"Фантастика 2023-92". Компиляция. Книги 1-22 [Олег Николаевич Верещагин] (fb2) читать онлайн

Андрей Шопперт Красавчик. Книга первая. Царская немилость

Глава 1

Событие первое

Никто (…) не бывает равно предусмотрительным, задумывая план и приводя его в исполнение. В рассуждениях мы тверды, а в действиях уступаем страху.

Фукидид

Справка: «15 марта 1940 года Брехт Иван Яковлевич получил вторую медаль „Золотая Звезда“ и очередное звание – комкор. С 22 июня 1940 года назначен на место уехавшего на Дальний Восток Штерна командующим 8-й армией.

Командиром 9-й автобронетанковой дивизии назначен Герой Советского Союза комбриг Бабаджанян Амазасп Хачатурович.

Светлов Иван Ефимович награждён орденом Ленина и ему присвоено досрочно звание полковник. Назначен начальником штаба 9-й автобронетанковой дивизии».

Иван Яковлевич Брехт точно знал, что это должно было случиться. Не до часа, там, или минутки, нет, но что прямо со дня на день, так на все сто процентов. И при этом никакие внешние признаки на это не указывали.

Был июнь 1941 года. До войны оставалось две недели. Может быть, война в этой Истории начнётся чуть позже или чуть раньше. На самом же деле Гитлер хотел начать вторжение на территорию СССР немного раньше – в середине мая, но не заладилось с покорением Балкан. Сербы устроили настоящую партизанскую войну, и вообще оказали сильнейшее сопротивление, и часть сил пришлось туда перебросить, и ещё побоялись немцы вести войну на два фронта. Сейчас происходит то же самое, так что стоит надеяться на то, что История опять всё подправит и Великая Отечественная начнётся в положенное время.

8-я армия, которой сейчас командовал дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант Брехт Иван Яковлевич, находилась всё там же, в Карелии, и Брехт её нещадно гонял и оснащал, чтобы в тот момент, когда Маннергейм вступит в войну на стороне Гитлера, нанести удар по Хельсинки и по самому северу Финляндии, чтобы вторгнуться ещё и в Норвегию. Лишить немцев никеля, а Ленинград не позволить взять в кольцо. Тогда ленинградский фронт будет дамокловым мечом нависать над вторгшимися в Прибалтику фашистами и всё может пойти совсем не так.

И почти всё это время с окончания Зимней войны и отправки 9-й автобронетанковой дивизии назад в Спасск-Дальний Брехт уговаривал сначала Кулика и Ворошилова, а потом Тимошенко, чтобы дивизию влили, так сказать, в 8-ю армию, но те руководители отмахивались. Кулика уже освободили от должности начальника ГАУ РККА, Ворошилова от должности наркома, а Тимошенко кормил пару месяцев Брехта завтраками, но, наконец, пошёл на компромисс. Всю дивизию не перебросят. Перебросят авиацию, диверсантов со снайперами и два танковых батальона. В принципе, этого и хотел Брехт. Зачем ему колхозный батальон и прочие тыловые части в начале войны, а когда всё начнётся, можно и мотопехоту потребовать и медсанбат.

Так про уверенность. Шёл он утром по Петрозаводску в штаб армии из небольшого купеческого особнячка двухэтажного, который ему достался от бывшего командующего армией и, перепрыгивая небольшую лужицу, ощутил, как что-то кольнуло верх бедра правой ноги. Всегда пешком ходил. Бегать стало некогда, ну вот хоть эти десять минут быстрой ходьбы. Кольнуло, и Иван Яковлевич автоматически сунул руку в карман бриджей, что там такое могло попасть, ключи от сейфа, что ли. В руке оказалось что-то холодное и скользкое. Брехт вынул руку, и мурашки по всей коже побежали и по спине, и по ногам, и даже по короткостриженой голове.

В руке находился тот самый синий кристалл, который перенёс его из 2021 года в 1932. Новенький, светящийся изнутри, словно и не рассыпался он на голубой порошок почти десять лет тому назад. Иван Яковлевич его сунул в тот же карман ставшей сразу мокрой рукой и, сойдя с дощатого тротуара, под покрывающуюся свежими светло-зелёными листочками берёзку, прислонился к ней спиной и закрыл глаза.

Сначала мозги паниковали. Не хотели эти мозги верить, что их хозяина, всего такого героического и успешного, грохнут. Потом думать стали (мозги), а кто конкретно. А потом поняли, поскрипев. Правильно или не правильно поняли, проверять не хотелось. Надеяться надо на худшее, тогда при хорошем исходе сюрприз приятный будет. Но в случае этом конкретном, сюрприза не намечалось. Либо убьют в первые дни войны. Бомбили же, наверное, Петрозаводск немцы с финами. Либо, что более вероятно, он попадёт в жернова НКВД. Инцидент с самолётом уже случился. Перелетела «Тётушка Ю» через всю страну и села в Москве. Поснимали уже всех руководителей, что связаны с ПВО. А там Смушкевич Яков Владимирович и Штерн. И они под пытками скажут, что их дружок Брехт тоже заговорщик, и войну в Испании из-за него, проклятого – клятого, проиграли.

Не очень хотелось умирать после месяца непрерывных пыток. И самое главное, вместе с теми, кого расстреляют в Куйбышеве, будут и их жены. Детей и жену нужно было срочно спасать. Они были разбросаны по всей стране. Валентина и Молгожата были во Владивостоке, Ванька, Хуан и Збигнев были в Спасске у дяди Вани Светлова, тренировались вместе со спецназом, на каникулы летние уехали, вернее ещё в поезде, только завтра должны доехать. А двое младших были вместе с Катей-Куй в Петрозаводске.

Граница рядом совсем. Сел на самолёт и перелетел в нейтральную Швецию. Понятно, вместе с женой и детьми, на бомбардировщике СБ, скажем. Есть нюанс, он тот самый Брехт – Ужасный. «Камала Брехт». Не ждёт его в Швеции ничего кроме передачи соседней дружественной Финляндии, для суда. И непонятно, что с женой и детьми толерантные шведы сделают. Скорее всего, тоже передадут. Как там в «Джентельменах удачи»: «Чем больше сдадим …». Выходит близок локоть, да не укусишь. Нужен другой вариант.

Тогда необходимо прямо сейчас отправить Катю с детьми в Спасск-Дальний с письмом к Светлову, чтобы срочно вместе со всем золотом и сапфирами переправлял их в Америке к Ваське Блюхеру. Да и сам лучше бы туда перебирался. После того, как Брехта попытаются арестовать, и у Светлова остаться на свободе шансы минимальные.

Иван Яковлевич снова сунул руку в карман, надеялся, что синий камень исчезнет. Хрена с два. Скользкий и холодный. А вот интересно … Не так, как интересно … Ну, как книга интересная. А интересно, аж зубы сводит, сколько ему кристалл времени отмерил. Придёт в штаб, а там уже чекисты в кабинете его сидят.

Нет, ребята, пулемёта я вам не дам. Брехт развернулся и пошёл домой. Жена с детьми ещё спали. Как им про кристалл синий рассказать? Да и не надо. Иван Яковлевич потряс Катю за плечо.

– Что-то забыл? – сразу глаза открыла.

– Катя, беда. Вам нужно срочно бежать из страны. К Ваське Блюхеру в Америку. Здесь тебя арестуют, любо лагеря ждут, либо расстрел. Детей разлучат и отправят в детдома. Прямо сейчас собирайся, бери вещи самые необходимые, деньги и с детьми садитесь в ближайший поезд до Ленинграда. Там купите билеты до Владивостока. Где-нибудь в Омске выйдите и сядьте на другой поезд. В Спасске-Дальнем выйдите и сразу к Светлову. Он вас доставит во Владивосток, а там контрабандисты в Америку, как Ваську Блюхера переправят. Я ему сейчас письмо напишу. Желательно и ему уезжать. Все знают, что он со мной тесно связан и если меня арестуют, то и его тоже. Кать, всё, я письмо писать пойду, а ты собирайся, сейчас половина восьмого, в девять поезд на Ленинград. Ни минуты лишней нет. Детей нужно собрать, накормить. Отставить слёзы. Я сделаю всё, чтобы вас в Америке найти. Всё. Слышь. Собирайтесь.

Куй сидела кивала, а из прекрасных карих глаз катились крупные слезинки, оставляя на щёках дорожки. Брехт поцеловал эти солёные дорожки по очереди и пошёл писать письмо Светлову. Тоже ведь нужно найти слова, чтобы этого не простого товарища убедить Родину покинуть. Ну, разве нажать на чувство ответственности за кучу детей и двух кореянок.

Событие второе

Перед сражением каждый план хорош, после сражения каждый план плох.

Владислав Гжещик

Иван Яковлевич переоделся в гражданскую одежду, помог донести узлы и чемоданы до вокзала и посадил жену с детьми на поезд.

Постоял на перроне, смотрел вслед уходящему поезду, прощаясь. Понимал, что навсегда. Не просто так синий кристалл появился. Почему появился? Кому-то надо, чтобы он ещё в каком другом времени погеройствовал. Или наоборот, вернёт сейчас обратно в тело умирающего старика. Хотя нет. Он же умер там. Смешно. Если кристалл способен душу или, как уж эта субстанция называется, пусть будет сознание, переносить на многие годы в прошлое, то может и назад забросить за несколько дней до смерти.

Не сильно хотелось, менять молодое и здоровое тело на умирающее от последствий ковида и старости прежнее. Не честно. Может, всё же сесть в самолёт? СБ или АНТ-40 пустой с полными баками тысячи две с половиной километров пролетит. Как раз до Берна хватит. На тех восьми тысячах метров, что он может подняться, никакая ПВО ему не страшна. Его там просто никто не увидит и не услышит. Тем более что день пасмурный, скроется в облаках.

Так бы и сделал. Одно останавливало. Кристалл-то появился, а значит – выхода нет. Он погибнет. В небе. В застенках Лубянки, при бомбардировке Петрозаводска. Да без разницы где. Там где-то на небесах решили, что он умрёт и, значит, он умрёт. Не спрыгнешь с этого паровоза.

Противно было. Шёл генерал по дощатому всё тому же тротуару, и ноги заплетались. Когда читал книги про попаданцев всяких в будущем, то там эти самые попаданцы Сталину, там, или ещё кому говорили, когда он умрёт. Ну, его нафиг. Лучше не знать. Или лучше всё же знать? А что он сейчас может сделать?! Да, много чего. Во-первых, не угодить в лапы НКВД. Хрен он им живой сдастся. Во-вторых, протянуть, как можно дольше, чтобы Катя-Куй с детьми успела затеряться. Не просто. Это только кажется, что раз пока билеты продают без паспорта на поезда, то можно добраться до Владивостока из Петрозаводска тайно. Хрен. В каждом поезде милиция. И кроме того в ГБ ведь не дураки сидят, первым делом, если начнут искать, то проверят все поезда, что идут в Приморье. Куда ещё может жена врага народа Брехта сбежать. Ко всему прочему, совсем не славянской внешности у него жена. Нет русых кос. Вообще кос никаких нету. Короткие волосы. Каре, наверное. Не силён в женских причёсках. Всё же военврач. Майор целый. Военврач 2-го ранга, если точным быть. Кореянок по стране не лишку катается. Их всех выселили из Приморья в Казахстан, и оттуда им хода нет. Это у Кати-Куй есть военный билет. Её сразу же не арестуют прямо на вокзале. Но проверять будут регулярно, так что вся надежда, на то, что хватятся не сразу. Ну и на него. Не нужно попадать живым в руки Госбезопасности. А если и попадать, то, как можно позже. Не, не, лучше не попадать.

Событие третье

Задача – сделать человека счастливым – не входила в план сотворения мира.

Зигмунд Фрейд

В штабе было тихо, не бегали «кровавые гебисты» в фуражках специфического цвета, не выворачивали на пол из шкафов и столов бумаги. Люди работали. И работы было полно. Брехт назначил на ночь 22 июня грандиозные учения. Вся армия продвигалась к финской границе. Кроме того уже завтра должны прилететь самолёты 9-й автобронетанковой дивизии и их надо было принять и разместить. Нужно будет разбить летние лагеря для лётчиков и механиков, завезти для приморцев горючее и главное – спирт добыть. Свою авиацию Брехт тоже почти довёл до уровня той, что прилетит завтра. Бензин стали разбавлять спиртом, из Шарашки пришли новые карбюраторы и нагнетатели. Где можно и не можно Брехт раздобыл ШВАКи взамен ШКАСов и рабочие в Петрозаводске доработали их по чертежам Шпагина. Немцев и финнов ждёт 22 июня серьёзный такой сюрприз, они не то что превосходства в воздухе здесь на севере не получат, они вообще воздуха не получат. Он просто уничтожит всю их авиацию в первый же день.

Покрутившись в штабе и осознав, что работать сегодня не сможет, не тем мысли заняты, да и запал прошёл, это уже не его война. Пусть сами, что мог – сделал, видимо там, на верху, решили, что достаточно покуролесил и пора забирать его. А может и наоборот, решили, что не справился и вернут обратно в родное тело умирать. Всё же Иван Яковлевич надеялся, что не назад вернут. Раз кристалл дали, который распадётся потом на голубой порошок. А порошок при потреблении внутрь, как-то там активизирует память реципиента, а зачем память активизировать в собственном теле, он и без того всё про себя любимого помнит.

Прихватил генерал-лейтенант Брехт из сейфа к, находящемуся в кобуре М1911, ещё и трофейный девятизарядный «Вальтер» (Walther PPK: Polizeipistole Kriminalmodell), из Германии привезённый. Пистолет небольшой, в кармане бриджей пусть полежит. Лишним в его ситуации не будет. Из штаба вышел через чёрный ход с несколькими красноармейцами, что привезли на подводе воду кипячёную для штабистов. Чтобы всяких дизентерий и холер избежать, Брехт в штабе разрешал пить только заранее прокипячённую воду, которую в эмалированных ёмкостях двухведёрных и привозили в штаб 8-й армии с местного хлебозавода. Там лишнего тепла хватало. Почему на кипячения воды не использовать?

К дому прошёл тоже кружным путём, несколько раз заходил с разных сторон, проверяя, нет ли наблюдения. Но всё было как обычно, никаких «топтунов». Телефон хотел отключить, но должны ведь лётчики прилететь, мысленно уже попрощался с этим миром, а привычка за всё отвечать и лезть в каждую дырку не отпускала. Постоял над телефоном и оставил включённым. Лётчики не прилетели. Видимо, где-то на пути нелётная погода. Спал Иван Яковлевич с двумя пистолетами под подушкой и открытым окном на задний двор. С него, если сильно оттолкнуться можно до берёзы, у дома растущей, долететь и за ветви схватиться, смягчив падение.

Никого к нему ночью ни на каких воронках не приехало. Даже обидно. И не выспался и не пострелял.

В Штаб опять зашёл с чёрного хода. Лётчики прилетели рано утром, и Брехт, отбросив мысли о чекистах, погрузился в обустройство быта и снабжение пополнения. Так до вечера и просидел на телефоне, вроде готовились, а как прибыли, то оказалось, то тут не так, то там не эдак. Домой шёл уставший и охрипший. Мало Мехлис расстреливает. Половину надо командиров отправить в ад дисциплине обучаться. А интендантов всех, даже грузчиков. Шёл и только у двери осознал, что и не проверялся и даже вообще по сторонам не смотрел. Ну, и ладно. Теперь уже дома.

Добрался до кухни, сделал себе пару бутербродов с чаем, поглотил и вырубился. Прошлая бессонная ночь и суматошный день сказались. Проснулся от дребезжания будильника. Ну, значит, не было и сегодня «Воронка».

В штаб по привычке уже зашёл с чёрного хода и увидел, как в углу у этого входа справляет малую нужду какой-то товарищ из водовозов.

– Мать же вашу, Родину нашу! Вон же в сорока шагах туалет! – гаркнул генерал на красноармейца. Тот эту штуку спрятал, но дело своё делать она не перестала и штаны спереди мигом намокли.

Брехт тяжко вздохнул, махнул рукой на действительность и пошёл к себе. И передумал. А чего, если за ним сегодня придут, то пусть по лесам его поищут. Поехал осматривать готовность своих лётчиков к 22 июня. Либо не нашли, либо не искали, спокойно довёз его водитель до дома. Отправив машину, Брехт нарезал пару кругов вокруг дома. Тихо. И это хорошо. Поезд с Катей и детьми всё дальше. Понятно, что больше недели добираться. И телефон быстрее паровоза. Но каждый день на него работает. Уже три прошло.

Они приехали в три часа ночи. Брехт снова спал вполглаза и подъехавшую машину услышал. Далеко ещё отечественному автопрому до бесшумных двигателей. Этот рычал, как дизель на тракторе. Иван Яковлевич спал в штанах и гимнастёрке. Быстро надел сапоги и глянул из-за шторы на улицу. Чекистов было пятеро. Один остался в машине, один пошёл обходить дом с тыла. Наверное, как раз под той берёзой и встанет. Третий товарищ встал у угла дома, а двое забарабанили в дверь.

Глава 2

Событие четвёртое

Выработка планов – напрасная трата времени, если это не поручено тем, кто будет их исполнять.

Генри Киссинджер

А молилась ли ты на ночь, Дездемона? А, может, эти люди ни в чём не виноваты, и у них семеро по лавкам, а он этих тридцать пять детей перед самой войной без кормильцев оставит? Ну, не судьба. Свои жена и дети дороже. Гораздо дороже. Они тоже ни в чём не виноваты, и ему для них нужно ещё хоть три дня выиграть.

– Иду, иду, Гришка ты? – первое попавшее имя брякнул. По дороге взял в правую руку с тумбочки у кровати мизерикордию, а в левую … А в левую тоже мизерикордию. Чего от хорошего к лучшему стремиться. Привычное же оружие.

Там стукнули ещё раз и, услышав, видно, вопрос, радостно подтвердили:

– Я, открывай.

Хрень-то какая! Это они ведь к генерал-лейтенанту в дверь ломятся. Как должен выглядеть «Гришка», который командующему армией и дважды Герою Советского Союза «ТЫ» говорит?! Да ещё среди ночи требует открыть. Забавно было бы на этого Гришку посмотреть.

– Ссука ты, Гришка, последняя. Чего опять припёрся среди ночи, не буду я тебя сегодня пользовать. У тебя всё задница в прыщах. – Чего не покуражиться напоследок. Интересно, что теперь чекист ответит?

– Открывай! – и чего-то неразборчивое, оправдывался, наверное, перед собратом по органам, что и нет у него никаких прыщей на том самом месте.

– Иду, иду. – Брехт зажёг свет в коридоре или вернее в сенях, дом деревенский скорее, чем городской. Потом стал к стенке слева от двери и отодвинул громоздкую задвижку, от бывшего хозяина в наследство оставшуюся. «Гришка» толкнул дверь и руку с «Наганом» вперёд выдернул.

– Руки… – заозирался никого перед собой не увидев.

Брехт ему клинок снизу под челюсть загнал. Глубоко, сантиметров на двадцать, пока острие снизу в черепную коробку не упёрлось. Потом оттолкнул мёртвого уже «Гришку» ногой и теперь уже правой рукой вогнал второй клинок в солнечное сплетение (Plexus coeliacus) сунувшемуся в сени второму обладателю «Нагана». Товарищ больше дышать не мог. Брехт спокойно втащил его в дом и, вынув из пузы клинок, воткнул его прямо в око всевидящее.

– Помойтесь, ребята, – вспомнил Иван Яковлевич фразу из «Белого Солнца пустыни».

Потом снял со второго гостя васильковую фуражку, натянул на голову, прикрывая лицо, и, высунувшись только немного из двери, поманил рукой того, что остановился у угла его особняка. Товарищ, блеснув треугольниками в петлицах, вприпрыжку полетел к двери. Ну, кто так захваты опасных государственных преступников планирует?! Не боятся?! Не встречали ещё ни разу сопротивления серьёзного. Все арестованные раньше шли, как быки на бойню, мыча только про свою невиновность. Надеялись, что там разберутся. И пример других ничего им не говорил. ТАМ, обязательно разберутся, только ни тебе, ни твоей семье эти разборки не понравятся.

Третий забежал в сени и был встречен всё тем же прерывающим дыхание ударом мизерикордии в Солнечное сплетение. Чекист согнулся и Иван Яковлевич вынув тонкое лезвие из тела всё тем же отработанным тысячи раз приёмом вогнал по самую рукоять клинок снизу из-под челюсти в мозг.

– Минус три.

Дальше было сложнее. Оставалось двое, один стоит с противоположной стороны дома под берёзой, а пятый за рулём автобуса. Что-то иностранное. Наверное, трофей из Финляндии. Он ближе и он опаснее. Может уехать. Иван Яковлевич потуже натянул чуть маловатую ему позаимствованную крапово-васильковую фуражку и «храбро», с силой распахнув входную дверь, пошёл к автобусу, обходя его спереди. Фары были погашены, шифровались товарищи. Это с таким-то ревущим двигателем?! И тут ацетиленом пахнуло. Твою налево. Где чекисты такой раритет отхватили? Он ещё с ацетиленовыми фарами. Брехт с ними только раз в Спасске столкнулся. Давно уже у себя все трактора и автомобили перевёл на электрические лампочки, а тут ещё этими раритетами пользуются. В защиту древности нужно сказать, что дорогу такие фары освещали вполне себе сносно, как бы, не лучше электрических. Вот только их использование вынуждало водителя к целой куче предварительных операций прибегать. Чтобы «включить» эти самые фары, нужно было открыть кран подачи ацетилена, затем открыть стеклянные колпаки самих фар и, наконец, зажечь спичкой горелки. Ацетилен при этом вырабатывался прямо на ходу: в отдельном баке, разделённом на два отсека, в который перед поездкой нужно было засыпать карбид кальция и залить воду.

Иван Яковлевич, пока мозг удивлялся допотопному автомобилю, уже обогнул капот автобуса и потянул за ручку кабины. Так-то довольно темно было. Пасмурно, фонарями на улицах, светящими за каким-то хреном всю ночь, Петрозаводск ещё не обзавёлся, и весь свет образовывался из небольшой щели, что осталась от неприкрытой входной двери его купеческого дома.

– Там… – и Иван Яковлевич махнул рукой в сторону дома.

– Чего? – водитель подался вперёд и получил четырёхгранный клинок – шило в глаз.

– Минус четыре.

Теперь самое сложное. Тот, что стоит в засаде под деревом, на взводе. В доме тихо. Свет не загорелся. Товарищ если и не паникует, то весь на нервах. Что-то непонятное происходит. Выйди к нему в наглую, как поначалу хотел Брехт, а он шмальнёт из «Нагана». Не наш метод. Легче всего самому из «Вальтера» в него стрельнуть. Довольно тихая машинка у немцев получилась. Калибр не велик – патрон 6,35мм. Но …

Это днём, когда вокруг полно других звуков не сильно громко получается. Сейчас ночь и в соседних домах обязательно проснутся, а ему ещё трупы васильковые перетаскивать. Придётся рискнуть, и с пятым тоже разделаться холодным оружием. Позади берёзы выросли кусты малины полудикой. Прямо вплотную не подойдёшь, но можно, если тихонечко идти, подобраться метра на три. Брехт обогнул дом с противоположной стороны и пошёл, выбирая, куда ногу поставить, к пятому чекисту. Прошлогодние ветки малины в этом проулке никто не убирал, и они, сломавшись, могли шуму наделать. Шагов пять можно сделать, пока кусты отгораживают идущего от чекиста. Иван Яковлевич стараясь не шуршать прошлогодней листвой и в тоже время пошерудить ногой, выбирая место без сухих бодыльев прошлогодней малины, сделал. И тут товарищ из органов решил ему подарок сделать. Видимо, вконец переволновавшись от непонятной тишины и темноты, он пошёл к углу дома, всего в шаге от Брехта оказался. Иван Яковлевич ему со всей дури рукояткой кинжала в височную кость заехал. Сотрудник органов Госбезопасности тихо пискнул и упал к ногам генерала.

– Доверяй, но проверяй. – Иван Яковлевич развернул кинжал и в глаз лезвие сунул. Тело дёрнулось. Жив был курилка. – Минус пять.

Событие пятое

Трудно делать прогнозы, особенно насчёт будущего.

Йоги Берра

Перед операцией под кодовым названием «Трансплантация органов» Брехт переоделся. Понятно, что крови с сотрудников этих органов много не могло накапать. Тоненькое четырёхгранное «шило» мизерикордии и дырочку маленькую оставляет, но ведь и небольшого кровавого пятна на бриджах или гимнастёрке хватит, чтобы заметили и спрашивать доброхоты стали.

Переоделся в тренировочный костюм, в котором бегал обычно, если время и погода позволяли, и стал по одному перетаскивать «транспортировать» чекистов назад в их доисторический автобус. После чего вырулил на дорогу и погнал на юг, там километрах в шести или семи, если по этой дороге ехать, был небольшой обрыв недалеко от дороги, а сразу за ним довольно глубокое озеро. Если автобус разогнать немного, то он под обрыв скатится и потонет. Ну, наверное, потонет. Брехт как-то там учения проводил у создаваемой им группы диверсантов в 8-й армии и рыбак им попался. Лейтенант его шугнул, а Брехт тогда обратил внимание, как долго товарищ леску скручивал, метра четыре было от крючка до поплавка. Должон автобус лечь на дно и скрыться полностью.

Ох, же ж, твою же ж, мать же ж, налево. Надо сразу орден выдавать водителю таких колымаг. Передачи переключаются со скрипом и свистом и с пятого раза, там, интересно, вообще зубья остались на шестерёнках?! А как крутить баранку? Она просто не крутилась. Нужно Иваном Поддубным быть, а не Иваном Брехтом, чтобы руль провернуть. Намучился Иван Яковлевич пока догнал антикварный автобус до того обрыва, выехав из города остановился и запалил всё же фары. Для чего пришлось обыскивать трупы на предмет обнаружения спичек. Нашлись как раз у водителя, почему сразу не догадался, зато обыск старшего, ну, судя по шпале в петлицах – лейтенанта Госбезопасности, принёс ответ на вопрос, а не в гости ли просто ребята заехали, или по ошибке, не в тот дом постучали. Ордер нашёлся на его арест. Подпись неразборчива, нет, она, наверное, была вполне себе читаема, когда бумагу выписывали. Но лейтенант этот, как помер, штаны обмочил, а с ней и гумагу важную, расплылась подпись, может даже самого Берии.

Припев:

Промурлыкал Брехт себе под нос песню, что товарищ Михалков написал. Старший. Автобус чуть самого песенника не утопил. Иван Яковлевич доехал, наконец, до того обрыва, развернул автобус, разогнал его, как мог, и резко выкрутив руль попытался выпрыгнуть из кабины, а нога застряла зацепившись шнурком ботинка за педаль тормоза. Еле выскочил без ботинка в последнюю долю секунды. Ногу чуть не вывернув. Сел над обрывом и перекрестился. А ведь в прошлый раз тоже в воде помер. Может, и сейчас надо было?

Подумал. Ну, поздно уже. Не топиться же самому. Да и надо ещё хоть парочку дней для Кати с детьми выиграть.

Вопрос, а без ордера, который явно не в Петрозаводске выписывали, пойдут его завтра арестовывать? Нет? И вообще, как сейчас эти краповые себя вести будут, когда автобус Брехта не привезёт. Это же не следователи? Это … Да, хрен их знает, как там у них группа захвата называется. Но тот, который должен допрашивать, явно не в Петрозаводске. В Москве или Ленинграде. Не Васю же слесаря-сантехника арестовали. Командующий армией как ни как. Пока тому, кто ордер выписал, сообщат, может это сам Берия, и прямо с утра его известием, что «всё пропало, гипс снимают, клиент уезжает» не решатся, пока в Москве новый ордер выпишут. Как раз пара дней пройдёт. Ну, а ему нужно идти пять километров босым по ночной лесной дороге домой. И комары. КОМАРЫ!!! Лучше бы утонул.

Пришлось перейти на лёгкий бег. Под новую песенку:

Событие шестое

Леонид Филатов, из книги «Про Федота-стрельца, удалого молодца»

Прихромал Иван Яковлевич домой босиком, сбив ноги, переоделся, позавтракал и пошёл, как обычно пешочком на работу. В Штаб. Штаб 8-й армии располагался в одном из немногочисленных каменных зданий Петрозаводска. Раньше там реальное училище размещалось. Никаких оград особых и охраны. От улицы отделён несколькими неказистыми кустиками черёмухи. Брехт подписывал бумаги, отвечал на звонки, провёл оперативку со штабистами, уточняя задачи на запланированные учения. Если его не будет, то люди должны сами принять решение, как только узнают о войне уничтожить авиацию Финляндии и разбомбить к чертям собачьим Калини… тьфу Кёнигсберг. В общем, занимался рутиной и текучкой генерал, а сам всё время в окно поглядывал. Есть наблюдение или нет.

Наблюдение появилось ближе к обеду. Целых два «наблюдения». Наверное, всё же приняли решения арестовать без ордера, но в штаб сунуться боятся. Мало ли, как вояки себя поведут. Крикнет Брехт этот, что это шпионы ряженые и постреляют командиры всех краповых. У каждого оружие, и каждый стрелять, точно, лучше обучен.

Пообедал Иван Яковлевич первый раз в столовой. Всегда на обед домой пешком ходил, чтобы не разжиреть, да и подумать о чем важном по дороге. Вечер наступил незаметно, захлопали двери и народ потянулся к выходу. Брехт вышел опять через запасной выход и кустами перебежками миновал несколько улиц. Топтунов не было. Домой он не пошёл. Утром, выходя из дома, Иван Яковлевич, под скамейку около соседнего сгоревшего и брошенного дома запихал свёрток с вещмешком и спальником. Сейчас его достал, перекусил положенными сверху бутербродами и опять кустами и огородами в лес ушёл. Спалось плохо. То муравей заползёт, то комары совсем обнаглеют и щёлку найдут. Лежал, думал, Наверное, не правильно он поступил, Катю с детьми на поезде отправив, нужно было организовать спецрейс на СБ. Ну, все мы сильны задним умом, тогда просто запаниковал.

Утром поднялся с рассветом, часа в четыре, всё же Север и скоро самый длинный день в году. Иван Яковлевич решил проверить, что там с домом, перед тем, как в Штаб идти. Подходил, подолгу вглядываясь в каждый куст, под которым могла засада сидеть. Но всё тихо было. И вокруг дома никого не было. Если чекисты и организовали засаду, то только внутри дома. Брехт туда и не полез. Зачем ему нужно тянуть время. Каждый час, что он на свободе давал Кате проехать лишние шестьдесят, скажем, километров. Завтра в это время должна уже быть в Хабаровске, если поезд не сильно опоздает, а послезавтра и в Спасске. Вот эти два дня и нужно продержаться, почему-то уверен был Иван Яковлевич, что не арестовав его Госбезопасность принимать какие либо меры против жены не будет. Хотя сам отлично знал, что в случае с Люшковым, все случилось и в реальной и в этой Истории как раз наоборот. Но вот у Блюхера же жену позже арестовали. Надеялся, в общем.

У Штаба тоже было спокойно. У афишной тумбы метрах в тридцати от штаба стоял непонятный хлопчик в пиджаке кургузом, но он если и пас Брехта, то никак не проявил радости по поводу его триумфального появления. Почему триумфального. Да, Брехт ход конём сделал. Зашёл в школу неподалёку и спросил, есть ли учащиеся в школе или все на каникулах. Есть, говорят, десяток двоечников, что пришли экзамен пересдавать.

– Замечательно. Давайте я их на экскурсию в штаб 8-й армии отведу. Из пистолета дам шмальнуть. Они тогда экзамен вам на пятёрку сдадут.

Армию в стране любили, и директриса с завучем с радостью пошли с детишками и Брехтом. Провёл их генерал по кабинетам и на пустыре за зданием штаба и, правда, дал из «Нагана» стрельнуть каждому по разу, в том числе и завучу с директрисой.

Ночевал Иван Яковлевич на том же месте между двумя большущими соснами в лесу. На этот раз не поленился, наломал побольше еловых лап и под себя постелил и сверху накрылся, рожу обтёр несколько раз срезанной с берёзы берестой, слышал где-то, что это отпугивает комаров. Что уж помогло, береста или ветки ели или может крепкий сон, но спал в эту ночь Иван Яковлевич, как убитый. Нда. Не сильно долго осталось.

Тот же вьюнош в кургузом пиджаке у Штаба маячил. Пасли, выходит. Но опять никаких телодвижений от этого чекистика не последовало. Стоял, семечки лузгул, словно плевать он хотел на всех Брехтов.

А вот когда генерал-лейтенант вечером вышел из запасного хода, то сразу понял, что всё, это эпилог. Человек десять товарищей стояло. И в форме госбезопасности и милиционеры с со своими смешными петлицами в белых гимнастёрках и штатские были. Сначала решил Иван Яковлевич вернуться в штаб, но так погано на душе стало, что он передумал. Выбрал кучку именно чекистов в фуражках с тульей светло-синего (василькового) цвета и околышем крапового и направился к ним. Эти товарищи стали поворачиваться, за оружием не тянулись, но и руки к козырькам, честь отдавать, не тянули. Старший был с двумя шпалами. Большой начальник у них, наверное.

– Ты, сучонок, чего генералу честь не отдаёшь?! – подошёл к нему вплотную Иван Яковлевич, да как гаркнет.

– Я …

– Головка! – Брехт выхватил из кармана «Вальтер» трофейный и разрядил в эту группу васильковую его полностью. Девять патронов в немце, всем шестерым хватило. Старшему лейтенанту этому одну пулю в живот, вторую в центр груди. Ещё и на двух штатских пуль хватило. Менты стояли, и только начали хвататься за застёгнутые кобуры, когда Брехт выхватил уже из своей «Кольт» и навёл на них, предлагая стволом сойтись им поближе.

– Оружие аккуратно вынимаем и бросаем в кусты. – Милиционеры не поняли. Храбрые, один дёрнулся, Брехт ему в колено выстрелил, а вот рывок второго пропустил. Тот успел достать наган. Иван Яковлевич его опередил и выстрелил первым, но, падая, сержант милицейский успел потянуть спусковой крючок. Пуля вошла в грудь Брехта прямо по центру, перебила аорту и он, захлёбываясь кровью, стал опускаться на непослушных ногах в пыль двора. Рука выпустила пистолет, и последним усилием уже мёртвый почти Брехт сунул её в карман и сжал синий кристалл.

Глава 3

Событие седьмое

У глупца есть одно преимущество перед умным: он всегда доволен собой.

Наполеон I Бонапарт

– Прыщ, мелкий уродливый прыщ! – Пётр Христианович Витгенштейн вылетел из парка небольшого, что окружает построенный недавно на месте Летнего дворца у слияния Мойки Фонтанки Михайловский замок. Вылетел на набережную Фонтанки и остановился опершись о перила. Внизу была занесённая снегом река и по протоптанным внизу тропинкам шли люди, придерживая шапки и шляпы. Ветер дул преизрядный.

Пётр Христианович горько хмыкнул. Со шляпы, точнее с треуголки всё и началось. Или всё закончилось, чёрт бы её подрал. А ещё лучше того, кто издал этот идиотский указ, черти бы забрали к себе. Лишь пять дней назад, он прибыл из своего небольшого имения в местечке Студенцы невдалеке от Подольска Московской губернии. Прибыл в Петербург на Рождество. Был зван самим императором Павлом в честь признания его заслуг. Жену Антуанету и маленького совсем сына граф оставил в имении, а сам, приехав в Петербург, поселился у своего бывшего командира Валериана Зубова в дому 22 на Миллионной улице. Погода тогда была отличная и генерал-майор решил прогуляться по набережной пешком. Насиделся в возке под медвежьей полостью за почти тысячу вёрст, что пришлось из Подольска до Санкт-Петербурга преодолеть. Аж, качало. Вот и решил ноги размять пройтись.

И ведь забыл совсем про новый указ императора, тот их такую прорву за эти четыре года наиздавал, что все выучить и запомнить просто невозможно. Но про этот указ знал и даже, как-то обсуждал его с Антуанетой – женой, посмеиваясь над очередной причудой императора. Проходя мимо Зимнего дворца всякий должен был снять шляпу или шапку. А он шёл себе по набережной, и только когда к нему подступил, преграждая дорогу поручик – заместитель квартального надзирателя, и приказал следовать за ним к будке, чтобы записать данные для дальнейшего вынесения штрафа, вспомнил о сём указе Павла Петровича.

Человеком Пётр Христианович был не богатым и резким в решениях, оттолкнув служителя закона, он развернулся и пошёл назад. Вот ещё, он почти в фаворе у императора, недавно вот поставлен шефом Мариупольского гусарского полка, которым до него командовал сам князь Багратион.

Однако этот клещ впился в него, а тут и два дворника подоспели. Пришлось и штраф уплатить и бумагу какую-то подписать. Граф с расстройства вернулся чуть не бегом к Зубову во дворец и выкушал бутылку коньяка французского. Утром голова побаливала, но Пётр Христианович поправил здоровье принесённым слугой бокалом шампанского, да и забыл про этот неприятный инцидент. Как же, генерал и граф с дворниками подрался. Чем уж гордиться?

Дом, в котором генерал-майор Витгенштейн остановился, был знаменит на весь Петербург. Начать стоит с того, что раньше он принадлежал самому Густаву Бирону. Да и потом дом был на виду. Ещё пять лет назад он принадлежал супругам Дивовым. Елизавета Петровна Дивова была фрейлиной самой императрицы, но там случилась тёмная история с эпиграммами и карикатурами на матушку Государыню, и Дивовы покинули Петербург, обосновавшись в Париже.

Находясь в столице Франции, супруги Дивовы, по слухам, взяли на откуп у полиции игорный дом, который стал приносить им огромные прибыли. Набив сундуки золотом и серебром, Дивовы вернулись в Петербург. Они привезли с собой в Россию все модные парижские привычки и принимали утренних посетителей, лёжа на двуспальной кровати в высоких чепцах с розовыми лентами.

Принимать было кого. Вернувшись в Петербург, Елизавета Петровна широко открыла двери своего гостеприимного дома на Миллионной стекавшимся в столицу эмигрантам из Франции, так что её розовая гостиная даже получила прозвище «маленького Кобленца». Это прусский город, где после Великой французской революции сформировался центр французской эмиграции.

В январе 1795 года дом Дивовых сама императрица купила в казну для фаворита последнего своего князя Платона Зубова, но, по словам самого Зубова старшего, в действительности он предназначался для его брата Валериана. Дело в том, что осенью 1794 года, участвуя в подавлении польского восстания под предводительством Тадеуша Костюшко, младший Зубов лишился ноги. Государыня проявила к несчастному большое участие: она написала ему собственноручное письмо, прося вернуться в Петербург. За ним послали дормез и дали 10 тысяч червонцев на дорогу. На каждой станции его ожидала безумная по щедрости подстава в сто десять лошадей. По прибытии ему были пожалованы орден Святого Андрея Первозванного, чин генерал-поручика и 300 тысяч рублей на уплату долгов. Тот ещё был мот и картёжник. Но и храбрец беспримерный.

Сам Валериан Зубов рассказывал несколько лет назад графу, что представился он государыне в кресле на колёсах и что, увидев его, она не могла удержаться от слез и новыми подарками старалась доказать свое сочувствие. Среди этих подарков оказался и дом на Миллионной. Из-за отказа графа ограничить потребление горячительных напитков и табака, мешавших лечению, выздоровление серьёзно затянулось. Ещё дольше не удавалось подобрать удачный протез, пока, три года спустя, английские врачи не сделали, наконец, графу искусственную ногу, позволившую ему ездить верхом, сутками оставаясь в седле. Пешком, правда, ходил со скрипом.

Ходил!!! Мысль с дома вильнула в голове генерала назад к нынешнему императору. Он же что сделал, как на трон взобрался. Чуть не в первый день простил и отпустил в Америку этого бунтовщика Тадеуша Костюшко. За что они там, в Польше кровь проливали, за что лишился ноги Валериан Зубов, чтобы этот недомерок, прыщ курносый, снабдил этого бунтовщика деньгами и отправил в Америку. Пётр Христианович в запале имел неосторожность произнести это в одном из собраний вслух. Тогда последствий не последовало. Вот сейчас последовали. Утром его вызвали курьером в Михайловский замок и там Павел целый час орал на него, все мыслимые грехи на голову, ошалевшего от такого натиска генерала, возложив. И тот упрёк, связанный с освобождением бунтовщика, и тот случай с несовпадением оттенка голубого и жёлтого цветов в мундирах в его Ахтырском легкоконном полку. Одинаковая должна быть, по мнению этого прыща, форма. Как будто гусары её красят. Перешить велел. Да у некоторых ахтырцев одни долги, где им взять денег на новую форму. А теперь вот до него, прыща этого, дошёл и случай на набережной у Зимнего дворца. Наорал. Сказал, что уволен генерал будет сегодня же из армии и должен безвыездно сидеть в своём имении в местечке Студенцы невдалеке от Подольска Московской губернии. А покинуть Санкт-Петербург графу Витгенштейну надлежит в течение трёх дней.

Пётр Христианович пнул сугроб, поплотнее закутался в епанчу и побрёл к дому знаменитому на Миллионке. Там он взял из буфета в гостиной две бутылки коньяка Камю и большой фужер. И в одиночку оприходовал обе бутылки без закуски всякий, не считать же закуской порезанный лимон.

Как отрубился в беспамятстве, генерал-майор граф Пётр Христианович Витгенштейн, не помнил.

Событие восьмое

Плохая память – это не когда плохо запоминаешь. Это когда запоминаешь плохое.

Томи Гретцвельг

Иван Яковлевич осознавал себя постепенно. Осознание приносило только самые-пресамые отрицательные эмоции. Раскалывалась голова. И это не грипп, там, или какое другое ОРВИ голову раскалывало. Это было похмелье. Разные, мать его, ощущения. Во рту блудили ночью здоровущие кошки и они там гадили и гадили и … и снова, собаки эдакие, гадили. Ещё в груди томление было. Хотелось склониться над унитазом и попугать его обитателей. Позывы уже видимо были не первые, так как открывшейся неожиданно глаз обнаружил на дорогущем наборном паркете, прямо произведение паркетного искусства, следы ночных недобегов к унитазу. Не комельфо. Ещё хотелось в туалет по-маленькому. А нет, по-маленькому, но помногу.

Брехт открыл второй глаз. Он лежал в музее на кушетке или тахте. Чем они отличаются? Потолок с лепниной и росписью, двери с золочением. Колонны. Со всякими золотыми тоже капителями. Картины на стенах. И как там в «12 стульях»: «Мебель из дворца». Стулья работы мастера Гамбса, золото-полосатые такие с подлокотниками. Красота.

– Господин конт! Господин конт! – потряс Брехта за плечо кто-то с противоположной от его готового выдать очередную струю рта стороны.

Конт? Ну и фамилия?!! Или это не фамилия?

А знает кто-нибудь, почему у графа де Ла Фер сын был виконтом де Бражелоном? Де Ла Фер, это который песню поёт «Есть в графском парке чёрный пруд». Конечно, все знают. Это потому, что пока граф жив, его старший сын носит титул виконт. Так в сноске к книге написано, ну, или в википедии. Это даже и не половина правды. Это стопроцентная ложь. Хорошо. Это маленький кусочек правды, которую написал не разбирающийся в этом человек.

На самом деле во Франции нет ни одного графа. А раз нет ни одного графа, то и сыновей у них нет. А, мать его, граф де Ла Фер? А виконт, тут уж точно, мать его, де Бражелон? Вот тут и порылась собака. Графы это в России и немецких всяких землях. Во Франции похожий на это титул звучит – конт. Конт де Ла Фер. А сын? А сын «вице конт»или сокращённо виконт. А как внук графа – конта во Франции называется? А просто шевалье – НЕтитулованными дворянами, но с сохранением звонкой фамилии. Дедушка умрёт, виконт станет контом, а шевалье виконтом. Только это всё касается старших сыновей. А младшие просто шевалье.

– Господин конт.

Кстати про переводчиков книг. В Германии нет никаких баронов. Германский титул фрайхерр у нас обычно переводят как барон, но это неправильно: фрайхерр – мелкий, но СУВЕРЕННЫЙ властитель, так что фрайхерр Мюнхгаузен имел полное право объявить войну Англии, не спрашивая никакого герцога! Вспомните фильм.

– Господин конт. – Брехта опять потрясли за плечо.

Конт пошевелился пытаясь привстать и зелёная желчь решила этим воспользоваться и устремилась наружу.

– Охти, батюшки. Чё деется, – каблуки застучали по музейному паркету.

Охреневший посетитель, чего тапочки специальные на ботинки не надел, такую красоту загубит каблучищами. Иван Яковлевич откинулся назад на подушку. Огромная какая. Не пожалели лебедей. Снова оглядел музей чуть прояснившимся взглядом. Где тут у них туалет? Брехт попытался сесть. Вот хрень-то в сапожищах грязных огромных, по колено, на музейную тахту улёгся. В кальсонах каких-то. Придуривался, конечно. Понимал там далеко на задворках болящей головы, что перенос в новое тело синий кристалл осуществил. Теперь бы узнать, чего за тело такое попалось, и какой сейчас год. Вот все попаданцы этот вопрос сразу первому встречному же задают или календарь на стене висит. Брехт оглядел музейную залу. Портреты в основном. Итальянцы рисовали. Календарей на стенах не было. В Эрмитаже, что ли, смотрителем работает? Стоять! Бояться! Какие вопросы и календари! Где голубой порошок?

Ох, ебическая сила! Под кушеткой – софой и рассыпался и часть он облевал, вот только что. Забыв про боль головную и про желание облегчить душу, Иван Яковлевич свалился с софы и принялся собирать кристаллики и в рот совать. Попроще, чем в прошлый раз в поезде, там грязный рифлёный железный пол, а тут в сверкающий чистотой музейный паркет.

– Господин конт!!! Что ви витворяете? – чего он кричит. Ну, надо человеку грязь с пола слизать. И как можно быстрее.

Товарищ оказался в шитой золотом ливрее. Генерал какой или министр? И говорит с непонятным акцентом.

– Подожди, родной. Сейчас. Воды бы мне испить, – отмахнулся от министра Иван Яковлевич и стал собирать и запихивать в рот уцелевшие голубые крупинки.

– О? Vous avez besoin d'eau. Вьям нужина о?

– Ого-го. Стоять. «О» – это вода по-французски. Я, я, мни нужьна вода – «О». Тьфу. Воды принеси.

Кристаллики начинали действовать. Словно покрывало с книжной полки, заставленной знаниями, сползает потихоньку. Это министр с ним по-французски говорил. Стоять. Да и не министр это никакой – это слуга графа Валериана Зубова. А он на самом деле конт. Он граф и целый генерал-майор Пётр Христианович Витгенштейн. А точнее – Людвиг Адольф Петер цу Зайн-Витгенштейн-Берлебург-Людвигсбург. Адольф, твою налево! Стоп. Он уже и не генерал никакой, его же вчера сам лично император Павел Петрович разжаловал и в ссылку в родное имение отправил, как и Суворова раньше. Как и ещё, если верить Радзинскому триста с лишним генералов. Крут стервец. Прыщ курносый.

Событие девятое

Воспоминания делают тебя таким, какой ты есть сегодня.

Эрих Мария Ремарк

Через пару минут, слизнув последнюю голубую крупинку, собранную с облёванного зелёной желчью пола паркетного, и запив принесённой «министром» французским водой из гранёного стакана, Брехт понял, что всё хреново. Опять всё наврали. Говорят же в будущем, что скульптор Мухина изобрела гранёные стаканы, а вот Мухина только через сотню лет родится, а стакан уже гранёный, ну, может граней поменьше. Хреново не от этого. Количество граней на стаканах он поправит, нужно же попрогрессорствовать. Пусть главной целью будет доведения количества граней на стаканах и рюмках до оптимального значения. Шутка. Хреново, то, что почти половину кристаллов он потерял в борьбе с желчью находящейся в желудке. И это конкретно сказалось на возвращение памяти реципиента. Он ничего не помнил ни про детство, ни про юность графа Витгенштейна. Первое воспоминание, которое всплыло в голове больной, это подавление восстания Костюшко в 1794 года, когда он, или, вернее, Пётр Христианович состоял волонтёром при корпусе соратника Суворова генерал-аншефа Виллима Христофоровича Дерфельдена в Литве. Потом участвовал в штурме Праги. А через полтора года в 1796 году был переведён в корпус графа Валериана Зубова, действовавший на Кавказе, и участвовал во взятии Дербента. Потом гонка в Санкт-Петербург с ключами от города Дербента, которые он вручил Императрице Екатерине.

А ни родителей ни помнил, ни братьев. Даже когда и где родился. И ещё проблемка была вместе с детством выпало почти полностью знание французского языка. Этот вот слуга ливрейный Валериана Зубова что-то лопочет на языке Вольтера, а Брехт его с пятого на десятое понимает. И это огромная проблема ведь. Сейчас всё дворянство Российской империи говорит на французском. Как жить в стране, не зная этого языка? Брехт застонал от досады и плюхнулся на живот, может немного кристаллов под тахту эту закатилось. Под софой обнаружился керамический ночной горшок и, о счастье, несколько десятков кристалликов. Иван Яковлевич их слизал и вспомнил жену с двумя детьми, ну, с родившимся и наверное родившимся уже, а вот с французским – затык.

На горшок хотелось, но над душой стоял этот ливрейный министр.

– Геть отсюда. Ты это товой сюдой, все в сад. Пошёл нафиг. – замахал руками на благообразного в белом кучерявом парике. Вытащил потом горшок и показал «министру», чего сейчас делать собрался.

Этот гад и не думал выходить, только рожу постную сделал. Ну, чего, что уж Брехт в компании стволы деревьев в лесу не поливал, после марш-броска. Достал, чего было в штанах, и зажурчал. И ведь так и не отвернулся засранец ливрейный. Потом с достоинством принял закрытый горшок и удалился. А Иван Яковлевич снова на пол плюхнулся, кристаллики голубые выискивая. Эврика. За ножкой софы он десяток не заметил. Слизал, ещё покрутился, чуть в лужу зелёную не залез. Штук пять ранее не замеченных усмотрел. И их слизал. Сел на кушетку. Зажмурил глаза. Парле ву франсе.

Parlez-vous français, monsieur? Чуть получше стало, не зря пыль под софой вытирал парадным генеральским мундиром. Впервые взглянул на грудь внимательно. Два ордена сверкают. Снова зажмурился, вспоминая, за что реципиент их получил. Вспомнил. Ну, выходит, не всё пропало, гипс не снимают.

Орден Святого Георгия 4-го класса получил ровно пять лет назад первого января 1795 – За отличное мужество, оказанное 18 октября при атаке польских мятежников при местечке Остроленке, где он ударил с эскадроном на батарею и взял пушку.

И ещё Орден Святой Анны 3-й степени. Этот за Дербент. И самое интересное, что Екатерина Алексевна вручить не успела и награждал уже Павел. Ещё есть крест. Прикольный. Это как бы и награда и нет. И называется вообще странно: Крест «За взятие Праги». И при этом в Чехии, ну, или сейчас Австро-Венгрии не воевал. Прага – это предместье Варшавы. Тоже выдавали тем, кто разгромил войска Костюшко. Ввела тогда такую награду Екатерина II для поощрения участников штурма Праги (предместья Варшавы). По существу, это – медаль, носимая на георгиевской ленте. И все награды пока. Не густо для боевого генерала.

Ну, все войны с Наполеоном впереди, ещё заработает наград.

Глава 4

Событие десятое

«Невозможно» – это не по-французски.

Наполеон I Бонапарт

– Кхм, монсеньор конт, – опять появился ливрейный.

– Дэзоле же не парль па франсэ. Же не компран па. – Брехт сам ошалел с какой скорость французские фразы из него посыпались. Пронесло. Или сейчас пронесёт. Живот противно заурчал. – Иль мё са'мбль кё обкакаюсь. (Мне кажется, что) – Брехт отобрал горшок у «министра» французского и, заломив ему руку милицейским приёмом, выдворил его за дверь. После чего попытался взгромоздиться на горшок.

Это был квест. Реципиент был гигантом. Метр девяносто точно. И сапоги, ага ботфорты, ещё с высоченными деревянными каблуками, ну, как в фильме у Д'Артаньяна. И хрен ноги согнёшь, чтобы угнездиться на низком горшке. Извращенцы чёртовы, не могли повыше горшок придумать. Пришлось его с пола переносить на стул товарища Гамбса. Осквернения антиквариата.

Вынес потом керамическое чудо сантехническое и всучил ливрейному.

– Господин граф, с вами хочет переговорить его сиятельство граф Зубов. Он ждёт вас на чашку утреннего кофе. Я провожу, – но глянул на горшок, изрядно, кстати, пованивающий, и добавил, – через пару мгновений, – И ведь на чистом русском говорил, пусть и с небольшим грассированием. Слышал как-то Иван Яковлевич, что француза практически невозможно выучить говорить по-русски без акцента.

Вернулся товарищ и, правда, быстро и без украшенного васильками фарфорового чуда.

– Прошу вас следовать за мной, ваше сиятельство. – Ну, а чего, не плохо в этот раз попал, не в крестьянина, а в целого сиятельства и генерала. Стартовая площадка на порядок лучше предыдущей. Может, это по возрастающей работает. И в следующий раз вообще в императора попадёт. Умереть нужно срочно. А нет. Кристалла нет. Да и кофе хотелось.

– Веди меня, Гермес. (Строго говоря, Харон – всего лишь перевозчик, а проводник мёртвых в их новый мир – Гермес.)

– Гюстав. Ваше Сиятельство.

– Да по фиг. Главное, быстрее, голова раскалывается. Кофею хочу выкушать.

Шли по анфиладе комнат до лестницы, потом поднялись на третий, наверное, этаж и опять пару комнат насквозь прошли. Вот, не честно. Валериан же из такого же бедного дворянского рода, а вот забрался Екатерине Алексевне пару раз следом за братцем под юбку и вон какой дом. Везде паркет красивый узорчатый. Всякие гобелены с картинами. Стены тканью золотой задрапированы. Мебеля всякие белые с золотом. Через столовую проходили, так там серебряная посуда стоит горой целой, как только стол такой вес выдерживает. А ещё имения и под Москвой и в Прибалтике. А тут одна малюсенькая деревенька в сорок душ под Подольском и к тому же в недавнюю эпидемию чумы почти половину крестьян и дворни померли. До сих пор пару домов пустуют в деревеньке. Не справедливо. Витгенштейн, вон, какой носорог, не мог императрице понравиться.

Брехт остановился у большого зеркала, в пол, на стене одной из комнат. Оглядел реципиента с головы до ног. Мать твою за ногу. Красавчик. А нет. Красавчег. Нос орлиный. Кудряшки, глаза нордические синие. Усики прикольные. Бакенбарды тоже ничего. И гигант с развитыми плечами. Ну, немного помят после возлияния и мундир, и рожа лица. Мундир, кстати, синий с золотым позументами и галунами всякими. Так понять и простить можно Петра Христиановича за помятость. Не каждый день на тебя император, хоть и малахольный, кричит и не каждый год тебя из армии без пенсии выгоняют под зад коленом. В деревню к тётке в глушь в Саратов. Из генералов и любимчиков, бац и в ссылку. А жить, спрашивается, на что? Жена опять с ребёнком малолетним. Прыщ курносый! Иван Яковлевич взбаламутил кудряшки на бедовой головушке и пошёл дальше за «министром» ливрейным.

Валериан Александрович сидел в глубоком кресле возле низкого столика, который потом назовут «журнальным», закинув настоящую ногу на деревянную. Не, был в таком же голубом мундире и штаны деревяшку скрывали, но не закинешь же деревянную ногу поверх здоровой. Пётр его отлично знал, в Дербенте вместе воевали, и потом десятки раз пересекались. Чуть быстрее рос в чинах бывший командир. В 1792 году пожалован генерал-майором, 1793 года вместе с братьями и отцом возведён в графское достоинство Священной Римской империи. Потом был Дербент и Дербентский хан Ших-Али был захвачен им в плен. Там дальше был забавный эпизод, которому Пётр Христианович был свидетелем.

Вечером того дня, когда Дербент – «златые врата Кавказа» был занят русскими, в лагерь к Зубову с большой свитой женщин приехала просить за брата сестра пленного хана персидская принцесса Хараджи-Ханум, славившаяся красотой и умом. Ну, по непроверенным слухам. Пётр Христианович с ней в дурочка подкидного не играл и проверить ум не мог. А красота, так в кисеях и чадрах всяких. Как проверить? Лезть под платья? Так получишь по мордам. Граф Зубов уважил её просьбу и разрешил остаться с братом до утра, строго запретив кому бы то ни было приближаться к их палатке. Отпустив на утро гостью в город, Зубов поставил её во главе совета правительницей владений брата, которого оставил у себя в качестве заложника. Екатерина II поведение Валериана Александровича с принцессой «весьма одобряла», находя, что он поступил с ней «как честный человек», по-рыцарски, и послала ей в подарок перо, серьги и перстень. Про принцессу оставленную править Екатерине Алексевне докладывал сам граф Витгенштейн, посланный Зубовым в Санкт-Петербург с ключами от Дербента.

Зубов тогда был возведён по старшинству в генерал-аншефы, а Пётр Христианович только в полковники. Правда, через полгода стал генерал-майором. При Павле, как и все Зубовы, Валериан попал в опалу, и возвращён из ссылки, вот, всего несколько дней назад.

Все эти три с лишним года Валериан жил в Хорошёво, близ Москвы. Не так и далеко от имения Петра. Несколько раз генерал посещал бывшего командира, несмотря на то, что тот был под строгим надзором московского военного губернатора графа Ивана Петровича Салтыкова. В конце 1800 года Зубовы были возвращены из опалы, граф Валериан был восстановлен на службе в чине генерала от инфантерии и поставлен во главе Второго кадетского корпуса. Отобранные имения ему Павел вернул.

Павел сам своих будущих убийц всех в Петербурге собрал.

Событие одиннадцатое

Не желайте здоровья и богатства, а желайте удачи, ибо на Титанике все были богаты и здоровы, а удачливыми оказались единицы!

Уинстон Черчилль

– Присаживайся Пётр. Коньячка? – Валериан провёл рукой над столом, на котором с полдюжины различных бутылок стояло.

Иван Яковлевич прислушался к ощущениям позаимствованного у Петра Христиановича тела. А что, не помешает для поправки здоровья.

– Да, от ста грамм не откажусь.

– От ста чего? – говорили по-французски, Брехт ещё иногда подбирал слова, но в целом теперь язык Гюго тайной за семью печатями не был. Впритык, но синих кристалликов хватило. А все бы слизал, так ещё и китайский бы уразумел?

– Грамм. – Ёкарный бабай. Да ведь метрическую систему ещё не ввели. Ещё чуть не век всякие фунты будут. Большевики введут, кажется. Стоп. А во Франции-то как раз сейчас метрическая система. Пять лет назад ввели, потом со свержением Наполеона снова отменят. Или нет? – Грамм, это масса одного кубического сантиметра воды.

– Чего? – по-русски чивокнул граф. Даже чашку отставил с кофием, очевидно двухчасовую лекцию по физике ожидая услышать.

– Французы ввели новую систему измерений. Литр воды или кубический дециметр… Ладно, понял, не дурак. Рюмочку выкушаю. Для поправки здоровья.

– А и я с тобой. – Валериан мотнул головой и, стоящий за ним другой ливрейный, с чуть меньшим количеством золота на ливрее, наполнил две такие приличные фужерины коньяком. Там не сто грамм, там все двести было.

– А потерявши голову по волосам не плачут, – и Брехт двумя большими глотками в себя Камю вбулькал. – Хорошо. Лепота. Лепота-то какая.

– Странный ты сегодня какой-то Пётр. Из-за прыща этого?! Так не … Замнём. Что делать собираешься? – Зубов снова кивнул второму «министру» и тот из турки настоящей, что стояла на песке у камина, налил Петру (Пусть уж будет Петру) в красивую кофейную чашку на пару глотков тёмно-коричневой бурды. По-турецки пьёт кофий граф Зубов. Там в чашке один осадок, жидкости-то нет. Зато крепкий, как чёрте что.

Пётр Христианович сделал, обжигая губы, малюсенький глоток и пожал плечами.

– Выбора-то нет. В имение подольское поеду. Хозяйством и охотой займусь.

– Нда. Сам три года … Ну, да ладно. Не долго… А … Слушай Петруша, а хочешь я тебе тысячи две рубликов серебряных одолжу. Вернул мне деспот этот имения и доходы с них. Не ожидал, если честно. Думал, сдохну в деревне.

– Так чем я отдавать буду? Там не имение, а название одно. – Отгородился руками Пётр.

– Ерунда. Ну, тысячу. Это ненадолго. Да и я не обеднею, а там получишь награду за какую викторию и отдашь. Гюстав! – Зубов поманил рукой первого «министра» стоящего в дверях этой кофейни. – Приготовь тысячу рублей серебром для их сиятельства.

Брехт другими глазами посмотрел на будущего цареубийцу. Мот, картёжник, бабник, и т. д. и т. п. А вот тысячу рублей взял и подарил, можно сказать, товарищу. Товарищу по несчастью. А ведь не зря на него тогда Екатерина глаз положила. Даже сейчас ещё красавчик. Нет. Красавец. Правильный овал лица, улыбка с ямочками, может, чуть женственное лицо. Чересчур красивое.

– Спасибо, – блин, а как его называть. Тогда был Вашим высокопревосходительством. В Дербенте. Нет и сейчас тоже, хоть чин и другой присвоил Павел. Генерал от инфантерии. Этот чин был вновь введён Павлом I в конце 1796 года вместо чина генерал-аншефа. Соответствует 2-му классу Табели о рангах, с обращением «Ваше высокопревосходительство». Если на гражданские звания переводить, то это – действительный тайный советник. – Спасибо, Валериан.

– Брось, Петруша. Стой. Хочу тебя шутку одну показать. Нет. Подарок один сделать. Полиевкт, зови сюда конюха нового.

Второй ливрейный низко поклонился и задом вперёд вышел из комнаты, там чего-то гугукнул, Валериан в это время налил снова по полной в фужеры коньяка.

– Не, не. Мне больше не надо голова со вчерашнего трещит.

– Вот и подлечим. Сейчас распоряжусь, закуски организуют. Тебе сколько дней дали на выдворение из Петербурга.

– Три.

– Всё. Сегодня заливаем твою отставку. Не бойся, скоро вернём тебе эполеты. Тут…

– Ваше сиятельство привёл Прохора. – За ливрейным вторым (Полиевктом?) в комнату вошёл здоровущий мужик.

– Ага, а ну, Прошка, сюда на всеобщее обозрение выйди. Платон купил на днях и мне подарил, а я как его увидел, так сразу про тебя вспомнил, Петруша. Смотри.

Нда. Бывают же … Как там – чудеса. Перед Иваном Яковлевичем Брехтом стоял ещё один Пётр Христианович Витгенштейн. И рост и горбатый римский нос и ширина плеч и даже тёмно-синие глаза. И низко посаженные скулы. Подстричь, так родная мать не отличит.

– Дарю.

– Кхм.

– Боишься жена перепутает, – гоготнул бывший фаворит., - Полиевкт, прикажи оформить бумаги. Купчую там. Тост с тебя Петруша, – Зубов снова напомнил фужеры.

Не частим… Это уже бутылочка во внутрь получится? Тост? Вам хочется песен их есть у меня.

– Стоять. Да, ты пиит, Пётр Христианович. Подожди не пей. Сейчас за Платоном пошлю. Такой тост он должен услышать.

Событие двенадцатое

Деньги – подарок, который каждому подойдёт по размеру.

Зигмунд Графф

Домой в Подольск Пётр Христианович поехал не на перекладных. Натерпелся, пока добирался по приглашению Павла из Москвы.

Сейчас на далёкие расстояния можно было передвигаться или в личном экипаже, со своим кучером да на собственных лошадях или же на почтовых, которые и есть «перекладные». Чтобы передвигаться на своих, нужно быть не бедным совсем человеком, да и мероприятие это не менее долгое и весьма и весьма хлопотное, лошадей нужно часто останавливать для отдыха и кормления. И один чёрт, это будет та же Станция или Яма. Езда же на почтовых – перекладных возможна только лишь на больших почтовых трактах, то есть на дорогах с движением почтовых карет между станциями (ямами, отсюда и пошло название «ямщик»). Одной из немногих таких дорог и был тракт Москва – Санкт-Петербург. Станции располагались друг от друга верстах в тридцати-тридцати пяти. В Москве граф Витгенштейн в уездной полиции выписал подорожную, являющуюся по своей сути свидетельством на право получения почтовых лошадей, причём, получению согласно занимаемому предъявителем чину и званию. Пётр, хоть и был приглашён императором на празднование Рождества, ехал на почтовых «по казённой надобности», поэтому полагалось ему не более трёх прогонных лошадей. На почтовой станции путешественником станционному смотрителю предъявлялась подорожная, которую тот регистрировал в свою специальную книгу и принимал от дебила, зимой куда-то спешащего, положенную за проезд плату. После этого, при наличии свежих лошадей, путник ехал себе до следующей станции, где повторялось всё то же самое, что и на предыдущей. Плата, называемая «прогонной», берётся «повёрстно», то есть с каждой версты, и составляет по три копейки за десять вёрст на каждую лошадь.

Обстановка на почтовых станциях и сангвиника в холерика превратит или в неврастеника. Суетился замученный до смерти станционный смотритель, наглели высокие чины или просто нахалы, и главное – утомительное ожидание освободившихся лошадей. Но хуже всего – ночёвки в неблагоустроенных и тесных помещениях с клопами и вонью, ужасная кухня в трактирах, вечно всё недосоленное и подгоревшее.

Скорость передвижения по российским сугробам была весьма невысокая, от силы где-то по сто вёрст в сутки можно за день проехать. А ведь от Москвы до Петербурга со всеми зигзагами, с заездами в крупные города, километров восемьсот, а то и больше. На дорогу до Петербурга Пётр Христианович потратил кучу денег и времени и всё для того, чтобы получить опалу и под зад коленом. Обидно, понимаешь.

Зато назад будет ехать с комфортом. И всё благодаря всем троим братьям Зубовым.

«Обмывание» царской немилости для графа Петра Христиановича на три дня и затянулось. Брехт контроль над реальностью почти потерял. Да у реципиента здоровущее во всех смыслах этого слова тело. Богатырь. Но литрами пить коньяк, запивая шампанским – это перебор даже для богатырей. Братьям Зубовым хорошо. Один отрубится, второй приезжает. Потом третий – на второй день появился старший из троих – Николай. Тот самый, который, если книжкам верить и нанесёт Павлу апоплексический удар золотой табакеркой. А на третий день в попойке приняли участие ещё два будущих заговорщика. Явился не запылился Беннигсен Леонтий Леонтьевич – командир Изюмского легкоконного полка, которого Павел тоже отправил в ссылку и только вчера возвращённый оттуда главным заговорщиком графом Паленом. А прямо за ним приехал послушать новый тост и человек, который потом задушит Павла шарфом – грузинский князь Яшвиль Владимир Михайлович – полковник, начальник конно-гвардейской артиллерии.

Вообще эта компания Брехту не нравилась, ну в тот момент, когда он просыпался, расталкиваемый очередным гостем чтобы тост великий про Матушку и Гвардию послушать. Сквозь пьяную одурь иногда пробивалось, что после обнимашек эти все товарищи какие-то подарки делали Петру Христиановичу. Так сказать, на дорогу, и чтобы не бедствовал сильно в глуши своей. Царский подарок сделал Платон Зубов, прослезившись от тоста, в пятый, наверное, раз. Дормез на полозья поставленный подарил и четвёрку лошадей из личной конюшни. Потом и Николай – старший из Зубовых отдарился. Этот дал тоже тысячу рублей, но асигнациями и три дюжина коньяка в дорогу, потом ещё и перстень золотой с большим синим камнем с руки снял и Петру за пазуху сунул. Будущий главнокомандующий русских войск в сражении при Прейсиш-Эйлау против Наполеона товарищ Беннигсен подарил полсотни золотых империалов и штуцер швейцарский, от волков отстреливаться в дороге.

Князь же грузинский подарил два рога серебряных с дюжиной бутылок шампанского и странные монеты, пару горстей. Брехт, будучи нумизматом в первой жизни, про эти монеты слышал, но ни на одном аукционе не видел, да и вообще, ходили слухи среди нумизматов, что это утка, чтобы впарить лохам подделки. А вот оказывается, на самом деле эти монеты существуют. В правление Екатерины II чеканились так называемые монеты для дворцового обихода – золотые полтины, рублёвики и двухрублёвики, якобы, в карты при дворе на них играли. Видимо князю Владимиру Михайловичу везло, вон целых две горсти у самой Матушки Государыни выиграл.

А когда утром четвёртого дня графа Петра Витгенштейна вся едва проснувшаяся и протрезвевшая чуть компания со двора провожала, то Платон Зубов запихнул к нему в карету девку какую-то в шубейке беличьей.

– Теплее в дороге будет. Согреет. Да, Петруша, она сказочница знатная, любой Шахерезаде сто очков вперёд даст. И тепло будет в дороге и не скучно. Прощевай. Вскоре увидимся. Обещаю. Ещё и коньяк весь выпить не успеешь.

Глава 5

Событие тринадцатое

Роберт Луи Стивенсон.

Остров сокровищ…

Здесь, что ни страница, мрачные все лица,

Луидоров и пиастров звон.

Укатали Сивку крутые горки. В смысле, уснул или отрубился Пётр Христианович едва квадрига его тронулась. Ладно, ладно, не квадрига, дороги ноне не те. Цугом четвёрка была в огромную карету, на сани посаженную, запряжена. Но спящему способ «запряжения» лошадей не интересен. Ему бы подушку и ноги вытянуть. И вот тут заковыка. При росте метр девяносто. Эм? Шесть футов три дюйма. Мундир строил когда портной в Москве, то сказал, Пётр запомнил и вот теперь у Брехта всплыло – сажень «без чети». (Четь – это одна четверть аршина.) Хлебнёшь тут горя с этими народными мерами длина. А вообще, всё довольно просто. Настоящая – государственная система мер – это практически точная копия английской.

Так вот, при росте сажень без чети вытянуться в карете этой не получалось. Колени свешивались с сидения, и при каждом ухабе пьяная тушка норовила рухнуть в проход на пол. Несколько раз, почти упав, Пётр заснул сидя. Пробудился оттого, что лошади остановились на первой Яме и ещё от вони. Словно кто сдох прямо под носом. Граф потряс головой, остатки сна из неё вытряхивая, и мутными, но синими глазами уставился на попутчицу. Чего там Платон Зубов говорил – сказочница.

– Чего это? – Брехт спросил, имея в виду, почему остановились, но получил удивительный ответ.

– Прощения барин просим. Не праздная я, само сдеялось. – И удивительное дело, покраснела на всю физиономию. Хоть прикуривай.

– Сдеялось? – Иван Яковлевич не понял спросонья, чего тут сдеялось, и тут ответ получил. И звук характерный и вони добавилось. – Сказка!!!

Пётр Христианович ломанулся на улицу. Ну, Платоша, мать вашу, удружил – подсунул непраздную девицу «погреться в дороге», да ещё и воздух портящую. Если она и сказки так же гениально рассказывает, как воздух портит, то заслушаешься и занюхаешься. Пять «д» кинотеатр. И звук есть, и изображение, и запах. И плюваться будет, если надо по сюжету. «Тьфу на тебя, Иван-царевич». А пятая опция? Так она про путешествие рассказывать будет. Какая сказка без путешествия главного героя?! А тут дормез этот санно-лыжный на ухабах покачивает. Полное погружение.

Пётр выпутался из медвежьей шкуры, что был укрыт, и вылез, через порог дверцы дормеза споткнувшись, на улицу. Запнувшись преизрядно и ногу зашибив. Время приближалось к обеду. Это ему желудок сообщил. Есть хотелось. Очень хотелось. Три дня шампусиком и коньяком питался. Огляделся. Как там двойника зовут? Прохор, Фрол, Полуевкт?

– Братец, – обратился он к, задающему в торбы овёс лошадям, конюху.

– Проснулись, Ваше сиятельство, – приветливо улыбнулся великан. Сам такой.

– Запамятовал …

– Прохор, Ваше сиятельство. – Как индеец стукнул себя кулаком в мышицы на груди конюх.

– Точно. Прохор. А скажи Прохор, где мы?

– Царское Село эвон за поворотом. Станция первая от Петербурха. – Махнул рукой Прохор и зерно просыпалось на утоптанный снег, стразу стайка воробьёв туда бросилась.

– Поесть хочется.

– Так их сиятельство Платон Александрович колбас и кур копчёных в дорогу наложили. И хлебушек свежий. Чего там-то травиться. Как бы холеру не подцепить.

– Ну, покорми лошадей. Потом мы с … А сказочную девку как зовут?

– Шахерезада.

– Серьёзно? – шутник Платоша Зубов.

– Простите, Ваше сиятельство. Дворня Хавроньей кличет. А по святцам Ефросинья. Благомыслящая по-гречески. – Ох и слуг ему Зубов подкинул. Конюх греческий знает.

– Хорошо, покорми лошадей Прохор … Стоять. Бояться. А Прохор чего значит по-гречески?

– Идущий впереди, Ваше сиятельство, – поклонился великан, смущённо так по-детски улыбаясь.

– Всё страньше и страньше. Ладно. Идущий впереди, покорми лошадей, а потом и нас с … Шахерезадой благомыслящей.

Возок проветрили, перекусили и дальше тронулись.

– Ефросинья, ты как решишь …

– Бзднуть?

– Э та сёр! (et ta soeur) («твою сестру!», по смыслу «твою мать!» Французский.) Ссука. Ну, как решишь, так стукни Прохору. Выйди на улицу. Ну, в общем, будь коммуникабельней.

– Слушаюсь, Ваше сиятельство. Сказку сказывать? – девица большущими глазами преданно на него глянула.

– А отец кто?

– Так Прохор же. Я уж выревела у их сиятельства Платона Александровича, чтоб, значится, вместе отправил в ссылку.

– В ссылку? Нда. Ладно, Хавронья, рассказывай свою сказку.

Ну, что можно сказать? Сказать можно, что читала девка про Бову-королевича или слышала от кого эти сказки.

– Ефросинья, а ты грамоте обучена. Читать, писать умеешь? – дождавшись конца вооооолшебного путешествия Бовы-королевича, превращённого в Ивана-царевича, спросил, зевая Пётр.

– Так точно, Ваше сиятельство, и по-русски, и по-французски, и по-немецки. Матушка у меня у графа Салтыкова в дворне была. Вместе с его детьми училась. А потом и мне всё рассказала и научила. Ну, а после и я с детьми уже Сергея Васильевича у француза месье Николя училась. – Девушка потупилась.

Чего вдруг. Но тут запах долетел. Пришлось опять останавливаться. Что ж, дорога будет не скучной.

После второй станции, где Брехт решил всё же чашку кофею выпить (лучше бы этого не делал – бурда третий раз неумело заваренная) сказочница уснула, а Пётр Христианович, привыкать же к новому имени надо, задумался о будущем.

Самое интересное, что про своего реципиента Брехт знал довольно много. И не специально там биографию читал, хотя, может и читал, но не она в памяти отложилась. Все сведения были получены из самых разных и порой неожиданных источников. Первый раз услышал о нём Иван Яковлевич, когда лечился в Трускавце. На воскресенье купил путёвку во Львов, и там гид, мужик в пиджаке, всё время на мову пытающийся перейти, хотя группа была очень даже русскоговорящая, рассказал, что вот тут, мол, в тогда ещё городе Лемберге, умер известный русский фельдмаршал князь Витгенштейн. Проезжал мимо, можно сказать, в Баден-Баден на воды и скоропостижно помёр. А остался бы местной воды выкушать и ещё бы долго небо коптил, москаль проклятый.

Второй раз Брехт столкнулся с фамилией Витгенштейн на экскурсии в Эрмитаже. Там есть специальный фельдмаршальский зал и вот там, рядом с портретом Кутузова, висит и его нынешний портрет. Выходит до фельдмаршалов Пётр Христианович дослужится. А ещё там есть перечень самых великих битв Первой Отечественной войны, и опять рядом с Бородинский битвой упоминается победа Витгенштейна в сражениях под Клястицами. Спас он тогда от какого-то французского маршала Санкт-Петербург и заслужил всенародную славу. Сам Александр I объявил его «Спасителем Петербурга». А купечество столицы Северной какую-то очень солидную сумму в знак благодарности собрало.

И ещё не все сведения. Будучи нумизматом, Иван Яковлевич купил как-то монету Приднестровской республики с изображением Петра Христиановича Витгенштейна. Оказывается, товарищ после выхода в отставку приобрёл себе имение в Подольской тогда губернии, ныне Приднестровье и начал там разводить виноградники, привозя лозу со всей Европы. Можно сказать, был основателем молдавского виноделия. Монета была серебряная номиналом в сто рублей и обошлась в приличную сумму для простого учителя, а потому запомнилась. Эх, где сейчас та коллекция?

Последнее же знание про графа Витгенштейна касается его сына. Он был декабристом, но не повесили и не сослали в Сибирь. Не про него Пушкин стих написал. Там тоже круто, но без крови. Его – Льва Петровича оправдали по личному приказу Николая и, дав полковника, отправили в отставку. Но это ладно. Лёв первым браком женится на самой богатой невесте Европы – Стефании Доминиковне Радзивилл, наследнице несвижских Радзивиллов и фрейлине императрицы Марии Фёдоровны. Жена вскоре умрёт от чахотки, а Лев, после того как перебесится, и женится вновь, уедет во Францию, сбежит оттуда в Германию, где в окрестностях Франкфурта-на-Майне они с женой приобретут полуразрушенный замок Сайн, бывшее родовое поместье Сайн-Витгенштейнов, и построят новый красивый замок в неоготическом стиле, за что прусский король Фридрих Вильгельм IV даровал Льву и Петру титул князей Сайн-Витгенштейн-Сайн. А потом и Николай подтвердит этот титул.

Вот эту историю Брехт знал не потому, что князьями интересовался. Он пытался книгу про попаданца написать и решил узнать про большие клады, которые бесследно исчезли. Порылся в интернете, там и всплыла будущая жена Льва Витгенштейна, а точнее её отец. Доминик этот Радзивилл – последняя сволочь, страшный русофоб, один из самый вредных врагов России.

Именно Доминик Радзивилл указал Наполеону место для переправы на реке Березина у деревни Студёнка, что и спасло французского императора от плена, а остатки его армии от полного уничтожения. А вот перед этим, отступая уже, он и спрятал сотни пудов золота и прочих разных драгоценностей в родовом Несвижском замке.

Чем все попаданцы заниматься, провалившись в прошлое? Они клады ищут. В других книгах они грабят банки. Клад этот «сват» будущий ещё не спрятал, но …

Но! Выходит сейчас эти сотни пудов драгоценностей и золота лежат в Несвижском замке. Грабить банки некрасиво. К тому же банков в 1801 году не лишку. А вот забрать, то, что по закону должно было сыну достаться. Это просто восстановление справедливости. А справедливость её обязательно нужно восстанавливать. На то она и справедливость.

Событие четырнадцатое

Никакая иная сила не сделает человека великим и мудрым, как это делает сила труда – коллективного, дружного, свободного.

Максим Горький

Почему все реформы, что проводил в стране Пётр I, удались, а реформы, что задумал и начал проводить Павел I, привели его к апоплексическому удару табакеркой золотой и почти все они после его смерти заглохли. При этом ведь всё практически, что хотел сделать Павел, было правильным. Ну, разве муштра в армии и в ней же введение дебильной прусской формы были глупостью. Так эти ошибки выливаются опять из этого же вопроса. Так почему?

Элементарно, Ватсон. У Петра была команда, и он создавал эту команду. Только команда единомышленников способна на реформы. А Павел Петрович был одинок. Одиноким его сделала мать, отселив в Гатчину. И он уже вырос к сорока-то двум года и сформировался, поздно было меняться. До власти-то добрался, а команды нет и с людьми работать не умеет и не начал даже эту команду создавать.

Кто там из настоящих был при Павле? Ну, разве Аракчеев, который остался верен ему до конца. Граф Пален оказался лидером заговорщиков. А прочие – мелочь. Нет команды.

Есть ещё один нюанс, тоже не маловажный, и он вытекает из того что не было команды. Он попёр против Англии. Без поддержки в стране, где всё почти общество высшее – англоманы. Англия поступила просто – организовала заговор. Зачем тратить миллионы фунтов на войну с союзом Франции и России, а, следовательно, через какое-то время и всей Европы, если можно за тридцать серебряников купить небольшую кучку заговорщиков.

Может ли Иван Яковлевич вмешаться и исправить ситуацию? Легко, всех заговорщиков он знает. Ему даже докладывать Павлу ничего не нужно. Он один с ними справится. Перестреляет или вырежет по одному. А вот надо ли это делать? Вопрос. Сумасбродный император, может загнать страну чёрте куда. Сначала усилит до невозможности Наполеона, а потом поссорится с ним. И войну объявит. А справиться, теперь уже точно со всей Европой и даже не надеясь на союзников, не сможет. В сто раз хуже получится. Сейчас, ну, не сейчас, а в ближайшее время, Наполеон создаст военную экономику. И с каждым годом она будет мощнее и мощнее и станет настолько мощной, если противовеса Англии не будет, что Россию раздавят, тем более, имея такую пятую колонну в стране. Всё дворянство говорит на французском, предателей полно будет, а у власти нелюбимый никем, не имеющий команды, настроивший против себя всю армию и всех дворян, непредсказуемый Павел. Нет. Вмешиваться в процесс нельзя. Пусть Зубовы и компания заговор осуществят.

Александр, конечно, урод конченный. Но он хоть последовательный и предсказуемый урод. К тому же там есть несколько точек, которые можно попытаться в запятые превратить. Может, и повернётся со скрипом колесо истории. В прошлый раз не получилось. Нужно попробовать ещё раз. Именно за этим, ведь, его сюда синий кристалл и забросил.

И подсказку дал. Нельзя одному перевести стрелку на пути паровоза истории. Нужна команда. Нужно её создавать. Нужно стать членом Государственного совета и влиять на принимаемые решения. Витгенштейну это удалось в Реальной истории и без его помощи. Одной храбростью взял. Гусарскими наскоками. Ну, Брехт с его опытом и знаниями может и дальше пойти.

Команда. Ставим птицу. А ещё нужен стартовый капитал. И этот стартовый капитал есть у его свата будущего и одного из главных врагов России – Доминика Иеронима Радзивилла. Сейчас почти никто, просто самый богатый человек в Европе, ну, один из самых богатых. А вот с приходом к власти Александра, чёртова любителя поляков и полячек, станет аж камергером Русского Императорского двора. А это чин 4-го класса. Тогда с ним тягаться будет тяжело. Есть всего год, наверное, пока можно свата отправить в ад, не всколыхнув огромной волны. Ограбить Несвижский замок и повесить его хозяина. И не грамму не жалко. Этот товарищ, обласканный Александром, наделает долгов, и надо же, когда император потребует вернуть их, переметнётся к другому императору и целый полк на свои деньги создаст и примет активнейшее участие в истреблении русских людей.

Вот и цель в жизни появилась.

Событие пятнадцатое

Если после каждого падения ты находишь в себе силы, чтобы подняться, то, скорее всего, ты – синусоида.

Всё, как и положено по закону жанра. Словно, не в реальный мир попал, а в РПГ какое, где сценарий за тебя уже редактор или разработчик, как уж у них эта должность называется, написал и тебе ничего не остаётся, как следовать ему и только твои умения позволят это задание выполнить или откатиться к началу. Перезагрузиться.

На вторую ночёвку остановились в Новгороде. В Верхнем. В смысле, в Великом. Километров двести проехали, если по петлявистым дорогам считать, и не много, учитывая, что экипаж свой. Но как всегда – человек предполагает. Вороной коренник потерял подкову. И пришлось искать кузню, там ждать очереди, потом ругаться с кузнецом, который оказался косоруким. Обжог ногу жеребцу. В общем, пришлось остановиться ночевать в Новгороде. Деньги были, Пётр Христианович сунулся в лучший постоялый двор и за пятнадцать рублей добыл себе комнату с клопами, а семейной паре сказочников место с людской. Хуже с лошадьми. При постоялом дворе был и каретник и конюшня, но там всё было занято. Не оставлять же лошадей зимой на улице. Пришлось отправить Прохора в Ям или на Станцию, чтобы там счастья попытать. Телефонов нет, так что договорились так. Если не получится, то конюх возвращается, ну, а если не вернётся, значит, всё сладилось и кони пристроены.

Прохор не появился. И тут Пётр понял, что две корзины с продуктами в дормезе забыли, и придётся идти, есть в ресторацию какую-нибудь. Нет. Не наш метод – самоубийство. Бродить одному вечером по заваленному сугробами тёмному городку не хотелось. Граф пошёл перекусить в общую залу постоялого двора.

Было накурено и воняло, как в пивной у вокзала в будущем. Кислым пивом, рыбой, ещё гадостью всякой. Но хуже всего – подгоревший жир, бараний, наверное. Столов полностью свободных не было. По одному, по двое, но сидели за всеми на высоких и широких лавках. Пётр Христианович совсем уже было собрался уйти, лучше утром и поужинает и позавтракает, но тут ему наступили на ногу. Граф мелкого урода в партикулярном платье оттолкнул и запрыгал на одной ноге. А этот, с позволения сказать, индивид, обернулся, увидел генерала скачущего и сказал на языке Жоржа Помпиду.

– Жё вэ тё никЕ та гёль (я тебе рожу расхерачу). – Ну, пьяный в дымину, что с него больного возьмёшь, кроме анализов.

– Проспись, – посоветовал Пётр и решил ещё быстрее смотаться. Здесь нельзя было есть, тут только напиться можно, да и то, если отравиться решил.

Ух. И рука мелкого беса сжатая в кулачок устремилась Петру в ухо. Брехт десяток лет самбо занимался, потом ещё пять лет у-шу. Тело, конечно, более громоздкое и реакцию нужно нарабатывать, но умения перехватить кулачок и заломить руку на милицейский приём мелкому прыщу – пьяному в дымину, хватило. Получилось почти на пять.

– Мердё! – это его сейчас говнюком назвали.

Всё. Неудачный день сказался. Пётр приподнял кисть сильнее. Что-то в локте у матершинника хрустнуло, и тот завыл и заблажил на весь этот вертеп. Пьяненький народ встрепенулся. Пьяненький народ воззрился на зачинщика драки. Те, кто потрезвее были, углядели эполеты и ордена, но таких было не много. Основная масса увидела фигуру в голубом. За жандарма должно быть приняли. И ломанулась к выходу. Но на пути Пётр и стоял.

Он намерение полутора десятков человек не понял. Подумал, что это они вступаться за матершинника бегут. Брехт долго раздумывать не стал, приподнял франкоговорящего мелкого за причинное место и за ворот и запустил в набегающую толпу. Да! Силушкой бог графа Витгенштейна не обидел. Как кегли в боулинге попадали.

Глава 6

Событие шестнадцатое

Если два дебила – это сила. Значит один из них – масса, а второй ускорение?

После тогокак народ в обеденном зале попадал, Пётр Христианович решил довершить подвиг богатырский. Он как размахнётся, как вдарит правым кулаком – улица, как вдарит левым – переулочек. Чего уж, он же не дурак совсем, в генеральском мундире в кабаке в пьяную драку встревать. Потому граф сразу, как народ в обеденном зале попадал, храбро отступил на улицу и в два шага преодолел расстояние до возка, стоящего у входа, и скрылся за ним. Потом короткими перебежками, не кланяясь пулям всё же, так их, в общем, и не было, домчался до угла и повернул за него. И дальше, не снижая скорости, припустил. Стараясь не заблудить в начинающих сгущаться сумерках, Пётр Христианович сделал круг приличный по деревенским улочкам Великого Новгорода и вернулся к постоялому двору. Тихо всё. Почти гордо выпятив грудь, он прошествовал к себе в комнату на второй этаж, запер дверь изнутри на хлипкий засов и с разбегу плюхнулся на застеленную настоящей периной широченную лавку.

– Fils de chien sale (сын грязной собаки), – в дверь колотили. Пётр Христианович подёргал себя за ухи, чтобы проснуться быстрее. Не закончилось что ли приключение?

– АнфуарЕ (enfoire) (сволочь) Отккккрывай. – опять вежливо ногами постучали.

Нет. Всё тот же матершинник, должно быть. Придётся выходить на разборки.

Граф огляделся, сквозь небольшое окошко свет сочился. Выходит, утро уже. Он посмотрел на себя, спать завалился прямо в голубом мундире и он теперь совсем мятым выглядел. Не умеют ещё не мнущиеся ткани делать. Что такое полиэстер? Изобрести надо?!!

Тяжкооо вздохнув, генерал Витгенштейн отодвинул засов и распахнул дверь. Ну, он же не виноват, что дверь наружу распахивается. Это строители так сделали. Вообще, ни при чём. Попадали опять кегли. Но не все. Один, тот самый мелкий матершинник, стоял чуть сбоку и потому радиус поворота двери до него не дотянулся.

– Милостивый государь, вы нанесли мне оскорбление и я вызываю вас на дуэль. Или вы опять сбежите, как презренный трус? – Носик пимпочкой кверху задрал. – За вами выбор оружия. Стреляться будем немедленно.

Не. Нужно Наполеона в плен взять. Пуля она дура? А Суворов жив ещё? Повидаться бы со стариком. Будет что внукам рассказать.

– Ты знаешь, в чём сила, брат?

– А вам не брат, – взвизгнул мелкий курносый. Вот почему все курносые холерики. Этот вот. Император опять же.

– Ты знаешь, в чём сила … сестра?

– АнфуарЕ (enfoire) (сволочь)! Стреляться немедленно!

– Стоять! Бояться! – Это те двое упавших вскочили. Добрые. Добро должно быть с кулаками. Вот с кулаками и полезли.

– Потом со мной!

– Потом со мной!!! – этот повыше, в мундире каких-то пехотинцев. Зелёный мундир. Может, семёновец?

– Не верите в живучесть этого курносого? – улыбнулся им душевно Пётр Христианович. – Стойте, а вы про Д’Артаньяна читали? Там тоже трое. Достойные всё люди оказались.

– Дуэль. Немедленно, – напомнил о себе курносый. Ну, не хочешь, как хочешь. Не узнаешь, в чём сила. А Сила – она в … силе. Годы тренировок. Утренние пробежки в любую погоду. Учителя ещё правильные нужны.

– Хорошо, сударь. Раз вы не представились, то буду называть вас – Курносым. Так вот, господин Курносый … Раз вы меня вызвали, то, если мне моя старческая память не изменяет, то за мной выбор оружия. Я выдираю кортики. Прошу обеспечить. – Повернулся он к секундантам, должно быть.

– Кортики? Трусссс! Почему не на женских шпильках. ААА-ааа! – это граф ему на ногу наступил «случайно».

– Кортики. Через полчаса, умыться надо. Грех, убивать неумытым. Пошли вон, я спущусь сам. Зачем мне вас ещё спускать.

Порычали на языке Франсуазы Саган. Что-то про солнце в холодной воде. А нет, послышалось, просто, что холодно, хоть и солнце. Прорычали, но удалились. Так и не представившись. Кто их вежливости учил. Хотя, понятно. Дядька – француз. Чего там у Пушкина? «И в Летний сад гулять водил …». Ох, уж эти французы, ничему хорошему научить не могут наших детишек. Потом ещё Болонскую систему придумают. Болонь? Где это? Разрушить пока не поздно?!

Брехт Иван Яковлевич присел на скамью эту безразмерную и задумался. Убивать детей не хотелось. Местная новгородская золотая молодёжь. Папа у мелкого начальник, стало быть. Только с начальством ему сейчас и «необходимо встречаться». Потому и кортики. Пуля дура. То ли он убить может. То ли его – случайно. Не хотелось случайно умереть. А вот интересно, где-то читал Иван Яковлевич, что Пушкин тридцать семь раз дрался на дуэлях. Почему только один раз попали, да и то только ранили? Все мазилы здесь такие? Сабля? Так можно перестараться и отрубить чего важное. Кроме того, не был уверен Брехт в том, что справится. Его никто фехтованию не учил. А вот кортики, это совсем другое дело. Это же почти те же кинжалы или ножи. А вот этому его пять лет Светлов учил. Узнать бы, хватило времени Кате с детьми добраться до Спасска и смог ли Иван Ефимович переправить их в Америку. Ну, отсюда из глубины веков теперь не узнать. Только надеяться оставалось.

Итак. Кортики. Был у Брехта в будущем кортик, нет, не те игрушечные висюльки, что у современных офицеров морских висят. У него была копия кортика Нахимова. Там лезвие почти полметра. Целая сабля, вернее, меч маленький. Плохо. Он не умеет фехтовать. Или умеет? Как вот определить? Синий порошок съел не весь. Про детство и юность почти ничего не помнит, а ведь учат фехтовать именно в юности.

О-хо-хо. Ладно. Надо идти на дуэль. А умыться же хотел. А ещё бы принять ванну. Выпить чашечку кофе.

Событие семнадцатое

– Ах, с какой странной шпагой Вы заявились на дуэль!..

– Это лом, сударь!

Гудка не было. Как бы вместо «гудка» зарифмовать петуха? Петухи орали. И не один, несколько сразу и по очереди. Да, и без очереди тоже орали.

Кудрявая была. Стояла красивая девушка со слезами на глазах и сквозь слёзы эти то умоляюще, то зло, карими глазами на графа «прожигала». Приехали на излучину Волхова. Народу. Тьма. Один Витгенштейн без зрителей и секундантов. Правда, дормез Платона Зубова народ впечатлил. Шепчутся, стоят, пальцем посиневшим показывают. Не культурно же. Хотя, их француз учил. Им можно.

– Подойдите сюда, граф, – прикрикнул на него тот самый зелёный подпоручик.

Вспомнил Иван Яковлевич продолжение песни.

– Рано вы граф победу празднуете. Константин Владимирович Ржевский отлично фехтует.

Да, узнал Пётр Христианович, с кем повздорил. Как и предполагал, из золотой молодёжи товарищ. Его отец Владимир Матвеевич Ржевский – настоящая шишка, был недавно уволен, по прошению, от службы, с производством в тайные советники и с пенсией полного жалованья. Уволен с должности Новгородского гражданского губернатора. Папенька в Москву на днях укатил, а сынок задержался, забухал с дружками.

Нда. Ржевский.

Так можно и в анекдоты попасть. Восемнадцати лет даже нет пацану. Как бы не убить случайно.

Кортики нашли. Как и предполагал граф, они с лезвиями по сорок сантиметров. Пётр взмахнул пару раз. Тяжеловато лезвие. Он к другому весу привык. Снял епанчу голубую с плеч, притоптал место чуть вокруг, чтобы в снегу не завязнуть.

– Сходитесь, – секундант взмахнул саблей.

Никуда Пётр Христианович не пошёл. Что он зря тут снег уминал. А Ржевский прямо кинулся. Ух, лезвие прямо перед носом чиркнуло. Не, не, ребята. Если не умеешь фехтовать, то и не берись. Потому Брехт и не взялся. Он отпрянул назад и когда курносый взмахнул кортиком, как шпагой, чуть зашагнул влево. Ржевский сделал выпад, намереваясь нанизать этого борова на иглу для коллекции, а там нет никого, провалился. Пётр Христианович аккуратно, но сильно, ткнул его остриём в левое плечо. И ещё отступил. Опять у носа вжикнуло. Эти придурки решили драться не до крови первой, а до смерти. Дети, блин, не ценят жизни.

Вжик, ещё раз. Пётр продолжал кружить на вытоптанном месте. Сейчас совсем рядом сталь просвистела. Даже дуновение носа коснулось. Можно ведь и самому курносым стать. Кто там с золотым носом ходил? Астроном? А Брюге. Тьфу. Браге. Тихо. В смысле звали его – Тихо. Не хотелось бы на этого датского Тихона походить.

Ещё пару раз Ржевский кидался в атаку. Рука левая уже не за спиной, как вначале. Сейчас болтается вдоль тела и по рубахе кровь стекает. Обильно так. По этой руке уже сто раз Пётр попасть мог, но нужно же правую отключить. И быстрее, а то пацан кровью истечёт.

Ага, Константин поскользнулся, Брехт, легко сделал шаг назад и влево и опять от души ткнул кончиком кортика только теперь уже в правое плечо. В дельтовидную мышцу. Ржевский вскрикнул и выронил кортик. Попытался подняться, но поскользнулся и упал на снег на спину, обильно его же кровью окроплённый. И тут к Петру Христиановичу в ноги эта кудрявая бросилась.

– Не убиваете его. Умоляю вас.

– Да и не собирался.

Этот семёновец – брат двоюродный Константина и тоже Ржевский – сын генерал-майора Ивана Ржевского, шагнул, заслоняя собой брата.

– Тихо. Тихо. И в мыслях не было. Может, хватит, ребята. Поиграли и будет. Ему к доктору срочно нужно. А то помрёт от потери крови. Давайте уж помиримся. Приношу вам свои извинения.

– И вы нас простите, Ваше сиятельство. Дуэль закончена. – Фальцетом прокричал тоже Пётр – Ржевский и махнул рукой, призывая врача.

Брехт нагнулся, поднял второй кортик.

– Можно я это себе заберу, на память.

– Премного обяжете. – Махнул рукой семёновец.

– Благодарю, господа, я поеду. Дела, знаете.

– До свидание, сударь.

Брехт надел епанчу и поспешил в свой дормез.

Уже тронулись, уже отхлебнул Пётр Христианович коньячку из пузатой бутылки, когда, рассматривающая трофеи Шахерезада, промолвила:

– Ух, ты, самого адмирала Синявина кортик. Вот тут написано.

Нда. Интересные нынче девушки родятся. Знают кто такой адмирал Наум Сенявин. Выходит Ржевские его потомки. Измельчали. Не по руке им кортики великих адмиралов.

Событие восемнадцатое

Воспоминаний много, а вспомнить нечего.

Иван Тургенев

До самой Твери дальше ехали без приключений. Скучно ехали. Пётр Христианович, достал планшет, включил музыку, при запросе галочку поставил на народные песни и слушал, удивляясь, как это люди в здравом уме такое могли сочинить. Хрень визжащая заунывная с непонятными словами. Выключил планшет минут через двадцать.

– Всё, Хавронья, перестань стонать и визжать. Что за песни у тебя. Кто у тебя импресарио? Чтобы не слышал больше. Надо будет потом тебя нормальным не стонотно-визжащим песням обучить.

Покопался в настройках планшета и поставил на прослушивание русские народные сказки. Какая в задницу Шахерезада. Там интересно, познавательно, а тут сплошная зависть и желание получить богатство на халяву, не прилагая никаких усилий. Вообще выключил планшет.

– Ефросинья, если даже просить буду впредь в дороге или спеть, или сказку рассказать, ты меня по матери посылай, чтобы сразу одумался. На всех языках, какие знаешь …

– И на греческом, Ваше сиятельство? – серьёзно так.

– А ты и греческий знаешь?

– И греческий и латынь.

– Нда. Хорошо и на греческом посылай, и на латинском.

Так и ехали до Твери молча. Ну, как молча, иногда успевала Шахерезада выскочить и на просторах великой страны испортить воздух, а иногда и нет. Тогда молча не получалось.

А вот только проехали Тверь, как напали разбойники, перегородили дорогу лесиной и обстреляли дормез из фузей дедовских.

– Ваше сиятельство, – Пётр задремал и не почувствовал даже, что коробчонка с лягушонкой не едет никуда. Прохор тряс его за плечо. – Ваше сиятельство.

– Что разбойники? – стал вышаривать М1911 Брехт в кармане пиджака.

– Не знаю, Ваше сиятельство. Ель упала, дорогу перегородила. Здоровущая, не отодвинуть.

Блин, так сон в руку.

– Может. это засада? – Пётр Христианович выглянул через плечо богатыря на дорогу.

– Может и засада … Нет, не засада. Хотя может и засада …

– Ты толком говори. – Где пистолет-то?

– С корнем дерево выворочено. Была бы засада – подпилили бы. Надобно ждать других путников. Большая ель, топор нужон, пила лучше, и несколько человек, чтобы с дороги сволочь.

Путники появились прямо через несколько минут. Целый обоз. Да, нет, обозище. Десятка два саней и несколько таких же большущих дормезов, на сани поставленных. Из одного из них вышел мужчина лет двадцати пяти – тридцати и, что-то сказав внутрь, пошёл к стоящему у огромной ели графу Витгенштейну.

– Пётр Христианович, ты тут какими судьбами?

Мать твою!!! Вот, что значит, не все кристаллики голубые слизал, Пётр этого человека не знал. Точнее Пётр-то знал, а вот Брехту этот кусочек памяти не достался. И чего делать? Про амнезию рассказывать? Не. Всегда по возможности нужно говорить правду.

– Император Павел Петрович, покричал на меня на днях и в ссылку в имение подмосковное отправил. В отставке теперь. Так и ехал себе, а тут вот дерево упало, – Пётр протянутую руку пожал и в обнимашках поучаствовал.

– Вот, незадача. Крут бывает Павел Петрович, да отходчив. Зубовых всех вернул, я слышал.

– Вернул. – Блин, да кто же это такой?

– А я наоборот, вот, повышен им недавно теперь определён в Камер-коллегию и назначен командором ордена святого Иоанна Иерусалимского. – Как-то не сильно весело сообщил кучерявый круглолицый человек на полголовы ниже Витгенштейна, то есть довольно высокий для этого времени.

– Поздравляю. – Блин, ну кто это, хоть бы кто из обоза этого подошёл и обратился к нему.

Как по заказу. От одного из возков отделился чего-то орущий на людей индивид и подойдя к закутанному в шубу, но стоящему без шапки кучерявому.

– Николай Никитич, распорядился я, сейчас распилят ель и освободят дорогу.

Ну, заметно полегчало, теперь хоть, как звать толстячка, известно.

– Пётр Христианович, так ты в своё имение под Подольском путешествуешь? – махнув рукой крикливому, вновь повернулся к графу собеседник.

– Точно так, Николай Никитич, буду сельским хозяйством заниматься.

– Так и я вот решил. Мы с Елизаветой Александровной купили соседнее, можно с сказать, с тобой имение большое. Хочу овцеводство там наладить. Людей решили, вот, с барщины на оброк перевести.

Да, кто ты такой? Новатор?

– Господин Демидов, может коньяка рюмочку? – вернулся опять крикливый.

Вона чё!! Так это внук Акинфия Демидова. Интересно. Словно кто ворожит. Вчера Брехт или Пётр целый день, после того как планшет выключил, думал, а чего тут можно напрогрессорствовать. Всю армию штуцерами винтовальными перевооружить? Пулю капитана Минье изобрести? Или лучше сразу берданку делать. Бертолетова соль уже изобретена, правда, пока там, в Европах, не поняли, какое чудо нашли случайно. Капсюль уже можно сделать. Токарные станки есть. Вполне можно на берданку замахнуться. Винтовка Дрейзе появится лет через тридцать. А от неё до берданки совсем чуть.

Была одна малость, которая перечёркивала пока любые такие прожекты. Граф Пётр Христианович Витгенштейн был беден, как церковная крыса, а на такое прогрессорство нужно иметь кучу денег. А лучше две кучи денег. А ещё нужно иметь под рукой Тульский или уральский завод Демидовых. И вот – вуаля. Вот он – владелец заводов, газет, пароходов собственной персоной, и они не просто знакомы, а друзья, можно сказать.

– Присоединишься, Пётр Христианович?

– С удовольствие составлю вам компанию, Николай Никитич.

Глава 7

Событие девятнадцатое

Чтобы значится – от ворога нам обезопаситься

Пётр Христианович Витгенштейн выходил из дормеза и мысленно и взаправду перекрестясь. Всё же все товарищи, с коими он успел повстречаться уже в этом времени, хоть и знали его …

Нет. Они знали прежнего графа, и не сильно близко, да и резкая такая немилость императорская может человека вывести из себя, да алкоголь литрами, если, что и замечали необычное, то на это, видимо, списывали. Сейчас совсем другое. Жена – Антуанетта знает его лучше, да и дворня тоже. Ну, дворня спрашивать, почему Их сиятельство вместо шампанского портвейн полюбил, постесняется – не будет. С религией тоже проблем не должно возникнуть, он лютеранин, жена католичка, так что в церкву можно и не ходить, а вот с женой – католичкой, как раз проблема. И не скажешь же ей, что он попаданец из будущего. Не те толерантные времена. Талейран ещё и не министр, наверное, да без разницы. Что делать с женой?

Людвиг Адольф Петер цу Зайн-Витгенштейн-Берлебург-Людвигсбург – это так официально его тушку новую зовут, жена называет – Петер, а он жену на французский манер Антуанетта. Жену граф не видел четыре месяца. Занимался Гусарским генерал-майора графа Витгенштейна полком, он же Мариупольский гусарский полк. Полк расквартирован в Москве, вроде, рядом – несколько десятков километров от их деревеньки, но всё недосуг было, а как собрался навестить жёнушку, так получил приглашения от Императора и полетел, как бабочка на свечу, в Столицу, будь она неладна.

Женат Пётр Христианович на Антонии-Сесилии Снарской – дочери маршала Полоцкого наместничества Станислава Снарского от брака его с Казимирой Сволынской. Свадьба состоялась в Полоцке два с половиной года назад 27 июня 1798 года. Витгенштейн женился по любви, потому что невеста его была не знатна и не богата. Как и сам. Ну, в смысле, не богат. Маршал – это не звание. После присоединения Литовской Руси к России маршалками или маршалами назывались уездные и губернские предводители дворянства. Если на современный русский переводить, то тестюшка просто – предводитель уездного дворянства. С такой же деревенькой в сорок душ и пятью детьми. Приданого – одни перины. А нет ещё тот самый непонятный Араб. Хотя, может, и не араб. Но конь вспыльчивый и бешеный. Не, точно арабская горячая кровь есть.

Не богат граф Витгенштейн?! Беден. От отца, после уплаты долгов, в наследство осталась деревенька под Переяславлем (Это не тот Переяславль, что под Москвой. Это город в Бориспольском уезде Киевской губернии) и вот эта руина. Продав за гроши ту деревеньку, и уплатив долги батяньки, граф перевёз жену сюда вот. В Руину. Денег хватило на небольшой барский дом с мезонином, построенный на развалинах старого и на покупку трёх кобыл фризской породы. Решил тот прежний Витгенштейн стать по примеру Орлова конезаводчиком. Возможности, правда, у графьёв Орлова и Витгенштейна разные. Куда ему с тремя кобылами, хоть и дорогущими, до хреновых лошадей Алексея Григорьевича. Хреновых не потому, что плохие. Орловские рысаки – одна из лучших пород лошадей. Хреновые, потому что выведены на Хреновском конном заводе в Воронежской губернии.

Не остановило нищебродство прежнего графа. Всем же известно, что Орлов начинал породу свою разводить с одной арабской кобылы, доставшейся, кажется, в качестве трофея военного. Потом намешали туда Фредериксборгскую (датскую) породу домашних лошадей, потом Фризскую или фризов – порода лошадей с вороной мастью, выведенная в Фрисландии, ещё, кажется, Мекленбургские лошадки поучаствовали.

Ну, граф Орлов с одной кобылы начал, а у него целых три фриза (фризихи) и жеребец интересный, не араб стопроцентный, хоть и кличут Арабом, но тоже тонконогий и пугливый, хотя и вспыльчивый. Гораздо проще начинать этому графу конезаводчика из себя изображать. Три кобыла больше одной. И в холке фризихи выше.

Ладно, потом с лошадками поразбираемся. Брехт попытался мысли на жену переключить. Графинюшку Антуанетту. Жена родила ему через год после свадьбы первенца Льва – здоровенького такого карапуза. А когда граф уезжал в Петербург, была уже на сносях. Почему уж бывший хозяин тушки не заехал перед отъездом проведать, вот-вот собирающуюся рожать жену, Брехт не знал, спешил, должно быть. Как же, сам император позвал на бал. Ну, приехал пораньше, и чем закончилось? А ещё вроде как любит жену, по любви же женился. Не как Демидов Николай Никитич на наследнице богатейшей в Империи – баронессе Елизавете Александровне Строгановой, которая в приданное миллионы получила.

И вот теперь Пётр Христианович с опасением выпутался из медвежьей шкуры, вылез, в десятый раз, споткнувшись, о порог из дормеза, и медленно, почти паникуя, шёл к хоть и новому, но скорее бараку, чем к терему. Некрашеное и неоштукатуренное здание метров в двадцать в длину с мезонином и под деревянной дощатой крышей.

Конезаводчик! Блин! О ещё и собак полно. Вон, как заливаются. Охотник знатный на уток Пётр Христианович.

– Ваше сиятельство! – от домика (Тьфу, от дворца графского) бежала толстая тётка.

Ещё одна Шахерезада. Не в том смысле. Просто зовут как и первую – Хавронья – Ефросинья.

Событие двадцатое

Продукты дорожают, бензин дорожает, квартплата дорожает. Хорошо, что хотя бы зарплата остаётся на прежнем уровне. Ведь человеку в жизни нужно хоть какое-нибудь чувство стабильности.

– Радость-то какая, Ваше сиятельство! А и у нас тут новость радостная – графинюшка-то родила барчонка. Здоровенького. Две седмицы уже как. За вами-то, Ваше сиятельство, Парамона в полк отправляли, так там говорят, в Петербурх вызвали. Не крестили сыночка, вас ждали. Ох, радость-то какая. – Тётка в шубейке белой бухнулась Петру в ноги. И по лицу и по интонации и правда чувствовалось, что радуется женщина. Так интонацию не подделать.

Витгенштейн, поднял за руку Ефросинью. Что-то вроде ключницы в его «имении» Herrenhaus.

– Пойдём, застудишься. А стой. Тихона позови. Богатство тут привалило. Четвёрка лошадей. Пристроить надо.

– Тихон! Тишка! – колобок в белой шубейке укатился.

Пётр Христианович ещё раз перекрестился и потянул за дверь «замка». И как получит по руке. Дверь чуть не пинком отворилась и на пороге нарисовалась взлохмаченная фигура молодого цыганской внешности мужика.

– Ох, ти! Ваше сиятельство, зашиб? – это конюх Тихон и был собственной персоной.

– Сволочь, ты Тихон, чуть руку не сломал мне. – Пётр потряс отбитой правой ладонью. – Всё, не падай тут. Вон, я на возке приехал. Там конюх со мной и девка сенная. Лошадей в конюшню определи, да смотри, чтобы жеребцы Араба не покусали. Прохор тебе поможет. А девку проводи пока к Ефросинье в комнату. Всё уйди.

Как-то, наверное, всё же не так бы себя граф Витгенштейн настоящий вёл, потому как Тихон открыл рот и молча пошёл к дормезу. Так с открытым ртом и пошёл.

В сенях было холодно. Веник из прутьев берёзовых стоял, обувь от снега обметать, тулупы в углу навалены. И тут даже внутри уже хоромины ни штукатурки, ни покраски на стенах. Ну, самый настоящий графский замок. Левой теперь уже рукой, всё ещё баюкая зашибленную правую, Брехт открыл дверь оббитую овчиной и вошёл, запустив с собой морозный воздух в большую довольно комнату. Прихожую. Плакали дети. Прямо надрывались. Двое сразу. И один с писклявым голоском был явно грудничком. Нечеловеческие ещё звуки издавал.

Нда, в той жизни кроме двух своих детей было целая толпа приёмных и вот опять уже двое. Два мальчика. Свои или чужие?

Из открытой двери, пересиливая крики, послышалось родное такое для Витгенштейна: «Петер».

– Петер, иди же скорее сюда! – на французском. За прошедшие почти две недели Брехт уже привык почти к этому языку. Но это же по необходимости было. Что и с женой на гальском наречии общаться. Ну, уж нафиг. Хозяин он или не хозяин.

– Je viens à toi, ma joie! (Иду, радость моя). – Не, не. Само вырвалось.

Антуанетта в пелеринах каких-то мокрых купала в деревянной бочке … Корыте? Ванной? Лохане? Купели? Это было похоже всё же на бочку, но низкую. Антуанетта купала в бочке наследника, полуторогодовалого Льва. Тот ревел в голос и дрыгал розовенькими ножками истошно при этом … плача. Все вокруг от этого дрыгания были мокрыми. Второго наследника, безымянного пока перепелёнывала тут же кормилица. Авдотья, кажется. Упитанная такая девка лет двадцати с хвостиком. Перепелёнывала после подмывания, при этом тряпицу в ту же бочку с наследником окуная. Это так себе санитария получалась. Не мудрено, что тут больше половина детей помирает.

Пётр Христианович чмокнул жену в ухо и вышел из этого маленького филиала ада. В каком кругу Фауста детскими криками пытали? Дом барский в памяти тоже слабо отражался. Граф Витгенштейн почти в нём и не бывал, все со своими полками время проводил, да в войнах участвовал. Помнил, что комнаты, как и у всех приличных графьёв, были анфиладами нанизаны вдоль дома. И дверей между ними не было. Сейчас прошёлся по ним. Все восемь штук прошёл. Что можно сказать? Можно сказать, что дом больше, чем был у Брехта в Спасске-Дальнем. Больше ничего хорошего сказать о нём было нельзя. Доски на полу, а не паркет, как у Зубовых. Стены тоже из досок, некоторые покрашены мелом. И лишь одна комната с большим столом – зала, должно быть, с паркетом, пусть и без узора, обычная ёлочка, и стены задрапированы вылянившими гобеленами и парчами. Убогость. Граф, мать его. Жили, можно сказать, на зарплату полковничью, а потом генеральскую, а теперь чего. Теперь на что жить жить-выживать?

Когда Пётр Христианович был ещё полковником, то поучал в месяц триста пятьдесят рублей, а став генерал-майором и шефом полка стал получать из казны четыреста семьдесят рублей.

Нет. Ничего это нам не говорит. Брехт уже, расспрашивая и Зубовых и Прохора с Шахерезадой, примерно такую математику развёл. Нужно пересчитать попробовать все исходя из цены грамма серебра. Драгметаллы же универсальная валюта.

Итак: Серебряный рубль 1768 года чеканки, самый стабильный и имевший в XVIII веке большее хождение, чем золотой, содержал 18 граммов серебра. А сколько стоило серебро в 2021 году? Правильно – около 45 рублей. То есть, если взять и попытаться умножить 18 на 45, то получим примерно 800. Попытаемся эту цифру использовать как коэффициент.

Булка хлеба стоила копейку. Сейчас около сорока рублей. Не получается. 40 умножить на сто будет аж мать её, 4000. Бутылка пива стоила зато 38 копеек. Попробуем ещё раз. 38 умножим на 800 и на сто разделим. Получим триста рублей. Вот пиво подешевело. В два раза. А вот ещё человек стоил около ста рублей, взрослый. Умножим 100 на 800, получим 80000 рулей, а доллар это восемьдесят рублей. Разделим. Тысячу баксов. И проститутка выходит не на всю ночь, а на всю жизнь твоя. Подешевели девки. А тьфу, подорожали.

Всё. Запутался Иван Яковлевич. Главное-то в чём. А в том, что получал он в год, если на современные деньги, пусть и примерно пересчитать – 470 умножить на 800 будет почти триста семьдесят тысяч рубликов в месяц. Это если на деревянные перевести. А чего? Не плохо. Нормальная зарплата, можно жить и жену содержать с чадами и домочадцами. А теперь, после отставки без пенсии, нужно жить на доходы от нищей деревеньки в Нечерноземье, где дохода в год крестьяне две копейки приносят. Может, и больше, но это никак не сопоставимо с зарплатой генерала.

Нужно было искать пути к обогащению. Поляка – будущего свояка ограбить? Обязательно. Только не в одиночку же. Нужна команда. Пётр сел на неудобное, маленькое для него кресло и задумался.

И не получилось. Шевельнулось в нём что-то от графа прежнего. Исконно – посконное. Конезаводчик же. Решил сходить посмотреть, как там его конезавод поживает. Все три «фризы» уже должны были жеребят принести. А как породу назвать – Витгенштейновский рысак. Фу-Фу. Никто не купит. Нужно чего покороче и броское эдакое. Ладно, как тётечка одна сказала: «Я подумаю над этим завтра».

Событие двадцать первое

Когда умрёт последний конь – мир рухнет, потому что самые лучшие люди – это кони.

В.Шукшин

– Mon amour je suis allé à l'écurie! (Любовь моя я пошёл на конюшню) – на автомате прочирикал Пётр Христианович проходя мимо орущей бани импровизированной. Потом вернулся и ещё раз чмокнул «жену» в ухо.

Вышел из дома и опешил. Брехт ничего такого делать не хотел, тем более говорить этот бред на французском языке. Остались в нём частички Витгенштейна и теперь так сказать на своей территории стараются завладеть его новым телом. И чего. Бороться? Так, может, это помощь наоборот? Посмотреть надо. Пока ничего плохого не произошло.

В конюшню же шёл, вот и скатертью дорога. Идти далеко не пришлось. Вообще, подсобное хозяйство выстроено эдаким каре. За домом обнаружилось два строения стоящих поперёк, но к дому не примыкающие. В одном и были размещены лошадки. Облака – белогривые лошадки. Тьфу. Фризы же. Облака – черногривые лошадки. Нет. Не пелось. Вот, в правую сторону от дворца и находилась конюшня. И запах соответствующий и игогоконье слышится.

Со свету – темновато в конюшне. А нет – в конном заводе. Прямо у входа стояли два конюха, старый и новый и мерились пиписьками. В прямом смысле этого слова. Стояли, высунув свои органы и орошали столб с разных сторон. О времена! О нравы! (O tempora! O mores!). Цицерон прав был.

– Устроили новых жильцов, хватило места? – решил не дожидаться конца журчания Пётр Христианович.

Конюхи вздрогнули и не туда направили … Бог им судья.

– Так точно, Ваше сиятельство, первым пришёл в себя цыганистый конюх. – Жеребят пришли посмотреть?

– Догадайся с трёх раз. – Решил граф пошутить.

Не получилось. Тихон стал голову чёрную карябать грязными и мокрыми теперь пальцами. Мысли выскребать.

– На Араба посмотреть? – наконец просиял он.

– Тихон, твою налево, не тупи. Всё, давай показывай, и как новеньких устроили, и как Араб поживает, и на жеребят полюбуемся.

– Не гадать больше? – всерьёз спрашивает или сам прикалывается.

– Отставить гадания. Не святки же.

– Ваша правда, Ваша сиятельство, Васильевский вечер только послезавтра.

Ц. Что такое Васильевский вечер? Не спрашивать же. Вообще какое главное правило попаданца? Меньше говорить и больше слушать – целее будешь.

Фризки были великолепны. Тот первый Брехт из будущего и то залюбовался, что уж говорить о немецком крестьянине и немецком же графе. Они для фризов даже чуть великоваты, может, были где-то под метр шестьдесят в холке. Длиннющий и пушистый чёрный хвост, такая же густая и длинная грива и не малейшей потери цвета на всей шкуре, даже допускающихся звёзд на лбу и то не было. Граф купил каждую кобылу за полторы тысячи рублей. То есть, деревню мог бы средненькую купить на эти деньги, но вот не пожалел. И Брехт, сейчас смотря на эту красоту, графа понимал. Из глубин памяти, чьей вот только, всплыло название для этого ответвления от породы фризов – «Барокко». Не просто фризы, а первоначальные выведенные рыцарские кони. Красота. Правда – «Чёрное золото Нидерландов». А вон и жеребята в отдельном загоне, все три. И Араб напротив. Араб, конечно, не чистокровка (чистокровец), вообще, непонятно каких кровей, но именно он подвиг графа Витгенштейна на занятие конезаводчеством. Это было приданное жены и досталось, можно сказать, даром. Да и ладно бы. Но … Араб тоже был чёрным, как ночь – вороным жеребцом. Тогда-то Пётр Христианович и подумал о вороных фризах. Почти все деньги, что остались от продажи батюшкиного имения после уплаты долгов, сюда ушли. И вот, полтора года спустя, у него есть три вороных жеребёнка. Что уж вырастет, пока не известно. Но цвет-то уж точно не поменяют. Араб чуть повыше фризов и ноги потоньше, особенно передние, но грудь тоже мощная. Подождём.

– Молодец Тихон. Не подвёл. Рубль тебе жалую с царского плеча.

– С царского плеча?

– Ну, сама Матушка Государыня на них в карты играла. Сто раз в руках этот рубль держала.

– Да разве можно мне такую ценность, – бухнулся в ноги цыганистый Тихон.

– Нужно. Ладно. Тут всё в порядке, показывай, как новичков устроили.

Глава 8

Событие двадцать второе

У духовных овец в общине, как у мирских на пастбище, главное – это шерсть.

Георг Кристоф Лихтенберг

Поп был фигурой колоритной. В карикатурах их большевики пузатыми рисуют. Более того, Брехт в будущем тоже видел православных священников. Парадокс, но большинство из них были пузатыми. Остальные тоже не мелкие и упитанные. Понятно, что их в семинарии учат правильной диете, чтобы пузо было. Куда попу без пуза. Не, не, это не от того, что они деньги, что щупленькие старушки нищие им несут, проедают, это просто они заветы учителей в жизнь воплощают. Опять же, напекут просфор этих, а их не придут поглощать паствы, вот и приходиться телом христовым давиться, не свиньям же тело господа бога нашего скармливать.

Этот поп был тщедушен. Он, мать его, тридцать кило весил. При этом был росту под метр семьдесят. Борода зато была с чужого плеча. Взяли от того здоровущего пузатого попа и приживили. Бородищщщща. Волнами на грудь петушиннннннную спускающаяся.

– Правильно ли понял я вас, Ваше сиятельство, вы детишек христианских грамоте учить хотите.

– Чего же грамоте-то. Азбуке и цифири. Слову опять божьему.

– Латинянству!!! – задиристый. Граф в четыре раза тяжелее, а вот наскакивает.

– Давайте, отец Ираклий, перезагрузку устроим. – Пётр Христианович полчаса бился уже с этим подвижником. Ну, в смысле никак не мог его на богоугодное дело подвинуть. А – подвигнуть. Или Сподвигнуть? Велик могуча руска языка.

– Перезагрузку? – попик огляделся. Видимо искал машину с углём, которую нужно разгрузить.

– Последний раз. Я строю школу в деревеньке у себя, вы там учите детей слову божьему, Ветхий завет читаете. Про Соломонов с царицами Савскими и несавскими. Про Вуходоносора. А Хавронья – девка моя дворовая, их учит буквицам и цифрицам. Потом писать и читать и:

Попик глаза выпучил, наблюдая, как граф песню поёт.

– Согласны, отец Ираклий? – тормошнул застывшего священнослужителя Витгенштейн.

– Слово божие я нести буду.

– Бинго. А я вам по рублю на закупку свечей буду жертвовать в месяц.

– А зачем крестьянских детишек грамоте учить? – отодвинулся Ираклий. Имя какое-то грузинское, но судя по носу курносому, и рязанской роже, не настоящий он Ираклий. Подложный.

– Чтобы они смогли библию прочесть и сами и родственникам своим.

– Так я зачту. Я-то лучше зачту, объясню ещё. Если надоть, – «вздыбился» святой отец.

– То есть, мне так епископу Симеону в Первопрестольной и сказать, что вы отказываетесь учить детей слову божьему. Интересссссный разговор у нас с ним получится. Я ему …

– Что вы, Ваше сиятельство, никогда я не отказывался, я просто понять сверхзадачу хочу. До сути докопаться. – Не, не теми слова отец Ираклий ответил.

– Что вы, Ваша сиятельство, я просто хочу сдеять, как лучше. По заповеданному.

– Договорились, значит?

– Крыша на церкви прохудилась, несколько досок бы заменить, али лист медный…

– Мне нравится ваш подход, отец Ираклий. Крышу починим.

– Молиться я за тебя буду, сын мой, хоть ты и латинянин.

– Я протестантский латинянин. Протестую против латинян проклятых.

– Всё равно молиться буду.

Перед этим святым деянием Пётр Христианович долго ходил по комнатам замка графского и планы покорения Империи разрабатывал. Автомат Калашникова сделать, подводную лодку. Самолёт с вертолётом. Ну, хоть пулю Минье. Ничего не придумывалось. И если честно, то и не верил он уже в прогрессорство индивидуальное. Вон бился, бился в прошлый раз. Даже войну Вторую мировую раньше начал. И чего? Вообще ничего не поменял. Попыхтит история, покряхтит и снова по накатанному пути ползёт. Да и чего от хорошего к лучшему шарахаться. Наполеона и так побьют. Тяжело, до Москвы допустят. И именно потому – эта победа ценна. Если он поставит на границе полк вооружённый «Катюшами» и автоматами и похоронит поход вместе с «походчиком» главным в первый день войны, то нечем потомкам гордиться будет. Не будет героев, кумиров, патриотического подъёма страны. Все потонет в серых буднях. Не пользу лёгкая победа над Наполеоном принесёт, а вред. И очень серьёзный вред.

Тогда зачем его сюда сунули? Хотя, может это и не целенаправленное действо. Сбой какой в программе мирозданья. Шутка колдуна из другой реальности, камень волшебный подбросивший Брехту.

Интересная мысль при этом пришла в голову, ну, когда про «Что делать» думал. Через два месяца Павла задушит шарфом грузинский князь Яшвиль Владимир Михайлович. Там, кстати, эпизод есть один – мало озвучиваемый. Павел руку под шарф засунет, и ничего не будет получаться у князя и тогда кто-то из заговорщиков ухватит Императора за «жезл», ну, тот инстинктивно руки и потянет туда. А грузинский князь и довершит удушение. Тьфу, отвлёкся. Так вот, через два месяца власть сменится, и Александр вернёт Витгенштейна из ссылки и опять генералом и шефом сделает. Вывод. О деньгах для содержания семьи не надо думать. Всё и так наладится. Божьим промыслом. А ведь у него появилось около трёх тысяч рублей лишних. И отдавать их Зубовым не надо. А если и надо, то очень потом. Насколько помнил Брехт, умрёт князь светлейший Пётр Христианович Витгенштейн одним из самых богатых людей империи. Как Валериан сказал, типа, когда разбогатеешь, тогда и отдашь. А остальные и этого даже не сказали. А деньги раз есть, то их нужно потратить.

И нужно не просто потратить, а на пользу эти деньги потратить. Вспомнил про Шахерезаду имеющую университетское по нынешним меркам образование и решил школу для детишек деревеньки своей открыть. А Шахерезада ему и говорит человеческим голосом, что для открытия школы нужно одобрение церкви. Ну, и пошёл одобрения выспрашивать. А там отец Ираклий. Ну, вроде сговорились. Осталось малость – построить школу и отремонтировать церкву в соседнем селе.

Событие двадцать третье

Береги колхоз – получишь хлеба воз.

В колхоз вступил – сапоги купил.

Без попа и Бога есть в колхоз дорога.

– Знамо дело, – дедок шапку оземь бросил.

– Ты, Савёл, за всех-то не говори, знамо ему. А вдруг недород, сушь грядёт, али мороз вернётся, то чё. Не, общество, тута не тама, тута думать треба.

– Где ты, Панкрат, и где думать? Ты только пужать православных могёшь. Недород. А встань на час пораньше, да неудобья обкоси.

– А зачем это тебе, Ваше сиятельство?

– С жиру бесюсь.

– Оно чё? А ежели перебесисьси?

– Не зразу же.

– Оно чё? И литовку кажному?

– Кажному.

– А земли сколь?

– Кроме пары четей.

– Не, обманешь?

– Так, всё, закончили базар. Не на базаре. Собрание у нас по организации артели «Свободный труд раскрепощает». Сейчас голосовать будем.

– Голосить?! Как энто?

– Кто хочет в артель вступить, тот руку поднимет, кто не хочет ногу.

– Оно чё? Я рукой голосить буду.

– Осип, говори, ты старшой.

– Разбежаться-то не сложно. Я тоже рукой голосить буду.

– Так, подняли руки, кто вступает в артель «Свободный труд».

Двое против. Ну и бог с ними. И ведь, правда, на одной ноге стали прыгать, пытаясь вторую задрать.

Пётр Христианович похлопал в ладоши и объявил:

– Большинством голосов тридцать шесть хозяйств деревни Студенцы объединяются с этого дня в артель «Свободный труд». Двоих неприсоединившихся попрошу покинуть сход. Сейчас я деньги буду раздавать.

– Чево это покинуть, передумал я.

– А я просто застоялся. Хотел ногу размять, я тоже за.

– То есть, все тридцать восемь человек за.

– Вестимо.

Этому эпохальному событию предшествовало множество всяких событий поменьше. Про часть из которых нужно упомянуть.

Иван Яковлевич Брехт он мала-мала в колхозном деле понимал, не главный по тарелочкам, но всё же. Во-первых, сам дачу имел и хрень там всякую сажал, потом хреновину варил, пользы от опыта выращивания томатов не велика, но ведь и картошку выращивал и морковь, и даже кукурузу на Урале, правда, через рассаду. Во-вторых, ему ведь и память Штелле досталась, а тот в колхозе был правой рукой председателя сельсовета – писарем и знал об организации колхоза под Омском всё изнутри. А потом уже Брехт приобрёл колоссальный опыт, развивая свой сначала колхозный взвод, потом роту, а к 1939 году это вообще до двух колхозный батальонов доросло. Да, условия чуть другие. Армия – это дисциплина. Не хочешь – заставим. Не можешь – примучим.

А если все эти три опыта объединить, то вполне хватит его на создание первого в мире колхоза.

Для начала некоторые заблуждения. Земли до революции у крестьян было мало. У некоторых вообще по три десятины. На мужеску душу. В учебниках так написано. Читает народ и сочувствует бедному крестьянину. Три всего жалкие десятины или даже всего шесть четей. Как тут семью прокормишь? А что нам математика по этому поводу скажет? Десятина, если округлить, то это гектар, а четь – это половина гектара. Итак, три гектара земли. Хрень, конечно. А ещё Некрасов масла подлил. «Только не сжата полоска одна, грустную думу наводит она». От полоски и спляшем. Пусть полоска будет тридцать метров в ширину. Тогда три гектара – это … километр. Эта полоска, что грустную думу наводит, километр в длину. Стоять. Бояться. А ежели у мужука двое пацанов, тогда чего? Тогда это полоса длиной три километра. Как там в мультике: «Не выдоешь за день, устанет рука». Да дойти до конца тяжко, не то, что вспахать. Дальше считаем. Урожай сам – семь считался хорошим. Сам – пять обыденным. Бедный крестьянин, одно зерно посадил, а выросло всего семь. А ведь в колоске пару десятков зёрен пшеницы, скажем. А из одного зерна вырастает несколько колосьев. Вон, все же читали про Робинзона Круза. У него там сам – двести урожай был.

А теперь математика. На гектар земли нужно 150 – 170 кг семян пшеницы. Умножаем на семь. Получаем урожай – 1050 – 1190 кило. Округлим и в центнеры переведём. Одиннадцать – двенадцать центнеров с гектара. Это больше, чем сейчас в среднем по России. И почти в два раза больше, чем при Сталине. Там 8 центнеров был в среднем по стране урожай.

Теперь про кулаков. Взял у него крестьянин мешок зерна, а отдавать два нужно. А нахрена мужику мешок зерна. Мешок в те времена это килограмм сорок. 170 умножим на три десятины и разделим на сорок. Мужику нужно тринадцать мешков, чтобы поле засадить. И если у него есть двенадцать, то чуть аккуратнее бросать будет. Но про то, что взял мужик тринадцать мешков у кулака в учебниках не написано. Так это мы на одного считали и ещё двое сыновей. Сорок мешков семяннадо. Нахрена у кулака один брать?

Всё кончилась математика. Если не выгребать у мужика всё под метёлку, то выращенных трёх тонн зерна ему вполне хватит. Тем более, девяти тонн. А если на картошку перевести, то при урожае нормальном двести центнеров с гектара получим шестьдесят тонн. Шестьдесят тонн картофеля! Есть замучаешься.

Теперь об ошибках создания колхозов в СССР. Главная – это то, что нужно было вести на колхозный двор свою единственную корову кормилицу. Детей без молока оставлять. А там чужой дядька твою кормилицу так не обиходит. Помрёт кормилица. А детишки помрут без молока.

Пётр Христианович таким путём решил не ходить. Ничем хорошим это не закончится. Нужно построить сначала нормальный коровник и купить для него коров на рынке, и нормальные сепараторы изготовить или купить. А ещё сыроварню рядом построить. Ну, будет молоко?! И что с ним делать? Совсем же другое дело с маслом и сыром. Это не скоропортящиеся продукты. Их можно в Подольск, а то и в Москву на рынок отвезти. И зерном торговать тоже не выгодно. Гораздо лучше торговать курями на этом зерне выращенными и яйцами, что эти куры будут производить. Тоже вполне можно на рынок отвезти. И, в крайнем случае, даже чуть дешевле перепродать в кабаки и прочие предприятия общественного питания, коих в Москве не мало.

Всё вот это граф Витгенштейн собрав всех своих тридцать восемь душ и рассказал.

Перед этим все дворы сам обошёл, не поленился.

Люди жили плохо. Бедностью это назвать трудно. Это ужасом назвать можно. Дома из плохо обтёсанных брёвен положенных без фундамента прямо на землю и не ступеньки вверх, а ступеньки вниз. Дом всего в пять или шесть брёвен с одним маленьким оконцем, тем самым, почти не прозрачным бычьим пузырём, затянутым. Люди по существу в землянке небольшой живут, вместе с телёнком и жеребёнком. И самим тепло и скотина не застудится. В центре дома очаг из камней. Открытый. А никакого продуха в крыше не видно. Куда дым идёт?

Стоп. А как они суп варят. Куда кастрюлю ставят.

– Ась? Чего ставят?

– Суп как варите?

– Ась, чего варите.

– Ну, кашу?

– Так в горшке рядом с очагом доходит. Томится. А хлебушек мы …

– У вас нет железной посуды?

– Шутишь, Ваше сиятельство. Оно, Никифор горшки кривые лепит и лепо. И кашу можно поставить и квашню.

– А кузнец?

– В селе, в Вяхирево.

– А коней подковать?

– На кой?

– Осип, да как же вы живёте? – граф за голову не схватился, но понял, что три тысячи рублей не такие и большие деньги.

– А чего, как все, не хужее вяхиревцев, не холера бы, так и вооще лепо.

– А что с врачами у вас?

– Грачами? А что грачи?! Грачи птицы полезные. Весной, в голодуху, палкой зашибёшь, на костерке поджаришь и детишкам, те с костями схрумают.

– Травницы, доктора иноземные?

– Оно чё? Ну, в Нежине есть бабка Матрёна. Заговорит, если чего. Настой даст. Только барин ихний – Курдюмов ругается. Повесить её всё грозится. Ведьмой обзывает.

– Курдюмов? Ладно. А, Осип, а где лес можно на школу, да на коровник с птичником купить? Чтобы за разумные деньги.

– Лес? Лес-то? Лесок, значится. Так обратно у него. – Осип был кудлатым мужиком лет сорока. Староста его деревеньки. Справный мужик. У него было две с половиной коровы и полторы лошади. Телёнок был – бычок и жеребёнок.

– Обратно у кого? – русский нужно учить.

– У Курдюмова. Майора скундного. – Боднул головою староста в сторону юга. Пётр Христианович карты не видел, но подозревал, что это Нежино может и в противоположной стороне находиться.

– Секунд-майор. А звать его как? – придётся ехать.

– Николай Николаич.

Ключница Ефросинья на вопрос, чё она поведать может про секунд-майора Николая Николаевича Курдюмова, ответила просто:

– Рожа бесстыжая, вечно в вашем лесу зайцев бьёт. А сынок обсче скволыга. Стрелял в нашем лесу и в Анку Серегину попал дробиной. Так даже не разрешил Матрёну ихню позвать. Осип сам лично ножом ковырял ейну ляшку. Хромает ноне.

– А вот с этого момента поподробнее.

Событие двадцать четвёртое

Скромность украшает мужчину, но настоящий мужчина украшение не носит.

Ярослав Гашек

Крещенье. Чем не повод съездить к соседу? Тихон запряг четверик в дормез, взяли Прохора с дрекольем и с бубенцами в гости поехали. Прохор на палках, в смысле на оглоблях дрался, как Джеки Чен. Ужимки ужимал, рожи корчил, в самых безвыходных ситуациях уворачивался, и огрел даже раз Петра Христиановича по хребтине. Хорошо в полушубках упражнялись. Посмотреть вся дворня собралась, и часть християн пожаловала, бросив воду добывать у журавля. Два эдаких богатыря оглоблями машутся аки шпажонками хранцузы. Смотреть лепо. Русский дух, тут Русью пахнет. Немец? Сиятельство-то, не – наш, это токмо фамилия глупая, а так наш. Муромец.

Нежино было в два раза больше Студенцов. И дом секунд-майора был в два раза больше чем у графа Витгенштейна. Двухэтажный был и оштукатуренный. Мильёнщик целый. Подъехали к крыльцу с балясинами, дворня выскочила со всех углов, обступила карету невиданную и давай обсуждать, а доедет ли то полозье до Москвы.

Минут через пять показался и секунд-майор. Старенький. Ещё с Румянцевым и Григорием Орловым должно быть воевал. Вышел на крыльцо в волчьей шубе и стоит. Не, ну, правильно, наверное, стоит. Он же хозяин. Пётр Христианович в очередной раз запнулся о порожек на двери дормеза и вприпляску вывалился на улицу.

– Разрешите представиться. Граф Людвиг Адольф Петер цу Зайн-Витгенштейн-Берлебург-Людвигсбург. По соседки решил заглянуть. Можно просто – Пётр Христианович.

Елизаветинский майор шагнул со ступенек вниз.

– Курдюмов Николай Николаевич. Секунд-майор в отставке. А вы в штатском ваше превосходительство почему?

Ну, что сказать? Ну что сказать? Устроены так люди. Желают знать, желают знать…

Знает ведь, собака бешена. Специально вопросик задал, чтобы возвыситься. Он вон секунд-майор в отставке с полной пенсией, а ты, мол, кто такой ныне. Да. Сразу знакомство с соседом не заладилось.

– Скромность украшает индивидума.

Глава 9

Событие двадцать пятое

А вы думаете, ведьма, так обязательно на метле? И с таким носом? Нет. Настоящие ведьмы красивые.

Антон Семёнович Макаренко, из книги «Педагогическая поэма»

– А почём у вас кубометр древесины?

Бамс. Бабамс? А как этот вопрос задать? В каких единицах сейчас сосны меряются?

Ходили по оранжерее майорской. Зима, снегом умышленно всё по пояс закидано. Что можно сказать? Денег вбухано тьма. Стекло сейчас дорогущее и всё для чего, чтобы на пару недель раньше клубничкой кислой полакомиться.

– Продаёте клубнику, Николай Николаевич?

– Кхм, это Карла Генриховича спросить надо. Он хозяйством заведует, а мы с душечкой заходим, поклюём ягодок, вот и радость. – Когда о семье говорит, то вполне даже вменяемый господин Курдюмов. Или о собаках своих.

– Николай Николаевич, я слышал, что и лесом торгуете?

– Есть такое дело. Это тоже к Карлу Генриховичу. Домик увеличивать собрались, Ваше сиятельство. Теперь надолго тут обоснуетесь. Надоть, а то маловат-с у вас домик-с. – Вот аспид, всё время поддеть норовит.

– Ну, да домик-с. – Не говорить же про школу для детей християнских и коровник для колхоза.

– Скажу я управляющему, полезное дело, – интересно его сосед воспринимает. Не как графа и бывшего генерала, а как сынка беспутного от рук отбившегося и вот вернувшегося в родные Пенаты и просящего помощи у «доброго» папеньки.

Пётр Христианович бы – тот бывший, вспылил и на дуэль вызвал соседа. Или по роже бакенбардной дал. Брехт же старался ему во всём подыгрывать. Не в смысле собака лает, а караван идёт, а в смысле, «на хвастуна не нужен нож, ему немного подпоёшь и делай с ним, что хошь».

– Вот спасибо, он бы приехал и совет мне ещё дал по строительству флигеля, ещё конюшню хочу увеличить. – Всё, правда. Жить вместе с двумя голосящими всё время детьми, было тяжеловато. Как-то отвык.

– О чём речь, Ваше сиятельство, сегодня же поговорю с нем… С Карлом Генриховичем.

– А скажите, Николай Николаевич, говорят, что у вас травница есть хорошая, можно её ко мне отвезти, ребёночка новорождённого посмотреть, а то он кричит всё время, – дал очередную лёгкую подачу граф.

– Матрёна. Ведьма. Запорол бы. Ведьма она, Ваше сиятельство, а не травница. Врут всё люди. Только вредить может, а лечить нет. Сдохла бы быстрее. – Прямо в крик. Чего ему «ведьма» сделала?

– Николай Николаевич, а продайте мне её. У меня вон холера …

– Матрёну? Продать? Да в уме ли вы, любезный, Пётр Христианович. Доплачу ещё. Так забирайте. Переехать помогу. Лишь бы не видеть рожу её бородавчатую. Холера. Она и наслала. Ведьма, говорю же. Уже сколько раз попику нашему жаловался. А тот всё кряхтит. Боится сор из избы выносить. Забирайте. Сегодня прямо и забирайте. Купчую после составим. Копеечка с вас, а то вернётся ещё.

– Премного благодарен. Николай Николаевич, а крестьян продаёте вообще?

– Окститесь, Пётр Христианович. Весной три семьи прикупил, да девку вышивальщицу. Разворачиваем хозяйство. А ежели вам людишки потребны, то это к графу Ефимовскому. В стеснённых-с оне ноне состояниях-с.

– Ефимовский?

– Павел Андреевич Ефимовский – сын генерал-аншефа Андрея Михайловича Ефимовского – племянника императрицы Екатерины I, двоюродного брата императрицы Елизаветы Петровны. Младший-то сынок Андрея Михайловича хорошо женился, на княжне Долгоруковой, а старший – мот ужасный и своё всё проиграл и приданное жены, царствие ей небесное. Сейчас земли и крестьян распродаёт. Сам Павел Петрович на него ругался и велел долги заплатить.

– Далеко это?

– Охо-хо, хо-хо, молодёжь. Вот живёшь же в версте одной, а соседей не знаешь. Хотя сам такой был, все на войне да в полку, небось. Домой и не заезжаешь. Может, и к лучшему, что император тебя на землицу вернул-с. В Дубровицах у него имение. Всего-то в трёх-четырёх верстах от твоих Студенцов. На юг почти прямо. Всё, нагуляли аппетит, Пётр Христианович, пойдёмте-с, отобедаем-с, мои уж заждались, поди. Ругаться Антонина Капитоновна будет. Пойдёмте, постной пищи откушаем. Ха-ха.

За обедом этим, Брехт понял, чего хохотал хозяин. То ли этого не было в памяти реципиента, то ли, как протестант, по другому всё это воспринимал бывший хозяин тушки, то ли то, что он военный, а там другие строгости, но вот и не знал даже Пётр Христианович, что строгий пост был вчера 18 января, а 19 января в Святое Богоявление или Крещение Господне принимать можно любую пищу, лишь бы храм посетили и произнесли крещенские молитвы.

За обедом хозяин завёл разговор про собак своих борзых. Пётр Христианович заинтересовался и разговор поддержал собачный. От графа Вингенштейна Брехту в наследство досталось огромное количество собак. Штук тридцать. И они непрерывно лаяли и выли на псарне. Иван Яковлевич себе, как первоочередную цель, поставил псарню ликвидировать, а на том месте поставить дополнительную конюшню. Четыре лошади Зубов подарил, да три жеребёнка появились. Маловаты стали апартаменты лошадиные.

– Николай Николаевич, а не желаете у меня собачек посмотреть, может, присмотрите себе. Решил я распродать всех.

– Да, не может этого быть! У вас одна из лучших в Подмосковье псарен. Все завидуют вам. С чего вдруг?

– Ну, вы же знаете. – Дальше сам додумает.

– Вот как! Ну, тогда я с вами еду. Первым буду, есть у вас сука одна …

За столом кроме хозяина и гостя сидела жена секунд-майора Курдюмова – Антонина Капитоновна – старушка божий одуванчик и сын его младший с женой. Сынок, не обращая ни на кого внимания, и не вмешиваясь почти в разговор, закидывал в себя напёрсточные рюмочки наливочки вишнёвой, и к подаче десерта отрубился. Двое дворовых отнесли «уставшего, весь день в заботах» сынка на второй этаж.

Танцев и игры в фанты не ожидалось. Поели, закусили пирогом с сушёной малиной и принялись собираться к обратному визиту. За это время вездесущий немец управляющий Карл Генрихович, подготовил две подводы и на них перегрузил из дома на окраине Нежино ведьму со всеми её травами и горшками. Чего-то видно поломали, чего-то побили, но бабка сидела на возу злая и шипела.

Нда. Впечатление Матрёна производила. Вот Бабу Ягу рисуют с бородавкой на носу. Здесь костистый крючковатый нос был чист. Но бородавки были. Три. И все три волосатый. Две на подбородке с обеих сторон. Большие, тёмно-коричневый и с пробивающимися седыми волосками. На правой так волосок серебряный спиралькой закручен. Жуть. А третья бородавка была на лбу. Смотрелось бабка жутко. Ведьма – это мягко сказано. Увидишь ночью, обос… Ну, в общем по-большому захочется, прямо в штаны. Если родимые пятна говорят о приближении рака, то у Матрёны этой уже пятая стадия была.

– Прокляну! – ткнула пальцем бабка в Николай Николаевича и собачник тут же сдулся.

– Ваше Сиятельство, я тут вспомнил… Завра с утра я к вам с визитом. Дела-с. Сами понимаете, да и праздник.

– Во сколько ждать? – старался не заржать Брехт.

– Как рассветёт, так с сынком и нагрянем. А потом до Дубровиц вас провожу.

– Жду. Прохор, поехали.

Событие двадцать шестое

Вчера заключил выгодную сделку: в обмен на кошелёк и мобильник, получил жизнь и два раза по морде.

Цитата из телешоу «КВН»

Брехт вполне себе представлял, что русская борзая стоит приличных денег. Более того, вот именно в этом месте память графа Витгенштейна сохранилась идеально. Та самая сука, скорее всего, стоила, как несколько семей крестьян. Семью можно было купить рублей за триста, а вот за бабушку этой борзой его отец отдал три тысячи рублей серебром, то есть около четырёх тысяч на ассигнации.

Вспомнив про ассигнации, Брехт бросил думать про суку и задумался об Александре I. Вернее, обо всей этой семейке сразу. Эти товарищи ввели бумажные деньги или ассигнации и им никто не сказал, что печатать их сколько угодно нельзя. К чему это приведёт? Будут печатать не покладая рук. Поэтому курс ассигнационного рубля, несмотря на то, что его поддерживали медные деньги, постоянно падал. В 1788 году бумажный рубль стоил около 90 копеек серебром, в 1795 году, накануне смерти Екатерины II, – 70 копеек, в 1800 году – уже 66 ¼ копеек. Сейчас в 1801 всего шестьдесят.

И, наконец, в 1817 году, как печальный итог политики государства, дорвавшегося до печатного станка, один ассигнационный рубль будет стоить только 25 копеек серебром. Война, конечно, вмешается и Наполеон – «сучий потрох» фальшивок напечатает. Но сам Александр их напечатает в тысячи раз больше, чем Наполеон. Предупредить «Жандарма Европы»? Или нет?

А зачем? Не проще ли воспользоваться этим и прикупить себе серебра, если деньги лишние будут. Всю эту математику Брехт знал точно. Занимался нумизматикой и бонистикой он серьёзно, не только монетки в планшеты складывал, но и литературу почитывал.

Ну и теперь про борзых щенков.

Николай Николаевич так загорелся купить у глупого немецкого Петрушки ту самую понравившуюся ему борзую суку, что прилетел в Студенцы ещё затемно, только звёзды с неба пропадать начали, а петухи ещё раздумывали, а орать ли им уже пора или можно ещё кого потоптать в сонном курином царстве.

– Пришли не званы, уйдём не драны, – Пётр Христианович был разбужен просто неистовым лаем собак. Бесновались и суки и кобели и прочие разные. Так собаки лают только на чужих чужаков. Даже и сомневаться не приходилось, кто же это пожаловал. Неймётся собачнику, ну, это товарищ майор ещё расценок не знает. Пётр вчера взял перо, бумагу типа обёрточной и пошёл вечером на псарню, каталог составлять. Переписал со слов Тихона все позывные собачьи и с его же слов цены предполагаемые.

Например:

Лорд – знатная псина. В рублях? Много в рублях. Да, даже больше.

Карий – плут, каких поискать, но борзый, как борзая борзый. И этого в рублях? Поменьше, а то и более. Как есть – борзый.

Вика. Ну, Вика она и есть Вика. А мать ейная Вельвета, вот та да. А Вика, ну Вика не Вельвета. В рублях? Так, поди, много в рублях, да вот как Лорд, не меньше.

Но за одну псину цена была известна. Приезжал тот же самый Николай Николаевич летом этим и просил продать Ганну за пятьсот рублёв.

Сейчас, вестимо, за Ганной и приехал.

– Собака – существо, которое облаивает вошедшего гостя, тогда как человек – гостя ушедшего. – Смотря на суетящегося рядом с псарней соседа, вспомнил чей-то афоризм Брехт и пошёл к дорогому гостю.

– Николай Николаевич, рад. Душевно рад вашему визиту. Ранняя вы птичка, как и я.

Обещал же с сынком быть, а вместо этого был с тем самым Карлом Генриховичем Бауэром – управляющим большим и разноплановым имением секунд-майора Елизаветинского. Немец выглядел неправильно. Как должен? Пухленький такой розовощёкий человечек с перепачканными чернилами пальцами и лысинкой некрасивой. Ну, как канцлер Шольц. Этот был другим – на Гиммлера Генриха, скорее, походил или даже на Кальтенбруннера. Высокий, сухой с пенсне на носу. И презрительной полуулыбкой. Учит тут хозяйствовать унтерменьшей. А спрашивается, чего дома не проявлял свою хозяйственность и прочие знания? А, там ещё умнее. Ещё хозяйственней.

Попили всё же кофейку сначала. Пётр Христианович никакой дворне не доверил сей продукт гробить. Сам заварил с двумя «гвоздиками» гвоздики, три раза поднимая на плите в настоящей медной турке.

Бисер перед свиньями рассыпал. Морщась, вылакали в два глотка и к шубейкам своим кинулись. А светская беседа, а восхваления хозяина.

– Николи не пивал-с такой ароматный, это у вас из какашек крыс высребленные зёрна или это просто талант его готовить. Брависсимо, Пётр Христианович! Просто брависсимо.

– Премного благодарен, если хотите и вас научу.

Нет, не так всё было.

– Попили-с, так, может, Ганну посмотрим уже. Ведите нас к собачкам, дорогой Пётр Христианович.

– Конечно. Ганну, так Ганну.

Собаку эту Тихон уже из общей клетки извлёк и гребнём чего-то их неё выгребал.

– Ах, красавица, ух, красавица, вах, красавица. – И ещё несколько раз на русском и французском. На французском всего разок. Посконный ещё секунд-майор. Не въелся в него прононс.

– Даю вам, Пётр Христианович за неё пятьсот рублей сразу не торгуясь. Знаю, что это огромные деньги, но уж больно Ганна ваша мне приглянулась. Тряхну мощной. – А рожа прямо хитрая – прехитрая, обдмануть прыщща столичного надеется.

– Согласен с вами, Николай Николаевич… – и когда в победной улыбке майор секундный расплылся, добавил граф, – только бартером.

– Бартером? Вас ист бартер? – это немец управляющий подвох почуял.

– Вот тут стоит коровник на тридцать коров, в нём тридцать коров, а рядом сеновал с сеном до весны на тридцать коров. Малость. И Ганна с Карим ваши. Себе в убыток. Но и меня поймите, детей малых двое их молоком кормить, то бишь, поить, надоть. Ах, да забыл уточнить – коровы двухлетки. И производитель … Бык. Бычище. Вот такущий, как я прямо. Рядом.

Николай Николаевич в надкушенном яблоке червячка нашёл, скривился.

Зря, Пётр Христианович вечером у мужиков своих цены узнал. Корова нормальная стоит пятнадцать рублей на ассигнации. Очень хороший бык или вол может и тридцать стоить. Лес на коровник ещё рублей тридцать и бригада строителей, чтобы за пару недель отгрохать небольшой коровник ещё полста рублей. На самом деле чуть больше пятиста рублей и выйдет, а если пятьсот рублей на серебро, так и вообще, то на то выходит.

Про сено и говорить не стоит. Мелочь. Сейчас пуд ржи стоит пятнадцать – двадцать пять копеек в зависимости от сезона. Три тысячи пудов ржи можно за эту собачку потребовать. Даже представить себе такую гору зерна сложно. Эверест настоящий. И это горбатое худющее недоразумение. Где Ганна и где сорок пять тонн ржи.

– Карл Генрихович? – с надеждой последней в плачущем уже голосе обернулся Курдюмов к управляющему Бауэру.

– Ein Moment. - калькуляторы, а нет, арифмометры в глазах у Кальтенбруннера пенснявого.

– Карл Генрихович?! – чуть не подпрыгивает сосед.

– Я. Это можно. – Кто больше обрадовался Брехт или Курдюмой ещё посчитать в децибелах надо.

– По рукам, Пётр Христианович!

– По рукам, Николай Николаевич!

Событие двадцать седьмое

Пока ехали к царскому родственнику, проигравшему всё свое состояние, а потом и приданое жены, Пётр Христианович решил закинуть удочку в самое рыбное место.

– Герр Бауэр, lieber Карл Генрихович, а не возьмётесь ли вы продать остальных моих собачек. Вам десять процентов, ну, десятая часть, от общей суммы сделки или всех сделок. Часть денег можно строительным лесом и досками. Можно так же кирпичом из коего можно печи класть.

– Пф, – сказал немец-перец-колбаса.

– Это я или не я? – попытался уточнить граф.

– Пф. Я. Гойсподьин графф …

– Можно по-немецки.

– Найн. Нуйжно учит язык.

– Гут. – Язык это хорошо. Говяжий в сметанно-чесночном соусе. Ещё грецкого ореха добавить и обжарить с грибочками. Сказка.

– А сколько лес?

– Много.

– Я. Много – карашо.

– Очень много.

– А чтой строит?

– Пф. – Пётр почесал затылок под лисьим треухом, – Сорок пятистенков. Один большой брак, ну, дом длинный на пятьдесят человек. Большую конюшню. Амбар с глубоким подвалом. Сыр чтобы вызревал. И здание типа склада, где можно разместить … А ладно. Где женщины будут крахмал из картошки получать. Ну и свинарник, свиней на сто.

– Пф! Пф! Я, дас ист фантастиш. – Ну почти. – Ja, das ist eine ernsthafte Konstruktion.(это серьёзное строительство).

– А то!

– А рабьёчий?

– Зима ведь …

– Я, винтер, зима. Понимать. Я искать вам управляющий. Много работы, много считать.

– Согласен. А сколько стоит управляющий?

– Пф. Десять рублей серебром в неделя.

– Десять?

– Десьять.

– А, один раз живём. Заверните.

Как раз за разговором и подъехали к селу Дубровицы – вотчине графа Павла Андреевича Ефимовского.

«А не пойти ли нам в гости? – В гости? – Да, я как-то случайно подумал: а не пойти ли нам в гости? Немного подкрепиться»? – На дворе перед огромным двухэтажным домом жарился на вертеле олень, наверное, или бычок молодой. А запах. Сразу Винни-пух вспомнился.

Опять бухать.

Глава 10

Событие двадцать восьмое

Нельзя полагаться на доходы, которые мы только надеемся получить, какими бы верными они нам не казались.

Мишель де Монтень

Проснулся Брехт в гостевой комнате у графа Пётра Андреевича. Что можно сказать о проведённом дне и вечере. Цыгане были. Не, не те цыгане ещё. Так красиво на гитаре про шмеля ещё петь не умеют. Голосят на своём молдованском чушь всякую. Медведика примучивают, чтобы он кувыркался. И ведь кувыркается и кланяется. Брехт смотрел, как радуется при виде кланяющегося ему мишки граф Ефимовский и даже сам умилился. Такой детский восторг из графа сквозил. Цирк приехал.

Шампанское тоже, как и положено, рекой лилось. Пётр Андреевич приезду соседей крайне обрадовался, и пир закатил на весь мир. И не скажешь, что крестьян и имение продаёт, чтобы по приказу императора с долгами расплатиться. Богатый и хлебосольный барин. Других гостей не было – пили горькую втроём. Потом, уже в конце вечера, цыганки присоединились, но Брехт, памятуя, что никаких антибиотиков ноне нет, и сифилис не лечится в этом времени, даже прикасаться к себе чернявой дивчине, честно стоит сказать, довольно миловидной, не позволил. Стулом гамбсовским от неё отгородившись. Прямо с разбегу целоваться бросилась. Тогда, чтобы девушек (хм) не обижать племянничек императорский себе трёх забрал в опочивальню.

Это из увеселительных приключений. Были и познавательные. Брехта отвели к кузнецу, пока олень, всё же это был олень, готовился. Кузнец Петру Христиановичу понравился, он даже показал собственноручно завитки всякие к ограде дворца графского выкованные. Вполне себе.

– А розу сможешь отковать? – вспомнил умельцев из будущего Брехт.

– Покажете, вашество, так сделам.

В общем, купил его граф Витгенштейн. При всех тех начинаниях, что он затеял, без собственного кузнеца не обойтись, даже не вариант. Обошёлся дорого кузнец – Афанасий. Племянник его только вместе с семьёй и инструментом продавал. А семья большая, только два сына: один – пятнадцати годков, а второй и вообще уже сам женатый – помощники. Девок пятеро. Жена и отец с матерью престарелые ещё плюсом. Дед, кстати, бортник. Конечно, инструмент не лишний, и куда на самом деле кузнецу без инструмента. Всё семейство и кузня с инструментом обошлись в тысячу рублей на ассигнации. Всё, что было в бумажных деньгах надаренных Зубовыми и другими будущими заговорщиками.

Ну, остальные покупки дешевле были. Девок сенных, вообще, сторговались по двадцать пятить рублей на серебро. А ведь девки не простые – вышивальщицы. Взял Пётр их четыре штуки. Ну, это не он их в штуках считал, а хозяин. Но девки были в наборе и особо и не нужны были. Нужна была женщина, которая умеет сыр делать. Её купил Пётр Христианович за сотню, а тётка в слёзы, мол, не разлучайте с дочерями сиротками. Двое из вышивальщиц. Куда деваться, пришлось брать, тем более, и не дорого вовсе. Пётр Христианович потом с тёткой переговорил, про остальную её семью. Оказалось, муж у графа был кем-то типа лесничего и провалился весной при обходе участка под лёд несколько лет назад. Выполз и до дому добрёл, но простыл и помер вскоре. Вот уже несколько лет одна с двумя дочерями и бедует. Женщина была вполне упитанной, как и девки и на «бедовавшую» не сильно походила. Поварихой была у графа Павла Андреевича Ефимовского, чтобы повариха и голодала. Не бывает такого. Пётр Христианович спросил её, умеет ли она крахмал делать.

– Чего ж тут хитрого. Сделаем, Ваше сиятельство.

Мать у Брехта часто делала крахмал, и простыни всякие с наволочками крахмалила, и кисель делала с ягодами. На самом деле – ничего сложного. Размолоть картофель, залить водой и несколько раз в течение двух – трёх часов его в ёмкости перетирать руками. Потом воду отфильтровать через тряпку, выжать хорошенько и дать отстояться. Крахмал сядет на дно. Его разбавить свежей водой, перемешать тщательно, и снова дать отстояться. Потом опять слить и высушить. Всё, белоснежный крахмал готов. Выход от десяти до пятнадцати процентов в зависимости от крахмалистоти самого картофеля и аккуратности переработки. При этом цена доходит до рубля серебром за килограмм.

Теперь опять математика. Рожь стоит копейка за кило, если в килограммы пересчитать с пудов. Урожайность, помним, двенадцать центнеров с гектара – это хороший урожай. Округлим до десяти. С гектара получим тонну или десять рублей и это не доход, а весь заработок, были ведь семена потрачены.

Теперь крахмал. Картофель в рекорде даёт и шестьсот центнеров с гектара. Но это в будущем, сейчас никто селекцией не занимается, пусть будет сто центнеров. Получаем – десять тонн. Выход крахмала десять процентов. Помним, по рублю. Получаем тысячу рублей и сравниваем с десятью рублями за рожь или пшеницу.

Вот всю эту математику Пётр Христианович колхозникам и рассказал. Да, безо всякого сомнения трудозатраты в разы выше, рожь её посеял и жди урожая. А картофель и сажать дольше, и тяпать, и окучивать надо. А потом ещё этот крахмал делать. Так его зимой можно перерабатывать и женщин с детьми привлекать. Но ведь в сто раз больше денег можно поднять с гектара. В сто!

И не всё ещё. После ржи или пшеницы остаётся солома. Ну, добавляют её к сену и дают коровам, но питательность у неё так себе. После выработки крахмала останется с гектара те же самые десять тонн жмыха, которым можно кормить свиней. Для того сразу свинарник и нужен в колхозе.

И ещё есть один способ и без того огромную разницу увеличить. Из картофеля можно гнать самогон. Сейчас в стране нет винной монополии. Есть «винокурная пошлина». Гони себе на здоровье, только пошлину плати. А семидесятиградусный спирт можно получать легко. Там прибыль и совсем запредельная будет. Но спаивать мужиков в стране Брехту не хотелось, и потому, он остановился пока на крахмале.

А вот сейчас с больной от похмелья головой проснулся и передумал. Травят всякой гадостью заморской. Нужно будет всё же маленький спиртовой заводик организовать, тем более что у него теперь своя ведьма есть. Тьфу – травница. Настойки будет лекарственные на спирту производить. Лекарства и совсем прибыли будут такие приносить, что придётся армию нанимать, чтобы полученное от продажи золото оборонять. Форт Нокс строить.

Событие двадцать девятое

Кто сам хороший друг, тот имеет и хороших друзей.

Никколо Макиавелли

Демидов обещал приехать – Демидов приехал. В смысле, пацан сказал – пацан сделал. Считать графу Витгенштейну, что за три дня совместного путешествия они с наследником сильно сдружились, так нет. Шампанское вместе распивали, Пётр Христианович ни перепить, ни переговорить наследника Акинфия не пытался, а больше слушал да поддакивал и потому заводчик проникся к нему прямо уважением, как к интересному собеседнику, хотя Витгенштейн за три дня и ста слов не сказал. Точнее, ста разных слов. Отделывался стандартными: «Да, ну!», «Да, не может быть?!», «Правда, что ли?», «Вот смотри же, как бывает!».

На прощание, даже всплакнувший от расставания с сердечным другом, Николай Никитич пообещал непременно через несколько дней заехать и обещанные подарки привезти. Товарищ собрался в Европу попутешествовать, после того как переведёт своих крестьян с барщины на оброк и разовьёт овцеводство. Но это ладно, его дело, хотя про шерсть Брехт задумался. Не проблема же сейчас в Англии или Франции ткацкий станок современный купить. Если под боком будет полно шерсти, почему и не попробовать, но всё же Пётр знал, что буквально через пару месяцев власть сменится, и его опять сделают генералом. А вот дальше. У России будет куча войн до Отечественной. Точно все не помнил Брехт, как-то не сильно интересный был кусок истории, но уж слово Аустерлиц все знают. И ещё там в последнюю секунду умудрились с турками замириться и армии перебросить с юга для отпора Наполеону. Насколько Брехт помнил биографию графа Витгенштейна, он будет непрерывно воевать все эти одиннадцать лет и даже ранят его несколько раз. Так что с шерстяной мануфактурой может и не заладится.

Зато заладиться может с другим, с Демидовым младшим у графа зашёл разговор об оружии, и оказалось, что и Акинфий Демидов и Никита потом, да и сам Николай собирали коллекцию винтовальных пищалей или штуцеров со всего мира. Более пятидесяти штук в коллекции.

– С собой заберёшь в Европу? – ни на что не надеясь, спросил Пётр Христианович и тут подфартило.

– Да, ну с такой тяжестью, да ещё с оружием по Европе вечно воюющей шататься. Тут оставлю в московском имении … Пётр Христианович, а давай я тебе подарок сделаю. Всю коллекцию штуцеров тебе подарю, только ты уж береги её, не продавай.

– Да, не в жизь! Царский подарок. Штуцер же даже самый простой рублей двадцать пять стоит.

– Бери выше. Там всё не простые же, все с серебряными накладками, да есть и с золотыми. Турецкий есть, так там каменья. Дам дешевле ста рублей нет ни одного. Парочка и на всю тысячу тянет. Но пусть лучше у тебя будут, а то вдруг пожар и погибнет коллекция, а ты, друг сердечный, сохранишь, а может какого ворога Отечества нашего и пристрелишь. Там есть интересные фузеи, сам испытывал одну, на семьсот шагов бьёт, а если приноровиться и чуть пороха добавить, то и на восемьсот. Представляешь, если всю армию такими вооружить …

– Нет, Николай Никитич, дальность стрельбы не определяющий фактор, заряжать штуцер в десять раз дольше, пока пулю туда деревянным молотком вгонишь, кавалерист уже подскачет к тебе и в капусту нашинкует. Потому и были созданы особые егерские команды, стрельнуть издалека и бежать за спины настоящих стрелков. А за подарок спасибо. Есть у меня идея, как чуть увеличить скорострельность. Будут штуцера, буду пробовать.

И вот во двор «усадьбы» графа Витгенштейна въехало три тройки с бубенцами. И с первой прямо не ожидая остановки, с раскрытыми объятиями, к Петру бежал молодой Демидов. Друг сердечный.

Событие тридцатое

Иногда лучше отступить, чтобы разбежаться и подальше прыгнуть.

Екатерина Медичи

Чем должен заниматься попаданец в самое начало девятнадцатого века, конечно же изобретать пулю капитана Минье. А ещё американскую винтовку системы Холла – первую в мире массовую казнозарядную систему. А ещё …

На самом деле всё не так просто. Чтобы побеждать в войнах, кроме оружия нужна ещё и правильная тактика. Сейчас, ну, в то время, куда попал Брехт, в войсках непререкаемые авторитеты это Суворов со своим штыком и Багратион с Витгеншейном с их безумной храбростью и лихим кавалерийским наскоком. Солдатиков учат маршировать и штыковой атаке. Им не поможет пуля Минье. А что поможет? Идеально бы, чтобы над Суворовым и Багратионом начали смеяться, дурачками их представляя. Карикатуры рисовали, бежит Суворов с деревянным ружьём со штыком, а там с другой стороны сотни солдат ведут прицельный огонь из штуцеров.

Только вот ничего из этого не выйдет. Нет, Багратиона убить нужно обязательно. Этот человек принесёт вреда стране больше, чем сто Ельцыных с Горбачёвыми. Храбрец – погибший потому, что сам лично возглавлял атаки по отбиванию у неприятеля тех самых багратионовых флешей. Сволочь последняя. Хуже – главный враг России. Ему была дана строгая команда – изобразить упорное сопротивление и отступить. Тогда Наполеон в этот прорыв вводит свою гвардия, а русская армия ударами с обеих флангов уничтожает гвардию и выигрывает Бородинское сражение. А он, ну, Багратион, решил, что храбростью и гибелью своих солдат, которых должен был сберечь, всё по-другому свершит. Свершил. Отстоял эти флеши чёртовы, сорвал план битвы и, погубив тысячи солдат, отобрал самую великую победу у страны. Пришлось сдавать Москву. Пришлось погибнуть ещё десяткам тысяч русских воинов. И самое паршивое, что вместо последующего уничтожения Пруссии пришлось с ними опять в союз вступать.

То есть, главная цель попаданца в начало девятнадцатого века – это убийство Багратиона и высмеивание Суворова. Как ни ужасно это звучит.

Ну и про пулю Минье и винтовку товарища Холла. Нет ведь никаких проблем. Особенно с пулей. Казнозарядная винтовка – это промышленность. Но для того, чтобы эту пулю применить, а не просто бабахнуть, нужны снайпера, откуда они возьмутся, если солдат, да и офицеров не учат стрелять. Их учат быстро заряжать гладкоствольное ружьё и стрелять в белый свет. Везде и у англичан, и у немцев всех мастей, и у французов. А что же с Крымом. Там нас победили из-за английских снайперов. Это вымысел, чтобы оправдаться. Победили выучкой, а не оружием. Солдат русских не учили правильно воевать. А французов? А англичан? А их учили. Англичан выучили две войны. Они во время Англо-Бирманской, а в особенности Англо-Афганской войны столкнулась с интересным фактом, у противника в большом количестве на вооружении стояли винтовки, заметно превосходящие английские своей дальнобойностью и точностью, а английские снайпера хвалёные не справляются с этим фактом, в особенности если у противника имеется ещё и хорошо обученная многочисленная кавалерия. В результате английская пехота, построившись при угрозе атаки кавалерии в карэ, подвергалась интенсивному обстрелу рассыпного строя стрелков противника, зачастую ещё и стреляющих с упора или сошек, с расстояния в 300 – 400 шагов и более, не имея возможности ответить. И Англичане стали именно тогда улучшать оружие и перенимать тактику противника.

А французы? Ну, на до же и французы.

Французская республика, а потом и следующий Наполеон с 1830-х годов взялись за завоевание Алжира. И сразу же обнаружили, что если для линейной пехоты гладкоствольный мушкет – ещё вполне себе оружие, то для пехоты лёгкой он не подходит. Алжирские стрелки из арабских, берберских и кабильских племён, также как и их афганские товарищи по несчастью, имели дальнобойные длинноствольные винтовки и ружья, Они вели огонь на относительно дальних дистанциях, как на земле, так и со спин верблюдов, нанося французам серьёзные, как говорится – невосполнимые потери. Именно необходимость в противодействии подобному противнику привела к тому, что Франция стала одним из центров усовершенствования нарезного оружия и боеприпасов к нему. Война в Алжире полностью изменила и преобразила французскую армию. А главное – именно там служили все до единого французские офицеры, которые затем занялись совершенствованием нарезного оружия и пуль к нему… Ну, и понятно эта войнушка полностью изменила тактические схемы. Никто больше колоннами не ходил.

Тогда что же Петру Христиановичу нужно от штуцеров? Была у него одна задумка. Даже не задумка, а твёрдая уверенность, что в наполеоновских войнах можно очень круто поменять ситуацию. Если применить … ПТРС Симонова.

Только не по офицерам или там генералам стрелять, стрелять нужно по французским артиллеристам. Тактика простейшая. Сел на коня. Подскакал на расстояние в пятьсот – шестьсот метров от артиллерии, лёг с ружьём Симонова на травку и сделал пяток выстрелов. Конечно, вражеская кавалерия бросится на этих товарищей. И замечательно. Те выстрелы произвели и на коней, и назад, к своим. Кавалерия увлечётся преследованием и попадёт под залп обычных гладкоствольных ружей. Частью поляжет, частью повернёт. В это время протвотанкисты 19 века лягут и вслед кирасирам ещё по нескольку выстрелов сделают. Сколько пушек у Наполеона при Аустерлице было? Сто сорок штук. Если сто человек подъедет и из ПТРС обстреляет артиллеристов, то они за пять выстрелов все кончатся. Подносить снаряды можно других людей поставить, а вот наводить, заряжать, банить орудия, других не найти. Да, ещё ведь и Багратион опять при Аустерлице. Там он, кстати, не сразу побежал, но и во фланг французам не ударил. Просто стоял и отражал атаки, а потом сбежал с поля боя, как сильно припёрло. Есть же у России войска на Востоке. На Дальнем Востоке, почему его туда не послать командовать войсками.

Все эти мысли пронеслись в голове Петра Христиановича, пока он смотрел, как сердечный друг выпутывается из медвежьей шкуры в открытом возке. Вот бы договориться с товарищем немного поэкспериментировать на его Тульском заводе.

– Дорогой Пётр Христианович, а вот и мы с Елизаветой Александровной, как и обещались.

Глава 11

Событие тридцать первое

Все бабы – ведьмы, а те, что постарше – уж точно ведьмы.

Цитата из фильма «Вий (2014)»

С этим надо заканчивать. Пётр опять проснулся с сильнейшей головной болью. Почти каждый день просыпался с похмелья. Почти каждый день пьянки. Ещё неделя жизни с таким расписанием и можно до белочки допиться. Оправдания-то можно найти, оправдания их всегда можно найти. Не просто так пил, мол, а для дела. Вон, собачек за сумасшедшие деньги пропил, вон, под питиё кузнеца и повариху купил, которая уже начала потихоньку сыр варить. А приезд сердечного друга Демидова Николя с супружницей? Да граф Витгенштейн после этой пьянки обогатился на несколько десятков тысяч рублей. Пятьдесят девять экземпляров самого дорогого нарезного оружия. В основном австрийское и швейцарское, но есть и итальянское и золингеновское и бельгийское. Даже датчане отметились. И несколько экземпляров мусульманского нарезного оружия. Там не поймёшь по их надписям, чьё оно конкретно, но что арабская вязь и ружья украшены характерным орнаментом, который с европейским не спутаешь. Эти «юго-восточные» образцы нарезного оружия не только орнаментом от европейского отличались. Всем отличались. Во-первых, они были чуть не в два раза длиннее. Под два метра. Во-вторых, калибр был значительно меньше. Некоторые вообще миллиметров семь-восемь. Кроме того, и это, в-третьих, они имели прицелы, которые регулировались по дальности ведения огня. Понять, сколько там и в каких единицах написано, невозможно. Арабского даже Шахерезада не знала. Но пристрелять и заменить прицелы на отечественные – не сильно сложно. Ну или, как вариант, привыкнуть к арабским цифрам. Вскоре, буквально на днях начнётся очередная война на Кавказе и Витгенштейна туда сто процентов Александр, добыв из ссылки, пошлёт. Там есть знатоки фарси и прочих языков.

Брехт этот момент особо точно не помнил, но Демидов кроме винтовок привёз ещё и шампанское. Тьфу. Кроме винтовок привёз ещё и газету, где был указ императора Павла Петровича напечатан о присоединении к России Восточного Кавказа. Россия всё же хапнула Грузию. Картли-Кахетиннское ханство. Которое через некоторое время уже Александр I переименует одним из первых своих указов в Грузинскую губернию. В планах Брехта по увеличению своих финансовых возможностей было посещение этой губернии в ближайшее время. Сразу несколько дел нужно было там обделать. Осталось пару месяцев подождать пока хватит апоплексический удар Павла Петровича и сын вытащит его из ссылки. Пока же нужно было заняться хозяйством. Вроде все гости разъехались, а строители с лесом, организованные Карлом Генриховичем, ни свет ни заря в Студенцы заявились.

Пётр Христианович сидел рассолом отпаивался капустным, когда в каморку, что являлась последней в анфиладе комнат графского замка засунулась морда горбоносая конюха Тихона и свистящим шёпотом заявила:

– Ваше сиятельство, плотники приехали.

Ну, что чужие приехали, слышно было. Оставшиеся не проданными ещё собаки такой гвалт подняли. Да, слышно было, а вот видно нет. Там в будущем пакеты в окнах не промерзали. В Спасске-Дальнем Брехт почти ту же технологию у себя в части применил. Резина есть, какая проблема сделать пакет, пусть и деревянный, а не металлический. А вот сейчас и стекло было зеленовато-непрозрачным и всё в инее, можно даже не пытаться что-то разглядеть сквозь него на улице.

Плотники это хорошо. Строительства нужно успеть много. И всё это до весны. И в столицу отзовут и рук свободных, как начнётся пахота и посевная, не будет. Первым на очереди стояла избушка на курьих ножках. А чего, самодур он или рядом проходил. Ведьма есть. Пусть у неё будет креативная изба. Брехт, конечно художником мультипликатором не был, но уж в изометрии избушку на курьих ножках изобразить смог между пьянками и сейчас можно с гордостью вручить эскиз плотникам. Пусть для травницы сделают «домик» на краю села. Матрёну пока поселили водин из двух пустующих в деревне домов. Хозяева всей семьёй переместились в прошлом году в райские кущи – померли от холеры. Брехт приказал там всё с известью промыть и потом костёр внутри запалить, но аккуратно, чтобы саму избу не спалить. А что ещё можно придумать, как от холерной этой палочки избавиться? Матрёна всё время шипела. Недовольна была, что граф её с насиженного места сдёрнул. Тем не менее, обоих графинчиков осмотрела. А вот в России не было же никаких виконтов. Ах, ну да, это потому, что и контов не было. Виконты – оба два, после того, как бабка им чего-то споила, верещать стали поменьше. Пётр спросил «бабушку» не мак ли это случайно, и был послан по матери. Потом по отцу, ну и дальше по всем родичам.

Показал Пётр Христианович эскиз нового домика хозяйке и впервые услышал, как ведьмы смеются. Жутко. Прямо, как Карлсон – ужасное приведение с мотором.

– Матрёна, а ты ведь не молодая уже, возьмёшь ученицу.

И опять ржач.

– Кто же пойдёт к ведьме? – и голос ведь скрипучий.

– Тут нужен специальный талант или подойдёт любая девчушка, и ты её всему выучишь?

– Талант? – бросила гугукать. Бородавчивую рожицу сморщенную на плечо положила. Слово новое смакуя.

– Ну, способности – дар.

– Конечно. Талант. Слово красивое. Нужен талант. – Теперь без остановки будет этот «талант» вворачивать.

– Есть кто на примете? Как определить?

– Василиса. – Бабка чуть сморщенность на лице разгладила.

– Премудрая? Прекрасная?

– Преблудная.

– Приблудная. Нашли что ли?

– Семкиной вдовы Лушки дочь. Сёмку-то давно волки загрызли, а она девку ужо после смерти того родила. У Курдюмова в сенных девках. И Василиса и Лушка там. Вышивают.

– Хорошо. Добудем тебе Василису. Козла там чёрного или кошку, сову, ворону. Ты сразу список приготовь. И это – начинай людей лечить. Я тебя склянками и кастрюльками медными обеспечу. Серебра немного для дезинфекции воды выделю.

Опять гогот. Как вот с ней работать?

Событие тридцать второе

Всё, что происходит в мире, – это обмен. Даже если тебе кажется, что ты получил что-то просто так, рано или поздно ты за это заплатишь.

Саша Грей

В Нежино за Василисой Преблудной Пётр Христианович поехал на следующий день. Весь день бегал и объяснял плотникам, как дома строить надо. В корень все оборзевшие. Прямо на землю решили брёвна укладывать. Хотя бы валуны под углы положили.

– Так мы же окладной венец из листвянки сделам.

– Да, пофиг, хоть из дуба морёного. Сначала валуны. Потом доску, потом этот самый окладной венец, пропитанный дёгтем и прочим скипидаром, потом защиту окладного венца от дождя, не знаю, берестой прикройте, а потом уже стройте, как хотите.

– Чем бы дитя не тешилось! – Ну, это Пётр по глазам прочитал у товарища.

Свинарник граф решил делать, как и бараки в Спасске-Дальнем, с насыпными стенами и столкнулся с серьёзной проблемой. Нет в стране шлака. От слова этого самого, не будем называть какого. Нет угля. Никто им не топит печи. Все топят обычными дровами, а в металлургии тоже не на угле каменном чугун получают, а на древесном угле. Берёзы в основном пережигают. Плохо, была мысли попробовать из коксовых газов химию всякую получить. Не судьба.

Пётр сел и задумался о металлургии вообще. То пьянки, то дела всякие, а тут как прояснило. Сел и спросил себя, а как сейчас сталь получают? Совсем недавно пудлингование придумали в Англии, лет десять – пятнадцать назад и до России явно ещё не дошло это изобретение. У нас, что сейчас всё ещё кричным методом получают? И чугун не варят? Не, не, он же видел чугунный котелок. Чугунок, вернее. То есть, домны есть, и жидкий чугун получают, а потом углерод тупо выжигают в горнах. Придумать бессемеровский способ? Хрен им за воротник. Ничего хорошего это не даст. Англичане с немцами и французами сразу украдут технологию и ещё больше обгонят Россию. Нужно, как и завещал Ленин идти другим путём. Ещё бы знать каким. Но точно нельзя прогрессорствовать в металлургии.

Нет, так нет, все остальные здания, что строить нужно в Студенцах, будут тоже обычные срубы. А вообще бригада плотников подобралась работящая. Они в лапу за день избушку на курьих ножках срубили. Чуть за первый день не успели крышу доделать.

Пётр Христианович сначала решил вообще здоровущий ход конём сделать. Поставить перед избушкой ведьмы не простое крыльцо, а волшебное. Чтобы посетители икать начинали, ещё ведьму не узрев. Ничего особо сложного нет. Выкопал под крыльцом яму, разместил там систему противовесов, наступил на площадку, за рычаг дёрнул и тебя на метр вверх прямо к порогу помост поднимает. Потом перехотел. Ну, перед кем тута форсить? Кто в его Студенцы приедет гениальным механикусом восхищаться. Крестьяне из Нежино за травками по привычке. Так не в коня корм. Крыльцо сделали, но по заветам сказителей со стороны леса. Типа:

– Повернись избушка к лесу задом, а ко мне передом.

– Хрен тебе Иван не царевич. Сам прогуляйся.

Или лучше так.

– «Повернул избушку, ух, разбудил старушку! Стояла себе задом, так ему, видите ли, не тем фасадом!… - И не жди от меня подмоги – уноси скорее ноги»!

Нежино встретило заливистым собачьим лаем. Пётр Христианович с собой привёз молодую суку Брунгильду. По словам немца – управляющего можно и её за пятьсот рублей продать. Но это если купят, а так рублей за триста. Да и ладно, не жили богато … Ему нужна медицина. Нужно ведьме ученицу найти, и деньги тут – второстепенное.

Николай Николаевич опять попытался графа заманить наливочку пробовать, но Пётр упёрся. Понимал, что зря, у захорошевшего хозяина легче Василису Преблудную получить, но это же потом опять утром с похмелья маяться.

– Брунгильду на Василису, Лукерью и Гнедка? – дедок стал бакенбарду на палец накручивать. Хорошие такие бакенбарды. Вот, есть же усы будёновские, а тут чьи бакенбарды, можно им смело имя соседа присваивать курдюмовские.

Гнедок был конь. Чего уж – был. Есть. Конь не может не есть, вот и сейчас сено жевал. Огромный. Агромаднейший! Не Першерон и даже не Фриз. Однако – здоровущий гад. Скорее всего, не чистокровный. Есть сейчас в России такая порода лошадей – битюг. Или правильнее Битюг. Вообще – это название реки в Воронежской губернии. Там крестьяне скрестили разных немецких коняжек со своими посконными и случайно получили эту не определённую точно породу лошадей. Строгого стандарта нет, так как селекция народная, и вскоре её ещё всякими орловскими рысаками и фризами разбавят и вообще потеряют. Но вот пока есть. И это довольно приличный её представитель. Рост в холке не менее метра восьмидесяти, сам тёмно-тёмно-коричневый, почти вороной. А грива рыжая и ноги мохнатые, как у фризов, даже ещё мохнатей, прямо, как у монгольских диких лошадок. Брехту он ещё в первый день посещения Нежино понравился. Конь был старенький, ну ещё пару лет протянет. Так ничего тяжёлого таскать Пётр Христианович его заставлять и не собирался. Наоборот, жить будет на вольных хлебах в тепле и сытости и фризок окучивать. Удовольствия сплошные.

И тут всю обедню испортила Антонина Капитоновна – секунд-майорша, вышла на крыльцо и загнала всех обедать. Ну и наливку пробовать. В результате Пётр Христианович проснулся дома, но опять с головной болью, воспоминание об «обеде» частично сохранились. Он точно помнил, что по рукам ударили, собаку он на битюга поменял, а девку с матерью ему на сдачу отсыпали.

Нет, всё, как там в детской поговорке: «Туда я больше не ездун. Не ездец».

Событие тридцать третье

Есть вещи в мире, которые за деньги не купишь, но и без денег до них не доберёшься.

Евгений Витальевич Антонюк

Кузницу построить зимой невозможно. Крупнопанельного домостроения ещё не придумали. Потому кузнец остался пока и жить и работать в своём селе. Три километра не расстояние. Если что нужно поправить из крестьянского инструмента, то ссыпайте в сани, отвезём и починим, а потом назад доставим, так Пётр Христианович народу своему рассказал. Народ покивал и разошёлся, никто ничего на починку не принёс. Нет у народа толком ничего железного, а тем более на починку. Да, чтобы продать что-то ненужное, нужно сначала купить что-то ненужное.

Раз заехал Пётр Христианович к кузнецу, два заехал, в смысле на второй день, а с его Студенцов только один заказ, прибежал пацанчик со сломанным серпом и всё. Но …

Убегание пацана граф застал. Был он без шапки и даже овчинную шубейку, явно с чужого плеча, в угол сбросил. Худой и нестриженный в заплатанных из мешковины сделанных штанов, не сшитых, сделанных. Там на тесёмках всё держалось. Может у матери и иголки-то нет. А ещё пацан был в лаптях и что-то типа куска плохо выделанной шкуры на ноги намотано под этим лаптем.

– Стоять! Бояться! Как тебя звать?

– Спирькой, вашество. – И попытался снова смыться.

– Да, стой ты, Спирька. Чего худой такой и без валенок?

– …

– Валенки есть у вас?

– …

– А ты есть хочешь?

– Хочу, вашество! – головой нестриженной замотал.

– Садись в дормез. Вместе домой поедем.

Там тоже разговора не получилось. Узнал лишь Пётр Христианович, что Спиридону Олександрову одиннадцать зим. Сколько лет, так и не признался. Привёз его граф в Студенцы и отвёл к себе на кухню. Кашу пацан съел, а хлеб не стал.

– Чего? – Брехт кивнул на зажатую в руке скибку ржаного хлеба.

– Сестрёнкам отдам.

А ведь никто из крестьян на сходе, да и после на нехватку продуктов питания не жаловался, тем более что Пётр Христианович им запретил зерно и другие продукты продавать.

– А как же подушную подать …

– Сколько?

– Полтора рубля серебром. – Осип показал пятерню. Странная единица измерения, это по тридцать копеек палец. Непонятная математика.

– Сорок человек по полтора рубля … Два пишем три на ум пошло. Сам заплачу. Продукты питания продавать запрещаю. Узнаю, выгоню из артели. Так християнам и передай. – Председатель артели «Свободный труд» часто закивал.

И вот сейчас граф Витгенштейн, увидев явно недоедающего пацана, решил, что пора чуть попрогрессорствовать. Всё равно хотел, но когда это так, типа, ну с чего-то начинать надо, это одно, а когда десятки детей голодают явно, это совсем другое. Решил Брехт построить полевую кухню. А что, кузнец есть, и ему совершенно нечего делать. Да и деньги ещё свободные есть. Он даже дворцовые деньги Екатерины ещё и не начинал тратить.

Поехали они с Прохором в Подольск за необходимыми материалами. Приехали и пошли по рынку, потом по кузницам, потом по магазинам. Если кто-то решит в 1800 году изобрести полевую кухню, то его ждут серьёзные траты. Такие серьёзные, что он тут же решит, что солдаты сами на костерке чего себе сообразят. Даже богатый человек разорится хотя бы полк свой оснастить полевыми кухнями.

Но Пётру Христиановичу деваться некуда. Как там, в песне Тимура Шаова:

Вот, пока падёж не начался, а олигархов рядом не лишку, придётся самому раскошелиться.

Купили две железные бочки, они обошлись в семьдесят шесть рублей. Это ещё трёх девок можно было купить у племянника императорского Петра Андреевича. Кроме жести, которую отдельно от бочек не нашли, нужно же ещё и чугунный колосник и чугунный большой котёл. Колосник нашли за пять рублей. Три барана приобресть вот рядом, в соседнем ряду на рынке, можно на эти деньги. А с котлом вообще проблема, маленьких полно, хоть из жести, хоть из чугуна, хоть из меди, а вот с большими – беда. Самый большой, который нашли, был из меди и вмещал всего литров пятьдесят. Ну, может для маленькой деревеньки и хватит. Котёл стоил сто тридцать рублей. Всё же Пётр Христианович купил его, как и несколько штук поменьше. Хоть, на той же печи чай вскипятить ребятам, и ведьме же посуду обещал. В результате горсти золота, как не бывало. Отдал за все покупки, ещё ведь и сорок литовок нужно, восемьсот рублей на серебро. Всё, деньги практически, выданные компанией братьев Зубовых, кончились, а ещё ведь и не начинал толком прогрессорствовать. Осталась только та тысяча рублей, что сам Валериан всучил, и которые, в отличие от остальных, вроде как с отдачей.

Не дешёвое ноне железо. Может, податься в заводчики. Он знает, где приблизительно на Донбассе находятся залежи угля и, где находится Старый Оскол, тоже по карте можно вычислить. Реки ведь названия не поменяли. Более того. Он точно знает, где находится одно из самых богатых залежей халькопирита и пирита в районе будущего Краснотурьинска. Так там и уголь рядом почти на поверхности. Пусть он и бурый.

Сидел на обратной дороге в дормезе, слушал причитание конюха о немеряных деньжищах потраченных и думал о развитие металлургии в России. Нет. Не его это. Он вояка и диверсант. Вот этим и будет заниматься. А металлургия, ну, нужно найти подвижника. Только, чтобы заводы строить, нужны огромные деньги, а значит, их нужно добыть экспроприирую экспроприаторов. Свата будущего пора ехать потрошить. Одному? Да, не вариант, вокруг польских магнатов всегда десятки всяких шляхтичей безземельных рыщет и слуги, там отряд в пару десятков головорезов нужен. Где только взять? Да ещё чтобы сразу после дела в кабак не побежали и не разболтали о «деле» по пьяной лавочке.

Вопрос. Один вариант у Брехта в голове имелся, но для его осуществления нужен был дворцовый переворот и вызов его в Петербург, возвращение генеральства и шефства над полком, ну и отправка этого полка на Кавказ.

Не долго осталось. Уже февраль на носу.

Глава 12

Событие тридцать четвёртое

Излишняя быстрота стрельбы вовсе не нужна для того, чтобы расстреливать вдогонку человека, которого достаточно подстрелить один раз.

Михаил Иванович Драгомиров

Солнце холодное зимнее чуть красноватое вылезло из-за заснеженного горизонта, ёжась и кутаясь в лёгкие облачка. Потом забралось на чуть совсем повыше и, отпустив согревшие его облака, стало потихоньку желтеть и раскочегариваться. Синички запорхали, как дятлы настоящие постукивая клювами по берёзам, а тут и сам дятел нарисовался, принёс под мышкой шишку сосновую установил её обеими руками в щель заранее выдолбленную и стал постукивать, добывая мелкие сосновые семечки. Брехт сразу, увидев его, подумал, что не плохо бы в своём лесу кедров насадить. До корейских с огромными шишками и огромными же орешками не просто добраться, хотя по приезду в Санкт-Петербург можно будет попробовать заказать их капитану какого корабля в те дальние дали отправляемого. Да, привезут через три года в лучшем случае, ну, дак и сам кедр пять десятков лет растёт до плодоношения и так и так не увидеть первого урожая, зато то-то будут потомки удивляться, находя под деревьями эти огромные шишки, и дятлы на таком корме с орла вырастут, будут пролетать над Студенцами и какать сверху на поля, в разы улучшая плодородие почвы. Урожаи попрут. Нда. Заносит иногда. Ладно, с корейскими кедрами, а вот до уральских не так и далеко. Вполне можно ещё до весны получить семена. А может орехи даже и в Москве продаются на рынке. Есть же предприимчивые люди в стране. Можно ему в Москву? Вопрос?

Вышел на опушку леса собственного граф Витгенштейн не синичек послушать. Вышел, наконец, испытать некоторые из подаренных Николаем Демидовым витовальных пищалей. Свои тульские всякие и уральские штуцера не интересно испытывать, про них всё всем известно, взял те два арабских или афганских, чёрт их разберёт, карамультука, про которые член Камер-коллегии и командор ордена святого Иоанна Иерусалимского ему рассказывал, что попадают в человека с восьми сотен шагов. Да с такого расстояния человека-то толком не видно. Вот и решил проверить.

Калибр не велик. Миллиметровой линейки нет, но на глаз у одного калибр – миллиметров десять, а у второго ближе к восьми, ну, может, восемь с половиной. По существу мелкашка. Пробивная способность у такой пули не велика. Между прочим, именно по этой самой причине кавказские народы многие одевают бурки. Они привыкли к этим дальнобойным мелкашкам и вот нашли защиту в виде бурок, которые по существу кольчугой являются. Потом и русские казаки – терские у них эти бурки переймут, не для красоты, а для защиты от этих вот мелкашек. На данное ружьецо была у Брехта одна задумка. Есть сейчас человечек один в Столице, который ну очень много вреда России принесёт, может, если его правильно убьют, то всё же вильнёт История. Вот, убийство Манштейна и Гудериана не позволило Германии в той реальности быстренько с Францией разделаться. Кто его знает, а вдруг в этот раз сработает и устранение очень важного исторического персонажа сверзнет Историю с накатанной колеи. Не попробуешь, не узнаешь.

К 1800 году процесс заряжание дульнозарядных ружей претерпел некоторые усовершенствования. Появился бумажный патрон. Нет, его в ствол не запихивают. Это скорее просто мерная ёмкость для хранения пороха. В этот патрон засыпано ровно столько пороха, сколько нужно для производства выстрела. Своеобразная техника безопасности. Бывало раньше и часто, что стрелок лишку пороха сыпанёт в ствол и ствол этот разорвёт при выстреле, покалечив бойца. Не дав ему «яблочко» песню допеть до конца. Теперь это практически невозможно, в бумажном цилиндрике порох правильно отмерян. Кстати, сказка или нет, сейчас проверить можно. Читал где-то Брехт, что для того, чтобы в рекруты не попасть, крестьяне себе передние зубы выбивали, ведь патрон этот бумажный нужно зубами «скусывать», ну, отрывать вершину цилиндрика. Пока Пётр Христианович парней с выбитыми передними зубами не видел, так многого ещё в этом времени не видел.

Чтобы произвести выстрел, стрелок для начала должен проделать несколько операций. Сначала они одинаковы для гладкоствольных и нарезных ружей.

Нужно достать из патронной сумки бумажный патрон. Потом зубами «откусить» его кончик и насыпать небольшое количество пороха в специальную нишу на полке, после чего закрыть полку крышкой. Следом курок нужно установить на полувзвод до характерного щелчка. На этом предварительные ласки заканчиваются, и начинается процесс зарядки оружия. Оружие устанавливается вертикально и засыпается весь оставшийся в патроне порох в ствол через дульный срез. А вот дальше у гладкоствольных ружей всё просто, пулю шомполом пропихивают в ствол. Пуля круглая.

Зарядка же винтовальной пищали чуть сложнее и это гораздо более длительный процесс.

Для того чтобы пуля получила вращательное движения она должна пройти по стволу «врезаясь» в нарезы, при этом пороховые газы не должны прорываться вперёд пули по стволу. Придумали за столетия такой путь. Нужно достать из сумки рулончик пластыря из мягкой кожи, оторвать от него кусочек, завернуть в него пулю и, достав из-за пояса деревянный молоточек, парой ударов осадить её в ствол. Для больших калибров иногда чуть ещё усложняют процесс. Две ленточки пластыря укладывают крестом поперёк ствола и потом молоточком вбивают пулю. Сейчас калибр не велик и можно просто обернуть её. Это не конец операции заряжание. Теперь нужно осадить пулю, шомполом аккуратно вбивая её в ствол до самого заряда. Всё, готово. Теперь оставалось только взвести курок на боевой взвод, прицелиться и нажать пальцем на спусковую скобу.

Событие тридцать пятое

Не царское это дело царскими руками жар загребать.

Евгений Витальевич Антонюк

Отдача, которой в книжках пугают, на самом деле была приемлемая. Пётр Христианович на всякий пожарный подушечку маленькую велел своим белошвейкам сшить, не помешала, но можно было и обойтись. Всё же калибр у афганского этого карамультука был не велик. Стрелял граф с пяти сотен шагов в человеческую фигуру из досок в полный рост плотниками сколоченную. Даже глаза сажей намалевал. Тут, правда, стоит отметить, что шаг у чуть не двухметрового Витгенштейна и полутораметрового Спиридона Олександрова, которого Граф, обув в валенки, и полушубок напялив, сделал оруженосцем, разный. Считал Спирька. Шаг сантиметров семьдесят не больше. Итого: около трёхсот пятидесяти метров.

Не попал. Спирька сбегал и сказал, что вашество мазила. Пришлось подойти на сто шагов. С четырёх сотен спирькиных шагов снова Пётр выстрелил, на этот раз не в голову прицелившись, а в центр груди деревянного солдата Урфина Джуса. Спирька подбежав к солдату запрыгал. Выходит, попал. Попасть же не самоцель. Пришлось идти эти триста метров по снежной целине. Нет, так жить нельзя, нужно подзорную трубу добыть. Может, у секундного майора сей трофей завалялся, хотя ехать в Нежино опасно, можно опять там попасть в гостеприимные руки Антонины Капитоновны. Опять потом с похмелья маяться.

Попал граф солдату деревянному в самый низ живота. Если бы был «неприятель» настоящий, то ещё бы чуть и сделал его тенором. Сантиметров на тридцать пять или на местный фут пуля ниже легла. Пётр вернулся назад и, зарядив в очередной раз винтовку, и поправив прицел, снова бахнул по «вражескому» солдату. Спирька, обученный не прыгать и вопить, а цифирь называть, ну, чтобы самому снова шестьсот метров не ходить прокричал: «Цать». Брехт показать попытался, что не слышит, в ухо себе пальцем потыкав, но кроме всё того же «цать» ничего не добился. Чтобы сэкономить на походах, Пётр ещё чуть выше прицел выставил и, отогнав рукой Спирьку снова бабахнул. От деревни потянулись в его сторону пацаны на звуки боя с деревянным воинством Урфина Джуса.

– Эврика. Нужно их в цепочку выстроить, пусть передают друг другу поправку на деривацию, – пробурчал Пётр Христианович в усики щегольские и пошёл смотреть на результат.

А что, второй выстрел был вполне. Попал в грудь, а не в живот. Хотя чуть правее на этот раз. Брехт вернулся, выстроил цепочку пацанов, и произвёл ещё два выстрела. Спирька, наверное, правильно всё сказал, но на выходе из этого глухого телефона получил Пётр: «Храц» и «Брац». Опять самому пришлось тащиться. Всё пули попали в грудь. В аорту, куда граф и целился, ни одна не угодила, все вокруг легли. И это понятно. Всё равно количество пороха немного разное в патронах бумажных и пулю, когда забиваешь в ствол, хоть немного, но деформируешь. И каждый раз по-разному. Стоит этот результат считать приемлемым. Белке в задницу не попадёт, но человека уконтропупит с трёх сотен метров. Был бы вместо деревянного солдата, тот самый петербургский хлыщ, которого Брехт решил завалить, во всех четырёх случаях ему бы хана пришла. И ещё стоит подумать, а в грудь ли стрелять. В живот, может, и надёжнее, такие раны сейчас точно не оперируют, зашивать кишки ещё та морока. И плюс есть. Хлыщ будет долго и мучительно умирать на глазах у «товарища». И товарищ этот с большей вероятностью придёт к требуемому Брехту решению.

Можно, на этом и остановиться пока. Ещё ведь второй карамультук есть, с чуть большим калибром. Но перед отстрелом деревянных противников, Пётр Христианович собрал снова добровольных помощников и попытался отрепетировать с ними передачу информации.

– Не спешите, если чётко не поняли, переспросите.

Нда. Ох ты, если не лох ты. Процесс вообще превратился в сплошной ор и ноль информации. Пришлось опять сходить. Оказалось, пацаны кричали «нога», а Пётр Христианович, настроившись на цифру, все понять не мог, стал даже вспоминать старославянские цифры. Там же буквами записывали. «Глаголь», может, кричат, то есть «три». Граф вернулся на позицию, максимально поднял прицельную планку, прицелился в центр мишени и снова выстрелил. Не стал ор слушать. Прошёл эти триста метров и понял, что в аорту опять целясь, прострели супостату селезёнку. А чего, один чёрт сдохнет.

Сколько там за день человек должен проходить, чтобы аура шлаками не забивалась? Десять тысяч шагов. Сегодня до обеда Пётр Христианович их нашагал. И тут послышался бой барабана. Ага. А жизнь-то налаживается. Это Пётр нашёл у себя в Хоромине, ладно, в графском дворце, этот инструмент музыкальный нашёл и отдал Тихону. Барабан вычурный, трофей должно быть с кавказа привезённый реципиентом. Не смог Брехт вспомнить, копаясь в мозгах, откуда сей раритет взялся, но вот в хозяйстве пригодился.

– Как кашу в полевой кухне сварганят, играй побудку. Собирай народ. – Вручая инструмент Тихону, велел.

– Орлы, давай пошли назад, сейчас подкрепимся.

Народ, который «орлы», дисциплине не обучен, не в колонну выстроился и степенно стал маршировать за их сиятельством, а с криками устремился в атаку на припасы врага. Рассыпным строем бежали. Не добрался до них Суворов.

Это было первое использование агрегата. Таким красивым, как в будущем не получился, материалы не те. Красок термостойких вообще нет. Всё ржаво-коричневое. А если у дизайнера такой цвет в предпочтении?! Но кашу с мясом полевая кухня в количестве пятидесяти литров или ста порций сготовила, несмотря на непрезентабельный вид. Ничего вкуснее Пётр Христианович и не едал. Оказывается, в каше не приправы главное и даже не количество мяса, хотя его и не пожалели, а количество шагов от огневой точки до мишени. Вот трёх сотен шагов явно хватило для зверского аппетита. А ведь завтра на пятистах метрах будет деревянный солдатик стоять. Нужно чашку побольше приготовить.

Событие тридцать шестое

Алишер Навои

Все знают, что «В России две беды: дураки и дороги». Дальше враньё всякое. Карамзин сказал. Гоголь. Салтыков-Щедрин, Вяземский и даже сам Николай I. Всё врут календари. Это выражение придумал Михаил Задорнов. Пётр Христианович Витгенштейн пока этого лиха сильно не хлебнул, зимой вполне себе дороги, а летом посмотрим. Вот с дураками сложнее. Не, не император Павел не дурак, он просто холерик … Нда, ну и чудак немного. Ну, уж кого воспитали. Отправить генерала в ссылку за то, что в его полку мундиры у гусар всех оттенков синего и голубого, а не одинаковые – перебор. Пошиты в разное время и у разных портных, ну, построены, выгорели на солнце, выцвели от частых стирок. Да и изначально были чуть отличные. Это в кино едут гусары все в одинаковых доломанах. Так там держава шила за огромные деньги реквизит для фильма, а тут жизнь.

Но Павел хотя бы попытался кое-что в России улучшить. Он ввёл так называемую «трёхдневную барщину», согласно которой работа на помещика у крепостных крестьян должна была занимать не более трёх дней в неделю. Кроме того запрещалось заставлять крестьян работать по церковным праздникам и по воскресеньям. Плевать многие помещики хотели на его запреты. Но ведь пытался человек.

На этом реформатор не остановился и снизил подушную подать и многие налоги. А вот один его указ серьёзно повлияет потом на судьбу России. Крестьяне этим указом получили право заниматься торговлей, официально становиться купцами либо мещанами, то есть, покидать деревню и селиться в городе.

Ещё не все плюсы от Павла. Он провёл ряд смягчающих реформ в области вероисповедания: разрешил людям, исповедавшим старообрядчество, строить храмы на территории всего русского государства. Не уровнял Старообрядцев с остальными, но хоть чуть поблажку дал.

Если бы этим ограничился, может быть и выжил, но не имея поддержку ни одного сословия, он набросился на дворян. Были разрешены физические наказания для представителей этого сословия. Дворянам запретили уходить в отставку с государственной службы.

Были отменены положения «Жалованной грамоты», разрешающей аристократам избегать множества наказаний, а фактически делающей их едва ли не неприкосновенными.

Всё что Матушка государыня даровала, отобрал. И после этого выжить хотел.

Не, не дурак. Дурачок. Наивный дурачок. Последний в мире рыцарь.

А совершенно не нужный поход Суворова против Наполеона? Ну, сиди, занимайся экономикой своей страны, нет, все в жандармы Европы лезут.

Брехт спасать Павла не хотел, этот холерик может и до настоящей беды страну довести. Один его демарш с оставлением Закавказья принесёт потом тысячи и тысячи погибших русских людей в последующих кавказских войнах. Раз уж заняли земли, и там вполне дружеское население было в тот момент, то зачем уходить. Ведь Каспийское море практически стало внутренним озером.

Брехт считал, что гораздо более злыми врагами России являются не дороги, а овсюг и спорынья. Вот как раз две беды у России – спорынья и овсюг.

Нужно было пока ещё пару месяцев есть до отзыва в столицу и сева хоть чуть заняться селекцией пшеницы и ржи. И попытаться справиться с этими двумя бедами.

Овсюг может полностью погубить урожай пшеницы, ржи, овса и ячменя. От него практически невозможно избавиться. Брехт шесть лет в Приморье боролся с ним и только в последний год, можно сказать, начал одолевать. Никакое трёхполье не избавляли от него, у овсюга есть от этого трёхполья защита. Словно кто-то специально выводил страшный неубиваемый сорняк, чтобы люди злаковыми бросили заниматься. У этой заразы резко выражено разноплодие. В каждом колоске метёлки содержится обычно по 2–3 семени, сильно различающихся, как по форме, так и по размерам, а главное по способам распространения и особенностям прорастания. Нижние семена представляют собой крупные зёрна, которые в зрелом состоянии могут дольше всего оставаться в метёлке, поэтому они чаще попадают в амбары крестьян и в итоге засоряют зерно культурных растений. В принципе, их довольно сложно отличить от того, что крестьянин получает, сея культурные зерновые. По существу овсюг – это дикий овёс и семена его вполне съедобны и питательны. Семена овсюга из-за этого трудно отделяются от семян зерновых. И самое главное и плохое – такой материал является источником распространения овсюга на новые, ранее не засорённые им почвы. Это не все беды. Верхние мелкие семена обладают периодом покоя не менее 1,5–2 лет и обеспечивают возобновление вида через несколько лет, выступая своего рода резервом для вторичного засорения. Лежат в почве и ждут, когда трёхполье пройдёт.

Как Брехт справился с ним на своих полях в Приморье? Ну, во-первых севооборот сделал в четыре года, чтобы все семена уже имеющиеся в земле проросли. А потом – прополка. Лучше всего для искоренения этой заразы подошёл картофель. Там всё равно нужно тяпать и полоть несколько раз за лето, уничтожая сорняки.

А чтобы не занести эту заразу снова были посажены все от мала до велика на переборку семенного зерна. Элитное зерно создавали. Сначала просеивали, а потом ещё и вручную перебирали. Пора применить полученный опыт.

За зерном Пётр Христианович поехал в Подольск. Ему же не много надо, он на свои эксперименты выделил всего девять гектар земли. Всю остальную свою землю выделил колхозу. То есть, ему нужно для посадки сорок сорокакилограммовых современных мешков пшеницы. На все злаки сразу Пётр кидаться не стал, если сможет справиться с овсюгом на пшенице, то потом за рожь возьмётся.

Сам ходил, заглядывал в продаваемые мешки с зерном и выбирал, сколько у кого купить. Про разносортицу даже и не думал, не существует ещё толком никаких сортов. Что найдут то и сеют, и что прадеды сеяли, то и сейчас в землю бросают.

Привёз, занял пока свободное помещение, что строители уже закончили для производства крахмала и посадил всех детей и дворовых и даже женщин с мужиками в качестве барщины, перебирать пшеницу от мелких, повреждённых зёрен и от овсюга. Некоторые хитрованы пробовали хитрить. Выгнал их и сказал, что семья исключается из колхоза. И пусть назад кастрюли и литовки несут и детей кормить полевая кухня не будет. Проняло. В ногах стали ползать и пообещали работать, пока всё не исправят. Больше проблем не возникло и за три дня всю пшеницу перебрали. Мужиков, как и графа, результат потряс. Разве чуть больше половины оказалось нормальной пшеницы. Пришлось снова за сорока мешками ехать в Подольск.

Не разорение это никакое. Пшеница вообще ничего не стоила. Пуд, то есть шестнадцать с лишним килограмм стоил пятнадцать копеек. Сорок мешков – это сто пудов зерна, или полторы тонны, и они стоили всего пятнадцать рублей.

Тем более что отходы не выбросили, они пошли на те же каши, что варили для детей на полевой кухне. Там овсюг не помеха, как и сломанное зерно или мелкое зерно.

После того как перебрали зерно, Пётр Христианович собрал всех тридцать восемь колхозников и лекцию им про овсюг прочёл, так как даже после того, как увидели результаты переборки многие перешёптывались, что вашество чудит по барской своей неграмотности в крестьянском труде. Деды мол так сажали и прадеды и их прадеды и ничего. Вон они какие все здоровые и бохатые.

– Как я? – Пётр рядом с собой Савела поставил, который ему до пояса.

– Бог дал.

– Ладно, мужики слушайте сюда. Овсюг примесью своих зёрен снижает и качество и количество продовольственного зерна. Убедились же. Посеяли бы как положено десять пудов на десятину, а на самом деле только пять, в два раза урожай должен подняться. Посадим на мои гряды, а осенью проверим. Потом и будем говорить, кто дурней. Только урожайность тут как бы и не главное. Овсюг является распространителем болезней – головни, ржавчины, а также вредных насекомых – гессенской и шведской мух, трипсов, нематод. В период вегетации овсюг расходует в два раза больше влаги, чем обычная пшеничка или рожь и, следовательно, значительнее иссушает почву. Ещё и этим урожайность снижается.

– Генесеновой мухи трипов?

– Насекомых вредных. Видели на ромашке чёрненьких жучков мелких. Это страшный враг. Трипсы. Ромашку нельзя к полю подпускать. Скашивать всё вокруг надо. А нематоды это такие прозрачные червячки в почве, они живут в корнях растений и тоже сильно урожай снижают. Бороться будем.

Граф народ шушукающий осмотрел, подождал, думал уймутся вскоре, да куда там, всё громче и громче шушукаться стали. Не вытерпел Брехт и по столу рукой хлопнул.

– Всё мужики, потом, вечером на завалинке обсудите. Есть ещё одна беда у нас с вами. Это спорынья.

Глава 13

Событие тридцать седьмое

Отец Ираклий за неделю, что Пётр Христианович его не видел, разительно изменился. Другим человеком стал. Хотя, насчёт человека стоит посомневаться. У человеков таких рож не бывает. Небесный лик служителя божьего РАСТАРАБАНИЛО. Именно с большой буквы. Огромный флюс на месте правой щеки нарисовался. Вместо тыковки, ну, башки, получился баклажан. Тёмно-синий цвет и огромный нарост, на покрытой чужой бородой роже лица.

– Святой отец …

– Я не свяхой охец.

– Ну, да, я же латинянин проклятый. Отец Ираклий, чего это с вами? Провинились перед богом, и он вас наказал. Скоромным оскоромились? – не, так-то прикольно смотрится.

– Не бохохульшхуй. – И скривился, будто у него зуб болит.

– Давайте с трёх раз догадаюсь, у вас зуб болит, а к лекарю в Подольск ехать, денег и кобылы нет?

– Бохит плохляхый, – закивал отец Ираклий и как опять сморщится. Вот так и выглядят вурдалаки.

– Поехали, отвезу вас к своей травнице, а то уже вечер скоро, а до Подольска далеко.

– Хедьма!

– Ладно. Я вам не нянька. Счастливо оставаться. Потом когда абсцесс до мозга дойдёт и вы отправитесь к апостолу Пётру, то честно ему скажите, что вы из-за предрассудков окочурились.

– Хедьма…

– До свидания. Не болейте. Вы пастве здоровым нужны, – Брехт демонстративно медленно стал разворачиваться, потом, как в замедленном кино, сделал первый шаг.

– Хедьма … похожет?

– Не проверишь, не узнаешь. Нам Господь зачем разум дал. Эксперименты проводить.

– Не бохохуйствуй.

– Поехали, отец святой. Ах, блин, не святой. Поехали.

Приехали. Матрёна с Василисой Преблудной в новой купленной Петром Христиановичем агатовой ступке перетирали чего-то серо-зелёное. Вообще, Пётр, когда Василису увидел, то чуть не охренел. На конкурсе мисс мира первое место займёт с огромным отрывом, от всяких Деми Мур. Куда там брюнеткам американским. Если с актрисами сравнивать уж, то на Шарлиз Терон больше всего походила. И глаза тоже синие, а не голубые или там серые. Та вроде от голландцев и немцев внешность получила. А тут исконно-посконное личико, чуть овал более правильный. Красота, в общем. Несусветная. Настоящая ведьма.

– Красавицы! – вломился Пётр в избушку на курьих ножках, втаскивая за собой крестящегося двумя руками попика. Как увидел новый домик, так его чуть родимчик не хватил, – пациента принимайте. Зуб болит у святого отца, тьфу, у отца Ираклия.

Молодая ведьма перекрестилась, и не зашипела, а старая зашипела и не перекрестилась.

– Ну, всякой твари эскулап обязан помощь оказать. Клятва Гиппократа там.

– Конечно, Ваше сиятельство, вон пусть он на скамью сядет, сейчас я отвар ему дам, чтобы болело меньше, – откликнулась младшая ведьма.

– Иже еси на небеси, – начал закатывать глаза отец Ираклий.

Брехт сначала не понял, почему, но проследить решил за взглядом остановившимся попика флюсоватого. Обернулся и сам чуть в штаны не наделал. С блаженной улыбкой на бородавчатой … лице, Матрёна подходила к ним с непонятным кривым ножом.

– Лучшее средство от головной боли – топор? – отошёл в сторону граф.

– Гной там у него. Вскрыть надо. Ты бы, вашество, придержал его, а то порежется, в рот же лезть, будет потом с большим ртом, как проповеди читать смогёт.

– Отче наш, Иже еси на небесех!

Да святится имя Твое,

да приидет Царствие Твое,

да будет воля Твоя,

яко на небеси и на земли. – Звучало не так. Матерно звучало. И вообще кощунство. «Халхие хвое» – о чём это?

– Отец Ираклий, Господь терпел и нам велел. Давайте-ка я вас сзади за руки подержу. А то ведь дёрнетесь и вправду Гуинпленом станете.

– Халхие хвое… – Брехт его сзади одной рукой за локти сграбастал и притянул к себе, а другой взял за гриву нечёсаную и тоже потянул. Матрена ему в открывшейся рот чурбачок вставила и, поковыряв там крючковатым пальцем, залезла ужо после с ножиком своим кривоватым.

– Отпусти его, вашество, пусть гной сплёвывает вот в кринку.

Ужас, это сколько же скверны в человеке. Там чуть не литровая чашка была, так полностью заполнилась. Ладно, треть – это слёзы отца Ираклия. Но остальное гной и кровь порченная. Даже смотрится теперь эта кринка жутко, а ещё запах, будто кто во рту у святого отца сдох не своей смертью.

– Будем рвать не дожидаясь перитонита? А нет в роте же. Периостита. Вот поживёшь с медиком и всякие неприятные термины выучишь. Пульпит должно быть у святого отца.

– Я не хвятой …Я мах … нах … бахюхка.

– Вы мах-нах батюшка? Так бы сразу и сказали. Святой батюшка. Вам надо зуб удалять. Я не император Пётр Первый, потому не смогу. Сам крови боюсь … Нда?! Невинной. Утром отвезу вас в Подольск. Что полегчало?

– Похехшало.

– Отец Ираклий, вот ещё отварчику глотните, рот прополощите. Не пейте. – Василиса Преблудная подала отцу Ираклию другой кувшин.

Попа утром к врачу Брехт отвёз и тому зуб немецкий эскулап вырвал. Подозрительно на графа косясь.

– Хто делать операций?

– Хедьма! – хором ответили.

Брехт к попику не просто так приезжал. Он на сто процентов был уверен, что объяснить русским языком упёртым крестьянам, что спорынья это страшенный яд не удастся. Надумал прибегнуть к божьей помощи. А там богу самому помощь требуется.

– Чада мои! – отец Ираклий оглядел зло собравшихся крестьян.

Событие тридцать восьмое

– А знаете ли вы, братья и сестры мои, что враг рода человеческого хитёр и может обличья всякие принимать? Хитёр диавол, ох, хитёр. Может всяку личину принять, даже животным каким обернуться али человеком. Как же отличить нам его? Как вывести на чистую воду? – отец Ираклий прошёлся вдоль первого ряда, глазами сверкающими на християн зыркая.

Остановился напротив председателя артели «Свободный труд» Осипа Скворца и навис над ним. Осип вжался в скамью и стал ниже ростом даже, чем сидевший рядом Савёл, самый маленький и щуплый мужичок в Студенцах.

– Не буду пытать я вас! – Возвысил голос отец Ираклий. – Скажу. Только не говорите потом, что не слышали. Рога! У диавола завсегда рога видны. Во что бы он не перекинулся, а рога видны. Господь наш всемогущий наградил его рогами и потому не может враг рода человечьего их скрыть. Вылезут завсегда.

Поп снова прошёлся вдоль сидевших на передней лавке артельщиков. На этот раз остановился напротив Савёла. Тот троекратно перекрестился. Словно уже увидел рога эти самые.

– Как думаешь, Савелий, а каковы размеры рогов могут быть?

– И вон, оне … либо … А оне … надоть могёт …

– Вот и видно, что не веришь ты во всемогущество Господа нашего! – припечатал его к месту отец Ираклий.

Пётр Христианович смотрел за действом и прямо аплодировал мысленно, какой актёр пропадает. Даже Немирович с Данченко бы поверили.

– Скажу я вам чада, что любого размера быть могут те рога, но одного у них не отнять – они черны и кривы. А ел ли ты хлеб сегодня, Савелий?

– Грешен батюшка! – бухнулся на колени впечатлительный Савёл.

– Хорошо, что понимаешь, что грешен. А теперь я скажу, в чём. Были в зёрнах ржи, что ты смолол на муку рожки чёрные? – Батюшка отошёл от закрестившегося без устали Савёла и осмотрел всю паству.

– Что скажите чада, а у вас были черные рога диавола в зёрнах хлебных?! – народ икнул, все тридцать восемь человек и даже Матрёна с Василисой Преблудной и бывшей кухаркой графа Павла Андреевича Ефимовского Зинаидой Фроловной, которая теперь и кашу детям в полевой кухне готовила.

– Неужто …

– Ужто!!! Ужто! Его козни. Диавола. Вот скажи Матвей, что у тебя с женой в прошлое лето случилось?

– Раньше времени … родила ребёночка … мёртвого… – Мужик в добротном таком тулупе перекрестился.

– Вот. А всё потому, что не перебрала зёрна ржи и вместе с хлебом, богом данным, в пищу вашу попали рога нечистого!

– А скажи, Прохор, что с твоей матерью было седмицу назад?

– Кожа на ногах горела, словно обожгла чем. А ведь зима, да и не вставала почти с лавки, ноги мертвееют.

– Вот. И это от него проклятого. От диавола. Тоже не перебираете зерна, не отделяете их от рогов нечистого.

– А ты сам Осип, что говорил месяц назад про жену.

– Крючило её, словно кто вселился …

– Вот, а я тебе что сказал. Что этовсё от диавола, а ты думал свечкой откупиться. Тоже зерно не перебираете.

– Тихон, а что было в прошлом годе с Зорькой твоей?

– Выкидыш батюшка. Рано телёночка принесла, издох. Слабенький уродился.

– Так ты ведь и её, сам мне говорил, рожью подкармливал – болтушкой из муки. И тоже не перебирал. Господь он всеведущ и всевидящ, он видит с небес, что ленитесь вы перебирать те зёрна, что он вам послал, и наказал вас за лень вашу. Говорю вам, что многие болезни и несчастия от того, что диавол в пищу вам рога свои подмешал и ведь могли от них избавиться, перебрать зерно перед помолом, детишки мигом бы спроворили, так нет. Лень!!! Именно на неё диавол и понадеялся, вас искушая, и не прогадал. Отлучу от церкви если впредь не будете зёрна от рогов диавольских очищать перед тем как смолоть, або скотине дать.

– Так… – начал приподниматься председатель.

– Да. – Вот эту часть Брехт отдельно с отцом Ираклием репетировал. – Да, если посадить вместе с семенами рога диавола, то рога и уродятся. Нельзя это зло в землю кидать, оскверняя её. Перебрать нужно семя перед посадкой. – Поп повернулся к стоящему у него за спиной графу Витгенштейну. – Вот на што хозяин ваш латинянин, а и то ближе к богу. Он-то перебрал всё зерно, что сеять надумал. А вас Сатана искушает, лень вам. Ленью сердца ваши оплёл. Отлучу от церкви, коли будете землю богом нам данную скверной бесовской заражать.

Сильно. Ай, да Брехт, ай, да ссукин сын. Такую аферу замутил. Сначала хотел артельщикам лекцию прочитать про вред спорыньи, но решил испытать её силу на поварихе Зинаиде Фроловне и ни малейшего отклика не заметил. Так и продолжила детей кормить заражённым спорыньёй зерном.

– Да, разве можно выбрасывать, тут, чай, четверть зёрен така.

Конечно. Пусть дети травятся. Думал, как достучаться до своих крестьян хотя бы, и ничего не приходило в голову. Запретить и проверять, так уедет через пару месяцев и всё вернётся на круги своя. Вот, придумал ход с отцом Ираклием. Обсказал ему всё про спорынью, привёл признаки болезни и её последствия. Поп, конечно, не поверил. Вот тогда про рога диавола и пришла мысль. В неё батюшка почти поверил, а обещание собрать попу новый дом, взамен его полуразвалившейся землянки, окончательно убедила служителя господа, что проклятый латинянин истинную правду глаголет. Может ведь Господь, если захочет, и в уста латинян слово божие вложить.

Событие тридцать девятое

После такой проповеди говорить сложно. Люди в просрации. Не, не ошибка в слове. Правильно написано. Очень верующим людям непререкаемый авторитет заявляет, что они ежедневно поедают рога диавола, да ещё и объясняет, что все их болезни и прочие несчастья именно от этого. Особо впечатлительные вполне могут обделаться. Как жить дальше. И сейчас говорить, что глубокая вспашка, на двадцать сантиметров может почти полностью уничтожить попавшую в почву спорынью, по крайней мере, не умно. Но если не рассказать о простейших методах борьбы, без всякой химии, то бесполезной окажется вся его затея. Да, зерно переберут и будут есть только чистое. Там конечно уже полно спор, но всё же меньше чем в этих самых чёрных рожках. Но что произойдёт на следующий год. Они посеют перебранное зерно, а с сорняков и из почвы споры всё равно попадут на колосья и опять рожки появятся. И крестьяне придут к отцу Ираклию и спросят, какого мол хера, мы перебрали, а чёрные рожки диавола всё одно в зерне есть и много есть. Нужен комплексный подход. Нужно пятиполье, как и с овсюгом, нужна глубокая вспашка. Нужно выкашивать все сорняки по периметру поля. Нужно собирать на семена рожь или пшеницу с центра участка, а не с края. И вообще края желательно той же картошкоой засадить. А ещё нужно забухивать несколько лет в почву огромное количество навоза, спорынья не переносит подкормку почвы азотными удобрениями, ну, а сейчас кроме навоза другого азотного удобрения нет.

Как всё это объяснить икающим от страха крестьянам?

– Всё, мужики, расходимся. – Передумал выступать Брехт. Нужно почесать дома затылок и решить как всё это так подать, чтобы не навредить хоть тому результату, что сейчас удалось добиться с помощью отца Ираклия.

Стоять. Бояться. Это себе. Что-то жена говорила, что из спорыньи делают лекарства. Специально есть целые колхозы, которые выращивают заражённую спорыньёй рожь. Не Катя-Куй, а первая жена. Она сердечница была и вот вроде лекарства делают из спорыньи от сердца. Хотя столько времени прошло, может и не от сердца, она вообще была любительница лекарства принимать.

Нет, сам такое замутить не сможет. Ни хрена он ни биохимик. Мысль другая пришла, вытянулась из первой. А кто главный враг России. Бинго. Наглы. А что если собрать это заражённое зерно, рожки диаволовы, размолоть его в муку и продать англичанам. Пусть от сердца лечатся. А если это на поток поставить?!

Разберутся? Ох, не те сейчас времена. Не лишку биохимиков и в Великой Британии. Хорошая мысль.

Выгнал, в общем, Пётр Христианович народ, ушёл в свою каморку в самом конце графского замка, по дороге чмокнув жену Антуанетту. Да, до жены граф не домогался. Она, было, к нему в первый же вечер завалилась в пеньюаре, но Пётр Христианович шлёпнул её по округлостям и сказал, мол, там у тебя ещё не зажило. Не надо господа гневить. Антуанетта вздохнула и пошла к себе в девичью. Что вздох означал, Брехт не понял, то ли разочарование, то ли облегчение. Ну, да и бог с ним, успеют ещё заняться производством маленьких Витгенштейнов. Сейчас только сел за стол обдумывать геноцид братского английского народа, как по анфиладам сапоги загрохотали и через минуту в двери появилась усатая рожа Иоганна Бауэра, племянника управляющего соседского Карла Генриховича, ну, который на Генриха Гиммлера с Кальтенбруннером похож. Монокль от Гиммлера, а худоба и противная рожа лошадиная от австрийца проклятого. Племянник не на постоянную работу был нанят Брехтом, а только пока собак на стройматериалы все и серебро всех не поменяет. Уж больно дорогие ноне немцы. Это всю зарплату генеральскую на него спустить можно. Чтобы содержать такого недешёвого управляющего нужно большое имение, приносящее солидный доход. А у него сорок дворов. Так это вместе с ведьмами.

– Ваше сиятельство, могу отчитаться по продаже собак. Всех кроме двух, которых вы не захотели продать я продал или поменял на стройматериалы.

Да, двух собачек Пётр Христианович решил не продавать. Прямо рука не поднималась. Словно сам в собачника превратился. Видимо остатки личности Витгенштейна там в коре на дыбы встали. Собаки были ой-ё-ёй какими собаками. Их в стране наверное несколько десятков всего. Граф привёз их с Кавказа. Это были кавказские овчарки. Самца звали Абрек и он был гигантом просто. Витгенштейн очевидно привёз их щенками, почему-то этот кусок памяти тоже Брехту не достался. Так, смутное воспоминание как привозит их на бричке в имение. На богатой кормёжке Абрек вырос чуть не восемьдесят сантиметров в холке и весил под сто кило. Самочка, ну, ладно – сука, была чуть поменьше. Около шестидесяти пяти в холке и килограмм шестьдесят веса. Собачек Тихон, который и псарём и конюхом был одновременно, воспитал хорошо. На своих они не бросались. Сейчас сука Альма была на сносях, вот-вот должна ощениться. И Абрек к ней даже своих рыча подпускал. Заботливый, блин, папаша.

– Все материалы для строительства домов и свинарника я закупил и свой заработок отложил получилось остатка сто тринадцать рублей серебром и пятьдесят асигнациями. Будут ещё пожелания, Ваше сиятельство.

– Будут. Иоган, а можешь ты на моём дормезе съездить в Москву и покрутиться там на рынках, базарах у купцов. Нужны кедровые орехи.

– Это не проблема, – немец в отличие от дяди очень чисто лишь с едва уловимым акцентом говорил на русском. Так Витгенштейн и сам с акцентом на нём шпарил, – И сколько надо?

– Ну, я цен не знаю.

– Безмен кедровых орехов ….

– Безмен? Весы? – вот каждый день Брехт сталкивался с проблемой, что не все кристаллики синие слизал. И это просто замечательно что его Павел в ссылку отправил, вот бы он в полку или в Петербурге начудил.

– Безмен это значит – два с половиною фунта. Безмен ореха стоит рубль.

– Купи десять этих безменов.

– Можно мне полюбопытствовать зачем он графу? – немец решил свою выгоду поиметь. Разочаруем.

– Хочу орехи весной посадить в своём лесу, чтобы они выросли и в лесу стало много кедров.

– Но это страшно долго, так не получить выгоды? – округлил глаза «предприниматель».

– Иоганн, я хочу открыть тебе страшный секрет. Только ты ради бога его больше никому не говори.

– Я могила, Ваше сиятельство, – и глаза закатил, соображает, наверное, сейчас додумается, что у этого странного графа или вернее у его ведьм есть способ ускорять рост растений.

А что, есть. Не сверх быстрый, но лет десять выиграть позволит. Когда кедрам будет лет десять, можно срезать побеги свежие и прививать их к соснам. Через несколько лет можно получить урожай.

– Секрет прост. Не всё в жизни измеряется деньгами. Есть ещё красота, есть забота о детях и внуках. Представь, внучка сидит под кедром на скамеечке и смотрит как белочки шишку лущит и орешки себе за щёку набивает. Сколько радости, сколько замечательных впечатлений будет у девочки.

– Я понимайт, – даже с акцентом заговорил от разочарования.

– Езжай завтра с утра. Сам бы съездил, да император Павел Петрович строжайше запретил покидать имение. Да, ты там газет свежих прикупи. Не, не свежих, всех за пару недель прикупи.

Глава 14

Событие сороковое

Ваше будущее ещё не написано. И ничье. Будущее такое, каким вы его сделаете сами. Так что старайтесь.

Доктор Эммет Браун

Операция называлась «Чьи в лесу шишки». Граф её несколько раз откладывал, не хотел с Курдюмовым вступать в конфронтацию, но сейчас вроде все материалы закуплены на строительство, все собачки проданы, даже Василиса Преблудная в «свой удел» залучена, как и битюг. Или Битюг, нужно с заглавной писать? А самое главное, что этот сынок курдюмовский в корень оборзел.

Операция простая. Ею ещё Шварцнегер за «хищником» охотился, за неимением настоящего оружия. Самострел. И не пищаль никакая, обычный лук, или, если точнее быть, то арбалет. Кузнец отковал и собрал два арбалета, и граф с Тихоном пошли в лес и соорудили там западню. Для западни нужна приманка. С нею пришлось чуть «позверствовать». Сначала порычал граф на крестьян своих и те, отнекиваясь, но поставили несколько петель. «Да разве можно без разрешения промышлять». Поймали двух ушастых вредителей. А то всё говорили, что они, мол, и не думают по хозяйскому лесу шастать и зайцев графских ловить. Ну, бог им судья. Самый вредный зверь на планете – это заяц и уменьшение поголовья заячьего в его владениях только приветствуется. Заяц – это как раз тот случай, когда «всё не съем, но понадкусываю». Срежет ветку яблони или сливы и нет, чтобы потом доесть её, нет, он от следующей прямо посередине откусывает.

Поймали двух зайцев и на петлю привязали их к большой берёзе. А к соседним деревьям самострелы прикрепили, и в снег от них, сплетённые из белого конского волоса, верёвочки натянули, с какой бы стороны не подходил человек к зайцам, один из самострелов насторожённых спустит, а тот при выстреле второй тоже спустит. Стрелы, чтобы невосполнимые жизнедеятельности организма уроны не наносить, должны бить в районе задницы.

За три дня до этого Брехт с Тихоном и Прохором просто обходили лес по периметру, не такой и большой и увидели следы кровавые. Кто-то подстрелил чего-то крупное в лесу у Витгенштейна и тащил это в сторону, где усадьба «скундного» майора Курдюмова расположена.

– В Нежино утащили. Косулю, не иначе. Совсем сынок евоный Борис Николаеч стыд потерял. – Покачал головой Тихон, остановившись возле большого пятна крови.

Как там ключница Ефросинья тогда сказала про Курдюмовых: «Рожа бесстыжая, вечно в вашем лесу зайцев бьёт. А сынок обсче скволыга. Стрелял в нашем лесу и в Анку Серегину попал дробиной».

Тогда у Петра Христиановича и возникла идея проучить браконьера. Была разработана операция «Чьи в лесу шишки». Удалась операция. Прямо на следующий день и удалась. Тихон с Прохором по очереди дежурили метрах в пятистах от засады и ждали. Так-то просто всё. Человек, словивший в ногу или задницу стрелу, орать будет. Зимой в лесу тихо. И за пятьсот метров можно этот крик услышать. Ну, а если на первый крик никто не придёт, то товарищ и стрелять начнёт. Выстрел уж точно услышат.

Тихон услышал крик и ломанулся в Студенцы. С лыжами побежали. В смысле, нет их. Потому, пришлось по глубокому снегу тащиться (бежать) пешком. Картина маслом, лежат два зайца придушенных собакой, а его Ганна нарезает круги вокруг орущего Бориса Николаевича Курдюмова. И вокруг браконьера натекло уже крови прилично. Снег пятнами изгваздан. Пётр Христианович портки с Кюрдюмова младшего стащил и … выпорол. Ну, нет, осмотрел на предмет, где рана. Рана была там, где и рассчитали – на ягодице. И этот товарищ умудрился так стрелу обломать, что наконечник в заднице застрял.

Соорудили из двух мелких берёзок волокушу, положили каком кверху «Бориску» на них и потащили к ведьмам, а то ещё абсцесс какой начнётся, он грязными лапами своими вечно себя за филейную часть хватал. Доволокли, все в мыле, и занесли соседа в избушку на курьих ножках. Граф оттащил в сторону бросившуюся помогать болезному старшую ведьму и шепнул ей.

– Надо рану обработать. Но так, чтобы больно было запредельно, и перца, может, туда сыпануть. Может, это народное средство такое. Спроворишь?

– Перца? – бабка непонимание изобразила. Как бы говоря, Ваше, мол, сиятельство, где я и, где заморский перец.

– Ерунда, сейчас принесу. У Ефросиньи ядрёный есть. А ты пока хреном каким натри ему задницу. О! Скипидаром. «Мазь Вишневского» скажи мне потом, рецептом поделюсь.

Даже в графском замке было слышно, как вопил Борис Николаевич. Знакомое сочетание, тоже алкоголик.

Долго вопил Борис Николаевич. Прямо бальзам на душу. И за подстреленную девку свою рассчитался и мелкого воришку наказал. Теперь осталось с батюшки чего интересного стребовать. Очень, наверное, против будет Николай Николаевич Курдюмов суда и вообще обнародования сего прискорбного инцидента.

Уже к вечеру, когда обладатель дырявой задницы устал кричать и материться, его переложили в дормез, и Пётр Христианович доставил «раненого» родителю. Поступил «грозно». Положил, ну, велел положить Тихону с Прохором его на крыльцо и, не поздоровавшись с секунд-майором, велел домой возвращаться. А Ганна, то есть, пятьсот рублей, осталась на разорённой псарне.

Ответный визит состоялся утром, едва рассвело. Приехал сам Николай Николаевич Курдюмов и Капитоновну свою с собой привёз. Пришлось графу с графинюшкой их на крыльце, как дорогих гостей принимать. Затевать вражду с соседом Пётр Христианович не хотел, за ранним обедом рассказал, что поставил самострелы на волков в лесу, а тут такой волчище попался. Хорошо, что есть Матрёна – подлечила раненого. Несчастный случай, Борис Николаевич, видимо, заблудился, и случайно у него вышло, что он охотился на чужих землях. Сам, бывает, заблуждаюсь. Географический кретинизм.

Секунд-майор краснел, сопел, пыхтел и с расстройство налёг на наливочку. Не у него одного есть. Там за столом мордой бакенбардной в салат «Оливье» и влез. Может, и по-другому назывался. Но картошка с мясом нарубленным присутствовала.

На следующий день майорская чета отбыла, в благодарность за спасения сына от «антоновского огня» Матрёне была лошадь одна оставлена, так себе лошадь, да и куда бабке лошадь, а графу за причинённые неудобства даже расщедрился Курдюмов на Ганну. Не, Брехт не дурак. Потом ведь мстить за потерю драгоценной для него собаки сосед мелкими пакостями начнёт. Потому граф подарка не принял. Наоборот. Обещал вскоре ожидаемого щенка кавказкой овчарки за символическую цену продать.

– Подарил бы, Николай Николаевич, но знаете же, если что отдал бесплатно, то это к беде. Ещё издохнет Абрек потом.

– Угум. Угум. – Укатили.

Ведьма про мазь Вишневского через день напомнила.

– Так просто всё – десятая часть дёгтя и касторовое масло.

– Кастровое?

Стоять. Бояться. А ведь Кавказских войн ещё не было и клещевину в Россию, да и в Европу ещё должно быть не завезли. Ну, скоро сам там окажется. Вот тут можно попрогрессорствовать. Тут если французы и своруют способ производства, то и не сильно страшно.

– Конопляное тоже подойдёт.

– Так это известный рецепт, издревне у нас дёгтем раны пользуют.

– Ну, и ладно. Как Василиса? Способная ученица?

– На мужиков больно много заглядывается.

– Не наоборот. Красавица.

– Может и наоборот. А только детки пойдут и не будет учёбы.

– И?

– Пою пока травками успокаивающими.

– А есть такие? А наоборот?

– Нужда что ли? – гогочет.

– Ты, это брось Матрена, а то я добрый, добрый, а потом, бах, и злой сразу.

– Знамо есть.

– Рецепт мне нужен. Это же золотая жила.

– Знамо золотая. Травки редкие …

– Совсем редкие, в местных лесах растут.

– Знамо растут.

– Ладно. Зима сейчас. Весной напомни мне. Если ещё тут буду. Организую сбор. Отряд юннатов создадим.

– Не будет тебя, вашество. Весной не будет.

– Умру что ли? – аж вспотел Брехт.

– Тьфу на тебя. В больших чинах будешь в Петербурхе.

– Ого. Ты можешь предсказывать будущее? – точно ведьма.

– Бывает, сны снятся, а то просто гляну на человека и вижу, что не будет его скоро.

– А Петербург?

– Это сон.

– Нда. Нет, юннатов всё равно организую. В Петербурхе такая настойка больших денег будет стоить.

– Благодарствую тебе вашество. Дал с иродом поквитаться. Я добро помню.

– Ну, ну. Учи Василису. Наверное, с собой заберу.

– Знамо дело.

Событие сорок первое

Перед прошлым – склони голову, перед будущим – засучи рукава.

Генри Менкен

Кузнец Афанасий с двумя сыновьями по-прежнему жил не в Студенцах, а в селе племянника императорского. Туда Пётр Христианович с тремя пулелейками и тремя штуцерами и поехал. Те два мусульманских карамультука прихватил и взял наш демидовский штуцер охотничий. Делали его видимо по спецзаказу, был чуть длиннее ствол и чуть меньше калибр. Миллиметров двенадцать, должно быть. Пулелейки, понятно, выливали обычные круглые пули, при этом настоящего шара у производителя этих пулелеек не получилось. Ручная, судя по всему, работа, а вручную шарик получить не просто.

Граф решил всё же хотя бы для пробы попрогрессорствовать и изобрести пулю Минье, и даже не самого Клода Минье, а гораздо более продвинутую и дешёвую пулю Петерса. Бельгиец, наверное, раз эти пули ещё бельгийскими называют. Пулю Минье изготовить в кустарных условия настолько не просто, что лучше и не пытаться. Тут нужно серийное производство и оборудование. Вся проблема именно в том жестяном колпачке, напёрсточке небольшом, который сзади пули в специальную выемку вставляется. Газы пороховые давят на колпачок, он на тонкую свинцовую юбку и раздвигает её, пуская пулю дальше уже по нарезам ствола. Как и из чего простому смертному сделать такой колпачок и сколько будет стоить производство таких пуль на полвека раньше, даже думать не хотелось графу Витгенштейну.

Совсем другое дело – это пуля Петерса. Там за счёт того, что юбку сделали тоньше и происходит расширение свинца пороховыми газами без всяких колпачков хоть стальных, хоть медных, надобность в колпачке отпала. Чуть сложнее в литье, там в центре выемки торчит шпынёк. Нужен ли он вообще ещё вопрос, но в принципе не стоит множить сущности, пусть пока будет.

Пётр Христианович хотел поручить Афанасию с семейством изготовить три новые пулелейки. Вооружать страну штуцерами с пулями Петерса преждевременно. Французы успеют скопировать, и тогда это только ухудшит ситуацию. А вот для пары своих эксов налить немного таких пуль будет делом не лишним. Вдруг с первого выстрела мишень не упадёт на брусчатку у своего дома, окрашивая её в красивые тёмно-красные тона. Нужно будет стрелять ещё раз, а с пулями Петерса это проще, чем молоточком деревянным вгонять круглую пулю.

Кузнец же, когда переедет весной в его Студенцы, кому может рассказать о новой пуле? Артельщикам? Плевать те хотели на барские причуды. Кому ещё, не лишку там французских лазутчиков шляется? Про то, чтобы успеть перед самой войной оснастить хотя бы свой полк новыми пулелейками граф думал всё время. В смысле, сомневался всё время. Читал про Крымскую войну, что будет через пятьдесят лет, и нашёл как-то в интернете кусок из книги Джона Барэма «Путешествие в Крымскую войну».

У нас же во всех учебниках написано, что мы, мол, проиграли эту войну из-за того, что тупое царское правительство не занималось прогрессом и у русских были гладкоствольные ружья, стреляющие в белый свет на сто – сто пятьдесят метров. А у проклятых англичан и французом были штуцера с пулями Минье и они стреляли на шестьсот метров. Так-то Брехт в стрельбу на шестьсот метров без специальной оптики не верил. От слова, как это не избито звучит, «совсем». Возьмите любой огнестрельный дивайс и отойдите от цели на двести метров. Не на шестьсот даже. Так вот, прицелиться без оптики вы не сможете. Мушка равна по размеру фигуре человека стоящего от вас в двух сотнях метров. Стрелять можно только по наитию. Или, как и всегда, залпами. Один из десяти попадёт. Да, прицел с мушкой можно сделать аккуратней. И даже попытаться подзорную трубу присобачить, но, во-первых, сильнейшая отдача крупнокалиберных ружей современных просто выведет из строя прицел оптический, не говоря уже о том, что собьёт все настройки.

Так это ещё не всё, чтобы стрелять пулями Минье, нужно тренироваться стрелять пулями Минье. Именно об этом и было написано в том кусочке книги англичанина, что нашёл Брехт в интернете.

Начинался он с того, что английские войска прибыли на Мальту. И тут на Мальте их догнал корабль, который выслали вслед, чтобы перевооружить англичан винтовками Энфилд Паттерн, использующих пулю Минье. До этого в войска эти винтовке не поступали, и солдат сразу повели на стрельбища, прямо на острове – тренироваться в стрельбе из нового оружия. И… выяснилось, что любящие считать деньги англичане посчитали их и тут. Казначейство решило сэкономить, и выделило на учения всего по четыре пули Минье на ружье. А канавки на пулях, для того, чтобы они легко вставлялись в ствол, изготовитель обработал свиным жиром, но солдатики, распаковав пули на Мальте, обнаружили, что жир на пулях просто высох, в результате скорострельность была ниже всякой критики.

Основная масса полков плюнула на указания Главного штаба и их дурацкие идеи и перелила пули Минье в уже давно знакомые и опробованные круглые пульки, как для гладкоствольных мушкетов.

И опять проблема, опять ведь не слава богу! Поскольку в стволах были нарезы, приходилось использовать такие пули с большим зазором, что снижало и точность и дальность стрельбы, ну либо, если лили по калибру, пули заклинивало в стволе, и было зафиксировано 50 случаев разрыва ствола, к счастью – без жертв. В результате в Лондон полетели мольбы – заменить новые бесполезные ружья на старые добрые Браун Бессы, с которыми таких проблем нет.

Там есть поразительный вывод. С русскими бы справились быстрее, если бы умники в Лондоне в Главном штабе не заставили их стрелять пулями Минье. Как-то в разрез идёт с утверждениями исконно-посконных наших историков.

А вывод прост. Любым оружием нужно уметь пользоваться, его нужно изучить, освоить и выработать тактику и стратегию под новое оружие.

Афанасий долго вертел старые пулелейки в руках, потом не менее долго водил пальцем по чертежам, что ему Пётр Христианович сунул.

– Мудрено. Ваше сиятельство, а вот эти бороздки три обязательно нужны?

– Обязательно.

– Сложно.

– Афанасия, твою налево, ты чего вымораживаешь. Деньги тебе надо или инструмент какой, ты прямо говори. Чего тут пугать меня сложностями. Люди часы делают, а ты про пулелейку какую-то панику развёл.

– Так не делал ни коли. – Афанасий тяжко вздохнул. – Ваше сиятельство, могёт в Москву или в Подольск закажите?

– Нет. Тебя никто не торопит сильно. Неделю даю. Начинай. Нет же других заказов. Сделаешь, премию выдам в три рубля и пару баранов куплю.

Думал, сразу бросится Афанасий плясать от радости и через пять минут пулелейки будут готовы. Нет. Как чесал репу, так и продолжает.

– Ладно, Афанасий, начинай, поехал я домой. Через неделю приеду. Стоять. Если нужно какой специальный инструмент купить, напильник, там, или ещё чего, то сына пришли.

Возвращался домой, продолжая думать о егерях и штуцерах. Всё сложно.

На егерский или стрелковый батальон сейчас положено 26 штуцеров, которыми владели лучшие стрелки, а чаще всего офицеры, а основная ставка делалась на ружейный залповый огонь, а чаще – просто удар в штыки. Более того, имея огромную численно армию, Российская Империя не могла её толком вооружить, и, несмотря на то, что кроме собственного производства приходилось прибегать к зарубежным закупкам, которые, впрочем, положения не спасали. Ещё хуже обстоит дело с обучением войск стрельбе. Все сводится к муштре, показухе, чёткому выполнению ружейных приёмов. За год солдатики по три раза стреляли, если не на войне дело происходило. Да, войны шли практически всегда. Теоретически можно попросить Александра, когда тот придёт к власти, создать из ветеранов собранных со всей многомилионной армии один егерский полк, вооружить собранными с той же многотысячной армии штуцерами и добиться пороха и свинца на настоящую учёбу. Замечательно. Ну и что может сделать один полк, когда в Бородинском сражении, по мнению западных историков, погибло около пятидесяти тысяч русских солдат и офицеров? Двадцать полков.

Ничего одним даже замечательно обученным полком не решить. Ну, правда, если не направить этот полк гулять по коммуникациям противника. Отправить уничтожать фуражиров и мелкие отрядики. И опять это ухудшит положение Наполеона, но не решит исход войны.

Думай голова. Шапку новую куплю. А – треуголку.

.

Глава 15

Событие сорок второе

Если в вашем шкафу нет скелетов, то ваш ли это шкаф? У графа Людвига Адольфа Петера цу Зайн-Витгенштейн-Берлебург-Людвигсбурга скелет оказался. Более того, взял и прикатил в Студенцы. Рожа противная, на Пушкина похож. Бакенбарды на половину лица, усики такие же щегольские, как у самого Берлебург-Людвигсбурга, и даже ментик того же сине-голубого цвета с жёлтой отделкой. Ростом чуть не вышел. Был скелет ростом где-то метр шестьдесят пять. Ещё худой был. Глисты должно быть одолевают. Чесночную диету нужно будет потом ему подсказать. Глист это, который скелет, привёз с собой двух друзей. Но эти были в красных одеждах. Но тоже гусарских? Стоять. Тут тоже чуть кристалликов не хватило. Ментики были не красные, а красно-коричневые с жёлтой отделкой. Ахтырского гусарского полка цвета! Цвет для их ментиков ввёл сам Павел пару лет назад. Витгенштейн был командиром этого полка в прошлом году. Не долго, всего два месяца, и был сразу Павлом возвышен до шефов Мариупольского гусарского полка. Нда, с их сине-голубыми ментиками, шоб они сказились.

Скелет спрыгнул с лошади и, запутываясь в снежной целине сапогами, по полю побежал к Петру Христиановичу. Однополчанин? Блин блинский, ну чего он кристаллики облювал, как жить дальше. Скоро в Петербург вызовут, а он знать никого не знает. Что-то Брехта насторожило в этом беге целенаправленном. Словно Матросов на пулемёт бежал скелет. Пётр Христианович вышел в поле отстрелять ещё один карамультук. Это был монстр просто. Должно быть, это и есть то самое крепостное ружьё. Калибр 8,5 линий или, если Брехту память не изменяет, 21,6 мм. Кстати, Брехт по этим самым линиям себе уже у кузнеца закал линейку железную метровую, где с одной стороны были линии и дюймы всякие, а с другой миллиметры. Заказал, получил и удивился. Если точно известны эти линии в миллиметрах, то какого чёрта все попаданцы в книгах, а, может, и в жизни, мучаются и не сделают себе такую линейку. Хотя. Тоже нюанс есть. У русских своя линия у англичан своя. 1 линия у наших – 1⁄16 ногтя или 1⁄256 пяди равна – 0,7 почти мм. В английской же системе мер 1 линия это просто – 1⁄10 дюйма или 10 точек и равна – 2,54 мм. Сейчас в России перешли полностью на английские системы исчисления. Так что, линия – это 2, 54 мм. На основании этого Брехт линейку и разработал. Ничего сложного. Чего там попаданцы страдают? Может в военных кругах не крутились и не знают что такое трёхлинейка Мосина.

Граф ружьё оценил. Весило килограмм десять и стрелять им, держа в руках, не вариант. Либо нужно на бруствер укладывать, либо с сошек стрелять. Это было с сошками. Ружьё тоже было с мусульманскими узорами и вязью их чего-то написано. Должно быть про Аллаха. Ложа у этого дивайса из орехового дерева изготовленная доходила до половины ствола. Под цевьём несколько впереди замка крепилась толстая рукоятка, за которую стрелок во время прицеливания должен браться левой рукой, плотно упирая в плечо приклад. Причём для уменьшения отдачи на приклад надевается кожаный чехол с войлочной подушкой, который был Демидовым вместе ружьём и передан. Со слов Николая Никитича бил слонобой на пятьсот сажен. Ну, выходит, на километр. Вынес его Пётр Христианович проверить. Про километр. За километр людей уже не видно, прицельно стрелять нельзя. Даже пушку и то уже не видно. Зачем такая дальность. Плотники, по приказы графа, сколотили щит, три на три метра, примерно, и сажей его замазали.

Отнесли Тихон с Прохором его на тысячу шагов. Это с их шагами примерно семьсот пятьдесят метров. Брехт ружжо зарядил, на сошки поставил, а тут эта троица на лихих конях примчалась.

Смотрел Брехт на бегущего к нему мариупольского гусара и прямо чувствовал, что намерения у глиста не добрые. А когда тот не добежав ещё пару метров стал замахиваться, чтобы по роже графской съездить, то вбитые китайский учителем У-шу и Светловым приёмы рукопашного боя сами собой применились. Брехт поймал левой рукой занесённую руку, отступил ещё левее, подставил подножку всё ещё летящему глисту и провернул руку айкидошным приёмом. Голубой гусар упал на снег, и как давай верещать. Мать моя женщина, а кровь откуда. Твою же налево через направо!!! Не рассчитал Пётр Христианович разницы в силе и габаритах. И амплитуда падения серьёзная получилась и вес несоизмерим – Витгенштейн раза в три тяжелее этого глиста и, самое главное, сила у этого графа богатырская. Переломал лучевые кости бедняге и не просто переломал. Перелом открытый, осколки кожу со всяким мясом (хм, мясом у этого скелета) прорвали и наружу вылезли без сомнения. Через ментик, который на глазах из голубого в крассный становился не видно, но чего уж сомневаться. Кровь сама из целого организмуса не хлещет.

Ох, ты, мать его. На него с саблей или шашкой, чёрт их разберёт, бежал один из коричневых. Брехт геройствовать не стал и, взяв слонобой за ствол, шарахнул ахтырца по плечу. Тоже сломал, прямо послышался хруст. Да, что за невезуха. И этот упал на снег верещать. Пётр повернулся к третьему и навёл на него ствол, если с пять метров такую пулю в голову всадить, то головы не будет, разлетится в мелкие умные кусочки. Мозги же там.

– Хлопчик не ворогозь. Может объяснишь, чего вам надо? Не хапай пистоль пристрелю, – гусар по седельной кобуре рукой стал шарить.

– Ваше сиятельство, вы низкий человек, я вызываю вас на дуэль! – Тенорком проблеял парнишка, но руку от пистоля убрал.

– Ты, это поручик, – по горжету определил Пётр Христианович звание, (блин, а вот это знание сохранилось в голове), – спускайся с кобылы, медленно подходи и объясняй, что тут происходит. – У поручика горжет серебряный, цвет обода серебряный, а цвет герба золотой. Подпоручиков в кавалерии не существует. Так что не спутаешь.

Событие сорок третье

Ахтырец неуклюже, глядя на покалеченных товарищей ползающих по снегу и орущих спустился с лошади и стал эдак бочком подходить к графу.

– Я вызываю вас на дуэль! За вами выбор оружия. – А губки трясутся. Сыкотно.

– Оставим пока тебя в покое поручик. Голубчик. Рифма. Стихи не пишешь? Ты мне объясни, что тут творится. А то я зело озадачен. Чего этот болезный ко мне бежал с кулачком сжатым? Рот-фронт кричал?

– Фронт? Рот? Ротмистр Дымчевич Пётр Степанович хотел дать вам пощёчину, чтобы вы вызвали его на дуэль.

– Хрень-то какая!? Мать твою, поручик! Ты перейди с этой французской мовы на человеческий язык и объясни мне, тёмному, что происходит? И короче, а то раненым помощь нужна. Пётр этот Степанович вообще может от потери крови загнуться или от болевого шока.

– Вы обесчестили жену ротмистра Дымчевича, но понимая, что если он вас вызовет на дуэль, то вы выберите саблю и зарубите его, потому он хотел дать вам пощёчину, чтобы вы вызвали его на дуэль, а он бы выбрал пистолеты. Ротмистр отличный стрелок-с, – с запинкой проблеял ахтырец на посконном языке.

– Всё страньше и страньше. Храбрец ваш Пётр Степанович. Убить хотел, а не честь защитить. Ну, поделом, значит, получил. Бог шельму метит. А второй что за чёрт? Он на генерала без объявления войны с сабелькой бежал.

– Вы ноне не генерал и не командир нам, милостивый государь. Вы презренный соблазнитель чужой жены. – И даже подбородочек задрал.

– Ну, чего теперь, от дуэли отказываться не буду. Только раз выбор оружия за мной, то я кортики морские выбираю. Есть у меня пара. Один Пётр Первый лично адмиралу Науму Синявину вручил за храбрость. Вот на них и будем драться. Только не сейчас. Давай-ка мы сначала этих двух инвалидов к знахарке моей доставим. Да потом в Подольск отправим, к лекарю им надо, переломаны руки у обоих. Договорились?

Ахтырец коричневый ликом тоже красен стал, с жизнью, видимо, прощался. Стало быть, граф Витгенштейн был знатным рубакой. Боятся бывшие подчинённые.

– Да, ты не боись, поручик, я тебя не больно убью.

– Я ничего не боюсь, милостивый государь …

– Ты берега-то видь, нужно говорить «Ваше сиятельство». Понял ли? Приём?

– …

– Тугоухость? Может, вдарить тебе по кумполу для прояснения сознания и обретения слуха.

– Понял, Ваше сиятельство.

– Ну, и чудненько. Да, поручик, ещё раз заговоришь на языке врага в этой жизни, а я узнаю, приеду и язык отрежу. Понял ли?

– Да как вы смеете… – головку задрал.

– Понял ли? – Пётр подошёл на шаг. Поручик совсем шибздиком был. От силы метр шестьдесят. Граф навис над ним.

– Если выживу …

– Да, кому ты нужен. Так пальцы отрежу. Половину.

– Понял, Ваше сиятельство.

– Ну, и замечательно. Прохор, Тихон грузите этих двух господ в дормез. Домой поедем, не до стрельбы ноне. Стоять! Бояться! А вы чего черти за меня не заступились. Они втроём тут меня убивать приехали, а вы стоите и смотрите в сторонке. Цирк приехал.

– Так господа, – эдак кровожадно оскалился двойник.

– Ничего, для защиты господина могли бы и встрять, попинали бы вон этих, пока я с поруттттчиком беседы беседовал.

– Так это мы мигом. Зараз спроворим.

– Стоять. Поздно. Но на будущее имейте в виду.

– Так грузить гостей, Ваше сиятельство? – ткнул пальцем в ползающих и ревущих офицеров Тихон.

– А то. И гони к Матрёне. Я не влезу. Мы вон с ахтырцем на кониках. Чуть позднее доберёмся. Ружьё-то заряжено. Обязательно выстрелить нужно.

– Слушаюсь, вашество, – конюхи занялись прекратившими орать и теперь только глухо стонущими дуэлянтами.

Брехт посмотрел строго на ахтырца.

– Извини, поручик, не помню, как звать …

– Так вы и не знаете меня, Ваше сиятельство, я в том году перешёл в полк из егерского финляндского. Поручик Куликовский Иван Семёнович.

– Ну, меня знаешь, как звать. У меня ружьё заряжено и пацан, там, у щита мёрзнет, сейчас стрельну и поедем догонять товарищей твоих.

Брехт проверил порох на полке, ну, при таком использовании карамультука, (дубинном) понятно, порох высыпался, пришлось скусить ещё патрон и подсыпать на полку. Потом граф снова установил ружьё слонобойное на сошки и приметился в центр еле видимого щита. Но в последний момент передумал и взял чуть выше.

Бабах. Ебическая сила. Не зря мешочек на плечо устроил. Руку отсушило напрочь. Синячище будет. Если бы стрелял не Витгенштейн с его ста килограммами, а вот этот поручик Куликовский, то его бы с ног сбило. Из такого оружия только лёжа можно стрелять. Нужно дульный тормоз придумать, как на ПТРС. Разминая плечо, Пётр Христианович стоял и смотрел, как от щита в его сторону, увязая в снегу, движется маленькая фигурка Спирьки. Нет, человека невозможно подстрелить на расстоянии в семьсот метров без оптики. Сказки всё это или случайные попадания. Если только в пушку, а ещё лучше в телегу или фургон с порохом. Вот это будет знатный бабах.

– Вашество … Ух. Три вершка от верха, и пять вершков вправо, – доложил через несколько минут запыхавшийся паренёк.

– Нормально. Садись, воин, вон, на гнедую кобылу. Поедем домой, да, там пистоли не трогай.

– Слушаюсь, вашество.

– Поехали поручик, а то ведьмы мои превратят твоих друзей в гусей, а тебя забудут. Как один с двумя гусаками в полк заявишься?

– Ведьмы? – опять красно-коричневым стал.

– Самые настоящие. Самому жутко на них смотреть.

Событие сорок четвёртое

Скажите, у Вас в роду беременные были?

Дагестанские врачи клянутся мамой Гиппократа.

Дормез стоял возле избушки на курьих ножках. Раненых в нём уже не было. Унесли. Крики доносились из самой избы. Если не знать, что там раненый, то страшновато, изба ведьмы и крики оттуда душераздирающие. Жуткая жуть. Брехт мотнул головой ахтырцу с ужасом на это взирающему и рыскающему глазами в поисках входа в сей вертеп.

– Пошли, вход со стороны леса, всё как в сказке. Чем дальше, тем страшнее. А ты давно каялся, Иван Семёнович? Давно в церкви был?

Теперь коричневый стал белым.

– Если ведьмы сделают что с моими товарищами, то я не знаю …

– Ну, не знаешь, не говори, а то потом жалеть придётся. Стоять. Ты, поручик, знаешь стихотворение, Тютчев написал:

Поэты они такие. Всегда правду говорят. Пошли, а то стонать меньше стали. Это не порядок.

Пётр Христианович обогнул избу, поглаживая через тулуп плечо ушибленное. Болело. Нет, точно дульный тормоз нужен.

На двух лавках лежали раненые офицеры. Молоденького ахтырца перевязывала Василиса Преблудная, а он млел и пытался её здоровой рукой за задние полушария пощупать. Девушка вывёртывалась и шипела не него. Пётр подошёл и легонько так, чтобы зубы выстеклить, леща гусару отвесил. То сразу и прекратил домогательства, без сознания тяжело домогаться.

– Разбинтовывай его, Василиса. У него рука сломана, нужно лубок наложить, а то срастётся не правильно. Разбинтуешь, наложишь две палки с обеих сторон и потом туго бинтом замотаешь. А после приготовь питьё жаропонижающее и снотворное, ну и слабительное, чтобы было одновременно. И слабительного не жалей. Ему полезно. Всё тихо. – В горницу фельдшерско-акушерского пункта бочком-бочком влазил целый пока ахтырец.

Пётр переключил внимание на ротмистра Дымчевича Пётра Степановича. Досталось бедолаге. Матрёна уже успела стянуть с того доломан с ментиком и шёлковую рубаху окровавленную. Ротмистр лежал на лавке и глухо стонал, а ведьма тряпку макала во что-то и смывала кровь с раны. Бело-розовые кости торчали. Бляха, муха. Тут настоящий лекарь нужен и рентгеновский аппарат. Гипс ещё. Полевой хирург бы оттяпал руку по локоть.

– Матрёна, занималась такими ранами?

– Два раза. – Ответила та, не оборачиваясь.

– Давай так, ты его придерживай, и палку ещё сунь в зубы, чтобы язык не откусил, а я попытаюсь руку вытянуть и кости на место вставить. Потом палочками со всех сторон обложим и замотаем, хлебным вином ещё зальём и к доктору в Подольск отправим.

– Правильно, вашество, отвар ещё дать надо от антонова огня.

– Ну, держи. – Пётр Христианович потянул за горячущую кисть рогоносца. Хрумкнуло в руке, ротмистр заорал и отключился. Ну, и хорошо, дёргаться не будет, мешая самозваным Гиппократам.

Брехт ещё чуть потянул, но рука больше не поддавалась.

– Давай Матрёна палочки приложи и бинтуй.

– Вы что доктор, Ваше сиятельство, – засопел за спиной поручик.

– Повоюй с моё. Всё. Матрёна, хватит, до доктора доедет. Давай своё питьё и нужно его в Подольск отправлять, пока светло. – Граф повернулся к ахтырцу. – Сейчас грузитесь в дормез и езжайте в Подольск. Там найдёшь лекаря. Сдашь товарищей. Пусть он уже дальше их лечит. А сам …

Брехт тяжко вздохнул. Вот же граф собака эдакая. Тут жена, понимаешь, рожает, а он за молоденькими жёнами чужими ухлёстывает, да ещё в наглую. Раз всё выяснилось.

– Ты, это поручик, хочешь драться, так приезжай завтра, а нет, так я тебе свои извинения приношу. Не хочется мне тебя убивать. Столько врагов у России, столько смертей и войн впереди. Будь я императором, я бы за дуэли, кто жив остался, кастрировал и в солдаты, чтобы детей дурных от него не народилось. И кастрирование обязательно на центральной площади, чтобы все видели. В назидание другим.

– Я принимаю ваши ииии…извинения, – вылетел за дверь ахтырец, с опаской на синие штаны свои поглядывая.

– Стой. Тут Василиса питьё успокоительное сделала. Тебе не помешает.

– Спасибо, Ваше сиятельство не надо. – И к кобыле своей бросился.

– Зря. Непередаваемые оссусения.

Глава 16

Событие сорок пятое

Римма Хафизова

Глубокая вспашка? Глубокая вспашка … Нужен плуг, а не деревянная соха, а ещё нужен конь, мерин, как у «дартаньяна», интересно зачем (Почему мерин, а ещё каплун у французов? Затейники!), или кобыла. Вол ещё лучшеподойдёт. Интересно тоже, почему там, на Западе, везде на волах пахали больших и сильных, а в центральной России на лошадках маленьких и слабых. Должно быть, написаны умные книги на эту тему, но Брехту они под руку не попались. Ну, с плугами попроще, чем с «дартаньянами». Он точно знает, как это должно выглядеть. Сам в Спасске-Дальнем по советам из Шарашки своей всё это улучшал, колёса приделывал и прочие усовершенствования. Можно съездить в Москву, купить современный плуг и доделать его с помощью Афанасия. Хотя стал Пётр Христианович подсомнёвывать, а того ли персонажа он купил. Не Кулибин ни хрена. Очень средней руки кузнец с минимальным набором инструмента. Инструмент он ему прикупит, а вот голову свою не пересадит. Ладно, плуги нужно считать первоочередной целью. Как только пулелейки Афанасий с сыновьями закончит, так надо ехать в Москву за плугами. Много не купить, у него денег не лишку осталось, а железо страшно дорого. Осталось тысяча рублей серебряных, что Валериан Зубов дал, и перстень золотой с синим камнем, что Николай Зубов ему сунул за пазуху при расставании. Брехт и забыл про него, только когда переодевался в Студенцах уже, он из нижнего белья выпутался и по доскам пола заскакал. Серьёзный перстень. Грамм двадцать золота, даже чуть побольше, и камень эдак карат на восемь – десять. Когда это в виде кабошона, то с ходу и не определишь. Для сапфира светловат. Но великим знатоком Геммологии ни Брехт, ни уж тем более Витгенштейн не были. Есть шпинель, есть топаз, есть циркон, даже, кажется, гранаты синие есть. Бог с ними. Золото к серебру, как считается – пересчитывается в этом времени, тоже не знал Брехт точно. В районе десяти? Выходит, перстень вместе с камнем тянул рублей на пятьсот, не больше. Вот и все капиталы. А выяснилось, что трат впереди уйма. Кроме плугов нужна семенная картошка, а это сейчас не самый дешёвый продукт. Кроме того, если крестьяне переберут зерно и половину отложат для продажи англичанам, то, что сами есть будут и сеять весной, полностью же не заставишь их перейти на картофель. Вроде элементарно. Посадил гектар картофеля, сделал из него крахмал, продал и купил потом на рынке столько пшеницы, сколько можно вырастить на сотне гектаров. Оказалось, что так это не работает. Его артельщики упёрлись, что и овёс нужен – скотину кормить, и рожь, и пшеница, и …

– Ну, можно купить же? – Уже рычал почти граф на председателя артели Осипа.

– А если не уродится у других? – Почти плакал самый понятливый из его крестьян.

Можно надавить. Запретить, запороть. Только всё, что делается из-под палки – делается плохо. Должны сами прочувствовать на своей шкуре. Через два года сами придут к такому выводу. Наверное. Его-то здесь точно не будет. Он на Кавказе воевать будет.

То есть, нужно купить много пшеницы, много ржи, ну, и далее по списку, и перебрать всё это на семена и на еду. Это огромная работа. Очень не быстрая. Хоть нанимай детей у соседей. Только на какие шишы нанимать.

Про картофель, если говорить, так вообще беда. Когда Бауэр младший вернулся с Москвы с десятью килограммами кедрового ореха, то Брехт как бы мимоходом, чтобы бизнес-план по производству крахмала не выдать, поинтересовался у немца, а сколько картофель стоит. Мол, жареный картофель с грибочками солёными – прелесть. Оказалось, что не сильно дороже пшеницы, тридцать – сорок копеек за пуд. Только ведь размеры разные. Чтобы гектары засаживать картошкой, нужны сотни и сотни этих пудов. И эти сотни пудов нужно хранить. Картофель нельзя заморозить. Ладно, в этом году он разорится, и на несколько десятков гектар, объехав всю Московскую губернию, картофель купит, но его же не будет на следующий год, основную массу картофеля переработают на крахмал, но на семена нужно отложить с осени и всю зиму хранить. Нужны огромные подземные сухие хранилища. Блин блинский, столько всего нужно купить. Сколько денег в землю закопать. Не по себе дерево, как и Робинзон Крузо, выбрал.

Решил начать Пётр Христианович всё же с плугов. Это надо ехать в Москву, в Подольске, который от деревни только тремя церквями отличается купить несколько железных плугов невозможно. А в Москву ему ездить император Павел Петрович запретил. Присматривать за ним, как следовало из указа Павла, должен Граф Иван Петрович Салтыков – московский военный губернатор. Ну, этот товарищ в деревеньку к Витгенштейну точно не поедет. Граф Иван Петрович оставил за собой лишь командование военными парадами и блеск представительства. Москвичи долго потом будут вспоминать его пышный и расточительный образ жизни. Балы. Театры. Но есть в Москве и человек, который, получив указ императора, клювом щёлкать не станет, и точно уже организовал негласный надзор за опальным генералом. Человека зовут – Фёдор Фёдорович Эртель. Пруссак, который для Павла создавал в Гатчине его любимую игрушку – гренадёрский батальон. Сейчас этот товарищ получил чин генерал-майора и должность обер-полицмейстера Москвы. А со слов Зубова и по воспоминаниям доставшимся Брехту от графа Витгенштейна в Москве уже успел заслужить себе на этом посту недобрую славу по причине исключительной суровости и строгости.

Увидит, кто из знакомых, Петра Христиановича в Первопрестольной и доложит пруссаку. И можно, чего доброго, и имения лишиться, и в Сибирь загреметь. Потом вернут, но двое совсем маленьких сыновей на шее. Не хотелось зимой с ними в Сибирь тащиться. Заболеют по дороге. Но и доверить покупку плугов немцам или кому из крестьян не мог. Денег не много, и если купят не то, что надо, уже назад не переиграть.

Пришлось заняться театральной постановкой. Конюх, подаренный Зубовым, был пострижен и Пётр Христианович ему велел усики отрастить. Потом великан был переодет в барские одежды. Чуть маловаты оказались, но под тулупом не сильно и заметно. Обязанность у Прохора была одна. Шляться по имению и пару раз выстрелить в день из винтовальной пищали. А ещё на фризках кататься.

Если кого и приставил Эртель за Витгенштейном следить, то не из его же деревни. А сторонний наблюдатель увидит, что граф, чем занимался, тем и занимается. Палит из штуцеров да на коняках разъезжает.

Себя тоже Пётр Христианович попытался переделать, в конюха нельзя. Придёт он к купцу под видом конюха и будет за десятки и сотни монет серебром плуги покупать. Удивительное для 1801 года событие. Потому, нужно в мещанина превратиться. Для начала Брехт сбрил бакенбарды и усы. Глянул в зеркало. Ну, так себе маскировка. Был графом Витгенштейном им и остался, только без усов. Тогда стал щетину отращивать. С одеждой вообще плохо. Один единственный сюртук не военный оказался у Петра Христиановича. В нём сейчас и ходил. Армяк какой надо. Где же на такую орясину взять?

Событие сорок шестое

Дикие леса Канады полны лютоволков! Ты знаешь о лютоволках, не так ли? Они как волки, только лютые!

Цитата из игры «Южный Парк: Палка Истины»

Брехт, напевая песенку Чижа в «щётку» пока, погляделся в тусклое зеркало у жены в спальной комнатке. Там проснулся. Как-то уж так получилось, пошёл вечером на двор, кое-какие внутриутробные дела обделать, ну не привык к горшкам, и столкнулся в комнате с моющей голову женой, стоящей в интересной позе. Что-то в мозгу щёлкнуло, генерал-лейтенант Брехт отключился и включился генерал-майор бывший – Витгенштейн. Брехт от криков, точнее стонов, что издавала Антуанетта вернулся, но ситуация была безвыходная. В смысле сразу выйти не получалось. Пришлось порадеть за честь … И ещё раз потом. И потом ещё пару раз. И вот утром снова.

Борода росла медленно. Но дворянский вид уже почти замаскировала. На купца старообрядца с метлой или лопатой мало ещё походил, скорее на сбежавшего с каторги заключённого по лесам домой пробирающегося. Партизан – партизаном.

Всю эту неделю не сидел без дела. Хлеб, в смысле рожь и пшаничку закупали. Брехт первый попавшийся мешок высыпал на стол в школе и детишек собрал вокруг. А чего? Это писать тонким пёрышком в тетрадь нельзя, перебирая при этом пашаничку, а слушать слово божие или сказки Шахерезады вполне себе можно. Сидит Маня и перебирает, рога диавола и овсюг в сторону отгребая по зёрнушку, а мозг впитывает рассказ, как Каин Авеля убил за понюшку табака. Подарок, ишь, не той системы. А ведь Каин это первый сын Адама, батянька его по своему образу и подобию воспитывал. Дети ведь копируют поведение своих родителей.

Ладно, бог с ним с Авелем. Зерно закуплено и перебирается. Должно хватить и дожить до следующего урожая, и для посадки. Купил граф на сто рублей зерна. Это если на килограммы переводить, то десять тонн зерна. Это если на пуды переводить, то шестьсот двадцать пять пудов, а если на мешки по сорок кило, то двести пятьдесят мешков, вроде и не много. А вот если на подводы, что потянулись в Студенцы из Подольска, то это ужас просто. Крестьянские мелкие заморённые лошадки берут максимум полтонны веса. И то обделываются по дороге. Но это же так не работает. Раз уж надо ехать в Подольск, за зерном, то все и поехали. Все тридцать восемь артельщиков. И Брехт на дормезе впереди. Эдакий санно-гусеничный поезд, растянувшийся на два километра, получился. С собой христиане кто сальце на продажу вёз, кто яички. Брехт тут недодумал, он чётко запретил торговать крестьянам зерном, а про яйца ничего не сказал. Количество едоков в семьях серьёзно уменьшилась, сейчас два раза в день детей кормят у полевой кухни. Вот у товарищей колхозников и появился излишек. Вообще Брехт хотел наорать и заставить сгрузить продукты, какого чёрта, мол, сами не доедают и повезли продукты продавать, но тут Осип – председатель артели «Свободный труд» ему эдак виновато шепнул, что обносились христиане, нужно одёжку шить.

Нда. Чего уж. На покупку одежды для пары сотен человек у него точно денег не хватит. Да и иждивенцев растить не выход. Сядут на шею. Вот, как с детским питанием.

Съездили, закупились. Вернулись аж по темноте уже. То один артельщик застрял у прилавка с сукном, то другой с валенками. И не бросишь. Волков по лесам расплодилось тьма, на поезд целый, даже стая не нападёт, а вот на одинокого путника в сумерках могут отважиться. Путник-то ладно, да и мешки с зерном не цель, а сколько всего вкусного в самой коняге для серых разбойников. К Витгенштейну в Студенцы не суются. Там Абрек, как залает на весь лес, опасаются серые рыжего. Да и семейство Курдюмовых свои охотничью угодья от всего живого вычистило. И еды нет, и стреляют, и собак полно, так что волки стараются сторонкой эти места оббегать. А в Подольске на базаре только об этом и разговоров. Один торговец пару щенков продавал и всё нахваливал, что когда вырастут, то справятся один на один с самым здоровущим волком – вожаком стаи. Щенки были и, правда, с мощными лапами, видно было, что вырастут в приличных зверюг.

– Как называется эта псина? – поинтересовался у хозяина Брехт. Ничего память реципиента на этот раз не подсказала.

– Серый, – взлохматил щенка хозяин.

– Порода такая? – Усомнился граф.

– Не, щеня так кличут, а порода – неделян. – Щенок и на самом деле был серый. Явно волки поучаствовали в создании породы. И глаза волчьи.

– Странное название?

– Так это исстари ведётся. Травли по неделям устраивали с ними на медведей, вот неделянами и стали кликать.

– По неделям?

– Воскресенье по нонешнему.

В общем, купил Брехт собачек, если он своих борзых, даже самую дешёвую суку, продал за сто рублей, то тут двух щенков отдавали за двадцать рублей, хозяин сказал, что в холке собака вырастет в два локтя без пяди. Пётр Христианович завис. Локоть это пятьдесят четыре сантиметра, это он уже выяснил. А пядь? Не показывать же бородачу, что не понимает в посконных мерах длины. Как в Москве потом себя вести? Нужно перед поездкой пораспрашивать местных, составить таблицу и выучить. Ну, пядь, это когда растопыренными пальцами меряешь. Около двадцати сантиметров выходит. То есть, собака в холке вырастит … мать её, девяносто сантиметров!!! Монстр просто! С таким и, правда, на медведя можно идти. Второй щень бы сукой. Будет сукой. Даже сейчас видно, что помельче вырастит. Но девяносто сантиметров. Он кавказца Абрека огромным считал, а там всего восемьдесят сантиметров в холке. Монстр вырастит. Перекрестить их надо. А, Семён Семёныч! Скрестить с кавказцами.

Событие сорок седьмое

Стрельба – это глупое расточительство. Я подсчитал, одна пуля стоит столько же, сколько четыре оладушка.

Афанасий с сыновьями, в сумме – не Кулибин и даже не брат Черепанов. Однако … Сделал же. Три пулелейки представил Петру Христиановичу и образчики отлитых пуль. Не произведения искусства, не блестят, как задницы коней у Пётра Карловича Клодта фон Юргенсбурга. Тьфу – крупы. Но вот лежат и входят в стволы карамультоков именно так, как и положено, не проваливаются, но и не нужно молотком забивать. Шомпола хватает. Осталось только испытать и выдать премию. При этом на следующий день Пётр Христианович заказ углубил и расширил, кроме двух мелкокалиберных азиатский карамультуков и тульского непонятного тоже малокалиберного штуцера с удлинённым стволом привёз кузнецу и пулелейку от слонобоя. Четыре пулелейки изготовили. Молодцы.

Афанасий с отпрысками тоже напросился на испытания. Дормез пустой, почему не взять. Привезли их с графом на полигон другие кони. Брехт дал команду фризов и Битюга запрячь в повозку. Разница очевидна. Это монстры просто. Как паровоз несутся. Как там, в сказках, сказывается? Из ушей пар валит? Не, не. Нужно вспомнить. Классно же было. «Конь бежит – земля дрожит, из ушей дым столбом валит, из ноздрей пламя пышет». Так и было. Земля дрожит, а когда остановились на стрельбище и Пётр вышел из дормеза, то солнце зимнее красноватое оказалось за головами коренного «першерона» и одной из фризок и окрасило вырывающийся из ноздрей пар в красноватый цвет. Эх, нету телефона под рукой, сфотографировать. И Верещагин, наверное, не родился ещё.

За неделю по команде графа стрельбище усовершенствовали. Не дело туда-сюда ходить. Поставили три мишени ростовые на двух сотнях шагов, три на трёх и так далее до семи сотен шагов, а на семи и восьми ещё и деревянные большие щиты поставили для слонобоя. Кроме того огромный щит шесть на шесть метров поставили на вообще удалённом удаление – за тысячу шагов отнесли. Это получилось семьсот метров. Щит с этого расстояния смотрелся малюсеньким, но, покрашенный сажей, отчётливо был виден на фоне белого снега.

Первой полетела пуля Петерса … Да, вот, фигушки – пуля Витгенштейна… Не звучит. Русская пуля? Немец же. Суворовская пуля! Первой полетела Суворовская пуля из самого мелкокалиберного карамультука. Сначала по трём первым щитам, каждый раз граф чуть поднимал прицел. Потом так же по следующему ряду отстрелял и всё дальше и дальше. Даже в далёкий большой щит целясь значительно выше пулю послал. Сел на Араба после этого Пётр Христианович и по протоптанной уже тропинке объехал все мишени. Рядом трусил на вороном, подаренным Зубовым, Афанасий.

Пётр записал результаты на бумажку и дал команду Спирьке места попаданий сажей затереть.

После так же отстрелял ту винтовку арабскую, где калибр миллиметров десять. Заряжал каждый раз ружьё сам. И с каждым разом получалось все быстрее. Если такую тренировку проводить регулярно, то до трёх выстрелов в минуту можно дойти. Уже не скорость заряжание была определяющей, а скорость прицеливания. Это сейчас пуляют в том направлении, а с пулями суворовскими нужно тщательно прицелиться. Иначе, зачем весь сыр-бор.

И снова съездил, все данные переписал на листок серо-жёлтой бумаги. Третьим исследуемым экспонатом стал тульский штуцер удлинённый. И опять поездка к щитам. Не так и долго. Конь по протоптанной тропке семь сотен метров в один миг проделывает.

Последним бабахал Пётр из слонобоя или крепостного ружья. Два раза бабахнул, при этом предвидя, чем закончится, стрелял по дальним щитам. Руку после второго выстрела отсушило так, что зарядил третий раз ружьё с трудом.

– Афанасий, хочешь стрельнуть. Только смотри отдача серьёзная. Вот в ближнего деревянного солдата пальни.

Кузнец снисходительно улыбнулся, мол, что эти барские забавы, мы могутные, помаши целый день молотом. Брехт показал ему, как целиться и Спирьке махнул, чтобы подальше отошёл, кто их этих гномов знает, что у них на уме.

Ну, Афанасий не чистокровный гном. Так чуть крови горного народа досталось. Ростом метр семьдесят, наверное, уже высоковат для гнома, но вот борода рыжая и в колечки закручена, и в плечах метра полтора. Квадратик такой. И старший сын фигурой в папашу, но этот ростом пониже и больше на гнома похож.

Старший гном – Огненный Горн расшиперился, ноги поширше расставил, прицелился и нажал (потянул на себя) спусковой крючок.

Бабах. И Огненный Горн валяется на земле скулит и плечо лапает своими заскорузлыми.

– Ну, что, сынку, помогли тебе твои подгорные боги?

– Вашество, руку мне эта тварь сломала.

– А я говориллл! – усмехнулся Пётр Христианович, поднимая кузнеца.

Старший сын решил адскую машинку всё же тоже испытать. Не отстать от батяньки.

– Ты, кадет, плотнее приклад к плечу прижимай, и не бросай его. Удержи в руках. Руки это амортизатор. Ну, помогут снизить отдачу.

Бабах. Этот на ногах устоял и даже слонобой не уронил. Но тоже стонать начал. Интересно, а на каких богатуров эта ручная гаубица рассчитана, если даже графу Витгенштейну, с его сотней кило и умением стрелять из ПТРС, тяжко.

По последнему ряду мишеней, вернее по одной из них. Пётр сам выстрелил. Да нужно обязательно изобретать дульный тормоз. Иначе стрелков не напасёшься.

На Араба ему младший из братьев помогал взгромоздиться, у самого рука не слушалась.

Глава 17

Событие сорок восьмое

Я рекомендую Вам заботиться о минутах: часы сами позаботятся о себе.

Филип Стэнхоуп

По результатам стрельб Пётр Христианович составил таблицу и чуть исправил приспособление, что является сейчас целиком. Очень сложная система и прямо руки чесались у Брехта переделать на такую, как на автомате Калашникова. Только проклятые англичане с французами увидят и скопируют. Низя. Сейчас в качестве прицельного приспособления штуцер на верхней грани ствола снабжён латунной мушкой и целиком, образованным тремя латунными личинками в виде полумесяца разной высоты. Поднимаешь их по очереди при удалении цели. Снял сам аккуратно полумесяцы и подточил. Пуля ложились чуть выше того места куда он метился из двух карамультуков. На тульском штуцере проблема была сложней, все пули легли правее. Здесь переделка прицельного приспособления потребовала участия кузнеца. И мушку перепаяли и сам прицел. Самым сложным оказался в исправлении Слонобой. Точнее, не сложным, а непонятно, что это вообще значило. Никакой закономерности Брехт в отклонениях не заметил. Пока себя по лбу не стукнул железной линейкой. Твою же дивизию, это просто кузнецы не правильно целились. Стрелять не умеют гномы рыжебородые, а он полчаса сидит голову ломает, как такой разброс исправить.

Пришлось шить подушечку побольше, и снова, уже без кузнецов, выдвигаться на стрельбище. А ещё взял Пётр Христианович с собой чурбачок с выемкой посредине и одеяло толстое. Попробовал и с сошек стрелять и лёжа. А чтобы из-за одного ружья не ездить, взял стандартный тульский штуцер 1798 года выпуска. Ну, это он по размерам стандартный, а так все латунные детали заменены на золотые и приклад с цевьём изготовлен из красного дерева. Дорогущая штука, как бы, не самая дорогая в коллекции. Вообще, если кто-то представляет себе при слове «штуцер» снайперскую винтовку, ну, как же егеря наши и английские бекасники были вооружены, снайпера же, то этот человек заблуждается. Штуцер – это игрушка. Общая длина винтовальной этой пищали всего 101 см, а дина ствола – 65,8 см. Ну, разве калибр стандартный – 18,2 мм. Насчёт стандартного Брехт бы поспорил. Какой уж получится. А так для каждого штуцера своя пулелейка.

Игрушечка. Ствол у него стальной, восьмигранный, нарезной, с 8-ю нарезами. С правой стороны у дульного среза стальной же прилив для крепления штыка. Со штыком совсем смешной вид получается, на детскую такую игрушку похоже. Как егеря должны с этим недомерком противостоять в штыковом бою противнику с ружьями стандартной длины было не сильно понятно.

Для штуцера ещё пулелейки под пулю Суворова кузнецы не сделали. Стрелял Пётр Христианович из него обычными круглыми пулями, которые, понятно, молотком нужно в ствол заколачивать и в кожанку обёртывать. И почувствовал разницу в скорости зарядки. Да, если полк, скажем, оснастить весь поголовно штуцерами, да ещё чуть удлинив ствол, и стрелять пулями Петерса, то бишь – Суворова, да ещё все солдаты и офицеры будут обучены из этого стрелять, то серьёзная сила получится. Устроить эдакий караколь и неприятельский полк, идущий в атаку, тупо не дойдёт, поляжет весь по дороге.

Штуцер бил очень точно, и ничего под круглую пулю переделывать не надо было. Единственный его недостаток – это золото. Как-то давно тот самый – первый Брехт купил себе золотые часы с золотым же браслетом. Поносил около года и браслет, крепление звеньев в нём, перетёрлось, сходил к ювелиру, тот запаял это звено, через неделю перетёрлось следующее, потерял при этом часы, хорошо, что шёл по заводоуправлению с мраморным полом и звук падения услышал, поднял, а на улице бы с концами ушли. Плюнул на глупые понты тогда и обменял золотой браслет на деревянные рубли, даже и не вспомнить уже куда потратил. А ремешок заменил на стальной с позолотой.

Вот и здесь, все антабки, шурупы, две шомпольные втулки, которые должны быть латунными, в нижней части цевья, спусковая личинка, некоторые части ударного замка сделаны из золота. Да те же антабки сразу перетрутся при частом использовании этого штуцера по назначению. Ему место только на стене в кабинете какого-нибудь богатого коллекционера. И, наверное, можно обменять эту золотую игрушку на два десятка настоящих рабочих штуцеров. Ну, или проще продать и купить австрийский или даже золингеновский. Так что, по окончании этих стрельб, Пётр Христианович решил взять эту штуку с собой в Москву. Зайдёт в оружейный магазин переговорит с хозяином, попробует этот бартер провернуть.

Слонобой же разочаровал. Зря на гномов кузнечных напраслину возводил. Рассеивание было большим. Ни о какой кучности и речи не шло. Что-то видимо не так с прямизной ствола или качеством выполнения нарезов. Но в целом с трёхсот или четырёхсот метров попасть в человека можно. И человеку мало не покажется. Если в руку попадёт, то оторвёт её, в ногу – оторвёт ногу, ну и далее по списку. Любое попадание в человека, разве кроме кончика пальца будет в современных условиях смертельным. Нужно брать девайс собой в Петербург – пять сотен метров, это отличная фора, чтобы потом спокойно успеть уйти с места выстрела, прежде чем туда полиция доберётся, если она вообще будет добираться. Нужно же этому полицейскому ещё определить – откуда стреляли. Не простая задача, при таком сильном ударе пули. Тело отбросит.

https://www.youtube.com/watch?v=Wy2Dh9dMQNg&list=RDCMUCefQw7bLRPKSG-qx9dJroew&index=14

Событие сорок девятое

Минздрав предупреждает, при возникновении вопроса «Слышь, закурить есть?» курение и некурение одинаково опасны для вашего здоровья.

Цитата из телешоу «КВН»

Чакчиры надеть в столицу можно, по цвету их сейчас сложно определить, кто ты нахрен есть такой. Этот как джинсы в будущем. Может и бомж найти их на помойке и надеть, и успешный предприниматель на природу выбраться. А сейчас может унтерофицер щеголять из крестьян рекрутированный и граф, а то и князь, быть в таких штанах. Вон сам фельдмаршал Кутузов в белых чакчирах на совете в Филях нарисован. У графа Витгенштейна, как шефа бывшего Мариупольского полка белые чакчиры имелись. Белыми их условно назвать можно, так-то особо белоснежными и не были некогда, скорее серыми, а теперь после полугода носки и вообще серо-желтоватыми стали. Отличные штаны для маскировки.

Борода у графа Витгенштейна почти отросла. Месяц растил, не купеческая, но борода. Можно в путешествие в Первопрестольную собираться. Тем более что и время начинало поджимать. Был уже самый конец февраля и со дня на день должны Павла Первого Петровича табакеркой золотой приголубить. Ещё один аргумент в борьбе с курением. Не было бы у Павла золотой табакерки, так и не вдарили бы ею по роже. Просто шарфом задушили. Согласитесь, гораздо легче помирать, когда голова от удара табакеркой не болит. Кстати, слышал где-то Брехт, что один из заговорщиков табакерку прихватил. А чё – трофейное оружие. Бросайте курить. Или он нюхал? Бросайте нюхать.

Павла вскоре апоплексический удар хватит, а графа Витгенштейна вызовут в Петербург и вернут генеральство и шефство над Мариупольским полком, а потом и отправят на Кавказ воевать, так что нужно, какие возможно, дела здесь заканчивать, с Кавказа имением не поуправляешь, другие будут заботы. Ну, и кроме того пахота всё ближе, а купленные плуги ещё и переделывать нужно. Кроме того нужно продать штуцер демидовский и перстень Зубовский, нужно же оставить Осипу денег на покупку семенной картошки.

Ехать в Москву Пётр Христианович решил не на дормезе, а на двухместных открытых санях. Не шифровался, боясь дормез приметный засветить. В другом дело. У лошадей началась течка, и нужно было заняться продолжением выведения породы. На этот раз пары составили таким образом. Трёх фризок отдали на поругание битюгу по кличке Битюг. Переименовали. А трёх гнедых лошадок Фредериксборгской (датской) породы, что подарил Платон Зубов, разделили между Арабом и коренником этого экипажа вороным жеребцом по кличке Чёрт. Чёрт был помесью, скорее всего, орловского рысака с Фризом. Цвет и мощь взял от фризской породы, а неутомимость и скорость от Орловских рысаков. От фризов всё же серьёзно отличался – грива и хвост были рыжими. Ну и когда рядом стоял теперь с фризами, то видно, что и не совсем вороной. Кажется, эта масть тёмно-игреневой называется.

Что окончательно хочет получить Пётр Христианович в результате скрещиваний ещё и сам не понял. Нужно для начала иметь побольше исходных вариантов. Не быстрый процесс выведение новой породы лошадей. Лошадь вынашивает жеребёнка целый год. Потом кормит, в результате рожает одного жеребёнка в два года. Уже война на Кавказе закончится, когда он в следующий раз пары сможет составить. Хотелось бы вывести породу лошадей размером с битюга, а то и чуть побольше и с цветом фризов. А ещё видел Брехт в будущем фотографии тёмно-игреневых, почти чёрных, лошадей с белыми гривами и хвостами. Как-то же вывели такую расцветку. Красота. Хотелось иметь таких. Ну, какие его годы ещё полвека впереди.

Поехал в Москву на санях с Тихоном на облучке и старшим сыном кузнеца Афанасия Фролом под боком. В сани запрягли ту лошадь, что Курдюмов Матрёне подарил, а в пристяжные у самого Афанасия взяли лошадку. Это не четвёрка датских красавцев цугом. Так им выделяться и не стоит.

Москва не близко. Не за тридевять земель. За тридесять. В смысле три десятка вёрст. Выехали утречком по холодку ещё. Вообще, погода баловала, весь январь особых морозов не было, да и в феврале от силы декада простояла и вот снова отпустило. Уже на весну природа настроилась. Ветер, правда, противный – сильный и встречный, какой-то северо-восточный. Точно снег надует. Солнце не показывалось весь день. Остановились пообедать уже на въезде в столицу, Тихон вёз какими-то перелесками и переулками, чтобы миновать рогатки. Миновали, бог миловал. Ни разу никто не остановил, ну, а теперь уже в Москве, тут затеряться плёвое дело.

Было целых две плохих новости. Первая так совсем из разряда «на тебе под дых». Та часть памяти реципиента, где он нёс службу в Москве, отсутствовала начисто. Теперь граф Пётр Христианович Витгенштейн не знал Москвы. Вообще. Не считать же знанием пребывание в ней через двести лет. Всё настолько изменится, что те знания можно и не считать. Ну, разве Кремль на месте. Но и его столько раз за двести лет перестраивали и реставрировали, что не ходи к семи гадалкам можно и Кремль не узнать.

Москва была деревянная. По крайне мере вот они уже полчаса по ней едут, и ещё ни одного каменного здания не увидел Брехт, не считая церквей и соборов всяких. Можно сделать скидку, на то, что Тихон, прилично знавший столицу, будущую и прошлую, вёз его специально окольными путями.

В придорожном трактире, возле которого остановились перекусить и узнать явки и пароли, воняло кислой капустой и подгоревшим мясом. Даже есть расхотелось. Тем более что, боясь травануться, Пётр Христианович дал команду женщинам своим изготовить пару пирогов да кулебяк. Они остыли, конечно, но лучше есть свою холодную кулебяку, чем потом с холерой, дизентерией или каким сальмонеллёзом в больничке чалиться. А то и на погосте.

Но Тихон сказал, что заехать в этот трактир надо. Хозяин, мол, Илья Лександрыч в Москве всех знает и скажет, у кого можно купить плуг за нормальные деньги. Зашли, подошли к одному из столов, и присели на лавку. Фрол плечи могутные расправил и сразу рядом с ними пространство свободное организовалось. А вот граф, который на голову был выше всех присутствующих и на две головы опасней, почувствовал себя неуютно. Прямо ощущалась неправильность. Взгляд ещё чей-то недобрый в затылок упёрся. Так и хотелось обернуться и спросить: «Чё надо»?

Событие пятидесятое

Лидия Романова-Жуковец

Тихон ушёл в неприметную дверь за печью. Настоящая такая русская печь огромная, которая четверть зала занимала. Брехт взгляд сверлящий ему затылок чувствовать не перестал. Он поймал полового, наверное, и, кивнув головой на стол, пробурчал:

– Любезный, квашеной капусты и вина хлебного получше, ну, и хлебушка чёрного. – Нельзя так вызывающе сидеть за пустым столом.

Парень лет восемнадцати, должно быть, усики только с бородкой начали пробиваться, кивнул и убежал. Брехт встал, якобы, поправить полы тулупа и, скосив глаза, увидел, наконец, кто в нём дыру злыми глазёнками пытается прожечь. За столом почти в самом углу залы сидело трое, двое пили горькую, коричневая кружка у этого глазастого тоже была, но он её в руке, как собутыльники, не держал и трезвым и недобрым взглядом смотрел на графа.

Чёрт. Где граф Витгенштейн – целый генерал-майор в прошлом, и где этот купчина или кто он? Как они могли пересечься и где?! В разных мирах живут. И память, как назло, ничего по поводу этого персонажа не говорила.

Пришёл через пару минут парнишка с заказом. В кувшине пахло противно самогоном, капуста была в большой глиняной миске и на доске была половина каравая чёрного порезанного на скибки.

Пётр Христианович плеснул в появившиеся ещё через полминуты глиняные кружки без ручек себе и Фролу на донышко самогонки и принюхался к капусте, ну, вроде капустой ещё не травились.

– Ты Фрол выпей, если не умрёшь, то и я попробую. – Подвинул Брехт кружку к кузнецу.

Тот до этого почти с вожделением смотревший на кувшин, как-то отпрянул и с опаской посмотрел на Петра Христиановича.

– А чё?

– А не чё! Пей!

– Не буду я – пост.

– Ну и хорошо. И я не буду тогда, хоть и латинянин проклятый. На капустку нажимай. Хлеб аккуратно ешь, он с рогами диавола.

– Вон чё! – парень совсем потерялся.

– Верное замечание. Куда Тихон-то пропал? – Брехт выловил из чашки жменю квашеной капусты и отправил в рот. Ну, как игрушку у ребёнка украли. Он-то в Студенцах привык к вкуснейшей хрустящей квашеной капусте с брусничкой посолёной, а тут кислятина переквашенная и чуть говницом каким попахивает. Мочились видимо в неё, вместо того чтобы солить. Ну, знамо, соль сейчас дорога, а моча бесплатная. Выплюнул «лакомство» граф и отодвинул чашку к Фролу.

Могутный кузнец совсем-совсем растерялся, перекрестился и залез огромной в мозолях вечных ручищей в маленькую для него чашку и сунул жменю капусты в рот. Жевнул раз. Жевнул второй и выплюнул тоже всё «лакомство» в чашку назад.

– СССволочи. Я ему …

– Тихо. Вон Тихон.

К ним бочком пробирался конюх, лавируя между столов. В заведении было не сильно и шумно, люди переговаривались в полголоса и ожесточённо поедали предложенную отраву.

– Тихон! – тот самый мужик с чёрной бородой за столиком в углу стал подниматься.

– Вашество, беда! – разворачиваясь к знакомцу передом, а к Брехту задом быстро проговорил конюх и стал шарить рукой по столу в поисках чего тяжёлого или колюще – режущего.

– Тихон! – на это раз ласково так, как выловленной из пруда рыбке проговорил бородач и встал.

– Ну, и чё? – дёрнул за рукав Петра Христиановича гномский кузнец.

– Не встревай пока.

Брехт даже зажмурился, пытаясь вспомнить, чего они с этим узнавальщиком не поделили. Нет. Ничего даже не ворохнулось. И почему «беда», Брехт особо не понимал. Их трое и все здоровущие дядьки. Да они вдвоём с Фролом десяток таких бородачей по стенке размажут. А один он точно с этой троицей справится, тем более что двое уже минимум по триста грамм в себя хрени этой влили. Почему «беда»? Что это – мастер кунг-фу из соседнего монастыря и у него в арсенале стиль «пьяной обезьяны», а рядом два его лучших ученика?

– Тихон! – в третий раз обрадовался бородач, и сделал пару шагов, огибая стол.

– Да, Тихон, это кто? – решил пока не поздно получить информацию Пётр Христианович.

– Так это же Семён Тугоухий, вашество, – просипел чуть подавшийся назад конюх, Брехта обтекая.

– Тугоухий, говоришь! – Пётр Христианович стал подниматься во весь свой почти двухметровый рост.

Глава 18

Событие пятьдесят первое

Он просто привык давать сдачи. Конечно, по своей подозрительности – заранее.

Юрий Никитин, из книги «Трое и боги»

Вечер и не был томным. Да, и не вечер. Обед ещё. Полдень. Не звучит же: «Полдень перестал был томным»? Хрень.

Пётр Христианович, пока вставал могутно из-за покарябанного во многих местах ножом стола, залу оглядел новым взглядом, как место для драки. Это бой на ограниченном пространстве получается. Столы плотно стоят, люди ни в чем, наверное, кроме желания отравиться, неповинные сидят. Так они ещё и вмешаться могут. Кто же это такой Семён Тугоухий? Может, он тут душа компании, и при попытке начистить ему лицо бородатое, все гуртом поднимутся на обидчика. В свалке легко ножом под рёбра получить. Нет, на улицу выбираться надо. Только полиции при его теперешнем положении и не хватает. Ну, может, и не отправят сразу в Сибирь, а пока письмо до Павла дойдёт, он уже задушен будет, но проверять свою теорию графу не хотелось. Нужно пробиваться на улицу и там этот конфликт без смертоубийства решить.

– Тихон, твою налево, брось рака изображать, двигай к двери, – Брехт лёгкий подзатыльник конюху отвесил. Тот, как кролик на удава, глядел на бородача и продолжал пятиться даже уперевшись в Петра Христиановича.

Подействовало. Конюх цыганистый включил с нейтралки сразу третью и полетел к двери. Там по дороге мужичок в богатом белом тулупе попался, а не попадайся. Пётр Христианович совсем было двинулся следом, но потом затормозил, хотелось посмотреть на реакции Тугоухого.

Парень или мужик молодой осклабился в чёрную бороду, показав нехватку пары передних зубов и тормошнул обеими двумя руками собутыльников. Наклонился потом к ним и чего-то шепнул. Понятно чего. Те совсем пьяными не были и стали пробираться, утирая рты по пути рукавами, к выходу вслед за Тихоном. По сим действиям можно было догадаться, что краями не разойтись. Стукнутся. Тем более нужно, значит, выходить на улицу. Пётр Христианович залез в карман специально по его указанию пришитый к чакчирам бело-серо-жёлтым и, выудив из кармана пригоршню медных монеток, бросил пару пяточков на стол. Только скандала с администрацией заведения не хватало. Должно хватить за эту отраву и палёный самогон. Сам, всё это время, за испугавшим Тихона Семёном, поглядывая искоса. Тот поступил аналогично, только целый рупь серебряный бросил на стол. Не. Не. Меряться в щедрости и другими пиписьками с Тугоухим граф не собирался, у него колхоз за плечами, жена Антуанетта с двумя крохотулями. Всех кормить надо. За отраву эту и десяти копеек много.

Брехт приподнял недоумевающего Фрола за воротник его салопа и двинулся медленно к выходу. Получалось, на пару шагов отставал от подельников Тугоухого и на столько же впереди самого бородача. В коробочке. Да, ладно, он здоровее любого из них по одному и всей тройки сразу. Даже выглядевший довольно высоким и ладным Семён был килограмм на тридцать легче и сантиметров на десять ниже графа. Стали ни в виде ножей, ни в виде вилок, в руках у компании не было, чего мохать-то. Так, себя успокаивая, Брехт и дошёл до тамбура кафешки. Ничего не произошло. Подельники бородатого Семёна вышли в первую дверь и открыли вторую, впуская в зал клубы пара и морозный воздух.

Вышли все вшестером на воздух. Тихон стоял возле их санок и придерживал руками перебирающую ногами застоявшуюся лошадёнку Афанасия. Брехт подошёл и рядом встал, Фрол переминаясь с ноги на ногу, как и их лошадка, пристроился с другой стороны. А напротив свиньёй выстроились … Как бы их назвать одним словом? Нападатели.

Ну, на что надеялись? Брехт сто процентов даже в своём теле со всеми тремя разобрался бы. Обучен и китайцем и Светловым и сам самбо в будущем занимался. А теперь ещё и богатырская сила Витгенштейна.

Первый бросился вперёд не на графа, а на стоящего слева Тихона этот самый Тугоухий. Не та реакция в тулупе, но успел. У парня в руке из неоткуда нож, типа финки, организовался, но не помогло это ему, пущенный встречь кулак графа впечатался в правую скулу и ухо Тугоухого, и тот без картинных киношных падений, со стонами и разбрызгиванием заранее набранной в рот красной краски, отлетев на пару метров, брякнулся под ноги лошадям. Те взбрыкнули и дёрнулись, наехав одним из полозьев на незастёгнутый тулуп бородача. Хорошо по самому не прошлись, а то бы тупоносым стал.

Подельники не протрезвели и не разбежались. Один попёр на графа, второй на Фрола. Хрясь, это богатырским ударом гном кузнечный пробил с кругового почти замаха в ухо своему. Хрясь, это Брехт своего апперкотом встретил. Всё что ли? Похоже на то. Вся троица лежала на грязному снегу под ногами у лошадок. А Тихон висел на вожжах, успокаивая животин, а то поубивают лежачих. Нет, Брехт бы не стал этого делать. Он никому и не давал обещания вести себя по-рыцарски. Жизнь одна и прожить её надо так … чтобы прожить подольше.

– Тихон! Верёвка есть, связать их надо?

- Туточки, – конюх достал из саней моток верёвки. Конопляная занозистая, самое то этих нападателей вязать. Брехт поднял финку валявшуюся на грязном снегу и отчекрыжил от верёвки шесть кусочков по метру примерно.

– Тихон, ты страхуй, а ты, Фрол, вяжи каждого по рукам и ногам, да силушку не жалей, потуже затягивай.

Плохо, у входа в харчевню эту уже столпилась толпа из десятка индивидов и наблюдала молча пока за действом.

– Взяли их, и в сани поплотнее укладывайте, – скомандовал Пётр Христианович своим и сам помог перетаскивать нападателей.

Загрузили. Да, маловата кольчужка, заняли всё свободное место. Пришлось усесться им с Тихоном поверх добычи.

– Тихон, а есть тут местечко, где можно с Тугоухим этим о жизни поговорить?

– Не знаю … Если у Демида Печника.

– Кто это? – Как кристалликов не хватает. Пора изображать амнезию. Тут помню, тут не помню.

– Да, наш это Демид, что пару лет назад у вас выкупился, он теперь тут не так чтобы и далече живёт. Домину отгрохал. Сытно живёт, нужон его промысел в Маскве. Деньгу лопатой гребёт.

– Ах, это Демид, – согласно покивал Пётр, – Поехали.

Событие пятьдесят второе

Не стоит опускаться до уровня деревенских дебилов, месящих друг друга кулаками из за девки возле полурассыпавшегося сельского клуба…

Александр Бушков, из книги «Волчья стая»

Демид жил и, правда, не очень далеко, ну, про домину Тихон преувеличил. Но … Дом был кирпичный наполовину. Первый и цокольный этажи были из кирпича, а второй деревянный. Дом был метров шесть на шесть, и из крыши торчало две трубы. Чего уж, что за печник, если у него печки нет. Забор ещё был примечательный. У всех серые дощатые вокруг, в лучшем случае известью давненько побелены, а у Демида были завитки жёлтой краской сделаны и красным же с рыжим и жёлтым нарисован павлин или жар-птица на воротах. Павлин без зелёного и синего слабовато выглядел, пусть будет жар-птица.

Тихон спрыгнул с облучка и затарабанил в ворота расписные. Долго никто не появлялся, потом детский голосок пискнул, что тяти, мол, дома нет.

– Андрейка ты? – добавил в голос теплоты цыганистый конюх.

– Я. А ты хто тахов? – грозно вопросили из-за жар-птицы.

– Так это я – дядька Тихон, конюх графский, открой Андрейка. Сам Их сиятельство с нами.

– Тятька не велит.

– Андрейка, ну, мы потом с тятькой твоим договоримся, а тебе петушка на палочке купим на торгу.

– Не обманешь? – и, не дожидаясь ответа, послышался лязг отодвигаемого засова.

– Не обману. – По улице и сани проезжали и пешеходы шастали, подозрительно на сани чем-то заполненные и прикрытые медвежьей полостью, поглядывая. Шевелилась шкура.

Мальчику было годков семь – восемь, он стоял в войлочных тапках и в лёгкой одежонке, ёжась от мороза.

– В дом беги, простынешь, – подтолкнул его к сеням Пётр Христианович и стал закрывать створку ворот, когда Тихон с Фролом завели коней с санями на двор.

Брехт оглядел двор. Справа он упирался в дом и дальше шёл новый забор, обрывающийся в снежную целину, огород там летом, надо полагать. А слева, не сильно и большой двор, был ограничен хоз постройками. В одной мыкнула корова. Тихон меж тем подогнал лошадей ко второй постройке и стал ворота распахивать. Ага, ну у графьёв каретником зовётся, а у печников как?

– Ты чего надумал? – остановил Тихона Пётр. Тот начал распрягать лошадей.

– Так, вашество, лошадок покормить и напоить треба. Да и нам перекусить надо. А после ужо темно будет, а нам на другойконец Москвы. Нет, туточки заночевать придётся, надеюсь, Демид не погонит со двора. Да, не должон. Свой же – Студенецкий.

В словах Тихона был резон, время уже часа два, а они голодные. И лошади голодные и не поили их. Лошадь это такое водопьющее существо, что может и сотню литров воды за день выпить. В обычных-то условиях поменьше, но всё одно вёдер шесть за сутки выпивает. А Битюг его новоприобретённый и весящий раза в два больше этих малюток, пьёт и вовсе за сотню литров.

– Распрягай. И этих башибузуков снимите, нужно их спросить вежливо, чего они на нас набросились.

– Семён? – выкатил глаза на него конюх.

Да, Семён Семёныч. Витгенштейн должен этого Семёна отлично знать, судя по выкаченным в удивление глазам Тихона. Придумать нужно что-то срочно.

– А как он в той корчме оказался? – а что вполне нейтральный вопрос.

– Это да? Так ходили же слухи что он с войны сбёг. – Тихон продолжил распрягать лошадей, а Фрол стал перетаскивать очнувшихся и мычащих в кляпы нападальщиков.

– Дезертир… – Брехт придумывал новый нейтральный вопрос.

– Отец Ираклий говорил, что сбёг с войны и разбойничает на Москве. С этими, наверное, и Тихон пнул по одному из подельников Тугоухого, которого как раз волоком за воротник тащил кузнец рыжебородый.

Транспортируемый дёрнулся и замычал громче.

– Тихо ты, нам только любопытных собрать не хватает.

– Так, Вашество, он же зарезать и меня и вас хотел, нужно в полицию их сдать. Там-то их на каторгу за Урал-камень быстро наладят.

– Успеем, не понятно, мне, чего они на тебя-то с ножом кинулись.

Эх, опять неправильный вопрос. Опять Тихон глаза вылупил.

– Ясно же, за Зойку мою хотел рассчитаться, а и на вас зуб у него. Вы ж после того случая его в рекруты сдали. Два врага и есть у него. А тут оба сразу ему и попались.

– Это-то понятно, – махнул рукой Пётр Христианович, ну, блин, наконец-то всё ясно стало. Два парня из одной деревни девку не поделили. Девка досталась Тихону, а Семён драку затеял и вообще видимо берега потерял, до таких эксцессов дошёл, что графу Витгенштейну пришлось сдать его в рекруты, – Не понятно, что ж он не видел, что ли, что сила на нашей стороне. Нас трое, вон, каких богатырей, а тут эти шмакодявки.

– Так, он всегда дурной был, да если разбойничает уже год, а то и два, то бояться перестал вовсе, и нож у него. А лихо вы его Вашество в ухо приголубили, и второго лихо, покажите как?

– Покажу. Ладно, быстрее с лошадьми управься, и послушаем противную сторону.

Событие пятьдесят третье

Где двое дерутся, там женщина рядом.

Юзеф Булатович

С Семёна Тугоухого сняли повязку, что кляп из куска его же тулупа отрезанного от полы соорудили, удерживала от выплёвывания. Сняли, он сразу и вытолкнул кусок овчины языком.

– Ироды! И… – Брехт ему лёгонькую пощёчину отвесил. Для вразумления. Голова знатока еврейской истории дёрнулась и назад не сразу встала. Наслаждалась новыми ощущениями.

– Сёма, не нервируй меня. Я в гневе страшен. Вот такой! – и Брехт сдвинул брови и надул щёки. Потом ещё клыки показал. – Смотри, ты мне сейчас исповедуешься, и я думаю, что с тобой делать. Варианта два, ты играешь в святого мученика, и тогда я сдаю тебя в полицию. Смертной казни нет сейчас, к сожалению, но Колыма далеко и там мало приятного. Холодно там и голодно. От цинги загнёшься через пару лет.

– И… – Брехт сделал вид, что замахивается. – И чего надо?

Бамс, но не сильно, – Что вам угодно узнать, Ваше сиятельство. Повтори.

– Ваше сиятельство… – чуть шепеляво. Трёх передних зубов нет. А ведь в кабаке двух не хватало, куда ещё один делся?

– А хочу я узнать Сёма, где ты в Москве обитаешь. Даже не так, почему тебя не поймали до сих пор, если ты ужо год разбойничаешь?

– Есть дом.

– Сёма.

– У вдовы одной снимаем. Добыли бумаги …

– То есть, легально живёте. Понятно. А в армии тебе не понравилось. Решил с Тихоном посчитаться? – Брехт одну мысль в голове обкатывал, но даже сам себе её не решался высказать, даже в мыслях, в окончательном виде.

– Хотели бы, давно посчитались… – Бамс, – Ваше сиятельство. Своей жизнью живём.

– Сема, а скажи мне, вот, грабишь ты купцов или кого, в общем, и не интересно, а дальше, что? Цель у тебя есть? Да и на главный вопрос в моей жизни ответь. Вот вы трое неумех малахольных на трёх богатырей напали, вы на что, мать вашу, Родину нашу, надеялись?

– М… И… Взыграло. Кака цель … поднакопить деньжат да земельки купить в Херсоне. Тепло там. – Вот она заветная мечта крестьянина – земельку купить.

– Взыграло. В армии же служил. План всегда нужен, подготовка. Ну, где ты и где… – Брехт задумался. План как раз в его голове есть, но под этот план нет исполнителей. Эти трое по качеству настолько хуже Светлова и его диверсантов, что даже сравнивать стыдно. Светлов один с десятком этих душегубов разберётся. А где сейчас взять нормальных? В этом-то времени. Казаки? Казачьи ухватки. Ну, посмотреть нужно, такие же сказки, как и всё остальное. Пустили писатели байку гулять, её другие писатели повторили. И всё – каждый казак это сам Козьма Крючков – донской казак, который в одном бою уничтожил 27 немцев. А на самом деле ни регулярной подготовки, ни опыта боевых действия и опыта работать в составе подразделения. Хрень. Смелые? Наверно? Да, даже точно. Ох, не главное это.

– Слушай Сема. Ты же вроде как … Ну, ладно. Будем считать, что я тебе вольную выписал. Пойдёшь ко мне на службу вместе с твоими подельниками. Работа та же. Только доход в тысячу раз больше. Проведём две экспроприации, и выдам я тебе и друзьям твоим по десять тысяч рублей. Серебряных рублей. В Крыму себе на берегу Чёрного моря усадьбу построишь. Гречанку молодую в жёны возьмёшь. Ты только волосатую бери. Волосатые они … Ну, тебе рано знать.

Семён сидел, привалившись к стене каретника этого и молчал. Глаза бегали, выдавая работу мозжечка. Хитрость задумывал. Сейчас даст согласие этому борову, а потом выберет время и самого зарежет и ограбит и вправду в Крым с ребятами подастся.

Наивный албанский юноша.

– Десять тысяч, – подсказал ему правильное решение Брехт, – и сейчас их у меня нет. Всех доходов, что от Студенцов. Сто рублёв в год. В немилость попал к Государю Императору. В ссылку сослан в имение.

– Правда? – прекратили глазки бегать.

– Ну, креститься не буду, я же латинянин проклятый. Вон, Тихона спросишь. Когда помиритесь. Вспомни, у него обычная Зойка, а у тебя будет греческая дворянка волосатая. Повезло тебе, что Зойка этому конюху досталось. У него-то не будет ни гречанки, ни имения в Крыму.

– Змий… – Бац, – Ваше сиятельство, вы как змий искуситель …

– Ну, это значит да, вербовка прошла успешно? – насупился опять граф Витгенштейн. Устал уже на карачках сидеть. Сапоги высокие – неудобно.

– Браты мои? – о торг пошёл. Дальше – принятие. В будущем умник какой-то придумает.

– Сказал – по десять тысяч каждому. Или ты про гречанок волосатых. Да не проблема, там, в Греции, всё есть. И трёх волосатых найдём.

– А чего делать надо?

– Не, не пойдёт так Сёма. Пойдёт не так. Ты сейчас даёшь согласие, уговариваешь своих друзей и клятву верности кровью подписываешь.

– Кровью? – опять глазки забегали. Ну, жук, обмануть хотел.

– Кровью, Сема. Тут наше братство, – Брехт показал свою здоровущую ладонь мозолистую от вечного упражнения саблей, – А тут – десять тысяч и имение в Крыму, – Вторая ладонь у Тугоухого перед носом показалась.

– Согласен я. Братов уговорю. С нами пацанчик ещё – сирота, с ним что?

– Усыновлю. – А чего в тот раз даже Бжезинского усыновил. Почему не пойти по проторённому пути.

Глава 19

Событие пятьдесят четвёртое

Нельзя поддаваться ностальгии, иначе утонешь в зыбучих песках прошлого.

Элли Гриффитс, из книги «Переправа»

Сельхоз магазин «Шмидт и сын» находился в самом конце Пречистенского бульвара. Почти на набережной. Приехали туда утром на следующий день. Магазин был пуст. Летом видимо всякими цветами торговал, а сейчас стояли в углу сиротливо железные вилы, мотыги, лопаты. Кому нужны зимой? Плуга Пётр Христианович не увидел.

Хозяин, зевая, отворил дверь магазина, когда приехали ещё и закрыта оказалась. Дом почти такой же, как у печника, разве чуть пошире, или длиннее, метров восемь на шесть, второй этаж так же сделан деревянным.

– У вас плуги есть? – не стал тянуть Пётр Христианович, дожидаясь пока герр Шмидт прозевается. Раз Шмидт, то по-немецки спросил. Подходящая фамилия у геноссе – Шмидт, это если на русский перевести – кузнец или слесарь, ну, тот, кто с металлом работает. А тут металлическим инструментом торгует герр кузнецами и слесарями изготовленным.

– О, у вас южный акцент, вы из Баварии?! Земляк? – сразу пробудился хозяин магазина.

– Почти. Так есть плуги? – Брехт поморщился с досады, сейчас начнёт расспрашивать, а он про неметчину, что одну, что вторую ничего не знает. А уж про Баварию и подавно. Октоберфест интересно уже проводят или нет? НаТheresienwiese (лугу Терезы) Брехт был и пиво пил по усам текло. Вообще, немцы веселились от души. И веселье настоящее – заразительное. Нет, наверное, ещё не проводят. Там гид что-то про короля Людвига говорил, а Бавария станет королевством в 1805 году. В общем, ничего про современную Баварию, кроме слова «Мюнхен», Пётр Христианович не знал, так что лучше со скользкой темы свернуть.

– Герр Шмидт, мне нужен хороший железный плуг с отвалом. Мне сказали, у вас есть.

– Для земляков найдём, – вот чёрт бы его побрал. Немец обниматься полез. Обнимашки, целовашки.

Брехт ведь в той жизни совсем рядом жил с этим местом. Пречистенский бульвар затем в Гоголевский переименуют. В выходные дни Иван Яковлевич, как раз по нему, прогуливался до Пречистенской набережной, вдыхая утреннюю свежесть. Потом, постояв у парапета и обойдя по кругу Храм Христа Спасителя, шёл домой. Иногда по Патриаршиму мосту переходил на другой берег Москвы реки. Когда солнце бликовало в ряби серых вод. Любовался этой игрой света. Давно, как давно было. Да, и как не скоро будет. Взгрустнулось при воспоминании.

– Так что с плугом, герр Шмидт? – отстранился, наконец, от обнимашек Брехт.

Прошли под охи и ахи про Баварию на склад этого магазинчика. В углу среди других сельхоз агрегатов стояло несколько плугов. Всё это было покрыто толстым слоем пыли и даже оплетено паутиной. Не оценили русские баре прогресса, зачем им. Крестьяне пусть сами об инструменте своём заботятся, а какой крестьянин может себе плуг железный позволить. Как, впрочем, и остальные железные инструменты. Что-то у себя в деревне ни у кого железную лопату Пётр Христианович не видел. Плотники были с железными топорами, ну, у них не получится по-другому, а крестьяне деревянной сохой вспашут. Да и лошадки у них под эту соху заточены, чтобы землю ворочать плугом, большие и сытые кони нужны.

Плуга было два. Один чуть больше, второй поменьше, но с какой-то хреновиной сбоку приделанной.

– Сколько стоят, герр Шмидт, эти чудесные плуги? – нет Брехт, конечно, знал, что товар, чтобы сбросить цену нужно ругать, но тут случай другой. – Узнаю работу немецких мастеров. Такие чудесные инструменты могут делать только в Баварии, ну, может Золинген… Нет, нет. Только в Баварии. Эх, Мюнхен и Зендлинг, там уже, наверное, весна началась. Девушки в белых чепчиках вышли на поля… – Брехт, сделал вид, что утирает слезу.

– И не говорите герр …

– Мозер (Moser) Петер Мозер, – Так гида звали, он хвастался, что это южно-немецкая фамилия. Точнее, нижненемецкая.

– Да не сын ли вы Карла Мозера, который женат на дочери Адольфа Вагнера Марте? – прямо подпрыгнул хозяин магазин.

Нда, переиграл. Ну, теперь поздно отступать.

– Так вы знаете моего отца, герр Шмидт?

– Ну, знаю не то слово, но я провожал в последний путь вашего деда Клауса, даже нёс гроб. А вы какими судьбами в этой стране, герр Мозер?

– Хочу заработать немного денег, – а что – чистая правда.

– Да, деньги. Россия богатая страна, только вот, здесь никому не нужны железные плуги или лопаты. Я ехал за тем же, герр Мозер, и вот почти разорён. Вы первый за два года, кого заинтересовал железный плуг. Сейчас распродам всё и вернусь домой. Не пошла торговля. Набрать бы денег на обратную дорогу.

Стоять! Бояться! Распродажа – это гут.

– Весь магазин продаёте герр Шмидт. – Чуть с ленцой и удивлением на немецкой роже, спросил Пётр Христианович. Вот, сейчас надо показать, что просто интересно. Любопытство.

– К сожалению и дом тоже. Говорю же, совсем ничего не покупают. Так вас интересуют эти два плуга? – и надежда в глазах вспыхнула, хоть и грустная.

– А сколько вы хотите за всё?

– Ох, если вы решили заняться торговлей сельхоз инвентарём, то, как земляк и знакомый вашего покойного отца, хочу предостеречь. Не попадитесь в ту же ловушку, что и я. Россия богатая страна и здесь билет в театр может стоить пятьсот рублей, и не меньше двадцати точно, а потратить сто рублей на плуг не нашлось ни одного человека во всей Московской губернии.

Ого, так папаша Мозер тоже гешторбен. Как там его? Карл. Царствие ему небесное.

– И тем не менее.

– Вместе с магазином, в смысле, домом – семьсот рублей.

Брехт закрыл глаза, прикидывая. В газетах, что привёз младший Бауэр, вместе с кедровыми орехами, было много объявлений о продажах домов. Запомнилось одно. Дом из саманного кирпича продавали за двадцать девять рублей, но это на окраине и одноэтажный. А тут самый центр Москвы и дом из настоящего кирпича. Да ещё полно железных инструментов. А, один раз живём. Хотя поторговаться стоит.

– Это на ассигнации?

– Помилуйте, дорогой, герр Мозер, зачем мне в Минихе русские ассигнации … Ну, хорошо, я готов сбросить пятьдесят рублей, если вы и, правда, готовы купить дом и весь товар.

– Заверните.

Как там говорила Лизонька в «Горе от ума»: Избави … Нет, не так. «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Она, конечно, о приставании к ней Фамусова. Хватал служанку видимо за округлости и пушистости, но тут два мужика, не тот случай. Герр Шмидт опять полез обниматься и целоваться. Ну, хотел целоваться, к счастью ростом не вышел, с плечом целовался.

– О, ты вырос даже выше своего отца, знаешь, как мы обзывали его в школе? «Долгий Карл». Ха-ха. Хнык. Хнык.

Пока запивали сделку шнапсом, пока знакомились с чадами и домочадцами и обед начался. Ну, свинина с тушёной квашенной капустой sauerkraut куда без неё между приличными немцами. И ещё штрудли с чесночным соусом. Умеют гады готовить. Себе что ли повариху оставить? А фрау Шмидт с дочерью готовила. Тогда не надо. Не, не, хоть дочка и стреляла глазами в богатого земляка. Страшна, как его Матрёна. Сморщенная какая-то и родинка большая на подбородке. Пусть едут и размножаются в Фатерлянде. Там эту фрау, как ведьму, не сожгут. Ведьмы она красивые … Василиса Преблудная – правильная ведьма.

Потом пересчитывали серебро, потом стряпчего ждали. День и кончился, пришлось ещё стряпчему и взятку давать, чтобы «не ехать за бумагами в имение» господину Петеру Мозеру.

Событие пятьдесят пятое

«Жена не шкаф, подвинется», – говорит вероятная любовница, пытаясь втиснуться между каменной стеной и полной семейных ценностей стенкой.

Елена Ермолова

С герром Шмидтом договорились, что как съедет в течение месяца, так пошлёт гонца в Студенцы, там якобы герр Мозер работает пока управляющим у графа Витгенштейна. А на неделе Петер Мозер пришлёт обоз из десятка саней, чтобы вывести всё железное и керамическое (Горшки для цветов) в имение. Переночевал он у гостеприимного «земляка», а Тихон с Фролом опять поехали к печнику. Утром растроганный прощанием папаша Йохан вместе с сыном старшим тоже Йоханом дали Брехту пару советов. Плуги ещё можно купить в магазине у англичанина Parkinsonа на Кузнецком мосту, да там же на Кузнецком можно, не опасаясь лихих русских людей, и перстень продать. Прямо рядом с магазином лимонника есть магазинчик ювелира из Нижних Земель Ван дер Линдена. Передавайте ему привет от папаши Йохана.

Кузнецкий мост это прямо целая улица магазинов. Полно и ателье. На вывеске одного из них был нарисовал человечек в зелёной одежде и в Тирольской шляпке. Пётр Христианович вертел головой, провожая проплывающую мимо вывеску. Надо будет после покупки плугов и продажи перстня туда заглянуть. Этих троих горе разбойников, а так обычных дезертиров, туда отвезти и приодеть. В Петербург же с ними ехать. И там пару дел нужно будет обделать. Нужно платье не бросающееся в глаза в столице. Что-нибудь, чтобы товарищи на купцов средней руки походили. Шубы из меха кротов это перебор будет, но и в том, в чём они сейчас, провернуть его задумку будет не просто. А ещё … Почему бы и нет?! Сшить на этих троих форму по типу, что он для своих диверсантов в сороковом пошил, копируя с формы спецназа двадцать первого века со всякими разгрузками и подобием бронежилета.

Сначала Пётр Христианович хотел заехать продать кольцо, денег-то кот наплакал осталось. А весною покупать семенной картофель нужно. Кстати, шестьсот пятьдесят серебряных рублей, которые отдал Пётр Христианович «земляку», это мешок денег. Рубль весит около 24 грамм, из которых серебра 18, а вся уплаченная сумма – это почти пуд. Целый мешок серебра. Хотел заехать к ювелиру этому голландскому Ван дер Линдену, что папаша Шмидт присоветовал, но первой на пути встретилась лавка англичанина Паркинсона. Трясучка бьёт человека должно быть.

Остановил возок Пётр Христианович, похлопав Тихона по плечу, увидев описанную земляком вывеску с перекрещенными вилами и лопатой. Прицениться-то никто не мешает.

Полуподвал, как и у всех почти магазинов. И почти темно, инеем все низко сидящие небольшие окошки затянуты и грязным снегом ещё запорошены. И тишина и пустота. Та же беда, что и у герра Шмидта, и так железные изделия, видимо, не сильно раскупают у лимонника, а уж зимой и подавно. Брехт прошёлся вдоль выставленных у стен лопат, граблей, вил, цепов для обмолота. У его крестьян цеп на кожаном ремешке и петле, перетрётся быстрее, тут даже спорить не о чём, но и ничего не стоит, а здесь на табличке стоит цена в три рубля. При цене пшеницы одна копейка за кило – получится, что за эту цепочку железную и крепление для двух палок нужно продать крестьянину триста кило зерна. Нет. Не в ту страну приехали господа торговать железными орудиями труда. Лопата стоит от пяти до десяти рублей, в зависимости от размера. В углу стояла стальная борона и плуг. Борона тридцать пять рублей, а плуг сорок пять. Плуг небольшой, чуть не игрушечный. Брехт его потрогал. Железо тонкое. Конструкция ладно, а сам лемех нужно ковать новый, потолще. В земле полно камней с этой жестянкой далеко не уедешь.

– Есть кто? – Крикнул Пётр Христианович, так и не дождавшись хозяина. И тут увидел его. Твою налево. Может и не хозяин, но человек в штанах, шерстяной рубахе и фартуке лежал в углу за стоящими плотно граблями. И самое неприятное – под ним натекла целая лужа крови. Ну, скорбеть о жизни англичанина Брехт сильно бы и не стал. Может, даже это и хороший был дядька, вон, хотел отсталым русским «музжик» показать, что такое прогресс. Может. Но дело не в этом. Ему нельзя попадать в полицию. Он тут нелегально. Даже если в убийстве и не заподозрят, то императору бумагу отправят, а ну как в этой Истории всё пойдёт не так, и император останется у любовницы Лопухиной Анны Петровны в эту ночь. Утомится. И не задушат его. Придёт ему письмо, что граф Витгенштейн под видом купца проник в Москву, как отреагирует? Холерик же и самодур. Отправит на Колыму вместе с семьёй. Или в Иркутск, как декабристов. И без копейки денег. Нет. Валить срочно надо.

Разве что … Пётр Христианович огляделся. А зачем мертвецу плуг и борона? Паркинсон, он уже без них обойдётся. А артель «Свободный труд» нет.

А полицейские набегут? Эти как их «опер упал намоченный». Сейчас как хоть называются? Агент? Детектив? Что ж за беда такая, самых нужных кристалликов и не слизал.

Событие пятьдесят шестое

Дверь с замком опасна для слабых душ. Сильных дверь с замком делает только сильней.

Нельзя мародёрствовать. Это противоречит общечеловеческим ценностям. А общечеловек ли генерал-лейтенант Брехт? Сомнительно. Ну, ведь нельзя и чужого брать. Это уже уголовный кодекс. А наглы бедных индусов ограбили и приедут на многих кораблях потом в Крыму Нахимова убивать. Павел Степанович погиб от пули английского снайпера, вроде. Должны наглы ответить? А вот этот тут лежит – великий британец. Он за Нахимова нашего и ответит. Плугом и бороной.

– Тихон, твою налево, иди сюда быстрее. – Косясь на кровавую чёрную в полумраке лужу, конюх приставным шагом подошёл к, стоящему возле бороны, Пётру Христиановичу.

– В полицию нужно …

– Конечно. Бери борону с той стороны, понесли в сани.

– Сани …

– Эх, вы сани, мои сани, сани новые мои. Тихон, ты чего крови не видел? Ну, упал купец, носом кровь пошла. Сейчас товар заказанный заберём и поможем ему. Ты же свиней резал, видел кровь?

– Свиней?

– Это пиги, английская свинья. Всё бери борону, понесли.

Кривоватой походкой, но подошёл цыганистый конюх, поднял борону. Вытащили, бросили в сани. Вернулись в полуподвал тёмный, взяли плуг и его загрузили. Брехт постоял и ещё за лопатами вернулся. Как картошку копать без лопат? Маципуру товарищ Мацепуро Михаил Ефремович ещё не скоро изобретёт. Без лопат, вообще не вариант. Ага, ещё вилами выкапывать картошечку можно. Пришлось и за вилами вернуться. Не разорится гражданин Паркинсон. Что там шесть вил? Вообще, конечно нужно бы посмотреть, кто и чем купца ненашенского приголубил, но играть в сыщиков настроения у Брехта не было. Теперь нужно срочно отвезти нажитое непосильным трудом к печнику и срочно рвать к герру Шмидту, создавать себе алиби.

– Тихон. Везёшь всё закупленное к земляку, и сидите все там тихо, как мыши под веником. А я завтра к обеду появлюсь и домой поедем. Как понял? Приём.

– Под веником. – Держась всеми руками за вожжи закивал Тихон. – Но, милая.

Брехт прошёл метров пятьсот и поймал первого попавшегося извозчика.

– Свободен, шеф?

– Сидайте, ваша милость. Куды?

Пётр Христианович назвал адрес своего нового дома на Пречистенском бульваре. Нет, это не номер дома. Нужно будет подсказать эту мысль Александру. Нет пока номеров домов.

– Дом двухэтажный на Пречистенском, где сельхоз инструментом торгуют. Знаешь?

– Понятно. Сидайте.

– Быстро, но без вывала. – Вспомнил песню Брехт.

Ехать всего пять минут. Герр Шмидт, на счастье был дома.

– Герр Йохан, не приютите ещё на день меня, тут дела всякие появились.

– Почту за честь помочь земляку, тем более что и дом-то уже ваш, дорогой Петер. Вы вовремя, мы как раз собрались обедать. Что вы не купили плуг у этого английского пройдохи? – Пропуская гостя в сени, поинтересовался старый немец.

– Нет, завтра собираюсь. Сегодня были другие дела.

– Разувайтесь. В доме тепло, натоплено. Любите тепло, герр Мозер?

Опять дочь глазки строила, варёный картофель, подкладывая в миску Петра Христиановича. Титьками плоскими прижималась. Извините nettes Mädchen «милая девушка», но не судьба. (Что такая милая девушка, как ты, делает в таком месте, как это? Was macht denn ein nettes Mädchen wie du an einem Ort wie diesem?).

Брехт проснулся от холода. Есть минусы у печного отопления. Если нет специально обученного истопника, что регулярно подкидывает дровишки, то к утру дом выстудится. Что и произошло.

Кофе не предложили. Пили какой-то травяной несладкий чай. Нету, или не любят? Ну, или попрятали дорогие продукты от «земляка». Немцы же экономный народ. А тут, вон, какой боров, точно объест. Стоимость чая зелёного – 10 рублей серебром за фунт. А он весь фунт и сжуёт.

Почти у самого дома, как только вышел Пётр Христианович на улицу, поймал извозчика на санях и попросил отвезти его к дому ювелира голландского Ван дер Линдена на Кузнецкий мост. Приехали, по дороге даже в пробку попав, сцепились два возчика. Спустился Брехт в нишу в стене, где дверь была входная и постучал. Дверь закрытой оказалась.

И сколько не стучал граф в дубовые двери лавки, ему никто не открыл. Проезжали когда мимо магазина сельхозинструмента, то ни толпы, ни какого ажиотажа там Брехт не заметил. Разве что полицейский метрах в десяти от магазина стоял. Пётр Христианович порылся в памяти реципиента и своей, где в Москве в этом времени ещё могут купить такую дорогую вещь. Здесь в центре, больше негде. Тут недалеко Тверской бульвар, там тоже должно быть полно магазинов. Погода хорошая, не далеко, почему пешком не прогуляться.

Глава 20

Событие пятьдесят седьмое

Ради денег люди готовы пойти на всё! Даже на работу…

Скорей бы стать богатым, чтобы всем говорить, что деньги не главное.

Считать деньги в чужом кошельке намного легче, если его отнять.

Пройду по Абрикосовой, сверну на Виноградную…

Есть же красивые названия у улиц, а тут … Пройду по Моховой, сверну на Тверскую, потом сверну на Тверской бульвар. Тьфу. Как это зарифмовать и спеть? Тут Шаляпин нужен.

Пётр Христианович рассекая широкой грудью прямо стену из снежинок, что повалила с неба, быстрым шагом прошёл все эти улицы нерифмуемые, и остановился у первого же ювелирного магазина на Тверском бульваре. Дом тоже был двухэтажным, но гораздо больше и весь кирпичный. Да и не врос в землю. Первый этаж был настоящим, не цокольным. И к входной двери вели ступеньки. А у дверей стоял наполовину уже занесённый снегом, как дед мороз, мужик в ливрее. Хорошая работа. Стоишь себе, как солдат в карауле, двери открываешь, а за это тебе, в отличие от солдата, медяки от хозяина капают. Снеговик в ливрее видимо и был солдатом отставным. Не так давно Матушка Государыня совершила великое деяние. Она ограничила срок службы рекрутов в армии двадцатью пятью года. До этого рекрутчина была пожизненной. Мало кто доживает до стажа в двадцать пять лет. Но вот этот дожил и все конечности целы, только шрам через всю правую щеку. Сабельный?

– Чего надо, – поприветствовал этот вышибала графа, – пивная, вон, за углом.

– И ведь в рожу не дашь, – громко, чтобы товарищ расслышал, произнёс Пётр Христианович и шагнул на ступеньки. По-лягушачьи произнёс.

– S'il vous plaît, Votre Grâce! – обучен? Так, а что – медведей на велосипеде учат ездить. И даже на мотоциклах. (Прошу, Ваша милость!). Может, денщиком у какого офицера был, от него и понабрался, и потому и жив остался?

– То-то. Mieux vaut tard que jamais. (Лучше поздно, чем никогда.)

О, и колокольчик бронзовый дзинькнул. Большой стеклянный прилавок и несколько шкафов витрин тоже стеклянных. И вдоль одной из стен у окна большой комод, заставленный посудой. Олово в основном, но и серебро поблёскивает с золотом. Красота. Аж, самому захотелось Петру Христиановичу чего такого приобресть в свой удел.

Продавец и хозяин, видимо, в одном лице, вышел из-за прилавка и поклонился. Брехт обернулся. За ним в генеральской форме никого не стояло, да и в камергерской не много было товарищей. Пуст был магазин.

– Месье… – Пришёл, чего уж тянуть.

– Жан Клодт. – снова поклонился пузырёк. Мелкий и толстенький. И улыбающийся во все … щёчки.

– Ван Дам? – чисто на автомате спросил у него граф, сравнивая мускулистого актёра с этим любителем сладкого.

– Нет, просто – Жан Клод, к вашим услугам.

– Chaque personne a sa propre voie. (У каждого свой путь.), – Брехт достал из кармана чакчир, пришитого рядом с лацбантом под довольно широким поясом, перстень и положил на раскрытую ладонь. Поводил ею перед носом «Жанклота».

– La beauté est le pouvoir, – потянулся к вещице хозяин магазина. (Красота – это сила.)

– La beauté c'est l'éternité qui dure un moment. (Красота – это вечность, длящаяся мгновение.) – прямо сами слова с языка срывались. Граф видимо почитывал. И пописывал … в стол. Когда горшка рядом не было.

– Это перстень Екатерины второй, и я хочу продать его за огромные деньги.

– Императрицы, да, скорее всего, это возможно. И что, Ваше сиятельство, заставляет вас расстаться с такой ценной вещью? – схватил перстень толстячок.

Ваше сиятельство? Так он знает Витгенштейна? Нет, верните назад и дайте все кристаллы слизать. Так не честно.

– Chaque personne a sa propre voie. (У каждого свой путь.), – и рожу задумчивую надо сделать. От повторения фраза менее красивой не станет, тем более прошлый раз в бороду говорил.

– Может, господин граф, хочет пока просто заложить этот перстень? Потом ваши финансовые дела поправятся. За небольшой процент …

– Нет, боюсь, что мне долго не бывать больше в Москве. – А что, чистейшая правда.

– Ну, как хотите, Ваше сиятельство. Если вы не против, то я его осмотрю внимательно через лупу. Нет, нет, я ни в коем случае не сомневаюсь в ваших словах, Ваше сиятельство, но вдруг там есть клеймо мастера. Изделия некоторых мастеров стоят дороже. Вы не против?

– L'habitude est une seconde nature. (Привычка – это вторая натура.).

– Как точно сказано! Я не задержу вас, пока можете посмотреть на товар, для мадам Эмилии подойдут вон те серьги с янтарём, к её лучистым глазам.

Ссука! Если жену зовут Антуанетта и у неё голубые глаза, то этот, с позволения сказать, «товарищ» тратил деньги с небольшой зарплаты не на жену и имение, а на лучистые жёлтые глаза. Она ещё чего доброго вирусным гепатитом «С» болеет. Не видел у здоровых людей жёлтых глаз Брехт. Эх, Ваше сиятельство, мать вашу, Ваше сиятельство. Распущенность до добра не доведёт. Блин, как бы тут в центре Москвы не повстречаться с этой Эмилией. Если его Ван Дам так легко опознал, то уж Эмилия и подавно узнает. Ноги нужно срочно из Первопрестольной делать. Не работает маскировка.

Лупу смешную месье Жан в глаз не вставлял. Взял со стола обычную, здоровущую линзу оправленную в сверкающую бронзу или латунь и на такой же латунной вычурной ручке.

– О-ля-ля. – Ювелир отстранился и посмотрел оценивающе на графа.

– Ля-ля-о? – Мотнул головой Брехт, вопрос изображая.

– Вы же знаете, кто сделал корону для коронации императрицы Екатерины? – Отложил лупу Ван Дам.

– Сейчас вы подтвердите мою догадку. Этот перстень сделал сам …

– Поздравляю вас, Ваше сиятельство. Это и в самом деле работа знаменитого Иеронима Позье – ученика самого Бенуа Граверо. – Граверо, нарицательная потом станет фамилия, гравировка. Точно большая ценность этот перстенёк.

– Я же вам говорил, – развёл руками, как ни в чём не бывало Пётр Христианович.

– Вы не передумали, Ваше сиятельство, может, вы всё же заложите этот перстень, я возьму небольшой процент. Всего три, хорошо, два с половиной процента в месяц. В таком случае я готов дать за перстень триста рублей серебром, если же вы всё же настаиваете на продаже, то готов вам дать четыреста рублей серебром.

Брехт задумался. Этот Позье очевидно на самом деле кумир у ювелиров и ценность перстня с годами серьёзно возрастёт. Сможет ли он его выкупить и потом, скажем, передавать как семейную реликвию, вон же сын – Лев скоро вырастит. Смешно. Передавать. Есть такой известный французский наполеоновский генерал Антуан Ласалль, так он сказал, ладно, скажет вскоре известную фразу: «Гусар доживший до тридцати четырёх лет – дрянь, а не гусар». А его тушке сейчас тридцать третий пошёл. Год остался. Правда, реципиент доживёт (дожил), хоть и весь израненный, до сорок третьего года. Ну, так он бооольшой генерал.

– Хорошо, – Принял решение Пётр Христианович, – пусть будет залог. Только целый мешок серебра мне не нужен. Если перевести на ассигнации, то получится пятьсот?

– Зачем же вам ассигнации?

– Месье Жан представьте меня вышагивающим по Москве с мешком серебра за плечом.

– Понимаю, понимаю, Ваше сиятельство. Золотые пятирублёвики размер, конечно, уменьшат мешка, но это тоже приличная ноша. Хорошо, ассигнации, так ассигнации, вам покрупнее или помельче?

– Помельче. Синенькие пятирублёвики и розовые десятирублёвики, больше не надо. Мне кое-что нужно будет прикупить и там крупная ассигнация станет проблемой. – На самом деле крестьянин приедет покупать мешок картошки со сторублёвой деньжищей при цене пуда картошки не больше пятидесяти копеек. Та ещё картина получится. Достойна кисти Верещагина.

Бумажные деньги дешевеют с огромной скоростью, и к концу войны в 1814 году будут меняться на серебро один к четырём, но ему не надо ждать до четырнадцатого года. Все деньги артель его истратит за следующие два месяца и инфляция этих денег не коснётся.

Месье Жан Клодт отслюнявил мятые перемятые бумажки. Они и деньгами-то не смотрелись. Хренолив Наполеону их не подделывать, такую ерунду любая типография напечатает, никакой защиты. Единственную защиту которую придумали нонешние умники, так это то, что подпись на настоящий ассигнациях была выполнена вручную, а у Наполеона будет типографским способом. Их кстати довольно легко будет отличить. Они будут напечатаны на бумаге гораздо более высокого качества. Это как скрепки на поддельных военных билетах, по которым СМЕРШ шпионов изобличал. Из нержавейки сделали или хромированными, не важно, главное принцип тот же, более качественно сделанная вещь. На самом деле это миф, подхваченный писателями. Стопроцентное враньё. Точно известно, что страницы немецкого зольдбуха были так же скреплены скобкой, сделанной из обычного металла, и они тоже ржавели. Есть куча фотографий этих зольдбухов со следами ржавчины. Возможно, этот миф родился из-за того, что в первые месяцы войны немецкие диверсанты были снабжены документами, на которых скрепки ещё не успели окислиться, как у большинства наших военнослужащих. Новоделами были. Ладно, чёрт с ними с немцами, далеко до них. Не удастся дожить и проверить.

А вот про подделку купюр нужно подумать.

Нужно будет Александру Павловичу посоветовать создать «Экспедицию заготовления государственных бумаг» (ЭЗГБ), на которой и должны будут изготавливаться все бумажные денежные знаки России и гербовые бумаги для официального использования на восемнадцать лет раньше. Сейчас единственная защита это водяной знак. Для промышленно развитой Франции это не проблема совсем. Водяной знак делается очень просто и секретом это ни от кого не является.

Когда изготавливают бумагу под денежные банкноты, металлический сетчатый валик вдавливают на поверхность бумаги. Предварительно, валик покрывают имеющим структуру сетки металлом с рисунком. Когда этот валик вдавливают на поверхность бумаги, из которой потом и будут изготавливать денежные купюры, на участке вдавливания бумага становится чуть тоньше, поэтому параметры поглощения и пропускания света меняются в том месте, где наносится рельефное изображение. Называется этот способ – филигрань. Вот и весь секрет нанесения водяных знаков.

С пухлой пачкой ассигнаций через пять минут Брехт выходил из ювелирного магазинчика. Стоял, рассовывал всё же объёмную пачку по разным карманам, что ему специально на внутренней поверхности тулупа пришили, когда мимо него прошли двое ахтырцев. Что-то в них было не так, Брехт зажмурился, пытаясь понять, но память угрюмо помалкивала. Форма была унтерофицерская. Перчаток белых кожаных не было. Что же? Пётр Христианович брёл от магазина и всё не мог вспомнить. Потом плюнул и пошёл в свой новый дом. Там нужно было взять демидовский золотой штуцер и отнести его в оружейный магазин. Ну, это уже после обеда. И это последнее, что держало его в Первопрестольной. Продать штуцер и можно домой ехать. Программу максимум даже перевыполнили.

Событие пятьдесят восьмое

Чужое не возьмёшь – своего не будет.

Николай Фоменко

Немцы опять накормили квашеной, а потом тушёной капустой с жирной свиной, нет, вкусно, конечно, но не третий же раз за три дня. Пельмени их что ли научить готовить?

Полежав для завязывания жирка на лавке в отведённой для него комнате, граф почти заснул, но тут в мозгах как прояснило. Даже на лавке подскочил.

Косички, у ахтырцев этих прошедших мимо него и зашедших в магазин к ювелиру отсутствовали. Не было трёх косичек на их головёнках. Две должны были быть на щеках и одна на затылке. Их не было. Рожи были гладко выбриты. Ещё и усов не было. Да, не все офицеры носили эти косички, но вот унтерофицеры точно все. Этот как отличительный признак, что ты гусар. Может, тоже для защиты первые гусары себе заплетали. Когда непосвящённый человек смотрит на гусарский наряд, то он думает, что вся эта вычурность для красоты. Ничего подобного. Все эти витые шнуры, это как кольчуга. Они защищают от удара саблей. Плотный этот витой толстый шнур тяжело перерубить. Особенно если удар будет скользящий. Точно так же и кивер. Это очень прочная конструкция из толстой кожи, в том числе, и её трудно перерубить лёгкой саблей. А закреплён он на голове специальными ремешками, которые обшиты железными чешуйками и они оберегают лицо гусара от бокового удара. Ментик тоже не зря вешается на плечо. При атаке он развивается и скрывает истинные размеры воина. Удар противника приходится по ментику и за счёт всё тех же шнуров получается скользящим. А ташка прикрывает ногу.

Ладно, бог с ними с настоящим гусарами. Эти были ряжеными. Не он один, оказывается, инкогнито в Москву прибыл.

Нужно было идти продавать штуцер. Брехт выбросил пока из головы ахтырцев и стал спускаться на первый этаж. Штуцер был плотно завёрнут в кусок войлока тонкого, а потом в ткань. Эдакий тубус получился, и не ясно, что там внутри. В магазине о чём-то разговаривал с незнакомым Брехту немцем Йохан Шмидт. Немцем, так как разговор вёлся на языке Гегеля.

– Гутен таг. – кивнул собеседнику хозяйскому Брехт.

– О, герр Мозер. Это Клаус. Он сейчас рассказал мне ужасные вести. – Подскочил к Мозеру баварец.

– Что-то с императором Священной Римской империи германской нации и королём Германии Францем II?

– Да чтобы он отправился в ад быстрее. Нет. Клаус рассказал, что вчера на Кузнецком мосту ограблено сразу два магазина. И представляете оба они … Ну, это те магазины куда я вас направил. Магазин Сельхоз инструмента этого англичанина Паркинсона и магазин ювелира из Нижних Земель Ван дер Линдена. Представляете, пока мы с вами обедали, их обоих убили и ограбили. И ладно бы ювелира, это понятно, там полно дорогих вещей, но кому понадобилось грабить моего конкурента – этого противного, прости господи, земля ему пухом, Паркинсона. Какой смысл грабить лопаты. Да одно кольцо у голландца стоит дороже, чем десятки лопат. Но вот герр Штольц говорит, что магазин вынесли полностью, ни одного гвоздя не оставили, ни одной лопаты. Даже вилы вынесли.

– А вы не заходили сегодня к ним? – как-то подозрительно глянул на Мозера Клаус Штольц. Или показалось. Немцы, они вообще все подозрительные.

– Да, я стучался к господину Ван дер Линдену, но никто не открыл, и я пошёл в другой магазин на Тверской бульвар. Нда, на самом деле интересно, кому нужны лопаты? Нет. Мне вот нужны, но убивать за лопату. И в самом деле – проще убить или ограбить просто ювелира, за золотую табакерку можно выменять несколько десятков лопат.

– Вот и я об этом же. Странное и убийство, и ограбление. – Поддержал его герр Шмидт.

– А ювелира тоже убили? – полюбопытствовал Брехт у герра Клауса.

– Да, перерезали горло и вынесли почти весь товар.

– А ведь я пару минут тарабанил в его дверь. Неужели никто ничего не видел? – «поразился» герр Мозер.

– Говорят, что там видели незадолго людей в мундирах Ахтырский гусар. Но это ерунда, мало ли, господа офицеры зашли в ювелирный, чтобы купить подарочки своим мамзелькам. – махнул рукой герр Штольц.

– Ахтырцы? – В голове Брехта щёлкнуло. Ахтырцы неправильные прошли мимо него в ювелирный магазин, где он заложил кольцо. Бежать туда уже поздно. Часа два прошло. Если они убили Ван Дама, то их и след давно простыл вместе с награбленным. Ох, ты, а ведь там его будущая семейная реликвия осталась. Кольцо этого самого Иеронима Позье. Обидно. Нужно было продавать. Продешевил. Но сходить-то туда надо и убедиться в правильности догадки про ряженых ахтырцев.

– Так говорят. – Кивнул Клаус Штольц.

– Да, дела, ладно, господа, у меня дела. Пойду. Что творится в этой дикой стране! Что творится!

Брехт сразу понял, что зря паниковал. Он как раз подходил к магазину Жана Клодта, когда оттуда выходила семейка, не бедная. У крыльца их поджидал такой же почти крутой дормез, как у него, с четвёркой приличных лошадей, не фризы, но высокие и мощные. За руки двух девочек держала, очевидно, глава этого семейства – мамаша. Высокая женщина в шубке. Муж был ниже ростом и шёл позади жены и дочерей, а за ним видимо слуга семенил, тащил что-то в тряпку завёрнутое. Вазу какую?

Выходит, Брехт ошибся и ахтырцы здесь …

Стоять! Бояться! А как всегда в романах ограбления описывают? Сначала грабители приходят на разведку. А если это была разведка? Если это разведка … А когда тогда они пойдут на дело? Завтра? Ну, до завтра нужно дожить. Пока нужно своими делами заняться. Пётр Христианович прошёл мимо магазина Ван Дама, подивившись в очередной раз полузасыпанному снегом ливрейному вышибале. Снег валил всё так же, засыпая Москву. Через два дома от ювелирного находился оружейный магазин. Туда Брехт и направлялся.

Глава 21

Событие пятьдесят девятое

Приехал к торгу Роман, привёз денег полон карман.

Обманом барыша не наторгуешь.

Дорожиться – товар залежиться; продешевить – барышей не нажить.

Гусары – это своеобразный спецназ этого времени. Как там, в будущем, анекдот будет про стройбат? Им даже автоматов не дают, одни лопаты. Вот и в этом времени гусары вооружены только саблей. До шашек военная мысль ещё через полвека доберётся. И здесь Брехт вполне ускорить процесс и прогресс может. Его же через несколько месяцев в Реальной истории пошлют на Кавказ. А шашка, как оружие от горцев и перекочевала. Первоначально вообще была эдаким мачете для рубки лозы. Ну, если всяким википедиям верить. Шашка прямее сабли и немного короче, и рукоять у неё другая, там просто эфес и нет гарды, а потому – вытаскивать из ножен быстрее, и можно в отличие от сабли шашкой не только рубящий удар наносить, но и колющий. Почему бы Петру Христиановичу Витгенштейну не затрофеить несколько шашек и новоиспечённого графа Аракчеева уговорить вооружить ими свой полк. Кроме сабли у гусар сейчас есть два пистолета. Но это скорее сигнальное, чем боевое оружие. И вот тут Брехт тоже может чуть поменять историю. Он же помнит всё про способ ведения боя красноармейцами Первой конной, разработанный командиром конного корпуса Красной армии во времяГражданской войны Борисом Думенко, которого Троцкий расстреляет по выдуманному обвинению. В одной руке шашка во второй револьвер. Пока противник нацелился с тобой в рубке меряться мастерством, выпусти ему пулю в живот, пусть попробует произвести два процесса одновременно фланкирование и переваривание свинца.

Ещё гусар берегли от бездумных наскоков на солдатские цепи, ощетинившиеся штыками, их отправляли добивать уже бегущего противника. Но тут тоже нормальный пистоль не помешает. Пуля быстрее любого коня.

Кстати, слово гусар венгерское и историки до сих пор спорят о его происхождении, даже венгерские историки. Сходятся в одном – произошло слово от двух венгерских слов «гус» – «двадцать» и «ар» – «подать». Там каждый двадцатый дворянин должен был стать кавалеристом во время войны или похода куда за зипунами. В Венгрии XV века гусары – это те же самые, что и сейчас – легковооружённые всадники. А по второй версии – гусарам в Венгрии выплачивали военное жалование в размере 20 монет (дукатов или кроненталеров, интересно), и некоторые филологи переводят «ар», как «плата».

С мыслями о пистолетах для гусар Пётр Христианович и зашёл в магазин оружейный на Тверском бульваре.

Здесь ливрейного мужика со зверской рожей у дверей не было, и ступени вели вниз, как у большинства домов и магазинов этого времени, а не вверх. В магазине даже колокольчика на дверях нет. Совсем не боятся. Пётр Христианович прикрыл дверь, потопал сапогами, снег сбрасывая с них, и огляделся. Прилавка как такового не было. Перед ним находился большой, даже большой-большой, дубовый, судя по текстуре дерева, стол и на противоположной его стороне на венском стуле восседал прилизанный типчик. Француз не иначе. За типчиком была стена увешанная оружием, а с двух сторон были полки, на которых лежали футляры. Ну, это понятно, там пистолетные пары. Кто там самый главный у лягушатников мастер по пистолетам – Жан Лепаж? Или он ещё не главный?

– Месье ищет что-то конкретное? – приподнялся хозяин магазина. Понятно, француз. Вот ведь какая пронырливая нация.

– Да, я хочу вас разорить. – С кровожадной улыбкой ответил ему Пётр Христианович на языке Есенина и Мандельшт … Просто Есенина.

– Qu'est-ce que ce? (Что это такое?) Que dites-vous? (Что вы говорите?) – развёл раками типчик.

Вот ведь шантрапа (chantera pas – петь не годен.). Приехал, понимаешь, торгует тут, деньги из страны выкачивает и даже не собирается русский учить. Ладно, на днях Пётр с Аракчеевым увидится. Нужно возбудить в нём волну патриотизма. Должен закон внести, хочешь торговать в России – сдай экзамен на знание русского. А, и русского мата ещё!

– Monsieur, je suis là pour vous ruiner! (Месье, я пришёл вас разорить!) – Опять свёл брови к орлиному носу Брехт.

– О-ля-ля! – но как-то не весело засмеялся. Боитсса.

– Effrayant? (Страшно?). – Еще больше насупился Пётр Христианович.

– Вам, что-то нужно, месье. Вы мой конкурент. Вы торгуете оружием? – ага проняло лягушатника.

– Да, я торгую оружием. – Пётр Христианович положил на прилавок свой тубус и развернул его, извлекая на свет божий золотой штуцер.

Месье взял его аккуратно в руки, повертел. Постукал ногтём по золотым частям. Осмотрел перепаянную мушку. Вынул и осмотрел шомпол, он, кстати, был из стали, но с золотым набалдашником.

– Это замечательный образец тульских мастеров. Откуда он у вас месье …

– Мозер. Петер Мозёр. Взболтать, но не перемешивать.

– Что простите перемешать, месье Мозер? – Поплыл совсем француз.

– Я говорю, я тут надолго в вашем магазине, торговаться будем. Вы бы озаботились большой кружкой кофе, с сахаром, только сахар не перемешиваете. Люблю, знаете, когда допиваешь его, а снизу самая сладость, – охотно пояснил ему Брехт.

– Хм. Месье шутит.

– Какие уж шутки… – Пётр Христианович демонстративно с себя остатки снега стряхнул. – Зябко на улице. Самое то для большой чашки горячего кофею.

Месье попереваривал сентенцию на смеси русского и французского. Что-то не вспомнил граф, как «Зябко» по-лягушачьи.

– О, вы хотите горячий кофе. Согреться!

– Ну, я так и сказал.

– Антуанетта, – заорал себе за спину оружейник.

Ох, ты, ёшкин по голове. У него тоже жену зовут Антуанетта. Но это всё, что может связывать этих двух женщин. У Витгенштейна высокая красавица полячка в жёнах с четвёрочкой, голубыми глазами и роскошными блондинистыми волосами, а у несчастного «оружейного барона» худая плоска мымра с лошадиной рожей и каштановыми паклями, да ещё и с усиками, тоже каштановыми. Да, разве можно будет пить из кружки, которую держала в руках эта … Ну, чего поделать, правда, зябко.

– Пока ваша красавица жена сделает нам кофе, может, обсудим покупку вами у меня этого штуцера. Я понимаю, что это плохой штуцер. Из него нельзя стрелять и убивать наших врагов французов, но, может, вы всё же захотите купить его за какие-нибудь смешные, небольшие деньги. – Подвинул, отложенное тем, ружьё Брехт назад к французу.

– Хм. Вы смеётесь надо мной месье. Это золото. – Товарищ снова ногтём постучал по замку.

– Да, это оружие не для войны. Но я выстрелил из него несколько раз и теперь оно бьёт очень точно. Пули уходили вправо, и мой кузнец перепаял мушку. Теперь он попадёт французу точно в грудь. Этот штуцер подарил мне Николай Демидов. Он изготовлен на его заводе в Туле. Там есть клеймо мастера.

– Да я вижу. Это очень дорогое оружие месье Мозер. Оно стоит не меньше ста рублей.

– Смешно, месье, оно стоит пятьсот рублей. Там одного золота полкило. Не говоря о том, что дерево это не берёза. Отнюдь. Это – Малайский падук. Самая дорога древесина из пород деревьев, которые имеют общее название – красное дерево. Привезено с Бирмы. Понюхайте, оно всё ещё пахнет кедром – это отличительный признак именно этих деревьев. – Всю эту галиматью ему Николай Никитич Демидов рассказал. Брехт даже записал, чтобы не забыть. Слова-то все незнакомые.

Француз, а чего это он не представился, ладно, отомстим, Брехт, галочку себе поставил, так француз безымянный снова взял штуцер и, правда, понюхал.

– А, чувствуете лёгкий аромат кедра месье …

– Буфе. Марсель Буфе. Да, что-то есть. Но пятиста рублей этот штуцер не стоит. От силы двести, только ради вас месье двести двадцать. – Он решил поторговаться. Ох, зря.

– Точно месье Буфе, он не стоит пятиста рублей серебром, он стоит восемьсот рублей на ассигнации.

– Но это больше, чем пятьсот рублей? – после минутной заминки вычислил очевидное оружейник.

– Ну, то ваши проблемы следующая цифра будет ещё больше.

– Так ведь не торгуются месье Мозер. Люди называют цену и приходят к компромиссу.

– И я куплю у вас примерно на сто рублей разного оружия, может и больше.

Событие шестидесятое

Узнав, почём фунт лиха, немного поздно торговаться.

Попили кофе, слабоват и запаха почти нет. Эта швабра французская экономить на нём вздумала?! За это время приходило трое покупателей, один раз байроновского вида молодой человек купил пару дуэльных пистолетов. Ох-хо, погибнет же завтра. Ну, меньше дурачков от него родится. Потом зашёл купец, скорее всего, и купил штуцер, при этом стал коситься на, всё ещё лежащий на прилавке золотой штуцер Брехта, даже попытался к нему пухленькую ручонку протянуть, но Буфе резко его со стола смёл. Третий просил пистолет. Тоже купец. Зачем ему один? Сейчас все пистолеты парами покупают. Даже гусары по два возят. Они помещаются в седельных кобурах – «ольстрах», именуемых в России также «ольстрядями». А эти сумки или кобуры прикрываются «чушками» (специальными матерчатыми накидками). А тут один решил пистолетик купить. Недоброе чего-то задумал, либо застрелить кого решил, либо сам застрелиться. Вольному – волю.

В результате с негражданином Буфе сторговались за шестьсот пятьдесят рублей ассигнациями и Брехт покупает на сто пятьдесят рублей оружия. Это не тривиальная сумма для самого начала девятнадцатого века. Пара пистолетов с латунным прибором оценивалась в 3 рубля, с железным – 2 рубля 50 коп. Прибор – это ствол. Латунный считается надёжней, он не ржавеет.

Брехт выбрал себе пару с отделкой серебром и слоновой костью работы самого мастера Лепажа за тридцать пять рублей. Купил обычную офицерскую кавалерийскую пару за пять рублей с чуть удлинённым стволом, целых триста тридцать миллиметров, если переводить с дюймов и линий. А потом так на всякий случай поинтересовался у месье Буфе, а нет ли каких супер-пупер необычных пистолетов.

– Вам хочется песен, их есть у меня, – почти дословно возопил прилизанный «оружейный барон». – У меня есть несколько диковинок, брал, думал в России заинтересуются, но люди здесь не склонны к экзотике, им подавай, чтобы без осечек, да понадёжней. Уже и отчаялся продать. Хотите взглянуть на эти образцы оружейной мысли?

– Конечно. – мало, вдруг чего дельного измыслили «мыслители».

– У меня есть многозарядные пистолеты: двуствольные, с поворотными стволами, с вращающимся барабаном и даже с веерообразным положением стволов. Этот удивительный пистолет известен под грозным названием «Рука смерти». А ещё у меня есть пара многозарядных одноствольных пистолетов-эспинолей с накладными зарядами, последовательно расположенными в стволе, и несколькими пороховыми полками по длине ствола. Очень сложное в применение оружие. Но им можно стрелять несколько раз без перезарядки. А вот это на самом деле шедевр оружейной мысли, месье Мозер. Вот смотрите, – и француз принёс из самого дальнего угла шкатулку раза в два больше обычной. – Смотрите, наши оружейники придумали интересный способ увеличить скорострельность. У этой пары отделяемые стволы: ведущая часть ствола соединяется с каморой на резьбе, и перед выстрелом стрелок заряжает камору, две каморы, пять, даже десять, хотя там уже будет большой нагар на стволе, а затем крепит к ней ствол. В результате можно сделать до пяти выстрелов в минуту. Пистолет переламывается вот так. – И месье Буфе переломил пистолет.

– Ни хрена себя, – Брехт прямо глаза выпучил. Выходит, всё украдено до нас. По существу это не ствол никакой, а самый настоящий патрон металлический. Только не смогли додуматься, как предотвратить прорывание пороховых газов и вот таких хитрый способ наши. Стоять! Бояться! А если по этому принципу наделать штуцеров по образцу арабских мелкокалиберных карамультуков. Да полк вооружённый такими винтовальными пищалями всю наполеоновскую орду под Березиной положит. Ни один не пересечёт границу. Стоп. Понятно, что это очень дорого. Очень-очень дорого. Но на одну решающую битву денег, которые он намеревается у будущего свата позаимствовать, хватит. И на уральском заводе Демидова заказ разместить подальше от посторонних глаз. Даже тысячи и не надо, сотни хватит. По пять выстрелов в минуту. Пятьсот. Десять минут и полка нет. Ладно, двести штук. Ряд самых метких стрелков палит по переправляющимся через реку французам, а пять рядов заряжают эти стволики или патроны.

– Кхм, и кто сделал такую непонятную и ненадёжную штуковину? – вот тут, точно, интерес к этому оружию показывать нельзя.

– О, это тоже творение нашего мастера Жана Лепажа, но именно эта пара – это копия, что изготовил ваш мастер Иван Пермяк.

– Пермяк это фамилия или местонахождение мастерской? Есть другие данные?

– Нет. На шкатулке написано вот смотрите: «Иван Пермяк» 1800 год.

Пётр Христианович достал свою железную линейку с переводом в миллиметры. Никак не мог пока перестроиться на английскую метрическую систему и на русскую пофигиситическую, где нет точных цифр. Получилось следующее. Калибр пистолета – 15,5 мм, (то есть, это шесть линий) длина ствола – 300 мм, длина всего пистолета – 485 мм, масса около полутора килограмм. Ложа, скорее всего – ореховая. Нужно обязательно найти этого Пермяка.

– А нет, уважаемый, месье Буфе, у вас пистолетов винтовальных, с нарезами?

– Вы коллекционер, месье Мозер?! Хочу вас обрадовать. Есть у меня три таких пистолета, одна пара английских и один восточный, страну не скажу, возможно – Афганистан.

Забрал и их Пётр Христианович, а до заветной суммы в сто пятьдесят рублей ещё приличное расстояние.

– Давайте, месье Марсель, теперь посмотрим, так называемые, «каретные» пистолеты. Или «дорожные», маленькие, одним словом.

Посмотрели. Было у француза их десять пар, самых разных калибров начиная примерно с двенадцати миллиметров. А одна пара опять Брехта поразила. Это был «карманный» пистолет калибра 11,5 мм и массой грамм триста всего. И это опять был для этого времени прорыв. У пистолета не было деревянной ложи – ствол и ударно-кремнёвый замок смонтированы на металлической колодке. Немного на парабеллум смахивает, только маленький. При этом замок смонтирован как у пистолетов будущего по центру и имеет крышку, защищающую стрелка от вспышки пороха на полке. Предусмотрел мастер неведомый опередивший свое время на век целый, что все-таки из карманного пистолета стреляют не с вытянутой руки, а от бедра или от груди. Забрал эти пистолетики Пётр Христианович с удовольствием.

Ещё на сумму в сто пятьдесят рублей не набралось покупок.

Граф прошёлся вдоль стены с развешанным оружием. Ничего не впечатлило. Пока до угла не дошёл, там не повешенное на стену, а, приставленное к шкафу с какими-то кинжалами, стояло нечто не понятное. На ружье или винтовке не было в замке место для установки кремня, и рядом висел на шнурке запасной приклад.

– На самом деле, месье Мозер, эта вещь вас, как коллекционера, заинтересует – это знаменитый пневматический штуцер итальянца Бартоломео Жирардони. – пританцовывал за спиной оружейник. В туалет, наверное, хотел. А, Семён Семёныч, на горшок.

То есть, это первая воздушка. Причём даже в далёком будущем подобных вещей не делают. Насколько помнил Брехт, эта вещь многозарядная, в магазине двадцать круглых пуль. Читал про эту диковинку Иван Яковлевич, сейчас мэтр Бартоломео сбежал в Австрию и вооружает своими воздушками пограничную стражу своих врагов. А запасной приклад, это и есть запасной балон.

– А насос есть? – про насос тоже читал. Самая слабая часть этого оружия, нужно качнуть полторы тысячи раз, чтобы создать необходимое давление. Кстати ещё и не держит этого давления резервуар, осле пятого выстрела давление падает и остальные пули вреда противнику толком не наносят. Так, трата времени и пуль. Зато вещь почти беззвучная и совершенно бездымная, не определить откуда стреляли.

– Да, месье Мозер, у меня полный комплект, недавно привезли имперцы. И насос и запасная колба и пулелейка и кожаные прокладки в специальной баночке, и набор инструментов для разборки ремонта штуцера Жирардони. Но это гораздо дороже тех тридцати рублей, что остались от ваших полутора сотен. Мне весь комплект обошёлся в шестьдесят рублей. И я же должен продать его хоть с небольшой, но выгодой. – Сделал вдохновенное личико месье Марсель.

– Шестьдесят один рубль.

– О! Опять ваш странный торг. И опять я в нем проиграю. Даже начинать боюсь. Пусть будит шестьдесят пять рублей на ассигнации. Себе в убыток.

– Заверните, зачем же мне обижать такого честного торговца, как вы мэтр Буше.

Просиял «мэтр» и стал вытаскивать и правда кучу всяких сумочек с запчастями к воздушке.

Пётр Христианович стоял осматривал прилавок и тут ему на глаза попалась бочечка деревянная прикольная такая. В фильме советском про Робинзона Крузо в таких он порох с потерпевшего бедствия корабля перевозил.

Наверное и здесь порох. Стоп, там Робинзон выбросил половину пороха, потому, что он намок. Дебил, селитру извлечь из пороха легче лёгкого. Или пока не умеют?

– Месье Буше, мне ещё нужно пару бочонков пороха и несколько килогр…фунтов десять свинца.

– Нет проблем, сейчас всё вынесу.

– Месье Буше, а у вас есть подмоченный порох? – наблюдая, как вытаскивает из подсобки этот прикольный бочоночек с порохом, поинтересовался Пётр Христианович.

– Это просто несчастье. Пришла партия из Английского королевства и все десять бочонков подмочены. А ведь порох стоит очень дорого.

– И сколько вы хотите за подмоченный порох?

– Половину цены. – Вот же ж, гад.

– Четверть. Сейчас будем снова торговаться до смерти, вы же «торговец смертью». Ха-ха. А цена, кстати какова? Ну, четверть цены?

Уезжал Пётр Христианович на больших санях, что предоставил ему вместе с лошадкой месье Буфе.

Вообще не понятно, в чём проблема с подмоченным порохом. Три четверти и основная цена пороха – это калиевая селитра, которая отлично растворяется в кипящей воде. Потом нужно просто выкипятить воду, ну или остудить и тогда кристаллики сами будут оседать на верёвке, скажем. А если селитру калиевую смешать с сахаром, то получится … Много чего можно сделать. Дебил был Робинзон. И вообще гад, Пятницу потом продал. Потому в СССР вторую часть его приключений и не публиковали.

Глава 22

Событие шестьдесят первое

Никогда не давай имени живому существу, которое ты не собираешься держать у себя или которое ты собираешься съесть.

Дебора Боэм

В эту ночь Брехт опять ночевал у «земляка». Домой было поздно ехать, тридцать с лишним вёрст при таком снегопаде, это квест. Да и вечер уже. Это не запрыгнул на «Гелик» и не топанул педаль газа в пол, выжимая под двести км. Двадцать минут и дома. Нет, лошадка, снег почуя, плетётся рысью как-нибудь, бразды пушистые взрывая, ногами в них же застревая, ямщик уснул на облучке, пропил кушак он в кабаке.

Навеяло. Спал – не спал, а ворочался. Мысль покоя не давала. Мысль-то правильная, но рискованная. То ли итить за этой мыслью, то ли не итить, так, по древу растечься, помечтать, да и плюнуть. И, что на левый бок на жёсткой лавке повернёшься, что на правый, всё не спится. Мысль простая была, как доказательства теоремы Лагранжа о конечных приращениях. Приращениях, это ключевое слово. Хотелось прирасти капиталом. А всё проклятые ряженые «ахтырцы». Позавчера они обнесли ювелира на Кузнецком Мосту, зачем-то кроваво перерезав ему горло. Не гуманно же. Просто сунули бы кинжал в глаз или в сердце, нет, пошли по пути Тарантины. Лужи крови им подавай. Потом ещё зачем-то убили Паркинсона тем же способом. Наверное, хотели посмотреть, как у него конечности дёргаются. Юннаты, блин. Дак ещё и лопаты у бедняги забрали. Ладно, оставим это на их совести. А вчера они сходили на разведку к хорошему знакомцу графа фон Витгенштейна ювелиру Жану Клодту не Ван Даму. Понятно, что сегодня утречком, но не с самого сранья, они пойдут на дело. Опять ножичком по горлышку. А золото и прочие табакерки в мешок. И на улицу … И их там будет ждать … Сани хорошие. Но не тройка, по Москве на тройке не сильно разгонишься, улочки кривые, узкие и снегом завалены.

И среди табакерок может оказаться и будущая семейная реликвия светлейших князей Витгенштейнов. Обидно, понимаешь. Нужно ребят остановить. Не проблема послать Тихона к полицейскому, что видел Пётр Христианович на Кузнецком Мосту, пусть расскажет о подозрительных гусарах ахтырских.

Хотя, повяжут Тихона для допроса, а он при пятом ударе мордой об тейбл расскажет, что они с графом … Нет, такой хоккей нам не нужен. Тогда второй вариант. Они (ахтырцы) должны подъехать и стоять не очень далеко от ювелирного магазина. Пётр Христианович повернулся на правый бок и попытался вспомнить, а стояло ли чего рядом с магазином Ван Дама, когда мимо него прошли гусары без косичек. Нет, с этой стороны ничего не было. А с другой. Повернулся граф на левый бок. Были какие-то повозки. Или это ему хочется, чтобы были. А ведь точно были, он тогда ещё вскользь подумал, что вот та белая лошадь, запряжённая в сани, слишком хороша для крестьянина. Итак, есть, возможно, зацепочка. Товарищи, а все гусары друг другу товарищи, это слово от польских гусар и пошло, а у них потом уже Ленин своровал, приедут на санях, и в них будет запряжена высокая белая кобыла. Нужно «товарищей» скрутить, прямо на центральной улице Москвы и, загрузив в их же сани, отвезти в «каретник» к печнику бывшему графскому и там допросить, где их логово, и где хабар с прошлого дела. Где, мать вашу, лопаты?! Ах, не брали, а где золотые табакерки? И на тебе в носопырку, чтобы больше не нюхал чужого.

Для этого дела с учётом того, что гусары эти ряженые кровушку легко пускают, нужны помощники. Замечательный способ проверить в деле Семёна Тугоухого и его трёх подельников. Брехт их про себя Ивашками называл. Одного звали Иван Зайков, и второго Иван Первых. Пацанчика тоже перевезли в дом к печнику Демиду. Было ему лет десять. Нормальный пацан, прилично одет и даже вши по нему не ползают. Его Тугоухий ещё осенью подобрал на Москве, тот милостыню просил, говорит, что родители и братья с сёстрами от холеры померли. И он один остался. Отец был якобы столяром. Брехт сильно его не расспрашивал, успеет ещё. Видел-то мельком пару раз.

Паренька звали тоже Иван. Три Ивашки, блин, как их одного от другого отличать? Младшему Ивашке тоже своя роль в начинающем слагаться плане в голове у Петра Христиановича отводилась. Он должен стоять на углу Тверской и предупредить прибежать Брехта и Тугоухого, когда появятся ахтырцы. Теперь оставалось, только добиться согласия Семы Тугоухого и его бандочки на осуществление этого экса. А с другой стороны, они же дали согласие поучаствовать в нескольких делах Петра Христиановича, чем это не дело?

А вот Тихон в этом деле был лишним, слишком много будет всяких нехороших вещей знать о Брехте. Напьётся где и начнёт рассказывать. Нет, точно Тихона брать на дело нельзя. Пусть в дорогу собирается. Решил Пётр Христианович предотвратить нападения мнимых ахтырцев на ювелира и сразу полегчало. Лавка больше такой жёсткой не казалась, бац, и вырубился, и проснулся, когда на Москве петухи заголосили. Это только название, что Первопрестольная, да столица бывшая, а так деревня деревней с коровами курями, козами и с петухами, естественно.

Быстро перекусив, Пётр Христианович погнал ещё по сумеркам на пойманном по дороге извозчике к Демиду. Там, народ уже тоже проснулся и занимался кто чем. Но в основном просто из угла в угол шлялись. Чемоданное настроение у всех, граф же вчера сказал, что все дела закончились и пора домой собираться, вот все и ждали отъезда.

Брехт махнул им рукой и позвал с собой на улицу Семёна. Рассказал ему о своих предположениях насчёт «ахтырцев» ряженых.

– Не слышал ничего такого? – может, тут, как в Европе, в средние века гильдия воров есть, и они все друг друга знают. Ну, или проще, сбывают же они куда-то награбленное. Может быть, там пересекались с этими «гусарами».

– Нет, Вашество, ничего не слыхал. Так если они ограбили ювелира, зачем им снова магазин грабить? – долго мотал головой Тугоухий. Интересно, почему так называют. Нормально слышит человек.

– Давайте быстрее собирайтесь. Поедем на наших санях. Возьми полешко хорошее, одного нужно оглушить и живым взять. Спросим, где они хранят награбленное, и зачем на второй магазин покусились. Поторопитесь. Кто их проклятых знает, во сколько они туда припрутся, а нам нужно там всё разведать.

Событие шестьдесят второе

Имена «Сократ» и «Платон» похожи: и то и другое – имена.

Людвиг Витгенштейн

Ванга из графа фон Витгенштейна, как … свинья в апельсинах. Это ещё крупно повезло, что тепло относительно на улице. Снегопад с ветром тоже закончился. Лёгкий морозец в пять градусов или около того и солнышко. А так бы за день на свежем воздухе дуба дали. Пётр Христианович в сапогах вообще мог простыть. И так, пару раз, поручив Ваньке младшему прибежать за ним в первую очередь, если ахтырских коричневых гусар увидит, уходил погреться в ателье сначала, где покопавшись в материалах, выбрал два больших отреза английской шерстяной ткани, покрашенной в зелёный цвет. Оттенки были разные, один так вообще замечательного болотного цвета, второй поярче, цвета травы молодой, но если сшить камуфляж, просто нашивая кляксы травяные на первый материал, то получится вполне нормально. Коричневый кусок ткани тоже был, но небольшой, тем не менее, граф и его купил. На кляксы и всякие манжеты хватит. Брехт первоначально хотел заказать костюмы для своих боевиков сшить здесь в Москве в мастерской мадам Роже, но те называли недельные срока, а сидеть неделю в городе граф не мог, да и не хотел. В деревне полно дел, а тут просто опасно для него и для семьи его пребывание. В любой момент можно встретит знакомого, который проболтается, что видел его в Москве, а то и специально побежит в полицию. Брехту скудноватая память от реципиента осталась, кто этого Витгенштейна знает, сколько он успел врагов себе наплодить, вон с двумя уже столкнулся. Хорошо, что хорошо закончилось, однако, вечно везти не может. Пора и честь знать. Погостили. Вот бог – вот порог. И зря он что ли, всяких там швей да вышивальщиц напокупал, пусть пользу приносят. Сошьют одежду и камуфляж по его эскизам. А то назад их продаст или на коровник – коровницами (прекрасными пастушками (schönes cowgirl)), нечего дармоедов плодить. Эксплуататор он или рядом проходил.

Второй раз зашёл погреться в магазин, где торговали чаем и кофе. Чашку одну выпил чаю тёплого еле с пироженкой, и это за целый день. Зато купил себе две фунтовые бумажные коробки китайского зелёного чая и одну коробку кофейных зёрен. Теперь ещё нужно мельницу изобрести. Можно и в ступке растолочь, но эффект не тот. Крутишь ручку механического чуда и наслаждаешься ароматом, доносящимся из мельницы. Не графская работа мельницу крутить? Так это и не работа, а удовольствие.

Ахтырцы так за день и не появились. Нет, ахтырских гусар было полно, они шастали по улицам Москвы, туда-сюда, но это были настоящие и Брехту приходилось отворачиваться и прятать лицо в большущем воротнике тулупа, чтобы его не узнали. Тогда Пётр Христианович решил, что бандиты эти хитрые и специально выжидают конца работы ювелирного магазина, чтобы взять выручки побольше, но те так и не появились. Ван Дам закрыл магазин свой, и здоровяк в ливрее ушёл с крыльца, предварительно ставни на замки затворив. На втором этаже дома Жана Клодта зажглись свечи, и Брехт дал команду операцию сворачивать. Неудачливые антикиллеры погрузились в сани и рванули в дом к печнику, греться и обедать. Нда, и обедать, и ужинать, и файфоклокать. Есть хотелось жутко.

Эх, пельмешков бы горяченьких с майонезом и кетчупом.

– Простынем. Нужно срочно в баню. – С порога стал раздавать указания Пётр Христианович.

– Так вторник, не топили. – Попытался съехать Демид, но увидев в глазах графа непоколебимость, сдался и пошёл топить баньку. Вот печник же, а в бане не мог себе нормальную печь соорудить, топилась по-чёрному. Оно, может, так и быстрее получается, но копоти внутри, словно не в баню пришёл мыться, а на смолокурню пачкаться.

Пришлось и водочки хапнуть. Зато спал Пётр Христианович, как убитый. Даже петухи не разбудили. Разбудил Сёма Тугоухий.

– Вашество, рассвело давно, вы говорили, что сёдня снова пойдём.

– Пойдём. – Брехт сел на лавку, выпутываясь из одеяла лоскутного. Думал, всё же, простынет, так вчера намёрзся, но в горле не першило, в голове не гудело, лоб испариной не покрывался. Жив ещё курилка. Говорят, на фронте простудой не болеют. Может и не врут.

Перекусив варёной курицей с пятью куриными же варёными яичками, довольно крупными, гоп компания опять погрузилась в сани и поехала к ювелирному магазину на Тверской Бульвар. И чуть не опоздали. Только расположились у соседнего здания, как из Тверской показалась та самая белая высокая лошадь, запряжённая в парадные красивые сани. Брехт прямо почувствовал, как всё тело адреналином наполнилось, слюна солёная стала.

– Сёма! Они! Двигаем. Работаем, как договаривались. Ваньки, страхуйте. Подгоняйте лошадь нашу вплотную к их саням. Чтобы закрыть со стороны улицы.

Народу было много на Тверском бульваре. День, как и вчера, выдался тёплым и солнечным, и публика вышла, по магазинам пройтись и променад устроить, обновками хвастаясь. Пётр Христианович покрепче взялся за рукоять ножа. Это была та самая финка, что он отобрал у дезертира Сёмы. У самого Тугоухого была в руках приличная палка. Что-то типа биты их будущего, даже рукоять, чтобы удобнее держать, Семён себе выстругал.

Не ошиблись, из возка этого вылезли два унтер офицера в коричневых ментиках, надетых в рукава. Косичек у лжеахтырцев не было, как не было и усов, на лице щетина трёхдневная примерно. А ещё и сапоги короткие, как у егерей. И не боятся же попасться на глаза настоящим ахтырским гусарам, расквартированным в Москве.

Брехт подходил к своему чуть быстрее Семёна, тому нужно было обходить сани. Он чуть замедлил шаг и подождал когда Тугоухий подойдёт на расстояние достаточное для удара. Позади уже слышалось, как подъезжают их сани. Пора. Пётр Христианович шлёпнул левой рукой по ментику коричневому. С силой так, ахтырец аж присел и стал разворачиваться.

– Петька! Ты!

Событие шестьдесят третье

Давайте не поддаваться спокойствию и сохранять панику!

Крестьяне не хотели сеять панику, но больше сеять было нечего.

В самый последний момент, когда этот разбойник начал к нему лицом поворачиваться, Пётр Христианович передумал его убивать. Пацан совсем, это не щетина пробиваться у него начала, а первый юношеский пушок. Граф разжал пальцы, что сжимали рукоять финки в кармане, вытащил пустую уже ладонь, и по дороге организовав из неё кувалдных размеров кулачище, апперкотом хлёсткий отправил пацанчика ряженого в объятия Морфея. Чтобы не упал «ахтырец» Брехт его успел левой поймать за опушку серую ментика и выровняв, приобнял правой, как старого друга.

– Пойдём, Петька, утомился на ногах не стоишь, – громко для окружающих, на всякий случай, сказал Пётр Христианович и не больно тяжёлую для него тушку прикорнувшего налётчика подтащил к своим саням. Раз и Ивашки уже скручивают руки парня и засовываю того под медвежью шкуру. Минус один.

А вот у Сёмы вышло не так благостно всё. Не знал что ли, что кивер и удар сабли французской выдерживает. Он смялся и слетел с головы второго «ахтырца» от удара дубиной, но кроме дезориентации никакого вреда коричневому гусару не нанёс. А второй удар, так вообще, больше вреда принёс, чем пользы. Сёма не запаниковал, Вновь замахнулся и повторил удар, но в это время «ахтырца» качнуло, и удар дубиной не по голове бедовой пришёлся, а по плечу. «Ахтырец» заверещал, явно ключицу ему Сёма переломил. Брехт подскочил и хуком слева отправил гусара в нокаут. Уже вокруг стали люди визжать. Нужно было срочно линять.

– Семён, бери вожжи и уезжаем! – Граф поднял со снега «ахтырца» и забросил его одним рывком в их понтовые санки, сам заскочил следом и заодно впечатал коленом в нос, начинающему опять блеять, разбойнику. Лошадь взвилась на дыбы и дёрнула с места в карьер. Хорошая лошадка – резвая. Пригодится в хозяйстве. От рывка они с «ахтырцем» свалились под сидение, но Пётр Христианович быстро выпутался из пол своего же длиннющего тулупа и сел на сидение, контролируя «ахтырца» и ситуацию вокруг. В голове мысль билась, сейчас привезут этих товарищей к Демиду и окажется, что это какие-то настоящие «ахтырцы», кои из-за вшей на голове косички отстригла, а на настоящие сапоги им денег не хватило, вон егерские и напялили. Весело будет.

Ехать недалече, но граф когда, ещё вчера, доводил до дезертиров план операции «Табакерка», строго настрого запретил ехать прямо к дому Демида, в случае удачного захвата товарищей, и главное, по разным маршрутам добираться, обязательно покрутившись по периферийным улочкам. Сейчас оглянувшись назад после того, как вырвались с Тверского бульвара на боковую улочку сплюнул. Их сани с Ивашками по пятам следовали за ними. Пётр Христианович замахал на них рукой, показывая, что свернуть надо, но у тех в глазах только круп их белой лошадки видимо был. Рукомашества графского не заметили. Как они вообще продержались на нелегальном положении в Москве целых полгода, да ещё грабили кого-то? Полный непрофессионализм и отсутствие хладнокровия и дисциплины, ещё и серого вещества в голове маловато. И как с такими помощниками проводить те две операции «Возмездие», что он задумал. В Петербурге и полицейских больше и просто всяких гвардейцах на лошадях по городу фланирует. Сразу попадутся и сдадут командира. Может и хорошо, что сейчас смертной кары нет.

Всё же пришли в себя после второго поворота Ивашки и промчались дальше, за расписными санями не свернув. Хоть теперь рассмотреть можно стало, преследует ли их кто или нет. Повезло или правильный расчёт, но никто за «антикиллерами» не гнался. По улицам ехало полно и карет на колёсах и саней и просто конных, в том числе и ахтырских гусар, но целенаправленно за ними никто не скакал, размахивая плёткой и крича: «Держи вора». Попетляли немного. Потом Брехт велел Сёме перейти на шаг ещё немного покрутились по улицам Москвы, Пётр Христианович бы заблудился ни указателей, ни номеров домов. Самое смешное, что и Сёма заблудился. Повернулся к графу с испуганной физиономией и проблеял:

– Заплутал я, Вашество.

Брехт проверил «ахтырца», тот всё ещё был без сознания, потому велел Сёме остановиться и узнать дорогу.

– Только спрашивай, как на Тверскую попасть. – Дёрнул Брехт уже направляющегося к стоящему у ворот распахнутым саням.

– Понятно, Вашество. – и трясётся. Вот бог помощников дал.

Через час подъехали к дому Демида. Ворота открыл младший Ивашка. Вокруг не спецназа ФСБ ни ОМОНа, да даже просто любопытных не крутилось. Можно сказать, что первый этап операции «Табакерка» пусть не на пятёрку, а на четвёрку с минусом закончился.

Что ж, пора переходить ко второй части. Патетической.

Как там, у Тимура Шаова: «Идет перформанс под названьем „Возрожденье страны“».

Часть вторая – «Патетическая». А у нас перформанс будет называться «Возвращенье Сатаны».

Глава 23

Событие шестьдесят четвёртое

Странный русский народ… Скотину по головам считает, а правительство по членам.

Как надо дознание проводить? Чего уж, все в будущем знают. Книги читали, фильмы смотрели. Главное правило допроса с пристрастием – субъект должен был голым. Во всех же книгах написано, что голым людям правду скрывать тяжелей, куда её засунешь, если на тебе нет ничего. Кроме этого человек должен увидеть, что спрашивающий его гражданин совершеннейший псих, и ему оторвать от вас какой кусок – это удовольствие. От психов тоже правду тяжело скрывать. И про добрых и злых полицейских без сомнения все читали. Только это люди двадцать первого века начитаны, а в начале девятнадцатого таких интересных книг ещё нет. Там Декамерон про обманутых монашек, да сказания про Бову-королевича. Шахерезада ещё. Словом, добрые сказки.

Заехали в ворота, Ивашки бросились распрягать белую кобылу, или лошадь. Есть разница. Кобыла уже рожала. Проверять Брехт не собирался, но лошадка ему нравилась. Высокая, стройная и совершенно белая. Вчера Тихон, когда Брехт упомянул про белую лошадь, чуть не лекцию ему прочёл:

– Вашество, белых коней на свете почти не существует. Рождаться они могут любого цвета, да хоть вороными, но почему-то быстро седеют, и это поседение не имеет никакого отношения к старости. Кони таки с возрастом становится всё более и более по цвету близки к белому.

– Подожди …

– Ваша правда, Вашество. Сам не видел, отец говорил, бывают очень редко белорождённые лошади, уже родившиеся полностью белыми. Таки имеет белую шерсть и розовую кожу, а которые седеют, у тех кожа серая, а ещё могут быть голубые глаза у них. Очень редкая масть. Я ни разу не видел. Отец сказывал. Ещё он сказывал, что должно прям в утробе матери, может, седеют. Не, знаю, не видел. Чубарых видел. У …

– Подожди …

– У …

– Тихон, твою налево, мысль мне пришла! А если чисто вороную лошадь скрестить с белой, то чего получится?

– Не знаю, Вашество. Может серая в яблоках, может чубарая, а может и вороная. А может и белая.

– Ладно, Мендель, ясно всё с тобой. Будем действовать методом проб и ошибок.

Сейчас Ивашки бросились распрягать белую кобылу и прятать сани в каретник, а младший Ивашка вертелся вокруг Пётра Христиановича, когда он вытаскивал из саней покалеченного Семёном ахтырца. Граф отволок его, придерживая под мышки, тоже в каретник, с глаз долой, и выпрямился, дух перевести и план допроса спланировать, а Ивашка подлетел к гусару и стал его осматривать.

– Вашество, так он богу душу отдал, – отскочил от ахтырца пацан.

Брехт бросил планировать и склонился над разбойником, потрогал шею, ничего не нашёл там бьющегося. Открыл ему глаза. Ну, учили же. У недавно умерших зрачки широко открыты и не реагируют на свет. Эхе-хе. Этого уже не допросишь. Зрачок шире не придумаешь, и на него полоска света как раз попадает, а он не сужается. Трупак. Отлетела душа в Ра… Ну, уж у разбойника и душегуба, и без покаяния, в Рай не попадает душа. Да и чего ей там делать? Скучно в том Раю. Что там интересного? Ни попить, ни покувыркаться. Ходить по садам и философские беседы вести. Скука смертная. Нету в христианстве пряника. Не придумали апологеты. И с кнутом всё не просто. В Аду будут черти на сковородке жарить. Так что, в этот самый Ад вместе с телом и живой попадаешь, все рецепторы при тебе остаются? Душа она же нематериальна. Ей пофиг на нагревание. Тоже маху дали апологеты.

Да и ладно. Этот «ахтырец» мёртв. Умер пока в санях его по Москве матушке катали. Должно быть, сломанная ключица, аорту там проколола или лёгкое, или от болевого шока умер. Теперь не спросишь, а с патологоанатомами сейчас не просто. Хотя, может в полиции и есть? Но в полицию решил Брехт его не везти. Вечером, раздетого, без мундира, вывезут в лес и прикопают в снегу. Весною будет «подснежником».

Младший душегуб, ряженый под гусара, был неподалёку, сидел с противоположной стороны этого сарая или каретника и подвывал. Немного похоже на творение Гектора Берлиоза «На смерть Гамлета». Барабанов только не хватает.

– Семён снимите с гусара этого одежонку. Только аккуратно, костюмчик может пригодиться ещё. Да и с крестника своего тоже сними. Только так, чтобы этот не видел.

Тугоухий чего-то бубня под нос удалился, а Брехт снова над планом допроса задумался. Задача становилась тяжелее, нет возможности добиться правды от одного, отрезая от второго кусочки. Стоять! Бояться! А почему нет?! Есть у вас план мистер Фикс? Да, теперь у меня есть план.

Парень визжал и брыкался, но получив несколько ударов от Сёмы, сдулся и позволил освободить себя от чужого мундира. Сжался в комочек, чего-то пряча между ног и руками прикрываясь. Ничего там особенного не было. Пётр Христианович подошёл к бывшему гусару и спросил:

– Где форму взяли?

– Господи Исуси, иже…

– А ну, прекратить. Смотри, гадёныш, я сейчас знаешь, что сделаю? Я отрежу ухо у второго ряженого ахтырца и заставлю тебя его съесть. Если не съешь, то отрежу ухо уже у тебя и заставлю всё равно съесть. Потом, в случае если не договоримся, то отрежу ту финтифлюшку, что ты там прячешь, и всё равно заставлю тебя съесть. Ну и если не договоримся и тогда, то пойду проделаю ту же шутку со вторым. – Брехт сделал паузу, дожидаясь пока голенький парнишка осознает всю пагубность игры в молчанку.

– Господи Иисусе …

– Не получилось, ну, ладно. Сам напросился. – Пётр Христианович подошёл к невидимому из-за двери второму разбойнику и, достав из кармана непонадобившуюся финку, отчекрыжил у трупа ухо. Вытер лезвие о волосы бедолаги и вернулся к парнишке.

– Ешь, – протянул ему трофей.

– А-а-а! – итак минуту целую, пока Брехт не пнул его.

– Где форму взяли?

– Убили двух гусар, Господи… – опять пнул, – Ироды!

– Это начало только. Где награбленное у ювелира позавчера?

– Господи Иисусе.

– Я пойду, второе ухо отрежу, а ты пока это ешь, вернусь, не съешь – у тебя отрежу. – Брехт бросил окровавленное ухо душегубу мелкому на колени.

– Что ты хочешь? Ирод! – Подскочил как ужаленный «ахтырец».

– Где то, что вы забрали у ювелира и англичанина?

– Не скажу. – И руками прикрылся ожидая, что Брехт его ударит. Надо было, но сдержался.

– Ухо ешь, – граф обогнул дверь и подошёл, отрезал от покойника второе ухо, потом подумал и заверещал, будто ему больно.

– Теперь на очереди твои уши, у него больше нет, – Брехт бросил в забившегося в угол душегуба второе ухо.

– Господи … Это всё брат. Он убивал! Я не убивал. Скажу где, только пообещайте отца и Таньку не трогать!

– Да у вас семейный бизнес?! Ц. Плохо как. Нельзя брать чужое. Ладно, говори, где награбленное?

– В дому у нас в подполе в кадке с капустой. Только тятьку и Таньку не трогайте.

– А дом где? – А как их не трогать? Ну, хотя …

– На Воздвиженке.

– Лошадь откуда?

– У гусар, которых Сёма убил, была и конь ещё каурый.

– Он где? – Что-то ему на разбойников с именем Семён везёт. Нехорошее имя. Не будет таким сына называть.

– В дому.

– Проводишь?

– А вы Таньку с батей не тронете? – и сопли по пушку своему размазывает.

– Ну, если они выдадут всё, что вы забрали у ювелира и торговца инструментом. Стоять. А раньше вы не промышляли?

– Нет. Раньше Сёма мясником робил, а потом не стали его нанимать, он напился и хозяина бычка побил, тот печёнку не хотел отдавать.

– Водка – зло.

Чубарый конь

Событие шестьдесят пятое

– А бабы у вас в аду имеются?

– Ну а как же без них?

– И что? Симпатичные хоть?

– А зачем нам в аду уродины?

Артём Каменистый, из книги «Демон-самозванец»

Граф задумался. Отошёл от паренька и стоял, поглядывая на белую лошадь. Красивая. Нет, не об этом думал. Думал, что нужно на эту Воздвиженку срочно ехать. Пока Отец Крёстный этих братьев разбойников не запаниковал и не бросился в бега с неизвестной Танькой. Воздвиженка это ведь рядом совсем, улица в районе Арбата. Нужно туда срочно выдвигаться. Вот только, как бы соседей не переполошить. Самому полицейским в руки попасть тоже не хотелось. И Сёму с Ивашками на это дело одних отправлять нельзя. Они там, с их везением и умением, точно дров наломают.

– Сёма, подбери этому душегубу, чем прикрыться. Нужно срочно ехать за награбленным, там у этих двоих братьев разбойников отец ещё есть. Как бы он, этих сыночков не дождавшись, не пустился в бега с награбленным. Да, и мешок не забудь. Нужно этому гусару ряженому на голову мешок натянуть, чтобы он не узнал, где его держали. Запрягай назад лошадей. Снова на двух санях поедем. Погодь, и упряжь приготовь запасную, там ещё один конь есть, его тоже заберём. Золота много. И под него крепкие мешки посмотри, найтинадо.

Как не спешили, а еле в час уложились. Пока лошадей в сани запрягли, пока нашли какие-то обноски у Демида для младшего разбойника. Потом долго искали, во что старшего новопреставленного раба божьего завернуть, не везти же по Москве его в исподнем. В результате ничего путнего не нашли и завернули в попону. Придётся там оставить и новую потом купить Демиду. Потом мешки искали. Золото вещь тяжёлая, прохудившиеся и гнилые не подойдут, прорвутся сразу. Пришлось вытряхивать в кормушки три мешка с овсом лошадёнке Демида приготовленных. Тоже потом придётся прикупить, а то объели бедного печника.

Наконец, надели Семёну, так звали младшего из братьев, на голову мешок и тронулись.

– Ты, покружи немного, чтобы этого душегуба запутать …

– Вашество, так не проще их потом всех на дворе ихнем и порешить, зачем врагов оставлять, да и на самом деле душегубы же, – стал учить его уму разуму Тугоухий.

Нда, прямо в воздухе переобулся, а сам, интересно, чем полгода промышлял? Гувернёром работал?

– Нет, Сёма, пусть с ними Господь разбирается. Кроме того они полезное дело сделали, там должно потом им зачесться. Они англичанина убили. Вот ты сколько англичан – врагов наших злейших убил?

– Никого я не …

– Не мельтеши. Всё, поехали. Блин, Сема, я же сказал мешок ему на голову надеть. Почему всё два раза повторять надо.

Выехали. Брехт сел в сани с Трофимом и ножиком того по дороге щекотал, когда тот что-то мычать начинал, в мешке. Когда покружили немного и оказались на этой Воздвиженке, Пётр Христианович с ахтырцы ложного мешок снял и спросил:

– Куда ехать? Показывай. – Нда. Так себе видок, мешок был из под овса и на дне всякой мякины и мусора полно было, теперь всё это было на голове душегуба малолетнего.

– Вон дом в два поверха. – Ткнул пальцем этот домовой.

– Не бедно вы жили. Чего в разбойники-то подались?

– Да …

– Это риторический вопрос. В смысле, не отвечай. Так, Сёма, не забудь, как договаривались. Постучишь, отец откроет, и сидите тихо, пока мы не уедем. Будешь верещать ты или отец, и придётся вас к Господу нашему на суд отправить. Ты не спеши туда. Очень сильно я сомневаюсь, что ты в рай попадёшь. Тебе теперь всю жизнь нужно добрые дела делать и грехи замаливать. – Сани остановились возле ворот такого же почти дома, как тот в котором Демид жил. Цокольный этаж из кирпича, а верхний деревянный.

– Приехали, – начал вытаскивать из саней «ахтырца» граф. Ноги на всякий случай ему развязывать не стали.

Событие шестьдесят шестое

Омар Хайям

Очень плохое место для тайной операции. Не самый центр Москвы, конечно, но рядом он совсем и народу и на транспорте, и пешеходного, полно. Улица вся заполнена санями, даже несколько карет на колёсах есть, одна, которая как раз мимо проезжала, какому-нибудь князю принадлежит, покрашена в красный цвет и местами бархатом оббита, так это снаружи, внутри видимо, вообще парча. Не видно, занавески на окнах. Карета ехала не спеша, и Пётр Христианович запаниковал, когда она рядом с ними остановилась. Оказалась, что тревога ложная, просто колесо в сугроб въехало и забуксовало. Пришлось крикнуть Брехту двух Ивашек и вытолкнуть этот Rolls-Royce современности из сугробика. Не создавать же пробку прямо у ворот «тятьки». И ведь даже не обернулся кучер, спасибо сказать, не говоря уж о седоках, что скрывались за занавесками, там мужской баритон ржал, даже не заметили, что им помогал из сугроба выбраться будущий Главнокомандующий русской армии и «Спаситель Санкт-Петербурга».

– Стучи, – Пётр Христианович дождался, когда роскошная «движимость» чуть отъедет, и вынес на руках из саней младшего сынка «тятеньки». Поставил перед воротами и показал в руке финку.

– Батя! – парень несмело стукнул пару раз в мощные ворота.

– Ещё раз и погромче, – подтолкнул Сёму граф через минуту, так и не дождавшись результата.

– Батя! – не, громче сильно не получилось и на этот раз.

Брехт почему-то ожидал, что сейчас ворота эти дубовые распахнутся настежь, и они туда на санях с бубенцами въедут, ну, хоть и без бубенцов, но въедут. А тут всё, как всегда, пошло не по плану. Отворилась калитка небольшая в этих воротах и в щёлку просунулась лохматая и бородатая голова. Пётр Христианович при словах этого «ахтырца» ряженого «батя» и «тятенька» почему-то представлял себе седого сгорбленного дедушку – божьего одуванчика, Сёма этот всё время просил его не трогать. А там морда эта, не знавшая николи парикмахерской, была почти на одном уровне с мордой графа и седой отнюдь не была, была чёрной как смоль.

– Сёма, – морда начала улыбаться, узрев младшенького, но тут же это дело прекратила. Сёма был в салопе, а не в форме коричневой, без шапки был, замусоренный и рядом страшная бородатая орясина в тулупе лыбилась.

Бац. Это калитка попыталась закрыться, но за секунду до этого Брехт, понимая, что сейчас произойдёт, толкнул в щель сынка. Бац. Это Сёме по ушам прилетело. Прилично так прилетело. Он даже не заверещал, охнул и кулём на порог свалился. Пётр Христианович его перешагнуть не мог с той стороны на дверь давил тятенька. Тогда граф чуть отступил и, что есть силы, врезал ногой по калитке. Батяньку отбросило. Дверь впечаталась в ворота и пошла назад, но опять с головой Сёмы встретилась. Бац. Брехт снова пнул дверь и вломился на этот раз во двор, успел, пока дверь открытой была.

«Старинушка» сидел на попе посреди двора и лапал рукою по снегу. Ух ты! Тесак. Приличный такой и ухоженный, сверкает заточенным клинком. А у Петра Христиановича всего оружия – финка в кармане. Некогда было раздумывать, Брехт вытащил нож и заученным движением отправил его в полёт куда-то в сторону горла «батяньки». Туда-то и попал. Лезвие почти полностью вошло в горло и перерубило там всё что можно. Гортань так точно. Потому «тятенька» не закричал, тревогу поднимая, всех соседей на этот беспредел посмотреть, созывая, а булькал кровью и остекленевшими глазами смотрел на что-то у графа за спиной.

Брехт обернулся. Там, свесившись через порог калитки, лежал Сёма. Ничего, оглушило, наверное, дверью. Пётр Христианович повернулся назад к отцу этих разбойников. Тот лежал на спине, а из горла продолжала на снег кровь чёрная вытекать. Нда. Неудачно в гости зашли.

Нужно было, пока соседи и прохожие шум не подняли, срочно заводить сани на двор и ворота с калиткой закрывать от любопытных взглядов. Что граф и проделал. Первым делом он втащил Сёму внутрь и прикрыл калитку, на засов её запирая. Потом осмотрел двор. Двое саней спокойно влезут. Приличный двор. И убран, ни сугробов не яблок, ну, навоза конского. Как там Муромов пел? «Яблоки на снегу, конь тут прошёл недавно, я так же не могу». Две только субстанции мешали саням разместиться на дворе. Посреди этого двора лежал в луже, теперь совершенно красной крови, переставшей впитываться в снег, здоровенный косматый и совершенно мёртвый мужик. Парок от неё (крови) шёл. Мерзкое зрелище. Брехт, сплюнул, ну совершенно не входило в его планы «тятеньку» убивать. Тем более, Сёме обещал. Пришлось взяться за воротник сюртука и оттащить с прохода, и вообще, с глаз долой, в промежуток между домом и баней «Крёстного отца».

Крови натекло прилично. Лужа целая получилась. Она частично растопила снег и продолжала расширяться. Брехт осмотрел двор, выискивая лопату. Не попалась на глаза. Зато около бани нашлась деревянная бадейка, обожжённая и почерневшая, полная золы. Её Пётр Христианович на лужу и высыпал. Так себе маскировка, посреди двора вместо красной лужи получилась серо-красно-чёрная. Ладно. Чего уж. По крайне мере не так заметно, как чисто красная.

Следом Пётр Христианович занялся Семёном. Похлопал его по щекам, надеясь в сознание привести. Твою раз так. И раз эдок. Парень был мёртв, ударом двери шею ему батянька переломил. Что за день такой. Ни кого не хотел убивать – и три трупа. Сильно эту бандитскую семейку жалко не было. И даже, наверное, не правильно было оставлять их в живых. За старое бы принялись. И настоящие ахтырские гусары, коими Витгенштейн хоть не долго но командовал, мести требовали, да и неизвестный Брехту ювелир из Голландии может нормальным человеком был. Творческой натурой. А эти товарищи решили, что им его продукция нужней. Это и не Брехт их убивал, это как у Марадоны – «рука божья».

Вздохнув и перекрестившись, Пётр Христианович и Сёму отволок через весь двор к баньке.

Глава 24

Событие шестьдесят седьмое

А.С. Пушкин Бесы

Обыск в доме начался с неожиданной находки. Нет, Сёма говорил про Таньку, но Брехту девица, может чуть помладше, этого, покрывающегося юношеским пушком, душегуба представлялась. На самом деле, когда в дом зашёл, то прямо оторопел. За столом, с деревянной ложкой в руке, перед большой керамической миской с кашей, сидела девчушка лет четырёх или пяти. Ну, что за жизнь-то такая. Прямо как у Лермонтова в «Герое нашего времени», влез и разрушил семью честных контрабандистов. Что теперь делать с ней? Тут оставить? Соседи рано или поздно придут и … А если поздно? Просто замёрзнет девочка в нетопленом дому. Дом здоровенный и каменный снизу, махом выстудится. Придут, конечно, соседии найдут кроме трёх трупов во дворе ещё и закоченевший трупик девчушки в доме. Нет. Так поступать нельзя. Демиду печнику оставить? Не, не, и так кучу всяких подозрений будет у бывшего его крестьянина. Таких следов точно оставлять нельзя. Придётся, как и Сёму Тугоухого с Ивашками, в Студенцы забирать.

– Ивашка, – Брехт повернулся к входящим за ним в дом «своим разбойникам», Вошли двое – Ивашка, который со шрамом на подбородке – Зайков и Сёма Тугоухий, второго Ивашку, которого Пётр Христианович, чтобы их различать обозвал «Иннокентием», чем то на Смоктуновского походил. Остренькая такая – лисья физиономия. – Ивашка, – толкнул граф застывшего при виде девчушки малой дезертира, – Посмотри одежонку для девочки, всё, что есть собери. И одеяло какое, закутаем. С собой заберём. Здесь погибнет.

– Так может … родичам… – пробубнил Ивашка.

– Так и поступим, что я сразу-то не догадался. Тупой, ещё тупее. Пройдись по соседям, спроси, есть ли у убитых родственники, или, может, прямо спроси: «Кто из соседей захочет сиротку пригреть»? Давай быстро. – Брехт головой помотал. Ну, чего бы этому проклятому кристаллу не перебросить сюда Светлова с батальоном его диверсантов при оружии и полной выкладке. Нет. Вот таких помощников подсовывает.

– Я мигом… – Бамс, это Семён ему оплеуху отвесил.

– Ты чего, шутит Их сиятельство.

– Понял. Пошукаю. – Насупился Ивашка.

Девочка посмотрела на вошедших и вместо того, чтобы зареветь там при виде огромных незнакомых дядек, нет, улыбнулась им, сказала: «Каса» и продолжила есть, зачерпывая расписанной деревянной небольшой ложечкой из миски. И просыпая на стол и на себя «касу». Картинка.

– Хорошая психика у девочки, не истеричка, – сообщил Брехт Сёме и подтолкнул, – Не тяни, давая подпол ищи.

– Вона кольцо, чего искать-то.

И точно в комнатушке, которую можно назвать гардеробной в полу был пропил, и виднелось чуть скрытое куском овечьей серой шкуры металлическое кольцо.

– Свечку надо. – Пётр Христианович распахнул люк в погреб и заглянул в темноту. Пахло квашеной капустой и сырой землёй. Ещё какой-то дрянью. Мышиными какашками? Не, не нюхал, не с чем сравнивать.

– Лампадку? – Сёма не дурак. На самом деле, в углу этой комнаты на полочке угловой – божнице был киот, стояли отдельно иконы и горела небольшая лампадка.

– Смотри, там и свеча. – Брехт перекрестился на образа. Старался вживаться в реальность. Ну, и что, что протестант?! Что протестанты не крестятся? Зато подозрений у окружающих меньше на его неправильность будет.

Сёма тоже крестясь и даже кланяясь подошёл к божнице и запалил от лампадки толстую восковую свечу. На Кавказ же пошлют вскоре, посмотреть нужно, что там с нефтью. Это и керосин для ламп, и масло, да и парафин, хотя для промышленного получения последнего нужны и промышленные объёмы добычи нефти. Ну, да будет спрос, будет и предложение.

Стоп. Брехт прямо споткнулся о кольцо и встал, как вкопанный. Стеарин. Мыло же варят уже. Нужно подумать над этим. Там всех проблем растворить мыло и залить уксусной кислотой. В крайнем случае, даже «Бордо» подойдёт. Хуже вина Брехт не пил, только для производства стеарина и подойдёт. Больше эта кислятина ни для чего не годится.

– Вашество, есть бочка с капустой! – чуть не закричал спустивший голову и руку со свечой в подвал Тугоухий.

Наверное, есть у парня всё же проблемы со слухом, вон как кричит. Сто процентов и в самом Кремле услышали.

– Не ори. Домового разбудишь. – Нда. Твою же на лево. Брык, и рядом стоит Сёма с зелёным лицом.

– Там и есть домовой, шевелится в углу, – дрожащими синими губами прошептал дезертир.

Нет. Мама ради меня обратно. Ну, что такое! Как тут жить?!

– Смотри, Семён, что крест всемогущий делает. – Брехт перекрестился сам, перекрестил люк и стал по заскрипевшим под ним ступенькам спускаться в черноту.

Хрясь. Это предпоследняя ступенька переломилась, и Пётр Христианович всеми своими ста с лишним килограммами рухнул на следующую ступеньку. Хрясь и полёт «шмеля» продолжился до удара о бочку с квашеной капустой. Хрясь, и бочка, не выдержав, развалилась, и граф рухнул, в растёкшуюся ароматную склизкую лужу, покарябав ладонь обо что-то острое. Свеча, конечно погасла. Матерь божья. Как тут в домовых не поверить. Защищает, сволочь, хозяйское богатство. Смотрел же фильм.

– Брат, я свой потусторонний. – Выпутываясь из капусты, прошшшшшшшептал в угол Пётр Христианович

– Ты мне не брат! – пропищали в ответ.

Послышалось. Просто пропищали. Крысы у «тятеньки» в подполе живут.

– Мы с тобой одной крови! – На всякий случай. А чего? Мало ли? – Сёма не истери, – над головой часто-часто читал молитву Тугоухий, – Запали там вторую свечу. На божнице тоже стояла, поменьше. Ступенька гнилая у лесенки была. Сёма! – как читали молитву, так и продолжили читать, мало ли чего там из преддверий ада бубнят.

– Вашество! Вы там? – Сёма бросил бубнить.

– Сёма, запали вторую свечу. Ступенька просто гнилая сломалась, а там крысы. Не бойся.

– А домовой?

– Ушёл. Тут бочка с капустой развалилась, а домовые капуту кислую на дух не переносят. Сам же знаешь.

– Да …

– Семён, запали свечу и мне сюда дай.

– Хорошо, Вашество, – о шаги забухали над головой. А вскоре рука протянула Брехту огарок восковой свечи с еле теплящемся огоньком.

– Ох, етить-колотить!

Событие шестьдесят восьмое

Смерть – великий миротворец.

В России, у этой варварской расы, имеется такая энергия и такая активность, которых тщетно искать у монархий старых государств.

Карл Маркс

Чего есть в ювелирном магазине в этом времени, Брехт видел. Был же у Ван Дама в его бутике. А ограбленного как звали? Ван – точно … Голландец же. Дер Линден? Точно, тогда ещё подумал, что липовый человек. В смысле не настоящий. Липовый ювелир был не сильно беднее Жана Клодта. На полу в тусклом свете небольшой свечи, из-под покрывающих их не толстым слоем капустных желтоватых полосок, посверкивали серебром и золотом табакерки, чаши, броши и прочие монеты с кольцами.

В килограммах и рублях оценить это было сложно, но фраза: «Вот это я удачно зашёл» сама с языка сорвалась. Даже пропало на время желание торопиться. Да, нужно было срочно рассовывать всё это по мешкам, хватать девчушку в охапку и убираться. Не дай бог, какой сосед за напильником заскочит или соседка за солью. А ещё мысль умная посетила, кто-то же обстирывал эту семейку, не сами же стирали, значит, где-то эта женщина есть. Когда появится? Вопрос?! Но лучше ответа на него не узнавать, так как после всего, чего тут случилось, оставлять эту женщину в живых было ну, глупо, по крайней мере. А трупов на сегодня и так уже наделали прилично. Будем считать, эти хоть за дело, а отягощать совесть и карму убийством ни в чём не повинной женщины не хотелось.

Нужно было торопиться, но Брехт стоял и смотрел на рассыпанные и заляпанные квашеной капустой сокровища. В юности смотрел фильм про графа Монте-Кристо Брехт, и в нём открывает будущий граф сундук, а там … Вот граф и сейчас стоял, пусть не перед сундуком с открывшейся крышкой, а … Брехт мотнул головой, что он золота не видел. Нет. Золото в виде монет или слитков и золото в виде украшений или кубков – это разное золото. Там просто тяжаленный металл, а тут человеческий труд. Красота.

– Вашество. Вот ещё свечу держите, – вывел Петра Христиановича из созерцательного состояния Сёма.

Эх, вечно испортят такие вот мгновения всякие Сёмы.

– Хорошо. Мешки давай. Да, там начинай с лошадьми разбираться. Я тут сам.

Вторая свеча света не сильно добавила, нужно повыше поднять, но поднять некуда было. Ладно, мимо рта не пронесёт. А вот интересно, золото понятно – это благородный металл, а как серебро реагирует с молочной кислотой капусты квашеной? Растворяется? Брехт прямо супер-пупер нумизматом не был, как и доктором химических наук, но несколько раз приводил серебряные и медные монеты, купленные в коллекцию, в лучший вид, попросту замачивая их в кефире, а потом щёткой зубной очищая. Серебро начинало блестеть, как новое. А в капусте и кефире одна кислота – молочная, и в капусте она более концентрированная. «Тятенька» же сунул, в том числе и серебро, в бочку, в капусту квашеную. Хорошо не сильно долго пролежали, зато теперь и золото и серебро блестят даже в тусклых лучиках света идущих от двух свечей.

Изгваздался Пётр Христианович весь в капусте. Стряхиваешь полоску с кубка, а она – собака бешена, по непонятной траектории летит, и к тебе обязательно на бороду приземлится. Золото вещь тяжёлая, потому граф распределил всё по четырём мешкам конопляным. Монеты старался в один мешок засовывать, серебряные вещи во второй, а оставшееся золото распределилось по двум последним. Тяжёлыми все четыре мешка получились. Как только всё это грабители из магазина выносили. Центр Москвы, а они туда-сюда из магазина к саням своим с мешками носятся. И никто тревогу не поднял?! Удивительно.

В каждом мешке получилось килограмм по десять – двенадцать, ну нет, тот который с серебром, потяжелее, может, и весь пуд.

Уже собираясь подать мешки наверх, Пётр Христианович понял, что грабитель домов честных мещан из него плохонький. Не хватало одного из … одной из … В общем, не было ассигнаций. А он ничего у Сёмы не спросил. Где теперь искать бумажные деньги? Они точно были, не могли владельцы магазинов не держать у себя «Катеньки». С появлением ассигнаций стало проще совершать серьёзные покупку, не нужно с собой сундуки с серебром возить. Брехт осмотрел подвал. Стояло ещё пара бочек, он их покачал. Заняты, и это, скорее всего, тоже соления – грибы, огурцы. Бумажные деньги в огурцы солёные не сунешь. Нет герметичных полиэтиленовых пакетов. На удивление в небольшом ларе была картошка. Продвинутым был «тятенька» барский овощ – картошку едал. Во втором ларе под слоем песка была морковь. Нда, мелковата сейчас. Есть куда селекционерам стремиться, да и жёлтая, скорее, чем оранжевая, ну или это от освещения, нужно будет в Студенцах посмотреть. Пётр Христианович оба ларя переворошил, а чего, тут теоретически, завёрнутые в плотную провощённую ткань, деньги лежать могли. Могли, но не лежали.

Плохо. Граф осмотрелся, ещё кирпичи в фильмах из стены вынимались и там ниша, а в ней клад. Не получится. Нет в стенах кирпичей. Стены это дубовые, должно быть, доски. Черные и плесенью покрытые в углах. Блин блинский, куда «тятенька» мог гроши заховать? Или в доме? Где там прячут? Под подоконником? Нет, почему-то чувствовал Брехт, что ассигнации, неправедно нажитые, тут, в подполе. Как там Сёма сказал про спрятанные ценности? В кадке? Пётр Христианович отшвырнул ногой останки бочки и образовавшуюся горку квашеной капусты, которую он стряхивал с украшений и монет. Почему-то подумалось, что сам бы закопал в пол и бочку сверху и поставил. Тоже в каком-то фильме такое видел.

Нет. Земля была плотной. Брехт сдвинул вторую бочку. Тоже плотная земля. Третью. Ничего. Опять полез в картошку финкой, теперь проверяя плотность земли под ней. Везде прочная почва тысячелетиями утрамбованная. Осталось проверить морковь. Брехт почти отчаялся, время уходило. Каждая лишняя минута пребывания в этом доме несла опасность. Чуть отодвинув морковь, он начал тыкать ножом. Уже на третьем ударе ножа, он легко вошёл в земляной пол. Бинго. Пётр Христианович сдвинул, как мог, морковь и песок к противоположной стороне и стал финкой ковырять землю. И почти сразу наткнулся на ту самую провощённую тряпку, про которую и думал. Приличная такая посылочка получилась. И тяжёлая, как все четыре тома «Капитала» одного из самых главных русофобов всех времён – товарища Маркса. Интересно, а почему большевики не эксгумировали останки Маркса и Энгельса и не перенесли их на Красную площадь? Недоработачка. Нужно исправить. А они родились уже? Может нужно их придушить прямо в колыбели?! Чтобы они над Россией экспериментов не проводили. Наверное, нет ещё, но что он до этого светлого момента доживёт – точно. Ладно, как сказала одна мадама: «Я подумаю об этом …». Пора ноги делать.

Событие шестьдесят девятое

Весной все иначе – небо голубее, люди добрее, дни длиннее, счастье ярче!

Рене Декарт

Ивашка Зайков пока Брехт возился с золотом и ассигнациями собрал детские вещи в узел и даже сумел одеть девочку. Та решила видимо, что это игра такая и бегала от дезертира, заливаясь колокольчиками, а он, расставив руки, ходил за ней с одеялом. Игрались, в общем.

– Где Тугоухий? Вытаскивая первый мешок, поинтересовался Пётр Христианович. Вообще, не простое мероприятие, он у лестницы при падении две нижние ступеньки переломал, и теперь приходилось с мешком пудовым подпрыгивать, чтобы достать до живой ступеньки. Подпрыгнул, нагрузил её, и она предательски затрещала. Ну, нафиг, опять в капусту кислую падать! Нет, выдержала, граф с грохотом выбросил мешок самый тяжёлый и объёмный с серебром на свет божий и зажмурился. За окном была хорошая солнечная погода, и это солнце проникало даже сквозь мутноватые и зеленоватые оконца в дом «тятеньки». Странный свет, словно сквозь воду на свет божий смотришь. Но стеклянные окна всё же ещё дороги, не у каждого есть, так Брехт и не успел узнать, чем до душегубства и разбоя семейка занималась, откуда деньги «тятенька» взял на стеклянные окна.

– На дворе, лошадей пошёл запрягать. – Догнал, наконец, егозу Ивашка, та завизжала, но не плач это был, а веселье. Игра продолжалась.

– Помоги мне золото поднять, а то там ступенька трещит, три мешка ещё.

– А Танюшку, – блин, пацан пацаном. – Танюшку куда?

– Хорошо, отнеси её, отдай Семёну и сразу сюда.

Пришлось, пока этот товарищ справляется с ответственным поручением, снова испытать судьба, в одиночку второй мешок вытаскивая. Взял самый лёгкий – с монетами. Ступенька трещал-трещала, но выдержала.

– Вашество, туточки я! – обрадовал его Зайков, когда Пётр Христианович за третьим мешком спустился.

– На пол ложись, и руку вниз спусти, как можно дальше. Тут глубоко.

– Готовоооо! – даже эхо какое-то есть.

– Принимай.

Быстро передав два мешка, Брехт стал выбираться сам, деньжищи бумажные за пазуху сунув. Ну, по законам подлости и жанра, ступенька, когда он на неё запрыгнул, сломалась. Предчувствуя такой подвох от неё, граф руками ухватился покрепче и повис, не упал. Занозу зато в ладонь вогнал. Чертыхаясь, подтянулся и коленом дотянулся до следующей ступеньки. Стал потихоньку выбираться дальше, больше на руках подтягиваться.

– Что с вами, Вашество? – показалось в проёме голова Ивашка.

– Да, домовой за ноги держит, не пускает. Ну-ка отцепись, проклятый!

– Свят! Свят. Иже еси… – Началось. Осторожнее шутить надо.

– Руку лучше подай, сам не вылезу. Сильный, зараза. Только осторожнее там, а то обоих вниз, в эту гиену, утянет.

Бац, и нет Ивашки, дверью хлопнул. Охо-хо.

Пётр Христианович подтянулся на руках, вылез из люка, стараясь, вес на ступеньки не переносить, с трёхметровой высоты туда загреметь на сломанные ступеньки и бочки не хотелось, можно и травму получить. Поднялся, осмотрел себя. Эх, а какой красивый белый тулуп был. Теперь весь в рыжей глине в пятнах от рассола и ошмётках квашеной капусты. Как на улицу в таком виде выходить?

На улице было замечательно. Блин блинский, так ведь сегодня первого марта, весна началась. Не сильно и долго осталось ему в ссылке пребывать. Точного числа Брехт не помнил, но Павла задушат в самом начале марта. И почти сразу новый император – Александр начнёт всех опальных генералов и сановников в столицу из ссылок по деревням назад извлекать.

На дворе и, правда, было уже всё готово к отступлению на заранее подготовленные позиции. Стояло двое саней одни, те, что их, были теперь запряжены тройкой. К двум клячам добавилась ещё одна не особо лучше их товарок. Тоже маленькая лохматая крестьянская лошадка. А к белой копыле добавился каурый гусарский жеребец. Брехт последний мешок с золотыми и серебряными монетами забросил в их старые сани и сам туда сел.

– Так, Сёма, мы поедем потихоньку разными дорогами, а ты за нами ворота закрой и вон в ту строну двигай. Мы тебя там с Ивашкой подождём. А вы, – Брехт повернулся к «Иннокентию» и младшему Ивашке, – езжайте в другую сторону, попетляйте немного и к Демиду, только не останавливайтесь нигде и сильно в центр не заезжайте. У вас ахтырские кони и их могут опознать, не стоить рисковать. Всё, по коням.

Глава 25

Событие семидесятое

В конце осознаешь, что мы – всего лишь игрушки, нас легко сломать, но трудно починить.

– Плутонг, приготовиться! Заряжай! Раз, два, три …девятнадцать, двадцать. Хреново! Капрал Тугоухий, высечь вечером фурьера Зайкова и каптенармуса Ивана Первых. Продолжить заряжание. – Граф Пётр Христианович фон Витгенштейн сурово осмотрел «плутонг».

– Вашество, а …

– Отставить разговорчики, ложись. – Брехт ещё суровей рожу сделал, – Целься. Пли. Встать. Плутонг, заряжай …

Нет, Брехту этот кусок информации из головы графа достался, активизировали его синие кристаллики, и он отлично знал, что плутонг – это полувзвод, а капрал – командир капральства (старое название отделения), и если переводить на современные ему звания, то младший сержант, скорее всего. А фурьер это – ответственный за расселение и продовольствие каждой своей роты. Для отличия от солдат товарищ этот носил прапорец такой маленький флажок, и если опять переводить, то это, скорее, старшина роты. Каптенармус – это заведующий имуществом в роте. И тоже надо полагать – старшина роты. Разделены сейчас эти функции в пехотных частях. А всё потому, что никакой централизованной кормёжки нет. Солдаты сбивались на собственное усмотрение в группки для совместного ведения хозяйства. Вместе жили в одной палатке, вместе еду готовили. Чаще всего земляки так объединялись. Кумпанства эдакие.

Зачем тогда дезертиров так обозвал? А чего – у Петра Первого были потешные полки, у Петра Третьего были, у Павла Первого тоже свои гренадёры были. Чем их сиятельство граф Витгенштейн хуже тех достойных людей?! Пока возможности не те. Где ему взять людей на целый Семёновский полк. Вот есть у него два Ивашки и Сёма. А красивые слова типа капрал и плутонг произносить хочется. А «фурьер»? Как красиво звучит?!

Гонял Пётр Христианович свой плутонг из трёх человек уже целый месяц. Второго марта вернулись из Москвы в Студенцы, Брехт их поселил в одном из пустующих домов и прямо со следующего дня стал из бывших дезертиров делать спецназ. Ну, может и правильно дезертировали. Поручик, что их ротой командовал, судя по их рассказам, был зверь и дебил. А ещё лодырь и пьяница. И вот, с похмелья, вечно «ирод» над солдатиками издевался. Понятно, что в армии, если любого рядового первогодка послушать, то все офицеры и пьяницы, и лодыри, и садисты, да ещё и мудисты. Но Брехт ведь знал, почему на самом деле убили Павла Первого, потому что наехал на дворян, пытаясь заставить их служить, а не по балам шастать. Так что, может, и правду Ивашки говорили. Злые сейчас офицеры, вместо балов на плацу оказавшиеся.

Но он не такой. Все вокруг такие, а он не такой. Маршировать плутонг не заставлял. Стоять на часах, тем более. Даже окурок хоронить и то не заставлял. Траву они в зелёный цвет не красили и ров от забора и до обеда не копали. Нет. Троица, а вместе с ними и генерал (в прошлом) занимались полезными вещами. Они учились стрелять из штуцеров и карамультуков и обычными круглыми пулями и пулями Петерса, переименованными Брехтом в пули Суворова. Ещё как минимум три часа в день бегали. А ещё часа три занимались рукопашным боем. Не штыковым. Боевое самбо и У-шу. И последнее, около часа в день стреляли из арбалетов и метали ножи.

За месяц такими диверсантами, каких Светлов вырастил за пять лет эти дезертиры не стали. Но уж точно один на один с любым мужиком, даже самым могутным, в деревне справятся. Больше всего пользы от этих занятий получил сам граф. Всё же Витгенштейн хоть и был богатырём, но это природные данные, никаким спортом, кроме как время от времени упражнениями с сабелькой, игрушкой в его лапищах смотрящейся, он не занимался. Жирок не жирок, но выносливости ни какой, да и килограмм десять лишнего веса всё же есть. Самому бегать по деревне графу невместно, а вот солдатиков гонять – это другое дело. Это их сиятельству со скуки дурящему почему нельзя? Пусть бесится.

За время этих тренировок Брехт окончательно убедился, что сказки, про стрельбу из штуцеров на семьсот шагов, это дурь, подхваченная в будущем писателями и диванными экспертами. За пятьсот метров почти человека не видно. Малюсенькая точка и это при абсолютно ровном рельефе, любой бугорок небольшой и вообще нет никого. Если настоящий плутонг выстрелит, то и то очень не большой шанс на попадание. Другое дело – двести метров, ну даже триста шагов. Вот здесь он наловчился попадать в человеческую фигуру практически со стопроцентным результатом. От погоды довольно сильно зависело. В сырую, пасмурную погоду, нужно пару пристрелочных выстрелов обязательно сделать. Сильнее пулю к земле притягивало. У Сёмы и Ивашек получалось похуже, но можно с гарантией сказать, что они могут смело в егеря себя записывать. За месяц они сожгли столько пороху, сколько в мирное время полк не сжигает за год. А то и два полка. Порох практически кончился.

Брехт за это время из подмоченных бочек всю селитру добыл. Дров извели порядочно, но теперь он имел больше двухсот килограмм чистейшей калийной селитры. Около килограмма извёл на ракету. Видел в интернете, как выглядят те ракеты на шестах, которыми англичане через восемь лет Копенгаген сожгут. Сделал одну, в качестве горючего материала обычный сахар использовав и немного пороха добавив. Ну, не катюша. Хрень. Вот, только и годна, чтобы деревянный дом подпалить. Мысль, зато, интересная пришла. Если слухам верить, то генералу Ермолову удалось усмирить горцев, вырубив зелёнку. А если зелёнку не вырубать, а поджечь ракетами. У него она метров пятьсот пролетела, но если добавить «горючего», то, наверное, и дальше запустить можно. Дистанционно можно выжечь леса в кавказских горах. Ладно, дожить надо.

Занимался с плутонгом Пётр Христианович доводя себя и дезертиров до крайней степени усталости ещё и по той причине, что нервничал. Начиная с десятого марта он с небольшим количеством ассигнаций отправлял во все городки Московской губернии своих конюхов Прохора и Тихона за картошкой, никто в промышленных масштабах её не культивировал, и продавали вообще редко. Проще оказалось объезжать управляющих крупных поместий, но и у них купить больше десяти вёдер не получалось. Сажали пока картофель, скорее, как диковинку, перед гостями пару раз французским овощем похвастать. В Москве чуть лучше дела обстояли, но на рынках там всю скупили за один раз и больше тоже никто не продавал. А пятнадцатого марта вернувшийся, снова в Москву посланный, Тихон и привёз весть. Государь император умер от апоплексического удара. Заступник народа, царство ему небесное. На престол же пришёл его старший сын Александр Первый. И Брехт стал ждать прямо чуть не завтра вызов в Петербург, даже сам без приглашения хотел поехать, но передумал. Одно дело, когда император за тобой посылает, и совсем другое, когда ты ему навязываешься. Подождём, твою мать, как Игорёк сказал. День прошёл, как год пустой … Два прошло. Неделя. Никто за ним вертолёта не присылает. Тогда Пётр Христианович запаниковал. А ну как эта пьянка у Зубовых что-то там, в поступи Истории, поменяла. Он тут планов громадьё нагромоздил. А его забудут в деревне. Придётся идти другим путём. Закон Ома раньше открыть, до открытия Георга Ома ещё двадцать пять лет. Отобрать надо пальму первенства у немцев. Пусть будет законом Витгенштейна. Сопротивление в один Витгенштейн, нет, блин, не дал бог фамилии. И, опять таки, не получится отобрать это достижение у немцев. Он-то тоже немец. Непруха.

Интересно, а когда в реальной истории графа Витгенштейна вернули в армию? Он точно воевал на Кавказе уже в этом 1801 году. Потом под Аустерлицем вместе с Александром будет бежать и паниковать. Ну, посмотрим ещё. Главное, чтобы вернули полк и генеральское звание. Стоп. А может графа и не вызывали в Санкт-Петербург? Когда будет коронация Александра. Коронацию же всегда в Москве проводят. Уж не там ли его из ссылки извлекут. Блин, нужно было подаваться в учителя истории. Стоп. А ведь картину, «Коронация Александра» он видел в каком-то музее. Там не зимние пейзажи. Летом? Блин! Блин-блинский. А ведь в честь коронации была объявлена широчайшая амнистия. Не тогда ли и Витгенштейна из ссылки изымут?

Так Пётр Христианович себя и изводил, а чтобы отвлечься от этих мыслей деструктивных, сна лишающих, изводил себя и плутонг физическими упражнениями на свежем воздухе.

Событие семьдесят первое

Лошадь – это единственное животное, в которое забивают гвозди.

– Так что, Ваше сиятельство, расчёт бы получить окончательный.

Пётр Христианович подтягивался на суку старой сосны, когда сзади прокашлявшись всей гурьбой подошли – подкрались нанятые ещё немцем Бауэром-младшим плотники.

Бригада была работящая, непьющая и неприхотливая. Оставить бы их себе. Но работа, запланированная, и, правда, вся была ими выполнена. Материал тоже весь был истрачен, а зачем плотники, если ни работы нет, ни материала.

– Озвучь сумму, – Брехт отпустил руки и приземлился в мягкую хвою, что пацаны деревенские собрали по лесу и насыпали под этой великанской сосной превращённой Витгенштейном в турник. Так-то весна на дворе, снег стаял, и грязь непролазная везде.

– За вычетом задатка… – Мужик сделал вид, что он калькулятор или арифмометр, так и хотелось и прокрутить ручку быстрее, – Сто осьмнадцать рубликов. Мы же енто топоры и пилы докупали … Опять же, премий обесчали. Сто осьмнадцать рубликов.

Труд дёшев и продукты дёшевы. А вот стройматериал обошёлся графу в копеечку. Считали здесь в странных единицах – пятьдесят брёвен. Наверное, столько надо на строительство сруба, Брехт не стал узнавать, почему именно пятьдесят, всё время боялся выдать себя. Мол, все же знают???!!! Так вот, пятьдесят брёвен стоили пятьдесят рублей. Это если что – пять тонн ржи. А работа плотника за два месяца стоит всего четыре рубля сорок восемь копеек. Бауэр нанимал. Тоже странная цифра, почему сорок восемь, а не пятьдесят копеек. Торговались, должно быть, и шапками оземь кидались, рожи зверские корчили за каждую копейку. Иначе не интересно. Телевизора с мыльными операми нет, а тут настоящие страсти.

За два месяца бригада из двенадцати плотников одного кашевара – завхоза собрала коровник на сорок коров с деревянной тележкой посредине – корма завозить и удобрение вывозить. Геракл обзавидуется. Он – дебил греческий всё вручную дерьмо таскал (Может нравился запах, их греков не поймёшь.), а тут техника. Кибернетика почти, специально чуть наклонным пол сделали, и полная навоза тележка сама едет под небольшую горку, толкнуть только надо. Понятно, что завозить приходится в небольшую горку, но завозить можно и небольшими партиями. В коровник колхозный купили тёлочек годовалых, со всей Московской губернии покрупнее выбирая. Ещё купили двух бычков у соседа – Курдюмова, он говорил, что это знаменитая Симментальская порода. Из самой неметчины. Насколько Брехт помнил, это швейцарская порода, но с другой стороны, чего спорить с соседом, в Швейцарии тоже немцы живут. Вообще, похоже быки были на симменталов. Характерный красно-коричневый пятнами окрас. И высокие. В холке Пётру Христиановичу до подбородка достают. То есть, метр семьдесят. По сравнению с теми коровёнками, что сейчас у его крестьян – просто монстры монструозные. В Студенцах сейчас на этих коровёнок без слёз смотреть нельзя. Они размером с его кавказскую овчарку. Абрек ещё и поздоровше будет. Мохнатый, а корова голая, все кости пересчитать можно.

Кроме коровника плотники сделали школу, сделали сыроварню, даже подвалы выкопали и полок там понаделали. Ещё срубили два свинарника на двадцать свиноматок, куда-то же нужно будет отходы крахмального производства отправлять. Будут колхозники – артельщики свиней на продажу выкармливать.

Самым бедным, или, точнее, самым нуждающимся в Студенцах (все бедны, как церковные мышки), тем, у кого землянки их совсем плохонькие, поставили рядом избу. Переезжать в неё без печи не стоит. Большое помещение, не засыпанное под самую крышу снегом, нужно долго топить, а печи строить зимой нельзя. Со своим печником бывшим Демидом граф договорился, как положительные температуры наступят и днём и ночью, так он приедет и во всех новых постройках печи сложит. Первым делом в школе. Пока и Шахерезада и попик – отец Ираклий лекции детишкам читали в холодной избе. Дети сидят одетыми. С красными носами. Профессор с профессоршей тоже. Ничего, зато не заснёшь после сытного обеда из полевой кухни.

– Ну, пошли. Отсыплю из закромов Родины. Да, бригадир, ты имей в виду, на следующую зиму, здесь опять работа будет. Все дома нужно будет как эти семь, что крестьянам подняли построить. Тридцать пять домов. И флигель к барскому дому с летней кухней. А то постоянно едой в доме пахнет. – Брехт почесал затылок, – А тебе серебро Трофим или ассигнация в пересчёте на серебро.

– Не мне эти барские бумажки не нужны. Куда я с ыми. Мне серебро. Али пятирублёвиками золотыми.

– Нет, золота не дам. Пойдём серебро считать.

Еле-еле хватило, и, правда, пришлось даже пятирублёвкими золотыми добавлять. Поиздержался. Хоть снова иди на дело. Много куда деньги пошли. Большая часть ушла на одну … Одного коня. Пётр Христианович сел и составил таблицу на шесть лет кого из жеребцов с какими кобылами скрещивать и понял, что для нормальной селекции не хватает большого вороного жеребца. Тогда денег казалось немеряно, и Брехт отправил в Москву на конский рынок Прохора с Тихоном и Семёна Тугоухого для охраны выделил. Дал им с собой полторы тысячи рублей ассигнациями и триста рублей серебром.

Полторы тысячи бумажных денег – это почти тысяча рублей на серебро.

Вернулись засланцы через два дня, чуть пьяненькие. Обмывали удачную покупку и без единой копейки. «Пять футов девять дюймов». Прямо с дороги, как из леса выехали и графа, гоняющего плутонг неполный, заметили, вся троица хором закричала.

Даже переводить не надо в метры и сантиметры. Огромный вороной жеребец. Бык целый.

– Вот перешона купили. Хранцуз. – Гордо ткнул сломанным и криво сросшимся пальцем в жеребца Тихон.

– Першерон. И масть редкая. Вороной. Молодцы.

– Только это, Вашество, деньги все ушли, – попытался изобразить сожаление Тихон.

– Херня. Стоит того. – Огромный вороной конь. Даже больше Битюга. Чуть другой цвет, чем у фризок. Не так блестит, а может, просто намучили конягу из тёплой Франции, с берегов Сены и Лауры в наши морозы затащив через всю Европу. Отъестся, и заблестит. И хвост с гривой обрезаны, ну, хвост понятно, не сам по себе прибежал, в упряжке шёл, а там его мощный хвост помеха. Часто так с крупными лошадьми поступают сейчас.

Пётр Христианович подошёл к огромному коню вплотную. Вещь. В смысле, конь. На такого и не запрыгнешь, почти метр восемьдесят в холке. Повезло. Через два года его можно скрестить с фризскими кобылами. Мохнатость повысится и здоровущее потомство пойдёт. Витгенштейновская порода. Нет. Не дал всё-таки бог или синий кристалл нормальной фамилии. Полное имя звучит как: граф Людвиг Адольф Петер цу Зайн-Витгенштейн-Берлебург-Людвигсбург. Может, что из дополнительных имён использовать. Зайновская порода? Хрень. Берлебургская порода. Нет, не приживётся в России такое название. Людвигсбургсая ничем не лучше. Может – Подольский тяжеловоз?!

А чего, вот это другое дело.

Событие семьдесят второе

Береги язык, на котором говоришь, каюту, в которой живёшь, и мундир, который носишь.

Павел Нахимов

Если все белошвейки работают с такой скоростью, то это катастрофа. Он собрал четырёх своих новых вышивальщиц, выдал им материал и даже нитки с иголками привёз новые из Москвы, и дал простую команду. Сшить четыре комплекта обмундирования для четырёх человек. Да даже в СССР семидесятых годов и то бы быстрее справились, хоть их Райкин и ругал. К пуговицам претензии есть? Есть. Ко всему есть. Кривокосорукие неумехи. Брехт, в ожидании вызова в столицу нашей Родины город – герой Санкт-Петербург, решил время зря не терять и к двум эксам подготовиться. Лица, подлежащие убиению и последующему разграблению, были люди не простыми. Если в это время есть следователи нормальные в полиции, то их всех до единого привлекут, чтобы найти виновных. И будут искать до самой войны 1812 года, а то и после тоже будут. Ну, или пока не найдут. Не хотелось бы. Но убить и ограбить надо. И деньги даже не главное. Всё же попробовать нужно чуть историю подкорректировать. Вроде с высоты двадцать первого века не всё так и плохо. Побьют Наполеона предки – современники. По Парижу будут казаки с гусарами на лошадях в яблоках рассекать и парижские мостовыерусскими конскими яблоками заваливать. Картина. Но потом ведь будет Крымская война, которая покажет, что не всё и хорошо.

Для этих двух дел Пётр Христианович решил двумя костюмами озаботиться. Обоим Ивашкам и Сёме Тугоухому пошьют кюлоты – это штаны такие, потом камзол … Читал как-то Брехт какую-то книгу про попаданцев в прошлое и там весь из себя аристократ встречает императора в парадном вышитом золотом камзоле. Это … Тогда Брехт прочитал и как-то даже и не отозвалось ничего. Ну, в камзоле так в камзоле. А вот сейчас, частично всё же приобретя память и знания Витгенштейна, понял, что это бред сивой кобылы в яблоках. Такое даже теоритически произойти событие не могло. Камзол, если на современные понятия переводить, то это жилет. Его носят под кафтаном. Императора тот из книги товарищ должен встречать в кафтане, а под ним должен быть камзол. А вот встречать императора в жилетке – это моветон. На ногах кюлоты – штанишки такие, а потом чулки и туфли. Туфли в Москве сапожнику заказали, чулки купили, а вот шить на этих крестьян, не знающих французского, камзолы и всякую прочую дребедень Брехт в Москве не решился. Запомнят мастера. Материалов самых дорогих и золочёных купили, и отдал он их своим белошвейкам. Ну, хоть пори их теперь на конюшне. С третьего раза и всё одно, то тут морщит, то там. Вторым номером и тоже для экса, мало ли что там и как в натуре окажется, были на всю четвёрку, в том числе и на графа мундиры гусар ахтырских. Цвет необычный – запоминающийся. Пусть, если наследят, потом среди гусар и ищет полиция. Себе Пётр Христианович заказал новый офицерский. Сёме Тугоухому сержантский, а Ивашкам дал команду подогнать по фигуре ту форму, что с ряженых «ахтырцев» – душегубов сняли. Там и подгонять почти не пришлось, рост примерно одинаков, разве его Ивашки чуть в плечах пошире.

Ещё по комплекту каждому сшили форму егерей «Лейб-гвардии Егерского Его Величества полка». Эти бывшие гатчинцы привилегированное нынче подразделение в Петербурге. Сейчас полк базировался в Семеновских казармах на улице Свенигородской. А это недалеко от того места, где он будет один их эксов устраивать. Можно и под гатчинцев тёмно-зелёных вырядиться.

А четвёртую форму Брехт решил пошить, чтобы показать её Александру, вдруг удастся от всяких треуголок и прочей мишуры с париками избавится на годы раньше. Брехт эскизы нарисовал того камуфляжа, в который были его диверсанты одеты. Практически форма спецназа двадцать первого века с разгрузкой и даже с бронежилетом. Пластины две железные вставлены в матерчатые чехлы. От прямого попадания современных двадцатимиллиметровых шаров с близкого расстояния не убережёт, а вот если издалека или от осколка вскользь летящего, ну и сто процентов от любого сабельного или штыкового удара, защитит.

И вот шестнадцать комплектов одежды четыре его белошвейки всё шили и шили, уже месяц прошёл, а даже трети ещё не готово.

Брехт зашёл в комнату, в которой девушки работали. Светло, тепло, даже есть им сюда приносят. Работай – не хочу, и такая низкая производительность труда.

– Вашество. Там офицер приехал, – влетел в комнату, где Пётр Христианович примерял камзол новый, Ивашка Зайков.

И прямо в камзоле, как и не положено, граф Витгенштейн пошёл по анфиладе комнат на выход. Ух, ты! Перед ним стоял капитан в форме фельдъегерского корпуса.

Фельдъегерь – это круто. Совсем недавно в декабре 1796 года Император Павел I своим указом создал корпус фельдъегерей в составе: одного офицера и 13 фельдъегерей. Это были первые специально отобранные и обученные военнослужащие, для доставки государственных документов и государственной почты. В прошлом году этот корпус увеличили. Теперь там четыре офицера и восемьдесят фельдъегерей.

А тут перед Витгенштейном стоял глава этого корпуса капитан Шелганин. Круто.

– Ваше сиятельство, у меня к вам письмо и приказ. Приказ устный. Вам надлежит немедленно, вместе со мной, отправиться в Санкт-Петербург. Вас хочет видеть Государь Император Александр Павлович. А вот письмо от него.

Ну, наконец-то.

Конец книги.

Краснотурьинск 2022 г.

Андрей Шопперт Красавчик. Книга вторая. И аз воздам

Глава 1

Событие первое

«Поляки с русскими не ходите в схватку, сожрём в Литве, а высрем в Камчатку!»

Денис Васильевич Давыдов

Александр I в отличие от батяньки мелким прыщом не был. Даже можно сказать, что прыщом был крупным.

Зря на Екатерину II бочку катят, сколько бы не было у неё любовников, а сына и наследника родила от мужа. Достаточно сравнить портреты Петра III и Павла I – одна рожа. Отец и сын. И если потом добавить Александра I к этим портретам и Константина, то семейное сходство вообще прямо бросается в глаза. Особенно нос у всех четверых. А если к плеяде этих товарищей присовокупить Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского – основателя династии с его носом, то и понятно станет, почему династия императоров на русском престоле называется Гольштейн-Готторп-Романовской. Всё дело в носе. Именно из-за носа Пётр I и отдал в жёны безземельному, нищему, выгнанному из своих земель голштинскому принцу в жёны свою старшую любимую дочь Анну. Иначе ни черта не понятно. Где Пётр I и где носатый Карл Фридрих Гольштейн-Готторпский. Приживался родоначальник династии сначала при Шведском дворе, а потом при русском и всё метил на престол. А и получил бы даже – это герцогство Готторпское чуть больше по территории, чем деревенька у графа фон Витгенштейна. И целых триста подданных. Только, что герцогством называется. В Швеции губу раскатывал даже на королевство, но не срослось. Тогда в России через жену думал к власти пробиться, а тут Меньшиков с Петром II. «Алексашка» конкурента выслал назад в Голштинию. Но это ладно. Дело в физиономии. Посмотрел бы в качественное зеркало и понял, что с такой рожей нельзя в монархи. Их же на рублях печатают. Возьмёт через некоторое время нумизмат рубль или крону с такой рожей и плюнет на неё. И об валенок. Может, если начистить ему рожу, то краше станет. Нет, как уродцем был, так и остался. Наглядный пример с константиновским рублём. Помрёт через двадцать пять лет Александр, ну или в Сибирь монахом сбежит, не суть. Пусть, всё же помрёт, не так обидно. Так вот, помрёт и Госсовет или лучшие люди поскачут в Польшу, Константина на царство звать. И рубли пробные с собой повезут. Положено так. Посмотрит пьяный вечно Константин на константиновский рубль. И отречётся от престола. Поймёт, хоть и пьяный в дрободан, что нельзя в массы нести такие рубли. Позор на века. Не станет ждать, пока нумизматы на его мерзкую рожу плюнут. Сам плюнет.

Александр был высоким немного полноватым молодым человечком с фамильным носом и бакенбардами на круглом, начинающем лысеть, лице. Лысеет голова?! Хрен, у этого лысело лицо. Залысина на низком, позаимствованном у неандертальца лбу поднималась к темени, а очередной Кутайсов оставшиеся волосы закрутил в кудри и постарался залысину закудрить. Так себе получилось. Но новый Кутайсов не остановился, он взял и в кудри завил ещё и огромные бакенбарды, Пушкин потому и не любил Александра, что завидовал его бакенбардам, сам не мог такие вырастить. А Александр смог, прямо капли должно быть какие немецкие использовал для ращения волос на щёках. Втирали их ему в щёчки кругленькие. Огромные вскудрявленные бакенбарды занимали большую часть лица. И среди этих бакенбардов нос торчал семейный. Нет, вот, у графа Витгенштейна тоже нос, греческий такой. Но это же довольно красиво и породисто, а у немелкого прыща Александра нос длинный и пимпочкой – курносиной одновременно. Ужас ужасный.

Рост император новый, на этот момент ещё не коронованный, взял не от Петра. Там Екатерина I всё подпортила. Она Петру до подмышки не доходила, ну и Анна выросла маленькая, и гольштиниц мелким был, а потому рост Петра III всего метр семьдесят, а Екатерины II, судя по исследованию скелета, всего 157 сантиметров. В кого было Павлу расти. Павел I, тоже, судя по скелету, был ростом 165 сантиметров. Но … Екатерина II понимала, что император должен быть высоким и красивым и потому выписала из неметчины великаншу и красавицу Марию Фёдоровну в жены Павлу. От неё и пошла стать последующих Романовых. Николай, стоящий сейчас рядом с Александром вырастет вообще с Витгенштейна ростом – 190 сантиметров. Ну, третий ребёнок в семье, витаминов больше доставалось. Маман больше яблок покупали, деньжата завелись. И нос уже нормальный, просто длинный, не загнут вверх. А всё яблоки.

Вырос Александр до метра восьмидесяти, и высокие ещё каблуки французских туфель. На полголовы, а то и на всю голову возвышался над свитой, что сейчас разглядывала в упор Пётра Христиановича. Александру недавно исполнилось двадцать четыре года. Пацан. Романтичный пацан с завиральными идеями, которым будут крутить амбиции и плохие советчики. Стоящему по левую руку Николаю, которому предстоит разогнать декабристов, пять годков. Ещё левее стоит вдовствующая теперь императрица Мария Фёдоровна. Она ростом почти со старшего сына. В огромном пышном платье стоит, и талия корсетом затянута так, что Гурченко бы от зависти всплакнула. Екатерина II как нашла её среди сотен немецких принцесс – эту красавицу гренадёрского роста? Да, просто. Отец Екатерины был комендантом в Штеттинском замке, там же родилась и Мария Фёдоровна. После батеньки Екатерины комендантом Штеттинского замка стал батянька на то время ещё Софии Доротеи Августы Луизи Вюртембергской – принц Фридрих Евгений Вюртембергский, такая же нищета. Константина нет. Он с Лейб-гвардии Его Императорского Высочества Константина Павловича полком, бывшим Лейб-Гвардии Измайловским полком, убыл на лето в Москву. Готовиться к торжественной коронации старшего брата.

Глаза у Александра ещё интересные. Они голубые. Ну, в России не редкость. Так в нём нет русской крови почти. Ничего, у немцев тоже бывают. Арийцы же. Белокурые бестии. У императора они не просто голубые, они как бы светятся этим голубым светом, может, радужка чуть пошире. Но притягивают глаза к себе взор.

По правую руку от него стоит жена. Женили императора очень молодым и очень давно на Луизе Марии Августе, дочери баденского маркграфа Карла Людвига, принявшей в православии имя Елизавета Алексеевна. Год назад у них умерла годовалая дочка. И отдалились уже супруги друг от друга. Наверное, слишком ранний брак тому виной. Шестнадцать лет было наследнику, и не готов был к семейной жизни. Брехт оценивающе поглядел на императрицу. Красивая, не отнять. Тоже такое белокурое и голубоглазое чудо. Фея. Так и хотелось спросить: «Чего тебя ещё надо хороняка»? (Хороняка – это тот, кто испугался и решил схорониться вместо решительных действий). Императрица красотою лепа, червлёна губами, бровьми союзна! А Нарышкина кто? Вон, чернявый пухлик торчит из-за спины. Хрень полная. Только что полячка с выкаченными почти из платья большими титьками. Что за любовь к полякам? Ничего. Скоро от любви к полякам и полячкам собирался отучить Александра граф Витгенштейн.

Ага, а у самого-то жена полячка? Ну, повезло. А ещё у него – настоящая полячка. Блондинка – красивая и голубоглазая и высокая, а не эта пухленькая шалава чернявая.

– Граф, вы вовремя… – на языке Наполеона и Франсуазы Саган улыбнулся ему Александр.

Событие второе

– Джон, почему тебя называют Малышом?

– На что это ты намекаешь? У меня все пропорционально!

Приём продолжался, гости перетекали от одной группки к другой, перемывали косточки присутствующим и отсутствующим. Ругали и хвалили Наполеона и Георга III, который пару месяцев назад прибрал к рукам Ирландию и на радостях стал безумцем. Брехт, сидя в своём поместье, этих новостей интересных не знал и, услышав, проходя мимо одной из группок, в которой находилась и вдовствующая императрица Мария Фёдоровна, решил присоединиться и узнать новости двухмесячной давности. Новости рассказывал, можно сказать, его друг и наставник Беннигсен Леонтий Леонтьевич к нему Пётр Христианович и обратился

– Извините, Ваше Императорское Величество, но в захолустье своём отстал от жизни совсем, нельзя ли мне узнать у рассказчика подробности этих событий. Господин барон, не прольёте свет истины на мою заплесневелую от пребывания в деревне голову. – Мария Фёдоровна милостиво кивнула одному из руководителей убийства своего мужа.

Понятно, что она точно знала, что случилось в спальне у Павла, об этом говорит то, что все следующие годы она будет мстить убийцам. Всех до единого сошлют в деревни. Она бы и казней добилась от Александра, но смертной казни в деспотической России нет. Ещё Елизавета отменила. Зря, конечно, но уж какие есть законы, а соблюдать их надо. А вот барона Беннигсена не тронула, точно знала, видимо, что он не принимал участия в убийстве Павла непосредственно, вышел «туалет поискать». Караулы проверить? Вышел … Вроде как, и не виноват.

– Ничего особо и не произошло. В январе этого года Королевство Ирландия было упразднено, и объединённая страна стала именоваться не Королевством Великобритания, а Соединённым Королевством Великобритании и Ирландии (United Kingdom). Добунтовались. А безумство. Говорят, припадок был у Георга III, чуть жену с сыном не убил, еле скрутили. Говорят ещё, что это и не первый припадок и раньше бывали, в преклонных годах король. Шестьдесят три года уже старичку и сорок с лишним лет на троне, а тут ещё покушение это.

– Покушение? – Брехт об этом не слышал.

– Давненько было, но видимо отразилось на душевном состоянии короля. Прачка в Лондоне бросилась на Георга с ножом, когда тот карету покидал. Одежду на нём изрезала и немного поцарапала. Объявили её сумасшедшей и в Бедлам определили (Bethlem Royal Hospital). Там и по сю пору пребывает.

Да, староват англичанин, который гадит. Но это не помешает ему и королевству руками русских разделаться со своим главным врагом – Наполеоном. И это хорошо. Нельзя объединять Европу. Нужно раздробить её на мельчайшие кусочки и стравливать друг с другом их. И во всех склоках принимать в конце участие, умиротворять, себе кусочек этого пирога сладкого забирая. Миротворцем быть выгодно. А ещё снабжать армии, воюющие задорого продовольствием и одеждой. Можно и оружием, но тут проблема, доступа к индийской селитре нет. К чилийской? Рано? Но подумать стоит. А сами ружья? России самой не хватает. Закупает у всего мира. В основном у Англии и Австрии. Чтобы снабжать оружием воюющие европейские армии нужно строить заводы по производству ружей, а до этого заводы по производству стали. А до этого чугуна… Много нужно заводов. И нужна дешёвая рабочая сила. Она сейчас есть. К заводам приписаны деревни, и крепостные крестьяне из этих деревень трудятся на этих заводах. Так что тезис, что нужно освобождать крестьян, чтобы были дешёвые рабочие руки, придумали большевики. Куда уж дешевле крепостных крестьян. Нужен просто толчок, чтобы богатые люди начали эти заводы строить. Чтобы это модным стало. Можно эту моду попробовать зародить.

– А чем же граф вы занимались в своей деревне? – задала очень удачный вопрос Мария Фёдоровна.

– По вашим стопам пошёл, Ваше Императорское Величество. – Решил Брехт, что самое время начать прогрессорствовать.

Императрица чуть ли не единственный человек на этом собрании, кто, не задрав голову, на него смотрит. Она чуть отошла, отступила на шаг и, немного склонив, голову полюбопытствовала:

– В каком именно направлении? – сощурила глаза Мария Фёдоровна. Точно, она же близорука. Нужно очки ей нормальные попробовать сделать. Красивые.

– Открыл школу для крестьянских детей. Слово божие им отец Ираклий из соседнего села несёт, а читать, писать и счёту учит девка дворовая грамотная. Она же им сказки рассказывает. Сначала слово божие, потом кормлю детей, а потом уже учёба со сказками.

Брехт и сам помнил, и от Витгенштейна в памяти осталось, что императрица открыла несколько приютов и школ, в том числе и для девочек.

Правда, с высоты своего положения нашла интересных ход для наведения в них порядка, посетив как-то перенаселённый Московский воспитательный дом. Муж, он же император Павел I назначил Марию Фёдоровну главной начальницей над воспитательными домами. Прошлась императрица по кишащему детьми дому и поняла, что лишку тут детей. И решила ограничить количество воспитанников. Так как следствием была чудовищная смертность среди поступивших детей. Ни еды не хватало, ни рук для надлежащего ухода за новорождёнными. И велела Главная Начальница ограничить число лиц обоего пола, воспитывающихся в доме, пятьюстами в каждой из столиц, остальных же приносимых в дом младенцев отдавать в казённые государевы деревни благонадёжным и доброго поведения крестьянам на воспитание. Пусть детки приучаются к правилам сельского домоводства. Мальчиков надлежало оставлять у крестьян до 18-летнего возраста, девочек до 15 лет. В воспитательном доме должны были воспитываться лишь совершенно слабые дети, требовавшие непрестанного ухода.

– Очень похвально граф, – Мария Фёдоровна кивнула и хотела было отойти от их группы к следующей, чирикающей в пяти метрах, но Пётр Христианович её задержал вопросом.

– Ваше Императорское Величество, я слышал, что вы бесподобно рисуете и ещё являетесь единственной женщиной во всё мире, которая на токарном станке вытачивает изделия из янтаря и слоновой кости. Слышал о ваших божественной красоты настольных украшениях и чернильницах.

– Льстецы, граф, но я и, правда, пытаюсь что-то изготовить по примеру великого Петра на токарном станке. А что вам нужна чернильница, Пётр Христианович? Я пришлю.

– Премного благодарен, Ваше Императорское Величество, с удовольствием буду писать стихи, макая перо в изготовленную вашими золотыми ручками чернильницу, но … Нет, не осмелюсь предложить …

– Да, говорите же, граф, – стукнула Мария Фёдоровна его по руке веером, выражая монаршее нетерпение.

– Я слышал о переполненных сиротских домах в столице и Москве, Ваше …

– Мария Фёдоровна, оставим официоз, Пётр Христианович.

– Как прикажете, Мария Фёдоровна. Я подумал, а что если на таком вот мероприятии организовать аукцион ваших работ, может, ещё кто из дам света, из фрейлин, вышивает красиво или рисует, и на эти вырученные деньги построить два закрытых учебных заведения. Для девочек – институт благородных девиц, где девочек, а потом и девушек будут учить наукам лучшие учителя из Европы, не только домоводству и языкам, но и химии, медицине, даже физике и математике. Утрём нос всей Европе. А мальчиков будут военные учить на очень образованных офицеров. Назовём это заведение Суворовским училищем. И там тоже будет и медицина и физика с химией преподаваться и главное – математика, столь нужная артиллеристам и мореходам наука. И у нас будет меньше сирот и больше очень хороших офицеров. Стойте, сейчас подумал! А может – два училища, одно Суворовское, для будущих пехотных офицеров, а второе назвать в честь нашего знаменитого адмирала Василия Яковлевича Чичагова, и его же и поставить им руководить. Нечего ему на печи лежать. Пусть детям и юношеству свой опыт и знания передаёт. Имея перед глазами каждый день такого героя и сам тянуться к подвигам будешь.

А чтобы деньги не брать в дальнейшем из государственной казны на эти училища нужно создать фонд благотворительный имени Государыни Императрицы Марии Фёдоровны и проводить и дальше благотворительные аукционы и лотереи. Билеты прямо настоящие, как ассигнации, печатать на Монетном дворе. Розыгрыш призов раз в месяц. Две трети собранных денег на училища эти и приюты, а треть на призы. И призы ведь тоже могут быть из картин и вышивок ваших подопечных из благотворительного фонда, можно и табакерки с вашим портретом. С портретом Александра Павловича.

Мария Фёдоровна изобразила на челе задумчивость. Ничего особо нового граф не предлагал, ну, разве что эти училища полувоенные, но вот всё вместе, стройную систему, вполне себе продуманную.

– А если не захотят покупать билеты эти? – Погрозила Государыня пальцем в сторону заполненного гостями зала.

– А если не будут брать – отключим газ.

– Что вы сказали, граф? Газ? – вот ведь блин. Но прямо сорвалось само.

– А если не будут брать, то не будем приглашать на бал. Прямо смотря в глаза так и скажете, хотите быть приглашены – подумайте о сиротках.

– Пётр Христианович, вы можете завтра на обед подойти ко мне в Зимний дворец. Обсудим все более подробно, может, даже план накидаем этого грандиозного прожекта.

– Знаете, Мария Фёдоровна… – Брехт замялся.

– Не хотите со мной увидеться? – отстранилась вдовствующая императрица.

– Что вы, Ваше Императорское Величество, просто ваш сын и мой Император вернул мне генеральское звание и вновь назначил шефом Мариупольского гусарского полка, и попросил быстрее отбыть к ним и навести там порядок и ещё помочь цесаревичу Константину в организации торжеств коронационных.

– Наш Ангел велел, а я его уговорю оставить вас, Пётр Христианович, ненадолго в столице. Костенька там без вас неделю другую обойдётся.

– Наш ангел?

– Это детское семейное прозвище Александэра. – Улыбнулась такой светлой – материнской улыбкой Мария Фёдоровна, и в то же время грустной. Конечно, Екатерина чуть не в первый день ещё не отмытого младенца к себе забрала от матери. Государя воспитывать. А потом и вскоре родившегося Константина. Не успела Мария Фёдоровна с ними материнским теплом поделиться.

Точно, до самого последнего императора останется в царской семье эта традиция давать детям прозвища домашние. А что императоры не люди? У всех же в детстве были прозвища.

Когда императоры повзрослеют и отметятся делами, им уже народ заслуженные прозвища давать будет. Вон того милого мальчика Ники обзовут «Палкиным». Александру Первому титул «Благословенного» преподнесёт Сенат в 1814 году, за спасение Отечества от наполеоновского нашествия. И народ этот титул примет.

Одно интересное прозвище будет и у последнего русского императора Николая II. Обзовёт его придворная камарилья «Ананасом». Возникновение этого необычного прозвища связано с тем, что в своих речах Николай часто использовал сочетание слов:

«А на Нас выпало…»

«А на Нас свалилось…»

«А на Нас легло бремя…»

Глава 2

Событие третье

Алиса Патрикеевна

Ивашки с Сёмой Тугоухим добрались до Санкт-Петербурга через два дня после графа. Путешествовали неспешно, не загоняя коней, на дормезе. Для Семёна успели вышивальщицы смастерить – построить фрак хороший, с камзолом, понятно, и он изображал из себя барина бохатого (дормез-то княжеский). Бохатого, но неразговорчивого. Французского дезертир не знает. Приехали и подкатили к дому на Миллионной, куда Пётр Христианович опять заселился. Валериана Зубова в Питере не было, он уехал в Москву, помогать Константину, готовить Первопрестольную к коронации.

После приёма в Зимнем дворце прошло уже два дня, а ни от вдовствующей императрицы, ни от Александра вызова или приглашения не поступало. Пётр отправил Ваньку младшего следить за одним местом в Петербурге, а сам прошёлся по петербургским ювелирным магазинам. По дороге зашёл по сообщённому Беннигсеном адресу. Нужно было подкрепить свою идею по внедрению в войска новой тактики хоть парой бумаг, написанных авторитетом.

На Крюковом канале стоял длинный двухэтажный дом с двумя сиротливыми балкончиками. Номеров для домов ещё не придумали, но дом не спутать, точно его Леонтий Леонтьевич описал. Дом принадлежал некоему Дмитрию Ивановичу Хвостову, которому посчастливилось жениться на княжне Аграфене Ивановне Горчаковой – дочери генерал-поручика Горчакова и любимой племяннице Суворова. Хвостов сейчас был супер-пупер какой шишкой. Не много не мало, а обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода. Это не главный по тарелочкам, но это человек, который имел непосредственный доступ к императору и являлся связующим звеном между Синодом и монархом. Если что, то через век именно таким «Обер-прокурором» станет Победоносцев.

Дмитрий Иванович, кроме всего прочего был ещё и поэтом – графоманом, правда, в те годы слово «графоман» ещё не употреблялось, назывался более красивый термин – метроман.

Кроме разруливания склок среди монахов Дмитрий Иванович был ещё и поэтом. Написал множество стихов, перевёл на русский стихотворный большое количество импортных стихов, а ещё писал пьесы, которые с переменным успехом ставили в театре. Говорят, что Суворов попросил мужа любимой племянницы на смертном одре не писать стихов, а если не получится, не писать, то хотя бы не издавать их. Дмитрий Иванович предсмертную просьбу генералиссимуса не выполнит, он будет продолжать писать стихи, издавать их огромными тиражами за свои деньги и потом «дарить» – всучивать всем подряд. И станет объектом для насмешек всего Санкт-Петербурга.

Зашёл граф фон Витгенштейн в этот гостеприимный дом по той причине, что именно здесь около года назад скончался Александр Васильевич Суворов. Ему для реализации плана по изменению тактики ведения войны нужен был доступ к архиву Суворова. Во-первых, жаль будет если он сгорит в 1812 году, вместе со всей Москвой, а во-вторых, нужно добавить к этому архиву якобы записки самого генералиссимуса о «правильном» построении войск, об окопах, о правильном применении егерей, ну … Много чего можно добавить.

Как это сделать? Да, просто, сейчас есть в столице десятки людей, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что составляют прошения, пишут письма и завещания, и т. д. и т. п. Каллиграфы! Писарчуки. Стряпчие. И можно вполне найти среди них человека, который за небольшую денежку превратит измышления Петра Христиановича в наследие Александра Васильевича. Подделает почерк. Что сделать потом с товарищем? Чтобы не захотел сей тайной поделиться? Не решил пока Пётр Христианович, но, наверное, среди сей мафии писарчуковой есть такие, которые подделываю завещания. Преступники. Преступник должен сидеть в тюрьме? Или лежать на кладбище. Под гранитной плитой с надписью: «Никогда не упускайте возможности увидеть что-нибудь прекрасное, ведь красота – это почерк Бога. У усопшего почерк был ещё лучше».

Но сначала нужно получить доступ от обер-прокурора к этому архиву. С Хвостовым Пёрт Христианович был знаком шапочно. Петербург это большая деревня, все друг друга знают. Не было приглашения. А может и было? Давненько должно быть, при встрече на каком-нибудь балу или приёме обмолвился сей господин, мол заходите граф, будем рады … А если и не говорил, то не вспомнит об этом, а даже и вспомнит, то из вежливости не прогонит.

Брехт остановился перед дверью длиннющего двухэтажного дома на Крюковом канале и решительно постучал в неё подвешенным молоточком.

Событие четвёртое

У меня есть два недостатка – плохая память и что-то ещё…

Вообще, у меня отличная память на имена. Просто я не помню, какое из них твоё…

Дверь открыл ливрейный лакей, но из-за его плеча высунулась необычная рожица. Полная немолодая женщина в белом чепце улыбалась графу. Брехт её не знал. Но каждый раз его в таких случаях посещала мысль, что должно быть именно этот кусочек памяти Витгенштейна ему и не достался.

– Кхм, ваше превосходительство? – поклонился лакей.

Что-то явно не так. Вот только что?

– Это дом обер-прокурора Дмитрия Ивановича Хвостова? – попытался улыбнуться даме в чепце Брехт.

– Ну, что вы, граф, это мой дом, – махнула на него ручкой из-за спины лакея дама.

Граф? Получается, что он с этой тётечкой знаком. А Хвостов? Беннигсен дал неверный адрес? Ну, номеров домов в привычном виде сейчас ещё нет. Номера есть у участков, и они просто пронумерованы по нарастающей. По мере строительства. Рядом может находиться дом 234 и 431. У этого дома как раз и был номер 234 и именно этот номер назвал ему генерал Беннигсен.

– Извините, мне этот адрес назвали, перепутали, должно быть. – Как к этой женщине обращаться, чтобы такой огромный дом иметь в Петербурге, нужно быть очень богатым человеком, и она сказала, что дом её, а не мужа. Вдова?

– Заходите, Пётр Христианович, всё правильно вам сказали, я сдаю второй этаж дома нашему пииту. Дмитрию Ивановичу. – Женщина оттолкнула легонько ливрейного товарища и протянула руку для поцелуя. До последнего времени уже четыре месяца почти находясь в этом времени Брехту почти не приходилось ручек целовать. Придётся привыкать. Рука была пухленькая и ароматная, так пахнуло чем-то южным.

– У Дмитрия Ивановича сейчас дочь Александра Ивановича – Наташенька. Он вас приглашал?

– Нет. Хотел побыть в месте, где скончался наш великий полководец… – Пётр даже не заметил, как голос сорвался, ветер холодный, должно быть.

– Конечно, Пётр Христианович. Инесса проводит. А потом обязательно ко мне, почаёвничаем, Аркадия Ивановича вспомним, а то и помянём. Он частенько рассказывал, как вы с ним генерала польского Ежи Грабовского пленяли под Варшавой в Праге ихней, – вдова протянула руку и на свет из тени выпорхнула ещё одна обитательница дома, подала даме в чепце платок, которым та сразу и воспользовалась, промокнув глаза и нос.

А Брехт вспомнил. Вот этот кусок памяти от Витгенштейна ему достался. Точно, он в 1794 году вместе со своим командиром полковником Фоминым во время атаки на предместья Варшавы Праги был свидетелем гибели генерал-поручика Ежи Грабовского. Только там всё было наоборот. Генерал тогда командовал русским или точнее российским подразделением добровольцев набранных из белорусов – литовцев. А в плен они тоже вместе с Фоминым взяли генерала Грабовского при захвате Вильно, обороной которого и руководил генерал-поручик, командуя литовской дивизией. Что-то не вязалось в рассказе бывшего его командира полковника Фомина жене с тем, что произошло на самом деле. И там ещё непонятная история была с гибелью командира корпуса польского генерал-лейтенанта Антония Хлевинского и последующими событиями. Казна польского корпуса исчезла. А Ежи Грабовский погиб на глазах Витгенштейна в ноябре 1794 года уже принеся присягу на верность русскому генералу Николаю Репнину. Казна? На какие деньги мелкопоместный полковник купил огромный дом в Санкт-Петербурге?

Нет. Не надо. Зачем ворошить прошлое? Сам собирается получить стартовый капитал за счёт поляков.

– Конечно. Почаёвничаем. – Граф щёлкнул каблуками. Получилось. Пол паркетный, навощённый, скользкий.

– Инесса, проводи Петра Христиановича к Дмитрию Ивановичу.

– С удовольствием, Марфа Васильевна. – Инесса опять вышла из тени.

Немка? Красивая, высокая, бледная только, ещё и специально, наверное, пудрами и белилами всякими намазанная, как у покойника лицо. Загара бы южного девушке и топик с шортами. Нда … Зато грудь почти вся на виду. Плечи открыты, и платье непонятно на чём висит, почти не закрывая высокую и полную грудь. Тоже белилами закрашенную. Мраморный такой бюст получается. Чуть бы ещё его бюстгальтером приподнять. Может, его изобрести надо. Брехт оценивающе глянул на провожатую, улыбающуюся ему. А ведь не получится к ней лифчик приделать. Плечи полностью открыты, бретельки смешно будут смотреться. А если придумывать без бретелек вариант, то технологии сейчас не те, где взять резину и пластмассу? И главный аргумент против изобретения бюстгальтера ещё есть. Граф Витгенштейн войдёт в историю как спаситель Петербурга. Нормально. А вот граф Витгенштейн спаситель Петербурга и изобретатель лифчика – это, ни в какие ворота. Придётся дамам Петербурга обойтись.

– Марфа Васильевна, я не прощаюсь, на обратном пути обязательно у вас задержусь, повспоминаем за чаем и помянём Аркадия Ивановича.

– Пойдёмте, Ваше сиятельство, – Инесса указала рукой на следующую комнату, там большую её часть занимала парадная лестница с золочёными балясинами.

Инесса шла впереди и даже оглянулась один раз, проверяя очевидно, не заблудился ли генерал. Отстал и потерял её из виду, как в густом лесу. Комната метров пять на пять и лестница, где тут блудить. И вдруг, когда они уже почти подошли к лестнице, женщина бросилась ему на шею и впилась губами в его губы.

– Где ты был столько времени? – Ну, твою же налево! Ну, не честно так! Верните воспоминания графа. Вот про Инессу, например. Хорошие, должно быть, воспоминания. Вон, какая страстная девица. И фигурка … Нда, а граф-то ходок. Даже завидно.

– Царская немилость …

Событие пятое

Hе водкой единой пьян человек!

Алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве!

Обер-прокурор Святейшего Правительствующего Синода Хвостов Дмитрий Иванович был человеком почти отталкивающей внешности. Длинный подбородок, нос тоже длинный с горбинкой, но если графу Витгенштейну почти такой же нос придавал мужественности и изюминки к внешности, то чуть более крючковатый нос обер-прокурора вместе с нависшими над подбородком щёками и полная безусость делали «родственника» Суворова некрасивой хищной птицей. Добавить стоит всклокоченные чуть седые волосы, как-нибудь так рисуют бабок-ёжек. И высокие кустистые, странно изогнутые брови в картину вписывались, будто он ими удивляется обеими сразу. При этом это был честный, добрый человек. И до кучи ещё и поэт. Сейчас, не обернувшись на вошедших в комнату Витгенштейна и Инессу, он стоял, опёршись о бюро, с разложенными на нём в беспорядке бумагами и писчими принадлежностями, смотрел в потолок, стоя вполоборота к окну, и читал басню.

Сидящие у противоположной стены дамы жиденько зааплодировали. Одна была дочерью Суворова, вторая племянницей, а самая старая, должно быть, сестрой. Три родственницы.

– Отлично, Дмитрий Иванович. У вас получилось лучше самого Эзопа. – Тоже похлопала в ладоши Инесса.

Пиит обернулся и увидел вошедших.

– Граф, рад, что вы заглянули. Сейчас подадут жжёнку. Привык я к ней, с Александром Васильевичем по миру скитаясь. И вас угощу, родственник любил ею греться в походах.

Ну, вот и этот Витгенштейна знает. Сейчас начнёт общих знакомых вспоминать, а Пётр Христианович их не помнит. Засада очередная.

– Не откажусь, сыро и ветрено на улице, – чуть поклонился Брехт.

– Как вам новая басня моя? – и рожа такая довольная, ожидающая похвалы.

У Крылова лучше получится. Человечнее. И рифмы лучше. Тут явно суворовский лаконизм присутствует и его же манера обрубать предложения, не растекаться «Мыслью по древу».

– Дмитрий Иванович, вот представьте, через сто лет будут в школе изучать ваши басни дети, прочтут эту и будут друг у друга спрашивать: «Кто такая Каталани»? Ваши басни и стихи легко это столетие преодолеют, а вот про тётку эту никто и не вспомнит. Может, стоит убрать это имя и заменить на что-то другое:

А ещё вот этот кусочек: «С добычею в губах», в ГУБАХ. У вороны? А сыр во рту держала – не лучше ли, дорогой Дмитрий Иванович. Или даже, а в клюве сыр держала.

– Надо же. Хм. Спасибо за честные слова, Пётр Христианович, а то эти льстицы захвалили меня. Верно, вы заметили про губы и Каталани. Исправлю. Так и представляю себе этих ваших «студиозов» через век, перемывающих мне косточки. – Обер-прокурор Синода погрозил пальцем женщинам, сидящим на оттоманке у стены, и прикрикнул, хриплым, похожим на то самое каркание вороны, голосом, – Сенька, ну где жжёнка?

Брехт усмехнулся. На самом деле, именно жжёнка! Когда фильмы про гусар снимают, то они все с бутылками шампанского. Пока его не много в России и доступно оно только богатым людям. Сейчас гусары пьют жжёнку. Тоже не дешёвый напиток, но по мозгам ударяет быстрее и в разы сильнее, и самое главное, есть процесс приготовление. Обряд. И в каждом полку он свой.

Процесс приготовления этой жжёнки в Мариупольском гусарском у Брехта в памяти есть. Странно недостаток голубого порошка сработал, что нужное, если, то накось выкуси, а вот ерунда типа приготовления жжёнки гусарской так – пожалуйста. Пей, не хочу.

Для процесса этого нужна компания, во-первых. Объём после окончания священнодействия получается приличный, и в одну харю его не выпить.

Нужна широкая и глубокая металлическая посудина, в которую влезут все необходимые ингредиенты. И это, во-вторых.

Заливаем в неё одну бутылку белого полусладкого, и добавляем одну бутылку шампанского и сахар-песок. Сахара нужно около килограмма. Затем необходим ананас. Овощ этот заморский режем небольшими кусочками и также отправляем в кастрюлю.

Дальше пока просто всё. Греем эту смесь на медленном огне, не доводя до кипения – как глинтвейн, около 15 минут. Если нужен глитнвейн, то всё готово, налетай. Но нет. Нужна жжёнка, а потому – продолжим.

А после начинается и сам процесс – обряд.

Над посудиной устанавливаем 3 перекрещённых сабли. (Если кто в наше время решит попробовать гусарскую жжёнку, то за неимением сабель может заменить их длинными шампурами.). Укладываем на получившееся перекрестье сахарную голову. (В наше время можно заменить выложенный пирамидкой кусочковый рафинад). Дальше обливаем сахар ромом, лучше поискать покрепче, он должен быть непременно крепким, и тёплым (иначе не загорится) и поджигаем.

Когда процесс пойдёт, то всей компанией нужно начинать петь гусарские песни. В противном случае тоже получится жжёнка, но это будет уже другая жжёнка, не настоящая. В наше время подойдёт «Поручик Голицын» или «Давным-давно». Дальше нужно выбрать самого ответственного товарища, который будет понемногу подливать ром половником на сахар, чтобы горение не прекращалось. В идеале, за то время, пока сахар оплавится, должна уйти вся бутылка. Товарища нужно обязательно выбрать не больно разговорчивого, чтобы петь не мешал и со стальной волей, чтобы не соблазнился на проверку рома на крепость оральным способом. Пригубит, отхлебнёт, подержит во рту, определяя градусы и «заорёт»: «Маловато будет».

Когда сахар догорел – в кастрюлю выливается вторая бутылка охлаждённого шампанского.

Всё, остаётся только перемешать и разлить по хрустальным непременно фужерам. Звон должен быть. Иначе тоже не жжёнка.

– Пётр Христианович, пожалуйте к столу. И вы, Инесса Яковлевна, присоединяйтесь. Чувствуете запах пошёл. – Хвостов сделал приглашающий жест к большому круглому столу, стоящему посреди комнаты.

Глава 3

Событие шестое

Ручки, ножки стали зябнуть – не пора ли нам дерябнуть?!

Любимого нужно холить и лелеять: от этого у него растёт холка и лелейка!

Очнулся Пётр Христианович от холода. Сквознячок пробегал по голым ногам. Граф пошарил рукой в поисках одеяла, сбросил, наверное, во сне. Лежал он на боку правом и справа от себя одеяло и пошукал, похлопывая по перине. Не было ни одеяла, ни покрывала, даже тоненькой простыночки и то не было. Наверное, с другой стороны, решил Брехт и, скрипя шарнирами, повернулся на спину. Что-то было не так с организмом, но пока в голове была только мысль укрыться. Граф Витгенштейн приподнял левую руку и похлопал слева от себя в поисках тепла. Нашёл. Уже на втором хлопке наткнулся на что-то тёплое. Провёл по нему рукой. Поверхность была чуть шершавой, в пупырышках и волосиках. Но в то же время поверхность была тёплая и вызывала желания повторить поглаживания. Чего противиться. Повторил. Амплитуду увеличив. На этот раз тактильные ощущения поведали графу, что ниже есть более волосатые фрагменты тёплого предмета, и там исследуемый предмет теряет мягкость. А если выше? Рука послушная сигналу гипофиза и прочих гипоталамусов поползла по гладко-тёпло-пупырчато-волосатому предмету вверх. Пупырчатость усилилась, волосатость уменьшилась, тёплость увеличилась, как и размеры предмета. Он расширялся к верху. Наконец, рука добралась до высшей точки, и дальше начинался спуск. Со спуском генерал решил не спешить и задержался на вершине. Нужно её внимательней изучить. Повозил Пётр Христианович по ней ладонью. И это возение привело к неожиданному результату. Предмет тёпло-волосатый шевельнулся и закинулся графу на живот. А ещё что-то мохнатое в нос упёрлось. Ясно, это собака к нему на кровать забралась.

– Мignon (милый), – прошептала забравшаяся к нему собака. Прошептала и закинула на него вторую лапу – верхнюю … Переднюю?

Граф решил говорящую собаку погладить. Странные изгибы. А ещё что-то под ногой собаки начало шевелиться и пытаться из-под ноги чужой вылезти. Но удивиться всяким шевеления Брехт не успел, собака лизнула его в губы и сунула ему в рот неизвестный предмет, прямо как флешку в гнездо. Флешка повозилась у него во рту, потом вытащили её, видимо проверяли, той ли стороной вставили. Убедились, что да, правильной, и снова вставили в разъём. И так несколько раз. Потом довольно долго флешка шевелилась у Витгенштейна во рту, а затем неизвестное устройство стало высасывать из него информацию и воздух. Не, в голове у него столько информации, которую нельзя доверять никому, даже говорящим собакам. Тем более, говорящим собакам. И Пётр Христианович решил побороться с агрессором. Он своей богатырской силищей приподнял говорящую шпионскую собаку и повалил её рядом с собой. Сам навис над шпионкой и решил информацию выуженную у него назад вернуть, свою флешку вставил в приёмное устройство и стал выкачивать информацию.

– Мon amour, – прошептала шпионка и обхватила графа за спиной ногами.

Неожиданно оказалось, что у графа есть ещё одна флешка, а в шпионском организме есть материнская плата с разъёмом. Пришлось и туда вставить. И организм под ним, кем бы он ни был, стал мычать и дёргаться.Очевидный сбой в программе. Но сбой этот был заразительным и граф поддался этому неровному ритму. Собака под ним начала рычать, а потом перешла на скулёж и стала двигаться ещё интенсивней. Ужас просто. Нужно как-то сломать это непонятное устройство. И тут нижняя флешка сама до этого додумалась и выпустила вирус в материнскую плату. Устройство дёрнулось ещё пару раз и затихло. Сработало. Вирус угробил чуждую программу. Брехт вытащил из устройства обе флешки и отвалился от горячей оболочки на спину. Справился.

– Мon amour, – нет вирус программу не угробил, флешка чуждая прошлась по его уху и нырнула в ушную раковину. Нет, допускать выкачивания информации нельзя. Пётр Христианович вновь взгромоздился на шпионскую оболочку и опять воспользовался обеими флешками. Устройство снова начало дёргаться. Работала проклятая программа, зря радовался.

На этот раз борьба с вредоносной программой продолжалась дольше, шпионский организм извивался, дёргался, мычал, рычал, шептал. Тем не менее, графу снова удалось направить в материнскую плату вирус. Устройство дёрнулось, выкарабкалось из-под графа, прижалось к нему и засопело. Точно собака, в смысле – точно. Собака.

– Мignon (милый), – и засопела громче.

Граф прошёлся горячей ладонью по влажной спине устройства. Волос не было. Спина была тёплая мягкая и чуть скользкая от пота. Ну, слава богу, не собака. Девица. Мастерица. Как мастерски с ним справилась и запутала.

Мысли, не высосанные до конца шпионской девицей, шевелились вяло. Третий бокал жжёнки граф помнил, тост был за дам. Пятый тоже помнил, за матушку чью-то пили. Шестой пили за лисимуса. Нужно потом спросить, кто это такой. Лисимус? Нет, никаких ассоциаций. А вот дальше было хуже. Вроде ещё был тост за тактику. Или текилу. Невнятно стал тосты обер-прокурор произносить. Ага, ещё: «За нас пиитов». Несколько, выходит, поэтов было за столом. Наверное, это та старушка, что всё время слёзы платочком утирала. Жалостливые видимо стихи читали. Вспомнить бы какие и кто?

Событие седьмое

Запомните: всегда будет следующий поезд.

На этот раз граф проснулся от удара локтём по рёбрам. Больно же. Шпионская девица зарядила. Островат локоток. Брехт попытался протестировать своё самочувствие. Хотелось множество вещей сделать одновременно. Главным чувством было всё же желание посетить … горшок. Нда, под кроватью должно находиться сиё керамическое чудо инженерной мысли. Только вот рядом сопела Инесса. Вот, оказывается, кто в него флешку толкал ночью и в кого потом он. Справлять всякие нужды большие и маленькие в шаге от девушки было перебором. Не медсестра же она, а он не лежачий больной с судном – уткой.

Отложить Брехт решил эту потребность, на некоторое время, хоть настоятельно и требовал действий от него организм. Вторая потребность тоже была и не менее актуальная. Жутко болела голова, мешая думать и вообще чувствовать себя человеком. Алькозельцеров и даже анальгинов ещё нет, и он даже не доживёт до их появления. Была колдунья Матрёна, она же баба-Яга, живущая в домике на курьих ножках. Она дала графу с собой кучу кувшинчиков небольших с настоями и отварами и мешочков с травками. В одном из кувшинчиков был, насколько понял граф из описания действия этого девайса, коктейль из смеси анальгина и аспирина. Не химия, естественно. Ива, возможно, малина, и … хрень хреновая. Горечь горькая, коричневая, но работала отрава, Брехт убедился. Простыл в деревне, гоняя дезертиров, ему Матрена и дала пару глотков этой гадости. Пивнул и симптомы гриппа ушли. В голове сквозняк и члены не крутит. А потом и насморк исчез. Испугался коричневой гадости.

Нюанс был. Кувшинчик коричневый с коричневой жидкостью была в доме у Валериана Зубова вместе с остальными его вещами. А он, судя по задрапированным жёлтой тканью стенам, в доме обер-прокурора Синода. Вчера ещё вкусу хозяина поразился. Цвет жёлтый-то жёлтый, но скоричнева. На понос смахивает. Несколько одинаковых поносных комнат.

Опять придётся отложить и это желание, как и первое. Да и без этих хватало желаний. Хотелось принять ванну, выпить чашечку кофе. Попариться в бане, только не чёрной. Настоящей. Брехт закрыл глаза, чуть отодвинулся от сопевшей в плечо Инессы и начал себя жалеть. Не будет унитазов, туалетной бумаги, ванн с тёплой водой, душа. Можно всё это сделать? Можно. Для этого нужны деньги и нужно плюнуть на армию и заняться бизнесом, изобретательством. Построить дом с водопроводом. Англичане уже изобрели паровые котлы, пусть несовершенные и маленькие, но есть. Да и наши скоро делать научатся. В Екатеринбурге на Плотинке есть памятник паровозу «Братьев Черепановых». Лет через двадцать сделают. В музее краеведческом в Свердловске Брехт был, когда в УПИ учился и узнал интересную штуку про «братьев». Оказывается, они даже и близко не братья. Они отец и сын. Стоп, стоп, стоп. Что там гидеса про отца рассказывала? Он сейчас где-то здесь в Ленинграде, тьфу Санкт-Петербурге, а ещё точнее, в Выборге. На заводе англичанина, как раз изучает паровую машину. Что-то там про подачу воздуха в домну. Найти? Он крепостной. Выкупить. Построить ему мастерскую. И прогрессорством заняться. Царскосельскую железную дорогу создать на четверть века раньше, а то и на тридцать с хвостиком. В Англии в этом году на заводе Стефенсона начнут паровозики делать. Или в следующем. Да не важно. Первые «паровозы», что возили составы до Павловска, были на четырёх ногах и какали по ходу движения на рельсы. Яблоки на снегу.

– Граф, – из-за шторы показалась страшная, всклокоченная со сна, растрёпанная голова обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода Дмитрия Ивановича.

– Слушаю вас, Дмитрий Иванович, – приподнимаясь на локте и пытаясь одновременно прикрыть одеялом прелестные прелести нижней чакры Инессы зашипел Брехт. Нет, столько разнонаправленных действий организм осилить не смог, в результате одеяло перетянул, оно сползло на пол, открыв взору главного по церквам и благочинию прелести прелестницы и стать графскую.

– Граф, – обер-прокурор улыбнулся кончиками губ. Страшно. Представите сморщеного старого вампира с крючковатым носом и оскал на нём. Кровь с губ капает. Цвет странный. Коричневый. – Граф, подлечиться не желаете, там на пару фужеров жжёнки осталось. На подоконнике стояла. Холодненькая. Хорошо! – И ещё сильнее оскалился.

– Исцеляй подобное подобным. Similia similibus curantur. Вы гомеопат, Дмитрий Иванович? (Гомеопатия (от греческих слов ὅμοιος – «подобный» и πάθος – «болезнь»))

– Точно, пойдёмте, сподобимся. И вы мне тот стих ещё прочитаете, я запишу. – Всклокоченный вампир из-за шторы скрылся.

Как люди вообще живут в этой анфиладной системе комнат? Трудно до коридора додуматься? Где тут личное пространство? Брехт встал, несмотря на ураганный ветер и пятибалльный шторм. Даже умудрился поднять с пола одеяло и прикрыть нижнюю чакру шпионки, на всю не хватило. Косо спланировало, а на поправить сил уже не осталось. Так трубно организм завопил о горшке, что пришлось добыть его из-под кровати и угнездиться.

Событие восьмое

Где тревога, туда и дорога; где ура – туда и пора; голова хвоста не ждёт.

Опасности лучше идти навстречу, чем ожидать на месте.

А.В. Суворов

Гомеопатия сработала, через десять минут от всех прежних желаний осталось только одно – принять ванну. Жжёнка почти убрала головную боль. Пётр Христианович даже вспомнил, зачем оказался в этом доме.

– Дмитрий Иванович, а у вас архива вашего дяди не осталось. Тяжко нам без него придётся. Французы не успокоятся. Не миновать нам войны с Наполеоном очередной. Может в бумагах Суворова подсказка есть, как с Буонопартием воевать. – Зажёвывая нектар горячим пирожком с малиной, глядя прямо в глаза обер-прокурора поинтересовался Брехт.

Взгляд вильнул. Есть выходит, но почему-то не хочет показывать.

– Там в основном личная переписка, мои письма к дяде …

– Дмитрий Иванович, вы же на себе прочувствовали, что Наполеон серьёзный противник. Его лихой сабельной атакой не победить. Обещаю, ваших писем и писем Александра Васильевича женщинам читать не буду. Только про тактику.

– Хорошо, только вы мне то стихотворение запишите. – Опять показал клыки вампир. Блин, жутко-то как. Даст бог внешности. В двадцать первом веке мог бы стать известным актёром, злодеев играя.

– Дмитрий Иванович, я перепил явно вчера, не подскажете хоть пару строчек, чтобы я вспомнил о чём речь. Честное слово не помню, что за вирши вчера декламировал. – Чистая, ведь, правда.

– Что-то про чудное мгновение.

Как вы точно описали своё пребывание в деревне в ссылке.

Твою же налево!!! Выбрал, так выбрал. Витгенштейн наше всё! Витгенштейн – солнце русской поэзии. Брехт чуть за голову не схватился. Нельзя Пушкина обворовывать. Потом при Николае сослать в деревню навсегда нужно будет. Пусть там сидит и стихи со сказками пишет. И Дантеса с его дядей бельгийским раньше пристрелить. Про бельгийского посла Брехт смутно помнил. Ни фамилии, ни времени его пребывания в России. Придётся всех бельгийских послов уничтожать. А может не Бельгийский? Голландский? Их тоже всех перестрелять. Мор в России напал на послов Бенюлюкса. Падучая. Или не дядя. Точно – приёмный отец. Ладно, далеко ещё. Тот Дантес ещё и не родился. Что со стихом-то делать.

– Экспромт был, Дмитрий Иванович, сейчас всего и не вспомню, сесть с ручкой надо.

– С ручкой?

– Да, что же это такое сегодня! – Про себя выматерился Брехт. Перри ещё лет через тридцать начнёт перья выпускать. Теперь ещё и перьевую ручку придётся изобретать. Хотя, ограбить англичан – это богоугодное дело.

– С пером естественно гусиным. Это у нас поговорка семейная. Перо же в руке держат. Вот ручкой его и называли папан и маман. И мне передалось.

– Хорошо, только не тяните с этим, дорогой Пётр Христианович. Ваш тост про Матушку Государыню по всему Петербургу разошёлся. Божественно. А теперь ещё это «Чудное мгновение». Завидую вам. Редкий дар пиита у вас. А я бьюсь и бьюсь, и понимаю, что ваших высот, граф, мне не достичь. – Обер-прокурор шмыгнул носом, и, так и продолжая шмыгать, потянул Брехта за руку в соседнюю комнату.

– Вот тут и почил в Бозе (уснуть в Боге) Александр Васильевич. А вон, на бюро, в углу, его саквояж с бумагами и в самом бюро в ящиках ещё есть. Только вы уж письма обещайте не читать. Там личное.

– Торжественно клянусь.

– Что ж, распоряжусь кофею вам сюда подать. – Хвостов опять шмыгнул носом и удалился.

Брехт огляделся. Комната была большой и от этого казалась пустой. Стояла у стены оттоманка. Рядом лавка. Широкая, на которых спят. Вдоль противоположной стены с четырьмя окнами на Крюков канал стояло несколько венских стульев между окнами. И в углу рядом с окном стояло это самое бюро. Старенькое, кое-где поцарапано. На одном из ящиков отломана деревянная пимпочка – ручка. Бедненько.

Только Пётр Христианович стал выдвигать ящики, как опять пришёл хозяин с девкой рыжей-конопатой, которая поставила на подоконник поднос серебряный с малюсенькой фарфоровой чашечкой, в которой было кофе. Запах пополз по комнате, забрался Брехту в нос и дал команду отложить архивариусные дела и заняться организмом. Нужно пять таких чашечек и пару пирожков этих божественных с малиной.

– Пётр Христианович, не буду вас больше беспокоить. Съезжу в Синод. Дел за несколько дней должно быть накопилось.

Брехт вчера проходил по Сенатской площади. Здания Сената и Синода ещё нет. Позднее построят. Синод сейчас располагается в здании Двенадцати коллегий, которое находится на Университетской набережной Васильевского острова. Напротив Английской набережной. Блин. А ведь ему нужно было вчера появиться там. Посмотреть на дом, на Галерной, где сейчас поселился новый английский посол барон Аллейн Фицгерберт. Пора засвидетельствовать ему своё почтение.

– Дмитрий Иванович, а можно мне и завтра прийти к вам, вон сколько бумаг. Боюсь, не успею сегодня.

– Да, хоть переселяйтесь. Не стесните и Марфе Васильевне – хозяйке нашей приятно будет. Скрасите разговором скуку хозяйки дома. Опять же Ин… Опять же и мне вечерами будет с кем словом обмолвиться.

– Спасибо дорогой Дмитрий Иванович, так, наверное, и поступлю. Голова трещит Дмитрий Иванович, нельзя попросить диву вашу рыжую принести ещё четыре таких чашки кофею и пирожки эти божественные с малиной.

– С удовольствие. Дак, может вам в столовую подать и жена моя – Аграфена Ивановна скоро завтракать будет.

– Нет, спасибо, Дмитрий Иванович, неизвестно, сколько у меня времени осталось. Завтра последует команда в Москву отбыть и придётся. А хотелось бы с мыслями генералиссимуса нашего ознакомиться о методах борьбы с узурпатором.

Глава 4

Событие девятое

Нет обороны – заклюют и вороны.

Кто незваный лезет к нам, тот получит по зубам.

«Надо крепить оборону на Западе, а друзей искать на Востоке».

Александр Невский

Брехт поседел, стараясь понять хоть один листок из сотен, что оказались в ящиках. Мрак. Суворов писал на французском в основном. При этом грамоте был обучен хреново. Буквы другие вставлял в слова, падежи и склонения путал. А ещё предложения прерывал, где хотел. Тезисы или конспект человека – студиозуса за лектором не поспевающим записывать. Там же, где Александр Васильевич писал по-русски, было в сто раз хуже ещё. Он не знал ни каких правил, почти церковно-славянский текст с беспрерывными предложениями без знаков препинания.

Ещё одной фишкой было у генералиссимуса вставлять русские слова во французский текст и наоборот – французские в русский. Получалось вообще феерически: «пяххоттных вataillonы». Побившись десяток минут и так и не поняв до конца ни одного предложения, Брехт сел к окну, уставился на муху, засохшую между рамами, и стал думу думать, допивая пятую чашечку кофею. Такая замечательная идея, как написать несколько «советов» от генералиссимуса потомкам трещала по швам. Просто же. Вырыть окопы по всей длине Бородинского поля в три эшелона. Или в пять. Натянуть перед ними колючую проволоку и нарыть ямок небольших, для коняжек. Конная атака захлебнётся, и по ней картечью орудийной вдарить и залпами ружей. Пешую атаку тоже остановить картечью и оружейным огнём, а пока она эта вражеская пехота не знающая, как преодолевать заграждение из колючей проволоки, натянутой перед окопами в три, а то и пять рядов, будет эти заграждения преодолевать, заваливая трупами, солдатушки будут стрелять и стрелять почти в упор из-за бруствера в противника. Контрбатарейной борьбы не надо. Ядра французские не плотные ряды полковых колонн будут выкашивать, а просто тратиться вхолостую. Пусть себе летают. Ну, даже если одно и залетит в окоп на излёте, это в тысячи раз меньший урон, чем французская артиллерия нанесла русским полкам при Бородино в реальной истории. И не надо в этом сражении наступать. Пусть наступают французы, им деваться некуда. Наступающая сторона, при вот такой правильной обороне несёт потери в десять раз большие, чем обороняющаяся. По разным данным русских погибло в той битве от тридцати до пятидесяти тысяч. Пусть тридцать. При сражении от чистой обороны можно просто уничтожить полностью армию узурпатора на этом поле. Триста ведь тысяч получится погибших французов. А ночью на деморализованный лагерь противника пустить кавалерию, нет, гусары безоружных французиков, австрияк, прусаков, испанцев и прочую нечесть рубить не будут. Невместо. Честь! Пустить казаков и татар с башкирами, казахов, вновь приобретённых, пригласить. Горские племена. Что захватите, то ваше, и за каждую голову рубль серебром. И никакого Ватерлоо не будет. Ни один не вернётся домой. Не нужно будет мириться с Прусаками и Австрийцами. Вся сохранённая армия сначала полностью уничтожит Пруссию, разорив её. Всё вывезти, всю промышленность, заставить лучшего друга Александра Фридриха-Вильгельма III все здания каменные в стране разобрать, для чего мобилизовать всех немцев на эту нужную работу. А потом обложить контрибуцией такой большой, чтобы лет сто выплачивали, и денег не оставалось ни на развитие промышленности, ни на просто сытное существование. И повод есть замечательный. Пруссия предоставила в распоряжение Наполеона 20-тысячный корпус, участвовавший в русской кампании, хлопотала о территориальных приращениях за счёт России на случай совместной с Наполеоном победы. Но это только полбеды. Есть просто замечательный приказ Фридриха-Вильгельма III. В июне 1812 года прусский король издал эдикт против прусских офицеров-эмигрантов, поступивших на русскую службу. Все их имущество конфисковывалось, они лишались чинов и орденов, готовился заочный процесс, на котором «при усиливающих вину обстоятельствах» им грозила смерть. Если кто-то думает, что это про лейтенантиков каких, то ошибается, это были лучшие генералы в мире того времени. Вот некоторые имена: Гнейзенау и Шарнхорст, Клаузевиц – будущий всемирно известный военный теоретик, Тидеманн, Лютцов. А Блюхера, героя Ватерлоо будущего отправил король в отставку и запер в Бреслау под надзором и чуть голодом не уморил. Углубить нужно этот эдикт. Под приставленным к виску пистолетом Фридрих-Вильгельм должен лишить всех немецких генералов и офицеров гражданства и выделить им деньги для переезда в Россию и покупки там имений на юге. А чтобы те имения было кому обрабатывать, каждому выделить по тысяче душ крепостных. Хотя. Беда с этим. Потерпев поражение в войне с Наполеоном в 1806–1807 годах, Пруссия пошла на просто неадекватные по тем временам меры. Король отменил крепостное право и ввёл всеобщую воинскую повинность. В результате к 1814 году у четырёхмиллионной Пруссии была армия в 250 тысяч человек. А у сорокамиллионной России 500 тысяч, которую полностью кормили и снаряжали англичане. На войну с 1812 года по 1814 год Российская империя истратила 180 миллионов рублей. И ровно столько же подарила ей Великобритания. Плюс вся Англия несколько лет собирала и передавала деньги на восстановление Москвы после пожара. Новую Москву на 90 % процентов отстроили на деньги английских купцов, промышленников и фермеров.

Ну, пусть назад немцев-пруссаков Фридрих-Вильгельм закрепощает. Хотя, можно ведь в качестве крепостных к немецким офицерам и генералам отправить пленных французов с семьями и всех до единого прибалтов им подарить. Их сейчас на две деревни приличные всего наберётся.

Блин, занесло. Не победить без наступлений.

А про наступление тоже пару советов можно от Суворова дать. Отменить все эти наступления батальонными колоннами в лоб. Перебежками отдельными группами, с одновременным фланговым ударом, с гранатами, которые бросить в плотные ряды противника не доходя до того двадцать пять метров. И нужно обучить людей работать против штыка длинным современным кортиком. Схватить ружьё за ствол пропустить противника чуть сбоку от себя и воткнуть кортик в пах. Стена штыков – это серьёзное препятствие, а прореженная гранатами, оглушённая и потерявшая строй и уверенность толпа бегущих плохо обученных владению холодным оружием бывших крестьян – это просто добыча для профессионалов.

И что теперь делать. Как написать всё это вот таким дебильным слогом, с такой вопиющей безграмотностью и неумением выразить мысли в предложения. Почерк какой-нибудь стряпчий подделает, а вот слог и ошибки. Не простая получится задача. Очень и очень умный стряпчий нужен, чтобы так неумно свои мысли выразить.

Тяжко вздохнув и последний раз глянув на дохлую муху, Брехт вытащил наугад из груды страниц парочку записок на разных языках для образца подчерка, сунул их в ташку и пошёл на запах сдобы ползущий через анфиладу комнат.

Событие десятое

Седина в бороду – челюсть в стакан!

– Хочу отпустить бороду, это сейчас модно.

– Может, ты все-таки что-то другое попросишь на день рождения, Надюш?

– Давай, Ваньша, жги, – Пётр Христианович собрал своих дезертиров на конюшне во внутреннем дворе дома Валериана Зубова. Подальше от ушей и глаз дворовых графа.

С делом возмездия и одновременно обретением стартового капитала тянуть дальше было нельзя, прямо чувствовал Брехт, что со дня на день его вызовут к Государю.

– Так, того, нечего сложного, нашли мы дом глицкий. Там и есть на Галерной. Всё как вы Вашество и сказывали, – Ивашка младший нарочитым баском и нарочито же медленно, зная цену себе и своим словам, прохрипел. Голос сорвался от низких октав и разведчик закашлял.

– Ваньша, ремня дам. Говори нормально. Успеешь, вырастишь ещё. Сейчас в эдаком детском виде ты гораздо ценнее. – Граф стукнул ладонью богатырской по худенькой спинке подростка и переломал ему позвоночник. Ну, почти. Ваньша дёрнулся и кашлять перестал.

– Так, того, дом в два поверха один из первых на Галерной, там посол англицкий и поселился. Зовут его барон Алейна, а ещё Фицбергердер. – Закатил глаза младший Ивашка, вспоминая имя английского посла.

Брехт и сам уже от жены Хвостова и племянницы Суворова узнал, что в столицу поздравить императора Александра с вошествием на престолл прибыл с Туманного Альбиона посол Аллейн Фицгерберт барон Сент-Хеленс, тот самый, что сопровождал Екатерину Великую в её поездке в Крым. Не один был тогда приглашён. Полно всяких известных личностей поехало посмотреть на Потёкинские деревни. Ни одной, кстати, не увидели. Так, злопыхатели Потёмкина злопыхали. Кроме английского посла был принц де Линь бывший посланник австрийский, граф Кобенцель – настоящий посол немецко-римского императора, граф Луи Филипп де Сегюр – посол Франции, гетман Польши и русский генерал-аншеф граф Ксаверий Браницкий. Ну, послам может и положено быть при Дворе императрицы. Так там вообще одна интересная особа отметилась. Сопровождал Екатерину сам Иосиф II – Эрцгерцог Австрии, Император Священной Римской империи, Король Венгрии, Король Богемии, Король Хорватии и Славонии, Король Галиции и Лодомерии.

– Вашество, – блин, отвлёкся Брехт вспоминая просмотренный давным давно фильм про путешествие Екатерины по югу России.

– Как узнал? – Нужно с мальцом закончить.

– Так просто, подошёл к извозчику на Галерной и спросил, где тут посол англицкий живёт, он на этот дом и указал.

– Молодец. Вот тебе рубль, купишь себе потом на базаре чего сладкого. И чего выследил там?

– В доме подворотня есть, там сторож стоит и никого не пускает. Но кареты туды несколько раз заезжали и сани. Один раз с базара продукты привезли, и один раз сам барон Фицбергердер выезжал.

– Аллейн Фицгерберт, – поправил машинально Брехт.

– А так и кажу Фицбергердер.

– Ладно, а как ты узнал Ваньша, что это он выезжал? – Брехт вытащил серебряный рубль из кармана, но придержал не отдавая пацанёнку в ожидании ответа.

– Так, просто, Вашество, за ним мужик выскочил раздеты с бумагой в трубку скрученной и кричал: господин барон, вы забыли список. – Паренёк схватил рубль и прямо вырвал из рук Пётра Христиановича, тут же за щёку запихав.

– Ты английский знаешь? – не поверил Брехт.

– Не, не знаю, так дядька по-нашенски кричал вперемешку с немецким.

– С английским.

– Так я и говорю. С англицким.

– Слуг не видел? Охраны кроме дворника.

– Как не видал, видал, на закорках кареты два мужика были. Хлипенькие. Вам, Вашество не чета.

– Молодец, Ваньша, сейчас поешь, поспи, и к сумеркам возвращайся на пост. Смотри там не засветись. От полицейских подальше держись, не стой на одном месте. Ходи туда-сюда. Шапку меняй, как я говорил.

– Знамо дело, не волнуйтесь, Вашество, я бедовый. – Паренёк продемонстрировал, как шапку меняет.

Брехт специально для конспирации ему такую сшил. С одной стороны шапка типа малахая из собачьего меха, а если вывернуть, то получится шапка ушанка из замши. Чёрного цвета. Вся работа вывернуть, да снова надеть, а облик и рост пацана кардинально меняется, с малахаем на все пятнадцать сантиметров выше.

А чего нормально получилось. На дело тоже ряжеными пойдут. Мастерицы успели сшить четыре комплекта формы лейб-гвардии Измайловского полка. Тёмно-зелёный мундир из сукна с красным подбоем, большие медные пуговицы, обшлага и оторочка красные. Камзол и штаны красные, епанча красная суконная с синим воротником и красным подбоем. Сапоги высокие. Полк расквартирован в центре Петербурга и появление одного офицера с тремя унтерофицерами на улице вечером никого не удивит. Подъедут, тем более, на карете, которую вчера купил Сёма Тугоухий.

В добавок к форме была и ещё одна вещь, которая точно укажет на то, что в форме и в самом деле измайловцы. В полк набирались брюнеты, в роту Его Величества – с бородами. Так что даже брить дезертиров не надо – и так с бородами. А брюнеты, ну двое и так брюнеты, а Сёме можно бороду сажей или чернилами покрасить. А после дела побрился и другой уже человек. Никто и не узнает.

Событие одиннадцатое

Убийцы частенько выглядят дружелюбно.

Если убить убийцу, количество убийц не изменится.

Уинстон Черчилль

Почему англичане решили убрать Павла? Элементарно, Ватсон. Он снюхался с Наполеоном и решил завоевать Индию. Поход туда начал организовывать. На это они пойтить никак не могли. Ну, и торговлишка ещё.

Вообще, организовывать убийство императора другой державы – это не правильно. За это англичане должны ответить. К сожалению, организовавший всё это бывший посол Великобритании сейчас далече. Ну, Павел тоже так себе переговорщик, то за Англию топил и даже уговорил короля Георга III посла графом сделать, но как те Мальту к рукам прибрали, так совсем на них окрысился и даже дипломатические отношения оборвал и посла выслал. Этот самый посол убийство и организовал. Звали посла Чарльз Уитворт 1-й граф Уитворт. Павел его графом сделал, а Чарльз отблагодарил нашего императора табакеркой.

В прошлом году, после разрыва дипотношений с Великобританией Уитворт был послан английским правительством в Копенгаген, чтобы предотвратить союз Дании с Павлом I. Оттуда он поддерживал связь с англоманами русскими. Кружок русских вельмож организовал во главе с опальными братьями Зубовыми и их сестрой Ольгой Жеребцовой. Пользовал Уитворт сестрёнку. Витгенштейн её видел и посла понимал. Картинка просто, а не женщина. На конкурсе «Мисс Вселенная» первое и второе место сразу займёт, ну, если причёску поменять. Кудрявость на барашка её похожей делает. Ей бы сессон подошёл и покороче. Помимо Жеребцовой, английский посланник состоял в почти открытой связи с замужней графиней Толстой. К этой потом тоже нужно зайти.

Надо отдать должное серу Уитвору, всё у него отлично получилось. Почти пять миллионов рублей, что он раздал заговорщикам, позволили устранить Павла I, после чего на время была устранена и угроза русско-французского союза против Англии. Пять миллионов и Индия с большой войной, что перевесит?

Но раз не может ответить Георг и граф Уитвор за содеяное, то ответит сер … Как там его Ивашка обзывал – барон Фицбергердер. Заодно послужит ещё для одной полезной штуки.

– Сёма, мать твою, не дёргайся! Иди спокойно, дыши воздухом весенним. Как вас только в Москве не повязали, нервных таких. И повторяю, живым никого не оставлять. Обязательно контрольный укол шилом в глаз.

– А если баба? – пробурчал сбоку Ивашка, который Иннокентий.

– Ну, мы в масках, там видно будет. С женщинами не воюем, но если там прислуга – это одно, а если кто из графьёв – князьёв – это другое. Те меня могут опознать. Не лишку в Питере великанов.

Перед этим ехали в купленной Семой карете по Санкт-Петербургу.

– Всё, Ивашка, тормози здесь. – Крикнул Пётр Христианович в открытое окошко кареты.

– Чего? – Ивашка повернулся в графу.

– Останови карету. – Как-то в прошлое попаданство легче было. Тут за каждым словом следить надо.

Остановил Ивашка карету у подворотни и вот теперь идут, изображая офицера измайловца и трёх унтерофицеров, за командиром следующих. А Сема оглядывается и с ритма сбивается. Ну, удивляться особо некому. По Петербургу ночью молодёжь под ручку не прогуливается. Улицы не освещены, да ещё и кое-где перегорожены рогатками. А нефиг по ночам шляться, но здесь в самом центре города рогаток нет, и они проехали спокойно. Темно, только окна домов кое-где слабый свет излучают. Свечу зажгли хозяева. Пииты сидят вирши по ночам крапают. Или джентельмены в покер играют. Здесь же на Английской набережной и Галерной живут в основном наглы. Их сейчас в Санкт-Петербурге не меньше полутора тысяч. Облюбовали себе этот квартал и поселились, и всё увеличивается их община и увеличивается.

– Так, парни, пришли.

Глава 5

Событие двенадцатое

Даже если вы овладеете безупречным английским языком, с кем вы собираетесь на нем разговаривать?

Кларенс Дарроу

Вход был освещён. Горел в окне, что туда же во двор выходило, маленький масленый светильник. Капелька света, но не полная темнота. Интересно, зачем в окне светильник? Сразу и узнали только подошли к двери, даже не подошли ещё, в паре шагов были, как лязгнул засов, и дверь стала открываться. Ну, явно не их встречают, Брехт ускорился. На крыльце одновременно оказались, выходивший из дома господин в чёрном макинтоше и граф. Как всегда всё с самого начала пошло не по плану. Не надо ломиться в дверь с риском перебудить половину Галерной улицы и кричать недоверчивому наглу, что у него, мать его, письмо барону от императора Александра. Сами открыли, но хорошо ли это? Кто этот господин? А ну как полезный какой для русской истории человек. Папа Пушкина? Или Толстого? Поздно гадать. Товарищ выходил задом, продолжая с кем-то разговаривать через порог, Пётр Христианович положил ему левую руку на плечо, сунул в печень клинок кортика адмиральского, с которым и пошёл справедливость восстанавливать. Удобное оружие и достаточно длинное и тяжёлое, и в то же время – не сабля, не мешается.

– И-и-и, – засвистел проткнутый посетитель посла, он бы и закричал, наверное, но граф ему рот успел зажать и втолкнуть назад в чёрный проём двери.

– За мной, – Брехт вступил в эту темноту.

Внутри было даже светлей, свеча была в руке у мужика с сюртуке чёрном, и лампа та, похожая на лампу из сказок про Алладина, с жемчужиной пламени оранжевой на носике на подоконнике стояла. А прямо напротив было зеркало, в котором эти оба огонька отражались.

– What's going on? (Что происходит?) – Мужик в чёрном приподнял подсвечник. Брехт ждать не стал, он отпустил переставшего пищать посетителя и левой рукой, в правой был кортик адмирала Синявина, провёл классический хук в подбородок нагла. Свеча вылетела из подсвечника и, ударившись о зеркало, погасла, подсвечник тоже вырвался на свободу, но до зеркала не долетел, загрохотал по каменному полу прихожей. Мужик в сюртуке отброшенный ударом до зеркала, тем более, не долетел, свалился на пол и, прокатившись по мрамору или граниту отшлифованному, доскользил до стены и прикорнул перед зеркалом.

Осталась только лампадка эта волшебная гореть. Необычная вещь в Северной Пальмире, так наглы, они весь мир ограбили, эту из Персии какой приволокли или из самого Багдада.

– Сёма вяжи этого. Разберёмся потом, ху из ху.

– Так можа прирезать эту тварь, чего время терять, – Иннокентий вытащил из кармана верёвку.

– Ванюша, «тварь» не обзывательство, а творение бога. Ты хочешь божие творение отпустить без покаяния. А если это хозяин и только он знает, где лежат стерлинги. – Брехт помог спеленать всё ещё находившегося без сознания англичанина. Хороший получился удар. Наложилось поставленное Светловым умение на геркулесовую силу Витгенштейна.

– Сёма, дверь запри, нужно обойти весь дом и всех связать для начала, потом найти среди них барона Фицгерберта.

Пётр Христианович пошарил под зеркалом и разыскал отлетевшую свечу, вставил её назад в отверстие подсвечника и запалил от лампы Алладина. Поднял повыше оглядеться и чуть не обмочил штаны – прямо в метре от него стояла фигура призрака. Белая длинная рубаха колыхалась у пола, и шевелились седые волосы на голове.

– What's going on? – хриплым голосом во… прохрипел призрак.

Говорили же по телевизору, что английский язык беден. Ещё не верил. Да, в нём вообще вот только три слова и встречные все только эти три слова и произносят.

– Who are you? (ху аю) Кто вы? – О новые слова появились.

Бац, Брехт и этого с левой приголубил. Всё, не получится диалога, а так хотелось поупражняться в произношении. Особенно, в возвратных глаголах. Тo kill oneself – это покончить с собой или покончил с собой. В следующий раз.

– Сёма и этого вяжите и про кляпы не забудьте, а то очнутся и тревогу поднимут.

Ивашки с Семёном склонились над напугавшим Петра Христиановича призраком, а сам сокрушитель наглов обследовал с высоко поднятой свечой прихожую. Большое помещение, квадратов тридцать. Ну, вроде пусто, очередных местных с одинаковыми вопроса не возникнет. Рядом с зеркалом стоял комод и дальше был не закрытый проём на лестницу. Брехт прислушался. Было тихо, почти. Потрескивали дрова прямо над ним в печи. На втором этаже, значит. Ивашки и Сёма управились с призраком к этому времени. Дело не хитрое и верёвки и кляпы приготовили заранее.

– Пошли на второй этаж. Иннокентий, ты тут постой, если кто будет стучать запускай и … Ну, понятно. Пошли, братва.

Лестница была деревянная и с первых же шагов начала скрипеть. Ну, кто так строит? Брехт и так старался наступать не на середину ступеньки, а как можно ближе к стене. Зато Ивашка с Сёмой скрипели, так скрипели, учить их ходить по стеночке и на цыпочках времени не было, так что и граф бросил ерундой заниматься и, перепрыгивая через ступеньку, стал подниматься на второй этаж. Попали в большое помещение, у стены напротив выложена большущая печь, плиткой изразцовой украшенная, через открытое поддувало сочился неровной свет огня, рядом с печью приличная поленница.

– Сёма, пошли со мной. Ивашка, вон у той двери встань, полено вон возьми, глуши им, если кто войдёт, все нужны живые, пока барона не найдём.

Из комнаты с печью были две двери, Брехт, примерно представив, где они в доме находятся, двинулся направо, переложив кортик в другую руку, костяшки на левой уже сбил. Болели.

Событие тринадцатое

Лицо – это то, что выросло вокруг носа.

Юлиан Тувим

Пётр Христианович проходил одну комнату за другой, и все они были темны, холодны и пусты. Мебель была, столы стояли, комоды, буфеты, стулья. Не было людей. Печи находились в углах комнат, и не горел в них огонь, и вообще обиталище английского посла казалось нежилым и покинутым. Оно и понятно, предыдущего Павел выгнал больше года назад, а нонешний всего неделю как прибыл в Санкт-Петербург, поздравить Александра с восшествием на престол, поучаствовать в коронации и подписать ту самую русско-английскую конвенцию, которая завершала межгосударственный кризис, а затем подготовить к заключению конвенции с Данией и Швецией. Великобритания выстраивала коалицию для борьбы с Наполеоном.

В четвёртой по счёту комнате горели свечи и там разговаривали люди. Брехт жестом остановил следующих за ним дезертиров и заглянул в комнату, чуть раздвинув зелёную бархатную штору кончиком кортика. За столом над какими-то бумагами сидели два человека в английских сюртуках и переговаривались. Одного Брехт узнал сразу, это был граф Пален. Нда, хозяева приехали, и товарищ сразу поспешил отметиться, не стоит теперь и сомневаться, что вторым был Аллейн Фицгерберт. Невысокий человек с волосатыми уложенными так, что казалось, что он в парике, кудряшки на макушке и спускались потом эти кудряшки почти до плеч, электроплоек сейчас нет, сколько же времени барон проводит утром с парикмахером пока тот ему эту кудрявость на голове создаёт. Нагл стоял к дверному проёму почти спиной, а вот граф Пётр Алексеевич Пален почти лицом, чуть лишь вполоборота. Витгенштейн с военным губернатором Санкт-Петербурга близко знаком не был, так, изредка виделись, тем более что Пётр Христианович большую часть времени до ссылки проводил не на балах, а в расположении Мариупольского гусарского полка в Москве. Да, ещё и дырявая теперь память, так что сейчас Брехт этого персонажа разглядывал с «живым» интересом. В фильме «Бедный, бедный Павел» Палена играл Янковский. Нет, не сильно похож. Разве что рост. Пален был худой и высокий, но лицо было другим. Янковский был гениальным актёром, и на него было приятно смотреть, злодеев он играл или Мюнхаузенов – лицо умное, а вот Пален смотрелся злодеем и был злодеем и лицо было неприятное, особенно раздражали завитушки на лбу и на висках. Тоже часы с парикмахером проводил, но если у Фицгерберта были пышные волосы, то куцые остатки волос графа Палена, в завитушку завитые, раздражение вызывали. Новость о том, что Палена неделю назад Александр уволил со службы в отставку «за болезнями от всех дел» 1 апреля 1801 года с приказанием немедленно выехать в своё курляндское поместье Гросс-Экау ему с хищной презрительной улыбкой поведала на приёме сама Мария Фёдоровна, причём, ни с того ни с сего. Разговор шёл совсем о другом, о детских приютах. Ненавидела вдовствующая императрица организатора заговора против мужа и добилась от сына этой отставки и ссылки, и спешила этой новостью со всеми поделиться. Ну, изменял Павел направо и налево, ну забросил почти жену и детей, но муж всё же, богом данный. Отец её детей. Сегодня мужа заговорщики убили, завтра и до детей, а то и до неё доберутся. Разогнала всю эту шайку Мария Фёдоровна по ссылкам в имения, или разгонит в скором времени. И правильно. А ровно через минуту Брехт ей поможет отомстить главному убийце Павла. И главному прихвостню англичан.

– Сёма, следуй за мной, я убиваю высокого в белом мундире, а ты подходишь к мелкому в красном и даёшь ему пощёчину. Понятно? – Брехт склонился к уху дезертира.

– Так, может …

– Сема, мать твою, делай, что говорят!!! Ясно! – Послал бог помощничков. Ладно, с этим делом справились почти, но есть ещё второе, и оно на порядок сложнее.

– Ясно.

Брехт поставил подсвечник на пол, одёрнул измайловский мундир, убрал правую руку с кортиком за спину и вышел в довольно слабо освещённую залу, только посередине её, на столе, стояли пять подсвечников, и в них горело несколько свечей. Центр был освещён не плохо, но углы были погружены в полумрак. Из этого полумрака Пётр Христианович и вышел.

– Ваше Сиятельство! – граф направился прямо к Палену, – Их императорское Величество повелел вам немедленно покинуть Санкт-Петербург и выехать в ваше имение в Курляндии. Так какого чёрта вы ещё здесь и плетёте новый заговор, теперь собираетесь убить и Александр? Его Императорское Величество послал меня сюда наказать вас за непослушание, – произнося всё это, Брехт быстрой походкой прошёл разделяющие их два десятка шагов. На мгновение остановился прямо перед графом Паленом и, вынув руку из-за спины, точным ударом вогнал кортик прославленного адмирала – сподвижника Петра в глаз организатора заговора и цареубийства.

– Семён.

Шмяк. Это от удара Сёмы, англицкий посол не головой дёрнул, как обычно бывает при пощёчинах, а отлетел на пару метров и врезался в кресло кудрявой головой.

– Ладно. Тоже нормально. Вяжи ему руки и кляп сразу вставь. – Брехт отвлёкся на пару секунд, за которые граф Пален Пётр Алексеевич перестал быть графом, перестал быть заговорщиком и цареубийцей, даже английским шпионом перестал быть. Просто трупом одноглазым стал. Пётр Христианович посмотрел, как оседает тело в новёхоньком блистающем орденами белом генеральском мундире. Стоять. Бояться, а ведь для второго экса вполне это облачение подойдёт. Брехт подхватил падающего экс губернатора Санкт-Петербурга и положил тело так, что кровь, сочащаяся из проколотого глаза, не закапала белый мундир.

– Готово, Вашество, повязал. Донеслось из-за противоположной, невидимой из-за скатерти бархатной, стороны стола.

Событие четырнадцатое

Ловок да смел – пятерых одолел: одного штыком, другого кулаком, третьего гранатой, четвёртого лопатой, пятого гада свалил прикладом

У Лёвки все ловко

Как пацан последний! Как ребёнок! Как конь педальный!

Расслабился. А ведь восемьдесят лет небо коптит, да ещё третью жизнь живёт. Посчитал, что главная проблема решена, что дом зачищен и можно мародёрством и пытками заниматься. Они вдвоём с Сёмой подняли посла, усадили его на стул, больше на патриарший трон похожий, и примотали ноги к ножкам этого монстра, а руки к подлокотникам. Перед этим Сема с нагла одежонку снял, а Пётр Христианович с графа Палена. И даже успел белый генеральский мундир на плечи накинуть, прикидывая, нужно будет перешивать, или на один раз и так пойдёт. Нет, не пойдёт, Пален был гораздо уже в плечах амбала Витгенштейна. Придётся перешивать мундир, а скорее всего, просто выбрасывать и шить новый. Эта примерка и спасла жизнь Пётра Христиановича, ну, может и не спасла, а на время гибель неминучую отсрочила.

Брехт стоял спиной к буфету, что находился в противоположной стороне залы, в которой они раздевали двух мужиков, двери видно не было из-за этого проклятого буфета и Брехт посчитал, что это последняя комната в анфиладе. И вдруг с той стороны затопали сапоги и на центр зала выбежали два англичанина в красных мундирах со шпагами в руках. Шпага – это не та штуку, что в фильме про Д’Артаньяна. Это практически будущая русская шашка, ну, может, самую малость полегче. Брехт стоял к ним спиной и на плечи надет белый пиджак паленский. А вот Сёма был прямо перед англичанами и спутывал барона ихнего. К нему чего-то громко лопоча красные и кинулись.

Сёма среагировал быстро и правильно, он забежал за трон этот и пихнул его в сторону набегающих противников. Тяжеловат, да и паркет давно не вощили, потому трон с бароном не поехал навстречу красным, а просто свалился им под ноги. На счастье посла и Брехта один из наглов оказался парнем проворным и успел в последнюю секунду трон перехватить, если бы с такой амплитудой и импульсом голова посла встретилась с паркетом, то могло произойти два события, во-первых, уникальный наборный паркет бы поломался, а во-вторых, поломалась бы посольская голова. Но рыжий нагл успел барона принять и стал его поднимать. Это ему не просто далось, трон полтонны, поди, весил, да ещё дёргающийся в нём Аллейн Фицгерберт.

Брехт тоже быстренько в себя пришёл. Сёме всё одно не уйти и не отбиться, уж точно, от двоих, видимо,хороших воинов. В охрану посла абы кого не пошлют. Офицеры, всяко-разно, не в одной войне успевшие поучаствовать, может из Египта или Испании сюда попали. Да, не суть, Семён вместо того, чтобы отступить к Брехту на эту сторону стола решил погеройствовать, выхватил из-за пояса тесак и встал в оборонительную позицию, хоть догадался спиной к комоду прижаться. Не справится, при всём желании шпаги наглов длиннее и опыта в сто раз больше в обращении с холодным оружием.

Пётр Христианович переложил кортик в левую руку, а правой запулил в отставшего из-за спасения трона второго красномундирника мундир белый графа Палена. Удачно тот опутал охранника, Пётру Христиановичу как раз хватило времени вскочить на стол и пнуть ногой по чернильнице малахитовой, что стояла среди разложенных бумаг и карт, не игральных, географических. Попал так себе – красному чернильница попала в руку и то вскользь, ну, разве мундиру вред причинила, теперь не просто красным стал, а красно-чёрным. Но пока нагл уклонялся от чернильницы Брехт успел со стола на него прыгнуть в прыжке этом, целясь ногой в голову великого британца. Не срослось. Как вообще в современных сапогах можно Джеки Чана из себя изображать. Высокие, на высоких же скользких деревянных каблуках. В результате Брехт промахнулся, по наглу-то попал, только не нагой наотмашь по голове, а задницей по животу противного противника. Хрясь, это вместе на паркет шлёпнулись. Слава богу, что хоть сверху оказался Брехт. Но счастье длилось не долго. Тут же второй англичанин ему эфесом шпаги зарядил по затылку. Кивер сработал, хорошая вещь. Но удар был сильный и Брехт закатился под стол. Туда же сразу и шпагу сунули, опять повезло, всё в тот же кивер удар пришёлся, проколол его насквозь клинок и ещё и Брехта по щеке мазнул, к счастью не лезвием. Ремешок разрезала зато. В это время Сёма атаковал увлёкшихся красномундирников и сунул свой тесак в спину англичанину, не пропорол насквозь, но рану нанёс. Нагл откатился к Петру Христиановичу под стол, где уже и вошёл в него клинок синявинского кортика в пузу на всю длину. Минус один, только как теперь из под стола выползти, с той стороны стулья плотно стоят, а с этой красномундирник тыкает шпагой по очереди то в Семёна, то в Брехта. И если дезертиру можно тесаком отбиваться от англичанина, то Петру Христиановичу лёжа на боку за убитым англичанином в луже, натекающей из него крови, это делать крайне неудобно.

Наконец, бог решил встать на сторону православных против англикан или католиков, и неудачно отскочив от выпада, всё ещё державшегося Семёна, красномундирник подставил ногу под удар кортика. Брехт сделал колющее движение в подставленный сапог, заточенный до игольной остроты клинок, пробил толстую кожу кавалерийского сапога и уткнулся в кость.

Глава 6

Событие пятнадцатое

Прощайте врагов ваших – это лучший способ вывести их из себя.

Оскар Уайльд

– Остановись, Сёма. Да, остановись ты! – Брехт перехватил руку дезертира с тесаком, которым он бил и бил, словно топором, по рыжей английской физиономии.

– Вашество, – Семён красными глазами обжёг Брехта, прямо искры из глаз сыпались и молнии пущались.

– Всё, Сёма, хватит, он мёртв давно. Брехт рывком приподнял с колен разбушевавшегося соратника. – Смотри, в крови оба, как к Зубову заходить, слуга заметит, потом Валериану расскажет, а тот сумеет сложить два и два.

– А чего делать? – как конь, отгоняя приставучих слепней, помотал головой Семён.

– Разберёмся. Ты отрежь пока послу мизинец, пусть прочувствует момент, а я пройдусь. Оказывается, это не последняя комната.

– А на какой руке резать? – почти пришёл в себя дезертир.

– На левой, вдруг писать придётся. Да, медленно режь, пусть прочувствует русское гостеприимство.

Брехт оставил оскалившегося парня заниматься делом, а сам, критически осмотрев себя в зеркало, констатировал, что возвращаться на Миллионную в такой одежде точно нельзя. Нужно переодеваться. Где ночью в Питере можно одежду найти на такого бугая? Ну, колюты – штаны можно и найти в доме посла, а вот сюртук или фрак по его размерам – это вряд ли.

Только подумал Пётр Христианович об одежде и прошёл всего десять метров до двери в следующую комнату, как оказался в гораздо меньшем помещении, которое аглицкий посол использовал как парикмахерскую и гардеробную. На полках лежали сложенные мундиры красные и гражданская одежда. Фраки разных расцветок в основном. Брехт взял почти чёрный, чуть фиолетовым отливал, расправил. Нда, как там Грибоедов про это напишет в «Горе от ума»: «Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем, Рассудку вопреки, наперекор стихиям». Мелковат посол, не кормили в детстве, эти тряпки даже Сёме не подойдут, не то, что Витгенштейну. Даже дальше не стал рассматривать Брехт наряды посла, прошёл в следующую и, как оказалось, последнюю комнату в анфиладе. Из неё дальше точно дверей не было. Именно в этой комнате и были охранники, ключевое слово «были». Теперь нет. Эта была небольшая каморка пять на шесть метров, в которой стояло две железные кровати с элементами ковки на спинках, и на крючках, что были прибиты к стене, висели красные шмотки английских офицеров. Один-то нагл тоже мелкий был, а вот второй был ростом с Семёна. Пётр Христианович перебрал висевшую на стене одежду. Нашёл парадную форму с орденами высокого рыжего нагла, снял, сунул под мышку и перешёл к гражданской одежде. На улице хоть и весна, но холодно ещё. Был среди вещей плащ, макинтош, наверное, не силён в англицкой моде, на нашу епанчу вполне похоже, только чуть длиннее. Был и чёрный фрак из толстого сукна. Вот это то, что надо для дезертира. Около груды обуви граф тоже задержался, выбрал туфли покрасивше чёрного цвета, а то фрак с сапогами кавалерийскими не очень сочетается. Там же валялся сидор тёмно-зелёный, его Брехт тоже забрал, нужно же изгвазданные в крови измайловские мундиры куда-то спрятать. Больше ничего интересного в жилище английских офицеров не было, разве вон шкатулку с парой хороших кавалерийских пистолей прибрать к рукам загребущим. В шкатулке и пулелейка с отвёрточкой и шомполом оказались. Не удержался Брехт, сунул в сидор.

В большой зале слышалось даже через кляп рычание и мычание, и Пётр Христианович поспешил вернуться. Голый посол сидел прикрученный к трону, а Семён стоял перед ним на коленях и тесаком окровавленным соскребал у барона с мизинца левой руки кожу и мясо. Дословно приказ выполнил. Так ещё и про гигиену забыл дезертир, тесак-то в крови того рыжего, а ну как тот сифилисом болел, обычное дело у великих британцев, а Семён, не помыв, ковыряется железкой окровавленной в теле посла. Заразить может. Как ему умирать, сознавая, что сифилитиком стал? А сифилитики в Рай попадают? Ох, сомнительно.

– Всё, заканчивай, маньяк. Вот, вытри руки и переоденься в гражданскую одежду, – оттащил дезертира от посла граф и сунул ему добытые шмотки британские.

Посол скулить не перестал. С мольбой смотрел на графа. Обмочился и обделался от боли, воняло препогано. А ведь ещё пытками деньги вымогать и секреты короля Георга. Пётр Христианович даже задумался на мгновение, а вызывает ли этот дурно пахнущий синий мужичок с окровавленным пальцем у него жалость. Нет. Именно этот ни грамма, он сколотит антинаполеоновскую коалицию, в которой погибнет сотня тысяч русских солдат. Мог и другой на его месте оказаться? Конечно, тогда и к нему бы Брехт жалости не испытывал. Все англицкие послы сволочи преизрядные. Предыдущий посол занимался тем, что сколачивал кубло заговорщиков для устранения Павла. По слухам, истратил пять миллионов рублей и слухам можно верить – граф Пален, организовывая этот заговор, отлично понимал, что после убийства Павла в Петербурге его вряд ли оставят рулить, сошлют. Обманул же Александра, обещал, что заговорщики не тронут Павла, просто заставят отречься и прекраснодушный отцеубийца поверил. Так вот, прекрасно знал и пошёл на это. За огромные деньги, опять же по слухам, за ночь в карты с улыбкой проигрывал по двести тысяч рублей. Из пяти миллионов миллиона три заграбастал. Теперь не экспроприировать. Ну, хоть улыбаться больше не сможет. Кстати, этот товарищ три раза за жизнь в реальной истории круто изменил судьбу России. Ну, во-первых, именно он присоединил к Российской империи Курляндию, он вёл переговоры, немцы курляндские там долго рядились, а Бирон, в конце концов, от власти отречётся, за огромные деньги в миллион рублей. А граф Петер фон дер Пален, будучи в то время губернатором Рижского наместничества, провёл переговоры с маршалом курляндских рыцарей Отто фон дер Ховеном представителем Курляндии и Семигалии, в ходе которых были достигнуты взаимные соглашения о возможном вхождении Курляндии, Земгалии и Пилтена в состав Российской империи.

Второй раз понятно – убийство Павла, который договорился с Наполеоном о совместном походе в Индию. Зная с высоты двадцать первого века все трудности такого похода, можно честно признаться, что не дошёл бы, скорее всего, до Индии ни один человек. Всё плохо там и с климатом и с продовольствием, так ещё ведь хотели идти через Среднюю Азию, а не через Кавказ. То есть, нужно было лезть через Памир. Это не переход Суворова через Альпы. Там в три раза выше горы и сотни раз больше расстояние. Но это ладно. Никто ведь никуда теперь не пойдёт. Теперь будет союз с Англией, Австрией, Пруссией, ну, и куча стран поменьше. И всем Наполеон наваляет в Реальной Истории. Тут поглядеть нужно. Стоит ли вмешиваться. Хотя, вот уже вмешался, и как там дальше пойдёт теперь – пока неизвестно.

Был и третий раз, когда, когда Пален круто судьбу страны изменит. Пестель, как он сам напишет в мемуарах, был учеником Палена. Был его другом. Много раз приезжал к тому в поместье Гросс-Экау в Курляндии и советы спрашивал. Можно сказать, что декабристов тоже Пален породил. Напугал Николая и последовали тридцать лет реакции.

Ну, да бог с ним, теперь с Пестелем точно не замутят очередной переворот, Пестеля после войны и пристрелить можно. Та ещё сволочь. Бог с ними, пора пообщаться с наглом обделавшимся. О, англичанка опять гадит.

– Где деньги, Зин? – снял повязку удерживающую кляп с лица посла Брехт.

Событие шестнадцатое

Непобежденные не все непобедимы.

Пьер Корнель

Жадные. Все великобританцы жадные. А самый жадный – сэр Аллейн Фицгерберт. Пришлось ещё один пальчик обстругать, чтобы узнать, где в доме деньги лежат. Хитрый и жадный был посол. Сразу взял и выдал местоположение саквояжа с деньгами. Оказался тайничок прямо в этой комнате, даже не тайничок, а просто подальше убраны деньги. На буфете стояла коробка из-под шляпы, а там в ней вместо шляпы русские рубли, пачки ассигнаций, купюры разные, но сторублёвых не было. В сумме в коробке было около пятидесяти тысяч. Если бы там хотя бы пара пачек фунтов или стерлингов лежало, то Пётр Христианович бы поверил, что вот всё что дали дипломату на Даунинг-стрит (Downing Street), всё честно и выдал. Однако в коробке английских блёклых некрасивых бумажек не было, ни одной.

– Уважаемый, а где лежат пятнадцатифунтовые банкноты. – Брехт в той жизни был нумизматом, да и то не очень ушибленным на всю голову, за раритетами ценой в миллионы рублей не гонялся, понимая, что нет у него таких денег. Бонистика, то есть коллекционирование, бон – бумажных денег, вообще его не интересовала, на как-то составляя каталог наличествующих у него монетСоединённого Королевства Великобритании и Ирландии (United Kingdom of Great Britain and Ireland) наткнулся на продажу бон и удивился неразумности наглов. Существуют билета в пятнадцать, тридцать, сорок фунтов. Не проще ли это набирать червонцами или пятёрками?

Потому и спросил сейчас посла, захотелось, прямо край, подержать в руках пятнадцатифунтовую банкноту. – Нет.

– Охо – хо, дорогой Аллейн, а я ведь хотел уже домой идти. Нет, вас бы развязывать не стал. А то вы выбежите голышом на улицу, помощь там звать или ругаться нам в спину и простынете. Пневмонию заполучите, и всё, пишите письма. Оставил бы связанным вас, уважаемый сэр, утром люди придут и отвяжут, а теперь, что? Теперь придётся вам ещё один палец отчекрыжить. Сёма, – подозвал Брехт переодевшегося во фрак дезертира. Немирович с Данченко оба бы закричали: «Не верю». Так не шёл фрак к бородатой роже Сёмы.

Семён подошёл с окровавленным тесаком. Нагл зажмурился, но тайну «Золотого ключика» не выдал. И только когда Семён срезал с мизинца часть кожи, заорал и пообещал пойти на сотрудничество. И опять обманул, прикинулся, что сознание потерял, облили вином из бутылки, что стояла на столе. Не подействовало, пришлось опять пускать в дело тесак. Закричал и стал угрожать. Даже обстрелом Санкт-Петербурга английским флотом.

– Дурашка, тебя же не Александр Павлович грабит, а обычные каторжники. Зачем стрелять по союзнику. Наполеон ведь тогда на Индию точно нападёт, а Россия после обстрела ему поможет, так что говори, где деньги лежат, и мы пойдём.

После очередного скобления мизинца сказал. Оказывается, за печкой в стене есть тайник, поленницей прикрытый. Разобрал Сёма дровишки, открыл дверцу и вытащил на свет колеблющийся, догорающих уже свечей, саквояж. Тяжеленный. Открыли, а там опять нет пятнадцатифунтовых бумажек. Там золото лежит. Пётр Христианович осмотрел находку. Да, это мечта любого нумизмата. Монеты были разного достоинства и разных годов выпуска. Прямо готовая коллекция. В основном были небольшие монетки весом около восьми грамм – гинеи. Но островками блескучими выделялись и монеты большущие в пять гиней. Были и в две гинеи. И даже совсем маленькие монетки в половину гинеи попадались. Монета в пять гиней – просто монстр. Сорок с лишним грамм и почти сорок миллиметров в диаметре. Прямо ощущаешь, что золото в руках держишь.

– Уважаемый, товарищ посол, прошу прощения за мой английский, давно не практиковался, – еле оторвался от созерцания коллекции Брехт, – Но я спросил не где лежат ваши гинеи, а где лежат пятнадцатифунтовые банкноты. Согласен, гинея больше пятнадцати фунтов, всё же давайте вернёмся к этой купюре.

– А-а-а, – начал истерить сэр Фицгерберт, – пришлось оплеуху выделить товарищу послу.

– Дорогой барон, где чемодан с ассигнациями? – напомнил о себе Пётр Христианович.

– А-а-а.

– Золотой ты мой человек, ну скажи, где деньги, и мы уйдём. А так не уйдём. У тебя ещё, вон, сколько пальцев целых. А ещё на ногах. У баронов же растут пальцы на ногах. А, дак, вон же ни. Чего это вы босой расхаживаете. Весна ещё, прохладно, застудитесь. Ну, начнём с мизинца, а то без большого пальца, говорят ходить очень тяжело. Пока вестибулярный аппарат привыкнет, падать будешь.

– А-а. О-о. Я скажу, скажу. – Барон опять обмочился, а Сема только задел клинком за мизинец на ноге.

– Внимательно.

– У охраны под кроватью есть в полу люк, там деньги.

Нда, вот это были ДЕНЬГИ. Два мешка бумажных денег великобританских. Были и знаменитые купюры с пятнадцать фунтов, а были и в триста фунтов. Если учесть, что фунт стерлингов – это шесть рублей, то одна бумажка эта стоит почти две тысячи рублей. А это отличный конь или кобыла. Или чуть не деревня из десятка домов. А в мешке в сумме на целую волость денег. Удачно зашли. Опять собрались наглы покупать высшую знать Петербурга, чтобы добиться подписания этой проклятой конвенции. Ну, может и надо на английский деньги с Наполеоном повоевать. Ничем он не лучше наглов, даже хуже в разы. Те разделяют и властвуют, а этот собрался объединять Европу, а это смерть для России, при её современной отсталости технической. Лучше вялотекущая война с Англией, чем война на истощение со всей Европой, а то, что Наполеон после победы над Англией навалится на Россию, даже и сомневаться не стоит. У него наполеонов комплекс. Хочет всем миром управлять с маленьким своим ростом и ещё должно быть кое-чем, в человеке всё должно быть пропорционально.

Событие семнадцатое

Библия учит нас любить ближних, она также учит нас любить врагов; может быть, потому, что это обычно одни и те же люди.

Гилберт Честертон

Осталось самое неприятно. Осталось … Не самоцель же деньги. А какая цель? Цель стравить самых злейших врагов России. Двух самых, самых, самых. Вот, нет и не будет в настоящем и будущем у России более постоянных и злобных врагов. А потому будет правильно, если получится их стравить. Один враг лишь самую малость ослабнет, несоизмеримы силы, а вот второй может этого стравливания не пережить. Да, даже если это будет сделано руками России на их деньги. А рядом ещё и Пруссия, без всякого сомнения, эта шавка Моська тоже решит куснуть пусть не слона, так свинью, которую сильные мира сего решат забить.

Ну, не приятная работа. Не графская. Нужная.

Брехт подошёл сзади к послу и, схватив за слипшиеся завитушки левой рукой, прижал голову Аллейна к спинке трона. А второй рукой сунул острие кортика в ухо. Адмирал Синявин порадуется в Раю, его кортиком уничтожен один из врагов России, сильный и коварный враг. В Раю не встретятся, в Ад все наглы попадают или просто сдыхают. Не Брехт придумал, президент сказал.

– Всё, Сёма, здесь закончили, забираем эти сумки и уходим. Ты иди вперёд, тех двоих в прихожей убейте, я сейчас соберу бумаги на столе и догоню тебя. – Пётр Христианович сунул Тугоухому в руки саквояж с золотыми гинеями и коробку из-под шляпы с российскими деньгами. Сам подошёл к столу и стал сгребать в мешок с бумажными фунтами со стола документы и карты, а кинув последнюю бумагу в мешок понял, что дурак круглый. Сферический конь в вакууме. Дебил и баран. Ну, и далее по списку. Нужно было у посла ещё спросить про тайник с секретными бумагами. Ну, и на старуху бывает проруха. А чем он не старик? Восемь десятков годков за спиной.

Брехт оглядел комнату, мало ли вон глянет сейчас, а на глаза ему попадётся дверка в стене с секретными документами. Нет, картины висели, Брехт заглянул под них, нет, обычные стены. Всё, нужно уходить. Пётр Христианович положил на колени убитого посла заранее заготовленную записку и пошёл к выходу.

Дезертиры уже стояли у двери, поджидали. Свечу погасили, и только лампа Алладина на подоконнике по-прежнему жёлто-оранжевым огоньком чуть рассеивала мрак. Уникальная вещь. Забрать? Нет, вещь заметная, ещё выйдут на него полицейские. Эта клептомания до добра не доведёт.

– Пошли, – граф открыл дверь и осмотрел колодец двора. Тишина.

Карета была на месте и опера вокруг неё не стояли. И тут тишина. Залезли, тронулись, а Брехт всё ждал, что сейчас свистки полицейских трелью соловьиной разольются, выстрелы забахают, потом крики со всех сторон: «Ату, вон они, держи воров». А не криков, ни свистков. Тишина, только шум воды в канале.

Добрый день, уважаемые читатели.

Просьба есть, кому писанина нравится, нажмите на сердечко, чтобы хоть понять, есть ли те, кому Красавчик нравится.

С уважением. Шопперт Андрей

Глава 7

Событие восемнадцатое

Алишер Навои

– Господин конт! Господин конт! – потряс Брехта за плечо вечный ливрейный Гюстав. За такие побудки не один раз Валериан его, должно быть, в нокдаун посылал. Выжил и опять нарывается. Витгенштейн поздоровше Зубова будет и обучен ко всему прочему удары в нужные места наносить. Рисковый парень этот Гюстав. Или глупый.

– Чего опять? – не отстанет ведь, Брехт стащил с головы одеяло, прохладно утром, пороть этого Гюстава некому, опять печи вовремя не затопили. – Ох, вы тут добалуетесь, ох, вы доиздеваетесь, пока я вас всех голыми в Неве не утоплю.

– Ваше Сиятельство, прибыл курьер из дворца от государыни Марии Фёдоровны, она приглашает вас на утреннее чаепитие в Зимний дворец в десять утра. – Ни разу не испугался Гюстав, вон как припечатал.

Пришлось графу резко вскочить и начать действовать.

– Умывать, бриться, одеваться, и кофею принеси. И …

– Я бы посоветовал вам, Ваше Сиятельство, поспешить. Время девять часов. – Наверное, со злорадной улыбкой, в спину картавил на французском проклятый Гюстав в министерской шитой золотом ливрее.

– Так поторопись и распорядись насчёт кареты.

– Ваших людей пытаются поднять на ноги. Пьяны-с. Разброд и шатания. – Последнее – не точный перевод с гальского наречия.

– Гюстав, меньше разговоров, больше дела, опоздаю, сам лично на конюшне запорю.

– Кофе готов, месье конт, таз с водой тёплой в туалете.

– Молодец, купи огурец. – Ох, опять предстоит экзекуция с сцарапыванием щетины опасной бритвой, как её не точи, а до «шика» или «жиллетта» ей не дорасти никогда. Щетину надо сперва отпарить, потом долго намыливать несколько раз, что размягчить волосы и только потом приступать к бри… Да один чёрт к экзекуции – сцарапыванию.

Пришлось из-за нехватки времени просто намылить один раз и, кривясь, и охая, сцарапать с себя щетину, хорошо хоть вчера брился, и потому наросло не больно бохато.

Когда на улицу, одетый в голубой ментик мариупольского полка, выскочил, то карету только запрягали. Сонные и помятые Ивашки натыкались друг на друга. А Сёма Тугоухий вообще стоял сам по себе и скармливал краюху хлебы кореннику. Нет, нужно съезжать от Зубова и дисциплину во вверенных частях налаживать. Куда только? Купить свой дом в Питере? Теперь денег хватит. Только не сегодня завтра его в Москву к полку отправят и там ещё и помогать Константину нужно будет к коронации готовиться, не до дисциплины в рядах дезертиров будет. Там целый полк таких же лоботрясов, выпивох и сонь.

Вообще, всё плохо в этом времени с часами, даже луковицы, что в кармане жилетки носят ещё не лишку, а жилеток так на Руси матушки и вовсе пару штук, да и то на наглах. Они её пока из шёлка всякого шьют и под фраком носят, наши пока английскую моду не спешат перенимать. Консерваторы.

Успели. На дворцовую площадь приехали, Брехт там карету бросил и поспешил ко входу. На часах поручик семёновец полюбопытствовал, куда это господин генерал бегом несётся.

– Приглашён Государыней императрицей Марией Фёдоровной на чаепитие к десяти утра. – Выдохнул Пётр Христианович.

– Васильев, проводи Их Сиятельство на второй этаж в покои Государыни. – Отдал приказ старший караула поручик и солдатик пошагал к лестнице, даже не оглядываясь на Витгенштейна. А где «Есть», «Слушаюсь», «Так точно», «Следуйте за мной Ваше Превосходительство». Эх, мало Павел пожил, не успела дисциплина в гвардии организоваться.

Мария Фёдоровна была одна. Брехт думал, что попадёт на семейный завтрак, маленький Колька Палкин, принцессы Мария, Екатерина, Анна, а может и мелкий Мишутка. Нет, не попал в сей цветник. Тет-а-тетный завтрак. Странно.

Государыня встретила его стоя и выглядела плохо, лицо набелили и нарумянили, но следы слёз остались или это уже новые поверх натекли.

– Что с вами, Ваше Величество? – поклонился граф, – Что-то случилось?

Мария Фёдоровна тряхнула головой, видимо, мрачный мысли из головы пытаясь вытрясти.

– Вчера из Вены пришла весть, что Александра Павловна умерла после тяжёлых родов, как и её дочь новорождённая.

Нда! А интересно, зачем тогда она его позвала. Горем поделиться. Ничего про старшую дочь Павла Брехт не помнил, а из воспоминаний Витгенштейна можно было выудить только, что её выдали замуж за Эрцгерцога Иосифа – Венгерского Палантина и брата императора Франца. Что-то там с политикой. Союз с Австрией укрепить?

– Заразу, небось, акушер занёс. Они там, в Европах, все неряхи и грязнули. Перед тем как операции всякие делать нужно хоть руки спиртом обработать.

Мария Фёдоровна как-то поникла от слов графа и её повело. Пришлось Петру Христиановичу её поймать и к себе прижать. Императрица совсем обмякла и повисла у Брехта на руках. Тот соображал, что же делать, закричать, позвать на помощь, или это она специально, разбери этих женщин, тем более, цариц. Решил рискнуть. Пётр Христианович чуть присел, подхватил женщину под колени и легко приподнял, понёс к стоящей у стены оттоманке. Красивая, в смысле, золотой парчой обтянута. Укладывая Марию Фёдоровну на неё, Брехт наклонился над императрицей, и в это время та открыла глаза и чмокнула его в ухо. Твою налево! Только не это. Нет, женщина была красива и лет не много, точно Витгенштейн не знал, но что-то около сорока, если Александру сейчас двадцать четыре, а её совсем девочкой за Павла выдали.

Граф хотел высвободиться, но Мария Фёдоровна притянула его голову к себе и впилась губами солёными в его губы. Блин блинский, если сейчас сюда кто войдёт, то его Александр нахрен на Камчатку закатает, вулканы описывать.

Событие девятнадцатое

Храбрый человек должен уметь быстро бегать. Так, на всякий случай…

Безумство храбрых – в шестой палате!

Это же просто замечательно, что сейчас у сапог деревянные каблуки. Стук каблуков по паркету приближающийся к двери в эту столовую Брехт услышал, как и Мария Фёдоровна, слегка оттолкнувшая графа о себя. Пётр Христианович успел даже шаг в сторону сделать, когда дверь отворилась. Не, когда дверь чуть не вылетела из косяка от молодецкого удар. Прелюбодеи вздрогнули, увидев входящего, с гримасой страха, даже отчаяния на пороге стоял император Александр, а позади маячила фигура кучерявого пуделя Адама Чарторыйского. Вроде упоминал вчера обер-прокурор, что сосланный Павлом послом к сардинскому двору этот хлыщ на днях бросил к чертям собачьим дипломатию и прилетел к своему сердечному другу Александру.

– Маман, беда! – возопил император, даже и не удосужившись поинтересоваться, почему это растрёпанная маман лежит на оттоманке.

– Что случилось? – Мария Фёдоровна мгновенно оказалась на ногах, с лицом львицы готовой биться с кем угодно за своих львят. Прямо разительная разница между убитой горем матерью, которую надо утешать и этой воительницей.

– Убит и ограблен в своём доме английский посол барон Фицгерберт!

– Как? – села назад на лежанку императрица.

– Зарезан! Вместе с ним все слуги и охрана, а ещё граф Пален.

– Пален. Он же должен был быть на пути в Курляндию …

– Это не всё, вот что нашли на коленях у посла, – не слушая мать, продолжил Александр, протягивая Марии Фёдоровне записку.

Ту самую, что ночью Брехт и положил на остывающие ляжки сэра Аллейна.

– На каком это языке, что тут написано? – Государыня попыталась прочитать, но хоть она и владела шестью языками, этого не знала.

– Это польский, – вышел из-за спины императора следующий главный враг России – князь Адам Чёрторыйский. Не, не – Чарторыйский. Хотя первый вариант звучит лучше.

– И что там написано? – перевела взгляд с сына на пуделя императрица Мария Фёдоровна.

– Какая-то ерунда… – замялся посол в Сардинию.

– Что там написано!? – Льдинки звякнули в голосе «маман». Прямо холодом повеяло, как от дыхания Снежной Королевы.

– Кхм.

– Князь! – теперь сталью лязгнуло.

Адам неуверенно глянул на Александр, но тот не заметил, стоял, глядя пустыми остановившимися глазами на чашки с чаем на столе.

– Тут написано, что это месть польских патриотов, за унижение и разделение Польши.

– Тут же много слов, а вы пять сказали. – Теперь уже и рычала львица.

– Это сделала организации «Великая Польша от моря до моря» и что следующим будет Александр.

– Саша? – Мария Фёдоровна повернулась к сыну.

– Я не знаю, что делать. Убийство английского посла, смерть Сашеньки и её дочери, да ещё и патриоты какие-то и всё в один день… – Александр сел на стул у окна, спрятал лицо в ладони.

– Граф? – Мария Фёдоровна вырвала листок у Чарторыйского и сунула его Витгенштейну, – Что вы об этом думаете?

– Я???!!! – Брехт ожидал от своей писульку чего угодно, но только не просьбы от императрицы дать совет. Перебор. Кто он? Пока мелкая пешка, шеф полка. Это ещё не тот Витгенштейн.

– Граф? – и слезинка снова в глазах.

Твою же так да раз эдак. А чего, банковать, так банковать.

– Если вы Ваше Императорское Величество спрашиваете моего совета, то я первым делом собрал бы самых влиятельных представителей английской общины в Санкт-Петербурге и ознакомил их с этой запиской.

– Александр! Хотя, продолжайте граф, это же не всё? – Опять Государыня.

– Я бы выслал из города всех поляков, а польских офицеров отправил служить в города за Уралом пусть даже с повышением в звании и чине, можно и на Кавказ. Ничего не имею против этих господ, но лучше держать их подальше от столицы. И главное, – остановил жестом, уже собравшуюся, дать команду действовать Александру, Марию Фёдоровну, – И главное. Нужно двинуть в сторону Польши несколько кавалерийских полков, наверное, и мой Мариупольский. Одно дело пресекать бунт в зародыше и совсем другое – это разбираться с испившими крови и вооружившимися мятежниками. Мы же все помним восстание Костюшко. А ещё нужно послать в Америку человека, который привезёт его сюда, ну или несколько человек. И обязательно переговорить об этом с послом Соединенных Штатов. Идеальным вариантом будет, если американцы сами его схватят и привезут сюда в цепях.

– Да вы в своём уме граф! – возопил Адам кучерявый. – Это только подвигнет поляков к мятежу.

– Точно, спасибо князь, как я раньше-то не догадался. Вот что значит опыт дипломатической работы. Конечно, ничего этого делать не надо. Нужно сидеть и ждать, когда эти патриоты Польши от можи ждо можи убьют нашего императора, а Англия объявит нам войну за убийство своего посла. Через сколько дней тут появится Royal Navy (Роял Неви) и начнёт обстреливать Санкт-Петербург.

– Александр?!

– Маман, но …

– Нужно немедленно созвать Государственный совет.

– Я подготовил указ о роспуске Государственного Совета …

– Александр, сейчас не время. Созывай Совет! – тихим, но не терпящим возражения голосом произнесла Мария Фёдоровна.

– Хорошо, маман, пойдём, Адам, поможешь мне, – повернулся на каблуках деревянных Александр и, не прощаясь, выскочил за дверь. Чарторыйский бросился следом, по пути исхлестав Витгенштейна ненавидящими взглядами.

Всё не очень хорошо получилось. Теперь этот поляк может нашептать чего в ухо императору, самого на Аляску сошлют.

– Пётр Христианович, нам не удалось сегодня с вами чаю попить, теперь не время, приходите завтра в это же время. Думаю, завтра нам никто не помешает, – Мария Фёдоровна подошла к Брехту, погладила его по щеке и вышла из комнаты вслед за сердечными друзьями.

А как называется любовник вдовствующей императрицы – немуж консорт?

Событие двадцатое

Вода камень точит, а водка – печень.

Водка нам для запаха, дурь у нас своя.

Приехав к Валериану Зубову, Брехт сел в кресло перед печью жарко натопленной и попросил слугу графского принести ему бутылку вина и сладкого чего-нибудь. Жаль – не камин. Посидеть, посмотреть на языки пламени, на которые можно глядеть вечно, и подумать. Ну, с англичанами получилось лучше некуда. И денежек раздобыли, и Александра напугали, и даже, так между делом, пощёчину наглам влепили. И даже эти советы Александру Павловичу по полякам можно в актив занести. Плохо, что Чарторыйский может настроить императора против Брехта. Ничего, в реальной истории служил себе спокойно, воевал и звёзд особых не хватал реципиент – генерал Витгенштейн до 1812 года. За одиннадцать лет много воды утечёт, успеет Александр остыть к поляку и подобреть к Витгенштейну. Так ещё и не конец ведь мсти. Следующим по списку и шёл как раз Адам Чарторыйский. А если точнее, то два Чарторыйских – Адам и его брат Константин, у которого и живёт, должно быть, сейчас кучерявый Адам. Даже Ивашка младший уже следит за домом камер-юнкера Константина. По счастливой случайности он совсем рядом от дома графа Валериана Зубова проживает, здесь же на Миллионке. Всего через два дома. Этого грабить не нужно, теперь денег хватит на все прожекты, спасибо товарищу послу за наше счастливое детство. Нужно просто убить обоих братьев и положить на трупы записку, что союз патриотов Польши приговорил Адама Чарторыйского за то, что он скурвился и спит с русской императрицей. Дыма без огня не бывает и разговоры о том, что дочь у жены Александра I императрицы Елизаветы Алексеевны по имени Мария, умершая в прошлом году, в годовалом возрасте, от этого пуделя польского.

Брехт потеребил ухо, налил себе чуть кисловатого вина и, поцеживая, стал думать дальше. Теребление уха всегда помогает думать. Вот, оказывается, почему собаки его всё время лапами чешут. Мыслители. Сегодня будет идти заседание Государственного Совета, решать будут, что делать с этой неожиданной угрозой, образовавшейся, когда ничего беду не предвещало. И Адам будет всячески защищать поляков, находящихся на русской службе, и выступать против ввода дополнительных войск в отошедшую к России недавно часть Польши. Разойдутся заполночь и младший брат Костик обязательно будет ждать старшего, чтобы узнать новости. Семья же. А потом они вместе на карете поедут от Зимнего дворца домой. Вот на въезде в подворотню их и надо подкараулить. Неплохо бы просто перестрелять, но центр города и полно полицейских, дворников и прочих слуг. Значит, надо опять работать холодным оружием. Братья явно поедут с охраной, но это не больше двух мелких шляхтичей, больше в карету просто не влезет. О двоих и Ивашка младший говорил.

Решившись, Пётр Христианович отставил недопитый фужер с вином – голова нужна светлая. Сёма с Ивашками взрослыми были в людской на первом этаже дома. Туда Брехт и направился.

Ивашки и Сёма Тугоухий только сели обедать и на столе стоял кувшинчик с хлебным вином. Вовремя успел. И, слава богу, больше никого рядом нет. Отобрал Брехт у них кувшин, нюхнул, скривился. Нужно придумать нормальный самогонный аппарат со змеевиком. А ещё фильтры на основе толчёного древесного угля и сырого яйца. Сколько народу сейчас травится сивушными маслами?!

– Поешьте. И ни грамма в рот спиртного. Сегодня идём на ещё одно дело, после которого я выдаю вам обещанную долю, и езжайте соколы в Крым, покупайте себе землю, стройте дома. С документами я вам помогу, дали мне наводку на одного стряпчего, что любые документы за деньги сделает. Станете мелкопоместными дворянами. Откуда-нибудь из Башкирии, там французский мало кто знает. Запомните только одно, мужики, пить вам нельзя. Я не про сегодняшний день. Вообще. Напьётесь где в кабаке и похвастаетесь подвигами, а собутыльник ваш протрезвеет и полицию побежит. Ну, а там, сами понимаете, показания из вас выбьют. Не перевелись умельцы. Сейчас не вешают в России и голов не рубят, но на пожизненную каторгу на Магадан загонят, ещё в дороге от холодов и голодов вымрете. Так что, завязывайте с бухлом. И земельку купите рядом друг с другом, если уж невмоготу станет, то пейте, вот, тесной своей компанией. Как поедите, поднимитесь наверх, обговорим, что кому делать. Потом прогуляемся до места, осмотрим там всём и пути отхода наметим. С собой ничего не брать, никаких ножей, просто идём гулять. Выходим в гражданской одежде.

Глава 8

Событие двадцать первое

Фердоуси

Не приехали. Прождали братиков почти до утра. А в подворотню дома, где весь третий этаж снимает Константин Чарторыйский, ни одна карета не въехала. И не понятно, почему. Прознать про покушение не могли, за своих Ивашек и Сёму Пётр Христианович был уверен, а больше ни одна душа не знала о готовящемся акте возмездия. Разве, гадалки предсказали братанам. Есть же у него ведьма, почему и у поляков своей не быть. Приехали домой, и Брехт сразу вырубился, ни снов, ни …

– Господин конт! – граф лягнул ногой намереваясь попасть ливрейному Гюставу по причинному месту, но импульс ушёл в пустоту. Опытный. Зараза.

– Встаю. Спасибо, Гюстав, всё как всегда, мыться, бриться. – К десяти опять в Зимний на чаепитие с царицей.

Брехт попытался представить себе Марию Фёдоровну. Общий облик не создавался, мелькали только пышные подолы платьев и осиная талия. А ведь куча детей и сорок лет.

На этот раз сильно спешить не надо, Гюстав разбудил Брехта в восемь часов, есть время и умыться и побриться и зарядку сделать и даже ополоснуться потом холодной водой.

Поручик на входе в Зимний был другой, но в комнату с окнами на площадь на втором этаже дворца провели в ту же самую, Брехт уже настраивался на ролевые игры, а там вместе с Марией Фёдоровной оказалась и пропажа. За столом сидел Александр, Адам Чарторыйский стоял у того самого окна и смотрел на несуществующую Александрийскую колонну с ангелом на вершине, а рядом с ним и ещё один интереснейший персонаж притулился к подоконнику. Граф Алексей Андреевич Аракчеев собственной персоной. Инспектор артиллерии и генерал-квартирмейстер. Если на более современные термины переводить, то заместитель начальника генштаба по фортификации.

Сама Государыня Мария Фёдоровна сидела на той самой парчовой золотом шитой оттоманке и недовольно поглядывала на сына, сидевшего напротив в неудобном кресле с высокой вертикальной спинкой, захочешь откинуться, так не получится.

– Пётр Христианович, только вас и ждём, – указала императрица на стул рядом с государем.

Александр выпал из транса при звуках, что потревожили тишину этой столовой и полуобернулся к Витгенштейну, кивнул, тоже приглашая рукой садиться. Вроде, привилегия сидеть в присутствии монарха, или это только там, на прогрессивном Западе.

– Изольда, – вслед за Брехтом зашла девушка, фрейлина, наверное, или служанка, она кивнула присутствующим, сделала глубокий книксен и принялась разливать чай по чашкам. До чёрного чая техническая мысль ещё не дошла, все зелёный попивают. Этот был ароматный, пах жасмином и ещё чем-то южным. А можно поджарить уже сухие листья, чтобы чёрный чай получить? Нужно попробовать. Монополистом стать.

Разлила Изольда чай и удалилась, Пётр Христианович из состава собутыльников сделал вывод, что его опять будут пытать про поляков с англами, и ошибся.

– Граф, расскажите нам те прожекты про военные училища для детей, о коих вы мне говорили. – Оттопырив мизинчик от чашки, произнесла царственно Мария Фёдоровна. Что-то не так. А! На немецком? Дела!

– Кхм. Ваше Императорское Величество, как вы думаете на каком коне лучше идти в атаку на врага на худой крестьянской кляче, пусть и приученной держать строй или на рыцарском злом жеребце, который и копытами всаднику помогает и кусается? – поставил чашку на блюдце Пётр Христианович и вновь повернулся к Александру.

– Интересно, – Александр тоже повернулся к Витгенштейну и смерил его оттаявшим взглядом. – Это вы про деда и отц… Про муштру?

– Эх, не удалось начать издалека. У вас острый ум, Ваше Императорское Величество …

– Александр Павлович.

– Слушаюсь, Александр Павлович. Вот, представьте. До неприятеля четыреста шагов и батальонная колонна марширует в штыковую атаку. Сколько выстрелов сделает противник в наших солдатиков?

– Около десяти, – подсказал Аракчеев.

– То есть, больше половина солдат и офицеров по дороге поляжет. А ведь красиво строем шли в атаку. А теперь пусть они россыпью бегут эти четыреста шагов.

– Пять? – повернулся к Аракчееву за одобрением император. Тот кивнул.

– Ничего подобного. Тоже десять. Солдат с полной выкладкой с ранцем, кивером, тяжеленным ружьём, в тяжёлых прохудившихся сапогах, по пересечённой местности пробежит только двести шагов, потом сдохнет и пойдёт шагом, да ещё и мешаться друг другу будут, собьют строй и ногу.

– Прямо вижу эту картину, – согласился Александр.

– И при чём тут дети? – первый раз заговорил Чарторыйский, резко так спросил, презрительно, как профессор у дауна.

– Чтобы пробежать четыреста шагов не ломая строй и не сдохнув на половине пути, нужно ежедневно тренировать солдат.

– Предлагаете отменить муштру, дикую вольницу татарскую создать в армии? – вскинулся Аракчеев.

– Да, ничего подобного, граф. Муштра нужна обязательно. Солдаты должны быстро и без всяких рассуждений выполнять команду командира. Это должно стать у них рефлексом.

– Тогда что же вы предлагаете генерал и, на самом деле, при чём тут дети? – Александр тоже взял чашку, оттопырив мизинец. Восссспитание. Не хухры мухры.

– Сколько офицеров сейчас пробегут вместе с солдатами эти четыреста шагов, Александр Павлович? – Брехт взял чашку, ох, настоящий костяной фарфор, чашка прозрачная и невесомая.

– Думаю …

– Нет, Государь, – перебил его Аракчеев, – не один не пробежит.

– Я пробегу, – отхлебнул чай Пётр Христианович. Один во всей русской армии, не сбавляя темпа, а наоборот, ускорившись в самом конце, как и надлежит при штыковой атаке. В ссылке в деревушке своей крохотной больше заниматься нечем было, вот и тренировался. Научиться можно всему. Ведь самоцель не просто пробежать, а сохранить силы для штыковой атаки с обязательным ускорением в самом конце. Импульс нужен. Импульс же по рассуждениям Рене Декарта – это произведение массы на скорость. Массу не изменить, а вот скорость можно. А дальше закон сохранения импульса, с каким ты ударишь по противнику с таким он и отлетит.

– А дети? – подняла серые глаза на графа вдовствующая императрица, твою налево, восхищённые глаза.

– Допустим, только допустим, что мы поменяли тактику, и в атаку солдаты будут бежать все четыреста или даже тысячу шагов, я и столько пробегу. Кто их этому будет учить? Кто будет увлекать роты и батальоны в атаку, сейчас у нас не таких офицеров. Нужно готовить новых офицеров с детства. Вот в этих суворовских училищах детей и будут готовить на офицеров, которым по плечу, по зубам новые способы ведения боевых действий. И ответ на вопрос, который вы хотите задать, Александр Павлович, не только бегать. Метко стрелять, проходить за сутки по семьдесят вёрст с полным боекомплектом. Самое дорого сейчас на войне порох. Потому, чтобы экономить и иметь запас на случай войны мы бережём порох и не учим солдат меткой стрельбе, при залповой стрельбе кто-нибудь да попадёт. Началась война, и мы выдали солдатам пороха вдоволь, а они не умеют быстро заряжать ружьё, и тем более винтовальную пищаль и не умеют метко стрелять и все огромные деньги, что вложены в покупку пороха, пойдут прахом. Только много дыма получим, а не убитых врагов. Это, как не есть вкусный пирог, экономя его для праздника, а он, когда праздник наступил, в сухарь превратился. И тогда не съел и сейчас уже толку от него никакого. Эти детидолжны кроме силы и выносливости научиться метко стрелять и быстро заряжать ружья и винтовальные пищали. А потом научить этому своих солдат. Думаю, зря расформировали егерские батальоны, нужно пойти вам, Ваше Императорское Величество, в противоположном направлении, собрать всех егерей со всей армии в пару егерских полков, проверить их, потом отсеять случайных, и увеличить состав полка вдвое, чтобы каждый обучил своего новенького соседа. Через год разделить полки на четыре нормального состава и так далее, пока у нас не будет пару десятков егерских полков. И начать очень медленно, не вызывая подозрения у наших друзей и противников, скупать по всей Европе штуцера, а ещё – организовать их большее производство в нашей стране. Демидова позвать из Италии, пусть на Урале новый завод построит по изготовлению штуцеров и длинноствольных пушек.

– Вы, Пётр Христианович, прожектёр. Не знал о том. Мне вы казались бесстрашным рубакой. – Удивлённо поднял на него глаза от чашки, которую крутил в руках, Александр.

– Прожектёрство и есть. – Подсел к столу Адам Чарторыйский. Наша армия и так самая сильная в Европе. И победу всегда добывают не пехотинцы, а кавалерия. Нет ничего лучше лихой сабельной атаки.

– Согласен с вами князь, кавалерия это сила. Опять пример. Вот ветка перед тобой, а у тебя сабля, рубанул и перерубил ветку. А если вместо ветки ствол пушки. Сломаешь саблю и всё. Никак не поможет кавалерия при штурме крепости, при атаке на редуты или на плотное каре – просто поляжет. Кавалерия хороша против кавалерии и добивать отступающего, деморализованного противника. Против пехоты, повёрнутой к ней штыками, кавалерия бессильна, лошадь на штык не пойдёт, а если пойдёт, то погибнет сама и покалечит всадника, и создаст завал непроходимый для следующей лошади. А пехотинец в день пройдёт большее расстояние, ему не нужно вёдра овса, не нужно отдыхать часами, пастись, в холода вообще с лошадьми проблема.

– Граф, я согласен нужно организовать несколько таких Суворовских школ и написать для них программы, возьмитесь? – загорелся Александр.

– Я? – Как-то по-другому Брехт себе будущее распланировал.

– Вы генерал.

– Ваше императорское Величество, Александр Павлович, ну, куда мне, я тупой амбал рубака. «Мне бы саблю да коня – Да на линию огня! А дворцовые интрижки – Энто все не про меня»!

– Постойте, граф, это про вас же слухи ходят, что вы тост про бабку Екатерину написали. Прочтите, – Александр это ребёнок просто. Непосредственный, восторженный и не умеющий концентрироваться на важном. То суворовское училище ему подавай, то сразу тост.

– Кхм, тост ведь …

– Маман!

– Изольда. – Девка или фрейлина, ну, всё одно девка, страшная вся в оспинах и с зализанными волосами появилась мгновенно. – Бутылку шампанского и пять бокалов.

Принесли, разлили.

– Ну, назвался груздём – съедят под водку. Слушайте. Тост на русском. На французском так красиво не получится. Бедный язык. Язык черни парижской и врагов наших.

Нахлобучили по бокалу кислятины, не умеют полусладкое шампанское ещё делать. Отсталая нация эти французы. Не могут догадаться вино из изюма делать или тупо сахара добавлять.

– Великолепно, граф! – зааплодировала другая матушка.

– Представляешь, маман, а я не поверил. Позавчера имел беседу с Дмитрием Ивановичем Хвостовым, обер-прокурором синода и пиитом нашим известным, так он мне между делом, когда я его вирши похвалил, сказал, что лучший поэт сейчас в России это Пётр Христианович. Я не поверил, а он мне отрывок стихотворения графа прочитал, удивительная вещь, а какой слог. – Александр требовательно глянул на Брехта.

Ну, говорила же мама, не пей, козлёночком станешь. Это про «Чудное мгновение»?! Нельзя. Это лучшая вещь Пушкина.

– Пётр Христианович?! – опять серый влюблённый взгляд царицы.

– Ваше …

– Граф! – насупился Александр Павлович.

Событие двадцать второе

Теперь вы видите, что ничего не видно. А почему ничего не видно, вы сейчас увидите.

Эрнест Резерфорд

Когда пьянка заканчивалась одной бутылкой шампанского? Всем захотелось выпить за великого пиита Витгенштейна. Естественно, потребовали тост. В стихах.

Пётр Христианович смирился. День шёл чётко по плану, пока он его, умываясь, планировал. Ну, там интим с монархиней. Потом убийство братьев польских, потом …

А тут. Никакого интима. И не убивать поляка, а пить с ним горькую пришлось, да ещё лобызаться после каждого тоста. Начал Александр, а эти, с позволения сказать, царедворцы поддержали сюзерена. Чтоб их. Один из главных врагов страны и обнимайся с ним. Да и Аракчеев не Бриджит Бардо. Вместо бюста пузо выпирает.

– Пётр Христианович, а есть у вас приличный тост за дам? – напомнила о себе маман, опять на немецком.

Нет. Он не знает на немецком стихов. А, стоп. Одно в школе учили. Он его у доски отвечал. Любимое четверостишие Карла Маркса.

Гейне напишет лет через сорок.

– Браво граф. Постойте, а можете на французском, – зааплодировал набравшийся уже шампанским Александр.

– Нет. На русском могу.

– Просим.

Кердык карьере полководца. Ну, хотя, Денис Давыдов тоже пописывал.

– Граф, но это просто стихотворение, а мы просили тост. – Аракчеев опять полез обниматься.

– Тост. Ваше … Мария Фёдоровна, простите, но сейчас будет мужской тост.

Я пью за дам, кто не за дам, тому задам по их задам!

А по утру они проснулись. Голова опять болела.

Пора в деревню, в глушь, в … Студенцы. Тут спиться можно. Как вот так, шампанское современное, это десять градусов, компот, а вырубило, так, что еле до дома Зубова добрался? Конец затянувшегося литературного вечера помнился уже слабо. Что-то он втирал сильным мира сего про спорынью на пшенице и ржи, потом про горную пушку, потом про дикую дивизию. Нда, товарищ Брехт, Штирлиц опять был близок к провалу как никогда. Ещё небось чего наболтал. Как теперь узнаешь? А ещё не сильно понятно, чего теперь делать. Ну, в смысле, сидеть в Санкт-Петербурге или ехать в Москву к полку своему Мариупольскому? А что с поляком делать? Да, ещё что решили с англицким послом? Почему вчера не спросил? Тамадой себя почувствовал. Увлекающаясы вы натура, товарищ генерал.

– Господин конт! Там курьер опять из Зимнего дворца.

Мама роди меня обратно.

– Что там Гюстав, письмо или на словах чего передали? – Брехт порылся в травках, что ему баба-Яга с собой дала и нашёл с надписью «антипохмелин» жидкую фракцию этого лекарства уже всю выпил. Теперь самому запаривать надо.

– Он в соседнем зале.

Пришлось бросить ведовство и идти к курьеру.

Ни хрена себе курьер, целый полковник.

– Слушаю вас …

– Ваше Превосходительство, граф Аракчеев просит вас сегодня вечером посетить его в его доме на Английской набережной.

– Во сколько? – началось. Что-то ведь он про горные пушки вещал вчера. Ну, японские у него были в Спасске-Дальнем, но там унитарный заряд, оптика, механика немецкая. Как это сделать сейчас? Нужно первым делом товарища Клода Бертолле найти. Или не надо? Гремучую ртуть он сам сделает. Как и гремучее серебро. Вообще не проблема. Хотя, бертолетова соль менее опасно. Динамит? Дадут химика, сделает. Принцип известен.

Только вот нужно ли это делать. Сто процентов, выпуск всего этого в Англии и Франции с их более развитой промышленностью раньше наладят. Нет. Нельзя прогрессорствовать. Вот, Суворовские училища – это совсем другое дело. Это ни англичане, ни французы воровать не будут. У них менталитет другой, даже замысла не поймут.

Приехал Пётр Христианович к Аракчееву, когда солнце уже почти за горизонт спряталось. Поднялся наверх на третий этаж, большого украшенного всякой лепниной дома, где снимал несколько комнат будущий военный министр, а там опять пьянка. Вместе с Аракчеевым сидит за ломберным столиком пожилой мужчина высокий худой, весь седой. Сидят, попивают всё то же шампанское и в шахматы играют.

– Пётр Христианович, знакомьтесь, если не знаете – это Василий Яковлевич Чичагов, наш знаменитый флотоводец. Я ему тут про твои школы суворовские да чичаговские рассказал утром, вот Василий Яковлевич и заинтересовался. А сейчас и сынок его подойдёт.

Витгенштейн со старым матершинником знаком не был. А вот то, что сына прочат в морские министры, слышал. А сейчас он в свите у Александра. И что именно его реципиент вместе с Павлом Чичаговым из-за нерасторопности выпустят Наполеона через Березину.

Про младшего Чичагова можно целую книгу написать. Тот ещё персонаж. Тоже хлебнул при Павле горя, даже чуть не умер в заточении, посаженный в равелин Петропавловской крепости Павлом по навету, что хочет сбежать, дескать, к англичанам адмирал. Переметнуться намерен.

– Рад знакомству, господин адмирал.

Глава 9

Событие двадцать третье

A great ship asks deep water! (Большому кораблю – большое плавание!)

Это испытание Пётр Христианович прошёл вполне достойно. Адмиралы с Аракчеевым назюзюкались, а Брехт старался делать вид, что пьёт, больше пригубил, чем выпил, и ещё надкусил изрядное количество холодного порезанного тонкими слоями мяса, что подавали в качестве закуски под коньяк. Адмиралы шампусиком не баловались. Аракчеев похвастал, что граф Витгенштейн им вчера тосты замечательные говорил, отец и сын адмиральскими суровыми взглядами потребовали морской тост. Один тост Брехт чисто случайно знал, когда потопили половину гитлеровского флота в Средиземном море у острова Майорка, то отметили это дело и капитан тогда тост сказал морской. Только вспомнить надо. Пётр Христианович вытянул руки, взывая к тишине в адмиральских просоленных глотках, сел на стул и закрыл глаза. Нужно вспомнить. Тост был в стихах. Не длинный. Про семь футов. Семь футов в под килем, какая рифма к слову под килем? Не убили … Всё, вспомнил.

– Немедленно запишите. – Закричал Чичагов сын. Засада. Брехт пытался в деревне научиться писать современными буками, с фитами и ижицами, с твёрдыми знаками. Ижица, между прочим, это совсем не та самая «И» («i») над которой все точки нужно расставить. Это скорее буква «Ѵ», только читается как «оу». В общем полный мрак. А ведь ещё десяток букв сейчас лишних с точки зрения Брехта. И с ними всё не просто. С фитой вообще полная засада. Фита – сестра-близнец более удачливого ферта, известного нам как буква «ф». Сейчас ферт и фита как бы взаимозаменяемы, и выбор буквы зависит от моды и личных предпочтений писаря. А Юс большой и Юс малый? С их чудесным написанием (Ѫ, Ѧ). На самом деле это те же «У» и «Я», а когда какой вставлять даже спросить некого. Тут профессор целый нужен.

Брехт скрючил палец и поник головой.

– Рад бы, господа адмиралы, да палец вывихнул, упражняясь на саблях. Я ещё раз прочту, а вы уж сами запишите.

Про училище для юнг поговорили вскользь, типа, чего говорить, Государь же вчера принял решение, что суворовским и чичаговским училищам быть, выйдет указ, вот тогда и думать будем, как лучше сей указ выполнить. Больше говорили про исследования Антарктиды, Ну в смысле, южных морей, Брехт адмиралов на эту тему сам специально навёл. Помнил, что как-то читал, что в наших школах детям говорят, что Антарктиду открыли Беллинсгаузен и Лазарев, а в Америке и Англии совсем другие фамилии называют. Вроде одновременно с нашими кораблями там ещё несколько экспедиций было, и даже в гости друг к другу на корабли поднимались, ром пивали. Так те товарищи опубликовали свои открытия, а наши постеснялись и приоритет об открытии Антарктиды русскими моряками объявил только Сталин аж в 1948 году, когда американцы хотели нас отлучить от исследовательской деятельности на шестом континенте. А двадцать с лишним открытых островов вообще не присоединили к империи.

Вот Брехт и пытался будущему морскому министру мысль внушить, что прямо хочется адмиралу Чичагову своё имя в анналы истории внести, как организатору хорошо оснащённой и продуманной экспедиции к южному материку с привлечением немецких учёных, чтобы потом никто не смог оспорить этот факт.

Когда прощались уже и на посошок пили, Брехт вспомнил песню Макаревича. Ну, где: «Я пью до дна за тех, кто в море, за тех, кого любит волна», этот кусок и прочитал, всю-то песню не вспомнил. Опять побежали за ручками, а пока писали Брехт и сам нескладушку сочинял для самого последнего тоста:

И опять обнимашки и промокашки. Великий пиит пропадает.

Пришёл домой Брехт, всё же слегка пошатываясь. Коньяк, как ни странно, крепче шампанского. Но голова на следующий день не болела, и он собрал всех Ивашек и Сёму в каретнике у Зубова, чтобы те новостями поделись. Пока он пьянствовал, дезертиры и младший Ивашка установили плотное наблюдение за домом, в котором проживал камер-юнкер Константин Чарторыйский. Новости были.

– Вчерась домой приехали на карете красивой. Всё так же с ими два слуги с саблями. – Доложил младший Ивашка.

– Ну, и замечательно завтра пойдём на дело. Готовьтесь. Сегодня не пить. Спите. Чтобы вечером не зевать.

Брехт план не поменял. Выглядел он так. Как только карета с поляками заезжает в тоннель этот или подворотню, так они на своей карете перекрывают полякам путь к отступлению. Ваньша мелкий остаётся на козлах, а они вчетвером окружают карету поляков и тесаками дезертиры, привыкшие уже к этому оружию, а он кортиком адмиральским, отправляют Чарторыйских и их охранников в ад. Тесак – это почти меч. Общая длина семьсот миллиметров, длинна клинка пятьсот. Сейчас в армии им вооружены нижние чины сапёрных войск. Так и называется эта штука – «Тесак сапёрный солдатского образца 1797 года». Тяжеленная двухкилограммовая штука. Ширина лезвия почти десять сантиметров. Даже если тупым по башке стукнуть, то каюк однозначный, а острый голову просто на две половины располовинит. В Студенцах, выбирая оружие для дезертиров, именно на них Пётр Христианович и остановился. Практиковались Ивашки и Сёма – свиней забивая. С одного удара кабанчика отправляли этой штукой в их свинячий рай.

Для этого экса одежду опять взяли измайловскую. Толька Сёма, у которого она вся в крови пойдёт в красном английском мундире, он и остановит карету в этом тоннеле. Сразу видно, что это иностранец, у нас в таких мундирах на фрак похожих нет никого.

Событие двадцать четвёртое

Зачем каторжнику часы? Им и календаря хватит.

Никто два дня графа Витгенштейна не трогал, а он боялся из дома выйти, вдруг опять кому из сильных мира сего понадобится. Ситуация с английским послом была совсем непонятная. Тишина. За газетами Пётр Христианович людей посылал, но цензура видимо работала, про всё было, про виды на урожай, про смерть от «родовой горячки» сестры императора Александра в Вене, про премьеру в театре, про продажу домов и целых имений, а про убийство английского посла ни слова. Как и про польскую организацию «Великая Польша от моря до моря». Ну, те полторы тысячи наглов, что сейчас живут в столице, не могут не знать и шепчутся, скорее всего, но их шёпот в газетах не печатают.

Совсем стемнело, когда Брехт вывел свою банду на операцию возмездия, которой по привычке дал название. Вспомнил фильм «Зелёная карета», по нему и назвал. Это где Мерзликин играет. Карета у князя Чарторыйского красная. Вроде, дальтоники некоторые красный цвет с зелёным путают. Остановились возле следующего дома, Ваньку маленького посадили на козлы бдить, а сами за шторками сидели, поглядывали на улицу. Вчера карета князя от Зимнего дворца прибыла с братьями в десять вечера. Или около того, ручных часов нет ни у Брехта, ни, тем более, у Ивашки младшего, что вёл наблюдение за домом. Когда Чарторыйские скрылись в подъезде, Ванька прибежал и Петру Христиановичу доложил, тот и глянул на часы, что стояли в углу кабинета Валериана Зубова на комоде резном золочёном. Они показывали десять вечера, но сверять было не по чему, и потому могло быть и больше и меньше.

Время тянулось медленно, потом стало ещё медленней, рука сама собой пыталась вылезти к глазам, чтобы те посмотрели, сколько минут прошло. Нет часов. Наверное, уже, где во Франции или Швейцарии начали брегеты небольшие делать, а не луковицы огромные. Пока без стёкол, но делают. Изобрели же уже даже хронометры. Читал даже в газете Брехт, что в Москве, кажется, какая-то часовая фирма выпустила аж 70 часов в прошлом году. Нужно будет зайти в … ювелирный, должно быть, магазин, часы сейчас роскошь и их ювелиры делают. Туда давно нужно сходить и попытаться часть вещей, что досталась им, после ограбления ювелира в Москве преступным семейством, реализовать. Брехт чуть побаивался это делать. Не так много в России иностранцев владеющих ювелирными магазинами, могут узнать товар, а про то, что их товарища в Москве замочили, точно должны уже узнать. Потому, сильно и не спешил. Кроме того мысль одна пришла, как с помощью этой ювелирки улучшить позиции России на Кавказе и себе имя сделать. Но мысль пока была сырая – нужно всё взвесить. Да и попасть ещё на тот Кавказ надо, ни поездов, ни самолётов, за пару дней до Дербента не добраться. Вот, скоро там война начнётся, и его туда отправят. Тогда можно будет и попробовать план реализовать.

Бряк. По крыше кареты, в которой они сидели, Ивашка младший черенком кнута стукнул. Это был сигнал, что появилась красная карета младшего Чарторыйского и, значит, начинается операция «Зелёная карета».

– Выходим, орлы. – Пётр Христианович толкнул дверцу и первым выскочил на мостовую, холодный ветер сразу забрался под рубаху. Зябко. Весна не спешила в Северную Пальмиру, ещё и дождик нудный покапывает. Нашёл Пётр место для столицы, если море нужно, то чего бы в Одессу не перенести стольный град.

Карета приближалась быстро, и Брехт поспешил юркнуть в подворотню, нельзя допустить, чтобы она въехала во внутренний двор, там из окон увидят слуги, и обитатели других этажей. Тревогу могут поднять. На подельников граф не оглядывался. Главное – затормозить экипаж в этой мёртвой для свидетелей зоне. Успел, не так просто на четвёрке развернуться на не сильно широкой улице и въехать в небольшой зев этого тоннеля. Он перегородил дорогу передней паре роскошных белых в яблоках лошадей. Себе бы забрать, но нет. Эта операция никакой экспроприации не предусматривала, просто нужно очистить мир от двух братиков. Зажились.

Лошади, напуганные его махами руками, присели на задние ноги, стараясь затормозить своих товарок во второй паре и карету за ними. И граф бросился к козлам. Там сидело двое. В плане второго не было. Брехту просто нужно было заколоть кучера. На голове у графа была маска, сшитая его дворовыми вышивальщицами в Студенцах. Оскаленная морда Чёрта. Возница отпрянул и даже открыл рот, чтобы закричать, но Пётр Христианович уже сунул ему клинок кортика синявинского в горло и перерубил гортань, не как у Тарантины фонтанами, а толстой пузырящейся чёрной струёй из горла разрубленного хлынула кровь. Не на Брехта, потекла по горлу и дальше на одежду. Сидящий справа от кучера мужик был прямо … как будет по-польски – борзый. Он выхватил из-за пояса пистолет и нацелил его в Пётра Христиановича. Секунды ляху не хватило, адмиральский кортик и этому в горло впился, крови отведать вражеской. Как там, в романах про попаданцев в магические миры, обязательно главные герои там приобретают волшебные живые клинки, которые нужно кровью вражеской потчевать. Ну, за последнюю неделю Брехт свой клинок насытил, должно быть. Вон, без промаха бьёт. Подзарядился.

Всё, счёт пошёл на секунды, граф спрыгнул с облучка и в два широких шага преодолел расстояние до дверцы кареты, с той стороны уже слышалась возня. Что-то у Сёмы не заладилось. Брехт дёрнул, что есть силы, дверцу кареты на себя. Неудачно, именно в это же мгновение дверь и с той стороны попытались распахнуть и возможно даже ногой. В результате дверь утащила Пётра Христиановича за собой, и он поскользнулся на дурацких деревянных каблуках, бамс и уже под каретой лежит. Да ещё лошади дёрнулись, видимо запах свежей крови до них добрался. Чуть не наехало колесо на Брехта, еле успел выкатиться из-под колёса. Ивашка, который Иннокентий, стоял в проёме дверном кареты и тыкал туда тесаком. Эх, не то оружие выбрали. Нужно было шпаги брать. Висели же у Валериана Зубова на стене в одном из залов. Они длиннее. Тесак, с его пятьюдесятьюсантиметровым лезвием, явно не доставал до обороняющихся внутри кареты. А у него кортик такой же длины.

В карете заорали, достал кого-о Ивашка, или это Сёма с той стороны. Брехт поспешил к заднему окну, замахнулся и гардой выстеклил его. Бабах. В ответ из кареты грянул выстрел. Пистолет граф с собой на всякий случай взял. Наверное, его время настало. Пётр Христианович оттолкнул Ивашку и выстрелил в ближайшую тень. Бабах, ну теперь все полицейские сюда бегут с центра города. Бросив пистоль в карету, Брехт ткнул кортиком в, сидящего напротив убитого, поляка. В орден, что ли, попал, в металл ударилось лезвие. Граф повторил, на этот раз клинок вошёл хоть и в тугую, но податливую человеческую плоть. Пётр Христианович выдернул кортик и ткнул в тело ещё раз, метя чуть повыше. Опять удачно. На всякий пожарный, пару раз ткнул кортиком и в того что под выстрел подвернулся, товарищ был жив – хрипел.

– Сёма, что там?! – выкрикнул Брехт, пытаясь разглядеть противоположную сторону кареты.

– Готово.

– Уходим.

Событие двадцать пятое

Я рекомендую Вам заботиться о минутах: часы сами позаботятся о себе.

Филип Стэнхоуп

– Ванька, уезжай, покрутись по городу, – крикнул Брехт маленькому кучеру.

Поздно, не уехать. Минутки не хватило, даже десятка секунд, не упади он под карету, и всё задуманное бы получилось. А так! Со всех сторон слышались свистки. Ну, прорабатывали и этот вариант. Ваньша младший должен тогда быстрее сматываться с каретой. Даже если его и остановят, то внутри никого, довёз господина графа до прошпекту и возвращается. Наше дело телячье, обделался и стой.

Только это на самый крайний случай, именно если они начнут стрелять или по ним. Тогда переполох в центре города знатный поднимется. Рядом ведь посла убили и полиция приведена в состояния повышенной бдительности. Сами должны были уходить в разные стороны поодиночке, но с этим тоже опоздали, словно облаву полицейские устроили, со обеих сторон десятки свистков. Прямо оркестр целый.

– Назад! Все, назад! – рыкнул дезертирам заметавшимся Брехт, – В подворотню назад.

Пробежали мимо кареты с кучей мертвецов и оказалось в небольшом закрытом колодце двора. С трёх сторон стены домов, выхода на другую улицу нет. Эх, неудачно Чарторыйский младший поселился. Нужно было что-то делать. Как в кино забраться по пожарной лестнице на крышу и перепрыгнуть на другой дом не получится, во-первых не кино и десять метров не перелететь, а во-вторых, тупо пожарных лестниц нет. Слишком дорого железо, чтобы такую хрень к домам приделывать. И по водостоку не вскарабкаться, их тоже нет.

– Сёма, в каком доме поляки живут и на каком этаже? – принял решения Пётр Христианович под приближающуюся трель свистков.

– Здесь, на втором. – Указал Тугоухий на ближайшую огромную дубовую резную дверь.

Из двери именно в это время выскочил слуга в таком же, как у Гюстава, шитом золотом одеянии председателя кабинета министров. А следом явно пан в уланском наряде, только сине-красных цветов, вроде, нет таких полков в России.

– Туда, этих с собой. – Брехт подбежал к улану и всадил ему кортик в солнечное сплетение. Потом выну и добил в горло.

Семён в это время подскочил к ливрейному и со всего замаху рубанул ему тесаком по лбу. Кость явно прорубил, кровь так и брызнула во все стороны. Пётр Христианович распахнул дверь пошире, Ивашки занесли убитых и Брехт закрыл дверь, одновременно оглядывая помещение. Большой холл из которого на второй этаж вела зигзагами лестница с кованными периллами.

– Туда этих, под лестницу, – граф первым взбежал на один пролёт. Пока никого. Он дождался, пока Ивашки затащат убиенных под лестницу, с глаз долой, и присоединятся к ним с Сёмой.

– И что теперь делать, где ховаться? – правильный вопрос задал Тугоухий.

– Должен же быть чёрный ход для прислуги. Нужно захватить языка.

– Языка? – Ивашки хором.

– Человека, который расскажет, где здесь чёрный ход. – рыкнул Брехт, – Пошли дальше. На второй этаж.

Ещё один выбежал улан в ненашей форме и саблей длиннющей в руке. И с рожей зверской. И с походкой пьяной. И с замахом на рубль. И с ударом …

Глава 10

Событие двадцать шестое

Мирза Шафи Вазех

Чарторыйский, который Адам, сильно повлияет на политику России. Он входил в «негласный комитет» Александра, а позже занимал пост министра иностранных дел Российской империи. И добивался только одного, чтобы Россия практически воссоздала царство Польское и предоставила ему максимальную автономию, и почти ведь удалось товарищу – Александр плясал под его дудку, разрешил даже женой пользоваться. Малость помешала – поражение при Аустерлице. После этого любовь его к Александру охладеет, и он начнёт заниматься восстановлением польской армии, которая почти вся, при появлении Наполеона, переметнётся на его сторону. А в 1830 году Адам Чарторыйский практически возглавит очередное восстание. А в Крымскую войну опять будет вербовать и снабжать поляков, чтобы те участвовали в войне на стороне Турции против России. Плохо это или хорошо? Хорошо, наверное. Человек последовательно боролся за свободу и независимость своей страны. Свободы её никогда много не бывает. Да, Польша имела свою конституцию и своих правителей, свою валюту и свои университеты. И не надо содержать армию. Живи, развивайся, все налоги остаются внутри страны. Про религию и вообще говорить не стоит. Никто католиков не трогал. Но людям нужна была полная свобода. Только Николай после очередного восстания чуть гайки закрутит. А Адам? Адам умрёт в возрасте девяносто одного года в своём имении под Парижем. Ничего не добившись. Вообще ничего, кроме причинения вреда России, поляки будут убивать русских. И сами тысячами гибнуть, но какое дело до этого Адаму. Это борьба за свободу и власть, королём независимой Польши от можа до можа хотел стать, а за свободу и власть нужно расплачиваться кровью. Всегда. И всегда чужой.

Теперь не получится у «сердечного друга» влиять на молодого восторженного императора, витающего пока в облаках. Завтра найдут вторую записку от организации «Великая Польша». Точнее, найдут сегодня, но среди ночи не будут же будить императора, утра дождутся сатрапы. Хотелось бы Брехту поглядеть на дело рук своих. Поглядеть на Александра, команды раздающие войскам. Для этого малость нужна – дожить до завтра и не попасться в лапы полиции. Синий кристалл в кармане не появился и в случае смерти очередной исторической эпохи не будет. Будет смерть. Не интересный вариант. Желательно умереть в глубокой старости, и чтоб молодые пейзанки красивые стакан воды подавали.

Они взбежали на площадку второго этажа, где польский сине-красный улан сходу бросился на Витгенштейна в атаку. Противостоять с лёгким и коротким кортиком тяжёлой уланской сабле тяжело. Заведомо проигрышная ситуация. Ну, это если вступить в сабельную рубку. От первого удара Брехт уклонился, клинок рассёк воздух в сантиметрах от плеча. Удар был коварный. По диагонали. Графу пришлось при его росте почти лечь на пол. И тут он и воспользовался своим ростом. Пётр Христианович перевернулся на спину и ногой сначала подсёк ногу поляку, а потом, когда тот заплясал, пытаясь восстановить равновесие, зарядил деревянным каблуком по тому месту, откуда ноги не растут, нет, там чего-то растёт, но ногой оно не называется. Попал. Улан хрюкнул и присел. Брехт не доставал до него. Не всегда кортик хорош. Зато достал Ивашка, который Кеша, он с размаху богатырского рубанул тесаком. В голову кудряво-завитую определённо метил, но поляк вёрткий – уклонился, хоть и покалеченный был уже в самое естество. Потому вертикальный рубящий удар двухкилограммового тесака пришёлся по краю плечу. Хрясь, и рука с саблей лежит отдельно от поляка. Поляк прилёг рядом. Нда, не скрыть уже их пребывания в этом доме – лужа крови, увеличивающаяся с каждой секундой, всё полицейским поведает. Брехт встал, и кортик в выпученный глаз улана вставил. Ничего личного, может и не нравился ему серый глаз ляха, не из-за этого, просто мучиться не будет напрасно человек. Не изверги же они. (Происходит от древне-русского извьргъ «выкидыш»).

Больше никто не нападал на «неуловимых мстителей». Брехт посмотрел на руку с саблей. Пригодиться может, вдруг, с кем ещё рубиться придётся. Попытался эфес из руки вытащить. От ведь у ляхов руки загребущие, не хотела синяя рука отдавать саблю. Еле выцарапал, пальцы по одному разжимая. А пока разжимал, понял, что лох последний. Нужно двери было запереть, вон, и ключ торчит огромный из створки и засов есть. Пётр Христианович сбежал по лестнице вниз и запер дверь на замок, а потом и кованный железный засов выдвинул. Дверь толстая дубовая, укреплена полосами металла, не просто будет сломать.

Всё бы хорошо, только неизвестно, есть ли из этой квартиры другой выход и не стоят ли там уже полицейские. Языка нужно было брать срочно.

– Пан! – на лестницу из двери в какое-то помещение показалась красивая рожица с обвитыми вокруг головы косами, прямо как у Юлии Тимошенко, да и похожа немного, моложе только. Хотя, Газовая принцесса тоже молодой когда-то была. – Где пан Адам? – на франко-польском спросила.

Блин. Тут и женщины ещё. Не убивать же их.

– Убит. Где второй выход, – Брехт двинулся к двери.

Девушка не убежала, закрыла рот ладошкой на время и потом как-то несмело улыбнулась.

– Вы убили этого пса? – ух, слезинки в глазах … Стоп. Пса? А чего, надо всегда правду говорить.

– Я. Так есть второй выход? – Брехт подошёл к девушке вплотную, а та и не подумала убегать, да ещё ведь Ивашки с Сёмой в масках чертей за спиной. Брехт свою потерял под каретой.

– Есть бог. Хвала Деве Марии. Пойдёмте, покажу.

Событие двадцать седьмое

Иоганн Вольфганг Гёте «Фауст»

– Как звать тебя, цветок прерий? – широкими шагами направляясь за бегущей по … Как эту штуку назвать можно? Коридор? Нет. Комнат то никаких нет. Площадке лестницы? В смысле, лестничной площадке. Площадка эта неожиданно кончилась, был поворот, ещё пару метров и дверь, а за дверью, которую открыла неизвестная с косой, спуск вниз. Гораздо менее помпезная лестница. Узкая, между двух стен, без всяких перилл и кованных украшений завитушных. И ещё запах сырости и следы чёрной плесени на освещённых свечой стенах.

– Стеша. Вон выход. Храни вас дева Мария. – Девушка с косой отошла, и Брехт, дождавшись чертей, чуть отставших, стал спускаться.

Не повезло. Опять минутки не хватило. Пётр Христианович потянул дверь, которая вовнутрь открывалась, а на встречу товарищ в голубом полицейском мундире. Пришлось дать мусору по морде и закрыть дверь, за ним ещё двое стояли и в свистки дудели. Громко и противно, чуть барабанные перепонки не полопались. Ультразвук какой-то. Собаки бешены, запрещённое всеми конвенциями оружие используют.

Быстренько задвинув засов, граф отступил от двери. Ещё шмальнут из пистоля. Сейчас почти двадцатимиллиметровая пуля дверь пробьёт. Чего получается? Замуровали демоны. Нет выхода. Помирать с музыкой не хотелось.

– Стеша. Другого выхода нет? – зачем спросил. И так ясно, что нет.

– Нет. Я вас спрячу. Пойдёмте за мной. – Решительная какая девушка. Чего бы не сходить, раз зовут, тем более, у самого в голове плана спасения не было. Не паника, так – вакуум.

Прошли как раз в ту самую дверь, из которой пейзанка Стеша и вынырнула. Свечка погасла с которой Брехт бегал. Хорошо маленькая свечечка была у девчули с косой. Запалили. Это бала комнаты прислуги, скорее всего, бедненько, даже убого, стены не парчой с бархатом задрапированы, а мелом побелены, и мебели почти нет. Большой стол и несколько лавок вдоль стен. Всё это ещё и не разглядеть толком. Окна выходи на тёмный двор, и света не пропускали, по той причине, что света-то и не было с той стороны. Ночь пасмурная, сырая, дождливая, тёмная. Горело пару свечей на столе, и два подсвечника, с тремя свечами в каждом, стояло на … (Блин, опять, как это называется. Ну, каминная полка. Только камина нет, есть вделанная в стену печь, и вот она выступает из этой стены). На выступе этом два подсвечника и стояло. Света было не много. Углы прятались в колеблющемся сумраке.

– Туда, – Стеша свечку, что держала в руке, поставила на стол и подошла, взяла один из подсвечников с печи, – Нам туда, – она подошла к почти невидимой из-за угла печи двери и толкнула её.

Брехт последовал за девушкой. Позади начали ломать дверь. Примерялись. Ничего железного у полицейских не было, и пока толкали плечами, да пинали ногами. Наивные албанские юноши, там чуть не десятисантиметровая дубовая дверь усиленная железными полосами. До морковкиного заговения можно пинать. Но ребята не совсем же дурные. Должны понять, и пойдут топор искать. Потом тоже не быстро. Но поспешать стоит. А может пальнуть в них через забранное решёткой окно? Прыти поубавить. Убивать не надо никого, но напугать стоит.

Граф остановил процессию, забрал у Сёмы пистоль, свой-то в карету разряженный запустил, и спустился вниз к двери, отошёл на несколько метров от окна и, проверил порох на полке, просыпался. Пришлось доставать патрон бумажный скусывать его и добавлять порох на полку. Бабах. Стекло разлетелось, и пуля ушла на волю. Там на воле заорали, засвистели и затопали, убегая от двери.

– Ну, ребята, покедова, – Брехт вернулся к своим.

– Теперь веди нас, Ариадна. – Тоже подсвечник взял вместо своего огарка.

– Я – Стеша. – Девушка шагнула в темноту.

Плохо мы воспитываем нашу молодёжь, греческих мифов не знают. Стеша привела в освещённый большой зал. Помпезный. С золотыми финтифлюшками на потолке, с коврами персидскими с мебелями белыми в стиле барокко, тоже с золотыми завитушками. Цыганщина полнейшая. Но красиво. Вдоль стен стоят большие такие канделябры, в человеческий рост и в каждом десяток свечей. Не бедно люди живут, если учесть, что свечи из воска делают.

– Пойдёмте за мной, – прервала созерцательное мероприятие Стеша, потянув остановившегося обозреть роскошь чужую Брехта. Даже у Зубова беднее интерьеры. Оборзели поляки. Нет им укорота. Некому по рукам дать загребущим. Разве, вот Ивашка одну руку отрубил.

Девушка прошла насквозь парочку таких залов и, наконец, вошла в тёмную и небольшую, по сравнению с предыдущими, комнату. Она передала подсвечник графу и потащила его одной рукой за собой. В углу комнаты этой стоял буфет, в котором под стеклом поблёскивала золотая посуда. Братина с каменьями и кубок. Древние такие вещи. Литьё. Массивные штуки. Там золото килограммами считать надо. Стеша, между тем, потянула за угол этого буфета и он стал отъезжать от стены. Как на колёсиках. Легко. За буфет в прыгающем свете свечей показалась ниша небольшая, а в ней дверь зелёная в цвет стены.

– Это тайник пса этого – Адама и брата его. Тоже пса. Нам туда. – И девушка потянула за дверь.

Петли заскрипели и массивная деревянная дверь приоткрылась. За ней ещё дверь, на этот раз не крашенная. А дальше мрак. Брехт заглянул, отодвинув девушку внутрь. Помещение примерно два метра на три. Сундуки, коробки, мешки.

– Стоп. Вдруг это надолго. Стеша, принеси воды. Ну и вина с ананасами, а то скучно будет сидеть.

Событие двадцать восьмое

– Сколько тебе нужно золота?

– Э-э-э… много!

– А если его будет слишком много?

– Глупое животное! [смеётся] Золота не может быть слишком много!

Цитата из мультфильма «Золотая антилопа»

Скучно. Поспать бы. Ночь, там за дверью. И тут ночь, а не спится. Брехт сидел на полу в тёмном помещении, привалившись к стене, и занимался двумя вещами. Стишки переделывал и Стешу – Ариадну за коленку щупал. Не, не, больше ничего. Он бы и занялся чем поинтереснее, да и девушка была не против, даже чмокнула его пару раз, но, во-первых, рядом три дезертира, один-то спит, так сопеть, притворяясь, не получится, а двое Ивашек молча сидят, возможно, что и спят, а возможно эротики ждут. Свечку давно затушили. Ну, есть ведь аудиоэротика. Ну и тесновата для пятерых коморка. Еле сидя вплотную друг к другу вмещаются. Так ещё и во-вторых, есть. В квартире Константина Чарторыйского ходят люди. Полицейские, всяко-разно. Разговор через буфет, дверь, тамбур и ещё одну дверь не слышен. Так, бубнёж. Время от времени орать начинают. Видимо, какое очередное начальство с Зимнего или ещё откуда появляется и выволочку полицейским деятелям устраивает. Как так, собаки, упустили государственных преступников, всех на каторгу. Или в лучшем случае на Колыму у медведей белых порядок наводить, раз в Питере не можете.

Сидят они уже в темнице часов десять. И начинает образовываться проблема. Винишко испанское, что с собой прихватили, начинает настойчиво наружу проситься. Всё бы ничего, бутылка есть, только в этом тесном чулане и девушка есть. Не удобно. И она начинает ёрзать, видимо и её проблема эта посетила.

Пётр Христианович время прикинул. Если они часов в десять вечера забаррикадировались, то сейчас уже утро вовсю. Чего бы полицейским из квартиры не убраться? Сколько они тут будут сидеть и чего ждут, что те проклятые поляки, что убили лучшего царского друга, вернутся. Есть же у преступников завиральная идея – возвращаться на место преступления. Утешала мысль, что вот-вот это должно закончиться. Скоро проснётся Александр, и ему доложат об очередном преступлении совершённом патриотической организацией «Великая Польша». Там Брехт не поскупился и про жену императора написал, что она родила дочь от Адама, и то, что Адам продавал секреты России англичанам и, то, что следующим кого убьют патриоты, будет сам Александр Павлович – главный враг «Великой Польши».

Почему-то граф надеялся, что просиживать в квартире Константина Чарторыйского после этого полицейские долго не будут. Всех их с облавами отправят поляков ловить. И те, даже сомневаться не стоит, выловят всех до единого живущих в Санкт-Петербурге, западных славян. Поляк ты или чех, потом в камере расскажешь. Может Александр лично бы и не решился на тотальную облаву, но в Государственном Совете есть умнейший товарищ Беклешов Александр Андреевич – бывший генерал-прокурор и Трощинский Дмитрий Прокофьевич – нынешний генерал-прокурор, должны «уговорить» самодержца меры принять.

Веселье начнётся, и тогда про квартиру убитого камер-юнкера забудут. А даже если и оставят пару человек в засаде, то вчетвером справятся. Главное теперь – не обделаться.

Только Пётр Христианович уже хотел попросить Стешу подать ему ту самую братину золотую, что он из буфета с собой прихватил, а то ещё конфискуют полицейские, или затеряется случайно, как в комнате за стеной поднялся очередной ор и после этого зацокали каблуки по паркету. Потом наступила тишина и бубнежа, что доносился через двойную дверь, слышно не стало.

Брехт встал и, стараясь на каблуки не наступать, подошёл к двери. Хотел подойти, запнулся о подол Стеши и чуть не рухнул на неё. Удержался, рукой затормозив падения, уперевшись в мешок. Тупой! В смысле, десять часов сидел, вино пил, коленку и ножку повыше счупал, а спросить, а чего там, в мешках, и сундуке даже мысль не возникла. Все мысли были найдут или не найдут сначала, а потом где тут ночная ваза ближайшая. А сейчас рукой в мешок угодил и рука упёрлась в …

– Стеш, а что в мешке? – Встал на колени и девушку ощупал граф, ну, чтобы не за то не ухватиться, когда подниматься будет. Какие-то две непонятные округлости упругие нашёл. Наверное, мячики резиновые детские, до футбольных размер недотягивал. Но и не теннисные.

– Деньги.

– Вона чё? А в сундуке? – Семён Семёныч, а что должно быть в таком тайнике? Картошку с морковью хранят. Их же нельзя на свету хранить – позеленеют.

– Золотые монеты и серебряные.

И жадность обуяла. Как теперь бросишь? Их на что полезное пустить можно.

Глава 11

Событие двадцать девятое

Придерживая и чуть подтягивая вверх дверь, чтобы не заскрипела, Пётр Христианович открыл первую дверь и остановился, вновь прислушиваясь. Дверь всё же поскрипела чуть, и если там, именно в этом зале, есть полицейский, то мог услышать. Как бы человек поступил любой, услышав непонятный скрип? Правильно, пошёл бы посмотреть, чего это скрипит. Шагов не было слышно, предположить, что там, в комнате, кто-то подкрадывается к невнятному скрипу на цыпочках можно, но нехотелось. Потому граф и вторую дверь потянул. Эта тоже чуть поскрипела. Вот Чарторыйские жмоты, на обычное подсолнечное масло могли бы и потратиться. Нужно-то всего пару капель. Нет, подсолнечного? Льняное? Нужно подумать насчёт подсолнечного, точно Брехт не помнил, но, кажется, уже вывели подсолнухи с крупными семечками. Да, если даже и не вывели, то в подсолнухе один чёрт в разы больше масла, чем в малюсеньком льняном семени. Так ещё и халву можно делать. Её ещё точно не изобрели.

– Стеша, – прошептал граф, – как этот шкаф отодвигается.

Девушка твёрдой рукой отстранила Брехта и чего-то сделала внизу буфета, после чего тот легко отодвинулся. Пётр Христианович морду лица высунул из-за него. Тихо. Никого.

– Стой тут! – выдворил девушку из тайника граф и испоганил братину золотую. Фух. Полегчало.

После этого растолкал Ивашек и Сёму. Железные нервы у парней, тут смерть за дверью ходит, а они спят и похрапывают.

– Тихо. Вроде все ушли. Сейчас попробуем выбраться. Не топайте, может в других комнатах люди остались, – Брехт прошипел это всё в темноту и снова вернулся в комнату. А там сразу зажурчало, причём в угол. Невежливо. Такие гостеприимные хозяева … были. На ночь приютили.

Пётр Христианович на носочках прошёлся до завешанного портьерой окна и выглянул на улицу. Как раз был виден выход из подворотни. Под аркой тоннеля стоял полицейский в голубом мундире. То есть, через тот вход, которым они в дом попали, выхода нет. Остаётся ещё запасной на набережную Мойки, но надеяться, что полицейские дураки, и там охрану тоже не поставили – глупо. Хотя, тут всякие варианты возможны. Кто-то же занимает два других этажа этого дома, а ещё и вход в соседний дом тоже через эту подворотню осуществляется. Через тоннель всё одно идти, а там полицейский. Можно ликвидировать. Жалко мужика, он-то не виноват, что план у Брехта рухнул. Себя, конечно жальче. А если его оглушить, там полумрак, шарфом прикрыться. Не опознает потом. Ага. Их в Санкт-Петербурге с таким ростом не больше десятка человек и это с учётом того, что в гвардию высоких набирают. Всё же сто девяносто сантиметров для начала девятнадцатого века – это особая примета.

И остаться на день нельзя, Пётр Христианович на сто процентов был уверен, что его дёрнут во дворец, не сам Александр, так Мария Фёдоровна. Он советы дал, а его не послушали, вот и результат. И теперь уговаривать Государственный Совет не предпринимать жёсткие меры некому. Чарторыйский убит. Полякофилов не лишку при дворе осталось. А желающих повоевать, пограбить, удаль молодецкую показать, ордена заработать всегда в избытке. И повод замечательный.

Позади, выглядывая из-за него, к окну подобралась вся их банда. Брехт ещё раз глянул на полицейского, тот ёжился и кутался в епанчу, ветер, как и вчера, бросался во всех встречных и поперечных мокрой противной моросью.

– Будем выходить, попробуем оглушить. Не получится, тогда придётся убить. Стеша, ты пойдёшь с нами. Тебе здесь оставаться нельзя. Кстати, а чей это дом? Он ведь не Константину Чарторыйскому принадлежит?

– Нет. Это бывший дом президента Императорской Академии художеств Бецкова, который он завещал адмиралу Дерибасу, потому что тот был женат на внебрачной дочери Бецкого. А теперь вдова Дерибаса – Анастасия Ивановна его сдаёт. У неё рядом ещё дом на Дворцовой набережной.

– Вот как! – Пётр Христианович задумался. Он не знал, а как вынести из этого дома, мешки с деньгами, сундуки с монетами и коробки с украшениями.

Дерибаса Витгенштейн знал, и в памяти это осталось по наследству Брехту, адмирал тоже был заговорщиком, но чуть не дожил до осуществления оного. Помер. Удар хватил. Шептались в Москве, что генерала отравили. Мол, чёрный совсем был, когда его в карете нашли. А что, с графа Палена станется, если адмирал решился всё рассказать Павлу, то вполне и отравить могли.

– Вдова адмирала Дерибаса … Вдова адмирала Дерибаса …

– Анастасия Ивановна, – подсказала Стеша.

– А ты, Стеша, чем тут занималась? – Брехт как-то и не удосужился спросить. Но девушка к Адаму и Костику Чарторыйским явно любви не испытывала.

– Кхм. Я … Это … Я за хозяйство отвечала. – Смутилась девушка.

Ну, понятно, а братики по-хозяйски с ней поступали, распоряжались ею по усмотрению. Понятно. Понятно. Ну, получили своё. В следующей жизни не будут девушек насиловать.

– Как думаешь, Стеша, а вдова адмирала мне сдаст эту квартиру? Освободилась же она теперь. Братья Чарторыйские не женаты. Да и репутация теперь у хоромов этих подмочена. Как думаешь, сдаст?

– А вы кто? – всё ещё красная повернулась «хозяйка» к нему.

– Хоооороший вопрос.

Событие тридцатое

Кто хочет разбогатеть в течение дня, будет повешен в течение года.

Леонардо да Винчи

– Мария Фёдоровна, простите ради бога, бегом бежал, не было дома, а как вернулся, так сразу и полетел. – Брехт и, правда, бежал. Не очень и далеко, по той же Миллионке метров четыреста до Зимнего дворца. Сейчас зато мокрый. Как мышь. Да, как целое мышиное стадо. Что говорят про бегущего генерала? В мирное время – смех, в военное – панику. Люди оглядывались. Даже шарахнулись двое каких-то кургузых личностей. Уже поднимаясь по ступеням дворца, Брехт понял почему. Он же в голубом ментике и доломане. Цвет Мариупольского полка синий, но у графа он вылинял до голубого, да и изначально был далеко не тёмно-синий, а он так новый мундир себе построить и не успел. Конечно, у гусар другая форма, чем у полицейских, но это же потом отличие найдутся, а сначала преступник видит, что на него бежит человек в голубом мундире. Сыкотно.

С полицейским справились легко. Помогла Стеша. Она спокойно вышла из подъезда, страж порядка на неё оглянулся и стоял, ждал, пока она подойдёт. Ожидаемо, так с барышней и договорились. Пётр Христианович за ними через выбитое пулей окно посматривал. Стеша подошла к полицейскому и, несмотря на окрик мусора, прошла ещё пару шагов. И бедолага за ней повернулся, спину Брехту подставив. Граф его, пока он на Стешу кричал и приголубил подсвечником бронзовым. Тяжёлый. Отволокли блюстителя к подъезду и в руки подсвечник вложили. Вот шараду будет бедняга разгадывать, откуда у него антиквариат в руках, когда очнётся. Сами вышли из подворотни и через проходной двор оказались на набережной Мойки, сделали небольшой круг и со стороны Зимнего подошли к особняку Валериана Зубова. Только зашли, а Гюстав ходит руки заламывает. Два раза уже от императрицы посыльный прибегал. Велено графу Витгенштейну немедленно, как появится, следовать во дворец. Галопом. Велено – поголопил.

Прибежал. Провели графа Витгенштейна не в ту чайную комнату, а в большую залу, где стоял огромный стол с десятками стульев с обеих сторон, вдоль стен стояли стеклянные буфеты-витрины с фарфором, кобальтом с золотом разукрашенным. Столовое серебро посверкивало. Подносы всякие и прочие ендовы. На стенах картины, итальянцы всякие с голландцами. Дорого – бохато. Музей. Уж не в Эрмитаже ли он? Шутка.

– Прощены, граф. Это я в смятении чувств, вы слышали, что случилось сегодня ночью? – Вдовствующая императрица и на самом деле выглядела встревоженной, не царственно сидела в глубоком кресле, обтянутом золотой парчой, а ходила вдоль этого огромного стола. Но при этом выглядела даже лучше, чем позавчера. Меньше белил нанесли, румянец пробивался настоящий, а не нарисованный и платье было менее пышным, к ней хоть подойти можно не натыкаясь на обручи подола. Интересная сейчас мода. Англичане ввели для женщин. Эстеты, блин. Верх это такая свободная греческая туника с полностью открытыми плечами, да и грудь, у кого она есть, практически вся на виду. Хвастаются дамы бюстами. Мария Фёдоровна родила восемь, или сколько там, детей, но грудью их не кормила, не растолстела, и ей было, чем похвастать выше пояса.

– Нет, Ваше Императорское Величество, извините Мария Фёдоровна, – специально оговорился, чтобы показать, что тоже мысли скачут. Ну, мои мысли – мои скакуны.

– Убиты Адам Чарторыйский и его брат Константин и с ними вместе Юзеф Понятовский, что приехал в Петербург улаживать свои имущественные дела. Ему от дяди большое наследство осталось.

Мать его за ногу, так вот у кого вся грудь в орденах была. Ох и удачно они напали на ту карету. Такую первостатейную сволочь завалили. Он же потом маршалом Франции должен был стать, командовать всем польским корпусом, что влился в войско Наполеона. Брехт прямо сдержал себя, чтобы не улыбнуться радостному известию. И самое приятное, что он ещё и племянник последнего польского короля Станислава Августа Понятовского. От него, значит, наследство досталось. Жаль нельзя это наследство к рукам прибрать. Много там чего, наверное. Был ведь любовником Екатерины и та даже дочь от него родила – Анну. Точно Брехт не помнил, но ребёнком умерла.

– Я же говорил, что нужно выслать всех поляков из Санкт-Петербурга, – припустил скорби в голос Пётр Христианович.

– В записке, что была найдена в карете, в которой всех троих и закололи, говорится, что следующим будет Александр, – Мария Фёдоровна всхлипнула и бросилась Брехту на шею.

Пришлось прижать и погладить, как ребёнка по волосам. Именно в этой позе их и застал ворвавшиеся в покои Николай Павлович. Ну, пять лет всего мальчику. Ничего не понял. Зато следом влетел целый рой каких-то девиц и женщин постарше, фрейлины, должно быть. Пришлось императрицу встряхнуть и в кресло усадить.

– Воды, быстро воды, Государыне дурно, – заорал граф на разинувших рты княгинь всяких разных.

Ни одна не тронулась с места. Только одна из женщин постарше что-то тихо по-французски сказала другой и та шмыгнула в дверь. Вернулась с кувшином воды, а следом другая нимфа несла поднос с вином и фужером. Налили вина в фужер, разбавили водой и подали Марии Фёдоровне.

Да, дворец не то место, где можно интимом заниматься, как только это у Екатерины получалось?! Тут столько народу, что лучше уж на Красной площади этим заняться, там только советами замучают, а тут помогать бросятся.

Событие тридцать первое

Ты с ума сошла, коза? Бьёшь десяткою туза!

Цитата из мультфильма «Кошкин дом»

Граф Витгенштейн при дворе Павла был очень редким гостем, так пару раз бывал на балах, но при этом на фрейлин не бросался, и потому, вообще никого из этой влетевшей в зал шайки-лейки не знал. Или не узнал? Лишку тут девиц на квадратный метр. Глаза и мысли разбегаются. Он отошёл в сторонку и стал разглядывать этот цветник. Девушки молодые в основном. Тут ведь как, приглядит какой князь себе фрейлину в окружении государыни, да и женится на ней. Заделает ей киндера, какая уж служба. Всё, в отставку выходит княгиня или графиня, есть может и баронессы, слышал что-то про светскую львицу Дарью Бенкендорф, баронессу, которая была нашей разведчицей при дворах Лондона и Парижа. Мата с Харей детский лепет по сравнению с баронессой Бенкендорф, просто раскрутили киношники и писаки. Не ту раскручивали. Вот эту надо было. Сейчас точно тут. Должна быть высокой. Вон та, должно быть, что стоит немного в сторонке с длинным чуть лицом, ей надо причёску попышнее сделать, чтобы выровнять пропорции. Округлить личико. И вообще немного налечь на сладкое и мучное. Суховата. И именно эта женщина познакомит высший свет Англии с вальсом.

Одну фрейлину или статс-даму Брехт, точнее Витгенштейн, узнал, именно она и принесла воды императрице. Это княжна Софья Волконская. Молоденькая совсем девчушка, представлял её графу отец – князь Волконский, сейчас генерал-аншеф, вместе воевали на Кавказе в корпусе князя Репнина.

Пока граф стоял в сторонке и рассматривал этот рассадник невест, Мария Фёдоровна с чувствами справилась и сидя ещё, видимо, не решаясь вставать, чтобы опять не повело, скомандовала оставить её с графом и увести Ники.

Чирикая на смеси французского с немецким и английским девушки с ребёнком упорхнули. Первым разговор Пётр Христианович не начинал, позвала же Мария Фёдоровна его за чем-то, не поплакаться же в ментик. Пусть сама и начинает.

– Как вы думаете, граф, что делать Александру, как уберечься от этих злодеев?

Брехт же уже отвечал. С его точки зрения ничего не изменилось. К тому же он точно знал, что императору ничего не угрожает, его устранять у попаданца точно в планах не было. Теперь, когда возле Александра не будет поляков, может и выйдет из него толк.

– Мария Фёдоровна, я не знаю, а что Государственный Совет решил по английскому вопросу. – Витгенштейн подошёл, налил в фужер вина красного из бутылки, никакой водой не разбавляя, протянул его Государыне.

– Срочно послали посла на корабле в Лондон с объяснениями и извинениями. Подарков собрали. Нового посла приглашает Александ.

– И всё? Ну, я простой рубака, но я бы предложил совместную карательную экспедицию в герцогство Варшавское. И заодно рыкнул на Пруссию. Не с их ли подачи всё это творится. Они же большую часть Польши бывшей забрали. Не с их ли территории эти убийцы посланы.

– Подачи?

– Первый ход в картах.

– Вот, а говорите простой рубака, вы умнейший человек, Пётр. – Ух ты, уже и имя укоротила. Прогресс. – Так что бы вы сделали, генерал?

– Кроме карательной экспедиции? – Брехт принял от Марии Фёдоровны опустошённый бокал.

– Да, как защитить Александра?

А чего стесняться. Нужно использовать ситуацию по максимуму. Николай Первый сформирует Лейб-гвардии Кавказско-Горский полуэскадрон, который будет осуществлять его охрану. Наберут его из мусульман с Кавказа. Командовать им будут князья всякие чеченские и кабардинские. Нужно сделать это сейчас, это и подвигнет народы Кавказа «подружиться» с русскими и точно защитит императора от возможных покушений, и главное на их основе потом можно собрать и целый мусульманский карательный корпус, в Европе просвещённой порядок наводить. Не будет полувековой Кавказской войны, не смогут наглы всяких Шамилей организовать.

– Ваше Императорское Величество, – Брехт вытянулся. – Ответьте мне честно на вопрос, кто организовал в России все дворцовые перевороты?

– Вы же и сами знаете, граф, – тоже выпрямила спину Мария Фёдоровна.

– Я знаю. Но немцев предлагать в особую гвардию, что будет охранять императора, естественно не буду. Европейцы все одинаковые. Всех можно купить. Нужно сформировать специальный конвой Его Императорского Величества, Вашего Императорского Величества и всех Императорских Высочеств из горцев с Кавказа. И командирами у них должны быть свои князья. Там на Кавказе есть христиане. Их нельзя набирать. Грузины ничем наших не лучше. Нужно брать мусульман. Чеченцев, кабардинцев, ногайцев. С ними нужно пригласить и муллу. У них там с молитвами всё строго. А гвардию нужно держать от дворца подальше.

– Страшно. Я видела этих бородачей. Было посольство у Павла.

– И замечательно. Не вам одной будет страшно. И ещё это позволит нам почти бескровно завоевать, точнее, присоединить Кавказ.

– Думаете этих бородачей нельзя купить? – А румянец вновь появился. То ли вино, то ли надежда. А чего и того и другого нужно добавить. Пётр Христианович долил остатки вина в фужер.

– Не тот менталитет.

– Что?

– Нельзя. – Мало слов в немецком.

Глава 12

Событие тридцать второе

Как говорил Ленин, «Учиться, учиться и учиться – это лучше, чем работать, работать и работать».

– Мария Фёдоровна, – Пётр Христианович, забрал у Государыни опустевший хрустальный фужер и отнёс, поставил его на бесконечный стол.

– Да, Пётр?! – О, и улыбка слабая на челе, отпустило мать императора.

– Мария Фёдоровна, вы же знаете, что я живу сейчас в доме у Валериана Зубова. Мне это неприятно. Надеюсь, вы понимаете ПОЧЕМУ? Я бы хотел переехать.

– Так переез… Ох, простите, граф, – женщина его неправильно поняла, от слова… Она вспомнила, что Витгенштейн просто нищий и живёт на жалование, а её муж его этого жалования лишил. – Граф я готова…

– Мария Фёдоровна, не надо. У меня есть денег немного, я распродал псарню, что была у меня в имении, удачно распродал, деньги теперь есть. Я подумал про Чарторыйских, они же тут недалеко апартаменты снимали у вдовы адмирала Дерибаса. Теперь им они не нужны. Им другие предоставят. А я бы снял эту квартиру на время, раз вы меня пока в столице оставляете. Не могли бы вы написать Анастасии Ивановне Дерибас, чтобы она сдала освободившиеся апартаменты мне.

– Написать. Вот ещё. Сейчас же за ней пошлю. Считайте, что уже там живёте, и даже не заикайтесь о деньгах, пока вы будете заниматься созданием фондов благотворительных и училищ для мальчиков сирот, вы будете состоять на жаловании моего Общества Воспитательных домов и богоугодных заведений.

– У детей деньги …

– Граф, – ножкой топнула, – даже не пытайтесь. Ваша идея с лотерейными билетами это окупит. Посидите пока тут, я пойду поговорю с Александром про абреков и вызову во дворец вдову адмирала Де Рибаса.

Ну, вот и решился вопрос и с проживанием, и с огромной суммой денег и драгоценностей, спрятанных в той квартире. «Нехорошая квартира» со всем содержимым ему достанется. Там только в том доме конюшни и каретника нет. Ничего, дом Зубова рядом. Пока можно там лошадей держать и карету. А потом, буквально ведь в этом году, Александр всех Зубовых разошлёт по имениям в ссылку, можно и купить дворец у Валериана. Ему он в столице больше нужен не будет. Как деньги замотивировать? Вопрос. Однако, можно подумать об этом завтра, как дивчина одна говорила, сейчас не горит. Валериан с Константином сейчас готовят Москву к коронации.

Пока сидел Пётр Христианович, ожидая возвращения императрицы, его нашёл Аракчеев.

– Алексей Андреевич, рад вас видеть в добром здравии, – приветствовал его, вставая, Брехт.

– Граф, я тут думал о вашем прожекте про суворовские и чичаговские училища для детей сирот, про моряков ничего не скажу, правильное предложение, а вот про сухопутные училища, что вы предлагаете, не совсем мне понятно. Чем они от кадетских корпусов по-вашему принципиально отличаться будут?

– Многим отличаются, всем отличаются. Два целых у нас кадетских корпуса на всю Россию, и туда набирают только шляхетских детей от 13 до 18 лет. Это в сумме пара сотен человек. Сколько у нас офицеров в армии, десятки тысяч, ну, и разделим на сотню, что получим. Один из сотни. И они появятся только первые через несколько лет в армии. Это даже не ноль, это хуже. Это, можно сказать, гордо себе по груди стукнув, что у нас есть целых два кадетских корпуса. Звучит здорово, и этим самым закрывает огромную дыру в нашей подготовке офицеров! Правда? Один из сотни. Это просто чтобы себя обмануть и Государя. Ну и про Артиллерийский и Инженерный Шляхетский кадетский корпус, который переименовали во 2-й кадетский корпус, ничего тоже говорить не буду. Тут все сделано хорошо. Артиллеристов правильно готовят. Пусть продолжают. А дальше, на всю остальную армию один кадетский корпус. И готовят в нём в основном кавалеристов. У нас десятки пехотных полков, для них офицеров в основном готовят в имениях папеньки, когда время выберут и, если выберут. Нужны десятки настоящих военных училищ в каждом крупном городе и сотни суворовских училищ в каждом городе с населением больше пятидесяти тысяч человек. А в более маленьких городах рекрутские пункты, где будут этих мальчиков сирот выискивать и отправлять в более крупные города. И нюансик один нужно на государственном уровне сделать так, чтобы создание суворовского училища было наградой губернатору, или путём к награде. Создал училище, обеспечил его учителями, деньгами, воспитанниками – получай один из высших орденов Российской империи, например орден Андрея Первозванного и следующий чин в табеле о рангах. Не всё ещё, что хотелось сделать. Есть проект создания военных училищ в крупных городах Платона Зубова. Нужно его поднять и претворить в жизнь. И делать это нужно начинать уже сегодня. К началу учебного года к сентябрю, нужно многое успеть. Главное, даже не учеников найти, главное написать учебные планы и подобрать учителей, которые не только строй держать могут, да правильно через левое плечо поворачиваться, а которые научат детей, а потом юношей, стрелять, бегать, писать, задачки решать математические, да даже самостоятельно порох изготавливать и другие взрывчатые вещества. В общем, столько нужно успеть, что страшно становится.

– Когда слушаешь вас, Пётр Христианович, то кажется, что плохо у нас всё в армии, на самом деле почти все офицеры не умеют того, о чём вы говорите. Многие и писать-то не умеют. Не было у родителей денег нанять гувернёра и учителей. И при этом наша армия всегда побеждает. Хоть с дикими народами воюем, хоть с сильными европейскими армиями, взять того же Суворова с его походом в Италию. Как объясняете сей факт. – И нос задрал. Уделал выскочку генерала.

– Легче лёгкого это объясняется, Алексей Андреевич, с той стороны, у противника нашего, всё то же самое, разве англичане чуть вперёд ушли и учат своих офицеров в училищах. А вся остальная Европа живёт по тому же принципу – раз дворянин, то иди, служи офицером, показывай личным примером доблесть солдатикам. Разница только в том, что они хорошо образованы, у них в каждом городе университет, а у нас даже сказать страшно целых, ну да вы знаете. Почему побеждаем? Нас больше и мы воюем всё время, Кавказ и Турция нам в помощь, потому и наша армия сильнее более малочисленных и не участвующих в стольких войнах армий других стран. У нас происходит естественный отбор, сильные и хитрые с умными выживают. Набираются умения. Растут в чинах и, побывав на десятках войн, становятся опытными командующими дивизий, корпусов, армий. Платим за это дорогой ценой. И можно эту плату снизить, если учить воевать солдат и офицеров не во время войны, а перед ней.

Событие тридцать второе

Аракчеев ушёл, и Пётр Христианович сел, наконец, в кресло и вытянул ноги. Гудели. Ночь бессонная, утро суматошное и тут уже во дворце больше часа стоймя стоит. Только веки смежил, как снова каблуки зацокали и на сцену вышли новые действующие лица, хотя и старых хватало. Новым был вообще интересный персонаж. Это был месье Фредерик Сезар Лагарп учитель и воспитатель Александра и Константина, которого Павел выгнал из России за вольнодумство и подстрекания к бунту. Вернулся, выходит, дошла весть до Франции, что тут всё поменялось. Опять за свободы приехал монарха уговаривать. Это не иначе как Госпожа История, его сюда направила на смену Адаму Чарторыйскому. Свято место пусто не бывает. Хорошо или плохо будет, если Александр крестьян освободит? Если так, как как это сделал Александр второй, да ещё на полвека раньше, то плохо, наверное, вообще не подымится промышленность к Крымской войне. Некому будет поднимать, большинство помещиков разорится. А крестьяне полвека будут умирать с голоду, выплачивая огромные выкупные платежи, продавая перекупщикам зерно за копейки, чтобы всякие подати заплатить. И помещики будут продавать за копейки, лишь бы тоже налоги заплатить, да и против рынка не попрёшь, раз цену перекупщики установили – пуд шестнадцать копеек, то пойди, попробуй, продай дороже. А перекупщики, будут богатеть, но не будут строить заводы мукомольные, проще зерном торговать, мука продукт проблемный. Гигроскопичный. Опять же договориться всем надо, чтобы зерно за границу не отправлять, только муку. Тут нужен твёрдый государственный институт, а ещё лучше, вообще, государственная монополия на торговлю с заграницей. Так и там будут воровать. Специально сбивая цену, чтобы взятку от английского купца получить. Нужно вводить вновь в стране смертную казнь и взяточников камнями забивать на Марсовом поле.

Вторым новым лицом был Разумовский Андрей Кириллович, сын того самого Разумовского, вроде как, тоже Павлом в деревню к батюшке законопаченный. Про него Брехт помнил, что именно этот деятель будет одним из организаторов Венского конгресса после победы над Наполеоном. В результате Россия останется без контрибуций и даже выплатит все долги развлекающихся в Париже офицеров, в том числе и карточные. Они нам Москву сожгли, да даже если и сами поджигали, что они в ней делали, а мы им выплачивает карточные долги офицеров. Ну, справедливо. Рыцари же все в России и император главный. Весь в белом.

Он и сейчас был в белом мундире.

Кроме этой троицы из-за плеча высокого Александра виднелась физиономия вернувшегося Аракчеева и последней в комнату зашла Мария Фёдоровна с одной единственной статс-дамой, той самой баронессой Дарьей Бенкендорф – любительницей вальсов и интриг великосветских.

– Ваше Императорское Величество, – попробовал подскочить с кресла Пётр Христианович. Кресло глубокое и низкое, в результате инерция вынесла его на Дарьюшку Бенкендорф и чуть не снесла бедняжку со сцены. Еле подхватить успел. Но центр масс всё же сместился, и получилась в результате конструкция, как при окончании танца – баронесса прилегла на его руку, а он над ней склонился. Осталось только чмокнуть. В уста сахарные, в носик, чуть островатый, в лобик морщинками не тронутый, в ушко, мгновенно покрасневшее. Тьфу. Нет, в смысле, не на девушку тьфу, вполне себе, девушка, в другом бы месте … на мысли неуместные тьфу. Брехт выпрямился, дёрнув на себя баронессу при этом, но прижимать к груди не стал, поднял на вытянутых руках, перенёс на свободное место и поставил.

– Вы прямо медведь гималайский, граф, – хохотнул император за этими экзерсисами умильно наблюдающий. Даже про готовящееся на него покушение забыл и про неприятности с английским послом и своим сердечным другом.

– Клоун скорее. Извините, Ваше Величество. Кресло низкое, не под нас с вами мелкие итальяшки ваяли.

– И то верно, сам вечно встаю с трудом. Граф, – сразу посерьёзнел Александр, – мне маман рассказала о вашем очередном прожекте. Про абреков. Вы и правду думаете, что это более надёжная защита, чем гвардия? – и сам поморщился, видимо вспомнил пока говорил государь, чьими усилиями он сейчас на трон взгромоздился.

– Да, Государь, могу привести тысячу «за», но лучше всего попробовать, слова – это только слова.

– А если они сами нападут, там же войны сплошные на Кавказе, убьём мы кого из их родичей, а там же кровная месть процветает. Дикари. – Заговорил граф Андрей Кириллович Разумовский. – На русском с огромным акцентом прононсным. Не родной язык для графа. И ведь у четверти дворянства сейчас та же беда. Как они с крестьянами общаются? Ах, да, через управляющих немцев.

– У мусульман очень строгое понятие о чести, особенно у малых племён Кавказа. Они данноую присягу не нарушат, в отличие от европейцев. Ну, и потом зачем нам нападать на чеченцев, если они добровольно встанут на нашу сторону.

– А зачем им это? – подал голос и Аракчеев.

– Они, там, на Кавказе достаточно бедно живут. Здесь, Ну, скажем, пять десятков из их знати прослужит год или два, заработает денег, им можно и побольше платить, ордена, и вернётся домой, там они сразу станут богатыми и уважаемыми людьми и каждому чеченцу захочется повторить их путь. А ещё привезут с собой наши обычаи, которым знать захочет подражать. Ну, и почему бы им не дать возможность в конце службы повоевать на территории Польши, допустим, пограбить предателей поляков, увезти с собой женщин и рабов. Да у Вас, Ваше Императорское Величество, отбою не будет от мотивированных и очень преданных только вам очень умелых воинов, которые будут защищать вас и своё благополучие.

– Да, вы Цицерон, граф. Умеете свою мысль в правильные слова облечь. Прямо готовый дипломат. – Похлопал пухлыми ладошками Разумовский.

Александр обернулся к Лагарпу.

– А вы что скажете, месье Фредерик?

– Очень умно, Ваше Величество. Я бы вам такого не предложил. В разрез идёт с моими взгядами на жизнь. Как истовый последователь Руссо, я против рабства. Но если речь идёт о безопасности Вашего Величества, то я бы поддержал этого молодого человека. Только если можно без рабов, нельзя ли обойтись деньгами и орденами? – ну, да тот ещё большевик, даже фамилию себе поменял. Был de La Harpe. Убрал дворянскую частицу «де», стал просто Лагарпом. Даже имение продал под Женевой, чтобы не угнетать крестьян.

– Чего делить шкуру неубитого медведя. Этот полуэскадрон горцев сюда ещё залучить надо. – Хмыкнул Аракчеев.

– Саша, я не в восторге от своей идеи, но мне кажется, что за абреками нужно послать именно Петра … Христиановича. – Бамс. Брехт чуть в осадок не выпал. Твою, налево. Инициатива имеет инициатора. Это же полгода жизни! Туда ехать через Москву, Воронеж, Ростов. Это чёрте где. Тысячи три километров. И назад столько же. Все планы к чертям.

– Граф, Мы сообщим вам о своём решении завтра. Поговорим о … Посмотрим, что Скажет Государственный Совет. Мне ваше предложение понравилось. – Александ развернулся и вышел, все последовали за ним и только Дарьюшка Бенкендорф осталась, эдак наклонив головку рассматривая Петра.

– Мадемуазель, приношу вам свои извинения. Медведь и есть, нет мне прошения. Разве только на папеньку и бога сослаться, даже и в мыслях не было такой орясиной вырастать. – Поклонился Брехт этой будущей главной шпионке России.

– А можете повторить, граф? – улыбнулась эдак призывно баронесса.

– Что именно, баронесса, уронить вас? – поддержал игру Пётр Христанович.

– Последний ваш порыв. Поднимите меня и покружите по залу.

Ну, точно – фанатка вальса.

– Как прикажите. – Брехт подошёл к девушке положил ей ладони на талия и приподнял легко, чего там вместе с жемчугами и брилиантами и пятидесяти кило нет. Прошёлся в круге вальса и поставил драгоценную ношу на пол.

– Замечательно. Вечно бы была в ваших руках. Но дела. Пойдёмте, мой генерал, мне Мария Фёдоровна велела проводить вас в малую столовую, там уже дожидается вас вдова генерала Де Рибаса. Обговорите ваше переселение. Она уже дала согласие Марии Фёдоровне.

Оперативно, все делается, а говорят век не спешный.

– Ведите меня прекрасная фея.

– Граф, а можно ещё раз. Ну, пожалуйста …

Событие тридцать четвёртое

Хочу быть кошкой! Толстеешь – все радуются, жрёшь – все радуются, спишь – все радуются.

Пропал кот. Без левой задней лапы, одного уха и половины хвоста. Кастрированный. Кличка Счастливчик.

Анастасия Ивановна сидела с бокалом шампусика в кресле и гладила здоровущего кота, почти чёрного, только с белой манишкой и кончиками лап. Мыши досаждали обитателям Зимнего и в нём завели целую стаю кошек, которые больше собачились друг с другом, чем на мышей охотились. Вообще, история с котами началась интересно. В XVIII веке в Зимнем дворце в огромных количествах расплодились мыши и крысы, которые портили здание, прогрызая дырки в стенах. Это был ещё предыдущий дворец – деревянный. Как-то в очередной раз, проснувшись от мышиной возни в углу своей спальни, Елизавета Петровна на мышек обиделась. Вопросила подданных, чего делать, и ей поведали о казанских котах, благодаря которым в городе нет грызунов. В 1745 году, она издала «Указ о высылке ко двору котов», который гласил:

…Сыскав в Казани здешних пород кладеных самых лучших и больших тридцать котов, удобных к ловлению мышей, прислать в С.-Петербург ко двору ея императорскаго величества… … И ежели кто имеет у себя таковых кладеных котов, оных бы для скорейшаго отправления, объявили в губернскую канцелярию конечно от публикования в три дни, опасаясь за необъявление, кто оных имеет, а не объявит, штрафа по указам…

Этот кот, что сидел возле вдовы на кресле явно был потомком, вон, сколько гордости во взгляде. Хозяин во дворце.

Вдове, как сообщила по дороге баронесса, скоро будет шестьдесят лет, ещё Дарьюшка поделилась сплетней, что вдова обратилась к императору с просьбой о денежном пособии, сообщая, что находится в столь затруднительном материальном положении, что не в состоянии даже поставить памятник на могиле Бецкого, своего отца. А ещё просит покрыть её долг в размере тридцати тысяч рублей.

Нда, явно не по средствам старушка живёт, два больших дома в самом-самом центре Петербурга, которые она почти полностью сдаёт должны приличные деньги приносить. Куда бабульке столько можно потратить?

Зашёл Брехт в эту малую столовую, размером с баскетбольную площадку и был удивлён, скажем так. Женщина выглядела на сорок, ни седых волос, ни морщин, разве чуть видны вокруг рта мимические, хохотушка. Анастасия Дерибас встала при виде входивших и поспешила навстречу, сделав книксен перед Витгенштейном.

– Ваше высокопревосходительство, – склонился в поклоне Брехт. Его умиляло теперешнее обращение к жёнам или вдовам по титулу мужей. Де Рибас был полным адмиралом, то есть высокопревосходительством, Ну, он ладно – заслуженный человек, а вот эта женщина и высокопревосходительство.

– Вы граф, хотите поселиться в той самой квартире. Там же слуги кровь не могут отмыть и …

– Отмоют. Мне нужно переехать сегодня же. Денежные вопросы с вами императрица обговорила? Я могу заезжать? – Брехту тётечка после того, что Дарьюшка про неё наговорила, не нравилась. В карты, наверное, проигрывает состояние двух значимых для России людей.

– Да, конечно, граф, только мебель …

– Ц. – Брехт обернулся к стоящей за ней баронессе. Та чуть наклонила голову. – Сколько я вам должен.

– Три тысячи и …

– Приезжайте через час в дом Валериана Зубова, я дам вам пять тысяч рублей, и вы никому об этом не рассказываете. Договорились, Анастасия Ивановна?

– Конечно, ваше Сиятельство ровно через час буду у вас.

– Чудненько. До свидания.

– И вы, Дарьюшка, тоже не говорите. Хорошо?

– О тайны, я люблю тайны, не поведаете, конечно. А можно я загляну к вам через два часа, Ваше Сиятельство? – Эх, сейчас не принято, наверное, подмигивать, а то баронесса бы точно подмигнула.

– А …

– Это останется нашей тайной, Пётр Христианович. Вы же тоже любите тайны.

Глава 13

Событие тридцать пятое

«Кто хочет делать – ищет способ, кто не хочет – ищет причину»

Сократ

Одно дело император мысль высказал и совсем другое – зримое воплощение этих мыслей. Апрель подходил к концу, а всё пока ограничивалось разговорами. Сегодня Государственный Совет заседает, завтра Аракчеев с Ливеным – мужем Дарьюшки обсуждают, кого послать с генералом Витгенштейном на Кавказ. Потом вмешалось дипломатическое сообщество. Когда, наконец, и это препятствие рухнуло, причём, только после солидного пинка от Марии Фёдоровны, то дело встало из-за суммы денег, что граф должен взять с собой. Спор возник между десятью и пятнадцатью тысячами, и это в то время, когда, как Дарьюшка Христофоровна и поведала, вдове адмирала Дерибаса тридцать тысяч на покрытие её долгов император выделил, да ещё и пенсию в полторы тысячи назначил. Что за страна? Нет, плюсы-то есть, например, Дарья Бенкендорф – Ливен. Прямо такой весомый плюс, хоть и тоща немного. Энергии много тратит.

Пётр Христианович не сидел сложа руки. Писал прожекты. Разработал правила проведения лотереи для финансирования суворовских и чичаговских (Или чичагинских?) училищ, нашёл проект Павла Зубова, о создании военных училищ в губернских городах и чуть подправил его под реалии, из прожектов в проект превратив, отдал на ознакомление Аракчееву и Ливену и каждый день по три раза у них интересовался, какие вопросы у их высокопревосходительств возникли. Ливен Христофор Андреевич ознакомился первым, и теперь они вдвоём докучали Аракчееву. Наконец, он тоже сдался и договорился с императором, что их Его Величество примет, и они о прожекте поговорят.

И опять в конце разговора всё упёрлось в деньги. А ещё Александр стал вдруг, как маленький мальчик на жизнь жаловаться, типа прожектов кучу несут, и как узнать, на что давать деньги, а на что не давать.

– Вот некий Крузенштерн проект… – Брехт выпал на мгновение из реальности вспоминал, что же он помнит о кругосветном путешествии. Почти ничего, кроме реплики почтальона Печкина. С такими людьми рядом живёт. И ничего о них не знает.

– А я бы поддержал капитана Крузенштерна, – услышал он свой голос, – и даже снарядил солидную экспедицию, были бы деньги. Русско-Американская компания и вообще торговля на Востоке может принести России гораздо больше денег, чем будет потрачено на эту экспедицию. – Неожиданно для себя ляпнул Брехт.

– Давайте пока о вашей экспедиции поговорим, граф, – Александр вздохнул, выудил из стопки лист бумаги, прочёл и подмахнул. – До Москвы добираетесь самостоятельно, там берете полуэскадрон Мариупольского полка, и дальше своим ходом до Воронежа, оттуда до Ростова и дальше уже Владикавказ. Получите у господина Аракчеева на экспедицию тридцать тысяч рублей. Если получится, а я в вас не сомневаюсь, граф, то назад приезжаете с полуэскадроном горцев. Да, я говорил с митрополитом Новгородским, Санкт-Петербургским, Эстляндским и Выборгским Амвросием. Можете, если потребуется, взять с собой назад одного их священнослужителя, сначала хотели из Казани пригласить, но Его Высокопреосвященство отсоветовал. Могут быть разночтения, чуждые языки, незнание арабского горцами. Берите местного муллу или уж кого найдёте. Не силён в их иерархии. – Император протянул указ Аракчееву. – Подготовьте к военным губернаторам Воронежа и Ростова письма о содействии генералу Витгенштейну Петру Христиановичу в его предприятии, Алексей Аркадьевич.

– Там нет иерархии, Ваше Величество. У мусульман должности. Нам нужен имам-хатыб – «настоятель» мечети. – Решился поправить Александра Брехт. Вот, оказывается, в советское время правильные курсы для командиров проводили. Слушал Брехт лекцию в Хабаровске про мусульманство. Эта должность запомнилась. На старика Хоттабыча слово похоже.

– Широки же ваши познания, генерал. Всё, закончили, сегодня ещё польский вопрос обсуждать. Удачи вам, Пётр Христианович. Жду с нетерпением вашего возвращения.

– Александр Павлович, Ваше Императорское Величество, а военные училища в губернских городах? – Не понял Брехт. Превосходительства его щипать начали.

– Ах, училища, да училища. – Александр уже начал вставать. – Может не сразу во всех губерниях? Это же такие неподъёмные траты. Давайте так. Христофор Андреевич, выберите пять городов. К осени следующего года … Всё, господа. Дела… – Кивнул им Александр и вышел.

Брехт домой пешком пошёл. Вот, разберись, с одной стороны пять военных училищ и тридцать суворовских училищ и пять чичаговских училищ – это лучше, чем ничего. И денег дали на поездку – командировочные, так сказать. А с другой стороны? Опять половинчатые решения. Ладно. Теперь уже ничего не изменишь. Нужно привезти в Санкт-Петербург чеченцев. И заодно наведаться в Дербент. Там же не сильно далеко. Была у Пётра Христиановича одна задумка по увеличению благосостояния своего и более мирному присоединению Кавказа к Российской империи в целом. Совместный труд для моей пользы, как сказал Матроскин, объединяет.

Шёл и непроизвольно на левую руку глянул, время определить. Блин блинский, сто раз ведь хотел зайти в ювелирный магазин часы себе купить. Чего откладывать. Нужно прямо сейчас и зайти. Брехт огляделся, он находился на Нижнем Лебяжьем мосту через Лебяжью канавку. В десяти минутах, а то и меньше, ходьбы неспешной до Галерной улицы, где он видел вывеску ювелирного магазина братьев Барбе. Значит, нам туда дорога.

А ещё вчера себе наметил рядом один магазинчик посетить. В газете. «Санкт-Петербургские ведомости» объявление прочитал, что «Гой и Беллинс – содержатели Английского магазейна, который ныне из дома графини Матюшкиной переведён против Музыкального клоба в дом, что стоит угол Невской и Луговой Миллионной улицы и в которой вход с Миллионной» обещают и впредь доставлять почтеннейшей публике «самые лучшие и модные товары за сходную цену».

Дарьюшка Христофоровна ему вчера, одеваясь, неприглядную правду поведала, что любой предмет удобства, комфорта или роскоши должен быть привезён из Англии, иначе он не имеет в глазах знати российской никакой ценности. И рассказала, как над этим преклонением перед иноземными изделиями издевался садовник-шотландец её мужа, ему было смешно видеть, как петербуржцы «так неумеренно восторгаются всем английским, что мошенники-торговцы на рынке готовы поклясться относительно многих произведённых в России вещей, что они английские, с единственной целью вздуть цену».

И ведь через двести лет ничего не изменится. И самое печальное, что и через триста, наверное.

Событие тридцать шестое

«Стремись не к тому, чтобы добиться успеха, а к тому, чтобы твоя жизнь имела смысл»

Альберт Эйнштейн

Магазин был больше в разы, чем те два ювелирных магазина, что Брехту удалось посетить в Москве, почти весь первый этаж большого трёхэтажного дома занимал. И это даже ювелирным магазином назвать нельзя, скорее – тысячи мелочей. Кроме серёжек, браслетов, колец были и иголки и бисер и хрустальные бокалы и всевозможные поделки из малахита, отдельно на прилавке лежали какие-то медицинские инструменты, все страшные и массивные. В противоположном углу были развешаны кружева: и простые, и с украшениями из жемчужин, и даже с драгоценными камнями. Был стол с выложенными на нём перчатками: и дамскими, разукрашенными вышивкой и тоже с камнями, и жемчужинами, так и с мужскими перчатками, явно не для бедных людей, из тончайшей кожи. Что-нибудь типа кожи нерождённых ягнят или новорождённых. Ну, а чего, каракуль же носили все. А это как раз и есть шкура новорождённых ягнят, убитых в течение первых трёх дней после рождения. Брехт наблюдал эту процедуру в Спасске-Дальнем. Там несколько ферм производили именно каракуль. Стоит очень больших денег эта маленькая шкурка. На экспорт шли в основном. Ужасное зрелище. Второй раз посмотреть на это у Брехта желание не возникало. Ягнёнку перерезают горло, после чего на его голове делается надрез, и маленькое тельце просто вытряхивают из шкурки. Причина, по которой ягнят убивают сразу после их рождения, заключается в том, что тугие маленькие завитки их шерсти начинают разматываться уже через три дня после рождения.

Часы в магазине братьев Барбе тоже были. Разные. Даже огромные напольные. Несколько настенных висело, по огромности мало чем напольным уступающие. С кукушкой, правда, не было. Были каминные часы, а вот и те, что граф искал. Карманные часы занимали целый прилавок небольшой. Штук двадцать разного вида и ценности-драгоценности. От довольно простых серебряных, до, разукрашенных каменьями, золотых. На золотые Брехт даже смотреть не стал, мягкий металл. Ненадёжная инедолговечная вещь. Понты сплошные. Разве на бал какой у императора пару раз в году взять пофорсить.

Серебряные тоже разные присутствовали на прилавке. Были большие, были маленькие, простенькие и тоже жемчугами и каменьями разукрашенные. Стекла ещё не придумали. Стрелки можно было потрогать руками, открыв крышку. И глядя на эти часы Брехт решил, что вот именно в этом может попрогрессорствовать. Чего уж такого сложного придумать пресс для штамповки стёкол для часов.

За его передвижением по магазину наблюдал поклонившийся и вымученно улыбнувшийся швейцарский гном. Мужичок был метра полтора ростом, или около того, и широк в плечах. Копна волос была рыжей, не хватало лишь бороды в кольца завитой для полного сходства. Вместо неё были прикольные закрученные вверх усики, тоже рыжие, почти красные. Так себе видок, как корове бронежилет усы подходили к копне на голове. На носу присутствовал монокль. Продвинутый гном. Очки в этом времени Брехту почти не встречались. Он сразу и про Императрицу вспомнил с её вечным прищуриванием из-за близорукости. Очки для дальнозорких не редкость, а вот с обратными линзами делать, конечно, уже догадались, но распространения в России ещё они не получили. Кроме того, точного понятие «диоптрия» ещё не разработано. И это преподаватель физики Брехт знал точно. Через семьдесят лет только додумаются. Одна диоптрия равна оптической силе линзы или сферического зеркала с фокусным расстоянием, равным одному метру. Ещё нет метра даже. Вот вернётся он с Кавказа и нужно подать в Российскую академию наук патент на изобретение диоптрий.

– Вы что-то хотели, Ваше высокопревосходительство, – вывел его гном из состояния созерцания бриллиантового дыма. Понятно, на французском языке вывел.

– Я просто превосходительство, зачем повышать мне звание, это только Государь император может сделать, – зло рыкнул на одного из братьев, наверное, Брехт. А чего, если человека напугать, то он сговорчивее ведь станет. Торговаться легче будет, – Или вы мните себя равным нашему Государю, сударь?! – И глазами посверкать.

Немая сцена. К нам едет ревизор.

– Простите ради бога, Ваше превосходительство, товарищ генерал… – Начал блеять гном, ну, про товарища послышалось, месьем обозвал.

– А то смотри, у меня не забалуешь. А подать сюда Ляпкина-Тяпкина.

– Простите, Ваше превосходительство, что вы изволите? – в конец стушевался гном.

– Как звать тебя, болезный? – брови скукожить, как Киса Воробьянинов.

– Йона Барбе, Ваше высо… Ваше превосходительство. – В пол поклонился швейцарский гном.

– Будешь Иваном. А скажи мне, Ваня, есть у тебя карманные часы, изготовленные в России? – Брехт ткнул перстом в лежащие отдельно от золотых серебряные часы.

– Есть, Ваше превосходительство. Вот, эти произведены в Российской империи на Купавинской фабрике в Москве. – Пальчиком несмело ткнул «Ваня» в средней паршивости часы, довольно большие.

Точно, Брехт вспомнил, что читал в газете про приключения швед Питера Нордштейна (Peter Nordsteen), который при содействии Григория Потёмкина открыл первую в России мануфактуру по производству часов. Целая детективная история.

Мастер попался не скаредный и охотно передавал секреты своего ремесла ученикам, преподавая в Академии художеств. Ему удалось подготовить около трёх десятков помощников. Мануфактура собирала 10 карманных часов в месяц. После смерти Потемкина производство было выкуплено государством и перенесено из белорусской Дубровины в подмосковную Купавну. Ну, а дальше, как всегда. Приехали, а там вместо светлых корпусов с центральным отоплением … Голое поле и две землянки. И только начали строить что-то типа конюшни с тонкими дощатыми стенами. И это только начало бед. Именно в это время в Польше вспыхнуло очередное восстание. Часть работников присоединилась к борцам за свободу, поднявшим бунт. Там их и порубали гусары. Нордштейн был вынужден воздвигать производственные помещения силами своих часовых рабочих, нанимая в это время для них дом в Москве. Несколько лучших мастеров умерли во время эпидемии. Несмотря на трудности, Купавинская часовая фабрика в 1796 году работала уже на полную мощность, и продолжала наращивать темпы производства. В 1800 году было изготовлено семьдесят три штуки карманных часов и четверо настенных.

– Сколько стоят? И смотри мне, правильную цену называй!

– Тридцать пять рублей. – Выдавил Йона.

– А чуждые сколько стоят, вот эти, например? – Брехт показал на часики чуть поменьше и поизящней. Видно, что корпус делал настоящий ювелир.

– Это работа знаменитого швейцарского ювелира Mозера. Они стоят сто десять рублей.

– Вот за эту фитюльку, ты, Ванька, хочешь с меня сто десять рублей стрясти. Да по тебе Сибирь плачет.

– Восемьдесят. Это будет даже в убыток.

– Оба два давай.

– Что изволит Ваше…

– Я говорю, что и те часы наши – русские и эти поганые заграничные возьму за сто рублей.

– Помилуйте Ваше …

– Судья помилует. Или нет. Ладно, Ванюша, с этим делом разобрались, вот тебе ассигнация сторублёвая, а теперь скажи мне, как на духу. А ты сам не хочешь построить мануфактуру по производству часов в Санкт-Петербурге?

– Ваше превосходительство – это на серебро сто …

– Ты, Ванюша, брось тут вашествовать. Просил сто рулей, сто получил. Теперь ко второму вопросу перейдём. Хочешь открыть здесь часовой завод? «Заря» назовём.

– Я не умею делать часы, – сник гном, поняв, что наткнулся на Кобольда и больше с него денег не получить.

– Ваня, брось комплексовать. Предложение у меня к тебе есть. Я даю деньги, ты тоже немного вложишь. Строим здесь фабрику по производству часов. Мастеров несколько наймёшь в Швейцарии вашей или во Франции, там сейчас бардак, люди умные захотят переехать. Я куплю или построю всем дома хорошие, На тебе материалы и сбыт. Наберём полсотни учеников. Через пару лет будет самая большая фабрика в Европе. Сбыт я тебе гарантирую по самой высокой цене. Дороже, чем у самого этого Мозера-бульдозера, ну, если они качественно работать будут. Ты хороших мастеров подбери. Возможно, есть подмастерья, что мастерами не станут у вас. Не дают им развернуться. Чего в дополнении можешь пообещать? А, земли дадим. Пусть жена в огороде копается. Нет жены, найдём полячку с толстыми косами и голубыми глазами. По рукам? Руку давай.

Как загипнотизированный рыжий гном подал графу руку, одумался, но вырвать уже не смог.

– Что не так, чего дёргаешься?! Думаешь, обману и у меня на это денег нет? Думаешь, что торговался с тобой, потому что беден? Нет, брат, я проверял тебя. Денег и возможностей осуществить всё, что я тебе пообещал, у меня в избытке. Ты, Ваньша, подумай до завтра. Я тут в путешествие месяца на три собрался. Денег я тебе оставлю, и управляющего, который всё здесь организует, пришлю из Москвы. С тебя в первую очередь мастера. Не пугайся, не ввязавшись в драку. Осилим. Зато станешь известнейшим в России заводчиком, поставщиком Двора.

– Ваше …

– Вырабатывай командный голос.

– Я с братом посоветуюсь …

– И правильно. Ладно, Йона Барбе, хорошо думай. Приду завтра утром, надеюсь, вы примете правильное – положительное решение. В купцы первой гильдии выйдете. Мильёнщиками станете. Бывай, Ванюша.

Событие тридцать седьмое

На словах всё просто. Все мы – мастера слов. И только поведение отражает то, кем мы являемся на самом деле

Ф. Пьюселик

«Гой и Беллинс» – английский магазейн, был полон народа. Шляпки, материал, булавки, пуговицы. Пуговицы Брехта и интересовали. Нет, ещё и завод по производству пуговиц открывать не хотел. Совсем наоборот. А, ну не совсем. Просто пуговицы делать не хотел, хотел заставить других, но выгоды с этого тоже не планировал. Мысль пришла в голову, когда Мария Фёдоровна показала ему свой токарный станок. В Гатчинском дворце мастерская вдовствующей императрицы занимала две огромные комнаты на первом этаже. Сам станочек Петра Христиановича не вдохновил. Игрушка. Ножная швейная машинка. Да и бог с ним, вот тут уж точно прогрессорствовать нельзя. Построит он настоящий токарный станок с массивной станиной с двумя бабками и мгновенно англичане с немцами уворуют в свои Пенаты. Пусть сами до этого доходят. Если и изготавливать такие станки, то за Уралом, и чтобы немцев рядом не было, что практически не реально – девяносто процентов всех управляющих на заводах в России немцы. Сразу родственникам напишут, а то и сбегут с чертежами в Фатерлянд.

Мысль была другой. Что можно за дорого продавать на аукционах для пополнения фонда Марии Фёдоровны по суворовским училищам и прочим приютам? Вот, до пуговиц из янтаря и додумался. Видел как-то в будущем у модницы. Янтарь сейчас в стране почти не добывают. И пуговиц точно не делают. А ведь это просто кружочек с двумя дырочками, самая простая работа для токарного станка. И пуговицы, что собственноручно изготовила императрица можно продавать за очень большие деньги, ну, и Александра Павловича можно попросить несколько выточить, ну или сделать вид что точит, потом переделает настоящий токарь. Сколько на аукционе будет стоить комплект пуговиц для парадного фрака, изготовленный самим императором из янтаря?! Вот то-то и оно.

А в магазин Брехт зашёл, чтобы убедиться, что в продаже сейчас пуговиц из янтаря нет. Убедился, всякие разные есть. В основном медь и бронза, ну, или латунь. Есть костяные. Фирма «Рога и Копыта» работает в полную силу. Даже деревянные есть. Есть золотые и серебряные. А янтарных нет. Ну, и понятно, в Англии, поди, не шибко хорошо с янтарём. Это Калининград, а Кёнигсберг и Прибалтика. Нужно уговорить Александра принять закон, запрещающий из России вывозить янтарь. Тогда сразу начнут вывозить, и цена подпрыгнет на порядок, пусть предприимчивые ушлые человечки в Российской империи наживаются на иностранцах. Да и для пополнения государственной казны лишний пятачок не помешает.

Отдельно лежали дорогущие пуговицы из слоновой кости. Почти как золотые стоили. Тоже подумать нужно. Где-то на северах у нас мамонты лежат. Торгуют ими, наверное, уже малые народы Сибири. Нужно поузнавать.

А ещё можно подумать о второй янтарной комнате для себя любимого.

Глава 14

Событие тридцать восьмое

Чем больше предусмотрительность, тем крупнее промахи.

Александр Круглов

Первым делом, первым делом – первым делом, ну, а, потом уже потом уже потом, уже потом. Первым делом перед отъездом нужно было с делами разобраться. И дел этих было, как у дурочка фантиков. Самое важное – это завещание? Ну, не к тёще же на блины, на Кавказ собрался. Сел перед листком со свежеотточенным гусиным пером Пётр Христианович и понял, что писать-то нечего. Сейчас, кстати, беда с наследованием – жена, если она не родила сына, которому всё достанется, то в случае смерти мужа получает только тридцать процентов его имущества. К счастью, у него есть два сына и малюсенькой деревеньки его семейство не лишат.

Можно даже не писать про деревеньку, другие родственники не позарятся. Вопрос не в деревеньке, вопрос в тех миллионах, что он неправедным путём нажил. Деньги двух московских купцов, деньги английского посла, наконец, деньги братьев Чарторыйских. Там только английских денег на миллион рублей, если фунты в рубли перевести. Брехт сейчас все эти ценности перевёз в квартиру Чарторыйских в то самое убежище, где они пересидели облаву. Почти вся немаленькая кладовая заполнена мешками и сундуками. Что с этим делать? О содержимом тайника знают двое взрослых Ивашек, один маленький Ивашка, Сёма Тугоухий и Стеша Котковская. Стеша происходила из мелкопоместного шляхетского рода Минской губернии, которую папашка продал или отдал за долги Константину Чарторыйскому. Тот её чем-то вроде ключницы сделал, ну, и заодно для утех использовал, а потом и брату разрешил.

Все сейчас жили в этой «плохой» квартире. Кроме того Стеша наняла кухарку и прачку-уборщицу. Ну, эти про деньги и золото не знали. Вот и встал вопрос, что делать с этими «знатоками»? С собой забрать? Можно. А квартира, кто гарантирует, что её не ограбят? Да и сбежать ведь могут дезертиры по дороге и прямиком в Петербург, а дальше ищи их в чистом поле. Широка страна моя большая. Прямо как в загадке про мужика, что в лодке козу, волка и капусту перевозил. Только в отличие от загадки книжной эта жизненная не имела решения.

Можно ли их всех оставить в квартире и поручить каждому следить друг за другом? Можно. Но такая сумма все преграды в голове сметёт. Нет человека, который не захочет убить всех и завладеть миллиардом, если это на реалии двадцать первого века переводить.

Тем более Ивашки и Сёма – это дезертиры, воры и убийцы. Сейчас его присутствие их сдерживает. А не будет его и за три месяца много чего напридумывают. Выходит – оставлять их здесь нельзя. Может, пора выдать им обещанные деньги и отправить в Крым виноградники разводить на своей землице? Ставим галочку. Этих нужно брать с собой. Однозначно. Где гарантия, что не вернутся в его отсутствие? Гарантия может быть только одна. Они должны увидеть, как он все богатства вывез в неизвестном направлении. Ставим галочку. Теперь Ванька младший? Ваньку нужно оставить. И взять с собой. Тяжело ребёнку в дороге? Погибнуть может. Тут рядом с такими сокровищами погибнуть в тысячу раз проще. Кроме того, в дороге будет учить его Брехт всякому разному. За три месяца профессором не станет, но одним из самых просвещённых людей в Российской империи станет точно. Ставим галочку.

Остаётся Стеша. Стешу Пётр Христианович любовницей не сделал, хоть девушка, может, и хотела. Вполне из него всю кровь и силы вытягивала фрейлина Марии Фёдоровны Дарьюшка. Баронесса эта была что-то с чем-то. Повезло Ливену. А, ну да, не повезло Ливену. По слухам у той чуть не на следующий день после свадьбы любовник появился и был он ни кем иным как Константином Павловичем – младшим братом Александра I, тогда ещё цесаревича. Сейчас Константин сам цесаревич, ведь у Александра наследника нет. И его самого нет сейчас в Петербурге, он в Москве готовит Первопрестольную к коронации. Вот, надо полагать, по этой самой причине Дарьюшка и подобрала быстренько ему замену.

Пётр тоже против не был. Живой же человек, а Дарья Христофоровна и красива, и умна, и горяча. И удивительный факт, это сейчас почти норма, муж сто процентов знает о похождениях жены и вполне себе благоволит к Петру Христиановичу. Без действенной помощи Ливена не известно, что бы было с училищами и командировкой на Кавказ. Тоже самое сейчас вытворяет жена Багратиона. То же проделывала жена Суворова. Да, чего князей перечислять, то же самое исполняет императрица – жена Александра I. Спала с Чарторыйским и даже дочку от него родила. О времена, о нравы! O tempora, o mores! Цицерон, правда, о другом сказал, он о наглости сенатора Каталины, посмевшего явиться в сенат, будучи заговорщиком. Так это он не знал о нравах Петербурга в эти времена. Ещё бы красивее высказался.

Ну, да – моралист хренов, а сам-то чем лучше, тоже при живой жене и двух детках пошёл в раскрытые объятия. Нет, всё же есть разница, ему жену синий кристалл в нагрузку дал к новой жизни и молодому телу. Он в неё не влюблялся, руки не просил. Антуанетта Станиславовна красивая женщина и любит графа, но вот за время пребывания в ссылке Брехт в неё не влюбился. Ощущение навязанности осталось. Чего уж, себя всегда оправдаешь.

Итак, что делать со Стешей? Тоже нужно увозить из Санкт-Петербурга. Куда? В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов. В Студенцы? Чего там делать будет? Нужен же пряник? Пообещать женить на молодом красивом князе и дать солидное приданное? А пока пусть до его возвращения у Матрёны азы медицины постигает. Лето же будет, сбор всяких травок в самом разгаре. Не помешают бабе-Яге дополнительные руки. Ставим галочку.

Ну, хорошо всех заберёт, а кто останется в квартире. Ладно, об этом можно и чуть позже. Как вывезти сокровища и куда их спрятать. Это даже за один раз не вывезти. Тут рейса три делать надо и самому управлять каретой. Вот это на самом деле засада.

Событие тридцать девятое

Чтобы продать что-то ненужное, надо обмануть кого-то наивного.

Стас Янковский

Мне чужого не надо… Поэтому продаю!

Для путешествия до Москвы такой банды, нужны лошади. Брехт в прошлый раз добирался на перекладных с фельдъегерем, вымотался. Хватит экстрима, поедут в карете они со Стешей и Ванькой маленьким, а Сёма в очередь с Ивашками на козлах. Выходит, нужно купить к тем двум жеребцам, что купили вместе с каретой, ещё четвёрку лошадей. И желательно не абы что, а то самое. Если уж начал выводить породу вороных тяжеловозов, то и этих лошадей нужно купить с таким расчётом, чтобы добавить их к тем конякам, которые уже обитают в Студенцах. Конных рынков в Петербурге сейчас два, один на Конной улице, а второй на Сенной площади. На Сенной не только лошадьми торгуют, но и всем необходимым для коней – в первую очередь, сеном. Потому и называется она Сенной. Сенная ближе, туда и направились. Взяли извозчика. Который на страшно ломанно-переломанном французском поинтересовался, куда мусьям надо.

– На Сенную. А ты, Борода, откуда так хорошо французский знаешь? – поинтересовался Пётр Христианович на русском, пропуская Сёму первым в карету.

И узнал от Лукича, так звали извозчика совершенно сногсшибательную историю. В очередной раз подумал, уж не в параллельной ли он реальности. Получалось со слов Лукича, что четыре года назад по указанию Павла открыли специальные курсы повышения квалификации извозчиков, на которых в течение двух с половиной лет обучали географии Петербурга и окрестностей, французскому языку, управлению лошадьми, новой извозчичьей таксе, хорошим манерам и даже, твою блин на лево… астрономии! Этой премудрости учили ночных извозчиков. Чтобы они, выехав за город, ориентировались по звёздам.

Брехт даже забыл, что куда-то ехать собрался.

– И чего же ты, Лукич, знаешь про звёзды?

– Так Медведицу, знамо, Полярную звезду. Венеру ещё. Завсегда первой встаёт. Лебедя показать могу, только он рентироваться не помогает. Это так, для разговору с барями.

Ссука! А всё Россию лапотной называют. Тут простой извозчик по звёздам ориентироваться умеет. Лебедя показать может. Много таких в просвещённой Франции?

На Сенном рынке лошадей было мало. Как раз всяким овсом больше торговали да сеном. Дровами ещё, даже, больше всего – дровами. Упряжи было полно. Попон. Даже всякие брички и кареты были. Но одну лошадь, в смысле – кобылу купили. Трёхлетка уже рожавшая. Из битюгов. Ну, или, может, в ней и были примеси всякие, но лошадь была огромная – метр восемьдесят в холке с мохнатыми ногами и длинющей гривой. Чуть цвет подгулял на груди и морде были белые звёзды, не чисто вороная. Просили тысячу триста рублей на серебро. В результате сторговались на полторы тысячи на ассигнации.

Першеронов и фризов на рынке не было, а именно их и хотели купить. Битюг тоже не плохо, но четыре же лошади собрались покупать.

Лукича, с его знанием астрономии, Пётр Христианович снял на весь день. Он и довёз их до Конной улицы или Конного рынка. Находилась она (улица) на самом краю города, и пришлось через непролазную грязь пролазить, Ивашкам два раза приходилось из кареты выбираться и помогать лошадям вытаскивать экипаж из трясины.

Повезло. На этом рынке повезло. Причём, получили, даже больше, чем хотели. В одном месте рынка Брехта привлекла толпа, туда и направились. А там стояла четвёрка лошадей. Три кобылы и жеребец. Пётр Христианович, когда купил битюга у соседа, думал, что уж больше лошадей, в холке не бывает. Сто восемьдесят с хвостиком сантиметров был жеребец. Почти такую же лошадь они и Сенном рынке сейчас купили. А тут все четыре лошади были гораздо выше и массивней. А вороной жеребец был просто гигантом. Он был в холке выше графа Витгенштейна, при его росте сто девяносто сантиметров, и выше прилично, скорее всего, все два метра в жеребце. Кобылы были помельче, стройнее и ниже, но и они были с Брехта ростом.

– Что это за порода? – протиснулся Пётр Христианович к продавцу.

– Шайры. Это английская порода лошадей. Потомки рыцарских коней. – На английском ответил торговец. Ну, не лишку народу его поймут в Северной Пальмире.

– Твои?

– Посла английского. Слыхал, убили его, вот викарий наш велел продать, а деньги домой родным отправить.

– Вот ведь сволочи эти поляки, на посла руку подняли. Сочувствую вашей утрате, – покивал головой граф.

– Они получат свое сэр! Даше не сомневайтесь. Уж я-то знаю. Вы хотите купить? Одну или всю четвёрку?

– Ты, брат, цену для начала назови. А то я смотрю уже вечер скоро, а ты их не продал ещё, огромные деньги, должно быть, просишь. Почём вся четвёрка?

– А какие кони! Вы знаете, сэр, что Шайры самые уравновешенные и спокойные лошади. Золото, а не характер. Легко управляемы, поддаются дрессуре. Они немного медлительны, но зато очень сильны. В три года шайр способен перемещать груз, впятеро превышающий его массу – то есть, вот этот жеребец, потянет телегу в пятнадцать тысяч фунтов. Пятнадцать тысяч, сэр.

– И сколько стоит вся четвёрка?

– Пятнадцать тысяч, сэр. Я же сказал.

– Ибическая сила! Пятнадцать тысяч рублей за четвёрку этих разномастных лентяев.

– Чего это они лентяи, сэр?

– Ну, ты же, брат, сам сказал, что они медлительны.

– Для скачек не подойдут, хоть и стопчут любого, кто на них поскачет, зато тащить пушку могут весь день. А чего разномастные? Двое вороных, да двое караковой масти. (Караковая лошадь сочетает признаки вороной и гнедой: чёрный с коричневым отливом базовый окрас с рыжими подпалинами.).

– Вот и я про то же. Двенадцать тысяч на ассигнации.

– Четырнадцать с половиной на серебро, сэр.

– Ты, брат, можешь себе представить четырнадцать с половиной тысяч серебряных монет. Гора же. Это даже твой жеребец не утянет. Последняя цена тринадцать тысяч на ассигнации. Не продашь ведь. Народ толпится, просто на диво посмотреть, цирк приехал. Без клоунов. Никто у тебя не купит, не первый день уже торгуешь, должно быть.

– Тринадцать тысяч на серебро, сэр.

– Как ты себе это представляешь, я второй раз спрашиваю? Это несколько сундуков монет.

– В пересчёте на фунты …

– Здесь, в Петербурге? Хорошо, не вашим, не нашим. Пусть будет пятнадцать тысяч, но на ассигнации, а на фунты ваши потом сам поменяешь. Это последнее предложение, Больше у меня нет, а ты ещё неделю тут будешь стоять и в результате ещё дешевле продашь.

– Согласен, сэр. И, правда, неделю уже стою. Но викарий упёрся. Добавьте ещё полтыщи. – такая жалобная морда была у нагла, что хотелось в неё кулаком зарядить. Но четвёрку нужно купить обязательно. Это уже позволит совсем на других условиях селекцией и генетикой заниматься. Опять же можно подумать с такими монстрами и о нормальных плугах.

– По рукам.

– А упряжь с дормезом не нужна?

– Эх, искуситель. Показывай.

И ещё пять тысяч улетело. Зато купили экипаж круче даже, чем тот, что Зубов подарил.

Вот теперь можно и в Москву отправляться.

Событие сороковое

Знать бы, на какие грабли наступишь, обязательно бы ручку поролоном покрыл.

Стас Янковский

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить. Для любого времени сгодится фраза.

Брехту лично Аракчеев выдал тридцать тысяч рублей на дорогу. Попроще никого не нашлось. Нужен был граф и генерал-инспектора артиллерии и будущий военный министр. Пётр Христианович сначала удивился, а когда увидел, чего ему Алексей Андреевич суёт, то понял, почему это поручили Аракчееву. На него орать неудобно. Заслуженный дядечка весь в орденах и с красной физиономией. Не понять, то ли это родной цвет лица, то ли покраснел человек. Протягивал граф ему три пачки сторублёвых белых ассигнаций. А чего, сказали тридцать тысяч рублей командировочных выдать, тридцать тысяч и выдали. Александр, наверное, забыл уточнить – давать ассигнациями или серебром. Хотя, чего уж, тридцать тысяч серебром не унести. Но сторублёвый билет ни на одном рынке не возьмут в уплату. Ведро водки или 12,3 литра стоит столько же, сколько пуд хлеба, а именно – 85 копеек. За рубль можно проехать целых 300 вёрст на ямских лошадях. За что сторублёвкой расплачиваться? Как крестьянин, продающий ведро овса за пару десятков копеек сдачу сдаст с этой белой бумажки. Ими только в ювелирном магазине расплачиваться. Круче только билет в триста фунтов стерлингов, это вообще две тысячи рублей, сотню девок купить можно. Ладно, не сотню, но Брехт своих вышивальшиц за двадцать пять рублей купил.

– Спасибо, Алексей Андреевич, – принял тяжёленькие белые пачки Витгенштейн. Деньги сейчас гораздо крупнее и почти квадратные, да и бумага потолще. И на деньги вообще не похоже, на расписку скорее, даже, вон, чёрными чернилами на каждой чего-то намалёвано. Это сколько же времени люди тратят?

– Когда выезжаете, граф? – не заметил кислой мины Витгенштейна Аракчеев.

– Завтра, Ваше высокопревосходительство. С утра и тронемся, все дела в столице закончил. Буду спешить максимально, вы уж поберегите пока Государя, не давайте ему как тому калифу-аисту по городу инкогнито шастать.

– Что делать? – по-русски говорили.

– Ну, быстро передвигаться. И что с поляками решили, которые в гвардии в Петербурге?

– Нда, сложный вопрос. По каждому человеку специально созданный комитет занимается. Многих, как вы и советовали Государю, переводят в дальние гарнизоны и полки с повышением. Но дело медленно продвигается. Кто в отпуске, кто категорически отказывается столицу покидать. Опять же гвардия, если в простой полк перевод, то и так с двумя званиями повышение, да ещё плюсом одно. Очень не просто, подпоручика да в секунд-майоры скажем. Всё не привыкну. Павел же разделение на премьер- и секунд-майоров отменил в 1797 году. Все теперь стали именоваться просто майорами. Но вы не переживайте, Пётр Христианович. Есть, кому сим вопросом заниматься. Работают чернильные душонки. Вы и, правда, поспешайте, не спокойно мне за Александра Павловича. Ну, с богом! – перекрестил Аракчеев Брехта. Потом тот сам, только с лева на право.

Ну, да не гвоздя ни жезла.

Брехт передумал деньги перепрятывать. Если всех увозит, то надёжнее место и сыскать трудно. Денег чуть уменьшилось. Граф забрал по пятьдесят тысяч для Ивашек и Сёмы Тугоухого на покупку ими земли в Крыму. Взял и себе как бы тоже столько же. Пусть купят и на его долю землицу рядом со своей и пока присматривают. Реальный Витгенштейн основал виноградарство в Молдавии и Приднестровье, почему бы Брехту ещё и в Крыму гораздо раньше виноградники не развести.

Ровно столько же – двести тысяч он передал Йоне Барбе и его брату Морану на строительство часового завода и приглашение часовых мастеров и ювелиров из Швейцарии и Франции. Огромные деньги. Но если строить завод, то это и должен быть завод, а не подвал с десятком слепнущих от плохого освещения мастеров. Большие окна. Сложно сейчас с большими размерами стёкол, ну дак, можно сделать наборные. И зелёный цвет легко убрать, нужно подобрать песок с минимальным количеством железа и тщательней очищать поташ от примесей.

Боялся ли Брехт, что эти швейцарские гномы его кинут? Не боялся. Кому не хочется быть богатым и знаменитым. Тем более что железного занавеса нет и найти богатого человека в Европе не сильно сложно, имея деньги. Ну, и торговцы же, они должны почувствовать выгоду. Опять же времена не те, сейчас купцы друг другу на слово верят.

Ещё около ста тысяч Брехт взял с собой, чтобы нанять управляющего немца к себе в деревеньку и чтобы он эту деревеньку раз в пять увеличил, прикупив и земли и крестьян.

Ушло в итоге полмиллиона рублей ассигнациями. Все, почти, что изъяли у посла англицкого в рублях. И это даже не заметно было на общем фоне мешков и сундуков, что остались лежать в тайнике квартиры Чарторыйских.

На следующий день, попив кофею и наказав оставшимся в «нехорошей квартире» двум женщинам и нанятому инвалиду охраннику бдить, тронулись в сторону Первопрестольной. Целый обоз получился.

Глава 15

Событие сорок первое

– Знаешь, что такое вирус?

– Это такая форма жизни?

– Нет. Это такая форма смерти…

Фильм «Параграф 78»

Дорогу до Студенцов описывать не интересно. Разве стоит заметить о двух вещах. С такими лошадьми, что теперь у них, на этой дороге можно почти окупить их приобретение. Шайры легко вытаскивали тяжёлый дормез из любой лужи и непролазной колеи. С каретой было похуже. Запрягли тройку цугом и битюг с двумя обычными низкорослыми лошадками не всегда справлялся. Колеи иногда такие попадались, что карета и лошадки по брюхо увязали. Так вот, довольно часто приходилось выпрягать шайров из дормеза и сдавать, можно сказать, внаём, так как впереди была пробка на дороге. Несколько повозок или карет сидели именно на брюхе и мелкие российские почтовые лошадки вытащить карету не могли, а находившиеся в них седоки даже выйти не могли, чтобы помочь, там сразу грязи рыжей чуть не по пояс. Ямщики помогали друг другу, но в такую засевшую карету как запрячь ещё пару лошадей. Нужна упряжь соответствующая. Дышло специальное или оглобли повышенной длины. И тут граф Витгенштейн весь в белом, а ну да, весь в голубом, подъезжает, выпрягает Сёма четвёрку английских великанов и за полчаса всю пробку ликвидирует. А Брехт с Ванькой младшим и Стешей пока обедают. Обитатели богатых карет начинают Семёну в качестве благодарности, вполне искренней, полтинники и даже рубли совать за помощь, не подозревая даже, что Тугоухий, скорее всего, богаче их будет.

Ещё о вызволенной из грязи тётеньки одной стоит упомянуть. Мелкая помещица из Подольска. Километрах в десяти у неё деревенька от Подольска и километрах в двадцати от Студенцов. Деревенька ещё меньше чем у Витгенштейна. Называется – Костишово. Но это ладно, Брехт лоб наморщил, пытаясь припомнить что-то про это Костишово, а помещица и говорит: «Так это в пяти верстах от села Бородино». Бабам.

– Бородино? – Брехт, себе его в другом месте представлял, и было ли там село это Бородино. Там, кажется, поле Бродинское? И это точно не под Подольском? Вроде бы Можайск рядом. Это не на юг, а на запад от Москвы.

– На полдень от Подольска. – Подсказала женщина.

Нет, точно другое.

– И как у вас урожаи, – ну нужно же разговор поддержать, пока вытаскивают бричку помещицы Цыбиной Варвары Капитоновны.

– Да какие урожаи, еле хватает подати уплатить, хорошо за мужа пенсию назначили, а то хоть ноги протягивай. Продать хочу да к сестре в Воронеж перебраться у них там с мужем хорошее имение. Буду приживалкой жить, а то тут совсем невмоготу стало.

– И сколько хотите? Сколько у вас душ? – Хотел же расширить и углубить вотчину, почему не с Костишево начать? Но это ладно. Стоит подумать про Бородино. Если его прогрессорство ни к чему кардинальному не приведёт, то иметь в собственности Бородинское поле и его чуть приготовить к обороне – не самая плохая мысль. Названия вспомнит деревень близлежащих. Шевардино точно есть. Легко найти.

– Тридцать душ, четырнадцать дворов. Помёрло в холеру много людишек. – Отвлёк Брехта от наполоновских планов тихий, какой-то скрипучий голос женщины.

– Да, и у меня много людей от холеры умерло, – согласился с Варварой Капитоновной Брехт.

– Знаете, что говорят люди у меня в деревушке про болезнь эту? – как-то совсем уж скрипуче хихикнула Цыбина.

– Иноземцы завезли? – предложил граф.

– Иноземцы? Вы точно знаете ваше Сиятельство?

– Нет. В смысле понятно, что с юга от турок и персов болезнь пришла, я про то, что у меня в Студенцах говорят.

– О, а у меня выдумщики. Холеру в деревне крестьяне называют птица-юстрица. Якобы имеет она вид чёрной птицы с хвостом длинным, как у змеи, и змеиною головой. Ночью пролетает над сёлами-городами – где зацепит воду железным крылом, там будет повальный мор. – Опять заскрипела, заколыхалась помещица.

– Правы ваши крестьяне. Нет, не про птицу, про воду. В воде вся зараза. Нужно воду кипятить. И лучше не из речки брать, а из колодцев. Так, почём продаёте имение, Варвара Капитоновна.

– Пятнадцать тысяч прошу. Именьице не заложено. Речка небольшая прямо посреди деревни бежит, с обеих сторон Мочи – речушки дома стоят. Леса есть кусочек небольшой. Дом с флигелем.

– На ассигнации?

– Побойтесь бога Пётр Христианович, на серебро. Ежели на ассигнации, то двадцать две тысчи прошу. Лесок же, речка опять.

– Я куплю у вас имение, дорогая Варвара Капитоновна. Давайте, вы уж дальше с нами путешествуйте. У меня времени в Подольске совсем не будет. Только забежать в присутствие, да оформить покупку. Служба, на Кавказ направляюсь.

– Вот спасибо, Ваше Сиятельство, с вашими великанскими лошадьми, знамо лучше, а то три раза уже застревала. Так и до дому не доеду. Устала в дороге – страсть.

Нда, весной по России матушке путешествовать – то ещё удовольствие. Нужно в Москве найти Валериана Зубова и подсказать ему, что дороги нужно хоть немного привести в порядок, хоть колеи засыпать, ямы чуть заровнять. На коронацию вместе с Александром поедет огромное количество народа, в том числе и послы иностранные, а то и сами правители соседних государств заявятся. Родственники же все. Позор будет на всю Европу. Сейчас весна и распутица, а там будет осень, в сентябре же коронация, и могут осенние дожди зарядить, ничем не лучше. И можно же это почти бесплатно сделать. Пообещать помещикам, которые у своего села по дороге приведут дорогу в порядок наградить коронационной медалью. Медная фентифлюшка – копеек тридцать стоит. А часть дорог будет приведена в порядок абсолютно бесплатно.

Событие сорок второе

Военачальнику мы в особенности удивляемся тогда. когда даже в его отсутствие войско соблюдает порядок.

Иоанн Златоуст

Быстро сказка сказывается. В Подольске бумаги начали оформлять и совершенно искренне заверил его мужичонка в сюртуке английского покроя, что за неделю всё сделает. Завтра? Ну, что вы, Ваше Сиятельство.

– Хм, это ускорит, – Брехт показал билет в двадцать пять рублей.

– Сей момент. Завтра в десять утра всё будет готово! – и тоже белая, как и стороблёвая ассигнация, испарилась.

Договорившись с попутчицей, что встретятся здесь же поутру, Брехт с Ивашками и прочими Сёмами проследовал домой.

Не ждали, но бросились «прямо из печи всё на стол мечи». После обеда Пётр Христианович обошёл колхозное хозяйство. Артель «Свободный труд» не развалилась. А говорят, только под кнутом русский крестьянин будет работать. Мычали коровы, визжали свиньи, ржали лошади, гавкали собака. Благодать. Воняло навозом так, что слёзы на глаза наворачивались. Было третье мая и жара прямо наступила. И ни ветерка. И все запахи вились вдоль земли. Лепота! Деревня.

Правда, при осмотре детальном, оказалось, что не всё благостно. Сено практически кончилось, как и овёс, кормить коров и лошадей нечем. Интересно, а если бы Брехт не приехал именно сегодня, то чего бы делали християне?

Пётр Христианович шмякнул по загривку председателя артели Осипа и задал ему этот вопрос.

– Ты, что, председатель, решил загубить все начинания?

– Не рассчитали. – Ни грамма раскаяния в глазах голубо-небесных преданных.

– Так издохнет с голода скотина! Столько денег вложено?! А вы как будете жить?

– На всё воля божья.

Ясно, ссуки, не считают это своим, у них вон коровёнки в сараюшках мелкие стоят, сено жуют. Это их коровёнки, а вот эти непонятно чьи. Барские. Ничьи, чего же думать о чужом, о своём думать надо. Сто процентов, корма к себе в сараюшки перетащили. Брехт Тихона с Фролом построил и их спросил, а с овсом что? Лошадей уморить голодом надумали?

– Не рассчитали, уж больно прожорливые твари. Вестимо вон каки здоровые.

– Тихон, я о тебе лучшего мнения был. Ладно, чего уж. Седлай коня и … Двух седлай и езжай к соседу. Найди там управляющего немца Карла Генриховича и попроси его срочно сюда племянника прислать – Иогана Бауэра, ну, который собачек продавал, пусть сюда едет. Найму его на постоянн… На год найму. Фрол, а ты на втором жеребце объезжай соседей, не продаёт ли кто овса и сена, поспрашивай.

А ведь хотел как лучше. Нет, без жёсткой руки немца управляющего ничего не получится. Чёрт с ними с теми деньгами, которые он запросит, сто раз это окупится. Вот сейчас, если бы он не приехал ещё пару дней, то стали бы массово забивать коров и свиней и за копейки мясо продавать, да ещё не факт, что продадут. Весна ведь. Как его хранить? И все тысячи рублей, что потрачены на закупку кормов и животных просто пропадут. И ведь Осип казался разумным человеком. Нельзя осчастливить людей, дав им богатства даром. Не поймут, не оценят. Людей осчастливить можно только из-под палки. Аракчеев был прав, создавая свои военные поселения, только чуть переборщил с муштрой. Или наоборот, воли много дал. Казачьи станицы же благоденствуют. Почему? Там старшина строжайшую дисциплину блюдёт. Это только разговоры про казачью вольницу. Там всё регламентировано. Нужно будет Аракчеева раньше на мысли о военных поселениях навести. Пороть, пороть и пороть и не за грехи, а для профилактики.

Фу, разбушевался. Пётр Христианович сел у полевой кухни на лавочку дух перевести и успокоиться, а то точно по роже кому засветит, половину зубов на волю выпустив. Месяц блин прошёл всего, а страну до ручки довели. У кухни крутились две бабы, варили кашу для детишек, ну хоть это не похерили начинание. Хоть дети с голоду умирать весной не будут.

Зря радовался. Одна из тёток, та самая раненая в задницу соседом непутёвым Серёгина мыла чашки деревянные. Почему не после еды, а перед? Брехт подошёл, посмотрел. В грязной воде, в деревянной кадке, раненая просто ополаскивала тарелки, даже не проходя хотя бы шматком соломы, и ставила их в горку, не переворачивая. Грязная вода с остатками жира, так в чашках и оставалась.

Дай бог терпения. А, дай Джим на счастье лапу мне … Если бы не подбежавший Абрек, Брехт, не сдержавшись, тут же выпорол бы сволочь эту. Это прямой путь к холере. Что, нельзя принести чистой воды, нельзя принести плошку с золой? Как сейчас Пётр Христианович Чацкого понимал. Уехать нужно срочно. Где там этот Саратов? По дороге? Уехать, либо пока он кого не зашиб, либо пока его кондрашка не хватила.

– Матрёна! – заорал граф на всё село, – Василиса!

Нет. Никто не откликнулся.

– Знахарка где? – повернулся граф к Серёгиной. Как там звали её? Да пофиг!

– В лесу. Травки собирают. – И продолжила ополаскивать в грязи чашки.

– Воду поменяй. Чашки перемыть, чтобы блестели, принеси золы и сена. Если узнаю, что ещё раз так вымыла посуду, выгоню из деревни. Ясно? – На людей нельзя орать. Такие угрозы надо произносить тихо, медленно, с полуулыбкой на безмятежном лице.

Не проняло в первую секунду, ну делом же занята женщина, а тут чего-то лопочет немчик. Но потихоньку слова, на нормальном русском языке сказанные, стали до бабы доходить. Она перекрестилась. Взвизгнула и убежала. Теперь проняло.

Пётр Христианович, продолжая играть с огромным Абреком, медленно успокаивался. Нет. Наездами коммунизм в отдельно взятой деревне не построишь. Нужно вырастить новое поколение самому. Ну, да, там Наполеон, а тут Студенцы с сотней жителей. Что перевесит? Первый раз ничего изменить при попаданстве не удалось и опять ничего не получается.

Почему? Ну, Ленин точно ответил. Учёт и контроль. Нельзя иначе. Но ведь контролировать должен тот, кто знает, что контролировать. Памятку Бауэру написать. На каждый чих не наздравствуешься. Правильно армия будет уставами замотивирована. Только чтобы уставы написать нужно время и даже если он сейчас вспомнит все уставы и напишет, пользы это не принесёт. Уставы должны быть написаны кровью, иначе не будут работать.

Событие сорок третье

Существует только один вид дисциплины – абсолютная дисциплина.

Джордж Паттон

Больше всего времени граф Витгенштейн потерял в Москве, нет, не Валериану советы по приведению дорог в надлежащий вид, давая, тут всё просто вышло. Рядом был Константин. Послушал графа, хлопнул того по плечу и поскакал к Салтыкову команды раздавать. Молодец. Проблема организовалась там, где Брехт и не ждал. Не те реалии. Думал, приедет, спросит желающих ехать к чёрту ну кулички. Выбежит две трети полка, а он отберёт тех, кто ростом повыше и у кого кони получше. Встречают всегда по одёжке. Когда к тебе подходят бравые голубые гусары, ростом под сто восемьдесят и за ними на уздечке золочёной красавец конь, то предложение – послужить царю батюшке за приличные деньги, воспринимается гораздо лучше, чем, если с тем же предложением к тебе подойдёт замухрышка в линялом ментике, штопаном доломане и дырявых сапогах, а на старой перетёртой и связанной узлом уздечке за ним древняя кляча плетётся, рысью как-нибудь.

Полковник Мещереков Григорий Иванович нового – старого шефа полка встретил насторожённо. Пётр Христианович попросил Аракчеева отправить в Москву фельдъегеря перед собой, чтобы тот предупредил командира полка, и полковник тот полуэскадрон подготовил к дальнему – дальнему походу за зипунами. Выходит, оповестили, но радости это известие командиру не доставило.

– Тут такое дело, Ваше Превосходительство, 9 мая, в день перенесения мощей святого Николая Чудотворца у нас полковой праздник. Вы же знаете?! Офицеры деньги собрали и Петровский дворец сняли для бала. Лучшие люди города приглашены. Дамы будут. Даже цесаревич Константин Павлович обещал быть. Нельзя ли на одиннадцатое число сей марш перенести.

Брехт глаза прикрыл. Покопался в голове, разрозненные воспоминания Витгенштейна выуживая. И пытаясь понять, что же делать. Сегодня пятое мая. Неделя. Неделя это если поспешать, то вёрст четыреста можно преодолеть. А всего предстоит марш на две с половиной тысячи километров. Месяц в пути. Есть цель. Нужно к коронации, к пятнадцатому сентября, привести горцев в Москву. Чеченцев, кабардинцев, осетин, ингушей или черкесов с дагестанцами – не важно. Хотя план был именно на чеченцев. Дело не в нации. Дело в нефти. В горах есть близко залегающая нефть. А это керосин и керосиновые лампы. А ещё нужно обязательно побывать Брехту в Дербенте. Нет, не на месте былых боёв по павшим товарищам слезу скупую мужскую пустить, Пётр Христианович хотел пригласить в Петербург на свой строящейся часовой завод мастеров из Кубачей. Там оружейники и чеканщики. При часовом заводе создать отдельный цех по производству украшений из серебра и часть умений кубачинских мастеровперенести на производство часов. Красивый корпус не менее важен, чем точный механизм.

Что получается? Пусть туда и обратно пять тысяч километров. По семьдесят вёрст в день, если одвуконь выйти, то нужно семьдесят дней на дорогу. Ну, с запасом – восемьдесят. И там хотя бы десять дней в Чечне и десять в Дагестане. Всё впритык, ни одного дня в запасе. А тут целая неделя. Твою же мать. Рыкнуть можно. Никуда не денутся, поедут. Дисциплина, какая никакая, должна быть в полку, но провести с лучшими офицерами полками почти четыре месяца в дороге, если они настроены к нему враждебно, плохой ход.

Ну, как завещал Ильич, мы пойдём другим путём.

– Господин полковник, на бал ведь унтерофицеров, сержантов и прочих каптенармусов, не являющихся дворянами не пригласят?

– Пётр Христианович, да побойтесь бога …

Витгенштейн, поигрывая этишкетом на кивере (кисточка такая) рассказал свою математику, естественно не упоминая про нефть и Кубачи.

– Что теперь скажете, Григорий Иванович? – закончил он, вынимая из кармана новые часы фирмы Мозер и демонстративно крышку с мелодией простенькой открывая.

– Это же будет позором для всех офицеров полка.

– Возможно найдутся добровольцы, желающие заслужить благодарность Государя Императора. Вы даже не представляете, сколько суперважных дел, в тысячу раз более важных, чем бал, пришлось бросить мне, чтобы отправиться в это путешествие. – Брехт защёлкнул крышку часов прерывая мелодию. Одна Дарьюшка Бенкендорф – Ливен чего стоит. А Мария Фёдоровна. А свечной заводик … Не стал про всё это рассказывать. Слюной захлебнётся от зависти командир Мариупольского гусарского.

– Я вас понял Ваше превосходительство. Рост и хорошие кони, это главные условия отбора?

– Да, Государь лично передал мне значительную сумму денег, всем необходимым в дороге я отряд в пятьдесят человек обеспечу.

– Ох и не в простую ситуацию вы меня ставите, Пётр Христианович.

Полковник ушёл, а Брехт сел на лавку в штабе полка и стал ждать. Дорога и переговоры с младшим Бауэром вымотали его. Сам не заметил, как голова свесилась на грудь.

Добрый день, уважаемые читатели. Просьба есть, кто ещё не поместил эту книгу в свою библиотеку на АТ, засунуть её туда, ну и кто стесняется до сих пор на сердечко нажать, пересилить свою природную застенчивость.

Но это ладно. Просьба есть настоящая. Перелопатил кучу материалов и не нашёл, кто из монархов присутствовал на коронации Александра 1. Если кто обладает этой информацией – прошу поделиться.

С уважением.

Андрей Шопперт.

Глава 16

Событие сорок четвёртое

Есть только один способ быть счастливым в браке, и как только я узнаю его, я женюсь.

Клинт Иствуд

Люди перестают развиваться, как только начинают размножаться.

Сирил Норткот Паркинсон

Выехали седьмого мая. Брехт полным отморозком не был, а потому поехал не в седле. Это пять тысяч километров. Обязательно себе всё там сотрёшь под ноль. Ну, и в отличие от графа Витгенштейна, заядлым же кавалеристом не был. Привычки месяцы проводить в седле не было. И почему-то не очень хотелось такую привычку нарабатывать. Взял себе бричку купил с откидывающимся верхом, к ней приобрёл пару хороших лошадей в Москве и на этом агрегате поехал, рядом сидит малый Ванька и его лекции по физике, математике, химии и прочему Природоведению слушает, открыв рот. Уставал сидеть и трястись, садился на купленного в Москве хорошего породистого жеребца и с полчасика мучился, плюхаясь на нём. Правда, с каждым разом получалось всё лучше. Но дремать в пролётке ещё лучше получалось.

Стеша, выслушав предложение, пойти в ученицы к ведьме до коронации Александра, хрюкнула, но когда граф пообещал выдать её за дальнюю родственницу – графиню Витгенштейн из Пруссии прикатившую, и пристроить замуж прямо на коронации за какого-нибудь молодого и красивого князя из Рюриковичей, с приличным приданным, то хрюкать перестала и махнула прекрасной ручкой.

– Согласная я!!!

Иоганну Бауэру Брехт оставил денег на покупку фуража и прочего сена, до лета, и денег на строительство барбекюшницы посреди двора, чтобы детишек по-прежнему два раза в день кормить. А полевую кухню, прицепили к подрессоренной бричке второй, переделанной в телегу, заполненную продуктами нескоропортящимися. К этой веренице тоже пару хороших коняшек прикупили. Кроме того Брехт жене передал тридцать тысяч рублей, и сообщил об этом новому управляющему. Нужно купить, если получится, имение по соседству, желательно граничащее со Студенцами. А ещё нужно навести порядок в деревеньке, купленной у Цыбиной Варвары Капитоновны. Барщину всякую отменить и землю раздать крестьянам. Столько, сколько каждый осилит. Вернётся Брехт осенью и посмотрит, что с этой недвижимостью можно будет сделать.

Ехали таким макаром. Чуть свет в дорогу отправляется пятёрка унтерофицеров с поваром, он же каптенармус, на лошадях и с ними полевая кухня. В это время остальной полуэскадрон, а именно сорок пять гусар и граф с Ванькой малым и Ивашками с Сёмой, просыпаются, пьют кофий, едят бутерброд и, оросив кусты, трогается вдогонку. На обеде две части отряда встречаются. Быстренько перекусывают кашей с мясом и каптенармус с охраной снова трогаются в путь, а гусары коней и себя обихаживают и через пару часиков выдвигаются следом. На вечерней зорьке отряд вновь объединяется и ужинает.

Утром всё повторяется. Карта у графа Витгенштейна есть. Нет, не Аракчеев выдал и не муж Дарьюшки. Была на столе у английского посла. Очень хорошая карта. Даже не так, очень много хороших карт было, в том числе и Кавказа. Уже наглы готовились там неудобства России создать. Ну, посмотрим, кто кому больше навредит. Против лома, есть один хороший приём. И это не другой лом. Это послезнания и отмороженный на всю голову цинизм попаданца из двадцать первого века, которого англичане цинизму и научили. Не тяжело же на Кавказе пустить слух по всем племенам и народам. За голову инглиза сто рублей золотом. За доказанную голову, а за недоказанную десять рублей, но тоже золотом. Как доказать. Ну, при инглизе шмотки же были, документы, карты и прочая дребедень. За вырезанный отряд инглизов тысяча рублей премии и дворянство в Российской империи. Велком, дорогие.

По карте выходило, что за неделю полуэскадрон, который Брехт переименовал в отряд имени Эрдогана, прошёл пятьсот двадцать километров, и находятся они на окраине города Воронеж. Это чувствовалось Оживлённое движение, грязи больше и колеи глубже. Здесь на относительном юге к пятнадцатому мая вполне было тепло, трава уже зелёная стояла, деревья листочками первыми начали покрываться, а ещё всё вокруг цвело. Яблони, груши, вишни. Прямо по цветущему саду ехали.

На последнем привале перед городом, сидели, доедали кашу и старший над гусарами майор Парадовский Феликс Осипович рассказал одну интересную штуку о рулевых в Воронеже. Он недавно был переведён с повышением в Мариупольский гусарский, а до того служил как раз в Воронеже. Так вот, тут предводителем губернского дворянства некий статский советник Чертков Дмитрий Васильевич. Человек как человек, хлебосольный хозяин и душа любой компании, любит рассказывать про то, как в Польше восставших гонял, как один раз чуть самого Костюшко не сцапал в плен. Правда, еле ноги унёс. Получилось, как в анекдоте. Поймал медведя, но притащить не может, потому, как медведь его не пускает. Малым отрядом наскочили на значительные силы повстанцев. Еле сами отбились от как им казалось загнанной в угол крысы. Но примечателен он не этим.

– Это, господа образец, как можно удачно жениться. – Майор обвёл офицеров васильковым взглядом. – Жена принесла ему приданного в четырнадцать тысяч душ и двести тысяч десятин земли.

Народ присвистнул. На самом деле удачно женился.

А Брехт решил математикой задаться. Десятина это гектар почти. Пусть сто на сто метров. Двести тысяч десятин – это, если скажем на километры, то две тысячи квадратных километров. То есть, прямоугольник сорок километров на пятьдесят. А если вдоль реки Воронеж шириной десять километров полоса, то это двести километров длиной полоска. Четыре дня на коне скакать. И это на четырнадцать тысяч душ. А ведь души это только мужчины. Девок и женщин всегда больше. Пусть тридцать тысяч человек. Сколько же это сёл и деревень. Ужас. И ведь не князь Голицын какой. Чертков простой. Нда, умеют люди правильно жениться.

Губернатором Воронежа сейчас тайный советник Пушкин Фёдор Алексеевич. К нему у Брехта было письмо от Александра, чтобы тот всячески поспособствовал отряду графа Витгенштейна.

Брехт всю дорогу сомневался, нужно ли ему вообще заезжать с гусарами в город. Опять торжественный приём и бал. Как же, из самой Москвы господа офицеры пожаловали. Да ещё, вон, какой генерал бравый у них за главного. Непременно приём и бал.

Не хотел задерживаться. Две вещи заставили передумать. Во-первых, отряду нужно помыться, побриться, постирать одежду и отдохнуть, а во-вторых, фамилии персонажа Брехт не помнил, но что первым станет производить масло подсолнечное крестьянин из Воронежской губернии вскоре уже – это факт. Можно будет поинтересоваться у помещиков про подсолнухи с большими семечками.

Нужно же попаданцу прогрессорствовать.

Событие сорок пятое

Лучший способ тренировать силу воли – это щелкать семечки, а зёрнышки выплёвывать.

От вредной привычки грызть семечки избавляет курение.

От приёма и бала увернуться не удалось. Ну, зато помылись, постирались, поели супчику французского черепахового. Брехт отправил Ванек и Сёму пройтись по рынку и купить семечек, если будут продавать.

– Походите, поищите самые крупные. У человечка этого спросите, кто он и откуда. И договоритесь, что в самом конце августа, когда поедем назад, то пару мешков семечек у него купим, пусть приготовит. – Напутствовал Брехт дезертиров и пацанёнка.

С ним два Ивашки и Сёма доедут до Ростова, а там их пути разделятся. Будущие виноградари поплывут из Ростова морем в Крым, а они с гусарами по горной дороге порысят в крепость Владикавказ. Там уж сориентируются, как оттуда попасть в Чечню, которая пока совсем не Россия. Чечню присоединят лет через шестьдесят в результате целой кучи кавказских войн. И начнутся они только в 1817 или даже 1818 году. И при этом Грузия, которая гораздо южнее, уже в составе России, хоть и не имеет с ней общей границы. Анклав пока соединённый дорогой, как раз через крепость Владикавказ. В принципе чтобы из Владикавказа попасть в Дербент короткой дорогой, не выписывая круголей, через Чеченский имамат и нужно ехать. Или может эта территория и государство сейчас по-другому называется. Не силен был Брехт в географии и политике Кавказа в этом времени. А от Витгенштейна то, что осталось в памяти, тоже не сильно помогало. Он в армии Валериана Зубова с противоположной стороны на Кавказе воевал, там была просто узкая полоса побережья вдоль Каспийского моря. А сейчас они будут вынуждены мостики с не сильно дружественными Российской империи народами наводить в самом центре Кавказа.

Приём давал как раз предводитель дворянства губернского в своём новом недавно построенном дворце. Большой, красивый с колоннами. Даже с кусочком английского парка. Пришлось покружиться Пётру Христиановичу в танце с той самой Евдокией Степановной – женой Черткова, которая ему огромное приданое принесла. Женщина была не старая, лет тридцать, но располневшая и какая-то рыхлая. Зато оказалось, что она не просто так мильёнщица, они рулит всем огромным этим сельскохозяйственным предприятием. Не бегает, конечно, проверять надои, у неё целый штат из немецких и французких управляющих, но она за ними всё проверяет, даже в отчёты залазит по каждой деревне, по каждому селу. Всё оставшееся время, до конца бала Брехт не танцевал, а под злыми взглядами местных дам, причисляющих себя к высшему обществу, отошёл в сторонку и разговаривал с Чертковой. Вот здесь можно попрогрессорствовать. Рассказал ей всё, что знал о спорынье и способах борьбы с ней. О вреде, который она приносит здоровью человека. Потом поделился знаниями про овсюг и пятиполье, про глубокую вспашку плугом, чтобы избавиться от сорняков и спорыньи. Разговор плавно перешёл на сады и Брехт рассказал о создании лесополос вдоль рек и о снегозадержании. Даже и не заметил, как бал закончился. Вывел их из обсуждения способов увеличения урожайности яблонь путём создания пасек, чем чаще, тем лучше, кашель над ухом. Сам предводитель дворянства пришёл сообщить, что гости расходятся, бал окончен и хозяйке надо с гостями попрощаться. А его превосходительству тоже с дороги отдохнуть надо и Верка, вон, проводит графа в отведённую ему комнату.

Верка только называлась Веркой. На самом деле была бабушкой почти, из-под платка седые волосы вылезают, усики тоже седеть начали, бельмо на глазу. Гад этот Чертков и скупердяй, пожалел для графа Витгенштейна настоящей Верки. Есть ведь в этом огромном дворце хоть одна молодая приличная Верка. Ладно, зато выспался. Даже клопы не смогли разбудить. Только утром обнаружил, что простыня в ногах вся в крови, а ноги эти чешутся.

Тронулись с утра, не дожидаясь пока начнутся уговоры остаться на обед, да съездить в гости к тайному советнику губернатору Воронежской губернии Пушкину Фёдору Алексеевичу. Это ещё день терять. Надо отдать должное Пушкину, непонятно за чей счёт, то ли местных властей, то ли самого Пушкина, а то и мадам Чертковой, но их коляска, переделанная в телегу, была под завязку забита провизией. Как Брехт и объяснил, всё то, что под южным уже солнцем не может за неделю испортиться. Ровно за столько надеялись добраться до Ростова. До него все те же пятьсот двадцать километров или четыреста девяносто вёрст. (Верста́ – русская единица измерения расстояния, равная пятистам саженям или тысяче пятистам аршинам, в метрической системе это 1066,8 метра.) Крупы положили разные, вяленое мясо, воблу и даже несколько деревянных клеток, под завязку курями забитые, примостили сверху. Про яйца тоже не забыли. Даже картошки и моркошки по мешку сунули. В первые дни Брехт опасался, выдержат ли рессоры. Но время шло, и амбарчик на колёсах пустел, прокормить пятьдесят пять человек и сто с лишним коней, это на простое мероприятие.

Ивашки с Сёмой порадовали, они на рынке в Воронеже нашли мужика, который вполне себе большими семечками торговал. Мужик пообещал специально для графа засеять дополнительно десятину земли прямо завтра и всё, что соберёт приберечь к возвращению генерала. Найти его просто будет, спросить на рынке этом про Фёдора Кулака. Почему Кулака? Так первейший кулачный боец в Воронеже.

Пётр Христианович горстку из мешочка достал и начал лузгать, сидя в бричке. Семечки как семечки, точно такие и помнил из детства. Вот тут точно нужно будет прогрессорствовать. Что уж он обычный пресс для отжима масла не придумает? Сложнее с халвой, там ведь очищать от шелухи нужно. Ничего, время есть, придумает, как это сделать.

Событие сорок шестое

Вино скотинит и зверит человека, ожесточает его и отвлекает от светлых мыслей, тупит его.

Фёдор Михайлович Достоевский

Если дорога от Москвы до Воронежа была вполне себе оживлённой и практически вся местность была заселена, тут и там деревеньки и большие сёла вдоль дороги утопали в цветущих яблонях, то чем дальше они продвигались на юг, тем всё пустыннее становилась дорога и пустыннее местность. Пока ехали вдоль Дона, ещё время от времени попадались казачьи станицы, издали на плоской, как стол, равнине, сообщая о них куполами церквей, а когда Дон вильнул на Восток в Волге, то и станицы закончились. Зелёная бескрайняя степь. Сотни километров не заселённой благодатной земли. Сколько тут можно вырастить кукурузы и подсолнечника?! Проблема с водой. Ну, судя по карте, чуть западнее течёт река Калитва и ещё кое-где реки и озёра обозначены. Вот, интересно, откуда у англичан такие неплохие карты. У Российской империи есть такие?

График движения не поменялся. И за всё те же семь дней добрались до Ростова. Ростов-на-Дону, в котором Брехт был один раз – это огромный миллионный город. Но это через двести лет он вырастит. Сейчас население Ростова, который всего пять лет как получил статус города, до этого просто крепостью был, всего четыре тысячи человек. Об этом комендант крепости майор Рукавишников и поведал Витгенштейну. Гарнизон крепости и многие жители города Ростова занимались интереснейшим делом. И за их работой и правда можно было смотреть вечно. Они дружно с уханьем и гиканьем разрушали крепость и город. Это не преувеличени и не метафора. Поступил приказ из Петербурга – крепость срыть.

– Ни одного выстрела крепость и не сделала, как присоеденили земли-то причерноморские да Крым, так Ростов в глубоком тылу остался. Сейчас это просто таможня на пути на Кавказ и для судов, что по Азовскому и Чёрному морям плавают, торговлишкой занимаясь.

Брехт руины осмотрел. Вроде как сам Суворов тоже руку к их строительству приложил. Всё было понятно, кроме одного – почему город и крепость на правом берегу Дона, если он строился против турок и татар. Замануха какая? А теперь чего. Город с этой стороны реки, а с той пару кузниц, мастерские по ремонту мелких судов и мастерские кожевенников. Вонь, чад и грязь. И самое печальное – барж нормальных, чтобы переправить отряд в пятьдесят всадников одвуконь на тот берег нет. Есть шаланды всякие рыбацкие и с парусом и на вёслах, но как на этих лодчонках переправляться? И не стали пока. Им с той стороны вообще пока делать нечего. Нужно же попасть на очередной бал к нищебродскому предводителю местного дворянства или городничему. Тут и домов-то нормальных нет, в этом Ростове, но в отряде есть господа офицеры, которые везут с собой парадные мундиры, а в городе есть общество женское. Сошлись интересы. Всё равно им, где мероприятие будет, хоть на свежем воздухе можно бал проводить. Главное – чтобы был.

Погода тоже не радовала, нет, не дожди напали. Напало солнце. Регулярно тут такое или просто гусарам повезло, но уже два дня в середине мая стояла жара под тридцать градусов и ни малейшего ветерка. И тысячи и миллионы насекомых.

Граф Витгенштейн не стал полуэскадрон переправлять на тот берег пока. Чётр с ним, бал так бал. Впереди уже всякие трудности начнутся к Кавказу подъехали. Да и вымыться и постираться опять надо. Отправил граф каптенармуса с пятью унтерами на телеге за продуктами питания и овсом для лошадей, а сам, отпустив народ купаться и коней отстирывать, занялся очередной и последней инструкцией своих дезертиров ставшими мелкопоместными дворянами. Точнее, детьми этих дворян. Откуда деньги? У мелкопоместных – то? А не принято сейчас о сём спрашивать. Но если спросят всё же, то Брехт разрешил им на него сослаться, мол, САМ Их Сиятельство и Превосходительство граф Витгенштейн в долг ссудил.

– Давайте так, господа, – Брехт оглядел переодевшихся в английские фраки дезертиров, так себе походили они на утончённых дворян. Хотя они же с окраин с Башкирии, как там дворянин мелкопоместный выглядит, никто в Крыму не знает. – Добираетесь до деревушки Судак и покупаете там землю, смотрите, чтобы она была на южных повёрнутых к морю склонах. Землю купите, начинайте дома строить. С местными татарами осторожнее, всего прошло два десятка лет, как Крым к России перешёл, так что с оружием не расставайтесь и старайтесь почаще на людях вместе показываться, чтобы татары понимали, что вы не одиночки, а вместе. Деньгами сильно не светите, торгуйтесь. Во-первых, это восточный народ и торговаться любят, а во-вторых, они не должны думать, что у вас денег немерено. Пусть наоборот вас за нищебродов считают.

Построите дома и начинайте виноградники разводить, договаривайтесь с купцами, чтобы вам лозу из разных мест привозили. Найдите специалистов из местных. Турки на еду виноград должны были выращивать. Только зарубите себе на носу, что из этого винограда вина не получить, вино делают из специальных сортов винограды с повышенной сахаристостостью. Вон такие винные сорта и просите купцов привозить.

Да, насчёт жён. Подумайте, может гречанок в жёны вам взять. Тогда местная греческая община будет на вашей стороне, в случае чего защитят, да и с виноградарством помогут.

– Страшно, Вашество, – почесал репу Сёма.

– Обвыкнитесь. Всё, господа. Прощевайте, вон на вашем кораблике уже руками машут. Сейчас сходни спускать будут. Семь футов вам под килем.

Брехт стоял и смотрел, как выбирают якоря на кораблике. Сам бы бросил все проблемы и с ними подался. Чего всегда надо мир спасать. Копайся в земле, выводи новые сорта винограда, винишко молодое попивай. Детей расти. Красота.

Нет. Всё хватит нюни распускать, нужно идти спасать мир.

Глава 17

Событие сорок седьмое

Если ты прежде всего и при всех обстоятельствах не внушаешь страха, то никто не примет тебя настолько всерьёз, чтобы в конце концов полюбить тебя.

Ф. Ницше

Следующие пятьсот километров заканчивались в Пятигорске. Дорога долго шла вдоль спускающейся с гор петлявистой реки Суркуль. Ночевали на берегу эту речушки, красота, птички поют, ветерок с гор сползает, освежает. Но это только привал, а так пыльная неровная дорога и удушающая жара. Последний раз остановку сделали на северо-западном склоне горы Машук. Где-то именно тут застрелят Лермонтова через сорок лет. Рано вступаться за поэта, он и не родился ещё. Разве деда выпороть. Не, сейчас вся знать такая. Или выпороть? Дед был … Как потом про него бабка Лермонтова скажет: «собаке – собачья смерть». Яд примет. Вообще история достойная, чтобы выпороть. Михаил Васильевич Арсеньев, ну, который дед по материнской линии, купит Тарханы, заделает жене ребёнка – дочь – мать поэта и переедет к соседке жить, пока у неё муж по Европам с Наполеоном воюет, а как муж вернётся через десяток лет, так и отравится. Какой пример Михаилу Юрьевичу? Плохой пример. Точно нужно вернуться и выпороть. Нет, Александр телесные наказания для дворян отменил, но как это может помешать дедушку выпороть?! Зачем тут разрешение императора, разложил на лавке, снял портки, отломал черенок от граблей и бей себе по булкам, приговаривай: «Одумайся, вернись в лоно». Или не пороть. Начнёт этот суицидник внучка воспитывать, и воспитает по-другому, не станет Лермонтов поэтом. Чего детишки в школе учить будут? Как без «Паруса»?

Вообще, нужно попытаться повлиять на Александра, сейчас за дуэли преследуют, но эти петухи вечно в них влезают. Пока не дошла очередь до Пушкина и Лермонтова нужно не просто судить и отправлять на фронт дуэлянтов, а вешать на площадях голыми вниз головой «до смерти», как наглы говорят. Через год количество дуэлей снизится в десять раз, а через десять лет в год будут десять дуэлей проводить. А как отстаивать дворянскую честь? Ввести в суды за клевету статью. Пороть тоже на площади. Всё же Павел прав был.

Расшалились дворяне. Те пятеро офицеров, что поехали с Витгенштейном добровольцами на Кавказ, были без сомнения храбрыми людьми, и в сабельной рубке с такими же французскими кавалеристами не уступили бы. Но вот воевать с ними с горцами, здесь на Кавказе, Пётр Христианович бы не решился. Тут мало храбрости и умения саблей махать. Тут нужны другие умения. Лежать в засадах, ползать, маскироваться, быстро бегать, метко стрелять, быстро перезаряжать оружие. Да, думать просто. Ничего этого гусары не умеют. Зачем их послал император с ним? Мешаться.

Пятигорска ещё никакого нет, даже в проекте. Сейчас на его месте стоит Константиногорская крепость. Всего десять лет как по Ясскому мирному договору 1791 года Российская империя приобрела Большую Кабарду и правый берег Кубани, и таким образом Минеральные воды сделались окончательно нашей собственностью. Правда, вот это место – пятигорье отошло к России по предыдущему мирному договору – Кючук-Кайнарджийскому мирному трактату. Это произошло в 1774 году. Строительство крепости началось двадцать лет назад. Сейчас достроили и даже небольшая слобода уже у подножия горы Машук организовалась. Солдатикам понравились минеральные горячие источники и, выйдя в отставку, не домой подались, а селились возле крепости, старые косточки попарить в целебных минеральных источниках. У слободчан и пополнили запасы продовольствия. Кроме солдатиков русских есть уже и другие народы в поселении, изредка и немецкая речь уже слышалась. Появились переселенце с неметчины, точнее выходцы из Поволжья (Сарепты). Не сидится немцам на одном месте, всё лучшей жизни ищут.

Есть же поговорка, бойся своих мыслей, они могут сбыться. Накликал. Думал о дуэли Лермонтова, и как её предотвратить, и на базаре возле крепости столкнулся с капитаном егерей, который девушку избивал, кулаком бил по лицу, в кровь уже разбил. Брехт его за руку поймал, а тот, не долго думая, бам Пётру Христиановичу в морду. Граф не ожидал, но удар, тем не менее, не пропустил, уклонился, пропуская руку мимо, но всё же по уху капитан его зацепил. Пришлось коленом врезать товарищу по причинному месту, а когда тот согнулся этим же коленом по носу.

Визжа и матерясь, капитан убежал. Девчонка тоже исчезла. Ну, и бог с ними, подумал Брехт, и продолжил закупку продовольствия с каптенармусом. А тут из крепости целый взвод с этим капитаном выбегает. И перчатку свою несвежую, почти коричневую, а не белую, эта рожа рыжая в графа кидает.

– Вызываю вас на дуэль, сударь! – и петушком голову задрал.

– Я тебе, ушлёпок, не сударь, а Ваше Сиятельство или Ваше Превосходительство. Повтори, гадёныш.

– Ик, ик, Вызываю ик, вас на дуэль Ваше Сиятельство, стреляемся сегодня же… – Начал, чуть струхнув, капитан, но два десятка солдат и офицеров за спиной видимо смелости придали.

– Как звать тебя, выхухоль? – осмотрел противников Витгенштейн. Солдатики в рванье, офицеры не бриты и не стрижены. Разве вон один с завитыми усиками, что вообще-то не разрешалось служащим не в гусарских полках, очевидно – бывший гусар. На Лермонтова, кстати, похож. Сам же капитан был больше всего похож на Шарикова. Такая же плебейская рыжая рожа с большой челюстью. И усы рыжие в крови из разбитого носа.

– Попрошу не оскорблять! – и оглядывается. Сыкотно.

– Чего кричишь, петушок. Звать тебя как?

– Капитан Мартынов? – стрельнул глазами. – Стреляемся немедленно.

– Мартынов? – А как фамилия товарища, что Лермонтова застрелил? Тоже вроде Мартынов? Папенька? Ну, хотя – фамилия распространённая.

– Хорошо, сударь. Я – генерал-майор, граф Людвиг Адольф Петер цу Зайн-Витгенштейн-Берлебург-Людвигсбург. Шеф Мариупольского полка. Стреляемся сегодня же, но на моих условиях, раз ты меня вызвал. Согласен, петушок?

– Попрошу не оскорблять!

– А то чего. Встанешь из мёртвых и пугать меня будешь. Бу! – Брехт козу сделал капитану.

Тот отпрянул и завизжал. Провизжавшись, Мартынов, дёргаясь и оглядываясь, убежал к своим приятелям. Очевидно, секундантов назначать. Или выбирать? Как это действо производится.

Событие сорок восьмое

Я ничего так не боюсь, как испуганных людей.

Роберт Фрост

Может этот капитан Мартынов полезный и хороший воин. Вон, на Кавказе же служит, а не в Петербурге, но бить пацанок наотмашь по лицу – это вредно для здоровья. Брехт решил товарища покалечить. Да, за дуэль его могут арестовать в Петербурге по возвращению и судить. Ну и чем Жорж Дантес с Мартыновым отделались? Одного домой отправили, другого в Киев молиться отослали. Ну, съездит в Киев, посмотрит МАТЬ Городов Русских. А интересно Киев, он, что женского рода, почему не отец?

А самого могут убить? Почему кортики не выбрал? Капитан же может быть хорошим стрелком? Может. Но не убьёт.

– Ваши условия, Ваше превосходительство? – на вытяжку встал перед ним секундант капитана – поручик Гельфрейх Антон Борисович.

– Стреляемся каждый своими пистолетами с расстояния в сто шагов, до ранения или смерти.

– Сто? Но пуля …

– Проверим? Встанете от меня за сто шагов? – маленький, чуть выше полутора метров поручик, молодой парнишка белобрысый, тот самый со щёгольскими усиками на Лермонтова похожий. Только тот темнее был – шатен.

– Пуля …

– Поручик, встанете от меня на ста шагах?

– Но оружие должно быть равноценным.

– Да? Беда. – Так хотелось пулю Петерса испробовать в деле, а не по мишеням.

– Ладно, у меня пара пистолетов. – Не честно? Конечно, не честно. Девочек бить тоже не честно. Придётся самому стрелять пулей Петерса, а капитану дать обычную круглую. Зря он, что ли, в Москве за приличные деньги купил пистолеты с нарезами в стволах.

– Покажите ваши пистоли? – не сдавался поручик Гельфрейх.

Брехт сходил к бричке своей, достал коробку с парой винтовальных пистолей. Специально взял горцам способности свои показывать, когда убеждать их будет послужить императору Александру. Показал пистолеты поручику. Тот нарезы мигом углядел.

– А пули?

Были к этим пистолетам и обычные пули – круглые. Чуть меньшего калибра, специально граф их отлил немного для введения горцев в заблуждение.

– Такая пуля не пролетит ста шагов. А если и пролетит, то на излёте.

– Вот и проверим.

– Хорошо, Ваше Превосходительство, кто будут ваши секунданты? – Брехт подвёл к свои офицерам, указал на майора.

– Парадовский Феликс Осипович. А это поручик Манкошев Иван Николаевич. Эти господа и будут моими секундантами.

– Давайте пистолеты, мы их зарядим, – протянул руку егерь.

Блин. Засада. И не скажешь же, что сам зарядишь.

– Пожалуйста, – Пётр Христианович протянул егерю коробку с пистолетами.

Думать надо. Возомнил, блин блинский, себя бессмертным.

Что там с этими пистолетами и круглыми пулями. Метров на пятьдесят пули летят не дальше. На дуэлях обычно стреляются с десяти или двадцати шагов. Ладно. Попробует выстрелить, как из орудия с закрытой позиции. Может и долетит пуля. А если нет, то следующий выстрел с пятидесяти шагов, там уже точно можно приподнять ствол и попробовать при этом не промахнуться.

Разошлись от воткнутой в траву сабли, прямо как в кино.

– Стреляйте, – донеслось до графа, и он выждал, чуть повернувшись боком.

Выстрелил капитан, окутавшись облачком белого дыма. Пуля не долетела, ну, или далеко мимо пролетела, по крайней мере, Брехт её не слышал, не прожужжала у виска. Он прицелился и стал медленно, чтобы не ушла рука в сторону поднимать пистолет. Примерно до тридцати градусов дошёл и плавно нажал на спусковой крючок, зафиксировав кисть. Бабах. Нда про отдачу забыл. Чуть не вырвало пистолет из руки.

Когда дым рассеялся, Брехт капитана не увидел. Только потом понял, что вот тот зелёный холмик на зелёной траве – это и есть Мартынов. Пошёл к нему. Туда же бросились, но бегом, секунданты. Пётр Христианович торопиться не стал. Физика – это наука.

– Ранен, – донеслось до него, когда уже поближе подошёл.

Нда, тот самый золотой выстрел, как на броненосцах. Пуля поднялась вверх и спикировала оттуда на голову капитана. Не убила и даже вреда никакого почти не нанесла, ударила на полном излёте в лоб и рассекла кожу. Ну и оглушила немного.

– Я не ранен! – заорал очухавшийся капитан, – Стреляемся дальше!

– Господа, что вы скажете? – повернулся к его секундантам Брехт.

– Ранение не…

– Это ранение, – разделились мнения.

– А вы, господа, – к своим повернулся Пётр Христианович.

– Это ранение.

И тут произошло неожиданное. Этот Мартынов вытянул из земли саблю, к которой за время этого разговора уже подошли, и бросился с нею на Витгенштейна.

Мать же ж, твою же ж!!! Еле успел уклониться. Секунданты прыснули в сторону, никому под руку психу попадаться не хотелось. У Брехта с собой вообще никакого оружия не было. В шёлковой рубашке стоял. Второй раз увернуться удалось с огромным трудом, сабля пронеслась в сантиметрах от виска, даже волосы шелохнулись на голове от ветерка.

– Стоять! Бояться! – заорал во всю глотку Пётр Христианович и ушёл кувырком под ноги капитану при третьей атаке. Ровно на мгновение замер Мартынов, но этого хватило. Сабля скользнула над катящимся уже к капитану Брехтом, он оказался в шаге от психа и, перевалившись на бок, достал носком сапога по интиму. Омлет.

Капитан выронил саблю и скрючился. Ну, всё, гадёныш! Витгенштейн вскочил и хуком справа вложился со всей силы, злости и испуга. Мартынова подбросило и, пролетев пару метров, он свалился на спину. Ну, нокаут-то точно.

Секунданты капитана бросились к нему, а Брехт подошёл и забрал саблю, мало ли, может егеря все бешеные.

– Он мёртв! – Взвизгнул поручик Гельфрейх. Чего они все визжат? Егерь должен был степенным, как можно семе представить снайпера холерика.

Событие сорок девятое

Мы молоды, как наши надежды, и стары, как наши страхи.

Вера Пейффер

Пока они нас боятся, пусть ненавидят сколько хотят.

Гай Юлий Цезарь Август Германик

Комендантом Константиногорской крепости был генерал-майор Пётр Гаврилович Лихачёв. Он же был шефом 17-й Егерского полка расквартированного в этой крепости. Крепость это не те замки, что во Франции и Англии понастроены и это, конечно, не Брестская крепость со своими ревелинами. В это время каменных крепостей с башнями не строили, это были земляные укрепления с бастионами, и с полубастионами, которые вооружались орудиями.

А вот размеры вполне тем английским замкам соответствовали. Площадь – около трёх десятин. Читай гектар. Тридцать тысяч квадратных метров. Звучит серьёзно, а на самом деле квадрат сто семьдесят метров на сто восемьдесят. И там три батальона солдат. Просто вплотную друг к другу стояли бараки, домики, палатки. Валы с бастионами были не сильно высокими, однако подойти к ним снаружи было не просто, с трёх сторон крепость окружали низменные поймы, которые затапливались водой в весеннее время. В остальное время года, там были трудно проходимые болота. Сейчас в конце мая именно на болото это и походило. Причём зловонное. Отходы жизнедеятельности туда же сбрасывали. Мазохисты, блин. А ещё это прямой путь ко всяким холерам и дизентериям. Сама крепость стояла на надпойменной террасе. Со стороны речки Подкумка она до террасы круто обрывалась вниз. В крепости в 1783 году построили церковь. Церковь была деревянная и, как и бастионы, тоже не сильно высокой. И совсем не великой, и тридцати человек вместить не могла. В ней сейчас и отпевали капитана Мартынова. Брехт туда, понятно, не пошёл, даже в саму крепость не пошёл. Чёрт его знает этого шефа 17-го Егерского полка, что ему в голову взбредёт. Ещё арестует и отправит в цепях в Петербург. Генерал-майора Пётра Гавриловича Лихачёва Витгенштейн не знал. Как так генералы и друг друга не знают?! Так Павел в первые годы своего правления отправил в свои деревни в ссылку больше тысячи генералов. Пойди, познакомься со всеми. Тем более что Лихачёв был на Кавказе, а Витгенштейн в Москве.

На отпевание от их полуэскадрона отправился один майор Парадовский Феликс Осипович. Дождались его и поехали дальше, поспешили убраться с недружественной территории. За два дня нужно было добраться до Нальчика, а до него сотня километров или вёрст. Брехт хотел в крепости попросить проводника знающего кабардинский язык, но раз так сложилось, то просто спросил на рынке в слободе, есть ли желающие скататься за двадцать рублей до Нальчика. Нашлось сразу трое, Брехт взял двоих. Один был старым солдатом, дедок бойкий полжизни провёл на Кавказе и помнил ещё Суворова, который и начал строить эту крепость. А второй был местный дядька бородатый родом из аула Нарткала, что недалеко от Начальника. Ну, это он сам на сносном русском сказал. На карте английской такой аул не указан, так что, поди – проверь. Звали кабардинца Зубер Шогенцуков.

Дорога петляла по ущельям, стояла ужасающая жара и влажность плюсом под сто процентов, всё время мокрый от пота и этой влаги. Брехт Ваньку из коляски своей пересадил на коня, а сам все два дня провёл в разговорах с Зубером. Прямо кладезь информации, особенно если учесть, что ни Витгенштейн, ни Брехт ничего почти о Кабарде не знали.

Даже некоторый слова Пётр Христианович на черкесском пытался выучить. Как-то не задумывался, а оказалось, что кабардинцы и черкесы это по существу один народ, слегка веками разделённый, но язык по сути у них один. Дикий народ? Наверное, у них даже письменности нет. Все предания устно передают из поколения в поколение и при этом свою историю ведут на тысячи лет вглубь веков. Устройство социальное у них напоминает Европу века двенадцатого, ну или Русь в то же время. Князья всем рулят. Единого монарха нет. Князья называются – Пщы. И их не много всего семь семейств. Ещё есть высшее дворянство, этих тоже не много. Зубер всего три фамилии вспомнил, которые Брехт в блокнотик себе записал. А вот дальше шли простые дворяне с причудливым названием кабардей-ворки, и их этих орков чуть не четверть населения. Ну, это как в Польше шляхты, один баран есть – уже дворянин. Или нет – стадо баранов, тогда точно орк. Есть и рабство. Они как-то освобождаются и становятся вольноотпущенниками и вот таких – большая часть населения.

В настоящее время и ворки и пщы плохо относятся к России, а ведь раньше сами просились под руку русского царя и многие их дворяне служили в русском войске, даже большими князьями стали. Например, тот же князь Черкасский, именно отсюда выходец. Но Екатерина решила тут строить крепость Моздок и все роды на русских ополчились. Возненавидели.

Брехт знал, чем закончится. Будет пятьдесят лет, даже шестьдесят вялотекущей войны. Две трети населения предпочтут переселиться к Туркам, которые их отуречат. Уходили к единоверцам, а столкнулись с геноцидом. Но те, кто останутся горя хлебнут не меньше. Лет через двадцать на Кавказ, а особенно именно вот в эти места, в Кабарду придёт чума и умрут все, останутся единицы, целые долины будут годами пустынными и безжизненными. Совсем мало кабардинцев и черкесов останется, которые потом и прекратят войну, просто воевать станет некому. Последние непримиримые переберутся на восток в Чечню, и там будут воевать до пленения Шамиля.

Можно ли это поправить? Ну, ведь именно за этим и поехал. Нужно попробовать изменить историю.

Глава 18

Событие пятидесятое

Кто кого согнёт, тот того и бьёт

Через силу и конь не скачет

Камни ворочать сила нужна, деньгами ворочать – голова

На последнем привале перед аулом Нальчик Брехт после ужина завёл с Зубером разговор об этих местных ворках – дворянах.

– Скажи мне аскерчи (воин), насколько богаты ваши ворки, если на русские рубли перевести? – Брехт протянул кабардинцу серебряный рубль. Новенький. Специально десяток взял с собой уже с изображением Александра. Рубль был пробным. Все следующие рубли Александра будут без портретов, на этом портрет есть. Будучи нумизматом слышал в будущим Брехт, что это из-за того, что Александр не любил своих изображений, казалось ему, что он плохо на них выходит. Хренолив – казалось. Чего тут казалось. Такое уродство скрыть невозможно. Если художник хотел оскорбить или унизить императора, то это ему удалось на сто, да даже на двести процентов и унизил и оскорбил. Странно обрезанный бюст, словно художник решил показать грудь атлета у императора, но в последний момент передумал, и получилась впалая курячья грудка. Лицо непропорционально маленькое и кукольное какое-то. Челюсти вообще с подбородком почти нет. В общем, полный дегенерат на рубле. Даун. Именно так они и выглядят. Вся прелесть рубля, что он большой и сверкающий. Вес почти двадцать один грамм и диаметр без малого четыре сантиметра. Александр рубль зарубил. Не стали печатать такие. Только пробники. И вот по просьбе Витгенштейна допечатали. Брехт с придворным медальером Карлом Леберехтом пообщался, получая заказ. Какого, мол, чёрта, зачем уродовать вполне фотогеничного Александра.

– Как вы не понимаете? Я старался подражать античным монетам, потому и шея столь удлинена. Вот посмотрите на римские монеты. К тому же Мария Фёдоровна помогала рисовать.

Ну, чего сказать, всё как всегда, хотели как лучше. А получили уродство. Весь двор и все иностранцы считают Александра красавчиком и чуть ли не ангелом, а на монетах олигофрен или даун. Какие там ещё есть градации – «имбецил»? Вот, именно он на рубле. Ну, и ладно, зато сверкает.

– У многих несколько отар, несколько коней, два, а то и три дома …

– А в среднем по больнице. Шучу. У обычного орка?

– Две сотни овец, большая сакля. Пару пастухов.

– Как думаешь, Зубер, если я предложу лучшим воинам среди ворков послужить пару лет при дворе нашего императора за пятьдесят рублей в месяц или даже за сто. Будут ходить в красивых местных одеждах во дворце и охранять Александра. В набеги на врагов России ходить. Согласятся ваши аскерчи?

– Конечно, согласятся, все помнят про князя Черкасского. И сто рулей это очень большие деньги. Все захотят почти. А как ты выбирать будешь? Ругаться будут, до вражды дело дойдёт! – Замахал руками импульсивный черкес.

– У вас есть национальная борьба?

– Адыгэбэнаки – это борьба на поясах. Есть еще у черкесов эпщэры-банэ. Тогда соперники хватают друг друга за руки немного выше локтей и ведут схватку; для большей устойчивости борцы расставляют ноги шире плеч. По традиции не разрешается выполнять захваты руками за голову или ноги, зато можно делать захват двумя руками одной руки противника при броске через себя. Чтобы победить необходимо, оставшись стоять на ногах, бросить соперника на землю спиной вверх.

– Спиной вверх. Зачем. – Брехт о таком способе победы не слышал. Везде же наоборот, нужно на спину бросить. Лопатками должен борец ковра, ну или земли коснуться. С самых первых олимпиад так у греков заведено.

– Ты смешной, русский, это же просто. Даже ребёнку у нас понятно, что в боевой схватке человек, лёжа на спине, ещё в состоянии оказывать достойное сопротивление противнику, действуя руками и ногами, а лёжа на груди он лишён такой возможности. Он повержен. Кроме того, в таком положении человека легче связать, если его нужно пленить.

– Разумно. Так вот, Зубер, я найму десять человек лучших воинов в свою охрану с выплатой сто рулей в месяц и двадцать человек в охрану императора. Тех, кто поборет меня. Найдутся такие пелиуаны?

– Здесь надо лучшеговорить «къарыулу». Все захотят померяться силой с тобой.

– Хорошо. Можешь ты завтра с утра отправиться в горы и всех предупредить, что я их, в смысле, желающих, буду ждать десять дней у аула Нальчик. Как у вас новости разносят.

– Есть гонцы. Хорошо, урус, я сделаю это. Мне тоже сто рублей, возьмёшь меня потом с собой в Петроград.

– Пойдёт. Только бумажных. У меня нет с собой мешка с серебром.

– Договорились. Я уйду сейчас. Время – деньги. Давай деньги.

– После того, как приведёшь бойцов, пока дам задаток. Вот это золотая пятирублёвая монета императрицы Елизаветы Петровны или полуимпериал. Держи. А стой. Будет два испытание. Одно борьба, а второе меткая стрельба. Пусть обязательно возьмут къарыулу с собой самые лучшие ружья. Поторопись аскерчи. Из Петербурга сам вернёшься орком. И ещё постой. У вас есть сказители, поэты, акыны – те, кто народные всякие предания сказки рассказывает или сам сочиняет. Таких лучших два – три человека, но не сильно старых, я бы тоже с собой взял в столицу. Да, ты всех къарыулу предупреждай, что мы отсюда поедем сначала в Дербент, а потом в Москву прямо на коронацию к Александру. Нужно с собой красивые национальные одежды взять. Потом в Петербурге им одинаковую форму сошьём, а пока нужна именно ваша – национальная.

– Понял, все, генерал. Уже ускакал. – Зубер вскочил с кошмы, на которой они сидели, и как молния метнулся к реке, на берегу которой паслись кони.

Тугудым, тугудым. Оперативно. Ещё бы и собрались также, а то время неумолимо утекает.

Событие пятьдесят первое

Храбрый человек вступает в схватку, несмотря на то, что его противник гораздо сильнее его; потому что, если он на это посмотрит, то может испугаться.

Сытый смелому не товарищ.

В Нальчике, там, в будущем, Брехту побывать не довелось. Предгорье Кавказа куча рек и озёр, наверное, замечательно всё обустроено, большой зелёный город-курорт. Сейчас это был аул в несколько сотен человек. Чуть больше его Студенцов. И только десяток русских и это не администрация и не военные, это отставные солдаты, открывшие тут что-то типа постоялого двора и парочку лавок – мастерских. Оружие ремонтировали, и прочие збруи, хомуты, сапоги. Был магазинчик торгующий европейскими товарами, но физиономия продавца на русского не тянула, вообще на европейца, то ли грек, то ли турок. Чёрная завитая борода, ярмолка. Шаровары красные. Помещения, чтобы разместить пятьдесят гусар не было. А пристроить сто с лишним коней уж и подавно.

Брехт, устроив на берегу реки Нальчик, среди кустов и высокой травы, людей и, выделив деньги на покупку продовольствия каптенармусу Михеичу Седых, решил по аулу прогуляться и русскоязычных порасспросить о житье-бытье. Знания лишними не бывают.

– Как эти горы местные называют? – спросил у того самого мастера Константинова Фомы, что оружие ремонтировал. Заодно и присматривая, если у того что необычное с местным колоритом. Было одно интересное ружьё, почти такое же, как он с собой из Студенцов взял, что-то арабское или афганское. Калибр поменьше, ствол длиннее и всякие узоры завитушки на ложе и прикладе. Нарезы имелись. Интересно сколько же времени такое длинноствольное ружьё заряжать надо? Пять минут? Только для охоты годится. На войне главное почти это скорострельность. А сколь времени нарезы делали и сколько стволов при этом угоробили?

– Наши его Леситым хребтом кличут, и по-кабардински также. Это перевод.

Брехт огляделся. С запада, юга и востока аул окружён грядами северного склона этого Лесистого хребта. Хребет имеет крутой, почти отвесный склон на юге и юго-востоке и более пологую северную часть, и в виде подковы окружает город Нальчик с трёх сторон. Сегодня уже первое июня и весь хребет покрыт зеленью, воздух пахнет чем-то южным и запахи эти идут из садов, что окружают каждую саклю. Райское такое место, правильно тут потом курорт сделают.

– Далеко отсюда до Владикавказа.

– До крепости? – мужчина лет пятидесяти, явно все двадцать пять лет в армии отслуживший, причём, именно здесь на Кавказе, с Турцией и Персией воюя. Борода седая, стрижен коротко, в просторных штанах и рубахе косоворотке зелёного цвета. Он отложил пистоль, в котором с замком колдовал, и, вытащив трубку с кисетом, стал жёлтым пальцем набивать в приличную ёмкость мелко-рубленный табак.

– До крепости. – Пётр Христианович уселся на высокий, типа барного, стул, что стоял под навесом у прилавка мастера, отхлебнул предложенной мастером воды из глиняной пиалы.

– Далёко. Вёрст сто, мабуть чуток больше. Только тут вёрстами-то кто мерит, тут все днями мерят. С проводником и с таким отрядом – это дня три. Горы. Абреки. Пальнут. Чего не пальнуть, вон какие все видные, – ветеран ткнул трубкой в бивак гусар. Оттуда уже потянуло дымком из полевой кухни. – Печка на колёсах. Хитро. Нам бы тода такие. Что щас в России у всех таки?

– Первая. Сам придумал, – решил похвастаться Брехт. Пусть ценят.

– Вы, Вашество, со всем полуэскадроном во крепость собрались, али дальше к грузинцам.

– Да, нет, только до Владикавказа, а оттуда в Дербент собираюсь.

– В Дербент? Из Владикавказу? Через Моздок, а потом всю Чечню. По горам? Ого-го. Не. Не пройти. Вертаться надо и через Кизляр вдоль моря двигаться. – Отставник высек искру, задымился трут, от которого он прикурил и стал выпускать огромные облака терпкого дыма.

– А с проводником из местных? – если круги нарезать, то не успеть к коронации, и это в разы обесценит привезённых абреков.

– А веры ему? В засаду и заведёт. Не, вертаться треба. – Фома вновь окутался облаком, как паровоз в депо, когда пару некуда деваться. В Нальчике царил полный штиль и дым не сдувало.

– А если кто из князей местных провожать будет? – Приедут же поединщики.

– Видно, что ты зелёный, Вашество, тут каждый сам себе князь. Один поведёт и даже защищать будет, а другой нападёт. Тут горы, нет власти.

– И что посоветуешь? Есть выход? – Возвращаться чуть не к Астрахани не хотелось. Тогда на коронацию точно не успеть. И уезжать без мастеров из Кубачей тоже не хотелось.

– Нет. Через горы, через Чечню нельзя. Не вернёшься. И людей сгубишь, Вашество. А что там в Дербенте? Пошли кого в обход вдоль моря.

– Мне в Кубачи надо, хочу тамошних мастеров к себе в Петербург пригласить. – Решил поделиться «государственной тайной» Пётр Христианович.

– Знатные мастера, не буду спорить. Только в Кабарде не хуже есть. А вот в Санкт-Петербурху вряд ли поедут. Зачем им, тут товар с руками отрывают. Всем оружие нужно. – Ну, я платить хорошо буду. – Как-то все планы Брехта этот бородач за минуту похерил.

– Платить? Не, не поедут. Вот с Кубачей могут. Они другие, не местные. Потомки греков, перероднились, конечно, но всё одно – другие. А только через Чечню я тебе, Вашество, ехать не советую. А в крепость могу проводника посоветовать. Тут прибился ко мне парнишка сирота из местных. Тяга у него к оружию. Учу потихоньку. Отправлю с вами. Надо заказ заодно в крепость свезть. На ремонт привезли десяток штуцеров. Закончил надысь. С утра и отправляйтесь. А угостишь кашей из чудной печи, Вашество?

– Пойдём. Угощу. – Не жалко миски каши, а вот налаживать отношения с местными надо.

Событие пятьдесят второе

Мужество и настойчивость – волшебный талисман, перед которым трудности и препятствия исчезают, как дым.

Джон Куинси Адамс

Гнали как угорелые, плюнули на все опасности и за два дня добрались до крепости Владикавказ. Название громкое, а так рядом с (тут ведь не аулы уже?) селением Дзауджи-Кау (Дзауагъ – есть имя собственное Заур, а Кау – значит селение, получается иначе – селение Заура) построили небольшую каменно-земляную крепостцу в которой целых двенадцать устаревших пушек на стенах недостроенных торчит. И весь гарнизон сто человек. Каким Кавказом может владеть эта крепость? Прикрыть часть дороги к Грузии, ставшей уже кусочком Российской империи, но пока не имеющая с ней общих границ.

Живут здесь уже осетины. Получается, справа от дороги всякие кабардинцы и черкесы, а слева ингуши и чеченцы. Может, на дороге, как утверждал оружейник, и шалят немирные черкесы, но отряд Петра Христиановича не тронули. Наверное, нападают на мелкие караваны и купцов, а вот на солидный всё же отряд в пятьдесят сабель напасть не решились. Прибыли, когда уже начало смеркаться и в крепость всеми силами не полезли. Опять остановились на берегу реки Терек, вдоль которой долгое время и следовала очень паршивая дорога. Время от времени видимо обваливались склоны и расчищать дорогу никто особо не спешил.

Командовать неполным батальоном, что расквартирован во Владикавказе, был временно назначен полковник Краснов и он же одновременно являлся комендантом крепости Владикавказ. Полковник и поведал за ужином графу Витгенштейну, что всё врут календари. Конечно, Владикавказ по указу матушки-Государыни был возведён в 1784 году, но удержать его Потёмкин, отстроивший его, не смог. Это другой Потёмкин. 15 октября 1788 года, в связи со сложной военно-политической обстановкой на Северном Кавказе, владикавказский комендант Штедер, по приказу Павла Сергеича Потемкина – дальнего-предальнего родственника Потёмкина-Таврического, «предав огню все строения и забрав всех поселян» перешёл с гарнизоном в крепость Моздок. Восстанавливать крепость начали только пять лет назад, но из-за скудости средств, и не сильном желание, делать это, со стороны Павла, работы всё ещё не завершены. Павел, вообще, устроил на Кавказе чёрте что. Только за это его нужно было табакеркой приголубить. Сдал назад и Баку и Дербент, рассорил между собой всех офицеров и большую часть разогнал в ссылку по имениям, как Витгенштейна или Валериана Зубова. И мирные почти Кавказские народа перебаламутил. В придачу персов спровоцировал на очередную войну.

– И что сейчас лучше стало? – спросил полковника Брехт.

– Да где там, еле выживаем, вы уж Ваше Превосходительство замолвите в Петербурге за нас словечко, а то ни обмундирования зимнего нет, ни пороху. Случись замятня какая и полягут ребятушки, палить-то в супостата нечем будет. Только в штыки идти.

– А что осетины, тоже нападают на русских? – что-то совсем тут всё плохо, когда уже Ермолова пришлют?

– Ну, если честно, то на нас не очень, бывает, пальнут из ружья из кустов, и всё на этом. А вот на грузинцев их абреки часто нападают. С грузинцами у них война не война, но склока и замятня. Грабят их. Потому те в Россию и запросились, что сами отбиться от горских народов не в силах. А мы их приняли в объятия-то, а защитить пока не может. Обрисуйте картину сию императору Государю, будьте любезны, Пётр Христианович.

– Конечно, чтобы посмотреть на всё собственными глазами и приехал. И ещё одно дельце есть. Уважаемый Иван Ильич. Вы отправьте к грузинским князьям и к бывшей царице Мариам гонца и в Тифлис, что пятнадцатого сентября в Москве будет коронация Александра, и я от его имени их на неё приглашаю, не плохо бы было, чтобы они туда подъехали. Там и поговорить о бедах своих смогут.

– Конечно, обязательно так сделаю, Ваше Сиятельство. Неужто за этим сюда в такую даль ехали? – полковник раскинул руки, это «сюда» очерчивая. Широко получилось.

– Не всё ещё. У осетин же тоже есть князья. Я буду ждать их в Махачкале пятнадцатого августа, если они захотят присутствовать на коронации, а может и послужить в личном конвое его императорского величества, который я и приехал сюда создавать, то пусть там меня ожидают. Горцев в него хочу набрать. Чеченов, кабардинцев, почему бы и осетинам не влиться в наши сплочённые рады. Обязательно в парадной национальной одежде.

– Сплочённые ряды, ну вы и шутник, Пётр Христианович, тут каждый с каждым воюет, как ещё не обезлюдела полностью земля. Сотнями в день гибнут в междоусобных битвах.

– Даже не знаю, плохо это или хорошо, но пока не совсем наше дело. А вот очень бы хотелось, чтобы царица с царевичами и царевнами приехала в Москву на коронацию.

– Так сегодня же в Тифлис гонца пошлю, – заверил его полковник Краснов.

Про эту царицу Брехт как-то давным-давно передачу по телевизору видел. Серьёзная была тётечка.

Именно вот сейчас вся Грузия опутана густой сетью интриг, причём концы многих нитей сходились на членах упразднённой правящей династии Багратионов, которые стремились вернуть утраченную власть. В заговор включились многие местные князья, а все нити, если за них потянуть, приведут в Дагестане, Баку, Персию и даже Турцию. Мутят, проклятые, против России. Надо было что-то предпринять. Чтобы бороться с внешними врагами Грузии, нужно хотя бы саму Грузию замирить. Поэтому Российским правительством будет через год или два принято решение о вывозе членов семьи бывших грузинских царей в Россию, где они будут проживать на правах российских помещиков с сохранением привилегий, соответствующих их высокому званию. Однако в Тифлисе это предложение было воспринято крайне враждебно.

Генералу Цицианову, который возглавит войска находящиеся в Грузии, станет известно, что царица Мария с сыновьями и царевной Тамарой готовятся к побегу в Персию, где им была обещана помощь в борьбе за грузинский престол. Дальше откладывать «переселение» бывших монархов было опасно. Павел Дмитриевич приказал генералу Тучкову задержать царевичей, а генералу Лазареву арестовать царицу с дочерью, после чего все Багратионы должны были быть доставлены в Мцхет, а оттуда – в Россию.

Тучков Сергей Алексеевич – старший брат того Тучкова, что погибнет при Бородине, свою задачу выполнит успешно. А вот у генерал-майора Лазарева Сергея Петровича всё пойдёт наперекосяк. Тут стоит чуть про царицу упомянуть. Дольше всех противилась требованию оставить Грузию вдова царя Георгия XII, царица Мариам Георгиевна, женщина властного, крутого характера, не скрывавшая неудовольствия от того, что сын её не получает царства. Примерно через год, Брехт точную дату не помнил, утречком генерал Лазарев прибудет в дом царицы, и торжественно объявит ей приказ генерала Цицианова. Царица приняла его, находясь в постели, и ответила, что ехать в Россию не желает. Тогда Лазарев оставит в её спальне офицера, а сам выйдет, чтобы сделать распоряжения по сбору в дорогу слугам. Однако едва Лазарев переступил порог, как услышал за дверью царской спальни шум. Пришлось генералу возвращаться. А там картина маслом. Царевич Жабраил – четырнадцатилетний пацан и царевна Тамара – тринадцатилетняя девчонка с кинжалами в руках напали на русского офицера, который, отступив в дальний угол комнаты, осторожно отбивался от них шпагой, боясь случайно задеть высокородных противников. А вот царевич с царевной не церемонились. Офицер получил уже несколько лёгких ран, и было ясно, что долго не продержится. Сергей Петрович подойдёт к кровати и попросит царицу Мариам остановить детей, но в этот момент вдова Георгия XII сама выхватит спрятанный под одеялом кинжал и вонзит его в бок генералу. Лазарев умрёт сразу, очевидно, в печень попала грузинская тигрица, а следом они уже втроём убьют и офицера. Побег Царице не удастся – подоспевшие русские солдаты блокируют царственных убийц в спальне и известят о случившемся генерала Цицианова.

Убийство русского генерала во дворце взбудоражит весь Тифлис. Многие высшие сановники Грузии приедут во дворец и станут уговаривать царицу выполнить приказ императора, но Мариам Георгиевна никого не станет слушать, угрожая в случае насилия лишить себя жизни. То же самое кричали и её дети. Смысла затягивать переговоры не было. Полицмейстер Тифлиса, завернув руку в толстую папаху, приблизился в царице и вырвал кинжал из её рук, которым она и его пыталась убить. И в это время, стоявшая рядом царевна Тамара, неожиданно бросилась на полицмейстера, однако промахнулась и вонзила обагрённый кровью офицера кинжал в плечо матери. Увидев это, царевич Жабраил заплакал и бросил свое оружие на пол.

Вечером того же дня все царское семейство было собрано в Мцхете, а откуда под охраной серьёзного отряда отправлено в Россию. Там царица Мария была заключена в Белгородский женский монастырь, где провела несколько лет – умерщвляя плоть и смиряя дух. Затем, получив прощение, вдова последнего грузинского царя ещё долго жила в Москве, где и умерла в 1850 году в восьмидесятилетнем возрасте. С большими почестями она была перевезена в Грузию и похоронена в Мцхетском соборе, служащим усыпальницей грузинских царей.

Этот самый Георгий XII был совсем больным человеком, что не помешало ему дважды жениться и от двух жён в сумме получить четырнадцать сыновей и девять дочерей. Всех их почти перевезут в Москву и Санкт-Петербург. Судьба сложится у всех по-разному, некоторые продолжат плести заговоры. Но опасности для России уже представлять не будут.

Вот, чтобы всего этого не случилось и Грузия на год или два раньше успокоилась, Пётр Христианович и хотел залучить царицу Мариам с отпрысками в Москву на коронацию и там уже «уговорить» Александра, через Марию Фёдоровну, оставить всех в Москве. Получится или нет, неизвестно, но «Делай, что должно и будь, что будет», как сказал Брехту Марк Аврелий.

Глава 19

Событие пятьдесят третье

Убивает противника ярость, захватывает его богатства жадность.

Поэтому сто раз сразиться и сто раз победить – это не лучшее из лучшего; лучшее из лучшего – покорить чужую армию, не сражаясь.

Давным-давно жил дядечка один. Так бы и не вспомнили сейчас, очень давно это было. Но была одна странность у дядечки. Он цитатами говорил. Вот, чего бы не сказал, так сразу готовая цитата – получите, распишитесь. Ходил по городу или по дворцу и высказывался цитатами. А за ним куча народу с перьями гусиными и бумагами тростниковыми ходют и записывают.

Всё одно, потом умер, а записки остались. Их изучать стали. И все, кто их выучил, становились умными и врагов завсегда побеждали. Был минус у цитат, не на французском языке они написаны, на другом. И даже не на русском. А потому в России их никто не читал. Зря, между прочим. Полно чего хорошего писарчуки за этим цитатником ходячим записали. Вот, например, есть у него такая очень умная мысль.

«Если знаешь противника и знаешь себя, сражайся хоть сто раз, опасности не будет; если знаешь себя, а его не знаешь, один раз победишь, другой раз потерпишь поражение; если не знаешь ни себя, ни его, каждый раз, когда будешь сражаться, будешь терпеть поражение». Звали древнего мужичка, как вы догадались, Сунь-Цзы. А ну, да, не мужичка. Был сей человек трансгендером. Отчекрыжили ему чего-то нужное. Там у китайцев с этим строго, хочешь подняться по служебной лестнице – становись трансгендером. А всё Штаты ругаем и наших поп-звёзд, вот они как раз прочитали цитатник китайский. Только поняли превратно. Не с того начали. Бог им судья.

К чему это. А к тому, что ни придворные наших царей, ни сами цари именно этой цитаты не учили. И неучами шли Кавказ завоёвывать. Так нельзя. Они все – эти политики и генералы, мерили всех по себе. А на Кавказе всё другое, и дело даже не в религии. Там, кстати, сейчас не настоящий ислам. Там прошёлся по горам и предгорьям пятнадцать лет назад Шейх Мансур и большинство народов Кавказа, которые до этого про Коран только слышало от своих князей, по сути, оставаясь язычниками, уяснила из проповедей этого шейха главное – мусульманин должен убить неверного. Всё. Это главное. Остальное не важно. Священная война – газават.

Так главное – это не религия. Не понимали наши полководцы и монархи это «главное» – там живут люди с совершенно другим менталитетом. Наглядный пример. Мужчина там воин – он не должен работать. Это уж если припрёт. Он должен ходить в набеги, в крайнем случае, на охоту. А лучше всего на войну. Тот самый гвоздь в стену он не забьёт. Есть рабы, которых он приволок из набега, есть женщины. Вот ни и должны заниматься домом и сельским хозяйством – гвозди забивать. И в основном, так как с рабами не у всех получалось – работают именно женщины.

А чем мужчины занимаются. Так просто. Идёт воин один по улице аула к мечети или к другу или просто идёт, а навстречу второй.

– Привет, брат, чем занимаешься? – спрашивает один.

– И тебе привет, брат, – отвечает второй. – Ничем не занимаюсь. Скучно.

– А давай пойдём в набег на тех в долине.

– А давай. Вдвоём пойдём?

– Нет, ты братьев возьми, и я братьев и сына старшего. Здесь завтра утром встречаемся.

И пошли и пограбили и вернулись и опять скучают. Или не вернулись. Набег дело такое. Тогда родственники собираются и идут мстить обидчикам. Ну и так далее.

И ещё есть одна черта, которую наши не сразу поняли. Клятва, данная неверному, не считается. Ну, мало ли о чём ты с гуяром договорился, если тебе нужно нарушить эту клятву, то, пожалуйста, нарушай. А если тебя поймают после этого и будут упрекать, то нужно просто сказать, что если не вынесите оправдательный приговор и не отстанете со своими придирками, то вот рядом Персия или Турция и там меня единоверцы лучше поймут. А если поймают турки или персы, то им нужно сказать, что вон рядом великая Россия и если не отстанете, то я им пожалуюсь, и они за меня, всего такого красивого, сразу вступятся. И вступятся – это правда.

А ещё они все очень бедны. Вечные войны с Турцией и Персией, когда войска проходят регулярно через твой аул, накапливать особые богатства не позволяют, не отнимут, так отберут, а не отберут, так конфискуют. И единственный способ свести концы с концами это набеги на соседние аулы, благо народы на Кавказе так перемешаны и их сотни и сотни, так что почти всегда соседний аул это чужаки, а часто и иноверцы, полно сейчас ещё христиан и язычников на Кавказе.

И вот всего этого не зная, и не понимая менталитет этих людей, Россия влезла на Кавказ. Потому целый век потребовался на усмирение, да и то, как только вспыхнула революция, все опять встало на круги своя. Началась перестройка и снова вспыхнуло.

И что нужно делать? Брехт знает? Нет, уж знатоком Кавказа он точно не является. Знает он две вещи. Нужно попробовать найти этим воинам другую цель. Дикую дивизию создать. Пусть не соседей грабят и русских убивают, а грабят поляков, австрийцев, французов. Пусть везут тысячи рабов из Европы. Пусть заводят себе гаремы из француженок и полячек. Именно эти гаремы и позволят изменить горцев. Эти полячки же и француженки воспитают детей. Не мужское дело детьми заниматься. Пару поколений и там уже другие люди. Ну и сделать нужно их богатыми, чтобы было, что воинам терять.

Брехт поставил пиалу с чаем на стол и посмотрел на полковника Краснова:

– Что думаете про мои завиральные идеи?

– А чего тут думать, трясти надо.

Почти так и сказал.

– А чего тут думать, донести надо ваши мысли до императора и Государственного Совета. Правильные мысли.

Шейх Мансур

Событие пятьдесят четвёртое

Сколько промахов! И все в цель!

Владимир Михайлович Хочинский

Говорить не думая – всё равно, что стрелять не целясь.

Мигель де Сервантес

Нальчик бурлил и кипел. За неделю, что Брехт с гусарами отсутствовал, маленький аул превратился в огромный стан. Людей, в прямом смысле этого слова, были тысячи. Кабардинец Зубер Шогенцуков выехал на средненькой паршивости лошадке навстречу генералу Витгенштейну, чтобы похвастать, что он достойно выполнил поручение.

– Что скажешь, граф? Достаточно я аскерчи привёл? – и сияет, как тот самый новёхонький рубль с уродским римскоподобным Александром Палычем.

– Тебя нужно чуть подучить и ты сможешь со временем тут правительство возглавить, – снизив голос до шёпота, чтобы никто не услышал, похвалил Зубера Брехт. Узнают о предсказанном будущем этого голодранца и закопают живьём.

Вон те товарищи закопают. Эта группа в дорогих одеждах, а самое главное, с безумно красивыми и, должно быть, такими дорогими лошадьми, стояла чуть отдельно, и против находящегося в зените солнца из-под руки наблюдала за въезжающими в полукруг, образованный всадниками и пешими черкесами и кабардинцами, гусарами голубыми. А чего, гусары мариупольские надели парадные ментики и доломаны, почистили, как и завещал Лермонтов, кивера и смотрелись вполне себе представительно. Вообще, генералам полагалась другая форма, вместо кивера у Витгенштейна должна на макушке треуголка красоваться, как у Джека Воробья. Только через два года российская армия пойдёт по стопам европейцев и сменит треуголки на двууголки или бико́рны. Треуголки для генералов сейчас с белой выпушкой по краю. Но Брехт решил не выпендриваться и в дорогу взял обычный гусарский кивер. И оделся в цвета полка. Отлично помнил, что финские кукушки в первую очередь выбивали командиров, по белой шапке их определяя. Ничем не дурнее горцы финнов и по командиру и аж по целому генералу обязательно найдутся желающие пальнут из своих длинноствольных карамультуков. Чего бога гневить? С какой целью выделяться? Нет, Брехт хотел домой живым вернуться. Там дел полно, там жена с детьми. Конезаводик, опять же.

– Пщы? – так же тихо спросил Пётр Христианович у Зубера, чуть мотнув головой в сторону парадных дядек. Даже в жару июльскую вырядившихся в бурки белого цвета.

– Ворки и пщы. Самые знатные и богатые, – подтвердил кабардинец.

Брехт потрусил к ним. Ну, разные у них лошади, он хоть и купил в Москве на рынке что-то близкое к орловскому рысаку, но до этих аргамаков его жеребцу далеко. Особенно красивы рыжие и вороные. Лошади кстати не сильно высокие в холке чуть больше полутора метров. Скрещивать даже вон того довольно высокого вороного жеребца, на котором сидит пожилой черкес с бородой раскидистой, с его шайрами или даже фризами не стоит. Если выводить огромных лошадей для артиллерии, то кровь этих хоть и красивых, но невысоких лошадок всё загубит. Вроде Будёновская порода лошадей выведена на основе вот этих аргамаков. Пусть Будённый и выводит.

– Зубер, скажи, что генерал и граф Витгенштейн, прибывший сюда по повелению императора, приветствует этих отважных воинов, что собрались здесь. – Брехт поднял руку, призывая к тишине. Не вышло. Дисциплины горцы не обучены, гул, как стоял, так и продолжал стоять. Пришлось, самому сначала гаркнуть, – Орлы! – примолкли и Зубер перевёл приветствие.

Народ сдержанно загудел.

– Император Александр, новый Государь России послал меня к вам, потому что хочет иметь у себя охрану из лучших воинов. А лучшие воины это вы. Но ему нужно всего двадцать воинов черкесов или кабардинцев. Как же узнать, кто из вас самые лучшие воины? Ещё я хочу десять, тоже самых лучших воинов, позвать в свой полк, что расквартирован в Москве. Будете красоваться вот в такой – синей форме. И будете получать сто рублей серебром ежемесячно. Служить будете два года, потом кто захочет, поедет домой, а я приеду сюда и проведу следующее испытание. В чём же оно будет заключаться? – Брехт подождал, пока Зубер переведёт, рассматривая горцев, ну вроде пока никто не плевался и за кинжалы на поясе не хватался.

– И в чем же будут эти испытания? – из группы пщей и ворков выехал один довольно молодой воин, наверное, достаточно знатен, раз ему доверили говорить и не убили тут же за дерзость, как вылез поперёд аксакалов. Говорил черкес на сносном русском.

– Будет два испытания. Первое – меткая стрельба. Все стреляем, и я с вами, из своего ружья с расстояния в триста шагов, кто не попадает, отходит в сторону. А попавшие стреляют по тем же мишеням уже с четырёх сотен шагов. Не попавшие опять отходят. Те, кто останутся, стреляют с пяти сотен шагов. Кто попадёт и на этот раз, тот стреляет с этого же расстояния, но мишень будет в два раза меньше.

– Не всякое ружьё бьёт на пятьсот шагов, – опять выехал молодой.

– Ну, попросите ружьё у того, у кого оно бьёт на эту дистанцию. Но сразу замечу, что если у тебя нет такого ружья, то вряд ли ты сможешь попасть из чужого. Всему надо учиться. Прав ли я, уважаемый аскерчи?

– Прав, урус. Что будет дальше?

А чего дальше? Нужно тридцать снайперов и вряд ли среди даже этой тысячи воинов окажется столько воинов, которые с пятиста метров попадут в небольшую мишень. Но сюрприз есть.

– Если выявится несколько человек, которые попали в маленькую мишень, то ещё уменьшим мишень. Победителю я вручу серебряный пробный рубль с изображением императора Александра. Их нет ещё, и не будет у русских. Император Александр запретил чеканить деньги со своим изображением. Их всего два десятка экземпляров. Кроме этого рубля, который по существу является медалью, я выплачу победителю тысячу рублей ассигнациями. И не улюлюкайте, на тысячу рублей бумажных в России можно купить сорок девок в холопки. Это очень большие деньги.

– Сорок девушек рабынь? – вновь вылез этот молодой, наверное, кроме него русский никто не знает, хотя сомнительно. Может это один из самых главных князей – пшей.

– Сорок. Только не рабынь, а холопок. Она работать на тебя будет.

– Ты говорил, генерал, про два испытания, и глашатаи говорили про борьбу. О ней расскажи.

Брехт выждал, народ опять загалдел и стал поближе подвигаться. Лошади толкались, ржали, люди покрикивали на чужих лошадей, на хозяев этих чужих лошадей. Пришлось ему опять рыкнуть про орлов. Не сразу, но опять отступили и прекратили шуметь.

– Всё просто, как бином Ньютона …

– Что это?

– Англичанин один, счетовод. В общем, просто всё, разбиваются, все желающие побороться, на пары и проводят схватку. Потом победители снова с победителями. И так пока не останется два человека. Между ними два поединка, чтобы не было случайностей. И третья схватка, если будет ничья. Я борюсь с самого начала с тем, кто выпадет мне по жребию.

А как проводить жребий, если у них нет письменности?

– Жребий? – уловил непонятное слово молодой пщы.

– Я запишу ваши имена на бумажку, и будут самые уважаемые люди вытягивать из папахи и определять пары. – Брехт тыкнул пальцем в папаху на голове одного из отдельно сидящих на аргамаках аксакалов. – И главное. Десять человек самых сильных добавятся к тем, кто попадёт в лучшие стрелки, и если сам захочет, то в личную гвардию императора Александра Павловича. Десять лучших стрелков и десять лучших къарыулу. Если есть вопросы, задавайте.

– Что получит последний богатырь? – это фильм такой. Смешно.

– То же самое – тысячу рублей и один рубль с ликом императора.

– Мы поговорим, вы пока вон туда к шатру с воинами своими отойдите. – Указал всё тот же молодой пщы.

– Кто это, Зубер. – Отъехав к указанному шатру, спросил у переводчика Пётр Христианович.

– Марат Карамурзин. Глава не очень большого, но древнего рода. У нас издревле высший совет князей и дворян выбирает верховного князя – Пщышхуэ. Он обязательно должен быть иналидом – потомком Инала. Сейчас этот молодой князь и выбран Пщышхуэ. Это не император, как у вас, но от него многое зависит. И он один из лучших къарыулу и один из лучших охотников.

Ну, дайте место для драки.

– Как думаешь, Зубер, что мне лучше сделать, проиграть или выиграть у Марата? Ну, чтобы моя задумка осуществилась?

– Никто не вступит в отряд слабого воина. Тебе, генерал, нужно обязательно победить Пщышхуэ.

Событие пятьдесят пятое

Лучше поражать мир силой нашего примера, чем примером нашей силы.

Билл Клинтон

Минут через двадцать Брехта пригласили подойти к расположившимся в тени высоких деревьев, чинар, наверное, кабардинских и черкесских князей и высших дворян.

– Скажи, генерал, а зачем русскому большому царю охрана из наших воинов, на него нападают? У нас ходят слухи, что его отца Павла убили. – Спросил с нарочитым, должно быть, акцентом Марат, до этого чище говорил.

– Я был в ссылке в своём имении, когда умер император Павел. Да, и у нас ходят слухи об убийстве, но я не баба на базаре, чтобы рассказывать слухи. Зато я точно могу сказать, что его деда убили, а до этого наследника посадили в тюрьму. Императору есть чего опасаться. Но это не главное. Скажу честно, Россия не хочет захватывать ваши горы силой, она готова предоставить вам определённые вольности и не вмешиваться в ваши законы, Кабарда уже была в составе России и только враги разъединили нас. Император хочет иметь у себя лучших ваших воинов главное по той причине, чтобы вы увидели, как можно хорошо жить, богато жить. Кроме того в Европе сейчас неспокойно. У России много воинов и мы их победим. Всех наших врагов! Но если с нами будут заодно биться воины с Кавказа, то победим быстрее и меньшей кровью. А зачем это вам? Ну, вы же знаете, что с войны воин всегда приходит с добычей. В богатой Европе есть чем поживиться. Много можно оттуда привезти серебра, золота, хорошего новейшего оружия. Коней и рабов. А ещё там красивые девушки, которых можно привезти с собой воинам победителям и взять их себе в наложницы или в жёны. И они родят вам много красивых и умных дочерей и храбрых джигитов.

– И с кем будет воевать Россия?

– Ох, спросите лучше, с кем не будет. Со всеми будет. Со Швецией, в которой лучшая в мире сталь для холодного оружия, с Францией у которой лучшие ружья и лошади. Нет, ваши лошади красивы и выносливы, но представьте себе першерона, лошадь, которая в холке выше меня. – Пётр Христианович приподнял ладонь сантиметров на десять над собой. – Я на неё с лесенки забираюсь, – народ дружно заржал и стал в Брехта пальцем тыкать. Граф подождал, пока они отсмеются и продолжил. – Сам бы не поверил, но почти десяток таких лошадей я себе купил. Они сейчас в моём поместье под Москвой, кто выиграет соревнование и поедет со мной, того приглашу в гости и покажу этих лошадей. – Опять загудели, на этот раз одобряюще.

– Ещё, не буду скрывать, скоро будет война с персами. Да они одной с вами религии, но грабить их, надеюсь, это вам не помешает. Потом, если можно объясните мне разницу между сунитами и шеитами. (Специально это ввернул. В Персии шеиты и они враждебны сунитам, которые на Кавказе.) Потом, почти сразу, будет война с Турцией. Она будет и там, в Европе и здесь на Кавказе, вдоль берега Чёрного моря. Почему бы вам и турок не пограбить?! Естественно, вместе с Россией. А потом Россия будет воевать с Францией и окончим войну мы в Париже. По дороге не можно, а нужно ограбить всю Европы, а потом вынести и вывезти всё из Франции и обрюхатить всех француженок, перед этим убив всех их мужей. Французы и вся Европа должна запомнить, что если она нападёт на России, то придут не только русские, которые сильно добрые и умеют прощать, как и всякий сильный, но придут и наши друзья с Кавказа, которые знают, как нужно поступать с врагами, чтобы они сидели впредь тихо, как мышь под веником.

– Мы услышали тебе, генерал. Иди, готовься к поединкам. Ты красиво говоришь, теперь посмотрим, как ты умеешь стрелять и бороться. – Марат Карамурзин поклонился Брехту. Тот поклонился в ответ и вернулся к гусарам.

– Всё нормально. Всё идёт по плану, – успокоил он нервно хватающихся, то и дело, за сабли гусаров. Ещё бы не хвататься. Воины прибывали и прибывали, уже не меньше двух тысяч всадников собралось. А их всего пять десятков.

Глава 20

Событие пятьдесят шестое

Ещё не отлита пуля, способная меня сразить!

Наполеон I Бонапарт – император Франции

Мишени сделали простые, приблизительно торс человека в натуральную величину, потом их просто покрыли тонким слоем глины, чтобы было сразу видно, что пуля попала, ну или наоборот, что товарищ – мазила. Мишеней сделали много, больше двух десятков. По совету Брехта чуть в стороне от «врагов», по которым стреляли джигиты – аскерчи с трёхсот шагов, за валунами прятались дети. Кода первая партия отстреляла, то каждый юный воин подошёл к своей мишени, проверил, есть ли след от пули и поднял красный платок, если попадание есть, и чёрный, если его нет. После чего той же глиной след от пули замазал.

Таким образом, можно было за пару часов снизить количество стрелков в разы. А потом ведь всё быстрее и быстрее этапы пойду, количество конкурсантов будет резко снижаться по мере удаления мишени.

Но первый этап затянулся. Нет дисциплины, и никто не бросался её наводить. Промахнувшиеся стрелки не принимали поражения и требовали повторить выстрел или вообще говорили, что попали, а пацаны, мол, специально против него окрысились, потому, что он им конфет не дал. Ну, может и не про конфеты кричал аскер промахнувшийся, но по смыслу именно к этому сводилось. До самого вечера эти две тысячи с лишним черкесов стреляли. Результат закономерен. Половина всё одно отсеялась.

Возобновилось пальба с рассветом. На этот раз чуть быстрее пошло. Никто уже сам не пытался бежать к мишени, всё же четыреста шагов туда и обратно это приличное время. Старшие на недовольных прикрикнули несколько раз и вчерашние разборки показали, что пацаны – они же судьи, вполне честно себя ведут и ни кому не подсуживают или наоборот не засуживают. До обеда с этим этапом управились, и осталось всего около двухсот стрелков. Пётр Христианович из своего нарезного длинноствольного афганского карамультука легко попал. Пуля Петерса легко практически без отклонения преодолевала эти двести восемьдесят метров. Ветерок был очень слабый и попутный. И граф ведь целый месяц в Студенцах из этого именно ружья и на такие именно дистанции и тренировался. То, что ружьё у него афганское поведал ему один из пщы. Он подошёл, Зубер представил его как князя Эльбуздукова. Осмотрев винтовку, он и сказал, что это работа афганцев. Здесь такие не делают, ни турки ни персы.

– Хорошее ружьё, продай. Большие деньги дам. – Предложил седобородый князь.

– Зачем мне деньги? – развёл руками Брехт.

– Хорошо, кроме денег отдам пять русских, что находятся у меня в рабстве.

Ну, твою же налево. Как отказать? Пять человек спасти.

– Когда поедем назад из Дербента.

– Ты собираешься в Дербент, урус? Зачем? – князь свёл брови. Допрос в «застенках кровавой гебни».

А почему правда не сказать? Это всегда полезно, ну, когда не вредно.

– Хочу пригласить к себе мастеров из Кубачей.

– Ха. – Перестал следователя из себя корчить князь. – Хорошие мастера. Я дам тебе своего раба, он турок. Это в придачу к русским рабам. Он делает кинжалы даже лучше кубачинских. Вот смотри, – и Эльбуздуков достал из-за пояса кинжал. Ну, что сказать?! Чеканщик, или как уж эта профессия называется, был мастером. Тончайший красивый узор по ножнам и рукояти, да ещё со вставками драгоценных камней, пусть и обработанных в виде кабошонов. Наверное, сапфиры? Синие чистые камни.

– Я подумаю, мне все одно надо в Дербент ещё по другим делам.

– Через чечню. Ты смел урус. Я со своими воинами поеду с тобой, провожу, не хочу, чтобы моё ружьё досталось чеченам. Оно мне самому нужно. Ну и твоя голова нам нужна. Жалко будет лишиться. Она у тебя говорит правильные и красивые слова.

На пятьсот шагов стреляли после обеда. Это уже триста пятьдесят метров и те стрелки у кого простое гладкоствольное оружие просто не могли рассчитывать на хороший результат. В итоге количество стрелков сразу сократилось до четырёх десятков. При этом опять разгорелись страсти, и воины требовали дать им право выстрелить ещё раз, придумывая тысячи причин, то ветер подул именно в это время, когда джигит нажал на спуск, то мальчишки крикнули под руку, то конь его заржал, то сосед не вовремя стрельнул. Практически всегда, даже второй раз выстрелив, абрек мазал и, наверное, поминая иблиса становился простым зрителем и болельщиком за своих земляков. Среди оставшихся были Брехт и почти все пшы. Именно у них и были длинноствольные нарезные ружья. Ну, и у них, видимо, был опыт обращения с этим оружием.

Сразу без раскачки мишени поменяли. Эти были в два раза меньше и уже не были фигурами человека. Просто круг, размером приблизительно с голову, чуть побольше.

Брехт стрелял первым. Сам напросился. Во-первых, ветер стих, и этим нужно было воспользоваться, кто его знает, может через пару минут снова дунет. Он хоть и почти попутный, но порывами и рассчитать, как себя пуля поведёт, очень сложно. Попал. Хоть и в самый край мишени. В самый низ, а целился выше мишени. Притянула мать – сыра земля пулю. Нет, бинокля нет, подзорная труба, увеличивает всего в четыре раза и толку от неё на расстояние в триста пятьдесят метров чуть. Пацаны по цепочке, Брехтом и организованной, по опыту стрельбы в Студенцах, передали. Ну, и красным флажком махнули.

Кроме Брехта попали ещё пять человек, в том числе и Марат Карамурзин.

– Что дальше, генерал? – подошёл к нему Пшышхуэ.

– Давайте, отойдём ещё на пятьдесят шагов. – Пожал плечами Пётр Христианович. То, что кто-то попадёт, уже не верилось. Эти-то пятеро, по большей мере, случайно попали, мишень почти не видна. Маленькая точка.

– Хорошо. Отходи и стреляй. – Хлопнул его по плечу главный черкес.

Брехт отсчитал шаги. Прицелился. Нет, бесполезно. Мишень просто не видно. Он поднял ружьё, усмехнулся и выстрелил в облако, проплывающее над ними. Снайпера тоже стрелять не стали. Повторили стрельбу по небесам.

– Всем пятерым я вручу по рублю с портретом императора Александра и по тысячи рублей ассигнациями. – Развёл руками Пётр Христианович.

Какой гвалт поднялся. На ужин Брехта пригласили к костру князей, жарился на вертеле целый баран, и, несмотря на запрет Корана, в рогах, украшенных серебром, плескалось что-то хмельное. Это точно не было виноградным вином.

– Что это? – поинтересовался Брехт у Марата.

– Называется Буза́. Делается из слегка забродившего проса с добавлением сахара. Пей, не бойся, генерал, он вкусный и полезный. И мы не турки, людей не травим.

Брехт вспомнил, про это пиво, что местные делают из проса и кукурузы без добавления хмеля, как-то один из его диверсантов, казак с Кубани рассказывал. Стоять! Бояться!

– Марат, а вы выращиваете кукурузу?

– Что это?

Ну, вот, опять можно попрогрессорствовать.

– Кукуруза – это… Царица полей.

Событие пятьдесят седьмое

А если ты не уверен в себе, ничего хорошего никогда не получится. Ведь если ты в себя не веришь, кто же поверит?

Борьба началась с самого утра. Что-то там переключили в интернете, и всем до единого мужчинам Кабарды пришла на айфон весточка, что нужно стрелой лететь в Нальчик, там проводятся всекабардинские соревнования по борьбе. Практически чемпионат мира по эпщэры-банэ, что выдают там золотые пояса чемпионские и кучу денег за победу, а ещё, что бороться с каждым будет русский генерал. Гей, славяне … А, гей аскерчи поехали, поборим русского. Совсем уже напоследок в интернете было и вовсе запредельная новость. Мол, десять лучших бойцов поедут в Петербургохранять царя от его Правительства, и за это каждый месяц будут давать сто рублей и графиней попользоваться или баронессой, а лучшим так и княжён дадут. Гей!

И приехали, пока два дня проводили соревнования по стрельбе, лагерь вокруг Нальчика вырос до размеров крупного города, а население его увеличилось с нескольких сотен человек до пяти, а то и шести тысяч. Так это только аскерчи, туда же ломанулись торговцы. Кормить нужно эти пять или шесть тысяч воинов и их коней. В общем, Октоберфест отдыхает.

Брехт хоть и находился в теле графа Витгенштейна уже полгода, но до конца так с размерами этого тела не свыкся. Уж больно оно, это тело – громоздкое. И почти не тренировано. При малейшей возможности Брехт пытался это исправить, подтягивался, бегал, каты всякие катал, но нет, не родное пока. Она (тушка) и команды чуть с замедлением выполняло, а то и вовсе самостоятельно хрень вытворяло. Отдаст он команду руке лопатку почесать, а та, бамс, и не дотягивается.

Не всё, конечно, так плохо. Если, скажем, даст команду, кусты оросить телу, то оно именно кусты и орошает. А отдаст команду если удобрить, то не только воздух портит, но и удобряет.

Ну, да уж чего. Назвался, полезай. Судьи записали с помощью гусар и добровольцев из русских, обученных грамоте, всех желающих на бумажки и время от времени кидали эти бумажки в папахи и вытаскивали две из них, выгоняя в центр поляны бороться. И полян таких граф Витгенштейн и Пщы организовали почти полсотни. Тот, кто выигрывал схватку, получал назад бумажку со своим именем и мог бросить её в следующую папаху. Графу тоже пришлось. В первой жеребьёвке ему не повезло. Попался настоящий богатырь, нет, он на десяток сантиметров пониже был Петра Христиановича, но в плечах зато поширше точно. И весь такой кривоногий и плотный, как настоящий борец.

Боролись обнажёнными по пояс. Брехт легко сорвал захват соперника, Сам взялся поудобнее за руку богатыря и чуть толкнул его, чтобы он перенёс центр тяжести и упёрся. Отработанный приём. Тот и упёрся, но при этом правую ногу далеко вперёд выставил. Сработал многолетний опыт самбиста и дзюдоиста и Брехт ему сделал замечательную подсечку. Бычок рухнул на травку и хрюкнул. И как давай блажить на неизвестном матерном. Не отходивший от генерала Зубер перевёл, что рус, мол, шайтан и он его маму, потому что тот правила нарушил. Борются только выше пояса.

– Пардоньте. Моя путала. Моя твоя больше не будет подсекать. Моя будет бороться честно. Твоя вставай и не блажи.

Встали и по новой начали. Брехт на этот раз решил инициативу кабанчику отдать. Тот взял захват и пошёл на приём, похожий на мельницу, толь с захватом пояса, а не ноги. Ну, такие «коряги» тут не проходят. Пётр Христианович присел и, обхватив джигита за пояс, приподнял и запустил на траву с хорошей такой амплитудой, и тело подвело, чуть не докрутило соперника, самому гибкости не хватило. Богатырь черкесский рухнул на спину, а надо было на живот. Но рухнул на грешную землю, а не на маты и с высоты в два метра. Плюх такой, что и земля покачнулась.

Вставал каракалпак кабардинский из Черкесии тяжело. Сначала лежал тяжело, потом, дышал тяжело, потом, сел тяжело, потом, глядел на Брехта тяжело, вот потом попытался встать. Тяжело! Но встал, и снялся, пошёл, не тот глагол, порысил, теряя центр тяжести, к судье, требуя адекватного соперника, а не этого русского шайтана.

– Я если чё, то немец. – Сказал судье граф Витгенштейн.

– Ты, рус, выиграл, соперник сдался. Вот тебе твоя бумажка. Жди следующего соперника. Вон туда ходи, сюда не ходи, там второй круг будет.

Точно, Брехт сам это и придумал. Поле разделили на две неравные части. В левой, которая поменьше, уже начинались схватки второго круга.

Пётр Христианович присмотрелся к поединщикам. Ни одного толстого. Худые, жилистые, кряжистые. Никто их бороться в школах олимпийского резерва не учил. Так, пацаны на улице чего-то исполняют. Потом на соревнованиях на Ураза-Байрам кое-что видят у взрослых поединщиков, пытаютсяповторить. Не соперники. И это первый был настоящий богатырь. Остальные все на голову ниже Брехта. А есть и совсем невысокие – метр пятьдесят. Никто ни на какие весовые категории разделить борцов даже не пытается. Жребий. Принцип черкесам понравился. Граф решил быстренько пройти второй круг и пойти поискать Марата, чтобы обкашлять вопрос о составлении алфавита для Кабарды, а потом и словаря. Может, надумают пару тех, кто знает арабский с ним послать, всё одно нужно одного священника с собой брать. Должна же личная охрана императора в положенные часы намаз совершать.

Брехт сунул пенсионеру сивобородому свою бумажку, тот бросил её в шапку и стал составлять очередные пары. Третьим выпало бороться Пётру Христиановичу и … Зуберу.

– Ты что тоже богатырь? – Хмыкнул граф, но разделся и в круг вышел. И с первых же секунд понял, что невысокий рост и малая масса соперника не повод – подходить к поединку спустя рукава. Через несколько секунд оказался на коленях. Только на силе сбросил с себя переводчика и собрался. Вёрткий оказался противник, никак не давал взять нормальный захват и словно специально провоцировал, выставляя одну ногу вперёд, видимо наблюдал за первым поединком графа.

Ну, опыт не пропьёшь. И по классической же борьбе был чемпионом Свердловской области и Таджикистана. Поймал двумя руками за левую руку и запустил бросок через плечо, при этом постаравшись довернуть противника в воздухе, чтобы он на живот спикировал. Получилось. Зубер приземлился на колени и локти, но готовый к этому Брехт, дожал рукой, вложив в неё весь вес.

Всё, теперь можно и о создании кабардино-черкесского словаря с главным князем пообщаться.

Событие пятьдесят восьмое

Когда неприятель делает ошибку, не следует ему мешать. Это невежливо.

Если ты хочешь добиться цели, нужно каждый день хотя бы немножко к ней продвинуться.

Наполеон I Бонапарт

Спалось графу фон Витгенштейну плохо. Днём тысячные толпы, громкие крики и костры, тысячи костров на которых жарились бараны, отпугнули местных комаров. Улетели в прибрежную осоку и в лес, спрятались от неадекватной орущей еды. Но еда наелась, напилась пива, набросались другой едой на и об землю, и сморил её сон. Храпели, сопели, потели тела, испуская в инфракрасном диапазоне призывы к кровососам, истинным хозяевам этих мест, что всё, пора и вам господа на обед. Кушать подано.

И хозяева прилетели и хозяева облепили еду. Ладно, хозяйки. Что меняет? Всё одно – облепили. Ох и много потомства теперь будет! Ох и насосали. Ох и напищали.

Брехт и с головой укрывался пледом, и ментик на голову накидывал, и руками махал. Помогало мало. Только вроде начинает засыпать, как налетает очередная волна местных комарих и его голубую-преголубую графскую кровь пытаются всю без остатка высосать. Вон, какой боров. От его крови и потомство будет огромное, как комар-дергун, прямо.

Наконец, Пётр Христианович вроде удачно закутался и его почти сморил сон и тут думы налетели вместо комарих. А есть у вас план по переустройству России мистер Фикс? Нет, у него не было точного плана. И самое интересное, что до 1812 года ни в коем случае нельзя лезть в политику. Поражение под Аустерлицем и у Фридланда с последующим Тильзитским мирным договором, приносили России вместо бед, ну, поражение же, одни сплошные плюшки. Словно кто-то там, на небесах, смотрел на эту возню, и когда дело до решений доходило, он Наполеону подсказывал заключать мир выгодный не столько Франции, сколько побитой всей в юшке и соплях России. И вообще, с точки зрения приращения территорий России, Наполеон стоит в одном ряду с Екатериной или Петром.

Например?

Да, пожалуйста. Россия потерпела поражение под Фридландом. Это недалеко от Калининграда. Правда, ведь?! Французы потеряли, около 8 тысяч человек, русские – от 18 до 20 тысяч. Французы захватили 80 пушек. И чем Тильзитский мирный договор закончился? Россия получала Белостокскую область, ранее принадлежавшую Пруссии. Герцогство Варшавское, до этого часть Пруссии, у неё изымалась. Пока Пруссию можно оставить в покое. Но герцогство, если что, так к ней и не вернётся. И что происходило дальше? Наши отошли в сторонку и Наполеон напинал автриякам. Уже польза, но этим дело не закончилось. Получается, что через два года после Тильзита (ныне город Советск в Калиниградской области), после очередного разгрома Австрии, Наполеон подарил Александру город Тернополь с областью. На, брат. По-братски.

И подарки не кончились. Франция в это время ещё и Швецию побила, отобрав у неё все материковые земли. Ну, брат Наполеон и разрешил, и помог брату Александру побить Швецию, обескровленную полностью войной с Францией, и присоединить к России Финляндию. Нет, сами тоже молодцы, но с побитым соперником воевать легче.

Дальше была Бессарабия. И опять, не сам Наполеон, так его посол поспособствовал, что именно во время русского наступления Турция разругалась вдрызг с Англией и объявила ей войну, лишившись союзника, который бы не дал порезвиться России в самый ответственный момент войны. Война шла себе потихоньку и тут бамс. И Тильзитский мир. Заключение мира с Наполеоном дало возможность увеличить численность Дунайской армии до 80 000 человек.

В это время в Париже при посредничестве Наполеона шли переговоры об окончательном мире с Портой. И плюнул вдруг Буонопартий на дружественную ему Турцию. Посчитал, что победа над Испанией важней, а с отъездом его в Испанию переговоры были прекращены.

Конечно, и там, как и с Финляндией, всего добились сами, но Наполеон мог вмешаться. И не вмешался, а наоборот помог выгнать из Турции англичан.

Вывод: лезть в политику до 1812 года нельзя, там всё хорошо. Задружиться с Наполеоном против Англии? Нет, это ещё хуже, чем с Англией против Наполеона. Этот товарищ не успокоится и, покорив всю Европу, полезет, один чёрт, в Россию, только более сильный, а у России на будет поддержки из Англии. Чем воевать, если своего пороха почти нет. А если Наполеон обрежет поставки ещё и селитры, то его не будет вообще. Нельзя рвать с Англией и, значит, нужно воевать с Францией. А вот на конгрессе в Вене, можно и нужно вести себя по-другому. Вот тогда и нужно лезть в политику.

А сейчас мистер Фикс? Есть у вас план? Ну, есть небольшой. Так, планчик. И получение вместо враждебного Кавказа дружественного – одна из его частей.

Осталось малость. Выиграть завтра в десяти схватках. Или в девяти? Претенденты на победу, хоть и уменьшаются в арифметической прогрессии, но их же более пяти тысяч было. Посчитайте – попрогрессорствуйте. Так если он до финала доберётся, то там две схватки. А пока прошло только два круга. Ох и тяжёлый завтра будет день.

– Вашество, вставайте! – тряс его за плечо Ванька младший.

Ну, здравствуй новый день.

Глава 21

Событие пятьдесят девятое

Как можно не верить человеку! Даже и если видишь – врёт он, верь ему, слушай и старайся понять, почему он врёт?

Максим Горький

Первую схватку в этот день Пётр Христианович чуть не проиграл. И ведь настраивался, несколько раз себя по морде лица хлестанул ладонями, когда там за мордой в мозжечке появлялись мысли шапкозакидательские. Черкесы были все почти на голову ниже и на двадцать кило легче, а то и на тридцать. Таких бютюгов, как тот, что ему первый попался почти и не встречалось. По жребию ему достался седобородый дедушка почти. И именно это чуть к катастрофе и не привело. Ну и ещё то, конечно, что его десятилетиями учили падать на бок или ещё лучше на живот, но ни в коем случае не на спину.

Дедушка каким-то неуловимым смазанным движением сорвал со свой руки захват Брехта. И продёрнул одновременно его на себя. И у этой огромной тушки ведь и инерция приличная, граф дёрнулся назад, но явно не успевал, пришлось ногу вперёд выставлять далеко. Этим и воспользовался седобородый, он подшагнул к Брехту и проделал практически классический бросок через бедро. Уже в полёте граф сгруппировался и тут его пронзила мысль, что так нельзя, он упадёт на бок и хотел тут же перейти на живот. Так в этой борьбе – это поражение. На правый бок один чёрт плюхнулся, но вместо того, чтобы переворачивать на живот, Брехт крутанулся на плече, сдирая его в кровь о землю, и оказался вне досягаемости противника. Успел вскочить.

Дедушка ему продышаться и сориентироваться не дал, схватил на бицепс и снова толкнул назад. Ну, два раза в одного Брехта снаряд не падает. Пётр провернулся на ноге и сам чуть поддёрнул саксаула. Классная реакция у дедульки, он не пошёл вперёд, а сделал шаг назад. Ну, такую связку тоже отрабатывали, Брехт зашагнул сбоку и припечатал черкеса передней подножкой. Чёрт. Чёрт. Опять забыл, что не самбо. Народ завопил вокруг их импровизированного татами собравшийся. Пришлось извиняться. Мол, тупой, прости отец.

Отец простил, но и выводы сделал, больше не толкался. Целую минуту бились за хороший захват, графу было чуть легче, у него и кисть больше и бицепс с трицепсом. Но дедулька вёрткий. Ни чем Джеки Чану не уступит. Пётр Христианович, наконец, взял хорошо соперника за предплечье и потянул вниз, самым простым способом за счёт физической силы, а не приёмов, завалив того на живот, дедулька вертанулся и оказался боком, почти спиной к Брехту. Ну, грех не воспользоваться, граф его сграбастал в охапку и не бросил, а припечатал к земле, еле сам на ногах устоял. Но устоял же. Народ заорал, а судивший поединок черкес, замахал руками, показывая, что бой, мол, окончен. Всё, не мучай, большой рус, нашего уважаемого пенсионера.

Пётр Христианович килограмма два потерял за схватку. Умотал его седобородый. И это только третий круг, кто же будет противостоять в девятом и десятом.

– Вашество, – потряс его за расцарапанное плечо Ванька.

– Мать же ж, твою же ж!!! Не видишь?! – Приподнялся на локте Брехт.

– Простите, Вашество, я тайну раскрыл, – и глазёнки горят.

– Тайна это хорошо. Плед сначала дай и пиалку воды кипячёной из серебряной фляжки. – Брехт только такую воду в этом походе и пил и в полку ещё уговорил всех обладателей серебряных фляг поделиться с теми, кто едет на Кавказ. Набралось восемнадцать штук. Тогда пошли другим путём набрали серебряных рублей полста штук и в кувшин, из которого пили, обязательно их кидали, ну и вином не пренебрегали, в смысле добавляли в кувшин. Бог миловал, дизентерии с холерой пока удалось избегать. Впрочем, как и остальных заразных болезней. Были падения с лошади, были расчёсанные и загноившиеся укусы у гусар, но мази Матрёны и Василисы Преблудной действовали на пять с плюсом. Все пятьдесят гусар были пока относительно здоровы, разве сержант Иванько, при падении серьёзно плечо повредил и сейчас ходил с рукой на привязи. Брехт, кстати, помнил из фильма про «Спасителя Санкт-Петербурга графа фон Витгенштейна», что один из его сыновей погибнет молодым, упав с лошади.

– Мигом я. – Ванька усвистал к их биваку, а Брехт, накинув плед на голые плечи, осмотрелся, на двух десятках площадок боролись люди. Болельщики и сами борцы рычали, орали, улюлюкали. Гвалт стоял такой, что могло показаться – настоящая война идёт. Рукопашное сражение.

Ванька прилетел с пиалой и керамическим кувшинчиком с вонючей мазью, которой и лечили от всех травм. Рядом никого из его гусар не было. Все, кто умеет читать и писать, работают секундантами у аксакалов, что составляют пару. Достают-то из своих папах они бумажки с именами, только кто же их прочтёт, если у кабардинцев и черкесов нет ещё своей письменности, да и чужой нет. Арабский, на котором Коран написан, всего несколько человек знают. Имамы, муллы, ишаны, все они в основном получили образование в Турции. А многие имамы-хатыйбы суры просто заучили наизусть и не умеют читать даже по-арабски.

– Вашество, – намазывая графу плечо вонючей мазью, после того как смыл грязь, зашептал Ванька, – дед этот, который из шапки бумажки достаёт жулит. Он вашу бумажку пальцем к краю прижал и доставал другие бумажки, которые я ему читал. Вот, когда тот дядька, что с вами боролся, откликнулся, он и вытащил вашу бумажку. Жулик. Надо главным сказать!

– Вона чё?! А то я смотрю, что третий уже соперник серьёзный, словно специально сильные выпадают. А оказалось, что не казалось. Ладно. За битого двух небитых дают. Переползём к другому судье. И проконтролируем. А то так можно и не дотянуть до финала, раньше сдохну. Молодец, Ванятка, бурку тебе здесь красивую справим и папаху. Самым видным женихом в Питере будешь.

Событие шестидесятое

Если не хотите портить с человеком отношения – не мешайте ему врать.

Доктор Хаус

Вот ведь сволота какая, это про того, кто судью того надоумил ему в поединщики главных къарыулу по эпщэры-банэ поставлять. Сменил Пётр Христианович поляну под неодобрительный гул «трибун» и смотрел внимательно, как судья бумажки перемешивает. Вроде не жулил. И это сразу борьба показала. Хотя это был уже четвёртый круг и явные слабаки уже отсеялись, но тот черкес, что Брехту в этот раз достался, был в разы хуже того амбала первого и этого дедульки седобородого. Точно, каких-нибудь учителей стиля «пьяный журавль» ему подсовывали. С какой целью? Ну, это понятно, опасались, не хотели, чтобы в финале встретился с кем из князей и победил. А так как Зубер говорил, что Марат Карамурзин – один из лучших борцов, то и понятно кто, скорее всего, это затеял. Всегда ищи того, кому выгодно. Брехту сам знаменитый римский юрист Кассиан Лонгин это сказал. Ну, зато трёх сильных борцов он убрал, и хорошо, что они ему попались в самом начале, попадись этот дедушка в седьмом или восьмом круге и неизвестно, чем бы поединок закончился. Тело было слабовато у Витгенштейна, не борец, влаги много. Пальцы рук сразу отекают, тяжело держать захват. Просто сдох бы к финальным схваткам.

В четвёртом круге Пётр Христианович на первой же минуте выиграл борьбу за захват и припечатал соперника рыльцем в затоптанную траву. Даже и вспотеть снова толком не успел. После схватки пошёл, вымылся, не, не тот глагол, тряпкой обтёрся намоченной в речушке. Вода горная холоднючая. Сразу полегчало. Полежал минут двадцать, высыхая и отдыхая, а потом снова «ковёр» сменил, не ходи к семи гадалкам, нукеры Пщышхуэ Марата Карамурзина и этого судью «купили».

И недооценил предприимчивости главного пщы. Сразу заметил, как аксакал попытался пальцем заскорузлым придержать его бумажку. Эх, дедушка, дедушка. Как не стыдно, в твои-то годы.

– Смотри, Пугачёва! – ткнул он пальцем за спину купленного судьи. Аксакал обернулся в надежде старушку увидеть, а Брехт ему по руке своей пятернёй легонько стукнул. Бамс. Бумажка и провалилась в глубину папахи.

– Ушла, ничего, ещё придёт, я тебе покажу, – посочувствовал дедушке нечестивому Пётр Христианович. Чего уж там он у Пугачёвой хотел рассмотреть?

Выпало бороться с колобком. Рост полтора метра и в ширину столько же. Вообще неудобно. Хорошо, что его противнику ещё неудобней, он и захват нормальный взять не может. Граф решил повторить тот же приём, что и с Зубером сработал, просто со всей силы дёрнув за руки, уронить колобка на пузу. Получилось. Опять меньше минуты схватка продолжалась.

Между тем солнце вылезло в зенит и как давай всё заливать живительным светом. Жарко. Душно. Ветра нет. Да и обедать пора. В пузе бурчит уже от выпитой воды, хочется её кашей гречневой стабилизировать. Поняли это и организаторы первого чемпионата мира по эпщэры-банэ. Барабан забарабанил, и несколько пацанов забегало по прибрежной полосе, голося, что обеденный перерыв два часа.

Брехт поплёлся к их становищу. Вокруг походной кухни было столпотворение. Все пять тысяч падаванов и мастеров собрались вокруг и обсуждают, кое-кто даже миску тянет. Нет, ребята, пулемёта я вам не дам. В смысле, каши хватает на пятьдесят, ну шестьдесят человек, так он сейчас один всю навернёт. Стоять. Нельзя, впереди серьёзные поединки.

– Ванька, набери десять мисок кашей и отнеси их князьям, вон под те чинары. Господа, – повернулся он к гусарам, – давайте угостим нашей гречневой кашей их князей. Унтерофицеры взяли по паре мисок и пошли за важно вышагивающим по почти пустой поляне Ивашке. Зубер, крутившийся рядом с гусарами, пошёл следом.

А вот следом куча черкесов, до того разглядывающих чудо печь, двинулась. Скрыли место действа. А когда расступились они, то гусары уже несли на вертеле к их биваку почти не тронутого зажаренного барана на вертеле, лишь на одной ноге были следы отрезания куском мяса. Ну, нормально. Боевое братство налаживается.

Всё же явно подыгрывали Марату, Брехт ещё раз вынужден был трюк с Пугачёвой провернуть. Опять притормозил судья его бумажку. Но на седьмом круге это уже не работало. Точнее, на седьмом и пытался подсудить очередной аксакал, но не вышло, только соперник и без того был матёрый. Брехт с таким трудом его одолел минут через десять, когда оба уже на ногах с трудом стояли. Ушёл в кусты Пётр Христианович и проблевался там. Организм избавлялся от каши, не до неё ему было. Выпил стакан горячего чая потом, и лёг под росшее у берега чахлое деревце, только вроде глаза прикрыл, а его опять Ванька с Зубером толкают, нужно идти, новый восьмой круг начался.

– Собаки бешены! Не пойду никуда, устал, – сказал граф и пошёл бросать в шапку свою бумажку.

До сих пор, кстати, Брехт думал, что она папахой называется. Может и называется где-то, но Зубер её «пало» обзывал. Брехт его спросил, а у чеченцев как, знает?

– Шапка – холхазан-куй. – Вот и верь календарям.

Событие шестьдесят первое

1-го января пьяные русские моряки захватили 20 сомалийских пиратов и потребовали за них выкуп. Сомалийская общественность в шоке

Лежащий в больнице сомалийский пират захватил чужое судно.

После десятого круга осталось пять претендентов на золотую медаль. Число на четыре точно не делилось. Один был лишним и, значит, должна быть проведена дополнительная схватка. Не стоит и сомневаться в справедливости судей, после длительного совещания и камлания они определили, что один из участников будет урус-шайтай, а вторым звероватый такой черкес, весь заросший волосом. Йети просто.

К этому времени Брехт уже на ногах-то не стоял, десятую схватку провёл на силе воли и на автопилоте. Спасло только то, что противник вымотался не меньше, а больше графа, он почти сразу поскользнулся, нет, там не скользко, не мокро и не сыро, подвернулся на ровном сухом месте и рухнул на колени. Брехт отошёл, позволяя ему встать, а когда соперник поднялся, быстро схватил его обеими руками за предплечья и дёрнул вниз. Къарыулу упал на локти, но не удержался и зарылся рыльцем в землю, уже сотнями ног от растительности полностью избавленную.

Йети выглядел тоже примученным, когда стали выходить на поляну, то он споткнулся и упал на колени. Судьи с Маратом, который не сильно лучше выглядел, а он остался одним из пятёрки богатуров, ещё не выбывших из борьбы за медали, посовещались и решили, что на сегодня достаточно. Да, вон и солнце уже садится. Всё одно – финальные схватки не успеть провести. Завтра будет эта лишняя встреча, а потом полуфиналы и финал. Отдыхайте господа. Веселитесь.

Дополз Пётр Христианович до их бивака и рухнул на кошму, что в его палатке на полу брошена. Ему точно не до веселья. И сразу назад полез, на воздух. Палатка за день нагрелась, и дышать внутри нечем. Улёгся на травку, подставив спину свежему, спускающемуся с гор ветерку. Эх, сейчас бы массажиста, а то завтра все мышцы забиты будут. Или массажистку …

Стоять. Бояться. А чего там император про Крузенштерна говорил, который человек и пароход. Он ведь там по всяким экзотическим странам шастал. На Таити может заплыть и массажисток привезти. Или тайский массаж это не с Таити? Точно, блин-блинский. Нет, надо было Историю преподавать и Географию, а не Физику. Тайский массаж это Таиланд. Ну, мимо Крузенштерну никак не проплыть. А с ним ещё товарищ был, который наш Дальний Восток обследовал и Русскую Америку – Лисянский. Имени не вспомнить, но он точно заходил в Китай и возможно в Таиланд. А ещё на остров Пасхи. Чего бы его к рукам не прибрать. Чили он и нафиг не нужен. Хотя уж больно он далеко от земли, там гарнизон не прокормить. Тьфу. Жалко. Так про Лисянского с Крузенштерном. Нужно сразу по прибытию в Питер найти обоих. И промыть мозги канцлеру Воронцову, и Александру, что нужно срочно снаряжать эту экспедицию. Там ведь с ними плавал Резанов. И нужно, может от себя один корабль снарядить – чисто коммерческий. Меха Аляски и всякие чаи из Китая. Ну и китайских медиков с тайскими массажистами прикупить, Массажистки? Пусть и девчуль прикупят. И организовать для высшей знати Санкт-Петербурга тайский массажный салон, со всякой экзотикой. Ароматерапией и прочими соляными пещерами. Императрица и Дарьюшка Ливен – Бенкендорф сделают этот салон модным и там можно большие бабки зарабатывать, и на разных важных чиновников влиять для получения правильных решений в правительстве, которое Александр вскоре создаст. Ставим галочку. Нужно срочно искать Крузенштерна. Да, там какая-то склока была между Резановым и Крузенштерном, которая чуть не угробила всё. Ничего, нужно у Александра Палыча потребовать точный приказ, что Крузенштерн главный, а Резанов третий после Лисянского.

– Ванька, походи у меня по спине босыми ногами, – вспомнил про ноющие мышцы Пётр Христианович.

Если кто-то думает, что комарихи, если в прошлую ночь прилетали и всю кровь из народа выпили, то сегодня ночью не прилетят – сытые же, то он даже не неисправимый оптимист, он сволочь последняя. Брехт, когда Ванька по нему потоптался, а сержант Михеев помял мышцы, массажиста, ну совсем неумело, изображая, залез в палатку и заснул-вырубился. Никаких снов не снилось, даже эротических. Темнота. И вдруг как «прояснило»! Проснулся от звона в ушах и от того, что вся спина чешется. Комары залезли в незакрытую палатку и набросились на его мускулистую спину. Ох и набросились. И гул прямо над головой стоит, словно он рядом с аэропортом живёт и несколько самолётов сразу на посадку идут. Это сколько же комаров в палатке?

Пришлось выскочить на открытую местность, запнувшись о седло и плюхнуться на траву, переворачиваясь через спину. Ух, хорошо! В смысле плохо. Вся спина и уши особенно прямо огнём горят. Луна вполне себе вместо уличного фонаря светила, всё видно, до самой речки. К ней Брехт, вооружившись полотенцем, и пошкондыбал. Намочил полотенце в холодной воде и обтёрся несколько раз, повторяя макание. Полегчало. Граф вернулся по сонному лагерю к палатке и оделся, всех перебудив. Закутался в плед с головой и попытался вновь заснуть. Дудки. Пришлось сквозь тупую боль во всех мышцах, забитых молочной кислотой, лежать и вспоминать всё, что помнил и даже чего не помнил об двух экспедициях – Крузенштерна и Беллинсгаузена. Нда, смешно, оба великих русских морских путешественника немцы. Вот вернётся в столицу и нужно будет бросить все дела и тщательно обе экспедиции снарядить. Заставить богатеев мощной тряхнуть и императора деньги на это выделить. И под эти мысли эпохальные заснул.

Крузенштерн Иван Фёдорович

Глава 22

Событие шестьдесят второе

Победная стратегия порой предусматривает жертвы.

Если пытаешься выиграть любой ценой, всякую подлость начинаешь называть стратегией.

Всё же послезнание это хорошо. Брехт, занимаясь самбо, точно знал, что на следующий после таких соревнований, все мышцы будут забиты молочной кислотой. И болеть начнут. Но и другое знал, что серьёзная разминка чего-то там с молочной кислотой сделает, и можно вполне будет бороться дальше. Кабардинские богатыри разминкой пренебрегли. Разминается тот, кто боится. Пётр Христианович один отжимался, приседал, бегал, даже на руках ходил, при этом двое гусар его за ноги держали. И ещё потолкался с Зубером, показывая ему переднюю и заднюю подножку.

Когда барабаны объявили о предварительной схватке за выход в полуфинал, он уже вполне себя сносно чувствовал. А соперник всё это время лежал пластом под деревом. Явно этому Йети, как и всем прочим вчера досталось. Плечо, как и графа у къарыулу было серьёзно поцарапано, и тоже чем-то смазано. Нужно будет потом рецепт узнать, отметил для себя Брехт. Заросший чёрным волосом здоровяк попёр сразу после свистка на Петра Христиановича, словно это сумо, а не эпщэры-банэ. Брехт спокойно уклонился и чуть придал товарищу ускорения, толкнув в спину. Богатур свалился, но на коленях удержался. Встал и никаких выводов не сделал, опять бульдозер из себя изобразил. Как он вообще до десятого круга добрался? Вроде, должны остаться не здоровяки, а профессионалы, те, кто умеет бороться? Второй раз увернуться так красиво не получилось, предугадал его манёвр черкес, он только плечом, но врубился в Брехта, но и Пётр Христианович был в это время в движении, продолжая уклоняться. В результате графа отбросило, и он сел на землю, а соперник сменил траекторию и плюхнулся на бок, на то самое покарябанное плечо. И не ойкнул даже. Джигит. Джигиты не плачут. Поднялся и опять чуть не вприпрыжку на уруса бросился. Странная тактика. Как таким образом можно человека на живот повалить?! Брехт решил его встретить. Чисто хоккейным приёмом, ну, корягой, типа, броском через себя с колена. Когда Йети оказался рядом, Пётр Христианович присел и развернулся, пытаясь одновременно схватить соперника за руку, что дёрнуть её вниз. Не получилось. Руку захватить не получилось. Эх! Но черкес через спину перелетел. И замечательно, что захват взять не удалось. Если бы взял руку в захват и дёрнул, то соперник на спину или на бок бы упал, а так получилось, как в хоккее, на самом деле. Брехт привстать-то успел и ноги соперника подбросил, в результате тот полетел рыбкой и плюхнулся на живот. Всё, народ многотысячной глоткой единой заорал, а судья – аксакал показал, что поединок закончен.

Вот их и четверо осталось.

За следующей парой Пётр Христианович наблюдал внимательно, ни на что не реагируя. Ванька ему руку вновь мазью мазал, тоже чуть приложился плечом о землю, сержант Михеев воды, вином разбавленной, сунул пиалку, граф отметил это краем сознания, но от схватки главного соперника взгляд не отвёл. Первые пару минут, впрочем, ничего интересного не происходило, противники вяло боролись за хороший захват. А потом, бац, и Марат уже стоит, а противник лежит на земле рожицей в пыль зарывшись. Бросок был молниеносный. Ну, в принципе – обычный бросок через плечо из стойки. Сложный приём. Потом только чуть довернул уже в воздухе соперника Марат, чтобы тот не на бок, а на живот прилетел. И бросок-то скорее на силу, чем на технику, почти не подготовленного соперника перебросил через себя князь черкесский. По идее нужно было чуть оттолкнуть его и ловить на обратном движении, а тут прямо из стойки статичного соперника.

Серьёзная сила в руках у Пщышхуэ. Опасный соперник.

Со своим кабардинцем Брехт возился долго. Не потому, что соперник был равный ему по мастерству и силе. И в том и в другом уступал. Пётр Христианович, пытался на нём отработать приём тот же самый, который принёс победу верховному князю черкесов. Это вообще сложный приём, бросать через себя из стойки не просто. Тем более что занимаясь самбо почти его и не отрабатывал Брехт в юности. Гораздо же проще бросить через плечо с колен, и плюсов куча, можно сразу перейти на удержание, и рычаг есть. У броска из стойки тоже плюс есть. Если такой бросок удастся, то хоть в самбо, хоть в дзюдо это чистая победа или япон. Но не отрабатывал, так изредка, а на соревнованиях ни разу не применял. Вот и решил попробовать. И раз за разом соперник вывёртывался. Без куртки или кимоно вообще нереально. Соперник был не размят, он дубово боролся за захват, а потом пытался выдернуть Брехта на себя, но делал всё это медленно. Граф легко срывал захват и вновь пытался закинуть кабардинца себе на плечи. Нет. Чувствуя, что противник уже на ногах почти не стоит, пытаясь повиснуть на нём как в боксе, Пётр Христианович просто дёрнул его на себя и повалил лицом вниз без всяких приёмов. С этой эпщэры-банэ вообще настоящие приёмы забудешь.

Уходя с «ковра» Брехт посмотрел в ту сторону, где приметил сидящего на седле, брошенном на землю, Марата Карамурзина. Князь улыбнулся, заметив взгляд, и помахал ему рукой. Финальные схватки назначили через полчаса, давая двум лучшим борцам отдохнуть немного. Пётр Христианович сначала лежал с закрытыми глазами и составлял план на поединок, как делал это всегда, и вдруг понял, что он старый осёл. Нельзя выигрывать у Пщышхуэ. Это будет смертельная обида для гордого горца, он, вон, сколько усилий приложил, пытаясь на Брехта сильных борцов натравливать, очень ему нужно выиграть. И в то же время нельзя проиграть, как правильно сказал Зубер, никто не пойдёт в войско слабого. Проиграть – значит показать свою слабость. И что?! Выиграть нельзя! Проиграть тоже нельзя! В борьбе ничьей не бывает. Это не футбол. Стоп. Про футбол нужно подумать. Горцы эту игру должны оценить. Тьфу! Делать что?

Всё же нужно сдаться, но не сразу. Нужно уронить князя несколько раз, но на спину или на бок, а потом сдаться, типа, всё не могу, плечо вывихнул, сдаюсь. Нет. Плечо не пойдёт. Тогда получится, что Марат не выиграл. Просто сдаться. Твоя моя победил. Сдаюсь.

– Вашество!!! Вашество! Зовут. – Тряс его Ванька. Заснул что ли?!

Событие шестьдесят третье

А какой смысл покупать машину, чтобы разъезжать по асфальту? Там, где асфальт, ничего интересного, а где интересно, там нет асфальта.

Аркадий и Борис Стругацкие.

Какой-то умный человек написал. Откуда он про Брехта узнал. Чуйка.

Именно так все и есть. Чуть преувеличил поэт. Не от Кубани, а от реки Нальчик шли пока в сторону крепости Моздок. Надо отметить, что сотни лет немирного сосуществования народов Кавказа привели к довольно запутанным границам и анклавам одних народов на территории других. Так Моздок в будущем будет относиться к республике Северная Осетия. Сейчас даже и непонятно кому принадлежит. Нет, сто процентов к Российской империи, так почти вся Кабарда тоже к ней принадлежит, если на карту взглянуть, а фактически только узкая полоска земли от Моздока до Владикавказа. Наверное, в Моздоке есть осетины, да наверняка есть, но только именно кабардинцы и черкесы воюют с русскими потому, что на их территории Екатерина вторая решила эту крепость построить. Лезть в эти географические дебри Брехту не хотелось. По будущей военно-грузинской дороге они двигались к Моздоку, а потом путь приличного такого отряда шёл вдоль Терека, как бы по границе сегодняшней с Чечней, к морю Каспийскому. До Волги не надо. Нужно потом вдоль моря добраться до Дербента. Дербент это сейчас и город, и ханство одновременно. Император Павел I ведь бросил город. И там сразу всякие акулы всплыли местные мелкие типа Катрана и начали зубы на него точить. Как объяснил Брехту полковник Краснов во Владикавказе, дальше события развивались так. В 1799 году младший сын кубинского хана Фатали-хана – Гасан был провозглашён дербентским ханом. Кубинское ханство это южный чуть более крупный сосед Дербента. Но до взятия города Дербента Валерианом Зубовым правил там Шейх Али-хан. Он собрал сильное войско и двинулся на Дербент, но двенадцатидневная осада города не принесла ему успеха и он вынужден был помириться с Гасан-ханом и признать его права на Дербент. Вот сейчас там, как бы, независимое от Кубинского ханства и существует маленькое Дербентское ханство, которое чуть больше самого города. В Дербенте самом Брехту в принципе ничего не надо. Он, кстати, его брал, воюя в армии Валериана Зубова. Ему нужно село Кубачи, чтобы пригласить его мастеров в Петербург на свой строящийся часовой завод. Нужны мастера по работе с серебром. Чеканщики. Только там, на Кавказе, по прямой не поедешь, там нужно двигаться по тем дорогам, которые существует, а попасть в Кубачи можно именно со стороны Дербента. Других дорог сейчас нет. Да и не надо, от Дербента это всего сорок километров на запад.

Дорогу, по которой они сейчас двигались, можно разделить на две части, первая вполне себе безопасная до Моздока и дальше по левому берегу Терека до станицы Шелковская, а вот дальше Терек нужно пересечь и по территории Чечни, а потом Дагестана двигаться через Хасавюрт на Махачкалу. Ну и потом уже вдоль моря от Махачкалы до Дербента. И это далеко не самая безопасная дорога в мире.

От Нальчика до крепости Моздок около сони километров или два дня пути. Вот, второй день и едут. Отряд теперь большой. Кроме пятидесяти мариупольских гусар с генерал-майором Витгенштейном едут двадцать отобранных им черкесов и кабардинцев, разделяют они сейчас сами на два народа или нет, Брехт пока не понял, скорее всего, это всё на грани. По Кючук-Кайнарджийскому мирному договору Кабарда сейчас разделена на турецкую часть и русскую, но не те ни другие полностью эту территорию не контролируют. Ну и вот-вот в реальной истории начнётся полувековая война, которая окончательно все народы на Кавказе перемешает и границы перекроит.

Кроме двадцати аскерчи, которые войдут в личный конвой императора Александра I Павловича, десять человек согласились послужить пару лет в Мариупольском гусарском полку и десять человек согласились пойти на службу к генералу Витгенштейну лично, сроком на те же два года. Денежный оклад у всех одинаковый. Сто рублей в месяц. Это большие деньги. Зачем Брехту десять слабоуправляемых горцев? Да ещё за свой счёт? Ну, есть задумка. Вообще-то, это не сильно и большие сейчас для него деньги. Тысяча двести рублей ассигнациями на человека в год. Двенадцать тысяч рублей на всех десятерых. А у него несчитанными даже фунты стерлингов лежат, где есть две пачки по триста фунтов, а это две тысячи рублей одной купюрой при пересчёте, всего шесть таких бумажек нужно. Вообще не деньги. Печально при этом, что с каждым годом курс резко меняется не в пользу рубля. Правительство печатает бумажные деньги в огромных количествах, и не думает об инфляции. Даже слова, должно быть, такого не знает.

Как и просил граф Витгенштейн у Марата Карамурзина, едут с ними и два имама-хатыба. Один в Санкт-Петербург, а второй в Москву. Паству окормлять. (Окормление духовное (от «кормило» – руль корабля (однокоренные: корма, кормчий). Мариупольский же полк пока расквартирован в Москве. Вот через год кавказские войны начнутся и его сюда перебросят. Так уже внутри будут кадры, которые проводниками и переводчиками послужат. Не всё ещё, как и обещал, с Брехтом увязался со своими людьми пщы Эльбуздуков. Людей прилично, пятнадцать воинов и шестеро рабов, которых князь отдаёт за афганское ружьё. Один из них мастер чеканщик и оружейник, один из русских, бывший казак, попавший в плен к черкесам пять лет назад, стал его подмастерьем. Ещё четверо просто бывшие солдаты, угодившие в плен в разное время к горцам, которых князь держал для домашних работ и как пастухов.

И последней вишенкой на торте кабардинец Зубер Шогенцуков, с братом и молодой женой. Брат – недоучившийся мулла, учился в Стамбуле, но чего-то там не поделил с местными и еле ноги унёс. Владеет свободно арабским, кабардинским и турецким, чуть хуже персидским и татарским. Ну, тюркские языки похожи, нужно будет, татарский выучит. Ещё который учить – татарский в Казани и в Крыму не сильно похожи. Друг друга понимают только с переводчиком.

В итоге, с носильщиками, проводниками, слугами, рабами и прочими, и прочими, отряд насчитывает почти двести пятьдесят человек. Длинной змеёй плетётся по узкой дороге. И не выехать на простор – горы кругом.

Событие шестьдесят четвёртое

Моя жизнь прошла в атмосфере нефти и газа

Виктор Черномырдин, бывший премьер-министр России

Схватка между графом Витгенштейном и князем Карамурзином запомнится и войдёт в анналы черкесской истории. Чего её описывать, просто откройте эти анналы и прочтите. Там акыны всякие писали, их не переплюнешь.

Если коротко, то граф два раза бросил князя через плечо с колена и два раза повалил подсечками. При подсечках народ рычал, визжал, кричал, за кинжалы и ружья хватался. Гусары при этом хватались за пистоли. Если по чесноку, то Пщышхуэ был хорошим борцом. Точно не хуже Брехта. Просто не знал кучи приёмов. Зато силы в руках полно, гибкость отличная и реакция, а ещё словно мысли читает, и страховался Марат даже раньше, чем Пётр Христианович начинал связку выполнять. Он Витгенштейна тоже пару раз запустил с землёй обняться, но оба раза падение было на спину. И тут Брехт третий раз удачно упал, прямо на расцарапанное плечо. Корка содралась и новых царапин добавилось, вся рука в крови. Пётр Христианович глянул на это дело и решил, что пора. Он поднял руки в гору и сообщил Марату:

– Сдаюсь. Хи́нди ру́си бхай бхай. Рот фронт. Фройндшафт. Дружба. – Потом поклонился. – Patria о muerte! Ваша взяла.

Как народ завопит, как бросится обниматься с победителем. Брехта тоже обнимали и по плечу шлёпали, понятно по правому окровавленному. Потом, наверное, втихаря ладонь себе облизывали. Как же – кровь врага. Чего по этому поводу Высоцкий сказал: «Чтобы стать хорошим человеком, нужно сначала съесть двух хороших человеков», ну, хоть кровушки испить.

Потом вместе сидели барашка очередного закусывали и пиво пили. При этом о деле не забывали – выбирали, кто в какой отряд вступит. Не все победители и призёры согласились бросить молодую жену или отару или месть кровную и отправиться на север. Но выбрали всё же одних из лучших. И главное – молодых. Их проще учить. Да, всему, и стрелять, и разговаривать на … Французском? Русском? Вопрос. Лучше, на русском.

Марат Карамурзин согласился приехать в Москву на коронацию с лучшими воинами, из оставшихся, и несколькими пщы и ворками. Но поедет сам. Брехт, когда план своего вояжа до Дербента и обратно описал, то на коллегии решили, что завиральная идея. Не надо назад через Ростов. Нужно идти на Москву вдоль Волги. И быстрее и не надо второй раз по узким горным тропам время терять и жизнью рисковать.

Тот путь граф Витгенштейн, между прочим, хорошо помнил. Именно по нему несколько лет назад он мчался с ключами от Дербента к матушке Екатерине.

К городку Моздок подъехали после обеда второго дня путешествия. Вот он камень преткновения, из-за которого Россия с черкесами и кабардинцами полвека воевать будет. Брехт их понимал. Мысль, пришедшая Екатерине в голову была завиральная, и самое главное, что ей вовремя по уху никтоне заехал, чтобы эту мысль из головы выбить. Что сделала. Взяла и на землю Малой Кабарды стала отселять осетин. Ну, отселили сотню человек, неужели земли мало, да отсели ты их ещё на пару десятков километров южнее, а крепость строй себе на здоровье, но население пусть будет местное, пусть будут кабардинцы. И казаков, как и в реале, посели, только побольше. И не на самотёк всё пусти, а развей там промышленность, торговлю, сами русские не знают как, пригласи, как монгольские ханы купцов из Армении. Рядом нефти полно. Построй настоящие нефтеперегонные заводы. Там песок хороший, пусти остатки нефти – мазуты на топливо и создай стекольную промышленность. Но нет, из-за такой финтифлюшки как сто осетин устроила войну, которая унесёт сотни тысяч жизней.

А можно ли исправить ситуацию сейчас? Да легко. Нужно сделать временно Моздок Кабардинским городом. А потом, со временем при значительном преобладании русского населения определить его уездным городишкой Ставрополья. Уже скоро военно-грузинская дорога будет идти не через Моздок, крепость сроют, и он превратится в хиреющий мелкий нищий городишко, скорее даже аул.

Нужно будет по приезду переговорить с Александром, решил Пётр Христианович. Как-то в будущем смотрел про военно-грузинскую дорогу передачу по ящику Брехт, и там вскользь было про город Моздок сегодня. Это осетинский город, в котором осетин всего несколько процентов. И пятидесятилетняя война.

А ещё нужно Пушкина в ссылку именно сюда в захолустье отправить и не выпускать. У него строчка есть: «В Моздок я больше не ездок». Расстроить солнце русской поэзии.

Теперь уж не исправить, брат,

Моздоку ныне будешь рад.

Глава 23

Событие шестьдесят пятое

В нашем, лучшем из миров,

очень много поваров

Комендант крепости Моздок аж целый полковник Истомин Павел Юрьевич чуть огонь не открыл из пушек по приближающемуся отряду, ну и понятно, впереди ехали горцы, и так уж получилось, что все гусары потихоньку оказались в хвосте длинной колоны. Сам Моздок уже не в горах, скорее на холмистой равнине. Стоит он на берегу Терека и им же прикрывается от супостата. Сейчас с появлением Владикавказа и присоединением Грузии – это очень оживлённая транспортная артерия. Идут и идут караваны в обе стороны, не предвидится боев, но военные бдят. Время от времени кабардинцы налёты на пригород устраивают, рабов получить, торговцев пограбить, но это небольшие отряды, а тут целое войско по местным меркам. Весь гарнизон крепости сейчас меньше трёхсот человек при сорока крайне устаревших пушках, ещё при Петре отлитых. Соизмеримые величины с отрядом Брехта. Панику и подняли, углядев большой отряд черкесов подъезжающих к крепости.

Пришлось Петру Христиановичу срочно ускориться и гусар в первые ряды вывести, а то эти древние пушки уже заряжать начали. Пропустили их в крепость неохотно. Места, мол, и так самим не хватает, если бы не генеральское звание Витгенштейна, то и оставили бы за воротами, устраивайтесь, как можете, на постоялом дворе с клопами. При этом горцев всё одно не пустили внутрь крепости, только гусар. Брехт прикинул и гусар, которые не офицеры, тоже выгнал. Тут можно кучу болезней подхватить от всяких корей до дизентерий, такая в крепости царила антисанитария. Лучше лагерем, как обычно, стать на открытом воздухе и с местными не общаться.

Для офицеров освободили закуток в … сарае, что казарму изображал. Глинобитный домик десять примерно метров на шесть с крышей крытой соломой. И одной общей большой скамьёй – лежанкой по периметру. И рядом даже скворечник туалет не построен. У стены яма выкопана.

Нда, не хотелось бы здесь служить. Или это зависит от тебя? Будь Брехт вместо этого полковника, неужели не организовал бы нормальные условия солдатам и уж подавно – офицерам.

От выпивки, предложенной хлебосольным хозяином, граф отказался. Какая-то местная чача. Ну его, там сивушных масел куча, потом мучайся с похмелья и с поноса. Съел изыск. Каплун на вертеле. Оказывается, у полковника личный повар – француз. Сбежал после революции, хоть и не дворянин. Ну, его дело. Петух был вполне себе. Такого повара можно и себе завести.

На следующее утро полковник Истомин водил его по крепости и рассказывал об её устройстве:

– Сама крепость обнесена земляным валом и рвом, который в протяжении полуокружности своей имеет 4 версты 200 саженей. Оный вал укреплён 16-ю бастионами, в которых расположено сорок орудий разного размеру. При крепостном укреплении сделан ретранжамент, который и облегает западную часть укрепления. Почти параллельно южная оконечность ретранжамента находится в 400 саженях от городового вала, северная в 150 сажень. Которой имеет также 4 бастиона. Между укреплением города и ретранжаментом построена Горская станица, которую и называют фортштадтом (поселение вне пределов крепости). Улицы в оной станице, также укреплены. Число домов 184. Есть десять магазинов и рынок ежедневно работает.

– Павел Юрьевич, я не инспектор и не командир вам. Как вам командование указало, так и несите службу. У меня своя задача. Скажите мне вот что, понятно, что кабардинцы и ингуши осетин не любят, да и вас с ними заодно, а как себе чеченцы ведут. Эти на вас не нападают?

– Пойди их разбери, кто ингуш, а кто чеченец.

– Стоп. У вас, что нет осведомителей в окрестных селениях? – Ох, понаберут по объявлению. – Переводчики с местных языков в крепости есть?

– На что нам, кто придёт, тот и враг.

– Замечательно. Так, и последний вопрос, а то, вон, наши господа гусары уже на завтрак собираются идти, – Брехт указал на махающих руками ему синих гусар, стоящих у ворот крепости и ожидающих только командира. – Земляное масло тут продают у вас на рынке чеченцы? Чёрное такое, вонючее.

– Полно этого добра, можете к тому же татарину Акимке на рынке подойти, он лекарь на вроде, лечит им, вот ему точно чечены привозят земляное масло.

– Спасибо. Побежал на завтрак. Нет, не уговаривайте, вас стеснять не буду. Командир должен принимать пищу вместе с солдатами. Так Суворов великий заповедовал. Нужно слушаться умных людей. Хотя повар у вас отменный, продаёте?

– Так он… – Стушевался полковник.

– Да, шучу, Павел Юрьевич. До, свидания. Может, и встретимся ещё. Чую, война скоро тут грянет. Прямо пороховая бочка под задницей этот Кавказ.

Обнялись и Пётр Христианович пошёл к своим завтракать. Полевую кухню хоть и загрузили с горой, но получилось всего шестьдесят пять порций. Так что черкесам о пропитании пришлось самим заботиться, но они особо к русским и не лезли, дичились пока и обосабливались. Пригрели только шестерых бывших рабов и Зубера с родственниками, эти от каши с мясом не отказались.

После завтрака граф приказал отряду готовиться в путь, а сам с Зубером и его братом – муллой недоучившимся отправился на рынок найти врачевателя, который лечил нефтью. Акимка – татарин, как его обозвал полковник Истомин нашёлся быстро, но толку от этой находки было мало. Да приезжают с гор люди, продают ему земляное масло.

Почему его зовут «Татарин» сразу ясно – бритый налысо индивид с тонкой такой козлиной бородкой, в халате стёганном и тюбетейкой на этой лысой голове.

– А откуда, как место называется? – насел на него Брехт. Переводчик не понадобился, нормальный русский язык, не хуже уж всяко разно, чем у императора Александра.

– Точно не далеко, вёрст тридцать, как-то говорили, что утром выезжают, а вечером уже здесь. А как называется, не помню, вроде говорили, но не запомнил. – Брехт сунулся в свою английскую карту. Нет. Именно этого куска не было, только схематичное изображение гор. Белое пятно. Даже английские шпионы не могут сюда добраться.

– Вспоминай, а вообще какие там аулы знаешь?

– Реку знаю. Сунжа. Вот их аул стоит на Сунже. Или рядом с Сунжей. Вы брать-то будете мазь, отлично раны заживают. – А чего, взял Пётр Христианович глиняный кувшинчик. Больше тут делать нечего. Пщы Эльбуздуков нашёл и нанял проводника, который доведёт их отряд до кумыкского селения Хасава, которое уже за территорией Чечни. Хасавюрт должно быть, тоже крепость, которую ещё не построили.

Событие шестьдесят шестое

Скрой то, что говоришь сам, узнай то, что говорят другие и станешь подлинным князем.

Никколо Макиавелли

Можно и дорогой назвать. Можно и не называть. Арба с ишаком проедет. Кое-где криво проедет, кое-где поддерживать надо полевую кухню, чтобы не опрокинулась, с телегой, из брички переделанной, хуже всего, она гружённая продуктами и перетаскивать её через булыжники это квест. Приходится спешиваться гусарам и плечо подставлять. Черкесы в этом подвиге участия не принимают, не мужское дело – телеги таскать. Брехт с брички своей слез и взгромоздился на орловского жеребца, который прозывается «Карим». Ну, конь не плохой, правда всё время с аргамаками местными кусаться лезет. Почему ему местные представители его вида Equus caballus (Домашняя лошадь) не нравятся, гусарских же жеребцов или кобыл не кусает? Аргамакофоб.

Аскер (это имя) Эльбуздуков выслал вперёд пару аскеров в разведку и позади отряда арьергард из пары черкесов имеется. Только дорога идёт по дну впадины с заросшими лесом склонами и пальнуть, если что, из этих зарослей запросто можно. Это не ущелье. Едут по равнине, почти по равнине. Чуть поднимается местность справа, и холмы время от времени встречаются. Вся надежда на гонца, что отправил сразу из Нальчика сюда Марат Карамурзин. Должен поведать местным власть имущим, что русский генерал хочет набрать двадцать лучших воинов для службы в Санкт-Петербурге в охране самого императора, ну и описание всех стрельб соревновательных и борьбы с выявлением самых достойных.

Пока почётной встречи не видно. На обед встали на берегу небольшого ручья. Вообще такое ощущение, что едешь по совершенно безлюдным местам, за те пятнадцать примерно километров, что проехали, ни одного аула не встретили, и ни одного путника или всадника. Пустыня, хоть и зелёная. До будущей крепости Грозный километров сто. Там-то точно должны быть люди, как-то засело в голове, откуда-то почерпнутая информация, что на месте города Грозный было шесть аулов. В непосредственной близости Терек. Слышно, как слева шумит вода, перекатываясь через камни. Терек это граница, там Российские земли и почти спокойно. Бывают набеги, но казаки и сами не промах, тогда ответный визит нанести, потому, по рассказам того же коменданта крепости Моздок полковника Истомина, ситуацию можно назвать терпимой. Ну, для Кавказа терпимой.

После обеда въехали в первый аул. Дорога делит его на две половины. Брехт хотел было к нескольким старикам, что выстроились вдоль дороги или улицы пристать с вопросами, где представители власти, и где тут добывают земляное масло, но пщы Эльбуздуков его одёрнул. Так нельзя. Это Кавказ. Остынь, граф. Все дома или сакли глинобитные, заборы сложены из камня и глины, крыши домов из тростника, пасутся козы, лают собаки. Мирное село. Только людей не видно кроме этих пятерых спокойно стоящих у одного из заборов аксакалов.

Полковник Истомин, а затем и пщы Эльбуздуков поведали Брехту неожиданные вещи. Он по наивности считал, что сейчас Чечня и не отделившаяся пока от неё Ингушетия – это феодальное общество с князьями и более менее чёткой структурой, как и в Кабарде. Оказалось, что хрена с два. Пятнадцать лет назад местный Ленин, он же шейх Мансур практически полностью уничтожил всех князей. Наверное, Брехт историю Чечни не изучал, и говорить за историков не мог, в будущем его сделают предводителем народно-освободительного движения сразу и против захватчиков русских и против местных поработителей – князей. Наверное, так и есть. Вот только Ленина немецкий Генштаб с соратниками привёз в Финляндию в опломбированном вагоне и денег дал и дальше помогал. Кем считать Ленина? Борцом за свободу или немецким шпионом. Потомки рассудят. Так и шейх Мансур. Да, поднял восстание, да перебил почти всех князей. Только делал это на деньги Турции или Порты и боролся против русских, чтобы зачистить поляну для турок. В отличие от Ленина проиграл, и потому мученик. И, правда, умер в плену в России. То ли в Шлиссельбургской крепости помер, то ли на Соловках. По-разному пишут.

Это в том восстание не главное, главное, что теперь в Чечне вообще никакой централизованной власти нет. Каждый аул сам по себе. Кое-где остались князья с десятком нукеров, но их власть тоже дальше одного аула не распространяется. Как тут с кем-то и о чём-то можно договариваться. В селениях тоже нет централизованной власти. Есть уздени, есть чанка, это не бедные люди. Ну, типа, кулаков. Но есть и старейшины. А ещё есть муллы, кадии и муфтии. Эти тоже имеют вес в аулах. И тоже не дальше своего аула.

А ещё чеченцами они себя не называют. Живут тут вайнахи, которые только-только стали делиться на нохчий (будущие чеченцы), ингушей и тушинцев – бацой – это небольшое количество вайнахов, что проживает в горной Грузии.

Нет здесь и своих денег. В ходу Ахча, от тюркского – акче (беловатый) серебряная монета, которая чеканилась в Османской империи. Есть Сомы тоже с тюркского (сом – чистый), изначально название денежной единицы Золотой Орды в виде серебряных слитков. Орды давно нет, а слиточки остались и ими пользуются. Есть Эппазы это небольшие серебряные монетки чеканившиеся в Персии при шахе Аббасе, и которые потом стали по такому же образцу чеканить в Грузии. Там их абаз называют.

А ещё в Чечне (пусть будет это название, привык же к нему) девяносто девять процентов населения это крестьяне, ну – землепашцы и пастухи. Причём про пастухов тоже не верно думал. Овцеводство далеко не главное здесь занятие. Основное – это земледелие. Овец разводят только высоко в горах. И их не больно и много. И населения мало. Полковник сказал, что и ста тысяч на всю Чечню не наберётся. В последнее время идёт повальное переселение горцев с этих самых гор на равнину, сюда на берега рек Терек и Сунжа.

Из всего этого Пётр Христианович сделал вывод, что найти здесь воинов настоящих для конвоя императора Александра не удастся. Крестьянин, даже сильный и смелый, даже имеющий ружьё доисторическое – плохой воин. Дисциплины – это главное в войске, а не смелость отдельных бойцов.

Ошибся. Нашлись и воины и князья. Неожиданно причём нашлись.

Событие шестьдесят седьмое

Бил наугад – попал невпопад,

Делал наспех – получилось на смех.

Валентин Петрович Рычков

Проехали мимо старейшин, а те ни привета, ни пока. Стояли, теребили бороды и молча смотрели на отряд разномастный мимо них следующий. Пётр Христианович с трудом сдержался, чтобы не спрыгнуть с коня и спросить бабаев, чего не так, где встреча, фанфары. Цветы где с дивчулями их в тебя кидающими. Но покачивающийся в седле своего вороного красавца аргамака черкесский князь в чёрной черкеске сидел и головой чуть покачивал из стороны в сторону, слепней чёрной бородой отгоняя, дескать, генерал-ака не надо суетиться.

Проехали селение из конца в конец. Бедненько. Ни цветущих яблонь с персиками, ни георгинов в палисадниках, да даже самих палисадников. Каменные из крупных камней и глины заборы в человеческий рост и сложенные из камней небольшие домики за ними, странной конструкции, будто замахнулись на пару этажей, но в процессе энтузиазм выветрился, и решили на полутораостановиться. Зачем заборы? Это же сумасшедший труд. Почти крепость каждый дом. Может, в этом всё и дело? Неспокойно. Именно крепости и нужны. Отъехали от аула километров десять и решили, что на сегодня хватит, нужно устраиваться на ночлег, сейчас полевую кухню вперёд не вышлешь, чтобы приехал, а ужин уже готов. Придётся ждать час.

Остановились в небольшой рощице на берегу Терека. С обеих сторон обработанные участки – растёт пшеница, уже даже колоски начинают пробиваться. Юг, тут после пшеницы спокойно ещё и картофель, наверное, вырастить можно.

Брехт пошёл в рощицу всякие разные нужды справить и погиб бы там, если бы пщы Эльбуздуков не приставил к нему негласного телохранителя. Трое товарищей в непонятных круглых шапках появились неожиданно. У одного верёвка в руке, а двое с кинжалами. Вот и гадай, то ли в плен собрались захватить, то ли прирезать. Им бы проголосовать сначала. Граф раздумывать не стал, схватился за кобуру, в которой любимый М1911 и … Твою, же налево, а кобуры-то нет, а до изобретения Кольта ещё сотня с лишним лет. Саблю или шпагу Пётр Христианович не носил, ну, если только когда это по этикету положено, и потому там вместо кобуры были ножны с кортиком адмирала Синявина старшего. Нда, «кольт» был бы полезней. И ведь если сильно захотеть, то один для себя можно сделать. Бертолетова соль есть, хоть примитивные токарные станки, но тоже есть … Нет, не получится. Там и фрезерные станки нужны, и стали специальные. Но вот унитарный патрон с латунной гильзой сделать можно. И пистолет с затвором от берданки. Простенько, но возможно зато. У него, кстати, есть многозарядный пистолет со сменными каморами, так ведь и не удосужился его изучить. Вечно цейтнот. Вернётся, нужно будет заняться.

Пётр Христианович вытянул кортик из ножен и картинно левой ладонью поманил к себе горцев.

– Велком.

Ну, это в первую секунда. С толка товарищей сбить. А потом, как гаркнет во всё горло: «УРА»!!! И не побежал никуда, наоборот, на шаг назад отступил и на шаг влево. Теперь горец с верёвкой оказался на одной линии с самым главным, наверное, абреком приличного роста, выше подельников, в высоких армейских сапогах и с багровым шрамом на скуле.

На «ура» должны среагировать гусары. Не должен генерал, орошая кусты, «ура» кричать. Но это пока сообразят, пока вооружатся, пока добегут через кусты, все же метров на сто – сто пятьдесят отошёл от лагеря, времени прилично пройдёт и это время нужно продержаться. Горцы тоже это понимали. И товарищ со шрамом бросился в атаку. Молча. Жаль, мог бы и крикнуть чего про Аллаха. Был бы дополнительный повод гусарам поторопиться.

Ну, ребята, двойка вашему преподавателю по фехтованию. Кто так атакует. Тем более у тебя не шпага, а кинжал. Этот, с позволения сказать, «Кровопусков» сделал длиннющий выпад вперёд с перенесением тяжести на правую ногу. Чуть не на шпагат сел. А где обманные движения, где мастерство, которое не пропьёшь. Медленно всё, как-то показушно, как в Советских фильмах про средние века. Брехт просто развернулся на девяносто градусов корпусом и пропустил руку с клинком мимо себя. И сверху по этой руке синявинским кортиком рубанул. Хотел бы убить, просто сунул бы клинок в подставленный бок. Но ему контакты с местными мирные нужны, а не победа в локальной схватке. Как там: «нам не дано предугадать, чем смерть чеченца отзовётся». Кортик он хоть и длиной полметра, но всё же лёгкий. Руку не отрубил. Так поранил слегка и заставил горца выронить кинжал.

И в это время Пётр Христианович почувствовал движение за спиной. Мать его за ногу! Граф свалился на бок и, перевернувшись через больное плечо, перекатился на пару метров правее, сразу же вскакивая. Зря плечо опять наджабил, это был тот самый аскер, которого Аскер Эльбуздуков к нему для охраны приставил. Видимо не пошёл смотреть, как граф чакчиры белые снимает, чуть в сторонке стоял, но сразу же на крик бросился и первым подоспел.

– Ура! Живьём брать демонов! – снова заорал Брехт и кинулся к тому абреку, что с верёвкой стоял и карими глазами хлопал. Это один против троих не простая схватка, скорее самоубийство, а вот двое против двоих, это уже другой расклад. Тем более что это два воина против двух пастухов.

Эх, поспешил. Пробегая мимо абрека, что должен сейчас раненую руку баюкать и молиться, граф увидел, что горец молитвой пренебрёг и, схватив выроненный кинжал левой рукой, пытается подняться.

Глава 24

Событие шестьдесят восьмое

Прокладывай дорогу к разуму человека через его сердце. Дорога, ведущая непосредственно к разуму, сама по себе хороша, но, как правило, она несколько длиннее и, пожалуй, не столь надёжнее.

Ф. Честерфилд

– Получи, фашист, гранату! – Пётр Христианович развернул руку и навершием рукояти кортика знаменитого адмирала впечатал вайнаху в челюсть со всей силы. «Альпинист» с верёвкой стал заваливаться. Смотреть, насколько удачным будет встреча его тушки с землёй, времени не было. Брехт крутанулся на ноге и на пару мгновений опередил бросившегося на него подранка. Не обоерукий боец попался, просто бежал, вытащив вперёд руку с кинжалом, с какими-то очумевшими глазами. Ну, Брехта правильные товарищи учили, смотреть нужно не на оружие, а в глаза противнику. Оружие обманет, а глаза нет. Кто там сказал, что глаза зеркало души? Vultus est index animi (глаза – это зеркало души). Марк Тулий Цицерон народу, читающему, об этом поведал. Толстой просто забыл, что под цитатами нужно автора указывать. Так вот, глаза вильнут в ту сторону, куда потом последует рука, раньше. А у вайнаха в странной шапке глаза были пустые глаза и смотрели куда-то в будущее. Уже в раю был.

Пётр Христианович опять не стал горца убивать. Это как-то неправильно, зачем свою душу лишней смертью отягощать. Отступил на шаг и пнул пробегающему мимо товарищу под коленку. Человек со шрамом споткнулся, выронил злополучный кинжал и кувыркнулся в кучу веток. Очевидно, кто-то собирал хворост, но сразу весь вывезти не смог, или вынести.

– Урус, дэIэпыкъун, (помоги), – Брехт обернулся на голос. Черкес сидел на спине поваленного им третьего вайнаха и пытался удержать его.

Эх, наручников нет. И верёвки с собой. Стоп. Верёвка-то есть. Пётр Христианович вернулся скачками, подобрал у ног бесчувственного «альпиниста» верёвку, и поспешил на помощь телохранителю. Вдвоём быстро получилось управиться. И тут как раз голубые гусары набежали. Ну, лучше поздно, чем никогда. Общей массой троих побитых пастухов спеленали. А раненому даже перевязку сделали, как их в течение всего похода Брехт и учил, промыли простой водой, потом полили из специального кувшина хлебным вином, потом мазь ведьмы Матрёны наложили, и только тогда замотали чистым бинтом, точнее куском белой льняной ткани.

На руках слабо барахтающихся покусителей на графа Витгенштейна понесли в лагерь, а Пётр Христианович, рыкнув на телохранителя, за кучу хвороста спрятался, после пробежек и прыжков совсем прижало.

Возвращался в лагерь галдящий и гомонящий Брехт не спеша. От целого дня в седле, а потом этих скачек с вайнахами по лесу совсем ослаб, выброс адреналина закончился и ноги подкашивались. Плёлся … как-нибудь. Ещё нужно допрос с пристрастием учинять, кто такие, зачем на засранцев охотились? Вот и плёлся. Крики, кровь, угрозы, проклятия, ну, может, кому и в радость слышать крики врага, но Брехт хоть и не пацифист, но удовольствие от этого не испытывал.

Оказалось, по приходу в лагерь, что ничего этого делать уже не надо. Информацию добыли и даже все трое пленников остались живы, и ни уши не отрезаны, ни глаза не выколоты, да, чудеса, но и пальцы все на месте. Даже не интересно. Допрос учинил сам пщы Эльбуздуков. В переводе на русский и с отсеиванием словесных идиоматических и нецензурных оборотов выходило следующее.

Это трое пастухов и родственников, но не братьев, которые работают на князя Мудара. Они ему и так должны были около пятидесяти ахча, а тут в горах буря была и они овец всех не уберегли, почти десяток потеряли. Князь на них кричал и угрожал и потребовал хоть из-под земли, но деньги найти и с ним в течение месяца рассчитаться. Денег бедным чабанам взять неоткуда и тогда один из них, тот который со шрамом на скуле по имени Амирхан Акаев, предложил сходить к Тереку и захватить рабов парочку. Это должно их долг князю Мудару компенсировать. Сказано – сделано. Пошли. Первым им попался мужчина русский, который в лесу собирал хворост, но он увидел вайнахов и убежал, не смогли его людоловы поймать. А тут они увидели русского офицера всего в золоте и с орденами на груди. Все же знают, что ордена из серебра делают, вот Акаев и предложил русского убить, а одежду с орденами забрать. Ну, и понятно, чем закончилось.

Прямо разжалобила Брехта эта история. Так и захотелось ребятам бедным – несчастным помочь. Дать им тысячу рублей, извиниться за причинённые неудобства, ещё и по коню хорошему дать, чтобы быстрее домой добрались. Бог же велел помогать сирым и убогим. Вон, в России, сколько нищих и всем народ денежку подаёт. Даже и, не задумываясь, что это профессиональные нищие на девяносто процентов, и денег у них в разы больше, чем у подающего.

Ладно. Быстро перехотел Брехт всё это исполнять, кроме последнего. Ну, в смысле, одного коня дать. Для скорости.

– А скажи, Амирхан, – обратился Брехт к порезанному им горцу, – этот твой князь Мудар, он богат? У него есть воины? – Ну, не расстался ещё Пётр Христианович с мыслью кроме черкесов в конвой императора и чеченцев заполучить. А тут выяснилось неожиданно, что шейх Мансур не всю аристократию развоплотил, остался по крайне мере один какой-то князь Мадур.

– Очень богат! – Чего уж, для нищего чабана хозяин отары, которую он пасёт, точно богач.

– А скажи, Амирхан, как теперь ты собираешься долг отдавать князю Мудару? – опять через переводчика кабардинца спросил товарища в странной шапке граф.

– Бу-бу-бу.

– Да не надо, не переводи, и так все ясно. Бу-бу-бу – это плохо. А скажи мне, Амирхан, если я дам тебе коня ты сможешь за два дня добраться до своего князя?

– Доберусь. Я …

– Да подожди, дорогой. Этих двух родичей твоих я оставляю в заложниках. Аманатах. Приедете с князем вашим, и я отпущу их и заплачу за вас долг. Мне нужно, чтобы ты передал князю Мудару мою просьбу. Я хочу нанять для охраны императора Александра конвой из горцев, в том числе и из вайнахов, мне нужно двадцать человек. Каждому воину будут платить в месяц по сто рублей. Это большие деньги, можно купить … Да, много чего можно купить. Четыре хороших ружья можно купить. Кроме того 15 сентября состоится коронация Александра в Москве и я приглашаю вашего князя быть на ней гостем. Все расходы по его переезду и проживание в Москве беру на себя. Если он согласен, то пусть подъезжает дней через пять к тому месту, где река Сунжа встречается с рекой Аргун. Воины, если твой князь согласится, должны быть в красивой национальной одежде и вооружены кинжалами и ружьями. Они должны понравиться русскому царю. И ещё передай, что стаду не правильно быть без пастуха. Вайнахам нужен вождь. Пусть князь Мудар подумает над этим.

– Я поеду прямо сейчас, – подскочил Амирхан Акаев.

– Хорошо. Береги руку, Сеня.

Тугудым, тугудым.

Событие шестьдесят девятое

В зависимости от уровня мастерства музыкант играет либо на инструменте, либо на нервах.

Грозный будущий не миновать, именно по этому месту проходит дорога через несуществующий ещё Хасавюрт к Махачкале, тоже пока несуществующей. Пока там город Тарки. Здесь в шести верстах от входа в Ханкальское ущелье (урочище Хан-Кале) и будет Ермоловым крепость заложена. Место и сейчас не пустынное, в Чечне не много равнин и каждая освоена земледельцами. Освоены и горы, там террасное земледелие развито. Уж в чём-чем, а в трудолюбии вайнахам не откажешь. Это ущелье между двумя невысокими хребтами, генерал Ермолов выбрал не случайно. Крепость запирала в него вход и отделяла горные районы от равнинных. Мимо не пройти. Опять же река.

Насколько Брехт понимал, климат здесь уже континентальный. От моря Чёрного эта равнина отделена горами и зимой тут, должно быть, холодно, ну, относительно холодно, дуют с северных степей ветра, а летом жарко. И без воды, как крепость оборонять?

Осадки тоже горы с моря не пропускают, а потому, земледелие здесь ведётся с использованием арыков. Прямо сетью оплели всю равнину. Даже дорогу, по которой они въехали сюда, и то пересекали, прикрытые шаткими деревянными мостками. Зря генерал Витгенштейн переживал, посланцы от князя Марата Карамурзина своё дело сделали, именно здесь у селения Аммир-Аджа-Юрт их ждали вайнахи, которые решили поучаствовать в соревновании в стрельбе и борьбе. В десятки раз меньше народу собралось, чем в Нальчике. Это понятно, если нет князей и даже малейшего единовластия, то нет и профессиональных воинов, а простым крестьянам не до игр. Прибыли в основном местные богатеи, они же уздени («оьзда нах» – чеченский). В Нальчике собралось под конец нулевых олимпийских игр тысяч шесть народу, а в соревнованиях по борьбе приняло участие больше пяти тысяч къарыулу. Здесь на берегу реки Сунжа расположился лагерь из трёх сотен примерно вайнахов, приехавших померяться силами с лучшими борцами вечных своих врагов кабардинцев и даже с русским генералом.

Кроме узденей, собравшихся из соседних аулов и даже с гор подтянувшихся, на поляне были и старейшины, тоже из близлежащих аулов. Они и вышли к Брехту, когда гусары остановились и спешились возле этого большого луга.

Описывать переговоры долго и не интересно. Закончились они через пару часов, вырабатывали правила проведения соревнований. Проводят схватки по правилам вайнахской национальной борьбы под названием «ондалла латар», что в переводе означает «силовая борьба» или «борьба на силу». Это борьба на поясах, дальше правила почти как в вольной борьбе. Это – захват пояса и приёмы выше пояса, зацепы, обвивы и подсечение ногами. Пойми их этих старейшин, сначала назвали свою борьбу «ондалла латар», а когда стали правила обсуждать, то оказалось, что борьба называется «доьхкарш лаьцна латар». Скорее всего – это «латар» и есть борьба. Схватка начиналась с захватом поясов обоими борцами и до конца борьбы пояса не отпускались. Борьба проводится только в стойке, кто кого уронил, тот и выиграл.

Началось действо утром. Весь вечер Брехт и гусары писали опять бумажки с именами участников, ругани было полно, всем хотелось сразиться непосредственно с русским генералом. И ладно бы, но и уздени и старейшины потребовали, чтобы провели ещё и соревнования среди лучников. А что, лучники это интересно. Если что, то хороший лук стреляет на сотню метров легко, и лучник может десяток стрел за минуту выпустить. Почему в это время его не используют, не очень понятно. Ладно, в средние века рыцари были в броне и стрела для них не очень опасна, но сейчас все в обычной ткани, ну разве кирасиры в нагрудниках, так нагрудник коня не прикрывает, да вообще ничего не прикрывает, попади стрела в руку или ногу, много ты после этого навоюешь. Кроме стрельбы из лука вайнахи предложили и ещё один вид соревнований – прыжки. Необычные такие. Нужно будет потом среди гусар такие соревнования устраивать, сделал зарубку в памяти Пётр Христианович. Смысл этих соревнований заключался в перепрыгивании через бурки. Участники этих испытаний прыгали через лежащие на земле на расстоянии 2–3 метра друг от друга бурки, число которых равнялось десяти, бурки прыгуны должны были перепрыгивать, не снимая оружия и повседневной одежды.

– Хорошо! – Подвёл итог прениям граф Витгенштейн. – Пусть будут и прыжки. Нам нужно выявить лучших, больше соревнований будет, точнее определим победителей.

С утра на краю поляны разместились музыканты, оказывается, борьба проводится под аккомпанемент национальных музыкальных инструментов, причём борцы непосредственно перед схваткой должны исполнить танец. Музыка на любителя. Основной музыкальный инструмент – это зурна, такая свирель с раструбом и противным скрипучим звуком. Добавляет странных звуков гема – деревянная трещотка, плюс бубен ещё – жирг1а. Есть один прикольный струнный инструмент – пондур. Три струны, как у балалайки, толь корпус прямоугольный, и звук более гитарный. Танцевали борцы красиво. Боролись так себе.

Событие семидесятое

Сильные падают – но поднимаются, проигрывают – но не сдаются, сражаются и побеждают. А слабые не способны даже поставить себе цель.

Борьба на поясах, это почти то же, что в самбо в курке, там ведь основной захват именно за пояс противника. Есть один огромаднейший минус, которого Брехт не учёл. Держаться нужно обеими руками, и ни в коем случае нельзя отпускать. Первую схватку ему простили. Он раз десять нарушил правила. Постоянно срывал захват одной рукой и уходил на самбистский приём, чаще всего на бросок через плечо с колена. Судья свистел, кричал, ругался и вновь ставил противников в стойку. Минуте к третьей Пётр Христианович приноровился, противник был килограмм на двадцать легче его и сам ничего толком сделать не мог. Здоровья не хватало с таким кабаном, как граф Витгенштейн справиться. Брехт тогда попробовал обычную подсечку, раз другие приёмы делать не дают, но уцепившийся ему за пояс вайнах просто повис на нём и не упал. Безвыходное получилось положение. Плюнул тогда вообще на приёмы Пётр Христианович, прижал к себе соперника и завалился на него. Чеченец упал на спину и всем своим весом на него грянул граф Витгенштейн, припечатав беднягу к земле. Только пискнул богатырь. Больше ерундой Брехт не занимался. Он подсмотрел в других поединках приёмы и теперь поступал вообще просто. Он отрывал от себя соперника на вытянутые руки, потом прижимал к себе и бросал с силой вниз. Так до полуфинала и добрался. И тут пришлось опять сняться, в первом же полуфинальном поединке соперник провёл классный зацеп ноги изнутри и граф стал падать. Неимоверным усилием ему удалось извернуться, всё же тяжелее соперника был, и они рухнули вместе на плечи, и, конечно, на то самое плечо, вся короста опять была содрана и по руке струйками кровь потекла. Боролись опять обнажёнными до пояса.

– Всё ребята, демократы, сдаюсь, а то тут с вами сепсис какой заработаю, или ещё хуже – вообще заражение крови. Не хватало умереть во цвете лет от Антонова огня. Дальше без меня.

Победил уздень Абат Ильясов. В стрельбе из лука Брехт участия не принимал, чего позориться, если не умеешь, но троим призёрам предложил пойти на год к нему на службу. Через бурки тоже прыгать отказался. Невместно генералу и шефу полка скакать аки козлик молодой. Поучаствовал в конце дня второго в стрельбе из ружей и вот тут занял первое место. У чеченцев просто не было ружей сопоставимых с его карамультуком. Имелось несколько штуцеров тульского производства, явно трофеи, доставшиеся во время восстания шейха Мансура. Но полуметровый штуцер с круглой пулей и метровый карамультук с пулей Петерса, это две большие разницы. Второе и третье место заняли приехавшие с ним черкесы, которых вайнахские старейшины допустили до соревнований.

Соревнования закончились, и Пётр Христианович предложил десятку отобранных им борцов, прыгунов и стрелков из лука, кроме тех троих, что для себя присмотрел, послужить в Мариупольском полку год или два, с огромной зарплатой в сто рублей в месяц. Ни пахотой, ни разведением овец и за год ста рублей не заработать, а тут за месяц. Тем более ещё плюсом и жизнь в огромном городе Москве, а потом, может, и при дворе самого императора. Не все согласились, но замена нашлась быстро.

А к самому вечеру третьего дня соревнований на месте будущей крепости Грозный прибыл с отрядом в двадцать воинов и князь Мудар. Ну, что сказать? Это в фильмах в национальных черкесках, или как уж этот наряд называется у чеченцев, бородатые бравые воины выглядят на пять с плюсом. Экзотика. Да и красиво, чего уж. Но вблизи в 1801 году это так не смотрится. Материал домотканый, плохо прокрашенный и мятый. Видны следы штопки. Бедно люди живут. К тому же пока всяких газырей серебряных ещё нет, или просто нет денег на серебро. Кинжалы разномастные. Аксельбантов нет. Не тянут на личную гвардию императора. Придётся полностью переодевать в Москве, шить новую одежду. Влетит это графу Витгенштейну в солидную копеечку. Но деньги вещь наживная, а вот попытаться присоединить Кавказ северный без пятидесятилетней войны, которая прекратится только после того как с той стороны воевать некому станет – это достойная цель и денег на неё не жалко.

Глава 25

Событие семьдесят первое

«Правда сделает вас свободными, но сначала она сделает вас несчастными».

Джеймс А. Гарфилд

По дороге к Махачкале будущей у Петра Христиановича состоялся интересный разговор с князем Махмудом Мударом. Переводчик был паршивый. Мычал, подбирая слова, говорил с ужасным рычащим, словно у японцев, акцентом, проглатывал целые слоги. Потому, говорили медленно. Начался разговор с того, что князь вспомнил шейха Мансура. Оправдывал, что это русские, мол, пришли на их земли. Они же не ходили войной на Москву. Они мирно пахали пашню, разводили овец, ткали ткани и ковры.

– Скажи мне, вайнах, в чём сила? Ты думаешь сила в правде?

– Мы боролись за свою свободу, и, значит, правда на нашей стороне. У России больше солдат и денег и ещё по непонятной причине Аллах отвернулся от нас.

– Хочу тебя расстроить Махмуд, сила не в правде. Сила в силе. Всегда проигрывают борцы за правду. Нет, и не будет в истории ни одного случая, когда победил слабый, только потому, что правда была на его стороне.

– Этого не может быть! – князь чуть не слетел с вставшего на дыбы белого аргамака, так резко он дёрнул поводья.

– Знаешь, сколько всего на вашей земле вайнахов? – Подождал Брехт, пока конь собеседника успокоится и перестанет орать на хозяина.

– Много! – Нет, не успокоился.

– Много. Сто тысяч. Это вместе с женщинами, детьми, стариками. Вы можете выставить двадцать тысяч воинов, даже двадцать пять тысяч, а если и подростки возьмутся за оружие, то тридцать тысяч. Это большое количество. Правда, большое. Только вот в России проживает около сорока миллионов человек. И у неё сейчас под ружьём двести – триста тысяч обученных воинов, а выставить против вас она может и полумиллионную армию, если припрёт. На каждого вашего воина будет двадцать русских. Русских, точнее всех народов, а их десятки, что проживают на территории Российской империи, в четыреста раз больше, чем вайнахов. В четыреста!

Да, вы можете начать партизанскую войну. Уверяю тебя, не вы первые её начнёте. Есть готовые рецепты, как с этим бороться. Самый действенный – это вырубить у вас все леса. И на выходе из всех ущелий построить крепости. И планомерно зачищать немирные аулы и не трогать, а даже помогать оружием и продуктами мирным. И разрешить «мирным» убивать и грабить тех, кто против власти России над этими землями. Кроме того, что вас мало, так у вас ещё и единства нет. Нет центральной власти и лидера, такого, как был шейх Мансур. Есть ещё проще вариант. В России много земли. Окружает полк солдат аул, вяжет всех жителей и отправляет на постоянное жительство на Волгу, или на Дон. А самых несговорчивых на далёкую сибирскую реку Иртыш. Через пару лет в этих горах не останется ни одного вайнаха. Сюда придут русские и осетины, которые не воюют с русскими. Со временем часть вайнахского народа живущего на русских землях станет говорить на русском и жить, как русские, та часть, что будет жить с киргизцами, станет говорить на киргизском, и так далее. Не станет просто вайнахов.

– Черные у тебя планы, генерал, – криво усмехнулся Мударов.

– Да, нет, это не планы, это я тебе описал то будущее, что ждёт ваш народ, если он будет думать, что борется за правду и надеяться на победу. И я совсем не хочу такого будущего вашему смелому и трудолюбивому народу.

– Горца не заставить стать рабом! – и опять конь на дыбы. И как давай ржать – ругаться.

– Да, самое последнее, что несёт Россия мирным народам – это рабство.

– Как так, зачем тогда вы пришли на нашу землю?

– У России есть враг. Это Оттоманская Порта или Турция. Она всегда нападала на Русь, сама или посылала своих вассалов типа крымского ханства или шейха Мансура. Дела нет Порте до вашей свободы, им просто нужно, как и раньше, править Кавказом и совершать набеги на русских. И мусульманство – не ваша религия. У вас была другая. В том числе и православие или христианство было. Вы просто на пути, на дороге. Вы на пути борьбы России против Турции. И у вас есть выбор. Два варианта я тебе назвал. Теперь послушай третий.

Не дали рассказать. Дорогу перегородила перевернувшаяся арба. Парочка вайнахов в грязной одежде суетились вокруг, пытаясь поставить арбу на колёса, но вол, что был в неё запряжён, старался отойти от этого места и волок арбу – повозку на боку лежащую. Дехкане прыскали в сторону, останавливали вола и опять брались за перевёрнутую арбу, и вол, снова предоставленный себе, делал пару шагов.

Понять вола можно было. На арбе везли деревянную бочку с нефтью. При падении она разбилась и нефть чёрных вонючим пятном расползалась по дороге, животное и хотело держаться от этой лужи подальше. Вайнахи все уже перемазались нефтью и потом ещё и в пыли дороги покатались. На пять баллов смотрелись для журнала «Ералаш». И как вовремя они оказались на этой дороге рядом с лужей нефти. Только собрался Пётр Христианович говорить с чеченским князем именно о нефти и тут, бамс, такой подарок. То ли Аллах решил подыграть чеченцам, спасти от губительной войны, то ли русских бог, которого неизвестно как зовут, пусть будет Яхве или Иегова или даже Иисус, решил Пётру Христиановичу помочь.

Остановились, а потом и сошли с дороги, перепачкаться никому не хотелось. Проехали, огибая это несчастье, немного по лугу и опять на дорогу вывернули, а там ещё одна арба с бочкой нефти. Потёки видно. На всякий пожарный опять съехали, да и решили, что пора на обед располагаться, ещё целый час готовить в полевой кухне, а черкесам и чеченцам в котелках небольших на кострах.

– Скажи мне Махмуд перевод некоторых ваших названий, – обратился опять через переводчика к князю Брехт. Ну, не князем же он называется. Это русское слово, должно быть своё. – Вайнах, как это будет по-русски?

– Наши люди. Свои. – Ответил переводчик, посовещавшись с Мударом.

– А как по вашему «князь»?

– Называй «ала». Можно бек, но это пошло от турок. Так мало кто говорит.

– А ещё я слышал, вы называете себя нохчи. Это что значит?

– Это долго рассказывать, и я не силен в богословии, но переводится это просто: Слово «Нох» означает «Ной», а «чи» – означает «народ». Поэтому «нохчи» вполне можно перевести, как «народ Ноя». Все мы потомки Ноя.

– Неожиданно. – Ну, все мы потомки Ноя, если он один выжил после потопа.

– Так что про третий путь, генерал, ты так и не рассказал о нём? – подвинул к нему, снятое с жеребца седло, ала Мудар.

Событие семьдесят второе

Война – дорогая и печальная необходимость, но торговля – это благословение господне…

Алексей Николаевич Толстой, из книги «Пётр Первый»

Пётр Христианович достал фляжку, отпил немного тёплой,нагревшейся на солнце воды и, сняв кивер с потной головы, начал:

– Вот смотри, ала, мы сейчас проехали мимо лужи земляного масла. Я знаю, что в вашей земле оно близко к поверхности и его много. Выкопал яму и черпай. И я знаю способ как из этого масла сделать две полезные вещи. Первая это лампа, которая будет гореть в несколько раз ярче свечи. Свечи это дорого. Многие захотят купить такие лампы. У вас есть песок, и можно организовать производство этих самых ламп, там нужно стекло ещё кроме … Давай длинное словосочетание «земляное масло» заменим красивым и коротким словом «нефть». Вот, в этой лампе кроме нефти необходим стеклянный фонарь. Как кувшин без дна. Ещё нужно медную ёмкость для этой нефти. Всё это вы можете сделать здесь и продавать уже готовые лампы с нефтью за большие деньги. Не всё ещё. – Остановил рукой попытавшегося перебить его переводчика Брехт. – Вы нация земледельцев и производите продовольствие в избытке, вам надо его продавать, а взамен покупать необходимые вам товары. Поверь, есть вещи, которые многие захотят купить. Вот смотри, неужели ты не захочешь иметь такие часы. Они показывают, сколько сейчас время, и их можно носить в кармане на цепочке. – Брехт протянул швейцарские часы князю.

– Зачем мне. Я могу посмотреть на небо и примерно сказать сколько сейчас. День или утро. – Но игрушка красивая и Махмуд долго вертел часы в руках, открывая и закрывая покрытую узорами крышку, и с неохотой отдал понравившуюся ему вещицу Брехту.

– Это – пример. Так вот, про продажу излишков продовольствия и покупку необходимых предметов вашими людьми. В Моздоке каждый день будет работать рынок, а по воскресеньям большая ярмарка, на которой будут торговать купцы со всего мира. Точнее, купцы будут русские или ваши, но товары будут со всего мира. Англичан не пустим. Наши привезут железный сельскохозяйственный инструмент. Плуги, лопаты, мотыги, косы, бороны, привезут разные красивые ткани. Топоры привезут и простые слитки хорошей шведской стали, из которой выйдут очень хорошие кинжалы из-под молотов ваших кузнецов. А вы в ответ торгуйте продуктами, кожами. Ещё лично я прослежу, чтобы на этот рынок попали новые культуры. Привезём кукурузу, горох из Прибалтики, привезём семена подсолнечника. А вы можете привезти ковры. Наши богатые люди любят, когда в доме есть восточный ковёр. А ещё весь мир нуждается в краске, которую делают из Марены красильной, не знаю, как эта трава у вас называется, но растёт она здесь. Да можно тысячу вещей придумать, которые будут привозить ваши и наши купцы в Моздок. Когда рынок разовьётся, то можно второй организовать там, где мы встретились. Там возникнет со временем город. Кстати про Марену красильную, многие богатые люди в России страдают от почечных колик. Отвар из этой травы помогает выводить или растворять камни в человеке, которые эти колики вызывают. Только на этом можно заработать большие деньги.

Махмуд слушал переводчика и с нетерпением поглядывал на Брехта, вроде как понукал, когда ты урус закончишь.

– Это всё хорошо, но при чём тут я?! Ты хочешь предложить мне – воину стать торговцем?

– Вот, хороший вопрос. Торговля приносит в казну государства большие поступления в виде налогов, как и производство. Нужны люди, которые будут эти налоги собирать. Нужны люди, которые будут следить за порядком в сёлах и будущих городах, на дорогах, нужны люди, которые будут проводить при необходимости судебные разбирательства. Наконец, нужны люди, которые будут формировать и руководить войском набранных из нохчей. Нужны офицеры. Нужен человек, который всем этим будет руководить. Нужны государственные структуры и неплохо бы в них иметь побольше вайнахов. Чтобы простые люди не думали, что русские всем командуют.

– Вам нужно много уздений и ала.

– Точно. И нужно выучить этим людям русский язык. Нужны учителя. Нужны строители, чтобы строить мечети и дома для правительства – дворцы. Нужны грамотные люди. Нужны учителя для школ, в которых будут учиться ваши дети. Нужны учебные заведения для обучения на докторов. Много чего нужно сделать. И всё это нельзя сделать пока идёт война. Зачем строить школу, если придут последователи шейха Мансура и сожгут её, а учителя убьют. И это не главный плюс для тебя лично ала Мудар. Скоро Россия продолжит воевать с турками. Почему бы тебе не набрать хороших воинов, желающих пограбить турецкие города. Полк. Тысячу смелых воинов. Не хочется тебе разве пригнать домой рабов – турок. Да и молодых турчанок. Пощипать этих жирных лишённых мужского достоинства пашей всяких – евнухов, у них сундуки ломятся от золота. Много богатой добычи принесёт воинам эта война. – Брехт дал перевести последнюю фразу переводчику и спросил князя Махмуда.

– Так что принесёт твоей земле Россия, рабство или процветание и достаток всем и бедным и богатым. В чем сила, вайнах! Скажу тебе по большому секрету. Сила в единстве. Вместе мы сила.

Нда, кардинал и галантерейщик.

Событие семьдесят третье

«Боишься – не говори, сказал – не бойся…»

Имам Шамиль

Понятно, что как нет ещё Хасавюрта и Грозного, так нет и Махачкалы или Петровска. Зато почти на том же месте, что и будущая Махачкала есть небольшой город Тарки – ворота к Дербенту. Сейчас Тарки это столица шамхальства, Тарковского шамхальства естественно. И проживают тут народ кумыки. Примерно в трёх километрах от моря и вытянулся по склону отрога километра на четыре город. Много маленьких и больших домов – квадратных домов с плоскими крышами из глины и камня, карабкающихся вверх по склону. А на самой верхотуре стоит большой дворец, про который ала Махмуд Мудар сказал: «Замок в Тарку очень большой. По рассказам, в нём столько окон и дверей, сколько дней в году… дороги, которыми в нему подбираются, настолько круты и узки, что один пеший человек может дать отпор целой толпе». Брехт бы от себя добавил, что больше всего дорога к замку напоминает великую китайскую стену с башенками. А генерал фон Витгенштейн знает, что окон меньше, он был в нем пять лет назад.

По идее – это как бы кусочек Российской империи. Ну, вот хотя бы такие факты. В 1797 году Мехти II грамотой императора Павла Петровича был утверждён шахмалом и получил чин тайного советника, с правом ношения алмазного пера на шапке. Недавно совсем в июне прошлого года в столице шамхальства Тарки, Мехти II официально присягнул на Коране российскому императору, и принял чин генерал-лейтенанта, что было отмечено рапортом в Коллегию иностранных дел от командующего Кавказом генерал-лейтенанта Карла Кнорринга. Но это всё было при прошлом императоре. А как поведёт себя этот товарищ при Александре, пока было не ясно. Пока присягу государю шамхал не дал. Граф Витгенштейн с шамхалом Мехти II знаком. И этот кусок памяти в голове графа сохранился. В 1796 году он «с войсками отца своего находился при генерал-аншефе графе Валериане Зубове в походе против персиян». В атаку на Дербент Витгенштейн ехал на лошади стремя в стремя с тогда ещё наследником шамхальства просто Мехти – весёлым невысоким мужчиной с ранней сединой на висках, восточной, точнее, монголоидной внешности, с длинными поникшими усами, и приличным знанием русского языка.

Весть о приближении со стороны Моздока большого русского отряда долетела до шамхала Мехти II быстрее самого отряда, потому на первые разъезды «встречающих» наткнулись километров за двадцать от города. Наученный опытом Моздока, Брехт горцев вперёд не пустил, впереди шёл полуэскадрон мариупольских гусар в узнаваемой, ставшей совсем уж голубой под палящими лучами южного солнца, форме. Разорение для поехавших с ним. Придётся по приезду в Москву строить людям новый мундир, а это более сотни рублей, если всё полностью менять. А графу Витгенштейну никуда не деться, часть трат, особенно для унтерофицерского состава нужно будет брать на себя. Шеф он или не шеф мариупольских гусар. В первых рядах гусар, в не менее выцветшей и пыльной форме, и граф Витгенштейн на своём орловском рысаке рысил. Правый рукав пропитался мазью от бинтов и покрылся особо густым слоем грязи. Но другого мундира нет, приходится соответствовать званию. Даже треуголку с белой опушкой из закромов достал и на голову обросшую напялил. Подстричься бы надо. На настоящего гусара стал похож, хоть косички заплетай. Грязный, в грязной одежде, нестриженный и в парадной шляпе, прямо французский король Людовик какой-то.

Подъехал от встречающих в персиянских балохонистых одеждах из золотой парчи полноватый мужик и стал пафосно вещать на кумыкском языке. Хорошо с ними брат был Зубера – мулла недоучившийся, с грехом пополам перевёл. Спрашивал царедворец, не посланник ли генерал от нового императора.

– А чего – посланник. Ты, это, брат, передай его превосходительству шамхалу Мехти второму, что приехал от самого Великого урус-императора его друг генерал Пётр фон Витгенштейн. Разумеешь?

Как-то во время каникул, сейчас и год точно не вспомнить, Брехт сидел дома у компьютера и наткнулся на перепалку русских с чеченцами. А началось всё с настоящей или приписанной имаму Шамилю фразы. Может, это и более позднее выдумка, это не важно.

Имам Шамиль спросил у генерала: «Зачем вы пришли на нашу землю и воюете с нами?». Генерал ответил: «Мы пришли к вам, дикарям, с высшей культурой и цивилизацией».

Тогда имам Шамиль позвал одного из мусульман и попросил снять башмак и носки и показать ногу генералу – нога мусульманина блестела от пятикратного омовения. Тогда имам подозвал русского солдата и попросил его сделать то же самое. Нога солдата была грязной и воняла на расстоянии.

Имам спросил: «Так вы с этой культурой к нам пришли?!»

Конечно гигиена это не культура. Но каким же грязным потным и вонючим чувствовал себе Пётр Христианович, когда въезжали в Тарки. А на коне в золотых одеждах сидел шамхал Мехти II в окружении такой же чистой и сверкающей золотом свиты и улыбался.

– Рад видеть тебя, мой друг Пётр, – полез обниматься правитель, когда они спешились, – Сейчас поднимемся во дворец, я уже распорядился и всё готово для пира.

– Мне нужно сначала принять ванну, выпить чашечку кофе…

– Будет там тебе и ванна и кофе … и девушки, чтобы тебя отмыть.

А ведь Шамилю уже лет пять, как бы его найти и забрать в суворовское училище.

Глава 26

Интерлюдия первая

11 ноября 1768 года в усадьбе Диканька (той самой) под Полтавой в семье почтенного главы подкоморного полтавского суда дворянина Павла Васильевича Кочубея родился уже второй по счёту сын. Отец, любивший Античность, дал ему имя Виктор. Первого сынка так вообще Аполлоном назвал. Новорождённый приходился правнуком тому самому генеральному писарю Василию Леонтьевичу Кочубею, которого Пётр I сперва казнил за донос на гетмана Ивана Мазепу, а после предательства гетмана посмертно объявил Кочубея «мужем честным, славныя памяти». К сожалению, богатств своего предка семейство Кочубеев не сохранило. Но беда сия на античноподобных братьях не сказалась, ни как. Мать их была – Ульяна Андреевна, урождённая Безбородко. А у матери был бездетный брат, который пацанов к себе и забрал.

Дядя этот – Александр Андреевич Безбородко, фактически руководивший в то время внешней политикой России, и занимался воспитанием и карьерой племянников.

В столице мальчиков определили в частный пансион, а уже на следующий год записали в Преображенский лейб-гвардии полк. Когда Виктор окончил пансион, дядя отправил Виктора доучиваться в Женеву. Вернувшись из Швейцарии, Виктор Кочубей в 1784 году некоторое время по протекции дяди состоял адъютантом Григория Потёмкина. И в этом же году начал дипломатическую карьеру в русской миссии в Швеции.

Забил Виктор на службу сразу. Как там: «Служить бы рад, но лучше кушать шоколад». Не точная цитата. Племянник шлялся по борделям? Дудки, всё свободное и не очень время Кочубей проводил – посещая лекции в Уппсальском университете. Похвальная тяга к знаниям. Когда в 1786 году молодой человек вернулся в Россию, то опять же по протекции влиятельного дяди попал в свиту Екатерины II во время её путешествия в Крым. В то же время он получил придворный чин камер-юнкера.

После путешествия молодого человека отправляет Безбородко послужить в составе дипломатической миссии под руководством графа Воронцова в Лондон. И там забил на службу правнук невинно убиенного. Молодой дипломат занимался больше собственным образованием, а не службой. Получив на то особое разрешение, не от дяди ли, он ездил по странам Европы, слушал лекции в университетах разных стран. В 1791 году в возрасте уже 23-х лет Кочубей посетил революционный Париж. И там опять ходил на лекции. Дядя за племянника волновался и срочно отозвал его домой.

Приехав в Петербург, Виктор подружился с Великим князем Александром Павловичем, с которым у него нашлись общие темы для бесед. Обсуждали будущее России. Земля крестьянам, фабрики рабочим, деньги помещикам. Оба сошлись на мысли, что крепостное право следует срочно отменить. Варварство это. А мы ведь не азиаты, а Европа. Правда, их дружба быстро приобрела эпистолярный характер, так как в этом же году Кочубея на пять лет отправил дядя чрезвычайным посланником в Стамбуле. Как раз незадолго до этого был подписан Ясский мирный договор, и Кочубея отправили в столицу Османской империи город Стамбул, он же Византий, он же Константинополь, он же Царьград, наблюдать за соблюдением этого договора. Резкий карьерный рост, ну, да времена такие. В его годы и почти в это же время в возрасте 23 лет Валериан Зубов стал генерал-аншефом и за год завоевал половину Кавказа. В том числе и Баку.

Но к Виктору Кочубею вернёмся.

И тут вроде судьба должна была подножку правнуку поставить. Пока Виктор служил в Стамбуле, в Петербурге сменилась власть. После кончины императрицы Екатерины Алексеевны престол занял её сын Павел. На сотни придворных матушки окрысился, тысячу с лишним генералов разогнал по поместьям в ссылку. Кавказ прежним хозяевам отдал, но … В отличие от большинства людей, близких к Екатерине, Безбородко сумел удержаться на своём посту. Не пострадала карьера и его племянника: в октябре 1798 года Павел I вернул его в Петербург и назначил вице-президентом Коллегии иностранных дел. И почти сразу … ну, там поляна быстро расчищалась, огромные возможности для карьерного роста. Так и с Виктором, уже 30-летний, Кочубей стал действительным тайным советником, что в армии соответствовало генералу. А ещё через год он был возведён в графское достоинство.

Всё шло замечательно и тут неожиданно, не таким уж и старым, умирает дядя. Пока Виктор пребывал в скорби по безвременно ушедшему дяде, император Павел I решил женить дипломата на своей фаворитке Анне Лопухиной. И надо же, Кочубей не захотел быть мужем любовницы императора и поспешно женился на Марии Васильчиковой. Вспыльчивого Павла это вспылило. Он ему руку любимой женщины, а тот ему фигу. Виктор впал в немилость и был отправлен в деревню. Скучал он там недолго. Наскучило скучать, и, не спрося ни у кого разрешения, сбежал вместе с беременной женой тайными тропами из страны в Неметчину. Но уехал недалече. В Дрездене Кочубея догнало известие о смерти Павла I. Недолго думая, Виктор, оставив жену рожать в Неметчине, рванул назад и в конце апреля 1801 года вернулся в Петербург.

В Северной столице Виктор был ласково встречен другом юности, ставшим императором. По распоряжению Александра I, Кочубей был принят на службу в 1-й департамент Сената с особым предписанием – находиться при Его Императорском Величестве. А вчера графу Виктору Кочубею вернули прежнюю должность, его вновь назначили вице-канцлером и членом Коллегии иностранных дел. И это не главное. Гораздо важнее было то, что Кочубей стал одним из ближайших советников императора и вошёл в состав Негласного комитета, призванного подготовить преобразования государственного строя России.

Сейчас, после смерти одного из главных членов этого комитета князя Чарторыйского их там осталось трое: граф Виктор Кочубей, граф Николай Николаевич Новосильцев – будущий президент Академии наук и управляющий Царством Польским, и действительный камергер граф Павел Александрович Строганов.

Вечером двадцать первого июня 1801 года граф Виктор Павлович Кочубей с женой посетил своего тестя в его загородном имении под Петербургом. Мария Васильевна родилась в семье камергера Василия Семёновича Васильчикова – брата екатерининского фаворита, и фрейлины графини Анны Кирилловны Разумовской дочери последнего гетмана.

Погуляли по парку, любуясь заходящим солнцем, послушали щебетанье птичек, попивая чай, в большой ротонде на возвышенности, откуда открывался удивительный вид на лес и парк. Потом налетевший ветерок прогнал дам в дом, а зять с тестем остались выкурить трубочки, заботливо раскуренные специально обученным Гришкой – пацаном лет двенадцати.

– Не даёт мне покоя случай тот с убийством поляками князя Чарторыйского и английского посла, – выпуская ароматные клубы дыма, проговорил Васильчиков.

– Да, странная история, Василий Семёнович, так ведь и не нашли убийц. А ведь как старались в полиции, всех поляков похватали в Петербурге и окрестностях. Слышал и серьёзные меры к некоторым применяли. Пятеро даже сознались, но в деталях путались и на месте преступления ерунду показывали. Оговорили себя. Перестарались по всему видимо полицейские чины, желая перед Государем выслужиться.

– Бывает. Чего под плетью не скажешь. А как там Александр Павлович? Успокоился. Давненько не был при дворе. Почечная колика замучила. Крутит и крутит. С горшка, бывает, днями не встаю. И докторишки не помогают. Ни черта немчура в этом не смыслит.

Виктор тоже окутался облаком дыма. Крепчайший турецкий табачок слегка дурманнил голову.

– В печали и расстройстве чувств Александе́р. В молитвах каждый день Адама упоминает. Теперь у него всех разговоров, что о горцах, что для защиты его должен этот выскочка граф Витгенштейн привезти с Кавказа.

– Граф Витгенштейн, это тот, что ключи от Дербента Матушке привёз? – вскинулся тесть.

– Да, давненько вы, Василий Семёнович, при дворе не были. Именно этот гусь.

– Что же так неласково вы о заслуженном герое?

– Не нравится он мне, да половине двора не нравится, вылез неизвестно откуда и всех стал жизни учить. Так ладно бы, я имею достоверную информацию, что успел сей грозный генерал приступом взять вдовствующую императрицу.

– Да, неужто? В трауре ведь Мария Фёдоровна должна пребывать. Утешения черпать в молитвах. – Перекрестился чубуком камергер.

– Утешил, видимо, сей Аполлон без молитв. Тёмная и противная личность. Знаете, Василий Семёнович, что недавно на балу баронесса Бенкендорф, ах да, графиня Ливен нам поведала за вистом?

– И что же? – вскинулся тесть.

– Говорит, что «Петруша», чёрт бы его побрал, и эту тоже утешил, после отъезда в Москву цесаревича Константина, так вот, говорит, что резко против отмены крепостного права сей граф. Говорит, что нужно для начала, чтобы помещики наладили жизнь крестьян и превратили свои хозяйства в передовые и высокодоходные предприятия. Иначе говорит, освобождение крестьян приведёт к полному обнищанию крестьян и такому же обнищанию помещиков, и не вперёд Россию двинет, а отбросит на десятки лет назад. Якобы, этот прожектёр у себя в имении под Москвой такую прибыльную артель сейчас организовывает и всем в следующем году расскажет, как жить надо. Самый умный в Российской империи!

– Думаешь, Виктор, не прав он? – Васильчиков затянулся снова и поперхнулся дымом, закашлял.

– Прожектёр и альфонс. Ничего мы с … Ну, в общем, с известными людьми, обсуждали тут, как его от трона отодвинуть. Законопатим, куда Макар телят не гонял. Пусть свои прожекты в жизнь претворяет. А то полно больно стало в стране проходимцев. Ещё бы хорошо как-то ославить его перед Александром?!

– А как Александр относится к амурам матери и этого немчика?

– Не верит. Маман, мол, ему поклялась, что только о благотворительности они и разговаривали. Он тут предложил прожект по военным школам для детей сирот.

– Надо бы с фрейлинами и прислугой вдумчиво поговорить. От прислуги ничего не спрячешь. А за сто рублей даже немая язычок развяжет. – Стал выбивать трубку Васильчиков, подхихикивая через кашель не отпускающий.

– И то верно, Василий Семёнович. Найду-ка я ушлого малого, который мне этот клубочек распутает.

– С богом, ну, пошли, а то холодает уже. Докторишки немецкие велели на сквозняках не бывать. В тепле спину держать. Ох, ти, когда же отвяжется болезнь сия?!!

Интерлюдия вторая

– Знаете, что со смерть Бальи генерала Ивана Варфоломеича Ламба, а до этого готовящегося к принятию этого звания Адама Черторыйского в Священном Совете Державного Ордена святого Иоанна Иерусалимского вакантна должность Великого Хранителя? – только что выбранный Великим канцлером, после смерти предыдущего – графа фон Палена, Бальи князь Александр Борисович Куракин оглядел собравшихся в его доме на Мойке руководителей ордена Иоанитов в России.

– У вас есть кандидатура, Великий Бальи? – подал голос человек в нарочито старинном екатерининском наряде – Великий Гофмейстер, а в миру обер-гофмаршал, обер-камергер и директор Императорских театров – Александр Львович Нарышкин.

– Да, хотелось бы услышать, – поддержал Великого Гофмейстера Великий Госпиталарий – в миру главный директор Государственного заёмного банка, президент Коммерц-коллегии и действительный тайный советник Бальи князь Гаврила Петрович Гагарин.

– Мария Фёдоровна… – Голос князя Куракина дрогнул, – рассказывала о чудодейственных отварах, которые полностью избавили её от мигрени, и очках, что изготовили придворные ювелиры по чертежам графа фон Витгенштейна. Рецепты отваров и все ингредиенты к ним тоже передал лейб-медику императрицы Пётр Христианович.

– Хм, интересная кандидатура. Я слышал его предложение о создание военных училищ для детей сирот поддержано на высочайшем уровне. – Великий Маршал приподнялся и уселся в кресле поудобнее, тучность мешала ему уютно устроиться в кресле с высокой жёсткой спинкой.

– Да, Михаил Илларионович, так и есть, Александр позавчера утвердил своим указом устав нового благотворительного фонда ответственного за создание сих военных интернатов.

Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов неделю назад был назначен, взамен графа Палена, военным губернатором Санкт-Петербургским и Выборгским, а также управляющим гражданской частью в указанных губерниях и сразу же выбран Великим Маршалом в Священном Совете Державного Ордена святого Иоанна Иерусалимского.

– Подающий надежды молодой человек. А как сам он к этому отнесётся? Он же сейчас послан императором Александром за янычарами этими бородатыми на Кавказ.

– От такого предложения не отказываются. – Хмыкнул Поручик Великого Магистра Бальи граф Николай Иванович Салтыков, как бы формально возглавляющий орден Мальтийских рыцарей после смерти Павла. Павел незадолго до смерти назначил воспитателя Александра и Константина президентом Военной коллегии и присвоил чин генерал-фельдмаршала.

– Не хватает нескольких бальи. Нет цесаревича Константина… – бросил негромко Великий командор – Бальи Александр Андреевич Беклешов, только что возвращённый Александром из ссылки. Император и должность генерал-прокурора Александру Андреевичу вернул.

– Генерал фон Витгенштейн обещал императору привезти горцев прямо в Москву на коронацию. Там можно и предложить графу Петру Христиановичу вступить в наши ряды, – согласился князь Куракин.

– Так и порешим, братья! – припечатал Поручик Великого Магистра граф Николай Иванович Салтыков, – а теперь не перейти ли нам в курительную, дорогой Александр Борисович, вы говорили, что Антонио Пиньятелли, князь Бельмонте наш Великий Адмирал прислал из Неаполя отличную граппу.

– Конечно. Всё уже готово.

Событие семьдесят четвёртое

Делайте подарки немного дороже, чем вы можете себе позволить.

Андре Моруа

Уговаривать шамхала Мехти II, выделить двадцать лучших воинов из своей личной гвардии в конвой нового императора России Александра Павловича, не пришлось. Когда он узнал, кто эти люди, что приехали вместе с графом фон Витгенштейном в Тарки, то даже сделал вид, что обиделся. Он сам мог бы и шестьдесят воинов выделить. Зачем эти чабаны в Петербурге?! Туда нужно лучших, а лучшие у него!

– Испытания? Не смеши мои тапочки, Пётр, эти люди прошли со мной столько сражений, я сам выбирал лучших. – Про тапочки не точный перевод. Мехти сказал чарыки. Это такие кроткие сафьянов башмаки или сапожки на толстой подошве, которую кроили шире и длиннее ступни и потом загибали наверх и прошивали.

– Я хочу ещё себе в полк десяток на самом деле лучших набрать, обмен опытом. Будут друг у друга учиться. – Настоял на своём Брехт.

Провели стрельбы. Нда. В смысле, нет. Уже на четырёх сотнях шагов отсеялись все участники кумыки. И ружья хуже и опыта нет. Далеко им до вооружённых длинноствольным нарезным оружием черкесов. Шамхал ногами топал и орал на своих воинов, пока его Брехт не увёл назад во дворец.

– Мехти, ты зря на них кричал. Вот, смотри, есть два дровосека, у одного большой топор остро наточенный, а у другого маленький и тупой, ясно же, кто больше дров нарубит. Ты лучше тряхни мощной и попытайся у персов и турок вот такие ружья длинноствольные нарезные купить или, на худой конец, через Турцию попробуй купить у французов нарезные штуцера, как у моих гусар, которые сегодня тоже стреляли. Потихоньку во всём мире будут переходить на нарезное оружие, пусть твои воины идут впереди, а не плетутся в хвосте прогресса. – Пётр показал свой карамультук афганский, который тут же в присутствии всех участников пира вручил пщы Эльбуздукову.

– Всё, князь, можешь уводить своих воинов домой.

– Нет, генерал, я обещал проводить тебя до Дербента. Так и сделаю, и ружьё пока твоё. Отдашь мне его в Дербенте, когда будешь домой собираться.

– Я тоже провожу тебя в Дербент, Пётр. – Протянул ему кубок с вином Мехти. – А то этот новый шах неизвестно, как себя поведёт. Они ещё не забыли, как мы с тобой штурмовали их город. Да, и ещё, перед тем как отправиться, я хочу принести присягу новому императору России Александру, в твоём присутствии. Сегодня проведём обряд, а завтра выедем к Дербенту.

От Тарки до Дербента километров сто двадцать – сто тридцать по хорошей дороге вдоль моря. Добирались два с половиной дня. Шамхал, понятно, один не поехал, кроме тех воинов, что Брехт отобрал для Мариупольского полка и тех, что предназначались для конвоя императора генерал-лейтенант Мехти II взял с собой пару сотен личной стражи и прочих гвардейцев. В результате, общее количество воинов, что двигалось к Дербенту, превысило шесть сотен человек. Сильно спешили, делали привалы, осматривали прибрежные сёла и маленькие городки. Брехт себе в память кучу зарубок сделал. Во-первых, многие склоны гор были засажены виноградниками. И виноград был не винный в основном, а нормальный – кормовой. В сортах Пётр Христианович не разбирался, но дамские пальчики отметил. Длинные и крупные ягоды. Будут. Пока только небольшие кисточки, но что получатся именно дамские пальчики видно.

Переводчик, что выделил ему Мехти, сказал, что некоторые ягоды в длину бывают в вершок, и что виноград, сохраняемый в домах жителей, ему случалось вкушать даже в мае месяце. Вот откуда нужно в Крым лозу вести.

– А винные сорта есть?

– Конечно, есть, но Коран запрещает нам заниматься виноделием, потому сейчас все участки, которые заняты винным виноградом, взяли в аренду армяне. А местные выращивают виноград только на еду и на продажу.

– Много сортов?

– Многие дербентцы и наши подданные виноград выращивают только для нужд семьи непосредственно во дворе перед домом, поднимая лозы высоко над двором, придавая им форму навеса, который защищает усадьбу от жгучих лучей солнца и создаёт прохладу. Но не все. Виноград имеет большое товарное значение, и потому здесь постоянно стремились к улучшению его сортов. Никто не знает, сколько выведено сортов. Сотни или десятки. Много.

– А что ещё интересного на продажу вы выращиваете? – Брехт вопрос задал автоматически, сам соображал, как эти десятки сортов переправить отсюда в Судак, на свою теперь землю в Крыму.

– Шафран. Ещё …

– Постой. Шафран это крокусы. Маленькие луковицы с синими цветочками.

– Да, почти у каждого есть участок, где сейчас, как раз, высаживают луковички. Собирают рыльца осенью, – подтвердил переводчик.

Ещё одна зарубка на память. Шафран можно и в Крыму выращивать. Да, даже в Москве можно, сам Брехт и на Урале выращивал крокусы, другие, наверное, потому, что цвели они ранней весной, прямо только снег сойдёт. Нужно взять с собой несколько десятков луковиц, просто для испытания, посадить в Студенцах. Проверить. А ещё нужно развить здесь судоходство, чтобы прямо из Дербента вывозить шафран в Астрахань и далее по Волге до Москвы. Если наладить это всё нормально, то можно легко разорить английских купцов вывозящих шафран из Индии, в десяток раз плечо короче, и если поубивать всех перекупщиков и создать монопольную шафранную компанию со своим морским и речным флотом, то можно и из Европы выбросить англичан.

Шафран это не только пряность, но и краситель и лекарство, а если прибавить сюда Марену красильную, то можно при условии, что здесь полно мериносов разводят, красить шерсть можно прямо здесь. А вот фабрики по производству ткани нужно делать в Астрахани. Развивать город и осваивать край нужно.

– Ещё в Дербенте и окрестностях занимаются разведением шелковичных червей. Мы покупаем в Дербенте около десяти пудов шёлка и шёлковых тканей. Для такой меленькой территории это много.

– А хлопок? Тут выращивают хлопок? – вспомнил про бездымный порох Пётр Христианович.

– Да, здесь выращивают хлопок, про количество не скажу, но хлопковую ткань мы у них покупаем. Больше, конечно, хлопка выращивают в более южных районах, в том же Кубинском ханстве.

Приехали к стене внешней к обеду третьего дня. Стена была хороша, она начиналась прямо в море, доходила до цитадели и дальше карабкалась в горы. С прошлого посещения Дербента прошло всего несколько лет, но Брехт отметил, что жители не сидели сложа рук, и все повреждения нанесённые русской артиллерией залатали, стену восстановили.

Какое-то помутнение, что ли, нашло на графа Витгенштейна, он пренебрёг предупреждением Мехти, махнул только рукой, что я же в гости еду, а не воевать, и они с Ванькой поехали дальше к воротам. И тут грянул выстрел со стены. Стреляли из нарезного оружия, до ворот было метров пятьсот, но пуля долетела и попала Ваньке в ногу. Он завизжал и свалился с лошади.

Да, охренеть, Брехт спрыгнул с рысака своего и, подхватив Ваньку, бросился назад. За спиной жалобно ржала лошадь Ваньки, очевидно пуля пробила мальчику ногу и дальше угодила по рёбрам лошади.

– Ну, ссуки! – Брехт, снял с крепления на седле лошади свой карамультук и сумку с бумажными патронами. Потом, стоя под прикрытием коня, зарядил винтовку и насыпал порох на полку. И остановился, вытащил из ташки подзорную трубу и осмотрел стену. В это время позади него стоял ор. Сначала гусары, а следом и все горцы стали заряжать оружие. Съездили, блин, в гости.

По стене носился мужик в золотой парче, ну, начальник какой-то. Брехт прикинул расстояние. Семьсот шагов. Не меньше. Это на пределе дальнобойности его карамультука. Нет, не попасть. Человечек кажется маленькой точкой. Может, лучше выйти с белым флагом и объяснить защитником города, что он не воевать приехал, а торговать. Контакты налаживать.

Руки в это время делали свою работу. Нужно было опереть винтовку на сошку, но её не было. Тогда Пётр Христианович плюхнулся в пыль дороги и стал целиться лёжа. Ну, чего, раз-то можно стрельнуть, даже если и не попадёт в, блестящего на солнце золотыми одеждами, вельможу. Выше, нужно взять серьёзно выше, он же отрабатывал в Студенцах стрельбу на такую дистанцию.

Бах. Брехт отбросил карамультук и приставил к глазу трубу. Мужика в золочёных одеждах не было. Неужели попал. Точно, вон же он лежит под стеной.

– Пётр, давай уйдём подальше, сейчас они выстрелят из пушек! – подбежал к нему запыхавшийся Мехти.

– Конечно. Ссуки, я же с миром ехал. Торговать хотел. Ссуки. Что с Ванькой?

– Не знаю. Пошли назад.

Пошли.

– Вашество, смотрите, – дёрнул его за руку один из гусар.

Брехт повернулся и вновь глянул в подзорную трубу на Дербент. Ворота открылись и оттуда стали выходить люди. Много людей, над головой у них было большое белое полотнище.

– Сдаются что ли? – не понял Брехт. – Мехти, пошли человека, что язык их знает.

Переводчик пошёл пешком. Долго. Пятьсот метров. Это приличное расстояние. Вернулся переговорщик через десять минут, бегом бежал. Прибежал, свалился в ноги шамкалу и что-то затараторил.

– Чего говорит? – нетерпеливо перебил посла граф.

– Чудные дела творятся. Ты Пётр убил Гасана-агу шаха Дербента, и купцы и военные решили сдаться на волю русского генерала. Они принесли тебе ключи от Дербента.

– Неожиданно.

Конец книги.

Краснотурьинск 2023 г.

Андрей Шопперт Две столицы

Глава 1

Событие первое

Белый цвет олицетворяет радость. На свадьбах женщины одеты в белое, мужчины – в чёрное.

Волки позорные! Или волк? Да, хоть какая сущность, всё одно – позорные.

Эти гады, гад и прочие нехорошие сущности засунули душонку, або сознание Брехта, в тело графа фон Витгенштейна с помощью синего кристалла, даже не поинтересовавшись, а как оный граф переносит морскую болезнь. А ведь Брехт даже подумывал бросить всё и с Крузенштерном отплыть в кругосветку. Уж больно много всего полезного сулило это путешествие, если на корабле с кучей золота и серебра будет граф Витгенштейн. Но теперь шиш. Оказалось, что вестибулярный аппарат графа проклятого настолько чувствительный, что морские прогулки даже по практически спокойному морю превращают его гигантский богатырский организмус в жалкую стонущую и вечно блюющую тушку, над которой, что особенно обидно, в том числе и такие же блюющие смеются. Они денёк помучились, исторгли из себя всё, что можно, а когда море успокоилось и даже зыби-то не видно, граф фон Витгенштейн один продолжает караулить позывы, валяясь у фальшборта.

А ведь план был хорош. Да, просто умнейший был план. Если из Дербента до Астрахани можно доплыть морем и даже готовый корабль есть, то какого чёрта плестись по жаре на потных вонючих лошадях вдоль моря, если можно не утруждаясь сидеть в шезлонге на палубе, попивать гранатовый сок, подставлять физиономию солёному бризу и смотреть, как персиянская рабыня танец живота исполняет. По-французски неплохо звучит: «danse du ventre». А как там его Мехти обозвал? Пакс, нет, Ракс Шарки. Вот откуда у Шукшина «шаркнем по душе». Любитель был этого дела, не иначе. А чего – душевно.

Отвлёкся. А, про вонючих лошадей вдоль моря и про хлопающий белыми крыльями-парусами корабль, прямо по морю. «Прямо» – в прямом смысле.

Есть разница? Ещё какая. Потому, когда Мехти II Тарковский предложил отправить хана Петера морем, то хан этот дуболомный с радостью согласился. Ещё бы, от Дербента до Астрахани шестьсот с большим гаком километров по очень не простым дорогам. Один раз граф фон Витгенштейн по ним уже нёсся в Столицу с ключами от Дербента. Так себе удовольствие. Так это с тремя всего гусарами его сопровождающими, а сейчас с ним несколько сот человек и куча всякого шмотья и прочих подарков императору Александру. А ещё в Кизляре его должны нагнать грузины. Даже если царицу Мариам и не удастся генералу Цицианову спровадить, то часть знати и часть царевичей с царевнами точно на коронацию поедут. Где их и надо будет захомутать.

С радостью Брехт согласился плыть из Дербента на кораблях. Целых три буса есть в его распоряжение, и они – эти гигантские корабли вполне и горцев всех заберут, и их коней, и подарки все. Согласился. А тут такой пассаж. В первый день море чуть играло, и морская болезнь началась буквально через пять минут, как отошли от пристани. И вот уже больше суток в море. Ветер стих, солнышко светит, лёгким солёным бризом графа обдувает, но радости ему это не приносит. Лежит на кошме у фальшборта и страдает. Раз в десяток минут вскакивает и пугает, увязавшихся за кораблями, чаек, пытаясь чего извергнуть из совершенно пустого желудка. Даже желчи уже нет. Одно мычание наружу выходит.

Корабли эти – бусы, большие и медленные. Миль восемь в час, больше не дают. Благо ветер почти попутный. Нужно южный, а он юго-западный, капитанам всё время приходится чуть лавировать, чтобы их к берегу не сносило. Только ведь восемь миль – это для пешехода и даже всадника вполне себе скорость, а если учесть, что и ночью и в обед корабль продолжает плыть, то и совсем хорошо. Двести миль за сутки прошли, капитан сказал, что сейчас ветер стих, и – пошли ещё медленнее – миль шесть в час, но из пятисот километров уже триста пятьдесят прошли. Утром капитан обещал их высадить уже в Астрахани. Дожить бы до этого утра.

В Дербенте Брехту не только удалось мастеров из селения Кубачи залучить в свой удел, целых трёх, одного совсем аксакала и двух молодых да ранних – учеников и сыновей этого аксакала, но ещё и кучу всего ценного прикупить и просто забрать. А получилось вот что.

Мехти давно зарился на Дербент. Процветающее ханство, хоть и не большое. Полно мастеров, и самое главное – это хаб. Через его порт осуществляется связь России с более южными ханствами и Персией. Солидная часть богатств Кавказа и Закавказья стекается в этот город, и в виде всяких пошлин и налогов много чего в Дербенте остаётся. Как не мечтать этот богатый город к рукам прибрать, но война – это война. Это деньги, это армия, умеющая брать города, и самое главное – это артиллерия, причём крупнокалиберная. А всего этого не было у Мехти. И тут такой шанс подвернулся.

Ну, это шамхал так думал. А оказалось, что не всё так просто. Оказалось, что присутствующие в Дербенте вельможи из соседнего ханства Куба, как только представилась возможность, дёрнули к себе и уже через день под городской стеной, обращённой на юг, выстроилось целое войско Шейх-Али-хана – правителя Кубинского ханства, а в прошлом правителя Дербента.

– Я знаю, что нужно делать, – отозвал Мехти в сторонку Петра Христиановича, когда они налюбовались на стоящее под стенами Дербента войско.

Вообще, Брехт не сильно впечатлился. Там гарцевало около тысячи всадников, половина вообще без огнестрельного оружия и у них нет пушек. А у него пять десятков снайперов с длинноствольным и у многих нарезным оружием. И пушки есть, хоть и не Шуваловские единороги, но каменной картечью пальнуть можно и, самое главное, Брехт, когда узнал, то огромную зарубку себе в памяти сделал, у них в Дербенте есть порох, и этот порох изготавливают здесь. Серу привозят с селитрой вайнахи. Нужно будет узнать, где они это берут, ладно сера – не дефицит, Брехт точно знает, что она есть в Самаре, может, ещё и не открыли, а может и открыли, но есть. В России сера – не дефицит, а вот селитра! Минеральные источники? Но там фосфаты? Селитру внутрь принимать не рекомендуется. Этот вопрос нужно как можно быстрее провентилировать.

Так вот, Пётр Христианович гарцующей под стенами Дербента толпы не опасался, в отличие от Мехти. Ну, может он чего знает, что Брехту неведомо. Может там все альпинисты! Мазохисты!

– Говори, Ваше превосходительство, – осмотрел, заговорщицки склонившегося к нему шамхала, граф.

– Тебе надо принять титул хана Дербента. А для этого взять в жёны Пери-Джахан-Ханум, которая является сестрой Шейх-Али-хана и наследницей ханства.

– Чё? Чё? – Брехт отстранился от спятившего правителя.

– Ни чё! Нужно жениться! – построжел, выпрямившись, шамхал и царственную рожу сотворил из своей, немного на краморовскую похожей, только ещё и монголоидную. – Мехти. Я женат. У меня двое детей.

– Да?! А чего не говорил?! Ладно. Тогда ты должен пообещать на ней жениться.

– Да ты с дуба рухнул. Меня отлучат от церкви в России.

А ведь ни в одной церкви с первого января так и не был. Даже к какому приходу приписан, не знает. А, может, не приписан? Как это у протестантов выглядит. Стоп. А протестант ли он? Жена полячка. Там католики, а никак не протестанты. Снова стоп. Она с Белоруссии, ну, с Литвы, там и православных хватает. Блин блинский. Вот, осел, даже не удосужился такие важные вещи в девятнадцатом веке выяснить. Ну, это ладно. Приедет, спросит жену. Типа, тут помню, тут не помню или «Молилась ли ты на ночь, Антуанетта?». Начнёт молиться и всё выяснится. Русский от немецкого и латинского отличит. Вот интересно будет, если он католик. Брехт попытался в памяти графа Витгенштейна нужную информацию раздобыть. Ничего определённого, церковь помнит – или собор, или костёл, хрен поймёшь, но скамейки. Значит, не православный точно. Плохо, что нет воспоминаний детства и юности. Там бы точно была подсказка, кто он по вероисповеданию. Но сейчас это не важно. Будь он хоть адвентистом седьмого дня, ни в одной христианской религии не допускается многожёнства. ХА! А кто по религиозным канонам мормоны? Христиане же? А ещё папа римский какой-то разрешил после одной из европейских войн, кажется, после тридцатилетней, многожёнство, потому что все мужчины почти погибли.

– Ты не понимаешь, Петер! У нас есть замечательная возможность получить это ханство в состав Российской империи без войны с лояльным, как у меня, населением. И не сделать врагом Кубинское ханство, а наоборот – сделать союзником. Ну, пообещай, что женишься на Пери-Джахан-Ханум. Только тебе для такого брака потребуется разрешение самого императора Александра, а для этого нужно, чтобы тебя объявили ханом Дербентского ханства. А с женитьбой… Ну, либо ишак, либо падишах сдохнет. Решайся, мой друг, судьба всего восточного Кавказа в твоих руках. Если Кубинское ханство станет нашим союзником, то втроём мы легко присоединим к себе и Бакинское ханство, да и Ширванское, а следом никуда не денется и Шекинское. И не будет большой войны, – вознёс к небу руки Мехти.

– Твою же налево! – Брехт отстранился от этого искусителя. Как красиво всё расписал. И ведь зная, как легко в реальной истории Россия через несколько лет приберёт к рукам эти мелкие ханства – можно поверить в то, что говорит генерал-лейтенант Мехти II Тарковский.

– Петер?! – дёрнул за рукав доломана задумавшегося графа шамхал.

– Хорошо. Попробуй договориться. Только имей в виду: у меня дней пять осталось, не больше. Иначе я не успею на коронацию, и все старания почти обесценятся, не прахом, конечно, пойдут, но сам ведь знаешь, что дорога ложка к обеду. И после этого обеда ложку примут, но другой эффект. Степень благодарности совсем другая будет.

– Успеем. Я позабочусь. Да и ускорим немного твою дорогу, дней на пять сократим, я тебя и всей твоих и своих людей, что с тобой пошлю, отправлю на кораблях в Астрахань. Пять дней точно выиграем. Всё, готовься. Сейчас за послами отправлю людей. Переговорщиков. Орденов побольше надень.

– Так нет у меня, вот все, что есть.

– А!!! Что ты за генерал без орденов?! Хорошо, я тебя своим ещё орденом награжу, и не спорь. Как говорит ваша пословица: «встречают по орденам на одежде».

– У вас есть свои ордена?

– Конечно. Вот держи. Считай, что я тебе его вручил. Это мой, но я прикажу сделать себе другой. Отличившиеся в боях мои подданные награждаются серебряными орденами круглой, овальной или треугольной формы. Сам понимаешь, что «европейская» форма креста исключается. Эти знаки украшены растительным орнаментом, выполненным в технике черни. Гравировка надписей на арабском. Вот на этом написано: «Храбр и мужествен», – Мехти скрутил со своей черкески довольно большой круглый орден похожий на пуговицу огромную. Ну, или на щит викинга игрушечный. – Привинти. Я пойду, распоряжусь, чтобы выслали переговорщиков.

Событие второе

Наперёд всегда выходит задом.

Из-за вечной спешки жить вечно мы как раз и не успеваем.

– Мехти, ты же разбираешься, скажи мне, как к хану обращаются? Ну, в смысле, к графу – Ваше Сиятельство, к князю – Ваша Светлость, к принцу – Ваше Высочество. А как к хану? Это кто по иерархии? К тебе как обращаются придворные?

– Машалла! Какая ерунда тебя заботит, Петер. Ты думай о том, согласится Шейх-Али-хан выдать за тебя свою сестру и признать тебя ханом Дербента или нет, – вознёс руки к небесам шамхал.

– Да, и вовремя ты со своей «машалой». Во-первых, что это значит? А во-вторых, ещё таких пару красивых слов скажи, когда можно на небеса смотреть.

Мехти Тарковский покачал красиво седеющей головой и тяжко вздохнул, дескать, и с этим человеком мне Кавказ завоёвывать. О, боги! А, нет. О, Аллах!

– Машалла – знак изумления, радости, хвалы и благодарности богу и смиренного признания, что все происходит по воле Аллаха. По-русски должно быть: «Слава Богу!»

– Машшала! – так же картинно вознёс руки вверх граф Витгенштейн. Не, не получилось, как у Мехти. Тут годы тренировок нужны. У Брехта получилось, словно он приличную такую задницу в руках держит. Вот, если взбирается жена по стремянке, чтобы лампочку вкрутить, а он её снизу поддерживает.

– Иншалла! Ты тупой совсем, Петер. Аллах. Две «л», а не две «ш». Чего ты шипишь на Аллаха? – погрозил ему пальцем правитель шамхальства. – Иншалла. Научишься.

– Помедленнее, я записываю. «Иншалла» – это что?

– Если Бог пожелает, если есть на то божья воля. Сопровождает высказывание о планах или событиях. Выражает надежду на исполнение задуманного. «Бог даст!», «С Божьей помощью!» «Иншалла, все у нас получится»!

– Иншалла! Нормально. Мехти, я тебя спросил, как обращаются к хану?

Шамхал потёр переносицу. Глянул вниз. Переговорщик уже добрался до стоящей отдельно группы всадников и там они, ругались, махали руками. Брехт оценил расстояние. Метров триста, он из своего карамультука точно попадёт не в человека, так в коня, а если с ним одновременно дадут залп все горцы с длинностволом, то всю верхушку Кубинского ханства сразу в раю будут встречать и жениться не надо.

– Тут не всё просто. Есть тюркские названия, есть персидские, есть вообще чисто монгольские. Если тебя монгольские интересуют, то «Таксыр» или «Алдияр».

– Тебя как называют или, вот, хана Дербента? – начал злиться граф. Не на Мехти злился. На себя. В такую авантюру влезает. А ещё на проблему эту языковую. Тут на Кавказе сотня языков и даже если один выучишь, то это тебе никак не поможет. Ну, может, для общения с имамами всякими арабский подойдёт.

– Так бы и сказал. У нас в ходу тюркские обращения. Тебя будут называть: «Хазретлери» – Ваше Высочество.

– Как турецкого султана. Круто, – смотрел Брехт сериалы турецкие, там это слово через дубляж часто проскакивало.

Переговоры меж тем закончились и посланные шамхалом люди потянулись к воротам. Всадники же остались на месте. Можно всё же пальнуть. Ладно, подождём переводчика, послушаем, чего эти батыры наговорили, – решил Пётр Христианович и вспомнил про ещё одно слово непонятное из фильмов.

– Эфенди – это что значит?

– Хм. Эфенди, просто вежливое обращение. Хотя, нет, это всё же вежливое обращение к знати. Наверное – «Господин».

– Эфенди хазретлири – это господин принц?

– Петер, прекрати, давай послушаем, что сказал Шейх-Али-хан.

Переводчик, которого Мехти посылал разговаривать с правителем Кубы, долго кланялся, потом долго говорил. Невежливо же при посторонних говорить на другом языке. Оба же русский знают. Но вмешиваться не стал Пётр Христианович. О себе думал. А нужно ему это? Восток дело тонкое. Тут специалисты нужны. Ну, да сюда таких пошлют, что пятьдесят лет мир будут налаживать. Но если его отправят сюда, то кто будет готовить армию к нашествию Наполеона? Кто будет прогрессорствовать? Хм. А ведь здесь прогрессорствовать, подальше от Европы, проще. Тут английских, немецких и французских шпионов меньше и их легко вообще на ноль помножить. Подумать надо.

– Эфенди хазретлири Мехти, ты переводить собираешься?

– В целом хан согласен. Правда, требует всяких уступок. Ну и Пери-Джахан-Ханум останется здесь правительницей, пока ты не вернёшься с разрешением императора на женитьбу, – кисло так вышло у шамхала, причина понятна: правителем-то, как раз он хотел остаться. А ведь Брехт эту Пери знает. Вернее видел. Она и в прошлый раз осталась правительницей, и даже Екатерина похвалила Валериана Зубова, что он именно её тут оставил. Вот, Павел, идиот, из-за склок с матерью профукал половину Кавказа. Правильно его грузин придушил.

– Что сказать Шейх-Али-хану? – дёрнул Брехта за рукав шамхал.

– Объясни им про коронацию. Через пять дней я уплываю, пусть пошлют со мной делегацию и дары. А Пери пусть срочно сюда едет. Срочно, Мехти, мне её ещё инструктировать.

– Машалла!

Глава 2

Событие третье

Я никогда не проигрываю. Я либо выигрываю, либо учусь

Нельсон Мандела

Коротка кольчужка. Пётр Христианович с наступлением ночи не ушёл в каюту для него приготовленную. Ни на граммульку ему не полегчало. Приказал принести кусок войлока и, свернувшись клубочком, ах, да, в позе эмбриона, так и остался лежать у борта, покачивающегося на лёгких волнах огромного буса. Сверху епанчой прикрылся. Вечером. Днём-то жара. Август наступил. Прикрылся и сейчас мёрз. Ветерок прохладный, а шёлковая рубаха не спасает от него вообще. А ещё босой. Тяжко в сапогах на жаре. И без сапог тяжко, а в сапогах совсем невмоготу. И вот теперь, позывы стали чуть реже. Смирился организмус, что ничего внутри уже нет, лежал просто у борта и мёрз. На плечи натянет плащик этот, пяткам холодно, на пятки попробует натянуть – ветер сразу под рубашку тоненькую лезет. И ведь ни одной души рядом нет. Шах, блин, называется, мат один. Сам разогнал, чего уж. Негоже подданным над господином втихаря издеваться. Не все издевались, многие сами страдали. Но вечером ушли страдать в каюты или трюм, а он решил остаться. Теперь к внутренним страданиям добавились ещё и наружные. Пяточные. Ох, и тяжела она жизнь хазретлирийская.

Наконец, вышла выпустить очередную струю за борт та самая танцовщица животом, и граф порычал на неё, показывая на епанчу. Сразу поняла. Сдёрнула с любимого хана её и убежала в каюту. Ссука. И даже сил не хватило проорать чего ласкового вслед. А тут и его позвали опять рыб кормить.

– Джаным! – Это так местные к молодым девушкам обращаются. А значит это – «душа моя». Брехт доковылял до каюты заботливой танцовщицы и всмотрелся в темноту. Луна-то была на небе, не совсем темно. Джаныма эта лежала в гамаке, укрытая его епанчой, и мычала. Тоже девушке не сладко. Ладно, пусть подавится, решил хан Петер и пошёл в свою каюту. Там был доломан и ментик. Натянул всё это хан на себя и опять к своей кошме вернулся. Уснуть бы.

Нет. Взбудораженный организм не хотел спать, пришлось прокрутить в памяти пять дней последних, что они провели в Дербенте. Более суматошных дней у Брехта, а уж тем более, у графа фон Витгенштейна, точно не было.

Начать стоит с танцовщиц. Они никакие не танцовщицы. Хотя, танцуют ведь. У младшего сына прошлого кубинского хана правителя Фатали-хана – Гасан-хана, которого Брехт ранил и тот, упав с ворот, разбился, как и у всякого хана был гарем. Положено ханам гаремствовать. Всех жён и почти всех наложниц новый избранный хан Дербента Петер-хан раздал своим друзьям генерал-лейтенанту шамхалу Тарковскому Мехти и хану Кубинскому Шейх-Али-хану и только этих вот трёх девушек, которые только попали в гарем в качестве наложниц и танцовщиц забрал с собой. Будет, чем императора удивить. Хазретлири он или рядом стоял?!

Ещё Брехт выгреб из закромов ханских весь запас сушёных корней Марены красильной. Кроме корней там и сам уже приготовленный пигмент был. Брехт не поленился, нашёл специалиста и попросил ему процесс показать и всё с граммами записать. Даже вникать не стал в единицы веса у горцев. Записал всё в пропорциях. Высушенные корни Марены сначала перемалывают, потом заливают уксусом. Пойди, узнай концентрацию, но из вина же делают. Пусть будет десять процентов. Потом нагревают до температуры, когда рука начинает чувствовать тепло, а иначе краска получится коричневой, а не пурпурной. Процеживают и ставят в тёплое место на несколько дней. И нейтрализуют поташем. И тут опять главное лишнего не кинуть, опять цвет другой будет. Затем в воде растворяют квасцы и смешивают в большой ёмкости с раствором марены. Отфильтровывают. И сушат на солнце, вот, полученные чешуйки и есть дорогущая краска. Подумал, подумал Пётр Христианович и решил, что не надо ему в будущем вывозить отсюда коренья. Нужно сразу пигмент. Гораздо дешевле здесь её получать. Все ингредиенты есть и тепло есть. Но пока забрал и коренья и краситель. Там и других цветов немного было и тот самый коричневый, когда перегрели и сиреневый и оранжевый, так и не понял граф, как там их получили. Нет, ему говорили, но что добавляли мастера, по-русски объяснить не смогли, и из чего тот порошок сделан, в смысле, химическую формулу, назвать не могли. Ну и ладно, если решил производство здесь наладить, то не всё ли равно. Местные-то умеют.

Кроме Марены выгреб, из своих теперь закромов, и весь шафран. Больше ничего трогать не стал, дал команду… Хм. Попросил… Уговорил… Договорился с Пери-Джахан-Ханум – будущей женой, которую оставил за себя править ханством, что она продаёт всякую разную хрень и скупает у своих в Дербенте и во всей округе Марену и шафран. И не сидит на попе ровно, а увеличивает мощности по переработке Марены красильной и уговаривает народ в ханстве у себя и у брата в Кубинском ханстве о том, чтобы максимально возможные площади в следующем году отвели под Марену и шафран. Понятно, что на второй год урожай собирают, но если в этом году не посадить, то на второй год ничего не появится. Последнее, что ещё приказал скупать – это селитру. Пусть бросит почтенная ханум клич по всем кавказским весям, что скупаем, везите. Купим столько, сколько привезёте. Нужно же понять, откуда её местные берут, и о каких объёмах вообще идёт речь, может, и не стоит заморачиваться. Лучше подумать о Чили, пока до туда не добрались наглы.

Событие четвёртое

Дисциплина – душа армии. Она превращает немногочисленное войско в могучую силу, приносит успех слабым и уважение всем.

Джордж Вашингтон

Нет, шамхал Мехти Тарковский хороший парень. Только вот Брехт смутно помнил, что то ли сам Мехти, то ли его сын, начнёт в этих местах войну, ничем не хуже, чем Шамиль, устроив восстание против русских поработителей. Поубивает кучу русских солдат, а когда придут войска настоящие, то им придётся со всем населением Дагестана будущего воевать. Ни времени, ни конкретики, даже сам Мехти или сын его накуролесит – не помнил, но подстраховаться Пётр Христианович решил, а потому, всех до единого мариупольских гусар оставил в Дербенте. Старшим над гарнизоном поставил майора Парадовского Феликса Осиповича. Пообещал тому полковничий чин и орден, и, главное, что как только доберётся до Москвы, так сразу замену вышлет. Переговорит с императором. Тут и ежу понятно, что гусары, этот не тот род войск, что нужен для защиты крепости. Нужны артиллеристы и пехотинцы.

Майор, мечтавший появиться во всём блеске побед перед Александром, скис. Подполковника и так бы получил, как и орден, в чем цимес? Так и спросил. Кто их дисциплине учил? Ох, рано Павла задушили.

– Император во всеуслышание заявил, что раздавать деревеньки и крепостных больше не будет, но про деньги не говорил, попытаюсь для вас добиться монаршей милости, – насупился и Брехт. Сталина на них нету с Ежовым. – Только, Феликс Осипович, вы уж тут аккуратней, с местными ни в коем случае в конфронтации не вступать и за дисциплиной в полуэскадроне смотрите. Если гусары будут девок сильничать или грабить местных, то вернусь, объявлю войну кому-нибудь и по законам военного времени всех расстреляю. Главное – ни грамму спиртного, пока здесь находитесь. И вообще постарайтесь, чтобы люди в город не выходили по одному. Только группой и только с офицером.

– Хм.

– Вот и договорились. Да, поручика Манкошева Ивана Николаевича с пятью, скажем, опытными воинами нужно отправить через несколько дней в Кизляр, чтобы он там встретил грузинскую делегацию и проводил их до Астрахани. Там возможно будет сама грузинская царица. Очень важно, чтобы грузинская знать оказалась в Москве. Я Пери-Джахан-Ханум скажу и Мехти, чтобы они тоже выделили человек по пять воинов, в том числе и проводников. Проводит их поручик до Астрахани и пусть возвращается.

– Слушаюсь, Ваше превосходительство.

Интересная история получилась с приобретением мастеров кубачинских. Брехт помнил, что в Дербент ехал не за тем, чтобы ханом стать, а именно за этими мастерами. Которые, выпускаемые на его заводе, часы превратят в произведение искусства. Фаберже яйцами прославился, а граф Витгенштейн часами.

Только дела чудные завертелись и времени для поездки в это селение, что находится в сорока километрах к западу от Дербента, всё не было, то одно, то другое. Помог случай. Разбирал Брехт на второй день воцарения дела в городе и пригласил кади Дербента. Кади – это судья по законам шариата или в более широком смысле. Раз город, то должны быть преступники, должна быть тюрьма. Хотелось узнать, а кого там содержат и заодно полюбопытствовать, а нет ли в городе русских рабов.

Кади был в белом бурнусе, высокий и тощий. По-русски не говорил, и вообще не говорил. Не немой был. Важный был.

– Думаю, что нужно в городе построить такую большую и красивую мечеть, чтобы в неё помолиться приезжали со всего Кавказа. Добыть бы священную реликвию…

– А деньги? – точно не немой.

– Заработаем, если вы поможете.

– Слушаю тебя, хан Петер, – это не панибратство, здесь нет обращения на «вы», можно добавить только слово для уважения, «Эфенди», например, но это всё равно будет на «ты».

– Сколько человек сидит в тюрьме? Есть ли русские рабы в городе, и что надо сделать, если они есть, чтобы их освободить?

– В зиндане восемнадцать преступников, троих завтра должны казнить. Им отрубят головы.

– За что? – начинать правление нужно ведь с амнистии.

– Богохульствовали и оскорбляли хана Гасана. Это пришлые. Они из селения Кубачи, их изгнали из родного села и они решили обосноваться в Дербенте. И на базаре стали ругаться со стражниками и оскорблять Гасан-хана и сквернословить, даже произнесли имя пророка Мухаммеда.

– С чего бы это нормальным людям делать? – Кубачи – это интересно.

– Не всё ли равно. Главное не причины, а действие. Нельзя хулить власть и пророка.

– Пусть их сюда приведут. Хочу расспросить их лично.

Кади пожал плечами и перешёл на рабов. Никто не отделяет русских рабов от не русских, но северные белокожие рабы есть.

– Их можно выкупить? – не начинать же правление с передела собственности, так и до бунта недалеко.

– Наверное, – тощий пожал тощими же плечами. Плечиками.

– А можно объявить в Дербенте, чтобы хозяева белых рабов привели их к … Ну, найдите место и… Как это делается? Торги какие-то? – да, не специалист был Брехт по торговле рабами.

– Это всё, эфенди?

– Всё.

– Хорошо, всё будет сделано.

– Что всё?

– Казна выкупит белых рабов и доставит их вам, – вот, это дисциплина, а не то, что майор там куксился гусарский. Сказал хан – так сделают даже больше.

Трое кубачинцев были как раз мастерами. Сбежали из-за кровной мести. Они работали поздно вечером в мастерской вчетвером, нужно было исполнить срочный заказ и тут на них напали вайнахи. А они кинжалы делали, завязалась потасовка и одного нападающего прирезали мастера. Тогда родичи убитого чеченца или ингуша и начали им мстить. Одного убили и эти трое решили не дожидаться пока и их прирежут и сбежали в Дербент. А на базаре у мастера украли кошелёк, он обратился к стражнику, а тот его послал далеко. Вот нервы у кубачинца и не выдержали. Наговорил лишнего.

– Поедете со мной в Санкт-Петербург? Я там строю часовой завод, – Брехт показал им часы фирмы Мозер, – хочу красивые корпуса делать. Чтобы каждые часы произведение искусства были.

– А семьи?

– Сегодня же за ними пошлю. Много народу? – один чёрт уже за две сотни человек набирается, плюс минус десяток не столь важно.

– С детьми и стариками одиннадцать, – позагибал пальцы старший кубачинец.

– Говорите имена, сейчас пошлю за ними. Сами тоже езжайте, с отрядом из местных стражников никто вам ничего не сделает. Один день вам на дорогу туда и обратно и на сборы. Да прихватите свои инструменты, может, даже у других мастеров купите. Дам вам сто рублей золотом.

– Благодарствую, хазретлири. Век будем Бога за вас молить.

– Бога? А кто вы по вероисповеданию?

– Христиане.

Ну, теперь понятно, чего кади их решил укоротить на голову. Христиане оскорбили пророка. Чтобы другим неповадно было.

Событие пятое

Положено нам всегда больше, чем накладывают.

Самый жадный бывает самым бедным.

Луций Анней Сенека

Жмот. Кубинский хан – самый обычный жмот. Или трус. Не, не. Кубинский хан – трусливый жмот. Брехт ему непрозрачно намекнул, что рвётся на коронацию Александра и долго здесь задерживаться не может, а потому…

– Подумай, брат мой хан, не хочешь ли ты отправить императору немного дорогих подарков и посла с поздравлениями. Опять же тогда мне и о Пери нашей общей легче будет разговаривать.

– Я, я, натюрлих, – начал кивать Шейх-Али-хан, и уехал собирать подарки, оставив с Пери-Джахан-Ханум пятьдесят воинов.

– А наши подарки? – Кадир-бей, который, если на русский перевести, то был начальником сил самообороны Дербента, а теперь стал правой рукой нового хана Петера, присутствующий при спроваживании южного соседа, задал правильный вопрос.

– Салим-эфенди, – повернулся Петер-хан к казначею, толстенькому мужичку с вислыми длиннющими усами, одетому в золотую парчу. – И это, мне такую же черкеску надо. Срочно. Вот из такого материала. Хан я или нет?

– Что же вы изволите эфенди хазлетрили в качестве подарка?

– А веди-ка ты меня Салим-эфенди в закрома Родины.

Думал, что в подвал поведут. Нет. Круто всё. Как форт Нокс. Отдельно стоящее здание с охраной из толстеньких стражников в кольчугах. Прямо сюр. Последние в мире кольчуги. Но смотрится здорово.

– Этих двоих я с собой заберу. Они будут императору дары вручать.

В закромах не густо. Всё время войны. Но две вещи вполне подходили для подарков. Нельзя. Нужно три. Нужно что-то и для Марии Фёдоровны присмотреть. Для жены Александра и любовницы бывшей Адама Чарторыйского – Елизаветы Алексеевны или Луизы Марии Августы – дочери баденского маркграфа Карла Людвига прямо просилась в подарок диадема. Притягивала взгляд. Даже не красотой. Так себе красота. Старинностью вещица брала. Диадема была отлита из золота и довольно посредственно обработана, не было шлифованных плоскостей, которые и придают золоту шарм. И вставки из зелёных камней были обработаны в виде кабошонов. То есть, не умели ещё делать грани на драгоценных камнях, когда изготавливали шедевр сей. Диадема могла принадлежать даже скифам. Веяло от неё древностью. Но никого скифами не удивить. Нужны римские императрицы. Кто там на слуху? Какая-то Феодора была? Стоять, бояться. А как ту тётку звали, которая христианство насаждала? Которая святые реликвии нашла? Святая Елена. Всё! Пусть это будет диадема Святой Елены – матери императора Константина. Кто сможет опровергнуть, она же из Азии родом?! На какой-то иконе Брехт её видел в такой же трёхзубой диадеме.

– Вот взгляните, хазретлири, – ткнул пальцем в кубок Салим-эфенди, – у нас говорят, что это кубок самого царя Дария.

– Ну, нда! – а вообще, смотрится эта вещь ещё древней, чем диадема. Видно, что литьё хреновенькое, с раковинами, от шлака оставшимися, которые обработка до конца удалить не смогла. Дорого опять не смотрится, нет шлифованных плоскостей. И камни какие-то тусклые, даже не все драгоценные, бирюза в основном. Но если объявить, что это кубок самого царя Дария, то просто название перевешивает любую красоту. Ни у одного европейского монарха ничего такого нет. Не терновый венец и не Крест Господень, но не менее круто.

– Ещё матери Александра нужно что-то подобрать, – Салим Эфенди почесал репу.

– Драгоценности есть, но они мелкие. Кольца, серьги, броши. А, вот эфенди хазретлири, вот кубок с острова Мурано в золотой окантовке.

– Во! То, что нужно, – Брехт бережно поднял кубок из красного стекла в обрамлении красноватого-червонного золота со вставками из рубинов. Тоже обработанных в виде кабошонов. Пафосная вещь.

– Хазретлири доволен? – склонился казначей.

– Если в Дербенте есть ордена, то тебе нужно самый большой выдать.

– Есть. В Дербенте всё есть.

В маленьком Дербенте нашли подарки императору, и эти подарки не стыдно подарить. Такие себе ни один король позволить не может. Вещь! А этот трусливый жмот – хан кубинский прислал четыре свёртка материи. Два разных шёлка, ну, да один в пурпур крашен, скорее всего, в настоящий пурпур из ракушек который делают, второй голубой. Тоже яркий. И два куска парчи, одна почти вся из золота, вторая золото с серебром. Смотрится не плохо, но ведь он не тётке какой подарок на день ангела делает, а императору всероссийскому на коронацию. Скупердяй. Ладно, вернёмся, посчитаемся.

– Вашество, вставайте, подплываем, – тряс его Ивашка.

– Отставить кадет. Не вашество сейчас я никакое. Обращайся, как положено: «Ваше высочество»!

Глава 3

Событие шестое

Не застегнуть ширинку – это забывчивость.

Склероз – это не расстегнуть!

Дельта Волги – это сплошные заросли тростника, тысячи гектар тростника. Как-то давно, читал Брехт про фабрику картона, что построили в СССР где-то на Волге в расчёте на дешёвое сырьё – огромные плантации тростника. Тростник выпилили и вскоре он кончился. Пример неправильного понимания природных процессов. Наверное, тростнику нужно осеменяться, а если всё вырубить, то, что будет семена давать?

Вот сейчас по одному из рукавов дельты корабль подходил к астраханской крепости среди просто моря этого тростника. Сейчас смысл крепости здесь непонятен. Теперь сюда с моря, да и с суши никто не полезет, отодвинули границы, а значит и содержание здесь гарнизона – это просто пустая трата денег. Другое дело, если здесь организовать учебный центр для будущих моряков. Нужно будет потом с Чичаговым младшим переговорить, – отметил себе Пётр Христианович. И про картон тоже подумать. Точнее, про бумагу. Сейчас совсем не секрет – как делать бумагу, и в России её делают, нужно побывать на одной из фабрик поновее, найти там специалиста хорошего, и построить здесь свою, только не вырубать весь тростник бездумно, пусть возобновляется себе спокойно. Не нужна гигантомания СССР.

Их встречать вышел весь город, не частое явление, когда три огромных буса приплывают в Астрахань. Есть рыбаки, есть купцы, но это всё мелкие лодчонки, а тут такие громадины, да ещё три сразу. Из крепости прискакал целый генерал-майор разобраться, что происходит.

Про этого генерала ему Мария Фёдоровна рассказала, когда обсуждали устройство Суворовских училищ, сказала, что в Астрахани обязательно одно делать надо и что там есть замечательный генерал Павел Семёнович Попов, которого Сашенька недавно произвёл в генерал-майоры за усмирение и выведение из-за реки Урал и приведение в подданство России 7000 кибиток киргиз-кайсаков, и пожаловал кавалером ордена святого Иоанна Иерусалимского.

Смотрелся Попов дико. В этом времени не редкость, Брехт уже десяток видел людей с подобными шрамами. Толстый сабельный шрам у Попова начинался со лба и шёл через всё лицо. Даже кончик носа был обрублен. Как только люди после таких ранений выживают при современной медицине? Сейчас Попов представился командиром Астраханского казачьего полка.

– Не помните вы меня, Пётр Христианович, так вы при штабе всегда были, а я в пехоте, – попенял ему генерал, слезая с лошади.

Блин, опять. Вот какого хрена оба раза ему не удалось все кристаллики проглотить.

– Сейчас к другому вашему знакомцу поедем, губернатором-то гражданским у нас сейчас тайный советник Повалишин Андрей Васильевич, что с персиянами тоже в том походе воевал. Он тогда, помните, ещё был переведён в 3-й Кавказский егерский батальон, с которым и участвовал в Персии в экспедиции против Сурхай-хана Кизыкутыкского.

– Я же тогда после Дербента …

– Эх, старость, и забыл совсем, что Валериан Зубов вас тогда с ключами от Дербента к матушке Государыне послал. Эх, Павел Петрович, царствие ему небесное, подарил бусурманам назад всю землицу, что мы кровью полили своей, сколько солдатиков русских полегло. А Дербент! Эх, жалко.

– Наш снова Дербент, взял я его на копьё. Теперь сам хан Дербенский, – успокоил ветерана Брехт.

– Хан! Дербент? Так нет же войны на Кавказе? – отстранился генерал и даже шрам свой стал поглаживать. Жутко всё-таки смотрится.

– Так уж получилось. Павел Семёнович, со мной на коронацию приплыли почти три сотни горцев, там князья есть и прочие знатные господа, их бы на денёк приютить, накормить. Коням корма добыть. И ещё со мной около сорока русских, которых я из плена выкупил в Дербенте, их бы тоже принять.

– Ох, и чудеса вы Ваше сиятельство рассказываете …

– Выше высочество, я теперь. Эфенди хазретлири хан Дербентский Петер.

– Ох, чего деется. Поехали быстрее к Андрею Васильевичу, всё подробно расскажите, а насчёт людишек не беспокойтесь. Сейчас же команду дам накормить и обустроить абреков ваших и пленных освобождённых.

– Михаил Семёнович, отдай их высочеству коня и дай команду казакам всем сюда. Три сотни горцев диких нужно на глазах держать, – подозвал Попов поручика, что с ним приехал.

– Ну, это правильно. Народ голодный и злой в основном. Многие очень плохо морской круиз перенесли. Не моряки, сам страдал неимоверно. Ох, стойте. Там девушки. Как бы чего не вышло. Их нужно с собой забрать. Нет у вас брички или кареты?

– Как и положено хану гарем сразу завели, Пётр Христианович?! – забулькал Попов. Шрам налился кровью и дёргаться стал. Ужас ужасный.

– Почти. Танцовщиц решил Александру показать.

– Ох и выдумщик вы, как там – хазретбули!

– Хазретлири.

– Поручик, пошли кого из казаков срочно в город за бричкой. Показывайте ваш гарем пока, Ваше хазретлибийство.

– Ваньша, давай гони девок с корабля сюда.

– Ох, ти, мать честна!!! Свят, свят! Чего ж они в прозрачном во всём! Нда, не стоит их тут одних оставлять. Не миновать беды. Сам броситься готов.

Событие седьмое

Кому хорошо, тот забывчив, кому плохо – памятлив

Цицерон

Интересно, в Астрахани все почти дома оплетены виноградом и к тому же через настоящие виноградники ехали от порта до города. А ещё люди все почти в странной одежде на улице. Халаты восточные, только короткие и меховые шапки на папахи похожие на голове, даже сейчас в жару.

– Кто это? – поинтересовался у Попова Пётр Христианович.

– Заметили, господин хан. Ха-ха! Так почти половина города у нас армяне. Виноград выращивают, вино делают, соляные прииски за ними. Горчицу делают. Мыло варят из рыбьих остатков, саму рыбку солят. Красильни у них есть. Кожу выделывают. Да много чем занимаются, трудолюбивый народ. Но больше всего купцов, конечно, это у них в крови. В Дербент теперь ваш ходят караванами, да на судёнышках малых, в Тарки. До Баку добираются. Нефть там покупают.

– А что делают из нефти? – осматривая кланяющихся им людей, спросил Брехт у генерала.

– Да, много чего. В лампах используют, а ещё асфальт делают.

– Асфальт? – опять всё украдено до нас.

– «Асфалос» по-гречески означает «вечный». Есть у него и латинское имя – «битумен» – смола. Это армянцев греки местные научили делать. Смешивают песок и мелкий камень с нефтью и дорожки у себя в домах мостят. Да вот смотрите тут у аптеки и улицы часть асфальтом покрыта.

Брехт спешился, даже пальцем пыльный асфальт потрогал.

– А не плавится в жару?

– Знамо, плавится. Так научились. Известняк дробят и добавляют, тогда лучше жару держит, – охотно пояснил генерал Попов.

– Павел Семёнович, а у вас откуда эти познания? – Брехт снова взобрался на своего орловского рысака. Карему запах асфальта не нравился, прядал ушами и дёргал за уздечку, приглашая свалить отсюда побыстрее.

– Так у нас в полку церкву строили в этом годе, вот и решили вокруг асфальтом облагородить. Подсмотрели, как вокруг армянской церкви всё в городе сделано. Армяне и уложили асфальт, выберем время, покажу.

– Вряд ли у меня времени много будет. Я же должен горцев привезти к пятнадцатому сентября к коронации Александра в Москву. А сегодня уже седьмое августа. Чуть больше месяца осталось.

– Жаль, хотелось бы вас про жизнь в столице порасспросить, да про овладение Дербентом. Всё, приехали. Андрей Васильевич приболел, дома уже неделю. Простыл. Кхекает. Вот тут губернатор и проживает с семейством.

– Не плохо.

На самом деле это почти дворец настоящий: колонны ионические даже со всякими завитушками есть.

Губернатор был лишь чуть старше Брехта, не больше сорока точно. Только одновременно с этим видно было, что немощен человек, как бы не чахотка, в смысле туберкулёз, у него. Нужно подальше держаться. Ещё заразит. Да, даже если просто грипп какой, то и в этом случае не хотелось бы в дороге заболеть.

– Добрый день, Ваше превосходительство.

– Пётр Христианович! – точно знает. Охо-хо. Сейчас начнётся: «А помнишь»? Нет. Не помнит ничего этого Брехт. – Так это вы шуму понаделали. На трёх бусах приплыли, сказывают. В купцы подались. А что это за наряд на вас странный. Как хан какой Нахичеванский, – поднялся с большого кресла Повалишин.

– Так и есть, Андрей Васильевич, – вместо Брехта встрял неугомонный Попов, – Сказывает Пётр Христианович, что взял на штык Дербент и его там ханом объявили. Дела какие творятся, а мы тут сидим в своей Тмутаракани и не знаем новостей важных.

– Пётр Христианович, давайте присаживайтесь и рассказывайте о подвигах своих. Эх, скинуть бы лет десять, да вернуть моих егерей, а то кисну тут. Дела хочется настоящего. Зря Павел Петрович егерские батальоны приказал расформировать. Не понимал, какая сила в них при правильном использовании. Сейчас 3-й Кавказский егерский батальон мой по кускам растащен, а егерские полки – это дурость. Одно название. Там винтовальных пищалей меньше, чем у меня в батальоне было. Дурость. Ох, и начудил Павел Петрович, царствие ему небесное. Вы-то, я слышал, вообще в ссылке были в имении, Пётр Христианович.

– В ссылке. Не долго. Несколько месяцев. Андрей Васильевич, там у меня в брички три жены и Ванька казачок. Их бы накормить и помыть, а то тяжко девкам пришлось в море, и я бы помылся и поел, всю дорогу рыб кормил, болезнь морская привязалась, и не ведал, что у меня она есть.

– Три жены? – губернатор плюхнулся назад в кресло с открытым ртом.

– Всё расскажу. Так как насчёт помыться? Ужасно себя чувствую, и девки мои страшны после морской прогулки.

– Непременно всё расскажите. Иона! – Повалишин прикрикнул, но тут же сорвался закашлялся.

Слуга услышал, прибежал.

– Готовь обед на… ну, сам посчитай, и дай его превосходительству умыться и жёнам евоным. Его. Тьфу. Жёны во множественном числе. Точно хан Нахичеванский. Дербенский. И Ксению Андревну предупреди, что гости у нас высокие.

Обедали чинно за большущим длинным столом. Гарем этот кутался в кисею свою, явно в шоке находясь, что их на обозрение нескольких незнакомых мужчин вывели. Брехт за ними наблюдая сделал вывод, что он осёл. Круглый. Сферический. Эти девки не будут танцевать на публике. Не то воспитание. Это они перед одним ханом – мужем – господином могут танцевать, а перед публикой дудки. И что теперь с ними делать? Антуанетте отдать в помощницы. Ну уж нет. Чего жену расстраивать. Ещё инсульт хватит. Надо попробовать раскрепостить девушек, впереди месяц дороги.

Мысли сами в голове роились. А между тем язык делал своё дело, рассказывая про польскую террористическую организацию, что шлёпнулаанглийского посла и двух высокопоставленных поляков – предателей. Про поручение императора Александра привезти ему конвой из абреков, про своё путешествие по Кавказу и, наконец, про событие в Дербенте и избрание его ханом этого города. Только про обещанную женитьбу на Пери-Джахан-Ханум не стал говорить. Гости губернатора, члены его семьи слушали, раскрыв рты. Жюль Верн отдыхает.

– Это же уму непостижимо, Пётр Христианович, а это жёны бывшего хана, которые, как вы сказали, танцуют «танец живота»? – губернатор Астраханской губернии даже про свою простуду забыл.

– Да, хочу, чтобы они поздравили царскую чету после коронации.

– Эфенди хазретлири хан Дербентский Петер! Твою мать! Ой, простите дамы!

Событие восьмое

Воспоминание о былых страданиях, когда находишься в безопасности, доставляет удовольствие.

Цицерон

Под палящими лучами южного солнца огромный караван двигался на север. Брехт был с десятком выделенных ему Поповым казаков в арьергарде. Сам Попов тоже с десятком своих казаков возглавлял колонну. Караван был большой. И ехал медленно. Когда граф Витгенштейн со своими гусарами совершал бросок на Кавказ, то в среднем за день проезжали по семьдесят километров. Так это привычные к коню гусары и плюс имелась полевая кухня, которая минимум на пару часов сокращала перерывы на обед и ужин. Лишних два часа в дороге. Полевая кухня есть и сейчас. Только толку от неё почти нет. Её Брехт даже вперёд не высылает, бесполезно. В отряде сейчас больше трёх сотен человек. Всех не накормить. Шесть таких кухонь надо. Ну и кроме того это раньше купили в деревне кабанчика, зарезали, разрубили на четыре части и два дня каша с мясом свежим получается, а сейчас большая половина отряда это мусульмане, не купишь теперь свинью у крестьян. Да и крестьян пока нет. Едет отряд вдоль Волги в сторону Царицына по совершенно безлюдной степи. Как сказал Попов, до ближайшего поселения русских почти двести вёрст. Там будет большое село Никольское. Потом будет ещё несколько небольших сел, а в семи верстах от Царицына будет село Отрадное, где располагается поместье генерал-майора. Большое село – сотни крепостных, не бедный человек Павел Семёнович.

Теперь за два дня, если верить имеющейся у Брехта карте, проехали меньше ста вёрст. А до Москвы полторы тысячи. Можно и не успеть. Пётр Христианович на такой случай даже уже план «Б» выработал. Если будут опаздывать, то отделиться с отрядом в пятьдесят горцев и мчать на всех парах к старой Столице. Но пока несколько дней в запасе есть, да и нужно время, чтобы отряд его стал хоть немного одним коллективом. Пока – так себе успехи в этом направлении, тем более что в Астрахани интернациональность ещё увеличилась. Добавились двое армян на повозке и десяток казахов: двое на верблюдах и восемь человек на лошадках монгольских, мелких и лохматых. Ну и два десятка казаков с генералом Поповым плюсом, но Павел Семёнович их только до Царицына проводит.

С армянами получилось так. После завтрака у губернатора Брехт попросил проводить его в ту самую армянскую церковь, где дорожки и вся площадь перед ней заасфальтированы. Девчуль с Ванькой оставил отсыпаться в доме Павалишина, тоже ведь настрадались от морской болезни. Брехт, кстати, знал, как с этой болезнью бороться. У его родной тушки та же самая беда была. Даже в автобусе укачивало. Как-то водитель автобуса его и надоумил. Ехал куда-то, точно уже и не вспомнить, и совсем ему поплохело, сейчас вырвет на пассажиров, он в стекло, что водителя отделяет от салона, забарабанил и попросил остановить, мол, вырвет сейчас. Шофёр сразу остановил, понятно, ему ведь потом в автобусе прибираться. Брехт выбежал из двери и вовремя. Прополоскало. Водитель вышел следом, дал платок носовой и спросил вдруг:

– А ты спортом занимаешься?

– Да, лыжами, – Ванька Брехт ему назад грязный платок протянул.

– Себе оставь. Ты бросай свои лыжи и переходи в самбо. Там кувыркаются всё время. Это закаляет вестибулярный аппарат. И вообще, где можно кувыркайся. Раз по сто в день, и не один раз кувыркнулся, а сразу несколько кувырков делай.

Так Брехт и сделал, записался в самбо, и дома ещё на полу в коридоре длинном кувыркался, так и вылечился. Знал бы, что у графской тушки те же проблемы, давно бы начал кувыркаться. Кстати, нужно будет младшему Чичагову посоветовать с моряками этим заниматься.

Про армян. Поехал в церковь и нашёл там священника. По-армянски называется – Каханна. С ним ещё один товарищ, как его представил священник – Саркаваг (дьякон). Брехт вручил каханне Афанасию золотой пятирублевик и попросил помочь ему.

– Мне нужен компаньон. Хочу построить в Астрахани фабрику, которая будет бумагу из местного тростника вырабатывать. Я дам денег, и закажу из Европы оборудование. Ну, а всё остальное забота моего будущего компаньона.

– А при чём тут я? Церковь …

– Я хочу, чтобы мой компаньон был армянином, и чтобы на фабрике работали армяне, которых мы с вами отец Афанасий переселим из Турции, – пояснил Пётр Христианович. По-русски каханна говорил совсем плохо, приходилось по два раза все повторять.

– Почему из Порты?

– На Кавказе скоро будет большая война. И армян будут турки и персы уничтожать. Пусть здесь мирно живут и работают.

– Благое начинание. И что же тебе сейчас надо от меня?

– Мне нужно, чтобы вы послали срочно человека к моему будущему компаньону. Найдите его. Кто захочет с этим связаться. Очень прибыльная будет фабрика, большие деньги в виде десятины потекут вам от этого человека и новых рабочих нашей бумажной фабрики, – поманил Пётр Христианович сладкой конфеткой священника.

– А в чём срочность? – какой настырный попался. Старый совсем дедушка. Весь седой и шрам тоже на лице, хоть и не такой ужасный, как у Попова.

– Я завтра уезжаю на коронацию Александра. Решать нужно сегодня и этот человек должен поехать со мной, я постараюсь договориться, и ему покажут, на каком оборудование и как делают бумагу.

– Я понял тебя, генерал. Хорошо, пройди, вон, в сад, посиди в тени винограда, через полчаса к тебе придут два человека. Одного из них сам выберешь.

– Виноград. Послушайте, отец Афанасий. А ещё мне нужен человек, купец, или несколько купцов, которые здесь выкопают несколько сотен виноградных лоз и доставят их в Крым в селение Судак. Там у меня земля куплена, хочу виноградники разбить. Нужны в основном винные сорта.

– Не близкий путь, – опять завис дедушка седобородый.

– Я оплачу все расходы. И ещё я теперь хан Дербента и там много армян, могу помочь им там, церковь построить большую красивую, а могу и не помогать.

– Я понял тебя, генерал-хан. Будет тебе и купец.

Сейчас с Брехтом в этом караване двое отец с сыном, будущие его компаньоны в производстве бумаги ехали. А ещё двое собирались осенью выкопать молодые кусты винограда и перевести их в Судак дворянам Иннокентию Смоктуновскому, Леониду Брежневу и Семёну Многоухому на их виноградники.

С казахами получилось интересно. Вечером Брехт опять ужинал у губернатора и там опять был Попов. Там и договорились, что Павел Семёнович с двумя десятками казаков на всякий случай, мало ли, проводит Брехта с его двунадесятью языковым караваном до Царицына и там, за символические деньги, снабдит провизией на следующую неделю, за которую надеялись добраться до Саратова. Договорились, а потом зашёл разговор про самого Попова, как он огромное количество киргиз-кайсаков во главе с ханом Букеем, который отделился от Младшего жуза, перевёл через реку Урал и выделил им места для пастбища между реками Волга и Урал.

– Это ведь был последний указ императора Павла. 11 марта 1801 года император Павел I издал указ, а 12 скончался скоропостижно. Вот он, – губернатор показал, достав из бюро, Брехту бумагу. Пётр Христианович прочитал: «Председательствующего в ханском совете киргиз-кайсацкой Малой орды Букея султана, сына Нурали-хана, принимаю к себе охотно, позволяю кочевать там, где пожелает и, в знак моего благоволения, назначаю медаль золотую с моим портретом, которую носить на шее на чёрной (мальтийской) ленте».

– А летом того же года Букей с преданными ему султанами перешёл в эти степи, отделившись навсегда от Малой орды, и с того времени возникла здесь новая орда. По головам не считали, но тысяч тридцать народа. Не меньше чем в твоём Дербенте, только ханом меня не обозвали, да и не надо мне, – попивая вино усмехнулся Попов.

– Так я могу какого представителя их хана с собой взять, пусть присягнёт новому императору, – осенило Петра Христиановича.

– Тебе ворожит кто хан, как там – хазрат?

– Хазретлири.

– Точно. Ворожит тебе кто, хазретлири? Сейчас хан Букей со своим братом Шигаем здесь с небольшим отрядом,договариваемся о продаже им соли и покупке у них шерсти и шкур. Я завтра переговорю …

– Сегодня, Павел Семёнович. Завтра в путь трогаться.

– Эх, вечер испортил. Но дело нужное, поскакал я тогда.

Так и появилось в отряде Брехта десять киргиз-кайсацков во главе с султаном Шигаем. Причём двое воинов ехало на верблюдах. Экзотика. А ещё их потом можно у Брехта и в имении оставить на радость детворе. Тем более что один был верблюд, а вторая, почти белая – верблюдиха.

Глава 4

Событие девятое

Если бы в ямы, образовавшиеся на дорогах, закапывали тех, кто делал и руководил их постройкой, то у нас были бы самые лучшие дороги в мире.

Москва встречала колокольным звоном. Совпало? Или на самом деле обрадовались, что хан Петер приехал? Как узнать? Ещё друг Брехта, американский писатель Эрнест Хемингуэй, спросил его: «По ком звонит колокол?». Колокола звонили заполошно, не в унисон. Какофония. Но громко. Со всех сторон. Большой город Москва. Церквей, храмов, соборов много. И все звонят.

Они доехали. И даже успели на коронацию. Успеют. Сегодня только тринадцатое сентября. Завтра ещё целый день, чтобы помыться. Одежду постирать, сапоги почистить. Жену привезти в Москву. Не честно будет, если Антуаннета будет в деревне на печи сидеть, а он – весь в золоте щеголять на коронации. Да и показать злопыхателям надо, что у него самая красивая жена в империи. Опять же возможные слухи пресечь. Вот он хазретлири со своей ханум.

Поход получился тяжёлым. И это ведь всего триста человек… Вот как Наполеон сумел полумиллионную армию, если верить историкам, в Россию притащить и до Москвы довести? Насколько легче и проще был бросок Витгенштейна с пятьюдесятью гусарами на Кавказ. Все одвуконь, полевая кухня и какая-никакая дисциплина. Здесь ничего этого не было. Потеряла лошадь подкову и нужно обязательно к кузнецу заезжать, и часто ждать, пока он работу начнет: то подков нет, то гвоздей, то нож, которым копыто зачищают-подрезают, тупой. Двоих горцев пришлось оставить на излечение в Пензе и троих в Рязани. В Пензе подрались черкесы с послами от Кубинского хана. И что удивительно, дрались не толпа на толпу, а двое на двое. На кинжалах. Если на современные понятия перевести, то азербайджанцы подрались с черкесами. Дрались на кинжалах и, пока Брехт подбежал и смог это остановить, порезали обоих черкесов, не толстопузов, каких хан Кубы послал, а лучших воинов. Пётр Христианович сам обработал раны и перевязал аскерчи. Порычал на них. Раны не смертельные, но отправляться с ними в дорогу, в пыль, грязь и прочую антисанитарию не нужно. Договорился с губернатором, который их встречать вышел, что абреки у него в доме поболеют недельку. Всё же ворки, то есть дворяне, да ещё будущие телохранители самого Государя.

После этого обошёл всех старших из многонационального своего воинства и предупредил, что следующих раненых сам добьёт. Не поверили, один ржать начал. И Брехт ему хук правой выдал. Народ схватился за кинжалы и давай орать. И не бросился никто, даже кинжалы не вытащили. Пётр Христианович потом в голове промотал по новой ситуацию. Почему не бросились? А нет единства. Все друг другу враги. Ну, и он всё же хан. И он доказал в поединках, что почти самый сильный на Кавказе. Не зря боролся и стрелял. С этого дня ругани между кланами стало меньше, а если и ругались, то до поножовщины дело не доходило.

В Рязани оставили троих не из-за ранений. У них началась дизентерия или холера, а может, и просто съели чего не свежего. Пришлось определить чеченцев, а это были они, в больницу и даже провести пару дней в нескольких верстах от города: Пётр Христианович боялся эпидемию в Москву притащить. Ждали, не заболеет ли ещё кто-нибудь. Но бог миловал, и тронулись на третий день дальше. Может, следовало устроить сей отдых. Народ от этой гонки ежедневной и неустроенности, когда спать приходилось на земле и даже под дождём, устал. Остановились на излучине Оки, травка зелёная, погода наладилась, и хоть уже сентябрь начался, но вода терпимая, все помылись и постирались, поели заказанной Брехтом в трактире горячей стряпни. Пирогов разных, с рыбой, с курятиной, с зайчатиной.

Перед самой Москвой, в селе Софьино, на последней ночёвке, Пётр Христианович отправил Ваньку в Студенцы, чтобы он панику там навёл и передал графине, что в парадном виде ей, без детей, естественно, нужно срочно выдвигаться в Москву.

– Ты же помнишь дом купца немецкого, что я купил. Вот туда и выезжайте. Да, вот еще что: всех коней и кобыл, что на племя отобраны, берите с собой, и обоих конюхов. Коронация пятнадцатого, значит, четырнадцатого должны быть в Москве. Пусть не мешкают. Не успеют – запорю. Всё, езжай. Сам поспеши. Отсюда вёрст сорок до Студенцов. Вот, карту посмотри, через какие сёла проезжать будешь. В Подольск не заезжай. Ещё остановит какой полицейский. Время потеряешь.

Ванька ускакал на его Кареме, а Брехт стоял, смотрел вслед и думу думал. Ладно он, для себя и жены, место, где остановиться, имеет, а вот те триста человек, что за ним сюда притащились, где они будут проживать? Коронация – это не один день. Это месяц, а то и больше. И половина дворян богатых приехала, там даже в конюшнях сейчас графини и баронессы, должно быть, живут. А тут три сотни не сильно адекватных и бедных, как церковные мыши, горцев и казахов, многие себя князьями считают при этом и, почти все – дворянами. Послы, опять-таки, от четырёх ханств. Где их всех размещать и кто это будет делать? Он просто не потянет. Тем более Москвы толком не знает.

графиня фон Витгенштейн

Событие десятое

Саади

– Куда прёшь, орясина басурманская! – Навстречу отряду хана Петера, от рогаток, перегораживающих дорогу, выехал всадник в шитом золотом мундире, но не военном, за ним с примкнутыми штыками потянулись солдатики в зелёной форме.

Как там потом господин Пушкин напишет в «Евгении Онегине»? «К Таlon помчался: он уверен, что там уж ждёт его Каверин».

– Павел Никитич! Что ж вы так дорогих гостей встречаете? – Строки поэта не про этого господина – про сына его, Петра, написаны. Пётр Христианович мальчика мельком видел, блондинчик такой кучерявый, ангелочек. Как, впрочем, и гарцующий сейчас на кауром жеребце его батянька – обер-полицмейстер Москвы Павел Никитич Каверин. – Рад видеть вас на своём посту вновь!

Действительный статский советник Каверин сощурился, выказывая предрасположенность к дальнозоркости, и шагом подъехал к огромному бородатому горбоносому горцу в золотой парчовой черкеске со странными орденами на груди. Хотя имелся среди двух круглых золочёных орденов и один европейский. Назвать его российским определённо нельзя было. Это был орден святой Анны, но вручённый явно до того, как был причислен к наградам Российской империи и разделён императором Павлом на три степени. Этот же был с бриллиантами и степеней ещё не имел. Голштинский орден, вручённый ещё цесаревичем Павлом.

– Не узнаёте, Павел Никитич? – Брехт тоже ногами заставил выделенного ему горцами аргамака сделать пару шагов навстречу.

Граф фон Витгенштейн, будучи ещё командиром Ахтырского гусарского полка, с обер-полицмейстером Москвы был знаком. Даже утешал того, когда Каверин неожиданно впал в немилость у Павла и был отстранён от должности. Этот кусочек памяти графа Брехту достался. Интересную фортель тогда судьба выкинула с обер-полицмейстером. Павел сам его: и назначил на должность, и чинами новыми, с наградами, каждый год баловал, – и сам же после вдруг резко изменил своё мнение. А виной тому какой-то француз. У обер-полицмейстера возник конфликт с французским подданным (фамилия не запомнилась Витгенштейну), который оскорбил Каверина. Император Павел I, толком не разобравшись, обвинил начальника полиции в жестокости, в декабре 1798 года освободил его от должности и причислил к Департаменту герольдии. И, именно в это время, у Павла Никитича умирает жена Анна Петровна. Тогда-то граф и приехал его утешить.

Вообще, Павел был непредсказуем. Всех своих любимчиков поснимал и в ссылку из-за ерунды отправил, хорошо хоть смертной казни на Руси не было в этом времени. Брехт тогда такую версию от Каверина услышал, мол, всё дело в национальности. Павел тогда воевал руками Суворова с Наполеоном и посчитал, что дуэль с французом ущемляет его честь, будто мстит он Буонопартию таким образом. Вот Каверину и досталось.

Александр, одним из первых своих указов, обер-полицмейстера Москвы вернул на своё место. Как и одиннадцать тысяч других разогнанных отцом чиновников и военных. В том числе, и графа фон Витгенштейна снова сделал шефом Мариупольского гусарского полка. А всего вернул из ссылки триста тридцать три генерала. А ведь на всех этих местах уже служили другие люди. Чехарда первые месяцы правления Александра творилась страшная.

– Пётр Христианович? Да вы ли это? Борода? Одёжка бусурманская? Что это за машкерад неуместный такой? А это тоже всё ваши мариупольцы ряженые? Вроде всего полуэскадрон с вами отправлялся. А тут смотрю сотни, да верблюды. Объясните, Ваше Сиятельство!

– Я теперь не сиятельство, – спрыгнул с каурого аргамака Брехт.

Каверин тоже спешился и, как положено, полез обниматься и целоваться. Хорошо хоть не в засос, как Леонид Ильич.

– Не слыхал я таких новостей. Тут слухи ходили про вас Пётр Христианович…

– Что за слухи? – Брехт поправил папаху на голове.

– Кхм, слухи. Не след их повторять…

– И не надо. Всё врут календари, дорогой Павел Никитич. Прямо с Кавказа я. Мне бы с этими абреками к императору. Где он Москве остановился?

– Государь остановился в Слободском дворце, где сейчас и прибывает. Только боюсь я вас с эдакой ордой дикарей туда отправлять, может, они тут подождут? А вас…

– Не думаю, Павел Никитич. Тут послы от четырёх государств и горцы – все в основном князья и дворяне, что я по приказу Государя собрал для организации его конвоя. Уверен, император зело обрадуется этим людям и тем вестям, что я ему привёз, – Брехт оглянулся. Нда. Та ещё картинка, и зевак уже несколько сотен собралось.

– А ну, ребята, разгоните зевак! – проследил за его взглядом обер-полицмейстер.

– Не, не. Не надо. Пропустите нас, Павел Никитич, устали люди. Больше месяца в дороге. Я за их хорошее поведение отвечаю. Без сомнения, провожатых надо, чтобы зевак отгонять, а то бросаться же будут под копыта. Верблюды опять же нервные, покусают кого.

– Под вашу ответственность, Пётр Христианович, поедем, сам сопровожу, первый и новости узнаю, почему это вы теперь не сиятельство. Любопытно самому, – Каверин повернулся к солдатикам. – Капрал, два десятка человек перед нами по Тверской пусть вперёд бегут и зевак разгоняют. Выполнять!

Елизавета жена Александра

Событие одиннадцатое

Мы рождаемся с криком, умираем со стоном. Остаётся только жить со смехом.

Невозможно злиться на того, кто заставляет вас смеяться.

Виктор Гюго

В саду Слободского дворца …

(Слободской дворец будет основной московской резиденцией императора до пожара 1812 года. Сперва там находилась усадьба канцлера Бестужева-Рюмина. Позже по поручению канцлера Екатерины II Безбородко здание было полностью перестроено по проекту Кваренги. Ещё позже дворец перестраивался архитектором Казаковым. Ныне – Московский Государственный Технический университет).

В саду Слободского дворца прогуливалось всё императорское семейство. Под ручку вышагивали Александр с женой Елизаветой Алексеевной, а чуть поодаль, о чём-то оживлённо разговаривая, шёл цесаревич Константин с матерью вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной. Константин говорил на повышенных тонах и размахивал руками, но явно не на мать голос повышал, так как Мария Фёдоровна шла, улыбаясь и покачивая головой, очевидно соглашаясь с сыном. Повдоль дорожки, по которой шли помазанники, стояли рядами гайдуки гигантского роста в мантиях и киверах. За монархами шли, с мамками и дядьками, молодые и маленькие великие князья и княжны.

Брехт, смотрящий на эту картину, поразился: в саду было полно москвичей и, как говорится, гостей столицы, которые находились практически рядом с монархами и никто даже нормального оцепления не организовал. Он с обер-полицмейстером еле пробилсясквозь толпу любопытствующих, да и то с помощью, тех самых преображенцев, что их и сквозь толпы на улицах провели.

На центральную эту тропинку Пётр Христианович с Кавериным выскочили из толпы в десяти метрах позади Марии Фёдоровны с Константином Павловичем и быстрым шагом стали их догонять. При этом, увидев золотого бородатого горца огромного роста, толпа зевак заволновалась, послышались крики, и все четверо прогуливающихся повернулись. Обер-полицмейстера Москвы Каверина царственные особы узнали и подались вперёд образовав своеобразный полукруг.

– Павел Никитич, что-то случилось? – выступил вперёд Константин.

– Пётр… Пётр Христианович! Вы ли то? – чуть сбилась Мария Фёдоровна.

– Граф? – государь был без шляпы, взъерошил себе чуб. Детская привычка: при волнении чуб себе лохматить.

– Ваше Императорское Величество, разрешите доложить! Ваше приказание выполнено – восемьдесят горцев для вашего конвоя мною доставлены! – проорал «командным» голосом Брехт, задрав голову к верхушкам деревьев.

– Отлично, Пётр Христианович, прямо порадовали меня, – Александр отцепился от руки жены и, подойдя к Витгенштейну, осмотрел его внимательно, – странный у вас вид, граф.

– Выше Императорское Величество, разрешите доложить!

– Говорите, Пётр Христианович.

– Во время выполнения поручения Вашего Императорского Величества мною бы захвачен город Дербент, жители города вынесли мне ключи и провозгласили меня ханом Дербента. Кроме того я привёз с собой трёх послов от Шамхала Тарковского, от хана Кубинского и от хана Младшего жуза Букея, которые клянутся вам в верности. Я, как хан Дербента, тоже хочу принести вам присягу.

Александр отступил на шаг оглушённый известиями и командным голосом. Постоял, мотая головой, вытряхивая из ушей необычные громкие известия, а потом заржал. Весело так, по-детски. Сбитые с толку члены семьи тоже захихикали.

– Хан, значит. Ох и повеселили, Пётр Христианович. Стойте, а как к вам теперь обращаться нужно? – и опять заржал.

– Хазретлири хан Петер!

Александр схватился за живот.

– Ой, не могу. Хватит уже… хазтерлири…

– Хазретлири, Ваше Императорское Величество. Можно по-простому – Ваше высочество.

– Да, хватит уже, Ваше высочество, сейчас упаду. Ой, хорошо-то как, с детства так не смеялся. Вас, Пётр Христианович, нужно с посольством в Париж послать. Вернётесь оттуда императором. Ой, не могу.

– Ну, насчёт Парижу, не знаю, а вот все ханства до Баку могу попробовать.

– Нда, Ваше Высочество, пойдёмте же во дворец, всё подробно расскажете. А где же горцы?

– В ста метрах отсюда, там же послы от ханов и шамхала Тарковского…

– Константин, Павел Никитич, озаботьтесь нашими новыми подданными, нужно разместить и накормить. Послов уж после коронации примем. Пойдёмте же быстрее, Пётр Христианович, поведаете о ваших приключениях. Как? Хазретлири хан Петер? Замечательно!!!

Мария, Екатерина, Ольга и Николай Палкин сидели рядком на оттоманке и с открытыми ртами слушали повествования графа фон Витгенштейна. Когда же он дошёл до ранения Ваньки младшего, то прямо руками закрыли лица, и только самая старшая тринадцатилетняя Екатерина осмелилась спросить, перебив рассказчика:

– И что же с мальчиком? С Ванечкой?

– С Ивашкой? – выбитый из возвышенного штиля не сразу переключился Брехт. – У меня в деревне… – Он оглядел открывших вновь рты детей, да и взрослых, всяких императоров с императрицами, снизил голос до шипящего шёпота, – у меня в деревне есть ведьма.

– Ох, Пётр Христианович! – всплеснула руками Мария Фёдоровна.

– Самая настоящая баба-Яга с бородавками и избушкой на курьих ножках.

– В самом деле? – Александр насупил брови.

– Конечно, Государь. Разве я могу врать императору? Так вот она мне дала с собой много всяких мазей и настоек. Вылечили Ивашке ногу, а мне плечо, зажило всё.

– Необычный вы человек граф… Ах, да-а, Ваше Высочество, – хохотнул из другого угла вернувшийся Константин. – Давайте же дальше, на самом интересном остановились.

– И генерал-майор Попов проводил нас до Царицына, – закончил почти через час свои дозволенные речи Пётр Христианович.

– А вы знаете, Пётр Христианович, я согласен с вашим титулом, владейте. Только «хан» – как-то коробит немного. Давайте-ка, я, после коронации, одним из первых указов пожалую вам титул – «князь Дербентский». Заслужили. Ну, а сейчас напишу указ о награждении вас орденом Святого апостола Андрея Первозванного. Это заодно делает вас генерал-лейтенантом и кавалером орденов Анны первой степени и Святого Александра Невского. Поздравляю вас, князь.

– Сашенька, а я награжу жену нашего героя орденом Екатерины. Малым крестом. Будет отныне ваша Антуаннета Станиславна – «кавалерственной дамой». Натерпелась, вечно вас на подвиги благословляя. И Ванечку чтобы завтра взяли на коронацию.

– А Ванечку?! Наградить? – пискнула Екатерина.

Глава 5

Событие двенадцатое

Главным изобретением человечества до сих пор остаётся палка, из-под которой оно работает.

Стас Янковский

Уезжая весной из Студенцов на Кавказ, Пётр Христианович управляющего своего нового, немца Иоганна Бауэра, ну, который племянник Карла Генриховича Бауэра, что рулил хозяйством соседа секунд-майора Курдюмова, настропалил, чтобы тот, в купленном им в Москве сельхозмагазине «Шмидт и сын», порядок навёл. Магазин находился в самом конце Пречистенского бульвара. Почти на набережной. Брехт точно это помнил. И, как магазин выглядел, помнил. Здание двухэтажное с цокольным каменным этажом и деревянным верхним под деревянной крышей. Сейчас проехал весь Пречистенский бульвар и не нашёл своего дома.

Брехт доехал до самой набережной и остановил коня. Хрень. Что-то пошло не так. Этот Шмидт вместе с семьёй в Баварию и дом перетащил? Нет, немцы, конечно, народ рачительный и даже скупердяйский, но проданный дом утараканить в Фатерлянд не могли. Ну, и не волшебник же герр Шмидт. Потому, Пётр Христианович развернул аргомака, выданного ему Махмудом Мударом в аренду, и порысил в обратном направлении вглядываясь внимательно в дома. Нашёл пропажу. Что можно сказать? А сказать можно, что Иоганн Бауэр перевыполнил его поручение. Целый особняк у него получился. Дом побелили. Нет, не так. Второй этаж обшили поверх чёрных брёвен доской, присобачили поверх мезонин и всё это побелили. Густо, так, что досок и не видно почти. Чуть ли не трёхэтажный дом стоит. Рядом, за забором из штакетника, притулилась новая, сверкающая ещё жёлтыми свежими брёвнами, баня с трубой, а, значит, топится не по-чёрному, и в дыму задыхаться не надо. Ещё чуть дальше, во дворе, просматривался, собранный из досок, сарай с большими воротами, каретник, должно быть.

В доме кто-то обитал. Топилась печь, из новой наращённой кирпичной трубы, под кованным красивым колпаком, вился сизый дымок.

Ворота во двор, Брехту, при первом проезде мимо дома, взгляд и отвели. Раньше забора и ворот не было. Ворота были высокие, окованные железом со всякими завитушками. Красиво. Так ещё и покрашены были красной краской. Это и не позволило признать свою недвижимость. Пётр Христианович слез с аргамака со смешным именем «Жьыбгъэ», которого Махмуд называл просто «Жы». Переводится, как «ветер». Прошёлся вдоль забора, разглядывая дом через промежутки в штакетинах. Чистенько.

– Эй, хозяева, открывайте, – постучал он в калитку.

Не сразу, пару минут тарабанил, но дверь в доме открылась и на пороге показался высокий худой мужик с седой бородой и одним глазом; поверх второго, как у Кутузова, была кожаная чёрная повязка.

– Чего изволи… Иди, бусурманин, отсюда, пока жив. Ещё стукнешь – пальну. – И точно пистоль в руке. Однако!

– Сам ты бусурманин, инвалид. Я граф фон Витгенштейн.

– Что я барина не знаю? Он немец, а не бусурманин, – но пистоль опустил.

– Тебя Иоганн Бауэр нанял? Открывай, старинушка, я правда граф Витгенштейн.

– А как звать тебя, если ты граф? – вот ведь нашёл какого хорошего сторожа управляющий.

– Зовут меня Пётр Христианович…

– Не, барина по-другому зовут, – да что же это такое?!

– Людвиг Адольф Петер цу Зайн-Витгенштейн-Берлебург-Людвигсбург.

– Верно. А как жену его зовут? – Брехт заржал. Как можно на этого Кутузова сердиться? Блюдёт его добро.

– Какого его? Мою жену зовут Антуаннета. А, ну да, тебе же опять, лингвист ты хренов, полное имя нужно. Мою жену зовутАнтония-Сесилия Снарская.

– Понятно. А как…

– Брат, ты бросай мне тут загадки рассказывать, а то я добрый так-то, но выпороть – выпорю.

– Понятно. А как сынка старшего зовут? – не свернёшь с пути истинного.

– Охо-хо. Лев зовут. Открывай. Голоден я, и баню топи срочно. Завтра коронация, мне рядом с государем быть, а от меня потом конским и своим за версту шибает. Морщились сегодня княжны великие и специально от меня отсели.

– Понял, Вашество. Мне немец Баер вас, как гусара голубого расписывал, а вы вон в басурманина вырядись. Баньку-то мигом спроворим. Лучший печник Москвы печь делал. Наш, со Студенцов, – принялся отодвигать засовы «Кутузов».

– Со Студенцов? Что-то я тебя не помню. Как тебя звать-то, вратарь?

– Кириллом записан. Так вы и не могёте меня знать. Меня прежний барин в рекруты забрил, вот, отмаял двадцать пять годочков и домой вернулся, а дома-то и нет, и вся родня померла от холеры. Ну, Баер меня сюда и определил, сначала за стройкой присматривать, а потом и вас, Вашество, дожидаться. Баньку мигом спроворим. Я там чаёвничаю… Может, чайку с дороги? Коня-то давайте, сведу на конюшню. Ой, знатный жеребец. Аргамак, видел таких у грузинцев, когда воевал на Кавказе. Проходьте, Вашество. – Нда, соскучился ветеран по человеческому общению. Фиг этот фонтан заткнёшь.

Кирилл отвёл Петра Христиановича в дом. Внутри тоже всё было перестроено. Вместо магазина со складом сейчас было большое помещение людской и рядом кухня, из коридорчика вела витая лестница на второй этаж. Не хоромы конечно, дом от силы десять метров на десять, ну, на двенадцать. На столе в кухне, куда и отвёл Брехта сторож, стояли кружки глиняные и лежали в большой миске варёные яйца, которые и поглощал ветеран. Весь стол был в скорлупе, словно проводили соревнование, кто, почистив яйцо, больше мусора сотворит.

Дедок кхмыкнул и сгрёб со стола белые скорлупки. Брехт отметил в голове, что это готовый мел, но мысль не задержалась. Затрещало что-то на печи и котелок стоящий на чугунной плите запрыгал – вскипел.

– О, сей момент и запарю чаёк. Матрена знатный выдала. Духмяный, – Кирилл снял с полки берестяной туесок и, взяв оттуда жменю зелёных листиков и веточек, сыпанул не скаредничая в котелок. – Вы, Вашество, сидайте, я мигом. Пока запаривается, так я и затоплю баньку, там печь шустрая и часа не пройдёт, как готово всё сдеется. Сидайте, – и словоохотливый сторож, смахнув второй рукой, не занятой яичной скорлупой, с лавки невидимые пылинки, унёсся из помещения.

Котелок Кирилл с печи не снял и вода в нём продолжала бурлить, время от времени крышку приподнимая. Ароматный пар начал наполнять помещение. Явные нотки смородины присутствовали.

Стоять. Бояться. А ведь на дворе осень 1801 года. Через год Гей-Люссак опубликует свои опыты и выведет закон, что при постоянном давлении объём постоянной массы газа пропорционален абсолютной температуре. А ещё через десяток лет появится закон Авогадро. Хрен им, этим лягушатникам и макаронникам. Он десятки лет эти законы школьникам вбивал, и понимает их лучше и гея этого, и авагадры итальянской. Или это сейчас Австрийская империя? Да без разницы. Нужно срочно описать свои мнимые опыты, сформулировать законы и вывести константу. Гей-Люссак, кстати, не очень точно её определил. Написать и срочно отправить человека во Францию, чтобы он это опубликовал. Параллельно отправить письма, с этими же выкладками, во Французскую академию наук (Académie des sciences). Да и в Великую Британию стоит послать. В Лондонское королевское общество. (Royal Society of London for Improving Natural Knowledge – Лондонское королевское общество по развитию знаний о природе). Чтобы точно эти два открытия за Россией застолбить. Вся Химия вышла из закона Авогадро. Пусть вся химия выйдет из закона Витгенштейна. Двинем вперёд Российскую науку, тут никакого ущерба России нанести нельзя – это не пулемёт, и не цельнометаллический патрон, и даже не бессемеровский метод получения стали. Промышленность эти два закона вперёд не двинут.

А ещё нужно и про Йод вспомнить. Тоже ведь Гей-Люссак откроет, кажется. Хрен ему, нужно отправить человека в Архангельск за водорослями. Стоп. А ещё вроде формулу воды тоже Гей этот открыл. Эх, раззудись, плечо! Размахнись, рука! Ты пахни в лицо, ветер с полудня!

– Всё, Вашество, запалил, – в кухню, пропахший дымком ароматным, вломился сторож, – О, и тут чаёк запарился. Сейчас почаёвничаем и мыться айда, уж обработаю вас веничком. Насушил за лето. Знатно обработаю.

– Кирилл, а тут рядом есть магазин, где бумагу, чернила и перья купить можно?

– Так рядом совсем. Там и Баер покупает, бывал с ним, – разливая в кружки глиняные коричневый отвар ароматный, покивал ветеран.

– Держи золотую пятирублёвку. Мельче нет, и дуй туда, купи лучшей бумаги и чернил тоже лучших, перьев прихвати и пресс-папье, и назад бегом. После бани письма нужно мне написать. Важные.

– А чаёк?

– После споём с тобой, Лизавета, – про себя.

Событие тринадцатое

Имена необходимы для утверждения, что эта вещь обладает тем-то свойством.

Людвиг Витгенштейн

Эх, хорошо… Брехт напаренный, разомлевший и даже отдохнувший, уселся напротив печи в деревянное кресло, покрытое медвежьей шкурой и, вытянув ноги, прикрыл глаза. Надо было идти спать, но понимал, что только уснёт и сразу разбудят. Должны были приехать на коронацию: жена Антуаннета, Ванька и Стеша Котковская – ключница у, убиенных безвинно, Чарторыйских, ну и два конюха ещё. Завтра, чуть свет, выезжать в Слободской дворец ему, и в Кремль: Ваньке, Стеше и Антуаннете, а их до сих пор нет. А ведь ещё, сто процентов, наряды, после перевозки, пару часов развешивать и поправлять будут.

С Ванькой уже не успеть. В смысле, ему теперь тоже положен мундир гвардии Преображенского полка. Александр, под умильные взгляды сестёр, произвёл его своим указом в сержанты этого полка и, за проявленное мужество, наградил орденом Анны четвёртой степени, той самой «клюквой», что на шпагу крепится. За вечер мундир не построить и по нему шпагу не просто найти. Одиннадцать лет только в походе этом исполнилось.

Всё же вырубило, потому как очнулся от того, что Кирилл тряс его за плечо.

– Вашество, гости прибыли. Это … Хозяева. Тьфу. Хозяйка прибыла. Графинюшка.

Брехт поспешил во двор. Мать же ж твою же ж. Ну понятно, почему уже по темноте прибыли. В огромный английский дормез бывшего посланника английского его же четыре шайра и были запряжены. Да, кони здоровущие, но рысью не побегут. Эти тридцать километров тащились со скоростью, чуть больше чем у пешехода. Антуаннета ему на шею кинулась, Ванька тоже обниматься полез и даже Стеша повисла на плече. Воссоединение, блин, семейства в прямом смысле этого слова. Обнял их всех Брехт огромными генеральскими ручищами и покружил немного во дворе.

Поставил назад и критически осмотрел жену. Ну чего уж. Красавица, конечно, только тяжко ей придётся при дворе. Она обычная деревенская простушка, а там интриги, сплетни, борьба за место возле кормушки. Нет. Пусть сидит в деревне. Свежий воздух. Дети. Продукты натуральные. Он же, один чёрт, всё время будет воевать. Защитить от интриг не сможет. В деревню, к ведьмам, в глушь, в Студенцы. Или в Крым перевести? Там солнце, море. Хорошая мысль. Виноградникам опять же пригляд нужен хозяйский. Сейчас уже где-то подъезжают к Судаку те армяне, с которыми он при посредничестве священников договорился. Должны привезти, посадить и месяц ухаживать за пятьюстами саженцами винограда. Сорта разные. В том числе и те самые знамениты дамские пальчики с длиной виноградины в вершок. Очевидно сорт вскоре исчезнет, так как ни о чём подобном, в будущем, Брехт даже и не слышал. Армянин Акоп (вроде, переводится – держащийся за пятку) сказал название на нескольких языках, только ни одним граф Витгенштейн не владел. Перевод потребовал.

– Чёрный сапфир, – ну, если Брехт правильно понял значение слова «йакунд». Яхонт. Так же на Руси сапфиры называли.

По договорённости, на следующую осень, армяне привезут ещё столько же укоренённых молодых лоз. Деньги, за всё это удовольствие, Брехт главе их диаспоры в Санкт-Петербурге отдаст и, вообще, возьмёт над ними шефство. Ещё двое армян сейчас среди тех, кого должны были устроить в числе приехавших с графом Витгенштейном инородцев.

Эти должны через своих родичей договориться о поставке из Европы оборудования для фабрики, по выделыванию бумаги из тростника, и сманить, из той же Европы, несколько специалистов, понимающих в этом деле и способных наладить производство.

– Пойдёмте в дом, прохладно на улице, – Брехт подхватил жену на руки и перешагнул через огромную кучу, что уже шайр один успел наделать. Может это и экологически чистый транспорт, но грязи от него хватает. Чего там в Америке потом наладят – биодизель из навоза? Нужно будет подумать. В Москве этого добра полна. Или биогаз? Эх, химиков нужно парочку хороших выписать из Франции. Блин! А ведь Гей этот Люссак откроет кучу металлов, в том числе натрий с калием. Нужно поговорить с кем-то из академии нашей и пригласить этого подвижника в… А ещё ведь даже нет Петербургского университета. Нужно в ближайшее время уговорить Александра быстрее начинать ту реформу образования, которую он собрался проводить. Сейчас у Петербурге только какая-то Учительская семинария, даже не Педагогический институт. А ещё нужно срочно из малюсенького горного училища в Петербурге сделать Горный университет.

– Петер, ты, может, поставишь меня на пол? – по-французски чирикнула ему в ухо Антуаннета.

– Ох, радость моя, всю жизнь бы тебя на руках носил, – вот блин, вырубило с очередными прожектами.

Где на них на всех деньги брать? Тем более что скоро начнётся вся эта свистопляска с блокадой Великобритании, и экономика России, полностью ориентированная на вывоз сырья в Англию и получение оттуда предметов обихода и роскоши, просто рухнет. В эти несколько лет в основном и начнётся гиперинфляция. Правительство Александра, нуждающегося в деньгах для содержания огромной армии, не найдёт другого способа кроме печатания бумажных денег. Франция в этом смысле – не заменитель. Её экономика почти самодостаточная, ничего из России ей не надо, ни зерна, ни леса, ни пеньки.

Блин, опять отвлёкся.

Пока дамы, на втором этаже, обживали комнаты, Пётр Христианович критически и Ваньку осмотрел. Нда, не смотрится он на бравого Преображенца. Да ещё сержанта. А это ведь гвардия, в егерский какой полк перевести и офицером станет. Но одежду новую уже не сшить. Сейчас Ванька щеголял в чем-то отдалённо напоминающем форму афганку. И такую же вылинявшую. Бледно-жёлто-зелёную. Хотя, может и плюс. Показать на днях императору и получить разрешение на экипировку небольшого разведывательного подразделения в рамках Мариупольского гусарского полка.

А вообще, если его пошлют на Кавказ, да ещё в нагрузку войско дадут, то гусары там не нужны. Это не равнинная Европа. Там нужны именно егеря. А что если попросить сформировать отдельный егерский полк из ветеранов Кавказских и суворовских войн и чтобы у каждого был штуцер? Визг, конечно, командиры полков поднимут, но Александр если примет решение, то его уже тяжело переубедить – как он ответил про мир с Наполеоном: до Камчатки будет отступать, но мира не подпишет. И додавит ведь гадину в Париже, хотя все советчики будут уговаривать вышвырнуть Буонопартия из России и в Европу не лезть. Надо только время подобрать подходящее, когда будет в правильном настроении.

Дамы спустились ужинать. Твою ж! А чем их кормить? Что-то зевнул Брехт. Само не сдеялось. Пришлось импровизировать, заставил конюхов и Кирилла срочно чистить картошку и морковку. Поджарит сейчас на сальце, что есть у сторожа, с дороги и голодухи срубают за милую душу, чай не графья. Ах, да теперь даже князья.

– Стеша, слушай меня внимательно, – пока Антуаннета ушла мыться с дороги, остановил девушку Пётр Христианович, – ты теперь будешь графиней Сайн-Витгенштейн-Берлебург, дочерью моего двоюродного дяди графа Кристиана Генриха. Он умер лет восемь назад. Жену его и твою мать звали Шарлота Фредерика Франциска. Она тоже уже умерла. Да, и она была дочерью графа Кристиана Йохан цу Ляйнинген-Вестервург. Он тоже уже умер. Ты только что приехала ко мне из Гессена, где обучалась при монастыре.

– Монашка!? – фыркнула полячка.

– Нет, это учёба просто. Ну, учат как домашнее хозяйство вести, как варенье варить, ну и слово божие с кучей разных языков. Ты какие языки знаешь?

– Польский, русский, немецкий, французский, латынь.

– Всё, хватит, – Брехт на неё руками замахал. Вот что за век: все вокруг знают кучу языков? Один он недоучка, – Я тебе вот на немецком написал все эти имена. Выучи их, чтобы от зубов отскакивало. Потом я тебе что смогу про Герма… Про наше княжество расскажу, – блин, нет ведь ещё никакой Германии.

Брехт про этого дядю вспомнил, когда на корабле на коврике валялся. Сначала вспомнил про Стешу Котковскую, и про то, что хотел её выдать за дворянина. Копался в памяти Витгенштейна, но ничего хорошего не находилось там. Как были заблокированы участки памяти из детства, так и остались. А вот когда совсем плохо стало вспомнил один из немногих разговоров с отцом графа Витгенштейна. Как раз про этого дядю разговор зашёл, что он бездетный умер и можно бы съездить в родные развалины и побороться за наследство, хотя бы за часть. Так и не решились тогда, весна была, и отец на Украине будущей чего-то там в их имении перестроить решил. Лучше синица в руках.

– А звать-то меня как? – прочитав бумажку, уставилась на него голубыми глазами сестрёнка троюродная.

– Засада! Пусть будет Стефания Августа София.

– Как Матушку Екатерину?

– Как Матушку.

Глава 6

Событие четырнадцатое

– Я думаю остаться здесь на время.

– Вы объявляете или просите?

– Возражений быть не может, жалобы могут быть.

– Вашество! – В дверь тарабанили. Брехт только заснул. Сначала супружеский долг исполнял. Потом воды попил, потом супружеский долг исполнял. Потом пятка зачесалась. Потом супружеский долг исполнял. Потом …

Потом заснул, и вот только сон приснился, как он не супружеский долг выполняет с …

– Вашество!

– Что там? – толкнула его локтем Антуанетта.

Пришлось вставать. Неугомонный Кирилл заговорщицки поманил его за собой, свечкой толстой-претолстой лестницу освещая. Так-то положено ноне в спальных рубашках и мужчинам и женщинам спать, но Брехт эту моду отринул, спал в пижаме, что специально себе заказал у швей, ещё в Студенцах, в ссылке прозябая. Пижама была из материала на фланель похожего, а может ею и являлась. Купил в Москве в магазине красного цвета, красно-коричневого. Теперь чуть полиняла от стирок и просто коричневой была. Считай – форма Ахтырских гусар.

– Вашество, там опять бусурмане.

– Что значит опять? – Пётр Христианович отобрал у ветерана свечу.

– Едрить. Точно ведь.

Брехт спустился с крыльца. Ветрено на улице, свечу сразу задуло. Нда, пора керосиновую лампу изобрести.

– Кто там? – за воротами было полно всадников. Ржали кони, стучали копытами, звенели уздечки.

– Говорю же – бусурмане. Горцы, я их язык слышал, – подсказал сзади сторож кутузовообразный.

– Открывай граф. Это Марат Карамурзин, – ну, точно, его голос. Блин, а ведь он пригласил, по существу, правителя Кабарды на коронацию. Не совсем правителя, скорее, военного вождя – высший совет князей и дворян выбирает верховного князя Кабарды – Пщышхуэ.

Брехт кивнул Кириллу и тот, гремя засовами, распахнул ворота и, на просторном дворе бывшего немецкого магазина, сразу стало тесно. Целый полуэскадрон верхами вломился, оттеснив Петра Христиановича на крыльцо. С одного из коней спрыгнул горец, в черкеске и папахе с серебряными газырями, и легко взбежал по ступеням.

– Здравствуй, аскерчи, еле нашёл тебя! – обниматься полез.

– И тебе, Марат, Ас-саляму алейкум, – а чего, Брехт, что есть силы, сжал князя в объятиях своих медвежьих.

– Эй, да ты ослаб, граф. Хотя ты же хан сейчас… Ты совсем ослаб, хан. Когда боролись, был сильнее. – Но кости-то трещали.

– Слушай, Марат, а как ты меня нашёл? В Москве ни одна собака не знает, где меня найти. – Правда интересно. Никому же адреса не называл. Император спросил, есть ли где ему остановиться, граф кивнул, но ведь адреса не называл.

– Чего проще… Велел полицейскому вести нас к главному полицейскому, тот дал провожатого. Принимай гостей. Аскерчи нужно коней обиходить, напоить, накормить. Самим поесть. Принимай гостей, хан.

Твою же налево. Как он такую банду разместит в своём маленьком домишке? Их человек тридцать, да лошадей шестьдесят. Он жену-то еле накормил вечером, а сейчас, среди ночи, чем кормить тридцать человек? Ну, хорошо хоть на заднем дворе колодец есть.

– Кирилл, где можно купить сейчас куриц или баранов? – Подумал о колбасе, но отбросил сразу эту мысль. Там, сто процентов, свинина.

– Нигде. И завтра нигде.

Точно и завтра нигде, все ломанутся через пару часов на коронацию. Весь город.

Стоять бояться! А ещё ведь где-то сегодня-завтра грузинская делегация пожалует. Чего доброго ещё и с царицей Мариам. Стоп.

– И что обер-полицмейстер Каверин вас сюда направил?

– Кавери не кавери, дал солдата в синей форме, тот довёл, – Марат погладил по шее жеребца. – Воды надо.

Брехт проводил несколько черкесов на задний двор, показал, как пользоваться колодцем с журавлём. А сам соображал сначала, откуда Каверин знает, где он живёт. Однозначно послал кого из полицейских, проследить за князем Дербенским. Плохо. Ну, хотя, вот, пригодилось. Но тайной квартиры теперь нет. Потом бросил эту думу думать. Кормить людей надо.

– Кирилл, а тут поблизости трактира нет? Хотя, не надо. Есть булочная?

– Есть, через два дома на другой стороне улицы, там и пирожки вкусные жарят.

– Беги туда, пусть пекут срочно хлеб и пироги, только не из свинины. Лучше курица. Да хоть с чем, только быстрее. Да и нашу печь раскоче… Нет. Беги к пекарю, любые деньги обещай. А тут Тихон займётся. Или Прохор.

Дальше была беготня и суета. И только она закончилась, как в ворота опять затарабанили, на этот раз прикладами. Пётр Христианович протолкался через спящих стоя лошадей и приоткрыл створку, на улице уже начинало светать, день пасмурный, солнца не видно, да и не взошло ещё, сумерки. За воротами стояли трое преображенцев в тёмно-зелёных новых фрачных мундирах.

– Ваша Светлость, Их Императорское Высочество Константин Павлович приказал передать вам, что вы конно будете сопровождать Их Императорское Величество до Успенского Собора от Слободского дворца. Нужно выехать немедленно. Мы сопроводим. Да, чуть не забыл, Их Императорское Высочество приказал вам быть в горском наряде.

– Вона чё! Понравилось. Сейчас поручик, пять минут, – Брехт закрыл створку и гаркнул:

– Прохор! Седлай Слона! Быстро.

А что? Экзотики Александру хочется? Так потрафим ребёнку. Брехт решил поехать на коронацию на жеребце шайре. Этот мохноногий монстр два метра в холке, не слон, конечно, но при суммарном росте «Слона» и князя Витгенштейна-Дербенского он будет на метр над остальными всадниками возвышаться. Чем не экзотика, да весь в золотой парче и орденах экзотических. А ещё с голубой лентой Андрея Первозванного. Ордена самого ещё нет. За него нужно выплатить в казну пятьсот рублей и заказать у ювелиров придворных. Но ленту ему Мария Фёдоровна вчера вручила.

– Марат! – увидел, выходящего из дома князя Карамурзина, Брехт. – Буди аскеров. Через пять минут выезжаем к императору. Только не одвуконь. На парад поедем.

Событие пятнадцатое

Жизнь бесцветна и постыла, если нету в попе шила.))

Антуанетта фон Витгенштейн проснулась вместе с мужем, в то время как застучали в ворота второй раз. Она уже позвала Стешу из соседней комнаты, когда Петер приоткрыл дверь и, почему-то шёпотом, хотя уже никто не спал, сказал:

– Любимая, меня император вызвал в кортеж. Придётся вам одним справляться. Вон на комоде лежат четыре билета на трибуны, что сколочены в Кремле, там, напротив Ивана Великого, построен большой амфитеатр. У вас билеты на эту, самую престижную, трибуну. Выезжайте как можно быстрее, а то там все места займут. Да, вы же там ничего не знаете. И у вас один лишний билет, прихватите по дороге барыню какую, что пешком идёт. Есть одна проблема. В Кремль на каретах пускают только через Боровицкие Ворота. Там вас Тихон выгрузит, а назад ему выезжать через Никольские. Договоритесь, где он вас до вечера потом ждать будет. Ни в какие другие ворота вас не впустят. Для пеших предназначены Тайницкие ворота, а для входа в Кремль войскам – Спасские. Не перепутайте. Всё убежал. И не забудь, ты теперь княгиня фон Витгенштейн-Дербентская, а Стеша теперь графиня Стефания Августа София Сайн-Витгенштейн-Берлебург. И разговаривайте по-немецки. В крайнем случае, по-французски. Только не на русском. Она не может знать русский. Ванька вообще пусть молчит. И это, любимая, осторожно там. Давка будет. Не лезьте, ничего там такого, за что стоит умереть, нет. Потом всё расскажу. И не пейте ничего утром. Это мероприятие не быстрое, только к вечеру закончится. А кустиков в Кремле нет. И Ваньке со Стешей пить не давай. Всё, вечером увидимся.

Собрались быстро. На улице довольно прохладно было и пришлось, Антуанетте и Стеше, заворачиваться в мантии. Тем более, что поехали не в огромном дормезе, а в обычной двуколке. Уж больно этот английский экипаж велик, его и развернуть-то на улочках Москвы не просто. Да и коней поубавилось, тоже громоздких. Запрягли только одного шайра. Насамом большом уехал Петер, а у одного потерялась, по дороге из Студенцов, подкова. Тихон сначала пару хотел запрячь, но передумал, опять будет не развернуться.

Тронулись в путь, когда горизонт окрасился розовым, редеть начали облака.

Расстояние от дома до Кремля не более версты, но они ехали более двух часов потому, что тянувшаяся цепь карет едва двигалась и больше стояла на улице, обтекаемая пешеходами. Антуанетта, памятуя слова Петера о провожатой, окликнула одну прилично одетую девушку и спросила, не хочет ли она попасть внутрь Кремля. Есть у них лишний билет на трибуны. Девушка назвалась Елизаветой Каменскою, дочерью титулярного советника. Болтушкой оказалось.

А дальше, и всё из-за этой непоседы и болтушки Елизаветы, начались приключения. А ведь Петер предупреждал. Перед самыми Боровицкими воротами карета встала очень на долго. Чуть не полчаса стояли уже, и непоседа эта предложила дойти до ворот пешком, вон же, всего в пятидесяти саженях, ворота. Вылезли и, под неодобрительные причитания Тихона и бурчание Вани, пошли. А гренадер их не пустил. И такие торопыги ещё были, кто-то предложил пройти немного до Никольских ворот. Но и там не пустил офицер. Мол эти ворота только для выезжающих карет. Пешеходные – Тайницкие. Но это нужно вдоль берега по грязи идти и довольно далеко. Пришлось вернуться, а их кареты уже нет. Ванька как давай орать на эту Елизавету, та в слёзы. Стеша смеётся, Антуанетта представила, что вечером Петер скажет и тоже в слёзы ударилась. Спас всех Ванечка. Подошёл к солдату и что-то тому сказал. Тот хмыкнул, оглядел дам и пропустил.

– Ванечка, что ты этому гренадёру сказал?

– Что Елизавета пассия Константина Павловича.

– Ванечка, как же можно!? – всплеснула руками графиня, а Стеша опять смеяться.

Но, видимо, не все ещё слёзы они выплакали. Дальше снова с трудностями столкнулись.

Амфитеатр, что был построен около Ивана Великого. Когда пробившись сквозь толпу и чуть не потеряв злосчастную Елизавету, добрались до входа в амфитеатр, то увидели, что он полон и только на самом верху народ сидит пореже. Но пока обсуждали, стоит ли туда пропихиваться сквозь толпу – места и вокруг всей башни, до самых колоколов, оказались набиты людьми. И ведь опять послушались эту Каменскую: пошли к другому амфитеатру. Следующий был построен между Благовещенским и Архангельским соборами. Но солдаты их туда не пустили, так как билеты были именно на первую, самую привилегированную, трибуну. Пришлось, в слезах, опять возвращаться под неодобрительные выкрики спешащих навстречу людей. Солдаты принялись уплотнять людей на трибуне, и только после этого им нашлось место, да и то пришлось разделиться. Ванечка оказался вместе со Стешею, а графиня с этой болтушкой. Та и принялась сразу комментировать увиденное, словно Антуанетта ослепла. Охо-хо, уж и выбрали они себе помощницу, лучше бы вообще не отдавали никому билета.

Между тем всё внутреннее пространство Кремля наполнилось людьми, привели войска, и в 10 часов утра началась процессия.

Событие шестнадцатое

Если человек ничего хорошего не может сказать о себе, а сказать хочется, он начинает говорить плохое о других.

Михаил Литвак

Брехт понял, что он конченный кретин уже через час. А окончательно в этом уверился через два. В театре Большом должна быть только одна прима. И эта прима сегодня точно не он. А вот он выперся на шайре в золотой парче и папахе на всеобщее обозрение и перетянул на себя всё внимание народа. Что заставило такую ерунду придумать? Тщеславие, наверное? Нет, себе-то оправдание нашёл. Причём такое – серьёзное оправдание. Читал где-то, что у русской армии в войнах с Наполеоном была проблема: пушки некому было таскать. Русские лошадки мелкие и маломощные, а у офицеров и просто богатых дворян хоть и повыше лошади, но тоже не тяжеловозы. На красоту ставка и скорость. А у Наполеона были для артиллерии вывезены из Бельгии ардены, самые маленькие и неприхотливые тяжеловозы. Да и першероны были и даже фризы.

Вот у Брехта и появилась шальная мысль, как одной пулей по имени «Слон» убить целую кучу зайцев. Увидят его, сильные мира российского, сегодня на шайре и захотят у себя иметь таких же. Наши мильёнщики: князья и графья, если им шлея под хвост попадёт, то своего добьются. Пойдут массовые закупки шайров в Англии, но сто процентов, что у наглов таких лошадей не сильно много. Кончатся быстро. И тогда, окаравшись, народ ещё больше распалится, тем более, что некоторые друзья-соперники уже будут выезжать на гигантских лошадях. Обратят богатеи внимание на Бельгию. А там есть два типа тяжеловозов: эта самая Арденская порода и бельгийские першероны. Потом пройдутся по фризам, заглянут во Францию за французскими першеронами и Булонскими лошадьми. В результате в России будет на несколько сот тяжеловозов больше, а у Наполеона меньше. Так ведь ещё десять лет впереди. А если большинство производителей и кобыл наши толстосумы вывезут из Европы, то они же здесь будут размножаться, а там не будут. Не просто тяжёлую пушку по современным дорогам из Парижу дотянуть до Москвы мелкими теплолюбивыми лошадками. Пусть нашим будет легче, а французам тяжелее.

Такая вот была задумка. Обратить хотел внимание собравшегося со всей страны небедного дворянства на гигантов. Обратил. Увидели все. Как не увидишь, когда на самом деле князь фон Витгенштейн-Дербентский на полсажени возвышается над толпой. Рядом, на мелких плюгавых лошадках, рысят император и Константин и доходят Брехту только до пояса. И губы от зависти кусают, а ведь оба очень злопамятные люди.

К счастью, продлилось это не долго. По Кремлю уже ходили пешком и там давно все роли были расписаны, и мелкий графинчик нищий в них, этих планах, вообще был не прописан упомянут. Так и тут выпендрился: притащился с новыми абреками. Отвели Петра Христиановича к тем кавказцам, коих он раньше привёл и сказали, что зараз подойдёт граф Николай Петрович Шереметев и скажет, где черкесам быть надлежит при коронации.

Брехт, кляня себя, между тем головой крутил. Не каждый день бываешь на коронации Российского императора. От Красного крыльца до Успенского собора, а потом от него до Архангельского, и дальше до Благовещенского соборов – сделаны были деревянные мостки застланные алым сукном. Нет ещё ковровых дорожек, а если и есть, то не в таком грандиозном количестве. Километр целый нужно застелить. У Красного крыльца стояли лейб-гусары с обнажёнными саблями, ну хоть опущенными. А по обеим сторонам красных дорожек – кавалергарды и рейтары конной гвардии, но спешенные. Брехта с его черкесами и вайнахами срочно отрядили подальше к Благовещенскому собору. Если честно, то Пётр Христианович Шереметева понял. Не смотрелись горцы на фоне кавалергардов. Шика нет. Да и ростом не вышли. Всё же в гренадёры и в гвардию набирали рослых мужиков, а кавказцы пока ростом не блещут. Не тот генотип. Так что дальнейшее действие Брехт смотрел с приличного удаления. Люди в шитых золотом мундирах – камергеры, должно быть, всякие – несли императорский великолепный балдахин. Под этим балдахином прошли в Успенский собор вдовствующая императрица Мария Фёдоровна и Государь с супругой. В самом Успенском соборе, у всех стен, тоже были сделаны места в виде амфитеатра для иностранных посланников и высокопоставленных чиновников. Вот тут Брехт и увидел тот самый божественный знак, о котором будут потом говорить десятилетия. Весь день был пасмурным, солнца вообще не было, даже морось небольшая утром была. И словно и правда, волею каких высших сил: пока Императрица вдовствующая и Александр с Елизаветой шли от Красного крыльца до ступеней Успенского собора – тот кусок неба, где было солнце, разъяснило и солнечный луч сначала упал на бриллиантовую корону Марии Фёдоровны, а потом на корону Александра, пуская зайчики во все стороны? Брехта в собор не пригласили. Ну, сам виноват, нет, не «Слон» подгадил. Просто раз сказали быть с горцами, так и пришлось с ними стоять. Потом рассказали, что Митрополит Платон совершил внутри известный обряд миропомазания и коронации Государя и его супруги. Все же находящиеся снаружи узнали об этом как только грянули все колокола Кремля, а потом и всей Москвы, а следом сотни пушечных залпов. И вот под эту часовую, наверное, канонаду царственная троица по красным дорожкам прошла из Успенского собора сначала в Архангельский, а потом и мимо князя Витгенштейна-Дербенского в Благовещенский. Видно было, что женщины устали, да и Александра покачивало. Пётр Христианович кивнул Марии Фёдоровне и она увидела, ответила слабой улыбкой. На Александре был мундир гвардии Преображенского полка нового образца с двумя болтающимися хвостами и похожий спереди на жилетку. Опять у наглов переняли неудобную хрень. Как в этом можно воевать. Зачем эти хвосты фрачные. Поверх мундира была порфира, на голове корона, а в руках скипетр и держава, рядом с Александром шла императрица также в короне и порфире. А вот следующая фигура Брехту понравилась: с синей бархатной подушечкой, на которую кладётся корона, шёл мощный старик почти с Петра Христиановича ростом. Граф Алексей Орлов. Про этого высокого старика можно много чего говорить. Но два разнонаправленных его деяния останутся на века. Первое явно положительное. Он создаст Хреновский конезавод, где будет выведен Орловский рысак. А вот второе деяние… Именно он завёз в Россию из Валахии первых цыган. Орловских рысаков в двадцать первом веке почти не осталось, а вот цыгане остались.

Глава 7

Событие семнадцатое

Я люблю слушать сплетни о других, а сплетни обо мне меня не интересуют. В них нет прелести новизны.

Оскар Уайльд

Из последующего действа Брехту одно запомнилось. Событий-то много, но когда стали зачитывать Манифест, то стоящий рядом с Александром принц Евгений Вюртембергский, кузен Александра, громко эдак, но вроде бы про себя, поинтересовался: что же, раздачи крепостных не будет? И услышал от, переставшего улыбаться, Александра следующее: «Большая часть крестьян в России – рабы. Считаю лишним распространяться об уничижении человечества и о несчастии подобного состояния. Я дал обет не увеличивать числа их и потому взял за правило не раздавать крестьян в собственность».

Брехту понравилось, как рожа тринадцатилетнего пацана вытянулась, и на глазах слёзы появились. Ох уж эти нищие немецкие принцы и принцессы. Евгений этот, если Брехту память не изменяет, был племянником Марии Фёдоровны и ни разу, кажется, до этого не побывав в России, дослужился до генерал-майора и шефа Драгунского генерал-майора барона фон-дер-Остен-Сакена 3-го полка. Даже вон знак кавалера ордена Святого Иоанна Иерусалимского висит на петушиной грудке. Сейчас же приехал за деревеньками, а тут облом. А вообще, Брехт где-то читал, что во время наполеоновских войн станет одним из лучших генералов русской армии. И храбростью возьмёт, и талантом тактическим. Только не перестанет быть попрошайкой, и потому рассорится, после войны, с Александром и вернётся к родителям в Силезию.

Пётр Христианович часам к пяти еле на ногах уже держался. Поэтому заметив, что все начинают расходиться на гуляния, поспешил с черкесами убраться домой. Тоже оказалось не простым мероприятием. Везде страшная давка, а там, где они оставили своих коней, целое столпотворение. Три десятка аргомаков и шайр были просто облеплены людьми. Кони кавказцев волновались, вставали на дыбы, шарахаясь от этой тянущей к ним руки толпы, еле сдерживали их уздечки и двое молодых воинов. А вот «Слон» охотно позволял себя гладить и милостиво принимал булочки и яблоки. В Кремль абы кого не пускали, только по билетам имеющимся у самых богатых и известных дворян, и Брехт перестал себя корить за то, что приехал на шайре. Вон та девочка, что пихает огромному коню сейчас яблоко, пристанет потом к родителям и те выпишут из Великобритании себе такую конягу. Или вон тот господин, в шитом золоте мундире, явно не бедный человек, захочет молодую жену поразить. И тоже купит. Надо надеяться. И как-то ещё бы простимулировать.

Пробивались по городу домой чуть не с боем. Прямо вся Москва запружена праздношатающейся публикой. И везде иллюминация: в плошках горят тысячи свечей, да даже миллионы, наверное. Интересно организаторы придумали. Сбили щиты, поставили их вертикально, понаделали полок на них и утыкали плошками с горящими свечами. Словно квадрат весь горит. И такими щитами облеплены все дома и даже высокие колокольни церквей. Прямо удивительно, как не спалили всю Москву. Через одиннадцать лет вон как знатно заполыхает. А тут бог, не иначе, приглядывал, чтобы праздник в массовую трагедию не превратился.

Добрались до дома уже когда смеркаться начало. А там картина маслом. Возле дома полно ротозеев и полицейских и даже сам обер-полицмейстер Москвы Каверин ходит на народ покрикивает.

– Павел Никитич! Что тут творится? – Спешился Брехт возле заметившего его и стоящего руки в боки главного полицейского Москвы.

– Да уж случилось. Много чего случилось. Что это вы устроили, Пётр Христианович? Что делать-то мне теперь с вами? – и ведь не рисуется, на самом деле зол презело.

Князь Дербентский Петер вознёс очи горе и потом покорно склонил голову.

– Понять и простить, Ваше превосходительство.

– Ну, прощения у попов проси. Ах, да, ты же бусурманин. А вот понять не могу, почему ты мне не доложил о всех своих гостях!?

– Вона чё?! Ещё кто-то пожаловал? – блин блинский, да не царица ли Мариам пожаловала?

– Поражаешь ты меня, Пётр Христианович. Тут такое творится, а ты невинную овечку из себя изображаешь.

– Павел Никитич, если что и сотворил противоправное, то только о благе Государя и Отечества думая. Ладно, каюсь. А теперь расскажите, что случилось-то, а то даже не догадываюсь с чего каяться начинать.

– Ты, многожёнец проклятый, дурака-то не строй из себя! – нет, не успокоился обер-полицмейстер.

– Многожёнец? И почему толпа? Пришли посмотреть на многожёнца? – яснее ситуация не стала.

– А ты у первой жены спроси, – и кулаком погрозил на ворота крашеные.

– Всё! Павел Никитич, рассказывайте, давайте, по порядку! А то половину Москвы тут соберём, – а чего, он хан целый, может на простого полицейского прикрикнуть. Тем более, за ним стоят тридцать черкесских князей и знатных дворян, тоже уставших и злых.

– По порядку… Где тут порядок? Ладно. Днём… Нет, не так, вчера днём мы часть ваших гостей и абреков этих разместили у графа Шереметева во дворце. Среди них три женщины были восточные в чадры укутанные. Ну их отдельно поселили с дворней. А там холоп один полез к одной под подол, получил, и завопили эти фурии, на крики вся дворня собралась, а тут абреки ваши прибежали и, недолго думая, руку холопу саблей отрубили. Дворня в крик, из окон ломиться стали, пятеро покалечились. Меня вызвали, а я-то на коронации. Побежал полицейский урядник Тихомиров Иван Ильич с десятком унтер-офицеров. Разбираться попробовали, но там гвалт и этот бегает, выпучив глаза, с отрубленной кистью. В дом вломились, а там сорок абреков ваших с кинжалами и саблями. Сбежали, храбрецы, мать их. Потом полковник – товарищ мой – Зотов поехал порядок наводить. А там уже семёновцы, около роты. Еле утихомирил всех. А эти и говорят, толмач там нашёлся, что они жёны хана Дербента Петера. Коронация к этому-то времени закончилась, нашли меня и туда позвали.

Арестовывать ваших горцев я не стал, кровушка бы полилась, да и конец бы пришёл дворцу графа. Решил к вам девушек, жён этих ваших, сюда доставить от беды. Но не тут-то было. Не пускает меня жена ваша, говорит, что одна у вас, князь, жена, правда из-за её плеча ещё одна девица выглядывает. Так и не пустила, да ещё чуть родимчик меня не хватил. Заглянул в щель забора, а там вы стоите, Пётр Христианович, а она вас полотенцем хлещет и кричит, чтобы ворота не открывал.

Слава богу, что тут вы подъехали, а то кругом у меня голова пошла. Что теперь скажете, Пётр Христианович?

– Царица Мариам приехала с дочерями и сыновьями? – это важней.

– Приехала. Граф Кочубей кричит, обещал Государю пожаловаться. Зело злой на вас, Пётр Христианович. И Константин Павлович злится, что не предупредили. Царица всё же. Да и Каталикос всех армян – тоже не простая особа. Вы, в следующий раз, монархов-то в гости приглашая и иерархов церкви, советуйтесь с нашими… Нда, ну… Да хоть с императором.

– Как скажете, Павел Никитич. Давайте теперь с жёнами разбираться. За увечье холопа, я, конечно, заплачу графу Шереметеву. Полицейским вашим бочку вина выкачу за потраченные нервы. Кто там ещё у графа пострадал? Тоже лечение оплачу или выкуплю, если инвалидами станут. Теперь про жён. Это девушки-танцовщицы из гарема Гасан-хана, бывшего правителя Дербента. Я их привёз, как бы подарок императору Александру сделать… – Нет! Нет! – видя округлившиеся глаза Каверина успокоил его Брехт. – Не девушек подарить, а очень необычным восточным танцем порадовать. Такие же глаза, думаю, у Александра Павловича будут, как сейчас у вас. Экзотика – эротика.

– Да, выдумщик вы, Пётр Христианович. А жена ваша с девицей?

– Это моя двоюродная или троюродная даже сестра. Только приехала с Неметчины. Графиня фон Витгенштейн. Сиротка. Замуж хочу пристроить. Бесприданница, там-то всё имущество родственники поделили, чуть не на хлебе и воде сидела. Дам небольшое приданое. Не знаете Павел Никитич сваху хорошую?

– Тьфу на вас, Ваше Светлость!!! – замахал руками обер-полицмейстер, – Идите с женой разберитесь поперёд. А то толпу на половину Москвы зевак собрали. А кто там на вас похожий? Брат? Тоже с империи немецкой?

– Конюх. Подарок Платона Зубова. Потому и подарил, что похож больно. Ладно, пойду со старшей женой мириться. Да, шучу, Ваше превосходительство, – опять глаза у обер-полицмейстера по рублю Елизаветинскому.

Событие восемнадцатое

Самые худшие болезни не смертельные, а неизлечимые.

М. Эбнер-Эшенбах

Силою веры и волей можно излечить любую болезнь.

Парацельс

Антуанетта дулась. Не, не потому что он там себе трёх жён завёл, поверила про танцы, дулась, что у неё нет приглашения или билета на бал. На балы. В Кремль в Грановитую палату, где три ночи подряд будут балы, вход тоже по билетам и выдают эти билеты только самым именитым. Оно и понятно, палата – это только название. Сколько туда народу влезет? Так ещё ведь не танго танцевать, сейчас танцы простора требуют.

– Княжна я, мать твою, или не княжна!? – если с французского прононсного на русский поносный перевести, вопрошала блондинка.

– Ты, жена моя, мать моих детей, как ты могла такое подумать? – изобразил Никулина Пётр Христианович, – Конечно, пойдём, мне сам Государь обещал билеты дать, а Константин Павлович хотел с тобой потанцевать, лично мне сказал: «Хочу, говорит, с самой красивой, после императрицы, женщиной Российской империи полонез или мазурку сбацать. Прямо спать не могу, как хочу».

– Петер, ты лучший муж, пойдём в койку! – почти так.

Бросилась на шею, но вспомнила, что за скандалом наблюдают младшие жёны, отпустила общего мужа и оглядела хоромы. Весь низ занят абреками, и они там спят в тесноте и обиде. Князья всякие, а им на пол попоны бросили. Ну где их разместить в переполненной Москве? Но Марат не бухтел. А нет, бухтел, типа, когда ты сведёшь нас с императором? Зачем звал, если не можешь представить нас Александру? Князь ты или погулять вышел?

А верх тоже занят. Теперь и тут хоть на полу укладывайся. Три турчанки добавились или кто их знает, какой они национальности. Может азербайджанки, может персиянки. Но девахи чернявые и красивые. А ещё с ними увязалась тётечка от графа Шереметева. Тот сам её послал. Она татарка и худо-бедно понимала танцовщиц, ну и присматривает за, непривычными к русским порядкам, сотрудницами дербентского гарема. Ещё Ванька, ещё Стеша. И неожиданно, пока не было Петра Христиановича дома, привёз Тихон, посланный в Студенцы за Йоганом Бауэром, Василису Преблудную. Якобы Матрёна почувствовала, что она понадобится графу. Против Матрёны не попрёшь. Значит, и вправду, понадобится лекарка, а это ничего хорошего не сулило. Что-то плохое случится. Ну и сам немецкий управляющий.

Так что и верхний этаж весь народом заполнен. А весь двор лошадьми, которые за сутки столько навоза произвели, что можно завод по производству биодизеля открывать. Шестьдесят лошадей – это не хухры-мухры. Это полторы тонны навоза за сутки. А съели, а выпили? Нет, нужно быстрее организовывать встречу Марата с Александром и отправлять их назад. И не из-за навоза даже. Из-за времени года. Сентябрь ещё относительно тёплый месяц, а вот потом снег пойдёт, а абреки легко одеты и кони к большим морозам не привыкли. Простынут и те, и те.

Брехт утром, выдвинувшись на Слоне к Кремлю, корил себя, что не переговорил вчера с обер-полицмейстером, чтобы тот встречу устроил ему с императором, вот так на дурика ехать в Кремль, где теперь проживает Государь со всем семейством, не самое перспективное занятие. Поважней есть особы, которым тоже хочется с монархом пообщаться.

Так и оказалось. Подъехал он к Спасским воротам, а они заперты. Всё, разошлись гости. Если есть билет на бал, то приезжайте к восьми вечера. И раньше не надо, не запустим.

– Да, я князь…

– Пётр Христианович, ты чего надрываешься? – из-за плеча огромного гренадёра торчала курносая мордочка Константина Павловича – цесаревича.

– Ваше императорское…

– Обижусь, сто раз повторял, для тебя – Константин Павлович, – пьяненький, но не бухой. Так, навеселе.

– Константин Павлович, мне бы с Александром переговорить, у меня остановился в доме Пщышхуэ кабардинский. Это что-то навроде военного вождя и главного судьи у черкесов. Нужно. Это правильное слово, Константин Павлович, нужно, чтобы Александр Павлович его принял, как можно скорей, и пообещал заботиться о Кабарде и Моздок им вернуть, ну, я объясню императору, как с ним говорить и чего обещать. Этот разговор позволит предотвратить большую войну на Кавказе, в которой погибнут десятки тысяч наших солдат и офицеров. И они – черкесы – помогут нам при положительном исходе этих переговоров в войне с Персией или Ираном, которая вскоре начнётся, а потом и в войне с Портой. Тоже вскоре грянет.

– Стой. Стой. Пётр Христианович, ты наговорил как вице-канцлер целый. Провести тебя к Александру? А что? У него сейчас сестрёнка наша, Елена Прекрасная, с мужем – принцем Фридрихом Людвигом – сыном Фридриха Франца I, великого герцога Мекленбург-Шверинского. Ну, да ты знаешь. Был же на свадьбе.

– Конечно, Константин Павлович, – блин, нет этого воспоминания в мозжечке. Не в мозгах же. Там и нет мозгов. Инстинкты одни.

– Ну, пойдём. Расскажешь про черкесов своих, да и про Царицу Мариам грузинскую, и патриархов двух, что ты с нею заманил.

– Двух?

– Двух. Приехал с царицей Варлаам – архиепископ Грузинский и Давит V – Патриарх-Католикос армянский. Ох и ругается вице-канцлер Кочубей. Прямо слюной брызжет. Хорошо хоть матушка за тебя заступилась. Сказала: раз Пётр привёз их, то есть у него задумка. Пошли. Я тоже послушаю. Интересно, какая может быть задумка – эту мегеру грузинскую в Москву притащить.

Пока шли, налетел холодный ветер и стал развевать полы плаща Константина, так и норовившие опутать ему голову. А ещё этот же ветер прошёлся по загаженному двору Кремля. Десяток тысяч людей за один день превратили святыню в помойку. Бумажки, огрызки яблок, тряпочки цветные. Грустное зрелище. Так уже и стук молотков. Сотен молотков. Плотники и солдаты разбирали трибуны и амфитеатра, кончился праздник.

– Грустное зрелище, Константин Павлович, не находите? – поправил на нём плащ Брехт.

– А? А, да. Нажился кое-кто.

– Народу нужны праздники.

– Александр так же говорит.

Они по Красному крыльцу вошли в Грановитую палату. Члены царской семьи и несколько приближённых чиновников сидели в углу и трепались на французском. В центре внимания как раз и была, вторая дочь Павла, Елена. Муж, лопоухий пацан, сидел в глубоком кресле и дремал кажется. Елена что-то возбуждённо рассказывала матери – Марии Фёдоровне. Вошедших заметили. Чего бы не заметить? Деревянные каблуки сапог, подбитые железными подковками, громко цокали по полу, отдаваясь эхом по большому пустому помещению. Всю мебель уже вынесли, приготовив место для танцев.

– Костик, ну, где же ты пропал? – погрозила ему веером Елена Прекрасная.

Брехт подошёл, щёлкнул каблуками, поклонился.

– Ваше императорское Величество. Явился на расправу.

– Сашенька, ангел наш, повинную голову и меч не сечёт, – вступилась за него Мария Фёдоровна.

– Повинную ли? – Александр встал и похлопал по плечу Елену.

Стоп. Она через пару лет умрёт от туберкулёза, а сейчас симптомы есть? Да, сто процентов. Вон одно плечо ниже другого. Вон блеск в глазах. Вон бледность кожи. А ещё испарина на лбу.

– Ваше Императорское Величество, а могу я задать вашей сестре несколько не совсем скромных, но очень важных для неё вопросов.

– Пётр Христианович? – подскочила мать готовая защитить свою дочь.

– Мария Фёдоровна, это касается здоровья Её высочества. Да и всех вас тоже.

– Князь! Объяснитесь! – Нахмурился Александр. Желваки заходили.

– Мне нужно задать Елене Павловне сначала несколько вопросов. Медицинских.

– Разве вы эскулап? У вас какое образование, Пётр Христианович? – встал рядом с братом и Константин.

Надо, Федя, надо, подбодрил себя, струхнувший от такого напора, Брехт.

– Домашнее. Это сейчас не важно. Так я могу задать вопросы?

– Ну вы и настойчивы, князь. Задавайте.

– Давайте присядем, – Брехт угрюмо оглядел семейство и вскочивших царедворцев.

– Присаживайтесь, месье, – Александр плюхнулся в своё полукресло.

– Слушаем вас, Пётр Христианович, – разрядила наступившую за этим тишину Мария Фёдоровна.

– Елена Павловна, слабость, усталость, быстрая утомляемость – что-то из этого вам знакомо?

– Знаете, после рождения ребёнка я, и правда, стала быстро уставать и, точно, пройду немного и слабость в ногах.

– Пётр! Пётр Христианович? – подскочила императрица.

– Повышенная потливость. Особенно ночью? – забил следующий гвоздь Брехт.

– Я! Я! Она часто просыпаться в пот, – оказывается, этот подросток не спит. Принц, блин. И эти хороши: выдали девочку больную в пятнадцать лет замуж и в шестнадцать она уже родила.

– Князь? – встал снова Александр.

– Прошу всех сесть, – повысил голос Пётр Христианович. Сели. Испугались.

– Потеря веса. Да, можете не отвечать, по вам видно, Елена Павловна. Честно ответьте про кашель. Бывает?

– Чахотка! – взвизгнула Мария Фёдоровна и бросилась к дочери.

Глава 8

Событие девятнадцатое

Владимир Высоцкий

Все же знают, что Ленин сделал, как только большевики пришли к власти?

Нет? Только сейчас всякие противники большевиков и прочие русофобы закричат, что начал экспроприировать и расстреливать. Садист. Не, не с этого начал, хотя не очень и жалко тех товарищей, у которых бриллианты отняли. Ладно. С другого начал. Он электрифицировал страну. А зачем он это сделал? Правильно, чтобы было куда включать электрошокеры. Которые садисты обозвали «лампочками Ильича». А зачем электрошокеры? Лечить страну от тысячелетнего летаргического сна.

К чему это? А к тому, что Брехт решил тот же способ использовать. Электрифицировать страну? Тьфу. Шоковую терапию применить.

– Чахотка! – взвизгнула Мария Фёдоровна и бросилась к дочери.

Бросились и все остальные.

– Стоять! Бояться! – гаркнул на всю Грановитую палату Пётр Христианович.

Романовы, и прочие Гогенцоллнеры, вскочили; кто ещё сидел, а кто был на пути к Елене Прекрасной, остановились, и только Мария Фёдоровна пренебрегла криком и, обняв дочь, залилась слезами.

К Брехту с закрытыми глазами подошёл Александр, встал напротив, и только после этого открыл их, из голубых его глаз ручьями слёзы бежали.

– Объяснитесь, граф! – на фальцет перешёл.

– Не прежде, чем вы все сядете в кресла и отойдёте от Елены Павловны. Это нужно и вам и ей.

– Костя, – Александр потянул подошедшего брата за руку, и они вдвоём оторвали мать от застывшей в ступоре Елены.

Мария Фёдоровна закрыла лицо руками, позволила усадить себя в кресло, и затряслась в плаче.

Нда, богатые тоже плачут.

– Граф!

– Разжаловали …

– Простите, князь. Слушаем вас, Пётр Христианович.

– Я не доктор, не врач, – Брехт оглядел семью венценосную и побелевших, стоящих теперь у стены, всяких набольших бояр. Правильно поступили, даже не зная почему.

– Говорите уже, Пётр, – всхлипнула Мария Фёдоровна, по-немецки всхлипнула. На родном языке рыдать легче.

– Повторюсь, я не доктор, но несколько советов дам. Первое и самое важное: всех докторов, что наблюдали Елену Павловну рассчитать, высечь до полусмерти на Марсовом поле, оскопить и отправить на Родину. Не заметить признаки чахотки, регулярно наблюдая пациентку, может либо враг, либо враг и дурак к тому же.

– Пётр Христианович, вы забываетесь, – чирикнул стоящий ближе всех к семейству граф Кочубей.

– Второе, не допускать больше до принцессы ни одного доктора.

– Пётр Христианович! – теперь все вместе, но не синхронно, получилось вразнобой.

– Третье, чахотка – заразное заболевание. При разговоре передаётся на расстояние около половины сажени, при кашле – на две сажени. Кроме того, все вещи больной заразны. Потому нужно до минимума свести контакты вашего семейства с Еленой Павловной. Как и у любой заразной болезни, у чахотки есть скрытая фаза. Подойдёт доктор к Елене Павловне, она на него кашлянет и он не заболеет, но заразится и пойдёт докладывать вам, Государь, и заразит вас. Про эпидемии чумы и холеры вы все знаете. Тут разница в том, что болезнь протекает очень медленно и, в первые месяцы или годы, незаметно для окружающих и даже для самого больного.

– А как же лечить? – Константин повернулся за поддержкой к стоящим за ним царедворцам.

– Чахотка не лечится. Известны буквально несколько случаев из десятка миллионов больных, когда болезнь полностью отступила.

– Да что же это такое? Зачем вы его слушаете, Ваше Императорское Величество?! – Кочубей дёрнул за руку стоящего рядом Николая Николаевича Новосильцева, члена Негласного комитета и будущего президента Императорской Академии наук.

– Хватит кликушествовать, граф. У вас есть предложения? – не дождавшись поддержки от соседа, прикрикнул на Петра Христиановича граф Кочубей.

– Ваше Императорское Величество?

– Говорите, князь! – надавил на «князя» Александр.

– Первое, не допускать беременности. Приставить к Елене Павловне женщину, которая не даст порывам страсти совершить непоправимое. Я бы… Нет. Ладно. Я бы вообще прервал контакты Елены Павловны с принцем на время.

– Милостивый государь… – попытался чирикнуть принц Фридрих Людвиг, сын Фридриха Франца I, великого герцога Мекленбург-Шверинского, который герцогом так и не станет. Умрёт раньше отца. Великим герцогом станет его сын, ну и сын Елены, понятно. Мальчик где-то там сейчас, в Неметчине.

– Если этого не сделать, то повторная беременность убьёт Елену Павловну.

– Пётр. Пётр Христианович! Но, ведь, что-то сделать можно? Вы же, раз начали этот разговор, знаете, что делать! – вскочила и бросилась к нему Мария Фёдоровна.

– Нужно отвезти Елену Павловну в мою деревню Студенцы. У меня там есть травница Матрёна. Ведьма, та самая, про которую я рассказывал. Она улучшит состояние принцессы. А в это время около Анапы или Судака нужно строить тёплый терем из кедра. Большой, просторный, с огромными комнатами и большими окнами, повёрнутыми на юг. Очень большими окнами, во всю стену. Эта болезнь боится солнечных лучей. Кроме того нужен сухой климат. Елене Павловне придётся переехать в Крым навсегда. Это существенно продлит её жизнь, а ещё нужно бросить все дела и, выкопав на Кавказе сосны, отвезти их к этому месту и посадить там большой светлый сосновый лес. Фитон… Ароматы, что испускают нагретые солнцем сосны, тоже помогают больным. Да и, конечно, нужны травы. Матрёна… Она не знает трав Крыма. Посылать её с принцессой – не правильное решение. Нужен местный травник или травница. Нужно отправить в Крым, негласно, людей неприметной наружности: и русских, и татар, и греков – и чтобы в Крыму о них не знали. Они должны походить по всем селениям, расспрашивая о лекарях народных, о травниках. Потом собраться и выявить несколько потенциальных кандидатов на роль лекарей Елены Павловны. Потом собрать этих людей и переговорить с ними. Зачем секретность? Элементарно. Найдутся дураки-чиновники, которые захотят выслужиться и подсунуть именно своего лекаря. Возможно, он и будет хорошим лекарем, а возможно, окажется шарлатаном. Этот вариант нужно исключить. Посланные люди должны выявить травников, которые на самом деле лечат людей и скотину; должны быть выздоровевшие, очевидцы. Это действительно просто, к хорошему травнику будет стоять очередь. Народ не обманешь. К шарлатанам он не пойдёт. Нет, сначала-то пойдёт, но убедившись в том, что это – брехло, а не лекарь, ославит, и поток, желающих поправить здоровье у шарлатана, иссякнет.

Ну и, конечно, Матрёна будет присылать свои сборы или отвары. Хотя нет, отвары скиснут. Сборы и рецепты, как их заваривать. Возможно спиртовые настойки.

– Звучит так, словно вы готовились, Пётр Христианович, – Константин криво усмехнулся.

Событие двадцатое

Когда на грабли наступают политики, шишки достаются народу.

В. Зубков

– Вы же знаете, Константин Павлович, зачем я просил вас провести меня к Государю? – Брехт пожал плечами. Может, не нужно было из себя эскулапа изображать? Нужно. Крым точно продлит жизнь Елене и ещё это подтолкнёт богатых людей строить дачи в Крыму для больных жён и детей. Обустроят дороги. Может канал проведут из Днепра. Если пленить в России сотню тысяч наполеоновских солдат, то чем не общественно полезный труд для них.

– Да, конечно. Злюсь неизвестно на кого. В одном граф, ах да, князь, я с вами не согласен. Однозначно против. Это про докторов придворных. Выпороть, оскопить и отпустить? Я против. Выпороть обязательно. Оскопить зачем?

– Чтобы дураки и предатели не плодились, – буркнул Пётр Христианович.

– Ну, да, поддерживаю. А вот дальше я против. В Сибирь, на Колыму, отправить травы изучать. Вот вы, граф, тьфу, вот ты, Пётр, сказал, и я теперь сам отчётливо вижу, что Елена больна, а доктора её регулярно осматривали.

– Костик, нужно думать, что делать с Леночкой, а не что делать с докторами, – всхлипнула Мария Фёдоровна.

– Господа, вы не оставите нас? – поднялся Александр. – Все. Нам нужно в семейном кругу посоветоваться. Да, Пётр Христианович, вы далеко не отходите. Постойте за дверью. Матрёна ваша нам ведь прямо сегодня понадобится.

Царедворцы потянулись к выходу из Грановитой палаты, при этом граф Кочубей ненароком толкнул Брехта плечом. Наивный. Бандеровец. Сколько он весит и сколько Витгенштейн. Отскочил сам, как бильярдный шар от борта. Зашипел.

– Господа! – видимо заметил Александр.

Брехт поклонился и вышел. Нет. Все эти начальники не разошлись – стояли, жиденькой толпой окружая Петра Христиановича. Вопросы у господ были. Первым не выдержал Шереметев. Тот самый, который женится или уже женился на своей крепостной Прасковье Жемчуговой. Граф пожевал тонкими губами, пробуя вопрос на вкус, поправил седые волосы, потом ленту голубую Андрея Первозванного через плечо надетую и, не смотря на Петра Христиановича, просипел.

– Князь… Кхм, Пётр Христианович… Кхм. Прасковья моя тоже подкашливает.

– Да кто-бы сомневался! – нет, не сказал. Из-за того что народ живёт в гиблом климате Санкт-Петербурга, ежегодно умирает сотни и тысячи людей от туберкулёза.

– Николай Петрович, она в Москве?

– Конечно, со мной приехала. Вы же придёте на бал, что я даю в честь коронации Александра Павловича? – наконец посмотрел Брехту в глаза. Довольно высокий. Лет пятьдесят. И сам, скорее всего, уже заразился туберкулёзом, если Прасковья Жемчугова больна. Что-то Брехт смутно помнил про то, что актриса эта почти сразу умрёт, после того как выйдет замуж. Выходит, скоро совсем.

– Николай Петрович, если император решит отправить Елену Павловну в мою деревеньку, то подруга ей там совсем не помешает.

– Пётр Христианович, вы прямо с груди камень у меня сняли. Я догадывался о болезни Прасковьи Ивановны, но даже себе признаться боялся. Голос ещё потеряла. А терем в Крыму я прямо сегодня дам команду управляющему начать строить и лес сажать. А наши сосны не подойдут? – деятельный товарищ.

– Не знаю. Климат разный. Там засушливый. Не знаю.

– Да и ничего. Кавказские сосны, так кавказские. Пошлю мужичков. Ах, да. Вы же этих абреков, что сейчас у меня проживают, дадите парочку, чтобы быстрее и без жертв обошлось.

– «Дать» не правильное слово, но я с ними переговорю. Думаю, сумеем договориться.

– Ох, и обяжете меня. Пётр Христианович, сейчас откланяюсь, побегу Прасковью в дорогу собирать.

Брехт посмотрел на удаляющегося театрала, мысль какая-то в мозгу свербела, но на поверхность не вылазила. Что-то там сыном? А вот интересно, если мать больна туберкулёзом, то почему сын не болеет? Ведь у Елены сын проживёт приличную жизнь и станет великим герцогом Мекленбург-Шверинским.

– Милостивый государь! – вывел его из попыток вспомнить что-нибудь про сына Прасковьи Жемчуговой и графа Шереметева, противный голос Кочубея. – Объясните, кто вам дал право приглашать на коронацию царицу Мариам и её детей? И уж тем более, кто вам дал право приглашать иерархов грузинской и армянской церквей? – и смотрит и зло, и презрительно, и повелительно одновременно.

– Государь, говорите? Так, не государь я вам, граф, – Ваньку изобразил Пётр Христианович.

– Милостивый государь! – взвился вице-канцлер. Петушок. Как это по-украински? Кочет. Кочет не вскочит…

– Чего это я «милостивый»? Я не милостивый. Я злой тевтонский солдафон.

– Объяснитесь, князь! – точно кочет. Чего только хочет?

– Так и быть, милостивый гос… сударь. Вокруг царицы Мариам Георгиевны плетётся целый клубок интриг, она снюхалась с персами, и призывает их напасть на Грузию, хочет посадить одного из сыновей покойного царя Георгия XII на трон. Ну, про царя Давида вы всё знаете и про третью жену Георгия XII. Стоит ли плодить там смуту?! Нужно всех Багратионов вывезти в Россию и расселить их по разным городам, чтобы не могли и тут заговор спланировать. Тяжело плести заговор об убийстве, скажем, Александра Павловича, если один сын будет в Москве, другой в Петербурге, третий в Киеве, а четвёртый в Архангельске. Сама Мариам добровольно не поехала бы, да и детей бы, по крайне мере, своих, не пустила. А так – замечательный повод удалить их всех из Грузии. Надеюсь, милостивый государь, у вас хватит ума не отпускать их обратно.

– Уж не вам решать, сударь! – Как можно доверить этому человеку управлять внешней политикой России? Ничего, кроме амбиций. Ему по фиг на Россию. Ему просто власть нужна и благоволение Александра. Ц. Чего не везёт-то России на министров.

– Теперь по патриархам. Я их не приглашал. Клянусь. Можете поинтересоваться у них самих. Вам бы радоваться, милостивый государь. Не сегодня-завтра начнётся на Кавказе война с Ираном или Персией. Фетх Али-шах не простит России присоединение Картли-Кахетинского царства. И вот тут важно иметь грузин, которые окажутся в нашем тылу не противниками, готовыми всадить нож в спину, а союзниками, пусть их военные силы не велики, но хотя бы не надо будет держать войска в Тбилиси. Потому нужно обязательно заручиться поддержкой Варлаама – архиепископа Грузинского и удалить из Грузии всех Багратионов. Всех до единого, и желательно ещё и большую часть князей. Пригласить их в Петербург на военную службу. Сделать шефами полков. Вреда не причинят, а пользы от них и не нужно. Его святейшество, ну, не знаю, как у него этот сан называется, пусть даст команду во всех грузинских церквях и храмах читать проповеди о роли России и Государя нашего в том, что на Кавказе вскоре наступит мир и благоденствие.

И точно те же доводы по Каталикосу. Только с точностью до наоборот. Если руководство армянской церкви будет за нас, то уже в тылу персов будет наша пятая колонна (блин, Франко ещё не родился), те, кто поддерживает нас, они в самый ответственный момент могут поднять народ против поработителей иноверцев – персов. Ну или хотя бы разведчиками работать. Имея данные о противнике, воевать проще. Так что, мой вам совет, Виктор Павлович, пните там народ в Вашей Коллегии Иностранных дел. Пусть облизывают патриархов. И сами встретьтесь, заверьте их, что, если что, то Россия всегда придёт на помощь. Тут единоверцы и друзья, там поработители и враги, которые притесняют их веру.

граф Шереметев

Событие двадцать первое

По-настоящему храбрым людям незачем драться на дуэли, но это постоянно делают многие трусы, чтобы уверить себя в собственной храбрости.

Эрнест Хемингуэй

Договорить им не дали. Граф Кочубей только хотел высказать этому выскочке и солдафону, что не с его скудным умишком лезть в политику, как дверь открылась. На пороге нарисовалась курносая голова, а потом и всё остальное тело цесаревича Константина Павловича. Голова эта оглядела притихших царедворцев и остановила на Кочубее свой взгляд васильковый.

– Виктор Павлович, если вы не против, то я заберу вашего собеседника. Политика – это важно, но здоровье нашей сестры и, как выяснилось, и всех нас, да и вас в том числе, важнее. Если чахотка заразна, то все мы теперь, как я понимаю, заражены. Хотелось бы пожить ещё. Чего и вам советую. Пойдёмте Пётр Хрис…, пойдём, Пётр, у нас возникли вопросы требующие незамедлительного ответа, – цесаревич открыл дверь пошире, пропустил туда этого выскочку бородатого и закрыл её, чуть не прищемив носы сунувшихся за Витгенштейном царедворцам.

Граф Кочубей, не стал дожидаться, чем всё закончится. Этот немец так выбесил его, что он решил начать действовать немедленно. План был выработан давно. Нет, начать надо с другого. У него не вышло по совету тестя доказать связь графа с вдовствующей императрицей. Ни фрейлины, ни слуги в Зимнем дворце и в Гатчине, которых нанятый им человек подкупил, не готовы были поклясться, что что-то было междуграфом Витгенштейном и Марией Фёдоровной. Да, граф оставался с императрицей наедине, но ни растрёпанной одежды, ни, тем более, подозрительных звуков слышно не было, а на ночь, огромный немец, ни в Зимнем, ни в Гатчинском дворце, не оставался.

Удалось только нарыть, что дом графа частенько посещает баронесса Бенкендорф, точнее теперь графиня Ливен. Вот у неё точно был роман с графом Витгенштейном. Отчаявшись найти компромат на Петра Христиановича, граф Кочубей решил стравить Христофора Андреевича Ливена с Витгенштейном, но, открыв Ливену связь жены с этим солдафоном и выскочкой, Виктор Павлович добился обратного. Начальник военно-походной канцелярии Его Величества граф Ливен поиграл желваками и попросил Кочубея не лезть не в свое дело и, вообще, пореже ему на глаза попадаться, а когда Виктор Павлович уходил, то расслышал явственно «сморчок», но не обернулся. Испугался, что генерал вызовет его на дуэль.

Пришлось придумывать им с тестем новый план. Простой. В Петербурге это не очень распространено, но в Европах, по которым оба путешествовали преизрядно, бретёров полно. Не угоден тебе какой господин, так найми профессионального дуэлянта. Заколют твоего недруга в поединке. А не заколет этот, и такое бывает, так за деньги мгновенно сыщется второй. А ты, вроде, как и ни при чём. Труп же врага от того, что это не ты его трупом сделал, хуже не станет. Это всё равно – труп врага.

Бретёр нашёлся не сразу, нужно было так всё устроить, чтобы он не надумал прийти, скажем, и рассказать все графу Витгенштейну, наёмный убийца по определению не мог быть честным человеком. У заказчика денег взял, а потом и сдал его врагу. И с того денежки поимел, да ещё и больше. Пришлось действовать через того же человечка, что и горничных с фрейлинами подкупал, ну, не вышло там, это не значит ещё, что этот шельмец не ловок. Может, и врут всё, и нет ничего между Марией Фёдоровной и графом. Тьфу, князем теперь. Чувствовал Виктор Павлович, что нужно спешить. Вон Витгенштейн теперь князь и кавалер ордена Андрея Первозванного. Так может высоко подняться, что и не достать до него будет. А ещё сегодняшнее происшествие, если ему удастся пусть не вылечить, но отсрочить смерть Елены Прекрасной, то Александр его очень высоко вознесёт. Да какой пример, вон и Шереметев уже в друзья к Витгенштейну набивается. Нужно срочно его устранять.

Насколько понял граф Кочубей своего ушлого малого, бретёр был отменный – польский улан, который сбежал после какой-то очередной смертельной дуэли из Пруссии, которой при разделе отошло герцогство Варшавское. Из Варшавы и сбежал. Причём ещё с двумя уланами, бывшими у него в секундантах. Кого-то влиятельного зарубил на дуэли поручик Волк-Ланевский.

Сегодня удачный день. Будет бал в Грановитой палате. Теснота, давка, случайно наступит этот медведь Витгенштейн на любимую мозоль Кшиштова Волк-Ланевского, и тот его на дуэль вызовет. Ну, а дальше всё понятно. А чтобы наверняка, то и двое его секундантов повторят вызов на дуэль. Один-то из троих точно прикончит этого медведя неповоротливого.

Глава 9

Событие двадцать второе

При этом глаза его делались чрезвычайно сладкими и лицо принимало самое довольное выражение; впрочем, все эти прожекты так и оканчивались только одними словами.

Гоголь Н. В. Мёртвые души

Семейство опять было в слезах и соплях. В том числе и Александр. С первого взгляда можно было понять, что не до чего не договорились, жалели Елену и себя. Можно понять, не каждый день приходит дуболом и такие известия в лицо выплёскивает. Про шоковую терапию не слышали.

– Пётр Христианович, а можно подробнее про вашу деревню? Даже не село? Там храм есть? – Александр вспомнил, что он император.

– Хороший вопрос, Ваше имп…

– Пётр Христианович, для вас отныне только Александр Павлович. Продолжайте, – и носик задрал, какую же милость оказал этому немчику. Ах, да – медведю немецкому.

– Александр Павлович. У меня деревенька в сорок дворов. Храма, да даже часовни нет. Есть школа для детей. Летом пустует, сейчас уже скоро занятия должны начаться у детей, но перенесём их в другое помещение, можно пока школу пере…

– Александр, нужно дать команду построить срочно в деревне у Петра церковь и терем, как он описывал, – встала с кресла Мария Фёдоровна.

– Нет. Извините, Мария Фёдоровна. Нельзя этого делать. Вы не представляете, как громко строятся церкви и терема. И как не быстро. Деревянный сруб должен выстояться. Это год. Нужно пока переделать школу. Ну и у меня там есть дом. Он не большой, но его недавно отремонтировали. Можно и в нём разместить. Там два маленьких сына моих. Их вместе с женой на время переведу в мой московский дом. Слуг оставлю. А по церкви и терему буду премного благодарен, как только Елена Павловна поедет в Крым. Ей, уверен, полезно будет через год вновь поселиться на время в Студенцах. Нужно чтобы Матрёна продолжила наблюдать принцессу и лечить. А пока всё же нужно переделать наскоро школу.

– Так не пойдёт, – Александр головой затряс.

– Нет, у меня там нормальный дом, – не понял этого «нет» Брехт.

– Мы же стесним вас, так не пойдёт! – хрень-то какая. Чистоплюи. Рыцари, блин, последние.

– Нет альтернативы.

– А нельзя Матрёну вашу перевезти в Москву. Не знаю, в Лефортовский дворец или в Коломенский дворец?

– Мария Фёдоровна, просто поверьте, что в Студенцах Елене Павловне будет лучше. Да, извините, но я дал согласие, только что, поселить в Студенцах и Прасковью Жемчугову: очень просил за неё граф Шереметев. Я подумал, что Елене Павловне подруга понадобится с общим несчастьем.

– Это замечательно, князь, – пискнула вышедшая из ступора принцесса.

– Вот и я так подумал. Пару дней есть и, если ваши величества решат чуть облагородить школу…

– Вы так уверены, Пётр, в этой своей ведьме Матрёне? – с надеждой в положительном ответе взглянула на него вдовствующая императрица.

Уверен ли? Нет. Может она и не умеет лечить туберкулёз. Он не доктор, но читал же книжки в будущем про собачий и барсучий жир, про мясо собак, про размолотых насекомых – медведок. Ну а про травы Матрёна точно всё знает. А ещё белковая диета. Можно и соляную пещеру сделать.

– Ваше императорское… Александр Павлович. В районе Царицына, на левом берегу, примерно в ста верстах на запад, есть озеро Эльтон. Оно солёное. Нужно послать туда экспедицию, чтобы напилили пласты соли и, именно этими пластами, доставили ко мне в Студенцы. Много – сотню телег. Чем крупнее и толще пласт, тем лучше. Я слышал, что пребывание в соляных пещерах помогает больным с лёгочными заболеваниями. Основное полезное свойство таких пещер обеспечивается мельчайшими частицами соли, распылёнными в воздухе. При разумном подходе они благоприятно влияют на здоровье человека. Мне… рассказывали, что один сеанс пребывания в соляной пещере равнозначен четырём дням отдыха на морском побережье. Можно сделать искусственную пещеру. Большая комната, в которой построены стены из пластов соли, а снаружи топятся печи. Да и вам всем нужно обязательно посещать эту пещеру. Вы все заражены. Просто на разных людей эта болезнь действует по-разному. Одного за год убивает, а другой и несколько десятков лет живёт. Победил организм болезнь. Лучше, однако, организму помочь. И раз уж об этом зашёл разговор, то послушайте моего совета Го… Александр Павлович, нужно перенести столицу из губительного климата Петербурга в другой город. Москва не очень удачное место. Тут сплошные болота и она далеко от Европы. Конечно, нужно ближе к Европе. Киев хорошее место. Тем более – это первая столица Руси. Одесса, на море, Херсон. Я бы Киев посоветовал.

– Давайте про столицу пока не будем. Про Елену нашу пока поговорим, – остановил увлёкшегося Брехта Александр.

– Конечно, Александр Павлович. Елене нужна белковая диета и витамины.

– Что белковая? – все хором.

Блин блинский.

– Нужно мясо, орехи грецкие, вообще орехов побольше, любых. Мясом-то я их там обеспечу, а вот грецкие орехи и ещё обязательно оливковое масло, вам проще добыть. В Бразилии есть орех макадамия. Его бы ещё как-то заказать. В Португалию может. Сыр нужен, но сыроварню я там уже построил. Да, и всё это нужно и вам, – Брехт помнил, что Елизавета, жена Александра, скромно сидящая сейчас в уголке рядом с креслом Елены, заболеет чахоткой и умрёт, почти сразу после Александра. Кстати в Таганроге, он окажется, потому что решит перевезти больную жену в Крым. Обустраивать будет там для неё Левадию, кажется.

– Хорошо, я сегодня же переговорю с графом Кочубеем. Достанем орехи. А графу Ливену дам команду добыть вам пласты соли. Пусть полк пошлёт. Так надёжней будет. – Александр обернулся к тому месту, где стояли до этого царедворцы. А там нет никого. – Сегодня же. Что-то ещё, Пётр Христианович?

– Нужен жир сурка. Клич бросить охотникам.

– Найдём. А вот по Крыму, там же надо и прислугу размещать.

– Конечно. И тут мне такая мысль пришла. Почему бы там не построить город больничный для страдающих от ту… чахотки. Белые дворцы из местного известняка, парки, много богатых людей захотят там детей или жён больных пристроить. Дорогу бы обустроить. По бокам в несколько рядов деревьями обсадить, чтобы пыли на ней меньше было. Больным-то людям пыль противопоказана.

– Пётр Христианович, вы с каждой минутой всё новые прожекты рождаете. Можно мне поручить вам один общий прожект по борьбе с чахоткой разработать, вот со всеми этими советами, что вы нам дали, – опять задрал носик император.

– Как прикажете, Го… Александр Павлович. Буду рад послужить вам и Отечеству.

– Отрадно. Давайте пока на этом закончим. Вы, Пётр Христианович со своей стороны готовьте переезд Леночки, а мы начнём со своей. Время, я понимаю, дорого.

– А я? – пискнул неожиданно немецкий принц Фридрих Людвиг Мекленбург-Шверинский, муж Елены.

Событие двадцать третье

Ей-ей, и почестей никаких не хочу. Оно, конечно, заманчиво, но пред добродетелью всё прах и суета.

Николай Васильевич Гоголь, из книги «Ревизор»

Брехт уже щёлкнул каблуками деревянными и стал разворачиваться, когда вспомнил о том, зачем ломился в Кремль. Не-не. Туберкулёз туберкулёзом, а политика важней в разы.

– Ваше Императорское Величество!

– Я же просил, Пётр Христианович.

– Нет, я сейчас как должностное лицо к вам обращаюсь.

– Говорите, генерал, – Александр выпрямил спину. Ну а чего – настоящий император. Не зря его бабка готовила. Прямо так и хочется перед ним вытянуться. Учителя подкачали, типа Фредерика Лагарпа. Вбили пацану в голову завиральные идеи. Целый Наполеон понадобится, чтобы их оттуда выбить.

– Ваше Императорское Величество, очень важно срочно принять тех послов, что я привёз. От этого зависит спокойствие всего Кавказа. Если те кто приехал со мной станут нашими союзниками, то не погибнут десятки тысяч русских солдат, и мы выбросим с Кавказа Персию и Турцию. Кавказцы гордый народ и очень обидчивый. Их нужно принять, обласкать, наградить нашими орденами. А ещё нужно создать в Моздоке училище суворовское срочно для детей знати с Кавказа. И дети их если будут у нас, то не станут родители бунтовать. А эти дети потом, обучившись у лучших русских офицеров, выучив язык наш и культуру, станут продвигать наши интересы на Кавказе, когда сами станут князьями. Даже две школы надо. Одну мусульманскую, другую христианскую. Там и армяне есть, и грузины, и осетины, хватает и у других народов христиан.

Блин. Извините, Александр Павлович опять понесло. Сейчас важно, как можно быстрее, поговорить вам с послами и князьями, что со мной приехали. И я не знал, что они приедут, но это тоже важно: встретиться вам с иерархами грузинской и армянской церквей, что приехали на вашу коронацию.

– Да. Я вас понимаю, Пётр Христианович. Долг Государя превыше всего. Спасибо, что напомнили. Завтра в двенадцать я устрою здесь приём для ваших абреков. А вы подойдите к одиннадцати, расскажете мне, как с кем себя вести. Что-то ещё?

– Нет. Спасибо, Александр Павлович.

– Постойте князь. Давайте-ка знаете, что сделаем. Я возьму на время орден Святого апостола Андрея Первозванного у Елизаветы, и вручу его вам на ленте в присутствии послов и князей ваших. Пусть видят, что Мы вас ценим. Потом закажите у ювелиров придворных и вернёте орден императрице.

– Это вы здорово придумали, Александр Павлович. Очень правильный ход. Осмелюсь только предложить и послов с князьями наградить. Не таким высоким орденом, но Владимиром первой степени хотя бы.

– Кхм. Вы же знаете, что мой отец реформировал наградную систему, и исключил за время правления ордена Святого Георгия и Святого Владимира из числа императорских орденов. Мне советовали вернуть их. Решено, сегодня же я издам манифест «О восстановлении орденов Святого Георгия и Святого Владимира во всей их силе…».

Домой Брехт добрался уже после обеда, замахал руками на женщин, решивших в хозяек поиграть, и дал команду готовиться к балу. В последний момент вспомнил про бал. Александр отправил его домой и сказал, что три билета ему привезут. До танцев этих оставалось ещё несколько часов, и Брехт решил пройтись по модным салонам, если они открылись и заказать Ваньке форму, раз он теперь целый сержант гвардии. Посчастливилось сразу, несмотря на праздники мастерская была открыта, и зелёное и красное сукно было. Минус был один. Срок готовности две недели. Всё равно заказали. А заодно и Брехту новый ментик с доломаном синего, наконец, а не голубого цвета. Поинтересовался мастер и орденами. Есть же у генерала?

Брехт фалеристикой не занимался и попав сюда с удивлением обнаружил, что параллельно существует два типа орденов. Одни настоящие из серебра, золота и бриллиантов, а вторые, которых гораздо больше – это просто вышитые на тряпочке. Ну, есть смысл. В атаку бежать с настоящими орденами опасно, оторвутся, а стоят они сейчас как годовое жалование и их нужно заказывать за свой счёт. Тот же орден Святого апостола Андрея Первозванного стоит в придворной мастерской изготовить 500 рублей, а это равносильно генеральской зарплате. Потому металлические ордена надевали только на парады и балы, а так все орденские звезды были вышитыми. А ещё у металлических орденов заколки страшно ненадёжные. До винтовых ещё не додумались. Сейчас это два ушка на ордене, в которые вставляется булавка типа гвоздя. Потерять – раз плюнуть. Так что Брехт согласился на вышитые звёзды к своим новым орденам.

Событие двадцать четвёртое

Не скрещивай шпаги с тем, у кого её нет!

Станислав Ежи Лец

В России две беды – это маленькие танцевальные залы и дураки, которые навыдавали туда огромное количество пригласительных билетов. Как потом напишет Иван Алексеевич Второв, который здесь где-то сейчас мельтешит: «Я был на двух балах и толпился в тесноте между блестящего общества кавалеров и дам. Кто успел приехать прежде, тот и прав, а опоздавшие не могли продраться, кроме самых знаменитых вельмож. Вся императорская фамилия была тут, иностранные посланники и проч. Между прочих обращали внимание многих магометанской религии муфтий с двумя жёнами своими, покрытыми с головы до ног тонкими прозрачными покрывалами. Величина Грановитой палаты не соответствовала многочисленному собранию, и едва могли раздвинуть узкую дорожку для польского танца, в коем танцевал в первой паре император с супругою».

Ничего не добавить, не убавить. Антуанетте и Стеше повезло. Их пропустили, так как они были с Петром Христиановичем. Но и всё, везение на этом закончилось. Танцами это назвать было нельзя. Просто давились, обливаясь потом и слезами люди набитые в залу, как шпроты. Брехт всё время опасался, как бы кто не раздавил его спутниц.

– Может, ну его, домой пойдём? – прокричал он дамам, но услышан не был. Музыку слушали и глазели. В это время преображенские офицеры всё же смогли, в центре зала, раздвинуть дорожку шириной около трёх метров, и император с Елизаветою в самом деле прошлись в польском танце. Брехт уже было хотел пойти с Антуанеттою тоже сбацать чего похожее. Дарьюшка Бенкендорф в перерывах между скачками занималась с графом плясками. Смеясь над неуклюжестью медведика. Немного научился этим изящным танцам. Хотел. Только настроился, как неизвестно откуда, из толпы, вынырнул молодой человек в штатском платье и, толкнув Антуанетту, наступил Брехту на ногу. Даже не наступил, а умышленно топнул по ней. И ведь целился гад, попал каблуком по мизинцу. И стоит рожи корчит. Скривился в презрительный такой ухмылке. Потом уже, анализируя ситуацию, Брехт понял, чего этот рыжий кривится. Он ждал, что оскорблённый граф фон Витгенштейн его на дуэль вызовет. Только вот Брехт – это не аристократ с манерами. Потому, на автомате, как учили, без большого замаха в кривящиеся губы и рыжие усики впечатал Пётр Христианович правой, костяшками пальцев. Губу порвал, зубы штуки три выбил и костяшки пальцев об остальные, только обломанные, зубы в кровь изодрал.

Рыжий вылетел на дорожку, к счастью не на танцующих, подскочил, размазал кровь по лицу и бросился к Брехту.

– Вы подлец, сударь, я вызываю вас на дуэль! – и сразу два похожих субъекта рядом образовалось. Один так вообще брат, наверное.

Так хотелось оплеуху засветить этому рыжему. И французский какой-то странный. Шипящий.

– Пётр Христианович? – вынырнул, блистая золотом мундира и голубой Андреевской лентой, граф Шереметев сбоку откуда-то. – Что-то случилось?

– Я вызвал графа на дуэль! – прошипел рыжий.

– Пётр Христианович? – Нда. Брехт передумал оплеухи развешивать. Больно много народу.

– Николай Петрович, будете моим секундантом? Этот невежда толкнул умышленно мою жену.

– Вы лжец, сударь! – шепелявя взвизгнул рыжий, и размазал, умышленно же гад эдакий, кровь по лицу. – За вами выбор оружия, я надеюсь вы выберете оружие дворянина – шпагу.

Вона чё? То есть этот хмырь рыжий специально ждал, чтобы граф его вызвал на дуэль и тот выбрал, как вызываемая сторона, шпагу. Хрен тебе за воротник, родной.

– Хорошо. Я выбираю ножи. Я их с собой принесу.

– Ножи, вы сиволапый мужик, а не дворянин!

– Я сиволапый мужик, и я убью вас, дорогой друг беззубый, ножом. А теперь пошёл вон. Пусть ваши секунданты договорятся о встрече с моими. Время завтра в восемь утра. В одиннадцать меня ждёт император. Пошёл вон.

– Пётр Христианович! – покачал головой граф Шереметев.

– Николай Петрович, я вам всё объясню. Только не сейчас, мы и так привлекли слишком много внимания. Договоритесь, пожалуйста, с секундантами этого товарища. Чувствую, что это всё неспроста. Пусть вторым секундантом будет Каверин. Это важно. Только пусть будет в штатском.

– Вот уж дела непонятные. Вы уверены, Пётр Христианович? – всё ещё мялся сенатор бывший.

– Уверен. Это важно.

– Хорошо, я всё сделаю. А где вы проживаете? – решился, наконец, граф.

– Павел Никитич знает. Дом с мезонином в конце Пречистенского бульвара, почти на набережной.

– Петер, что это всё значит? – бросилась к нему жена, когда отошёл граф Шереметев.

– Сам не понял, – это про себя. – Всё в порядке, любимая. Этот наглец позволил себе грубость в отношении тебя. За это поплатился.

– Теперь ты будешь драться на дуэли? Он может тебя убить?! – и слёзы потекли ручьями.

– Ну, что ты, любимая. Я ему завтра объясню, что толкать моих жён вредно, и он извинится.

– Жён?! – и слёзы высохли, голубые молнии полетели. Чего и добивался.

– Это всё мой плохой французский. Жену, конечно. Этот невежда завтра извинится, и я его прощу.

– Петер?

– Честное пионерское. Или ты хочешь, чтобы я его покалечил немного?

– А он не может тебя убить? – опять набрякли капельки.

– Где он и где убить? Но если хочешь, то я ему и остальные зубы выбью, что бы он шипеть не мог на тебя.

– Он поляк.

– Поляк? – ну-ка, ну-ка. – Как ты определила?

– По акценту, и он ругался по-польски.

– Пошли танцевать, радость моя. Хорошую новость ты мне сейчас сказала. Я ему скажу, что ты тоже полячка, и он тогда обязательно извинится. Всё, пошли, я вас приглашаю, княгиня.

Поляк, значит. Ох, как замечательно! Кто-то прямо подыгрывает.

Глава 10

Событие двадцать пятое

Благородный муж безмятежен и свободен, а низкий человек разочарован и скорбен.

Конфуций

Пятно на мундире можно прикрыть орденом.

Евгений Кащеев

Пётр I ввёл смертную казнь для всех участников дуэли, но так никого и не повесил. А уж потом и тем более. Ещё милостивей для дуэлянтов законы стали. Мартынова за дуэль с Лермонтовым на богомолье отправят в Киев. Брехт на богомолье не хотел. Дантеса за убийство Пушкина вышлют. Тоже не вариант. Только план, как не поехать в Киев молиться, созрел у Брехта сразу, лишь только жена опознала в рыжем товарище поляка. Насколько понял Пётр Христианович, Александр всю выстроенную им с риском для жизни польскую историю спустил на тормозах. В унитаз смыл. В Белоруссию будущую отправили один пехотный полк, и несколько десятков офицеров поляков, из Санкт-Петербурга, перевели в другие города, часто с серьёзным повышением в звании. И всё! Ничего не получилось у Брехта. История опять над ним посмеялась. Опять буря в стакане воды. Так и не бесплатно работал. Если деньги английского посла и семейства Чарторыйских – это не стартовый капитал, тогда что же стартовый капитал!?

Ладно. Утрёмся и попробуем ещё раз, тем паче, что более подходящего случая, чем в этот раз, просто не сыскать. Убить могут? Поляки они знатные фехтовальщики. Кто же с ними фехтовать будет? Схватка на ножах. Ножевой бой отличается от боя на шпагах очень серьёзно. И Брехта ножевому Светлов обучил. И очень хорошо обучил. А поляк этот будет пытаться ножом фехтовать, пусть. И в этот раз это будут не кортики адмирала Синявина, которые от шпаги не сильно-то и отличаются, почти полуметровое лезвие. Брехт заказал кузнецу два ножа. Пафосных. Сейчас ни у кого нет, не доросла ещё инженерная мысль до таких. Больше всего это похоже на нож Рембо или «Крокодила Данди». Двадцатипятисантиметровое лезвие, широкое и толстое, с хищным, очень острым кончиком. И массивная рукоять, чтобы это тяжёлое лезвие уравновесить. Ни с чем подобным поляк сталкиваться не мог и владеть таким оружием не должен.

Но оружие в том плане, что Пётр Христианович тут же придумал, а потом только чуть деталями разнообразил, не главное. Главное будет в том, чтобы прилюдно вынудить сказать бретёра этого польского, определённую фразу. Или одного из секундантов к этому вынудить. Тогда это ещё лучше даже. Но!!! Каверин не дурак. Вообще людей держать за дураков не стоит. Хоть врагов, хоть друзей, хоть просто мимо проходящих. Лучше считать их умнее себя. Тогда мозг начнёт всякие комбинации вырабатывать. Хитрые. Одна и окажется правильной.

Приехав после бала домой, Пётр Христианович переоделся. Весь вымок в этой давке и толчее. Так в золотой черкеске и спустился в людскую, где собравшись кружком, жарко спорили о чём-то кабардинцы. Был среди них и Марат Карамурзин.

– Марат, завтра в двенадцать часов император Александр Павлович примет тебя и других послов, что со мною с Кавказа приехали.

– Хорошо. Нам пора домой. Скоро зима. Тут будет холодно, – легко вскочил из сидячего положения Пщышхуэ. Тоже так надо научиться.

– Точно. Посмотрим, как ускорить ваш отъезд, и про дорогу подумаем. Купим на рынке вам тулупы. А то пока доберётесь, и, правда, снег уже пойдёт. В степях на Волге или Дону будет холодно.

– Согласен.

– Марат, у меня к тебе необычная просьба есть, – начал, помявшись, Пётр Христианович.

– Слушаю тебя, князь.

Брехт рассказал о своей задумке. Кавказский князь, долго стоял молча, никак не выражая своего мнения. Потом посмотрел на своих притихших воинов. Вздохнул.

– Мне это не нравится. Так себя мужчины не ведут, – Марат почесал кончик носа. – Но я тебя понимаю. Эти твои враги не мужчины. Это подлые твари. Почему ты не хочешь, Пётр, просто их убить?

– Мне нужно, чтобы они сказали эти слова и чтобы после этого их не смогла допросить полиция, – повторил Брехт.

– Нет, это я понял, не понял почему. Они должны сказать ложь?

– Нет, они скажут правду, но они не подтвердят её на допросе и вся затея рухнет. И это очень плохо отразится на мне и на жизни десятков тысяч людей. В том числе и черкесов с кабардинцами.

– Эх. Плохо. Почему нельзя всё сделать честно!?

– Нельзя, – Брехт уже думал, где взять других исполнителей для своего плана, про Тихона подумал, но отбросил эту мысль. За убийство дворянина, да ещё при таких обстоятельствах, конюха крепостного точно закатают в Сибирь. И тут даже Брехт не поможет.

– Хорошо, Пётр, мы сделаем это. Надеюсь, ты прав, и мы не замараем своей чести… и ты тоже.

– Спасибо, Марат. Ты даже не представляешь, как это важно для страны. И для вас.

– Я сказал, мы сделаем. А теперь иди к себе, я буду говорить с аскерчи. Не просто это будет объяснить им.

Событие двадцать шестое

Лучшее в жизни мы приобрели благодаря терпению.

Умар ибн аль-Хаттаб

Саади

Надо же, тут, оказывается, вам не там. За князем фон Витгенштейном приехал на роскошной карете его секундант граф Шереметев.

– Пётр Христианович, может, вы всё же помиритесь? – законючил он почти сразу как тронулись.

– Как звать этого поляка? – поправляя доломан, задравшийся при посадке в этот гроб на колёсах, спросил Пётр Христианович у бывшего сенатора, а ныне заслуженного пенсионера.

Карета была эдаким Роллс-Ройсом начала девятнадцатого века: позолоченная, вся в резьбе снаружи, и в бархатекрасном и парче внутри. Дорогой гроб.

– Кшиштоф Павел Волк-Ланевский, – буркнул Николай Петрович. Переживал. Может и за самого Витгенштейна, но что-то Брехту подсказывало, что больше за будущую жену свою Прасковью Жемчугову. Не будет Брехта и кто её лечить будет?

– Николай Петрович, обрадовать вас хочу. Я не успел вам вчера сказать: император одобрил пребывание Прасковьи Ивановны вместе со своей сестрой в деревне у меня. А Елене Прекрасная даже обрадовалась. Это и понятно, с товарищем по несчастью переживать это несчастье проще.

– Премного благодарен, Пётр Христианович, я и не сомневался в вас. А вот теперь тяжело на сердце, не нравится мне эта дуэль, а ну как…

– Николай Петрович, а вы с обер-полицмейстером договорились?

– Ни за что не хотел Павел Никитич в этом участие принимать. При его-то должности. Еле уговорил его. Он вообще арестовать вас с поляком этим хотел. Очень ругался.

– Поверьте, дорогой Николай Петрович, он после дуэли будет вынужден поменять свое мнение. Ещё и рад будет, что лично при ней присутствовал.

– Да ладно вам, Пётр Христианович, что такое должно произойти, что бы этот безупречный служака обрадовался дуэли? Да ещё с вашим участием, при том, что вы сейчас императору нашему как воздух нужны. Да и мне, если честно.

– Всё будет в порядке. Может вас даже наградят, – и про себя добавил: «Посмертно».

– Наградят, за дуэль. Нет, уж, Пётр Христианович, боюсь, что ничто в сём прискорбном поединке Александра Павловича подвигнуть на награждение его участников не сможет. Скорее поверю, что в Сибирь всех отправит, когда узнает. Так это ещё при благоприятном исходе, – замахал руками граф Шереметев.

– Подождём.

– Пётр Христианович, а почему за нами скачет целый полуэскадрон ваших абреков? – обернулся вдруг бывший сенатор.

– Любопытно им, как мы дуэли устраиваем.

– Ох, не нравится мне этот эскорт.

– Мне весь этот водевиль не нравится, но доиграть его нужно до конца, уж поверьте мне пока на слово. А куда мы едем, Николай Петрович?

– В Сокольники. Там на Москве обычно дуэли устраивают горячие головы.

Пустырь. Чахлые вербы с пожелтевшей листвой, да и, стоящие одинокими свечками, берёзы тоже снизу желтеть начинают. И как костёр среди них, несколько выросших рядом, уже покрасневших, осин. Красиво. К ним и подъехали, точнее почти. Тяжёлая карета завязла в колее, и пришлось выходить и последние метров тридцать преодолевать пешком. Дождей не было давно и практически сухо. Пожухлая трава цеплялась за сапоги, как бы предупреждая, ну не ходите вы туда. Люди, давайте жить дружно.

Поляки уже были под деревьями. Они приехали на лошадях и сейчас ходили вокруг, оглаживая заволновавшихся животных. Да и сами храбрые польские парни явно икать начали. В последний момент тридцать черкесов во главе к Пщэшхуэ Маратом Карамурзином вырвались вперёд, и сейчас, горяча коней, скакали вокруг поляков, прямо, как в фильмах про индейцев, почти идеальный круг выстроив. Тут у любого смельчака нервы сдадут. Так и договаривались. Умение – умением, но вывести соперника до боя из себя – может оказаться той соломинкой, что хребет верблюду переломит.

Последним прибыл хмурый Каверин Павел Никитич. Подошёл, покачал головой, осуждающе и тяжко вздохнул.

– Граф, ах, да… Князь, вы ничего не хотите мне объяснить?

– Позже, Ваше Превосходительство. Просто поверьте, что это нужно для России и для Государя.

– Государя? – поползли вверх брови обер-полицмейстера.

– Просто поверьте, потом всё объясню.

– Хорошо, пойду, поговорю. Ах, да, а что за странное оружие вы выбрали, Пётр Христианович? Впервые слышу про дуэль на ножах.

– Взгляните, – Брехт открыл футляр, в котором лежали два этих монстра.

– Боже мой! Ничего себе ножи. Прямо, как гладий у римлян. Да, таким нужно уметь пользоваться, чуть спокойнее мне стало.

Заглянувший через плечо Каверина граф Шереметев присвистнул.

Поляки, видимо, спешили на тот свет, не стали ждать пока к ним секундант подойдёт. Сами припёрлись.

– Дуэль до смерти! – прошипел товарищ Волк-Ланевский.

– Не переживай, пся крев, я убью тебя не больно.

– Ты! Сам ссука! – бамс. Брехт всё же засветил ему в ухо. Кшиштоф завалился на сухую траву. Вскочил и стал за шпагу хвататься.

Бабах. Это один из абреков в воздух пальнул. Ну, пока всё по сценарию.

– Господа. Вы приехали на дуэль, ведите себя достойно, – встал между дуэлянтами обер-полицмейстер. – Вот оружие, выбирайте.

Ножи делал один кузнец и специально одинаковыми, вот, именно для такого случая. Поляк, увидев их, перестал подпрыгивать и с некоторой опаской потянулся сначала к ближнему, а потом, очевидно, подвох какой заподозрив, взял дальний. Какой подвох? Подвох – это сами ножи. Ими нужно уметь пользоваться.

Событие двадцать седьмое

Планы, которые удаётся сохранить в тайне, лучше всего осуществляются.

Питер Хёг

Брехт переоценил своё умение и недооценил ловкость поляка. Спасло, наверное, только то, что Волк этот был взбешён. Он бросился в атаку стремительно, показал обманное направление удара в грудь и, присев, ткнул ножом снизу в ляжку Петра Христиановича. Спасли ботфорты. Лезвие прорезало толстую кожу голенища и упёрлось, на счастье Брехта, в металлическую заклёпку. Контратаковать возможности не было, единственное, что князь смог сделать, так это лягнуть ногой отгоняя поляка. Отпрянули друг от друга. Брехт с потерями, теперь сапоги новые шить.

Кшиштоф махнул ножом перед грудью соперника и попробовал повторить удар низом. Не, так не честно. Опять чуть не достал. Чуть. Брехт повтора не ожидал, но среагировал, хоть и с запозданием, а всё же быстрее, чем в первый раз. Лезвие не достало до ноги, а вот при повторном лягании, князь его по локтю слегка зацепил. Дзинь, нож из руки поляка выскользнул и отлетел ему за спину. Хорош стервец, не бросился назад всякими перекатами. Волк-Ланевский, развернулся и спокойно, нарочито медленно, прошествовал к оружию и поднял его. Эх, даже жалко убивать, такого бы преподавателем в школу суворовскую, что задумал Брехт в Моздоке открыть, заполучить.

Брехт на спину противника не бросился. Хотя даже метнуть мог нож. Тоже обучен. Подождал. Теперь проще будет, знает, что ждать от Кшиштофа. Бретёр показным движением перекинул нож с правой руки в левую и изобразил, что сейчас ткнёт в правый бок немецкому медведю. Пётр Христианович просто шагнул назад, разрывая дистанцию. Снова поляк нож перебросил и в этот раз чуть глубже провалился, надеясь в левый бок сунуть лезвие. На этот раз Брехт отступать не стал и только чуть развернулся. Поляк оказался на расстоянии вытянутой руки, и Пётр ему оплеуху слева засветил, совсем краем, но чиркнул, взлохматил кучеряшки на плойку завитые.

Поляк отскочил и стал кругами ходить. Пора, понял Брехт, он неуклюже развернулся, попал сапогом на кочку из жёлтой травы и, поскользнувшись, чтобы удержаться, переступил к бретёру, опершись о правую ногу. И в глаза при этом смотрел. Радость брызнула из серых глаз Волка, и он, как рапирой, в глубоком полуприсяде воткнул лезвие ножа в правое плечо немецкого урода.

Ровно за мгновение до того Брехт напружинил правую ногу и дёрнулся к поляку, производя одновременно движение левой рукой снизу вверх. Рука эта, совершенно невооружённая, приподняла руку Кшиштофа, и лезвие прошло в сантиметрах над плечом князя. А весь Волк-Ланевский повис на Петре Христиановиче.

Бац. Это рукоятка ножа прилетела по голове кучерявой рыжей. И Пётр Христианович разорвал дистанцию. Мог и в пузу по самую рукоятку загнать, но план был другой. Нужно дать второму поляку, тоже рыжему, возбудиться. Не нужна быстрая победа.

Кшиштоф поплыл. Тряс головой, отскочив назад, запинался о собственные ноги, раскачивался. Брехт стоял, ждал, приподнял камешек потом с земли и запустил легонько в поляка. Не отреагировал. С сотрясением боролся. По существу в нокауте был. Как ещё на ногах держался. Можно было даже счёт открывать. Наконец, крохи сознания вернулись к бретёру, он сплюнул и, перебрасывая нож из руки в руку, как урка настоящая, попёр на обидчика.

Вот теперь время. Брехт широким шагом отошёл вбок и качнулся телом к поляку. Тот ткнул ножом, в живот целясь. Только Брехт движение лишь обозначил, он вернулся в вертикальное положение, продёрнул чуть Волка за вытянутую руку, перебросил нож на обратный хват и со всей дури вогнал клинок в подставленную спину. Так, чтобы в печень не попасть. Просто кишки там все перерезать. Пусть лежит, мучается, кровью исходя. И кричит.

Заверещав, как кастрируемый кабанчик, Волк-Ланевский рухнул на живот.

Брехт повернулся к поляку, вытащил из спины нож и схватил рыжую голову за кучеряшки. Стал примериваться на показ, как голову отчекрыжит.

– Пся крев! – заорал один из секундантов и бросился к соотечественнику и всё же брату, должно быть. Похож. Рыжий так точно.

Пётр Христианович голову отпустил и приготовился. По дороге поляк стал саблю вытаскивать. Или шпагу. Польские сабли, как и английские, в отличие от отечественных, гораздо меньше изогнуты, практически шашки будущие.

Бабах. Опять черкесы вовремя стрельнули из ружья. Поляк остановился и на ещё более шипящем французском, чем у родственника прокричал.

– Вы подлец низкий! Я вызываю вас на дуэль!

Пора.

– Что, панчик, тебе тоже хочется великой Польши от моря до моря?

– Wielkopolska od morza do morza! – и шпагу свою всё же вынул.

– А после меня Александра убьёшь? – громко. Нужно чтобы Каверин услышал.

– Всех русских убьём. Jeszcze Polska nie zginęła.

– Дерёмся на ножах.

– Ты трус, дерись как дворянин! – завизжал поляк.

– На ножах.

Парень подскочил к брату, что дёргался на земле и выхватил у него из руки нож и сразу, без подготовки, попытался воткнуть его в Брехта. Хрясь. Князь отклонился и, перехватив руку, вывернул её за спину, ломая сустав. А когда поляк заверещал и выронил нож, то перерезал ему горло.

– А!!! – и третий поляк бросился, с вытащенной уже шпагой, на Брехта.

Бабах. Бабах. Бабах. Три раза бахнули ружья, и черкесы окутались клубами бело-серого дыма. Завоняло серой.

– Да, что же это такое? – заревел Каверин и из кустов сыпанули полицейские.

– Павел Никитич! – Брехт на всякий случай нож выпустил. – Что тут творится, так-то вы выполняете обязанности секунданта?

– Всем сложить оружие! – бежал впереди полицейских тучный мужик с животиком выпирающим.

– Отставить! – хором заорали Каверин и Витгенштейн.

– Марат, прикажи аскерам опустить оружие.

– Пошли вон все отсюда, – прикрикнул на своих Каверин.

Он обошёл убитых поляков, поднял нож, что выпал из руки второго рыжего и передал его подошедшему, несмотря на крик начальства, пузану.

– Пётр Христианович, вы объясните мне, может, всё же, что это было?! Уж точно не дуэль, – почти спокойно спросил, только желваки играют.

– Павел Никитич, а как часто генерал-лейтенанты тут на дуэлях бьются?

– Никогда.

– Вот то-то. Это не дуэль. Вы слышали, что этот рыжий кричал. Он из организации «Великая Польша от моря до моря», из той самой, что убила английского посла и братьев Чарторыйских. Той самой, что угрожала убить императора. А я привёз аскеров. Теперь они до Александра Павловича добраться не смогут. Вот и решили на мне пока отыграться. Уж больно показательно этот урод мою жену вчера на балу толкнул и мне со всей силы каблуком по пальцам врезал. Да вон, граф Шереметев всё видел и слышал.

– Да! Так какого чёрта вы их убили? Их нужно было допросить, узнать о сообщниках! – взвился обер-полицмейстер.

– Что я и хотел сделать с третьим. Но черкесы решили меня защитить. Может и жизнь спасли, не готов я бы против шпаги с ножом воевать. Проколол бы меня сей молодец.

– Ваша правда, Пётр Христианович. Что творится! Мне нужно срочно обо всё доложить императору. Граф, – он обернулся к стоящему с раскрытым ртом Шереметеву, – вы со мной. Подтвердите мои слова, если у Государя возникнут сомнения. Пётр Христианович. Я слышал, Государь назначил вам аудиенцию на одиннадцать часов. Там и увидимся. Что творится!

Каверин направился было к карете своей, но остановился и вернулся к трупам.

– Афонин. Трупы убрать. И попытайтесь выяснить, где они в Москве проживали. Покажите их всем полицейским, может, кто узнает. Рожи и волосы приметные.

– Ну как, Пётр, твой план удался, – когда все разъехались, от группы черкесов подошёл Карамурзин.

– Спасибо тебе, Марат. Вы отлично сработали.

– И что теперь?

Глава 11

Событие двадцать восьмое

Повинную голову меч не сечёт, зато секут другое место

Брехт глянул на часы. Ещё и девяти часов не было. В Кремль рано. Домой же если ехать, а потом в Кремль, то, что там дома побудешь, несколько минут. И не поехал никуда. Отошёл от суетящихся полицейских и присел на пенёк от срубленной берёзы. А он трухлявый, сразу под его массой развалился. Поискал глазами куда приземлиться. Черкесы круги нарезали чуть в отдалении. Стоп. А на чём он поедет? Его же граф Шереметев на своей карете привёз, а теперь кареты нет, укатила. Пришлось покричать, призывая Марата. Тот среагировал быстро, дал команду одному из своих пересесть на круп к товарищу и отдать коня Брехту. Домой пришлось ехать, не пешком же в Кремль идти. Опять взял Слона. А не фиг, пусть привыкают и завидуют. Зависть – двигатель прогресса.

Пока из Сокольников до Пречистенского бульвара добирались, Брехт думу думал. Объяснил он обер-полицмейстеру, кто эти поляки и чего им нужно было. Вполне правдоподобно получилось. А себе? Себе как объяснить? Что Волк этот специально нарывался на дуэль, понятно, и нужно ему было, чтобы именно Брехт вызвал его на дуэль. А потому ему нужно это было, что он профессиональный бретёр, и его оружие – шпага. В крайнем случае – сабля. А раз он профессиональный наёмный убийца, то кто-то его нанял. И кто же мог это сделать?

Вот тут логика переставала работать. Нужен был враг? Тот однополчанин? Как там его звали-то? Хрен вспомнишь. Возможно? Возможно. Ещё кто. Сосед из Нежино Курдюмов младший? Возможно? Возможно. Муж Дарьюшки? Граф Ливен? Ну, с натяжкой, но тоже возможно. Вчера с графом Кочубеем поругались. Нет, так быстро он найти бретёра не мог. Отбросить нужно Кочубея. Самый вариантный вариант – это однополчанин. Как же его звали? Ротмистр. Ага. Ещё про дым подумал. Ротмистр Дымчевич Пётр Степанович.

Блин блинский. Он уже три дня в Москве, а к себе в полк даже не появился, а ведь нужно объяснить командиру полка, полковнику Мещерекову Григорию Ивановичу, где его люди и почему граф Витгенштейн один вернулся. Да и сменить в Дербенте гусар надо. Или нет, нужно это с Александром обсудить. Туда гусар не надо. Не тот род войск. Туда надо егерей с их штуцерами и умением работать скрытно в лесу.

Нужно будет обязательно заехать вечером в полк. И посмотреть на ротмистра Дымчевича, сейчас народ честный, спросить, в глаза глядя, про поляка. Ответит, а и не ответит, то глаза выдадут, забегают.

В Спасские ворота, закрытые опять, пришлось ломиться. Пропустили. Наверное, не Брехта, а «Слона» признали. Примелькался. Сержант Преображенского полка проводил князя Витгенштейна в который раз в Грановитую палату. Пётр Христианович удивился сначала, чего вдруг, а потом понял. Конечно, сейчас же десятки горцев появятся, такую толпу больше и принимать пока негде. Никаких Георгиевских и Свердловских залов Кремлёвского дворца ещё не существует. Есть Сенатский дворец со своим Екатерининским залом, но там, как по дороге в Сокольники сказал граф Шереметев, будет вечером бал. Приняли решение, после вчерашней давки, перенести туда из Грановитой палаты танцы, и там идёт, должно быть, подготовка.

Александр был с братом и матерью, ещё было полно всяких больших начальников. Прямо рядом с, сидящим в высоком кресле, императором стоял граф Кочубей и что-то вещал. Увидев громадину графа Витгенштейна, замолк и глаза от Брехта отвёл. С чего бы это? Про него опять какие-то гадости говорил. Чего человеку спокойно не живётся?

– Ваше Императорское Величество, – щёлкнул браво Пётр Христианович каблуками.

– Кхм. Да. Пётр Христианович, вы же знаете, что дуэли запрещены! – недовольно почти прокричал после заминки Александр.

– Так, точно, Ваше Императорское Величество. Виноват. Готов понести заслуженное наказание.

– И что? – Александр, по-видимому, ожидал оправданий. Растерялся, весь пафос в трубу вылетел.

– Жду приказаний, – чего выпендривается? Ах, да сзади же царедворцы всякие. Нужно держать марку, а то разбалуются остальные.

– Будете отправлены на Кавказ, князь, – встал с кресла Александр.

– Слушаюсь, ВашеИмператорское Величество.

– А теперь объясните, Пётр Христианович, что там произошло, – сел снова Государь.

– Прошу прощения, Ваше Императорское Величество. Я не сразу понял, что происходит. Солдафон простой, не интриган. Это была всё та же организация «Великая Польша от моря до моря», что и английского посла с графом Паленом убила и братьев Чарторыйских. Нужно было этого Волка-Ланевского сразу здесь вчера вечером арестовать. Тупой. Прошу ещё раз извинить, – Брехт опустил голову, потешаясь внутри. Наивный пацан, сейчас обниматься полезет. Не нужно. И так в последнее время граф Витгенштейн у этих, стоящих за троном, вызвал кучу всяких нехороших мыслей. Может и кто из них нанял поляков? Стал опасаться за своё место у трона? Подсидит эта выскочка немецкая.

– С чего вы взяли, князь, что они с этой «Великой Польши»? – вот и первый. Вице-канцлер, управляющий Коллегией иностранных дел, Куракин Александр Борисович.

Интересный персонаж. Скоро освободит всех своих крепостных. Много, несколько тысяч.

– Так они сами сказали это! – пришёл на выручку Петру Христиановичу, обер-полицмейстер Москвы, Каверин. – Я сам слышал. И граф Шувалов Николай Петрович слышал. Я понимаю, Петра Христиановича, у него выбора не было, а вот я старый дурак, должен был эту дуэль пресечь.

– Нет, Павел Никитич. Нельзя было, в смысле можно было, но тогда бы мы не узнали, что эти поляки из этой организации, и что они свои планы не оставили и по-прежнему замышляют убийство Государя.

Народ зашумел. Александр всё же вскочил и обнял Петра.

– Каюсь, Пётр Христианович, я не до конца проникся серьёзностью момента, мало ли думал, какие негодяи есть. Но всё спокойно было несколько месяцев, и посчитал, что закончилось уже. Нужно было последовать вашим советам. Ну да, лучше поздно, чем никогда. Теперь то же самое посоветуете?

Брехт не был готов советы давать по деполонизации Белоруссии. Да и не последует Александр им. Так и сказал.

– Есть действенные способы, Ваше императорское Величество, но боюсь, вы на них не пойдёте.

– Может, Пётр, озвучишь всё же? – подал голос и Константин.

– Вы же кричать сразу на меня начнёте.

– Пётр Христианович, говорите.

– Нужно собрать, на вновь присоединённых землях Белой Руси, всех ксёндзов и других католических и униатских священников, поляков по национальности, и, по договорённости с Пруссией, переместить их через нашу границу. Уверен на сто проц… Полностью уверен, что если потянуть за ниточки этой организации, то они выведут на ксёндзов, а дальше в Рим.

– Поднимутся бунты, – Кочубей влез.

– Конечно. Этого и надо. Туда предварительно нужно ввести полки и, зачинщиков бунта и всех его участников, дворян арестовать, лишить дворянства и собственности, и отправить служить солдатами за Урал, разбив на минимальные партии, чтобы дальше не смогли заговор плести. После этого всю землю, им принадлежащую, раздать крестьянам. Получив землю и свободу никто бунтовать не будет. А на месте костёлов открыть православные церкви, хочешь перестать быть крепостным – переходи в православие. Хочешь земли – переходи в православие. Там не так много католиков. И это наши, русские, в основном, люди, которых именно поляки заставили перейти в католичество и забыть русский язык. Шла полонизация русских людей. Этот процесс нужно остановить и повернуть вспять.

– А если у польского помещика, шляхтича и католика, и люди не будут бунтовать, и сам он не будет? – задал правильный вопрос Константин Павлович.

– И как эти действия помогут в борьбе с этой проклятой «Великой Польшей»? – не менее правильный вопрос задал сам Александр.

– Со второго вопроса начну, – Пётр Христианович не готовился сегодня к этому выступлению. Но ведь читал книжки про попаданцев, там рецептов куча. – Не думаете же вы, Ваше Императорское Величество, что в этой организации крестьяне или рабочие фабрик состоят. Там дворяне. И они поляки. А тут такой повод восстать. Обязательно восстанут и будут в первых рядах. Руководить будут восстанием. Само руководство, когда восстание будет легко подавлено, сбежит, если не погибнет, в Пруссию, но рядовые члены попадут за Урал солдатами и им уже больше будет не до восстаний. А если и там попытаются, то их в чувство быстро в полках приведут. Хорошо бы ещё договориться с Пруссией о выдаче, или лучше казни у них, проникших через границу инсургентов*.

– А те, кто не будет восставать? Среди них тоже могут быть заговорщики? Ждать пока проявятся? – напомнил о себе Константин.

– Ждать нельзя. Александр Павлович вон с женою по парку свободно гуляет, там человек с пистолетом легко подкараулить может. Нужно предложить выбор. Пусть переселяются в нижнее течение Волги, Дона, Урала, в верховья Иртыша. Распределить поляков по русской земле. И не создавать анклавов. А чтобы был не только кнут, но и пряник, нужно придумать хорошую переселенческую программу. Деньгами помочь, лес сплавить по рекам для постройки жилья. Лошадьми помочь, наделы большие дать. Там полно неосвоенной земли, и очень плодородной земли. Чернозёмы. И хлеба больше в стране будет и восстаний меньше. А на освободившиеся земли заселить русских государственных крестьян, которым земли не хватает у них в сёлах и деревнях. Тоже двух зайцев одним патроном убьём: и русские люди будут жить на границе, а не потенциальные предатели, и недовольство крестьян безземельем уменьшится.

* Инсургент – повстанец, член вооружённого отряда гражданского населения, противостоящий властям.

Событие двадцать девятое

Лучший способ добиться успеха – следовать советам, которые мы даем другим.

Гаролд Тейлор

Александр сидел молча, начавшие шушукаться придворные за спиной одумались и тоже замолчали. Гробовая тишина повисла. В зале. Там, за стеной, стучали топоры и молотки. Продолжали разбирать амфитеатры и трибуны. Император даже глаза закрыл. То, что ему сейчас князь Витгенштейн сказал, не укладывалось в его картину мира. Выдворить священников, умышленно спровоцировать бунт, чтобы выявить и уничтожить врагов. Нет. Не этому его учил Лагарп и воспитатель, генерал-майор Александр Яковлевич Протасов, который часто рассказывал, как будучи губернатором Новгородской губернии смог бескровно усмирить бунт крестьян. Опять же его лучший друг – Адам Чарторыйский. Бывший лучший друг. Он же был поляк. А их взгляды на устройство страны, на свободу крестьян, на конституцию были одинаковыми. Нет, в словах графа, ну да, князя было многое, что заставляло Александра морщиться, но разумность предложений была неоспорима. Как разумным было предложение и по освоению новых, завоёванных ещё Екатериной, территорий. А если добавить его предложения по лечению Елены и его триумфальная поездка на Кавказ, в общем, есть над чем подумать.

– Хорошо, Пётр Христианович, я вас услышал. Через неделю мы возвращаемся в Петербург, и там, в самое ближайшее время, я соберу Государственный Совет, чтобы обсудить ваше предложение. Оставим пока эту тему. Скоро уже придут послы, расскажите нам, кто они, что представляют, какой властью обладают, и что мы можем и должны им предложить. И чего следует требовать или ждать от них.

Стоящие за креслами монархов господа вновь зашушукались, но как только Брехт кашлянул, прочистив горло, замолчали. Вновь повисла тишина, нарушаемая только стуком топоров.

– Кхм. Кх. Ваше Императорское Величество, начать стоить с Пщэшхуэ Марата Карамурзина. Это выборная должность. Как раньше у русских был военный князь. Вообще, Кабарда – сословное общество и у них довольно много князей пщы и дворян ворков. Сейчас они довольно враждебно относятся к России. Этому две причины, и главная – это крепость Моздок. Она там несомненно нужна. Только вот плохие советчики, не знаю кто, да и не важно, императрице Екатерине Великой подали плохую идею. Отобрали землю у кабардинцев или черкесов и отдали её осетинам. Переселили к крепости несколько сотен осетин. Сейчас их там и того меньше. Вот представьте, Ваше императорское Величество. Придут, скажем, наши враги французы и под Москвой отберут у русских помещиков земли, объявят их своими и начнут крепость строить, да ещё французов привезут жить там. Как вы к этому отнесётесь? Нужно чтобы это препятствие, между дружеским отношением к нам черкесов, было устранено. Объявить, что земли мы им возвращаем, осетин – эту сотню человек, переселяем за реку Кубань, а на их место приглашаем селиться черкесов.

– Что нам опасаться каких-то диких горцев?.. – гневно начал Кочубей, но Александр холодно на него взглянул и чуть покачал головой.

– Продолжайте, генерал.

– Город Моздок нужно сделать постоянной ярмаркой для всего Кавказа. Дать команду нашим купцам везти туда товары. Объявить по всему Кавказу, что туда свободный доступ для любых народов, торгуйте на здоровье, и нет никакой пошлины или налогов. Только стройте лавки, стройте дома. Облагораживайте улицы, улучшайте дороги, по которым возите товары. Нашим войскам можно дать указание покупать продукты там, в Моздоке. Крестьяне из Чечни, Осетии, Грузии, Ингушетии, Шамхальства Тарковского, Дербента и Кабарды повезут туда продукты. Кстати гречку и кукурузу можно вести и нашим купцам, – Брехт остановился. Нет, никто пока не возражал. Слушали. – Для того чтобы превратить Моздок в своеобразный хаб, э… в центр торговли, для начала нужно пригласить туда армянских купцов, они точно это наладят.

Не всё ещё. Так поступали всегда, со времён древнего Рима. Нужно создать в Моздоке две суворовские школы, одну для мусульман и пригласить в неё сыновей князей и ворков. Тогда отцы не будут воевать с нами, а сыновья вырастут русскими офицерами, которые будут воевать за свою новую великую империю.

Вторая школа для христианских народов Кавказ: грузин, армян, осетин. И вот тут надо сделать так, чтобы эти дети выросли друзьями. И тогда эти народы, через пару десятков лет, перестанут воевать друг с другом, потому что их элита будет друзьями.

И последнее по Моздоку. У кабардинцев или черкесов сейчас нет письменности. Я привёз оттуда очень грамотного черкеса, который, если помогут наши преподаватели из Российской Академии наук, то он сможет создать алфавит для кабардинцев и, вообще, письменность на основе кириллицы. Нет. Вот теперь последнее. Нужно отправить туда наших, ну в смысле православных, священников. Лучших. Которые будут проповедовать православие. Не насильно, а добрым словом и личным примером склоняя к истинной вере. Там сейчас не настоящий ислам, а смесь язычества и мусульманства. Никто не знает арабского. Можно опередить мусульманских священников.

– Хорошее предложение! – подал голос граф Хвостов Дмитрий Иванович, обер-прокурор Святейшего Синода.

– Да, предложение стоящее того, что бы его обсудить, – согласился управляющий Коллегией иностранных дел Куракин Александр Борисович.

– Мы услышали вас, Пётр Христианович. Давайте про остальных послов, а то время приближается к двенадцати, – покивал Брехту Александр Первый.

– По шамхальству Тарковскому. Мехти дружественно относится к России. Только там вскоре будет война с Персией. Шах не простит нам присоединение Грузии, Шамхальства Тарковского и Дербенского ханства. Пойдёт на нас войной и поднимет на войну свои вассальные ханства. Нам нужно сыграть на опережение. Нужно отправить в Дербент ко мне и к Мехти Второму несколько егерских батальонов, только обязательно по максимуму вооружённых штуцерами. Если у нас нехватка штуцеров, то нужно попробовать закупать их у имперцев, у французов, у англичан. И особенно у Пруссии и Швеции. Чем больше мы их закупим, тем лучше, а пока, временно, пока этот маховик раскручивается, нужно выкупить или изъять у тех полков где есть штуцера и укомплектовать ими, отправляемые в Дербент и Тарки, батальоны. А там эти батальоны развернуть в полки, принимая в них местных воинов. Будут всадники и пехота в полку. Ну и, конечно, нужны опытные пушкари с хорошими пушками, которых тоже нужно собрать по всем нашим полкам. Если вместе с русскими, в этих полках, будут воевать местные воины, то шаху придётся не сладко. Это их горы, они там знают каждую тропу. Они смогут вывести в тыл к персам, или договориться с местными, чтобы они открыли ворота крепостей. По послу. Не в праве указывать, но Мехти очень помог мне с захватом Дербента и думаю, что достоин ордена.

– Справедливо, – встал Александр и подошёл к большим напольным часам. Было без пяти двенадцать. – Продолжайте, Пётр Христианович. Что по Кубинскому ханству?

– Пока ничего. Нет, можно тоже орден дать хану. И предложить заключить договор о взаимопомощи. А вот когда начнётся война с Персией, то нужно сразу ввести войска в Кубу. Это ключ ко всему Закавказью.

– Ещё ведь есть послы.

– Да, про тех ничего не знаю. Младший жуз. Нужно помочь генерал-майору Попову, выслать подарки хану, подарки его жёнам и родственникам. И вообще отправить туда посольство, чтобы понять там ситуацию. А ещё нужно налаживать с ними торговлю. Покупать у них шерсть и кожи, а железные орудия труда и оружие везти взамен. Ну и ткани красивы. А ещё можно задействовать киргизцев этих для поставок соли из озёр Эльтон и Баскунчак в Царицын.

И тут часы стали бить.

– Позовите послов, – Александр снова встал и повернулся к дверям.

Глава 12

Событие тридцатое

… Пью спирт «Медицинский», закусываю колбасой «Докторской», а чувствую себя всё хуже и хуже.

Шамхала Мехти II Тарковского, хана Кубы Шейх-Али-хана, хана Младшего Жуза Букея и пщэшхуэ Кабарды Марата Карамурзина Александр наградил орденами Владимира третьей степени, послов, в том числе и брата хана Букея – Шигая, орденами Владимира четвёртой степени, а для … предполагаемой жены хана Дербентского и сейчас правительницы Дербента Пери-Джахан-Ханум Мария Фёдоровна добыла где-то готовый уже орден Святой Екатерины второй степени. Может, с одной из дочерей сняла. На Брехта же в присутствии послов надели голубую ленту с высшим орденом Российской империи Святого апостола Андрея Первозванного с награждением, но тут уже только на словах, в соответствии со статутом этого ордена, орденами: Императорский Орден Святого Благоверного Князя Александра Невского и Императорский орден Святой Анны первой степени. А также присвоением, тоже согласно статуту ордена, звания генерал-лейтенант.

Послы благодарили и заверяли в дружбе вечной. А вот Брехт, как всегда, отличился. Он в ответ вручил подарки не до церемонии, как все послы, а после. Как там Штирлиц говорил, запоминается последняя фраза.

– Ваше Императорское Величество, – принял Пётр Христианович от Ваньки, одетого в черкеску, диадему, – разрешите вручить Их Императорскому Величеству Елизавете Алексеевне от жителей славного города Дербента и от себя лично диадему, что принадлежала самой Святой равноапостольной царице Елене – матери римского императора Константина I, деяниями которой были обретены Гроб Господень, Животворящий Крест и другие реликвии Страстей.

Народ не аплодировал. Народ рты пораскрывал. Потом опомнился и начал креститься, половина на колени свалилась и стала головой по полу стучать. В том числе и все иерархи, что находились в Грановитой палате. Брехт их понимал, не венец или частица креста, но реликвия тоже первой величины. Пётр Христианович подошёл и надел на голову Елизаветы поверх бус, в волосы вплетённых и опутывающих их, золотую невзрачную диадему.

Теперь народ начал креститься на императрицу.

– Ваше Императорское Величество, разрешите также подарить от жителей славного города Дербента и от себя эту чашу с острова Мурано Их Императорскому Величеству Марии Фёдоровне. – Брехт подал знак заранее предупреждённым горцам и те дружно стали бить в ладоши. Похлопали и царедворцы. Через окна Грановитой палату пробивались лучи солнца и Пётр Христианович, поднося чашу, специально остановился в этих лучах, чаша прямо засветилась красным, пуская сполохи во все стороны. Словно огонь живой.

– И последний подарок от переходящего под вашу благословенную руку города Дербента для вас, Ваше Императорское Величество. Мне хранитель сокровищ Дербента сказал, что этот невзрачный кубок принадлежал самому царю персов Дарию Великому. Царю, который покорил всю Азию. Царю, который жил две с половиной тысячи лет назад, за пять сотен лет до Рождества Христова. Пейте из него вино и тоже покорите всю Азию, Ваше Величество. – Брехт передал Александру большой золотой кубок с крылатым львом.

Всё же пацан ещё. Опять в слёзы и обниматься бросился Александр. То-то, знай наших. Никто ведь не сможет опровергнуть подлинность того, что Брехт озвучил. По времени поделки совпадают? Совпадают. Древние? Древние. Так чего тебе ещё, хороняка, надо? Целуй боярыню.

Когда все разошлись, ну почти все, то опять Мария Фёдоровна подняла вопрос о здоровье дочери.

– Что нового, Пётр Христианович?

– Я отправил конюха в Студенцы, чтобы он предупредил Матрёну и перевёз в Москву моих сыновей.

– Пётр Христианович, а что по соснам с Кавказа? – графа Шереметева тоже оставили. У него Прасковья будет подругой Елены Павловны.

– Завтра утром пщэшхуэ Марат Карамурзин и все послы отправляются домой. Готовьте граф и вы, Ваше Величество, экспедицию. Марат её до гор доведёт и сосны поможет выкопать и в бочонки посадить. Ну и семена соберут черкесы, дальше сами. Я договаривался с армянскими купцами, чтобы они в Судак, я там немного земли купил, привезли лозу виноградную. Человек, который возглавит экспедицию, может последовать моему примеру. Армянские купцы помогут переправить саженцы с Кавказа, скажем, с Ростова в Судак. Я тут ещё одну вещь вспомнил, Александр Павлович в Италии сейчас Демидов Николай Никитич нервы лечит, он может помочь поправить здоровье Елены Павловны. Кроме сосен очень полезны для прогулок эвкалиптовые рощи. Нужно выкопать в Италии молодые эвкалипты и морем через Босфор на французском, лучше всего, корабле перевезти их в Судак, ну, и семена тоже нужны. И пусть пришлёт туда хорошего красного вина. Его больной нужно в небольших количествах пить каждый день.

– Александр Борисович! – Государь нашёл стоящего у стены управляющего Коллегией иностранных дел Куракина, – Распорядитесь. – Что-то ещё, Пётр Христианович?

Брехт пытался вспомнить, чего там ещё кроме трав было. Точно.

– Красная икра и ослиное парное молоко. Ещё в Сарепте, недалеко от Царицына, выделывают горчичное масло, салаты нужно делать на нём. И ещё ложку его утром. Я не медик, Александр Павлович.

– Ха-ха, – горько рассмеялся Александр. – Не медик, я вчера пообщался с лейб-медиками. Никого сечь не стал. Двоих только рассчитал. Почти все сменились и Елену не наблюдали. Сейчас лейб-медик шотландец баронет Яков Виллие написал указ о регламентации деятельности придворных медицинских чинов, включив их в «Штат медицинских чинов, непосредственно состоящих при Высочайшем дворе». По этому штату предполагается иметь 33 медиков, в том числе четыре лейб-медика и четыре лейб-хирурга. Так же предполагается расширить штат придворной аптеки. Вчера я просмотрел этот прожект и переговорил с Виллие о Елене. Яков Васильевич, изучавший медицину в Эдинбурге и Абердине, мне сказал меньше, чем вы, и полностью одобрил ваши рекомендации. Обширны же ваши знания Пётр Христианович. Кто были ваши учителя?

Все примолкли, услышав вопрос. Всем любопытно стало.

– Отец. А ещё книги. Поговорка была в нашей семье: «Лучший подарок – книга».

– Отрадно слышать. Нужно будет взять на вооружение.

А чего прогрессорствовать, так прогрессортствовать.

– Александр Павлович, а можно мне ваш лорнет посмотреть?

Екатерина на совесть мальчиков воспитывала и Константина и Александра. В целом выросли крепкими и высокими. Но издержек было больше, чем пользы.

Рано стали царевичей артиллерии обучать. И как-то раз близко были к пушке, а там повышенный заряд положили и как жахнет. Не разорвало. Пушку, а вот с барабанными перепонками хуже. В итоге у Константина всё прошло, а вот Александр заработал тугоухость. А Мария Фёдоровна, вдобавок, передала с генами близорукость. В результате сейчас, когда Александр разговаривал с собеседником, он щурился, вытягивал вперёд голову и поворачивался лучше слышащим левым ухом к говорившему. А ещё постоянно носил лорнеты, привязанные шнурком к правому рукаву мундира. Жалко что ли, сделать для него пафосные очки с золотой оправой.

.

Событие тридцать первое

Омар Хайям

После приёма Брехт ломанулся в Московский университет. Здание сейчас не столь высокое и пафосное. Пётр Христианович мог бы контуры набросать проекта ТОГО университета, но сможет ли кто это в камень превратить? Железобетона нет. Не простое мероприятие будет. Сейчас как такового университета нет. Есть целый университетский квартал.

По указу Елизаветы Петровны учебному заведению передали здание бывшей Главной аптеки недалеко от Куретных (сейчас – Воскресенских) ворот на Красной площади. Занятия в здании рядом с Куретными воротами проходили только первые два года. Вскоре помещений стало не хватать, поэтому в 1757 году по указу Елизаветы Петровны заведение переехало в усадьбу князя Петра Репнина на Моховой улице. Недалеко от него в 1780-х архитектор Матвей Казаков построил новый «университетский квартал».

Пётр, подъезжая на «Слоне» к стоянке карет и лошадей рядом с главным зданием, вспомнил, как смотрел про него передачу. В 1812 году главное здание сгорит вместе с зоологическим музеем и библиотекой в несколько десятков тысяч книг. Очень ценных, в том числе, книг и рукописей. Нужно постараться не допустить Наполеона до Москвы, а если не выйдет, то хоть дать команду книги эвакуировать. Ну, будет ещё время. Сейчас поважней дела есть.

Поднявшись в холл здания на Моховой по высокому крыльцу, Пётр Христианович поймал за рукав одного из бегающих туда-сюда мужей учёных и вопросил:

– Где мне ректора найти?

– Директора? На втором этаже. – И попытался слинять.

– Не так шустро. Кто у нас директор?

– Статский советник Тургенев Иван Петрович.

Это не тот, который «Му-му» написал? Как там в песне? «Тургенев если написал Му-му, то памятник Толстому почему»? Нет, того звали Иван Сергеевич. Выходит, не родственник.

– Отведи меня, вьюнош со взором горящим. – Парень так и подпрыгивал, куда-то спеша. Диарея мобуть?

– Так вон …

– Ты, берега-то видеть, с тобой генерал-лейтенант говорит. Поедешь служить на Камчатку.

– Правда? А вы можете? Отправьте меня, пожалуйста, Ваше Высокопревосходительство.

– Я простое превосходительство, не передёргивай. Веди.

– А вы на Камчатку собираетесь, Ваше Превосходительство? Можно мне с вами? – пристал по дороге это подвижник.

– На Кавказ собираюсь. А чего там на Камчатке? Чего не в Африку например? В Африке горы вот такой вышины, в Африке реки вот такой глубины. Крокодилы, бегемоты, обезьяны, кашалоты и зелёный попугай.

– Правда?! Вы были в Африке Ваше Превосходительство?

Брехт в Египте по путёвке был. Это считается за Африку?

– Был. Жарко там, но готовить не умеют. Пирамиды растащили почти, голод и антисанитария. Эпидемии оттуда прут. Но пирамиды это вещь. Впечатляет.

– Эх, завидую. Вот, пришли, Ваше Превосходительство. Так это на вас Орден Андрея Первозванного? – сейчас молиться начнёт.

– Спасибо. Как звать тебя вьюнош?

– Дмитрий Дашков.

Надо же. Знакомая фамилия, каким-то начальником большим станет.

– Спасибо, Дмитрий. – Брехт потянул за бронзовую массивную ручку на темной дубовой двери.

Вместо длинноногой и красивой секретарши с высоким интеллектом и бюстом сидел старичок с огромными бакенбардами. Просто в два раза больше, чем у императора даже. И в парике. Последний человек в России с париком кучерявым.

– Уважаемый, мне бы вашего директора повидать.

– Вам назначено? – оторвал от бумаг нос старичок.

– Меня послала совесть.

– Хорошо, Ваше Превосходительство, я попробую что-то сделать для вашей совести, у Ивана Петровича сейчас профессора. – Дедушка встал и, чуть прихрамывая, доковылял до двери. Из военных. Ранен был?

Через пару минут инвалид вернулся с разведёнными руками.

– Хрена с два. Они не знают, что от своего счастья отказываются, – отодвинул бакенбардистого дедушку Пётр Христианович и зашагнул в кабинет.

Событие тридцать второе

Я живу в ощущении постоянного страха, что когда-нибудь мне понадобятся школьные знания по физике.

Если человек встаёт после падения – это не физика. Это характер!

Человек десять сидели за длинным столом для совещаний и во главе, за массивным директорским столом под зелёным сукном, восседал статский советник Тургенев, который Му-му не написал. Если бы не бакенбарды и парики на некоторых профессорах, то и от двадцать первого века не сильно отличается. Ну, разве на директоре камзол с золотым шитьём, как и надетый поверх кафтан. Брехт не обращая пока внимание на повернувшихся к нему учёных мужей оглядел помещение. Большое. Метров двенадцать на восемь. Две стены книжными полками заняты, к одной стол приставлен с огромным глобусом, разукрашенным рыбами-китами. Между шкафов за спиной директора дверь, там должно быть афедрон, пардон за мой эльфийский – сральня.

Ещё повыше двери карта Российской империи тоже со слонами нарисованными. Куцая. Даже до Хабаровска не доходит. Так и нет ещё Хабаровска. Там ничейная земля.

– Товарищ, вас тут не стояло! – стал подниматься Тургенев, не написавший Му-му.

– Вы же, Иван Николаевич, русский человек? И чиновник Российской империи, чего же вы на языке врагов разговариваете? Продались? Французы наших солдат и офицеров убивают, а вы на их поганом языке разговариваете!!!

Гоголь отдыхает с Добчинскими и Бобчинскими. Профессора рот раскрыли.

– Ваше Превосходительство, вы кто?

– Я ужас, летящий на крыльях ночи. – Не сказал. – Я глас народа.

– Народа? – Тургенев плюхнулся на царский трон, вернее этому стулу трон бы позавидовал. Тут поколения эльфийский мастеров резало завитушки.

– Господа, а скажите мне, кто главные спонсоры вашего университета?

– А что собственно происходит? – поднялся сухонький мужичок в английском фраке?

– Представьтесь. Кто вас вежливости учил?

– Снегирёв Михаил Матвеевич – профессор логики и нравственной философии.

– Так кто, по-вашему, является крупнейшим спонсором университета Михаил Матвеевич?

– Семейство Демидовых, несомненно.

– Вот это я и хотел услышать. Я тут информацию получил, что у вас три факультета, прошу прощения – отделения. Или факультета? Запутался, но всё одно – три. Медицинский, Философский и Юридический. Все медики у императорской фамилии иностранцы. Кого готовите? И что сделали для Демидовых?! У них мать вашу, Родину нашу, все управляющие и инженеры немцы. Почему они вам книги, деньги, коллекции, а вы им хрен на блюде. Не любите спонсоров, презираете тех, кто не словоблудием занят, а действительную пользу стране приносит? Почему на философском факультете нет отделения, в котором инженеров готовят? Физику же и математику преподаёте? Есть тут профессора, что физику преподают?

– Страхов Пётр Иванович – профессор физики, – поднялся мужчина в парике и мантии, как в Хогвартсе.

– А химии есть? – Молчание.

– Прикладные физики?

– Панкевич Михаил Иванович – профессор прикладной математики. Защитил диссертацию по теме «0б особенных гидравлических машинах, которыми с помощью действия упругих паров воды и давления атмосферы вода может быть поднята до чрезвычайной высоты и проч.».

– Сейчас чем занимаетесь?

– Кхм, попечителем университета сенатором Михаилом Никитичем Муравьёвым мне было предложено выполнить перевод на русский язык «Principia» Ньютона, потихоньку …

– Потихоньку. Срок три месяца, господин Тургенев, выделите помощь и контролируйте. Должна быть издана в этом году. Набирать по мере готовности глав отдельными брошюрами. Потом выпустить под общей обложкой. Ньютон умер двести лет назад, а вы перевести за это время не удосужились. Прекратить издавать стихи и всякую философскую дрянь. Издавать перевод на русский язык химических и физических трактатов виднейших зарубежных учёных. И математические книги в том числе. Без математики Физика не возможна.

Брехт оглядел скрючившихся профессоров, не перегнул палку? Половина почти сидела головами вращала. Вона чё, вообще русский не знают. Плохо.

– Иван Николаевич, запретите в стенах университета общаться на французском. Студентам, а преподавателям сделайте надбавку к зарплате, кто усердно русский изучает, ежели они из Европы. Всем же гражданам Российской империи устройте экзамен на знание русского языка. Ясно? – Вот теперь нормально, пора включать заднюю.

– Так точно, Ваше Превосходительство. Могу я узнать, что происходит? – всё же решился на вопрос директор.

Кхм. Занесло конкретно, а ведь пришёл просто передать статьи по законам Гей-Люссака и Авогадро. Бром нужно пить. Не открыли же ещё. Беда. Ничего, не расстреляют же. Можно вечером на балу с Александром на эту тему переговорить. А сейчас? А сейчас нужно отвлечь.

– Господа. У меня для вас есть две статьи. Прошу срочно ознакомиться, не выходя из кабинета. Я подожду в приёмной. Как ознакомитесь, позовёте, – Брехт выдал им исписанные листочки и вышел. Нужно, как все попаданцы скрепку изобрести. Сшил просто нитками пока. Не нашёл тонкой сталистой проволоки. А может и не умеют делать?

Добрый день, уважаемые читатели.

Всё думал, чего в книге не хватет. Юмора? Динамики? И вот понял, не хватает «сердечек».

Кому книга нравится, нажимайте на сердечко.

Награды тоже приветствуются. И то и другое вдохновляет.

С уважением.

Шопперт Андрей.

Глава 13

Событие тридцать третье

Марина Ивановна Цветаева

Брехт, описывая закон Авогадро, увлёкся. Он не знал, что делать с молями. Понятие литра не существует. Пришлось выводить моль, потом пришлось кроме доказательства закона Авогадро с помощью опыта Гей-Люссака, в котором из двух газов – хлористого водорода и аммиака получался твёрдый хлорид аммония, добавить опыт получения воды из водорода и кислорода. Опять понял, что сейчас не поймут, и вывел из этого же опыта вывод, что существуют газы состоящие из двух одинаковых молекул. Водород, например. Пришлось и формулу воды представить. Потом развернул понятие Моль на твёрдые вещества. И только тут остановился. А то придётся так далеко забуриться, что ни один физик и химик современности ни черта не поймёт. Ещё и на смех немца из дикой России поднимут, как и Авогадро такие корифеи естественно-научные, как Дальтон и Берцелиус – главные химики в этом времени.

Сидел Пётр Христианович в приёмной, раздумывал над тем, чего делать, если эти товарищи маститые потребуют повторить опыты и показать, а где знаменитая лаборатория герра фон Витгенштейна. Айда все в Студенцы! Ветеран войн время от времени бросал на генерала заинтересованные взгляды. Ох, блин. Он же Андреевскую ленту не снял. А лента эта кому попало не даётся, их с петровских времён две сотни штук раздали. Это знак, что ты с самой верхушки пищевой цепочки, то-то и профессора не дёргались.

Где-то через полчаса, когда Брехт уже начал нетерпеливо ногу на ногу закидывать и на мозеровский будильник поглядывать, дверь дубовая отворилась и появилась парикастая физиономия Страхова Пётра Ивановича – профессора физики.

– Ваше Превосходительство, мы ознакомились с вашим трактатом. Может, вы соблаговолите дать нам пояснения. Возникли вопросы.

Брехт прошёл в кабинет Тургенева.

Директор стоял перед своим зелёным столом.

– Вы, может быть, представитесь, Ваше Превосходительство?

– Князь Фон Витгенштейн – Дербентский. Генерал-лейтенант и шеф Мариупольского гусарского полка.

– Да?! А позвольте спросить, с каких пор мой университет передан в подчинение вашему полку?

– Это хорошо. Хорошо, что думать не разучились. Не подчиняетесь вы мне. Пока. Да и не нужно мне вашего подчинения, я вам, как патриот и гражданин замечания сделал, или вы против свободы слова? Зажимаете? Жаль. Так, что с моими выводами. Первый закон нужно назвать – Закон Витгенштейна, а второй, тот который гласит, что если объёмы различных газов равны и взяты при одинаковых температурах и давлении, то они содержат одинаковое число молекул, назвать Законом князя Витгенштейна. Это чтобы студиозы их не путали. Согласны?

– Кхм, а вот то, что вы тут командовали про язык русский?

– Возможны два варианта. Первый. Это будет ваша инициатива и вас народ не забудет. Во все учебники в будущем попадёте. И второй, я переговорю с Государем, и это будет спущено с самого верха, а про вас в будущем ни одна живая душа не вспомнит. Какой будет ваш обдуманный выбор? Остаться в истории, угадал?

– Кхм. Давайте к этим опытам вернёмся. К сожалению, здесь только трое профессоров поняли, о чём там написано. Профессорприкладной математики Панкевич Михаил Иванович уверяет, что это переворот, как в физике, так и в химии. Только нам, ну, нашему университету нужно провести эти опыты и убедиться в правильности их проведения и получить те же результаты, что и вы, Ваше Светлость.

– Конечно. Только как можно быстрее. Я скоро отбываю с Государем в Петербург, а потом на Кавказ, у вас пара дней. Опыты не сложные. А как убедитесь, то издайте брошюры с указанием вот этого дня. Это чтобы застолбить первенство Российской науки. И как можно быстрее отправьте их переводы в Париж и Лондон. Там должны понять, что российская наука впереди планеты всей.

– Кхм. Мы постараемся Ваше Превосходительство …

– Стараются на горшке. – Не сказал, хоть очень хотелось, – Вы просто сделайте, как я вам говорю. Да, Иван Николаевич, вы серьёзно отнеситесь к созданию факультета, который будет готовить инженеров для промышленных предприятий. Я переговорю на эту тему с Алек… с Их Императорским Величеством, и он одобрит вашу инициативу. А ещё переговорю с Демидовым о спонсировании или даже финансировании этого факультета.

– Сам думал об этом, но …

– Считайте, что вам всё одобрят, начинайте. Задача не тривиальная, но если немцы работают на всех наших предприятиях, в шахтах и даже мелких фабриках, то в Пруссии есть учебные заведения, которые их готовят. Может вам отправить туда людей, чтобы они позаимствовали программы, учебники. Выкупить у студентов конспекты лекций. У нескольких из разных университетов и потом перевести и издать всё это у нас. И последнее, я проспонсирую приглашение сюда из Франции Жозефа Луи Гей-Люссака. Он должен трудиться в Политехнической школе в Париже. Найдите ему место профессора.

– Я не знаю.

– Его расходы на опыты и зарплату буду компенсировать я лично. Или Николай Никитич Демидов. И я переговорю с Павлом Григорьевичем Демидовым, чтобы он выделил средства на основании при вашем университете фабрично-заводского училища, где вы будете готовить разночинцев для поступления в университет на технические дисциплины, которое вы при помощи Гей-Люссака и откроете.

– Ваше …

– Извините, господа я и так уделил вам слишком много времени. Проведите опыты, обсудите со всей профессурой Московского университета то, о чём мы с вами сегодня говорили. Потом поговорим. Я через несколько дней убываю в Петербург вместе с Государем, а через месяц примерно вернусь по дороге на Кавказ. Тогда и поговорим. А по опытам … действуйте быстрее. Нужно, как можно раньше, отправить мои записки в Лондон и Париж. Застолбить приоритет этих открытий за Россией. До свидания, господа.

Событие тридцать четвёртое

Деньги и слава не главное. Вы должны наслаждаться вашей работой.

Дипика Падуконе

Брехт не врал, на самом деле у него было на сегодня запланировано ещё одно посещение интересного места. Идея посетить это местечко пришла во время вручения подарков монархам. Народ, когда молился на диадему, на эту мысль Брехта натолкнул. Попы! Брехта там, в первом ещё теле, воспитывали как пионера, потом комсомольца и атеиста. В теле втором тоже никаких предпосылок к тому, чтобы проникнуться верой в бога не было. Не те были времена. Боролась вся страна с опиумом для народа. А сейчас?

Смешно сказать, но Брехт опять забыл у жены поинтересоваться, к какой конфессии он принадлежит, да и сама Антуанетта к той же самой или нет. Полячка, то есть, католичка. Перешла она в протестантизм или он тоже католик? Ещё раз дал себе зарок Пётр Христианович разобраться вечером. Так вот – попы. Россия православная страна и довольно верующая. А потому эту силу нужно использовать для своих целей. Каких целей? Точных нет. Улучшить жизнь народа. Побить Наполеона. Сделать Россию самой передовой страной. И нельзя идти к одной из этих целей. Это всё взаимосвязанные вещи. Съесть слона можно только по кусочкам.

Путь лежал опять в Кремль. Только не к императору, а к митрополиту Платону в Успенский собор. Митрополит Московский и Коломенский Платон не главный по тарелочкам. Главный всё же Амвросий (Подобедов) архиепископ Санкт-Петербургский и Новгородский. Но тот остался в Петербурге. А за отсутствием гербовой. Тем более что через пару недель можно и с ним переговорить.

Солдатик, что стоял на карауле у Спасских ворот Брехта признал, недавно ведь выезжал сей великан с голубой Андреевской лентой через плечо на гиганте тоже лошадиного царства мохноногом. Повезло и Брехт пропустили.

Повезло и ещё через пару минут, на крыльце Успенского собора стоял, сверкая парадными ризами в лучах заходящего солнца, Митрополит Платон в окружении не менее парадно одетых монахов. На ловца зверь выбежал. Пётр Христианович подошёл к крыльцу и перекрестился на кресты собора трижды. Только слева направо, рука сделала этот жест привычно, а, следовательно, хозяин тушки точно не православный.

– Ваше Высокопреосвященство, – подошёл Брехт поближе. Митрополит не был тучен в отличие от окружения. Не дрищ, но такой нормального телосложения. Борода седая в кольца завита. Привычно, сейчас все на плойки завитые, от париков мода осталась. Может быть на весь высший свет один генерал Витгенштейн без кучеряшек.

– Сын мой! – митрополит человека подарившего императрице диадему самой царицы Елены запомнил и обрадовался чему-то. А это он решил должно быть, что сейчас Брехт достанет из кармана частицу Тернового Венца и всучит ему. Хотя?! Мысль интересная. Почему бы собор Парижской Богоматери не навестить, когда они будут в Париже, заваливать его мостовые конскими яблоками русских шайров.

Митрополит генерала трижды перекрестил и руку с двумя хреново обработанными камнями в жуковицах протянул. Ну, нет. Ладно, ещё у дам прекрасных ручки целовать, да и то Брехта передёргивало, когда представлял, сколько по ним микробов своеобразных местных ползает. Потому только обозначил это действо Пётр Христианович.

– Ваше Высокопреосвященство, у меня к вам разговор есть.

– Пойдём же в храм сын мой, почему не поговорить? – и смотрит выжидающе, типа, а шип-то где? Будет?

Прошли. Степенно эдак. Вышагивая и посохом по камню пола стуча. Чего люди суетятся. Больше, чем бог отпустил тебе, не сделаешь. Торопись медленно. Брехт в такт не попадал. Холерик, что с такого взять, кроме анализов. Чуть на рясу не наступил. Как-то эта хрень по-другому называется. Ага, вспомнил. Слово классное, интересно это народное творчество или случайное совпадение. Фелонь. Откуда пошло выражение: «Ты не филонь», то есть, не лодырничай. Хотя, вот такая чинно-важная походка неспешная наводила на мысли, что есть связь между словами. Прошли в незаметный коридор за царскими вратами, поднялись на второй этаж и там снова в коридор под непрямым углом. Дверь полукруглая проскрипела при открывании. Эх, точно филонят, жалко маслица лампадного на петли плеснуть. А интересно, что за масло сейчас используют в лампадах. Ох, как интересно. Это же золотая жила.

Стоять. Бояться. Читал же, что обычное оливковое. И его с югов за серьёзные деньги привозят в Россию. Россия большая страна. Много нужно масла. А ещё видел давным-давно ролик в интернете Брехт, что поп один пренебрёг сим маслом и попробовал обычное подсолнечное рафинированное, а для запаха в масло веточки туи бросает. И горит не хуже настоящего лампадного и запах лучше и не коптит, как лампадное. Всё, нужно срочно заняться разведением подсолнуха и производством лампадного масла. На самом деле озолотиться можно.

– Слушаю тебя сын мой, – вывел из созерцания бриллиантового дыма Петра Христиановича бас митрополита Платона.

Высокопреосвященство уселся на что-то лежанку напоминающее, широкая лавка, застланная куском парчи.

– Ваше Высокопреосвященство, можно мне для краткости вас «Владыко» называть? – Брехт перекрестился на целую стену икон.

– Спешишь? Непоседа? Ну, что ж, называй, – хохотнул утробным басом собеседник.

– Владыко, у меня в тридцати верстах от Москвы есть деревенька Студенцы.

– Вестимо. Вся Москва уже про твою деревеньку знает. Вся Москва туда стремится попасть.

Вона как?! Хотя, понятно всё. Чахотка та ещё болезнь, ей всё равно богатый ты или бедный, но богатые пытаются с ней бороться. А тут Брехт взялся принцессу Елену вылечить. У богатых людей есть больные жёны или дети. На самом деле, может всё не очень хорошо кончиться. Вытопчут там все поля ходоки. Подумать над этим стоит.

– Я не про чахотку сейчас, Владыко. Есть ещё одна болезнь, которая не менее страшная на Руси, да и во всём мире, только про неё никто не знает.

– А ты, сын мой, знаешь? – и рентгенами глазами буравит. Серые глаза, под мохнатыми бровями. Умные.

– Книги читал. В соседнем селе Нежино есть церковь небольшая. Настоятелем там отец Ираклий. Он недавно с моей помощью прочитал моим крестьянам проповедь про рога диавола. На самом деле это спорынья, болезнь, что поселяется на зёрнах в колосе. В основном на ржи, но и на других злаковых тоже встречается. Люди, поедая это заражённое зерно, умирают не сразу. Болеют, слабеют. Бабы и животные приплод сбрасывают. Многие с ума сходят. Не хорошая болезнь. Может, видели колоски ржи с такими большими рожками чёрными вместо верхнихзёрен?

– Ты сказал сейчас, сын мой, и вспомнил я, точно, видел, и сам тогда подумал, что на рога похожи. – Прикрыл глаза Платон.

– Вам бы пообщаться с отцом Ираклием. Он знает, что за болезни эти рога дьявола несут людям и домашней скотине, и как с этой болезнью бороться. Было бы не плохо, что во всех приходах, что под вашей рукой, священники читали эту проповедь и наставляли крестьян.

– А ты уверен в том, Пётр Христианович. В болезни? Можно твоим латинянским книгам верить? – ещё накосматил брови пальцами Владыко.

– Уверен.

– Я призову отца Ираклия. Всё у тебя, сын мой?

– Даже и не начинал ещё. Есть очень интересный вопрос Ваше Высокопреосвященство.

– Задавай, сын мой.

– А нет, вопрос не в этом смысле. В смысле не плохо бы его порешать. Очень интересный для вас.

– Слушаю.

– Я понимаю, что десятины сейчас нет, и люди жертвуют храмам, кто, сколько считает нужным, но всё же богатый человек может позволить себе жертвовать больше, не правда ли, Владыко?

– Не величиной дар… – Платон внимательно посмотрел на Брехта, усмехнулся. – Говори, сын мой.

– Среди ваших прихожан есть богатые люди, которые просто живут в праздности и сытости, а то и просто в праздности. Ну, принесут крестьяне оброк, с голоду не умирают и ладно. Про таких не будем говорить. Поговорим про тех, у кого деньги есть. Надо как-то сказать им, что почивать на лаврах грех. Человек трудиться обязан. Можно ведь на эти деньги фабрику открыть по производству ткани или мыло варить, или масло льняное или горчишное давить. Разводить больших лошадей для продажи армии, вон как мой шайр. Кирпичный заводик сделать. Лесопилку поставить. Много чего можно придумать. Нужно как-то людей богатых на эту мысль натолкнуть. Если пойдёт у одного, то и сосед захочет и это станет хорошим пример для ещё десяти человек. Люди станут богаче, захотят у себя в богатом селе большой красивый храм построить кирпичный. Больше будут жертвовать на церковь. И сами монахи в монастырях могут заняться этим же. Я могу дать рекомендации, как делать свечи не из воска, а из стеарина. Ну, если вас это заинтересует. Кроме этого могу рассказать, как сделать так, чтобы пчелы жили прямо в самодельных колодах в монастырях, не нужно ходить по лесу и разорять ульи, всё будет под боком. А с увеличением количества пчёл увеличится урожай яблок, вишни, ягод всяких. Кроме всего прочего в этих ульях можно добывать так называемое маточное молочко, которое помогает лечить чахотку. Но главное не монастыри, главное разбудить интерес в помещиках зарабатывать деньги.

– Грех стяжательства.

– Грех – это лень и праздность. А господь велел нам в поте лица хлеб добывать.

– Насельник Данилова монастыря иеромонах Михей подойдёт к тебе завтра князь. Не очень понял, зачем тебе это, но про свечи и маточное это молоко я услышал. Что же касается лени и праздности прав ты тоже. Я поговорю с епископами и архиереями. Не простое это дело Русь на дыбы ставить, тут Петром Великим быть надо. Но с малыми нашими силами и умишком попробуем. Я согласен с тобой, что многие просто оскотинились. Едят, пьют да серут, Прости господи, – Платон перекрестился троекратно, – Всё у тебя сын мой?

– Ещё один вопрос. Понимаю, что в России много дворян, что иных конфессий, не православные. Пока про вашу паству. Скоро грядёт война с сатаной настоящим, что вселился в Наполеона. Многих десятков тысяч жизней эта война унесёт. Нет, я вещих снов не вижу, я воюю всю жизнь и вижу, куда всё движется. Сейчас Наполеону чуть не до нас, он Европу покоряет, а вот как покорит, то за нас примется. К чему я это. Тут меня вчера один товарищ на дуэль вызвал и мне сказали, что ежедневно несколько дуэлей происходит в Москве. Ещё указом Петра Великого они запрещены. Неймётся дворянам. Вы, Ваше Высокопреосвященство, можете эту ситуацию сломать. Скоро каждый офицер на счету будет, а они друг друга убивают. Можете же вы издать, как это называется, не знаю. Указ, ну, не знаю. Отлучать от церкви дуэлянтов и не отпускать им грехи.

– Ого! Не по чину мне. Тут Священный Синод должен … Хм. А мысль здравая.

– Я с Хвостовым переговорю. Только и вы со своей стороны эго подопните. Он же в сущности мирянин. Воин, Суворовым воспитанный. Для него честь это табу. Нужно чтобы инициатива от вас исходила.

– Табу?

– Запрет. У островитян термин позаимствовал.

– Хороший ты человек князь. Жаль латинянин. Не хочешь в православие перейти?

– Не думал об этом.

– А ты подумай. Я над твоими словами подумаю, а ты над моими.

Глава 14

Событие тридцать пятое

Возле горящей свечи всегда увиваются мошки и букашки, но разве в этом виновата свеча?

Чарльз Диккенс

Это пипец. Тут бьёшься как рыба об лёд, послов мочишь англицких и князей польских, а потом видишь вот это и понимаешь, что половину нажитого непосильным трудом, с риском для жизни, граф Николай Петрович Шереметев просто спустил в унитаз. Захотелось императору пыль в глаза пустить. Даже представить тяжело, сколько денег и труда сюда вбухано. И это для одного бала. Для четырёх часов.

Бал Государю граф Николай Петрович Шереметев давал на своей даче в Останкино. В сам дворец позвали только самых-самых именитых по особым билетам, а рядом было организовано угощение прочих гостей и желающих в доме поменьше.

Пётр Христианович в число приглашённых попал и, вместе с женой и Стешей, тронулся, едва начало солнце прятаться за горизонт. Расстояние примерно четыре версты, должны были успеть по свету добраться. Зря переживал. Света хватало. По обеим сторонам всей четырёхкилометровой дороги были вкопаны в землю столбы и к ним прибиты широкие доски сверху, что-то типа перил получилось. Только лестниц нет, обычная грунтовая дорога, хотя и прошлись крестьяне, заровняли и даже затрамбовали. Так вот на этих перилах, длиной в четыре километра, сплошь были уставлены зажжёнными плошками. Примерно через полметра одна, то есть около десяти тысяч этих горящих плошек. Но это не всё. Метрах в десяти от дороги, на расстоянии около трёх-четырёх метров один от другого, горели смоляные факелы, которые меняли крестьяне по мере прогорания. Тоже ведь несколько тысяч факелов. И мало этого показалось Шереметеву. Метров через триста примерно, одни от других, по всей дороге были поставлены высокие щиты, изображающие триумфальные ворота, к щитам прибиты полочки и на них опять зажжённые плошки и цветные фонари.

Вся дорога была забита каретами, потому двигались очень медленно, успели, за два почти часа, этим зрелищем насладиться. И ничего не закончилось, когда въехали в само село. Тут этот пироман чёртов, придумавший всю эту иллюминацию, решил совсем в священный ужас публику вогнать. Дома по обеим сторонам улицы были закрыты огромными, высотой метров в пять, щитами, к которым прибиты опять во множественном числе полочки, а на них опять горящие плошки. Ощущения что внутри стены огня передвигаешься.

Дворец графа Шереметева, со стоящими рядом строениями и пристройками, а заодно и сад вокруг со всеми деревьями и кустами, тоже были удивительно иллюминированы. Площадь в саду перед окнами и одна аллея казалась огненною рекою. В разных местах били огненные фонтаны, как будто изливающие вверх расплавленное серебро. Брехт, приглядевшись только, понял, что это каким-то образом движутся, трепыхаются куски серебристой парчи, освещённые с помощью своеобразных прожекторов.

Зрелище было достойно открытия Олимпийских игр. Пётр Христианович, проведённый лакеем, как особый гость, на балкон дворца вместе с женой и Стешей, наблюдал, не переставая удивляться расточительности графа, встречу Государя и его семейства. В небо взвились ракеты и стали бить настоящие пушки.

Потом всех гостей провели в театр, где крепостные графа играли пьесу самого обер-прокурора Святейшего Синода графа Хвостова Дмитрия Ивановича. Комедия называлась «Легковерный» и если с чем сравнивать, то с Лопе де Вега, например, с его запутанным сюжетом. Что-то немного напоминающее «Слугу двух господ», но Константина Райкина явно не хватало. Слишком чопорный был главный герой.

Потом был ужин. Всего гостей было человек триста, столы стояли на двух этажах. Не шведской стол и не фуршет. Чинно сидели за столами, покрытыми белоснежными накрахмаленными скатертями, ели серебряными ложками и вилками. Вот интересно, совпадёт потом количество выставленных ложек на столы с количеством помытых после банкета этого, или кто себе на память, о сем грандиозном действе, приберёт?

После ужина, который часа полтора длился, народ вышел проветриться на лужайку перед домом, Брехт до одного из этих огненных фонтанов прогулялся, посмотрел, что там сумрачный тевтонский гений напридумывал. Оказалось ничего экстраординарного, конструкция типа беличьего колеса, с привязанными кучками шёлка белого и парчи серебряной. Вблизи не смотрелось. Понятно, большое видится на расстоянии.

Сам бал ничем особым не отличался от предыдущего, разве на самую малость места побольше и оркестр получше. Государь с женой и матерью с середины бала уехал, а вот Константин за всех отдувался, меняя одну графиню на другую княгиню.

Пётр Христианович уже было подумал, что пора и ему откланяться, как случилось нечто, что заставило его передумать. Он как раз разрешил какому-то хлыщу потанцевать контрданс с Антуанеттой и отошёл к окну, чтобы подышать воздухом. Граф натопил от души и сотни ещё гостей напыхтели, жара и воздух спёртый. Хорошо хоть кто-то догадался окна открыть. Глянул Брехт вниз и заметил, как по дорожке, крошкой красной засыпанной, вокруг пруда пошли прогуляться две интересные персоны. На предыдущем балу их ему Константин Павлович представил, вернее наоборот. Брехта Константин подвёл к нескольким товарищам и представил. Вот эти двое были среди тех товарищей.

И сейчас они вместе прогуливаются. А товарищи-то не простые. Высокий полноватый мужчина, одетый в новомодный английский фрак из тёмно-синего сукна, был не кем иным как английским дипломатом Бенджамином Гарликом, советником английского посольства, пока исполняющего обязанности английского посланника в России. Так и ладно бы. Много тут послов и всяких прочих иностранцев. Только прогуливался он чуть не под ручку с прусским полковником Карлом Христианом Эрдманом Ле Кокком, адъютантом короля Пруссии Фридриха-Вильгельма III, который, как сообщил ему цесаревич, прибыл для ведения переговоров по вопросам морского нейтралитета.

Мысль пришла в голову мгновенно. Александр опять не принял никаких мер по полякам, а Государственный Совет тему эту замнёт и заговорит. В лучшем случае введут на территорию будущей Белоруссии пару полков и переселят желающих немного на Волгу. Это ничего не изменит, и в Наполеоновские войны десятки тысяч поляков будут на стороне Наполеона уничтожать русских. Не пойдёт так. Нужен Александру ещё один пинок. И пинок должен быть таким, чтобы нельзя уже было спустить на тормозах. И вот они, два самых подходящих, из находящихся на территории Российской империи, человека для этого «пинка», пошли в сад.

Брехт спустился на первый этаж, там, в конце большого фойе, сейчас были на столах грудами составлены тарелки с объедками ужина. Там же и столовые приборы горками лежали. Сновали туда-сюда гости и слуги. Пётр Христианович прошёл мимо стола и постарался незаметно нож спереть. Вроде никто «Держи вора!» не закричал.

Событие тридцать шестое

Саади

Стараясь не привлекать внимание слуг и гостей, Пётр Христианович вышел из дворца и спустился по ступеням мраморным на дорожку. Отсюда, снизу, послов не было видно. Направление, где он эту парочку видел, примерно определив, Брехт, стараясь близко к этим щитам с горящими плошками не подходить, двинулся в сторону озера. Поднялся небольшой ветерок и пламя стало дёрганое и неровное, интересный эффект при этом получался, словно цветомузыка какая из будущего. Из окон лилась музыка, и в такт этой музыке то один, то другой щит под дуновением ветерка чуть ярче вспыхивал. И огненная река, что отходила от пруда, будто играла на перекатах.

Пётр Христианович уже дошёл до пруда, а послов не было видно. Дальше в темноту Брехт идти не решился, да и не верилось ему, что иностранные дипломаты туда попёрлись. Что им в темноте делать? Возле живописно разложенных больших глыб каменных он снова огляделся. Не видно. Пришлось на одну из них взобраться. Англичанина с пруссаком видно не было. Махнув рукой, Пётр Христианович решил возвращаться. Поманила удача и в окончании фиг показала. Сам виноват, нужно было активнее ходулями перебирать.

– Гот…

Звук раздался откуда-то справа. Там уходила в темноту дорожка, окаймлённая подстриженными кустами. Проверить стоит, Пётр Христианович дошёл до неё и, за первым же кустом шарообразным, увидел парочку дипломатов. Нет, блудом содомским сер с герром в темноте не занимались, стояли, разговаривали. Петра пока не видели. Были к нему спиной повёрнуты. Брехт огляделся, так-то он на освещённой части парка находился и с крыльца и с окон был виден. Правда, расстояние приличное, и никто не сможет гарантировать, что это был именно граф фон Витгенштейн, много здесь народу пожаловало на бал в гусарских доломанах. Тем не мене, Брехт решил подстраховаться, он пошёл назад к дому, и, проходя мимо последнего щита с плошками, шмыгнул за него. По влажной траве он обогнул этот забор из кустов и оказался на той самой дорожке, на которой и стояли дипломаты, только с другой неосвещённой стороны. Три широких шага и он выскочил прямо на них. Англичанин и немец стояли к нему лицом, и Пётр сделал им знак рукой, подзывая. Видимо его узнали, переглянулись и стали подходить, а Брехт в это время продолжал неспешно приближаться к послам. Когда расстояние сократилось до метра примерно, и те встали, Брехт резко шагнул к более высокому и плотному англичанину и всадил тупой кухонный нож в глаз советнику английского посольства Бенджамину Гарлику.

– Минус один, – Пётр Христианович повернулся к застывшему в ступоре пруссаку. – Он хотел выпить из вас всю кровь, – сообщил он, мотнув головой на свалившегося под круглый куст англичанина.

Немец посмотрел на труп, потом поднял глаза на Брехта, и в один из этих глаз получил нож. По самую рукоятку получил.

– Минус два. Нельзя быть таким доверчивым, – поделился с прусским трупом соображениями Брехт. – Нужно было сразу кричать и бежать. Ничего, земляк, твоя смерть будет отомщена. Ну, надеюсь.

Князь Витгенштейн подошёл к краю шарообразного куста и выглянул из-за него. Играла музыка, колыхались портьеры в окнах второго этажа, по ним проплывали, в менуэте немецком, тени танцующих. Никто к нему с факелами не бежал, да и без факелов не лишку было народу. Хотя люди по дорожкам, красивой красно-коричневой крошкой засыпанных, бродили. Оставалась самая проблемная часть плана. Убить-то товарищей убил, а как сделать так, чтобы вину свалить на созданную им террористическую организацию «Великая Польша от моря до моря»? Два прошлых раза, в Петербурге, у него были заранее подготовленные бумаги, на дуэли он сам подсказал поляку, что кричать… А что делать сейчас? Письма в кармане нет. Бумаги тоже нет, так-то можно было бы написать кровью послов, но не на чем.

Стоять. Почему нет? Брехт склонился над англичанином и стал на нём фрак расстёгивать. Потом жилетку. А вот и белая батистовая рубаха. Вытряхнув из неё Бенджамина Гарлика, Пётр Христианович разложил рубаху на траве под кустом и поближе к ней «Гаврика» этого мясистого подтянул. Попытался ножом горло перерезать, но дудки, тупой. Пришлось с силой в горло воткнуть. Полилась кровь тонкой струйкой. Брехт отломил веточку от куста и стал, макая её в рану, выцарапывать на рубахе «Великая Польша» (Wielkopolska). Про моря не стал добавлять. Это-то слово еле вместилось.

Руки чуть подрагивали. Не мертвецов боялся, опасался, что какой-нибудь князь графиню лёгкого поведения потащит в кусты. Проверять какого цвета у неё нижнее бельё. Ах, нет белья?! Ну, получай.

Закончив с изуверствами, князь фон Витгенштейн-Дербентский чуть углубился по этой дорожке, пробился через куст и вышел позади одного из пылающих щитов. Обогнув его, Брехт оказался в трёх шагах от центральной дорожки, по которой и вернулся к дворцу графа Шереметева. И уже было хотел подняться по ступеням, когда сполохи света выхватили красное пятно в районе колена на его белых чакчирах.

– Твою же налево! Спёкся убивец, – нужно было, что-то делать.

Брехт огляделся. Нужно испачкать штаны. Где? Тут блин всё крошкой каменной засыпано, чистота и порядок. Разве что… Блин блинский! Весь высший свет ржать будет! Ну, лучше быть смешным, чем мёртвым.

Событие тридцать седьмое

– Со сколькими мужчинами вы спали?

– Пять… может, шесть.

– Не слишком-то много для вашего возраста в наше время!

– Да, скучная выдалась неделька.

Ждать карету, необходимую для осуществления коварного плана пришлось недолго, так-то за полночь уже время, и народ послабже домой начал собираться. Увидев карету Брехт вышел с тропинки на дорогу и остановился, а когда пара лошадей почти поравнялась с ним сделал шаг навстречу. Лошади шарахнулись, кучер дёрнул поводья, пытаясь избежать наезда на гусара, а Брехт оступился и заехал коленом в кучу свежих конских яблок.

– Вашество! – бросился поднимать Брехта, спрыгнувший с козел, парень. Дверь открылась и из-за неё показалась мордочка… Бывает же. Графиня Ливен. Она же Баронесса Бенкендорф.

– Петер! Что с тобой?

– Князь? – Из-за плеча Дарьюшки высунулся и сам граф Ливен.

– Христофор Андреевич. Дарья Христофоровна! Извините мою неловкость, споткнулся.

– Это всё Матвей. Его нужно высечь! – повернулась к мужу будущая Мата Хари.

– Христофор Андреевич, не слушайте женщин. Они хорошего не посоветуют. Сам я споткнулся, наоборот, нужно рубль на водку вашему Матвею дать. Вовремя затор… остановил лошадей.

– У вас кровь на колене! – взвизгнула Дарьюшка.

Брехт глянул на правое колено. Получилось в три раза лучше, чем хотел. Правда, чуть поскользнулся, и колено прошлось по яблокам, а потом и по гравию. Чакчиры порвались и колено наджабил.

– Нужно обработать рану, а то грязь попадёт, так и до Антонова огня не далеко, – отстранив жену, из кареты вышел начальник военно-походной канцелярии Его Величества.

– Да. Закончен бал, домой нужно ехать. Так танцевать не комильфо. Ваше Сиятельство, мне не ловко вас просить, но не могли бы вы найти мою жену и сестру двоюродную в доме и приказать мой дормез запрягать. Буду премного благодарен.

– Конечно, князь. Это меньшее, что я могу для вас сделать. Матвей, сбегай на конюшню, вели графа, а ну, всё не привыкну, вели князя фон Витгенштейна дормез запрягать, там не перепутают. Огромные у вас лошади. Как эта порода называется? – Ливен осмотрел колена Петра.

– Шайры. Английская порода. Закажите себе в Англии граф, в путешествии осенью или весной им цены нет, из любой колеи непролазной даже мой огромный дормез вытаскивали.

– Как увидел вашего «Слона», так мне сказали, его зовут, великана вашего, так об этом и думаю. Я сейчас, Пётр Христианович, схожу за вашими дамами. Огорчу их, – граф Ливен ушёл, а Брехт себя неуютно почувствовал. Он с его женой чёрте чем занимается, а граф к нему вполне толерантно относится, если не дружески. Надо с этим заканчивать.

Ага. Не успел Ливен отойти как Дарьюшка к нему прижалась и подпрыгнув впилась в уста сахарные своими… не менее сахарными.

– Дарья, нельзя же так, – оторвал от себя оторву Брехт.

Подержал на вытянутых руках, посмотрел на кучерявую головку красивую и назад привлёк. А чего? Каретой от здания с подсматривающими отделены. А с этой стороны? А с этой засада. На них не мене четырёх пар глаз смотрели. Брехт отпустил Дарью Христофоровну на дорожку.

– Рад встрече. Только ты не бросайся при людях на меня. Что общество скажет? Думать же надо.

– Думать? Жить надо, а не думать!

Кхм. Что-то такое есть у древних, вымерших.

– Vivere est cogitare (вивэрэ эст когитарэ). Жить – значит мыслить. Цицерон обронил при случае.

– Сам ты Цицерон. Я соскучилась.

– Христофоровна. Остынь чуть. Можно отпускать?

– Можно, – но едва Пётр Христианович ослабил хватку, как баронесса бросилась ему на шею.

– Дарья! Вон муж идёт…

Отпустила. Оглянулась. Поняла, что обманул, и хотела было броситься снова на шею, но тут граф Ливен вовремя появился.

– Пётр Христианович, привёл я ваших женщин. Верните мне мою, – хорошие ноне мужья. Не жадные. Ну, Пушкин разве.

– Спасибо, Христофор Андреевич. Вам Государь про соль говорил?

– Да, завтра отправлю, не полк – батальон, и вдобавок десяток возчиков наняли. До свидания, Ваше Ханское Высочество. Гарем у вас, слышал, завёлся.

– Всё врут календари.

Глава 15

Событие тридцать восьмое

Добрый христианин должен опасаться математиков и всех ложно пророчествующих. Есть опасность, что математики вступили в сговор с дьяволом, чтобы очернить Бога и ввергнуть человека в ад.

Блаженный Августин

Супруги Ливен забрались назад в карету и закрыли дверцу. Со стуком, как в жигулях. И этот стук запустил процесс в мозгу у Брехта, калькулятор пискнул, выдавая результат, и Пётр снова бросился под уезжающую карету. Затарабанил в дверцу. Кучер заорал на лошадей, поводья натягивая, и самоубийцу чуть под колесо не занесло. Брехт повис на двери и открыл её своим весом. А там картина маслом. Дарьюшка с мужем целуется. О времена! О нравы! А минуту назад с ним лобызалась. О, женщины! Брехт выровнялся и прикрыл дверь кареты. Однако она почти сразу открылась и появилась встревоженная кучерявая голова графа.

– Пётр Христианович, что опять случилось? – физиономия со встревоженной, немного помедлив, в недовольную превратилась.

– Математика, граф. Математика, геометрия и физика.

– И что с ними?

– Как раз с ними всё нормально. С тем, кто вам команду давал, что-то не так. Я про соляную пещеру или комнату.

Муж Дарьюшки почесал кучеряшки на затылке и принялся выбираться из кареты.

– Слушаю вас, Ваша Светлость.

– Наверное, сам виноват. В смысле, я виноват. Сейчас попытаюсь исправиться. Два шезлонга, столик …

– Что два? На каком это языке? – говорили по-русски.

– Две кровати, плюс два кресла и столик с травяным чаем между ними. Это то, что должно войти в эту соляную комнату. Возьмём пять метров на пять.

– Что возьмём? Странный вы сегодня, Пётр Христианович.

– Метр. Это… Наполеон ввёл новую систему исчисления длины. Это приблизительно три фута. Не важно, давайте я сначала посчитаю в новых единицах, мне так проще, а потом переведу вам в русские или английские.

– Любопытно, – граф попытался закрыть дверцу, но Дарьюшка свой острый носик высунула. И ей любопытно.

– Итак. Пять метров на пять – примерные размеры соляной пещеры или комнаты для комфортного пребывания в ней… в них двух человек. Или пятнадцать футов на пятнадцать. По периметру получаем двадцать метров. Высоту ограничим двумя с половиной метрами, а то совсем запредельные цифры получатся. Двадцать умножим на два с половиной и получим площадь поверхности стен – пятьдесят метров. Чтобы стены были устойчивы, их толщина должна быть двадцать сантиметров или восемь дюймов. Умножим пятьдесят на ноль целых две десятых, получим десять кубометров. Плотность соли две с половиной тонны на метр кубический. Потом переведу, – видя, как у супругов морщинки на лбу собираются, пообещал Пётр Христианович. – Итак, десять кубометров умножаем на два с половиной и получает двадцать пять тонн. Это… – Брехт зажмурился, – около полутора тысяч пудов. Лошадь на телеге может увезти половину тонны или тридцать пудов. И у нас с вами получается, что для перевозки необходимой нам соли нужно взять с собой не десять, а пятьдесят телег. И это ещё не всё. Вот тут точно моя вина. Желательно соль пилить блоками двадцать на двадцать на сорок сантиметров. Э… Восемь дюймов на восемь и на шестнадцать. При этом часть блоков сломается. Нужен запас процентов в двадцать. Итого: нужно шестьдесят телег.

– Прав был Государь, – бросился ему на шею граф Ливен. – Обширные у вас знания, Пётр Христианович. Я бы не выполнил поручение его Императорского Величества и поставил под угрозу здоровье принцессы Елены Павловны. Премного благодарен вам за науку. Познакомите меня потом с этой французской системой? – и опять обнимашки.

Что за времена?

– Конечно, Христофор Андреевич.

– Петер, – графиня Ливен веером отдубасила мужа по плечу. Приревновала поди. Или просто дала понять, что граф ей застит этого Петера.

– Да, Дарья Христофоровна.

– Если эта болезнь заразна, а я каждый день общалась с Марией Фёдоровной и с Еленой раньше, то я тоже заражена чахоткой и Христофор Андреевич через меня и… вы?

– Однозначно.

– Не хотелось бы умирать. И что же делать? – Дарьюшка вообще умная.

– Человек может и не заболеть. Образ жизни, природный иммунитет… хорошее здоровье от рождения. Среда. Вот. Лучше не жить в сыром климате. В Санкт-Петербурге. И профилактика… Не плохо попить отвары и вам с мужем Дарья Христофоровна, и в пещере соляной несколько сеансов, э… часов посидеть в течение месяца. А знаете, Дарья Христофоровна, вы меня сейчас на замечательную мысль натолкнули. Вы самая умная женщина, из тех с кем мне довелось общаться. Нужно не шестьдесят, а сто двадцать телег с соляными блоками. И половину отвезти в Петербург и сделать там вам во дворце такую соляную пещеру. Без всякого сомнения, туда все дамы высшего света будут в очередь на год вперёд записываться. Если брать деньгами, то озолотишься. Если плату получать сплетнями, то станешь самым осведомлённым человеком в России, ну или в Париже, а лучше в Лондоне. А если брать в улыбках, то станешь самым обожаемым человеком в одной из этих столиц, – Брехт на секунду задумался. – Посмотрите вокруг, Христофор Андреевич. Сегодня граф Шереметев истратил денег, достаточных, чтобы вооружить, купив у англичан ружья, и обмундировать ещё целую армию. И у него Прасковья Ивановна тоже больна, как и он, естественно. Николай Петрович легко от себя выделит дополнительных шестьдесят телег, даже парой запряжённых.

– Не дурно. Спасибо, Пётр Христианович, что бросились под карету. Понимаю теперь, что не выполнил бы поручение Государя и заслужил справедливую немилость. Скаредность взыграла, – и опять обнимашки.

Событие тридцать девятое

Подставляя другому ногу, посмотри, на чем стоит твоя вторая нога.

Леопольд Рене Новак

Интрига рано или поздно губит того, кто её начал.

Пьер Бомарше

Граф Виктор Павлович Кочубей прибыл на бал к Шереметеву со своим шурином Алексеем Васильевичем Васильчиковым, старшим братом жены. Сама Мария была непраздна вторым ребёнком и почувствовала себя сегодня не важно. Осталась дома. Они остановились на время коронации в Москве, в доме дяди Марии, на Воздвиженке. Дядя был тем самым Васильчиковым – одним из фаворитов Екатерины – Александр Семёнович. Пробыл фаворитом Васильчиков не долго, всего два года, но за это время Екатерина успела его завалить деньгами, крестьянами и драгоценностями выше крыши. А когда заменила его на Потёмкина, то в качестве отступного или пенсии, богато наградила бывшего теперь уже фаворита. Васильчиков получил пенсию 20 тысяч рублей и 50 тысяч на устройство дома в Москве. Где уже тридцать лет и проживал почти, тратя деньги на приобретение картин западных известных мастеров. Весь дом Александра Семёновича был сплошным музеем. Всё это богатство престарелый фаворит гренадёрского роста завещал племяннику Алексею Васильевичу, с которым граф и прибыл на бал.

Кочубей шурину благоволил и в меру возможностей старался устроить его карьеру. Сейчас шурин руководил Вдовьим домом, Санкт-Петербургским и Гатчинским воспитательными домами, Мариинской больницей, Деревенской экспедицией, Мариинским сиротским отделением при соборе всех учебных заведений, а также участвовал в Попечительном совете заведений общественного призрения (Мариинский от имени императрицы – Мария). Мария Фёдоровна часто принимала его и подолгу расспрашивала о работе этих заведений, а так как Алексей Васильевич лодырем не был и вникал в дела всех порученных ему домов, больниц и приютов, и деньги, на них выделяемые, не воровал, то императрица была своим помощником довольна и часто в разговорах ставила его в пример остальным.

На балу граф Кочубей скучал в отличие от шурина, тот танцевал и флиртовал напропалую, Виктор Павлович же станцевал лишь один польский танец и в основном стоял с шурином, в перерывах между танцами, и перемывал косточки попавшимся им на глаза вельможам, пока не столкнулся взглядом с графом, ах, да, теперь с князем фон Витгенштейном. Немцев Виктор Павлович и так недолюбливал, а в отношении с графом, тьфу, а ладно, с графом Витгенштейном прямо коса на камень нашла. Этот гигант просто бесил Кочубея. Всем. И ростом, и этим нарочитым всегда почти разговором на русском языке. Показывал выскочка немецкая себя более русским, чем сами русские. Но больше всего графа выводило из себя то, как стремительно рос этот, почти никому неизвестный год назад немчик, в глазах и Марии Фёдоровны, и Александра. И всё-то он знает и всегда готов правильный совет дать. Когда Государь отправил его на Кавказ набирать новую конвойную команду из черкесов, то Виктор Павлович даже обрадовался, надеялся, что этот дуболом там сгинет. Но нет Петер этот чёртов вернулся. И с каким триумфом. И Дербент без боя взял, и даже ханом там стал, и договорился о мире с вождями всех народов северного Кавказа и, в итоге, привёз послов из Кубинского ханства, до этого одного из главных врагов России на Кавказе. Всё это было выше понимания вице-канцлера.

Кочубей предпринял попытку устранить конкурента, как он считал, и нанял через доверенное лицо трёх поляков бретёров, но вместо того, чтобы услышать известие о смерти этого проклятого немца, услышал невероятную историю про ту самую, окутанную тайной, организацию «Великая Польша от моря до моря». Это было вдвойне неприятно. Если всплывёт, что он имел дела с этой организацией, то никакая юношеская дружба и сегодняшнее благоволение к нему Александра от монаршего гнева не спасут. Если не повесят, то сошлют в Сибирь точно.

А тут ещё эта история с чахоткой у Елены Прекрасной. Сам Виктор Павлович относился к Елене, как к младшей сестрёнке и часто музицировал с ней, бывая в Зимнем дворце, и известие о болезни принцессы его огорчило. Только гораздо сильнее его огорчило, что этот проклятый немец опять выделился и приобрёл в глазах монаршего семейства незыблемый авторитет. Его чуть за дуэль не наградили. Нужно было как можно быстрее от него избавляться, и Кочубей уже даже предпринял некоторые шаги. Тот самый Игнатов, его доверенное лицо, который договаривался с бретёрами поляками, предложил нанять просто убийц. Татей, которые подкараулят Витгенштейна и просто прирежут. Виктор Павлович сначала согласился, но потом передумал. Уж больно лихо этот гигант разделался ножом обычным с поляками. С лучшими фехтовальщиками, как уверял Игнатов, во всей Польше. С тремя, не с одним. Справятся ли простые душегубы? Лучше не рисковать.

– Пусть его лучше пристрелят из пистоля. Так надёжнее.

– Из пистоля, так из пистоля, – согласился пройдоха и потребовал дополнительно сто рублей. Нужно купить пистолет и потренироваться. Кочубей, не раздумывая, деньги отсчитал, да и не деньги, так мелочь. А нужно татям пострелять перед делом, так пусть постреляют.

Задумавшись об этом деле Кочубей отвлёкся, а когда снова оглядел зал, то возвышающегося на голову над остальными танцующими Витгенштейна видно не было. Виктор Павлович сходил в курительную и выкурил там трубку хорошего турецкого табаку, к которому привык, живя в Стамбуле, и потом вышел проветриться на балкон. И увидел, как этот немчик обнимается с графом Ливеном. Это неприятно в очередной раз покоробило вице-канцлера. Он приложил столько усилий, стараясь их сделать врагами, а они обнимаются. И ведь Ливен отлично знает про связь своей жены с этим солдафоном. Нет. Надо с этим заканчивать. Граф Ливен в чести у Александра и вместе они могут сильно влиять на мысли Государя. Нужно дать команду Игнатову: завтра же пристрелить проклятого немца.

Событие сороковое

Вы не можете добавить дней в вашу жизнь, но вы можете добавить жизнь в ваши дни

Марат Карамурзин уехал ещё вчера утром, со всеми послами и посланниками. С ним отправил телеги с людьми, что выкопают сосны на Кавказе и переправят их в Судак, и граф Шереметев. В отличие от императора. Государственная машина ещё не раскочегарилась. Собирали по весям и ухабам государственных крестьян извозом промышляющих. Их дело. Хотя – ведь родная сестра. Можно было и ногой топнуть. Но нет. Как там: «русские долго запрягают». А ведь верно, пока сейчас долго запрягают, наступит зима, и на санях в разы быстрее, чем на телегах по хлябям и колеям полных водой. А к весне сосны приедут в Крым, и их там можно будет посадить. Нет же особой разницы: успеть посадить поздней осенью или ранней весной.

В доме, от того, что тридцать черкесов уехало, просторней не стало. Даже двадцать девять. Брехт попросил оставить одного воина, пообещал тому большие деньги. Тоже Маратом звать. Он был лучший в этом отряде по джигитовке. И у него была настоящая шашка горская с носиком таким на рукояти, чтобы одним движением выхватывать из ножен. Брехт помнил, что когда у русской конницы появятся шашки вместо сабель, то они станут лучшими в мире. Почему бы не продемонстрировать Александру новое оружие. Не сейчас, а скажем, ближе к Аустерлицу. Пусть сюрпризом станет для Наполеона.

Так вот, просторней не стало в домике. Из Студенцов привезли сыновей и с ними приехали мамки-няньки. Приехало семь человек женского роду-племени и два человечка, а шума и тесноты в доме больше стало, чем когда на первом этаже жило тридцать черкесов. Пётр Христианович уже подумывал, покопаться в газетах, найти более просторный дом и купить, остановило послезнание. А ну как не сможет он ничего кардинально изменить и Буонопартий зайдёт в Москву? И партизаны или пьяные французы с поляками её подпалят. Он деньги вбухает, которых не бесконечное количество, а всё это в головёшки превратится. Потерпеть лучше. Не сегодня, так завтра Государь со всякими Государынями и государятами поедет в Петербург и князя фон Витгенштейна всяко-разно с собой прихватит. Как без него!?

Приехав после бала, Пётр Христианович даже сначала спать не хотел ложиться, ожидая, что его выдернут в Кремль среди ночи. Нет, не на дыбу. На сходку очередную, решать, что делать с Польшей, которой сейчас не существует. Поделили её. И основное количество польского населения сейчас в Пруссии вместе с герцогством Варшавским, и только Тильзитский мирный договор это изменит.

Поляки убили английского посла и это дело Великобритании. На этот раз… А что они могут сделать? Да, ничего. На Пруссию – своего союзника нападут? Дудки. Расследования потребуют? И что?

А что может сделать Пруссия? Хороший вопрос. Там сидит сейчас на троне Фридрих-Вильгельм III – человек довольно решительный и стремящийся к онемечиванию поляков. После убийства посла и с благоволения России, он начнёт это делать гораздо интенсивней. За шесть лет может там много дров нарубить. И если вновь возникнет Тильзит, то поляки могут не Россию главным врагом посчитать, а Пруссию. При таком раскладе можно и греческую Республику Семи Островов за Россией оставить и вообще включить её в состав империи. Ионические острова хуже Мальты, но один чёрт – непотопляемый авианосец в Средиземном море.

Сидел одетым Брехт почти до утра, ожидая вызова в Кремль, а его не было. Рулил Миром, устраивал войны в тяжёлой голове, да так и заснул. И только начал первый сон смотреть про пароходы с реактивными установками залпового огня, базирующиеся на Ионических островах, как в ворота затарабанили.

Ну кто бы сомневался.

Пётр Христианович умылся из рукомойника чугунного и вышел на улицу. Утром зябко уже. Сентябрь за вторую половину перевалил. Кирилл в момент распахнул ворота и во двор, в сопровождении трёх конных полицейских, ворвался обер-полицмейстер Москвы Каверин. Разгорячённый конь чуть Петра не стоптал, Брехт его за уздечку поймал и хотел на дыбы взгромоздить, чтобы главный полицейский упал, оборзел так-то. Передумал. Пусть лучше Каверин себя ему обязанным считает.

– Павел Никитич, и вам крепкого здоровья. Решили стоптать меня лошадкой вашей? Чем я вам не угодил? – Брехт отпустил повод.

– Прощения прошу, Пётр Христианович. Конь сноровистый. Бешеный. А сюда мчались галопом. Беда у нас, Государь за вами послал.

– С Еленой Павловной что-то случилось.

– С Еленой? Нет. Беда же говорю.

– Опять мои горцы чего учудили?

– Горцы? Да горят они огнём, горцы ваши. Послы Прусский и Английский убиты. И опять Польша эта Великая, – Каверин, наконец, успокоил жеребца и спрыгнул на землю.

– Я уже всё сказал Государю, – не преминул высказать укор Брехт и решил после короткого раздумья усугубить. – Не хочет он моим советам следовать, а искать убийц я не обучен.

– Почти так ему граф Кочубей и сказал, что, мол, какой толк от Витгенштейна, он не полицейский же, но Александр Павлович настоял и даже лично меня за вами послал. Собирайтесь быстрее, князь. Как бы войны какой не началось.

Глава 16

Событие сорок первое

Это Рим, да и Рим не весь, это неправда – это худшие из католичества, инквизиторы, иезуиты!..

Достоевский Ф. М. «Братья Карамазовы»

Чего там ехать – десяток минут. Десяток минут по пустым улицам почти. Самые преданные этому делу гуляки пошатываясь и придерживаясь за стены домов чужих в свои возвращались.

Всё та же Грановитая палата, название, кстати, получила из-за того что часть стены выполнена из камней углом на сорок пять градусов повёрнутых, гранями торчащими, или специально такие камни сделали, Брехт точно не знал. Помнил, что рустом называется. Пред Вратами, дверью это назвать тяжело, сидели в креслах Александр и Константин. Кроме них было ещё пару десятков человек. Большинство были Брехту знакомы, а вот двоих ближе всех стоящих к Государю, он не знал.

– Кто эти двое, что рядом с Александром Павловичем, – шёпотом спросил Пётр Христианович у конвоирующего его обер-полицмейстера.

– Невысокий толстячок, справа от императора – прусский посланник в Санкт-Петербурге граф Спиридион Лузи, а высокий – Томас Пайркер. Он комиссар какого-то Лондонского торгового общества. Сам до вас его доставил. Еле разыскал. В … кхм. Развлекался дедок.

Дедок, которого оторвали от развлечения и сняли с проститутки, должно быть, махал руками перед Александром. Интересная нация наглы, какой-то купец может себе позволить голос повышать на императора страны входящей в тройку мировых лидеров. Они белые люди, все остальные для них индейцы.

– Ваше Императорское Величество! – подошли они к креслам, или это троны самого «Иоанна Грозный, за свою жестокость прозванный Васильевичем…»

И это на самом деле не исторический анекдот. Ничего подобного – именно так написано во вполне уважаемом французском словаре Ларусса. – Прибыл князь фон Витгенштейн. – Прервал комиссара Каверин.

– Пётр Христианович! – Слабо улыбнулся Государь. – Хорошо, что вы поспешили, утомили меня послы, крови требуют.

– Требуют – дайте. Предложите совместную операцию по выдворению всех ксёндзов с территорий, где говорят на польском. Теперь на территорию Пруссии их нельзя отправлять. Нужно что-то другое придумать. Ага. У меня есть два похожих совета, но оба вам не понравятся.

– Уже и не знаю. Два дня назад ваша программа борьбы с католичеством мне не понравилась. Так делать нельзя. Человек может верить в тех богов, в которых хочет верить. Так меня учили. Но вот сегодня прямо руки чешутся прекратить это всё. Как мы теперь выглядим в глазах правителей просвещённых государств?

А как мы выглядим. Их Елизавета отправила на виселицу по правдивым вполне сведениям больше сотни тысяч англичан. Там детей вешали за бродяжничество. А все считают Елизавету образцом для монархов.

– Именно об этом я и говорю. Но моя задумка чуть хитрее. Не отправляйте русские полки. Вернее, отправьте, но чтобы они в наведение порядка непосредственно участия не принимали. Послать башкир, и пусть ксёндзов уведут с собой в степи овец пасти. Заставить заняться подстрекателей бунта общественно полезным трудом вместо призывов убивать послов и вредить России, разве это не деяние достойное просвещённого монарха. – Ухмыльнулся Брехт.

– В рабство отдать? – Александр скривился, но тут взгляд его остановился на английском дедке – комиссаре.

– Вы сказали Пётр Христианович два предложения?

– Сейчас даже третье появилось. Но сначала второе. Всё то же самое, только привлечь черкесов.

– А третье.

– Надуть щёки.

– Как это? – Александр даже рот раскрыл и Константин сделал то же самое. Братья, наверное.

– Ничего не делать, обещать помощь Пруссии. И ничего не делать. – Брехт обернулся на немца и англичанина, которых Каверин отвёл от тронов. – Пруссия начнёт делать то же самое, что я предложил, если вы им сейчас это посоветуете. И поляки на их территории восстанут. Но на их территории!!! И Пруссия жестоко подавит этот бунт. А мы будем аккуратно, как я и предлагал, переселять польское население на новые неосвоенные земли. Тоже будут немного сопротивляться, но в Пруссии сильнее.

– И что это даст? – снизил голос до шипящего шёпота Константин.

– Приток поляков и евреев, которые легко согласятся на переселение, хоть на Иртыш, лишь бы подальше от Пруссии. Побегут на нашу землю, спасаясь от жестокости пруссаков.

– И что же мне сказать послу и этому наглому англичанину? Они крови требуют.

– При переселении кровь и так и так прольётся. Паны мелкие не захотят лишаться рабов или холопов. Войска всё одно вводить надо. Ваше право Александр Павлович, но я бы выбрал второй вариант с черкесами. Это усилит наши позиции на Кавказе. Мы приобретём неоценимых союзников в предстоящей войне с Персидским шахом и Портой. А что войны эти не следующем году начнутся, так в восемьсот третьем у меня нет никакого сомнения. Но в любом случае скажите, что у вас есть сведения, что этоПольская католическая церковь стоит за этой преступной организацией.

– Но у меня нет таких сведений, – откинулся на высокую спинку Государь.

– Как так нет? Сведения – это когда вам кто-то что-то сказал. Я вам говорю, что подозреваю в этом ксёндзов. Это же сведения. Так им и скажите. Что некоторые люди у нас в Империи подозревают, что за этими фанатиками из «Великой Польши от моря до моря» стоят польские священники.

– Иезуитская метода! – фыркнул с улыбкой Константин.

– Да уж. Ох, втравите вы меня в грех, князь. Что там с деревней вашей?

– Можно сегодня переправить туда Елену Павловну. Всё подготовили. Все кедровые орехи я приказал в Москве скупить, как и грецкие, а дальше Матрёна пусть своими травками попытается помочь Елене Прекрасной.

– Спасибо. Я не забуду этого, Пётр Христианович. Павел Никитич, – Александр махнул рукой обер-полицмейстеру. – Пригласите посла и этого господина.

Брехт обернулся. Пока он говорил, и козни учинял, пруссаком и наглом завладел вице-канцлер Кочубей. Взгляды встретились. И вильнул взгляд Кочубея. С чего бы это?

Событие сорок второе

Вы не можете иметь все. Куда бы вы это положили?

Стивен Райт

– Брат мой во Христе, – дождался Пётр Христианович, когда пруссак с наглом отойдут от Государя и поманил к себе этого комиссара.

– Вы приверженец англиканской церкви? – Говорили на языке Адама Смита, которого Онегин читал.

– Естественно. Я вообще приверженец. Адама Смита почитываю …

– Вы читали его бесподобную вещь «Исследование о природе и причинах богатства народов».

– Да, богатство, нужно пускать в оборот. У меня есть небольшой гешефт для вас. – Брехт понизил голос и воровато оглянулся.

– Что есть? – тоже оглядываться стал нагл.

– А вы мистер кого представляете? – разогнул гордо спину Пётр Христианович.

– Я Томас Пайркер – комиссар Московской торговой компании. А вы? Вы сейчас разговаривали с вашим императором.

– Я вообще разговорчивый. Мистер Пайкер, или мне вас нужно называть сэр Пайкер?

– Лучше сэр.

– Замечательно, вот и познакомились.

– Как познакомились, вы не представились?! – Погрозил Брехту пальцем нагл.

Высокий, метр восемьдесят где-то, почти с Брехта ростом, но ровно в два раза легче. Дрыщ. Глисты, наверное. Или лихорадка какая. Какую только гадость джентельмены не завезли из южных стран.

– Князь фон Витгенштейн Пётр Христианович, – про Дербент лучше не говорить. Англичане соперников не любят.

– Так что вам угодно, Ваша Светлость? – чуть поклонился комиссар.

– Ченч. Хочу продать вам дорогие мне вещи и получить от вас взамен несколько не очень дорогих для вас вещей.

– Как вы запутанно выражаете свои мысль князь. Давайте конкретно говорите, что вы хотите продать и почему именно мне? – Вот сразу видно, что комиссар торговый, по-деловому всё.

– У меня есть шафран. У меня есть пигмент, полученный из марены красильной, и есть сами корни марены красильной, высушенные и в порошок перемолотые.

– И много?! – и блескучими глазёнки наглые сразу стали.

– Много.

– И сколько?!

– И столько. Ладно, у меня около семидесяти килограмм шафрана. Чуть больше. А Марены в разных видах …

– Семидесяти чего, я плохо разбираюсь в русских мерах. Они настолько сложные. – Снова подозрительно огляделся Томас Пайркер, народ толпился возле Александра и Константина, царедворцы обсуждали предложение Брехта, интересно, а его чего не окликнули. Ну, хотя, кто он такой. Да и важнее ему с комиссаром договориться.

– Сто пятьдесят фунтов. Килограмм – это мера веса, что ввёл Наполеон, сам он гад последний, а вот систему мер ввёл удобную. Хорошо. Давайте в фунтах. Сто пятьдесят фунтов шафрана, четыреста примерно фунтов пигмента Марены Красильной, нескольких цветов, и около четырёх тысяч фунтов молотых корней.

– Ого. Это серьёзный товар. Это очень большие деньги. У меня столько нет, – поскучнел Томас.

– Мне не нужны деньги. Мне взамен нужны некоторые английские товары.

– И что же вас интересует, Ваша Светлость? – снова заблестели глазёнки, без хозяина, хозяин притворился скучающим театралом, лорнет вытащил из кармана и стал платочком притирать.

– Шайры и штуцера. Ещё мериносы.

– Ого. Не простые всё вещи, я надеялся, что вам будет нужна хорошая шерстяная ткань.

– Ткань? Нет. Ткань при следующей сделке. А вот паровую машину я бы прикупил. Я не помню фамилии, но ваш изобретатель улучшил паровую машину Джеймса Уатт. Она работает на паре высокого давления. Её я куплю с удовольствие.

– Тревитик. Ричард Тревитик. Он как и я из Корнуолла, мы вместе учились в Камборне.

– Точно. Тревитик. Я бы купил его новую паровую машину.

– Думаю это возможно. С шайрами тоже проблем не возникнет. Хуже со штуцерами. Хотя если вам нужно десять, то и эту проблему решим. Вы же имеете в виду новую винтовку, что принял на вооружение 95-й пехотный полк? Винтовку Бейкера? «Pattern 1800 Infantry Rifle» (пехотная винтовка образца 1800 года), однако куда чаще её называют просто «Baker Rifle» или «винтовка Бейкера». Я приобрёл себе одну. Я ведь страстный охотник, князь. Очень точный огонь у неё. Калибр 0.65 (16,5-мм). Длина ствола 30 дюймов (762мм). Мастер Иезекииль Бейкер сам демонстрировал мне это нарезное ружьё. Он уверял, что ствол в отличие от французских и любых других штуцеров не нужно чистить так часто, так как нарезы делают не полный оборот, а всего четверть. И этого оказалось достаточно, чтобы сохранить все преимущества нарезного оружия.

– Да, именно эту винтовку, – Брехт даже не знал, как в Англии штуцера называются, и что появился новый, – Чем больше, тем лучше. И учтите сэр Пайркер, что следующая партия шафрана и Марены будет больше. И вы можете стать первым, к кому я обращусь с предложением поменять эти богатства на товары из Великобритании.

– Я рад, князь, что вы обратились ко мне, одно, «но» мы не обсудили цены на ваши красители. – Потянул его в сторону комиссар.

– Ваши предложения?

– Фунт шафрана на пять фунтов серебра.

Брехту его новый казначей в Дербенте цены озвучил – такими и были. Но это там. А это здесь. Зачем он его пёр через половину мира?

– Десять.

– Нет. Сто двадцать пять шиллингов максимум.

– Сто пятьдесят и ни одним шиллингом меньше. У вас же двадцать шиллингов в фунте?

– Договорились, – просиял Томас. Эх, продешевил, надо было со специалистами переговорить сначала, упрекнул себя Брехт. Но это если не принимать во внимание, что за сто пятьдесят фунтов доставшегося ему бесплатно шафрана он получит … Два пишем три на ум пошло. Четыреста килограмм серебра.

Совсем не плохо. А ещё Марена.

Торговались долго. Сначала красители, потом по шайрам цену подбирая. На винтовки цены известны, а вот за паровую машину цен никто не знал и решили, что Брехт наглу на слово поверит. Если обман вскроется, то комиссар просто потеряет выгодного партнёра.

Событие сорок третье

Сколько ж надо наплести, чтоб интригу-то сплести.

А. Шопперт

День, который начался для Брехта с вызова в Кремль, продолжился там же. Только решил Пётр Христианович, довольный переговорами с комиссаром Пайркером, свинтить домой, как его опять позвали к Александру. Рядом с троном Васильевича Грозного стоял старенький генерал. Витгенштейн с ним был отлично знаком, но давно не видел. Николая Алексеевича Татищева та же самая длань карающая, что и почти всех остальных генералов Российской империи загнала в деревню. Сейчас потихоньку и не все стряхивают с себя деревенскую пыль, надевают старую форму и перебираются ко Двору и по старому месту службы. Настал черед и генерал-лейтенанта Татищева. Старенький. Он воевал в два раза дольше, чем лет новому императору. И лет двадцать с лихвой назад командовал Преображенским полком, где подполковником был сам Потёмкин. Сейчас Александр вернул его из ссылки и вновь сделал командиром Преображенского полка и, так сказать в качестве извинения, произвёл в генералы от инфантерии, то есть, в предпоследний чин, выше только генерал-фельдмаршал. (ИНФАНТЕРИЯ от infante – юноша, пехотинец), название пехоты как рода войск).

В Преображенский полк в виде исключения сейчас и Ваньку сержантом записали. Пётр Христианович, увидев Татищева, про Ваньку и подумал, но ошибся.

– Пётр Христианович, я так понимаю, что те восемьдесят горцев, которых вы для моего конвоя выбрали, сейчас в имении графа Шереметева размещены? – Александр после разговора с прусским послом и англичанином явно успокоился.

– Так точно, Ваше Императорское Величество, – протянул руку Татищеву Брехт. Само получилось. На автомате, но старый вояка спокойно руку пожал.

– Я думал, куда их определить. Они же во дворцах службу будут нести. Я подписал указ о назначении Николая Алексеевича начальником по инфантерии Санкт-Петербургской инспекции. Решил их ему подчинить.

– Они же кавалерия? – не понял Пётр Христианович.

– Не будут же они по Зимнему дворцу и по Гатчинскому на лошадях скакать. У всех офицеров Преображенцев тоже есть лошади, – резонно заметил Татищев.

– Я что хотел спросить вас Пётр Христианович. С формой мне не понятно. Если они наденут зелёную форму, то… – Александр развёл руками.

– Не нужно этого делать, Александр Павлович! – Вспомнил Брехт, что ему разрешили по имени отчеству Государя называть. – Им нужно сшить … Не так. Там четыре нации по двадцать человек. Нужно сшить черкески, они почти у всех одинаковые по внешнему виду, четырёх цветов. Чёрный, тёмно-зелёный, тёмно-синий и коричневый и пусть они в этих черкесках и несут службу. Ещё дать команду придворным ювелирам наделать серебряных газырей. Ваши горцы должны выглядеть очень парадно. И форму им нужно сшить за счёт казны. Это не большие деньги, но они все довольно бедные и с собой у них вообще денег нет. – Брехт всё слова не мог подобрать, этим товарищам объясняя, что преданность горцев заслужить надо. – Вы поймите, Александр Павлович, что главное в этом конвое даже не ваша безопасность, хотя они умрут, но не предадут своего сюзерена, в отличие от наших гвардейцев, главное – это то, что красивые с орденами и деньгами они вернутся к себе и станут уважаемыми людьми, на которых будут равняться соседи. Через два года этих горцев заменить на других и создать преемственность. Все молодые горцы будут стремиться попасть в ваш конвой. И все станут патриотами России, а не её непримиримыми врагами.

– Конечно, Пётр Христианович, я так и думал, но сразу нашлось десятки советчиков, которые отговаривали меня, а если говорили и принять их на службу в гвардию, то советовали просто рядовыми в Преображенский полк. Вот я и пригласил вас, чтобы вы объяснили всё Николаю Алексеевичу. – Довольно улыбнулся Александр.

Вона чё! Советчики. И вот эти старые служаки в числе прочих.

– Но ведь вы привезли больше восьмидесяти человек? – буркнул Татищев.

– Да, десять черкесов и десять вайнахов я не привёз, это не дрова, а пригласил в свой Мариупольский гусарский полк. И они там будут обучать выездке и сабельному бою с джигитовкой молодое пополнение, да и старичкам есть чему поучиться. И этих я тоже переодевать не буду. Пусть выделяются. Ещё я, предполагая, что грядут непростые времена, выбрал себе в ординарцы, что ли, десять молодых черкесов, а одиннадцать. Они будут учиться у меня лично.

– Десять ординарцев? – оба вскинули брови.

– У ханов свои причуды. – Посмеялись.

– Пётр Христианович, а не возникнут трения у гвардейцев с черкесами вашими? – Татищев парик поправил. Последний в империи с париком. Старенький, лысый должно быть, вот и не снимает.

– Конечно, возникнут, если провоцировать. Но вы же командир полка, объясните гвардейцам, что творится из-за этих поляков. И предупредите, что даже за попытку дуэли с горцами лишение дворянства и ссылка на Аляску. Александр Павлович и вы издайте такой указ. Загубим же всё дело. Наоборот, подожжём Кавказ. Вообще, если честно, я бы все войска удалил из Петербурга, а особенно гвардию. Вот их и нужно послать в Польшу. Очень хороший предлог.

– Прямо как батюшка мой говорите, – поморщился Александр.

Брехт промолчал. Павел сделал ошибку, наехав таким образом на гвардию. Лишил их балов и служить заставил. Нужно было перемолоть гвардейские полки в войнах. С Суворовым в Италию всех до единого послать. Кстати, насколько он помнил историю, именно так Александр и поступит и под Аустерлицем, и в Пруссии будет воевать гвардия. Может, потому и проиграли Наполеону оба сражения.

Глава 17

Событие сорок четвёртое

В Первопрестольной ещё дела оставались, но нужно было срочно ехать в Студенцы. Во время ссылки Брехт, как-то зашёл к Матрёне в её избушку на курьих ножках, чтобы определить степень знаний колдуньи. Называл разные болезни, и потом они по симптомам определяли, как их на Руси обзывают. Потом наоборот. Матрёна показывала ему сушёные травы и рассказывала, как их местные кличут, а он пытался на более современный язык это перевести. Если итоги подводить, то получился в результате разговор слепого с глухим – полная хрень. Почти не нашли точек соприкосновения.

Однако разговор про туберкулёз или чахотку хорошо запомнился Петру Христиановичу. Бабка называла несколько сборов многокомпонентных, там и берёзовые листья и медуница и крапива и багульник и тысячелистник. Да почти все травы, что Брехт знал и куча, которых не знал. Вывод тогда сделал, что, чтобы не сварили, один чёрт, на пользу пойдёт, даже клизма из шалфея не навредит. Говорили и о собачьем и барсучьем жире. Но запомнилось другое. Матрёна упомянула про два вида насекомых. Это страшные бичи дачников будущих. Первое – это медведка. Детская такая страшилка. Недоделанный кузнечик длиной сантиметров пять с лапами крота. Ужас ужасный. Все корнеплоды понадкусывает, всех полезных червяков загеноцидит. Лечение туберкулёза медведкой предусматривает применение сухого порошка. Для этого насекомых моют, высушивают и измельчают. Порошок дальше не подвергают никакой обработке, так как он потеряет свои лечебные свойства. Лекарство это зоологическое принимают всего лишь два дня. На вопрос: «Почему?», Матрёна просто ответила, так её бабка учила.

Непосредственно перед приёмом смешивают полученный порошок с мёдом. Трижды в день перед едой съедают три ложки готовой смеси и запивают большим количеством тёплой воды. Определённо китайцы обрадуются. Они кузнечиков тоннами едят. Оказывается, не просто так – для профилактики.

Вторым насекомым была восковая моль. Вот про это Брехт слышал. Где-то читал, что это кто-то из наших великих медицинских светил, Мечников, кажется, этот метод разработал. А что получилось, Матрёна его и без великих знает? Правду говорят, что всё новое – это хорошо забытое старое. Кажется, там всё дело в том, что палочка Коха покрыта оболочкой, которую и разрушают частицы этих насекомых.

Это насекомое тоже является вредителем, только не морковке с репкой вредит, а пчёлам. В народной медицине восковая моль при туберкулёзе применяется в виде личинок. Их аккуратно собирают и заливают хлебным вином из расчёта на одну личинку четыре объёма самогона. Выдерживают такую настойку в тёмном месте десять суток. И при этом лечении ограничений нет, хоть всю жизнь пей. Насекомое редкое. Брехт спросил у ведьмы, есть ли у неё, и, получив положительный ответ, забыл про это дело. А вот сейчас вспомнил. Нужно переговорить с Матрёной, когда в дуплах у пчёл эти личинки заводятся. Если осенью, то нужно Александру об этом сказать. Пусть клич кинет по всей Руси Великой, чтобы бортники собрали при сборе мёда и эти личинки, если ещё не поздно. А если поздно, то пусть имеют в виду на следующий год, что подать можно заплатить живыми личинками этой восковой моли.

Выехал Пётр Христианович в дорогу рано утром. Вдвоём поехали с Маратом, тем черкесом, что он уговорил остаться на год, поучить народ джигитовке. Марат на аргамаке, можно сказать, круги нарезал вокруг степенно вышагивающего Слона. Да, есть у шайров недостатки, рысью его далеко не пошлёшь. Он сам тебя пошлёт. Потому, их постоянно обгоняли телеги и просто конные. Некоторые пристраивались в хвост медленной процессии. Рассматривали. В диковинку такие гиганты. Брехт при этом нервничал. Словно в зоопарке себя чувствуешь и это не ты посетитель, а ты – экспонат, обитатель клетки. «По улице слона водили…».

Особенно взбесили его три мужика на бричке. Прямо километр позади и параллельно, если позволяла дорога, тащились, убрались только, когда они с Маратом в лес въехали. Дорога совсем узкая стала, еле – еле две телеги могли разминуться. Троица на бричке уехала и Брехт успокоился. Под мерное качание раздумывал, как нам реорганизовать Рабкрин. В следующем году Александр введёт министерства. Уже успех. Только ничего не изменится. Россия не перестанет быть отсталой и аграрной. Вот и думал, как заставить богатых дворян вложить деньги в производство, больше-то их, по сути, в стране и нет ни у кого. Хотя?!

Есть государство, и есть казённые заводы. Может, по этому пути идти надо? Строить государственный капитализм. Социализм, который строили в СССР, не больно от него отличался. Социальные гарантии для людей? Да, многое сделали. Только в разы меньше, чем потом сделает Швеция или Дания. Шведская модель Социализма, вообще лучшее государственное устройство, которое только можно придумать. Нужно накатать прожект и дать Александру с его Негласным комитетом ознакомиться.

Не дали эту мысль додумать. Марат на аргамаке опять чуть вырвался вперёд и Брехт тронул коленями Слона, чтобы тот совсем не заснул. Жеребец недовольно мотнул головой и пару быстрых шагов сделал. Седока при этом согласно закону Ньютону повело назад.

Бабах. Пуля сбила с Петра Христиановича треуголку. Александр на коронации был в новом мундире по типу английского, китель, как фрак с двумя хвостами, свисающими сзади, и на голове уже не треуголка, а двууголка или бикорн. Опять проклятые западные партнёры придумали. Удобнее с ней. Можно сложить и она места меньше занимает. Однако в армии пока приказа переходить на бикорны не было, потому князь Витгенштейн и был в треуголке. Пуля её с Брехта сорвала и чуть не придушила при этом хозяина шляпы. Ветерок был приличный и, выезжая в дорогу, Пётр Христианович ремешок под подбородком застегнул. Пуля шляпу сорвала и с такой силой дёрнула за прочный кожаный ремень, что Брехт задохнулся и чуть не свалился с коня.

Бабах. В нескольких метрах впереди раздался второй выстрел.

Событие сорок пятое

Нет, никого не спасают мантры,

Когда тихо тлеют собственные пятки.

Дина Рубина

Есть такая кривая в математике – трактриса. (Трактриса (линия влечения) – (от латинского trahere – тащить) – плоская трансцендентная кривая). Что-то типа угла. Именно по такой линии Брехта Светлов и учил уходить за прикрытие, если по тебе прицельно стреляет противник.

Дожидаться пока по нему снова шмальнут Пётр Христианович не стал, он вынул ногу левую из стремени и, опираясь на правое стремя, сверзился со Слона. Бабах. Пуля прошла прямо над ухом. Брехт ушёл в перекат, поменял направление градусов на девяносто и снова кувыркнулся. Бабах. Пуля не успела, где-то позади ударилась о камень, дзынькнула. Пётр Христианович закатился за придорожную небольшую пушистую сосёнку и, не раздумывая, снова ушёл в перекат, выполняя очередную трактрису. До ближайшей следующей сосны было метров шесть и пришлось ещё раз кувыркнуться. Всё выстрела в спину ждал, а его нет. Лёг за сосёнку и тут понял, что он не в двадцатом веке, тут пистолеты не многозарядные. Выстрелил и он тебе на целую минуту почти не помощник больше. Сколько выстрелов было. Пять? Есть ещё заряженные пистоли? Не стоит ждать, пора переходить в наступление. И где, чёрт возьми, Марат?

Пётр Христианович повернулся примерно в ту сторону, откуда стреляли и, приподняв слегка нижнюю ветку сосенки, осмотрелся. Сразу видно стало, где вражины затаились. Облачка дыма ветер сносил от большой сосны, метрах в десяти – пятнадцати. Медлить было нельзя, ждать пока противник зарядит пистолеты не лучшая идея. Брехт сильно качнул сосну и сразу ушёл на новую трактрису, но теперь уже в строну нападавших. Где же Марат? Выстрел был впереди. Неужели убили аскера?

По сосёнке не пальнули, и это обрадовало Петра Христиановича, значит, точно заряженных пистолетов нет. Но ведь и у него ничего огнестрельного с собой. Два пистолета с нарезными стволами остались в седельных кобурах, да и не заряжены они. На боку болтался в ножнах кожаных только нож «крокодила Данди». Пока катался, он Брехту мешал, но теперь оказалось, что не зря носил, с голым руками и минимум на трёх противников выходить – сыкотно.

Короткая перебежка и он оказался почти позади напавших на них товарищей. Трое и сидят кучно. Заряжают пистоли. Эх, сейчас бы его М1911. Всех троих за милую душу бы положил.

– Ребята, давайте жить дружно, – Брехт спрятал нож за спину и, демонстрирую левую ладонь, пошёл на бандитов. Узнал их, те самые, что на бричке долго за ними тащились. – У меня денег немеряно, я вам половину отдам – сто пятьсот мильёнов. Хотите? А ещё у меня дом есть в Москве, на вас перепишу, богатыми людьми будете. На Ибицу съездите, потусите, опять же в Куршавель можно, там уже снег должно быть выпал. На лыжах покатаетесь. Девочки, танцы. Хотите? «Спасай мою пятницу. Все к лицу. Хотелось бы на Ибицу. Подлецу». – Нёс всякую пургу. Даже спел ребятам.

Сработало на пять балов. Товарищам песня понравилась, заслушались и прозевали, когда Брехт одним слитным движение из-за спины и прямо в живот ближайшему мужику с сивой бородой, ножик вставил.

– Разве это нож? Вот это нож? – мужик, стоящий левее, успел что-то типа стилета достать из-за пояса. Брехт показал ему огромный окровавленный тесак, вынутый из пуза орущего сивобородого. Уже о душе нужно думать, о мирной тихой старости, о внуках, а туда же в разбойники – казаки играть принялся.

Крик товарища нервировал мужика со стилетом и он, оттолкнув сивого, сделал выпад в сторону Брехта. Так всё медленно и предсказуемо. Пётр Христианович не стал это действо в дуэль превращать. Он шагнул в сторону и, чуть развернувшись, рубанул, как топориком по руке разбойнику. Не отрубил, но до кости точно достал. Стилет выпал, и раненый свалился к орущему обладателю одной лишней дырки в теле. И тоже заорал. Громко как. Неужели так больно?!

– Брат, а хочешь я с тебя всю кожу срежу. Сошьём тебе сапоги, а то твои совсем прохудились. Смотри, – и Брехт ткнул левой рукой под ноги третьему бандиту, тот стоял с пистолем, направленным на Пётра Христиановича, и хрен его знает, заряжен тот или нет. Пришлось отвлечь. Будущий обладатель сапог эксклюзивных среагировал ожидаемо, посмотрел вниз. Брехт ему Мамаши-гири выписал. Маваши? Гери? Маваши, так Маваши, хотя первый вариант звучит лучше. Чуть до виска не дотянулся, не та растяжка, но в плечо боднул ногой не слабо. Парень завалился, пистолет из руки выпал. Брехт его поднял и по макушке хлопчика приголубил.

Стоило осмотреться. И понять, чего с разбойниками делать. Ну, с первым ничего не надо. Пусть медленно помирает от раны в живот. Успеет подумать о жизни своей неправедной. Хлопчика молодого нужно взять на опыты. В смысле, резать его на глазах у раненого на кусочки и спрашивать, чего вам надо было, господа мазурики. Кто первый правду скажет? Кто скажет, того только кастрирую, а второму яйца обрежу. Говорите.

На всякий пожарный Брехт пистолеты собрал. А ну как зарядить успели. Порох с полки при падении мог и ссыпаться, но лучше перебдеть. Пистолеты-то дорогие? Не, тут не разбой. Тут что-то непонятное.

Событие сорок шестое

– Их нужно убивать, как мужики убивают конокрадов! – взвизгивал Саша.

Горький Максим «Жизнь ненужного человека»

– А если у тебя есть борода, то тебе любая баронесса тут же скажет да! – Брехт схватил раненого за лопатообразную бороду и оттащил к сосне великанской, прислонил к ней спиной.

– Вашество! – заскулил и задёргался мазурик.

– Руку сюда дал, – Брехт схватил мужика за здоровую руку и приподнял её к дереву прислоняя и … Воткнул в ладонь тот стилет, которым тать хотел его пырнуть. Насквозь прошил и к дереву приколол.

– Аааа!

– Чего орёшь? Христос терпел и нам велел. Посиди тут. Я пойду Марата поищу. Ты второй-то ручонкой не сучи, а то в рану грязь попадёт, и умрёшь от огневицы. Ох, не сладко от неё умирать. Посиди спокойно.

Пётр Христианович склонился над парнем оглушённым, тот был без чувств. Оставлять так не хотелось. Хотелось связать, но никаких верёвок под рукой не было. Вздохнув, оставил, как есть. Быстро выбежал на дорогу. Слон стоял возле той лохматой сосенки и прядал ушами. Не нравилось ему что-то. Порохом воняло, ветер как раз на него снёс растаявшее почти облачко дыма. Не военный конь.

Брехт побежал по дороге, впереди был поворот. За ним пропажа и нашлась. Черкес в своей бурке чёрной лежал под кустом рябины с алыми ягодами, а конь стоял ещё в паре метров дальше. В два широких шага преодолев разделяющее их расстояние, Пётр Христианович склонился над Маратом.

Перевернул. Под головой небольшая лужица крови. Но при переворачивании аскер застонал, а потом и глаза открыл. Чего-то хрипло сказал на своём и вновь закрыл глаза. Как там его Марат … Хавпачев. Запомнил Пётр Христианович как «Ковпак», и потом уже нужные буквы добавлял.

– Марат, не спи. Замёрзнешь. – Брехт снял с него папаху. Оба на! В голову пуля угодила. Кожу на затылке сорвала. Перевязать надо.

Пришлось раздеваться и подол полотняной рубахи отрывать. Перемотав, Марату голову, Брехт стал думу думать. Дилемма. Нужно допросить ворогов и нужно срочно Марата везти в Студенцы к Матрёне, а то загноится рана.

Стоять! Бояться! А где бричка, на которой тати приехали? Тут должна быть недалече. Так Борода знает. Покажет, коли жить захочет.

– Эй! – Призывно заржал Слон, невидимый из-за поворота, – Эй! Эгегей! – Явно чужие, раз жеребец тревожно ржёт. Брехт оставил Марата и кинулся к шайру. Выбежал из-за поворота, а там картина маслом. Крестьянин стоит около Слона и пытается его за уздечку поймать, а тот вокруг сосёнки ходит, не даётся и ржёт, Брехта призывая.

– Стоять! Чего надо? – Брехт чуть спокойнее потрусил к конокраду.

– Вашество?! – Бухнулся на колени мужичок, – Смотрю, коник заблудился, хозяину решил вернуть.

– Молодец. Куда едешь?

– Так в Нежино.

– Так по пути нам. Чего везёшь?

– Пустой, продукты барину в его московский дом отвозил. – Встал мужичок.

– Хорошо. Полезное дело. Метров пятьдесят проедь …

– Чего едь, Вашество?

– Езжай вперёд, там мой человек ранен. Рядом остановись. И меня жди.

Пётр Христианович, запинаясь о коряги, покуролесил к большой сосне. Вот людям зимой топить нечем, а тут бурелом настоящий, нет, чтобы разрешить крестьянам почистить лес.

Под сосной ничего не изменилось. Выл раненый в пузо мужик с седой бородой, правда теперь ещё и булькал. Кровь ртом пошла. Скоро в тепло. На сковороду. Прибитый к сосне второй тать тоже выл и всхлипывал, голова свесилась на грудь, и выл уже тоже тише. Из разрубленной руки продолжала бежать на жухлую серую траву кровь. Так же и умереть может от потери крови. А ведь нужно узнать, кто их послал?! Кому генерал-лейтенант Витгенштейн жить мешает?

– Эй, Борода, где бричка ваша, а то тут брошу. – Брехт похлопал пришпиленного бандюгана по волосатым мертвенно бледным щёчкам.

– За рябиной большой, позади саженей пятьдесят, – моргнул длинными девчачьими ресницами убивец.

Это метров сто. Пришлось опять бежать по лесу. Да тут, твою налево, полно рябин, а вот бричек не видно. Брехт уже совсем было хотел плюнуть на эту затею. Прирезать Бороду и молодого на телегу к земляку бросить. И тут пропажа голос подала. Заржали кони. Пётр Христианович на звук поспешил. А там опять конократство. Какой-то хмырь выпрягает коней.

– А ну-ка отставить! – Гаркнул генерал. Воришка присел, а потом как прыгнет в кусты и не удачно напоролся на сучок, разорвал штанину и запутался в ветках лещины.

– Не хотел я! Бес попутал! – И сверкает голой задницей, пытаясь из куста вылезти.

– Тебе, товарищ, разве не говорили, что брать чужое вредно для здоровья. Запрягай назад и выводи на дорогу. Звать как?

– Осип. Вашество, – захныкал крестьянин.

– Хорошо, Осип, чтобы через пять минут к повороту на этой бричке подъехал.

– Слушаюсь, Вашество.

Ну, осталось теперь всех живыми до Матрёны довезти.

Глава 18

Событие сорок седьмое

Если у солдат отсутствует дисциплина, вина лежит на их командире.

Дисциплина – это не ограничение свободы. Это отсечение всего лишнего.

Брюс Ли

В советских учебниках, которые написали победители, не всё написано. Ещё кое-что за уши притянуто. Ну, типа, про декабристов, которые кого-то разбудили. Борцы за светлое будущее народа. Взяли и освободили у себя всех крестьян? Нет. Ни одного. А ведь Александр их к этому призывал. Просто вредные болтуны, мучились и страдали от безделья, вместо того, чтобы заниматься с вверенными им солдатиками. Или порядок бы у себя в поместьях навели …

Так про учебники. Пётра III и Павла I там изображают дурачками половину жизни в солдатики игравшими. Правду написали. Что Елизавета Петра, что Екатерина Павла держали подальше от двора и политики, и чтобы сильно дурью не маялись, давали им солдатиков поиграть. Сначала деревянных и оловянных, а потом живых. Тем больше ничего и не оставалось, как муштрой заниматься и парады под барабанный бой устраивать.

А Александр, он не такой. Они все такие, а он не такой. Если учебники читать. А на самом деле, всё с точностью до наоборот. Самым большим любителем муштры и парадов из всех троих был именно Александр. И как и отцу с дедом ему ещё и лавры Юдашкина спокойно спать мешали. Форму вечно менял. При этом заимствуя у европейцев не самые лучшие и удобные образцы, а самые необычные и с его точки зрения красивые. И в чём между дедом, отцом и сыном разница? Первые двое быстро умерли от апоплексического удара, а второй вволю в солдатиков наигрался.

Брехт всё это вспомнил в Студенцы въезжая. Деревня его была отгорожена рогатками и за ней стояли солдатики с Преображенского полка. Ещё в старой зелёной с красным форме с придурошными кокошниками на голове. На некоторых налобники эти были с дырками от пуль. Боевых ребят прислали. А рядом стоял Аракчеев и чего-то грозно выговаривал офицеру.

Про Аракчеева и разговор. В Советских учебниках термин ввели: «Аракчеевщина». Загоняли бедных солдат срочников в поселения и давали жену и козу. Паши? сей, будущих солдат производи ударными темпами, и это всё до обеда, а после обеда переодевайся в налобник этот и маршируй, что в зной, что в холод. Неправду написали? Правду. Так и было. Когда поняли, что не получается у них, Александр с Аракчеевым другим путём пошли. Не солдат в крестьян превращать стали, а крестьян в солдат. Набрали в следующие поселения не воинов, а молодых парней из деревни, опять им бабу с козой и до обеда паши, а после обеда маршируй.

С солдатами просто же всё. Туда собрали в эти первые поселения людей, которых двадцать – пятнадцать лет назад молодыми парнями оторвали от земли и учили только маршировать и убивать. Они отвыкли от крестьянского тяжёлого труда. Они забыли или не знали, как работать на земле. А тут без агрономов, без знания местных почв и климата снова крестьянствовать и маршировать без роздыху. Кому понравится?! С крестьянами, что наоборот пытались в солдат наскоками превратить менее ясно, но тоже где-то палку перегнули. Воспитывали, прогоняя палками сквозь строй.

А ведь должно было стать совсем по-другому. Тут просто по Виктору Черномырдину получилось. Хотели как лучше, а получилось как всегда. Началось всё с того, что Александр приехал в гости к Аракчееву. Павел пожаловал Аракчеева графским титулом и селом Грузино в Новгородской губернии. Отписал две тысячи крестьян. И педант и бескомпромиссный человек Алексей Андреевич решил навести в своей новой вотчине порядок. Крестьян переселил в хорошие высокие и просторные дома с печным отоплением. Построил храм, построил школу, построил больницу для своих крепостных. Снёс и сжёг все питейные заведения в радиусе пятидесяти вёрст. Запретил самогоноварение. За драки порол, за попытку кражи запарывал. Даже мысль выбил из людей о преступлениях. Выписал из Европы лучших агрономов, выписал крестьянам лучших лошадей и коров. Выровнял и следил за дорогами. Одним словом, создал образцово показательное село с полностью довольными жизнью обитателями. Почти коммунизм построил в отдельно взятом селе.

Приехал к нему Александр Павлович, увидел воплощение своей мечты в деле и загорелся сделать множество таких Грузино. И поручил это Аракчееву. Только ещё и по казачьим поселениям до этого проехал, а там тоже всё прилично, богато и воины они отличные. И решил Государь скрестить солдата с казаком и крестьянином. Ну, и мы помним, что главным в мире, наверное, любителем муштры и парадов был именно Александр Павлович. Бросил и это желание в горнило, из которого должна была родиться идеальная русская деревня.

Что получилось понятно. А Аракчеев? Он, сколько мог, отказывался. По-всякому убеждал Александра не дурить. Не помогло. Помним же, аккуратист и исполнительный товарищ, вот со всей свой исполнительностью и бросился в эту битву. Проиграл. Нужно было тысячу таких Аракчеевых, чтобы этот прожект осуществить. Этими поселениями нужно управлять в ручном режиме, и обязательно нужны немцы агрономы, потому что своих ни одно учебное заведение в России не готовит. И нужны большие деньги. Не было этого ничего. Все орехи Аракчееву и достались. От благодарных потомков. Не артиллерию вспомнили, которая была лучше французской, а попытку выполнить волю мечтателя.

– Пётр Христианович! – Аракчеев заехал по уху преображенцу, на князя Витгенштейна штык направившего. Не хотел пускать хозяина в собственную деревушку.

– Алексей Андреевич, а я думаю да гадаю, куда это вы запропастились, а вы у меня в Студенцах скрываетесь. – Брехт подождал пока лейб-гвардейцы уберут с дороги рогатки и тронул Слона.

– Да, Государь отправил караулы наладить и … кхм, за порядком присмотреть.

– И как? – Брехт спрыгнул с двухметровой высоты, и махнул рукой крестьянину, вёзшему на телеге Марата в сторону края села, где виднелась избушка ведьмина. А бричку с ранеными и дохлыми бандитами остановил тут же. – Как с порядком?

– Знаете… – начал командир гвардии артиллерийского батальона и инспектор всей артиллерии России, но осёкся, увидев окровавленного бородача в бричке. – Что это? Раненый?

– Ничего, до допроса доживёт. Бог даст. Напали на меня по дороге.

– Да, что же это творится!? Как же сюда можно Елену Павловну везти?! Нужно караулы и секреты на дороге поставить! – Аракчеев подбежал почти к бричке и ещё одного увидел, так без сознания и пребывающего самого молодого мазурика, а в ногах у них труп с пузом красно-коричневым.

– Нужно и их к Матрёне, пусть перевяжет и осмотрит, только приставьте к ним солдатиков по парочке. А то ещё взбредёт им в голову глупость сбежать без допроса, – махнул рукой в сторону преображенцев Брехт.

– Барон, отдайте команду. Четырёх человек в сопровождение, отвечают за них головой, и лично сопроводите сих разбойников к … лекарке. Разрешите представить вам, ваша Светлость – командир первого батальона Лейб-гвардии Преображенского полка майор барон Дризен Егор Васильевич. Будет отвечать временно за охрану Её Высочества Елены Павловны.

Барон щёлкнул каблуками и начал кричать. Интересно, почему в армии все кричат? Кто мешает подойти и спокойно команду отдать.

– Пётр Христианович, расскажите что случилось? А ещё расскажите, как у вас тут всё налажено? Два дня хожу с открытым ртом и удивляюсь. Словно в Пруссию попал. Чистота, порядок, красота кругом. Дома какие и крестьяне одеты как баре московские. А что делают женщины в том большом доме, вообще не понял.

– Хотите у себя такие порядки завести?

– Очень бы хотелось.

Нда, так аракчеевщина на пятнадцать лет раньше начнётся.

Событие сорок восьмое

Детей обманывают конфетами, взрослых – клятвами.

Фрэнсис Бэкон

Я клялся языком, ум мой не клялся.

Марк Туллий Цицерон

– Помрёт. – Матрёна махнула сухонькой сморщенной ладошкой с кучей пигментных пятен, почти слившихся на тыльной стороне, негритянская такая ручка. – Не жилец. Сразу перевязать надо было.

– Да и хрен бы с ним. Некогда было перевязывать. Что с Маратом? – Брехт и сам себя корил, что не перетянул руку Бороде. Минута. А ну как молодой не знает ничего о заказчике.

– Чернявый. Сон травы ему заварила. Выпьет сейчас и сутки проспит, али поменьше и нормальным проснётся.

– А что есть сон-трава?

– Знамо. Иди, милой, лечить их буду. – Ткнула на дверь скрюченным коричневым пальцем Матрёна.

– Подожди. Матрёна, а нет такого зелья, чтобы этого бородача взбодрить на несколько минут, чтобы я его поспрошал про житьё-бытьё? А после пусть помирает. – Ух, как майор на него косо глянул. Рыцарь, мать его.

– Отчего не быть. Так не лечить его? – Наверное, это улыбка. Тяжко принцессе придётся, пока не привыкнет.

– Сказал же.

– Ладно. Сварю зараз. Погодь чуток, и выведи энтих отсель. Свет застят, мешают.

– А если парень проснётся и на тебя бросится? – Не решился выпроводить преображенцев Пётр Христианович. Они, кстати, на бандитов не смотрели, наблюдали, как согнувшись и подставив их взглядом округлости, Василиса Преблудная травы в ступке измельчает. Ну, есть на что посмотреть. Специально сарафан потуже затянула?

Выставил всё же, связали руки парнишке и выставил. Матрёна позвала его минут через десять, Брехт всё это время с Аракчеевым общался, рассказывал про артель «Свободный труд» и про производство сыров и крахмалов. Не жалко. Где Новгородская губерния. Не конкурент Аракчеев, а вот если он сделает в будущем, при Аракчеевщине, Россию монополистом по производству крахмала в мире, то это очень даже ей на пользу пойдёт. И свиноводство подтянется, ведь там такая куча съедобных отходов. Может, и курам можно их давать и козам. Поговорить надо с Бауэром, сделал себе заметочку Брехт.

Как там внучатый племяш нынешнего императора скажет: «Во всём свете у нас только два верных союзника, наша армия и флот. Все остальные, при первой возможности, сами ополчатся против нас». Не хочется оскорблять императора, но дебил он был. Союзника должно быть три. И первым не армия, а экономика. Даже Онегин с Пушкиным об этом знали.

– Иди, милок, разговоры свои разговаривай, оклемался бородач.

– Бегу.

Брехт поднялся по скрипучим ступеням. Хорошо скрипят. Грозно эдак. Борода лежал на лавке у печи и красными глазами на бабку пялился.

– Могу дать команду вылечить, а могу попросить превратить в жука навозного. – Брехт, как бы с опаской, отодвинулся от закхекавшей колдунью. Жутко! – Что выбираешь? Говори, кто послал по мою душу?

– Помру я. – перевёл красные глаза на Брехта Борода. Интересные у человека ресницы всё же, словно накладные, длинючие и пушистые. Все девки завидуют, поди.

– Звать как?

– Борода.

– Ну, и ладно. Так кто вас, Борода, послал меня убить. Вылечу, обещаю.

– Вылечишь? Поклянись.

– Клянусь, а вообще ты берега-то видь. Я генерал-лейтенант и князь, а ты вор и убивец.

– Знаю я Вашество, кто ты. Скажу, только о клятве помни и это, брательника не губи младшого.

– Зачем мне его губить. Я вас обоих может к себе на работу найму. Нужны мне проворные люди.

– Кх. Кх. Заправду? А ну, как мы тебя пришибём. Не боишься, князь?

– Нет. Я больше заплачу, чем ваш наниматель. Кстати во сколько мою жизнь оценили.

– Триста рублёв серебром. Кх. Перебьёшь.

– На тридцать Серебреников похоже. В сто раз перебью. Получите по тридцать тысяч рублей. Ну, ассигнациями, конечно. Так кто заказал? – Брехт склонился над раненым бородачом.

– Игнатов Фрол.

– Что Игнатов Фрол?! Это не ответ, Борода. Где живёт или как найти? Зачем моя смерть нужна какому-то Игнатову Фролу? Подробности давай.

Борода прикрыл девичьи ресницы. Открыл. Закрыл. Кашлянул. Брехт уже хотел Матрёну окликнуть, но тут мазурик вновь заговорил.

– Не знаю я. Выживу, покажу. Он в кабаке у Зосимы часто бывает. На Моховой. Прыщ такой мелкий с родинкой на правой щеке. У носа. Токмо он на когось работает. Там, выше, ищи князь. Кх. – И умер. Блин блинский. Ц. Чего же делать теперь?

– Матрёна, что с парнишкой?

– Бог даст. – Перекрестила Бороду ведьма. Да, та ещё парочка. Баба Яга и убивец. И оба християне.

Событие сорок девятое

Александр приехал вместе с Еленой. Да, более того, почти всё семейство приехало. И Мария Фёдоровна и Елизавета и Константин. Даже лопоухий муж Елены Прекрасной – наследный принц Фридрих Людвиг Мекленбург-Шверинский пожаловал. Шереметев привёз Прасковью Ивановну Жемчугову. И целый поезд слуг. Где они все жить-то будут? На Матрёну все крестились. На Василису Преблудную многие облизывались. Тревожно за неё Брехту стало. С собой что ли в Петербург забрать? Нет. Пусть учится. Пришлось при Аракчееве подозвать майора этого Дризена и предупредить.

– Егор Васильевич, если мне Василиса скажет потом, что её кто-то ссильничал или ещё чего противоправное сделал, да даже если хоть один человек просто до неё дотронется, то я вас убью. И убивать буду долго, отрезая от вас по кусочку, а Матрёне скажу, чтобы она весь ваш род до седьмого колена прокляла. Повторите.

– Что вы…

– Повторить! Это приказ! – Брехт навис над майором, желваками играя. Струхнул гвардеец.

– Я понял, Ваша Светлость.

– Довести до всех и предупреждать всех приезжающих, с продуктами или с почтой. Убью и его и вас.

– Ваше превосходительство я дворянин и офицер, а не нянька ведьмам вашим. – Решил гонор проявить.

– Возможно. Но вы предупреждены. – И не дав ответить преображенцу, увёл Аракчеева в подвал, где вызревали сыры.

– Пётр Христианович, так это большие деньги. – Облизнулся будущий военный министр.

– Секрет вам скажу, граф, никогда не станешь богатым, производясельхоз продукцию, если её не перерабатывать. Не картофель выращивать, а крахмал из него или спирт делать. Не молоко продавать, а сыр или масло. Не зерно, а муку мелкого помола. Там основные деньги, в переработке.

– Интересно, никогда об этом не задумывался, ну, да не купец. – Отмахнулся Аракчеев. – А вот собственную сыроварню у себя в селе заведу. Люблю сыр. Пусть делают и присылают в Петербург.

– Когда Государь уезжает в Санкт-Петербург?

– Завтра утром и уезжает. О, пойдёмте, кажется за нами бегут, не иначе Александру Павловичу доложили об очередном нападении на вас, Пётр Христианович.

Так и оказалось. Всё семейство монаршее уже стояло у карет, и понятно, ещё тридцать километров назад ехать в Москву. И так уже за полдень. По темноте приедут, а завтра с утра в Петербург отчаливают.

– Пётр Христианович, мне рассказали, что на вас напали. Стреляли.

– Да, треуголку пулей пробили. – Брехт показал дырку в шляпе.

– Боже мой, что творится?! – Всплеснула руками Мария Фёдоровна. – Пётр Христианович, вы едете в Москву сейчас с нами и потом в Петербург. Это приказ императрицы, – остановила его попытку отвертеться вдовствующая императрица.

– Мария Фёдоровна, сочту за честь, и ценю вашу заботу, но я ещё всех кавказцев не пристроил. Нужно двадцать человек в Мариупольском полку разместить, жильё им подобрать, форму заказать. И жену полгода не видел. Опять же разобраться надо с заказчиками этого покушения.

– Но есть же полиция, и есть командир полка. А если на вас опять по дороге в Петербург нападут? – Поддержал мать Александр. Мне доложили, что один из разбойников жив. Нужно передать его графу Каверину. Пусть полиция найдёт заказчика, а командиру Мариупольского полка, я в дороге указ напишу, чтобы озаботился обустройством ваших горцев. Решено. Собирайтесь, князь, сейчас выезжаем.

Блин. Как отвертеться-то?

Глава 19

Событие пятидесятое

Я всё понял! Это заговор. Франция в опасности. Я спасу Францию!

Галантерейщик Бонасье

«Д'Артаньян и три мушкетёра»

Первый день путешествие Брехт провёл в дормезе. Вместе с ним был соратник по всем его путешествиям – Ванька и Стеша. Не получилось в Москве выдать за приличного князя или графа, придётся в Питере пристраивать. Обещал же. Отсыпался, планы строил. Корил себе ещё, что так и не успел до Мариупольского полка добраться. Загубят всё дело гусары без присмотра, не станут у черкесов учиться – сами с усами. В прямом смысле, сейчас в армии только гусарам разрешены усы. Отсюда может и поговорка пошла. Нужно будет, как в Петербурге окажется черкесов и вайнахов, забирать к себе. Хотя сам толком не знал, зачем его Государь в Петербург дёрнул. Он же публично дал приказ ему отправляться на Кавказ, дуэль отмаливать.

Обедали на постоялом дворе, из которого сначала всех выгнали, а потом драили и готовили. Брехт удивлялся. Неужели нельзя послать вперёд за пару часов лейб-гвардейцев, чтобы они подготовили «пиршескую залу». Император с Елизаветой сидели в это время в карете своей. По размерам такой же, как у Брехта, только двухместная. Вторая половина была печкой занята. И из трубы дым валил. Утром и правда было прохладно, но к обеду погода наладилась. Солнышко взобралось повыше, и ветер стих. Прямо очередное бабье лето настало.

Пётр Христианович, решил ноги размять и из дормеза выполз. И сразу подбежал к нему поручик преображенец и пригласил в карету к Александру.

Внутри вкусно пахло дымком, но было жарко. За тридцать градусов точно.

– Пётр Христианович, как вы думаете, это опять поляки? – Когда Брехт вклинился между выступом, что отгораживал печь от жилой, скажем так, зоны, сразу набросился на него Александр.

– Не буду гадать, Александр Павлович. Мне назвал разбойник фамилию человека, который им сделал заказ на моё убийство, он русский. Игнатов, но тот же бандит сказал, что есть кто-то выше, кто и платил деньги. Это могут быть поляки. Точно так же это могут быть и не поляки. Надо было мне всё же остаться, Александр Павлович, и найти этого Игнатова.

– Полноте, Пётр Христианович, Каверин справится, у него в подчинении вся полиция Москвы уж найдёт одного Игнатова этого.

– Будем надеяться. А вы чем занимаетесь, скучаете? – решил съехать с темы Брехт. Про поляков говорить не стоило. Не надо перегибать палку. Пусть Александр сам решит, что их нужно геноцидить. На Госсовете отговаривать будут, но четыре случая это уже тенденция, может победить и решительная точка зрения.

– Скучаем. Думали даже в карты поиграть, – охотно переключился Александр.

И тут Брехт игру одну вспомнил. Точно ещё никто в этом времени не придумал. Тут мысль дальше «фантов» не продвинулась.

– Ваше Императорское Величество, я тут, пока путешествовал, игру одну придумал. Интересная. Хотите, научу.

Александр переглянулся с Елизаветой и оба синхронно кивнули.

– Я назвал эту игру «Крокодил». Чтобы в неё играть нужно только листок бумаги и грифелёк.

– Plumbargo подойдёт? – достала интересную штуку Елизавета. Она же подала Брехту альбомный лист, примерно формата А-4. Из папки достала с рисунками. Берёзы рисовала императрица и сестрёнок Александра.

Это был плоский кусочек графита, вставленный между двумя палочками. Брехт таких ещё не видел. В доме Валериана Зубова карандаши вообще были странные, тогда ведь ещё подумал, что можно на этом кучу денег заработать. У Зубова графитовый стерженёк был обмотан толстой шерстяной ниткой. Компания KOH-I-NOOR уже должна существовать. Это, кажется, Австрия? Выходит, они вот таких уродцев пока делают. Нет. Точно надо попрогрессорствовать.

– Смотрите, Ваши Величества. Брехт согнул листок, оторвал от него полоску и разделил её на три части. – На этом листке каждый из играющих пишет одно слово. Это должно быть животное или предмет. Ну, дом, стул, морковь. Игрок придумает это слово и закрепляет это на голове водимого. А второй человек. Играющий. Должен ему это слово показать жестами, пантомимой, не произнося ни звука. Водимый должен это слово угадывать. И Ведущий говорить правильно или нет. Если играть с несколькими игроками, то будет весело. Вот давайте попробуем, а если вам понравится, то пригласим ещё желающих.

– Запутанно немного, Пётр Христианович, нельзя ли на примере показать, – сморщил высокий лоб император. Так-то лысина уже в двадцать с небольшим. Но её парикмахеры пока чубчиком завитым прикрывают. Нужно рассказать, что ли Александру, что лысина показатель высокого тестостерона и ею гордиться надо. Снять комплекс у человека.

– Конечно, Александр Павлович. Допустим, вы написали слово «крокодил». И мне на голову эту бумажку положили. И теперь должны мне её показывать жестами. Или раз нас мало, то может Елизавета Алексеевна это пока показывать, а я должен угадывать. Я ведь не знаю, что написано. Как показать крокодила? И Брехт руками изобразил сжимающиеся или разжимающиеся челюсти аллигатора, потом слёзы ручьями. Как хвост движется.

– А в чём же смысл веселия? – Чуть не хором спросили император с императрицей.

– Нужно не очень простое слово написать и водимый будет ошибаться, а остальные поражаться и веселиться.

– Хм. Ну, давайте попробуем. – Александр взял у Брехта бумажку и карандаш и, прикрываясь, что-то написал на ней. Потом долго переводил взгляд с Витгенштейна на жену и выбрал первого в подопытные. Показал жене бумажку и сунул её в волосы Пётру Христиановичу.

Елизавета наморщила лобик, а потом надула щёчки свои прекрасные и приставила растопыренную ладонь ко лбу. Ну, чего от монарха ждать. «Царь» или «Король» написал. Только угадывать Брехт не стал.

– Олень? – И Пётр Христианович радость, что так легко угадал на горбоносой своей роже изобразил.

– Олень?! – оба хихикнули. – Нет не олень, – Елизавета опять собрала на лобик морщинки и вокруг головы локоны изобразила. Парик? Ну, куда королю без парика?

– Понятно, это олениха. – «Обрадовался» Брехт.

– Что? Олениха? – теперь не хихикали. Смеялись.

Отсмеявшись, императрица попробовала до этого тупоголового немца ещё раз достучаться. Сама такая. Папа принц Баденский. Она в одну руку взяла скипетр, а во вторую державу. Так-то, похоже. Брехт задумался, что рога и скипетр одновременно, на что это может быть похоже.

– Понял, понял, это торговец мясом оленьим.

– Почему торговец?! – опять хором чета возопила. Не смешно пока. Обидно.

– Ну, как же, взвешивает мясо, – и Брехт из рук весы изобразил колеблющиеся.

Теперь заржали в полный голос, на шум в карету заглянула Мария Павловна сестра Александра.

Пришлось повторять для шестнадцатилетней девахи и будущей прабабки Вильгельма II и последнего. Потом для Марии Фёдоровны и следующей сестры – Екатерины. Той самой, которую потом Наполеон посватает, Александр откажет и это станет одной из причин войны с Францией.

У Александра в карете было тесно и пересели в дормез к князю Витгенштейну. Но и там вшестером еле разместились. Пришлось на улицу выбираться. Благо денёк разгулялся. На самом интересном месте, когда Мария Фёдоровна пыталась угадать слово «капуста», которое Брехт написал, их позвали обедать.

– Обязательно продолжим после обеда. Поедем в вашей карете князь, – топнула ножкой, не дождавшаяся своей очереди водить, Екатерина. Видно, что оторва растёт. Где-то читал Брехт, что некоторые гвардейцы после позорного Тильзитского мира, захотят Екатерину, в то время любовницу Багратиона, поставить царствовать, Александра сместив очередным апоплексическим ударом. Не успеют, девочку за принца Ольденбургского замуж выдадут срочно. Потом в Твери, куда уедет с принцем назначенным губернатором, будет свой двор во время войны создавать. И опять на престол претендовать.

– Как прикажите, Ваше Высочество.

– Я всем прикажу! – и это в тринадцать лет. Не врут на этот раз календари.

Событие пятьдесят первое

Василий Лебедев-Кумач

Внезапный отъезд в Санкт Петербург кучу планов Брехту поломал. Пришлось писать длинный и развёрнутый план отступления, который он и передал Йогану Бауэру. А кому ещё? Обязательно в Москве со временем представительство хана Дербента придётся организовать. Слишком много дел там намечалось. Но пока только немец управляющий есть.

Нужно будет, как можно быстрее, организовать более-менее комфортную перевозку в Столицу целой кучи горцев. У графа Шереметева в имении пока оставались переводчик его Зубер Шогенцуков с братом и молодой женой. Брат – это тот самый недоучившийся мулла, сбежавший из Стамбула, на которого Брехт хотел возложить создание письменности для кабардинцев. Если в Реальной истории её создали чуть позже на основе кириллицы, то почему не сделать этого раньше. Самый подходящий для этого кандидат. Бограт Шогенцуков владеет свободно арабским, кабардинским и турецким, чуть хуже персидским и татарским, легко справится с составлением алфавита.

Ещё в графских деревнях где-то пристроены трое мастеров из Кубачей. Но это мастеров трое, а с членами семей одиннадцать человек. Да инструмент со шмотками. Там же остались и десять молодых черкесов, что Брехт для себя в телохранители выучить хотел. В Студенцах застрял раненый Марат Хавпачев. И вишенкой на торте три танцовщицы из бывшего гарема хана Дербента. Всех жён его и почти всех наложниц новый избранный хан Дербента Петер-хан раздал своим друзьям: генерал-лейтенанту шамхалу Тарковскому Мехти и хану Кубинскому Шейх-Али-хану и только этих вот трёх девушек, которые только попали в гарем в качестве наложниц и танцовщиц, забрал с собой. Теперь они в его доме в Москве. Нужно же их показать императору, не зря тащил через всю страну и с женой ругался. Должен влюбчивому императору танец живота понравиться.

Чуть не забыл, про одного важного члена экспедиции. Он же двух мусульманских священников из Дербента забрал. Одного оставит в Москве, окормлять тех, кто в Мариупольском полку остался, а второго нужно переправить в Петербург, будет служить нравственным якорем для лейб-конвойцев императора. Всех этих людей и поручил Брехт Бауэру собрать и переправить в Петербург. А назад забрать шайров. Конечно, повыпендриваться пару дней в Петербурге на Слоне можно, а потом нужно отправить их назад в Студенцы. Покупал же для своего конезавода на племя, вот пусть там и размножаются. Сейчас в его деревушке солидный генофонд собран, и они с Тихоном на несколько лет вперёд таблицу составили, кого с кем скрещивать. Брехт прикинул, что даже если новых лошадей не покупать, то к 1810 году поголовье увеличится в шесть раз. На целый полк хватит великанов, пушки возить.

Всю дальнейшую дорогу как по заказу светило солнце и ветерок слабый, откуда-то с юга или юго-запада тепло приносил, а потому днём ехали в дормезе у Брехта с большей частью императорского семейства и в «Крокодила» играли. Самое интересное, что когда монархам игра стала надоедать, то погода испортилась, зарядили дожди холодные осенние, и пришлось царственным игрокам перебираться в свои кареты с печным отоплением. Удачно. Если бы игра надоела, то может и не стали бы её в Петербурге внедрять, а так по приезду сразу разнесут по всей столице и князь фон Витгенштейн – Дербенский опять прославится.

В город въезжали уже при полностью раскисших дорогах. Экипажи еле двигались. Брехт с четвёркой шайров мог легко обогнать кортеж, но передумал. И не зря, два раза пришлось ему своих великанов выпрягать и с их помощью помогать преодолевать монархам особенно угробленные куски дороги.

В Петербурге тоже дождливо и сыро, и холодно, и противно. Воняет так сильно плесенью и дымом, что прямо чих пристал к Петру Христиановичу. Весь город в дыму. Давление низкое, ветер с моря загибает дым вниз к земле и протаскивает его, смешав с моросью по всем улицам.

В доме бывшем президента Императорской Академии художеств Бецкова, который он завещал адмиралу Дерибасу, потому что тот был женат на внебрачной дочери Бецкого, а теперь снимаемым Брехтом у вдова Дерибаса – Анастасии Ивановны было прохладно и пусто. Оставленные женщины и дворник поддерживали тепло только в людской. Пришлось на дворника шумнуть и даже помогать ему пять печей растапливать. Ванька простыл в дороге кхекал и сопливил, да и Стеша тоже устала и намёрзлась. Нда, слуг придётся нанимать больше. Так хотелось и самому в горячую ванну залезть, полежать и этих товарищей следом отправить, а то совсем расхвораются. Но это ванна есть. Большая медная. А вот горячей воды нет. И холодной-то нет. Нужно вёдрами таскать с улицы. Если кто-то думает, что вода бежит по трубам в Северной Пальмире, но он заблужденец.

Сейчас жители Петербурга берут воду в реках и каналах, а те, кто живёт далеко от воды, имеют колодцы. В газете вычитал Брехт, что сейчас их городе 1321 штука. И город продолжает расти. С вёдрами за водой не находишься, столица все-таки, а не деревня. Вся центральная часть это дорогие доходные дома и дворцы, ужас сколько воды надо, чтобы поддерживать нормальную жизнь во дворце. Чтобы напоить и накормить хозяев и челядь, необходимо потратить не меньше бочки в день, а ещё и уборка, и прочие надобности, купание барыни, например. Потому одной из самых престижных и доходный профессий в городе сейчас – это водовоз. Все же фильм «Волга – Волга» помнят. Вот точно так всё и выглядит. Большая деревянная бочка. В газете же той самой про колодцы Брехт прочитал и про прожект строительства в Петербурге водокачек. Точнее там не про сами водокачки, а про цены. Предполагалось, что воду не абы кому с них будут отпускать, а тем, кто купит годовой билет. И стоить он будет немалые по нонешним временам деньги, 7 рублей серебром.

И кто будет в эту медную большую ванну воды за полкилометра таскать? Пришлось с мечтой Петру Христиановичу расстаться, обтереться влажным полотенцем и удовольствоваться заваренными травяными чаями лекарственными от Матрёны.

Событие пятьдесят второе

– Как ты забрал дом у банка?

– Я купил банк.

– Что, целый банк?

– Да как-то само вышло, по привычке.

Цитата из фильма «Лига справедливости»

На следующий день, оставив спутников болеть, Пётр Христианович решил проведать братьев Бербе Йону и Морана. Всё же уезжая, оставил им двести тысяч рублей, просто огромные для этого времени деньги. Должны были добыть часовых мастеров и ювелиров из Швейцарии и Франции, а так же построить здание для часовой мастерской. Помосту через Лебяжью канавку, Брехт перебрался на Галерную улицу, где и находился ювелирный магазин братьев Барбе. Вывеска с аляповато нарисованной короной и браслетом была на месте.

Пётр Христианович зашёл в магазин, полно народу – торгуются, примеряют серёжки и прочие жуковицы, а вот братьев – хозяев не видно.

Пётр отловил приказчика попытавшегося его по кривой обойти и, развернув к себе, вопросил:

– А скажи мне, гой еси добрый молодец («гой еси» приветственно-величальная формула в значении «будь жив!» или «будь здоров!»), где Йона Барбе или брат его Морана или Моран, как правильно?

– Иже еси на небеси… – запричитал мужичонка с козлинной бородкой в красивом кафтане.

– Померли? – Ну, ни хрена себе! Такие деньжищи вбуханы. – Оба?

– Да, бу-бу-бу … имя твое … Басурманин!

– Стоять! Бояться! – Брехт покрепче схватил вырывающегося приказчика. И тут понял, чего товарищ взбледнул. Он гусарский мундир за дорогу изгваздал весь, новый ему в Москве пошить не успели, и пришлось надевать золотую черкеску с мохнатой папахой чёрной. Огромный такой абрек нарисовался перед мужичонкой, вот он и струхнул.

– Иже… – Начал по новой служащий ювелирного магазина.

– Тьфу на тебя. Русский я! А ну, да немец я. Князь фон Витгенштейн. Так скажи мне, родной, где братья Барбе?

Креститься приказчик не прекратил, но взгляд перестал быть расфокусированным.

– В отъезде. – Вот и чудно. Живы, выходит. – Иван Савич во Францию уехал, а Матвей Савич приболел, дома они.

– Где дом? – А ну, да сейчас же хозяева магазинов на втором этаже живут, над своим магазином.

– На Офицерской. – Нет, выходит, ошибся.

– Отведи, меня.

– Но господин! – попытался дёрнуться приказчик.

– Я не местный, города не знаю. Проводи меня и я замолвлю за тебя словечко перед Йоной Барбе.

Оказалось не далеко совсем на берегу Крюкова канала, на его пересечении как раз с улицей офицеров. По дороге Савва, так звали приказчика, рассказал, что улица так называются, потому что её облюбовали офицеры Преображенского полка, снимают там жильё. А братья Барбе живут в отеле Жульена Сеппи, в меблированных комнатах, Савва тоже мечтает туда перебраться, как денег будет достаточно зарабатывать.

– Там чисто всегда и хороший стол. У Жульена работает отличный повар.

Пришли. Что можно сказать? Про дом. Ну, четырёхэтажный дом мрачный и серый. Про отель? Минимум мебели и запах чего-то подгорелого. Так ли уж хорош повар. И точно плох архитектор, не предусмотревший вытяжку нормальную. Про Морана? Точно болен. И угадайте с трёх раз, как называется болезнь. Да, не надо гадать. Туберкулёз и очень поздняя стадия, уже кровью харкает, а значит, всё вокруг заражено. Даже заходить страшно.

– Чахотка? – Брехт прикрыл рот носовым платком.

– Да, Ваше Превосходительство, но вы не беспокойтесь. Это не заразно. И скоро полегчает. И я сразу преступлю к работе. Могу похвастать, мы очень удачно вложили ваши деньги. Прямо вот тут рядом мы купили огромное соседнее здание. Называется Литовский или Семибашенный замок.

– Ого. – Брехт на экскурсии в будущем мимо проезжал. Понятно теперь, что такое Офицерская улица – это улица Декабристов. А здание это будущая тюрьма. На самом деле удачно вложили денежку – почти в центре Санкт-Петербурга огромное здание, и новое.

– Да, это удачное приобретение. Там был расквартирован Литовский мушкетёрский полк. Но два месяца назад Государь распорядился отправить его в Брест и здание выставили на продажу. Мы с братом были первые и дали больше конкурентов. – Ювелир засмеялся, но почти сразу смех перешёл в кашель и Брехт пробкой вылетел за дверь.

Глава 20

Событие пятьдесят третье

Где шьют, там и порют.

Кто шьёт да вышивает, тому скучно не бывает.

Портной гадит, а утюг гладит.

Весь следующий день и вечер этого Пётр Христианович бегал по портным. Достало его нищенское существование, когда один мундир всего и только его запачкаешь и всё, хоть в подштанниках по городу ходи. Потому обошёл с Ванькой пять мастерских портняжных и везде себе и сержанту Преображенского полка заказал по мундиру. Почему не в одном? Так просто, в пяти сошьют в пять раз быстрее. Кроме доломанов и ментиков заказал и виц-мундир. Который был в Петербурге, тоже вылинявший и голубой. При этом ладно бы, но вылинял пятнами, и смотрелось это позорно, в таком на бал не пойдёшь.

Бытует два заблуждения. Первое, это то, что гусары и прочие кавалергарды ходили на балы в своей повседневной форме, в сапогах, чакчирах и прочих доломанах. А второе – это что на балы офицеры ходили в специальной форме, которая называлась – бальная форма или grand gala.

У Пушкина в «Евгении Онегине» при упоминании петербургского бала есть слова «бренчат кавалергарда шпоры». Шпоры на бальные туфли не наденешь, только на сапоги. Выходит, танцевали в форме?

Эти заблуждения француз портной в первом же «ателье» Брехту и разъяснил. У графа фон Витгенштейна этой информации в голове не было. И слушая портного, Брехт понял почему. Он, ну, в смысле – Витгенштейн, обычный солдафон и знать о grand gala ему не нужно. Он на таких мероприятиях не бывал.

Оказалось, что существует два вида балов. Специальные предметы бальной формы – кюлоты, чулки и башмаки – использовались только на самых больших, торжественных, официальных балах. Они проходили в императорских и великокняжеских дворцах, в здании Дворянского собрания, в посольствах ведущих европейских держав. Никто туда нищеброда немецкого не приглашал. Служил себе сначала на будущей Украине, потом в Москве, и в императорских дворцах не бывал почти, а на балах уж точно. Да и в английское посольство на бал зван не был.

Однако, балы давали и люди попроще. И эти обычные балы, которые давали частные лица в своих дворцах, особняках, усадьбах и домах, назывались домашними, и там военные танцевали в сапогах и своих обычных панталонах, рейтузах или чакчирах, при этом все офицеры кавалерии, включая, естественно и кавалергардов, звенели шпорами.

– Вам же новомодный виц-мундир нужен, Ваша Светлость? – окончательно запутал его месье Lagueux. Если Брехт не путает, то звучит фамилия для портного смешно. Месье Оборванец.

– Что значит новомодный? Ввели новую форму? – хотя, ни на ком же не видел. А, точно, Александр был на коронации в мундире английского покроя.

– С лета уже господа офицеры заказывают виц-мундир с аксельбантами. И фалды на гвардейский мундир по английской моде, да с открытым лацканом. Но ниже пояса как обычно – белые короткие до колена суконные панталоны, затем шёлковые чулки и башмаки с серебряными пряжками и треугольная шляпа в руках.

– Чёрт бы побрал этих лимонников! – под одобрительные кивки выругался Пётр Христианович.

– Так какой виц-мундир будем шить? – спросил его месье Оборванец.

– Оба два. Да, и чёрт с ним, ещё и гражданский фрак по английской моде с фалдами этими.

– Ого, правильный подход, Ваша Светлость. – Мысленно, наверное, потирал руки француз. Жирный заказ.

– Стой, не всё ещё. Вот, держи листок. Там я нарисовал, ну, как мог, мундир новый. Мне нужно два таких. Один из хорошего зелёного сукна. Желательно, цвета сосновой хвои. Второй тоже зелёный, но цвета жухлой жёлто-зелёной травы. Найдутся такие материи? В глаза смотри! – Пётр Христианович отдал портному рисунок с формой типа «афганки».

– Я постараюсь, Ваша Светлость. – Хотел опять Брехт про старание на горшке ввернуть, но передумал. Не поймёт француз и обидится, сошьёт плохо.

– Не всё ещё. То же самое, ну, насколько это возможно, из плотной хлопковой ткани. Тоже двух цветов. В сукне летом на Кавказе жарко. Да, и вот такие рубашки тоже обоих цветов по дюжине. – Брехт выдал ещё один рисунок с гимнастёрками, к которым привык в тридцатых годах.

– Ого, мне нужно будет помощников нанимать. – Обрадовался Оборванец.

– Нанимай. Скоро приедут мои … друзья с Кавказа, а их чуть не два десятка человек и всех нужно будет обшить. Пока больше ни у кого заказы не принимай, я тебя работой на всю жизнь обеспечу. Только, Жером, смотри гнилую материю не подсунь. Я только с виду большой и злой, а так я на самом деле, очень злой. Чуть что – сразу из петушков каплунов делаю.

– Я не Жером, Ваша Светлость, – отступил на шаг портной, хозяйство прикрывая.

– Напрасно. Будешь Жеромом. Жером Лагуэкс! Звучит?!

– Звучит, – кивнул, отступив ещё на шаг, Оборванец.

Событие пятьдесят четвёртое

Что бы не делал альтруист и что бы у него не находилось на подсознании, в итоге, он получит свою «награду».

Ирэн Огински

Делать в Петербурге было нечего. Идти снова к больному и распространяющему палочки Коха младшему Барбе не хотелось. В голове-то осознание было, что столько этих палочек уже вглотнул и вдохнул, что ещё несколько миллиардов уже не так важны, но всё одно – сыкотно. К тому же хоть и не микробиолог, а физик, знал, что все эти вирусы и бактерии мутируют постоянно, а ну как у Морана самая заразная мутация. Рано умирать, столько дел недоделанных. Отправил к нему доктора из газет выуженного, но сказал перед этим, чтобы не умничал, а приготовил отвары из тех трав, что ему с собой Матрёна дала. И порошок медведковый с мёдом ещё выдал.

Решил Пётр Христианович, что раз уж в Питере, то наведаться к старшему Чичагову и поузнавать, как два Чичаговских училища в Петербурге и Выборге поживают. Василий Яковлевич постарел, совсем седой стал, но бодро ходил по небольшой комнатке, в которой Брехта принимал, и рассказывал, как с пацанами на шлюпке чуть не утонул. Соревнования устроил между выборгскими курсантами и петербургскими, а сам на одной из шлюпок рулевым решил быть. Ветер не учли, и при повороте волна стала захлёстывать шлюпку, пацаны перепугались и к одному борту все бросились.

– Это хорошо, что весу в них чуть. Утопили бы и меня и себя. Кхе. Кхе. – Нет, это не чахотка. Это смех такой.

– Василий Яковлевич, а вы что плавать не умеете? – опешил Брехт.

– Моряки ходят.

– Под себя ходят! – не сказал, конечно. – Я про плавание в воде, без всяких кораблей и лодок, как дельфины.

– А это. Нет. Не обучен-с. – Обиделся.

– А я вот умею. Нужно будет вам найти в Петербурге или Выборге людей, что умеют плавать и обучить пацанов, курсантов, то есть.

– Ох, дожить до лета надо. Семьдесят шестой годик пошёл. – Но тут же вскочил адмирал и опять по комнате круги стал нарезать, на этот раз рассказывая про свои две попытки пройти из порта Кола на Камчатку. Было желание у наших освоить Северный Морской путь на Дальний Восток. Даже планы стал строить Чичагов, что нашёлся бы опытный моряк, да заинтересовал бы Александра, так он ему все записи свои передаст.

– И что нет таких? – Брехт, отлично знавший судьбу всех прочих экспедиций считая даже пароход Челюскин, не стал расстраивать заслуженного адмирала неутешительными предсказаниями. Помнил из прошлого попаданства, что впервые за одну навигацию Северный морской путь будет пройден экспедицией Отто Шмидта в 1932 году на ледокольном пароходе «Александр Сибиряков». Далеко ещё.

– Правильно вы вопрос задали, Ваша Светлось …

– Да, называйте просто Петром Христиановичем, сто раз же просил, – напомнил адмиралу Брехт.

– Христианович, так Христианович. Вопрос говорю, правильный вы Ваша Светлость задали. Завтра поутру подходите снова, будет у меня в гостях немец один презанятный. Крузерштерн фамилия. Опять приехал к Государю с прожектом своим о кругосветном плавание. Пообщаетесь. Может, помочь ему сможете?

– А сын ваш, Василий Яковлевич?

– Он в свите сейчас у Александра Павловича, император ему недавно совсем звание генерал-адъютанта присвоил, но на коронацию не поехал, приболел. Простыл сильно. Государь собирается создавать Комитет по образованию флота. Сейчас прожект сей Павел составляет. А что вдвоём-то сподручнее будет Александра Павловича уговаривать.

– Обязательно подойду.

Иван Фёдорович Крузенштерн – человек и пароход, конечно, же никаким Иваном Фёдоровичем не был. Если уж на русский манер переводить, то был он Иоганном Фридриховичем, а если по чесноку, то Адамом Иоганном фон Крузенштерном. Но это опять с русским искажением фамилии. А так, фамилия читалась скорее, как Крусеншерн.

Ровесник Витгенштейна и такой же нищий. Жил на скудное жалование капитан-лейтенанта и подумывал уволиться со службы, женившись на более-менее состоятельной немке и осесть в окрестностях Ревеля купив там мызу. Был он пятым ребёнком в семье и никакого наследства ему не светило.

Как всегда Павел в карьере человека и парохода свою кляксу оставил. Крузенштерн проходил в Англии стажировку, а тут Павел с наглами поругался, и военным морякам, проходящим обучение в Англии, поступила команда вернуться на родину. Вернулся. И начал забрасывать все военно-морские ведомства и самого императора прожектом кругосветного путешествия и налаживанием торговли на Дальнем Востоке. Разузнал, что Российско-американская компания (РАК) может гораздо дороже сбывать добываемые меха в Китае. Очень они там нравились знати. И это несмотря на жару. Нравились и всё. Только ни вице-президенту Адмиралтейств-коллегии Кулешову, ни президенту Коммерц-коллегии Соймонову прожект не понравился, а последний вообще воспретил капитан-лейтенанту лично хлопотать в Петербурге. Сиди, мол, в своём Ревеле и не бухти.

– А есть ли люди здесь в Петербурге, которые готовы вас поддержать при разговоре с Государем? – Брехт, наверное, мог бы и один потянуть это плавание двух шлюпов, но, честно говоря, денег было жаль. Деньги надо в рост пускать, а не в прожекты вкладывать, которые кроме проблем России ничего не принесут. Нужно найти ещё дураков, которые вместе с ним впрягутся. Ну, графа Шереметева можно раскрутить. Должен за Жемчугова в качестве благодарности пойти навстречу Витгенштейну и вложить денег малую толику. А если вложит столько, сколько на бал потратил, то это почти все затраты и покроет.

– Граф Николай Петрович Румянцев один из директоров Государственного вспомогательного для дворянства банка, а также директор Департамента водных коммуникаций. Он готов поручиться перед императором и выделить от банка заём на подготовку экспедиции.

– Уже хорошо. Это всё?

– К сожалению.

– А Российско-американская компания? Баранов, Булдаков, зять Шелихова Резанов? Вы не пробовали поговорить с этими господами?

– Я не вхож в этот круг. – Поскучнел капитан.

– А я вообще не знаком ни с одним. – Брехт, задумался. Помочь осуществить это плавание на два года раньше. Зачем? Никой разницы, туда-сюда два года. Разве что? Не, не получится. А если? Ни в коем случае! А? А вот это попробуем.

– Я попытаюсь помочь вам, Иван Фёдорович. Давайте, я совершу пару визитов, и встретимся здесь же через неделю. Вы где-то устроились в Петербурге?

– А неделю назад женился. Отбываю завтра в Ревель назад. – Обрадованный Крузенштерн снова сник.

– Ну да, молодая жена. Согласен. Нужно по возможности уделить ей больше времени, ведь вы будете в плавание не мене двух, а то и трёх лет. Хорошо. Я отправлю вам письмо с нарочным, и если что-то будет вырисовываться, то вызову Санкт-Петербург.

– Премного благодарен ваша Светлость, а можно поинтересоваться, зачем вам это? Что-то я в последнее время не верю в альтруизм.

– Забавно. Поговорка такая у одного моего друга была: «Увидел альтруиста – убей». Они всегда подведут и предадут. Чтобы человек что-то делал честно и хорошо он должен быть заинтересован в результате своих действий. Я хочу получить денежную выгоду, вы известность и возможность осуществить мечту. Разные у нас цели, а вот высшая цель одна.

– И какая же у нас высшая цель? – протянул руку, прощаясь, капитан.

– Перед отплытием скажу.

Событие пятьдесят пятое

«Такая красота – сила… с этакою красотой можно мир перевернуть!» Достоевский («Идиот», гл. VII)

В юности ещё Брехт прочитал книжку Дейла Карнеги «Как завоёвывать друзей и оказывать влияние на людей». Особо теперь из той толстенной книги ничего не и не помнил. Про марки только. Банальщина. Наверное, эти мысли были открытием в тридцатых годах в США, но время на месте не стоит, из мыслей и откровений превратились поучения Карнеги в то, что все и так знают и применяют. А в России и без Дейла все всё о взятках знают. Не подмажешь – не поедешь. Подмазать – это силу трения уменьшить. Те люди, которых Брехт решил навестить были купцами, и деньги он шёл у них просить, и взятка деньгами была бы глупостью. Прикинул Пётр Христианович, а что он может подарить купцам мильонщикам, чтобы те его на три буквы не послали. У него полно всяких золотых ювелирных украшений в секретной комнате. И что? Там нет ничего такого, чего богатый человек не может купить. Думал, думал, дошёл до завиральной идеи, что нужно уговорить Александра дать купцам ордена. Или свои – Дербентского ханства вручить? Херня. Его позолоченные блямбы не оценят. И с чего это Александр будет по его указке или просьбе ордена выдавать, с какого перепугу?! А если и удастся сподвигнуть его на это, то всякие Резановы и Барановы будут к Государю благодарность испытывать, а не к Брехту.

Решил тогда записать, Пётр Христианович, всё, что знает о Российско – Американской компании на бумажку. Может, лучший подарок для купцов этих совет, как деньги приумножить? Вспомнил про форт Росс, которого ещё нет, решил с него начать. Окунул перо в чернильницу и … кляксу поставил. Блин, а ведь хотел давно изобрести металлические перья.

Стоять! Бояться! Вот лучший подарок для купца! Ручка с золотым пером украшенная камешком каким-нибудь блескучим. Или с железным лучше? Изобрести пружинную сталь? Нужно идти к ювелирам. Патент в Англии и Франции оформить? Нет. Россия в ближайшие годы сначала с одной страной поссорится, потом с другой, потом снова с одной. Внешнюю политику при Александре так штормить будет, что никакие патенты, выданные русским, работать не будут. Вместо патента нужно просто наладить производство, а потом механизировать его. Пресс изобрести. И тогда ручная выделка конкурентов не будет мешать. Не потянут, в крайнем случае, при его деньгах можно демпинговать, разорить товарища Джеймса Перри и иже с ним. Плюс нужен бренд. На ручке должен быть знак, что это сделано в России, и этот знак должен быть, как знак качества.

Для начала нужен просто ювелир. Хороший, но не сильно богатый. И как его найти, объявление дать в газету? Нет, он же знаком с придворным медальером и автором неудачного коронационного рубля Александра товарищем Карлом Александровичем Леберехтом. С этим интересным немцем его Мария Фёдоровна познакомила. Интересен он тем, что вообще рисовать не умеет. Только копировать и резать по металлу и твёрдым камням. У императрицы он числится учителем. Скорее всего, именно благодаря ей он и получил в 1794 году от Петербургской Академии Художеств звание академика, а по принятии им в 1799 году русского подданства назначение главным медальером Санкт-Петербургского Монетного двора. Академиком стал, и даже преподавать в Академии художеств начал, в Италию был отправлен, постигать живопись, а рисовать так и не научился, но, тем не менее, он продолжает резать штемпеля для медалей и рублей, но лишь по рисункам, доставляемым заказчиками.

Сам Карл Александрович для задуманного Брехтом не годился, но он же преподаёт в Академии и у него есть ученики. Подскажет перспективного паренька.

Карл Александрович Леберехт нашёлся у себя дома на Мойке. Брехт, когда договаривался с ним о выпуске дополнительно нескольких десятков коронационных рублей, дома у придворного медальера был, туда сразу и направился, как план получения денег с купцов по полочкам разложил. Леберехт похож на Государя. Внешне. Только в зрелые голы. Большие бакенбарды, высокий лоб, переходящий в лысину, которую немец пытается кучеряшками скрыть. Кучеряшки седые уже.

Князя фон Витгенштейна академик встретил радушно. Земляки же. Разговаривали на немецком, по которому Карл Александрович скучал. Жалко что ли. Почему не уважить полезного человека.

– Ученика способного? – придворный медальер взлохматил кудри на висках. На Эйнштейна стал немного похож, всю красоту растрепал. Просто седые космы получились.

– Да, и не шибко богатого. Но умного.

– Хм, умные самому нужны, – немец, блин, жадина-говядина.

– Первую его поделку вам презентую, дорогой Карл Александрович. Не пожалеете. – Это ещё и огромной рекламой среди учеников Академии художеств послужит.

– Ну, что ж, через полчаса ко мне придёт тот, кто вам нужен. Это Вольдемар Алексеев. Очень способный молодой человек. В свои семнадцать лет уже меня в искусстве резки по металлу превзошёл. Сегодня должен задание принести проект медали новой на коронацию Александр Павловича.

Подождали. Пётр Христианович пока попросил показать, над чем сейчас уважаемый академик трудится.

– Оба на гевюр цузамен! – наткнулся Брехт почти сразу на интересную картинку. – Что это?

– А это один из вариантов коронационного рубля. Мне не понравился. – Пренебрежительно махнул рукой Леберехт.

– А штемпель делали? Или как эта хрень у вас называется?

– Даже выпустили несколько штук на временном Монетном дворе в здании Ассигнационного банка на Садовой улице.

– Разве не в Петропавловской крепости монеты штампуют.

– Пока нет. Ремонт там идёт. А на Садовой пока работают на оборудование изготовленном в России. И паровые машинами и станки. Все сами здешние умельцы сделали.

Об этом стоит подумать, сделал себе пометку Пётр Христианович.

– Карл Александрович, а можно мне такие монеты заказать.

– Только с разрешения Государя.

– Попробую добиться разрешения. – На монете был изображён нормальный и вполне фотогеничный Александр в мундире полковника Преображенского полка. Красивая монета. Если расплачиваться ею в Дербенте и прочих ханствах Кавказа и Закавказья, то такие монеты будут гораздо дороже любых других имеющих там хождение, даже при равном весе серебра. Красота мир не только спасёт, но и купит.

Брехт, когда в будущем монеты собирал, про этот рубли слышал, и фотографии видел, но только фотографии, а ещё название «Воротником» специалисты называли. Один из самых дорогих пробников, за триста тысяч швейцарских франков на аукционе ушёл.

– А вот и ученик пожаловал, – услышав стук, резво устремился открывать дверь академик.

Глава 21

Событие пятьдесят шестое

Человек с ясной целью будет продвигаться даже по самой тяжкой дороге. Человек безо всякой цели не продвинется и по самой гладкой дороге.

Томас Карлейль

Нда. Это не Лаврентий Палыч – лучший менеджер 20-ого столетия. Это просто пацан. Брехт пораспрашивал Вольдемара Алексеева о его умениях, вместе кофейку попили с конфетами у академика.

Что можно сказать? А сказать можно, что у парня, наверное, золотые руки, и он подойдёт Брехту в качестве специалиста по изготовлению пуансона и матрицы для пресса по выделке стальных перьев. И подойдёт, чтобы срочно десяток перьев для купцов изготовить вручную из золота. И в то же время он совершенно не подходит для места управляющего компанией, которая завалит Европу стальными перьями. Тут другие таланты нужны. С Володькой Пётр Христианович договорил, что он завтра зайдёт к нему в гости и принесёт эскизы штучки одной, которую нужно будет из золота изготовить. Золото и камешки Брехт с собой принесёт. Как и кусок красного дерева. Есть ведь у него приклады оставленных Демидовым ружей. Потом найдёт специалиста, заменит на орех. Сейчас не время мелочиться, нужно изготовить несколько ручек, как можно быстрее.

Попрощавшись с медальерами, Пётр Христианович поспешил на бывшую квартиру братьев Чарторыйских. Нужно было найти в кладовке подходящую красивую штуковину с несколькими небольшими драгоценными камнями из золота и нужно нарисовать эскиз пера. В детстве писал такими и потом в тридцатые годы, в армии, когда служил, нет-нет, да приходилось писать, должен вспомнить, как выглядят.

Нарисовал. Что-то не так, кургузо как-то смотрелось. Нарисовал второй эскиз с более широким плечом. И понял, что не так, перо в будущем имело центральное отверстие, которое не только собирало дополнительное количество чернил из чернильницы, но, главное, повышало гибкость зубцов конца пера и прочность всей конструкции, препятствуя облому зубца при сильном нажатии пера на бумагу. Посидел Пётр Христианович с закрытыми глазами и после этого. Всё одно немного не так было, взял и перенёс центральное отверстие ближе к переднему концу пера и рифление сделал на кончике. А что, вполне себя. Похоже.

В качестве материала для перьев выбрал золотой портсигар рубинами украшенный. Красное дерево и рубин вполне сочетаются.

Закончив с этой работой и на автомате проглотив чего-то приготовленное кухаркой, Пётр Христианович ушёл в кабинет, сел у печи и задумался. Где в Петербурге можно взять менеджера, который с нуля организует производство стальных перьев? Стоять. Бояться. А что вообще для этого нужно. Нужен пресс. Здесь в Петербурге, где нет водяных колёс. Значит, привод нужен, как и на монетном дворе от паровой машины. Машину ему скоро из Англии привезут. Правда, он её хотел отдать изучать Черепанову старшему, чтобы тот быстрее и лучше паровоз сделал. Но может, одно другому не мешает. Пусть изучает, и заодно обслуживает сей агрегат. Выходит, нужно кроме менеджера найти Черепанова и выкупить его у хозяина. Он ведь крепостной. Взял, Пётр Христианович карандаш недоделанный и строчку на листке написал под номером один – найти Черепанова. Он сейчас где-то рядом с Петербургом изучает английские паровые машины. Наверное, не сложно найти, не так много паровых машин в Петербурге и его окрестностях.

Вторым пунктом написал – помещение, но тут же вычеркнул. На часовом заводе в Литовском замке всё одно нужен будет тоже паровик, так что просто эти два производства нужнобудет объединить.

Третьим пунктом шло железо. Брехт всё-таки металлург по образованию, хоть и цветник, но, как делать пружинную сталь, представляет. Сначала нагрев до восьми сотен градусов и закалка, потом снова нагрев до пятисот и отпуск. Ничего сложного. Ну, если термопара есть. Нету. Тоже не страшно. Он примерно помнит таблицу свечения металла в зависимости от температуры. Ему нужно чтобы свет не перешёл в оранжевый, оставаясь светло-красным или светло-вишнёво-красным. Это для закалки, и тёмно-коричневый – для отпуска.

Только это не всё, желательно легирование, не такое, как для нержавеек, но всё же. Шведское железо, природой легированное никелем, как раз подойдёт, желательно бы добавить марганца, но где же его взять. Попробовать можно и на простом шведском железе. А для начала просто купить в оружейном магазине обычное шведское ружьё. Там хороший металл идёт на стволы.

Нда, только начал прогрессорствовать, как одна задумка сразу другую притянула. На каретах сейчас в большинстве ременная рессора. И только на царских экипажах Пётр Христианович видел металлическую стоячую рессору. Выходит, лежачие рессоры ещё не изобретены. А ведь там ничего сложного. В будущем, и, наверное, не очень далёком, такие рессоры будут изготавливать из закалённых полос стали заданной дугообразной формы. И делать будут эту рессору наборной под известную грузоподъёмность экипажа из соответствующего количества полос. Заметочку поставить надо, но сейчас не до рессор. Нужно сначала запустить производство перьев.

Вот и последний пункт. Это менеджер. Стоп. А на чём сейчас работают паровые машины? На дровах? На угле? Где берут уголь и почему его не продают населению. Продают дрова. Что сейчас с Донбассом? Юзовка? Есть уже?

Если и есть, то не простое это мероприятие тараканить уголь с Донбасса сюда в Петербург. Здесь есть горючий сланец и торф. Так себе топливо для паровых машин. Нефть возить из Чечни? Ещё дальше, да и на чём, на телегах? Не смешно. По Волге до Рыбинска. А потом? Нет. Это не вариант. Только морем. Опять же нужны ёмкости. Тогда всё же Донбасс и уголь. Северный Донец впадает в Дон и вверх по Дону на барже с бурлаками до Брянска, наверное. А потом до Двины и Риги, а дальше опять морем. Нет. Опять легче вокруг Европы. Ну, да. Война же сплошная тотальная впереди. Англия с Францией на дороге. Не пойдёт.

Ну, тогда придётся пойти другим путём и перенести производство перьев в Лисичанск. Перья возить проще, чем уголь. Там и железо уже должны выплавлять. А легирование. Тьфу. Как жить без железных дорог?! Никак не получится прогрессорством заняться. Получается, проще в Петербурге все же перья делать и шведское железо сюда возить. А уголь? Уголь покупать древесный.

И нужен управляющий. Немец? Англичанин? Немец всё же.

Что в итоге? В итоге нужно искать Ефима Черепанова и ушлого немца с техническим образованием.

Событие пятьдесят седьмое

Алкоголь убивает любые микроорганизмы, вплоть до мелких личностей.

Е. Ермолова.

Кто ищет, тот обрящет. В Евангелие от Матфея, конечно, красивее: «Просите, и дастся вам: ищите, и обрящете: толцыте, и отверзется вам: всяк бо просяй приемлет, и ищяй обретает, и толкущему отверзется». Брехт хоть и безбожник и латинянин проклятый именно так на следующее утро и поступил. Нужно найти Черепанова? Нет, письмо Демидову на деревню дедушке в Италию он написал. Чёрт его знает, где Демидов с женою именно сейчас, он же путешествует там по Европам, не сидит на месте. Но написал. Рано или поздно найдёт. Написал и управляющему на Урал. Тоже не быстро туда-сюда ходить будет. Где Петербург, и где Тагил? Да и что управляющий может сделать, он не сможет продать Черепанова. Это не его собственность. Он ему только работу может поручить.

Для начала Ефима этого найти надо. Слышал в музее в Екатеринбурге, что несколько лет Черепанов старший провёл именно в это время на железоделательном заводе в окрестностях Санкт-Петербурга. Как найти этот завод? Кто лучше всего знают про заводы. Конечно банкиры. Туда и пошёл с утра. В Государственный ассигнационный банк пошёл. Банк находился на Садовой улице недалеко от моста через Мойку. Три этажа и видно, что строил архитектор, а не прораб СМУ № 8. Если что, то фамилия его Кваренги. Брехта как большого начальника проводили к помощнику директора банка надворному советнику Павлу Васильевичу Сизову.

– Железоделательный завод в окрестностях Петербурга? Так вы не директора нашего бывшего ищете? – поправил орден на шее банкир.

– С этого момента поподробнее.

– Мятлев Пётр Васильевич при Павле Петровиче управлял нашим банком. Но теперь отправлен Государем в отставку.

– А завод-то тут причём? – Прервал мхатовскую паузу Витгенштейн.

– Ох, простите Ваша Светлость. Не с того начал. В 1795 году Мятлев заключил выгодный брак, взяв в жёны графиню Прасковью Ивановну Салтыкову, старшую дочь фельдмаршала Ивана Петровича.

– И? – что за люди, клещами всё из них изымай. Не экономят время ни своё, ни чужое.

– Завод в сорока примерно верстах на север от Петербурга, принадлежит Салтыковой Дарье Петровне урождённой Нарышкиной. Но они в Москве, а заводом управляющий занимается, но Метляев частенько там бывает. Готовится принять наследство.

– Как называется город, или посёлок? Что там.

– Не скажу, Ваша Светлость. Это вам к директору нашему бывшему.

– И где он?

– В опале он у Государя. Безвылазно дома сидит во дворца на Галерной улице. Любой покажет.

– А из-за чего опала у господина Метляева?

– Не знаю-с, только слышал из разговора, что император Александр Павлович относится к нему столь неблагосклонно, что назвал в числе тех придворных екатерининского царствования, которых не желал бы иметь даже лакеями. – Снизил голос до шёпота заместитель директора банка.

– Спасибо. Должник я ваш, Павел Васильевич. До свидания. Выручили. Не знал, как к этому делу подойти.

– Чем могу-с.

Проехал на извозчике Пётр Христианович до дворца на углу Галерной улицы. Твою же налево! Как это семейство могло нажить такие деньжищи? За что Павел привечал этого человека? Или он на самом деле финансовый гений. Директор Ассигнационного банка, это если на будущие должности перевести, то глава Центробанка. Человек, который отвечает за печатание денег, за эмиссию.

На входе в парк стояли лакеи в золотой парче, на входе во дворец двое. Дорога гранитными шлифованными плитами выложена. По краям брусчатка интересна сделана, такое ощущение, что в бетон камни укладывали. Неужели производства цемента уже освоено? Сам дворец покрашен в красивый жёлтый цвет. Шикарно живёт бывший банкир.

– Тайный советник Метляев Пётр Васильевич дома? – подошёл Брехт к ливрейным лакеям. Те даже не поклонились толком, так, головами мотнули. Непонятно, то ли это поклон, то ли приглашение проваливать. Даже рычать на них Брехт не стал. Ему погладили выстиранный старый его гусарский мундир и когда Пётр Христианович в него залез, то понял, что в этом идти к Метляеву нельзя. Всё выцвело и обремкалось. Нищеброд. Хоть и генерал. Встречают по одёжке, а с такой одёжкой проводят на три буквы. Пришлось опять надевать золотую черкеску и папаху, смешно бы смотрелся в черкеске и треуголке генеральской с белой опушкой. Клоун.

– Доложи, дорогой, что его хочет видеть генерал-лейтенант князь фон Витгенштейн. – А не дрогнули лица. Подумаешь немчик. Там полно нищих князей и герцогов, у которых по триста человек всех подданных. Те же Голштинские герцоги.

Вернулся халдей в золотых одеяниях минут через пять и молча дверь раскрыл. Проводил на второй этаж, где в барском халате обломовском и встретил его опальный банкир.

– Пётр Васильевич, разрешите представиться? Я – Пётр Христианович фон Витгенштейн. Шеф Мариупольского гусарского полка и по совместительству хан Дербента.

– Угу, – человек был с похмелья. Выхлоп стоял, да ещё и не благородный коньячный, а сивушно-чесночный. Не вовремя.

– Я вас не задержу, Пётр Васильевич …

– Шампанское будете, князь? – собрал в кучку глаза Метляев.

– Чего же не выпить с хорошим человеком. Пост закончился, сухоедения нет. Опять же доктора говорят, что в малых дозах шампанское полезно в любых количествах.

– Тогда прошу за мной. – Не понял шутки юмора хозяин, да и не мудрено, с раскалывающейся должно быть головой. Какой уж тут юмор.

Пётр Васильевич был небольшого росточка пухленький такой человечек с красным лицом обрамлённым волосами бесцветными под парик закрученными. Но это не сейчас, сейчас неровными паклями всё это на голове топорщилось. Кабинет находился через три комнаты, прошли по анфиладе из этих комнат. Больше всего они напоминали детскую библиотеку в Краснотурьинске, где Брехт детство провёл. Сплошные стеллажи с тысячами книг разного формата и толщины, и указатели картонные с буквами алфавита, вычурно нарисованными.

– Как вам моя вифлиофика? – плюхнулся в огромное кресло у печи изразцовой Метляев.

– Впечатляет. – Вифлиотека – это так сейчас библиотеки называют. – Сами не пописываете стихов или прозы?

Пришёл очередной ливрейный катя перед собой столик с фужерами и ведёрком со льдом из которого торчала бутылка шампанского. Ещё вазочка с виноградом и яблоками стояла на столике и миска большая с красной икрой, рядом чёрный хлеб порезан. Гурман.

Вздрогнули. Кислятина. Шампанское не просто сухое, его ещё потом уксусом разбавили. Когда успели, пробку лакей при них в высоченный, картинами украшенный, потолок запустил. Нужно наладить в Крыму производство полусладкого шампанского. Фурор произведёт.

– Хочу … Знаете Пётр …Ик Кисти …ик. Хочу книгу, как про Робинзона английского … ик …написать. – Эх не получится разговора, двы фужера шампанского да на старые дрожжи. Пора срочно прозьбу озвучить, а то в потом с пьяным в стельку не договориться.

– Я знаете, зачем к вам зашёл, Пётр Васильевич, говорят, у вашего семейства завод железоделательный есть, где-то тут недалеко. Хотелось посмотреть, как железо выделывают, чуть не сказал выплавляют. Плавить сталь ещё не научились толком. Температуры не хватает. Даже, вот, скоро пудлингование изобретут, но и там только до тестообразного состояние смогут железо довести. Когда раньше фильмы исторические смотрел Брехт, то всегда поражался, когда показывают, как мечи в форму заливают, а потом проковывают. Какие мечи? Даже в начале девятнадцатого века, когда мечи уже никому не нужны, получить сталь, которую можно залить в форму нужно ну очень постараться.

– Завод? А так это вам к жене моей, Прасковье Ивановне. Это матери её завод, в местечке Рай… вола.

– Рай? Где это? – Пётр специально карту от англичанина доставшуюся принялся вытаскивать.

– Райвола, – послышался голосок нежный из-за уха.

Брехт обернулся. В чёрном строгом закрывающем горло платье бархотном позади стояла высокая красивая молодая женщина. Траур, что ли?

– У вас траур? Позвольте высказать соболезнование.

– А это? – залилась колокольчиками женщина. – Это я в репетирую роль Офелии. Смотрю некому нас представить, – указала подбородком Брехту за спину. Пётр Христианович встал, посмотрел на заснувшего банкира бывшего и щёлкнул каблуками:

– Пётр Христианович фон Витгенштейн – Дербентский. Хан Дербентского ханства. И самодур страшный. Деспот восточный.

– Я слышала о вас князь. Меня зовут Прасковья Ивановна урождённая графиня Салтыкова. Железоделательный завод находится в селении Райвола. Он в собственности моей матери Дарьи Петровны. А что там вас заинтересовало князь. Оружия завод не производит. Весь металл продаётся в Англию.

– Хочу посмотреть, как производится железо. Небольшую фабрику хочу открыть по … переработке железа. Кузнечное производство. Хотелось бы посмотреть в живую как это делается.

– А поехали! При одном условии, вы для меня стихотворение напишите, не хуже чем ваше «Я помню чудное мгновение». Весь Петербург его друг у друга переписывает. Божественная вещь.

Не хуже?! А что такие есть?

– Для чего вам, Прасковья Ивановна?

– Люблю я в домашних представлениях участвовать. По моей просьбе Карамзин Николай Михайлович сочинил водевиль «Только для Марфина». Это имение наше под Москвой, там у нас тоже театр свой был.

– Я не Карамзин, конечно. Куда мне. Солдафон и деспот … Прасковья Ивановна, а басня не подойдёт? Вы её сможете с выражением в лицах прочесть публике.

– Ура! Здорово! Обязательно басню, Пётр Христианович! Подождите меня, я быстро соберусь. Погода наладилась. В удовольствие будет прокатиться.

Чего одного Пушкина грабить и по Крылову нужно пройтись. Не для себя же. Для дела.

Глава 22

Событие пятьдесят восьмое

До научной революции большинство человеческих культур не знали культа прогресса. Золотой век они помещали в прошлом

Юваль Ной Харари

Прасковья Ивановна – странная тётка. В экипаже сначала чирикала про свои спектакли и хвасталась, что даже на сцене Эрмитажного театра выступала, а потом вдруг замолчала и через секунду уже похрапывала, в прямом смысле этого слова. Не как шоферюга пьяный, но вполне ощутимо с присвистом. Не в этом странность. Она сказала Брехту, что ехать до завода в этой Райволе не далеко. А они ехали уже часа два, и конца этому путешествию видно не было. Ехали среди леса. Если примерно со скоростью десять – пятнадцать километров в час четвёрка лошадей мчит, то уже чуть не тридцать километров отмахали.

Деревня с заводом на берегу реки показалось неожиданно, только по лесу ехали и вдруг бах, и всё в чёрном дыму, звоне молотов и уханье паровика.

– О, я же говорила, что близко тут, уже и доехали, – пробудилась Метляева.

Ну, теперь понятно, если всю дорогу спать, то и правда быстро и близко.

Нда, это не современный завод с высокими цехами и огромными окнами. Это пипец, если, одним словом. Землянка большая. Над землёй только несколько рядов кирпича, а потом сразу крыша. Сейчас почти все здание такие. Так и стен почти нет, всё под самую крышу, за редкими перерывами засыпано шлаком. Утеплились. Отапливать кроме дров нечем, а они дороги. В дальнем углу завода дымили две домницы. Именно не домны, а домницы. Руда болотная и железо получали прямым способом, без выработки чугуна. А что, хорошо, ни мартены не нужны, ни пудлингование даже. Железо, правда, низкосортное получается, всё шлаками засорено. Именно этим, то есть удалением шлака из криц и занималась английская паровая машина, присобаченная сложной ременной передачей к молоту.

Брехт, прикинув время и добавив два с лишним часа на обратную дорогу, не стал откладывать поиски будущего паровозостроителя. Около паровика, свистящего паром и чихающего дымом крутился невысокий паренёк с кудлатой бородкой, к нему Брехт и подошёл с вопросом.

– Эй, парень, не знаешь, как мне Ефима Черепанова найти?

Товарищ бросил тянуть за цепочку непонятную и уставился в небо. Соображал, должно быть, где этого Черепанова найти.

– А зачем он нужон, Вашество.

– Нужон и нужон. Где найти?

– Туточки. – И опять за свою цепочку тянуть принялся. Чего делает? Это что такая регулировка мощности?

Бах. Бах. Заработал рядом молот. Искры посыпались, жаром пахнуло от красных криц. Брехт огляделся. Черепанову двадцать с чем-то сейчас. Примерно одного возраста с этим кудлатым дроздобородом. Разве вон тот помощник молотобойца, что крицы ворочает.

– Тот, что ли? – Брехт подёргал Брехт паренька за рукав, указывая на молотобойца.

– Я – Ефим Черепанов.

– Это хорошо. Слушай, Ефим, мне переговорить с тобой нужно. Ты не можешь, кому другому это дёргание доверить? – кричать приходилось, всё стучит пыхтит и ухает.

– Не, сейчас ковка идёт. Через полчаса освобожусь.

Брехт уже хотел начать права качать, князь он или не князь, но передумал. Пошёл смотреть готовую продукцию. Небольшие прямоугольные в окалине и следах побежалости слиточки лежали вдоль стены. Хозяйка, а точнее дочь хозяйки с Брехтом на территорию не пошла, осталась в кирпичном небольшом строении, что тут заводоуправлением является, за Брехтом по пятам ходил молодой паренёк по-русски не разговаривающий. Финн. Хотел спросить, можно ли на пробу парочку взять, может и не нужно шведское железо, из этого перья получатся. Хотя, если его из болотной руды делают, то вряд ли оно чем легировано. Но на всякий случай парочку прихватил, не откажет Прасковья Ивановна за басню. Басню, кстати, всю дорогу вспоминал. В школе учил «Ворону и Лисицу», но её нельзя почти полностью подарил Хвостову, а вот Ванька – приёмный сын, в Спасске-Дальнем целый день бубнил заучивая «Стрекоза и Муравей», выучил ли её Ванька, Брехт не помнил, а он в тот день болел, простыл немного и сидел дома, так за целый день бубнения сына, выучил сам. Всю дорогу вспоминал. Может и переврал несколько слов, но вполне себе получилось. «Попрыгунья Стрекоза лето целое пропела … На желудок петь голодный …».

В управлении слышался заливистый смех Прасковьи Ивановны.

Два немца развлекали хозяйку, рассказывая, как ходили в лес и заблудились. Смешного было мало, разве акцент у одного из этих товарищей.

– Прасковья Ивановна, можно я эти два слиточка заберу? – Показал ей Пётр Христианович свою добычу, – и дайте мне листок бумаги с карандашом, я по дороге басню вам сочинил.

– Петер?! – Брехт головой дёрнул, вроде на брудершафт не пили, но оказалось, что это она одному из управляющих команду дала.

Мигом появился лист бумаги и гусиное перо с чернильницей.

– Карандаш? – Народ рожу непонимающую скорчил. – Плюмбум. Свинец. – Показал, как пишут. Опять руками разводят. Пришлось писать пером. Клякс понаделал.

– Ой, прелесть какая! – Бросилась его обнимать целовать взасос Мятлева, когда Брехт написанное прочёл. – Пётр Христианович, вы лучший пиит в России, да и в мире всём, и ещё раз олобызала. А если ей «Парус» прочитать, она и не на такое пойдёт?

В это время постучали. Пришёл Черепанов. Молодой совсем. Может, он ещё не тот Черепанов, ни опыта, ни знаний. А что есть другой? Опять из Неметчины или Англии везти человека?

Брехт вывел парня на улицу и рассказал, что он от него хочет. Ефим шапку снял и репу стал почёсывать.

– Томас Пайркер – комиссар Московской торговой компании обещал мне вскорости привезти новую паровую машину англа Ричарда Тревитика. Он улучшил паровую машину Джеймса Уатт. Она работает на паре высокого давления. – Добил парня Пётр Христианович.

– Не, вы не подумайте, Ваша Светлость, я согласный, но ведь я в крепости, как и отец с матушкой и брат Афанасий. Не властен над собой. Отправлен сюда опыт перенимать работы с паровиками.

– Я договорюсь с Демидовым. Он мой друг. Думаю, он мне тебя продаст или подарит, да всю семью твою, выкуплю если что. Письмо я ему написал и управляющему вашему.

– Так это вы говорите, Ваша Светлость. А ну как не удастся вам с барином договориться, в беглые запишут.

Твою же налево!

– Я кроме того с императором переговорю. Уж он тебя в обиду не даст. Главное, ты-то сам хочешь новое производство наладить?

– На новой машине паровой поработать? Кто бы отказался?

На самом деле?!! В стране нужно десять человек год разыскивать, кто бы согласился.

Событие пятьдесят девятое

Когда человек влюбляется, то начинает с того, что обманывает себя самого, а кончает тем, что обманывает других.

Оскар Уайльд

Получив согласие Черепанова, Брехт вернулся в управление, где барыня чаёвничала, и спросил всех и её и немцев, что нужно сделать, чтобы этого парня забрать с собой в Петербург.

– Да, забирайте, – махнула рукой Прасковья Ивановна.

Пётр Христианович объяснил ситуации с Демидовым и управляющим завода в Тагиле и повернулся к немцам.

– Жьялько. Карош мастир. Ошень карош. Зер гут. – Начал качать головой тот самый Петер.

– А ну, цыть. Сказано забирайте, дорогой Пётр Христианович, так забирайте, а если кто-то чего вякнет, то я им яйца пооткручиваю! – чуть не этими словами, но по смыслу точно. И глазами сверкнула дочь хозяйки.

– Ваше Сиятельство, мы не против, – пошёл на попятную второй немец, у которого с русским получше было.

– Собираемся, Прасковья Ивановна, нам до темноты до города добраться нужно. – Постучал по часам Брехт. – Уже почти два часа дня, а ведь обратно дорога не ближе, чем сюда.

– Сейчас, только чай допью, уж больно печенье вкусное жена у Петера готовит.

Брехт вышел, сказал Ефиму, чтобы он завтра собирался, получал расчёт или чего тут ему получить нужно и отдал написанный на бумажке адрес, который можно показать будочнику в Петербурге, если заблудится. И тут вспомнил, что ему управляющий нужен. Может, этот Петер молодой подойдёт. Выучит русский.

– Не, Ваша Светлость, не пойдёт он для такой работы. Ему махины не подвластны, он только людей может на порку отправлять. Вам вон тот паренёк нужон. Это финн. Он в Стокгольме университет окончил. Очень грамотный человек.

– Так он русского не знает, да и молод, – не оценил конопатого финна Брехт.

– Каспер Киви отлично знает русский, но скрывает. Так узнаёшь гораздо больше и о себе, и о людях. Он хитрый и умный. А ещё он даже лучше меня в махинах разбирается.

– Вот как. Хитрый. Ну, пойдём, поговорим с ним.

Поговорили. Деньги. Двести пятьдесят рублей в год. Разве это деньги.

– Пятьсот. Завтра приезжай вместе с Ефимом. Женат?

– Я есть свообоодный.

– Женим. Завтра. Я после обеда дома буду.

– Я есть не хоотетть женьца.

– Завтра приезжайте. Всё, мужики, прощевайте. А то Прасковья Ивановна рассердится, уже руками машет.

На обратной дороге Метляева не спала. Она переспала. Чуть не сразу набросилась на Петра Христиановича с поцелуями … переросшими в крепкую дружбу … телами. Так себе удовольствие. В неудобной, трясущейся на неровностях дороги, карете. Бывали и более сладостные минуты. Да и часы.

Когда порыв улёгся, Брехт вспомнил, что одно главное дело в Петербурге у него пока не сдвинулось ни на сантиметр. Денег для организации кругосветного путешествия Крузенштерна не нашёл пока.

– Прасковья Ивановна, ко мне тут капитан один обратился, прожект предложил организации кругосветного плавания на русских кораблях с русским экипажем. Они там острова всякие откроют, не хотите, чтобы один остров назвали в вашу честь?

– Денег надо? – Поправляя подол платья, поинтересовалась Прасковья. А как уменьшительно – ласкательная форма этого имени будет? Праскуня, Куня, Параша, Паша?

– Можно я буду звать тебя Паша, – улыбку получил. – Да хочу у богатых купцов денег попросить, Паша.

– Много? – И притянула, снова чмокнула в губы.

– Кхм. Много. – Чуть притянул к себе.

– Пятьдесят тысяч дам. И с отцом поговорю, он ещё пятьдесят даст, а то и сто. Петер, мне нужен от тебя сын. Высокий, красивый и умный. И водевиль напиши. Для меня, хороший, чтобы его в Эрмитажном театре играть можно было.

– По рукам. С мальчиком можно и сейчас попробовать. Ещё больше часа ехать. – Не, не за деньги. Просто скучно ехать. Да и жить.

– О, Петер я в тебе не ошиблась. Ты – гениальный пиит.

– Я есть Грут!

Событие шестидесятое

Чувство спешки обязательно должно быть, без него вообще ничего сделать нельзя. Если нет ощущения «либо сейчас, либо никогда», то, скорее всего, вы будете не первые. И даже не вторые.

Илья Валентинович Сегалович

Хотел с утра Пётр Христианович одной хотелкой заняться. Думал, пройти, или точнее, проехать по всем оружейным магазинам Петербурга и скупить все штуцера, да заодно договориться с хозяевами магазинов или приказчиками, чтобы привезли побольше в ближайшее время с разных стран винтовальных ружей, и желательно, не только короткоствольных штуцеров, но если попадётся, то и длинноствольных. Вышел, а на улице дождь моросит, и побоялся намочить оружие, заржавеет потом. Лучше на день отложить покупку, чем потом два дня драить, ржавчину устраняя.

Дел и кроме оружия хватало. Раз уж решил отправить Крузенштерна с Лисянским на пару лет раньше в кругосветку, то нужно на все возможные кнопки нажать. Следующей кнопкой, пока перья и ручки не готовы, был товарищ Румянцев. Он же – граф Николай Петрович Румянцев – один из директоров Государственного вспомогательного для дворянства банка, а также директор Департамента водных коммуникаций. Главное же занятие графа на сегодня, насколько понял Брехт, расспросив адмирала Чичагова – это строительство Мариинской водной системы. Или проще – водного пути, соединяющего бассейн Волги с Балтийским морем, пролегающего от Рыбинска до Петербургского морского порта через приладожские каналы. А это, по словам старого адмирала, больше тысячи вёрст.

– Банк что ли строит? – не понял Пётр Христианович.

– Банк? А нет, Николай Петрович Государем по весне ещё назначен директором Департамента водных коммуникаций. Большой труд ему поручен – Волгу с Невой соединить.

Граф Румянцев был сыном того Румянцева, который Задунайский. Про того все знают, но и этот в истории отметился. Он будет канцлером империи лет двадцать. По существу, рулить курсом Российской империи будет почти всё царствование Александра.

Встретились, можно сказать, на пороге. Румянцев, одетый в парадный кафтан с голубой Андреевской лентой через плечо, собирался в Зимний дворец на доклад к Александру. Как раз про Мариинскую водную систему спешил доложить, об успехах. Как-то давно, в первой ещё жизни, Брехт читал про Беломоро-Балтийский канал, и там было упоминание и про Мариинскую водную систему. Канал использовал приличный кусок пути, созданной ещё при Александре системе каналов. Но не это удивило тогда, а время необходимое кораблю, чтобы преодолеть путь из Астрахани до Невы. От четырёх до пяти месяцев. То есть, весной вышел из Астрахани и к поздней осени приплывёшь к Петербургу. А потом зима. Выходит за навигацию можно сделать только один рейс. И потом все эти суда где-то должны зимовать. И суда должны быть плоскодонные. Даже вспомнил, что этот тип судов «расшивами» назывался. Довольно большое парусное судно, способное перевести около десяти тысяч пудов груза или сто шестьдесят тонн. Страшно долго и дорого. Оно себя даже окупить толком не сможет. Велика Россия.

Одним из главных недостатков этого водного пути, насколько сейчас вспомнил Брехт – это то, что трасса проходила по безлюдным и малообжитым, заболоченным районам. Всё время возникали сложности с тем, чтобы в достаточном количестве найти людей и лошадей для тяги судов и обслуживания судоходства. Бурлаки нужны не только на Волге, но и севернее Рыбинска.

В Астрахани Брехт в порт съездил, на верфь сходил, решил же себе флот построить. Сразу несколько этих «расшив» строили. Поинтересовался у управляющего, сколько это удовольствие стоит.

– От восьмисот до тысячи рублей серебром, – охотно пояснил корабел. Русский. Не только англичане и голландцы, оказывается, умеют суда строить.

– Мне пяток. – Больше лишних денег с собой не было.

– Ох, Вашество. На пять лет вперёд всё расписано.

– И где узкое место? Лес, количество плотников?

– И лес и плотники. Везде узко.

– Ладно. Порешаем. Тем не менее, держи задаток и премию людям, получится быстрее, и о тебе не забуду.

Управляющий деньги взял неохотно, вздыхая. Не врал, должно быть, про проблемы.

Граф Румянцев с князем фон Витгенштейном был знаком. Стоял за спиной Александра, когда Брехт с поляками предлагал разобраться и организовывал лечение Елены Павловны.

– Пётр Христианович, у вас что-то срочное? Мне через час во дворце нужно быть. Быстро уложитесь?

– Нет. Долгий и серьёзный разговор. – Честно признался Пётр Христианович.

– Тогда лучше после обеда часов в пять сюда подъезжайте. – Румянцев, с ноги на ногу стал переминаться, то ли правда спешил, то ли энурез.

– Договорились.

Интересно, когда Брехт в двадцать первом веке читал романы про попаданцев в прошлое, то во всех было написано, что скука тут и время медленно течёт, и люди тормознутые, хрен раскачаешь. Наверное, это писатели про себя писали. Полежал на диване, посмотрел телевизор, напечатал страничку. А тут, бамс, и нет телевизора с интернетом. Чем заняться? Скучно! Ага, он вот ничего не успевал, вечно бегом. И люди вокруг многие носятся, как угорелые, хрен застанешь дома.

И чем бы скуку развеять до пяти вечера? В обед, по его времени, в двенадцать часов, подъедет Черепанов и финский инженер с прикольными именем и фамилией – Каспер Киви. Киви – это по-фински камень.

Одно дело было. Всякий попаданец должен команду себе сформировать. А у него нет пока. Пора. Помочь ему может в этом один персонаж с лошадиной фамилией. Конечно – Овсов. Всё чётко по Чехову.

Глава 23

Событие шестьдесят первое

Стоматолог смотрит на человека сквозь зубы.

Со стоматологом не позубоскалишь.

Зубов много не бывает.

На перекрёстке любых улиц стоит дощатая серая будка с полосками белыми. Или лучше сказать с ромбиками? Трапециями? Красота, в общем. И рядом с будкой стоит будочник. Форма у будочников полувоенная. Это так называемая «сермяжная броня» – казакин серого солдатского сукна с красным воротником, на голове шапка наподобие кивера, но без пера и пониже. Позже заменят на кожаную каску с навершием, кончавшимся не острием, как на касках военнослужащих, а круглым шаром. Вооружались эти господа алебардой, многие носили с собой верёвку (бичеву) для связывания правонарушителей.

Будочник это предшественник городового. Товарищ при будке должен был следить за порядком и чистотой на улице. Более того, он должен был следить за всем, знать, кто живёт в каждом доме и прочее и прочее. Каждый прохожий мог получить от него сведения обо всем, что касается жителей вверенной ему улицы. Только Россия же, чтобы информацию добыть, нужно подмазать будочника гривенником на водку. За информацию нужно платить. Кроме работы справочным бюро будущий городовой наблюдал за порядком на вверенной ему городской территории, обязан был пресекать преступления и правонарушения, а также нарушения чистоты улиц города и нарушения противопожарной безопасности жителями и приезжими. Непосредственным начальником сих личностей являлся городовой унтер-офицер. Данные полицейские чины носили неофициальные названия: «бутари». К этому-то бутарю, кутаясь от сырости и промозглого, залезающего под одежду, ветра, в епанчу и подошёл князь фон Витгенштейн.

– А скажи мне, братец, где проживает ваш главный начальник – Петербургский обер-полицеймейстер действительный статский советник Николай Сергеевич Овсов?

– Кхм. Кхм. На водку бы… – и, как нищий, руку протягивает.

– На водку? – Брехт вспомнил, как в конце прошлого года двое таких господ заставили его шапку снимать, проходя мимо Зимнего дворца, и раздумал в зубы дать вместо «на водку». В кармане, что специально пришили ему к черкеске золотой, был серебряный рубль.

– Сдачу дашь? Шучу, не вздрагивай. – Брехт бутарю рубль протянул.

– На Моховой в доходном дому госпожи Стрешневой. – Грозно глянул на «шутника» бусурманина полицейский.

Прилично. И денег теперь, чтобы извозчика взять нет. Пришлось под этой моросью через половину города тащиться.

Овсов был дома – болел. У их превосходительства болел зуб. Точно по Чехову. Слуга, услышав про князя и генерал-лейтенанта, хоть и поглядывая подозрительно на одетого в бусурманскую одежду великана, всё же ушёл доложить и вернулся с приглашением «пройтить».

Сухонький мужичок лет пятидесяти в халате парчовом и с замотанной щекой вышел из спальни, наверное, Брехту навстречу.

– Чем обязан, Ваша Светлость? – И кривится. И даже слёзы в глазах. Что там было у Чехова?

– Коньяком и водкой полоскать пробовали?

– Угум.

– Табачный пепел к десне прикладывали?

– Угум.

– В уши вату, смоченную в водке, пихали.

– Вату? – Нет ещё? Про Йод и спрашивать не стоит. Блин, нужно отправить экспедицию в Архангельск за водорослями. И чем быстрее, тем лучше.

– Николай Сергеевич, мне колдунья моя, та самая, что сейчас принцессу Елену Павловну лечит, дала с собой настойку от зубной боли. Я, как до дому доберусь, пошлю с мальчонкой. Может, быстро отреагируете на мою просьбу, и я домой отправлюсь. За лекарством.

– Угум.

– Мне бы несколько человек каторжников, из бывших солдат, выкупить или каким другим способом в услужение залучить. Я за них отвечать буду. Сбежать не дам.

– Как же это?

– Настойка. И вспомошествование. Только я сам выберу. Я их потом с собой в Дербент заберу.

– Угум. Кх. А вот …

– Я к вам по этому вопросу завтра приду, когда подействует микстура.

– Угум.

Дома сразу в горячую ванну Брехт залез. Почти, правда. Сразу дал команду воду кипятить. А в это время чай с малиной пил и Ваньке инструкцию, собственноручно написанную под диктовку Матрёны, три раза прочитал, чтобы тот её обер-полицмейстеру Петербурга по памяти воспроизвёл. Себе же оставил тоже зелья, мало ли, вдруг у самого зуб заболит. Пригодится инструкция. Тут к стоматологу не пойдёшь. Нет стоматологов. Не лечат, только калечат, вырывая зубы. Если честно, то Брехт Матрёне не верил, что её настойка сработает. Если бы всё было так просто, то в будущем всех настойками лечили. Прополоскал рот и всё, нет, нужно тысячи рублей отдать, за лечение – сверление – нервоудаление.

Полежал в быстро остывающей в массивной металлической ванне воде, подумывая о выведение формулы удельной теплоёмкости вещества. Закон выведут через восемнадцать лет французские учёные Дюлонг и Пти. И это будет переворот в Физике твёрдого тела. По нему можно будет определять атомную массу элемента. Сто процентов нужно опередить этих товарищей. Именно в этом вопросе приоритет России должен быть бесспорен.

Событие шестьдесят второе

Мы убьём его добротой, но только вместо доброты используем оружие.

Ефим Черепанов с Каспером финским пришли точно с боем напольных часов доставшихся от Константина Чарторыйского. Сели на краешки обитых дорогущей золотой парчой стульев и руки на коленях сложили. Готовы внимать. А Брехт вдруг понял, что он побежал впереди паровоза. Нет ещё паровика, и пару месяцев не будет. Нет, и тоже месяц точно не будет матрицы с пуансоном, не куплено шведское железо. Ничего не готово и в ближайшее время не будет готово. Зачем пацанов выдернул? Пусть бы опыта набирались.

– Ладно, товарищи, я вам сейчас денег дам, сходите в ателье и закажите себе нормальную одежду для выхода в свет и несколько прочных, но не дорогих костю… Ну, рабочую одежду, в которой и будете трудиться.

«Товарищи» начали подниматься.

– Не всё. Плюхнитесь назад. Как закажите одёжку, наймите извозчика и доберитесь до Литовского замка. Казармы Литовского мушкетёрского полка бывшие. Я это здание купил. Подыщите для себя там комнату с печкой, где ремонт уже сделан. Там будете и жить и работать.

– Так, Вашество …

– Денег я дам на мебель, дрова и посуду, и наймите кухарку себе если надо.

– Так, Вашество …

– А производить ваша артель будет вот такие штуки, – Брехт показал чертёж и эскиз пера. – Это замена гусиному перу. Макаешь в чернила и пишешь, ничего затачивать не надо, только после письма кусочком ткани протёр, чтобы не ржавело. Делать будем из шведского железа. Нужно чтобы железо гнулось чутка, но и не ломалось при нажатии, пружинило.

– Пружело? – Вытянул к нему ухо Каспер. А хвастал, что в совершенстве владеет великим и могучим. Или сейчас ещё такого слова не существует. Да, нет. Есть же в часах пружинки и в замке на ружьях. Стоп. Надо будет им учителя нанять. Пусть русский письменный и устный обоим подтянет.

– Как хорошая шпага нужно чтобы железо сгибалось, а потом принимала прежний вид. Будем, как и шпаги, специальными методами термообработки делать наши перья вот такими пружинными. Я знаю как. Это как рессора на карете.

– Понятно. – Кивнули оба синхронно. А вот Брехту не очень понятно. Как, например, такой тонкий лист железа без вальцов изготовить? А вальцы как без специальных жаропрочных сталей?

– Сейчас уже делают матрицу и пуансон. В Англию я заказал паровик. Ваша задача изготовить пресс или молот, а лучше и молот, и пресс. Нужно и медленно давить и быстро бить. Привод будет от паровика. Посмотрите помещения, прикиньте, что нужно купить. Да, в этом же здание будет работать и часовой завод. Скоро приедут часовщики из Европы и чеканщики и ювелиры из Дербента. Я не знаю, как делают шестерёнки для часов. Можно ли и их штамповать? Но когда будете прикидывать, какое нужно оборудование, то часовщиков имейте в виду.

Проводив, а, выпроводив, пацанов, Пётр Христианович глянул в окно, посмотреть, как ребята ловят извозчика. Чуть волновался за них, выдал им на всё про всё по сто пятьдесят рублей ассигнациями, а один – беглый холоп, второй иностранец. Загребут в кутузку ещё. Кутузка – это от фамилии Кутузов. Будет тут один деятель в будущем улучшать содержание заключённых. Не этот Кутузов, другой. Обер-полицмейстер Санкт-Петербурга Павел Васильевич Голенищев-Кутузов. Но это лет через тридцать.

Из окна глянул и понял, что до пяти вечера ещё куча времени, а дождь прекратился, вполне можно пройтись по оружейным магазинам. И шведское железо посмотреть и вообще штуцера прикупить.

«В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что, казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть». Правы классики. Шёл Пётр Христианович по улице Галерной и смотрел на вывески. Парикмахерская, Похоронная контора. Рядом, всего в двадцати метрах, ещё одна похоронная контора. Гроб новенький, жёлтым деревом сияющий, прислонён к стене дома прямо под вывеской. Магазин с вежетелем этим из самого Парижу. Ага, вот и оружейный магазин. Оказывается, Петербург ушёл дальше уездного города N, здесь ещё и пистолеты с ружьями продавались, чтобы побрившегося господина быстрее пристрелили. Нефиг. Зажился. Так на вывеске и написано на французском. «Лучшие дуэльные пары». А ведь дуэли запрещены.

В магазине было шумно и многолюдно. Два молодых человека это всё создавали. Ругались, кричали, руками махали, бегали по магазину. Создавалось ощущение, что в нём толпа студентов, а не два хлюпика.

– Господа, можно вас попросить пойти вон, – вежливо обратился к ним Пётр Христианович.

– Милостивый государь! – Ну что за век, вежливо же попросил. Погрозил пальцем «государю» этому Брехт.

– Господа! – вступился за Брехта продавец.

Пошумели, французов проклиная и ушли. Патриоты.

– Чего изволит, господин …? – оторвал Пётра Христиановича от созерцания вывешенных на стену ружей хозяин этого богатства.

– Князь фон Витгенштейн. – Представился Брехт, – Мне нужны нарезные ружья. Есть такие в продаже?

– Какие именно штуцера интересуют Вашу Светлость? Австрийские, золингеновские, французские, английские. Есть отличные из Дании.

– А есть карамультуки? Ну, длинноствольные индийские, афганские или турецкие винтовальные ружья с маленьким калибром? – Жалко было своего ружья, что князю черкесскому подарил. Хотелось такое вновь заполучить. Замечательная была винтовка.

– Как не быть, вот индийское малокалиберное ружьё, – Продавец ткнул пальцем в девайс на стене.

Почти такое же. Тоже приклад чёрте как изогнут. Дешевле раз в десять. Ни золота, ни серебра.

– Замечательно всё, что вы перечислили, заверните.

– Заверните?

– А … Стоп. Тут в соседнем магазине гробы продают. Соберите все, какие у вас есть, винтовальные пищали и в гробы упакуйте, чтобы не намочить по дороге. С этим покончено. Мне нужно шведское ружьё. Гладкоствольное, или пистолеты. В общем, не важно, что это, потом всё одно перековывать в пластину. Мне нужна пластина из шведского железа. – Брехт решил продавцу объяснить хотелку, вдруг, что интересное подскажет. И не ошибся.

– Так может вам лучше Ваша Светлость купить шведский арбалет. Есть у меня такой. Там плечи как раз из пластин набраны.

– Покажи. – Показал. То, что надо. Конечно, всё одно ковать. Но там уже точно пружинная сталь. При ковке свойства уйдут частично, но кто мешает потом снова закалить и отпустить, если потребуется.

– Вам один арбалет, Ваша Светлость? – Продавец сиял, только что половину товара продал.

– А их несколько?

– Да, у меня три штуки. Давно лежат, никто не покупает, я вам скидку хорошую сделаю. Ещё шведская хорошая сталь есть в ножах и штыках.

– А ведь, правда. Их тоже все куплю.

Торговаться Брехт не стал, сказал продавец шестьсот десять рублей. Столько и отдал. Половину магазина у товарища забрал. Тульскому штуцеру цена всего двадцать восемь рублей на серебро, золингеновскому длинноствольному тридцать восемь. Вообще не деньги. И спрашивается, какого чёрта егерей не вооружить всех. Скорострельность? Ну, если двести человек одновременно с расстояния двести метров выстрелят прицельно и поразят двести человек, да даже сто пятьдесят, то неприятель может и в другую сторону побежать.

В следующем оружейном магазине ситуация почти полностью повторилась. У хозяина имелось восемнадцать винтовальных пищалей и три пары нарезных пистолетов. И тоже были шведские штыки. А ещё во втором магазине был слонобой со стволом даже длиннее, чем у того, что ему Демидов подарил. И калибр больше. Пушка ручная настоящая, калибром миллиметров двадцать семь. Если к ней дульный тормоз присобачить, то по артиллерии противника с тысячи шагов бабахать можно.

Перед уходом из обоих магазинов Брехт хозяевам закал, чтобы срочно везли со всей Европу штуцера. Он все купит. Восемь гробов еле-еле на нанятую телегу влезли. Народ шёл, косился и крестился. Мор настал?

Настанет скоро.

Событие шестьдесят третье

И хитрили они, и хитрил Аллах, а Аллах – лучший из хитрецов.

Цитата из книги «Коран»

Директор Департамента водных коммуникаций граф Николай Петрович Румянцев был в благодушном настроении. Похвалил, стало быть, Государь его за радение. Гостя пригласили в кабинет и налили фужер португальского портвейна. А чего, совсем не плохо. Умеют проклятые.

– Пётр Христианович, я обмолвился Государю, что вы ко мне утром приходили, так он велел попенять вам, что исчезли и не появляетесь. Завтра вас на семейный ужин ждут. Ну, да Александр Павлович сказал, что приглашение вам отправит.

– Премного благодарен, Николай Петрович, у меня к вам дело государственной важности.

– Слушаю вас, князь, – отставил фужер Воронцов.

– Я у адмирала Чичаговавстретился на днях с неким капитаном Крузенштерном …

– Это вокруг света путешествие?!!! – замахал на Брехта руками обоими сразу граф.

– Про него. Про путешествие.

– Я не моряк, но скажите мне, Пётр Христианович, что кроме удовлетворения амбиций этого нем… этого капитана, принесёт сие плавание державе нашей.

Пётр и сам толком не знал. Курилы потом профукают. Просто подарят Японии, не в 1905, раньше гораздо в семидесятых, кажется, годах, после проигранной войны ещё и половину Сахалина отдадут. Остров на Гавайях, который вскоре добровольно войдёт в состав империи тоже потеряют из-за глупости Александра, не захотевшего это вхождение ратифицировать. Аляску продадут за копейки, и там какая-то ещё мутная история будет и деньги исчезнут. Форт Росс вообще почти подарят.

Остаётся куча денег, что выкачали с Аляски в виде шкурок. И всё. Сама экспедиция Крузенштерна на самом деле не принесёт никаких дивидендов, кроме престижа.

– Престиж страны тоже важен. Но там куча неоткрытых островов и кроме того не изучены места южнее Камчатки. А ещё там, южнее Аляски, есть очень богатая и плодородная земля, и если экспедиция возьмёт с собой дополнительный третий корабль с переселенцами, то они освоят Калифорнию и будут снабжать наш Дальний Восток зерном, оттуда гораздо ближе и дешевле доставлять продовольствие, чем из Петербурга. Кроме того там, в Калифорнии, растут гигантские деревья Секвоядендроны, которые поднимаются вверх на пятьдесят с лишним саженей и пихты ещё, которые называются Псевдотсуга. Эти тоже до таких размеров вырастают. В Корее есть корейский кедр. Не плохо было бы собрать семена и посадить их в Крыму. Они производят очень полезные выделения для лечения чахотки. Нужно же спасать Елену Прекрасную.

А что убийственный аргумент. Пусть хоть один скажет, что сестру императора спасать не нужно.

– Если с этой стороны посмотреть? – вот, первый на удочку попался.

– А ещё в Корее растёт маньчжурский виноград, который можно прямо в Москве или даже в Санкт-Петербурге выращивать на еду. Ягоды не большие, но всё одно – это виноград.

– Что прямо настоящий виноград вот здесь вырастет и не замёрзнет? – Недоверчиво глянул на окно Воронцов.

– Вырастет и будет плодоносить.

– А вы откуда это знаете, Пётр Христианович? – свёл брови граф.

– Ну, это мы долго запрягаем, а ушлые голландцы и англичане давно в те места плавают, и диковины эти к себе завезли.

– Голландцы. И острова, говорите? – Воронцов уставился в переносицу Брехту.

Пётр Христианович графа понимал, отдать полмиллиона рублей серебром, это не просто. Это куча денег. Дивизию вооружить можно. А именно такая сумма была написана в прожекте Крузенштерна.

– Остров открытый можно и в вашу честь назвать, Николай Петрович. Остров графа Воронцова. Или Воронцовский архипелаг.

– Так говорите, для Елены Прекрасной полезны диковинки сии? Неужели в пятьдесят сажен вымахают?

– Даже в шестьдесят. Я уже уговорил Прасковью Ивановну Метляеву урождённую Салтыкову, она пятьдесят тысяч даст на экспедицию и обещает отца на такую же сумму уговорить. А я, как хан Дербента, тоже готов вложиться в это мероприятие, мне там на Кавказе тоже эти великаны нужны. Пятьдесят тысяч серебром и я дам.

– Вот как, Салтыковы, говорите? Сто тыщ говорите?

– Хочу и у графа Шереметева столько же попросить. – Последний козырь Брехт использовал.

– Шереметев, Салтыков? Хм. Салтыков, Шереметев. А? А, чего уж. Я дам от себя пятьдесят тысяч и департамент мой выделит двадцать тысяч, если государь одобрит. Много же ещё не хватает?

– Половины.

– Вот, как половины. Я, Пётр Христианович поговорю кое с кем и с Александром Павловичем тоже. Вы ему пока ничего не говорите. Договорились?

Чего тут не понять, хочет подать эту идею от своего имени, как же, все силы бросил на спасение принцессы Елены Прекрасной.

– Конечно, Николай Петрович. Вверяю сей прожект в ваши руки.

Глава 24

Событие шестьдесят четвёртое

Бывает, что не хочется жить, но это вовсе не значит, что хочется не жить.

Станислав Ежи Лец

Невысокий сухонький человечек в расшитом золотом мундире, он же обер-полицеймейстер Санкт-Петербурга действительный статский советник Николай Сергеевич Овсов был без тряпки белой на голове в этот раз. И смотрел на Брехта не жалобно, а грозно. А ведь знал. Старый, опытный лис и забыл поговорку, что оказанная услуга ничего не стоит. Ладно, не получилось по-хорошему, вдарим по почкам.

– Может, передумаете, Николай Сергеевич. – Сделал последнюю попытку решить дело без садизма Пётр Христианович.

– Да, что вы себе возомнили, Ваша Светлость, чтобы я татями торговал! – Тут что скрытая камера или подслушивает кто-то, за той вон шторкой стоит?

Брехт дошёл до шторы и отдёрнул её, никаких товарищей из Тайной Экспедиции за ней не было. Выходит, господин Овсов просто дурак. Чего там кот Базилио с лисой Алисой пели? «На дурака не нужен нож, ему с три короба наврёшь».

– Жаль, Николай Сергеевич, а я хотел после обеда того же мальчонку к вам послать с противоядием. Видите ли, для того, чтобы избавиться от боли в зубе, нужно убить нерв зубной. Именно он и болит. Пульпа называется. Однако чтобы достичь «герметической реставрации», необходима вторая микстура. Она разлагает тот яд, что вы вчера приняли, и не позволяет пульпе снова нагноиться. Но пульпа ладно. Яд, ключевое слово. Если это противоядие не принять, то сначала с горшка вставать не будете, вечно будет по малой нужде хотеться, потом судороги в конечностях начнутся, а умрёте от удушья. Лёгкие работать перестанут. Тяжёлая смерть, на горшке, дёргая членами и задыхаясь. До свидания, Ваше Превосходительство.

– Да, я сейчас всю полицию Петербурга …

– Меня Государь на ужин семейный пригласил на вечер сегодняшний, и я сейчас лечу принцессу Елену Павловну, я посмотрю, как ваша полиция всего Петербурга меня из-за стола у императора вытаскивать будет, а Мария Фёдоровна головой качать и спрашивать, а как же Леночка? Может, вы погорячились? Ну, зуб вчера сильно болел. Сегодня голова с утра, как в тумане. Да и на горшок уже хочется, признайтесь. – Нейролингвистическое программирование это наше всё.

– Я сейчас!!! – и убежал.

Вернулся назад человек с лошадиной фамилией не скоро и сине-красный весь. Пятнами.

– Простите, Пётр Христианович. Дурак полнейший, точно, голова, как в тумане. Так войдите в положение, о благе добропорядочных граждан пекусь.

– А что такое, Николай Сергеевич, вот только зашёл. Не знаю ничего о ваших бедах. Что-то случилось у вас. Как настойка ведьмы Матрёны подействовала? – Дал возможность отмотать назад Овсову Брехт.

– Замечательная настойка, буквально сразу уснул, а как проснулся и не болит ничего. Не ведьма ваша Матрёна, а добрая волшебница.

Нет. Так не пойдёт. Матрёну и Брехта нужно бояться.

– Ошибаетесь, дорогой Николай Сергеевич, вы бы видели эти волосатые бородавки у неё на подбородке и на носу. Жуть. Ей человека отравить раз плюнуть. Ведьма и есть! Но полезная, если с ней по-доброму. Подарки очень любит. Душами! Чёрными душами. Убивцами всякими. Она из них силу черпает, когда зелья готовит. Одни высохшие мумии остаются в конце этого бесссссовского обряда… – Брехт скрючил пальцы на руках и стал их тянуть к обладателю лошадиной фамилии. И оскал ещё вампирский изобразил. В кино часто показывали.

Бах. Перестарался, обер-полицмейстер в обморок грохнулся.

Ох, и это главный полицейский столицы. Измельчал народец. Сталина на них нету. Брехт, чтобы усилить воздействие, склонился над павшим … не, на ангела не похож, просто павший, и зловещим шёпотом, как можно более скрипуче, как в детской сказке, произнёс:

– Должок! – а потом похлопал по щекам.

– Ох, что-то мне дурно, Ваша Светлость, не прикажите ли настойки прислать, я бричку отправлю.

– Конечно, дорогой Николай Сергеевич, Только после того, как получу в свои загребущие руки пять душ чёрных. Мне нужны солдаты, а лучше унтер-офицеры, которые офицеров побили или ещё какое преступление в армии учинили. Хочу очистить мир от этих татей.

– Ик. Так может завтра.

– Сейчас, велите бричку вашу закладывать, а на обратном пути я вам настойку и выдам.

– Прооооохооор!!!! – завопил, засипел обер-полицмейстер.

Петербургская пересыльная тюрьма находилась при Управе благочиния на Моховой улице. То есть, в самом центре города. В ста шагах Дворцовая набережная. Здание в четыре этажа смотрело на мир небольшими окошками даже решётками не огороженными. Край непуганых дураков.

– Начальник Управления Благочиния Сизов Пётр Христофорович. – Представил Овсов человека в голубом мундире.

– Вы уж сами, Николай Сергеевич. – Подбодрил замолчавшего обер-полицмейстера Брехт.

– Пётр Христофорович, есть сейчас в вашем ведомстве унтер офицеры, что в армии бунтовали и какой разбой учинили. Пять человек нужно Их … мне.

– Вестимо, Ваше Превосходительство. В пятой камере шестеро сидят из Литовского мушкетёрского полка. Офицера, поручика Семёнова забили насмерть. Осуждены на пожизненное заключение в Сибири. Скоро и этап.

– Я их заберу …

– А как же? – склонил голову набок начальник голубой.

– Повесились они. Мук совести не вынесли, – подсказал Брехт.

– Бывает такое …

– Вот тут, – Брехт сунул господину книгу с вложенными в неё двумя билетами в триста фунтов стерлингов, – описание, как они всё это учинили. – Шестьсот фунтов это три с половиной тысячи рублей серебром – заработок этого чиновника за десять лет.

Голубой книгу раскрыл, глаза выпучил, потом назад запучил и почти спокойно произнёс:

– Представляете, Ваше Превосходительство, в пятой камере вчера сразу шестеро татей повесилось. Куда мир катится?! Прошу прощения, что не уследили. Так они, что устроили, с одного из своих портки сняли, на ленточки разорвали, сплели бечёвки и повесились. Вот истинный крест, все шестеро повесились. Каюсь. Не уследил.

– Ничего, Пётр Христофорович, туда татям и дорога, самоубийцы в рай не попадают. Гореть им в Гиене огненной.

Событие шестьдесят пятое

До чего люди любят карты и планы! А почему? Да потому, что там, на картах и планах, можно потрогать север, юг, восток и запад рукой.

Рэй Брэдбери, из книги «Машина до Килиманджаро»

– Пётр Христианович, мне тут сегодня доложили об очередном вашем прожекте. – Александр кивнул головой и Брехту слуга, ну, прямо весь в золоте, подал на подносике серебряном фужер с вином.

Блин, чего пять такое напрожектировал, о часовом заводе донесли? О перьях. Или товарищ с лошадиной фамилией проговорился. Да, нет, Овсов просто дурак, а не самоубивец. Тем более что Брехт с ним честно противоядием рассчитался. Приехали после тюрьмы к бывшему дому Чарторыйских, Брехт в гости обер-полицмейстера не позвал, сказал, что мальчонка через пару минут вынесет микстуру, которую прямо сразу нужно выпить, и не дай бог вырвет, тогда плохо всё, потому нужно маленькими глотками пить. Застращал, в общем, мужика, а нефиг. Договаривались же. Пацан сказал – пацан сделал, а этот господин начал хвостом вилять.

Дома Пётр Христианович налил в плошку грамм сто пятьдесят коньяка и сыпанул полную солонку соли. Побултыхал, подождал, пока растворится, но переборщил с солью, осадок остался, тогда слил в фужер, вымыл плошку, освобождая от нерастворившейся соли, перелил назад, решил, что кашу маслом не испортишь и сверху луковицу накрошил, снова перелил, процедил и Ваньку кликнул.

– Нет его, он к портному за заказом побежал, – зашла на кухню, где Брехт противоядие готовил, Стеша.

– Хорошо. Устал я уже по городу бармалеем ходить. Стеша, там внизу обер-полицмейстер сидит в пролётке. Вынеси ему эту плошку. Ага! И скажи, что Пётр, мол, Христианович просил проследить пристально, чтобы ни капли не пропало. И смотри на него зло и презрительно. Сможешь?

– Постараюсь. Сам обер-полицмейстер? – Взбледнула.

– Самей не бывает. Ты не перестарайся, а то он уже сегодня в обморок падал, но и без улыбок всяких.

Нет, не мог Овсов с лошадиной фамилией его сдать. Кто тогда? Император тут же подсказку выдал.

– Николай Петрович Воронцов мне рассказал о кругосветном путешествии.

– Помилуйте, Александр Павлович, я к этому прожекту косвенное касание имею. Его составил капитан Крузенштерн. – Ну, славу богу, не Овсов.

– Читал я прожект сего капитана, ничего кроме амбиций. Какой уж тут престиж России, если десятки капитанов совершили уже кругосветное плавание. Разве желание прославиться самого Крузенштерна. А у вас всё по-другому. Цель есть.

– И что вы решили, Ваше Императорское Величество? – Брехт вино хлобыстнул, кислятина. Нет, нужно быстрее начать своё производить.

– Граф сказал, что вы собрали уже половину суммы, я дам недостающие деньги, а что это вы там про остров Сахалин говорили Николаю Петровичу?

– Александр Павлович, а у вас есть карта Дальнего востока?

– Конечно, специально перед вами рассматривал, пройдёмте в кабинет, князь.

Прошли. Прикольно, идёшь по музею, а вместо посетителей в тапочках, всякие лакеи снуют и младшие сёстры Александр, потребовавшие поиграть с ними в «Крокодила». Брехт руками развёл, мол, занят, хрен там, Катенька ножкой топнула. Александр притворно пригрозил ей пальцем:

– Через несколько минут, будем ужинать, а потом Пётр Христианович в вашем распоряжении.

Карта была … Всё равно что не было. Хоккайдо вместе с Сахалином составляли, как Камчатка, один полуостров, Курильские острова были не на месте, и их было мало.

– Это не карта. Ваше Императорское Величество, я бы на вашем месте человека, который вам эту ерунду подсунул, отправил на Дальний Восток с экспедицией, чтобы он её уточнил.

– А что не так и откуда вы это знаете? – принял грозный вид Александр, не иначе кто-то из его любимчиков подсунул карту.

– В 1787 году у берегов Сахалина во время кругосветной экспедиции побывал французский мореплаватель Жан-Франсуа де Лаперуз. Там он открыл пролив между островом Хоккайдо и Сахалином и начал плыть по проливу, отделявшему Сахалин от материка. Пройдя некоторое время вглубь, он увидел, что глубина становится критической, и повернул назад, решив, что Сахалин – полуостров. И самое интересно, он написал, что там сильное встречное течение.

– И что?

– Как может быть сильное течение, если это полуостров? Что там может течь. Он тупой, как и все французы. Сахалин остров. И нам нужно основать там поселение и объявить его своим. А на Хоккайдо, который, как бы ничей сейчас, отправлять на вольное поселение всех преступников, как Англичане делают с Австралией. Пусть выживают, как хотят и как получится. Убивают и грабят небольшие поселения Японцев, берут в жёны девушек из народа айнов. Обживают этот большой остров. А когда освоят его лет через пятьдесят, то присоединить его к империи. Конечно, нужно завозить им морем порох и ружья, и зерно, но это всё окупится сто раз, когда они войдут в состав империи, там можно будет основать военно-морскую базу, которая будет контролировать и Корею, и Японию, и Китай.

– Как же по вашему выглядит карта? – протянул Брехту карандаш доисторический Александр. Нет. Нужно карандашами тоже заняться.

– Не, по-моему, а по картам капитана Лаперуза и отчёту атамана Василия Пояркова. Он же сто лет назад ещё написал, что Сахалин это остров, а устье Амура не заселено. Можете Ваше Величество отправить экспедицию из Иркутска, пусть дойдут по Амуру до устья этой реки, убедятся, что Сахалин остров, и утрут нос невежде Лаперузу. Щёлкнуть по носу любому французу – это удовольствие.

Александр поскучнел как-то, французолюб эдакий, разговаривали на лягушачьем языке, и Брехт решил заднюю включить.

– Но самое главное, что Крузенштерн привезёт семена секвойи, псевдотсуги и корейского кедра. Эти растения в Крыму отлично приживутся и помогут в излечении Елены Прекрасной. А ещё в Корее и на Дальнем Востоке можно у местных купить просто чудодейственный корень. Он называется Женьшень. Настойка их этого корня ещё больше будет способствовать выздоровлению больных чахоткой. Это такой интересный корень, формой, как человечек, с ручками и ножками, и в нём сокрыты великие исцеляющие силы.

– Интересно. А скажите, Пётр Христианович, а того, что мы уже сделали не достаточно для выздоровления сестрёнки.

Брехт помедлил. Без антибиотиков? Да, даже с антибиотиками в будущем от этой болезни будем умирать больше, чем от ковида в разы.

– Нет, Александр Павлович. Эту болезнь полностью нельзя вылечить. Можно надолго продлить больному жизнь, даже на десятки лет. Если будут только соляные пещеры на пять лет. Плюс пять лет – Крым. Добавить секвойи и прочие кедры с соснами ещё пять лет, добавить женьшень ещё пять. И Матрёна пять. Уже двадцать. Может, Елена Павловна так окрепнет, что даже сможет родить ещё ребёнка. Нужно только не выпускать её из Крыма. И мальчика на следующий год туда отвезти, пусть в тёплом море плещется, вита… фрукты свежие ест.

– А что вы про Калифорнию говорили графу Воронцову. – Вздохнул Александр. И не зря. У него жена тоже от туберкулёза помрёт, если Брехт не путает ничего.

– Нужно вместе с Крузенштерном отправить пару кораблей с переселенцами. Только эту часть экспедиции очень хорошо подготовить. Инструмент плотницкий взять с избытком, плуги и бороны немецкие. Даже агронома немца найти. Зерно разных видов и с разных мест взять, испытать какое там лучше приживётся. Семена всех овощей обязательно и маленькие кустики смородины, малины, яблони, вишни, груши и прочих деревьев и кустов. Корабль с экипажем потом оставить в их пользование. Пусть рыбу ловят, а потом сплавают вдоль побережья до Аляски, возьмут там меха и везут мимо Камчатки в Китай. Там продадут и купят продукты для Камчатки и Аляски, а ещё ткани всякие и прочую мелочь для торговли с аборигенами на Аляске и в Калифорнии. На следующий год ещё пару кораблей отправить. И так каждый год по одному – два корабля отправлять с переселенцами. И корабли оттуда не забирать. Покупать у Англии. Это не очень дорого. Шлюп стоит пятнадцать тысяч фунтов. Через десяток лет мы будем иметь в Америке большое поселение. На Аляске чуть меньше, но там сильно много и не надо пока. Увеличится количество людей на Камчатке, а продовольствие, что будет выращивать Калифорния, вполне обеспечит все эти наши форпосты на Востоке.

– Ух и перспективы вы нарисовали, Пётр Христианович. Прожект так прожект. Запишите это на бумаге, обсудим на Совете. А Крузенштерну вашему скажите, что пусть готовится к экспедиции. И про растения ему всё объясните. Со сметой пусть подходит к графу Воронцову.

– Слушаюсь, Ваше Императорское Величество.

– Да, полноте, Пётр Христианович, просил же Александром Павловичем называть. Ну, пойдёмте. Пора ужинать и потом в вашего «Крокодила» играть. А то Катенька скандал грандиозный устроит.

Не устрицы ели, и даже не пюрешку с сосисками. Александр воспитывался по Суворовски и батянька тоже был аскет. Ели гречневую кашу с мясным соусом и чёрный хлеб.

Брехт не выдержал, и когда ему какой-то вопрос про еду задали, сказал, что чёрный хлеб нужно немедленно прекратить есть монаршему семейству или предварительно самим закупать зерно и перебирать. Там спорынья и это ещё хуже туберкулёза. Монархи нахер хлеб побросали, а Александр потребовал подробностей. Пришлось рассказать и даже про свой опыт борьбы со спорыньёй в Студенцах.

– То есть, Петер, Леночку не травят у вас там? – сделала неожиданный ввод Мария Фёдоровна.

– Нет, Ваше Императорское Величество, не травят.

– Мать твою, а чего ты, урод, раньше молчал и нас травить позволял, если знал об этом? – Чуть-чуть не этими словами и на французской мове спросила его Екатерина.

Пришлось рассказать и о посещение митрополита.

– Пётр Христианович, а это всё вы откуда знаете, и почему не знает никто другой? – Опять за своё взялся Государь.

– Да, многие знают. Лет сто – сто тридцать назад, точно уж и не помню, жил в Голландии изобретатель ван Левенгук. Он придумал, как делать маленькие линзы и изобрёл микроскоп. Там все эти, как он их называл, «маленькие животные» видны в его микроскоп. Он о них писал письма в Лондонское королевское общество. Я думаю, если вы, Александр Павлович захотите, то можно купить в Голландии микроскопы Левенгука. Там увеличение около трёхсот раз. Сами эти бактерии или маленьких зверей увидите и споры ядовитые на ржи.

– Сашхен, мне нужен такой микроскоп, – топнула ногой Екатерина.

– Мне тоже, – подняла палец Мария Фёдоровна.

– И я хочу посмотреть, – успокоил их Александр. Завтра же напишу нашему посланнику …

– Лучше и в Англию, и во Францию ещё. Сто тридцать лет прошло, их не много осталось.

– А что сейчас не могут такие делать? – удивился Государь.

– Пока нет. Там очень маленькие линзы и никто не знает, как Левенгук их делал, утерян секрет, – пояснил Брехт и про себя добавил. – Кроме меня. – Нужно будет в часовом цехе наладить производство микроскопов. Все же идут неправильным, путём пытаясь повторить изобретения голландца. Левенгук сразу маленькие линзы делал, оплавляя кончик стеклянной нити. Но пока об этом никто не знает и ещё двести лет не узнают.

Глава 25

Событие шестьдесят шестое

– Вы утверждаете, что человек может поднять себя за волосы?

– Обязательно. Мыслящий человек просто обязан время от времени это делать.

из фильма «Тот самый Мюнхгаузен»

Брехт сидел за столом и воровал очередную умную мысль из будущего. И это была не песня Фрадкина, и даже не книга Поселягина. Гораздо умнее мысль была. Кто её родил, Пётр Христианович не знал, а вот кто озвучил, знал точно. Рисовал он «Сталинский план преобразования природы». Точно его выполнить не просто, там же и гидротехнических сооружений полно, прудов, озёр, каналов, а вот лесополосы в три ряда по обеим сторонам всех больших южных рек и хотя бы в одну полосу вдоль всех притоков, при желании Государя, вещь вполне возможная.

Рисовал новым золотым пером, что сегодня утром принёс ему Вольдемар Алексеев – самый способный ученик придворно медальера Карла Александровича Леберехта. Принёс шесть ручек и саквояж небольшой, полный новых, тёплых ещё, серебряных рублей с Александром в военном форме, которые в будущем коллекционеры «Воротником» будут называть. Брехт получил разрешения императора на чеканку этих монет, но только для Дербента и на изготовление в качестве подарка Брехту на монетном дворе партии в сто штук. Но монеты, ладно, до Дербента ещё добраться надо, а вот ручки были ко времени, и они были хороши. Никаких клякс. Ещё чернильницу непроливайку изобрести с карандашами нормальными и можно письменными приборами торговать.

Сейчас одной такой ручкой с кроваво-красным рубином в навершии деревянной палочки и писал Брехт свой сталинский план. Писал-писал, рисовал-рисовал на схематичной карте лесополосы вдоль рек Волга, Дон, Урал и Северный Донец, а на углу стола лежала карта, из дебильной, которую ему Александр показал, с островами Сахалин и Хоккайдо сросшимися, переделанная. И раз за разом к себе взгляд притягивала, эта самодельная карта. Что-то не давало покоя. Пётр Христианович отложил карту глобального преобразования климата на юге России и подтянул к себе схему с Сахалином. Что не так?

Стоять! Бояться! А Лаперуз ли дурак? А что если Сахалин полуостров и между Сахалином и Хоккайдо нет пролива Лаперуза!? А не дураки ли все, кто правил Россией и СССР и снова Россией, начиная с Александра этого нонешнего? Пролив Невельского, то есть, самая узкая часть Татарского пролива – это всего восемь, кажется, километров или меньше даже. И глубины там и, правда, небольшие, доходят до семи метров, практически делая невозможным судоходство. Этот пролив России не нужен. Более того, он, по чесноку, страшно вреден. По нему сплошным потоком и всегда, круглый год, идёт холодная вода из Охотского моря, вдоль всего нашего Дальнего Востока до самой Кореи, а там сталкивается с Цусимским тёплым течением, которое проходит по вдоль всей Японии и уходит, так и не отдав тепло нашему Дальнему Востоку, в пролив Лаперуза.

Предположим, взять эти семь с чем-то километров, засыпать скалой и сделать перешеек, соединяющий Сахалин с материком. Тогда это холодное течение пойдёт, никуда не денется, по восточному побережью Сахалина и упрётся в Цусимское течение, развернёт его и пойдёт вдоль берегов Японии, резко сменив там климат. Половина японцев просто вымрет, а половина откатится в каменный век. Ну, и часть переселится южнее. Главное, что этого хищника, который всегда вредил России, не станет. А потом можно перегородить точно так же и не такой уж большой пролив Лаперуза. И тогда холодное течение пойдёт, вообще, вдоль восточного берега японских островов и полностью заморозит Японию. А Цусимское течение превратит наш Дальний Восток в субтропики, каковыми он и является, если ориентироваться по широте. Ведь Владивосток с Сочи на одной широте. Даже чуть южнее Владивосток.

Интересно, а почему такая элементарная вещь не пришла в голову Сталину или Путину? Это наши территориальные воды и построить там дамбу нам никто не может запретить. И кердык Японии. Её экономика не выдержит такого резкого похолодания и самое главное – похолодания навсегда. Там, у нас на Дальнем Востоке, добывают уголь и ещё чего-то. И на Сахалине, если Брехта память не подводит, есть город Угольное или Угольный. Куда-то же отвалы девают, почему в море не сыпать? Подогнал к проливу Невельского железку и потихоньку вали туда камни. Что такое семь километров – ерунда. Несколько лет и Сахалин полуостров. А Япония – холодные острова слабо пригодные для жизни. И нет у сынов Ямато этого угля. Нечем отапливать жилища. Почему наша экономика плохо конкурировала с Западом? Много причин, но одна из существенных – холодный климат. Вот, пусть на равных конкурируют. При Путине если так сделать, то соседка просто разорится, а при Александре Павловиче, как не прискорбно, (хнык, хнык) половина население Японии вымрет.

Пётр Христианович с удовольствием соединил на карте остров с материком тонкой чертой и, вздохнув, вернулся к прожекту преобразования природы. Рано думать про Сахалин, до него ещё Крузенштерну доплыть надо и подтвердить, что это остров. Пока нужно юг России обустроить. У Сталина были созданы специальные хозяйства типа МТС, которые занимались созданием этих лесополос, забыл уже Брехт, как они назывались, не важно название. Важен факт. Их тоже нужно создавать – эдакие хутора, вдоль обоих берегов всех южных рек и в обязанность этих хуторян будет входить сначала посадка лесонасаждений, а потом присмотр за ними. Как людей заинтересовать, кроме небольшой зарплаты? Легко. Зарплаты вообще можно не платить. Выделить людям десятин (или гектар) по двадцать и пусть, сколько смогут, обрабатывают или на самом юге овец разводят. Налогом не обкладывать, и даже разрешить для проплывающих судов постоялые дворы устраивать со столовыми. Как в будущем вдоль всех автомобильных дорог.

И кто же лучшие хуторяне на территории Российской империи? Прибалты естессссственнно. И их сейчас очень мало. Всех эстов тысяч двадцать пять и остальных не многим больше. Все они на эти хутора с радостью и переселятся. Не будет никогда вымирающих русофобских республик создано. И никакого ущемления. И никакого геноцида. А кто не захочет? А кто не захочет, отключим газ. А нет. А кто не захочет у того сгорит хутор и ему предложат переселиться на Волгу или реку Урал ещё раз. Общаясь с русскоязычными бурлаками, сами выучат язык и обрусеют. И селить так, чтобы рядом с эстами летгалы и жемайты селились, а не эсты. Расстояние от одного хутора до другого десять вёрст. Переженятся и русскими станут. Были крепостными, станут свободными, никакой не геноцид. Наоборот совсем. Освобождение, процветание, благоденствие.

А как же немецкие бароны в Прибалтике, они кого будут эксплуатировать? Да, элементарно, пусть пленных поляков и французов эксплуатируют. Это Александр в той истории рыцарем был долгонько, а в этой должен перековаться пораньше и деспотом стать не после войны с Наполеоном, а до. Всё мужское население Франции, принимавшее участие в походе на Россию, должно двадцать лет отработать на её нивах. Вам земли нужно было, да пашите на здоровье. Как всю вспашите, ещё выделим. Семьи? А и семьи привозите. Кто-то же немецким баронам должен исподнее стирать. Лучше всего для этого подходят француженки. Стоит она, над корытом нагнувшись, стирает подштанники, а сзади подкрадывается барон, нет же никаких баронов, подкрадывается Karl Friedrich Hieronymus Freiherr von Münchhausen. Тут ключевое слово – фрайхерр (барон). Или просто хер.

Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен (в мундире кирасира). Г. Брукнер, 1752

Событие шестьдесят седьмое

Розбицкая Наталья

Ручки с золотыми перьями сработали не так, как Брехт задумывал. «Так», в целом, тоже сработали, господа из Российско-Американской компании после вручения ручек и покровительственного взгляда Государя, решили, что не деньги главное в этом мире, в этом мире главное своё имя увековечить, в название гор там, или рек, или островов. Хочет капитан Крузенштерн плыть вокруг глобуса, так пусть плывёт во славу русского флота и Государя императора. Заселить Калифорнию, а чего хорошо это, ежели Госу… Ну, нет, так нет. Сами купим крестьян на вывод и на пару корабликов-то наберём. Плуги железные и бороны, и топоры, и пилы? Так крестьян раз купили, то не бросать же их с голоду помирать, конечно, нужны плуги. Лошади, ну, лошадей у испанцев проще купить. Там это ничего не стоит.

Зря ручки делал и дарил. Мог бы просто с Александром переговорить. Это в первый день так подумал. А оказалось, что всем, в том числе и Александру вещица понравилась. Пришлось поднос отдать медальеру и табакерку с камешками.

– А когда же я буду делать пуансон и матрицу? – приуныл Вальдемар Алексеев, впечатлявшийся огромным заказом.

– И действительно? – Понятно, что в ручном режиме делать перья руками Алексеева нерентабельно. Брехт задумался. Где-то нужно найти десяток обычных ювелиров, разобрать их на специализации, один палочку с навершием делает, второй – само перо, третий – зажим для крепления пера. А медальер пусть занимается, чем и должен заниматься – штампом.

Всё по щучьему велению и произошло. Только об этом подумал, как прибыл огромной обоз из Студенцов и Москвы. Все его горцы прикатили. А там как раз три ювелира. Посадил их в мастерских монетного двора пока работать Пётр Христианович с разрешения Карла Леберехта. Кривился австрияк, но Брехт руками развёл и, как бы по секрету, шёпотом, сказал, что всё царское семейство такие ручки себе затребовало, или послать монархов куда подальше. Как думаете?

– И вам изготовим, Карл Александрович. А ещё у меня мысль есть. В следующем году у нас будет пятьсот шестьдесят лет битве Александра Невского на Чудском озере или «Ледовое побоище». Почему бы вам не выпустить серебряные рубли, посвящённые этой битве или самому Александру. Прямо вижу, на аверсе бюст Александра Ярославича с мечом и слова по кругу: «Кто к нам с мечом придёт, от меча и погибнет». Ярославич в одеяниях русского витязя с шеломом острым на голове в кольчуге, а на реверсе внизу надпись один рубль, а вверху профиль Александра Павловича и надпись сверху в полукруге «преемник славы».

– Думаете, Государю понравится, – прямо подпрыгнул придворный медальер.

– Обязательно. Даже думаю, наградит вас Александр Павлович. Только не уродуйте государя, он красивый мужчина, просто соблюдите все пропорции.

– Осознал уже пагубную свою устремлённость к римским образцам. Пусть ваши горцы поработают, да и несколько своих учеников им в подмогу поставлю и мастерство переймут и сами может чему абреков этих научат, не зря же время на них тратил. – Сменил гнев на милость придворный медальер.

Литовский замок легко принял всех переселенцев. Ремонт после бардака оставленного съехавшими мушкетёрами закончили, прислугу наняли. Здание замечательное, разделено, как бы на два крыла, и имеют эти крылья собственные выходы, так что Брехт для черкесов несколько комнат зарезервировал у правого выхода и теперь их туда поселил. Рядом и шестерых унтерофицеров – бывших обитателей этого замка поселил. С мужиками переговорил. Конечно, виноваты, забили вшестером офицера. Били, пинали, пока тот не помер от внутренних кровотечений, скорее всего какую-нибудь селезёнку или печень порвали. И началась драка, когда они пьяные были. Что ни одного грамма на их чашу весов не добавляет. А добавляет то, что поручик Семёнов сам руки регулярно распускал и бил солдат налево и направо в своей полуроте. Если верить этой шестёрке. Полурота была особая. Застрельщики. Вооружены все были штуцерами. Мужики все взрослые, младше тридцати и нет никого. Четверо подпрапорщиков, один портупей-прапорщик и один каптенармус, отмечали именины Кузьмы с лошадиной фамилией. Нет, не Овсов. Кузьма был Кобылкин. И это не лошадь, а кузнечик. Был Кузьма родом с Омска и там этот вид саранчи водится.

Брехт им без имён и координат рассказал про Сёму Тугоухого и его подельников. Не про то, чем они занимались, сказал, что воевать на Кавказе помогали, да в Москве от татей помогли отбиться, и что теперь он им землю в Крыму купил и денег дал на покупку крестьян на вывод.

– Если хотите через пару лет так же зажить, то подчиняетесь мне и не шубуршите, если не хотите, то можете идти на все четыре стороны. С этого дня вы числитесь мёртвыми. Самоубийцами. Повесились в тюрьме. Домой возвращаться не советую. Ничем хорошим это не кончится.

– А сего делать-то надоть? – Этот Кузьма целый портупей-прапорщик и выступил от имени бывших сослуживцев главным. Сибиряк, сколько лет прошло, а буква «с» в словах некоторых чувствуется.

– Учиться воевать по-настоящему. Нет, сразу отвечу на ваш вопрос. Не умеете вы воевать. Да, отвечу на ваш вопрос, я умею. И вас научу, вместе с вами буду учить ещё одиннадцать горцев и пацанчика одного.

– А опосля, Вашество, сто делать будем? – ветераны согласно кивнули и им интересно.

– К свату будущему заедем. Убьём и ограбим. Князь Доминик Иероним Радзивилл зажился на Земле. – Не сказал. – Посчитаемся с ворогом одним. Большая сволочь. И мне и России много вреда принёс.

– Я согласен, – Кузьма оглядел унтеров бывших, те степенно боднули головами нечёсаными, вшивыми, должно быть, – И общество согласно.

– Ну, и гут. Завтра пойдём к портному одёжку вам закажем. А сегодня в баню и все волосы на теле там сбрить. Даже на жопе и пипиське, ясно ли?

– Понятно. Вши, богато их в тюрьме. Сами с радостью.

– Всё, пошли квартиры выбирать. Я купил дом бывший, где ваш полк квартировался.

– Кхм, так это Вашество, там нас люд опознать могёт.

– Вона чё? Не высовывайтесь пока. Еду вам Ванька будет приносить. Купите водки, вина хлебного выгоню на улицу. Потом бороды отрастите, под абреков одеты будете, никто не опознает, и говорить будете на черкесском языке. Прорвёмся.

Событие шестьдесят восьмое

Разум всегда сдаётся первым, не тело. Секрет в том, чтобы заставить твой разум работать на тебя, а не против тебя.

Арнольд Шварценеггер

– Зачем укротитель щёлкает бичом, когда в цирке с тиграми работает? – спросил Брехт у построившихся на заднем дворе Литовского замка людей.

– …

– Ладно. – Пётр Христианович махнул рукой. Именно так он учил молодых спецназовцев в Спасске-Дальнем. Начал и тут, на автомате. Сказал и сам рассмеялся. Какой нахрен цирк. Ни один из них не был в цирке и ни один из них не видел тигра. Ну, вон Кузьма, может, видел медведя. В Сибири бывают медведи. А Джарим – самый старший из черкесов, мог видеть барса.

– Зачем, Ваше Превосходительство? – неожиданно спросил Матвей, один из подпрапорщиков.

– Ну, раз спросили – отвечу. Щёлкает он не для того чтобы тигр боялся, а для того чтобы отвлечь его. Тигр готовится к прыжку и тут щелчок. И внимание тигра отвлечено.

– Ясно.

– А говорю я вам это для того, чтобы вы поняли, что прежде, чем броситься на врага, нужно на долю секунды отвлечь его внимание.

Брехт выстроил тринадцать черкесов, шестерых унтерофицеров и Ваньку в огромном внутреннем дворе Литовского замка. Легко футбольное поле влезет. Удачное здание купил Йона Барбе. Замечательную полосу препятствий построить можно.

Черкесы решили тренироваться все, даже недоучившийся мулла Бограт Шогенцуков. Зубер – старший брат будущего создателя кабардинского алфавита, не возражал, здоровое тело ни одному богослову ещё не помешало. Вот и получилось тринадцать черкесов и шестеро унтеров, плюсиком одиннадцатилетний Ванька. Но Ванька только после обеда подключался. Есть в Петербурге интересная лютеранская школа – училище святого Петра (Петришуле). Ещё при Петре немцы для своих детей при церкви создали. Интересная вещь между прочим, там будет преподавать, позже конечно, сам Ленц, а ещё чуть позже сам Менделеев. Пришёл Брехт на Немецкую или Миллионную улицу, где школа располагалась, Ваньку пристраивать, и с ходу наткнулся на ещё одну легенду физики и механики. Экономике детей учил Иоганн Бекман. Какой уж из него экономист Брехт не знал, а вот, то, что этот человек придумал или придумает ещё термин механика и сделает этот термин наукой, точно знал. Сам про него статью в журнал писал, пристал к нему директор гимназии как-то, что нужна от их учебного заведения статья в журнал, разнарядка. Болонская, мать её, система. Статьи обязательны. Покопался в физиках, что преподавали в России, Брехт и показалось ему, что этот подвижник вполне статьи достоин. А сейчас стоит в парике и улыбается.

– Гутен таг.

– И вам не хворать. Иоганн Фридрихович, дело у меня к вам есть, – А чего Каспер с Черепановым может и гении самоучки, а тут такой налим сам в сети заплыл, пусть поможет ребятам пресс и молот нормальный спроектировать. А потом и на нормальный токарный станок с массивной станиной и двумя бабками можно замахнуться. Налимы они такие. Жирные.

– Жирные! Жирные, старые свиньи, вот вы кто, ни один не может сделать выход силой и подъём переворотом. – Брехт смотрел, как его воинство будущее болтается на турнике, как сосиски.

– Ваше Превосходительство, так, а вы не жирные? – Это болтающийся сейчас мулла спросил. Кто другой, так можно и в лобешник бы засветить, а тут служитель культа. Опять же светоч культуры братского народа будущий.

– А ну, гедь со снаряда. Учитесь, пока жив, – Ох, мать твою! За лето и, правда, килограммов набрал бохато. Зимой в Студенцах спокойно всё исполнял, а сейчас пришлось зубы стиснуть, но по пять раз того и другого сделал, и спрыгнул после красивой склёпки с турника.

– Уууу! – сказал отряд.

– А теперь сотня отжиманий. Раз. Раз. До конца опускаемся. Два, чёрт с вами. Два. До конца.

«Петришу́ле» (нем. St. Petri-Schule) – одно из старейших учебных заведений России и первая школа Санкт-Петербурга, основанная в 1709 году как школа при лютеранском приходе Святых Апостолов Петра и Павла.

Глава 26

Событие шестьдесят девятое

Если рыцаря ударить по левой щеке, то он … упадёт на правый бок.

Рыцарь – королю:

– Сир, я славно потрепал ваших врагов на западе!

– Но у меня никогда не было никаких врагов на западе!

– Теперь есть, сир.

Так всё пафосно, что даже смешно. Взрослые дядьки, которые занимают очень ответственные государственные должности, не расстались с детством. Няньки или француз гувернёр читали им сказки французские на ночь и рыцарские романы, мальчики мечтали стать такими как в книжках отважными рыцарями, а теперь вот выросли, да даже постарели в основном, и тут Павел их мечту детства помог осуществить. Всех желающих в России сделал рыцарями ордена … Кстати, прикольно сама должность Великого Магистра или Гроссмейстера переводится на русский язык: «Его Самое Выдающееся Высочество». В России ещё и название взяли переврали, причём по дороге, надо полагать, в ересь впали, выдумали несуществующего святого и его именем назвали орден рыцарский. И всё это по непонятной причине. Ладно бы это при Сталине или Брежневе произошло, когда ничего про святых уже не знали и языками не владели, но сейчас-то все дворяне тремя – четырьмя языками владеют, а многие и под десяток языков знают и такой ляп. Орден в России называют «мальтийским Орденом святого Иоанна Иерусалимского». Такого святого нет. На самом деле орден называется «Орден братьев иерусалимского госпиталя святого Иоанна Крестителя». Иоанн Креститель – Предтеча Господа. Этот святой. Кроме этой ереси ещё и ошибка перевода. Кратко называют орденом госпитальеров. (des hospitaliers). А называется орден, если уж на латыни (l’Ordre hospitalier) и это переводится – Странноприимный орден.

Ну, да ладно, скоро Александр, один чёрт, чтобы не ссориться с англичанами снимет с себя полномочия все и вообще разгонит это сборище ненаигравшихся детишек. И правильно разгонит. Никакого толка от него без Мальты нет, а Мальту англичане даже по Амьенскому мирному договору 1802 года не вернут. По этому договору стороны освобождали некоторые территории, занятые во время войны. Англия должна была в обязательном порядке вывести свой гарнизон и покинуть остров Мальту, который должен быть возвращён Ордену святого Иоанна Крестителя, и прекращала ведение военных действий. Можно порадоваться. Ведь руководство ордена в России пока. Вот только наглы, ну, надо же, оказались хитрыми. Бывает же?! Вот же ж?!

Англия отказалась от Мальты, «чтобы не покинуть её никогда». Не подкреплённое должной силовой поддержкой со стороны Наполеона и достаточной настойчивостью со стороны России, это положение так и осталось фикцией на бумаге.

Передышка по Амьенскому договору длилась недолго. Отказ Англии очистить Мальту послужил поводом к разрыву Амьенского договора. В мае 1803 года война между Францией и Англией вспыхнула вновь. И трудно даже с трёх раз догадаться, на какой стороне окажется Россия.

Брехта приняли в орден … пусть будет Мальтийский орден. Торжественно приняли. Привели в Воронцовский дворец, надели чёрный плащ огромный с белыми мальтийскими крестами, завязали глаза и по лестнице, поддерживая за руки, провели в большой зал с плотными шторами. Свечи большущие чадят. Факела два даже горят. Во что потом потолки превратятся? Стоят по кругу эти детишки великовозрастные, а нет,есть молодые вполне. Например, Константин с Александром. Ого, и Кутузов здесь.

Петра Христиановича Великий Бальи, он же Великий Гофмейстер, а в миру обер-гофмаршал, обер-камергер и директор Императорских театров – Александр Львович Нарышкин поставил пинком под колено на эти колени и всучил здоровущую свечу, сальную что ли. Вонь несусветная от неё.

Замогильным голосом на латыни со страшным акцентом, закашлявшись ещё от вони свечи, Нарышкин, тьфу, Великий Гофмейстер спросил Брехта: «Обещает ли он иметь особое попечение о вдовах, сиротах, беспомощных и о всех бедных и скорбящих?»

– Аз есмь. – Нет. Конечно. Нужно полностью всё про вдов и скорбящих повторить. Хорошо хоть Витгенштейн отлично латынь знает. Сам бы Брехт такой фразы не осилил.

После этого Великий Бальи вручил Петру Христиановичу обнажённый меч, говоря, что меч этот ему даётся на защиту вдов и сирот и для поражения всех врагов католической церкви. Католической?! Серьёзно? Не попутали? Хоть бы переписали под России на православную. Хотя, Брехт слышал, что Великого Магистра утверждает Папа. А папа католик. Нда, чего-то Павел опять намудрил. Пока Брехт поражался, Нарышкин вручил ему ещё и золотые шпоры. Пафосно опять возопив, что они служат для возбуждения горячности в конях, а потому должны напоминать ему о той горячности, с какою он обязан исполнять даваемые им теперь обеты. Что же касается собственно золотых шпор, надеваемых на ноги, которые могут быть и в пыли, и в грязи, то это знаменует презрение рыцаря к сокровищам, корысти и любостяжанию. Любостяжанию? Это что? А, они же раньше обед безбрачия давали. Ну, тут вам не там. А слово осталось.

– Клянусь.

– Хочешь ли ты повиноваться тому, кто будет поставлен над тобой начальником от великого магистра? – продолжил коверкать латынь Нарышкин.

Брехт подготовился и выучил ответ.

– В этом случае, я обещаюсь лишить себя всякой свободы.

– Не состоишь ли порукою по какому-нибудь долгу и сам, не имеешь ли долгов? – Великий Гофмейстер вопросительно глянул на Витгенштейна.

А что если сейчас сказать, что должен банку тысяч десять, то братья за него долг заплатят?

– Клянусь честью, нет на мне долгов ни своих, ни чужих.

По окончанию всего этого Великий Бальи показал Брехту вервие, бич, копье, гвоздь, столб и крест. Которые подносили к нему остальные собравшиеся по очереди. А Нарышкин объяснял бестолочи немецкой, какое значение имели эти предметы при страданиях Христовых, и внушал, что обо всем этом он должен вспоминать сколь возможно чаще. В заключение этого утомительного действа Великий Гофмейстер надел Пётру Христиановичу вервие на шею, говоря, что это ярмо неволи, которое он должен носить с полною покорностью. Затем «братья» приступили к новициату и облекли его в орденское одеяние. Такой же плащ надели, только размеры поменьше, а белые мальтийские кресты побольше.

Всё, Брехта подняли, шторы раскрыли, пасмурный октябрьский день во дворец впустили, обнимашки и целовашки устроили. И все в губы лезут целоваться. Мать их, теперь рот срочно нужно с мылом вымыть, половина, наверное, сифилитики. Нет, дайте срочно водкиииииии?

Событие семидесятое

Одно единственное правило: заключил сделку – следуй ей.

Цитата из сериала «Сверхъестественное»

Большая часть бальи отправилась за стол, коньячок под ананасы с рябчиками вкушать. Брехта же Александр с Константином задержали и в курительную комнату увили. Все трое не курили. Не приучены пока или ещё, или уже, но не курили. Брехта, перед тем как по ананасам вдарить, Священный Совет Державного Ордена святого Иоанна Иерусалимского, двумя званиями облагодетельствовал. Избрали Петра Христиановича бальи и Великим Хранителем. Правда пока не объяснили, что такое этот Великий Хранитель и чего он хранит. Подозревал Брехт, что это министр финансов, но чёрт их там, в далёком прошлом, разберёт, ведь лет шестьсот ордену, может, он какие регалии хранит. Гвоздь там из гроба Господня. А может он здоровье братьев охранять должен? Не все плюшки, за беспримерный подвиг, а именно, захват малыми силами Дербентского ханства Священный Совет постановил наградить князя фон Витгенштейна, как теперь уже члена Священного Совета Мальтийского Ордена – Большим Мальтийским крестом с «военными трофеями». Который ему сразу и вручили. Был и минус, такой, растудыт его в качель, весомый минус. Оказывается, бесплатный сыр только в мышеловке. А здесь прямо дорогущий сыр. Пармизан. В Орден принимались малолетние и совершеннолетние, то есть, до пятнадцатилетнего возраста и после. За приём в Орден малолетние должны были заплатить 2400 рублей, а совершеннолетние – 1200 рублей. Желавшие быть принятым в орден должны были доказать свое благородное дворянское происхождение, насчитывавшее не менее 150 лет. С Брехта спрашивать постеснялись грамоты дворянские. Граф же Священной Римской империи. У предков даже собственное независимое государство было. О чём Великий Госпиталарий – в миру главный директор Государственного заёмного банка, президент Коммерц-коллегии и действительный тайный советник Бальи князь Гаврила Петрович Гагарин всем торжественно напомнил. А чего, мысль мелькнула у Брехта. Вот на Венском Конгрессе можно и назад независимое княжество получить или даже Великое Герцогство. Каринтия – это где-то в Тироле. Замечательное место. Австрия, правда, под боком. Так на неё вскоре Венгрия нападёт, и если Николай не вмешается, то от Австрии ничего толком не останется. А Россия может под шумок забрать Львов и Краков, а он как наследник Спанхеймов заберёт себе всю Словению.

Дожить надо. В общем, за членство в ордене и за Большой Мальтийский крест с «военными трофеями» и бриллиантами с него ещё восемьсот рублей стребовали. Итого: две тысячи рублей. А рубль двадцать грамм весит. Четыре пишем, нули прибавляем. Сорок килограмм серебра! За вот эту фитюльку!?

Пригубили портвейн. Нет, всё же нужно отправить человека в Португалию, чтобы научился делать. Нет в России сейчас нормального вина кроме португальского портвейна.

– Пётр Христианович, прибыл новый посол из Великобритании. Я только ради вас появился на этом… – Александр, обвёл руками непонятно курительную комнату, – Я уверен, что на переговорах с послом вопрос о Мальте и Мальтийском ордене встанет. Ваши советы мне почти всегда не нравятся. Они радикальные. А потом понимаю, что нужно было именно это и делать, не работают полумеры. Неприятно это признать, но доброта, чаще всего кулаку проигрывает. Что можете сказать про Мальту? – Государь чуть пригубил из фужера и отставил его, чуть не уронив, попал на край пепельницы.

Мальта. Бесплодный кусок земли, который сотни лет пытались превратить в рай. И ничего не получилось. Пришлось товарищам разбойничать, хотя создавался орден для борьбы с пиратами в том числе. И при современных орудиях на кораблях это не крепость. Всё перестраивать и кормить европейских уродов. И только перестроишь, как появятся ещё более мощные орудия, и опять – просто мишень, а не крепость. Или, как англичане, там нужно держать целый флот. У России полно других проблем. Просто трата денег. Но поторговаться с великобританцами стоит. Они этого не понимают. Павел столько крови со всех попил с этой Мальтой, что и Наполеон и Лорды думают, что это прямо самый ценный приз в Средиземном море. Ионические острова, которые сейчас фактически принадлежат России, хоть там и турецкий флаг развивается, гораздо лучше подходят для базы нашего флота и они раз в пять по сумме больше Мальтийского архипелага по территории и ближе к Чёрному морю расположены. Да, и население в основном православное и дружелюбно к России пока настроено. Построить там русские школы, учить детей, потом этих детей отправлять в Москву в университет, а потом через десять лет на государственные должности назначать только обучавшихся в Московском университете – с промытыми мозгами русофилов. И всяких архиереев тоже обучать в Москве.

И что же можно потребовать с Англии за Мальту и отказ от этой вот детской мишуры. Заводы?! Всё остальное сами завоюем. И сельхоз академию. С агрономами, ветеринарами, биологами хорошими. Нужно Тимирязевскую академию основать в следующем году с филиалом в Санкт-Петербурге. Заводы? Оружейный, который будет производить винтовки Бейкера. И завод по производству станков ткацких. Не специалист Пётр Христианович в этой области, но самолётный станок англичане уже давно должны были изобрести. Вот пусть и построят завод, который такие ткацкие станки будет выпускать.

Всё это Брехт, как мог более доходчиво, Государю и цесаревичу и рассказал. Не перебивали, слушали.

– У вас Пётр Христианович, как это не странно звучит, учителя были лучше моих. Повезло вам с учителями. А России и мне повезло, что ваш отец решил перебраться к нам.

– У моего отца была поговорка. Если её на русский перевести, то немного коряво выйдет: «Везёт тому, кто везёт». Вы можете ею воспользоваться.

– Везёт?

– Везёт, работает, тащит воз.

– Ага, понял, и как же я могу этим воспользоваться.

– А нет, я не про воз. Про немцев. Там в Европе война. И она на десятилетие. Засылайте комиссаров в немецкие деревни, предлагайте переселиться в Поволжье, в Крым, в верховья Иртыша, на Дон. У России много очень плодородных неосвоенных земель. Только нужно создать переселенческий комитет, который будет выделять землю и стройматериал переселенцам. Помогать им на первых порах. Просто крикнуть айда к нам, это обречь людей на страдания и отбить охоту у следующих. Нужна переселенческая программа.

– А с Мальты нужно потребовать ещё у Великобритании библиотеку и школы, в смысле учителей. Всех. – Вспомнил Пётр Христианович, допивая портвешок.

Интерлюдия

Граф Виктор Павлович Кочубей вместе со всем императорским семейством в Петербург не поехал. Рад бы, как говорится, в Рай, да грехи не пускают. Виктора Павловича не пускали не грехи, а огрехи. Да, и не свои. Фома Игнатов дело, порученное ему, провалил. Граф, тьфу ты, князь фон Витгенштейн жив. И не просто жив, а ещё и одного из своих несостоявшихся убийц скрутил живым. А что делают с врагом, если он в руки правильные попадает. Руки эти неудачнику боль всяческую причиняют и сведения о том, кто его на душегубство сподвиг выпытывают. У Каверина самого конечно не такие руки, не правильные. Так обер-полицмейстер сам и не будет пытать, найдёт людей охочих. Всё расскажет парнишка этот, что попался в сети полиции.

Виктор Павлович, узнав о неудачном покушении, сначала запаниковал. Всё полиция вытянет из попавшего к ним в руки и на него выйдет. И в этом случае дружба с Государем не поможет. Александр, он воспитан, как рыцарь и такой способ устранения этого проклятого немца его взбесит, тем более немец опять успел отличиться – теперь он единственная надежда всего монаршьего семейства. Один знает, как лечить чахотку. Откуда, вот только. Странный вообще этот великан, смотришь на него, гусар и вояка, солдафон тупой, а надо же, всё что советует Государю всегда правильно. Откуда знания и умения такие. Жаль отец у этого дуболома умер, не узнать ничего про него.

Паника не больше часа длилась. Походил по кабинету, что Васильчиков ему предоставил граф и понял, что если он одну вещь провернёт, то никто на него не выйдет. Что Каверин может узнать, то, что послал этих троих татей на убийство графа, опять, князя Витгенштейна, некто Фома Игнатов. Найдут Игнатова. Велика Россия, а найдут. Всю полицию империи подключат.

А если найдут и пытать начнут, то тут всё им Фома и выложит. Значит, надо сделать так, чтобы Фома ничего сказать про графа Кочубея не смог. Лучше всего хранят тайну мертвецы. Виктор Павлович остановился перед роскошной резной коробкой с парой дуэльный пистолетов. Лепаж. Лучшие.

Граф приоткрыл коробку, пулелейка, мерный цилиндрик, пыжи. Даже несколько уже отлитых пуль.

Оказалось, всё легче лёгкого. Кочубей подъехал на извозчике к дому Игнатова и когда тот вышел, сказал, что плохо всё, поймали его татей. Нужно уезжать из Москвы, срочно. Беги, собирай деньги. Отвезу в Подольск.

Через полчаса, когда заехали в лес, граф приказал остановиться извозчику и шепнул Игнатову.

– Этого отпустим, тут в ста метрах в лесу на своротке телега с надёжным человеком ждёт.

– А этот? Не расскажет? – похлопал по котомке Фома, там что-то звякнуло железное.

– Что расскажет? Что двое в лес ушли? Кому расскажет? Кто его-то искать будет? Сотни в Москве извозчиков.

– Как скажите, Ваше Сиятельство.

Виктор Павлович, прикрывая лицо воротником, расплатился с извозчиком и отпустил его. Постояли, подождали за кустом, пока пролётка из виду скроется. Ну, а дальше просто. Кочубей шёл впереди, намеренно подставляя спину Игнатову, чтобы того успокоить. А потом как бы нечаянно оступился и чуть не упал.

– Заблудился что ли? Уже прийти должны. Ну-ка, Фома посмотри за теми кустами.

Фома пошёл к кустам, а граф Кочубей почти спокойно, руки всё же подрагивали, достал пистоль, проверил порох на полке, скусил запасной бумажный патрон и подсыпал на полку свежего пороха. Прицелился в центр спины. Бах Руку дёрнуло и пороховой бело-серый вонючий дым заволок все впереди. Пришлось обойти это облачко, в лесу ни ветерка. Игнатов лежал на животе и сучил ногами, пуская кровавые пузыри. В лёгкое, должно быть, попал, решил Виктор Павлович. Он был завзятый охотник, и промахнуться не мог с такого-то расстояния. Десятки раз приходилось Кочубею кабана добивать и оленя, ничем этот Фома не лучше свиньи. Провалил такое простое дело. Пусть в ад отправляется, выскажет всё своим разбойникам. Граф вынул из ножен охотничий нож и воткнул его раненому в основание черепа. Игнатов дёрнулся и затих.

Возвращался в Москву Виктор Павлович с максимальной скоростью, то и дело, переходя на лёгкую трусцу. На окраине удачно поймал извозчика и уже через полчаса собирал вещи в доме бывшего екатерининского фаворита.

– Уезжаете, Виктор Павлович, – увидев уже собранного Кочубея, старый вельможа состроил грустное лицо. – Скучать опять один остаюсь.

– Ничего не поделаешь. Государь отбыл, и мне пора. Тут ещё проблемы с послами. А я, как ни крути вице-канцлер.

– Ну да. Ну да. С богом.

Дорогу до Петербурга граф Кочубей толком и не запомнил, всё планы мести строил. До чего только не додумался, впору романы писать начать. А разрешилось всё легко. Поехал не домой, а в усадьбу другого Васильчикова под Петербургом к отцу жены Марии Васильевны – Василию Семёновичу. Жена там была.

Приехал, а там все на дворе и с каким-то унтером в зелёной форме необычной общаются. Шапка такая смешная.

Ну, пообнимались, поцеловались со всеми, а солдатик этот так и стоит чуток поодаль.

– Кто это? – спросил Васильчикова Кочубей.

– Рекрут вернулся. Отслужил двадцать два года и вернулся вот. Егерем был. До подпрапорщика дослужился. Говорит, ежели не врёт, что из своего штуцера не меньше двух сотен врагов положил.

Егерем? Из штуцера. А ведь хорошая мысль.

– А можно я его заберу, Василий Семёнович?

– Да, почему нет, забирай, ни семьи у него, ни осталось, ни кола, ни двора. Кто от холеры представился, кто так помер, не знаю, что и делать с ним. Забирай. Одной заботой меньше. Только, ть ведь знаешь, он ведь не крепостной. Он теперь в военном сословии. Инвалид. Хочешь, переговори, найми в услужение. Мне он тут не нужен.

– А что он хочет? Чего вы говорили?

– Кабак хочет в селе открыть, денег просит. – Махнул рукой Васильчиков.

– Денег? Ну, денег, так денег. Как звать солдатика?

Конец книги

Андрей Шопперт Кавказ подо мною

Глава 1

Событие первое

– Алексей Петрович, не мельтеши. Согласен, дурак. Только я не сам по себе дурак, я немец. Привык, понимаешь, с удобством воевать. Клозет тёплый, чашечка кофе турецкого, опять же жопа у меня от ваших лошадей болит. Сядь вон в креслу, наслаждайся минутами спокойствия. Так и о безопасности нашей подумай, ты как на левый борт перебегаешь, так расшива заваливается влево, как на правый, так вправо. Расшатаешь всю конструкцию, и потонем в мутных, грязных водах сей реки. А представь, как плохо тонуть, когда конские яблоки кругом плавают. Ладно, просто, как порядочный человек, утонул, а вот утонуть с полным ртом дерьма – это совсем другая история. Приходишь ты к вратам рая и Святой Пётр тебя и спрашивает: «Хто ты есть такой»? А ты рот раскрываешь и пытаешься ответить, а там какашки одни и заплюёшь апостола Петра.

– Еретик ты, Пётр Христианович, – Алексей Петрович плюхнулся в «креслу».

Князь Витгенштейн под себя плотнику заказал. Огромное, с довольно сильно наклонённой спинкой, и чуть, градусов на пятнадцать, заваленным внутрь сиденьем. Сидишь почти как в шезлонге. Под задницей, на ремешках, чтобы не сбивалась, подушечка бархатная набитая шерстью верблюжьей. Если бы не под себя ваял Брехт эти кресла, то с разбегу бросившийся в кресло собеседник, раздавил бы его к чертям собачьим. Нет, в гвардию специально солдатиков высоких набирают, особенно в гренадёры и в кавалергарды, но все они рядовые в основном. Офицеров размерами с князя Витгенштейна почти нет, а этот есть. Нарисовался, не сотрёшь. Всего на два сантиметра ниже Петра Христиановича, а в плечах, как это ни странно, даже ширше. Бугай такой, с Валуева размерами. Сам пригласил Брехт его в это путешествие. Да и не просто пригласил, а разыскал с трудом на необъятных просторах нашей «необъятной» Родины. В Вильне командовал подполковник ротой конной артиллерии. А и правильно. Вольнодумец и заговорщик. В Алексеевском равелине успел посидеть при Павле и, в отличие от тысяч офицеров и генералов, отсидел подполковник почти за дело. Принимал активное участие в создании Смоленского офицерского политического кружка, который можно назвать предтечей декабристов. Заговор задумывал против Павла. Хорошо Павел человек вспыльчивый, но отходчивый, отправил в ссылку Алексея Петровича в Кострому, где снимал тот комнатушку в доходном доме вместе с ещё одним товарищем, что сейчас с фужером кислятины белой (моча мочой) сидит, в усы ухмыляясь, в соседнем огромном кресле. Но для этого персонажа кресло великовато, ножки до земли не дотягиваются. Бултыхаются ножки. Или ножки – это как раз у кресла. А у персонажа? Ногульки? Он (персонаж с кривоватыми и коротковатыми ногульками) не с ними едет, так, по пути. Начальник большой. До Царицына только, а там, по несуществующему ещё Волго-Дону, на коняшках своих неприхотливых переправится на свой любимый Дон. Где он самый, что ни наесть, главный главнюк.

Звать товарища Матвей Платов. И он не много ни мало произведён в генерал-лейтенанты недавно и назначен войсковым атаманом Войска Донского. В соседней камере сидел при Павле в Петропавловской крепости с Алексеем Петровичем.

– Как есть, зря я с вами связался, – фыркнул в усы Платов, – напрямки, на конях, быстрее бы вышло. Ещё ведь пластунов тебе, Пётр Христианович, подбирать. Легко сказать: «Подавай лучших». Ан нет плохих, все молодцы. Обидишь кого.

Брехт оглядел оценивающим взглядом собеседников, стоит ли провоцировать, достаточно ли умиротворённо сидят.

– Матвей Иванович, объясни мне, немцу тупому, почему у тебя штаны зелёные, хоть тебе по грязи ходить не надо, тебя кобыла таскает, а у артиллериста, который вечно в грязи со своими пушками – белые?

– Бунт хочешь учинить? На святое замахнулся? – притворно ужаснулся атаман Платов.

– Где я и где бунт? А себе всё же упросил Государя синие чакчиры носить.

– Видел я, в чём твои егеря одеты. Интересные мундиры. Не для парадов. А что не хочет артиллерист наш в такую форму переодеваться?

– Это он не понял ещё всей её прелести. Поймёт. Персияне его научат думать о свой безопасности. Опять же я Стефанию уговорю, чтобы она ему в каждом письме писала, чтобы он аккуратней там, не лез под пули. Не сверкал белыми штанами.

– Кхм, я пулям кланяться нигде не буду. Готов всегда умереть, не уронив чести, за Отечество.

– Умный один товарищ сказал, что не правильно умирать за Отечество, за Отечество должны враги этого отечества, тобой убитые, умирать.

– И кто это сказал? Молодец! – зашвырнул пустой бокал в реку Платов.

– Суворов, – ну и что, что это Джордж Паттон сказал, и в гораздо более грубой форме? Что, ждать пока Паттон родится? Нам эта фраза сейчас нужна.

– А Гораций сказал: «Отрадно и почётно умереть за отечество».

Интересную вещь недавно про Алексей Петровича узнал Брехт. Он в Костроме, в ссылке, уговорил какого-то попа и тот ему латынь преподавал. Выучил. И даже пару книг из церковной библиотеки на русский перевёл.

– Всё забываю, как у русских называется муж сестры? – обернулся к атаману Брехт. – Деверь? Шурин? Свояк?

– Не, Пётр Христианович, просто зятем называется. Сбылась мечта у подполковника, немцем стал! – и заржали все втроём, так что перевозимые на корме расшивы кони решили их поддержать. На одном же языке.

Любимая была поговорка у подполковника: «хочу быть немцем», и правда почти сбылась. Женился две недели назад он на Стеше, она же графиня Стефания Августа София Сайн-Витгенштейн-Берлебург. Фамилию подполковник на графскую менять не стал, свою оставил – Ермолов.

Событие второе

Тронулись в путь десятого мая, и вот уже семь дней, сначала по Москве реке, а теперь уже по Волге, спускаются вниз к Астрахани. Платов специально на свадьбу приезжал. Друг и товарищ подполковника Ермолова, всё же вместе в Костроме ссылку отбывали. Ермолов и подал Брехту идею, попросить у атамана человек пятьдесят казаков. И не простых, а самых опытных, чтобы набрали по станицам, которые и с турками воевали, и с Ираном, и с Наполеоном. Разведчики. Пластуны.

Брехт сначала кривился. Во все эти сказки, про казацкие ухватки, верил слабо. Храбрые? Допустим. Неприхотливые в походе? Ладно. Хорошие всадники? Это ведь с кем сравнивать. В горах воевать придётся. Там черкесы на своих, привыкших к горам лошадях, уж точно не уступят казакам донским. Стрелки? Ну очень вряд ли. Сейчас есть егеря, стреляют они точно лучше, и среди них есть люди, которые тренируются в стрельбе из нарезного оружия. А ещё помнил из будущего высказывание какого-то нашего генерала, что, мол, арабы самые храбрые воины и самые плохие в мире солдаты. Про казаков именно сейчас можно сказать то же самое.

А потом Пётр Христианович подумал и решил, что пятьдесят человек опытных и умелых воинов лучше иметь, чем не иметь. Есть же и другая мудрость, что нет плохих солдат, есть плохие командиры. Кроме обещанных казаков, пока виртуальных, были и живые люди, что огромным караваном расшив плыли сейчас вниз по Волге. Вся грязно-серая река в грязно-белых парусах. И самым ценным приобретением генерал-лейтенант Пётр фон Витгенштейн считал роту конной артиллерии во главе с подполковником Ермоловым. Тем самым Ермоловым, который потом станет губернатором всего Кавказа. Кучу пользы принесёт, но своим негибким умом и педантичностью таких дров наломает, что Кавказ после его отставки будут ещё полста лет усмирять. Тем не менее, отличный организатор и очень щепетильный и порядочный человек, с которым граф Витгенштейн прошёл бок о бок несколько военных компаний, как правая рука был Брехту просто необходим. Ермолов успел, и предместье Варшавы, Прагу, с Витгенштейном брать, и потом под командованием Валериана Зубова они вместе брали на штык Дербент. Дальше судьба развела, но как только Александр удовлетворил его просьбу, на пару лет на Кавказ скататься и там шороху навести, Брехт сразу вспомнил про Алексея Петровича Ермолова и с огромным трудом, через Аракчеева, его отыскал в Вильно. Обидели, конечно, вояку, сослали к чёрту на кулички, дали под командование подполковника роту, которой должен капитан командовать. Брехт выкроил неделю, скатался в Вильно, нашёл там конную роту Ермолова и устроил смотр. Съездил не один, уговорил с собой прокатиться Аракчеева. Так-то хреново всё. Учебные стрельбы проводят два раза в год из одного орудия. Лошади подобраны мелкие. Подобраны – это ключевое слово. С каким удовольствием Брехт бы методично, вместе с зубами, выбивал из Александра любовь к парадам, муштре и украшательству в армии. При создании конной артиллерии принято решение, чтобы все лошади в одной роте были определённого цвета. У бывшей роты майора Фока 1-го, которую получил Ермолов после возвращения из ссылки, лошади должны быть серыми. Не высокие, не мощные, всё же полуторатонную пушку таскать надо. Нет. Лошади, невзирая на стати, должны быть подобраны по масти. Обязательно нужен Аустерлиц, чтобы Александра разбил Наполеон, чтобы обоссавшись от страха, сидел один под деревом, заблудившись, и рыдал целую ночь. Не было бы поражения при Аустерлице и этой ночи в одиночестве под деревом – и не было бы победы над Наполеоном. Нужно даже помочь Наполеону, чтобы там ещё и Багратиона убили. Один шаг к этому уже сделал Брехт, одного из ключевых игроков того сражения, Ермолова, изъял из обращения. Пусть под его чутким руководством учится воевать на Кавказе.

Одежда на артиллеристах вся рваная. Ермолов даже на хитрость пошёл, люди бегали в кусты переодеваться, чтобы очередное орудие когда выкатывали, расчёт нормально смотрелся. Может и прокатило бы, но Брехт заметил на рукаве одного из бомбардиров заплатку в виде ромба, а тут следующее орудие стали выкатывать, а у фейерверкера на рукаве та же самая заплата.

После смотра Пётр Христианович отвёл командира роты в сторонку и поинтересовался, что это за потёмкинские деревни.

– Да и ладно бы… Какого чёрта стрелять не умеют? Почему так долго целятся и заряжают, и почему одно орудие какое-то другое, а две пушки с короткими стволами?

– Так это французское, что Суворов привёз после италийского похода. А разная длина ствола потому, что 12-фунтовые (122-мм) орудия бывают «средней» и «малой» пропорции.

– Это песец полный, Алексей Петрович.

– Что писарь? Толстый? – Аракчеев тоже повернулся к Брехту.

– Песец – это собака или лисицы на севере. Подкрадывается к куропаткам незаметно. Бросается на птичку бедную и песец ей полный приходит. Чёрт с ними с собаками. Смотрите, Алексей Петрович, у вас, насколько я понял, в обслуге… Ладно, в расчёте одного орудия двенадцать человек. Пусть будет двенадцать. Хотя парочку можно и выгнать, но пусть будет. По горам не просто пушки таскать. Так вот, по расчёту. Присвойте всем людям номера с первого по двенадцатый, и для каждого напишите действия его при транспортировке орудия, при развёртывание на позиции, и при стрельбе. И с каждым займитесь индивидуальной тренировкой. Люди не должны суматошно носиться вокруг орудия, они должны, как завещал нам Суворов, чётко знать свой манёвр. Когда с каждым будете конкретно проводить тренировку, сразу и лишние выявятся. Пусть в стороне в окопе сидят. Если кого ранят или убьют из расчёта, чтобы на замену из окопа выскочили живые и здоровые. Всё это напишите на бумаге в виде устава. Стоп. А есть сейчас есть устав у артиллеристов?

Аракчеев, что отвечал за всю артиллерию в России, и Ермолов, отвечающий за роту в рваных красных мундирах, переглянулись.

– Хм. Нет, – инспектор артиллерии бикорн новый снял и затылок почесал.

– Мне попадалась печатная работа Герхарда Шарнгорста "Военная карманная книжка для употребления в поле", изданная в переводе в Москве в 1798 году, – пришёл на помощь начальству Ермолов.

– Правильно Павел Петрович нас по поместьям разогнал, да по ссылкам. Как можно воевать без устава?! А кто этот Шарнхорст? – отлично знал, будущего героя войны 1812 года, но нужно же узнать, что про него другие знают.

– На книжке написано, что Шарнгорст – капитан Королевского Великобританского Брауншвейгского Артиллерийского полка и учитель Ганноверской военной школы.

– Прусаки они вообще умные. Ещё бы узнать, почему в Пруссии Великобританский артиллерийский полк. Сейчас, впрочем, это не важно. На основе этой книги напишите устав для конной артиллерии вашего калибра, подполковник, – Брехт повернулся к Аракчееву, надевшему уже шляпу с белой опушкой. – Алексей Андреевич, если я с собой заберу эту роту на Кавказ, то мне три разные виды пушек не нужны. Отдайте команду, чтобы поменяли на однообразные, и совет примите: наведите в этом порядок. Пусть у одной роты будут орудия малой пропорции, а у другой – средней. Если эти трофейные пушки ценны, то тоже свести их в особые роты или батареи. Ещё бы и по калибрам подобрать. На глазок ведь льют орудия. Хреново, но не страшно. Можно просто в отдельные роты собрать орудия с близким калибром.

– Подумаю, об этом, Пётр Христианович, может, вы об этом Государю доложите? – ветер сдувал бикорн с головы Аракчеева, и тому приходилось всё время его почти ловить. Как ещё бы Александру доложить, что шляпа не должна мешать ни генералам, ни солдатам воевать?

– Нет, Алексей Андреевич, это уж вы сами. А по этой конной артиллерийской роте подполковника Ермолова просьба у меня есть, выделите им отдельным указом побольше пороха и ядер для тренировок, чтобы подполковник устав не из головы выдумывал, а наблюдал за учёбой, максимально приближенной к боевым действиям, и писал правду жизни, а не из пальца высасывал.

– Ну, это в моих силах. И выделим ещё отдельно сумму на обмундирование.

– Вот это правильно. Только, Алексей Андреевич, а нельзя им, как у егерей, форму переменить.

– Нельзя. Государь сам утвердил поярковые шляпы с полями, белым бантом и белым плюмажем из петушиных перьев, красную куртку с рейтузами, как в пешей полевой артиллерии, и сапоги со шпорами. Чепрак также красного цвета, с вензелем и опушкой жёлтым.

– Ну да, чтобы неприятель видел, что вон там артиллеристы и по ним нужно стрелять в первую очередь, – Брехт махнул рукой. Осмотрел вытянувшихся возле разномастных пушек оборванных артиллеристов, да и у подполковника мундир весь линялый и с заплатами на рукавах.

Брехт вспомнил, что Ермолов из очень бедного дворянского рода, ещё беднее графа Витгенштейна, у того хоть генеральское жалование и деревенька в сорок дворов, а у Ермолова вообще ничего. Как-то смотрел про него передачу в будущем и сейчас вспомнил. Николай чего-то там окрысится на Ермолова и отправит его в отставку в начале царствования, а у того трое прижитых незаконных детей и ноль целых ноль десятых рублей за душой. Будучи губернатором самой богатой части России ничего не наворовал. Сидеть будет в Орле, кажется, в ветхом домишке и из орденов и табакерок наградных камушки выколупывать, чтобы с голоду вместе с детьми не умереть.

Сейчас на расшивах спускалась вниз по Волге-матушке совсем другая рота, все пушки одной длины и почти идеально подобраны по калибрам, люди обучены и чётко работают по уставу. И форма хоть и красная, всё ещё, но новая. Да и во всей российской армии Аракчеев с артиллерией порядок наводит. Брехта это не радовало особо. Получается, опять рано начал прогрессорствовать. А ну как новая артиллерия принесёт победу русско-австрийским войскам под Аустерлицем, и тогда Александр по-прежнему будет считать себя великим стратегом и Юдашкиным.

Для справки

Роты конной артиллерии.

В роте конной артиллерии согласно штатам от 17 декабря 1803 года должно было состоять: 1 фельдфебель, 23 портупей-юнкеров, юнкеров и фейерверкеров, 72 бомбардира и 134 канонира.

Из 134 канониров 60 были ездовыми орудийных и ящичных упряжек: по 2 канонира к орудийным упряжкам и по 1-му к каждому зарядному ящику (по 2 ящика на орудие). Ещё полагалось на каждое орудие иметь по одному пешему канониру в запас. Два канонира выделялись в артельщики. Оставшиеся 72 канониры назначались в прислугу к орудиям конной артиллерии, также как и 72 бомбардира. Всего артиллерийский расчёт прислуги конного орудия в таком случае должен был состоять из 2 фейерверкеров, 6 бомбардиров и 6 канониров, трое из которых были коноводами для лошадей, спешивавшихся для стрельбы номеров расчёта.

Каждая рота получила по 150 строевых и 120 подъёмных лошадей. На каждую лошадь было положено по 3 гарнца овса(1 гарнец – 3,2798 литра).

Глава 2

Событие третье

Солдат – это профессия, боец – черта характера, а воин – это состояние души.

Сталкер: Чистое небо

На следующее утро Пётр Христианович проснулся первым, дал Ваньке команду сварить ему кофе, а сам пошёл, умылся, почистил зубы толчёным мелом с травками, кои Матрёна ему выписала, поотжимался от палубы расшивы, в очередной раз повергнув в шок команду. Огромный генерал, голый почти, занимается любовью без девки на палубе. А потом ещё кувыркаться принялся. Так что с них, генералов, взять? Они все контуженные. Ампиратор, говорят, вообще туг на ухи, кричать ему в них приходится, у пушки стоял, когда ту разорвало. А энтот немец видимо ближе к той пушке был, юродивым стал.

Брехт помнил прошлогоднее путешествие по Каспийскому морю, и решил, что не правильно это, когда главнокомандующий, и целый хан, унитаз шугает. Потому всю осень, всю зиму, да и почти всю весну, крутил на турнике всякие сальты, ненастоящие. При его весе и росте, можно улететь далече, если на вытянутых руках попытаться вращаться вокруг перекладины. Так, вокруг живота вращался в обе стороны. А ещё кульбиты всякие осваивал, специально дал команду сшить маты, как для занятий борьбой. Кожа есть, конский волос не дефицит, сшили ему по спецзаказу, и одну из комнат в квартире Константина Чарторыйского превратил он в спортзал. Занимался с теми шестью унтерами, что выкупил из тюрьмы. Мужики поначалу роптали, но когда дошло дело до отработки приёмов с оружием, то бухтеть перестали и взялись за учёбу всерьёз. За полгода он спецназ из них не сделал. Тут годы нужны. Но это – точно самые подготовленные бойцы на территории Европы. Там, в Азии, есть Шаолинь и «нинзи» всякие, а в Европе этим шестерым равных нет. По сотни выстрелов в день мужики делали из различного оружия. Кроссы, бег с отягощением, бег на лыжах, специально для них изготовленных, работа на турнике и обучение приёмам борьбы с оружием и без оружия в спортзале у князя Витгенштейна.

Пить кофий уселся в своё большое деревянное кресло, но ветерок утренний пронимал, так и простудиться можно. Так что ушёл сразу в каюту и, потягивая ароматный напиток, задумался, вспоминая, что не успел к весне осуществить.

Сделал Брехт за зиму много. Самое же главное, что часовой завод запустили. Пока делали только семь часов в месяц, но подрастают молодые ученики, начали потихоньку процесс механизировать и разделять на операции. Пробуют Черепанов с Каспером и основоположником Механики, преподавателем школы при лютеранском приходе Святых Апостолов Петра и Павла в Санкт-Петербурге, Иоганном Бекманом большую часть деталей штамповать, а если не получается, то по крайней мере заготовки под эти детали штамповать. Йона Барбе обещает за год вывести производство на двадцать штук в месяц. Морана Барбе Брехт пока отправил к Матрёне. Вроде выжил и даже чуть получше стало состояние. Снова тащить его в Петербург – значит убить, а потому через пару недель он должен выехать в Крым. Задача организовать там, на земле, что Брехт купил около Судака, строительство стекольного завода. Проблема любого производства во все времена – это энергия. В Крыму нет угля, нет деревьев, нет толком рек, на которых можно построить водяное колесо. Потому организовать энергоёмкое производство там не просто. Но это сейчас, а через год у Брехта в огромных количествах появится замечательный энергоноситель. Даже два, но второго было жалко. Он собирался начать на Кавказе переработку нефти. Нужен керосин. Ювелиры ему лампу керосиновую из серебра сделали. Проверил – работает. Саму ёмкость сделать не проблема, хуже со стеклом. Одно из бутылки прозрачной сделали. Но оно довольно быстро лопнуло. Нужно термостойкое стекло. Первые лампы начнут делать через полвека, неужели уже научатся делать многослойное жаропрочное стекло? Ерунда, это изобретение гораздо более позднее. Пришлось отправить гонца в Московский университет, пусть похимичат. Грант выделил в пять тысяч рублей. И подсказку дал, что оксиды алюминия жаропрочность увеличивают. Помнил ещё про бор, но где тот взять, точно не знал. С алюминием чуть легче. В глине есть. Где бы ещё такую глину взять? На Урале сто процентов есть, но как её там, на километровой глубине, добывать? Есть где-то рядом с Ленинградом. Только где? Были Волховский и Тихвинский алюминиевые заводы. Стоп. Тихвин – это не город, это река. Пусть рудознатцы поищут красную глину вдоль берегов. Нашёл немецких геологов Брехт, выписал из Пруссии, и сейчас уже вышли две партии в район реки Тихвин искать красную глину.

Так, про энергоносители. Почти пятьдесят лет всю переработанную нефть сливали назад в землю. Максимум, что получалось выделить это двадцать процентов довольно грязного керосина. Остальное дешевле вылить, чем продать. А вот если получившийся мазут использовать как топливо на стекольном заводе, то этого топлива будет скоро море. Жалко было асфальтовую фракцию, можно дороги делать. Придётся две перегонки организовывать. Благо труб теперь у Брехта вагон, в прямом смысле этого слова. Он договорился с Аракчеевым, что списанные ружья ему отдают, а он взамен организовывает поставки шведского железа. Раньше кузницам как лом отдавали. Теперь вот с собой несколько тысяч стволов везёт. Благо сейчас ружья со стволом по метру.

Кроме шестёрки егерей бывших и роты конной артиллерии плывёт вниз по Волге целый батальон егерей из 1-го егерского полка. С названием Брехт запутался. Пришлось консультироваться у Аракчеева. Он же помог добыть в свой удел этот батальон. До 179бконца года существовал Финляндский егерский корпус. Павел чуть ли не первым своим указом его расформировал. Из 4-го батальона этого корпуса был сформирован 2-й Егерский батальон. Чуть позже на его базе был сформирован егерский полк с номером № 2. Мелочиться в преобразованиях не стали и переименовали в 1-й егерский.

Брехт съездил, посмотрел. Ещё хуже дела, чем у Ермолова. Пришлось поругаться с кучей народа, в результате пару егерских полков перетрясли и на базе первого батальона 1-го егерского полка сформировали отдельный егерский князя Витгенштейна батальон. В который вошли успевшие повоевать в нескольких компаниях егеря. Всем Брехт выдал привезённые из Англии ружья Бейкера и, кроме того, по нашему короткому тульскому штуцеру, которые собирали по всей армии.

Всего в отдельном батальоне было собрано четыреста нижних чинов и двадцать три офицера. Тоже собирали со всей армии, чтобы не дай бог, какой князь или граф затесался, самых бедных выбирали. И даже старались найти выходцев из рекрутов. В России сейчас 19 егерских полков, и только тринадцать таких офицеров нашли. Им тоже после того, как собрали, выдали порох и свинец, и солдаты с унтерами и офицерами целыми днями проводили на стрельбище, а не поворот все вдруг через левое плечо разучивали на плацу.

Событие четвёртое

Чем громче крикнешь, тем дальше слышно!

Связь – она как воздух, никто её не замечает, пока кто-нибудь не испортит!

Связисты! Избегайте случайных связей!

– Ваше Превосходительство? – в каютку децельную заглянула, постучав, судя по звуку лбом, морда бородатая капитана расшивы.

– Чего тебе, Прохор Кузьмич?

– Так репетиция зараз начнётся, вы просили кликнуть вас.

– Точно. Спасибо, капитан. Да, ты Сеньке скажи, что ежели опять последним будет, то я ему килевание устрою.

– А что это? – бородач подбородок густозаросший поскрёб.

– Хм. Это у лимонников забава такая есть. Привязывают человека за руки и за ноги верёвками и бросают в воду перед кораблём. Один из матросов идёт с верёвкой по правому борту на корму, а второй по левому. Или с одного борта кидают, а с другого вытаскивают. Ежели наказуемый выживет, то его счастье, а нет, так нет. Остальным будет наука.

– Да неужто? Вот бусурмане. Сенька он молодой, бздит трошки. Обвыкнется. Спрашиваешь когда, так все знаки разумеет, а как на испытании, так бздит.

– Ладно, выйду сейчас. Похлопаю по плечу Сеньку твоего. Ободрю. Скажу, что верю в него.

Капитан ушёл, Брехт оделся и вышел на палубу. Солнышко поднималось над Россией, утки круги наматывали. Чайки речные противными голосами «Здравствуйте, Ваша Светлость» кричали, лепота.

Соревнование – это часть тренировки. Тренировались же моряки, потому что Брехт хреново историю в школе изучал. Да даже если и хорошо изучал, вряд ли в школьных учебниках про это было написано. Лежал как-то Брехт на кровати похлопывал по упругой ягодице Дарьюшку Ливен, так, чтобы не засыпала между подходами, похлопывал и тут про азбуку Морзе вспомнил. Нету электричества ещё. И гетеродин этот изобретать рано, хотя и не сложно. Чуть повременить надо и дождаться окончания Наполеоновских войн. И тут как прояснило. Это Дарьюшка приподнялась и корсетом замахала на похлопывальщика. Есть же фильм замечательный, «Корона Российской империи», и там кто-то из неуловимых с борта теплохода «Глория» передаёт флажковой азбукой на берег сигнал. Это ведь около километра при наличии подзорной трубы видимость.

На следующий день пошёл Брехт к Чичагову-старшему и попросил его с балтийского экипажа пару сигнальщиков к нему прислать.

Прислал.

Стоят две детины таких в полушубках, зима лютая вдруг настала. И снег с сапог отряхивают.

– Флажки принесли?

– Флажки?

– Ну, сигналы, которыми подавать будете. Азбуку. Флажки красные.

– Так это, Ваше Превосходительство, сигналы не флажками подают, а флагами и вымпелами, або пушками.

– Або? А вот такие сигналы? – и Брехт руками в разные стороны замахал.

Головы в плечи вжали морячки. Пришлось снова тащиться через половину города к Чичагову. И там выяснилось, что нет флажковой азбуки никакой.

– Лет сто назад… В прошлом, стало быть, веке, французский адмирал де Турвиль разработал систему сигналов морских и свёл их в единую сигнальную книгу, всего двести двадцать один сигнал, в числе оных тридцать восемь передавались с адмиральского корабля во время боя. Делается это с помощью разноцветных флагов с определённым количеством номеров, вымпелов, парусов в различном положении. Ещё можно подавать сигналы с помощью фонарей и пушечных выстрелов в ночноевремя. Каждому требованию и приказанию адмирала соответствовал флаг на отведённом ему месте подъёма на мачтах или реях.

А император наш, Пётр Лексеич, создавая регулярный военно-морской флот, тако же ввёл «Генеральные сигналы, надзираемые во флоте Его Царского Величества». При составлении свода обозначений он взял за основу сигналопроизводство адмирала де Турвиля, – размеренно, поучительно, пренебрежительно поделился старый адмирал информацией с сухопутным немцем.

– Вона чё? – Пётр Христианович тяпнул рюмочку настоечки и откланялся.

Приехал домой. Ещё тяпнул с мороза и сел рисовать флажковую азбуку. И, рисуя букву «М», вспомнил, подсказала предательская память, что ведь читал где-то, что адмирал Макаров изобретёт этот способ подачи сигнала. Адмирала ещё и в проекте нет. Даже дедушка ещё не факт что есть. А ведь просто всё. Нет, сто с лишним процентов, что ни одна буква, придуманная им, с макаровской азбукой не совпала. Пётр Христианович пошёл своим путём. Сначала написал тридцать букв русского алфавита. Потом постарался их по памяти, с закрытыми глазами, превратить в три ряда клавиатуры. Знал, же, что есть чаще встречаемые буквы, а есть довольно редкие. Нужно чтобы самые чётко различаемые положения, во флажковой азбуке, были из наиболее встречающихся в текстах букв. Нарисовал клаву и стал сигналы распределять. За вечер и справился.

На следующий день опять попросил у Чичагова сигнальщиков, только не матросов, а офицеров, тех кто подаровитее и тех, которые матросов и обучают сигнальному делу. Показал двум пришедшим капитан-лейтенантам свою задумку и объяснил, как это работает. И был послан далеко.

– Поворот все вдруг – это же уйма букв, да ещё перепутают. А тут пару флагов и вымпел поднял и всё, быстро и умно, а ты немей-перец-колбаса занимайся своими пешеходными делами и не лезь в туда куда не понимаешь. Ферштейн? – ушли.

Обидно, понимаешь. Не этими словами и вполне вежливо, но ведь послали. Так это они другого графа Витгенштейна знали. Сейчас князь вообще-то, и настойчивости хватит, он ведь знает, что Макаров был прав. А до телефонов и электрических фонарей далеко ещё. Пошёл к младшему Чичагову.

– Давай десять умных матросов! Или ещё лучше унтер-офицеров. Пять верну, но ещё умнее, а пятерых себе заберу.

Вице-адмирал и товарищ министра морских сил, а потом и министр в настоящее время, как бы и не совсем моряк. Сейчас Павел Васильевич назначен в его свиту императора, получил звание генерал-адъютанта и всё время крутится в Зимнем. Но слухи, что ему флотом командовать, ходят, и потому флотские его не то чтобы боятся, но в просьбе мелкой отказывать не стали. Привели к нему десять гардемаринов Санкт-Петербургского Морского кадетского корпуса. А Павел Васильевич бандеролью их Брехту отправил. Парни в этом году будут выпускаться, и у всех уже усики пробивались.

Объяснил свою задумку Пётр Христианович этим молодцам. Молодцы возражать не стали. Дисциплина, все же с ними генерал-лейтенант говорит. Выучили несколько букв и пошли в чисто поля с флажками и подзорными трубами. Погода ясная, тумана нет. Отошли на морскую милю и проверили. В подзорную трубу нормально видно и можно сигнал понять. Будущие офицеры воодушевились. За неделю выучили азбуку и стали занятия на свежем воздухе проводить.

А тут и отправка корабликов к Астрахани подоспела. Брехт пятерых, как и обещал, вернул, и, опять же, через Чичагова-младшего прикомандировал к конной батарее подполковника Ермолова пять гардемаринов поумнее. А сейчас эти пятеро обучали себе на смену десять артиллеристов поспособнее, возвращать пацанов Брехт пока не собирался, пусть лучше у него опыта набираются. Потом станут командирами морской пехоты, но чем больше артиллеристов будет обучено новой азбуке, тем лучше. Каждый день на расшивах сейчас тренировки идут. Далеко ещё до Астрахани и Дербента, выучат, даже бздун Сенька выучит.

Событие пятое

Уборщица судит о культурном уровне профессора по тому, насколько чист пол в его кабинете.

Кроме артиллеристов, кроме гардемаринов, кроме егерей и кроме шестерых унтеров бывших, ещё ведь куча народу в Дербент с князем Витгенштейном направляется. На одной из расшив, где-то в середине огромного каравана, затерялись четырнадцать черкесов, это если жену Зубера считать. Они готовились всю осень и зиму вместе с унтерами, разве что в спортзал на квартиру к Брехту не ходили. Перебор для маленькой, пять на шесть, комнатки. Пётр Христианович егерей учил, а те уже во дворе Литовского замка занимались с черкесами. А бегали и стреляли вместе. Кроме того, выписанный специально из Московского университета человек, даже не человек, а профессор целый, учил их русскому языку. Этого товарища Брехт в свои сети залучил не столько деньгами, хотя восемьсот рублей в год по этим временам приличные деньги, в два с лишним раза превосходившие его зарплату профессора Московского университета. Так и не уволили. В командировку с сохранением заработка на Кавказ отправили. Звали земляка Иван Андреевич Гейм (нем. Bernhard Andreas von Heim). Залучил его Брехт перспективами открытия в Дербенте университета и должность ректора этого университета. Профессора порекомендовал Ермолов, сам у него учился в молодые годы. Оказалось, что Иван Андреевич может и географию преподавать, и историю, и медицину даже, так как его отец был придворным врачом герцога Брауншвейгского.

Профессор помог Брехту сманить на чужбину ещё троих немцев, профессоров их университета. Первым и самым важным был профессор Иоганн Иаков Биндгейм (Bindheim Iohann Iacob). Он был одновременно и фармацевтом, и химиком, и геологом. Книгу свою при знакомстве Брехту подарил: «О самородной глауберовой соли, находящейся около Ясс и о хозяйственной пользе оныя». Яссы далековаты, но для производства стекла соль необходимая. Придётся возить оттуда.

Следующим профессором был Фёдор Григорьевич Баузе – ординарный профессор юридического факультета. Помимо того, что Фёдор Григорьевич был юристом, он ещё также преподавал и историю русской словесности, историю дипломатии, нумизматику. Нумизматика это хорошо, Брехт же хотел начать деньги свои штамповать в Дербенте.

Последним тоже был химик и медик – ординарный профессор Фёдор Фёдорович (Фердинанд-Фридрих) Рейсс (нем. Ferdinand Friedrich von Reuss).

Собирая химиков и медиков, Пётр Христианович две цели преследовал, с медиками понятно, нужно опыт травников Кавказа собрать углубить и расширить, но это ладно, нужно создать школу медбратьев при русской армии на Кавказе, раненых нужно вовремя и правильно перевязать, а потом лечить. И кроме того, Брехт помнил, что небоевые потери в кавказских войнах у русской армии были на порядок больше боевых, именно на порядок – в десять раз. Люди гибли сотнями от непонятных болезней и от непривычного климата болели. Для своих егерей и артиллеристов Пётр Христианович такой судьбы не хотел, потому светил медицины и прихватил с собой. Ну и еще один немаловажный фактор, тут полно всяких минеральных вод. Пусть обследуют и рекомендации составят.

А химики? Было желание изготовить гремучее серебро в промышленных количествах. Или бертолетову соль, если получится. Где взять хлор, Брехт не знал. Пусть профессора подумают. Нужны ударные взрыватели и нужен бездымный порох, на Кавказе хлопка хватает. Кожевенники работают, а значит, есть и квасцы, а от них один шаг до серной, а потом азотной кислоты. Можно и на динамит замахнуться, если получится азотную кислоту в промышленных количествах получить.

Все путешественники?

Не совсем. Как-то проведя тренировку с егерями и черкесами, под новый год Пётр Христианович возвращался на санях домой, а возле дома увидел коляску и скачущего вокруг небольшого человечка в голубом полицейском мундире. Явно не по погоде человек одет, епанча от пятнадцатиградусного мороза не защита. Подъехал и узнал товарища. Сначала даже чуть скребануло когтями по душе, сам-то за собой кучу преступлений знал, потому голубые мундиры напрягали при встрече. Но это оказался старый знакомый, Начальник Управления Благочиния, Сизов Пётр Христофорович.

– Ваше Превосходительство, а я вас как раз и дожидаюсь, – взяточник скакать бросил и поклонился низко – уважительно. А ведь сам в полковничьем звание. Нужно чего-то?

– Пойдёмте в тепло, Пётр Христофорович. По сто грамм коньячка для сугрева дерябнем.

– Чего грамб?

– По лафитничку. А, по три лафитничка.

– Завлекательная математика.

– И сам счастлив. Пойдёмте, а то простынете.

Сели у печи. Брехт всё, как и положено аристократам, хотел её в камин переделать, но представит себе мусор при переделке, глину, грязь, дым, лезущий при растопке в комнату, и передумывал. Раскочегаренная печь ничем не хуже.

Клюкнули по рюмочке, приняли на грудь вторую, и сидели, малюсенькими глоточками дегустируя третью, под солёный фундук, когда гость озвучил цель своего визита.

– Ваше Превосходительство, опять с Литовского мушкетёрского полка у меня постояльцы на Моховой есть, не интересуетесь? – и очи долу опустил. Как там звали в «Двенадцати стульях» застенчивого воришку? Альхен. Вылитый. Даже чем-то похож на Табакова.

– И чего натворили? Стоп, они же в Польше, ну в Вильно, или где?

– Мародёры. Там же, если слышали, Государь наш борьбу с латинянскими священниками, что народ на бунт поднимают, ведёт. Костёлы и монастыри закрывают. Вот эти ухари решили одни, без командиров, сходить и золото с серебром не в казну отдать, а себе забрать, всё чисто сделали, никто и не понял ничего. А попались в Минске, когда евреям сбывали добро награбленное. Так при задержании полицейского убили. Каторга теперь в Сибирь всем четверым обеспечена.

– Унтер-офицеры? – Брехт и не знал, а нужны ли ему грабители? Ну, хотя, все его подручные в этом веке далеко не ангелы и, ничего, справляется.

– Все как есть. Портупей-прапорщик, два каптенармуса, фельдфебель и капрал.

– Сколько их? Пятеро? – решил Брехт солдатиков забрать. Пусть лучше в боях погибнут, Леонкарань штурмуя, чем без пользы в Сибири.

– Все как есть здоровы, пятеро. Прошлись вестимо по ним палками, но мужики крепкие. Живы – здоровы, – расхваливал товар Сизов.

– Заберу. Стоп, – просиявший было начальник Управления Благочиния сдулся. Уже денюжки мысленно пересчитывал, а тут «Стоп». – Пётр Христофорович, а нет ли среди ваших постояльцев человечка, а то и парочку, что документы подделывают?

– Хорошие нужны? – опять заулыбался полковник.

– Документы? – он ещё и подделкой документов промышляет? Куда страна катится?!

– Мастера, – захихикал «Альхен», ручкой махнув точно как Табаков.

– А зачем мне плохие? Хотя, раз попались, то явно не лучшие.

– Не скажите, Пётр Христианович, есть у меня один мазурик, векселя подделывал и завещание. Художник редкий, угольком меня нацарапал, ну вылитый. Второй похуже, но тоже любую подпись подделает. А попались вместе – подрались из-за клиента в кабаке, а уж в участке выяснилось, кто такие. Смех и грех.

– Заберу обоих, – Альхен опять засиял.

– В прежних размерах… – ну точно голубой воришка. Улыбочка такая лисья.

– Если в придачу завернёте ещё и фальшивомонетчика. Есть в ваших чертогах?

– Ох, этого добра хватает. Трое сидят. Только одного не могу отдать, какая-то тёмная история. Большие покровители у него. Ещё тело потребуют.

– Хм. Даже так. Да и чёрт с ним, – нет, правда, от некоторых тайн лучше подальше держаться, а то вытянешь за верёвочку такого налима, что он сам тобой закусит. – За девятерых отдам шестьсот фунтов. А ничего если у вас сразу такая куча человеков богу душу отдаст?

– Да какие у них души? Какие они человеки? Так, душонки. Воры и грабители! – смешно это звучало от взяточника, но это другое. Он дворянин, а там преступники. Совсем другое. Да, ничего общего.

– Я сам заеду завтра за покойниками. Предам земле по-христиански.

Глава 3

Событие шестое

– Правду говорят, что утро вечера мудренее?

– Естественно, утром виднее, что ты, умничка такая, вчера натворила на корпоративе.

Всё почти, больше с князем Витгенштейном в Дербент никто не ехал. Почти. Есть ещё один персонаж. Отставник или, как сейчас принято говорить, инвалид. Тоже егерь. И появился он в собранном войске не совсем обычным способом. Звали солдатика бывшего, даже, подпрапорщика бывшего – Емельян Сергеев. Служил он прямо там, куда сейчас флотилия или целый флот расшив и направлялся, на Кавказе. Павел, когда чехарду с реструктуризацией егерей устроил, то называлось подразделение, в котором служил взводным подпрапорщик Сергеев – Кавказский егерский корпус. Расформировали его. И с добавлением батальонов Кубанского егерского корпуса, тоже расформированного, было повеление высочайшее составить отдельные 17-й и 18-й егерские батальоны. Однако, поскольку эти корпуса находились в Персидском походе, исполнение данного указа было задержано. Указом же от 17 мая 1797 года повеление о сформировании батальонов было отменено и заменено указом о сформировании егерских полков. По возвращении Кавказского и Кубанского корпусов на свои квартиры в июле 1797 года эти корпуса были переформированы в 18-й и 17-й егерские полки соответственно. В 18-й егерском полку и дослуживал в Моздоке Емельян Сергеев.

А дальше целый детектив случился с егерем. Вернулся он домой, а был Емельян крепостным у Васильчикова Василия Семёновича, вернулся, а там ни кола, ни двора. Все родичи сгинули, дом завалился, а дальние родственники не больно рады были отставному солдату. Сами в свои хибарки еле вмещаются. Да и живут впроголодь. Попик их церкви отец Онуфрий и надоумил Емельяна попросить у Васильчикова денег в долг на открытие кабака, благо теперь Сергеев принадлежал к военному сословию пожизненно, то есть вольным был, и никто запретить ему открыть кабак не мог.

Пришёл подпрапорщик бывший к барину, тоже теперь бывшему, и стал уговаривать дать ему сотню рублей на постройку кабака, да на покупку продуктов и водки на первое время, но Василий Семёнович радости от того, что рядом с его имением появится кабак не испытал, а напротив, ругаться начал на Емельяна.

И тут приехал зять его, граф Кочубей. Поговорил о чём-то с барином, да прямо к Сергееву и подошёл.

– Егерь?

– Так точно, Ваше Сиятельство.

– Метко стреляешь, приходилось людей убивать? – граф сморщился, водочкой от Емельяна попахивало, принял чутка для храбрости.

– Так точно, Ваше Сиятельство.

– Пойдёшь ко мне на службу, как сделаешь одно дело, дам тебе денег на открытие кабака.

– Али стрельнуть кого надо? – подпрапорщик, улыбнулся кривою усмешкой.

– Ворога одного. Немца. Прислан прусским королём вредить нашему Государю, – по слогам медленно проговорил граф.

– А что, за Государя завсегда рады стараться. Не обманете с кабаком? – что дело тёмное и опасное Емельян сразу почувствовал, но хитрым своим умом решил в игру включиться. Где иначе денег на заведение найти, не сапожником же идти или привратником каким в магазине у иноземца? Всё-таки почти офицером был, взводом командовал.

На следующий день они с графом Кочубеем скатались до охотничьего магазина и купили Емельяну хороший тульский штуцер, к которому Сергеев за двадцать два года привык. Кочубей предлагал более длинноствольный австрийский купить, но Емельян отказался. Привык к этому. Не промахнётся, ежели несколько раз на пробу стрельнуть.

Съездили за город, Виктор Павлович своё ружьё взял, знатным охотником оказался его наниматель. А вот штуцер, что они купили, дрянью полной на поверку вышел. Пулю серьёзно уводило вверх и вправо, что-то не так с нарезами, да и отдача была не та что на ружье, с которым он воевал. Поехали они назад в магазин, а хозяин руками разводит, вчерась, мол, сразу после вас генерал один приезжал и всё нарезное оружие скупил. Теперь месяца два ждать нужно, пока с заводов поступит. Они в другой кинулись, в третий, но везде до них побывал тот генерал и все штуцера скупил.

– Емельян, – злой Кочубей вышел из магазина и остановился у кареты, потом чуть в сторонку Сергеева оттащил, – а из пистоля сможешь его пристрелить?

– Приходилось стрелять. Даже проще. Токмо дороже вам, Вашество, станет, риску больше. Поймать могут.

– Триста рублей дам. Пойдём, купим дуэльную пару.

Купили. Доехали до дома, где граф снял комнатку небольшую для Емельяна. По дороге Кочубей показал Сергееву, где живёт человек, которого нужно убить. И сказал кто же это такой. Ну ничего себе! Подполковника Витгенштейна егерь знал. Вместе плечо к плечу нёсся с ним под пулями на штурм Дербента. Что сомнительно ему стало, будто Пётр Христианович – ворог, присланный государя погубить. Так ещё и в Моздоке недавно совсем видел, там граф с гусарами останавливался, в Тарки направляясь. Потом весь Кавказ гудел, пересказывая сказку, как одним выстрелом во второй раз генерал взял Дербент.

Лежал без сна Емельян Сергеев всю ночь. Лежал, думал. Очень хотелось ему настоящим справным хозяином стать, жизнь новую начать. И не такой уж старый, сорок три года всего. И ранен-то всего один раз. В плечо пуля попала под крепостью Баку в тот же год, когда они вместе с подполковником Витгенштейном на штурм Дербента бежали. Зажило всё, мозжит в холодную погоду, бывает, но метко стрелять старая рана не мешает. Не старый, не увечный. Хотелось бы жениться, да и дождаться внуков, живя в относительном достатке. И между мечтою этой и ним стоит огромный этот генерал, в которого тяжело промахнуться.

Так и не уснул, ворочаясь всю ночь. Только не зря ворочался, уже с рассветом пришла в его стриженную голову мысль неплохая. Не зря говорят, что утро вечера мудренее.

– Ваше Превосходительство, – подошёл Емельян утром на следующий день к графу Витгенштейну.

– Чего тебе, солдат? – оглядел серьёзно Сергеева генерал. Чёрт, сразу понял, что перед ним солдат, хоть и купил граф Кочубей для него одёжку штатскую.

Вздохнул подпрапорщик бывший и рассказал все генералу.

– Вона чё. Добро. Кочубей значит и Васильчиков. Садись в карету…

– Емельян, Вашество.

– А звание?

– Подпрапорщик 18-го егерского полка.

– Даже так. На Кавказе воевал?

– Рядом с вами, Вашество, бежал, на штурм Дербента, – улыбнулся Сергеев.

– Понятно. Не дам я тебе денег на кабак, Сергеев. Не твоё это. Да и что за радость каждый день на рожи пьяные смотреть? Я куплю тебе земли в Судаке, в Крыму, и денег дам на постройку усадьбы и на виноградник большой. Только вот, что-то надо с Кочубеем и Васильчиковым делать. Они же не успокоятся. Не тебя первого нанимают, уже несколько раз такие вот как ты, нанятые за деньги, убить пытаются.

– Так может их того..? – предложил Емельян.

– Нет, подпрапорщик, тут нужно хитрее. Мы пойдём другим путём. Но тебя это больше не касается. Тебя я сейчас отвезу в одно место, там ещё несколько солдатиков бывших живёт. Будешь старшим у них, ты и по возрасту постарше их будешь и взводом командовал. Только первое время из дому не выходи.

– Так…

– Говорю же, не твоя теперь головная боль. Живи, тренируйся.

Так и стало в компании егерей на одного человека больше.

Интерлюдия

Граф Аркадий Иванович Морков слегка поклонился Наполеону и сказал, что тот сегодня похож на Аполлона.

– Благодарю вас, кент, – и первый консул уронил эдак нарочито, вытащенный из кармашка камзола, платок.

Уронил и вперился взглядом. Послу так хотелось наступить на платок и удалиться, но он поступил совсем по-другому, даже и не подозревая, что именно по этому поступку и запомнится, войдёт в историю. Аркадий Иванович достал из сиреневого фрака новомодного английского свой платок и уронил точно так же нарочито себе под ноги.

– Ой, какой я неловкий, – граф наклонился, поднял свой платок и чудом опять сдержал себя, чтобы не плюнуть на лежащий рядом шёлковый платочек Буонопартия. Но сдержался, выпрямился, мило улыбнулся узурпатору и пошёл в сторону, стоящего в углу в гордом одиночестве, посла Испании.

Пару дней назад здесь же, в Париже, они с «дедушкой», как называли его между собой дипломаты в Париже, Хосе Николасом де Асара подписали русско-испанский мирный договор завершивший Русско-испанскую войну, в состоянии которой формально находились эти государства в 1799–1801 годах и окончившейся без единого боестолкновения. Где та Испания? Пойди доберись до неё. Войну Испанскому королевству объявил Павел. Главной причиной разрыва российско-испанских отношений послужил вопрос приорств Мальтийского ордена, великим магистром которого на тот момент являлся российский император Павел I. Сколько шуму и проблем из-за этого куска скалы.

А за три дня до этого Аркадий Иванович подписал с министром иностранных дел Франции Талейраном Парижский мирный договор. Шарль Морис де Талейран-Перигор, лишённый сана священник, к тому же ещё и отлучённый от Церкви Папой Римским за участие в революционной деятельности, можно сказать переиграл его. Парижский мирный договор провозглашал мир и дружбу между Россией и Францией, взаимно обязавшимися не помогать внешним и внутренним врагам другой стороны и отказывать в покровительстве тем своим подданным, которые стали бы вести враждебную деятельность в дружественной стране. Это дополнение звучало с точки зрения графа глупо: кто это начнёт воевать с Наполеоном или с Францией, из подданных Российской империи, самостоятельно? Какой-нибудь барон из Курляндии. Даже не смешно. Но это ладно, раз нужна такая приписка узурпатору, пусть будет. Переиграли его в другом. Граф бился, чтобы французские войска покинули Неаполитанское королевство и Франция признала его нейтралитет, а с территории Сардинского королевства (Пьемонта) просто вывести войска. Талейран упёрся и в договоре появилась следующая формулировка: «Франция берёт на себя обязательства заняться дружески и доброжелательно, в согласии с Россией, интересами короля Сардинии, поскольку это возможно по настоящему положению вещей». Не удалось добиться чётких формулировок и по германским княжествам и восстановлению их суверенитета. А камень преткновения – Бавария и Вюртемберг, находившиеся под покровительством России, должны были просто получить соответствующие компенсации за свои территориальные потери. Зато граф встал как глыба и взамен на эти обтекаемые формулировки потребовал по настоянию императора Александра чётко вписать в договор пункт по республике Семи (Ионических) островов. Обе державы признали независимость и конституцию республики, а вот дальше и была, пусть незначительная, но победа Аркадия Ивановича. Россия обязалась вывести оттуда свои войска только после того, как Франция выведет войска с обоих италийских королевств. Про Турцию в этой части договора не было сказано ни слова, и если читать между строк сей документ, то республика Семи островов переходила под протекторат России.

Возможно, результаты переговоров были бы и чуть лучше, уж в отношении Баварии и Вюртенберга точно, но подгадили, как всегда, Англичане: они 1 октября 1801 года провели переговоры между английским министром иностранных дел лордом Хоксбери и французским представителем Отто, в результате которых были подписаны предварительные условия мира. На Францию нечем больше было давить. Тем более что яблоко раздора, остров Мальту, Англичане обязались передать ордену святого Иоанна Иерусалимского. Граф сильно сомневался, что в Лондоне так и поступят. Не знал он и того, что уже шли сепаратные переговоры, между английским посланником в Петербурге и лично Александром, о том, что Россия прикроет глаза на медленный вывод войск Великобритании с Мальты в обмен на некоторые преференции.

В принципе, граф Морков ни на секунду не сомневался, что все эти договоры ничего не стоят, как только появится малейшая возможность или необходимость, так любая из стран нарушит эти ограничения, договорённости, и война начнётся вновь. Тем не менее, приписку в Парижском договоре об Ионических островах Аркадий Иванович ставил себе в заслугу. Он сумел выполнить пожелание Государя. Теперь в последующих документах на статью Парижского договора о республике Семи островов можно будет ссылаться.

Событие седьмое

Терпеть не могу лошадей: посередине они неудобны, а по краям опасны.

Когда умрёт последний конь – мир рухнет, потому что самые лучшие люди – это кони.

Шукшин

Широка страна моя родная. И пустая. После Нижнего Новгорода берега Волги стали освобождаться от деревенек. Словно по земле вообще незаселённой плывёшь. Бескрайние степи. Сколько можно народу переселить, какая плодородная земля пустует. Заселяй, обрабатывай. Нет. Есть огромное количество минусов. Потому и пустошь. Нет лесов. А значит, не из чего дома строить, а самое главное нечем топить зимой. Переселившиеся сюда гораздо позже немцы будут, как и в первобытные времена, топить коровьим навозом, кочевники топят овечьими катышками. Нужен уголь. И он есть не так и далеко. Нужно просто его найти. Только потом потребуется транспорт, чтобы этот уголь доставить к жилью. Без железных дорог тяжело. Водные магистрали – это только несколько летних месяцев, и очень небольшая скорость. За навигацию еле-еле успеешь туда-сюда от Астрахани до Москвы сплавать.

Всё это, с грустью глядя на проплывающие мимо зелёные степи, думал Брехт. Двигались они медленно. Когда решился на эту авантюру, думал, сократит время в пути. Дебил. На ночь расшивы пристают к берегу и стоят до утра, нельзя по изобилующей мелями Волге плыть ночью. Даже при чисто дневном передвижении уже три раза стаскивали корабли, застрявшие в намытой на новом месте мели.

Стоило, наверное, своим ходом добираться, на лошадках. Решил, что самый умный. Оказалось, как всегда. С другой стороны – сидеть в кресле на палубе менее утомительно, чем глотать дорожную пыль. Опять же, как ни готовился, а с коняшками – так себе. Про лошадей стоит отметить следующее. Брехт не сидел сложа руки. Он продолжал собирать великанских лошадей для своего конезавода в Студенцах. Томас Пайркер за эти полгода два раза скатался в Англию. Комиссар Московской торговой компании не обманул, привёз двадцать шайров поздно осенью, привёз новую паровую машину Ричарда Тревитика и сотню винтовок. Пётр Христианович дрыща этого прижал к груди могутной и сдавил на радостях. Тот и помер. Ладно, откачали. Закупил нагл пшенички с парусиной и отправился в обратный путь. Брехт ему снова шайров заказал и ещё ружей, пришлось расплатиться честно награбленным и отбитым у грабителей золотом. Чтобы не палиться, часть табакерок и шкатулок пришлось расплющить и даже переплавить потом, сидел сам запершись, камешки выковыривая. Могут ведь узнать табакерки эти, объясняй потом, что в лесу под кустом нашёл или на рынке у ражего и рыжего мужика в зипуне купил. Жалко было. Стоимость готовой табакерки раза в два больше, чем материалы, но всё одно, решил подстраховаться. Благо не последнее отдавал, пять сундуков, всякой золотой и серебряной утвари, в закромах Родины ещё стояло.

Так про лошадей. Нагл хоть и уверял, что он мол сделал всё что мог, но именно в лошадях мечты Брехта сильно приземлил. Хотел вывести породу лошадей больших и вороных. Большие могут получиться, куда уж больше, а вот с вороными затык. Из двадцати великанских лошадей вороными, и то условно, можно назвать четырёх. И то ноги белые и звезда во лбу, и у одного жеребца ещё и грудь с белым пятном. Остальные же шестнадцать были всяких разных мастей.

Тех четверых Пётр Христианович в Студенцы отправил, а для остальных пришлось конюшню строить недалеко от завода Прасковьи Ивановны Метляевой урождённой Салтыковой. Паша легко договорилась с матерью о продажи Брехту недалеко от этой Райволы большого участка земли, где по приказу Брехта построили большую конюшню и несколько домиков для конюхов. Метляева ему и с лесом помогла и с конюхами – подарила. Ходила довольная, мечта её осуществилась. Не праздна была.

Второй раз Томас Пайркер прибыл уже в марте и опять привёз двадцать великанских лошадей, при этом даже четыре жеребёнка оказалось. Сказал, что выгреб почти всех шайров в Англии и больше за такую коммерцию в ближайшие пять лет не возьмётся. В этот раз вороной масти коняшек было больше, гораздо больше, не четыре, а пять. Их Брехт опять отправил в Студенцы, а под оставшихся в Райволе срубили срочно ещё одну, тёплую с печью, на всякий случай, конюшню. И это не вторая была конюшня, а четвёртая. Среди подаренных конюхов Брехт выбрал самого толкового и поручил ему ответственную работу, ходить по рынкам Петербурга и, при обнаружении, скупать тяжеловозов. За первый месяц поголовье увеличилось в два раза, восемнадцать лошадок удалось прикупить. Вороных опять почти не было, только два жеребца фризы. Остальные: першероны, битюги и прочие французские гиганты – были всех возможных мастей. Фризов Брехт опять отправил в Студенцы и вместе с ними этого проныру. В Москве лошадей всяко-разно продают не меньше, пусть и там пошукает. Тоже удачно съездил, вернулся Ефим Третьяк с двенадцатью разномастными и разнопородными лошадками, и два битюга вороных и один почти вороной, французский першерон, остались в Студенцах.

Потом дело пошло медленнее, но опять тоже, к сожалению, разномастных великанов удалось прикупить. В результате, отбывая на Кавказ, Брехт взял с собой двадцать великанских жеребцов. Всех кобыл, уже стельных, оставили в Райволе. За полгода получилось, что Пётр Христианович купил семьдесят две лошади. Много. Только, вот, денег на это дело, если на серебряные рубли переводить, ушло просто «страшно» много. Без копеек двести тысяч. Огромный дворец можно в Петербурге построить. Нужно с покупками завязывать. Пусть теперь естественным путём табун увеличивается.

Глава 4

Событие восьмое

Раны затягиваются, но шрамы от них растут вместе с нами.

Станислав Ежи Лец, из книги «Непричёсанные мысли»

Как ни медленно двигались, как ни противилась природа, дожди посылая и ветра встречные, а флот расшив добрался до Астрахани. Путешествие заняло месяц почти, если ещё и дорогу от Петербурга к Москве считать. Здесь на юге уже не только календарное лето настало, но и самое настоящее. Жара и духота, и только ветер с моря Каспийского чуть ситуацию исправлял.

В Астрахани задержались на три дня. Всё как всегда, губернатор решил бал устроить для офицеров сводного отряда, что Брехт с собой притащил. Но первым к себе в небольшой домишко, князя Витгенштейна и подполковника Ермолова затащил генерал-майор Попов Павел Семёнович. Петру Христиановичу было чем Попова обрадовать. Когда Александр в очередной, пятый, наверное, раз обсуждал с Брехтом этот его поход, то заикнулся о киргизцах и казаках, мол, их не возьмёшь ли с собой? Вот тут Пётр Христианович и вспомнил, что Попов сетовал, что было бы замечательно создать Астраханское казачье войско. Явно мало одного неполного полка для освоения такого огромного пространства, тем более что добавился кусок земли в несколько тысяч квадратных километров между реками Волга и Урал в их нижнем течении. Александр аргументы выслушал и дал адъютанту команду: подготовить указ о создании такого войска и о назначении генерал-майор Попова Войсковым атаманом Астраханского казачьего войска.

Улыбающийся Павел Семёнович Попов – это зрелище не для слабонервных. Толстый сабельный шрам у Попова начинался со лба и шёл через всё лицо. Даже кончик носа был обрублен. И когда генерал кривил лицо в улыбке, по-другому это не назовёшь, то нос подтягивался к разрубленной щеке, а низ шрама загибался и кровью наливался, становясь ярко-розовым. Глаз правый подтягивался к носу, опускаясь, и усы при этом чуть не вертикально на лице располагались. Жуть.

– Полсотни пластунов Платов выделит? – Попов сам налил шампанского, неизвестно как оказавшегося в этой Тмутаракани, Витгенштейну и Ермолову.

– Обещал через пару недель прислать, – повторил Пётр Христианович.

– Нет.

– Чего «нет»? Вот вечно у вас казаков чего-то да нет? – попытался Брехт пошутить.

– Не сбивай меня, Пётр Христианович. Я говорю, нет, не допустит новое Астраханское казачье войско, чтобы донцы нас на нашей же земле перещеголяли. И я тебе выделю полусотню. И заместителя с тобой отправлю, отличный казак, войсковой старшина Говоров Андрей Андреевич, – и опять «улыбнулся» победно. Ужас ужасный.

– Чем я всю эту массу народу, а главное, коней, кормить буду? – не сильно обрадовался Брехт.

– Кормить? – генерал пошкрябал тот кусок шрама, что на лбу вдавленном. Сабля, или чем там Попова отоварили, видимо, и кость прорубила и вмяла.

– Ну да, мы с собой овса и пшеницы везём в трюмах, но что-то войско быстро разрастается, а там, в Дербенте, тысячу коней и почти тысячу военных мне чем кормить?

– Добро. Нам на эту полусотню фураж выделен и денежное довольствие, и от себя трошки добавлю, знатный в прошлом годе урожай был у меня в имении Отрадном, а вечером с Повалишиным пообщаемся, и Андрей Васильевич, уверен, от губернии для своих казачков не пожалеет.

Бал губернатор назначил на субботу, и вся пятница у Брехта оказалась свободной. Оставив войска на Ермолова, Пётр Христианович поспешил в армянскую церковь. Отец Афанасий, или каханна по-армянски, встретил князя Витгенштейна на улице перед храмом, руководил товарищами, что высаживали новые молоденькие кустики самшита. Теперь, обрамлённая этими кустами, асфальтовая тропинка под сотню метров получалась. Саркаваг (дьякон) рядом с мотыгой наперевес выхаживал. Вручив золотой пятирублёвик отцу Афанасию, Брехт поинтересовался у него, нет ли новостей из Крыма от тех садовников, что отправили в прошлом году к дворянам Иннокентию Смоктуновскому, Леониду Брежневу и Семёну Многоухому.

– Есть. Все уже вернулись. За лето соберут ещё пару тысяч молодых лоз и поплывут снова в Крым. Если… денег выделишь, – прищурился священник. Улыбка, наверное. Что с ним, что с Поповым не поймёшь, когда они улыбаются, а когда просто шрам зачесался.

Брехт такой информацией и сам обладал, в феврале письмо пришло от Семёна, что дома они себе построили, виноградники, пусть и не очень большие пока, разбили. А ещё, что рядом, на месте впадении реки Судак в море, строят огромный деревянный терем для принцессы немецкой, но туда никого не пускают. Солдатами всё оцеплено, рогатки везде стоят, так что и не подойдёшь полюбопытствовать.

– Выделю. Не проблема, пусть, если смогут, даже в два раза больше лоз приготовят. А что с бумажной фабрикой? – Брехт сошёл с асфальтовой дорожки, может, и научились армяне делать более-менее тугоплавкий асфальт, но вот в разгар дня здесь, на юге, под палящими лучами солнца, всё одно прогибается серая поверхность под его тушкой, следы от каблуков остаются. Не комильфо такую красоту портить.

Отец Афанасий расправил серебристую бороду, перекрестился и развёл руками.

– Пожар учинился две недели назад.

– Пожар?

– Пожар, сын мой. Трое человек погибло, оказались запертыми в здании.

– И с чего пожар? Поджог кто? – ну не честно так. Брехт надеялся на эту бумагу.

– Не ведомо сие, а только люди говорят, что от котлов, в которых тростник варится, началось.

– И что теперь? Всё, не восстановить? – Пётр Христианович вытер пот со лба, припекало знатно.

– Уже почти восстановили всё, через неделю снова заработает. Сита не пострадали, котлы тоже, и остальные железки целы, в другом здании были. Что железо? Люди погибли, – отец Афанасий опять перекрестился и провёл ладонью по шраму, почти такому же, как у Попова, но тоньше и через нос не проходящий. Потому не оторопь вызывал, а уважение.

– Я выделю по сто рублей семьям погибших. И если у них в семьях есть юноши подходящего возраста, пусть заменят отцов, – Брехт распрощался со священником и оправился в сопровождении Ваньки и черкесов к бумажной фабрике.

Что сказать? По-другому представлял. Убого и грязно всё. Проверил противопожарную безопасность с Тираном – управляющим фабрики. А её нет вообще. Чего ругаться? Может и не знают люди сейчас про это ничего. Рассказал про щиты, красной краской покрашенные, с баграми, лопатами, вёдрами. Приказал наделать. Спросил, будет ли уходить вода, если котлован вырыть рядом с фабрикой.

– Конэчно. Пэсок, – маленький чернявый, а кого хотел увидеть, высокого голубоглазого блондина?

– Значит, заказывайте деревянные бочки и несколько десятков пусть стоят всегда полные, воду меняйте, чтобы не протухала, землю вокруг поливайте. Что у вас тут, как в пустыне. Кустики, травку посадите. Я привезу с Кавказа сосны. Они должны в таком климате расти, если поливать будете. А пока можно всякие плодовые деревья посадить. Созреют абрикосы, можно рабочим дать для детей.

Потом пошли на склад и посмотрели готовую бумагу. Ну, не белоснежная. Чем там её в будущем отбеливают, что-то на основе хлорки. Нда, только где ту хлорку взять? Оба-на. А ведь он целых трёх химиков с собой везёт. Пусть в Дербенте попытаются хлорку получить.

Событие девятое

Танец живота – это изящность движений, секрет красоты тела и искусство обольщения

На балу Брехт попытался куда за колонну забраться, чтобы не попасться в руки местных матрон. Не удалось, со всеми знатными дамами Астрахани пришлось танцевать. Смирился. Отрешился. Не танго, где партнёрша к тебе прижимается и даже вальсы ещё в моду не вошли. В чём смысл этих современных скорее балетов, чем танцев?

Мысль неожиданно от астраханского бомонда перекинулась на Дербент. Там сидит девица одна, на которой он пообещал жениться. Обманул брата, что ему нужно разрешение у Александра спросить. Понятно, что даже не заикался ни о чём подобном у Государя. Смешно бы это выглядело.

– Ваше Императорское Величество, а можно я там себе, в Дербенте, вторую жену заведу, не, не, не для похоти, только в интересах империи, чтобы Дербентское ханство бескровно присоединить к России, а там, чем чёрт не шутит, и Кубинское? Вот только жениться надо.

– В государственных интересах, говоришь?

– Чисто в государственных. Страшна эта ханум, ханша, дивчина, в общем, как ядерная война. Усы, круче чем у вас.

– Ну, если усы, тогда, конечно, дозволяю. Женись. Детки усатые пойдут, а то на твои рыжие усики без смеха и смотреть нельзя. Хоть у детей нормальные будут.

Когда Пётр Христианович входил в тонкости управления Дербентом, то у одного из советников бывшего хана поинтересовался, а как так получилось, что когда они с Зубовым ушли с Кавказа, то ханом стал не Шайх-Али-хан, а Хасан-Али-хан.

Оказалось всё просто. Был тут не так давно в Дербенте великий правитель. Звали его Фатх-Али-хан ибн Хусайн, и был он из Кубинской династии. Правил долго и вполне заслужил уважение подданных, науки развивал, искусства. И была у него, понятно, куча жён и наложниц, так вот Шайх-Али-хан и Хасан-Али-хан (или Гасан) – это его старшие сыновья, которое город никак поделить не могли, а Пери-Джахан-ханум ибн Фатх-Али-хан, их сестра. Правда, все они от разных матерей.

– Вона чё, так это я их братца застрелил? – понял, наконец, Брехт расклады местные. – Слушай, Бахрам, а, вообще, в мусульманских странах, да в том же Дербенте, бывали женщины правителями?

– Бывали. Борандохт правила после смерти мужа Фаррухана Шахрвараза. Затем правила её сестра Азармедохт. Только это было больше полутора сотен лет назад. У меня есть книга про всех правителей Дербента и их деяния. И там есть даже один русский. Он правил недолго, всего месяц или два, это тоже было более ста лет назад, – поднял палец к красивому узорчатому потолку Бахрам.

– Русский? Неожиданно, и кто же это тут у вас в те времена отметился?

– Стефай Разий.

– Стефай Разий? Это не русское имя, польское, наверное. Стоп. Степан Разин? Ага. Был такой разбойник, наводил тут шороху со своими корабликами.

Сейчас, на балу, Пётр Христианович отрешился от потных женщин и про Пери свою подумал. Что-то ведь через три дня, когда они приплывут в Дербент, делать надо. Было бы в сто раз проще, если бы Александр был нормальным пацаном. Ну, отправляешь ты генерал-лейтенанта Витгенштейна шумнуть на Кавказе, так поступи последовательно, назначь его главнокомандующим всеми войсками на Кавказе и подчини ему генерала Цицианова, да и всех остальных генералов, которых тут… вернее, там, в Грузии, немало окопалось. Но!!! Цицианов – это грузин. И вообще он не Цицианов. Да и не Павел Дмитриевич. Он князь Павле Димитрис дзе Цицишвили, а мать у него из династии Багратионов, то есть, из царского рода. Александр считает, что грузина больше будут слушать в Грузии и меньше будет всяких восстаний. Возможно.

Только что теперь получается? Он не подчиняется Цицианову, а Цицианов ему. Цицианову дана команда – сохранять мир, а Петру Христиановичу разрешили присоединить Кубинское ханство, а если получится, то и Бакинское. А ещё там, рядом с Дербентом, есть анклав горный, Кюра, населённый в основном лезгинами, который никому не подчиняется, и нужно и его к рукам прибрать.

Хрень получается. Так бы стал он Генерал-губернатором и можно Дербент невесте в пользование оставить. Теперь придётся что-то выдумывать.

Брехт, под строгим взглядом губернатора Астрахани, вынужден был пригласить на польский танец его жену, и, скача, аки козлик, вспомнил эпопею с танцовщицами живота: под Новый Год он решил, наконец, представить их монаршему семейству и продемонстрировать восточные танцы. Добыл самые прозрачные шелка, сшил одежду, ну, не сам, а у портного заказал, такую чтобы пузо и часть спины были открыты, сходил в театр Эрмитажный и рассказал дирижёру какую музыку ему надо.

– Я понимаю, – итальянец расплылся в улыбке лучезарной, вам нужен фрагмент из «Пальмиры, царицы персидской». Это опера в двух действиях композитора Антонио Сальери.

Сбацали. Не. Экспрессии не хватает. Напел товарищу заграничному Брехт танец с саблями Хачатуряня.

– Великолепно, кто сочинил эту мелодию? – загорелся Лючио.

– Не важно. Кроме скрипок основную тему должна вести балалайка, – Видел Брехт такое в исполнении коллектива Надежды Кадышевой. Прикольно звучит.

– Балалайка? Вы серьёзно, Ваше Превосходительство, хотите Александру Павловичу показать балалайку?

– Бала-ла, бала-ла, балалайка – зараза, – пропел охреневшему маэстро Брехт. – Давайте проведём «репитипитицию». Только уж найдите балалаечника виртуоза.

Прорепетировали пару раз. Итальянец в шоке. Оркестранты забыли, на какие струны пальцами давить.

До представления младших не допустили, но Катерина, один чёрт, выревела, даже голодовку обещала устроить.

Такого ещё Петербург не видел.

– ПётрХристианович, – вправив челюсть, после танца пристала к Брехту Мария Фёдоровна, – кто эти девушки?

– М. Даже и не знаю. Я застрелил Гасан-хана. Это его жёны или наложницы, там, на Востоке, не понять. Наверное, они…

– Они ханши, то есть княгини, – влезла Екатерина.

– Княгини с голыми жопами?! – присвистнул Константин.

– Костя! – помотала головой Мария Фёдоровна.

– Пётр Христианович, а что вы собираетесь делать с несчастными вдовами? – вправил, наконец, челюсть и Александр.

– С несчастными?

– Решено. Я забираю этих княгинь в свои фрейлины. Будут жить во дворце. А потом подберём им мужей достойных их статуса.

– А я хочу научиться так же танцевать и играть на балалайке! – вскочила, забытая на секунду, Екатерина.

– Катенька!!! – Мария Фёдоровна укоризненно взглянула на князя Витгенштейна.

– И я! – вскочила Елизавета.

А потом по Петербургу поползли слухи, что Александр выгнал пинками из Зимнего дворца Марию Антоновну Нарышкину, урождённую княжну Святополк-Четвертинскую, свою любовницу, и запретил той появляться в его присутствии, после того, как та закатила ему сцену ревности, застукав Александра с Гюльчатай. На самом деле ханшу звали Гульфия, что переводится с азербайджанского, как – «похожая на цветок». Но что-то в девушке от Гюльчатай было, такая же непоседа.

Самого Нарышкина Александр тоже снял с престижной должности обер-егермейстера и закатал вместе с женой в Тамбовскую губернию, где у него находились деревеньки.

Ну, положительный эффект танца живота – на одного поляка в окружении Александра меньше. Полячку. Да ещё и поругались публично. Припомнит потом всей Польше царь-батюшка.

Событие десятое

Экономика есть искусство удовлетворять безграничные потребности при помощи ограниченных ресурсов.

Лоренс Питер

Из Астрахани, когда вышли, то количество судов ещё на пять увеличилось. Князь Витгенштейн все выделенные Государем деньги потратил на закупку фуража. Зерно, в общем, всё доступное купил. Дербент небедный город, и тысячу воинов прокормить может, да и Мехти – шамхал Тарковский поможет с продовольствием, но ведь лучше, когда о пропитании солдат не нужно думать. Есть зерно, можно каши всякие разные варить, и есть овёс, и лошади тоже от бескормицы не окочурятся. Покупали по дороге и в Нижнем Новгороде, и в Самаре, и в Царицыне, а оставшиеся деньги спустили в Астрахане.

Деньги Александр выделил два раза: первый раз, когда напутствовал «в самый последний раз», и потом ещё, когда Брехт ему совет дал. А что, все же попаданцы Сталину или Брежневу, да даже тому же Николашке Кровавому, советы дают, чем Брехт хуже?

Петра Христиановича позвало царское семейство в «Крокодила», перед отъездом, «в крайний» раз сыграть. Без него у монархов хреново получалось. Веселье исчезало. Они же все там альфа-самцы и самки, им нужно обязательно быстрее всех угадать и выделиться, а потому, буквально через несколько минут интерес пропадал в игре. Получается не игра, а соревнование, ничего весёлого в соревновании нет. С Петером другое дело. Этот огромный тупой немецкий генерал постоянно ошибался и не просто ошибался, а такую ерунду придумывал, что покатывались, за животики царские хватаясь. Показывает Екатерина орла, например, руками машет, голову набок наклоняет, а Петер говорит: «Юродивый! По площади бегает». Как тут не засмеёшься, правда же похоже?!

Надо было Марии Фёдоровне корабль показать, она руками машет, щеки надувает, и тут этот дуболом немецкий вдруг ухо почесал и говорит:

– Ваше Императорское Величество, наши войска ведь остаются на Корфу?

– Угадали, значит, Пётр Христианович. Да, там около полка оставить решили и пару кораблей.

– Можно мне вам совет дать, Александр Павлович.

– Мы же играем! – недовольно вскинулась Екатерина.

– Думаю, всем полезно будет послушать, – не поддался на окрик дуболом.

– Слушаю вас, князь, – остановил закипающую сестрёнку жестом Александр.

– При первой возможности произведите ротацию войск и отправьте в республику Семи Островов полк сводный, полностью сформированный из офицеров, причём, нужно выбрать самых богатых. Самых, самых. Даже если полк будет состоять из одних генералов и князей с графьями.

– Поясните, Петер, – Константин, до этого букой сидевший в углу, и почти не принимавший участия в веселье, вышел из меланхолического состояния.

– Что будет делать богатый офицер на новом месте службы в первую очередь?

– В ресторацию пойдёт, – усмехнулась Мария Фёдоровна.

– И это тоже, а потом? – Брехт оглядел теребящее носы семейство, точно родственники, жест общий.

– Устраиваться, – Константин первый понял.

– Правильно. Лучше – обустраиваться. Он снимет квартиру или дом, а если денег полно, то и купит себе дом.

– Пока не понимаю, к чему вы клоните, князь? Все войска так себя ведут на зимних квартирах, – продолжил почёсывать нос Государь.

– А дальше, как он, этот богатый офицер, будет обустраиваться? – остановил его, рукой успокаивающе помахав, Брехт.

– Наймёт кухарку, денщика, если нет.

– Точно. Дальше.

– Ну, на балы будет ходить, если они там бывают, – почти угадала Елизавета.

– Хорошо. Дальше.

– Кхм, вы намекаете Петер, что… Ну, тут же Катенька, – Мария Фёдоровна погрозила Петру Христиановичу пальцем.

– Да, именно на это я и намекаю. Теперь давайте сложим всё вместе. Итак. Приезжает богатый полковник на Корфу, там он покупает дом или снимает его. То есть, тратит деньги. Получивший эти деньги грек покупает себе новую одежду, лошадь, строит новый дом. Выходит, что появляется работа у портных, строителей, торговцев. Дальше. Полковник нанимает себе слуг, кухарку, там, прачку, конюха. И так далее. И всем платит деньги. Эти люди опять же покупают себе новую одежду, начинают лучше питаться. Тратят деньги. Дальше. Командир полка устраивает для местной элиты балы, на который все шьют себе новую одежду и покупают новые украшения. Опять появляются деньги у портных, которые решают расширить мастерскую, у торговцев, которые строят себе новый дом с магазином. Опять есть работа и деньги у строителей, у каменотёсов, у возчиков, которые, получив зарплату, покупают себе одежду и начинают лучше питаться. У рыбаков, а рыбу там едят в основном бедные, появляется больше покупателей, и они подумывают, чтобы купить или построить себе новую фелюгу, шаланду, не знаю как у них там рыбацкие суда маленькие парусные называются. Они покупают себе новые сети и новые паруса и опять торговцы и производители расширяют свой бизнес…

– Что расширяют? – пискнула Екатерина.

– Производство, торговлю. Теперь и до любовниц добрались. Полковник наш заводит себе пассию из местных или несколько пассий и тратит деньги на их наряды и украшения. Нельзя же, чтобы на балу ты появился с ободранной замухрышкой. Ну, и дальше всё то же. Украшения, наряды, которые нужно выписывать из Франции или Англии, расцветает торговля, строятся магазины для богатых. Вот тут можно и остановиться. Что имеем в результате? – Брехт упёрся взглядом в Александра.

– Подъём торговли и процветание острова и всей республики, – за него ответила Елизавета.

– Ну, да это и происходит. Только главного штриха не хватает.

– Греки начинают любить русских и Россию, – просветлел челом высоким Александр.

– Точно, Александр Павлович. Русские принесли островам достаток и процветание. Местных греков не трогают и не грабят турки, все сыты и довольны. Больше тратится деньги на храмы. Довольны священники, которые возносят молитвы за большого северного доброго царя. Русские – это хорошо.

– Интересный вы человек, Пётр Христианович. Стойте, а почему, скажем, у англичан так не получается, почему их все ненавидят, в той же Индии?

– А с чего я начал, Ваше Императорское Величество?

– С необычного слова. Ротация.

– Англичане приезжают в Индию, или любую свою колонию, грабить народ этой колонии. Туда приезжают бедняки, а уезжают богатые люди. Как можно полюбить кровососов?

– Резонно. Что ж, я последую вашему совету, Пётр Христианович. Более того… Мне хочется, чтобы и вы прибыли в Дербент не как нищий-попрошайка, а как человек, который будет там тратить деньги. Я выделю вам дополнительно сто тысяч рублей на эту компанию.

Глава 5

Событие одиннадцатое

Архитектура – это искусство, которое воздействует на человека наиболее медленно, зато наиболее прочно.

Луис Генри Салливан

А ведь готовился! Кульбиты крутил, кувыркался на матах и даже на снегу в лесу, с черкесами тренируясь, на турнике тоже крутился. Всё зря. Пока плыли по почти спокойной Волге, то никаких рвотных позывов Брехт не испытывал и уже с гордостью поглаживал себя по кучеряшкам на голове. Вона, какой молодец, укротил вестибулярный аппарат. И только они из астраханского лимана вырулили на простор морской волны Каспийского моря, так сразу и началось. И опять три дня кормил рыб за бортом. Утешал себя Брехт лишь тем, что в прошлый раз на огромных бусах плыл, а сейчас на мелких плоскодонных расшивах, которые и справа налево телепались, и с носа на корму ухали в бездну. Волнение было приличным.

Отключился на три дня, благо хоть ветер был попутным, при встречном, галсами двигаясь, удовольствие и на пять дней бы затянулось.

К Дербенту подходили после обеда, солнце встречу подогрело. Жара стояла невыносимая, плавились даже горы, на которые вверх карабкались улочки города. Надо сказать, что за полторы тысячи лет, что Дербент начал строить вокруг города стену, она превратилась в интересную конструкцию. Сам город расположен гораздо выше в горах и к морю не примыкает, но, вот, что северная, что южная стена города спускаются к самому Каспию и даже на специальных насыпях заходит чуть не на двести метров в море. Сейчас часть этой морской стены затоплена, и это говорит о том, что в данный исторический период уровень воды в Каспийском море повышается.

Там, где находится южная оконечность города, существует и восточная, должно быть, стена. Потом идут сады и поля, засаженные мареной красильной и крокусами, потом снова восточная стена, чуть ниже предыдущей, но гораздо длиннее, так как стены расходятся, приближаясь к морю, и опять плантации крокусов и виноградники. А у самого порта проходит третья восточная стена, которая и не позволяет захватить город с востока со стороны моря.

В конструктивном отношении эта стена, насколько мог понять при первом беглом осмотре Пётр Христианович, полностью аналогична оборонительным стенам самого Дербента выше по склону. Она имеет сухую двустороннюю панцирную облицовку, сложенную из крупных прямоугольных плит, положенных поочерёдно на ребро широкой и узкой гранью. А тело стены забутовано обычными каменюками на известковом растворе. Толщина стены в районе четырёх метров, На карете можно спокойно разъезжать, если бы стена не была ступенчатой. Стена эта не сильно высокая, гораздо ниже остальных стен Дербента, максимальная высота стены не превышает полутора метров. Всё равно – циклопическое сооружение, соизмеримое с китайской стеной. У китайцев длиннее, но тут надо помнить, что то, что показывают туристам в двадцать первом веке жители Поднебесной – это на 99 процентов изготовлено в двадцатом веке. И там огромное государство с миллиардом жителей, а здесь небольшой приморский городок, население которого вместе с прилежащими селениями не превышает десяти тысяч жителей.

Брехт хотел в городе построить школу и университет. Думал разобрать две из этих южных стен, а может даже и все три. Точно знал, что после 1806 года в реальной истории никто больше на Дербент нападать не будет. Не нужны больше эти циклопические сооружения. И передумал. Очевидно, именно так и поступали все последующие губернаторы Дербента, потому как к двадцать первому веку ничего кроме куска ворот не сохранилось. И зря, будет чем туристов завлекать и будет, где исторические фильмы снимать. Решил Брехт пойти, как всегда другим путём и первым делом построить кирпичный завод. Благо кругом горы и глины хватает. Строить из кирпича здания – это проблема? Конечно. Это очень энергоёмкое производство. Там нужны температуры, превышающие тысячу градусов, для обжига кирпича. Можно чуть снизить затраты, строить здание из самана и обкладывать только кирпичом, тогда часть работы за тебя делает солнце, просто формуй саманные кирпичи и суши на солнце. Есть от таких стен и плюсы для местного климата. Саманные стены – это отличные теплоизоляторы. Летом будут спасать от зноя, а зимой от холода.

Кирпичи всё равно нужны для наружной облицовки. А, следовательно, нужна энергия. Тоже ничего страшного. Если он будет производить здесь керосиновые лампы и керосин, то при перегонке нефти получится и бензин и солярка. В Реальной истории их тупо сливали в землю назад. Гробили природу. Нужно изобрести горелки или точнее форсунки, которые будут работать на смеси бензина и солярки, а оставшийся мазут и прочие тяжёлые фракции пускать на асфальт, пусть Дербент будет первым городом с асфальтированными дорогами, и потом можно эту дорогу до Грозного через Тарки или Махачкалу будущую провести. Дожить. Надо. До Бакинской нефти пока не добраться, хотя именно попытаться раздвинуть границы империи до Баку князь Витгенштейн и собирался. Но Грозненская нефть, с точки зрения бескровного присоединения Кавказа, в тысячи раз важней. Для перевозки нужны бочки. Брехт эту проблему почти решил. Настропалил десятки купцов в Москве, чтобы они везли собранные, а потом снова разобранные бочки, приблизительно на двести литров, в Нижний Новгород. Все, сколько привезут, заберёт. План был такой: сейчас расшивы выгружают войско и припасы и, не задерживаясь ни на один день, мчат к Астрахани, а оттуда вверх по Волге до Нижнего Новгорода. Там грузятся досками и разобранными бочками и снова в Дербент. Должны до конца навигации успеть.

Событие двенадцатое

Земля может удовлетворить потребность, но не жадность каждого.

Махатма Ганди

Пери встречала на берегу. Да, вообще, весь ханский двор высыпал в золотых и алых одеждах, словно импрессионист какой массовку для красивой картины организовал. Откуда только узнали? Отплывая прошлой осенью, Брехт посетовал, что порт не очень большой. Нда, это когда в нём три всего корабля стояло, то он казался не очень большим, сейчас, когда позади двадцать с хвостиком расшив плывут, ясно видно, что порт не «небольшой», он маленький. Корабли все к пирсам не подойдут, придётся организовывать выгрузку войск партиями кораблей по шесть-восемь, больше к причалам не влезут. И это ведь пушки с лошадьми сгружать. На пару дней выгрузка затянется, а море спокойным не назовёшь. И психологический ещё фактор, если тренированный организм Брехта так отвратно качку перенёс, то там полно на кораблях солдат и офицеров, которые менее подготовлены к пребыванию в море, и вот теперь, когда народ уже подумал, что всё, отмучились, придётся ещё пару дней качаться в море в сотне метров от берега. И ветер каждый день усиливался при переходе. Солнце, ясно, но назревает что-то.

Кораблик между тем к берегу приближался, а Брехт стоял, вглядываясь в лица на берегу и вспоминал отправление экспедиции Крузенштерна. В отличие от Реальной истории она состоялась на два года раньше, и кораблей было не два, а пять. Даже шесть, но пять шли одним маршрутом, а шестой другим. Все, как и в реале, были купленными у англичан шлюпами. Тот корабль, который шёл другим маршрутом, был до отказа набит переселенцами и солдатами. Они должны были основать в устье Амура новое поселение – крепость. Понятно, что называться оно будет Александровск-на-Амуре. Шлюп назвали «Амур» и руководил им, изъятый с берегов туманного Альбиона, молодой лейтенант Головин Василий Михайлович. Фамилию вспомнил Брехт. Это человек, который совершит втрое кругосветное путешествие, после Крузенштерна. Сейчас такого подвига не надо. Обогнуть Европу и Африку и высадить людей в устье Амура. Поторговать там с местными айнами, продать шкурки в Китай и, купив там провизию и фарфор, вернуться в Петербург. Где взять следующую партию переселенцев и снова на Дальний Восток.

С пятью другими кораблями тоже есть отличие. Баранов плывёт на одном из шлюпов и с ним ещё один корабль. Они должны на острове Ситка основать крепость Новоархангельск, на четыре года раньше, чем в Реале и с гораздо большим количеством солдат и переселенцев. Ещё один корабль с переселенцами должен построить форт Росс, корабль и все моряки должны остаться при форте и обеспечивать связь и торговлю с Ситкой, Александровском-на-Амуре и Петропавловской гаванью, которую потом переименуют при советской власти в Петропавловск-Камчатский. И когда Брехт уже отправлялся в этот вояж из Петербурга, вдогонку было выслано ещё два корабля с переселенцами и солдатами для расширения форта Росс.

Ну, а Крузенштерн и Лисянский плывут запланированным маршрутом с заходом на Гавайи и с приказом, лично от императора, оценить обстановку на островах на предмет присоединения их к России. Острова сейчас называются не эдак. Кук дал им название Сандвичевы острова, коими они до сих пор и остаются. Сэндвич – это первый лорд Адмиралтейства при Куке. В честь него ещё названо блюдо, известное как «сэндвич» из-за его привычки перекусывать ломтём мяса, положенным между двумя тостами, чтобы не прерывать многочасовое сидение за карточным столом.

В принципе, теперь, если какое несчастье с этими кораблями не случится, то можно надеяться на то, что форт Росс, Ситка и Александровск-на-Амуре развиваться будут быстрее и не придётся продавать их американцам.

Обниматься с Пери-Джахан-ханум ибн Фатх-Али-хан не стали. Девушка поклонилась, остальные царедворцы пали ниц, задницы парчовые вверх выставив. Молодцы, правильно хана своего встречают.

Во дворце, в который по тысяче ступеней Брехт еле залез, было отвратно. Жара и тысячи мух везде летают, окна все настежь открыты. Если ситуацию на пару часов пролонгировать, то ночью тут спать будет от обилия комаров вообще невозможно. И полезные ли здесь комары? Не малярийные? Нужно будет порядки поменять. Ведь элементарно, чтобы в доме не было жарко, нужно просто плотно занавесить окна. Уже под вечер после всех церемоний Брехта отвели сначала в мыльню, а потом и в спальню. Прогулка по морю, так его вымотала, что отрубился сразу и очнулся посреди ночи от жары, прямо под боком, прижавшись к нему горячим телом, кто-то сопел.

Событие тринадцатое

Хочешь собирать мёд – не разоряй улья.

Дейл Карнеги

Пусть каждый из нас прядёт свой кокон, не спрашивая зачем и почему.

Мария Склодовская-Кюри

Себя-то всегда оправдаешь! Нужно узаконить свои притязания на ханство, нужно попытаться в этот раз Кавказ завоевать малой кровью, нужно с помощью Кавказа поднять экономику России, нужно до 1812 года разобраться с Турцией, стравив её с Ираном. Много чего нужно сделать, и здесь пусть даже фиктивная женитьба, на княжне этой, играет ключевую роль. Опять же, если граф Витгенштейн женился на своей полячке по безумной любви, почти без приданного её взяв, то Брехт её знать не знал, пока не увидев уже с двумя детьми. У него своя Катя-Куй была, и свои дети. Да Антуанетта красива, да вполне себе страстная женщина и любит Витгенштейна, но даже поговорить с ней не о чем. О балах? Ну, не баловал её Витгенштейн балами, и денег нет, и она в деревне сидит, а у него в Москве только две съёмные комнатки были, в которые он, кстати, вечно каких-то легкодоступных женщин водил. Нет, Антуанетта Станиславовна не дура, но ограничена тремя французскими романами и жизнью в деревне сначала у батюшки в Польше, а потом вообще уж в глуши, в Студенцах. Она не товарищ, не боевая подруга.

Уговорил себя Пётр Христианович, что женитьба, по неведомым ему мусульманским законам, не считается, и допустима ради светлого будущего. Тем более, что сразу, прямо на второй день, выяснилось, что Пери-Джахан-ханум ибн Фатх-Али-хан, она же просто Женька (во всём этом длинном имени самим именем является только Джахан, что с персидского переводится как: мир, вселенная), мировая хозяйка. Прямо Маргарет Тэтчер. Она выполнила всё, что ей Брехт, практически не надеясь на выполнение, поручил. «Мировая Женька» в два раза увеличила осенью, после того как крокусы отцвели, их плантации и почти в четыре раза площади засаженные Мареной красильной. И не поркой на площади несогласных заниматься этими культурами, а просто выслала глашатаев, которые на всех рынках и площадях кричали, что следующей осенью и дальше до скончания веков хан будет скупать у производителей шафран и Марену по цене в два раза больше, чем она сейчас. Брехт прикинул, это всё одно в два с лишним раза меньше, чем он продал англичанину. И это он в этот раз брал хоть и нужными товарами, но пользы Дербенту не приносящими, а один-то раз можно и серебром взять. Начеканить из него монеты. И если монеты будут высокого качества чеканки и из высокоочищенного серебра, то скоро на них перейдёт весь Кавказ и в ближайшие десятки лет инфляции не будет.

Вторым своим деянием, подсказанным тоже Брехтом, но мастерски исполненным Женькой, была посадка на всей, подконтрольной хану Петеру, территории саженцев шелковицы.

Все же знают, как получается шёлк. Нет? Ну ладно. Берутся совсем маленькие личинки тутового шелкопряда высыпаются на сито и… Весь день мальчики, девочки и взрослые дядьки на ишачках ездят по пригородным лесам и отрубают молодые ветки от шелковичных деревьев. Эти ветки с листьями укладываются на сито поверх белых маленьких червячков, и они, эти червячки, начинают их усиленно поедать и расти. Вырастают здоровыми противными, как большой палец взрослого человека. После чего начинают окукливаться, заворачивая себя в бесконечную шёлковую нитку. Как окуклятся, их поливают кипятком. Садисты эдакие. И отдают коконы мастерам, которые сматывают с него нить и делают шёлковую ткань.

Самым узким моментом производства этого является количество шелковичных деревьев. Брехт, когда попал после института по распределению в Таджикистан, наблюдал эти деревья. Все дороги обсажены шелковицами, и все они превращены в такие огрызки, как тополя превратили в городах России после перестройки. Кажется, дай дереву вырасти, сформироваться и оно даст листвы в разы больше, но нет, листва нужна именно сейчас, и потому срубают весь годовой прирост веток. И ведь СССР существовал уже к тому времени семьдесят лет. Ну, дай ты команду все дороги обсадить шелковицами не в один ряд, а в три, и один из рядов запрети вырезать, и через несколько лет, пусть даже через десять лет, производство шёлка можно увеличить в разы. Нет. Это же думать и работать надо. Пока то дерево вырастет. Временщики.

Именно всё это Брехт Женьке и объяснил, а она воплотила в жизнь. Все жители Дербента были обложены налогом, каждый должен посадить три дерева шелковичных. Сколько в ханстве народу? А чёрт его знает. Тысяч десять – двадцать? На дереве должен быть кусочек кожи привязан, на котором твоё тавро выжжено. Нет тавра, закажи кузнецу, так как это не последняя акция и будут ещё, где ты вынужден будешь воспользоваться своим тавром. И посадили законопослушные граждане эти сорок приблизительно тысяч деревьев. Бизнес расцвёл в городе и его окрестностях, все близлежащие ханства ушлые товарищи облазили, и все молодые деревца шелковицы выкопали. И кроме того, осенью посадили самые продуманные у себя на участке сотни семечек тутовника. А самые-самые продвинутые попытались размножить деревья черенками.

Да, результата придётся ждать десяток лет. Но его можно ждать, деревья никуда не денутся, вырастут. А если не посадишь, то и ждать не стоит. Есть в ханстве разведчики, и есть шпионы. Так вот шпионы из соседних ханств об этой странной акции Пери-Джахан-ханум ибн Фатх-Али-хан доложили своим правителям, а разведчики Женькины доложили, что дураков в будущем Азербайджане нет, и все соседние правители бросились обезьянничать, даже несколько малых стычек весною произошло между Шекинским и Кубинским ханством из-за воровства саженцев шелковицы. Но главное, что и там стали срочно пытаться размножать тутовник черенкованием и посадкой семян. И там тоже стали увеличивать посадки под шафран и марену красильную. Не только дурной пример заразителен, заразителен и ведущий к выгоде.

Глава 6

Событие четырнадцатое

Нет никакого смысла спрашивать людей, что они думают о войне. От их мнения ничего не зависит.

Старший братец «Мировой Женьки» Шейх-Али-хан ждать себя не заставил, прискакал, в сопровождении сотни, одетых в кольчугу, всадников с пиками и саблями, на четвёртый день после прибытие Брехта в Дербент. Войска и провизию с фуражом уже разгрузили, новую партию шафрана и Марены красильной, в виде корений и уже готовой краски, загрузили на расшивы. Брехт прошёлся по рынку с целью определить, чем бы ещё можно заполнить трюмы кораблей, не правильно же их пустыми гонять, аренда кораблей денег стоит. Тем более и у самого деньги есть, и царь-батюшка, на поддержание местной экономики и увеличения любви к России, кучу денег отсыпал. Почему бы немного не попутать свою шерсть с государственной. Скупил весь попавшийся под руку шёлк, потом скупил тонкую козью и овечью кожу, всё одно крохи. А что, сухофрукты вполне себе переживут путешествие и от них легко можно будет по дороге избавиться, распродав купцам в Царицыне, Самаре, Саратове и Нижнем Новгороде. Скупил Брехт всю имеющуюся курагу, чернослив и изюм.

Всё, больше ничего ценного в Дербенте не было. Были ковры. Но Брехт не решился их брать. Непонятен спрос и они очень не дёшевы, взял несколько десятков на пробу разных размеров. Если удастся с прибылью продать, то потом можно будет наладить скупку по всем окрестным ханствам.

Корабли утром отчалили, а в обед и… Всё время Брехт забывал, как брат жены называется, то ли шурин, то ли деверь. А тут он ещё и не один приехал, а кучу родственников на свадьбу привёз. Пётр Христианович смотрел вместе с Ермоловым с южной стены города на подъезжающее войско и репу чесал, вспоминая. Так и не вспомнил. Войско было человек в двести, с копьями, прапорами, все в кольчугах. Словно на пятьсот лет в прошлое провалился. Ну, хотя, несколько длинноствольных ружей из-за спин у абреков торчит.

– Алексей Петрович, – толкнул, разглядывающего древних витязей, Ермолова Пётр Христианович. – Объясни бусурманину, брат жены – это кто? Как называется?

– Шурин. А сын его, думаю, вон тот мальчонка на иноходце белом, должно быть, это уже шурич.

– Понятно, а вон та пэри под балдахином? Женька, это кто? – Плохо с женой разговаривать через переводчика. Дебил, мог бы дать ей команду выучить русский, за полгода с лишним, что его не было, уже бы вполне освоила.

– Это моя младшая сестра – Нардан.

– Сестра жены? – поворотился Брехт к Ермолову.

– Своя́ченица. Если это – сестра жены. А если у неё есть муж, то он – свояк.

– Машалла, наконец, я знаю эти тайные имена! Теперь жить легче стало.

– Кадир-бей, открывай ворота, родственники понаехали, – хлопнул, по закованному в латы плечу, хан Петер крепенького чернобородого мужичка, который, если на русский перевести, то был начальником сил самообороны Дербента.

– Будет исполнено, эфенди хазретлири Петер – хан.

Кто сказал, что мусульмане не пьют вино?! Шурин этот вполне себе сидел за низеньким столом, в парадном зале дворца ханского, и красное сладкое вино потягивал. Вот умеют же здесь делать вкусное сладкое виноградное вино, тогда какого чёрта тратится русское серебро на закупку у Франции этой кислятины? Нужно срочно перенаправить денежные потоки. И что надо для этого? Бутылки из тёмного стекла, а для этого стекольные заводы, много заводов, а для этого источник энергии (производство стекла очень энергозатратно), а для этого завод по перегонке нефти. Нда, с нуля производство создавать не просто. Но уж бочками вино в следующий раз, на пробу, он точно отправит. И можно в Москве и Питере организовать приём стеклотары. Даже не задумывался до этого Брехт, а куда сейчас в Столицах пустые бутылки девают.

– Али, – когда все разошлись, а Шейх-Али-хан прилично набрался, тут-то и решил начать важный разговор, ради которого и вернулся на Кавказ, Брехт, – скажи мне, брат, как называется правитель Ирана?

– Фетх Али-шах.

– Шах. Значит, шах выше хана? – подтолкнул Брехт закосевшего родственника в правильном направлении.

– Конечно выше, шах, если, по-вашему, то это император, а хан – это князь, – тыча пальцем в потолок и на непонятливого богатура, гоготнул Али.

– Здорово. А у этого шаха, который тоже Али, есть Великий визирь?

– О, у великого Фетх Али-шаха есть много слуг и много визирей, есть и великий визирь, есть и наследник, который очень удачливый и смелый воин. Это – Аббас-Мирза. Он сын шаха от его второй жены Асья-бейим ханым Фатали хан гызы Девели.

– О как!

– А вообще у великого Фетх Али-шаха восемьсот жён и сотня дочерей и сыновей.

– Восемьсот??!! Это он… Два пишем, три на ум пошло, с некоторыми по три года не видится? Он что больной, зачем ему столько?

– Мой казначей, а он умнейший человек, которого я знаю, говорит, что это не столько от того, что шах очень богат, а потому, что его воспитывал дядя, предыдущий шах Ирана – Ага Мохаммед Шах Каджар. Так вот он был скопцом и у него не было ни жён, ни детей, а ещё он вечно угрожал матери Фетх Али-шаха, что оскопит и его. Гасан-эфенди – это мой казначей, говорит, что когда дядю убили, на радостях нынешний хан и стал каждый день заводить себе по десятку новых жён.

– Убили? – понятно, все мы родом из детства. Комплексы у хана. Нужно этим воспользоваться.

– О, там поучительная история. У вас, мне говорил Гасан-эфенди, есть поговорка, не откладывай на завтра, то, что можешь сделать сегодня, – Али подозвал виночерпия и тот вновь наполнил золотые кубки.

– Есть.

– Его смерть подтверждение этой поговорки. Лет пять назад, после того как вырезал в Грузии больше двадцати тысяч человек, Ага Мохаммед Шах Каджар чуть южнее Грузии, в Шуше, усмирял непокорных горцев. И вот в один из вечеров вышел из шатра, а караульные спят на посту. Почему не спать, шатёр находится в самом центре огромного лагеря? Шах попинал телохранителей немного и приказал утром их казнить. И ушёл спать. Тогда его телохранители сговорились между собой и, проникнув в шатёр Ага Мохаммеда, зарезали его. Надо было ему сразу их обезглавить.

– Да, согласен с твоим Гасаном, нельзя откладывать на завтра такую занимательную вещь как казнь. Слушай, Али-хазретлири, а давай я стану шахом Великого Азербайджана, а ты станешь моим Великим визирем, – Брехт подозвал виночерпия, отобрал у него кувшин, и сам наполнил оба кубка, сверкающих красными каменьями, до краёв малиновым вином. Нужно будет утром узнать, у кого брали вино и съездить рецепт узнать, сделал себе зарубочку на память Пётр Христианович.

– А Ага Мохаммед Шах Каджар и его сын Аббас-Мирза? – выпрямился хан Али. И не развезло, вон глазки, хоть и блестят карие, а внимательные и не мутные.

– Мы не будем спешить. Для начала приберём к рукам Шекинское ханство, просто представив это как наказание этого ханства за нападение на тебя, дорогой брат. Потом присоединим северные территории вокруг Джахара, потом территорию лезгин, что лежат между нами. Для этого и войск особых не надо и, главное, все другие ханства вокруг не будут особо ничего подозревать. Это же происходит за их границами. И всё это время я буду готовить войско. Пошлю гонцов к черкесам, к вайнахам, пусть присылают лучших аскеров, кто хочет повоевать.

– А потом? – Кубинский хан осушил двумя глотками кубок.

– У русских сказка есть про шамаханскую царицу. Шемаха, насколько я понимаю, это столица Ширванского ханства, которое вечно нападает на тебя. Его люди разоряют твои пограничные селения. Сволочи, одним словом. Как соберёмся с силами, так они на тебя нападут и сожгут очередное селение. Вообще, гады! Ты и попросишь у сестры помощи, ну и у меня, своего любимого родственника. Силой трёх ханств, мы за пару дней возьмём это ханство и посадим ту дивчину, что с тобой приехала, своячницу эту мою Шемаханской царицей.

– Нардан?

– Нардан.

– А потом? Потом дойдёт до Фетх Али-шаха и он пошлёт Аббас-Мирзу с двадцатитысячным войском, – развёл руками деверь. Тьфу. Шурин.

– Так и будет. Только Бакинское ханство останется у нас в тылу, и мы успеем его прибрать к рукам. И выйдем на северный берег Куры, которую можно перейти только в нескольких местах, вот у ближайшего к морю мы и разместим артиллерию. Как подойдут персы, запустим на свою сторону Аббаса и уничтожим пушками и ружейным огнём, а твои смелые аскеры потом добьют убегающие войска шаха. Слушай, Алик, а ты доверяешь этому переводчику?

Шурин только сейчас вроде как заметил, что разговаривают они не друг с другом, а через человечка в бурнусе.

– Доверяю. Его дочь одна из моих жён.

Событие пятнадцатое

Народ, у которого есть право выбора, всегда выберет мир.

На следующий день, получив принципиальное согласие от деверя… Да, едрит, твою налево! Получив согласие на войнушку от шурина, Брехт решил действовать. Воевать с двадцатитысячным войском, пусть и вооружённым в основном пиками и саблями, силами одного батальона – это перебор. Нужна конница для преследования бегущих, нужны проводники по местным горам, нужны обозники. Начать всё же следует именно с конницы. Что он имеет? По полусотне дали два атамана, донской и астраханский. В самом Дербенте есть восемьдесят гусар Мариупольского полка. В конце прошлого года произвели ротацию и тех гусар, что с майором Парадовским Феликсом Осиповичем оставались в Дербенте, сменили другие, под командованием майора Эрнста Георга фон Плеве. Князя Витгенштейна об этом, как шефа полка, понятно, в известие поставили. Он ещё подумал тогда, не родственник ли, в смысле – предок, это тому самому фон Плеве, по инициативе которого в русской армии осенью 1915 года были созданы первые особые отряды «бомбометателей» или «гренадёров», из которых в процессе развития вышли Ударные части Русской армии, так же известные как «Батальоны смерти»?

Майор встречал его на пирсе вместе с офицерами. Невысокий полненький человечек, на гусара совсем не похожий. Хоть и в синей гусарской форме был. А, да! Усы есть. Значит, точно – гусар, больше усы в армии никому иметь нельзя. Усы есть, но представить фон Плеве с саблей, скачущего на коне в атаку, не получалось. То ли усы не такие, то ли животик великоват?

Итого: сто восемьдесят человек, плюсом одиннадцать его горцев и сто человек ополчения Дербента под командованием Кадир-бея. Всего триста человек. Явно мало. А потому, нужно отправлять людей за добровольными помощниками, любителями повоевать и пограбить. Пщышхуэ Марата Карамурзина с его аскерами нужно звать. И звать нужно много, сотни три-четыре. Потом сотни три выделит и Шамхал Тарковский Мехти второй. И нужно отправить человека к одному из немногих уцелевших беков вайнахов или чеченцев – князю Мудару. Пусть собирает желающих, под руководством того самого джигита Витгенштейна, побить и пограбить вероотступников персов. Шииты – это не настоящие мусульмане, их можно резать и грабить.

Мехти II себя ждать не заставил, пожаловал на пятый день после прибытия Брехта в Дербент. Что тут поделаешь, Кавказ – это маленькая деревня и новости тут разносятся быстро. Посвящать Мехти полностью в их план не стали, что знают трое, то знает свинья, ещё сам папаша Мюллер говорил. Пётр Христианович просто предложил ему прислать пару сотен смелых воинов, хотим, мол, твоих вечных врагов джахарцев принудить к миру. Сколько можно совершать набеги на мирные селения, разорять людей, насиловать женщин и уводить мужчин в рабство? Хватит, натерпелись!

– С ними тяжело будет сладить, они живут высоко в горах, и пасут своих овец. Но не это главное. Главное, что у них нет беков, там селениями управляют старейшины. Просто не с кем договариваться. Они даже пообещают больше не нападать на мирные селения, и как только у них возникнут трудности, голод, там, или падёж овец, сразу объединятся и пойдут грабить соседей.

– А вот это вряд ли. Есть у меня один метод против этих товарищей.

– Не поделишься? У меня с запада вайнахи тоже частенько в набеги на наши селения ходят. Там та же самая история, у них нет князей, нет власти, не с кем договариваться, хоть половину аула можно вырезать, другая половина всё одно будет приходить грабить, – недовольно замахал руками Мехти.

Брехт точно знал, как с этим покончил Ермолов. Тот самый, что сейчас драит пушки после морского путешествия, чтобы не заржавели, только лет через двадцать или даже больше.

Все же читали повесть «Кавказский пленник» графа Толстого, где Жилин и Костылин? Бизнес был такой у горцев, украдут русского офицера, посадят в яму и выкуп требуют. Куда деваться родственникам? Выкупают, тем более что и деньги-то не сильно большие. Так и процветал этот бизнес, пока Ермолов ему не решил конец положить. Похитили очередного офицера и увезли в зиндан. Ермолов ни в какие переговоры вступать не стал. Он поднял полк по тревоге, оцепил несколько селений и вывез оттуда всех старейшин и отправил гонца в эти селения, что если офицера не вернут через три дня целого и здорового, то он повесит всех старейшин в их же селениях, а селения сравняет с землёй. Через два дня привезли офицера живого и здорового, и больше, пока Кавказом рулил Ермолов, ни одного офицера не похищали. Стычек и войнушек было полно, но за пленных больше никто выкупа не просил.

Ермолова обвиняли в излишней жестокости и прямолинейности, но он почти усмирил Кавказ, только вот его популярность мешала спокойно жить царедворцам, и они всякие наветы наветывали Николаю I, а тот, со своей фобией, наветы слушал. Ну и надо отдать должное царедворцам, они били по самом больному месту царя-батюшки. Ермолов будет привечать и поддерживать сосланных на Кавказ декабристов, как же это может понравиться, обделавшему со страха во время восстания декабристов, Николаю?

Только это прекраснодушные потомки обвинят Ермолова в жестокости. Они с Брехтом не встречались. Он бы старейшин тоже захватил, но вернул без пальцев. Пальцы в тазик сгрузил и руку туда сунул, а потом как индеец кровью полосы себе на роже горбоносой нарисовал. И потребовал, чтобы они прошли по всем ближайшим селениям и показали тазик и обрубки свои, а затемсказали, что большой белый брат, которого теперь надо называть «Кровавый князь», следующим похитителям обрубит руки по плечи, следующим ноги по колени. Всему селению, даже если они ничего не знали и похитители с другого селения. Договаривайтесь между собой. Вы же все братья.

– Конечно, Мехти, как только принудим к миру джахарцев и лезгин, так сразу и твоими вайнахами займёмся.

– Договорились, я пришлю двести лучших воинов.

– Двести лучших воинов, человека, которого они будут слушаться беспрекословно, и фураж для лошадей, и деньги на прокорм этим двухсот человек в течение полугода. Дербент маленький и не очень богатый город, кроме того я отправил приглашение черкесам и вайнахам, их бы прокормить.

– Ты жадный человек, Петер, но ты всегда добиваешься своего, я сделаю, как ты сказал.

Событие шестнадцатое

Если долго наблюдать за девушкой, можно увидеть, как она выходит замуж…

Русская свадьба – лучший способ посмотреть на дальних родственников в ближнем бою.

Что можно сказать о мусульманской свадьбе? Да ничего. Ничем она не отличается в принципе. Разве, что десяток новых слов, на чёрт его знает каком языке, выучил. Наверное, это азербайджанский? Или персидский? А есть ли вообще персидский язык? Сейчас правящая в Иране династия – выходцы из Азербайджана. Не того, который отойдёт вскоре к России и потом отколется от СССР, это незначительная часть настоящего большого Азербайджана со столицей в Тебризе. Просто Россия не пошла дальше, не до того было. Там война, ни на жизнь, а на смерть, с Наполеоном шла, и было не до завоеваний. Воевали силами пары батальонов. Был такой «бич Кавказа» Пётр Котляревский.

Так про свадьбу, всё же все ханы сейчас в этих мелких ханствах южного Кавказа – те же самые иранцы азербайджанского разлива. И традиции оттуда почерпнули или, наоборот, привнесли. Первая – с которой Брехт столкнулся – это магрие. Это – ценный подарок, который должен преподнести невесте, перед свадьбой, жених. Он является залогом финансовой состоятельности будущего мужа и его готовности содержать семью. Обычно в качестве магрие выступает недвижимость или золото. В случае развода все ценности остаются женщине.

Что сказать? Брехт, на всякий пожарный, часть награбленного у англичан и Чарторыйских прихватил с собой. Ему ведь Наполеон сказал, что для войны нужны деньги, деньги и, ещё раз, деньги. Вот и воспользовался советом. Вести бумажные, даже английские деньги, глупо, серебро дёшево, взял золотые цацки. Был гарнитур из серёжек, кольца и браслета с жёлтыми камнями, прямо как глаза у невесты. Ну, в смысле у неё интересного цвета радужка, карие, понятно, всё же брюнетка жгучая, но очень светло-карие и в них золотинки проблёскивают.

В день свадьбы торжество начинается с обряда согласия. Проходит он в специально отведённой и украшенной парчой и цветами комнате. Жених должен подойти к невесте и спросить, действительно ли она желает выйти за него замуж. Все это время девушка должна молчать и дать свое согласие лишь на третий раз.

Брехту про три раза не сказали. Раз женишься и так должен знать. Он Женьку спрашивает, а она молчит – дура.

– Ну, не хочешь и не надо, – это по-русски сказал. Тут к нему Салим-эфенди подбежал и чего-то на своём лопочет. Хорошо Мехти рядом был. А то бы на том свадьба и закончилась.

Следующий обычай был неправильный. У русских, да вообще у европейцев, всё понятно. Гости дарят молодожёнам подарки, деньги в основном, чтобы тем легче было начинать совместную жизнь. Не с разбитого корыта. А у этих товарищей наоборот. Жених должен одаривать гостей. Считается, что чем более радостными и сытыми будут приглашённые гости, тем счастливее будет семейная жизнь. И подарок должен соответствовать статусу.

Пришлось Мехти и Али подарить по шайру. Остальной мелочи выдал серебряные рубли новые с императором. Брехт их сначала хотел так просто с собой привезти, но в последний момент мысль смешная пришла – превратить рубли в медали. Просверлили дырочки и прицепили к планке с голубой андреевской тряпочкой. Ну, ичто, что сзади один рубль написан. Кто там по-русски читать умеет. Вот этими медалями всех остальных гостей и одарил. И все довольны, сияют, а больше всех, обретению великанских лошадей, шамкал и хан.

А, стоп, там ещё одна прикольная традиция есть. Хана Бандан называется.

Это разукрашивание невесты хной. Родители приносят хну, девушка её крошит и её этими крошками посыпают, а потом хну растворяют в воде и красят ею руки невесты. Смотрится ужасно, и хрен отмоешь.

Ну, а дальше как всегда. Разве что горько не кричат, до поросячьего визга не напиваются, мордой в салате не засыпают и не устраивают драк по непонятному поводу. Как Вицин говорил: «Всё чинно, благородно».

Ну что за свадьба без драки? А нет, была драка, Брехт же по бочке вина выкатил егерям и артиллеристам. Вот, те и напились и подрались. Стабильность. Знай наших.

Глава 7

Событие семнадцатое

На одном форуме для переводчиков прочитал историю о невозможности перевести сказку о Колобке. Переводчик пишет, что трудно объяснить иностранцу, в чём смысл сказки, в которой русская волшебная круглая булка издевается над животными…

Аманаты – это заложники такие, царских кровей, сыновья в основном. (أمانة (ʾamāna) «вещь, отданная на сохранение). Пётр Христианович обоим своим союзникам не доверял, от слова совсем. Но требовать аманатов в его положении глупо, эти двое, если захотят, набросятся на его крохотное ханство с севера и с юга и просто шапками закидают, в прямом смысле этого слова. Трупами завалят. Тупо порох кончится у его батальона. Решил хан Петер схитрить. Сказал и Мехти, и Али, что открывает школу в Дербенте для мальчиков. Специально даже профессоров из Москвы привёз, которые будут учить детей всему: и языкам, и Географии, и Химии с Физикой, и даже Медицине. Показал профессоров немецких. Но главное, они выучат отлично русский язык и потом могут в великой Российской империи занимать большие посты, ходить на балы в Петербурге и брать в жены русских княжён. Перспектива. Присылайте в школу по десятку своих сыновей и сыновей знати своей. Возраст десять-двенадцать лет.

Ни Али, ни Мехти дураками не были, поняли чего урус-шайтан добивается.

– Да немец я!

– Немец тоже хитрый. Только я тебе верю, Петер, и не собираюсь бунтовать против Александра, а потому, мне нечего бояться, и я пришлю сыновей в твою школу, – полез обниматься шамхал Тарковский.

– А я тебе не верю, но тоже пришлю, у тебя уже есть моя сестра, и слово «Перспектива» мне нравится, – Шейх-Али-хан тоже обнимашки на прощание устроил.

И надо отдать обоим должное, через неделю примерно, по десять мальчиков прислали. И воинов с ними отправили. Мехти две сотни всадников побогаче, а Али около двадцати взрослых, видно, что не раз участвующих в сечах, воинов. У многих сабельные удары на лице или руках.

Ещё пятерых пацанов Брехт добавил, изъяв из семей кади, Салима-эфенди – главного казначея ханства и Кадир-бея, который воевода Дербента.

Саманный кирпич только начали сушить, а о производстве нормального обожжённого только задумались, а потому Пётр Христианович выделил пацанам дворец, а сам с молодой женой переселился в небольшой двухэтажный домик, для гостей построенный. Собрал вместе учителей и учеников, взял переводчика и решил представить их друг другу. Попадос полный. Все вместе знают десяток языков, но эти языки не пересекаются. Дети знают азербайджанский, персидский, многие арабский, те, что со стороны Мехти, какую-то разновидность татарского, и даже один сносно говорит на русском. А профессора владеют немецким, латынью, французским, двое знают древнегреческий, сносно спикают и очень, и очень, и очень хреново владеют русским. «Яйко, млеко, матка давай». И понятно, преподавание в Московском университете на французском и латыни. Приехали профессора в Московию из цивилизованной Европы недавно, и выучить русский не успели, тем более, на нём никто из студентов толком и не говорит.

Брехт же не дурак и толмача взял. Лучшего. Тоже на десятке языков шпарит, только это ни немецкий, ни французский и ни латынь. Знает русский, и кучу местных языков.

Затык. Вот сам Пётр Христианович говорил сначала с немцами учёными на немецком, потом с переводчиком на русском, а тот уже общался с детьми на разных местных языках. Так учебный процесс не пойдёт. У Брехта дел выше крыши без школы. Есть ещё Ермолов, он знает французский и латынь, и русский, понятно. Но всё одно – через двух переводчиков работать. Стоп. Любой офицер знает русский и французский. Нет. Всё равно через двух переводчиков.

Отставил пока преподавание умных наук пацанам Брехт, отдал их в ежовые рукавицы своего несостоявшегося убийцы, подпрапорщика бывшего, Емельяна Сергеева. Погонять нужно пацанов кроссами по пересечённой местности, на турнике пусть занимаются, и даже пистоли выделил, пусть постреляют. Будущим джигитам это понравится. Ну и русские команды осваивали.

Отвлёкся уже от аманатов, думал, как сподвигнуть химиков своих на производство ударного взрывателя на основе гремучего серебра или бертолетовой соли, и тут по двору дворца навстречу, брат Зубера Шогенцукова, мулла недоучившийся идёт.

– Баграт, а ты латынь знаешь?

– Конечно, знаю, – чего-то тащит под мышкой.

– А ну пойдём, – привёл его на плац, где Емельян над детишками измывался и, построив пацанов, приветствовал их по-немецки.

Баграт перевёл, и немецкий знает.

– Кто понял? Поднимите руки.

Три руки не поднялось. Шогенцуков на другом языке попробовал, на третьем. Все руки кончились. Ну, вот теперь можно и к учёбе приступать. Благо всё для этого есть. В Астрахани Брехт часть своего дохода от бумажной фабрики забрал листами бумаги, перьевые ручки с собой привезли. Чернила из сажи – не дефицит.

А жизнь-то налаживается.

Событие восемнадцатое

Почему в таблице Менделеева йод есть, а зеленки нет?

– А это не бахнет?

– Не должно.

– А чего отошёл?

Войска собирались. Прибыла обещанная Платовым полусотня казаков. Они с Дона до Царицына ехали на своих четверых, а потом разделились, часть и дальше к Астрахани на лошадях отправилась, а половину загрузили на прибывшие туда, как раз освободившиеся после перевозки отряда князя Витгенштейна, расшивы. В Астрахани расшив было больше, и дальше, уже морем, все казаки добрались до Дербента. И вот эти приехали не только без фуража, но и без пороха; так, у каждого в седельных сумах немного припасено. Пластуны, блин. Чем воевать собрались? Интересно, они и на Индию с саблями, без пороха, шли? В бою надеялись добыть?!

С порохом в Дербенте оказалось не всё так хорошо, как Брехт рассчитывал. Он видел, что в ханстве порох есть и, более того, в Дербенте есть пороховые мельницы, которые делают его из местного сырья, тогда ещё удивился, мол, откуда селитра, не слышал ничего про залежи селитры на Кавказе. Оказалось всё так, да не так. Селитра была и привозили её из Чечни. Где её вайнахи брали – неизвестно, вот только она была кальциевая, и порох делали прямо из неё. Но кальциевая селитра сильно гигроскопична, нужно переделать её в калиевую. Элементарно же, смешал с поташем, отфильтровал и испарил, но нет. Этого не делали.

Поговорил с немцами Брехт. Вона чё получается. А у Глаубера-то надо отнять пальму первенства, весь мир уже сотню лет производил калиевую селитру тем способом, который открыл Глаубер, получив свою соль вытеснением кальция калием. Только поташ, который нужен – это огромное количество золы, а здесь на Кавказе леса мало, особенно с этой стороны гор. Нужны тонны и тонны золы. Формула-то реакции замещения простая Ca(NO3)2 + K2CO3 = 2KNO3 + CaCO3, осаждается CaCO3 (мел) и получается раствор нитрата калия KNO3, то есть, калийная селитра. Дальше тоже не сложно. Калийную селитру отфильтровывают от углекислого кальция, и выпаривают полученный раствор до начала выделения кристаллов. Затем раствор переливают в чаны или другие ёмкости, в которых селитра кристаллизуется. Для достижения нужной степени чистоты её ещё раз перекристаллизовывают (иногда несколько раз), а затем обесцвечивают с помощью угля и квасцов.

И опять нужно большое количество дров. А их тут нет. А стрелять из ружей или пушек заряженных порохом на основе кальциевой селитры – это квест. Открываешь бочку, а там монолит. Всё, война проиграна. Второй вариант не лучше. Содержание влаги в таком порохе должно быть в пределах 0,7–1,0 %. При содержании влаги свыше 2 % порох трудно воспламеняется, а при 15 % влаги, он вообще теряет способность к воспламенению. То есть, всего одна туманная или, тем более, дождливая ночь, и битва наутро будетопять проиграна.

Вздохнул Брехт и отложил этот порох. Нужно тащить его в Россию и там растворять в кипятке, выделять селитру и обрабатывать золой. Да, вскоре, с обретением нефти, у него энергии будет, хоть отбавляй. Энергии, но не золы. Или нужно тащить золу из России? Ну, тоже вариант. Дешевле, чем туда-сюда катать. Интересную, между прочим, статью из будущего вспомнил, раздумывая о селитрах, Пётр Христианович. Открыли в Чили селитру и обрадовались. А, нет, ещё только откроют. Привезли целый пароход на продажу в Европу. Содержание связанного азота в этой дешёвой чилийской селитре достигало 90 %. Самый высокий показатель – золото, а не селитра. Вот только, чилийская селитра, привезённая на пароходе в 1825 году в Гамбург не нашла покупателей и после длительного ожидания была выброшена в море. Натриевая селитра (чилийская) гигроскопичнее калиевой в разы, кому она нужна, если есть готовая индийская селитра? Которой англичане завалили Европу. А вот, нуждающаяся всё время в порохе, Россия могла бы и брать дешёвую чилийскую селитру, у нас-то ещё всё нормально с лесами. Зола не дефицит.

После казаков Платова появились вайнахи, или чеченцы, под руководством князя Мудара. Если в первый раз он еле два десятка разномастно одетых всадников привёл, то сейчас заявился вполне себе князь князем во главе с отрядом из семи десятков хоть и всё ещё разноцветно одетых, но все в новые черкески и все с длинноствольными ружьями, большая часть одвуконь. И обрадовал Мудар, что собирается ещё один отряд, тоже воинов пятьдесят будет. Со дня на день пожалуют.

Последними, через месяц, прибыли джигиты, или аскерчи, пщышхуэ Марата Карамурзина, с ним самим впереди на белом аргамаке. Большой отряд. Без малого две сотни сабель и все не только с саблями, но и с ружьями, у многих и седельные пистолеты есть.

Что ж, теперь можно и наведаться в гости к соседнему хану. Спросить вежливо, почему он не любит хана кубинского Шейх-Али-хана. Такой душка, вона как обнимается, сестра у него ещё, хоть и полновата, но тоже горячая штучка, а ты ему всякие неприятности чинишь. Нападаешь на пограничные селения, зоришь, людей в рабство угоняешь. Девушек портишь. Ай-я-яй. Нехорошо. Слазь с престола. Не по твоей он толстой попе. Там должен нормальный джигит сидеть, вот как князь Витгенштейн, например.

Событие девятнадцатое

Самая вредная работа у правителей. Столько вреда не приносит никто.

Есть тысячи сценариев развития войны, есть тысячи разобранных битв со всякими засадными полками. Уже ходят по земле всякие Клаузевицы. Карлы Го́ттлибы. На самом деле… Это Брехт так считал, а он академиев Генерального штаба не кончал, самоучкой был, потому, может быть, и не прав. Неуч же. Так он считал, что войны может быть две: лихим кавалерийским наскоком, сметая всё на своём пути, и война на истощение.

План на эту войну, несмотря на громадное превосходство в артиллерии, количестве ружей, подготовке воинов (русских), генерал-лейтенант князь фон Витгенштейн-Дербентский выбрал второй. Будет война на истощение. При этом годами сидеть в окопах и оправлять на убой всё новые и новые войска он не собирался. Свои-то силы зачем истощать? Истощать в войне на истощение нужно противника.

А ещё он знал, что если местного какого хана назвать трусом или сыном собаки, то он тут же прилетит со всем войском свою поруганную честь восстанавливать, на это и был расчёт.

Вот что поведал ему Баграт Шогенцуков, откопав материал о противнике в какой-то книге в библиотеке в Дербентском дворце: оно (Шекинское ханство) ограничено с севера Главным хребтом Кавказа от Салавата до Баба-дага и частью Кубинского ханства, с востока Ширванским ханством, от которого в северной части отделялось рекой Гок-чаем, с юга рекой Курой, отделявшей его от Карабага; на юго-западе той же рекой, служившей разделом между Шекинским и Ганжинским ханствами, и, наконец, на западе Шекинское прилегало к Грузии и владениям султана Элисуйского.

На самом деле, если описывать территорию врага и самого врага, то можно сказать следующее, там нет дорог, от слова совсем. Арбами не пользуются, люди ездят на лошадях, и если нужно перевозить что-то, то перевозят тоже на лошадях тюками. Добраться туда из Дербента или Кубинского ханства можно, но половину армии и всю артиллерию потеряешь. Там непроходимые горные ущелья и хребты. Единственная дорога ведёт со стороны вечно воюющего с ним Ширванского или Шемаханского ханства. В самом Шекинском ханстве после смерти отца, уже без малого двадцать лет, бьются за наследство три брата и куча дядей. Войск как таковых нет. И что делать? Так, с горсткой воинов, не слышавших даже о дисциплине, ханства не завоевать. Жители уйдут в горы, спрячутся в лесах и ущельях. А потому нужно выманить на себя всё их вооружённое население, которое сидящий сейчас на троне Селим-хан, младший сын бывшего Хусейн-хана, сможет собрать. И что очень важно, Селим-хан – зять правителя соседнего ханства Ибрагим-хана-Карабахского, который сейчас массово вырезает и изгоняет со своей земли армян в Карабахе. Его нужно принимать в расчёт. Он выдвинет войска на помощь зятю.

Есть огромный минус в этом плане, на пути стоит Ширванское ханство со столицей Шемахой и дорога проходит именно через Шемаху. Там сейчас сидит, только недавно отвоевавший назад у разделивших ханство его отца Кубинским и Шекинским ханствами, Мустафа-хан Ширванский.

И вот тут есть плюс. Он люто ненавидит ханов Шекинских, который убили его отца и отхватили кусок его ханства. И есть минус, не менее люто он ненавидит и правителей Кубинского ханства, которые и захватили его родичей и потом умертвили их в Баку.

– Поступим так, – Брехт оглядел предводителей его разномастного войска, сидящих сейчас в одном из залов дворца в Дербенте. – Мы проходим насквозь Кубинское ханство, и через всё Ширванское ханство движемся по дороге к границе Шекинского ханства. Там нападаем на пару пограничных селений, захватываем их. Только без вас, дорогие горцы. А то вы броситесь всех резать да насиловать. Так, своими силами справимся. Вы пока на границе шашлыки будете жарить. Несколько человек отпускаем и отправляем к их хану Селиму, с письмом, в котором напишем, что он собака, ишак и трус. Всё, и сидим ждём, пока этот товарищ с войском и ополчением прибудет сам к границе.

– А Ширванский хан Мустафа? – задал правильный вопрос Мехти.

– А с Ширванским ханом Мустафой мне нужно выехать заранее, с небольшим отрядом, и договориться.

– Не просто будет, – буркнул шурин Али. – Это не я всё устроил, я тогда не был ханом.

– И это плюс. Тем не менее, в Шемаху я один поеду… А нет. Лучше я поеду с князем Карамурзином. Марат поедешь со мной?

– Поеду.

Выехали в середине июля. Всё остальное войско крохотное осталось на границе между Кубинским, Ширванским и Бакинским ханствами. Нормальная дорога ведёт только вдоль моря. Примерно восемьдесят километров. Добрались за два дня, при этом Мустафа хан о приближении непонятного отряда, в два десятка человек, узнал заранее и выслал навстречу, примерно такое же, войско. Но сам из Шемахи не дёрнулся, очевидно какого подвоха ожидая. Стены Шемахи хуже чем у Дербента, а часть вообще просто насыпь земляная и торчит несколько малокалиберных пушечек по всей насыпи. Для Еромолова с его длинноствольными 122-х мм пушками и нормальным порохом – это не соперник, подавят в считанные минуты, тем более в последний год его пушкари много тренировались, а здесь, по словам шурина, пороха толком нет. Ещё Али оценил армию, которую может выставить Мустафа, в пару тысяч конницы и пару тысяч пеших воинов вооружённых на 99 процентов холодным оружием.

Мустафа-хан встретил у ворот – оказал уважение дорогим гостям. Князь Витгенштейн, понимая, что гусарская форма будет главным аргументом надел парадную со всеми орденами и даже Андреевской лентой через плечо. И приехал на «Слоне». Марату тоже одного подарил. Теперь вдвоём сидели на этих гигантах на метр возвышаясь над Мустафой и его свитой.

Переговоры начали не откладывая. Брехт понимал, что нужно спешить. Осенью дороги тут станут вообще непроходимыми и до этой распутицы захват Шекинского ханства нужно закончить. Он отпил предложенного вина и, не таясь, всё выложил хану шемаханскому.

– А Бакинский хан?

– Обещал моему шур… Обещал моему брату Шейх-Али-хану сидеть тихо и не дёргаться, – лениво махнул рукой на юг Пётр Христианович.

– Кубинцы и бакинцы убили моего отца, – начался торг и это хорошо, быстрее наступит фаза принятия.

– Зато ты отомстишь своему главному и живому врагу Селиму. И у тебя будет выход на Дербент, где будут скупать по хорошим ценам шёлк, что делают твои люди. Есть такая пословица у русских: враг моего врага – мой друг. Вы помиритесь, и твоё государство, под протекторатом Российской империи, будет процветать.

– Платить дань русским?

– Никакой дани. Просто торговля взаимовыгодная.

– А шах Ирана?

– Он так сильно занят обслуживанием своих семи (восьми) сотен жён, что ему некогда лезть сюда. Шучу. Мы его встретим на Куре и разобьём. Всё войско пленим, и ты получишь много огнестрельного ружья и пушек, много рабов, которые будут выращивать ещё больше шелковичных червей.

– Звучит заманчиво. Мне можно будет разграбить Шеки, как они разграбили Шемаху? – вот. Хан задал самый плохой вопрос. Брехт хотел получить это ханство себе и зачем оно ему разграбленное с агрессивным населением?

– Нет. Это ханство станет моим. И вообще, люди на Кавказе, при мне, не будут грабить и убивать друг друга, они будут честно торговать, славить Аллаха и богатеть. Учти, Мустафа, сегодня я не дам разграбить Шекинское ханство, а завтра Ширванское. Твоё ханство. А вот когда мы разобьём войско персидского шаха, то мы вторгнемся в его земли и разграбим там много городов. Может и сам Тегеран. Подумай, Мустафа.

Хан думал не долго. Палец в нос не совал, репу под прикольной шапкой не чесал. Хлопнул в ладоши, вызывая слуг и встав с подушек сказал.

– Я с вами. У меня есть младшая сестра. Ей пора замуж.

Глава 8

Событие двадцатое

Среди деревьев всегда хорошо, в отличие от людей.

Конфуций

Селение первое, которое окружили и согнали всех жителей в одно место, называлось интересно – Вандам. Актёр к этому названию вряд ли причастен. Ещё и прадедушка его не родился, просто кишлак этот находится на берегу горной речки небольшой и называется она Вандамчай. А может и наоборот? Хотел Брехт спросить потом у местных, что это означает, но сразу не спросил, а потом и забыл. Второе селение, которое тоже решили захватить, раскинулось по другую сторону реки и называлось Ноуркышлык.

Изумительное место, если бы Брехт выбирал себе место для столицы, то именно это и выбрал, отроги гор зелёные, покрытые шелковичными и ясеневыми лесами, рядом большое чистое горное озеро Нухор с голубой водой, а с севера другая река – Демираларан. На той стороне этой реки виднелось ещё одно большое селение, но туда уже не пошли. Вот это место ограниченное две реками идеальное место для запланированной битвы.

Всех жителей с продуктами, которые они смогли унести и увезти на осликах и лошадях, со всеми бесчисленными коровами и козами, отогнали на десяток километров на юг к границе Ширванского ханства и велели разбивать лагерь. Выцепили, по приказу Брехта, всех старейшин, и тот объяснил этим аксакалам, что всех после битвы вернут в их дома. Ни грабить крестьян, ни убивать никто не собирается. Просто для вашей же безопасности это великое переселение народов сделано. А потому, сидите тихо, не вопите, скандалов не устраивайте. Это русские – вежливые люди, а вот про ваших соседей ширванцев такое сказать нельзя, как и про черкесов с чеченцами. Не провоцируйте.

Помогло, почти спокойно в лагере стало, люди начали шалаши строить, палатки какие-то – быт налаживать. На второй день дети уже по лагерю бегали, в свои детские догонялки играя. Единственное исключение всё же пришлось сделать. У каждого во дворе огромные плетёные сита для шелковичных червей и им нужно ежедневно кормить этих противных личинок. Пришлось разрешить детям и молодым мужчинам на час домой заходить закидывать прожорливым тварям новые ветки шелковицы.

Троих молодых и шустрых парней на лошадях отправил Брехт с письмом к Селим-хану, где всякими поносными и матершинными словами описывалась его личная жизнь с домашними животными. До столицы небольшого ханства городка Шеки по петлявистой дороге – километров сто. Карт нормальных нет, а по тем, что есть, столько вопросов, что лучше в них не смотреть, для рассудка полезней. Единственное, на что можно ориентироваться – это на слова местных. Два дня пути на лошади, если лошадь справная и если спешить. Наложили это на карту, которая больше на рисунки первоклассника похожа и прикинули, что два дня пути это и есть сто километров. Масштаба на карте нет, так что на глазок нарисовали маршрут и саму столицу Шеки.

Рисовали вместе с Ермоловым.

– Пока отдыхайте, – оглядел Брехт других командиров, два дня туда, сбор войска, раньше чем через неделю никто не появится.

Работы по подготовке к встрече хозяев начала с утра на второй день. Озеро Нохур с трёх сторон окружено горными склонами, дорога проходит по самому низу этих отрогов и потом выходит уже к западному берегу озера на открытое место. На самом северном склоне этого отрога вырыли окопы, натаскали камней и расположили батарею из двенадцати 122-х мм орудий Ермолова.

Батарее, если вдруг, что пойдёт не так, придали обе полусотни казаков, которые постарались затеряться чуть выше на этой горушке, в зелёнке. Брехт не поленился, проехал по дороге туда-сюда, проверяя маскировку, на троечку. Но если не знаешь, что там окопалось несколько сот человек, то можно и проехать мимо, а именно на этом и был построен план.

Это, как бы, не главная засада была, это – отсекающая, когда, после того, как войска хана Селима наткнутся на настоящую засаду, и побегут назад, их и отрезали от возможности сбежать домой в Шеки. Главная засада артиллерии не предполагала. Дорога дальше шла по равнине между озером и лесом. Эту дорогу и перегородили рогатками, а за рогатками откопали окопы от озера до леса, почти километр, и в эти окопы разместили егерей. Получилось примерно по одному стрелку на два метра. А конницу разместили примерно в ста метра в глубине леса, на левом фланге предполагаемого поля боя.

Конницы много – тысячи три всадников, и её бы одной хватило, чтобы истребить войско Селим-хана. Так, эти храбрые аскеры, и предлагали сделать. Силушкой и удалью померяться. Зачем? Рано или поздно персы очухаются и приведут к берегам Куры многотысячное войско, и тогда каждый воин будет на счету, а потому, эту мелкую войнушку нужно выиграть малой кровью, а лучше, так и вообще без крови.

Оба кишлака небольшие, дворов по сорок-пятьдесят. Дома расположены сумбурно и улицы из-за этого получились не прямыми, а зигзагообразными. Интересно, что вокруг полно леса, а дома каменные, только плетни сделаны из веток. Причину этого парадокса Пётр Христианович понял сразу, как в лес зашёл. Это не русские леса из корабельных сосен с ровными стволами и отсутствием веток метров на десять. Здесь невысокие лиственные леса из разлапистых, разветвлённых деревьев, лишённых вертикального ровного ствола. Сделать бревно из такого дерева невозможно. Как и доску. Сплошные сучки будут и доски получатся короткими. А потом, общаясь от безделья с вынужденными переселенцами, ожидая Селим-хана с войском, узнал, что и доски-тосделать не получится у местных. Чуть ли не в каменном веке люди живут, продольных пил и пилорам ещё не придумали. Только у нескольких богатых, относительно, жителей селения Вандам оказались дома с деревянными крышами. Из досок сделаны, только не пиленных, а струганых или тёсаных. И доски эти сделаны из ясеня, что вокруг в изобилии растёт. Один из таких относительно богатых товарищей – староста этого посёлка и название объяснил. Оказалось: всё просто. По этому дому посёлок и назван – Вандам переводится, как ясеневая крыша, или дом с ясеневой крышей, точнее. Живут местные натуральным хозяйством, про деньги не слышали, а те, кто слышал, не видел ни одной монеты. Зато податей хватает, не забывают о податях правители и берут, эти ханские сборщики налогов и муллы всякие, шёлком. Оба селения занимаются выращиваем шелковичных червей. Но ткань сами не делают, налог у них собирают коконами.

Салим-хан не подвёл, как и ожидали, появился через неделю.

Событие двадцать первое

Малое расстояние – ещё не близость. Большое расстояние – ещё не даль.

Расстояние скорее вопрос времени, чем пространства…

Наполеон говорил, что для войны нужны деньги, деньги и ещё раз деньги. Это там, в Европе, здесь на Кавказе главное – это логистика. Нет дорог, нет повозок, нет привычных к упряжи лошадей, и нет самой упряжи. Перевозят всё в тюках на лошадях или осликах. Провизию на большую армию таким способом не лишку увезёшь. А ещё нужен фураж для лошадей. Они, без сомнения, травку тоже пощиплют, но чтобы пушку тянуть – лошади нужен овёс. А ещё нужно везти лопаты и кирки, а ещё ядра и порох, для егерей и артиллеристов, ещё и палатки у Брехта были, их тоже везти надо на телегах, плюс десять полевых кухонь. И всё это по узкой дороге, даже скорее тропинке, где два всадника не разъедутся, и где часть этих тропинок обязательно засыпано оползнями.

Брехт первый день скакал на Слоне по всему будущему полю боя, раздавал команды, прятал войска в засады, а вот все шесть следующих дней занимался дорогой. Если он намеревался Шекинское ханство оставить себе в вотчину, то первым делом нужно навести порядок в этой вотчине с дорогами, а то Александру насоветовал все дороги обсадить на юге лесополосами, а у себя дома самый бардачный бардак из того, что видеть довелось. Пришлось снова собирать старейшин и кнутом и пряником убеждать их, что хорошие дороги – это хорошо, а плохие – заднице больно.

– Дорога должна быть четыре мера шириной, чтобы две арбы могли разъехаться. Собирайте с дороги камни и выкладывайте их по обочине как забор, ровняйте кирками и лопатами и мотыгами, чем найдёте, потом инструмент вам егеря дадут, как себе окоп выроют. Вот вам дорогие подданные на сегодня фронт работ – километр. Ага, верста. Опять нет? Шурин, твою налево, а какие тут меры длины?

– 1 фарсанг равен 12000 кадамов.

– Так и думал. Сразу полегчало. Ты не останавливайся, режь правду матку.

– Ещё 1 фарсанг равен 30 гхальва, – так и поступил хан Али.

– Можешь ведь. И всё?

– А, забыл, фарсанг ещё можно разбить на 150 ашлов или танабов.

– Баграт, теперь ты меня удиви, – обратился Пётр Христианович за разъяснением к недоучившемуся мулле.

Взяли бумажку, карандаш и минут двадцать математикой занимались, изыскивая знакомые меры длины. Получилось, что если округлить, то фарсанг – это пять с половиной километров.

– Понял, не дурак, дурак бы не понял. Товарищи старейшины, вам нужно расчистить дорогу сегодня длиною пять гхальва.

Так что пока ждали в гости Сулейман-хана, его подданные из двух деревень тропку свою неказистую превратили в ровную и широкую дорогу с насыпями противоселевыми по бокам, общей длиной около десяти километров.

– Осенью через каждые пять метро… Осенью через каждые десять кадамов, с обеих сторон дороги, посадить в два ряда молодые шелковицы. Как слышите, приём.

– А если не приживутся? – начал юлить самый мелкий старейшина. Мелкие они всегда самые шебутные, один Наполеон чего стоит.

– А если хоть одно дерево не приживётся, то на следующий год строите ещё пять таких дорог.

– Все мальчишки будут бегать поливать и отгонять коз.

– Ну, вот, можно, оказывается.

С собой на эту войнушку Брехт забрал всех членов новой Дербентской Медицинской академии. Из четырёх привезённых им профессоров немецких двое были не только и не столько химиками, они были медиками. Это Иван Андреевич Гейм и Фёдор Фёдорович (Фердинанд-Фридрих) Рейсс, Иоганн Иаков Биндгейм был кроме прочего фармацевтом. Пока войска готовились к походу, Пётр Христианович по Дербенту, шамхальству Тарковскому и Кубинскому ханству закинул сети и собрал травников и ворожей всяких, а также набрал десяток хроменький юношей, которые для физической работы и войны не годились. Половину этих знахарей и гадалок выгнал домой, явные шарлатаны и если и обладают какими полезными знаниями, чуть в травках разбираются, то остальные эти знания с лихвой перекроют. В результате сейчас в академии пятнадцать преподавателей, два переводчика и десять учеников. Всю эту кодлу Пётр Христианович взял с собой и медицинскую палатку прихватил. Раненых будет вагон и маленькая тележка. А пока противные противники собирались с силами и выдвигались, Брехт велел своим медработникам осмотреть на предмет болезней разных местное население.

Писец! Поголовно у всех вши. Все, какие только возможно. И платяные, и лобковые, и головные. И поголовно у всех глисты, наверное, тоже всякие разные. Микроскопа нет. Как там это обнаружили немцы, Брехт спрашивать не стал. Ещё вырвет. Но воду пил теперь только кипячёную и с местными свёл контакты до минимума. Так кроме того куча болезней. Одному пришлось пацану лет двенадцати кисть ампутировать, гангрена началась. Какой вой родители подняли. Пришлось пообещать забрать с собой и тоже в медицинскую академию пристроить. Ещё трое родов приняли немцы. Он им всю дорогу и потом уже в Дербенте разжёвывал про стерильность, про дезинфекцию. Всё усвоили. Немцы же, и профессора к тому же. Прежде чем роженицу первую принимать вымыли рукой водой кипячёной, потом водкой усугубили, а после взяли и вытерли руки грязнущим полотенцем.

– Ссуки! – Брехт хотел профессора Рейсса, на этом попавшегося, отхлестать по бакенбардистым розовым щёчкам этим полотенцем и придушить потом, еле пацаны-ученики отстояли учителя, вчетвером повиснув у князя на руках.

– Думкопфы! Бляха муха. А ну все сюда! – Пришлось снова лекцию про микробы и вирусы читать, а женщина в палатке орёт. – Идите уж. Сталина на вас нет.

– А это кто? – один из дедушек местных – травник поинтересовался.

– Грузин один. Лютовал больше Цицианова.

К чести немцев, и прочей шушеры шаманской, все трое родов прошли успешно.

Событие двадцать второе

Куда пулю послал – туда и пошла.

Пуля в того стремится, кто её боится.

Кто смерти не боится, того и пуля сторонится.

Батальон или полк, как угодно можно называть отряд егерей, которых князь Витгенштейн несколько месяцев уже готовил, супер-пуперовским не стал. Да, получили новое оружие, да их одели в новую форму и ободрали с головы всякие перья и прочую чушь блескучую с мундиров. Даже выделили кучу пороха и свинца, чтобы они пристреляли свои новые штуцера. Но это до прибытия в Дербент особо их, как воинское подразделение, сильнее не делало. Главное – медленное заряжание штуцеров, а особенно новых английских с длинным стволом. Винтовка Бейкера заряжалась дольше минуты, даже, скорее, две минуты. И за эти две минуты на поле боя столько всего может произойти, что второй выстрел уже и не сделать. И вдруг в Дербенте всё изменилось. Кардинально. Просто за одну секунду из тех медлительных солдат непонимающих, что от них хочет этот огромный генерал, они превратились суперсолдат.

А им выдали всего-то всем до единого новые пулелейки. Открыли их солдатики и присвистнули, что-то необычное, цилиндрическое с канавками непонятными. Отлили егеря себе новые пули, и оказалось, что они, как на обычных гладкоствольных ружьях легко и быстро заряжаются простым шомполом. Махнули рукой опытные егеря, не долетит та пуля до середины Днепра, плюхнется в воду прямо у берега. Зря они в душе надеялись, что что-то изменится с передачей их немцу непонятному, начались же подвижки, маршировать полностью перестали, бить их прекратили офицеры и унтера, правда стали не менее изощрёнными способами в чувство за нарушение дисциплины приводить. Вместо обидного и даже болезненного удара в зубы, так один же удар, утёрся и живи дальше, а тут вам не там, как генерал говорит. Пять тысяч отжиманий, не за раз, а за день. Больше ничем не занимаешься, ходишь весь день и отжимаешься, а потом неделю так все мышцы болят, что лучше три раза в зубы получить, но второй раз если нарушишь чего, то заметили особо ретивые, что уже легче даётся.

Так про новые пули. Зарядили, и показывают им офицеры на мишени в трёх сотнях шагов, огонь, ребятушки. Выстрелили. И увидели, что пуля-то легко пролетела эти сто саженей и попала в мишень. Отодвинули мишени ещё на сто шагов, и снова пуля не плюхнулась на землю, а попала в мишень. Пришлось, правда, чуть откорректировать прицел. Но с третьего раза все попали. А зарядить штуцер английский и выстрелить можно два раза в минуту, чуть ли не быстрее, чем из гладкоствольного ружья. Кто же это такую замечательную пулю придумал, неужели англичашки, как же тогда с ними воевать? С этим вопросом офицеры и старшие унтера и обратились к генералу.

– Не ребята. Это Суворов наш придумал. Слышали, что он говорил, что пуля дура? Думал он, думал, как пулю умнее сделать и вот такую придумал, но не успел её внедрить, умер от заражения крови. А я копался в его архиве, зашёл как-то в гости к моему другу обер-прокурором Святейшего Синода Дмитрию Ивановичу Хвостову, который является зятем Суворова и его учеником и помощником, и среди архива генералиссимуса нашёл листок с чертежом этой пули. Только уж, мужики, имейте в виду, что сия пуля есть военная тайна и желательно, чтобы ни наши враги англичане, ни французы, ни даже немцы, ничего не узнали, а то самим потом под этими суворовскими пулями на врага в атаку бежать. Храните тайну, мужики. И думайте теперь по-другому. По-суворовски. Теперь у нас и пуля умная и штык молодец. Теперь равных вам нет. Чудо-богатыри!!!

Чудо-богатыри зарядили ружья английские и спрыгнули в окоп, который сами и отрыли. А горцы, что за рогатки отвечали, тут же перед окопом их расставили, теперь всаднику ни за что к окопу не подскакать. Да и пехоте не просто придётся, пока они будут пытаться растащить связанные проволокой рогатки, из нового штуцера можно пару раз стрельнуть в упор почти, в десяти метрах перед позицией рогатки установлены.

Тревогу сыграли высланные верх по дороге разведчики и приданные им моряки, увидели ворога и флажками передали, что около двух тысяч всадников без строя и без разведки движутся по дороге, и через двадцать минут будет их видно уже. Может, и не эти слова сигнальщики передали, но так им прокричал, объясняя задачу, майор Скорохватов, что теперь был командиром их отряда. Что ж, как говорит генерал их Витгенштейн: «Велком, гости дорогие».

Глава 9

Событие двадцать третье

Врагов не считают, их бьют.

Фёдор Фёдорович Ушаков

Сейчас где-то там, в Грузии, есть генерал Пётр Котляревский, который с ротами и батальонами почти весь Кавказ завоевал и десятитысячные армии персов бил, а чтобы ему верили в Тифлисе и Петербурге количество убитых персов занижал в разы, а один раз на целый порядок, побил пятнадцатитысячное войско, а написал в реляции, что персов было полторы тысячи. И объяснял это тем, что не поверят же, если реальные цифры приводить. И это был единственный генерал в мире, который так делал. Суворов и то в десять раз армию врагов увеличивал, как и все Несторы прочие.

Разведка флажковой азбукой, а потом и лично, доложила, что войско Селим-хана движется по этой тропинке, которую какой-то патриот дорогой назвал. И что войско большое. Разведку вперёд Селим-хан не выслал. Чего ему бояться, на своей же земле?!

Всегда Брехта поражала стратегия и тактика, что применялась в войнах до Великой Отечественной, наверное. Заняло войско позиции, построилось поперёк поля и ждёт, пока противник построится, подготовится, чайку попьёт. Воины посмотрят шоу, где богатыри друг с другом машутся. Ты, придурок, пришёл свою землю защищать, за тобой живые люди, и ты должен врага уничтожить, а не доблесть показать. Наглядный пример, если это событие было на самом деле – Куликовская битва. Ну, ты же первым пришёл. Насыпь чеснока перед тем местом, где построятся вороги. Накопай ямок в земле, отправь засадный полк не себе в тыл, а к неприятелю. И ведь в учебниках преподносят, как стратегическую победу все это убожество. Нужно обязательно разбирать в учебниках такие битвы, только акцент другой. Эта битва показывает, как не надо воевать. То же самое и Бородино. Ты искал место для битвы и нашёл, и у тебя было несколько дней на подготовку. И флеши Багратиона – всё что сделал?!!! Бородино – это очередная битва, показывающая, как воевать нельзя. Стратегический и тактический позор.

Пётр Христианович удалью меряться с Селимом не стал. Как только ему доложили, что войско врага по этой тропинке-дороге растянулось на много километров, он понял, что ничем не умнее Дмитрия Донского, но не в рыцаря стал играть, а ошибку исправлять. Нужно, чтобы войско Шекинского хана скучковалось.

– Марат. Всё пропало, гипс снимают.

– Что пропало? – спокойно ковыряющий в зубах огромным кинжалом после завтрака, главный князь черкесов продолжил это опасное занятие.

– Нужно, чтобы эти товарищи, что сюда длинной цепочкой движутся, построились в ряды и колонны. Бери своих людей, только своих, и выстрой их тонкой линией перед рогатками, и рогатки прикроешь и заставишь Селима собрать войско в один кулак.

– И что же у тебя пропала, князь Петер? – с лязгом сунул зубочистку в серебряные ножны пщышхуэ Карамурзин.

– Нашлось уже всё, выводи людей. Как только я из вон того леска выеду и сигнал подам, так дай команду потихоньку своим людям назад в лес двигаться. Пусть Селим-хан думает, что вы решили сбежать с поля боя.

– Э, нет, князь Петер, так нельзя, как потом детям и старикам воины в глаза будут смотреть! – вскинулся главный черкес.

– Они будут рассказывать о великой хитрости и великой победе. Как только войско Селима побежит назад, выскакиваете из леса и преследуете их. Старайтесь не убивать, а в плен брать. Это твои будущие рабы, и с конями то же самое – это твои будущие кони, зачем портить своё имущество.

– Так не воюют, но в этот раз я поступлю, как ты говоришь, хочу посмотреть, так ли ты хорош, как говорит твоя грудь, полная орденов.

– Всё, поспеши, Марат. Только без самодеятельности. Не нужно бравады. Нужно точное исполнение приказа.

– Всё будет нормально, князь Петер, – Карамурзин ускакал выводить черкесов из леса, а Брехт с парой десятков конных дербентцев поехал в сторону озера, где в небольшой рощице организовал себе штаб. Поле боя будущее – прямо перед глазами.

Формы нет, пушек нет, ружей мало. Вот что можно сказать о войске шекинского хана. Но не всё так плохо. Будет чем поживиться союзникам. Впереди на высоких конях дружина хана, и они все в кольчугах, и у них за плечами видны ружья длинноствольные. Брехт, всё это в подзорную трубу рассматривая, стал успокаиваться. Теперь всё пошло по разработанному плану. Всадники Селим-хана накапливались примерно в пятистах метрах от тонкой цепочки аскерчи Марата Карамурзина. Больше часа накапливались, накапливались и накопились. На глаз войско можно оценить в две тысячи… копий. Именно копья у половины бойцов.

Пётр Христианович дождался пока из-за леса перестанут выезжать отставшие шекинцы и приказал запустить в воздух сигнальную ракету. Прихватил из Петербурга немного с собой. Фейерверки сейчас делают не хуже, чем китайцы в 21 веке. Зелёная ракета означала, что пщышхуэ должен людей уводить в лес. Здесь на Кавказе фейерверк явно в диковинку, потому как, никто с места не тронулся, пока зрелище не досмотрели. Наконец, черкесы очнулись и неспешно, демонстрируя врагу пренебрежение к их численному превосходству, потянулись к лесу.

И тут Селим-хан не подвёл. Зелёная же была ракета, значит можно начинать движение. В войске загигикали, и оно, убыстряясь, погналось за «трусливыми врагами».

– Бабах, – сообщил Мехти Пётр Христианович и улыбнулся впервые за этот день. Как там, у Гарри Поттера: «Шалость удалась».

Бабах. Пусть вразнобой, но из окопа выстрелило четыреста винтовок. Окоп окутался облаком дыма, сразу егерей демаскируя. Войско Селима споткнулось, и если не четыреста человек, то триста точно с коней слетело. Егеря получили строгий приказ лошадей беречь, лучше промахнуться, пусть пуля выше уйдёт, но лошади нужны. Чем-то надо расплачиваться с союзниками, а то пойдут по дороге грабить всех подряд.

Ветер приличный со стороны озера, и дым, пока егеря перезаряжали ружья Бейкера, успело снести влево и за их спины. Бабах. Второй залп совсем не дружный. Один раньше зарядил, другой позже, один себе пошире окоп отрыл, а второй поленился, и заряжать стоя в узком окопе труднее. Цепь егерей опять окуталась дымом, а с лошадей попадало ещё человек двести. Падали и кони, создавая препятствие для скачущих следом. А вырвавшиеся вперёд, осознав, что их как мишени расстреливают, стали тормозить, уздечкой губы коням разрывая. Началась давка. Повезло, как они думали, самым задним, где был, судя по бунчукам и прапорам всяким, и Селим-хан. Они повернули и устремились назад. Дудки. Засадного полка нет у Петера-хана, зато есть засадная батарея подполковника Ермолова.

Бабах, и пристрелянные пушки частично выкосили первым же залпом картечи всех хитрецов, а частично завернули их назад.

Бабах. Это успели перезарядиться и сделать третий выстрел егеря.

– Красная ракета, – прокричал в этом грохоте сигнальщику князь Витгенштейн.

– Аллла! – это из леса выскочило несколько тысяч всадников, добивать мечущихся по полю, зажатых между двух огней, шекинцев.

Читал Брехт, что персы жутко боялись русской штыковой атаки, не выдерживали её и обращались в бегство. Ну, тут вам не там. Пусть боятся не русских штыков, а русских пуль.

– Ещё одну красную ракету! – увлеклись союзники, рубят отступающих всадников Селим-хана. Вот как с ними на серьёзныебитвы ходить, говорил же, чтобы в плен брали? Нет. Инстинкт срабатывает, как у собак, раз враг удирает, то нужно бежать за ним и хватать за ноги.

– Мехти, скажи мне, на каком языке нужно говорить, что своё имущество надо беречь?

Событие двадцать четвёртое

Настоящий полководец должен умереть от старости или, по крайней мере, под старость.

Плутарх

С точки зрения банальной эрудиции, каждый индивидуум, цинизм помыслов которого ассоциирует концепции парадоксальных иллюзий, просто не может не игнорировать критерии утопического субъективизма.

К чему это? А иллюзия теперь полная у союзников, что хан Петер просто великий стратегический стратег. Огромное двухтысячное войско разбил с особым цинизмом, а у самого только двое убитых и трое раненых. И при этом все трое, которые раненые – это случайные стечения обстоятельств. Одно предсказуемое, но обидное. У одного из егерей разорвало винтовку. Мужику порвало кожу на ладони и пошкрябало рожу, это бы ладно, но ещё и глаз правый выстеклило. Всё, отвоевался. Какой уж снайпер из него, без глаза? Пётр Христианович зубами поскрипел, узнав. От написания рекламации этому самому Бейкеру удержало только незнание адреса оружейника. Не писать же подобно Ваньке Жукову, на деревню в Англию бракоделу Бейкеру.

Вообще, винтовка была замечательной, при длине ствола 32 дюйма и калибре 0,625 дюйма (15,9 мм) она весила всего четыре килограмма. Существовал ещё и укороченный кавалерийский карабин, но пока он Брехту нужен не был. В этих горах кавалерия не пляшет. Лучшие войска здесь, как раз, егеря. Ещё нужно данью подвластные территории обложить, пусть качественную шерстяную и хлопчатую зелёную ткань в счёт налогов поставляют. Переодеть егерей в афганку с берцами и подтянуть общефизическую подготовку и можно будет полком целые армии громить.

Погибшие – это увлёкшиеся черкесы. Они налетели на телохранителей или гвардию Селим-хана, и вступили в лютую сечу, охрану побили, Селима в плен захватили, но двое погибли, и двое раненых. Но это всё. Больше потерь нет. Всех троих раненых эскулапы немецкие обещают выходить, да там и нет ничего страшного, сабельные раны, только егерь без глаза и кожа на лице обожжена. Рубцы будут. Страшный чувак получится. Брехт его подбодрил, мол, не бросим, как вылечишься, пойдёшь в школу физкультуру преподавать. Бегать и подтягиваться на турнике можно и с один глазом. Кутузов так вообще главнокомандующим будет. Опять ведь всё киношники изоврали. Брехт вот, недавно совсем, пил горькую с Кутузовым. Когда его Иерусалимским крестом награждали. Кутузов носит повязку не потому, что там глаза нет. Глаз на месте. Там другой дефект. Двадцать пять лет назад, когда он ещё батальоном командовал, недалеко от Алушты, попала ему пуля в висок, и выскочила через глаз, чуть его скривив. И был Кутузов на приёме князя Витгенштейна в орден Иоаннитов без чёрной нашлёпки на глазу. Опять всё драматурги с режиссёрами наврали. Не, не – приукрасили. На самом деле, зрелище довольно неприятное – в виске вмятина и правый глаз полузакрыт веком, которое перестало до конца открываться, и косит. Брехт даже хотел фельдмаршалу посоветовать повязку надеть. Передумал. Все вокруг старались не замечать этого уродства. Раны украшают настоящего мужчину. Может, Михаил Илларионович своей боевой раной гордится. При этом Брехту рассказали удивительную вещь, которую он не знал. Оказывается, уже в 1788 году при штурме Очакова Кутузов получил второе ранение в голову, тоже почти смертельное. По иронии судьбы, пуля вошла по старому маршруту. А говорят, снаряд в одну воронку дважды не падает. Представьте пулю диаметром восемнадцать миллиметров, и она в одну и ту же дырку на голове вошла и через лобные доли головного мозга пробившись, через глаз выскочила. И опять глаз уцелел. И выжил Кутузов снова, и талант полководческий приобрёл. Мозг, оказывается, чтобы думать, вообще не нужен.

У шекинцев с потерями всё ужасно. И егеря третий раз, по бегущим ворогам, зря стрельнули и черкесы с чеченцами увлеклись, порубили бохато убегающих ополченцев. Всё поле мёртвыми завалено. Пришлось вызвать из лагеря крестьян, да ещё и следующее селение выше в горах захватывать. Похоронить полторы почти тысячи человек не простое мероприятие.

У егерей изъяли лопаты на время, местным мужчинам, всем до единого, повелели прибыть с мотыгами, набралось около сотни мужчин, и они в каменистой земле два дня копали ямы и ямки и стаскивали туда голые трупы. Отмародёрили побитое войско хана Селима по полной. Огнестрельное оружие забрали черкесы, холодное поделили чеченцы, кумыки и ширванцы, одежду забрали себе крестьяне за беспокойство и заботу о павших. Пленных, тут же превращённых в рабов, поделили между всеми союзниками пропорционально числу принимающих участие в походе.

Только с конями возникла небольшая ругань. Черкесы, рубящие шекинцев, попытались каждый себе коня прихватить, типа, мы захватили, значит, наша добыча. Остальные союзники возмутились. Решили после споров всё же поделить, как и рабов, пропорционально количеству участников похода. Коней было прилично. Как ни старались егеря, но пули попадали в животных, и под залпом артиллерии Ермолова погибло несколько десятков лошадей. Убитых разделали на мясо и устроили пир. Раненых врачи осмотрели и разделили на две части, тех которых нужно добить и тех, что можно вылечить. Здоровых же получилось полторы тысячи без малого. Пётр Христианович от русской, так сказать, доли отказался, чем их кормить, но Марат Карамурзин настоял, и ему выбрали из этого огромного количества десять породистых жеребцов и кобыл. Можно и аргамаками назвать.

Больше всего работы в сражении досталось медикам. Раненых среди шекинцев было полно, и картечью были посечённые, и пулями Петерса раненые, и под сабли черкесов угодившие, были и с вывихам, и переломами, упавшие с коней. Больше двух сотен человек стали первыми пациентами медсанбата. Брехт это дело осмотрел, и велел поступить наоборот, не за тяжёлых хвататься, а за легкораненых. Провозятся доктора с операциями, а в это время раны нагноятся у лёгких, и те в результате помрут. Промывали раны, накладывали шины на переломы, потом приступили к ампутации. Десяток таких, все пострадали от картечи.

На пиры и приведение войска в порядок потратили три дня, после чего союзные силы двинулись к крепости Нуха. Там, на севере, недалеко друг от друга расположены два города: Нуха и Шека. И оба нужно взять и утвердить в них власть хана Петера. Самое интересное, что столица не Шека, хоть ханство Шекинское, а именно Нуха. И там расположен ханский дворец. Каждое селение дальше и захватывать не надо, крестьянам не важно, кто сидит в столице, лишь бы им жить не мешал, а Брехт собирался на пару лет все налоги отменить и наладить торговлю шёлком и хлопком, который в ханстве выращивали. Правда, потом ему про хлопок интересную вещь пленные объяснили. Оказывается, Шекинское ханство снабжает весь Кавказ первоклассной бумагой, сделанной из хлопка. И белее гораздо и тоньше той, что армяне делают на его фабрике в Астрахани. Пётр Христианович выбрал прежде чем с хлопком что-то решать, сначала производство осмотреть. Да, бездымный порох хотелось получить, но дорогая качественная бумага, которая вытеснит с территории России иностранную, как бы и не лучше пороха. Тем более, не сильно ясно пока, где брать серную кислоту для производства азотной.

Событие двадцать пятое

Когда стоишь перед выбором, просто подбрось монетку. Это не даст верного ответа, но в момент, когда монетка в воздухе, ты уже знаешь на что надеешься.

Брехт, он даже снаружи не сильно белый и пушистый, а уж внутри… человеколюбием вообще не страдал. Высоцкий ему сказал, что вор должен в тюрьме сидеть, а Фенимор Купер: «Хороший индеец – мёртвый индеец". Умные дядьки. Чего переть против авторитетов? Потому, Селим-хана князь Витгенштейн подарил его заклятому врагу Мустафе-хану Ширванскому.

Шемаханский правитель прямо просиял весь, расцвёл, как Шамаханская царица после молодильных яблок. Окружил пленника нукерами и отправил в столицу своего ханства, пообещав пытать долго и вдумчиво. Кусочки отрезая в разных местах. И голос поправить, хирургическим путём. Затейник, блин. Да и ладно. Селим, всё же, у него и ханство отобрал и убийству отца способствовал, понять и простить парня надо.

В дальнейшем плане было две неясности. И одна прямо через десяток километров. Дорог в этом горном ханстве не много, но именно там был грандиозный, по местным меркам, перекрёсток, одна дорога вела на север в столицу – Нуху, а вторая на запад в Карабахское ханство в Шушу, где сидел тесть Селима Ибрагим-хан-Карабахский. Этот товарищ всегда приходил зятю на помощь, со слов местных, и, допрошенный на скорую руку, Селим подтвердил, лишившись пары ногтей, что за помощью к родичу послал гонца. Если прикинуть по времени и отметить всё это на ужасной карте, что была у Брехта, то тестюшка с войском в несколько тысяч всадников и пешцев, а может и при малокалиберной артиллерии должен появиться на этом перекрёстке через день, максимум – два. Расстояние около двухсот километров, плюс сборы. Хотя, пешцы же, значит, через три-четыре дня. Вот и стоял вопрос, оставить небольшой заградотряд и идти брать столицу, или дождаться тестя всеми силами, а потом, после разгрома карабахского войска, идти на Нуху? Во втором плане минус был. Где-то там, на севере, есть же и родной брат Селима Мухаммед-Хасан-хан – 1-й сын Хусейн-хана. Селим его с трона согнал уже во второй раз, но он жив, и, узнав о поражении войска Селима, ломанётся в столицу бесхозное ханство (по его мнению) к рукам прибирать. Одно дело, брать город, в котором ни войска, ни правителя, и совсем наоборот, с правителем и каким-никаким войском Мухаммед-Хасана. А ещё в Шеки, должно быть, сидит третий брат – Фатали-хан. И у него тоже есть претензии на трон и должен быть отряд.

Вот и думай, поспешить на север или дождаться хана Карабаха с войском. Хоть монетку кидай. Так Пётр Христианович и поступил. Достал монету и подбросил. Не сильно круглая местная монета, что была при казначее Селим-хана, которого он за каким-то хреном с мешком серебра потащил с собой, пролетела мимо ладони и воткнулась ребром в мягкую землю.

Дилемма.

Глава 10

Событие двадцать шестое

Как известно, каждый коллекционер способен на воровство и даже на убийство, если речь идёт о том, чтобы пополнить коллекцию новым экземпляром.

Карел Чапек, из книги «Война с саламандрами»

Гусар, под командованием майора Эрнста Георга фон Плеве, Брехт одних отправил к Нухе. Только парочку проводников дал и переводчиков. Города брать не надо. Нужно просто обозначить присутствие, чтобы не дай бог братья Селим-хана в тыл союзному войску не ударили.

– Если ворота закрыты, то просто крутитесь рядом, можете в воздух пару раз стрельнуть, только не по людям. Вас восемьдесят человек, убьёте кого, из города выскочит орава обозлённых горцев и шапками вас закидает, – напутствовал он полненького человечка, ни разу на лихого поручика Ржевского не похожего.

Весь же остальной, отягощённый добычей кавкорпус имени Нестора Махно, двинулся к границе Карабахского ханства. Про разведку Брехт помнил, выделил по дороге на версту вперёд полусотню всадников Ширванского ханства, а ещё по лесу пустил с проводниками по десятку егерей с обеих сторон дороги. Сами же ханы и генералы прибыли к границе, чуть отстав от разведки, и поняли, что тут воевать так, как в первом сражении, не получится. Простора не хватает. И что особенно плохо – им от самого перекрёстка дорог большой поляны и не встретилось. Везде узкая дорога, идущая вдоль ручья или небольшой речушки, которая петляет по дну не ущелья в прямом смысле этого слова, но что-то близкое, с обеих сторон покрытые лесом сопки или горы небольшие.

Как тут можно сражаться на конях – не сильно понятно. В ряд больше десятка всадников не поставишь. Или как в плохих китайских фильмах, одни погибнут, потом сражаться на их телах, потом на телах следующих. Что-то такое смотрел Брехт с Джеки Чаном в главной роли. Смешно. Пришлось конницу оставить в тылу. По бокам дороги, где она хоть чуть расширяется, выставить артиллерию, по шесть пушек с каждой стороны, установленные под углом 45 градусов к дороге, чтобы себя не поубивали. А дальше к границе тоже по обе стороны дороги Брехт расположил егерей и чуть не каждому рыкнул в сосредоточенную физиономию.

– Напротив, на другой стороне дороги, наши. Если промахнёшься, то пуля попадёт в своего. Стрелять только, если уверен на сто процентов, что не промахнёшься.

Солдатики кивали. Для их защиты, если карабахцы пойдут в сабельную атаку на егерей, Пётр Христианович выстроил несколько сотен горцев с гладкоствольными ружьями. Им то же самое объясняли их командиры. Всё это Брехту не нравилось, точно часть людей пострадает от дружественного огня. Только не было альтернативы. Нету места для драки.

Выстроились, порепетировали «встречу дорогих гостей». Плохо всё. Эта бандитская лесная засада на километр растянулась почти. Управление войсками полностью отсутствует. Даже не увидишь, что в трёх сотнях метров от тебя происходит. Успокаивало только одно: там, в войске Ибрагим-хана-Карабахского, берсеркеров с кинжалами, готовых броситься в лес под пули, не должно быть. Не те времена, и ополчение это будет не за Родину биться, а по прихоти ненавидимого всеми хана с русскими сражаться, вооружёнными пушками.

Ждать пришлось два дня. От нечего делать Пётр Христианович решил посмотреть, что за серебряные монеты ему «привёз» Селим-хан. И в первой и во второй жизни Брехт был нумизматом, и теперь расставаться с этой пагубной страстью не хотел. Почему бы не собрать монеты Кавказа, Турции, Индии и Ирана. Перебирал и скучнел. Чеканка ужасная, обозначенные буквами и иероглифами всякими номиналы не ясны, страну не определить, не говоря уже о годе выпуска. Нужно специалиста добыть. Послал за пленным казначеем Селима-хана, который этот мешок и транспортировал. А пока ждал, вспомнил, как читал когда-то давно в интернете, почему одни люди становятся коллекционерами всего подряд, а другие живут спокойно и только разве пустые бутылки иногда собирают, да и то чтобы сдать потом.

В статье говорилось, что, вообще, коллекционирование – это феномен психики, связанный с поражением правого срединного предлобного участка коры головного мозга. Тюкнули тебя в детстве лаптой или клюшкой по голове и всё, был ты пацан – пацаном, а стал филателистом. Проверяли очкастые учёные эту теорию на крысах. Стоило крысе повредить в лабораторных условиях этот участок мозга, как она тотчас начинала «коллекционировать» в углу норки всякую ерунду, ни на что ей не пригодную: щепочки, бусинки, клочки бумаги.

Брехт пытался вспомнить, когда его «тюкнули». Вроде целая голова. Хотя, раз играл в футбол пацаном во дворе, и мокрым мячом по голове получил прилично. Вот! И ведь где-то в это время и начал марки собирать. Может и не врут профессора кислых щей?

Казначея тоже звали Селим, и родственником даже хану шекинскому приходился. Приходится? Не долго осталось, пусть будет «приходился». Брат его любимой жены. Объяснять начал, что вот это иранские монетки, это турецкие, а это они чеканят в Нухе. Интересно, Брехт помнил, что даже для Грузии чеканили монету русские, а тут сами освоили. Молодцы. Зря обрадовался, оказалось, что не совсем сами. Персы помогли. Классную историю узнал про «сотрудничество» отца хана Селима с персами. Прямо классную-классную.

Монетный двор построили те же мастера, что и дворец ханский в Нухе возвели. Дворец был построен четыре года назад при Мамед-Гасан-хане. Обошёлся он товарищу в огромную по местным меркам сумму, если на наши по весу переводить, то свыше 32 тысяч червонцев и совершенно истощил не безразмерную казну ханства. Но это ладно, дворец был скопирован мастером с одного из летних дворцов персидского шаха. Шах, узнав об этом, прислал в Нуху сотню своих отборных воинов, и те взяли и ослепили Мамед-Гасан-хана. Командовал персами клеврет персидского шаха Мустафа-ага. Он и сейчас находится в Нухе. Проклятый евнух приехал с двумя десятками воинов за данью.

– Вона чё? – Брехт задумался. У майора восемь десятков гусар, должны справиться с двадцатью персами, если те высунут нос из крепости. Или послать кого на подмогу? Не дай бог этот «ага» удерёт с данью. Серебро самому нужно.

– Алексей Петрович, что думаешь? – объяснил он ситуацию Ермолову.

– Да кого пошлёшь, горцев неуправляемых? Или егерей? Так нам нужнее. Нет, пусть уж сами лучше. Не высунут персы носа из города, узнав о полном истреблении войска и пленении хана Селима. Будут ждать помощь из Карабаха, – резонно заметил подполковник.

– Быстрее бы уж.

Событие двадцать седьмое

Исход сражения в целом состоит из суммы результатов всех частных боев.

Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц

Время было, а потому Брехт решил чуть увеличить шанс на бескровную победу, а главное, на то чтобы от дружеского огня егеря не пострадали. Вызвал Пётр Христианович командира егерей майора Гаврилова и вдумчиво, с анимацией на бумажке, разъяснил новую диспозицию.

– Еремей Иванович, смотрите, пока не поздно, пусть все егеря себе небольшой окопчик или даже просто бруствер организуют. На деревяшки не надейтесь пуля Суворова трухлявую корягу, что вы подберёте, легко пробьёт. Нужен бруствер из земли и камней, – Брехт свёл брови на майора.

– Будет сделано, Ваше Превосходительство.

– Хорошо. Идём дальше. Как появятся басурмане, все егеря и офицеры должны лечь в эти окопчики и в землю вжаться. Первыми выстрелят пушки, угол к дороге у них небольшой, но часть картечи может до егерей долететь, потому лежите и не рыпайтесь. Ермолов сначала произведёт залп шестью правыми орудиями, потом через половинку минуты левыми, за это время правые снова зарядят и они бабахнут, потом второй залп левыми. Всё, пушки пока умолкают. Дальше ваша работа. Те егеря, что слева от дороги продолжают лежать. Встают те две сотни, что справа, и делают залп по неприятелю.

– Ясно.

– Пасмурно. Не всё ещё. Правые выстрелили и сразу снова в свой окопчик. Тут с задержкой в четверть минуты, чтобы самые замешкавшиеся угнездились, встают левые двести бойцов и тоже залп делают. И не падают. А производят перезарядку ружей. Правые тоже вскакивают и тоже перезаряжаются. И не стреляют ни те, ни другие, если неприятель побежал. Если же не побежал, то левые опять ложатся, а правые стреляют, ну и дальше всё то же самое. Вот теперь ясно?

– Так точно, Ваше Превосходительство.

– Еремей Иванович, если хоть один боец будет ранен, с тебя спрошу. Объясни хлопцам, что геройствовать не надо, два выстрела вместо одного, как бы быстро он не заряжал, делать не надо. Мордочку из-за бруствера высовывать, шобы узреть викторию, не надо. Жизнь одна. И отдавать её за Родину сегодня не надо. Представится ещё случай. Это всё шалости пока. Вот шах сорокатысячное войско приведёт и будет на одного егеря сто абреков. Вот тогда все успеют погеройствовать. Не подведи майор.

Командир отряда егерей убежал объяснять новую вводную, а Брехт задумался, что ещё можно сделать. А ведь можно.

– Алексей Петрович, давай чуть изменим план, – Брехт нашёл у орудия Ермолова.

– Слушаю, Пётр Христианович, – мокрый весь. Тут вымокнешь. Жара и духота в лесу, ни ветерка.

– Пропустите сначала мимо себя человек пятьдесят.

– Хорошо. А зачем?

– Ну, те двенадцать егерей, что в странную форму одеты и что я уже полгода тренирую, перегородят дорогу метрах в ста позади вас, вы пять десятков всадников пропустите и потом отсечёте их. Пусть мужики покажут, чему научились, а то на тренировке за минуту три выстрела успевают сделать. Посмотрим, насколько хороши они в бою, а если что, то их черкесов десяток подстрахует.

– Понял. Не беспокойтесь, Пётр Христианович, всё будет в лучше виде исполнено.

Брехт тех егерей, что выкупил из тюрьмы пересыльной, и Емельяна, и правда, уже долгонько тренирует и на меткость, и на скорость заряжания – самое время им экзамен или зачёт устроить.

Последнее изменение к плану было таким.

– Марат, – Брехт подошёл к, лежащему под деревом и покусывающему травинку, пщышхуэ черкесов.

– Говори, князь.

– Бери с собой всех бойцов своих, и, кроме того, я вайнахов с князем Мударом тебе в помощь дам. Вы зайдите в лес на пару километров. Тьфу, на половину этого фарсанга, и затаитесь там, а как выстрелы прекратятся, то выходите на дорогу, вам навстречу будут драпать карабахцы, встречаете их ружейным огнём. Если начнут сдаваться, то всё, берите их в плен, ну, а нет, тогда рубите, лошадей старайтесь не угробить, вам же достанутся.

– Хороший план, Петер-хан. Мы поехали. Не опоздайте к дележу добычи.

Ну, вот. Сразу на душе полегчало, теперь можно и чашечку кофею выпить, с ликёрчиком из миндаля. Не Амаретто, чуть недоработали, миндаля возможно мало, но тоже не плохо.

Событие двадцать восьмое

Мы честно сражались. Он мог победить, но победил, конечно же, я.

Цитата из сериала «Кольцо»

Войсковой старшина Говоров Андрей Андреевич, прибывший в Дербент во главе полусотни астраханских казаков, со своими людьми ещё и не участвовал в деле. Войсковой атаман Попов говорил, что генерал Витгенштейн лихой рубака и дело при нём казакам всегда найдётся. И где это дело? По жаре и духоте этой неделю уже по лесам скитаются, и даже бой один прошёл, только неправильный какой-то. Просто как баранов на бойне перестреляли из пушек и ружей. Ни штыкового удара, ни рубки на саблях. И второй бой такой же будет, судя по всему. Как тут можно удаль показать, как отличиться в деле?

Сейчас его полусотня прикрывала плутонг егерей. Поначалу в охрану черкесов поставил генерал, а тут резко поменял всё и угнал абреков в лес, а их полусотню и поставил. Странные егеря. Да, чего уж, тот батальон не странных егерей тоже был странный. Укороченная с 1801 года коса у этих была полностью обрезана и вообще солдаты были коротко, даже очень коротко подстрижены. Непривычно, но, наверное, правильно в такую жару ещё и с копной волос на голове и косой бегай. С формы все украшения сняты, а на голову, вместо привычного кожаного кивера обтянутого чёрным сукном с султаном, надета небольшая кепка похожая на ту, что извозчики носят. Опять же, должны быть, введённые недавно, красные погоды обшитые галуном, а тут небольшой погончик из того же зелёного сукна, что весь мундир.

Андрей Андреевич не побоялся начальственного гнева, спросил у князя Витгенштейна, почему так.

– Так воевать удобней, и в лесу красные погоны – это дурость. Заметят. Они же егеря, – объяснил генерал-лейтенант.

Яснее не стало.

– А у того плутонга некрасивая же, совсем, форма, – попытался докопаться до сути казак.

– Думаешь, майор, ах, да, войсковой старшина, что умирать в красивом мундире лучше? Форма должна быть удобной и маскировать бойца в лесу или на снегу, или в степи выжженной. Разного цвета должна быть форма, и она должна делать бойца максимально незаметным на местности. Солдат, казак, артиллерист должны быть одеты так, чтобы их не видел противник, чтобы ему прицелиться было трудно.

– Так у нас артиллеристы в красных мундирах, – ткнул Говоров пальцем в разворачивающих пушку солдат в алых мундирах.

– Полно у нас ещё Юдашкиных, – махнул огорчённо рукой князь и ушёл скорым шагом, словно сбежал от казака. Ещё непонятнее старшине стало. Кто этот Юдашкин? Жид? Причём тут он?

Как ни ожидали, как ни готовились к этой битве, а из-за небольшого изгиба лесной дороги горцы, в своих пёстрых нарядах, появились неожиданно.

– Целься! – а вот для странно мешковато одетых егерей появление врага неожиданностью не стало, они были скрыты наваленными поперёк дороги большими каменьями. Всадники даже скорость не убавили.

– Триста тридцать три! – услышал Говоров непонятную считалку.

Бабах! Все двенадцать егерей окутались одновременно облачками дыма. До всадников было саженей сто пятьдесят, но видно было и без подзорной трубы, что пули не только долетели, но и попали в горцев, там встали, заржали кони и люди стали падать на дорогу. Четыре сотни шагов. Отличный результат.

– Заряжай! – плутонг вскочил, и не успел Андрей Андреевич взгляд с горцев на егерей и обратно перевести, как штуцера английские были уже заряжены.

– Целься!!! Триста тридцать три!

Бабах! Слитный залп вновь прогремел в лесу. И снова полетели на землю, ошеломлённые и неуспевшие за это время короткое ничего предпринять, горцы, так и крутились у того места, где их первый залп остановил.

– Заряжай! – послышалось из облака дыма. И зазвенели шомпола о стволы.

– Плутонг, три шага вперёд. Целься! Триста тридцать три!

Бабах! И вновь падают абреки. Войсковой старшина во второй раз поразился скорости заряжание штуцера, приходилось бывать в деле с егерями. У тех, из прошлого, в пять раз медленнее получалось.

– Казак, теперь твоя работа, – вывел окрик командира странных егерей Говорова из задумчивости. А ведь и правда, горцы поворотили коней и пытаются через усеянную трупами дорогу пробиться к возможному пути отступления.

– Астраханцы, вперёд! – и полусотня с пиками наперевес понеслась вслед убегающему врагу. Не уйдут. Дорога узкая. Всех положим.

– Ураааа!

Пётр Христианович, получив окончательный доклад всех командиров подразделений, ханов и князей, долго плевался. Не в них. Хоть очень хотелось. С кем потом против шаха воевать. Опять полторы тысячи трупов. Так рядом ещё и селений нет, кто их всех хоронить будет? А ещё раненых больше трёх сотен. Есть среди них и свои. Около тридцать человек с сабельным и копейными ранами. Словно в средние века попал. На что надеялся этот хан, как там его? Ибрагим-хан-Карабахский. На что надеялся? Во всем двух с половиной тысячном войске чуть больше сотни ружей. Все древние, очень много малокалиберных, некоторые ржавые. Где и как они хранились?

Из плюсов можно отметить, что в качестве трофеев достались три бронзовые пушки, калибра примерно пятьдесят миллиметров. Пушки не на лафете. Их везли на арбах. Очень хотелось спросить этого Ибрагима, а как он себе представлял войнушку, на которую двинул войско. Стояние на Угре? Построят дебилы, типа Наполеона, на огромном поле полки, каре выстроят, и будут целый день ждать пока противник построится, и потом начнут ядрами друг друга закидывать? Так думал?

К сожалению, не спросишь у Ибрагим-хана. Пал смертью не совсем храбрых. Уносил ноги домой в первых рядах после артиллерийских залпов и беглого ружейного огня егерей. Убегал и попал в подготовленную засаду, наткнулся на черкесов и чеченцев. Те встретили карабахцев ружейным и пистолетным огнём, и после, полностью деморализованного противника, принялись уже саблями или шашками уничтожать. Сабля у горцев прямее, чем у русских, но там ещё и в рукояти должно быть отличие, а его вроде не было. Нужно будет позаимствовать десяток у черкесов и всучить казакам, пусть испробуют в деле эту «шашку» всё же, наверное.

– Марат, твою дивизию, ну объясни мне дураку немецкому, зачем вы столько народу порубили? Маньяки, блин.

– Что такое маньяк? – нет, не чувствовал Карамурзин мук совести. Светился. Такая победа грандиозная. Лучше первой.

– Я же просил по возможности в плен брать, а вы даже хана застрелили. Что сейчас делать?

– Пусть разбираются в своей Шуше. Нам надо поспешить в Нуху, – не попрёшь против сказанного. Прав.

– Хоронить не будем. Там, кто-то сказал из великих, пусть мёртвые сами хоронят своих мертвецов. Одежду снять, лошадей забрать, оружие тоже. И утром выдвигаемся на Нуху. Там столько вкусного!

– А кто так сказал? – любопытина.

– Иисус.

– И что? Похоронили? Правда?

Пойди, проверь.

Глава 11

Событие двадцать девятое

Противную сторону надо выслушать, как бы она ни была противна.

М. Евгеньев

Требуя невозможного, мы получаем наилучшее из возможного.

Джованни Никколини

Странные люди жили в средние века. Везде. По всему миру. Умирали от голода и строили Нотр Дам или Кёльнский собор. И здесь на Кавказе то же самое. Одна стена Дербента чего стоит. Даже в двадцать первом веке такое построить почти невозможно. Километры и километры тёсанных камней и ширина стены за четыре метра. Просто если это превратить в кубические метры и разделить на количество жителей этого города, то века получатся. Веками и строили. Умирали одни строители и ханы, а их потомки продолжали с упорством достойным лучшего применения строить и строить.

Вокруг городочка, или даже городульки, Нуха тоже была стена, не из кирпича, а из приличных качественно обтёсанных камней, и всё это посажено на известковый раствор. На стене, которая выходит к дороге, на дореволюционных низких лафетах деревянных торчали в сторону супостатов пять небольших пушечек бронзовых разного калибра, но даже самая большая не превышала калибром шестьдесят миллиметров. Рядом с этой батареей противосупостатной в жаровнях полыхали дровишки. Биться решили защитники города с ворогами за каждый дом.

Пётр Христианович сложил подзорную трубу, и нос почесал орлиный свой.

– Докладай, майор, – Брехт с высоты Слона взглянул на командира полуэскадрона гусар мариупольских, что неделю уже крутились вокруг столицы ШекинскогоШекинского ханства.

Эрнст Георг фон Плеве покрутил, как у кайзера Вильгельма, закрученный вверх правый ус и… потом точно так же покрутил левый.

– Ваше Превосходительство, докладываю. Абреки попытались два раза из города вылазку сделать, но, наткнувшись на ружейный и пистолетный огонь, оба раза вынуждены были отойти. Цурюк, так сказать, нах хауз. Могли бы мы и ворваться на плечах, особенно второй раз, но раз была команда не встревать в настоящую баталию, то мы и не встряли. За обе вылазки бусурмане потеряли тридцать двух… бусурман. Нами взято семнадцать ружей разного калибру и много холодного оружия. Один из убитых был начальником у…бусурман. Бусурмане переговорщиков выслали, чтобы отдали тела им схоронить. Я не отдавал, тогда принесли мешочек серебра и золота и попросили одного отдать. Главного бусурманина. Отдал всех, а то завоняют, и зверьё с птицами бусурманами полакомиться набежит. Молитву с мечети каждый несколько часов в городе кричат. Из пушек два раза пуляли. Только игрушки это, а не пушки. Каменным дробом заряжены, на сто футов бьёт не более. У нас потерь нет. Только животом корнет Игнатов мается.

– Животом? А остальные. Воду кипячёную пьёте? – испугался Пётр Христианович, только дизентерии или холеры ему не хватает. – Доступ к корнету ограничили?

– Так точно, близко не подходим, воду и еду на дрыне передаём. В сознание Игнатов. На холеру не похоже. Горячки нет.

– Травы заваривали?

– Так точно, Ваше Превосходительство. Второй день мается корнет, говорит, лучше стало.

– Ладно, после доктора к нему пошлю. Что думаешь, майор, сколько воинов в городе? – Брехт снова осмотрел стену в трубу. Словно вымерли, только у жаровен несколько человек с копьями.

– Маловато будет. Сотня, не больше двух. Есть горожане с палками, но то не войны.

– Хорошо, пойду докторов пошлю болезному и с аксакалами переговорю. Не хотелось бы такую красоту разрушать, может удастся бусурман этих твоих уговорить сдаться.

Ширванский хан Мустафа, как самый продвинутый в местных раскладах, сказал, что, пока там клеврет персидского шаха Мустафа-ага, местные сдаваться побоятся. Шурин согласно покивал. Да, сам Мустафа-ага – это ёксель-моксель. Не будут сдаваться.

– Алексей Петрович, заряди пару пушек ядрами и бабахнете по воротам. Только в стену не попади. Красиво же сделана. Мало ли, может самим пригодится.

– Есть! – Ермолов убежал к пушкарям, а Брехт нашёл врачей и, вздохнув, поведал им про поносника корнета. Прямо все и ломанулись сразу к кустам.

– Стоять! Один. И руками не трогать, расспросить только. И передать лекарства, без лекарств не ходить, зачем два раза рисковать.

– Обязанность врача обиходить больного, – выпятил подбородок профессор Иоганн Иаков Биндгейм.

– Хрена с два, в такой ситуации обязанность врача не допустить эпидемии. Вы положите на чаши весов одну жизнь и эпидемию в четырёхтысячном войске. Из-за любви к ближнему погибнут сотни дальних. Этого добиться хотите!? Не прикасаться, близко не подходить. Расспросить и передать отвары и настойки. Фон Плеве и то сообразил карантин устроить, а ведь не врач.

Чугунные шарики двенадцатисантиметровые с первого выстрела крепкие ворота с многослойным деревом и железом не вынесли. Щепки брызнули во все стороны и завопили за стеной. Даже из ружья пальнули несколько раз. Но Ермолов разместил пушки в полукилометре от стены, и пули из гладкоствольных ружей вреда никому не причинили, на местном слабом порохе, скорее всего, просто не долетели.

Вынесли ворота с третьего залпа. Видно было в трубу, что за ними кучкуются защитники. Ну кто так воюет?! Они что ждут, что мы на приступ пойдём? Наивные чукотские юноши. Тут ни Суворова, ни Кутузова рядом нет, чтобы людей на подвиг вдохновить.

– Алексей Петрович, продолжить стрелять по воротам.

Бабах! И вой за воротами, в защитников врезалось два ядра, отрывая им ненужные конечности.

Бабах! И снова вой. Там думают, что убитый ядром в рай попадёт к гуриям?

Бабах! Ну, наконец, разбежались. А потом и рубахой чьей-то замахали.

– Алексей Петрович, пушки эти две снова зарядите. Медленно, демонстративно, чтобы из города видно было.

– Есть, Ваше Превосходительство.

Брехт дал защитникам насладиться слаженной работой расчётов двух орудий и только потом подозвал Ширванского хана Мустафу и Баграта Шогенцукова.

– Давайте прокатимся до ворот, расскажем товарищам обстановку. И сами новости послушаем.

Событие тридцатое

В любви и на войне одно и то же: крепость, ведущая переговоры, наполовину взята.

Маргарита Валуа

Клеврет? Слово-то какое красивое. Ещё бы знать, что оно значит. Нет, так-то понятно. Что-то наподобие злого помощника. Хотелось до корней докопаться.

Мустафа-ага был тучен и пузат, под халатом даже титьки приличные виднелись. Он понимал, что сила на стороне этого огромного русского генерала, но природная спесь не давала ему это понимание принять.

– И тебе привет, дорогой. Как здоровье шаха? Я слышал он отлично играет в шатрендж (шахматы), хотелось бы сгонять с ним партеечку, – Брехт не знал, что делать с этим сборщиком налогов. Может, если прямо сейчас его убить, то город бросит дурить и сдастся.

– Как посмел ты, гяур, напасть на подвластный моему господину город? Ты знаешь, что такое «чуб хурден»?

– Нет, брат, поясни?

– Я вазург, а не брат тебе, а чуб хурден – это «съесть палку» или быть побитому палками. Ты хочешь отведать палок, гяур?

Вечер перестаёт быть томным.

– Ладно, давай так, «небрат» вазург. Вы сдаётесь, и я по доброте душевной и из человеколюбия вас отпускаю с пушками и знамёнами и даже с деньгами, что ты собрал. Ты летишь к хану, рассказываешь, о том, что хан Дербента напал на подвластные шаху города. Потом он приходит с войском меня покарать. А тебе он, после того, как меня покарает, и кишки мне набьёт шекинской землёй, которую я посмел осквернить своими гяурскими сапогами, выдаст орден и отдаст весь Азербайджан. Будешь начальником провинции. Как предложение?

Выслушав перевод, Мустафа-ага засмеялся. Не деланно так: «Ха-Ха-Ха», а весело, вот так: «ха-ха-ха».

– Зиллэ-Султан так и поступит, он прикажет набить твои кишки землёй, – и хотел было гордо развернуться.

– Стоять! – Брехт выдал басмачу хук справа, потом ногой пнул по причинному месту вышедшего вместе с агой перса в кольчуге и врезал ему коленом в пятачок, когда тот согнулся.

– Анестезия, – пояснил он впавшему в столбняк Баграту. – Кто этот страшный Зиллэ-Султан?

– Не… Не… Не знаю.

– Эт, двоечник, правильно тебя из того медресе выгнали. Пошли.

Пётр Христианович наклонился над Мустафой-агой, взял его за шиворот и поволок по дороге от города. Сзади, на стенах, пребывали в прострации не долго. Успел шагов десять Брехт всего сделать. Поднялся вой и в ворота полезли невер…, тьфу, правоверные.

– Огонь! – Князь Витгенштейн махнул рукой.

Бабах. Слабенький залп, что такое два ядра, но преследователям хватило, отпрянули на время. Потом снова завопили. Брехт ускорился, не побежал, все же знают, что вид бегущего генерала в военное время вызывает панику. На широкий шаг перешёл.

– Триста тридцать три! – прокричал Емельян и двенадцать пуль нашли ровно двенадцать жертв.

Всё, больше никто никуда не бежал. Плохо. Пётр Христианович прямо чувствовал, как со стены ему между лопаток стрелок целится.

Бах. Выстрел раздался не позади, а от группы егерей, в балахонистых зелёных костюмах. И дальше защёлкали, заставляя всех стрелков противника или свалиться со стены мёртвыми, либо залечь за зубцами. А тут и помощь подоспела. Двое мариупольских гусар на конях подлетели, один перехватил агу этого, а второй прикрыл конём Брехта. Через минуту всё успокоилось, они отошли на расстояние для малокалиберных гладкоствольных ружей недоступное и к тому же стрелять особо никто и не лез. Егеря устроили что-то типа конвейера. Одни стрелял, другой целился, третий заканчивал зарядку штуцера, двенадцатый только её начинал. В воздухе всё время была пуля. При этом егеря не стояли колом в дыму, а перебегали с места на место, выныривая из плотного облака порохового.

– Отставить! – гаркнул, что есть мочи, Брехт. Угробят же ружья, там уже все нарезы свинцом забиты. Разорвёт к чёртовой матери. Ещё и сами без глаз останутся. Зачем ему двенадцать безглазых преподавателей физкультуры и шагистики.

Егеря услышали, вынырнули из очередного бело-серого облака и трусцой ушли на недосягаемое для врага расстояние.

– И что теперь, Петер-хан?! – попытался изобразить сердитость шурин. – Так нельзя вести переговоры.

– Подождём.

Событие тридцать первое

Переговоры без оружия что музыка без инструментов.

Фридрих Великий

– Ваше превосходительство, да как же так! Это же переговорщик! Парламентёр. Это урон чести, – кинулся к Брехту ещё и майор Эрнст Георг фон Плеве.

Весело, и это говорит ему немец. Рассказать ему, что ли, о шести миллионов истреблённых евреев и двадцати семи миллионах граждан СССР убитых во время Великой Отечественной?

– Урон чести – это когда холощённый урод жирный обещает побить палками генерал-лейтенанта Российской империи. Если он может позволить себе оскорбить генерала и отдубасить его палками, то не есть ли это и оскорбление нашего Государя Александра Павловича? А ещё он обещал всех нас убить и кишки наши этой землёй набить, которую мы оскорбили своими сапогами из свиной кожи, – ладно, про кожу не говорил, но чего не усугубить-то? – Или вы майор стерпели бы оскорбление Государя и себя лично от этой жирной рожи кастратной?

– Кхм, – майор пыл наступательный унял. – Государя? Но он же переговорщик?

– Нет, он не переговорщик. Переговорщики выходят на переговоры, а этот вышел оскорблять меня, Государя императора, и грозился всех нас убить. Какие же это переговоры?

– Так, а что теперь делать? – почти все русские офицеры обступили генерала Витгенштейна.

– Говорю же, подождём. Можно, кстати, ускорить ожидание. Алексей Петрович, сможете попасть в жаровню на стене?

– С первого раза не попаду, так со второго точно, – подполковник уверенно кивнул, – Можно же и поближе пушки подтянуть, ответить им нам нечем.

Бабах! Эх, блин. Ядро ушло чуть правее жаровни и попало в пушку. Звону было, а потом ещё и грохот за стеной. И дым повалил. В пороховые заряды ядро отрикашетило. Тоже не плохо.

– Отставить. Теперь точно подождём.

Ждать долго не пришлось. Через десять минут вновь рубахой к ружью привязанной замахали. Брехт не пошёл. Ещё заикаться при нём начнёт парламентёр. Отправил Ширванского хана Мустафу. Там и переводчик не нужен. А для солидности, чтобы подчеркнуть, что операция проводится при союзе с Россией, отправил Ермолова. Подполковник огромный в своём красном мундире смотрелся очень внушительно. Особенно рядом с Мустафой и до метра шестидесяти не доросшим.

– Только безоговорочная капитуляция. Без оружия отпускаем только военных. И ни копейки с собой. Обыщем.

Вернулись не скоро. Мустафа долго махал руками, а Ермолов показывал кулак. Как раз с голову молодого пацана, что вышел из города в сопровождении мужичка в бурнусе или как эта шапка у муллы здесь в Азербайджане называется? Чалма?

По сияющей рожице Мустафы-хана было понятно, что до чего-то хорошего договорились.

– Кто этот молодой? – Брехт, сидевший на седле под деревом в тенёчке, встал при появлении парламентёров.

– Это Фатали-хан. Брат Селим-хана и Мухаммед-Хасан-хана, которого гусары убили три дня назад.

– Ого. Молодец фон Плеве. Ладно. Чего хочет этот хан?

– Он хочет, чтобы его поставили наместником в городе Шеки. И он готов принести присягу на верность Петеру-хану и Российскому императору, – радостно сообщил Ермолов.

– Что думаешь, Мустафа-хан? – не сильно Брехту это предложение брата нравилось. Знал немного историю предстоящей войны. Все до единого ханы, оставленные править в своих владениях, предали и Цицианова, и последующих всех губернаторов Кавказа.

– Он при первой же возможности нарушит клятву, – подтвердил его опасения хан Ширвана.

– И что предлагаешь?

– Согласиться, а потом всех его воинов и его самого убить.

– Кардинально. Поступим по-другому, – хотелось Петру Христиановичу спросить Мустафу хану, а сам-то он, как шах иранский с войском подойдёт к Куре, не переметнётся на вражескую сторону? Другой дороги нет ведь к границе. Там есть ещё Бакинское ханство, но в этом году Брехт присоединять его не хотел. Как бы не подавиться. У него нормальных войск, которые точно не предадут, и тысячи нет. И связи с Цициановым пока нет. Хоть голубиную почту заводи.

– Как по-другому? – явно не обрадовался правитель Ширванского ханства.

– Мы его и его воинов отправим с посольством в Санкт-Петербург к Государю императору. И он сообщит тому радостную весть, что Ширванское и Шекинскоое ханства пошли под руку России. Его там Александр Павлович наградит орденом и тебя, даже, может, как Мехти, генералом сделать. Как такое предложение? – Брехт специально на Мехти показал, у которого два ордена российских висело.

– Хотелосьотомстить за отца, но я согласен на твоё предложение Петер-хан. Только скажи мне, если через месяц или два придёт огромная иранская армия, что мне делать?

– Фигня вопрос. В смысле, побьём. Сообща. Ты только отправь в ближайшие города, по ту сторону Куры, купцов, чтобы они слухи собирали, и как только шах войной на тебя пойдёт, так сразу мухой к тебе летели, а ты гонца тут же ко мне отправляй. Видел же, что могут мои бойцы. Заставим бежать шахские войска до самого Тегерана.

– Предыдущий шах Мохаммад Шах Каджар привёл войско в сорок тысяч и вырезал в Кахетии и Картли двадцать тысяч человек. Его племянник Фетх-Али Шах Каджар может привести столько же, а может больше. У тебя хорошие воины хан Петер, но сорок тысяч – это много и они могут разделиться, ты не можешь быть везде.

– Так и есть, Мустафа-хан. И потому твои разведчики необходимы. Ну и учти, что сегодня, в смысле в этом году, шах не нападёт. В этом году Англия заключила договор с Россией и она остановит попытку Фетх-Али Шаха развязать войну. Союз с Россией Великобритании сейчас нужен как воздух. У нас есть год, как минимум. Из России подойдут ещё войска и оружие, и своих подготовим.

А дворец, и правда, был хорош. Нет, снаружи над ним Франческо Растрелли не работал. Обычный двухэтажный барак с плоской крышей, а вот внутри красота: роспись, мозаика. Такую себе тоже захотелось, нужно узнать, кто тут это чудо делал, и перевезти товарища в Дербент.

Глава 12

Событие тридцать второе

Владыка Света хочет, чтобы врагов сжигали, Утонувший Бог – чтобы их топили. Почему все боги такие жестокие скоты? Где Бог титек и вина?

Как хорошо дома, лежишь на софе такой, шёлком обтянутой, с кучей подушечек не соломой, а хлопком набитых, над тобой два толстых дядьки опахалами размахивают, мух с комарами отгоняя, а верные слуги, ползая на коленях, подают тебе кофий турецкий с чурчхелой местной, которая от грузинской отличается только названием. Суджух этот, а точнее cevizli sucuk, двух сортов, есть на виноградном соке, а есть на гранатовом. Оба суджуха вкусные. Под кофеёк, так тем более.

Второй день как войска вернулись из похода по расширению ханства. Абреки всякие домой отягощённые добычей отправились, а его егеря, казаки, гусары и конные артиллеристы получили премию и трёхдневный отдых. Завтра ещё водку попьянствуют и начнутся занятия. Полно огрехов в подготовке стрелковой и общефизической выявила эта войнушка. Тот спецназ, что был у него в 1939 году, раскатал бы одним взводом эту тысячу. Хуже всего с офицерами, хоть сам старался в егеря брать тех, кто с унтеров выслужился. Так это только егеря. В гусарах одни чистоплюи, конная артиллерия ничем не лучше, и даже казаки дурные привычки переняли. Все чистоплюи и рыцари. Сколько шушуканий, что так воевать нельзя, за спиной.

Правда, сейчас в некотором когнитивном диссонансе господа офицеры находятся. Город взяли, два раза армии, соизмеримые со своими силами, побили, при этом среди своих потерь нет. Радоваться надо, но нет. Мешает им радоваться, отсутствие рубки лицом к лицу, отсутствие своих убитых товарищей, которых нужно помянуть. Неправильная война. Так не воюют.

Говорят, люди не меняются, чего из тебя в детстве вырастили, то на всю жизнь и останется. Так и есть. Нужны прямо серьёзные стрессы, чтобы человек изменился. Нужна война с шахом, потому как дел на Кавказе для людей, забывших снять белые перчатки, нет. Ломать нужно психику. Тут всё исподтишка и из-за угла. Рыцарям здесь не место.

Чуть мешала предаваться неге мысль, что Шекинское ханство почти бросил бесхозным. После отдыха небольшого в Нухе и приватизации нажитого непосильным трудом бывшим ханом имущества, а также конфискации дани, что собрал с Шекинского и Карабахского ханства Мустафа-ага, двинулись к городку Шеки чуть северо-западнее, уже совсем в горах. Там воевать не пришлось, начальник местного гарнизона Юсуф-ага узнал, что власть сменилась, и хана теперь зовут Петер, сказал, что на всё воля Аллаха.

Рулить ханством Брехт оставил Ермолова фактически и, как и обещал, назначил своим наместником сестру Шейх Али-хана и его Пери-Джахан-ханум ибн Фатх-Али-хан – Нардан-ханум. Такая же толстая страшненькая девица, как и его Женька. Ермолов брови сводил, кхекал и бурчал.

– Ты зятёк пойми, своего местные примут, и тем более примут, если за ним будет сила. А тебе будут врать и нож за спиной держать. Я тут своей волей объявил, что два года не будет Россия брать с них налогов, если не будет восстаний и беспорядков. Так что, правь тихо-мирно твёрдой рукой, а с жалобами все пусть к Нардан идут.

Плохо было, что гарнизон остался в Нухе совсем куцый. Из каждого рода войск выделили по чуть-чуть. Две пушки с расчётами оставили, и кроме того добавили три пушечки, что захватили у карабахцев, да своих пять было. Целая батарея набралась.

– Набирай людей из желающих и тренируй, – оставляя весь боезапас, посоветовал Алексею Петровичу Брехт.

Из егерей оставил сотню, и по десятку казаков астраханских и донских. С казаками надеялся помочь ещё, обещал Ермолову, что как вернётся в Дербент, корабль отправит с весточками Попову и Платову ещё по сотне или хоть по полусотне прислать станичников. А вот гусар оставил половину. А то совсем уж куцые силы на целое ханство получались. Ещё уговорил шурина Шейх Али-хана оставить на пару месяцев в Нухе полсотни воинов огнестрелом вооружённых.

Вот и все силы. А там непонятная ситуация с Карабахским ханством.

– Петер-хан, – ворвался в его воспоминания кади Дербента – высокий и тощий турок в белом бурнусе.

– Говори, Гасан-эфенди. Что-то случилось?

– Случилось! На то самое селение Кубачи, о котором мы говорили вчера, в тот же вечер напали лезгины. Пограбили, увели скот и пять девушек. Убили двух мужчин, – Брехт выслушал переводчика и проснулся окончательно. Стряхнул с себя одурь жарой навеянную.

– А скажи мне, кади, что делали в этих случаях предыдущие правители? Ханы?

– Гасан-хан в прошлом году совершил два набега на их ближайшие селения. Взято пятнадцать рабов и пригнали насколько сотен овец, – радостно сообщил судья.

– Не помогло, значит. Хочу поделиться с тобой наблюдениями Гасан-эфенди. Жестокость в ответ рождает только жестокость.

– И что же, ты не будешь мстить разбойникам лезгинам? – презрение на круглой моське проявилось явственно.

– Я не договорил, кади. Жестокость в ответ порождает жестокость, и только запредельная жестокость приводит к обратному. Тебя начинают бояться.

– Вырежем всё селение? – теперь улыбка на моське.

– Это просто жестокость. Мы пойдём, как и завещал Владимир Ильич, другим путём.

– Что за путь? – судья даже подвинулся, чтобы про запредельную жестокость узнать. Нет чтобы поинтересоваться, кто такой Ленин.

– Бог даст, ага, иншалла, всё у нас получится, и ты, Гасан-эфенди, узнаешь об этом первым.

Событие тридцать третье

Несчастный человек жесток и чёрств. А все лишь из-за того, что добрые люди изуродовали его.

Михаил Булгаков «Мастер и Маргарита»

Добычу в Нухе взяли знатную. У сборщика налогов персиянского Мустафы-«агы» позаимствовали более пятидесяти килограмм серебра в виде монет всех стран и достоинств, в том числе даже русские екатерининские рубли. Серебром добыча не ограничилась, были и золотые монеты. Турецкие финдики, как пояснил хранитель местной казны. Большие монеты – диаметр под сорок миллиметров, вес навскидку не меньше десяти грамм.

– Это монета в три финдика. Стоимость, как шесть русских рублей, – пояснил директор местного Центробанка. – А вот и русские монеты золотые. Это десять рублей, а это пять. Десять рублей дороже, чем 3 финдика, – математик, блин.

Это и видно было – монеты толще и тяжелее. Всего золота набралось тоже килограмм под тридцать и монеты не основной вес составляли, два больших довольно подноса из золота весили больше монет. А ещё в мешочке было немного сапфиров и рубинов. А что, удачно зашли, с такими деньгами уже можно любое производство налаживать.

Так и не вся добыча, нашлись десятки отрезов парчи и шёлка всех цветов. Забрали и подготовленные к продаже пятьдесят огромных корзин коконов шёлка с ещё не размотанной ниткой. А вишенка на торте всё же другое. В амбаре хранилось несколько сотен тюков хлопка. Теперь можно и о бездымном порохе помечтать. В соседнем амбаре было несколько сотен больших ковров размером примерно два на три метра. Тоже неплохая добыча.

Ну и во дворце у хана изъяли приличный мешок золотых и серебряных украшений и посуды.

Сейчас всё это уже перевезено в Дербент и даже часть отправлена в Астрахань на кораблях, для покупки фуража для лошадей и пшеницы для прокорма войска.

Хлопок Брехт забрал не весь. Осмотрел Пётр Христианович фабрику по производству бумаги. Так-то примитив, но бумага действительно белая и хорошая. Всё дело значит в сырье, тяжело из белоснежного хлопка получить серо-коричневую бумагу. И хлорки никакой для отбеливания не нужно. Стоит задуматься над этим. Половину хлопка оставили, до нового урожая хватит. Осень близко.

На обратной дороге, у границы Ширванского и Кубинского ханства, их встретил правитель Бакинского ханства Хусейн-Кули-хан. Говорил он долго и витиевато, но смысл был простой, окажет ли ему помощь Россия против иранского шаха.

– А не переметнёшься ли ты, дорогой товарищ, когда войска шаха подойдут к Куре? – задал ему Пётр Христианович встречный вопрос.

– Если мы подпишем договор о протекторате России над моим ханством, то я буду сражаться вместе с русскими.

– Пиши письмо императору, – Брехт-то точно помнил, что брат этого мазурика убьёт генерала Цицианова, или брат жены, когда тот предложит как раз мирное вхождение ханства в состав России. Пусть инициатива лучше от самого правителя ханства исходит.

Хусейн-Кули-хан пообещал. Подождём. А ещё нужно выяснить имена всех его братьев и братьев жён, которые занимают высокие должности. Имени убийцы князя Цицианова Брехт не помнил, но подумал, что память может и прояснить, если прочитать все имена возможных убийц. Поручил шурину такой список родить и не мешкать особо. Баку – это очень лакомый кусочек. Это и очень хорошая бухта и нефть, правда, пока никому толком не нужная, так это пока.

К походу на юго-запад подготовились за три дня. Всё это время Пётр Христианович расспрашивал местных о лезгинах, и нарыл кучу интересной информации: оказывается, лет восемьдесят назад лезгины подняли восстание против персов, и несколько раз громили как самих персов, так и войска Ширванского и Кубинского ханств подвластных Ирану, которых тот науськивал на горцев. И что интересно, лезгины тогда просились под руку России. Ну, тут радоваться нечему. Это общекавказская народная игра. Притесняют Турки или Персы – просись в Россию, пытается навести порядок Россия, перекинься к Турции или Персии. Ничего не изменится и в будущем. Восстание Шамиля тому наглядный пример, и лезгины примут в нём самое активное участие.

Бедность и отсутствие центральной власти – главные причины всех этих метаний. Сейчас, как понял Брехт, лезгины находятся в трёх государственных образованиях. Приличный кусок Кубинского ханства заселён живущими в горах лезгинами, как и горная часть Дербентского ханства, а западнее приличная территория – это по существу республика лезгин. Там правят советы, выбираемые в селениях. Селения объединены в округа по десять-пятнадцать штук и называются «вольные общества».

А ещё интересный кусочек информации застрял у самого Брехта в кучерявой головушке, как-то смотрел ящик, и там одна передача внимание привлекла. Как раз про лезгин. Один профессор говорил, что Геродот утверждал, что лезгины это и есть скифы, только вытеснили их в горы. А второй вообще задвинул, что лезгины – это викинги, причём из того самого племени руссов, которые Киевскую Русь и основали. То есть, кто бы из товарищей профессоров оказался прав не важно, и у того и у другого получается, что лезгины, в отличие от всего остального Кавказа, русским родственники. И по духу, и по крови.

Сейчас братьям живётся плохо. Персы душат налогами, и кубинский с ширванским ханом регулярно устраивают на них набеги и грабят.

– Ваше превосходительство, отряд егерей к походу построен, – перед Петром Христиановичем выросла фигура майора Гаврилова Еремея Ивановича – командира егерей.

– Замечательно.

Событие тридцать четвёртое

Метод кнута и пряника – это когда сначала мочёным кнутом по задам, а потом сушёным пряником по зубам.

Стас Янковский

Все знают только про два метода воспитания: кнут и пряник. Хан Дербента и Шеки Петер решил после долгих раздумий прибегнуть к трём. В дорогу отправились все казаки и батальон егерей. Опыт по окружению селений уже был. В Шекинском ханстве окружили и вывели из кишлаков в поле целых три сельские общины. Лезгины они может и горцы, но это пастухи с отарами в горах, а дети, женщины и старики, что самое главное, живут в построенных из камней веток и глины жилищах по берегам горных речек. В большое селение Кубачи добрались за один день. Местных чтобы сильно не нервировать, остановились в километре примерно и разбили палатки. Задымили походные кухни, потом застучали ложками уставшие после почти сорокакилометрового перехода солдаты и офицеры.

В селение отправились вместе с кади Дербента Гасан-эфенди. Правильнее было называть Хаджи Гасан-эфенди. Шириатский судья Дербента побывал и в Мекке, и в Медине. Это и была третья составляющая после кнута и пряника – религия. Беседуя с ним по дороге, Брехт несколько интересных знаний почерпнул.

– Раскрой мне великую тайну Гасан-эфенди, в чём разница между «Салам Алейкум» и «Ассляму алейкум»? – к Брехту то так, то эдак обращались. – Хочется понять.

Кади смутился. Ну вот Брехт чувствовал, что подвох есть.

– Если мусульманина приветствует неверный словами «Ассаляму алейкум» или «Салям алейкум» принято отвечать просто «Ваалейкум», так как «салям» – приветствие, применимое только между мусульманами и имеющее сакральный смысл, и раздавать «салям» неверным считается неприемлемым.

– Да и ладно. Не положено, значит не положено. Я же про другое спросил.

– Разница между «Салам Алейкум» и «Ассляму алейкум» в том, – судья снова замялся, – что «салам алейкум» – это обращение к одному человеку, а «ассаляму алейкум» – обращение к нескольким лицам.

– И всё? Стоп. Но мне говорят по-разному, даже если я один.

– Правоверный мусульманин, чтящий Коран, никогда не обратится со священным приветствием «салам» к другому правоверному мусульманину «на ты» потому, что правоверный мусульманин никогда не бывает один: с ним всегда находятся его хранители и ангелы, записывающие его дела.

Поэтому среди истинно-верующих мусульман НЕПРИМЕНИМО приветствие «салам алейкум», а только «ассаляму алейкум».

– Стоп. Не надо в эти дебри лезть. То есть, это не оскорбление? Ну, и ладно. Чёрт с иблисом с ними. Пойдём, послушаем пострадавших от набега лезгин.

Послушали. Кроме всего прочего оказалось, что двух женщин ещё и изнасиловали.

– Записал показания, Гасан-эфенди?

– Всё записал.

Дальше было просто. Дошли ещё за день до ближайшего лезгинского села и расположились ниже километрах в трёх. Егеря зашли со стороны гор утром, окружив селение, а снизу устремились казаки. «Хитрые» горцы бросились вверх и были остановлены ружейным огнём. Стреляли поверх голов егеря, чтобы напугать только. Через час все жители аула были собраны перед небольшой мечетью, сложенной из необработанных камней. Несколько горцев прорвалось или точнее просочились через кордоны, но это было плану, что разработал Брехт, только на пользу. Пусть знают, на что русские способны.

– Отделите седобородых мужчин от остальных и приведите сюда. – Дал команду Брехт казакам. – Только повежливей. Живые и здоровые нужны.

Привели аксакалов. Брехт кивнул кади и тот прочитал обвинение своего суда тем лезгинам, что напали на село Кубачи. Переводил прихваченный с собой лезгин, который давно живёт в Дербенте. Вообще в городе чуть не треть населения лезгины, самых разных сословий и профессий. Этот был довольно богатым продавцом выделанных кож. Именно не кожевенником, а продавцом.

Старейшины выслушали молча, бороды, как это показываю в кино не теребили, да и бороды на те мышиные хвостики, коими мусульманских старцев кинематографисты награждают, не походили. Хоть и седые, но вполне себе ухоженные большие бороды. Другой генотип. И правда – викинги.

– Товарищи, трудящиеся братского Востока, – начал Брехт свою программную речь. – Есть у нас с вами три пути. Первый желателен. И он вот какой. Я вас отпускаю, как и всех жителей села, а вы мне через три дня в Кубачи приводите этих разбойников на суд. Что суд решил, вы знаете. Если бы они просто напали и ограбили семью из Кубачей, то отдали бы награбленное, лишились левой руки и были бы мною отпущены. Но они изнасиловали женщин. Мусульманок. Это другое преступление. Они будут казнены в вашем селении. Их оскопят, выколют глаза. Отрубят пальцы, потом руки, потом ноги, потом голову.

Аксакалы злобные глазки вперили в Брехта, но промолчали.

– Теперь, когда вы знаете о том, что я очень добрый правитель, я озвучу второй вариант. Всё ваше селение будет подвергнуто процедуре отлучения от веры (такфир). А со всеми вами, здесь сидящими поступят так, как почтенный ходжи Гасан-эфенди присудил сделать с насильниками. После чего мы пойдём в следующую общину и поступим так же.

– Это не из нашего аула! – вскинулся мулла.

– Мне фиолетово. Отправьте всех мужчин, чтобы они привели этих разбойников, или ступай сам и пусть другое селение выдаст нам этих нелюдей и отступников от Корана. Объясни им, что произойдёт с вашими старейшинами в случае их неправильного решения. А потом с ними. Я всё равно окружу, рано или поздно, их аул и чем позже, тем суровее будет наказание.

– А если…

– Подожди, уважаемый. Есть третий вариант. Я сейчас не только хан Дербента, но и хан Шекинского ханства. А Кубинское и Ширванское ханство мои союзники. Но это ерунда и мелочи, по сравнению с тем, что я генерал-лейтенант Российской империи. С этого момента я объявляю всех лезгин подданными русского императора и если вы выдадите мне бандитов и пообещаете впредь набегов не устраивать, то у нас будет мир и жвачка, а если найдутся уроды, что всё же позарятся на чужое, нарушая законы шариата, то вы сами поймаете и привезёте их на суд. Отвечу на вопрос, а что будет, если вы начнёте восстание. Да, восемьдесят лет назад вы справились с шахом. Отстояли свою Родину. Только сейчас другие времена. России – это не Иран. У нас есть ружья, которые бьют за семьсот шагов. Мы не будем с вами воевать. Мы зайдём с обеих сторон гор и ружейным огнём вытесним вас в снега, где вы погибнете от голода и холода. А наши стрелки будут отстреливать храбрецов или дураков, что попытаются бросаться в атаку с холодным оружием. Эти семьсот шагов не просто пробежать под огнём. Так и ночь вам не поможет. Сейчас у нас есть приборы, которые позволяют видеть в темноте, – и Брехт показал изготовленный для него небольшой и плохой микроскоп. Очень слабое увеличение. Но выглядит необычно. Пусть опровергнут. Пётр Христианович перевёл дух и оглядел уже не таких воинственных старейшин. – И хорошие новости, как хан Дербентского и Шекинского ханства, я навсегда освобождаю вас от налогов, что вы платили шаху. А если вы приведёте насильников и нарушителей законов шариата и пообещаете больше набегов на мирные сёла не совершать, то я на пять лет освобождаю вас от всех налогов. И самое последнее, для тех, кто не может жить, не убивая. Я начинаю формировать с завтрашнего дня в Дербенте лезгинский конный полк. Пусть все желающие подходят, вернее подъезжают. Оружия я выдам, пропитание для людей и лошадей обеспечу, и даже выдам новую форму, а кроме того буду платить по два серебряных рубля в месяц зарплату, а тем, кто станет офицерами – по десять рублей, – Брехт подождал, пока переводчик закончит плюшки его озвучивать или пряники, точнее, и добавил. – У вас час на размышление, какой из вариантов избрать. Думайте. И не прогадайте, от вас зависит судьба всех лезгин.

Глава 13

Событие тридцать пятое

В магазине химреактивов:

– Нет, нет. Чтобы купить цианистый калий, нужно специальное разрешение с печатью. Одной фотографии вашей тёщи недостаточно.

Все стадии, как положено, прошли. Отрицание, там, депрессию всякую, и дошли до торга. Аксакалы предложили приличный выкуп заплатить, но чтобы разбойники живы остались. Брехт точно знал, что этот этап будет, а потому самую страшную картину умерщвления, которую только придумал, описал. Ещё нужно было добавить про сдирание кожи и поедание собственных ушей отрезанных, но решил поскромничать.

– Хорошо, выкуп в два раза больше, чем вы озвучили и этим ребятам вы при мне отрубите кисть на левой руке сами. И это последнее предложение. Ещё вам две минуту на обсуждение. Две минуты это, вот, когда стрелка два круга сделает, – и Брехт протянул их мулле часы мозеровские.

– Мы не согласны, – даже раньше решили. Стоят гордые. Явно чей-то сын замешан.

– Хорошо. Пойдём пока по второму варианту. Гасан-эфенди объявите всем, что из-за трусости насильников и убийц будут казнены старейшины этого селения. И приготовьтесь к процедуре такфир (отлучения от веры) всего аула.

Вой поднялся и трое парней сами вышли. Встали на колени перед Брехтом.

– Стоять! Бояться! При чём здесь я, это решение шариатского суда. Ваши старейшины выбрали. Так, уважаемые? – Брехт посмотрел на стариков схватившихся за головы.

– Мы всё поняли, хазретлири эфенди.

– Поняли. Рубите руки этим насильникам. Да! Сегодня же пошлите гонцов во все селения лезгин с подробным описанием того, что произошло. Если мои гонцы, по обе стороны гор, найдут хоть одно неоповещённое селение, в котором живут лезгины, то начнётся третий вариант.

– Обещаем, что нападений в нашем вольном обществе не будет, за остальные мы не можем поручиться, – опять повесили голову старейшины.

– Знаете, товарищи лезгины, что мне один умный учёный сказал?

– Что? – один мулла проявил любопытство.

– А вот что, – и Брехт рассказал про норвежское племя русов, про Олега и Рюрика – двух братиков и, что, по словам этого учёного, лезгины произошли от этих русов, только потом семитских жён брали, да кумыкских и прочих разных. – Но в душе все лезгины остались викингами и воинами, как и русские. Мы родственники, а родственники должны помогать друг другу.

– Если мы родственники, то прости сыновей! – вскинулся один старейшина.

– Я не выносил приговор. Это сделал кади. И потом, что делать с изнасилованными женщинами? Если кади решит насильников кастрировать вместо отсечения руки, то вам самим придётся исполнить наказание. Выбирайте.

Уехали на следующий день. Прилюдно троим джигитам сами аксакалы левые кисти отрубили. Ничего, овец пасти одной руки хватит, зато об этом разговоре и о действиях нового хана узнает каждый лезгин. Чем потом веками воевать со всем народом, лучше один раз правильно разъяснить позицию партии. И про общих предков расскажут. А отмена персидского налога, и временная отмена русского, позволит людям стать чуть богаче. В начале лета нужно будет снова наведаться и договориться о закупке у них шерсти и посадке крокусов. Растение неприхотливое, если уж на Урале растёт, то здесь летом в предгорьях вполне вырастет. Тысячи квадратных километров пустующих земель. Это сколько крокусов можно вырастить?

Немецкие доктора, которых Пётр Христианович с собой прихватил, поражаясь жестокости диких горцев, обработали рану и зашили культю без анестезии всем троим. Зубами скрипели, стонали глухо, но не один не закричал. Джигиты.

Вот, теперь осталось дождаться результатов этой операции по принуждению к миру. Посмотрим, сработает ли метод Ермолова.

Из Кубачей Пётр Христианович пару мастеров чеканщиков прихватил, уговорил за приличные деньги открыть школу-мастерскую в Дербенте.

Народ прижимистый, и деньги мастера запросили большие, но Пётр Христианович на такие траты пошёл. Чтобы народ не бунтовал и не устраивал набегов, нужно чтобы этим людям было что терять. Чтобы был хороший дом, работа, которая нравится, и достаток, который эта работа приносит. У мастера чеканщика в сто раз больше шансов всё это иметь, чем у простого чабана. Нападёт какой-нибудь ящур, или чем там овцы болеют, волки, опять же, и кердык, жить не на что, нужно идти в разбойники.

Доброе дело, что совершил, защитив семью кожевенников, на которых напали горцы, без награды не осталось. Получив назад своих людей и овец этот клан, наверное, так нужно называть, ещё и денег в компенсацию и серебряных украшений получил, и решил съехать с этих мест. Пришли к Брехту. Тот подумал, подумал и позвонил по сотовому атаману Попову. Мысленно.

– Давайте, я вас на кораблях в Астрахань переправлю, там вдоль Волги полно земли. Разводите овец, выделывайте кожи. Стройте дома. Я напишу письмо войсковому атаману Астраханского казачьего войска генералу Попову, он выделит вам землю и поможет устроиться.

– Хорошо бы. Нужно кое-что продать ещё, и мы готовы к переезду, – тоже седобородый старец этот семейный клан возглавлял и тоже борода не куцая. Прямо залюбуешься какая борода.

– Поспешите. Осень близко, никто по бурному морю вас не повезёт. Чего продавать-то хотели? Если кожи и шерсть, то я куплю, – решил и тут помочь переселенцам генерал Витгенштейн.

– Да, есть кожи, есть шерсть и есть квасцы.

Разговаривали через переводчика, и Брехт только с пятой попытки понял, что ему в руки настоящее богатство свалилось. Полтонны где-то, если в нормальные единицы переводить с местных, алюминиевых квасцов, которыми выделывают кожи.

А ведь это всего в шаге от такого же количества азотной кислоты. Немцы за это время ему со своими скудными запасами гремучее серебро произвели. Значит, взрыватель или капсюль уже есть. Теперь ещё и хлопок привёз из Шекинского ханства и вот квасцы, из которых, наверное, можно получить серную кислоту. Местный хреновый порох, на основании кальциевой и натриевой селитры, у него есть. А значит, обработав селитру серной кислотой можно получить азотную. Там, кстати, после выщелачивания селитры ещё и сера с углём останется. А сера вполне при наличии платины тоже годится для производства серной кислоты.

Полшага осталось до бездымного пороха. Нужен ещё спирт для сушки нитроцеллюлозы в промышленных количествах.

В этом направлении тоже есть подвижки. Те старые ружья, что ему Александр с Аракчеевым выдали, Пётр Христианович с помощью местных умельцев давно превратил в промышленные самогонные аппараты. И для спирта и для нефти, первую партию которой уже привезли из будущего Грозного. Туда отправили разобранные бочки, полученные из России, а назад перед самым отъездом пришёл караван целый с уже полными нефтью собранными бочками. Теперь и горючее будет, можно будет наладить и обжиг кирпича, и производства керосина с асфальтом. Нужно только эту дорогу жизни обустроить и создать несколько артелей, что будут заниматься только перевозкой бочек с нефтью. До поездов далеко, то трубопроводов ещё дальше. Пока гужевой транспорт, и этих транспортных средств нужно тысячу создать, чтобы нефть текла непрерывным ручейком.

Событие тридцать шестое

Все, что нам не к лицу – идеально подойдёт к заднице.

Пётр Квятковский

Прямо великим химиком равным Менделееву Брехт точно не являлся, хоть и в Лондоне, и в Париже его законы, позаимствованные у Гей-Люссака и Авогадро, уже напечатали. Там идёт шум до небес, настоящие учёные пытаются доказать, что генералы все тупые и открывать законов не могут. Они могут только двери ногой открывать и бутылки с шампанским. Радует хоть одно, русских тупыми не называют, ни разу не русский граф Витгенштейн. Ничего, там, в описаниях, гораздо лучше, чем у настоящих открывателей этих законов, аргументировано всё, и куча опытов, которые легко повторить, приведены. Не одну сотню таких опытов Брехт провёл с учениками в школе. И всегда получался правильный результат, так что господам французам и наглам никуда не деться. Признают. Нет, сто процентов, что найдут вроде бы какую статью своего химика на сходную тему, но между собой подерутся и чтобы ни тем, ни другим пальма первенства не досталась, признают первенство за немцем.

Жозеф Луи Гей-Люссак от предложения Московского университета переехать в Москву пока отказывается. Его и там неплохо кормят. Ничего. У Петра Христиановича есть план, как этого уникума в Россию заманить. Говорят, горят дома и лаборатории всяких химиков, горят ярким пламенем. Пожароопасная профессия. Готовит Пётр Христианович группу из пяти человек, тех самых – бывших егерей, у которых склонность к языкам, для заброски во Францию. Есть у лягушатников полно всего вкусненького, и есть где пошалить. Как более-менее освоят язык, так и отправятся. Чисто говорить не надо. Наоборот, нужно говорить с акцентом. Но тут нюанс есть. Нужно научиться говорить с двумя акцентами. Для одних мест – с немецким, а для других – с русским.

– Зачем такие сложности Вашество? – егеря регулярно пристают.

– Потом объясню, но учтите, что от этого могут и ваши жизни зависеть, – отнекивался пока Пётр Христианович. У самого план окончательно не выработан. Уж больно серьёзные противники там. А Гей-Люссак может стать приятным бонусом. На господ Ротшильдов Брехт решил наехать не по-детски. Уж больно много они вреда России причинят в ближайшем будущем. Да, пока ликвидация знаковых исторических персонажей особых дивидендов не приносит. История старается эту утрату восполнить, но при этом всегда лично получал Брехт кучу плюшек, что во второй жизни, что теперь в третьей. Только посол англицкий ему принёс столько денег на блюдечке, что ни одна Екатерина своим фаворитам не надарила.

Сможет История вместо Ротшильдов поставить на доску другие фигуры, значит опять неудача, но при этом несколько миллионов ведь обломиться может.

Итак, великим химиком себя Брехт не считал, но как сделать нитроцеллюлозу знал. Даже как порох бездымный сделать. Чего сложного, в любой википедии есть. Получил азотную кислоту, смешал её с серной, что бы убрать гигроскопичность и обработал хлопок.

Сам не пробовал, но в статьях написано, что при этом хлопок не меняет внешнего вида. Даже запомнил Пётр Христианович, как нитроцеллюлоза была изобретена. Фамилии этого профессора не запомнил, да и не надо. Всё равно авторами теперь запишут ту троицу, что сейчас при нём в Дербенте.

Химик этот во время работы пролил на стол концентрированную азотную кислоту и для её удаления воспользовался хлопковой тряпкой, которую после этого повесил сушиться. Дальше Брехт не очень помнил, то ли он свечу поднёс, то ли, тряпка сушилась над пламенем печи, но высохнув, она замечательно вспыхнула. Запомнился ещё опыт, что тот химик народу демонстрировал. Если положить на ладонь клочок «нитрованной» ваты и поджечь, то вата сгорит столь быстро, что рука не ощутит никакого ожога. Чудо!!! Только от этого открытия и до изобретения бездымного пороха ещё полвека пройдёт. Пока научатся сушить не теплом этот огнеопасный материал, а спиртом, пока додумаются графит добавлять. И главное пока научатся растворять нитроцеллюлозу в смеси спирта и эфира.

Стоп. А ведь растворённая в эфире нитроцеллюлоза – это замечательный лак. Тот самый нитролак. А если к нему добавить красителей, то получится лак для ногтей. А ведь это золотая жила! Там ещё целлулоид как-то похоже получают, но точно Брехт не помнил. Но, может, химики его великие, работая с нитратами, и сами изобретут. Не пластмасса в чистом виде, но тоже вещь интересная, и от неё один шаг до нормальных РСЗО «Град».

Чтобы все эти опыты начать и нужна была серная кислота в приличном количестве. Без коксовых батарей – проблема. И тут, как в поддавки, История сыграла, предложив почти бесплатно полтонны квасцов. Прямо руки у Петра Христиановича зачесались, быстрее попробовать бездымный порох и нитролак получить.

Мысль в голове ворочалась одна. Но без нефти к ней было не подступиться. Теперь нефть есть и нужно её тщательней продумать. Для набивки подины электролизных ванн, когда на заводе ещё в Таджикистане Брехт, молодой специалист, работал, использовали, кажется, нефтяной пек. Это продукт пиролиза нефти. Вопрос: выделяются ли при этом сернистые газы, или только из угля? Платину нужно добыть. Что-то там было про платиновые монеты при Николае Палкине – младшем брате Александра. Не знали, куда платину девать? Самое интересное, что потом эти трёх, шести и двенадцатирублёвые монеты уничтожили, испугавшись подделок. Дебилы. Платина по цене соизмерима с золотом и по весу её ничем не подделать. А чтобы сами товарищи Демидовы всякие не чеканили монеты, просто сделай нормальные закупочные цены. И инфляции не надо бояться, взамен новых монет уничтожай мелкие бумажные деньги. Те же наполеоновские фальшивки.

Тогда Николай все десятки тонн платины продал наглам. А тем зачем?

Ну, сейчас Николай Демидов друг и должен скоро вернуться в Россию. Что платина «нашлась» где-то на реке Исеть Брехт знал, и даже фамилию приказчика отлично помнил, что дал ей ход. Не потому что умный такой, в смысле Брехт, а не приказчик, а потому что там замечательная история есть, которую слушал в краеведческом музее в Свердловске ещё студентом. Там каламбурчик небольшой экскурсовод…ша рассказала, при этом покраснев. Да, русо-туристо – облико морали.

Та история выглядела с её слов так.

Год Брехт не запомнил, но вот скоро уже, на одном из притоков уральской реки Исети, где тогда разрабатывались бедные золотоносные кварцевые жилы, маленькая девочка нашла большой самородок платины и принесла его приказчику Полузадову. Жадный приказчик самородок присвоил, а девочку высек, чтобы та молчала о находке. Не тут-то было, владелец прииска, тоже фамилия не запомнилась, как-то про это проведал, отобрал у приказчика самородок, а Полузадова приказал прилюдно высечь по заду. На толстую задницу полную задницу себе Полузадов приключений поимел.

Событие тридцать седьмое

Ihr Ziel – der Wunsch zu gewinnen. (Твоя цель – стремление к победе).

Если кто-то думает, что селитра – это минерал такой, то он последний заблужденец.

Вся Европа заполнена селитряными буртами, где из навоза, мочи и соломы получают аммиачную селитру. Потом бурты эти навозные поливают известью и получают кальциевую селитру. Почему сразу не поташем – есть тайна. Много сотен лет так делали, а потом раскопали индийскую и чилийскую селитру. Вот же, минерал. Отнюдь. То же самое гуано, только вид сбоку. Там вдоль побережья Чили проходит холодное течение, в котором хорошо растворятся кислород, и, значит, живёт куча планктона всякого. Им питаются рыбы, а рыбами птицы. Миллионы птиц на протяжении миллионов лет селились на этом побережье и гадили. В результате некоторые пласты селитры тянутся на сотни километров при высоте слоя в десяток метров и шириной в сотни метров. Черпай – не хочу. А возможно это стало опять из-за того самого течения. Оно не позволяет там выпадать дождям. И гуано не смывается в море. Оно высыхает и при этом в слое выделяется натриевая селитра.

И при чем тут Брехт? Узнал он, где берут местные селитру. Горы, а там пещеры, и летучие мыши и птицы мелкие тоже тысячелетиями гадили. А ведь неудобно гадить, вися вниз головой. Ну, приспособились. Селитру ему князь Мудар привёз вместе с первой нефтью. Селитра грязная, плохо очищенная и вонючая. Да ещё и натриевая, понятно. Но для производства азотной кислоты имея нефть в качестве топлива, это не так страшно, растворить можно и перекристаллизовать.

Пётр Христианович расспросил вайнахского князя про объёмы селитры в тех пещерах и самородной сере, что добывали в горах горцы, и решил, что хватит сырья и на производство бездымного пороха и дымного. У него есть примерно год до того как шах Ирана или Персии فتحعلىشاه قاجار Фатх-Али-шах – сын Хоссейна-Коли-хана – брата Ага Мохаммад-шаха того самого грозного, что двадцать тысяч грузин загеноцидил, пошлёт на него войска. С сыном пошлёт или сам от своих восьми сотен жён на несколько месяцев оторвётся, но пошлёт обязательно. Эта новая династия, они по существу – азербайджанцы, выходцу из Тебриза и не могут потерпеть того, что какой-то Петер-хан отобрал у них половину северного Азербайджана. Придут разбираться с большим войском.

Много пороха понадобится. Главное, успеть добыть поташ в необходимых количествах. А потому, по всем союзным ханствам и по двум свои, Петер-хан издал указ строгий – всю золу паковать в бочки и везти в Дербент.

Встретим многожёнца.

Глава 14

Событие тридцать восьмое

Много желать – добра не видать

Не за то бьют, что сер, а за то, что овцу съел

Этот Василий Алибабаевич, этот нехороший человек…

Персидский шах Фатх-Али-шах, которого в детстве, да чего уж, и в юности, все назвали уважительно – Баба-хан, не дал Брехту время подготовиться к войне. Сразу осенью, видимо получив донесение, что Петер-хан присоединил к себе Шекинсхое ханство и всех лезгин, а так же организовал переход под протекторат Петербурга Бакинское, Кубинское и Ширванское ханства, так и начал подготовку к войне на Кавказе. И даже Англия, которая поначалу заняла нейтральную позицию, не удержалась и поставила десять тысяч ружей и два десятка советников, любимое занятие англичан – поставлять оружие врагу своего союзника.

Радовало, что современных пушек шаху великие британцы не продали, грядёт очередная война с Францией и пушки нужны самим. Не поставили наглы и порох, и потому, у иранцев он свой, на основе натриевой селитры, то есть, и гигроскопичный, и слабый. Ружья, по вполне проверенным данным, тоже не самые новые, это не винтовки Бейкера – это старые добрые гладкоствольные ружья Браун Бесс. Назывался этот огнебой на самом деле «Мушкет сухопутного образца» (Land Pattern Musket). И был он принят на вооружение давненько, в 1722 году. Сами солдатики английские называли этот мушкет Браун Бесс (английское: Brown Bess – «Бурая Бесс», «Смуглая Бесс»). Калибр ствола у древнего проверенного ружья составлял 0,75 дюйма (19 мм). Для стрельбы использовалась пуля меньшего диаметра – как правило, 0,71 дюйма (18 мм). Это было необходимо для облегчения заряжания. К ружью полагался трёхгранный штык длиной в 17 дюймов (43 см). Своей трубкой он надевался на ствол, на котором располагался небольшой фиксатор. Шомпол был деревянным. Брехт через Московскую торговую компанию себе на пробу тоже пару десятков этих ружей закупил, но ему поставили с завода с нормальным металлическим шомполом, а, следовательно, персам англичане поставили старьё со складов. Тем не менее, ружьё было хорошее. Хотя бы тот факт, что заменят его во время Крымской войны на более современные, говорит о том, что оно верой и правдой послужило островитянам чуть не сто пятьдесят лет. Было бы плохим, давно бы заменили. Необученный новобранец мог производить два выстрела в минуту, а опытный солдат мог стрелять вдвое быстрее. Британская лёгкая пехота обучалась стрельбе из этого ружья на расстоянии до 300 – 400 ярдов. А это от 150 до 200 метров.

С теми винтовками, что сейчас на вооружении у егерей Брехта, ни в какое сравнение Браун Бессы не идут. Однако, их десять тысяч штук. О чем это говорит? Говорит это, что шах пошлёт войско, в котором будет десять тысяч пехотинцев. Плюс конница. У Ирана хорошая кавалерия, считаем ещё столько же. Итого: двадцать тысяч неплохо вооружённых и подготовленных воинов. Командовать войсками будет Сулейман хан – двоюродный брат покойного Ага Мухаммеда Каджара и дядя нынешнего шаха. Дядечка опытный полководец, именно под его руководством армия персов пять лет назад и вырезала треть населения Кахетинского царства. Есть у Сулейман-хана и артиллерия, по данным разведки, более пятидесяти бронзовых пушек всяких разных калибров.

Есть гвардия – тяжеловооруженные всадники кызылбаши. Все в кольчугах и даже конь в броне. Этих будет не менее двух тысяч. Копейный удар тяжёлой кавалерии не самое большое удовольствие. Но! Предупреждён – значит вооружён.

О разведке, что принесла эти вести, стоит чуть подробнее сказать. То, что в двадцатом веке будут называть Азербайджаном – это одна треть от настоящего Азербайджана со столицей в Тебризе. Большая часть останется за Персией, как, кстати, и большая часть Армении останется за Турцией, после всех русских войн на Кавказе. Непонятно почему, но русские дальше не пойдут. Скорее всего, из-за Шамиля. Не до завоеваний стало, справиться бы с восстанием, что длилось десятилетиями. Разведчики были купцами из Кубинского ханства, которым Брехт сделал предложение, от которого они не захотели отказываться. Уж больно дорогой и редкий был товар.

Пётр Христианович, отправляясь на Кавказ и понимая, что чем-то удивить местных трудно, сделал ставку на вещи чисто западные, до которых инженерная мысль Востока ещё не дошла. Он скупил все ручные часы, что продавались в Петербурге и Москве, даже в Ригу и Варшаву отправлял доверенных лиц, чтобы и там по магазинам прошлись. В результате за осень и зиму у него набралось шестьдесят три карманных механизма и семнадцать каминных и настенных. Всё это он с собой и прихватил. Сейчас уже его часовой завод в Петербурге начал, должно быть, и сам выпускать карманные часы, но раньше лета они в Дербент не попадут, Волга сейчас во льду. Кроме часов набрал князь Витгенштейн швейных иголок и музыкальных шкатулок. Эти вещи на Востоке тоже делать не умели.

Договариваясь с купцами и показывая товар, Брехт добавил к нему все скупленные украшения и кинжалы у кубачинских мастеров. По горящим глазам купцов, Пётр Христианович понял, что с товаром он угадал, и люди с удовольствием съездят в ближайшие ханства, и даже в Тебриз, чтобы всё это богатство распродать, а заодно на рынке послушать новости. Ни явок, ни паролей. Ничего такого, послушать новости, уточнить непонятные моменты и вернувшись, пересказать их Брехту с шурином, и за это ещё и по ордену заработать.

– А что покупать там, не пустыми же возвращаться? – задали вопрос купцы.

Брехт не знал.

– А что можно купить … Ладно. Шёлк, парча, шафран. От добра добра не ищут, – на самом деле, вернутся купцы-разведчики к началу судоходства, и всё это можно будет отправить в Петербург и в три-четыре раза дороже продать англичанам.

Купцы вернулись раньше, уж больно тревожные были новости. В Мегри, Ордубади и Нахичеванисобираются персидские войска.

– Как они пойдут? – показал самую лучшую карту Кавказа купцам Пётр Христианович.

– Проще всего через Аснандузский брод перейти Аракс. Потом на Шушу. К ним по дороге добавится войско Карабахского хана и Нахичеванского. Оттуда пойдут на Гянджийской ханство и нападут на Шекинское ханство, – купец уверенно показал пальцем с огромным кольцом с бирюзой предполагаемый путь шахского войска.

Похоже. Брехт бы так же пошёл. Сразу в тыл всем его союзникам выходят. А чтобы отвлечь Восставшие ханства отправил бы небольшой отряд из пары тысяч человек на Баку через Талышское ханство. Надо сесть подумать. Пока ничего смертельного, но хотелось бы, чтобы это нашествие саранчи случилось в следующем году.

Событие тридцать девятое

Даже если нет уже никаких шансов, то есть ещё шанс, что они появятся.

Стас Янович Янковский

Карандаш был хорош. Не прямо кох-и-нор (кохинор), всё же вручную сделан, не на машине. Но это уже настоящий карандаш, не с пиленным куском графита, а со стержнем, сделанным из глины и графитового порошка. Производство их начали всего пару дней назад, долго бились над производством грифелей. Подбирали состав смеси и температуры обжига, но теперь всё, стрежней и простых, и цветных наделали. Половинки деревянные делают пока специальными рубаночками, но кузнецы с кубачинцами почти закончили станочек, который сразу будет готовую половику карандаша выдавать. Сейчас подбирают древесину ещё к тому же. Брехт точно помнил, что липу использовать будут в будущем. Но здесь на Кавказе, по крайне мере в окрестностях Дербента, нет лип, вот и подбирают мягкую древесину.

Чуть заточив карандаш, Пётр Христианович стал на белоснежной хлопковой бумаге записывать, а что он может противопоставить войску шаха. Селим-хан наберёт, скажем, пройдясь по вассалам тридцать тысяч человек. Много. Если иметь в виду, что в этих мелких ханствах в основном по двадцать – тридцать тысяч жителей, то тридцатитысячное войско это ого-го какое войско.

Итак! Что есть у него? Есть четыреста с копейками егерей. Люди обстрелянные и вооружённые винтовками Бейкера, и стрелять будут не шариками, летящими на триста метров, и прицельно бьющими на сто – сто пятьдесят метров, а пулями Петерса или Суворова, с прицельной дальностью в четыреста метров точно. А если стрелять с приличным задиранием ствола по площадям, то и на пятистах метрах цель будет поражена. Получится та же самая залповая стрельба. Ставим галочку. Есть восемьдесят гусар, которые вооружены пистолетами и, частично, карабинами всех стран Европы. Так себе сила, но если нужно преследовать бегущего врага, то сгодится. Ещё галочка. Теперь главная сила его войска – это конная артиллерийская рота. Двенадцать 122-х мм орудий. К ним налили картечи. Брехт пробовал изготовить шрапнельную гранату, но результат пока пятьдесят на пятьдесят. Всё дело во взрывателе, который химики сейчас дорабатывают. Успеют – хорошо. Нет – придётся ограничиться картечью и ядрами, начинёнными бездымным порохом. Его сделали, но немного. С производством азотной кислоты проблем нет. Есть проблема с производством серной. Платины нет. И посланный на Урал, в Екатеринбург, гонец ещё не вернулся. Скупить все квасцы можно, но – это во-первых, не дёшево, а во-вторых, подорвёт экономику краю. Тут многие выживают, продавая кожи, выделывая кожи. Отложил пока этот план Пётр Христианович до лучших времён. Дай бог вернётся гонец с Урала с платиной.

Кроме своих пушек ещё есть пушки в Дербенте и Нухе, в сумме двадцать семь штук, все разнокалиберные и стволы короткие, но если оборонять стену, и зарядить чисто картечью, то общий залп этих орудий просек в рядах атакующих понаделает. Ставим галочку.

Казаки. Казаков добавилось. Ещё две сотни прислал генерал Попов и обещал столько же прислать Платов. Эти добираются по земле, путь не близкий, но до войнушки хоть как успеют. Итого пять сотен казаков. Это полк целый. Люди все вооружены пистолетами, некоторые гладкоствольными укороченными кавалерийскими ружьями. В основном, как и гусары, французскими кавалерийскими мушкетонами образца 1786 года. А особенно продвинутые, и почти все офицеры повоевавшие за границей, были вооружены интересными штуками. У французов их называли тромблонами. Это было традиционное, для того времени, кавалерийское оружие, расширение на конце ствола позволяло при выстреле формировать разлетающийся сноп картечи. Ни для кого не секрет, что тромблон не мог поражать врага на значительной дистанции, но совсем и не за это пользовалось это оружие большой популярностью у кавалеристов. Дробовик этот надёжно обеспечивал попадание с небольшой дистанции даже со спины скачущей во весь опор лошади. В общем, казаки составляли основную часть его войска и это была серьёзная сила. Ставим галочку.

Лезгины. Оказалось, что лезгины и не такие уж воинственные парни, как о них молва ходит, может это они когда родной дом защищают, то храбрые воины, а вот послужить за границами своего мирка из десятков тысяч лезгин захотело всего чуть больше двухсот человек. Они тренировались стрелять из пистолей и ружей, казаки и гусары учили горцев джигитовке и конному бою. Пока всё это сыровато и серьёзной силы эти два неполных эскадрона не составляют, но преследовать драпающего врага и рубить персов готовы, прямо рвутся в бой. Ставим галочку.

Как только Петру Христиановичу принесли весть о походе на него Сулейман-хана, он сразу отправил гонцов и к черкесам, и к чеченцам, и к Мехти в Арки. В прошлый раз, после двух небольших битв, горцы вернулись домой отягощённые добычей, так что Брехт был уверен, что и на этот раз приедут за зипунами. В конце лета собралось в районе пяти сотен человек. Меньше-то точно не станет. Ставим галочку.

Ополчение Дербента. Человек триста нормально вооружённых воинов выставим. Будет кому окопы рыть и страховать в случае прорыва неприятеля. Ставим галочку.

Остались союзники. Кубинское, Ширванское и Бакинское ханство. Тысячи по полторы выставят. Так себе сила, но мало ли, как война пойдёт. Лишними эти почти пять тысяч конных воинов точно не станут. Ставим галочку.

– А что? Вполне себе войско набирается, – вслух сообщил Петер-хан листочку. – А вот вопрос: нужно ли сообщать об этом вторжении персов Циановый? Вопрос…

Событие сороковое

Стратегия без тактики – это медленный путь к победе, а тактика без стратегии – это много бесполезного шума и суеты перед поражением.

Михаил Иванович Драгомиров

С генералом Цициановым за эти прошедшие полгода Пётр Христианович не виделся ни разу. Это если на глобус взглянуть, то Кавказ фитюлька. Сел на самолёт в Дербенте и через полчаса уже в Тиф лисе. Плохо всё с самолётами пока. А добираться на лошадях с обозом через Моздок – это на неделю точно. Да при плохой погоде, а осенью и зимой, как это ни странно, плохая погода – так вообще, крест самый настоящий, даже в двадцать первом веке. А если через Баку, а потом Карабах, то не сильно лучше и ближе, и придётся через два вражеских ханства следовать. Потому, обменялись пару раз письмами. Цианинов «предлагал» ему приехать. Со скрытыми угрозами предлагал. Князь Пётр Христианович фон Витгенштейн-Дербентский ответил князю Павлу Дмитриевичу Циановый (он же – Павле Димитрии де Цивилизации), что приболел – слабость в ногах и головокружения всякие, и в груди томление, и пообещал, как только, так сразу, в гости с дружественным визитом приехать. С Павлом Дмитриевичем они в походе Валериана Зубова оба принимали участие, и были знакомы, но почти не общались. Витгенштейна быстро отправили в Столицу после захвата Дербента с радостной новостью и ключами от Дербента к Матушке-Государыне, а Цианинов участвовал в походе том до конца войны и даже был комендантом Баку.

На карте был замечательный ход для Цицианова, в случае, а точнее, когда персы минуют Шушу. Они же по дороге все войска всех соседних ханств заберут и оставят тыл голым. Вот бы в это время ударить из Тифлиса на Эривань. Так что взял Брехт и написал Цицианову, чтобы готовился к войне и примерный расклад сил персидских и движение этого войска описал, а в заключение посоветовал, как дороги весной наладятся, на Эриванское ханство двинуть. Формально оно, конечно, независимое ханство, но фактически – вассал Ирана и там сидит не армянин на троне, а азербайджанец скорее, и сама крепость Эривань – это почти азербайджанский анклав в Армении. Народ не должен при появлении русских бросаться на них с мечами, наоборот, должен поддержать. И Персия в случае войны с Дербентом на помощь не придёт.

Надеялся Брехт, что генерал Цицианов оценит предоставленную возможность и сей дерзкий манёвр осуществит, тем самым поставив Сулейман-хана в очень невыгодное положение. И назад не поворотишь, и в тылу война.

Оставался самый непродуманный кусочек военной компании. К югу от Баку было небольшое ханство. Называется оно Талышским и столицей ханства является город Леонкарань. Сидел там на троне Мир Мустафа-хан. Он уже выступал против Ирана, но был разбит, но после убийства шаха телохранителями, войска Ирана покинули Кавказ и Тылышский хан написал письмо Александру с просьбой о протекторате и даже поназахватывал соседние городки и селения. Как сообщили всё те же разведчики, сейчас, с войском в пару тысяч человек, он взял Решт и там остановился. А Решт это уже самый-пресамый юг Каспийского моря. И это уже исконно персидская земля. Хрен его знает. Как поведёт себя Иран? Вышлет на непокорного Мир Мустафу-хана отдельное войско или, перед тем, как идти на Шушу, Сулейман-хан со всем двадцатитысячным войском сначала разделается с Талышским ханом. Приличный крюк на восток получается.

Не понятная ситуация. И это далеко. А с другой стороны? Далеко от Дербента по суше. А морем? От Решта до Тегерана триста километров по хорошей дороге. Подумать надооооооо!

Глава 15

Событие сорок первое

Когда нам удаётся перехитрить других, они редко кажутся нам такими дураками, какими кажемся мы сами себе, когда другим удаётся перехитрить нас.

Франсуа де Ларошфуко

Эх! Расстудыт её в качель. Всем хочется Стенькой Разиным побыть. Песни про тебя будут складывать акыны и прочие гусляры. Картины рисовать целые Суриковы. На уроках истории проходить будут, и не как обычного пирата и разбойника рассматривать под микроскопом, а борцом за права порабощённого народа, выступателем за униженных и оскорблённых и пламенным революционером, детишкам втюхивать. Долой царизм, да здравствует учредительное собрание. Княжну утопил? Это просто борьба за равноправие. У братвы нет княжон, и ему не надо. Изнасиловал сначала девку? Не, не, это он не урод никакой, а борец тоже. Она из эксплуататорского класса, а эксплуататоров нужно насиловать и экспроприировать. Потому что нефиг.

Словом, светлый такой образ, который разбудил Герцена. А интересно Герцен этот родился уже? Может, задушить в колыбели? Нужно, когда вернётся с Кавказа, поузнавать всё про персонажей с такой фамилией и всех отправить в форт Росс. Пусть среди индейцев сеет доброе – вечное. Стоп. Он же какой-то незаконнорождённый. Вот ведь гадство. Почему не Историю, а Физику преподавал. Как бы сейчас совсем другие знания пригодились.

Ну, нет, так нет. Подождём. Сейчас нужно как следует обдумать и подготовить пиратский набег на Иран. Зачем? Обогатиться? Ерунда. Хотя всё что не увезём, понадкусываем. В данный исторический момент, когда готовятся персы напасть на него, нужно дезориентировать их, поджечь ситуацию в стране с разных сторон. Цицианов нападёт на Эривань, Мир Мустафа-хан занял Решт, а Брехт, пока Сулейман-хан собирается с силами и ждёт хорошей погоды, нападёт на Чалус – городок на самом юге Каспийского моря. Он находится в нескольких километрах от порта Сардаб Руд. Даже если там и нечем поживиться, напасть надо. Пусть рыбаки одни нищие живут, но это всего в сотне с небольшим километров от Тегерана. Пощёчина будет громкой. И шах начнёт всех восемьсот жён эвакуировать. Будет не до войны с Брехтом.

А если ничего такого и не произойдёт, то с этих пор часть войска персам придётся двинуть к морю, чтобы обезопасить столицу. И эти войска нужно вооружить. А современное оружие – главная проблема у шаха. Так что, с любой стороны полезный будет поход. И провести его нужно максимально быстро, пока Сулейман-хан войско не собрал. На месте шаха Брехт бы потребовал тысяч пять самый лучших воинов отправить к побережью. Может шах и плохой поэт и многожёнец, но не дурак. И советники – визири всех мастей у него есть.

Пётр Христианович отодвинул карту и позвал Управляющего делами Президента, Карима-эфенди.

– Карим, дорогой, срочно гонца к Мехти второму отправь. Мне через пять дней нужны здесь в Дербенте три больших буса, что он мне в прошлом году давал. И если есть, пусть на них посадит пару десятков моряков лишних. Стоп. Если есть капитаны или матросы, что бывали в Чалусе, пусть их тоже пришлёт. Всё, бегом. – Вот хорошо быть деспотом, никто решение твоё на Думу не выносит, в прениях не забалтывает. Сказал бегом и старичок, путаясь в халате, пошкондыбали вихлявой походкой.

Пока дожидался Мехти, без дела не сидел. Был у него один незаконченный проект, начатый ещё осенью, и вот теперь дело подошло к испытаниям. Брехт взял с собой на Кавказ, тот самый огромный карамультук, он же слонобой, оно же стеновое ружьё. Отдача слишком велика и точность низкая. Потому, показал местным оружейникам и кузнецам и спросил:

– Сможете сделать подобное, только вот здесь нужно устроить дульный тормоз и, как на ружьях Бейкера, хоть чуть нарезы внутри ствола попробовать сделать. Вот чёртёж.

Первое вышло комом, да ещё и разорвало его после третьего выстрела. Сделали полосу, из перекованных шведских ружей, что обвивают вокруг стержня, при изготовлении ствола, чуть толще, и калибр заодно увеличили до 25 мм. Испытали это. Пуля Петерса отлитая с небольшим зазором поразила мишень на восьми сотнях метров, а стрелку сломало ключицу.

Пётр Христианович вспомнил, как они мучились с первыми противотанковыми ружьями Симонова, и перечертил дульный тормоз. Там, ведь, как эта штука работает. Делаются сбоку отверстия симметричные, и когда отходящие газы проходят через них, то часть импульса от вылетающих пороховых газов уходит перпендикулярно стволу. Симонов убедившись, что это не сильно работает, часть отверстий сделал так, чтобы газы вылетали в сторону стрелка, градусов под сорок пять. Стрелку не страшно, а импульс получается обратный. Вот такие дульные тормозы или компенсаторы Пётр Христианович и заказал. Сломанная ключица чётко показала, что маловато будет.

Симонов тоже дальше пошёл. Украл идею у немцев. Если компенсатор делать не монолитным, а как бы с переборками внутри, то пороховые газы, упираясь в эти переборки или перегородки, тянут винтовку вперёд. Получается, что отдача толкает её назад, а газы, давя на перегородки, дёргают винтовку вперёд. Брехт первый тормоз начертил без них, посчитал, что без инструмента специального, на коленке, такую сложную конструкцию не изготовить. Теперь нарисовал и выдал кузнецам. Сделали ребята. Произвели выстрел. Если бы такой компенсатор приделали к автомату, то хрень бы получилась. Но. Здесь этот недостаток получившийся не важен. А получилось следующее, идеальной центровки и симметричности кузнецам добиться не удалось. При выстреле почти полностью компенсировалась отдача, но ружьё отбрасывало в сторону. Всё одно заряжать через ствол, так что не страшно.

Сейчас то же самое ружьё попробовали с бездымным порохом. Он мощнее. Бабахнули. Мишень была в тысяче шагов, то есть те же семьсот с небольшим метров. Мишень приличная, щит два метра на два метра и в центре метровый круг, и в самом центре кружок белого цвета диаметром сорок сантиметров примерно. Первый выстрел сделал, чуть опасаясь слонобоя, егерь и попал в красный круг, а вот и второй и третий выстрел, перестав бояться отдачи, боец произвёл тщательнее и в самый край белого круга попал. Просто фантастический для этого времени аппарат получился. Брехт его хотел применять для борьбы против пушек, на стенах установленных. Теперь ему стеновая артиллерия не страшна. Пока пушка прицелится и выстрелит, его снайпер с этим слонобоем успеет выстрел произвести и перейти, не скрываясь, на другую позицию. Ручными огнестрельными девайсами до него не достать, а пушку он первый поразит.

– Всё, ребяты – демократы, молодцы, каждому по ордену и сто рублей денег. Нужно ещё пяток таких ружей сделать, – пообнимался Брехт с мастерами и снайпером.

Событие сорок второе

Есть такие люди, которые не могут жить без авантюр. Даже в самых простых делах, в которых, казалось бы, нельзя нарушить закон или что-то сделать не так, как надо, эти люди совершают свой трюк, и притом почти всегда он оказывается удачен и авантюра удаётся.

Максимилиан Неаполитанский

Правитель любой страны должен быть жадным. Пушкин, между прочим, отлично это на своём князе Гвидоне показал. Вечно тому чего-то хотелось в свой удел залучить. И очень плохо, что все русские императоры после Екатерины были полной противоположностью Гвидона. Они воевали, расширяли империю в разные стороны и ничего почти не делали для того, чтобы технологии залучить. Белку, которая орешки золотые грызёт, им не хотелось. Потому и отставала страна постепенно, на армию и войну уходило всё больше денег, а на освоение завоёванных территорий ничего не оставалось.

Мехти полной противоположностью русским царям оказался. Он посмотрел на шайров и пригнал к Брехту в Дербент несколько сотен кобыл, чтобы великаны их окучили. И трудились те дни и ночи напролёт. Увидел, как в соседнем ханстве набросились на крокусы и приказал то же самое сделать в шамхальстве своём Тарковском. Нужно сажать шелковицу и всё шамхальство Тарковское устремилось в леса дикие самосеяные побеги выкапывать и к населённым пунктам поближе переносить. Отправил в поход на Шекинское ханство двести воинов и те вернулись с огнестрельным оружием с бронями и лошадьми. И даже зарплату им чистым серебром выдали.

Спрашивается, что сделает не похожий на Романовых правитель, если у него попросил Брехт три буса с дополнительной командой моряков? Не надо с трёх раз догадываться. Этот жадный правитель собрал всех моряков и рыбаков шамхальства и под своим чутким руководством на трёх бусах и пяти расшивах, наплевав на приличное волнение на Каспии, припёрся в Дербент. Чуть не полтысячи человек с собой притараканил. Эх, заменить бы Александра на Мехти.

– Мехти Бамматович, я ведь чуть по-другому тебе написал. Скажи, куда я посажу триста егерей, которых я хочу с собой взять в этот набег? – Охреневая от такой исполнительности, покачал головой Петер-хан, узрев у себя в гавани такое столпотворение.

– Э, чего ругаешься. Больше пойдёт народу, большую добычу принесём. – Обниматься полез генерал-лейтенант. В русской форме приплыл Мехти – генеральской, явно для солидности.

– Я точно туда не поплыву, у меня морская болезнь. Поведёт войска подполковник Ермолов. И я не знаю, а доплывут ли плоскодонные расшивы в такую погоду. Вон, какие ветра. Своих людей я топить не дам. Мои егеря поплывут на бусах. По сто человек. Своих, куда хочешь, сажай.

– Чего ругаешься, Петер, на бусах, так на бусах. Ты лучше уточни, что задумал? – Снова обниматься начал шамхал Тарковский.

– Просто всё, подплываем к порту Сардаб Руд и первым делом высаживаем десант на все суда, что стоят в гавани. Туда переходят моряки, которых ты запасных привёз. Потом высаживаемся на берег и движемся двумя колоннами, одна, которая побольше, идёт на юг и захватывает город Чалус. Тут главное скорость, чтобы не успели ворота закрыть, а, может, там и нет стены. Но несколько лестниц всё же с собой взять надо. А вторая колонна грабит сам порт. Там должны быть склады и магазины. Собирает всё нужное и полезное и загружает на корабли. Там Чалус всего в четырёх верстах, быстро должны егеря управиться. Возвращается основная группа, загружается с награбленным на корабли, и плывём все вместе в Решт. Там сообщаем об этих действиях Мир Мустафе-хану – правителю Тылышского ханства и всё. Дальше домой.

– А зачем сообщать об этом Мустафе? – изобразил мыслительную деятельность, почёсывая затылок, Мехти.

– Шах будет немного злиться. Будет немного топать ногами. Будет собирать войско и отправит это войско наказать самозванца Петера и засранца предателя Мехти. И другой дороги, как через Решт, нет. Нужно чтобы Мир Мустафа-хан отправил в Тегеран шпионов, и чтобы они сообщили ему, как только войско выйдет из Тегерана, чтобы мы успели прийти на помощь. И мы придём. Только не по суше, а всеми кораблями прямо в порт Анзали.

– Чего это я засранец, ну переел тогда на свадьбе абрикосов, я же не виноват, что они такие сладкие были. А план нормальный, я за. Когда выплываем?

– Выплываете. От русских поплывёт подполковник Ермолов Алексей Петрович. Я же сказал, что не переношу морские прогулки, тем более, при таком волнении.

– Плохо. Ты хитрый. Ты Петер, даже меня хитрее, там бы пригодился, – цокнул шамхал.

– Ну, ну, посмотри на корабли.

– Да, я тоже хитрый.

Событие сорок третье

Мы создаём наши здания, а потом они создают нас. Точно так же мы создаём свой круг друзей и наши сообщества, а затем они создают нас

Фрэнк Ллойд Райт

Опять возникла проблема с Шекинским ханством. Ермолова оттуда Брехт изъял и нужно ещё и войска срочно забирать. Но Кавказ он хоть и большой, но маленький. Да, мокрый, но «с ухой». Если войска убрать из Нухи, то Карабахский новый хан Мехти-Кули-хан Карабахский, который явно спит и видит, как напасть на практически незащищённое ханство, это безобразие устроит. У самого войска толком нет, всех осенью уничтожили, набрали сирых да хромых из закутков, но зудит же. Даже чёрт с ним завоевать не сможет, но пограбить и увести в рабство пару тысяч человек, чем не повод для вторжения.

И послать взамен толком некого. Разве что войско шурина Шейх-Али-хана отправить своё присутствие там обозначить. Как войско при войне с шахом люди кубинского хана толком ничего серьёзного не представляют. Один на один – это да, а вот один против десятерых, даже не смешно. Казаки артиллеристы и егеря, что сейчас в Нухе, при надвигающейся войне в разы полезней.

Брехт это на самотёк мероприятие не пустил, сам съездил в Кубу и переговорил с шурином. Объяснил, что ни воевать, ни грабить население не надо, и если вдруг прибудет небольшое войско из Карабаха, то пострелять немного. У них же огнестрельного оружия нет, поймут, что дорого обойдётся набег и уберутся восвояси.

– А как же война с шахом, с кем я пойду на эту войну? – не сильно обрадовался Шейх-Али-хан. Понятно, привыкли уже, что после войны полно добычи.

– Поделимся и радостью победы и добычей. Там они должны нам сами неплохие английские ружья принести, хватит всю твою армию перевооружить. – Подсластил пилюлю Пётр Христианович.

– Смотри. Обещал! – Хан кубинский пошёл отдавать указания, а Брехт писать письмо фон Плеве, который недавно сменил Ермолова на должности военного министра Шекинского ханства. Всё, хватит объедать гостеприимных азербайджанцев, пора заняться тем, чему учили. Повоевать немножко.

Корабли ушли в поход под кодовым названием «Персиянская княжна» с весёлыми Роджерами на мачтах, а Пётр Христианович срочно отправил гонца к генерал-майору Попову в Астрахань, с просьбой поторопить Платова с отправкой подкрепления, и приглашением самому с эскадроном, там, или двумя, поучаствовать в походе за зипунами. Шапкозакидательское настроение у Витгенштейна отсутствовало начисто. Да, персидские войска хуже вооружены, да они хуже подготовлены, но их чуть не в десять раз больше и они воюют на своей земле. А среди даже подконтрольных ему ханств каждый второй предатель. Пётр Христианович помнил, что сто процентов всех ханов во время двух Кавказских войн все не по разу предавали русских и становились под иранские знамёна, побьют русские персов и те снова готовы клятву верности Российской империи принести.

Так и сейчас поступят. Даже если не сами, то братья или сыновья, которые спят и видят себя на троне. Можно надеяться только на войско Дербента и разве что на тарковских воинов. Мехти точно его не предаст.

– Хазретлири Петер-хан, прибыли разведчики. Со стороны шамхальства Тарковского идёт на Дербент огромное войско. Несколько тысяч человек.

– Вона чё! – Брехт подивился, только подумал, что уж от шамхальства удара в спину не стоит ждать и тут несколько тысяч. Да, нет, неужели там переворот и кто-то из родственников Мехти власть захватил. Сын маленький ещё. Там что-то Мехти про дядю говорил. Блин, не вовремя-то как!

Когда тебя застают со спущенными штанами и грязной задницей – это всегда «не вовремя». А тут так прямо перебор. Ещё и ноги замурованы в таз с цементом. Егерей нет. В городе всякие смешные войска. Сразу понимаешь, что гусары и казаки – это для обороны города ну совсем не самые лучшие рода войск. Выслать пусть тысячу всадников, если считать лезгин на многотысячное войско?! Ну, предположим. Отбросят от города, всё же это регулярное войско, а у Мехти не может быть несколько тысяч обученных и экипированных всадников. Карман треснет содержать в его небольшом шамхальстве такое войско. Следовательно – это ополчение. Ну, побьют и отгонят, но потери будут приличными, Наполеон чего-то же говорил Брехту про большие батальоны. И с кем потом идти воевать с персами? С одними егерями? А, ну да, у него ещё артиллерия есть. Рота целая. И своих разномастно-разнокалиберных пушчонок немного. Блин! Ну, как же не вовремя!

Пётр Христианович глянул на небо. Солнце давно зенит преодолело и уже к горизонту скатывалось. Если разведка обнаружила вражеское войсков в тридцати километрах, а именно там стояли дозоры, то сегодня атаки ждать не стоит. Не метеоры же, войска они медленно двигаются. Не сунутся ночью под стены, зная, что у русских есть дальнобойная крупнокалиберная артиллерия. Остановятся аспиды километрах в десяти от Дербента и прибудут завтра к обеду. Есть время перенести все пушки на северную стену.

Нда. Стену. Стена не высокая, от трёх до четырёх метров, и ров наполовину засыпан. А ведь почти год у Петра Христиановича был ров подправить и даже стены нарастить. Снабжение Дербента нефтью наладили? Наладили. Сплошным потоком идёт из Чечни. Проходит частично через самогонные простейшие аппараты, которые отделяют керосин сначала, а потом бензин с соляркой. Отходы идут пока на асфальт, улицы города постепенно покрываются серо-чёрной коркой. Керосин отправляют вместе с лампами морем или по суше в Астрахань на продажу, а также в соседние ханства. Немного и в Тифлис отправили на пробу кружным путём через Ширванское и Шекинское ханство. Будут покупать, можно будет и нормальные поставки наладить. А вот смесь бензина и солярки идёт на производство кирпичей. Нормальный такой кирпичный заводик отгрохали.

Сейчас Пётр Христианович корил себя, мог бы весь кирпич пустить на увеличения высоты стен вокруг города. Но такой мысли даже не возникло, со всех сторон окружён дружественными соседями, есть куда кирпичи тратить. Строили одновременно три здания больших, точнее комплексы зданий связанных переходами. Школу с интернатом, университет с общагой и библиотекой и больницу с аптекой и фармолабораторией. Кирпичный заводик день и ночь дымил, без выходных и праздников. И то еле хватало кирпича трём бригадам строителей. До изобретения цемента руки не дошли. Там нужно строить серьёзные печи, так что пока просто обжигали известняк и кладку вели на известковый раствор. А вообще, когда начали строить здания на связке известковым раствором, Пётр Христианович понял, что изобретать цемент не нужно. Цементный раствор хуже известкового. Он не терпит холодов, тогда как известковым можно работать при отрицательных температурах. И он вечен, по крайне, здания, построенные ещё при князьях, церкви и монастыри, вполне себе стоят, хрен разберёшь, чего не скажешь о хрущёвках. Кроме того известковый раствор, в котором три части песка обычного и одна часть гашеной извести, гораздо дешевле цементного. Ладно, про цемент, про кирпич. Пока печей по обжигу не так много, как хотелось бы. Но кирпич есть.

А ведь если бы весь этот кирпич пустить на увеличение высоты городских стен, сейчас этих конников можно было и не бояться.

Пётр Христианович убрал от глаза подзорную трубу. Ну, получит Мехти горячих, когда вернётся.

Глава 16

Событие сорок четвёртое

Леонид Филатов, из книги «Про Федота-стрельца, удалого молодца»

Утро началось с сюрприза. Да ещё какого. Нет, не раньше времени вороги под стены подошли. Не было пока с севера никого. Новости и сюрприз сам пожаловал с юга. Брехт, когда купцов-шпионов засылал в южные ханства и в саму Персию, то выдал им несколько сотен листовок. Нужно было их подбросить на рынке, не попавшись самому. Текст был уж больно не банальным. Купцы, как известно все вернулись живыми, взяли следующий товар и опять уехали. Часов на продажу не было, но белоснежная хлопковая бумага, изделия кубачинцев, первые карандаши дербентской фабрики и керосиновые лампы тоже ходовой товар. Пойди, поищи в мире.

А текст был следующий. Шамхал Тарковский Мехти второй предлагает всем правоверным мусульманам сделку, за живого английского шпиона выплачивает пятьсот золотых финдиков, или тысячу серебряных курушей, а за мёртвого с документами удостоверяющими, что это англичанин, триста финдиков или шестьсот курушей.

Специально назвал Брехт не иранские деньги, а османской империи, чтобы показать, что против англичан, находившихся в Персии, ничего Мехти не имеет, а вот против шпионов в Османской империи это да.

Первые листовки Брехт написал с указанием цены в золотых иранских томанах, но передумал. Нет пока войны с Ираном, нужен ему год на подготовку к этой войне, ну и нечего провоцировать. А турки с ним не граничат. Вот и заменил валюту.

Сильно не надеялся. И тут прибыл один из купцов Бакинского ханства, на которого вышли люди из Тебриза. Привезли двух дохлых англичан. Всё, как положено, в красных мундирах с галунами, шляпой бикорном и золотыми погонами с бахромой. Господа офицеры. Штаны только белые непрезентабельно выглядят. Грязноватые и спереди и сзади, ну обделались. Бывает это с покойниками. Даже документов не надо, по синим рожам видно, что наглы – рыжие оба. За двоих таких красавцев шестьсот финдиков не жалко. Жако, конечно, но то, что листовка сработала, прямо душу грело, и жадность жабью эта теплота задавила. Опрошенные товарищи показали в дружеской беседе за чашечкой чая, что убили они наглов в Тебризе, и там этого добра два десятка. Ага, теперь не полных два десятка. Нужно ли ещё? Конечно, привозите цена та же.

Расстались с купцами неживым товаром довольные друг другом. Брехт стал беднее на тысячу с лишним рублей. Так-то большие деньги. Но теперь эти азербайджанские купцы точно постараются перебить английских советников всех до одного в Иране. А без помощи Англии шах таким смелым не будет. Да и наглы задумаются, стоит ли посылать офицеров туда, где на них открыта охота. Могут ли они предъявить претензию России? Конечно, могут. Только при чем тут Россия? Мехти с его шамхальством только под протекторатом России, он не её подданный. Мало ли что на уме этих мусульман. Может, он красный цвет мундира не приемлет. Считает, что англичане оскверняют священный для всех мусульман цвет. Кто их этих деспотов разберёт? Вы бы, дорогие наши английские союзники, не шастали по Кавказу, опасно там. Или мундиры сменили, чтобы они на аль-байрак не походили (красный флаг).

Брехт людей отпустил, приказал Кариму-эфенди англичан раздеть, мундиры постирать и прокипятить, пусть будут, мало ли, какая гадость в жизни может пригодиться и пошёл к северной стене. И тут его Карим догоняет и протягивает связку бумаг.

– Достали из-под мундира у мертвеца. – Брехт принюхался, бумаги пропитались трупным запахом, хотел приказать проветрить и прогладить что ли, но потом передумал. Ещё угробят. Забыл даже у «продавцов» трупиками про бумаги спросить на радостях. А те не забыли, сунули карты и какие-то списки, что были при убиенных, под мундир, чтобы не затерялись в дороге.

– Разверни. – Развернул, зажимая нос, Карим. – Мать моя – женщина! Да это карта. – Брехт даже морщиться перестал. Это была замечательная карта южного Кавказа. Вот именно такой ему и не хватало. Даже захотелось догнать и дополнительно наградить продавцов английских трупов. С такой картой уже воевать можно.

– Карта! – поведал ему Управляющий делами ханства.

– Карта. Разложить в месте, где нет солнца, и проветрить, как следует. И охрану выстави, любого, кто будет интересоваться, сразу под стражу. Не мешкай, Карим. Всё, убежал я, скоро войнушка начнётся. – И Пётр Христианович поспешил к северной стене Дербента.

Войска показалось, как и прикидывал Брехт ближе к обеду, уже ходить по стене туда-сюда устал, а ещё там все время под воротами гвалт стоял, утомляя. Ворота заперли, а купцы и прочие разные граждане многонационального Кавказа прибывают и прибывают. Ругаться начинают на гортанных своих непонятных языках со стражей. Князь Витгенштейн не выдерживает и приказывает пропустить. Ворота снова закрывают, а через несколько минут очередной караван с нефтью или шесрстью или древесиной. Опять ругань и опять приходится пропускать. Скоро стрельба начнётся, а от этих купцов зависит процветание его ханства и его предприятий. Беречь их нервы надо. Войско появилось неожиданно. Погода весенняя, мартовская и солнце ещё по привычке любит в тучах понежиться, не думает о людях, те-то соскучились. Вот и забежало солнышко за очередную тучку, видимость сразу ухудшилась, Брехт трубу опустил и присел на корзину с ядрами возле пушки. Задумался о непонятном войске. Где мог дядя Мехти за такое короткое время набрать несколько тысяч конного войска. Да там если всех мужчин шамхальства на коня посадить и пять тысяч не получится. Так и конь не у каждого. Пастухи, пахари. Коровы и волы – это да, а кони, так-то редкость, да ещё тысячами. Странно.

– Ваше Превосходительство, едут! – подскочил к нему подпрапорщик артиллерист, тоже в красном мундире. Для них на случай войны уже серо-зелёную форму пошили, но пока не выдавали, износят, опять за свой счёт шить. Не Ротшильд же, деньги счёт любят.

Пётр Христианович встал, поднёс к глазу подзорную трубу. Точно едут. Дорога перед воротами в полукилометре примерно за холм ныряла, и вот из-за этого холма по широкой дороге, отремонтированной зимой, по пять-шесть человек в ряд выползала змея. Точно не регулярное войско, у всех разные цвета одежды. Тёмные в основном, но и чёрные есть, и коричневые, и серые, синие попадаются яркими пятнами. Как этого дядю звать-то Брехт и забыл. Он на его свадьбе был, но кроме большого живота и кучи круглых орденов на черкеске ничем не запомнился. Был он, кстати, в белой черкеске золотом расшитой. Вот во втором ряду едет кто-то в белой черкеске.

Пётр Христианович навёл на человека трубу. Да. Четырёхкратное увеличение лица и фигуру разобрать не позволяло. Но что-то Брехта в фигуре цепануло, и он снова поднёс трубу подзорную к глазу.

– Да, твою же мать! Ничего себе. Неожиданно.

Событие сорок пятое

Большие батальоны всегда правы.

Армия – это огромный прожорливый зверь, пожирающий все на своём пути.

– Отставить! Не стрелять! Отставить! Свои! – Пётр Христианович бегал по стене и чуть не в ухо каждому артиллеристу красному кричал. Это хорошо, что стена четыре метра шириной, можно бегать, не боясь вниз сверзнуться.

– Кто такие? – Войсковой старшина Говоров Андрей Андреевич встал на дороге Брехта. Чуть не стоптал Петер-хан казака астраханского.

– Да, блин, кто разведчики были? Неужели шайра под Маратом Карамурзином не заметили? Таких коней на Кавказе по пальцам посчитать. Это черкесы. Я их позвал на помощь, вот они пришли. Ну, приехали.

– Так бохато больно. Двух эскадронов не было. А тут корпус целый. – Законно возразил Говоров.

– Бохато.

Брехт приказал открыть ворота и стал спускаться со стены. Честно говоря, не ждал. Войсковой старшина правильно отметил, в походе на Шекинское ханство приняло участие двести сорок – двести пятьдесят человек. Трое погибли и трое были ранены. Зато каждый получил кольчугу, пару коней, огнестрельное оружие и по нескольку кинжалов. Кроме того Брехт выплатил всем по двадцать рублей серебром. И, видимо, это стало известно во всей Кабарде, и в малой, и в большой, и во всяких прочих разных. Потому на повторный призыв, сходить за зипунами в Персию, откликнулось несколько тысяч черкесов. А чего, потерь почти нет, а прибыль от похода приличная. Опять же от домашних забот свинтить, хай, женщины с рабами и бедняками занимаются, а воинам настоящим гвозди вбивать в стены, из камней сложенные, не по чину. А вот за зипунами, это по чину.

Марат попытался Брехта приподнять. Пётр Христианович попытался приподнять пщышхуэ. Масса победила. Засучил ножонками в воздухе черкесский главный князь.

– Петер, я привёл три с половиной тысячи воинов. Когда идём на Иран? Люди хотят привезти в дом богатую добычу. – Едва обретя почву под ногами, Марат от души треснул Брехта по плечу. Покачнуло. Хотел тоже приложиться, но последствия были непредсказуемы, ещё уронит князя. Урон не только князю, но и чести будет.

– Я бросил клич ещё вайнахам и донским казакам, а и астраханским тоже, вот, подойдут и пойдём. Вы, я так понимаю налегке, ни фуража, ни еды для себя? – С грустью глянул Пётр Христианович на продолжающих въезжать в ворота северные всадников в лохматых и не очень шапках. Бурки тоже были далеко не у всех.

– Мы бедный народ, мало у кого есть заводной конь. А на себе много не увезёшь. Потом ты же позвал нас на помощь? – Отстранился пщышхуэ, подтверждая догадку Петра Христиановича.

– Я позвал. На столько, по правде, не надеялся. Ничего, прокормим.

А про себя Брехт паниковать начал. Этот кумулятивный эффект и с другими народами и народностями Кавказа может сработать. Сейчас приедет тысяча чеченцев. Попов, по доброте душевной, всё войско астраханское приведёт и ещё и киргизцев прихватит. И ханы Ширванский, Бакинский и Кубинский проведут тотальную мобилизации, в надежде на богатую добычу. А в результате на двадцатитысячную армию персов навалится двадцатитысячная толпа этих абреков. И это после того как те побегут обработанные артиллерией и прореженные егерями. Мечты.

Нет, двадцать тысяч не набрать этих отморозков, но мир уже засверкал совсем другими красками. Теперь стоит подумать, что название Тебриз гораздо лучше подходит столице Советской Социалистической республики Азербайджан. Там ещё какое-то большое, красивое, солёное озеро рядом с Тебризом. Можно курорт соорудить. Катамаранов понаделать. Дивчули в купальниках, пивко под зонтиками. Нда!!!

Осталось малость. Прокормить такую ораву джигитов и казаков, и, самое главное – прокормить десяток тысяч коней. Брехт готовился к тому, что война с шахом будет. Скупал в Астрахани и на Кубани овёс и зерно. Все почти амбары забиты, но рассчитано продовольствие на семь тысяч человек и то с натягом. Придётся по дороге у своих закупать фураж и продовольствие, а у персов конфисковывать, и оставлять расписки на русском языке, что зерно изъято на войну с шахом и, проигравший в этой войне, шах с крутым именем Фетх Али-шах расплатится с вами, а если денег не хватит, то жёнами поделится. Их у него восемьсот, не обеднеет.

Событие сорок шестое

Подполковник Алексей Петрович Ермолов Лаперузом не был. Весь опыт морских путешествий у него складывался пока только из одного перехода прошлогоднего из Астрахани в Дербент. Тогда погода была отменной, и эту морскую прогулку он перенёс на четвёрку твёрдую. Всего четыре раза за борт вывернуло. Потому, зайдя на борт огромного буса со смешным названием «КонЪ», что бы это значило ещё, он был уверен, что теперь, после того, как с морем знакомство состоялось, до южного берега Каспийского моря доплывёт он легко и с песней.

Первый раз желудок сообщил ему, что пора кормить рыб за бортом ровно через десять минут, как они из бухточки дербентской вышли. И, несмотря на уговоры подполковника, подполковничий желудок тянул его к борту потом регулярно через часик, можно и не смотреть на часы «Нева», подаренные родственником.

К тому моменту, как его, впавшего в ступор, затрясли егерь с матросом в гамаке скукожившегося в каютке крохотной, Алексей Петрович проклял раз сто князя Витгенштейна, раз сто Каспийское море и девяносто девять раз шаха персиянского, как раз хотел в сотый того проклясть.

– Ваше Высокоблагородие, берег. Персия. Их превосходительство вас на палубу кличут. – Сообщил моряк егерю, а тот пробубнил то же самое уже Ермолову.

– Слава богу!!! – Ермолов опростал поданную ему кружку с чаем и вывалился на свежий воздух. Да, чего там, на свежайший воздух. Погода к концу вояжа совсем испортилась дул холоднючий северо-западный ветер напитавшийся влагой и промозглостью на кручах кавказских. Молод был подполковник, всего двадцать четыре года, не берег ещё здоровья, в кителе вышел, ничего на плечи не накинув. Сразу и заклацал зубами.

– Ну, что, Алесей Петрович, повоюем?! – Мехти морской болезнью не страдал, гад толстопузый.

– А где берег-то? – Командир роты конной артиллерии вгляделся в море перед собой, и ничего там не увидел похожего на берег. Точно такие же волны, как и до того были. Серые, мрачные, с грязными клочьями пены на некоторых даже.

– С другого борта. Чуть промахнулись. Шкипер говорит, нужно теперь вдоль берега на восток немного пройти.

Ермолов прошёл короткими зигзагами к другому борту и увидел вожделенный берег. Волны бились о скалы в паре сотен метров. Нет, никаких радостных чувств не возникло. Тут приставать к берегу было нельзя. Разобьёт о камни.

Что-то покрикивая на своём языке наокружавшею его свиту генерал-лейтенант Мехти удалился, раскачиваясь как утка, а подполковник постоял, постоял, да снова стал рыб за бортом кормить, проклиная в сотый раз Фетх-Али-шаха. И чай, что влил в себя.

В порту Сардаб Руд стояло семь кораблей. Два были соизмеримыми по размеру с их бусами, да, скорее всего, ими и являлись. Огромные, неповоротливые, с минимумом косых парусов, что практически не позволяло этим громадинам ходить галсами. Остальные пять были одномачтовыми шлюпами. Назывались по-другому, понятно, но от таких же русских кораблей, что Алексей Петрович видел в Петербурге, не сильно отличались. Кроме того было с десяток маленьких парусных лодочек – рыбаки. Такое большое количество судов в порту резко осложнило первую часть разработанного князем Витгенштейном плана. Десант, который должен был высадиться на корабли противника, был только на расшивах. А их меньше семи. Их пять.

Пришлось выкликнуть на бусах среди егерей охотников перебраться на два огромных корабля и захватить их.

– Ребята, – оглядев желающих, коих с сотню набралось на его корабле, то есть почти все, Ермолов посиневшими губами, старался твёрдо говорить. – Ребята, нужно не щадить басурман. Сопротивляется – убей, сдаётся, за спиной не оставляй. Каждому будет пару верёвок выдано, вяжите по рукам. Помните, корабли не главное. Нам нужно и порт захватить и соседний город взять на штык. Там главная ваша работа, а тут отвлечение только.

Егеря тоже бледный вид имели, видно, что морская болезнь стороной их не обошла. Заразились от командира. Говорят зевота заразна, а вот оказывается и морская болезнь тоже заразна. Но стояли егеря почти ровно, пожирая начальство глазами, и слушали внимательно.

– Командирам плутонгов подойти ко мне, остальные готовьтесь, у кого пистоли есть, зарядить. – Распустил охотников Ермолов, и на минуту не сомневался, что все захотят. По двадцать пять рублёв Пётр Христианович обещал выдать тем, кто в захвате кораблей будет участвовать.

Ермолов служил всё время вместе с этим немецким графом и только во времена Павла их пути разошлись, и когда теперь уже – князь Витгенштейн и генерал-лейтенант пожаловал к нему в роту вместе с инспектором артиллерии всей империи Аракчеевым, то Алексей Петрович заметил, как резко тот переменился. Был лихой гусар, любитель пирушек, женского пола и рубака. А ещё такой же нищий был, как и сам Ермолов.

Совершенно другой человек приехал в Вильно. Он теперь отлично разговаривал на русском и старался на этом языке и говорить, пренебрегая модным французским, и даже выговаривал нижестоящим офицерам, пытающимся заговорить с ним на этом языке.

– Вы – офицер русской армии, сударь, потрудитесь на этом языке и говорить. Ещё раз услышу от вас хоть слово по-лягушачьи и добьюсь увольнения вашего из армии. Это предательство говорить между собой на языке врага. Он нужен только чтобы пленных допрашивать. Да, ещё когда возьмём и разграбим Париж на нём можно зазывать девиц в койку.

Возражать в глаза офицеры, подчинённые Ермолову, боялись. А теперь уже и сами говорят только по-русски. Правда, время от времени на совместных пирушках спрашивают, когда мол, на разграбление-то Парижу идём. Не терпится ужо.

Но не знание языка чужого поражало больше всего в Витгенштейне Ермолова, а эта его проявившаяся немецкая жилка деньги зарабатывать. Часовой завод с жидами построил, в деревне своей чего напридумывал, да ещё несколько деревень прикупил. И потекли деньги. Но в отличие от других немцев, коих подполковник знал немало, этот не в кубышку их прячет, а на солдатиков спускает. Перевооружил, одел, кормит от пуза, да ещё и премии за смелость выписывает. Уникум. Мало сейчас таких офицеров и генералов в империи.

А корабли захватили легко. Там практически ни на одном не было команды, так по десятку человек, которые, глядя на сотню бегущих к ним головорезов с тесаками, просто сразу сдались. И только на одном шлюпе завязалась сеча. Там моряки шамхала Тарковского сцепились с персами всерьёз. На борту была полная команда, человек тридцать моряков и нападающих столько же. Почти все и с той и с нашей стороны полегли. Осталось целыми пятеро подданных Мехти и десяток раненых. А персов всех добили и выкинули за борт. В целом же операцию по захвату кораблей можно считать удачной. У русского флота на Каспийском море добавилось семь кораблей.

Глава 17

Событие сорок седьмое

Великие нации никогда не беднеют из-за расточительства и неблагоразумия частных лиц, но они нередко беднеют в результате расточительства и неблагоразумия государственной власти.

Адам Смит (1723–1790) – шотландский экономист

Войска собирались. По самому плохому варианту. Для Брехта. Их лишку привалило. Во всём мире Пётр Христианович единственный полководец, которого большая армия огорчала. Он всех выставлял из города. За южными воротами чуть дальше в горах организовали лагерь.

И тут началось. Как объяснить горцам, что деревья нельзя вырубать. Они червей шелковичных должны кормить и снегозадержание производить. А на чем людям готовить еду? Вот. Не все беды. Мелочь. Попытался через Марата организовать копание отхожей траншеи. Нет. Будем гадить по углам. Пришлось организовать горожан, чтобы они за деньги, которые на деревьях не растут, выкопали ямы и построили из страшно дефицитных досок туалеты. Хрен. Так-то дербентцы построили, а джигиты вокруг гадить продолжают, в том числе и на внешнюю стенку построенных туалетов. Кони выщипали всю траву. И требовали, и требовали овса. Людям мясо подавай.

И поток желающих пограбить шаха, и отъесться заодно за счёт Петера-хана, не иссякал. После черкесов прискакали чеченцы. На этот раз князь Мудар привёл пять сотен вайнахов. Вооружены, кто чем, а кто ничем. Несколько человек вообще дубинами. В прямом смысле этого слова. Огромная такая бита переросток, с несколькими вбитыми в широкую часть гвоздями. И рукоятка кожей обтянута. Не просто в лесу корягу вывернули товарищи, а в орудие убийства превратили. Брехт представил себе удар такой дубиной. Это будет пострашнее Фауста Гетте. Тут против такого вот бугая и с этакой штукой с сабелькой сыкотно выходить.

Залез, оглядев чеченцев, Брехт в закрома Родины, а точнее в оружейную Дербента и скрепя сердце начал их (закрома) раздербанивать. Там хранилось с сотню копий с бронзовыми, медными и железными наконечниками. Оружейник Мустафа-бей объяснил, что копья выдавались ополчению, чтобы люди сбрасывали со стен нападающих. Херня. Больше на Дербент в реальной Истории никто не нападал. А уж в этой Истории у него есть вещи круче копий. Раздал эти сто копий чеченцам.

Были ещё мечи. Старые в зазубринах. Пётр Христианович не пожалел штыка из шведского железа и по каждому мечу рубанул. Три отложил. Из мифрила, не иначе, откованы. Только звон идёт, и зарубки на шведском штыке образуются. Ну, мифрил* не мифрил, а булат точно. Или адамантий. Остальные мечи тоже чеченцам отдал. Жаба заворочалась, всё же железо и вполне приличное, но война же впереди. Не посылать же людей в бой с кинжалами.

* (Название мифрил происходит от двух слов на синдаринском языке Толкина – мит, что означает "серый", и рил, что означает "блеск").

Сабли тоже были, но тут наоборот, не ерунда всякая, а вполне себе трофеи, коими не стыдно хвастать, с ножнами изукрашенными с каменьями в ручках. Хранились отдельно в сундуке. Нет. Их не отдал. Не в коня корм. Нужно потом их внимательно изучить и придумать применение. Может из них шашки изготовить? Ничего сложного. А камни повыковыривать. Дожить надо. А вот несколько десятков русских тесаков отдал Мудару. Видимо ещё с посещения Валерианом Зубовым Дербента остались, а может и самого Петра Первого. Тот же тоже Дербент на штык брал.

После чеченцев подвалил и генерал-майор Попов. Не удержался, сам явился во главе восьми сотен астраханских казаков. Эти хоть не голыми и босыми пришли. Пришли одвуконь и с огромным обозом с овсом и другим прочим зерном для каш. Брехт их в следующем леску поселил и приказал Управляющему делами Прези… хана Кариму-эфенди бросать все дела и отправляться с обозом к лезгинам. Нужно мясо. Казаки с чеченцами и черкесами на пресной грече не долго протянут. Бунт учинят, и друг друга кушать начнут.

Последними явились донские казаки. Этих хоть почти столько, сколько заказывал. Просил две сотни, получил два эскадрона. Не измеряются казаки сотнями, только эскадронами. Зря радовался. Войсковой старшина Хромов, что их возглавлял, сообщил, что узнав о походе за зипунами, кубанцы тоже срочно пару эскадронов собирают, завтра – послезавтра будут.

– И всё? – Выдохнул Петер-хан.

– Терцы тоже.

– А Запорожцы? – зарыдал Брехт.

– Запорожцы? А ведь точно, послать надо было.

С теми войсками, что уже были у князя Витгенштейна, получалось за семь тысяч, пусть будет, сабель, (не дубинами же считать) и это ещё союзники не подошли.

В разгар обустройства в небольшом ханстве такого огромного по здешним реалиям войска прибыл и флот. Все корабли в бухту не вошли. Знатно сходили за зипунами, Стенька Разин перевернулся в гробу. Хотя, нет же гробы у атамана. Руки, ноги и голова Разина, по свидетельству очевидцев, были воткнуты на пяти специально установленных кольях, а туловище брошено на съедение собакам. Чего тогда? Не в раю же? Со сковороды с завистью смотрит на результаты набега Ермолова и Мехти на персиян. Хотя? Не только сковорода зад греет, но и душу известие, что княжну не приволокли. Измельчали потомки.

Бог с ним с Разиным, Мехти и Ермолов привели к Дербенту семь захваченных судов, из которых два больших буса были заполнены зерном. Как выяснили у пленных их должны были отправить в Решт, но его захватил Мир Мустафа-хан – правитель Тылышского ханства. Корабли дошли до порта Анзали и вернулись. А тут и пираты Каспийского моря подоспели. Ещё прилично продуктов взяли в самом порту и соседнем городке Чалус. Воевать не пришлось. Небольшой гарнизон при появлении русско-кумыкского войска дал дёру через южные ворота, а персы сами распахнули северные, не дожидаясь штурма. Откупились тканями и продуктами, зерном в основном и горохом мелким. Зерно не простое, на семьдесят процентов – это рис. Остальное ячмень. Не сильно распространённая сейчас на Руси культура. Удачно сплавали. Главное, что теперь голода точно в войске не будет. Вот, не отнять у шаха многожёнца – молодец. И корабли подогнал и продовольствием снабдил, честно поступил. Противники должны в одинаковых условиях воевать.

На обратном пути эти два капитана зашли в Анзали и прогулялись до Решта, передали Мир Мустафе-хану послание от Брехта. Тот с радостью согласился перейти в Российское подданство и теперь не уйдёт из Решта, как хотел, а будет ждать там генерала Витгенштейна с подмогой.

Опять, блин блинский, дилемма, идти против Карабахского хана с Сулейман-ханом или двинуть войско морем в Решт.

А да, бонус ещё эти два Джека Воробья притащили с собой. Мехти всё же лучший кандидат на должность императора России, он при отплытии из Сардаб Руда глянул хозяйским глазом на рыбацкие лодки и баркасы, и скомандовал все более – менее крупные на буксир взять. Честно с Брехтом поделился, двадцать забрал себе и восемь подарил Петеру-хану. Домовитый.

Событие сорок восьмое

Сам погибай – товарища выручай.

Приучайся к неутомимой деятельности.

Никогда не презирайте вашего неприятеля, каков бы он ни был, и хорошо узнавайте его оружие, его образ действовать и сражаться. Знай в чем его сила и в чем слабость врага.

Суворов Александр Васильевич

Пётр Христианович бросил водить пальцем по карте и оглядел склонившихся над ней соратников. Переводчиков было, как бы не больше, чем … руководителей, не военноначальниками же их называть. Чеченцы, черкесы, кумыки, азербайджанцы, лезгины, немцы, русского языка почти не знающие, всем переводчик нужен. Даже если кто и знал немного русский, Брехт всё одно подстраховался. Должны эти дядьки всё точно понять, от этого жизни зависят, и их самих, и тысяч людей у них в подчинении.

– Ну, план какой-никакой у нас теперь есть, больше конечно никакой, чем какой. Зато скажу вам по секрету: лучше никакой, чем вообще отсутствие плана.

– Ты, Петер, урежь осетра, как сам любишь повторять, – ткнул волосатой сосиской, что аллах всучил ему вместо пальца указательного, в Решт Мехти второй, – От Решта до Нухи, если на ваши вёрсты считать, то … две недели пути. И это летом. Зимой и на месяц растянется.

Брехт на карте с неуказанным масштабом и с искажённым явно силуэтом Каспийского моря и сам прикинул, что километров шестьсот между двумя возможными местами, куда Сулейман-хан может ударить. Это минус в плане, но был в нём и плюс. Кура – это река, которую вот так просто весной целой армией не преодолеешь. По данным, что собрал Брехт, опрашивая купцов своих и тех разведчиков из Кубинского ханства, что ему новости о сборе войска принесли, выходило, что перейти Куру можно либо по нескольким бродам либо по мосту. Стояние на реке Угре все в школе проходили. Там всего несколько пушек Ивана III остановили хана Ахмата от форсирования этой реки. Почему не воспользоваться опытом предков?

Мост один стоял у городка Евлах на дороге из Гянджи в Шемаху – это было очень вероятным местом, через которое пойдут войска шаха. Сам Брехт бы именно этим путём пошёл. Сразу оказываешься в тылу у восставших ханов.

Второе место – Асландузский брод, по которому можно перейти Аракс и оказаться в непосредственной близости к Ширвану, а там и Баку, и точно в тылу у Талышского хана. Леонкарань вот она, беззащитная, бери, пока этот дурачок Мир Мустафа-хан обороняет Решт неизвестно от кого.

Третья возможность тоже была у Сулейман-хан, можно прямо из Тебриза идти на восток с выходом на прибрежную дорогу у Астары, это южнее Леонкарани и севернее Решта. Тридцатитысячную армию там можно разделить и часть отправить отбить Решт, в котором не более двух тысяч человек у Мир Мустафы-хана, а вторую часть отправить на взятие Леонкарани и потом двинуть на Баку. Перекрыть все три направления Брехт не мог. Тут и самому нужно тридцатитысячную армию иметь. Приходилось гадать. Да, шпионы есть и они донесут, куда войско идёт, но прав Мехти, тут расстояния от одного возможного места до второго шестьсот, а то и семьсот вёрст по горным дорогам. Просто не успеть. Вот и приходилось гадать. Нужно выбрать два направления из трёх возможных. Пётр Христианович и выбрал. На дороге через Куру у городка Евлах он предложил собрать всю крепостную артиллерию, что имелась в их пяти ханствах и устроить, в случае выбора персами этого направления, стояние на реке Куре, за неимением Угры.

Основные же силы, отправить к селению Асландуз. А чего делать, если проклятый этот Сулейман-хан пойдёт югом? Перебросить войска?

– От Асландуза до Астары поменьше будет. Всего четыреста вёрст. – Пройдясь перстом по кривулям дорог Кавказа, сообщил Брехт соратникам.

– Тебе, Пётр Христианович, слава Суворова спать мешает? Тоже хочешь марш через горы с пушками и конницей проделать. – Покачал головой Ермолов.

– Ладно, слушая вас?! – молчат ханы и прочие войсковые атаманы с подполковниками и майорами.

– Союзную конницу разделить надо, и часть отправить в Решт, – предложил генерал Попов.

– С голоду сдохнут, если … Стоп. Ладно. Принимается. Отправим им морем продукты и фураж. Осталось желающих найти? – Брехт глянул на карту. – Марат, там, рядом есть Ардебильское ханство, сам Ардебиль вам без пехоты и артиллерии не взять, но пограбить местных можете. Только не убивайте зря людей. Чем чёрт не шутит, может, они тоже захотят в Российскую империю перейти всем кагалом.

– Что за неправильная война у тебя, Петер, получается?! Убивать нельзя, в рабство брать нельзя. – Посмурнел пщышхуэ, а потом расхохотался. – Это шутка была. Хорошо, мы сделаем, как ты говоришь, убивать будем только воинов и то, при угрозе нашим жизням. Только есть подозрения у меня, что узнав об этом, персидское войско повернёт к Решту, а вы в десяти днях пути.

– Ну, им тоже не пять минут идти, у них и артиллерия, и пехоты полно. Если и опоздаем на пару дней, то вы можете в городе за стенами запереться. Да, даже так и сделайте. Они развернут армию, приготовятся осаждать Решт, а мы им в спину ударим.

– Вот, это уже нормальный план, без осетров, хотя я бы отправил всех рыбаков в Анзали. Хоть свежая рыба будет у черкесов. Осетры, как ты и любишь.

– Правильно. – Брехт пометил карандашом в блокноте дополнения. – Ну, теперь у нас даже ого-го какой план есть.

Событие сорок девятое

Война ведётся до победы и точка

Если хотите одержать победу, бейте в самое сердце противника

Карл фон Клаузевиц

На передовой линии своего войска Брехт разместил триста ослов, к спинам которых были прикреплены большие охапки сена, смешанного со смолой. По сигналу, чеченцы одновременно подожгли все охапки сена и уколами кинжалов, выстрелами и криками погнали ослов прямо на сонный лагерь персов.

А дальше … Не.

А перед этим и Пётр Христианович Витгенштейн и Иван Яковлевич Брехт убедились, что недооценивать противника и считать его глупее себя – это и есть глупость. Ему же сам Сунь-Цзы лично говорил, что: «Если ты знаешь врага и знаешь себя, тебе не нужно волноваться за исход сотни сражений. Если ты знаешь себя, но не знаешь врага, за каждую достигнутую тобой победу ты расплатишься поражением. Если ты не знаешь ни себя, ни врага, ты будешь проигрывать всегда».

Врага Брехт недооценил. Не узнал врага. Сулейман-хан поступил точно так, как Пётр Христианович и прогнозировал. Он разделил войско на три части и первое отправил к мосту через Куру, второе к Асландузскому броду через Аракс и третья напрямик к Решту. Молодец. В смысле не Брехт, а дядя шахский. Он переиграл доморощенного стратега, Петера-хана.

К Куре он отправил только пару тысяч ополченцев из Карабахского ханства, разве ротой стрелков усилив. К Араксу послал собранных в Тебризе и Карадахском ханстве (не путать с Карабахским) пару тысяч всадников с копьями. А всё войска двинул к Ардебилу, по дороге усилив его в Сарабском ханстве.

Узнал об этом Брехт, который по его мнению находился на самом вероятном месте наступления Сулейман-хана на левом берегу Аракса в полукилометре за Асландузским бродом, и дал себе пендаля. Здесь же и рота конной артиллерии была и егеря и большая часть казаков, и чеченцы и лезгины. К мосту через Куру Пётр Христианович с целой сотней разнокалиберных бронзовых пушек и половиной роты артиллерийской Ермолова отправил и в помощь ему Мехти с его кумыками выделил. Не верил, что рванёт, как укушенный, туда дядя шаха, оставив в тылу резвиться мятежников. Собрали со всех ханств крепостную артиллерию и всех пушкарей, Брехт выделил нормальный порох на основе калийной селитра и часть пушкарей Ермолова. В расчёте артиллерийском у Ермолова же всяких подносчиков порохов и ядер можно заменить на простых здоровых людей, а так Ермолов будет уверен, что самые крупнокалиберные пушки в надёжных обученных руках.

А вот к Ардебилу, как и планировали, отправили только три с половиной тысячи черкесов. Естественно, противостоять тридцатитысячной армии персов они при всей храбрости не могли.

Брехту разведчики доложили, что он осёл, когда уже и лагерь оборудовали и даже пушки пристреляли. План был хорош. Пропустить несколько тысяч персов через брод и затем устроить им огненный мешок. Спереди лупит артиллерия картечью, а с обоих флангов егеря. Такого массированного огня вороги должны не выдержать и начать драпать. Только вот брод не сильно широкий, давка начнётся и тут казаки с лезгинами и чеченцами конной лавой всё это сметают и устраивают резню, побежавшего войска персиянского. План! Куда там Клаузевицу! Карлу фону.

И тут прилетает гонец на взмыленном коне и говорит, что персидская армия идёт к морю в трёх сотнях километров от того места, где её Брехт ждёт. И туда напрямую не попасть, между ними целых два горных хребта. Только до реки Балхары, а потом вдоль побережья через Талышское ханство. Четыреста километров нужно преодолеть. Тогда как Сулейман-хану осталось всего сто пятьдесят до Ардебила.

И что самое паршивое – этот брод бросать нельзя. Сюда тоже войско идёт.

– Майор, остаёшься за старшего. Гусар с собой не беру, и войско Кубинского ханства с тобой останется. Эх, артиллерию тоже не успеть доставить. Остаётся пусть на месте. Гусар с коней сними и, как планировали, по флангам рассредоточь. А дальше всё, как и планировали. Уверен, справишься, или лезгин тоже тебе оставить.

Эрнст Георг фон Плеве покрутил, как у кайзера Вильгельма, закрученный вверх правый ус и по-детски так улыбнулся с ямочками на щеках.

– Справлюсь, Ваше Превосходительство. Поторопитесь.

Эх, вчера и сам был уверен, что справится.

Глава 18

Событие пятидесятое

Был бы логист, а проблемы найдутся

Кто не работает, тот… не логист

Из пункта А в пункт Б так и не доехал поезд. К сожалению, логисты отправили его в пункт С.

Кони бегут быстрее пешего. Но не долго. Потом устают, потом отдыхают, потом медленно щиплют травку, потом пьют пару вёдер воды, потом хрумчат овсом, потом снова отдыхают. Не хотят, как заводные мулы в сказках Волкова безостановочно скакать по Волшебной стране. Егеря, как и Наполеоновские гвардейцы могли бы вёрст семьдесят за сутки пройти, но тоже не каждый день. И полевых кухонь всего десять и они могут приготовить каши для пятисот человек максимум. Пить местную воду не кипятя Брехт всем запретил и потому пришлось полевые кухни перевести только на производство кипячёной воды, а еду готовить кумпанствами по старинке. Собираются солдатики по пять-семь человек и в котелке над костром варят медленно и чёрте на чём, в смысле и ветки и трава сухая и даже лепёшки коровьего навоза. Ничего страшного, так во всём мире сейчас и делают. Однако это медленнее, чем с полевыми кухнями. Из всего этого следует какой вывод? Армия, такая разномастная, даже без артиллерии может пройти в день в районе пятидесяти километров. Не больше, обычно даже чуть меньше.

А километров этих или вёрст от трёхсот пятидесяти до четырёхсот. Делим, два пишем, три на ум пошло, и получаем, что не меньше недели идти к Ардебилу. Чуть успокаивала надежда, что войска шаха под командованием Сулейман-хана движется медленнее. Так как армия эта в десять раз больше и у этого войска есть артиллерия. И ещё была надежда, что добравшись до этого города, войско повернёт на север к Леонкарани, а, значит, пойдёт навстречу.

– Чего ты паникуешь, – Шейх-Али-шах большую часть войска оставил на броде, и с собой взял только пару сотен не ополченцев, а профессиональных воинов с нормальными огнестрелами и принявших участие не в одной сече, – побьём персов. Они от одного вида тебя на Слоне разбегутся. Богатырь из сказок.

– Ну, только на это и надежда.

Шли уже четвёртый день по каменистой дороге временами в тропку переходившую. И завалы были, в смысле оползни, и разливы речушек и ручейков набухших от таяния снега в горах. Весна.

К вечеру добрались до Баку. Брехт до этого один раз уже заезжал туда, на предмет и отсюда нефть возить в Дербент. Договорился с Хусейн-Кули-ханом, что кораблями начнут возить, как весна начнётся. Вперёд Пётр Христианович выслал шурина с десятком телохранителей, чтобы приготовили в Баку поесть и помыться. После четырёх дней ползанья по грязи и осыпям людям требовался отдых. Сам тоже сначала помылся, переоделся и только потом за чашкой кофе выслушал новости.

Опять ничего радостного. Сулейман-хан поступил наихудшим для восставших ханств образом. Он разделил войско в Астаре и теперь двадцать примерно тысяч идёт на Леонкарань, а десять, а может и больше, двинулось на Решт. До Леонкарани персам дневной переход, добавим день на обустройство лагеря и всё. А Брехт со своим … Со своей бригадой, в двух днях пути точно, это ещё если бегом бежать. И три с хвостиком тысячи разномастных подразделений без артиллерии выходят на двадцатитысячное войско с плохой, устаревшей, но артиллерией. Тут план нужен. Гениальный! Есть у вас план, мистер Фикс? Нет, мистер Фикс у меня нет плана. План успеть до сдачи города. Там нет хана, там нет войска. Только ополчение. Сдадутся, им не привыкать. А брать город без артиллерии – это уже фэнтези даже, а не фантастика.

Хусейн-Кули-хан всеми силами старался отгородиться, типа, как же я отдам войско, если Сулейман-хан сейчас возьмёт Леонкарань, потом передавит ваше мелкую банду, как блох кусучих, и подойдёт к Баку. Чем я буду город защищать? Брехт ему рассказал про нашествие Батыя на Русь. Тоже каждый князь думал в своём городе отсидеться, а если вся огромная страна поднялась бы, то неизвестно, как бы история повернулась. Но нет, раздробленность феодальная, как и сейчас на Кавказе. Чего не завоёвывать ханства ваши, если в них жителей по тридцать тысяч, а у персов армия такая?! Хусейн сопел, пыхтел, потел, молился и только когда Пётр Христианович по столу кулаком брякнул, согласился передать союзническим силам восемьсот всадников и продовольствие на трёх сотнях ослов. Весна, на арбе далеко не уедешь. Артиллерии не дал, да Брехт и не просил. Что толку от этих пукалок на плохом порохе и с плохо обученными пушкарями. Только войско задержат.

– Хусейн. – Брехт, прощаясь рано утром, положил ему могутную длань на плечико парчовое, и, глядя сверху на плешь хана, «посоветовал», – Ты вышли с нами парочку гонцов на самых резвых конях и заводных таких же подбери. Они увидят, что мы гоним персов, и тебе сообщат, ты тогда не медли, высылай воинов гнать супостата до Тебриза, а то останешься ни с чем при дележе добычи.

– Я так и сделаю, Ваше Превосходительство.

Всем … Как бы их назвать одним словом? Всем примкнувшим к нему ханам восточного Кавказа Пётр Христианович ещё с осени, предвидя все эти гонки, «совет дал». Типа, ребята, займитесь дорогами, хотя бы на десяток, а лучше на пару десятков вёрст от города, пройдите с лопатами, наведите порядок. Война же, ёксель-моксель. Логистика – наше всё. Сейчас, пройдя по дорогам трёх уже ханств, Брехт не уставал материться. Отказать ханы не отказали, выполнили указания старшего брата, только выполнили буквально. Да, дороги привели если не в идеальный порядок, то близкий к этому. Вот только ровно на десять вёрст от города. Сами, наверное, ходили с рулеткой, не дай аллах больше сделают исполнительные слуги. Отъехали на юг от Баку на десять вёрст и кердык, скорость упала вдвое. Дорога, широкая и ровная, вновь превратилась в тропку каменистую.

– Ну, ничего, дайте с шахом разобраться, – Брехт сплюнул в грязь, – научим Родину любить.

Событие пятьдесят первое

Выиграл сражение не тот, кто дал хороший совет, а тот, кто взял на себя ответственность за его выполнение и приказал выполнить.

Наполео́н I Бонапа́рт – император французов в 1804–1815 годах

– Ваше Превосходительство, разрешите доложить?! – посланный в разведку капитан Енакиев – командир роты егерей, мокрый насквозь, вломился в палатку, что вечером разбили для князя Витгенштейна посреди русского лагеря.

– Быстро ты, а чего мокрый, только не говори, что это слёзы. – Брехт поднялся и вытолкал офицера из палатки на воздух. Проснуться нужно, голову проветрить. Со сна ещё чего не того в голову придёт.

– Через кусты полез, а они все в росе. – Капитан стряхнул с ресниц и бровей капли. Прикольно смотрится, как Вию веки поднимали, не сверху вниз, а снизу вверх.

– Ну, чего высмотрели?

– Спят, Ваше Превосходительство. Огромный лагерь. В центре высокий шатёр хана Сулеймана. И вокруг полно тоже красивых шатров. Должно быть генералы ихние.

– Беки. Да, не важно. Как думаешь, удастся сюрприз? – Пётр Христианович вгляделся в серые сумерки. Нет. Далековато.

– Всё войско на том берегу речки этой Ленкораньчай. Прямо на берегу пушки стоят. Значит, и порох рядом. Должно получиться.

– Ну и здорово, всё, отдыхай пока капитан. – Разведчик ушёл, а Брехт поспешил к соседнему шатру. Только ещё рассвет забрезжил, но шатёр князя Мудара своей зелёной расцветкой на общем фоне уже выделялся.

– Начинаем?! – главный чеченец уже не спал, стоял рядом со входом.

– Начинаем. Не подведи, князь, на тебя вся страна смотрит. Я пойду егерей поднимать. Действуй по готовности, ничего не жди. Мы сами разберёмся, когда и по кому стрелять.

Вчера на левый берег реки Леонкараньчай вышли уже поздно ночью. Темень, не видно ничего. А! Не видно ни зги. Это такое колечко на хомуте у лошади. Новолуние, да и небо пасмурное. Заметили персы или нет появление у них под боком несколько тысяч врагов, неизвестно, но ночной атаки не последовало. Как там, в хоккее и футболе, правило есть, не забиваешь ты – забьют тебе. Вот, замечательный пример. Не напали персы – нападут союзные силы.

И первый удар нанесут самые трудолюбивые союзники. Те триста ослов, что выделил Хусейн-Кули-хан для перевозки припасов.

Про ослиную атаку Брехт где-то читал или смотрел по ящику. Время точное не запомнилось, но где-то тут, недалеко. И атаку ослами с горящими на них копнами сена организовали черкесы. С кем они воевали, тоже не всплывало в дырявой памяти, но раз в анналы истории эта атака попала, то задумка явно удалась.

На одних ослов надежды мало. Потому, весь левый берег, заросший кустами, должны занять егеря. Ослы подымут панику. Егеря во время этой паники успеют сделать по десятку выстрелов, больше нельзя. Нарезы забьёт свинцом и может разорвать ствол. Но четыре с лишним тысячи выпущенных пуль, панику явно усилят. И вот тогда настанет очередь кавалерии. Их в пять раз меньше, чем персов, но у страха глаза велики. Тем более что пойдут они на лагерь тремя расходящимися клиньями. Казаки по центу, справа лезгины и вайнахи, а с лева союзная кавалерия ханов. Там самое спокойное место – артиллерия персидская. Конный пешего и паникующего всегда одолеет.

Брехт отдал команду егерям и поспешил на холм небольшой метрах в ста от реки. Небольшой-то небольшой, но с него поле предстоявшего сражения было как на ладони. И даже словно по заказу небо на востоке над морем не только розоветь начало, но и светлеть, солнце решило тоже за эпической битвой понаблюдать и разгоняло мешающие тучи.

Река это и не так чтобы уж река. Сейчас, в марте, когда начали снега таять, она по колено, а летом местные говорят, её перейти можно, прыгая с камня на камень, не замочив ног. Но в данный момент вода есть и она нулевой температуры. Вчера было довольно тепло, когда шли по дороге. Градусов десять, но к реке подошли и сразу, и похолодало, и сырость. А так про этот город Брехт из будущего помнил, что тут одно из немногих мест в СССР, где настоящий субтропический климат.

– Приготовились. Поджигай. – Нет, Пётр Христианович за сто метров от места того, где эти команды прозвучали, их, конечно, не услышал, но зато увидел, как высекают искры чеченцы кремнями, и как вспыхивают несколько факелов. Ну, а дальше – всё по плану.

Есть выверт у философов, как раз для данного события подходит. «Что случилось, то и цель». Точно. Дали ослов, и воспоминание о той битве черкесов, кажется, с крымскими татарами, в голове всплыли. Значит, так и должно было случиться.

По сигналу, чеченцы одновременно подожгли все охапки сена, смешанного со смолой, которые прикрепили к спинам трёх сотен ослов, и уколами кинжалов, выстрелами и криками погнали ослов прямо на сонный персидский лагерь. Животные с ужасным рёвом ворвались в лагерь, опрокидывая палатки, давя спящих людей и поджигая все, что могло гореть. И сразу после того, как обезумевшие животные ворвались в лагерь, открыли огонь из ружей Бейкера засевшие в кустах на берегу реки егеря. У пятерых были огромные стеновые ружья с патронами, снаряжёнными бездымным порохом. Они открыли огонь по шатрам в центре лагеря войска Сулейман-хана. Первый взрыв раздался где-то через минуту после начала ослиной атаки. Один из егерей умудрился попасть по палатке, в которой были бочонки с порохом. И это веселье только начиналось.

В лагере совершенно неожиданно возникла паника и страшная суматоха. Множество персидских лошадей, напуганных шумом и криками, устроило массовую давку людей и погром внутри лагеря. В этот момент егеря со слонобоями и начали истреблять военачальников противника, лишив его боевого руководства. Когда персидская армия была полностью дезорганизована, в лагерь внезапно ворвалась союзная конница и устроила массовую резню. Казаки кричали «Ура», чеченцы чего-то визжали на своём. Лезгины тоже не молчали, что-то похожее на волчий вой издавая.

Персы пытались бежать, ну, это только в сказке на двух ногах быстрее, чем на четырёх. Всадники догоняли бросивших оружие персов и буквально кромсали их на куски. Преследование продолжалось больше часа. Если всю союзную конницу можно оценить в три с половиной – четыре тысячи сабель, то каждый по три – четыре перса положил, прежде чем опомнился народ и стал сдающихся и стоящих на коленях иранцев в плен хомутать.

Ну, где там Наполеон со своими большими батальонами?! Тут лучше подойдёт выражение, что большие шкафа громче падают. Брехт, когда днём объезжал место «Леонкоранской резни», на что привык за две жизни к кровавым сражениям, тут хреново себя почувствовал, семнадцать тысяч трупов. Прямо устлано все на большой поле, на котором утром ещё стояло огромное и хорошо вооружённое войска Сулейман-хана

Событие пятьдесят второе

Не таскайте за собой больших обозов, главное быстрота и натиск, ваш хлеб в обозе и ранцах врагов.

Александр Васильевич Суворов

Какие-то соплежуи считают, что мародёрить побитого противника это урон чести и даже преступление. Ребята … Не, не давайте жить дружно. Ребята, проснитесь. К нему под семь тысяч всадников прибыло со всего Кавказа и близлежащих территорий, только за этим. Накакать им с горной кручи на отношении Российской империи и Ирана, который почему-то русские, как и две тысячи лет назад, Персией кличут. Иран – от слова «арии». Они – арии. Ну, сами напросились. Есть у русских нелюбовь к арийцам. Так совсем не за этим казаки, чеченцы, черкесы, кумыки и прочие лезгины с азербайджанцами, ноги до мозолей стёрли, добираясь. Народ приехал обогащаться. Грабить и мародёреть приехал. И он этот народ мародёрку заслужил. Сегодня утром Иран потерпел поражение, от которого уже не оправится. Ещё десять тысяч ружей и десяток пушек англичане ему не поставят, тем более что в сече погибло и полтора десятка английских офицеров. Брехт раздевателей и стяжателей предупредил, что если дженьтельмен в красной форме, вот такой, попадётся, то убить обязательно, живые не нужны, а форму по возможности собрать. За каждую пятирублёвик золотой. Принесли. Пятнадцать мундиров в крови и порезанных местами. Ни одного не получится использовать. Жаль. Была одна задумка. Ничего, по образцу сами сошьём, чай не безрукие. Минус, то, что новенький мундир будет, ну, заставим нового счастливого обладателя покататься в грязи, а потом выстирать.

Сколько взяли Браун Бессов, Пётр Христианович не знал, но по ходу, все десять тысяч были здесь. Не успел шах затребовать их в Тегеран. Определить, что ружей просто дохринища можно потому, что практически у всех возвращающихся с поля боя за плечом висит по два – три Бесса.

И по паре коней в поводу. Вот тут надо будет заставить поделиться. Черкесы, же не виноваты, что не попали на эту войнушку. Они честно выполнили команду и сейчас где-то в районе Решта панику сеют.

На пушки никто не претендовал. Пётр Христианович их осмотрел. Пятьдесят семь штук. На допотопных лафетах в основном. Есть калибра примерно в тридцать миллиметров. И короткоствольные. Ворон что ли пугать? Зачем шахский дядя их сюда тащил? Или выгреб по дороге из городов что было? Этого клептомана нашли мёртвым в его же шатре. Лежал Сулейман-хан в луже крови, пуля калибра двадцать пять миллиметров из слонобоя в груди дяди нынешнего шаха огромную дырку просверлила. Скорее всего, центр тяжести смещённый у пули получился при отливке. Вошла и не видно куда. В спину, а вместо груди огромная дырень.

Принесли карты, что нашли у хана. Вот это удача. Английские новенькие, качественные. Теперь можно смело воевать. Даже масштаб указан. Не отнять у наглов, они тщательно подготовились вредить русским на Кавказе. Не вышло в этот раз. И даже ясно, что попытаются сделать. Они надавят на Османскую империю, и даже вооружение ей поставят. Ну, эта русско-турецкая война итак скоро начнётся в реальной Истории. Так лучше её начать на пару лет раньше, смотришь, к 1812 году уже закончится, и армию не придётся ускоренным маршем с одной войны на другую гнать.

А ещё великие британцы попытаются поднять на восстания чеченцев и черкесов. А вот это вряд ли! Марат Карамурзин на такую хрень теперь не купится. Гораздо интереснее персиян грабить, чем с вот такими русскими воевать. А Чечня далековато, туда ещё попасть из Турции надо, а пока попадут, Брехт через князя Мудара и купца Умара Азанаева, у которого нефть и селитру покупает, привяжет вайнахов к России и сделает этих трудолюбивых людей вполне лояльными. Только бы, как в Реале, не полез порядок наводить генерал Цицианов. Ну, тут померяемся пиписьками. Князь фон Витгенштейн-Дербентский на голову выше. А в человеке всё пропорционально. Тьфу. Все должно быть прекрасно и душа и …

Про пушки. Оказалось, что Великобритания всё же поставила шаху артиллерию, целых пять пушек. Это были гаубицы калибра 5,5 дюйма. Или в районе 140 миллиметров. Хорошие пушки на колёсах, бронзовые, новые. Пригодятся. Присылайте ещё. И ружей. И пороха. Пороха взяли прилично. В таре двух видов. Английские бочки не спутать с персидскими. У Великобритании хороший порох. Он пойдёт на войну. А плохой персидский пойдёт на изготовление азотной кислоты, как только научимся серную в нормальных количествах получать.

Глава 19

Событие пятьдесят третье

Жена, уходя в магазин, предупредила мужа:

– Будешь варить пельмени, кидай их в кастрюлю по одному, чтобы не слиплись!

Когда вернулась, злой муж варил шестой пельмень!

Алексей Петрович Ермолов, оставленный князем Витгенштейном караулить мост через Куру, расположил артиллерию так, чтобы она могла и переправляющимся через мост войскам урон наносить и тем, кто столпится на той стороне моста. Что будет именно так и не как иначе, говорил и опыт подполковника и местность. Мост был узкий. По нему даже два всадника с трудом стремя в стремя пройдут. На одну арбу рассчитан. А за мостом огромная поляна между поднимающихся горных отрогов. Там всё войско и соберётся. Будут подъезжать и подъезжать всадники и тоненьким ручейком сквозь это игольное ушко просачиваться.

Напротив моста, метрах в пятистах, подполковник Ермолов расположил тридцать малокалиберных пушек заряжённых картечью. А справа от моста на высоком холме расположил крупнокалиберную артиллерию. И эти пушки предполагалось зарядить ядрами. Ядра были двух видов. Обычное чугунное ядро и гранаты, что немецкие химики зимой понаделали в Дербенте. Ермолов лично участвовал в приёмке этих гранат у немцев. Честно говоря – остался недоволен. Как не бились немцы, а треть взрывателей либо не срабатывала, либо срабатывала в воздухе. Нет стабильности. Профессора продолжали экспериментировать, но пока дела обстоят именно так.

Обычное чугунное ядро, посланное по настильной траектории, поражает же не одного человека в которого попадёт, она нескольких соседей покалечит, а потом упадёт на землю, отрикошетит и ещё парочку из строя выведет, а может и снова отрикошетит. Граната же лёгкая, и если не взорвётся, то много вреда не причинит. Зато, если взорвётся среди большой группы людей, то поражённых будет достаточно.

Разведка доложила, что к мосту движется совсем небольшое войско в пару тысяч человек. Одеты и вооружены они, во что придётся, а значит, это ополчение. У него у самого настоящих воинов по пальцам пересчитать, но всё же Мехти оставил почти тысячу воинов, что регулярно принимают участие в набегах всяких местного значения, а, следовательно, пусть и с натяжкой их можно считать регулярными войсками. И плюсом есть две с лишним сотни именно профессиональных воинов – городская стража Дербента. Ополчение с Шекинского ханства тоже есть, человек четыреста. Вот и все его силы. Так, что надеяться нужно на себя и артиллеристов.

Пётр Христианович оставляя Ермолова руководить этим участком обороны, не сомневался, что тот отобьётся. Здоровый плотный подполковник одним своим видом внушал уверенность. Брехт про житьё в Реальной Истории его нового родственника много баек слышал. Личность известная. В одну не сильно верил. Но приехал на Кавказ и порасспрашивал местных. Точно, не всё врут календари. А байки были такие. Тут на Кавказе у многих народов есть обычай покупать себе жену во временное пользование. Как прямо у кота Матроскина. Взял в аренду холодильник, пусть холодильник не твой, а вот холод уже твой. Так и здесь. Можно взять девушку в аренду попользоваться ею, а потом вернуть родителям. Дети же при этом тебе остаются. Вот так и жил на Кавказе в Реальной истории генерал Ермолов. Своей жены не было и он по очереди, слава богу, купил себе во временные жёны трёх местных девушек. От одной быстро избавился, видимо характерами не сошлись, а вот с двумя, жил подолгу, от одной двое детей у него было, а от второй один. Когда его Николай отозвал с Кавказа и в отставку отправил, то забрал с собой в Орёл детей, а последнюю жену вернул родителям. Детей честь по чести воспитал, чуть не впроголодь жил, но учил их. Выковыривал бриллианты из орденов.

Но сейчас не до покупки жён Ермолову. Брехт его женил на Стефании фон Витгенштейн. Графине целой. Ну, и что, что подложная. Проверить невозможно, все нужные бумаги Брехт с помощью выкупленных из тюрьмы стряпчих подделал очень тщательно. Графом Ермолов не стал. Там сложности всякие. Но скоро же начнётся на территории Австрийской империи война с Францией, можно попросить императора Римской империи немецкой нации присвоить графский титул Алексею Петровичу. И Александр тогда тоже вынужден будет графом Ермолова признать.

Про самого Витгенштейна в реале именно так и читал Брехт. Он станет князем не потому, что спаситель Петербурга и потом большой начальник в армии будет, даже Главнокомандующим всей русской армии в 1812 после смерти Кутузова, а потому, что его сын Лев, отреставрирует семейный замок и император австрийский за этого его князем сделает. А уже в России всю семейку возведут в княжеское достоинство, втом числе и Петра Христиановича.

Сражение началось и завершилось точно по плану. Пару тысяч всадников и несколько сотен пеших воинов скопилось перед мостом через Куру и начало тоненькой цепочкой просачиваться через узость моста. Когда с этой стороны скопилось порядка двухсот всадников, по ним отработала малокалиберная артиллерия прямой наводкой. И тут же зарявкали большие пушки по столпотворению на той стороне моста. Пять залпов успели сделать и те и эти пушки. Малютки замолчали, потому что все противники были убиты или ранены, а большие сёстры по тому, что стрелять больше не нужно. Все цели исчезли. Сбежали. А следом, уже через то же игольное ушко моста, просачиваются всадники Мехти, преследовать убегающих ополченцев Карабахского ханства. Лишь бы в азарте Шушу не взяли, что потом с ней делать?

Событие пятьдесят четвёртое

Поражения являются следствием собственных ошибок, а победы – результатом ошибок неприятеля.

Сунь-цзы

Майор Эрнст Георг фон Плеве пенял себе регулярно, за дурацкую, с точки зрения окружающих, привычку подкручивать вверх правый ус. Даже как-то задумался над этим своим действием, почему так делает, с чего началось? И успокоился, осмыслив почти, чешут же некоторые затылок, вторые кончик носа теребят, третья подбородок массируют. Ничем ус затылка не хуже. А почему так делает? Да, тоже понятно, думать это помогает. Началось же, когда только поступил на русскую службу. Язык русский не знал совсем, а французский, на котором все офицеры говорили, слабовато, вот и крутил ус, подбирая слова. Лодырем и зазнайкой майор не был, с тех пор и французский выучил и русский более-менее, особенно в последнее время, под руководством соотечественника – князя фон Витгенштейна. Тот и сам отлично знал русский и всех подчинённых ему офицеров принуждал просто говорить на этом языке. Стимул в виде грозного князя всегда перед глазами, не захочешь – выучишь.

Ждать противника пришлось не долго. Высланная на тот берег Аракса разведка из местных татар на второй день после того, как Витгенштейн умчался исправлять ситуацию, доложила, что войско идёт. И к вечеру подойдёт к броду. Не подошли. Майор забеспокоился и снова разведку отправил. Те вернулись в сумерках уже и доложили, что всё, мол, путём. В версте от брода остановились персияне и лагерем встали.

Опасаются, значит, а что правильно, сам бы фон Плеве так же поступил, зачем же противника дураком считать. Утром бы отправил разведку к броду, и уже основываясь на полученной информации, лез в воду.

И что? Придёт завтра разведка и увидит и батарею и гусар его. Ломанутся татары к своим и доложат, что засада тут. Как поведёт себя ворог? А чёрт его знает. Сидел майор сейчас возле палатки на куске поваленного дерева, что пушку маскировал и крутил ус правый. Что сделал бы на его месте генерал фон Витгенштейн, майор догадывался. Он бы ночью или с самым рассветом атаковал соизмеримое по размерам войско на том берегу. Панику посеял, а дальше пошла бы рубка.

А что произойдёт, если не напасть. Приедут, увидят и что? Назад по домам разбредутся. Сейчас!!! Не для того сабли точили. Атакуют, массой всей задавить попробуют? Сам бы он выслал около взвода вперёд, чтобы вскрыть огневые точки и вообще определить силы противника и его местоположение. Эх, посоветоваться не с кем. Отличный был бы вариант, если бы всей массой бросились, чтобы накрыть выстрелом батареи в упор, а потом усугубить разгром ружейным и пистолетным огнём. Как бы спровоцировать ворогов на атаку?

Ус закручивался, закручивался и кончился. И тут прямо сразу хорошая мысль пришла фон Плеве в голову. Он её так обдумал, потом эдак обдумал. А ведь должно, донер ветер, получиться. Сам бы клюнул. Майор ещё раз подкрутил волшебный ус и отправился в шатёр к Шейх-Али-хану.

Утро выдалось прохладным и ветреным. И ветер этот спускался с северо-востока, с гор. Со снежных ещё шапок. Прямо до костей пронизывал. Всадники собирались медленно, так что с них взять, это не армия, и они ему не подчиняются, а Шейх-Али-хан и сам не сильно спешил. Нету. Спит, или кофий турецкий распивает. А то и одну из наложниц с собой прихваченную пользует. В удобстве воюет. Ох, намаются они с такими союзниками.

– А Эрст! Всё готово? – Бородая круглая рожица хана вынырнула из тумана, рядом похожий на него переводчик.

– Эрнст?

– Я и говорю, это толмач, отрублю голову вечером, – и мелко затрясся, пузом колыхая.

– Хан, люди медленно собираются, как бы не опоздать? – поделился тревогой майор.

– Это я сказал. Нужно дождаться пока туман сдует, в тумане не получится ничего.

А ведь прав этот толстый Али. Опять неуверенность к необдуманным поступкам чуть не толкнула фон Плеве. Тяжкое это бремя становиться самым главным. Не привык ещё майор.

Туман исчез, как по мановению волшебной палочки, что бывает у фей в сказках, с первыми лучами выглянувшего из-за гор солнца.

Как раз и сотня абреков на конях накопилась.

– С богом, – кивнул хану фон Плеве.

– Как говорит мой зять – Петер-хан, на бога надейся, а порох держи сухим. Сухой у тебя порох Эрст. Вон, какой туман был.

– Эрнст. Да, порох я приказал заменить в затравочном отверстии.

– Да поможет нам Аллах.

Аллах помог. Отлично план, придуманный майором, сработал. Сотня всадников перешла брод и уткнулась в просыпающийся лагерь противника. Бабахнула в воздух из пары пистолей и «испугавшись» попыталась удрать. Не тут-то было, от лагеря противника вдогонку понеслась тоже примерно сотня всадников. Тогда «наши» поворотили коней и обстреляли преследователей из ружей, свалив пару десятков абреков. Остатки «ненаших», бросилась к лагерю своему и через пять минут уже сотен пять гикающих врагов с саблями и пиками устремились на оборзевших кубинцев. А те давай удирать заполошно, постреливая изредка из пистолей. Преодолели брод и скрылись за десятком поваленных деревьев, а «ненаши» всей массой залетели в подготовленную ловушку.

– Огонь!

Бабах. Двенадцать 122-х мм орудия с двух сторон отправили картечь чуть не в упор. Пушкари принялись перезаряжать орудия, а по вставшим всадникам и всей этой давке и сутолоке защёлкали из-за деревьев ружья его гусар. Их конечно в разы меньше, чем егерей, но абрекам хватило, стали разворачивать коней и пытаться удрать. А тут и второй залп артиллерии подоспел. Бабах и свинцовые шарики картечи полетели в татар снова.

– Отставить!!! – срывая горло, заорал фон Плеве. В сотне метров от отступающих горцев уже разворачивалась для атаки тысяча всадников Шейх-Али-хана. В своих бы не попасть.

– Гусары на конь, вперёд! И майор первый заскочил на подведённого денщиком коня. Эх, пошло веселье!

Событие пятьдесят пятое

Я всё время холеры пил самые крепкие бургонские вина, ел много говядины с перцем и солями, не давал никак себе долго голодать – и не ел за раз много и был совершенно здоров.

Александр Иванович Герцен

Брехт точную дату не помнил, даже года не помнил, но что-то чуть ли не одновременно с тем, как Россия и Англия добивали Наполеона во Франции, в Тегеране Персия, или Иран всё же, подписала договор с Великобританией, по которому она обязалась не пропускать через свою территорию в Индию войска какой бы то ни было державы. А наглы обещали надавить на русских, чтобы те отдали ханства Персии взад и обязательно перевооружить войска шаха и сколько-то много тыщ-мильёнов туманов персиянских на пополнение гарема в 800 барышень Фетх-Али-шаху выдать.

Шах будет долго перевооружаться, потом долго бояться, а Великобритания на него давить. И тут некстати помрёт Александр и многожёнец проклятый, узнав про декабристов, нападёт на Россию. И у наших там войск не окажется, а все азербайджанцы скопом перейдут на сторону шаха. Еле-еле отобьётся Россия, но потом соберётся с силами и весь Азербайджан захватит, а потом почти весь по мирному договору отдаст. Плохо или хорошо это, Брехт судить не брался, Николай, вообще, как правитель – хрень полная. Точнее, как политик. Да, и как экономист. Одна глупость с платиной чего стоит. А самая глупая глупость – это усмирение венгров. Наоборот надо было сделать. Стравить их с австрияками и венграм оружием помочь и всем германским мелким княжествам помогать бороться против Пруссии. Но нет.

К чему Пётр Христианович вспомнил эту далёкую войну. Ещё четверть века до неё. А вот почему. Высланная вперёд разведка принесла интересную информацию. Те десять тысяч человек, что отделились от армии Сулейман-хана, царство ему … подземное, это курды. При чём тут та война? А при том, что там тоже самой организованной и жестокой силой у персов была курдская конница. Они не задумываясь армянские поселения вырезали, да и азербайджанские тоже. Никого не щадили.

Вот, Брехт и решил помочь чуть Ермолову в будущем. Если сейчас отправить курдам в дар десять тысяч голов их лучших воинов, то очень сомнительно, что в 1826 году они пошлют на Кавказ свою конницу. Второго обезглавливания не захотят увидеть. Мог быть, конечно, и обратный результат. Воспылают местью. Тоже не плохо. Не будет Россия и СССР в будущем «дружить» с этими предателями. Деньги в них вливать.

От Леонкарани до Решта более двухсот вёрст. Дорога идёт вдоль берега Каспийского моря. Дорога весной противная, сырая, с оползнями, и всё время в ухо с гор на западе дуют сырые холодные ветра. Жаль убили Сулейман-хана, выпороть бы его предварительно, что в такую погоду войнушку начал. Не мог настоящей весны с цветочками и солнышком дождаться. У Хусейна-аги, который руководил курдской конницей, была фора в три дня. И этой форой курды пользовались от души, следуя по их следу на юг, видно было, что те с местными не церемонились, отбирали продукты, насиловали женщин, убивали пытавшихся защитить их мужчин. Не хотелось бы иметь таких союзников. Ведь официально они шли по земле принадлежащей шаху.

Был и малюсенький плюсик. В войске курдов свирепствовала или холера или дизентерия. Все кусты вдоль дороги были в поносе. Пётр Христианович своим даже запретил приближаться к тем кустам. И воду обязательно кипятить. От Ленкарани, ещё не зная о беде постигшей курдов, он оправил несколько гонцов в Дербент. Пусть срочно, как и договаривались, отправляют бусы с продовольствием в Решт. И воду пусть в бочках, сколько смогут, возьмут. Словно предчувствовал, что с этим ресурсом проблема возникнет.

На второй день движения на юг, стало заметно, что они нагоняют курдскую конницу. И это при том, что половина войска у него пешее.

Если честно, то князю Витгенштейну было сыкотно. У него войск-то чуть, и они будут вымотаны этим тяжёлым переходом, а там десять тысяч всадников. И курды они может и сволочи, и всех и всегда предают, но никто их в трусости, и в том, что они плохие воины, не упрекал.

Да, положение у союзных ему войск чуть лучше. Мир Мустафа-хан сидел в Реште за стенами. Где-то с юга от Решта должен с тремя с лишними тысячами отборных воинов резвиться Марат Карамурзин, а Брехт с союзным войском в три – три с половиной тысячи человек наступает с севера. Так что если курды не решатся принять бой, то им отступить можно будет только на юго-запад в Казвин. И на здоровье, пусть заразят там всех холерой или дизентерией. Всё же холерой, должно быть. По краям дороги уже начали встречаться могилы. Ещё и это задерживало курдскую конницу.

А вот Брехту задерживаться было нельзя. Начала ощущаться проблема с водой. Горных рек стекающих к морю почти не было, да и брать из них воду страшно. Мутная, глина жидкая, а не вода, и к тому же где гарантия, что курды у реки трупы не закопали. Нет, медлить нельзя, нужно как можно быстрее попасть в Решт и порт Анзали.

Глава 20

Событие пятьдесят шестое

Ча́ча (груз. ჭაჭა) – грузинский крепкий спиртной напиток, относящийся к классу бренди из отжимки. Это спиртной напиток, получающийся из мезги (твёрдой фракции отжимки винограда) после брожения и перегонки.

Ветер нёс с гор запах пробуждающейся земли. Таяли снега, сбегая маленькими ручейками вниз, они объединялись в большие ручьи, потом в маленькие речки, а потом и в настоящие реки мутными пенными потоками устремлявшиеся к морю. От Тифлиса далеко до моря. И Куре нужно ещё долго бежать по ущельям, а потом по равнине, прежде чем её воды сольются с Каспием.

Мечтой генерал-лейтенанта Цицианова было покорить все соседние ханства и получить выход к Каспию. Все земли вокруг Куры присоединить к Российской империи. Всего пять лет назад его мечта почти осуществилась. Валериан зубов взял Баку и оставил там военным губернатором Павла Дмитриевича. Но идиот Павел, придя к власти в этот же год, после смерти матушки Екатерины, сделал всё, чтобы навредить уже мёртвой великой императрице. Он всех её генералов отправил в ссылку, а завоёванный уже Восточный и южный Кавказ отдал их бывшим хозяевам – ханам. Этим предателям и шакалам принёсшим клятву верности России и тут же переметнувшись назад к шаху.

От Александра Цицианов пока получил только указ о включение Картли и Кахетии в состав империи, и указание навести в Тифлисе порядок. Чем Павел Дмитриевич со всей своей бескомпромиссностью и занялся. Соседние ханы пытались вести с ним какие-то переговоры, но тогда было не до них, Да и вообще, о чем орлам с мухами переговариваться, а потом настала зима, а зимой на Кавказе тяжело переговоры вести, долины оказываются отрезаны друг от друга. Да и не до переговоров стало, в Тифлисе свирепствовала чума, погибла почти треть населения столицы, и чтобы остановить эту болезнь пришлось вводить жесточайший карантин в городе и даже закрыть его кордонами от всех желающих въехать или выехать. Павел Дмитриевич справился с чёрной смертью и даже сам умудрился не заразиться и выжить. Возможно из-за того что пил только слабое чуть разбавленное кипятком вино.

После удачной отправки царицы Мариам в Москву и пусть менее удачной отправки в Петербург предыдущей царицы Дареджа́н или Дарьи Георгиевны, которая тоже пыталась посадить на трон своего сына царевича Давида, ситуация в новой провинции России почти успокоилась. Чуть покрикивали что-то из-за угла аварцы, но кто их слушал.

Сейчас генерал Цицианов сидел в небольшом доме, что снимал генерал Лазарев и пытался согреться. С утра зарядил мелкий дождь и, начавшаяся уже было совсем весна, превратилась в холодную бесконечную зиму. В такой день хотелось сидеть у стола, прикрыв ноги медвежьей полостью, и заниматься накопившимися бумагами, прихлёбывая подогретое вино, но не получалось. Пришло с гонцом письмо необычное.

Генерал прочёл его и понял, что не удастся в ближайшее время с бумагами разобраться. Вот, у него в руках бумага, которой надо заняться и до остальных теперь и неизвестно, когда руки дойдут. Он хотел было вызвать во дворец, где занимал небольшую комнатку, бывшего Главнокомандующего в Грузии генерал-лейтенанта Кноринга, но передумал. Знать, да и вообще народ Картли-Кахетинского царства крайне отрицательно относились и к манифесту Александра, да и к самому Кнорингу. Грузинское дворянство долго официально не хотело признавать Манифест Александра I, ибо по нему грузинская царская династия фактически полностью теряла свою самостоятельность в Грузии. 12 апреля прошлого года Кнорринг собрал всех знатнейших его представителей в Сионском соборе Тифлиса и все-таки добился от них принесения присяги российскому престолу. Принести-то принесли, но злобу затаили. А письмо это требовало принять кое-какие меры, которые дворянства коснутся, и потому желательно пока держать Карла Фёдоровича подальше. Поручено ему войсками Александром заниматься, вот пусть и занимается.

Однако посоветоваться с кем-либо хотелось, и Цицианов выбрал генерала Лазарева. Умнейший и храбрейший человек. Павел Дмитриевич отправил генерал-майору записку, что сразу после заутрени в соборе посетит его на дому. Нужно переговорить.

Иван Петрович, зная любовь нового Главнокомандующего к местным винам, приказал накрыть на стол и поставить кувшин с вином, но Цицианов, отпив, поморщился, вино было холодным и кислым, а хотелось после улицы с её пронизывающим ветром и моросью согреться.

– Чача есть? – Павел Дмитриевич мотнул головой на кувшин с вином.

– Пошлю сейчас, – Лазарев встал и лёгкой походкой вышел в соседнюю комнату, где зазвенело серебро и послышался басок его слуги Прохора, отставного солдата, чуть прихрамывающего бородача, оставшегося на Кавказе после выслуги срока и прилепившегося к Ивану Петровичу.

Пока Прохор не принёс кувшин, с шибающим в нос, крепким вином, разговаривали ни о чём. О погоде и чуме отступившей, наконец. Иван Петрович сам наполнил кружки керамические чачей и, морщась, отхлебнул первым.

– За здоровье, Государя, – чокнулся с ним Цицианов, глотнул вонючее пойло из кружки и прикрыл глаза. Крепкая. Прямо чувствовалось, как чача прошла по горлу и стала согревать желудок, как и кровь потихоньку нагревается и начинает отпускать ломота в замёрзших ногах. Старость. К непогоде вечно колени ломит. Сейчас, как раз самая непогода.

– Что-то случилось, Павел Дмитриевич? – Лазарев поставил почти полную кружку назад на стол, и решил чуть подвинуть кресло деревянное поближе к столу, но то зацепилось за брошенный на пол ковёр, и рука Ивана Петровича сорвалась и опрокинула кружку с чачей на пол, та разбилась и лужица стала растекаться, грозя испачкать красивый иранский ковёр – Прохор!

Цицианов махнул рукой на этот кавардак и сам, налив себе ещё половину кружки, в два больших глотка опорожнил её.

– Случилось, – дождавшись пока Прохор с тряпкой скроется за занавеской, кивнул головой генерал-лейтенант и достал из ташки, с которой не расставался то самое письмо, которое его сюда и привело.

– Смотри, какая бумага белоснежная, – протянул руку Лазарев.

Но Цицианов чуть притянул письмо к себе, передумав отдавать.

– Что ты думаешь, Иван Петрович о князе Витгенштейне?

– Понятно, – протянул Лазарев и в новую кружку не спеша налил себе чачи, – От него письмо. Что думаю? Думаю, везёт человеку. Но по отзывам знавших его офицеров – рубака знатный.

– Пришлось с ним бок о бок повоевать немного, – Цицианов взял пальцами с тарелки пирог с рыбой. Понюхал и откусил большой кусок, – От плеча до седла ляха располовинил при мне, когда Прагу брали. Нет, не про это спросил, про то, что он в Дербенте творит.

Лазарев взъерошил волосы. Допил чачу. Вздохнул.

– Война будет. Шах зело разозлится.

– Зело. На, прочти. Шах разозлится! Ха!

Иван Петрович расправил втрое сложенный лист из тончайшей белоснежной бумаги и углубился в чтение.

– Ха-ха, – дочитав до конца, не весело совсем, деланно, засмеялся хозяин комнатки. Потом встал, вышел в соседнюю комнату и вернулся с небольшой картой Кавказа. Расстелил на свободной части большого круглого стола. – Он карту-то видел. Как нам в ту Еревань попасть. Гянджу не миновать.

– А в чём разнится? – не потянулся к карте Цицианов, вместо этого опять себе одному чачи плеснул, но, уже убирая кувшин, передумал и налил и Лазареву. – Давай, Иван Петрович за успех выпьем.

– Чей. Пойдём? Без приказа?

– Пришёл посоветоваться.

Лазарев в один большой глоток выпил вино и тоже за пирог схватился, оргрыз большущий кусок, еле в рот влез.

– А, он-то один чёрт пойдёт, тогда и нам не усидеть! – генерал-майор встал и дошёл до окна, потом вернулся, вновь на карту посмотрел.

– Гянджу, и на Шушу потом? – Цицианов так и не посмотрел на карту, и без карту себе дороги и ханства Кавказа представлял.

– Надо гонцов к терским и кубанским казакам послать.

– Конечно. Я про другое думаю. Нужно и тут дворянское ополчение собрать, убрать горячие головы из Тифлиса, как Пётр Христианович говорит, или ну их, в осаде города какой прок от князьков местных?

– Обязательно нужно брать с собой, тут одних оставлять нельзя. Найдут очередного царевича, да на царство крикнут. – Лазарев чуть захмелел, не привык к крепким напиткам.

– Так и поступим. Пойду. Теперь нужно Кнорингу доходчиво всё объяснить. Его тут оставлю. Сам тоже с войском пойду.

Генерал Цицианов ушёл, стуча каблуками по деревянной лестнице, А Лазарев стоял, облокотившись о стол, глядел на карту, не видя её, и думал о Пётре Христиановиче. Не знал, что тот спас ему жизнь, заманив в Москву царицу Мариам Георгиевну с царевнами и царевичами. И не только ему, но Павлу Дмитриевичу Цицианову, вряд ли теперь брат бакинского Хусейн-Кули-хан убьёт генерала. Повода нет. Теперь ханство крепко к России привязано. Нет Хусейну назад дороги, не простит ему шах истребления войска и смерть дяди.

– Почему Эривань-то? Что он карты не видел? – Снова задал вопрос сам себе генерал-майор.

Событие пятьдесят седьмое

В. Высоцкий

Успели. И могли бы не спешить. Магомет, Аллах, Яхве и Христос с Иисусом и Заратустрой чуть помогли Петру Христиановичу. Они взяли и подгадили немного курдам. Ну, как подгадили? А вот прямо взяли и подгадили. А те – курды – нагадили.

Брехт не ошибся, на наёмников этих напала холера. Всадники дошли до Решта за один день до союзных войск, встали лагерем, и как давай их косить холера. Прямо рядами и шеренгами стройными выкашивала. Как из крупнокалиберного пулемёта Браунинга прошлась. Некому было уже Решт захватывать. В дороге ещё как-то Хусейну-аге удавалось заставлять войско двигаться, или всякие там инкубационные периоды ещё были, но курды шли к цели. А вот дошли и заболели все. Холера не шутка, там и температура, и беспамятство, и обгаженные все. И ни воды, ни лекарств. Даже шатёр всего один поставили курды. Видимо для своего Хусейна.

Народ, что с Петром Христиановичем обозрел с небольшого холма лагерь неприятеля, хотел на радостях взбодриться и атаковать ворогов.

– Отставить. Так же сдохнуть хотите. Нет от холеры лекарства. И заразиться легче лёгкого. По идее, нужно уже домой идти. Сами все умрут. А кто выживет, тот настолько ослабнет, что не то, что воевать, ползать не сможет и тоже один чёрт от жажды и голода умрёт. Ага их дурень полный, ему бы бежать …Стоп. Да он сам должно быть болен, потому и не сбежал.

– Пётр Христианович, ты скажи, а нам-то что делать? – генерал Попов, вернул Брехту подзорную трубу.

– Карантин.

– Карантин? – все начальники, что забрались на небольшой холмик, рты пораскрывали. Решт он как бы на равнине уже. Горы, что практически всю дорогу теснили войско на узкий проход к самому берегу Каспийского моря, теперь отошли на запад, образовывая огромную долину почти плоскую, только несколько вот таких невысоких холмиков к северу от Решта, это всё, что от Кавказа и остались.

– Вы хотите, чтобы эти уроды, поняв, что здесь все умрут, бросились на север и заразили все ханства? Или на Запад к себе домой. Так бы и ладно. Чем больше их в рай отправится, тем лучше, но по дороге они пройдут через Азербайджан и там всех заразят. А те уже в панике бросятся на север, спасаясь от смерти, и разнесут эту заразу по всему Кавказу. – Брехт ткнул пальцем на дорогу, что уходила на Запад от лагеря курдов. – Нужно туда поставить егерей и не дать в ту сторону ни одному уйти, отстреливать их. А здесь сделать то же самое. Снять всех, у кого есть огнестрел, с коней и организовать здесь баррикады или флеши насыпать, и не дать им прорваться назад на север. Главное, в контакт с ними не вступать.

– Так это что? – Схватился за голову Мехти. – У нас трофеев не будет. Ни коней, ни кольчуг, ни сабель, ни кинжалов?

– Ц. Блин, о чем ты думаешь? Если эта зараза проникнет в твоё шамхальство у тебя подданных не останется.

– Э! Я понял, не кричи, но когда они умрут, можно пойти собрать оружие?

– Оружие! Оружие! – завопили на десятке языков со всех сторон.

– Мать вашу, Родину нашу! Да, вы посмотрите, что творится! Тоже в муках умереть хотите и в Рай ваш мусульманский обосранным явиться.

– Ей, зачем так говоришь. Не гневи Аллаха. Но когда все умрут, то болезнь уйдёт? – Хусейн-Кули-хан бакинский воздел руки к небу, то ли прося прощения у Аллаха за этого тупого неверного, то ли уговаривая всевышнего, чтобы Брехт ответил, что да, как все курды сдохнут, так можно оружие собрать и в кошельках покопаться.

– Я не медик же! Не знаю. Там такие маленькие бактерии, ну, как вам сказать, как блохи, только в сто раз меньше. Если одна такая блоха хоть живой останется, то она на тебя переберётся и с тебя на следующего, и вы все заболеете и умрёте.

– А если как при чуме хорошо одеться и дымом обкуриться, – не унимался Мехти, – А если оружие в солёную морскую воду сунуть, а потом вытереть и маслом смазать? Блоха эта живёт в морской воде? Или сдохнет?

– В солёную воду? Не знаю. Говорю же, не медик. Точно знаю, что убивает известь и кипячение воды. Температура …

– Эй, смотри Петер-хан, а если оружие над костром подержать. Сталь ещё не отпустится, а блохи твои сгорят.

– Всё!!! Стоп. Для начала давайте кордоны организуем, пока они как суслики разбегаться не начали. Гаврилов, командуй егерям.

– Петер-хан, а скажи мне непонятливому, почему не окружить их лагерь? Они же на и юг могут сбежать? Мехти ткнул сосиской своей в сторону Тегерана.

– И?

– О, всемогущий! Это твой коварный план! Ты хочешь, чтобы часть из них сбежала на юг и заразила весь Иран. Некоторые и до Тегерана доберутся, тут не так и далеко. Ты злой человек, Петер-хан, – возопил опять задирая руки к небу бакинский хан.

– На всё воля Аллаха. Кто я такой, чтобы вмешиваться в его планы.

– Ин ща Аллах. («Как пожелает Аллах»). – Начали на колени бухаться. Теперь не остановить. Да и пусть.

– Майор Гаврилов, стрелков рассредоточь вон от того холмика, вон до того. А на дорогу стрелков лучших около сотни поставь. Чтобы залпом любую конницу остановить могли. Да и выдай им зарядов побольше, чувствую я, что придётся им сегодня в стрельбе поупражняться.

Событие пятьдесят восьмое

Дисциплина – душа армии. Она превращает немногочисленное войско в могучую силу, приносит успех слабым и уважение всем.

Джордж Вашингтон

Попыток прорыва в этот день было пять. Одни, как Брехт и ожидал, многочисленной группой попытались сбежать домой. Где ещё искать защиты от непонятной смерти, конечно дома. В этом отряде дезертиров было человек пятьсот. Егеря успели поперёк дороги выкопать траншею и насыпать небольшой бруствер. Всадники, удирающие из лагеря, на полном ходу вывернули из-за поворота дороги и наткнулись на преграду. Встали, скучились и попали под огонь сотни егерей. Пока курды осознали, что вперёд нельзя, не пробиться, винтовки Бейкера три – четыре раза выпустили в них пули Петерса – Суворова. Половину, точно положили. Надо отдать курдам должное, они не запаниковали и стали дорогу обходить и слева, и справа. Человек по сто – сто пятьдесят в разные стороны разъехались. И наткнулись на, пусть менее плотный, но такой же меткий огонь с флангов. Пять минут и от полутысячи курдских всадников осталось три сотни коней.

Про коней майор спросил Петра Христиановича, ещё выдвигаясь на позицию. Что с ними делать? Болеет ли кони? А Брехт не знал. Решил так. Коней нужно кормить, а значит подходить к ним близко, их нужно поить, а воды нет лишней. Если даже кони и не болеют холерой, то переносить её, соприкасаясь с всадником точно могут. Так что как не вздыхали солдатики, не утирал предательскую слезу Гаврилов, а коней всех пристрелили. Плохая война пошла.

Вторая группа в этот же день пошла атакой на север. Ну, на что надеялись-то? Разве на то, что рубиться с больными побоятся, пропустят русские. Так никто с курдами рубиться и не собирался полторы тысячи спешившихся казаков встретили абреков таким плотным ружейным и пистолетным огнём, что через минуту ни одного в живых не осталось. И тут тоже сквозь слёзы казаки лошадей потом добивали. А ведь какие добрые кони были у курдов. Эх, плохая война пошла. А вот три небольшие группы ушли на юго-запад к Казвину. По ним казачьи разъезды в той стороне срельнули вдогонку, даже попали в кого-то, но преследовать не стали. В добрый путь, несите заразу прямо в женское общежитие, которым шах руководит.

Ханы и князья местные на отстрел коней реагировали болезненно. Такой добычи их Брехт лишил. Пока только роптали. Хотя Мудар уже и в глаза высказал, что ерунда это всё, Аллах сам решит, кого и когда прибрать. Нужно было уводить войско из этой долины смерти. Даже к гадалкам идти не стоит, ясно, что начнётся следующей ночью. В лучшем случае, через ночь. Самые отмороженные ночью полезут в вымирающий лагерь курдов за оружием. Там лежит несколько тысяч кинжалов, сабель, там и огнестрельное оружие бесхозное лежит. Полезут. Жадность найдёт в его рядах не очень и сплочённых слабое звено. И они принесут это оружие и вместе с ним холеру. Не сильно улыбалось помереть Петру Христиановичу, обделавшись. Как перед воротами рая с грязными штанами предстать, да и с запахом ещё. Пётр ключи от вони выронит. Нет. Нужно срочно ноги уносить, Решту теперь ничего не грозит. Нужно двигать к порту Анзали. Там уже должны появиться корабли с продовольствием и водой.

Глава 21

Событие пятьдесят девятое

Не быть жадным – уже богатство, не быть расточительным – доход.

Цицерон.

Наивный албанский юноша. Это князь Пётр Христианович Витгенштейн про себя. Войско союзное уходить отказалось.

– Там все помрут, а кто не помрёт, тех пристрелим издали. От мёртвых зараза не перекинется на человека. – Грозно смотрел на него князь Мудар, шурин согласно головой кивал, хоть по-чеченски ни слова не понимал. Спелись аспиды.

Брехт последние пару часов, пока готовили обед, и казаки собирались в обратную дорогу, сидел в палатке и голову ломал, пытаясь хоть что-то там выудить про холеру. Жена же медик была. И ничего. Ну, разве, что занесли в Европу эту болезнь из Индии. Кажется, именно через Кавказ и занесли. Всё. Ни живёт ли эта пакость в воде морской, ни болеют ли ею лошади, не помнил. Для себя-то вывод сделал, что лошадей подпускать к себе нельзя. Даже если они и не болеют холерой, на шкуре или на уздечках всяких вибрионов этих могут нести. Как только это всё горцам объяснить, да и не горцам, свои казаки тоже роптали? Ага, эти казаки на его глазах поили коней и потянули за ниточку, напрягся, потянул за неё Брехт и одну вещь вспомнил. Читал или смотрел … Нет, нет, и не читал, и не смотрел, Катя-Куй совета спросила. Она доклад писала или статью в газету, сейчас и не вспомнить. Так у неё там было написано, что в 1830 году в России невежественные люди – крестьяне в основном, принимали отряды, занимавшиеся дезинфекцией колодцев хлорной известью, за отравителей и врывались в поисках врагов в казённые больницы – по стране прокатилась волна холерных бунтов. Катя и спрашивала, можно ли такое писать, ведь крестьяне это пролетарии. Посоветовал тогда ей Брехт написать, что крестьяне были обмануты помещиками, и те, проклятые кровопийцы, и были подстрекателями бунтов.

Стоп. Хлорной известью? Значит, хлор получали уже через тридцать лет в промышленных масштабах. Выходит, бертолетову соль тоже можно в промышленных объёмах получить. Гораздо проще на её основе капсюли делать. Запомнить надо и профессоров пораспрашивать, как и откуда хлор получают.

Ладно, не до них сейчас.

– Князь. Давай так сделаем, ты сейчас идёшь со своими людьми в лагерь курдов и собираете оружие, лошадей ловите. Курдов добиваете и обираете. Но! Расположитесь лагерем отдельно. А мы вас окружим. Если заразитесь и начнёте умирать от поноса, то я отдам приказ вас всех перестрелять. Пойдёт такой вариант? – Насупился бородач, потряс головой, – Ты, объясни мне, из-за своей жадности, хочешь весь свой народ погубить. Женщины, дети, старики будут тысячами умирать и тебя и твоих воинов, принёсших им такую смерть проклинать?!!

– Бу-бу-бу.

– Нет, не бу-бу-бу, а проклинать. Мало добычи, давайте соседнее ханство захватим. Там персы выгребли всё оружие, всю артиллерию. Легко возьмём.

– А тут?

– Блин блинский! Два ханства захватим!!!

– Эх. Петер-хан, а если через месяц вернуться?

– Я не знаю! Я не медик, не врач. Эта бактерия, ну блоха маленькая, что болезнь вызывает, живёт в воде месяцами.

– Хорошо. Два ханства.

Ой, ну, что за невезуха. Не могли эти сволочи на пару лет позже заболеть …

Стоп. А где они эту заразу взяли и не успели по дороге и ханства заразить? Ц. И что делать?

– Какое ханство? – не отставал чеченец.

– Давай смотреть. – Брехт карту раскрыл, – На Тебриз идти нельзя. Они пришли оттуда. Есть две дороги туда: через Карадахское ханство и есть через Сарабское. Они шли через Карадахское. Вот туда и надо идти, если в Ахаре – столице ханства эпидемия, то идём на Сарабское, если эпидемии нет, то захватываем его. А потом опять идём на юг к Сарабскому. Иди людей поторопи. Нужно быстрее уходить. Пока какой-нибудь дурень предприимчивый не полез в лагерь курдов без спроса.

– А Решт? – шурин теперь пристал.

Решт? Решт – это проблема. И как её решить Пётр Христианович не знал. Курды устроили лагерь, полукольцом городскую стену окружив. Попасть к воротам можно было только через лагерь. А там есть ещё живые, они могут и стрельнуть и с саблей на тебя броситься. Да просто заразиться можно.

Лучше всего уйти. Только засевший там со своим войском Мир Мустафа-хан, как только поймёт, что в лагере врагов все померли тоже грабить покойников пойдёт и лошадей ловить. Его нужно предупредить. И «уговорить» не трогать трупы несколько месяцев пока животные и птицы всё там не обезвредят. И солнце не иссушит всё.

– В Решт попробуем со стороны моря зайти, нам всё равно в порт Анзали нужно попасть. Для нас там должны воду и продукты на кораблях привезти.

Снимались с места под общий недовольный ропот. Эпидемия чумы при Екатерине была давно и люди в то, что какая-то болезнь может тысячами убивать людей, не верили. Старики, которые помнили ту эпидемию, дома остались, а здесь сплошная молодёжь. Бедная, жадная и непуганная.

Брехт успокоился, когда они к вечеру отошли от города на три – четыре километра на северо-восток к морю. Интересное там место. Каспийское море в этом месте создало не только залив, но и лагуну самую настоящую. Большую, от горизонта до горизонта. Мелкая пересолёная грязь лишь на десяток сантиметров покрытая водой. Целебная должно быть. Курорт можно в будущем построить. Грязелечебницу. Корабли стояли в бухте, но не у причалов, а чуть поодаль на якорях. Опасались. И правильно делали. Местные видимо о курдах знали и, увидев подходящие к городку войска, попрятались за глиняными стенами и баррикадами, из мусора на берегу организованными. Пришлось выслать вперёд Мустафу-хана ширванского, чтобы рыбаков и моряков успокоил.

Руководил этой импровизированной обороной один из беков Талышского ханства посланный сюда Мир Мустафой.

– Есть возможность пробраться в Решт минуя ворота, Юсуф – эфенди, – когда того привели, поинтересовался у него Пётр Христианович.

– Конечно, Петер-хан.

– Тогда не тяни. Скачи в город и пусть мой брат Мир Мустафа-хан сюда поспешит.

Ускакал. Брехт чуть расслабился, может и удастся из этой заварухи живым выпутаться и весь Кавказ не заразить.

Событие шестидесятое

Если вы хотите попасть в цель с большого расстояния, вы должны прицелиться немного выше неё: каждая летящая стрела ощущает притяжение земли

Генри Уодсворт Лонгфелло

Марат Карамурзин задерживаться у Решта не стал. Отдохнули день и две ночи и на совете ворков и пщы решили, что глупо сидеть и персов ждать на открытом месте. Местный парнишка, что пас овец рядом с городом, рассказал, что если по дороге ехать на запад, то в дневном переходе есть богатое селение. Называется Масулех. Людей нужно было кормить, да и лошадей тоже, Петер-хан выделил и овса, и риса, но эти запасы не вечны, и к тому же хотелось мужчинам мяса. А как сказал парнишка, в этом селении много овец и коров. Тронулись рано утром, но за дневной переход так до этого селения и не добрались. Оказалось, что дорога почти сразу от Решта стала круто подниматься в горы. Кроме того дорогой она оставалась не долго, уже через пару часов превратившись в тропинку, по которой больше чем пара всадников вместе проехать не могла. Заночевали в горах на берегу небольшого чистого ручья. Трава уже зелёная здесь, хоть кони пощиплют, а то один сухой овёс да сено полгода едят, соскучились по свежей травке.

Утром тронулись дальше, и оказалось, что всего в часе от селения остановились. Этот Масулех странный аул. Марат видел горные аулы, все они карабкаются в горы, но это превзошёл все. В скалах вырублены площадки и на них стоят дома. Немного два – три, потом лестница или очень крутая дорога и опять несколько домов, при этом можно было бы весь аул на одной высоте расположить. Зачем так сделано, было непонятно до самого конца.

Местные черкесов увидели и подняли тревогу, забили одной железкой о другую. И на черкесов с первых домов с крыши посыпались стрелы. Пришлось отступить. Одного аскерчи защитники аула убили. Стрела попала в глаз и троих ранили, в том числе и племянника Марата Мустафу.

Что ж, они бы тоже защищали свой аул. И не они первыми начали стрелять. В ответ загремели ружейные выстрелы, и лучникам пришлось убраться с плоской крыши здания. Марат послал десяток с дальнобойными ружьями обойти эти дома слева, и тут оказалось, что не зря местные строили дома такими уступами. Стрелы посыпались со следующих домов, точнее со следующих крыш. Если бы не нарезные ружья, что отправляют пулю на семь сотен шагов, то выкурить лучников с крыш бы не удалось. Все мужчины собрались на этой «ступеньке» и засыпали пытающихся подойти ближе черкесов просто градом стрел.

Но ружья были, и меткие стрелки у черкесов были. Загремели выстрелы, и несколько лучников свалилось с крыш домов. Этим ничего не закончилось. Местные покинули вторую ступеньку и перебрались на третью, и опять осыпали аскерчи роем стрел. Ещё двоих нетерпеливых и молодых подстрелили и одного ранили.

Марат отвёл людей и объяснил, как надо действовать. Пуля летит дальше стрелы, стой за деревом или за домом на предыдущей ступени и стреляй, не лезь под стрелы. Чего непонятно? Зачем лезть под стрелы? Подставиться и быть раненым или убитым это не удаль, а глупость. Так ступень за ступенью и пришлось выкуривать этих стрелков. Потери у черкесов хоть и медленнее теперь, но продолжали расти. Уже десять человек потеряли. Пщышхуэ злился, с обычными лучниками справиться не могут, а если бы у местных были такие же ружья, как у него. Сам Марат подстрелил уже пятерых. Убил или ранил неизвестно, попадал точно. Стрелки там больше не появлялись. До самого вечера ступень за ступенью теснили аскерчи защитников деревни. А когда последние дома кончились – жители ушли в лес.

Возвращаться назад было поздно, ночью жители этого аула вполне могут организовать нападение. Потому Карамурзин поступил так же, как и лучники эти, на каждой кровле этих домов он расположил по десятку аскерчи с ружьями, при этом старался распределить людей так, чтобы по паре стрелков были с длинноствольными нарезными карамультуками. Остальные воины закрылись в домах и огороженных заборами дворах и тоже выделили стражу, которую меняли несколько раз за ночь.

Поспать никому не удалось. Жители аула несколько раз предпринимали попытки обстрелять черкесов, но на счастье Марата и его воинов ночь выдалась ясная и луна позволяла видеть подкрадывающихся лучников. Потеряв около десятка человек, жители Масулеха вернулись в лес.

Дома оставляли эти лучники пустыми и детей, и женщин, и стариков забрали с собой в лес. Марат ночью почти не спал. Злость мешала, с лучниками, имея десятикратный перевес в людях и двукратный, а то и более, в дальности стрельбы, он потерял тринадцать человек убитыми и два десятка ранеными. Да, жаль, с ним нет сейчас князя Витгенштейна, тот бы что-нибудь придумал. Ну, как Петер говорит, за битого двух небитых дают, в следующий раз будет вести захват таких селений осторожнее. Для него же очевидно теперь, что в основном их потери это глупая удаль молодёжи. Проявить себя хотела, вот и нарывалась на стрелы. Главное, как неоднократно повторял Петер в армии – это дисциплина.

Утром стали резать живность. Три с лишним тысячи человек кормить надо. Долго мясо не сохранить, но на пару дней запас взять надо. Даже если по пять фунтов на человека брать, то на три с половиной тысячи это ого-го сколько. Кроме того выгребли у местных всё зерно, в том числе и овёс. Забрали всех лошадей и волов, которых навьючили поклажей.

А пастушок тот обманул. Никакое это не богатое село. Серебра не нашли, золота тем более, немного тканей добыли, да ковров. Вот и вся добыча, а молодых воинов потеряли. Обидно. Ничего, теперь зато раз уж забрались так далеко на запад, то можно не в Решт возвращаться, а пойти на север. В один из городов Ардебильского ханства – Киви.

Событие шестьдесят первое

В обороне пролежать – победы не видать.

Хорошо защищён тот город, который окружён стеной из мужчин, а не стеной из кирпича.

Ликург Спартанский

Подполковник Алексей Петрович Ермолов слушал переводчика и головой мотал. Эти воины, мать их, решили идти брать Шушу. Это чёрте сколько вёрст по горам. По чужой территории. На серьёзную крепость, которую недавно с тридцатитысячной армией не смог взять шах Ирана предыдущий.

– Салим эфенди, а я не ошибаюсь у тебя тысяча воинов? – усмехнулся подполковник.

– Да, тысяча воинов, но у них нет вообще войск, мы их всех разбили два раза полностью, уничтожили их за полгода. Всех. Все их войска. Там некому будет защищать Шушу. – Бек, который руководил войском кумыков или шамхальства Тарковского, грозно вскочил и подбоченился. Маленький, сухой, лёгкий, наверное, как щепка, если с него кольчугу стянуть, он стоя был ростом с сидящего Ермолова. – И у тебя, у нас, пятьдесят пушек.

– Пушчонок, нормальных тринадцать, да и то коротковаты стволы.

– Тринадцать! А у них ни одной. А ещё две с лишним сотни стражников из Дербента с ружьями, а ещё ополчение Шекинского ханства. Их больше четырёх сотен. Скажи полковник, что тебе сказал Петер-хан? Он тебе сказал не ходить на Шушу? – и перстом чуть не в глаз Ермолову ткнул.

– Я подполковник.

– Вот и хорошо, возьмём Шушу, присоединим к Российской империи Карабахское ханство и станешь полковником. А возможно и генералом.

Какой солдат не мечтает стать генералом.

– Смотри, Ермол-ага, яне великий правитель, но запомнил разговор Петера-хана и нашего шамхала Мехти. Петер-хан говорил, что тут армянское население, а правят персы или неправильные татары и если кто-то пойдёт на и осадит Шушу, то население поддержит этого правители, если он сам не будет неправильным татарином. Ты русский, я кумык. Армяне восстанут и помогут нам овладеть крепостью. Что теперь скажешь? – и опять пальцем чуть не в глаз.

Ермолов при том разговоре присутствовал, но не верил … Нет, не так. Он знал, что Пётр Христианович прав, но помогать русским согнать перса с трона – это одно. А воевать вместе с русскими против азербайджанцев крестьяне армянские вряд ли будут. Это другое совсем. Тем более пользы от крестьян вооружённых деревянными вилами и короткими ножами никакой. Но говорить Салим-беку этого Алексей Петрович не стал. Он развернул карту и поводил по ней пальцем.

– Хорошо. До Шуши далеко и по дороге несколько больших сёл и даже города есть. Ближайшее селение или небольшой городок это Евлах, до него три версты. Давай перейдём мост и посмотрим, что у нас получится. Если возьмём Евлах, то пойдём на юг на Барду. Другой дороги к Шуше нет. По итогам захвата этих двух селений и решим, стоит ли нам идти дальше.

Время было уже вечернее, и решили, что на ночь глядя даже Александр Македонский не ходил города захватывать. Утречком. Едва рассвело, Ермолов взял с собой десяток стражников из Дербента и мост пересёк. Ничего не случилось, из засады на них никто не напал. Дальше проехали. Дорога чуть поднималась в гору и вскоре в лучах восходящего солнца им этот Евлах предстал. Кура там делала приличный изгиб, и маленькое поселение это находилось внутри этой излучины. Несмотря на ранее утро крестьяне с мотыгами были в полях, что пёстрыми прямоугольниками раскинулись возле саманных домов.

Тут нечего и некого было завоёвывать. Три десятка домов, которые даже плетнём не огорожены, не то, что городской стеной. Вокруг каждого домика небольшие в половину роста человека стеночки имелись из камней на глиняном растворе, но это не крепости. Выстрел 122-х мм пушки три таких стеночки за один раз снесёт.

– Эх, придётся идти на Шушу. Если остальные селения, что указаны на карте такие же неприступные крепости и все войска – это крестьяне с мотыгами, то кто нам сможет помешать до Шуши дойти, – вернувшись на ту сторону моста, поведал Алексей Петрович Селим-беку.

– А я говорил тебе, полковник, что ты скоро станешь генералом. Поехали, нужно найти старосту этого селения и потребовать от него и всех крестьян принести присягу царю Александру. – Обрадовался шемхалец мелкий.

– Может Петеру-хану? А потом уже, когда и если Шушу возьмём, то всё ханство … Так и хана надо будет другого ставить. – Предложил, подумав подполковник.

– Петеру? А мне всё равно. Пусть будет Петеру-хану. Только нужно потребовать сразу дань от них.

– Да, ты точно генерал Селим-бек, тебе бы управляющим каким быть.

– Я хорош во всех делах, увидишь это, когда будем брать крепость Шушу!

Глава 22

Событие шестьдесят второе

Это очень просто мои дорогие: потому что политика гораздо сложнее, чем физика.

Альберт Эйнштейн

Слон колыхался под задницей. Так себе звучит. Ехал Петер через реку на Слоне. Не складно. Вообще, путешествовать на шайре, это на любителя. Особенно для холерика, каковым Пётр Христианович и являлся. Шайр он идёт. В прямом смысле этого слова. Он идёт себе и идёт. Арабы там всякие или Орловские рысаки они скачут, рысь, галоп, карьер, аллюр, намёт – куча всяких способов быстрой скачки на лошадях. Ничего этого шайр не умел, и не собирался учиться. Можно толкнуть его пятками. Типа, но поехали, аллюр три креста, давай вон ту белую кобылку догоним. Хрен. Повернёт Слон голову, покачает ею и скажет: «Дебил ты, Ваша Светлость. Тише едешь, дальше будешь. А кобыла сама придёт, или приведут. Иго-го».

Брехт во главе войска не ехал, ещё стрельнёт кто из кустов придорожных, фильм же про Чапая смотрел. Ехал в середине, окружённый двенадцатью особыми егерями, выкупленными им из тюрьмы в Петербурге. К Решту вместе с остальными они пешком шли, а там Пётр Христианович у хана Мир Мустафы прикупил дюжину местных очень дорогих коней, порода чёрт знает как называется, но игреневый цвет у всех и высокие заразы, в отличие от остальных местных лошадей. Решил такую породу тоже разводить Брехт. Уж больно красивы. Абреки и казаки и прочие разные рвались вперёд, но оторвавшись немного, возвращались. Прав был Слон, сами подойдут. Не главный недостаток Слона неспешная поступь. Он шагал широко. Из-за этого, если не привставать на стременах, то словно в гамаке себя чувствуешь раскачивающемся. Болтанка, как в море и при этом не тошнит. Чудеса.

Пётр Христианович почти не привставал. Отдался этой качке. Думал. Думу. За целую Государственную Думу.

Вопрос себе вечный задал, как сделать так, чтобы Кавказ не отвалился потом от России и как сделать так, чтобы не воевали между собой в будущем его части. Осетия с Грузией, Армения с Азербайджаном. Всё ли дело в неправильных границах, что большевики провели. Или Ермолов с Цициановым виноваты, что действовать будут через пару лет огнём и мечом. Как сделать так, чтобы был вечный мир, дружба, жвачка? В национальностях дело? Так нет. Вон как с казаками насмерть схватились после Революции, а русские все. А как с белыми. Тоже русские. А не армяне ли грохнули этих бакинских комиссаров. Своих. И не в имущественном неравенстве дело. Спокойно куча офицеров воевала за красных и куча бедноты не по принуждению, а по зову сердца за белых.

Нет, с высоты столетий понятно, что всё это борьба за власть и не более. Национальным элиткам хочется власти и всё, вот она война. Большевики это тоже национальная элитка. Угнетённые евреи восстали. Ленин не еврей и Сталин грузин? Точно, это немец и осетин, обслуживающие интересы международного сионизма.

Шутка всё это. Не знал Пётр Христианович, как сделать так, чтобы мир и жвачка. Экономикой привязать? Конечно. Это важно. Школы построить и преподавать на русском языке и приучать к любви к России детей местных ханов, беков и прочих эфенди? Удалось же Америке вырастить у себя элиты для всей Европы, которым наплевать на национальные интересы, нужно продвигать интересы Америки. Да, это правильный ход. Но почему-то не сработал он в 1991 году в СССР, хотя все лидеры республик учились в Москве.

Ерунда всё это. Главное, что скрепляет империи, это дух империи. Люди должны чувствовать себя великой империей, будь ты грузин или мордвин. Это не отменяет сильной центральной власти. Это не отменяет КГБ. Обязательно должен быть и жёсткий умный лидер и карательный аппарат. Не помог Андропову? Андропову-то как раз помог. А вот Горбачёв всё сделал наоборот, устранил КГБ и стал мягким, уговаривал ребят жить дружно. Сдохнет и сдохнет, туда и дорого. Жаль его благодарные потомки не судили ещё, может успеют. Ну, и, конечно, распустил националистов. А возможно и разжигал. А таджики хотят жить самостоятельным государством и эстонцы? Это элиты хотят. Борьба за власть. Пусть в разваливающемся курятнике, но господин. А чтобы народу голову задурить, нужно придумать внешнего и внутреннего врага. Русских, армян, осетин. И что лучше стало жить таджикам? Или грузинам?

А ему, что делать? За каким чёртом синий кристалл его сюда занёс? Прогрессссссорствовать? Ну, вряд ли. Всё сразу утечёт на Запад и только усилит отставание России от Европы. Меньшей кровью Кавказ завоевать? Ну, завоюет, а в 1826 году все ханы предадут Россию, и завоёвывать их придётся по новой. С кучей крови. С тифом, холерой, чумой, которые в пять раз уменьшат население Кавказа. Некоторые народы типа черкесов почти вымрут.

– Ваше Превосходительство, – отвлёк Брехта от вселенских мыслей сумбурных войсковой старшина Говоров, – город в часе пути большой с крепостью. Разведка вернулась.

– Город? Ладно. Привал объявляй, пора и людям и коням отдохнуть и вообще, дальше пока не пойдём. Командуй, Сергей Платоныч, привал, и пусть палатки разбивают, и ужин начинают готовить.

Про Карадагское ханство, в пределах которого они сейчас находились, Брехт у местных сумел выяснить не много. Правил сейчас там, понятно, хан – Аббаскули-хан, он из кызылбашей. Что бы это не значило. После смерти Надир шаха все предки Аббаскули-хана боролись за независимость этого ханства, с разным результатом боролись. Сейчас полунезависимое ханство всё же сильно «зависит» от Персии. Не так давно хан Аббаскули вновь создал развалившийся было союз Карабахского, Гянджинского и Хойского ханств против Шекинского хана. А так как Шекинским ханом сейчас является Петер-хан, то это просто открытый враг. Ну, или, по крайней мере, так выглядит это со стороны. Никаких враждебных действий Аббаскули-хан против Брехта и его союзников не предпринимал. Сидел и седел в своём дворце в городе Ахар и наложницами занимался. Седина же в бороду. Утром парочка, в обед какая толстушка, вечерком пару стройняшек опять. Какая война, зачем война?! Погорячился. Бывает. Войско хан мог выставить крошечное, не более двух тысяч и только половина конные. Вооружены вояки копьями и саблями. Пушки древние есть, но ими сто лет никто не пользовался. Ладно, пятьдесят. Ни какой разницы.

Артиллерия, какая-никакая, у Брехта теперь была. Наглы подогнали. Не боялся Брехт этого товарища. Резни не хотелось устраивать. Нужно будет утром отправить парламентёра. А дальше? Уж больно далеко от этого Ахара до Дербента. Как ему на помощь прийти, если шах начнёт войну? Придётся дирижабли изобретать.

Событие шестьдесят третье

Как правило, грамотная защита – лучший способ остановить эпидемию и не подцепить микробы

Франк Тилье «Пандемия»

– Ваше Превосходительство! – Брехта тряс забравшийся в палатку недоброжелатель. – Ваше Превосходительство, разведка доложила, за нами по дороге идёт большое войско.

– Пахом, – Пётр Христианович вылез из-под одеяла, холодно ещё ночью, опять в горы забрались. – Что за войско. Давай сюда разведчика.

– Тут он, – ординарец отошёл, и перед Брехтом возник казак.

– Докладай. – Пётр Христианович повернулся к Пахому. – Готовь умываться.

– Разъезд наш в десяти верстах отсюда на дороге, по которой мы шли, натолкнулся на разъезд абреков. Мы ушли, а потом по лесу пешими обогнули чуть и с горки увидели. Огромное войско идёт. Даже пушки тянут. Много ружей.

– Сейчас они где? – мигом проснулся Брехт. С той стороны дружеских войск нет. Где-то пропал Марат, но у того пушек точно нет. Шах? Но он что бросил Решт в тылу. Ой, сомнительно.

– Если идут с той же скоростью, то верстах в пяти. Как раз у того ручья должно быть, где вы вчера с коня сверзлись.

Блин, точно. Убаюкал вчера Слон его. Упал, хорошо ноги не в стременах и куст какой-то колючий кстати оказался, заноз насадил, но не зашибся, спружинили ветки.

– Тревогу, играй. Пахом, одеваться быстро. Да, брось ты этот тазик, сапоги давай.

Ну, сорок пять секунд, это сказки должно быть. В армии эсэсэровской Иван Яковлевич Брехт солдатом не служил и потому за достоверность этого норматива отвечать не мог. Опять же, что считать одеждой? Полушубок и ушанку тоже?

За пару минут оделся. Не любил со страшной силы Пётр Христианович этот генеральский мундир в обтяжку, но тут восток, дело тонкое. Здесь мундир генерал-лейтенанта Российской империи лучше всякой брони и один сам по себе полк заменить может.

– Говори, – к нему подбегал генерал Попов – предводитель астраханских казаков. Брехт уже перестал вздрагивать от его рассечённого пополам лица.

– Выслал сотню в охранение, – Попов ночью дежурил по лагерю.

– Готовьте пушки. Гаубицы не надо. Мелочь картечью зарядите. И вон за тем холмом пусть ждут. Стрелять по зелёной ракете.

Сейчас смотря, как суетится лагерь, Пётр Христианович понимал, что стратег, да и тактик из него хреновый. Нужно было после Испании поступать в Академию Генерального штаба. Получилось, что лагерь он расположил в небольшой низине и теперь, когда это неизвестное войско подойдёт к нему, то оно окажется на господствующих высотах. И туда уже никого не послать. Он не дал указание подготовить там оборону. Дебил. Думал о том, как Ахар брать, а о том, что на самого могут напасть, даже мысли в кучерявой голове не возникло.

– Ваше Превосходительство, пробился к нему очередной казак. – Наши это!

– Наши? Казаки? Здесь? – не понял станичника Брехт.

– Нет, абреки, черкесы. Те, что в прошлый раз напугали нас в Дербенте.

– Вона чё!? – Второй раз Марат Карамурзин переполох у него в войске наводит. – Стоп. А холера! Коня мне! Живо! Павел Семёнович, – Брехт повернулся к Попову. – В лагерь черкесов не пускать! Кусты все перегородить, и своим команду дай, пока я не отменю приказ с черкесами не общаться и ближе десятка шагов не подходить. Они Решта не могли миновать. Могли заразиться.

Ехать навстречу черкесам было не то чтобы сыкотно, но передёргивало. Должно быть от утренней свежести, или от страха умереть от холеры. Марат не подвёл, не зря он с ним беседы проводил, у того самого злополучного куста на броде через ручей, где вчера свалился со Слона, был разъезд из десятка черкесов. Заулюлюкали, и половина умчалась за поворот дороги, а впятером, не спеша, поехали навстречу генералу. Петра Христиановича узнали и даже спешилось пару аскерчи, но Брехт не дал им к себе подойти, вытянув руки, остановил черкесов и, изображая глухонемого стал пальцем тыкать в себя и куст:

– Марат. Пщышхуэ.

Абреки закивали и вновь сделали попытку подойти, за уздечку должно быть Слона придержать, помогая слезть большому начальнику.

– Стоять! Марат! Пщышхуэ! – Черкесы отпрянули, обиделись и отошли от Брехта. Тот перекрестился, хоть и атеист.

Марат с целой толпой всадников появился минут через десять. Тоже спрыгнул с коня и навстречу обниматься бросился.

– Стой! Марат, стой, остановись. – Брехт спрыгнул со Слона и вытянул руки вперёд, замахал ими крест накрест.

– Что случилось Петер? – остановился всё же князь.

– Вы подходили к Решту?

– Ты боишься заболеть?! – Понял Карамурзин и хлопнул себя по груди, – Ты молодец, Петер. Всё правильно сказал Мир Мустафе-хану. А он правильно сделал, тебя послушав. Нас встретили дозоры у Решта и отправили в обход. Там в лагере много мертвецов, я смотрел со стен города потом. Мы один день отдохнули и поспешили тебя догонять, догнали. Очень спешили.

– А пушки у вас откуда? – Брехт пока радоваться не спешил. Три с лишним тысячи человек у Марата, если хоть один пожадничал и смотался в лагерь курдов или коня отбившегося прихватил, то начнётся такое, что мама не горюй в их многонациональном войске.

– Да какие пушки. Шесть штук взяли в городке Киви в Ардабильском ханстве. Там войск не было толком, они нам сами ключ от города принесли, брать нечего, нищета, вот шесть старых пушек забрали и два десятка старых ружей. Наиб – главный у них в городке, говорит, что хан с войском в три тысячи человек заперся в городе Ардебиль – это столица ханства. Вот там говорит тридцать пушек. А ещё говорит, что их правитель Насир-хан, с радостью перейдёт под руку русского царя, так как враждует с персами. Они всегда враждовали с каджарами, а нынешний шах из этой династии.

– Остановись, Марат. Доберёмся ещё до Ардебиля, ты скажи про холеру, ну болезнь, что сгубила войско курдов у Решта. Вы ничего не брали у лагеря. У твоих воинов нет поноса. Никто в обморок не падал.

– Нет, Петер у нас дисциплина, как ты любишь говорить, никто к больным не подходил.

– А коней отбившихся не ловили?

– Мы за несколько ваших вёрст обошли лагерь и никаких коней не видели. Пойдём уже в ваш лагерь. Я видел карту, ты хочешь захватить Ахру?

– Я хочу захватить Ахру, но в лагерь мы не пойдём. Дай команду своим воркам и пщы, пусть обойдут каждого и зададут вопрос про понос. И пусть воины ответят честно. Эту болезнь не вылечить, и умрут все твои люди, а потом и мои.

– Хорошо. Стыдно спрашивать настоящего аскерчи про понос, но мы спросим, я видел со стены Решта, что случилось с курдами.

– Ну, и хорошо. Я здесь подожду.

Событие шестьдесят четвёртое

Информация и связи, а не булыжник и террор, – вот оружие современного пролетария!

Екатерина Казакова

Пётр Христианович промариновал черкесов сутки. Никуда Аббаскули-хан не денется. Да, даже если сам и денется, то и ладно. Город-то точно с собой не заберёт. А всё по тому, что понос был. Даже три. Перепугались все, а больше всего сами аскерчи, подвергшиеся медвежьей болезни. Их отделили от войска, отгородили забором из срубленных молодых деревьев и никого не пускали к засранцам. Брехт сам даже три часа ходил вокруг этого забора и смотрел, чтобы родичи всякие не лезли к карантину.

Температуры у парней не было. В обморок они не падали. А потом ещё и оказалось, что все трое едят вместе. Мяса пережрали. Жирного, курдюк барашка товарищам достался. Пётр Христианович так за эти сутки перенервничал, что час орал на собравшихся офицеров, ханов, князей и прочих разных беков.

– Зря мы ушли из-под Решта, – закончил он накачку, – нужно было остаться и смотреть, как умирает десять тысяч человек. Бляха муха. Чтобы поняли, какая это страшная болезнь. Это даже хуже чумы, она заразней. И нету лекарств, и кто лечить будет, тот тоже заболеет и умрёт.

– Да, поняли мы, Ваше Превосходительство. – Генерал Попов за всех ответил и страшным своим отрубленным носом швыркнул в себя. – Говнецом попахивает. И тут больные?

Народ вскочил и стал друг на друга с ужасом смотреть.

– Га-га-га! – трубно заржал атаман.

И отпустило Брехта, тоже засмеялся, разжалась пружина внутри, которую целую неделю в себе закручивал. Молодец Павел Семёнович. Народ попереводил друг другу и тоже смеяться начал, кто весело, а кто и крестясь троекратно.

К Ахару двинулись утром третьего дня. И не получилось войны. Не так, чтобы зря тащились, а просто повоевать не пришлось. Правитель Карадагского ханства Аббаскули-хан, сам вышел из ворот с символическим ключом от города и с листом бумаги, на котором была витиеватым почерком какого-то местного мурзы, было написано прошение к императору Александру принять его благословенное самим Аллахом ханство под протекторат великой Российской империи и защитить его от враждебных действий иранского правителя Фетх Али-шаха.

Принимая листок с красивыми завитками, князь Витгенштейн отлично понимал, что он ничего не стоит. И листок ничего не стоит и просьба хана и присяга, что после этот товарищ принесёт. Придёт очередной Аббас-мирза, ну который сын этого многожёнца, и с такой же писулькой этот толстопузый мужик с закрученной в кольца седеющей бородой выйдет к нему. Но это ладно, он ему свои две тысячи воинов отдаст в аренду. А с ними потом воевать. Они будут убивать русских людей.

– Пушки заберём. Ружья тоже.

– А как же я буду защищаться, если придут войска шаха.

Очень хотелось спросить Брехта этого товарища, что, правда, что ли, ты, дорогой, собираешься воевать с войском шаха. Вот с этими пушчонками и сотней ружей. Расскажи о тактике и стратегии, я тоже так хочу уметь. Вместо этого пришлось пообещать, как только, так сразу встать на защиту.

– Так от Дербента до Ахара больше недели пути. И назад столько же. Разве голубиной почтой воспользоваться. – Погладил бороду Аббаскули-хан.

– У тебя хан есть почтовые голуби? Стоять! Бояться! А у остальных ханов есть почтовые голуби? Вы присылаете их друг другу?

Глава 23

Событие шестьдесят пятое

Только Дагестанские пацаны могут ехать на убитой копейке, и обсуждать недостатки лексуса.

Главное в этом мире – это хорошие дороги. Да, ладно, главное в любом мире – это хорошие дороги. На Кавказе их не было. Поэтому домой в Дербент войско отягощённое добычей тянулось очень медленно. А ещё Брехта вопрос мучал такой вот, почему здесь главным транспортным средством является двухколёсная арба, а не четырёхколёсная телега? Из-за плохих дорог? Так Наполеон вскоре убедится, что дороги и в России не совсем асфальтированы. И, тем не менее, телега. А ещё в арбу эту запряжены не лошади, а волы, тоже почему? Волы здоровее? Судя по той ноше, что они на арбе перевозят это не факт.

Волы шли неспешно. Так же неспешно войско дербенского хана Петера возвращалось домой из рейда по княжествам восточного Кавказа. Сражаться больше ни с кем ни пришлось. Два последних независимых ханства перешли под протекторат России, и вынесли их правители ключи Брехту, и данью небольшой откупились.

После демилитаризации Карадагского ханства вернулись к столице Ардебильского ханства крепости Ардебиль. Хан Аббаскули отправил туда сразу почтового голубя с запиской о происходящем. Оказывается, здесь, на юге Кавказа, голубиная почта вполне себе налажена. И известия из одного ханства до другого долетают за несколько часов. Насир-хан успел подготовиться к прибытию союзного войска под стены столицы своей. Нет, не оборону организовал и не ров углубил. Он подготовил дары, провиант для войска и дань для Александра. Брехт в город войска заводить не стал, семь с лишним тысяч человек и десять тысяч коней в городок бы просто не влезли. Разбили лагерь за городом в роще на склоне поднимающихся вверх отрогов какого-то очередного хребта.

Дворец хана не впечатлил, сарай сараем, у него в Дербенте лучше, а уж в Нухе в сто раз. Со стен сняли всю артиллерию, Насир-хан для её транспортировки выделил три десятка повозок с двумя волами в каждой. В крепости было двадцать шесть пушек и на руках у городской страже полторы сотни ружей всех стран и народов. С удивлением и французские Пётр Христианович увидел. Оказывается, посланцы Наполеона тут в позапрошлом году побывали и подарили два десятка ружей. По обороне от возможного нашествия Фетх-Али-шаха договорились, так же, как и с карадагским ханом. Он отправляет голубей в Баку, с которым у него есть связь. Дали ханские связисты клетку с голубями и Брехту, в оба конца это не работает. Голубь летит только в один конец – к себе домой. Но сам Пётр Христианович теперь по прибытию в Дербент мог отправлять послание в Ардебиль. Осталось дело за малым для налаживания полноценного общения, как доберётся Петер-хан в Дербент, найдёт там «голубцов», тьфу, голубятников и отправит их питомцев с курьером во все южные ханства. Те же вышлют в города на юге купцов – разведчиков и при получении сведения о выдвижении ханского войска, отправляют летающую «телеграмму молнию» Петеру-хану. Морем до Решта пару дней, а другой дороги там нет, на то они и горы.

Дань Пётр Христианович забрал шафраном и хной. Взял на пробу ещё басну, Насир-хан уверял, что завозят её из Индии и она очень дорогая. Вроде, должна качественно окрашивать одежду в синий цвет. Можно будет попробовать осуществить мечту Павла первого и покрасить мундиры всех Мариупольских гусар в одинаковый синий цвет. Кроме того приглянулись Петру Христиановичу готовые уже к продаже свёртки материала, как раз в синий цвет и покрашенные. Это был шёлк, но не обычный тонкий и почти прозрачный, а очень толстый и плотный. Надо понимать, это и есть атлас. Вещь в Европе дефицитная и страшно дорогая.

Брехт не поленился и написал Насир-хану бизнесплан по увеличению производства именно этой ткани. Про увеличение количества деревьев, про стимулирование крестьян и так далее. Рассказал про Нью-Васюки и международную ярмарку в Ардебиле – столице производства атласа. Хан кивал. Поступит так или нет, чёрт его знает – Восток – дело тонкое.

Из Ардебиля тронулись после трёхдневного отдыха и пополнения припасов к последнему, не охваченному братской любовью к России, ханству юго-восточного Кавказа. Называлось оно Сарабское ханство, и Брехт ехал туда с опаской. Через него прошли курды, направляясь в Решт. Пётр Христианович поначалу думал, что они из Тебриза шли через Ахар, но хан Аббаскули уверил его, что никто тут не шастал. Других дорог нет, выходит, шли через город Сараб и Сарабское ханство. Могли там местных заразить, а могли, наоборот, там заразиться. Связь голубиная у Насир-хана со своим соседом была, но два посланных голубя улетели, а ответа не пришло. Это настораживало ещё больше. Может, там уже и послать голубей некому, повымирали все в ханском дворце.

А ещё, как оказалось, население-то там азербайджанское, но правитель Сан-хан является внуком основателя ханства Али-хана, который был по совместительству главой курдского племени Шакаки. И курдов там каждый год становится всё больше, а азербайджанцев, или как их в России называют, неправильных татар, всё меньше. Вытесняют потихоньку, и сейчас уже половина населения Сарабского ханства это курды. Плохой знак.

Пётр Христианович попросил подробнее рассказать Насир-хана о соседе. И услышал замечательную историю, которая позволила сделать интересные выводы.

– Когда дядя нынешнего шаха Ирана скопец Ага-Мохаммад-шах вторгся в Карабах пять лет назад, то он пересёк реку Аракс вместе с Садик-ханом Шакаки и вошёл в Шушу, где шах был убит своими телохранителями. Тогда Садик подозревался в участии в заговоре, поскольку убийцы передали ему драгоценности короны и королевские знаки отличия. Шахские войска сразу ушли в Тегеран, а Садик быстро перешёл реку Аракс и установил свой контроль над большей частью иранского Азербайджана. Он напал на Казвин с армией из 15 000 соплеменников. В последовавшем в Иране хаосе Баба-хан (это нынешний Фатх-Али-шах), тогда губернатор Шираза, двинулся на Тегеран и захватил город. И сразу выступил против курдов и вынудил их отступить в Сараб, где Садик сдался. Он был помилован и вновь назначен губернатором Сараба. Фатх-Али-шах Каджар женился на дочери Садек-хана в качестве своей 13-й жены. Однако через год он снова поднял восстание. Восстание было подавлено, и в позапрошлом году он был доставлен в Тегеран и заключён во дворец Голестан. Его сын Сан-хан сменил его на посту губернатора Сараба. Но и этот сразу объявил себя ханом и выгнал из Сараба иранцев.

– А могли те десять тысяч курдов, что пришли в Решт и там заболели, быть именно из Сараба. – Уточнил Пётр Христианович.

– Почему могли, это они и были. Большое войско пришло из Тебриза, и Сан-хан не стал воевать, а отдал всё своё войско дяде шаха.

– А он был с войском?

– Не знаю. – Хан Аббаскули развёл руками.

Событие шестьдесят шестое

Всякая жестокость происходит от немощи.

Несчастный человек жесток и чёрств. А все лишь из-за того, что добрые люди изуродовали его.

Джангир-хан – брат Сан-хана, когда войско союзное подошло к Сарабу, сам вышел навстречу Брехту и преподнёс ему символический ключ от города. Всё правильно рассказал Аббаскули-хан, в городе не осталось ни одного воина, всё ушли вместе с ханом и не один не вернулся. Пришлось Петру Христиановичу рассказать правителю новому, что случилось с его братом и со всем войском курдов.

– Все! Все двенадцать тысяч воинов?! – схватился за голову Джангир.

– Их было двенадцать тысяч?

– Да. – Хан, упал на колени, – Ровно столько же, сколько было глаз на тех весах.

– Глаз? – Бред какой-то. Брехт уж стал опасаться, что хан с катушек слетел, но тут хан бросил бить поклоны и выть и вполне спокойно сказал.

– Ты же знаешь, что предыдущий шах был евнухом, и он был очень жесток. Я был с Фетх-Али-ханом и с братом, когда при взятии города Шуша Ага-Мохамед-шах, евнух проклятый, велел поставить у городских ворот весы. На весах этих взвешивались выколотые глаза: глаза были выколоты у всех мужчин города. Тогда было убито шесть тысяч мужчин. И на весах лежало двенадцать тысяч глаз.

– Да, весело вам тут живётся. Совет прими, Джангир-хан, если кто-то из воинов придёт, выживет, то не пускайте его в город, и главное, не давайте никому к нему подходить. Это очень страшная болезнь, умрут все жители города. Прикоснёшься к больному и сам заболеешь, тебе будут помогать родственники, ухаживать за тобой и тоже заболеют. Придут соседи и они заболеют. И скоро весь город заболеют и почти все умрут. И они побегут в соседний город или село и там начнётся то же самое. Лучше убейте этого пришедшего и сожгите. Только огонь убивает эту болезнь.

– Я понял тебя, Петер-хан. – поклонился Джангир.

– Давай так, хан. Я оставлю тебя править, если ты отдашь мне те драгоценности и регалии Ага-Мохамед-шаха. Я преподнесу их от твоего имени императору Александру.

– Их нет …

– Стоит ли оно того?! Я сейчас захвачу город и… – Брехт развёл руки.

– Но их, правда, нет, – захныкал хан. Мелкий с куцей бородёнкой, совсем на азербайджанца не похож. И нос пипочкой. Не орёл, в общем.

– Марат. Заходите в город насилуйте, грабьте, и перевернуть надо весь ханский дворец, – заранее договорились. Брехт прямо загорелся шахские регалии заполучить.

– Как скажешь Петер-хан! – радостно заржал Пщышхуэ.

– Хорошо, хорошо. Не надо. Я отдам. – Сдался курд.

– Весь шёлк, шафран, хну и басну.

– Всё будет, Петер-хан. Но будет ли мне защита, если придут войска шаха? – опять заскулил «неорёл».

– А что с голубиной почтой?

– Голубятник заболел и умер.

– Стоять! Бояться! Как он заболел? С кем контактировал? Ну, трогал кто его, прикасался к нему? – Прямо подпрыгнул Пётр Христианович.

– Неделю как. А нет, он не заболел в этом смысле, он простыл. Жар у него был.

– Стоять! Кто трогал, кто прикасался, ухаживал. Жар это один из признаков холеры?

– Дочь. Он жил один. Дочь приходила иногда навещала …

– Где она сейчас? Нет. Веди к ней. – Голуби ведь могли принести заразу в город, они ни одну помойку не пропустят.

– Поехали.

– Пошли пешком. Марат. – Брехт обернулся к черкесу. – В город никого не запускать и никого не выпускать. Самим не заходить.

Дочь оказалась бабкой лет пятидесяти. Брехт издалека осмотрел всю её семью. Вроде все живы. А сколько период полураспада? Тьфу. Сколько инкубационный период? Могут ещё заболеть. Валить надо отсюда.

– Хан. Приготовь дары. Мы в город заходить не будем. Найди нового голубятника. Если придёт войско шаха, высылай голубя. В любое ближайшее ханство. Лучше в Ардебиль. Поторопись, Джангир-хан, страшно мне у тебя.

Событие шестьдесят седьмое

Сказано, что мы обязаны прощать своих врагов; но нигде не сказано, что мы должны прощать своих друзей.

Война в горах и война на просторах Европы – это совершенно разные войны. Кажется, вот цель рядом, десяток километров и ты на месте, но это не тот десяток километров. Это кручи, это осыпи, это, наконец, снег и лёд. Нужно идти в обход горного хребта, а это полторы сотни километров. Это отсутствие населения, это отсутствие провианта и воды. А там, где вода есть, то отсутствует топливо, чтобы кашу простую сварить. Потому домой возвращались, всякие круголя выписывая. Из Сараба добрались назад до Ардебила. И тут на совете Марат Карамурзин заявил, что добычи они взяли мало, а князь Мудар его поддержал. Для них добыча – это оружие и кони. Это Петру Христиановичу хорошо, он набрал красок с шёлком и доволен, черкесам же подавай другое.

Вообще из Ардебила есть два пути домой. И оба настолько не прямые, что и не знаешь, какой выбирать. Можно идти к морю и через Талышское ханство на Баку, а там через Шемаху и Кубу к Дербенту. Можно от Ардебила вернуться в Архар и оттуда двинуться на Карабахское ханство на Шушу и вернуться домой через Шекинское ханство. И все стали соратники топить за этот вариант. Карабахское ханство – явный враг и там можно ограбить богатый город Шушу, если взять крепость. И там, после двух сражений с их войском, не осталось людей способных оборонять ханство.

Брехт понимал, что чеченцев и черкесов нужно прикормить. Они должны чётко уяснить, что дружить с Россией гораздо выгоднее, чем воевать. Ввязался в войну на стороне русских, и вот тебе богатая добыча, начал воевать с ними и придёт вот такой князь Витгенштейн и разруха, и смерть.

– Хорошо. Идём на Шушу. Я даже попытаюсь договориться, что вам Марат не пришлось потом круги наматывать. Вернётесь через Кахетию. Это на тысячу километров ближе, чем через Дербент. Ладно, не на тысячу, так на пятьсот точно, – увидев нахмуренные лбы черкесов и чеченцев, поправился Брехт.

Решили единогласно, так и двигаться. И потому семитысячное войско, отягощённое артиллерией и огромным обозом, сейчас медленно, вёрст по сорок в день, двигалось к Шуше.

Пётр Христианович опять качаясь на Слоне погрузился в мысли о том, как сделать так, чтобы Кавказ вошёл в состав России почти добровольно, и не пытался отделиться от неё при первом же поводе.

Что ему может дать Россия – мир и процветание. Мало же. Только Горбачёв вожжи ослабил и кердык от России все кавказские республики отделились и между собою подрались, а ведь СССР очень многое сделал для процветания Кавказа. Здесь люди богаче жили, чем в России.

Тут, кстати, пример Болгарии показателен. Братушки предали три раза Россию. Историю всегда пишут победители. Русские освободили Болгарию от турецкого ига. Свободу принесли. Шипка. Всё было не так. В России только-только отменили рабство. Крепостное право. Народ жил в землянках и умирал с голоду миллионами. Даже более-менее справные хозяева питались весной лебедой. Земледелие экстенсивное, агрономов нет, инструмента нет. Скот мелкий и непродуктивный, огромные выкупные платежи за истощённую столетиями землю, которой становится на едока всё меньше. И совершенно не думающая о людях власть. Отобрать у крестьянина последний колосок, продать немцам или англичанам и эти деньги спустить в Бадене или модных парижских магазинах. Всё. Никаких других мыслей.

И полная противоположность в Болгарии. Очень богатые крестьяне, совершенно свободные, о которых заботится государство. Их не берут почти в армию – это привилегия, не обкладываю неподъёмными налогами. Оккупанты стоят в городах? Точно, турецкие войска стоят в городах. И это не минус, а огромный плюс. Солдатам и офицерам платят приличное жалование, и они покупают продукты у местных крестьян. Почти неограниченный рынок сбыта. Они защищают крестьян от бандитов, воров и так далее. Почти идеальная жизнь у болгар. Есть ли минусы. Ну, есть, чтобы стать чиновником, нужно знать язык турецкий и быть грамотным. И всё, больше нет ограничений? Кое в каких местах селиться нельзя. Там живут турки. Минус ли это. Зачем тебе там селиться, ты другой веры и ты не знаешь языка. А если примешь мусульманство, то можешь при способностях стать даже министром.

У людей большие каменные дома с кучей всяких сараев и нормальными печами. Под каждым домом огромный подвал, где вызревают сыры и хранится копчёное мясо и рыба. У них большие коровы, большие лошади. Курицы, что несутся нормально, а не одним малюсеньким яйцом в неделю. При каждой православной церкви школа. Народ живёт сыто и счастливо, и ни какой свободы не хочет. Так несколько богатеев и дворян.

А в России возобладала идея панславянизма. Нужно всех славян под руку взять. Отправили разведчиков в Болгарию, типа, поднимут они восстание, или нет. Поднимут и можно под благовидным предлогом войну с турками начать по освобождению братушек. Нет. Не хотят восстание поднимать у них там филиал рая, говорят шпионы. А турки? А угнетение, а притеснение веры?!! Это наши панславянисты кричат, и царь ногами топочет. Большой же – страшно.

– А можно начать, – говорит один умник.

– Как? – грозно очи царь свёл.

– Нужно под видом болгар отправить туда наших офицеров и дать им команду убивать турецких чиновников и проклятых служителей культа.

– Вперёд, – топнул ножищей Александр.

Пошли и стали убивать. Десятками. Турки не поняли и просто ввели немного войск в деревни. И опять всё спокойно.

– Продолжить, кричит Александр. И опять шпиёны наши стали на гарнизоны теперь нападать. Турки тогда погрозили пальцем и посади в тюрьмы несколько дурачков деревенских. Стали порядок наводить. А наши офицеры подкупили несколько богатеев и организовали небольшую заварушку в Софии, которую туркам пришлось подавить.

– Это притеснение братского православного славянского народа, воскликнул царь батюшка, в котором и капли славянской крови нет. Он чистокровный немец. И он немец в чёрте каком поколении. Пётр третий был на половину немец, жена у него немка. Павел женился на немке и русского языка не знал, разговаривал только на немецком и французском. Александр нынешний разговаривает только на французском и жена у него немка. Николай то же самое. И его сын тот самый Александр – освободитель, который этим освобождением без земли погубил страну, вообще уже в жилках и сотой части Петровской крови не имеет.

Пошли наши воевать Болгарию и Сербию с Румынией. И даже отвоевали. Правда, как всегда войну выиграли, но мир проиграли. Окрысились наглы, подбили наших друзей австрийцев и пришлось перезаключать мирный договор. В итоге был заключён новый договор в Берлине, получивший название Берлинский трактат. По нему Болгария была разделена на две части, в одной провозглашалось независимое государство со столицей в Софии, а во втором провозглашалась автономия, но в составе Османской империи. Также Сербии и Румынии пришлось отказаться от некоторых приобретений Сан-Стефанского договора. Но самое интересное, что произошло на Кавказе. Как говорится: «За что боролись»! Часть Закавказских приобретений была вынуждена Россия вернуть. Так-то в обмен на свободу части Болгарии. Хорошо хоть исторически армянский город Карс удалось за собой оставить.

И посадили болгарам наши «Православного» царя. Александр поставил туда племянника своей немецкой супруги, практически бастарда Александра Баттенберга. Отец принц Ге́ссен-Дармшта́дтский, а мать дочь «русского» генерала Гаука. Обычная «русская» фамилия.

Немец и немец, и ладно. Только вот он ещё и неспособный править Сноб и дурак со смазливой рожицей по мнению современников. А, ещё ростом взял. Двухметровая дылда. Переложил всё на вновь созданный кабинет министров. А они передрались за власть. А народу после обретения свободы всё хуже живётся. Продукцию сбывать некуда. Нет Турции под боком. Россия ни копейки денег не дала. Плевать им на Болгарию. Да ещё и Александр «неожиданно» помер. И решили мудрые болгары, что им настоящий немец на троне нужен, послали племянника далеко и выбрали австрийца и потекли инвестиции и жизнь наладилась.

Но бог с ними с братушками. Вывод какой? А вывод такой, что свобода вещь хорошая, но без инвестиций нафиг никому не нужна. А как же Кавказ, который всё время отделиться хотел, и отделился? Заводов же СССР понастроил? Точно – «понастроил». Дебилы в правительстве и ЦК всё хотели пролетариат создать в республиках. Все эти заводы сразу закрылись. Они были убыточными и выпускали брак, наглядный пример – Кутаисский автомобильный завод.

Если там живут крестьяне и им нравится жить крестьянством: выращивать мандарины и гранаты, гвоздики, червей шелкопрядных разводить, то и надо это развивать. Нет. Нужен пролетариат. И на Украине нужен пролетариат, потому нате вам Одессу, Донецк, Николаев. Там пролетариат. Заблужденцы.

Легко судить с высоты двух веков. Сам попробуй. А чего? Попробует. Уж он точно сделает Кавказ житницей шелковичных гусениц и крокусов. И про мандарины с чаем нужно подумать.

– Ваше Превосходительство, – вывел Брехта из раздумий подскочивший казак. – Впереди на подступах к Шуше большое войско. Я в разведке двоих оставил и сюда поспешил.

– Опять войско! Чего им всем спокойно не живётся?

Глава 24

Событие шестьдесят восьмое

Если собеседник соглашается с каждым вашим словом, он либо дурак, либо намерен ободрать вас как липку.

Требуя невозможного, мы получаем наилучшее из возможного.

Джованни Никколини

Крепость Шуша, это полный пипец. Такую штуку нельзя взять. Положишь кучу народу. Нужны лестницы. Нужна осадная артиллерия. Крепость эта находится на высоком холме, вокруг полностью сведена вся растительность, скрытно не подобраться. В высоченных башнях круглых засели стрелки, а на многометровой и вверх, и в ширину каменной стене расположилось десятка два пушек довольно большого калибра, к тому же есть и маленькие пушки, скорее всего, каменным дробом заряженные.

Брехт смотрел в подзорную трубу на крепость и вздыхал. Жаль такую красоту портить. Потом сюда можно будет столько туристов заманить. Вообще, предки были великие труженики, такие огромные крепости строили без всякой механизации и без цемента. Рядом каменоломен нет, значит, камень для стен и башен везли издалека и это на страшно неустойчивых арбах. Рядом с крепостью находился и город. Столица. Его недавно, всего пять лет назад, разграбил и спалил частично Ага Мохаммед-шах. Из руин и запустения город поднимался медленно, видно было, что люди кое-как залатали дыры в своих лепящихся друг к другу домиках.

Сейчас город почти пустой. Большая часть населения сбежала в крепость. Лишь дети и старики исподлобья смотрели на поднимающихся по довольно крутой дороге захватчиков очередных.

Войско, которое Пётр Христианович счёл враждебным, при детальной разведке оказалось не только союзным, но просто своим. Это был тот отряд, что князь Витгенштейн оставил оборонять мост через Куру от вторжения Карабахского хана. Артиллеристы Ермолова, стражники с Дербента, ополчение с Шекинского ханства и тысяча воинов, что оставил шамхал Тарковский Мехти. Эти старики-разбойники, с молоком на губах не обсохшим, решили проявить инициативу и двинулись этими скудными силами захватывать Шушу. И самое интересное, что им это почти удалось. Они прибрали к рукам большую часть ханства, всю его восточную часть, переходя от одного поселения к другому и объявляя, что всё граждане: райяты, элаты и ранджбары, (Это так крестьяне разделяются в зависимости от имущественного состояния и отношения к воинской повинности. Элаты, это что-то вроде казаков), кончилась власть вашего хана. Теперь у вас ханом будет Петер-хан. Давайте все присягайте ему на верность, а заодно и Российской империи. Амбардарагасы – контролеры зерна и других припасов присягнули первыми за ними всякие разные беки. Так неспешно и дошли до Шуши, и тут разведка доложила авантюристам, что к крепости идёт огромное войско. Развернули пушки и хотели принять последний и решительный, а тут оказалось, что не смерть нужно принимать, а поздравления.

На переговоры к Алексею Петровичу, как тот доложил генералу Витгенштейну, один раз выходил визирь Мирза Джамал Джаваншир, который руководил диваном, а сейчас и всем ханством, так как Ермолов очередного, второго уже, хана Карабаха пушкой застрелил. Попалпод залп картечи находящийся в первых рядах, прорвавшихся по мосту через Куру, Мехдигулу-хан – сына убитого ранее Ибрагим-хана.

В городе находился племянник Мехдигулу-хана Джафаргулу-ага, но он ещё молод и обороной крепости руководит визирь. Так вот, визирь вышел, послал по матери Ермолова и к праотцам Мехти с его нукерами и сказал, что крепости не сдаст. Будет биться до последнего защитника. Ну, это тогда было. Сейчас подошло семитысячное войско с подаренными англичанами гаубицами крупнокалиберными и с пятью снайперами вооружёнными слонобоями. Брехт парламентёра послал, но того забросали со стен камнями. Не так, чтобы попасть, а отпугнуть и оскорбить.

– Ну, ладно. Сами напросились.

Пётр Христианович подозвал подпрапорщика егерей бывшего – Емельяна Сергеева, того самого, которого нанял граф Кочубей для его устранения. Сейчас Емельян возглавлял пятёрку бывших егерей, что обучились стрельбе из слонобоев новых.

– Ермолаич, воооон, видишь, мужик в пиджаке по стене рядом с пушкой большой расхаживает.

– Халат?

– Халат, так халат. Попадёшь?

– Не просто. – Поправил козырёк кепки ветеран.

– Так не бери всё на себя. Рассредоточьтесь впятером. И пусть кто вам триста тридцать три прокричит. Один из пятерых-то попадёт. Славой потом поделитесь, мне результат нужен. Раз этот халат там руками машет и серебром с золотом сверкает, то это большой начальник. Нужно его сделать маленьким. – Успокоил Емельяна Брехт.

– Сделам, Ваше Превосходительство, – перешёл на уставной язык Сергеев, обычно Брехта Петром Христянычем обзывавший. Приготовились. Брехт поднёс к глазу трубу.

– Триста тридцать три!

Бабах. Ух, громко как. Мужика в шитом серебром халате, или черкеске, просто снесло со стены.

Ходившие по ней между башен остальные войны поспрыгивали внутрь. Боязно. Оказывается, вон чего есть у супопостата.

– Алексей Петрович, те пять гаубиц новых зарядите гранатами и перебросьте через стену.

– Триста тридцать три!

Бабах. Ну, совсем громко. И тут же в крепости раздались взрывы, вроде, три. Англичане тоже бракоделы?! Бабах. Ага, ещё одна граната взорвалась. Восемьдесят процентов – нормально.

– Повторите.

– Триста тридцать три!

Бабах. Бабах. Вот, другое дело белый флаг выкинули.

Брехт к крепости не пошёл. Тут люди дикие, ещё решат убить главного начальника вражеского. Велел парламентёра в лагерь, что разбили в семистах метрах от крепостной стены, привести со всем вежеством.

– Я – Джафаргулу-ага, племянник хана Мехдигулу.

– Нет такого хана. Убит. Теперь я хан Карабаха. А ты, дорогой Джафаргулу, мой наместник здесь. Я кроме того хан Шекинского и Дербентского ханств и … ладно этого пока хватит. Некогда мне будет в Шуше сидеть. Дел полно. Я тебе задание выдам, и ты их будешь выполнять. И мне с гонцами отчёты слать. Если кто решит напасть, то пришлёшь голубиной почтой весточку в Нуху или Дербент. Ясно? А стой. Кто был тот важный дядька?

– Визирь Мирза Джамал Джаваншир он главный в диван-хане. Был.

А нефиг ругаться и камнями кидаться.

– Там ещё есть саркар-и-али – глава финансовых дел ханства Юсуф-ага, он мой двоюродный брат. Он старше. – Смутился паренёк. Лет пятнадцать только усику пробиваться стали.

– А он станет главным визирем. Иди, договаривайся. Через час не откроете ворота и не вынесете ключи, засыпим гранатами. У нас сто пушек, – правду сказал, даже в два раза больше их, но сотня с совсем мелким калибром. Брехт их тащил в Дербент ради меди. Переплавить, чуть олова добавить и можно отлить отличные шуваловские Единороги. Две сотни, конечно, не получится, но штук пятьдесят вполне. А с той ермоловской батареей, и с той, что взял с собой и подаренной англичанами – это уже прямо полк конной артиллерии. Можно с Наполеоном на равных разговаривать. У узурпатора было в битве при Аустерлице около двухсот орудий. У него одного уже половина. Жаль при Аустерлице нельзя побеждать. История не туда свернуть может, но после победы уничтожить его артиллерию никто не запрещал. Почему битв при Аустерлице не может быть две?

Событие шестьдесят девятое

Жестокость черта характера исключительно добрых людей. Она появляется тогда, когда о них начинают вытирать ноги.

Семь тысяч ёжиков могут убить слона, но, при этом, съесть его не смогут. Сколько же в мире бессмысленной жестокости.

Неделю провели в Шуше. Пётр Христианович проверил все закрома Родины. Эти дебилы, которые местные ханы, другого слова и не придумаешь, занимались этнической чисткой, выдавливая всеми возможными и невозможными способами армян из ханства. При этом разрушая экономику. Армяне занимались коневодством. По словам эфенди всяких ещё двадцать лет назад на территории Карабаха было двадцать конезаводов, которые занимались выведением и размножением этой породы лошадей, которую местные называли «кюр-ат» (энергичная лошадь), но гораздо правильнее второе название, Пётр Христианович в этом убедился, осмотрев ханскую, то есть, теперь свою конюшню. Так вот, азербайджанцы или неправильные татары называли этих лошадей «сарыляр», то есть «золотистые». Так оно и есть, при этом этот золотистый цвет варьировался от гнедого почти, до жёлто-лимонного, прямо оторопь брала при осматривании этих необычных лошадей. Да они были не сильно высокими, всего метр сорок где-то в холке, но стройные, красивые и главное выносливые. Но все эти достоинства и недостатки покрывал цвет. Дартаньяновский мерин жёлтый – это хрень по сравнению с лошадью цвета лимона. Если бы гасконец въехал в Париж на такой лошади, то половина Парижа бы за ним хвостом шла.

– Ещё один армянин покинет моё ханство, и я вырежу вам кишки и развешу их по границами ханства, забор такой организую. – Собрал, после осмотра конюшни, диван-хан в очередной раз Петер-хан. Найти родственников и уговорить их, чтобы они послали весточки сбежавшим вернуться, больше их здесь никто трогать не будет. Если через год не будет двадцать пять конезаводов, то изгоню из моего ханства вас. Голыми и босыми, и с ушами собственными в руках. Но это ладно, теперь о главном. О шёлке. – И Брехт в десятый, наверное, раз за последнее время, рассказал о методе увеличения производства шёлка. – Каждый житель должен выкопать в лесу десять шелковиц или размножить веточками и посадить вокруг своего дома. Все дороги с двух сторон должны быть окружены посадками шелковичных деревьев в два ряда. Человека, срубившего шелковицу, повесть на площади.

– А …

– Вы оборзели здесь?! – какой-то старичок, кади, должно быть, попытался слово молвить. – С вами хан говорит. Производство коконов нужно утроить. Никто их изымать у крестьян не имеет права. Пусть торговцы скупают. Единственное, треть всех коконов должна идти в казну и осенью доставляться в Дербент. Это не мне лично. Это содержание армии, которая вас защитит, это постройка мечетей и школ, постройка больниц, ремонт дорог. То же самое про крокусы, про которые я уже говорил. Увеличить сбор шафрана нужно в десять раз. Сажайте цветочки, где только можно. Их ни поливать, ни удобрять не надо, только раз в пять лет снова рассаживать, чтобы не загущались. Сбор продолжается всего несколько дней. Это самая выгодная культура, максимум отдачи при минимальных затратах.

Ханские конюшни Брехт почти опустошил. Кроме лимонных лошадей забрал ещё одних необычных представителей этой породы. Необычная масть называлась местными «нарындж». У коней была шерсть жёлтой окраски при бурых гриве и хвосте. Смотрелось, ну очень, парадно.

Ещё одна замечательная вещь была в Карабахском ханстве. Они чеканили свою монету. Брехт осмотрел и монетный двор и казну. Ну, если и хуже, чем в России, то совсем чуть.

– Я вам матрицы пришлю, как только до Дербента доберусь. Будете чеканить монеты с изображением императора Александра. Только проверять буду, чтобы серебро было чистое. Не играйте с огнём. У меня лучшие химики России в Дербенте, они легко определят, если качество монет будет низкое, если будет много примесей. Нужно наоборот стремиться к высокому качеству монеты, тогда её будут с удовольствием принимать на всём Кавказе, да и за его пределами. А это дополнительный поток товаров и серебра, следовательно.

Брехт с сожалением покидал Карабах, как тут можно развернуться, какая благодатная страна. Бросить всё, да переехать сюда. Не получится. О чём ему и напомнилматериализовавшийся из воздуха и водяных брызг, при пересечении Куры, по тому самому мосту курьер от генерала Цицианову. Они остановились на привал на правом берегу, и только собрались обедать, как прискакал егерь с пакетом. Цицианов сообщал, что он осадил крепость Гянджу и намерен её взять любой ценой. Нда?! Почему Гянджу? Брехт ему предлагал идти на Эривань. Гянджийское ханство само бы перешло под протекторат России, если бы оказалось в кольце уже сделавших это ханств.

Этот грузинский генерал, прославившийся в реальной истории запредельной жестокостью, прислал и копию ультиматума, что он послал в Илисуйский султанат. Это был просто шедевр правильного общения с людьми, которые сто лет боролись с Ираном и искали защиты у России.

«Знайте, что писав сие письмо к вам, неблагодарным, кровь моя кипит, как вода в котле, члены все дрожат от ярости, – не генерала я к вам пришлю с войсками, а сам приду, земли вашей области покрою кровью вашей, и она покраснеет; но вы, яко зайцы, уйдёте в ущелья, и там вас достану, и буде не от меча, то от стужи поколеете».

Самое интересное, что потом так и поступят. Отметится предок одного интересного персонажа из русской истории. Армия во главе с генералом Врангелем подвергнет все сёла султаната артиллерийскому обстрелу из крупнокалиберных пушек. Все сёла будут сожжены и разрушены дотла, а жители сел будут переселены на равнину. Так же будут действовать и против чеченцев. Вон тот юноша здоровущий, что через руку сейчас читает писульку Цицианова. Может, Ермолов и усмирил на время Кавказ, но уж любовь к России им точно не привил.

– Алексей Петрович, не получится нам с вами домой прямо сейчас ехать. Нужно будет проводить черкесов до Кахетии и по дороге навестить Илисуйский султанат.

Событие семидесятое

Чуть больше любви, чуть меньше сражений – и мир будет в порядке.

Мэй Уэст

В Нухе подобрали ещё и фон Плеве с артиллерией. Теперь вся армия собралась и с учётом всех примкнувших ханов превысила десять тысяч человек. Во всем Илисуйском султанате население чуть больше. Там точно так же, как и у лезгин, сообщества вольные, республика, если по большому счёту. И это натолкнуло Брехта на интересные мысли. В смысле про лезгин.

Он выбрал из своих офицеров лезгинских десяток повыше и поздоровше, даже по ордену каждому повесил, с других дербентцев на время снял. Папахи новые красивые лохматые насобирал одинакового чёрного цвета. Красавцы получились.

– Идите, дорогие братья по крови, все викинги родственники, а немцы тоже Небелунги, и несите им доброе, вечное.

– Чего Петер-хан? – майор Гаджибеков, командир батальона лезгин идиом не понял.

– Исмаил, нужно пройти по их селениям и просто рассказать о том, как вы и остальные лезгины живут теперь под протекторатом России и в моём ханстве. Честно всё расскажи. Мне от них никакой дани не надо пять лет. Потом нужен шёлк и шафран. Третья часть. Эти деньги, как и у вас, пойдут на дороги, школы, больницы. Расскажи про ваш батальон. Если будут желающие, то создадим и илисуйский батальон или эскадрон.

Входить на территорию султаната, в котором нет султана не стали. Расположились в живописной долине и отдыхали. Брехт даже рыбку в какой-то горной речушке половин. Не интересно. Мелкая форелька, сантиметров по двадцать. И она не красная от слова совсем, она белая, и как вся речная рыба невкусная и вонючая. Понятно, что просто вы не умеете её готовить. А что мысль замечательная. Ольха тут растёт, наверное, и в Дербенте полно рыбаков. Почему не организовать холодное и горячее копчение крупной рыбы осенью и отправке её зимой в Россию. На рынке он такой рыбы не видел. Не знают про копчение? Лень? Нет предприимчивых людей? Ну, вот он и начнёт.

Лезгины вернулись через неделю. Приехали вместе с десятком старейшин, которые пожелали все условия и расклады услышать лично от Брехта. Услышали и спросили про генерала Цицианова, который им каррррррами земными и небесными гррррррозил.

– Я вам бумагу написал, вернее двадцать четыре бумаги, не знал, сколько у вас этих вольных обществ, где написал, что вы теперь входите в Дербентское ханство. Хан у вас отныне генерал-лейтенант князь Пётр Христианович фон Витгенштейн-Дербентский, и что все остальные вам не указ, будет кто права качать, так князь его на место поставит.

– Хорошая бумага, но лучше бы ружья, – посоветовались старейшины. На самом деле старейшины. Все с седыми бородами и белёсыми глазами.

– С севера Грузия, она в составе России, с юга Шекинское ханство с востока лезгины, они тоже мои подданные, как и шекиинцы. С кем вам этим оружием воевать. Не надо вам воевать. Вам нужно пасти овец, выращивать Марону красильную и крокусы, разводить тутовый шелкопряд. Мы пришлём из Дербента строителей, которые построят больницы, школы и мечети. Живете, богатейте, плодитесь, как господь велел. Да, дороги приведите в нормальное состояние. Через вас пройдёт дорога из Грузии в Шекинское ханство и вообще южный Кавказ. Стройте постоялые дворы, харчевни всякие, наймите армян, если вам религия не позволяет, пусть посадят виноградники и производят вино, которое будем продавать в Россию. Смотрите сколько дел. А те, кто хочет повоевать, пусть записывается в Илисуйский батальон в Дербенте, будем их учить и будем ходить на войну. Оттуда ваши джигиты принесут богатую добычу.

Уговаривал три дня. И уговорил. Подписали старейшины просьбу о протекторате России и вхождении в Дербентское ханство. Пришлось, правда, пожертвовать тремя шайрами последними, один Слон остался у Брехта, а остальным старейшинам выделил Пётр Христианович по Карабахскому жеребцу и по кубачинскому кинжалу ещё всем досталось. Насколько это дешевле, чем десятилетняя война, которую бы Цицианов развязал.

Эпилог.

– Петер, – Мировая Женька толкала Петра Христиановича в плечо.

– Ну, чего, три месяца дома не был, дайте выспаться. – Отлягнулся Брехт.

– Петер, там конец из Питера, – А чего Женька вполне себе сносно по-русски шпрехать научилась.

– Конец? Гонец?! – Брехт проснулся.

Твою же! Фельдъегерь привёз приказ генерал-лейтенанту фон Витгенштейн – Дербентскому срочно отправляться в Санкт-Петербург. Царь – батюшка видеть желает. А как же развитие промышленности и сельского хозяйства на Кавказе?! А как же кавказская война?! Она вот-вот начаться должна.

– Что хоть там случилось? – Пётр Христианович посмотрел на жадно пьющего воду подпрапорщика. Жара на улице, за тридцать точно.

– Англия весной этого года расторгла мирный договор и объявила Франции войну, тем самым нарушив заключённый в прошлом году Амьенский мирный договор. В мае 1803 года Первый консул Наполеон Буонапарт двинул французскую армию к Везеру, чтобы захватить принадлежавший английскому королю Ганновер. Что происходит сейчас, не знаю. – Развёл руками фельдъегерь. – Почти два месяца до вас добирался.

– А я при чем тут?

– Английский посол пожаловался императору на враждебные действия против его соотечественников на Кавказе. – Почти шёпотом произнёс подпрапорщик.

– А ты родной откуда это знаешь?

– Я по-французски понимаю, Ваше Превосходительство, при мне граф Кочубей с Государем об этом и о вас говорили, – совсем на шёпот перешёл фельдъегерь.

Граф Кочубей? Ну, кто бы сомневался.

Конец книги.

Краснотурьинск 2023 г.

Андрей Шопперт Красавчик. Книга пятая. Галопом по Европам

Глава 1

Событие первое

— Что самое главное на дуэли?

— Честь?

— Чтобы тебя не убили!

Цитата из сериала «Мушкетеры»

— Объяснитесь, князь! — Его императорское величество грозно смотрел на Брехта.

Ну, как грозно? Барашек такой, весь в завитушках. На лысине завитушки, на щеках бакенбарды завиты. При этом бакенбарды такие густые и длинные, что ли, что кажутся заодно с макушечными завитушками. Пудель рыжий. Как его злящимся можно представить?! Это как Калягина, например, Гитлера заставить играть. И Немирович и Данченко оба не поверят. А Станиславский вообще из труппы выгонит.

А ещё глаза. Серо-синие, но не в цвете дело, дело в том, что они близко посажены и чуть навыкате. Суровость такими глазами выразить не получается. Вот у брата Коленьки лучше будет выходить.

— Разрешите узнать, ваше императорское величество, чем я ваше императорское величество прогневал, чтобы точно ответить вашему императорскому величеству? — и смотреть нужно в переносицу, и губу прикусить, чтобы не прыснуть, уж больно «грозен» Государь.

Александр от командного голоса князя Витгенштейна отступил на шаг и потеряно оглянулся на свиту. Остановился взглядом на министре внутренних дел. А кто у нас министр внутренних дел? И трёх раз не надо, чтобы угадать, да и к чему гадать, особа очень Брехту известная. Министерства ввели в конце 1802 года, когда Брехт уже на Кавказе резвился. Всего создано восемь министерств: Военно-сухопутных сил, Военно-морских сил, Иностранных дел, Внутренних дел, Коммерции, Финансов, Народного просвещения, Юстиции. Самое большое министерство — это именно внутренних дел и полиция это малюсенькая часть этого министерства. Министерство занималось и пожарными и всеми конфессиями кроме православия, а самое главное — все промышленные предприятия кроме горных были ему подчинены. Не всё ещё, туда же и медицину бухнули и т.д. и т.п. Всем занималось это министерство и почтой в том числе. А руководил этой громоздкой структурой не кто иной, как Виктор Павлович Кочубей.

Понятно, откуда ветер дует. Но Кочубей как-то потупил глазки и Александр Павлович зацепился взглядом за следующего министра. Александр Романович Воронцов. Ага. Брехт его не знал толком, при Павле этот товарищ был отдалён от двора и пребывал в немилости. А вот теперь его вспомнили и нашли. А что о нём знает князь Витгенштейн? Так крохи. Он самый рьяный англоман в России, и в Лондоне сидит сейчас послом бессменным уже много лет его брат — Семён Романович. Выходит зря на Кочубея подумал, всё дело в англичанке, которая опять гадит.

— Кхм, имеются сведения, что вы генерал назначили вознаграждения за убитых подданных английской короны на Кавказе. И многих офицеров королевства Великобритании убили. — Воронцов ростом около метра шестидесяти, но петушком налетел на Петра Христиановича.

— Что скажите, князь? Это правда? — прямо видно, как облегчённо вздохнул Александр, не надо самому обличительную речь произносить.

Воронцов сейчас министр Иностранных дел. А через год где-то станет канцлером. Плохо иметь во врагах канцлера. Но теперь уже поздно пить боржоми.

— Английские офицеры были в войске Сулейман хан — двоюродного брата покойного Ага Мухаммеда Каджара, который вырезал больше двадцати тысяч человек в основном женщин и детей в Кахетинском царстве. А сейчас он дядя нынешнего правителя Ирана или Персии Фетх Али-шаха. В смысле был дядя. Около города Ленкарань он напал с двадцатитысячным войском на пару тысяч нашего объединённого войска с союзными нам ханствами и был мною разбит. Когда поле боя осматривали, то нашли двадцать убитых английских офицеров. В войске многие были вооружены новыми английскими ружьями, мы после боя собрали ружья и посчитали, получилось около десяти тысяч, а так же имелось целых пять английских пушек. Это были гаубицы калибра 5,5 дюйма. (Или в районе 140 миллиметров). Думаю, часть англичан были артиллеристами, а остальные советниками у Сулейман-хана. Напали они на меня, а не я на них.

Хочу заметить, что вооружать наших врагов и отправлять врагам советников и даже напрямую участвовать в боях — это немного не вяжется с пониманием мною слова «союзник». Союзники ли нам англичане, если воюют против нас и вооружают наших врагов?

Но Воронцова это выступления Брехта не тронуло ни разу. Он ещё сильнее выпятил грудь и потребовал:

— Объясните генерал, а что за подмётные письма с призывом убивать англичан и привозить вам их головы за деньги вы распространяли по всему Кавказу?

Брехт отвернулся от министра, и чуть наклонив голову, как бы удивляясь, спросил у Александра:

— Ваше императорское величество, вам предоставили эти письма? Ничего такого я не писал. — А что, правда же, сам ничего не писал и даже деньги предлагал Мехти, а не он.

— Александр Романович? — император надул губы и повернулся к Воронцову.

— У меня есть надёжная информация …

— Так поделитесь ею. Вот он я тут стою, покажите мне эти письма. Давайте показывайте! — Брехт повысил голос, раз перепираются, значит, нет у них писем, кто-то из англичан пожаловался брату, а тот прислал депешу министру. Слова. И ничего больше. Нет доказательств.

— Мне сообщили …

— Письма покажите! И человека представьте, который вам это сказал. Я вызову его на дуэль. Это не мне оскорбление он нанёс, а Государю императору. Он обвинил российского генерала в подлости, а значит, нанёс оскорбление Государю, которого я представлял на Кавказе. Кто этот негодяй? Назовите имя!

Поплыл Воронцов, заозирался, тоже на Кочубея посмотрел. Всё же замешан и этот новоиспечённый министр в заговоре против Витгенштейна.

— Это не подлежит обсуждению, — наконец после длительной паузы промямлил Воронцов.

— Нет уж, Александр Романович, вы назовите источник ваших обвинений. Я и сразу с сомнением отнёсся к вашим словам, а теперь, выслушав Петра Христиановича, и вовсе хочу их воочию увидеть эти письма. Прав князь Витгенштейн это и мне оскорбление. Я вас слушаю, граф! — Александр шагнул к министру и тоже голову на бок склонил, но это не тот жест, что у Брехта. Это просто тугоухость, повернул к Воронцову ухо, которое лучше слышит.

Граф Воронцов стал переминаться с ноги на ногу.

— Граф! — нажал голосом Брехт, — Вам Государь вопрос задал!

— Это … Мне …Это было в послании из Лондона. — Наконец промычал министр.

— Это не ответ. Я жду фамилию, чтобы вызвать клеветника на дуэль. — Ещё даванул голосом Брехт.

— Александр Романович! — и Александр подбородок задрал.

Воронцов снова оглянулся на Кочубея, но тот, как и остальные министры и царедворцы сделали пару шажков назад от встрявшего в непонятку графа.

— К моему брату в Лондоне обратился Государственный секретарь по иностранным делам — Роберт Дженкинсон, второй граф Ливерпуля, — промямлил министр.

— Сам обратился? — что-то сомнение взяло Брехта, уж больно большую шишку Воронцов назвал.

— Нет, с его слов человек из Форин-офиса.

— Человек? Александр Романович? Вы в своём уме, вы тут всех оскорбляете по тому, что какой-то человек в Лондоне по пьяной лавочке чего-то брякнул вашему брату алкоголику и такому же садомиту, как вы?! — Пётр Христианович решил, что лучшая защита, это удар по … Ну, в общем вам по пояс будет.

Во всём Зимнем дворце воцарилась гробовая тишина.

— Милостивый государь! — зафальцетил Воронцов.

— У меня есть такие же проверенные источники информации, как и у вас. Мне сказали, что у вас есть в прислугах мужик здоровущий, как я, который пользует вас как женщину, — развёл руками князь Витгенштейн и подмигнул Кочубею.

— Ик. — Все повернулись к министру Внутренних дел.

— А … Я … Не … О чём … Что вы такое говорите князь? — красный как помидор после минуты блеяния и икания выдавил Кочубей.

— Чистую правду. Раз уж тут пошла такая склока, то лучше все точки над «и» поставить. — Своей красной физиономией Кочубей словно нарочно подтвердил слова Брехта.

Теперь тишина висела подольше. Народ переглядывался, но даже охнуть боялся.

— Гавриил Романович? — Нарушил молчание Государь. — Вы у нас министр юстиции и самый заслуженный человек здесь, что вы скажите? — А Гавриил Романович — это не кто иной, как Державин. Достали старичка и такую интересную должность всучили. На министре юстиции лежали прокурорские обязанности при верховном уголовном суде.

— Кхм. — Державин парик поправил. Старенький и лысенький, наверное. Единственный среди присутствующих в парике, — Я думаю, что нужно вызвать к Государю посла Великобритании и потребовать у него объяснения, почему английские офицеры воюют на Кавказе против Российской империи. Заодно стоит ему напомнить об обязанности Великобритании удалить войска с Мальты и вернуть остров в руки Иоанитов. А Александру Романовичу нужно либо застрелиться, либо вызвать на дуэль князя Витгенштейна. Вам же Ваше императорское величество, я полагаю, нужно сей поединок чести разрешить в виде исключения. А если граф Воронцов останется жив, то отправить его в Сибирь в ссылку за распространение клеветы и вымыслов на уважаемых людей и ваше императорское величество.

Ес! Ай да Державин. Что значит человек при Екатерине матушке воспитанный.

— Да я … — визгнул Воронцов.

— Александр Романович, ведите себя достойно. Вы не в Содомии своей, а на приёме у Государя, — добил беднягу Сергей Кузьмич Вязмитинов — министр военно-сухопутных сил. Крепенький такой дедок весь в золоте орденов.

— На самом деле, — согласно кивнул и Мордвинов Николай Семёнович — бывший министр морских сил. Не меньше золота на груди и бриллиантов.

— Согласен с Гавриилом Романовичем, — бросил гирьку на весы и нынешний морской министр Павел Васильевич Чичагов. Ну, ещё бы, можно сказать, друзья с Витгенштейном.

Нда, а ведь в совете министров фракции образовались и теперь старики решили молодёжь утопить. Вовремя он горсть дрожжей в сортир этот бросил.

Теперь молчание было неправильным. Гробовым. Все молчали и на императора смотрели. Дуэли давно и не им запрещены. Правда, сильно не карают, но всё же.

— Ваше императорское величество, — это решил взять инициативу на себя Державин. — Как министр юстиции я считаю, что эту дуэль нужно разрешить.

— Быть по сему, — облегчённо выдавил Александр. Всё он теперь не причём. Нда, слабоват вседержитель. Нет стержня внутри.

— Граф? — Пётр Христианович шагнул к Воронцову.

— Вы подлец, сударь, и я вызываю вас на дуэль. — Эх, начал хорошо, но сфальцетил потом, не удержался министр.

— Хорошо. Раз вызывающая сторона — вы, то я выбираю сабли и дуэль до смерти. — Обрадовал Воронцова Брехт.

— Завтра по утру …

— На дворцовой площади. — Закончил за министра, стоящий рядом с Александром, Аракчеев.

Ух ты. Зрелище будет, весь двор выйдет смотреть, как генерал-лейтенант убивает министра.

— Ваше императорское величество, я не уверен, что это правильное решение, — подал голос Державин.

— Да, это уж слишком. Тут девочки, Николя, маман. Давайте всё же не будем превращать это в … — Александр пожевал губами, подбирая слова.

— У меня тут куплен Литовский замок. Там внутри есть специально оборудованная для занятий с холодным оружием площадка, — пришёл ему на помощь Пётр Христианович.

— Это гораздо лучше. Господа, завтра в восемь утра всем здесь присутствующим надлежит быть в Литовском замке.

Событие второе

Короны творят странные вещи с головами, на которые надеты.

Джордж Мартин

Брехта Александр задержал, подошёл Константин и втроём с канцлером российских орденов князем Куракиным Александром Борисовичем они прошли на второй этаж Зимнего в кабинет Александра.

— Пётр Христианович, не томите, расскажите о битве при Леонкарани. Мне курьер от Цицианова писал, что огромное войско персидское вами разбито, — Александр своей детской улыбкой на кучерявой физиономии любого в ответ заставит улыбнуться.

Брехт для вида сконфузился, вроде как стыдно даже себя хвалить.

— Всё войско персидское на том берегу речки Ленкораньчай собралось. Речка мелкая, каменистая и холодная страшно. Больше всего запомнилось, когда переходили, как ноги свело, шага ступить не можешь, — Пётр Христианович отвлёкся от завтрашней дуэли, поначалу думал, что опять про англичан пытать будут, но, оказывается, войнушка интереснее императору. Рассказал про «ослиную» атаку. Про, то, как лезгины с казаками добивали бегущих персов. И чуть было про слонобои не проболтался. В последний момент Брехт одумался и заменил их в рассказе на простые крепостные ружья. Потом красочно живописал, как прочёсывали казаки побитый лагерь и стаскивали в одно место английских офицеров в красных мундирах.

— Так убит Сулейман-хан? — радостно воскликнул Константин, чуть не подпрыгивая при этом. Словно сам мчался в эту атаку, когда бегущего противника кавалерия причёсывала.

— Почти семнадцать тысяч убитых. Пленные их, как мне потом рассказали, три дня хоронили. Сам-то не видел, пришлось срочно к Решту выдвигаться. Много войск персы собрали, сразу с четырёх направлений напали. Прямо опасаться стал в какой-то момент, что не отобьёмся. Нас раз в пять меньше было. — Брехт протянул Александру холщовый мешок, ничего при этом не говоря. С собой всю эту трагикомедию дуэльную пришлось ему таскать, уж больно вещь там неординарная лежала, слугам подержать не отдашь. Не предсказуемы последствия. Заглянет ливрейный и хлопнется в обморок. Мешок или пакет точнее, нарочито из грубой ткани, почти мешковины Пётр Христианович велел сшить. На контрасте хотел чуть дивидендов получить.

— Что это? — Александр несмело руку протянул.

— Это надо увидеть. — Покачал головой князь Витгенштейн.

Корона Российской империи, она же Большая императорская корона, ну ту что «Неуловимые мстители» добывали целых две серии, и которую зачем-то хранили в Одессе по фильму, конечно, красивее. Так там целый Жереми Позье для Екатерины старался. Стоп. Надо перстенёк-то выкупить его работы заложенный в Москве у ювелира. Теперь те пятьсот рублей и не деньги вовсе.

— Ох, ты! — когда Александр вынул из мешка корону красную, чуть не присел Куракин.

— Это корона династии Каджар. — тоном экскурсовода пояснил Брехт, — Обратите внимание. Цилиндрический убор состоит из нескольких элементов. Первый — это нижний обруч, украшенный бриллиантами и рубинами. Центральная часть короны выложена жемчугом. Выше зубцы со шпинелями и изумрудами и верхние дуги, под которыми лежит бархатная красная внутренняя «шапка». Спереди на короне прикреплена съёмная брошь с большим изумрудом. Мне сказали, что на древних коронах персидских шахов был султан из перьев, здесь видимо пытались это изобразить, но вместо султана из перьев из броши выходит бриллиантовая имитация этих перьев.

Всю эту хрень специально ему «Мировая Женька» написала на бумажке, чтобы он выучить смог. Подарок и сам-то бесценный, но правильно преподнесённый ценнее вдвойне. Переводил на пафосно-литературный Карим-эфенди, его управляющий, он же и названия камней уточнил.

— Откуда это?! — потянул руки к короне Константин. А что, у Брехта в первый раз, когда это чудо увидел, тоже горло перехватило. Даже трудно представить, сколько бы она стоила в двадцать первом веке на аукционе «Сотбис» (англ. Sotheby's). Она даже весит прилично. Брехт в руках корону Российской империи не держал, но эта была тяжёлой, да она и больше раза в два Большой императорской, с султаном она где-то полметра высота, с такой «шапкой» на голове далеко не походишь.

— Досталась по случаю. У воришки одного изъял. Когда предыдущего шаха убили собственные телохранители, то один его союзничек решил, что ему нужней. Я подумал, что нужнее она вам, ваше императорское величество. В совсем крайнем случае можно ею и мир удачный с Ираном купить. Но в совсем крайнем. Такая красота должна храниться в России. В будущем показывать будут в музее.

— Где? — открыв рот, слушали его братики и канцлер.

— Музее. Это место такое, где все желающие могут редкости всякие лицезреть. После Французской революции якобинцы в 1793 году открыли Лувр для посещения публики. Он и стал первым большим публичным музеем.

— Ну, нет, пускать в Зимний бродить по нашему дому чернь всякую я не дам! — Константин, заржал, — Представляю, сидим, обедаем всем семейством, а тут толпа конюхов вламывается и начинает нам в тарелки заглядывать. И воняет от всех навозом. Нет, увольте Петер, не нужно нам таких прожектов. Вы лучше расскажите, что там напридумывали с присоединением Кавказа. Слухи-то разные ползут.

Глава 2

Событие третье

Сила меча зависит не от меча, а от руки воина.

Исмаил I (1487–1524) — шахиншах Азербайджана и Ирана

А бывают ли в Северной Столице хорошие летние дни? С заливающим всё солнцем, с чириканьем птиц, с ласковым, пахнущим травами ветерком, ну или даже морем пусть. Чтобы люди вышли на улицу, сидели на скамейках в скверах и парках и наслаждались летом. Бабушки чтобы у выхода из этого парка сидели на лавочке, вязали внукам на зиму носки и обсуждали, укоризненно покачивая головами, прошедших мимо пьяниньких выпускниц в коротких школьных платьях, настолько коротких, что … Бывают, наверное.

Но не сегодня. С утра моросил мелкий пакостный дождь и ветер ещё с залива. Как в такой день чахотку не заработать? Брехт, епанчу не захвативший, в шёлковой рубашке на голое тело и тонком летнем мундире сразу продрог. И не уйдёшь уже в казарму Литовского полка превращённую им наполовину в часовой завод, чтобы с кого из оставшихся после отправки егерей на Кавказ болезных или новичков снять накидку, прикрыться. Не уйдёшь, народ уже на небывалое зрелище собирался. Уже даже карета с монархами подкатила. Кто там внутри Пётр Христианович не видел, но кто-то из женщин точно есть кроме Константина и Александра, колокольчики смеха девичьего доносились. Неужели Катерину взяли, вот ведь чертёнок в юбке?

Если честно, то Брехт всё ещё поражался, как Александр на эту дуэль согласился. Долго вечером ворочался, соображая, что могло Государя на это действо сподвигнуть. Только одно на ум приходило. Это месть таким хитрым способом англичанам за убийство отца монарх устроил. Понятно, что Воронцов — это если можно так назвать — руководитель английской фракции при дворе. Один из самых рьяных англофилов страны. Дай ему волю и Россия полностью будет плясать под дудку английскую. Как и плясала в Реале. Или чего там у англичан — рожок какой-то. Гобой, кажется? Плясать под гобой? Вот и решил Александр, раз такой удачный случай подвернулся, устранить этого товарища. И не подкопаешься, сам на дуэль вызвал.

А сам Воронцов? Он-то чего так рьяно на князя Витгенштейна набросился. Не простой же генерал, коих несколько сотен в России, этот и сестру царя лечит, и Кавказ почти полностью присоединил к империи. Или именно из-за этого, мохают лимонники, что совсем близко к их Индии подобралась Россия. Опасаются и гадят по мелкому.

Похоже на правду. Настропалил Воронцова посол английский, а этот не от большого ума и выкатил всё. Сейчас бы и рад назад завернуть министр, да поздно, оскорбление и подозрение в содомии, не шутка, можно только кровью смыть. Иначе прилипнет. Уже прилипло. Не отмоешься. Времена ноне такие, что загонят за это на каторгу, в лучшем случае сошлют в деревню и надзор учинят. А человек, человечек уже успел власти вкусить. Вот и помрёт сегодня, предложат примириться секунданты, естественно. Только Брехту этот английский пополиз не нужен у самых ступенек трона, а Воронцову, какое к чёрту примирение. Тогда только стреляться от позора. Нет. Не будет примирения, будет рубка до смерти.

Почему Брехт саблю выбрал, а не шпагу, как нормальный дворянин. Ну, на всякий пожарный. Воронцов из хорошего старого рода, мало ли, вдруг у него был гениальный итальянский фехтовальщик в учителях, а Брехт на шпажках не силён. Ещё заколет граф его, вот позору будет на всю империю. Это мёртвые сраму не имут, а у него жена и двое сыновей, прилипнет папашкина неудача к ним.

Правда, у Брехта, по большому счёту, уже не сабля, а шашка. И шашка не простая. А ого-го какая. В Дербенте мастера ему сладили. По руке. И по ноге. Она сантиметров на десять длиннее обычной сабли и у неё почти, как у настоящей шашки нет изгиба, но это не самые главные достоинства этого раритета. Она перекована из меча, что Пётр Христианович в оружейной Дербента нашёл. Меч был сделан из непонятной стали. Скорее всего, это метеоритное железо. Там полно никеля. Он не заржавел за сотни лет пребывания около моря. Кузнец легко согласился перековать клинок. Однако Брехт ведь металлург по образования, и про закалки, отпуски с цементациями знает в разы больше любого современника, стал допытываться.

— Ты, же нагреешь, клинок больше солидуса, что с аустенитом станет, все свойства уйдут? — А свойства хороши, Брехт же его испытывал, тесаком егерским пытался зарубку на нём сделать. Хрень, нет, зарубка есть, но на тесаке.

— Так закалим снова, хазретлири эфенди. Я способ знаю в ослиной моче. И сале. Да простит меня Аллах. Только мне свиное сало нужно. — С большим сомнением к таким народным методам, Пётр Христианович отдал меч кузнецу. И ведь не подвёл Азат-ага. Шашка получилась замечательная, чуть толще обычных и потому из-за повышенной длины и толщины с шириной раза в два тяжелее нормальной. Даже плашмя убить можно. Петер-хан взял обычную черкесскую шашку вручил кузнецу при приёмке товара и рубанул своей сверху. Перерубил, ну, или переломил. С такой штуковиной выходить против графа Воронцова не страшно, даже если он, бывают же чудеса, обучен сабельному бою. Всё же, скорее, сабля у Брехта получилась, есть настоящая гарда, и небольшой загиб, не стал он раньше времени новое прогрессивное оружие на божий свет доставать. Не время пока.

Событие четвёртое

Нет такой уловки или приёма в пользовании оружием во время боя, которые мы сочли бы дурными, лишь бы они помогли отразить направленный на нас удар.

Мишель де Монтень

— Сходитесь.

Собрался зрительный зал. Не сказать, чтобы аншлаг, но человек тридцать точно есть. И зрители эти или болельщики, чётко разделились на две почти равные половины. Военные и молодёжь стоит справа от тренировочной площадки, а люди заслуженные и в летах по другую. Исключение составляет Державин и ещё несколько сановников. Надо полагать, они не за Брехта поболеть пришли, а против англофила Воронцова. Граф пришёл в шитом золотом кафтане тёмно-красного цвета при всех орденах. Даже Андрея Первозванного есть, кроме того Владимира какой-то высокой степени и Александра Невского. Ордена настоящие, не вышитые и лента голубая через плечо.

А вот ни жены, ни детей у человека нет. Что косвенно его антипатию к женщинам подчёркивает. Кто его теперь точно определит, содомит граф или нет.

Пётр Христианович снял доломан, не лежала у него душа к генеральским мундирам, по-прежнему ходил в синем мариупольском облачении. Александр Романович долго путаясь в Андреевской ленте и рукавах кафтана тоже, наконец, остался в шёлковой рубахе белоснежной. Правда в отличие от рубахи Брехта, которую ему на Кавказе сшили по образцу нормальной для двадцать первого века, у графа она вся в рюшечках и кружевах. Женская блузочка такая.

Графу шестьдесят два года. Старичок, правда, волосы ещё не седые, ну или закрашивает их чем. Сажей должно быть. Роста в министре иностранных дел в районе метра шестидесяти пяти и рядом с накаченным гигантом Витгенштейном смотрится он проигрышно. Никто за него даже и со стороны болельщиков не поставит и рубля. А ещё приличненький такой животик. Не утруждает себя Александр Романович утренними пробежками. Разве что до горшка.

Брехт крутанул саблю в руке, не, не джигитовка, гарда же, просто вращательное движение кистью сделал. Надо сказать, что понимая, что времена ноне серьёзные и можно легко оказаться вызванным на дуэль, Пётр Христианович за последний год и шпагой и саблей занялся всерьёз. Благо учителей хватало. У него же целых двенадцать черкесов есть. Вот по очереди со всеми и рубился. Не зарубил ни одного, хотя палец одному сломал. Но и от них синяков в первое время прилично получал. Не так давно, уже после возвращения в Дербент с войнушки, провёл учебный поединок с Ермоловым. Этот по росту и силе почти соответствует. Ну, по росту да. А вот умение, что ему черкесы привили на голову выше, чем у будущего грозы Кавказа. Легко в капусту того Брехт нашинковал. Если бы боевые сабли были, а не учебные.

Сейчас учителя стояли отдельной группой, и их было в группе этой не двенадцать, а полсотни. Стояли в стороне, к площадке в отличие от зрителей сановных не ломились. Все конвойцы императора тоже пришли. Куда же они Александра одного отпустят, тем более что там будут холодным оружием махать. И вот не отнять. Дисциплину им привили, горцы в отличие от сановников стояли молча. Они покивали Брехту, перебросились парой приветствий между собой и теперь превратились в памятники.

Пётр Христианович выставил руку далеко вперёд, и сабля у него длиннее и прямее, чем у министра, потому смотрелось со стороны это, наверное, немного комично. Маленький и пузатенький старичок с короткой и тонкой сабелькой кривоватой нападал на огромного генерала с огромной саблищей в руке.

Брехт решил поединок сразу не заканчивать. Люди же на зрелище пришли посмотреть. Он отбил слабенький удар графа и сам легонько стукнул плашмя о его клинок. И чуть не поплатился за самоуверенность, откуда что взялось, точно, когда учился в Англии граф, там уроки брал у хороших фехтовальщиков. Если бы была у Воронцова шпага, а не сабля, то дырку бы в пузе у Брехта он организовал, а так только царапину, кожу порезал, но рана неприятная, сразу довольно сильно кровить начала. Это Пётра Христиановича вместо того чтобы настроить на конструктивный лад, взбесило и он с молодецкого замаха рубанул по подставленной сабельке Воронцова. Дзынь и его длиннющая сабля, соскользнув с умело уведённой графом своей, врезалась в землю, а Брехт чуть было на вторую рану в плече не раскрутился, да нет, раскрутился, материал хряснул и кожу обожгло, ещё и по плечу кровь вниз заструилась. И это при том, что отпрыгнул в последний момент.

— Два — ноль, — Брехт тряхнул головой, самоуверенность через уши вытрусив и занялся делом, как его горцы и учили. Как уж этот приём называется у итальянцев, Пётр Христианович не знал, он закрутил саблю графа вокруг своей, а потом резко бросил руку в сторону. Дзинь и сабелька Воронцова полетела в его болельщиков. Смотреть, чем закончится, Витгенштейн не стал, он замахнулся, как и полагается в сабельной рубке, а не в фехтовании на шпагах, и рубанул справаналево и вниз по плечу Воронцова. Ну, дамасский клинок не подвёл, как и силушка богатырская. Голова графа бывшего с одной рукой отделились от тела и рухнули министру под ноги. А следом и сам министр завалился, при этом сложился, и как бы лёг на собственную голову.

Взвизгнули в царской карете. Точно Катерина настояла на зрелище, а Александр отказать не смог. Ну, теперь получила зрелище. Брехт поклонился как в цирке трупу и стал разворачиваться. Что-то неправильное происходило за спиной, там, где стояли болельщикаВоронцова. И куда, как теперь Пётр Христианович понял, отлетела сабля, выбитая им из рук графа. Ох, мать твою. Удачно-то как. Сабля пролетела мимо головы графа Кочубея и оцарапала ему щёку, стоял, хлопал глазами весь в крови.

— Вот теперь точно, два — ноль.

Событие пятое

Все бабы — ведьмы, а те, что постарше — уж точно ведьмы.

Фильм «Вий»

Как-то молча люди начали расходиться, залезали в кареты узорчатые и уезжали. А чего ждали? И так переборщил Брехт с красивостями. Две раны на ровном месте заработал. Всё же несколько человек подошли и по плечу здоровому похлопали. Гораздо больше народу скопилось вокруг раненого ненароком графа Кочубея. Тот, надо отдать ему должное, в обморок не упал, распихал доброхотов, прижал платок к щеке, унимая кровь, и ломанулся к дормезу своему. Очевидно, к доктору поспешая.

К Брехту подошли секунданты и сообщили, что граф Воронцов мёртв, а дуэль соответствовала правилам. Его секундант морской министр Павел Васильевич Чичагов пожал Брехту руку и по щеке лёгкую пощёчину зарядил.

— Пётр Христианович, тебе к доктору срочно надо, кровь не останавливается.

Блин. Точно ведь, из довольно длинного пореза на животе почему-то не сворачиваясь, продолжала струиться кровь. Брехт разорвал рубаху и рану осмотрел, а тут и доктор к нему подскочил.

— Шить надо.

— Пошли, — зажимая порез рукой, князь Витгенштейн мелкими шажками поковылял к задней двери Литовского замка. В левом большом крыле так казармы и остались, и там был мед кабинет — фельдшерская.

— Кузьма, — Брехт опёрся о руку одного из егерей своих, — сразу домой скачи, как можно быстрее, сажай в карету Василису Преблудную со всеми её мазями и гони сюда. Ещё огневицу схватить не хватало.

— Слушаюсь, Вашество, — егерь был самый здоровый, почти на себе тащил Петра Христиановича.

Положили, медикус немецкий хотел ему опиумной водички дать, но будучи вполне в сознании, Брехт это дело пресёк и сказал, чтобы деревяшку в зубы вставили и так шили, только спиртом сначала чуть рану обработали и руки.

Боль была приличной, почти сжевал князь деревяшку, и даже отключился под конец. Вот ведь, что значит показуха. Красивый бой, блин, устроить хотел. Мог бы, между прочим, и поинтересоваться у того же Чичагова младшего или старшего, умеет ли Воронцов держать в руках холодное оружие. В принципе понятно, обучался долгое время в Англии и там явно брал уроки фехтования. Ничего, то, что нас не убивает, то делает нас сильнее. В следующий раз не будет в дартаньянов играть.

Немец зашил порез на животе, сообщив радостную весть, что брюшина не распорота, повезло, ещё бы полдюйма и кердык Петеру-хану, кишки высыпались бы на песочек, запутался бы в них ногами и упал на колени, шею под удар министра подставив. Порез на плече был совсем не глубокий, доктор всего два стежка сделал, и начал было обе раны какой-то мазью облепливать, но Брехт не дал, сейчас приедет Василиса Преблудная и она с мазями обучена работать точно лучше немецкого эскулапа. Ей сама ведьма Матрёна уроки давала.

Василису Пётр Христианович прихватил с собой по дороге. Заехал на денёк в Студенцы. Подождёт Государь. Нужно же и с женой повидаться и здоровьем сыновей поинтересоваться, ну и проверить, как обогащается его артель «Свободный труд». В Студенцах встретил интересных персонажей.

Один это понятно Моран Барбе. Товарищ не умер. Цветущим и пышущим здоровьем не выглядел, но Матрёна с Василисой травами и всякими медведками с туберкулёзом почти справились. И выжил и кровью харкать перестал. Только жаловался на собачью диету. В Крым отправлять пока рано, лечение летом в самом разгаре. Отправится туда зимой. Без дела Моран не сидел, вытребовал у Бауэра младшего помещеньеце, привлёк кузнеца Афанасия с сыновьями и организовал для детишек постарше мастерскую, где обучал их ювелирному делу. Филиал Де Бирса и Луи Виттона (Louis Vuitton) на дому.

Но это ладно — это ожидаемый товарищ, сам туда отправил ювелира. Правда живым не надеялся увидеть. Молодец Матрёна. А вот вторым человечком была тётечка, наследившая в русской истории. Каждый школьник в СССР знал, может и сейчас в России знают, хотя с уровнем современного преподавания — сомнительно. Княгиня Гагарина. Кто такая? А если так. Анна Лопухина. Та самая, в честь которой орден Святой Анны Павел Петрович учредил. Любовница его. Это по слухам. На самом деле орден учреждён Гольштейн-Готторпского герцогом Карлом Фридрихом в честь своей умершей после родов жены Анны, дочери Петра первого. Но в российский список орденов всё же ввёл его именно Павел. На следующей день после коронации.

Брехт точно знал, что Александр I назначил Гагарина посланником при сардинском дворе, и супруги сейчас должны быть в Италии. Но, видимо, климат Италии хоть и полезен для больных чахоткой, но сам по себе лекарством не является, и Анна Петровна, узнав о санатории в Студенцах, не пожалела денег, чтобы сюда перебраться.

Принцессы и Жемчуговой в Стеденцах не было. Они уже почти год живут в специально построенных для них на берегу моря, при впадении в него реки Судак, большом деревянном тереме. Даже в целом комплексе теремов, всё же сестру царя должна приличная свита окружать.

Лопухина тоже себе сейчас там деревянный дворец строит, а пока лечится у Матрёны, проживая в тереме Жемчуговой.

Брехт поинтересовался у ведьмы, сколько же она с фаворитки бывшей стребовала, оказалось, что устроил её сюда батянька. Святлейший князь и сенатор. Продвинул Павел батяньку своей фаворитки. И что самое интересное, Александр этого товарища в деревню не загнал. Отнюдь. С воцарением Александра I Лопухин вернулся на службу, после ссоры с Кутайсовым сидевшей в деревеньке, сначала как член Непременного совета при императоре. Вроде бы потом и министром сделает.

— Так какая разница, кто деньги давал. Сколько? — не отстал от Матрёны Пётр Христианович.

— Десять тысяч рублей. И хотел сманить к себе в имении под Киевом. — Ведьма противно захихикала. То ли над нищебродом Брехтом, то ли над дураком Лопухиным.

— И?

— В подполе в сундучке золото, хочу Василисе передать после смерти. — Набычилась Матрёна, посчитавшая видно, что Брехт на её деньги позарился.

— Ещё проклянёшь, — посмеялся Пётр Христианович. — Василисе, так Василисе. Только я её с собой ненадолго в Петербург заберу. Нужно мне одно дело там провернуть, ты подготовь всякие разные травы да мази с настойками. Особенно те, которые … Ну для детородных органов.

— Учиться ей ещё и учиться.

— Верну. Как на войну отправят снова, так и верну.

Глава 3

Событие шестое

Если каждый человек на куске земли своей сделал бы всё, что он может, как прекрасна была бы земля наша!

Антон Павлович Чехов

Студенцы не узнать. Можно селом-музеем объявить, образцом русского деревянного зодчества. Стоят два красавца терема, дерево ещё не потемнело, жёлтенькое. Всякие светёлки, переходы, коньки резные, наличники с балясинами и прочими резными финтифлюшками. Не оскудела на таланты русская земля. Залюбуешься. Лопухин старший сейчас строит рядом ещё один теремок, чуть поменьше. Елена Прекрасная с Прасковьей Жемчуговой в прошлом, а теперь графиней Шереметевой сейчас в Крыму, должны со дня на день приехать за новыми порциями лекарства из медведки и пчелиной моли. Графский замок, а, да, княжеский замок Брехта младший Бауэр тоже перестроил, на четвёрочку рядом с царскими теремами. Появился мезонин, пристрой под прямым углом, летняя кухня, связанная переходом, и отдельно маленький двухэтажный теремок для спокойного почивания князя вдали от детских криков.

Конюшни построили новые и вынесли их за две сотни примерно метров поближе к лесу, Пётр Христианович заглянул. Ну, что можно сказать. Орлов со своими рысаками это хрень полная. А всё из-за названия села, в котором у него конезавод — Хреново. На самом деле у Брехта сейчас в конюшне стояло полсотни великанов, всех пород, но вот масти все были почти одинаковой. Либо чисто вороные, либо игреневые, только у нескольких великанских лошадей были белые бабки и звёзды на лбу. Ничего выбраковкой пока рано заниматься, нужно увеличить поголовье сначала.

Брехт передал Тихону лимонных армянских лошадей.

— Постойте новую конюшню для них. Ни с кем не скрещивать, только между собой. Нужно сохранить цвет и увеличить поголовье, потом о скрещивании будем думать. Конюхов, я скажу Бауэру, он вам хороших в Москве прикупит или наймёт и коновалов парочку. Пусть будут. Жеребят показывай.

Жеребят было полтора десятка, всё же лошадь рожает одного жеребёнка раз в два года. Жеребята были здоровые, игрались, скакали, не в конюшне, на солнышке в загоне за конюшней. Красота, все почти чёрные. И видно, что вырастут не мелкими монгольскими лошадками.

После осмотра конюшни Иоганн Бауэр проводил Петра Христиановича в Коровник артельный. Хоть кино снимай. Стоят в ряд сементалки, все чистые вымытые, свежей соломой пол застелен, женщины проводят вечернюю дойку. Пахнет не только навозом, но и парным молоком. И коровы не чета местным. Здоровущие.

— Что с кормами?

— Всё гут. Сена накосили и продолжают вручную косить на неудобьях серпами. Топинамбур растёт, скоро на силос будем закладывать. Свекла хороший урожай обещает и морковь. Не останутся животинки без кормов. Осип Скворец предлагает ещё одну такую ферму построить. Понравилось людям. Сыра продали прошлогоднего на пятнадцать тысяч рублей и крахмала на восемнадцать. В этом году зерновые почти не сеяли, дошло до самых опасливых, что на деньги от продажи крахмала можно в сто раз больше зерна купить.

— А севооборот? — Брехт хотел дойти до свинарника, но передумал, ветерок был с той стороны и попахивало. Ему ещё вечером с женой обниматься. А запах свинарника тяжело потом с себя смыть.

— Всё как вы и говорили, сделали. Овсюга почти нет, а рожь сеять на три года прекратили, покупаем и перебираем зерно. Жалко выбрасывать. Может, можно его куда пристроить. Скотину кормить?

— Нет. Для животных тоже отрава. — А ведь был у Брехта план молоть зерно заражённое спорыньёй и отправлять муку в Англию. Забыл. Нужно будет организовать. Только так, чтобы через несколько рук продажа шла и его ни в чём, в случае чего, заподозрить не могли.

А вот производство крахмала Брехта расстроило. Всё делалось вручную. Нет, сейчас ещё ничего не делалось, картофель ещё в поле, растёт. Но инструменты стояли. Тёрки, сита, чаны, вёдра деревянные, корыта плоские тоже из дерева. Нужно мельницу какую изобрести или мясорубку. А что, простую мясорубку с архимедовым винтом вполне можно отлить. Из чугуна, а лучше из бронзы или латуни. Сколько там три или четыре всего детали. Приедет в Петербург нарисует эскизы и пусть на заводе его отольют парочку на пробу. Разных размеров. А ещё нужно с Черепановым поговорить. Парнишка смышлёный, может, придумает какой пресс. Засыпал картофель, даванул и он в кашицу уже. Даже в дне фильеры можно насверлить. Нужно записать в блокнотик. Привод вот только? Семён Семёнович, у тебя полсотни першеронов с битюгами и шайрами, они чего хочешь провернут. На первое время никакой паровой машины не надо.

— А что с бывшим именьицем Цибиной Варвары Капитоновны? — заканчивая осмотр, поинтересовался Пётр Христианович у Йоганна.

— Костюшково? Почти то же, что и здесь. Сыроварня, коровник со свинарником и завод по производству крахмала.

— Завод?! Заводик. А что со свечным заводиком. Получилось стеарин получить? — вспомнил Брехт. Уезжая на Кавказ в прошлом году, описал Пётр Христианович Бауэру процесс, как можно подробнее, получение стеарина.

— Да, получилось. Только проблема с получением уксусной кислоты. Сейчас я привлёк одного земляка, он предлагает делать её прямо из деревьев. Закупаем оборудование и строим в Костюшково помещения.

— Эх, не успею съездить, срочно нужно к Государю. Занимайтесь, на это дело денег не жалейте. Да, Иоганн, я тут семена Клещевины привёз с Кавказа. Попробуйте на следующий год вырастить и семена собрать. Выращивать, думаю, нужно через рассаду, но попробуйте и так. Будем из семян масло очень полезное давить. Касторовое.

Попик с грузинским именем Ираклий, переселился в Студенцы. Как же, тут по полгода принцесса живёт, и господ полно понаехало, и просто в гости приезжают, как без церкви. Брехт об этом не подумал, зато подумал граф Шереметев. Он кроме терема для Прасковьи своей поставил и церковку приличную с колокольней. А ещё приличный дом для отца Ираклия. Растёт деревенька. И вполне себе процветать начинает. Всем крестьянам Бауэр построил пятистенки и внутри обычные печи свой печник им соорудил. И по бане каждому новенькой поставили и тоже с печью, что по белому топится. Так его артельщики скоро господами станут, работать расхотят и батраков нанимать станут. Ну, их дело, хотя по тому, как кланяются при встрече Иоганну видно, что он им спуску не даёт, артель, артелью, а трудолюбие народу привить надо. Вот и привил.

Событие седьмое

— Чем торгуешь?

— Всяко-разно. Можем спички, можем соль. Можем то, чем травят моль.

Цитата из сериала «Рождённая революцией»

В Студенцах Пётр Христианович задержался только на два дня. Жену потискал, детишек в небо покидал, вот и все семейные радости. Антуанетта всплакнула, больше года дома не было, и вот опять два дня побыл и уезжает.

— Может, мы тоже переедем в Санкт-Петербург? — потупившись, предложила жёнушка.

— Вот за что тебя ценю, дорогая, так это за острый ум. Ты же видишь, что в Студенцах за люди живут. Так это очень и очень богатые, а остальные просто тысячами мрут от чахотки. В том климате нельзя жить.

— Хнык. А ты, Петер? Ты не можешь заболеть?

— Конечно, могу, но я там тоже почти не живу, то тут, то на Кавказе. Опять же Матрена мне всяких травок выдала, а в этот раз боюсь, что придётся чуть задержаться, и потому Василису Преблудную с собой возьму, будет мне правильные отвары от чахотки заваривать.

— Да поможет тебе Дева Мария.

В Москву из Дербента князь Витгенштейн добирался долго. Потому что заблужденец. Одно дело сплавляться вниз по Волге-матушке, когда особо спешить некуда, и совсем другое дело подниматься по ней, когда у тебя приказ императора срочно явиться пред его ясные голубые очи. Но самое главное даже не то, что вверх по Волге, а то, что он с собой огромный караван судов волок. Пять больших бусов товаром под завязку загруженных и семь расшив, тоже заполненных. В бусах много чего полезного Брехт прихватил из Дербента. Всё же, совершая освободительную войну азербайджанского народа, местных ханов прилично растряс. Шафран, басну, хну всю у них выгреб, где купил, где экспроприировал, где своё ханское забрал. Всё же у него теперь огромное по кавказским меркам ханство. Дербент с пригородами, плюс присоединённые к ханству лезгины, плюс присоединённый Илисуйский султанат, но это мелочи, а вот два присоединённых ханства, Шекинское и Карабахское особенно, это серьёзные территории и серьёзное население. В сумме по прикидкам его советников из местных у него теперь не менее двухсот тысяч поданных. Ну, это всех и детей и женщин, а не как в России по мужчинам считают.

Кроме диковинных специй и красок вёз и переработанную уже в красители Марену красильную. Немцы химики постарались. Не только бордовую краску получили, но и жёлтую, и красную, и коричневую, и даже болотную. Самое то — мундиры для егерей красить. Немного и синей получилось, но там какие-то заморочки с добавками, вроде квасцы нужны, а они страшный дефицит теперь на Кавказе. Всё ушло на производство азотной кислоты и небольшого количества бездымного пороха. Теперь и порох истратили, и квасцов толком нет. Как кожи выделывать? Один Бус кожами и набит. Нужно будет строить в Питере завод по производству обуви. А ещё хлопок, а ещё бумага белоснежная из хлопка, а ещё в Астрахани свою серую бумагу забрал. Один большой бус забит бочками с керосином. Ещё один наполовину керосиновыми лампами. Правда, почти все без стёкол. Обычное стекло не выдерживает температуры и лопается. Нужно варить хорошее и хоть немного огнеупорное. Тоже завод нужно строить в Питере, раз бокситы там нашли недалеко на Волхове. И все семь расшив из-за этого заполнены глауберовой солью с залива Кара-Богаз-Гол. А интересно, где эту соль берут заводчики, что стекло в России производят, точно не с Каспия везут. Может, потому стекло и дорого, что компоненты хрен достанешь, и они сами редки и дороги. Ну, теперь на год ему на небольшой стекольный завод хватит, а там, на следующий год, снова привезут.

Ещё везёт Брехт в караване в столицу несколько тысяч ковров, тоже целый бус. В прошлый раз взял на пробу несколько десятков, чисто примериться пойдёт ли торговля, и есть ли прибыль. Оказалось, что даже если покупать ковры, а не реквизировать и в виде налога получать, то прибыль чуть не триста процентов. А все же знают, что капиталист сделает за триста процентов. «При 300 процентах нет такого преступления, на которое он (капиталист проклятый) не рискнул бы, хотя бы под страхом виселицы». А Петру Христиановичу и виселица не грозит. Ну, во-первых нет смертной казни в России, а во-вторых, чего он такого нарушил? Пошлину таможенную не заплатил. Так Дербентское ханство вошло в состав России. Из России в Россию российский подданный везёт товар. Где и кому за свое платить? Посмотрел бы Пётр Христианович на того таможенника который у него будет пошлину, а главное, взятку вымогать. Он ведь даст. Только не взятку, а в зубы. Да ещё скрутит того таможенника и с собой на суд в Питер привезёт. Но дурачков не нашлось.

Зато сам дурак. Это вниз и ветерок попутный и течение, пусть и не сильно быстрое, есть. А вверх по Волге парусным кораблям приходится не сладко. Сейчас все его семь расшив тянут бурлаки. И дотянут до Москвы, а там, так как с мариинской водной системой лучше не связываться, нужно будет перегружать всё на подводы и вести в Петербург. Тысячи подвод нужно добыть. А с бусами и того хуже, они дойдут только до Царицына, дальше на Волге полно мелей. В лучшем случае тоже бурлаками их дотянут до Нижнего Новгорода, а там опять перегружать на баржи и расшивы, и до Москвы. И опять тысячи подвод. Само-то по себе не страшно, есть целый класс в стране, который извозом занимается, доставят весь товар рано или поздно, но время, и всё это не сильно дёшево стоит. Правду говорят, что за морем телушка полушка, да рупь перевоз. Даже решил Брехт, что товары, взятые им с собой армянские купцы, пусть начиная с Царицына распродают, потом в Нижнем Новгороде, Саратове, потом в Москве. Чуть меньше прибыль, зато нет проблем с транспортировкой. Наживутся потом другие купцы, перепродав его товар в Северной столице, да и пусть, ему там столько с этих пяти бусов перепадёт, что он одним из самых богатых людей в России станет. Там одних красок на полмиллиона рублей по расчётам его управляющего Карима-эфенди. А остальное? Чуть не миллион рублей. Это сколько нужно пшенички вырастить, если килограмм стоит копейку, в смысле пуд пшеницы — шестнадцать копеек. Столько нулей на бумаге не нарисовать, нужно две бумаги? Даже в тоннах.

Событие восьмое

Сговор — страшная штука. Особенно, когда ты в эпицентре!

Цитата из сериала «Кости»

— Ой, больно, же!

— Бедненький, а если так …

— Ц, больно …

— А вот так?

— Так терпимо, — Это Дарьюшка Бенкендорф, она же графиня Ливен, к нему пристраивалась, рану на животе задевая всякими округлостями. Прямо не терпится, кровь из носу нужно до раненого князя Витгенштейна подомогаться.

Князь в целом-то не против, вот только вчерашняя рана болит, когда по ней прыгают. Всё же устроились с минимальными болезненными ощущениями, кому-то даже приятно, вон кричит чего грозное на языке Эмиля Золя. Чего там у него есть? Au Bonheur des Dames. (Дамское счастье).

А вообще пришла Дарьюшка не только за этим, она пришла огорчить Петра Христиановича. Английский посол, которому по его соотечественникам на Кавказе, воюющими против России, выкатили ноту протеста, в ответ тоже пошипел, типа не правильно, когда за правдивые новости людей убивают. Ему пояснили, что дуэль по всем правилам, и что содомия грех, за который даже господь убивал, но нагл пригрозил чем-то Государю. Чем, Дарьюшка не знала, но после этого собрали часть Государственного совета и на нём приняли решения князя Витгенштейна на Кавказ пока не отправлять. Из армии уволить и отправить посланником в Вену ко двору Франца II (Франц Иосиф Карл) — последнего императора Священной Римской империи германской нации. Империя-то останется и император тоже, просто переименуют. Через пару лет обзовут товарища императором Австрии, королём Богемии и Венгрии и будет он править под именем Франца I. А чтобы не совсем обидно было Петру Христиановичу назначат его товарищем министра иностранных дел и вице-президентом при канцлере. Брехт сначала не понял, если есть канцлер, то при чём тут вице-президент. Вице-канцлер должен быть.

— Эх, тёмный ты, Петер, солдафон. При канцлере императорских и царских орденов находится не вице-канцлер, а вице-президент, который в отсутствие канцлера заступает на его место и председательствует в присутствии капитула орденов. — Даже перестала подпрыгивать на нём всё же чуть тощеватая брюнетка.

— Орденов, я думал, что канцлер — это что-то типа министра иностранных дел. — Опять поморщился Брехт, чуть высоковат прыжок следующий получился.

— В России сейчас нет канцлера, о котором ты говоришь. Светлейший князь Александр Андреевич Безбородко умер, а нового Государь пока не назначил. А канцлер российских орденов, сейчас Куракин Александр Борисович.

— Куракин. Понятно. Он же Великий Бальи ордена Святого Иоанна Иерусалимского.

— Точно. О-оо. Петер, ты даже будучи обездвиженным великолепен. — Чертовка и главная сплетница России отвалилась, наконец, под бок Брехту и, чмокнув в щёчку, засопела.

Пётр бы повернулся на бок и, прикрыв глаза, подумал о перипетиях судьбы своей, но не повернёшься, рана на пузе. Пришлось думать на спине возлежа. Вот стать заместителем, ах, да, товарищем министра Иностранных дел он точно не планировал. Что там с Австрией этой в 1803 году было? Вообще не помнит. Что-то там сейчас идёт склока за склокой по переделке и развалу Священной римской империи, отбирают города и целые государства у церкви, ещё поглощают мелкие графства и баронства. И самое интересное, Франц-то самоустранился и передел этот идёт в Париже при участии русской делегации. Зачем это Александру не понятно. Только чтобы гордыню потешить. Нет бы, хотел к России земли своих немецких родственников присоединить. По сути Александр, чья жена и мать принадлежали к правящим домам Бадена и Вюртемберга, при всей этой чехарде мог бы и откусить кусочек. Там не такие уж и большие территории. Так нет, просто решил значимость показать, ну и чтобы эти немецкие попрошайки кусочки соседей себе отхапали.

До договора о создании третьей коалиции ещё почти два года. И окончится она поражением при Аустерлице и Пресбургским миром. И самое интересное в этой войнушке третьей коалиции будет то, что курфюршества Баден и Вюртенберг, о которых теперь так печётся Александр, прирезая им территории, будут воевать на стороне Наполеона, и по итогам получат и приращение земель и титулы королей для «родственничков». И даже вторгнутся потом в Россию вместе с Наполеоном. Вот и твори добро. Но скажи он сейчас такое Александру, тот не поверит и оскорбится, ещё, куда не в красавицу Вену, а в «некрасавицу» Тмутаракань сошлёт, руководить помещиками уездными.

Стоп. А ведь сейчас как бы и его земли там делят. Он же какой ни какой, а граф — Людвиг Адольф Петер цу Зайн-Витгенштейн-Берлебург-Людвигсбург. Принадлежит к древнему германскому роду Спонхеймов. Отец его Христиан Людвиг из семейства правителей графства Сайн-Витгенштейн-Берлебург, а, следовательно, и у него какие-то права на это графство есть. Знать бы ещё, где оно и кто там сейчас рулит. И к кому его намерены присоединить в нонешнем бардаке.

Глава 4

Событие девятое

Денег, которые я заработал, хватит мне до конца жизни, если я умру сегодня в четыре часа.

Хенни Янгман

Раз уж его отправят чёрте куда, то нужно было срочно обделать несколько дел. Пётр Христианович достал листок белоснежной хлопковой бумаги, обмакнул перо в единственную пока в мире чернильницу непроливайку, сделанную по спецзаказу на стекольной заводике в Дербенте, и стал составлять список неотложных дел. На второй цифре он споткнулся, понял, что это нельзя откладывать ни на минуту и приказал Ваньке свистать всех наверх, то есть, поднимать басмачей, нужно было с гиканьем и свистом промчаться с черкесами по улицам Петербурга, распугивая прохожих. Нет, черкесы к этому мероприятию не имели никакого отношения, просто нужно шороху навести на горожан и слухи со сплетнями пустить, пусть обсуждают и злопыхают, главное, чтобы знали, что он здесь.

Под второй цифрой значилось увеличение численности населения в форте Росс. И эта цифра раскладывалась сразу чуть не на десяток букв. Под буковкой «А» было приобретение двух кораблей или аренда их. И лучший способ решить эту проблему было посещение морского министра Чичагова младшего. Жил Павел Васильевич на Галерной улице. Моряк ведь. Подходящее для него название улицы. Брехт завалился к нему с самого утра, пока тот не убежал в порт, там заложили новые эллинги по слухам и министр Морских сил проводил там половину своего времени, остальное во дворце, там чуть не ежедневно заседал Государственный совет, по словам Дарьюшки Бенкендорф, всё делили Австрийскую империю. Ну, и подзуживаемые английским послом потихоньку готовились к войне с Наполеоном. При этом никто из этого тайны не делал. Интересный век. Зачем шпионы, спроси у любого в Петербурге и тебе расскажут, что Россия готовится к войне с Наполеоном.

— Павел Васильевич, спасибо за поддержку, должен буду. А скажи, чего это ты за меня вступился? Ты ведь у нас известный англофил, даже жена англичанка, должен был наоборот эту дурость поддержать. — Застал Брехт Чичагова, когда тот в карету садился, собирался как раз на новый эллинг.

— Присаживайся, посмотришь, Пётр Христианович, какой мы шлюп новый заложили. Красавиц. — Министр подвинулся в карете, уступая место Витгенштейну. — Да, я просто не верю в эту клевету, не знаю зачем, но сдаётся мне, что Кочубей и Воронцов спелись, чтобы тебе вредить, как-то ненароком разговор их о Кавказе подслушал. Нет, не нарочно, просто сидел у шторки под окном на атаманке в Зимнем, а они шли через комнату и разговаривали, и меня не видели. Так вот, они тебя всякими поноснысми словами ругали. Так, что хоть я, как ты выражаешься, и англофил, но человек честный и таких вот заговорщиков и лизоблюдов дворцовых на дух не переношу. А Англия, что Англия, у Англии есть чему поучиться. Какой у них флот роскошный, а адмиралы. Один Нельсон чего стоит, уверен, схлестнётся он вскоре с Наполеоном и покажет ему, что такое Royal Navy (Роял Неви).

— Не сомневаюсь, — Брехт-то точно знал, что покажет, как бы, не со дня на день. Скоро же Трафальгарская битва. Точную дату Пётр Христианович не знал, но вот вскоре уже. — Павел Васильевич, про экспедицию Крузенштерна новостей нет?

— Нет. Но думаю, что вскоре уже должны вернуться, если чего плохого не случилось, Тьфу, тьфу.

— Будем надеяться. Слушай, Павел Васильевич, я тут с жиру бесюсь, денег кучу на Кавказе заработал, хочу организовать переселение пары сотен крепостных крестьян или просто желающих дополнительно в форт Росс.

— Согласен, с жиру бесишься, жене вон лучше украшение купи. Да, шучу. Говори, что от меня надо, если есть возможность, то помогу. — Хлопнул адмирал Петра Христиановича по порезанному плечу.

— Ох, мать вашу, Родину нашу, осторожнее!

— Ой, прости, князь, забыл, а чего в кровати не лежится, ранен же был преизрядно.

— Дела, да и ведьма у меня есть, она волшебное снадобье мне даёт и какашками чёрного козла мне раны мажет, почти зажили.

— Правда??? — И глаза по Елизаветинскому рублю.

— Истинная. А надо мне от тебя, два корабля с командами и опытными капитанами, ну и чтоб твои любимые наглы не знали об этой отправке.

— Наглы?! — рассмеялся министры, — А что правильное название. Только это от силы наглость и от ума, так же вести себя надо и нам, когда ума у них наберёмся.

— Так что с кораблями и капитанами?

— А есть два кораблика у меня. Я их готовил к экспедиции в южные моря, но чего по луже нашей ползать, опыта набираясь. Пусть сходят к Америке. А назад через Китай. Тоже кругосветка будет. Вот и наберутся опыта нужного. Говоришь деньги девать некуда. Оснастишь экспедицию всем необходимым, припасами, деньгами, в иностранные же порты заходить пополнять провизию и воду надо будет, да и крестьян твоих кормить. Опять же нужно широту русской души в кабаках портовых показать. Французишек при встрече там побить немного.

— Не вопрос. И снабжу и денег выделю. — Брехт протянул руку адмиралу.

— Не дёшево встанет. Думаю, за сто тысяч в сумме получится рубликов. И это при том, что всё своё и корабли, и офицеры, и матросы.

— Сто пятьдесят тысяч выделю. И ещё попробую пару немцев ботаников и географов организовать, чтобы всё там изучили, и отчёт хороший об экспедиции составили.

— По рукам. Иди, готовь крестьян, а я после того, как эллинг проверю, в Выборг отправлюсь. Нужно обрадовать моряков. Не каждому выпадает в жизни кругосветное путешествие совершить. Стой, ты-то со мной посмотреть, как корабли строятся, не хочешь скататься?

— Почему не хочу, хочу. Едем же, я из коляски не выпрыгиваю. Разве есть люди на свете, которые не хотят посмотреть, как корабль строится. — Потрафил адмиралу Брехт.

— И не говори, Пётр Христианович. Вот сразу в тебе родственную душу опознал, ещё тогда, когда ты тосты морские нам с отцом выдавал. Эх, нет шампанского с собой, с удовольствием бы ещё раз их послушал.

— Ну, вот будем отправлять экспедицию и выпьем. — Решил отнести подальше возлияние Брехт. Не до того сейчас.

— Так ты не знаешь? — Сощурился министр Морских сил.

Событие десятое

— Леночка, откуда у тебя такой чудный восточный разрез глаз?

— Я наполовину бурятка — у меня папа бурят!

— Тогда я наполовину женщина — у меня мама женщина!

Пришлось вспомнить об одной женщине. Где можно быстро найти двести человек крепостных? На рынке? Так запрещено сейчас крестьян без земли продавать. Только дворовых, но как раз эти Брехту не подходили, ему нужны были именно семьи крестьянские и желательно не голь перекатная, а зажиточные. Да это и от хозяина тоже зависит, но немалая часть зажиточности от самого крестьянина, как ни крути, зависит. Если он не лодырь и не дурак, всё одно будет жить лучше лодыря и дурака. Хотелось бы в форт Росс именно таких и отправить. Кулаки там нужны. Земельки в Калифорнии огромное количество, распахивай, не ленись.

Так, где можно купить пару сотен человек и не лодырей? А можно. И даже есть женщина одна, которая ему в этом деле точно поможет. После посещения эллинга Брехт к ней и дал команду ехать. Тётечку, на которую он надежды возлагал, зовут Прасковья Ивановна. Та самая Прасковья, которая урождённая графиня Салтыкова, старшая дочь фельдмаршала Ивана Петровича, московского генерал-губернатора. Сейчас она замужем за Петром Васильевичем Мятлевым. Это та сама Паша, которая приставала к Петру Христиановичу с написанием для себя басни, и которая подарила ему Черепанова и финского инженера. А ещё у неё со слов Дарьюшки Бенкендорф недавно родилась дочка красавица. Брехт был эдак процентов на девяносто уверен, что дочь от него, они ведь с Пашей старались, чтобы это событие случилось.

И как может госпожа Мятлева помочь ему с крестьянами. Да очень просто её муж бывший сенатор и бывший директор банка, может его спокойно свести с действующими руководителями ссудного дворянского банка и те покажут ему списочек заложенных — перезаложенных имений в окрестностях Петербурга, которые банк готов продать, так как у бывших хозяев их за долги изъяли. А ещё раз протекция есть, то и лучших выбрать.

Супруги Мятливы были в своём роскошном дворце, Паша занималась с детьми, четверо уже у неё. Дочку крайнюю назвали Софией. Малышка чего уж, шила в мешке не утаишь от своих братьев и сестры отличалась. И здоровше и волосы другого цвета, к тому же у единственной были синие глазки. Сам же Мятлев Пётр Васильевич успел тяпнуть уже с утреца рюмочку другую, третью, четвёртую, пятую портвейна.

— Протекцию? Ик. Хорошо. Филька, — на крик Брехт думал, что пацан прибежит, а степенно пришёл мужичок в сюртуке английском и по-английски же спросил, чего Питеру Васъилъивьючу надоть.

— Пиши Павлу Семёновичу — товарищу директора Государственного заёмного банка, что рекомендую ему Петра Христиановича фон Витгенштейна. Ик. — И отрубился. Заснул. Притомился, портвейн с утра дегустировать. Тяжёлая работа у дегустаторов. Сомелье? Кавист? Тяжёлая работа у сомелье.

Брехт дождался письма и хотел уйти. Но не тут-то было. Паша, она же Прасковья Ивановна, затащила его в комнату пустую и стала шёпотом пенять, что обещал ей Петер мальчика — сына, а родилась хоть и красавица дочка, но не богатырь сыночек. Недоработка вышла. Нужно срочно это исправить.

— Срочно, — Брехт оглядел небольшую почти пустую комнату, только несколько стульев под окном и стол ломберный. — На нём?

— Проказник, ты Петер. Нет. Я вечером к тебе …

— Вечером?

— О, понятно, ты уже ангажирован на вечер. Ладно. Пойдём в мои покои. Пётр Васильевич теперь долго будет в узах Морфея и Бахуса пребывать, несколько раз успеем маленького Петра организовать.

Пришлось пойтить, а куда деваться. Тем более что не самое плохое времяпрепровождение, в разы лучше, чем по дождливой погоде кататься по Петербургу. Пузо болит, так уже отрепетировал в Дарьюшкой почти безболезненное положение соперников

Перед самым закрытием, в банк Пётр Христианович всё же попал, успел, показал письмо от Мятлева и рассказал помощнику директора банка о своей проблеме. Павел Семёнович Радостин с радостью назвал два имения, что Брехту, как раз подойдут. Оба — выморочное имущество в пользу банка от проигравших их несколько раз хозяев. Примерно душ по тридцать мужеску пола в обоих деревеньках, то есть, как раз человек по сто крестьян если дочек, жён и бабок прибавить. За одно имение просили внести в банк восемь тысяч рубликов, за другое двенадцать. Ну, если сто пятьдесят отдал за два корабля, то уж двадцать тысяч чего жалеть. А вообще, если честно, уж больно дорого обходится заселение форта Росс. Понятно сразу стало, почему в Реальной Истории от него отказались и продали. Второго такого дурачка швыряться огромными деньжищами на ветер нет в стране. А государство? А зачем это государству? Вон у Александра сейчас другая проблема — нужно Священную римскую империю немецкой нации так перекроить, чтобы родичам немецким побольше земли досталось, ну и что, что родичи потом будут в первых рядах Наполеоновских войск. Родичи же, сочтутся. Простит потом их Александр.

Событие одиннадцатое

Прогресс человечества основывается на желании каждого человека жить не по средствам.

С. Батлер

Пётр Христианович был почему-то уверен что прямо на следующее утро его вызовут к Государю в Зимний и там вручат …А вручают ли сейчас верительные грамоты? Ну, чего точно вручают, а то так каждый заявится в Вену или Париж и объявит себя послом. Не очень вовремя. Раз уж выдернули с Кавказа, то хотелось бы и на заводе часовом побывать и дождаться красок с пряностями, чтобы их получше пристроить.

Ещё тоже, раз уж оказался в столице, то нужно проверить, как идут дела с суворовскими училищами, с лотереями и прочими попечительскими заведениями. Дарьюшка вскользь упомянула, что Мария Фёдоровна вечно ругается с князем Гагариным, которого приставили этим всем руководить. Что-то там недокармливают, что ли, детей. Ворует, небось. А вот Чичагов сказал, что отец его над морскими школами бдит и дети сыты, и обучают их правильно и даже форменную одежду пошили. Как всегда всё зависит от кадров.

И ведь нельзя с Гагариным ругаться. Он теперь крупная шишка в ордене Иоанитов, как и князь Витгенштейн. Кстати, кино вспомнилось «Тобол», там предка этого Гагарина — Матвея Петровича царь Пётр за казнокрадство повесил, хоть тот был хозяином всей Сибири. Этот тоже состоит, кроме всего прочего, в комиссии по заселению Сибири. А ещё он входит в состав Непременного совета, состоящего из 12 членов — главные советники Александра. Самое же большое его достижение — это спаивание России. Гавриил Петрович владеет десятками винокуренных заводов и занимается поставкой вина в казну. Ах, да, ещё он директор того самого Заёмного банка, где Пётр Христианович вчера был. Он и не знал об этом, можно была к Мятлевым тогда и не заходить. Ну хотя, тогда бы с Пашей полезно время не провёл. Наверное, по тому и доверили Гагарину лотереей и суворовскими училищами, куда деньги от лотереи идут, заниматься. Банкир же, а лотерея деньги приносит. Деньгами должны банкиры заниматься.

Ждал Пётр Христианович вызов «на ковёр» часов до десяти, а потом плюнул и на часовой завод поехал. Он никому обещания сидеть дома и ждать не давал.

Если честно, то заводик разочаровал. Всё делается вручную, ну разве корпуса часов штампуют с помощью пресса и паровой машины. Посмотрел Брехт на это действо и тоже плюнул. Сорок мастеров и три десятка учеников делают в месяц пятьдесят примерно часов. Получается, что паровая машина работает всего с учётом того, что половина корпусов идёт в брак два дня в месяц. Остальное время его более совершенные механизмы берут заказы у монетного двора. Рубли штампуют.

Пятьдесят часов в месяц — это же смех а не производительность. Прошли они с Ионой Барбе по мастерским. И прямо сразу стало понятно, почему пятьдесят, а не пятьсот. Каждый мастер часы делает сам. Полностью, все детальки, сам собирает, сам даже настраивает. И при этом ещё и ученика готовит. Единственная светлая нотка в этом мраке. Это корпуса. Молотом серебро в лист превратили, на прессе выдавили нужной формы, обрезали лишнее и передали чеканщикам, что он из Кубачей привёз. Те узор организовали и отдали часовщикам. Почти конвейер. А вот дальше затык.

— Почему нельзя одному мастеру дать делать вот эти шестерёнки, а второму вот эти побольше, почему, гранильщик не может камни для всех часов делать? — Брехт завёл Иону в кабинет его и хотел накричать, но передумал. Так не делают сейчас. Когда ещё Форд родится.

— Так мастер подгоняет каждую шестерёнку с соседней. — Правильный ответ.

— А если все шестерёнки набивший руку мастер будет делать одинаковыми и подгонять нужно будет самую малость?

— Но ведь … — Хотел возразить ювелир и задумался, репу зачесал.

— И собирать поручить самым опытным. И у них побольше учеников. А вот для этой большой шестерёнки заготовку можно сначала на прессе получить, да и вот эту деталь корпуса, к которой всё крепится. — Продолжал прогрессорствовать Пётр Христианович. — Позовите сюда Черепанова и финна этого. Забыл, как его зовут.

— Каспер Киви. Очень умный малый. Удача, что он у нас работает. Сравните старые и новые рубли. Качество повысилось серьёзно. — Как за сына начал хлопотать за Каспера Барбе.

— И я о том же, только ему надо правильную задачу поставить. Он на часом заводе работает, а не на Монетном дворе. — остудил пыл ювелира Брехт.

— Да конечно …

— Стоп. Мысль мне тут пришла. А что если нам поручить ему делать медальоны. Или как это называется. На цепочке вешается на шею, круглой или овальной формы. На кнопочку нажимаешь, а он раскрывается, а там портрет любимой или любимого или локон какой. Это же почти как корпуса часов, сплошная штамповка. И кубачинцам работа, а то они страдают от безделья, кинжалы вон опять в свободное время делают. Пусть делают, конечно, но за эти медальоны денег можно в разы больше получить.

— Всё же кулон открывающийся, ваша Светлость, — Поправил его ювелир.

— Кулон, так кулон. Художнику команду дайте, пусть разные виды нарисует, в виде сердечек, овальный, круглый, в виде креста, как у священника. Может даже тройные, в центе перегородка, а крышечки обе открываются, тогда туда все семейные портреты влезут. Стоп. Если такое делать, то нужны и художники, что миниатюры умеют рисовать. Клич надо кликнуть по Европе. Там сейчас скоро опять война в Италии и Австрии начнётся, нужно туда отправить народ с приглашением перебраться в Петербург, где в ближайшие десятки лет будет всё спокойно.

Глава 5

Событие двенадцатое

Мама рассказала маленькому Андрюше, что детей находят в капусте, и он как-то со страхом начал смотреть на тушёную капусту с мясом.

С подошедшими Киви и Черепановым Брехт прошёлся и по другим цехам заводика.

— Йона, а сколько ручек перьевых сделали и сколько продали? — Увидев, что на прессе сейчас как раз изготавливают перья, поинтересовался у Барбе князь Витгенштейн.

— О, тут как раз всё хорошо. В Москве и Петербурге продано уже больше десяти тысяч ручек и примерно столько же запасных перьев. Сейчас готовится партия из пяти тысяч ручек и десяти тысяч запасных перьев, которую я планировал отправить в Ригу и Варшаву.

— Подождите отправлять. Меня, если верить слухам, а им всегда нужно верить, отправляют в Вену. Думаю, неделя у нас есть. Бросьте все силы на изготовление перьев и ручек, даже если нужно приостановите другие работы и сюда людей перенаправьте. Все с собой заберу. В Европе можно это легко пристроить. Сам там моду на них и создам, да и в газетах рекламу тисну, ну, объявления размещу. Навалитесь. А следующую партию уже делайте для Варшавы и Риги. Так там и Кёнигсберг недалеко. Надо увеличивать производство.

— Проблема в шведском железе. — Уже почти чисто по-русски напомнил о себе Каспер Киви. Только чуть гласные растягивал.

— Почему? — Брехт повернулся к ювелиру.

— Я за всем не успеваю, моя вина, Каспер мне напоминал, нозакрутился и забыл отправить туда людей, — вздохнул и развёл руками Барбе.

— Так не пойдёт. Найми себе помощника. А сейчас срочно отправьте людей покупать, если не получится купить чушки, то берите топоры или ружья. Всё одно сто раз окупится эта покупка. Отправьте в Гельсингфорс обоз, пусть по магазинам скупит все топоры. А пока, если и правда нет хорошего железа, то эту неделю делайте из серебра и золота, Вена богатый город, пару тысяч дорогих ручек и перьев всегда можно пристроить. И вот ещё что, Иона, я ведь там с Францем императором ихним увижусь, сделайте для него дорогую ручку с золотом и изумрудиком каким. Нужно же монарха к себе расположить.

— О, это не проблема, как раз таких дорогих очень ручек есть несколько десятков.

— Вот и хорошо, все заберу. Там эрцгерцоги всякие есть и императрицы. Создадим моду, всем захочется иметь русскую ручку, как у самого императора.

Уходил из правого крыла Литовского замка Брехт расстроенный, сколько полезного мог бы сделать за этот год, пока на Кавказе воевал. Хотя и там кучу дел переделал. Может, там даже больше денег заработал и продвинул прогресс. Посажены тысячи и тысячи шелковичных деревьев. Миллионы крокусов, расширены плантации под Марену красильную. Построен завод по перегонке нефти, стекольный, кирпичный и ламповый заводы. Нет, всё же там больше пользы принёс. А с учётом того, что это как бы его теперь ханство и прибыль с него будет только возрастать, так и ладно. Нужно этот год в актив записать, а не в пассив. Да только флот, «позаимствованный» у Персии больше сотни тысяч рублей принёс. Не, не зря год потрачен. С пользой.

В левом крыле, там, где остались казармы, сейчас жили те егеря его, что он выкупил из тюрьмы и черкесы с чеченскими лучниками, всего тридцать человек. Плюсом, когда егерский полк уходил на Кавказ, то с десяток человек в казармах остался. Были заболевшие, были чего-то себе повредившие, ну и по жребию оставили десяток, порядок на вверенной территории поддерживать, и за болезными ухаживать. Старшим у этих восемнадцати человек оставался поручик Шваб Иван Иванович. Этот товарищ, после расстройства чувств на заводе, настроение Брехту поднял. Все восемнадцать человек были живы и здоровы. Бодро промаршировали, ещё бодрее прошли полосу препятствий и показали очень приличные результаты в стрельбе. А что, вполне можно набирать рекрутов или собрать сборную солянку из других егерских полков и этих опытных теперь егерей поставить их обучать. Ну и половину «разбойников» своих на усиление оставить. Пока он там по Европам будет грехи замаливать, вполне годный батальон смогут подготовить. Человек четыреста нужно попросить у Сергея Кузьмича Вязмитинова — министра военно-сухопутных сил. Он же приглашал после дуэли в гости к нему по-простому заходить. Вот и нужно зайти прямо сегодня вечером. Солдатиков взаймы попросить.

Тут где-то недалеко под Петрозаводском сформировали 20-й егерский полк. Пусть оттуда батальон не полный передадут. Оружие он в Вене сразу на четыреста человек купит и пришлёт сюда с обозом. А черкесов и чеченцев Брехт уже решил с собой взять. А чего, дороги в Европе опасные, разбойники всякие там на мирных путешественников нападают. Пусть попробуют напасть на два десятка абреков. А какой фурор в Вене черкесы произведут. Чёрные, бородатые, горбоносые, в чёрных же черкесках и папахах, с серебряными газырями на груди. Вах. Вах. Вах. Все придворные дамы в их полном распоряжении сразу окажутся. Чуть подправят генофонд австриякам, а то они там все от близкородственных связей уродами рождаются и в младенчестве помирают. Вольём в них струю свежей крови. Будет следующее поколение австрийской аристократии чернявое. И горбоносое.

А вот интересно, а у него самого откуда такой явно не арийский нос. Точно какая-нибудь бабка решила породу улучшить. Ох, уж эти бабки.

Событие тринадцатое

Чтобы войти в хорошее общество, нужно носить фрак, мундир или ливрею.

Мария фон Эбнер-Эшенбах

Князя Витгенштейна не вызвали в Зимний ни в этот день, ни в следующий, да же в через следующий. Более того разведчица Дарьюшка Бенкендорф тоже исчезла. Чего гадать, могла отправиться с Марией Фёдоровной в Гатчину, а могло и по женской линии чего с нею приключиться. Главное, что вестей ниоткуда не получал.

Всё это время Брехт без дела не сидел сиднем. Наоборот, развил бурную деятельность, спеша всё успеть до отъезда. «Уговорил» под сладенькое Дербентское винишко министра Визмитинова отправить ему «временно» на обучение четыре сотни егерей, там же и в это же время, а нет, через полчасика под собственноручно изготовленный абсент опять уговорил Сергея Кузьмича направить для тренировок в «баловстве», то есть, в стрельбе, тысячу фунтов пороху первостатейного и свинца рубленного.

На следующий день Пётр Христианович посетил оба рынка, где можно коней купить и Сенной, и Конный, и раздобыл там два першерона и два фриза. Или двух правильнее? Все четверо для выведения его породы не годились, фризы были с белыми бабками, со звёздами и на лбу и на груди и чуть мелковаты, а першероны вообще были гнедые. Но они Петру Христиановичу и не для разведения нужны были. Ему же ехать, чёрте куда, через половину Европы. Где Санкт-Петербург, и где старушка Вена с её зелёными крышами. Далеко. Там же на Сенном и дормез, пусть и не новый, но во вполне приличном состоянии и даже с рессорами, приобрёл. Свой-то есть, но Брехт решил взять с собой в империю немецкую Василису Преблудную в качестве медикуса, и ехать с ней вместе в карете не хотелось. Пусть они с Ванькой едут отдельно. Зачем доктор? Так он с собой двадцать горцев тащит, плюс шесть егерей бывших. Ваньку, двух кучеров, повара и прачку. В сумме три десятка человек. Для такого отряда свой врач необходим. Тем более, Василиса и за здоровьем лошадей присмотрит.

Ехать в Вену с её трипперами и сифилисами было боязно, и Брехт каждый день читал абрекам и егерям лекцию, о венерических болезнях. Народ, уже нацелившийся на взятие столицы Австрии на абордаж, скучнел. Брови домиком строил и губы надувал.

Ещё один день ушёл на переоборудование своего дормеза и перетаскивание в него всего нужного. Сделали ложный потолок, куда Пётр Христианович погрузил приличное количество английских фунтов и русского серебра. Туда же погрузил и ювелирку с московских магазинов, так ведь и не решился Брехт её здесь реализовать. Вдруг кто опознает. Объясняй потом, откуда у тебя эта табакерка. В Вене другое дело, даже если случайно там и окажутся голландцы ювелиры, опознавшие свои вещицы, то всегда можно сказать, что купил в России. Ещё в обоих дормезах были пропилены лючки, на щеколды изнутри закрывающиеся, стрелять, если вдруг придётся из пистолей по супостату. Брехт перебрал все пистолеты, что у него имелись, и выбрал шесть пар для поездки. Три положил у себя и три в карету к Ваньке и Василисе. Ванька стрелять уже обучен. И вообще парень вырос боевой и умный. Четырнадцатый годок ему шёл и хоть великаном с Брехта и не стал, но вытянулся прилично на хорошем питании и правильных тренировках. Почти метр шестьдесят сейчас был. А ещё года четыре расти. И с пистолетами обучен обращаться. Не стоит и то забывать, что так-то он Ванька, а вот так — целый сержант лейб-гвардии Преображенского полка и обладатель именного аннинского оружия. Сама цесаревна Екатерина ему шпагу с орденом Святой Анны третьей степени вручала. С «клюквой».

Может и перестраховывался Пётр Христианович, всё же с ним едет двадцать шесть не самых плохих солдатиков, да, даже очень хороших солдат, сам ведь готовил, и они друг друга обучали. Егеря горцев стрелять и штыковому бою обучали, а горцы егерей сабельному бою и стрельбе из лука. И вооружены они винтовальными пищалями с удлинёнными стволами, и взяли с собой на всякий случай пулелейки под пулю Петерса. Ну и в мешочке немного прихватили уже отлитых децел. Светить их в Европе нельзя, но если вопрос будет идти о жизни и смерти, то лучше самое современное в мире оружие иметь, чем не иметь.

Ещё один день был превращён в сплошную гонку по портным. Василисе нужно сшить и дорожные платья и приличные — выходные, чтобы можно было в Вене по магазинам ходить, и собаками не быть облаянной. Не в деревенском же сарафане по столице Австрии шастать. Там, понятно, тоже придётся заказывать, ведь не известно, на сколько эта поездка затянется, может, там и зиму с осенью придётся провести, Вена по сравнению с Питером — это юг, конечно, но не настолько, чтобы в летнем платье зимой ходить. Ещё Брехт решил егерей своих тоже нарядить в черкески, пусть все одинаковыми будут, хан он или не хан. Ваньку тоже в черкеску одел. И себе в последний момент решил заказать. Понятно, что если скоро уезжать, то один портной всё это пошить не успеет, вот и мотались по городу, везде очередь, приходилось переплачивать, чтобы тех товарищей первоочередных подвинуть.

На четвёртый день опять не вызвали на ковёр, и Брехт решил справки навести, что же такое происходит. Прикинул, к кому может обратиться. Аракчеев, наверное. Тот оказался дома, и успокоил князя Витгенштейна. Отъезд дело решённое, но его в Зимний не вызывают, по той простой причине, что всё царское семейство отбыло в Гатчину, вот в понедельник вернутся и разберутся с убийцей министра. Погоны сорвут, орден дополнительный повесят. Аракчеев от пития вина дагестанского отказался, сам торопился в Гатчину, так что даже разговаривали на пороге.

Пётр Христианович сразу успокоился. Выходит ещё два дня есть, снова достал листок с неотложными делами и стал слюнявить карандаш, пытаясь вспомнить, чего бы такого не забыть, и что ещё можно совершить. Героического.

Событие четырнадцатое

Если Бог сделал что-то лучше женщин, я думаю, он приберёг это для себя

Крис Кристофферсон

Мужичка звали прикольно. Сам приехал к Брехту в дом мадам Де Рибас, где Пётр Христианович продолжал снимать ту саму огромную в квартиру на втором этаже, где жили братья Чарторыйские (невинно убиенные), и где ещё половину кладовки всякие разные ценные ценности занимали. Уменьшилось слегка, бумажных денег почти не осталось, их Брехт старался в первую очередь истратить, помня про инфляцию. Серебро с золотом вещь вечная, пусть лежат себя. Мужичок был в красном сюртуке со всякими золотыми листиками вышитыми и князь Витгенштейн его сначала за английского офицера принял. Они столкнулись у входа в парадное. Брехт выходил, и тут карета в подворотню заехала, и из неё этот сухонький горбоносый человечек выскочил и быстрым шагом, чуть не вприпрыжку, бросился к Петру Христиановичу. Тот, приняв его за английского офицера, который бежит, чтобы пощёчину там ему отвесить или перчатку в рожу бородатую швырнуть, приготовился встретить хуком сногсшибательным. Спасло человечка промедление, он остановился в двух шагах от Брехта. Презрительно глянул на него и на немецком вопросил:

— Скажи, любезный, где мне увидеть графа фон Витгенштейна?

— А почто он вам, господин …? — Ванькой Иван Яковлевич Брехт прикинулся.

— Иоганн Филипп Карл Йозеф Граф фон Стадион! Не твоё собачье дело. Где можно графа найти, мне сказали, что он тут живёт. — Нос клювообразный задрал красномундирник.

Брехт сразу успокоился. Не может английский офицер говорить на южно-немецком диалекте и иметь фамилию Стадион, да ещё и зваться Иоганом Филипом Карлом Йозефом. Жирно для нагла будет.

Интересно, а стадионы в честь этого перца назвали стадионами, или этого немчика в честь стадионов. И вот нос ещё, подозрительный нос, прямо как у Брехта. Уж не с ним ли его бабка шуры-муры водила?

Карета у Стадиона была большая, еле влезла в подворотню, точнее — высокая, всякая резьба с коронами на крыше. Разве графам положено иметь такие короны?

— Иоганн, значит? Филипп, выходит? Карл, получается? Разрешите представиться Ваше Сиятельство? Я — Пётр Хртстианович. Ах, да, князь фон Витгенштейн-Дербентский. — И рожу улыбчатую сделал. — Борода это маскировка, не обращайте внимания.

— Князь? Ох, простите Ваша Светлость. Давайте начнём сначала. Я — посланник императора Священной римской империи немецкой нации Франца Иосифа Карла, второго этого имени, в Санкт-Петербурге.

— Рад за вас, господин граф, пройдёмте в дом, не принимать же послов на пороге. — Брехт про такого посла не слышал. Министра иностранных дел Австрии Меттерниха помнил из истории, а этого вот нет. Тот вечно против России мутил, да и этот не лучше, австрияки могут быть союзниками, а вот друзьями России никогда.

— Да. Нам нужно переговорить перед вашим отъездом в Вену.

Вот, ведь гадство какое, все вокруг знают, что его отправляют посланников в Вену, а ему самому забыли сказать.

— Угостить вас вином, Ваше Сиятельство? — когда Брехт усадил посла в кресло в каминном зале, тот всё не мог успокоиться, дёргался. — Лафитничек, чтобы беседа плавно прошла?

— Я, я! Лафитничек! — бросил озираться товарищ Стадион.

— Вань, скажи Василисе, чтобы две рюмки абсента сама принесла и чтобы не кланялась, а высоко нос задрав шла, — по-русски сказал полушёпотом Пётр Христианович стоящему у шторы Ваньке.

Ага, знай наших. Василиса Преблудная спесь с немцев лихо сбивает. Все рты раскрывают, да и не немцы тоже. Все Клавки Шифер повесились от зависти, красоту такую узрев.

Стадион не замечая, что в напитке семьдесят почти градусов, залпом маханул сто грамм и даже рукавом занюхивать не стал. Оглядывал, осматривал Ваську.

— Ещё по одной? — Щёлкнул у посла перед носом Брехт пальцами, выводя того из созерцательного состояния.

— Я! Я! По одной!

— Василиса, принеси ещё, только надень то платье синее с вырезом. Только мухой.

— Стыдно, — потупилась Василиса Преблудная.

— Стыдно, когда видно, а там и не видно почти ничего. Зачем шили, нужно же опробовать это оружие на людях. Мигом.

— Граф, у вас ко мне какое-то дело? — дождавшись, когда умышленно виляющая задом блондинка скроется за шторой, поинтересовался у гостя Пётр Христианович.

— Да, граф, ах, да извините, князь, я бы хотел переговорить с вами о тех приращениях к Вюртенбергу и Бадену, которые пытается … осуществить на переговорах в Париже Ваш Государь.

— Стоп. А вы не знаете граф, а что собираются сделать с моим графством?

— Вашим? — глаза по рублю у посла стали.

— Город Берлебург и другие земли княжества Сайн-Витгенштейн?

— А, это княжество? Знаете князь, там сотни изменений, кажется, оно войдёт в состав герцогства Гессенского.

И тут снова появилась Василиса Преблудная в синем приталенном платье с таким глубоким вырезом на груди, что приличная её грудь вся оказалась на виду, чуть соски наружу не торчат. Немец икнул и опять не глядя в себя сто грамм абсента заглотил. Слаб на передок. Тьфу. Эстет.

— Васька, повтори.

— Ещё по одной?

— Я! Я! По одной, — слюни закапали.

Глава 6

Событие пятнадцатое

Кто идёт медленно и не спеша, тому не длинна никакая дорога; кто терпеливо готовится в путь, тот непременно приходит к цели.

Жан де Лабрюйер

Эх, дорога, пыль, да дурман, колеи, ухабы, и с болот туман.

Рысили второй день. А сколько этих дней ещё впереди. Всё же где-то не там Пётр Столицу строить начал. У моря? Архангельск тоже у моря. Чего уж там-то не построить? В результате сейчас как в Вену добираться? У Пётра Христиановича полно хороших английских карт скопилось, он по двум подходящим маршрут наметил и приблизительно высчитал длину этого пути, получалось километров чуть не две тысячи, если и меньше, то всего на сотню вёрст. И как бы хотелось другим маршрутом ехать, уж больно всё места не самые спокойные. Сначала нужно добраться до Пскова, и тут нет проблем. Россия вполне спокойная сейчас страна, тут легче понос заполучить, чем другие проблемы по дороге. Дальше примерно на таком же расстоянии лежала Даугава. Тоже, в общем, Россия, но там уже Прибалтика и порядка должно быть поменьше. Но это не критично, всё же большим отрядом едут. Потом можно было ехать через Вильно или через Каунас, который сейчас ещё Ковно. Брехт решил, что всё же Вильно, какая ни какая, столица и там лучше с прокормом будет и с ночлегом. Проблемы прямо за ней и начинались, через Гродно нужно было ехать в Варшаву. А там очень и очень не спокойно. В отличие от Александра, Прусский король после этих выступлений якобы поляков с их организацией «от моря до моря», понукаемый англичанами, ещё мстящими полякам за убийство своего посла в Петербурге, гайки в герцогстве Варшавском закрутил. И частым гребнем по всяким баламутам прошёлся, и даже на костёлы серьёзно наехал, в результате, получил то, на что Брехт и надеялся. Шляхта забурлила и организовала одно за другим два восстания, были ли они в Реальной Истории, Брехт не знал, а тут ему доложили, что пруссаки их жестоко подавили, десятками и сотнями повстанцев на берёзах развешивая и мызы ихние паля. Но и поляки молодцы, поубивали тысячи немцев. Тогда Фридрих Вильгельм III ввёл почти все имеющиеся у него войска в Варшавское герцогство. И сейчас там идёт массовые чистки, при этом часть шляхты ринулась в Австрию, а часть в Россию, но тут уж Александр всё же волю проявил, и пока Брехт был на Кавказе почти всех их выловили и депортировали, кого в Австрию, а кого и в Пруссию, ну, там на суд, скорее всего, и дальше на берёзу.

Ехать через Варшаву было немного страшновато. Пальнут из кустов, и доказывай потом, что ты русский, а не немец. К тому же на самом деле-то немец.

Из Варшавы нужно было через всю Польшу путешествовать да Кракова, который сейчас вроде вообще ничей, а может уже и Австрийский, поди, разбери с этими разделами Польши. И потом ещё приличный кусок пути уже по Священной римской империи через Братиславу в Вену. Нет, не Братиславу, это потом переименуют очередные братушки, сейчас там Пресбург и это столица не Словакии, а Венгрии. И там после поражения при Аустерлице через пару лет заключат Пресбургский мирный договор, по которому Россия, несмотря, на поражение даже чего-то там приобретёт.

Интересно, что именно по этому договору Вюртенберг, Баден и Бавария получат те самые приращения территории, хлопотать о которых и отправляет в Вену князя Витгенштейна Александр и против которых приходил «уговаривать» Брехта граф Стадион.

Можно ли объехать Варшаву? Можно. Но это огромный круг через необустроенную Россию. Минск — Киев — Ужгород. В два раза больше расстояние. По совершенно ужасным дорогам.

Нет, всё же лучше через не сильно спокойную Варшаву. Всяких верительных грамот князю Витгенштейну много навыдавали, в том числе и к королю Пруссии. Так что, если по дороге встретятся прусские войска, то бумагами можно от них отбиться.

А от мелких шаек он надеялся, что его отряд из горцев и бывших егерей численностью в три десятка человек должен отмахнуться. Кроме того выехали все в черкесках и папахах, и принять этот отряд за пруссаков даже отмороженным на всю голову полякам будет проблематично.

Плохо, что ехали без полевой кухни. Но, во-первых, все шесть полевых кухонь остались в Дербенте, можно было за несколько дней, что он болтался по Петербургу, сделать одну, и её бы хватило, но от этой мысли Пётр Христианович отказался. Потому что было и во-вторых. А во-вторых, это то, что придётся путешествовать по землям двух потенциальных противников — Пруссии и Австрии, и дарить им такую идею нельзя было. Ребята там ушлые и огромные преимущества этой штуки до них дойдёт с первого взгляда. А впереди, как ни крути вторжение Наполеона в Россию и половину его войска составят как раз пруссаки, поляки и австрийцы. Но небольшое ноу-хау всё же взял с собой Брехт. Он купил большой медный котёл на пятьдесят литров и изготовил для него опоры. Приехал, воткнул их в землю и повесил котёл. Да, заранее начать готовить нельзя и нельзя на ходу кочегарить, но зато на всю их банду сразу получится обед или ужин приготовить. Котёл и приспособление лежат в переделанной из кареты телеге, колёса с рессорами оставили от хорошей большой кареты, а поверх бросили настил и на всякий случай дуги, с брезентом, чтобы сделать, как у американских переселенцев, фургон, который назовут, а может и уже называют «шхуна прерий». Мало ли кто заболеет, или ранен будет, с лошади упадёт, расшибётся. Дальше поедет как настоящий американец. В этой же повозке лежали три десятиместные палатки из материала типа брезента, точно состав пропитки Брехт не помнил, но что сначала нужно пропитать мыльной водой, а потом вымочить в растворе квасцов это точно. А вот дальше начинались сложности с канифолью и негашённой известью. Времени на разбирательства тогда, когда их делали, выезжая из Дербента, не было и пропитали и канифолью и известью и квасцами. В результате получили вполне нормальный брезент, не хуже, чем в двадцатом веке.

Событие шестнадцатое

Человек с ясной целью будет продвигаться даже по самой тяжкой дороге. Человек безо всякой цели не продвинется и по самой гладкой дороге.

Томас Карлейль

Александр появился в Петербурге в понедельник и в тот же день князя Витгенштейна пригласили пред его светлые очи. Хрень всякую нёс Александр, эти светлые очи долу, опустив про то, что в процессе секурялизации и медиатизации, что сейчас идут в Священной Римской империи немецкой нации, могут пострадать его родственники со стороны жены и матери, и нужно прямо вот обязательно Брехту на их рейхстаг и Совет курфюстов с советом имперских князей повлиять положительно, чтобы родичей не обделили. Нет, чтобы прямо сказать, о чём говорил весь Петербург, что из-за этой дуэли возникли какие-то трения у Александра с английским послом и Государь замохал. Плохой актёр. Кто ему роль монарха такой огромной страны доверил, где совет при худруке? Чем уж его мог напугать нагл? Прекратить поставлять порох и оружие? Да, Брехт бы тоже испугался. Но эта палка о двух концах, мы же им тоже можем зерно и парусину с древесиной не поставлять. Ладно. Их дело. Брехту по большому счёту пока в эти дела точно влезать не стоит, он же решил для себя, что и Аустерлиц и Тильзит обязательно должны в этом мире случиться. Уж больно много пользы они России, несмотря на то, что она оказалось в стане проигравших, принесёт. И даже не факт, что нужно до Бородино вмешиваться. Эта война «Отечественная» на своей территории с поднятием патриотизма и русского духа во всех слоях общества необходима. Нечем будет гордиться двести лет потомкам, если не будет этих событий. А вот после Бородина стоит подумать, вернее во время Бородинской битвы, напинать там Наполеону по первое число, и всю его армию вместе с ним там похоронить. Брехт же планировал купить деревеньки и сёла вокруг бородинского поля. Пусть французы с немцами и поляками удобрят его.

Как токового плана у Брехта на эти десять почти лет не было. Ну, нужно прогрессорствовать по мелочи, перья, палатки, часы, лампы керосиновые внедрять, богатеть, готовить потихоньку элитные егерские батальоны. Кавказ обезопасить, чтобы не метаться в 1812 году Кутузову между Молдавией (Бессарабией) и Смоленском. Старенький же. Нужно турок с персами раньше к ногтю прижать, и не факт, что нужны именно те границы, что в Реале. Азербайджан и Армению нужно забирать целиком. А может и не нужно, исходя из того, как эти страны будут потом к России относиться.

Ух. Опять понесло. Сейчас нужно понять, что в той Вене делать. Парочку всего мелких целей себе Брехт наметил. Во-первых, закупить для вновь сформированного егерского батальона нарезные штуцера австрийские, причём, попробовать заказать прямо на заводе с удлинённым стволом. Пусть австрияки смеются над тупым русским. Типа, сколько же времени уйдёт на зарядку такого штуцера. Он-то знает, что десять секунд. А вот им этого знать не надо. Пётр Христианович ещё в прошлом году сравнил австрийские и английские штуцера, ничем у австрийцев не хуже. В магазине в Москве ещё купил Брехт австрийскую игрушку эту короткоствольную. На табличке, к цевью приделанной, была надпись: «Stutzen» (Штуцер). FRANZ PERTSCH IN LINZ (Франц Перш из Линца). Общая длина дивайса была 108 сантиметров, длина ствола чуть больше 70. Диаметр канала ствола по полям (калибр) примерно 14 миллиметров. Поменьше чем у англичан, так и отдача меньше. Вот, если прогуляться до того Линца, и у господина Переша заказать четыре сотни таких ружей, но с длинной ствола в метр приблизительно, то можно считать, что съездил в Вену не зря.

Второе мероприятие было сложнее осуществить, сначала нужно оказаться на месте и разведать, что да как. В целом хотелось навредить семейству Ротшильдов. Это одни из самых ярых врагов России во все времена. Может, не будь их и чуть лучше бы дела пошли у его страны. Не факт, конечно. Кто-нибудь другой найдётся, но если сидеть, сложа руки, и ничего не делать, то ведь ничего и не сделается. Про лежачий камень ... поговорка есть. Нужно этот камень сковырнуть и посмотреть, чего с ручейком сделается.

Как с ними с этими камешками — Ротшильдами бороться? Отстрел устроить, разорить, стравить с Наполеоном. Много есть идей, но вот для того чтобы понять, как действовать и нужно оказаться на месте событий. Из России этого ничего точно нельзя сделать.

А третье дело появилось после разговора с пьяненьким любителем пялиться на грудки Василисы Преблудной — графом Стадионом. Чего это его княжество или графство будут к Гессенскому герцогству присоединять. Он хоть и мизерные права на престол имеет, но имеет, же. Опять же «Гессенская муха»! Она же — Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадская. Бабка, английская королева, называла её Sunny — Солнышко. Домашние — Аликс. А у нас станет «мухой». «Гессенская муха». Такое насекомое действительно есть — это серьёзный вредитель, нападающий на рожь и пшеницу, способный убить урожай чуть ли не целиком. А если не будет Гессенского герцогства, так может и мухи не будет?! Вопрос. Точно не плохо бы съездить к родственничкам и полюбопытствовать, как дела у вас Гешвестеры обстоят, помощь не требуется. А то можно мор напустить на этих герцогов гессенских. У него ведьма есть собственная и три десятка снайперов, если колдовство не сработает. О, заколдованные пули у него есть. Устрелить всю династию и сказать, что так и было.

Последнее дело было с точки зрения прогрессорства самым важным. Нужно было добыть в Австрии станки токарные и даже не столько сами станки, а людей, которые смогут их повторить в России. Он же знает, в какую сторону металлообработка будет развиваться. Помочь товарищам, обосновавшимся где-нибудь в Дербенте, построить станкостроительный завод. Сейчас ещё до массивной станины не додумались и до двух бабок. Да много чего он товарищам подсказать сможет. Но это подсказать. Сам же станки с нуля вряд ли сделает. А если бросить всё и только станками заниматься, то кто будет готовить солдатиков и денюжку зарабатывать. Вот и нужны специалисты станкостроители, которые согласятся переехать в Дербент на берег тёплого ласкового моря в домик обвитый виноградом, с дивчулямя, что танец живота будут, медленно раздеваясь, герру механикусу демонстрировать. Есть чем заманить спецов. Теперь главное — живым и здоровы в ту Вену самому добраться и отряд бармалеев довести.

Событие семнадцатое

Идя вперёд, знай, как воротиться

Сначала взвесь, а тогда и лезь

Предвидение — половина победы

До Гродно, то есть, до границы с герцогством Варшавским добрались без всяких приключений. Справа оказались те самые Сувалки, из-за которых потом, в будущем, несколько раз будет столько копий сломано. Можно было перебраться по мосту на другой берег Немана и двигаться уже по территории герцогства, а, значит, и Пруссии, а можно по лесным дорогам добраться до Бреста и отсрочить путешествие по загранице. В Гродно Брехт решил заехать в любом случае, нужно пополнить запасы продуктов, фуража и дать людям и лошадям хотя бы двухдневный отдых. В отличие от всех предыдущих марш-бросков по России — матушке сейчас торопиться было абсолютно некуда. Лето, тепло. Даже дождик за две недели, что они уже в дороге, всего один раз выпал. Потому, особенно не гнали, в городах останавливались помыться и пополнить запасы. Лошадей кое-каких ещё перековать. Эти маши-растеряши всё время где-то умудрялись подковы посеять. Хорошо, что ехали одвуконь, такая потеря была некритичной. Гродно перешёл к России недавно, после раздела Польши, тут ещё полно польского населения, но что с радостью Брехт отметил — католические храмы закрыты и около них стоят дозоры из егерей и всадников, какие-то гусары, но не ахтырцы и мариупольцы, издали форму Пётр Христианович не определил, а подъезжать и спрашивать не стал, и не сильно интересно, и самое паршивое, что он теперь-то не генерал-лейтенант никакой. Он теперь посланник. Послали его … Отправили князя на пенсию с выплатой полного жалования. Всё же чего-то наговорил англицкий посол Александру, что тот на такой шаг решился. Не лишку генерал-лейтенантов и Андреевских кавалеров в армии. И в отставку. И это после того, как пожаловали Георгием первой степени за победы на Кавказе. Хорошо, хоть жалованье оставили. Шутка. Константин потом, после всеобщего прилюдного избиения, затащил его в соседней комнате за шторку и сказал, что не кручинься, Пётр, вернёшься, и мундир вернут. С бикорном. А то и повыше вознесут. А теперь примерь на себя штатский мундир Тайного советника. Это тоже третий класс. Тот же самый генерал-лейтенант.

Так и было, в Указе императора значилось, что теперь князь Пётр Христианович фон Витгенштейн-Дербентский — Тайный советник, и вице-президент при канцлере императорских и царских орденов. А ещё он временно назначен товарищем министра иностранных дел и посланником ко двору императора Франца второго в Священную римскую империю немецкой нации. Мундир он пошить, естественно, не успел. Был у него бальный генеральский по новой моде пошитый в виде сюртука, его и прихватил с собой, много там, в Вене, товарищей, что в русских мундирах разбираются. Сойдёт и такой.

Переночевали в Гродно в паре гостиниц, в одну-то не влезли все, переполошили весь город своим диким видом. Одни папахи чёрные мохнатые чего стоят. В трактире для крутых, ну, для шляхты, Брехт у паршивенько на русском языке разговаривающего хозяина, и еврея по совместительству, поинтересовался дорогой до Варшавы. Мол, как ехать, через эти Сувалки или до Бреста ещё по своей землице прогуляться. Хозяин в армяке клетчатом в виде всё же сюртука с фалдами сшитом (прикольное сочетание, грудь-то закрыта) посоветовал двигать на Брест. Неспокойно в Герцогстве, пруссаки свирепствуют, чем меньше времени проведёте, пан, в этих опасных местах, тем спокойнее вам и вашей даме. Это он о Василисе Преблудной. И тоже гад в вырез платья пялится. Ну, где ты, и где Василиса, ан, нет. Глазки чёрные масляные между титек пристроил. Не напился молока в детстве. Вожделенец проклятый.

Пётр после на карту глянул. Брест-Литовск этот стоит почти на реке Буг, что впадает в реку Нарев недалеко от Варшавы, вот вдоль неё и двинутся дальше. Буг? Потом Нарев. Ох, не нареветься бы.

Глава 7

Событие восемнадцатое

Будущее любого из нас — сундук с неведомыми сокровищами, из которого мы достаём одни только непрошеные дары.

Джон Дансани

Зря поехали на дормезах. Удобно, это бесспорно, но уж больно громоздки эти кареты. Это сразу почувствовали, выехав их Гродно. Белорусские леса с лесными же дорогами, как ни странно, для путешествия на таких монстрах не рассчитаны. У дормезов база, ладно, колёса дальше друг от друга расположены и при этом никто колеи не отменил, получилось, что одно колесо в колее, а второе едет по ровной дороге, в результате карету прилично перекашивает. Сибаритствовать в ней уже не получается. Брехт пересел на Слона, а вот Василисе приходилось терпеть путешествие под острым углом. Но о ведьмочке Пётр Христианович подумал вскользь. В их отряде самым ценным была не Василиса Преблудная в своём дормезе, самым ценным была четвёртая телега. В неё были запряжены цугом четвёрка обычных коней, и кроме этого она выделялась ещё и тем, что в два слоя была прикрыта брезентом. Груз был ценным и боящимся воды. Упакован этот груз тоже был в брезентовые мешки. Десять мешков были с чем-то сыпучим и два мешка при перетаскивании грузчики определили, как набитые бумагой.

Когда и эта телега тоже стала передвигаться наклонно, князь Витгенштейн забеспокоился. Ко всему прочему ещё и дождь ночью прошёл. Ливень настоящий и колеи и ямы на дороге заполнились водой. Допустить попадание одного даже мешка в воду было нельзя, уж больно ценный груз. Так что же лежало в десяти мешках, выкрашенных в грязно-коричнево-болотный цвет? В каждом мешке было по сорок килограмм шафрана. При торговле в позапрошлом году с комиссаром Русской торговой компании Томасом Пайркером за семьдесят килограмм шафрана удалось Брехту выторговать четыреста кило серебра. А здесь лежит почти четыреста кило жёлто-оранжевого порошка. За два года урожай почти всего Кавказа. Если даже за те же деньги удастся продать его в Вене, то это … Два пишем, три на ум пошло… Две с лишним тонны серебра. У него есть в Шуше монетный двор и из двух с лишним тонн серебра он сможет начеканить полтораста тысяч монет рублёвых. Но тогда, продавая англичанину в Москве шафран, Брехт явно продешевил, больно уж сильно Томас этот светился в результате сделки. В Вене попробовать хотел Пётр Христианович продать шафран в разные руки небольшими партиями, и с учётом того, что товар уже доставлен, а не находится в дикой Московии, цена может и удвоиться. Триста тысяч серебряных рублей с ликом Александра в мундире, именуемые коллекционерами «Воротник», это серьёзное вливание в экономику его нового ханства. А тут вода кругом и сверху и снизу, не дай бог, один из мешков в лужу брякнется. Брезентовый, конечно, но пострадать пряность может.

В двух мешках с бумагой тоже не херня всякая была. Там были австрийские бумажные деньги, напечатанные на его типографии в Литовском замке. Умельцы, выкупленные в тюрьме у полковника Сизова, во главе с Черепановым по образцу, предоставленному Брехтом, купюры изготовили. Боны изготовили двух видов в пятьдесят и двадцать пять гульденов. Сильно много печатать не стали. У бонов было целых две степени защиты. Было два водяных знака в виде гербов и был рукой вписанный номер банкноты. Австрийские банкиры ещё и финтифлюшек с завитушками нарисовали, но если один гравёр это сделал, а у другого есть образец и инструменты, то это не проблема, а если знаешь, как делать водяные знаки, то и вторая защита — это пустяк. Хуже с номерами. Конечно, номера вписали, но там, в Австрии, есть и настоящие деньги, как ни странно, и есть банки. Рано или поздно кому-то попадётся две банкноты с одинаковыми номерами и начнётся облава и разбирательство. Брехт фигура заметная, черкесы ещё заметней. Остаются шесть егерей, которые не знают немецкого. Так что пристроить их будет не просто. Но намётки имеются, как безболезненно расстаться с кучей денег.

Специально к поездке в Австрию Пётр Христианович не готовился. Он не только австрийские деньги напечатал, но и французские и даже английские. Плохо или хорошо, но отправили в Вену посланником, и теперь можно попытаться обменять их там на что полезное. Желательно на ценное и маленькое. Золото и золотые украшения подходили для этого лучше всего. Была ещё мысля и о картинах подумать, тоже не малых денег стоят, но отложил Пётр Христианович эту мысль на потом. Нужно сейчас попытаться экономику России, через Дербентское ханство поднять, и картины тут помочь вряд ли смогут. В одном мешке было миллион гульденов в другом два, это, в принципе, сумасшедшие деньги, и Брехт реализовать их все сильно не надеялся, но главное, как ему Наполеон сказал, ввязаться в драку.

Гульден это около одиннадцати грамм серебра, и значит, сейчас гульден в пересчёте на рубли — это как раз ассигнационный российский рубль, который оценивается в шестьдесят копеек на серебро. На три миллиона можно много купить серебра и золота. Главное — не спалиться. Но задумка одна была.

Про остальные ценности, вывезенные из Дербента, князь Витгенштейн тоже не забыл, там несколько тонн красителей из Марены, плюс басна, хна, да много чего. Всё это Брехт предложил найденному им в Петербурге комиссару Русской торговой компании Томасу Пайркеру приобресть в Москве. Пусть дальше у нагла голова болит, как этот груз в Великобританию доставить. У него там и без этого полно чего везти в Столицу. При этом самая вместительная и самая нужная поклажа, а именно глауберова соль из залива Кара-Богаз-Гол, при перевозке только убытки принесёт. По полтонны на телеге тащить груз семи расшив из Москвы в Санкт-Петербург выльется в такую копеечку, что подумаешь второй раз, нужно ли это делать. Но для керосиновых ламп нужно стекло огнеупорное, а глина с высоким содержанием алюминия именно возле Петербурга залегает. Или глину вести в Дербент, или глауберову соль в Петербург. Разница есть. Глина это тоже вес. И её нужно больше, чем соли, при производстве стекла.

Конкретно по сумме с Томасом Пайркером не договаривались. Посчупать нужно англичанину, спрос проверить. Договорились, что по возвращению из Вены, Брехт с ним встретится, и денежные вопросы они решат. Пугать нагла, что если он будет пытаться его обмануть, то это их последняя сделка, Брехт не стал. Всё равно хоть на немного, но обманет, так там такие деньги, что несколько даже десятков тысяч рубликов — это мелочь, о которой не стоит и говорить. В обратную сторону поплывут несколько паровых машин. Не точное количество по той причине, что ну очень эксклюзивный товар, их во всём мире единицы, так что, сколько удастся купить, столько и привезёт. Кроме того опять в перечень товаров попали винтовки Бейкера. Брехт, кстати, закинул удочку о переводе производства в Петербург. На завод под Салтыковой. Заводик можно купить, перестроить, но мастера там уже есть и Бейкер может с собой привезти, не с нуля начинать. Шведское лучшее в мире железо под боком. Ну, и ещё сотню мериносов опять заказал. Первых отправил в Студенцы, и они там не вымерзли, прижились. Этих можно в Дербент будет забрать. Уж там-то пастухов овечьих, куда ни плюнь.

Событие девятнадцатое

Если вы будете думать о том, «что было бы, если…», то у вас будет тысяча прошлых и никакого будущего.

Есть же поговорка: «Пришла беда, откуда не ждали». Так, нет, ждали. И если бы она пришла, то справились бы, а так как она не пришла, а прискакала, то пришлось тяжко.

Князь Пётр Христианович фон Витгенштейн-Дербентский ехал в авангарде их отряда вместе с Маратом Хавпачевым, тем самым, что был ранен в лесу, когда на Брехта засаду устроили по дороге в Студенцы после коронации Александра. Пётр Христианович, он не первый день на свете живёт, а интересно если восемьдесят с чем-то лет умножить на триста шестьдесят пять, то сколько дней получится? Что-то в районе тридцати тысяч. Прилично. Так вот, Брехт, он не первый день на свете живёт, а тридцать тысяч какой-то, и про безопасность воинского отряда, передвигающегося по местности, где может подстерегать опасность, позаботился. Сначала ехали они вдвоём с Маратом в авангарде, потом ехали восемь горцев, потом четыре, как их одним словом назвать, «транспортные средства четырёхколёсные»: два дормеза, фургон американский и телега с ценным грузом. Потом опять черкесы вперемежку с егерями и в арьергарде два егеря ещё. Всё сделано по уму.

Ехали они с Маратом впереди каравана и изучали языки. Брехт учил черкеско-кабардинский, а Хавпачев русский матершинный, ну и русский заодно. За два года, более-менее, балакать на русском Марат научился и сейчас уже всякие сложные слова изучал, Брехт же кабардинский не выучил, и тыкал пальцем куда попало. Трава, там, лошадь, деревья. Ехали в это время они по большой поляне, даже большущей. Только впереди метрах в пятистах лес снова смыкался, а уже с километр по поляне этой ехали.

— Опушка, — Пётр Христианович ткнул пальцем в виднеющийся впереди конец поляны, и повернулся к Марату, чтобы выслушать перевод, и не успел, глаз зацепился за движение впереди.

— Тревога! — Через несколько секунд закричали они уже вместе с Маратом, каждый на своём.

Чего не закричать-то, не видно ещё, кто там к ним скачет, но их целых … много и они саблями машут и орут, наверное. За пять сотен метров не слышно, но если скачут и сабельками размахивают, солнце от клинков отражается, то точно орут.

— Зарядить оружие, Марат, передай, — и Брехт стал поворачивать Слона.

Есть минусы у шайров. Его повернуть-то можно, а вот заставить скакать галопом, это надо волшебное слово знать, а Брехту его англичанин проклятый, который ему их продал, из вредности не сказал. Потому степенно развернувшись, Слон по… пошёл назад, ну, хоть быстрым шагом. Это, наверное, так у шайров рысь выглядит.

Не всё так плохо. Примерно такую ситуацию Пётр Христианович с горцами и егерями отрабатывали. «Внезапное нападение превосходящих сил противника». Придумали такой ход. Очень расточительный, но жизнь, она, всяко разно, дороже. Придумали следующее, утром отправляясь в дорогу, все заряжают по два седельных пистоля и штуцер, что у каждого за плечом. Только на полку порох не сыпят. Вот, тревогу сыграли, и все скусывают патрон и по очереди все три огнестрела заряжают. Два десятка опытных бойцов у князя с лишком, и получается шестьдесят потенциальных выстрелов. Даже семьдесят. Не мало.

Минус в этом такой. Каждый вечер нужно из оружия пальнуть и почистить его. Не оставлять же заряженным. В Гродно пришлось палить в центре города, и народ возбудился и даже стоящие лагерем неподалёку мушкетёры целой ротой привалили. Всё же на той стороне границы, в герцогстве Варшавском, не спокойно. Бузит шляхта.

А ещё есть минус в передвижении одвуконь. Каждый черкес ведёт в поводу своего пристяжного коня. В результате, при тревоге получается давка. И с этим ничего не поделаешь, аргамаки эти — лошади норовистые, пугливые и чужим не даются. И стадом бежать за повозками категорически отказываются. То драку устроят, то начнут траву щипать и разбредутся. И вот при тревоге нужно горцам оружие заряжать, а тут куча коней дёргаться начинает.

Кто уж с какой скоростью выпутался из давки и с какой насыпал пороху на полку, тот и подъехал к Брехту поворотившего снова Слона и спешившемуся. Собирались медленно и коряво, хоть и отрабатывали этот манёвр. Спасло, то, что поляна большая. Даже на полной скорости минуты две надо, чтобы нападающие приблизились. Защёлкали выстрелы и черкесы с егерями окутались дымом. Брехт видел, как падали у напавших на них лошади, как и сами эти товарищи вались под ноги лошадей, номного блин их было.

Пётр Христианович не стрелял. Штуцера у него не было. Зарядил два пистоля винтовальных и ждал. На Слона не садился пока. Успеет. Лучше две пули Петерса гарантированно потратить. Когда подъехали поближе нападавшие, стало ясно, что это поляки, и что это не регулярная часть, а партизаны какие-то. Видимо из герцогства Варшавского их пруссаки шуганули, и они прорвались сюда в Белоруссию, партизанить. Не простой отряд, организованы и дозоры у них есть, и подзорные трубы, увидели дорогие кареты и позарились, на большой численный перевес понадеявшись.

Брехт даже отошёл немного от Слона, облако порохового дыма сносило на него, а хотелось не бабахнуть, куда-то в сторону врага, а прицельно снять того, кто впереди или кто командует. Есть. Есть и впередилетящий, и командир. Теперь уже слова долетали, там про пся крёв кричали и орали «Ура». И впереди на высоком белом коне летел с саблей в руке улан, одетый в узнаваемую сине-красную форму.

Бабах, Брехт нажал на спусковой крючок. Долго переучивался стрелять в этом времени, особенно из пистолетов. Из его М1911 совсем по-другому пуля вылетает. Прицелился, нажал на курок и всё, смерть чья-то унеслась. А здесь так нельзя. Нажал на курок, а пуля не сразу полетела, пока вспыхнул порох на полке, пока воспламенился основной заряд, проходит немного времени, не часы, но всё же. И всё это время нужно держать руку, удерживая цель на мушке.

Бабах. Специально не надеясь на удачу попасть в движущуюся и дёргающуюся мишень с приличного ещё расстояния, Брехт стрельнул в коня. Попал. Белый конь подогнул передние ноги и кувыркнулся придавив не успевшего выскочить из стремян улана. Пётр откинул пистолет за себя и из-под мышки вытянул второй. Уже совсем близко эта конная лава. Бабах и ближайший конь тоже полетел кубарем.

Ну, теперь и до его длинной сабли дело дошло. Одним слитным движением князь оказался в седле и вытянул из ножен саблю. Надо отдать должное его отряду, шестьдесят выстрелов в холостую, они не сделали. Из пятидесяти примерно нападающих осталось меньше половины. Великий уравнитель сработал как надо — равны силы. Надо ещё дать черкесам и егерям время вскочить в седло. Брехт вытянул саблю, приглашая несущегося к нему ещё одного улана сразиться. Дзынь и сабельки нет у поляка. Она просто переломилась об его изготовленную неизвестно из чего кочергу толстенную. Жах, и товарищ дальше скачет уже без руки.

Черкесы успели. Брехт оказался в самом центре польского отряда, и из-за и своего роста, и размеров шайра, был на метр почти выше остальных, видел всё, жаль, что не с высоты птичьего полёта. Звенело со всех сторон и железки острые мелькали. Один раз его конкретно рубанули. Из-за всё той же разности в росте коней, досталось ему по ноге. Спасла ташка. Поляк рубанул по ташке, сумочке кожаной с металлическим замочком. Бам. Больно-то как. Брехт в ответ ткнул поляка саблей и проколол насквозь и … остался без оружия, пролетевший дальше, явно уже мёртвый поляк, прихватив его саблю, поскакав дальше, ещё и кисть вывернуло Петру Христиановичу. Оставалось только скорее входить из боя. Пётр Христианович вытащил из ножен нож «Крокодила Данди» и даже умудрился рукоятью этого несерьёзного в сабельной рубке оружия врезать подъехавшему к нему вплотную поляку по плечу. Метил по голове, но дёрнулся товарищ. Но и по плечу удачно получилось, поляк выронил саблю и поскакал дальше уже тоже безоружным.

Пару секунд и Брехт оказался в тылу у поляков, они все проскакали мимо. Опять нужно было поворачивать неповоротливого Слона. Рубка подходила к кончу, может польские уланы и замечательные мастера сабельного боя, но здесь их не было, была шляхта, скорее всего мелкопоместная, у которых и сабельки из дрянного железа и учителя так себе, папенька или сосед время от времени, куда им против двух десятков два года обучавшихся профессионалов, уже ни раз участвующих в боях. Один за одним падали нападанцы с коней. Пётр Христианович и рад бы напасть на вражин с тылу, раз представилась такая возможность, но воевать-то чем. Хотя. Нож ведь есть, и он десять лет тренировался метать ножи. Да этот тяжеловат, но и сам сейчас богатырь. Брехт выбрал спину ближайшего живого ещё поляка и со всей дури бросил в него крокодильский нож. Эх, перестарался. Нож врубился под лопатку рукоятью. Но ведь за кило весом. Поляка скрючило, он выронил саблю и тут же был укорочен Маратом на целую голову.

Фух, отбились. Ох, блин, не без потерь.

Глава 8

Событие двадцатое

Над шрамом смеётся тот, кто не был ранен

Уильям Шекспир

Первым делом Пётр Христианович вытащил из дормеза визжащую Василису Преблудную и сумку для оказания первой помощи.

— Васька, бросай кричать, раненые есть. — Сработало. Ведьмочка шмыгнула носом, соплю по личику размазала и стала выбираться из кареты.

Первым Брехт дотянулся до егеря. Степан Говоров был ранен серьёзно видно, лежал на земле и всё лицо и грудь в крови.

— Воду, — князь протянул руку, и Василиса подала ему фляжку. Полил на красную физиономию и куском бинта размазал кровь вокруг раны. Оказалось, что всё не так страшно, как казалось. Рассечён лоб, и самую малость щека. Нда, писанным красавцем теперь не станет. Станет расписанным. Ну, да шрамы украшают настоящего мужчину. Глаз вот только, чтобы целый был.

— Спирт.

Аккуратно промокая начинавшую спекаться кровь, Брехт очистил кожу вокруг глаза, фух, глаз не задет, это просто кровь на веко натекла.

— Васька, ещё раз промой рану и перевяжи пока, шить чуть позже будем. Нужно остальных раненых проверить.

Оставив Степана на ведьмочку, Пётр Христианович бросился к следующему горцу, лежащему на земле. Черкес Махти был мёртв. Даже слушать, бьётся ли сердце, не надо. Голова почти отрублена, наклонена к плечу неестественно. Брехт поправил её, и глаза аскерчи закрыл. Эх.

Слева застонали и князь туда кинулся. Черкесы усаживали одного из своих. Брехт пробился через них к раненому. Вся рука в крови.

— Снимите с него черкеску. — И сам бросился помогать. Рукав рубахи просто разорвали. Выживет, если заражения не будет. Серьёзный порез на руке и кровь хлещет, но пальцами скребёт раненый, а значит, кость и жилы не задеты.

— Перетягивай, выше раны, — бросил жгут Пётр Христианович Зуберу Шогенцугову.

Перетянули, тут и Василиса подоспела, промыли рану и, наложив мазь, забинтовали. Тоже пока не до шитья, ещё раненые есть. Следующий, тоже в руку ранен. И тоже не страшно. Почти копия предыдущей раны. С этим тоже быстро справились. Последний горец остался. Ранен в грудь черкес. И рана колотая. Умудрился поляк его пырнуть. Хотя, чего удивляться, у поляков сабли гораздо прямее, чем у русских, не шашка ещё — середина на половину, уже можно и колоть. Вот и укололи Муссу. С этим возились долго, тщательно промывая рану. Не пузырится, значит, лёгкое не пробито. Наложила Василиса два шва, компресс с мазями сверху и забинтовали.

Брехт оглядел, поле боя. Пока они с Василисой полевой хирургией занимались, отряд на попе ровно не сидел. Часть народа, собирала разбежавшихся коней. Часть пеленала раненых поляков, остальные собирали оружие. Все при деле.

И ладно.

— Васька пошли шить теперь. — Четверо раненых легко и один убитый, с учётом того, что поляков было больше пяти десятков, нормальный исход. Махти жалко, шебутной был мужичок, вечно чего-то на тренировках придумывал, чтобы выделиться. Жалко.

А егеря молодцы, пока черкесы собирали коней и трофеи, они достали котёл из фургона, заготовленные на прошлом привале полешки, и уже разводили костёр. Правильно. Теперь тут надолго. Нужно оружие собрать. Посмотреть форму уланскую, по Польше же ехать, мало ли, пригодится. А ещё нужно допросить попавших в плен раненых поляков. Они же не сами по себе по лесам скачут, на караваны нападая. Где-то должен быть лагерь. Людям нужно есть и спать, а лошадям нужен овёс, где-то это всё находится. И это не должно быть сильно далеко.

Старшим у черкесов негласно Зубер Шогенцугов. Все ворки, не терпят старших среди своих, Брехту подчиняются, так он генерал и чужой, тут всё понятно. Но Зубер и возрастом постарше и первым в отряде оказался, так что пусть нехотя, но слушаются его.

— Зубер, посчитали убитых ляхов?

— Сорок два. Раненых тринадцать. — Так примерно Пётр Христианович и думал, за пять десятков. Серьёзный отряд они накрошили, много бы тут бед понаделал, партизаня, пока на него настоящую охоту не устроили. Да ещё не факт, что ущучили бы. Разбежались бы по одному через границу.

— Ну, пойдём, поспрошаем. Где-то лагерь у них должен быть. — Брехт с трудом с колен поднялся, адреналин схлынул и вялость в теле. Вроде бой-то всего пять минут, а то и меньше длился, а отходняк приличный.

Первым выбрали самого молодого, парнишка ещё безусый.

— Лагерь где? Проводишь, живым оставим. — Сначала по-русски спросил его Пётр Христианович. Головой мотает. По-французски спросил. Опять машет. По-немецки. Один чёрт башкой крутит. А если вот так. И Брехт ему леща серьёзного по затылку отвесил.

Обозвал быдлом и какашкой на мове. Много пленных и ни один не нужен в конце концов живым. Брехт его на ноги вздёрнул и крокодильский нож к подбородку приставил.

— Кто-нибудь покажет, где лагерь, или я его убью.

Молчат. Ну, ну. Брехт. На рукоять нажал, кровь заструилась.

— Не убивай, пан, сына, покажу лагерь, — вспрыгнул один из поляков и тут же назад упал. Нога ранена, только перетянута верёвкой.

— Марат. Давай сюда старинушку подтащи. — Ух ты, его там свои пинать начали.

— Зубер обезглавь парочку, которых сильно поранили. Пусть осознают, что не в игры играем.

Лихо это у горцев получается. Подхватили лежачего, поставили и пока он падал, чиркнули клинком по шее. Второго так же. Храбрые польские паны тут же сжались и примолкли. То-то, тут вам не там.

Событие двадцать первое

Если мы в угоду безопасности отдаём свободу — мы лишаемся и того и другого.

Вячеслав Мальцев

Коней собрали сорок три штуки. Ага, штуками — неправильно будет. Головы. Голов. Брехт их осмотрел. Ну, как же, с профессиональным интересом осмотрел. Он, однако, теперь один из главных в стране конезаводчиков. Всё думал, как ему новую породу лошадей назвать, ту которую выведет. Хорошо графу Орлову, у него и фамилия нормальная и деревня, где он породу свою выводит. Красиво же — Орловский рысак. А тут Витгенштейновский тяжеловоз. Тьфу. А по деревне. Опять же. Хреновая порода — это у Орлова по деревне Хреново. А у него чего? Студенцовая порода. Опять тьфу. Пока остановился на «Русская ломовая». Не немецкой же ломовой обозвать.

Осмотрел все сорок три головы, да и сорок три хвоста тоже осмотрел. Нет, ни одна из особей ничего привнести в его породу не сможет. Три вороных лошади были, ну и чё? Они в холке метр шестьдесят самая высокая, и ножки жиденькие и даже мохнатости нет на бабках. Тьфу снова. Остановился на чуть подольше только перед одним жеребцом. Кажется, такая окраска называется соловая? Почти белая грива и хвост, и светло-рыжий окрас шерсти. Точно — соловая. Соловый. Раз жеребец. В холке он был в районе метра семидесяти. Высокий, и ножки тоненькие и грудь широкая. Одним словом — порода чувствуется. Что если его скрестить с теми лимонными лошадками, что он привёз из Карабаха? Попробовать стоит. Роста он породе добавит и резвости тоже. Видно, что это рысак. А цвет. Конечно, ему далеко до того жёлтого яркого окраса армянских лошадок, а вдруг, если его с пятью — шестью кобылками повязать, то у одной или двух возобладает лимонный окрас. А стать от этого солового возьмёт жеребёнок. И грива белая. Сказка получится. Заверните.

Дальше оружие осмотрел Пётр Христианович. Ух, ты, одна сабля была аннинская, на чашке маленький красный крестик, служил кто-то в России или затрофеил. Поузнаём. И ещё одна сабля внимание привлекла. Она была страшно дорогая, гарда из золота с серебром, на ножнах тоже серебряные и золотые пластины, и каменья. Явно магнату какому принадлежала.

— Зубер, поспрашай пленных, чьё это оружие, — передал обе сабли Брехт Шогенцугову, а сам стал осматривать другое оружие. Пистолеты были обычные, Лепажами и не пахло. Было несколько кавалерийских ружей — карабинов, которые обычно тоже носят прицепленными к седлу. Ничего интересного.

Зато среди всякого другого оружия попались интересные вещи. Был морской кортик, почти такой, как у него. Синявинский разве чуть эффектнее выглядел, серебро в рукояти. Но адмиральский кортик Брехт не взял с собой. Реликвия. Пусть дома лежит. А вот тут сразу и замену ляхи предоставили. А второй штуковиной прямо притягивающей взгляд, был шестопёр. Старинная пафосная вещь. В коллекцию можно забрать. Чуть ржавый, но это дело поправимое.

В это время допрос Зубер окончил. Хозяева оружия, заинтересовавшего князя Витгенштейна, убиты. Один и, правда, был офицером — поручиком в Российской армии, с Суворовым через Альпы перебирался, а второй был беглым холопом. У Сапеги в дворне был, украл и недавно прибился к их отряду.

Пообедали, погрузили раненых на лошадей и отправились за проводником к лагерю. Оказывается, не всё так просто. В лагере ещё порядка двадцати поляков, в том числе и предводитель этих партизан уланский полковник Франтишек Рымкевич. Брехт ехал рядом с дедулькой, которого перевязали и даже рану мазью Василиса обработала.

По дороге от скуки разговорились. И Брехт узнал интереснейшую вещь про дедка. Ну, и про сынка тоже. Они служили в иностранном легионе во Франции. И в прошлом году их отправили подавлять негритянское восстание в колонии Сен-Доминго (западная часть острова Гаити). В их полубригаде было больше пяти тысяч поляков. На Гаити поляки понесли большие потери — не столько от боевых действий, сколько от разных тропических болезней. Вернуться из Сен-Доминго смогли только три сотни человек, в том числе и Матеуш с сыном.

— Все свободные люди — братья. — Гордо закончил своё повествование легионер бывший.

— Чего? — Не понял Брехт.

— Эти слова были написаны на знамени нашей бригады. — Расправил усы и надул щёки дедок.

— Не понял совсем, так негров освобождали что ли?

— Негры не люди, мы просто загоняли их назад в стойло. Негры — это «скот».

— Ну, другое дело. А то я аж испугался.

— Кхм, примерно сто пятьдесят наших дезертировали и перешли на службу к возглавлявшему негров Франсуа Доминику Туссен-Лувертюру. Они захотели навсегда остаться на острове Гаити.

— Вот и оставался бы. Что, тут разбойничать лучше? — Говорили по-французски. В легионе были в основном шляхтичи и французский знали все, а на Гаити как раз французский в ходу.

— Дед ты только неправильный вывод не сделай. Я только с виду дурачок, а так злой и умный. Если наведёшь на засаду ни тебе, ни твоему сыну не жить. Лучше не испытывай судьбу.

— Бу-бу-бу — пш-пш-пыщ. — Это по-польски. — Не волнуйся, князь, ещё примерно с версту, а там нужно спешиться. Дозоры вокруг лагеря есть. — По-французски разумней звучит.

Дозор Брехт сам вырезал, тот самый кортик и взял на дело. Дозор, блин, лежали два лодыря, облокотившись о большущий дуб, на опушке выросший, спинами. Ну, да, видно далеко. Но Матеуш предупредил вовремя, сын — сыночек понтов шляхетских дороже. Они, вдвоём с Зубером, прокрались с фланга, вдоль опушки леса. Потом Зубер пошёл на товарищей, отвлекая, а Пётр Христианович вынырнул у дозорных из-за спины и по очереди им в спины в районе сердца кортики воткнул. Мастерство не пропьёшь. Сколько раз со Светловым такой вариант отрабатывали.

Дальше просто, прокрались к лагерю, окружили полукольцом и тупо перестреляли, всех, кто был на большой поляне. Жили ляхи в больших шалашах, и только у полковника Рымкевича была армейская палатка.

Добили раненых и шмон опять устроили. Шмон — наше всё. Как и Пушкин.

Событие двадцать второе

Правильное воспитание детей в том, чтобы дети видели своих родителей такими, каковы они в действительности.

Джордж Бернард Шоу

Понятно, что в этот день больше никуда не поехали. Ляхи оказались гостеприимными. В лагере кроме полковника остались пару раненых и кашевары всякие с конюхами. Кашевары приказали долго жить, а каша, что доходила на медленном огне была вполне себе. Перловка. Где только добыли ячмень, не самая распространённая на Руси и в Польше культура. Мяса было в трёх больших котелках, как бы ни больше, чем перловки. Поели, оттащили трупы подальше, и спать завалились. Темнело уже. Ночь беспокойно прошла, и свои раненые стонали и поляки. Поляки громче. У них и раны серьёзней. Уром Брехт их внимательно ещё раз осмотрел. Двое точно умрут вскоре. Жар, и бред уже начался. Добили из человеколюбия. Остальных погрузили на две телеги, что нашлись в лагере и двинулись в сторону Белостока.

В лагере прилично прибарахлились. Кроме двух хороших повозок взяли палатку французскую с собой и котелки. Ну, это мелочи. У полковника сундучок под нарами самодельными оказался. А в сундучке куча всякого столового серебра, ножи, вилки, ложки, большие и маленькие подносы, тарелки тоже всех размеров. Какую-то богатую усадьбу разграбили. Там же и немного золотых екатерининских патирублёвок было. И украшения женские. Надеяться на то, что хозяйка жива, не приходилось. На некоторых следы спёкшейся крови.

Пленных Брехт решил в Бресте властям сдать. Конечно, лучше бы пристрелить или повесить, ведь в России смертной казни нет, подлечат и отправят куда в Иркутск, где на них государство ещё и деньги будет тратить. Отсидят паны эти лет восемь и тут Наполеон нагрянет. В армию попросятся. Повоюют и по домам, а потом опять всякие восстания начнут устраивать.

А что, люди борются за свободу своей Родины. Только приветствовать это можно. Плевать им на империю. Им нужна своя польская империя. И одно за одним там восстания будут. И ничего с этим не поделать. Нет, Брехт один способ придумал. Но Александр, а потом Николай его на вооружение точно не возьмут и тот и другой император всероссийский будут ляхов по-всякому ублажать. Крепостное право отменят, деньги свои разрешат чеканить. Преподавать на польском. И даже все налоги оставлять будут в царстве Польском. Живи и радуйся. Нет. Нужна свобода. Брехт что придумал? После всех этих польских восстаний, ну расстреляют сколько-то попавшихся, даже повесят немного. Повисит человек на берёзе, потом его снимут и забудут. Люди умирают. Один товарищ сказал, что люди, вообще смертны, а некоторые так неожиданно смертны. Забудут скоро о погибших и снова бунт учинят. А нужно, чтобы не забыли. Чтобы пример того, что бывает с бунтовщиками, был у людей перед глазами. Особенно у детей. Нужно выловить всех бунтовщиков и сочувствующих и обе кисти им отрубить. И заживить обязательно раны. Именно живыми нужны. Должны долго жить и дети и жёны должны о них заботиться. Что может человек без обеих рук сделать?! Вот! Ничего. Даже в туалет сходить ему помогать надо, кормить с ложечки. Есть вероятность, что сын захочет отомстить за отца, но в сто раз больше вероятность, что сын будет осознавать, что и ему вот так обе кисти отрубят, и будет он есть с ложечки и прудить в штаны, и вечно на жизнь свою никчёмную жалиться. И ведь даже без рук повеситься не сможет. И соседи будут это видеть и тоже на себе такую кару прикидывать. Нет. Ни один даже не здравомыслящий человек повторить такую жизнь не захочет. Не будет восстаний больше в Польше.

И эту же воспитательную меру и на французах применить. А то они через сорок лет решат на Крым напасть. Отомстить русским. Вот сто процентов, если у них в 1814 году сотне тысяч, тех, кто воевал в России, и умудрился домой вернуться, кисти отрубить, то никакой «Крымской войны» не будет. Века будут помнить о нищих безруких, сидящих сотнями у всех соборов в Париже и других крупных городах. Ни один больше в Россию не попрётся, да и Наполеон этот второй или третий будет о них помнить. Кстати, и Наполеону первому тоже кисти отчекрыжить. Чтобы всем императорам и прочим королям пример иметь перед глазами, что бывает с теми, кто к России руки загребущие тянет. И время от времени провозить по городу в напоминание. И ни в коем случае не отдавать англичанам, которые его травить будут. Зачем? Дебилы. Должен примером служить поражения, а не знаменем быть. Ходить на цепи по городу в мокрых и обгаженных штанах и говорить всем, не ходите, соотечественники дорогие, воевать в Россию, они варвары, вона чё со мной сделали. И с вами то же самое сделают.

Эх, жаль Александр на такое не пойдёт. Рыцарь же.

Глава 9

Событие двадцать третье

To have another language is to possess a second soul. // Владеть другим языком — значит обладать второй душой .

Карл Великий

Емельян Сергеев — егерь, которого граф Кочубей нанял, чтобы он грохнул князя Витгенштейна, и который уже второй год честно зарабатывает себе имение в Крыму, всего-то полгода осталось послужить и он дворянин и обладатель виноградника с усадьбой на реке Судак, задвинул кусты и пополз назад. Брехт его в разведку отправил. Всё, кончилась матушка Россия за кустами этими дорога перегорожена рогатками и там стоят прусаки в зелёных мундирах, похожих на их — егерские. Пограничная стража.

— Так что Вашество, стоят человек семь, або, восемь. Там будочка есть и хибарка неказистая, может, и внутри кто спит. — Вернувшись, доложил егерь.

Брехт задумался. Нет, он точно знал, что пограничники будут. И даже ещё в Петербурге к этому подготовился. В дормезе двойной потолок организовали и туда всё ценное запрятали. Но потом подоспели австрийские бумажные деньги, а теперь ещё кучу ценностей у партизан польских изъяли. Или бандитов? Интересно они за свободу Польши боролись, грабя купцов и имения в будущей Белоруссии. Бог им теперь судья и суд в Брест-Литовске — тоже судья, тем немногим, кто выжил из этого полуэскадрона.

Погранцы и таможенники досмотрят телеги, а там на миллионы рублей. И очень удивятся должно быть мешкам денег. А ещё золотым украшениям в крови. Нда. Что-то пошло не так. Можно перестрелять солдатиков или даже просто вырезать, и Пётр Христианович совсем уже склонился к такому решению проблемы, но немцы не поляки. Они люди дотошные и серьёзные. Обнаружат вырезанную заставу и тщательное расследование проведут. А в Бресте про караван бармалеев каждая собака знает. Долго лаяли вслед. Все знают и куда он двинулся. Сложат два и два. Если бы были простые русские люди, то и раствориться можно, а тут …

Придётся идти напролом, никого не убивая. Есть же у него письмо Александра Фридриху Вильгельму III — дорогому брату. Послы же лица неприкосновенные. Что сделает лейтенантик, который стоит тут главным? Силой досмотреть не сможет, сила не на его стороне, проводить ему Брехт прикажет его к начальству. А начальство, скорее всего в Варшаве. Ну, там же должны быть разумные люди, которые знают, что посланцев, как и засранцев трогать нельзя. Вони будет.

Эх. Тронулись.

— Секунд-лейтенант (Seconde-Lieutenant) Берг. — Выскочил из-за рогаток высокий молодой парнишка с голубыми глазами. Истинный ариец. Белобрысый до белизны, почти седыми волосы смотрятся, чуть желтизны есть.

— Открывай калитку, лейтенант, я посол России в Вену. — Брехт письмо с печатями приготовил и сейчас помахал перед белобрысым.

— Кхм, а что это за странные воины? — не побежал открывать пограничник, на абреков пялился секунд-лейтенант Берг.

— А в чём проблема?! Русские вообще все дикари и варвары, вот самых варварских с собой взял, австриячек пугать, — не слезая с коня огромадного, насупился Пётр Христианович.

— Кхм, а можно мне эту бумагу …? — грудкой против груди Слона встрял ариец истинный. У Слона ширше. Ну, гораздо.

— Тайный советник, князь фон Витгенштейн-Дербентский. — Не спешил пока слазить с шайра Брехт.

— Разрешите, я взгляну на письмо поближе, хер посол? — Пришлось слезать и предъявлять документ.

Брехт, когда первый раз его увидел, то ржал полчаса, пугая Аракчеева, который почему-то его ему передал. Хотя. Министра он укокошил. Товарищем министра сам является, всё министерство иностранных дел обезглавлено. А Аракчеев в Непременном совете. Шишка.

— Что вас так развеселило в сём документе? — попытался остановить смех будущий военный министр.

— Письмо русского монарха к австрийскому написано на французском языке. И ещё мы поедем через Пруссию, вам не кажется, граф, что на немецком языке было бы правильнее написать? — помотал головой князь Витгенштейн. Осуждающе помотал.

— Да? Дайте сюда? — ушёл. Брехт на атаманке расположился, и тут его дети царские облепили. В смысле два пацана, Николя и Михаил. Одному шесть второму четыре. Николя видимо запомнил, как его этот огромный князь в воздух к потолку швырял и сразу потребовал повторить, пришлось обоих покидать, под визги фрейлин и мамок всяких.

— И меня так же, — пришла на крики и Дарьюшка.

Не дал Аракчеев, припёрся со вторым письмом. Это на немецком написано. Ну, слава богу, не стали умничать. Первое, тем не менее, тоже оставили. Брехт сейчас секунд — лейтенанту протянул немецкий вариант.

Читатель. Читал и читал. С другой стороны чистую бумагу тоже рассмотрел. Может, там должны быть секретные знаки?

— Лейтенант?

Берг неохотно вернул письмо.

— Куда вы князь направляетесь? — хороший пограничник. До всего дело есть.

— В Вену.

— Извините, я про более близкие города, — носик вздёрнул.

— А что, господин лейтенант, вы не дадите мне провожатого до Варшавы? А то, говорят, тут всякие беспорядки. Ещё примут ваши нас за инсургентов. Начнут стрелять без предупреждения.

— Я не уполномочен. А что у вас в повозках.

— Лейтенант. Пять золотых рублей. Дай какого-нибудь сержанта.

— Э-э-э…

— Десять.

— Э-э-э…

— Ты берега-то видь. Пятнадцать. Это последняя цифра. Я других не знаю.

Событие двадцать четвёртое

Истина найденная в вине нуждается в закуске.

Валентин Домиль

Как там, в «Ревизоре», у товарища Гоголя: «С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: «Ну что, брат Пушкин?» — «Да так, брат, — отвечает, бывало, — так как-то все…»».

К чему это. Пожалел сейчас Пётр Христианович, что не литератор. Такую книгу мог бы для потомков написать. До вот этого момента, как-то не сильно осознавал, что он в прошлом и находится прямо посреди целой кучи исторических деятелей. Даже Александр, там или Аракчеев, Чичагов, Ермолов у Брехта такой мысли не вызывали. А тут как прояснило.

До Варшавы добрались за три дня без особых происшествий. Лейтенант секундный дал сержанта в провожатые, и несколько возможных стычек с пруссаками удалось с его помощью избежать. Не зря золото тратил. Вообще бы покрошили, если что, в капусту, но тогда бы назад пришлось через Порту возвращаться. Одно князя Витгенштейна поразило при встрече с небольшими кавалерийскими отрядами немецкими, они все взяточники. Ну, командиры их. Начинали цепляться к послу Российской империи и чуть не в открытую просить на чай. Ну, ты смотрелся в зеркало, рожа немытая и небритая, где ты, и где чай. Шнапс бы сказал. От всех попахивает. Разочаровался Брехт в немецкой дисциплине. Правильно их через три года Наполеон раскатает в тонкий блин. Махновцы. Где все эти Шарнхорсты, Клаузевицы и прочие Блюхеры? Какого чёрта, порядок не наведут.

И надо же в Варшаве получил ответ на свой вопрос.

— Разрешите представиться! Генерал-лейтенант … Тьфу, ты. Чёрт бы их побрал. Тайный Советник товарищ министра Иностранных дел князь фон Витгенштейн-Дербентский. — Брехт щёлкнул каблуками.

Его адъютант генерала-лейтенанта настоящего, завёл в кабинет шефа. А шеф сейчас возглавлял прусскую группировку войск в герцогстве Варшавском. Рулил тут подавлением восстания.

— Генерал-лейтенант Блюхер. — Поднялся из-за стола начинающий седеть военный в тёмно-синем мундире с серебряными эполетами и роскошными гусарскими усами, — А это мой заместитель Герхард Иоганн Давид фон Шарнхорст.

— Рад знакомству, господа. На самом деле рад. Хотел бы иметь таких учителей.

— Да полноте князь. Мне дали почитать секретную записку при дворе, про ваш беспримерный рейд по Кавказу и разгроме персидского войска. Это нам у вас есть чему поучиться. — Вернул ему комплимент Блюхер. Тот самый, который потом Наполеона разгромит.

А Шарнхорст тоже интересный персонаж. Это он ведь придумает наступление рассыпным строем. Да, много чего придумают. И именно по его книгам будут до самой Великой Отечественной все немецкие генералы учиться. Для полноты картина только Клаузевица не хватает. Хотя пацан ещё. И до капитана, небось, не дослужился. Кстати, читал Брехт про Клаузевица интересную статейку во времена, когда бригадой ещё командовал на Дальнем Востоке. Карл фон в войне 1812 года будет воевать под командованием некого генерала Витгенштейна. Учиться у него. Вон, какие интересные повороты История выписывает.

— Тогда я предлагаю обмыть нашу историческую встречу херы вы этакие. У меня есть отличный бренди из того самого Дербента, где я и геройствовал в последнее время.

— Вот сразу вижу, Петер, можно я так буду тебя называть, что в твоих жилах течет истинная голубая немецкая кровь. — Блюхер, ростом почти с Витгенштейна пониже чуть и пожиже, но крепкий ещё старикан, хлопнул «Петера» по плечу и заорал. — Карл.

На пороге появился кучерявый юноша в форме портупей прапорщика.

— Карл, организуй нам рюмки и колбаски с хлебцем.

— Вы разрешите, генерал, я спущусь к обозу своему за бутылочкой, понятно, за бутылочками, и кое-что на закуску принесу. Моветон бренди закусывать колбасой, — Двинулся вслед за Карлом Брехт.

— Клаузевиц, отставить колбасу. Рюмки тащи.

Ну, вот все любимые исторические персонажи в сборе. Читал же где-то, что Карл фон Клаузевиц был долгое время при Шарнхорсте. Не всё врут календари.

В Варшаве война или точнее наведение порядка почти не чувствуется, здесь полно войск понагнали пруссаки и ляхи сидят тихо, как мыши под веником. Они, по словам сержанта Йоделя, партизанят, по лесам нападают на мелкие отряды пруссаков и ещё уничтожают фуражиров. А что, Брехт двумя руками за. Пусть немцы геноцидят ляхов, а паны прореживают прусскую армию. И те и другие в 1812 году будут врагами, и чем их будет меньше, тем лучше.

В обозе у Петра Христиановича на самом деле было десяточек бутылок бренди, что выделывать начали армяне в Дербенте. Ничем не хуже будущего болгарского «Плиски» получился. А ещё Брехт посоветовал им чуть, буквально чуть, кидануть в бочки миндаля, и слабый привкус его присутствует в напитке, и без того хороший вкус, улучшая. «Амаретой» отдаёт.

А на закуску была солёная чёрная и красная икра, которую в небольших стеклянных банках тоже прихватил с собой из Дербента Пётр Христианович. Ну и совсем эксклюзив есть. Армяне достали ему через Турцию какао-бобов и он научил их (армян) делать шоколад. Плитки рано, да и жара в Дербенте. Делали такие, вроде конфеток, по размеру и хранили в деревянных ящичках по типу пистолетных, каждую в отдельной ячейке. Даже если и растает, то не велика беда. Из ячейки не вытечет.

Немецкие военные гении закуской впечатлились. Как и бренди. Зная за собой плохую черту, а именно, отсутствие тормозов, Брехт лишь пригубливал из рюмочки, ссылаясь на изжогу. Желудок, мол, болит уважаемые херы, да вы не смотрите на меня болезного, приобщайтесь к настоящим ценностям.

— Достали эти паны голозадые, одних повесишь, как на смену им тут же другие появляются, — жаловался Блюхер, зачерпывая очередную ложку чёрной икры.

Брехт им и выдал своё ноу-хау про отрубленные кисти. Типа, мигом отучатся восстания учинять. Задумались военные гении и отвергли идею Петра Христиановича.

— Они же дворяне в большинстве. Как можно?! — помотал головой Шарнхорст Герхард Иоганн. — Вешать надо.

Эх, если даже эти товарищи на такое «пойтить никак не могут», то Александру и предлагать не стоит. Не оценит.

Событие двадцать пятое

Зеркало отражает верно; оно не ошибается, ибо не думает. Думать — почти всегда значит ошибаться

Роберт Лембке

Повоевать на территории Польши всё же пришлось. Нет, та первая стычка была на территории Российской империи, а тут прямо в Польше, так в Польше. Чуть до границы не доехали со Священной римской империи немецкой нации. До Кракова, который практически на границе, оставалось по карте вёрст пятьдесят.

Ехали себе по дубовой роще, белые грибы собирали, и тут впереди выстрелы послышались, а вскоре и разведчики, точнее, авангард, прирысил.

— Вашество, там войнушка. Ляхи на немчуру напали. Те в здание красивом. Дворец почти, а ляхов богато. Со стороны реки его обстреливают. — Доложил Емельян Сергеев.

— Ваше превосходительство, нужно помочь нашим! — подскочил к нему Клаузевиц, которого Брехт выпросил в провожатые. Не одного. С ним ещё десяток кавалеристов.

— Нашим? Ну, нашим, поможем. Емельян, пошли, покажешь, как подобраться туда, чтобы они нас не обнаружили. А ну, стоять! — Рыкнул Брехт за потянувшимися за ним пруссаками во главе с Карлом. — Сейчас вернёмся, разработаем диспозицию, приказ озвучу и т.д. и т.п. Учись, Карлуша, без чёткого понимания, чего можем сделать, и кто нам противостоит, в драку лезть нельзя. — Брехт повернулся к своим. Орлы, штуцера зарядить и приготовиться к беглому огню.

По лесу, довольно редком, и без подлеска совсем, они вдвоём с егерем через пару минут добрались до опушки. Дальше был луг, покос, должны быть, и метров через сорок — пятьдесят река. Не сильно и широкая, метров семь. Через неё, прямо напротив, был переброшен красивый мост эдакой дугой. Хоть картины рисуй. Потом снова был луг, а за ним располагался замок не замок, но что-то двухэтажное с мезонином и колоннами. Усадьба не бедного шляхтича. В ней, судя по всему, и засели пруссаки, а ляхи числом около сотни обстреливали их из ружей. От поляков до замка было метров сто пятьдесят, а от леса до самих поляков чуть меньше, но сто метров точно будет. Из замка редко-редко раздавались выстрелы в ответ. Сколько там пруссаков понять было невозможно, но фигурки в зелёной форме в подзорную трубу были видны. А ещё чуть сбоку к коновязи были привязаны лошади. Десятка полтора. Понятно, почему немцы не отстреливаются. Если они кавалеристы, то у них, скорее всего, из огнестрела только пистоли, а ими на сто пятьдесят метров стрелять — только порох жечь. Пуля тупо не долетит.

— Емельян, давай всех наших сюда, пешими. Немцам скажи, что ракету зелёную в небо пошлю, когда их черёд придёт в сабельную атаку идти. Тьфу, твою, налево. Ты же не шпрехаешь. Эх. Придётся всё самому делать.

Через десять минут все двадцать три здоровые члены отряда, включая и Ваньку встали за деревья, вдоль опушки, зарядились, в смысле подсыпали пороху на полку и ждут. Пётр Христианович ещё раз обвёл поле боя взглядом, биноклем вооружённым. Вон тот лях, время от времени ручонками машет, не иначе — командир. За то время, что отряд к стрельбе готовился, ничего особо не изменилось, разве, что ляхи осмелели и подошли поближе. Плохо. К замку-то поближе, а к лесу — подальше теперь. Метров двести точно есть. Ну, учились на такую дистанцию стрелять.

— Огонь.

Бабах. Не залп, но весь лес окутался дымом. Как вот с таким порохом в засады играть. Сразу всем, всё видно.

Бабах. Через пятнадцать секунд. Молодцы. Бабах. Бабах. Поляки оставшиеся видимо без командира, заметались. И с каждым выстрелом их всё меньше и меньше. Как в тире расположились его черкесы и егеря.

Наконец, поняв, что их сейчас всех перестреляют, ляхи бросились отступать вдоль берега реки.

— Ванька, давай ракету!

Вжух. Вверх через редкую дубовую поросль ушла зелёная ракета.

— Хура, — и на театре военных действий появились новые персонажи. Десяток гусар во главе с прапорщиком Клаузевицем бросились догонять ляхов. Те пытались успеть добежать до кустов, что выросли на излучине этой речушки, но бегать, по высокой довольно траве, с конём наперегонки — глупая затея. Штыков у ляхов не было, они пытались отбиваться, используя ружья в качестве дубины, и даже уронили одного из гусар, но тут от замка этого подоспела помощь ещё из десятка всадников и ляхи стали сдаваться. Не лишку их осталось. Человек шестьдесят убили черкесы и егеря, да гусары десятка два. Так что совсем немногие будут повешены. Знают же, что Вильгельм отдал команду бунтовщиков вешать, тогда зачем сдаваться, уж продали бы жизни свои подороже. Неужели обделавшись и высунув язык болтаться на дереве лучше, чем быть саблей зарубленным. Ну, это их польские привычки и предпочтения.

— Как такое возможно, Ваше Превосходительство? — разгорячённый боем, бросил поводья спешившемуся раньше гусару, Клаузевиц.

— Что опять не так, Карлуша? — тяжко вздохнул Пётр Христианович. Ясно, что не так. Засветились по полной. Куча убитых ляхов на расстоянии в триста даже метров.

— Вы стреляли на тысячу футов почти! — подтвердил его догадку прапорщик.

— Ну, уж тысячу?! Урежь осетра. Поменьше будет.

— Можно мне посмотреть ваши ружья?

— Видел, же сто раз. Ну, посмотри ещё раз.

Посмотрел.

— Как же такое возможно? Это обычная винтовка Бейкера.

— И опыт, сын ошибок трудных,

И гений, парадоксов друг …

— Что? — начал репу чесать военный гений.

— Я говорю, что нужно тренироваться.

— Но такое расстояние?! — чуть не плакал Карл фон.

— Опыт, Карлуша, опыт.

Не поверил. Надулся. Ага, сейчас этому фашистику пулю Петерса показывать. Нет, уж. Пусть сумрачный немецкий гений сам до неё доходит.

— Да, Карлуша, ты там своим скажи, что воевать против России не надо. Больно будет. Лично приду ата-та по попке делать. Прощевай. Дальше сами. Вон уже граница.

Глава 10

Событие двадцать шестое

Давно я не был награждён посмертно…

Владимир Рыльский

С поляков взяли в виде трофеев только две вещи, командир их был в уланском мундире и даже орден на груди имел. Брехт его для коллекции прихватил. В той жизни собирал коллекцию орденов и в этой решил от традиции не отступать. Сейчас их и поменьше к тому же. Проще будет собрать полную коллекцию. Так и война в Европе впереди. Уж там будет этого добра в избытке. Все страны отметятся. Орден был заурядный, без бриллиантов всяких. Вместо них шарики серебряные. Орден выглядит как мальтийский крест, а поверх креста одноглавый орёл белой эмалью покрытый. Где, спрашивается, поляки видели орлов с одной головой? Наверное, просто серебра пожалели. Крест болтался у мёртвого улана на шее на ленточке. Орден и назывался Орденом Белого орла. Николай его потом добавит к орденам Российской империи. А сейчас он ничей. Нет больше Польши. Из допроса пленных выяснилось, что товарищ этот и был владельцем поместья, которое захватили пруссаки. Он собрал поместную шляхту и соседей кликнул и пошёл своё отбивать. И тут Брехт не сильно вовремя для него мимо ехал. Бывает.

Вторым трофеем был штуцер. Пётр Христианович взял себе за правило все возможные штуцера трофеить, мало ли, вдруг какому умнику, что полезное в голову придёт его аборигенную. Пленные на вопрос, а это чего, сообщили псякрёвкая от тумаков, что это их Козеницкий штуцер (польск. sztucer kozienicki). Вот как, и поляки делают штуцера? А интересно, где производство налажено, это теперь территория какой страны? Оказалось, что завод теперь под пруссаками. Ну, и ладно. Потом один чёрт к России перейдёт. Качество штуцера Брехт проверять не стал, завернул в тряпицу и отложил на телегу до лучших времён, чтобы детально его разобрать и осмотреть. Вообще, походил на немецкий Neue Korps-Jägerbüchse. Есть время впереди. Разберётся.

Больше до самой Вены ни одного приключения с черкесским отрядом не произошло. Надо отдать должное автриякам, они поступили без просьб всяких правильно. Прямо на границе, едва вольный город Краков проехали, выделили сначала небольшое сопровождение, а потом и целый полуэскадрон, бдить за послом приставили. То ли за сохранность посла переживая, то ли за сохранность немецких барышень. Кто их этих варваров азиатских знает, может они набрасываются на всё, что шевелится. Вон, какие усищи, вон, какие носищи, вон, какие шапки красивые, разве немочки устоят. Тем более, и не немочки, вполне себе по будущей Словакии сначала ехали. Славяночки. Нет. Словакочки. Один чёрт не устоят. Улежат. Полягут.

В Вену въезжали после обеда, даже под вечер уже. Солнце играло на крестах и в окнах домов. Зелёные крыши всеми цветами этого зелёного и голубого отцвечивали. Красиво. Без всяких сомнений, Вена сейчас самый большой и самый красивый город мира. Памятники, дворцы, парки. Вот в такой город нужно превратить будущую столицу России. Брехт бы её, не задумываясь, перенёс из Петербурга. Да, Москва далековато от границы и это не сильно удобно, особенно при современной скорости передвижения. В случае войны — это плюс, а в мирное время — минус. Он бы в Киев перенёс. Или в Ригу, чтобы раз и навсегда решить прибалтийский вопрос, если девять десятых населения Прибалтики будет русскими или русскоговорящими, то никаких националистов там не появится. Ассимилируются.

В Вене встречали русского посла без помпы. Ни фанфар, ни пейзанок с букетами и караваями, никто вальсы Штрауса не исполнял, военным оркестром с надувающими щёки усатыми музыкантами. Подъехал полковник, представился Кнуттом и предложил проследовать за ним. Высланный заранее офицер власти предупредил и власти эти, со слов посыльного испугавшись вида абреков, решили от греха подальше Брехта с его отрядом изолировать. Отвели ему, спешно очищенные от былых хозяев казармы, какого-то эскадрона гусарского. Большое барочного типа здание, которое находилось в пригороде. Обнесена эта казарма настоящим каменным забором. И больше всего место, куда их препроводили, тюрьму с внутренним двориком напоминало. Ещё бы решётки на окнах и тюрьма — тюрьмой. Были и плюсы, места — вагон целый, если тут обитало сто восемьдесят человек, а сейчас будет всего тридцать, то на тесноту грех будет жаловаться.

Есть и ещё один плюс от пребывания за городом, меньше соблазна у горцев пуститься в улучшение генофонда герцогинь всяких с маркизами и графинями.

И для самого Брехта тоже плюсик имелся, если он решил посмотреть, как вымирают Ротшильды, то такая вот база не на виду это то, что надо. Конечно, за ними установят надзор. Всякие соглядатаи будут крутиться вокруг. Только там, где эти соглядатаи учились соглядатаить, Брехт преподавал. Не будут мешаться, так пусть спят ночью спокойно, а нет, так и исчезнуть могут.

Горцы с егерями вломились в казарму, оглядываясь и, яростно нары деля, вот чего, по пяток на каждого, нет, один чёрт, склоку устроили, а Брехт проследовал в стоящийрядом офицерский домик. Не всё так плохо, его, естественно, пригласили расположиться в центре Вены в особняке какого-то их графа, что сейчас в Сардинии находится, но Пётр Христианович вежливо отказал товарищам, что по дороге его пытались от полковника Кнутта отбить. Все в золотом шитье и орденами. Шишки не иначе.

— Я со своими, и вам спокойней и мне.

— Как вам угодно, Ваша Светлость, господин посол. Об аудиенции императором вам будет сообщено отдельно. В течение недели вас известят. — И порысили на своей карете к центру.

— В течение недели? — помотал головой им вслед князь Витгенштейн, — Медленный у вас император.

В домике было три комнаты жилых и кабинет. Нормально, в одной Василиса Премудрая разместится, в другой Ванька. А он вон ту займёт с окнами на восток, не хотелось изнывать от жары в полдень, когда солнце будет южную сторону пропекать. Ванька, вон, молодой, пусть он мучается. У него здоровье покрепче.

А кабинет был хорош. Огромный дубовый стол с зелёным сукном сверху, письменный прибор с торчащими из стакана серебряного гусиными перьями. Пресс-папье мраморное. Стул весь резной прирезной и даже небольшая софа у стеночки, устал, можно прилечь, о вечном подумать.

Событие двадцать седьмое

Все остальное это просто еда. А шоколад это шоколад

В мире есть только два разряда людей: те, кто любит шоколад, и безбожники-коммунисты.

— Заходите господин! Вы так долго разглядываете вывеску, что я уже отчаялся ждать вас. Заходите не пожалеете. Это самое старое кафе в Вене и самое знаменитое, именно здесь пел свои песни Марк Августин. Ах, мой милый Августин, Авгастин. — Толстенький немец в белом фартуке открыл дверь полустеклянную и призывно махнул Брехту, что стоял напротив и рассматривал вывеску кафе.

— То-то я смотрю странный у него музыкальный инструмент. — Пётр Христианович вслед за толстячком зашёл в пахнущее сдобой, корицей, кофием и какао одновременно помещение. Божественный запах. Как-то давно Брехт лечился в Карловых Варах и на первом этаже гостиницы, где он жил был ресторанчик и кафе, где делали их знаменитые вафли. Вот такой же запах его будил по утрам. Выйдешь на балкон и дышишь не свежестью утра, а вот этим запахом, смесью запахов сдобы, корицы, какао.

— Господин желает чашечку горячего шоколада? А инструмент никакой не странный. Это волынка. Обычный народный инструмент. — Толстячок смахнул полотенцем чего-то с белоснежной скатерти на столе. Не было там ничего. Чистота внутри. Прямо когнитивный диссонанс. Словно в будущее попал. Чистота, тихая музыка из соседней залы, ароматы. Так не вязалось с этим кровавым веком.

— Волынка разве не шотландцев народный инструмент? — Пётр Христианович, Ваньку отправил за стол, а сам прошёлся, рассматривая стены. Штукатурка, расписанная в прованском стиле, цветочками и веточками деревьев. Точно попаданец кафе содержит. Если он попал в князя этого, то почему другой его современник не мог попасть в хозяина кафешки в Вене.

— Нет. Мы немцы играли на них в прошлом, именно на ней и играл Марк Августин. Это он с волынкой и изображён на вывеске. — Замахал ручонками герр Шмидт. Так представился.

— Давайте шоколад и булочки.

Ну, какао оно и в Африке какао. Твёрдый шоколад здесь ещё делать не умеют. Именно за этим Брехт и шлялся по центру Вену. Решал, а куда можно деньги пристроить, что от продажи шафрана выручит. Везти в обратном направлении тонны серебра не хотелось. Додумался купить кафе в центре Вены и торговать к коньячку в закуску или к ликёрчику не горячим шоколадом, а твёрдым. Очень не скоро ещё изобретут способ получения настоящего шоколада. Он в Дербенте неделю жизни убил, чтобы отработать технологию. Идея-то проста. Нужно под прессом из какао бобов выжать, или отжать правильнее, жирное какао-масло. При этом в прессе оставался рыхлый порошок какао, который получался дешевле, чем при помоле, но ещё и легко растворялся в воде и молоке. Добавление полученного какао-масла в горячий шоколад позволило добиться его затвердения. С рецептурой пришлось повозиться. Сколько сахара, сколько муки, сколько масла, сколько молока? Справился.

— Что-то ещё желает господин? — подошёл хозяин, когда они с Ванькой по паре огромных сладких булочек приговорили, запивая какао.

— Странное название у кафе.

— «Гри́хенбайсль». Греческий кабачок. На этом месте, ну, вообще, вокруг, находится греческий квартал. Фляйшмаркт центр этого квартала.

— Герр Шмидт, не знаете, тут поблизости в этом греческом квартале кто-нибудь продаёт кафе типа вашего.

— Вы хотите стать моим конкурентом. Но вы господин …

— Князь фон Витгенштейн.

— Извините, господин князь, так зачем вам знать о кафе, что продаются?

— Хочу купить и продавать там …

— Продавать?

— Стой. Ну-ка, сядь сюда, товарищ Шмидт. — Толстячок плюхнулся за стул у соседнего пустого стола. Время было ближе к одиннадцати и утренние посетители уже разошлись, а на обед собираться было ещё рано. Это Брехту пришлось переться по незнакомому городу с самой окраины, вот и припозднился.

— Слушаю, господин князь.

Брехт передумал. Создавать бренд с нуля долго. Да потом выручка будет не малой. Ну, пока ушлые малые не своруют секрет. Или не повторят. И без него же изобрели. А что если войти в долю вот с этим товарищем. Тут уже раскрученное кафе в центре Вены.

— Попробуй. — Брехт открыл пистолетный ящик, что привёз с собой, и достал одну начавшую чуть подтаивать конфетку.

— О, как вкусно. Это из горячего шоколада сделано, из какао-бобов? — разжевав и прикрыв глаза, просмаковал хозяин кафе.

— Секрет знаю только я. Не хочешь войти в долю? Половина выручка мне половина тебе. И ещё есть у меня несколько вещей изобретённых, которые выстроят очереди к твоему кафе.

— Хм, вы будете поставлять мне эти кубики? Почему не в магазины. Можно гораздо выгоднее там продавать.

— Откроешь потом при кафе магазин. Сейчас нужно раскрутить это лакомство, да и другие тоже.

— Хм, господин князь говорит разумные вещи. Эти кубики есть у вас с собой? Ну, в смысле вы можете их поставить прямо завтра или сегодня? — из добродушного толстячка герр Шмидт превратился в акулу бизнеса. Даже щёчки исчезли, как и вечная улыбка на губах.

— Нет. Вот это последняя коробка. Но я могу наладить производство. Мне нужны сырые какао-бобы.

— Этого добра хватает. В Вене, наверное, полтысячи кафе и в каждом подают горячий шоколад. — Махнул рукой хозяин.

— Закупи … У тебя деньги-то есть?

— Смотря сколько покупать.

— Ясно, сведи меня с оптовым продавцом.

— Продавец будет примерно через час, и он привезёт какао-бобы. Он всегда поставляет мне товар по пятницам.

— Замечательно. Я подожду, Ваньке повтори, а мне сделай чашку кофе и принеси рюмочку коньяка. А булочки повтори и мне и Ваньке. Замечательные булочки. Может чуть корицы маловато. Стоп. Не знаешь, а кто может купить у меня шафран. Много шафрана. Много — много шафрана.

— Я могу купить пару фунтов, но отдавать деньги по частям.

— Смешно. Сотни и сотни фунтов.

— Ого. Конечно. Сеньор Равелли, что привозит мне какао-бобы, занимается и пряностями, вам господин князь, нужно с ним переговорить. Если он не купит, то по крайне мере он посоветует вам, кто может купить такую огромную партию шафрана.

Событие двадцать восьмое

Если проблему можно решить за деньги, то это не проблема, это расходы.

Еврейская мудрость

Пётр Христианович сидел над картой. И мерил её линейкой. Не всю, смотрел, сколько километров от Вены до Франкфурта-на-Майне. Чего там понадобилось. Да целая куча вещей. Не, людей. Там был банк Майера Ротшильда. И там подрастали его сыновья. Целых пять сыновей, которых вскоре папашка отправит в основные столицы Европы и они создадут империю финансовую. Никаких баронов Ротшильдов ещё нет. Есть один банк. И этот банк там во Франкфурте. И в этом же городе сидят … Ну, может и не сидят. Это главный город Гессенского княжества. И эти гессенские товарищи точат сейчас зубки на его княжество. Как бы две цели вместе собрались. Специально, чтобы облегчить работу Петру Христиановичу.

Вообще, далековато получалось. Получалось километров шестьсот, так это по прямой. А по кривой? Самолёта ещё нет, полно рек и других преград, а потому дорога будет далеко за семьсот километров в один конец. Много. Это при максимальной скорости километров в семьдесят в день двадцать дней на дорогу и там за день, не зная города, тоже ничего не сделать, ещё десять дней, как минимум. Получится месяц. Кто же ему этот месяц даст. Нет. План смотаться по-быстрому и устроить во Франкфурте кипиш, провальный план. Нужно придумывать другой. Сейчас Брехт и сидел над картой, думал. Мысль была. Пока так себе. В ней в этой мысли было несколько плюсов. Были и минусы. Князь Витгенштейн подумывал о том, чтобы назад прежней дорогой не возвращаться. Так себе удовольствие, да ещё и опять через герцогство это Варшавское. Поляки могут стрельнуть из кустов, и всё, отлетела душа в рай. Да и возвращаться придётся осенью по совершенно разбитым дорогам. Нет. Не вариант. Вариант добраться по Рейну до моря. Сесть там на корабль, и уже спокойно доплыть прямо до Санкт-Петербурга. Так даже быстрее получится.

Только и тут туман войны был. Англия уже воюет с Францией. И воюет неудачно, как раз в районе Гановера, и удачно на море. В этот замес тоже попасть не хотелось. Трафальгарская битва через два года. Может, в Северном и Балтийском морях и нет войны. Туда французам минуя Данию не попасть. Неизвестно. Туман войны. И развеять этот туман могли австрийские военные. Пусть Священная римская империя немецкой нации не главная морская держава, но уж обстановку в Европе на текущий момент генералы должны знать. Нужно только с ними познакомиться. А для этого нужно попасть на приём к Францу II (Франц Иосиф Карл). А он гад эдакий всё тянет с аудиенцией. Уже пять дней прошло. Пётр Христианович кучу дел переделал в Вене, а главное, зачем его и послал Александр, пролоббировать интересы родственников вюртембергских и баденских при дележе закрывающейся империи не удалось. Нужно хоть встретиться с кем из них, наверняка в Вене есть их представители или даже сами родственнички. Тут же постоянно заседают советы курфюрстов и советы князей империи. Но не пойдёшь же по городу кричать: «Эй, граждане не подскажите, как мне курфюрста вюртембергского найти». Самый простой способ увидеться с ними у императора. Ну, должен же он посланника России принять, в конце-то концов, да из начала, да в наконечники.

Пётр Христианович сложил карту назад в ящик огромного стола, и хотел было выйти из кабинета, но что-то мешало, мысль билась в мозгу и никак оформиться не могла. Он сел за стол и уставился на большой комод, стоящий напротив. Комод был стоимостью в несколько миллионов рублей. Нет. Не из золота. Даже из золота на столько бы не потянул, в нижних ящиках были сложены фальшивые гульдены. Брехт ещё пару дней назад поменял немного серебра и золота на местные бумажные деньги и сравнил. Нормально. Родная мать не отличит. Только нужно чуть состарить. В пыли повалять, перегнуть пару раз грязными руками. Проделал ещё тогда такой опыт. Вот, теперь точно, как настоящие. Проверил на просвет водяные знаки. Что можно сказать? А можно сказать, что его фальшивомонетчики умнички. Смело можно на местный монетный двор трудоустраивать.

Стоп!!! Вот же эта мысль. Ах, как классно. Получится феерично, если получится. Не нужно Ротшильдов убивать. Нужно их … Ах, какая классная мысля. Сам себе позавидовал.

Глава 11

Событие двадцать девятое

Кажется, дело идёт к тому, что Наука откроет Бога. И я заранее трепещу за его судьбу.

Станислав Ежи Лец

Йозеф Хардмут, невысокий с залысинами человечек с обрюзгшим таким лицом, встретил Брехта перед входом в управление его фабрики или даже завода. Недалеко от того места, где располагалась их казарма, этот завод и находился. Соседи.

Найти этого товарища оказалось не просто. Ну, скажем так, Брехт понятия не имел, как его зовут. Решил просто. Если он зайдёт в книжный магазин или другой, где продают бумагу, перья и карандаши, то хозяин этого магазина или управляющий, скажет ему, кто поставляет карандаши, и где этого человечка найти. Надо отдать Вене должное, тут даже канцелярские магазины водились. Отдельно бумажные листы продавались, письменные и маленькие, и грандиозные из мрамора и золота приборы. Сотни перьев и белых и покрашенных, даже какие-то экзотические, явно с Южной Америки привезённые. Не было двух вещей в этих магазинах. Не было ручек с металлическими перьями и не было нормальных карандашей. Были привезённые из Англии кусочки пиленного графита и даже обмотанные нитками для удобства. Были полоски графита закреплённые между двумя полосками дерева. А знаменитых карандашей Koh-I-Noor не было. Это, кстати, название известного алмаза. А ведь в эти времена должно быть ещё не знают, что графит и алмаз состоят из углерода? Лавуазье свой алмаз-то сжёг давно и даже закон сохранения материи открыл, но точных доказательств пока ещё не существует. Кстати, Ломоносов вообще к этому никакого отношения не имеет. Это уже потом в советское время придумали. Нашли что-то похожее в личной переписке. Нет, нужно же хоть что-то за Россией закрепить. Антарктиду закрепили. Закон сохранения материи, радио. Много чего, на самом деле всё притянуто за уши. В научном мире первый это тот, кто первым опубликовал. Ничего этого российские учёные не делали.

Ну, бог с ними, русские всегда долго запрягают. Переучивать надо, теперь всё по-другому будет, если князю Витгенштейну развернуться дадут. Два основополагающих закона физики и химии он уже опубликовал. Теперь Авогадро и Гей-Люссак не пляшут. Так про карандаши. Брехт уже отчаялся найти следы основателя завода по производству карандашей, когда в пятом, кажется, магазине догадался спросить у хозяина, а почему он австрийскими карандашами не торгует, и что он вообще слышал о производстве карандашей в Вене.

— Так вы слышали о Йозефе Хардмуте! — Обрадовался хозяин книжного магазинчика.

— Хардмут, так Хардмут. Где мне его найти? — обрадовался Пётр Христианович.

— На северо-востоке Вены у Йозефа Хардмута есть завод Wiener Steingut («Завод венского керамического гранита»), производящий керамику и гранит. Там он и начал выпускать свои карандаши, но пока что-то дела у него не ладятся. Я брал у него небольшую партию и еле сумел их продать. Они царапают бумагу. Крошатся. Всё же английские карандаши лучше. — Высокий худой мужчина в английском сюртуке нагнулся и вытащил из-под прилавка обломок карандаша, точнее грифеля, — вот остался обломок. Попробовал покупатель товар, а карандаш у него в руке и сломался. Не советую вам господин связываться с ним. Лучше купите английские карандаши.

Нда, не знает товарищ, что буквально через пару лет все забудут об английских карандашах из природного графита. Осталось ерунда, найти завод. Пётр Христианович сориентировался по солнышку, выходило, что это где-то в той стороне, что и их казарма. Дормез за час, иногда застревая в пробках, довёз его до казармы. На самом деле, центр Вены просто запружен экипажами всех размеров и конструкций. Его дормезу огромному трудно было протискиваться. Нужно купить тут себе коляску попроще, до осени с дождями ещё месяц целый, только август начался, можно приобресть не бросающийся в глаза открытый экипаж.

Полицейский в голубом мундире, наверное, отсюда и нашу форму для полиции собезьянничали, подробно описал дорогу к заводу керамическому. Емельян, работающий по совместительству кучером и охранником, довёз их с Ванькой до этого здания и сходил, стукнул в дверь, высунулась мордочка любопытная и стали на австрийском языке Сергееву вопросы задавать.

— Хозяина позови этого завода, — вышел из дормеза Брехт. По Вене пока Пётр Христианович передвигался в сшитом ещё полтора года назад в Питере сюртуке по новой английской моде. Австрия ещё эту моду не переняла, и редко можно было увидеть на улицах Вены франтов с хвостами за спиной. На них, может, пальцами и не показывали, но оборачивались. Любопытный оценил импортный прикид князя Витгенштейна и кивнул, зараз, мол, господин хороший, скрылся за дверью. Брехт подошёл к крыльцу, оглядывая небольшое кирпичное здание, на заводоуправление промышленного гиганта пока не смотрелась эта коробочка в два этажа и размерами примерно десять метров на десять.

— Что изволит герр …

— Князь Витгенштейн. Может, пройдём к вам, у меня есть для вас господин Хардмут очень выгодное предложение. — Надвинулся на товарища Брехт.

— Проходите, господин князь, вы, наверное, хотите заказать керамическую дорожку к своему дворцу?

— Точно, дорожку к моему дворцу. А ещё сам дворец. И чертёж этого дворца. И карандаш, которым этот чертёж сделают. Длинный разговор.

Событие тридцатое

Великие кажутся нам великими лишь потому, что мы сами стоим на коленях. Поднимемся!

Карл Маркс

Упёртый до чего товарищ попался. Брехт предложил ему совместное производство с дележом прибыли по-честному. Половина на половину, а этот Йозеф начал выкручивать. Даже десять процентов сначала предложил. Типа, он уже запатентовал способ, который позволяет делать дешёвые грифели.

— Покажите ваш карандаш, — Брехт с собой в дорогу и ручки и карандаши, которые начали в Дербенте выпускать, взял. Даже три цветных первых прихватил. С красками проблема нарисовалась. Пока не решили её. При обжиге глины практически все природные красители либо сгорали, либо меняли цвет. Получили зелёный из змеевика, минералы цвет не поменяли, Марена красильная при температурной обработке стала почти коричневой и ещё голубой сделали из лазурита и синей яшмы. Страшно дорогие получились и писали так себе эти цветные карандаши. Сейчас ещё полно красок делают из натуральных органических и неорганических вещей. Брехт себе наметил поговорить с художниками, чтобы узнать, состав красок, но пока по дороге художники не попадались. Ничего, уж в Вене-то они должны быть, тут куча аристократов богатеньких, и им всем портреты подавай. Успеет, найдёт нормальных художников и тех, кто им краски делает.

Хардмут принёс свой карандаш, то же самое, что и у англичан. Они сделали плоскую полоску графита и вложили её между двух полосок дерева. Скреплено это нитками и проволокой. Хрень полная.

Брехт достал два простых карандаши и три цветных и положил перед Йозефом. Это видеть надо. Прямо руки затряслись у старичка.

— Попробуйте писать на бумаге. — Предложил Пётр Христианович.

Попробовал.

— Как вы добились разной твёрдости грифеля? — жалобная такая рожа.

— Товарищ Хадмут, предлагаю второй и последний раз. С меня технология производства вот таких карандашей, с вас производство и реализация. И ещё нужно построить филиал ваших обоих заводов в Петербурге. Карандашный в первую очередь, и без сомнения завод по производству керамики. Тротуарная плитка нам нужна. Прибыль, именно прибыль, а не выручку, делим пополам. И готовьтесь, если примите решение, что этими двумя заводами мы с вами не ограничимся. Задавим Англию, просто разорим их с их природным графитом, освоим Францию, Испанию и все эти италийские государства. Пруссию посчитайте. А там и Американский рынок освоим. Самым богатым человеком в мире не станете, но одним из самых, точно. А вот ваши сыновья, с моей помощью уже и могут самыми — самыми стать. Или дочери у вас? Есть наследники. — Ну, какой же нормальный человек откажется обеспечить будущее детей, главное вовремя ему нужно напомнить. Карнеги Брехту это говорил.

— Два сына. Я согласен. Теперь рассказывайте, как вы всё это сделали.

— Нужно смешать белую глину с сажей, измельчённым в порошок графитом, крахмалом и водой. Всё это очень тщательно перемешать до получения однородной массы. Масса должна быть похожа на тесто, она прессуется и выходит через дырки, как макароны …

— Макароны? — сделал брови домиком основатель Кох-и-нора.

— Через дырочки или фильеры выдавливают массу на поднос специальный, после чего эту массу обжигают. Температуру и время обжига для разный смесей я вам потом напишу. Вот, а теперь самое главное, из-за чего ломаются ваши грифеля. Обжиг, я понимаю, освоен у вас, ну, может, параметры гуляют или неправильно подобраны. Но это не все, после того, как графитовая масса прошла температурную обработку, она ещё проходит жировку — процесс заполнения пор, для которой применяется жир и воск. Грифели для цветных карандашей делают точно так же, но при этом ещё добавляют цветной пигмент. Графит тоже необходим, хоть и в значительно меньших количествах, а то писать не будут.

— Как всё просто! — вскочил Хардмут.

— Ну, да когда объяснили, то просто. Да, по твёрдости карандашей. Тоже всё просто. Больше глины, твёрже карандаш, больше графита и сажи мягче.

— Ну, конечно! Это же просто! — Опять вскочил.

— Давайте поговорим ещё о деревяшках. Это склеены две половинки. Потом просто покрашены, материал — липа, можно кедр, но всё же самое лучшее, что можно придумать — это липа. Она мягкая, но прочная и она без сучков. Древесина должна после сушки обязательно быть обработана стерином или воском.

— Стеарином? — Блин, что-то лишку Брехт при первой встрече, когда договор только устно заключили, товарищу секретов навыдавал.

— Я расскажу, как его делать. Это что-то вроде воска. По нему понастроим заводы тоже во всей Европе и Америке. Будем делать свечи. Потом переоборудуем, когда … — Ага, ещё и про керосиновые лампы нужно рассказать.

— Когда?

— Дорогой товарищ Йозеф, давайте-ка мы свами сначала заключим договор по карандашам, потом по свечам, а уже потом поговорим, про когда. Когда время придёт.

Как там Вицин сказал в фильме? «Согласие, есть продукт, при полном непротивлении сторон». Если в начале встречи согласия было не лишку, то вот теперь и получилось полное непротивление сторон. Если бы Брехт озвучил цифру в шестьдесят процентов, то и то бы пошёл на «Согласие» Хардмут, так загорелось ему делать настоящие карандаши, а не то, что он кустарит сейчас. Расстались через час. Брехт выдал товарищу приготовленную заранее инструкцию по обжигу стержней и техпроцесс вообще по производству, даже с эскизами пресса.

— Деньги на организацию производства нужны? — уже на пороге вспомнил Пётр Христианович?

— Это зависит от того как срочно нужно организовывать производство.

Странные люди, а всё хвалят бизнесменов, нет преступления, на которое …за вонючих триста процентов. Тут вся тысяча процентов, а он о времени думает.

— Завтра, а лучше сегодня. Поехали. Выделю вам грошей немного.

— Грошей?

— Гульденов. Поехали.

Событие тридцать первое

Что толку завоёвывать себе королевство, если ты не можешь его удержать? На силе и страхе долго не продержишься.

Джордж Мартин, из книги «Битва королей»

Считалочка детская есть … Будет. «Царь, царевич, король, королевич, кто ты будешь такой …»

Император Священной римской империи немецкой нации, которая закроется через год или два, наконец, соизволили (Мы, то есть, они же) дать аудиенцию приехавшему из Санкт-Петербургу чиновнику.

Брехт у приехавшего к нему с приглашением местного чиновника спросил, а как нужно обращаться к императору вашинскому.

— Господин король или Ваше Величество. Ещё можно сказать: «Всемилостивейший Государь», — по слогам объяснил тупому русскому медведю, очередной ливрейный. Прямо весь кафтан золотом заштопан.

Эх, мелочь косопузая. То ли дело в России «Ваше императорское величество». Подчёркивается, что «императорское».

Вообще Вена, если честно, оставляла неизгладимое впечатление. Петербург — это мелкое подражание. Что там, несколько центральных улиц, и всё, дальше бараки, да казармы, да простенькие халупы. А Вена огромна и вся как музей, сотни, если не тысячи лет строили тут здания. И каждая эпоха своим стилем отметилась. Красиво, чего уж. Везде памятники, фонтаны, кафе, магазины на первых этажах. Запах сдобы, или жарящегося мяса. А ещё немного шокировали улицы. На мощённых камнем улицах Москвы или Санкт — Петербурга ехать на карете — это мучение. Без языка и зубов можешь остаться. А тут тоже есть мощённые улицы, но чем ближе к центру Вены, к дворцовому комплексу Хофбург, тем всё больше улиц вымощены гранитными плитами. А ещё улочки становятся уже, а дома старинней и красивей, и у многих на крышах, как на Зимнем дворце скульптуры. Брехта провезли по Грабовой улицы мимо нескольких работающих фонтанов и скульптуры, в честь избавления Вены от чумы. Сногсшибательная. Гауди обзавидуется.

Сам дворцовый комплекс Хофбург — это двенадцать, что ли, зданий всех стилей архитектуры, и он просто огромен, так ещё и парками окружён. С красивыми мостами через реку Вена, на которой столица Австрии и стоит.

Единственное, что заставляет закрыть рот и перестать восхищаться — это запахи. Нет, вот у дворцов их почти нет, а в городе, особенно на узких улицах — это да. Запах мочи и гниющего чего-то портит всё впечатление. Ещё бы тут чуме не разгуляться при такой антисанитарии.

Больше всего фонит, как раз от реки с одноимённым названием, да и от самого Дуная не меньше. Но это в городе. Рядом с дворцами огромное пустое пространство, да ещё парки. Почти ушли запахи, ещё бы дождик прошёл, прибив пыль и вообще можно жить. Но нет, жара августовская и пыль, ветерок поднимает её и прямо горстями в глаза через открытое окно дормеза кидает. Пришлось закрыть. Сразу жара навалилась, рука сама потянулась открыть окно снова, но пыль ещё на зубах скрипела и чувствуешь себя прямо грязным. Хочется хоть умыться, что ли, перед тем как с Францем этим общаться.

— Товарищ проводник, а что можно мне будет умыться перед встречей с императором, а то грязно тут у вас, пыльно. Придётся пожаловаться Его Величеству.

— Ик. Господин князь, до приёма ещё почти два часа, успеете посетить кабинет интимный.

— Ик! Два часа, ты что же, рожа твоя бесстыжая, меня в такую рань привёз?! А где твоя немецкая пунктуальность.

— Так положено, чтобы приглашённые …

— Стоять. Бояться. Понятно всё с вами. Настраиваете счастливчиков на лицезрение САМОГО. Ладно. Приехали вроде, пошли умываться.

Что можно сказать, про туалет местный. Вроде ещё у царя Алексея в Москве был водопровод. А тут нет. Стоит мужичонка и из ковшичка вас умывает. Так это ладно. В туалете горшки стоят и от них воняет. И совсем уж запредельно — они унисексные, Брехт зашёл, а там дамочка в огромном платье с обручами встаёт с горшка, все эти платья ей служанка и тот самый местный мужичонка с двух сторон поддерживают. Прикольно. Нет. Брехт не извращенец, вышел. Поржал, закрывшись руками, чтобы не на весь Хофбург.

Принимал Франц II Брехта в полувоенном френче почти, чёрт его знает, как сейчас такая одежда называется. Может кафтан короткий, но больше всего похож на френч товарища Сталина. Никаких париков. Светлые почти русые волосы прямые, без завитушек русских. У императора длинное худое лицо, серые внимательные глаза. Из орденов только один на шее. Выглядел Его Величество усталым и побитым, что ли. Ещё бы, Священная Римская империя немецкой нации разваливается прямо на глазах. Все князья и курфюрсты немецкие передрались, Нидерланды отошли к Франции, Ломбардия отделилась, ну, правда тут кусок Польши отломился с Краковом.

Роста их Величество среднего, по слухам, что с ним поделился Аракчеев, товарищ жесток и мелочен. Подарки любит. Брехт решил не заморачиваться и подарить их Величеству ручку с золотым пером, украшенную приличным изумрудом и коробку карандашей. Всякие табакерки и прочую бижутерию и дурак может подарить, а вот таких подарков ни один человек в мире больше сделать не сможет.

— Это подписывать смертные приговоры, — улыбнулся такой, вампирьей, улыбкой Пётр Христианович.

Думал, посмеются вместе, а этот малохольный оглядел перо, потрогал его пальцем и кивнул. За чистую монету, что ли принял. Ох уж эти аборигены.

— Князь, а что мой брат Александр думает о войне с Наполеоном?

Нда, как там, в песне, Андрюха Державин споёт?

Брат ты мне или не брат,

Рад ты мне или не рад.

Сядь со мной за стол, налей себе вина

И если ты мне брат, то пей со мной до дна.

Так всё и было, пили потом шампусик и Брехт рассказывал про войну на Кавказе. Очень императору нравилось про войнушку слушать.

Глава 12

Событие тридцать второе

Люди иногда называют дружбой совместное времяпрепровождение, взаимную помощь в делах, обмен услугами. Одним словом — такие отношения, где себялюбие надеется что-нибудь выгадать.

Франсуа де Ларошфуко

Брат Марии Фёдоровны Фридрих Вильгельм Карл Вюртембергский буквально несколько месяцев назад с подачи Наполеона стал курфюрстом. Перед отъездом Пётр Христианович с вдовствующей императрицей имел продолжительную беседу, закончившуюся … Ну, закончившуюся. Так вот много чего поведала бедная вдова о брате. Оказывается, он и с Павлом дружил, вместе по Европе путешествовали, и будучи принцем ещё состоял на русской службе при Екатерине — матушке, дослужился до генерал-поручика и даже, удивительное дело, был губернатором русской Финляндии. Удивительное потому, что Финляндию присоединят только через семь лет. Там есть маленький кусочек у Выборга с финским населением, может ими командовал?

Ну, да ладно, потом он бросил в России больную жену и уехал домой. Жена умерла, так даже на похороны не приехал. И женился чуть не сразу на Шарлотте Великобританской — дочери короля Великобритании Георга III. Их единственная дочь умерла при рождении. Сейчас этот товарищ с потрохами предался Наполеону. Тот его сделал курфюрстом, добавил земель за счёт вольных городов и епископств, один нюанс есть. Эти города, как бы входят в Священную римскую империю немецкой нации, и раздаривать её земли ни Александра, ни Наполеона никто не уполномочивал. Решили так. Совет князей и курфюрстов брыкался пока, а у императора Франца в этом образование непонятном и разваливающемся, вообще власти толком нет.

Сам же Брехт помнил, на учёбе командиров и политработников РККА в Хабаровске, что рассказывал лектор про эти маленькие королевства: Баварию, Вюртенберг ещё какое-то, что прямо святее самого Наполеона были, чуть не поголовно всё мужское население отправили воевать в России. Точных цифр уже не помнил Брехт, но что из десятков тысяч назад вернулись несколько сотен, запомнил. То есть, почти всё мужское население этих стран карликовых погибнет в России и потом, когда Наполеона будут в Европе добивать. Зато они королями станут. Ну, эти родственнички Александра. И ведь простит их этот рыцарь, и даже в прежнем размере оставит и статусе. И Брехт понимая, что Германию нельзя объединять, в этом вопросе был с Александром согласен. Ещё бы предложил родственникам войти в Российскую империю в качестве анклавов. Англия не позволит?! Ну, думать надо как с наглами быть.

Хотелось пристрелить «братца». Ведь эти тысячи немцев его будут убивать российских солдат. Вместо этого приходилось улыбаться. Ничего не изменится, дело не в этом ублюдке прыщавом, что-то с обменом веществ, если у тебя прыщи в пятьдесят лет. Наполеон, один чёрт, подомнёт под себя всю Европу и заставит всех немцев и австрийских и прусских воевать против России.

И что с того, что не будет этого великана на Вюртенбергском троне, будет его сын. Тоже великаном вырос. Порода. Оба ростом с князя Витгенштейна, а пацан, ну, двадцать один год, даже и повыше будет.

Папа с сынком находились в Вене, и сразу после окончания церемонии у императора, затащили к себе в соседний дворец Петра Христиановича, где им десяток комнат выделили. Интересно, во всех русских дворцах, в которых Брехт был, анфиладная система комнат, а в этом коридорная. А здание старенькое, ещё явная готика в архитектуре просматривается.

— Князь, вы должны повлиять на совет курфюрстов от имени императора Александра о передаче Вюртенбергу земель к югу от Тюбенгена. — Без предисловий набросился на Петра Христиановича Фридрих.

Брехт задумался. Понятно, что получит искомое товарищ, Наполеон в несколько раз территорию княжества увеличит, и от Александра это зависеть не будет. А в 1815 эта сволота переметнётся и станет союзником России и Англии. И сохранит королевство. Но он-то не знает пока этого. А Брехт знает, и грех этим не воспользоваться. Ведь главный город Вюртемберга — это Штутгарт. Это один из самых промышленно-развитых немецких городов. Тут и металлургия и металлообработка и даже производство оружия. Жаль «Мерседесов» ещё не делают.

Ну, чёрт с ним с оружием и гелентвагенами. В другом месте более современное оружие делают, там возьмём специалистов. А вот металлообработка — это да. Об этом стоит поговорить. Но и это не главное. Это место является центром виноградарства и виноделия в Германии. А ещё тут куча всякого другого полезного выращивают. Да, тащить южную пшеницу в Москву, к нему в Студенцы — глупость. Но у него теперь есть ханство с климатом почти таким же, и все возможные семена нужно отсюда отправить в Дербент. И это надо сделать не в карман насыпав, а тоннами. Иначе замучаешься из одного семечка выводить новый сорт. Сколько там Робинзон разводил?

— Конечно, дорогой Фридрих, Мария Фёдоровна меня просила приложить максимум усилий. — Немцы великанские просияли, о, сестра вспомнила о них.

— Как там тётушка? — больше отца просиял Вильгельм.

— Приветы передаёт. А ещё она просила помочь наладить производство некоторых сельхоз культур в этой варварской Московии.

— Как же не порадеть родному человечку. — Чётко по Грибоедову и отец и братец хором ответили. Обрадовались. Пошёл торг. А немцы понимают толк в торге. Раз торгуются, значит, принципиальное согласие есть, и этот немец на русской службе от имени императора Александра будет в советах курфюрстов и князей отстаивать их притязания.

— Итак, дорогие херы, мне срочно нужны сюда ваш министр сельского хозяйства и представитель «Мерседесса»! — почти так. — Мне бы людей сюда, которые смогут помочь удовлетворить просьбу Марии Фёдоровны.

Событие тридцать третье

Ценна не слава, а то, чем она заслужена.

Артур Шопенгауэр

Батянька российской императрицы Елизаветы Алексеевны (урождённая Луиза Мария Августа Баденская) помер недавно. Примерно два года назад. Да и бог бы с ним, правил Баденом не он, Карл Людвиг Баденский так и умер наследным принцем. А вот дедушка жив и воду мутит. Тоже сейчас в Вене. Вместе с Вюртенбергскими родственниками и его Наполеон руками Талейрана провозгласил курфюрстом. Земель прирезали совсем мало, и главное, этому курфюршеству до королевства не разрастись. На востоке Вюртенберг, а на юге Швейцария. С запада же Франция. Тупик. Курфюрст Бадена и дедушка российской императрицы старенький, но крепенький дедушка в парике, очевидно, лысину скрывает, Карл Фридрих Баденский тоже Брехта в свои тенета залучил. Елизавета ничего для дедушки не просила и вообще почти не говорила с Петром Христиановичем, сидела молча за небольшим натюрмортом. За родственника хлопотал Александр. Посмотрели карту. И чего, только маленьким краем Баден за севере граничит с гесенн-дормштатскими землями, так те сами у Талейрана получили кучу мелких городом и епископств. Не вариант, короче. С этими Гессенами вообще запутался Пётр Христианович. Чуть севернее есть ещё великое княжество или курфюршество Гессенское и, между прочим, рядом совсем графство Берлинбург, про которое Брехт хотел поузнавать. Мало ли, вдруг там решат ему трон в эти неспокойные времена уступить. Всё, что знал о родичах, так это то, что в 1792 году графство стало княжеством и сейчас там князем некто Альбрехт. Кердык, больше ничего. На обратном пути точно стоит наведаться и родственников навестить. А вот, чего с дедушкой делать сейчас, Брехт не знал. Ничего ни пообещать не мог и даже попросить у них нечего. Ничего кроме города Баден-Баден, он про это курфюршество не знал. Виноградники есть, так в Вюртенберге не хуже, и там эти земли точно станут королевством, пусть думают, что князю Витгенштейну, в том числе, обязаны. А тут ничего хорошего не ждёт дедушку и его наследников. Они тоже ввяжутся в войну на стороне Наполеона и тоже почти все их солдаты и офицеры полягут. Потом долго будут из демографической ямы вылазить.

Вообще Талейран молодец. Он из этого рыхлого образования именуемого Священной римской империей немецкой нации путём объединения создал десяток королевств и княжеств с герцогствами, которые все станут союзниками Наполеона. Классический приём с разделяй и властвую. А вот зачем сюда Александр попёрся в этот делёж? Просто эго потешить, ну, как же, с его участием история деется. Опять же родственникам помогает. Афёра же с отправкой сюда князя Витгенштейна — вообще глупость. Здесь ничего не решается. Всё решается в Париже, да уже решено, а сейчас только мелкие склоки тут улаживаются, кое-кому чуть денежек отсыпают, чтобы не бухтел, или городок какой. Больше всех пострадали епископства. Их аннулировали полностью. Всё, власти теперь светские во всех немецких государствах.

А самое прикольное, что все эти склоки происходят в Вене, которую как раз и общипывают. А Франц даже пытается делать вид, что он тут значимый персонаж.

С дедушкой императрицы расстались холодно, ничего Брехт ему не пообещал и ничего не попросил. Отделался фразой, что поспособствует родственнику Российской императрицы в меру своих возможностей.

Пётр Христианович, уже было, совсем решил, что с родственниками Александра он покончил, в смысле, что мог, пообещал, а делать всё равно ничего не собирался, и можно уже скататься в Линц, посмотреть на оружейную фабрику, но был в своих смелых мечтах остановлен. На следующий день прибыл посыльный, который пригласил русского посла на бал, что давал император. Какой повод? Да никакого. Собралось вместе куча всяких герцогов и князей, вот, и решили пляски устроить.

Танцевать Пётр Христианович не собирался, но и отказываться от приглашения не стал. Хоть посмотреть на самый пафосный двор в мире. Да, было на что посмотреть. Народу в бальном зале собралось под двести человек. Все в золоте. Это мужчины. В основном все в военной форме с эполетами и аксельбантами. Дамы же все в этих новомодных греческих полупрозрачных туниках с открытыми всем взорам, ощупывающе-заинтересованным, титьками. Пётр Христианович, как истинный эстет, на дам тоже пялился. Что можно сказать? Можно сказать, что есть очень приличные экземпляры, но есть и такие швабры и вешалки, что можно только посочувствовать их мужьям и зятькам будущим. Дочь же на мать будет похоже. Одна девица несколько раз бросала на князя непонятные взгляды, но подходить, не подходила. Должно быть, правила этикета не позволяли. И тут как раз появился сам император Франц второй с тем самым человеком из правительства, что Брехта опекал в Вене. Человечек отыскал глазами Брехта и к нему поспешил.

— Князь, вас хочет видеть император. Пройдёмте.

Император между тем поднялся на возвышение небольшое в три ступеньки, на котором располагался оркестр. Наверняка из Венской оперы притащили. Музыка смолкла и все двести человек уставились на князя Витгенштейна, который по образовавшемуся резко проходу вынужден был пройти к этим ступенькам под сотнями изучающих взглядов.

Брехт, чуть выбитый из колеи этим вниманием, прошёл по проходу, и вдруг оказалось, что его решили наградить орденом. Ну, он же рассказал Францу о своей победе над персами с помощью осликов бедных. Рассказал и забыл, а впечатлённый столь неординарным убийством бедных животных, император решил его к ордену представить. Назывался орден — Военный орден Марии Терезии. Брехту выдали саму низшую, оказывается, его степень, рыцарь или кавалер по местному. Белый эмалевый крест на колодке пристегнули к груди Петра Христиановича и народ стал подходить и обнимашки устраивать. Одним из последних подошёл и дедушка императрицы российской Карл Фридрих Баденский. Подошёл с той самой девицей красивой, что с Брехта взгляд не сводила.

— Это моя внучка, Петер, и сестра вашей императрицы — Мария Елизавета Вильгельмина Баденская, а сейчас герцогиня Брауншвейг-Вольфенбюттельская. Замуж выскочила недавно за Фридриха Вильгельма Брауншвейг-Вольфенбюттельского. Он сейчас в Пруссии, командует корпусом. Война на носу, вот и отозвали его. Да ещё поляки там чего-то устроили. Бунтуют. Не откажите, князь, вручаю вам на сегодня заботу о внучке, сам-то плохо себя чувствую, сбегу, стар. А вы молодёжь развлекайтесь. Да, Петер, я тут сегодня утром одну интересную бумагу из Парижа получил, от … Ну, не важно. Ты бы зашёл завтра ко мне. Есть что обсудить.

— Всенепременно. Сразу после завтраку и загляну.

— Ну, уж после завтрака. Спишь, небось, до полудня, это мы старики птички ранние. Как проснёшься, так и навести. А теперь разрешите откланяться. Танцуйте, веселитесь.

Событие тридцать четвёртое

Мы должны считать потерянным каждый день, в который мы не танцевали хотя бы раз.

Фридрих Ницше

Интересно, не сильно эта младшая сестрёнка на старшую похожа. Словно и не сестра. От разных отцов? Лёгкие сейчас нравы. Сестрёнка, вон, от Чарторыйского девочку родила. У Александра жена блондинка и глаза васильковые, а тут чернявая девица с серыми глазами, разве что ростом примерно равна. Тоже за метр семьдесят. Для нонешних времён — просто дылда. Половина танцующих мужчин меньше ростом. Так это ещё сейчас шпилек с лабутенами не придумали. На них вообще бы с Брехта ростом была. А ещё старшая сестра молчунья, а эта чирикала, не переставая, ни на секунду рот не закрывался, ни на минуту. Дефицит общения? Не повезло девушке. Сразу, можно сказать, после свадьбы мужа назад в армию отозвали и теперь одна с дедом и матерью. Скучно девушке.

А ещё она как-то странно вела себя, для совершенно незнакомой Петру Христиановичу девицы, а ну, да женщины. Не вязалось это слово к девятнадцатилетней принцесске. Так вот, подошёл её пригласить на очередной танец какой-то прыщ мелкий из местных прынцев, а она холодно эдак на него взглянула, сделала носиком «фи», задрав его, и сказала, через губу, этому полковнику, что она, мол, ангажирована князем Витгенштейном на весь вечер. Проваливай, мелочь пузатая. Ну, и правда, есть у товарища пузико. Мелочь? Бывает, не вырос, рыбий жир в дефиците у них в герцогстве. Только вот Брехт не очень отчётливо помнил, когда он успел эту Марию Елизавету с Вильгельминой ангажировать, да ещё и на весь вечер. Ну,не обманывать же пузатенького полковника, пришлось пристраиваться к танцующим польский танец.

— Жарко, — после этого вполне себе не сильно быстрого танца (не Рок-н-ролл), пыхнула на него принцесса и потребовала шампанского. Пришлось пройти в соседнюю залу, где на столах стояли бокалы или фужеры, знать бы ещё, чем отличаются. Ливрейные слуги наполнили им по фужеру, всё же. Узкие — это, наверное, фужеры.

— Ещё, — Мария и за Елизавету (второе имя) тоже решила выпить. А у Брехта у самого куча дополнительных имён на такой случай имеется. Он тоже за Людвига выпил. Потом снова потанцевали и опять принцесске жарко стало. Вот, алкоголичка. И снова — здорово, два фужера, Брехту пришлось за Адольфа теперь пить. Не сильно повезло, дали родители имечко замаранное. (Людвиг Адольф Петер).

— Князь, проводите меня в мою комнату, — допивая шампусик, икнула Мария.

Ох, не понравилась Брехту эта просьба. Как-то двусмысленно она прозвучала. Оказалось, что ещё и не в комнату, а во дворец соседний пришлось идти. Дедуля не больно большой перец, и ему места в огромном центральном здании Хофбурга не нашлось, поселили в крыле Амалии. Это имя одной из прошлых императриц. Пришлось выходить на улицу и огибать по дорожке здание.

Не дошли. По дороге оказались насаждения высоких кустов, куда Пётр Христианович и был затащен девицей. И сразу качать и штормить её перестало. Стукнула кулачком не ожидающему Петру Христиановичу в солнечное сплетение, и когда он согнулся, впилась в него губами. Ну, ничего себе. Интересных принцессок тут в германских землях выращивают.

Провёл ей заднюю подножку князь, а чего, она сама первая начала поединок. Повалились на мягкую пушистую травку. Из дворца Хофбург продолжала доноситься музыка, в такт всё и проделали. Можно и мазуркой или лучше котильоном назвать. Ага, первый раз был мазуркой, а второй котильоном. Потом их вспугнули, ещё какая-то парочка решила кустики посетить. Принцесса поправила платье и потащила этого непонятливого медведя огромного в крыло Амалии. Там под скрип железной кровати продолжили танцы. Пришлось обучить Марию с Елизаветой новым танцам. Потом муж из армии вернётся, она его научит. Нужно же прогрессорствовать. Прогресс наше всё.

Глава 13

Событие тридцать пятое

Маскировка, господа,

дело тонкое всегда.

На войне ли, на охоте

или просто в обиходе…

Главное в армии это дисциплина. И в целом, где бы Брехт ни служил, он ею в первую очередь и занимался. Как с дисциплиной разберёшься, так всё остальное само придёт. И вот тут нашла коса на камень. Он их, этих черкесов, потому и с собой забрал, что оставлять этих товарищей в Питере чревато. Нет, грабить пенсионеров не пойдут, не тот менталитет, а вот во всех дуэлях, в каких можно, поучаствуют, и так как и на старуху бывает проруха, то и на них найдётся более меткий, более быстрый, более обученный. Вернётся из Европы, а аскерчи все полегли в холодную землю питерскую. Но и тут в Вене всё Пётр Христианович боялся этих товарищей одних в город отпускать. Языка не знают, обычаев тем более, взглянет на черкеса кто косо, а он за кинжал. Набежит полиция, и какой бы он не был ловкий и сильный, а с десятком не справится. Всё это Пётр Христианович раз десять с разными интонациями воинству своему разъяснил. Головой абреки качали, что, мол, не бухти, хан, всё поняли. Всё будет чики-пуки. Брехт не верил, уж больно рожи хитрые черкесы корчили, соглашаясь с ним.

В этот день он только вернулся от дедульки императрицы, как в кабинет влетел Ванька и завопил, что Марата Хавпачева ранили, весь в крови прискакал, черкесы в бой собираются. Ох! Пришлось бежать в казарму.

Ну, переборщил чуть сержант преображенец, он же Ванька. Нет, Марат и, правда, ранен. Ножом ему пропороли пузу. Только на счастье Хавпачева, или благодаря его ловкости, нож прошёл так, что внутрь брюшины не попал, прошёл вскользь, прорезав кожу на входе и на выходе. Василиса, уже рану промывала, а Шогенцугов на черкесов кричал криком гортанным. Наверное, про мам чего-нибудь, так как в ответ аскерчи глазами сверкали.

— Отставить! Давай, Марат, врежь правду матку. — Раненый стоически переносил промывание раны водой и спиртом. Воин, он терпеть боль должен, тем более в присутствии женщин и командиров.

— Аны дэнги у дэвушкы забрал. Я его остановыл. А тут пасан налытэл и … и ножом раныл. Я нэ догнал. Я найду.

— Зубер, твою дивизию, кто девушку в расположение пустил? И кому пришло в голову ещё и пацанов с ножами в часть приводить, — Пётр Христианович специально Ваньку валял. Нет, ну не могли же его ослушаться и в город одного Марата отпустить.

— Кхм. Он за травами пошёл, на рынок. Хотели готовить шурпу вкусную со специями и травами. — Поскрёб бороду как бы командир черкесов.

— Вона чё! А один-то почему? Почему Ваньку, там, не взял или Ефима? Он хоть чуть по-немецки говорит.

— Сам пошёл.

— Едрид твою налево! Я же говорил, вы головами кивали. Муса, следующим ты пойдёшь один? Или ты сам Зубер? Чего рожи кривите. Ещё бы сантиметр и распороли живот. Что бы я потом его жене говорил, что её мужа как барана на рынке зарезали, не в бою пал, а пацан на базаре в драке ему нож сунул?!

— Эй, зачем такое говорить. Здесь везде чужие, везде война. — Впрягся выздоравливающий Муса.

— Точно! Мать вашу, Родину нашу. Тут все чужие. Тут война, куда он один попёрся?

— Мы поняли, хан Петер. Больше такого нэ будет, — опять за всех Муса ответил.

— Ага. А я Дюймовочка. Зубер, расскажи какая дэвушка, какой деньги, какой малчик.

Получалось следующее. Купил Марат на базарчике, что в километре примерно от их казармы чеснока, укропа и прочей петрушки, и уже шёл назад, когда увидел, как вор срезает у девушки, что вместе с ним покупала травы, кошелёк с пояса, он воришку за руку поймал, и палец тому сломал. Наверное. Малчык завопил, и в это время на Марата сразу двое налетели. Один пацан толкнул его просто, а второй в это время в потерявшего равновесие Марата нож и сунул. С огромным трудом, балансируя на одной ноге, Хавпачев увернулся, но чуть запоздал, и нож в бок ему парень засадил. Крик поднялся на рынке, полицию стали звать. Марат воришку выпустил и поспешил к коню, чтобы в полицию не попасть. Вины никакой за ним нет, но лучше в полицию, как говорил князь, не попадать. Там сначала бьют, а потом спрашивают, кто такой.

Понятно. Брехт для одного своего дела уже подумывал, о том, как выйти на криминальных авторитетов. И словно наворожили, утром только по дороге к Карлу Фридриху Баденскому прикидывал Пётр Христианович, где можно воришек или бандитов найти, и пожалуйста, они сами на него вышли. Да ещё его человека ранили. Одно дело, когда ты приходишь к криминалитету всякому договариваться и совсем другое, когда ты в праве с них спросить. За ранение человечка князя ответят мазурики, а уж потом можно с ними и о деле поговорить. Русских в Вене должны бояться до икоты. Услышал мову и беги, чтобы пятки сверкали. Ничем хорошим для тебя встреча с русским не кончится. Черкесы не русские? Ну, это они так думают. А австрийские бандюганы должны думать по-другому. Да, вообще думать не должны. Должны бояться.

— Марат, сегодня встанешь с нар, ремня получишь. Лежи. Ты мне завтра для опознания нужен. Зубер, бери всех егерей и Ваньку, езжайте в город. Нужно купить дешёвую местную одежду. Покупайте готовую, да даже у старьёвщика. Всем бороды сбрить. Назначаю операцию под названием «Багдадский вор» на послезавтра. Вы мне все нужны. Ясно.

— У-у-у.

— Ясно?!

— Как без бороды?

— Молча. Сказал, все нужны и выделяться не должны. Не по грибы идём. Эти товарищи будут за жизни свои никчёмные цепляться.

— Ну, у них же ходят бородатые.

— Ходят. Только не с такими чёрными и большущими. Всё. Потом новые вырастите. Пока до дома доберётесь, в два раза больше будут. Это боевая операция.

— Хорошо, хан, а что делать будем?

— Пока дуйте за одеждой. На всех купите, главное, чтобы по размеру подходила.

Событие тридцать шестое

Цена — это то, что вы платите. Ценность — это то, что вы получаете.

Уоррен Баффет

Решил и сам на рынок на разведку прогуляться князь Витгенштейн. Каждый солдат должен знать свой манёвр, а уж командир точно должен досконально знать театр военных действий. Рынок был типа Сенного в Петербурге. И сено и дрова продавали и животных всяких разных. Брехт сразу к коням направился, и не пожалел. Среди обычных и даже вполне себе породистых коньков и лошадок выделялись два представителя этого семейства. Это были тяжеловозы. Скорее всего — Першероны, а может быть, в Австрии есть своя порода. Хлипенький мужик, в довольно поношенном кафтане, продавал двух жеребцов. Как на подбор. Оба в холке по метру восемьдесят примерно. Оба вороные, только у одного на груди звезда белая и бабки, а у второго только бабки. И ноги мохнаты и грива с хвостом мощные. Загляденье. Брехт спросил, что за порода, и сколько мужик за обоих просит. Всё же не першеронами оказались жеребцы. Это местная австрийская порода, которую называют «Норикер». Второе её название — «пинцгауэр» происходит от австрийской местности Пинцгау, там норикийская порода сохранилась.

— Это бракованные лошадки, герр Петер, — Брехт так и представился «Хер Петер».

— В смысле? Красавцы же? — не понял Пётр Христианович.

— Нет. Бракованные. Это отец и сынок его. Закрепился неправильный окрас. Настоящие норикеры должны быть игреневой масти с белой гривой и хвостом. Потому дёшево продаю, по тысяче гульденов.

— Беру. Стоп. А эти твои игреневые норикеры тогда сколько стоят?

— Тысячи полторы. — Это, как и в России на ассигнации, если пересчитывать. Местный гульден, как раз равен русскому ассигнационному рублю.

— А есть у тебя? — Брехт прикинул, что если этих гигантов попытаться повязать с армянскими лимонными лошадками, то можно интересную породу получить. Лимонных тяжеловозов с белой гривой и хвостом. Сказка.

— Могу завтра одного жеребца привести.

— Приведи. — Уходя на эту рекогносцировку Пётр Христианович взял с собой пять тысяч фальшивых гульденов. Купюрами по пятьдесят гульденов. Надо же начинать их тратить. Часть в пыли повозил. Несколько бумажек на пару подержал, несколько просто согнул грязными руками туда-сюда. В результате, деньги новыми, точно не смотрелись. Отличить их могут только профессионалы, да и то если им попадётся двойник этой купюры по номерам. Так что, расплачиваясь под чужой личиной, Брехт вообще не беспокоился. Не побежит же этот коннозаводчик сразу в банк, а там сразу искать двойную купюру точно не начнут. А когда, или если, всплывёт подделка, то он уже далеко будет и высокого небогато одетого короткостриженого немца можно долго искать в Европе.

Договорившись на завтра с герром Паулем, Пётр Христианович сделал круг по рынку, пока Ванька присматривал за покупкой. Больше интересных коней не было. Зато были коровы. Сементалки были. И стоили недорого. И чего?! Как их доставить в Студенцы или в Дербент. На самом деле за морем телушка полушка, да рупь перевоз. Ну, купит он пару коров и быка. Ну, ладно пять коров и быка. Догнать до Рейна своим ходом? Это километров шестьсот. Ну, допустим. Можно человека нанять. Потом на барже по Рейну до Северного моря, потом морем до Петербурга. Потом по Мариинской системе до Москвы. Ну, два года пути. А если потом ещё в Дербент везти. Сколько на самом деле будет перевоз стоить. Далеко не рубль. Будет далеко за сотню рублей. Да кормить. На этих шестерых коров уйдёт тысяча рублей точно. Сколько потом нужно вырастить и продать этих коров, чтобы окупить эту тысячу. Всей жизни не хватит. А можно ли так считать? Ведь крестьяне в Студенцах или Дербенте просто станут лучше жить. И потихоньку порода размножится и в соседних деревнях чуть да поднимется уровень жизни.

Так. А если с этой стороны. Посмотреть. Тут по Дунаю можно спуститься на барже до Чёрного моря. Там пересадить коров на корабль и отправить их в Крым. Крым? В Крыму с травой всё не очень хорошо, там летом всё выгорает и воды не лишку. Единственно радует то, что у него имение стоит на берегу реки Судак, хоть с водой не будет проблем. Не купил бы. У него в Студенцах есть сементалки. Похуже чем те, что выстроились сейчас, демонстрируя стати здесь, на рынке. Ну, можно попробовать поискать быка поздоровше и улучшить породу. Уж больно дофига головных болей с транспортировкой. Не купил бы. Но тут проходя мимо очередных бурёнок остановился. Ух, ты, умеют же делать! Коровы были интересного цвета. Белого, не прямо белоснежного, чуть изжелта, но всё же скорее белого, и никаких пятен — ровный окрас. Коровы крупные, килограмм по шестьсот живого веса, а бык там на всю тонну тянул. То, что и заказывал. Пять коров и бык. И стоили смешно, по сто гульденов коровы и триста гульденов бык. А что деньги дармовые. Отправит их в Судак. Каринтийский блондвих (немецкий: Kärntner Blondvieh) порода называется. Если переводить дословно, то — Каринтийская блондинка. Купил блондинок, отвёл к Ваньке и дальше пошёл.

А не шлось. Брехт, собираясь на рынок, про коров и лошадей особенно не думал. Думал о том, как воришку поймать. Придумал следующее, повесил на пояс большой кошель и потом отдельной ещё верёвочкой тоненькой сплетённой из белого конского волоса привязал кошель к пряжке ремня. В кошель, чтобы не рисковать, камней обычных наложил снизу и только сверху несколько металлических гульденов сунул. Не успел и двух десятков шагов отойти от Ваньки, как его верёвочка из конского волоса за пряжку ремня дёрнула, и даже его стокилограммовую тушку слегка развернула, такой сильный был рывок.

Пётр Христианович не был готов, забыл с этими коровами про карманников, на которых охоту решил устроить. Юноша лет восемнадцати, пока князь Витгенштейн ушами хлопал, поняв, что кошель привязан, бросил его и попытался в толпе затеряться. Ну, это Пётр Христианович забыл, зачем он на рынок пошёл, как коников увидал, а Ефим Степанов и старший из егерей Емельян Сергеев, переодетые в местных небогатых горожан, держась чуть поодаль, бдили. Брехт заметил, как егеря тоже ввинтились в толпу следом за молодым воришкой. Хватать его не нужно было, нужно было проследить, если получится, куда товарищ побежит. Мало ли, испугается и выведет на логово местного преступного сообщества. Не в Ми-6 же этого воришку готовили. Обычный карманник. А, ну да, карманов ещё нет, а как их тогда сейчас называют, «кошелькорез»?

К Петру Христиановичу между тем подтопал полицейский в голубом мундире.

— Что тут творится, чего ты кричишь, орясина. А Брехт и правда закричал вслед воришки, чтобы тот точно чуть испугался, и привёл егерей к своим.

— Звиняйте, хер полицейский, сами мы не местный, с Пресбурга я ить. Коверкая русский и вставляя немецкие слова, замычал Брехт.

— Кошель хотели срезать? — осмотрел болтающийся на конском волосе кошелёк страж порядка.

— Истинно, Богом нашим Иисусом Христом клянусь, хер полицейский.

— А не разевай рот. Сейчас штраф ещё выпишу.

Брехт сунул полицейскому мелкую серебряную монету в десять крейцеров. (Один гульден — 100 крейцеров). Тот повертел её в руке, недовольно поморщился и удалился.

Событие тридцать седьмое

Захватил рынок — поднимай цены. Основа экономики.

Брехт решил, что это ж-ж-ж неспроста. Как-то больно быстро страж порядка нарисовался. Почему бы этому «голубому» за соответствующий процент не крышевать местных бандюганов и воришек на рынке. Самый тот бизнес для полицейского. А раз этот товарищ, который нам совсем не товарищ, якшается с местным криминальным мирком, то он сейчас должен к какому-нибудь местному пахану подойти и предупредить, чтобы осторожнее работали и смотрели на новую уловку — привязанный дополнительно кошель.

За ним князь Витгенштейн и направился, чуть подотстав. Потерять из виду служителя закона было затруднительно. Голубой его мундир бросался в глаза. Да и роста полицай был приличного, не с князя Витгенштейна, но метр восемьдесят точно есть в блюстителе, да каска кожаная, на древнегреческую похожая. Не пройдёшь мимо. Насколько Пётр Христианович успел местных расспросить, назывались полицейские сейчас — подразделения Военного корпуса полицейской охраны (Militärische Polizei-Wach-Corps). И были они только в крупных городах.

Голубой в толпе не затерялся. Толпа его обтекала, сразу видно, что хозяин идёт. Неспешно шествуя вдоль рядов с яблоками и прочими сливами, товарищ угощался и косточками плевался похохатывая. Весельчак. Минут через десяток полицейский дошёл до небольшой будочки в конце ряда и туда заглянул, Брехт постарался подойти поближе, нужно же попытаться разговор подслушать. Нет. Про воришек ничего не было. Насколько понял Пётр Христианович, это бы чиновник, что налоги тут собирал или пошлину, как уж это называется.

Послышался звон монеток, и полицейский дальше прошествовал. Ага, а вот и тот самый воришка. Он подошёл со спины к голубому и легонько дёрнул того за рукав. Полицай повернулся и, выслушав парнишку, покровительственно похлопал его по плечу, принял монетки, сверкнувшие серебром, и тронулся в обратный путь. Брехт минуту раздумывал, за кем идти. Нет, скорее всего, полицейский ни с какими паханами теперь встречаться не будет. А вот парнишка может. За ним князь Витгенштейн и направился.

Краем глаза видел, что и Семёнов, и Сергеев тоже пацана ведут. Ну, втроём-то они много народу накрошить могут, если что. Не страшно и к криминалитету местному заглянуть, может и не понадобится завтрашняя операция, зря абреки бороды сбривали. Ругаться будут. Напрасно переживал. Парень, покинув рынок, юркнул в кусты, и когда Брехт последовал его примеру, то оказался на грунтовой дороге, на которой никого не было. Как сквозь землю провалился. Пётр Христианович дождался Ефима Степанова и Емельяна Сергеева, втроём прошли вдоль дороги туда-сюда с полкилометра. На севере дорога уходила в лес и там упиралась в реку, через которую был переброшен шаткий мостик, потом снова лес. А вот на юго-запад дрога ввела в деревеньку или точнее пригород Вены. Должно быть, этот воришка сюда и шмыгнул. Получается, что в домишках этих саманных, в каком-то из них, и обосновались местные урки. Выходит, бороды черкесы брили не зря. Завтра с утра в этих кустах часть в засаду сядет, а вот вторая часть и егеря будут по рынку шляться, кошельками позвякивая.

Глава 14

Событие тридцать восьмое

Если в дверь не постучаться, её никогда не откроют.

Не нервничай! Не восстанавливаются не только нервные клетки, но и коренные зубы!

Раненых уже пятеро, они, естественно, храбрятся, рожи лица обиженные корчат, мы, мол, ещё ого-го, если нас к тёплой стеночке поставить — прислонить. А уж пальнуть из чего, так вообще.

— Не нужно на базаре палить, вы в чужой стране, и тут смертная казнь есть. Это в варварской Росссссииии, её нет. А тут только так вздёрнут на столбе. Цивилизация!!! Вы лучше ребята бдите за Василисой. Она мне для одного суперважного дела нужна. Прямо супер-супер. Не дай бог, эти басурмане похитят.

В итоге набралось вместе с Брехтом и Ванькой всего двадцать человек. Пятерых Пётр Христианович посадил в кустах у дороги, двоих на всякий случай, ну, мало ли, отправил к тому шаткому мостику. Нет, козе понятно, не должны местные криминальные авторитеты жить в шалаше на берегу Дуная, но лучше перебдеть. Пусть два человечка возможный всего на один процент путь отступления воришек прикроют.

Остальные побритые и переодетые черкесы и егеря отправились на рынок.

Приманку с раздутым кошельком на этот раз изображал Емельян Сергеев, он был постарше остальных егерей и выглядел более солидно. Брехт с Ефимом Степановым и Ванькой тоже бродили поблизости, изображая семью со слугой. Полицейский, тот самый — голубой, чуть не помешал операции. Он Брехта узнал и двинулся в его сторону. Можно, наверное, было сунуть ему ещё десялик, но бог встал на сторону православных. А чего — Ванька православный. Да и Ефим тоже. Полицейского остановил на полпути военный с парочкой орденов на груди и чего-то к нему пристал. Воспользовавшись этим, Брехт с помощниками юркнули в толпу у конных рядов, стараясь всё же Емельяна из поля зрения не терять.

Давешний воришка нарисовался вскоре, он ухватил егеря за кошель, чуть приподнял его и быстренько ножом срезал ремешок к поясу. На этот раз всё было по-честному, и деньги в кошеле, и никакой второй верёвочки незаметной. Ну, разве чуть подстраховались, и в кошеле в основном были медные крейцеры и до трёх гульденов в сумме там не дотягивали монетки. Парнишка сделал круг небольшой и двинулся, как и вчера, к тем кустам за рынком. Сразу и помощники его нарисовались. Два парня постарше, очевидно, готовые всегда вмешаться, как и в случае с Маратом, распихивая зевак и покупателей, двинулась за воришкой.

Брехт руку с красным платком в ней поднял. Это был сигнал для тусующихся по базару черкесов и егерей, что всё, товарищи, рыбка на крючке, следуем к кустам. Там и встретились. Воришка уже шмыгнул в небольшой лаз, что ли, который вёл на тропинку и дальше на дорогу. Тут егеря и приняли помощников пацана. Милицейский приём с заламыванием руки, и тут же на вдохе кляп в рот из деревяшки тряпкой обёрнутой. И сразу рыльцем в траву пожухлую.

— Это что тут творится! — Брехт, который по разнарядке должен был тыл контролировать, полицейского прозевал. Тот, придерживая каску кожаную, нёсся к ним. Смелый! Или дурак?

Хрясь. Это каска хера от хука справа не спасла. Бумс и приличная его тушка, отлетев на пару метров, плюхнулась на дорогу. Морщась от боли в руке, Пётр Христианович вместе с Зубером Шогенцуговым подхватили блюстителя закона и быстренько втащили, все исцарапавшись, в кусты. Боярышник, наверное? Такие иголки длиннющие и острые, жуть просто. Чуть без глаза князь не остался, бровь распорол.

Оставив черкесов пеленать по рукам и ногам блюстителей и нарушителей закона, Пётр Христианович прорвался на дорогу и успокоился. Тут всё шло по плану. Парнишка чуть не вприпрыжку, довольный хорошо проделанной работой, шёл по дороге в деревню эту непонятную. Следом, изображая из себя подвыпивших мужичков, пошатываясь и обнимая друг друга, двигались двое черкесов. Плохо изображали. Брехт с ними репетипетировал, конечно, но тут опыт нужен. Говорят, для артиста хуже всего пьяного играть. А эти и не артисты совсем. Парнишка оглянулся пару раз, но видимо всё же поверил в «забулдыг», так как на бег не перешёл. Скрылся он за деревьями у третьего по счёту дома. Значит, нам туда дорога, как в песне поётся.

Брехт ускорился, догнал алкоголиков, и тут же остальные участники операции «Багдадский вор» подоспели. Двое остались в кустах караулить пленников. Дом саманный-то саманный, но побольше остальных и крыша черепичная. Колодец во дворе. Хорошо хоть собаки нет. Черкесы, пригибаясь и прикрываясь растущими вокруг дома яблонями, окружили эту «малину», а Брехт с двумя егерями двинулся к двери.

На стук вышла дивчина лет пятнадцати в сарафане.

— Мне бы с хозяином поговорить. — Как мог более радушно, улыбнулся ей Брехт.

— Кровь у вас, — пальчик с тоненьким колечком указал на глаз улыбчивого дядечки.

— Так, поговорить бы. — Пётр Христианович тыльной стороной ладони размазал кровь по лбу и виску.

— Гретхен! — точно, как иначе могут красивую девушку звать.

На пороге нарисовался невысокий, но крепенький мужичонка в тирольском прикиде. Шортики кожаные, жилетка, рубаха вышитая, прямо со съёмок фильма этнографического отпустили. Раз, и в руке тирольца нож нарисовался. Два, и Гретхен, выдернутая Брехтом за руку, стоит к нему спиной, и у неё у шеи торчит кортик. Конечно же, ничего бы господин посол девчонке не сделал, но обладателю кожаных шортов этого знать не обязательно.

— Ты, родной, брось ножичек, я просто поговорить пришёл. — Брехт чуть отодвинул лезвие от петушиной шейки девчонки.

— Только …

— Поговорить. Убери ножик, и все будет нормально. Пожалуйста. — В смысле «Битте». Вежливость — главное оружие вора.

— Иван! — крикнул мужичонка за спину. А, тут не надо переводить. — Иоганн!

Показался близнец киноактёра фольклорного. Брат видимо. Помоложе чуть. Но такой же чернявый и аутентичный.

— Скажи парням, чтобы не дёргались, поговорить господин пришёл.

— Аскерчи! — Десяток черкесов вышли из тени, ну, это чтобы бандюки иллюзий не строили. — Так я захожу? — и Пётр Христианович приподнял Гретхен и передал её на руки Зуберу. — Подержи пока заложницу и рожу нахмурь для зрителей. Всё по-взрослому. Аманаты не помешают.

Событие тридцать девятое

Лучше один раз упасть, чем сто раз упасть.

Бегать за овцами — удел баранов. Я бегаю только за пивом.

Не самый что ли прибыльный труд воровство? Бедненько в хате. Или этот парнишка, что сейчас зыркает волчонком из угла один работает, а остальные пятеро, что за столом сидят, да двое ещё в кустах колючих, да с полицейским делиться … Один с сошкой, а семеро с ложкой. Но мужички, что сидели за длинным столом в большой кухне, лодырями, жиром заплывшими, не смотрелись. Сухонькие мужички, и глазки злые, и из горячительных напитков только пиво на столе. Брехт «братцу» кивнул, тот выплеснул в окно из чьей-то кружки и Брехту налил. Ну, нет. Тут такую хрень подцепить можно, что сифилис лёгким триппером покажется.

— Вымой, как следует, с золой. И не дёргайся, мне вас убить, как руссака раздавить. (В России тараканов называют пруссаками, а в неметчине — руссаками.)

— Грет…

— Не зли меня, дядя.

Вспомнив, что дивчина занята, ангажирована уже Зубером, братец младший помыл в ведре кружку и налил в неё пива до краёв из большого, литров на пять, глиняного кувшина. Жарко же на улице, Пётр Христианович приник к деревянному краю посудины. Ну, не «Велькопоповице», но пить можно.

— Что херу надо от простых торговцев? — наблюдая, как у великана этого дёргается кадык, набрался смелости старший «братец».

— Поучаствовать хочу предложить вам, господа, в одной моей торговой операции. — Брякнул кружкой по толстой дубовой столешнице Пётр Христианович.

— Ха. — Выдохнули все пятеро сидящие за столом.

— Не буду ходить кругами, херы вы эдакие, у меня есть три миллиона фальшивых гульденов. Бумажных, естественно. Мне нужно, чтобы вы скатались все вместе во Франкфурт-на-Майне и купили на них золото, серебро, картины, дорогой оружие. Короче, всё там истратили, и чтобы часть этого товара, можно было бы, пусть и чуть дешевле реализовать здесь. Ваша доля десять процентов ... Ладно. Ваша доля триста тысяч гульденов. Только не оставляйте их себе бумажками, а если и бумажками, то не моими.

— Так за подделку денег висилица, уважаемый господин. — Решил напомнить Брехту свод законов братец младший.

— Эти … очень высокого качества, лучше настоящих, — и Пётр Христианович положил перед товарищами две пачки ассигнаций австрийских. — Проверьте.

Народ забурчал и взял по несколько купюр, старший братец сходил в угол и достал завёрнутые в тряпочку белую настоящие, видимо, деньги, стали сравнивать, перешёптываясь.

— Выйдите на улицу, только не все сразу. — Темновато в хате.

Вышли братья, минут через пять вернулись.

— Да, они неотличимы от настоящих. Только новые.

— Правильно. Перед тем как ехать, и в дороге, мусольте деньги, держите в руках, над паром несколько штук подержите, по пыли вон за лавкой потрите. Нужно хорошо подготовиться. Выявить, что это подделка смогут только в банке, и то, если рядом будут две бумажки с одинаковыми номерами, и не факт, что подделкой посчитают именно мою купюру. Может, и наоборот случиться.

— А почему во Франкфурте? Это далеко.

— Это не обсуждается. Только во Франкфурте, и не вздумайте тратить по дороге, чтобы не вышли на след в Вене. Даже лучше наоборот, заедете чуть севернее или даже лучше западнее Франкфурта, и там немного в нескольких городах потратьте. Но основную долю нужно истратить во Франкфурте-на-Майне.

— Если всё так хорошо, то почему мы? Почему господин сам не сделает это?

— Хочу Гретхен сделать богатой невестой. Ладно, ладно. Мне нельзя уезжать из Вены. Дела. Могут хватиться в любой момент.

— А господин не боится ...

Ой, а рожу-то скорчил, прямо страшно-страшно.

— Ты, больной, дядя? У меня Гретхен и парень, вон тот, останется. И братец твой ещё до кучи. Или нужен братец. Ну, нужен так ножен, к чему ссоры между своими. А! Стоп. Проблема у вас и у меня есть. Тут за мной ваш друг из полиции увязался. Сейчас в кустах у дороги связанный лежит. Что с ним делать?

— Оскар?

— Оскар, так Оскар.

— Пришить жирную гниду …

— Хорошо, как скажите. На вас не выйдут? — вытянул руки вперёд ладонями Пётр Христианович, успокаивая взлетевших из-за стола бандитов.

— Он, тут всем насолил, вообще обнаглел! — Хором спели бандиты. Правда, должно быть насолил. Кулинар.

— Да, без проблем. Его нужно убить или там утопить. В смысле нужно чтобы не нашли или можно чтобы нашли трупп.

— Лучше, чтобы нашли и подальше.

— Договорились. Давайте, братцы, выдвигаемся, ждёте нас на дороге, возле того сгнившего мостика, денег два мешка. Привезёт на лошади вот этот товарищ, — Брехт указал на стоящего за ним Зубера Шогенцугова.

— А Гретхен?

— Чего Гретхен? Девушку и вон того юношу мы заберём сейчас, а Зубер поменяет мешки на брата твоего. Он тоже с нами поедет. Хотя, пообещал же. Вы тогда честное комсомольское скажите, что глупостей делать не будете. Всё, расходимся. Парень пошли, не прячься. Ты не в домике.

Полицейского побили немного кувалдой по голове, что прихватили со двора, потом отнесли к Дунаю по лесной дороге и, привязав к приличному камешку, затопили, сбросив с шатающегося мостика. Оборотень в погонах, пустил пузырики и, окрашивая прозрачную воду в розовый цвет, затонул.

Почему Франкфурт? Да просто же всё — там банк Майера Ротшильда. Часть денег, несомненно, попадёт в этот банк. И тогда настанет время для второй части Марлезонского балета. Начнётся часть вторая — Патетическая. Неожиданно к Курфюрсту Гессена придёт, непременно придёт, письмо, что Майер Ротшильд печатает фальшивые гульдены. Сейчас с этим строго, отправят проверочку в банк. Должны найти двойные купюры, хоть несколько. Потом привлекут специалистов с монетного двора в Вене. Тот должен всё же фальшивки отличить. Профессионал же. Какой-нибудь завиток люди Брехта в Дербенте неправильно скопировали. Ну и что, что не найдут у семейства станка печатного, это ещё не повод, чтобы не повесить. Да и всех пятерых сыновей заодно. Уж больно большая сумма в три миллиона гульденов. А банк гессенцы национализируют. Так и на здоровье. По их душу князь Витгенштейн тоже заглянет. Уши им от мёртвого осла, а не его княжество. Не его? А чего, родственник может от широты души и отписать?! Да, точно отпишет. Брехт слово волшебное знает. «Пожалуйста». Битте.

Событие сороковое

Врачи не рекомендуют слушать духовой оркестр, лёжа в окружении родственников.

Вино было сладкое. Даже чересчур. Пётр Христианович подвигал его щёками во рту и …выплюнул. Твою, же …! Мать вашу, Родину нашу. Читал, же сто раз, что в это время вино подслащают свинцом. Точнее, не прямо подслащали. Окись свинца (Свинцовый глёт) — белый порошок такой растворяли в вине, и раствор затем упаривали, получая сладкую жидкость. Её-то и добавляли в кислое вино. Таким способом из любой хрени, на мерло похожей и ргацетели ещё, делали вкусный, продаваемый напиток. Кларет получали. Его-то и налили Петру Христиановичу в фужер в приёмной Карла Фридриха Баденского из пафосного в голубой цветочек расписанного кувшина. Дедушка российской императрицы одеваться изволили и просил Петра Христиановича подождать, а чтобы князь не скучал, ему винишка и подали. Дедушка продолжал мутить, все хотел курфюршество своё расширить. Оказалось, что на севере Баден граничит не только с Гессен-Дармштадтом, но и с ещё какой-то мелочью. Вот новый коварный план дедулька и выработал, тем, более что по его сведениям, Талейран не очень благоволил к северному соседу. Брехт даже заморачиваться с картами не стал. Сейчас такая идёт компания по рисованию на картах новых государств, что лучше самому не лезть, можешь дров наломать, лучше пусть инициатива от дедушки исходит.

Пётр Христианович подозвал слугу, показал ему на лужу на полу паркетном, сам же выплюнул вино отравленное, и приказал принести воды и ёмкость, куда сплюнуть можно. Прямо до скрежета зубовного хотелось прополоскать рот. Свинец это не шутки. Не мышьяк, но хорошего, точно мало.

Пока слуга всем эти занимался, Брехт лобик морщил, что-то покоя в этом вине ему не давало. Что-то цепляло в голове, про свинец в вине, что-то нужное. Он прикрыл глаза, откинулся на спинку неудобного кресла и попытался вспомнить. Кого травили свинцом. Наполеона? Нет. Того точно мышьяком. Да и чёрт бы с ним пока. Ивана Грозного? Нет, того ртутью. Именно в этом времени. Кого? Кого?

— А, князь? У меня сегодня есть приглашение в Венскую оперу. Там будут давать … Бетховена, — Брехт трясанул головой. Дедушка уже в парадном костюмчике, весь в золоте, и с кучей орденов на старческой впалой грудке, стоял и чего-то ему втирал. Стоп! Бетховена! Бетховена травили вином со свинцом. Ну, не так, не специально. Сам себя травил. Во-первых, всем винам предпочитал Кларет, а во-вторых, пил его из свинцовой чаши. Ну, по слухам. И по этим же слухам пил не сильно умерено. Совсем не умерено. Алкоголиком был.

— Опера — это хорошо. Выше высочество, а не знаете, сам Бетховен будет в опере.

— Конечно. Это премьера.

— Мне два билета. Я буду с девушкой.

— У меня приглашение в ложу. Там нет никаких билетов. Я думал, вы будете кавалером моей Марии.

— Конечно. Девушка — это моя рабыня. Лекарка. Ну, не важно. Я с удовольствием побуду в этот вечер кавалером принцессы Марии Елизаветы. А вы герцог знакомы с Бетховеном?

— Нет, не имел чести. — Подумал, что пошутил Карл Фридрих. Хихикнул даже. Дурашка. Тебя забудут через десяток лет, а вот Бетховен навечно в Историю будет вписан. Попробовать его вылечить, раз уж так карта легла? Много чего про его глухоту Брехт читал в интернете. Одна из версий — это отравление свинцом. Да, даже если это и не правда, то убрав свинец из его жизни, хоть не глухоту вылечить, а жизнь продлить великому композитору. А ещё вылечить от алкоголизма. Можно попробовать его в Питер, а потом в Москву залучить, к Матрёне. Возможно, она сможет ему помочь?

Опять пропустил Пётр Христианович, о чём дедушка говорит.

— Ваше Высочество, голова просто раскалывается. Давайте я пойду отвара попью, а то, как с такой головной болью и в оперу.

— А как же предложение Талейрана? — поскучнел Карл Фридрих Баденский.

— Завтра с утра, как огурчик свеженький, я у вас. Один ведь день не даст ничего. Совет курфюрстов послезавтра.

— Хорошо, князь, не опаздывайте. Я жду вас в половине пятого. В оперу принято приезжать за час примерно. — Расстроился Карл с Фридрихом

— Непременно.

Всю дорогу до казармы Пётр Христианович выуживал из памяти то, что читал про Бетховена. Полно всякой всячины в голове застряло. Нужно по полочкам разложить. Наверное, не всё так просто с его лечением. И в двадцать первом веке полно слабослышащих и глухих. А голова предмет тёмный и исследованию не подлежит.

Глава 15

Событие сорок первое

Волшебство — это вера в себя. И когда тебе это удаётся, то удаётся и все остальное.

Иоганн Вольфганг Гёте

Из Брехта ценитель классической музыки не получился. Как из мухи котлета. И даже медведь ему на ухи не наступал. Сам размером с медведя. Наверное, семья не та, окружение. Не принято было у них ходить симфонии слушать. Уже даже потом, когда после гибели жены, переехал в Москву, сходил несколько раз в консерватории с филармониями и прочими Большими театрами. Посидел, послушал. Нет, не его. Как, впрочем, и походы в концертные залы на известных певцов и ансамбли или рок-группы. Шумно, душно, противно, когда орут или свистят поклонники прямо в ухо. Гораздо лучше надеть дорогие качественные наушники и в идеальном цифровом варианте это прослушать, без крика зрителей, без фонящих колонок. Нужен образ, включи это на большом телевизоре и всё одно слушай в наушниках.

Пытался также в наушниках и классику послушать. Ну, вот разве что «Лунная соната» того же Бетховена. Нет. Не вышло их командарма ценителя разных там опер и симфоний.

Ничего не изменилось. Жара и духота зала Венской оперы, в которую напихали, как сельдей в бочку высших всяких аристократов Священной Римской империи немецкой нации. Они потели, они бздели, он кашляли и даже чихали, они шикали друг на друга — тишину просили поймать соседей.

Примиряло только одно. Петра Христиановича отодрали от Баденских. Ото всех, и от дедули, и от мамули, и от дочули. Получилось феерически. Брехт, конечно, понимал, что Василиса Преблудная на мужчин действует, как валерьянка на котов, но такого эффекта, если честно, даже он не ожидал. Прикатили они на дормезе к Опере этой, зашли по ступенькам, там их Карл Фридрих у колонны и ожидал вместе со всем семейством. Брехт головой им покивал, ручки, сделал вид, что поцеловал, а потом тишину вокруг уловил.

Для Василисы ещё в Питере его знакомый портной сшил из сиреневого атласа и сиреневого же тонкого шёлка, вроде, «газ» называется, вечернее платье. Без всяких современных обручей вокруг задницы. Приталенное и свободно спускающееся к низу с небольшим гофрением. Или как это называется? Складочки такие, в общем. Брехт пять минут портному объяснял, как это делать. Получилось вполне себе новаторское платье. Верх, который из полупрозрачного шёлка тончайшего, чуть темнее подола и там вставочка ещё из голубого шёлка. И в довершении ко всему на Василисе орден надет. Мария Фёдоровна в благодарность за лечение дочери и Василису Преблудную и Матрёну наградила орденами Святой Екатерины второй степени. При этом не вслух приказ там зачла, а потом пусть эти деревенские ведьмы заказывают крестики у придворного ювелира. Что там для них полтысячи рублей? Можно на эти деньги двадцать девок дворовых купить? Да, иди ты?!! А можно и мне девок вместо ордена. Так Мария Фёдоровна сама у придворного медальера заказала два ордена и прислала с фельдегерем дочери, чтобы ты наградила от её имени своих спасительниц. Крест этот приколот был сейчас к груди Василисы. Для дам малого креста (кавалерственных дам), он на розетке из красных ленточек прикалывался на левой титьке. Груди. А, вот так, на левой стороне груди. Хрень. На левой титьке. Василиса и так-то супермодель. И бровьми союзна, и красотою лепа, и ростом взяла, и фигурой, а тут ещё необычный прикид и орден, и Брехт двухметровый под боком. Все и пялились.

И тут на случай, лиса бежала. Лисица видит сыр, лисицу сыр пленил. Бежал Лис в сопровождении нескольких придворных и парочки кавалергардов. Звали лиса Франц. Второй этого имени. Жена, высунув язык на плечо, тоже бежала рядом. Император мимо Василисы Преблудной пробежать не мог. Как так, в его владениях такие куропатки водятся, а он ни слухом ни духом. Ни ухом ни рылом. Ни тпру ни ну …

— Князь! — Брехт, отвечающий на вопрос Карла Баденского, поворотился, а там императорская чета, и сотни глаз на них пялятся.

— Князь, представьте меня вашей даме. — А жёнушка, она же Мария Тереза Бурбон-Неаполитанская — вторая жена императора, эдакий пончик под барашка белокурого завитый, молнии пущает из серых глаз. Куда ей до Василисы, и до плеча не достаёт. Брехт ещё и лабутены изобрёл. А уж с васильковым взглядом ведьмочки её — тусклый, серый совсем не сравнить. Не помогут и молнии.

Брехт подвис. Он Карлу Баденскому сказал, что Василиса Преблудная его рабыня, а тут говорить то же самое императору? Перебор. Тем более, он прилип к ней взглядом. К груди. А, это он орден рассматривает. Не частое дело орден на левой титьке. И что говорить? А правду в таких случаях всегда надо говорить.

— Разрешите представить, Ваше Величество. Это — Василиса Преблудная, известная в России волшебница, награждена императрицей Марией Фёдоровной орденом Святой Екатерины за излечение от смертельного недуга её дочери Елены Прекрасной. — Ну, вот, чистейшая же правда.

— Волшебница?!!!! — тишина установилась такая, что стало слышно, как оркестранты в своей яме чего-то доучивают. Двоечники.

— Самая настоящая.

— Как интересно! Князь, приглашаю вас со спутницей в мою ложу. Будет возможность пообщаться. — Император всё это говорил Брехту, не сводя глаз с Васьки, или ордена её.

— Кхм, Ваше Величество, тут принц Карл Баденский …

— Карл, уступите нам своих гостей, — не стал слушать продолжения император.

— С радостью, Ваше Величество. — А чего дедульке остаётся.

— Ну, вот видите, князь, всё улажено. Пройдёмте в ложу. Напомните мне имя вашей спутницы, сложное какое, сразу видно, что волшебница. У них всегда вычурные имена.

— Василиса Преблудная, сир.

— Вайсильика Приблюдная. Я воль. Зер гут.

Событие сорок второе

Чудеса там — где в них верят, и чем больше верят, тем чаще они встречаются.

Дени Дидро

Бетховен — он мелкий. Совсем мелкий. От силы метр шестьдесят. Ещё у него космы и пакли на голове. Оборзели эти европейцы, разрешили им без париков ходить, так они ударились, кто во что горазд. Этот вот, Людвиг ван космы битловские отрастил. А ещё от него попахивает. Потом попахивает и алкоголем.

Завели маэстро после исполнения Opus 36: Симфония № 2 Ре-мажор в императорскую ложу, чтобы выслушал композитор хвалебные отзывы от самого императора.

— Божественно, маэстро, — чирикнула Мария Тереза.

— Пунктирный ритм у кларнетов и фаготов неплох, — что-то такое читал давным-давно Брехт и вот всплыло. — И отсылка к Марсельезе неплоха.

— Вы заметили … — повернулся левым ухом Бетховен.

— Князь фон Витгенштейн. — Чуть поклонился композитору Брехт, — Васька твой выход, — по-русски сказал Василисе.

Договаривались ещё дома, ну, в казарме, что если удастся встретиться с Бетховеном, то она выдаст чего громко и пафосно на русском.

— Чего мне же говорить? — губки бантиком. И помады не надо, но с помадой князь в Дербенте поэкспериментировал. Так себе, не стойкая пока. Но взял с собой ярко-красную и светлую. На пять балов получилось, в полутьме лоджии прямо горели губы.

— Отче наш читай, только с выражением.

— Отче наш, Иже еси на небесех!

Да святится имя Твое,

да приидет Царствие Твое,

да будет воля Твоя,

яко на небеси и на земли.

И тишина опять. Брехт пояснил императору, когда он к дивчуле приставать начал, что волшебница только древнийязык волхвов знает и русский немного, ну, если надо он — князь Витгенштейн попереводит. Сдулся Франс, через переводчика шуры с мурами крутить не тот кайф. А тут молчавшая всё время русская красавица, как выдала чего-то грозно. Ложа замолкла, да и соседние славить маэстро перестали.

— Что она говорит? — напряглась императрица.

— Василиса говорит, что если мэтр подстрижётся, и три дня не будет пить вино, то она попробует вылечить его от надвигающейся на музыканта глухоты. А ещё ему нужно три дня пить только молоко и есть белый хлеб. И три раза в день мыться с мылом в горячей воде. Всё теперь.

— Маэстро, вы, правда, глохнете? — в лоб булькнул Франц, который второй, и который потом будет первым.

— Ваше Величество, я никому не говорил, у меня всё время стоит звон в ушах, и я на самом деле стал хуже слышать, особенно одним ухом. По предписанию врачей я провёл этот год в полном одиночестве в уютном деревенском домике в Гейлигенштадте. Недуг начал отступать, я с радостью могу сказать, что улучшение слуха чувствуется. Во мне прямо проснулась бодрость юноши, сердце моё стало полно бесконечного веселья и любви к жизни. Вот так и родилась эта симфония. Но откуда об этом узнала эта девушка? Я от всех скрывал свой недуг.

— Как интересно! — Пискнула Мария Луиза, старшая дочь императора. Та самая, сейчас ещё двенадцатилетняя девочка — будущая жена Наполеона.

— Людвиг, я приказываю вам исполнить всё, что сказала Вайсильика Приблюдная. Учтите, я буду следить за этим излечением. — Франц нос в потолок поднял и руку маэстру протянул. Тот её лобызнул, и забыл про монархов, так как в ложу внесли дополнительные свечи, и Людвиг ван увидел Ваську во всей красе. Все мелкие дядьки млеют от высоких тёток, а тут не просто тётка, а Василиса. Да, ещё Бетховен натура увлекающаяся. Ну, очень увлекающаяся. Сейчас, кажется, его какая-то графиня или княгиня бросила. И тут Васька во всей красе и загадочности.

— Васька скажи, что по-деревенски, непонятное или ещё какую молитву зачти.

— Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего, яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная.

— Ну, ты подобрала, — мотнул головой Пётр Христианович.

— Что она теперь говорит? — первой вылезла будущая Наполеонша.

— Василиса Преблудная говорит, что если узнает, что Людвиг этот просто понюхал вино, то превратит его в собаку большую. Такую же лохматую и вонючую.

— Ой, и правда на собаку похож лохматую и пахнет от него, — Ну, с трёх раз, опять Мария Луиза. Ребёнок, что с него взять.

— Маэстро плохо! Нюхательную соль тащите! — успел подхватить сползающего на пол композитора Пётр Христианович.

Нда, чуть перестарались. Вроде не обделался, и то ладно.

Домой возвращались в сопровождении десятка улан каких-то. Забоялся император, что по Вене в свободном доступе ведьмы разгуливают и подданных его в псов шелудивых превращают. Как бы ни заявились завтра инквизиторы какие. Не те, конечно, времена, и Торквемады все уже сами в аду, но паника она чего только не наделает. Как бы не пришлось с боем прорываться из Вены. Где-то тут Швейцария недалеко. Кстати, если кому интересно, то страну Швейцарию, создал ни кто иной, как Суворов. Почти. Без него, могло и не случиться Швейцарии. Стоп. Он же собирался в Линц. Разыскать производителя того самого штуцера, на котором табличка была FRANZ PERTSCH IN LINZ (Франц Перш из Линца). Или, может, Перч? Вот лично у товарища и спросим.

Событие сорок третье

Давайте принимать жизнь такой, как она есть. Дождики дождиками, но бывают и чудеса.

Евгений Щварц

Все же знают город Линц. Ах, да, опять Болонннннннская система. Не учат детей. Там жили целых две фигуры вполне себе знаменитые. Одна фигура давно жила. Это астроном Иоганн Кеплер. Тот самый, который вывел законы, по которым планеты движутся. Жил в одно время с Галилеем, но по большому счёту с инквизицией «полемики» удалось ему избежать.

Второй житель Линца гораздо известней. Все до единого на старушке Земле его знают, даже индейцы в Резервациях и негры в джунглях. Это товарищ оставил след в истории, так оставил. Зовут товарища, будут звать, Адольф Гитлер и он проведёт в Линце все детство и юность. Если кто-то думает, что Гитлер, это как у Ленина и Сталина кличка, то он, как любит повторять Пётр Христианович — заблужденец. Это фамилия его деда, за которого мать Алоиса (батенька фюрерский) вышла замуж. Никогда Адольф Гитлер фамилии Шикльгрубер не носил. До пяти лет эту фамилию носил его отец Алоис. Якобы был незаконнорождённым. Но и это неправда. Вернее, не полная правда. Просто мать (бабушка Адольфа) вышла замуж за мельника Иоганна Георга Гидлера после рождения ребёнка. А про Шикльгрубера — газетная утка.

Да и ладно. Ещё далеко до рождения даже Алоиса. А если Брехт чуть историю поправит, то, может, и не родится вовсе «бесноватый фюрер».

От Вены до Линца километров двести, карты такие, что точно не определить. Двести — это четыре дня туда, да четыре обратно, да там пару дней. Нет. Нельзя сейчас выезжать. Два дела держали Петра Христиановича в Вене. Во-первых, нужно добить Бетховена. Может и не удастся предотвратить глухоту, но вылечить от алкоголизма и отравления свинцом этого маэстро вполне Брехту с Василисой по силам. А во-вторых, на следующий день назначена встреча курфюрстов. Хрень, конечно, они ничего не решают, но появиться там и наехать на кое-кого Брехту надо. Естественно, не от своего имени. Кто он? Хрен с горы. Да, даже если его ханство и не меньше многих кюрфюршеств, а по ВВП в разы превосходит, то это ещё не повод суверенным государям приказы раздавать. Но от имени Александра и прикрывшись именем Талейрана, пару слов Пётр Христианович сказать попробует.

Немецкое слово Kurfürst, буквально означает — «князь-выборщик», от Kur «выбор, избрание» и Fürst «князь». С распадом Священной римской империи немецкой нации эта обязанность выбирать императора канет в прошлое. Да и до этого никто давно императоров не выбирал. Так что — это просто титул, просто князь. До королевства земель и подданных не хватает. Расширяться надо. Все хотят, а бесхозной земли мало. Уже мало, епископства поделили, вольные города поделили, остались княжества и графства некоторые, но и те вскоре будут поглощены. Так, что если честно, то князю Витгенштейну надеяться на то, что его мелкое княжество останется независимым и не будет поглощено Гессеном — наивность. А с другой стороны, есть же Лихтенштейн и Люксембург и Сан-Марино. Почему не быть Сайн-Витгенштейн-Берлебургу, чем хуже Лихтенштейна? Длиннее и пафоснее звучит, всяко разно. Ну и про Баден забывать не стоит. Дедулька, прямо, достал Брехта своими интригами и нытьём. Княжество Ляйнинген на севере ему подавай.

Совет описывать не стоит. Крики, ругань, обрывание рукавов. Нет единства в немецком народе. И это пока неплохо. Плохо, что половина из этих князей перейдёт во время ближайшей войны на сторону Наполеона. А всё Талейран со своим переделом. Молодец. Учиться надо у таких людей. В перерыве Брехт выловил князя этого самого Ляйнингена. Дедушку звали Карл Фридрих Вильгельм. Он только что лишился всех своих старых владений (Наполеон отобрал и присоединил к Франции, а взамен ему выдали это маленькое княжество, практически полностью окружённое Баденом. Раньше было епископством.

Брехт обрисовал Карлу этому перспективы, тот соглашался во всем с ним, а когда Пётр Христианович уже думал, что дедулька согласится на добровольное вхождение в курфюршество, то был послан в далёкое эротическое путешествие.

— Тогда мы просто введём туда войска. А ещё я попрошу свою знакомую волшебницу проклясть всех ваших потомков. — Весть о колдунье, что шастает по Вене, среди князей всяких распространилась мгновенно. Дедулька побледнел слегка, и Брехт решил его дожать.

— Ваших же земель тогда никто не тронет. Скоро следующая война с Наполеоном. Можете со своей независимостью опять под раздачу попасть. А так Карл Баденский будет вашим гарантом. Сколько сейчас жителей в вашем княжестве?

— Семь с лишним тысяч, в одном Аморбахе почти тысяча человек. Это теперь столица княжества. — По лицу и не понять, то ли гордится этот князь огромным своим владением, то ли переживает, что старое, которое по чесноку, ничем не больше этого, отняли французы.

— Я дам вам сто тысяч гульденов на приобретение коров. Разводите, торгуйте сырами и мясом, богатейте. Сыры будете мне в Петербург поставлять. Все куплю, сколько пришлёте. А вашего сына могу забрать с собой в Россию, где он обязательно станет генералом. Как я, например. Протекцию перед императором я составлю ему. За то, что вы добровольно вошли в кюрфюршество его тестя, Александр, думаю, на генеральские эполеты для вашего сына вполне пойдёт. Договорились?!

Ну, куда старому немцу деться? Кто же не хочет видеть своего сына генералом. Ну и очень много коров можно купить на сто тысяч гульденов.

— Договорились.

Фух, ну, хоть одной головной болью меньше. Теперь-то эта семейка от него отстанет. Хотя, принцесса не отстанет. Да Брехт и сам не сильно против.

Осталось обработать Бетховена и ехать в Линц можно. Уж больно хороший штуцера там делает этот Перч.

Глава 16

Событие сорок четвёртое

Многие люди умирают не от своих болезней, а от лекарств.

Мольер

Маленький домик среди леса почти, точнее, это окраина небольшого поселения, но домик совсем на краю и никаких огородов, заросло все кустами и деревьями и кажется, что прямо избушка лесника какого. И тропинка полузаросшая травой. Видно, что ходят по ней, прогуливается до скамейки, с которой вид на реку Дунай чудесный открывается, композитор. И с деревни этой поблизости женщина, должно быть, еду сготовить затворнику, да тряпки постирать, приходит.

Дормез до домика не доехал. Застрял. В прямом смысле. Дорога всё сужалась и сужалась, с обеих сторон кустарником окружённая, и, наконец, почти в тропу превратилась и конному-то узковато, а тут дормез огромный.

Брехт порычал на кучера, выбравшись.

— Осип, объясни мне тупоголовому, как ты собираешься теперь из этих зарослей выбираться. Тут же нельзя развернуться, у тебя задняя скорость есть?

— Думалось, что у дома-то есть, где развернуться, — шмякнул шапку тирольскую оземь мужик. Брехт всех под местных нарядил и теперь поголовно все в этих прикольных шапочках. Пейзане, нафиг, блин. На их рожах это украшение смотрится так себе.

— Думалось. Ладно, распрягай и попытайся вытащить. Далековато пешком шкондыбать.

Пётр Христианович отодвинул задницей ветки кустов, хорошо хоть не боярышник с шиповником, и помог Василисе выйти. Кони ещё ногами топали, чувствуя, что не туда их загнали, ругались на своём конском.

— Васька, композиторы они с абсолютным слухом …

— Глухой же говорили, Пётр Христианович.

— Тьфу, на тебя, не перебивай. Композиторы, они с абсолютным слухом. Если ты снова «Отче наш» прочтёшь, то он сопоставит, то, что ты говорила в театре и сейчас. Слов не запомнил, естественно, но тональность, ритм. Поймёт, что ты то же самое говоришь, потому читай другую молитву или эту, но не с самого начала. Ферштейн?

— А можно я рецепт тогда говорить буду? — ведьмочка решила инициативу проявить.

— Нет. В молитве определённый ритм. Молитву читай. Я скажу, когда остановиться. Да, и зыркай на него зло и пренебрежительно. Будто ты барыня, а этот ирод по твоей любимой клумбе с цветами прошёлся и все цветы измял. Надо бы выпороть, но он же дурачок деревенский, не поймёт, за что порют. Дурень. Вот так и на Бетховена этого смотри.

Садом эти заросли назвать язык не поворачивался. Заросли. Это правильное слово. На паре яблонь даже небольшие яблочки имелись, и в углу слива выдавала своё присутствие жужжанием ос и запахом гниющих слив, но и на самой сливе ещё висели тёмно-синие плодики, не все ещё в траву упали. Под деревьями целые заросли молодой поросли, которую никто не убрал, и не подойдёшь, если захочешь сливой полакомиться.

Хозяин, видимо, услышал хождение во дворе и вышел на крыльцо. Не полностью слух ещё покинул господина Бетховена. Рядом тут же нарисовался его нонешний ученик Фердинанд Рис. Молодой, лет восемнадцати человек, резко отличался от учителя. В жилетке из парчи и белой рубахе, кучеряшки на голове, херувимчик такой. А вот сам маэстро был тёмен ликом, небрит, как всегда не чёсан, и с мешками под глазами. И в жилете из грубой шерстяной, какой-то самопальной ткани, с начёсом почти, непонятного грязно-серо-коричневого цвета.

— Господин князь! — Струхнул Бетховен и было от чего. Его же ссукина сына сама волшебница Василиса по-доброму попросила подстричься.

— Василиса давай, — шепнул Брехт ведьмочке.

— Господи Боже наш, во спасительном Твоем смотрении сподобивый в Кане Галилейстей честный показати брак Твоим пришествием, Сам ныне рабы Твоя яже благоволил еси сочетатися друг другу, в мире и единомыслии сохрани, — насупив брови, которыми союзна, пафосно так пропела Василиса.

Это что при бракосочетании такую читают? Выбрала блин! Рычащих ноток нет. Ну, да ладно, придётся работать и с этим материалом.

— Ты музыкант, вообще никого не боишься, что ли? Ни чёрта, ни бога. Ни даже Василисы?! — Брехту-то никто рычать не запрещал. — Тебе, смерду, русским языком было сказано постричься и помыться. Спрашивает волшебница, вообще, может, слуха тебя лишить, раз ты её не услышал. Или ты дурак просто, спрашивает Василиса Преблудная. Осёл? В осла тебя превратить хочет.

Бряк. Опять выпал в обморок Бетховен.

— А-а-а! — завопил этот пацан в кучеряшках.

— Не, вопи, а то и тебя в осла. Помоги лучше в дом отнести. — Взялся за ноги, в каких-то стоптанных-перетоптанных, не по размеру, сапогах, Пётр Христианович. — Кровать-то есть в доме?

— Ать?

— Мать. Бери под руки, понесли.

В доме царил беспорядок. Зато, почти посредине небольшой, в общем, комнаты стоял приличный такой рояль. Как его только занесли сюда. Стену, небось, разбирали. Брехт, водрузив тушка мэтра на незаправленную кровать, не спешил того в чувство приводить, прошёлся по комнате, оценивая. Тёмно-коричневый величественный инструмент от французской фирмы «Эрар». Ножки витые. Интересно смотрится. Затейники французы. Знать бы ещё хорошо это или плохо «Эрар». Брехт как-то читал, что рояли Бетховену дарили чуть не все фирмы, что эти рояли выпускали.

— Тяжёлый механизм, учитель жалуется, — пискнул из-за спины Петра Христиановича Фердинанд Рис.

— А скажи мне, Федя, из чего Людвиг наш злоупотребляет?

— Ик. А? Чего? — закрутил головой, на плойку завитой, молодой человек.

— Спрашиваю, из чего маэстро вино пьёт. Кубок, там, чаша? — Брехт читал, что у Бетховина была любимая чаша или кубок большой, отлитый из сплава олова и свинца, ещё и оттуда травился наш Людвиг ван.

Событие сорок пятое

Нет лучшего способа для создания идиотов, чем алкоголь при его продолжительном употреблении.

Эмиль Крепелин

— Почему у вас бардак такой? А, да ты и по-русски говорить не можешь. Неуч. — Брехт оглядел комнату внимательней. На самом деле красивое русское слово «бардак» никак не описывало обстановку. Это была свалка или помойка. Скорее помойка, на нотах, наваленных под столом и роялем, валились засохшие макаронины, и жирные пятна от соуса или чего-то похуже были почти на всех нотах. На этих же листах и кофейный порошок уже использованный горками присутствовал. Одежда валялась на кровати, на столе среди бумаг, на спинке стула.

— Федька, а чего тут всё в макаронах?

— Так учитель, когда злится, всегда едой швыряется, — всхлипнул Федя. Доставалось, значит.

— Васька, залепи ему пощёчину со всей силы. Нужно заняться воспитанием гения. А то он себя погубит.

— Так он хворый, я вижу. — Не стала бить лохматого пациента ведьмочка.

— И я вижу, называется болезнь — отсутствие самодисциплины. Да, ты тут руками сильно-то ничего не трогай, по слухам сифилис у него. — Брехт такое читал, но может позже схватит, сейчас за графиню сватался. Послали и графиня и родичи. Плебей, а туда же в калашный ряд.

— Не бить? — Отстранилась Василиса от Бетховена.

— Пусть подремлет. Федька. А ну-ка расскажи мне, кто тут порядок наводит? — Пётр Христианович обвёл свалку широким жестом.

— Кухарка. Вот кубок, если вы про него спрашивали, — юноша указал на стоящую на углу полки, тускло поблескивающую, металлом вещицу.

Брехт представлял себе по-другому знаменитый кубок, из которого травился Людвиг ван. На токарном станке, должно быть, сделан. Гладкая шлифованная поверхность без малейших признаков литья. Отлили, а потом обработали на токарном станке, скорее всего. Брехт надел перчатки. Сифилисом точно не хотелось заразиться. Приподнял кубок и повертел в руках. Олово с примесью свинца, тяжеловат для просто оловянного, а если учесть, что это XVIII века поделка, то сто процентов, что тут и мышьяк есть, и сурьма, и висмут, и вольфрам. Сопутствующие свинцу металлы. Разделять эти металлы ещё не умеют.

— Тряпку дай, Федя, — Брехт решил кубок изъять, но в то же время, не гробить, для музея какого будущего оставить. Из этого кубка пил и травился, тот самый, известный композитор и пианист — Людвиг ван Бетховен. (Третий этого имени.)

Фердинанд Рис затравлено пооглядывался и всучил князю белую со следами пролитого вина рубашку Бетховена.

— А ты, мать твою, Фёдор, почему порядок не наводишь? — парень поднял с пола пачку исписанных листков с нотами. Вручную криво косо разлинованы. Ещё не выпускают заготовки с нотным станом. Нужно запомнить. Осчастливить Европу.

— Тут учитель ругается …

— Дурашка, тебе меня и Василису бояться надо, а не учителя. Хотя, стой. Вам переезжать надо. Ты сказку про Незнайку на Луне не читал же. Там Пончик классный способ придумал, как уборками не заниматься. Нужно тупо переезжать. Вот что, Федя, тут, где подстричься можно?

— Учитель ругался три дня …

— Да пофиг, мы сделаем из него завидного жениха. Мелковат, конечно, ничего, ботинки на высоком каблуке закажем. Общественные бани есть в Вене? Там же унисекс у вас. Прикольно. — Брехт склонился над композитором и легонько ему по морде надавал, перчаток не снимая.

— А? — затравлено огляделся пришедший в себя Бетховен.

— Слушай сюда, юноша, сейчас поедем в баню. Потом я тебе сниму квартиру новую и слуг найму. Одежду поменяем. Вши на твоей. Каждый день мыться будешь. Я специального человека найму … А хочешь, дивчину? Она тебе спинку будет тереть, потом маслами благовонными спинку намасливать, массажик там. Благодать.

— А? — так и лупает глазами гений.

— Да, про вино. Знаешь, почему это вино сладкое? Слушай и запоминай. Когда виноград бродит, то одна молекула сахара, который в винограде, переходит либо в спирт, либо в уксус. Обычно пополам. Две получаются. И не спорь! Это аксиома, — Людвиг чего-то сказать пытался. — Так вот. Сбил блин. Ага. В тех сортах винограда, что тут выращивают, примерно десять процентов сахара, а то и меньше. Ладно. Не нужно тебе этого знать. Другое запомни. Если добавить в вино оксид свинца, то он переходит в ацетат свинца, взаимодействуя с уксусной кислотой, а эта хрень, ацетат этот, сладкая. Сладкий. Что получается? А получается, что дрянное вино кислое превращается в сладкое и вкусное. Кислота уходит, превращаясь в сахар. И брожение ещё эта хрень останавливает и прозрачность увеличивает. Всё бы хорошо, только вот свинец, это такой же яд, как и мышьяк. Немного послабее. Он в организме накапливается. Признаки отравления простые, колики в животе, поносы, стул чёрный бывает. Кивни и рот закрой. Какашки чёрные бывают?

— И… А … Если …

— Иа, говоришь. Понятно. Да, если пить из свинцовой посуды, то тоже травишься, хоть и не так сильно. Кубок твой я забрал. Завтра куплю новый из серебра. Да, ты запомни, маэстро, серебро убивает микробов всяких, так, что пей только из него. Тут у вас всякую хрень подцепить можно. — Брехт довольный произведённым эффектом остановился, сделал вид, что задумался и внимательно рассматривает композитора. — Василиса тебе микстуру сейчас для очищения организма от яда выдаст. Пропьёшь, потом поговорим про слух. Про глухоту твою. Тут такое есть предложение. Тебе надо к учительнице Василисы в Москву ехать. Матрёной зовут. Она точно вылечит. Там не Вена, конечно. Но люди не беднее и любить тебя больше будут. А в Петербурге есть эрмитажный театр, там, не хуже, чем в Вене. Тут Наполеон скоро войной на Вену пойдёт. А у нас в Санкт-Петербурге не будет этого самозванца. Так, что если хочешь долго и счастливо жить и не оглохнуть, то начинай собираться. Где-то через месяц домой поедем. Женим тебя там …

— На Васильиса? — успел вставить Людвиг ван?

— На Васильисса? Хм. Васька, пойдёшь за гения.

— Бу-бу-бу.

— Говорит, что постричься, побриться тебе надо и вино бросить пить. И ещё зубы чистить, воняет, говорит от тебя. Смердит.

Событие сорок шестое

Вот здесь, на этой полке, у меня стоит Библия. Но я держу её рядом с Вольтером — как яд и противоядие.

Бертран Рассел

Линц. Линц он стоял и стоять будет. Сразу уехать не получилось. Сначала с Вильгельмом I пободаться пришлось. Это новоиспечённый курфюрст Гессенский. Прирезали ему чего и объявили его — ландграфа Гессен-Кассельского курфюрстом. Интересную информацию про этого товарища поведал Брехту благодарный за прирезанное княжество Карл Баденский. У этого шестидесятилетнего старичка кроме жены почти десяток любовниц и в сумме от всех них несколько десятков детей. Роту сформировать из отпрысков можно. Силён дедулька. А ещё этот товарищ торгует солдатами. В прямом смысле этого слова. Набирает из крестьян роту, одевает, учит ходить не как попало, а строем, и продаёт нуждающимся за приличные деньги. Эта торговля приносит ему колоссальные доходы, и сделало одним из богатейших немецких князей этого времени. Своё громадное состояние, товарищ не в кубышке под кроватью хранит. Отнюдь. Оно в банке хранится, которым управляет (Бабам) франкфуртский банкир Майер Амшель Ротшильд. Ну, чего. Одним выстрелом попробуем этих двух вальдшнепов свалить.

Товарищ ходит в парике и, по словам дедушки императрицы, является злостным консерватором. Даже все солдатики, продаваемые, были у него в париках. Двое гренадёровиз этого войска сейчас и ходили по Вене, сопровождая курфюрста. Оба выше Брехта и в плечах поширше. Ужас ужасный — двухметровые богатыри с плечами по полтора метра и зверскими рожами. Прикупить потом у Вильгельма обоих двух надо. Одеть в индейские одежды и во дворец с ними к Александру ходить.

— Князь, — Брехт попытался с ним по-человечески сначала, — Ты оставь в покое княжество Сайн-Витгенштейн, а я тебе за это ничего не сделаю.

— Я должен стать королём. Королём «хаттов». — И вперёд шагнул, почти вплотную в Петру Христиановичу встал. Тоже высокий, под метр восемьдесят, до носа Брехту макушкой достал. И ещё парик завитой.

— Да, флаг в руки, барабан на шею и барабанные палочки за пазуху, только княжество не трогай.

— А то что? Ведьму натравишь?! — все уже знают, все стороной обходят, а этот ерепенится. Силён старикашка.

— Не боишься? И правильно. Сказки это про собак и ослов, не видел никогда, чтобы Василиса кого-то в них превращала. Она добрая волшебница, она просто порчу на твоего сына наведёт.

— Я не верю в эти сказки! — но сфальцетил. Слишком громко не верит. Не по Немировичу.

— А и ладно. Если что-то вдруг случится, то ты князь, знаешь, где меня найти. Нет?! Захочешь — узнаешь.

Не договорились ни по-хорошему, ни по-плохому. Ничего, скоро из Франкфурта вернутся братья разбойнички с помощниками. Как раз Брехт из Линца вернётся.

В Линц Брехт взял собой десяток конвоя только. Пять егерей и пять черкесов. Остальных оставил бдить за ранеными, за заложниками и за Бетховеном Людвигом с Василисой Преблудной. Композитору Пётр Христианович выделил на время свою комнату в казарме и сказал, что если тут помойка нарисуется к его возвращению, то просто выкинут, Людвига вана на улицу и лечить не будут. Живи тогда, как знаешь. И Василиса тогда тебе не светит, как и возвращение слуха.

Васька ему слабительные и рвотные всякие порошки и отвары стала давать. Брехт ей посоветовал. Нужно сначала попытаться прочистить организмус мэтра от ядов.

— И воды побольше пить. По два — два с половиной литра каждый день. Корми мясными бульонами. Хлеба не давай. Тоже весь в спорынье должно быть. Марат, ты за старшего остаёшься. Сходи на рынок купите зерна и переберите, потом ещё ступку и только из этой муки самодельной готовьте. На рынке хлеб не берите.

Раздал всем напутствия и уехал.

Блин. Завидно. Какая красивая и богатая страна. Четыре дня ехали и четыре дня кругом пастбища, на которых большие упитанные коровы пасутся, овечки тоже в два раза крупнее тех, что у лезгин. Обидно. Нет, точно нужно нанимать все суда, какие смогут отсюда до Крыма доплыть, и отправлять туда и коров, и овец, и лошадей. А во Франкфурте, всё одно же туда наведываться, тоже купить и попробовать через Северное и Балтийское море переправить в Петербург, а потом в Москву. Деньги дармовые нечего жалеть. Если что всегда ещё напечатать можно.

Кроме коров и деревеньки вдоль дороги попадаются. Кирхи с костёлами всякие стоят, аккуратные, ухоженные, домики или саманные или кирпичные и тоже под черепичными крышами, как и церквушки. И даже дорога мощённая камнем плоским попалась. Наверняка, ещё римляне строили. Чего римляне эти восточнее не расплодились. Вот бы такую дорогу от Петербурга до Москвы. Окарался бы Радищев. Брехт в той жизни книгу не читал. Вот недавно добыл в Питере по большому блату и прочитал. Хрень. Чего злопыхать-то, ты собери деньги за книгу, фонд организуй и поправь дорогу, вот такую сделай, домики такие вот, коровок крестьянам из Европы завези. Нет. Только ябедничать. Да, хоть своих крестьян на волю выпусти. Хренушки. Это же моё. Пусть все остальные без крестьян останутся. Это же по-божески. А своё ни-ни.

И помер отвратительно. Вместо водки взял полстакана царской водки хлобыстнул. Туда и дорога. На похороны Брехт не попал. На Кавказе народ закрепощал.

Глава 17

Событие сорок седьмое

Люди переезжают в чужие края в надежде на лучшую жизнь.

Янн Мартел

Базилика семь скорбей Марии, так называлась двухголовая церковь, возле которой им удалось снять жильё в Линце. Красиво. Умеют же строить. Добирались, вместо четырёх дней, пять. Только пообедали и тронулись в первый день, как купленная специально для этой поезди карета, развалилась. Рессора лопнула. Сейчас это такая загогулина, и на неё фактически подвешивается карета. Задняя правая, где и сидел Пётр Христианович под его тушкой и очередной яминой на дороге спасовала, и переломилась. Пришлось возвращаться в Вену и пересаживаться на дормез. Тут ничего лопнуть не могло. В Дербенте сковали ему новые рессоры. Теперь обычные горизонтальные, из полос набранные. И что удивительно, никто вокруг дормеза не крутится с фотоаппаратом или фломастером и не ворует его прогрессорство. Даже просто всякие Мартовы и Кулибины не бросаются под колёса, чтобы углядеть, а как эта хреновина устроена. И тут в Австрии тоже не бросаются. Оборзели в корень.

Дальше дорога прошла без особых приключений, Брехт рассказывал Ваньке про электричество. Теперь на пятый день путешествия в мире этом есть два человека на годы и года опережающие Ома с Кулоном и Вольта с Фарадеем. Ванька не просто сидел и слушал, а Пётр Христианович не от нечего делать трепался, он диктовал Ваньке лекции по Физике, а сержант преображенец их аккуратно, даже кончик языка высунув, в купленную амбарную книгу записывал. Сильно помогала в этом деле чернильница непроливайка.

Закон Кулона уже открыт. Потому первым под раздачу попал закон Ома для участка цепи и для полной цепи. Потом из этого закона, как вывод, Брехт надиктовал всё, что помнил про удельное сопротивление, даже несколько значений вспомнил, что у железа приблизительно одна десятая Ом·мм²/м. Серебро тоже вспомнил 0.015 — самое маленькое. Под конец надиктовал, всё, что помнил про удельную электропроводность.

Закон электролиза Фарадея Брехт тоже Ваньке продиктовал, но вот публиковать его точно ещё рано. Сначала народу просвещённому нужно азы освоить. Ещё нет понятия Ампера и Кулона. Ни один человек в мире не поймёт и не оценит. Даже закон Ома уже половину учёных напряжёт. Далеко не все в мире перешли на систему мер и весов принятую во Франции Наполеоном. А без неё тяжело пробиваться.

Линц Брехту понравился. На центральную или старую часть Львова похож. Такой нормальный средневековый городок и огромными соборами, куда население этого Линца может полностью уместиться. Страдали предки гигантоманию. Собор в городке в пятнадцать тысяч жителей может вместить двадцать тысяч человек и его высота сто с лишним метров. А витражи. Всё же Европа тут Россию опередила.

А вот завод оружейника Перча, Петра Христиановича разочаровал. У него в Петербурге часовой завод на сто лет опередил эту развалину. Молот приводила в движение не паровая машина, а водяное колесо. А интересно, зимой Дунай перемерзает или нет? Меха тоже водяное колесо приводило в движение. Это, конечно, дешевле паровой машины, но пока князь Витгенштейн осматривал заводик, пока наблюдал за изготовлением ствола, колесо два раза ломалось. Деревянное и старенькое. А сам завод на ладан дышит. У господина Перча даже нет денег на покупку железа. Вырабатывают, что есть и переделываю брак.

— А что не так? Почему не отрывают с руками? — поинтересовался Пётр Христианович у Франца Якова Перча.

— Штуцера не берут из-за малого калибра. Всем подавай побольше. Потому как 1801 году было принято решение для всех гладкоствольных ружей и пистолетов установить единый калибр равный 7 линиям. — Брехт глаза зажмурил, пересчитал. Получилось 17,78 мм. Нет. Такие точно не нужны.

— Яков с Францем, два предложения к вам обоим есть. Первое. Я заказываю у тебя тысячу штуцеров калибром 6 линий. Это если французскими мерами мерить, то 12, 7 миллиметров. Стоп. А какую длину ствола сможешь обеспечить при таком калибре. Ты же видел винтовки английские мастера Бейкера, там нарезы всего в половину оборота, может чуть больше, этого хватает. А вот длину ствола нужно увеличить до 45 дюймов. (114, 3 мм). Сможешь такие сделать?

— Так тогда больше одного выстрела в минуту, а то и в две не сделать. Кому будет нужно тысяча таких штуцеров?

— Мне. И не тысяча, а десятки тысяч. А несколько штук и на пятьдесят дюймов ствол на пробу сделай. А парочку вообще на шестьдесят. Только там ствол чуть потолще. А то разорвёт.

Мужичку полтинник точно, всю жизнь оружие делает. Сразу правильный вопрос задал.

— Выходит, нашли способ, как заряжать быстрее и, конечно, господин князь, со мной не поделитесь? — чернявую рожу цыганскую, как у кота в Шреке, сделал.

— Второе предложение. Продавай тут всё. И поехали со мной в Дербент. Это на Каспийском море замечательный город. Дворец там тебе построю, наложниц куплю, и завод построим по производству десяти тысяч ружей, ну, штуцеров, в год. Тогда, конечно всеми секретами поделюсь. Постараюсь полностью обеспечить шведским железом. Только нужны мастера. Всех с семьями перевезу и дома построю. Там климат примерно такой же. Там никогда войны не будет. А тут через пару лет Наполеон опять попытается вас захватить. Может и удастся вам вместе с русскими отбиться, а может, и нет. Французы они как саранча. Ограбят тебя. Жену с дочкой изнасилуют, сына заберут в солдаты. Ничего такого в Дербенте не будет. Там тоже войны идут, но Персия — это не Франция с ними легко совладаем. А с твоими новыми ружьями так и подавно.

— Подумать надо. Далеко больно. Там …

— Там есть больница с лучшими врачами в мире. Там есть школа, там даже университет строят. Там уже приличная немецкая колония и она с каждым годом будет всё увеличиваться. Представь Яков, большой двухэтажный дом у тебя, весь оплетённый виноградом, туалет в доме с канализацией и душ, воду насосами в дома подавать будем. И не древние твои колеса будут на заводе работать, а самые совершенные паровые машины Ричарда Тревитика.

Прикинь, их можно поставить на карету, чуть изменив её, и будет самобеглый экипаж, из дома на работу на нём будешь ездить. У меня там есть энтузиаст один, уже пробует разработать чертежи.

— Всё одно, господин князь, подумать надо. Боязно.

— Думай, только боязно здесь оставаться. А переезд тебя, и всех кто с тобой поедет, я беру на себя. Наймём корабль и всех вместе перевезём. А перед отправлением каждой семье по десять тысяч гульденов выдам на приобретение всего нужного в пути. Думай. Я два дня буду в Линце, похожу, посмотрю, галок посчитаю. Чего интересного прикупить, приценюсь. Завтра вечером жду ответа. Условия знаете.

Событие сорок восьмое

Я не могу долго находиться на одном месте. Через некоторое время начинают чесаться пятки.

В Линце, оказывается, есть университет. Только называется — лицей. Без разницы, люди получают высшее образование на выходе. Прямо обидно. В Петербурге нет, а в захудалом городишке, который ни один гражданин Российской империи, мать её, на карте не покажет, есть университет. Так и ладно бы, где их только в Европе нет. Так ещё и гордиться этому университету есть чем. У них давненько, правда, преподавал сам Кеплер. Хотя, что давненько ещё обиднее, выходит и сто лет назад уже был университет в Линце, и двести. В Петербурге в те времена белые медведи с бурыми рычали друг на друга, оспаривая берег этого болота, а тут уже Кеплер преподавал. Выпороть бы всех Романовых. Довели страну до ручки. Нет. Точно нельзя до Аустерлица прогрессорствовать. Пусть повоет сидя с мокрыми штанами один-одинёшенек Александр под деревом после разгрома. Хоть ума наберётся. Реформатор хренов. Крестьян ему прямо вот срочно освободить надо. Был же в Студенцах и Аракчеев был. Сделайте так, чтобы хозяйство сначала прибыльным стало у помещика, а уж потом крестьян освобождай. Наладь переселенческую программу. Организуй строительство домов в верховьях Волги, Дона, Днепра и сплавляй их разобранными вниз по рекам. Организуй государственную программу по улучшению поголовья скота. Организуй семеноводческие станции. Нет. Только мечты прекраснодушные мечтать. Хуже Манилова. У того хоть мечты красивые были. Мосты, там всякие. Вот, мосты строй через реки. Съезди в Прагу там, и посмотри, какой мост чехи пять сотен лет назад построили. Или в Линц съезди и посмотри на собор, который облака шпилем пронзает. И это тоже сотни лет назад построено.

Всё, стоп. Выдохнули. Нужно пообщаться с преподавателями. Если уж перевозить отсюда людей, то пусть их будет побольше. И оказалось, что зашёл Брехт не зря. Если предприятие оружейника Франца Якова Перча еле сводило концы с концами, то тут обстояло ещё хуже в этом лицее. В 1773 году орден иезуитов, под патронажем которого и было это учебное заведение, прикрыли, и финансирование упало. Резко упало. Сейчас стоит вопрос о закрытии медицинского факультета. Тоже дебилы, только австрийские, философский и юридический факультеты остаются, а медицинский прикрывают. Гораздо важнее философы в стране, чем медики. Новых студентов медиков уже не набирают, а преподаватели сидят на чемоданах. Уезжать надо, но всё не так просто. Это из Вены можно в Линц приехать преподавать, и тебе сразу дадут место. Столичный профессор!!! А вот наоборот, хрена с два. Кому нужен провинциал?!

— Братья мои во Христе, а поехали со мной. — Пётр Христианович всех пятерых преподавателей факультета медицины собрал в кабинете декана.

— В Россию, так там только Московский университет и там хватает своих профессоров. — Высокий полный товарищ с головой такой же лохматой как у Бетховена, губу с усиками выпятил. Прооооосвещённый, про Москву знает.

— Да и ладно. Я вас совсем не в Москву зову и даже не в Санкт — Петербург. Мы свами и ещё с десятком семей ваших земляков поедем в Дербент. Это на берегу тёплого Каспийского моря. Икру чёрную будете тазиками есть. — Ел же Луспекаев в «Белом солнце».

— Там есть университет или Лицей, как у нас? — Противоположный тип. Маленький сухой и лысый почти.

— Есть. Там преподают четверо бывших профессоров Московского университета. Химики, медики. Биологию хотелось бы в науку превратить.

Как новые сорта выводить, почему дети наследуют черты родителей, понять? — До Менделя далеко, но подскажет товарищам про горох.

— А какие условия? — вот и третий слово взял. На профессора товарищ похож, как и князь Витгенштейн. Рост метр восемьдесят. Широкие плечи, ручищи здоровущие. Из гренадёров сбежал. Такой руки не ампутировать будет, а вырывать с корнем.

— Дом, зарплата в два раза больше, чем здесь. Переезд за мой счёт. Парочка наложниц. И никаких налогов. Ах, да, ещё бесплатное обучение вас русскому языку. Никакой войны, климат, как здесь, почти. Разве зимы теплее. У каждого будет сад с беседкой оплетённой виноградом. Сидишь вечерком, попиваешь лучшее в мире винишко, одалиска полуобнажённая танец живота вам танцует, и прямо губами подносит к вашему рту спелый сочный персик.

— Шутите, господин князь? — слюни закапали у лысенького.

— Отнюдь. Всё, именно так, и будет. Клянусь девой Марией. Да, вы учтите, что через полтора года здесь будет следующая война с Наполеоном. Пушки по городу бить будут, а вы будете сидеть в подвале, молиться и проклинать этот день и себя, если не согласитесь со мной поехать. — И это правда. Читал, что именно так сидел и молился в подвале Бетховен, когда Наполеон подошёл к Вене.

— А семьи? — гренадёр тоже слюну сглотнул.

— Чего семьи. А в смысле, что жена про одалиску скажет? Ну, не знаю. Там мусульманские обычаи, жён можно четыре иметь, а наложниц сколько прокормишь. А если серьёзно, то там есть три типа школ в Дербенте. Суворовское училище, где офицеров готовят для артиллерии, Чичаговское училище, где готовят моряков и обычная школа. Окончив которую, юноша поступит в ваш университет. Для девочек школу тоже откроем. Когда количество этих девочек христианского вероисповедания там увеличится. Для жён? А чего, можем домашний театр организовать или курсы рукоделия. Давайте повара хорошего с собой возьмём, и он будет их кулинарии обучать.

— А подумать можно? — опять гренадёр. Главный, наверное, у них.

— Естественно. До завтрашнего вечера. Да, я не сказал, я сделал предложение переехать мастерам оружейникам, что работают на заводе Франса Якова Перча. Они тоже завтра скажут своё согласие. Земляков будет много. Не скучно будет.

— Согласие?

— Я императору российскому Александру девушку привёз из Дербента, которая умеет танец живота танцевать, так после этого он свою любовницу бывшую куда-то вместе с мужем в Сибирь сослал. Конечно, согласие. Это рай на земле.

— Завтра вечером?

— Завтра вечером.

Ну, вот а жизнь-то налаживается.

Событие сорок девятое

Жуткая вещь — переезд. Не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.

Скотт Вестерфельд

Порт в Линце прямо за окнами гостиницы, в которой они остановились. Дунай тут широк и вполне судоходен. И корабли есть. Такие же расшивы плоскодонные, как и те, что в Астрахани для него строят. Называются по-другому. Но плавают не на названиях, а на кораблях. А они такие же, как в Астрахани. Есть побольше, есть поменьше. Пётр Христианович ни на секунду не сомневался, что и оружейники и профессура согласятся на переезд. Следовало заранее позаботиться о транспорте. Перевозить людей нужно срочно, через пару дней лето закончится и так как добираться не один день до нового места жительства, то нужно успеть до осенних штормов Чёрное море пересечь.

Вечером Пётр Христианович долго лежал, в потолок комнаты уставившись, и соображал, как этот переезд организовать. Допустим, турки не тронут австрийские суда. Всё же, как только Венгрия кончится, так начнётся Румыния, которая сейчас под турками. Даже Бессарабию только через девять лет присоединят к России. Ладно, пропустили турки корабль … Или корабли. Опрошенные показали, что пошлину взимают, но корабли не трогают. Дальше, если в Дербент этим путём добираться, то нужно до Ростова плыть. Суда плоскодонные, и, следовательно, Азовское море им не страшно. Сразу два плюсика. А потом, так же как и он в позапрошлом году через весь Кавказ до Дербента. Придётся срочно отправлять гонца, который быстрее доберётся, до его ханства и предупредит Женьку Мировую, чтобы людей встретили. И придётся отправлять на этих кораблях этих пятерых черкесов. Можно раненых. По крайней мере, через Кабарду спокойно и беспрепятственно под их присмотром переселенцы пройдут до Моздока. Тогда и гонца не надо. Один из черкесов и рванёт, обоз опережая, в Дербент, чтобы там Ермолов и навстречу выслал транспорт, и жильё на первое время приготовил.

А Крым с коровами и овцами? И с сортами винограда? На расшиву австрийскую, если семьями считать, то не больше пяти семей влезет. А ещё инструменты. Вывод Брехт такой сделал, нужно с утра самого отправляться в порт и нанимать там все какие есть корабли. Если будут отказываться, то можно и купить пару корабликов. Деньги за пряности получил, да и те, что император выдал ещё целые, почему не пустить их на кораблики. Пусть они катаются взад — вперёд несколько лет из Вены в Судак, и перевозят ништяки всякие. Коров, коней, овец. Саженцы винограда и слив, яблонь, груш. Картошку с моркошкой. О, нужно и про зерновые не забыть. В Крыму, скорее всего, без орошения это не вырастит, а вот в Дербенте и южнее в Карабахе самое всему этому место.

С самого утра в порт Пётр Христианович и зарулил. И полный облом, кораблики есть, но все уже заняты, не просто так стоят, от безделья мучаясь, а грузятся или разгружаются. Брехт переговорил со всеми капитанами и хозяевами судов. Двоих удалось перекупить. И оба судёнышка небольшие.

— И что делать? — обратился он к этим двоим.

— В Вену надо. Там выбор побольше, там легче найти суда, которые свободны.

— Стоп, а вы ведь, если по самые ноздри загрузитесь, то до Вены доплывёте. А там часть пассажиров и груза на нанятые мною суда пересадим.

— Можно, но будет дороже. — Капитан один прямо, как с картинки про пиратов, борода, что для Австрии сейчас не актуально, косынка на голове, серьга в ухе.

— Дороже, значит, дороже. Собирайтесь, завтра погрузку начнём, до Ростова не близкий путь.

А в целом поездку можно назвать удачной, профессора согласились все. Всё же немцы лёгкий на подъём народ. А профессора особенно, им не привыкать университеты менять. Соружейниками похуже. Согласились на переезд только тринадцать семей из двадцати с лишком. Половина, можно сказать. Ничего, первые приедут, устроятся и письма этим опасливым товарищам напишут, ну и учеников подготовят. Лиха беда начало. Будет у него свой «свечной» заводик на Кавказе. Повара из их корчмы тоже удалось переманить. Ничем особым он не блистал, но штрудель и шницель были вполне на уровне, а раз обещал профессорам, что их жёны будут ходить на курсы поварские, то обещания нужно выполнять.

Теперь же нужно срочно назад в Вену и попытаться там купить или нанять суда. Коровы с овцами на очереди. Можно и в Вене, кстати, походить по оружейным магазинам и поспрашать про мастеров, что ремонтируют оружие.

Глава 18

Событие пятидесятое

Насколько меньше роптали бы мы на судьбу и насколько больше были бы признательны провидению, если бы, размышляя о своем положении, брали для сравнения худшее, а не лучшее, как мы это делаем, когда желаем оправдать свои жалобы.

Цитата из книги про Робинзона Крузо

Бетховен был жаворонком. Он всегда вставал на заре, залезал в парчовый халат и начинал работать. Словно во сне приходили ему замечательные идеи и, пробудившись, он спешил их выплеснуть на бумагу. И почти всегда получалось. Состояние это длилось часов до десяти. К этому времени были исчёрканы нотами десятки листов, рука начинала уставать, и рояль начинал уставать, он фальшивил, он путал ноты, что пытался извлечь из него Людвиг, и иногда, совершенно отбившись от рук, выдавал чужую мелодию, Моцарта в основном.

И Бетховен, закрыв крышку с грохотом, отходил от строптивца. После десяти часов выпивал Людвиг кофе. С кофе у него был связан целый ритуал, и когда он пытался его нарушить, или кто-то пытался его нарушить, то дальнейший день после этого не задавался.

В чашке кофе должно быть ровно шестьдесят зёрен кофе. Молотого, потом, конечно. Людвиг высыпал на крышку инструмента из керамической баночки, или горшочка пузатенького, серо-кремово-зелёные зёрнышки кофе и отсчитывал ровно шестьдесят штук. Если вдруг попадалось слишком маленькое — недоразвитое зёрнышко, или если оно было сломано, то Людвиг начинал нервничать, и приходилось пересчитывать зёрна заново.

Его ученик — Фердинанд Рис или кухарка, кто уж под руку подвернётся, в это время разводили огонь в печи. Отсчитав шестьдесят полноценных зёрен, Бетховен пересыпал их на специальную огромную чугунную сковороду, купленную здесь же в Вене. Достоинством этой махины было то, что дно было не плоским, а выпуклым и зёрна кофе не разбегались по всей площади, а собирались все вместе, тёрлись друг о друга, и при жарке, и помешивании деревянной лопаткой, источали гораздо больше аромата.

До покупки этой сковороды у Людвига была поменьше и с плоским дном. Медная. Нет. Совсем не та концентрация запаха. Совсем не та. Помешивая, начинающие потрескивать, и менять окраску зёрна, композитор вдыхал ароматы далёких стран, и даже, закрыв на мгновение глаза, мог представить себя в джунглях, или лучше, на острове в джунглях, как Робинзон Крузо. Он жарит зёрна, только что собранные с кофейного дерева, а на плече у него сидит огромный яркий попугай, обзываемый «Ара», и прямо в ухо говорит скрипучим своим голосом: «Бедный, бедный, Бетховен».

Когда шестьдесят зёрен покрывались равномерным коричневых загаром, как, стоящий рядом с Робинзоном, Пятница, Людвиг снимал с плиты сковороду и ставил её на специальную подставку, установленную недалеко от пожирающего дорогущие дрова чудовища. Там же у него и небольшое креслице стояло. Маэстро усаживался в него, протягивал ноги к печи, если было прохладно, и вновь закрывал глаза, и в этот раз не на острове оказывался, а в Венской опере, где звучали последние ноты его очередной симфонии. И в это время отступал даже вечный звон в ушах, который преследовал его последние пять лет.

Дальше, когда зёрна чуть остывали, было и совсем приятное действо. Людвиг доставал с полки ручную мельницу для кофе и понемногу, по десять зёрнышек, добавляя в приёмную чашу, одновременно правой рукой продолжал вращать рукоятку. Запах от перетираемых коричневых зёрнышек ещё усиливался. Всё кухонька наполнялась этим ароматом. И даже глаза не закрывать можно было, и так чувствуешь себя в экзотических жарких странах, сидящим на берегу океана и обдуваемого пряными ветрами.

Варить кофе в турке медной, привезённой, как раз из Турции или Порты, тоже было удовольствие, но уже наступало пресыщение запахами и Бетховен с нетерпение ждал, когда подготовительные процессы закончатся уже и можно будет сесть на стул у рояля и, маленькими глоточками прихлёбывая горький напиток, пальцем одним извлекать из инструмента лёгкую мелодию, в последнее время это бала Allegretto — вторая часть Сонаты для фортепиано № 14 до-диез минор. Лунной ещё не стала. Сонату он посвятил 18-летней Джульетте Гвиччарди, которой Бетховен в позапрошлом 1801 году давал уроки музыки. Композитор был влюблён в юную графиню и хотел на ней жениться. Нда. Джульетта предпочла емуэтого бездаря — композитора Венцеля Галенберга. И ладно, теперь мысленно, представляя Джульетту рядом с Васильисой, Людвиг хмыкал. Как можно было влюбиться в то убожество?! Плебейские черты лица, хоть и графиня, маленький ротик, горбатый, ну, хорошо — сутулый стан. Плюгавые чёрные волосёнки. Рядом с Васильисой Гвиччарди — это воплощение женского уродства. Как слеп он был. Не иначе сам Господь уберёг его от этого брака. Бр-р-р-р.

— Людвиг! — Перед ним стояла его новая богиня с зубной щёткой и красивой с бриллиантами табакеркой с портретом какого-то русского монарха. Только там не табак был, а толчёный мел с добавлением каких-то растёртых в порошок трав. Чистить им зубы было даже приятно, а ещё потом, после полоскания тёплой водой, во рту долго ощущался холодок и вкус каких-то ягод. Привкус лета. Хм, хорошее название для сонаты.

Его теперь мыли каждый день в медной большой ванне, его подстригли почти не оставив волос на голове, а ещё прожарили эту голову паром в бане и обсыпали вонючим порошком, избавляя от вшей. Одежду купили новую и заказали у лучших портных, а всю старую отнесли нищим на паперть ближайшего храма.

Первые три дня он не вставал с горшка. Пил какие-то противные и вкусные и снова противные отвары, и сидел на горшке. А ещё раза три его вывернуло наизнанку. Вырвало? Нет, бывало, рвало и раньше, а тут именно вывернуло, он просидел в кустах час целый. Васильиса приносила ему туда отвар, Людвиг пил его и его выворачивало. Как только вытерпел?!

Стало ли ему лучше? Бетховен поднялся с кровати. Сел и прикрыл глаза. Несомненно. Но не это главное, теперь в нём вновь проснулась жажда творить. Нужно в музыке отобразить то, что происходило с ним за последние две недели. Как от мрака, через боль и страдания, он пробивается к свету, к счастью, к своей Васильисе.

Событие пятьдесят первое

— Чтоб вошь, блоха паскудная

В рубахах не плодилася, —

Потребовал Лука.

Некрасов Н. А., Кому на Руси жить хорошо

На них напали. И это были не бандиты с большой дороги. Да и не была дорога большой, вполне себе ровная и ухоженная дорога, но двум дормезам, таким, как у князя Витгенштейна на ней не разъехаться. Придётся одному останавливаться и выезжать на обочину, уже менее ухоженную, всю навозом засыпанную. Количество сопровождающих Брехта уменьшилось в два раза. Пятерых абреков Пётр Христианович оставил охранять новых жителей Дербента. Мало ли, вдруг кому в его отмороженную голову придёт обидеть новоиспечённых дербентцев. Какую мзду лишнюю потребовать или украсть свёрток с последними портками у профессора. Пусть все узнают поговорку, что дербентцы своих не бросают. И руки к их вещам и кошелям тянуть не следует. Легко можно часть руки этой потерять. И этим приключение не закончится, с этого оно начнётся. Ковыряясь ножиком зверского вида потом в ране ещё и спросят, где обитаешь, кто подельники, где старшой, кто из полиции прикрывает, где общаг какой-то. Всего двое за время пребывания этих ужасных дербентцев в Линце протянули свои руки к их имуществу, и этот факт теперь будет вписан в историю древнего города навсегда. Теперь и через сто лет воришки в Линце, прежде, чем кошель у кого срезать, будут вежливо спрашивать, а не с Дербента ли жертва их будущая.

Нет, не разбойники напали. Хорошие новости быстро разносятся. А уж плохие и подавно. Новость о том, что дербенцы покидают славный город Линц, вызвала всеобщее ликование у многих его обитателей криминальных, и соседям рассказали и не соседям тоже.

И вот ведь незадача, но и не вымуштрованные гессенские солдатики на них напали. Честно говоря, Брехт бы на месте великого герцога Вильгельма I, какую гадость шантажисту этому великанскому устроил. Столько солдат в наличие. Точно бы устроил. Бряк по Брехту, и нет проблемы.

Но нет, напали не гессенцы.

Напали вши. И ведь береглись, как могли. Пётр Христианович даже нимфу одну отшил, хоть она была и настойчивой и вполне себе аппетитной. Предложила, как в сказке Пушкина, ещё не написанной, родить князю богатыря, всего за пять гульденов. Дёшево же. Нимфа была высокой, чернявой с красивыми карими глазами и даже ямочками на щёчках, но страх Брехта от необдуманного поступка уберёг. У дивчули мог быть и триппер, и сифилис, и вирусный гепатит «С». Приобретать этот букет за пять гульденов было страшно.

И всем черкесам и всем прочим егерям князь каждый день про этот коктейль рассказывал. Береглись, в общем. А вот от вшей не убереглись. Чесаться начали на второй день после отъезда из Линца. Брехт снял с себя одежду и проверил её. И вши оказались и гниды уже. Быстро немецкие кровососы на нём освоились. Не иначе с профессоров натряслись. Хотя, может и в гостинице они по простыням ползают.

А потом и голова зачесались. Брехт её Ваньке подставил и у него тоже проверил. Твою же налево. Кроме одёжных вшей ещё и обычных волосяных или, как там они называются, подцепили. Ну, что за жизнь такая?! И ведь не выведешь. Где тут можно среди полей и лесов баню найти.

Пришлось ещё день терпеть. Благо по пути образовался городок Санкт-Пёльтен. Хозяин гостиницы сообщил Брехту, что мыльни в городе есть, и их построили ещё римляне. Те самые, господин князь, древние. Ну, что эти товарищи тут хозяйничали, видно было сразу. И акведуки есть в предгорьях, и дорога вымощена камнем.

Сразу в мыльни эти и ломанулись. И окарались. Прожарить одежду там не получится. Там нет парилки, просто за деньги довольно приличные тебе дадут деревянное ведро тёплой воды и горшочек небольшой жидкого серого мыла. До твёрдого натриевого мыла немецкий сумрачный гений ещё не дошёл? Или хозяин мыльни не надеялся, что это дорогое средство гигиены купят? Замочили всю одежду, вытребовали кипятка у хозяина и ждали его в общей зале. Вакханалию эту Брехт сразу прекратил. Ладно бы дивчули красивые вместе с мужиками тут упругими попками трясли, так старушенции в основном. И, ну очень не упругие у них штуки и спереди и сзади. Прямо очень-очень. Бр-р-р.

— Брат, поспеши с водой, и гони отсюда всех этих эксгибиционистов и вуайеристов. Я тебе компенсирую все потери за месяц вперёд. — Брат, увидев пару золотых монеток, местных разогнал. А вскоре и кипяток подошёл. С одёжными вшами вроде справились. Голову по сто раз с мылом грязным и вонючим вымыли. А вот ночевать в городке Санкт-Пёльтен не решились. В гостинице все их труды могут насмарку пойти.

Лёжа у костра на поляне, Пётр Христианович задумался. Эти австрияки на кораблях привезут в Дербент кучу болезней и насекомых, от которых там избавились, а некоторых и не было. Нужно карантин делать. А ещё неплохо бы наладить производство твёрдого натриевого мыла и ароматизировать его с помощью Матрёны, и лечебным заодно сделать. Есть же в будущем всякие дегтярные мыла и те, что вшей убивают. Вопрос в массовом производстве натриевой щелочи. Нужен электролиз. Вот как не хотел он изобретать электрические генераторы, а придётся. Не первая же это хорошая идея, которая разбивается о рифы, которые называются — электролиз.

Только нужно это делать в Дербенте и за высоким забором. Такие знания давать европейцам в руки точно ещё нельзя. Электролизом много чего полезного можно добыть и продвинутые, но вшивые западные «партнёры» точно приспособят это для того, чтобы русских сподручнее убивать. Нет, такой хоккей нам не нужен.

Есть способ получить натриевую щёлочь, смешав раствор соды с известью. Известь они делают, а вот с содой вопрос. Она вообще бывает в природе? Нужно будет в Дербенте у своих немецких химиков поинтересоваться.

Что вскользь он слышал, когда про глауберову соль похвастался немцам, упоминали профессора про метод Леблана. Домой на Кавказ пора возвращаться. Там работы непочатый край.

Событие пятьдесят второе

Есть только один флаг и он такой же чёрный, как черны наши сердца

Хочешь плавать на авось — лучше сразу море брось.

Трудна его дорога, когда балласта много.

Возвращение в Вену вместо отдыха принесло сплошные гонки. Те два мелких кораблика, что должны привезти в Вену переселенцев, нужно кому-то встретить, и распределить людей на нанятые уже здесь в Вене корабли. Ну, да, просто всё. Только ни в первый, ни во второй день, желающих плыть чёрте куда (Где этот Ростов находится? Его и на картах-то нет) Брехт не нашёл. Если в Судак один придурок плыть нашёлся, да и то за двойную цену, то вот в Ростов ноль. Можно, наверное, сгрузить всех и в Судаке, а потом там найти кораблик до Ростова, но Пётр Христианович решил этот вариант оставить, как крайний. Ему нужны письма первых переселенцев с положительными отзывами и о путешествии, и о приёме на новом месте. Если в Мировой Женьке и подполковнике Ермолове Брехт не сомневался — встретят, то оставалось только разобраться с дорогой.

В Вене как бы два порта, на обеих берегах Дуная. Есть ещё маленький на одном из рукавов Дуная или на реке Вена, там сам чёрт ногу сломит с этой Веной, то она есть, то пропадает. Потом, неизвестно откуда, снова появляется. Гномы ей в подземелье спускают. Только в этом маленьком порту и кораблики маленькие — местных авиалиний. До Линца пожалуйста, а до Судака «до свидания». В первом самом главном порту, точнее причале Praterlаnde, Брехт обошёл по очереди лично все суда и предлагал и двойные деньги, и купить корабль, и даже заключить долгосрочный контракт. Есть что из Дербента через Ростов возить в Вену и есть, что возить в Судак и Ростов из Австрии. Один дядька, не капитан, а хозяин приличного кораблика, даже больше вместимостью, чем брехтовские расшивы (пузатее), обещал до завтра дать ответ. В смысле, может, продаст корабль. Ещё один, на этот раз капитан и хозяин в одном лице, согласился плыть за двойную цену, но при этом на корабле должны быть с ним не менее двух десятков обученных стрелять из ружей солдат и парочка обученных стрелять из пушки, была у него на корме небольшая мортира.

Пётр Христианович заинтересовался, какого чёрта, мол, и оказалось, что вона, где собака порылась. Полно пиратов на Дунае и возле побережья Румынии, до самого Крыма. Пиратствуют сами турки и прочие болгары с валахами. И вот румыны эти будущие оборзели дальше некуда, практически перекрыв выход из Дуная в Чёрное море.

— Власти Порты? Гоняют, но думается мне, только для вида. Сами эти гоняльщики с этого бакшиш имеют. — Сплюнул в мутные воды «Голубого» Дуная капитан Марк Крибе.

— Двадцать человек с мушкетами? Не проблема. И из пушек пальнём. Стоять! Бояться! А если караван пойдёт? На караван ведь не посмеют напасть, тем более, если на каждом судне будет по нескольку солдат.

— Найн. А назад? Довезём мы вас, а назад когда поплывём, кто корабли будет защищать? — очередной плевок в «чистые воды» грязной реки. Очистки всякие плавают, фекалии, всех пород четвероногих и двуногих.

— Ладно. А если так? Солдаты останутся на судах. Только тогда не два рейса, а три, хотя бы. Перевозить есть что. Мне и лошади нужны и коровы и овцы и козы. Нужна и пшеница, и рожь с ячменём. Кукуруза. Картошка. Много чего нужно. И людей не плохо бы нанять на работы в России. Нет у тебя знакомых агрономов, Марк?

— Агроном — это кто?

— Ладно, пусть будет управляющий имением, который разбирается в животных и растениях. — Брехт ведь давно хотел настоящих агрономов к себе залучить. Подходящий случай. Как раз и климат в Вене не сильно от того, который в Дербенте отличается.

— Можно поузнавать. Сейчас с ликвидацией монастырей и аббатств всяких много людей остались без работы. Монахи они всегда славились высокими урожаями. — Почесав такую же нестриженную и немытую голову, как и у Бетховена, выдал классную подсказку капитан.

— Так, что насчёт каравана и трёх рейсов, а то и больше? Найдём вам такую охрану, что пираты будут сами к вам подплывать и всё из своих трюмов в ваши перегружать. Потом дико извиняться, что мало добычи у них и открывать кингстоны.

— Что открывать? — Опять репу чешет.

— Не важно. Больше ни один пират по реке этой плавать не будет. — А что товарищ из Англии ещё их не придумал? Кингстон — это же фамилия, если Брехт ничего не путает?

— Не верится …

— Сам увидишь, если поплывёшь и других капитанов с собой вместе пойти в Ростов уговоришь. — Брехт карту достал и с Крымом, и Ростовом и показал Крибе маршрут.

— Не близко. И там мелко, говоришь, господин князь.

— Да там бывает два вида ветров. Если ветер с берега, то совсем мелко. Но там есть в Крыму специалисты — лоцманы, я отправлю с вами письмо к моим друзьям. Они помогут лоцмана найти.

— Гут. Я поговорю с капитанами и хозяевами. Предложение заманчивое. Только, господин князь, могу сказать точно, что если мы не увидим ваших солдат в порту перед отплытием, то мы не поплывём. Жизнь её за деньги не купишь.

— Договорились.

Брехт насвистывая «Ах мой милый Августин» ушкондыбал из порта. А ну да, от причала. В большущей Вене, нет здания порта, так несколько домиков среди бараков — складов. А где же таможенники сидят и прочие господа, что должны обдирать моряков. Экономит Франц на таможне. Зря.

Капитану Крибе Пётр Христианович солдат пообещал. Осталось их добыть. У него есть почти три десятка человек. Раненые практически здоровы. Отдаст он два десятка морякам и что. Сам же говорил про караван и сам сказал, что на каждом корабле будут солдаты. И что не простые будут, а сумеют которые пиратам укорот дать. Ну, тут не сложно. У него два десятка черкесов и егерей могут вполне из скорострельных английский штуцеров резко проредить количество пиратов. Это же не море, где на кораблях по нескольку сотен человек. Здесь два — три десятка. Если из двадцати штуцеров начать стрелять и делать по пять выстрелов в минуту, то пираты кончатся до боя.

Так и это ещё не всё, у него есть два слонобоя с дульным тормозом, стреляющие метров на шестьсот вполне себе точно. Попасть в капитана пиратов задолго до того, как он кричать «Карамба» начнёт, можно? Можно. И когда чиф, или как его там зовут, склонится над поверженным лидером, то увидит у него в спине дыру размером с брехтовский кулак. Это зрелище должно, да просто обязано, пыл наступающих охладить. И корабли должны идти все под одинаковыми флагами и самый лучший — это флаг СССР. Издали видать. При второй ходке, когда про корабли с красными флагами слухи по реке распространятся, пираты будут обходить их стороной. Дырка в груди, через которую видно отчётливо перепуганное лицо рулевого — это бренд.

Но это двадцать. А ведь он обещал на каждый корабль солдат. Стоп. У него же друг закадычный есть. Он точно поможет. Нужно только не самому на переговоры идти, а кого другого отправить. И кого? Карлу Баденскому не перепадёт. Вюртенбергцу тоже. Они конкуренты? А ведь где-то тут должен болтаться посол Пруссии. Значит нам туда дорога.

Глава 19

Событие пятьдесят третье

Кто делает, тот не понимает. Кто понимает, тот не делает. Он занимается пониманием.

Александр Пятигорский

Ни хрена себе. Пока Брехт странствовал недалече пруссаки поменяли посланника. С одной стороны понятно. Англия уже начала войну с Наполеоном, а три сильнейшие страны Европы: Пруссия, Священная римская империя немецкой нации и Россия собираются в эту войну ввязаться. И все интриги плетутся в Вене. Потому король Пруссии Фридрих Вильгельм III и послал в Вену известную личность. По крайней мере, такой вывод сделал Брехт, когда ему сказали об этой рокировке. Дядечка был ещё не старый, но уже увешанный заслугами, как Трезорка репьями. Ростом чуть не вышел, был даже меньше метра шестидесяти, зато имя имел длиннющее, которое этот недостаток компенсировало. Звали нового Прусского посланника Фридрих Вильгельм Кристиан Карл Фердинанд фон Гу́мбольдт. А если чуть короче, то Вильгельм Гумбольдт. Вильгельму на вид было около сорока. С розовыми щёчками, с кудряшками, как и положено, на начинающей лысеть голове. Такой немец с картинок про немецких продавцов колбасок. Так и хочется спросить, а почём у вас герр Гумбольдт вон те шпикачки. Но Гумбольдт внутри другой, друг Гёте и Шиллера, естествоиспытатель, философ. У него после удачной женитьбы появились значительные деньги, и он стал хозяином самого популярного в Берлине салона. Сам Иммануил Кант даже временами приезжает, и они спорят с Вилли на животрепещущие темы. Философствуют.

— Государство, — Вильгельм поднял палец к потолку, — должно ограничиваться исключительно установлением внешней и внутренней безопасности. Любое содействие благосостоянию граждан со стороны государства невозможно без вмешательства его во все отрасли человеческой жизни. А подобное вмешательство, — Гумбольдт ткнул этим пальцем в Брехта, — ограничит личную свободу, и помешает своеобразному развитию индивидуума. Согласны, дорогой Петер?

— Я на всё согласен, только купи для меня солдат у гессенца, — так хотелось ответить. Получилось с переводом на дипломатический и немецкий чуть по-другому.

— Дорогой Вильгельм, раз уж ты сам затронул тему безопасности, то не поможешь ли мне в одном деле. Именно о моей безопасности и идёт речь. Или ты меня индивидуумом не считаешь?

— Дорогой Петер, конечно же, ты — индивидуум, даже не побоюсь этого слова — яркий индивидуум. Вон на тебе сколько сверкающих орденов, — и ржёт как конь стоялый. Уел генералишку.

— Ах, ты эдак, дорогой Вильгельм, ну тогда получай фашист гранату. Завиральные у тебя идеи. Государство, безусловно, должно заниматься внешней и внутренней безопасностью, но это третья и четвёртая его функция. Вторую пока оставим в стороне. А то ты прикажешь слугам бить по моей индивидуальности, а вот про первую я скажу. Пушкин у нас про Адама Смита написал стишок «… Как государство богатеет и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет …». Подожди руками махать. Всю мою сентенцию до конца выслушай. Главная функция государства — это протекционизм. Оно должно развивать у себя промышленность и увеличивать эффективность сельского хозяйства. Оно должно вытеснять конкурентов подданных своего государства с рынков и должно завоёвывать эти рынки для сбыта произведённых внутри государства товаров. Да, подожди, говорю, руками махать. Смотри, что произойдёт. Внутри страны развивается промышленность, и она развивается и развивается, так как государство обеспечивает рынки сбыта для производимых товаров. Увеличивается производительность труда в сельском хозяйстве за счёт внедрения научных достижений и хороших инструментов, произведённых промышленностью. Люди сытно едят. Ходят в хорошей качественной одежде, отлично работает почта и транспорт, так как налоги огромны, можно содержать отлично вооружённую профессиональную армию и такую же профессиональную и высокооплачиваемую полицию, которая сведёт до минимума количество преступлений. Чиновники смогут получать большие зарплаты, дорожить своим местом и работать не за страх, а за совесть, и к тому же не брать взятки, ведь место-то очень хорошо. Такое жалко потерять из-за нескольких гульденом. Ну, давай, теперь маши руками и аргументами в меня кидайся. — Брехт картинно руками прикрылся.

— Главное это индиви… Чёрт возьми, с этой стороны, я мою теорию не рассматривал. Ничего не скажу, я тебе дорогой Петер, тут нужно посидеть с гусиным пером и стопкой белой бумаги. Адам говоришь, Смит говоришь. Я читал, но там бред в основном, а у тебя всё по полочкам разложено. Этот ваш Пушкин, он что-то ещё написал?

Бабам, в пылу спора лишнего Пётр Христианович ляпнул. Пушкин ещё под стол пешком ходит и козявки из носа в рот перекладывает.

— Дорогой Вильгельм, бог с ним с Пушкиным. Я тебе подарок принёс. Хватит тебе, как плебею какому, из гусей перья выдёргивать. Грета Тунберг это не оценит, ругаться будет. Вот тебе перо их серебра. Пишет лучше, клякс не оставляет и согласись, вон этот изумруд, в навершии этой ручки, придаёт ей аристократизм. Сидишь себе на веранде, пишешь про индивидуализьмь, а изумруд в лучах солнца искрится, зайчики зелёные пускает. Индивидуальные зайчики, только для тебя. Красота, — Брехт всучил Гумбольдту одну из прихваченных в Европу с собой ручек. Эти люди, которым они достались, сделают им рекламу, а следом из Питера в Европу хлынет целый поток и таких дорогих ручек и попроще, спрос будет обеспечен. Конкуренты? Патенты? Херня! Лучшая правовая защита — это пожар на предприятии конкурента и у него дома. А ещё его рука, присланная в подарок другому конкуренту, с пояснением, что именно в этой руке он держал ручку, которую не имел права выпускать. Не трогай чужое, и руки целыми останутся.

Гумбольдт покрутил в руках вещицу красивую, потом убежал и вскоре вернулся с чернильницей и листом бумаги. Макнул, поставил кляксу и сдвинул кучерявые брови к носу.

— Куда не пни — одни пни. — Это по-русски сказал Пётр Христианович.

— Дорогой Вильгельм, учись, пока я жив.

(Что с тобой вдруг, сердце, стало?

Что ты ноешь? Что опять

Закипело, запылало?

Как тебя растолковать?)

— запомнилось со школы четверостишие из Гёте. Учили наизусть. Правду говорят, что к старости давно ушедшие годы помнишь хорошо, а вчерашний день плохо. А ведь Брехту сейчас далеко за восемьдесят. Его красивым почерком и накарябал на листе под кляксой.

Брехт протянул написку Гумбольдту.

— Великолепно. Можно, теперь я?

— Нужно, не дави сильно, перо само отдаст столько чернил, сколько надо.

— Великолепно. Говоришь, протекционизм главнее индивидуализма. Вот в данном случае соглашусь. Нужно заставить заводчиков взяться за изготовление таких перьев и таких ручек.

— Дорогой Вильгельм у меня к тебе две просьбы. Первая, не ссылаясь на меня ни в коем случае, уговори короля Пруссии Фридриха Вильгельма III не вступать в войну на стороне России и Австрии. Пусть тянет, сколько сможет. Потом поймёшь почему. Только не ссылайся на меня, повторяю. Достигнешь противоположного эффекта. И вторая просьба, мне нужно, чтобы ты от своего имени купил у курфюрста Гессена Вильгельма I, бывшего до мая этого года ландграфом Гессен-Кассельским Вильгельм IX роту солдат. От имени Пруссии купил или даже от своего. Только мне это нужно очень срочно. А как только они прибудут в Вену, передашь все права на эту роту мне.

— Почему не сам, дорогой Петер? — опять кучерявые брови свёл на носу Гумбольдт?

— У нас возник философский спор с гессенцем.

— Хорошо. Вторую твою просьбу я выполню. Если ты мне вручишь деньги на эту роту. Рота это не дёшево, должно быть. А по первой мне нужны объяснения. Именно то же самое, мне, по убытию из Берлина, советовал и король. И я вас не понимаю. Почему нельзя объединиться и всем вместе поставить этого выскочку на место. Трусам боги всегда посылают лишние испытания. А смелых сама беда боится.

— Красиво. Только смысл обратный. Иногда гораздо смелее постоять возле дерущихся, чем лезть в драку. Давай сначала обделаем это дело с твоим тёзкой. По роте. Скоро осень. Солдаты мне нужны срочно. Потом, пока дожидаемся эту роту, Франкфурт не в двух шагах, у нас будет время обсудить европейский политик.

Событие пятьдесят четвёртое

Интрига — как поединок. Должен быть всего один удар, но смертельный. А гоняться друг за другом и тыкать мечами — фи. Это недостойно профессионала.

Галина Гончарова

А передумал Брехт. Взял и передумал. Он, что кому-то слово давал? Так, планы строил. План — не догма. Перепланировал. Обстоятельства изменились.

А всё — семейство Ротшильдов. Они подставились по полной программе. Подарок преподнесли Петру Христиановичу. Дело было так.

Вслед за братцами Иоганном и Клаусом иих четырьмя подельниками, с отставанием в несколько часов поехал бывший егерь Серёгин, он пару десятков слов на немецком знал. Так его и не речи Брехт отправил на центральной площади Франкфурта-на-Майне произносить. Даже следить за братцами и их бандой не надо было. Не бросит Клаус сына и дочь. Сразу по нему было видно. И потом они же не на Голгофу ехали, они ехали заработать деньги, которые мелким воровством и за всю жизнь не заработаешь. Триста тысяч гульденов — это очень много. Как Брехт в порту выяснил, средний кораблик речной стоит от пятнадцати до двадцати тысяч гульденов, а на триста тысяч, если что, то можно флот целый купить. Можно даже приличный дворец в Вене купить. Поэтому, следить за братьями не входило в обязанности Серёгина. Ему нужно было проследить … Не так. Ему нужно было узнать, где во Франкфурте стоит этот банк семейства Ротшильдов и понаблюдать, после того, как воришки начнут скупать массово золото и серебро в городе, не повезут ли в этот банк брехтовские деньги. Просто покрутиться вокруг и сравнить активность обитателей банка и транспорта, что к ним подъезжает до и после массовой скупки братцами драгоценностей. Почти три миллиона гульденов, это серьёзные деньги и часть хоть как должна осесть в банке. Вот, заприметив эту активность, Серёгин и должен был подбросить два письма. Одно каким-то образом должно оказаться во дворце Вильгельма Гессенского. На месте виднее, кухарке сунуть вместе с монеткой или подойти и бросить в рожу гвардейцу, что стоит на часах у входа во дворец, а потом смыться.

Второе письмо должно попасть в руки любого чиновника из Вены. Это с одной стороны Священная римская империя немецкой нации разваливается, а с другой денежно-финансовая система пока вполне надёжна, даже инфляции нет. Скоро отползёт Гессен от Вены и станет якобы независимым государством, а фактически марионеткой Наполеона, или не станет, вот тут Брехт уверен не был, настолько хорошо историю не помнил. Баден и Вюртенберг с Баварией это да, а вот про другие мелкие немецкие княжества не знал. Так и нет особой разницы, сам примкнул к узурпатору Вильгельм или завоюет его Буонопартий, один чёрт потом под Москвой гессенцы тоже окажутся.

Но это будущее, а пока в империи одна валюта и Вена хождение гульденов и крейцеров отлично контролирует.

В обоих письма одинаковая информация, что в банке Майера Ротшильда печатают фальшивые гульдены номиналом пятьдесят и двадцать пять гульденов и что подделки очень высокого качества и отличить их может только специалист, имея в руках фальшивку и настоящую купюру с одинаковыми номерами.

Сработало. На сто с лишним процентов заготовочка сработала. Даже на двести и на триста. Брехт такой прыти от Майера не ожидал. И такой глупости. Серёгин чётко отследил, как люди в закрытых экипажах подъезжали к банку и мешки туда таскали. И людей этих добавилось на следующий день после приезда братиков. Егерь выждал ещё один день и письмо через прачку во дворец Вильгельму передал, на всякий случай недалеко за кустом раскидистым постоял. Вылетел минут через двадцать человек в форме военной с орденами и пришпоривая кобылу полетел куда-то.

Чутьё подсказало Серёгину, что полетел он в банк. Наняв пролётку, егерь туда же двинулся. Долго ничего не происходило, а потом к крыльцу стали подкатывать большие кареты закрытые, такие же дормезы, как у генерала Витгенштейна и в них стали таскать тяжёлые мешки, а потом и лёгкие стали таскать. Закончилось всё это поздно вечером, но это на планы путешественников не повлияло. Вскоре подъехало два десятка верховых и пара телег и вся эта кавалькады потрусила из города. Серёгин, поймал очередного извозчика, оглушил его и изъял в свою пользу транспортное средство. По дороге даже в гостиницу, в которой остановился, не заехал, а ведь там его конь остался. Боялся потерять из виду этот спешный обоз. Через пару часов, уже когда совсем стемнело, Серёгин понял, что обоз движется в сторону Вены. Он сам этой дорогой приехал. Теперь спешить было некуда. Егерь вернулся во Франкфурт, подбросил второе письмо к мэрии города, заехал в гостиницу, расплатился, и прихватив на всякий случай второго коня, освободив его от унизительного труда по тасканию экипажа поспешил в Вену. По дороге он к концу второго дня догнал обоз банковский, день следовал за ним, а потом обогнал, и на всех парах к Брехту устремился.

— Три дормеза, говоришь. Многовато будет. Ага, это папаша Майер решил, скорее всего, подстраховаться и активы все какие есть перебросить от греха в венские банки, а фальшивки, надо полагать, решил здесь тоже в товар превратить. Ну, умный ход. Только одного егеря и одного Брехта забыли товарищи Ротшильды в это уравнение поставить. — Хлопнул на радостях еле живого Серёгина по плечу Пётр Христианович.

— А генерал этот с солдатами? — умные егеря пошли.

— А это … — Брехт, почесал клюв свой породистый, — А это называется сращивание капитала.

— Сращивание, — тоже репу зачесал егерь.

— Ну, да. Сращивание банковского капитала с промышленным. Ну, почти с промышленным. Этот Вильгельм, который курфюрст, он на производстве из деревенских парней солдат зарабатывает огромные деньги, а деньги они любят лежать в банках, и заметь, не в стеклянных трёхлитровых. Если погорит банк Ротшильда, то и Вильгельм без денег останется. Вот они, получив письмо твоё, ну сыночек Вильгельма или доверенное лицо его, решили подстраховаться и успеть активы вывезти из Франкфурта и пристроить их в Вене. Говорю, ход классный, только тебя они в своей игре не учли. А меня уж и тем паче. Есть у меня на какие рычажки тут в Вене нажать. Когда они, говоришь, должны в город заехать?

— Если ничего не произойдёт, то завтра после обеда.

— Чудненько, подготовим им горячую встречу.

— А может их того. Нас не меньше, и из кустов мы их одним залпом уберём, а как вы говорите, ваше превосходительство, стопятьсот мильёнов денег в тех каретах.

— Не, тут деньги десятую роль играют. Заработаем. Тут виселица банкирам светим, а теперь, и непонятно, что Вильгельму Гессенскому. Не, никакой стрельбы. Пусть полиция их примет в дружеские объятия.

Событие пятьдесят пятое

Посмотри вокруг, мы здесь все лжецы, и каждый из нас лжёт лучше тебя.

Цитата из сериала «Игра престолов»

Быстро дело делается, да не скоро сказка сказывается. Нет, не перепутал, так всё и было. Аудиенции у императора Франца князю Витгенштейну удалось добиться уже через час. На всякий пожарный этот хитрый князь взял с собой Васильису Приблюдную. Само собой монарху доложили, что прибыл русский посол с ведьмой, ох, простите, Ваше Величество, с доброй волшебницей.

— И как она? — покрутил по привычке буклю парика Франц. А парика-то и нет. Облом–с.

— Во! — И руками показал, камердинер, или как у местных дворцовых халдеев называется должность, который императору сплетни рассказывает.

— Не сердится?

— Улыбается.

— Ну, зови, да, Машку мою позови.

— Жену Марию Терезию или дочь Марию Луизу, она очень хотела с Васильисой пообщаться, про жениха вызнать. Но, это секрет, Ваше Величество.

— А зови обеих двух.

Брехт, понятно, этого разговора не слышал. Внизу прогуливался, портреты и батальные сцены великих мастеров, рассматривая. Какие они все эти австрийцы решительные и воинственные. О разговоре этом было не тяжело догадаться, так как халдей мигом назад прилетел, их взяли с Васькой в коробочку гвардейцы, числом четыре, и повели по анфиладе комнат и этажей на третий этаж. Надо понимать в личные покои императора. Не угадал. Это были личные покои Марии Терезии.

— Князь, — дамы ему ручки сунули. Он им тоже. Императору уже дарил ручку с рубином, а этим двум нет ещё, вот ручками и обменялись.

— Ваши императорские Величества, Ваше императорское высочество, — поклонился, как настоящий Д'Артаньян, Брехт. Шляпы ещё с пером не хватает, чтобы пол подмести.

— Пап, а можно я Васильису спрошу! — не, не просительным голосом, требовательным. Накипело у девочки.

— Василиса прочти чего из Псалтыря.

— Всес­вя­тая Тро­ице, Бо­же и Со­дете­лю все­го ми­ра, пос­пе­ши и нап­ра­ви сер­дце мое, на­чати с ра­зумом и кон­ча­ти де­лы бла­гими бо­годух­но­вен­ныя сия кни­ги, яже Свя­тый Дух ус­ты Да­видо­вы от­рыгну, — грозно, как учил, пропела Василиса.

— Ой, чего это она.

— Хм. Ваше Высочество … Да?! Волшебница говорит, что знает твой вопрос и скажет ответ, но при условии, что сон, который она потом расскажет, император воспримет всерьёз. Это очень важно.

— Пап!

— Конечно, конечно, князь, что за сон?

— Пап.

— Эх. Хорошо. Пусть Васильиса Приблюдная скажет ответ на твой незаданный вопрос.

— Она сказала уже. Ответ — Буонопартий.

— Пап!!!

— Поворот, однако.

— Второй муж будет военным. Фельдмаршалом.

— Пап?!

— Судьба.

— Пап?

— Шли бы обе нахрен! — чуть более демократично. Всё же побаивался жены император.

— Дамы, вы не покинете нас, мне нужно серьёзно поговорить с послом. Ах, да, что там ещё за сон у ведь… У госпожи волшебницы?

— Курфюрст Вильгельм Гессенский и его банкир Майер Ротшильд, иудино семя, хотят ограбить Ваше Величество и вашу империю. Они везут в Вену три огромных экипажа фальшивых банкнот достоинством пятьдесят и двадцать пять гульденов. Многие миллионы гульденов. Завтра после обеда, по снам Василисы, они будут уже в Вене.

— Вона чё?!

Глава 20

Событие пятьдесят шестое

У адвоката репутация тем выше, чем больше его подзащитных отправилось на виселицу (виселица одновременно служит рекламой и свидетельствует о серьёзности процесса).

Джордж Бернард Шоу

Альбрехт, 2-й князь Сайн-Витгенштейн-Берлебург. Так представился молодой совсем человек, вломившийся к Брехту через пару дней после памятного разговора с императором. Что можно про родственничка сказать? А ничего про него не скажешь. Ну, разве что нос семейный и рост. Пониже будет, чем Пётр Христианович, но всё равно за метр восемьдесят. Двадцать пять лет князю. Фюрсту, понятно.

К этому времени по Вене волна слухов уже прокатилась. Прокатилась и кроме пены ничего толком не оставила. Из положительных последствий этой мелкой цунами можно считать то, что Майер Ротшильд, который и возглавлял караван денежный, сидит в тюрьме, а за сыновьями выехал вполне себе большой отряд полицейских и военных. По слухам, банк у семейства отберут, ах, да, национализируют. Шутка. Банк пока переходит под управления Эммануэля Марии Графа фон Тун и Хоэнштейн — бывшего Принц-епископство Трента. А когда разберутся с финансами самого курфюршества, кто там кому должен и сколько, то всё лишнее император к рукам и приберёт. Трогать незыблемые, установившиеся веками принципы, император Франц и не пытался, после того, как повесят Ротшильдов и выгонят Вильгельма, Гессенское курфюршество достанет, надо полагать, одному из его сыновей многочисленных любвеобильного князя.

Брехт старался в это дело не погружаться и рядом не отсвечивать, попадётся какой полицейский въедливый и сделает правильные выводы из всего, что случилось. По слухам же, которым вполне можно доверять, так как их сам Карл Баденский рассказал, у Ротшильда оказалось семь миллионов фальшивых денег. А так как Брехт отлично знал, что там не могло быть больше двух с половиной миллионов гульденов, то если прикинуть варианты, либо, судейские и полицейские под шумок либо решили преизрядно нажиться, либо, что более вероятно, найдя двойные номера, не стали рисковать, и все деньги посчитали фальшифками. Хотя, могло и то другое произойти и нажились, приватизировав потрёпанные бумажки и перестраховались, решив уничтожить все двойные и новые. Гессенскому наследнику практически всё заявленное, по словам того же Карла, вернут. Там и золота с серебром ещё прилично останется. Это уже точно не подделки.

Ну, не на сто процентов «шалость удалась», на семьдесят. Ротшильды с лица планеты Земля исчезнут, Вильгельм I Гессенский, главный хапуга, который присоединит к себе княжество Сайн-Витгенштейн, от власти отстранён и выгнан из страны. Да, наследник, скорее всего, его сын Вильгельм II может оказаться таким же хапугой, но прямо сразу после всех этих событий на рожон не попрёт, а там войны начнутся. Не до присоединений станет. Есть время у Петра Христиановича с родственниками разобраться, да и просто решать, что с этим княжеством делать.

Так думал, а тут нынешний фюрст взял и нарисовался на пороге. Брехту, если честно, то совсем не до родственника было. В последнюю секунду перед всеми этими событиями Вильгельму фон Гумбольдту удалось договориться с Вильгельмом Гессенским о покупке роты солдат, и даже резко ускорить этот процесс. Вильгельм, оказывается, во все путешествия берёт с собой почтовых голубей. Получив от пруссака тёзки сто восемьдесят тысяч гульденов, треть суммы, что Брехт выручил от продажи шафрана, курфюрст отправил домой почтового голубя с запиской о срочной отправке проданной роты в Вену. Обещал, ещё не подозревающий, что его ждёт, Вильгельм, что через десять дней солдатики будут здесь.

Все дела нужно было постараться к этому времени завершить, вот Пётр Христианович и бегал, высунув язык. А тут родственничек.

— Запутался я, Альбрехт, ты мне кем приходишься? — усаживая гостя в маленькое и для хозяина, и для гостя креслице, и лично подавая ему фужер с дербентским сладким вином, сделав вид, что задумался, даже морщин на лоб нагнал, вопросил Брехт.

— Троюродный брат, Петер. Мой дед Людвиг Фердинанд был Графом Сайн-Витгенштейн-Берлебург, а его сын Кристиан Генрих и Кристиан Людвиг — твой отец, были двоюродными братьями, как ты понимаешь.

— Ладно, с этим выяснили. Теперь скажи мне, братец, что привело тебя в Вену.

— Кхм, можно мне … Не так, у меня есть два младших брата. Не мог бы ты, Петер,взять их с собой ко двору русского императора. Там ведь легко получить генеральский чин. И потом им скоро жениться, а денег на это у меня нет. — И надежда такая в синих семейных глазах.

— И где эти мои братики? — ну, насчёт генералов сомнительно. Хотя столько битв и войн впереди. Вдруг, вполне себе достойные родственники.

— Мы остановились у знакомых в пригороде Вены. У графа Эммануэля фон Тун и Хоэнштейн.

Ух, ты тесен мир. А, в общем, понятно, земляки кучкуются.

— Хорошо, Альбрехт, я заберу их с собой. Пусть готовятся. Где-то через пару недель, или даже чуть раньше, я отплываю вниз по Дунаю. Если решатся следовать за мной, то должны быть готовы. Давай, так сделаем, я тебе сейчас тысячу гульденов выдам. Успевайте купить хорошее оружие, и главное несколько комплектов зимней одежды. Выбирайте самую тёплую, в России холодные зимы. Коней нормальных найдите. Да, не давай им в Вене ходить по проституткам. Подхватят если заразу какую, то я их с этими болячками рядом с собой держать не буду, выгоню на все четыре стороны. И тебе совет братец, забудь про девок в Вене. Если нечего здесь делать, кроме того, о чём мы говорили, то езжай назад и занимайся хозяйством.

Событие пятьдесят седьмое

Иной так ловко роет другому яму, что не подкопаешься

Владимир Кафанов

Были плюсы у планировавшегося возвращения домой через Северное и Балтийское море? Несколько, ну пусть три недели путешествия по воде и ты уже дома. Но главная причина этого планирования, нанесение ущерба несовместимого с жизнью Майеру Ротшильду и его потомкам, исчезла. Повесят за милую душу, и то что еврей, и то что посягнул на святое, гирьками не в его пользу. Оправдываться теперь можно сколько угодно, никто в правду не поверит. Чего же сразу не доложил о фальшивках? Зачем с кучей денег бумажных, а так же с золотом и серебром ломанулся в Вену? Риторические вопросы. Важен теперь только факт.

Потому Брехт отринул прелести удобного возвращения в Санкт-Петербург. Он поедет самым длинным путём из возможных. Спустится по Дунаю до Чёрного моря, посетит по дороге своё имение в Крыму. Выгрузит там овец, коров и лошадей немного и много саженцев винограда. Выгрузит мастеров виноделов, что нанял в Вене, агрономов немного выгрузит. Пока большего с имением на реке Судак делать не надо. Это так, маленькая тихая гавань, на всякий пожарный. Отсутствие воды и топлива в Крыму, делает его для промышленного освоения не сильно привлекательным, да и для сельского хозяйства так себе места, потому в основном виноградарство. Ну и пусть посмотрят, как там овечки будут себя чувствовать.

После Крыма выгрузка всего товара в Ростове и пешее эротическое путешествие до Шамхальства Тарковского. Там можно в принципе снова на корабли загрузиться, но Брехт пока эту мысль тоже отбросил, загрузка на корабли, а потом разгрузка в маленьком очень порту Дербента всю выгоду во времени съест. Скорее всего, и дальше придётся пешочком по земле.

На сегодняшний день набралось уже семнадцать корабликов всех размеров, которые подписали договор на это путешествие. При этом одиннадцать корабликов на долгосрочной основе. Пять кораблей Брехт купил сам, И вот с одним капитаном оставшемся сейчас продолжает переговоры вести о присоединении его к большинству. Не получится, так не получится. Хотя это и самое большое из всех судов.

Сейчас нанятые им товарищи скупают у крестьян и помещиков местных зерно, любое, какое под руку попадётся. Скупают свиней, скупают коз и овец, даже кроликов скупают. С коровами и лошадьми сложнее, животное крупное и места на корабле прилично занимает, потому, купив по паре десятков коров и лошадей, Брехт успокоился. На создание породы новой в Дербенте этого количества хватит. Дальше пусть основной инстинкт сам заботится об увеличении популяции. Специальнообученный и нанятый Петром Христианович коновал, он же ветеринар, следит, чтобы со скотиной и каких болячек не занесли. Ящур, там и прочую паршу с копытной гнилью. При малейшем подозрении, животинку ведут назад на рынок и с пристрастием егеря с черкесами спрашивают у продавца.

— Слюшай, брат, ты самый хитрый, да?

В принципе уже можно отправляться, да и осень завтра начинается. Здесь пока совершенно не чувствуется, но и дорога не близкая. Осталось только солдатиков нанятых дождаться и можно отправляться. Его абреки и егеря все выздоровели и готовы к новым подвигам. Все только и делают, что этих пиратов обсуждают. Пари всякие заключают. Кто себе больше ушей с серьгами добудет. А чего, Дольфу Лундгрену можно, почему Марату Ховпачеву нельзя.

Братики разбойные тоже уже из Франкфурта-на-Майне вернулись, Брехт с ними по-честному рассчитался, за несколько тонн серебра и золота, что они привезли с собой на длиннющем обозе, в котором сверху картофель на телегах лежал, он им отдал Гретхен с братом. Что-то так и не удосужился спросить, как братца зовут. В последнее время, ожидая солдатиков, Брехт думу думал, во что можно это золото с серебром превратить. Ведь само по себе оно никакой пользы Дербенту не принесёт. И не находил. Поселенцев крикнуть. Так корабли забиты, картины купить, жаба давила, и потом, ну будет какой Рафаэль у него висеть и как это поможет процветанию России и Дербента. Ничего так и не придумал. Всё, что можно взять из Австрии, точнее пока Священной римской империи немецкой нации взял, продолжат возить нанятые корабли коров, лошадей, зерно и прочие семена, на это денег много не надо.

Плюнул Пётр Христианович на это и решил, что швыряться деньгами пока не стоит. Пусть в Дербенте и Шуше перельют монету, начеканят свою. Можно будет ссуды выдавать местным на строительство, на развитие промышленности. На Кавказе люди смелее российских помещиков освоят и не пропьют и в карты эти ссуды не проиграют, а в дело пустят. За Дербентом другие ханства потянутся, и Кавказ вполне может стать локомотивом, который утащит за собой всю Россию.

Прямо уж и помечтать нельзя. Кто там помешать может, Турция, в носу у неё не кругло. Слишком большая сухопутная граница у товарищей с Россией, к тому же вскоре Кутузов там, в Бессарабии, начнёт войнушку, не до Кавказа ребятам станет. Персия. С её доисторическим оружием. Если их один Пётр Котляровский гонял в хвост и в гриву без артиллерии почти и без пуль Петерса, то Брехт их шапками закидает. За него весь Кавказ встанет, а не как в Реальной истории весь встанет против Котляревского и Цицианова. Там справились, тут уж и подавно. Англичанка будет гадить? Будет. Но несоизмеримы силы. Нельзя с ними в конфликт прямой вступать до Ватерлоо. Нельзя. Но по мелкому гадить можно. Вон как завизжали, когда на них охоту объявили. А если Независимое ханство какое Тебризское, например, захочет войной на Индию пойти, там же близко совсем. И об этом будет трубить на весь мир. Сразу наглам станет не до Брехта. Индия — это не Кавказ.

— Вашество, — сидевшего за картой Брехта, окликнул один из егерей, — войско на нас идёт.

— Войско? Это свои, должно быть. Дождались. Значит, завтра домой.

Событие пятьдесят восьмое

Элита войск турецкого султана —

Налог детьми, славян кровавый дар —

Незаживающие стыд, позор и рана —

Всё это в Имени и Славе янычар.

Дунай это не Волга, это нормальная судоходная река и по ней можно плыть, не опасаясь мелей, тем более, всю последнюю неделю шли дожди и это ещё почти на метр подняло уровень реки. На ночлег останавливались в специально рассчитанных на скорость передвижение речных кораблей портах. Всё продуманно у австрияков. Стоят гостиницы или постоялые дворы, всегда есть готовая еда, если не закажешь чего оригинального типа фуагры или рагу из соловьиных язычков.

И за бортом огромная и хорошо освоенная страна с мостами, оросительными каналами, мельницами и ветряными, и водяными. Вдоль берега почти сплошь идут деревеньки с красивыми домами под черепичными часто крышами. Почти все дома сложены из камни, многие и из кирпича. И проплывающие за этими бортами иногда городки тоже красивы своими черепичными крышами и острыми шпилями высоченных соборов. Бог, если он есть, с отеческой улыбкой смотрит на трудолюбивых немцев, стоящих ему такие высоченные и красивые соборы.

В Будапеште сделали дневной отдых, пополнили припасы, дальше до Белграда больших городов не будет. О Белграде стоит упомянуть особо.

Даже не так. Белград, как выяснил Пётр Христианович, в последнем городке, ещё на австрийской земле, именно сейчас, как бы ничей. Турецких властей там нет, как нет и австрийских. Столько раз эти две страны бились за этот город, что сейчас он почти в руинах, плюс прокатившаяся по Европе не так давно эпидемия чумы ещё и уполовинила его население. Про власти. Нет там австрийских войск и чиновников, но и турецких нет. После гибели Мустафы-паши в 1801 году янычарам удалось захватить власть в городе и окрестностях. Устроенное ими беззаконие и террор привели к Первому сербскому восстанию. Его пока подавили, но народ волнуется и, значит, продолжения стоит ждать. Белград сейчас захвачен янычарами, и они тупо грабят всех подряд. Ещё видимо и из-за этого не хотели капитаны плыть к Чёрному морю. Белград не миновать, а в нём, как повезёт, могут взять солидную взятку и пропустить ниже, а могут и лишить купца и корабля, и жизни. Или хуже того, корабля и имущества лишат, а самого рабом на галеры.

Брехт решил к этой встрече с янычарами восставшими подготовиться. И не золото с серебром приготовил. Не откупаться решил, а отстреляться. Зарядили все сорок три пушки. Ну, не самый крупный калибр, так и кораблики не четырёхмачтовые океанские барки. На первом корабле, который все называли галеасом, на вертлюгах вдоль бортов расположено по три пушки, калибра примерно пятьдесят миллиметров. К ним есть чугунные ядра. На этот же галеас с громким названием «Austria» Брехт и сам перешёл и большую часть черкесов и егерей забрал. Не все ещё приготовления. В Буде часть этих ядер с помощью, найденного в порту, кузнеца превратили в парные книппеля. Соединили два ядра цепью. Никакого ноу-хау. Самый обычных для пиратов снаряд, позволяющий лишать потенциальную жертву мачт и парусов. Особо на них Пётр Христианович не рассчитывал, калибр у пушечек маленький, вряд ли удастся толстенную мачту перерубить. Но пусть будет, не на себе же они тяжести эти носят.

Остальные кораблики мельче. Есть парочка бригантин, есть три филюги, есть кораблики по типу астраханских расшив и даже пять галер есть. Всё, что было бесхозного в Вене Пётр Христианович подобрал. Позабирал. Залучил в свой удел.

Белград ещё только показался вдали, ещё с километр до окраин плыть, а к ним навстречу уже вышли две галеры. Довольно большие, вёсел по двадцать на каждом борту. Парусов нет, флагов тоже. С парусами понятно, ветер северо-западный, Брехту с его флотом или флотилией, как раз в корму дует, а янычарам этим в рожицы их бусурманские. Когда до «Austria» осталось пару кабельтов, турки … Или янычары не турки, их же из всяких славянских и валахских мальчиков воспитывают? А, всё одно — турки. Перепрошили уже мозги. Когда от галер до флагмана брехтовского флота оставалось пару кабельтов, с носа одной из галер бахнула пушка, и вся галера дымом окуталась, как раз на неё ветер и снёс весь дым. Бахнули холостым, надо полагать — Пушки нам с галер палят, кораблям пристать велят. Как там дальше у Пушкина?

Турок нас не напоит,

Но ответ держать велит:

«Чем вы, гости, торг ведёте

И куда теперь плывёте?»

— Эй, эй, а ну не хвататься за карамультуки свои. Эти проходимцы нам хоть частично, но живые нужны. — Остановил Брехт своих башибузуков уже спешащих подсыпать пороху на полку.

— Может, остановимся? — Это братец троюродный, тоже Петер, совет мудрый решил дать. Это старший. Ему двадцать. Орясина выше Брехта. Чуть не два метра. И не каланча какая, эдакий монстр, с братьев Кличко размерами и фигурой. Точно Александр генералом сделает, он в отличие от папеньки высоких вояк любит.

— Конечно, остановим. Ефим, команду по кораблям спускать паруса, бросить якорь.

Глава 21

Событие пятьдесят девятое

— Позвольте! — перервал один из студентов. — Янычары не конное, а пехотное войско.

Загоскин М. Н.

Янычар (старотурецкий: یڭیچری, латинизируется: yeŋiçeri, [jeniˈtʃeɾi], лит. 'Новый Солдат') был членом элитного пехотного подразделения, которые сформированы в османском султанате.

Янычар этот был прямо как из фильма какого турецкого, про их валиде-султан. Красное платье, или халат без рукавов, сапоги из тонкой кожи без каблуков, почти, как чулки, до колена, под платьем-халатом рубашка тоже красно-коричневого цвета. На голове стриженой коротко шапка. Как бы описать её. Она из фетра, снизу круглая, а потом, оставаясь круглой, её взяли и сплюснули параллельно роже, и загнули вниз за спину, до середины спины загнули почти, что им для элитных войск лишние полметра материала жалко, посмотрели, похмыкали, и перо в центр на лоб вставили. Опять посмотрели, решили, что вычурно и перо павлинье или петушиное заменили на изготовленное из того же материала, что и вся шапка. Опять похмыкали и догадались по периметру шапки металлических круглых блях нашить. И красиво и голову от удара саблей защитит. Для завершения картины — пояс чёрный кожаный на платье, бляшками тоже металлическими украшенный, и наплечники в комплекте, тоже, видимо, от удара сабли должны защищать. К поясу пристёгнуты ножны. Это не сабля, скорее, это меч, всё же приличная ширина у этой штуки … Но и не прямой меч, оружие загнуто, как сабля. Кривой, одним словом, меч. И он короткий. Сантиметров шестьдесят всего клинок. Да, удар получается мощнее, чем у русской или любой другой европейской сабли, но раз это оружие в Европе не прижилось, то есть у него недостатки. Тот же вес. Махать, ведь, надо, а где вес, там и инерция. У Брехта все его люди в этом походе вооружены шашками образца Первой мировой. Она в районе метра длиной, почти прямая, но от настоящей шашки отличается наличием гарды, хоть и не закрывающей всю руку. Гибрид. Все откованы из шведского железа и не просто абы как, а так, как проковывают катаны в Японии. Из нескольких слоёв металла спаянных кузнечной сваркой.

Хотелось бы испытать эти два оружия в личном поединке. Нужны равные примерно соперники. Так вот. Янычары — это воины, которых воспитывают с детства опытные, прошедшие не одну войну учителя. Достойный соперник. Ну, и он своих три года почти учил. Да, и подобрал не на улице. Уже все по многу лет отвоевали.

— Гр-гыр-гыр. Бр-дыр-кын. — Гаркнул Петру Христиановичу в физиономию, обрызгав слюнями, янычарский главнюк.

— Ты берега-то видь! — Отступил на шаг Брехт. — Зубер, скажи ему по-турецки, всё, что ты знаешь о похождениях его мамы и соседского осла.

— Гыр-кыр. Быр-дыр. Крак-вяк. Лан-гар. Базар. — Спокойно, с улыбкой безмятежной на лице, начал рассказ эротический Зубер Шогенцугов.

Первую минуту красный прислушивался. Ну, черкес же предупреждал, что его турецкий далёк от совершенства, но братика его — недоучившегося муллы не было, он остался в Дербенте писать букварь и рассказы для чтения для детей на вновь созданном языке письменном. Вторую минуту красный стоял с открытым ртом. Оно понятно. Их же малышами совсем от матерей изымают, и потому узнать что-то о матери этим ожесточившимся сердцем воякам всегда хочется. Детская травма. Все наши комплексы из детства. Ну, а тут пусть и на ужасном турецком этот крестьянин рассказывает новости о его матери. Заслушаешься. Минуту на третью красный стал красным не токмо одеянием, но и ликом. И ещё этим ликом он стал грозен.

— Гр-гыр-гыр! Бр-дыр-кын!!! — наконец возопил главнюк янычарский и сделал движение подразумевающее, что он свой погнутый меч сейчас достанет и рассказчика, ага, акына этого без акыновки оставит.

Бамс, это стоящий чуть левее князь Витгенштейн не стал, хоть и очень хотелось, сравнивать мастерство сабельного боя и преимущество холодного оружия. Он аккуратно хукнул с левой в правую скулу красную от гнева. Делается это так: сильным резким движением кулак направляется в цель по максимально прямой директории. Когда кулак достигнет цели его нужно напрячь, и ещё один важный момент — нужно сделать короткий шаг левой ногой по направлению к цели, чтобы перенести всю тяжесть вашего веса на эту ногу.

— Показываю ещё раз, — Пётр Христианович, отступив на шаг, сделал потом два резких шажка вправо, и теперь уже правой впечатал в левую скулу молодца, тоже красного, что стоял чуть за спиной главнюка.

— Ефим, твою налево! — засмотрелись помощники, третий янычар меч успел из ножен достать. Но тут егерь ему прикладом по затылку съездил. Э! Хрень у этих шапок, а не защита от удара. Хрюкнув и выронив кривулину свою, янычарский охранник рухнул на палубу. А нефиг форсить. Кивер носи, он, может, и выдержал бы такой удар.

Этому эпическому действу предшествовало несколько более долгих и менее зрелищных событий. На флотилии спустили паруса и стали якоря отдавать. При этом их «Аустрия» оказалась чуть впереди всей банды разномастных кораблей и практически вплотную подошла к правой галере янычар. Надо отдать должное их умению, в смысле умению управлять галерой янычарам. Они чуть сдали назад и, сделав пару гребков одним бортом, оказались впритирку носами с галеасом. Галера пониже на полтора метра где-то и снизу там хрен чего разглядишь. Да и чего разглядывать — эти товарищи ничего не боятся, они тут хозяева, а эти европейские бараны сами принесли им добычу, нужно только сделать так, чтобы бараны не успели разбежаться. Нужно их заманить подальше в город под пушки. Столько кораблей, столько добычи, столько рабов! Ах, какие молодцы эти безбожники, вон как порадуют сегодня Аллаха.

Брехт дал команду сбросить верёвочную лестницу на галеру с борта «Аустрии», а сам всё на вторую галеру поглядывал. Нет, ну что можно сказать. Ах, какие молодцы эти басурмане, эти безбожники, они взяли и тоже почти вплотную подошли к галеасу. А потом течение ещё чуть помогло, «Аустрию, чуть развернуло, и она притёрлось левым бортом ко второй галере. Теперь и на ней ничего не видно, что творится на борту у этих варваров гуяров, тьфу — гяуров.

Событие шестидесятое

Колесо судьбы вертится быстрее, чем крылья мельницы, и те, что ещё вчера были наверху, сегодня повержены во прах.

Мигель де Сервантес

— Вяжите басурман. — Брехт, чтобы не сильно выделяться, отобрал у главнюка бежевую шапку, нацепил себе на голову и выглянул из-за фальшборта.

Нормально. Красные столпились у борта рядом с лестницей, очевидно, ждут приказа, лежащего сейчас без чуйств, главного переговорщика. Ждёте, получите.

— Вашество, — Тьфу, блин, под руку.

— Чего тебе, Ванька?

— А можно и я стрельну.

— Стрельни уж, чего, — Пётр Христианович вновь повернулся к присевшим вдоль фальшбортов черкесам и егерям. — Всё готовы?! Поехали. — Он привстал и, махнув рукой столпившимся на галере у носа янычарам, прокричал, — Вana gel! (Ко мне).

План был прост. Снизу не видно. Чего не видно? Да, ничего не видно. Создатель «Аустрии» был тот ещё перфекционист. Волна может переплюнуться через фальшборт и унести Ганса в море. Хрен ей этой волне с маслом. С рапсовым. Он построил фальшборт на судне почти полутораметровый. А ещё сама галера на пару метров ниже. В результате янычар, спрыгнувший на палубу, виден с галеры не будет ни при каких условиях. Брехт бы наблюдателя на мачту послал. Как там эта штука у моряков называется «воронье гнездо» — (англ. Crow's Nest)? Но янычары не моряки, они пехота. Потому не послали. Так план был такой. Тащил же Пётр Христианович через половину мира с собой лучников. Целых три есть. Вот они должны спрыгнувшего янычара устрелить. А двое братиков брехтовских должны подхватить обезображенный стрелой в глаз труп и утащить подальше. Освободить место для следующей мишени. Почему братики? Да две целых причины. Во-первых, здоровее их просто нет у Брехта людей. Их в мире-то на пальцах одной руки можно сосчитать. Это два метра росту и полтора метра в плечах, а рожи, как у ангелочков, кучерявенькие такие, носы, правда, тоже семейные. Орлиные. А во-вторых, пора им вливаться в коллектив, хотели стать генералами, нужно с трупоносов начинать.

До пятнадцатого янычара конвейер работал без сбоя. Вжик. И оттащили. Вжик, вжик. Это второй лучник подстраховал. Не так-то просто движущейся мишени в глаз попасть. Оттащили. И тут братик младший Кристианушка поскользнулся в лужице небольшой крови и грохнулся об палубу всеми своими футами и дюймами, да и фунтами тоже. И появившийся следом янычар успел перед смертью тревогу прокричать.

— Sıkıntı noun! — и рухнул на палубу галеры со стрелой в глазу.

«Во всем важна сноровка, закалка, тренировка». Как там дальше у Лебедева-Кумача? «Умейте выжидать, Умейте нападать».

— Огонь! — Брехт подхватил и сам пару пистолей винтовальных.

Бах, бах, бабах, бах. Всё, кончились товарищи в красных платьях.

— Ко второму борту! — И сам, отбросив два разряженных пистолета, и подхватив из коробки следующие, туда потрусил.

Люди тоже не тратили время на перезарядку. У каждого кроме карамультуков есть и два пистолета. Бах. Бах. Бах. И тут кончились. Это же не абордажные команды были. Так человек по двадцать, двадцать пять. Привыкли янычары, что все их боятся и не сопротивляются, да и чего с обычных купцов ждать. Овцы. Жирненькие. А оказывается, что кроме шакалов, есть и настоящие хищники в мире. Львы, пантеры, да много их.

— По десять человек на галеру, пошли. — Ну, на первую просто, тут уже лесенка есть, на вторую пока забросили … Брехт думал, что там могут отчалить, и потом всё пойдёт наперекосяк. Нет. Стояли смирненько, притулившись к крутому борту «Аустрии». Минут через пять, когда старший над левым десантом — Зубер Шогенцугов поднялся, назад на флагман, оказалось, что перебили всех янычар, а гребцы — это рабы и почти все они сербы, есть несколько валахов, как потом оказалось, но это не важно, важно — что рабы. И они никуда удирать не собирались. Они и не могли. Прикованы.

Вернулся и Серёгин, что правый десант возглавил, там та же картина, только кроме белых рабов на галере есть даже два настоящих негра. Арапы Петра … Христиановича. Смешно звучит.

— Курт, твой выход, — перешёл на хохдойче Брехт. — Бери десяток своих гренадёров и спускайся на правую галеру. Зубер пойдёт с тобой, будет переводить. Пристраивайтесь нам в кильватер и ни на что никак не реагируете. Рабов, если начнут кричать, вырезать холодным оружием. Пошли.

Курт это лейтенант из присланных Вильгельмом гренадёров. Они эти гренадёры были гренадёрами и в прямом и в переносном смысле. Под рукой у Вилли готовая к продаже была рота гренадёров. Люди были обучены на дальние дистанции кидать полуторакилограммовые ручные гранаты, которые представляли собой полый чугунный шар с обычным ружейным порохом внутри. Из него торчит фитиль. Брехт всегда восхищался этим родом войск. Тут простой Ванька не сгодится. Гренадер должен был быть весьма смелым и дисциплинированным солдатом, так как от него требовалось подойти к вражеским укреплениям, поджечь фитиль гранаты, выждать определённое время, чтобы не дать противнику времени бросить гранату обратно, и далеко и точно бросить гранату в противника, причём всё это под вражеским огнём с близкой дистанции. Железные должны быть тестикулы у товарищей.

Кстати, гренадёрами их уже потом испохабили. Кидают эти железные парни гренады, а потому гренадеры. Но присланные Вильгельм немцы и под второе значение этого слова подходили, не иначе, как со всего Гессена собирали здоровых дядек. Ниже метра восьмидесяти никого не было. И плечи развиты. Этот чугунный шарик зашвырнуть нужно, и чем дальше, тем лучше. Кстати, Брехт пока в этом времени не сталкивался с гренадерами, и думал, что, как и на картинке, товарищи берут в руку круглый трёхфунтовый шарик и швыряют его, ну метров на двадцать — двадцать пять. Ничего подобного. К верху гранаты приделана ремённая петля и вот за неё и кидают эту бомбочку. И летит она метров на семьдесят. А картинки? Можно и как на картинке, но скорее всего, картинки эти рисовали не специалисты в более позднее время.

Кроме ста восьмидесяти гренадёров в роте было пять офицеров. Их пришлось нанимать отдельно. Потом ещё в довесок десяток всяких каптенармусов, поваров, и прочих будущих старшин. Всё, как и в русской армии. И как вишенка на торте три барабанщика и горнист. А, да, ещё писарчук при командире роты капитане Шварцкопфе.

— Матвеюшка, а ты тоже десяток бери и на левую галеру, всё, что и Курту сказал тоже и делаешь, но идёшь за Куртом. От нас третьим, не перепутай. Драй. — И три пальца, как Пугачёва показал.

На самом деле лейтенанта звали Манфред. Ну, пафосно больно, пусть будет Матвеем. Был лейтенант чутка тормознутым. Не в смысле, дурак дураком, а любил точность. Обязательно нужно ему все детали приказа разжёвывать. А так Матвейка и есть. Рожа рязанская конопатая, с голубенькими близко посаженными глазками, отчего кажется, что косит слегка увалень деревенский. Ростом Матвейка с Брехта. Прямо неуютно стал себя князь Витгенштейн ощущать. Все вокруг стали либо с него ростом, либо выше, как братики, то ходил на всех сверху вниз смотрел. Где-то шубуршатся в районе пояса. А тут бамс, и сам вверх смотришь. Прямо когнитивный диссонанс. Вечером ложился спать великаном, а утром проснулся карликом.

Событие шестьдесят первое

Будущее — это тщательно обезвреженное настоящее.

Аркадий и Борис Стругацкие

Про янычар спросил у того же Зубера, как мол у них структура их войска выглядит. Много черкес сказать не мог, что от младшего брата услышал, что из разговоров воинов между собой. Выходило следующее. Основной боевой единицей корпуса янычар был полк (оджак «ocak») численностью около 1000 военнослужащих. Там дальше Брехт ничего не понял, Зубер вплетал кучу турецких слов и терминов, но Брехт и без него знал, что основу корпуса составляют подразделения типа наших Суворовских училищ. Мальчиков тренируют долгие годы. И подготовка комплексная, как и должно быть: и бегают, и на мечах своих кривых дерутся, и стреляют, но и пишут тонким пёрышком в тетрадь. Все янычары грамотные. Все отлично владеют турецким, а вот свой сербский или болгарский, или украинский, либо греческий почти забыли.

Высшие офицеры корпуса — секбанбаши и кул кяхьясы. И что, что это даёт?!

— Марат, главнюка этого янычарского спроси, кто он такой. Звание какое?

Попинали по рёбрам, глаз пригрозили выколоть, шейку порезали. Заговорил, куда денется с подводной лодки. Это ещё пальцы не отрезали и в ране острым ножичком не ковырялись.

— Он байрактар, — сообщил Марат Ховпачев минут через десять, Брехт пока за перестроением галер наблюдал. А чего, слаженно сербы работают. Что с ними делать ещё?

— Байрактар? Беспилотник? Самолёт? — развеселился князь Витгенштейн.

— Это знаменосец в их полку или оджаке.

— Спроси его, сколько в Белграде янычар.

— А! У! Ой!

— Ещё раз спроси.

— А! У! Ой!

— Отрежь ухо.

— А-а-а. Гыр-быр-дыр.

— Три полных оджака. И несколько отдельных орт. — Размазывая кровь по роже байрактара, перевёл черкес

Наверное, не правильно перевёл Марат. Не знаменосец, а прапорщик. Ну, не важно.

— В человеках это сколько?

— Гыр-быр-тыр-дыл.

— Около четырёх тысяч.

— Солидно.

Брехт отошёл от безухого языка. Четыре тысячи, пусть и не очень хорошо вооружённых бойцов, против его двух сотен. Это перебор. Так в сказках бывает. «Махнет направо — улица, махнет налево — переулочек». Если начать партизанскую войну, и с учётом того, что подкрепления им ждать неоткуда, наоборот, турки для них такие же враги, то можно за несколько месяцев силы уравнять.

Вопрос в другом. А нахрена ему воевать с этими янычарами? Чтобы они пропускали беспрепятственно его корабли?! Нда. Аргумент. Назад ведь этому флоту возвращаться. Выходит, что либо договариваться нужно, либо истреблять полностью. Как договор соблюдают мусульмане, Пётр Христианович знал. Выгодно им — соблюдают, не выгодно, так обещание, данное неверному, можно не исполнять. То есть, всё же остаётся поголовное истребление этих товарищей, либо, на худой конец, изгнание их без артиллерии из города. Но и тут не всё гут. Могут из кустов корабли на обратном пути обстрелять. Не потопят, но людей поубивают, не сильно и широк здесь Дунай. Пуля перелетит. Значит, нужно уничтожить? Четыре тысячи?

Стоять! Бояться! У Брехта была почти полная коллекция югославских монет. Такие монетки в радость собирать. Их не чеканят новых, государство прекратило своё существование. И их не так и много дореволюционных. Так вот, на самых древних монетах сербских был их царь или король или князь, сейчас уже не вспомнить, но звали этого отобразившегося на монетах индивидуума Карагеоргиевич. Или Карагеоргий? Где-то прямо сейчас поблизости находится. Не в переносном смысле, а в прямом. Именно он и выбьет из Белграда янычар.

— Зубер, — проорал на весь Дунай Пётр Христианович, найди мне среди гребцов того, кто знает Карагеоргиевича.

Забавно звучит прочитанное в свое время про монету происхождение этого Карагеоргиевича, который Брехту нужен. Он — србляка. переводится не так интересно — коренной житель. Интересно, а где всё же сейчас этот скрбляка.

Глава 22

Событие шестьдесят второе

Тренировки — это способ стать совершеннее. Кто мало тренируется — тот мало живёт.

Когда монетки интересные Брехт прикупал, то старался в интернете чего про них узнать. Сейчас, про прошествии пары десятков лет и двух эпох, многое забылось, но про Карагеоргиевича этого пара крошечек осталось. Свой род Карагеоргиевичи ведут от Георгия Чёрного, от его же имени династия и получила своё название, "кара" — по-турецки "чёрный", такое прозвище Георгию было дано из-за тёмных волос. Ещё он служил в австрийском войске. Вот тут уже не точно, но офицером был без базара и вроде бы улан. Кавалерист, сто процентов. Деревня у него не сильно далеко от Белграда. Там до восстания и сидел сиднем, как Илья Муромец. Силы копил.

— Вашество, с берега руками машут и галера ещё одна навстречу выплывает, — капитан, блин, очевидность. Брехт и сам видел, что, как планировал, город насквозь проплыть по-тихому не получится. Придётся объяснять супостатам, что кроме кривых мечей есть в мире и более современное оружие. Например, его слонобои.

— Не мельтеши, Ефим, готовьте стеновые ружья. Если попытаются пальнуть из пушки, нужно подавить огонь. Хорошо бы в запасы пороха попасть, ну, да ты учёный, готовьтесь.

Между тем, галера очередная уже почти на фарватер выперлась. Как раз уже к порту проходила «Аустрия», и можно было противников рассмотреть в подзорную трубу хорошо. На берегу, в небольших бастиончиках каменных, располагалось по четыре пушки. Четыре бастиона, если из всех шестнадцати пушек пальнут, то при удачном попадании, дыр в галеасе понаделают, может, и несовместимых с жизнью.

Пока не стреляли. Пётр Христианович их понимал. Две посланные галеры спокойно идут в кильватере за эти большим кораблём с красными флагами на гроте, на гафеле, и на кормовом леере. Были слышны выстрелы, но не долго совсем, очевидно, попытались сопротивляться купцы, но ничего у них не вышло и доблестные сыны Аллаха флотилию эту захватили и теперь вот ведут в порт. Разгружаться. Всё, отплавались жирненькие. Мимо проходят? Не понятно. Ладно, сейчас чорваджи-баши — командир орта подплывёт на галере и поймёт, что там творится.

Галера вся кричала и руками махала.

— Капитан, впритирку к ней пройди. Кошки готовьте. — Кошки нашлись на первой галере. С собой не брали, это каким маньяком нужно быть, чтобы в Вене додуматься, отправляясь на семнадцать мелких купеческих судёнышках, с непонятным войском, озаботиться кошками. А будем все встречные и поперечные корабли захватывать. Сарынь на кичку! Нам море по колено. Но увидев на палубе, приготовленные кошки, с хорошими такими канатиками, Брехт решил их на всякий пожарный прибрать. Могут пригодиться. Пригодились буквально через полчаса.

— Брудер, а можно мне из большого ружжа бабахнуть? — Это братик Петер углядел соизмеримую со своими размерами винтовальную пищаль, он же Слонобой.

— Петер, это ведь бой ни на жизнь, а на смерть. Не игрушки. Тут уметь надо, поправки на воду и на деривацию вводить. Ты лучше постой за стрелком и понаблюдай за его действиями. Если живыми из этой заварухи вылезем, то обещаю обучить тебя из этого ружжа стрелять. — Поджал губки братик, обиделся. И второй — младшенький стоит, прислушивается, и ему по плечу ружьишко надо.

— Всем приготовиться. Правый борт стреляет по галере. В рабов не попадите. Левый борт стреляет по позициям артиллерии. Слонобои тоже по ним. Нужно не дать им сделать выстрел. За уничтожение пороховых запасов орден «Ворошиловский стрелок» вручу в Дербенте. А чего, ввёл Брехт такой орден. Самодур он или не самодур. Зато сколько народ пороха сжёг и стволов раздул, упражняясь в меткости. Кому серебряный орден с перекрещенными винтовками не хочется на грудь прицепить.

Янычары, они как дети. Им значит бить всех подряд и геноцидить можно, а их ни-ни. Минута и на галере никого. Бросили кошки зацепили её и поволокли за собой. С берега правого завопили, шайтанами обзывая, за что побили наших. Ай-я-яй!

Левому берегу досталось на несколько секунд раньше, чем галере. Десяток снайперов выпустили пули Петерса. Расстояние-то всего метров пятьдесят, ну, шестьдесят от силы. С такого расстояние у Брехта стрелки не промахиваются. А когда обиженные янычары бросились к орудиям, то и выдали, где у них припасы хранятся. Нет, не артиллеристы янычары, а слабоорганизованная пехота. Они восстание-то подняли, турок выгнали и перебили частично, потом, надо полагать, одумались и о пушкарях вспомнили, а поздняк метаться, труп заставить стрелять сложно. Шаманов Вуду у них нет. Чего-то, наверное, тренировались, среди сербов может кого нашли, но это всё не то. Припасы на виду, все бегают, суетятся, друг другу мешают, прямо как на учениях у Ермолова, когда они с Аракчеевым нагрянули.

Бабах. И огромный серо-белый гриб вспух над одним из бастионов. Бабах. И клон того гриба возник в пятидесяти метрах вниз по течению.

— Снайперам перейти на правый борт! — Брехт в подзорную трубу за оставшимися двумя бастионами наблюдал. Да, погорячился он, в дорогу собираясь, нужно было четыре Слонобоя брать, а не два. Успеют янычары выстрелить.

— Готово, — снайпера перебежали к противоположному борту и зарядили ружья. Не проблема с пулями Петерса — Суворова. Пятнадцать секунд максимум. Слонобои с минуту заряжать, но тоже в разы быстрее, чем при обычной круглой пуле.

— Ложись! — успел крикнуть Пётр Христиановичи и сам плюхнулся на палубу.

Бабах. Три или четыре пушки вразнобой выстрелили. Дудух. Одно ядро попало в борт и проломило доски. И чего? Где остальные ядра? Ладно. Спасибо за подарок, дорогие товарищи в красных платьях.

— Снайперам, огонь по батареям. Беглый, по мере готовности.

Забухали выстрелы, дружно почти в унисон шарахнули Слонобои. Бабах. Одним бастионом меньше. Бабах. И второго нет.

— Огонь не прекращать, бить во всё, что шевелится. Они в красном! — Пётр Христианович поднёс к глазу трубу подзорную. Бастионы целы, но вот фигур в красном не видно. Разметало, классно взорвалось, ударная волна и до галеаса докатилась, с Брехта даже кепку сдуло. Жалко. Где здесь себе такую удобную вещь пошьёшь?

Событие шестьдесят третье

Немногих удерживает рабство, большинство за своё рабство держатся.

Луций Анней Сенека

На правом берегу причал разворотило двумя выброшенными с бастиона орудиями. По нему этому сломанному дощатому причалу метались фигурки в красном. К точному, быстрому и губительному огню черкесов и егерей добавился мене точный, но тоже вполне губительный огонь гренадеров. Бомбочки они не кидали. Вооружены немцы были … Нет, немцев этих стоит описать особо, про рост ладно, рост выдающийся, но и форма на ребятах была выдающаяся. Она была белого цвета. И голубые панталоны. И воротнички голубые. Для парадов прямо красота, а как в такой воевать, как поддерживать в чистоте, очень ведь маркие цвета. И видно этих бело-голубых богатырей за версту. О чём австрийцы думают?! Либо на краске экономят? На мыле разоришься. Всё же для парадов шили. И подтверждение тому шапка, что у богатырей этих на голове. Это полный пипец, даже в русской армии такого извращения нет. Называлась эта конструкция, как выяснил Пётр Христианович — меховая шапка гренадер — "кресло". По центру здоровущая начищенная и сверкающая треугольная медная налобная пластина и её края ещё немного загибаются к вискам. Чуть ниже небольшой кожаный козырёк. Но это всё ерунда по сравнению с самой шапкой. Её креслом не зря называют. Это если со спины смотреть, то кресло и есть. А спинка кресла — это конструкция, к которой пластина сверкающая и крепится.

И она не полностью мех закрывает. Над ней тоже треугольная меховая опушка. Всё сделано, чтобы воевать людям шапки эти мешали. И не отберёшь прямо с порога. А чем заменить? И многие гренадеры ещё и гордятся своим меховым сверкающим креслом. Вон, как начищено.

О ружье. Сейчас уже начали задумываться об унификации оружия и у гренадеров австрийское ружьё образца 1798 года с калибром 7 линий или 17,8 миллиметров. Тульский завод перешёл на выпуск ружей того же калибра, а англичане со своими «Браун Бесами», давным-давно только этим калибром и пользуются.

Сейчас немцы показали выучку, ну не рекорд, но два выстрела в минуту делали, а это под четыреста выстрелов в эту минуту. Перед началом прорыва этого сквозь порт на берегу всё усеяно было красными платьями. Вышли янычары оценить плывущую к ним добычу. И Брехт надеялся, что офицеров там было больше, чем рядовых. Им же интереснее, они большую долю добычи получат.

— Отставить! — гаркнул во всё горло князь Витгенштейн, после двух минут этого ураганного огня. Всё, что шевелилось в порту и рядом с ним, было уничтожено. С обеих сторон. Даже по его пессимистическим прогнозам сейчас, в живописных позах на берегу, нашли правильное завершение своей жизни, никак не меньше трёх сотен янычар. Весь порт красный. И от платьев, и от крови.

— Курт, — Пётр Христианович первый порыв поборол, второй тоже, а потом сообразил, что дебил. Оно нам надо. Без знака вопроса. Они нам точно нужны. В порту сиротливо стояли ещё две галеры, — собирай абордажную команду, будем вон те две галеры к рукам прибирать. Народу скажи, каждому участвующему по двадцать гульденов. С собой бери пистоли, ружья не надо — тяжёлые, громоздкие. Огнём вас ребята прикроют. Никто ближе трёхсот мет… Ближе тысячи футов не подойдёт. Нужно, два пишем три на ум пошло, по сорок человек на вёсла на одну и команду охраны в десяток человек. Итого шестьдесят добровольцев, всё погнали. Вон та первая галера вас в порт доставит, я Зуберу скажу.

На самом деле, будет битва за Белград или не будет, а пару лишних галер ему точно не помешают. В них можно пару десятков сербов, желающих удрать из-под гнёта султана в землю обетованную, залучить. Пять галер плюсом уже будет. А это никак не меньше сотни человек можно переселенцев набрать.

Немцы справились на троечку. Вёслами махать не умеют. Всё время одно об другое билось, долго на фарватер выруливали. Пришлось даже послать несколько раскованных настоящих гребцов, чтобы балбесам этим здоровенным объяснили, что тут силушкой мереться не надо, надо попадать в такт барабанам.

Янычары один раз полезли в контратаку, тут их снайпера и перестреляли. Хоть бы и они бабахнули разок, так нет, лезут с саблями кривыми своими прямо на пули. Понятно, почему Суворов их побеждал. Командиры нулевые.

В результате этой атаки, которая до немцев даже не добежала, количество трупов в красном одеянии добавилось ещё на пять десятков.

В разгар этого эпического действа Брехту привели сутулого мужичка в тряпье с ужасным запахом и красными глазами.

— Он говорит по-турецки, и он знает, где сейчас может быть Георгий Карагеоргий.

— Не, не. Вымыть, переодеть, накормить, спать уложить. Нам не так к спеху. Часов семь — восемь у нас есть. Созрел у меня замечательный. Зубер, распорядись, чтобы этого … Как тебя зовут? — обратился Брехт к знатоку.

— Моје име је такође Георге. — Хотел стать по стойке смирно серб, но качнуло его.

— Всё, Зубер, приведите его в человеческий вид. Да, много есть не давайте. Их кормили явно плохо, вон кожа, да кости. А пить давайте, сколько выпьет, и можете сахара на него не жалеть. Ему сейчас глюкоза точно не помешает.

Событие шестьдесят четвёртое

Парадокс воспитания состоит в том, что хорошо поддаются воспитанию как раз те, что не нуждается в воспитании.

Фазиль Абдулович Искандер

Отплыли от Белграда километров на десять и встали. Полно дел нарисовалось. С рабами нужно что-то делать. Хотя, и так понятно, что с ними делать. Их нужно спасать. Откормить, вылечить, одеть. Дальше пока не понятно. Брехт бы их с удовольствием в Дербент забрал. Там привести их человеческий вид, и в зависимости от профессий, к делу приставить. Первичный опрос показал, что процентов семьдесят это бывшие крестьяне. Набегут бусурмане, похватают мужиков в деревне и айда на галеры. Ещё есть пару человек, что обозвали себя купцами. Тоже не плохо. Дать им ссуду, пусть занимается тем, что умеет. С десяток — это военные. Они служили в австрийской армии, и попали в плен. Остальные, с десяток тоже, в том числе и два эфиопа были гребцами на галерах на Чёрном море и сюда попали вместе с турками, турок-то янычары выгнали из города, а рабы так рабами и остались.

Только рабы дело важное, но не главное. А вот для главного утречком, после завтрака, Брехт и собрал командиров и прочих важных действующих персонажей. План у него был плохонький, зато название он для него придумал громкое.

— Итак, братья славяне … Хотя среди вас славян-то меньшинство. Итак, братья … Итак, товарищи, у меня созрел план и он называется: «Незваный гость хуже татарина». Вам не понять, но уверяю вас, название классное. Смотрите, что получается. Уплывём мы сейчас домой. Самому хочется, не кричите. Уплывём, а купцам, что я нанял, через пару месяцев назад идти, а потом снова в Ростов с грузом. И вообще, этот торговый маршрут должен стать основным соединяющим Дербент с Европой. Много чего полезного мы оттуда можем в свой удел залучить. Так вот, поплывут купцы, а опомнившиеся янычары на них нападут, и даже если и не захватят, так как плавсредств мы их лишили, то обстрелять могут.

Да, мы уничтожили батареи и кучународу, но они от этого только злее пока стали. А нам нужен совсем другой расклад. При виде корабля с нашим красным флагом они должны обделаться, а потом … Ефим, как думаешь, что они должны сделать потом?

— Убежать! — Просиял егерь.

— Садись, два. Потом они должны упасть на колени лицом к востоку, и молиться Аллаху, что бы эти корабли просто прошли мимо и их не трогали. А чтобы они обделались, мы завтра вернёмся, и опять шороху устроим ребятам в красных платьях. Потом уплывём. Они вознесут хвалу Аллаху, что гяуры убрались, а мы опять вернёмся, и опять обстреляем их и чего сожжём им нужное. И опять уйдём. И пару дней тихо будем сидеть. Снова в мечети своей они хвалу Аллаху вознесут, что надоумил он этих сумасшедших убраться из их владений. А мы снова приплывём и опять закошмарим, и пленных отправим к ним с предупреждением, что если при следующем нашем появлении они не высыпят все на берег и не снимут штаны, то мы будем приходить, раз за разом, пока они это не выполнят.

— Мне этот план нравится!

— Твою налево, Людвиг ван, а тебя кто пустил на совещание высшего командного состава? — Бетховен стриженный на себя не похож. Мальчик такой со свирелью.

— Я собираюсь написать патетическую симфонию! Мне обязательно это надо видеть. — Вот, какой нужно дух иметь. Молодец композитор.

— Хорошо, даже стрельнуть дадим. Из ружья. — А чего. — Симфонию назовёшь, «Принуждение к миру».

— Замечательно, мне можно сейчас идти, прямо роятся ноты в голове.

— Конечно, иди, выпусти свой рой на бумагу. Ладно, ребята. Это план. Теперь жду от вас конкретных предложений.

— А Георгий Карагеоргиевич? — Напомнил Зубер Шогенцугов.

— А чего Георгий, я к нему весточку с тёзкой утром послал. Коня дал. Захочет поднять восстание и выбить из Белграда … Как они называются?

— Дахи.

— Не звучит. Пусть янычарами останутся. Захочет очистить свою Родину от янычар, пусть собирает войско и атакует Белград с запада. У него своя свадьба у нас своя.

— А вместе? — Это Клаус Шварцкопф слово молвил. Можно ему, он командир роты. А рота самое большое здесь воинское подразделение.

— Есть принц один. Он лично мне сказал, что мы, мол, в ответе за тех, кого приручили. Вот, захватим мы совместными усилиями с сербами Белград. Тут сразу турки объявятся. И захотят вернуть его в зад. А раз мы всё это замутили, то нам и турок бить. Ну, я двумя руками за. Турки зло, со злом нужно бороться. Опять же войску кавказскому нужно боевой опыт получить. На турках тренироваться лучше, чем на французах. Отбили турок, надавали им люлей. Мир заключили. И тут австрияки захотят ничейный, хорошо лежащий город и окрестности, к рукам прибрать. Это уже не турки. С Австрией я воевать не готов. Их много. Их сотни и сотни тысяч. Да и потом, они — союзники, с какой стороны не смотри. Так, что прибирать Белград к моим загребущим рукам я не согласен. Не сейчас. Вот если после войны с Буонопартом. Это уже другой расклад.

— Эх, какой хороший город бесхозным останется, — поцокал языком Зубер.

— Всё, закончили прения. Раз у вас ничего интересного нет, то и не надо время терять. Завтра поутру на пяти галерах возвращаемся в Белград и демонстрируем бусурманам красный флаг. Командирам подразделений озаботиться подготовкой личного состава.

Глава 23

Событие шестьдесят пятое

Не бойтесь делать то, что не умеете. Помните, ковчег построил любитель, — профессионалы построили Титаник.

Дэйв Берри

Семь раз отрежь и не вытащишь рыбку из пруда. Классный же план князь Витгенштейн напланировал. Подвели, как всегда, исполнители. Слава богу, хоть на начальном этапе. Оказалось, что управлять галерой — наука, и грести, тоже учиться надо. На трёх галерах были рабы, они вполне себе умели грести, им бы ещё кто ритм задавал, и команды правильные командовал. Но Брехт поставил этим делом немцев гренадёрских офицерских заниматься, и они завали эту, простую на первый взгляд, работу. Братики тоже были испробованы и тоже забракованы. И не только в языковом барьере дело, ещё и правильные команды нужно отдавать, те к которым люди привыкли. На двух галерах, где не было гребцов — рабов и куда опять Пётр Христианович посадил гренадеров, совсем швах. И вёсла друг о друга биться продолжали и разворачиваться совсем не получалось, хоть тут языковой барьер уже не мешал, все немцы. А умения от этого не добавилось.

Пришлось поступить по-другому. Капитанов и штурманов выбрали из числа рабов бывших. Освободит же их когда-нибудь Брехт. Потом оставшихся гребцов перемешали с немцами и опять попытались порулить туда-сюда. Через пару часов хоть что-то стало получаться. Тронулись. Вместо утреннего набега на Белград получился вечерний.

Янычары хвалёные, ну, как же — элитные войска, их с детства готовили, прямо урчум-бурчум, оказались, как самостоятельная воинская единица, хренью полной. Кажется, чего проще, напали на тебя непонятные корабли, побили кучу народу и разгромили порт, так ты вышли вслед им конную разведку. Нужно же убедиться, что этот очень сильный противник убрался и тебе больше не угрожает. И что? А ничего. Не интересно янычарам. Вот Брехт конные патрули в сторону Белграда отправил. И они, сменяясь, докладывали одно и тоже. Не видно никаких конных разъездов со стороны города. Туда-сюда шастают крестьяне, видимо, и торговцы, продовольствие в город на продажу везут, сено везут, дрова везут. Обычная жизнь не маленького города.

Брехт одну такую крестьянскую телегу с овсом велел остановить и в лагерь привезти. У него элитные лошади тяжеловозы и их кормить овсом нужно, а не осенней жухлой, выгоревшей на солнце травой. На корабликах зерно есть, но тоже не семи пядей во лбу Пётр Христианович оказался, он свой парусный флот ещё на километр примерно ниже по Дунаю отправил. Спокойней. Торговцы отдельно, военные отдельно. Коней и коров с овцами и козами пока спустили на грешную землю, пусть травку пощиплют, неизвестно, на какое время затянется операция, по принуждению к миру янычар. Животных сгрузили, но лошадям этим огромным травки мало, пришлось покупать у местных овёс.

Белград вынырнул из-за поворота столбами дыма над домами и кузницами всякими. Вечер, хозяйки топят печи и готовят еду. Все пять галер после тренировок решил князь Витгенштейн не брать. Две эти без гребцов настоящих хреново управлялись, а перемешивание гребцов с гренадерами чуть улучшило ситуацию, но сразу стало видно, что Ленин был прав, говоря: «Лучше меньше, да лучше». В последний момент всё переиначил Брехт. Пошли в набег три галеры с настоящими гребцами, хорошо накормленными, вымытыми в реке с мылом и переодетыми в человеческие одежды. Брехт думал, сначала, что рабы бывшие ерепениться начнут, хватит мол, натерпелись. Не хотим больше грести, грёбаными гребалами. Ан, нет. С точностью всё наоборот.

— Будете убивать янычар? Точно! Считайте, что все гребцы ваши с потрохами. — Лидер у бывших рабов нашёлся. Сербский офицер, служил в австрийской армии артиллеристом.

— А из пушечек мелких на вертлюгах пальнёшь? Книппелем.

— Пальну и не раз. — Пришлось переносить четыре мелкие пушчонки с «Аустрии» на галеру … Никто эти корабли галерами не называл. Оказывается у османов полно всяких разновидностей галер и вот эта маленькая речная называется «дзакале». Выдумщики. А в Чёрном море придётся встретиться с гораздо более крупными под названием — «кадырга». Эта имеет сходство с венецианской по размерам и количеству банок (всего их было 49 штук: 25 — с одной стороны и 24 — с другой). Раньше, во времена господства системы «один человек на одно весло» на одной кадырге могли находиться около 150 гребцов, которые сидели на банках по трое. Для смены. Сейчас, по словам бывшего лейтенанта артиллериста Балсы Божовича, на кадыргах и по двести гребцов сидят. Только это все мелочь, типа пескарей. Плотвичек. Есть и киты настоящие. Не щуки даже. Там такие монстры плавают! У турецкого командующего флотом кападун-паши есть галеры, которые называются «бейлере» и на них может находиться до двух тысяч гребцов рабов.

Даже сравнивать страшно, двадцать и две тысячи. Куда плывём? Где Нахимов?

План нападения на порт предполагал ловлю на живца. Одна галера специально чуть впереди шла. Она должна подойти к причалам и обстрелять имеющихся там товарищей в красных платьях. Что сделают янычары, козе понятно, побегут за подмогой. Наивные албанские юноши. В порту их будет ждать уже три галеры и чуть меньше двухсот ружей. Из которых три десятка стреляют гораздо дальше их древних фузей, да плюсом два Слонобоя. Офицеров выбивать. Ну и организованная лейтенантом Божовичем артиллерийская команда с четырьмя пушками. Геройствовать не надо, ничего захватывать не надо. Нужно просто пострелять и убраться. А если янычары позволят, то не сразу убраться, а побольше красных отправить к их Аллаху.

Получилось не всё по плану, но в целом на четыре бала.

Событие шестьдесят шестое

— Это неподъёмная чушь! — сказал грузчик философу

Грузчик искал интеллектуальную работу: на книжном складе, в музыкальном магазине или в музее.

— Огонь! — ух ты, вот это они удачно зашли.

Янычары деятельно копошились на частично порушенных двух бастионах правого берега. Пушки устанавливали. Стенку каменную ремонтировали. Брехт команды разделил, на первой галере едут в основном его ветераны: черкесы с егерями. Кроме них дал по ружью братикам и капитан Шварцкопф выделил два десятка якобы самых метких стрелков из своих гренадеров. А на двух «дзакале», плывущих следом, уже чисто немецкие команды, по пятьдесят человек. Больше не вмещается. Крупные парни, корейце бы побольше влезло. Да, чего уж, и этого за глаза.

Защёлкали штуцера английские, бабахнули два Слонобоя. Как и ожидал князь Витгенштейн, поражённые до глубины души наглостью неугомонных гяуров, янычары попытались покинуть бастионы и скрыться за домами в порту. Не так-то это просто, от пули не убежишь. Песня вспомнилась.

Не слышали парни в красных платьях её. Человек сорок полегло, прежде чем десятку удалось скрыться в переулках. Брехт взял трубу бронзовую, навёл её на правый бастион, что ближе всего располагался, и жаба ему на грудь вскочила. Здоровущая. Зелёная. Пупырчатая. А какая вкусная. На бастионе лежали снятые с лафета две приличные пушки. Длинны довольно стволы и ручки, как у шуваловских единорогов. Может они и есть, не главный в этом деле по тарелочкам Пётр Христианович.

— Божевич, — Брехт передал сербу трубу. — Глянь на пушки.

— Это 12-фн пушки русские пушки средней пропорции. — Вот, есть же профессионалы.

— Вес ствола? — Это не Пётр Христианович, это жаба квакнула.

— Около двух тысяч фунтов.

— Два пишем, три на ум пошло. Восемьсот килограмм. Однако. — Брехт осмотрел экипаж дзакале. Он и два братика — это нормальные такие грузчики. Курт с двумя десятками гренадёров. Если ввосьмером взять? По сто кг на душу? Но ведь здоровые парни. А если верёвками обмотать? И за концы этих верёвок тянуть.

— Узми топове? — улыбнулся во всю рожу лейтенант сербский.

— Точно. Узми. Заберём, раз дают. Зубер, команду подай. Причаливаем поближе к правому бастиону. Курт! Курт! Верёвки спроси у капитана. Пушки будем тащить с бастиона.

В бастионе за стеной, невидимые с причала, сидели три янычара, Брехт что-то такое предвидел и потому пошли с черкесами в первых рядах. Но храбрые элитные парни, увидав целую делегацию великанов, решили прикинуться ветошью и сабли побросали. Чего теперь с ними делать? Хотя нужны же языки, и чтобы допросить, и чтобы потом с ними весточку послать о недопустимости препятствий торговле, особенно если купец плывёт на корабле с красным флагом.

Ох и тяжёлая это работа переть на горбу почти тонну. Это в математике не так страшно. Восемьсот разделили на восемь и получили сто кило, тяжело, но таких бычкам под силу. В реале всё сложнее, у одного короче верёвка, у другого нога подвернулась. Дотащили одну до галеры и встали, репы свои мудрые чесать начали. Борт галеры на метр с лишним над причалом возвышается. Поднять же над головой почти эту штуковину надо. Будь прокляты все земноводные.

Как вообще это делают артиллеристы. Как они управляются с этими монстрами, так это только 12-фн и средней пропорции, а есть 24-фунтовые большой пропорции, та несколько тонн, поди, весит, как её таскают и ворочают?

Подняли, хоть воздух, может, и испортили некоторые, и перекинули через борт. Ствол там сразу переломал чего-то. Хрустело дерево. Ладно, починим. Теперь вторая.

-Петер, пошли за второй. — Младший Витгенштейн — Кристианушка повёл могутными плечами. Вот даёт же бог некоторым здоровья. Семён Семёныч, сам-то если и хилее, то чуть всего. — Серёгин, отправь пяток человек ядра с гранатами таскать и мешки с дробом, на входе прямо лежат, ходить мешают.

А ведь вторая пушка легче пошла, учли предыдущие ошибки. Правда, чуть жизней не лишились. Янычары как раз подгадали, когда они этого жёлтого монстра через фальшборт перекидывали. Хорошо с саблями подоспели, а не с фузеями своими. Дружный залп полутора сотен ружей и винтовок заметно проредил количество набегающих красных, а второй заставил их прилечь, а только расхрабрившись янычары опять бросились на «мелких» воришек, как бахнули четыре пушчонки на флагманской галере. Книппеля ушли в народ. Народ завыл. И снова залп со всех трёх галер. Фух, после ствола этого носильщики и сами попадали, как сбитые кегли, еле перевалившись через метровый фальшборт.

— Кристиан, если я ещё раз решусь воровать пушки, отговори меня, пожалуйста.

— Всё же было гут! — эх, молодость.

Заполучив светлейших пассажиров, дзакале смогла, наконец, отчалить. Тоже не быстро и не просто, пока с вёслами правого борта справились. Всё это время янычары лезли, размахивая саблями, к галере, надеясь, очевидно, ворваться на неё и резню там устроить, ох и покажут они гяурам, и только когда, неповоротливая у пирса посудина, отошла на приличное расстояние от берега, у янычар появились и стрелки. Ну, как появились? Как появились, так и закончились. Два залпа с галер и те пять десятков товарищей в красных платьях, что пытались стрелять с колена, сначала завалились на оба колена, а потом и рыльцем в грязь. А кто мешал на пирсе подмести, там, грязь песочком присыпать? Не, ребята, сами виноваты. Чистота залог здоровья.

Поняли янычары, что их тупо убивают, не сразу. Ещё пару раз книппеля ушли, ещё залпов пять немцы сделали, и залпов десять егеря с черкесами. На счастье Петра Христиановича и почти христианского войска, бог смилостивился над своими почитателями и устроил приличный северо-западный ветер. Дым почти сразу сносило вниз по Дунаю и в сторону левого бастиона, даже если там и были стрелки, то они ничего не видели, такую плотную дымовую завесу им устроили нападающие. Есть и от дымного пороха плюсы, врут эксперты. Вон же, как хорошо получилось. Запомнить нужно и в наставления вставить.

Всё, кончились янычары. Откатились в переулки. Весь берег, и весь порт просто усеян красными халатами. Несколько сотен. Ну, две-то без всяких преувеличений. Точно на хорошую четвёрку план выполнили.

Событие шестьдесят седьмое

Предвидение — половина победы

Осторожный все предусмотрит

Сначала взвесь, а тогда и лезь

Следующий день, который по грандиозному плану Брехта под названием: «Незваный гость хуже татарина» должен быть выходным, выходным не получился. Янычары, захватившие Белград, решили, что гяуры перешли красную черту и отправили вниз по Дунаю небольшую яхточку. Ну, нет, таких названий, скорее всего, ещё нет в наличии. Отправили ботик Петра первого? Шалунду? Точно, отправили шаланду на разведку. В той школе, где янычары военное дело проходили, Иван Яковлевич Брехт даже постеснялся бы преподавать. Он ждал и с моря разведки и с суши. Шаланду двумя Слонобоями оставили без экипажа и потом, высланная навстречу галера, её присовокупила к трофеям. Не дождавшись разведчика, элитные войска султана отправили разведку на лошадях. Много, даже больше, это должно быть полуэскадрон. Под сотню человек. А ещё говорят, что янычары пешее войско. Когда надо, вполне себе конное. Дозоры в подлеске, что окружает Белграда, заметили бусурман и пропустили. Потом их заметили и высланные в засаду егеря. Обстреляли. Янычары решили слетать за подмогой. А хренушки. Из засады навстречу теперь черкесы открыли беглый огонь. Здесь в пригороде Белграда пару десятков лет назад, видимо, был сильный пожар и все леса сгорели, но жизнь взяла свое и молодая дубовая поросль прямо стеной встала. Дорогу блюли, а вот вокруг непролазные заросли. Янычары оставшиеся опять повернули коней и вновь были егерями встречены. Больше «на удачу» не надеясь, товарищи побросали коней и дёрнули в чащу эту. Оставалось их десятка три. Ещё с десяток примерно успели черкесы отправить в мусульманский ад. «Джаханнам» называется. Там всё по серьёзному. По-взрослому. Вон что ему Зубер перевёл из Корана про условия пребывания в Джаханнаме этом. «Воистину, тех, которые не уверовали в Наши знамения, Мы сожжём в Огне. Всякий раз, когда их кожа сготовится, Мы заменим её другой кожей, чтобы они вкусили мучения. Воистину, Аллах — Могущественный, Мудрый». Бесспорное утверждение. А у православных что? Сковороды? А потом? Эх, не хватало фантазии у апологетов. Рыбаки всякие, откуда у них фантазия.

— Вашество, сейчас предупредят бегунки своих, и те всей силой навалятся. — Брехт сидел у костра кофе попивал, зудел Серёгин.

— А ты бы пошёл? Я бы нет. Как идти без разведки? С другой стороны … Сигналь общий сбор. Лучше хорошо лежать в засаде, чем плохо идти с рабским ошейником на шее. Там ещё, по моим расчётам, тысячи три этих ребят осталось. Серьёзная сила. Да, Курту скажи … Ладно. Сам. — Пётр Христианович, обжигаясь, допил из красивой фарфоровой кружки, сделанной в Дербенте, кофе и решительно встал.

Нет, не должны броситься сломя голову янычары, вероятность такого события близка к нулю. Так это его голова. Большая, умная, кучерявая. А что творится в их тыковках перепрошитых, один Аллах знает.

— Клаус, — первым под руку попался командир роты гренадёров. — Волнуются мои егеря. Говорят, могут всей силой янычары из города выйти. Приготовьтесь. И гранаты приготовьте. Их может быть до трёх тысяч человек, а нас и двух с половиной сотен нет. Не в нашу пользу арифметика. А знаешь, что мне сам Гаусс сказал?

— Сам? — Должен же знать Гаусса — артиллерист капитан по образованию?

— Самей не бывает. «Математика — царица наук». Во как. Играй тревогу.

Глава 24

Событие шестьдесят восьмое

Смысл поговорки «на ловца и зверь бежит» не в том, что глупый зверь бежит прямо в руки охотника, а в том, что умный охотник правильно выбирает место для засады.

Александр Михайлович Черницкий

Всё же зачатки разума у янычар нашлись. Они не бросились бегом всей массой в атаку на непонятных гяуров, ни с того ни с сего нападающих на них уже третий раз. Про то, что это они хотели захватить купцов европейских, товарищи уже забыли. Это же нормально, так и должно быть, а вот тотальное истребление своих рядов — это запредельная жестокость. Они такого не заслужили. Да, и Аллах на их стороне. Потому, гяурам нужно воздать. И раз не удались речная разведка и конная, то были высланы несколько небольших групп пеших разведчиков. И мозгов товарищам хватило даже на то, чтобы переодеть разведчиков в крестьян. Хитрость военная!

Мозгов хватило. Только товарищи не знали, что прошедший целую кучу военных компаний Брехт, легко их просчитает. Все же за спиной у генерала и Хасан и Халхин-гол и Польская компания и Финская война и даже такая специфическая компания, как Испанская. Может и не Суворов, с десятками сражений, но и не яя-баши Сулейман — командир одного из ортов, который после гибели десятка командиров рангом выше оказался во главе всех янычар. На современный можно перевести, наверное, как майор. В орте от восьми сотен до тысячи человек, можно считать пехотным батальоном. Это по штату столько. Сейчас после восстания, после нескольких сражений с турками и трёх недавних нападений этих самый гяуров, в действительности в ортах было человек по триста — четыреста.

Яя-баши послал в разведку по два — три человека в группе всего пять групп. Нашли местную одежду, переодели в неё тех, кто не забыл ещё сербский язык, и вместе с настоящими крестьянами отправили искать супостата. Нужно было понять хоть численность гяуров, которые на них напали. Если исходить из потерь самих янычар, то у противника соизмеримое с ними количество солдат.

Брехт тоже людей переодел и вдоль дорог отправил и тоже, понятно, с сербами из местных, что выявили среди гребцов, и кроме того за небольшими деревцами два десятка секретов расположил. Один черкес или егерь и парочка здоровущих дуболомов немецких.

Первым выявил ряженых янычар бывший лейтенант артиллерист Балсы Божович. Почувствовал или интуиция сработала, но когда они выскочили из кустов и потрусили к телеге с тремя пассажирами, по виду вполне себе крестьянами зажиточными, те из сена вытащили свои мечи кривоватые. С Божовичем был Марат Ховпачев, и черкес не растерялся, пистолет из-за пазухи вынул, и число ряженых сократил. Янычары, если бы со всех ног бросились в город, то может и ушли бы, но они в атаку побежали. Метров тридцать бежать. Марат и второй пистолет достал, проверил порох на полке, покачал головой, скусил, вынутый из кармашка патрон, досыпал порох на полку, и чуть не в упор разрядил в бегущего и визжащего чего-то на турецком блондинистого янычара. Бабах. Семь линий — приличный калибр, ряженого остановила пуля и даже чуть назад откинула. Третий янычар добежал и скрестил саблю с лейтенантом бывшим, и один на один, может, и одолел бы истощённого рабским трудом серба, но Курт, напросившийся тоже в дозор, воткнул саблю ему в бок и припечатал ногой. Четвёртый член дозора, тоже напросившийся чуть не со слезами «поучаствовать» — Людвиг ван Бетховен шпагу уронил и пошёл, пошатываясь, назад. Это Марат перевернул того янычара, в которого из пистолета попал. А там, в спине, дыра с кулак и кровища хлещет.

— Я назад пойду, мне хватило впечатлений, — сообщил Курту композитор через пару минуту. Не проблевался. Постоял, пошатываясь, но позыв сдержал и, продышавшись, вернулся к месту поединка и даже шпагу подобрал. За это время янычар обшмонали и сложили вместе под кустом, чтобы с дороги не было видно.

Зачем вид на реку портить? Красота же. Дунай, хоть и не голубой, а серый, но вот жёлтые дубы на том берегу эту серость оттеняют, если сильно захотеть, то и голубые нотки можно в реке увидеть. Небо отражается.

— Эй, одного нельзя тебя, Людвиг, отпускать. Вдруг опять янычары. Ты вон под тем кустиком посиди. Оттуда ничего не видно. А через пару часов нас придут сменить. Тогда все вместе и пойдём.

Бетховен тяжко вздохнул, но голосу разума внял. А чего этот голос молчал, когда ему взбрело в голову в эту засаду напроситься. Новых впечатлений захотел. Ну, получил. Лучше стало. А ведь и вправду лучше. Попав в этот непонятный поход, в этот непонятный отряд, он всё время себя каким-то ущербным ощущал. Вокруг головорез на головорезе, великан на великане, а он один маленький, лысый, после тотальной стрижки, и не знающий, чем заняться. Инструмента нет. Его любимого действа по приготовлению чашечки кофе нет. Неуютно и одиноко. Он бы вообще завыл, но рядом была Васьльиса, и он не мог показать ей свою слабость. Храбрился, да и на самом деле хотелось новых ощущений. Но теперь всё. Нет инструмента, но голова-то при нём. Есть бумага и есть замечательный карандаш, что ему этот странный немец выдал. А в голове его стриженой полно идей, полно мыслей. Нужно описать в музыке тот бой в порту и вот это сидение в засаде, когда над тобой кружат шмели и порхают крупные осенние бабочки, а потом короткий бой с жестоким врагом, который ничего не смог противопоставить выучке настоящих бойцов. Это нужно обязательно написать. Немедленно, пока впечатления ещё будоражат мысли, пока не выветрился запах свежей крови.

Событие шестьдесят девятое

Поражения являются следствием собственных ошибок, а победы — результатом ошибок неприятеля.

Сунь-цзы

Сколько разведчиков переодетых отправили янычары, Пётр Христианович не знал, ему доложили о четырёх ликвидированных группах и одной повязанной. Схомутали на привале.

Даже мыслей не возникло у Брехта пытками, прижиганием титек, добывать информацию у доставленных пленных. Что они могут сказать? Всё это ему уже другие товарищи попавшиеся рассказали. Количество знает, вооружение знает, планы напасть на его непобедимое воинство теперь яснее ясного и без титек. Опять же орать будет янычар, выть, мясом палёным титечным вонять будет, фу, это ни разу не интересно и аппетит отбивает, а ещё солдат и добровольцев нервируют, некоторые же сразу себя на место пытаемого поставят. Воображение наше всё.

Пусть тренируется тот, кто боится. Князь Витгенштейн с удовольствием бы продолжил выполнять план про «незваных татар», но, видимо, в порт соваться больше не стоит, не потому, что там подготовят грандиозную засаду, наоборот, янычары оттуда убрались и сюда к юго-восточным окраинам Белграда собрались. Можно уйти, отсидеться километрах в пятидесяти и потом снова напасть и продолжать кошмарить янычар, либо пока они милости не запросят, либо пока из города не уберутся, но осень, вот выходишь утречком из палатки и отчётливо понимаешь, что спешить надо, бр-р прохладно. Осень. Там, южнее в Чёрном и Азовских морях ветра и штормы скоро начнутся и дожди проливные, пора домой. Да и на самом деле пора. Как-то надоело уже в палатке спать. И ходить грязным. Пора.

А значит, нужно генеральное сражение. Генеральное, а не комариные укусы. Всё что можно, нужно собрать в один кулак, а заодно и маленькую репетицию «Аустерлица» провести. Как сейчас воюют? Выстроятся в колонны и айда, чуть ли не маршем, на неприятеля. А ещё Буонопарты всякие на холмах свою артиллерию поставят и бьют по таким же идиотам, которые свои войска тоже все вывели в чисто поля и полками целыми плотным строем построили. Вот, товарищи вражеские пушкари, сюда бейте ядрами. Одно ядро сразу десяток положит. Смотрите, как мы утрамбовали солдатиков, а потом ваше ядро ещё от земли отрикошетит и в соседнем полку с десяток покалечит, а может, и в ещё одном.

Брехт наступать не собирался. Он строил флеши. Окопы рыть, не имея сотен железных лопат — это ненаучная фантастика. Это только писатели могут понапридумывать. Сейчас на всю Россию полтысячи железных лопат и все либо в двух деревеньках Брехта, либо в Дербенте. Какой крестьянин может себе железную лопату позволить? Ну, даже если с сотню и найдётся, а где качественное сталистое железо. Лопата ведь должна быть тонкой и не гнуться при этом. Опять фантастика. Такого железа нет в стране. Чуток есть, оно идёт на сабли и штыки, и никто не даст переводить его на лопаты.

Это князь Витгенштейн на специальном заводике под Петербургом на самом современном оборудовании из шведского железа, правдами и неправдами добываемого, немного наделал, а потом полгода бился, играя со всякими закалками и цементациями, чтобы даже из шведского, легированного природой, железа сделать негнущиеся лопаты.

Вот и пришлось сейчас вспомнить про шанцы. Или правильнее — шанец.

В общем, как могли, и чем могли, рыли ров и землю в плащах оттаскивали на два метра назад, насыпая холмики. У Брехта, после того как он с кораблей все пушчонки снял, и две 12-фунтовые пушки к ним добавил, получилось сорок пять орудий. Прямо артиллерийский полк. Калибры только все игрушечные и настоящих артиллеристов целый один человек. Пришлось к морякам, в смысле, торговцам обращаться за помощью.

— Пятьдесят гульденов за участие в этом бою, орлы и прочие ястребы. Нужно стрелять из пушек. Ничего другого делать не надо. Остальное — сами. А нет, вру. Потом нужно будет ещё, после того как мы их всех убьём, собрать трофеи. Там и ружья будут и кинжалы и сабли янычарские. А если кому их красное платье приглянётся или сапоги-чулки, то тоже можете позаимствовать. Словом, что найдёте, то ваше. Нам много не надо. Только несколько офицерских мун … Халатов их. Итак, господа моряки, есть желающие.

— А когда они захватят батарею, что нам делать. В рабство идти? — весёлый молодой морячок почему-то без серьги в ухе. Непорядок.

— Это фан… Этого не будет. Мы их всех положим на дальних подступах.

— А сто гульденов? — вот взрослый и серьёзный дядька.

— Эх, один раз живём. Сто гульденов.

— Меня запиши.

Записали сто тридцать восемь человек. По минимуму для стрельбы из этих пушчонок хватит. Это же четырнадцать тысяч! Твою же пополам! И через коромысло. Ох, как дорого в этой Европе воевать.

Пётр Христианович выбрал позицию крайне неудачную с точки зрения современной военной стратегии. Он прижался правым флангом непосредственно к Дунаю, и ещё по левому из молодых дубков небольшую изгородь сделали. Так-то легко пройдёт пехотинец, лошадь не пойдёт, но вроде янычары это пехотинцы, однако рисковать получить фланговый удар от несуществующей кавалерии не хотелось, потому загородку нагородили.

Сзади позиции прикрывали две небольшие рощицы чуть более взрослых деревьев. Та, что подальше от реки была на небольшом холме, который был вполне себе виден хорошо со стороны наступающих. В этом лесочке Пётр Христианович одну небольшую психологическую хитрость устроил. У него же было два десятка тяжеловозов австрийских куплено. Брехт их расположил на западном склоне и на них посадил два десятка тех, кто воевать даже за деньги не согласился, и в австрийские мундиры, снятые с немцев купленных, одел. Мелковаты для этих мундиров. Так, и не воевать.

Отъехал на полкилометра примерно и посмотрел туда в подзорную трубу. Классная картинка. На холме стоит конница в резерве и её там много, вон даже вся в рощицу не вошла и часть этого резерва отсвечивает. Тупые эти засранцы, что на воинство самого Аллаха напали, даже не смогли засадный полк спрятать. Ну, тупые!

Зачем? А пусть боятся. Если ты не знаешь своего врага, то проиграешь обязательно. Зря, что ли Сунь-Дзы «Искусство войны» писал? А ещё там есть такой афоризм: «Разозли врага, и поймёшь принципы его действия и бездействия …». Приготовил Брехт янычарам и разозлительный подарок. Он остановил торговцев, что шли в город, и купил у них приличного кабанчика. Посреди поля врыли толстый кол. Привязали невинно убиенную свиньюшку к столбу этому, и одели его (кабанчика) в одежду одного из янычар. Нормально получилось. Пятачок розовый из далёкого далека в подзорную трубу видно.

— Вашество, флажковой азбукой показали, что из южных ворот выходит войско, — Ванька прибежал запыхавшись.

Что ж, триста человек с небольшим против трёх тысяч. Котляревский и с большей разницей персов гонял. И Суворов ещё. И …

Событие семидесятое

В бою всегда побеждает спонтанность. Зубрёжка всегда проигрывает.

Брюс Ли

Немецкий генерал Пфуль у Толстого точно всё описал: Первая колонна марширует, вторая колонна марширует. Чуть не хватило у него воображения. Третья и четвёртая колонны тоже маршировали. Благо есть, где развернуться. Между пятью шанцами, что успели немцы с рабами и прочими вояками нарыть и опушкой того молодого леска дубового на окраине Белграда, с километр и ширина, примерно, такая же у этого поля. Должны быть, раньше пашня была, но сейчас в запустении и заросла травой. Трава к осени вымахала прилично и сейчас весело колосится, жёлтыми метёлками на ветру раскачиваясь. Тут ключевое слово «прилично». Трава, если и не по пояс наступающим, то выше колена, точно. Захочешь по ней побежать, так не получится. Но янычары и не хотели. Они выстроились в четыре колонны и под барабанный бой мерной поступью шли на горстку неверных.

А вот Брехт со многими генералами знаком, а Пфуля этого не видел и не слышал даже такую фамилию. Не переметнулся ещё на правильную сторону, или не генерал ещё?

— Огонь! — Чего ждать? У него две пушки точно на километр стрельнуть могут, не зря, пупки развязывая, их тащили на галеру. Пригодились.

Ух. Ухнули две бронзовые дуры. Вообще, до серьёзных сталей ещё век целый, и потому, это огромное и тяжёлое орудие имеет калибр всего 110 мм. А вес, это чтобы не разорвало ствол. Стреляют громко. Тут не отнять. Ядер не видно. Быстрые. А вот пяток убитых или покалеченных янычар во второй от реки колонне видно в подзорную трубу. Гранаты бы.

Бабах. Следующий залп, приличную скорострельность Божович обеспечил. И половины минуты не прошло. Еже сколько-то фигурок в красном повалилось. Пётр Христианович прикинул, если даже каждое ядро будет по пять янычар к Аллаху отправлять, а они будут маршировать десять минут, то сотню человек могут выбить. Не ерунда.

— Продолжать огонь. Серёгин, дай мне Слонобой. — В подзорную трубу Брехт заметил, что во главе каждой колонны идёт небольшая группа, два человека с флагами или знамёнами, два барабанщика и один, судя по всему — большой начальник. У него в руках только эта короткая и толстая кривая сабля.

В него князь Витгенштейн и прицелился. На пределе дальности пока, метров семьсот, толком и не видно человека. Так, маленькая красная точка. Бабах. Брехт передал разряженное ружьё егерю и приник к трубе бронзовой. Эх, мазила. Попал в одного из знаменосцев. Но тут же прямо на глазах у генерала бывшего из первой шеренги подбежал человечек и поднял знамя. Опять впятером впереди маршируют.

— Стреляйте по первой группе, — больше Пётр Христианович в игрушки играть не стал. Есть профессионалы, которые в десятки раз больше пуль выпустили, тренируясь, чего у народа их хлеб отбирать. Командир должен за всем войском своим бдить, а не гордыню тешить.

— Всем пушкарям, огонь по готовности.

Забахали пушечки мелкие. Плохо как, колёс на них нет, откатников и подавно, многие на вертлюге установлены, и после выстрела вся эта конструкция заваливается. Её поднимают, устанавливают, заряжают пушчонку и пятидесятимиллиметровым шариком чугунным куда-то в ту степь пуляют. Промахнуться сложно. Там красные плотными рядами наступают, но ущерб не велик. Это ядрышко по человеку, ну по два от силы из рядов неприятеля вырывает и стреляет пушчонка раз в минуту, а то и в две. Где взять опытных пушкарей? Что уж есть. В целом, эффект от этой его огромной батареи скорее психологический. Всё в дыму и грохочет. Если есть среди янычар слабые духом, то сердце у них сейчас в пятках.

— Снайперам приготовиться. — Янычары уже в пятистах метрах. А убыли и не заметно в их стройных колоннах. Все четыре уверенно приближаются.

— Огонь по готовности.

Глава 25

Событие семьдесят первое

Нет ничего плохого в том, чтобы соорудить нечто и понять, что оно не работает.

Жак Фреско

Во всех книжках хвалят шуваловские единороги. Брехт на Кавказе, наконец, смог разобраться, что это за страшилище такое. Если честно, то ржал целую минуту. Он многое в жизни повидал, но увидев ствол этого образца передовой технической мысли, прямо ошалел. Выходное отверстие было не круглым, а овальным. Овал этот лежал на боку и был вполне себе вытянутым. Твою налево! И вот это и есть то самое ноу-хау, о чем все писатели про попаданцев радостно шелкопёрят. Ермолов задумку графа озвучил. В принципе, мол, стрелять должен картечью единорог сей, и эта форма отверстия выходного должна обеспечить рассеивание картечи. Есть же умные люди, а интересно, почему это именно Шувалову пришло в голову, а не гораздо более продвинутым в артиллерийской науке немцам или англичанам. Гений самоучка?

Что-то было не так. Потому Пётр Христианович решил эксперимент замутить. Сколотили по его команде огромный деревянный щит и покрасили известью. Зарядили единорог картечью. Вообще-то, сейчас картечь это те же самые круглые свинцовые пули. Зарядили и бахнули. Ну, вот, всё и оказалось полной хренью. Никуда картечь не разлетается. А если и разлетается, то форма отверстия выходного из ствола в этом процессе малую часть, несколько процентов всего, играет. Тогда какого чёрта? Неужели ни один человек до Брехта до такого простейшего испытания не додумался? Вырвал Брехт из плотных артиллерийских рядов двоих ветеранов и им в лоб вопрос сей задал. Оказалось, что народ и сам по себе эмпирическим путём дошёл до того же вывода, что Брехт. Рассеивание дроби ерундовое, но случайно должно быть, именно чтобы рассеивание создать, внутренность пушки претерпела и другие изменения. И вот они-то и сделали единороги замечательным орудиями, в разы превосходящими зарубежные гаубицы. Как выглядит канал ствола у обычной гаубицы. Сначала идёт цилиндрическое отверстие, диаметр которого именного того калибра, что и ядро, а потом опять цилиндрическая, но более узкая часть, для порохового заряда. Это сделано, чтобы ядро пороха не касалось. А граф Шувалов сделал канал коническим. Эффект тот же, ядро заряда не касается, оно упирается в то место, где конус уже меньше диаметра ядра. Получилось следующее: благодаря особой конической зарядной каморе, получившей название единорожная, упрощалось заряжание, увеличивалась скорострельность, а главное, улучшалась баллистика. Удачная конструкция ствола существенно снизила вес единорога по сравнению с другими орудиями. А смешное выходное отверстие на новых орудиях сменили обычные круглые.

Те две 12-фунтовки, что Брехт затрофеил, при подходе неприятеля на пятьсот шагов, прогремели слитно и отправили, так называемую «Картечь дальнюю» весом почти десять кило, содержащую 41 пулю № 8 навстречу янычарам.

Это же другое дело. Прямо смело во второй колонне передние ряды наступающих. Минута и ещё один залп 12-фунтовок. И снова просеки целые в рядах неприятеля.

— Перейти на ближнюю картечь. — Проорал Божович и немцы запихали в ствол мешочки с другой дробью. Эта была под номером три. Вес всех дробин чуть меньше, около 9 килограмм,а вот дробин уже не сорок, а 170.

— Огонь. — Ох, хорошо, ещё большие просеки в рядах неприятеля. Прямо сердце радуется. Таких бы три десятка пушек и вымели бы придунайскую степь от ребят в красных платьях.

— Всем, ближней картечью огонь. — А вот это уже другое дело. До этого мелкие пушчонки своими ядрышками только злили врага. Ну, убьёт одного, ну нарушит он на мгновение строй. Сомкнут ряды янычары и дальше прут в свою психическую атаку под барабанный бой. А тут сорок пушек картечью. Бабах. И две наступающие колонны сразу с ритма сбились. Застопорились. Картечь хлестанула по идущим впереди, и разорвала в клочья и барабаны, и барабанщиков. Ритма больше никто не задаёт. Сбились. Бабах. Тоже хорошо. Тут передовые наступающие и наступающие им на пятки дошли до свинюшки переодетой. И встали, и давай сабельками кол этот деревянный рубить. Столпились, друг другу мешают. Бабах. А чего? Надо было додуматься до трёх или пять таких кольев с ряженными свиньями. Это бы минут пять времени артиллеристам дало. Ничего. На Кавказе с персами ещё воевать. Они ведь, без базара, тоже мусульмане. А ещё с Кутузовым можно против настоящих турок в Бессарабии. Запомнить нужно задумку. Срубили красные кол, и гордые, восстановив порядок в колоннах, пошли снова вперёд. Да, потеряли всего пару минут, но сорок пушек успели дополнительный залп картечью дать. И несколько сотен бусурман отправились к Аллаху, в рай или в ад.

А тут эти красные вообще подставились, Брехт, чётко осознавал, что этот момент настанет и к нему приготовился. Он от себя в обе стороны обороны выстроил цепочку ретрансляторов и даже прорепетировал пару раз. Не на сто процентов и с небольшой задержкой, но придумка работала. Мужики — ретрансляторы одну единственную команду проорали, и солдатики и немецкие и черкесские и сербские и русские её выполнили.

Янычары дошли до линии эффективной стрельбы из своих короткоствольных и гладкоствольных фузей и встали на колено одно.

— Ложись! — проорал князь Витгенштейн.

— Жизь! Жись! Ись! — повторили специально обученные громкоговорители. И народ, подчиняясь этой команде, плюхнулся на животы.

— Продолжить огонь. — Всё, разряжены ружья у красных.

— Ближней картечью, огонь, — охрипшим уже голосом повторил его команду Божович.

Бабах. Хорошо.

Событие семьдесят второе

Кто приготовился к бою, тот его наполовину выиграл.

Метров сто осталось пройти супостату до шанцев … Брехтовских. Есть же флеши Багратиона. Тут пожиже укрепления, а потому только шанцы, но никто им не мешает называться славным именем будущего советского генерала. Витгенштейновские шанцы? Язык сломаешь. И не приживётся такое название.

До того, в основном находящиеся в резерве немецкие гренадёры, начали стрельбу. У них обычные гладкоствольные австрийские ружья образца 1798 года. Дальность эффективной стрельбы не более ста метров. Как неприятельские колонный дошли до отмеченных флажками ориентиров, гренадеры и вступили в бой. Бабах. И разу сто восемьдесят пуль отправились навстречу довольно поредевшим колоннам янычар. И человек сто рухнуло на землю. Бабах и ещё сто. Пушки теперь били пореже, нет здоровущих дядек, что их ворочали после выстрела, самим пушкарям приходится этим заниматься. И они слабее физически и морально. Прямо рядом уже колонны красные янычар. Боятся купленные за сумасшедшие деньги артиллеристы, если бы не серб Божович, та и разбежались по кустам. Но лейтенант поспевал всюду, и его мечущаяся вдоль шанцев фигура удерживала пушкарей от бегства.

Бабах. Егеря и черкесы стреляют уже давно. С того же самого времени, что и мелкие пушки, перешедшие на картечь, когда неприятельские колонны пересекли черту с метками в пятьсот метров. Винтовка Бейкера с пулями Петерса на пределе эти пятьсот метров позволяла поразить. Стреляли снайпера раза три в минуту, стреляли стоя. Это не мосинка. Лёжа современную винтовку не зарядить. И хорошо стреляли. Как залп это не получалось, во-первых, люди распределены по всей длине шанцового укрепления, а во-вторых, чуть разная скорость у всех. У егерей побольше опыта, чем у черкесов, вот и заряжают быстрее. Зато Брехту в подзорную трубу вначале, а теперь уже и без неё, было видно, что егеря и черкесы попадают, да, их всего двадцать семь человек, включая Ваньку, но три выстрела в минуту за пять минут, это почти пять сотен отправленных снайперами пуль, а значит и пятьсотен раненых или убитых янычар.

Если при каком-нибудь Аустерлице у Брехта будет тысяча таких ружей и таких стрелков с такими пулями, то те десять тысяч французов, что разгонят Багратионову рать, в которой в реале и граф Витгенштейн был, просто не дойдут. Десять, ну хорошо, пятнадцать выстрелов, и нет у Буонопартия людей, все в райские кущи переселились.

Нда, мечтать не вредно. Вредно мечтать во время неравного боя. Пушки наносили урон, снайпера наносили, даже немцы стали наносить, а красных от ярости и от платьев янычар ещё тьма. Пусть полторы тысячи полегло. А их почти четыре по прикидкам князя Витгенштейна было. И осталось меньше ста метра. Самое время о бегстве думать? Не. Не, ребята. Рано. Есть ещё один сюрприз для янычар и одна купленная за сумасшедшие деньги подлянка. Сейчас будет подлянка.

— Шварцкопф, командуй? — Брехт толкнул в плечо командира гренадеров.

— Алярм! Grenadiere mit granaten Feuer! — Ух, голосище у капитана. Сам капитан немного лицом и фигурой на князя Витгенштейна похож. Тоже с высоченного роста, а в плечах могутнее даже.

— Файер! — Рявкнул и Курт.

И полетели в подошедшего на расстояние в семьдесят метров противника, круглые бомбочки на кожаных ремнях.

— Зажигай! Готовсь! Раз. Два, три, файер! — И следующие гранаты пошли.

— Зажигай …

Бабах. Бабах. Ух, аж уши заложило. Кажется, что осколки над головой свистят. Но Брехт эксперимент провёл вчерась, ни один осколок дальше тридцати метров не улетел. Слабоват дымный порох. И есть у него такой недостаток, как дым. Брехт ведь не полный идиот, и потому прижался к реке, что тут ветер был чуть сильнее. И дул он замечательно его воинству в лицо. Словно заказали. Потому, весь дым сразу за их спины сносило и стрелять ни снайперам, ни артиллеристам он не мешал. А вот теперь граната, разорвавшись в семидесяти метрах впереди, дыму этого с избытком понаделала. А сто восемьдесят гранат. А три залпа. Пятьсот гранат. Дыма столько стало, что и в метре ничего не видно. И ветер, как раз навстречу.

— Не прекращать огня. — Это Брехт своим напомнил. Там сейчас в семидесяти метрах такая толчея, что куда бы не пальнул стрелок, янычара пуля не минует. — Капитан продолжаем!

— Зажигай. Файер!

— Зажигай. Файер!

Настроились на десять гренад. Все десять и выкинули. Всё, больше их нет. Теперь только пули. В ранец, который был при каждом гренадере при продаже, как раз десять гренад и входит. С ними и продал курфюрст Гессена товарищей.

— Оружие зарядить! — Надо отдать должное немцам, они как роботы действовали. Выкинули десять гранат, подобрали с земли ружья и принялись их заряжать.

— Эй, там, — Брехт погрозил небу пальцем, — Ветерка прибавь. По-хорошему пока прошу.

Сработало или желаемое за действительное принял, но дунул ветерок, кажется, и правда веселей, и за десяток секунд поле боя впереди шанцов от дыма очистилось. Ну, вот, а то колоннами они маршировали. Теперь смешались в кучу, как у Лермонтова … «Земля тряслась — как наши груди,

Смешались в кучу кони, люди …». Коней нет. Потому «Смешались в кучу трупы, люди …» и пулям пролетать мешала гора кровавых тел. Ох, и наворотили гренадеры. Правда, кучи. Красные начали откатываться, и Брехт уже было обрадовался, но есть там ещё командиры и через пару минут вновь пошли янычары вперёд.

Событие семьдесят третье

В обороне пролежать — победы не видать.

Иду на войну защищать страну.

Эти пару минут замешательства и неразберихи, пока командиры порядок в их смешавшихся рядах не навели, стоили янычарам дорого. У князя Витгенштейна немцы со стальными тестикулами и его егеря и черкесы с привычкой бить, пока позволяет неприятель, все две минуты стреляли. Немцы сделали три выстрела и четыре, а то и пять егеря. И ещё, как минимум, пять сотен красных отдали иблису своему душу.

Двинулись. Колонны всё же смешались, и потому пёрли янычары уже общей массой. Никто не побежал никуда из защитников шанцов, даже артиллеристы огонь продолжили. Удачно прямо в самую гущу народу ухнули две 12-фунтовки. Настоящая просека получилась. И это ещё на полминуты задержало янычар. Видимо, среди срубленных удачным залпом, были командиры. И опять двинулись. Меж тем товарищи подошли к сюрпризу. От него до земляного вала, из-за которого вели стрельбу гяуры, было ровно пятьдесят метров, а шириной сюрприз был почти десять метров.

Брехт долго думал, чем можно колючую проволоку заменить. Вот её бы натянуть в три ряда перед шанцами и вообще ни один из янычар не дойдёт до земляного вала. Ладно, валика. Но ничего такого взять было негде. Пётр Христианович прошерстил все трюмы, и вот ведь неожиданность, двадцать два корабля теперь, и не на одном смотанной бухтами колючей проволоки нет. Обидно.

Зато были доски. Ну, для кораблей вещь не удивительная. А ещё на одном из кораблей было несколько коробок довольно тонких гвоздей. Гвозди сейчас куют и они довольно громоздки. А вот эти были изящные. Оказалось, заказали мебельщики. И когда дело дошло до расчёта, то поругались с капитаном, требовали снизить цену, мол, страшно дорого. Капитан вспылил и послал товарищей. Так три ящика тонких гвоздей и остались в трюме, а тут и князь Витгенштейн со своим выгодным контрактом подвернулся.

— Будем играть в индийских йогов, — почесав блондинистую голову кучерявую, сообщил капитану судна Пётр Христианович. — Куплю я их у тебя. Три тысячи гульденов? А ты знаешь, что бог есть? Он просто не может не есть. Две. Да. Ладно, три, так три, один раз живём. Только изготовление сюрприза на тебе. Три тысячи. Да у нас в России деревеньку небольшую купить можно. Или два фриза. Три тысячи?! Понимаю я, почему они у тебя в трюме лежат.

Сюрприз простой. В доски набили гвоздей и перевернули потом. Примерно пятисантиметровое острое жало торчит из доски. Из досок в пятидесяти метрах перед укреплениями сделали пол, шириной почти десять метров. Один недостаток у него есть. Гвозди торчат вверх. Не очень удобно ходить, да чего там, очень неудобно по нему ходить.

Янычары дошли и вошли. Гвозди в ступни им вошли. Нет, ещё каучука. С пластмассами вообще беда, потому подошву на сапогах делают из той же кожи, а каблуки, если их вообще делают, то делают из дерева. Сапоги на янычарах были, с тонкой кожаной подошвой и без каблуков. Больно-то как, когда гвоздь пятисантиметровый в пятку входит. Ужас как больно. И если сделаешь шаг вперёд, то и во вторую ногу получишь гостинец чуть тронутый ржавчиной. В трюме же хранились. Там всегда сыро.

Это редуты большие укрепления, флеши ещё. Шанцы они небольшие, да и народу у князя Витгенштейна раз, два и обчёлся. Метров четыреста — пятьсот по фронту. К сожалению, досок на весь этот фронт не хватило, если бы в одну доску расстелили, то и хватило бы, а так не хватило. Только по левому флангу метров сто, но природа чуть подыграла Брехту, берег Дуная был топкий. Недавно прошли дожди, вода поднялась, затопила часть поймы и сейчас уже почти полностью оставила завоёванные позиции. Только грязь раскисшая с намокшим илом остались. Янычары и раньше пробовали просочиться вдоль берега, но не тут-то было, и потому наученные собственным опытом товарищи жались к левому флангу укрепления. Они бы его и обошли даже, но там были навалены дубки срубленные, и никто пока туда не совался. Сунулись на доски.

— У! — А то.

— У! Вай, шайтан. — Снова встали красные. Получили по пуле в грудь или живот и легли. Встали следующие.

— Вай шайтан! -И эти легли. Четвёртым уже пришлось перелезать через пригорок из трупов товарищей и из раненых, которые голосили. И эти попали на гвозди. Так они все десять метров собственными телами и завалили. Нет, правее тоже лезли, но там была батарея, и она работала в упор просто ужасно эффективно. Особенно когда в общий гул вплетался рык единорогов.

А Брехт начал паниковать. Все его придумки хитрости и прочие подарки судьбы заканчивались, а не менее тысячи, а то и полутора тысяч янычар, преодолев и доски, уже оказались в пяти метрах от бруствера. Теперь между этой массой озлобленных шайтанов и горсткой защитников был только небольшой ров, никакой водой не заполненный, и холмик земли высотой около метра. И примерно три — четыре нападающих на одного защитника. И ведь не видно, что янычары деморализованы чудовищными просто потерями. Любое другое европейское воинство уже были салом пятки смазало, а эти прут со своими коротки, толстыми и кривыми саблями.

Пётр Христианович в Вене купил себе двуручный рыцарский меч. Не для этой битвы купил, купил на стену повесить. Чудовищная штука метра полтора в длину с полуметровой рукоятью и весом, как приличный лом. Точно с десяток кило. Что ж. Видно переоценили вы свои силы, товарищ генерал. Вот и настал последний и решительный. Эх, раззудись плечо, размахнись рука.Ты пахни в лицо, ветер с полудня!

— Эй, Кристианушка, а ну положь чужую железку.

Глава 26

Событие семьдесят четвёртое

Основная тенденция полководца должна сводиться к тому, чтобы добиваться намеченного генерального сражения и дать его при такой обстановке и при таком соотношении сил, которые обещали бы решительную победу.

Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц

— Примкнуть штыки! — Убежал братик с железкой. Собака! Большая собака. Сенбернар. А, ладно. Чёртушка.

Брехт отошёл на пару шагов назад, на специально насыпанную для него кучу земли поднялся. Ужас. Точно тысяча янычар прёт на его горстку. Тут же под ногами коробка с двумя пистолетами заряженными лежала. Вот для такого крайнего случая предусмотрел. Пётр Христианович вынул пистоли и пошёл к брустверу, на поясе ещё кортик, как у адмирала Синявина, не его, просто похожий. Тот жалко было в путешествие брать, всё же реликвия. Последнее дело, когда генерал-лейтенанты вступают в бой с холодных оружием. Это говорит о том, что и тактики из них паршивые, и уж подавно — стратеги.

Брехт шёл, к начавшейся уже схватке, кляня себя, и в то же время удивляясь. Всё же сделал?! Всё, что мог. Ну, не должны были янычары эти в красных платьях и шапках смешных дойти до бруствера. Какую силу воли надо иметь, чтобы видя гибель почти всего своего войска и понимая, что неприятель не потерял ещё ни одного человека, продолжать, как паровой каток, вперёд переть. Эх, умеют же турки бойцов создавать. Им ещё знания и умения князя Витгенштейна и цены бы вообще не было. Нужно потом узнать, если выживет, а была, а ну, да, а есть ли в Белграде школа этих янычар. Снова перепрошить пацанов в христиан и славян. Тьфу. Выжить-то вряд ли получится.

Пётр Христианович подошёл к шанцам и осмотрелся. Кристианушка с Петером, вон, отмахиваются от десятка лезущих через земляной вал янычар. Не просто это. Для янычар. Там ровик сначала сантиметров в семьдесят, потом метровый вал, да стенка не вертикальная, но довольно крутая. Когда городили этот бруствер, то земля была влажная и позволила шанцы построить очень приличные, особенно, если учесть, что без единой лопаты.

Брехт шагнул к братьям. На ходу разрядил один пистолет в почти перебравшегося через бруствер красного, и этим же пистолем, перехваченным за ствол со всей дури залепил по лицу следующего наползающего ворога. Чего-то сломалось. Да, много чего сломалось, и челюсть с носом у янычара, и ложа у пистоля. Запустив обломки в лицо очередному красному, Брехт выцелил командира явно, покрикивал товарищ на народ. Откричался сразу. Пуля в рот распахнутый вошла. Семнадцать с лишним миллиметров свинцовый шарик, специфическая закуска, не переварил её командир. Помер. И этим разряженным пистолем следующему по виску. Чёртов Лепаж!!! Только о красоте думает. Не мог предусмотреть более надёжной конструкции, или не знал, что его дорогущими пистолями будут по голове бить. И этот сломался, опять чья-то рожа показалась над бруствером и князь в неё драгоценные обломки бросил. Ну, вот и до холодного оружия добрались. Стратег хренов.

Брехт ещё раз оглядел поля боя. Справа немцы легко отбивали все атаки янычар, белые мундиры с красными платьями не перемешались, стеной стояли и без устали кололи штыками пытающихся по трупам забраться на небольшой холмик товарищей. Там помощи не нужно. Шварцкопф справляется. Напротив него билась сборная солянка, егеря, черкесы, братики, несколько моряков и даже, вот неожиданность, Бетховен шпагой тыкал в кого-то. Расскажи, кому не поверят. А чего Лермонтов с Толстым были же офицерами. Последний вообще был геройским поручиком артиллеристом, даже Анну 4 степени заслужил.

Тут дела пока тоже были нормальными, ни одного красного внутрь шанцов не пролезло. Держались ребята.

А вот на левом фланге помощь точно нужна. Там оборонялись бывшие рабы и нанятые им для этого боя матросы, что под командой Божовича стреляли из пушек. И вооружены все хренью всякой, многие вообще банниками отмахиваются, и какие силёнки у бывших рабов, кормили впроголодь, и годы сидячей жизни сказываются. Ноги если и не атрофировались, то ослабли серьёзно. И при ходьбе-то народ пошатывает. А тут сражаться нужно. Туда Брехт со своим полуметровым кортиком и поспешил. И оказалось, что вот в таком именно боя, когда ты через земляной холмик бьёшься с врагом, который этот холмик пытается переползти — кортик очень удобное оружие. Да, ещё и в Брехта метр девяноста.

Он в два удара, один в глаз, другой в шею отбросил двух почти переползших через заграждение янычар и поспешил к отбивающемуся тонкой шпажкой бывшему лейтенанту — Божовичу. Вовремя. Красный уже даже на холмик с ногами взобрался ещё бы секунда и спрыгнул. Пётр Христианович его в ногу кольнул, а когда янычар чуть присел от боли сунул кортик под подбородок. Сталь вошла в мозг, и удачливый янычар перестал думать о захвате вражеских укреплений. Да, вообще думать перестал. Тяжело мыслям правильным в проколотых мозгах ворочаться. Там и таламус с гипоталамусом повреждены и прочие гипофизы со зрительными буграми. А раз кердык буграм этим, то даже и не увидел янычар, как к Брехту бежит Ванька и орёт во всё горло:

— Вашество, конница справа, много, тысячи!

— Вот теперь точно конец. — Этого янычар тоже уже не услышал.

— Вашество! Конница! Справа!

— Всё, Ваньша, не суетись. Досуетились.

Эпилог

 — Ты, Георгий Карагеоргий, губозакатывающую машинку купи. Тебе пригодится. Вообще, в хозяйстве вещь полезная. А в твоём случае даже незаменимая.

— Шта је генерал рекао? (Что сказал генерал?) — Серб захлопал карими глазами.

Брехт головой покачал. Что он сказал? А что он может сказать? Карагеоргиевич этот без всякого сомнения жизнь ему спас. Ну, хотя, янычар не так и много осталось. А у него люди почти все целые, не совсем невредимые, но большинство живые. Ранен в пятый раз за два года Марат Хавпачев. Ранен Зубер Шогенцугов, убит Шамиль Аятов. Всё у черкесов и чеченцев больше нет потерь. Убит егерь Силантий Антонов и легко ранен Серёгин. У немцев гренадёров убитых пятеро и тридцать раненых, почти все легко, только Курту плечо насквозь проткнули, но Василиса и помогающий ей Бетховен рану своими отварами и мазями обработала и повязку наложила. Гот даст поправится.

Из моряков убитых трое. Брехт капитанам пообещал тысячу семьям передать. Ранено восемь и скорее всего двое тоже помрут, ранение в живот этим кривым мечом. Отходят ребята. С рабами лучше, бог за них вступился, он всегда тем, кто пострадал безвинно, помогает. Божович один только ранен из пятидесяти семи человек, что полезли в эту заварушку. Ах, да ещё братик Петер ранен. Но тоже не тяжело. И не янычары ранили, а собственный брат Кристиан, махнул рукой … Ручищей с громадным мечом и на рассчитал радиус, зацепил родного брата по плечу. Правда оба ржут и уверяют, что до свадьбы на русских принцессах заживёт. Принцессы, это не принцессы, так с русского на европейские языки «княжна» переводится.

Конница оказалась сербской. Сказать, что вовремя подоспела, так нет, могла бы и на часик раньше. А сказать что не вовремя, так чего судьбу гневить. У сербов, кстати, полно убитых и раненых. Янычары когда кавалерия эта крестьяеская им во фланг ударила, переключились на неё и чуть не сотню этих горе-кавалеристов ранили и семнадцать убитых. Это против Брехтовских придумок янычары воевать не приучены, а вот с крестьянскими восстаниями разбираться как раз их обучали.

Сейчас на тризне по убиенным в совместном сражении русских и сербов с поработителями Георгий Карагеоргиевич и завёл разговор про то, что Россия должна помочь Сербии в освободительной войне, которую они теперь начнут.

— Генерал, говорит, что есть такая наука — География называется. Россия и Сербия нигде не граничит друг с другом, как мы можем вам помочь? Здесь между нами Валахия, читай та же турция. Тут в каждом городе, в каждом селе турецкие гарнизоны, тут на Днестре и на Дунае полно турецких крепостей. Но это ладно. Не сегодня, так завтра России воевать с Наполеоном. И Австрии тоже. Никто тебе Карагеоргий в ближайшую пару лет не поможет. Тебе надо, создавать своё войско. Нужно вот Божовича и других офицеров, что служили в австрийском войске собрать. Нужно попытаться с Черногорией о совместных действиях договориться. Сейчас мы янычар побили и сюда попробуют турки вернуться. Сначала небольшим отрядом. Соберитесь с силами и побейте их. Оружие захватите, пушки. И старайтесь не запираться в городах, а бить их на марше. Стрельнули несколько сотен человек из кустов по колонне и тикать. Они погонятся не догонят, и дальше попрутся, а вы снова несколько сотен выстрелов из кустов. Когда до сражения дойдёт дело, турок в три раза меньше станет.

— А Россия не придёт на помощь? — глухой что ли?

— Придёт. Россия ударит Туркам в тыл и оттянет на себя большую часть войск. Вот у вас тут раздолье будет, всю Сербию освободите. Все до последнего турецкие солдаты будут противостоять русским в Бессарабии. А ещё я лично от себя, чтобы им совсем кисло было, нападу на них на Кавказе. Батуми там какое захвачу или Армению у них отобью. Но, это чуть позже будет. А пока сам. Свобода ценна, когда её завоёвывают или отвоёвывают, а когда её преподносят на блюдечки с голубой каёмочкой, то грош цена такой свободе. За свою свободу нужно бороться сербам сначала самим. Будете побеждать, и желающие помочь вам найдутся.

— А ты, генерал Петер?

— А я завтра домой уплывая. Уверен, свидимся ещё. Ну, за братство славянских народов. За дружбу Сербии и России.

Конец книги.

Андрей Шопперт Красавчик. Книга шестая. Аустерлиц

Глава 1

Событие первое

Худшее преступление против трудящихся — когда компания перестаёт получать прибыль.

Сэмюэл Гомперс

— Ты жена моя! Мать моих детей! Что же ты, дорогая, тут устроила!?? — Князь Витгенштейн стоял на пороге своего дома в Студенцах и обозревал окрестности.

Было что обозревать. Там, где раньше была опушка леса, его леса, теперь … Как бы эту хрень можно назвать? Музей? Кто там книгу написал «Ярмарка тщеславия»? Англичанин. Точно — Уильям Теккерей. Как раз вот про это время. Про дивчулю наглую. Ладно, бог ей в помощь. А во что превратили его деревеньку?

— Так со слезами все просят и деток больных показывают. — Антуанетта, потупилась, косой золотой поигрывая.

Тоже участница этой ярмарки. Нарядилась в сарафан и косу отпустила. Говорит, что Матрена ей сказала, будто так ей лучше. Нда, развернулась колдунья. Половину страны заставила вокруг себя хороводы водить. И пары лет не прошло. А если лет десять ей дать порезвиться?!

На опушке леса теперь высился … Высились … Желтели новенькими брёвнами десятка три теремов. Точно музей деревянного зодчества. Один круче другого терема. Это сколько же кедра порубили?! Это как же столько кедра доставили из Сибири? Сибирские реки в эту сторону не текут. Кама? Ох, и не простое занятие было сюда столько кедровых брёвен доставить. И ведь один терем больше другого. Есть вон в три этажа. А, ну, да, в три поверха. Вон тот третий от поля больше на собор «Василия Блаженного» похож, только из дерева срубленный. Заставь дурака богу молиться.

Что это такое, и как оказалось в его владениях, Брехт понимал. Кому из обладателей княжеских или графских титулов, у кого дети или жена больны чахоткой, не захочется пристроить дитятко рядом с принцессой Еленой Прекрасной, лечиться, тем более что той и на самом деле стало лучше. Но просто построить в Студенцах домик для проживания дитятки гордость не позволит, как так у Шувалова или Растопчина терем в два этажа, а у меня природного Рюриковича домик. А вот тот, графа Шереметева, с такими красивыми балкончиками и ставенками на окнах. А ну-ка срубите мне трёхэтажный. Да, чтобы самый красивый.

— А что скажет князь Витгенштейн? Его землица?

— А чего скажет, дайте жене десять тысяч.

— А не возьмёт?

— Пятнадцать тогда.

— А ежели ведьма лечить не будет, Ваша Светлость?

— Как не будет?

— Ну, она крепостная немца этого.

— Ну, хм, ну, а дайте жене ещё пять тысяч. Ассигнациями только.

— Говорят, что князь мильёнщик.

— Так, где, тот князь. А вы жене сынка мово покажите, пусть поплачет ребёнок, ручки синие к ней попротягивает. В обморок грохнется. Всему вас учить.

— Попробуем. Ваша …

— Не сделаете, запоррррю до смерррррти.

— Сделаем, всё сделаем, Ваша Светлость.

Брехт, подёргал жену за косу. Толстая. Не жена. Жена нормальная. Всё же троих уже родила. А сейчас, как девчушка, в этом сарафане смотрится. Вот, ведь, на все руки-крюки Матрёна мастер. Даже имиджмейкером может работать.

— Сердишься? — Антуанетта робкой такой улыбкой ответила на подёргивание.

— Прикалываюсь. — Теперь за плечи обнял супругу и к себе прижал. — Пусть стоят. Зачтётся тебе доброта. Плюс в карму.

— Куда плюсом? В корму. Корма с них стребовать? Корма и так хватает, только вот покос закончился, ох и накосили.

Брехт из Москвы домой через поля как раз ехал, видел, что у реки все луга и, правда, копнами уставлены. Густо эдак. От души сена накосили. Будет коровам, чем зимой скуку утолять. Именно скуку. Это не российские бурёнки размером с собаку и дающие пару литров молока. У него сементалки стоят в коровнике зимой, и одним сеном их не прокормить, нужен комбикорм, силос и прочие питательные завтраки и ужины. А комбикорм делают из зерна в основном. Может и не совсем неправы русские крестьяне, держащиеся за своих мелких неприхотливых коровёнок. Молоко продавать некуда, сыр делать твёрдый не умеют, да и помещений для него нет, если бы даже и умели. Корова нужна для себя и детей, молока потому по нескольку вёдер и не надо. Зато эти костлявые и мелкие русские коровёнки и питаются летом травой, а зимой сеном. Дорогущее зерно и трудоёмкий силос им не нужен.

Брехт же купил крупных сементалок, потом через Дербент в прошлом году и блондинок австрийских завёз. Три коровы и быка. Сейчас, по словам Бауэра, все три коровы отелились. Уже семь блондинок стало. И те и другие требуют кормов. Если бы из молока даже масло делали, и то бы это было не выгодно. Иоганн Бауэр чётко с листочками, циферками и кляксами усеянными, доказал, что только дорогущий и редкий в России сыр твёрдых сортов спасает. Позволяет хоть чуточку прибыли получить. Одним словом, пшик вышел из его прогрессорства. Почесал репу Пётр Христианович и понял, что дело в климате. Там, в Австрии, тепло и коровы пасутся на предальпийских лугах девять, а то и десять месяцев в году. А тут пять. А на сене с соломой эти прожорливые твари и молока мало дают, и худеют, тоже в скелеты ходячие превращаясь.

Ну, значит, нужно делать силосные ямы. Точнее увеличивать их количество. Несколько штук Бауэр в позапрошлом году ещё заложил. А иначе, какой прок от больших коров, дающих много молока? Шорох орехов сам по себе не интересен. Так, ударить себя левой пяткой в правую грудь и сказать, что у меня, мол, самые крупные в России коровы, и они больше всех молока дают и оно самое жирное тоже. Прямо сливками доятся. Двадцатипроцентными. Лактометр нужно изобрести!

— И чё? — Это его спросят. — Цимес в чём?

— А картина на стене Микеляджелов всяких висит, там в чём цимес? — Это Брехт оппонента уел.

— Да, был я в ваших Студенцах, заходил в коровник, нет там микелянджилов. Там говном воняет. От микелянджилов же запах, как от ладана, на одном масле краски делали и микелянджилам и иконописцам.

И не возразишь. Быками пробовали пахать. Иоганн всё, что Брехт ему советует, пытается воплотить в жизнь. Ну, не быками, те вредные и непредсказуемые. Волами. Отчекрыживают беднягам кое-чего. Да, они здоровше лошади. Проблема та же, что и с сементалками. Они зимой жрут прорву зерна, а зима восемь месяцев. И для них нет все эти месяцы работы. Вся прибыли — большие объёмы навоза. Теперь бычки только на племя и на мясо выращиваются. Так и с мясом бы пролетели. Его зимой хватает. Все вокруг режут, а народ, ну, который крестьянствует, мясо толком не жрёт, то пост, то денег нет. Потому мясо дёшево и тоже затрат не окупает. Хорошо, что построил Иоганн коптильни. Хамон — это вроде из свинины? Но и говяжье мясо холодного копчения вполне вкусное. И цена в разы выше, чем у свежего, а ольхи кругом полно. Так что с грехом пополам малюсенькую прибыль содержание бычков приносит.

Брехт обсудил с Бауэром, почему всё так кисло. Тот плечиками пожимает. Типа, всё дело в дороговизне кормов. Ну, это и без сопливых скользко. Попробовать тушёнку выпускать для армии? Ага, а до этого освоить прокат стали и лужение. Выпускать в керамике? А как добиться герметичности? И опять, это хрупкая вещь, нет, не будет спроса. Так, для себя.

Единственно, что на самом деле приносило прибыль, так это крахмал. Вот здесь деньги если и не рекой текли, то серьёзными ручейками. Но и тут управляющий немецкий огорчил Петра Христиановича. Подражателей появилось уже прилично. Многие баре пробуют его собезьянничать, и тоже стали больше картофеля сажать и крахмал выпускать. Пока им до Студенцов, где выращивают только картофель в основном, далеко, тем более что Черепанов с финном сделали-таки пресс для картофеля на конской тяге. Но время работает против Брехта. Научатся соседи. А там и перепроизводство крахмала начнётся, цена резко упадёт. А ещё Бауэр жалуется, что урожайность картофеля снизилась. Болезни пошли. Фитофтора и прочая гадость накинулась. И почва истощилась. А повышенное удобрение полей навозом ещё больше увеличивает фитофтороз. Бауэр название болезни, понятно не знает, но из его объяснения Брехт понял, что произошло.

Нужно придумать что-то другое на несколько лет. Чем можно картофель заменить? Лён выращивать? Подсолнечник. Подсолнечник пробовали. Нужно районировать. Не подходит московский климат, для семян, привезённых с Саратова и Ростова. То же самое и с кукурузой. Не успевает вызревать. Ну, тут может и не так критично. Как раз можно пускать на силос и заниматься районированием. Из десятков тысяч посаженных растений несколько всё одно успеют вызреть. Ну и так далее. Несколько лет и правильная селекция принесёт результат. А с картофелем? По идее, то же самое. Брехт точно знал, что в будущем выведены сорта устойчивые к фитофторе. Сам такие в саду выращивал. Эх, не правильный он попаданец. Почему не попал вместе с сумкой семян всяких из будущего. Или хоть с работающим планшетом. Ведь уже 1805 год. А, следовательно, скоро будет Аустерлиц, а перед этим со дня на день Наполеон захватит Вену. А что Брехт знает про Аустерлиц? Да толком ничего. Что Франц фон Вейротер плохой план составил, а Александр поспешил со сражением, не дожидаясь подкрепления, а ещё там что-то не так было с правым флангом союзного войска, какая-то несогласованность и этот правый фланг ещё и ловушкой был. Или это правый фланг у Боунопартия? Дайте срочно работающий ноутбук.

Зато, одну вещь всё же помнил Пётр Христианович, и можно это знание использовать. Там почти решающую роль сыграет прилетевший корпус Даву к этому правому флангу. Запомнил по тому, что читал как-то, что они за два дня проделали сто двадцать километров и прямо с марша ударили русским и австриякам то ли во фланг, то ли в тыл и прижали их к замёрзшему озеру.

Почему не встать на пути у Даву. Почему?! Да потому, что если русские разобьют Наполеона при Аустерлице, то Александр так и будет считать себя великим стратегом и лезть в управление армией, и не выкинет из головы план по освобождению крестьян и предоставлении максимальной автономии полякам. Нет. Нельзя дать ему выиграть так легко эту войнушку.

Хотя, его пока никто на войну и не зовёт. Даже генеральские погоны не вернули. Он по-прежнему шишка в шарашке, что орденами занимается. Вице президент при канцлере императорских и царских орденов, который в отсутствие канцлера заступает на его место и председательствует в присутствии капитула орденов. Вторые погоны после возвращения из Вены Александр с него снял. Не товарищ он больше министру Иностранных дел. Министр сейчас совершенно не знакомый Брехту товарищ. Это бывший наставник малолетнего Александра, назначенный ему бабкой. Зовут сего министра Андрей Яковлевич Будберг. Он тайный советник, как и князь Витгенштейн. До получения министерского портфеля был в должности генерал-губернатора Санкт-петербургской губернии.

Как-то не доводилось Петру Христиановичу с этим немцем пересекаться. Тот всё по Швециям разъезжал в последнее время. Переговоры там вёл. По слухам, прямо ненавидит Наполеона. В принципе, сейчас модно. Весь двор за императором клеймит узурпатора. Теперь уже точно узурпатора. Короновался в конце прошлого года Буонопартий.

И видимо из-за того, что Англия предложила России огромные деньги за участие в этой войне будущей, о князе Витгенштейне «забыли». На Кавказ вернули, дали орден Владимира второй степени за отличное выполнение поручения императора по округлению владений родственничков немецких и забыли. Английский же посол не забыл о Петре Христиановиче. Шипит видимо. А всё почему? А потому, что для англичан появляться на Кавказе стало просто опасно для жизни. Местным без разницы, купец ты, исследователь фауны, энтомолог, или просто путешественник. Англичанин? Ес! Хрясь и на целую голову короче. Предложение о выкупе английских голов больше никто не обновлял. Но про сумасшедшие деньги, заплаченные первым вивисекторам, стало известно среди горцев, обросли эти слухи другими слухами и сказками, да и правды немного есть. Потому, на Кавказе открыта охота на любого похожего на англичанина. Более того. Особо предприимчивые товарищи из братского черкесского народа и в Османской империи на них охоту открыли, а армяне и азербайджанцы в Персии. Так если дело это не пресечь, то вскоре из Индии будут рыжие головы доставлять. Вот товарищ Пит, должно быть злобствует. Никакой информации теперь с Кавказа не получить, как и с сопредельных территорий.

— Пётр Христианович, — вывел его из задумчивости Иоганн Бауэр, — Вы хотели посмотреть конюшни.

— Точно, мы хотели посмотреть. Ванька, пойдём на великанских лошадей смотреть. А на девку эту не смотри. Рано тебе. Вот как первый орден получишь, так женим тебя на какой богатой княжне, или ханше, нашенской — Дербентской, а пока о науке думай, а не о девках.

Ванька в прошлом месяце сдал экзамены в кадетском училище в Дербенте и стал корнетом. Кавалеристом хочет быть, не хочет быть егерем. Пятнадцать с хвостиком пареньку. А если экзамены уже сдал, да с отличием, то чему учиться. Есть чему. Брехт выписал из Пруссии и Австрии преподавателей в их офицерских училищах. Пятерых удалось залучить. Немцы они все жадины-говядины, поманишь рублём и бери пучками. Так из этих пятерых Пётр Христианович создал школу Генштаба. Ну, уж какую смог. Сам в ней тоже преподавал. Там все офицеры, что есть в Дербенте, по вечерам по три часа учатся. Немцы книги свои завезли, да ещё сам князь Витгенштейн из библиотек Белграда и Вены пару десятков томов интересных книг прихватил.

Конечно, это полная хрень, то, что полковники, и даже один генерал немецкий, нашим господам офицерам рассказывают. Устарели все тактики и стратегии после появления у Брехта пуль Петерса и винтовок Бейкера (Pattern 1800 Infantry Rifle / Baker Rifle). Но Брехт не всех подряд приглашал, он приглашал в основном историков. Сейчас эта школа скорее кружок истории напоминает. Там преподаватели рассказывают о сражениях прошлого и на их примерах пытаются переиграть за того или иного генерала те сражения. Может, что и даст полезного такая задумка.

— Ух, ты!!! — А посмотреть было на что. На огромном, огороженном жердями в три ряда, лугу мирно из кормушек пережёвывали свежескошенную траву и зерно огромные чёрные лошади. При этом шайры, которые самые огромные, держались чуть в стороне и вместе. И казалось рядом с ними, что остальные представители великанских лошадей на самом деле мелкие. Они на голову были ниже английских монстров. И только подойдя вплотную к изгороди, понимаешь, что вон тот бельгийский Першерон в холке всего на пару сантиметров ниже Брехта. А низкорослый кузнец Афанасий, проверяющий сейчас у них подковы, даже с лесенки на этого першерона не заберётся.

Лошадей племенных в прошлый приезд Петра Христиановича в Студенцы, а полтора года прошло с тех пор, даже чуть больше, было пятьдесят ровно. И уже двенадцать, кажется, жеребят на лугу паслись. Теперь к основному табуну добавилось как раз те двенадцать подросших и ещё шесть новых вороных шайров из Англии за краски доставили. Так что было коников без малого семь десятков. А жеребята паслись в соседнем загоне, гораздо меньше этого. На первый взгляд в районе двух или даже двух с половиной десятков. И что печально, чисто вороных было меньше половины. То грива игреневая или даже рыжая, то бабки белые, то звезда белая во лбу. Меньше размерами они из-за этого не вырастут и будут таскать пушки, когда Наполеон припрётся, Москву завоёвывать, но стандартам выводимой породы не соответствовали. Брехту о том писали. Он даже перекупил у графа Орлова паренька смышлёного, который учился у опытных французов, что выводили породу в Хреново. Ну, а чего хотел? За четыре года вывести породу и чтобы огромные вороны лошади табунами в тысячи особей бороздили просторы Нечерноземья. Не бывает так. Кони все здоровые, ни сапа никакого, ни прочей гадости нет. Размножаются потихоньку. Опытный зоотехник по составленному плану скрещивает их. Идёт работа. Но, получая письма, с описанием народившихся жеребят, Пётр Христианович расстраивался. А сейчас, когда всё это в живую увидел, так даже загордился. Точно и рядом из коннозаводчиков никто не стоял. Сотня почти монстров у него вот здесь под Москвой. А ведь ещё есть заводик чуть меньше этого в Питере, и ещё поменьше, но тоже на три десятка животин в Дербенте. Семь лет ещё до вторжения самозванца, если оно будет. Утроиться должно поголовье.

— Ай, красавцы. Ванька, напомни мне, чтобы я вечером премии выдал всем конюхам. Заслужили.

Глава 2

Событие второе

Но ежели бы сей мой прожект оказался почему-либо неудобным — могу написать другой, более удобный

Салтыков-Щедрин

Брехт оказался в Студенцах не просто так. Не близкий из Дербента путь до Москвы. Жена, естественно, тоже важная причина дома побывать, но есть чуть важнее. Из того, что творится в Австрии, Пётр Христианович сделал вывод, что ничего в Истории он пока не изменил, в Азии, может и пошло всё по-другому, но в Европе История уверенно катила по старым рельсам. Чего там не будет в этом году, так это генерала Витгенштейна в корпусе Багратиона, кажется, и полковника Ермолова. А вот у кого из генералов в корпусе тот был, Брехт не помнил.

Александр, который первый этого имени, князя Витгенштейна в армию назад не звал. А и не надо. Пусть проиграют наши эту войнушку вместе с австрияками. А кто может помешать хану Дербента принять приглашение князя Витгенштейна, который Альбрехт, 2-й князь Сайн-Витгенштейн-Берлебурга? Приедет этот Витгенштейн к тому Витгенштейну. Ничего экстраординарного. А почему бы этому Витгенштейну в поездку не пригласить друзей. Князья они всегда с друзьями путешествуют. А кто у хана Петера в друзьях. Оооо! Много друзей. Пщышхуэ один есть. Маратом зовут. Ещё есть шамхал Мехти II Тарковский. Да и Ермолов скатается. Опять же немцы у него есть в друзьях. У Шварцкопфа теперь не рота, а батальон гренадер. Ещё одну роту Брехт купил у сына подставленного им Людвига X — Людвига II Гессен-Дармштадтского и Прирейнского. Сынок кстати в прошлом году интересный финт ушами сделал. 19 июня 1804 года великий герцог женился на Вильгельмине Баденской, дочери Карла Людвига Баденского и сестре императрицы Елизаветы Алексеевны. Очередной, блин, родственничек организовался. Теперь так просто не наедешь. Купленные у сынка гренадёры, налаженным теперь путём по Дунаю, весною прошлого года в Дербент прибыли. И начали учиться стрелять, а не только шары чугунные швырять. И роту ещё одну Пётр Христианович сформировал из чеченцев. Чуть ниже ростом, но тоже здоровые ребята, а гранаты кидают, как бы и не дальше немчуры, а потому как злее и тренируются больше, все максималисты и перфекционисты. Только дай посоревноваться. И немцам уступать не хотят.

А ещё лезгинская конница есть. Не лишку, так, с полтысячи, но и эти три года уже тренируются. У них на вооружении кроме шашек, есть два седельных двуствольных пистолета и кавалерийский русский штуцер. Пулелейки на всякий пожарный две, под круглую пулю, глаза шпиёнам замазывать, и под пулю Петерса, которую все зовут пулей Суворова. Брехт чётко всем говорит, что чертёж пули сей нашёл в записках генералиссимуса, когда их перебирал у зятя в дому. Или муж племянницы не зять? Ну, не важно, у Дмитрия Ивановича Хвостова. Пиита и обер-прокурора Синода.

Пётр Христианович на сто процентов был уверен, что его лезгины тех самых кавалергардов хвалёных, что частью погибнут, а большей частью в плен сдадутся при Аустерлице, размажут в одну минуту, сами при этом не пострадав. Они даже шашки не вынут из ножен. Пять выстрелов на пятьсот человек. Это много. И они обучены стрелять с лошади и попадать, а лошадь не боится и не шарахается, когда у неё прямо между ушей палят.

У Марата Карамурзина после двух удачных походов и одного очень удачного набега сомнений не возникнет пять тысяч аскеров, если понадобится с Брехтом послать. Да, это не сильно обученная лёгкая конница. Но добивать бегущего врага у неё отлично получится. А тысячу всадников Мехти II даже немного лезгины, прошедшие выучку у Брехта, хоть до своего уровня и не дотянули, но это тысяча хорошо вооружённых и вполне обученных всадников и вооружены они лишь чуть хуже, чем лезгины. У них то же самое оружие, но гладкоствольное.

В общем, если Брехт с друзьями и их охраной (куда всяким ханам, шамхалам и прочим пщышхуэ без охраны) решит принять приглашение фюрста Альбрехта Витгенштейна, то тысяч десять конницы он не выставит. Но восемь выставит. А ещё с пару тысяч пешей рати. Ну, чуть поменьше. Да две конные артиллерийские роты. И может это экскурсионная группа оказаться не на самом поле у Австрийской деревни Сокольницы в провальной атаке, а на пути спешащего туда корпуса Луи-Николя Даву. Чуть южнее. Отсечь у Даву главу. Поубивать весь его корпус прямо на марше. Наполеон и так справится, там же проблема не на этом правом фланге была, а в центре, где Кутузов рулил, и где Константин загубил кавалергардов.

А на обратном пути можно взять на штык Вену. Её, насколько Брехт помнил, к декабрю, когда будет сражение под Аустерлицем(ныне чешский город Словаков), французы уже возьмут, и там, так как все войска будут Наполеоном стянуты для генерального сражения, будет французов мало. Тоже всех вырезать поголовно, и опосля заехать ещё в Баварию и уничтожить её, от слова совсем. Она уже переметнулась к Наполеону и именно туда поспешает сейчас или скоро поспешать будет генерал Карл Фрейхерр Мак фон Лейберих, тот самый, которого поменял Буонопарт на Александра Дюма. Батяньку писателя.

Бавария предала всех союзников бывших и переметнулась к Наполеону. За округление границ продалась. Изменников нужно карать. Разграбить Баварию сам бог велел. И сжечь дотла. И везде по Европе письма в газеты распространить, что все, кто вступит в союз с узурпатором, будут подвергнуты такому же геноциду. Подумайте товарищи курфюрсты и короли с князьями, что лучше, воевать с Наполеоном или с дикими азиатскими ордами. Прокатитесь по Баварии и посмотрите ответ в живых картинках. Мюнхен разграбить полностью, уничтожить там металлургию и забрать всех мужчин владеющих ремеслом в полон. Лет на двадцать пять. Пусть развивают промышленность в Дербентском ханстве.

Не подействует письмо, и не надо. Тильзитский мир очень важен для России. Она должна проиграть и прусскую компанию.

Приехал же в Москву Брехт в основном за оружием. Не простым. Он разместил в Туле заказ на сто пятьдесят Слонобоев. Заказ оружейники выполнили, и Пётр Христианович решил забрать его лично. Хозяйство ещё нужно проверить, детишек приголубить. Жену по мягкому месту шлёпнуть тоже не вредно. Время до осени ещё полно, Точную дату сражения Брехт не знал, но декабрь — это точно, тем более что там на каких-то озёрах немного русских с австрияками потонут, когда будут по льду переправляться, читай драпать, а французы по ним из пушек огонь откроют. Сто раз успеет вернуться в Дербент и организовать переброску по Дунаю десятитысячной орды. По территории Валахии, которая сейчас часть Османской империи. Да, не вопрос. Проработан уже этот вояж. На бумаге.

Он серьёзно испортит отношение России и Турции? Ерунда, один чёрт, скоро война за Бессарабию начнётся. А может и не испортит. По Кючук-Кайнарджийскому мирному договору русские войска могут находиться на территории Валахии и Бессарабии. Этим пунктом в мирном договоре Брехт и решил воспользоваться.

Событие третье

— Теперь, — сказал Жвирждовский, — приступим к плану наших действий в обширных размерах.

Лажечников И. И., Внучка панцирного боярина

Несколько раз Пётр Христианович себе задавал вопрос, а почему не положить конец Наполеону и Франции заодно уже вот сейчас. Собрать всё, что можно на Кавказе и в Аустерлицкое сражение влезть по самое небалуйся. Он ведь может встретить корпус маршала Даву на подходе, за несколько минут полностью его уничтожить, а потом ударить в тыл тем французам, на выручку которым и идёт этот корпус. Там даже вилка есть. Можно разгромить этот самый, всё же французский правый фланг, и подчинить себе после этого наш бездарный левый фланг. И ударить во фланг центральным силам Наполеона. С юга. Там уже все еле живые и всё смешалось. Удар свежими силами обратит французов в тотальное бегство. А бежать некуда, только на север, но там ещё свежий корпус Багратиона. И какмолотом о наковальню. А их левый фланг просто уже не рискнёт ввязаться в сражение, а если и рискнёт, то соотношение сил, как минимум будет к тому времени три к одному.

Есть второй вариант. Ничем не хуже. Уничтожить корпус маршала Даву, и оставить в покое их правый, а наш левый фланг. Обойти это поле и ударить по французам в центре, в тыл. Так, чтобы узурпатор Буонопартий оказался под основным ударом. Лезгины его просто со всем штабом уничтожат. Потом добить их кавалерию элитную в центре и ударить во фланг их левому флангу, одновременно отправив вестового к Багратиону, чтобы он начинал атаку. Вдвоём они вырежут там всех лягушатников. А потом поспешат на юг и утопят французов всех в том самом озере, в котором тонули русские и французы в Реале.

Можно? Можно. Даже легко. Тогда почему не сделать?

А чем Россия тогда гордиться будет? Рядовым сражением союзных войск. Всю славу австрийцы заграбастают. Перепишут историю и вообще скажут, что победили они, вопреки бездарному командованию Кутузова. И это правда, Кутузов там обделался по полной. Он не смог управлять этими войсками. Для союзников это были три отдельные битвы, и все три при численном превосходстве они проиграли. При этом на том самом левом для себя фланге пятьдесят, кажется, тысяч союзных войск не справилось с пятнадцатью у французов и всё из-за того самого плана, где первая колонна маршируют, потом вторая колонна марширует. Колонны запутались, заблудились, и даже частично никуда не стали маршировать. Часами преодолевая километр разделяющий их от противника.

Не будет если Бородина, и изгнания Буонопартия из станы, то потомкам гордиться нечем будет. Нет. Такое прогрессорство ни к чему хорошему не приведёт. Пусть всё идёт своим чередом, а шеф появится в последний момент.

А план по уничтожению корпуса Даву и разорению Баварии? А чего? Это никак не скажется на результате сражения и Австрия один чёрт капитулирует. Последует Пресбургский мирный сепаратный договор Австрии и Франции. Там-то все родственнички Александра и получат королевства и приращения земель. Они отколются от Австрии, и это плюс. То, что к Наполеону пойдут, попку ему лизать, так хрен с ними. Зато в Европе образуется много мелких государств, и потом просто нужно будет не дать Пруссии их объединить или завоевать. Ну, тут уж Брехт, если доживёт, костьми ляжет. Даже провокации устроит, и если что — поубивает монархов. Создавать единую Германию нельзя.

Думал, думал Пётр Христианович и решил, что побеждать в Аустерлицком сражении нельзя. Ни за какие плюшки нельзя. А вот порезвиться на его фоне в Европе не можно, а нужно. Не под своим именем естественно. Поедет геноцидить немцев и французов пщышхуэ Марат Карамурзин. Да, с ним увяжется какой-то хан Дербента, так мало ли на Кавказе этих ханов. Два десятка точно есть. Стоп. А почему именно хан Дербента. Не. Поедет с Маратом хан Нахичеванский.

Кто это? О, это интересная история. Прямо из мрачных сказок братьев Гримм.

Событие четвёртое

Имам должен стать не поводырём слепых, а предводителем зрячих.

Магомед Ярагский

Жил был хан Нахичеванский. Ну, как жил? Да, хреново жил. Врагу не пожелаешь. Хана этого …

Нет, надо с другого начать. Генерал Цицианов Павел Дмитриевич, он же Павле Димитрис дзе Цицишвили, он же პავლე დიმიტრის ძე ციციშვილი в прошлой кавказской войнушке, что князь Витгенштейн развязал, должен был по его хитроумному плану занять Еревань. Но у больших генералов свои причуды. И Павел Дмитриевич вместо Еревани пошёл захватывать Гянджинское ханство. Ну, и ладно бы. Захватил бы Гянджу и пошёл всё же на Еревань. Или Эривань? Так нет. Пока Брехт с союзниками персов метелили и ханства к Дербенту и России присоединяли, генерал Цицианов Гянджу взять не смог. Постреляли, постояли, попытались взять штурмом и тут персы запросили мира и Александр приказал Цицианову вывести войска из Гянджинского ханства.

Персы мир нарушили и вторглись в Еревань и Нахичевань. Было это в прошлом 1804 году. В самом начале. Тогда Цицианов получил команду снова идти на Гянджу. И штурмом взял её, подчинив Гянджинское ханство, за что вскорости был произведён в генералы от инфантерии. 20 апреля 1804 года он ввёл войска в Имеретию и 25 апреля заставил царя Соломона II подписать трактат о российском протекторате над Имеретией (Элазнаурский трактат). 20 и 30 июня 1804 года Цицианов нанёс поражения персам во главе с сыном шаха Аббас-Мирзой при Эчмиадзине и Канагире, после чего осадил Эривань. А вот дальше опять всё пошло вкривь и вкось у Цицианова. 17 июля Цицианов отразил попытку персов деблокировать город Эривань. Но 4 сентября, из-за нехватки продовольствия и сил, Цицианов снял осаду с Эривани и вернулся в Тифлис.

Всё, вот теперь про хана Нахичеванского. Звали бедолагу Келб Али-хан Кенгерли. Правил себе своим ханством, дворец огромный и красивый построил и, в общем, процветал. Но тут тот самый Ага-Мохаммад шах Каджар, который скопец, которого убили охранники, и шапку которого князь Витгенштейн подарил Александру, пошёл войной на Тифлис. Разорил Грузию, поубивав там половину населения, а по дороге захватил и несколько ханств, которые уж больно много самостоятельности проявили. В том числе и Нахичеванское. А тут это Келб Али-хан ещё и подставился. Как-то через губу разговаривал с шахом Ирана, когда тот потребовал от него заложника — родного брата Аббас Кули-хана. Шах так-то крутой был, круче крутого яйца, он позвал Келб Али-хана в свою палатку, выколол ему глаза и взял в плен, а на должность в Нахичеванском ханстве поставил Аббас Кули-хана.

Но тут и самого Агу-Мохаммад шаха Каджара порешили охранники. Слепец уехал в Еревань и даже добился там приличных успехов. Он оказывал влияние на Мухаммед-хана Эриванского и даже получил право голоса в управлении ханством. И начал мутить, заигрывая одновременно и с Цициановым и с новым шахом Ирана Фетх Али-шахом. Вскоре, пользуясь всеобщей неразберихой, и тем, что Брехт с Цициновым замирились с шахом, слепец вернулся домой и подмял младшего братика.

И опять жизнь ему подножку подставила. Фетх-Али шах прислал Келб Али-хану фирман с требованием принять участие в «наказании и исправлении вероломного русского племени, отражении и устранении интриг и упорядочении дел в важнейшей провинции Грузии». Хан, как мог, отлынивал, не рвался в бой на Грузию и всю Россию. Не подействовали на него и угрозы казни его старшего сына — Назар-Али Бека, находившегося у шаха в аманата. В марте 1804 года передовой отряд персидской армии во главе с Пир-Кули ханом вновь выдвинулся в Нахичеванское ханство и овладел его столицей. Келб Али-хан, как и в прошлый набег неприятеля, загодя покинул Нахичевань и укрылся в Ереване.

И тут Пётр Христианович понял, что дело пахнет керосином. В прямом смысле. Если сейчас не пресечь новый поход обладателя самой красивой в мире бороды на Кавказские ханства, то тот все его завоевания вернёт в зад. А у него уже построен заводик по превращению нефти в керосин для ламп, в смесь бензина и солярки для топлива на кирпичном заводе и асфальт для благоустройства Дербента и окрестностей. Опять только бочками из Грозного нефть возить дорого, Баку ближе и перевозка морем возможна. Потому Баку нужно отстоять, да и другие ханства терять не хочется. Война, так война. Не он её начал. Пришлось срочно собирать всех, кто может быстро прийти на помощь и выдвигаться к Нахичевани. Откликнулись и Марат Карамурзин и шамхал Тарковский Мехти II и бакинский хан Хусейн-Кули. Десятитысячным войском в апреле 1804 года приступом взяли Нахичевань. По дороге разгромив пятитысячное войско Фетх-Али шаха. Непонятно почему, но младший братик Аббас Кули-хан решил сопротивляться и с гарнизоном Нахичевани в несколько сотен человек попёр на союзное войско. Тут им всем и конец пришёл. Брехт занял Нахичевань, расположился в замечательном розовом дворце хана и тут со свитой прискакал слепец и стал его с насиженного уже трона выгонять.

Брехт бы может и отправил слепца куда в Петербург, как цариц грузинских, но тут слепец прошёлся по союзникам Петра Христиановича, походя обозвав черкесов сынами ишака. Не видел сидевшего рядом Марата. Слепой, бывает. Марат огорчился, узнав про нового предка, и снёс слепую голову, говорящую неправду, и сквернословящую ещё, с плеч.

Так в Нахичеванском ханстве кончились правители. А ханство это граничит с Карабахским ханством, которое теперь вошло в Дербентское. Подумал, поразмышлял Пётр Христианович и решил принять на себя ещё и эту ношу. А чего, одним ханством больше, одним меньше?! Уже на пятом и не страшно. Объявил себя ханом Нахичеванским. Раздал ханские земли дехканам и всяким азатам и нахарарам — дворянам местным, отменил на три года все налоги, кроме налога на строительство дорог, который сам сразу ввёл, и довольный нахичеванский народ с радостью принял нового хана.

Если честно, так себе приобретение. Нет, ханство-то богатое, но оно лежит на дороге между Персией или Ираном и Ереванью. А ещё оно граничит с Тебризом. Приходилось держать егерей и лезгин, там, на границе, и попытки Фетх-Али шаха и его сына Аббас-Мирзы напасть на бесхозное с их точки зрения ханство пресекать. Пареньку всего четырнадцать или пятнадцать лет, и он так и рвётся в бой со своими кызылбашами. Недавно совсем, опять перешли границу у реки персы. Аббас-Мирза предоставил Махмуд-Паше все, что смог спешно набрать: два батальона сарбазов, афшарскую конницу и две пушки. В сумме около двух тысяч человек. Егеря и немцы гренадёры просто перестреляли их всех на переправе через Аракс. За пушки Брехт потом пацана поблагодарил, письмо с головой Махмуд-Паши отправив в Тебриз. Только после этого наследник успокоился.

И теперь, после этого замирения очередного, Брехт, наконец, решил съездить домой жену с сыновьями и дочкой Эмилией проведать и заказанные Слонобои в Туле забрать.

Вот под именем никому неизвестного хана Нахичеванского и решил князь Витгенштейн совершить вояж в Европу. Иду на вы.

Глава 3

Событие пятое

Оказывается, Дмитрий Менделеев очень долго терпел, прежде чем добавить в свою таблицу газы.

— Всё, Иоганн, сельским хозяйством позанимались, молодец. Тебе тоже премию за коней выпишу. Красавцы же! — Брехт шлёпнул управляющего по плечу. Не рассчитал чуть, Бауэр присел и ойкнул. Пётр Христианович, его под руку успел поймать и вертикально взгромоздить. — Теперь поехали на свечной заводик съездим.

Отец Фёдор, он же отец Востриков из «Двенадцати стульев» должно быть так и не построил себе свечной заводик. Не написали Ильф с Петровым. А читателей эта тема больше всего интересовала. Брехт был более продвинутым и богатым человеком, плюс у него целых пять немецких химиков было. И совсем плюс, он знал, как получать стеарин. Смотрел ролик интернете. Ничего сложного. Берёшь, мыло разогреваешь, вливаешь уксусную кислоту и готово. Показал немцам. Те параметры подогнали. Только сразу две проблемы Петру Христиановичу выкатили. Первая — это само мыло. Дорогое, его откуда-то из Азии доставляют. Жидкое-то легко получить. Обработал жир калиевой щёлочью, читай щёлоком, ещё читай растворённой и отфильтрованной золой. А вот с натриевой щёлочью беда. Там сложнейший процесс получения. Нужно соду с известью или известняком прокалённым при температуре свыше тысячи градусов смешать. Карбонат натрия при взаимодействии с гидроксидом кальция образует гидроксид натрия: Na2CO3 + Ca(OH)2 → CaCO3↓ + 2NaOH

Ну, осталось ерунда, получить соду.

К счастью немцы люди продвинутые, всякие журналы Парижской академии читают и заявили, что недавно изобретён метод Леблана для получения натриевой соды. Метод сложный и дорогой и для него нужна одна редкая в природе вещь, да даже редчайшая. Глауберова соль нужна.

Вот!!! А у Брехта есть, под боком совсем, залив Кара-Богаз-Гол и там этой Глауберовой соли как грязи. Сам способ Леблана выглядит так:

При температуре около 1000 °C запекается смесь сульфата натрия («глауберовой соли»), мела или известняка (карбоната кальция) и древесного угля. Уголь при этом восстанавливает сульфат натрия до сульфида:

Na2SO4 + 2C → Na2S + 2CO2

Сульфид натрия реагирует с карбонатом кальция:

Na2S + CaCO3 → Na2CO3 + CaS

Полученный расплав обрабатывают водой, при этом карбонат натрия переходит в раствор, сульфид кальция отфильтровывают, затем раствор карбоната натрия упаривают.

Ничего страшного. Тысячу градусов при наличии нефти и паровой машины и мехов получить можно.

Но химики ещё одну проблемку изложили, посовещавшись, когда он их причитание про сложный и дорогой процесс разбил в пух и прах.

— Нужен уксус. Делать его из вина? Тоже дорогой удовольствие. Так ваши свечи золотыми станут. — Ординарный профессор Фёдор Фёдорович (Фердинанд-Фридрих) Рейсс (нем. Ferdinand Friedrich von Reuss) вознёс очи горе, показывая, насколько это дорого получится. А потом не преминул ещё пальцами жест сделать, показывая, что монеты эти золотые отсчитывает. Жадные все немцы. Правильно их обзывают немец-перец-колбаса.

Сволочи. Не хотят прогресс двигать. А чего им и так не кисло. Дома им Брехт построил, семьи перевёз, зарплату и продуктовый набор из всякой чёрной икры и дорогущего кофе и какао получают регулярно. Теперь ещё и шоколадные конфеты по воскресеньям. Как сыр в масле катаются. Сыр с маслом тоже получают. Даже канализацию и водопровод с горячей и холодной водой провёл им Пётр Христианович. Гады, одним словом.

— Есть способ получения уксусной кислоты сухой перегонкой сырой древесины. Желательно сосны.

— О, вы, князь, знакомы с публикациями Филиппа Лебона. — Уважительно покивал Иоганн Иаков Биндгейм (Bindheim Iohann Iacob) профессор химии и геологии в Дербентском университете.

— Лебона, Лебона. — Брехт где-то эту фамилию слышал, но вот точно не про уксусную кислоту.

— А в позапрошлом году он придумал чудную вещь — двигатель внутреннего сгорания, — добили Брехта немцы.

— Вона чё?! — Хрен бы с ним геем Люссаком. Не хочет не надо. А вот этого товарища точно нужно в свой удел залучить.

— А вы можете связаться с этим Лебоном, описать, как вы тут живёте — поживаете, и пригласить его сюда. — Предложил профессорам Пётр Христианович.

— Не быстро письма ходят, но написать можно. — Иван Андреевич Гейм (нем. Bernhard Andreas von Heim) — ректор университета, обвёл комнату, где они заседали руками, показывая, что в Тмутаракань их князь загнал.

— Стоять. Чего это не быстро. У нас сейчас налажен путь морской и речной. За два месяца доставят. Пишите и зовите сюда. Он чем хоть занимается?

— Профессор механики в Школе мостов и дорог в Париже. — Фёдор Григорьевич Баузе профессор юриспруденции и по совместительству заведующий музеем университета показал, что и он про интересного француза в курсе.

— Все впятером пишите. Пять писем. Это же ценный кадр. Кстати и Гей-Люссаку тоже напишите. Может, узнает, как вы тут устроились, и тоже захочет перебраться. И это, аксакалы, вы подумайте, может там, на чужбине, ещё несколько достойных людей чёрствый хлеб без соли доедают. А тут бы пригодились. Жду предложений и писем.

В общем, химики сделали установку пиролиза древесины. Дёготь на сапоги, спирты отогнали, смолы отфильтровали. Ну, вонючий, если честно, уксус получился, но обработали мыло, растворили, выпарили воду, добавили маслов ароматических, что Матрёна предоставила, и посчитали себестоимость полученных свечей. Получилось дороже, чем у восковых.

Печалька.

Ещё раз прошлись по всем процессам. Не стали выбрасывать, то, что раньше отходами посчитали, увеличили размеры тиглей и ёмкостей для пиролиза и в результате стеарин стал даже чуть дешевле воска.

Вот на этих компонентах свечной заводик в Студенцах и построили. Щёлочь только доставляют в бочках из Дербента, остальное всё получают на месте.

— Нда. Попахивает. Не пойдём смотреть, Иоганн, голова разболелась. Завтра с утра, сейчас к Матрёне поехали. Даст чего от головы.

Событие шестое

Дело художника — рождать радость.

Константин Георгиевич Паустовский

Ведьма всё так же проживала в избушке на курьих ножках. Вообще, время законсервировалось в её владениях. И сама за прошедшие пять лет ни на одну бородавку не изменилась. И обстановка в избушке не изменилась. Хотя, нет, в обстановке перемены, добавилась ещё одна ученица.

— Хорошо, что приехал, касатик, — Матрёна сунула ему настоящий гранёный стакан, Мухиной изобретённый, с коричневой гадостью, в ответ на просьбу голову подлечить.

— Что опять не так? — Звучало-то приветствие бодро, но имея опыт общения с Матрёной, Брехт это её «хорошо» услышал, как предупреждение, что сейчас взбучку получит.

— Немцы эти два новых, — Матрёна махнула на Василису, качающую ребёночка в люльке подвесной ногой, а руками чего-то в ступе перетирающую. — Не вылечу их. Не по силам мне. Остальные-то болячки и хвори изведу, а главные не по силам.

— Так Василиса писала, что Бетховен лучше слышать стал и звон в ушах прошёл. И какашки не чёрные больше. — Брехт зажмурился и жижу коричневую в себя втянул. Горечь горькая. Ну, это понятно. Сейчас аспирин это ивовая кора. Чего ей сладкой-то быть.

— Какашки исправили, кишки все промыли, и звон в голове пропал — это точно. Но дальше не знаю, всё одно плохо слышит немец, особенно правым ухом.

— Ну, ты же просто ведьма, а не волшебница Гингема. Нет, так нет. Что можно его в Дербент забирать?

— А Василиса? Ей учиться надо. И не бросила я ещё немца, колдую, — заржала — закашляла Матрёна.

— Васька, а сам Людвиг ван чего говорит, ты-то чего молчишь? — Пётр Христианович на Василису Преблудную переключился.

— Нам тут хорошо, — и на младенца кивнула, — Куда с малым в таку даль.

— Вам? А выступления, концерты? Что, не бузит композиторский муженёк?

— Так он же в Москве каждую субботу и воскресенье ездит. Там концерты даёт, и учениц набрал. Всё князья и графья. Княгини, то бишь, и баронессссы.

— Уведут …

— Я им уведу! — Матрёна двинула туда-сюда челюстью, — Уведалка срастётся.

— Ладно, так и не сказали, сам Бетховен в Вену свою назад не рвётся? — Пётр Христианович композитора больше года не видел. И сейчас его в Студенцах не было и, правда, в Москву укатил.

— Рвётся иногда, — махнула рукой Василиса, но кофе свой сварит, конфетами шоколадными заест, Петрушу покачает в люльке и отойдёт. Рояль только новый требует каждый месяц, чем старый не угодился.

— А как он с отцом Ираклием ладит? — вспомнил Брехт, что Бетховен, чтобы жениться на Василисе перешёл в православие.

— Учит его отец Ираклий русскому языку, а ещё они хор церковный организовали и деток ещё на свирели вместе играть учат. Доволен Лёша, что религию сменил.

— Лёша?! Прикольно. Ладно, с Лёшей все ясно, а что со вторым немцем?

— Не могу я его вылечить. То же самое, что и с этим немцем. Здоровье поправила, от срамной болезни вылечила, как ты, Вашество, говоришь, организм от ядов свинцовых почистила, а слышит плохо. Ему Васькин немец свою трубку слуховую отдал.

— Назад не собирается? — немец был необычный.

— Что он дурной что ли?! Всё за Маняшей бегает, козёл старый. Рисует её и всё непотребство предлагает — нагишом её нарисовать. Я ему сказала, что если что сделает с девкой, то я ему стручок отсушу. — Грозно зыркнула Матрёна на вторую свою ученицу. Маняшу она взяла к себе после того, как выходила её от тяжёлой болезни. Брехт не понял, что это было. В письмах ему писали, что нечистый в неё вселился. Эпилепсия, наверное. Как раз Василиса была в Европах, а потом в Дербенте, вот бабке помощница и потребовалась, пациентов с туберкулёзом все больше и больше у ведьмы с каждым месяцем.

— И чем этот немец тут занимается, кроме того, как к дивчуле пристаёт.

— Письмо жене написал. Должна сюда приехать. Не ладится у них с детками, все малые помирают. Скоро уже прикатит. — Недовольно пробурчала бабка.

— Понятно. Ещё один терем строить будут. Так чем он тут занимается?

— В полон его болезные взяли. Всем картинки рисует. С утра до ночи малюет. Двух пареньков нанял краски ему смешивать. Вашество, ты Федьку этого турни, а то доведёт меня до греха, попутчую чем, чтобы не кидался на всех девок подряд. Да и отцы с братьями болезных княжон, чувствую, скоро дырок в нём шпагами понаделают. Ко всем подряд пристаёт, всех хочет голышом нарисовать. Седой весь, а туда же, как козлик вокруг девиц скачет.

Федька — это Франциско Гойя. Если верить письмам Антуанетты, то он узнал, что Бетховен уехал в Студенцы к ведьме лечиться от глухоты, бросил жену и работу и отправился следом. Тоже ведь глохнет. И ещё видения у него всякие бывают. Брехт всё же надеялся, что и у него и у Бетховена — это просто отравление свинцом, но видимо нет. Как там, в сериале «Доктор Хаус» — это у него «аутоиммунное».

Нужно встретиться, поговорить хоть с интересным персонажем. Потом же доски на всех теремах в Студенцах поприбивают потомки. В этом тереме рисовал и пользовал княжну «Растудыкскую» известный испанский художник Франциско Гойя. А иногда и маменьку её княгиню …

Точно лишних дырок ему тут скоро понаделают. Стоп. А к Антуанетте этот сатир не приставал?

— Хорошо, подумаю. Говоришь, остальные болезни вылечила?

— Ну, больше всех со вшами и блохами боролись, никак в баню его запереть не удавалось. Пришлось конюхам связать немца.

— Испанца.

— Вот я и говорю — немца. Вашество, а от третьего немца меня избавь. Не хочу его лечить. Он злой. И дурной. Ещё зашибёт.

— Третий немец? А так это итальянец.

— По мне хоть, чёрт с рогами, только убери его с села, мочи моей нет. Прокляну.

Нда. Третий немец оказался пшиком. Брехт его нашёл в Митаве. Не сам нашёл. Люди нашли посланные. Пётр Христианович хотел себе в Дербенте янтарную комнату сделать. Вспомнил, что из маленького янтарного кабинета, подаренного Петру прусским королём Фридрихом I в большую «Янтарную камору» переделал эту штуковину Растрелли. Тот самый граф Варфоломей Варфоломеевич (Бартоломе́о) Растрелли. А ещё вспомнил, что у него в России осталась дочь и зять. Тоже архитектор и художник. Смотрел по ящику как-то передачу про итальянца. Там говорилось, что умер архитектор в Митаве, и его дочери и зятю была назначена пенсия матушкой императрицей Екатериной.

Люди итальянца обрусевшего нашли, он взялся создать эскизы для янтарной комнаты в Дербенте, но жаловался, что сейчас плохо себя чувствует. Брехт его в Студенцы и отправил. И Антуанетта писала, а теперь вот и Матрёна жалуется. Оборзел в корень этот Франческо Бартолиати, всем недоволен, на всех орёт, даже на Антуанетту. Пора этого третьего немца или турнуть или в Дербент с собой забрать. Посмотреть нужно, чего успел наследник великого Растрелли натворить. Антуанетта по просьбе Брехта в письме попросила художника показать эскизы, так тот нарычал на неё и сбежал на неделю в Москву. Потом вернулся. А эскизы так и не предоставил. Ничего. В Дербенте такие мастера заплечных дел искусные есть, что загляденье на их работу смотреть. Научат вежеству итальянца, и за каждую потраченную копейку заставят эскизов нарисовать. Это им не Европа. Тут вам не там. Тут вам тут.

Янтаря Брехт напокупал уже столько, что на три комнаты и два кабинета хватит. Всё и везде, где мог, два года подряд его люди в Пруссии и Прибалтике скупают. Мелочь идёт на безделушки, отходы на янтарную кислоту. Превращают её в таблеточки маленькие и втюхивают по всей Европе, как омолаживающее средство. На третье место вышла в экспорте Дербента после шафрана и красителей из Марены красильной. Немного рекламы, немного объявлений в газетах, несколько подкупленных княгинь и графинь в Петербурге, и вся Европа ринулась в Петербург покупать таблетки молодости. А потом стали их и в Вене продавать.

И ведь это не мошенничество, насколько Брехт помнил, именно для того её и в будущем использовали.

Событие седьмое

— Из вас мог бы получиться неплохой преступник.

— А из вас — неплохой полицейский.

Шерлок Холмс

Есть такая профессия родину расхищать.

В Дербенте за четыре года много чего изменилось. Построили огромный кирпичный завод, теперь кирпича почти на все хотелки хватает. Всё же главный ограничитель прогресса — это энергия. Её количество. Стоило князю Витгенштейну решить эту проблему и почти все другие проблемы и проблемки исчезли, словно по мановению волшебной палочки. Теперь нефть в Дербент завозят и из Баку морем, и по дороге на гужевом транспорте из Чечни. Можно было даже прекратить возить нефть из Грозного будущего, но тут уже геополитика сдерживала Петра Христиановича. Люди, которые занялись добычей и транспортировкой нефти в Чечне, богатели. Там целые посёлки уже возникли. Они существенно поднимали экономику этой пока не вошедшей в состав Российской империи территории. Брехт платил настоящим серебром за бочки с нефтью. Нашлась работа для бондарей, для лесорубов, нужно было изготовить и сотни телег для перевозки бочек. И назад ведь не пустыми возвращались возчики. Из Австрии купцы завозили огнестрельное оружие, в том числе и нарезные штуцера. Но это была не основная часть экспорта. Основную же массу продаваемых товаров составляли железные сельсхозинструменты. Плуги, бороны, лопаты, мотыги. Всё же на восемьдесят, наверное, процентов вайнахи это земледельцы и им нужны именно эти товары. В сбыте своей сельхоз продукции у вайнахов тоже проблем пока не было. Рос Моздок, рос Ростов и гарнизоны и жителей этих городов нужно кормить. Кроме того много зерна забирал и сам Дербент. Из Австрии каждым рейсом везли и везли купцы больших коров и быков. Самых разных пород. Завезли на Кавказ и кукурузу. И она отлично росла в Чечне и в Закавказье. Чтобы этих прожорливых коров кормить решил Пётр Христианович изобрести комбикорм. Состав комбикорма Брехт не знал. Но никто же мешал экспериментировать. Кукурузу туда добавили. Местные ячмень выращивают, и его туда. Вот два компонента комбикорма Пётр Христианович знал, как-то держал в руках сто лет назад и заметил там плохо перемолотые семечки. Второй компонент тоже из этой же горсти почерпнул. Руку потом лизнул, а она солёная. А ещё сам решил, что раз корова траву ест, то травяная мука не помешает. Прикинули с немцами и решили, что пшеничные отруби тоже будут не лишними. Кормят же ими скотину. Размололи всё это, что полностью, что частично. Вроде бы ещё костную муку добавляют. Тут Брехт был не уверен на сто процентов, но чуть размололи и добавили. А ещё чуть размололи известняка. И соды добавили. Всё это замесили на такой штуке вроде небольшой бетономешалки из будущего. И стали изобретать гранулятор. Принцип-то понятен, а вот как это сделать без электричества? Пришлось Брехту изобрести мясорубку. Установили её вертикально. Нет, сперва намаялись с отливкой шнека и приёмного устройства. Потом с изготовлением привода. Как под рукой не хватало Черепанова с финном. Справились, чего уж. Не пальцем деланные, и куча профессоров, и кузнецов, со всего ханства приглашённых, под рукой полно. Но теперь ведь ещё нужно чуть подогреть на выходе массу. Пришлось изобретать небольшую паяльную лампу, только не на бензине или прочей гадости из нефти перегнанной, а на спирту. Явно коровы не стали бы есть комбикорм бензином воняющий. А спирт получался отходом при изготовлении уксусной кислоты пиролизом древесины. Пить его нельзя, там метанола полно, а вот горит он ничем не хуже, а если под давлением воздух подавать, то даже весело.

Справились. Дали бурёнкам австрийским попробовать. Блондинки, а эксперимент на них проводили радостным «Му» сообщили, что отторжения у них новая еда не вызывает. Уже год работает завод по производству комбикорма в Дербенте. И всё расширяется и расширяется. Брехт хотел было оборудование и в Студенцы доставить, но одумался. Сразу шпиёны всё своруют, и уйдёт это знание вместе с каким немцем в Европу. Да, с тем же старшим Бауэром. И зачем это? Вот пусть попробуют из Дербента какое ноу-хау украсть. Хотел бы Пётр Христианович на этого шпиона промышленного посмотреть. Все европейцы в его ханстве наперечёт, один исчезнет, так его даже под землёй найдут. А появление европейца, не приглашённого Брехтом лично в Дербент, вызовет такой фурор среди местных, что вокруг него будут тысячные толпы ходить и пальцем показывать и спрашивать: «А скажи, дорогой, ты не англичанин»?

— Нет, что вы я есть швед! — Всем же известно, что за голову англичанина кучу серебра дают.

— А чего рыжий, дорогой?

— Я не дорогой, я бедный.

— Ай, врать не хорошо, Аллах не одобряет лжи. Рыжий почему?

— Все шведы рыжие.

— Ай, не повезло. Шведам. Пойдём в полицию. Там решат, швед ты или «дорогой».

Брехт даже русских купцов в Дербент не допускал. Вся торговля на армянах. У них и получается лучше, и спутать армянина с европейцем не просто.

Если уж про полицию зашёл разговор, то тут Пётр Христианович злобствовать не стал. Просто переименовал всякую городскую стражу в полицию, потом собрал судей и полицейских и предупредил, что не против взяток, если они не во вред ему и ханству. А вот если кто-то за взятку отпустит преступника, и об этом станет известно, то взяточника повесят на центральной площади.

— Теперь о порядке. В Дербенте преступность должна исчезнуть. Все воришки должны быть вывезены в море и сброшены голыми на другом берегу Каспия в заливе Кара-Богаз-Гол. Еду и одежду могут заработать собиранием и отгрузкой на корабли Глауберовой соли. Не хотят работать, пусть умирают с голоду. Если их в рабы возьмут туркмены, тоже пусть. Не жалко. Ханств у нас много ещё найдём преступников. Назад они не вернутся ни при каких обстоятельствах. Если же сумеет обойти или переплыть Каспийское море, то при повторном обнаружении, повесить на площади. Да, их перед отправкой клеймить. Хотя. Чего мучиться, ещё свести могут, рану на месте клейма себе организовать. Носы отрезайте. Всё, пошли работать, если через месяц кто из жителей заявит о грабеже, то в заливе соль собирать поедете вы. Погнали. И не те на чьём участке будет преступление, а все вместе. Работайте с населением, заводите осведомителей, платите деньги за сообщения о преступниках и преступлениях. Сами чего придумайте, но Дербент должен стать самым безопасным городом для проживания и торговли в мире.

Так, что преступности в Дербенте нет. Пьяниц тоже, всё же население на восемьдесят процентов мусульманское. Сейчас всё то же самое распространяется и на три подвластных хану Петеру ханства: Карабахское, Нахичеванское и Шикинское, а также на Илисуйский султанат и лезгинские самоуправства.

Глава 4

Событие восьмое

Когда на нас надвигается новая технология, тот, кто не стал частью парового катка, становится частью мостовой.

Стюарт Бранд

Не все начинания Брехта в Дербенте можно назвать удачными. Прокол вышел с самым дорогостоящим проектом. Вместе с кирпичным заводом за стенами города одновременно возвели и асфальтовый завод. Привод соорудили на конской тяге у мешалок, а то першероны всякие жирели от тоскливого пребывания в конюшнях, теперь великаны весело ходят по кругу за морковкой. Густые остатки от перегонки нефти смешивали с известняком и песком, потом те же першероны после укладки асфальта тащили большой тяжёлый каток. Всё нормально сделали с подложкой из разного дроблённого и крупно и мелко гранита. Пока была зима, всё было нормально и весной ещё ничего не предвещало беду. Все улицы и улочки в городе заасфальтировали и уже начали тянуть дорогу к порту. В июне закончили и её. И вот тут столкнулись с проблемой. Узкие оббитые полосой железа колёса у телег и арб (или арбов) в нагретом солнцем асфальте оставляли колеи. В них скатывались следующие телеги, и за день новая асфальтовая дорога превратилась в убожество. Брехта в это время в городе не было. Он в Нахичевани разруливал армяно-азербайджанский конфликт. Разрулил легко. Забрал у самых знатных и зажиточных людей бывшего ханства сто мальчиков и сто девочек в школы Дербента в качестве аманатов. И предупредил, что детей продаст в рабство туркменам. За Каспийским морем живут такие дикие племена. Они злобные, ужас просто. Может, и не поверили. Но год уже конфликтов нет. Правда, этим Пётр Христианович не ограничился — создал совет из самых богатых людей ханства. В него вошли шестеро армян и шестеро, как тут называют азербайджанцев — татар. Все конфликты и жалобы должны разбирать, собираясь раз в неделю на совет. Главным в совете поставил Курта. Того самого лейтенанта немца, что купил вместе с ротой гренадеров у Людвига Гессен-Дармштадтского и Прирейнского. Там без одного лейтенанта обойдутся, а вот тут огромный немец вполне себе на месте. Рефери.

В общем, приехал Пётр Христианович из вразумительного похода, а тут картина маслом, и все его ругают. Вообще невозможно стало в порт ездить.

— Блин блинский, а почему в городе таких борозд нет? — Вызвал пред свои очи грозные князь Витгенштейн Карима-эфенди.

— Не знаю. Возможно там тень от домов и деревьев, может, менее интенсивное движение.

— Может. Проверьте состав, если не соблюли пропорции, что армяне с Астрахани нам сообщили, ругаться буду. Пока строительство дороги на Баку приостановить.

Брехт сел, задумался. Но ведь в Испании или Италии, скажем, в будущем асфальтовые дороги стоят. Может ещё количества известняка увеличить? В той же Испании летом явно теплее, чем в Дербенте. Или всё дело в резиновых широких колёсах на автомобилях. Ставим галочку. Нужно увеличить ширину колёс. Он ведь физик как-никак и понимает, что увеличение площади соприкосновения уменьшит давление. Не простое и не дешёвое занятие поменять колёса на всех телегах и арбах, что связывают порт с городом. Но сделать это нужно.

А что ещё можно. Напрашивается конка. Двухсторонняя, то есть нужно справа и слева от дороги проложить узкоколейку. Из железа? Это даже не фантастика. Это утопия. Из чугуна? Ну, чуть легче. Брехт, кажется, где-то читал, что Николай первый, когда строил первую железную дорогу из города в Царское село, покупал рельсы в Австрии. Хотя, не уверен. Возможно, просто за границей. Там и Англия уже вовсю к тому времени железные дороги строила. Три с лишним километра? В четыре рельсы. Около пятнадцати километров рельс. Метр весит килограмм шесть — семь. Пусть шесть. Пятнадцать тысяч на шесть умножить. Ну, округлим. Сто тонн. Нет. Эта дорога никогда не окупится. Сто тонн чугуна доставить из Англии в Дербент. Просто не реально. Из Австрии чуть проще. У него по Дунаю налажено регулярное сообщение. Пятнадцать кораблей и корабликов снуют туда-сюда круглый год. Изредка только прерываясь, когда лёд в крещенские морозы схватывает реку.

Но один чёрт — не в коня корм. Столько грузов не перевозится из порта, чтобы окупить покупку и доставку сотни тонн чугуна из Австрии. Да и не лучший вариант здесь «чугунка», довольно приличный уклон к морю от города.

Пока пришлось дорогу сверху мелким гравием засыпать. Кучу денег выбросили.

Что ещё интересного есть в Дербенте из нового? Автомобиль не построили. Построили — локомобиль Паровозомобиль. Ричард Тревитик сейчас в Англии успешно штампует промышленные однотактовые двигатели высокого давления, известные как «корнуэльские двигатели». Их уже больше десятка князь Витгенштейн у него купил. Опасная штука. Они работают с давлением 50 фунтов на квадратный дюйм, (или 345 кПа (3,405 атмосферы)). Однако с увеличением давления, что у Брехта самоучки попытались осуществить, возникла и большая опасность взрывов в машинах и котлах, и это привело вначале к нескольким авариям. Одна произошла в Санкт-Петербурге, и там пострадал кочегар, обварило человека паром. Хоть и не смертельно. Вылечили. А вот в Дербенте машиниста отлетевшим болтом в лоб убило. Черепанов инструкцию после этого написал, указывая всем работающим с паровиками, что наиболее важным элементом машины высокого давления является предохранительный клапан, который выпускает лишнее давление. И за ним нужно очень тщательно следить и регулярно ревизировать. (Ладно, написано было осматривать и починять.) Надёжная и безопасная эксплуатация после этого не началась. Пока ещё раз в Дербенте паровик при недосмотре не взорвался. Починили, конечно, и рану полученную кочегаром, залечили, но Брехт всем, кто связан с машинами паровыми, выдал памятку. Там всего два слова написано. «Взорвётся — повешу». Памятка вышита гладью на шевроне, который пришивается к спецодежде, в коей весь обслуживающий персонал машин Тревитика работает.

По имеющейся у Брехта информации в 1801 году Ричард Тревитик построил первый в истории паровоз «Puffing Devil», затем в 1802 году паровоз «Coalbrookdale» для одноимённой угольной компании. Опередил, гад. И кажется, в Англии и паровую повозку на два года раньше запустили. Но и в Дербенте она уже полгода бегает и прохожих распугивает. Теперь народ прогрессивный работает над сотворением парохода. Фултон свой первый настоящий успешный пароход только через два года сделает, и поплывёт по реке Гудзон от Нью-Йорка до Олбани со скоростью около 5 узлов (9 км/ч). Брехт надеялся его на год опередить. Кроме того, на его пароход, который он назвал уже Александр, чего не польстить самодержцу, закуплено сразу две паровые машины Тревитика, и скорость должна быть тоже раза в два побольше. А следующий пароход пока только считают профессора в Московском университете. Там уже не колесо будет, а гребной винт. Брехт все подсказки, которые вспомнил по винтам, господам учёным отправил. И денег на проект выделил не мало. Осталось дождаться результата. В этой поездке, он собирался в университет заглянуть и если возможно проект подтолкнуть. Стуком кулака или очередным денежным вливанием.

И это не для того, чтобы России, где в рекордах, засветилась. Нужны тягачи, которые будут таскать баржи по Волге.

Событие девятое

Бог не на стороне больших батальонов, а на стороне лучших стрелков.

Вольтер

После того, как они еле выжили в сражении под Белградом, Пётр Христианович решил войском всерьёз заняться. Когда находишься из-за своей завышенной самооценки на краю гибели, то поневоле зарок себе даёшь, с понедельника новую жизнь начать. Не многие вспоминают об этом в понедельник, но вот тут у Брехта с самодисциплиной всё ровно. Решил и начал с первого дня, как вернулся.

Хотя пару слов стоит сказать и о том, что было по дороге. Двенадцать оставшихся в живых егерей Брехт в Судаке высадил, выделил им денег на покупку поместий, как и обещал и с тремя уже обжившимися здесь бывшими дезертирами свёл. Заодно и осмотрел их и своё имение. Ну, что можно сказать? Можно сказать, что не Левадия. Тугоухий построил сарай и Ивашки у него проект «украли». Тоже бараки с сараем скрещённые построили. Построили из самана. Убогость. А ведь дал денег не просто много, а ого-го как много по нонешным временам.

Хотя, крестьяне же бывшие. Сёма вон как своей руиной гордится. Двадцать пять метров длину! Двенадцать саженей! Ладно. Ему жить. На гречанке Тугоухий женился. Даже девочка уже родилась, и снова с пузом ходит новоиспечённая дворянка. То же самое и у Ивашек — «купили» себе по невесте гречанке. У всех по ребёночку родилось.

Зато виноградники порадовали. Они только в силу входят. Лозе по два — три года. Но зато размеры виноградников впечатляют. По пять гектар. Просто взглядом не окинешь. И специально нанятые родственники жён явно в виноградарстве понимают. Рассказывают про сорта, про виды на урожай, про то, что нужно много бочек везти.

— Не проблема, привезём сколько надо. — Заверил родственников Пётр Христианович. Последним проехал к своему бесхозному имению. Оно десять гектар. Стоит такой же барак, в котором на нарах дрыхнут работники, рядом построено что-то вроде летней кухни. Печь стоит и что-то типа полевой кухни с большим котлом и стенками из толстого листового железа. Тремя стенками. Так-то непонятно. Кирпичная стена в сто раз дешевле. Говорят, что купили уже с этой печью у бывшего хозяина. Интересно! Не попаданец ли?

А места замечательное. Излучина этой самой реки Судак, которая вся заросла грецким орехом. Зима же, а травка зелёная. Прямо захотелось бросить прогрессорствовать, построить тут Левадию и жить спокойно с семейством. До Крымской войны полвека. Умереть, наверное, успеет от старости в окружении внуков и правнуков. И все со стаканами воды.

Не судьба. Зная свой характер, Брехт точно понимал, что не усидит. Начнёт воду мутить. Тогда лучше в Дербенте. Там и с властью не понятно, кто над ним власть, то ли бог, то ли Аллах, но точно не Александр и Цицианов, и шпионов нет.

Пётр Христианович выгрузил егерей, выгрузил часть коров и быков, часть лошадей. Взятые с собой и перевозимые в керамических горшочках молодые побеги винограда поделил по-братски, половину оставил новым дворянам, а половину увёз в Дербент. Из Дербента им вскоре и из Астрахани прибудет посылка в несколько тысяч лоз.

— Ну, прощевайте, ребятушки! Зла не держите. Вот, вам грамоты дворян княжества Сан-Витгенштейн. Они настоящие. Братец сам лично выписал, и все подписи и печать настоящие. Так что, можете, смело, кому угодно предъявлять. Женитесь по примеру вон этих охломонов на гречанках. Хотя, вам выбирать. На вкус и цвет товарищей нет. Можете и татарочек себе прикупить. Можете в Россию съездить, девку купить и дать вольную, а потом жениться. Только не лезьте к настоящим дворянам. Языков не знаете, как за столом сидеть и подавно, а если вас танцевать ещё заставят, то, вообще, смех и грех. Так, что лучше всё же гречанки.

Когда я наведаюсь, не знаю. Если всё пойдёт нормально, то через пару лет. Наверное. Да и зачем я вам. Живите своим умом. Держитесь вместе. Вас теперь пятнадцать человек. Это сила. С вашим оружием и умениями. Половину турецкой армии положите, если что.

Уехал, жалко. Отличные воины.

Только теперь Брехт из всех четырёх сотен егерей, что при нём в Дербенте, таких сделал. И это уже настоящая сила. Если бы у него в битве при Белграде было тогда четыреста егерей с их сегодняшней подготовкой, то до штыкового боя бы просто не дошло.

А вот чтобы ещё усилить этот «спецназ» Пётр Христианович и заказал Слонобои в Туле. Если будет возможность сделать несколько залпов по Даву с совсем для него запредельной дистанции, то это, во-первых, панику посеет. А во-вторых, можно ведь эти выстрелы по офицерам и канонирам произвести. И за пару минут французы останутся без командования и артиллерии.

Про лезгин понятно. Это почти те же егеря, но ещё и на конях. Скорее всего, одной этой тысячи должно хватить, чтобы корпус французский на марше уничтожить. Так ещё и артиллерия есть. Конная батарея подполковника Ермолова это шесть 12-фунтовых пушек средней пропорции. Если на миллиметры переводить,то это орудия с калибром 122 мм. Орудия Брехт приказал на купленных в Австрии станках обточить снаружи. Кому нахрен все эти украшения нужны. В результате чуть легче стали стволы. Лафеты же наоборот усилили. И колеса на них на первых широкие и оббитые железом со всех сторон сделали. Таскать лафеты и пушки будут всякие здоровущие лошади, и вес уже не критичен.

Вторая батарея конная сама организовалась. Пять гаубиц калибра 5,5 дюйма подогнали англичане во время его первой кавказской войнушки. Это на наши измерения — 140 мм. Гаубица короче русского 12-фунтового орудия. Раза в два. Потому, эффективный огонь ядрами это — около тысячи метров, а картечью около четырёхсот.

При походе на Нахичевань Брехту в качестве трофеев достались ещё две точно такие же английские гаубицы. Всё на месте и лафеты и даже зарядные ящики с полным боекомплектом. Безвыходная ситуация. Раз наглы просят, и сами орудия предоставили, то князь Витгенштейн и сформировал их чеченцев отобранных по габаритам и смекалке ещё одну конную батарею из семи гаубиц.

Если по большому счёту, то у него после этих двух войн скопилось больше полутора сотен различных орудий крупного калибра и примерно столько же мелочёвки. Но там и лафетов толком нет и все они разного калибра к тому же старинные тяжёлые и в основном короткоствольные. Одну ещё гаубичную батарею после проточки канала ствола можно было организовать, но Брехт решил этого не делать. Лучше эти пушки до ума довести.

Нужно заменить в гранатах дымный порох на бездымный. Решаемо. А ещё — постараться изобрести шрапнель. Со шрапнелью в принципе ничего сложного. Нужен запал?

Брехт на курсах в Хабаровске историю изобретения данного вида снаряда изучал. Он назван в честь Генри Шрэпнела — английского офицера, который в позапрошлом 1803 году создал первый снаряд такого вида.

По большому счёту шрапнельный снаряд от картечной гранаты мало чем отличается. Это даже не прогресс, а регресс скорее.

Картечная граната представляет собой прочную полую сферу, внутри которой находятся пули и заряд пороха. Ещё у гранаты в корпусе есть отверстие, в которое вставляется запальная трубка, изготовленная из дерева и содержащая некоторое количество пороха. Эта трубка служит одновременно запалом и замедлителем. При выстреле, когда граната ещё находится в стволе, воспламеняется порох в запальной трубке. При полёте снаряда происходит постепенное сгорание пороха в запальной трубке. Когда этот порох выгорает полностью, огонь переходил на основной пороховой заряд, находящийся в самой гранате, что приводит к взрыву этого снаряда. В результате корпус гранаты разрушается на осколки, которые вместе с пулями разлетаются в стороны и поражают супостата. Всё вроде одинаково пока у Генри Шрэпнела и обычной гранаты. Тогда где собака порылась? Что изобрёл-то нагл? От осколочного снаряда гранату Шрэпнела отличало то, что силы его взрывчатого заряда хватало лишь на разрушение корпуса — убойную силу пулям придавала не взрывчатка, а скорость, полученная гранатой при выстреле. Всё дело в том, что нужно точно рассчитать, когда произойдёт взрыв, граната должна в это время быть ещё в воздухе и лететь над противником.

Ну, если принцип известен, то уж соорудить запал, имея и бертолетову соль и бездымный порох и, на всякий пожарный и дымный, сложности не должно вызвать. И не вызвало. Сделали. Пришлось, кстати, использовать именно дымный порох. У остальных ВВ слишком большая скорость горения.

В результате, теперь у Брехта есть и картечные гранаты и шрапнельные. А так как и те другие начинены бездымным порохом, то поражают противника они гораздо эффективнее.

У двух рот гренадёров немецких и роты чеченских тоже гранаты теперь с бездымным порохом. Здесь ничего нового, в том числе немецкие гранаты «колотушки» или наши «лимонки» Пётр Христианович изобретать не стал. Зачем, если гренадёр швыряет сейчас свой шарик на семьдесят метров? Ни «колотушку», ни тем более «лимонку» на такое расстояние не запулить. А если нужно кинуть ближе, то можно не использовать ремённую петлю.

Не все ещё войска. Есть и танки. Почти. У всех же сегодняшних императоров есть кирасиры и прочие кавалергарды. Пётр Христианович решил сотню себе тоже создать. Воинов выделил Мехти, собрал из своих конников самых здоровых и выделил в полное распоряжение Брехта. Учились они вместе с лезгинами, но в отличие от неприкрытой бронёй лёгкой кавалерии, эти были в кирасах. Кроме того на чикчиры были нашиты ещё на бёдра тоже стальные пластины. Так что если сабля попадёт по ноге, то тоже об железку ударится. Изготовили броню в Санкт-Петербурге из шведского железа, а по прибытии комплектов кирас в Дербент Брехт поколдовал над ними и произвёл цементацию. В результате при тех же семи с половиной килограмм веса самой кирасы и по полкило пластин нашитых на штанину, броня гораздо лучше держала удар. Не только сабельный удар теперь не страшен, но и, если не в упор, то и пулю теперь остановит и осколок на излёте. Кроме тяжёлой шашки кирасиры у Брехта вооружены двумя такими же двуствольными пистолетами и четырьмя гранатами. Только эти поджигать не надо. Там запал сделан по принципу двадцатого уже века с ударником и замедлителем. Почти как на Ф-1. Сложность с резьбой. Потому просто вставляется в отверстие до упора.

Две конные роты — это по двести пятьдесят человек и сотня кирасир и три роты гренадер по двести человек итого всё войско регулярное у хана Нахичеванского две тысячи двести человек. У маршала Даву двадцать тысяч!!!

Не, не, ещё поедут порезвиться черкесы. Ещё Мехти примет участие. Цель ведь не Даву укоротить на главу, а порезвиться на необъятных просторах Европы.

Глава 5

Событие десятое

Главный закон истории изобретений: изобретения приходят в процессе работы.

Аген

Посещение Тулы Брехт отложил на обратный путь. Кораблю, что его привёз в Москву, очень кружным путём по Волге через Нижний Новгород, он дал команду плыть к Царицыну и ждать его там. Сам же из Тулы с ружьями намеревался спуститься до Воронежа, а там на каких-нибудь подручных средствах добраться до хутора Калач, который находится всего в восьмидесяти километрах от Царицына.

Вот, где надо строить первую в Российской империи железную дорогу. Не до Царского села, а до Царицына. Она свяжет Волгу с Доном. При современных технологиях построить канал просто немыслимо. Там ведь без учёта несуществующего в настоящее время Цимлянского водохранилища перепад высот в пятьдесят почти метров. Нужно кучу шлюзов построить, а, не имея насосов электрических и самого электричества, задача очень не тривиальная. Пока вполне хватит железной дороги, а если придумать что-то типа контейнерной перевозки, то и две перегрузки не так страшны. Придумать подъёмный кран, имея паровые машины не сложно. Вот вернётся из набега на немецкие земли и нужно озаботиться этим проектом. Денег хватит награбленных на восемьдесят километров рельс. Бавария со своей столицей Мюнхеном — богатая земля. Много можно плюшек оттуда вывезти. Кроме того никто не мешает снова напечатать гульденов пару миллионов и через тех же товарищей бандитских эти фальшивки реализовать, на этот раз в самой Вене, чтобы их величество с министрами своими взбодрились после сепаратного мира с Наполеоном.

Ну, это всё в будущем, сейчас же путь Петра Христиановича, после ревизии Студенцов и отдыха в кругу семьи, лежал в Москву. Нужно было наведаться в Московский университет. Там механики немецкие должны разработать систему передающую движение с паровой машины на гребной винт, и сам винт тоже должны просчитать. Брехт им примерный эскиз маховика и винта нарисовал. Не простое же мероприятие рассчитать маховик для равномерного распределения мощности одного цилиндра. Нужно как минимум равномерное вращение вала обеспечить. И при этом чтобы всё это не погнулось и не сломалось. Волга изобилует мелями и брёвнами затонувшими. Встречу с этими препятствиями нужно учитывать.

Не подвели профессора. По крайней мере чертежи … Ну, как чертежи? Эскизы, всё же, скорее, но с размерами, выдали и сказали, что всё, мол, посчитали. Верить им хотелось. Только сопромата ещё нет и всякие моменты считать точно никто не умеет. С другой стороны на результат с первого раза Брехт сильно и не надеялся. Где-нибудь обязательно всплывёт слабое звено. Нужно будет методом проб и ошибок дорабатывать. Главное, что есть принципиальная схема и размеры.

Пока он наводит шороху на Европу его корабелы и мастера должны с первым в мире пароходом с использованием гребного винта справиться. За эти полтора года он сумел переманить из Пруссии несколько вполне приличных корабелов. И Чичагов младший ещё помог, тоже откликнулся на просьбу, несколько корабелов с Петербурга прислал. С механиками хуже. Их на весь мир десяток человек, эх, вот бы Тревитика переманить. Брехт ему приглашение послал, но пока ни ответа, ни привета. Может выкрасть? В шарашку законопатить?

Корабелы русско-немецкие, тьфу (русско-прусские) первым делом построили по хотелкам князя Витгенштейна галеру. Не простую. У неё был довольно узкий корпус, что добавляло скорости, движетеля было два. Ну, раз галера, то имелось восемь пар вёсел. Кроме того, имелась и парусная оснастка. При этом Брехт вспомнил, что у Колумба были широкие прямые паруса и это позволило его каравеллам довольно приличную скорость набирать. Корабелы и русские и немецкие над его идеей посмеялись дружно. Реки прямо не текут, они петляют постоянно, иногда приходится такие петли преодолевать, что почти круг получается. И ветры над сушей тоже на океанские бризы с пассатами не похожи, они часто и силу и направление меняют. Потому установили на галеру две мачты и организовали кучу всяких косых парусов и возможность почти галсами ходить. Брехт в стакселях, и прочих брамселях и хренелях не понимал ничего, сказали моряки, что парус называется латинским. Треугольники кривые на мачтах подвешаны.

При попутном ветре с использованием и паруса, и вёсел скорость хода за десять узлов уходила. Жаль, что полностью использовать паруса удавалось редко. Тем не менее, новое судно Пётр Христианович оценил, даже вверх по Волге он добрался в два раза быстрее, чем в прошлый раз он спускался по ней.

Внимательно разглядывая эскизы винта и вала, Пётр Христианович задумался и выпал на пару минут из реальности, очнулся, когда его уже за рукав подёргали.

— Ваша Светлость, тут два человека из Франции приехали по вашему приглашению. Как раз вчера приходили в университет. Я им сказал, что вы сегодня будете. Так они в полдень придут. — Ректор посмотрел, как Брехт достаёт из портфеля перевязанную ленточкой пачку ассигнаций и сглотнул.

Брехт, вручил ему обещанные, за разработку привода, деньги и стал припоминать, кого же это он пригласил из Франции. Вернее, приглашал-то многих, всех известных почти учёных, кого вспомнил, хотел в Дербент переманить, но вот именно из Франции.

— И кто же эти смелые господа? Ах, да — мусью.

Ответ откровенно порадовал. Оба два были из числа тех, кого ну очень хотелось к себе переманить.

— Это ученик известного химика Бертолле. Он сейчас служит преподавателем Политехнической школы в Париже. Занятный молодой человек, вчера целый день почти рассказывал нам про свое исследование магнитного поля с помощью воздушного шара. В сентябре прошлого 1804 года Гей-Люссак достиг высоты 7016 метров, установив мировой рекорд высоты подъёма на воздушном шаре. На этой высоте он произвёл замеры температуры воздуха, которая оказалась равной минус десяти градусам °C, тогда как у земли, когда он начинал подъём, температура была плюс двадцать восемь °C. Молодой человек пришёл к выводу, что снега, покрывающие высочайшие вершины, не являются результатом действия гор на окружающий воздух. Всё дело в охлаждении воздуха с увеличением высоты над Землёй. В то же время, из-за слишком большой скорости подъёма шара Гей-Люссаку не удалось измерить точную зависимость температуры от высоты.

— Нда. На самом деле — занятный молодой человек. Вы оформите его профессором университета, и я его заберу к себе. Оплату содержания этого нового профессора на год вперёд, а так же премию всем работниками факультета, где он будет «трудиться», а ещё взнос на развитие университета я выплачу прямо сейчас.

— Приятно иметь с вами дело, Ваша Светлость!!! — Тургенев схватил Брехта за руку и энергично стал сотрясать вместе с остальным организмом. Радуется, наверное. За Жозефа Луи Гей-Люссака. Да и за себя.

— Иван Петрович, а кто же второй француз? С первым вы мне очень угодили. Премного сам от своих немцев о нём наслышан. Кто второй? Не томите. Не менее достойный экземпляр? — Брехт на самом деле радовался. Такую кучу всего этот юноша понаизобретает в Реале, что прямо завидно. Да, один йод чего стоит. Стоп. Нужно отправить экспедицию в Архангельск. Путь привезут водоросли. И живые в бочках, если получится, и сухие, что по берегу разбросаны. Живые можно попробовать развести в Каспийском море, а из сухих поручить тому же Гей-Люссаку йод получить. Если в реальной истории смог сделать, то теперь с подсказками и подавно.

— Профессор механики в парижской Школе мостов и дорог Филипп Лебон.

— Вот как, согласился? Удачно. — Брехт сразу третью пачку денег достал. — Иван Петрович, вечный ваш должник. Оформите и этого товарища профессором в Московский университет. Филипп этот тоже к полудню подойдёт?

— Точно, так-с. Просьбица у меня есть к вам, Ваша Светлость. — Засмущался Тургенев.

— Слушаю.

— Вы же знаете, что у меня старший сын Андрюшенька умер. Очень талантливый мальчик в позапрошлом году по возвращению из Вены заболел и скончался от «горячки с пятнами». — Про Андрюшеньку Брехт ничего не слышал, а вот что сейчас так называют страшный брюшной тиф они вместе с Матрёной и медиками из того же Московского университета, что наблюдали у него в Студенцах Елену Прекрасную, выяснили. По симптомам.

— Ещё кто-то заболел? — покивал сочувственно Пётр Христианович.

— Нет, — платочком промокнул слезинку в глазу правом ректор (директор сейчас), — Второго сынка заберите из Петербурга к себе на юг, что-то кашляет мальчик. Как бы не чахотка. Не хочу второго сынка потерять.

— Беда. А сколько лет вашему сыну?

— Андрюшенька ведь перед смертью даже «Макбета» Шекспира на русский перевёл, — о своём продолжал Тургенев. — Что вы говорите? Ах, годков сколько? Двадцать годков-с, двадцать один скоро. Служит в Министерстве юстиции: в этом году поступил в Комиссию составления законов.

— Хорошо, я могу его взять. Правда не понятно … А чего. Пусть составит свод законов Дербентского ханства. Я его там министром юстиции сделаю. Нет пока такого министерства у меня, но вещь полезная. Вот пусть и создаёт. И министерство, и свод законов.

— Ох, спасибо, Пётр Христианович, век за вас буду бога молить. Вылечите Сашеньку?!

— Постараюсь. Пусть через мою деревеньку выдвигается, а потом через Астрахань в Дербент. Там люди будут предупреждены. В Астрахани нужно будет ему атамана Попова найти или губернатора астраханского. Они с дальнейшим путём помогут. Вот деньги на проживание и переезд. Не женат ещё?

— Дитё ещё сам! — Замахал руками Тургенев.

— Женим. Найдём принцессу, в смысле, дочь хана. — Ладно, Иван Петрович, до обеда время есть, пойду и сам в какую ресторацию завалюсь. В полночь выехал из деревеньки своей, чтобы утром к вам заявиться.

Про Филиппа Лебона Брехту его химики статью, где тот описывал производство светильного газа, показали. Ничего особенного, обычная сухая перегонка древесины. По существу же, если переводить оба изобретения товарища на современный язык, то Лебон изобрёл сначала газогенератор, а потом и двигатель внутреннего сгорания на этом газе. При этом очень сложную и неподъёмную штуку сделал. И газ, и воздух компрессорами огромными сначала подаются в специальное смешивающие устройство, а потом только в цилиндр. И там это всё воспламеняется. А если он не изобрёл электрических свечей, то, как там происходит воспламенение смеси, не ясно. Ничего, в Дербенте Брехт поможет товарищу изобрести и свечу и карбюратор. Интересно только, если этот Филипп всё это ещё в позапрошлом году изобрёл и даже запатентовал, то почему первые двигатели внутреннего сгорания чуть ли не через век появятся. Может, помер рано, не успел? (На самом деле Филипп Лебон был застрелен в 1804 году).

Событие одиннадцатое

Тот, кто совершает открытие, видит то, что видят все, и думает то, что никому не приходит в голову.

Альберт Сент Дьерди

Лебон оказался совсем и не молодым человеком. Не стариком, тридцать два года, не старость. Князю Витгенштейну уже больше. Но если Пётр Христианович здоровьем «пыхал», то Филипп был сутул, уже наполовину лыс и в очках круглых смешных. Типичный изобретатель. Чокнутый профессор. Он первым делом протянул Брехту два своих патента. Ну, первый про пиролиз древесины Пётр Христианович отложил, а вот второй внимательно прочитал. Что можно сказать? Далеко Лебону до Майбаха.

— Расскажите о своём двигателе. Так там у вас всё запутанно написано, профессор, что мне, недоучке, вообще ничего не понятно. — Почти правда, то ли боялся француз, что украдут у него саму мысль, то ли мысли в слова трансформировать не умеет.

— Для того чтобы «раскочегарить» даже небольшой паровой двигатель, мощностью в одну человеческую силу, требуется не менее получаса времени. Согласны, фюрст? — снял очки Лебон, и как лупой поводил перед Брехтом, видимо, поближе на реакцию его посмотреть желая.

— У меня улучшенные двигатели Тревитика, но по старым машинам Уатта согласен с вами, профессор.

— Тревитика. Да, они чуть лучше, но всё равно. Дальше идём. На запуск лучшей по нынешним временам паровой машины в 4 лошадиные силы уходит два часа. Ваших полтора. Правильно?

— Примерно. У меня нефть. Даже смесь соляр… Ну, очищенная нефть. По углю, согласен. Мои примерно через час готовы к работе, и у меня в машине мощность примерно шесть — семь лошадиных сил. А что у вас не заладилось?

— Я подал описание своего двигателя на рассмотрение в Национальный институт Франции (так сейчас называется французская Академия наук), и там его рассмотрели на специальном заседании. Патент выдали. Но построенный мною двигатель, если честно, работает плохо, с перебоями. Зато уже через несколько минут после начала прокаливания древесины готов к работе.

Брехт ещё раз посмотрел эскиз. Кривошипно-шатунной группы в его двигателе нет, поступательное движение поршня во вращательное колёс осуществляется системой цепных передач.

— Цепи рвутся?

— И это тоже. Самая большая проблема с поджогом смеси?

— Точно, именно об этом и хотел вас спросить. Как вы поджигаете смесь внутри цилиндра. Тут ничего не написано, — Брехт вернул изобретателю патент. — Электричеством?

— Электрическое зажигание — искра, воспламеняющая светильный газ, как в «пистолете Вольта» (сосуде с метаном и электродами внутри, между которыми в наведённом электромагнитном поле возникает искра, и пробка из сосуда треском вылетает) работает, к сожалению, с большими перебоями. Поэтому я испытывал разные механические конструкции узла зажигания от внешнего пламени, раскалённого докрасна металлического стержня, а также химическое зажигание путём впрыскивания в цилиндр фосфора.

— Фосфора?! И что? Помогает.

— Раз на раз не приходится.

— Вы на себя в зеркале-то смотрели, профессор. Фосфор это яд. И очень приличный. Белый фосфор используете. Мягкий, бесцветный минерал, имеет характерный чесночный запах?

— Да.

— Это яд. Понятно всё с вами, профессор. Я знаю, как решить обе ваши проблемы.

— Вы? Фюрс! Генерал? — и не поймёшь, то ли смеётся, то ли плачет. Трясётся.

— А с фосфором тоже поработаем. Как взаимодействует красный фосфор с бертолетовой солью?

— Воспламеняется. — Опять очки снял и на Брехта туда-сюда навёл.

— Бинго! Спички изобретём. А что у вас со зрением? Очки не подходят?

— Не подходя, и близко плохо вижу, и далеко тоже.

— В общем, так, профессор, я вас сразу с собой не возьму. Вместе с сыном ректора нашего университета сначала ко мне в деревеньку скатаетесь. Там вас подлечат. Не нравится мне ваш цветущий вид. Синева под глазами. Нос красный. Глаза тоже красные. Там ведьма моя вас чуть подлатает. В Студенцах, между прочим, сейчас интересный контингент собрался. Бетховен живёт. Франциско Гойя, зять Бартоломео Растрелли, тоже художник и архитектор. Гей-Люссака опять же с вами оставлю. Химики они от природы здоровыми не бывают. Все свинцом, ртутью или фосфором отравлены. Выведет Матрена яды из организма, подлечит разными травами и осенью в Дербент вас управляющий мой Иоганн Бауэр переправит. А пока смотрите сюда. — Брехт достал карандаш и нарисовал кривошипно-шатунный механизм.

— Это! Это …

— Это решение проблемы с вашей рвущейся цепью.

— Как?

С Гей-Люссаком Брехт тоже встретился. Вот этот пацан пацаном. Но тоже в круглых очочках. Свечи дороги, керосиновых ламп нет, в потёмках портят себе зрение учёные в Европе, Ничего скоро … Да, даже со дня на день заработает под Петербургом стекольный завод и керосиновые лампы с новыми закалённые стёклами и не лопающимися от огня можно будет массово продавать в Европе. Пока продажу Брехт ограничил Петербургом. Стекло часто лопается и приходится его заменять, бесплатно, причём. Можно сказать, что из-за этого пока прибыль не велика. Ну, скоро только кошки родятся.

А Жозеф Луи Брехту понравился. Энциклопедист. Всё знает, чего не коснись. И прямо жаждет чего новое открыть. Хороший таран для его медлительных всё же немного немцев в Дербенте будет. Внесёт струю свежей гасконской крови в их сообщество этот Д’Артаньян.

Глава 6

Событие двенадцатое

Дорога, которая раньше была почти непроходимой, теперь кажется лёгкой: все препятствия, однажды преодолённые, нам уже не страшны.

Бернар Вербер

— Дорога легче, когда встретится добрый попутчик.

Белое солнце пустыни

Что можно о Туле сказать? Она примерно в ста пятидесяти верстах от Подольска. На этом все хвалебные эпитеты заканчиваются. Итак, в ста пятидесяти верстах. По ужаснейшей дороге. Словно кто умышленно колеи полуметровые с ямами метровыми копал. И ещё, как назло, все три дня, что Брехт до неё добирался, шли дожди. Прохудилось небо.

«Дожди, косые дожди

Дожди с далёкого берега…», — Выл Пётр Христианович, подражая Марине Хлебниковой.

Целый день идёт и не морось какая, а настоящий дождь. В результате все эти ямы заполнились водой и конюхам ни черта не видно. Если бы не шайры, запряжённые в его дормез и пять телег, что он с собой потащил, то путешествие такое и на неделю могло затянуться. Полно застрявших в грязи карет и крестьянских повозок по пути пришлось егерям, что он с собой взял, переворачивать, дорогу освобождая. Ругались баре, вопили мужики, даже несколько раз за пистолетики и шпажонки офицеры хватались. Но направленный на них десяток штуцеров пыл петушков сразу охлаждал.

Некрасиво Брехт поступал, освобождая себе дорогу таким образом, наверное. Чего уж, наверное. Точно. Стоит потом мужичонка и смотрит грязь с бороды соскребая на лежащую на боку телеку свою. Не. Не так. Это уж перебор. Старались просто переставить. Двадцать здоровых мужиков. Это двадцать человеко-сил. Семь, если верить учебнику, лошадиных сил. Всё одно не сильно красиво. Но просто не было другого способа. Если каждую телегу, увязшую в грязи, вытягивать, а потом за нею телепаться, то можно и вообще не доехать, а обогнать по полю, с такой же жидкой грязью или по лесной дороге чаще всего, зажатой между вековыми деревьями, просто невозможно. Единственный способ перевернуть или переставить телегу или барскую коляску и проехать мимо, не отвлекаясь на крики и угрозы. Только один раз Брехт дал команду остановиться и коляску вытащить. Возле сидевшей на брюхе кареты суетился Демидов. Не тот, который «друг сердечный», а родственник — Павел Григорьевич Демидов. Очень приличный товарищ. Тургенев вот только его вспоминал. В 1803 году на пожертвованные им средства: три с половиной тысячи душ крестьян и сто двадцать тысяч рублей основано «Демидовское высших наук училище». А в этом году он на открытие Киевского и Тобольского университетов дал по пятьдесят тысяч рублей. Брехт его видел пару раз всего, знаком был вообще шапочно. Но остановился. Да и куда деваться к нему же в вотчину ехал. Это случилось уже, когда подъехали к Туле почти, а то ведь задержал бы спасённый из грязи Демидов продвижение. Во-первых, он рыцарь и не дал бы бар с дороги сталкивать, а во-вторых, в его карету обычные кони запряжены. Он бы так и застревал в каждой луже. И каждый раз шайров выпрягай, карету выдёргивай и опять запрягай. Это все не одной минуты дело, а со всеми стонами и перекурами на час растягивается. Три — четыре раза застрянет его таратайка и дня как не бывало. Да ещё обедать обязательно нужно дедушке в кабаке, сидя за столом. Не мог бутербродов с собой прихватить.

Про него из будущего Брехт помнил только, что проживёт кучу лет, чуть не сто, и главное — подарит, а ну да, пожертвует Московскому университету «мюнцкабинет», состоявший из нескольких тысяч монет и медалей. Брехт тоже такой сейчас собирает. Но до нескольких тысяч ему ещё далеко. И обидно, что даже не попросишь продать коллекцию. Старичок не поймёт. Разговор со стареньким Демидовым не задался с самого начала у Петра Христиановича. Это просто барин добрый, который не знает, куда деньги девать. Как и отец, между прочим. Его батянька — сын Акинфия Демидова Григорий, больше интересовался ботаникой, чем предпринимательством. Более всего он известен как создатель первого в России научного ботанического сада под Соликамском и как корреспондент шведского учёного Карла Линнея. Павел Григорьевич тоже со многими учёными в Европе переписку ведёт. Брехт даже попробовал удочку закинуть, чтобы сей наследник написал известным химикам и механикам в Европе с приглашением обосноваться в Дербенте. Но отклика не получил. Кто же, типа, из благословенной Европы в наши грязи добровольно поедет? В окно гляньте, Петруша. Три раз «ха».

Ну, нет и нет. Сами справимся.

А в Туле на Императорском Тульском оружейном заводе Петра Христиановича ждал интересный сюрприз. Ружья были готовы, и, как и требовал Брехт, упакованы в ящики по пять штук. Вес ружья около семи килограмм, так что в ящике должно быть килограмм по сорок примерно. Егеря, когда начали загружать один на телегу, то вдруг остановились и окликнули рассматривающего подарочное от завода инкрустированное серебром ружьё князя Витгенштейна.

— Лёгок больно, — кивнул на ящик Иван Сазонов, командир плутонга егерей, что Брехт с собой взял.

Открыли. А там вместо пяти Слонобоев четыре. Брехт Ящики пересчитал. Нет, как и положено тридцать ящиков. Сто пятьдесят «ружей крепостных» же заказал и оплатил.

— Открывайте все ящики. — Скрипнул зубами Пётр Христианович.

Сняли с телег, разложили вдоль дороги и стали вскрывать. Где пять — грузили назад. Вскоре осталось только, ещё плюсом к первому, четыре ящика. В них по четыре ружья.

Если это просто воровство, то нужно пару носов сломать, потребовать остальные и чёрт бы с ними с ворами. На Руси это норма. А если необычные ружья приготовили для отправки во Францию или ещё хуже в Англию. Кроме ста пятидесяти ружей здесь же был размещён князем Витгенштейном и второй заказ. У себя в Дербенте не имея таких мастеров и такого оборудования получить приличные дульные тормоза было очень проблематично. Потому, скрепя сердце, вынужден был, эти совершенно секретные штуковины, Брехт заказать тоже на тульском заводе. Хорошо хоть догадался второй заказ разместить не вместе, а месяц спустя, и обозвать эти штуковины приспособлением для полива картофеля.

На ствол дульный тормоз крепился специальными клиновыми цапфами. Могли, конечно, умники в Туле сопоставить, что клинья на «поливалке» и стволе Слонобоя подходят друг к другу. А могли и не понять.

Брехт приказал и ящик, естественно, с дульными тормозами открыть. Пересчитали. Этих ровно сто пятьдесят штук. Уже лучше. Заодно Пётр Христианович закрывшись в дормезе испытал конструкцию. Черти. Не стыковались клинья. Придётся, как и всегда в России, дорабатывать напильником. Ожидаемо. Если честно, то и не надеялся, что собрать Слонобой будет легко и просто. Ну, до декабря время есть. Успеют его умельцы такую малость исправить. А вот что с недостающими пятью ружьями.

Там в принципе новшеств нет. Не Берданки Брехт заказал. Единственное, что там совмещены несколько уже существующих удачных находок. Сделан прицел как на австрийском штуцере, почти как в будущем, а не убожество с лепестками, как сейчас на большинстве ружей. И там нарезы выполнены, как на винтовках Бейкера. Калибр — двадцать семь миллиметров. Тоже не стандартный для этого времени. Ну, это чтобы не просто было противнику, если к нему в руки это ружьё попадёт в качестве трофея. Пётр Христианович надеялся, что при залповом огне пулями Петерса — Суворова он сможет поражать цели на семистах метрах. А при одиночном огне на семистах шагах, то есть на пятистах метрах.

— Ну, подпрапорщик, бери позлее и поздоровше егерей. Пойдём справедливость восстанавливать. Офицеров, если что, не бейте. Ещё в Сибирь отправят. Офицеров я сам бить буду.

Событие тринадцатое

Воспоминаний много, а вспомнить нечего, и впереди передо мной — длинная, длинная дорога, а цели нет… Мне и не хочется идти.

Иван Сергеевич Тургенев

Оружейный завод сейчас за казной и рулят здесь военные. В 1796 году Павел I подчинил Тульский оружейный завод Военной коллегии. Александр два года назад военную коллегию распустил и создал Военное министерство Российской империи. Ему сейчас завод и подчинён. Министр тот же, что и тогда, когда князь Витгенштейн на дуэли с Воронцовым дрался — Сергей Кузьмич (Козьмич) Вязмитинов. Можно и в друзья занести. Но это там, далеко, в Северной Пальмире. А здесь в Туле, на счастье Брехта, иначе дулю с маслом бы его заказ приняли, рулит настоящий его друг и боевой товарищ — генерал-майор Василий Николаевич Чичерин. Вместе они, в составе спешенных драгун, размахивая саблями, бежали на штурм предместья Варшавы — Праги. За тот штурм Чичерин, полковник тогда ещё, был награждён Георгием третьей степени. «Во уважение на усердную службу и отличное мужество, оказанное им 24-го октября при взятии Варшавскаго предместия Праги, где он с пятью эскадронами спешенных драгун под жестоким огнём атаковал батарею, выбил с оной неприятеля и до 800 человек взял в плен».

Чичерин сегодня уже виделся с Брехтом и поручил его помощнику, занят был зело. Оно и понятно. Затеял генерал строительство каменных корпусов на заводе и выравнивание набережной. А тут война и Александр потребовал от него сто тысяч ружей. И при этом план по холодному оружию и пистолям не снизили. Вот и бегал, рулил всем Чичерин собственноручно и в ручном режиме, ну, подзатыльники раздавая направо и налево.

А кому сейчас легко?

— Петер, что-то ты грозен больно?! — Брехт наткнулся на Василия Николаевича у проходной, тот к коляске открытой спешил. Под дождём.

— Вася, тут недостача у меня в пяти ящиках. — Остановил генерала приплясывающего Брехт и ручищами к грязи, что вместо нормальной дороги плескалась у ворот, прижал. — Пяти винтовок из заказа не хватает. Если просто разгильдяйство, то хрен бы с ним. Хоть и неприятно. Если воровство, то обидно и злит презело. А вот если их выкрали с целью отправки англичанам, то это предательство и рука у меня чешется пристрелить этого малого.

— Англичанам? — хотел подпрыгнуть «Вася», но Брехт продолжал его в грязь вминать, уже по щиколотку вмял.

— Англичанам …

— Ох, ты со своей глупой нелюбовью к сей нации уже вон в немилости монаршей пребываешь. Вечно тебе враги мерещатся. Англичане нам и винтовок сто тысяч поставили и денег, по слухам, ой, как много отсыпали, — Чичерин, руками своими снял с плеч лапы князя Витгенштейна. — Я обедать поехал, айда со мной, Екатерина Александровна рада будет тебя повидать. Сто лет у нас не был.

Если честно, то Брехт ни разу не был у Чичерина дома, но жену знал. Она была дочерью одного ну, очень интересного человека. Прямо уникального. По крайней мере, для России. Вот что про него было в газете написано: «Марья Сергеевна — жена отъявленного игрока, майора Салтыкова, который, проиграв Пассеку всё свое состояние, поставил на карту жену и проиграл и её. Говорят, будто эта потеря менее всего огорчила его, хотя Марья Сергеевна была ещё молода и хороша собою; Пассек, назначенный генерал-губернатором Белоруссии, увёз её в Могилев». Там в Белоруссии князь Витгенштейн и познакомился с самой «помпадуршей», как её за глаза называли местные бомонды, и двумя её уже подросшими детьми, которых она забрала с собой. Среди них и была Екатерина Александровна, теперь жена Чичерина. Интересно, куча воспоминаний генерала Витгенштейна настоящего улетучилась, и иногда очень нужных воспоминаний, а вот этот малозначительный эпизод пребывания его с Ахтырским гусарским полком в Могилёве в памяти остался.

— Василий, мать твою, Николаич, а ежели шпион сейчас, узнав, что я за ружьями приехал, их с завода выносит тайно. — Предпринял последнюю попытку Брехт.

— Илларион! — к генералу подбежал мужичок в смокинге.

— Скажи Иваницкому, пусть усилит охрану. Удвоит. Если кто подозрительный, хватать и до моего возвращения держать под стражей. Невзирая на должности и звания. Даже если полковник Мусин-Пушкин попадётся. Выполнять. — Брехт нехотя «Васю» отпустил.

— Чего, уж, поехали, перекусим, три дня горячего не ел. Бутербродами питался.

— Чем? — Чичерин вприпрыжку поспешил к коляске, боясь, как бы князь не передумал.

— Изобретение англичанина одного. Кусок хлеба, масло, а сверху колбаса, потом снова хлеб. Сэндвич не любимые мною наглы придумали. Был у них игрок такой азартный Джон Монтегю, 4-ый граф Сэндвичский. Я переименовал на немецкий манер в бутерброд и мясо колбасой заменил. Немец я или не немец?! Перец-колбаса.

Не дела бы, так и не вернулись, хлебосольная хозяйка всё подавала и подавала на стол новые лакомства. Словно готовились к встрече с сослуживцем мужа в дому у Чичериных.

Еле вырвались, отпыхиваясь. Приехали, а на заводе тишина. Никто ничего не пытался вынести и перепрятать. Работают себе люди. Брехт впервые прошёлся по цехам. Заявку его управляющий Иоганн Бауэр отвозил на завод с образцом и чертежами.

Завод Брехта впечатлил. Несколько параллельно стоящих длиннющих корпусов, везде звон, грохот, искры летят. Жаром от печей пышет. Токарные станки крутятся. Стружка летит. Прямо в глаза токарям. Не придумали пока защитные очки. Ещё бы чуть суеты поменьше и света побольше. Полумрак в корпусах. Окна маленькие. Оно и понятно. Стекло кучу денег стоит. Дерево дешевле. А рядом уже и из кирпича следующий корпус строят. Тоже бегом все бегают. А ещё говорят, в это время все ползали, медленный, мол, век, дудки. Это в двадцать первом веке все ползают. Тут люди летают просто.

Показали Брехту сборочный цех, где его Слонобои и хранились, ожидая отправки. Егеря его прошмонали по закуткам и ничего не нашли. Порылись в книгах учёта. Совпадает все. Изготовлено сто пятьдесят ружей.

— Ладно, Василий Петрович, поеду я, хрен с ними с ружьями. Но если вдруг где всплывут, то дай мне знать. Хочу я узнать, не шпионы ли руку приложили.

— Ай, опять, ты, Петер, со своими англичанами. Обсчитались просто.

— Точно. Вот даже вижу эту картину. Складывает кладовщик в ящик ружья и четыре вместо пяти положил. Туго у него с арифметикой. Я бы ему на твоём месте один палец на руке отрезал. Он же пальцы загибал при подсчёте. Один явно лишний у Пифагора этого. Всё, прощевай. На тебя зла не таю. А про шпионов подумай. Англичане нам не друзья. Просто они нас купили, чтобы мы за них воевали. Они получат победу, а мы недосчитаемся несколько тысяч русских людей. В том числе и родственников твоих или жены твоей. Офицеров тоже преизрядно погибнет. Вот такая торговля.

Брехт забыл о недостаче уже через пару часов, как из Тулы выехали. Ничего не изменилось. Дождевой фронт, что три дня воевал с российскими дорогами от Москвы до Тулы, теперь сместился южнее и поливал дороги, по которым Брехт в Воронеж ехал. Всё то же самое. Опять застрявшие в ямах пролётки, кареты, телеги. И опять нужно сталкивать их с дороги, чтобы проехать. При этом гружёные телеги у Петра Христиановича тоже стали садиться на брюхо. И чем южнее забирались, тем всё хуже дороги становились. Пошли уже чернозёмы. Лужи стали просто непролазны. Приходилось плутонгу егерей тоже плечо подставлять, помогая шайрам.

Даже когда дождевой фронт миновали, вернее он их миновал, дальше на восток поспешив, сильно лучше не стало. Набросились миллионы комаров, жарит солнце, а лужи грязевые в мгновение ока не исчезли. Лучше бы уж дожди шли. Хоть комаров не было. Блин, как хорошо в Дербенте.

В Воронеже зато, наконец, отдохнули. Брехт снял всем своим егерям комнаты на постоялом дворе, сходили в баню, отмылись от недели ползанья по грязи, все сами чёрные от грязи стали. Чернозём вещь такая, мгновенно пигментирует кожу, раз и ты уже афроамериканец. Брехт старался тише воды ниже травы себя вести, чтобы не опознали и на какой очередной бал к губернатору не заманили. И не хотелось, и почему-то волноваться стал, что не успеет к Аустерлицу. Число ведь толком не знает. Решил, что декабрь. Из-за льда на озере. Но ведь первое декабря, тоже декабрь. А сейчас уже конец июня. Может, нужно поспешать? Пока войско соберётся, пока он до Ростова доберётся. И до Измаила ведь не близко от Ростова. Кораблей для перевозки всех десяти тысяч у него нет. Придётся несколько рейсов делать. А потом ещё до Вены от Измаила переть и переть. Опять же договор-то, договором. А ну как турки не захотят пропускать через свою территорию десятитысячное войско, да ещё и с артиллерией. Придётся сначала их вразумлять. Может, по дороге Измаил захватить? Чего Кутузову потом время терять. Как там, в Иване Васильевиче, который профессию поменял. «А по дороге Казань возьмите».

Так что, наверное, торопиться нужно, а бал обязательно в субботу будет, а сейчас только четверг, придётся на три дня в Воронеже застрять. Брехт был в своём гусарском облачении, Привык. Так, что кивер низко на глаза надвинул, когда в порт поехал договариваться об аренде какой ни какой посудины, чтобы два десятка человек и тридцать ящиков до Калача доставили. Шайры же с возчиками пойдут не спеша домой в Студенцы, это животные племенные и их изымать из таблицы скрещивания нельзя.

Глава 7

Событие четырнадцатое

Все хозяйственные операции можно в конечном счёте свести к обозначению тремя словами: ЛЮДИ, ПРОДУКТЫ, ПРИБЫЛЬ.

Ли Якокка

Никому кроме Сталина прорыть Волго-Донской канал не по силам. Брехт сейчас ехал по этому будущему каналу и офигивал объёмами работ, которые тут сразу после великой войны нищая и голодающая страна совершила. Или лучше — СВЕРШИЛА. Читал давным-давно Пётр Христианович, что почти миллион человек строил эту водную систему. Больше семисот тысяч были вольнонаёмными и плюсом сто с слишком тысяч пленных немцев. И ведь не только вручную копали. Огромное количество техники нагнали.

Больше всего в этих числах поражала логистика. Этот миллион человек в голой продуваемой всеми ветрами степи несколько лет нужно было кормить. Они где-то жить должны. Да, даже водой миллион человек снабдить — уже подвиг.

А ещё Брехт читал, что и до того было две попытки построить этот канал. Обе провальные. Но это ладно. Даже сама идея была подвигом. Первую попытку, насколько помнил Пётр Христианович, соединить Волгу и Дон в месте их наибольшего сближения предпринял в середине 17 века турецкий султан Селим II. Он направил Касим-пашу с 22 тысячами солдат вверх по Дону до переволоки с целью прорыть канал между двумя реками. Всего месяц спустя турки отступили в свои Палестины, заявив, по словам летописцев, что даже всем турецким народом тут и за 100 лет ничего не сделать. И ведь правы были. Где двадцать две тысячи и где миллион.

Вторую попытку предпринял великий реформатор Пётр Алексеич. Фамилию Брехт не помнил, но немец или голландец, что руководил работами, когда осознал во что ввязался, то попросту сбежал из России. Ну, а потом началась Северная война и Петру не до чудачеств стало.

И дело ведь даже не в том, что сто километров это само по себе не близкое расстояние. Дело в рельефе. Там от Дона сначала этот рельеф поднимается на полста метров, а потом на девяносто спускается. В СССР подняли уровень Дона Цимлянским водохранилищем и построили по дороге ещё три приличных водохранилища, и все одно пришлось тринадцать, кажется, шлюзов городить. Ну, и как всегда. Построить построили, и оказалось, что толку чуть. Глубина маленькая и нормальные суда плавать не могут. Так игрушки с посадкой не более трёх метров.

Брехт, когда сейчас ехал от Калача до Царицына, то даже от своей идеи построить тут первую в России железную дорогу отказался. По двум причинам. Первую озвучил Лебон. Он завёл разговор про паровозы и Брехт с профессором поделился идеей своей. Построить Великую по нынешним временам железную дорогу, чтобы две не менее великие реки соединить.

— Это невозможно! — безапелляционно заявил француз.

— А что не так? — насупился Пётр Христианович, который уже мысленно смерился с огромными тратами. Зато, польза стране. Прогрессор он или нет?!

— Железо страшно дорого, а чугунные рельсы хрупкие. Игрушечные паровозики месье Тревитика они ещё могут выдержать, да и то я слышал, что часто ломаются, а поезд с вагонами точно не выдержат.

Брехт задумался. А как же Царскосельская дорога? А ведь должно быть, правду, мусье говорит. Сейчас изобрели пудлингование и скоро изобретут бессемеровский способ производство стали, и тогда сталь сразу подешевеет. А ещё додумаются туда, в сталь для рельсов, марганец добавлять.

А вторая вещь, которая прямо кричала о том, что тут пока железная дорога не нужна, это интенсивность движения по «переволоку». Не было тут никакого движения, за два дня, если два десятка небольших караванчиков попалось, то ещё хорошо. Нечего пока возить из Царицына в Калач этот и обратно. Калач— это деревушка, а Царицын — деревня. И вокруг на сотни километров людей нет. Ну, Брехту надо доставлять товары до Ростова, так такой круг, зачем давать. Легче спуститься на плоскодонных расшивах до впадения Терека в Каспий, потом по нему до Моздока подняться. Там перегрузиться на телеги и проделать три сотни километров до реки Кубань. Гораздо быстрее получится, чем круг огромный до Царицына накручивать. Есть и другая дорога, по времени примерно то на то выходит. Спуститься по Каспию чуть ниже до реки Кумы. Подняться по ней, на сколько получится. Там опять двести с небольшим километров пешочком, а потом рекой Маныч прямо до Ростова.

Чтобы эта дорога железная себя оправдала нужно заселять низовья Волги и Дона. Тогда может и возникнет надобность в перевозке грузов по железной дороге.

Было ещё и третье препятствие. Это уголь. Его сейчас в Российской империи почти не добывают. Он тоже пока не нужен шибко, и металлургии, где нужен кокс, ещё не придумано и паровозов с пароходами нет. Да и сам уголь, разведанный, далековато находится от транспортный коммуникаций и больших городов северных, где мог бы пригодиться. Так любители на Донбассе копаются для собственных небольших нужд. А нет угля, какие паровозы. Брехт, конечно, свои машины перевёл на обогрев продуктами нефтеперегонки. Но это пока тех машин десяток и работают они время от времени. А если на постоянно переводить множество машин и паровозов с пароходами сразу на мазут, скажем, то доставлять его замучаешься из Баку. Тоже, как и Сталину о логистике нужно будет думу думать.

Нет, не будет он пока тут железку строить. Наверное, есть в России места, где она нужнее. Царскосельская, например!!!

Событие пятнадцатое

«Покупайте землю, её больше не производят».

Марк Твен

Недвижимости Пётр Христианович фон Витгенштейн себе за эти пять лет, что в этом времени уже пребывает напокупал и наприобретал неправедным путём кучу. Есть две деревеньки под Подольском, и в самом Подольске, чтобы жене, если за покупками поедет, было, где передохнуть, домик по приказу Брехта Иоганн Бауэр построил двухэтажный кирпичный с мезонином. Есть почти такой же небольшой домик и в самой Москве. Там в принципе и не бывает никто, живёт один отставник злой и гоняет пацанву, что в конце лета за яблоками через забор лазит. Квакинцы.

В Питере Брехт выкупил у вдовы Дерибаса весь дом и остальных жильцов турнул. Там сейчас обитает Стеша, она же Стефания Ермолова. Ребёночек — мальчик у них с Алексей Петровичем народился. Был после свадьбы в отпуске теперь уже полковник Ермолов один раз. Приезжал в Столицу и чего-то проделал со Стефанией, отчего у неё стал живот расти. Фокусник. Маг. Мальчика естественно Петрушей обозвали. Наверное, в честь Петра, который царь и государь. А может в честь отца самого Ермолова.

Понятно, что этим недвижимость не заканчивается. Но дальше просто недвижимостью её обозвать тяжело. Не скажешь же про Эрмитаж, что это недвижимость. Нет, сдвинуть его не просто, но и обозвать дворец таким незамысловатым словом не комильфо. А дворцов тех теперь у хана Петера целых четыре. Каждый сам по отдельности чуть меньше Зимнего, но в сумме все четыре точно в три раза больше. Да, там нет столько картин импортных, но лиха беда. Вот с этого набега на Европу Брехт решил привезти соизмеримое количество. С Эрмитажем? С Эрмитажем, с Эрмитажем. Он же по дороге решил Вену у Наполеона отбить. А в Вене ой-ё-ёй сколько во дворцах картин висит без дела. А интересно в Реальной Истории наполеоновские войска разграбили Вену и императорскую резиденцию или не успели? Ну, в этот раз не повезёт Вене, её у жадных французов отобьют очень жадные горцы. А после Вены ещё Мюнхен со своей тоже довольно знаменитой пинакотекой. И вот ведь парадокс её тоже жадные горцы разграбят. А сколько всего интересного в Вене и Мюнхене в соборах и прочих костёлах. Вот ведь, главное чтобы места на кораблях хватило. В Вене где-то хранится Копьё Лонгина (копьём пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода (Иоан.19:34)). Может и подделка, но может и настоящее. Ну и ещё всяких мощей и гвоздей должно быть немало за почти два тысячелетия награблено. А ограбление грабителей, это богоугодное занятие. Тут в позапрошлом году, кстати, узнал Брехт интересную вещь. Про копьё и губку с гвоздями. Правда или нет, не знал, это ему отец Ираклий рассказал, зашёл разговор, что новые постояльцы Студенцов во главе с Еленой Прекрасной в карты играют. «И что?» — не понял Брехт. Вот ему попик с нерусским именем и объяснил. Издевательство над страстями Господними можно увидеть в мастях этих бесом придуманных игральных карт, где масть "крести" высмеивает Крест Господень, "черви" — губку, "буби" — гвозди, а "пики" — Копье Судьбы или пику, которой пронзили Христа (почему православным христианам и запрещается играть в карты).

Так вот, про копьё. Их целых четыре. Главное хранится в Вене в замке Хофбург, который и собирается хан Нахичеванский посетить. Второе в Праге и оно, кажется, скоро окажется у Наполеона. Третье в Ватикане. А вот четвёртое? Которое — эчмиадзинское копье (хранится в Армении, в монастыре Эчмиадзин). Это не так и далеко от Эривани. Чуть западнее. И сейчас уже руки не дойдут у Брехта, но после возвращения из Европы нужно будет и эти земли к рукам прибрать.

Так про дворцы.

Четыре дворца, что стоят в столицах подвластных хану Петеру ханств, с удовольствием временно будут хранить все эти сокровища. В Дербенте на горе огромный дворец, в Шеки небольшой, но очень красивый, В Нахичевани тоже просто сказка, а не дворец, чуть похуже в столице Карабахского ханства Шуше. Вернее, не хуже. Они другие. Это ни разу на Версаль не похоже. Это крепости, окружённые стенами, там их несколько. Есть замок Кара Беюк-ханым — замок дочери Ибрагим-хана, есть замок и у сына — Ибрагимхалила. Все эти товарищи сбежали в Тебриз, и куча этих дворцов-замков пустуют, только слуги порядок поддерживают. Одним словом, места, чтобы разместить шкуры, неубитых ещё пока медведей, из Вены и Мюнхена, места хватит.

А как всё же дома в этой дербентской недвижимости хорошо. Никаких дождей, никаких комаров высоко в горах. Сидишь на веранде под балдахином, смотришь на искрящееся внизу на горизонте море, и даже сюда за три с лишним километра его свежее солёное дыхание доносится.

Лепота.

В Царицыне перегрузили ящики с новыми ружьями на его парусную галеру и помчались, подгоняемые почти попутным ветром, в Астрахань, а потом в Дербент. По дороге заскочили в Тарки, и Брехт предупредил Мехти, что если он хочет поучаствовать в вылазке за зипунами, то пусть готовит войско. Тысячу всадников. Больше не надо.

— Мехти. Тысяча это десять сотен. Правда больше не надо, часть дороги пройдёт по морям на кораблях. Их количество, а значит, и количество людей и лошадей, что я смогу перевезти ограничено. Выбери тысячу самых опытных. Тебя я тоже взять не могу. Вот сына могу. Пусть привыкает к воинской службе.

— А меня почему не возьмёшь? — обиделся шамхал.

— Ну, там будем не очень красивыми делами заниматься, с точки зрения Александра. Так что, лучше тебе самому не светиться, ты же подданный Российской империи.

— А ты Петер разве не подданный? — не сдавался Мехти.

— Я под чужим именем поеду.

— Э, всё Петер, так не пойдёт, я тоже под чужим поеду. А сын пусть тут с женщинами сидит. Я буду, полковник Мехтицкий? Можно?! (Ну, пожалуйста!) — не как у кота из мультика про Шрека глаза, но похоже.

— А, один раз, живём. Через неделю готовься. Только воины, чтобы ничего русского с собой не имели. Не, не, оружия можно. — Увидев выпученные уже по-другому глаза шамхала, поправился Брехт. — Форму русскую чтобы никто сдуру не надел. Всем быть в черкесках. И никаких русских орденов.

Эх. Как хорошо дома. А тут опять Историю с пути сворачивать.

— Карим — эфенди, ты к Марату Карамурзину послов отправил?

— Ещё вчера, хазретлири эфенди.

Событие шестнадцатое

«Когда вы дома в безопасности, вы хотите, чтобы у вас было приключение; когда вас ждёт приключение, вы хотите, чтобы вы были в безопасности дома ".

Торнтон Уайлдер.

Тронулись в путь пятого августа. Хотел Брехт, чуть раньше, но то одно, то другое. Слонобои подгоняли и пристреливали. Пароход испытывали. Егерей, немцев и ермоловцев переодевали в черкески. И накапливали по приказу Петра Христиановича весь его европейский флот в Ростове и Азове. В настоящее время чартеры по Дунаю и дальше по Чёрному и Азовскому морю совершала уже не флотилия, а целый флот из тридцати восьми судов. Кроме того Петер — хан Нахичеванский отправил в Ростов и Азов делегацию с серебром, чтобы все имеющиеся там чужие суда тоже зафрахтовать на рейс до Измаила. Все равно придётся, даже если пару десятков судов и добавится, делать несколько рейсов. А потом конное войско пойдёт вдоль берега Дуная до Белграда. Нет, и дальше пойдёт, но в Белграде нужно будет остановиться сделать небольшой передых и в разведку народ послать. Брехт знал, что Вену завоюет, то ли в самом конце лета то, ли осенью, Наполеон, но когда и сколько там будет войск, не знал. А ещё не понятно, если Вена захвачена, то чего войска союзные не её шли освобождать, а попёрлись, чёрте куда, к этому Аустерлицу.

Так смутные воспоминания из фильма или книги, что перед аустерлицким сражением Наполеон с Мюратом будут гонять Кутузова с Багратионом по всей Европе, а он ускользать из окружения. А ещё, совсем уже на краю сознания, может и не правда, что французы захватят Вену хитростью. Скажут защищающему переправу через Дунай генералу австрийскому, что подписано перемирие между Наполеоном и Францем, и французам нужно переправиться через мост, чтобы выгнать русских в их Россию. За достоверность этих воспоминаний Брехт поручиться не готов был. Может, какую попаданческую книгу прочитал и она ну, очень далека от Истории реальной? А может, генерал просто струсил и эту историю придумал?

Но Вену французы точно возьмут. И там захватят кучу припасов и оружия.

Вот к этому моменту и нужно поспеть.

Своих войск у хана Нахичеванского получилось, чуть больше чем планировал. Добавилась сотня гусар мариупольских. Брехт их брать не собирался. Это явно русские люди, хоть там и полно немцев офицеров, но это именно войска Российской империи, а грабить Европу, чтобы оставить такой явный след за собой, это уже перебор.

С этими гусарами вообще непонятка. Брехта от шефства мариупольским полком Александр не отстранил. Он то ли забыл про это, то ли нужным не посчитал. Шеф это же не командир, так — синекура. Полно всяких великих княжон и императриц будут шефами полков, вот и князь Витгенштейн хоть и лишился генеральских погон, но шефом мариупольских гусар продолжал числиться. И самое интересное, что строго по графику к нему в Дербент продолжали прибывать раз в полгода, на ротацию, гусары. Количество разное. Иногда полуэскадрон пришлёт командир, иногда, как вот сейчас, даже сотню с лишком. Сейчас в Дербенте отъедались и поправляли здоровье сто десять рядовых и унтер-офицеров и пять офицеров Мариупольского гусарского.

Пётр Христианович полковника Ласкина Алексея Андреевича — нынешнего командира полка, понимал. Довольствие он получал на весь полк, а эту сотню Брехт и кормил и даже перевооружал и переодевал в Дербенте на свои деньги. Кроме того, офицеры ещё и пусть мифические и непонятные ордена зарабатывали, а к ним приличные премии. Если же гусары участвовали, как в прошлом году, в сражениях, то премии были и вовсе приличные. Плюс трофеи. Часть денег и трофеев видимо и полковнику Ласкину перепадало. Никто же не скомандовал ему, что в Дербент больше гусар слать не надо. А раз команды нет и это выгодно, то всё по накатанной и шло.

Командовал гусарами в этой ротации ротмистр князь Иван Михайлович Вадбольский. Князь он был не чета Брехту. Настоящий. Рюрикович. Был ротмистр коренной москвич, и если честно, то не очень богат. У семейства было небольшое имение под Москвой и князю приходилось жить в основном на жалование, так как у родителей ещё куча целая детей имелась. Молодой совсем. Двадцать пять лет. А уже и преображенцем успел побывать и повоевать и кавалергардом побыть. С повышением и переведён недавно в Мариупольский гусарский.

Он и пристал к Брехту, узнав, что тот собирается в очередной поход, взять его и гусар с собой.

— Это единогласное решение всех офицеров! — и кудрями трясёт.

— А рядовые и унтер-офицеры? — вот палиться Петру Христиановичу точно не хотелось.

— Они присягали императору, но с унтерами я говорил, все за поход.

Брехт не поленился и тоже переговорил. Вообще единогласно проголосовали. Ну, не руки поднимали. А заорали на всю казарму: «Любо». Идём в поход!».

Пришлось переодевать в черкески и этих. В результате общее число отплывших из Дербента войск достигло двух тысяч триста пятидесяти человек. Расшивы должны спуститься до реки Кума и подняться вверх по течению, насколько позволит глубина. Потом предстоял пеший переход до Маныча. Там уже должны их встретить те корабли, что смогут по реке вверх подняться. Почти все смогут. У Брехта и не было чисто морских судов. Несколько всего, что ходили торговать со Стамбулом. Остальные были в основном галерами и раз по Дунаю плавают, то и в Маныч зайдут.

Глава 8

Интерлюдия первая

28 августа 1805 года австрийская армия под командованием эрцгерцога Фердинанда — герцога Моденского и дяди нынешнего императора Франца, перешла через реку Инн и вошла на территорию Баварии для подхода к французским границам. И узнали интересную новость — курфюрст Баварский, обещавший содействие коалиции, по факту подписал ранее тайное соглашение с Наполеоном. Баварский корпус численностью восемнадцать тысяч человек примкнул к войскам Наполеона. Не ожидавшие такого поворота событий австрийцы расположились в Ульме в ожидании подхода русской армии под командованием Кутузова.

А что же делал в это время сам генерал от инфантерии Кутузов. В настоящее время ещё не князь светлейший и даже не граф. Графом станет в 1811 году, а князем в 1812.

Михаил Илларионович Кутузов состоял в распоряжении австрийского императора Франца II. Шестидесятилетнему генералу были даны полномочия заключать договоры и акты с князьями Германской империи и другими правительствами, которые пожелают присоединиться к коалиции. В августе 13-го числа Кутузов получает приказ выступить в поход на соединение с австрийцами в Баварии. Армия Кутузова численностью 43405 человек шла в составе шести колон.

Немного про самого Кутузова.

Современники хорошо знали Михаила Илларионовича как весьма ловкого царедворца. В последние годы правления матушки Екатерины он сумел войти в доверие к её фавориту графу Платону Зубову. Кутузов специально приходил к Зубову с утра пораньше, чтобы сварить ему кофе по особому рецепту. Который, как уверял сам Кутузов, он узнал, будучи послом в Константинополе.

Что нам сказал Грибоедов устами Чацкого: «Служить бы рад, прислуживаться тошно…». Ах, как не прав был Грибоедов.

Интересно, что Кутузов сумел заручиться и расположением Павла I. Новый император постарался как можно быстрее избавиться от царедворцев матери, но Кутузова наоборот приблизил и возвысил. Два варианта. Либо прислуживался … А второй вариант, на самом деле был человек очень умелый, а Павел таких ценил. Михаил Илларионович успешно выполнил поручение императора о заключении союза с Пруссией, побывал литовским генерал-губернатором. И получил от Павла Петровича орден Святого Андрея Первозванного, высшую награду империи.

После воцарения Александра I Кутузов был назначен санкт-петербургским военным губернатором. Но в 1802 году по его карьере был нанесён сильный удар — он попал в опалу. Кутузов лишился всех должностей и вынужден был уехать в своё небольшое имение под Житомиром. Все же недоброжелателей при дворе у Кутузова хватало. Да и Александр его хорошо знал. И не любил. Сто процентов, что сыграли свою роль и интриги, и личное отношение молодого правителя Российской империи.

А тут война. Пришлось Александру доставать его с Украины. Почему? Неужели, правда, был великим полководцем? Наверное. Император, имея триста с лишним генералов, почему-то вспомнил об опальном Кутузове.

Что же за армию послал с Кутузовым Александр. Вот, наконец, дошли до тех самых колонн которые «марширен».

Итак, было всего шесть колонн.

1-я колонна князя Багратиона. Её численность 7 733 человека.

Командир этой колонны Пётр Иванович Багратион — генерал от инфантерии.

В неё входили:

Павлоградский гусарский полк

Киевский гренадерский полк

Азовский мушкетёрский полк

6-й егерский полк

2 роты артиллерии

полк казаков.

2-я колонна генерал-лейтенанта Александра Александровича Эссена 2-го — шефа Черниговского драгунского полка.

Численность колонны 8 116 человек.

В эту колонну вошли:

Черниговский драгунский полк

Малороссийский гренадерский полк

Апшеронский мушкетёрский полк

Смоленский мушкетёрский полк

половина конной роты и 2 роты пешей артиллерии

рота пионеров (сапёров)

полк казаков.

3-я колонна генерала от инфантерии Дохтурова Дмитрия Сергеевича.

Численность 6 948 человек.

Подчинялись ему следующие подразделения:

Мариупольский гусарский полк

Бутырский мушкетёрский полк

Московский мушкетёрский полк

батальон 8-го егерского полка

2 роты артиллерии

половина понтонной роты.

4-я колонна генерал-лейтенанта Дмитрия Дмитриевича Шепелева.

Численность 6 881 человек.

В неё входили:

Новгородский мушкетёрский полк

Нарвский мушкетёрский полк

Подольский мушкетёрский полк

2 роты артиллерии.

5-я колонна барона Мальтица Леонтия Федоровича, шефа Ярославского мушкетёрского полка.

Численность колонны 8 572 человека.

В эту колонну вошли:

Лейб Кирасирский Её Величества полк

Вятский мушкетёрский полк

Брянский мушкетёрский полк

Ярославский мушкетёрский полк

2 батальона 8-го егерского полка

Рота конной артиллерии

2 роты пешей артиллерии

рота пионеров (сапёров)

полк казаков

6-я колонна генерала от инфантерии барона Григория Владимировича Розена

Численность колонны 8 155 человек.

Подчинялись ему следующие подразделения:

Санкт-Петербургский драгунский полк

Тверской драгунский полк

Новоингерманландский мушкетёрский полк

Владимирский мушкетёрский полк

Галицкий мушкетёрский полк

2 роты пешей и 1 рота конной артиллерии

половина понтонной роты

полк казаков

В Реальной Истории Пётр Христианович Витгенштейн принимал деятельное участие в военной кампании 1805 года против Наполеона. Воевал под командой Багратиона, отличился во многих битвах. За Аустерлицкое сражение, где он командовал аванпостами, его наградили орденом Святой Анны — первой степени.За отличие в арьергардных боях во время австрийской кампании 1805 года он получит чуть позже также и орден Святого Георгия 3-й степени. «В воздаяние отличнаго мужества и храбрости, оказанных в бывшем против французских войск сражении 24-го октября при местечке Этинген».

Побывал на той войне в Реале и подполковник Алексей Петрович Ермолов.

В 1805 году рота Ермолова была назначена в состав армии Кутузова, которая уже выдвинулась на помощь Австрии против Франции. Догонять пришлось армию подполковнику. Ермолов шёл всё время «ускоренными маршами», но, несмотря на 2-месячный поход, представил по дороге свою роту Кутузову в таком образцовом порядке, что последний сказал, что будет иметь его в виду, и оставил роту в своём распоряжении, как резерв артиллерии.

Под Аустерлицем, когда дивизия генерал-адъютанта Уварова была смята и обращена в бегство французской конницей, Ермолов в панику не впал. Он смог остановить свою батарею, «предполагая действием оной удержать преследующую нас конницу». Но первые же орудия, которые он мог «освободить от подавляющей их собственной кавалерии», сделав несколько выстрелов, были взяты противником, люди переколоты, и сам Ермолов, под которым была убита лошадь, захвачен в плен. Он был уже близко от французской линии, когда на выручку ему явился полк елисаветградских гусар и отбил его у французов. Наградами за эту кампанию Ермолову были орден Святой Анны 2-й степени и чин полковника.

Событие семнадцатое

«Пусть ваши мечты будут больше, чем горы, и пусть у вас хватит смелости взобраться на их вершины».

Харли Кинг

Марат Карамурзин почти не обманул ожидания Петра Христиановича, он привёл к Ростову четыре с небольшим тысячи черкесов. Большинство уже участвовало в двух кавказских компаниях князя Витгенштейна, и соответственно были людьми обстрелянными. Командирами многих сотен были назначены пщышхуэ те аскеры, что обучались у Брехта и принимали вместе с ним участие в сражении с янычарами у Белграда. Итого конницы союзной, вместе с тысячей Мехти II, то бишь, полковника Мехтицкого, и сотней, что лично возглавил чеченский князь Мудар, получилось шесть тысяч триста человек. Плюс у самого Брехта две тысячи триста всяких разных конных и пеших солдат. Получилось восемь тысяч шестьсот человек. Если сравнивать с шестьюдесятью тысячами Наполеона или даже с двадцатью тысячами маршала Даву, то маловато будет. Только с Буонопартием Пётр Христианович воевать не собирался, а с маршалом Луи Никола Даву не предполагал дебильных современных лобовых столкновений. В рыцарстве хана Нахичеванского упрекнуть было сложно.

Отношения с Турцией, через подвластные земли которой предстояли пройти войскам, были сложные. Турок несколько раз побили перед этим русские войска, откусили у них приличный кусок и конечно османы хотели реванша. Сейчас эти отношения регламентировались Кючук-Кайнарджинским мирным договором и двумя конвенциями составленными чуть позже. Одна из этих конвенций Айналы-Кавакская 1779 года оговаривала некоторый суверенитет Молдавии и Бухареста. Кроме того Россия получала право использовать реку Дунай в качестве судоходной (держать речной торговый флот в регионе), и кроме того пребывание русских войск на территории этих княжеств не противоречило статье 16 Кючук-Кайнарджинского мира от 1774 года.

Брехт точной даты не помнил, но где-то через год, начнётся очередная русско-турецкая война, которая продлится в Реале аж до 1812 года. Там что-то из-за смещение князя в Молдавии или Бессарабии и начнётся. Но пока ведь мир. Более того уже почти два года флотилия судов князя Витгенштейна плавала по Дунаю и никто особых препятствий ей не чинил. Да турецкие таможенники и прочие чиновники брали взятки и вымогали подарки, но не просто потому, что это русские корабли. Это их естественное состояние. Кроме того, за взятки и подарки они и навстречу шли во многих вопросах, иногда существенно занижая стоимость груза.

Только это всё было всё же чисто торговая деятельность. А тут нужно было перевезти чуть не десять тысяч воинов и артиллерию. Ещё Брехт волновался, что рейсов придётся делать не один. За один раз столько коней не перевезти.

В Ростове удалось собрать шестьдесят семь посудин, часть своих, часть нанятых на рейсы только до Измаила. Кораблики были разные. В основном, всё же, мелкие и плоскодонные речные, но удалось зацепить в сети коммерческие и десяток больших кораблей, в том числе и турецких. На них сразу можно было перевести до трёхсот человек пеших или до сотни конницы.

Сам Брехт маршрут разбил на три куска. Первый до Керчи. Потом войско разделялось. Пешее воинство плыло на кораблях к устью Дуная, а заранее привезённая конница, следовала через Крым до Севастополя. Это позволяло чуть уменьшить морскую перевозку конницы. Да всего минусом триста километров, но с учётом того, что по подсчётам Петра Христиановича предстояло три раза мотаться из Ростова до Измаила, это на несколько дней сокращало самую опасную часть операции, которую Брехт, любящий своим операциям красивые названия давать, обозвал «Дунайские волны».

Сто раз всё было просчитано, сколько продовольствия с собой брать, сколько фуража для конницы и, глядя на гигантские цифры, даже не в рублях, а в тоннах и кубометрах Брехт поражался. Как Кутузова удалось, да именно в эти самые дни и удаётся совершить не менее беспримерный рейд почти пятидесятитысячной армии из России до Баварии. Это же без малого две тысячи километров. Нет флота, там весь маршрут пеший. Нет полевых кухонь, которых Брехт больше сотни с собой вёз. А теперь удалось объем котла увеличить до ста литров и сто кухонь обеспечивали едой десятитысячную армию. И конница будет идти вдоль Дуная у Брехта, а по Дунаю будут плыть корабли с запасами продовольствия. У Кутузова ничего такого и в помине нет. Продовольствие для пятидесяти тысяч — это реальная проблема. Его в деревне не купишь. Да войско разделено из-за этого на шесть колонн и идёт по возможности разными дорогами. Но в каждой из этих колонн столько же человек и коней, что и у Брехта. Тоже не купишь в деревеньке фуража на пять тысяч лошадей. Всё же русская армия, дойдя до Баварии, и оказавшись ещё и в боеспособном состоянии, совершила подвиг.

Пятнадцатого августа в первый рейс из Ростова в Керчь отправились все корабли. Расстояние что-то в районе трёхсот пятидесяти километров и капитаны обещали через пять дня все вернуться за следующей партией. Брехт их сразу предупредил, что не нужно никого ждать или подстраиваться под скорость самых тихоходных судёнышек. Кто, с какой скоростью сможет, тот пусть с такой и плывёт. Кто три рейса успеет сделать, кто четыре, оплата за каждый рейс, а не за всю компанию.

Для самого Петра Христиановича и его штаба в Ростове его корабелы построили точную копию галеры, на которой он по Волге путешествовал. Мало ли, как пойдёт военная компания, иметь очень быстроходное судно не помешает. В этот раз выходили не на прогулку, и потому по обоим бортам галеры было расположено по десятку восьмидесятимиллиметровых пушечек на вертлюгах, которые стреляли картечью. Напасть на серьёзный корабль с ними нельзя, но вот отбиться от абордажа очень даже можно. Там, в районе Измаила, точнее на самом устье Дуная, у бухты и городка Сулина есть турецкий флот, договор договором, но как себя турки поведут неизвестно. На всякий случай, на подкуп чиновников и военных османской империи Брехт прихватил с собой несколько сундуков серебряных монет. Хоть как награбленное в Вене и Мюнхене должно окупить любые взятки и подарки туркам.

Событие восемнадцатое

«Нет коротких путей к тому месту, куда стоит пойти».

Беверли Пороги

Сидеть в Ростове и ждать пока войско перевезут в Крым, Брехт не стал. Он посетил городские власти, раздал подарки разные и успокоил чиновников, что товарищи с Кавказа тут проездом и задерживаться не собираются. На бал всё же попал, как не пытался это мероприятие объехать на кривой козе. Бал давал городской голова Фёдор Борисович Мясников. И бал был не просто так. Мясников загорелся идеей организовать в Ростове строительство каменного Гостиного двора по акциям (городское общество соглашалось), но ничего не получилось — требовалась сумма 100 000 рублей. Вот и решили устраивать благотворительные балы, а собранные деньги выделять застройщику не сразу, а по мере сбора денег.

Сто тысяч это огромные деньги, если учесть, что штуцер стоит двадцать рублей, а пара пистолетов обычных без всякой слоновой кости и серебра и до десяти рублей не дотягивает. Это на такие деньги можно армию целую вооружить.

— Вы разоритесь. Этот проект не принесёт прибыли. — Оттащенный в сторону с целью вымогания денег, ворохнулся Брехт, отбиваясь сразу и от головы Фёдора Борисовича и от его молодой жёнушки и заодно от главы купечества Ильина, этот в качестве аргумента с дочерью был. Девица бы на выданье и очень даже аппетитная, но Петру Христиановичу третья жена точно не нужна была.

— Так ваши же товары, Ваша Светлость, сплошным потоком идут, и всё увеличивается их количество. — Обеими руками замахал Мясников, — и моряки будут останавливаться и купцы подтянутся.

— Нет, господа. Моя торговля, да и вообще любая торговля в следующем году прекратится. Уже началась война с Наполеоном и торговля моя с Веной прекратится. Война с Буонопартом потом закончится, а Австрия нам враждебна станет. Войной на нас пойдёт. Но это ладно. Можно бы и с Турцией торговать, только и тут засада. В следующем году начнётся война ещё и с Турцией. Ростов ваш останется в изоляции. Как это не прискорбно.

Не поверили. Паникёром не назвали, всё же князь и Тайный советник. Большая шишка, но отстали обиженные, посчитали, что скупердяй, наверное. А Брехт себя обругал и мысленно и вслух, но шёпотом. Зачем про всё это сказал. Ведь, когда всё это случится на самом деле, то вспомнят про его пророчества и пойдёт по стране молва гулять. Оно надо ему.

На следующий день Брехт с десятком егерей погрузился на галеру новую и поплыл к Судаку, хотелось посмотреть, как устроились его бывшие соратники по вояжу в Вену. Двенадцать егерей уже два почти года обживали окрестности Судака. Изредка Семён Тугоухий отчёты присылал, что народ новый обживается, строит дома, женится. Брехт им регулярно армянских купцов отправлял с новыми партиями виноградных лоз. Также виноград завозили из Европы. Греки, по словам Тугоухого, построили целый завод по производству двухсотлитровых бочек под вино. Пётр Христианович изготовил и отправил Сёме десяток самогонных аппаратов вместе с обученным человеком, который должен был организовать в Судаке производство коньяка.

Хотелось на всё это взглянуть своими глазами.

Глава 9

Событие девятнадцатое

Чем лучше врач, тем больше он знает бесполезных лекарств.

Бенджамин Франклин

Для поселения виноградарей в Судаке Пётр Христианович взял с собой и новоиспечённого выпускника Дербентской лекарской школы, доктора Абилова. Паренька звали Абуталиб Абилов. Был он лезгин по национальности. Лекарская школа в Дербенте, как школа работала уже четыре года, а как университет два, с прибытием профессоров из Линца и Вены. Сначала в неё собрали травников и просто желающих с Дербента и прилегающих территорий. Абуталиб был одним из первых её учеников, отец у парня был известный во всём Дагестане травник и сын успел нахвататься многому. А тут Брехт школу открыл, вот пацану и загорелось стать настоящим дипломированным доктором. Захотел и, отучившись четыре года, стал.

Князь Витгенштейн давно хотел в Судак отправить своего человека. Тем более, там рядом всю зиму живут настоящие лейб-медики, наблюдают за здоровьем Елены Прекрасной.

Семён Тугоухий писал, что там, чуть выше и подальше от моря уже рядом с царским теремом тоже понастроили богатые родителя для своих сыновей и дочерей теремов и некоторые медики специально из Европы приезжают лечить богатеньких пациентов. Можно, общаясь, почерпнуть у корифеев чего полезного. А может, и сманить их преподавать в Дербент. В разговоре простом за стакашком вина молодого, похвастает доктор из Дербента, кака там райска жизня и захочет голь европейская приобщиться к достижениям прогресса.

Абуталиб Абилов закончил сначала школу, а потом и университет с отличием и Пётр Христианович, выбирая кандидата, на нём остановился. Парень на днях женился на девушке из их селения, и Брехт из своего участка выделил им десять соток земли и денег дал на строительство дома для себя и фельдшерско-акушерского пункта, болезных принимать. Пока поживут молодые в его бараке.

Князь Витгенштейн хотел было там, в Судаке, кирпичный завод организовать, чтобы делать кирпичи на месте, а то эти бараки из самана не сильно его впечатлили. Оказалось, что с углём проблема, а уж с дровами и подавно. Хорошо, что холодов особых не бывает. Тогда дал команду Ибрагим — эфенди министру строительства Дербентского ханства просчитать, сколько будет стоить переброска туда уже готового кирпича из Дербента. Увидел и присвистнул. Легче прямо из серебряных монет дворец там строить. Разделил на три года. Снова посчитал. Хрень получается. Самое узкое место — это перевозка кирпича из Моздока, куда его можно доставить водой, до Ростова. Это арбы и телеги. По полтонны максимум на телегу. А нужно перевезти сотни этих тонн. И расстояние — несколько сотен километров.

Пока отложил этот проект Брехт. Сейчас Ибрагим — эфенди прорабатывает по приказу Брехта другой проект. Если гора не идёт к Магомету, то можно и подойти поближе. Самое слабое место проекта — топливо. Ничего нет проще. До Моздока нефть доставят вайнахи. А значит, кирпичный завод можно строить в Моздоке. В Чечне и Кабарде сейчас мир. Никто восстаний не поднимает. В личной охране императора по-прежнему, сменяя друг друга, раз в год служат и чеченцы, и черкесы. И очередь на попадание в эту командировку расписана на десять лет вперёд. Все возвращаются довольно богатыми людьми в новой, шитой золотом и серебром, форме, с наградным оружием и орденами. Весь род гордится, если один из аскеров этого рода побывал в Санкт-Петербурге. Потому, никто с русскими сейчас на Кавказе не воюет. Ну, плюсом ещё и Брехт есть, который вечно устраивает заварушки, в коих самые боевитые и непоседливые товарищи пыл утоляют. И добычу богатую привозят. И главное, Моздок вернули кабардинцам, и причин для вражды больше нет. Брехт несколько раз за последние два года встречался в Тифлисе с Цициановым и уговорами, а то и угрозами не давал ему облагать данью ни вайнахов, ни черкесов.

— Занимайся своими грузинами. Вон, имеретинского царя Соломона II, (Имеретия была включена в состав Росси в прошлом году в этой Истории) к чёртовой матери отправь в Петербург. Скоро война какая-нибудь очередная начнётся, он сразу на сторону Турции или Персии перекинется.

Цицианов бухтел, пытался права качать и даже письма с жалобами царю писал. Но тот хоть и держал князя Витгенштейна подальше от Петербурга с английским послом и прочими англофилами, но добро помнил, и на жалобы Цицианова ответил точно так же, как и Брехт. Занимайся, мол, Павел Дмитриевич, своими грузинцами, не лезь к хану Петеру. Жираф большой ему видней.

Если кирпичный завод построить в Моздоке, то это не только позволит сократить плечо доставки кирпича в Крым, но и сам Моздок, а за ним и весь этот регион вперёд толкнёт. Доставка нефти, глины, песка. Строительство завода, выпуск кирпича, а потом его доставка потребителям, ну и строительство кирпичных домов в самом Моздоке — это огромное количество рабочих рук. И в том числе явно нужны будут иностранные специалисты. И механики и огнеупорщики и архитекторы. Развиваться начнёт регион.

Кстати, про лекарскую школу и университет. Их-то, лекарей этих, Брехт забыл посчитать, количество своих войск определяя. В составе подразделений на каждую сотню воинов, а где небольшое подразделение, то именно на него, Пётр Христианович выделил одного студента или недавнего выпускника. Всего с войском отправилось почти сто человек лекарей.

Абуталиб Абилов сейчас плыл по Азовскому морю на галере вместе с Брехтом и засыпал его кучей вопросов. Главным был, можно ли ему в следующем году, когда Елена Прекрасная поедет в Студенцы, съездить вместе с ней. Очень хотелось пареньку с легендарной ведьмой Матрёной пообщаться.

— А что, хорошая идея. Я подумаю. Может, человек по пять лучших выпускников университета буду на полгода в Студенцы отправлять на практику к Матрёне. Спасибо, Абуталиб, за подсказку.

Событие двадцатое

Французский винодел, попробовав российский коньяк, понял, почему русские занюхивают, закусывают и все равно морщатся

Кто бы сомневался, только выплыли из Азовского моря в Чёрное и начался сильный ветер. Не так, чтобы шторм, но ветер приличный и он с юга, практически в борт маленькой галере волна бьёт, из-за этого приличная качка организовалась. Пётр Христианович не забросил кувыркания, и каждый день с упорством обречённого сотни кувырков на, набитых конским волосом, матах проделывал. Месяц назад возвращаясь из Москвы домой в Дербент даже и не почувствовал морской болезни, ни малейших симптомов, даже возгордился. Вот, мол, терпение и труд всё перетрут. Закалил Вестибулярный аппарат. Молоток ваше ханское высочество.

И тут, как началось, еле успевал до борта добегать. А потом опять кошму прямо у борта положил, рядом бутылку красного вина поставил и «болел». Ну, не честно же, все как огурчики, один он рыб регулярно кормит. Вон, как чайки над ним смеются. Гогочут.

Всему хорошему придёт конец, доплыли от Керчи до Судака и в устье реки Суук-Су остановились. Имение Брехта находилось в пяти примерно километрах вверх по реке, там в неё какой-то приток ещё впадает и рядом, а точнее прямо на территории брехтовской усадьбы, на восточном конце его угодий расположена горушка небольшая — Таракъташ называется. После приступа морской болезни трястись на тарантасе Пётр Христианович не захотел и пошёл пешком. Вскоре, конечно проклял. Жарко. И ветер этот южный хоть и с моря не прохладу несёт, а влажность и жару. Добрался еле живой Пётр Христианович в свои Пенаты и свалился в прохладе комнаты на кровать. Всё же в толстых саманных стенах есть свои плюсы. Управляющего Брехт сразу отправил за егерями и дезертирами бывшими. Через пару часов все пятнадцать бывших спецназовцев собрались во дворе усадьбы на веранде. Вечер уже настал, жара спала, и даже проклятый ветер поутих, так чуть шёлковые занавески колыхал.

Князь Витгенштейн успел прилично уже наклюкаться, дегустируя свои вина. А что вполне. Выдержки, может, ещё не хватает, но вот это с травами очень похоже на креплёное вино «Чёрный лекарь», прямо вкусно и самому себе завидуешь, что такое вино выпускают его винокурня. Вот же, на этикетке бутылки написано название: «Кназъ фон Витгенштейнъ».

Был Брехт уже после перестройки в Приднестровье и пил там коньяк нет Дивин «Князь Витгенштейн». Это если переводить. А если так читать, то «Принц Витгенштейн». Стоил коньяк кучу денег, был какой-то неимоверной выдержки и даже продавался в хрустальной бутылке. Но надо отдать должное янтарному напитку, своих денег он стоил.

Вкус был яркий, густой. Не часто с таким Брехт сталкивался: и сладкий, и сухой одновременно. Однозначно — подтверждение уровня «выдержанного» коньяка. Вначале терпкие кисловатые ягоды, типа вишни, терновника, черноплодной рябины или, может, черёмухи; сухофрукты уходят на второй план. Затем солирует древесно-смолистая тема, которая гармонично переплетается с нотками выдержанного вина, специй, трюфелей и орехов.

И послевкусие очень продолжительное, терпкое, вяжущее, согревающее. Сказка, стоящая своих денег.

Сам бы Иван Яковлевич потратить такую прорву денег на бутылку коньяка объёмом 0.7 литра не мог себе позволить. Угощал бывший ученик, который переехал в Тирасполь и стал тут крутым бизнесменом. Он и пригласил Брехта в гости, приехав на очередную встречу выпускников. Пил тогда Иван Яковлевич и, несмотря на то, что коньяк был отличный, осознавать, что каждый глоточек это тысяча рублей, было непривычно. Да, ужас просто.

Сейчас коньяк «Принц Витгенштейн» и «Хан Петер» стояли в подвале дома в двухсотлитровых бочках. Долго им ещё стоять до пятидесятилетней выдержки. Если достоят. Тут ведь ровно через пятьдесят лет очередной Наполеон с войной пойдёт. Нужно этого не допустить. Кто мешает году эдак в семнадцатом отправить диверсантов по Европе, что бы они всех потомков этого коротышки узурпатора на ноль умножили. А ещё хрена с два, если доживёт, конечно, он позволит Николаю подавить венгерское восстание. Венгрия должна стать свободной, а Чехия со Словакией войти в состав Российской империи.

Собрались бывшие соратники и новоиспечённые дворяне российские и стали под этот «Чёрный лекарь» успехами и пополнениями в семействах хвастать, а тут Ефим возьми да и спроси:

— А вы, Вашество, просто в гости приплыли или дело какое есть?

— Не, ребята, я проездом. Тут в Баварии и Богемии (Аустерлиц это город Славков в Моравии, в Чехии) заварушка намечается, решил я нанести визиты вежливости.

— Побить кого надо? — загорелись глаза у бывшего егеря.

— Ну, да есть два персонажа, одного нужно убить, вместе с армией в двадцать тысяч человек, а второго ограбить так, чтобы он на всю жизнь запомнил и внуки тоже с правнуками.

— А нас, что не зовёте? — оглядел Ефим старичков.

Ну, не все старички, но и не молодёжь же, кроме Ивашек и Сёмы все — ветераны.

— И мы с вами, Вашество! — Подскочил с места Ивашка, который Зайков.

— Да, нет. Тут хозяйство у вас, жены, дети. Лекаря я вон вам привёз. Сёма писал, что скоро ещё пятеро новых крымчан появится. — Брехт указал на скромно сидящего в углу веранды лезгинского доктора.

— У, у-у! Нет, Вашество, за остальных не скажу, а я с вами! — Ефим оглядел егерей. Так и продолжал стоять при этом.

— И я! И я! И я! Ия-ия-ия! И я того же мнения! — один за другим стали вставать ветераны, и Ивашки все встали и Сёма. Все пятнадцать человек захотели повоевать, и армию в двадцать тысяч, неизвестных им придурков, на тот свет отправить.

— А жены? Хозяйство? — Встал и Брехт.

— Так управляющие есть. А за жёнами и детишками, вон, вьюнош этот присмотрит. Устал я от детского крика и плача. Мне милей, когда раненые на той стороне мушки стонут, — Оскалился Ефим.

— Стонут!!! — поддержали, чокаясь все пятнадцать.

— Ну, как хотите. Не простой поход …

— А когда он с вами, Вашество, простой был. Зато интересно. Не хватает чего-то здесь.

Нда, понятно чего не хватает, улыбнулся про себя Брехт. Адреналина старым воякам не хватает. Ну, уж это он им обеспечит.

Событие двадцать первое

Самый малый пригорок заслоняет нам самую высокую гору.

Мария фон Эбнер-Эшенбах

Лаз Азиз Ахмет-паша — Капыджыбашы, отправленный султаном проверить готовность турецкого войска стоящего в Измаиле к войне, выехал из Измаила в сопровождении отряда из двух десятков янычар в сторону стоянки задунайских казаков, что пьянствовали на правом берегу Дуная. Начальник внутренней охраны дворца не понимал этого поручения. Почему он? Какая-то очередная интрига? Кер Юсуф Зияуддин-паша — великий визирь, этот торгаш и палач точно не умрёт своей смертью. Это без сомнения он стоит за этим поручением султана Селима III. Проклятый грузин. Боится, что его снимут с должности и поставят его Лаз Азиз Ахмет-пашу. Как он вообще оказался на такой высокой должности? Хитростью и лестью втёрся в доверие к султану и ещё, наверное, из-за своего уродства. Султану смешно, должно быть, смотреть на его перекошенную физиономию.Много лет назад этот жирный червь, как рассказывают янычары, давно служившие во дворце, решил побросать вместе с воина копьё, но споткнулся, когда ему подавали копьё и налетел на остриё глазом. Наконечник разорвал щеку и выбил глаз. Теперь и глаза нет и на щеке большой шрам, стягивающий кожу к скуле. Даже борода не спасается. Словно, скалится в кривой улыбке всё время «Юсуф Зияуддин-паша Слепой». (Kör — «Слепой»).

— Эфенди, смотрите, — обратился к Ахмет-паше командир его охраны Мустафа, отвлекая его от тревожных мыслей.

Начальник внутренней охраны дворца мотнул головой, словно лошадь, отмахивающаяся от приставучих слепней, только бывший янычар отмахивался от тревог, что стали неизвестно откуда собираться вокруг его головы. Он посмотрел на юго-восток и увидел необычную галеру, что быстро приближалась к холму, на котором расположились казаки. Форма галеры и правда приковывала взгляд, не зря Мустафа привлёк его внимание.

Она была длинной и узкой, словно челнок у его бабки, которая ткала циновки. Это почти единственное воспоминание, что осталось у Ахмет-паши, а раньше Осипа. Бабушка сидит под навесом на дворе и длинным вот таким челноком быстрыми движениями просовывает его между переплетениями цветных нитей. Мычит корова в хлеву и слышен надтреснутый чуть с хрипотцой голос бабушки, она что-то напевает вполголоса. А в это время к их деревне уже мчатся янычары, которые заберут семилетнего Осипа с собой. Жалел ли он о том, что попал к янычарам. Нет. Кроме этого воспоминания и не осталось почти ничего из его детства. Ещё помнит, как мать стегала его крапивой за какую-то провинность. Самой матери не помнит, не помнит её лица, только крапиву. А отцы Осип не помнил вообще. Нет. Не жалеет. Да и было ли это с ним. Может, сон приснился. Он всегда был и есть и будет янычаром. И будет им вопреки интригам «Слепого».

— Они правят к берегу. — И так видно. Он — Ахмет-паша, в отличие от слепого великого визиря, обладает двумя глазами и отлично ими видит.

— Хорошо, Мустафа, я вижу, тебе не терпится узнать, кто там к нам пожаловал. Всё равно почти по пути, давай, съездим, посмотрим.

Они повернули чуть коней, галера приставала не прямо у холма, где расположились казаки, а метрах в ста-ста пятидесяти ниже по течению. До реки им ехать не далеко, и спешить было совершенно некуда. Пока галера подойдёт к берегу, пока с неё спустят сходня, они медленным шагам успеют добраться до берега.

Лаз Азиз Ахмет-паша смотрел на галеру, приставив ладонь, как козырёк к лицу, солнце недавно взошло, и было как раз за галерой, и ещё оно отражалось в реке, и эта рябь солнечная мешала рассмотреть людей стоящих у борта галеры. Там было несколько человек. Трое были нормального роста, а остальные карлики. Это удивило и позабавило янычара. Набрать на галеру экипаж из карликов это что-то новое. Зачем? Подъехали они как раз, когда бородатые купцы в странных одеждах стали спускаться с галеры по брошенным сходням. Ахмет-паша чуть тронул пятками своего жеребца и вплотную подъехал к воде. Благо берег был песчаный и сухой. И чуть рот не открыл от удивления. Он ошибся. Зрение подвело. Не как «Слепого». Он отлично видел, но неправильно оценил рост этой троицы. Это не люди на корабле были карликами. Это троица, спустившаяся на берег, была великанами. Они были молоды, один так совсем ещё мальчишка, и он был даже на полголовы выше остальных. Но и те двое были больше, чем на голову, выше самого Ахмет-паши и любого из его охраны.

А ещё кроме роста и странной одежды у них были красные почти бороды и волосы. Даже куцая, только начинающая отрастать, бородка самого молодого великана и то была красного цвета. Одежда была похожа на ту, что носят горцы на Кавказе, только она была из чёрного атласа и с непонятными серебряными украшениями на груди. Явно стоит огромных денег. А ещё толстый серебряный пояс и огромные мечи, почти волочащиеся концами ножен по земле.

— Мустафа, узнай, кто они такие. — Кивнул начальнику своей охраны Ахмет-паша.

Янычар соскочил с коня и в десяток быстрых шагов преодолел расстояние до троицы великанов. На самом деле великанов. Они чуть не на целый эндазе (650 мм или 2,13 фута) возвышались над Мустафой. Да, тот не отличался ростом и Ахмет-паша тоже был на полголовы выше командира янычар. Янычар брал другим. Он в ширине плеч не уступал себе в росте. Но молодой великан и в плечах был не сильно меньше начальника охраны.

— Кто вы такие? — спросил по-турецки их Мустафа-бей, но все трое чужаков развели руками, показывая, что не понимают.

Старший и самый низкий из спустившихся с корабля, что-то крикнул на странно знакомом языке, и с корабля спустился ещё один человек в одеянии муллы.

Глава 10

Событие двадцать второе

Лучше быть умным без бороды — чем с бородой мудрым.

Валерий Филатов

И сгорбленный старик, чья борода седа,

И розовый юнец — все сгинут без следа.

Пётр Христианович в Судаке вынужден был поменять егерей, что плыли с ним в качестве охраны на ветеранов своих, эти-то привычней к походам и диверсиям, и понимают Брехта с полуслова, а ещё князь забрал к себе на галеру обоих … Опять забыл, кем эти Витгенштейны ему приходятся, то ли внучатыми племянниками, то ли троюродными братьями. Обзывал их просто «братишками».

Всего можно пассажиров взять человек около тридцати, добавил ещё обоих братьев Шогенцуковых. Придётся явно встречаться с турками на территории Молдавии и Валахии, как тут обойтись без переводчика. А младший Шогенцуков и обычаи турецкие знает вдобавок, не зря же в медресе в их Стамбуле учился. Вишенкой на торте или оставшиеся места на галере отдал тем пятерым чеченским лучникам, что участвовали в его прошлом походе. Война вещь такая, бесшумное оружие всегда может понадобиться.

Галера «Беда» оторвалась от самых передовых кораблей на сутки примерно. Пётр Христианович решил подстраховаться и предварительно повстречаться с командующим крепостью Измаил, чтобы он не препятствовал проходу кораблей с войском. Лучше договориться попробовать заранее, чем потом штурмом брать Измаил. Шутка юмора.

Подплыли к устью Дуная и вошли в реку, пушки с берега не палят, кораблю пристать не велят, плывёт себе галера под непонятным красным флагом и плывёт, никому дела нет. А через несколько часов, когда на горизонте уже стала подниматься крепость Измаил, Брехт когнитивный диссонанс словил. На берегу реки, на небольшом холме, стоял казачий табор. Вот как на картинках его рисуют, с шатрами, с кострами, на которых в казанах уха варится и с самими казаками, одетыми в широкие цветные шаровары. Чубы на них, усы вниз спускающиеся, люльки в роте. Хрень полная. Это же турецкая сторона? Как такое возможно?!! Откуда тут древние казаки, и какого чёрта они под крепостью Измаил делают? В осаду Измаил взяли? Так маловато их. И орудий не видно. Разобрало Петра Христиановича любопытство, он передал подзорную трубу братишке Петеру и приказал капитану бывшему мичману Ясеневу, которого по инвалидности с флота списали, причаливать. Одну руку в бою потерял моряк. Его Брехту прислал старший Чичагов с рекомендательным письмом, мол, очень дельный человек, а рука правая, чтобы небольшой флагманской галерой командовать не сильно и нужна. Найдутся у князя людишки, что прикроют своего капитана в бою. Андрей Андреевич оказался и правда неплохим моряком и педантом, порядок на «Беде» поддерживал идеальный.

— Давай, Андреич, к берегу пристанем, и Измаил уже недалече, и хочется с этими товарищами пообщаться. Не знаешь, откуда у турок казаки?

— Никак нет, выше превосходительство.

— Приставай. У самих носителей информации спросим.

Только пристали и сходни на берег сбросили, как из-за холма, оккупированного казаками, появилось пару десятков всадников в ярких одеждах. Оба-на, старые знакомые, опять янычары в своих красных платьях. А на высоком белом аргамаке, впереди всадников красных, человек в шапке высокой прикольной, и весь в золотом шитье, выруливает. Не иначе большая шишка. Вот и хорошо, не придётся искать начальника для переговоров. Сам пожаловал.

Один из янычар толстенький широкоплечий мужичонка, совсем невысокого роста, соскочил с коня и подбежав чего-то прогугукал на гномьем Кристианушке. Прикольно смотрится, двухметровый младший братишка сантиметров на пятьдесят, а то и шестьдесят выше рычащего на него гнома.

Брехт недоучившегося мулу бывшего с корабля на берег крикнул, явно понадобится переводчик.

— Он спрашивает, кто вы такие? — чему-то улыбаясь перевёл, спустившийся вместе с братом Зубер.

— А чего «ВЫ»? Ты не с нами? Ладно, скажи, что я хан Петер Нахичеванский, — Брехт пальцы в отрастающую бородку запустил, расправил её и приосанился.

Про бороды стоит отдельно упомянуть. Решили на совете старейшин, перед походом, что нужно какой-то отличительный знак всем сделать, чтобы по своим случайно палить не начали. Войско большое и многие, особенно у черкесов друг друга даже не знают. Брехт тоже немного переживал, десятитысячное разномастное войско ещё в походы не водил.

— А давайте все отрастим бороды, у кого нет, и покрасим их хной в рыжий цвет. — Предложил Ермолов.

Нда. Креативненько. Брехт хотел предложить нарукавную повязку белую надеть, но рыжая борода интересней. Так-то все из Ростова отправились в чёрных черкесках, но по плану, нужно будет и во французскую форму переодеваться и в австрийскую. И в свою афганку придётся егерям наряжаться. Заготовок по партизанской войне тоже немного подготовили. Вот Пётр Христианович про белые повязки и подумал. Но повязки ведь рыжим бородам не помеха. Тем более, в них они точно на абреков все будут похожи и никто их за русских в Европах не примет. Выдал всем Пётр Христианович хну и командирам дал команду проследить, чтобы покрасили все.

Получилось пёстро. Видимо, в зависимости от натурального цвета волос. У блондинов и тех, у кого седая уже борода, у тех она почти красной стала. «Хуйвейбины» настоящие. В зеркало на себя страшно смотреть. А на Кристиана Витгенштейна совсем страшно. Борода ещё толком у парня не растёт, так пучками и эти пучки вообще ярко-красного цвета. Ужасссс!

Событие двадцать третье

От порохового дыма борода седеет быстрее, чем от возраста.

Проспер Мериме

Большой начальник янычарский после того, как гном перевёл ему приветствие от хана Петера Нахичеванского, спрыгнул с коня и приблизился к пятёрке иноземцев.

— Гыр гыр, гыб бур кур мур. Тыр быр дыр! — грозно так возопил он, когда никто ему кланяться кроме мулы не стал.

— Лаз Азиз Ахмет-паша — Капыджыбашы султана Селима спрашивает, зачем вы пришли на нашу землю. — Зубер попытался пафосу тоже в речь влить.

— Зубер, твою налево, ты на чьей стороне, второй раз тебя спрашиваю. На «Вашу» землю мы пришли?

— Ай, Петер-хан, перестань, ты же понимаешь, что я стараюсь точно переводить.

— Ладно. Скажи этому капыду жи баши, что мы прибыли сражаться с его врагами и врагами султана Селима.

— Гыр быр дыр.

— Быр дыр гыр? — даже шаг назад паша сделал. Не ожидал краснобородых союзников поиметь.

— Какие враги? Где сражаться? — опять пряча улыбку, перевёл Шогенцуков.

— Со мной будет восемь тысяч пешего и конного войска. — Брехт подождал, пока Зубер переведёт, и продолжил. Мы решили напасть на Вену и захватить её. Потом, если пожелаете, передадим её султану Селиму.

— А-ха-ха! Гыб бур кур мур. Тыр быр дыр! А-ха-ха! — забулькал капыд как-то там.

— А что не так эфенди?

— Османы подходили к Вене с войском в сотню тысяч и не смогли её взять, а ты рыжебородый хвастун хочешь захватить её с восьмью тысячами. Аллах отнял у тебя разум. И где твои восемь тысяч? В трюме этой лодочки? А-ха-ха!

— Зубер, я тебе в лоб дам. Ты-то зачем смеёшься? Не в театре же. Ты суть переводи. Ох, наградил Аллах помощниками. Скажи этому … Как его зовут? Капыт …

— Лаз Азиз Ахмет-паша. А капыджыбашы –это вроде как начальник дворцовой охраны по-вашему генерал-лейтенант, наверное, — влез более адекватный младший Шогенцуков.

— Хорошо. Скажи ему дословно. Ахмет-паша. Моё войско плывёт сюда на кораблях и будет плыть долго, больше десяти дней. А как соберётся, мы вдоль Дуная пойдём пешком к Вене, а корабли пойдут снами по реке, они везут продовольствие. Я бы хотел, чтобы власти Османской империи нам не препятствовали. Мы все подданные Российской империи по шестнадцатому пункту Кючук-Кайнарджийского мирного договора имеем право на проход по территории Валахии и Бессарабии. А Вену мы захватим. Пусть не переживает.

На этот раз Ахмет-паша не смеялся. Он снял шапку свою чудную и пошкрябал короткостриженную, седеющую уже на висках, голову. Ухмыльнулся одной стороной лица, искривив тонкие губы.

— Русские?

— Нет. Среди нас нет русских. Я хан Петер Нахичеванский моё ханство только под протекторатом России, но мы самостоятельная страна и я веду войну, с кем захочу, и когда захочу. Сейчас я хочу взять Вену. И разграбить её.

— Восемь тысяч горцев, вчерашних крестьян, нападут и разграбят Вену?

— Точно.

— Я хочу на это посмотреть. Эх, жаль мне надо возвращаться в Стамбул. Подожди, Петер-хан … — янычар снова голову пошкрябал. — Я пошлю с тобой Мустафу-бея. И с ним две сотни лучших янычар. Они будут смотреть, чтобы никто не стал чинить тебе и твоему войску препятствий при проходе через земли Великой Порты. А потом посмотрит, как ты с таким малым войском справишься с самой сильной крепостью в мире.

— Замечательно, — чуть поклонился Ахмед-паше Брехт. — Это лучший вариант.

— Мне только непонятно. Почему ты решил напасть на Вену. Насколько я знаю, Россия сейчас вместе с Австрией воюет с Наполеоном. А ты подданный русского царя? — И опять пошкрябал котелок паша. Вши, наверное?

— Мустафа-бей всё увидит и расскажет тебе, Ахмет-паша.

— Быть по сему.

Дальше уже разговаривали не как друзья, конечно, но как партнёры. Как будут накапливаться тут войска на берегу Дуная. Всё же до конца царедворец Брехту не поверил. Опасался, что накопленные здесь войска могут напасть на Измаил. Там гарнизон под тридцать тысяч и ещё недалеко стоит целая армия, но лучше, чтобы этот непонятный хан Петер Нахичеванский побыстрее свалил подальше от Измаила.

Пётр Христианович не возражал, чтобы Мустафа-бей со своими воинами расположился здесь же и контролировал обстановку. Заметно же сразу, если войско готовится к штурму крепости. Вот и пусть ребята в красных платьях подсматривают.

На обед с возлияниями Лаз Азиз Ахмет-паша хана Петера Нахичеванского в Измаил не пригласил. Нечего непонятному рыжебородому хитрецу делать в крепости ещё вынюхает там какие важные секреты. Ну, это капыджыбашы не пригласил, но как только он уехал, то тут же пожаловала к галере делегация от табора казаков. Она пригласила.

Событие двадцать четвёртое

Поручик Голицын, а может, вернёмся? –

Зачем нам, поручик, чужая земля?

Поди уж давно догорела станица.

Россия уж с моря теперь не видна.

Владимир Жулёв

Казаки были злые. Они ненавидели Россию и русскую императрицу Екатерину. Брехт русским генералом не назвался, немецким тоже. Ту же версию и атаманам рассказал, что он хан Петер Нахичеванский и Российские генералы его ханство завоевали и теперь он под протекторатом Российской империи. Казаки спросили про его европейскую внешность и знание русского языка, на что Брехт отбрехался, что мать, мол, была русская, захватили её горцы в полон. Казачка была терская. Всё, сразу своим парнем стал у задунайцев.

Именно так эти казаки и назывались — «задунайские» и были они союзниками Османской империи. Вот какую историю рассказали ему атаманы кошевые Трофим Гайбадура и Иван Губа. Брехт даже не знал про такое.

Когда после того самого Кючук-Кайнарджийского мирного договора Россия получила Крым и выход к Чёрному морю, то надобность в Запорожских казаках отпала. Только казаки ведь не привыкли землю пахать — они воины и грабители, а потому продолжили старым ремеслом заниматься. После неоднократных погромов сербских поселенцев на юге Херсона, украинских помещиков и земель Войска Донского, а главное, из-за поддержки ссыльными запорожскими казаками пугачёвского восстания, императрица Екатерина II приказала расформировать Запорожскую Сечь, что и было исполнено по приказу Григория Потёмкина об усмирении запорожских казаков генералом Петром Текели в июне 1775 года.

Тогда Потёмкин разрешил пятидесяти казакам покинуть территорию Российской империи в целях рыбного лова в Османских провинциях Южного Буга. Но хитрые казаки одноглазого обманули, к этим пятидесяти присоединились около пяти тысяч других казаков, воспользовавшись их пятьюдесятью паспортами. Сбежали к Османам. И остались кочевать на Буге. Позднее к ним присоединились ещё несколько тысяч сбежавших украинских крестьян. Кому охота на помещиков горбатиться, когда рядом вольница.

Через три года султан Османской империи Абдул-Хамид I решил воспользоваться казаками и сформировать из них казачье войско, выделив им село Кучурган (ныне Украина, Одесская область, Раздельнянский район) на нижнем Днестре. Но начавшаяся в то время русско-турецкая война 1787—1792 разделила казаков, и часть вернулась в Российскую империю, где они были приняты в Войско Верных Запорожцев, позже Черноморское казачье войско. Во время войны Бессарабия была оккупирована Россией, и казакам была выделена новая земля в дельте Дуная, где была построена сечь Катерлец.

Вот такая история. Можно обозвать предателями. А можно дураком обозвать Потёмкина. Не мог людям работу по специальности найти. Отправил бы на Терек или ещё лучше в Хабаровск. В результате, вместо пяти тысяч союзников сейчас пять тысяч врагов непримиримых.

— Хан Петер, а что это ты говорил о походе за зипунами на Вену? — пьяный-то пьяный, но нужное слово «поход» Иван Губа услышал.

— Али повоевать хотите? — казаки пили противное кислое пиво. Были они оборваны преизрядно и староваты, все же с тех лихих времён прошло уже тридцать лет. Женщин у них мало, а потому и молодёжи нет почти, но вот эти седые чубари сидят и хорохорятся.

— Не на смерть же идёшь?! Да, хоть и на смерть, опостылела такая жизнь. Сидишь и заплаты целый день на шарвары лепишь. Износились и питаемся рыбой в основном, как чайки. Скоро и кричать, как они, начнём. Возьми войско с собой за зипунами хан Петер. Не пожалеешь.

Настала очередь Петра Христиановича снять шапку и такую же короткостриженную рыжую башку чесать. Шапка не бикорн, естественно. Обычная армейская кепка из двадцать первого века. Кто тут в Европах знает, какие должны быть у ханов Нахичеванских шапки. Уж точно удобнее и бикорна и папахи. Была мысль будёновку изобрести у Брехта, но передумал. Не пришло время. Вот к зиме 1812 года вполне можно сделать. Зима вроде холодная должна быть и ходить в бикорне или кивере это самоубийство. А так можно будёновку в зелёный цвет покрасить и милое дело. И тепло и главное горло можно прикрыть ушами.

Задумался Брехт, сняв кепку и, шевелюру рыжую почёсывая, помычал под нос песню: «Шёл под красным знаменем командир полка…». Жарко даже в кепке. С одной стороны войско, которое он уже набрал, и которое организуется после добавки к нему янычар и казаков, с точки зрения реальной военной силы хрень полная. Это получится почти десять тысяч лёгкой конницы. И что может эта лёгкая конница в современных сражениях изобразить? Ничего. Её штыками отгонят пехотинцы, потом расстреляют из ружей или из пушек картечью всю положат. У этой конницы нет единоначалия, и вообще ни один из этих конников не слышал ничего о дисциплине. Ну, разве янычары, да пара сотен черкесов, что прошли все сражения с Брехтом и побывали в Петербурге.

Реальная сила у него это егеря, гренадёры, артиллерия Ермолова и лезгины — это настоящая тяжёлая конница очень прилично обученная и вооружённая.

А с другой стороны?! С другой стороны он же не Кутузов и не Наполеон. Он совсем даже хан Петер Нахичеванский, и он не собирается, как эти два кретина, давать генеральные сражения. Где люди ни за что гибнут тысячами.

Его лёгкая конница будет грабить. А кто обучен грабить лучше казаков и черкесов. Да, нет таких сейчас. Главное не нарываться на регулярные войска, а если и нарвался, то отступи, замани в засаду или отступи и напади ночью, когда противник спит. Ведь кто мешал тому же Кутузову в ночь перед сражением отправить всю лёгкую кавалерию порезвиться в неприятельский лагерь. У него десятки тысяч гусар, улан, казаков было. Да они просто вырезали бы в эту ночь половину наполеоновской орды. Нет!!! Нужно по всем правилам рыцарским давать генеральное сражение.

Ну, Брехт не рыцарь. Он хан Петер.

И ещё один аргумент за то, чтобы казачков с собой забрать. Раз они сейчас за султана, то через год, когда начнётся война с Портой, они будут русских солдат убивать, воевать на стороне турок. И это пять тысяч человек. Зачем доводить до такого. Он же не Потёмкин. У него оба глаза, и он видит, что люди просто несчастны, и с радостью вернулись бы на Родину. Только было бы на что жить. Вот, в этом походе и прибарахлятся. Разграбят под чистую Баварию. А потом Брехт их заберёт на Кавказ. Там есть куда за зипунами ходить. У него ещё приличный кусок Азербайджана под непонятными персами и не менее приличный кусок Армении под непонятными турками. Зачем им чужие земли. Пусть свои осваивают.

Глава 11

Событие двадцать пятое

Есть такое твёрдое правило. Встал поутру, умылся, привёл себя в порядок — и сразу же приведи в порядок свою планету.

Из «Маленького принца»

Прицепилась песня. Шли по левому берегу Дуная. Всё же река какой-то границей, что ли является. На левом берегу сначала Бессарабия, потом Молдавское княжество, затем Валахия, а правый берег скорее уже чисто турецкий, хоть и там население смешанное. Многие путают Молдавское княжество и Бессарабию. В чём разница? Во всём. Граница по реке Прут. И Бессарабия в 1812 году отойдёт к России, а Молдавия останется за Турцией. Сейчас проходило войско примерно в районе Бухареста. Сам город, что необычно, не расположен на Дунае. Там протекает речушка Дымбовица, что впадает в Дунай. Так раньше город и назывался. Дымбовец. А Бухарест переводится на русский интересно. Название происходит от личного имени «Букур» с суффиксом -ешти, указывающим на принадлежность селения. То есть, Бухарест — это селение Букура, а букур переводится как — «милый или миленький». Бухарест выше по карте, в предгорьях Карпат почти. Километрах в пятидесяти на севере. Карпаты здесь делают небольшой бросок на юг и Дунай соответственно изгибается. До города Видин, что является должно быть пограничным городом Сербии, километров триста, потом ещё примерно двести — двести пятьдесят до самого Белграда. Длинная и тяжёлая дорога. Жара. Вроде осень уже началась. Третье сентября, как в песне, а жара стоит, как в июле и вот уже три дня плетутся они вдоль реки и на небе ни одного облачка. Хоть переходи на ночное передвижение. А то люди скоро начнут в обмороки падать. Единственная радость, что за небольшим исключением все в войске с юга, и к жаре более привычные, чем егеря или гусары Мариупольские, или артиллеристы Ермолова. Им и приходится тяжелее всего. Пушки везут першероны и прочие великаны, но и солдатикам приходится иногда плечо подставлять. Дороги, как это ни странно, ничем не лучше, чем в России-матушке. Врал Наполеон.

Движется войско к городу Видину, к Сербии. С Сербией всё не просто. Георгий Карагеоргий возглавил восстание и, как и в Реальной истории, выгнал остатки янычар из Белграда и из большей части Сербии. Чему очень обрадовались в Стамбуле. Рано. В марте прошлого года Карагеоргий был официально назначен военным лидером Сербии, самопровозглашённым вождём, и миропомазан епископом Анфимом (Зеповичем).

Османское правительство приветствовало восстание против дахи (янычар) и решило поставить нового пашу в Белграде.Однако Карагеоргий и сербы, вкусившие уже плоды свободы, не пустили нового пашу в освобождённые районы и разбили его армию в битве под Иванковацом в марте этого года. Турки не успокоились и выслали следующее войско, со следующим пашой. Повстанцы одержали несколько побед, в том числе в битвах под Мишаром, Делиградом. И попросились под протекторат России. Александр прислал в Белград посланцев и этот протекторат Сербии предоставил. То есть, сейчас, если некоторые условности отбросить, Сербия как бы часть Российской империи. Только русских войск здесь нет и чиновников тоже нет. Есть немного добровольцев из дворян, которые в сербском войске бьют турок. Сейчас к осени разбитые в очередной раз османы отступили.

Брехт бы на месте Александра Кутузову дал команду сюда повернуть и вторую армию, как и в Реале ввести в Бессарабию и Валахию, занять Бухарест. И с двух сторон долбануть по туркам, полностью их на правый берег Дуная вытеснив. А Брехта (князя фон Витгенштейна) с Цициановым отправил бы вдоль побережья Чёрного моря всякие Абхазии и Аджарии к рукам прибрать, А потом и полностью всю Армению откусить. Вот это был удар и по Турции, и по Австрии, и по Наполеону. А что в натуре? Проигранное сражение под Аустерлицем, потеря Сербии и шестилетняя война с Портой, из которой еле-еле выкарабкались к 1812 году. Получив эту самую Бессарабию. За шесть лет войны!?

Пётр Христианович чуть помог Георгию Карагеоргию. Ну, во-первых, в позапрошлом году почти уничтожил дахи (янычар) и этим вполне себе равновесие сдвинул в сторону сербов. А потом, и это, во-вторых, его корабли, каждый раз, проплывая из Вены или Линца в Ростов, передавали немного купленных в Австрии ружей и сабель в Белграде повстанцам. За два года уже тысячам к пяти ружей приближалось общее количество подарков и раза в два больше сабель. Сильно борзеть Брехт опасался. Станет известно, что эти корабли поставляют восставшим оружие и Австрия заорёт, а уж как Стамбул визжать начнёт. На этом вся его такая выгодная торговлишка и закончится. Закроют османы Дунай и кердык так хорошо налаженному бизнесу.

Терять есть что. Краски из Марены красильной, хна и басна из Ирана и Индии, шафран свой и перекупленный у персов. А шёлковые ткани свои и тоже перекупленные у Ирана и Индии. Дербент этаким перевалочным хабом стал на пути из Ирана и Индии в Европу. Хочешь торговать всем перечисленным, пожалуйста, довози до Дербента и продавай, а уже дальше купцы, работающие на князя Витгенштейна, в основном армянского происхождения, везут и продают всё это в Европу, из Вены тоже хаб сделав. Туда съезжаются покупатели со всей старушки Европы. И это далеко не все товары. Хлопок ещё довольно редок и дорог, а потому белейшая и тончайшая бумага с Кавказа, из него произведённая, покупается в Вене оптом с мордобоями. А ещё развернулись кубачинские мастера, делают подстаканники из серебра. Брехт бросил выпускать на стекольном заводе в Дербенте стёкла для керосиновых ламп. Сейчас производство перенесено в Санкт-Петербург. Там нашли глины с высоким содержанием оксида алюминия. А Дербентский стекольный завод перешёл на выпуск гранёных стаканов по чертежам товарища Мухиной. Кубачинцы к ним подстаканники делают, и товар этот у аристократов в Европе вошёл в моду, тоже бойня в Вене стоит, когда кораблики очередную партию привозят.

Лишаться такого прибыльного бизнеса, из-за поставок ружей Карагеоргию, не хотелось Петру Христиановичу. И без того всё на волоске висит. А ещё ведь этими корабликами время от времени в Вену доставляют фальшивые бумажные гульдены. Теперь таких огромных сумм не печатают, так, по полмиллиона за раз. И те же самые базарные воришки, теперь полностью на Брехта работающие, их в разных городах Европы легализуют. Скупают серебряные и золотые украшения. Скупают железные сельхоз инструменты, иногда, если получается, коллекции живописи или монет, или орденов. Недавно вон купили коллекцию китайского фарфора, украденную наглами, должно быть. В империях и династиях китайских Брехт не сильно разбирался, но коллекция обошлась ему в двести семьдесят тысяч фальшивых гульденов. Точно какая-нибудь династия Мин или Цин. Не новодел.

Сейчас печатать фальшивки Брехт не боялся. Со дня на день начнётся война и французы хорошо порезвятся в пока ещё Священной империи немецкой нации, можно будет, если что и всплывёт, то вбросить слух, что это Наполеона делишки. Узурпатора в Австрии не любят, и легко в этот слух поверят.

Интерлюдия вторая

Итак, 28 августа 1805 года австрийская армия под командованием эрцгерцога Фердинанда — герцога Моденского и дяди нынешнего императора Франца, перешла через реку Инн и вошла на территорию Баварии для подхода к французским границам.

И там их ждал сюрприз, и это не только предательство Баварии, ещё новость была.

Австрийское командование не ожидало появление армии Буонопартия со стороны Пруссии, так как Пруссия подписала нейтралитет. Только вот Наполеона факт нарушения договора нисколько не смущал. Французские корпуса переправились через Рейн. Корпус Сульта направился к Донауверту, Даву — к Нейбургу, а Бернадот, Мармон и баварцы — на Ингольштадт. К 24 сентября, пока Кутузов находился с визитом в Вене, попивая винишко с императором Францем, французская армия вышла к Дунаю.

Корпуса Бернадота, Сульта и Даву двинулись спешно по сходящимся направлениям на Аугсбург, тем самым окружив части австрийского генерала Михаэля фон Кинмайера. В скоротечном бою с французами Кинмайер потерял пять с лишним тысяч человек, но все же успел направить донесение фельдмаршалу Карлу Маку — главнокомандующему австрийской армией, о появлении на Дунае крупных сил французов. Так это он ещё всех сил не видел.

Фельдмаршал Мак из донесения не понял главного, что там французов море просто, и решил отправить небольшой отряд на помощь Кинмайеру. Послал отряд генерала Ауфенберга, численностью шесть тысяч человек. Однако Ауфенберг не принял должной осторожности на марше и попал в засаду. Отряд Ауфенберга был разбит в пух и прах, а сам «беспечный» генерал попал в плен к французам.

Надо отдать должное маршалам Буонопарта. Они люди решительные и резкие, не привыкли сопли жевать. Корпус Нея внезапно атаковал части генерала д’Аспре, беспечно стоявшие на левом берегу Дуная и разбил их наголову.

А что же австрийцы? Их фельдмаршалы? Скучно там всё, в это время в Ульме проводились бесконечные совещания. Стратегами составлялись и отменялись предложения, рассылались предписания и тут же тоже отменялись, заканчивалось продовольствие у вояк и тогда окрестные села были преданы грабежу. А ещё осень всё же настала и пошли затяжные дожди. Ну, хоть не жарко.

Корпуса Даву, Бернадота и предатели баварцы пошли к Мюнхену встречать армию товарища Кутузова, если он двинется в Баварию. А в это время гвардейские части Наполеона, корпуса Ланна, Сульта, Мармона и Мюрата обложили Ульм и перекрыли дорогу в Тироль, закрыв дорогу австрийскому отряду Иеллахшица.

У гвардейцев тоже были неудачи. Австрийцам удалось провести удачный бой с дивизией Дюпона, которая слишком близко подошла к Ульму и встретилась с превосходящими силами австрийцев. Дюпон потерял 17 орудий и 800 пленных.

Всё, больше удач у Мака не было. Опять надо отдать должное Наполеону. Он оказался тем ещё выдумщиком. Лазутчики Наполеона регулярно подбрасывали в австрийский штаб ложные сведения. Одной из таких новостей был якобы вспыхнувший бунт в Париже, для подавления которого Наполеон увёл войска во Францию. Фельдмаршал Мак придерживался плана ожидать Кутузова в Ульме. Эрцгерцог Фердинанд решил воспользоваться мнимым отступлением Наполеона и идти на прорыв к Кутузову по направлению к Богемии. 2-го октября отряд численностью 18 000 вышел из Ульма.

Французы силами корпусов Мюрата и Нея двинулись наперерез отряду и настигли австрийцев. Догнали имперскую пехоту. Австрийский генерал Вернех смело сложил оружие без сопротивления. Пойди посопротивляйся двум корпусам. Кавалерия Эрцгерцога Фердинанда численностью четырнадцать эскадронов уходила от французов, ведя непрекращающиеся жестокие арьергардные бои. Богемии достигли всего 4 эскадрона. А тем временем, 3 октября сам Наполеон захватил господствующие над Ульмом высоты и начал артиллерийский обстрел города.

Торопыга фельдмаршал Мак вступил в переговоры с Наполеоном, предлагая подписать капитуляцию, если русские войска не подойдут в течение 8 дней. Буонопарт пригласил дружище Мака в свою ставку и показал на карте расположение французских корпусов. Мак немедленно и решительно подписал капитуляцию. Через пять дней — 8 октября австрийская армия численностью 23 000 человек вышла из Ульма и сложила оружие. И чёрт бы с ними, но разобравшись с австрийцами, Наполеон повёл войска к Мюнхену в ожидании вестей о движении армии Кутузова.

Событие двадцать шестое

Мы все должны страдать от одной из двух болей: боли дисциплины или боли сожаления. Разница в том, что дисциплина весит унции, а сожаление — тонны.

Джим Рон

Это писец. С огромным серебристым хвостом. Ладно, двести янычар. Эти держались особняком. Нда, вот только продовольствие себе и корм для лошадей, что везли несколько телег, в котором было снаряжение уложено, янычара добывали, грабя местных валахов. Если честно, то Брехту их сильно жалко не было. Он ведь знал, что собой будут эти румыны в будущем представлять. Больно легко им Сталин простил оккупацию Одессы и всего юга России, нужно было социалистический лагерь создавать. Чем закончилось, понятно. Люди всегда считают доброту за слабость. Никто не мешал Сталину делать из румын рьяных социалистов, расстреляв всех, кто служил Гитлеру. Или сначала отправить Украину из руин отстраивать, а уже потом расстрелять. Только больше бы любили СССР, зная, чем «нелюбовь» закончиться может.Сколько их было в армии оккупационной — пятьдесят тысяч? Сто? Сто тысяч расстрелянных, которых нельзя месяц убирать с площадей и любовь к СССР у остального населения Румынии ключом будет бить.

Только один маленький нюанс, завтра, если верить карте, они должны подойти к городу Видин. А там Сербия начинается. Как Карагеоргиевич отнесётся к янычарам в войске Брехта?! Вопрос. Но гораздо больший вопрос, а как себя янычары будут вести при встрече с сербами? И второй вопрос из этой же оперы. А как себя янычары поведут, когда узнают, что это хан Петер Нахичеванский поубивал в Белграде несколько тысяч янычар? Вот! А узнают точно. Без сомнения среди янычар есть люди, владеющие сербским, а может и русским. Их же в основном из славян и набирали. Многие могли язык детства запомнить. Точнее, не полностью забыть.

Но это полбеды. Беда с задунайскими казаками. Это просто неуправляемая орда. Ох, зря он их согласился взять с собой. Первым делом при заходе в деревню по дороге эти гарные хлопцы грабили таверну или постоялый двор, изымая всё спиртное, а потом и переворачивали всю деревню или даже маленькие городки в поисках всё того же спиртного. Золото с серебром тоже у аборигенов исчезало, а у казаков появлялось. Пётр Христианович даже хотел бросить их, сообщив атаманам, что нахрен ему такие вояки не нужны, но останавливало, что пока это Румыния и чёрт бы с её жителями и их спиртным. Пусть ненавидят казаков и янычар. Это подданные и даже воины султана, и ненависть валахов к султану и Порте, русским только на пользу.

И опять Видин впереди. А вот там Сербия и сербы, а она сейчас под протекторатом России и грабить кабаки и населения в Сербии позволять казакам нельзя. Вечером Брехт собрал казачью верхушку во главе с кошевыми атаманами Трофимом Гайбадурой и Иваном Губой.

Оглядел их. Казаки были чуть навеселе, но не пьяные пока. Сидели, курили трубки, громко переговаривались. А что? Жизнь пёрла в последнее время.

— В общем, так, станичники, или как вы себя называете. Завтра мы входим на территорию Сербии. Это дружественное нам государство, и оно сейчас воюет с османами. Несколько битв было и во всех битвах сербы турок разбили. Кроме того Георгий Карагеоргиевич их военный лидер — это мой друг. Потому, грабить сербов нельзя. И тем более отнимать водку. Напьётесь и потом вам сам чёрт не брат. Сербы не валахи. Я тоже на их сторону встану. Попадётся кто, отнявший чего у сербов или изнасиловавший сербскую женщину, я велю арестовать и повесить на месте. Хватит, погуляли. В Сербии мы на пару месяцев застрянем. Нужно отдохнуть немного пополнить припасы и кроме того по моему плану мы рано пришли. Пока Вену завоёвывать нельзя. Должно кое-что произойти. Вот потом наш черёд настанет.

Казаки загудели, нет, не протест высказывая, просто переговаривались, поясняя друг другу, что это не просто будет некоторые буйные головы остудить. Так им Брехт и сказал.

— Всегда есть подстрекатели и зачинщики беспорядков. Вы их у себя лучше знаете. Может, их заранее связать и держать отдельно, чтобы бузы не было. Вы даже не представляете, с какой радостью егеря и черкесы вас прикончат, надоели вы своими пьяными выходками всем хуже горькой редьки. Считайте это последним китайским предупреждением.

Слова это. Никто словам не верит. Точно придётся пару десятков пассионариев повесить. Тогда чуть поутихнут, но ненадолго. Опять потянет за водкой. Водка она такая. Опять повешенные, как бы бунта не было. Казаков естественно поубивают, несопоставимы силы и умения, но и они опытные воины, среди своих тоже потери будут.

— Ребятушки вы поймите, я не шучу и не запугиваю, поговорите со старыми егерями, я всегда выполняю, то, что обещал. Обещал повесить — повешу. Потерпите. Скоро осень закончится и настанет время для нашего блицкрига. Возьмём Вену, вот там гуляй и грабь — не хочу. Три дня, что хотите там делайте. Содрогнуться Вена должна.

— Любо!!!

Глава 12

Событие двадцать седьмое

В любой ситуации выбор всегда за вами. Вы либо гуляете под дождем, либо просто под ним мокнете.

Жанна Батищева Анучина

Осень, прямо, словно ждала, пока Брехт с войском доберётся до Сербии. Дожди заряди, солнце спряталось, и прямо на глазах жара сменилась холодом, особенно по утрам. Одежда толком не просыхала, так как дождь лил всё время, а утром не мороз ещё конечно, но градусов пять и в мокрой одежде очень не уютно. На свое войско, ну на тех, кто из Дербента вышел, и плюс ещё тысяча всадников Мехти палатки были и полевые кухни были.

Для черкесов взяли только полевые кухни, ну они сами несколько шатров трофейных и несколько отбитых у персов палаток прихватили, но этого от силы на тысячу человек хватило. Основная масса понаделала себе шалашей. Янычары тоже всего с двумя шатрами вышли в поход, и у этих полевых кухонь точно не было. Подходили мужики в красных платьях, смотрели на диковинные кухни, что кочегарили у Ермолова в расположении батарей и головами качали. Плохо это. Расскажут потом всяким своим генералам-пашам и те прикажут обеспечить войско такими же кухнями. Или нет? Котлы чугунные, ладно, не самый главный дефицит, а вот толстая жесть … Никаких прокатных станов нет. Жесть у Брехта делали кузнецы с помощью машинных молотов, не просто будет османам повторить, даже если захотят. Железо дорогое удовольствие, и Брехту эти сто полевых кухонь обошлись в астрономическую сумму.

Казаки? С казаками всё плохо. Котлы есть и пять шатров. Всё. Остальные, как и черкесы, себе шалашей понаделали.

Народ кашлял, чихал и сопливил, а дождь всё не заканчивался.

Пётр Христианович в это время вёл переговоры с лидерами сербов. Те обрадовались, что это Россия прислала им войска на помощь и теперь они смогут двинуться на юг к морю, исконно сербские земли освобождая. И до Черногории дойти можно. В принципе, если бы у князя Витгенштейна не было чёткого плана на этот поход, то можно было бы и согласиться. Перебить эти две сотни янычар и всей массой долбануть по туркам. Те бы до Стамбула откатились.

Но нет. Турция на очереди второй стоит, есть Наполеон, и есть Вена с Мюнхеном, которые нужно ограбить. Даву первый на очереди. Брехт, самое смешное, что не мог сербам планов своих раскрыть. Точно найдётся, какой ушлый товарищ, который, загоняя коней, бросится в Вену. Всё же большинство сербских офицеров служило в императорской армии. Потому, Брехт им усечённую версию выдал. Иду, мол, помочь русским войскам, Кутузову, который бьётся с врагом рода человеческого, посланцем самого сатаны — узурпатором Буонопартием. Наполеоном. Торт такой.

Огорчились сербы. Карагеоргиевич чего-то по матерному прорычал. А оказывается сербский мат можно понять. Донер ветер, например, или шайзе. Свинячьи собаки ещё. Или это не совсем русский? Точно. Это совсем не русский. Это хохдойче.

Сиднем войско не сидело. Во-первых, оно медленно, никуда не спеша, двигалось от Видина к Белграду. Ещё во время этого неспешного движения, Брехт пытался из черкесов и казаков хоть какое-то войско организовать. Разбил их на эскадроны по сто восемьдесят человек. У черкесов Марата Карамурзина получилось двадцать четыре эскадрона. А у казаков вообще двадцать восемь. Всего же войско насчитывало уже четырнадцать без малого тысяч человек.

Хорошо, хоть накричавшись, сербы всё же вспомнили, кто перед ним, и решили помочь быстрее эту орду со своей территории спровадить. Потому, Брехту удалось закупить у крестьян продовольствия преизрядно, фураж для лошадей и тёплую одежду для казаков. Эти выехали в летней одежде, а так как воевать придётся зимой, то пришлось Петру Христиановичу растрясти казну. Серебро утекало рекой полноводной. А как Даву с двадцатитысячным корпусом добывал продовольствие, продвигаясь по неметчине? Просто реквизировал овёс и продукты для корпуса? Ничего, время движется, вскоре встретятся и узнают.

Разбив лёгкую конницу на эскадроны, Брехт даже попытался учение одно провести. Поворот мчащегося во весь опор войска все вдруг назад. Опять писец с серебристым хвостом. Такую сутолоку устроили и столько ног лошадям поломали, а себе рук, что экспериментатор решил больше никакой нахрен учёбой не заниматься. Чёрт с ними со всеми. Пусть их жизнь учит. Просто надо иметь ввиду, что единственное, на что казаки и черкесы способны, так это добивать бегущие войска, а ещё грабить безоружных. Да и ладно. Именно для этого и бралже черкесов. Ну, теперь грабителей просто стало в два с лишним раза больше. Добыча будет наваристей.

К Белграду подошли, и как по мановению взмаха волшебной палочки, погода опять круто изменилась. Бабье лето настало. Солнце вылезло из-за туч и стало сушить дорогу и одежду воинства христова, что шло … Ну, шло в общем.

На календаре было двадцать восьмое октября. Получается, если предположить, что сражение под Аустерлицом должно произойти в самом начале декабря, то у них ещё целый месяц есть, чтобы из Белграда через Будапешт добраться до Братиславы, а потом до Брно. Точно, где этот Аустерлиц, Пётр Христианович не знал, но рядом точно чешский город Брно. Нужно ещё и приличную карту по дороге у австрийцев или французов отбить. Те карты, что удалось добыть у сербов, так далеко на севере ничего не показывали, Братислава была сейчас Пресбургом, вот на нём карта самая лучшая и заканчивалась. Зато та часть, где есть Будапешт, вполне прилично выглядела. Получалось до будущей столицы Венгрии около четырёхсот километров, если не удаляться от Дуная, и следовать его изгибам, и потом ещё сотни две до Пресбурга — Братиславы. Шесть сотен километров. От Дуная отдаляться нельзя. Флот везёт припасы воинские и продовольствие. А значит, пора выдвигаться. Шестьсот километров это не меньше двух с половиной недель с таким довеском в виде казаков.

Интерлюдия третья

Генерал от инфантерии Михаил Илларионович Кутузов находился в это время в Браунау, ожидая подхода колонн своих войск. Браунау-ам-Инн это город на границе Австрии и Баварии. Инн — это южный приток Дуная. Город расположен на полдороги между Линцем и Мюнхеном. До столицы Баварии примерно сто двадцать километров.

От австрийцев всё время приходили разноречивые показания. От эрцгерцога Фердинанда пришло письмо от 28-го сентября, что австрийская армия цела и исполнена мужеством. Хорошие новости. Потом пришло донесение от графа Кренвиля об одержанной победе, но позже выяснилось, что это был лишь удачный бой с дивизией Дюпона. А потом наступило долгое затишье в переписке с брифроиндами. Больше писем от Фердинанда и Мака не было, лишь отдельные сведения. По одним донесениям эрцгерцог отступает в Тироль, по другим идёт на левый берег Дуная. Дунай большой. А, ну, да Дунай длинный. Австрийские конные разъезды, отправленные в Баварию для захвата языков, не возвращались, а попадались в плен. Вот тебе и здрасьте. Шли, как говорится, по шерсть, а вернулись щипаны. Складывалось впечатление, что под Ульмом случилась беда. Полагая невероятным уничтожение австрийской армии, Кутузов считал сведения лазутчиков преувеличенными и готовился к наступательной операции. Никто и никогда не верит и не думает о худшем. Человеки — они от природы оптимисты. Иначе это человечество не выжило бы.

И самое интересное, что пока хорошие ожидания даже частично сбывались. Неожиданно к Кутузову присоединилось двадцать четыре батальона и шестьдесят эскадронов австрийского генерала Михаэля фон Кинмайера, которые были отброшены французами от Донауверта. Вслед за ним прибыл отрезанный от Ульма граф Ностиц с тремя батальонами пехоты и полком гусар принца Гессен-Гомбургского. Оба австрийских главнокомандующих не знали о событиях под Ульмом, так как находились в это время совсем в других местах.

А что же с самой русской армией? В начале октября в Браунау собралось пять колонн армии Кутузова численностью до тридцати двух тысяч человек. Солдаты прибыли изнурённые от ускоренных маршей в ненастное время, обувь износилась, иные солдаты шли даже босые. Стоит напомнить, что выходило в поход сорок четыре тысячи человек. В пути осталось шесть тысяч больных. Было множество отставших частей. А с другой стороны … Вместе со всеми прибывшими сюда австрийскими отрядами численность армии Кутузова составила более пятидесяти тысяч человек. Михаил Илларионович не спешил исполнять требование Венского Двора открыть сообщение с Ульмом, вежливо напоминая о необходимости защитить Вену. Он ждал точных сведений о событиях под Ульмом.

Ждал-пождал и дождался. Истина, шокирующая все руководство армии и каждого рядового даже, открылась 11 октября, в Браунау прибыл «торопыга» фельдмаршал-лейтенант барон Карл Мак фон Лейберих, ехавший из Ульма в Вену. Он сообщил, что от 70 000-й армии Австрии спаслось только десять батальонов и четырнадцать эскадронов ушедших в Тироль. Но он ещё не знал новых новостей, что эти десять батальонов тоже сложили оружие, а из четырнадцати эскадронов уцелели только четыре. Так же генерал без войска сообщил, что вся армия Наполеона собирается у Мюнхена, в ожидании действий Кутузова.

А Кутузов тоже ждал. Теперь армия Михаила Илларионович была единственной защитой Австрийского государства со стороны Германии. Император Франц второй этого имени лично поехал на встречу с Кутузовым, чтобы обсудить дальнейший план действий. Генерал же от инфантерии Кутузов не спешил выступать из Браунау, ожидая действий Наполеона. Он распорядился вывозить из Браунау больных, австрийские магазины воинские и артиллерию, а ещё ломать мосты по реке Инн. На левом берегу пограничной реки были выставлены наблюдательные отряды.

В русской части армии не было и следа паники, в отличие от австрийской. При общем унынии союзников, главная квартира в Браунау веселилась и балы устраивала, напоминая торжественный и великолепный Екатерининский век. Кутузов был на всех балах и хранил хладнокровие. А вся русская армия нетерпеливо ждала сражения с Наполеоном, памятуя об одержанных победах над французами в Италии. Большинство офицеров и генералов были там с Суворовым и французов не боялись. Русские французских всегда бивали.

15 октября армия Буонопарта двинулась к реке Инн, желая дать русским генеральное сражение и разбить их. Наполеон выступил из Мюнхена, разделив армия на две части. Первая часть её состояла из корпусов Ланна, Даву, Сульта и гвардии, и под личным руководством Наполеона направилась к Браунау. Вторая часть, состоящая их корпусов Бернадота, Мармона и баварцев, шла на Зальцбург для обхода Кутузова слева. Авангардом командовал Мюрат. Зальцбург примерно в пятидесяти километрах южнее Браунау.

Михаил Илларионович в это время продолжал ожидать подход отставших корпусов из России, а также возвращения из Тироля и Италии австрийских корпусов. Пруссия продолжала сохранять нейтралитет, однако возмущённая проходом Наполеоновских войск через её территорию для внезапного удара по австрийским частям в районе Ульма, начала активно вооружаться.

Событие двадцать восьмое

Кто вспыльчиво руку заносит с мечом, Грызёт тот, раскаявшись, руки потом.

Саади

Князь Витгенштейн простыл. И это уже во второй раз в этом времени по глупости простывает. Приспичило ему искупаться. Не поплавать в голубом Дунае, а помыться. Зашёл в кусты, прихватив Ваньку, полотенце и мыло. Собственной дербентской фабрики мыло. Твёрдое и ароматное. Намочился, намылился и полез в воду. Так-то ноябрь. Обжигаясь в холодной воде, быстро смыл с себя мыло и растёрся полотенцем докрасна. Всё же правильно сделал. Просто не в моготу стало себя нюхать. Пропах и своим и конским потом. В палатке потом даже коньячку тяпнул для сугреву, а утром проснулся от першения в горле и температуры. Пришлось заваривать Матрёнин сбор. Думал, пройдёт, и продолжил вместе с войском поход на Будапешт. И к обеду понял без врачей и термометров, что заболел. Пришлось перебираться на галеру и отлёживаться в каюте.

В обморок не падал, взял в койку карту, и планы строил, спал, снова строил и снова спал. И проспал бунт на корабле. С галерой-то всё нормально. Просто черкесы вырезали всех янычар. Чего-то не поделили, в чём не признались. Слово за слово, один из товарищей в красном платье схватился за свой кривой и тяжёлый меч, что у них саблей зовётся, а черкес за шашку. У черкеса быстрее получилось. И началось. Вообще, Брехт бы хотел на эту баталию посмотреть. Ну, раз уж случилось. Нужно же оценить, так ли хороши эти янычары в сабельном бою. Их же с младых ногтей учат сабельному бою.

Прошёл потом Пётр Христианович по полю боя. Дести мёртвых янычар и около сотни мёртвых черкесов и даже десяток мёртвых казаков.

— А эти за кого рубились? — горестно вздохнул Пётр Христианович, осмотрев трупы и вернувшись к Марату Карамурзину.

— Янычар убивали. — Марат сопел. Понимал, что хрень полная. Как теперь назад возвращаться? С боем? Измаил по дороге брать? Турки же мимо не пропустят. Ещё война не началась, а уже три сотни человек потери.

— Ой-ё-ёй! Марат, блин, а ты-то где был? Это риторический вопрос. Знаю, что первый в рубку полез.

— Я больными занимался. Люди простыли уже под сотню человек. Организовывал их передвижение на подводах. — Вскинулся пщышхуэ.

— Вона чё? — Брехта самого покачивало от температуры. Точную цифру он не помнил, но у Кутузова в этом походе тоже тысячи больных и отставших. Брехт и питание правильное предусмотрел, и воду кипятят люди, а про простудные заболевания забыл.

— Что медики говорят и делают?

— Отвары заварили.

Брехт ещё раз поле боя оглядел. С другой стороны, не так всё и плохо. Уж больно много чего интересного эти шпионы могли потом своим рассказать своим пашам. Вот только проход мимо Измаила назад. Может, придётся крюк небольшой сделать. Там в районе Ясс, до Днестра километров сто. Корабли отправить дальше по Дунаю, а самим прогуляться вдоль Днестра до Одессы. А там уж на кораблики садиться.

— Вот, что Марат. Давай так. Мысль мне тут пришла в голову хорошая. Своих похороните, и янычар тоже по вашему мусульманскому обычаю. Только Янычар без оружия и формы. Переоденем при грабежах Вены и Мюнхена часть людей в янычар, и первыми в город будут они заходить. Турки на них напали, а мы будем союзниками османов.

Марат понимая, что виноват, не стал выделываться и кричать, что этих врагов и убийц своих людей пусть шакалы хоронят. Махнул рукой и пошёл команды раздавать. А Брехт прогулялся до стихийного лазарета. Тут тоже всё плохо. Около сотни больных и полсотни ещё примерно раненых. У всех резаные раны. Выходит не дёшево янычары жизни свои продали. При огромном численном перевесе потери соизмеримы. Просто раненых янычар потом добили.

Больше Брехт себе болеть не позволил. Ехал в центре войска на телеге, укутавшись в попону и одеяло. Не хватало, чтобы ещё черкесы или ещё хуже егеря с казаками схлестнулись. Тех не двести человек, а пять с лишним тысяч и при равноценном если размене, то от армии одни ошмётки останутся. В казачьи и черкесские эскадроны были отправлены наблюдатели из егерей. И ещё, на всякий случай, Пётр Христианович разделил этих товарищей. Казаки теперь ехали в арьергарде, а черкесы в авангарде длиннющей колонны воинской.

Приближение большого города почувствовали задолго до его появления. По дороге шли целые караваны с продовольствием в ту сторону. Стоит заметить, что никакого Будапешта сейчас не существует. Есть три отдельных города Буда и Обуда на левом берегу Дуная и Пешт на правом. Соединяет города один мост. При этом левобережная агломерация из Буды и Обуды меньше раза в два по существу правобережного Пешта. Армия Брехта двигалась по левому берегу, а потому и прибыли они в город Буда. Слово ни фига не венгерское. Венгры завоеватели. Слово славянское. Домпереводится. В русском осталось слово похожее — «будка». А Пешт — это печь. «Очаг».

Буда стала столицей королевства Венгрии всего лет двадцать назад, до этого столица была в Пресбурге или в Братиславе, а королевский двор или, вернее, палантины Венгерского королевства (наместники императора в Венгрии). переехали ещё позже. И, вот, недавно вроде совсем, палантиной венгерской была старшая и самая красивая из дочерей Павла Петровича великая княжна Александра, которая умерла от родовой горячки. И дочь новорождённая тоже умерла. И виноваты в этом не венгры, а австрийцы и муженёк в первую очередь. Брехт решил, что если выпадет случай, Иосифа этого укоротить на голову. Читал записку человека, сопровождавшую Александру на чужбину, что врач, направленный по приказу императрицы к княжне, «более искусен был в интригах, нежели в медицине, а притом в обхождении был груб». А ещё, что повара готовили блюда, которые Александра не могла есть. И священники ежедневно домогались до неё, требуя сменить веру. Потом роды, продолжавшиеся несколько часов, измучили и ослабили великую княгиню. Заболела. И через несколько дней умерла. Вывод прост. Занесли инфекцию. И где в это время был эрцгерцог Иосиф? «Так он лукавый презлым заплатил за предобрейшее?! Повинен в смерти!» И врача нужно найти и тоже прирезать. Долго по кусочку отрезая чего от его ненужного уже никому организма. А ещё обязательно пусть и инкогнито сходить на могилу Александры. Нужно будет Марии Фёдоровне потом рассказать. Стоять. Нужно найти архитектора и денег выделить, пусть красивую церковь построят.

Глава 13

Событие двадцать девятое

Война есть война людей, мир есть война идей.

Виктор Гюго

У любой дороги есть начало. Ох, как далеко сейчас это начало. Тысячи километров отсюда до Дербента. И у любой дороги есть конец. Они дошли до Пресбурга (Братиславы). Это километрах в шестидесяти от Вены. В город заходить не стали. Чего там народ пугать. Остановились в лесу километрах в десяти севернее. Там уже горы, дожди идут и народа не больно много. Лагерь сделали максимально компактным и со всех сторон дозорами из гренадеров огородились. Они надели свои бело-голубые мундиры и если, кто полезет в лес, то наткнётся на обычных для Австрии военных. Мало ли кто там стоит. Война идёт. И идёт она всего в восьмидесяти километрах. Надо было, в отличие от Кутузова, Петру Христиановичу не сидеть на попе ровно, а выяснить обстановку, и Брехт отправил два разъезда. На разведку. Один под руководством Кристиана фон Витгенштейна в Пресбург. У этого стоит задача узнать, где сейчас русские, где австрийцы и где, мать, их французы. Главное выведать — захватил ли уже Наполеон Вену, и что за войска там стоят. Этот разъезд отправлялся не сильно далеко. Памятуя, что война идёт, Брехт решил, что нужно не по два три человека отправлять, а роту. Если наткнутся на французов, то отстреливаясь, за собой приведут их к лагерю и тут, если французов не вся наполеоновская армия, им и конец придёт.

Второй дозор должен был в принципе по мирной земле путешествовать. Нужно же найти место, где можно корпус Луи Никола Даву на ноль помножить. Плохо, что не историю Брехт в школе преподавал. Как точно будет двигаться корпус маршала Даву, он не знал. Он будет мчаться на помощь два дня и преодолеет сто двадцать километров. И придёт к Аустерлицу с юга. На юге Вена. Должно быть, он из Вены и шёл. Тогда проще. Есть одно место, которое корпусу этому не миновать. Реки наше всё. Мимо этого места Даву не пройти. Если карты, что есть у Брехта, не врут, конечно. В паре километрах западнее Пресбурга в Дунай впадает река Морава. Но она сама по себе бежит и для рекогносцировки не интересна. А зато у этой Моравы есть западный приток Дие. Он в сторону Брно делает загогулину. Войска, идущие с юга в сторону Брно или Аустерлица, этой загогулины миновать не могут. Ближайший городок или селения к этой речной кривулине Пойсдорф. И на карте, что у Петра Христиановича имелась, там нарисована дорога и переправа через Дие. Вот и замечательно. Корпус товарища Даву должен перед переправой скопиться, сгрудиться и локализоваться. Дураком Даву считать не стоит, он обязательно пошлёт в районе эскадрона в разведку, проверить переправу. Пусть. Пусть проверят, выяснят, что переправа рабочая и рядом никаких войск нет. Брехт бы оставил на переправе половину эскадрона защищать её, а вторую половину к маршалу с радостным известием.

Будем ещё раз товарища Даву не дураком считать. Он так и поступит.

Ну, а дальше уже наш ход. Вот эту дорогу, эту переправу или мост, что уж там разъезд обнаружит, а также места для засад с той и этой сторон реки Дие и отправил князь Витгенштейн вторую роту гренадёров, усиленную егерями разведать. Половину роты. Должен же кто-то немецкоговорящий лагерь охранять. От Пресбурга, точнее, от леса в горном урочище, где они остановились до Пойсдорфа километров девяносто. Двигаться нужно быстро уже двадцать первое ноября и битва эта — Аустерлицкая может начаться в течение десяти следующих дней. Два дня на дорогу туда. Два дня там разведка, и два дня назад. Бамс и недели нет. Останется впритык туда переместиться и организовать две засады. Расставить артиллерию. Да, много чего нужно, чтобы дать, так любимое Наполеоном, генеральное сражение. Главным в этом дозоре хотел ехать сам Брехт, но так как с Веной ситуация неясна и нельзя казаков с черкесами оставлять без присмотра, то отправил Пётр Христианович номинально главой туда другого Петера фон Витгенштейна, а фактически Алексея Ермолова. Эти два великана должны сработаться. Петер совсем не дурак, да и Ермолов опыта у Брехта нахватался.

Первым вернулся младший братишка с известиями, которые Брехт и ждал.

Французский император Наполеон Бонапарт совершил очередной стремительный марш по правому берегу Дуная. Развивая успех, части маршала Иоахим Мюрата захватили без единого выстрела важнейший стратегический Венский мост через Дунай. Обманул Мюрат защищающие этот мост австрийские войска. Сказал, что заключено перемирие и французы идут догонять бегущих русских. И ведь поверил австрияки, дали пройти. И следом 13 ноября 1805 года Великая армия без боя вступила в Вену. Франц II и его двор едва успели бежать из столицы до прихода французов.

Нда. А ведь австрийцы вполне могли взорвать мосты через Дунай и, имея перевес в артиллерии над французами, организовали бы долговременную оборону водного рубежа. Вена осталась бы в их руках. Австрийские офицеры и даже генералы поверили в сказки французов, будто бы мир уже чуть ли не подписан. Наивные австрийцы? Или трусливые? Второе скорее. Ну, фельдмаршал-лейтенант Мак семидесятитысячную армию практически без боя сдал.

— А где сейчас Наполеон? — это гораздо важнее было Брехту знать.

— Преследует русских. Мы расспросили одного лейтенанта австрийского, он говорит, что ценности и императорскую семью вывезли из Вены и теперь они где-то севернее присоединились к русской армии.

— Он не знает, сколько войск сейчас в Вене? — Брехт в принципе ответ и сам знал. Тысяч двадцать с небольшим. И они оттуда скоро уйдут.

— Нет. — Развёл рука… граблями безразмерными Кристианушка.

Интерлюдия четвёртая

17 октября 1805 года главнокомандующий союзными войсками генерал от инфантерии Михаил Илларионович Кутузов приказал австрийскому командующему Кинмейеру отступить от Зальцбурга на север к Дунаю, чтобы прикрыть фланг русских войск, а нашей армии отступить от Браунау к Ламбаху.

Командование арьергардом Кутузов поручил князю Багратиону, в пятнадцати верстах от арьергарда был поставлен резервный отряд под начальством Милорадовича. На реках Зальцах и Инн были сломаны и сожжены мосты, что существенно замедлило темпы наступления французской армии.

На военном совете в городе Вельсе с австрийским императором Францем Кутузов предложил отдать Вену французам, затем оказать сопротивление на переправах через реку Энс. После этого перейти на левый берег Дуная, а Наполеона не допускать с правого берега на левый. Пока французы будут пытаться под огнём форсировать широкий Дунай, нужно было собрать на левом берегу Дуная все разрозненный части австрийцев и дождаться подхода отставший частей русской армии, после чего всеми силами ударить по Наполеоновской армии. Император Священной римской империи немецкой нации согласился отдать столицу французам, а Кутузову была отведена самая ответственная роль — сдерживать Наполеона на правом берегу Дуная сначала на реке Энс, а затем при Кремсе, где имелись недостроенные укрепления австрийцев.

Сам Франц тоже решил действовать. Он, желая выиграть время, направил Наполеону предложение о перемирии. Император Наполеон в ответ выдвинул условия перемирия:

1. Возвращение русских войск из Австрии в России

2. Передача в залог до заключения мира Венеции и Тироля французам

3. Прекратить сбор ополчения в Венгрии

Понятно, что такие условия были для Франца неприемлемы. Он отказал Наполеону. И ладно бы. Но император решил пойти дальше, он обнародовал ответ Наполеона, желая вселить уверенность своих поданных в необходимости продолжать войну. Мол, на это я пойтить никак не могу.

Только вместо сплочения обнародование переписки с Наполеоном посеяло смуту в умы австрийцев. И большая часть их выступала за мир и вставляла армии и самому императору палки в колёса, всячески саботирую любые приказы правительства.

Пока шла переписка между австрийцами и французами, произошло несколько боёв. Французы, наконец, столкнулись с русскими.

В промежутке между главными силами Кутузова и медленно спешащего на север Кинмейера кавалерия Мюрата напала на четыре австрийских батальона. На выручку австрийцев из арьергарда Багратиона, стоявшего в Ламбахе, были отправлены:

— эскадрон Павлоградских гусар

— 6-й егерский полк

— 8-й егерский полк

— рота артиллерии

До этого не знавшие поражения русские войска схватились с ветеранами французами. Бой был кровавый. Вместе с австрийцами наш отряд остановил Мюрата на 5 часов. Егеря провели 2 штыковые атаки. В этом бою был смертельно ранен шеф 8-го егерского полка граф Головкин. Наш отряд потерял 152 человека и одно подбитое орудие.

Когда бой закончился, Кутузов приказал уничтожить мосты на Трауне и пошел к Энсу. 23 октября армия Кутузова перешла через реку Энс у города с одноимённым названием. Части Мюрата подошли к переправе одновременно с арьергардом Багратиона, стремясь овладеть переправой. Отряд Павлоградских гусар под командой полковника графа Орурка спешился и под картечным огнём зажёг мост. Река не сильно широка, и пытавшихся переправиться через неё вплавь французских кавалеристов обстреляли с противоположного берега. До позднего вечера с обоих берегов Энса гремела пушечная и ружейная стрельба.

В это время Наполеон атаковал австрийцев у Штейера и оттеснил их от переправы. Благодаря этой победе, у французов открылась возможность припереть войска Кутузова к Дунаю. Эта задача облегчалась тем, что Австрийский Двор приказал графу Мерфльду отделится от Кутузова и встать на защиту переправ у Вены. Брошенный и преданный союзниками Кутузов двинулся от Энса к Амштейну. Наполеон приказал маршалу Мортье со сводным корпусом из трёх пехотных дивизий и одной конной направиться к Линцу, починить там мост, переправится на левый берег Дуная и следовать за Кутузовым, не давая ему переправиться с правого берега.

Дуракам и предателям не повезло. Им вообще редко везёт. Австрийский корпус фельдмаршал-лейтенанта Максимилиана фон Мерфельда, шедший на защиту Вены по главной дороге был перехвачен корпусом маршала Даву. Когда Мерфельд столкнулся французами Даву, то решил двигаться к Вене горными и лесными дорогами. И как не спешил фельдмаршал-лейтенант оторваться от маршала, ничего у него не вышло, неотступно преследуемый Даву, корпус Мерфельда потерял почти всю артиллерию, а именно двадцать четыре орудия, почти все обозы, множество пленными и дезертирами и укрылся с небольшим числом войск в Венгрии. В Пресбурге. Покончив с Мерфельдом, корпус Даву пошёл усиленными маршами на соединение с Наполеоном.

24 октября Мюрат догнал у Амштеттена арьергард Багратиона, состоящий из девяти батальонов пехоты, Павлоградского гусарского полка, четырёх батальонов хорватов и нескольких эскадронов Гессен-Гомбургских гусар. Кутузов, лично приехавший в арьергард, понял, что сдержать натиск французов имеющимися силами не получится, велел Милорадовичу прийти на помощь Багратиону.

Милорадович построил свои полки в две линии и пропустил отступающие части Багратиона. Маршал Мюрат атаковал правое крыло Милорадовича, но стоящие там гренадеры Малороссийского гренадерского полка отбили эту атаку. На левом фланге, где находился Мариупольский гусарский пол, атака французов также закончилась ничем. Тогда уже сам Милорадович повёл в штыковую атаку гренадерские батальоны Апшеронского и Смоленского полков, запретив им заряжать ружья. Атака пришлась на французских гренадер дивизии генерала Удино, закипела жестокая рукопашная схватка, длившаяся до истощения сил. Раненные русские солдаты и офицеры, после перевязки, спешили возвращаться в бой, а попавшие в плен русские гренадеры накинулись на конвойных и перебили их. К концу дня французы отступили в беспорядке, преследуемые мариупольскими гусарами.

После сражения у Амштетена генерал-майор Михаил Андреевич Милорадович остался начальником арьергарда и прикрывал отход Кутузова через Мельк к Санкт-Пельтену. Отряд Милорадовича вновь вступил в бой у Мелька. Милорадович не отступил пока не получил на то приказа Кутузова. Русские отступили, сохранив войска в полнейшем порядке, но, тем не менее, французы снова продвинулись вперёд.

В это самое время лазутчики Наполеона сообщили, что в нескольких переходах от Кремса к Кутузову на соединение идёт 2-ая армия графа Буксгевдена. Ошиблись. Это всего лишь была 6-я колонна армии Кутузова, которая была отправлена в Подольскую губернию^[1], там наметилась активность османов, и сейчас войска возвращались к Кутузову. Наполеон поверил своим лазутчикам (разведчикам), и решил, что Кутузов будет ожидать 2-ю армию у Кремса, а затем пойдёт с нею защищать Вену, как и обещал императору Францу. Упорные сражения у Амштетена и Мелька убедили Буонопарта в желании Кутузова дождаться 2-ую армию. Единственное место, где это удобно было сделать, был Санкт-Пельтен. Исходя из этих соображений, Наполеон направил войска к Санкт-Пельтену с намерение отрезать Кутузова от Вены и окружить его армию до встречи со 2-й армией.

Событие тридцатое

В былые времена после войны положено было наступать миру.

Илья Герчиков

Полковник Алексей Ермолов с капитаном Петером фон Витгенштейном вернулись, как и рассчитывал Брехт, через шесть дней. Рано утром двадцать седьмого ноября 1805 года войска стали сворачивать лагерь и по мере готовности выходили на лесную дорогу. Карпаты в этом месте только на карте обозначены, на самом деле, когда по дороге лесной идёшь, то и не чувствуешь почти подъёма. Иногда справа появлялись интересные такие пальцы-колонны из песчаника, вот и все горы пока. Но им и не надо туда. По имеющейся теперь, после того, как младшенький Витгенштейн притащил из своего рейда, довольно приличной карте Вены и её окрестностей, Брехт сделал следующий вывод. Из Вены на Брно идёт отличная, если с русскими сравнивать, дорога. И у корпуса маршала Даву точно нет другого пути, он пойдёт по ней. К той самой переправе через Дие. А из Пресбурга к тому же самому Брно идёт точно такая же дорога. Расстояние между ними километров сорок в самом широком месте, и у Брно они встречаются. Треугольник такой. Там, где на венской дороге стоит намеченный для сражения Дразенхофен, на пресбургской дороге напротив расположено местечко Бржецлав. Им до этого Бржецлава чуть больше шестидесяти километров, то есть, в полдень двадцать восьмого ноября они окажутся в двадцати пяти километрах от излучины реки Дие. День на этот переход по лесам и два дня на обустраивание позиций.

Погода не подвела. Брехт же помнил, что там, под Аустерлицем, перебираясь через какое-то озеро или болото, схваченное льдом, потонуло множество русских и австрийцев, так как артиллерия Наполеона разбила ядрами лёд. Чтобы лёд, по которому можно бегать организовался, нужны продолжительные отрицательные температуры. За одну ночь такой лёд не наморозишь.

Пожалуйста. Температура резко упала. По ночам уже приличные морозы были. Градусов по семь, а то и по десять минуса, а днём даже при выглядывающем иногда солнышке температура выше нуля не поднималась. Брехт фильм вспоминал, там Андрей Болконский в летнем мундире стоит на поле под Аустерлицем. Потом в нём же монолог про небо читает уже лёжа. А как же потом армия Кутузова домой возвращалась, если они в летней форме, и как они эти десятиградусные ночные морозы переносят. Это при том, что обувь у многих развалилась после перехода в пару тысяч километров.

Или это не под Аустерлицем князь Андрей про небо монолог свой читает, а на Бородинском поле? А ведь наизусть все заучивали и у доски с выражением читали. Ну, простительно, третью жизнь живёт, память не та. Дырявая.

Всё одно — тяжко русским солдатикам. Помочь только он им не может. Даже если со своим непонятным бусурманским войском ввяжется в аустерлицкое сражение, не факт, что сможет изменить его ход. В памяти не точно, но это и не важно, сидели цифры, что русских и австрийцев погибнет тридцать с лишним тысяч, а французов в районе двух. И что он со своими четырнадцатью тысячами сделать сможет!? Тем более что десять с лишним тысяч — это лёгкая кавалерия неорганизованная и почти неуправляемая. Нормальных войск, даже если тысячу Мехти считать нормальной, всего три с небольшим тысячи человек. Нет. Не хватит сил у него переиграть Наполеона. А вот справиться с Даву должно хватить. И потеря этого корпуса французами может и снизит общее количество русских потерь. Там ведь именно этот корпус у того злосчастного озера и оказался.

Глава 14

Событие тридцать первое

Мы должны быть достаточно сильны, чтобы выиграть войну, и достаточно мудры, чтобы её избежать.

Линдон Джонсон

К этому дню Иван Яковлевич Брехт шёл пять лет. Как попал в это время, так и рвал жилы, чтобы свернуть хоть в этом мире Историю с тех рельс, что для неё неведомые силы проложили. Устранение маршала Даву должно ход истории изменить. Наверное?! Ну, очень на это хотелось Брехту надеяться. Только это должна быть не просто победа, а именно тотальное уничтожение всего корпуса вместе с его командиром лысеньким.

Русские войска … Нда. Союзные войска расположились следующим образом. Справа, если по ходу движения корпуса маршала Даву смотреть у реки были приличные такие холмы заросшие лесом и кустарником. Макушки двух этих холмов расчистили, особо вырывающиеся по высоте пихты срубили и на обеих этих вершинах расположили по батарее. На ближайшем к реке холме установили семь трофейных английских гаубиц калибром 140-мм, А на той вершине, что подальше от реки и от дороги поставили шесть 12-ти фунтовых орудий средней пропорции батареи полковника Ермолова. Из срубленных пихт и молодых дубков перед батареями соорудили завалы, которые бегом не преодолеешь, да и ползком не с первого раза. Завалы расположены в три линии, и радостно перепрыгнувшие первую невысокую изгородь атакующие, если такие окажутся, упрутся во вторую линию высотой более двух метров. Пока её переползаешь, то попадаешь под прицельный огонь расположенных перед позицией артиллеристов за третьим завалом егерями. Егерей по пятьдесят человек и они могут и до трёх прицельных выстрелов в минуту сделать. В крайнем совсем случае тут же у третьей линии Брехт приказал снять с его галеры пушчонки на вертлюгах и зарядить их картечью. Но это перестраховывался уже Тайный советник. Не должно до этого дело дойти. Просто памятуя битву с янычарами, озаботился лишней огневой мощью. Вдруг французы ещё упёртее янычар.

За мостом Брехт приказал в дубовой рощице расположить сотню егерей со Слонобоями. Если, а вернее, когда разведка корпуса Даву достигнет моста, а оказался через речку Дие всё же мост наведён, причём каменный, то они до рощицы этой расположенной в полукилометре сгоняют непременно, чтобы проверить, нет ли там засады. Засады там в то время не будет, ещё чуть северо-восточнее есть рядом рощица небольшая, которую из-за первой не видно. Французы проверят первую рощу, никого там не обнаружат, и отойдут назад охранять мост. Тогда снайпера и переползут в первую рощу.

Казаки расположены, всем своим табором, в трёх километрах не доходя до моста. Там с юго-востока тоже молодой дубовый лес. Большой, туда и десять тысяч всадников можно спрятать. Сидят они в засаде и начинают атаку по трём зелёным ракетам, а ракеты эти Пётр Христианович запустит в небо, когда французы побегут.

Черкесы расположены примерно на таком же расстоянии от моста, но с юго-запада от дороги. Для них сигнал тот же. Десять тысяч лёгкой кавалерии это чуть не половина Первой конной армии Будённого. В той на 1919 год было под тридцать тысяч. Втопчут убегающих французов в дорогу.

Теперь главное, а чего это ветераны Даву побегут? А куда им беднягам деваться. Когда егеря уничтожат уланов или уж кого там маршал отправит мост захватить и удерживать до подхода главных сил, то они перейдут мост и займут места согласно купленных билетов, тьфу, согласно рекогносцировки. По обеим сторонам дороги из досок, что привезли корабли, сколочены щиты в три доски, чтобы современные слабые пули остановить, и за ними встанут шесть сотен егерей и шесть сотен гренадеров со штуцерами. И сто пятьдесят два штуцера будут Слонобои с дульными тормозами. Эти начнут стрельбу, когда французы со своими гладкостволами даже и подумать не решатся огонь открывать. Семь сотен метров — сейчас дистанция. Понятно, что Даву отправить на штурм кавалерию. Только тысяча двести снайперов это ого-го как много. Они за минуту всю кавалерию Даву перебьют. Тогда маршал прикажет развернуть артиллерию. Ну, Брехт бы так поступил. Даву же не глупее, наверное. Хотя глупее, естественно, но не на порядок же, так, в разы.Скомандует пушкарям. И тут по этой артиллерии с холмов ударит настоящая артиллерия, и у неё шрапнелью снаряды нашпигованы. Три — четыре залпа и нет артиллерии у маршала. Пушки-то целёхонькие стоят, ждут новых хозяев, а вот с пушкарями беда. Шрапнель сверху — это сюрприз, к которому французы ещё не готовы. И тут на расстояние в триста метров к ним подскакивают лезгины в кирасах и тысяча Мехти, и открывает огонь из штуцеров. Это ещё ведь тысяча шестьсот пуль. Стрельнут и отступят. Возможны два варианта: первый — французы, потеряв несколько тысяч человек и лишившись артиллерии, сразу побегут, или второй. Они всем своим воинством ринутся в штыковую атаку. В первом случае три зелёные ракеты и тотальное уничтожение бегущих черкесами и казаками, во втором снова тысяча двести выстрелов каждые двадцать секунд и шрапнель с воздуха. Ну, через пару минут и Брехт бы побежал. И опять три зелёные ракеты.

— Вашество! Эскадрон французов приближается! — на взмыленном арабе прискакал Ванька.

— Ну, велком, дорогой Даву с лысой голову.

Интерлюдия пятая

Битва при Шенграбене.

Кутузов спешил занять дорогу из Вены в Цнаим. Для прикрытия перехода основных сил к Холлабрунну, городу в пятидесяти примерно верстах от Вены, был выдвинут отряд князя Петра Ивановича Багратиона.Солдаты Багратиона только прибыли с марша и только начали варить себе кашу. И тут приказ командующего. Несмотря на усталость, войска снова были подняты на марш и к 9 утра 3-го ноября уже были у Холлабрунна. Отряд быстро прошёл в кромешной темноте по тропинкам, через виноградники, через овраги, через замёрзшие ручьи. Багратион, был из тех генералов, что вместе с Суворовым проделал тяжелейшие переходы по Италии и Швейцарии, и эта наука помогла ему сейчас. Придя в указанную Кутузовым точку на карте Багратион оценил обстановку на местности. И местность у Холлабрунна оказалась невыгодной с точки зрения обороны, и Багратион отступил на две версты за Шенграбен, прикрывшись ручьём. Расположенная в тылу деревня Грунд была наскоро укреплена, в домах егеря обустроили бойницы. Держаться этим семи тысячам солдат отряда Багратиона нужно было до последней капли крови, пока вся русская армия ведомая Кутузовым не приведёт войско в безопасное место.

Багратион в доме местного старосты в дружеском застолье обсуждал с генералами и полковыми начальниками различные варианты предстоящего боя, когда ему доложил вестовой о появлении французов.

Как же без предательства австрийцев? Да никак! Австрийский фельдмаршал-лейтенант граф Иоганн Непомук фон Ностиц-Ренек — стоявший в передовой цепи, поверил Мюрату, что между Австрией и Францией заключено перемирие и увёл с поля боя Гессен-Гомбургский гусарский полк. Командующий французскими войсками Мюрат немедленно подступил к Шенграбену, занятому 6-м егерским полком. Багратион приказал егерям оставить селение и примкнуть к правому крылу отряда. Французы вошли в Шенграбен и поставили перед фронтом артиллерию.

Вот тут бы арьергарду и конец пришёл, но туман войны и желание всех полководцев тех времён дать генеральное сражение вмешалось. Михаил Илларионович Кутузов вполнесправедливо считал истребление отряда Багратиона неизбежным. А дальше? А дальше, возможно, и поражение всей своей армии. Солдаты были изнурены долгим маршем, и с трудом вынесли бы сражение. При этом отряд Багратиона стоял слишком близко к основным силам, и времени для отхода у основных сил русской армии не было. Однако именно это факт дал спасительный шанс Багратиону. Мюрат, видя рядом армию Кутузова, не решился начать атаку. Он решил дождаться подхода Мортье и Бернадота в тыл Кутузову и подхода задних колонн своего корпуса.

Неистовый гасконец — маршал Иоахим Мюрат влез не на своё поле, он послал к князю Багратиона переговорщика с предложением перемирия на условии оставаться на своих местах. Якобы с Австрией заключён уже мир и бесполезно проливать кровь. Но старый хитрый лис одноглазый, он же — генерал от инфантерии Кутузов, обратил хитрость Мюрата против него. К Мюрату прибылФердинанда Фёдоровича фон Винцингероде для подписания перемирия на условиях:

— русская армия уходит из Австрии в Россию по той же дороге, которой пришла

— Мюрат прекращает движение в Моравию

— перемирие ратифицируется Наполеоном и Кутузовым, и до утверждения армии остаются на своих местах. В случае отказа от ратификации военные действия открываются спустя 4 часа после уведомления.

Пока документ оформлялся, Винценгороде умышленно всё затягивал, русская армия продолжала идти на северо-восток и оторвалась от французов на 2 дневных марша.

Мюрат дурашка не долго радовался, считая, что одним росчерком пера принудил русскую армию стоять на месте, а затем вернуться в Россию, практически капитулировав. Наполеон был взбешён, увидев акт о перемирии. Мюрат получил строгий выговор. С занесением табло и в учётную карточку Наполеон же лично выдвинулся с гвардией и дивизией Кафарелли к бедняге Иоахиму. Нетерпение Буонапарта исправить упущенное Мюратом время было так велико, что император сел в карету и во всю прыть лошадей помчался в Холлабрунн. А тут вообще конь не валялся. Наполеон также целый час орал на Мюрата, а потом ещё час изливал свой монарший гнев на Мортье и Бернадота, которые до сих пор не переправились через Дунай у Кремса.

И началось. На русские позиции посыпались ядра и гранаты. Все французские войска, собранные за время паузы за Шенграбеном, обрушились на отряд князя Багратиона. Гренадеры Удино и резерв кавалерии атаковали центр позиции. Корпус маршала Никола Жан де Дьё Сульта начал обход правого крыла, а маршала Ланна — левого. Но внезапно атаку пришлось остановить. Русская артиллерия подожгла Шенграбен, центр расположения Мюрата. Пожар быстро распространился, пламя и дым понеслось прямо на французов. Головни и искры полетели на зарядные ящики, создавая угрозу взрыва. Неприятель начал спасать их. Неприятность.

Жаль всё это не продлилось долго. Первыми удар французов встретили полки правого крыла отряда Багратиона под командованием генерал-майора Карла Карловича Уланиуса. Киевский гренадерский и 6-й егерский полк подпустили конных гренадер французов на близкое расстояние и приняли их батальонным огнём. Русские гренадеры с егерями опрокинули две атаки, Черниговский драгунский полк и казаки рубили расстроенные колонны Сульта. Под прикрытием артиллерии, стрелков и казаков генерал Уланиус начал организованный отход войск. Подоспевшая французская кавалерия не решилась атаковать стройный марш. Финн со свойственным им хладнокровием предотвратил беспорядочный отход вверенных ему полков.

На левом фланге у французов войск было. После нескольких атак неприятеля Павлоградский гусарский полк был отрезан от пехоты и был принуждён отходить другой дорогой для соединения с армией. Подольский и Азовский полки дважды вырывались из окружения в штыковой атаке. В это время колонны Мюрата и Удино справились с пожаром и атаковали центр позиции Багратиона. Отряд князя под огнём организовано отходил к селению Гунтерсдорф. Здесь Багратион поставил два батальона пехоты и казаков, которые должны были пропустить русские колонны и задержать французов.

Когда основные силы Багратиона прошли Гунтерсдорф, на землю опустился мрак. В смысле стемнело. Пасмурная погода, ни луны ни звёзд и холодный пронизывающий ноябрьский ветер. Бой распался на отдельные очаги и вёлся под управлением батальонных и эскадронных командиров. Зачастую русские командиры шли на хитрость и кричали окружившим их войскам по-французски: «Что вы делаете! Мешаете движению своих!»,

и таким образом отрывались от преследования. Бой продолжался до полуночи. Видя бесполезность натиска, и сам не понимая, где свои, где русские, Наполеон приказал прекратить огонь.

Отряд Багратиона спешно отступал и через два дня разведчики вышли к основным силам Кутузова, достигшим Погорлиц. В Погорлице французов не было, и более ничего не мешало Кутузову соединится с подкреплением, идущим из России. Когда донесли о приближении Багратиона, Кутузов лично вышел его встречать, обнимал его и говорил: «О потерях не спрашиваю: ты жив — для меня довольно!».

Потеря отряда Багратиона составила около двух тысяч человек из семи, но отряд пришёл с трофеями. Был захвачен в плен французский полковник, два офицера и знамя, взятое в ночной беспорядочной схватке.

По представлению Кутузова Милорадович и Багратион были произведены в генерал-лейтенанты. Австрийский император Франц пожаловал Кутузову 10 000 серебряных гульденов столовых денег.

Событие тридцать первое

Война закончена лишь тогда, когда похоронен последний солдат.

Александр Васильевич Суворов

В ранце каждого солдата лежит жезл маршала.

Наполеон I Бонапарт

Маршал империи, это совсем не маршал Советского Союза. Пожиже будет.

У них там, кажется, ещё есть маршал Франции, вот те должно бытьнастоящие маршалы, а эти так недоразумение одно. Для сравнения русско-австрийскими войсками командовал Кутузов в звании генерал от инфантерии, то есть «пехоты». Это если на современные звания перевести, то получится генерал-полковник. А фельдмаршала Кутузову дадут, кажется, за Бородино.

Даву, он и не Даву ещё никакой. Маршал никакой и Даву никакой. На самом деле он сын бургундского дворянина Жана-Франсуа д’Аву и потому настоящее его имя — Луи Никола д’Аву. Но в семейном кругу Николя этот не долго пребывал. Отправили пацана учиться. Воспитывался он в Бриенской военной школе, которую за год до его поступления окончил Наполеон. Окончил школу и пошёл в кавалеристы, в тот же полк, в котором до него батянька служил, а до батяньке дед.

А ещё Никола удачно женился. Первый раз неудачно, а вот второй, после развода удачно. В 1801 году женился Даву на Луизе Леклерк — сестре генерала Леклерка (первого мужа Полины Бонапарт). Брехт бы опять запутался в родственных связях. Свояк, что ли, Наполеону? Двоюродный? Хрень одним словом, седьмая вода на киселе, но мог пинком дверь к родственнику открывать.

Так про маршалов империи, это, скорее всего, если на наши звания переводить, то генерал-лейтенанты или генерал-полковники в лучшем случае. Они эти маршалы командовали корпусами. И было этих маршалов у Наполеона 26 штук. Или маршалов во Франции пучками считают. О! Дюжинами. Больше двух дюжин было. Две чёртовы дюжины.

Но в то же время у Даву был настоящий маршальский жезл. Прямо как у д’Артаньяна. Вот беда только регулярно у него с этими жезлами случалась. Вечно они в руках у наших оказывались. Последнего он лишится в Реальной истории в сражении под Красным 5 ноября 1812 года, когда обоз Даву был захвачен лейб-гвардии Финляндским полком. Сейчас хранится в в Государственном Эрмитаже, а до этого к Казанском соборе среди прочих трофеев войны 1812 года.

Сейчас в это холодное ноябрьское утро корпус маршала Даву шёл по хорошей, можно сказать столбовой дороге из Вены в Брно. Шёл ускоренным маршем, люди жевали чёрствый хлеб на ходу и запивали водой набранной из ручьёв и луж. Обувь у пехотинцев почти развалилась, а у многих лошадей отсутствовали одна, а то и две подковы. Но маршал получил приказ срочно выступить на соединение с главными силами. Император собирался дать русским генерально сражение и собирал со всех мест кусочки «Великой армии».

Никола Луи вёл на соединение с главными силами 3-й армейский корпус.

Вот только …Чуть позже.

Начальником штаба у Даву был бригадный генерал Жозеф Дольтан, а артиллерией командовал дивизионный генерал Жан-Бартелемо Сорбье.

Только вот …Ещё чуть позже.

В состав корпуса входили:

2-я пехотная дивизия

командир — дивизионный генерал Луи Фриан

в составе:

1-я бригада — бригадный генерал Жорж Кисте

2-я бригада — бригадный генерал Луи Саюк

3-я бригада — бригадный генерал Этьен Эдле де Бьер

4-я драгунская дивизия

командир — дивизионный генерал Франсуа Бурсье

в которую в свою очередь входили?

1-я бригада — бригадный генерал Жан-Батист Лапланш

2-я бригада — бригадный генерал Луи Саюк

Целых девять генералов было у Даву. И в составе этих дивизий было целых девять полков, ну и по мелочи ещё всякие эскадроны и батареи.

Огромная сила надвигалась на Брехта с его неорганизованной и необученной иррегулярной конницей.

Теперь пора.

Вот только, всей артиллерии у Даву было 12 пушек, а во всех этих полках и дивизиях при девяти-то генералах было вместе с этими генералами 5300 человек.

У Тайного советника Брехта в засаде сидело войско в три раза превосходящее по численности «корпус» маршала Даву.

Глава 15

Событие тридцать второе

Я дрался с самыми сильными бойцами этого мира! И я выиграл эту битву! Но, у меня осталось ещё много дел, которые нужно довести до конца.

Масутацу Ояма — мастер каратэ

Пётр Христианович сидел на складном креслице, типа шезлонга, из дощечек в Дербенте сделанного, на вершине того холма, что заняла батарея трофейных гаубиц и предавался унынию. Генеральное сражение, которое он дал лучшему маршалу Франции, закончилось около часа назад со счётом …

Казаки потеряли пять человек убитыми и десятка два ранеными, которых оттащили на кораблики, в Мораву зашло пять небольших галер, тех самых, что позаимствовали в Белграде, две, которые поменьше добрались по речке Дие, до сражения этого. Мать его! Сражение?!

Черкесы убитыми потеряли троих и ранеными человек пятнадцать. Тоже отнесли на кораблики, с ними и десяток докторов отправился. Больше потерь не было. Оно и понятно, основные силы Брехта в прямое соприкосновение с французами не вступали, они били их на расстоянии, с которого ветераны Даву им ответить не могли. Гранаты у них не той системы. Кто же им даст подойти на двести метров, чтобы те залп сделали. Три раза егеря, гренадеры и спешенные лезгины выстрелили, и пехоты у французов толком нет.

А пять драгунских полков? Название одно. Минимальное подразделение драгунского полка — это рота. А рота должна состоять из 54 верховых и 36 пеших солдат (лошадей катастрофически не хватало). Всех больших коняшек Брехт, гад эдакий, скупил. И теперь ещё и элитными скакунами стал заниматься. Две роты составляли эскадрон — минимальную самостоятельную тактическую единицу французской кавалерии. Во главе эскадрона стоял шеф эскадрона (Chef d’Escadron).

Четыре эскадрона составляли полк. Итого: пятьдесят четыре на два, получится сто восемь и на четыре ещё умножить. Всего: четыреста пятьдесят человек. Всадников. И пять полков. Две тысячи двести человек. Ну и покоцаны уже в боях и длительных переходах. И двух тысяч не было.

Они пытались выиграть время, чтобы артиллеристы Даву успели развернуть и зарядить свои двенадцать разномастных пушек. Лягушачья кавалерия практически по трупам своей пехоты устремилась в атаку.

Бабах. Две батареи с холмов встретили их шрапнельными гранатами. Бабах, и через минуту ещё один залп той же шрапнелью. Драгуны всё же вырвались из месива своей мёртвой пехоты, и устремились к холмам радостные. И вдруг начали падать, а потом и вовсе встали. Ещё одна задумка Брехта сработала. Не он придумал. Стара задумка, как какашки мамонта. Ещё и тысячу лет назад использовали, а может, не менее древние, чем какашки, римляне тоже использовали, тогда все две тысячи лет этому изобретению. Но работает и почему в нонешные рыцарские времена прекратили изобретение это использовать, Брехту было не понятно?! Да, вообще, всех этих рыцарей он понять не мог. За тобой, блин, солдаты стоят. Они живые люди. Ты — рыцарь хренов, о них думай, а не о том, что скажет просвещённая Европа.

Изобретение простое — чеснок. Шипастые шарики, что наковали с помощью прессов в Дербенте. Привезли с собой пару тонн в качестве балласта кораблики. Теперь выгрузили и рассыпали перед своими позициями.

Бабах. Это егеря и гренадеры залпом отметились, и драгуны Великой хвалёной французской армии ломанулись назад. И вот тут слабость армии Брехта сказалась на сто процентов. Было чётко сказано и казакам, и черкесам, что атака — это три зелёные ракеты. Сигнал такой в небе загорится. Туда бачьте. Не было никаких ракет. Зачем вступать в прямой контакт с соперником, если есть пули, есть картечные и шрапнельные гранаты, есть Слонобои, что бьют на семь сотен метров.

Нет. С визгами и улюлюканьем казаки выскочили из засады, смешав все планы егерям и пушкарям, по «своим» же не будешь стрелять, и устремились за драпающими французами. И попали под залп развёрнутой французскими артиллеристами батареи 6-ти фунтовых пушек. Херня, так-то, игрушки, но несколько человек убито и несколько ранено. Казаки не полетели вырезать артиллеристов, а отвернули и подставили под второй залп черкесов, которые увидели атакующих казаков, и, плюнув на дисциплину, с теми же улюлюканьями, устремились за драгунами отступающими.

Эти после залпа не прыснули в кусты. Всё же повоевали с Брехтом, чуть опыта набрались. Обстреляны аскеры. Они через половину минуты были уже на батарее и вырезали прислугу. Пару минут и двести артиллеристов полегли, практически не оказав сопротивления. И черкесы дальше пошли догонять драгун. А за ними воспрявшие духом казаки. Догнали уставших лошадок французских на своих, гораздо более элитных и отдохнувших. И порубили всех в куски. Брехт перед боем всем сказал, что пленных не брать ни при каких обстоятельствах. Зачем они. Чтобы потом вешать? Проще пристрелить или рубануть шашкой по спине в бою.

Тем не менее, пленные нашлись среди раненых. Один аж целый полковник — начальник инженерных войск корпуса — полковник Антуан Тузар. Он был ранен на батарее сабельным ударом, ключицу перерубили инженеру. К Брехту его отвели после перевязки и фиксирования руки. Он лезгинам, что после черкесов ворвались на батарею, верещал, что он, мол, ёксель-моксель, полковник и его нужно лечить. Инженерные войска — это в основном понтонные части, которые входили в состав артиллерии, так как артиллерия в большей степени, чем другие рода войск, использовала понтоны. Полковник был с золотыми эполетами, высокий, почти с князя Витгенштейна ростом, и в плечах не уже. Сейчас залитый кровью мундир зелёный был не так пафосен, но лезгины решили, что хану Петеру полковник пригодится и добивать не стали.

Антуан и рассказал всё о численности корпуса Даву.

— Пять тысяч?! — Брехт видел, что наступающих мало, но чтобы настолько. Он ведь из прошлой жизни понимал, что корпус это ого-го какая величина. Это больше армии. То есть, должно быть тысяч двадцать. С таким количеством он и готовился воевать. Думал, что и сам парочку сотен людей потеряет. А тут пшик, а не корпус. Обидно. Готовился, кучу золота и серебра истратил на подготовку своей маленькой армии, притащил, опасаясь всё же численного перевеса, с собой казаков, а тут фитюлька. Он бы с этими пятью тысячами справился без черкесов и казаков, не потеряв ни одного человека даже раненым.

Всё же винтовка Бейкера и пулями Петерса-Суворова на половину столетия опережает те ружья, что стоят на вооружении французов, а гранаты шрапнельные его пушек начинены бездымным порохом. Это ещё целое столетие разницы. И это не игрушечные пушечки французов, а сто сорок миллиметров калибр у гаубиц и сто двадцать два у единорогов 12-ти фунтовых, проточенные же. Он выкосил бы и пехоту, и артиллерию на дальних подступах.

— Вашество, ещё одного генерала нашли, — подбежал к нему Ванька.

— Молодец, корнет, в общую кучу его.

Когда пленный начальник инженерных войск корпуса — полковник Антуан Тузар рассказал Петру Христиановичу, что в этом смешном корпусе столько генералов, то Брехт только злорадно усмехнулся и приказал, занимающимся мародёркой казакам и черкесам, генералов отыскать и к нему сюда на холм доставить.

— Только мёртвыми. Если ранен, сначала добить. Потом сюда. Созрел в голове его попаданческой план коварный. Отрубить всем генералам, в том числе и Даву, голову и вместе с этим полковником отправить гостинец Наполеону. Вот Буонопартий, должно быть обрадуется, получив назад своего любимца и какого-то дальнего … седьмого киселя вместе с головами девяти генералов. У него же нет ещё коллекции генеральских голов. Пора начинать собирать. Марки, когда накапливаешь — это филателия, ордена — фалеристика, монеты — нумизматика, конверты почтовые — сигиллатия, а головы генеральские — это генеральдика. Не иначе.

Сидел Брехт на холме артиллеристском на шезлонге и унынию предавался. Обидно. Как конфету у ребёнка отнял. Не получил никакого удовлетворения Пётр Христианович от этого генерального сражения. Вышел чемпион мира по боксу, а нет, вышли три чемпиона мира по боксу и отметелили первоклассника. Забили до смерти. Какое тут может быть удовлетворение.

— Даву нашли, полковник опознал его! — Снова радостный Ванька прибежал, — А это черкесы в обозе нашли. — Корнет, хищно скалясь, передал ему маршальский жезл.

Ну, радоваться надо. Вона чё есть теперь. Нет, ни грамма радости. Ещё хуже стало. И Брехт в душе уже понимал, почему ему хреново. В душе. А вот мозг ещё сопротивлялся. Нельзя! Нельзя этого делать. Вопил просто гипоталамус, а таламус подтверждал степенно, Вашество, план же есть. Замечательный же план. Просто, ах какой замечательный план. Ну, пошли Вену грабить. А потом Мюнхен. Там столько вкусного всего. Пойдём, а?!

И хором потом и таламус, и гипоталамус, и гипофиз, и подкорка с волосяными луковицами, и даже само среднее ухо уговаривали Брехта не дурить, а плану следовать.

Только душа … Где это? В предсердии или желудочке? Так вот только правый предсердий говорил князю Витгенштейну следующее.

— Вашество, там послезавтра утром погибнет тридцать пять тысяч русских, ну даже тридцать русских и пять немцев. Тысяч. А у Бонопартия, кажется, две тысячи всего погибнет. Можно завтра в тумане этом знаменитом подойти к правому флангу французов вместо Даву и за пару минут его на ноль помножить. Потом, не стыкуясь ни с русскими, ни с австрийцами подняться чуть на север. Там с километр может расстояние всего. Подъехать и вырезать всю ставку Наполеона, а потом ударить в тыл центру его армии. Не в штыки ударить и не лёгкой кавалерией, а шрапнелью. И винтовочным огнём. Зря что ли Слонобои тащили через половину Ойкумены. А вот когда этот фланг, обстрелянный с тыла, побежит на север или на юг, не на русские же полки побежит, вот тогда десять тысяч его лёгкой конницы и без малого полторы тысячи тяжёлой втопчут их в грязь, и если лягушатники побегут на юг, то утопят их всех в тех озёрах. А в это время лезгинами, егерями и гренадёрами подойти и ударить во фланг левому флангу Наполеона. И опять ударить дистанционно. Выпустить с десяток тысяч пуль с недосягаемого врагом расстояния и отойти, заманивая французов под шрапнель пушек. А потом снова подойти и уничтожить полностью, опять-таки, огнём из винтовок, деморализованных французов.

Ещё бы знать, где стоят русский и австрийский императоры и их тоже шрапнелью засыпать.

Зачем? А кто станет императором в случае гибели Александра и Константина? А станет Николя. Пацану сейчас девять лет и Мария Фёдоровна с Государственным советом поставят ему регентский совет в помощь. Уж победитель при Аустрлице и сердечный друг императрицы вдовствующей точно окажется в регентском совете. За десяток лет регентства Брехт много чего понаделать может.

У России не будет Бородина и сожжённой Москвы? Плохо. У России не будет подъёма патриотизма. Плохо. Лермонтов не напишет «Бородино». Ещё хуже. Толстой без «Войны и Мира» не станет Толстым? Вообще — хреново. Но останутся живы десятки тысяч русских людей сейчас, в бою при Фридланде, под Смоленском, при Бородино и ещё десятки тысяч при добивании Наполеона в Европе. В сумме далеко за сто тысяч, как бы и не сто пятьдесят, а то и двести. Ужас просто, в какую демографическую яму, должно быть, потом сползла Россия.

Сейчас он может всё исправить.

— Ванька! — Брехт тяжело вздохну, — Покличь сюда команд… Ладно. Сам. Вели коня подать.

Событие тридцать третье

Не таскайте за собой больших обозов, главное быстрота и натиск, ваш хлеб в обозе и ранцах врагов.

Александр Васильевич Суворов

Самозабвенно казаки дербанили французов. Брехт нашёл обоих кошевых атаманов и … Приказал? Посоветовал? Предложил?

— Иван, — это он к Губе обратился, как к старшему, всё же, у казаков задунайских. — Вы соберите всю французскую форму, отстирайте от крови и переоденьтесь в неё. Дело будет. И неплохо если нас в первый момент за французов примут. Люди пусть по росту примерно подберут. Не нужно чтобы станичник, как пугало выглядел, в мундире не по росту.

— А что за дело, князь? — сразу навострил уши свои немного на эльфячьи похожие второй кошевой — Трофим Гайбадура.

Брехт с его ушей офигивал просто, они вытянуты очень сильно, но это ладно, сверху они острые, не совсем, конечно, как у эльфов, но смотрятся прикольно. Особенно на бритой голове с оселедцем. Гибрид эльфа с казаком.

— Через час вон на том холме возле гаубиц сбор всех командиров, там всё объясню. Не опаздывайте, нам сегодня ещё до темноты десяток километров нужно будет сделать.

Батарея им досталась в рабочем состоянии. Пушкари полковника Ермолова уже навели тут идеальный порядок. Трупы оттащили в сторонку. Стволы, успевшие сегодня два залпа дать, пробанили и ёршиками прошли. Ящики с гранатами и ядрами погрузили на повозки и сами обе батареи привели в состояние «по-походному». Первая батарея состояла из шести пушек стандартной модели 8-ми фунтовок, вторая тоже из шести 6-ти фунтовок. Большие пушки так и не выстрелили сегодня. Их даже зарядить не успели.

Интересная форма у пушкарей, словно у наших ахтырских гусар. С них и скопировали, должно быть. Только рукава ментика ещё красиво золотым шитьём украшены.

— Алексей Петрович, — Брехт повернулся к распекающему за что-то артиллеристов Ермолову. — Они могут нам пригодиться, если завт… Если послезавтра утром в бой идти с французами. Есть, кому стрелять, и есть толк от этого старья.

Ермолов за трофеи обиделся, губы поджал. Но потом понял, чего это князь Витгенштейн глупые вопросы задаёт. Конечно, придётся расчёты свои половинить и добирать из казаков, например, а те не обучены, как его пушкари. Скорость уменьшится стрельбы. И точность может упасть. А ещё без репетиций и тренировок может и несчастье какое приключиться. И при этом стрелять эти трофеи будут чугунными болванками, которые в десятки раз меньше вреда наносят противнику, чем их новые шрапнельные гранаты. Да даже если гранатами стрелять, а их есть немного в ящиках, то и гранатам до шрапнели далеко. Опять же калибр у 8-ми фунтовой всего новомодных французких 104 миллиметра, к коим князь Витгенштейн всех приучил уже, а у 6-ти фунтовых, вообще игрушечный, по сравнению с его английскими гаубицами— 95 миллиметров.

— Нет, Пётр Христианович, — махнул рукой, осуждая французов, полковник. Польза будет минимальная, а проблем, как ты выражаешься — «выше крыши».

— Так и думал, но бросать здесь это добро не будем. Посмотрим, может потом на что сгодится. В крайнем случае, переплавим.

— Конечно, не бросим, если людей набрать, обучить и боезапас на наш стандарт перевести, то неплохие лёгкие пушки получатся.

— Алексей Петрович, подходи к тому холму, где гаубицы, минут через сорок. Разговор важный есть. Всех командиров собираю.

— Слушаюсь, Ваше Превосходительство.

— Гусар не видел?

— Вон, у обоза французского стоят, от казаков охраняют.

Гусар к обозу Брехт сам послал. А то дунайцы эти … Ага — задунайцы. Задунайцы быстро там всё приватизируют. А в войске они не одни. Гусары в битве народов участие не принимали. Они были сначала в резерве у Петра Христиановича, а потом добросовестно ждали три зелёные ракеты, чтобы броситься крошить драпающих французов. А ракет так и не последовало, да и лишние они явно были на этом празднике жизни. Тысячу перепуганных драгун преследовало больше десяти тысяч жадных до рубки товарищей. По десятку на одного бедного французика. Не хватило на всех. Все сто десять гусар сейчас круги, как индейцы из фильмов ГДРовских, нарезали вокруг не очень и большого французского обоза. Его начали уже дуванить, но гусары казаков под рычание последних оттеснили. И если бы, как оказалось, не взведённые пистоли и находившиеся среди гусар братишки Витгенштейны, то могло и по-другому всё обернуться. К счастью, казаков разогнала ещё и появившаяся вовремя старшина во главе с кошевыми атаманами.

— Иван Михайлович, — подозвал ротмистра князя Вадбольского Брехт, — минут через сорок вон к тому холму к гаубицам подъезжайте. Я сюда сейчас на помощь егерей пришлю. А то эти акулы так и рыщут.

— Да, Ваше Превосходительство, караулы усилить не помешает.

— Мехти! — Удачно как раз со своими полковниками мимо проезжал шамхал Тарковский.

— Полковник Мехтицкий, — напомнил ему проныра.

— Точно. Господин полковник, вон к тому холму минут через сорок подгребай. Важное совещание будет.

— Да, прямо сейчас и поеду. У тебя Ваня отличный кофе заваривает.

Осталось найти двоих. Где-то со своей сотней чеченский князь Мудар затаился. Они тоже были в резерве и в бою участия не принимали, что обирать французов усопших им совсем не мешало.

Ну, и главного по тарелочкам найти нужно. Пщышхуэ Марат Карамурзин со своими черкесами по численности превосходил все остальные подразделения войска Брехта. А значит, на этом совещании его голос будет, как бы, не самый главный. Нападать на Наполеона не имея пяти с лишним тысяч черкесов заранее проигрышная авантюра.

Хотя, чего уж, напасть четырнадцатью тысячами на семидесятитысячную армию хорошо вооружённую и вполне дисциплинированную, итак — авантюра. Но без Карамурзина с его аскерами совсем дебильная.

Добрый день уважаемые читатели.

Как всегда о своём — сердечек маловато. Кому не тяжело нажмите и может и на предыдущую книгу забыли нажать. Самое время исправить оплошность.

Француз артиллерист

Глава 16

Событие тридцать четвёртое

Если ты — победитель, то ты будешь выигрывать трофеи, у тебя будут прекрасный дом и классная машина. Если ты — не победитель, то я и знать тебя не хочу.

Билл Шенкли — шотландский футбольный тренер

Анекдот про Чапаева Брехту вспомнился, когда он уже протискивался мимо пришедших на совещание командиров к своему деревянному креслицу. Совет в Филях это сборище ни разу не напоминало. Там генералы все в орденах, сидят чинно в огромной избе, а тут избы нет, и генералов тоже. Хотя, Мехти ведь генерал. Ну, не суть. Главное, что эти командиры на тех генералов ни разу не походили. Все в основном в чёрных черкесках и папахах, и ещё красные бороды у всех. Слёт краснобородых. Что-то там такое у сэра Артура Игнатиуса Конан Дойля будет.

— Господа командиры! — Возвысил Пётр Христианович голос, обменивались впечатлениями победители при реке Дие.

Господа не сразу, но примолкли, уставились из-под папах и через бороды на опять чего-то затеявшего хана Нахичеванского.

— Господа командиры, птицам деньги нужны? — и обвёл глазами опять зашушукавшихся товарищей.

— Нет, — Это допущенный до совета Кристианушка высунулся.

— Правильно. Так что, орлы, пропил я ваши деньги.

— Чего? Где пропил, какие деньги? — Не оценили анекдот соратники.

— Ладно, послушайте. Хочу ваше мнение услышать. Маршал Даву спешил не просто так, он шёл ускоренным маршем к городку Аустерлиц, что километрах в сорока отсюда, чтобы принять участие в сражении Наполеоновской Великой армии с союзными войсками под командованием генерала Кутузова. На этой битве будет целых три императора. Александр с Францем с одной стороны и Наполеон с Буонопартом с другой.

— Четыре! — высунулся опять самый младший Витгенштейн и тут же от Петера оплеуху словил.

Народ похихикал над братишкой и уставился на другого Петера — хана Нахичеванского.

— Я планировал, после разгрома маршала Даву идти Вену грабить и Мюнхен. Ну, вы все в курсе. Вена сейчас захвачена французами их там около десятка тысяч, но если мы в их одежде ворвёмся в город под вечер, когда они все пьяные будут, то вырежем. Да и больше нас и умения побольше, там хрень всякую тыловую оставили. Все лучшие силы Наполеон стянул под Аустерлиц.

— И? — чувствуя подвох стянул генеральский бикорн переодевшийся уже в дивизионного генерала Иван Губа.

— Там русских солдат убивать будут. — Брехт махнул рукой на север.

— Это пленный сказал? — вылез вперёд Ермолов.

— Пленный.

— Так чего медлим!? Мать их! Нужно поспешить нашим на помощь! — рыкнул всей силой богатырских лёгкий полковник артиллерист.

— Мехти? Ты генерал российский. Единственный тут. — Князь Витгенштейн поманил пальцем шамхала.

— Вена! Мюнхен! Красиво звучит. А потом, после того, как разобьём французишек, можно будет вернуться к первоначальному плану? — Прямо читалось жалость к потерянным богатствам на хитрой монголоидной рожице шамхала Тарковского.

— Там будет австрийский император. Ну, император Священной римской империи немецкой нации Франц. При нём грабить его столицу не сильно красиво. А вот Мюнхен. Это другое дело. Там не можно, а нужно.

— Вена богаче. — Это братишка опять и опять оплеуху получил от старшого.

— Марат? Ты что думаешь?

— Эх. Сам бы не пошёл. Сколько говоришь войск у Наполеона?

— Тысяч шестьдесят, может семьдесят.

— Не мало. Вспомнит же потом Александр …

Брехт очень сильно сомневался в благодарности русского императора. Нет, сначала ордена-то даст и даже премию выпишет … Тысяч в десять. А потом англичане ему опять чего напоют или родственнички немецкие.

— Я вспомню и ему напомню.

— Разобьём Наполеона и на Мюнхен? — уточнил пщышхуэ.

— Так планирую. Там же два императора будут. — Честно признался Брехт.

— Хорошо. Но трофеи-то с французов брать можно?

— М-м-м. Ну, думаю, это я попытаюсь отстоять у Александра Павловича. — Брехт себе эту картину представил. Нда, может лучше всё же на Вену?

— Я пойду с тобой.

— Спасибо, Марат, я не забуду.

— Не будет, значит, грабежа Вены? — Оба кошевых атамана помрачнели, усы длиннющие оба крутили.

— Если решим идти на Аустерлиц, то не будет…

— Чего там решать! Там французы русских будут убивать! Идём, конечно! — Навис над казаками Ермолов.

— А с Мюнхеном так не выйдет? — Задал правильный вопрос Иван Губа.

— Есть у меня небольшая задумка, если удастся, то с Мюнхеном будет всё нормально.

— Любо! Идём французишек бить.

— Князь Мудар, а ты что молчишь? — переключился Брехт ещё на одного участника совещания.

— Мне ничего хорошего не сделал русский император Александр. За него умирать и чтобы умирали мои люди, я не хочу, — чеченец улыбнулся, — Но мне много хорошего сделал хан Петер и я пойду за ним на его войну, если ему это нужно. И все вайнахи пойдут. Нас мало здесь, но все мы пойдём с тобой Петер-хан.

— Спасибо Мудар. Я запомню.

— А нас почему не спрашиваешь, Ваше Превосходительство?! — встрепенулся ротмистр князь Вадбольский.

— Иван Михайлович! Ты не заболел? Там сейчас Мариупольский полк схлестнётся с Наполеоном, а ты тут ромашку затеял?! — опешил Брехт.

— Нет, Ваше Превосходительство, я наоборот хотел напомнить, что это наш прямой долг идти воевать вместе с императором. — Выпятил грудь гусар.

— Так-то нас не звали. И тут почти нет подданных императора, но спасибо, что напомнил. Егерей ещё спросить забыл.

— Егеря не подведут, — скромный маленький майор Щеглов обрадовался, что и его вспомнили. Скромный, а в этом подразделении сейчас лучшая в мире дисциплина и лучшие в мире воины.

— Капитан, а что твои гренадеры? Последний ты.

— Мы присягали служить тебе Петер-хан, и если ты идёшь на войну, то и мы идём с тобой. — Молодцы немцы.

— Ну, теперь все. Через час выступаем. Нам нужно за сегодня и завтра пройти больше сорока километров. Разойдись!

Событие тридцать пятое

Кто жизни цену настоящую познал — тот никогда её не разменяет!

Пётр Квятковский

Если к войнушке успел Даву, то его войско не менее мобильно. Пройти больше сорока километров за один сегодняшний день маршал не мог. Это не под силу ему. В смысле никому не под силу. Лошадь это та ещё животина, её нельзя заставить идти без отдыха днём и ночью. Её кормить и поить надо, её спать уложить надо. А в войске маршала несколько тысяч коняг. И есть малорослики, но плотного телосложения, что пушки волокут, и какой-никакой, но обоз есть. Потому Брехт решил так, рассмотрев карту. Сегодня они ещё проделают километров одиннадцать — двенадцать до села Погоржелице. Там и заночуют. А вот дальше сложнее. Если идти на Брно, сейчас город называют Брюнн, а потом на Аустерлиц, то это больше сорока километров, да даже все пятьдесят. Так, должно быть, и шёл Даву в Реале. Но вот есть просёлочная дорога, указанная на карте. Даву же не знал, куда точно идти, а Брехт знает. И эта просёлочная дорога ведёт как раз к Аустерлицу от Погоржелице этого. И она, если масштаб не врёт, всего тридцать километров. Спокойно завтра пройдут их, и отдохнувшими, утречком второго декабря выдвинутся из леса, что отмечен на карте в сторону деревни Сокольницы или Сокольница, или даже Сокольниц. Вспомнил Пётр Христианович, карту получив нормальную, как называлась деревенька, где располагался правый фланг французов и куда спешил маршал Даву — Сокольницы эти. Или Сокольниц, всё же. Сейчас зима и светает в районе девяти утра, да ещё туман будет. Спешить потому им совершенно некуда. Как рассветёт, обойдут озеро Зачан и выйдут с юга к деревне Тельниц. Тут и будут ждать, когда войнушка начнётся. Сразу в неё влезать нельзя, нужно чтобы отправленные генералом Францем фон Вейротером, колонны дошли до Сокольница и вступили в бой. План теперь — ударить французам в тыл. По плану и будем действовать.

Брехт сидел у костра на южном берегу озера Зачан ночью перед боем и снова и снова вглядывался в карту, вспоминая виденный сто лет назад и сто с лишним лет вперёд, фильм про разгром союзного войска под Аустерлицем.

Эх, вот малости какой не хватает, чтобы вспомнить всё точно. Так отрывки, что гвардия под командованием Константина хреново себя покажет. Как будто могло быть по-другому. Гвардейским полкам и Семёновскому и Преображенскому не хватало тактической выучки и опыта, ведь это была первая кампания с участием целых гвардейских полков со времён Петра Великого! Сто лет не воевали. И на что Константин с Александром надеялись, что привыкшая к столичной жизни гвардия совершит чудеса. Храбрость, мужество — это хорошо. Только умение и стойкость в разы лучше и нужнее. Русская гвардия по своим качествам далеко позади была французских гвардейцев, некоторые части которых сражались без перерыва начиная с 1796 года. А Кавалергарды и Конный полк? А чем отличаются? Тем, что в хорошей форме с кирасами и на лошадях. Мамлюки и конные егеря французов тоже были на лошадях и справились с Кавалергардами. Там единственное, что кавалергарды смогли сделать, так это спасти от полного истребления Семёновский и Преображенский полк. А вообще у Константина, если с силами Брехта сравнивать, соизмеримое количество войск и умение соизмеримое. Его казаки и черкесы не уступят кавалергардам в храбрости и точно так же уступят французам и мамлюкам в опыте. Кавалергарды! Звучит красиво. Кирасы, кони здоровые. Кавалергардский полк, насколько Брехт знает, сейчас находится в составе 2-ой колонны Гвардейского корпуса цесаревича Константина общей численностью около десяти тысяч человек при двадцати восьми орудиях — цвет русской армии.

Вообще нужно отдать англичанам должное. Когда Наполеон сосредоточил свою армию у Ламанша и собирался как-то его форсировать, наглы придумали классную штуку, сыграв на самом главном человеческом недостатке. На жадности. Они предложили третьей коалиции заплатить двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов за сто тысяч солдат. Если что, то двести пятьдесят тысяч фунтов — это полтора миллиона серебряных рублей. И Александр тут же двинул двухсоттысячную армию в Австрию, выскребя в России всех, в том числе и вот гвардию. Не пожалел дворян, князей и графьёв, поменял на фунты. А сколько весят сто тысяч человек. Пусть по семьдесят кило на брата будет. Получаем семь миллионов кг живого веса. Теперь полтора миллиона рублей умножим на двадцать граммов серебра в рубле. Округлим. Получим тридцать тонн серебра. Разделим.

Нда. Хрень получается. Чуть больше четырёх граммов серебра за живой вес солдата или офицера, да вместе с генералами. Ох, продешевил Александр. Четыре грамма серебра! Не ценил император Александр русского солдата. Чего вот попёрся в эту Европу? В солдатиков поиграть и три миллиона рублей получить. Брехт на аферах с фальшивыми гульденами за два с половиной года больше заработал. А плюс торговля, а плюс карандашная фабрика. Две карандашные фабрики. Вторая в Санкт-Петербурге. А свечные заводики в десятке городов Европы. А самый крупный в мире часовой завод. А завод по производству керосиновых ламп. Да Петер-хан сейчас сам мог купить двухсоттысячную армию и даже не сильно бы разорился. Разве, что нет этих денег. Все в дело вложены. Строит и строит больницы и школы, новые заводы, дороги.

Эх, не надо было сюда двигать людей. Нужно было идти Вену грабить.

— Вашество, — оторвал его от горьких мыслей Ванька. Разведчики вернулись. Пятерых языков притащили. Один офицер. Полковник целый.

— Давай его сюда. Ефиму скажи, чтобы сначала избили полковника, как следует, а то начнёт тут в благородство играть.

Событие тридцать пятое

Не продаётся только тот, кого никто не покупает.

Юрий Зарожный

Кх. Да. Нет. Ну, чего уж. И вот опять. Эх, понаберут по объявлению.

— Эфим? Это чего? — Перед Брехтом на руках у двух его старых егерей, которых Пётр Христианович и послал в разведку, болтался в синей форме высокий тощий человек весь в крови, прямо весь-весь, словно его кровью из ведра поливали, и мычал на языке маркиза де Сада: «épargnez» (пощадите).

-Veuillez épargner! (Пожалуйста пощадите). S'il vous plaît, Monsieur. (Пожалуйста месье).

— Ванька сказал по рже надавать полковнику, чтобы сговорчивей был. Теперичи всё обскажет. — Егерь встряхнул француза. — Будешь говорить?

— Je ne comprends pas, Monsieur. (Не понимаю, месье)

— Вот видите, Вашество, всё скажет.

— А чего? Нормально. Снимите с него сапоги и сделайте вид, что ноги сейчас в костёр сунете. — Решил Брехт, что кашу мясом не испортить.

— А!!! Veuillez épargner! — быстро егеря управились, словно полжизни садизмом занимались.

— Ты, это, полковник, обзовись. — Предложил Пётр Христианович, обхватившему его ноги французу.

— Командир 26-го полка лёгкой пехоты — полковник Франсуа Пуже.

— Просто Пуже и полковник? — не поверил всё ещё клещом впившемуся в его штанину французу.

— Франсуа Рене Пуже, барон Кэллу. — Возопил командир полка, когда Ефим подошёл на шаг к Брехту. Ордена отдал сорванные.

— Барон значит? Это хорошо. Отобрал, небось, самозванец именьице. Этот полк твой, к какому корпусу относится?

— Маршала Сульта. Дивизия Леграна. С кем имею честь …

— Ефим, пни его. — Бац.

— Ой! Monsieur, прошу, скажите солдату, чтобы он больше не бил меня! — и слёзы в голосе.

— Тогда отвечай на вопросы, и не говори лишнего. Чего там у вас всё в факелах. Камлаете или колоннами ходите? Гитлеровцы?

На самом деле. Весь лагерь неприятеля осветился недавно тысячами факелов и оттуда чего-то кричали. Далековато, не понять. Так гул общий идёт.

— Гвардия кричит: «Это годовщина коронации!.. Да здравствует император!» — Отлепился от штанины князя полковник.

— Вона чё! Точно же сегодня годовщина коронации узурпатора. Любите его?! Дебилы. Он … А, чего уж. Ладно, давай по делу. Скажи мне, голубь… Что тут за войска стоят у Тельница и Сокольница?

— Днём 11 фримера эти деревни занимали только два батальона — Корсиканских стрелков. Это около пятисот человек и Стрелков По. Их порядка трёхсот человек. — «Радостно» сообщил полковник Пуже.

— 11 фримера? Ты ври да не завирайся барон, а то сейчас дам команду Ефиму сломать тебе пару пальцев, — не могло такого быть. Эти восемьсот человек не могли сдерживать тридцать с лишним тысяч русских и австрияков.

— Первого декабря! Не надо пальцев, я привёз приказ, вернее вёз его, точнее, привёз и ехал в полк, когда меня схватили ваши разбойники, — затараторил испугано полковник.

— И? — Брехт рассматривал ордена. Заслуженный. Вон, сколько.

— Бригаде Мерля из дивизии Леграна было приказано защищать Тельниц и Сокольниц, а Фриану вместо того чтобы идти на Турасский лес, отныне предписывалось двигаться на помощь Мерлю.

— То есть, вот этот шум и есть подход ваших войск. Бригада это сколько человек?

— Тысячи три. А всего в дивизии генерала Клода Леграна 11 батальонов и больше восьми тысяч человек и 8 орудий — Полковник попробовал унять капающую всё ещё из носа кровь. — Что вы собираетесь со мной делать, месье? Оставьте мне жизнь!

— Подумаю. Слушай, скажи мне, Франсуа, чего интересного, чтобы я понял, что ты полезный для нашего дела человек.

— Для вашего дела? — всхлипнул француз.

— Да, для дела справедливого мироустройства. Мир хижинам, война дворцам.

— Вы якобинец, месье?

— Я сам Якоб. Тьфу, Яковлевич. Давай, поведай мне самую главную буржуинскую тайну.

— Я не знаю, а хотите, месье я зачитаю вам прокламацию, что читал пару часов назад солдатам.

— Прокламацию?

— Да, — полковник полез за пазуху синего мундира, залитого чернеющей кровью, и вытащил написанную от руки страничку на плохой рыжеватой бумаге. Брехт такую делает из тростника в Астрахани.

— Читай. Интересно. Психи они вечно прокламации пишут.

— Я приказал выдать солдатам сто грамм крепкого вина и прочитал обращение к ним императора. Вот оно:

«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отомстить за австрийскую ульмскую армию. Это те же батальоны, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы преследовали до сего места. Позиции, которые мы занимаем, могущественны, и в то время, когда они двинутся на наши батареи, я хочу атаковать их фланги'. Солдаты! Я сам буду руководить вашими батальонами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесёте в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идёт речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести нации.

Под предлогом увода раненых не расстраивать рядов! Каждый пусть будет проникнут мыслью победить этих наёмников Англии, воодушевлённых такой ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы сможем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня».

— Хороший ты человек, полковник. Сейчас навёл меня на мысль, как лишить французов императора. — Брехт, потёр руки. — Ефим уведи этого в лазарет. Пусть его обмоют и снотворного со слабительным дадут.

Глава 17

Событие тридцать шестое

Концентрация сил, энергия и твёрдая решимость победить или умереть со славой — вот три великих принципа военного искусства.

Наполеон.

— Вашество, каша подошла, наваристая, мяса больше чем гречи. — Ванька расталкивал заснувшего сидя в шезлонге своём, в палатке, Петра Христиановича.

Холодно-то как. Прямо ноги в сапогах задубели, хоть и были укутаны пледом, а сверху ещё кусок брезента брошен. Ночью точно мороз был. Вчера, когда его войско остановилось у южного берега озера Зачан, Брехт не поленился, дошёл до покрытой льдом поверхности и проверил его на прочность. Лёд его стокилограммовую тушку выдержал, хоть и потрещал у зарослей камыша неподалёку. А сегодня ночью ещё толще стал. Потому, наверное, и ломанулись в Реале на этот лёд отступающие русские и австрийские части, что лёд вполне надёжным выглядел. Да и некуда было больше бежать, прижали их французы к озеру.

Князь Витгенштейн, сходил до кустов, удобрил их азотными удобрениями, и умылся ледяной водой, что ему Ванька слил на руки. Ух! Бодрит. У костра, что расположили в своеобразном закутке из натянутых на колья квадратных кусков брезента, Брехту на складной столик поставили жестяную чашку с горячей, исходящей паром и ароматом мясным гречневой кашей. Надо сказать, что в отличие от Александра с Кутузовым и новым фаворитом императора князем Долгоруким Брехт к войне готовился. Не на всё войско, конечно, про казаков он и не думал, а для черкесов просто пока ход не дошёл, ну, так, много войн впереди и их включит со временем в постоянные силы ханства Дербентскоко. Так вот, Пётр Христианович на лезгин, егерей, гренадёров и мариупольцев заготовил две тысячи выдавленных прессом жестяных мисок. Когда уже собирались в путь, подоспела следующая партия из Питера в триста мисок, и Брехт выделил их Мехти. Так ещё годик и шамхала Тарковского войско тоже будет обладателем эксклюзивной посуды. Потом и до черкесов очередь дойдёт, да и пудлингование освоят на его заводе под Выборгом. Больше станет хорошего железа.

А для костров заготовки тоже пока не на всё войско, тут даже для Мехти с его тысячей ни одной не нашлось. Изобретение простейшее. Кусок брезента два метра в высоту и около четырёх в длину натягивается между двумя вбитыми в землю кольями. И ещё по бокам два таких же куска только эти три метра в длину. Получается комнатка такая четыре на три метра, где в центре располагается очаг с подвешенным котелком. Зимой же собрались воевать, на пронизывающем ветру тот ещё отдых и перекус, Пока в полевой кухне варится каша, в котелке чай дойдёт или взвар какой, Матрёной рекомендованный.

Продукты, кроме мяса, везли все с собой, и в крупах недостатка не было, мясо покупали у местных за настоящее серебро и чешские, сербские, румынские и словацкие крестьяне за настоящие-то деньги вполне охотно продавали заготовительным отрядам Петра Христиановича продовольствие. Даже сами приносили, узнав о щедром оптовом покупателе.

Брехт помнил из того фильма про Аустерлиц, что одним из поводов не ждать подкрепление, а срочно напасть на Наполеона стал самый настоящий голод в русской армии. Союзникам не удалось наладить нормальное снабжение продовольствием. «Войска, не находя продовольствия, грабили, отчего жители разбегались, и последние только ещё более усиливали грабёж». Это, кстати, серьёзно нагнетало напряжённость между союзниками. Русские утверждали, что их морят голодом, австрийские чиновники заявляли, что с такой неорганизованной армией невозможно работать.

Но теперь уже ничего не исправить войска встретились и обеим армиям как воздух нужна сокрушительная победа. Русским с австрийцами для престижа, а для Наполеона это единственный способ выжить. Ведь на подходе к союзной армии целое море войск. Спокойным маршем, без всякого ускорения, через две недели к союзникам могла подойти армия Беннигсена, а это18 тысяч человек. Ещё ближе, всего лишь в нескольких переходах от главных сил находился корпус Эссена в 12 тысяч человек. Их и хотел подождать Кутузов, сидя в замечательной крепости Ольмюц. Не всё ещё, в 120 километра к западу располагался корпус эрцгерцога Фердинанда, плюсом 15 тысяч человек, а меньше чем в 100 км к югу — остатки австрийского корпуса Мерфельда,пусть будет 5 тысяч человек. Всего до 140 тысяч могли армию довести против семидесяти максимум у Наполеона. А в Ганновере стояла под парами 56 тысячная армия русско-шведская. Из Италии шла в Моравию 80-тысячная армия эрцгерцогов Карла и Иоанна.

И опять не всё. Прусский король пока не спешил присоединиться к союзу против Наполеона и всячески оттягивал этот момент. Но и он готовился. И практически закончил эту подготовку. 120-тысячная прусско-саксонская армия могла уже примерно через месяц обрушиться на коммуникации наполеоновских корпусов, а общее количество войск, которое пруссаки могли выставить для ведения войны, составляло 185 тысяч человек. А в самое ближайшее время к этой огромной прусской армии должны были присоединиться 48 тысяч солдат резервных соединениях.

И пятьдесят с небольшим тысяч французов и около двадцати тысяч баварцев. Раздавили бы, как улитку, с хрустом, и даже все умения и опыт бы не помогли.

Брехт отогнали реваншистские мысли, и поинтересовался у подошедшего Ефима:

— Что нового?

— Ничего, Ваше превосходительство. Туман, ничего не видно, но за озером грохочут пушки. Да слышно, вон.

— Пусть грохочут. Мы пока поедим и дождёмся, когда туман рассеется.

Событие тридцать седьмое

Если тебя не спросили, хочешь ли ты биться — ты сам выбираешь правила.

Наполеон перед боем … перед битвой под Аустерлицем лично посетил гвардию и вдохновил её. Тайный советник князь Витгенштейн решил дурью не заниматься. Тренируется тот, кто боится. Он не боялся. Его гвардии из трёх с лишним тысяч человек, если считать и кавалерию Мехти противостоит всего восемь тысяч растянутых на пару километров от Сокольниц до Тельниц слабо обученных и слабо подготовленных французов с доисторическими восьмью аж пушечками и ещё более доисторическими гладкоствольным ружьями. Единственное, что чуть свербело в мозжечке у Брехта, так это то, что четыре колонны будут сражаться с этими восьмью тысячами и подошедшими потом пятью тысячами Даву несколько часов, а всех убитых у французов за всё сражение будет две тысячи. Хрень полная. Что они делали шесть часов? В поддавки играли?

Меж тем каша угнездилась в желудке, затем всё это сверху залил отвар кисленький с названием на кулёчке рукой Василисы написанным: «для ясной головы». Всё, хватит отлынивать от работы, пора идти воевать. Как там в песенке:

Туман постепенно сносило юго-западным ветром в сторону Праценских высот, в центр расположения русских войск, и объехавшему озеро в сопровождении двух десятков егерей Брехту место битвы предстало во всей красе. Пока сражение шло только тут на правом фланге.

Вообще русские и австрийцы, имея такое классное место для драки, профукали битву. Дебилы. А Вейротера нужно убить потом, собаку. Стратег хренов. Неужели не знал, что нападающий всегда несёт большие потери, чем обороняющийся. Настрой флешей. Расположи три сотни пушек на высотах и сосредоточь конницу по флангам и пусть Буонопартий наступает. Нет, увёл половину войска в огромный по расстоянию обходной манёвр. Это ведь не километр пройти. Место битвы просто огромно.

Поле нонешной битвы представляло собой равнину, ограниченную с севера отрогами гор, с юга рекой Литтавой и прудами или озёрами Мениц и Зачан. С севера на юг течёт ручей Гольдбах, даже речушка маленькая. С востока, со стороны союзных войск поле сражения ограничено Раусницким ручьем, впадающим в реку Литтаву. Дорога Брюнн — Ольмюц, по которой наступали союзники, проходит по северной стороне равнины, почти касаясь отрогов гор. Там должен располагаться Багратион и там, кажется, в реале и граф Витгенштейн должен быть. В нескольких километрах западнее Гольдбаха, пройдя через Брюнн, дорога изменяет на 90° свое направление, повернув в сторону Вены на юг. В центре этого обширного поля находится большая группа высот — Праценское плато, с двумя возвышающимися холмами, в седловине между холмами лежит деревня Працен. Плато простирается приблизительно на 5—6 км в длину и на столько же в ширину, господствуя над всем полем битвы. Ручей Гольдбах затрудняет переход крупных масс войск с артиллерией. Его можно форсировать только в деревнях Тельниц, Сокольниц, Пунтовиц и Гиршковиц, где имеются дороги и мосты. Местность, где сейчас разворачивается битва, довольно открытая. За исключением отдельных участков: ручья Гольдбах, реки Литтавы, южного склона Праценского плато и нескольких виноградников, поле сражения ровное. Везде без проблем может действовать пехота и почти везде — кавалерия.

— Ванька труби атаку! — Брехт опустил трубу. Всё идёт точно по плану. Один из четырёх корпусов генералов Дохтурова, Ланжерона, Пржибышевского или Коловрата спустился с Праценских высот и дошёл до деревни Тельниц и вступил в бой с французами. Самое время ударить товарищам в тыл.

Заиграла труба, и ей вторили десятки труб в подразделениях. Нет, никто всеми силами на дивизию генерала Леграна нападать не собирался. Там ещё ранить или убить кого могут. Зачем. Есть план почти бескровной победы.

— Пошли! — Брехт махнул рукой.

Пять с лишним сотен элитной тяжёлой лезгинской конницы и сотня лёгкой — князя Мудара понеслась в сторону деревни Тельниц. В это время тысяча всадников, тоже тяжёлой кавалерии полковника Мехтицкого неспешно порысила к деревне Сокольниц.

Около восьми часов утра отряд генерала Кинмайера, опережавший остальные колонны, спускавшиеся с Прценских высот, примерно на два километра, приблизился к деревне Тельниц, перед которой на небольшом холме стояли два батальона французов. В тумане загрохотали ружейные выстрелы. Так и началась битва при Аустерлице.

Австрийский генерал Михаэль фон Кинмайер послал в атаку один батальон 1-го Шеклерского полка. Французы ружейным огнём легко отразили эту атаку. Тогда австрийский генерал послал вперёд 2-й батальон Шеклерского полка. За небольшую высоту перед Тельницем, с которой к этому времени ветер сдул туман, завязался упорный бой. Несколько раз австрийские солдаты бросались в атаку, ружейная пальба чередовалась с яростными штыковыми схватками. Французы отразили два штурма, но во главе третьего встал лично бригадный генерал Карл Штуттерхайм, и французская пехота откатилась в деревню.

Брехт чуть отстал от лезгин, ехал во главе двух десятков егерей и сотни князя Мудара, которые должны вмешаться, только если что-то пойдёт не так.

Подъехали к речушке как раз вовремя, когда по мосту под слабеньким ружейным огнём на эту сторону, вполне себе дисциплинировано, отступали французы. Немного, человек двести.

Бабах. Залп из пяти с лишним сотен винтовок Бейкера полностью скосил всех, кто уже успел переправиться на правый берег ручья Гольдбах. Всё, лезгины свою часть увертюры сыграли. Они развернули коней и стали отходить на запад. Брехт с егерями и чеченцами остались на месте. Французы заметались. Часть, не подошедших ещё к мосту, бросилась назад к деревне. Стали занимать дома и виноградники.

— Ванька, красную ракету. — Брехт взялся за подзорную трубу. Классно, все уцелевшие французы попрятались по домам в деревне и даже на их счастье отогнали австрияков ружейным огнём. Сотен пять человек.

Бабах. Это из-за озера по деревне ударили все тринадцать пушек Ермолова. Хреново, в деревню попало только пять гранат, но уже вторым залпом артиллеристы показали, что по выучке им сейчас равных в мире нет. Они столько учений провели за три с половиной года, сколько вся армия русская за сто лет не проводила. Десятки стволов расстреляли. Аракчеев ворчал, но помня добро, подписывал выдачу новых. И вот результат. Все тринадцать гранат разорвались в пределах деревни, а три вообще, пробив крышу камышовую, бабахнули в домах.

— Ванька, снова красную ракету! — Вторая означала, чтобы продолжили стрельбу, мол, бьёте куда надо.

Бабах. Бабах. Бабах. Ещё пять домов разнесло. Среди французов дураков не было, они выбежали из домов и бросились опять к мосту. Дебилы. Дурачков нет. А вот дебилов ещё несколько сотен. Лезгины перезарядились и стояли полукольцом метрах в трёхстах от моста. Бабах. На пару сотен дебилов на Земле матушке меньше стало. Французы подняли руки и встали. Хрен. Зачем нам пленные. Они манёвренность снизят подразделений.

— Мудар, твой выход.

Чеченцы преодолели сотню метров встали на том же холмике, что были недавно лезгины, и добавили свои сто пуль Петерса в общую копилку. Бабах. Французы покидали ружья в ручей и легли на землю. Ну, ладно. Чёрт с ними. Пусть австрияки их в плен берут. Не до них. Нужно к Мехти поспешить. Там сейчас заварушка продолжится.

За десять минут до того.

После того, как французы были выбиты с высоты и откатились в деревню, австрийцы попытались с ходу штурмовать Тельниц. Окружённая виноградниками, которые создавали живые ограды, а ещё каменными стенами вокруг домов и участков, деревня представляла собой серьёзное препятствие для австрийцев.

Виноградники были окружены широким рвом, который французы использовали для обороны. Отважных австрийских солдат встретил убийственный огонь из-за всех изгородей и из всех домов — Шеклерский полк в беспорядке отхлынул назад.

Генерал Кинмайер хотел уже дать команду на окружение деревни, но тут с тыла у французов загрохотали выстрелы, а потом почти сразу по деревне ударила артиллерия. Откуда она била, было не очень понятно. Откуда-то с юга, но, кажется, его колонна была самой левой или самой южной, кто-то должно быть заблудился в тумане и упёрся в озёра, но эта ошибка оказалась как нельзя кстати, словно сам господь послал туда этих артиллеристов. Кинмайер с высоты отбитой отлично видел, как метко пьют чужие пушкари. Наконец, увидел, и откуда бьют эти неизвестные помощники. Стрельба вилась с небольшого холма за озером. Ничего себе заблудились. Это целое лье нужно сделать было. Генерал Михаэль фон Кинмайер перевёл трубу подзорную на деревню. Уже несколько попаданий было прямо в дома. Деревня горела, а французы покидали её, стремясь оказаться на другой стороне ручья Гольдбах. А там ещё непонятней. В чёрной одежде неразличимой отсюда и в кирасах подъехали всадники к мосту и дали залп из ружей. Большинство французов попадали замертво, а всадники унеслись на запад в туман. А на смену им выехали другие без кирас и тоже открыли огонь по французам. Залп и почти все выжившие французы упали.

— Карл! Командуй наступление, деревня почти пуста! — Обернулся к бригадному генералу Штуттерхайму Кинмайер. — Нам чертовски помогли эти чёрные кавалеристы.

За час до этого.

Часть кавалерии князя (фюрста) Иоганна I фон Лихтенштейна, а именнополки генерал-майор Шепелева, не получив диспозицию вовремя, долго с немецкого на русский переводили, двинулась в юго-западном направлении к деревне Тельниц вместо того, чтобы идти на северо-восток. В результате, длинная колонна всадников вынырнула из тумана прямо перед войсками генерал-лейтенанта Александра Фёдоровича Ланжерона.

— Дмитрий Дмитриевич, вы не туда едете, по диспозиции вы должны двигаться вон туда, — Ланжерон махнул рукой на север

— Князь Лихтенштейн прислал мне приказ двигаться именно в этом направлении. — Вздыбил гоня Шепелев, заставляя того остановиться резко.

— Не может быть! Это ошибка, — прокричал, превозмогая ржание лошадей Ланжерон, но Шепелев стоял на своём, и через минуту поспешил за своими кавалеристами.

В настоящее время.

Прокатившись без всякого толку несколько километров, генерал-майор Шепелев получил, наконец, приказ от фюрста Лихтенштейна и, повернув кавалерию, двинулся в обратном направлении. Бесконечная вереница его конницы перерезала дорогу пехотным соединениям. Это блуждание генерала Шепелева задержало 2-ю колонну Ланжерона на целый час. В какой-то момент терпение Александра Фёдоровича лопнуло, и он отдал приказ проложить себе дорогу сквозь колонну всадников. Пехота пошла вперёд и, прорезав насквозь колонну кавалерии, заставила в этот раз ждать всадников, остаток которых вынужден был пропускать перед собой бесконечный поток пехотных батальонов.

Уже заканчивался бой под Тельницами, точнее уже конвоировали немногих уцелевших пленных в сторону союзного лагеря, когда вторая колонна генерала Ланжерона подошла к деревне Сокольниц. Время было около девяти утра. Деревню Сокольниц и соседствующий с ней Замок защищали только три батальона 26-го лёгкого полка. Несмотря на огромную разницу в силах, Ланжерон, не обнаружив справа от себя колонну Пржибышевского, которая должна там быть согласно всё той же диспозиции Вейротера, не спешил. Он развернул перед деревней свои батареи. Пока артиллерия утюжила деревню, засыпая Сокольниц ядрами и гранатами, пехотинцы Ланжерона развернулись в боевой порядок, а батальон 8-го егерского полка рассыпался цепью справа от основной массы войск.

— В атаку, — послал вперёд солдат генерал.

Событие тридцать восьмое

Иногда, каким бы добрым и мирным ты ни был, надо принимать бой.

Юрий Силоч

Брехт догнал лезгин где-то через километр. Всё же тем нужно было остановиться, спрыгнуть с коня, перезарядиться и назад в седло вскочить. Одному не долго и половинки минуты не надо, но пяти сотням, это уже дольше. Боятся рассредоточиться, жмутся друг к другу, мешаются. Сейчас уже перезарядились и выдвинулись к Мехти, что должен стоять в прямой видимости на правом берегу речушки. Здесь ситуация сложнее для наших. Тельниц на левом берегу ручья, а Сокольниц в двух примерно километрах севернее на правом. То есть, Ланжерону нужно будет форсировать Гольдбах.

Сейчас деревушку обстреливали с того берега десяток пушек примерно. Но калибр был мелкий и точность стрельбы так себе. Французы сидели в домах и за заборами из камней больших. Если чугунные болванки и приносили кому вред, так только российской казне — выстрел вещь не дешёвая. Порох, ядро. Да и стволы вскоре в негодность придут.

Вместе с тяжёлой лезгинской конницей Брехт подъехал к стоящей в чистом поле коннице шамхала Тарковского.

— Мехти, готов? Все в порядке?

— Не знаю, с севера, — он махнул рукой в сторону леска, — скакало десятка два кавалеристов. Нас увидели и стали разворачивать лошадей. Мы огонь открыли. Двоим удалось уйти.

— Хреново. Но чего уж. Война. Все планы только до начала хороши. Поехали, пока намеченное осуществим. Там в деревне этой, по словам пленного полковника, как раз стоит его полк. Там три батальона. Это две с половиной тысячи человек. Спешиваетесь и подползаете на расстояние эффективного огня. Метров триста. Лезгины и чеченцы на конях вас подстрахуют. Делаете залп и отползаете. Если всё нормально, то наоборот лезгины с чеченцами стреляют, а вы страхуете. Ну, чего по пять раз повторять. Погнали наши городских. Командуй, полковник Мехтицкий.

Смотрелось с холмика этого небольшого, на котором Брехт, спешившись, с егерями расположился, немного смешно. Ползать по-пластунски Брехт дагестанцев учил, но получалось у них так себе. Спешили, скорее перебежками на коленках это выглядело. Но на удивление никто на подползающую с тыла смерть из французов не смотрел. Пуляли куда-то на восток. Бахали гранаты, свистели пули, визжали ядра, угодившие в каменную стену виноградников. Брехт на эту какофонию отвлёкся и чуть не пропустил смерть к нему скачущую во весь опор. Под тысячу всадников в странных одеждах. Твою налево, так это же знаменитые мамлюки египетские. Эх, рановато грузины пожаловали.

Глава 18

Событие тридцать девятое

На каждого мудреца — девять грамм свинца.

Цитата из фильма « Чиполлино (1973)»

У страха глаза велики. На самом деле мамелюков было меньше. Но всего вместе с егерями был полк. Как потом сообщил один из пленных это и был полк. Назывался он «Кавалерийские егеря Императорской гвардии». Мамелюков же в нём была только одна рота. Сто пятьдесят человек. Кавалерийийский пол конных егерей — это как раз тысячу всадников, в числе которых пятьдесят офицеров и девятьсот пятьдесят солдат. И номинальным командиром полка был аж сам пасынок императора Эжен Роз де Богарне. Несмотря на то 13 мая 1805 года был назначен вице-королем Италии, но он сохранял номинальное командование полком. Пленный был интересный. Негр. Не антрацитово чёрный сенегалец, но настоящий негр. Звали его Джозеф Дамингу, и он был какой-то знаменитостью. Проявил себя где-то.

Мамелюки — это почти те же янычара, только конные. Египет в это время по факту одна из провинций Османской империи. И как и в самой метрополии в последнее время у власти практически не падишахи, а руководство янычар, так и в Египте руководят страной беи мамелюки. Это давно тысячи лет назад мамелюки или мамлюки были рабами из тюркских народов, которые служили в армии. Сейчас основная их часть набирается на Кавказе. Это черкесы, абхазы, грузины и армяне, а в последнее время из-за похода предыдущего шаха на Грузию, где двадцать тысяч человек были убиты, а ещё почти столько же угнано в виде рабов и продано затем на невольничьих рынках, так грузин принявших ислам в мамелюках чуть ли не треть.

Обо всём этом чернокожий пленный расскажет потом, сейчас, на стоящих на возвышенности небольшой егерей и лезгин с чеченцами, неслась конная лавина. Далеко ещё, с километр им спускаться от леса с небольшой возвышенности, а потом опять подниматься на тот холм, где Брехт с кусочком своего войска расположился.

В Реале, насколько Пётр Христианович помнил, этот полк схлестнётся с нашим конногвардейским, и часть порубает, а часть в плен захватит, сам при этом почти потерь не понеся. Очень злы в рубке мамлюки. У них специальная есть кривая сильно сабля — скимитар называется, а ещё они вооружены двумя парами пистолетов, тромблоном, карабином и топориком. До зубов вооружены, не хуже его лезгин, единственное лезгины в стальном шлеме и в кирасе, а мамлюки только тканью защищены.

Наполеон в Египте их конницу пять лет назад легко у пирамид разбил. Нет у дикой конницы навыков нападения на ощетинившееся штыками каре французов, которое ещё и залпами палит на двести с лишним метров.

Технологии и умения победили в борьбе с удалью и горячим нравом горцев бывших.

Сейчас ситуация другая, на шестьсот его всадников неслась тысяча французов. И нет ни штыков, ни чеснока даже, чтобы эту конную лаву остановить.

— Спешиться, пистоли зарядить. Передать по цепочке. — Повернулся Брехт к лезгинам, — Ефим, из Слонобоев беглый огонь по готовности.

Сейчас командовал лезгинской полутысячей Абдукерим-бей. Невысокий жилистый мужичок лет сорока. Брехт его записал в ту школу, где учителя генералы и полковники бывшие вместе с профессорами немецкими изучали старые битвы и пытались их переиграть с новыми вводными, в основном с применением того оружия, что теперь есть у воинов Дербентского ханства. Про битву с Мамлюками Наполеона у пирамид там и услышал Брехт от немцев. Разыграли, а что бы сделали лезгины против каре. Получалось, что с потерями пусть, но истребили бы наполеоновскую гвардию. Против пуль Петерса и винтовок Бейкера сейчас есть только одно оружие — конная лава. И что самое плохое — именно она, эта лава, и неслась на Брехта с его гораздо меньшим числом солдат. Лезгины тоже оснащены неплохо. У них на вооружении кроме шашек, есть два седельных двуствольных пистолета и кавалерийский русский штуцер.

Бах. Бах. Загрохотоли Слонобои, у Брехта тоже подарочный экземпляр есть, и он его сегодня к седлу приторочил. Слонобой к седлу Слона. Это не тот шайр. Это бельгийский першерон. Он поменьше великана английского, но зато гораздо резвее, не скакун, но вполне себе рысью бегает. Земля при этом дрожит, как и положено в русских сказках. Брехт его в Слона сразу переименовал, чтобы к новому имени не привыкать. Настоящий Слон остался в Студенцах на племя. Всё же всем параметрам соответствовал будущей породы.

Заряжать так быстро, как егеря, князь Витгенштейн не мог, за те две минуты, что французские егеря и мамлюки спускались с холма своего, он успел сделать всего четыре выстрела. Хорошо хоть целиться не надо. Сплошная масса из лошадей и людей, в кого-нибудь обязательно попадёшь. Егеря, а Брехт это краем глаза замечал, стреляли раза в два чаще его. Опыт не пропьёшь. Двадцать егерей да семь пусть выстрелов. Солидно получается. Вскидывая в очередной раз огромное ружьё к плечу, Пётр Христианович видел, как то тут, то там кувыркались кони или даже целые небольшие водоворотики возникали, когда конь или упавший всадник попадали под ноги следующему коню. Тот тоже кувыркался и следующий. Кони ломали ноги, всадники шеи и руки и к концу спуска прямо заметно уменьшилась лава, а ещё, и это гораздо главнее — она вытянулась и сейчас не сплошной массой шла и полутора ручейками. Один приличный такой ручей, даже горная река, а второй поуже, приток её небольшой. В лощине, или лучше овраге пологом, они слились, и тут настал черёд лезгин показать свое мастерство в стрельбе из карабинов. Это не винтовка Бейкера, гораздо короче, но пуля Петерса позволяла залпами палить на триста метров, с такого примерно расстояния первый залп и дали. Двадцать секунд и ещё один. Всё. Время вышло.

— По коням, — проорал Брехт рвя связки, но зря старался. Такой бой лезгины отрабатывали, и они хладнокровно выстрелили ещё раз, и только потом вскочили на лошадей и не шашки в руки взяли, а два двуствольных пистолета. Бабах. Общий залп тысячи пистолей просто оглушил. Его воинство окуталось плотным облаком дыма. И тут не подвели чеченцы князя Мудара. Они с визгом с фланга атаковали почти выбитых последним залпом французов. На вершину холма поднималось пару сотен всего, а после пистолетного залпа и сотни не остались. Чеченцы врубились в оглушённых, ослеплённых и обосравшихся французов, и как нож, прошли через их поредевшие потоки. Развернулись и почти с тыла уже напали второй раз. А тут и лезгины шашки вынули. Минута и нет у Наполеона больше не Мамлюков, ни конный егерей. Нет лучшей части его войска, которая в Реале сыграла очень серьёзную роль, угробив наши Семёновский, Преображенский и Конногвардейские полки.

— Пленный нужен! — охрипшим от предыдущего вопля, горлом попробовал крикнуть Пётр Христианович.

Через пару минут ему этого негра и подвели.

— А скажи мне, Маугли, какого черта вы на нас напали?

Событие сороковое

Вопрос не в том, чтобы отступить, а в том, чтобы понять, что ты проиграл.

Цитата из фильма «Бегущий в лабиринте: Лекарство от смерти»

— Абдукарим, твою налево, — когда стало ясно, что пленный будет играть в молчанку, вернулся к реальности Брехт, — чего вы уши парите? Вон, Мехти возвращается, зарядить штуцера и повторить его манёвр. Ну, выстрели пару раз, никто основного задания не отменял. Там наш враг, а это муха мимо пролетала.

Лезгин главный, зло смотревший на молчаливого негра, тряхнул головой, задев каской за такую же железяку на голове своего зама, и под звон этот выпучив глаза, гаркнул на языке, что от викинговского произошёл.

— По коням, зарядить оружие! — А может и чего другое кричал. Брехт по-лезгински только пару матерных слов выучил.

Но именно эту команду и выполнила, занимающаяся добиванием раненых и сбором трофеев, тяжёлая кавалерия. Вовремя, как раз Мехти вернулся. До этого побоище это было скрыто от него склоном холма и виноградником, а тут выезжают они на пригорок, а там всё поле за холмом в трупах людей и лошадей. И ещё сквозь грохот пушек за спиной слышны теперь ржание раненых лошадей и крики раненых французов и не совсем французов. Грузин.

— Петер, тут что было? — Подскочил к негру Мехти и встал руки в боки, типа что за ерунда, сам вон чего настрелял, а меня не позвал.

— Не знаю, Мехти. Молчит язык.

— Это я мигом. Мустафа-бей! Отрежь ухо и выколи глаз этому чумазому.

Брехт только начал готовить речь про Женевскую конвенция, а негр уже и уха и глаза лишился. Ну, сам бог велел.

— Брат, ты не молчи. Это уха у тебя два и глаза тоже, а язык один, отрежет сейчас этот злой дядька, что будешь делать. Как целоваться без языка? А задницу французам лизать? Лучше скажи мне, кто послал вас и почему?

— А-а-а! — Повыл ещё немного Джозеф Дамингу, но потом на ломанном французском поведал Брехту правду-матку.

— А почему вы решили, что на нас напасть надо? Может мы из корпуса Даву?

— Даву убит и весь его корпус. Недавно прискакал к императору корнет из его корпуса и поведал о гибели маршала и всех его людей. Император в бешенстве, а тут ему сообщили об обстрелянных курьерах в нашем тылу, вот он наш полк и послал.

— Эх, не выйдет значит сюрприза. Ладно, не очень-то и хотелось. Главного достигли. Буонопартий в бешенстве. Сейчас начнёт ошибки делать. А мы его ещё чуть из равновесия выведем. — Брехт растолкал столпившихся вокруг людей Мехти. — Ванька, давай красную ракету. Пора начинать второй акт Марлезонского балета.

— Петер, а нам …

— Мехти, твою так да разэтак. Ну, есть план, давай по нему и работать. Иди, меняй лезгин, продолжайте обстрел Сокольниц.

Красная ракета взвилась в воздух и надо надеяться, что оставшийся в лагере за озером старшим Марат Карамурзин её увидел. С её пуском должно произойти три события сразу. Во-первых, полковника пленного — Франсуа Пуже должны были посадить на трофейного коня, дать ему в руки уздечку от второго коня и отправить в сторону леса, за которым сейчас скрывался Наполеон с остатками своей гвардии. Конной он уже лишился, но пехоты ещё хватало. На второй лошадке в мешках, притороченных к седлу с обеих сторон, были головы французских генералов и самого Даву. По пять голов в мешке. Пять где-то километров от озера до ставки Буонопарта, минут через пятнадцать — двадцать он презент получит. Явно хорошего настроения ему это не добавит.

Во-вторых, все черкесы во главе с Маратом должны начать манёвр охвата. Чуть западнее ручья Гольдбах протекает речка Данава. Километрах в четырёх примерно. От Сокольниц до ставки Наполеона и его гвардии километров шесть, может чуть меньше. Так вот, Марату Карамурзину с его четырьмя тысячами черкесов нужно сначала проехать на запад, пока не упрутся в эту реку и потом подниматься вверх по ней. Километров девять, а то и все десять. Там в болотистой местности эта речушка и начинается, но в болота лезть не надо, остановиться напротив деревушки Кобельниц. Брехт прикинул, что когда Наполеон будет бежать с поля боя, то в болото не попрётся, на северо-запад тоже, там город и могут быть австрийцы, он рванёт на юго-запад. Ему теперь нужно в Баварию отступать. Она как раз в том направлении. В там его, не в Баварии, а в небольшом лесочке напротив деревни Кольбец (или Кобельниц) будет ждать засада из четырёх тысяч черкесов. Конницы у него почти нет, так что будет не больше тысячи драпающих с императором. Должен Марат справиться. О! Там может быть Мюрат. Должен Марат с Мюратом справиться.

В-третьих, Ермолов с казаками должны двинуться вдоль ручья к Сокольницу. Там усадьба большая обозначенная на картах, как «Замок» чуть севернее, нужно его забросать гранатами и взять. Это, наконец, откроет четырём колоннам, что послал Вейротер дорогу на запад. Пусть следуют его плану и двигаются во фланг Буонопартию.

Сам же Брехт собирался переправиться через ручей Гольдбах с егерями, чеченцами, гренадёрами, лезгинами и конницей Мехти и рвануть навстречу русско-австрийским войскам. Нужно успеть ударить Сульту во фланг, когда он двинется, чтобы ударить во фланг колоннам, марширующим по приказу генерала Вейротера.

Событие сорок первое

Только терпеливый закончит дело, а торопливый упадёт.

Саади

Брехт опоздал. Не всё было уж совсем плохо у русских и австрийцев пока.

Пока длилась битва с егерями и мамлюками, ситуация у деревни Сокольниц круто поменялась. К ручью подошла голова колонны Пржибышевского, и сразу стала разворачиваться для атаки.

Часть пушек генерала Ланжерона била по Замку — большой усадьбе рядом с деревней, занимаемой примерно сотней французской пехоты. Канонада продолжалась довольно долго, но орудия были расположены крайне неудачно и далеко, и в низине, и серьёзных результатов обстрел, если не считать десятка сожжённых домов, не принёс. Наплевав на такую ерунду, как артподготовка, русские войска приготовились к атаке. В то время как два батальона 7-го егерского полка с бригадой Штрика, а это целых шесть пехотных батальонов, были направлены для атаки Замка, 8-й егерский полк, все три его батальона, из колонны Ланжерона должен был атаковать Сокольниц. Под непрестанный грохот орудий темно-зелёные линии русской пехоты с барабанным боем и распущенными знамёнами двинулись на штурм неприятельских позиций. В это время французы — всё тот же несчастный 26-й лёгкий полк, ещё и обстрелянные пару раз с тылу, не смогли устоять под давлением столь превосходящих сил. Горстка защитников Замка была выбита несколькими тысячами наступающих русских. А 8-й егерский полк ворвался в деревню. 1-й батальон 26-го лёгкого был рассечён надвое. Одна половина отошла на запад, другая откатилась к югу в сторону Тельница. Генерал Миллер в этой атаке был тяжело ранен. Его место занял генерал Штрик.

Не повезло обеим половинам 26-го лёгкого. Те, что отошли строго на запад попали на подъезжающих абреков Мехти. Шамхал Тарковский принял решение молниеносно. Он не стал спешивать своих и обстреливать французов, а со свистом и громовым ура погнал тысячу в сабельную атаку. Триста в самом лучше случае, а скорее всего, двести французов, некоторые раненые, запаниковали и задёргались, и командира нет, чтобы каре организовать, всё же против кавалерии стена штыков это защита. Но нет. Они попытались вслед за второй частью своего батальона спастись бегством в сторону Тельниц. От коня не убежишь, а паника плохой советчик. Дагестанцы вырубили всех. Потеряли три человека, горстка французов смогла организоваться у овражка и встретила конницу штыками. Но несоизмеримо количество. Окружили и изрубили в куски. Трое убитых у Мехти и двое ранены в ноги.

Вторая половина батальона, вернее остатки жалкие, тоже не более двухсот человек, натолкнулись на выдвинувшихся уже на север егерей и артиллеристов Ермолова. А за плечами у них пять тысяч казаков. Но это перебор уже. Егеря просто одним залпом помножили беглецов на ноль. А не бегай от пули, умрёшь уставшим.

Чуть раньше на северо-западе.

Кутузов практически отстранённый императором от командования находился по-прежнему на Праценских высотах и зорким глазом единственным в трубу подзорную оглядывал поля боя. Всё как на ладони.

Четвертая колонна союзников, по его приказу не двигалась с места. Михаил Илларионович, не осмелившись открыто перечить юному императору, «тихо» саботировал исполнение диспозиции Вейротера. Он понимал, что Праценские высоты — это ключ ко всему сражению, и оставлять их — полное безрассудство. Поэтому, находясь, согласно предписанию, с войсками 4-й колонны, он не торопился никуда, тем более что нарастающие звуки стрельбы со стороны Тельница и Сокольница никак не вписывались в расписанный Вейротером план наступления. Там что-то было не так. Далековато и видно плохо, да и туман не полностью ещё унесло. Но стреляли пушки откуда-то совсем уж с юга. Загадка.

В 9-ть часов прибыли на поле сражения Императоры Александр и Франц. Нашего Помазанника сопровождали генералы Сухтелен и граф Аракчеев, чуть позади держались генерал-адъютанты граф Ливен, Винцингероде и князь Гагарин, граф Строганов и Николай Николаевич Новосильцёв — член Негласного комитету и президент Императорской Академии наук.

Александр, подъехав к Кутузову и видя, что ружья стоят в козлах, спросил, повернув к генералу здоровое ухо:

— Михайло Ларионович! Почему не идёте вы вперёд?

— Я поджидаю, — ответил с небольшой заминкой Кутузов, — чтобы все войска колонны пособрались.

— Вот как! Ведь мы не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки, — поправил опушённый бикорн император.

— Государь! — чуть ли не шёпотом ответил Кутузов, но вспомнив про тугоухость Александра, проговорил уже громче. — Потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу. Впрочем, если прикажете!»

Приказ был отдан, и войска 4-й колонны двинулись в предписанном диспозицией генерала Вейротера направлении. С холма Зуран, где находился Наполеон, это движение можно было хорошо рассмотреть в подзорную трубу. Здесь, в штабе императора Франции, все собравшиеся рвались быстрее начать настоящую битву.

Увидев движение противника на Праценском плато, маршал Никола Жан де Дьё Сульт, переминаясь от нетерпения с ноги на ногу, уже без приказа готов был броситься к своим войскам и дать им сигнал на атаку. Но Наполеон, считая, что нужно позволить противнику спокойно завершить это ошибочное движение, удержал маршала и, показав на Праценское плато, спросил:

— Сколько вам нужно времени, чтобы занять эти высоты вашими дивизиями? — Двадцать минут, — ответил Сульт, всё ещё переминающийся от нетерпения.

— В этом случае, подождём ещё четверть часа.

Наполеон не спешил. Спешил Брехт.

Глава 19

Событие сорок второе

Если люди трусят, то чем больше их, тем более ужасному и паническому страху они поддаются.

Ксенофонт

Минут через двадцать туман и до того уже редкий и клочковатый полностью рассеялся, и Наполеон отдал приказ наступать.

— А не пошли вы, Сульт, наступать. Пора, брат, пора. Туда, на ту кручу …

Во все стороны поскакали адъютанты и курьеры. Маршал Никола Сульт примчался галопом к своим войскам, и …слабым манием руки, на русских двинул он полки. Да, даже целые дивизии. Дивизии Сент-Илера и Вандамма двинулись вперёд, почти точно на восток. Дивизионный генерал Луи Шарль Венсан Ле Блон, он же Сент-Илер выбрал в качестве ориентира гору Працберг, а дивизия Доминика-Жозефа Рене Вандамма двинулась на Стары-Винохрады. Однако, не всё коту масленица, в момент начала атаки Праценское плато вовсе не было свободным. Вся 4-я колонна ещё находилась на высотах, а бригада генерала Каменского из 2-й колонны была поблизости от них. Кутузов чего-то опять не спешил.

Генерал Милорадович Михаил Андреевич, тот самый который был (будет) смертельно ранен декабристами на Сенатской, шёл в авангарде 4-й колонны. У него было под рукой два мушкетёрских батальона Новгородского полка и гренадерский батальон Апшеронского полка с небольшим отрядом конницы. За ними следовали остальные батальоны Новгородского и Апшеронского полков, затем — Малороссийский гренадерский и Смоленский полки.

Только авангард Милорадовича миновал селение Працен и начал входить на открытое место, как увидел перед собой колонны французов движущиеся навстречу. У русских от неожиданности произошло минутное замешательство. В зобу дыханье спёрло. Ну, можно и так сказать. Можно и паникой обозвать, а ведь шли в наступление. Воевать собрались. Ситуацию спас генерал-майор, Милорадович он успел построить на западной стороне деревни за оврагом, отделяющим наши колонны от французов, авангардные батальоны в развёрнутые линии.

Брехт летел к деревне Працен на полном скаку, он уже видел, что не успевает, бой начался и начался с того что побежали французы, но затем их генералы и офицеры навели порядок в своих батальонах, французы построились в линию и ударили на русских в штыки. Вот, кто хвастался русским штыковым боем? Вот как надо ходить в штыковую атаку. Штыковой бой — конёк французской пехоты. Запомнить надо и проучить.

— Передать по цепочке, всем двигаются за лезгинами с максимальной скоростью. Стрельба по возможности. Абдукерим-бей, галопом, вперёд. За мной. Ура!

Авангард Милорадовича встретили бригаду генерала Поля Тьебо дружным залпом. 1-й батальон 14-го линейного полка французов от неожиданности рассыпался и побежал. Генерал поскакал на бегущих пехотинцев и закричал, обращаясь к офицерам:

— Соберите батальон, сукины дети! (По-французски, может, и красивее звучит: «Rassemblez un bataillon, fils de pute».) — а затем, спрыгнув с коня, встал во главе 36-го батальона, и повёл его на деревню. Французы пошли в атаку с криком «Да здравствует Император!», а 2-й батальон 14-го линейного в один миг бросил отступать и развернулся в линию. Тьебо повёл их в атаку через овраг, солдаты поднялись по склону и ударили русских в штыки. И те обратились в бегство.

Кутузов потом напишет в реляции: «…Два батальона мушкетёрские не держались нимало, а обратившись в бегство, привели всю колонну в робость и замешательство».

Новгородцы смешались с апшеронцами и смоленцами. Беспорядок и паника распространились мгновенно и охватили весь авангард. Толкаясь и давя друг друга, бросая полковые пушки, мушкетёры и гренадёры 4-й колонны бежали с высот. Генералы растерялись. Кутузов был задет пулей в щеку. И тут запаниковали и генералы.

Михаилу Андреевичу Милорадовичу каким-то чудом удалось собрать часть бегущих солдат. Едва построив пару батальонов, он повёл их в атаку. Граф Тизенгаузен — любимец Кутузова, его зять и адъютант, схватил знамя и увлёк за собой ещё немного разбегающихся солдат. С батальон, должно быть. С криком «Ура!» русские батальоны устремились на французские штыки. Генерал Сент-Илер моментально развернул шесть батальонов своей дивизии и ровным шагом повёл их навстречу бегущим русским. Примерно в ста метрах от лавины русской пехоты строй дивизии Сент-Илера остановился, и по команде дивизионного генерала французские войска дали дружный залп. Весь строй окутался дымом.

И без того нестройны ряды русской пехоты смешались окончательно. От этого залпа упали сотни убитых и раненых. В числе прочих был тяжело ранен и граф Тизенгаузен, зять Кутузова. Он умрёт через три дня от ран. После залпа пехота генерала Сент-Илера взяла штыки наперевес и бросилась в атаку.

Полки русские уже полностью смешались и, несмотря на крики офицеров и генералов, стали, бросая орудия и ружья, драпать к подножию высоты.

Брехт, спускаясь во главе полутысячи лезгин и сотни Мудара с холма к тому оврагу, всё это чётко видел и ничем не мог помочь. Пока не мог. Ему предстояло ещё проехать с полкилометра, но это ладно, пару минут и он ударит в тыл французам. Вот только через этот овраг кавалерия не пройдёт. Он опоздал буквально на пять минут. С пленным долго возился. Зря потраченное время.

— Спешиться! Брехт поставил на дыбы Слона на самом краю оврага. Чёрт. До французов метров двести пятьдесят — триста на самом пределе убойной дальности для кавалерийских короткоствольных штуцеров и французы продолжают удаляться, преследую бегущие русские полки.

— Огонь по готовности! — Брехт отцепил от седла свой подарочный Слонобой, подсыпал пороха на полку и, не целясь почти, послал пуля в маячившую впереди фигуру с бикорном на голове. Человечек взмахнул картинно, прямо как в кино руками и завалился на мёрзлую декабрьскую землю. Ну, рядовые бикорны с белой опушкой не носят.

Событие сорок третье

— Куда это вы бежите?

— Этого мы объяснить не можем, потому как у нас полная паника!

Цитата из мультфильма « В некотором царстве»

И на этом плохие новости для командования Союзников не заканчивались, они только начинались.

В это время в бой вступили передовые части генерала Вандамма. Бригада генерала Клода Ферейя, состоящая из 46-го и 57-го линейных полков, с такой стремительностью врезалась в русские линии, что просто смела их. И в этом месте солдаты и офицеры русской армии побежали, а её пушки были захвачены. Получилось, что французские части укрепились на обеих возвышенностях Праценского плато — горе Працберг и горе Стары-Винохрады.

Пётр Христианович оценил залп лезгин на троечку. Пятьсот пуль Петерса — это не мало. Только предельная дистанция сказалась, и убитых было человек сто, может, сто пятьдесят, точнее убитыми и ранеными. Люди падали, а живой он или мёртвый упал, поди, узнай с трёхсот метров.

Лезгины сразу стали заряжать штуцера и через двадцать секунд второй залп догнал пока ничего не предпринимавших французов. Офицеры противника точно не понимали, что происходит, они наступали именно оттуда, откуда по ним сейчас и стреляют странные кирасиры. Это не могли быть русские, скорее они напоминали формой мамлюков, но зачем тем стрелять в своих?

Может там и началась бы паника и всё, что задумал Брехт, удалось или даже ещё лучше, французы бы поняли, что позади враг и развернувшись всей дивизией ломанулись на него. Пока они эти триста метров преодолеют, лезгины раз десять выстрелят и на этом дивизия Сент-Илера просто закончится. Но лягушатники ускакали за небольшую каменистую гряду, и вообще проигнорировав атаку с тыла, скрылись из виду. Самая большая в мире лягушка-голиаф весом под четыре кило явно уступает французам по прыти. Чёрт бы их побрал. Лягушатников.

— Как тут воевать? — Брехт кепку сдвинул на затылок. — Эй, дебилы, вот он я тут!!! — прокричал он вслед пехотинцам, но вряд ли те его услышали.

Утро переставало быть томным. Он не мог одновременно оказаться в трёх точках, там, где били русских. И самое ещё плохое, что даже если он перемножит этих убеганцев на ноль, то там далеко на севере от этого ничего не изменится. Там сейчас будут уничтожать и брать в плен русскую гвардию и он, разбираясь с корпусом Сульта, туда не успеет, а делить силы дальше уже нельзя, так махом сам из охотника в дичь превратишься.

— Вашество! — Пока Брехт этот бином Ньютона разгадывал, подоспели егеря с Ванькой, который и дёрнул задумавшегося князя Витгенштейна за рукав.

— Чёрт! Передать по цепочке, идём на эту высоту, за французами. Стрелять по готовности и по возможности. Цель — полное уничтожение французов на этой высоте. Пленных не брать. Раненых добивать холодным оружием. Пошли! — Брехт, протянул повод Слона Ваньке и пристроился к цепи первого егерского батальона.

— Дожил. Генерал-лейтенант вместо командования армией батальон в бой ведёт. Вот бы Светлов поржал, — бубнил себе под нос Брехт, поднимаясь на высоту.

Французы нашлись быстро. На их беду Брехт уже от ярости все коренные зубы сточил, скрежеща ими. Можно выиграть пять или десять боёв сегодня, и проиграть сражение. Весь север через пару часов драпанёт и императоры даже заблудятся. Толку от его вмешательства. Даже если он потом уничтожит всех до единого французов, что маловероятно, пуль тупо не хватит, можно ли это считать победой, если главнокомандующие с мокрыми штанами плачут под деревом.

Брехт недооценил австрияков, полностью забыл о них. И зря. К тому моменту, как он с первой цепью егерейподнялся на высоту, ситуация там круто изменилась. На помощь русским подоспели австрийские части. Шестнадцать пехотных батальонов генералов Юрчека и Роттермунда под общим командованием генерала Коловрата двинулись отбивать утраченные позиции. Под их прикрытием русские части получили возможность собраться и снова вступить в бой. Да, без утраченной при бегстве артиллерии, но штыки-то есть. А ещё русский дух. А не нюхай. Ну, страшно было, потом простирнут бывшие когда-то белыми штаны.

Сент-Илер тоже получил подкрепление, прибыли отставшие было из-за преодоления оврага — шесть 12-фунтовых пушек. Бригадный генерал Поль Тьебо соединил свои три пушки с подъехавшими шестью в одну батарею и приказал её командиру капитану Фонтене начать стрелять только по команде и делать каждый выстрел и ядром, и картечью вместе. Капитан попытался возразить — пушки могло разорвать, но генерал был неумолим:

— Пусть они выдержат хотя бы десять минут, этого хватит! Да, и положите рядом с орудиями по 10 зарядов картечью и по 10 зарядов ядром, чтобы стрелять как можно быстрее.

Затем он переключился на пехотинцев, угрюмо наблюдающими за надвигающимися цепями австрияков.

— Солдаты, я думаю, не следует напоминать вам, перед стрельбой тщательно целиться, наводя оружие на средину корпуса человека и на средину взводов, чтобы ни одна пуля не пропала. Победа близка! Да здравствует император!

— Да здравствует император! — гаркнули сотни глоток.

Брехт успокоился. Тут работы на пять минут, он ещё успеет переговорить с Вандаммом про погоду и про то, как он нашего Дольфа Лунгрена уделал, безобразник. Дальше всё буднично было, караколь этот отрабатывали сотню раз. Ничего нового. Мориц Оранский ввёл караколь в тактику пехотных полков в ходе реформирования нидерландской армии во время Восьмидесятилетней войны в начале 1590-х годов. Двести с лишним лет прошло. И сейчас этим не пользуются. Ну, и не надо. Им не надо. Надо нам. Это же почти пулемёт получается.

На позицию цепью вышло двести егерей и, произведя залп в спины французов, отошли на пять шагов назад, заряжать винтовки Бейкера. Выстрелили следующие две сотни, французы только начали поворачиваться и рты открывать. Ну, типа, а нас-то за что? Третья цепь егерей. Всё егеря кончились их всего шестьсот человек. Но на их смену пришли гренадёры немецкие. Четвёртый залп, тоже ушли. Снова гренадёры немецкие и эти кончились. Последняя рота осталась чеченских гренадеров.

Бабах. Это Кристианушка или Петер попали-таки в пороховые ящики батареи французской. Они стояли чуть правее Брехта, и из, кажущихся игрушками в их рука…ручищах Слонобоев самозабвенно, как на охоте палили по батарее. Туда же, но по пушкарям Брехт приказал стрелять и своим тринадцати старичкам, что как бы гвардию его организовали. А чего у Буонопартия есть гвардия, уж он-то не глупее. Тоже достоин.

Французы падали сотнями. В кого и три пули угодили, но после тысячи двухсот выстрелов количество целей резко уменьшилось, и теперь уже егеря, вновь вернувшиеся с заряженным оружием выцеливали каждого мечущегося пехотинца. Пару десятков офицеров видимо и генералов попытались организовать на них атаку. Ага. Сейчас, ту сотню, что карабкалась к ним, стоящие в резерве чеченцы князя Мудара просто перестреляли, а последних прикончили уже сдавшихся, проехав по порядкам и добивая сдающихся и раненых. Ну, вот нет у Сульта больше дивизии, спасибо Морицу Оранскому. И товарищу Бейкеру. А ещё и товарище Петерсу. Товарищ Петерс — классно звучит, прямо как при большевиках.

— Спускаемся. В деревню не заходим, ещё пальнёт какой дурак из дома. Нам вон на ту высоту. Абдукерим-бей ты со своими в авангарде. Стрелять во всё, что шевелится.

Дивизионный генерал Луи Шарль Венсан Ле Блон, он же Сент-Илер лежал на стылой чешской земле, почти на самом верху холма Працберг и мутнеющими глазами смотрел на небо Аустерлица.

«Как тихо, спокойно и торжественно, совсем не так, как я бежал, не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, — совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба». (Лев Николаевич Толстой).

А может и не о небе думал генерал, а о пуле в животе. Больно-то как. Словно шевелится там и продолжает рвать кишки. Короче бы на небо.

Событие сорок четвёртое

Оказывается, у рыжих везде рыжие волосы, даже в супе.

Наполеон с холма Зурин, где располагалась его ставка, чуть восточнее деревушки Белловиц не мог видеть, как уничтожили дивизию Сент-Илера, это происходило по другую сторону Праценских высот. Холм Працберг скрывал, что там происходит, но сносимые ветром на северо восток плотные облака дыма и непрекращающаяся ружейная трескотня, что долетала и досюда, заставляли императора волноваться. Слишком большие были эти облака, словно палили с одного места несколько тысяч человек. А ещё с той стороны не слышно было пушек, а ведь Бонапарт видел, как туда артиллеристы Сент-Илера поднимали целую батарею.

И конечно императора мучал вопрос, почему нет вестей от конных егерей и мамлюков, они давно уже должны были разделаться, с появившимися в тылу у него несколькими десятками русских или бошей, и вернуться. Можно было и одних мамлюков послать, но Коленкур как-то странно взглянул на Наполеона в тот момент и император решил, что пусть лучше будет людей побольше. И вот прошло уже больше получаса, и известий от гвардии нет. Плохо. Ну, может, гонят убегающего врага, увлеклись.

Ещё мучал вопрос, насколько можно верить тому раненому капралу, что привёз весть о полном разгроме корпуса Даву. Верить не хотелось. На прямые вопросы, видел ли капрал сражение, и видел ли убитого маршала, тот замыкался и опускал голову. Скорее всего, паникёр. Наполеон отдал вчера приказ расстрелять дезертира и паникёра, а червь сомнения продолжал душу разъедать, и добрался уже до лобный долей. Заболела голова, кровь стучала в висках и пульсирующая боль, начавшись где-то над бровями, теперь распространилась на всю голову.

— Вы необычайно бледны, мой император! — Жан Николя Корвизар — личный врач Наполеона протянул Буонопарту медный стаканчик с зелёной жидкостью.

Пахло от жидкости неприятно, но император привык верить своему личному врачу. Он даже как-то, года полтора назад, в Италии, сказал: «Я не верю в медицину, но я верю в Корвизара». Приняв горькую, до невозможности, микстуру и запив из фляги эту гадость водой, Наполеон хотел было вновь взглянуть на Праценские высоты в подзорную трубу, но тут его отвлекли два адъютанта толкающиеся за его спиной.

— Что? Прекратить. Луи, говори первым. — Понял, что молодые люди борются за право первым сообщить ему весть, выбрал молодого щёголя Луи Крамболя император.

— Сир, мой император, у меня плохие, но важные новости. Только что вернулось несколько человек из Конного егерского полка. Полк полностью уничтожен. Мамлюки вашей личной охраны тоже.

— Вы в своём уме, лейтенант?

— Мне жаль, сир, позвать егерей? — вытянулся Лиу.

— К чёрту егерей. Что у тебя …

— Рене Бове, сир. Там прибыл с важными известиями командир 26-го полка лёгкой пехоты — полковник Франсуа Пуже.

— Это из дивизии Леграна. Приведи его сюда.

— Что там творится в Сокольнице, полковник? — Наполеон вгляделся в синее лицо командира полка, — Что с вами Франсуа?

— Прошу простить меня, сир, но у меня плохие новости. Две плохие новости. В мешках, что приторочены к седлу вон того мерина головы маршала Даву и всех девяти его генералов. По крайне мере, так сказал мне великан с красной бородой, который назвался ханом Нахичеванским.

— Ханом …

— Прошу прощения, мой император, но есть ещё одна очень плохая весть. Этот хан Нахичеванский полностью уничтожил дивизию Леграна и бригаду Фриана… и захватил деревни Тельниц и Сокольниц.

— Что у вас лицом Франсуа? — сжав губы, поинтересовался Наполеон.

— Меня избили страшные краснобородые солдаты этого хана Нахичеванского, выбивая сведения о войсках, что защищают наш правый фланг. Защищали. Все они погибли. В этом есть и моя вина.

Император минуту молчал. Потом повернулся к свите.

— Сегюр, вы у нас всё знаете. Кто такой хан Нахичеванский? — почему-то императору казалось, что это сейчас самое важное. Узнать кто этот человек. И вообще, где этот Нахичевань? Что это вообще?

Луи Филипп де Сегюр ( Louis Philippe, comte de Ségur) — бывший посол Франции при дворе российской императрицы Екатерины II, а сейчас государственный советник и обер-церемониймейстером Наполеона поправил старомодный парик и наморщил лоб, даже нос подёргал, для улучшения памяти.

— Простите, сир, но при дворе русской императрицы не было такого человека.

— Это один из вассалов иранского шаха. Нахичеван — город недалеко от Тебриза их второй столицы, — отодвинул бывшего дипломата в сторону бригадный генерал — адъютант Наполеона Жан Леонор Франсуа Ле Маруа, — В Египетской компании мне довелось пообщаться с одним деспотом из соседнего с Нахичеванем ханства, он показывал мне карту его родины. Вот там и был город и ханство Нахичеван.

— А почему их войско с красными бородами? — вспомнил слова расстрелянного капрала Бонапарт.

— Точно, сир, у них есть обычай красить бороды в рыжий цвет хной. Наверное, смешно смотрится, тысяча краснобородых дикарей.

— Смешно!!! — подпрыгну император, — Тебе, Франсуа, смешно, а эти краснобородые за два дня уничтожили треть моей армии. Нет, Даву! Нет Леграна! А судя по тому, что я вижу на холме Працберг, нет и дивизии Сент-Илера.

— Сир, взгляните на Працберг, — чуть не дёрнул его за рукав бригадный генерал Пьер Макон (Pierre Macon) — командир резервной гренадёрской дивизии.

— Опять краснобородые? — Наполеон положил на плечо Жюно большую подзорную трубу и навёл её на лощину между холмами, где располагалась деревушка.

Вверх по холму Стары-Винохрады поднимался полк, примерно, в чёрной форме, Наполеон сначала не понял, что же привлекло в этом внимание Макона, но пристальней вглядевшись, он понял. Над войсками этими развивались чисто красные, невиданные императором раньше знамёна.

— Пьер, уничтожьте их, — сухо проговорил Бонапарт генералу. Это ваш шанс заслужить мою безграничную признательность.

Глава 20

Событие сорок пятое

Эпитафия: «В жизни все приходит с опозданием, кроме смерти».

Геннадий Ефимович Малкин, из книги « Мысль нельзя придумать»

Брехт чуть не бегом спускался с холма в лощину. Справа, неся огромное красное полотнище вприпрыжку, размахивая древком скакал Кристианушка. Другому дай такой дрын, так он его поднять не сможет, а этот родственничек словно и не замечает веса флага и оглобли, на которую его прикрепили.

Они опять опаздывали, Вандамм уже разогнал русские полки и теперь, как в тире, расстреливал австрийцев. Так и ладно бы. Чем меньше будет в мире австрийцев, тем лучше. Заставлял беситься Брехта вид, который открылся ему с горушки этой. Выкроил секунду и глянул на север. Н-да. Один в поле … один. Сейчас вот, стоя на самой высокой точке Праценского плато, он видел эту равнину до самого горизонта. Далеко на левом фланге были заметны войска маршала Ланна, которые вели бой с полками князя Багратиона. Между ними и Брехтом 1-я дивизия Бернадотта сражалась с резервом Великого князя Константина… Брехт не просто не успевал к разгрому гвардейских полков, он даже к их бегству не успеет.

Ну, добежит он, сбив у егерей дыхание, до дивизии Вандамма, толку чуть. Только одно останавливало от поворота на северо-запад на ставку Наполеона. Пётр Христианович отлично понимал, что он не всесилен. У него тут две тысячи человек и тяжёлая, скажем, кавалерия их просто втопчет в стылую землю Чехии. Нужно следовать плану. Как там, у Бондырева, в «Горячем снеге», нужно выбить у них танки. Нужно просто выбить у них танки по очереди. Сейчас на очереди Вандамм.

В это самое время против дивизии Вандамма с востока и юго-востокадвинулись в бой австрийские батальоны Роттермунда, а также русская бригада генерал-майора Берга.

Григорий Максимович Берг уже второй раз вёл свою бригаду в контратаку. Храбрый генерал, подобрав с земли знамя одного из полков, прямо не слезая с коня, бросился в пекло боя, увлекая солдат личным примером. Казалось, даже пули избегают с ним встречи, отдавая дань его бесстрашию. Однако, перед началом этой контратаки он был ранен картечью в ногу, его лошадь также была задета картечиной, взбрыкнула и, скинув седока на землю, ускакала. Берг попытался встать, но ему удалось это сделать только с посторонней помощью, он не мог ступить на ногу. Несколько офицеров и унтер-офицеров, взявши его на руки, хотели понести генерала прочь, но, увидев, что полк отступает, Григорий Максимилианович, взял двух унтер-офицеров, которые его поддержали, и, передвигаясь с их помощью, начал строить солдат. Построил и повёл их на гору, под редкие ружейные выстрелы французов. Очевидно, у тех уже кончились припасы. Унтера по приказу генерала переносили его с одного фланга на другой, чтобы ободрить людей. Французы откатились с вершины холма и сосредоточились на большом плато, ну, ровной площадке перед этой вершиной. И там нашлась и артиллерия и порох с пулями, потому что просто шквалом огня встретили противники русские полки, взбежавшие на вершину «возвышенности» Стары-Винохрады.

Несмотря на град пуль и картечи, пример нескольких генералов заставил солдат снова двинуться в атаку, но под шквалом огня один за другим храбрецы падали на землю. Были ранены генерал Юрчек и генерал Репнинский, сражённый сразу тремя пулями.

Фух. Они успели. Да, были люди в наше время. Богатыри, не вы. Чего сейчас у генералов и офицеров не отнять, так это смелости. Словно пофиг им, убьют тебя завтра или сегодня. Схватил знамя, или просто шпагой размахивая, это не важно, и вот не молодые, в общем, генералы несутся впереди солдат. Ещё бы к этой храбрости выучки и опыта.

— Огонь по готовности. — Караколь тут не организуешь, нет ровного большого места, тот склон, по которому они поднимались на Стары-Винохрады, был узкий и каменюками усыпан. Потому, первая шеренга выстрелили метров с трёхсот и села на колено, передавая винтовки назад, им взамен дали заряженные. И тут же над головами первой шеренги произвела залп вторая и тоже отдала разряженные винтовки назад и, получив в руки уже заряженное оружие, выстрелила вновь. Такой приём отрабатывали тоже. Он и не хуже был караколя, просто, места, когда нет для движения туда-сюда, использовали его. Минус был в сём действе. Каждый солдат делал сотни выстрелов из своей винтовки и привыкал к ней, а тут в руки получал чужую. Но промахнуться было сложно, выбитая с горушки, пехота французов скопилась такой плотной массой, что поневоле пожалеешь, что миномёта нет. Там мы классная мясорубка получилась. Темп стрельбы был примерно выстрел в десять секунд. Получил винтовку, прицелился, выстрелил, отдал назад и получил новую. Шесть выстрелов в минуту на двести человек первой и второй линии тысяча двести пуль в минуту. Французам потребовалось дольше этой минуты, чтобы осознать, что там, на горушке, не опасность, там хрень полная. Вот она опасность — с правого фланга. Понять-то поняли, но двух батальонов к тому времени не стало. А тут ещё всадники в чёрном с тыла наскочили и просто вырубили всех пушкарей. Вандамма Брехт видел. Он сидел на белом коне и размахивал шпагой, призывая своих мёртвых уже солдат развернуться к новому противнику. Что ж, дорогой, жаль не удастся про Дольфа Лунгрена напомнить, Брехт поднёс Слонобой к плечу и плавно потянул за спусковой крючок. Бабах. Двадцатисемимиллиметровая пуля проделала маленькую дырочку в зелёном сукне мундира и вылетела с другой стороны генерала вместе со здоровым куском генеральского сердца.

— Пленных не брать! Сто шагов вперёд! — крикнул он егерям и помассировал плечо. Дульный тормоз работал, на пятёрку работал. Но уж больно здоровущая дура, и удар прикладом, один чёрт, даже через подушечку синяк на плечо отставлял.

Событие сорок шестое

Нас никому не сбить с пути — нам все равно куда идти.

Михаил Жванецкий

Алексей Петрович Ермолов понимал, что попал куда-то не туда. До усадьбы Замок он дошёл и даже прошёл, огибая её чуть западнее немного, там орудовали уже русские егеря, и воевать было не с кем. Огромная сила, что сейчас следовала за ним оставалась полностью не у дел, а там, на северо-востоке, в паре километров гибли русские солдаты. Прежний Ермолов, не раздумывая, двинул бы артиллерию свою и пять почти тысяч казаков туда, на помощь своим. Серьёзна сила за ним, если сравнивать с теми полками или даже батальонами, которыми воевал Наполеон, разбив поле под Аустерлицом, на десяток почти не связанных друг с другом сражений. Повёл бы на северо-восток и ударил по гвардии французов. Чего уж проще и разбил бы даже, скорее всего супостата. Только несколько лет службы под началом странного этого немецкого богатыря изменили полковника. Теперь он чётко взвешивал возможности свои и понимал, что гибель за отечество — дурость. Нужна победа, тут нет сомнения, но победа нужна с минимальными своими потерями. А если он двинется, куда стремится его душа, то обязательно получит удар от французов по левому своему флангу.

Он покумекал пару минут над схемой боя, что они с князем Витгенштейном на основании показаний полковника французского начертили на листочке и решил, что Пётр Христианович поступил бы вопреки желанию Ермолова, он бы пошёл не на северо-восток, подставляя фланг под удар, а пошёл бы строго на север по ручью Гольдбах. И тогда уже он окажется на фланге у французов. На правом фланге.

За Замком находилась деревушка Кобельниц, и там явно стоит резерв французов. Нужно ударить по ним, тем более что между ними виноградники, и можно подкатить орудия чуть не вплотную к противнику и забросать его шрапнельными гранатами. А потом пустить добивать их казаков. Чем чёрт не шутит, если приданные генералу Левасеру части бросятся в сторону ставки Наполеона, то на их плечах казаки могут там много кровушки французской пустить, а потом, изображая панику, отступить и заманить под его пушки самых смелых. Шрапнель с картечью есть, а на самый крайний случай, и ручные гранаты есть в ящиках при батарее. С новыми взрывателями убийственная штука получается. Его четыре почти сотни пушкарей и с тысячей «храбрецов» пустившихся в погоню совладают. А потом и казаки развернутся и примут участие в избиение.

— Иван, что скажешь? — обрисовал он план казацкой старшине и обратился к кошевому атаману за решением. Всё-таки казаки ему не подчинялись. Да, вообще никому не подчинялись, разве что с князем Витгенштейном, ах, да, с ханом Нахичеванским не спорили, признавая его старшинство.

Иван Губа взял у Ермолова карандаш красный, рассмотрел эту диковинку и за пазуху сунул.

— Пошли, станичники, гарный план. Мне нравится. Чур, всё, что у Лавсера этого добудем — наше.

— Виктор Левассер. Барон целый. У него пехотная бригада IV корпуса маршала Николя Сульта. В неё входит два полка. 18-й полк линейной пехоты — полковник Жан-Батист Равье и 75-й полк линейной пехоты — полковник Франсуа Люилье. — уточнил, озвучив данные пленного полковника Франсуа Пуже, Ермолов

— Люлье, Ревье, нам всё едино. Не тяни полковник. Сказал же идём в бой, значит, идём. Поторопи своих. А то весь бой кончится.

Алексей Петрович чуть вразвалочку в своей манере пошёл раздавать приказы. Это отдавал он их медленно, но вымуштрованные не ходить строем, а управляться с орудиями, артиллеристы уже через пару минут катили по виноградникам орудия. Пять минут да, даже если и шесть и они уже перед крайним или последним рядом натянутых на решётки виноградных лоз. Противника видно не было. То есть, не ходили французы рядами и колоннами по одной единственной улочке Кобельница. Они попрятались в домах, домов на всех не хватило и некоторые были в сараюшках всяких и просто за домами. В подзорную трубу Ермолову их было отлично видно. Бедолаги прятались за западными стенами домов и с поля аустерлицкого, где идёт бой их не видно. В засаде сидят. Только он не с востока к ним подошёл, а с юга и все их прятки ничего не стоят, все как на ладони. И даже те, кто в домах, не спрячутся от ядер.

— Трофим, — полковник передал трубу подпрапорщику, командиру первого расчёта 12-ти фунтовок. — Одну шрапнельную гранату по скопившимся вон за тем домом. Видишь, там человек в генеральской шапке. Потом общий беглый огонь по всей деревне шрапнелью.

— Козлов, а ты картечью сразу после первого выстрела. На полной скорости. Только одну гаубицу с самыми опытными наводчиками оставь стрелять обычными ядрами, пусть по домам лупят, чтобы эти тараканы из них прыснули.

— Слушаюсь, Ваше Высокоблагородие! Разрешите выполнять?

— С богом.

Первый выстрел ушёл с небольшим перелётом, и люди, что вместе с генералом прятались за домом, никак не отреагировали, в смысле не бросились бежать. Откуда бьют по ним, и по ним ли, они сразу не поняли и только присели, головы в плечи вжимая. И их накрыло вторым выстрелом и вот тут тринадцать пушек его двух батарей показали себя во всей красе. Всё же великий человек хан Петер, чёрт бы его побрал. Шрапнельная граната, им изобретённая, это просто смерть летящая. Три залпа и сотни трупов французов за домами, где они прятались и пару домов уже загорелось. Полковник внимательно смотрел за действием неприятеля, выжидая момент, когда можно будет бросить в бой казаков. Всё! Метаться начали туда-сюда и ружья бросать. Ещё бы, всех командиров одной гранатой накрыло. Пора!

— Прекратить огонь. Банить орудия и зарядить картечью! — отдал приказ Ермолов и взмахнул красным флагом, отправляя в атаку казаков, ох, не сладко сейчас придётся лягушатникам. Кисло придётся.

Событие сорок седьмое

Все умирают, если проткнуть их мечом.

Джордж Мартин, из книги «Буря мечей»

Полковник Мехтицкий, он же шамхал Тарковский Мехти второй со своей тысячей заблудился. Не в трёх соснах заплутал, а заехал совсем не туда, куда его хан Петер послал. Нужно было, минуя холм Працберг, спуститься в лощину и начинать подниматься по западному склону следующего холма Стары-Винохрады, чтобы ударить засевшей там французской пехоте в тыл. Но хан Петер не учёл овраг, они, чтобы коням ноги не переломать спешились, когда с первого холма спустились и перешли его в пологом месте. Думали пройти вдоль, а когда начнётся эта виноградная гора, то снова овраг перейти и, как и планировали с Петером, ударить в тыл французам.

Вот только овраг, чем севернее они ехали, становился всё шире и всё глубже, а потом и вовсе стал явно не проходим для лошадей, западный склон стал почти обрывистым. Мехти посоветовался с командиром тысячи полковником Кляйстом, присланным к нему князем Витгенштейном для подготовки его аскеров, и они решили, что пока ничего страшного, нужно заехать ещё севернее, и там уже повернуть на восток, когда эти холмы или Праценское плато кончатся. Ну, не с запада ударят по французам, а с северо-запада. Ничего страшного.

Проехали ещё метров пятьсот и ничего не изменилось. А впереди буквально уже за небольшой последней грядой низких холмиков шёл бой. Мехти совсем было хотел приказать своим повернуть назад, там в одном месте можно было попробовать переправиться через овраг, также ведя коней в поводу, но тут в левого фланга его тысячи прискакал Тулпар Мусалаев — сотник первой сотни и, указывая себе за спину, закричал:

— Враги!

Мехти привстал на стременах, чтобы было лучше видно. И точно, к ним с холма, на котором, как говорил Петер, засел Наполеон с гвардией и резервом неслись всадники. Много. Не меньше, чем его тысяча.

— Шашки … — закричал, срывая голос Мехти, собираясь послать свою тысячу навстречу лягушатникам, вспомнить молодость, как они с графов фон Витгенштейном со шпагами бежали на штурм Дербента.

— Отстааавить! — рыкнул рядом ещё громче полковник Кляйст. Маленький, а голосище вон какой. Так-то полковник был просто учителем по стрельбе из ружей и пистолетов в гвардии Мехти, командиром уж точно не был, но собираясь в эту авантюру, Петер потребовал, чтобы командовал этот старый немец его гвардией.

— Мехти, ты горячий больно. Горец и аскер, одним словом, а на войне выдержка смелости важней. Пусть Вальтер командует в сложных ситуациях. — Петер показал на стоящего рядом с кислой рожей седого и почти лысого немецкого полковника, в прошлом году приехавшего из земель, что предкам Петера принадлежала.

— Кхм, командуй, Вальтер, — смирил гордыню Мехти.

— Полк, слушай мою команду! Спешиться! Ружья приготовить, проверить порох на полке, огонь по готовности.

Защёлкали выстрелы, некоторые кумыки и с коня стрельнули, прежде чем спешиться, а потом уже вся тысяча окуталась дымом. Бабах, бабах. Мехти и сам пальнул с седла. Эх, ветер слабый, и ничего не видно, всё в дыму. Шайтан бы побрал того, кто ветром заведует. Аскеры заряжали ружья Бейкера для повторного выстрела, когда, наконец, небольшой порыв ветра отогнал основные клубы едкого вонючего дыма на север. Мехти глянул на французов одним глазом, вторым наблюдал, как его рука разбирается с застёжками двух седельных двуствольных пистолей. Французов они немного проредили, но тех всё ещё было много. Из-за большого расстояния шамхал первый раз неправильно оценил их количество. Там не тысяча была, а все две тысячи.

— Готовься, огонь! — раздался рядом рык лысого полковника.

Тысяча снова окуталась дымом. На этот раз подарка в виде порыва ветра не последовало и через десяток секунд, так этого чуда и не дождавшись, Вальтер скомандовал:

— Огонь из пистолей! Два выстрела! — Сотники повторили команду на кумыкском языке, и опять грохот выстрелов и клубы вонючего дыма.

Мехти не выстрелил, точнее, на спусковой-то крючок нажал, но выстрела не последовало, порох видимо ссыпался с полки или отсырел. Вон, какой туман стоял утром. Он почти хладнокровно вынул из подсумка бумажный патрон и скусил кончик, открыл полку, подсыпал туда пороху и взвёл курок снова. Стрелять было по-прежнему не в кого. Всё в дыму. Тем не менее, Мехти выстрелил в ту сторону, где должны быть французы.

— Огонь! Два выстрела! — проорал почти над ухом невидимый немец, и опять защёлкали тысячи выстрелов. Дышать просто нечем стало. Шамхал закашлялся, и тут Аллах решил смилостивиться над его верными воинами, и послал порыв ветра. Сильный, как специально. И сразу стало видно, что четыре тысячи пистолетных выстрелов почти в упор нанесли серьёзный урон кавалерии противника.

— Шашки наголо! Ура! В атаку!

— Аллах Акбар! (Аллах велик!) — вторил ему Мехти, вынимая, наконец, шашку из ножен.

Французы врезались в их плотную массу и отскочили, как горошина от стены. В эту тысячу набирали самых высоких и мощных коней со всего Северного Кавказа, на людях были кирасы и стальные шлемы, даже на предплечьях были стальные браслеты. И шашки в руках кумыков были длиннее и прямее кривых и тонки сабель французских кавалеристов. Неодолимой силой, почти железной стеной, надвинулись чёрные всадники в сверкающих кирасах на мелких французов. Те вертелись, но не могли достать кумыков, каждый смельчак или дурак, попытавшийся приблизиться к чёрной стене с занесённой для удара саблей, тут же получал укол шашкой и, обливаясь кровью, падал под ноги коням.

— Третья сотня спешиться, заряжай, — послышался голос немца. И через пару минут, — Огонь по возможности. И снова масса всадников окуталась дымом, и передний ряд французов выкосило просто. И не выдержали гвардейцы хвалённые, развернулись и стали откатываться на запад.

— Спешиться, ружья зарядить! — прямо в ухо шамхалу гаркнул неугомонный немец. Специально должно быть?! — Огонь по готовности.

Секунд через двадцать первые конические пули полетели в спины отступающим французам, сводя почти к нулю их количество, и так-то всё поле перед тысячей Мехти было усыпано трупами в синих мундирах, а теперь и вовсе.

— Отставить, ружья почистить и зарядить. Пистоли зарядить, — теперь уже с другого фланга послышался голос немца.

А что! И этот немец молодец, не такой как Петер, но всё же. Мехти бы глупость сделал, увлекая за собой аскеров в сабельную атаку. А так не только отбились почти без потерь, но и практически уничтожили пару тысяч элитной французской кавалерии.

— Раненых, осмотреть и оказать помощь, — снова над ухом раздался голос Вальтера. Вот блин, сам маленький и лысый, а голос, как у большого и волосатого.

Глава 21

Событие сорок восьмое

Вы панике не поддавайтесь! Организованно спасайтесь.

Цитата из фильма «Старый знакомый».

Как из доярки балерина, как из зайца машинист, как из лягушки прокурор, как из пингвина сокол … Не. Занесло. Другое там выражение. Боец из тебя, как из говна — пуля.

Брехт теперь уже в спокойной … Почти. Шмаляли из пушек со всех сторон, ещё из пукалок современных стреляли, из которых круглая пуля и двести метров толком не летит. Спокойно, в общем. Можно осмотреться хоть минуту. Прежде чем, высунув язык, спасать очередного генерала. Так про пули. Впереди Семёновский и Преображенский полки истребляли метким огнём французы, а наши пытались убить их пробежками со штыком наперевес. Картина прямо противоположная тому, что он сейчас с этими французскими дивизиями проделал. Это он их истреблял пулями, а они пытались до него добежать или убежать и не могли, уж точно пуля быстрее.

Почему же не стреляют Семеновский и Преображенский полки? Да, просто всё. Точный ответ знал Брехт. Не стреляют, потому что не умеют. И это не по их вине солдатиков. Русских солдат учили всему, за исключением того, что им нужно знать. А почему стрелять-то не умеют? Солдатам с самого верху отпускали по три пули в год для стрельбы в цель. Чему можно научиться? Брехт для этого несколько тысяч пуль в год заставлял своих … ну, всех своих, выпускать по мишеням. От Ермолова и меняющихся у него регулярно мариупольцев Пётр Христианович слышал, что некоторые полковые командиры проводили учения, используя пули из глины, но последние портили ружейные стволы. Глина она, когда засохнет, хрупкая. Вот, видимо, навоз (Говнецо конское или коровье) и добавляли, вспоминая саманный кирпич.

Зато другой плюс есть в русских солдатах, они безукоризненно делали ружейные приёмы. К ноге! Целься! На плечо! На караул! Вон красиво как. А пальба, только денег перевод. Что у Государя нет других целей, куда серебро потратить?!

Чуть раньше.

В общей сложности четыре обходящие колонны под командованием генерала Буксгевдена насчитывали около 56 тысяч человек при 212 орудиях. В Реале их сдержала горстка (по сравнению с этим громадным количеством) французов. Потом, правда, ещё Даву подошёл со своими пятью тысячами. Недокорпусом. Один чёрт, чуть не пятикратный перевес, а вначале вообще десятикратный. По мнению историков, не удалось просто размазать французов из-за нерешительности командования. Ну, кто теперь узнает. В этой истории всё пошло не так. Войдя в Сокольниц и Замок русские и австрийцы нашли там только трупы французских солдат и офицеров. Они на несколько минут (эти колонны) остановились, озадаченно потирая вспотевшие головы, а потом генералы вспомнили про диспозицию Вейротера и, охватывая ставку Наполеона широким полукольцом, устремились на северо-восток. Путь был не близкий с учётом далёкого захода в тыл французам, километров, как бы и не десять. Восемь так точно. И дыхалка уже сбита, и сапоги дырявые, идти им и идти.

Ещё чуть раньше. За десять минут до атаки Брехта на бригаду Вандамма.

Наступление Вандамма и приближение бригады Левассера, уже отлично видимое с Праценских высот, окончательно решили дело не в пользу Кутузова. Русская линия заколебалась и бросилась драпать. «Напрасно Кутузов со своей свитой, император Александр и его адъютанты делали все, что могли, чтобы исправить столь ужасное поражение, которое, в сущности, было непоправимо, и восстановить порядок в войсках; им не удалось этого достичь. Император кричал солдатам: «Я с вами, я подвергаюсь той же опасности, стой!» — все было бесполезно: неожиданность и панический страх, бывший её результатом, заставили всех потерять головы».

Напишет потом Михайловский-Данилевский — будущий генерал-лейтенант и сенатор.

Бесполезно. Как крик вопиющего в пустыне. Да и император Александр недолго пытался остановить удирающих с поля боя солдат. Огромная толпа охваченных паникой русских и австрийцев хлынула вниз по склону. Штаб был захвачен этим потоком, и скоро вся свита Александра разбежалась в разные стороны.

«Вообще, когда совершалось поражение четвертой колонны, смятение было так велико, что находившиеся при государе лица потеряли его из вида, сбились с дороги и присоединились к нему уже ночью, а иные через день, даже через два». Всё тот же Александр Иванович Михайловский-Данилевский.

Разгром под Аустерлицем станет для императора Всероссийского личным потрясением. Почти всю ночь после битвы он проплакал, сидя под деревом, переживая смерть солдат и свое унижение. После Аустерлица его характер и поведение резко поменяются. «До того он был кроток, доверчив, ласков, — вспоминал генерал Энгельгардт, — а теперь сделался подозрителен, строг до безмерности, неприступен и не терпел уже, чтобы кто говорил ему правду».

Тремя часами ранее.

На самом севере этого поля, практически на дороге в Брюнн и у самых предгорий разворачивались войска князя Багратиона. Генерал Багратион имел приказ не атаковать до успеха союзников на южном крыле, его войска, развернувшись в боевой порядок, не спешили вступать бой. Пехота под командованием генерал-адъютанта князя Долгорукого развернулась в две линии к северу от Брюннского шоссе. Кавалерия под командованием Уварова—к югу от шоссе. 6-й егерский полк занял деревни Голубиц и Круг.

Офицеры и генералы развернули каждый батальон в линию, держа ружья «под курок». Батальоны встали поэшелонно на дистанцию двести шагов в две линии так, чтобы батальоны первой линии не закрывали тех, которые стояли во второй. Или в шахматном порядке.

С противоположной стороны бой тоже не спешили начинать. Ну, там причина была прозаичней. Ближе к восьми часами утра части, подчинённые маршалу Ланну, и кавалерия Мюрата стали выдвигаться и строить боевой порядок на уровне холма Сантон, напротив уже вставших частей Багратиона.

Маршал Ланн не спешил начинать бой, потому что войска Бернадотта всё ещё не появились. Будущий король Швеции Бернадотт опаздывал. А, блин, короли задерживаются. Только около 10 часов утра его дивизии форсировали ручей Гольдбах между Пунтовицем и Гиршковицем и стали медленно продвигаться вперёд в пространство между центром и правым крылом союзников.

Продолжив движение корпуса для помощи маршалу Сульту, первый корпус прошёл мимо холма, на котором расположился Наполеон со свитой. Солдаты и офицеры кричали «Да здравствует Император!», подняв свои шляпы на шпагах, саблях и штыках. Сам маршал Жан-Батист Бернадотт во главе своих войск также поприветствовал императора таким же образом, вскинув свой бикорн на шпагу, и все это под бой барабанов, под звуки военной музыки, под грохот орудий и треск ружейной пальбы.

Будущий шведский король не сильно рвался в бой, считал, что осторожность — самая лучшая черта полководца, и его дивизии конкретно отставали от движения французских войск в центре. Получилось, что из-за этого промедления и в Реале, и в настоящее время войска Бернадотта никоим образом не помогли маршалу Сульту на Праценском плато, и к 10.30 развернулись в боевой порядок южнее Блазовица между частями Кафарелли и левым флангом тогда ещё живого Вандамма.

С нашей стороны навстречу маршалу Бернадотту двигались подразделения российской императорской гвардии под командованием Великого князя Константина. Гвардия переправилась через реку Литтаву у Валькмюлле и пошла в направлении на Блазовиц. Пройдя с километр после переправы, гвардейцы построились в боевой порядок. В первой линии развёрнутым строем встали известные всем Преображенский и Семёновский полки. Между ними — гвардейская артиллерийская рота. Во второй линии — Измайловский полк и гвардейский егерский батальон. По флангам боевого порядка было поставлено по два орудия. Чуть дальше, позади флангов пехоты, расположились лейб-гусары и конная гвардия. Второй отряд гвардейцев, собранный из лейб-гренадерского полка, кавалергардов и лейб-казаков, находился в этот момент далеко позади основных сил к востоку от Раусницкого ручья.

Событие сорок девятое

Я не мстителен — убив врага, я прощаю ему то, что он защищался.

Роб Зомби

Полковник Ермолов зло сплюнул отдающую железом слюну и выматерился в рыжую бороду. Программа максимум не удалась. Даже программа минимум и то на тройку, можно сказать, выполнена. Блин, прицепились эти выражения Петра Христиановича. Тот всё оценивает в баллах от одного до пяти.

Французы, выбитые почти артиллерийским огнём из деревни Кобельниц, отошли за крайние дома и смогли там организовать оборону, и когда казаки всей своей огромной массой выскочили на них, то сначала получили залп в упор, а потом, умело орудуя штыками, пехотинцы даже пошли в наступление на конницу.

Не долго, правда, эта дурость длилась, казаки взяли французов в полукольцо и теснили их к ручью. Когда те оказались уже по колено в воде, то казаки отхлынули и из пистолей и гладкоствольных ружей стали расстреливать пару сотен уцелевших пехотинцев. Бедняги попытались снова сблизиться с конницей и им это удалось. Опять пошли в ход штыки и казаки падали с коней, не имея возможности достать саблей через стену штыков до французов. Всё же есть среди них атаманы, они вновь разорвали дистанцию и опять обстреляли французов. Не в силах на всё это смотреть, Ермолов взял полсотни прислуги с первой своей батареи и, приблизившись на расстояние выстрела, дал залп по вражеской пехоте. На этом всё и кончилось. Нескольких оставшихся в живых зарубили озверевшие от больших потерь и бессилия казаки.

Ермолов, выполняя приказ князя Витгенштейна, как ни восставало всё в нём, приказал отрубить найденному генералу голову и с парой раненых пленных отправить этот подарок Наполеону.

— Дайте им освободившихся коней. Нужно чтобы Наполеон быстрее получил «радостную весть», — скривившись, попросил полковник у вернувшихся казаков.

Иван Губа отдал приказ и раненых французов взгромоздили на лошадок и, огрев тех плётками, погнали в сторону холма, на котором был штаб императора.

От пленных узнали, что это точно был бригадный генерал Виктор Левассер.

Сам Алексей Петрович вновь склонился над схемой сражения.

Опять сердце звало его на северо-восток, где гремел бой, и всё то же препятствие сдерживало, легко можно получить фланговый удар от засевших на холмах севернее французов. Ермолов разослал во все стороны казачьи разъезды, чтобы понять, какие части и где находятся на данный момент. Из показаний, выбитых из пленного полковника, выходило, что сейчас чуть правее и севернее этого селения находятся гренадеры Удино и генерала Дюрока, который, по словам этого полковника — Франсуа Пуже приставлен к Удино помогать управлять гренадерской дивизией из-за ранения самого Николя́ Шарля Удино при Холлабрунне 16 ноября.

Около восьми тысяч человек. Одна из самых опытных и повоевавших дивизий. И он с 13 пушками и неуправляемыми и давно разучившимися воевать теперь уже четырьмя с половиной тысячью казаков задунайцев, несколько сотен французов успели, как бы, не на полтысячи, уменьшить число станичников. Нет. Чудес не бывает. Удино его просто раздавит. Всё же нужно двигаться в сторону Блазовец, туда, где сейчас идёт бой русских гвардейцев с кем-то из французов. А фланговый удар? Значит, по своему левому флангу нужно пустить казаков.

— Атаман. Двигаем вот сюда. Ермолов сунул Ивану Губе подзорную трубу, указав пальцем на поле покрытое целыми облаками грязно-белого дыма слева от них.

— Дорого нам обходится этот поход, а добычи чуть.

— Не пойдёшь?! — навис над крепеньким, но низкорослым, кошевым атаманом полковник артиллерист.

— Куда тут денешься. Теперь или пан или пропал. Поехали, а то всю войну проспим, — Иван Губа посмотрел на стоящую поодаль казачью старшину. — Гей, станичники, новое дело есть. Отомстим хранцузам за братьев.

Событие пятидесятое

История любит жестоко мстить тем, кто истории не знает.

Валентин Пикуль

Брехт подарки Буонопартию тоже послать не забыл. Чеченцы князя Мудара отрубили головы командиру дивизии Луи Сент-Илеру и командирам всех трёх его бригад — бригадным генералам Шарлю Морану, Полю Тьебо и Луи-При Варе. После этого обезглавили дивизионного генерала Доминика Вандамма и командующих его бригад — бригадных генералов Жозефа Шинера, Клода Фере и Жака Саветье де Кандра. Жаль не удалось в Сокольнице среди горы трупов найти дивизионного генерала Клода Леграна. Ничего, восемь голов тоже не плохо. Это явно должно взбесить товарища императора.

С вершины холма Брехт видел, что аскеры его друга Мехти схлестнулись с кавалеристами бригадного генерала Пьера Маргарона. Что можно сказать, боя он не видел, он видел, как демонстративно, можно даже сказать в наглую, его люди сейчас обирают убитых французских кавалеристов. И Пётр Христианович отлично понимал, что Наполеон сейчас в подзорную трубу наблюдал за этим. И за ним тоже. Прямо представлял Брехт, как вдавливает окуляр трубы себе в глазницу маленький император. Потом орёт на своих адъютантов, брызгая слюной. Наверное, сейчас отправит резерв. Два резерва. Может, спуститься к Мехти и встретить «мстителей», самому Мехти не справиться, скажем, с дивизией Николя Удино.

А с другой стороны, нужно идти на помощь гвардии. Побьют же. Пётр Христианович навёл трубу на кавалерию кумыков и вдруг резко перевёл её западне, увидев там движения. Ух, мать её, вовремя-то как. Из деревни Кобельниц выходили артиллеристы Ермолова и по левую руку от них шли огромной каплей беспорядочной казаки.

Справятся теперь с Удино? Восемь тысяч отборных гренадеров у французов. Нет. Тьфу. Ну, что делать-то? Эх. Придётся идти на встречу с этими товарищами. Сто процентов Удино на них двинет Буонопартий. Ну, значит, цесаревичу Константину придётся самому разбираться. И так ему помогли уже, уничтожив очень грозную силу мамлюков и конных егерей гвардии.

—Вашество! — Ванька задумавшегося Брехта дёрнул за трубу подзорную. — Смотрите.

— Вот как?! Ай-я-яй. Ваше императорское величество, ну как же так? В поддавки решили сыграть? А это же ещё гостинцы не пришли. Ну, ладно. Хотите вместо шахмат сразиться в чапаевцев, будут вам чапаевцы.

— Орлы, бегом вниз. Устроим узурпатору показательную порку. Лучших послал на убой.

Со стороны холма, как там его Зорин, Зорич, ну, в общем, со стороны холма, где засел Наполеон со ставкой своей и резервом спускались прямо в сторону мародёрствующих абреков Мехти пехотинцы. С гулькин … Ещё бы роту послал. Там им сейчас во фланг выйдет пять тысяч казаков.

— Всё. Извини, Константин Павлович, дальше сам, тут принципиальная войнушка начинается. — Брехт бросил взгляд на клубы дыма на севере. — Бернадотт, не торопись. Ты нам на троне Шведском не нужен. Самому пригодится. Твоя очередь следующая. Танки, главное выбить у французов танки.

Бригадный генерал Пьер Макон (Pierre Macon) сам лично на белом коне трусил впереди гвардии. Старой гвардии. Наполеон оставил себе только моряков, всё остальное отдал Макону, чтобы тот отмстил за маршала Даву. Если честно, то воспылавший гневом, как и император, генерал, сейчас оглядываясь, понимал, что делает глупость. Если этот хан Нахичеванский походя разделался с корпусом маршала Даву, а теперь ещё и с двадцатитысячным корпусом маршала Сульта, то те пять с половиной тысяч человек, что сейчас следуют за ним, это, наверное, не так и много. Да это — Старая гвардия, но чёрных солдат под красным знаменем явно не меньше. Сейчас чёрные кирасиры прямо перед ним в трёх примерно километрах, в низине перед Праценскими высотами мародёрствовали, собирая оружие и копаясь в ранцах и седельных сумах погибшей бригады лёгкой кавалерии генерала Пьер Маргарона. И делали это чёрные явно не смеша, в надежде, что их действия заставят императора совершить ошибку. Не ошибка ли его атака во главе двух гвардейских пехотных полков — пеших гренадёр и пеших егерей, а также батальона 28-го полка лёгкой пехоты. Всего семь батальонов или меньше шести тысяч человек. Нет, нужно проучить хана этого, дикаря. Генерал чуть быстрее пустил коня. Это Старая гвардия и им нет равных ни в стрельбе, ни в штыковом бою.

Брехт опять спешил. Нужно до прихода гвардейцев успеть соединиться с Мехти и Ермоловым. В принципе, казаки ему и не нужны, но если гвардия побежит, то показательное её истребление казаками — это такой щелчок по носу Буонопартию, что его прямо там родимчик хватит. Про императорскую гвардию, Брехт знал не много. Вроде туда, берут солдат не меньше 180 сантиметров, ещё должны быть награды, и вот точно не помнил, но должны они участвовать не менее чем в трёх или четырёх компаниях, и хорошо там себя проявить. Элита, одним словом. Тысяч пять с холма спускалось, выходит, оба полка Наполеон послал и остался ни с чем, если учесть, что конной гвардии уже нет, то только адъютанты, да маршалы с генералами. Ну, на Марата Карамурзина теперь вся надежда. А с этими он справится. Теперь уже даже не важно, уничтожат французы гвардию русскую, коей Константин командует или нет. Теперь Наполеон беззащитен аки младенец. Так не стоит забывать и о пятидесятитысячной армии, что ему сейчас во фланг заходит. Точно у Буонопарта крышу снесло после его подарков. Ничего. Сейчас ещё восемь голов доставят, и он и товарища Удино пошлёт на убой. Вообще оголив подходы к своей ставке.

Глава 22

Событие пятьдесят первое

Подлинное поражение, единственно непоправимое поражение, исходит не от врага, а от самого себя.

Ромен Роллан

Великий князь Константин считал, что прямо перед ним австрийцы. И был прямо неприятно поражён, когда эти «австрияки» обстреляли его из пушек. Одно из ядер пронеслось прямо над головой цесаревича и вырвало из строя целый ряд преображенцев.

— Граф захватите деревню! — Возбудившись, закричал Константин на ехавшего справа графа де Сен-При — французского эмигранта на русской службе.

— Будет исполнено, ваше императорское высочество, кивнул Сен-При и повёл за собой авангард русской гвардии. Батальон лейб-гвардии Егерского полка и батальон семеновцев легко заняли Блазовиц, турнув оттуда французских стрелков и захватив пару орудий.

Уже обрадованный победной реляцией Константин дальнейшее наблюдал собственными глазами сидя на лошади. Маршал Ланн, тут же перешёл в наступление. 13-й лёгкий полк из дивизии Кафарелли был отправлен отбить Блазовиц. На поддержку ему были направлены два батальона 51-го линейного полка. 13-й лёгкий под командованием полковника Кастекса бросился в атаку. Полковник, сражающийся в первых рядах, был убит, но деревня французы взяли. Было взято в плен 300 русских гвардейцев и 250 было захвачено уже при отступлении из Блазовица. Жалкие Остатки батальонов присоединились к основной массе гвардии.

В этот момент к югу от русских гвардейцев появились кавалерийские полки 5-й колонны князя Лихтенштейна. Впереди шёл Уланский Его Высочества Цесаревича полк все десять эскадронов, а за ним ещё и восемнадцать эскадронов австрийцев. Как только конница поравнялась с гвардией, она стала развёртываться в боевой порядок.

Цесаревич Константин Павлович радостно подъехал к 5-й колонне. Он подскакал к Уланскому Его имени полку, поздоровался с солдатами, обнял и поцеловал барона Меллера-Закомельского и, обратясь к фронту, прокричал:

— Ребята, помните, чьё имя вы носите, не выдавай!

— Рады умереть! — воскликнули все в один голос.

Возбуждённые речью своего шефа, не дожидаясь австрийцев, уланы стройными рядами ринулись в атаку.

Ах, как красиво смотрелся этот полк в атаке. Лучшие, специально отобранные люди на отличных конях подобранных по масти, новенькое с иголочки обмундирование и экипировка. Его численность — около 1 300 человек — равнялась численности в некоторых французских кавалерийских дивизиях. Вот только …

Офицеры и солдаты чуть не на сто процентов ещё ни разу не участвовали в битвах и были совершенно неопытны, а кони не обстреляны. Как точно описывает состояние полка фраза: «Понаберут по объявлению».

Полк устремился вперёд готовый смести всё на своём пути. Впереди с саблей наголо мчался генерал-лейтенант Эссен 2-й, командир всей русской кавалерии 5-й колонны. За ним ураганом пронеслись по полю плотные линии русских улан и с громоподобным «Ура!» обрушились на дивизию Келлермана.

Легкая кавалерия Келлермана стояла в колоннах впереди пехоты. Правая колонна или бригада генерала Маризи — состояла из 4-го гусарского и 5-го конно-егерского полков. Атака русских улан была абсолютно неожиданной, а это в кавалерийских стычках очень важно. Французские гусары не успели ни развернуться в боевой порядок, ни контратаковать. Они были буквально сметены лавиной русской конницы. Остатки кавалерии были вынуждены отступить за линию пехоты.

Разметав, как ураган снопики, французскую кавалерию, уланы продолжили свою успешную атаку и влетели на позиции вражеской артиллерии. Артиллеристы бросились кто под зарядные ящики, кто под пушки, другие принялись драться банниками. Пару минут и с артиллерией французов будет покончено, но … «Но» есть всегда. На этот раз оно выглядело как стройные ряды пехоты 1-й дивизии генерала Огюста Кафарелли.

Полки этой дивизии спокойно, как на учениях под Парижем, построились в батальонные каре, пропустили сквозь интервалы драпающих всадников бедняги Келлермана, а затем открыли убийственный огонь по русской кавалерии. Полк улан цесаревича Константина оказался между двумя стенами пехоты. Тысячи ружей обрушили шквал круглых свинцовых пуль на отважных кавалеристов. Уланы в полной панике заметались между французскими каре. Один за другим залпы в упор выкашивали всадников. Только что храбро атаковавший полк смешался в беспорядке. И мы помним, что новички и всадники, и лошади. Необстрелянные лошади шарахались в сторону и не желали слушаться повода. Не было выхода из гибельной ловушки. Уланы десятками падали под ливнем свинца.

И этим ничего не закончилось, с этого всё только началось.

Послышался тяжёлый топот мощных коней и звон оружия. Это кирасиры и карабинеры Нансути стеной обрушились на мечущийся в панике полк Константина Павловича. И чуть позже оправившиеся после неудачи гусары и конные егеря Келлермана набросились с фланга и тыла на пришедший в полный беспорядок полк. Чуть ли не половина улан была застрелена, зарублена, заколота или взята в плен. Больше семисот человек. Генерал-лейтенант Эссен 2-й был смертельно ранен. Командир полка генерал-майор Меллер-Закомельский получил пулю в грудь и попал в плен. Остатки блестящего, в недалёком совсем прошлом, полка бешеным галопом понеслись в сторону войск Багратиона, спасаясь от преследования французской конницы. Вот только на русских позициях собралось всего лишь чуть больше двухсот улан, остальные рассеялись. Многие не смогли удержать своих горячих необстрелянных донских коней, которые, закусив удила, унесли своих наездников в разные стороны. Это был полный разгром. А нет. Это было началом полного разгрома.

В это время начал действовать и Бернадотт. Не внял уговорам князя Витгенштейна. Отправил вперёд 1-я пехотную дивизию

Под командованием дивизионного генерал Оливье Риво де Ля Раффиньера его полки, пройдя Гиршковиц, стали разворачиваться в боевой порядок. И именно в это время подоспели и запоздавшие австрийцы. Кавалерийские полки 5-й колонны под командованием Лихтенштейна, бросились вперёд. Лотарингские кирасир и кирасиры Нассау устремились в атаку. И тут белые эскадроны австрийцев встретил плотный огонь пехоты Риво. Тщетно австрийские генералы вели снова и снова своих кирасир навстречу тесно сомкнутым штыкам. Французская пехота действовала как механизм, хладнокровно подпуская вражеских всадников на дистанцию выстрела, а затем открывая убийственный огонь.

Генерал Карамелли получил пулю в голову и упал замертво под копыта лошадей, Ауэрсперг, командир Лотарингского полка, тоже сражён пулей, обливаясь кровью, и он падает перед фронтом пехоты. Лихтенштейн отказывается от дальнейших атак и уводит свои поредевшие эскадроны от полного разгрома. Он отходит в сторону Праценских высот, и там снова пытается собрать их и прикрыть отступление союзной армии.

Константин Павлович остался без кавалерии. И он не получает никаких приказов и не знает, что делать. Осмотревшись вокруг и не найдя рядом союзные войска, он решает, что самое лучшее для него сейчас — присоединиться к центру союзных войск. По его приказу гвардейские полки, построившись в колонны по отделениям, двинулись на юг, в сторону Праценского плато, а чтобы прикрыть с фланга движение колонн на марше, были выделены отряды стрелков.

Событие пятьдесят второе

Дисциплина — душа армии. Она превращает немногочисленное войско в могучую силу, приносит успех слабым и уважение всем.

Джордж Вашингтон

С этой стороны, с холма «Стары Винохрады», до места, где собирали заслуженную жатву войны кумыки шамхала Тарковского, около километра. Если бы не широкий овраг между ними, то пять — шесть минут быстрым шагом под горочку, и вот она радостная встреча старых друзей. С обнимашками и лобзаньями троекратно по русскому обычаю. Оба не русские? Ну, это хорошие обычаи перенимаются долго и со скрипом, например нужники строить. Зачем, чем кусты хуже? Плохие же обычаи те мигом в обиход присоединённых народов входят. Долго запрягать, коня на скаку останавливать, избы поджигать и потом туда шастать за каким-то хреном. А, там не какой-то хрен, а собственный муж, напившийся в усмерть и прилёгший на софу с зажжённой сигаретой. Свой хрен.

Спустились егеря и гренадеры с холма к оврагу, и Брехт понял, почему Мехти, не пришёл к нему на помощь, во фланг французам ударив. Для конницы овраг был вообще непроходим.

— Мудар, там впереди, — Пётр Христианович махнул рукой на север, — этот овраг должен кончиться. Давайте туда, только с русскими или австрийцами не сцепитесь, лучше, если увидите их намерение по вам пострелять, то назад возвращайтесь.

— Хорошо, хан Петер, — чеченский князь гикнул, проорал что-то на своём горном наречии и увёл сотню на север, туда, где гремели выстрелы, и всё поле было затянуто дымом.

Брехт вздохнул, что-то ворохнулось, типа, зря послал. Пусть бы назад вернулись и с юга потом их нашли. Но впереди были гвардейцы французские и мысли сразу они заняли. Овраг был и для пехоты труднопроходим. С этой-то стороны вполне пологий и заросший кустами мелками, а вот западная сторона была вполне себе крутая. Метра два высота. Кустов не было, чтобы за них цепляться, прямо крепостная стена. Пришлось организовать подкидывание вдвоём одного наверх и потом помощь этого счастливчика своим собратьям по несчастью. Это выглядит быстро, а на самом деле переправа через овраг заняла минут пять, и когда, последним проделавший это, Пётр Христианович глянул на запад, то стал плюваться и на офицеров покрикивать. Гвардия Наполеона уже спустилась с холма, и ей оставалось до начавших собираться в эскадроны абреков Мехти шагать с километр. И ему столько же.

— Поротно, бегом, марш. — Срывая голос в очередной, десятый, должно быть, сегодня раз, гаркнул князь фон Витгенштейн, и первым побежал к чёрной коннице.

Бегом с полным боекомплектом при тяжёлой винтовке и в зимней тёплой черкеске бежать — так себе удовольствие. А если Слонобой у тебя, то и ещё меньше. Крепостных ружей сто пятьдесят, отстанут егеря, а они первыми нужны. Брехт, припустивший, что было сил, чтобы успеть и абреков Мехти построить, прибежал с высунутым языком и, опустив ружьё на землю, стоял, согнувшись, отдыхиваясь. Мехти с полковником Кляйстом лысым подошли, качая головами и осуждающе цокая языками. Понятно, бегущий генерал в военное время панику должен у солдат вызвать.

— Мехти, людей спешить. Коней отвести назад. Стройтесь в каре поэскадронно справа вот от этой дороги. Бегом!

— Хорошо, Петер, ты тех зелёных французов боишься? — Мехти подал Брехту флягу с вином.

А ведь мусульманин. Пётр Христианович выбулькал половину. Вино было хорошим в меру кисленьким и не сильно крепким. Сразу дышать легче стало.

— Мехти, это старая гвардия Наполеона. Я их не боюсь, так, опасаюсь. Туда со всей Франции лучших собрали. Поторопитесь.

Вальтер Кляйст уже рулил. То тут, то там слышался его мощный бас. Кумыки пришли в движение и к тому моменту, как прибежали первые егеря уже начали строиться.

— Работаем караколь, — указал майору Брехт и егеря стали строиться в шесть шеренг по сто человек. Слева в такие же шеренги строились гренадеры.

Пётр Христианович забрался на жеребца шамхала и оглядел будущее поле боя. А чего? Нормально. Успели, гвардия шла под барабанный бой и дудёжь каких-то валторн мерным шагом. Смерть приближалась неумолимо и с музыкой. Дебилы. И это лучшие войска узурпатора. Они чего собираются делать. Подойти на двести шагов, развернуться в цепи, дать залп, а потом потрусить в штыковую атаку. А противный противник должен ждать пока все эти экзерсисы великая Старая гвардия проделает. Да, хрен вам ребятушки за воротник.

Брехт перевёл трубу левее, там першероны волокли две батареи полковника Ермолова. Алексей Петрович был чуть ближе французов, но явно поспеет к шапочному разбору. Пока подъедут, пока развернут пушки, пока зарядят, пока … Ну, кончиться может гвардия к тому моменту. Казаки нестройной толпой, табором, чуть подотстав от артиллерии шли (ехали, рысили) правее, если отсюда смотреть, и значит, ближе к гвардии старой. Километр примерно между ними. Эх, блин. Ей бы сейчас остановиться. Не гвардии, кавалерии и выждать пять — десять минут, пока не побегут французы, и тогда ударить им во фланг. Только кто им такой приказ даст. Флажковой азбуки они не знают.

— Ванька, на полной скорости скачи к казакам и останови их. Скажи, чтобы ударили французам во фланг, когда те побегут. — Брехт подсадил корнета на высоченного жеребца Мехти и шлёпнул того ладонью по крупу, стартовую скорость придавая.

Пока слезал, что-то царапнуло глаз на юге. Отмахнулся, некогда было, а сейчас подозвал абрека с очередным аргамаком и взобрался на него. Точно, с юга рысили всадники. По форме ни с кем не спутаешь. Его мариупольские гусары. Нет не в форме гусар, естественно. Он же грабить шёл Вену, не хватало засветиться. Шли они в черкесках. Но чёрного материала на складах в Дербенте не нашлось. Весь кончился, и пришлось шить им одежду из пурпурного сукна для продажи в Европу приготовленного. Кучу денег потратил. Пурпурной краски не так много и материал продавался за очень хорошие деньги. Вот теперь эти малиновые товарищи и неслись сюда. А ведь строгий приказ получили — лагерь охранять. Там мать его пули Петерса, там гранаты с бездымным порохом. Прибить нужно будет потом князя этого. Ну, какого чёрта?! Кто сейчас тогда лагерь охраняет, одни моряки, да больные? Доктора ещё? Ох, кто им такую науку как «Дисциплина» преподавал? Сплюнув, Брехт повернул трубу на север, там грохотало, и оттуда тоже кто-то семенил. Белые мундиры. Австрийцы? Вот их только тут не хватало. А где князь Мудар? Ладно, подъедет, пора начинать воевать, барабанщики гвардии подошли на семьсот метров. Самое время проверить на «Старой», берёт ли их пуля Петерса из Слонобоев.

Событие пятьдесят третье

В войне побеждает тот, у кого больше оружия, у кого больше людей готовых идти на смерть

Арон Феллер

При переползании через овраг один правофлаговый гренадёр немецкий руку сломал, подбросили его неудачно и он всеми своими двумя метрами и ста с лишним, с приличным таким лишним, кило грохнулся рукой на лежащую на дне каменюку.

— Как звать тебя, перепел? — на языке Карла Маркса спросил приведённого к нему единственного пока пострадавшего за всю аустерлицкую компанию чисто его солдат.

— Гюнтер Мольтке, Ваше Превосходительство, — прошипел мужик на полголовы Брехта выше. Бляха, муха он ведь ростом за два точно. Мольтке, может предок генерала известного?

— Ты, Гюнтер, всю статистику мне испортил. Пока потерь не было. А теперь … Ладно, не плачь. У тебя ведь правая рука цела? Будешь главным знаменосцем. Повышаю тебе звание до старшего прапорщика. Кристиан, отдай ему оглоблю.

— А я? — Прижал к себе красное знамя братишка.

— А ты со Слонобоем в первых рядах. Отдай, да отдай, говорю, — Брехт выдернул из «ручонок» родственника оглоблю и передал гренадеру. — Вот тут стой и крути палкой этой так, чтобы знамя развивалось. Нужно мне чтобы вон с того холма тебя видели и ногти грызли от бессилия. И это Гюнтер, шаг вперёд или назад сделаешь, лично выпорю. — Пресёк попытку великана двинуться в первые ряды хан Нахичеванский. — Тут стой. А то ещё ранят шальной пулей.

— Слушаюсь, Ваше Превосходительство. Предок великого генерала упёр оглоблю в землю и покрутил ею немного. Красное шёлковое полотнище заиграло на слабом ветерке. Красота. Наполеону понравится.

Пока знаменосца инструктировал, там, на передке, и без него командовали. Этот караколь столько раз отрабатывали в различных условиях, что довели, как и положено каждый жест до автоматизма. Есть офицеры обученные, они справятся и без генеральского пригляду. Кляйст тоже своих абреков, более-менее, воспитал, чуть позже, но тоже построились в шеренги.

— Огонь по готовности! — прибежал Пётр Христианович на левый фланг первой шеренги, туда, где стояли егеря со Слонобоями. Ну, можно и пострелять, метров семьсот до барабанщиков. — По барабанщикам не стрелять пусть идут.

Бабах. Прямо настоящий залп из ста пятидесяти крепостных ружей.

Там, на холме враждебном, должно быть, захихикали генералы и маршалы Великой армии. Как же, хан Нахичеванский обделался со страха и начал палить за семь сотен метров. Дикарь! Где тебя учили, пуля летит на триста шагов всего?! Считать научись, чудище бородатое. Га-га! ООО! Ого!

Эх, ветерок слабый. Весь левый фланг дымом заволокло. Брехт не выстрелил, ждал, чтобы посмотреть, кто командовать начнёт. Ага, вон он товарищ в бикорне с белой опушкой. Ну, не подведи, ваше превосходительство. Брехт прицелился и медленно, как на тренировке потянул за спусковой крючок.

Бабах. Не попал, генерал дёрнулся прямо перед выстрелом. Вона чё, это он флаг подхватил у убитого знаменосца. Спешили егеря, заряжая слонобои, тут хоть и пуля Петерса, но длина ствола приличная, и заряжать дольше, чем винтовку Бейкера, и в три раза дольше, чем штуцер кавалерийский у лезгин.

Они, кстати, тоже подъехать успели, их Брехт чуть раньше отправил, чем сотню князя Мудара. Пришлось горцам вернуться к горушке Працберг, где они коней оставили, потом ещё чуть южнее проехать и там, в пологом месте, овраг пересечь, и вот сейчас прискакали и стали занимать позиции слева от Брехта с егерями, Слонобоями вооружёнными.

Бабах. Третий залп дали егеря. Брехт зарядил подарочное ружьё и осмотрелся. Ермолов настёгивал лошадей, Ванька явно успел доехать до казаков, так как те встали. Ай, молодца!!! Теперь гвардия считай в мышеловке.

А вот чеченцев Мудара не видно. Плохо. Зато уже в километре всего белые мундиры, да ещё и кавалеристы тоже в белых мундирах оттуда скачут. А если не австрийцы? Если Бернадотт. Да, нет, такие мундиры, вроде, только у австрияков. Ладно, пока терпимо. Если что лезгины встретят.

Бабах. Четвёртый залп. Пётр Христианович прильнул в окуляру подзорной трубы. Строй первого батальона гренадеров французских просто выкосило. Несколько человек осталось. Знаменосец шествует три барабанщика и пару трубачей, ну и десятка два старой гвардии. «Ей, вы там на другой стороне холма…» Песенка была такая у удивительной группы из Екатеринбурга «Урфин Джюс». На холме вражеском поблёскивала оптика, вставшее на востоке солнце выпуталось из облаков, на которые сейчас должен смотреть князь Андрей, и забликовало в нескольких подзорных трубах генералитета наполеоновского. А посмотрите. Нам не жалко.

Вон на левом фланге всё ещё идущих к своей кончине гвардейцев нашёлся человечек в бикорне и со знаменем. Да, ты бессмертный, петушок гальский?!

А что, известно же всем, что петухи бойцовские есть, и они против таких же петухов из простого курятника ого-го какие герои, у шпоры у них заточены и характер склочный и смелые и упёртые. Но! Но это против жирных деревенских петухов. А вот если его против рыси выставить. Ох и наскочет, ох и покудахтает, а потом бац и перья уже на окровавленной морде рыси, а потом на тирольской шапочке баварца. Так и тут, наверное, Старая гвардия — это лучшие на планете сейчас солдаты. Только дай им добраться до противника, уж они-то ему покажут.

А нет. Не получится.

Бабах, генерал выронил древко и завалился на спину. Ну, вот. Как-то так. Бабах. Пятый залп дали егеря. Брехт прикинул, метров четыреста, явно ускорились французы, понимают, что так и не дойдут, кончатся.

— Приготовиться. Караколь! — Ну, первый залп на пределе будет.

Бабах!

Глава 23

Событие пятьдесят четвёртое

Выиграл сражение не тот, кто дал хороший совет, а тот, кто взял на себя ответственность за его выполнение и приказал выполнить.

Наполеон I Бонапарт

Наполеон отвернулся от сцены избиения его гвардии и нашёл глазами Мюрата. Зять отвёл взгляд? Что это? Иоахим испугался?! Бесстрашный Мюрат струсил? Лицо Наполеона перекосило гримаса презрения.

— Маршал Мюрат. Может, ты, наконец, уничтожишь этого хана. Этого дикаря! Ну, бьют у него ружья дальше, чем у нас. Что, в общем-то, непонятно. Но Пьер Макон совершил ошибку. В данном случае нужно было просто бежать бегом последние семьсот метров и ударить в штыки. Но у тебя кавалерия, и ровное поле. Ты просто в мгновение сократишь дистанцию и все преимущества его дальнобойных ружей будут уничтожены копытами твоей тяжёлой кавалерии.

Мюрат вытянулся и, кивнув головой, хотел было идти к своей резервной кавалерии, когда раздался в зловещей тишине голос Сульта.

— Мой император, мамлюки и конные егеря были на лошадях. И моя бригада генерала Маргорона тоже.

— Что! Свиньи, вы все зажравшиеся жирные свиньи. Мюрат ты отстранён. Сульт, ты арестован, отдай мне шпагу. Я сам поведу резервную кавалерию и уничтожу этого дикаря. — Наполеон был пунцовым, он обежал глазами столпившихся вокруг генералов и нашёл среди них начальника артиллерии армии — дивизионного генерала Николя Сонжиса. — Генерал, у вас тут в резерве две батареи. Они ведь достанут до этих чёрных.

— Батарея 12-ти фунтовок должна, сир.

— Приказываю открыть огонь. Мюрат …

— Я сделаю это, сир. Или погибну, или уничтожу этого дикаря.

— Мой император, опять плохие новости, — появился из ниоткуда бригадный генерал Анри Бертран, адъютант Наполеона. Просто вырос прямо перед ним. Молодой генерал был с красными от крови руками.

— Да, неужто! Опять хан Нахичеванский!? — закусил губу Буонопарт.

— Так точно, сир. Раненый солдат привёз головы восьми генералов корпуса маршала Сульта.

— Ха-ха-ха, — засмеялся каким-то безумным смехом Наполеон.

— Ваше им…

— Удино!!! Одновременно с Мюратом пусть выступает Удино. Жюно, что там у Бернадотта?

Дивизионный генерал Андош Жюно — гусар и первый адъютант императора доложил о полном разгроме и бегстве авангарда русской гвардии и князя Лихтейнштейна.

— Чего же мы не радуемся, монсеньоры, русские почти полностью разбиты, как и австрийцы. Чего же мы не радуемся! Это победа! Ах, да, там мне объявил войну хан Нахичеванский и своими десятью максимум тысячами уничтожил уже половину моей армии. Мюрат? Ты ещё здесь.

— Уже нет, сир, я уже ускакал, — маршал вскочил в седло и на самом деле ускакал на север к резервной кавалерии.

— Жюно, отправь курьера к Удино. Атаковать этих чёрных немедленно. — Наполеон потянулся к подзорной трубе, но отдёрнул руку, — Докладывать мне постоянно.

Великий князь Константин смотрел на здорового рыжебородого мужчину в одежде императорского горского конвоя и морщился, не понимая, где он его видел. Шапка странная и ярко-красная борода.

— Ваше Императорское Высочество …

— Пётр! — Константин отошёл на шаг, — Пётр Христианович, да ты ли это? — Высочество полезло обниматься и целоваться. Хорошо Брехт повыше будет и в засос у Константина не получилось.

— Так точно, Константин Павлович. Аз есмь. Житеи мое (это про себя), — Брехт мысленно тяжело вздохнул, и не вовремя и вообще нафиг ему эта встреча не нужна.

— Да как ты здесь? И что эти люди делают, да и кто они?

— Трофеи собирают. Даже не знаю, как и сказать вам, Ваше Императорское Высочество. Я пригласил к себе на службу, как хан Нахичеванский, задунайских казаков. Было пять с лишним тысяч, сейчас человек на шестьсот меньше.

— Хан Нахичеванский? А здесь-то ты что делаешь? — Константин широким замахом обвёл поле боя.

— Да, я объявил войну Баварии и по дороге решил количество маршалов французских сократить, а то не дадут спокойно захватить Баварию, она же союзник теперь Наполеона. Где-то тут их армия сейчас. Вот и её заодно хочу уничтожить. — Брехт смотрел, как вытягивается курносое лицо Константина, носик из курносого в нормальный превращается. Вот кто были эти всадники в белой форме. Остатки гвардии из конных полков. Непонятно было, а что сейчас с семёновцыми и преображенцами, что с кавалергардами. И что делает в это время Бернадотт. Хрень какая-то. Что Константин их там бросил, и как старший брат просто сбежал с поля боя?

— Какая война?! Как ты можешь объявить войну Баварии, если ты подданный Российской империи? — Ну, едрит твою налево. Кто о чём, а вшивый о бане. Нет бы, спросить, а не хочешь ли ты Пётр Христианович спасти гвардию?

— Ханство Нахичеванское не является частью Российской империи. Это моё личное владение. Константин Павлович, ну её эту политику, давайте о войне поговорим. Что сейчас с гвардией?

Брехт хотел переступить с ноги на ногу, но наступил каблуком на камень круглый и чуть не упал. Бах, он отшатнулся ещё дальше и упал на спину. На месте, где только что стоял Константин, никого не было, а в пяти метрах дальше лежали ноги в белых чакчирах.

Твою налево!

— Отступаем! Все назад! Все назад! — срывая голос, в который уже раз за сегодня, заорал князь фон Витгенштейн.

Событие пятьдесят пятое

Я ничего так не боюсь, как русских пушек.

Фридрих Великий

Не мне вам говорить, кто выиграл войну. Вы сами знаете, что артиллерия.

Генерал Джордж Паттон

Давным-давно, в детстве босоногом, Брехт читал книгу «У Понта Эвксинского». Автора не вспомнить, да и сюжет огромного романа не сильно запомнился. Скифы рубились с греками. Или римлянами? Нет, всё же с греками у северного Причерноморья. Про Херсонес, что-то там было. Ладно, и не важен сюжет и кто там победил. Хотя, что-то там про восстание рабов было, не, не важно. Важен лишь один факт, который застрял в памяти Брехта. Там …

По порядку.

Если память Петра Христиановича не подводит, а так чтобы совсем на неё жаловаться, так бога прогневишь. Так вот, если память не подводит, то командует резервной артиллерией полковник Жозеф Куэн. Это полковник Франсуа Пуже на допросе рассказал. Отдать должное нужно полковнику, который Куэн уже, все шесть его пушек первыми же ядрами попали в цель. Одно ядро убило князя Великого — Константина, второе попало прямо в отведённых за линию стрелков коней Мехти. Огромный табун, и прямо в центр врезалось. Сразу с десяток лошадей убило и покалечило. Третье врезалось в землю в нескольких шагах от самого шамхала Тарковского и, отскочив от мёрзлой земли, разорвало стоящих рядом с Мехти двух командиров эскадронов. Четвёртое пришлось по самому краю построения егерей и двоих егерей убило и одного контузило, задев по касательной. Больше всего вреда принесло пятое ядро, залпа у французов не получилось, и ядра летели с перерывами. Пятое врезалось в землю прямо перед шеренгами гренадёров и, отрикошетив, вырвало из этих рядов шесть человек. Ну, и шестое убило под Ванькой лошадь, а самого при падении с высоты тоже контузило, и ещё и руку парень сломал.

Но на этом успехи французов закончились. Удача улыбнулась им, а потом возьми, да и отвернись. Впечатляющий такой задок у госпожи удачи. Лучше и не видеть. Командующий резервной артиллерией Великой армии полковник Жозеф Куэн увидел и рассмотрел во всех деталях, и не он один.

Полковник Ермолов, можно сказать, что к эпическому истреблению старой гвардии опоздал. Он успел сделать всего один залп из трофейных английских гаубиц. Шрапнель выкосила несколько десятков марширующих на левом фланге егерей гвардейских и после этого гвардия, совсем почти и без того уничтоженная, побежала домой. Дальше уже казаки порезвились. Никто не добежал даже до ручья Гольдбах. Но это ладно. Выстрелить-то только гаубицы успели, а когда зарядили 12-ти фунтовые пушки, уже гвардейцы бежали и уже казаки пошли в атаку, не выстрелили и что ещё интересней, привыкшие к быстрой работе при стрельбе залпами, расчёты гаубиц через полминуты снова уже готовы были палить по супостату, но тут последовал приказ прекратить стрельбу. А все тринадцать пушек заряжены шрапнелью.

Вот тут с холма французского и пальнули 12-ти фунтовки ядрами. Ну, над Ермоловым там, в поле, командиров не было, и он решил действовать самостоятельно, и начал контрбатарейную борьбу. Все тринадцать орудий развернули и дали залп шрапнелью по дымам, что над холмом Зурич или Зорич поднимались. Чем плох дымный порох, он точно покажет, где стоят пушки. Ветерок слабый совсем, и правый склон холма, окутавшись облачками дыма, прокричал русским канонирам: «Вот, тут они аспиды, засели»! Навели на дымы и пальнули.

Бабах. Тринадцать больших «взрослых» пушек в одном залпе это и громко и эффективно. И плюсом снаряды шрапнельные, а не ядра чугунные. И ровно через минуту уже второй залп. И ещё через минуту третий. Если кто выжил после первого, то попал под второй, а раненых и случайно выживших добил третий. При этом, пожалуйста, обе батареи французские стоят целёхоньки, а обслуги-то и нет.

Ермолов на этом не успокоил, привык начатое дело до конца доводить. Зарядили все тринадцать пушек картечными гранатами и в ту же сторону жахнули. Попала куда надо всего одна граната из тринадцати. Зато прямо золотой выстрел. Угодила в фургон, что по приказу полковника Куэна подъехал к батареям. А в фургоне пороховые заряды приготовлены. Жахнуло, так, что и Брехт, находящийся в трёх километрах ударную волну ощутил. И не позавидовал тем, кто на холме командном пребывал в это время.

Уничтожение вражеских батарей дальнейших ход событий не изменило. Мюрат уже настёгивал скакуна, и адъютанты Наполеона спешили к Удино. А Брехт с егерями и гренадерами драпал к оврагу, что отделял Праценские высоты от равнинного участка. Добежали, и тут как бабахнет за спинами. Народ остановился посмотреть, чего происходит, и углядел рядом с тем местом, где Наполеон оптикой посверкивал вспухающее, как гриб от ядерного фугаса, огромное грязно-белое облако. Красиво. Снизу всё это сполохами огня подсвечено.

Повезло, что хан Петер решил на это дело в трубу подзорную посмотреть. У него она не такая большая, как у Буонопарта, зато если у товарища императора там просто три линзы стоит, то у Брехта пять и увеличение не в четыре раза, а двенадцать. Он раздвинул её и начал наводить на горушку и тут рожи усатые под плюмажами замелькали в окуляре, Брехт трубу от глаза убрал и попытался понять, чего он такое увидел. Вот так вот?! Слева холм огибали всадники, и выезжали на равнину, строясь в колонны. Много всадников. Это уже не поддавки. Это серьёзно.

Много всадников здесь может быть только у маршала Иоахима Мюрата, зятя Наполеоновского. И Пётр Христианович со слов всё того же разговорчивого полковника Пуже знал, что у Мюрата около восьми тысяч кавалерии. Пять дивизий из которых две тяжёлые и одна бригада лёгкой кавалерии. Остановить тяжёлую кавалерию так же, как они остановили гвардию пешеходную, не получится. И восемь тысяч это запредельно много. Не раздумывая, князь Витгенштейн отправил трёх вестовых. Первого к казакам послал, они дальше всех были. Приказ короткий — отступать на юг на километр и быть готовыми либо к преследованию бегущих всадников противника, либо удирать дальше. Второго посыльного Брехт направил к Ермолову с тем же приказом — отойти на километр на юг, и быть тоже готовым ко всему. Без приказа по Мюрату огонь не открывать. А то пошлёт одну дивизию проклятую батарею вырубить под корень. Даже если и отобьются, то планы все нарушат. Третьего к стоящим чуть южнее и так лезгинам. Этим отходить на юго-запад, так чтобы уткнулись в овраг примерно в полукилометре от того места, где сейчас Брехт с егерями и гренадерами находился. Мехти и без приказа отходил куда надо, то есть тоже на юго-запад. С ним тогда спешить не надо, пусть пока отступает. Пора заняться планом. А план, как вспышка молнии, в мозгах возник. Бах и готово. И причиной тому книга, в детстве вычитанная, и овраг крутой позади.

В книге «У Понта Эвксинского», это так греки Чёрное море называли, рассказан случай нападения скифов на греков. Так те, греки эти древние, чего придумали, взяли и перед большим оврагом построили рабов, которым пообещали в случае участия в войне свободу. Тяжёлая скифская кавалерия пошла тараном на рабов стоящих на краю оврага и смела их как порыв сильного ветра стайку мошек. И всей своей массой после этого скифы рухнули в овраг. А следом ещё скифы, а потом снова скифы. И опять и опять скифы. И так, пока овраг не наполнился до краёв. Попробуй на полном скаку останови тяжёлую кавалерию, галопом несущуюся плотной массой.

Спасибо писателю тому. Всё, точно, как в книге. Есть огромный крутой овраг, есть тяжёлая кавалерия, есть Мюрат, которому хвоста накрутили, и он с пути не свернёт. Он пошлёт в первых рядах именно кирасиров. Осталось дело за малым. Нет рабов, которых не жалко.

— Слушай мою команду. Первая рота егерского батальона становится в две шеренги с этой стороны оврага. Всем остальным перебраться на ту сторону и изготовиться к стрельбе. Огонь открывать только по моей команде. Я первым выстрелю. Изотов, — Брехт нашёл глазами командира первой роты егерского батальона. — Слушай сюда. Сейчас мы свяжем ремни и подадим каждому из твоих егерей. Ровно за двадцать метров … Ну, когда всадники будут от вас в двадцати метрах или семидесяти футах или десяти саженях, сам выберешь, вы делаете последний залп и прыгаете в овраг, вас сразу начнут тащить наверх с этой стороны. Ну, и сами не теряйтесь, догадываешься, что дальше произойдёт?

Поручик Изотов репу чесать не стал. Золото, а не офицер. Умнейший человек, хоть и получил домашнее образования.

— Капкан? Ловушка? Волчья яма! Ох, как замечательно придумано, Ваше превосходительство! Умоется кровушкой Буонопартий.

— Всё, отставить раньше времени победу праздновать. Иди, командуй. Каждому солдату и офицеру объясни, что делать. Стрельбу открывай по возможности, пусть почувствуют в тебе опасного врага. Знаменосцев выбивайте, генералов, там их тьма будет.

Событие пятьдесят шестое

Самые многочисленные армии — далеко не самые сильные.

Эмиль Жирарден

Всадник без головы сам по себе не страшен, страшно, когда он скачет во главе эскадрона.

Владимир Леонидович Туровский

Брехт осмотрел перебравшихся через овраг людей. Никто не паниковал, волос рыжих и красных под папахами, на лице и на попе не рвал, и даже истово не крестился. Все люди обстрелянные и знают, что победят именно они и не потому, что князь Витгенштейн такой умный и хитрый, и красивый, конечно, а потому, что они лучшие солдаты из тех, что сейчас так называются, и оружие у них лучше и выучка. Они же все не с деревенек прямо в этот батальон попали, они успели послужить в различных полках. И разницу видели на своём примере. Минимум муштры и максимум подготовки к реальным боевым действиям. Придёт ещё и конница французская по их душу. Пусть о своей позаботятся, а то без покаяния в рай не попадут, а ежели и попадут, то точно раньше их батальона.

— Орлы, стрелять с максимальной скоростью, долго не выцеливать. Лошадь убьёте, значит, лошадь. Главное, не давать им думать, пока они до оврага не доедут. Всё по местам. Огонь по возможности. Те, кто со Слонобоями, все на правый фланг. Остальные на левый. — Пётр Христианович переползший уже на другую сторону батальон егерей стал строить.

Следующими были гренадеры. Их Брехт выстроил прямо за спинами егерей оставшихся на западной стороне оврага. Двухметровые немцы должны в считанные секунды вытянуть за связанные ремни егерей из оврага. По два амбала на одного егеря, ремень не один Брехт решил к поясу смертника привязать, а два, вдруг один лопнет. С той стороны сто восемьдесят егерей, позади триста шестьдесят гренадеров. Третья рота, набранная из чеченцев была габаритами чуть пожиже, хотя тоже здоровяки. Их Пётр Христианович отвёл чуть выше на холм и надеялся, что это создаст у, скачущих на его жалкие два батальона, французов ощущение, что у русских построены войска в несколько колонн.

Время неслось вскачь, как и приблизившиеся уже на расстояние выстрела из Слонобоя кирасиры.

Мюрат в первые ряды не полез. Он в подзорную трубу видел, что сделали эти чёрные слуги сатаны с гвардией. Солдаты этого хана Нахичеванского стреляли из своих ружей очень точно и очень далеко. Может, ему и показалось, но первые егеря из гвардейского полка стали падать, не доходя пятьсот туазов до противника. (1 туаз = 1,949036 метра. В основе меры лежит расстояние между кончиками пальцев вытянутых рук человека. Тоже самое, что и русская сажень, но… 1 сажень = 7 английских футов = 84 дюйма = 2,1336 метра. Мелковаты были французы. Так, поди, наешь харю на луковом супе и лягушках.). Разве может стрелять ружьё так далеко, да ещё и убивать при этом?!

Маршал, уходя с холма, с тоской посмотрел на Наполеона, чувствовал прямо, что видит его в последний раз. Раздавая приказы дивизионным генерал, он отвлёкся, но когда первый полк кирасир тронулся на восток, Мюрат снова почувствовал, как холодок заполз в сердце. Он вскочил на коня, и погнал было его вперёд, а потом вспомнил про судьбу гренадёр и начал отставать. И тут грохнуло позади. Сильно. Маршал хотел вернуться, но позади уже шла река целая из кирасир, и пришлось, следуя её течением, выбираться на равнину.

Первыми выстроились и тронулись кирасиры 1-й дивизии тяжёлой кавалерии. Впереди скакали три генерала. Среди них увязавшийся с Мюратом адъютант Наполеона дивизионный генерал Жак Лористон. В бою ему непременно побывать надо. Пусть, этого павлина не жалко. Вместе с ним были командир дивизии — дивизионный генерал Этьен Нансути и командир 2-й бригады — бригадный генерал Арман Лебрен де Ля Уссе. Потом со знаменосцем ехал командир 2-го кирасирского полка — полковник Жан Ивандорф. За вторым полком следовал девятый. Потом опять три генерала — командование 3-й бригады — бригадный генерал Антуан Сен-Жермен, а с ним начальник штаба резервной кавалерии — дивизионный генерал Огюстен Бельяр и командир артиллерии — бригадный генерал Антуан Ани. За генералами со своими знаменосцами проследовали 9-й кирасирский полк полковника Жан-Пьер Думерка, 3-й кирасирский полк полковника Клода Преваля и 12-й кирасирский полк полковника Жака Бельфора. За ними следовали чуть левее общей колонны артиллеристы. Пушки были разномастные и в основном небольшие, чтобы быстро развернуть и поддержать кавалерию картечью. Парочка 8-фунтовых из полубатареи 1-й тяжёлой кавалерийской дивизии и 1-я рота 3-го конно-артиллерийского полка с 2 х 6-фунтовыми, 2 х 3-фунтовыми 1 х 5 1/3 — дюймовой гаубицей. К ним маршал Мюрат и пристроился.

Всё произошло точно так, как он и ожидал. Чёрные солдаты хана Нахичеванского начали огонь хоть и не с пятисот туазов, но с четырёхсот точно и при этом сразу выбили всех генералов, что вели за собой колонну. Кирасиры уже перешли на галоп и Мюрат скривил губы в презрительной улыбке. Сейчас дикари поймут, что лошадь в галопе движется быстрее пехотинца, марширующего под барабанный бой. Сейчас ещё минута и их просто втопчут в землю его кирасиры. Сам Мюрат тоже поддался азарту и, выехав, из-за не спешивших ещё разворачивать пушки, артиллеристов, погнал жеребца на врагов.

Огонь был очень плотный, всадники и кони прямо целыми шеренгами выкашивало. Мюрат опомнился и чуть придержал коня. Триста туазов до шеренг неприятеля. Залп с той стороны и ещё насколько десятков кирасиров отправились на небеса. Двести туазов. Залп и снова кувыркаются кони и люди, блестя начищенными кирасами в лучах вставшего над полем Аустерлица солнца. Сто туазов. Ну, всёсейчас кони просто вобьют в землю эту жиденькую шеренгу. Всё же смельчаки, стоят и продолжают заряжать ружья и давать стройные залпы, подчиняясь командам чуть впереди находящегося офицера. Залп. И снова сотни убитых кирасир. От первых двух полков не осталось ничего. Сейчас пули превращают в прах уже 3-й и 12-й кирасирские полки. Мюрат обернулся, конная артиллерия остановилась и стала разворачиваться. Ерунда это уже не понадобится, ну выбьют они даже пусть ещё один полк, за ним следовал ещё десяток с лишним полков. Времени у этих чёрных стрелков не хватит. Кавалерия — это не пехота! Десять туазов. Залп.

Глава 24

Событие пятьдесят седьмое

Артиллерия есть род войск, одинаково грозный как при нападении, так и при обороне.

Генрих Жомини

Полковник Ермолов не утерпел, он не мог спокойно смотреть на то, как сейчас французские кирасиры уничтожат егерей. Конная масса, вытянув вперёд клинки приближалась с неумолимостью схода горной лавины. Словно огромные коричнево-зелёные валуны, пуская зайчики лучей выкатившего на небо Солнца от начищенных до блеска кирас, эта лава неслась к жиденькой цепи в чёрных черкесках.

— Развернуть орудия, шрапнелью, взрыватель на тысячу метров, огонь по готовности! — Заорал он на своих артиллеристов и отвернулся снова к приближающемуся концу егерей. Хоть отомстит.

Бабах. Первая пушка всего через минуту послала в кирасир шрапнельную граната. Бабах. Это почти в упор сделали последний в своей жизни выстрел отважные воины.

И тут Алексей Петрович понял, что было за спинами плотно стоящих цепью егерей. Конечно, там овраг, на краю которого он остановился, делает небольшой прогиб на восток. Туда, сметя жиденькую чёрную цепь, и ухнули сотни всадников тяжёлой французской кавалерии.

Бабах. Бабах. Бах. Это остальные его двенадцать орудий отправили по французам шрапнельные гранаты.

В это время из-за спин несущихся к своей смерти всадников жиденьго пукнули французские пушчонки малокалиберные. Но дымами своё место указали.

— Огонь по батарее. Шрапнелью, запал на полторы тысячи метров, беглым огонь.

Долго, долго как. Французская батарея ещё раз успела выстрелить. Но это всё было ерундой по сравнению с тем массовым самоубийством, что совершала сейчас элитная французская кавалерия. Прямо целыми полками они ухали в овраг и калечились там, да чего там калечились, они там сотнями гибли. А следом летели и летели следующие. И при этом противоположный пологий спуск в овраг каждые десять секунд окутывался новыми клубами дыма. Егеря и гренадёры дорого мстили за своих погибших товарищей.

— Огонь, сукины дети! Огонь! — подогнал своих полковник.

Нет, быстрее не забегали. Его крик им не нужен. Пушкари торопились, как могли. Бабах. Пусть чуть и не стройный залп, но все тринадцать его пушек, а не пушчонок, послали шрапнельные гранаты по французской батарее. Бах, бах, защёлкали взрывики в небе, и Ермолов представил как сотни свинцовых пуль выкашивают канониров, наводчиков и прочую обслугу у врррррагов. Бабах и через минуту второй залп.

Надо отдать французам должное. Его заметили и посчитали угрозой, от далёкого ещё хвоста колонны в его направлении отделился полк вместе с командиром и знаменосцем. Карабинеры в огромных чёрных медвежьих шапках. Скорее всего — 1-й карабинерский полк 1-й дивизии тяжёлой кавалерии. Ерунда, человек двести их.

— Батарея, прямой наводкой картечью по карабинерам, дистанция тысяча метров, беглым, огонь!

Пока всадники в мохнатых шапках и тёмно-синих с алым мундирах приблизились на триста метров батарея успела сделать два залпа по ним. Из двух сотен до этого рубежа добралось не более пятидесяти. Они вообще на что надеялись, что при виде их медвежьих шапок тут все обделаются и разбегутся?!

— В ружьё. Беглый огонь. — Четыре сотни его артиллеристов прекратили заряжать орудия подбежали к установленной чуть поодаль пирамиде с заряженными ружьями Бейкера и, проверив порох на полке, стали стрелять по приближающимся карабинерам «Великой армии». Ну, да себя не похвалишь, как обдристанный ходишь. Одного залпа и хватило. Каждый всадник по несколько пуль словил.

— Батарея! — не дал своим насладиться победой Ермолов, — Шрапнелью заряжай, огонь по хвосту колонны.

Ситуация на поле боя за то время пока они уничтожали полк конных карабинеров изменилась. Овраг полностью наполнился французами и нашлись видимо генералы, что смогли, теперь уже поняв, что попали в ловушку, развернуть коней и уменьшившаяся в три раза колонна французской кавалерии, чуть не доезжая до рядов чёрных егерей и гренадёров, стала заворачивать на север.

Наивные албанские юноши, — как говаривал Пётр Христианович. Слонобои бьют на семьсот метров, и уйти из-под обстрела не так-то просто. Да ещё и не вышли они с дистанции эффективного огня и ружей Бейкера. Те, на три сотни метров, попав в человека, ранят его или убивают. Две минуты, два залпа его пушкари сделали, десяток залпов произвели егеря с немцами. И от пары тысяч всадников осталась одна. И тут мимо Ермолова с его батареей пронеслись, визжа и улюлюкая, сначала лезгины, а потом и казаки. Тысяч пять. Разорвут эти жалкие остатки «Великой армии» в клочья. «Напрасно старушка ждёт сына домой»! Какие ёмкие образы иногда выдаёт хан Петер.

Мюрат со своим ординарцем уходили на север. Всё, нет у него больше кавалерии, проклятые варвары заманили его в ловушку, да ещё какую. Его кавалеристы не принимая участия в сражении, просто погибли, задавив друг друга на дне оврага, а остальных застрелили с недоступного для них расстояния. Нужно уносить ноги. Маршал оглянулся, за ним следовала пара десятков улан. Бой затихал севернее, даже северо-западнее. Иоахим вдруг понял, что повернул сильно на восток и решил взять западнее, когда впереди увидел сотню всё тех же чёрных. И понял, что это конец, на их запалённых лошадях, еле живых после стремительного галопа, не уйти от чёрных на высоких арабских скакунах. Нужно принимать последний бой. И как можно дороже продать свои жизни.

Бах. Чёрные впереди окутались облачком грязно-белого дыма, и Мюрат вылетел из седла. Острая боль обожгла грудь. Обидно. Эти чёрные воюют не как рыцари, они убивают французов издалека. Дикари.

Событие пятьдесят восьмое

Этими жалкими побрякушками можно управлять людьми! (Об орденах и медалях)

Наполеон I Бонапарт

Князь Мудар со своей сотней лучших стрелков и хотел бы поспешить перебраться на ту сторону оврага, но не мог. Более того, пройдя с полкилометра медленным осторожным шагом, вся земля в каменюках была, и в больших и в маленьких, самое то — лошадям ноги ломать, пришлось вообще спешиться и вести коней в поводу. А овраг всё не кончался и не кончался. Позади стреляли, грохотала со всех сторон артиллерия, а они шли себе по краю оврага и впереди никого, и с другой стороны оврага пусто, и на опускающихся здесь уже Праценских высотах ни души. Словно все решили дать его сотне спокойно добраться до конца этого оврага. Впереди понятно были разведчики, их Мудар отправил сразу, как они спешились. И от них никаких вестей.

Когда овраг чуть более пологим стал, князь послал пару человек проверить, смогут ли кони подняться по западному склону, но люди пришли и головами замотали, дальше надо идти. Только тронулись, и вернулись, наконец, разведчики, впереди метрах в трёхстах есть возможность перебраться на ту сторону оврага. Вот только там совсем недалеко идёт бой.

Не новость. Бой и так слышно.

— Видно оттуда кого? — поинтересовался у командира разведчиков князь.

— Всё в дыму, но белые и синие мундиры иногда мелькают.

— А что делать? Всё в руках Аллаха. Пошли.

Они прошли эти триста метров, бой впереди продолжался. Только пушки смолкли, зато усилилась ружейная пальба. Отряд по одному, придерживая лошадей, а некоторым, более пугливым, и помогая взбираться на крутой довольно склон, перебрался на другую сторону. Никакие другие лошади на эту кручу бы не полезли, это всё же лошади, а не козы.

Выбравшись на равнину, глупостей делать не стали, не вскочили на коней и не заорали во всю глотку, восхваляя Аллаха. Так же тихо, ведя в поводу коней, повернули в противоположную сторону и молча пошли на соединение с основными силами. Оказалось, что зря. Нужно было, как раз вскочить и с улюлюканьем, пришпорив лошадей нестись галопом. Но нет. Шли, ведя коней в поводу.

Французы показались неожиданно. Это были пехотинцы. Какая-то меховая шапка на них. Зелёная кургузая короткая форма. Было их человек сто пятьдесят, и шли эти пехотинцы походной колонной, по четыре человека, с коротким штуцерами на плече. Медлить было нельзя, у Мудара были тоже короткоствольные штуцера и, значит, расстояние становились критическим, французы, открыв огонь, могли залпом одним перестрелять его сотню.

— Огонь по противнику, — закричал своим Мудар.

Опасались, а потому шли с заряженными ружьями. Всего пару секунд хватило его вайнахам, чтобы вскинуть карабин и прицелиться. Бабах. Пехотинцы, очевидно, всё ещё раздумывали, кто перед ними, людей в такой форме они не видели. Опять же непонятка, кавалерия, а идёт пешком, ведя коней в поводу. Растерялись командиры у батальона лёгкой пехоты иначе ещё именуемыми «застрельщиками Альп». Залп сотни князя Мудара уменьшил сразу их число вдвое, и тут эти чёрные вскочили на коней и понеслись к ним.

Полковник Жан-Батист Шарноте — командир полка лёгкой пехоты, в составе которого, и был батальон застрельщиков или егерей, был послан маршалом Бернадоттом на разведку. Передовые полки русской гвардии куда-то исчезли, а там, на юге, шёл бой непонятный — грохотало вовсю. Маршал и послал егерей узнать, что там происходит.

Когда появившиеся откуда-то с севера неизвестные всадники сделали залп, и выкосили половину батальона егерей метким ружейным огнём, полковник совсем было крикнул,чтобы егеря начали вести огонь в ответ, но чёрные всадники вскочили на коней и понеслись к ним.

— Отставить огонь! В каре! Штыки вперёд. — Прокричал остаткам батальона Шарноте. Ничего, отобьются. Кавалеристы эти сделали ошибку. Конь на штык не пойдёт.

Оказалось, однако, что ошибку сделал именно полковник Жан-Батист Шарноте. Нужно было стрелять. Всадники не выхватили сабли из ножен. Они наклонились к сёдлам, отцепили два двуствольных пистолета и, подъехав на расстояние в десять метров, произвели четыре сотни выстрелов. С учётом того, что к этому времени от батальона застрельщиков и семидесяти человек не осталось, каждому егерю досталось по нескольку пуль. Всем хватило.

— Уходим срочно! — Хотелось, конечно, посмотреть, что в ранцах у этих зелёных с мохнатыми шапками, но неизвестно, не идёт ли за этим батальоном следующий. Единственное, что Мудар разрешил своим, так это в качестве трофея прихватить мохнатую шапку. Необычно смотрелась. Каждому хватило. Теперь можно сделать это отличительным знаком его сотни.

С километр почти они скакали по пустому полю. На юге всё ближе и ближе слышалась ружейная стрельба, а потом и канонада больших орудий добавилась. Князь Мудар приказал отряду остановиться, соваться в это сражение с его маленьким отрядом не имея данных о противнике не хотелось. Он не боялся, просто одно дело погибнуть в бою с сильным соперником нанеся ему максимальный урон и совсем другое погибнуть просто так, потому что ты дурак. Дураком князь Мудар себя не считал, повоевал с ханом Петером в нескольких компаниях и от того уяснил, что главное в любой войне — это разведка. Нужны были данные о противнике и князь посла своих лучших джигитов вперёд. Сам решил от греха подальше взять чуть западнее, о чём разведчикам и сообщил. Вайнахи спешились, зарядили по новой ружья и пистолеты и снова вскочили на коней. Хотелось есть. Уже скоро полдень, а они, как выехали из лагеря по темноте, так и не имели возможности перекусить ни разу. Кто-то тут же полез в седельные сумы достать кусок хлеба с мясом, что выдали им в лагере ночью. В это время, впереди из дыма, что заволок впереди всё пространство, выскочило несколько всадников. Они неслись прямо на чеченцев, и Мудар подумал в первый миг, что это возвращаются разведчики, но из пелены дыма выскакивали всё новые всадники, а разведчиков было всего трое.

— Готовьсь! — Мудар выждал ещё несколько секунд, чтобы, не дай бог, по своим не пальнуть. Но все свои за исключением гусар были в черных черкесках и папахах, а эти, были в форме европейской и, значит, точно не имели ни какого отношения к хану Петеру. — Огонь. Сотня выполнила команду, и пули Петерса полетели в скачущих к ним всадников. До пистолетов дело не дошло, все чужие были убиты. Мудар всё же переживал, а вдруг это русские. Их убивать не хотелось. Как ни смотри на это, но хан Петер подданный русского царя, да и они принесли клятву императору Александру. Он тронул поводья и выученный не бояться стрельбы, дыма и трупов конь потрусил к лежащим на земле. Самым первым оказался генерал в белом мундире в бикорне с опушкой белой по краю. Генерал был ранен, что-то стонал, но когда, спешившись, князь склонился над ним, то генерал уже умер. Памятуя, что князю Витгенштейну нужны необычные трофеи, Мудар приказал отрубить голову генералу и сорвал с него ордена. Хан Петер их собирает. Подарок ему будет.

— Поехали дальше. Стрельбы больше нет. Чтобы там не происходило, этот бой закончился.

Событие пятьдесят девятое

Кошка стережёт мышь не ради Аллаха, а ради брюха.

Кумыкская пословица

Курфюрст Баварии Максимилиан IV Иосиф лежал на земле с оторванной ногой и истекал кровью. Мёртв почти был. Думал о чём? О наследнике? О том, что Бавария, так и не стала королевством? Нет. Не думал, рвущая сознание боль в несуществующей ноге вытеснила, выбросила просто все мысли из головы, только боль и сожаление, что связал свою судьбу и судьбу Баварии с этим неудачником мелким. Будь он проклят этот выскочка и узурпатор.

Всё вокруг было усеяно мертвецами и ранеными, чуть в отдалении жалобно ржали кони, тоже побитые осколками и кусками разлетевшегося фургона порохового. Между ранеными генералами и маршалами сновали адъютанты, что выжили, потому что находились при лошадях на другой стороне холма. Они пытались оказать помощь своим командирам, но в живых осталось не много, и те были побиты изрядно.

Наполеон хоть и был ранен, но легко. Не в живот и не в грудь, и даже не в голову. Всего одна из пуль шрапнельных попала, аккуратно место выбирая на императорском теле, в ногу, и застряла в икре. Спасло императора, то, что он за минуту до начала стрельбы ушёл с вершины холма в раскинутый на ровной площадке в ста метрах восточнее шатёр. Не хотел Буонопарту видеть избиение гвардии.

Личный врач Наполеона Жан Николя Корвизар, раненый пулей от шрапнели в бедро, сам перетянул себе рану и сразу бросился бинтовать ногу вопящего императора. Очевидно, свинец дошёл до кости, иначе таких болей Наполеон бы не испытывал. Вокруг доктора, за его спиной, бегали уцелевшие после обстрела русских и взрыва фургона с порохом дивизионный генерал Жерар Дюрок — великий маршал двора, (только что прилетевший в ставку с сообщением императору, но так и не успевший его передать), находившийся во время взрыва в шатре и два адъютанта императора: дивизионный генерал Жак Лористон и полковник Анн-Шарль Лебрен. На жёлтой прошлогодней траве вокруг стонали ещё пять генералов и два маршала — Сульт и командир Императорской гвардия — маршал Жан-Батист Бессьер. Они требовали помощи, но из врачей на холме находился сейчас один Корвизар, его помощника доктора Ренье убило колесо от фургона, прилетев прямо в голову и оторвав её.

— Нужно уходить отсюда! — орал за спиной доктора дивизионный генерал Андош Жюно, только вернувшийся от Удино. Приказ уничтожить хана Нахичеванского командирам Сводной гренадерско-вольтижёрской дивизия дивизионным генералам Николя Удино и Жерару Дюроку он передал, и сразу вернулся в ставку, а тут такое.

— Куда уходить? Зачем? — не менее громко кричал оглушённый и теперь плохо слышавший, маршал Бессеьер. Сейчас Мюрат и Удино покончат с этим дикарём, а русских с австрийцами мы уже победили.

— Может быть. Может быть, Мюрат и разобьёт этого хана, но холм пристрелян артиллерий, и где гарантия, что следующая граната не прилетит прямо сюда. — Жюно говорил, а сам оглядывал вершину холма в поисках своего унесённого взрывной волной бикорна.

— Хорошо, давайте спустимся на западный склон холма и нужно послать к Бернадотту за лекарями, тут полно раненых. — Бессьер чуть прихрамывая поковылял походкой зомби вниз к вестовым.

Удино никуда не пошёл. В смысле, не повёл свою дивизию на хана Нахичеванского. Только начали полки строиться в походную колонну, как прискакали трое разведчиков из 2-го элитного полка вместе с командиром полка майором Мишелем Брайе.

— Мой генерал, с юга движется армия русских и австрийцев. Огромная армия. Не меньше тридцати тысяч пехотинцев и кавалерии. — Махал как заведённый руками майор, показывая себе за спину.

Удино стоял у коня, опираясь на ножны шпаги, раненая нога не зажила ещё окончательно, он затравлено оглянулся. Только что ему передали приказ императора, срочно двигаться на восток и разбить войска чёрные этого хана Нахичеванского, что влез с войну между тремя императорами, но …

Если он уйдёт сейчас отсюда, то через полчаса максимум тридцать тысяч врагов окажутся прямо у ставки Наполеона и её вообще будет некому защищать.

— Клод, — отправь вестового к императору. Мы не можем выполнить приказ. Мы вступаем в бой с тремя колоннами австро-русского войска. Дивизия умрёт, но не пропустит их к ставке. И всё же лучше императору уйти под прикрытие Мюрата на северный склон холма. — Никола повернулся к стоящему слева от него командиру 1-й бригады дивизии — бригадному генералу Клод Лапланш-Мортьеру.

— Но приказ!? — попытался возразить находящийся тут же дивизионный генерал Жерар Дюрок.

— Император просто не видит всей картины. Начинай разворачивать дивизию Жерар.

Максимилиан Баварский

Марат Карамурзин со своими черкесами дошёл до отмеченного князем Витгенштейном на карте места и остановился. Нужно было определиться, что с противниками. Во все стороны поскакали тройки разведчиков. Первыми вернулись посланные на север, в пятистах метрах расположено брошенное сейчас жителями селение Шлапонец. Отправленные на юго-восток, к развилке ручья Гольдбах вернулись чуть позже. Там стояла пехотная дивизия. Сейчас она строилась, видимо, собиралась уходить. А вот на западе не было никого. Последними возвратились разведчики, что Марат послал на восток. Они перешли ручей чуть ниже деревни и наткнулись на разъезд улан. Французов было шестеро, и племянник Марата Исмаил — молодой и горячий, решил вступить с ними в бой и по возможности захватить языка. Шогенцугов младший знает немного французский, может удастся получить интересные сведения. Но захватить пленного не получилось. Первыми из кустов сделали выстрелов черкесы и трое улан свалились с коней, тогда аскеры вскочили на коней и во весь опор устремились на французов. Трое на трое хороший шанс. Рубиться с, вытащившими сабли уланами, черкесы не собирались, направили на них пистолеты и выстрелили. Исмаил своему метил в ногу. В ногу и попал. Но пуля прострелила насквозь бедро и вошла в лошадь, та завалилась и увлекла за собой улана. При падении бедняга врезался головой в пень и погиб. Все шестеро улан оказались мёртвыми.

Вернулись, Исмаил повинился старшему родичу, что просто Аллах, видимо, не захотел, чтобы у них был пленник.

— Нет и нет, что видели?

— На расстоянии полёта пули из Слонобоя стоит на невысоком холме шатёр и около него суетятся несколько десятков военных. Ордена видел в трубу, все в золотом шитье, наверное, это и есть ставка Наполеона. — Обрадовался, что дядя его не ругает и стал скороговоркой выдавать новости Исмаил.

— Наполеон. И всего несколько десятков. Исмаил, бери два эскадрона и атакуйте этот холм. Если что пойдёт не так, то сразу отступайте. И дай красную ракету. Вот ракетница, только сильно не дёргай, а то оборвёшь шнурок. Быстрее, не тяните. Да, Исмаил, ты не забудь, пленных не берите и учти, что хану Петеру генеральские головы нужны.

Глава 25

Эпилог

— А теперь послушай ты меня, хер генерал, — Брехт стоял чуть выше на кочке какой-то и ещё ростом был на голову подлиньше. Навис над лысеющим генералом с липкими от пота волосиками эту лысину прикрывающими. — Мне плевать на Людвига вашего. Он пацан, и у него нет ни войск, ни власти, ни покровителя. Все его покровители сдохли, и твои солдаты сейчас их обирают и закапывают. Или вы присягаете мне, или я прикажу всех вас уничтожить, а не, не, продам туркам или персам в рабство, и потом один чёрт захвачу Баварию. Семейку предателя Максимилиана я тогда вырежу полностью до седьмого колена. Ни одна собака больше не предъявит притязаний на трон Баварии. А потом займусь вашими семьями. — Брехт оскалился на трёх стоящих рядом генералов. Ну, они подумали, что оскалился, это он просто улыбнулся, так чуть челюсть свело, — Второй вариант ты знаешь. Вы сейчас все вместе присягаете мне, и мы дружной компанией идём в Баварию, и там меня архиепископ коронует, тогда я просто отправлю всю семейку этого предателя на постоянное жительство в Дербент. А вам раздаю земли и всякие ордена.

Баварцы смотрелись … Как бы это описать? Вот есть синие мундиры. Есть голубые. Но копающие сейчас на полях под Аустерлицем братские могилы баварские пехотинцы были одеты в васильковые мундиры. Прямо оторопь берёт, когда на них смотришь. Словно этот Максимилиан, царство ему … загробное решил выделиться и сделать так, что баварскую пехоту ни с какой другой не спутать. На этом, в целом очень позитивный король, решил не останавливаться. Егерям и прочей лёгкой пехоте, коей во всех остальных армиях полагался зелёный цвет мундира, курфюрст оставил зелёный, только очень светлый и яркий, такая взошедшая травка. Тоже прямо режет глаз.

У гренадёров медвежья шапка сантиметров в тридцать высоту с медным налобником. Красота. Баварскую армию теперь на парадах хорошо показывать. Залюбуешься. Брехт вот про этих людей, что сейчас перед ним стояли и тех, что сотни братских могил рыли поодаль, знал одну интересную вещь. Максимилиан этот, с отрезанной головой сейчас, в Реале отправит огромную для малюсенькой Баварии армию в тридцать три тысячи человек в Россию в 1812 году. И не вернётся ни один, все погибнут, кто от штыка или сабли, кто от пули или осколка, но большинство от холода и голода. И тогда этот предатель опять предаст, на этот раз Наполеона и примкнёт к коалиции новой, наберёт из пацанов армию и поучаствует даже в пинании мёртвого льва. И сохранит королевство. И даже прирастёт за счёт Франции. Так до их революции в 1918 его потомки и будут править.

Генералы были седые — настоящие. Главного звали Йоган Непомук граф фон Трива — начальником Генерального штаба Баварии работал (родственничек правителя). Второй был с Брехта ростом почти и худой как щепка, точно соответствовал фамилии Штейнгель, Третий был толстенький крепыш генерал-лейтенант Карл Филипп Джозеф Ред, или Карл Филипп фон Вреде. Воевать их Наполеон не пустил, баварцы обеспечили фланги и линии поставки «Великой армии». Посчитал Буонопартий, что французам грабить местное население не с руки, а вот для немцев отбирать последние крохи у чехов — это самое их немецкое дело. Стояли во время сражения при Аустерлице все девять тысяч баварцев на самом левом фланге, и не сделали ни одного выстрела. Когда Брехт со всем войском двинул после уничтожения конницы Мюрата на северо-запад и стал артиллерией и ружейными залпами издалека уничтожать пехоту Бернадотта, то эти цветные красивые войска на помощь французам не пришли, дождались, когда перебьют всех французов, не пожелавших сдаться, и после этого прислали парламентёров, что мы, мол, здесь случайно. Мимо проходили, и в русских не стреляли. И ещё горе у нас вместе с Буонопартием и его штабом погиб и наш курфюрст Максимилиан IV, иначе Максимилиан Мария Михаэль Иоганн Баптист Франц де Паула Иосиф Каспар Игнатий Непомук Баварский

— Людвиг не мальчик, ему сейчас двадцать лет, — пискнул Непомук этот, переживает за родственника.

— Да, и ладно, ваша взяла, он, как был, так и останется курфюрстом Пфальц-Цвейбрюккен, а я стану королём Баварии.

— А что вы говорили, фюрс, о ваших правах на трон? — не унялся начальник генерального штаба.

— Я ничего такого не говорил, но раз спрашиваете, генерал, то скажу. Не секрет, что фюрсты Сайн-Витгенштейн происходят от рода Спанхеймов, которые были Каринтийскими герцогами, а также викариями архиепископа Зальцбургского.

— Это меняет дело, — ткнул под рёбра «родственничка» генерал-лейтенант Карл Филипп фон Вреде.

— Итак, херы вы этакие, мы договорились?

— Так точно, Ваше Высочество, — за всех ответил длинный Штейнгель.

— Вот и чудненько. Сейчас попрячем в землю эту тухлятину и прямиком в Фатерлянд двинем. На Дунае стоит мой флот. Там есть припасы, пойдём вдоль Дуная, а потом уже и на Мюнхен.

— Вена в руках французов! — Напомнил фон Вреде.

— Вредный ты товарищ, фон Вреде. Отобьём, вон у вас солдатики какие красивые. Шучу. Сообщим главному, что Наполеон убит, и армии больше нет, сам сдастся. Кто там у нас рулит?

— Маршал Эдуард Мортье. Вряд ли он сдастся, — надел, наконец, на лысую голову бикорн Йоган Непомук граф фон Трива.

— И сколько у него войск? — опять маршал, вот их расплодил Наполеон, как блох на Трезорке.

— Шесть тысяч, в основном пехота, но есть и артиллерия, она защищает главный мост.

— Только дебилы прут захватывать Вену по мосту. Нормальные герои всегда идут в обход. В районе Пресбурга, где стоят мои корабли, переберёмся на тот берег и зайдём в город ночью, а утром будем методично прочёсывать квартал за кварталом и истреблять французов. Заодно и во дворец Хофбург наведаемся. Там столько всего проклятые «французы» украли. Нас вместе в четыре раза больше, чем лягушатников, придушим с божьей помощью. Да и без неё придушим.

Немцы, наконец, изобразили улыбку. Консенсус.

— Эх, так и не успел будёновки пошить своим, — Брехт покачал головой^[2].

Глава 26

Эпилог второй

В этом мире ничего не идёт по планам. Всё и всегда наперекосяк. Не хотел же влезать Брехт в эту войнушку, хотел ограбить Вену и Мюнхен, и что, оказался не только в самом эпицентре, так ещё и побил Буонопартия. По частям, правда. Да, почти во всех стычках первых сильно везло. Всегда заходил французам или в тыл или во фланг, и они тупо к этому не готовы были. А с другой стороны, разве оказаться в нужном месте в нужное время это не одно из достоинств полководца. Только с гвардией и кавалерией Мюрата пришлось встретиться лицом к лицу. Вывод простой — против пули Петерса и нарезных винтовок Бейкера, соединённых вместе, сейчас нет ни тактики, ни стратегии. Может, в голом поле конница Мюрата его два батальона пехотинцев втоптала бы в промороженную чешскую землю, но … Это восемь тысяч против тысячи двести. А если восемь против восьми?! Просто два залпа и нет конницы у Мюрата, да и самого Мюрата. А если, как при Бородино у него будет время подготовиться и флеши всякие настроить, или как с товарищем Даву ёлками огородиться, то и тысяча бы спокойно разделалась с восемью. О чём отлично свидетельствует битва под Белградом, там было, ну, пусть, в сумме четыре сотни против четырёх тысяч. Да, сербы пришли на помощь вовремя, но это же десятикратный перевес численный, и это были янычары. Лучшие и храбрейшие воины современности. Русские с австрияками бы разбежались после первого же залпа.

Пожалел после разгрома корпуса маршала Даву Пётр Христианович сотни тысяч русских мужиков, что погибнут в Наполеоновских войнах, влез в ненужную войнушку. Побил. Ну, и замечательно. Он тут ни при чём, это всё хан Нахичеванский какой-то с абреками и казаками. Узнавший его Константин, не иначе с божьего повеления тут же напополам был ядром разорван. Казалось, всё чики-пуки, нужно дать время казакам и черкесам набрать трофеев и свалить по-английски, не прощаясь.

Не получилось. Получилось вот как.

Во-первых, казаки с лезгинами и примкнувшим к ним полуэскадроном Мариупольских гусар увлеклись, преследуя самых ретивых убеганцев Мюрата, и на полном скаку врезались в избивающих русские гвардейские полки французов. Вообще, на этот момент в живых осталось полтора десятка тысяч французов. Это немного побитый корпус Бернадотта, пусть восемь тысяч человек, в основном пехота и почти полное отсутствие артиллерии, так три конных батареи, в основном мелочь, 6-ти фунтовки. И дивизия генерала Миколы Удино из пятого корпуса маршала Ланна

Почти шесть тысяч разгорячённых преследованием брехтовской конницы врезалось во фланг батальонам Бернадотта и прошла их строй насквозь. Осознав, что увлеклись, первыми развернулись мариупольцы. И при этом оказались прямо перед кирасирами и карабинерами Нансути. Тут бы восьмидесяти гусарам и конец пришёл, но их манёвр повторили сначала тоже закованные в панцири лезгины, а следом и четыре тысячи казаков. Эта лава просто смяла горстку французких карабинеров и кирасиров, и вломилась в далеко не стройные уже ряды, и без того потрёпанных ударом полка имени его Высочества Константина Павловича, лёгкую кавалерию Келлермана. Так что не гусарам, а уланам с кирасирами конец пришёл. Уланы полегли все, как и гусары французские. Кирасиры Нансути продержались чуть дольше и забрали с собой полсотни казаков и пяток мариупольских гусар. У лезгин было только трое раненых. Они фехтованием не занимались, расстреливали противников из двуствольных пистолей.

Маршал Бернадотт, находившийся среди кирасир со своим штабом, был также изрублен. После этого эпического действа кавалеристы не стали ждать пока развернётся пехота и дали дёру назад к Праценским высотам.

Иван Губа, находившийся в первых рядах и атакующих, и отступающих доложил Брехту о лихой рубке с кавалерией противника. И Брехт уже совсем было решивший покинуть поле боя, именно по-английски, опять передумал, чего недобитого врага оставлять за спиной. Он спешил лезгин и мариупольцев, дал команду перейти по трупам кавалерии Мюрата егерям и гренадерам овраг, и повёл две тысячи пехотинцев теперь на пехоту Бернадотта, выручать гвардию. Казакам же важное задание выдал. Добить раненых и покалеченных в овраге французов и начать собирать трофеи.

— Меня интересуют только ордена и сабли генералов, всё остальное берите себе. Не жадничайте, нам до Пресбурга всё это на себе тащить.

— Так заводных коней теперь полно, вон, по полю, сколько мечется, зараз их сгуртнём, и на них добычу к чайкам твоим княже и доставим. — Прикольно этот чубчик всё же смотрится, додуматься до такой причёски надо.

— Согласен. Время не тяните, нужно до вечера убраться отсюда.

Брехт догнал уже выдвинувшихся на северо-запад егерей. Выстрелы там всё ещё слышались, но больно редко. Явно, получив неожиданный удар бешеной кавалерии во фланг, французы теперь думали, как бы ноги унести, а не как помножить на ноль русскую гвардию. Два одиночества встретились, кто-то из французких генералов отводил пехоту на запад к холму этому Зурич или Зорич и в левый фланг отступающим полкам Бернадотта Пётр Христианович своих и вывел. Французы, надо отдать им должное, стали быстренько перестраиваться в цепи, лицом к новому противнику. Наивные албанские юноши. Пока они перестраивались, сначала открыли огонь из слонобоев егеря, а потом по достижению дистанции в триста метра и остальные начали стрелять. Не залп, кто как подготовился и нашёл место, чтобы пальнуть, тот тогда и стрелял и сразу вновь заряжал винтовку.

Бах, бах, бах. Цепи французов перестали перестраиваться, некому стало. Остатки побитых уже изрядно полков бросились бежать и наткнулись на огибающих командный холм черкесов Марата Карамурзина. А это пять тысяч сабель. На полторы — две тысячи деморализованных и бегущих пехотинцев. Вырубили черкесы всех, пытались французы сдаться, но команда была чёткая — пленных не брать. Совсем не нужны были Брехту живые свидетели применения им шрапнели и пуль Петерса. Пусть они не знают, что это такое, но умные дядьки, задавая правильные вопросы, догадаются шпионов к хану Нахичеванскому послать. Долго держать эти секреты Брехт и не надеялся, но ведь чем дольше, тем лучше.

Одним соловом, черкесы вырубили остатки корпуса Бернадотта, и тут Марат и похвастал, что его племянник Исмаил отрубил голову и Наполеону, и всем его генералам.

— Вон они в мешках на тех двух лошадках. Эта рыжая, вроде, лошадь Наполеона.

Брехт сначала обрадовался, а потом задумался. Ну, отрезанные головы генералов ему может и простят. Хотя кто его знает, а вот голову, оттяпанную у императора, точно не простят. Императоров убивать нельзя. Они все братья.

— Марат! Нужно вернуться к тому холму и закопать этих генералов и Наполеона вместе с их головами. У меня проблемы могут возникнуть.

— Эх, Петер, ты хочешь, чтобы мои аскеры хоронили трупы врагов, — Вздыбил коня Марат.

— Именно это я и сказал. У меня будут проблема, и они почти сразу станут и твоими. Там Цицианов спит и видит, как меня уберут с Кавказа, чтобы вас заставить дань платить. И вообще сразу усмирять и вас и чеченцев примется. Начнётся большая война. Нужно тебе это. Срочно нужно отвезти в лес с холма Наполеона с его генералами и похоронить там тайно.

— Эх! — Марат опять вздыбил коня, — Хорошо, мы похороним. Может, императора и не зазорно хоронить.

— Другое дело.

— Вашество, — вернулся, посланный на разведку разъезд гусар мариупольских, только черкесы ускакали, — в паре вёрст северней войско стоит большое. Тысяч десять. В основном пехота, но есть и кавалерия.

— Да, чтоб вас! Сколько их тут. Бьёшь, бьёшь, а они всё не кончаются. Как там? Кто же их всех хоронить-то будет? — Брехт репу почесал и достал из-за пазухи карту, что ему пленный полковник Франсуа Пуже нарисовал. Там, на этом севере, не могло быть никого. Остался целым сейчас только Удино, и ружейная стрельба на западе говорила о том, что три русско-австрийские колонны генерала от инфантерии Буксгевдена добрались, наконец, до Удино, и сейчас воюют. Ну, тридцать пять тысяч должны справиться с восьмью. Или нет?

— А что за форма на тех войсках? — вернулся от бумажки к реальности Брехт.

— Разная, пехота в синей.

— Князь Вадбольский, — нашёл Брехт командира мариупольцев, — возьми свой полуэскадрон и скатайся туда. Близко не подъезжайте. Метрах в трёхстах покрутитесь. Посмотрите, что они делать собираются.

Мариупольцы умчались, а Брехт продолжал репу чесать. Десять тысяч. Это же войско целое. Не могло быть такого резерва у узурпатора. И почему он, этот резерв, стоит и ворон с галками, кружащимися над полем Аустерлица, считает, а не идёт на помощь Бернадотту. И где, кстати, сам маршал?

— Все зарядите ружья и пистоли. Там ещё кто-то уцелел, — дал команду Пётр Христианович окружившим его командирам.

Убежали выполнять приказ. Зарядили и стали строиться в цепи для атаки, хоть пару километров и приличное расстояние, и тут вернулись гусары Мариупольские.

— Это армия курфюршества Бавария. Они сдаются.

— Иди, князь, командуй со своими сдачей этой. Мне пока нужно с Удино разобраться. А то эта битва никогда не кончится.

В это время черкесы и вернулись. Заодно доложили, что когда они закопали в лесочке в овраге трупы французских генералов, то на них выскочили отступающие пехотинцы французов. Пришлось и этих вырезать. Больше тысячи полегло.

— Ну, это без сомнения дивизия Удино. Вот теперь точно все французы тут кончились.

Брехт взглянул на часы своего завода. Было почти шесть вечера. Через полчаса стемнеет, декабрь же, хоть и юг, но темнеет рано. Не удастся сегодня в лагерь вернуться. Казаков нет. Тут придётся ночевать. Интересно, а что теперь делают Кутузов с Багратионом? Они в Реале начали сразу отступать в Россию. А что Александр делает, сидит один плачет под дубом? Вот прикольно будет. Вернутся они домой побитые и расстроенные, а их с цветами, а зима же, а их с хлебом солью, как победителей встречают. Вот удивятся-то.

— Вашество! — Брехт закемарил у костра небольшого и тут его толкают. Они отступили к деревушке Працен, и хоть она и была вся артиллерией разбита, но остатков домов на костры для его армии хватило. Декабрь на улице, что-то около нуля градусов. А ночью и того холоднее.

— Что опять? — Вторые ведь сутки без сна.

— Там генералы русские вышли на дозоры, главного требуют.

— Генералы? -Пётр Христианович уши помассировал, просыпаясь.

— Ну, веди, — мариуполец умчался и через десять минут, Брехт успел к фляге с холоднючим красным вином приложиться пару раз, на освещённое костром пространство выехало четверо всадников.

— Мне сказали, что вы хан Нахичеванский? А что тут делают мариупольские гусары. Я узнал князя Ивана Михайловича Вадбольского, — старенький генерал слез, кряхтя, с коня и предстал в блеске орденов перед Брехтом, оглядел его, наморщил лоб, — Пётр Христианович?

— Так точно, Ваше Высокопревосходительство. — Брехт с Фёдор Фёдоровичем Буксгевденом встречался в Польше, вместе воевали. Да и потом при дворе иногда виделись.

— Так не было же тебя!? И что это за машкерад?! — перешёл на немецкий выходцем из рода остзейских дворян Буксгевденов — основателей Риги.

— Да я тут предателю Максимилиану Баварскому войну объявил, — чего ещё скажешь?

— Войну?! — ну, сейчас про политику опять начнётся.

— Я — хан Нахичеванский.

— Хан? — ночью генералы с трудом соображают.

— Присаживайтесь господа к костру, холодно. Расскажу за бутылочкой красного винишка.

Через десять минут Дохтуров, Ланжерон, Пржибышевский и Буксгевден сидели у костра с флягами вина и слушали сказку, что им Брехт втюхивал.

— У вас тут пятнадцатитысячный отряд? — сделал правильный вывод Фёдор Фёдорович?

— Был. Теперь около тринадцати. Казаков много погибло. Дисциплины нет, лезут всегда напролом.

— И что вы собираетесь делать, преследовать Наполеона? — Дохтуров промокнул на роскошных усах капельки вина.

— По моим сведениям узурпатор вместе со своим штабом мёртв и французов живых здесь больше нет. Есть пятьдесят с лишним тысяч мёртвых.

— Так надо идти на Париж! — воскликнул генерал от инфантерии Буксгевден.

— Фёдор Фёдорович, вы серьёзно. Я лично хочу идти Вену освобождать, а вам советую утром идти на восток. Там по всей Чехии сейчас разбросаны сбежавшие и прибывающие русские войска. Их нужно объединить и вывести из Австрии. Зима, голод, солдаты умирать от голода и простуд начнут. Всё, побили Буонопартия. Там, кстати, где-то и император наш потерялся. Как бы с ним чего не случилось.

— А Вена, а Париж? — Дохтуров сделал очередной глоток.

— Вену я своими силами возьму, вы мне для этого не нужны, только мешать будете и замедлите движение. А на Париж нужно, собрав все войска, в начале лета идти. Ну, если дипломаты до чего раньше не договорятся.

— А вы? — Фёдор Фёдорович тоже фляжку приложил к тонким бескровным губам.

— Я войну Баварии объявил. Сейчас у меня тут десять тысяч пленных баварцев. Они начали хоронить французов. Завтра продолжат.

Брехт сначала не хотел себя ненужными трофеями отягощать. Французское холодное оружие было хуже, чем у него. Тут мастера из Касли делали шашки из шведского железа и ещё цементацию производили. Его тяжёлая шашка саблю французскую просто перерубит, и потом, кому сейчас вообще сабли нужны. Гладкоствольные французские ружья то же самое. Старьё. Только индейцам продавать. Пушки у Наполеона все мелкие, только пару десятков всего 12-ти фунтовок. Зачем эти пукалки?! Они под другой бой придуманы. Под марширование колоннами. При его возможностях и тактике — эти мелкие пушчонки просто обуза. Но. Теперь у него есть десять тысяч немцев и ему нужно будет отбить у Франции для Баварии, скажем, Турин, да и Швейцарию чуть подвинуть. Тироль забрать у австрияков в качество «мерси» за отбитую Вену. Одним словом, нужно Баварскую армию вооружить. Потому нужно всё оружие собрать и до Баварии по Дунаю доставить. Судов хватит, сами же пустые, не отягощённые хабаром, пойдут вдоль реки. Есть плюс, баварцы занимались снабжением «Великой армии» и у них полно подвод. Лошадей сейчас по полю немерено бегает. Осталось только организовать сбор трофеев. А для этого нет лучше предлога, чем похороны французов. Могил копать не нужно. Есть огромный овраг. Раздевать, обирать мёртвых и в овраг, потом просто засыпать. Два полезных дела и овраг засыпать и мёртвых похоронить. Вот, Брехт вчера вечером, договорившись с баварскими генералами, и затеял похороны массовые, завтра намеревался продолжить. Ага, уже сегодня.

— Пётр Христианович, так вы считаете, что нам нужно уводить войска в Россию? — не отставал Буксгевден.

— Конечно, на зимние квартиры.

— Нужно выслать дозоры во все стороны …

— Только на Восток. И вам нужно найти императора Александра. И Кутузова ещё с Багратионом. Рассказать о виктории.

Конец книги.

Краснотурьинск 2023 г.

Андрей Шопперт Красавчик. Книга седьмая. Один за всех

Глава 1

Событие первое

Реклама турагентства: «Мы пустим вас по миру!».

Мюнхен — это не Дербент. Брехт дворцами своими в ханствах гордился. И этот, пусть маленький, но красивый, и этот необычный, а тут, так вообще, витражи замечательные. Нет, он и до этого Зимний или Царицыно видел, но это были соизмеримые почти величины. Ну, чуть больше, да, картин больше и даже статуй есть. Даже несколько статуй. Всё одно соизмеримо, сложи все его пять дворцов и больше и красивее «Зимнего» получится. Живописи больше в Питере, так это временно. Картины же с бюстами в последние время шли если не потоком, то вполне себе ручейком — фальшивые деньги, гульдены в основном, меняли не только на серебро и золото, но и на произведение искусства. А за два с лишним года он уже чуть не восемь миллионов гульденов напечатал. Благо, первые все были уничтожены Францем, и инфляции не заметно, тем более, на фоне войны.

И в Мюнхене или Минихе, как местные его называют, Брехт в начале двухтысячных был. Когда лечил желудок в Карловых Варах водами целебными, то купил на субботу — воскресенье путёвку по замкам Баварии. Европа она маленькая, вот ты в Карловых Варах садишься в комфортабельный автобус, спишь пару часов и вот уже Мюнхен. Там день экскурсий, ночёвка, и потом замки эти, что безумный корольЛюдвиг, понастроил. Он, наверное, внук того пацана, что сейчас сидит перед ним и рожи корчит. Ну, про рожи потом. Мюнхен тогда такого впечатления не произвёл. Да красиво, да Мариенплац, Резиденция и прочие кирхи с пинакотеками. В любом большом европейском городе не хуже. Зато сейчас произвёл. Если Питер со всякими Петергофами считать за точку отсчёта, то Мюнхен это десять Петербургов. Это огромный благоустроенный, чистый и красивый мегаполис. Со зданиями в сто метров высотой. С огромными площадями и даже парками. С кучей дворцов. А ещё те сто пятьдесят тысяч жителей, что в нём обитают, работают. Брехт уже успел посетить несколько металлургических и оружейных заводов. Это почти, как тульский оружейный. Не меньше в сумме, но Бавария — не Россия, она раз в тысячу меньше по территории и в пятьдесят раз меньше по населению. Чуть больше миллиона жителей. Миллион двести или триста, а то и полтора. Минус есть. Это дым. Город, как и Петербург на дровяном отоплении, и ветер дует так, что весь дым от печей в городе, струится по улицам, заставляя прохожих кашлять. А ещё маленький минусочек — это снег. Он выпал и так как температура близка к нулю, то серой кашей лежит на дорогах и улицах. Портит весь вид.

Максимилиан — курфюрст Баварии, который примкнул в Реале к созданному Наполеоном Рейнскому союзу, чтобы откусить от Австрии, точнее от существующей ещё Священной Римской империи немецкой нации Тироль с Инсбруком и стать королём, сейчас похоронен в лесу рядом с Наполеоном. Печально закончилось предательство. В Реале Максимилиан извернулся и на Венском конгрессе, как победитель, оставил за собой титул короля, и королевство Бавария не вступило, и не было завоёвано Германией, и осталось независимым королевством до 1918 года. Там, кстати, есть один удивительный факт. В 1918 году почти целый месяц существовала Баварская Советская Социалистическая республика. Это гид рассказал, когда группу русских из Карловых Вар водил по Мюнхену. Даже пиво завёл попить в тот самый пивбар, где Гитлер в 1933 году свою речь толкнул.

Брехт специально даже не спрашивал у Марата Карамурзина, где точно все маршалы и генералы вместе с Буонопартием и Максимилианом похоронены. Просто, чтобы не знать. Где-то в лесу, недалеко от командного холма Зурич, кажется. Всегда можно сказать, что ничего не знает, похоронили черкесы императора и ладно, он не при делах. Там, если кто вздумает перезахоронить Наполеона, столкнётся с тем, что количество голов и тел не совпадает и зачем-то все трупы обезглавлены. Нужны ему эти вопросы про головы? Да ни разу.

Сейчас черкесы с казаками и тысячей Мехти собираются в обратную дорогу. Ограбить Мюнхен не получилось. Чего это себя самого грабить⁈ Оторвались казаки в Вене. Вообще, французы оказали очень серьёзное сопротивление, баррикадировали улицы, стреляли из окон домов и в целом вели себя, словно и не убивали Наполеона. Может, маршал Эдуард Мортье не поверил. А казаки лезли везде напролом. Брехт поддерживал их, как мог, снайперским огнём, но часто уже поздно было. Задунайцы сходились с французами в рукопашной и при приблизительно равных количествах почти всегда одолевали. Как бешеные сражались. От потерь это их не уберегло, и теперь из пяти с лишним тысяч, что отправились с Брехтом в поход, осталось чуть более двух тысяч. Зато эти все увешаны оружием дорогим и у них полные сумы серебра и золота. Магазины и мастерские в Вене все подверглись разграблению. Только в комплекс дворцов Хофбург Брехт казаков не пустил. Из него все ценное сам вынес и, погрузив добычу на корабли, отбыли в Линц. Войско идёт по берегу, а весь хабар чуть севернее по реке плывёт. Не пропустили и банки, и государственный, и частный какой-то. Серебро и золото изъяли, а бумажные деньги спалили. Чем меньше их будет, тем меньше шанс попасться с фальшивыми. Только для казаков и черкесов оставили немного — на обратной дороге продукты у населения покупать.

С Веной управились за два дня. Освободили от французов, а передавать некому. Император Франц, видимо, с разбитым своим войском боится пока соваться в столицу. Про Александра никаких известий Брехт не получал. Сам курьеров на поиски не отправлял и его курьеры императора не беспокоили. Как и положено, поближе к ништякам и подальше от начальства. Бывает же — армейская мудрость пригодилась.

Раз сдавать освобождённую столицу некому, то ушли по-английски, не прощаясь. Добрались до Линца, там тоже около батальона французов. Этих без всяких казаков перестреляли снайпера, и город грабить не стали. Перебор будет. Ещё через неделю неспешным маршем добрались до Мюнхена. Корабли оставили в Дунае, уже в Баварии у города Ингольштадт под охраной тех же казаков. Пусть своё добро стерегут. Там много всего. Одних сёдел и всякой разной другой сбруи задунайцы несколько тысяч комплектов поснимали с конницы Мюрата и Лана. Брехту тоже тысяча досталась и полторы тысячи почти нагрудников и шлемов от кирасир французских.

Не все трофеи, в сумме с французов и австрийцев с русскими поимели больше трёх сотен пушек. А нефиг бросать. Всё это вместо балласта сейчас лежит на тех шестидесяти корабликах, что стоят в Дунае. Ружей всего захватили больше сорока тысяч. И примерно столько же пистолей. Эти Брехт привёз почти все с собой в Баварию. Выделил по пять тысяч ружей Марату и Ивану Губе, а вот все остальные привёз с собой. Если на него кто сейчас войной пойдёт, то есть чем защищаться.

Лошадей три огромных табуна. Казаки себе один выбрали, и Марат один. Но перед этим Брехт всех коняшек перешерстил. Искал чего интересного для увеличения племенного стада в Студенцах или в Дербенте. И ничего. От слова совсем. Ни одного шайра, есть немного першеронов, но вороных нет. Тогда просто отобрал высоких вороных. Придётся ещё и третью породу выводить.

Казна Буонопарта исчезла. Конечно, можно было черкесов поспрашивать. Сто процентов — Исмаил с дядей к рукам прибрали. Да, и ладно. Там, скорее всего, бумажные франки и гульдены, Петру Христиановичу они не нужны. Если надо, сам напечатает, а если и были серебряные и золотые монеты, то и чёрт с ним. Черкесы заслужили. Угробили Наполеона и два десятка генералов и маршалов, тут за такой подарок и миллиона не жалко, а там, всяко разно, не лишку было, всё же компания уже к концу подходит и деньги потрачены, о чём баварцы и сообщили, говорят, что в последнее время провиант у чехов изымали, выдавая им не деньги, а расписки.

Переселять казаков в Дербент после более близкого знакомства с ними князь Витгенштейн передумал. Приучать к дисциплине этих пожилых уже людей бесполезно. А зачем ему там эта вольница? Пусть турки с ними маются. Дойдут вместе с черкесами и Мехти до Измаила, и бог с ними, скатертью дорога. Тем более что лучших выбило, как всегда на войне.

Событие второе

Только плебеи обсуждают личную жизнь королей. Аристократы никогда не обсуждают плебеев.

На второй день после прибытия в Мюнхен Брехт решил переговорить с власть имущими. Всё же курфюрста нет, и ситуация не сильно понятная. Каринтия, права на которую, хоть и призрачные, есть у князя Витгенштейна, как у потомка рода Спанхеймов — это не совсем Бавария, это кусочек самый восточный Баварии, а так-то это Австрия. С другой стороны за дорогу он с генералами все обговорил и вся троица за него, в том числе и родственник Максимилиана покойного. Только ведь и у старшего сына Максимилиана есть права только на курфюршество. А на королевство? Нет. Как нет ещё и самого королевства. Маловата Бавария для королевства. Это Наполеон ей земель прирезал, в том числе откусив от Австрии Тироль. Но сейчас ситуация в корне другая — Наполеона нет, а Австрия хоть и разбита, но войну, можно сказать, и не проиграла.

То есть, нужно либо миром потребовать от Франца II (Франц Иосиф Карл) Тироль, за освобождение Вены и разгром Наполеона, либо взять его силой. Вернее, ползучим захватом. Ввести туда войска и короноваться. Сейчас в Священной Римской империи такая неразбериха, а с гибелью Наполеона, который её и разваливал, совсем кутерьма начнётся. Не всё ещё. Толстенький крепыш генерал-лейтенант Карл Филипп Джозеф Ред, или Карл Филипп фон Вреде спросил на одном из привалов Брехта, а что он собирается делать с герцогством Берг?

— Стоять, бояться! А что это за герцогство и почему мне надо что-то с ним делать?

— Там правила младшая ветвь дома Виттельсбахов, но сейчас герцогство захвачено французами и я лично слышал, как Иоахим Мюрат хвастался, что после победы император сделает его герцогом Берг. Но теперь нет ни Мюрата, ни Наполеона. Нужно выбить французов из нашего вассального герцогства и присоединить его к королевству Бавария. — На замечательной карте, изъятой у французов, герцогство было, и генерал ткнул в него пальцем.

Брехт подвинул карту к себе. Оказывается, герцогство Берг — это вытянутое вдоль Рейна приличное такое государство со столицей Дюсельдорф. Замечательно… Вот только общих границ у них нет и даже три или четыре государства между ними. В том числе и не любимый им Гессен-Дормштадт. Зато княжество Сайн-Витгенштейн граничит с этим Бергом. Получается, что можно смело присоединить княжество к Бергу, а герцогство к Баварии. Сейчас полно таких земель ну, в смысле анклавов, которые не имеют общих границ. Сначала можно попробовать мирно договориться с соседями о создании коридора. Кусочек купить у Бадена, кусочек у Вюртенберга, а потом у Франции забрать Страсбург с землями. Это ведь те самые Эльзас и Лотарингия. Сразу и общие границы появятся.

Брехт поделился на следующем привале этими мыслями и заметил, как у вояк глаза загорелись. Побить унижавших их недавно французов под руководством этого гиганта краснобородого просто сбыча мечт.

— А справимся? — Чуть более осторожный генерал-майор Штейнгель широко замахнулся, ногтём на карте круг очертив. Да, Франция в разы больше Баварии.

— Посмотрим. Готовиться надо, как только домой придём, так и начнём ваши войска переучивать. У меня с собой почти две тысячи учителей. За год из ваших солдатиков настоящих профессионалов сделаем.

— Так, а что сейчас с герцогством Берг? — гнул своё фон Вреде. — Не будем освобождать от французов? Пока они новое войско соберут.

— Я подумаю.

Сейчас Брехт сидел на заседании руководителей Баварии и рассматривал трёх старичков и одного юношу. Юношей был Людвиг Максимилианович — старший сынок бывшего курфюрста, самым старым и главным, наверное, был Канцлер Тайного Совета или глава правительства Баварии Иоганн Фридрих фон Хертлинг. Старичку было под восемьдесят, и он был совершенно седой и скрюченный, но глаза были хоть и по старчески блёклые, но живые и умные. И вопросы он задавал правильные. Вторым старичком был министр королевского дома и иностранных дел граф Максимилиан фон Монтгелас. Гораздо более молодым старичком. В районе шестидесяти. Этот сидел с полуприкрытыми глазами. То ли прятал, как там это генетическое недоразумение называется, когда один глаз серый, а другой карий, то ли и в правду кемарил. Цвет — хром. Точно — Гетерохромия. Этот был прилично так лыс, только седые кучеряшки затылок с висками окаймляли, зато усы были будёновские. И нос прямо длинный — длинный.

Последним министром, точнее, заместителем министра иностранных дел был Георг Фридрих фон Центнер. Он и выглядел на целый центнер. Высокий и толстый. Даже пухлый.

Ну и четвёртым собеседником был наследник Максимилиана Людвиг. Ждали, когда подойдёт ещё и тройка военных. Нет, не опаздывали, это Брехт этих четверых чуть пораньше собрал, чтобы познакомиться и обсудить одну интересную провокацию, что он задумал. Прямо пальчики оближешь, какая классная мысль князю фон Витгенштейну в голову пришла.

— Уважаемые херы, а поведайте мне, пожалуйста, что у нас с казной и вообще с финансами? — Брехт устремил взгляд в переносицу канцлера.

А херы как давай все вчетвером галдеть, друг друга перебивая, сначала, а потом, забыв о князе Витгенштейне стали покрикивать друг на друга и собачиться.

— А ну замолкли!!! — Бабах, это Пётр Христианович со всей дури по дубовой столешнице долбанул кулаком. Ох, больно-то как. Столешница выдержала. Это вам не ДСП, умели делать.

— Ик, — квартет примолк, круглыми глазами на Брехта уставившись. Это и понятно, не привыкли к вежливому обращению. Дикий народ.

— Иоганн, давай ты говори, а остальные слушают внимательно, и если есть что добавить, то поднимают руку и ждут моего кивка разрешающего говорить. Ферштейн? Гут, — Пётр Христианович дождался четырёх кивков и, махнув рукой, типа, теперь мели Емеля, разрешил дозволенные речи Канцлеру Тайного Совета или главе правительства Баварии Иоганну Фридриху фон Хертлингу.

— Кхм, тут особо и говорить не о чём. Казна полностью пуста. Его высочество Максимилиан взял с собой в этот поход последнее серебро.

Брехт оглядел товарищей. Кивнули. Порывался сказать что-то министр двора, Пётр Христианович разрешил ответным кивком. Нет, так не пойдёт, какие-то китайские болванчики, а не руководители государства.

— В сокровищнице есть немного серебряных и золотых монет. Можно взять кредит в любом банке, у нас хорошая репутация. Бавария всегда платит долги. — Вот оказывается Ланистеры у кого девиз спёрли.

— Товарищи, тьфу… А чего, мне гусару можно. Вы же знаете, что все гусары обращаются друг к другу «товарищ» не взирая на возраст и статус? Давайте, я вас тоже буду «Камрадами» называть. Мне так привычней.

Кивнули. Да, население нужно менять.

Брехт достал из кармана внутреннего, пришитого к чёрной черкеске, три деньги. Обычный дербентский серебряный рубль, это который Александр ему разрешил штамповать со своим изображением. Второй рубль тоже был серебряный, но выглядел гораздо массивнее первого. Практически это обман зрения. Вес настоящего рубля, который чеканит монетный двор в Санкт-Петербурге 20,77 грамма и он 868 пробы. При этом диаметр монеты 35,5 миллиметра. Рубль с портретом императора иначе у нумизматов называемого «Воротник» ничем от него не отличался. Ну, разве вес Брехт велел своим сделать чуть больше, он примерно 21 грамм. При том же диаметре и пробе. Чтобы не множить сущности Пётр Христианович закупал серебро нужной пробы прямо на монетном дворе в столице, а потом уже в Дербенте их штамповали.

Второй рубль был чуть не в единственном экземпляре выпущен, это Брехт как-то дал задание своим медальерам изготовить рубль со своим портретом. При этом решил чуть параметры изменить. Проба осталась прежней, а вот вес стал 24 грамма и диаметр увеличился до 40 миллиметров. Казалось-то, всего 4,5 мм добавилось и два грамма, но новый рубль смотрелся гораздо массивнее, прямо гораздо-гораздо. Если сто человек заставить себе из этих двух монет одну выбрать, то все сто выберут рубль с горбоносой рожей Витгенштейна, а не с курносой Александра.

Последней деньгой была десятирублёвая обычная ассигнация российская. Её даже не было при себе у Петра Христиановича, пришлось бросить клич среди егерей, одолжите, мол, братцы, верну с процентами.

— У нас ведь в Баварии сейчас имеют хождение обычные талеры серебряные и гульдены бумажные?

Кивнули. Потянулись к монетам и бумажке. Осмотрев рубль с его красивым орлиным профилем, брови косматые вверх вскинули. А подстригать надо.

— Так вот, камрады, мы начинаем с завтрашнего дня штамповать вот такие рубли, и печатать похожие на эти ассигнации. Шучу. Но представьте себе эту картину. И эти бумажки, — Брехт ткнул пальцем в десятирублёвую бумажку по себестоимости в несколько пфеннигов, или копеек приравниваем к гульденам. И объявляем, что хождение на территории Баварии имеют только эти монеты и ассигнации. Приходите и меняйте. Никто, естественно, не придёт, ну, даже пусть немного придёт, целых три патриота. Тогда мы объявляем штраф за пользование старыми деньгами и выпускаем приличную партию серебряных и золотых рублей. Теперь люди потянутся и поменяют. На серебро и золото любой поменяет бумажки. Мы скупаем все гульдены и талеры в стране и вывозим их в Австрию, где покупаем на них золото и серебро. И начинаем спокойно уже печатать бумажные деньги, так как они полностью обеспечены и товаром и серебром. Примерно напечатаем в три раза больше, чем изъяли. Инфляция нам не грозит. У нас тут война, которая деньги поглощает, ну и они на самом деле обеспечены серебром и золотом. Как вам план?

Не кивнули старички, поднял руку Георг Фридрих фон Центнер.

— Возражай, камрад.

— План замечательный и осуществимый. Даже легко осуществимый, есть только одно «НО». Нужно где-то добыть золото и серебро для чеканки первоначальной партии монет.

— Точно. И оно у меня с собой. — А чего в Вене банки-то ломанули и императорскую казну к рукам прибрали, и потом у него с собой же почти миллион фальшивых гульденов, которые базарные воришки, в прошлом, уже получили и стали в металл и предметы искусства превращать.

— Кхм, я конечно, не экономист, но чтобы штамповать металлические деньги и печатать защищённые бумажные, нужно оборудование, которого у нас нет. — Смотри ты, а Людвиг не дурак совсем. Вон, какой правильный вопрос.

— Есть такой минус в моём плане. Я на днях отправлю с казаками в Дербент гонца, чтобы оттуда привезли оборудование. К сожалению, это не быстро. Туда больше месяца дорога, да два почти, там нужно всё изготовить ещё пару месяцев накинем и обратно привезти. Итого оборудование будет через полгода. Долго, согласен. Если есть возможность сделать быстрее, то предлагайте.

— А заказать в Вене на монетном дворе? — министр королевского дома и иностранных дел граф Максимилиан фон Монтгелас впервые голос подал, разноцветные глаза при этом открыв, наконец.

— Ассигнации точно нет.Нам нужно предусмотреть несколько степеней защиты и доверять эту тайну потенциальному врагу нельзя. А вот со штампами для металлических монет можно подумать, тем более что нам и мелочь ведь нужна. Давай дорогой граф ты этим и займись. Инициатива имеет инициатора. Да, тебе всё одно пора в Вену собираться. Нужно же как-то добыть у них Тироль и вообще мир заключить. Насколько я понимаю, сейчас Бавария в состоянии войны с Австрийской империей.

— Мы им войну не объявляли…

— Они, зато, нам объявляли, — пфыкнул Людвиг. — Сражение и сдача их армии при Ульме они надолго запомнят.

— Да, Ульм. Это интересно. Так, что собирайтесь, граф. Сейчас генералы придут, обсудим, что мы можем им противопоставить. А там решим, на каких условиях мир просить.

Глава 2

Событие третье

Если вы хотите, чтобы утро после банкета было добрым, не забудьте с вечера заныкать пару бутылочек пива.

Троица генералов пожаловала вместе и принесла с собой целый букет ароматов. В кабинете Максимилиана сразу запахло табаком, конским потом, настоянном, должно быть, и на моче, и ещё пахнуло перегаром. И пили, судя по амбре, их превосходительства шмурдяк какой-нибудь. Хотя, неметчина же, шнапс кушали. В приличных коллл…лличествах. В России бы на шампанское благородия с превосходительствами накинулись, они ж победители французов в битве за Вену, но тут вам не там. Тут шнапс.

Брехт чуть отсел от стола большого, во главе которого заседал, и бросил взгляд на окно в поисках форточки. Хрен. Мысль научная пока до такой сложной технической конструкции, как форточка на окне, ещё не додумалась. «Темнота, лета не видели».

— Херы генералы, мы тут вот с этими херами договорились, раз уж мы все гусары (в душе) обращаться друг к другу по-простому — «товарищ». Он же камрад. Вы не против?

— Я воль, камрад! — гаркнул фон Вреде.

— Не, не, Карлуша, это не вы ко мне камрадаете, а я к вам. А вы, как и положено, пока Ваше Высочество, а после коронации — Ваше Величество.

— Так точно, Ваше Высочество! — Чуть пошатывает генерала. Наверное, похмелился на старые дрожжи.

— Чудненько. А расскажи-ка нам, камрад Йоган, что у нас с армией на сегодняшний день, только кратенько, — Йоган Непомук граф фон Трива — начальник Генерального штаба Баварии вытянулся, стащил с головы бикорн и… икнул.

— Ик. Всего под ружьём тридцать две тысячи человек. Из них двенадцать приняли участие в… Ик. Были принуждены узурпатором… Ик.… двенадцать тысяч триста человек. Пропало без вести, дезертировало, было убито крестьянами и умерло от болезней порядка трёх тысяч человек. Так что на сегодняшний день у Баварии двадцать девять тысяч под ружьём. Около пяти тысяч кавалерия в сумме лёгкая и тяжёлая, пять рот конной артиллерии. Пять рот артиллерии при трёх крепостях. Остальные двадцать две тысячи — это пехота. Из которых, примерно… Ик. Пять тысяч — это егеря. Оружием и порохом обеспечены полностью. Разрешите на минуту… Ик.… отлучиться?

— Разрешаю. Сходи камрад Йоган на кухню, пусть тебе чая крепкого сделают. Десять минут у тебя, мы тут пока про политику поговорим.

Чуть пошатываясь, седой генерал удалился. Брехт оглядел оставшихся. Фон Вреде тоже маялся, а вот длинный Штейнгель вполне молодцом выглядел.

— Камрад Карл, — сходи, составь компанию начальнику генштаба. — Отпустил Брехт попить чайку и Карла Филиппа фон Вреде.

— Вильгельм, а что ты знаешь про войско Великого герцогства Вюрцбург? — пристал к оставшемуся генералу Пётр Христианович. Пока ждали военных, Людвиг прямо потребовал вернуть Баварии эти земли, которые по Люневильскому мирному договору 1803 года, как и другие владения католической церкви, были секуляризованы и должны были перейти к курфюршеству Бавария. Однако Наполеон с Талейраном чего-то там начали мутить, и в результате сейчас бывшие земли Вюрцбугского архиепископства превращены в Великое герцогство.

— Около тысячи человек, совершенно нет артиллерии. Если не считать таковой десяток мелких пушек, из которых никогда не стреляли. Только, Ваше Высочество, осмелюсь напомнить, что Наполеон собирался передать его Фердинанду III Габсбургу-Лотарингскому, великому герцогу, изгнанному из Тосканы.

— Фердинанд — это младший брат императора Франца? — напряг память Брехт. Встречались в Вене на балу. Смешной такой человечек, словно из него всю кровь вампиры высосали — бледный и тощий.

— Так точно, сейчас ему выделено Зальцбургское курфюршество, про которое тоже говорили на Совете, что оно должно достаться Баварии. — С радостью «уточнил» Людвиг. Вот ненасытный. Его послушать, так половина Священной Римской империи немецкой нации должна войти в состав Баварии. Хотя, Брехт и не против совсем.

— А кто там сейчас рулит? Не в Зальцбурге, а в Вюрцбурге? — Брехт карту у Людвига отобрал и к себе притянул. А чего приличный такой кусок территории и города есть.

— Епископ Георг Карл фон Фехенбах-цу-Лауденбах. — Подсказал канцлер. Пожевал губами тонкими, бескровными, старческими и продолжил, — Если Наполеона нет, то Великое герцогство можно смело присоединять к королевству Бавария. Больше на него пока никто не претендует.

— А как отреагирует на это император? — чуть охладил его пыл министр королевского дома и иностранных дел граф Максимилиан фон Монтгелас. Открыл свои разноцветные глаза и на Брехта уставился ими. Неприятно. Словно тебя два человека сразу разглядывают.

— А вот вы граф и скажите мне после возвращения из Вены. Отправляйтесь прямо завтра. Узнаете, кто там куда войной идти собирается. Предложите заключить мирный договор, по которому герцогства Зальцбургское, Вюрцбургское и Тироль сроком на сорок девять лет переходят, сохраняя своих правителей, в состав королевства Бавария. За это мы вступаем в состав Третьей коалиции и выплачиваем Францу три миллиона гульденов. Да, зайдёте там в английское посольство и предложите им выставить от королевства Бавария стотысячное войско в состав Третьей коалиции, на тех же условиях, что и Россия с Австрией, за двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов. Если получится, и деньги дадут, то сразу и передайте их Францу. Это как раз будет три миллиона гульденов. Можно векселем или распиской. В противном случае пообещайте послу Великобритании, что Бавария именно этим же войском вторгнется в Вену и заберёт её себе. А коалиция разрушится. Только так, чтобы всё это было завуалированно. И не называйте моего имени. Не любят меня островитяне.

— Но император может выставить огромное войско.

— Про Ульм напомните. И про Аустерлиц. Ерунда у него, а не войско. Уничтожим.

Событие четвёртое

Чем отличается мальчик от мужчины? Мальчик отрастил трехдневную щетину, надел гламурные шмотки пошёл клеить баб. Настоящий мужчина оделся, побрился, начистил ботинки и пошёл на построение.

Казаков отправили восвояси на четвёртый день. После «оккупации» Баварии на четвёртый. Они перепились и стали в городе Ингольштадт и магазины грабить, и к женщинам приставать, и прочие разные безобразия нарушать, пришлось Брехту с лезгинами, егерями и гренадёрами их в чувство приводить, и в этот же день выпроводили в обратную дорогу. Что-то подозревал Пётр Христианович, что далеко не все доберутся до Измаила. По дороге куча больших городов и если они в каждом будут погромы и грабежи устраивать, то выбьют их потихоньку. Тут сотню, там сотню, а в Белграде и вообще ребята крутые, могут и полностью истребить. С казаками вниз по Дунаю пошли двадцать корабликов, что их хабар перевозили, и заодно кое-что в Крым для егерской общины. Их этих своих старых егерей Брехт как раз на кораблик с добычей и посадил. Пусть контролируют казаков. Все они были на одном корабле, самом большом и самом пушками напичканном, и в случае чего могли от сухопутных казачков отбиться и уплыть.

Марата Брехт попросил на недельку ещё задержаться. Была не понятна ситуация с войной против Австрии. Мог Франц и попытаться за позор Ульма с Баварией разделаться. Пётр Христианович, правда, графа Максимилиана фон Монтгеласа замотивировал. Пообещав пост канцлера королевства Бавария, нонешний уж больно стар. Пора на заслуженную пенсию.

— А сына на принцессе женим.

— Внука. Сын женат, у меня внуку пять лет, вот у Максимилиана есть пара дочерей от второй жены. — Серьёзно совершенно отнёсся к этому бонусу министр.

— Замётано, если все мы до того времени доживём. Теперь много граф от вас зависит.

Укатил посол, а Брехт сразу за армию принялся. Сильно он сомневался в добром слове. Кольт вдобавок нужен обязательно. Артиллерию всю поручил Ермолову. Заодно его в генерал-майоры произвёл. Король он или не король? А, ну да, не король ещё. Нужно дождаться возвращения фон Монтгеласа из Вены, а уж потом короноваться. Даже не столько Франц его беспокоил, сколько посол Великобритании. Этот гад, которого Брехт и не знал, мог организовать, скажем, совместный поход Австрии, России и Пруссии на маленькую Баварию. В отместку за предательство. Наполеона нет, ситуация в Париже неясна, почему не напасть пока на мелких вассалов Буонопарта. Брехт бы именно так на месте наглов и сделал. А считать других глупее себя чревато. Аукнуться может. Хотя, в то, что посол клюнет на предложение выставить стотысячную армию на стороне коалиции, надежда тоже была.

Ручаться Брехт не мог, но поражение Наполеона под Аустерлицом, и смерть императора, не должны обрушить империю. Там есть Талейран, и он найдёт нового Богарне какого. Или ещё ведь и маршалов куча жива. Тот же маршал Эдуард Мортье из Вены с остатками своего корпуса сбежал. Об этом ему пленный из гарнизона Линца поведал. Да и без него маршалов хватает, ну и на самом деле есть принц этот Богарне. Принц Эжен, которого у русских часто именуется Евгений де Богарне́. Ему сейчас лет двадцать пять. Нормальный возраст, чтобы стать императором. И он, если верить пленным из Линца, а почему бы им не верить, целый генерал-полковник. Растут люди. А у Брехта вон даже погоны генерал-лейтенанта отобрали. Обидно, понимаешь.

Кстати, гид, что водил настоящего Брехта с экскурсией по Мюнхену двадцать первого века, сказал, что этот Евгений после 1814 года жил в Мюнхене у жены и тут и похоронен. И в дела никакие не лез. Сибаритствовал себе, винишко сладкое попивая.

Итак, всю артиллерию Брехт поручил генерал-майору королевства Бавария Ермолову, и пушкари баварские сразу принялись за изучение уставов и уже на следующий день перешли к тренировкам. При этом вся армия была перевооружена на трофейные 12-ти фунтовые орудия. Впритык, но на всех хватило. Нашлись и мастерские государственные, что картечные гранаты выпускают. Их переориентировали на выпуск только гранат для 12-ти фунтовок в равных количествах шрапнельных и картечных. Проблема была только во взрывателях. Но в университете Мюнхена нашёлся целый десяток профессоров химиков, которые согласились, что ничего сложного в описанной его Высочеством технологии нет. Сделаем, и без базара. Если будет финансирование. И спирта побольше. Нужен же спирт для производства гремучего серебра.

— Сделаете, и я выделю из университета Мюнхена специальный химический университет и удвою там всем профессорам зарплату. А деньги у Ермолова получите прямо сейчас на исследование и опыты. Ну, и образцы, конечно.

— Да здравствует, его Высочество! — хорошо не хайль Брехт.

Кавалерию Пётр Христианович отдал на откуп руководству лезгинского полка. Нужно вооружить пистолями и научить «Ура» кричать. Кирас почти на всю кавалерию хватит. Сабли отдали перековывать на заводы и в мастерские, все какие были в Мюнхене и его окрестностях, на шашки. Не тот конечно металл, не шведское железо с цементацией, но всё одно — шашка лучше кривой сабли. Потом, когда химики закончат со взрывателями, можно будет их переключить и на способы закалки сталей, объяснить товарищам про солидус и ликвидус и рассказать про цементацию.

Егерями баварскими егеря и занялись. Каждому было приписано по десятку человек в новый плутонг. Выделено из награбленного и имеющегося в Мюнхене огромное количество пороха и свинца для тренировок. Ружей Бейкера нет. Понятно, что все произведённые скупает князь Витгенштейн через подставных лиц в Англии, чтобы не вызвать подозрения, что покупатель всегда один и тот же. И зачем ему тысячи таких ружей⁈ У егерей обычные штуцера, точная копия российских. У этого штуцера короткий гранёный ствол длиной 66 см и калибром он 16,5 мм с восемью винтовыми нарезами. При этом из-за толстых стенок ствола штуцер вместе с кортиком весит как длинное пехотное ружье — 4,8 кг. Кортиком к штуцеру в это время называют тесак с приспособлением для крепления к стволу. Далеко им до винтовки английской, но всё же гораздо лучше гладкоствольных ружей. Максимальная дальность стрельбы 900 шагов, эффективная дальность прицельной стрельбы — 300 шагов. Но это с обычными круглыми пулями. При использовании пули Петерса прицельная дальность увеличивается до 300, а то и 350 метров. А это в два раза дальше, чем у гладкоствольных ружей. У тех действительная дальность стрельбы до 200 метров, а прицельная и вовсе 100–150 метров. Пули Петерса начали отливать, но пока баварским егерям их не показывали. Если уж совсем припрёт, и война с Австрией всё же будет, то тогда и получат егеря подарок, который в три раза сокращает процесс зарядки и в два раза увеличивает прицельную дальность.

Гренадёрами тоже гренадёры и занялись. Как и егеря, каждый получил в подчинение десяток.

Пётр Христианович отлично понимал, что за неделю или даже две солдат по образцу его егерей или гренадеров не получить, хотя бы несколько месяцев надо и надо пройти парочку победных компаний, чтобы воспитать уверенность в своих силах, да просто опыта набраться. Тем не менее, сидеть на попе ровно и ждать нападения Австрии, или Франции, или Пруссии с Россией тоже не стоило, чему успеют научиться тому и успеют. Всё лучше, чем ничего.

Событие пятое

Острый язык — единственное режущее оружие, которое от постоянного употребления становится ещё острее.

У. Ирвинг

Мехти и Марат Карамурзин начали роптать. Пора, типа, брат, пора, туда, где гора. Пётр Христианович их понимал. Добычи полно, а там государства бесхозные, да и жёны всякие с наложницами и прочими персями. А тут одни рыжебородые мужчины.

— Ну, не честно же, бросите меня одного против Австрии и Франции.

— Ты Джавдета встретишь, не убивай, нас подожди, — как-то похоже ответил Марат.

Вот так:

— Петер ты и так всех один убьёшь, но если пойдёшь грабить Париж, то нас позови.

— Ладно, не хотел я бежать впереди паровоза, но видимо придётся, давайте скатаемся на пару деньков на север, там есть герцогство Вюрцбург, которое вроде бы должно войти в королевство Бавария, но ситуация с ним не понятная.

— Нам уже добычу складывать некуда…

— Не будет там никакой добычи, одна убыча. Говорю же, герцогство должно войти в моё королевство.

— Это всё меняет. Раз добычи нет, тогда с радостью! — заржал Мехти.

Собака бешена. Но после получаса уговоров согласились. Особенно после того, как Брехт им карту показал, типа, там Дунай с корабликами совсем недалеко. Почти по пути.

Подумаешь, немного лишку проехать на отдохнувших коняжках, а потом назад вернуться.

Тронулись в путь 17 декабря 1805 года. Ни егерей, ни гренадеров, ни артиллеристов, ни даже лезгин не взяли, пусть занимаются подготовкой баварской армии, сто процентов, что она вскоре понадобится. Единственное, что прихватили, так это сотню Слонобоев. Ну, и Брехт, чтобы назад в Мюнхен из Ингольштадта, где должны расстаться на обратном пути, не в одиночку возвращаться, прихватил с собой роту гренадеров баварских в медвежьих шапках.

До Ингольштадта от Мюнхена примерно шестьдесят километров, за один день пройти не удалось, полевых кухонь не взяли, кроме того телеги, на которые погрузили роту гренадеров и провиант для шеститысячной конницы, ехали по раскисшим, хоть и вполне ухоженным, немецким дорогам неспешно. А в Ингольштадте пришлось задержаться. Брехт перераспределял хабар, что в Крыму в Судаке выгрузить, что до Ростова, и отдельно переложить, то, что он на обратной дороге в Мюнхен заберёт. Там же в порту оставили и Марат, и Мехти по сотне своих охранять суда и тоже груз сортировать. Сваливали в Пресбурге и Вене всё как попало, капитаны судов сразу роптать начали, что нужно всё хорошо в трюмах уложить и прикрепить, а то, не дай бог, в Чёрном или Азовском море буря, все ко дну пойдём.

Следующей остановкой был Нюрнберг, до него примерно сто километров спокойно это расстояние преодолели. Дороги хоть и грунтовые, но за ними следят, ямы и колеи засыпают, почти везде вдоль дорог прорыты канавы для отвода воды. Погода наладилась, дождики больше за воротник не капали, высунувшееся из-за облаков солнце махом дороги просушило. Прямо прогулка на пикник, а не военная операция. Брехт по дороге заодно свои владения будущие осматривал и с народом разговаривал. Точную историю Баварии он конечно не помнил, но вот гид, что по Мюнхену их в далёком будущем водил, сказал, что в Баварии крепостное право отменили на полвека раньше чем в России. Если от шестидесяти отнять полвека, то получается, что где-то именно сейчас выживший в Реале Максимилиан и отменит крепостное право. Замечательный повод это сделать — восшествие на престол. Вот вам дорогие баварцы свобода в честь воцарения нового монарха. Его предки правили этими землями ещё шестьсот лет назад, и теперь справедливость восторжествовала. Настоящий хозяин вернулся в королевство Бавария и в честь своего воцарения он другую справедливость осуществит. Человек должен быть свободным и потому крепостное право отменяется.

Ну, чем заканчивается отмена крепостного права Брехт знал. Обнищает половина примерно крестьянства и половина дворянства. Для вторых есть государственная служба. А вот с первыми всегда проблема. В России пошли неправильным путём, создали в деревнях крестьянские общины, которые по существу заменили собой крепостное право. Нужно сразу с отменой этой предложить крестьянам другой способ заработка. Нужна промышленность. Не кустарные лавочки, хотя они тоже приветствуются, а большие предприятия, где трудятся сотни и тысячи рабочих. Туда, лишившиеся земли и работы в деревне, крестьяне и должны перебраться. На строительство заводов и фабрик разных нужны деньги и рынки сбыта. Стоит над этим по возвращении с правительством поговорить. Огромный рынок это Россия. Она вскоре будет рельсы и паровозы покупать. Почему не в Баварии? А ещё нужно захватить рынок стеклянных изделий. Да, много можно напридумывать. Деньги? Ну, тут даже заморачиваться не стоит. Печатай себе фальшивки и пускай в ход. Европа большая, десяток миллионов гульденов или франков в ней разойдётся на раз. Никто и не заметит.

Проблема не только в деньгах. Любая нормальная промышленность — это энергия. В Дербенте эту проблему Брехт решил за счёт нефти. Да и то пока нет настоящих предприятий, промышленных гигантов. Бочками деревянными нефть возят. Ни трубопроводов не построишь, ни цистерн не сделаешь, железо пока дорого и плохого качества. Остаётся для Европы только уголь. Он весь на северо-востоке Германии. Правда немного есть в Кёльне, Брехт уже узнал у канцлера, где можно уголь добыть. Ещё добывают кустарным способом в Штирии. Это Австрия. Рядом с Зальцбургом, который он хочет приватизировать. Или не хочет? Есть же предел терпения у императора Франца. Но это всё приличные расстояния. Хотя вот Кёльн на Рейне и Вюцбург, куда они сейчас направляются от Рейна и не сильно далеко. Нет, фантастика. Телегами возить уголь за сто километров это бред. Нужно тогда железную дорогу строить. А для этого опять нужно железо. Пока всякие мартены не появятся всё это запредельно дорого. Донецк. Вниз по Дону на кораблях, потом в Чёрное море и дальше вверх по Дунаю. Нужны баржи и пароходы буксиры. Вот над этим стоит подумать.

Нюрнберг ещё недавно принадлежал формально Пруссии, но сейчас после похода Наполеона прусаков оттуда подвинули. Сейчас уже полгода это Бавария. По дороге ещё одну географическую глупость устранили. Небольшой анклав чуть северо-западнее Ингольштадта формально является кусочком Зальцбургского курфюршества. Брехт специально в Айхштет заехал и объявил в Палате депутатов (Kammer der Abgeordneten), что всё, теперь это Бавария, и если не нравится, то езжайте в свою Австрию, а если не хотите уезжать, то меняйте флаги на ратуше. Там всего-то в этом анклаве один малюсенький городок и пяток деревенек. Депутаты спросили понятно, а ну как хозяин заявится.

— И как он это сделает. Кто его пустит сюда с войском, разобьём по дороге, а если один заявится, то разрешаю пинками выпроводить.

Побурчали народные избранники и постановили, что они воссоединяются с любимой родиной — Баварией. Кто бы сомневался, когда в городишке их население в два раза меньше, чем Брехт страшных краснобородых абреков с собой привёл.

На приличный кусочек уже Баварию округлил. Не зря в путешествие пустился.

Глава 3

Событие шестое

Слаборазвитая страна бедна потому, что у неё нет промышленности: а промышленности у неё нет потому, что она бедна.

Ханс Вольфганг Зингер

Бывший князь-епископ вюрцбургский Георг Карл фон Фехенбах-цу-Лауденбах, а теперь просто архиепископ вюрцбургский и бамбергский решил, что он круче крутого яйца и послал Брехта с высоты шести метров цурюк (назад).

— Шёл бы ты, фюрст, домой, в Мюнхен свой, я тут сам с паствой управлюсь.

— По Люневильскому мирному договору, заключённому в 1803 году земли Вюрцбугского архиепископства секуляризованы и должны были перейти к курфюршеству Бавария. — Попытался Пётр Христианович напомнить «новейшую историю» этому бугаю.

Георг этот Карл стоял в бойнице одной из башен Вюрцбургского собора Святого Килиана (Würzburger Dom, St. Kiliansdom zu Würzburg) и разыгрывал из себя великого полководца. На крышах домов, что примыкают к собору, засели стрелки, и они же торчали в многочисленных бойницах двух башен собора. Интересная тут архитектура, что в Мюнхене, что вот здесь, рядом стоят две совершенно одинаковые башни. Ну, так-то красиво, конечно, но почему две, а не одна, непонятно.

— Нет больше Буонопарта, убили его. Не отдам своё хозяйство на поругание нечестивцам.

— Ладно, Ваше Высокопреосвященство, пускай говорят пушки. — Брехт спокойно повернулся к собору спиной и, чувствуя на спине и затылке прицелы сотен ружей, медленным шагом пошёл прочь. Хотелось уйти в перекат и зигзагами рвануть к спешившимся стрелкам Мехти второго, но шёл под белым флагом и не мог такого себе позволить.

Святой отец явно спятил. Как он хочет удержать власть в небольшом герцогстве, где всего один, не самый большой в Священной Римской империи немецкой нации, город, ещё парочка совсем крохотных и десяток деревень? Тысячей солдат, которые никогда не воевали, он хочет против армий Австрии или Франции выступить и принудить их к отступлению? Площадь, по которой Брехт сейчас отступал, была довольно узкой, с обеих сторон были построены четырёхэтажные дома, и на крышах этих домов было густо эдак рассредоточено около сотни солдат в синей форме с гладкоствольными ружьями. Нужно пройти всю площадь, потом свернуть за угол одного из этих домов и пройти вдоль следующего, и только тогда выйдешь из зоны поражения стрелков. Даже лучше чем крепостная стена получается. Единственный минус, что стрелки ничем не прикрыты. Они на этой крыше, как на ладони. Да, если у них и у противника одинаковые гладкоствольные ружья, то у этих смертников есть преимущество. Им сверху лучше видно, а стрелять с этой узкой площади вверх вообще бессмысленно — стрелков просто снизу не видно. Только это не против Брехта с его слонобоями. Там прицельная дальность под семь сотен метров, а пуля Петерса летит на весь километр. Чего уж говорить, за семьсот метров человечек малюсеньким выглядит, его почти и не видно, но это если один стрелок, а сто пуль Петерса, выпущенные на свободу одновременно, обязательно этого человечка продырявят. Просто по теории Вероятности одна-то из ста пуль попадёт.

Дошёл Брехтдо нужного поворота мокрый весь. Не дай бог, у кого из засевших на крыше, нервы сдадут, и нажмёт он на спусковой крючок, ходи потом с дыркой в груди. Не красиво. Опять же шрамы настоящих мужчин украшают, а вот шрамы на королях говорят о тупости этих королей. Что не мог нормальных переговорщиков послать⁈ Марат так Брехту и сказал, но Пётр Христианович всё же пошёл. Хотел и на архиепископа этого поближе посмотреть и вообще на диспозицию самому взглянуть ну, и была надежда не доводить до смертоубийства. Должен же понимать архиепископ, что это герцогство фитюлька, а тысяча необученных воевать мужиков от сохи, ладно, от плуга, и шесть тысяч участвовавших в десятке сражений абреков — это разные силы. И главное, что абреки всегда побеждали. Привычка у них теперь — побеждать.

Георг Карл фон Фехенбах-цу-Лауденбах был здоровущий мужик. Он был ростом чуть пониже Брехта, но огромный живот, широкие плечи и ряха такая, с огромный арбуз, делали архиепископа богатырём просто. Русский бы поп какой оброс диким волосом по всей роже и смотрелся вообще медведем, но здесь, в Европе, священнослужители, тем более, князья церкви, грив и бород не отращивали, вполне нормально смотрелись. Не слышали видимо русские иерархи церкви еврейскую пословицу, про то, что борода не делает козла раввином. Аристократ аристократом этот Георг Карл и не скажешь, что отношение к церкви имеет. А вот, интересно, почему у русских попы должны быть обязательно долгогривые и длиннобородые? Где в Новом Завете написано, что волосы на голове подстригать в православии священникам нельзя и бороды тоже нельзя опрятные иметь, подстриженные и красящие лицо, а не уродующие.

Ощущая на спине взгляды стрелков, Пётр Христианович, чтобы отвлечься пытался поставить себя на место этого эпископа. Что у него за герцогство? Тысяч пятьдесят народу — это максимум. Скорее всего, тысяч тридцать. Промышленности толком нет, а значит доходы минимальные, в сельском хозяйстве без глубокой переработки продукции получить существенную прибыль невозможно. У Брехта в одном только Дербенте сейчас под тридцать тысяч население и оно продолжает расти, а во всех пяти ханствах, плюс лезгины, у него тысяч триста с гаком населения. И оно тоже продолжает приличными темпами расти. С занятых персами и турками территорий с армянским и азербайджанским населением люди потоками идут к нему. Первые пять лет переселенцы не платят налоги, и их сыновья не пойдут в армию, выдаётся кредит в серебряных и золотых монетах, чтобы не множить инфляцию, на строительство домов. Да армия из крестьян, оно же ополчение, просто не нужна в Дербенте. Толку от этих ополченцев. Нужна профессиональная, долгие годы обучаемая армия. Которую Брехт и создаёт не спеша никуда. Это в России половина бюджета страны идёт на армию, из-за чего в стране огромная инфляция и куча других проблем. До полумиллиона армия доходит при общей численности населения в сорок миллионов. Низкие доходы от подушных податей и торговли зерном такую армию содержать не позволяют, но из-за вечного стремления России в любой войне участвовать, приходится иметь огромную армию, ведь со всех сторон враги.

Брехт точно знал, что у России только два союзника, как император Александр III, и скажет. А вот у Дербента три союзника, плюсом экономика, и два друга. Даже три, если вайнахов считать. В отличие от этого мелкого герцогства, которое тоже не может содержать нормальную — обученную и хорошо вооружённую армию даже в тысячу человек, у Дербента есть деньги на сотню примерно тысяч профессиональной армии, она ему пока просто без надобности. Дербент стал практически монополистом по продаже в Европу шафрана, красителей на основе Марены красильной хны и басны. Да, не всё это в Дербенте и других княжествах Брехта производят, но зато армянские купцы организовали там хаб. И нельзя другими путями эти товары вывезти в Европу. Пока ещё конкурирует Индия, но массовое производство и передовые технологии, а самое главное — гораздо лучшая логистика, не нужно из Индии вокруг Африки везти, позволили сбить цену на эти продукты до неприемлемых для англичан величин и они, смирившись, позволили, пока только шафран и басну, тоже возить через Дербент. После чего армяне цену снова подняли, но уже всё, товар пошёл другим, гораздо более дешёвым и доступным, путём. Его ведь не десятки тысяч тонн, а просто десятки. Это всё очень дорогие вещи и их производят не много.

Следующим видом сверхприбыльного экспорта стали монеты, пока только начинается этот бизнес. Брехт наладил чеканку монет, использую паровые машины и хорошую шведскую сталь, очень высокого качества для матриц и пуансонов. Опять же цементация. И решил попробовать на этом заработать. Изготовил десяток золотых монет, не пруф (англ. Proof), конечно, качество во всей партии, но в разы лучше, чем делают в остальном мире. Монеты начеканил для Прусского короля Фридриха Вильгельма III. Монета в двадцать пять марок. Большая и золотая. Вес монеты двадцать семь грамм и диаметр двадцать семь миллиметров при толщине полтора миллиметра. Портретов Брехт там не штамповал, знал, что Фридрих Вильгельм этот — пуританин и вообще нарочито набожен и скромен. Потому там изображён распятый Иисус, парящий над раскрытым Евангелием. Была у Брехта в той жизни такая монета, только она позже появится, и та серебряная была. Сделали десяток пробных монет и отвезли Фридриху Вильгельму, с предложением, если понравится монета, то можем и больше изготовить. Оплата янтарём по рыночным ценам минус десять процентов. Понятно, король клюнул и запросил сто тысяч монет. Сейчас монетный двор их партиями по десять тысяч выпускает. И янтарь бочками потёк в Дербент, на изготовление янтарной комнаты идёт крупный, а мелочь на ювелирку пускают, которую на востоке отрывают с руками. Янтарь местным понравился — солнечный камень. Все окрестные страны сейчас золото везут в Дербент, чтобы купить перстни, браслеты и серьги с брошами из янтаря. Пётр Христианович прикинул, что если полный цикл считать от изготовления монеты, до продажи ювелирки с янтарём, то стоимость поступающего золота увеличивается в десять раз. А что там Карл Маркс говорил про прибыль в тысячу процентов? Да ничего не говорил, он о таком и не слышал. Там в «Капитале» потолок в триста процентов. И ведь не вешается никто. Работают люди спокойно.

Фух, пока барыши считал Пётр Христианович, путь под прицелами сотен ружей закончился, он свернул за угол и почувствовал, что, несмотря на зиму и лёгкий морозец, промок насквозь, как после ОРВИ пропотел.

— Мехти, начинайте. Ни при каких обстоятельствах архиепископа этого живым в плен ни брать. Год жизни отнял, сволочь толстопузая.

Событие седьмое

Ведьма — от слова «ведать». Это инквизиторы извратили слово и его тайный смысл до полного непотребства. А мы просто ведаем сокрытое. Не в силу божественных откровений, а просто — есть у нас такая сила. И она нам дана для защиты людей и на их пользу.

Первым делом вооружённые Слонобоями люди Мехти обстреляли стрелков, которые кучковались на той стороне домов, что на улицу выходили. Брехт тоже одну винтовку взял и, прицелившись, выстрелил, негатив от переговоров вместе с пулей высвободив.

Он-то попал. Многолетняя тренировка, а вот кумыки Мехти опозорились. Из ста выстрелов десяток всего поразил цель. Пётр Христианович себе подзатыльник мысленно отвесил. Нужно было хотя бы десяток лучших егерей взять с собой. Нет, подумал, что важней подготовить к вполне возможной войнушке с Австрией сотню стрелков. Не верил, что епископ ему войну тут устроит. И сила и правда на его стороне. Ничего. Во втором залпе получилось чуть лучше и ещё пару десятков синих солдатиков с торцов обоих зданий попадали вниз или там, на верху, заверещали.

Дураков на крышах нашлось куча целая. Они тоже огонь открыли. При этом нужно понимать, что австрийское гладкоствольное ружьё ничем от прочих не отличается и его нужно стоя целую минуту почти заряжать. И убойная сила пули даже при чуть повышенной навеске пороха — это двести метров. Стрелки, которых выделил Мехти, и которых егеря всё же тренировали, расположились в улице, примыкающей к площади, на расстоянии метров в четыреста. Туда даже сверху круглая пуля из гладкоствола не долетит, а если и долетит, то вреда сильного не причинит. Стрелков одели в трофейные кирасы и шлемы мюратовской гвардии. Брехт тоже стоял под этими пулями и спокойно Слонобой заряжал, даже ему приходилось оружие наклонять, всё же общая длина приближалась к двум метрам. Заряжать же обычным низкорослым стрелкам совсем тяжело, выстрел получался где-то раз в полторы минуты. А некуда сейчас спешить. После третьего залпа сотни винтовок стрелки на торцах домов кончились и новых не появилось. Три человека под прикрытием щитов, специально сколоченных и оббитых двумя слоями жести с толстой кожей термообработанной между ними, прошли до конца улицы и выглянули на площадь. По ним стрельнули с крыш. Разведчики отошли чуть назад и произвели выстрелы, ни в кого не попали, Брехт опять себе подзатыльник отвесил, зато стало ясно, что с того места у них пули Петерса долетают, а противник жжёт порох просто так.

Народ переместился на новую позицию и опять стал залпами палить по крышам. Пятьдесят по одной стороне, пятьдесят по другой. Тогда с крыш после ещё нескольких десятков убитых или раненых синие солдаты ушли и принялись опять безрезультатно стрелять из окон домов.

Брехт не принимал участия в этом обстреле. Он наблюдал. И отметил линию, дальше которой пули противника не долетали. Выходило, что метров на восемьдесят, да даже на все сто, можно подойти. А это уже совсем другой угол обстрела. Он зарядил свою винтовку и дал команду десятку стрелков следовать за ним. Подошёл, прицелился, выстрелил. Взял переданную уже заряженную винтовку, прицелился, выстрелил. И так пока плечо совсем уж болеть не начало. Отдача хоть и меньше, чем без дульного тормоза и подушечка ещё смягчает удар, но всё одно прилично Слонобои лягаются.

Выстрелов двадцать сделал. Человек десять из окон палить перестали.

— Продолжайте. — Массируя плечо, Брехт отошёл к, стоящим чуть в стороне, Марату и Мехти, забрал у шамхала сумку свою и достал мазь от синяков.

— Тыр быг гыр! — прибежал один из стрелков Мехти.

— Говорит, что белый флаг выбросили. — Перевёл шамхал Тарковский.

— Пусть сходят, подымут, огонь не прекращать,

Ещё минут через двадцать этот же вестник опять прибежал.

— Быр мыр кыр выр.

— Они выходят из зданий без оружия и с поднятыми руками.

— Марат пошли людей, нужно найти и обезглавить епископа. Он мне живой ни тут, ни в Ватикане, ни в Вене, ни даже в Мюнхене не нужен. И вообще если будут попадаться священнослужители в дорогих одеяниях или в шёлковых сутанах, то убивать сначала, а потом спрашивать кто такие, судя по тем данным, что мне в Мюнхене канцлер сообщил, это оплот иезуитов. Не хотелось бы тут с ними власть делить. Марат отошёл к своим офицерам… ладно, командирам, и черкесы дружным потоком чёрным хлынули на площадь.

Город Вюрцбург хоть и не очень велик, но зачистка продолжалась целых два дня, полно иезуитов и прочих борцов за самостийность оказалось, но нашлись и те, кто тыкал пальцами в них. Пусть даже половина просто счёты сводила. Убивали только на самом деле тех, кто в разноцветных дорогих сутанах, остальных хватали до выяснения и в винные погреба собора отправляли. Примерно с сотню узников образовалось. Параллельно в Палату депутатов (Kammer der Abgeordneten) выбрали новых представителей. Из их числа уже Брехт назначил мэра и управляющего новой землёй Баварии Нижняя Франкония. Депутаты выбрали себе в правители местные Рудольфа фон Виганда (Rudolf Weigand). Он и раньше был среди тех, кто Вюрцбургом руководил, у человека три постоялых двора или гостиницы, пара магазинов, винодельня и прочая и прочая — самый богатый житель города. Он, между прочим, подправил представление Брехта о герцогстве, оказалось, что оно значительно больше, чем Пётр Христианович себе представлял. Площадь, если переводить то, что сказал фон Виганд, на квадратные километры получалась без малого 5000 км², на которых проживало четверть миллиона немцев, в пять раз больше, чем Пётр Христианович думал. Когда же разговор зашёл о епископах и, вообще, о жизни под руководством католической церкви, то новый градоначальник удивительную историю рассказал. В середине семнадцатого века в городе была развёрнута охота на ведьм, жертвами которой стали приблизительно около тысячи женщин. Куда там Салемским ведьмам, там всего пятнадцать, кажется, женщин повесили и пятерых мужчин. А здесь — тысяча! Тысяча при населении города и княжества тогда, ну пусть, с сотню тысяч. Каждую пятидесятую женщину сожгли или повесили, считая старух и грудных детей, а если детей отбросить, то чуть не каждую двадцатую. Порезвились иезуиты.

Брехт на Совете депутатов выступил, сказал, что собирается короноваться вскоре, и потом наступит всеобщее благоденствие, мир и жвачка. Построит школы и университеты в каждой деревне, больницы ещё и бесплатные публичные дома откроет. И туда будут француженок завозить. Народ разразился овациями и дружно проголосовал за вступление в Великую Баварию. От можа до можа.

Глава 4

Событие восьмое

Кто удивил, тот победил

Стоянием города не берут

Подозрение — мать премудрости

В кабинете врут, а в поле бьют

Суворов Александр Васильевич

В Ингольштадте Брехт простился с пщышхуэ Маратом Карамурзином и шамхалом Мехти II Тарковским. На всех оставшихся сорока пяти корабликах их добро пошло вниз по Дунаю, а параллельно и их шесть тысяч всадников. Всё! Полный капец. Осталось у него чуть потрёпанный батальон егерей под командованием майора Щеглова, так же чуть потрёпанный батальон гренадёров капитана Шварцкопфа, полуэскадрон Мариупольских гусар, которыми командует ротмистр князь Иван Михайлович Вадбольский, две конные батареи теперь генерал-майора Ермолова, и совсем немного покоцанный конный полк тяжёлой кавалерии из лезгин — чуть меньше полтысячи. Этим так Абдукарим без всякого звания и командует, если приставку «бей» на звания не переводить. Есть один сюрприз ещё — князь Мудар решил до весны задержаться со своей сотней чеченцев. В неё же влилось пятьдесят человек из тысячи Мехти, которые тоже решили до весны остаться. Последовали за своим командиром полковником Кляйстом, тем самым — маленьким и лысым с голосом двух Шаляпиных. Этот с шамхалом не поехал. Он почти местный, что ему на Кавказе делать, а тут всякие войны и прочие приключения ожидаются. Всего две тысячи триста пятьдесят человек осталось. Да, они сейчас усиленно и ускоренно тренируют почти тридцатитысячную армию Баварии, только пока их дотянут до уровня «старичков» много чего может произойти.

Накаркал. По приезде в Мюнхен сразу с двумя проблемами столкнулся. Во-первых, граф Максимилиан фон Монтгелас — министр королевского дома и иностранных дел успел из Вены вернуться. Хоть до неё и дальше, чем до Вюрцбурга. И не только вернулся, но и полностью выполнил все пожелания Брехта. Прямо чудо какое-то. Франц II согласился за три миллиона гульденов передать князю фон Витгенштейну на сорок девять лет в управление графство Тироль и курфюршество Зальцбург и не имеет претензий на великое герцогство Вюрцбург и даже не против возвращения в родные Пенаты герцогства Берг. На этом чудеса заканчиваются. Чтобы император признал князя Витгенштейна королём Баварии и эти две территории ему на время уступил, нужно Брехту всего-то отвоевать для его младшего брата Фердинандо III великое герцогство Тосканское.

— Сейчас расскажешь поподробнее про это герцогство — королевство, камрад, а пока скажи мне, положа руку на сердце, в чём подвох? — Брехт в Деда Мороза давно не верил. А тут как раз на Рождество такой подарок, как и королевство и графство Тироль и герцогство Зальцбург. Что-то здесь не так.

— Отвоевать королевство Этрурия, которое раньше было великим герцогством Тосканским, придётся без участия армии Австрии. — Развёл руками министр иностранных дел.

— Это плюс. Минус-то в чём? Где подвох? — вот уж помощь австрияков Петру Христиановичу точно не была нужна. — Подожди, а это не ловушка⁈ Я соберу все войска и уведу их из Баварии, а в это время Австрия без единого выстрела её захватит. Потом мы вернёмся и наваляем, понятно, Францу, но они тут всё пограбить могут.

— Не думаю, Ваше Высочество. Император заинтересован в возвращении герцогства Тосканского гораздо больше, чем в разграблении Баварии. Тем более что посол королевства Великобритании дал деньги, точнее, обязательство передать их императору напрямую, и согласился на включение Баварии в Коалицию. Он, конечно, решения лично принять не может, но заверил, что правительство во главе с Премьер-министром — Уильямом Питтом Младшим и король Георг III его инициативу поддержат. — Затряс головой Максимилиан фон Монтгелас.

— Нда. Ну, если наглы… — Брехт придвинул карту с итальянским сапогом. — Ладно. Я подумаю, где может скрываться подвох. Его не может не быть. Это же австрияки — бешены собаки. От них нельзя ничего кроме подлости и предательства ожидать. Нда? Давай, камрад, рассказывай мне новейшую историю королевства Этрурия. Эльфийское какое-то название…

— Простите, Ваше Высочество — эльфийское? — граф ткнул пальцем в выделенное зелёной линией на сапоге королевство. — Что значит эльфийское?

— Не бери в голову, министр. Рассказывай. Народ такой есть с длинными ослиными ушами. Был вернее, у него все названия вычурные.

— Не слышал, но я плохо знаю про народы населяющие Кавказ. Неужели и, правда, ослиные уши? — вот любопытина.

— Камрад, я тебе врал когда? Говорю ослиные, значит, ослиные. Но вымерли давно. Поубивали их всех. Давай вернёмся от ослов к нашим баранам. Слушаю про королевство бесхозное.

— Хм. С чего бы начать, там так всё запуталось в последнее время. Давайте, Ваше Высочество, с Фердинандо III — в прошлом великого герцога Тосканского, начнём. Он младший брат императора Франца и стал Великим герцогом в 1790 году от Рождества Христова. До этого герцогством правил сам император Леопольд II. В 1796 году Наполеон завоевал почти всю Италию и в том числе герцогства Тосканское и Пармское. Ещё почти пять лет Фердинандо жил там на птичьих правах, так как Наполеону было не до него. Воевал. Фердинанд же правил, ну, почти правил, Тосканой до 1801 года, когда Наполеон превратил его герцогство в королевство Этрурия и отдал его наследнику герцогства Пармского из династии Пармских Бурбонов. В компенсацию Фердинанд получил Зальцбургское курфюршество.

— И что тут сложного? Всё вполне ясно. — Брехт чуть не плюнул на карту. Пока слушал, вспоминал отрывки знаний, что достались от Витгенштейна по итальянской компании Суворова. Это ведь Альпы опять переходить придётся. Только зимой и в обратном направлении. И опять в соперниках Франция. Усилившаяся за эти семь лет.

— Там сложности со следующими правителями. Первым правителем королевства Этрурия стал Людовик Франциск Филиберт Бурбон-Пармский, сын Фердинанда I, герцога Пармы, Пьяченцы и Гвасталлы и Марии Амалии Австрийской, эрцгерцогини из дома Габсбургов — тётке императора Франца. — Министр почесал залысину на лбу и вздохнул. — Нет, Ваше Высочество, это я уже вперёд забежал нужно чуть вернуться. Французская армия оккупировала кроме герцогства Тосканского также герцогство Пармы и Пьяченцы. По Сан-Ильдефонскому договору от 1800 года Испания согласилась с аннексией Пармского герцогства со стороны Франции при условии, что для тестя испанского короля, наследного принца Пармы и Пьяченцы, на территории Великого герцогства Тосканы и области Президий будет создано королевство.

— Президий? — Брехт согнулся над картой. Министр показал на, обведённым синим, кусочек западного берега в районе этого Тосканского герцогства и острова рядом. Крохотулька. — Понятно. Дальше давай.

— Да, Испания ещё передавала Франции несколько военных кораблей и территорию Луизианы.

— Это в Америке? Франции? Ладно, потом поразбираемся с Америкой, давай про королевство.

— Как я уже говорил, по договору в Люневилле от 1801 года Фердинанд III, великий герцог Тосканы утратил свои владения, которые были переданы Фердинанду I, герцогу Пармы и Пьяченцы. Только Фердинанд с этим не согласился. Тот Фердинанд, который пармский. Он не согласился с обменом и отказался признать аннексию своих владений. Тогда по другому договору между Францией и Испанией в Аранхуэсе от 21 марта 1801 года было создано новое королевство Этрурия, во главе которого под именем Людовика I был поставлен Луиджи Бурбон-Пармский — сын Фердинанда I.

— А чего с отцом? Хотя потом… Дальше про королевство.

— По дороге Людовиг с женой заехали в Париж…

— По дороге из Испании в Италию? В Париж? Ну, по дороге, так по дороге. Земля, говорят, круглая.

— Кхм. По слухам. Повторюсь, по слухам, в Париже короля отравили. Не насмерть. Выходили, но здоровье сильно пошатнулось. Он приехал во Флоренцию — это столица нового королевства, и короновался, но ни аристократия, ни простой народ не приняли нового короля, тем более что он там чудить начал и неадекватные законы вводить. Всё время были бунты, и только стоящая там французская армия могла удержать трон для Людовика. В 1803 году он помер. И сейчас уже два года королевством Этрурия правит его сын Карл Людовик Бурбон-Пармский, он же Карл II. На днях мальчику исполнилось шесть лет. Правит он естественно при регентстве своей матери Марии-Луизы. Она младшая дочь короля Испании Карла IV. Да, Ваше Высочество, тут надо добавить, что в Этрурии болезнь короля Людовика тщательно скрывали от населения. В результате, так как на публике появлялась только Мария-Луиза, её стали обвинять в узурпации власти. Кончина короля, опять же по слухам, сильно отразилась на нервном состоянии Марии-Луизы. Я слышал, что Наполеон недоволен королевой. Мне передавали его слова: «Я опасаюсь, что королева слишком молода, а её министр слишком стар, чтобы управлять Королевством Этрурия». Совсем недавно, но опять же по слухам, Мария-Луиза была обвинена в неосуществлении в Этрурии континентальной блокады Великобритании, и ей было приказано покинуть Этрурию. Что там происходит сейчас, я не знаю. Известие о смерти Бонапарта уже должна была дойти до Этрурии.

— А говорите, камрад, всё сложно, всё просто. Власть держится только на французских штыках и этих штыков там не может быть много. Мюрат погиб. Херня вопрос. Стоп. А где сейчас этот Фердинанд, который пармский, который дедушка короля маленького.

— Умер года два назад.

— Тогда что сейчас в Парме. Что там вообще за государство?

— Умирая, Фердинанд завещал Пармское герцогство своему сыну при регентстве графа Моро де Сен-Мери, который присматривал за ним по поручению Наполеона. Герцог умер 9 октября 1802 года, возможно, как всегда по слухам, от отравления ядом. Регентство не продлилось и нескольких дней, герцогство было присоединено к Итальянской республике.

В 1805 году, после того как Бонапарт стал императором Франции, Итальянская республика была превращена в Королевство Италия, с Наполеоном во главе в роли короля и Евгением Богарне в роли вице-короля. Столица этого королевства Милан.

— Вот, я же чувствовал, что есть подвох. Чтобы надавать по шапке французам в Этрурии этой, нужно сначала разгромить Итальянское королевство. Другого же пути нет. Ни, хрена себе! И ещё и через Швейцарию идти и через Альпы зимой. Ты, камрад за кого играешь? Я, блин, не Суворов, и у меня нет русской армии.

Событие девятое

Государственное хозяйство — это такое хозяйство, в котором все хотят есть, но никто не желает мыть посуду.

Вернер Финк

Кроме подарков и подвохов от австрияков, ещё один подарок — подвох выложил, ожидавший Брехта в Мюнхене, давний его знакомый и родственничек. Не его родственник, Александра Павловича Романова. И причиной его визита была семнадцатилетняя красавица, которая при встрече с Брехтом, хотела ему глаза выцарапать. Так-то понять девушку можно. Она старшая дочь Максимилиана Пфальц-Цвейбрюкен-Биркенфельдского курфюрста и несостоявшегося первого короля Баварии. И если её брата Людвига останавливала от этого выцарапывания принадлежность к мужскому полу и обещанный, точнее, оставленный титул герцога Баварского и прочая, то Августу Амалию Баварскую ничего не сдерживало. Мать давно умерла, а теперь и полной сиротой стала. А Брехт приложил руку к убийству её отца.

Пётр Христианович почти сразу после бескровного захвата Мюнхена в Вюрцбург укатил, а тут прибыл в столицу Баварии Карл Людвиг Фридрих Баденский — сын принца Карла Людвига Баденского, того, кто на совете князей в Вене приставал к князю Витгенштейну по округлению его курфюршества. Прибыл вместе с батянькой, конечно. Император Александр послал тогда, два года назад, Петра Христиановича в Вену именно с этой целью, порадеть за родственников. Луиза Мария Августа Баденская же его дочь и по совместительству Елизавета Алексеевна— российская императрица, супруга императора Александра I.

Так вот, в начале этого года Августа Амалия была обещана в жёны Карлу Людвигу Фридриху Баденскому, и дело полным ходом шло к свадьбе, но тут вмешался Наполеон. Он решил женить на этой красавице, без всяких кавычек, своего пасынка Евгения де Богарне. Карлу Баденскому старшему, который на тот момент уже был союзником Наполеона, пришлось утереться, а Максимилиан Баварский (царство ему небесное) потирал руки, ведь Наполеон обещал усыновить пасынка и сделать его наследником, а в качестве компенсации Буонопарт предложил Карлу младшему жениться на троюродной сестре пасынка Евгения — Стефании де Богарне, которую Наполеон официально удочерил и пожаловал титулом принцессы Франции.

А теперь, что?

— А где сейчас Евгений этот? — довольно холодно встретил Брехт родственничка попрошайку. И нафиг не пошлёшь, все же Александр — император России, а дочь этого приспособленца — русская императрица.

— По моим сведениям, он из Милана выехал в Париж на коронацию. — Махнул рукой на запад — Карл Баденский старший, а потом и сынок махнул.

— Коронацию? Это хорошо. И чего вам господа от меня надо? — Хотя, чего спрашивать и так всё ясно, крысы побежали с корабля.

— Вернуться к первоначальной договорённости о браке Карла и Августы. — Ласково и снисходительно эдак улыбнувшись, объяснил тупому великану курфюрст Карл.

— А новый император Франции не обидится? — так же «ласково» улыбнулся и Брехт в ответ.

— Галантерейщик и кардинал — это сила! — Послышалось. — Вместе мы дадим отпор узурпатору и даже сгоним его с трона.

— Вона чё⁈ А я не против, я даже двумя руками за. Ну, девиц никто не спрашивает, кто ей больше нравится — император Франции или наследный принц мелкого курфюршества, а вот брата её Людвига, который теперь и является главой этой семьи, вы спросили?

— Он решил, что теперь вы фюрст отвечаете за Августу. — Ничего себе. Брехт на секунду прикрыл глаза, выгоды и минусы прикидывая. Дивчуля дикая уедет — это плюс. Баден будет привязан к Баварии — это плюс. А вот очередная плюха Франции и её императорам — это минус. Хотя, чего уж. Франция, кто бы там не сидел на троне — непримиримый враг и его нужно уничтожить и расчленить. Больно большой.

— Хорошо. Свадьба будет. Про приданое потом поговорим, но земель точно не будет. Да, с вас в качестве жеста доброй воли пять тысяч солдат. Пехотинцев. Желательно — гренадеров.

— Две.

— Четыре.

— Три.

— Договорились.

— Чем быстрее увезёте, тем лучше. На свадьбу всех родственников отправлю. Если Богарне выступит войной, то, естественно, вступлюсь. А, стоп. Вы бы съездили в Вену тестюшка, повинились, и к послу английскому зашли. Уверен, что и Франц и посол будут рады и может даже денежек подкинут. Ну, и Александру письмецо отправьте. Покайтесь. Он человек отходчивый. Не мог, мол, противостоять силе. Грешен. Но теперь вместе с Баварией и князем Витгенштейном, мы обломаем рога всем узурпаторам. До единого. Поголовно.

Был ещё один сюрприз ожидаемый, но не так быстро. В Вене, когда её освободили и решили двигаться на Мюнхен, Брехт обоих братиков и Кристианушку и Петера отправил домой с наказом, чтобы привезли в Мюнхен старшего братца Альбрехта 2-го князя Сайн-Витгенштейн-Берлебург и, если получится, купили в Дармштадте у ландгпфа Гессен-Дармштадта Людвига ещё роту гренадёров. А ещё, если уж совсем попрёт, то наберите в своих землях сто восемьдесят высоких молодых людей, которые тоже захотят быть гренадёрами. Выучу, обстреляю и верну.

Братики в сопровождении десятка лезгин отправились в Берлебург и вернулись со старшим — Альбрехтом и двумя ротами необстрелянных юнцов в один день с Брехтом. Единственным плюсом двух новых рот был рост. Набирали юношей не ниже ста восьмидесяти сантиметров. Откормить, обучить и настоящими богатырями и гренадерами станут.

Альбрехт на следующий день написал прошение о вхождении княжества Сайн-Витгенштейн-Берлебург в состав королевства Баварии в качестве анклава. Если получится присоединить, а вернее, вернуть герцогство Берг и попытаться присоединить Гессен-Дармштадт, то просто огромная территория получится. Да графство Тироль ещё, да герцогство Зальцбург. Просто настоящее королевство будет.

Подвох был и в этом присоединении. Если с Гессеном не получится, то княжество это станет приличной головной болью, на которое вечно будет зариться Пруссия. Ну, дожить надо.

Глава 5

Событие десятое

Чем больше продукции, тем больше нужно потребителей.

Элиас Канетти

Когда то экономистов спрашивали: «Если вы такие умные, то почему вы такие бедные?» А теперь мы можем спросить: «Оказалось, вы не такие уж умные. Почему же вы такие богатые?».

Эдгар Фидлер

Брехт лежал на кровати с балдахином в мюнхенской резиденции курфюрстов и смотрел в расписной потолок. За окнами шумел, протекая прямо рядом с резиденцией совершенно зелёный Изер. Река, на которой Мюнхен расположен. Говорят, что зелёный цвет придают воде соединения меди. Так они вроде ядовиты, по крайней мере, не полезны в больших количествах, нужно будет полюбопытствовать, а из какой воды ему тут кофий варят.

Все гости уехали, и должны вернуться только через две недели. Брехт на пятнадцатое января назначил коронацию. С этим надо было спешить. Одно дело выступать от имени королевства и совсем другое, когда ты непонятный хан Нахичеванский. Не признают монархи многие его коронацию, да и пусть. После того как Евгения де Богарне новая коалиция уничтожит, будет Венский конгресс. Или Берлинский, без разницы, и там деваться будет императорам и прочим королям некуда, признают королевство Бавария и его законного короля Петра первого.

В потолок Пётр Христианович смотрел, потому что думал. Нужно было укрепить свою власть. Все эти признания хрень, главное, чтобы внутри страны его народ признал и не собирался восстания всякие устраивать. Ведь ему теперь придётся долго воевать, находясь вне Баварии. И самое главное, что в это время в стране практически не будет войск. Если вдруг дворяне, или крестьяне, или нарождающийся пролетариат восстанут, то наводить порядок будет некому. Так что, желательно, не доводить до этого.

Нужно поднимать экономику. Вообще существует всего три способа ускорения темпов роста производства в одной отдельно взятой стране. Первый и самый неэффективный — это торговля. Если купцы местные — свои, и они вкладывают заработанные деньги во что угодно внутри страны, то это ещё более-менее терпимый способ. При этом, во что деньги будут купчины вкладывать, не важно. Пусть строят себе дворцы, пусть строят фабрики, пусть засыпают любовниц подарками, всё это приведёт кроме самой торговли тоже к подъёму экономики. Дворец нужно построить. Гобелены выткать. Шторы пошить. Паркет изготовить. Стекло и витражи сварить. Потом там будут работать горничные, повара, садовники и получать приличную зарплату. Чем не толчок для развития экономики.

Чем можно торговать в Баварии? Вино? В Европе не самое прибыльное занятие. Хотя, производить дорогие коньяки с многолетней выдержкой нужно попробовать. Ещё нужно попытаться научиться делать игристые вина. Шампанское продукт дорогой. И кислый. Чтобы сделать полусладкое шампанское, нужны уже другие технологии. Самый простой способ — сначала вино сладкое или полусладкое изготовить, а потом его загазировать углекислым газом. Паровые машины для создания давления можно купить в Англии у того же Тревитика или Уатта, а можно с помощью Дербента и самим выпуск освоить. Всё это не требует главного дефицита в Баварии — энергии. Не леса же изводить, как сейчас делают в Англии и России.

Что ещё? Если покупать в Дербенте хорошую белую бумагу, сделанную из хлопка, то можно наладить книгопечатание. Книги сейчас очень дорогое удовольствие. Если поработать над качеством переплётов, над цветными картинками, то можно захватить рынок. Ведь одно дело, когда частник последние копейки собирает, чтобы типографию открыть и совсем другое дело — государство, у которого этих копеек полно. Нанять людей, которые будут отслеживать рынок и людей, которые будут создавать моду на те или иные книги. Газеты пока трогать не стоит. Сначала нужно вырастить настоящих журналистов. Нужен журфак при университете.

Что ещё? Главное, чтобы минимум энергии тратить. Металлургия сразу отпадает. Как и цементная, скажем, промышленность и стекольная. А вот производство хороших дорогих тканей на основе красителей из Дербента — это можно. Тут энергии никакой не нужно. А если будут хорошие дорогие ткани, то можно и производство мебели наладить. Тоже почти не нужна энергия.

Пока хватит. Хотя? Нужно из Мюнхена делать хаб по продаже товаров из Дербента и вообще с Кавказа, Индии и Ирана. Сейчас он в Вене. Всё, хватит. Плечо до Мюнхена гораздо длиннее? Нда, это минус. Тогда нужно в Вене всё же перевалочную базу делать. И хаб там оставлять, но и в Мюнхене тоже новый развивать.

Теперь второй способ ускорения экономического роста. Он гораздо быстрее толкает экономику вперёд. Это ростовщичество. Или если на современные реалии переводить, то банковское дело. Нужно несколько государственных банков. Пусть делают вид, что конкурируют. В первом кредит выгоднее, допустим, брать, а во втором накопления хранить — выбор у человека должен быть обязательно. А по количеству? В крупных городах по нескольку отделений, а в мелких пока по одному хватит. А ещё банки должны быть разные и по назначению. Понятно, что основной банк это именно ростовщический, брать у населения деньги под пять процентов годовых и выдавать ссуды по десять. Эти же банки будут и обмен валют производить. Тут ничего нового. Просто подобрать нормальных управляющих и коллекторов, которые будут хитрецов в чувство приводить.

Второй тип банков — инвестиционные. Здесь проблема в длительной окупаемости некоторых проектов, и желании людей создавать новые производства. Деньги — не проблема, их можно тупо напечатать. Инфляцию не разгонят, если эти производства будут в итоге прибыльными. Не как в России, пришёл, взял огромную ссуду под залог имения и проиграл всё это в карты или пропил. И вот тут нужен хороший управляющий, который определит, будет ли предприятие, на которое взяли деньги, прибыльным. В Дербенте у него есть экономический гений Карим — эфенди. Второго такого, может, и в мире нет. Вон Ротшильды возможно и были не хуже, но теперь все кончились. Нужно к нему в ученики срочно выпускников Мюнхенского университета имеющих экономические задатки послать. И конечно, нужен монетный двор лучший в мире, который будет выпускать монеты качества пруф. И тут главное не маленькую Баварию собственной валютой обеспечить, но и захватить этот рынок в других странах. В этом производстве энергии немного больше уходит, чем на ткачество, но и прибыль больше. Столько осилим. Завезём уголь из Кёльна.

Есть ещё третий способ. Его осуществили всего несколько стран и доказали огромными своими успехами, что третий этот способ в разы лучше первых двух. Называется он — плановая экономика. СССР, а за ним и Китай всему миру доказали, что лучше метода, двинуть вперёд свою экономику, нет. А, следовательно, нужно создавать Госплан.

Опять экономисты нужны. Нужен институт создавать по ускоренному производству финансистов.

Событие одиннадцатое

Корону носят короли — они божественно прекрасны,

Их взоры горды, лица — ясны, уста — риторики полны!

На коронацию мало народу приехало. Так-то, Брехт специально никого и не звал. Выслал просто уведомления. Император Франц II, надо отдать ему должное, послал на коронацию старшего сына Фердинанда с несколькими военными. Мальчику в районе тринадцати лет, тощий и не сильно высокий. Живот одутловатый, голова несоизмеримо большая. С ним кроме военных несколько медиков. Брехт с эскулапами переговорил. Оказывает, падучей страдает наследник. Нет. Это не лечится, не стоит и заморачиваться. А вот подружиться с мальчиком можно попробовать. Доктора сказали, что нравится ботаникой ему заниматься. Вот и замечательно, нужно на Кавказе дать команду всякие гербарии собрать. Чучел наделать. Хороший таксидермист нужен. Мальчик перед коронацией вручил Брехту и Ермолову ордена за освобождение Вены и победу над Наполеоном. Ермолову Франц II пожаловал Военный орден Марии Терезии, сразу командором Алексей Петрович стал. Брехта же наградили необычным орденом. Орденом Золотого руна. Необычность ордена в том, что он Бургундский. В 1794 году проиграв Наполеону войну и подписав договор в Кампоформио, Австрия потеряла бургундские владения (Нидерланды), доставшиеся Франции, но, тем не менее, продолжает вручать орден. Один из них новому королю Баварии Петру I Фердинанд на шею и повесил. Орден — это большая золотая цепь с подвешенной золотой шкуркой барашка. Древний орден, не просто белый крестик или красный. С выдумкой предки были.

Приехал, как и обещал, курфюрст Баденский Карл со всем семейством. В том числе и с дочерьми. Одна из которых, та самая Мария, которая… Ну, замнём. Второй западный сосед — Фридрих Вильгельм Карл Вюртембергский прибыл с женой Августой Брауншвейг-Вольфенбюттельской, сыном Вильгельмом — наследником и одной замечательной персоной. Екатерина Вюртенбергская заключила помолвку с самым младшим братом Наполеона Жеромом Бонапартом. Свадьба была назначена на середину этого года, но теперь ничего с ней не ясно. Про самого Жерома курфюрст Фридрих рассказал Брехту следующую историю. В 1801 году он сопровождал генерала Леклерка, которого Наполеон отправил на подавление восстания в Сан-Доминго на Гаити. В 1802 году Жером был послан во Францию с депешами, но, преследуемый английскими кораблями, укрылся в Америке. Прижился там и в 1803 году женился на дочери балтиморского купца Элизабет Патерсон, но в прошлом 1805 году оставил её, по требованию Наполеона, и вернулся во Францию. Обещал приехать на Рождество познакомиться с невестой новой, но не прибыл. Понятно, всем Буонопартам и де Богарне сейчас не до поездок.

Сосед с севера не удержался и тоже приехал. Тот самый — ландграф Людвиг X Гессен-Дармштадтский, у которого Брехт купил уже четыре батальона гренадёров, и у которого увёл из под носа княжество Сайн-Витгенштейн-Берлебург. Этот прибыл без жены и наследников, только с парочкой генералов. Сказал, что жена приболела. Мария Фёдоровна как-то Брехту обмолвилась, что вместо Павла должна была выйти замуж за этого товарища, но раз целый Российский император подвернулся, то помолвку быстренько расторгли. Приезд был очень кстати. Нужно же попробовать присоединить его земли к Баварии, тогда и мост к Берлебургу будет и даже к герцогству Берг. Можно предложить товарищу за вхождение в состав Бавария титул Великого герцога. В качестве наживки можно пообещать ему ещё и вхождение в его герцогство графства Изенбург-Бирштайн, которое сейчас вроде никому из великих домов не принадлежит. Само по себе телепается, и рано или поздно Гессен его и так присоединит.

Всё больше никто не приехал. А ну, да ещё всё семейство Витгенштейнов пожаловало.

Короновался Брехт в Мюнхене в соборе Фрауэнкирхе или Собор Пресвятой Девы Марии — кафедральном соборе католической архиепархии Мюнхена и Фрайзинга. Епископ Иосиф Якоб фон Хеккенсталлер возложил на него простенькую корону, сделанную в самый последний момент. Брехт просто забыл, что королевской короны в Мюнхене нет и быть не может. Тут курфюршество раньше было. Пришлось кучу художников и ювелиров напрячь, чтобы они за три дня новую корону изготовили. Получилось вполне себе пристойно. Умеют, когда захотят. Далеко не Российская императорская корона, так и Бавария меньше России. Камешков в сокровищнице курфюрстов было с гулькин нос, пришлось Брехту выковыривать их из затрофеиных под Аустерлицем орденов и шпаг генеральских и маршальских. Ну, начал с этого. Потом плюнул и прошёлся по ювелирным магазинам. Кучу денег истратил, но вполне достойные камешки подобрали.

Событие двенадцатое

Господам штаб и обер-офицерам волосы завязывать и завивать косою и не низко, чтоб пудрою не был замаран мундир, а пучком никогда не завязывать.

Александр Суворов

Брехт он, чего уж скрывать, отморозок полный. Плюс — авантюрист. Ещё перфекционист в плохом смысле этого слова. Но де дебил же конченный. Да и дураком никто кажется ещё не называл, кроме Дарьюшки Бенкендорф. Он отлично понимал, что с неподготовленной армией в тридцать тысяч необстрелянных новобранцев переться зимой через Альпы в Италию не следует. Ещё понимал, что даже за три или, хрен с ним, четыре месяца, которые у него есть до весны, когда всяЕвропа придёт в движение, он из этих необстрелянных новобранцев элитный спецназ не воспитает. И даже, научившись кое-чему, эти люди будут не обстреляны. Это главное в хорошем бойце — он должен поучаствовать в нескольких сражениях, и в этих сражениях его армия или страна должна победить. Человек должен перестать бояться и бросаться на землю или в кусты при каждом пушечном залпе. Не зря Наполеон в свою старую гвардию набирал людей прошедших три или четыре компании. И ещё минус в копилку эту. У этих тридцать тысяч новобранцев не будет винтовок Бейкера. Не будет двухзарядных пистолетов с нарезами в стволе. За три или даже четыре месяца произвести такое количество нарезного оружия невозможно и закупить тоже. Сейчас ни в одной стране мира кроме Великобритании не изготавливают нарезного оружия с длинным стволом. Одна есть только винтовка — Бейкера. И все их и так скупает Брехт. Англичанин расширил производство в последнее время, так как у него всякие разные подставные фирмы и просто граждане скупают весь производимый товар. Но пока это просто мастерская, а не гигантский завод, и она, эта мастерская, производит около пяти тысяч винтовок в год. Чтобы вооружить армию в тридцать тысяч нужно шесть лет. Ещё расширит. Сто процентов. Ладно — четыре года. А есть максимум четыре месяца. Естественно Брехт отправил человека с деньгами в Англию и надеялся к маю хоть тысячу винтовок прикупить, ну вдруг чудо произойдёт и даже две тысячи, но не тридцать же. Наладить своё производство? Смешно. Это не гвозди выпускать. Винтовка — это оборудование и опытные рабочие. И нельзя ещё, чтобы конкуренты всё поняли. Даже у англичан нет винтовок Бейкера, её комиссия приёмная от армии завалила. Почти завалила. Нужно больше двух минут заряжать. Зачем такая винтовка? Закупили несколько сотен, убедились, что хрень полная, и тут же их списали. Брехт их тоже выкупил. Потом, правда, одумались и снова закупили на один полк.

Думал Пётр Христианович о том, чтобы попробовать на готовом гладкоствольном ружье канавки резать. В принципе так Бейкер почти и делает. И тоже не стал этого делать. Информация уйдёт. И все армии мира начнут воевать нарезным оружием с длинным стволом, додумаются и до пули Минье, а потом и до пули Петерса. Рано. Сначала нужно покончить с Францией и не дать усилиться Пруссии. Англия пусть творит, что хочет. Интересы России пока практически не пересекаются с интересами островитян. В Закавказье? И что, ну, пришлют сотню наглов. Это не серьёзно. В Средней Азии, так до этого ещё годы и годы, и то же самое соотношение сил. Большая Игра? Детский лепет на лужайке, даже сотня шпионов ничего не может противопоставить армии. Поставят своего монарха. Хана. А залп шрапнели разгонит ханское войско и наделает дырок в самом хане. Детский сад, а не Большая игра. Писатели придумали.

И как же идти с таким войском пусть и весной через Альпы? Вопрос.

Первое с чего начал Пётр Христианович после коронации — собрал всех генералов теперь своего королевства. Получилось пятьдесят восемь человек. В немецких землях, как и в России, сейчас каждым полком в основном командует генерал, плюс бригады, плюс дивизии, плюс Генеральный штаб и ещё куча придворных генералов. И даже не собирался это пресекать Пётр Христианович. Глупая мысль — начинать правление, поссорившись с генералитетом.

Начал Брехт с противоположного. Он увеличил прямо на этом совещание количество генералов. Присвоил звание генерал-майора Абдукарим-бею — командиру полка лезгин и полковнику Кляйсту. Этот товарищ с мощным басом теперь возглавил учебный центр по переподготовке кавалерии. Кроме того, звание полковник присвоил Майору Щеглову — командиру егерей, капитану Шварцкопфу — главному у гренадёров, ротмистру князю Вадбольскому — курирующему теперь всех гусар в Баварии и князю Мудару. А почему бы и не дать? Пусть вайнахов всего сто человек. Зато они грохнули маршала Мюрата и вообще отлично проявили себя под Аустерлицем.

Не все ещё конфетки для генералитета. Прямо на коронации Брехт объявил о введение трёх новых орденов, о двух попозже, а вот один называется — Орден «За военные заслуги» (Militärverdienstorden) Орден отныне считается основной наградой королевства за проявленную храбрость и военные заслуги и вручается офицерам и высокопоставленным чиновникам. Гражданские лица, оказавшие услугу армии, также могут быть представлены к этой награде.

На совещание военных король Баварии Пётр I зачитал указ о награждении этим орденом всех офицеров и теперь генералов, что воевали под Аустерлицем и оставшихся в Баварии, а также трём баварским генералам, что пусть не очень активно, но помогали освобождать Вену и Линц от французов. Фон Вреде наградил, Штейнгеля и Йогана Непомука графа фон Трива — начальника Генерального штаба Баварии.

Совещание не для этого собирал. Собирал, чтобы представить новую форму. Егеря получат форму типа афганки, но с разгрузкой, при этом грудь будет прикрыты стальной пластиной вставляемой при желании в конверт из брезента. При движении спокойно могут храниться в обозе, а при боестолкновении вставляется в разгрузку, и от современных пуль круглых вполне предохранит, если не в упор в тебя пальнули. Цвет у формы грязно-зелёный.

Ох, как сразу местные генералы роптать начали, типа, как можно в этом на параде.

— Никто и не собирается в этом идти на парад. Для парада пусть наша старая самая красивая и яркая в Европе форма остаётся. А это для похода и боя. Колени и локти, обратите внимание, у формы усилены брезентом, чтобы не прорвались сразу. В лесу незаметно и в горах не сильно выделяется на общем фоне. Это не белые штаны, которые вечно грязные и неопрятные, и которые противнику видно издалека.

— А для кавалеристов? — генерал-лейтенант фон Вреде поднялся. — Им же в лесу прятаться не надо.

Брехт запустил кавалериста. В принципе ничего в форме лезгин не поменяв. Чёрная черкеска с газырями, чёрные штаны и чёрная гимнастёрка, на груди воронёная кираса, на предплечьях такие же браслеты и каска, обшитая чёрным материалом.

— Это тоже походная и боевая форма. На параде будем блистать в синей — прежней форме.

Да, эта черкеска или кафтан, если на русском, будет сделан в двух вариантах, из лёгкой смесовой ткани шерсть с хлопком и коноплёй в летнем варианте и из толстой шерстяной ткани с подкладом в зимнем варианте. Штаны тоже в летнем и зимнем варианте. В зимнем варианте под каску надевается вязаная шапочка.

— А артиллеристы? — поднялся генерал фон Зюдов — отвечающий в Генеральном штабе за артиллерию.

— Почти то же самое, что и у егерей, только без разгрузки, вместо неё надевается во время боя манишка тоже со вставленной железной пластиной.

Глава 6

Событие тринадцатое

«Просто верьте в себя. Даже если вы этого не делаете, притворитесь, что делаете, и в какой-то момент вы это действительно сделаете.»

Винус Уильямс

«Уверенность приходит не оттого, что ты всегда прав, а оттого, что ты не боишься ошибиться.»

Питер Макинтайр

Награждение и демонстрация новой формы не главное для чего генералов собирал. План на компанию в голове у Петра Христиановича в общих чертах сложился. Детали потом можно будет с парочкой генералов поумнее обговорить. Сейчас же люди были собраны, чтобы обмануть всех. Заслали ли французы и итальянцы шпионов ко двору Франца и сюда в Баварию? Без всякого сомнения. Вся Европа, наверное, уже гудит, что король Баварии пойдёт чуть ли не завтра брать на штык Флоренцию с королевством Этрурия. Поможем шпионам. Нефиг им слухи собирать.

— Итак, господа, я вас собрал, чтобы сообщить прене… радостную весть. Первого мая мы идём на войну. Сначала захватим Итальянское королевство, а потом пойдём на королевство Этрурия, которое раньше было герцогством Тосканским. Пойдём через Цюрих, потом Люцерн, дальше через Альпы в Лугано, ну и потом берём Милан. Я так понимаю, что французы о наших планах так или иначе узнают и подготовят нам встречу в Лугано, когда мы уставшие будем с Альп спускаться. Там ещё часть артиллерии застрянет. В горах и не то застревает. Горные дороги это не шутки. Кони ноги переломают. Для того им ноги господь и дал. Но не переживайте, французов мы легко побьём, они воевать не умеют. О чём моя победа под Аустерлицем всему миру и сообщила. Шапками закидаем, на куски порубим, в фарш превратим. Плохо, что поживиться не удастся, штаны они с перепугу обгадят. Нам их обгаженные штаны не нужны. Опять-таки все мундиры в крови будут. Оружие у них хреновое. Сами французы бедны, как церковные крысы. Так, что просто перестреляем и пойдём дальше. А вот Милан разграбим полностью, и всех женщин изнасилуем, а всех мужчин продадим в рабство туркам. Дальше, то же самое, сделаем с Пьяченцей и Пармой. Следом Модена и Болонья. Там план не меняется — женщин насилуем, мужчин продаём в рабство. И оттуда идём уже в королевство Этрурия. Конечно, конечно, по дороге до Флоренции все города королевства Этририя тоже разграбляем и всех женщин насилуем. А мужчин в рабство.

Генералы начали переглядываться. Точно — отморозок. Но звучит заманчиво.

— Так Франция и Итальянское королевство смогут выставить армию в сто тысяч человек. Справимся? — Вальтер Штайнгель свёл кустистые брови к переносице. Почему, интересно, у всех генералов брови лохматые?

— Как два пальца об асфальт. Гм. Ну, легко, в общем. Ни те, ни другие воевать не умеют, обещаю вам камрады, что они просто разбегутся при нашем появлении, а кто не разбежится, тех перестреляем. Про обгаженные штаны уже говорил.

— Однако эти страны Наполеоном завоёваны и даже Суворов не смог этому помешать, не говоря уже об австрийцах. — Напомнил генерал-лейтенант кавалерийский Генрих фон Зюдов.

— Суворова в покое оставим. Там политика. Александр Васильевич, как и я, не проиграл ни одного сражения. Он воевал с армиями чуть ли не десять раз превосходившими его по численности. Точно. Нужно ввести для особо отличившихся в этом походе медаль Суворова. Запишите граф. — Брехт отыскал глазами сжавшегося за спиной одного из генералов начальника Генерального штаба Йогана Непомука графа фон Трива, и что поразительно тоже бровастый. Хоть и лысый почти. — Товарищ генерал, вам не нравится мой план? А да, для всех. Отныне и навсегда в армии обращаться друг к другу только товарищ — камрад. Например: «Разрешите доложить, товарищ генерал-лейтенант», или «Товарищ майор, я приказываю вам идти в атаку». Это обычное у гусар обращение. А вы знаете, я из гусар сам. Так что, теперь мы все гусары и камрады. Ну, кроме меня, понятно. Обращение «камрад кёниг» звучит паршиво, согласитесь. Ко мне обращаться — Ваше Королевское Величество. Итак, товарищ генерал-лейтенант, вам не нравится мой план?

— Что вы, Ваше Королевское Величество, это замечательный план, особенно та часть, где мы продаёт итальянцев и французов в рабство османом.

— А я чего говорил⁉ Просто замечательный план!

На самом деле, о том, что этот план только отвлечение внимания врага, знал один Ермолов. С ним Брехт и обговорил его. При этом Пётр Христианович сейчас не врал генералам. Так и пойдёт армия Баварии, как он и описал. Вот только две с половиной тысячи его гвардии, что он привёл с собой из Дербента и столько же, специально отобранных лучших солдат и офицеров Баварии, пойдут совсем другой дорогой. И пойдут на две недели раньше. От Мюнхена до Рима по той дороге, что Брехт наметил, чуть больше тысячи километров. В то время как армия Баварии будет страшно медленно двигаться по Швейцарии, потом через Альпы, Брехт со спецназом этим уже будет резвиться в Италии. О чём собравшиеся в Лугано французы и итальянцы узнают. Куда денутся. Телеграфа нет ещё, но гонцы-то есть. И что сделают, получив такое неожиданное известие? Даже думать не надо. Рванут на всех парах к Милану. Город-то без защиты оставили, а там этот хан, мать его, Нахичеванский. А армия Баварии, не встретив противника, пойдёт опять потихоньку вперёд. Всё то самое вытворяя, что Брехт сейчас и описал. Потом у итальянок народится много баварчиков.

И что тогда сделает Богарне Женька в своём Париже? Вопрос. У него же Пруссия с Россией на севере. Это не мелкий хулиган Пётр Баварский. Там стотысячные армии. А ещё с запада идёт Франц и прочие немцы. Не просто Женьке придётся. Не хотел бы Брехт оказаться на его месте.

На следующий день, Пётр Христианович собрал своих командиров и обрисовал им реальную ситуацию и свой план. Это люди проверенные и болтать о секретном плане не будут по салонам и ресторациям, в отличие от генералов местных.

— План ещё уточним, но суть не поменяется. Мы пойдём другим путём, как нам Ильич и завещал. Вы срочно отфильтровывайте из этих тридцати тысяч тысячи три самых толковых, бесстрашных и умелых. Да, здоровье тоже имеет значение. Тащить на себе придётся дофига, и это по горным тропам. Отобранных сразу берите в оборот и гоняйте ещё больше. Стоп. Давайте пять тысяч отберите. Тысяча кавалерия, тысяча артиллеристы и три тысячи пехота. Столько не надо, так что безжалостно гоняйте, отсеется немного, не выдержав тренировок, и бог с ними, три тысячи наберём.

— А… — хотел что-то спросить Вадбольский.

— Нет, Иван Михайлович. Ничего сообщать императору Александру я пока не собираюсь. У него своя война. Мне его помощь не нужна, а мы ему помочь пока не сможем. Вот с Италией разберёмся, потом видно будет. В принципе, вы можете отправляться в Москву или где сейчас Мариупольский полк стоит, и желающих с собой заберите, вы давали присягу Александру и удерживать вас я не вправе.

— Ни за что, Ваше Величество. Под вашим командованием я принесу императору Александру больше пользы. И за своих гусар я тоже готов поручиться. Побьём французов и в Париже уже встретимся с Александром. Так ведь?

— Сто процентов.

Событие четырнадцатое

Увеличение богатства не то же самое, что уменьшение бедности.

Джоан Робинсон

Сколько у государства ни воруй, все равно своего не вернешь.

Анатолий Рас

Ещё через недельку в…

Чуть назад. Брехт переехал из чужого дворца. Как-то неуютно себя чувствовал. Переселился во дворец Тёринг-Йеттенбах (Palais Toerring-Jettenbach), что расположен на площади Макса Иосифа (Max-Joseph-Platz). Хорошее место, и главное, рядом совсем стоит здание театра, который называется Резиденцтеатр. Нет, Пётр Христианович ни с того ни с сего оперу не полюбил. Всегда засыпал на них. Просто, это самое большое помещение в Мюнхене. А он собирался проводить чуть не еженедельно собрания с представителями разных сословий со всей Баварии. Так что, место вполне подходящее. Первое такое собрание он и провёл двадцать третьего января 1806 года. Дожил, сам на сцену попал.

Это ещё не тот театр, к которому в Мюнхене возят туристов. Брехта тоже возили, и расположен он будет здесь же, на этой площади. Но пока не построили. Вот, вернётся из Италии, и даст команду строить. Про тот Национальный Театр Мюнхена (Nationaltheater München) Пётр Христианович рассказ гида запомнил. Интересный был. Даты стёрлись, а сюжет остался. А даты? Ну, точно после наполеновских войн, но этот Максимилиан ныне убиенный ещё жив, так что в самое ближайшее время всё это произойдёт в Реале.

Король Баварии Максимилиан I Йосиф поручил какому-то известному архитектору спроектировать и построить новый театр по образцу парижского Одеона. Строительство продолжалось несколько лет, но когда оставалось только ленточку красную перерезать, случился пожар, уничтоживший часть здания. Вытерли мюнхенцы сопли, и начали почти с самого начала. Ещё через пару лет построили, и даже несколько опер в нём сыграли.

Однако, вскоре произошла новая трагедия: пожар уничтожил всё здание до фундамента. Ничего кроме груды мусора и головёшек. Вот тут-то мюнхенцы и окрысились — это со слов гида. Собрали всем миром деньги и даже после работы приходили помогать строителям. Проект чуть изменили. Здание построили в неогреческом стиле. Построили и вот — стоит. В войну последнюю опять пострадал и опять восстановили. Вывод? Нужно срочно создавать МЧС и пожарные водоёмы в Мюнхене и других городах. Ставим галочку.

Собрал Брехт на этот раз не военных, хотя там военные и были, но критерий отбора был другим. Брехт дал команду канцлеру набить в театр представителей трёх сословий, ладно, двух с половиной. Первые — это дворянство, причём пригласили самых богатых и заслуженных. Вторым сословием были купцы и промышленники. Тоже со всей Баварии самых богатых пригласили. Третьим были депутаты всех рангов и работники управляющих структур городов и самого государства. Потому и два с половиной, что среди депутатов и управленцев были и купцы и дворяне. Законодательный орган Баварии или Сословное собрание (Ständeversammlung), состоит из Палаты государственных советников (Kammer der Reichsräte) и Палаты депутатов (Kammer der Abgeordneten). Этих Брехт посадил в первые ряды. Им заниматься.

Акустика в зале великолепная, никаких микрофонов не нужно. Умели же строить, а ведь театру больше пятидесяти лет.

— Добрый вечер, камрады. — Указ уже вышел, чтобы в Баварии все друг к другу обращались «камрад». Нечего всякие длинные титулы произносить. — Я, в принципе, собираюсь отменить крепостное право.

Народ активно зашумел и задвигался. Всё же дворян больше половины из полутора тысяч приглашённых.

— Тихо, мать вашу, Родину нашу. Тут вам не базар. Ещё раз такое произойдёт, и я прикажу закрыть двери и окна и запалю этот вертеп снаружи. Будете Святому Петру объяснять, что оборзели в конец. — Брехт оглядел зал, насупив брови. Народ примолк, пусть и не мгновенно. — Итак, я сказал, что собираюсь это сделать в принципе, а не завтра в обед. Есть время у тех, кого это касается, подготовиться. Как подготовиться, я сейчас и буду объяснять.

Первое, все слышали на коронации, что я ввёл новый орден. Называется он — «Орден Гражданских заслуг Баварской короны» (Der Verdienstorden der Bayerischen Krone). Данный орден будет иметь три степени: большой крест, командорский крест и рыцарский крест, а также золотую и серебряную медали.

Третью степень будут вручать тому дворянину, который освободит своих крестьян. Не выгонит из дома, освободит и продолжит хозяйственную деятельность, заключив с бывшими крепостными договор найма. Что даёт этот орденский крест. Первое и самое главное — вместе с орденом выдаётся справка, которая позволяет один раз записаться на приём ко мне или канцлеру. Мы с канцлером рассмотрим и постараемся выполнить вашу просьбу. Конечно, в пределах разумного. Если некий господин, освободив крестьян, придёт и потребует назначить его императором Франции, то у меня может и не получиться, — Народ вежливо хихикнул, — А вот если он придёт и попросит отправить ребёнка ко мне в московское имение, чтобы вылечить его от туберкулёза… От чахотки или другой тяжёлой болезни, то я это сделаю. Опять же в пределах разумного, я не господь бог и слепых не лечу.

— А Бетховен? — пискнул кто-то с первого ряда.

— Бетховену стало лучше, но полностью слух не вернулся. Женился и ребёнок уже есть. Музыку сочиняет. В общем, понятен принцип. Кроме того вы все слышали, что вскоре в королевстве Бавария в каждом городе будут открыты банки. Обладатель креста сможет взять ссуду беспроцентную, или кредит, лучше назовём, беспроцентный на развитие предприятия или открытие нового.

Теперь про вторую степень или про командорский крест. Его получит любой гражданин Баварии, открывший новое предприятие. Если же это будет не гражданин, то вместе орденом он получит ещё и гражданство. Что даёт этот крест? Вместе с ним человеку выдадут две справки, а не одну, как при третьей степени. Можно записаться к канцлеру или ко мне два раза на приём, и я два раза буду стараться выполнить вашу просьбу. Естественно тоже в разумных пределах. Кредит можно получить больший и на больший срок. Тем, кто откроет швейную мастерскую, гарантирован на несколько лет государственный заказ. Будем шить новую форму для армии и всякие другие для неё же приспособления — палатки, например. Эти люди кроме креста получат ещё и серебряную медаль. К этой категории предприятий относятся так же типографии и фабрики по производству ткани. Шерсть, хлопок и коноплю будут привозить с Кавказа. Лён можно закупать в России и самим выращивать. Шерсть, должно быть, есть и в находящейся рядом Швейцарии. Для типографии бумагу привезём белоснежную из хлопка тоже с Кавказа. Ещё к этим предприятиям будут относиться оружейные мастерские. Ну, потом список будет полный опубликован.

Брехт зал оглядел. Молчали, даже не переглядывались. Завладел вниманием зала. А ведь первый раз на сцене. В четвёртой жизни можно будет в артисты податься.

— Продолжим. Первая степень ордена или Большой крест получит гражданин Баварии, который построит, и три года будет содержать, учебное заведение. Если это будет технический университет или школа, то он вдобавок получает и золотую медаль к ордену. Все кавалеры большого креста получат три справки дающие право на аудиенцию. Кредит для них тоже увеличен. Там существует ограничение, нельзя взять кредит и только на эти деньги построить школу, не менее половины денег должна быть собственная. Что входит в понятие учебное заведение? Первое, оно должно быть не менее чем на сто человек. Это может быть школа для детей, техникум, лицей по-другому, университет, институт или техническое училище, военная академия или интернат для сирот с военным уклоном. Женская гимназия с уклоном в медицину. Второе, нужно построить здание.

Да, для любопытных, вон, переглядываются, никто не мешает получить все три креста. Или два. Тем, кто получит два креста ордена, вручается «Орден Святого Михаила». Это известный в Баварии орден. Про него ничего рассказывать не буду. Сами и так знаете. Тем же, кто получил три креста, положен будет самый привилегированный орден Баварии — «Орден Пфальцского льва» (Orden vom Pfälzer Löwen). Вы в курсе, что до этого дня количество рыцарей ордена было ограничено двадцатью пятью. Теперь я снимаю это ограничение. Вместе с этим орденом гражданин Баварии будет возведён ещё и в графское достоинство.

И последнее, камрады. Я собираюсь утвердить завтра министерство промышленности. Если есть желающие работать в нём, и они пройдут собеседование у меня и приведут пример своей успешной деятельности на ниве производства, то жду их завтра здесь же в двенадцать часов. Всё. Теперь можете сходить в паб и перемыть мне там в пиве все косточки.

Глава 7

Событие пятнадцатое

Если мою зарплату сложить с зарплатой какого-нибудь эффективного менеджера, а потом поделить на двоих, то в среднем мы с ним на пару шикарно зарабатываем. Но в том-то и дело, что в статистике он делится, а в жизни не хочет, гад.

Брехт окарался. Облажался. Ошибся. Обделался. Обдристался. Теперь сидел окаранный и обдристанный и за голову хватался. Оказывается, что существует такая наука как статистика. Социология ещё есть. А тут дилетант и профан пришёл с металлургическим образованием и стал государством вполне себе не маленьким управлять. За один день почти разрушил старую систему управления государством, а новую только думает, как создавать. Пример с приёмом орденоносцев — яркий показатель.

Голова от дум после этого приёма раскалывалась, а записная книжка переполнилась фамилиями и проблемами. Первый приём кавалеров нового ордена Брехт назначил на первое февраля 1806 года. Приходили люди, представлялись, Пётр Христианович ставил в списке, поданном ему секретарём, галочку и, улыбнувшись дежурно, спрашивал, чем, мол, могу быть для вас полезен, дорогой камрад.

Бах. Человеку нужно сына отправить в Студенцы. Помирает мальчишка от чахотки.

— Хорошо, уважаемый, товарищ граф, я вас записал, спасибо, что освободили триста крестьян и открываете школу для сирот с интернатом. Сына-то. Да, вот, соберётся человек десять, и отправим. Со всеми удобствами и под охраной. На вашем дормезе? Да, пожалуйста. С вашими телохранителями? Ну, а там где будут жить? Построите, как и все, терем. А ладно. Всего доброго, о дате выезда вам сообщат.

Бах. Спасибо дорогой камрад, что начали строить оружейную мастерскую, жену в Студенцы. Умирает от чахотки? Да не вопрос. Терем? Да, не жалко. Как соберётся десять человек, так и поедите.

Бах. И вас благодарю святой отец за открытие школы при соборе. Десять детей больны чахоткой? От паствы? Соберут деньги на караван? Я сообщу о дате выезда. Через газету… Сами зайдёте, а вы ещё и предприятие по выпуску гобеленов организовали. Хорошо. Буквально на днях.

Бах. Слушаю вас, камрад генерал. Двух дочек в Студенцы. Больны чахоткой.

Бах. Внимательно слушаю вас принц. Сестра с дочкой? А вы же не гражданин Баварии. А построите университет и откроете хоть десять фабрик по шитью палаток или мундиров. Выкупите и дадите свободу тысяче крепостных. Ваше Высочество, вы простите за невежество, а разве ваше княжество не входит в состав Тюрингии? Подумаете о вхождении в состав королевства Бавария? Это перебор, наверное. Сестру, да конечно, привозите.

Этот визит Генриха тринадцатого (Heinrich XIII) принца и правителя княжества Ройсс Грайц, ещё бы на карте с трёх раз найти, где это, вывел Брехта из благодушного настроения. Он открыл шкатулку Пандоры. Вся Европа больна туберкулёзом. И люди готовы на что угодно, на любые траты и даже войны, как этот принц Генрих лишь бы родные не умирали на их глазах.

Он-то по простоте душевной думал, что наберётся пару десятков детей, он построит в Студенцах интернат и наладит там питание и содержание, а Матрёна будет детишек лечить. Хрен, только за час пришло пятнадцать просителей и у тринадцати просьба вылечить от чахотки родичей, в основном детей. У двоих не чахоточных, тоже больны родственники. Брехт не главный токсиколог Европы, но судя по симптомам — спорынья. Все те же проблемы, что и в России, только решить их Петру Христиановичу сложней. Всю Европу в Студенцы не отправишь. И уж тем более Матрёну сюда не перевезёшь. И не поедет и толку не будет. Она знает всё о тех подмосковных травах и ничего про местные.

Вздохнул король Пётр I, выпил чашку кофе, растёр виски и продолжил приём. За день принял сто человек. Всех записавшихся на этот день. До позднего вечера сидел. Восемьдесят две чахотки, одиннадцать непонятных болезней, которые можно, пусть некоторые и условно, свалить на отравление спорыньёй. И только семь проблем с улаживанием земельных или других наследственных споров.

Когда принёс лист с просьбами через полчаса канцлер, еле живой, старенький же, то картина почти не изменилась, ещё семьдесят пять чахоток, и пятнадцать подозрений на спорынью. И опять всего несколько имущественных споров. Типа, «Наши ведь Коровьи лужки».

Вывод напрашивался сам собой, нужно на юге в горах организовывать санатории и туда выписывать тех, кто обучался у Матрёны. И этих санаториев нужно не пять и не десять, а чуть не тысячу. Весь Тироль покроется лечебницами.

Вот брякнул со сцены театра ерунду, надеясь быстро экономику вперёд толкнуть. Толкнул. Пинок целый получит. На приём уже записалось несколько тысяч человек и поток не иссякает. И треть не граждане Баварии. Уже весть распространилась по ближайшим курфюршествам и герцогствам, а ведь и до Вены завтра докатится, там богатых людей, с жёнами или детьми больными чахоткой, в разы больше, чем в маленькой Баварии. А дальше? Вся Европа? Придётся из Тироля делать всесоюзную здравницу. Нужно строить массово бальнеологические курорты и открывать медицинские университеты, как там эта отрасль медицины называется? — пульмонология. Или здесь вирусология?

Чуть проще со спорыньёй. Нужно собрать завтра всех газетчиков, руководителей городских советов и… мельников, пожалуй. Не должны принимать не перебранное от рогов сатаны зерно. Ещё нужно бросить клич о переходе на выращивание кукурузы. Несколько лет покупать зерно в других странах, перебирать и только из такого зерна муку молоть, а скотину кормить кукурузой. Да и хлеб можно с добавкой кукурузной муки делать. Лет пять и спорынья почти исчезнет, особенно, если бороться с овсюгом. И здесь же возможна глубокая вспашка. Купить к чёртовой матери всем плуги нормальные.

И о чём думал? Хотел, как Соломон, сидеть на троне и споры мудрым решением своим пресекать. И? Люди ведь поверили. Священники? Отец Ираклий в Студенцах помог справиться со спорыньёй.

— Камрад Готлиб, а вызови мне на завтра епископа Иосифа Якоба фон Хеккенсталлера из Фрауэнкирхе или собора Пресвятой Девы Марии. — Брехт секретаря себе завёл под стать. Выбрал из гренадёров, что братики привезли последней партией, грамотных, таких семнадцать оказалось. Загадки им всякие позагадывал и математику проверил. Осталось три вполне себе нормальных хлопца. Вот, из них самого высокого и принял в секретари. Рост у парня как у самого короля Петра и вообще немного похож. Нос с горбинкой. Кудри пшеничные, глаза синие. Красавец, да и только. Ну и кулак с голову нормального человека. Это чтобы посетители не расслаблялись.

— Добуду, Вашество.

Событие шестнадцатое

Мы убьём его добротой, но только вместо доброты используем оружие.

Если чего-то очень-приочень хочешь, то дадут, даже и сомневаться не приходится. Чего-то там, на небесах, перещёлкнет, какие-то флюиды куда-то полетят, и в результате озвученное желание сбудется. Даже поговорка есть, типа, бойтесь своих желаний, они могут сбыться. Не тот случай. В первый же день или во второй, там целую неделю кутерьма была, как захватили бескровно Мюнхен, Брехт отправил насоветованного Канцлером Тайного Совета или главой правительства Баварии Иоганном Фридрихом фон Хертлингом купца пронырливого со знанием английского с приличной суммой золота через Ганновер в Англию за винтовками Бейкера. Проблема же. Под Аустерлицом стреляли не переставая, потом французов из Вены и Линца выковыривали, да и до этого использовались винтовки, тренировались стрелять. Пора менять. Можно и просто ствол заменить, но где же его отдельно от винтовки взять. Раньше Пётр Христианович винтовки покупал через представителя Московской торговой компании, договорившись с тем, что он не сам всё это будет делать, а через разные мелкие фирмочки купит, потом другим перепродаст, и те уже поставят их одному из ханов на Кавказе. Запутанный путь, но так-как друзей у Петра Христиановича в Великобритании не было, а совсем наоборот даже, то и светиться ему в связи с этими винтовками не следует.

Англичане эту винтовку у Иезекииля Бейкера основавшего мастерскую в Уайтчепеле почти не покупали. Ещё в 1800 году в Вулвиче Британским советом по вооружениям были проведены испытания винтовки. Её признали тяжёлой, заставили при этом удлинить штык до 24-дюймов, уменьшить калибр до.653 (16,58 мм), что позволило винтовке стрелять пулей карабина 625-го калибра. Винтовка заряжалась очень медленно и показала так себе результат. Во время испытания из двенадцати произведённых выстрелов одиннадцать попали в круглую мишень диаметром 1,8 м на расстоянии 300 ярдов (270 м). Ещё и ствол заставили удлинить с 30 до 32 дюймов. А на следующий год опять до 30 уменьшить. Брехт наоборот просил ствол оставить прежним 32 дюйма (81.28 см).

В результате англичане вооружили ими только один стрелковый корпус, а потом сократили в этом корпусе количество счастливых обладателей винтовок до одного полка, который в итоге превратился в знаменитый 95-й полк, известный больше как «Зеленые мундиры», остальным выдали знаменитые и привычный пехотный мушкет «Браун Бесс».

А вот Брехт продолжал четыре года уже скупать все, что у Иезекииля Бейкера в мастерской производилось. Из-за войнушки с Наполеоном в конце 1805 года команды купить очередную партию не последовало, и оружейник совсем приуныл. Армия не покупает и неожиданно вообще никто не покупает, раньше приходилось всё время увеличивать производство, а тут раз и ни одного покупателя, если не считать охотников, которые в сумме одиннадцать штук купили. Бейкер дураком не был и попытался за эти годы понять, для кого же он довольно массово производит оружие. Всё что удалось узнать, так это то, что они покупаются Персией. Неожиданная информация. Вроде дикари, а покупают самые дороги винтовки в мире. И ведь Британским советом по вооружениям она почти забракована.

До последнего оружейник не хотел останавливать производство, ведь на нём трудилось уже больше сотни человек. Немец, который нашёл его в пабе купающим длинные усы в горьком пиве, буквально спас Бейкера от разорения.

— Все заберу. Сколько есть?

— Вы их перепродадите в Персию? — пытаясь сфокусировать глаза на непонятном покупателе, пьяно поинтересовался оружейник.

— В Персию? В Персию. Так сколько есть?

— Почти две тысяч.

— Я заберу все. И вы наберите побольше рабочих, герр Бейкер, у нас там, в Персии, война идёт. Много нужно ружей. Все купим. И наш корол… наш падишах просил на пять дюймов удлинить ствол, если это возможно. Да, и не надо штыков.

— Почему, у меня хорошая сталь? — обиделся Иезекиия.

— Коро… Падишах так сказал. Ему видней.

— Падишах! — Бейкер ткнул пальцев потолок. — Падишах. А в Ганновере он тоже винтовки покупает?

— В Ганновере? — навострил уши покупатель.

— В Ганновере. Там выпускают винтовка Jäger, она почти такая же замечательная, как и моя.

— Нет. В Ганновере падишах не покупает, он ценит только оружие, производимое в ваших мастерский, уважаемый Иезекиия. Увеличивайте производство и удлиняйте ствол. Да, у меня мало времени. Давайте, уже завтра утром уже совершим сделку.

— Утром. — Сонно буркнул оружейник и лёг мордочкой в тарелку с воблой растрёпанной.

Герр Карл Хюлькенбер на обратном пути в Ганновере нашёл предприятие, выпускающее эту винтовку. А ведь этот Бейкер воришка. Его винтовка была просто копией винтовки Jäger. Прототип имел длину около 45 дюймов (1100 мм), 30-дюймовый (760 мм) ствол и весили около 9 фунтов (4,1 кг). Калибр и, правда, был больше — 17.5 мм. Не раздумывая Хюлькенбер купил чуть больше восьми сотен этих винтовок, все, что нашлись на складах оружейной мастерской и в магазинах города.

Возвращался купец довольный, король Пётр просил привезти хотя бы тысячу винтовок, а он везёт почти три тысячи. Можно и про новый орден намекнуть. Ведь у него племянница прямо прозрачной стала. Сестра все глаза выплакала. Умирает девочка от чахотки. А орден даёт право попросить короля отправить девочку в Москву на лечение. А всё русских дикарями называют, а вот, оказывается, в медицине они лучше немцев. Сколько денег уже вбухал Карл, возя племянницу с сестрой по лучшим докторам Европы, деньги-то берут и лекарства дорогие продают. Толку, вот, нет. Хорошо, что у них новый король.

Событие семнадцатое

Как похудеть? Не стой, затылок теребя. Забравшись на весы, живот втяни в себя!

Григорий Гаш

По понедельникам Брехт принимал орденоносцев, уставал хлебать чужое горе, но нельзя же обманывать людей, сказал, что поможет, почему бы хоть не послушать людей. Первый караван больных всё же в воскресенье ушёл. Двадцать человек. При этом понимая, что поступает неправильно, выбрал самых богатых, которые обещали сами и терема там построить и содержать больных и довезти до Москвы на дормезах под охраной со всем тщанием. В основном получились дочери, сыновья или жёны всяких герцогов, князей и графов.

А на день раньше отправил плутонг фельдкурьров баварских в Студенцы. Предупредить жену и Матрёну, что едут новые постояльцы, но это ладно, нужны методики лечения и лекарства, тут в Мюнхене всё плохо, помогайте. Желательно ученицу прислать вместе с солдатиками назад. Если проблема в травках, то купите в Москве на рынках все, какие есть, и по дороге пусть в России на рынках всю траву скупит ученица. И главное — рецепты эти из восковой моли и медведки. Ну и заодно Антуанетту обрадовал, что она теперь королева, а дети прынцы и прынцессссы. Нэт, пока вызвать во дворец нэ могу. Опять война на носу.

Во вторник Пётр первый принимал представителей купечества и промышленности. Наобещал же всяких благ и сырья для развития промышленности. А банков пока нет. С казаками ушли его егеря месяц назад и сейчас уже должно быть добрались до Крыма и отправили гонцов в Дербент, чтобы там срочно изготовили для Баварии клише для печатания баварских рублей и штампы для золотых и серебряных монет. Эти срочно нужны. С медью потом можно разобраться. Пусть пока старая будет в ходу. Просто в рубле будет не сто, а двести пфеннигов. Новую валюту королевства Бавария Брехт решил приравнять к российскому серебряному рублю и название это и оставить. Пусть привыкают дойчи. В принципе, Пётр Христианович долго думал, а что делать с этой свалившейся на него страной. Дербент бросать не хотелось, и уж точно не хотелось бросать Россию. Без него там всё, что он начал, заглохнет. И опять хрень, от всех отстающая, получится. Думал, думал и надумал. А что если на правах королевства попроситься в состав Российской империи. Не сейчас, чуть позже, когда с Францией до конца разберутся. И не одному вступить в состав России, а с собой прихватить Баден и Вюртенберг. Они же родичи Александра, и они к тому времени от Брехта сильно зависеть будут. Кивнёт им, и все втроём подадут заявку на вхождение в БРИКС. Тьфу, в Российскую империю. Осссссуществится мечта всех попаданцев — объединится сумрачный немецкий гений с русским раздолбайством. Ну, и заодно Кавказ весь на это дело подпишет. И Сербию. Нужно, главное, сейчас не прогореть.

Купцам и промышленникам Брехт пока выдавал кредиты лично. Всё же в Вене прилично добра хапнули, и про гроши тоже не забыли. Плюс, доход от последних двух миллионов фальшивых гульденов базарные воришки привезли, плюс в Вюрцбурге у епископа чуть не полмиллиона оказалось в закромах в виде монет и бон. Про всякие золотые чаши и серебряные подсвечники пока рано думать, хоть их немало и в Вене и Вюрцбурге прихватили. Ещё запас монет и бумажных денег есть. Кроме того расплатился за карандаши, перьевые ручки и чернильницы непроливайки Йозеф Хардмут. Привёз кучу просто бабок. Считаем плюсом чуть не миллион. Расширяется его карандашная империя. Уже в пяти крупных городах Европы есть филиалы. Конкуренты, нарисовались, пытались нарисоваться. Но Хартман ему пожаловался, Брехт выделил десяток гренадеров, и те съездили к ним в гости. Руки переломали, детей забрали в Дербент, а заводики переписаны теперь на Хардмута. Делали это не сильно скрываясь гренадёры. И потому больше дурачков в Европе не нашлось. Нашлись в Англии. Туда так просто не сунешься, но на рынок континентальной Европы их не пустили, а с Англией чего уж, пусть пока резвятся. Дойдёт и до них ход. Неожиданная череда пожаров грядёт. Сейчас несколько человек в Дербенте усиленно английский язык изучают.

По средам король принимал духовенство. Нет, не обдирал служителей культа. Их уже ободрали. Секуляризация лишила епископов и прочих князей церкви огромных доходов и всех земель. Теперь только то, что сами заработают. Брехт хотел подвигнуть батюшек местных святых на подвиг просвещения народа. При каждом соборе, кирхе, монастыре должны быть открыты воскресные школы для детей.

— Если через год в Баварии будет хоть один неграмотный ребёнок, то я сильно огорчусь, святые отцы. Это раз. Второе. Вы подумайте внимательно. Спокойно только. Папу нам нужно своего, из вас выбранного, на престол посадить. Жду через неделю чёткий план этого мероприятия. Кого подкупить, кого отправить к апостолу Петру, кого в ад. Туда же самоубийцы попадают? Скажу вам по секрету. Рим я захвачу в начале мая. Человек я набожный, так что в Ватикан зайду и… Понятно? Работайте.

В четверг Пётр Христианович занимался с представителями богемы.

— Бетховена я выписал, скоро приедет. Будем делать из Мюнхена столицу оперно-симфоническую. Если Бетховен друзей позовёт, и я это приглашение поддержу материально, то лучшие композиторы мира будут считать, что поселиться в Мюнхене это привилегия, косяками попропут. Думайте о новом театре, что затмит все остальные, осуществим самые смелые мечты. Нужны лучшие архитекторы этот театр строить, новый дворец для меня, дома для всяких Бетховенов и прочих Моцартов. А с Бетховеном и Гойя приедет. Подумайте, кого ещё из художников пригласить переселиться в Мюнхен. Писателей не забудьте. Теперь слушаю просьбы и пожелания.

А в пятницу Пётр I занимался армией. Сам проверял, чему успели за неделю научиться баварцы. Маршировать точно разучились. Бегали, прыгали, стреляли, подтягивались и по-другому дурачились. И это вместо шагистики. Местные генералы роптали. Их ведь тоже гоняли братики Витгенштейны. Кого другого они бы послали далеко, а тут затык. Как пошлёшь королевичей этих. Эти могут и по роже съездить. Вон здоровья сколько. Не все роптали. В генералы так просто не попадают, нужно голову на плечах иметь, опять же Генеральный штаб существует. Основная масса понимала, что именно эти учителя малым своим количеством уничтожила полностью Великую армию, которой все боялись. Да и самого Буонопарта уничтожили, как и почти всех его маршалов, так что, почему бы не поучиться, раз учат. А ещё король какую-то аттестацию на первое марта затеял. Эх, придётся затянуть пока пояс. В смысле, штаны от регулярных занятий на свежем воздухе стали свалиться. Животики растворяются. Чудеса.

Глава 8

Событие восемнадцатое

Разумные созданья Бессмертного Творца

Идут путём страданья до смертного конца,

И смертным смерть вручает подарок дорогой:

Наследникам — наследство, покойнику — покой.

Абуль-Ала аль-Маарри

Это должно было произойти. Есть же Закон Ме́рфи: «Если что-нибудь может пойти не так, оно пойдёт не так». Но раз есть такой закон, то должен существовать и противоположный. Так сформулируем. «Если событие может произойти, хорошее или плохое, то оно обязательнопроизойдёт». И самое удивительное, по крайне мере Брехт точно удивился, произошло сразу два таких события, и произошли они одновременно.

Сидел, себе над детальным планом операции по захвату королевства Этрурия мозги ломал. Кстати узнал, что название не из пальца высосано. Оказалось, что там раньше было государство этрусков. Кто-то там из наших сказал, что название сей народ получил от словосочетания — «Это русские». Нужно бы восстановить историческую справедливость. Завоевать и переименовать в королевство «Русское» и передать братику австрийского императора Фердинанду с условием, чтобы название нельзя было заменить ни при каких условиях, а то опять войной пойдёт на него Бавария, и тогда нарушившему договор мало не покажется. Сначала завоевать надо.

Вчерне план был готов. Осталось немного. Наметить остановки на маршруте и попытаться на них создать продовольственные и фуражные склады. Тысяча километров, причём приличная часть по горам, это не самый простой маршрут. И некоторые места очень слабо обитаемые для армии в шесть, скажем, а то и в семь тысяч человек, на таком количестве они с Ермоловым остановились, еды в тех местах не купить. Ещё хуже с фуражом. Пехотинцев в этом походе не будет и егеря, и гренадёры будут на лошадях. То есть, с учётом шести рот конной кавалерии это семь, а то и все восемь тысяч лошадей, которых нужно кормить овсом. Если проходить, как и обычно, по пятьдесят километров в день, то это нужно создать двадцать магазинов воинских. С Италией сложно, а вот на территории австрийской империи вполне по силам. Нужно ли дозволение Франца? А чёрт его знает, часть маршрута пройдёт по землям, которые вскоре будут принадлежать Брехту, выставить небольшую охрану, а вот если со складами чего случиться, то ответка не замедлит прийти. И мало даже Францу не покажется. Пётр Христианович не рыцарь совсем, спросит, как с понимающего.

Так про закон товарища Мерфи. Александр Павлович рано или поздно должен был прислать посла в Баварию. Вроде как, стеснительно, эдак, поинтересоваться: «Князь, а чего теперь с Кавказом»? или «Генерал, а каковы ваши дальнейшие планы»? И вот посол приехал в Мюнхен и об этом Брехту выздоровевший почти Ванька и доложил. Только тут же и ещё доложил:

— Вашество, прибыл посол французский ещё.

— Вона чё⁈ Вместе в приёмной сидят? Прикольно.

— Никак нет, француз — маршал Эдуард Мортье поехал к Их Высочеству Людвигу Баварскому.

— Да, охренели лягушатники! Посла вернуть и выпороть на конюшне!

— Слушаюсь, Вашество! — Ванька метнулся к двери.

— Стоять! Шучу, я, корнет! Ты, что не знаешь, что посол лицо неприкасаемое⁈

— Так секут не по лицу, а по жопе…

— Смешно. Ладно, Ванька. Пусть мутит воду. Зови нашего посла. Людвиг хоть и обижен на меня, но не дурак. Даже умный, где-то в душе. Сам придёт, расскажет, на что его недобитый маршал склонял. Странный выбор. Его тут побили, и именно я, и побил, а император Женька его сюда послом. Вообще не вижу логики и здравого смысла. Хотя, где французы и где здравый смысл? А вообще нет. Знаешь, корнет, как звучит пятый закон Мерфи?

— Никак нет, Вашество!

— Не ори. Звучит он так: «Предоставленные сами себе события имеют тенденцию развиваться от плохого к худшему». Скажи министру иностранному пусть пойдёт к Людвигу и спросит у маршала, не заблудился ли он? Именно этими словами. Всё беги. Зови нашего посла.

Ух, твою же через коромысло! Александр знал, кого послать. Более того он послал обоих.

Графиня Дарья Христофоровна Ливен, она же Катарина Александра Доротея фон Бенкендорф, она же Дарьюшка, приехала в Мюнхен вместе с мужем.

— Ваше Сиятельство! — Брехт пошёл обниматься с российским послом.

— Ваше Величество! — Граф Ливен Христофор Андреевич протянул было руку, но Брехт его облапил и тому тоже пришлось медведя этого по спине похлопать.

— Ваше Сиятельство, — Пётр Христианович поцеловал ручку графини. У этой можно.

Дарьюшка отошла, оглядела короля медведеобразного и покачала головой.

— Всё больше и больше.

— Жирком обрастаю, корона опять-таки эта дурацкая, — Брехт стащил с головы красоту несусветную, не знал, же кто будет, надел для солидности.

— А жену не выписал? — задала вопрос графиня, а глаза хитрые — хитрые. Даже и сомневаться не стоит, и так знает, что жена детей в Студенцах растит. Навела справки перед командировкой.

— Тут война сплошная. Опасно. Пусть в хорошем намоленном месте живёт и дети тоже. Я уж как-нибудь один тут.

Врал. Уже месяц делит с ним дворец сестра императрицы Всероссийской. Мария Елизавета Вильгельмина Баденская инкогнито приехала. Муж теперь аж герцог Фридрих Вильгельм Брауншвейг-Вольфенбюттельский поехал к себе в Брауншвейг хоронить отца убитого при Аустерлице, а оттуда, несмотря на то, что герцогство унаследовал, вернулся на службу в прусскую армию. Дебил, наверное. Вместо того чтобы герцогством заниматься, солдатиков по плацу гоняет. По договору с Австрией он собирался на свои деньги сформировать в Брауншвейге целый корпус, вооружить и одеть его в Пруссии и подготовить к войне с Францией.

— Вильгельм — настоящий солдат! — на коронации сообщил Брехту эту новость Карл Баденский — отец русской императрицы и Марии.

— Точно. Солдат.

— Целый корпус на свои деньги! — снова воздел палец в небо тестюшка.

— Ещё и прусакам своё государство отдаст, — про себя вздохнул Пётр Христианович. Усилится Пруссия. Поборись потом с ней.

Событие девятнадцатое

Тайна всегда привлекательна.

Хорошо, когда есть человек, который знает все твои тайны.

С подарками приехал граф Ливен. Брехт думал о том, как должен Александр отреагировать на его самоуправство. Ругать и карами грозить? Глупость. Хотя, сто процентов, что половина его нынешних советников именно так и будет «уговаривать» поступить императора. А та половина, которая оценит действия Брехта, будет разогнана по имениям. Тот же Кутузов. Но останутся и здравомыслящие. И главное, судя по историческим передачам и статьям всяким, что Брехт в будущем читал или смотрел, Александр, под дубом этим просидев ночь в одиночестве, поменяется. Недоверчивым и злым станет. Повзрослеет. Оставалось только надеяться, что провести эту ночь наедине со своим раскаянием Александру дадут. Не так сильно вмешательство Брехта изменило ситуации, которая к этому сидению привела. Да, потери русских раз в десять меньше. Те три колонны, что застряли в Сокольнице целыми почти остались, и Багратион почти не вступал в битву. Начал отходить, как и в Реале, и о результате разгрома Наполеона не знал. Должен, нет просто обязан Александр Павлович с мокрыми штанами посидеть студёной ночкой под дубом в одиночестве.

Засыпать Брехта подарками Александру гордость не позволит. Он такой весь великий с огромной, почти стотысячной, армией и лучшими генералами Европы разбит в пух и прах, а десять, да даже пятнадцать тысяч дикарей и что интересно — бунтовщиков казаков просто походя уничтожили Великую армию вместе с самим «Великим». Как тут не позавидовать, поскрежетать зубами и злобу затаить?

Но!!! Если чуть под другим углом посмотреть. Наполеон разбит и убит, и это сделал «русский» генерал. Блин, не генерал, же.

— А ну, позвать сюда Ляпкина-Тяпкина. Пишите указ императорский. Присвоить князю фон Витгенштейну звание «генерал от кавалерии» (генерал-полковник). Хм. И дать ему золотую шпагу и до кучи орден Георгия Победоносца первой степени. А чёрт с ним ещё золотую табакерку с моим портретом красивым. Пусть любуется. Гад.

Как-то так происходило через пару недель после возвращения Императора с разгромленным, но победившим, войском в Питер. Это граф Ливен рассказал. Дарьюшка же шепнула, что решительно на его сторону встала Мария Фёдоровна и прямо приказала, всех нонешних советников гнать поганой метлой из дворца, а князя наградить?

Когда же до Александра дошла весть, что Пётр Христианович тихо-мирно на Кавказ возвращаться не собирается, а даже наоборот стал корольком мелким, то опять все старые советники повылезали и особенно Кочубей с Долгоруким и тестем ещё камергером Василием Семёновичем Васильчиковым и давай шептуны пускать. В результате Кочубея вызвал на дуэль молодой Чичагов, но дуэль Александр отменил и запретил, а Кочубея с министров снял и отправил в имение. Министром же внутренних дел стал Куракин Алексей Борисович бывший Генерал-прокурор Правительствующего сената. Близко знаком с ним князь Витгенштейн не был. Так, пару раз раскланялись. Не плохой вроде человек даже «Уголовный кодекс» составил.

Александр же решил отправить к Брехту графа Ливен с подарками и наградами и вопросом: «И чего теперь»? Орден Пётр первый надел, шпагу прицепил к поясу и табакерку на стол поставил. И решил не тянуть с ответом. Вышел из кабинета, оглядел находившихся в приёмной, и выгнал всех. Потом Ваньку к наружной двери поставил и приказал стрелять из пистоля в каждого, кто уши захочет попарить.

— Чтобы по дуге кабинет обходили. Секретные переговоры у меня.

Ванька и секретарь зверские рожи сделали и, не поняв шутки юмора, пистоли в руки взяли. Ну, и ладно. Спокойней будет разговаривать.

— Дария Христофоровна, разговор будет очень секретным, и если вы не чувствуете в себе силы удержать его внутри вашей прелестной головки, то лучше посидите в приёмной. — Зная эту интриганку, предложил Брехт будущей Мата Хари.

— Я могильная плита. — И глаза как у кота из Шрека. — В сажень толщиной. — А сама худющая. Тестостерона лишку.

— На самом деле важный разговор. Его даже императору говорить нельзя, потому как он точно не могильная плита. До него информацию нужно донести кусочками, по мере развития событий. И естественно, если эти события пойдут по плану.

Ливен кудряшки взбил на голове и сосредоточенность на лице изобразил.

— План же такой. Я сейчас завоюю королевство Этрурия и передам его Францу. Он дальше сам пусть разбирается, снова его разделить и герцогством сделать или оставить королевством. За это я получаю Тироль и Зальцбург. Потом присоединяю к Баварии герцогства Гессен — Дармштадт и Берг, переговариваю с курфюрстами Бадена и Вюртемберга и мы все вместе просимся в Российскую империю. В качестве анклавов.

— А с Францией что? — не дослушав перебила Дарьюшка.

— Вот именно это я и хотел бы узнать у Александра Павловича. А что с Францией? Он собирается с ней воевать? Или мне с моими двумя тысячами нужно всю Европу захватить⁈ Во всех же почти королевствах сейчас ставленники Наполеона сидят. Будет ли коалиция воевать и когда? — Брехт тоже насупился на Христофора Андреевича.

Ливен сначала развёл руками, мол, я не главный по тарелочкам, но потом всё же, медленно, боясь лишнего произнести, и почти шёпотом сказал:

— Собирается новая коалиция и в ней точно будет Пруссия. Австрия пока обещает только. Но и я и другие… люди, думают, что англичане их додавят и Австрия вступит в войну, пусть даже и не очень большими силами. Английский посол сказал императору Александру, что Бавария вступила в коалицию и готова выставить стотысячную армию. Возможно ли такое?

— Так и есть, армия готовится. — Говорить Ливену, что вместо ста тысяч армия будет всего тридцать пять, максимум тридцать семь тысяч Пётр Христианович не стал. Да и это может оказаться не так. У гессенцев есть войска, есть войска у герцогства Берг и Баден с Вюртембергом чего дадут. Может и за семьдесят тысяч армия получиться. Пусть и хреново обученная и необстрелянная.

— А Итальянское королевство? С ним что? Какие-то странные слухи ходят. Прямо не верится. — Ага не зря генералов собирал местных, слухи уже и до Северной Пальмиры дошли. Замечательно.

— Это информационная война.

— Какая война? — пискнула Дарьюшка и рот зажала, типа, случайно вырвалось. Мне и не интересно совсем.

— Информационная. Противник должен быть деморализован ещё до начала войны. Кроме того противник должен быть запутан.

— Вы хотите сказать Пётр Христианович, что не пойдёте на Милан? — блин, умный.

— Пойду. Вот про это молчок. Пойду не только на Милан.

— Понятно. Хитро. Можно на карту взглянуть Италийскую?

Ливен склонился над картой.

— Да, не сильно очевидно. Если бы вы не намекнули, Ваше Величество, я бы и не понял.

— А я и не поняла! — опять пискнула Мата Хари, заглядывая на карту через плечо мужа.

— Вот и хорошо. Выступаем мы пятнадцатого апреля. А на Милан пойдём первого мая, раструбив на весь мир.

— А ну-ка объясняете!!! — хороша чертовка.

Событие двадцатое

Война — слишком серьёзное дело, чтобы доверять её военным.

Шарль Морис де Талейран-Перигор

Маршал Эдуар Адольф Казимир Мортье не понимал, почему его послали в Мюнхен с этой миссией дипломатической. Какой из него дипломат? Разве что в наказание, что сдал Вену, а потом и Линц этим варварам. Как будто остальные маршалы проявили себя лучше? Где все они? Они погибли сами и вместе с ними, и император, и «Великая армия». Он же вернулся Париж с остатками гвардии. И его солдаты заставили заплатить за сдачу Вены, этих варваров, дорогую цену. Он сам видел десятки убитых с той стороны. Все выжившие и сумевшие уйти солдаты и офицеры после чудовищного разгрома под Аустерлицем и его гвардейцы уверяли специальную комиссию, созданную этим хитрым хромцом Талейраном, что у варваров необычные ружья, которые бьют чуть не на милю. И что это стало главной причиной поражения.

Мортье тоже изложил комиссии, которую возглавил Шарль Франсуа Лебрен — бывший третий консул и по существу глава правительства Франции последние годы, ту же версию. И это было правдой. Мортье сам видел в Вене, что его солдат убивали с огромного расстояния. Не миля, естественно, но и не двести шагов. Только это было частичной правдой. Всё же эти дикари дрались отчаянно и под их неистовым варварским натиском пасовали даже ветераны. После всех выслушанных офицеров и генералов комиссия сделала вывод, что нужно попытаться разработать ружьё, которое будет стрелять хотя бы на тысячу метров и попытаться завладеть оружием дикарей, чтобы узнать, как им это удалось.

Отправляя Мортье с посольством в Мюнхен, Талейран и Лебрен дали ему именно эти задания. Первое — попытаться тайно, подкупом добыть ружьё дикарей и найти человека, который бы объяснил причину дальнобойности ружей этих горцев. Предлогом же для посещения Мюнхена решили сделать заключения мирного договора с Баварией, а ещё лучше привлечение этого короля нового Петра Баварского на сторону Франции, удалось же Наполеону обещанием незначительного увеличения территории тогда ещё курфюршества Бавария переманить их на сторону Франции. Ничего же не мешает пообещать сейчас этому хану Нахичеванскому или фюрсту фон Витгенштейну земли герцогства Берг. А после, когда остальная Европа будет завоёвана, уничтожить и самого недоумка и его государство, раздробив на куски.

По прибытие в Мюнхен маршал отметился для вида во дворце нового короля, а сам сразу поскакал к старому дворцу. В Мюнхене при прежнем правителе Максимилиане Мортье бывать приходилось, можно сказать, что в том числе и благодаря ему Баварию, Вюртемберг и Баден удалось заполучить в союзники. Завоевать бескровно. Максимилиан хотел стать королём. Да, пожалуйста, вот поможешь нам разгромить Австрию и Россию, и прирежем тебе землицы за счёт поверженной Австрии. Сейчас, по словам Талейрана, его шпионы донесли, что сын прежнего правителя Людвиг с семьёй Максимилиана проживает в одном дворце, а король Пётр в другом. Людвиг остался фюрстом Баварии. А этот Витгенштейн уже прилично увеличил страну и объявил себя королём и курфюршество Бавария входит в состав королевства Бавария. Хитрый ход. Мол, твоих прав никто не ущемлял. В тоже время Талейран через своих шпионов узнал, что амбициозный наследник если и не выступает открыто против узурпатора, то и не особенно рад его пребыванию в Мюнхене и ждёт начала новой войны, когда войска этого варвара уйдут из Баварии, чтобы устроить мятеж.

Приехав, под охраной из десятка улан в Мюнхен, маршал Эдуард Мортье уже через пару часов был во дворце Людвига.

Глава 9

Событие двадцать первое

От тебя ж — один бедлам,

Стыд царю, конфуз послам!

Я давно антиресуюсь,

Ты не засланная к нам?..

Не шпионь и не вреди,

А осмелишься — гляди:

Разговор у нас с тобою

Будет крупный впереди!..

Леонид Филатов, из книги «Про Федота-стрельца, удалого молодца»

Примерно за неделю до визита французского посла.

— Людвиг, к тебе по моим беспочвенным подозрениям должны теперь массово бывшие друзья твоего отца повалить. — Брехт так хотел всё семейство Максимилиана Баварского куда-нибудь в Студенцы или Дербент отправить, что прямо кушать не мог. Ходил, прикидывал подлости, которые обиженный наследник может устроить. Всё у них на мази было, сестру за будущего императора выдадут, земельку новую прирежут, королевством станут. Солдатики потом пойдут завоёвывать России и оттуда кучу рабов прогонять и ценностей всяких привезут. А бамс и полный облом. Да ещё военные — грязные ублюдки, приняли сторону этого рыжебородого узурпатора. Сбрил теперь бороду, рыжебородым перестал быть, а вот узурпатором нет. Есть у него какие-то древние права на Каринтию. Ну, и завоёвывай свою Каринтию. Даже отдадим кусочек Баварии, которая раньше входила в эту Каринтию. Так нет, припёрся в Баварию.

Может и не так думал Людвиг. Он герцогом не перестал быть. Сестра вышла замуж за того, кому и обещана была. Младшую больную чахоткой сестрёнку отправили лечиться в имение этого гада в Московию. Награды всем выдал денежные и ордена. Людвига в генерал-майоры произвёл. Даже дворец оставил, а сам в старый переехал, который рухнет на днях.

Может и так думал Людвиг. Брехт не знал — чужая душа — потёмки. Тем не менее кое-какие действия он предпринял. С помощью фон Вреде завербовал в обслуге дворца несколько истопников и других рабочих, которые рассказывали о том чего семейка говорит за обедом. Кроме того соседнее здание, которое было каретным двором и находилось в аварийном состоянии починили на скорую руку и там поселились десяток егерей, которые из себя местных улан изображали.

А ещё Брехт всё время пытался Людвига работой загрузить и даже назначил наследником королевства до совершеннолетия своих сыновей. Льву сейчас только шесть с половиной лет, далеко ещё до совершеннолетия. Ещё Брехт постоянно дёргал Людвига на совещания по экономическим вопросам, чтобы чувствовал себя причастным к управлению королевством.

Этот разговор Пётр Христианович всё откладывал, но время отъезда в Этрурию приближалось и нужно было соломку подстелить.

— Никто ко мне не ходит. Словно прокажённые стали. — Буркнул Людвиг.

— Придут, не боись. Ты ведь должен понимать, что враги Баварии считают тебя слабым звеном и будет пытаться на бунт сподвигнуть. Им на тебя плевать, им нужно ослабить и захватить страну. Что будет после захвата, ты ведь понимаешь, не маленький. Разорение, грабёж и массовые убийства. Изнасилования ещё. О сёстрах подумай. Ладно, чего я тебя за Баварию агитировать буду. Ты вот что. Победили мы французов, как они считают из-за того, что наши ружья бьют дальше. Это правда. И я тебе одно такое ружьё принёс. Если всякие австрийские или французские или прусские шпиёны будут тебе предлагать достать наши ружья и продать им за кучу денег и всякие другие плюшки, то ты соглашайся.

Людвиг привстал с трона и завис в полуприсяде. Неожиданное предложение.

— Зачем?

— Неправильный вопрос. Правильный вопрос: «За сколько»?

— Разве можно такой секрет продавать. Тогда они точно вооружатся новыми ружьями и захватят Баварию. Сейчас её все ненавидят. — Присел назад наследник.

— Молодец. Только продать нужно обязательно. Вот ружьё с помощью которого мы стреляем на семьсот метр… На две тысяч футов. — Брехт вручил Людвигу Слонобой с отпиленным дульным тормозом и чуть переделанным прикладом. Его сделали самую малость длинней, и нормальный человек, чтобы прицелиться уже подушечку толстую подложить не сможет. Отдача такого ружья без тормоза и подушечки переломает ключицу стрелку гарантированно. Никакого секрета в Слонобоях нет. У Девидова же образец взяли. Секрет в пуле Петерса и дульном тормозе. Без них это хрень полная. Понятно оно и с круглой пулей на семьсот метров пульнёт. Но кто из него стрелять будет и как заряжать эту круглую пулю. Тут минуты три надо. А потом один выстрел и сломанная ключица. Но ведь не выбросят, будут думать, экспериментировать, время потратят кучу и денег. И ничего. Нужна пуля Петерса, даже не Минье. А до неё ещё ого-го сколько времени.

— Людвиг не сомневайся, нужно шпиёну ружьё продать и на заработанные деньги брусчаткой пару улиц в Мюнхене ещё покрыть или сотню львов бронзовых и каменных архитекторам и скульпторам всяким заказать, чтобы у нас в городе стояли эти львы, чтобы красиво было.

— Поражаете вы меня каждый день, Ваше Величество. — Принял огромный Слонобой Людвиг, приложил к плечу. — Точно продавать?

— Торгуйся только обязательно. Не продешеви.

И вот перед Людвигом стоял знакомый ему маршал Мортье представившийся послом Империи и зигзагами всяким наталкивал его на мысль поделиться секретом этих проклятых узурпаторов и варваров.

Людвиг собрался, нельзя, чтобы маршал понял, что с ним Витгенштейн играет.

— Двести тысяч франков золотом.

— Что простите, Ваше Высочество? — сбился с льстивой фразы Мортье.

— У меня есть винтовка, которой вооружены русские, кавказцы, варвары, узурпаторы. Сам не пойму, кто они такие. Но большинство говорит на русском языке.

— Вот как, винтовка⁈ Я могу её увидеть? — маршал напрягся. Неужели всё так просто.

— Двести тысяч золотом. Вашими золотыми монетами.

— Почему нашими? — опять сбился с мысли Мортье.

— Когда я продам вам винтовку, то мне придётся бежать во Францию, скорее всего. Вас ведь поймают с ней и выйдут на меня. Придётся бежать.

— Не беспокойтесь, Ваше Высочество, никто меня не поймает, но наши золотые монеты так наши. Наполеондор — это наша золотая монета. Она достоинством в 20 франков. Двести тысяч — это десять тысяч монет или шесть с половиной наших граммов на десять тысяч — получим шестьдесят пять килограмм золота. У меня есть сто килограмм в слитках. Это заменит двести тысяч франков? Даже намного больше получится.

— Приносите завтра вечером.

— А можно мне взглянуть на ружьё, должен же я знать, за что плачу деньги…

— Ваше Высочество, прибыли уланы от короля, срочно требуют доставить французского посла в Резиденцию. — Лакей учтиво поклонился.

— Завтра вечером.

Событие двадцать второе

Потерялся чёрный дипломат, нашедшего просят сдать его в посольство Hигеpии.

Маршал был довольно высоким человеком и не худым, холёным таким, как и положено, на голове чего-то кучерявилось, и на щеках бакенбарды круче даже чем у Пушкина, мундирчик ещё неудобный, видимо. Очень высокий стоячий воротник, и он жёсткий, потому голову всегда приходилось Мортье держать с высоко задранным подбородком и смотреть на собеседника через нос, что ли. При этом карие и почти чёрные глаза лягушатника выдавали его отношение к сидящему напротив корольку Петру первому. Вот самое точное описание его взгляда. Принесли маршалу целую тарелку шашлыков… хотя, стейк принесли. Он его из соусника позолоченного клюквенным или брусничным кисло-сладким соусом полил, облизнулся, взял в правую руку нож серебряный, в левую вилку, не менее серебряную, и уже даже салфетку себе за шиворот сунул, и даже облизнулся вторично. Но тут прямо на центр этого обсоуслинного антрекота садится огромная жёлтая навозная муха и начинает все свои шесть лап от удовольствия потирать. Потирает и смотрит на маршала французского, мол, чё, товарищ, поужинаем. Налетай, а то остынет.

Вот именно так и смотрел маршал Эдуард Адольф Казимир Мортье на Брехта, как на жёлтую навозную муху. Пётр Христианович взгляд оценил, он чуть привстал, нагнулся над разделяющих их столом барочным белым и, резко выбросив руку, щёлкнул лягушатника по носу. От всей славянской, тьфу, от всей немецкой души щёлкнул.

Вскочил Эдуард, вскочил Казимир и даже Адольф подпрыгнул.

— Шо, сынку, помогут тебе твои ляхи? — почти так.

— Что, на дуэль вызовешь⁈ Давай. Прибью как муху. Кто тебе смерду право дал разгуливать по моей земле не спросясь? Вообще берега попутали? — и снова руку вперёд вытянул.

Мортье отпрянул, перевернул венский, обтянутый золотой парчой, стул и свалился вместе с ним на паркет.

— Рота, подъём! А, в смысле, что случилось, Ваше Превосходительство? Ноги не держат?

Маршал стал очумело вращать головой и подыматься. Нет. Маловато будет.

— Ванька пни его.

Стоящий у двери, позолотой украшенной, корнет подскочил, не раздумывая, и влепил пендель послу Империи Французской. Удачно влепил. По дороге рука попалась маршальская, на которую он опирался, собираясь встать. Хрясь, рука потеряла точку опоры. Хрясь, сапог впечатался в попку откляченную, Хрясь, приданное пинком ускорение вынесло тушку французского петушка вперёд и впечатало плечиком в стол барочный. Ускорение не успокоилось, чуть развернуло маршала и лбом тоже в дуб прочный приложило. Ванька замахнулся для повторного пинка.

— Корнет! Отставить! Не видишь, посол поскользнулся, помоги ему подняться и на стул усади. Экий он не ловкий, — специально на языке Гюго остановил прыткого пинальщика Брехт.

Ванька выдернул за затрещавший рукав мундира Мортье из-под стола, поставил на ноги и, придерживая, поднял стул, а затем хлопнул по плечу посла, усаживая на него.

Брехт умильно эту картину наблюдал. На всю жизнь теперь запомнит француз, а то гонор тут гонорил. Теперь при слове Бавария у маршала, задница побаливать будет. Вон, какой когнитивный диссонанс словил. Башкой вертит, понять не может, чего это такое сейчас произошло. Задремал, поди, и приснилась ему чушь всякая. Не могут же французского посла и маршала пинать всякие слуги⁈

— Ушибся, болезный? — участливо покивал головой Брехт. — Аккуратнее надо. Паркет у меня больно скользкий. Ничего, до свадьбы заживёт или до похорон. Ладно, не падай больше. Чревато. Повредишь ещё чего важное в организме. Говори уж, Адольф, что привело тебя в процветающее королевство Бавария.

Мортье из диссонанса своего всё вынырнуть не мог. Так не могли поступить с ним! Точно задремал и свалился со стула. Вот и болит седалище.

— Ваше Величество, — где-то через минуту собрал мысли в кучку посол, — меня прислал император Франции Эжен первый.

— Женька⁈ Говори, посол, чего брату моему Женьке надобно?

— Император Эжен… — Мортье кучеряшки пригладил растрёпанные, — Император хотел бы заключить мир с королевством Бавария.

— Давай руку. Всё, мир! — Брехт протянул маршалу руку, от которой тот отпрыгнул в полуприсяде. — Чего такое? Не хочешь мир заключать⁈ Руку, говорю, давай!

Эдуард Мортье, совершенно выбитый из колеи, протянул руку и тут же взвизгнул. Этот медведь своим пожатием точно кисть ему раздавил. Когда же это кончится! Это не может длиться вечно!

— Передай брату моему Женьке, что отныне между Великим Королевством Бавария и вашей Францией мир. Пока вы на меня не нападёте. Ох, не советую. Я в гневе страшен. Ну, ты в курсе, Адольф.

— Ваше Величество, до нас дошли слухи, что вы собираетесь напасть на Итальянское королевство? — всё же смог сконцентрироваться на своей миссии Мортье.

— Итальянское королевство? Врут. Если оно на меня нападать не будет, то мне и вовсе незачем. А что ещё по слухам должно случиться? А то мы тут в глуши своей и не знаем. Газет не получаем парижских. Ты, посол, Адольф, привёз газет ваших? Нет? Странный ты посол. Газет не принёс, падаешь всё время, визжишь, заблудился ещё. Никого лучше не нашли? Измельчал у вас там народец.

— Ваше Величество, так что насчёт Итальянского королевства? Всё же поговаривают, что вы готовите поход на Милан? — через минуту опять пришёл в себя посол Франции.

— Не верьте слухам. Это я учение хочу провести. Лавры Суворова и Ганнибала мне покою не дают. Они горы с армией перешли, и я хочу. Я два раза хочу, чтобы обоих переплюнуть и туда схожу и обратно, не будете мешать, так и не случится ничего. Купим сувениры и вернёмся. Туризм, понимаешь, альпинизм.

Уходил маршал с аудиенции, пошатываясь. Он ничего не понял и не знал, чего же он добился. Что это рукопожатие значило⁈ Единственное, что осталось в гудящей голове, так это то, что секретную винтовку русских он всё же завтра добудет. Это главное, а мира с этим корольком настоящего никто и не хотел заключать. Как соберётся с силами империя, так и раздавит этого урода с его мелким «Великим» королевством. Как только соберётся с силами!

Событие двадцать третье

Искусство генерала должно заключаться в том, чтобы держать противника в полном неведении относительно места сражения.

Сунь-цзы

Брехт к походу подготовился. Нужен был повод для появления хоть и не очень большого отряда в Тироле. Как бы оно ни пошло, но всё же незамеченным это действо пройти не могло. Всякие чиновники австрийские без сомнения Францу доложат про появление войск в пока спорном графстве. А потому было создано сразу несколько отвлекающих внимание мероприятий. Часть войск, но в три раза меньше, чем намечалось, прогулялись до городка Розенхайм на границе с Австрией и устроили там тренировочный лагерь. Понятно, сразу прикатили австрияки и все подсмотрели, потом эти пару полков постреляли и ушли назад, а на их место опять пришли следующие, разбили палатки, опять постреляли. На этот раз австрийские лазутчики недолго крутились. Посмотрели, плюнули и не стали задницы морозить. А в лагерь стали потихоньку по роте новые силы подходить. Потом опять ушли, а через три дня вернулись теперь уже артиллеристы. Под недовольными взорами австрийцев бабахнули несколько раз и тоже стали сворачиваться. В четвёртый раз пришли кавалеристы и скакают, и лозу на полном скаку рубят, и друг на друга лавами скачут. Жуть. Почему нельзя это в Мюнхене делать? И эти тоже вскоре ушли. Опять пришли пехотинцы с чудными печками на колёсах. Больше никто лазутчиков не посылал. Надоело. К пехотинцам добавились артиллеристы, потом прискакала кавалерия и под утро все двинулись восвояси. Но, пройдя до реки Инн, развернулись и пошли по дороге вдоль реки на юг. Там пехоту пересадили на заранее пригнанных коней, и уже на четырёх ногах вся маленькая армия тронулась вдоль реки Инн на юго-запад к Инсбруку.

Не вся подготовка. Параллельно с этим в самом Инсбруке, вернее, в горах рядом с ним, начали баварские купцы и аристократы скупать земли и строить на них терема. Дома такие из дерева, для данных мест совершенно необычные. Опять появились лазутчик и… И узнали главную буржуинскую тайну. Тут, около Инсбрука, очень хороший климат для больных чахоткой, а сейчас в Баварии развернулась прямо истерия массовая по борьбе с этим заболеванием. Народ возами и каретами вывозят в Московию, а часть по реке отправляют в Крым, и вот теперь и тут начали строить лечебницы. Народу на строительство полно понагнали и всё идут и идут телеги и закрытые фургоны со строителями и материалами для строительства. Стали и местных строителей, кто горазд с деревом работать, привлекать. В домах только фундамент из камня, а все остальное деревянное. Австрийцы посмотрели на это и рукой махнули. Всё равно Тироль вместе с Инсбруком вскоре отойдёт Баварии, пусть строят, что хотят. И вот под видом завозки стройматериалов в пригороде Инсбрука был организован приличный воинский магазин с месячным запасом провианта и фуража для корпуса в десять тысяч человек и для десяти тысяч лошадей, соответственно. Не забыли и про порох, патроны бумажные и гранаты всех систем. Также был привезён резервный комплект черкесской и егерской зимней формы для этого корпуса. От Розенхайма до Инсбрука около сотни километров, проделав за два дня этот переход и отдохнув день, корпус переоделся в полевую форму и вторгся на территорию Итальянского королевства. От Инсбрука можно было сразу идти на Милан. Хорошая, хоть и временами горная дорога. Но в Милане к «Встрече» готовились, да и завоёвывать Милан и Итальянское королевство задачи не было. Потому пошли практически прямо юг к Вероне, через Больцано.

Очень хреновая горная дорога, Прямо, настоящий переход Суворова через Альпы. До Больцано по пустынным почти дорогам добрались, преодолев сотню с небольшим гаком километров за три дня. В городе оказалось два батальона французов и какое-то местное недоразумение. Вокруг горы и река, через которую не убежишь. Взяли городок Больцано в клещи и зачистили и от французов и от местного недоразумения, потеряв двух егерей убитыми и семерых ранеными. Брехт нанял среди местных сотню человек с подводами и лошадками и отправил их с ранеными в Инсбрук. Зачем сотню? А чтобы запутать. Потом, подумал, подумал и ещё сотню нанял, скупил всё продовольствие в городе и с разницей в один день вслед за армией отправил этот караван в Верону. Конечно, там, в Вероне, есть продовольствие. Его даже гораздо больше, чем в горном городишке. Там уже предгорье, а дальше плодородные поля. Зато продовольствия лишнего не будет в Больцано, когда туда придут французы, а что придут рано или поздно не стоит и сомневаться.

В Больцано местных не грабили и продовольствие на конфисковывали, а покупали, за серебро покупали. Если назад возвращаться придётся этой же дорогой, то зачем создавать себе среди местных врагов. Сейчас они были полностью на стороне баварцев, так их французы с их поборами и грабежами достали. Некоторых попрятавшихся французских вояк жители сами убили, а некоторых сдали баварцам.

— Вон, дяденьки, в том подвале французы прячутся.

— Спасибо пацан, держи талер серебряный. Ещё узнаешь, что про лягушатников, говори нам. У нас талеров много.

Глава 10

Событие двадцать четвёртое

«Бог всегда на стороне больших батальонов»

Этот известный афоризм традиционно ошибочно приписывается Наполеону.

На самом деле — слова французского маршала XVII в. Жака д’Эстамп де ла Ферте.

Что можно сказать об армии вторжения? Главное, что на армию она не тянет. Армия это тысяч пятьдесят, а то и больше. Корпус? Корпус, если он настоящий, а не обмылок, который тащил под Аустрерлиц маршал Даву, должен состоять из пары бригад, плюс куча всяких полков и батальонов отдельных. Тысяч двадцать должно быть в корпусе. А вот бригада⁈ Бригада — это вполне себе подходящее определение для «огромного» войска, что через Альпы тащил сейчас Пётр Христианович, порезвиться на просторы Апеннинского полуострова.

Бригада состоит из нескольких полков и ещё в ней есть отдельные батальоны и всякие роты специальные. Такое вот соединение и вёл под красным знаменем король Пётр I во Флоренцию. К его шести сотням егерей отобрали и подготовили, а также вооружили винтовками Бейкера, тысячу самых метких и выносливых егерей из армии Баварии. Вместо одного батальона стало три и теперь это можно смело назвать егерским полком.

К батальону гренадеров тоже тысячу добавили. Как и егеря, великаны вооружены винтовкой Бейкера, разница в том, что ручные гранаты у них никто не отбирал. Так чугунные шары с ремешком из толстой кожи и носят в специальном ранце. Разве что взрыватели усовершенствовали. Тоже эти полторы тысячи теперь можно полком считать. Шварцкопф только хоть и получил погоны полковника, на настоящего полковника не тянет. Как должен полковник выглядеть? Усы седые пышные, пузико, на котором ремень не застёгивается, и бакенбарды конечно. Настоящий полковник. А тут два метра глистообразного безусого непотребства. Когда куцые бороды рыжие в Мюнхене всем разрешили сбрить, то Вилли сбрил и усы и бакенбарды и подстригся короче некуда. Избавлялся от рыжести. Нет, не похож на полковника.

Пять сотен лезгин, а для кавалерии это настоящий полк, пополнили, всё же потери были, и дополнили ещё пятью сотнями. Самых здоровых и отважных из кавалеристов Баварии отобрали в новый кирасирский полк. Кирас хватает — у конницы Мюрата позаимствовали. Вместо кавалерийских карабинов баварский полк вооружили немецкими штуцерами удлинёнными, который посланный за винтовками Бейкера купец привёз из Гановера. «Егерь» называется. Ствол короче, чем у винтовки Бейкера и прицел дурацкий, но кавалеристы и не снайпера. Кроме того каждому выдали по два пистоля. Не двуствольных, как у лезгин, а одноствольных, так что огневая мощь у них пожиже. Зато сабли мюратовские, лучшие из отобранных, перековали баварские кузнецы в шашки. В целом полк естественно слабее лезгинского получился и опыта настоящего боевого у людей нет. Потому Брехт полки перемешал. Теперь два немецко-лезгинских полка.

Последним полком в этой бригаде по номеру, Брехт ему присвоил номер 333, но первым по огневой мощи является полк конной артиллерии. К двум конным ротам генерал-майора Алексея Петровича Ермолова добавилось сразу пять. Всё вооружены 12-ти фунтовыми пушками. Есть русские, есть трофейные французские, даже австрийская рота есть, так назвали роту вооружённую трофейными австрийскими орудиями, а нефиг бросать артиллерию на поле боя. Всего теперь у Ермолова сорок три орудия и почти полторы тысячи бойцов. Отбирали в основном по здоровью. Наводчиков из прежних двух рот взяли, а тягать тяжести теперь немцы будут. Хуже с лошадьми. Если у Ермолова все лошади были першеронами, то на целый полк во всей Баварии столько тяжеловозов собрать не смогли, пришлось и Вену отправлять и в Вюртемберг и в Баден покупателей и всё равно часть лошадей — какая-то помесь тяжеловозов с обычными лошадками. Ну, уж точно всё одно в разы лучше тех, что были у Наполеона под Аустерлицом. А ведь Франция и Бельгия — родина першеронов.

На этом полки кончились. Генералу Кляйсту, взятому Петром Христиановичем с собой, досталось два эскадрона лёгкой кавалерии, которые сформировали из кумыков, читай дагестанцев, не вернувшихся домой с Мехти и оставшихся ещё повоевать, и немецких улан с гусарами. Князя Мудара Брехт тоже чуть усилил, восполнили убитых вайнахов фрицами и гансами чернявыми и ещё чуть добавили блондинистых. Получился нормальный эскадрон тяжёлой кавалерии в сто восемьдесят рыл. Кирасы и каски тоже Мюрат им предоставил. Есть же щедрые люди.

Гусар полковника Вадбольского усилили по тому же принципу. Восполнили убыль и довели до эскадрона. Благо гусар в Баварии хватало, было из кого выбирать.

На этом боевые части закончились. Только куда армии без тыла? Тем более что главное в этом походе, впрочем, как и во всех походах Брехта — это скорость. Полевые кухни изготовили из расчёта одна кухня на пятьдесят человек. На семь с половиной тысяч получилось сто пятьдесят штук. Европа не Дербент, листового железа добыли. Тоже не простое мероприятие, но в разы проще. За четыре месяца изготовили нужное количество. Ну и семьсот повозок, что тащат по горам провиант, фураж для восьми почти тысяч коней и боеприпасы. Всё возчики не с деревни взяты, а тоже из армии Баварии, и не похуже отбирали, а самых — самых из оставшихся. В целом этот кошеварно-перевозочный полк можно и за настоящий считать. Народ вооружён штуцерами и пистолями и всем этим вполне умеет пользоваться, если какой эскадрон гусар летучих французский решит поживиться хабаром у возчиков баварских, то вполне может в полном составе и на небо улетучиться. Залп из семи сотен штуцеров и полутора тысяч пистолей с эскадроном в сто пятьдесят человек покончит гарантированно.

Пуль Петерса — Суворова налили на всех с огромным запасом за четыре месяца подготовки к походу. Лили сами егеря. Потом к каждой новой винтовке перебрали, подбирая нужного диаметра. Всё же это не автоматы из будущего. Калибр каждого ружья, каждого пистолета хоть чуть, но отличается от соседнего. Да меньшую пулю легче в ствол забивать, но и дальность стрельбы резко уменьшается. Потому к этому вопросу у Брехта очень тщательно подходили. Вся мощь его войска выстроена именно на дальнобойности. В лагерях на берегу Инна новобранцам дали в первый раз пострелять из оружия с использованием пуль Петерса. После этого, уже не заходя домой, народ на войнушку и отправился, так что секрет продать французам, даже если кто и захочет, то не скоро у него получится. Теперь только после победы. Сбежать по дороге не просто. В арьергарде идёт рота своих егерей. В авангарде тоже, а по краям дороги вдоль всей колонны рассредоточены егеря и гренадеры с заряженным оружием. Если кто ломанётся в горы, то далеко не убежит. Может, и зря перестраховывался Брехт, ни один человек из новеньких не предпринял пока попытки сбежать. Но бережённого бог бережёт.

Ещё об вооружении. В обозе лежат сто пятьдесят Слонобоев и тысяча мушкетонов (фр. mousqueton). Это русское название тромблона — разновидность кавалерийского огнестрельного оружия с кремневым замком, имеющего короткий ствол с раструбом для стрельбы несколькими пулями или картечью на близких дистанция. Достались тоже от Мюрата в подарок. Так-то оружие не очень понятное, хуже карабина кавалерийского и двуствольного пистоля. Задумка, что при выстреле дробь разлетается широким раструбом и поражает сразу кучу врагов не очень и работает. Но при штурме укреплений сгодится, залепить в, спрятавшегося за зубцом стены супостата, из такой штуки лучше, чем из пистоля. Рассеивание всё же есть и даже если чуть промахнёшься, то одна из дробин долетит.

Всего в бригаде кавалера кучи орденов и целого генерала от кавалерии Российской армии Петра Христиановича фонВитгенштейна, он же король Баварии Пётр I семь с половиной тысяч строевых и около тысячи возчиков, кашеваров и прочих коновалов с кузнецами. Отдельно чуть в сторонке, не перемешиваясь с воинами, но и не примыкая к кашеварам, следует на своих повозках санитарный батальон. Тоже увеличился — призвали в армию несколько десятков выпускников университетов в Мюнхене. По уровню подготовке лезгинам и прочим дагестанцам с азербайджанцами, что окончили университет медицинский в Дербенте, немцы серьёзно уступают. Разные учителя и методики. Ну, будут больные и раненые — научатся.

Событие двадцать пятое

«Бог не на стороне больших батальонов, а на стороне лучших стрелков.»

Вольтер — имя при рождении Франсуа́-Мари́ Аруэ́

Верона, встретила нападанцев брехтовских проливным дождём, раскисшими дорогами, по которым отказывались ехать телеги, а уж пушки полуторатонные, и подавно. Они прошли сквозь Альпы через горный перевал Бреннер по старой римской дороге, известной как Via Claudia Augusta, и теперь спускались по грязи на равнину в Паданскую низменность. Если бы французы подготовили оборону и ударили подходящих в вечерних сумерках к городским стенам баварцев в штыки, или устроили лихой кавалерийский наскок, то разнесли бы вшивую бригаду в пух и прах. Главное преимущество — точный дальний ружейный огонь отсутствовал от слова… этого не любимого народом. Порох на полке просто не воспламенится в дождь. Пора переходить на цельнобумажный патрон, а потом и на цельнометаллический, если и дальше ставку делать не на штык, а на пулю.

Но бог спал. Вечер, ливень, грязь. А там, в облаках, как на перине, тепло и мухи не кусают. А вот баварцев, шествующих вдоль реки сначала, а потом по горным ущельям с ручейками, мухи, мошка и комары одолевали конкретно. Вся радость, что Верона запирает выход на равнину и там до Апеннинских гор этой гадости должно быть поменьше. Хребтов горных придётся не один, как Суворову и Ганнибалу, а два преодолевать. Пусть Апеннинские горы пожиже Альп, но это горы и приличный кусок дороги до Флоренции после равнины вновь предстоит проделать по горным кручам.

Французов в Вероне не оказалось. Они сбежали. Был их всего батальон не полный и совершенно одичавший. Сразу несколько командиров отравились чем-то насмерть. Вроде в таверне, где они пьянствовать любили, травили крыс, и одна из них попала в кувшин с вином. А может кто из мужей, изнасилованных французами итальянок, решил их отправить вслед за Ромео Монтекки. Обе версии отцы города рассказали на следующий день Брехту. На жуткой смеси латыни, итальянского и французского. Так вот, после того, как почти не осталось офицеров, в батальоне, расквартированном в городе и частично в знаменитом замке Кастельве́ккьо соединённом с городом мостом Скалигеров, началось повальное пьянство. Потом солдаты, не сдерживаемые офицерами, начали грабить местных жителей, а те в тихую истреблять их. А тут пришла весть, что из Австрии идёт огромное войско и полупьяные французы подались на запад в сторону Милана. В Столицу.

В очередной раз при разговоре с руководством города Пётр Христианович, плюнув мысленно под стол, констатировал, что Истории вообще не знает, а там где знает, то очень фрагментарно. И главное — осёл ослом. Как только Александр терпит? Ведь если не знаешь истории, то возьми, купи самого знающего эту историю профессора европейского и пусть он её тебе во время приёма пищи, скажем, читает. И перед сном, вместо колыбельной.

Один из членов городского совета, при вопросе Петра Христиановича про французов, удивлённо вскинул брови, и на вполне сносном французском рассказал историю их города за последние семь лет. Брехт почему-то считал, что раз он находится на территории Итальянского королевства, то тут должны стоять французские войска и название это фикция, раз королём являлся сам Наполеон, а вице-королём Евгений де Богарне. А оказалось, что не всё так просто.

Верона была оккупирована Наполеоном в 1797 году, но в пасхальный понедельник — в «Веронскую Пасху» — население восстало и изгнало французов. Именно тогда Наполеон положил конец Венецианской республике. По Кампоформийскому мирному договору город отошёл к Австрии. Наполеон не успокоился и продолжил, без участия уже Суворова и русских, захват Италии. По Люневильскому миру в 1801 году Верона была поделена на две части: на правом берегу реки, что протекает через город — Адидже — французская часть, на левом — австрийская. Так продолжалось до 1805 года, когда весь город снова перешёл под власть Франции. И случилось это совсем недавно, буквально несколько месяцев назад.

Сейчас население Вероны с радостью встретило воинов Священной римской империи немецкой нации. Бавария не часть Империи? А не часть ли? Брехт над этим особо не думал. Пресбургского мирного договора же не случилось и Священная римская империя по факту вроде бы существует, и если чуть под другим углом рассмотреть ситуацию, то король Баварии Пётр первый о выходе из неё не объявлял. И в Российскую империю пока тоже просился только в частном разговоре с графом Ливеном. И Александр об этом и не знает, так как Семейка Ливенов поехала не назад в Россию, а вперёд в Париж. Узнать, чего там происходит и к чему готовиться, к попытке французов мир заключить или к очередной войне.

Брехт даже не сомневался, что к войне. Во-первых, Англия не успокоится, пока не задавит гадину в её логове, а во-вторых, Пётр Баварский пошёл захватывать королевство Этрурия, а это пусть и косвенный — повод к войне. Ну, а поход армии Баварии на Милан с Севера и вот прогулка по тылам Итальянского королевства самого Брехта, так это уже настоящий «казус белли». Бавария официально вступила в коалицию. Война будет или Александр поумнел за ночь и теперь в чужие драки не будет соваться. Ой, не верится. В Реале ввязался, что изменилось. Даже для него всё лучше стало. Франция явно слабее без Наполеона и Старой гвардии, а ещё без кучи маршалов своих.

Так про Верону. Местные власти и народ посчитал, что империя просто вернула себе свои земли. И народ этому рад. А как же фильм «Овод», который крутили в детстве Брехта по телеку, ещё чёрно-белому? Не сильно пока к свободе рвутся итальянцы. Они за триста лет привыкли к тишине и спокойствию под властью австрийских Габсбургов. Процветают, как могут. Никакого геноцида и онемечивания. Да тут руководство города немецкого не знает. Так два десятка слов, французский за пару лет лучше выучили, чем немецкий за века.

Событие двадцать шестое

Желаешь без печалей обойтись, Наукам и ремеслам обучись.

Алишер Навои

Настоящий мастер — это вечный ученик.

В Вероне отдохнули два дня. Переход через Альпы даже по проложенной римлянами дороге настолько ниже среднего удовольствие, что Брехт решил, что никуда Этрурия не денется и дал людям два полноценных дня отдыха. Народ помылся, постирал вещи, заштопал порванные об острые камни черкески и френчи, просушил сапоги. Да и по чарочке пару раз накатил, благо деньги на это дело офицеры выдали бойцам ещё при выходе из Мюнхена. По сто талеров каждому. Пока отдыхали бойцы и командиры сам Пётр I действовал. Он решил чуть французам жути ещё привить. Отправил из местных дворян добровольца под белым флагом в Милан, что сдавайтесь мол, подлые трусы. Иду на «Вы». Если привезёте в течение трёх дней ключи от Милана, то прощу и просто, выпоров всех французов до полусмерти, отправлю на лодках весельных во Францию. А если не привезёте, то посажу всех до единого на кол, по нашей доброй Кавказской традиции. А потом зашлю во Францию шпионов, и они вырежут ваши семьи. «Да, он над ними издевался. Ну, сумасшедший, что возьмёшь».

На этом его, воспалённый усталостью от перехода через заснеженные кручи, мозг не успокоился. Чего одним Миланом ограничиваться. В Парму тоже отправил. Пусть чего хотят делают. Хоть ополчение собирают, хоть просьбы о помощи в Милан и Париж шлют. Чем больше будет суеты, тем лучше.

Сам же Пётр Христианович прошёлся по магазинам. Зашёл в оружейные, и в одном занятную штуку увидел. У него почти такой пистоль есть. Он стреляет, используя заранее заряженную втулку вкладную. Практически — патрон. Знай, меняй. Скорострельность выстрелов десять, а то и двенадцать в минуту. И замена легче, чем у него. Там было резьбовое соединение и тот пистолет где-то в Студенцах так и лежит. Просто бесполезная диковинка. Вот уж радость закручиванием скользкой железки заниматься, обжигая руки о ствол. И это во время боя.

Здесь же пытливый человеческий ум изобрёл почти берданочный способ закрывания трубки этой в стволе. Почти затвор. Чуть до выреза в стволе мысль не дошла у изобретателя. Затвор каждый раз нужно вынимать. Купил и поинтересовался у хозяина магазина Пётр Христианович, чьих пытливых ручек изделие. Оказался местный мастер. Брехт со свитой из егерей поехал по указанному адресу. А там похороны. Мастера и хоронят. Судя по симптомам — пневмония. Или воспаление лёгких. Простыл, в общем, и запустил болезнь. Хреново. Король Баварии дал вдове сто гульденов и, вычленив молодого человека из родственников, отвёл в сторону.

— Есть у мастера Луиджи незаконченные работы или законченные и не проданные?

— Мы с отцом вместе работаем уже почти десять лет, говорите что нужно, сеньор.

— Вот такие пистолеты. Или похожие? — достал Брехт покупку.

— Есть две пары незаконченные.

— Ладно, парень. У тебя горе. Занимайся похоронами. Завтра вечером в замок Кастельве́ккьо приходи с пистолями, поговорим, и вдруг другие необычные стреляющие штуковины есть, приноси.

— Хорошо, ваша милость.

— Ваше Величество.

— Простите. Хорошо, я приду, Ваше Величество, работы мало, в долги залезли, хотелось бы вам чего продать.

— Нда. Держи ещё сто гульденов. Расплатитесь с долгами, и жду завтра вечером.

После оружейника Брехт отправился в мастерскую, где делали фейерверки. Тут мастер был жив, и Пётр Христианович, купив на пробу несколько ракет, остался «мастерством» мастера доволен.

— Бросай тут всё, продавай дом и чего ещё есть, и переезжай в Мюнхен. Будешь придворным мастером. Куплю тебе дом большой хороший и мастерскую построю на краю города, чтобы не спалил весь город. Заказ будет постоянный от государства, и вдруг больше сделаешь, то торгуй на здоровье. Если есть проблема с ингредиентами, то сразу договорись о поставках их в Мюнхен оттуда, где сейчас берёшь.

— Как-то вот так сразу. Родня опять же…

— Если родня на тебя работает, то и её перевезу и жильём обеспечу. Мне нужен хороший мастер по фейерверкам.

— Подумать бы, ваша милость…

— А не милость никакая, я — король Баварии. Думай. Завтра вечером жду. В замке Кастельве́ккьо. Послезавтра убываем. Не проспи своё счастье.

Больше ничего интересного в Вероне не нашёл. Один мастер делал интересные резные диванчики и стулья, но переезжать категорически отказался. А вот взять парочку учеников за пятьдесят талеров в месяц согласился. Тоже нормально, доберётся до Мюнхена после победы и оправит пару смышлёных парнишек. Резьба по дереву у мастера была на твёрдую шестёрку по пятибальной шкале.

В результате и с оружейником и с мастером по фейерверкам Брехт договорился, выдал им по пятьсот гульденов аванса и на переезд.

— Езжайте как можно быстрее, не ровен час, французы вернутся. Ещё враги и завистники доложат, что я с вами общался. Кто их этих лягушатников знает, как поступят. — Мужики поскучнели и заторопились. Ну, этого и добивался, упомянув про французов. Быстрее уедут.

Из Вероны тронулись на юг утром третьего дня. И не просто так тронулись, дворяне Вероны все успели записаться в отряд самообороны и потребовали просто, чтобы Брехт взял их с собой.

— Мы же местные, пригодимся.

Сто десять человек. А ведь и правда. Чем не переводчики, переговорщики и не разведчики. Плохо, что на них нет лишних походных кухонь. Ну, ничего, от каждой из имеющихся, одну миску всегда найдут. Так, что скорость передвижения отряд веронцев не должен замедлить.

Глава 11

Событие двадцать седьмое

Врагов не считают, их бьют.

Фёдор Фёдорович Ушаков

Верь, повинуйся, сражайся.

Бенито Муссолини

Уже выехали когда из Вероны, Пётр Христианович послал Ваньку за одним из веронских дворян, сказал чтобы выбрал самого мелкого и неказистого. Не подвёл корнет. Итальянец был чуть выше полутора метров ростом, и бородка козлиная, на изуродованном сабельным ударом лице, смотрелась ужасно просто. Она чуть не под девяносто градусов росла от подбородка. Жуть.

— Клаудио Ди Лоренцо! — Спешился одетый в панцирь разукрашенный чеканкой и даже парочкой драгоценных камешков дворянин.

— Клаудио. Вот, смотри карту. Сейчас мы идём на юго-восток, сначала до местечка Сан-Джовани Лупатото, оттуда на Леньяго и дальше уже к Феррара. А оттуда поворачиваем на Болонью. Я прикинул по карте и поговорил с местными купцами, Они говорят, что расстояние примерно сто пятьдесят километров. Э? Сорок лье. Мы преодолеем это за три дня. Тебе же надо нас опередить и прикинуться французским патриотом. Сказать нужно властям Болоньи, что нас около пяти тысяч, и мы идём захватывать Болонью. И рассказать, что гарнизон Вероны струсил и сбежал. Пушки у нас древние, форма некрасивая. В войске половина — пацаны молодые, а половина дикари. Даже штыки есть не у всех.

— Кхм, Ваше Величество, но это, ведь, правда, — ещё острее угол сделал между подбородком и бородой итальянец. — В Болонье большой гарнизон — тысяч пятнадцать. И они могут вызвать подмогу из других городов. От Модены там всего десять лье, за два дня могут прислать подкрепление. А в Модене тоже стоит большой гарнизон, там одних кавалеристов больше тысячи и артиллерия есть.

— Стоять! Бояться! А ты откуда знаешь? — почесал нос Брехт, каверзу выдумывая.

— Так у меня брат в Болонье в городском совете, а в Модене второй брат живёт. Недавно у них гостил на свадьбе дочери Джанлуиджи, это тот брат, который в Модене живёт.

— Ага? Ага! Меняется план. Нет, не для тебя. Мы тогда медленно пойдём, чтобы они успели подкрепление из Модены вызвать. За четыре дня тогда дойдём, не будем спешить. Бабочек половим, цветочки пособираем. Учение проведём.

— Учение, так они больше двадцати тысяч за это время соберут, да все двадцать пять тысяч. — Схватился за голову Ди Лоренцо.

— Вот, так им всё и говори. В смысле, что вы можете собрать подкрепление успеть, очень медленно немцы с дикарями идут. Кони плохие, обувка на солдатах дрянная. Еле ползут идиото! Вы соберите все войска с ближайших городков и наделайте из этих придурко антрикото. Ферштейн, камрад.

Камрад знал французский и немецкий, ещё бы — был помощником одного из назначенных французами управляющих Вероной, а до этого ту же должность исполнял при австрийцах.

— Ваше Величество, я не понимаю. Зачем вы хотите собрать против вашего маленького войска такие большие силы? Не лучше ли сразиться с ними по отдельности. Нельзя пятью тысячами разбить подготовленное и предупреждённое войско в двадцать с лишним тысяч. И там есть артиллерия, я же говорил. — Повернул бороду влево вопросительно Клаудио.

А чего сказать? Так-то он за нас немцев, но если поймёт, что дурак полный перед ним, то и переметнётся, должно быть, легко.

— У меня есть хитрый план. Но вдруг тебя пытать будут, дорогой Клаудио, я его тебе не скажу на всякий случай.

— Хитрый⁈ Что ж, Ваше Величество. Про вашу победу над Наполеоном знает вся Европа. Я вам верю. И попробую разыграть перед французами осведомителя. Тем более что я знаком со многими в Городском Совете Болоньи. Я буду спешить изо всех сил.

— Хорошо. Возьми заводного коня. Ванька поможет. И поспеши капитан, присваиваю тебе Клаудио Ди Лоренцо это звание.

— Я не подведу, Ваше Величество.

Клаудио через минут десять и на самом деле пропылил мимо, настёгивая, высокого каурого жеребца. А за ним на длинном поводке вообще араб гнедой иноходил, не пожалел Ванька, лучших выбрал коней для коротышки. Как только взгромоздился на такого жеребца. Явно помогал кто. Он в холке сантиметров на десять выше капитана.

Брехт никакого секретного плана не имел, на ходу импровизировал. Не знал ни размеров гарнизона в Болонье, ни уж, тем более, что могут французы и из Модены ещё подтянуть подмогу. План был вчерне придуман ещё в Мюнхене — примитивный до неприличия. Уличные бои в Вене Петра Христиановича убедили, что с серьёзным соперником на улицах большого города воевать очень не просто. Там преимущество его дальнобойных винтовок нивелировалось возможностью создания баррикад поперёк улицы. А ещё местные знали обходные пути и могли просочиться в тыл. Только безрассудная храбрость казаков задунайских их какое-то пренебрежение смертью, позволили относительно легко выбить маршала Мортье с его корпусом из Вены. Прямо на пули и штыки бросались станичники, словно броники богом выданные на них.

Вот и решил Брехт, с Ермоловым посоветовавшись, попробовать, если где будет необходимость брать города не штурмами всякими, людей теряя, ведь казаков в Вене пару тысяч потеряли, а хитростью. Ещё Святослав пользовался. Отправлял половцам предупреждение: «Иду на вы», те и рады были под удар тяжёлой кавалерии подставиться. А сейчас Наполеон и прочие великие полководцы, в кавычки надо поставить, и вообще мыслили войны только генеральными сражениями. Вам хочется песен, их есть у меня. Будет вам генеральное сражение, выходите и выстраивайтесь перед городом.

Событие двадцать восьмое

Все время переживать из-за прошлых ошибок — самая грубая ошибка.

Мохаммед Али

Винить себя нужно только в том случае, когда вы заметили ошибку, но ничего не сделали, чтобы её исправить.

Найджел Латта

— Абдукарим, только не геройствуйте. Если ощущаешь в себе непокобелимость, то, может, я лучше гусар пошлю. Давай повторим твои действия. — Брехт опасался лезгин посылать в эту атаку. Точнее, теперь уже не только лезгин. Сейчас в полку Абдукарима половина лезгины, а половина баварцы, второй такой же полк под командование бывшего зама Абдукарима Рустамхан-бея сейчас стоит в лесочке небольшом, как и всё остальное войско и ругается, что начинать бой не им выпало. Все рвутся прямо с французами сразиться.

— Скачем по диагоннанли… Ей, слов понавыдумывал, Петер-хан, хоть язык сломай, наискосок скачем, и когда увидим зелёную ракету, резко поворачиваем и, рассредоточившись, уходим назад и вправо.

— Зачем? — каждый солдат должен знать свой манёвр, а уж полковник и подавно.

— Французы захотят по нам из пушек пальнуть.

— Точно. Я буду в бинокль наблюдать и как увижу, что они вокруг пушек копошатся, так и подам сигнал зелёной ракетой. Дальше.

— Уходим вправо к реке и стоим там ждём красной ракеты. Красная ракета это сигнал к атаке.

— Правильно. Про атаку давай.

— Сначала выстрел из тромаботона… Тьфу! Э, а, сначала выстрел из этого смешного пистоля дробью, потом четыре выстрела из двух наших пистолей и только потом, если кто останется, добивать шашками.

— Тромблона или мушкетона. Всё правильно. Абдукарим, только прошу, не сделай по-другому. Да, вы смелые, да, вы сомнёте и порубите жалких французиков. Только, мне потом вашим матерям в глаза смотреть, и отвечать на вопрос, почему не уберёг сына. Мог уберечь? Мог. Почему не уберёг?

— Смерть награда для воина. Но не переживай, Петер–хан, мы сделаем всё, как ты и говоришь.

— Надеюсь.

Французы не подвели, они вышли в поле перед городом. Зачем? Так и хотелось спросить. Ну, даже какие-никакие стены есть у города. И закройся потом в улицах, и стреляй картечью, да просто каменным дробом, вдоль улиц. Нет, вышли. Пиписьками помереться — генеральное сражение дать. У них же великий мастер генеральных сражений Наполеон учитель. Да, много их — французов, в смысле, а не Наполеонов. Не подвёл Клаудио. Французы созвали подмогу со всех ближайших городов. Тысяч двадцать пять точно стоит. Красиво стоят, по всем правилам современной военной науки. Рядами и колоннами. Между колоннами батареи, под прикрытием конницы, и с правого, и левого фланга ещё конница. Тысяч по пять, если и меньше, то ненамного. Сила против его пусть семи тысяч. Шапками закидают.

Если доскачут. Если дойдут, если не убегут. План чуть доработали. Субудай-багатур одноглазый в помощь. Он ли придумал, или это исконная тактика степняков. Напасть и потом сразу отступить, заманивая за собой врага под стрелы или под фланговый удар. Сегодня будет и то и другое. Фланговый удар обеспечит отступившая конница Абдукарима, а стрелы, за неимением, придётся заменить шрапнельными гранатами.

Брехт, перед тем как начать войнушку, долго высматривал, что там, у противника, с артиллерией. И успокоился. Может, Наполеон и отличный артиллерист, но пока ещё не все так замечательно у него с артиллерией. Пушки маленькие. Полковые, или как там эта мелочь называется? В основном 6-ти фунтовые орудия. А есть и ещё меньше. А это значит, что расстояние имеет значение, его 12-ти фунтовые на целый километр дальше палят. И они на холме расположены, точнее, сам город расположен в низине, вдоль реки, а окрестные поля и рощи выше города получаются. Не самые умные люди строили, или тогда во времена древних римлян не было дальнобойной артиллерии. Да, вообще, никакой не было.

Брехт махнул рукой и, нарезавший рядом круги на своём аргамаке, Абдукарим понёсся к полку. Немецко — лезгинский полк тяжёлой кавалерии начал галопом спускаться к противнику. Шашки на солнце бликуют, хорошо. Красиво выглядят в чёрных с серебром черкесках. Тьфу. Брехт бросил любоваться конной лавой и перевёл трубу подзорную на противника. Там прыснули от командования вестовые и всякие адъютанты. Один из них спешился почти сразу у собранных вместе трёх батарей артиллерийских. Пётр Христианович прикинул расстояние. Нет. Рано. Нужно поближе подойти, а то непонятен будет манёвр.

Полкилометра. У пушек французких засуетились, даже через такое расстояние чувствовалось, как адреналин бурлит у лягушатников в крови.

— Ванька, ракету. — Бабах, фьють. — Ссука! Ванька! Зелёную ракету! Ты чего натворил, сволочь⁉ Убью! Зелёную срочно! — Ванька с раскрытым ртом смотрел на свои руки. Брехт, поднял с ящика зелёную тубу и выстрелил в сторону французов. А над полем уже висела красная, обозначавшая атаку.

И Абдукарим выполнил приказ. Он развернул полк и прошёлся вдоль первой шеренги французской пехоты, поливая её дробью из тромблонов. Потом в дело вступили пистолеты, но тут полковник видимо увидел зелёную ракету и стал уводить полк к реке. И только тут защёлкали выстрелы и окутались дымом первые шеренги французов. А потом и пушки бабахнули. При этом может и не так всё плохо. Ядра пролетели над головами кирасир, не причинив им ни малейшего вреда.

— Огонь. Картечью, огонь по батареям! — Брехт бросил трубу на траву. Падали конники и кони у Абдукарима. Круглые пули, выпущенные из ружей французов, находили себе жертву.

Бабах. Слитный залп сорока с лишним пушек накрыл все звуки. Не слышно больше ничего. Ох. Всё с первой минуты пошло не по плану. И через минуту заволокло всё дымом от взрывов картечных гранат у противника.

— Огонь. — Это уже Ермолов старался хоть скоростью огня нивелировать ошибку. — Огонь.

Артиллеристы максимум выдавали. По два залпа в минуту.

И так три минуты. Сорок три на шесть будет двести пятьдесят, двести пятьдесят гранат картечных разорвалось в рядах и колоннах французов, выстроенных перед городом.

— Вашество, я не специально, — послышался, после того как отгремели пушки, всхлип Ваньки.

— Отставить сопли! Подай мне трубу другую. Эту я сломал, — Брехт, закрывая глаза козырьком руки от солнца, пытался разглядеть, что там с Абдукаримом и его полком. Но лезгин… А, лезгин и немцев не было видно, ветер был восточный и весь дым и от разрывов гранат, и от стрельбы самих французов сносило к реке, где и должны сейчас быть лез… Ай! Кирасиры.

Событие двадцать девятое

Зеркало отражает верно; оно не ошибается, ибо не думает. Думать — почти всегда значит ошибаться.

Пауло Коэльо

— Алексей Петрович, хрен с ним с планом, огонь шрапнелью по возможности.

Король Пётр, отбросил и эту трубу, но Ванька успел подхватить. Не пёрло. Французы не пошли в атаку. Не поняли манёвра. Рано открыли огонь баварские артиллеристы, спасая кирасир своих, не дали тем, как планировали, увлечь за собой французов.

— На максимуме взрыватель получится. — Предупредил Ермолов.

— Понимаю. Ну, хорошо. Один залп. Пробный. Посмотрим.

Брехт отобрал у корнета, размазывающего слёзы и сопли, трубу.

— Ванька, хорош. С кем не бывает. За одного битого двух небитых дают.

— Там люди из-за меня погибли. — Хнык.

— Точно. Погибли. Вот и запомни это на всю жизнь. Война не игрушка. Тут любая мелочь может к такому привести, что потом жизни не хватит исправить и отмолить. А теперь соберись. А то ещё чего устроишь. Отставить сопли! Отправь вестового к Абдукариму, пусть доложит состояние.

— А сам, я мигом!

— Корнет! Я что сказал!

— Слушаюсь. — Ванька с опущенной головой побежал к отдельно стоящей группе всадников.

Бах, бах, бах. Рявкнули все семь батарей. И сорок три картечные гранаты, с вкрученными взрывателями на максимальную дальность, полетели к французам. Пётр Христианович припал к трубе медной. Ай, классно-то как, и ничего мудрить не надо. За счёт того, что батареи, как бы выше противника оказались, взрыватель разорвал кожух гранаты как раз над рядами пехоты, и сорок две круглые пули ушли с ускорением в плотные ряды французских колонн. Сорок две от каждой из сорока трёх гранат шрапнельных. Как коса невидимого косаря прошла над зелёными и синими рядами. Сотнями легли.

— Огонь по готовности! На этих же взрывателях, — чуть отпустило Брехта.

— Батарея, триста тридцать три! — Ермолов не бегал вокруг пушек, не суетился. Может, и не довёл все пять новых батарей до идеала, но уж с недосягаемых для врагов позиций, никуда не спеша, выпустить из каждого орудия по десять шрапнельных гранат. Чего уж сложного.

Грохотало долго. Брехт оглох почти. Вообще, не хотел бы он всю жизнь, как вот эти пожилые русские мужики, служить в артиллерии. До них, чтобы услышали, криком приходится информацию доводить. Сел слух за долгие годы периодического пребывания в эдаком грохоте.

Бах. Бах. Бах. Тишина просто оглушила. Не взрывы, а именно тишина. В ушах звенело, и голова, словно ватой набита. Пётр Христианович попробовал попрыгать поочерёдно на левой и правой ноге, как в детстве после купания в море, вытряхивая из ушей попавшую туда воду. Не помогло, сделал несколько глотательных движений. Потряс тыковкой. Не сразу и непонятно от чего, но слух вернулся, вата из головы исчезла, и послышались команды артиллерийских офицеров, на смеси русского и немецкого. Банить стволы уксусом нужно, а то перегрелись.

На другом конце поля всё было в дыму. Что-то горело, что-то чадило чёрным дымом, но людей в этом плотном чёрно-бело-красном облаке видно не было.

Бабах! Ох, ёшки-матрёшки. Чего-то там, у противника, как бахнуло, что даже сюда за два километра взрывная волна долетела, и земля даже вздрогнула. Видимо, огонь добрался до артиллерийских запасов и порох взорвался. Эта же взрывная волна и сдула прямо мгновенно дымовую завесу. Армагедец. Пехоты у французов точно не существует больше, как и артиллерии, а вот фланги с кавалерией ещё стоят. Ну, как стоят, они даже вперёд пошли. Уважуха. У них под десять тысяч трупов, а они от намеченного плана решили не отходить. Кто-то умный там решил лихим кавалерийским наскоком захватить или уничтожить проклятую вражескую артиллерию, которая такой урон пехоте нанесла. И ерунда эти потери их всё ещё в два, а то и в три раза больше, чем немцев этих и варваров.

— Слонобои на позиции! Егерям и гренадерам приготовиться! Стрельба по возможности! Алексей Петрович, поворачивай пушки на прямую наводку! Огонь с версты картечью! — Брехт, поглядывая на строящуюся в шеренги кавалерию, отдавал приказы.

— Не кричи, Пётр! Сходи, винишка сделай пару глотков, — хлопнул его огромной ручищей Ермолов.

И правда. Только тут Брехт заметил, что орёт во всё горло. Не вся вата, видимо, из ушей исчезла. Самому-то казалось, что нормально, чуть повысив голос, говорит. Последовал совету, отошёл к снарядным ящикам, где оставил кепку и плащ с флягой. Вынул пробку, сделал пару глотков. Приличных таких. Хорошо. Сразу и слышимость улучшилась, и голова ясной стала. Ход дальнейшего боя чётко нарисовался.

— Ванька, пошли вестового к кавалеристам остальным. Строгий приказ, в драку не лезть, только отступающих преследовать. Пленных не брать.

— Слушаюсь, Вашество. — Ванька вроде чуть воспрял. Ну, перевернул бой с ног на голову, но так оно может даже и лучше вышло. Ведь, при атаке пехоты французской и её истреблении винтовочным огнём, кавалерия противника могла и не пойти в атаку, а в город ломануться. Выковыривай её потом из домов и улиц узких кривых. А так, пожалуйста. Пехоты уже нет, и кавалерия скоро кончится.

Глава 12

Событие тридцатое

Три пути ведут к знанию: путь размышления — это путь самый благородный, путь подражания — это путь самый лёгкий и путь опыта — это путь самый горький.

Конфуций

Есть болезнь такая — еслибизм. И болеют ею неуверенные в себе люди и романтики всякие. «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича…». Ну или так. Если бы я в тот момент… Одним словом — еслибизм. Брехт, как настоящий романтик, тоже болел в детстве и юности этой болезнью. Ох, давненько было. Третью жизнь живёт. Сейчас тоже, если что сделал не так — сожалеет, не полный же идиот и отморозок, но оставляет всегда это на потом, перед сном минуту мечтам придаться. А в момент, когда нужно решение принимать, вполне уже от болезни этой излечился. Нарушил Ванька ведь распрекрасный план сражения, некогда думать, что было бы. В данный момент есть задача гораздо важней. Двумя лавами огромными на их позицию неслось до десяти тысяч всадников. И впереди кирасиры. Штандарты развеваются. Десятки. Это, надо понимать, полковые знамёна. Если, пока они летят, математикой заняться, то можно так посчитать. В кавалерийском полку у французов человек двести — триста. А тут точно десять тысяч всадников набрали. Выходит, что минимум тридцать полков. Ужас ужасный. Сколько добра потом приходовать интендантам. Музей опять пополнить со штандартами. Больше сотни знамён с Аустерлица привезли. И не стали бросать к мавзолею. Нет ещё мавзолея. Живее всех живых король Пётр. Сделали в районе Резиденции крытую стеклянную галерею и там их во флагштоки, установленные почти под девяносто градусов, разместили. Есть чем жителям Миниха гордиться. Вон, как они лягушатникам наваляли!

Лавы не сходились, они так и двигались параллельными потоками и даже чуть расходиться начали. Умные французские генералы решили с флангов ворваться на батареи. Молодцы. Настолько товарищи предсказуемые, что себя просто гением начинаешь считать. А не, не гением, а гениальным стратегом. Мольтке отдыхает и с Клаузевицем рядом. Шнапс пьют.

Брехт, когда план этого генерального сражения разрабатывал, то так и представлял себе атаку французской кавалерии, не знал, что её так много будет, но что в клещи будут брать, догадался, а потому, с той стороны, где река, за триста метров перед позициями артиллерии густо насыпали припасённый ещё в Мюнхене чеснок. И там егерей со Слонобоями не поставили. На этом фланге времени на стрельбу и всякие другие экзерсисы больше. Все сто пятьдесят стрелков с дальнобойными винтовками расположились на левом фланге. При этом действовали уже отработанным способом всего пятьдесят стрелков, а остальные сто заряжают и передают ружья. Да, при этом залп получается в три раза жиже. Всего пятьдесят огромных пуль Петерса диаметром двадцать семь миллиметров вылетает одновременно. Зато этот залп получается не один раз в полторы — две минуты, а каждые двадцать — двадцать пять секунд. И человеку вставать и ложиться каждый раз не надо. И прицел, так сказать, не сбивается. Видит егерь, куда следующую пулю пущать.

Французам не повезло. Солнечный тёплый денёк, они выбрали для генерального сражения. Порох не намокал на полке замка и в подсумках. А вот три дня до этого шли весенние дожди. И крестьянские поля, на которых и происходило сражение, размокли. Не прямо грязь непролазная. Вполне пролазная, но почва мягкая и конь сильно не разгонится. Чуть не шагом движется конница.

Огонь открыли с километра примерно. Пуля туда уже долетает. Прицелиться ещё нельзя, человечек с муравья, но пока никуда и не надо целиться. Лава целая прёт. На правом фланге явно больше французских кирасиров, прямо глаза слепят отражающиеся солнечные лучики от их начищенных кирас и шлемов с плюмажами. Пётр Христианович бросил командовать. Дальше есть кому. Взялся опять за подзорную трубу. И не на конницу взор орлиный устремил, и даже не левый, менее защищённый, фланг. Устремил его на побитую французскую пехоту. Их ведь тысяч пятнадцать было. Просто устрашающе смотрелись их ровные колонны с промежутками для артиллерии. Всех убить не могло. Сколько-то должно выжить. И офицеров с генералами тоже. Чем мусье занимаются? Надо же! Уважуха. Французская пехота восставала из пепла. Они строились в колонны снова. И короче в разы, и колонн меньше, но строились. По внешнему виду примерно треть от первоначальной численности. Выходит, сейчас на них железным шагом двинется в штыковой бой знаменитая французская пехота. Пять тысяч штыков. Сила. А с артиллерией что? А вот там похуже. Взрыв, случившийся, несколько батарей просто раскидал, а в остальных расчётах, судя по возне вокруг пушек, большая убыль. Тоже суетятся, но это уже ничем помочь им не сможет. Их пушки до позиции баварцев просто не добьют, а наступать пока Брехт и не собирался. А когда соберётся, то его дальнобойные пушки опять сначала шрапнелью пройдутся по позициям французской артиллерии. И будут бить, пока полностью не уничтожат прислугу. Нечего пока там высматривать. Пора кавалерией на левом фланге заняться. Пока Брехт рассматривал пехоту и артиллерию неприятеля, конница преодолела, увязая в мягкой пашне, едва половину километра, а егеря из Слонобоев успели произвести шесть или семь залпов.

Не много. Пусть триста пуль выпустили, видны были лошади без седоков и лава при этом сама ещё на два рукава разделилась. Обтекали потоки убитых. Бабах. Ввязалась в бой и артиллерия. Картечные гранаты упали кучно, как раз в то место, которое и обходили французы. Сорок взрывов одновременно и всё в дыму. Ветер здесь, на возвышенности, чуть сильнее, и дым от разрывов гранат довольно быстро понесло в сторону реки. Не плохой залп. Сотни поверженных кирасир. Эх. Жалко, сколько кирас попортят. Потом на месяц кузнецам Мюнхена работа. А лошадок ещё жальче. Хороший кавалерийский конь стоит как годовое жалование полковника.

Бабах. Ну, всё батареи в ритм вошли теперь опять каждую минуту по два залпа будет. Снова потом вату из ушей вытряхивать.

— Ванька, белую ракету! — Дёрнул корнета Пётр Христианович. Ванька, уже приготовившись, стоял с белой тубой.

Бах. Фьють. И белая ракета повисла над полем. Это приказ егерям и гренадерам начать огонь из винтовок Бейкера.

Бабах. Громче чем из пушек. Бабах. Или пушки громче. Бабах. Нет, всё же винтовки, их полторы тысячи штук почти. Минус те, кто со Слонобоями. Бабах. А вот и они очередным залпом отметились.

«Вот затрещали барабаны — и отступили басурманы…». Поздно. Обратной дороги никто не отменял. Тут вам не Бородино. Здесь рыцари не воюют, и в спину стрелять будут до последнего. И даже в голову никому не придёт «Ура» кричать, увидев отступающего врага. Наоборот, люди начали стрелять ещё быстрее, рефлекс такой, как у собачек Павлова: увидел спину врага — стреляй, как можно быстрее, пока этот враг в зоне досягаемости.

Событие тридцать первое

Звучал булат, картечь визжала,

Рука бойцов колоть устала,

И ядрам пролетать мешала

Гора кровавых тел.

М. Ю. Лермонтов

Убедившись, что левый фланг проверку боем выдержал, и на твёрдую четвёрку отработал, Пётр Христианович устремил свой вооружённый двенадцатикратной дербентской оптикой взор на правый фланг. Там войнушка была в самом разгаре. Тысяча шестьсот гренадёров и егерей поливали огнём застрявшую на чесночном поле кавалерию. Французы радостной рысью дорысили до раскиданных шипастых шариков и, чуть углубившись на это «минное» поле, встали. Триста метров до стоящих в три шеренги баварцев. Такой способ ведения огня отрабатывали среди прочих. Применяется, когда нужно создать стену огня.Строились по пятьсот человек в линию. У первой шеренги всё просто, они заряжают винтовку Бейкера и, прицелившись, производят выстрел, снова заряжают и опять выстрел. Никто им этим заниматься не мешает. Для второй шеренги всё хуже. Они стоят на пару шагов позади первой шеренги в промежутках между ними. В шахматном, так сказать, порядке. Эти только стреляют. Произвёл выстрел, повернулся, отдал винтовку заряжающему, принял у него уже заряженную винтовку, прицелился и произвёл выстрел, и так по кругу. У первой шеренги получается примерно один выстрел в сорок секунд, у второй один в двадцать секунд. В результате в минуту с отрезка фронта, длиной всего чуть больше полукилометра, во врага летит четыре — пять тысяч пуль. Круче нескольких пулемётных расчётов. Две минуты и почти десять тысяч пуль Петерса-Суворова улетели сеять смерть. Сложность для второй шеренги в том, что стоящий перед ним егерь или гренадёр всё время крутится, то винтовку заряжает, то опять стреляет. Так что, стоящему за ним стрелку, нужно не только самому прицелиться и выстрелить, но ещё и не попасть при этом в стоящего перед ним, когда тот, выстрелив, развернётся, чтобы зарядить свою винтовку.

Брехт перевёл трубу на левый фланг, когда баварцы стреляли уже минуты три. Всё поле перед ними было завалено трупами коней и французов. Из-за того, что среди наступающих были и «Уланы с пёстрыми значками* и Драгуны с конскими хвостами» и кирасиры с алыми плюмажами и тоже конскими хвостами и даже карабинеры с теми же плюмажами и все были одеты в форму разного цвета, поле перед егерями и гренадёрами выглядело очень… Разноцветным. Синие, зелёные, белые, красные и жёлтые мундиры перемешались и, чтобы всё это описать, нужен настоящий Верещагин.

*квадратный головной убор улан.

На третьей минуте французские кавалериста поняли, что нужно делать ноги и попытались повернуть коней и убраться назад к городу. Не у всех получилось. Только у самых задних. Не убраться — повернуть коней. Нужно ведь ещё эти два километра живыми преодолеть. Баварцы прекратили огонь только, когда между драпающими кавалеристами и первой шеренгой расстояние превысило километр. Всё, это не Слонобои и на такое расстояние даже пуля Петерса не летит.

— Ванька! Красную ракету. — Оценив ситуацию, крикнул Брехт, стоящему рядом, с готовой уже красной тубой, корнету.

Бах. Фьють. И над полем взмыл плохо видимый в лучах солнца огонёк. Абдукарим заметил. И чуть прореженный ружейным огнём полк тяжёлой кавалерии устремился во фланг отступающим французам. И дальше всё, как на учениях, уровняли скорости, благо лучшие лошади на Кавказе и в Баварии, собранные в полку, своим французским мелкотравчатым и милю фору могли дать. Уровняли скорость, и проскакали параллельным курсом, расстреливая из пистолей и тромблонов не способных уже оказывать сопротивление французов. Четыреста сорок всадников, а столько живых и не раненых осталось из пяти сотен, и пять выстрелов произвёл каждый. Возьмём поправку на спешку и на не самый совершенный способ воспламенения пороха в стволе. Пусть будет две тысячи выстрелов. На этом почти и кончились французы. Лезгины с немцами выхватили шашки и, врубившись в остатки отступающих кавалеристов, отсекли большую часть от пути к спасению и вырубили их.

— Ванька! Зелёную ракету! — некоторые особо кровожадные попытались преследовать несколько десятков оставшихся в живых «улан с пёстрыми значками». Сейчас опять под огонь приходящей в себя пехоты попадут.

Бах. Фьють. Не мгновенно, но всё же образумились кирасиры и повернули назад к реке.

Ну, вот теперь можно и итог подвести.

Тогда считать мы стали раны,

Товарищей считать.

Событие тридцать второе

Горе тому государственному деятелю, который не позаботится найти такое основание для войны, которое и после войны ещё сохранит свое значение.

Отто фон Бисмарк

Двадцать один человек погиб из полка кирасир полковника Абдукарима. И сорок раненых. Плохо. Раненых и часть убитых уже переправили в лагерь, и ранеными занимаются лекари, большую часть обещают вылечить. Бог им в помощь. Докторов тоже сорок. На каждого по одному. Сорок.

Интересно. Брехт ещё в первой жизни выяснил в интернете, что «сорок» — это мешок на славянском. И в него входят четыре десятка куньих шкурок. Столько якобы нужно на шубу. Оттуда и перешло слово. А в других славянских странах так и осталось четырцать. И вот тут, в прошлом, в Московском университете решил проверить эту статью в интернете. Спросил профессора одного. А тот бац и совершенно другую версию выдал. Ничего общего с мешком не имеющую. Когда русские купцы продавали, пусть даже те же самые шкурки, греческим покупателям в Константинополе, то слышали от тех загадочное «сараконта», которое и значит именно «40». Но слышали, видимо, купцы не очень отчётливо.Жара, мухи жужжат, в итоге от всей «сараконты» осталось просто «сорок».

К Брехту стали подходить командиры полков, так сказать, поздравить полководца и короля с триумфальной победой. Так и есть. При двадцати убитых кирасирах потери французов тысяч за двадцать перевалили. После того, как кавалерию разогнали, ещё успели несколько выстрелов сделать по пехоте, которая сдуру снова собралась в колонны, типа, вот они мы, сюда надо стрелять. Просите, получите. Жаль, одумались офицеры у французов быстро, или это сами уже солдаты одумались, они нестройными рядами побежали в Болонью, бросая ранцы и ружья. Один из шрапнельных залпов вновь попал в приготовленные возле пушек заряды, и бабахнуло опять неплохо. Пожиже, чем в первый раз, но достаточно для того, чтобы и артиллеристов выживших в бегство обратить.

— Ванька! Сейчас вину поедешь заглаживать. Ты же французский хорошо знаешь?

— Так точно, Вашество! — вот орёт, а так Пётр Христианович посадил слух за эти полчаса, ну, пусть даже, час боя, что кажется, что корнет шепчет, и так и хочется гаркнуть на него, что нужно командный голос вырабатывать.

— Слушай внимательно. Нужно взять парочку солдат поздоровше. Выбери самых гренадёристых гренадёров. Прямо богатырей, не мне хлюпику чета. Вот и Кристианушку тоже с собой возьми. Тот ещё облом и форма на нём красивая. Но главным будешь ты. На контрасте будем работать. Поедете парламентёрами с белым флагом. Доедете до Болоньи, и ты же умеешь, дуди в горн, пока как можно больше французов тебя послушать не соберётся. Они спрашивать будут, чего, мол, нужно тебе корнет, говори уже. А ты не слушай и играй, пока не устанешь. Чем дольше, тем лучше. Ну, только не переусердствуй, а то расходиться начнут, или просто пристрелят.

— Понял, Вашество!

— Да, подожди ты! Я ещё не начал даже. Вот, как соберёшь слушателей побольше, так на чистом французском им и скажи, что Великий король Великой Баварии предлагает французам сдаться. После этого всем сдавшимся будут отрублены два пальца на правой руке, чтобы стрелять не могли, и выбиты передние зубы, чтобы скусывать патрон не могли. Всё, после этого пендаль и могут быть свободны, двигаться в Милан.

— А ежели…

— Ванька, я тебе в лоб сейчас дам, не перебивай старших. Дальше говоришь, что если кто не сдастся, то после того как Великий король Пётр Великого Королевства Бавария захватит Болонью, то всех французов он кастрирует и уши с носами отрежет. И только после этого отпустит в Милан. Всё понял? Повтори.

— Пер мер вер гер бер кер мер дербер. — Повторил Ванька на языке покойного маршала Бернадотта Жана-Бати́ста Жюля.

— Пётр Христианович? Ты это серьёзно? — подслушивающий французский перевод не выдержал, недавно подошедший, Ермолов.

— Что не так-то? Сама доброта. Они у меня двадцать человек убили, а я всех живыми оставлю. Старею видно. Сентиментальным стал. Про детишек их вспомнил.

— Зубы выбьешь и пальцы отрубишь? Да кто сдаваться на таких условиях будет?

— Думаешь кастрация лучше? — Развёл руками Брехт, типа, ну выбирай сам.

— Так… — Алексей Петрович рот закрыл и внимательно на Петра посмотрел, — Это то о чём я сейчас подумал?

— Товарищ генерал, я, конечно, весь великий превеликий, но мысли ещё с трудом читаю.

— Тебе не надо, чтобы они сдались, ты просто хочешь, чтобы они сбежали в Милан. Потому корнет и повторяет через слово Милан.

— Раскусил. Ну, и передали ещё чтобы в Милане условия капитуляции. Сначала о разгроме полном поведали руководству королевства, а потом про невменяемого меня. Изверг и изувер, и извращенец ещё. Добавит император Женька ещё победу под Аустерлицем, изгнание Мортье из Вены и сделает вывод, что хрен с ним с корольком этим. Он заразный и кусается. Есть более адекватные правители. С ними нужно воевать.

И не весь это ещё план. Ему же расскажут, что тут всего пять тысяч такую бойню устроили. А из Мюнхена через Швейцарию идёт войско в тридцать тысяч человек. Он же не знает, что у них нет ни Слонобоев, ни ружей Бейкера, ни Ермолова. Ничего у них нет. Может и обучены баварцы чуть лучше французов или австрияков, но не нам чета. Но там, в Милане, об этом не знают и в Париже, тем более. Там сыкотно им станет. Не берусь загадывать, как отреагируют, но как-то точно. Не могут тупо сидеть на попе ровно и ждать страшного удара тридцатитысячного войска. А ещё мы в тылу.

— Зверь, ты Пётр! — загугукал Ермолов после минутного почёсывания затылка.

— Я есть Грут. В смысле — крут. Это обычная информационная война.

— Вашество…

— А ты, Ванька, не слышал ничего и говори всё, что запомнил со зверской рожей. В конце скажи, чтобы, если сдаваться надумают, то кузнецов чтобы с собой из Болоньи прихватили, зубы вырывать кто-то же должен. Всё, корнет, дуй, исправляй ошибку. Всё правильно сделаешь, и французы примут это за чистую монету, точно вину искупишь. Столько жизней наших солдат убережёшь, что двадцать этих каплей покажутся.

Глава 13

Событие тридцать третье

Если абсолютного превосходства достичь невозможно, вы умело используя имеющиеся ресурсы, должны добиться относительного перевеса в наиболее важной точке.

Карл Филипп Готтлиб фон Клаузевиц

Высокий, может чуть слегка полноватый, молодой человек в чёрной черкеске с серебряными газырями вошёл в кабинет на втором этаже Зимнего дворца, где вдоль стен стояло около десятка военных, словно специально одетых во все цвета радуги. Штаны разве только почти у всех белые. Военные вытянулись при появлении «черкеса» и щёлкнули каблуками.

— Извините, господа, маман приболела. Присаживайтесь.

Военные кхекнули по очереди и, неохотно так, потянулись к длинному столу с лежащей на нём картой Европы. Не привыкли ещё к новым порядкам. Не полагалось рассиживаться в присутствии этого высокого блондина с всклокоченными на темени и ближе ко лбу волосами, завитыми в крупные кудряшки. Человек стеснялся рано проявившейся лысины. Да, чего там, все знали, что не просто лысины стесняется, вообще, при общем восхвалении внешности и сравнении с ангелом, сам этот молодой человек считает себя если не уродом из Кунсткамеры, то точно не красавцем. Вот и сейчас, прежде чем сесть по другую сторону длинного белого стола от военных, Александр непроизвольным движением обеими руками взбил кучеряшки над лысинкой. Обратным движением ещё и бакенбарды рыжие взлохматил. Считал, наверное, что так если со всех сторон вокруг чуть курносой немного детской рожицы волос побольше организовать, то и лысина не так заметна будет и нос длиннее станет.

— Так может перенесём, Ваше Императорское Величество… — Аракчеев сунул листок, с которым стоял всё ещё возле стула, за спину.

— Нет, Александр Андреевич, пустое. Давайте начинать. Хотя… — император опять полез правой рукой к кучеряшкам, но на полпути руку остановил и сделал вид, чуть покраснев, что хотел лорнет от рукава отвязать. Отвязал, взгромоздил на нос и продолжил, чуть насупив брови, — Давайте сначала выслушаем Василия Яковлевича.

— Василий Яковлевич, — Аракчеев ткнул подбородком в сторону старенького адмирала.

Чичагов старший, совсем уж неуютно чувствующий себя, сидя прямо напротив Александра Павловича, как молодой петушок взлетает на плетень, подорвался и, трубно кашлянув, сфальцетил:

— Ваше Императорское Вели…

— Василий Яковлевич, договорились, и все вы, господа, просил же называть меня Александр Павлович, давайте без крика и длинных титулов. Василий Яковлевич, прошу вас доложите о чичаговских училищах, да и отпустим мы вас. Или нет. Тут сынок ваш вчера прожект один принёс, думаю, что вместе над ним работали. Обсудим тогда с вашим участием его. Слушаем вас по училищам.

— Ва… Кхм. Вот. Так… Александр Павлович, могу доложить, что первого мая сего года произведен первый выпуск студиозов из всех шести чичаговских училищ. Кхм, впрочем, да, вот, думаю…— -Старик свёл руки вместе, словно хотел в прорубь броситься, потом развёл их в широком жесте, показывая незнание, — Про Дербентское училище ничего сказать не могу. Сами там варятся, да и про Одесское с Архангельским, но про эти-то уверен, кхм, что вовремя выпустили мичманов, а про Дербентское ничего не знаю. Приедет кто от них, так и узнаем. Вот. Кхм, а вот, Ваше… Александр Павлович, два училища в Санкт-Петербурге и в Кронштадте, выпуск произвели по двадцать пять мичманцов по описи без убыли никакой.

— Хорошо, Василий Яковлевич, и каковы новые офицеры, подготовлены удовлетворительно?

— Так точно, Ваше Величество, простите, Александр Павлович. Сам в двух Санкт-Петербургских училищах проверку проводил. Отменно и языки, и морскую премудрость знают. Написал уже реляцию на отправку пятерых особо подготовленных и бойких юношей на стажировку в Англию. — Чичагов вопросительно глянул на сына и перевёл взгляд на императора. Оба согласно кивнули. — А с дербентцами, что с дербенцами. Они там сами. Там есть и учителя, и голландские моряки, что дальше морскую науку студиозам дадут, только куда там такая прорва. Не может Пётр Христианович, медленно шагать. Всё бегом, да с размахом. Восемьдесят человек у него. Столько, сколько во всей империи остальной чичаговцев готовят. Там и плыть-то куда⁈

— Ну, раз всё у вас в порядке Василий Яковлевич, то и хорошо. А что про Петра Христиановича вспомнили, так про него и разговор пойдёт. Три дня как письмо от него фельдкурьер доставил. Прожект там дерзкий предложил король Баварским, — Александр чуть улыбнулся правой щекой, губы искривив, — хан Нахичеванский, — губы ещё вверх поднялись. Но одернул себя Александр и убрал кривую улыбку с лица. — Зачтите, Павел Васильевич, — Александр чуть рукой повёл, предложив продолжать совещание морскому министру Российской империи.

— Ваше… Простите, всё забываю. Александр Павлович, как я и докладывал вам лично уже, я бы самолично такую операцию и возглавил. О сути же что сказать. Пётр Христианович предлагает все наши корабли вплоть до рыбацкий и купеческих загрузить десантом и через проливы, всем флотом пройдя, высадить войска на Корсику и Мальту.

— Мальту? — Министр военно-сухопутных дел Вязмитинов Сергей Кузьмич — шестидесятилетний полноватый мужчина, не выдержал, даже привстал со своего стула.

— Не ослышались, Сергей Кузьмич. Именно Мальту, пишет Пётр Христианович, что не станут англичане с нами из-за куска скалы воевать. Мы для них как союзник против Франции в разы важнее. И если сразу без всяких переговоров на Мальту много войск завести, то будут торг вести, и если поймут, что торгашеские их методы не работают, то и отступятся. Зло затаят и после победы над Францией могут реваншу попробовать, но и мы не будем лодыря праздновать. Отстроим форты, артиллерией дальнобойной оснастим. Не гоже отцу вверенными землями разбрасываться.

— А если…

— Пишет король наш Баварский, что он в это время будет французов побивать, и такой шум устроит в Европе, что не до Мальты с Корсикой ни Франции, ни Англии будет. Утрутся, как выражается Пётр Христианович.

— А что же с нашим походом, армия готова ли? — Аракчеев потрогал большущий нос свой и перевёл взгляд с Государя на сидящего последним за столом в самом дальнем конце Кутузова.

— Да, Михайло Ларионович, что с нашей армией? Сегодня обещали доложить? — Александр задал вопрос, не глядя на Кутузова. Странное чувство испытывал император при встречах с Кутузовым, а особенно при личном разговоре с ним. И виноватым себя ощущал за разгром армии, ведь неоднократно генерал ему говаривал, что нужно дождаться подкрепления и немцев подождать и своих. Да в атаку ещё вредную для дела сам направил, хоть и тут, как мог, возражал главнокомандующий. Но это с этого боку глянуть если. А если, как военный с военным говорить, то должен был главнокомандующий настоять на своем, доказать и его, и немцев всех этих бестолковых неправоту, что раз он командует войском, то и нечего неопытным и непонимающим в военном деле ничего, возомнившими себя великими стратегами тупицам лезть в командование.

И вот, не понимал Государь, на себя злиться, на Кутузова, на советчиков, чёрт бы их побрал, кои чувствуя его, Александра стремление, как Суворов, побить Буонопартия, поддакивали ему, толкая на безрассудные поступки. Удалить даже хотел генерала в деревню… А потом смотрел в кабинете на карту и чертыхался. Огромное пространство занимала теперь Франция вместе с государствами, что легли ноне под руку французов. Новый император Евгений молчит пока, граф Ливен не вернулся. Ничего не понятно, что дальше будет. И нельзя на мир идти, деньги взяли у Англии. И воевать опять страшно далеко от России. И кого ещё тогда поставить армией командовать. Разве князя фон Витгенштейна, но… Нет больше того князя. Есть король Баварии и хан Нахичеванский никаким образом с Россией не связанный. Быстрее бы уж возвращались Ливены из Франции.

— Ваше Императорское Величество, дозвольте уж мне старику как раньше к вам обращаться. Да-с, стар меняться. — Кривым своим глазом Кутузов вперился в Александра и тот стушевавшись, чуть кивнул головой и кучеряшки опять взбил на ней.

— Говорите, Михайло Ларионович.

— По десанту… Уточнить бы. Ежели егерские полки туда отправлять, то сколько надобно, а, ведь, егерские? — на Аракчеева глаз страшный перевёл Кутузов, а следом и на Вязмитинова.

— С Кавказа нельзя егерей снимать и с Малороссии. Нужно тысяч семь, а то и восемь солдатиков для Мальты, а иначе и не совладаем с англичанами. И на Корсику тысяч десять… — Кутузов замолчал, поочерёдно оглядывая собравшихся.

Все тоже молчали, уж больно дело новое — огромное количество такое войск перевозить морем, да ещё через проливы. И не на сто вёрст же, ого-го куда. Александр чуть поёрзал на стуле, понимая, что сейчас опять ему принимать решение, от которого судьба России, да чего России, Мира всего будет от него зависеть.

— Павел Васильевич? — Александр встал посмотрел через лорнет на карту Европы, потом пальцем путь прочертил от Севастополя до Корсики.

Министр морской разгладил тот кусок карты, что сейчас подвергся тыканию венценосного пальца и вздохнув тяжело умерил аппетиты Кутузова.

— Пётр Христианович большой прожектёр. Иногда диву даёшься, как у него получается всё. Он и операцию эту видно продумал, а только мы ему не чета. Не сдюжим. Тысяч на пятнадцать нужно рассчитывать. Больше ни военные суда, ни торговые не возьмут, а рыбацкие шаланды — это смех. Они и до Босфора не дойдут.

— Докладывали мне… люди, что десять тысяч человек сам перевёз хан наш Нахичеванский, без флота, — генерал-лейтенант Дохтуров чуть заметно усмехнулся и не понятно было, то ли над фон Витгенштейном, то ли над Чичаговым.

— Вам, Дмитрий Сергеевич, и возглавлять десант на Корсику, жду доклад от вас через день, какие полки и откуда перебрасывать. Цифру услышали. На неё и будем опираться. — Александр устало плюхнулся на стул. Он уже устал от войны. Не нравилось ему она больше. Теперь не удаль и порыв на неё толкал, а чувство необходимости и это сильно раздражало императора.

Дохтуров не дал в себя уйти.

— Александр Павлович, разрешите уточнить. Не понял, может, прослушал. Всё ещё контузия иногда на слух сказывается, что в последней битве получил. Мне только на Корсику десант готовить? А на Мальту? — настал и генералу черёд в разукрашенную карту пальцем тыкать.

— Не ослышались, Дмитрий Сергеевич. Десять тысяч тогда вам и пять тысяч генералу Буксгевдену.

Фёдор Фёдорович Буксге́вден, он же граф Фридрих Вильгельм фон Буксхёвден, несмотря на то что ещё в 1765 году начал проходить обучение в Артиллерийском и инженерном шляхетском кадетском корпусе, а после этого вот уже тридцать пять лет воевал и даже побывал при Павле Санкт-Петербургским генерал-губернатором французский выучил преотменно, а вот с русским всё было хуже в разы, говорил он медленно и с ужасным ост-зейским акцентом. Теперь же по велению Александра Павловича всем предписывалось при дворе на русском говорить и генералу тяжело приходилось.

Фёдор Фёдорович встал и каблуками щёлкнул.

— Я есть собсем порный готовный. — Пятидесятипятилетний генерал щелчок повторил и увешанную орденами грудь выпятил. — Ваше Величество, но даше десьять тысящи мало на такой болшой остров, как Корсика.

— Точно так, Фёдор Фёдорович, потому перед десантом на Корсику Пётр Христианович предлагает кораблям зайти в гости на Сардинию. Сардинский король пресильно обижен на Буонопартия и спит и видит, как свои территории на материке вернуть, а потому с радостью должен и войска, и корабли выделить на помощь десанту на логово врага. Думаю, что прав король Баварский и тысяч десять солдат и флот выделит брат мой король Виктор Эммануил I, чтобы вынудить Евгения вернуть Пьемонт, Ниццу и Савойю себе.

— Ваша Величество, ой, простите Александр Павлович, я в этом вопросе согласен с генералом Витгенштейном, но вот, что это даст России? — генерал-лейтенант Дохтуров недоумённо развёл пухленькими ручками.

— Точно так Дмитрий Сергеевич. Именно такой вопрос и я себе задал, получив письмо от Петра Христиановича. И ответ нашёл в письме. Всегда, пишет король Баварский, лучше воевать на чужой территории, так как при этом население свей не страдает. А еще написал, что если большого тигра десяток собак начнут с разных сторон кусать, да ещё и шакалы на помощь прибегут, то и закусать до смерти могут. — Александр как-то по-детски улыбнулся, оглядев присутствующих. Поддержки что ли ища.

— Тут спорить не о чём прав Пётр Христианович и план хорош, — Первым поддержал императора граф Аракчеев, а за ним и другие генералы и адмиралы.

— Вот и хорошо, господа. Жду завтра от вас предложения по частям и полкам, что морем пойдут, а от вас Михайло Илларионович предложений по выступлению основной армии. На этом совет наш закончен. За дело господа. Да, чуть не забыл, вас Дмитрий Сергеевич и вас Фёдор Фёдорович король Баварии Пётр награждает орденами «За военные заслуги». Подойдите Александр Андреевич, подайте мне ордена. Прав Пётр Христианович заслужили их эти генералы своим беспримерным мужеством под Аустерлицем, дивизию генерала Удино уничтожив.

Глава 14

Событие тридцать четвёртое

«О, Великий Господин! Сделай нас такими же, какими ты сделал тех, кто находится, по Твоему изволению, на прямом пути — направь нас по этому пути»!

Звёзды… Крупные и яркие южные звёзды совершили свой очередной в бесконечной цепи круг по небу и стали тускнеть и становиться меньше. Ещё не рассвет. Нет. Ещё только преддверие рассвета. Карим-эфенди потянулся на циновке, на которой спал и, хлопнув по упругому заду наложницу, прогнал её в свои покои. Пора было заниматься собой, а после и делами. Дел сегодня было не сильно и много. Ха. Кх. Ха. Немного! Хорошая шутка. А что? Как говорит Петер Хан? А Хазретлири Петер-хан всегда говорит правильные слова, только почти никогда своим же словам и следует. А вот других заставляет. Так он, да продлятся его дни, говорит, что человек, любой человек, любой управляющий, не может эффективно управлять количеством подчинённых превышающих семь. Если у тебя четырнадцать подчинённых, то ты руководишь ими в два раза хуже, чем семью. Если же ты будешь весь день бегать, высунув язык, и пытаться руководить всеми, то это не значит, что ты хороший управляющий, это значит совсем наоборот. Ты плохой управляющий, и просто не смог правильно наладить работу с теми семью главными помощниками. Они бездельничают, когда ты делаешь работу за них.

Сам Петер-хан старался поступать своим заповедям следуя? Ай. Только старался. Приходилось за всё хвататься и самому делать. Помощников нужно было сначала выучить. Теперь Кариму легче. У него есть семь главных помощников — министров, с которыми он в основном и работает. Ещё есть семь помощников, которых он видит раз в две недели. Первого и пятнадцатого числа каждого месяца приезжают управляющие ханств и отдельных территорий, типа лезгин или елисуйского султаната. И отчитываются о делах на вверенных им территориях за эти две недели. Нда, в последнее время управляющий Али-Султана — главы елисуйского султаната, явно начал чего-то хитрить, может, думает, что если Петер-хан далеко и он увёл основные войска, то и порядок в Дербентском или теперь Нахичеванском ханстве навести некому. Ничего, приедет пятнадцатого мая и Карим-эфенди напомнит ему, что дисциплина — это когда младший беспрекословно выполняет команды старшего. И войск чтобы успокоить десяток горных селений у Дербента хватит, а не хватит даже, так можно и воинов Мехти пригласить, коней размять. Его воины, прошедшие не одну войну под командованием лучшего полководца мира Петера-хана, с десятком необученных воевать горцев каждый справится. А несколько десятков их со всем султанатом.

Карим-эфенди совершил омовение с помощью двух слуг, почистил, выпускаемом на его личном предприятии, зубным порошком крепкие еще и все целые зубы, и заглянул в ежедневник. Шёлк. Да сегодня у него день шёлка. Нужно проверить как высаживаются новые рощи шелковицы или тутовника, нужно проверить как идёт производство металлических сит, что сейчас с повеления Петер-хана стали выпускать мастерские для содержания червей, нужно… Ай! Много чего нужно. Ничего, у него есть целый день. Всё успеет. Даже сходить в школу, где сейчас учат… Хм? Учителей, которые рассказывают и помогают тем, кто впервые решил заняться выращивание червей тутового шелкопряда. Не у всех всё сразу получается. У неумех гибнут драгоценные черви. Зачем пускать дело на самотёк, зачем наказывать тех, кто вступил на эту стезю первый раз, нужно научить их, а для этого и нужны учителя. Тут Карим мог двумя руками проголосовать за правоту Петер-хана. Чтобы начать что-то новое — сначала нужно выучить учителей этого нового.

Карим-эфенди выглянул в окно, отодвинув плотную штору, защищающую днем его кабинет от жарких солнечных лучей. Вот-вот начнётся рассвет. Всё меньше звёзд на небе. Скоро утренний намаз.

Начинать свой день с поклонения Всевышнему Аллаху — это обязанность для любого мусульман. Читая пять раз в течение суток обязательную молитву, последователи Заключительного Божьего посланника заряжаются хорошей энергией и получают созидательный настрой, чтобы делать мир вокруг себя лучше.

«ТЕБЕ ПРЕДПИСАНО ЧИТАТЬ И МОЛИТЬСЯ (СОВЕРШАТЬ НАМАЗ) — ТАК ДЕЛАЙ ЖЕ ЭТО! ПОИСТИНЕ, ОБЯЗАТЕЛЬНАЯ МОЛИТВА ПОМОГАЕТ УБЕРЕЧЬСЯ ОТ ОКРУЖАЮЩЕГО ЧЕЛОВЕКА МЕРЗОПАКОСТНОГО МИРА И ВСЕГО ТОГО, ЧТО ЗАСЛУЖИВАЕТ ОСУЖДЕНИЯ» (29:45)

Через несколько минут придёт время утренней молитвы. Её также называют намазом сабах или фаджр. Хазретлири Петер-хан всё не мог сначала понять, как мусульмане определяют без часов, когда она должна начаться. А ведь всё просто. Всё продумал Пророк. Ответ на этот вопрос есть в хадисе, в котором Пророк ислама рассказывает мусульманам о видах рассвета — ложном и правильном. Если первый представляет собой вертикальную полосу света на горизонте, которая длится не очень долго, после чего снова наступает темнота, то второй вид — это и есть рассвет, который заливает весь горизонт и знаменует собой конец ночи. Вот, с момента начала второго — истинного — рассвета и начинается время утренней молитвы. Оно длится до того, как начинается восход солнца.

Всевышний же распорядился, создавая ложный рассвет не для красоты — это сигнал того, что настоящий появится уже совсем скоро. Во время поста вертикальная полоса света не говорит ни о чём предосудительном в том плане, что можно ещё принимать пищу. Но после наступления истинного рассвета время сухура подходит к концу, и мусульманин должен приступить к молитве фаджр. Молитва-фаджр очень проста по своей структуре. Она включает два ракагата суннат и столько же — фарда.

Насколько бы не был умен и просвещён Петер-хан, а полностью ислам он не понимал. Это в православии тебя оценивают по поступкам, Аллах же всех оценивает по намерениям.

Намерение (ният). Всё начинается с намерения и по нему будет оцениваться — именно таков посыл одного из самых известных высказываний Пророка Мухаммада. И намаз не является исключением. Для выполнения этого элемента молитвы не надо зазубривать какие-то специальные молитвенные формулы. Достаточно лишь подумать о том, что сейчас пришло время для фаджр-намаза, и ты готов к нему. Нужно просто про себя сказать фразу о намерении помолиться. На языке хазретлири она будет звучать примерно так: «О, Господин! Я намереваюсь прочитать два ракагата фарда молитвы сабах». А после нужно встать по направлению к кыйбле и громко произнести такбир-тахрим: «Аллаху Акбар». Поднять кисти рук на уровень головы тыльной стороной ладоней назад, так чтобы большие пальцы в этот момент касались мочек ушей.

А затем нужно прочитать дуа-сана: «УАДЖАХТУ УАДЖХИЙА ЛИЛЛЯЗИИ ФАТАРАС-САМАУААТИ УАЛ-АРД, ХАНИИФЯМ МУСЛИМА, УА МАА АНА МИНАЛ-МУШРИКИИН, ИННАС-САЛЯТИ УА НУСУКИ, УА МАХЪЙАЯ УА МАМАТИ ЛИЛЛЯХИ РАББИЛЬ-'АЛЯМИИН, ЛЯ ШАРИКЯ ЛЯХ, УА БИ ЗЯЛИКЯ УМИРТУ УА АНА МИНАЛ-МУСЛИМИИН». («Направляю своё лицо к Тому, Кто создал небеса и землю. Я не из числа многобожников, которые поклоняются кому-то ещё, ведь, поистине, мои вера и действия на её основе, жизнь и смерть — всё это у Аллаха, Который один и не имеет никаких сотоварищей. Это то, что я обязан делать, я, поистине, верующий мусульманин»).

Карим-эфенди проделал всё это. В последнее время с трудом удавалось сосредоточиться на молитве. Ведь во время намаза нельзя отвлекаться ни на что мирское. А попробуй не отвлекись, если он после отъезда Петера-хана остался один управлять пятью ханствами и двумя султанатами. А ещё огромный флот. Ох. Опять отвлёкся.

После мольбы-сана необходимо произнести та’аууз и бисмилля: «А’узу билЛяхи минашшайтанир-ражим, бисмил Ляхир-Рахмянир-Рахим» («Обращаюсь к Всевышнему Аллаху от козней сатаны, который должен быть побит камнями. Именем Аллаха, Милостивого и Милосердного») и громко прочитать первую суру Корана «Аль-Фатиха». Вслед за ней идёт дополнительная сура, например, «Аль-Фалакъ» или, как минимум, три аята из любой иной суры.

Прочитав священные аяты из Книги Аллаха и сказав такбир («Аллаху Акбар»), Карим-эфенди сделал поясной поклон. В это время нужно три раза произнести формулу: «Субханя Раббиал-'Азым» («Пречистый от всего плохого наш Господин»). Далее Карим проговорил «Сами’Аллаху лимян Хямидэ» («Всевышнему Аллаху известно всё, все прославления, которые поступают Ему»). После этого управляющий Дербенского ханства вышел из поясного поклона и встал по стойке «Смирно», как называется это у военных и проговорит единожды фразу «Раббаня, ЛяКал-хямдэ» («О Господин миров! Тебе направлены все эти восхваления»).

Молитва продолжалась своим чередом, но Карим вдруг поймал себя на том, что даже во время намаза и сегодня опять продолжает думать о делах государства. Петер-хан прислал со срочным гонцом повеление отправить, как можно скорее, к нему в Мюнхен на торговых кораблях пятьсот моряков. Для чего нужно собрать вместе восемьдесят выпускников чичаговских морских медресе и восемьдесят тех, кто будет выпускаться только в следующем году. Затем со всех пятидесяти судов Дербента снять часть команды. Капитанов или их первых помощников, старших матросов или просто опытных моряков числом три сотни, а недостающих сорок человек навербовать у шамхала Тарковского Мехти. Хоть из-под земли, писал Петер-хан, но нужно добыть пять сотен опытных моряков и срочно отправить к нему. И срок отправки уже завтра. Ну, правда, Карим почти справился с этой задачей. Осталось только снабдить моряков всем необходимым в дорогу. Этим занимаются специально назначенные им люди. Лучших своих помощников послал.

Ох, а ведь ещё нужно через неделю снарядить караван в Ростов с красками и шафраном. А ещё… Ой! Я! Ох! Прости Аллах. Опять отвлёкся от намаза. Тело и мозг без его участия проделали всё необходимое, осталось только завершить молитву.

Карим-эфенди три раза проговорил «Астагфируллахи» («Прости меня, Всевышний Аллах») и произнёс вслух приветствия: «АЛЛАХУММА, АНТАС-САЛЯМУ УАМИНКЯС-САЛЯМ. ТАБАРАКТА Я ЗАЛ-ДЖАЛЯЛИ ВАЛЬ-ИКРАМ» («О Всемогущий Аллах! Ты есть мир, и Ты — это источник мира. Даруй же нам Своё благословение»).

Всё, пора заниматься делами. Впереди очередной длинный заполненный делами день. О Аллах, верни быстрее в Дербент Петера-хана.

Глава 15

Событие тридцать шестое

Город Болонья, как известно, славиться своим соусом болоньезе.

Сыр пармизано и колбаса мартоделла, тортеллини свиные (маленькие пельмешки) прямо объеденье. Брехт специально ходил по ресторанчикам, трактирчикам и прочим продуктовым магазинам. Цель — не только наесться. Цель — залучить производителей вкусняшек в свой удел. Да, даже и сомнения нет, что лучший сыр в СССР, тьфу, в Российской империи делают в Дербенте. И ему до болонского пармизано с ещё каким-то словом матершинным, (Пармиджано-Реджано), как до Пекина раком. То же и с колбасой. На вид «докторская». А вкусно, как будто «Глюконата натрия» туда целую горсть сыпанули. В тортеллинки тоже чего-то натриевого точно сыпанули, пальчики оближешь, пельмени рядом не лежали. Пётр Христианович всё деликатесы испробовал и решил вот эти три продукта в Дербент и Мюнхен завести. Не экспорт наладить. Продукты возить по итальянской или дербентской жаре глупость. Нужно экспортировать мастеров. Пусть покушать колбаску с пельмешками, посыпанными тёртым сыром пармизано, сами приезжают люди и денежку привозят.

Просто повязать колбасника и под конвоем в Мюнхен отправить не вариант, человек должен быть заинтересован, чтобы у него стремление кулинарные шедевры выпускать не пропало.

Брехт эти три семейства собрал и предложил дворянский титул, звание профессор и академию (ПТУ кулинарное) в Мюнхене каждому главе семейства. И денег на открытие там производства и строительство жилья. За все плюшки нужно только одно сделать — научить своему мастерству, без всяких утаек, учеников, которые потом поедут и в Питер, и в Москву, и в Дербент, конечно.

Упрямились итальянцы долго. И только баронский титул, точнее титул «Фрайхер» склонил чашу весов на сторону Брехта. Кто же в эти времена откажется детям дворянский титул передать. Пётр им ещё и показал новые золотые червонцы баварские. Вот в этих монетках и дам вам беспроцентный кредит и безвозвратную ссуду, на переезд и открытие там ресторана, фабрики и ПТУ.

Да, обрадовали его дербентские мастера перед самым выходом в поход. Прислали кучу оборудования. Самым ценным, конечно, являются штампеля. Пока прислали только два: на десятирублёвую купюру и на двадцати пяти рублёвую.

Серебряные и золотые деньги — это, козе понятно, замечательный способ избежать инфляции и даже двинуть экономику вперёд, если их у тебя меряно–немеряно. Хотя даже и тут есть проблема. В телегу среднего размера помещается от силы 10000 металлических рублей, поэтому в России для сбора налогов приходилось собирать настоящие караваны.

Кроме самих штампелей прислали и автоклавы для варки бумажной каши. Деньги бумажные в Дербенте печатали на бумаге, в которую в равных пропорциях входят льняное и хлопковое волокно. Варят всё это в герметичных автоклавах, с их помощью сырье подвергается очень приличному давлению и высокой, гораздо больше сотни градусов, температуре, и превращается в самую настоящую кашу. Она перемещается потом в резервуар для очищения, а затем прессуется. Дальше в заготовку добавляют специальный краситель, который придаёт материалу необходимый оттенок. Для десяток выбрали охру, а для двадцати пяти рублёвых бумажек красно-коричневый краситель на основе Марены красильной. Тут ведь ещё важно, чтобы краски не поплыли при намокании.

После и начинается печать. Брехт выбрал один из самых сложных способов печати — металлографию. В этом случае для печати используются специальные стальные или никелевые формы, которые выглядят как пластины, в которые впрессован необходимый рисунок. Иногда их ещё называют штемпелями. При этом рисунок получается настолько тонкий, что подделать купюру, не разработав тот же самый способ печати, просто невозможно. Ну, и водяные знаки до кучи.

Матрицы и пуансоны для штамповки золотых червонцев и серебряных рублей тоже успели в Дербенте сделать и переправить кораблями по Дунаю до Ингольштадта. Ну, и образцы монет и купюр прислали. Их-то Брехт в поход и прихватил. Вот, сейчас при торге с мастерами сыграли роль. А в Мюнхене сейчас уже вовсю идёт подготовительная работа по смене валюты Баварию на новые рубли. Хоть и меньше в десяток раз население, чем в России, но напечатать и наштамповать новых денег нужно прилично.

Не только стряпальщиков пельменей удалось уговорить в Мюнхен переехать. Кроме магазинчиков с продуктами и тавернами всякими заходил Пётр Христианович и в обувные мастерские. В будущем не зря же самую лучшую обувь делают в Италии. Наверное, это передаваемое, из века в век, от отца к сыну, мастерство. Заходил, смотрел, мерил. И потом, если понравилось обувка, мастером созданная, показывал на свои берцы и спрашивал, такие смогёшь, и сколько на это уйдёт времени и денег. В Дербенте выпуск армейских ботинок для егерей освоили. Вполне нормальные получаются. Да, с подошвой проблема, ни пластмасс, ни резин нет пока, приходится из толстой, в несколько слоёв сшитой, кожи делать. Но это в Дербенте наладили. А нужны десятки обувных мастерских в Мюнхене, которые будут тачать сапоги и берцы для армии Баварии.

В итоге Брехт троих выбрал. Эти не просто кивнули, что сможем сделать, не бзди королёк, эти заставили Их Величество разуться и весь, потом пропахший, ботинок обсчупали. Почесали затылок, ну, это как водится у умных людей, и только потом согласились взяться за эту работу.

— Через неделю заходите, Ваше величество.

— Нет, камрад, недосуг будет. Буду с лягушатников кожу снимать на женские туфельки. Пупырчатые таки будут. Давай так… Ну и дальше всё как с поварами и всякими сыроделами, дом, мастерская, академия, она же ПТУ, заказ на тысячу берцов и ссуды с кредитами.

— Барон?

— Барон.

— Сапожный барон⁈ — усы вверх поползли.

— У нас, в Великом королевстве Бавария, всякий труд почётен.

— Вот такими красивыми червонцами с вашей красивой харей на аверсе? А запишите меня в новые граждане Баварии. Это же немецкий учит опять, то австрияки заставляли…

— Да пофиг, будут с тобой клиенты на языке Петрарки разговаривать и ученики, так шпрехай на итальянским. А дети?

— А что с детьми?

— Ну, у нас всеобщее среднее образование, а чтобы членом городского совета стать или офицером нужно знать немецкий и русский. Вся Бавария начала русский учить. Захотят твои дети в люди выбиться, придётся им полиглотами стать.

— Так они и так проглоты! Жратвы не напасёшься. Все заработанные деньги на говно переводят. Все кусты на дворе загажены.

— Так, что фрайхер, согласен на переезд?

— А поехали. Хуже не будет. Тут французы с тебя последнюю копейку дерут. Офицеры вообще стыд потеряли, заказали новые сапоги, а расплатились кулаком в морду. Поеду я в твоё Великое королевство.

Событие тридцать седьмое

Если вы хотите построить социализм, выберите страну, которую не жалко.

Отто фон Бисмарк

Говорят, сам Брехт не видел, и в этот раз вряд ли придётся увидеть, хотя если сильно здоровьем заниматься, то можно и дожить. Так вот, говорят, что у Бисмарка было кольцо, на котором было выгравировано одно слов «ничего». Якобы, когда Отто Эдуард Леопольд, фюрст фон Бисмарк-Шёнхаузен был в России послом, то очень ему понравилось это слово, которым можно сказать всё. Хоть одобрение, хоть отрицание, хоть непонимание. Да, вообще всё что угодно. К чему это?

А вот к чему. А что с французами в Болонье? А, ничего. Нет их в городе. История классная получилась. Сейчас же люди наивные и во всё, что им не скажешь, верят. Как дети прямо.

— Папа я меня, правда, аист принёс?

— Тебя-то? Тебя-то да. Аист. Пьяный был. А Петьку — братика твоего в капусте нашли. Мамка твоя там полола. Юбку подоткнула и вертит задом. Тьфу. Увлёкся. Не слушай.

Ванька ультиматум французам передал, и вернулись парламентёры на холм. Полевые кухни зачадили. Дровишки-то сыроваты. Три дня же дожди шли. Пообедали. Никто не идёт сдаваться. А и не надо. Поужинали. Хоть дровишки всё одно чадили. Спать полягали. Всё на виду у стоящих на стенах французов. И как только ночная мгла скрыла город, то егеря по большой дуге обогнули город, перешли вброд речку Савена и на лесной опушке расположились.

Не подвели французы, не зря в холодной воде задницы морозили и не только задницы. Передницы тоже. Они появились около двух часов ночи. Сначала по дороге на Модену и дальше на Милан проехали разведчики. Потом проехал авангард. Человек сто. Пётр Христианович кавалерию специально не взял. Лошадь заржёт в самый неподходящий момент и вся засада насмарку, в ночном бою можно пуль нахватать.

Только егерей взял, зато все — тысяча шестьсот человек здесь. Слонобои прихватили, но надеялись без них обойтись. Нужно же не французов уничтожить, это попутный бонус. Брехт, он же старенький и повидавший жизнь человек. Потому, точно вычислил, что после такого его предложения о сдаче, французские генералы и офицеры сдаваться не захотят, а город им некем оборонять. Они ночью тайно уйдут на Запад. Да и флаг бы в руки. Пусть сеют панику в Милане. Но! Как все завоеватели, они, отступая, попрут с собой из Болоньи обоз с добром. Там и золото с серебром будет, и вазы всякие с подсвечниками из драгметаллов, и ложки с кубками, и даже картины. Плюс бижутерия, у местных матрон отобранная. И повезут это всё не кавалеристы в ташках, хоть, чего особо ценное, и повезут, допустим, но основную массу ценностей повезут на телегах в обозе. Под охраной.

Брехт в прибор ночного видения отчётливо видел переходящую мост через речку Савену колонну. Шутка. Небо ясное и Луна в три четверти, и огромное море здесь, в Италии, звёзд. Млечный путь, так, прямо, рекой серебряной и кажется. Красота. И светло вполне. Просто в подзорную трубу виден обоз с охраной, что выполз из города. Немного лягушатников осталось, с парочку тысяч, а конницы и вообще пару сотен. Сто в авангарде и сотня в арьергарде, прикрывает колонну с ценным грузом.

Французы они молодцы. Без всяких кавычек. Наполеон он круче Петра первого и Ленина со Сталиным, вместе взятых. Именно же с его прямого указания и помощью неординарных мозгов Талейрана в Священной римской империи немецкой нации провели секуляризацию. Отобрали у церкви и земли и города и крестьян и кучу ценностей. При этом не смотрели католик ты или протестант различного толка, всех под нож. Правильно, тебя молиться поставили, а не крестьян к рабскому труду принуждать. Может и не о крестьянах думал Наполеон с Талейраном, а о том, как получившиеся новые герцогства и королевства своим маршалам и племянникам с пасынками отдать, но главное не причина, а следствие. Секуляризация проведена, и церковь на немецких землях владеет только храмами и погостами. Похороны в церковной земле платные. Даже сейчас платные.Ну, да чёрт с ней с Германией немецкой нации пока. Вернётся Брехт в Мюнхен и подумает о справедливом переделе ещё раз. Пока о Болонье.

Тут лягушатники сделали следующее. Они, не сами, конечно. А «местные так решили». Отобрать всё тоже у церкви и передать городу. Об этой истории Брехту поведал ещё в Вероне Клаудио, отправляясь сюда засланцем.

Примерно в километре от центральной площади Болоньи в оживлённом районе на via delle Belle во Дворце Сангвинетти открыли пинакотеку в Болонье. Началось всё, когда сенат Болоньи решил собрать в одном месте полотна из церквей, закрытых в связи с введением республиканского режима. Сначала они хранились в бывшем монастыре Святого Виталия, но в 1802 году переехали в здание, принадлежавшее ордену монахов-иезуитов. Всего в коллекцию вошло около 1000 картин из разных храмов и монастырей. И в этой пинакотеке есть свои «жемчужины»: творения Рафаэля, Джотто, Перуджино.

Брехт сразу загорелся, как узнал, всё в Дербент переправить. Но!!! Одно дело, если король Баварии обчистит местный музей, банки и прочие сокровищницы. И совсем другое, когда это сделают отступающие французы, а он просто у них отобьёт и забудет сенаторам в Болонье об этом сказать.

— А чего там ночью стреляли?

— Да мы решили на французов засаду устроить. Прямо сердцем чуял, что они сбегут ночью.

— И, Ваше Величество? Устроили? Побили? Ценности отбили?

— Не успели, только по арьергарду постреляли немного. Они на конях и телегах, а наши местности не знают, кустов шугаются. Обстреляли хвост колонны и все. А что ваша честь, там были ценности?

— О мамммма мия! Были ли там ценности⁈ Да, там были самые ценные ценности. Олух вы, а не великий король. Эх, как жаль!

— Ты, почтенный, берега-то видеть. За оскорбления меня может плеч лишиться твоя голова. Чего сами-то дали уйти, побили бы лягушатников скопом. Или самим сыкотно? Ну, сильно не расстраивайтесь почтенный. Париж, когда захватим, то заставим грабителей всё вернуть. Ещё и с процентами. Джоконду хотите?

— Хотим!

— Будет. Наверное. Леонардо да Винчи он же итальянец⁈ Выходит, его творения принадлежат итальянскому народу.

— Народу! Мы итальянский народ! В Болонье итальянский народ.

— Тогда точно вернём, всё, вместе с Джокондой. Ждите. А пока распорядитесь армию мою помыть, обстирать, накормить и спать уложить. Рука бойцов колоть устала. Приморились все.

— Конечно, всё для освободителей. Viva l’Italia! (Да здравствует Италия!) Вива Бавария!

Как-то так. Осталось теперь только отбить всё. Рафаэль и Джотто, это не сильно и хуже Джоконды, если не лучше.

Событие тридцать восьмое

Принцип «око за око» сделает весь мир слепым.

Махатма Ганди

Егеря рассредоточились вдоль дороги так, чтобы друг другав темноте не перестрелять. Сначала пятьсот человек в леску небольшом справа от дороги. Потом пятьсот человек в винограднике слева от дороги, потом ещё через пятьсот метров опять пятьсот человек справа опять в лесочке и, наконец, в километре примерно от моста последние сто человек с Брехтом. Снова слева. Огонь, как обычно, по красной ракете. Стрелять строго поперёк дороги, чтобы не попасть в товарищей, что расположились с другой стороны дороги. Другой бы командир волновался, что могут всё же попасть по своим, но Брехт даже и не думал об этом. Эта засада вдоль дороги отрабатывалась десятки раз с егерями, и пару раз даже с настоящими пулями, правда, с сильно урезанным количеством пороха. Тут, главное, не увлекаться. Есть сектор стрельбы, ему и следуй. Уходит поганец, не попал ты в него. Так и флаг ему в руки, барабан на шею, паровоз навстречу и ведро медалей на грудь. Через пару сотен метров ещё одна засада, потом ещё одна. Редкая птица долетит до середины Днепра. А, не так. Редкая Снегурочка долетит до середины костра.

В общем, расставились и стали ждать. Проехал дозор, углядел пусссссстынную дорогу. И почесал дальше. Потом проехал на лошадках авангард разномастный и кирасиры, и уланы, и прочие гусары с карабинерами. А нефиг было писать против ветра. Сдались бы и… И чего бы тогда Брехт делал с двадцатью пятью тысячами пленных французов? Слава богу, не сдались.

Когда со второй засадой поравнялся обоз, а вся колонна беглецов уже перебралась через мост, в небо и запустил корнет Ванька красную ракету, ему не привыкать.

Бабах. Фьють. Ух ты! Громко-то как ночью получается. Вот, кто бы сомневался, авангард не назад поскакал — выручать генералов и обоз с награбленным, а дал шенкелей ни в чём неповинным лошадкам и устремился прочь. Ну, тут вам не там. Есть ведь третий заслон, а потом ещё и Брехт с контрольным выстрелом в голову. Но те, что с ним егеря получили приказ по французам, добравшимся до четвёртой засады, не стрелять. Только в лошадей. Хоть их и жалко. Ну, да таких немного будет. Почему не грохнуть всех? А кто в Милан принесёт благую весть о разгроме очередном. И они должны не просто в Милан прискакать, они должны явиться туда с отрубленными двумя пальцами на правой руке и выбитыми четырьмя передними зубами. Обещания нужно выполнять. Как там ему канцлер сказал: «Бавария всегда платит свои долги». Пусть привыкают. Брехт отдавать долги зубами и пальцами будет. Изувер. Изверг. Извращенец. Хотя, последнее лишнее.

Французы после третьего залпа стали сдаваться. Не, пойдёт так, куда он пленных денет. Выжил в этой мясорубке и расстреле настоящем только тот, кто при первых же выстрелах заполз под телегу. Человек сто пятьдесят набралось. Прямо замаялись всем зубы выбивать. Так ещё и брыкаются, кусаются обломками. Пришлось прилюдно десяток расстрелять. После этого смирились. Уже в полдень возвращались назад. Обоз при этом под охраной из ста пятидесяти егерей отправили в Мюнхен, раненых с ними отправили, даже лёгких. Жара и антисанитария впереди. Ещё загноятся раны. Пусть в Мюнхене лечатся. Да и дополнительная охрана. Зато убыль восполнили целой тысячей захотевших повоевать итальянцев. Бедноты мало, в основном дворяне, все с лошадьми почти, а у кого нет, тем Брехт выделил трофейных. Больше трёх тысяч их набралось. Столько просто не прокормить. Пётр Христианович бросил кличь в Болонье, типа, налетай подешевело, за одну серебряную монету продаю кавалерийского коня. Бах, и нет двух с половиной тысяч. Зато выбранные пятьсот вполне себе могут и прародителями какой новой породы стать. Мюнхенская кавалерийская? А чего? Нормальное название?

Ещё французы поделились почти тысячей кирас. Пришлось выдать егерям, не гренадер просто не налазили. Мелкие они французские кирасиры.

Глава 16

Событие тридцать девятое

Носить корону легче и приятнее, чем править. Поэтому мой отец и выбрал первое, а не второе. Работа правителя тяжела, грязна и неблагодарна. Спокойных дней нет. Честных вассалов нет. Порядка нет и никогда не будет.

Макс Далин, из книги ' Убить некроманта'

Обидно! Даже обидно-обидно. Ведь Болонья это далеко не Рим или Венеция с Флоренцией и Миланом, это так, средней паршивости городок. Самара в Российском если масштабе.

И она в сто раз круче Санкт-Петербурга. В ней такое количество дворцов — палаццо или церквей с соборами, что в Питере столько жителей нет. Чего уж говорить про другие города. Что там есть в той Самаре. Двухэтажный барак на центральной площади и покосившаяся от старости колокольня при облупленной церквушке. Да даже Москве. Кремль? Он сейчас совсем не такой, как в те времена, из которых Иван Яковлевич Брехт переместился в прошлое. Это обветшалая полуруина, с поломанными в основном зубцами и выщербленными кирпичами стен, с прохудившимися деревянными крышами башен, с лопухами непролазными с обеих сторон, превращёнными ещё и в общественный туалет.

Идёшь по Москве, даже после Дербента и проклинаешь всех царей и императоров российских. Одни уроды и враги. Ни один не сделал ничего хорошего для страны. Она жива вопреки воле и поступкам своих правителей. При этом, чем больше превозносят, тем хуже были правители. Кто там из самых древних? Олег? Щит на вратах Цареграда. И что? Чего он из Царьграда, щит приколотив, вывез? Ах, золота с серебром. Ну, молодец, знай наших. Уделали греков зажравшихся. А Брехт бы чего вывез? Конечно мастеров по камню, архитекторов. Людей, что умеют бумагу делать. Породы овец и коз. Да даже курей. Явно за пару тысячелетий прогресса все сельхоз культуры и породы домашних животных у греков лучше, чем у молодого славянского государства. А ведь есть ещё златокузнецы, есть инженеры, что умеют делать требушеты и прочие катапульты. Есть мастера, умеющие делать составные луки, которые бьют на сотни метров. Даже пулемёты пускающие дротики. Есть люди умеющие ткать парчу и гобелены. Есть специалисты по краскам. Есть скульпторы.

Всё это надо было вывозить, а не золото с серебром. Не читал князь Олег Пушкина, не знал, «как государство богатеет, и почему не надо золота ему, когда простой продукт имеет». Дебил, в общем. Кто следующий? Ярослав Мудрый? Почему — «мудрый». Ах чего-то там с судебником замутил. Вообще самый главный враг Руси и Российского государства на все века. Даже Горбачёв с Ельциным дети малые рядом с Ярославом. Эти просто нашкодили. Он ведь, что сделал, он разделил моно государство с цельной крепкой властью на несколько уделов для сыновей и вверг на несколько веков Русь в хаос междоусобицы. Лествичное право (надо полагать от слова лестница), которое и погубило Русь, не отменил. В чём мудрость? На его совести десятки миллионов убитых людей. Гитлер это образец для подражание по сравнению с Ярославом мудрым. А что делать с сыновьями, они же сыновья, кровиночки? Что началось после Павла? Да, там был принят совсем другой закон престолонаследия. Только старшие сыновья и никаких боковых ветвей. Но лучше ли стало? Все эти десятки Романовых при Николае расхищавшие казну и тратившие миллионы на балерин. Чем лучше они сыновей Ярослава, и ни одного, кто бы пользу Российской империи принёс. Как ни печально это сознавать, но при самодержавии есть только один правильный путь. Это турецкий. При восшествии очередного царя на престол все остальные члены царской семьи мужеска пола должны быть убиты. Железная маска для них или Петропавловская крепость не вариант. Антонович тому пример. Всегда найдётся гад, типа Арамиса, который захочет поставить на престол своего королька или царька. Смерть.

Ладно, дальше по царям и князьям пробежимся. Владимир Мономах. Это подобие, только жалкое, Ярослава Мудрого. Труба пониже и дым пожиже. Уже полностью Русь объединить не смог и опять раздал сыновьям, поделив на уделы. Ну и Батый потом на раздробленную страну.

Пётр Великий? Окно прорубил. Флот создал, армию повернул на новый лад. Всё правильно. Почти молодец. Но та же самая ошибка, что и у Олега. Корабелов и военных пригласил. А металлургов? А архитекторов? А каменотёсов, а… Промышленность и сельское хозяйство осталось на уровне Олега этого. Не в те страны ездил. Не в Голландию нужно было ехать, а в Италию. В южную Германию. Или так. Отправлял, же в Европу дворянских недорослей, понимал, значит, что учение — свет. Тогда какого чёрта не основал в Москве и Питере своём любимом по университету?

Про следующих чего говорить? Ни один из них толком не занимался промышленностью и переработкой продуктов. Продавали зерно с пенькой, мёдом и покупали сталь и оружие. Ткань, тут-то кто мешал при таком климате? Кто мешал при таких раздариваемых огромных деньгах Екатериной и прочими Лизаветами и Павлами строить каменные здания и промышленные предприятия.

Эх, сволочи.

Шёл Брехт по захолустному италийскому городку Болонье и плевался. Одна площадь его особо бесить начала. Прямо показатель, насколько наши князья хуже их. Рядом с центральной площадью города, потом о ней, стоят две башни. Эти две средневековые башни La torre Asinelli и La torre Garisenda по праву считаются символом города. Время их постройки, по словам, проводивших королю Петру экскурсию, членов городского совета, владеющих французским и немецким языками, оценивается как XI век. Из-за ошибок, допущенных при проектировании и строительстве фундамента, к настоящему времени они отклонились от прямой оси примерно на два метра. Так вот, про их князей.

По преданию, строительство башен — результат соперничества двух богатых семей из Болоньи. Их создатели не уделяли должного внимания технологиям, потому что стремились обогнать соперника в количестве этажей. Одну башню, которая потоньше или поуже, которая меньше в сечении, достроили — башня Азинелли. Она начала клониться позднее. А вторая, которую побогаче князь строил, и которая в два раза больше по габаритам, достроили метров до сорока или пятидесяти и бросили. Слишком сильным стал наклон. Гаризента эта смотрится толстым обрубком рядом с Азинелли, взметнувшейся на сто метров. И это в одиннадцатом веке. И стоят до сих пор. И стоят примерно обе, наверное, столько, сколько спустил на праздник при коронации Александра граф Шереметев. Чего башню не построил в честь коронации? Почему Пётру, умнейшему из правителей, не пришла в голову мысль не приглашать архитекторов, а приглашать учителей, чтобы те выучили русских архитекторов? Почему через сто лет после постройки города, даже сейчас в 1806 году, в Санкт-Петербурге нет университета⁈ А тот, который в Москве в два раза меньше, чем вот этот стоящий на соседней с башнями площади?

Архигимназия — так в Болонье называется университет. Необычная такая для русского взгляда арочная архитектура. Это здание, по словам вышедшего поприветствовать и провести экскурсию, ректора университета, построено в 1563 году. И с тех пор в нём и находится университет. Двести пятьдесят лет. И он один из крупнейших в Европе. Брехт прошёлся вокруг, зашёл внутрь, полюбовался на старинную часовню и арки, А внутри — словно в Хогвартс попадаешь, все стены в средневековых росписях и гербах. Такие щиты прибиты к стенам учившихся здесь студентов и преподававших профессоров. Прошлись с сопровождением по залам библиотеки и посетили анатомический театр, в котором на протяжении двух веков на белом столе в центре для студентов и преподавателей медицины проводились операции лучшими медиками Европы.

— В здании Архигимназии обучались дети из многих богатых и могущественных итальянских семей. Их гербы и подписи нанесены на стены коридоров. К числу знаменитых выпускников учебного заведения относятся Данте, Коперник и Петрарка. — Закончил экскурсию ректор в профессорской пурпурной мантии, ткнув тростью, на которую опирался при ходьбе, в герб Петрарки.

Обидно.

А перед этим осмотрели две центральные площади города. Рядом расположены, в нескольких сотнях метров одна от другой. Пьяцца Маджоре — сердце города.

— Это центральная площадь города Bologna, созданная в XII веке. Изначально на ней находился рынок, затем началась застройка административными учреждениями. В том виде, что вы сейчас наблюдаете, Ваше Величество, площадь сформировалась двести лет назад. — Глава городского совета в старинном с кружавчиками кафтане широко улыбнулся Брехту и не менее широко развёл руками. Гордился своим городом, и было чем гордиться. — Пьяцца Маджоре считается крупнейшей площадью Болоньи. Её длина составляет почти четыреста футов, а ширина — двести футов.

— Красиво у вас. Прямо жалко назад вас императору Женьке отдавать, — шмыгнул носом Пётр Христианович. Простыл чуть, засопливел. Холодно ночью в горах, и спальный мешок не сильно спасает.

— А это — Пьяцца Нептуна — место притяжения для всех стиозусов.

Её история также началась двести лет назад, когда по приказу кардинала Чези ветхие постройки были снесены, а на их месте было решено оформить городской центр. Её главная достопримечательность — прекрасный фонтан Нептуна, расположенный в центре. В честь него место и получило свое название.

Блин, на самом деле мужик здоровущий голый стоит с куцей пиписькой, ну, от воды скукожилась. И фонтан роскошный бьёт. Опять обидно. Так и хочется сказать своим, чтобы демонтировали голого дядьку и в Студенцы отвезли. Нельзя. Баварцев должны считать друзьями и освободителями. Как и русских. Брехт при первой же возможности подчёркивал в разговорах с местными, что половина его войска русские и именно поэтому они французам и навали. Что может лягушатник против русского богатыря⁈

— Сеньор Пьетро, а есть в Болонье сейчас мастера, что смогут повторить этот фонтан с Нептуном?

— Брависимо. Конечно, есть, вы хотите заказать ваше Величество копию этого фонтана для Мюнхена⁉ — обрадовался глава городского совета.

— Четыре. И аванс выдам прямо сегодня.

— Четыре и все в Мюнхен??? — чёрные глаза на заплывшем жирком лице вылезли наружу. Впервые за последние десять лет должно быть.

— Один в Мюнхен, Один в Дербент — это столица моего ханства на Кавказе. Ну, не важно. Сам отвезу. И рабочим по сборке командировочные втройне оплачу.

— Командирские?

— Деньги на жизнь и поездку на Кавказ и премию за скорость и качественное исполнение. Третий в моей деревне Студенцы под Москвой…

— Кхм, Ваше величество, а можно туда вместе со строителями поедет моя племянница, она больна чахоткой.

— Легко. Чем быстрее поедут рабочие устанавливать Нептуна, тем быстрее ваша племянница окажется в Студенцах.

— Зашибись! — ну, чего-то похожее проорал мэр этот на итальянской мове. — Мы начнём изготовление этого фонтана сегодня. А четвёртый?

— Хочу императору Александру для Петербурга подарить.

— О! Этого Нептуна тоже начнём делать сегодня. А можно попросить вас Ваше Величество, чтобы Болонью взяли в состав Российской империи⁈

— Ни хрена себе! А почему не назад в Австрию?

— Они не смогли защитить нас от французов, а русские Багратион и Суворов и вот вы Ваше Величество спокойно бьёте французов. Лучше быть под вашей надёжной рукой.

— Ну, я подумаю. Тут ведь ещё как Франц на всё это посмотрит.

А в целом город выглядит странно. Прямо сначала оторопь берёт. Не понятен замысел. Вдоль всех улиц расположены аркады, они же — арки, а над ними вторые этажи. Зачем было строить такие хлипкие сооружения, при этом теряя квадратные метры. Брехт сеньора Пьетро Сквалыгу, не, не так Скавологни, как–то так, спросил.

— Элементарно, Ватсон… Ваше Величество, каждый метр земли строит огромных денег в городе. Но если эта аркада построена шириной, чтобы мог проехать всадник, то второй этаж человек строит бесплатно. Городу место для торговцев и тень, а владельцам домов удешевление строительства. О, мы пришли, Ваше Величество. Вы спрашивали про музеи. Вот самый замечательный и необычный музей в мире. Музей Палаццо Поджи — для любителей старинной техники просто клад.

А началось всё почти сто лет назад, когда было решено собрать в одном месте все достижения в области астрономии и разместить в хронологическом порядке. Всё же в нашем городе, в нашем университете, учился сам Коперник. Потом экспозиция значительно расширилась предметами из смежных областей наук. В ней присутствуют древние ископаемые и их зарисовки, чертежи машин и механизмов, изготовленные в прошедшие века. Есть чертежи самого Да Винчи, а ещё старинные пособия по акушерству, географические карты, модели кораблей и много других интересных вещей.

Обидно.

Событие сороковое

Объявление:

Стригу котов. Возможна кастрация. В общем, как получится.

Перед тем как отправляться в столицу королевства Этрурия, Брехт карту самую лучшую, что нашлась в Болонье, добыл и схему на её основе нарисовал. Много чего лишнего нарисовано на современных картах. И названия опять же по-итальянски. Перевёл их на русский и масштаб, какой никакой, указал. Правда, когда с купцами обсуждал его, то выходила хрень. Брехт сначала карту выбросить хотел, а потом понял, что дебил. Конечно, не сходятся скорости передвижения. Ведь из Болоньи во Флоренцию опять по горам ползти. Италийский сапог, ладно вверху от остальной Европы Альпами отделён, так прямо по самому центру этого сапожка тоже горная гряда со вполне себе серьёзными горами пролегает, отделяя почти неприступной стеной запад от востока полуострова. Ширины Аппенины в этом месте около ста километров. Так-то в будущем сел на мерина и час езды по хорошей дороге. Пока меринов не густо и тоннели ещё не пробили, потому хоть дорога и вполне натоптана, но довольно опасна, особенно в дожди и ранней весной, когда тает снег. Может спокойно и лавина сойти. Купцы говорят о трёх днях пути, и что есть места для ночёвок и гостиницы с постоялыми дворами. Ага, сейчас. Как должен выглядеть постоялый двор, который может вместить почти девять тысяч людей и столько же лошадей. А вот про три дня — это да. С обозом, с пушками, по горным дорогам не разгонишься, и к тому же дорога узкая — две повозки еле разъезжаются, а ведь встречные повозки будут, и потому эти восемь с лишним тысяч коней его корпуса вытянутся в одну линию, да телег ещё несколько сотен. Пусть по семь метров между лошадками, считая и телеги. Пятьдесят шесть километров. Но это не страшно. Гораздо страшнее, что Флоренция расположена сразу, как горы кончаются. Выходит, что передовые части подойдут к городу, а арьергард прибудет только к вечеру следующего дня. А, по словам тех же купцов, во Флоренции стоит шеститысячный гарнизон французов. Ерунда, но это если всё войско Брехта будет вместе, а если оно кусочками два дня будет тянуться, а французы не будут спать, а организуют оборону на месте спуска горной дороги на равнину.

Нужно было подумать. Как с этой бедой справляться? Пётр Христианович решил все яйца в одну корзину не складывать. Первым делом он отделил сто пятьдесят егерей со Слонобоями и добавил к ним ещё столько же с винтовками Бейкера. Первые два дня эти три сотни человек поедут, как и весь корпус, на лошадях, а потом в третий день спешатся и оторвутся чуть вперёд, чтобы в случае необходимости отбросить французов от дороги. Ещё бы парочку орудий с собой взять, но они серьёзно снизят манёвренность. Нет, хватит трёх сотен дальнобойных ружей. Атаку они остановят? А, чёрт с ним. Добавил Пётр Христианович к этим трём сотням ещё и сотню гренадёров. Специально просмотрел список с указанием рекордного броска гранаты немецкими великанами. Самых «дальнобойных» сто орясин и выбрал. И тут началось. Братиков надо взять. Веронцы просто на дыбы встали. Как так, без их участия в прошлый раз французов накосили, а теперь что, даже поглядеть на это не получится⁈ Пришлось и эту дворянскую сотню включить в передовой отряд. Ну, кавалерия может понадобиться, врага бегущего преследовать.

Только это одно яйцо. А не вся корзина. Вторым действием было уже отработанное информационное давление. Того же самого Клаудио Ди Лоренцо Брехт отправил во Флоренцию инкогнито за два дня до выхода, панику там сеять. И про разгром французов в Болонье рассказать и про выбитые зубы и про обрезанные пальцы и даже про кастрацию. Хоть её и не было. Ничего кашу маслом и яйцами не испортишь.

А чуть погодя отправил и Ваньку с братиками под охраной десятка гренадёров под белым флагом. Должны прибыть во Флоренцию за сутки до основного отряда и предъявить ультиматум. Либо пальцы и зубы, либо всякие ужасы ужасные.

Вот такие например: В Баварии объявлена добровольная кастрация французов. Теперь каждый добровольно сможет кастрировать француза. А ты записался добровольцем!

Глава 17

Событие сорок первое

Одна минута решает исход баталии; один час — успех кампании; один день — судьбу империи.

А. В. Суворов

Французы флорентийские оказались ничем не лучше французов болоньезе. Они поступили ожидаемо. Эвакуировали из Флоренции королевскую семью и артиллерию в сторону Милана и выставили три с половиной тысячи пехоты и примерно три тысячи кавалерии у стен города. Однако ж, надо этим цветочным французам хоть тройку за стратегическое мышление поставить, а не двойку как болонкам. Флоренция — это от слова цветок. Царство Флоры.

Так, про стратегическое мышление. Флоренция расположена рядом с несколькими холмами, всё же предгорье, и французы на одном из этих холмов и расположили пехоту, а кавалерию тоже разделили на две части и поровну примерно поставили с обеих сторон холма. Дорога с Аппенинских гор спускается как раз к городу мимо этого холма и стратеги, очевидно, решили подловить немцев и варваров на марше и ударить им во фланг. И что? Почему при словосочетании Бавария и Витгенштейн у них не дрогнуло ничего в сердечке, не ёкнуло в печёнке и не засвербело в анусе. Почему не боятся? Наполеона уконтропупил, из Вены Мортье выгнал, у Болоньи раскатал в пух и в прах пару корпусов, что ещё надо сделать, чтобы бояться начали. Просто прискакал гонец, сказал, что на вас идёт изверг Витгенштейн и всё, лапки в гору. Мы не мы, что угодно Вашему Великому Величеству?

Или тут знак в уравнении меняется? Мы урчум такие все бурчум, победим сейчас этого ужасного зазнайку Витгенштейна. Мало ли чего он там до этого дня чудил. Обманом выигрывал битвы, а вот тут мы ему засаду устроим и как дадим ГЕНЕРАЛЬНОЕ сражение. Как дадим. Не унесёт.

Про разведку и шпионов они слышали вообще, а о том, что тут не непролазные буреломы, а редкий лиственный лес они знают? А про то, что обоз, в том числе и с порохом, нужно охранять не жалкой ротой инвалидов, а хотя бы парой эскадронов и парой рот⁈ Кто их тактике учил??? Ладно, стратегию на тройку выучили, а что с тактикой? ДА! И ведь знают, что силы равны… Не так, что количество бойцов соизмеримо. Силы-то разные. И опять выперлись из города. Боятся, что гражданские пострадают? В самом деле — век рыцарей.

Пётр Христианович жалеть рыцарей не стал. Даже не стал ждать основные силы. Он послал десяток егерей со слонобоями в тыл французам, а сам расположил основные силы на соседнем холме. Хоть только самое начало мая, но юг же. Лес уже полностью покрыт листвой свеженькой ярко-зелёной и листики не маленькие, почти и не видно егерей с гренадерами. Конницу поместную веронскую Пётр поставил с другой стороны холма. Её силы он даже не представлял. Явно хуже, чем регулярная кавалерия французов, прошедшая не одну баталию, в том числе и против Суворова. Где-то чуть севернее этих местах Генералиссимус, хотя, тогда ещё Фельдмаршал, должно быть, их гонял в 1799 году.

Задача у егерей разведчиков простая — подойти на расстояние выстрела к обозу и обстрелять его. Там, по донесению разведчиков, десяток крытых фургонов. По пуле на каждый. Если не получится взорвать порох, ну, пролетит пуля между бочек, то через минуту ещё выстрел и сразу отступать под прикрытие основных сил. Стрелять будут метров с пятиста, так что, хватит времени на перезарядку и повторный залп. Пока охрана всполошится, пока решит, что неприятеля нужно атаковать, пока они, опасаясь варваров проклятых, преодолеют эти пятьсот метров — утро следующего понедельника настанет. Выспаться времени хватит, не то, что повторный залп произвести.

Должно бабахнуть. И тогда выстроенные стратегом войска французские узнают, что враг не маршем с трубами и знамёнами походными колоннами будет мимо проходить, а враг этот подлый у них в тылу. Опять варвары не по правилам воюют. Чести у них нет.

Куцый так-то отряд получился. Четыреста егерей с гренадёрами, сто десять веронцев непонятных на разномастных лошадях, не в смысле разной масти, это и так понятно. Тут нет Павла и Александра выпускающего указы о лошадях одного цвета в каждом подразделении. По стати разные. От дорогущих, явно с арабскими кровями, до дартаньяновских жёлтых меринов, готовых упасть с минуты на минуту. Ещё к отряду присоединились братья Витгенштейны с Ванькой и с десятью егерями, что были отосланы парламентёрами. И пяток ещё опытных разведчиков и Клаудио Ди Лоренцо, которые все расклады местных стратегов и преподнесли Брехту этим утром.

Пётр Христианович прямо руки и ноги себе связал, чтобы вместе с егерями не сунуться в акцию по расстрелу обоза. Так хотелось принять участие, лично проконтролировать и произвести без всяких сомнений золотой выстрел. Устоял. Остался на вершине холма, не гоже королям бегом передвигаться. А этим стрелкам со Слонобоями придётся с тяжеленым ружьём бежать на холм от охраны обозы.

Бой с защитниками Флоренции Брехт решил начать после обеда. Пусть французы, выстроенные в ряды и колонны с самого утра, устанут. Пусть захотят есть и пить. Пусть потеряют гонор и найдут неуверенность. Пусть начнут ветераны роптать на молодых офицериков, что построили их тут на солнцепёке. Всё это капельки, но именно из них боевой дух армии и собирается.

На этот раз никаких зелёных или красных ракет. Что тут — четыре с небольшим сотни пехоты и сотня с хвостиком кавалерии. И Ванька с братиками в качество рупора справятся.

Бах. Бах. Бах.

Тададах! Ну, вот громко о себе завили. Тададах! Да они, петушки гальские, вообще, воины без страха и упрёка. Они вечно тут воевать настроились? Два больших фургона с огненным зельем с собой приволокли. Всё, теперь много не постреляешь. Интересно, а разведка не возвращается, потому что Чингачбуками себя почувствовали. Однозначно ведь. Стоят сейчас в леску за большими деревьями и как на тренировке расстреливают выживших после этих двух чудовищных взрывов. Выжить-то может и выжили, но собраться и броситься в атаку теперь оглушёнными и потерявшими, скорее всего, руководство, офицерики должно в тенёчке за фургонами сидели в преферанс резались или в кости, не больно-то бросятся на невидимых в лесу егерей. Дым выдаст? Там сейчас этого дыма столько, что не сразу и заметишь новый облачка. А уши заложены и выстрелы с трёх сотен метров и не слышно. Ох, допрыгается Егоров. Придётся его командиром плутонга ставить, раз сам всюду суётся и не спешит плану следовать.

— Вашество. Вон, егеря бегут. — Ткнул пальцем в просвет между деревьями Ванька. Ну, вот зря на егерей наезжал, просто эти семьсот метров вверх по склону ещё преодолеть нужно. Мало он их гонял. Запыхались.

Событие сорок второе

Мне солдат дороже себя.

А. В. Суворов

Мы, северные варвары, сохраняем людей: я не пожертвую ради громкой славы ни одним из своих солдат.

М. И. Кутузов

Это что? Как это так-то? Не, ребята, так не пойдёт. Вы деритесь! Что это за игра такая? Тогда хоть правила объясните. Вы, мать вашу — Родину нашу, на войну пришли или у вас тут смотр песни и пляски⁈ А, сейчас нет. Сейчас смотры и маневры, а и парады ещё. Гей-парады! А чего, что-то от них есть! Все в позолоте и мишуре елочной, и у каждого мундир, доломан или ментик там с чакчирами и прочими панталонами разного цвета, да ещё на пузе обязательно лацкан другого колеру и обшлага до кучи. Всеми цветами радуги светятся сейчас в лучах заходящего солнца французы, вышедшие в засаду из Флоренции.

Брехт что думал? А думал он, как нормальный военный, что когда у тебя обоз взрывается, то командиры отправят часть войска тыл зачистить, ну, в самом при самом крайнем случае хоть несколько плутонгов в разведку пошлют. И ничего такого не происходило. Войска дёрнулись на секунду, но направляемые стратегами и тактиками своими вновь вскоре выровнялись в свои колонны и шеренги. И стоят, бамбук курят. Прямо сюрреализм настоящий. Словно это не жизнь взаправдашняя, а компьютерная игра. Пошёл игрок перекусить и игру на паузу поставил. Чего юнитам делать остаётся? Стоят. Демонстрируют красивую свою форму синюю, красную, жёлтую. Редко кто в зелёной. Позолота на шнурах и медные бляхи налобников блестят на солнце. Красота. Сюда бы сейчас пулемётную роту и все эти пять или шесть тысяч бравых вояк за минуту такими стройными рядами переходить Стикс начнут.

Чего-то нужно было делать. Сейчас начнут подходить остальные его части и фланговый удар по идущему в походном состоянии артиллерийскому полку — так себе удовольствие. Ясно, что Ермолов и без него такого не допустит, разведку вышлет. Но. Но ещё и вечер с каждой минутой всё ближе, и Брехт перестал понимать французов. От слова этого… Хрен этих стратегов наполеоновских поймёшь, чего они задумали. Ночью обрушиться на вставшие лагерем силы баварцев? Да, ну, нафиг, так сейчас только он воюет, да ещё горцы. Сейчас все жентельмены. Правильными рядами и стойкостью духа солдатиков из расстреливаемых колон меряются. Тогда почему стоят защитники Флоренции и ничего не предпринимают?

Чего-то нужно было делать.

— Кристианушка! — братик многократноюродный, ломая кусты и мелкие дубки, да и прочие «оливки», возник как Сивка перед Буркой.

— Петер, мы воевать-то будем? — сейчас «нет» скажешь и в ряху получишь, такой настрой боевой на морде лица у братика крупными буквами напечатан.

— Как с ними — дебилами воевать, если они не хотят⁉ Сам в шоке! Ладно. Возьми десяток гренадер и пусть винтовки зарядят и у товарища ещё по одной винтовке заряженной возьмут. Делаешь так. Маршируете в прямом смысле этого слова прямо на них. Не доходя двести метров, останавливаетесь и стреляете залпом. Потом ещё раз из второй винтовки. Красиво через левое плечо разворачиваетесь и назад маршируете.

— А…

— Ты, старших не перебивай. Это не начало боевых действий, а плевок французам в рожу. Хочу посмотреть, как отреагируют. Но если всё же стрельнут вам в спины захотят, то падайте и отползайте по кустам. Только попробуй мне геройствовать начни, домой отправлю баронесссссс на сеновале счупать.

— Есть счупать!!! — эх, воспитал на свою голову.

— Иди, давай.

С холма Брехт видел, как по лесной тропинке промаршировали гренадеры и стали перестраиваться в шеренгу на небольшом свободном от молодой поросли кусочке холма. Пётр перевёл трубу на гей-парад. Хоть бы дёрнулись. Ох, понаберут по объявлению. Труба опять переместилась на одетых в грязно-зелёную афганку великанов. Вот же неугомонный, братик тоже с собой две винтовки Бейкера прихватил. Гренадеры построились в шеренгу, забросили ловким слаженным движением ружья к плечу и произвели залп, окутавшись серым и чуть розово-жёлтым в лучах начавшего уже опускаться солнца, облачком дыма. Черт с ними с французами, Брехт продолжил наблюдать за Кристианушкой. Тот, видимо, гаркнул чего. Солдатушки браво ребятушки приладили первое ружьё на плечо и вскинули вторую винтовку. Бабах. Окутались вновь облачком красивым, развернулись, как и просил Брехт братика, через левое плечо, перестроились и пошагали по тропинке назад. Красота. Богатыри, не вы! Не. Правда, красота. Железные нервы у дойчей. Эдак, выйти вдесятером против шести тысяч и пулять, как в тире. Пётр Христианович перевёл трубу на французов. Дебилы конченные. Те егеря, напротив которых и продемонстрировали тевтонский дух гренадеры, начали снимать с плеча штуцера и заряжать их. Так эти, мать их за ногу, бойцы, стояли с разряженным оружием. На штыковой бой настраивались. Ну, нет, мусью, не на Суворова вы наткнулись. Тут другая война. Брехт стоял и наблюдал, как французские егеря молоточком забивают круглую пулю в ствол штуцера. Тоже красота. Слаженно как, чувствуется выучка. Ага. Пора.

— Ванька, красную ракету. — Брехт в последний момент перед отправкой немцев передумал и братику наказал при красной ракете падать. Штуцер вещь дальнобойная, чего зря людьми рисковать.

Бах. Фьють. Бабах. Слитный залп французских егерей и вся первая и вторая шеренги колонны егерского полка окутались дымом. Пётр вновь перевёл трубу на своих. Ползли, качая кусты и деревья. Теперь могли бы и встать. Штуцер зарядить это даже при постоянной тренировке — минута, а эти из городских гарнизонов и в полторы не уложатся. Труба вновь переползла на французов. Заряжают. И никто кавалерию вслед противнику не послал. Ох, намается он с этими стратегами.

Стоять! Бояться! Сейчас просто расчудесная мысль в его стриженную попаданческую голову пришла.

Событие сорок третье

Не бойся смерти, тогда наверное победишь. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

А. В. Суворов

— Ванька, поручика Бергера сюда покличь. — Бергер это не фамилия, у командира роты егерей, вооружённых кроме всего прочего Слонобоями, фамилия — Бердник, но товарищ при этом старательно учит немецкий, следуя ведомой только ему цели, доставая гренадёров, практики ему вишь не хватает, те его Бергером и прозвали. А потом и прижилось прозвище.

— Иван Козьмич, ты сейчас внимательно послушай. И без самодеятельности. Возьмите те патроны, что в жёлтой бумаге. Они, как знаешь, с бездымным порохом. Всего по одному патрону на человека. Перезарядить не получится. Да, не перебивай ты. Это не война пока, это — психологическая война. Удар по шаблонам французским. Пусть, если кто выживет, сказки потом в Париже рассказывает и панику сеет. Слушай. Подползаете, как можно более незаметно, метров на четыреста — пятьсот от французов и ждёте. Не высовываетесь, лежите. Вы статисты. Выступать Кристианушка с гренадерами будет. Теперь внимательно слушай. Сейчас полковник фон Витгенштейн берёт снова десяток гренадер и подходит почти на ту же позицию, что и в первый раз. Целится показательно и стреляет. Вы должны произвести свой выстрел одновременно с ним. Не раньше и не позже. Идея ясна.

— Хитро, Вашество. Сам бы не хотел на месте их офицеров оказаться. Десять человек выстрелило, а упадёт больше сотни. Точно, как вы выражаетесь, с катушек съедешь. — Заржал, совсем не по уставу поручик. По уставу нужно, ржать: «Ха-ха-ха», а он по простоте душевной заржал: «Аха-ха-гы-гы-гы». Брехт не стал указывать Бергеру на промашку.

— Именно так и задумал. Давай, Иван Козьмич, не подведи.

— Есть не подвести, Ваше Величество. А может два патрона?

— Не разочаровывай меня поручик. Вы, лёжа, минуты три заряжать будете. Всю идею загубишь. Один жёлтый патрон. Как понял? Приём.

— Есть один жёлтый патрон. Разрешите выполнять.

— Бог вам в помощь.

Потом ту же шутку Брехт вернувшемуся братику рассказал. Этот смеяться не стал. Не понял шутки. Это план стратегический. Его выполнять надо, а не смеяться.

— На то же место? — только уточнил.

— У них штуцера разряжены. Делаешь всё точно, как в первый раз. Можешь падать без ракеты, но Ванька, всё одно, ракету пустит, как они зарядят.

Тупые!!! Все французы тупые! Зря Задорнов только американцев в эту категорию записал. Эти даже хуже. Они шутки не поняли. У них полностью выкосило почти две шеренги, а они оттащили труппы и раненых назад, восстановили стройность рядов и стали новые две первые шеренги штуцера заряжать. Даже ракету не пришлось тратить. Экономика должна быть экономной. И егеря, и гренадёры успели за это время в леску раствориться. Минус есть. И он огромный. Второй раз шутку теперь не провернуть. Теперь две первые шеренги с заряженным оружием. И пуля от штуцера метров на пятьсот летит. Может и потеряет убойную силу пуля круглая семнадцать миллиметров в диаметре, и в бронежилетах егеря и гренадеры, но и в задницу же попасть могут, и в ногу. Зачем людьми рисковать?

Нужно ещё как-то французам попробовать тонус поднять и принудить их или к миру, или к войне уже. Как назло, в светлую голову, крашенную хной, ничего не приходило. Закралась позорная мысль, дать команду Козьмичу ещё раз подползти и с пяти сотен метров бахнуть с использованием патронов с бездымным порохом, но отбросил Брехт эту мыслю. И так по краю ходит. Повезло с Аустерлицем, практически все пришедшие туда французы там и остались. Убежать смогли очень и очень не многие, в основном из дивизии Удино, но они с пулями Петерса не сталкивались. Раненые же из других подразделений с этими пулями внутри очень сомнительно, что смогут без помощи хирурга добраться до Франции. Минимальный шанс всё же оставался. Раненый в руку, например, ускакавший улан из корпуса Мюрата. Тоже не факт, что гангрена раньше не начнётся. Но доскакал раненый пусть до Франции. До того же Страсбурга. Там ему операцию сделали. Тоже не факт, что прямо бросится эскулап в военное министерство увидев извлечённую из улана пулю необычную. Бросит в урну вместе с тряпицами рану стягивающими. Есть. Есть небольшой процентик. Один из тысячи, а то из всех семидесяти тысяч французов побитых при Аустерлице. Допустим, доктор настоящий патриот и военный гений. Оценил пулю. Принёс её императору Женьке доктор. И тут не сто процентов, что эврика закричат. Возьмут, измерят диаметр и начнут в винтовку, да нет, в обычный штуцер совать. И естественно будут молотком забивать. Потом бахнут и доложат Женьке, что хрень полная. Русские они тупые и забивать такую пулю дольше, и ствол при этом у штуцера потом целый день чистили. А летит не дальше обычной штуцерной пули. У них нет, и ещё несколько десятков лет не будет, винтовок Бейкера. А без этой винтовки пуля Петерса если не бессмысленна, то почти бессмысленна. При коротком стволе увеличение убойной силы незначительное.

Сейчас же другое дело. Подползут егеря на пятьсот метров и выстрелят. Да побьют сотню, а при удаче и все полторы сотни французов, но будут раненые, которых прооперируют сразу во Флоренции. И если пуль будет много, то вывод сделают. Но это хрень. Опять же винтовок Бейкера у них нет. А Слонобои без дульного тормоза?!! Это ну очень травмоопасный агрегат. Хрень. А вот то, что смажется шок, который произвёл десятком выстрелов Кристианушка, уронив полторы сотни ранеными и убитыми из десяти винтовок. Вот это да. Пусть страшилки про русских гуляют по Европе.

— Подошли десять человек, жахнули два раза и сто пятьдесят семь человек как корова языком слизнула.

— Врёшь падла!!!

— Сам падла, на тебе в чухальник!

— Это у тебя чухальник, а у нас петушков гальских — клюв. А тебе на тоже по пяточку немецкому. Дойче-швайн.

И в споре родится истина, что ну, их русских, пусть лучше сидят в своих лесах. Играют на балалайках, танцуют с медведями, нечего цивилизованным людям там делать. Между собой воевать будут.

Глава 18

Событие сорок четвёртое

Дисциплина — тот же снаряд, та же мина. Где нет дисциплины железной, там ждать победы бесполезно.

Дисциплина — мать победы.

Александр Васильевич Суворов

Не родилось в крашеной голове у короля Петра ни одной хорошей мысли. А солнце продолжало опускаться. Брехт уже хотел плюнуть на всё и посмотреть продолжение этой трагикомедии из зрительного зала. Что будут делать стратеги французские, когда настанет ночь⁇! Если и есть в их рядах пластуны и всякие разведчики, то уровень этих самоучек и на мизинец не тянет от выучки и опыта егерей Брехта, к тому же прошедших десяток военных компаний. Не срослось.

Прискакал на ветке, изображающей коняжку, капитан Клаудио Ди Лоренцо — заслуженный разведчик и дипломат королевства. Показалось. На самом деле, Клаудио себе посох вырубил, чтобы по лесу и прочим косогорам ходить, но приближаясь к полянке, где Брехт расположился, запнулся о кочку и посох ещё между ног попал, так на нём и влетел пред светлы очи короля Петра.

— Ваше Величество, чего мы медлим, меня послали спросить, когда мы будем атаковать французов⁉

Вона чё? Не терпится сеньорам. А что, классный прямо план мгновенно в мозгу созрел.

— Клаудио, а вот скажи мне — тёмному, сможете вы точно выполнить приказ? — План-то хорош, исполнители подгуляли. Эта дворянская вольница слово такое как «приказ» не слышала.

— Мы все готовы умереть за свободу нашей Родины!!!

— Не надо умирать, капитан! — рыкнул на него Пётр Христианович, — Наоборот, нужно как можно больше лягушатников убить.

— Смерть за Родину…

— Клаудио! Скажи мне, сможешь ты донести до своих, что нужно точно выполнить приказ и ни на санти… и ни на дюйм не отходить от него?

— Приказывайте, Ваше Величество! — Пауло каблуками даже на траве умудрился щёлкнуть.

— Вот, смотри, — Брехт вынул из ножен кортик и начертил на земле расположение французов.

— Это эти сволочи, — расцвёл узнаванием веронец.

— Они. Теперь смотри очень внимательно. Подскакиваете сюда со стороны их левого фланга и обстреливаете из пистолей. Не просто обстреливаете, а стреляете, пока они за вами не погонятся, тогда проскакиваете вот здесь, — Пётр Христианович начертил расположение егерей с гренадерами на своей горушке. — Нужно проскакать параллельно нашему расположению, чтобы их конница, что вас будет преследовать, проскакала на расстояние досягаемости наших ружей. Вот через эту поляну нужно их провести за собой. Тут мы их всех и положим. И вы живыми останетесь, и французы погибнут. Если чего не понятно, спроси сейчас. Стой. Вы должны проскакать мимо их егерей и начать стрелять по уланам, с расстояния в сто метров… Э в триста футов.

— Так пуля пистолета не долетит…

— Клаудио!

— Понял, Ваше Величество. Наша цель заманитьих под ваши дальнобойные ружья.

— Замечательно. Теперь ответь мне на вопрос: «Вы сможете всё сделать точно по плану»? Не увлечётесь? Нужно не геройствовать, а заманить. Вы, даже если все умрёте, больше двух сотен французов не убьёте. А мы их положим всех.

— Веронские дворяне всё сделают, как вы сказали, ваше Величество.

— Начали. Чем, быстрее, тем лучше. А то совсем стемнеет.

Время пошло на секунды.

— Ванька, зелёную ракету. Кристианушка, берёшь тот же десяток с максимальным количеством гранат. И вон на тот бугорок. Начинаете их швырять при максимальном расстоянии до кавалерии. Пусть будет семьдесят метров. Если гранаты кончатся, занимайте круговую оборону и отстреливаетесь только в том случае, если на вас полезут. Событие маловероятное — конь туда в густой кустарник не полезет. Ну, вдруг десяток безумцев спешится. Как понял.

— Приём. Приём. Понял Петер. Всё сделаем.

— Иван Козьмич, задача та же самая, что и два часа назад, скрытно подползти на пятьсот метров со Слонобоями и открыть огонь при первых выстрелах из пистолей дворянского ополчения. Здесь дело чуть подольше будет длиться, так что возьмите по три жёлтых патрона. Да, и мало ли, хрен этих французов поймёшь, возьмите с собой и винтовки Бейкера, и по два пистоля. Эти идиоты стояли, стояли, а потом как пойдут в атаку. А позади вас французская конница в этот момент может оказаться. Только не геройствуйте. Всем это говорю. Врага нужно бить издалека и при этом так, чтобы он нам ущерба причинить не смог. Ну, да ты пять лет уже со мной воюешь, должен науку побеждать выучить.

— Есть, не геройствовать. Всех убью один останусь, как вы шутите.

— Иди, шутник. Ребят чтобы всех живыми привёл назад.

Событие сорок пятое

Побеждать ты умеешь, но не умеешь пользоваться победой.

Плутарх

Пиррова победа — вот истинная виктория: одним махом избавиться от врагов и от своих.

Станислав Ежи Лец

Ох, не пустят товарища Брехта в коммунистический рай. Зачем там дураки нужны? Полководец хренов!!! Дурень!!! Стратег, мать его итить! И ведь издевался и мысленно, и вслух над французами. И что⁈ Как пацана переиграли. Он с ними в шахматы, а они, оказывается, в пинг-понг играли. Брехт всё понять не мог, зачем это «стояние на Угре». Думал, что спятили лягушачьи генералы. А они держались до последнего, ни на одну его провокацию не отреагировали. Дали этим железным парням приказ стоять, они и стояли. А чудик этот попаданческий развлекался, то пешки вперёд двигал, то лошадью ходил, дебилоид. Ведь, «сядь на пенёк, пожуй пирожок», и сразу ясно бы стало, что воинство это разноцветное время тянет. Их, этих шесть тысяч французов, послали на убой французские генералы, чтобы они выиграли время. Нужно было эвакуировать по западной дороге в Милан королевскую семью, артиллерию и (ссука) огромное количество награбленных ценностей. Самое обидное, что целую кучу картин. Да и прочих Давидов. (Ещё раз ссуки.) Давида кстати не вывезли. Сломали. В третий раз материться не стал. Хоть второго по значимости статуя из Флоренции умыкнули — Персея Бенвенуто Челлини

А Давида разбитого, чего уж, что мы не люди — вывезем сами, склеим. Других статуй из бронзы, вообще, кучу вывезли. И бюстов всяких. Освободили под новые шедевры место и в галерее Уфицы. Между делом Брехт узнал и в чём суть названия. Это, скорее, английское слово, чем итальянское. Это просто «офисы». Какой-то там очередной Медичи построил новый корпус для своих менеджеров, и даже воздушный переход, чтобы с чернью не соприкасаться, длинною в километр построил от своей старой резиденции к новым офисам.

Французы, какими бы крепкими оловянными солдатиками они не были, тьфу, не крепкими — стойками, так какими бы стойкими они не были, не смогли выдержать наскока дворянской конницы. Стали когда падать опять егеря и всадники первых рядов, обстреливаемые с невозможных для пистолей дистанции, французские уланы и гусары не выдержали и бросились на итальянское ополчение. А за ними и пехотинцы устремились. И как ни готовился Пётр Христианович к такому действу противника, а лишку оказалось их. Гренадёры положение почти спасли, сотни и сотни брошенных гранат нанесли наступающим кавалеристам серьёзные потери. Один чёрт, десятикратное превосходство сказалось. Почти на рукопашный бой перешли. И тут, надо отдать должное веронцам, их сотня полегла почти вся, но они создали зазор между французами и егерями, работающими на пределе возможностей. Два выстрела в минуту делали. Сотни пуль. Веронцы, посланные в эту мясорубку капитаном Клаудио Ди Лоренцо, дали минуты три форы. И… Кончились. Опять бы смяли жиденькую цепочку егерей, но тут вступил в действие «засадный полк» из десяти гренадёров под руководством младшего Витгенштейна. Из своей засады десяток гренадер ударили в тыл французской кавалерии. И опять те встали. Десятки брошенных гранат сбили прицел и сломали настрой улан, они завертелись, не понимая, где противник и дали Брехту с егерями и перешедшими на винтовку Бейкера гренадерам ещё пару минут. И кончились просто кавалеристы у Франции. Брехт, пока подходит пехота вражеская, со старшим из братиков бросился к заваленному трупами коней и французов холмику и под грудой тел отыскали Кристиана. Жив курилка! Ранен. Два сабельных удара. Лоб рассечён, но видимо каска спасла от основного удара, только порез. А вот ключицу левую точно перерубили. Понесли быстрее к своим, на перевязку. Гренадёры ещё троих израненных своих нашли, тоже эвакуировали. Блин блинский, дорого «баварцам» навал французской кавалерии дался. А ведь ещё и пехота стройными рядами подходит.

Длина имеет значение. Скорость тоже. Одно дело на тебя тысячи всадников мчатся галопом, и совсем другое — мерным шагом приближаются к тебе мушкетёры и егеря. Эти не выдержали массированного огня и побежали, не дойдя всего тридцати метров до лихорадочно перезаряжающих винтовки егерей. И бежали, теряя ружья и ранцы, пока даже Слонобои перестали доставать. Конницы преследовать, к сожалению, не было. Да, и ладно, ушло-то не больше сотни человек, всё, что осталось от шести тысяч. Только при полном разгроме, если по большому счёту, потерпели баварцы катастрофическое фиаско, дав уйти и малолетнему королю и матушке-регентше его. Картины со статуями потом из Парижа и Милана забрать можно. А вот с легитимностью Фердинанда, как короля, теперь вопрос. Он же герцогом был. А королевство Этрурия хоть и не на сильно много, но всё же побольше Тосканского герцогства. Брехт хотел добиться от семейки испанской отречения. А теперь? Выхода, кроме как идти на Милан нет. Непруха. Было в планах взять на копьё Рим.

Потери были и среди егерей, хорошо, не двухсотые. От бешеного темпа стрельбы и для очень качественных винтовок Бейкера наступил предел. Две винтовки разорвало. Бойцам посекло руки и лица. Один даже глаза лишился.

Утром группа людей в средневековых кафтанах с кучами орденов на груди и всяких аксельбантов вынесла подошедшим к стенам войскам королевства Бавария символические ключи от города, а королю Петру первому прямо тут же и орден прикололи. Орден Святого Стефана (Sacro Militare Ordine di Santo Stefano Papa e Martire, «Священный Военный Орден Святого Стефана Папы и Мученика». Красивый, на алой ленте на шею повесили. Ну, хоть не зря воевали.

Событие сорок шестое

Слава вам, храбрые! Слава, бесстрашные!

Вечную славу поёт вам народ:

Доблестно жившие, смерть победившие,

Память о вас никогда не умрёт.

По итогам битвы на пороге Флоренции Брехт стал философом. Выработал философскую концепцию — система. Как это? Не, даже в институте, когда учился, и то философия давалась Брехту со скрипом, хоть и сдал на пять балов. А тут сам в философы вылез? Кант, мать его! Концепция такая. Вот, например, паровоз… Самая подходящая штука для философии. Есть ведь у него уже в Дербенте. Так вот, взять и шатун у него отчекрыжить. И вся эта огромная шипящщщщщщая паром и матами машиниста гора никуда не поедет. Хоть заматерись. Да, и шатун, ну, очень сомнительно, что сам куда поедет.

Или если тачанку представить. И бах — пулемёта нет. Нахрена бы она кому нужна без пулемёта???! А без пролётки? Куда пулемёт громоздить, на круп лошадки белогривой. Забавная картина.

И к чему тут эта философия? А понял король Пётр первый, что его бригада, по крупицам несколько лет собираемая — это и есть такая система. Нет одного звена и хрень это полная, а не боевое соединение. Битва под Флоренцией это и показала. Без артиллерии и его лезгин сами по себе егеря и гренадёры сила, ну, как паровоз без шатуна, но успехи так себе. И это касается не только целых соединений бригады, а малейших деталек тоже. Пусть будет у паровоза шатун или поршень и нет гайки или заклёпки, чем там они соединяются. Шпонки? Нет шпонки. И так себе успех будет.

Взять вот кирасир его. Ничего сверх того, что есть сейчас в мире. Кирасы известны тысячи лет. У римлян с греками ещё были. И сейчас есть у французов, у австрияков, у русских. Вот только это полная ерунда по сравнению с кирасами лезгин. Не бронза материал и даже не мягкое железо. Материал шведское, природой легированное никелем, железо чуть науглероженное, прошедшее закалку и отпуск, а затем и цементацию. Плюсом несколько браслетов на руках, пришитых к ткани. И два двуствольных пистолета. Так тоже ничего экстраординарного сотни лет существуют. Так, да не так. В стволах нарезы и сидит в стволе пуля Петерса, и к седлу приторочен карабин, тоже нарезной понятно и тоже с пулей Петерса. А теперь ещё и мушкетон, заряженный дробью. Пара гранат в подсумке. И шашка длинная и тяжёлая вместо кривой короткой сабли. Убери что из этого списка, всё одно грозная сила останется, но уже не то. И выучка работать сообща, плюсиком ко всей экипировке.

И так по любому роду войск. Хоть артиллерию взять. 12-ти фунтовые орудия есть у всех. Шрапнельные гранаты в Англии в этом или в следующем году в Реале появятся. И ничего общего эта поделка не будет пока иметь с тем, чем стреляет Ермолов. Всё дело во взрывателях, рассчитанных по времени. Убери их и вставь обычный бикфордов шнур. Хрень получится. Убери эти взрыватели из гранат гренадеров и тоже эффективность уменьшится в разы.

И по совместной работе соединений. Всё время отрабатывали совместный бой. Артиллерия поддерживала пехоту, кавалерия берегла фланги и устремлялась добивать врага. И чего. Вот выперся без артиллерии и кучу народу ни за понюшку табака положил. Шесть тысяч французов уничтожил⁉ Да, дались они. При этом же у себя больше сотни убитых, если веронцев считать и раненых ещё больше десятка. Нет. Такой хоккей нам не нужен. Всё. Хватит экспериментов. Отныне будем воевать только с использованием системы всей. До самого последнего винтика. До шпонки этой.

Последний пример по системе — Слонобой. Даже получат французы пулю Петерса, даже получат Слонобой и даже додумаются совместить их. А дульного тормоза нет. Отдача, что сломает пару ключиц, и отсутствие современного диоптрического прицела сведёт всю радость французов на нет. Ничего общего со Слонобоями Брехта эта херня не будет иметь. А до диоптрического прицела и концепции дульного тормоза ещё, как бы, не век целый.

Входили во Флоренцию уже всей системой. Все полки перебрались через Апеннины и теперь вполне могли начать резвиться на равнинной Италии. В планах был поход на Рим и «внезапная смерть» от руки французов Папы Римского. Они гадские лягушатники, и не на такое способны. Безбожники же все.

Однако теперь всем этим планам грош цена. Брехт, естественно, письмецо с пятёркой егерей и десятком местных дворян одвуконь отправил к Францу, что, дескать, Брат любезный, всё, выполнил я твою хотелку, Флоренция свободна. Сейчас пройдёмся по мелким городкам королевства Этрурия и давайте сюда законного герцога Фединандо. Короную я тут его в короли, если надо, или если ему герцогский титул милее королевского, то объявлю, что королевства Этрурия больше нет, а будет снова герцогство Тосканское, пусть немного в размерах увеличенное. Но это курьеры. Пока доскачут. Сам же Пётр Христианович понимал, что покуда над этими землями с севера нависает королевство италийское со столицей в Милане и пока там стоит французская армия, коронация Фердинанда фикция. Он не сможет устоять против Милана. Выходит, замечательный план по постановке на Святейший престол в Ватикане своего баварского кардинала — несбыточная мечта. Не на юг, не на Рим идти надо, а на северо-запад, на Милан.

Дороги было две. Первая — назад в Болонью, через горы опять. Потом Парма, дальше Пьячецца и потом Милан. И Брехт склонялся к этому пути. И тут приходит к нему назначенный им во Флоренции пока вице-королем глава местного городского совета Аугусто Хренроизнесёшь. На самом деле «POLLASTRONE Liberato», что в переводе означает полную ересь — Курятник Свободный. Ну, Брехту с ним детей не крестить. Так этот освободившийся курятник сообщил между делом, что второй путь есть и проходит лежит по побережью, и не это главное, там есть город Лукка и прилегающие территории, которые совсем недавно, месяцев пару ещё назад, были свободной республикой Лукка, а теперь вошли в состав Франции, и если их освободить от французской тирании, то кто их этих луковок знает, а ну, как захотят присоединиться к Великому королевству Бавария в качестве анклава. Пообещать каждому по пицце и народ с радостью сеньора Брехта корольком признает. Лукка эта всего в шестидесяти километрах на запад, если карте верить, по нормальной дороге. А чего, классный план!

— Как, сеньор Аугусто Ролистирол? — Пока мечтал Пётр Христианович, тощий итальянец вещать продолжал.

— Можно объединить республику с княжеством Пьомбино и сформировать княжество Лукка и Пьомбино.

— Показывай на карте! А потом салют в честь победы устроим.

Глава 19

Событие сорок седьмое

Что за Россия, заклятая страна, — когда же ты с места сдвинешься?

Пётр 1

Войско тает. В Вероне немного потеряли, потом в Болонье, теперь, вот, во Флоренции. Пришлось три десятка человек оставить в городе на попечении своих и местных эскулапов. Раненые, заболевшие в горах, стёршие ноги, идиоты безмозглые, вовремя не обратившиеся к докторам. И курьеров ещё отправили в Вену. Это всё минусы. Веронскую конницу тоже можно в минус записать — Клаудио остался с десятком человек. Во Флоренции желающие записаться добровольцами тоже нашлись. И даже не мало. Две сотни человек навербовалось. Желающих было намного больше, но поставленный на это дело Ермолов Алексей Петрович выбрал только две сотни человек. Эти хоть чуть, но участвовали в сражениях. Часть добровольцев была даже конно и оружно, но в конях не было проблем и уж, тем более, в обычном оружии. И Брехт, понимая, что с этими двумя эскадронами справится полусотня лезгин, всё же обрадовался пополнению. Именно веронская дворянская конница спасла его егерей и гренадёр от разгрома, дала пару минуток форы. Мало ли, какие схватки впереди. Вдруг эти итальянцы спасут их в следующий раз.

Шесть лет назад, когда Суворов громил, вопреки всем непонятным действиям союзников французов в Италии, граф Витгенштейн вместе с казачьим полком майора Молчанова был при взятии Милана. Милан французы тогда сдали почти без боя и засели в цитадели. Через несколько дней Суворов в город зашёл с частью войска и был встречен миланцами с цветами, и даже куча народу захотела тогда, как и сейчас, влиться в русскую армию, но австрийцы были категорически против, они требовали, чтобы итальянцы пополняли их австрийские части. А заодно, чтобы фельдмаршалу Суворову не скучно было, полностью отобрали у него допуск к снабжению армии продовольствие. В результате русским тогда пришлось побираться и даже воровать продукты, а ещё практически милостыню просить. Тогда Суворов, оставив около четырёх тысяч человек для осады цитадели, увёл войска дальше — брать Геную.

Беда. Синих кристалликов на эту часть памяти не хватило. Брехт практически ничего не помнил про своё участие в этом походе. Какие-то обрывки, тени. В Вероне подошёл к нему граф какой-то местный, радостный такой от узнавания, и, хлопнув по плечу, сказал великое: «А помнишь, Петер»? Оставалось только кивать и говорить: «Я, я, дас ис фантастишь»! Так про Суворова. Суворов так далеко на юг не хаживал. Он от Вероны сразу на Милан и пошёл. Но Брехт из всех этих размытых воспоминаний сложил картинку, что местные, как и за французов воевали, так и в союзную армию вступали. Хоть немцев освободителями и не считали. А вот к русским относились очень хорошо. Потому, в его корпусе была дана команда всем, как можно меньше говорить на немецком и, как можно больше на русском. Ну, и что, что в этой бригаде три четверти не русские, язык команд русский, офицеров русских и русскоговорящих больше чем немцев. Пусть местные считают их русскими, гораздо проще будет двигаться, не надо будет ожидать удара в спину.

Когда Пётр Христианович в квартире обер прокурора Синода перелистывал архив, натолкнулся на копию договора Павла с англичанами по созданию второй коалиции, в которой первый и последний, наверное, раз в Истории Турция была союзницей России. Весь договор не вспомнить, но цель в мозгу отпечаталась. Скромные тогда ещё цели наглы ставили перед своими союзниками: «действительнейшими мерами положить предел успехам французского оружия и распространению правил анархических; принудить Францию войти в прежние границы и тем восстановить в Европе прочный мир и политическое равновесие». Сейчас у наглов аппетиты выросли. Нужна решающая победа и взятие Парижа. Далеко ещё до неё.

Во Флоренции задерживаться не стали. Теперь время против Брехта конкретно играло. Нужно было поспешать в Милан. Утром зашли во Флоренцию, а следующим утром уже выходили в следующий поход. Пока на Лукку.

Как там, в «Белом солнце…» — «Солнце клонилось к закату».

Это ужас ужасный. Пока по горам ползали и по лесам, да и весна тогда ещё была, то как-то не так жара ощущалась, а тут по равнине, когда двигались от Флоренции к Лукке, то солнце решило напомнить «русским», что тут юг. Как давай припекать. И ни ветерка. Вот если бы народ был откуда с Питера, то половина осталась бы на этой двухдневной дороге. Жара градусов сорок, и не под кустом нужно сидеть ножки белые в ручей прохладный сунув, а тащиться по пыльной дороге. Если есть конкурс в мире на саму пыльную дорогу, то эта, из Флоренции на запад, к морю, и городу Лукке в призёрах точно будет. Есть оливки насаженные, есть рощицы небольшие, но семитысячную бригаду не спрятать в этих островках зелени. И как назло ни одной речки. Счастье, что местные есть в войске, и они об этом предупредили. Брехт дал указание максимально водой затариться, все возможные ёмкости использовать. Только это и спасло от массового падежа и скота, и людей. От Столицы королевства Этрурия до Столицы княжества Лукка и Пьомбино будущего по карте километров семьдесят, должно быть, столько и есть. Тащились два дня и не потому, что два эскадрона дворян флорентийских сдерживали своим неумением быстро передвигаться. Нет. Совсем наоборот, эти привычные к такой жаре всадники сами рвались вперёд, Брехт не давал быстро двигаться. В двенадцать по местному времени останавливал движение и только в пять вечера снова начинал. Натягивали тенты из палаток и хоть в такой тени пережидали жару. И это ведь не самом деле не ленинградцы с ним шли. В Дербенте тоже тепло бывает, да и в Мюнхене тридцатник не редкость, но тут что-то запредельное, особенно жёлтая, солёная на вкус пыль.

К городу подошли уже в темноте и, обставившись караулами, свалились. Может, ну его эту Италию. Там Швецию не надо побить? Или на Аляске кого? Чья сейчас Норвегия?

Событие сорок восьмое

Не отчаивайтесь! Сии грозные бури обратятся к славе России. Вера, любовь к Отечеству и приверженность к Престолу восторжествуют.

Врагов не считают, их бьют.

Фёдор Фёдорович Ушаков

Шестидесятилетний адмирал Фёдор Фёдорович Ушаков, в последнее время чуть сдал. Даже подумывал о том, чтобы уйти в отставку и поселиться уже в своём тамбовском имении. Воевать на море сейчас было не с кем. Англичане практически уничтожили французский флот и присоединившиеся к ним испанские корабли в Трафальгарской битве.

Немного кораблей у французов осталось в Бресте, но в Средиземное море эта эскадра сунуться побоится. Испания, чей флот пострадал чуть меньше французского, благодаря стойкости испанских моряков, был всё же и прорежен и серьёзно потрёпан. Но это бы ладно, в Америках началась война за независимость и испанская империя сама шла ко дну, не до Европы им резко стало. Англия теперь стала владычицей морей. А Горацио Нельсон — величайшим адмиралом в Истории. Он уничтожил или захватил по большей части весь французский флот, не потеряв ни одного своего корабля, а ведь на стороне Франции и Испании было довольно приличное превосходство и в количестве кораблей и в огневой мощи. Битва вообще получилась очень необычной, почти сразу там всё смешалось и корабли почти без всякой команды со стороны тяжелораненого адмирала сражались сами по себе. При этом в ход в основном шли не пушки. Нет. Это было, наверное, последнее сражение в истории, где главной силой были не пушки, а абордажники. Англичане просто захватывали испанские и французские корабли. Ярость и умение владеть холодным оружием были на стороне островитян.

По итогам битвы, на сутки прерванной сильнейшим штормом, союзники потеряли 18 кораблей, из которых один потоплен, а остальные захвачены, и около 15 тысяч человек убитыми, ранеными и сдавшимися в плен. Англичане же, не потеряли ни одного корабля. Потери убитыми и ранеными составили у лимонников всего около 2 тысяч человек. В газетах писали, что и много английских кораблей было повреждено, в том числе и флагманский «Victory». Его пришлось ремонтировать в Гибралтаре, прежде чем он смог дойти до Англии и доставить туда тело Нельсона. В той же газете было написано, что для сохранности тело Нельсона пришлось поместить в бочку с ромом. В дальнейшее Фёдор Фёдорович верил с трудом, хотя, кто их этих островитян знает. Безбожники все. Говорилось дальше в статье, что матросы проковыряли в бочке дырку, через которую выцедили весь «адмиральский ром». Учитывая почтение и величайшую любовь, которым пользовался на флоте Нельсон, это всё же было сомнительно.

А заканчивалась статья, написанная бойким щелкопёром, интересно. До этого, зная эти факты, старый адмирал под таким углом на это дело не смотрел, а тут задумался. А что? Молодец писака, почему и не быть этому правдой? Статья заканчивалась так.

«Командующим французско-испанским флотом адмирал Пьер-Шарль де Вильнёв был захвачен вместе со своим флагманом Bucentaure и, находясь в британском плену, присутствовал на торжественных похоронах Нельсона. А спустя несколько месяцев после битвы он покончил с собой. Адмирал Федерико Гравина, старший офицер испанского флага, избежал захвата с остатком флота, но скончался пять месяцев спустя от ран, полученных во время битвы. Честь и слава испанскому адмиралу, а теперь давайте подробно разберём смерть адмирала де Вильнёв. По мнению французской полиции Вильнёв погиб в результате суицида, так как на столе его комнаты, закрытой изнутри на ключ, было найдено прощальное письмо, адресованное жене. Официальной церемонии похорон флотоводца, проигравшего сражение, не было. Место захоронения Пьера-Шарля де Вильнёв доподлинно неизвестно. Вот только!!! Адмирал Вильнёв скончался от шести ножевых ударов, что было отмечено в полицейском отчёте. Прямо представляю себе эту картину. Сидит себе адмирал в номере постоялого двора, потом хватает нож, приставляет его к груди напротив сердца и кидается на пол. Встаёт, переставляет нож правее и снова кидается на пол. И так шесть раз. Без всякого сомнения — это чистейшее самоубийство. Есть ведь записка. Просто железной воли был человечище. Вот с кого нужно брать пример нашей квёлой молодёжи».

С 1802 года Фёдор Фёдорович был переведён Александром в Санкт-Петербург, где командовал сначала Балтийским гребным флотом, а с 27 сентября 1804 года являлся начальником флотских команд в Санкт-Петербурге. На совещание моряков и прочих генералов к Александру Ушакова не позвали, только рассказали потом, на следующий день отец и сын Чичаговы, зайдя к нему в гости. Говорили о беспримерной наглости и удачливости князя фон Витгенштейна и о невозможности исполнить его прожект по захвату Мальты и Корсики. Поговорили, и старый адмирал почти забыл о том разговоре, мечты ничего не смыслящего в морском деле кавалерийского генерала. Тем удивительней был приказ, что доставил ему фельдъегерь. Нужно было срочно явиться в Зимний. А там всё те же: отец и сын Чичаговы и плюсом генералы Багратион и Дохтуров с его полным тёзкой Фёдор Фёдоровичем Буксгевденом.

— Фёдор Фёдорович вы ведь те места лучше всех на флоте знаете, вам и командовать всеми кораблями, что соберутся в Севастополе для взятия десанта. — Подвинул к нему стопочку бумаг император.

— Ахтиар.

— Ах, да. А как думаете, господа, не вернуть ли Севастополю имя его прежнее? — Александр оглядел адмиралов и генералов. — Как-то благозвучнее звучит Севастополь, чем Ахтиар.

— По справедливости будет сие. Матушка Екатерина… — Ушаков вдруг замялся, чуть про Павла не ляпнул лишнего.

— И быть по сему. Сегодня же указ издам. Итак, Фёдор Фёдорович, вместе с генералами Дохтуровым и Буксгевденом выезжайте завтра же в Севастополь и приложите все усилия для скорейшего отплытие флота. А дальше командуете захватом островов Мальта и Корсика. На Мальте постарайтесь обойтись без крови. Только в крайнем уж случае. Если англичан не сможете взять без бою. Если же вступите уже в бой, то чтобы ни одного англичанина в живых не оставили, они первыми напали, потом скажем. И нет очевидцев, все на дне морском. Но повторюсь, это в крайнем случае.

— Есть, в крайнем случае, Ваше Императорское Величество. Ни одного в живых не оставим! — И заржали все, как кони стоялые.

Событие сорок девятое

Всем моим состоянием предан службе и ни о чем более не думаю, как об одной пользе государственной.

Адмирал Ф. Ф. Ушаков.

Шли себе по пыльной дороге, обложившись дозорами со всех сторон, а перед вечером Брехт эскадрон итальянцев отправил полностью со всех сторон город объехать. Кстати при приближении к Лукке картины за окном поездом резко поменялись. Поменялись бы, если бы Пётр Христианович на поезде ехал. Нет. На Орле своём вороном тащился, как и все, даже дамского седла для удобства не выдали. Ничего, он же теперь самый настоящий генерал от кавалерии. Обязан имидж гусара поддерживать. Мог во Флоренции карету или хоть бричку какую конфисковать или даже купить, король он или не король. Но раз Наполеон всюду верхом скакал и Брехту теперь приходилось. Местность же на самом деле поменялась, причём настолько резко, что даже оторопь брала. Ехали по виноградникам, полям, обжитая сельская местность, только жарко и воды мало, и пыль ещё, и тут вдруг въехали в болото. Самое настоящее и огромное. Флорентийцы объяснили, что Лукка и переводится с италийского, как болото. Там к городу с севера несёт свои воды река Серкио. И город расположен на острове посреди разлившейся по низменности речки. Весной и осенью река вполне полноводная, а летом сильно мелеет и вся округа на несколько месяцев превращается в болото. Город небольшой, типа Дербента, от силы полтора десятка тысяч жителей. И он серьёзно отличается от тех итальянских городов, что встречались баварцам до этого. Это город-крепость. Со всех сторон он на своём острове посреди болота окружён высокой каменной стеной. Бывавшие здесь флорентийцы сказали, что до шести метров ширина стена. Прямо — крепость неприступная. Не зная, есть ли там французы, да и как к ним отнесутся местные, Брехт с ходу к городу не полез. Остановились в паре километров, на границе разлившейся реки и полупустыни. Разбили лагерь и только его большую командирскую палатку установили, как Пётр Христианович заполз в неё, измученный жарой, и, едва успев снять сапоги, вырубился. С мечтою минут шестьсот поспать. Не дали.

— Вашество, — Ванька его тряс.

— Твою налево, не видишь их величество спит. Что случилось опять⁈ — голова чугунная. Когда же жара-то кончится.

— Разведчики с важным донесением рвутся на доклад. — Открыл пошире полог палатки без разрешения «клорнет».

— Ваше Величество, из Лукки на приморскую дорогу выезжает французский обоз. Огромный, сотни телег и ещё несколько сотен вьючных лошадей. — Хорошо переводчик есть. Разведчик тараторил на языке самого папы римского со скоростью диктора центрального телевидения во время рекламы. Словно у него там магнитофончик вовнутрях и его поставили на ускоренное воспроизведение. Процентов семьдесят добавили к скорости.

— Клаудио, чего хочет этот усатый дядька?

Капитан рассказал, чего хочет дядька, и от себя, как и всякий капитан — капитан очевидность добавил.

— Мы догнали обоз, что вышел из Флоренции. Там королева с сыном, должно быть, и все украденные из Флоренции ценности, ну и там должна быть артиллерия. Говорят о трёх десятках пушек.

— Эх, не дали поспать. Чего утром бы им не начать драпать. Ну, да ладно, всё, что не делается, делается к лучшему. Ванька Абдукарима сюда и Петра Витгенштейна срочно. Будет экспроприацией экспроприаторов заниматься. Опять же давно я с равными себе корольками не общался, все с вами, с быдлом. Так и хороших манер лишиться можно. А что Клаудио, хороша ли эта царица Савская?

— Мария-Луиза Испанская, дочь короля Испании Карла IV. — укоризненно проблеял Ди Лоренцо.

— Да шучу я. Не буду я её, как князь Владимир наш, прилюдно использовать. Всё. Всё. Шучу. Нам нужно её отречение и отречение Карл Людовика второго. И больше ничего. Пусть едет в Испанию.

— А если она откажется? — Вот нравы у них в Европах. Как ему такому красивому двадцатилетняя девочка может отказать?

Глава 20

Событие пятидесятое

От солдата требуется прежде всего выносливость и терпение; храбрость — дело второе.

Наполеон I Бонапарт

Лет через шесть или семь родится в немецкой земле мальчик один. Потом священником лютеранским, кажется, станет. И родит он сына. Тот священником не станет. Станет Ницше. Отрастит будёновские усы, а местами даже круче будёновских, и как начнёт цитатами выражаться, только успевай записывать. И даже самую свою известную цитату скажет: «То, что нас не убивает, делает нас сильнее».

Брехт он не Ницше. И даже не Фридрих Вильгельм. Он, как это ни пафосно звучит: «Людвиг Адольф Петер цу Зайн-Витгенштейн-Берлебург-Людвигсбург». Красивее в разы, чем плебейское — Фридрих Вильгельм Ницше. Цу Зайн-Витгенштейн в это высказывание неродившегося сына неродившегося мальчика не верил. Он два других продолжения придумал. Первое звучит так: «То, что нас не убивает, делает нас калеками». Насмотрелся за три жизни на людей исковерканных и снаружи, и внутри войной. А второе продолжение подходит к сегодняшней ситуации. Французы они… Нет, сначала афоризм от Брехта: «То, что дурака не убивает, делает его дурнее».

Французы думали, что Брехт дурень, а они все такие из себя гении гениальльльльльные. Решили, что если с этим выскочкой немецким один раз прокатило, то будет прокатывать раз за разом. Чего уж, лоханулся, конечно. Но второй раз, да ещё подряд. Нет, ребята демократы, только чай.

Пётр Христианович во главе конницы ломанулся в погоню за пытающимися сбежать второй раз лягушатниками хитрыми. А те взяли и опять поставили заслон. Пожиже, чем во Флоренции, не бесконечное же их количество в Италии. Все, кто сопровождал королеву с малолетним королём и кучей награбленного, почти в заслон и встали. Примерно с тысячу пехотинцев и два эскадрона кавалерии, судя по ментикам, одни эскадрон — гусары, а вторые в квадратных шапках — значках — уланы. Драгун только с конскими хвостами не хватает. А, нет. Ещё кирасир нет, карабинеров нет, кавалергардов нет, рейтар. Жаль. Кирасы бы дополнительно не помешали.

Брехт с тремя полками кавалерии, увидев заслон, резко направление сменил. Болото оно тут не настоящее, скорее пойменный луг и старицы. Это не торфяные болота России, где можно легко утонуть, тут мелко и не так топко. Потому, ведомые парой флорентийских дворян, стукнувших себя пяткой в грудь, что ведомы им тайные тропы, кирасиры королевства Бавария обогнули по дуге этот заслон и устремились в погоню за королевой и прочими ценностями. Мария-Луиза Испанская, а если полностью, то — Мария Луиза Жозефина Антониэта Висента в самом конце процессии ехала в роскошной карете. Когда беглецов настигли, то сразу нападать не стали. Во-первых, там картины и статуи всякие, в том числе и из хрупкого мрамора, а во-вторых, там маленький мальчик со своей страшной матерью. Так откуда им там испанцам красавцами и красавицами быть, женятся и выходят замуж за двоюродных братьев и сестёр. Эта — ни чем не лучше. Она жена наследника герцогства Пармского и по совместительству — двоюродного брата. А всяких простолюдинок красивых Торквемада сжёг, как ведьм. Кровосмешение из века в век. Ладно, её проблема. От этой двадцатипятилетней испанки и королевы Этрурии Брехту нужны были две только вещи, и обе не связаны с её привлекательностью. Кому и кобыла невеста. Нужно было отречение от престола за себя и за сына малолетнего, а ещё возвращение всех украденных ценностей. Хотя, есть ещё и третье заветное желание. Брехт решил с Марией-Луизой императору Женьке послание отправить. Бредовое. Но выкинуть листок можно, а вот забыть содержание не получится. Послание было короткое. Если с дипломатического на русский переводить, то звучит примерно так: «Женька, отрекаешься от престола Франции в мою пользу, и я тебе только глаза выколю, но живым оставлю. А нет, так нет».

Престол Франции Брехту точно не нужен. Нужно спровоцировать нападение Франции на Баварию. В обороне, при возможностях Брехта, справиться с французами ещё можно, а вот с его крохотным войском брать сотни городов и, самое главное, огромный Париж — это даже не фантастика.

Пропустили отступающих французов, понаблюдав за ними издалека, из леса, и снова по лесным дорогам обогнали. Не трудно, куча телег, которые вечно ломались и сцеплялись друг с другом, скорость беглецов сильно ограничивали. Спешка — плохой помощник. Охраняло обоз с монаршей семьёй, тремя конными батареями 12-ти фунтовых орудий и почти сотней телег всего два эскадрона. Уланы. Пики торчат, плюмажи белые над квадратными шапками — значками развиваются, едут по четыре в ряд, как на параде. Думают, что дурачки немцы опять застряли у города, разбираются с заслоном. И не ошибаются же. Там сейчас Ермолов с ними и разбирается. Сначала проутюжит шрапнелью, а потом егеря и гренадёры пойдут вперёд, залпами добивая выживших. А дворянская итальянская конница потом разбежавшихся перерубит.

— Абдукарим! Вон с того холма обстреляйте передовой дозор и посмотрим, что они делать будут, при этом сзади выстави пару эскадронов и пусть у них карабины будут заряжены. В рукопашные схватки не вступать. Уничтожать ружейным и пистолетным огнём. Нам ещё Милан штурмовать. Каждый воин будет на счету.

— Эх, Петер-хан, с тобой неинтересно воевать. Где джигиту доблесть показать? — Полковник сплюнул с досады, но спорить не стал и поехал выполнять команду.

Правда, не интересно. Предсказуемы французские дартаньяны и Арамисы ломанулись после обстрела, бросив и королеву, и награбленное, назад по дороге, и пали все от плотного ружейного и пистолетного огня.

Теперь можно и со страшненькой королевой пообщаться, ну и ценности принять.

Опись, протокол, сдал, принял, отпечатки пальцев…

Событие пятьдесят первое

Выражение «злачное место» встречается в православной заупокойной молитве («…в месте злачнем, в месте покойнем…»). Так в текстах на церковнославянском языке называется рай.

Ох уж эти Ахгамисы с Погхтосами. Прямо подарок за подарком. Они в Лукке ограбили собор главный. Канделябры, кадила, купель из серебра, да много чего. А ещё зарубили десяток монахов или просто священнослужителей («Caedite eos. Novit enim Dominus qui sunt eius» (буквально «Убейте их. Знает ибо Господь тех, кто его»), что встали грудью на защиту церковного добра. Вопрос на засыпку, как очень ревностные католики итальянцы теперь должны относиться к Франции в частности и ко всем французам вообще? Возлюби ближнего? Подставь вторую щёку? Кто старое помянет, тому скальп долой? Нагнись пониже? Не в этот раз.

А как называются на русском жители города Лукка? Пусть будут луккоморцы. А в некоторых местах прекрасные сеньоры — лукковицы. Луккоморцы возбудились и от простоты душевной даже повесили пару десятков своих, что успели за неполный год спеться с оккупантами, и сами русским ворота открыли. Ермолов заслон уничтожил хреново. Нет, не дал им разбежаться. Он их пленил. Почти пять сотен человек. Всех, кто выжил после обстрела сначала шрапнелью, а потом картечью. Из этих пяти сотен пленных почти две сотни — раненые.

Всё же эти рыцари современные иногда Петра Христиановича просто бесили. Ведь команду же давал — пленных не брать.

— Не мог я дать команду пленных и раненых добить, да и офицеры бы возмутились. — Да, плохо мы ещё воспитываем нашу молодёжь.

Брехт, вот с таким Ермоловым сталкиваясь, каждый раз себе вопрос задавал, чего он с ним возится. Научил? Научил. Алексей Петрович сейчас лучший генерал в России. И точно самый лучший в мире артиллерист. Пусть и занимается российской артиллерией. Брехту рыцари не нужны. У него нет при себе стотысячной армии и главное — времени нет. Некогда в гуманность играть.

— Что теперь с ними делать, Алексей Петрович? Количество медикаментов ограничено. Докторов мало. Оставлять их здесь, боюсь. Могут местные перебить, но при этом и сами пострадают. Триста-то человек живы-здоровы и будут защищаться. С собой их тоже брать нельзя. Нам надо галопом в Милан двигаться. Наши туда движутся, как ни медленно идут, а вскоре окажутся у города.

Молчит, брови закручивая обеими руками, генерал-майор.

— Алексей Петрович?

Молчит, теперь бакенбарды крутит.

— Может их отпустить. Типа, пусть мёртвые сами хоронят своих мертвецов. Пусть раненых на носилках в Рим тащат? — Вот оставь на один день.

Молчит, опять за брови принялся. Стоит такой медведик, губы вперёд выпятив, и, краснея прямо на глазах, продолжает брови кудрявить.

Мелькнула мысль у Брехта местным пленных всё же передать, пусть они их под присмотром баварцев повесят всех? Нельзя. Он же собирается Лукку включить в королевство Бавария в качестве анклава. А французы пока под боком. Ещё местью воспылают. Там у власти сейчас горячие парни с Корсики.

— Вот! Ох! Ц! Твою же налево! Алексей Петрович, организуйте… Нет! Не получится.

— Давай, Пётр, я их отправлю во Флоренцию под охраной. — Отпустил одну бровь Ермолов.

— Об этом и подумал. Только своих в охрану нельзя. Там в Милане не этим жалким ошмёткам чета, там целое войско стоит. Там пару корпусов. Все до последнего наши солдатики нужны. А местные всех французов по дороге перебьют, ну это ладно, так и сами же пострадают. Пять сотен солдат, многие ветераны наполеоновские — это не понюшка табаку. Их ещё убить надо. Сопротивляться будут. Зубами глотки перепиливать у луккоморцов.

— А если… Нет. Виноват, но против чести не мог пойти.

— Ай, сам виноват. Мне нужно было тут быть, а я за дивчулей погнался.

— И что теперь? — кердык бровям, все выщипал.

— Утром решим. Не знаю. До безумия жалко медикаменты. Их таких больше нигде не достать. Всё, закончили пока. Пошли, товарищ генерал, там городской совет уже должно быть собрался. Нужно им речугу толкнуть и предложить вступить в наши стройные ряды. Герцогством обозвать и предложить войти в состав Великого Королевства Бавария. Сейчас нужно про плюшки думать, какие им обещать, а тут двести раненых лягушатников.

Собрались члены городского совета в том самом разграбленном соборе. Брехту Клаудио, посланный на разведку, уже доложил, что этот храм — просто вещь, чуть не Колизею равная. Это один из первых христианских храмов в мире. Его построили в шестом веке. Это же тысяча триста лет почти назад. Называется храм Базилика Святого Фридиана. С названием классная метаморфоза случилась. История такая: епископ Лукки Фридиан решил построить храм в честь мученика Викентия. Построили. Шли века и про мученика подзабыли, хоть и ходят поклоняться его мощам. А вот про епископа, построившего храм, нет. Так и называется сейчас базилики в честь построившего её епископа.

Брехт народ оглядел. Вид у товарищей воинственный. Все со шпагами в основном. Двое даже пистоли сунули за пояс. Думают, должно быть, что король Пётр первый их на войну с императором Женькой поведёт.

— Товарищи… Нда. Хрен с ним. Сеньоры. Мне сказали, что главное, откуда ваша республика черпала золото — это производство шёлка и банковское дело. — Брехт за реакцией сеньоров проследил. Зашушукались.

— Ваше Величество, — поднялся один из товарищей, пожилой дядька с козлиной бородкой, комкавший берет в руках. — Вы про войну лучше…

— Товарищи, (камрады), войну мы выиграем, соперников нет. Жалость оные вызывают. Вот, пятьсот пленных, из которых две сотни раненых образовалось. Так и воюем. Не знаем, куда пленных девать. Но бог с ними. Вам их оставлю, при условии, что будете нещадно эксплуатировать, дороги, там, строить поставите, каналы копать заставите под свист бича. Стену вам подновить надо. Обязаны два года французики отработать, а кто из вас или других горожан хочет, и сможет держать в узде, и способен прокормить пленного, забирайте на те же два года в качестве домашнего раба. Условие —стегать французов плетью или розгами не реже раза в неделю. Раненых по мере выздоровления тоже на работы. Всё, с этим потом. Интереснее тема есть. Наметилась у меня для вас морковка, которую перед осликом подвешивают. Почему морковка? Ну, отвечу, раз спрашиваете. — Все пока молча слушали, даже перешёптываться перестали.

— Ваше Величество, — из угла выступил настоятель храма, — а нам вернут украденное?

— Естественно. Так вот, про морковку. Хочу я сделать из вашей республики самое богатое государство на нашем земном шарике. Организую для Лукки монетный двор с самым лучшим оборудованием в мире, и кроме монеты будем печатать банковские билеты и векселя всякие, а также специальные бланки. Не только для себя, но и для всей Италии, да и для всяких соседних стран в самой Европе. Деньги и бумажные и металлические будут такого высокого качества, что все захотят иметь у себя такую валюту, и потому будут заказывать их производство в Лукке. И ещё я перевезу сюда часть золота и серебра и открою тут несколько банков, которые будут работать, как с гражданами обычными, так и с государями или государствами. Лукка должна стать городом банков, со всей Европы должны стремиться сюда, чтобы отдать деньги в рост или наоборот взять кредит под проценты. Не все ещё плюшки. Я у себя на Кавказе организовал производство шёлка. Оно там и раньше было, но за пять лет не полных, при моём руководстве, производство шёлка выросло в семь раз. И главное, мы теперь не нить или коконы продаём, а ткань разных сортов и расцветок. То же самое можно сделать и у вас. Пришлю специалистов. Пока хватит плюшек и морковок, теперь про ослика. Всё это я сделаю только в одном случае. Вы завтра, больше ждать я не могу, нужно идти Милан воевать, так вот, вы завтра объявляете себя герцогством, выбираете себе герцога из хорошего рода, и умного к тому же, и просите меня принять ваше герцогство в состав Великого Королевства Бавария в качестве анклава. Защиту границ я гарантирую вам, любой, кто посягнёт хоть на пять этой земли, столкнётся нос к носу со мной. И это столкновение для него будет фатально.

— А Австрия? — всё тот же козлобородый.

— Она не тронет вас. Уж поверьте.

— А Франция?

— Я выкину французов с Апеннинского полуострова. А вскоре ко мне присоединятся императоры Александр и Франц. Думаю, через год Франции вообще не будет. На конгрессе в Вене разделим её на десяток герцогств и королевств. Красивые же название — королевство Аквитания, княжество Марсельское.

Событие пятьдесят второе

Цена привозной воды в Петербурге в начале XIX века составляла около 7 копеек серебром в год, и конечно всегда находились жадные торговцы, которые завышали цену с целью нажиться. За это незаконное деяние у таких горе-предпринимателей отнимали лошадь и заставляли возить бочки в тележке на себе.

На обиженных воду возят

И опять пыльная дорога. Где, мать их за ногу, знаменитые мощёные римские дороги? Одна всего попалась в самом начале, а сейчас обычная грунтовка опять. В Лукке армия чуть увеличилась. Зря Брехт волосы на попе рвал, а Ермолов брови выщипывал. Оказалось с пленными не всё так плохо. Среди трёх сотен здоровых пленных оказалось почти сто человек местными, ну, в смысле итальянцы. Вступили в армию Наполеона кто добровольно, кто добровольно-принудительно. И почти все они артиллеристы. Когда Ермолов начал этот заслон расстреливать, то оставленная в качестве артподдержки конная батарея гаубиц почти не пострадала. Лошади прикрыли людей. Из двухсот человек только тридцать оказались убитыми и два десятка раненых. В батарее было половина французов, а половина местные. Эти товарищи и передали через охрану, что они готовы влиться в тесные ряды баварцев. И готовы служить великому делу побивания французов, чуть не даром, только в терновый куст не бросайте.

Были и среди жителей Лукки желающие вступить в войско их нового короля. Брехт подумал и дал команду Ермолову сформировать ещё одну конную батарею. Не из гаубиц естественно. Кому они нужны, если захватили нормальные 12-ти фунтовые орудия средней пропорции. Размазать новеньких по всем батареям и создать из излишков ещё одну. Так на две сотни человек бригада и увеличилась. Ещё дворяне из Лукки и окрестностей набрали целый эскадрон лёгкой кавалерии. Вместе с веронцами оставшимися ещё небо коптить и флорентийцами теперь целых два итальянских эскадрона. Три с лишним сотни человек. Брехт их тут же в тяжёлую кавалерию переделал, всем кирасы, добытые в бою под Флоренцией, выдав.

А что городской совет? А что городской совет, единогласно проголосовал за процветание и вхождение в Великое Королевство Бавария. А герцогом выбрал, ну, надо же, Петера фон Витгенштейна. Не, не братика, а самого Брехта. Не нужен, сказали, нам лишний спиногрыз. Сами с усами. Справлялись две тысячи лет и дальше справимся.

А что королева? А королева, после того, как Брехт ей под ногти иголки загнал, сразу от престола отказалась. Шутка. Мария Луиза Жозефина Антониэта Висента Испанская начала с Брехтом через губу говорить. Типа, я, тудым сюдым, дочь самого…

— Милая, где твой батянька, и где ты⁈ И где Наполеон? Я человек добрый, но чудить люблю. Знаешь, чего хочу с тобой учидить. А отправить я хочу тебя назад во Флоренцию. Там народ зело недоволен французами, а тебя считают виновницей всех их бед. Слышала чего с королём и королевой во Франции сделали? Укоротили на голову. Выдумщики эти карбонарии. Родственники твои были эти укороченные на голову⁈ Беда. В Санкт-Петербурге Кунсткамера есть, там в спиртусе уродцы всякие в больших банках плавают. Представляешь, как обрадуется Александр, если возмущённый народ герцогства Тосканского отправит ему твою голову и голову твоего сына. Беда?

— Они не посмеют. Мой отец…

— Хорошо. Проверим. Завтра же отправлю.

— Они… Вы… Я…

— А я отправлю тебя на самом большом корабле с надёжной охраной из Пизы или Генуи домой. К батяньке. По дороге, правда в Марсель зайдёте, передадите письмицо императору Женьке.

— А как же…

— А после того, как мы побьём императора Женьку, и Франция распадётся на кучу всяких герцогств и королевств, то, если твой отец вступит в коалицию против Франции, то потом после победы в Вене будут на конгрессе королевства бесхозные раздавать. Подскажи отцу, пусть о себе и о внуке позаботится. Мир? Дружба? Жвачка?

— Я полагаюсь на вашу честь, брат.

— Вот и договорились, сестрёнка.

Глава 21

Событие пятьдесят третье

В три с половиной года я хотел стать кухаркой, заметьте, кухаркой, а не поваром. В семь лет я возжелал стать Наполеоном, и претензии мои с тех пор стали неуклонно возрастать.

Сальвадор Дали

От нового небольшого кусочка баварского королевства, до столицы Итальянского королевства Милана можно добраться двумя дорогами. Они примерно одинаковы по расстоянию, необходимому прошагать. Однако они совершенно разные по условиям, в которых шагать придётся. Одна дорога проходит вдоль побережья до Генуи и только потом поворачивает на север и протискивается через невысокие уже здесь Апеннинские горы. Хорошая дорога. И не так жарко, должно быть. Ветерок всё время будет с моря дуть. Чайки ещё красиво петь. Вторая дорога поворачивает от городка Специя сразу на север и идёт через Апеннины в самых своих труднопроходимых местах на Модену, где Брехта ждут французы, не ходи к семи гадалкам, и только потом уже на Милан. Этой дорогой шесть лет назад и шёл Суворов. Король Пётр первый выбрал дорогу полегче. Лазить по горам совсем не хотелось. Опять же — умный в гору не пойдёт. И ещё — великие герои всегда идут в обход.

От Лукки до Специи около восьмидесяти километров. Был бы Брехт налегке, так за два дня свободно бы добрался. Но у него теперь восемь конных батарей, а это ровно в два раза скорость снижает. И у него на руках бывшая королева с пацаном шестилетним. И им каждый час остановку нужно делать, ножки размять, студёной воды попить, кофий с пироженками выкушать. И не бросишь, и никому не перепоручишь. Не дай бог, что случится, потом изгоем среди королей и императоров на всю жизнь станешь.

И это не последняя проблема. У него с собой ведь ещё огромный обоз добра отбитого у французов. Даже два обоза объединённых в один. И из Болоньи ценности, и из Флоренции. Их же нельзя вот так сразу назад бывшим хозяевам отдать. Французы, гадские гады с ними плохо, с ценностями, обращались и потому они теперь все сначала требовали реставрационных работ в Мюнхене. И то сразу не преступишь. Никто ведь этим пока профессионально не занимается. Нужно сначала профтехучилища реставрационные открыть, людей выучить. Опять же, им сперва, прежде чем со скальпелем и кистью к картинам Рафаэля лезть, и с клеем к Даваду, на кошках нужно потренироваться. Лет через двадцать наберутся мастерства, тогда можно и к ботичелям всяким с буанаротями допускать. А ещё лет через десять и до Да Винчи с Джотто и Перуджино с Рафаэлем Санти дорастут. Брехт «под пытками» апельсинами выведал у главного француза по этим тарелочкам, что в обозе аж семь «мадонн» Рафаэля. Даже сам себе позавидуешь.

Тем не менее, торопиться надо. Чёрт его знает, как там основное войско по швейцарским горам движется. Хотелось подойти к Милану одновременно с разных сторон. В Специи от королевы бывшей уже можно избавиться. Посадить её на кораблик и пусть к отцу плывёт. А вот интересно, моряки они ходят по морю, а пассажиры их кораблей плывут или тоже «ходют»? Под себя.

Добрались за три дня, всё же полевые кухни — это серьёзный плюс для скорости. Вся дорога шла по очень обжитой местности, вокруг сплошные поля и виноградники и одна деревушка плавно перетекает в другую. Жители на самом деле, без всяких натяжек встречали «русских» как освободителей. Эти места ещё совсем недавно, и года не прошло, были в составе Лигурийской республики, и Наполеон присоединил их своим указом к Итальянскому королевству всего за пару месяцев до смерти. Не сильно любившие жителей Милана и раньше, теперь лигурийцы и вовсе в восторге не прибывали, тем более что французы резко взялись за монастыри и храмы. Талейран свою секуляризацию и сюда попытался присобачить. И набожные итальянцы ещё не бунтовали массово только из-за наличия в Генуе и Специи приличных воинских контингентов. В Специи даже пару военных кораблей стояло по рассказам местных.

Пётр Христианович остановил воинскую колонну в местечке Форнола на берегу реки Магра в четырёх — пяти километрах от Специи. Нужно было отправить разведку, и желающих было хоть отбавляй. У него теперь более полутысячи итальянцев в бригаде, нашлось трое даже уроженцев Специи. Их Брехт на разведку вечерком и послал. Французы в городе были, о чём, потирая руки в предвкушении их изгнания, сообщили разведчикам радостно жители Форнолы.

— Ваше Величество…

— Что за вольности⁈ Меня надо называть Ваше Великое Величество, — прервал Брехт местного сеньора сунувшегося к нему с какими-то окороками под мышкой, когда Ванька с солдатиками командирскую палатку поставили.

— Ваше Великое Величество…

— Да, шучу я. Обращайся просто: «О, великий». Всё, всё, вижу плохо у тебя с юмором. Говори, что принесло тебя сюда на четырёх ногах?

— Ваше Величество, три дня как тому фуражиры из Специи отобрали у меня восемь коров и двенадцать свиней, а выдали только расписку на вот этом обрывке, — сеньор сунул Брехту засаленный клочок бумаги, на котором карандашом с кучей ошибок было про свиней и коров написано, правда, количество было в два раза меньше.

Так и хотелось брякнуть, про челобитную царю, но передумал Пётр Христианович.

— И что от меня нужно?

— Взыскать с них…

— Вона чё? А что, взыщем. Больше ничего не взяли?

— Двадцать кувшинов вина…

— Как звать тебя бедняга?

— Марино Асканио Караччоло, Ваше Величество, вы восстановите справедливость? — Марино был высокий сутулый старикан с усами как у Дон Кихота и горбатым носом, которому и птица тукан позавидует.

— И как думаешь, Караччоло, сколько французов в Специи?

— Около пятисот пехотинцев, полуэскадрон кирасир и более тысячи моряков на двух больших военных кораблях. Один двухпалубный, а второй вообще огромный трёхпалубный. Не меньше сотни пушек на нём. — Обрадовал Брехта потерпевший от французского произвола.

Брехт пообещал Марино вернуть ему всё с процентами, велел передать окорока копчёные Ваньке и задумался. Как воевать на суше, и даже, как брать города, он знал. Что для него шесть сотен загнанных в мышеловку французов, они ничего не смогут противопоставить Слонобоям. А вот корабли??? Ни разу Брехту не приходилось захватывать военные корабли. Сотня пушек — это пипец полный. А, ну да, это и на втором борту и на корме. Да, даже сорок с одного борта и ещё пусть тридцать на втором корабле. Даже соваться в порт не стоит. Ему нужно людей сберечь к битве за Милан.

Как воевать с кораблями?

Событие пятьдесят четвёртое

У меня нет мании величия. Великие люди этим не страдают.

Стас Янковский

Пока Пётр Христианович ждал разведчиков, ещё один местный нарисовался, на этот раз католический священник. У него тоже какие-то съестные припасы фуражиры французские почикали, выдав взамен клочок бумаги. Брехт велел Ваньке записать всё, специально по нескольку раз переспрашивая, какой ущерб нанесли проклятые лягушатники храму и лично падре. Ванька мог даже хиленьким переводчик выступать, в училище же изучал латынь. Наверное, граф Витгенштейн тоже знал, этому языку учили всех образованных людей в это время, и в университетах, и при домашнем обучении, но синих кристаллов дополнительно не выдали, и тот-то, который дали, профукал почти весь, так что из детства воспоминаний ноль, а с ними и латынь запряталась в глубины сознания.

Довольный, что его новая власть слушает, а не палками побивает, дедушка впал в многословие и рассказал зачем-то об истории Римской империи, о тёмных веках и Возрождении. Правда, всё это применительно к Специи. Всё же Ванька тот ещё полиглот. Этот бубнит, бубнит, а корнет потом пару слов скажет и опять на святого отца глядит во все гляделки и бормочет себе что-то под нос. Так сказать, сложности перевода. Уяснил из рассказа Брехт следующее. Основали поселение русские. Они же этруски. Потом его стёрли почти с лица земли матушки набеги остготов. За остготами набежали Гунны. Потом всякие Аталарихи. Или это сначала Аталарих. Да и бог с ними с готами! А Аттила он же не вестгот? Ай, дела давно минувших дней, преданья старины глубокой. Ага, вон, чего-то новое пошло. Чёрная смерть, ну, это и сам Пётр Христианович перевёл. Было три вспышки чумы, которые почти полностью вновь город уничтожили. А ещё постоянные войны и набеги из Генуи. Там вечно власть менялась, и как только сменится, так обязательно карательная экспедиция в Специю, где пытались укрыться бывшие власти. А теперь вон Господь совсем разгневался и послал исчадие Ада — Наполеона.

— Так я его убил. Ванька, ты спроси… — Брехт репу почесал, Ну присоединил он Лукку к Баварии, но у Лукки нет выхода к морю. Там нет порта. А тут замечательный порт. И если этот город, который всё время Генуэзцы разоряют, присоединить к герцогству Лукка, то и герцогство уже нормальное будет и главное — у него будет замечательный порт на Средиземном море. Как без порта? А имея его возможности, учитывая Дербент и Баварию, Специя легко может потеснить Геную. И двадцати лет не пройдёт, как зачахнет Генуя и Марсель и главным портом на севере Средиземного моря станет его Специя. Осталось только местных перетянуть на свою сторону. А это будет легко сделать, показательно вырезав французский гарнизон, и тут ещё нужно, чтобы ни один итальянец не пострадал. С пехотинцами не вопрос, с кавалерией ещё проще. Опять корабли. Нужен план.

— Ванька, ты его спроси, как отнесутся местные к приглашению войти в королевство Бавария вместе с Луккой.

— Вашество, он не понял что ли меня, опять про свои бочки с вином зарядил.

— Всё, бог с ним, пообещай, что отдадим в двойном размере или серебром тоже по двойной цене. И выпроводи его. Чапай думать будет.

В палатке было жарко, несмотря на то, что солнце почти за горы уже спряталось. За день земля нагрелась и теперь щедро отдавала тепло, даже не спрашивая, а нужно ли это вымотанным тяжёлым переходом войскам. Брехт хотел вылезти из палатки, но передумал. Там отвлекать от стратегии захвата огромных военных кораблей будут.

По потолку зелёному ползали осы. Успели в палатку залететь. Вредные насекомые. Они — гады прокусывают виноградину, когда та созреет и выпивают немного сока. И домой, а виноградина скукоживается. В Дербенте прямо бедствие, чуть не пятая часть урожая погибает от них. Хоть пестициды какие выдумывай.

Блин, и тут отвлекают. У Ермолова сотня зажигательных ядер есть. Там внутри напалм, ну солярка с керосином и мылом, Если всей сотней бахнуть по этим двум кораблям, то незнакомые со свойствами напалма морячки французские с огнём не справятся. Будут водой гасить, а загорится сразу в десятках мест. Жара, сухое дерево, паруса, вспыхнет махом. То есть, просто победить не вопрос. Вопрос в жабе. Хотелось эти два кораблика залучить в свой удел с минимальными повреждениями. Отправить ночью егерей на абордаж? Ага, на корабле несколько сотен человек экипаж. Пусть они нечета его егерям, и те будут в бронежилетах и с пистолями, но при бое на ограниченном пространстве всегда будут потери. Не пойдёт такой способ. Бабы ему тут в Италии точно новых егерей не нарожают.

Предложить сдаться? Смешно. Они могут поднять паруса и спокойно уйти в Марсель или Геную. Значит, всё же пушки. Пушки детям не игрушки. Стоять! Бояться! А ведь должно сработать.

— Ванька, Ермолова сюда бегом. Чапай план придумал.

Событие пятьдесят пятое

Весьма легко считать себя великим человеком, если ваш мозг не отягощён ни малейшим подозрением, что на свете жили когда-то Рембрандт, Бетховен, Данте и Наполеон.

Стефан Цвейг

Алексей Петрович от жары тоже страдал, но ходил в застёгнутом на все пуговице кителе. Плотная ткань афганки, в которой все сейчас и воюют, намокла от пота у шеи и под мышками. Другие офицеры, да и сам Брехт, рассекали в рубашке белой с короткими руками по типу милицейской летней, а новоиспечённому генералу низя. Должен мундир демонстрировать.

— Товарищ генерал, тут мне мысль умная в голову мою пришла. Скажи мне, что ты будешь делать, когда салют увидишь?

— Кхм. Ты, не темни, мысль свою говори, Пётр. — Утёрся рукавом Ермолов.

— Скучный ты человек, Алексей Петрович. Ладно, не хочешь интересный рассказ. Получай команду. А, ну, тебя! Всё одно расскажу про мысль.

— Слушаю, — генерал плюхнулся в усиленное под его вес и вес фон Витгенштейна походное креслице.

— Как чуть стемнеет, выдвигаемся на вот эти холмы у города, — Брехт ткнул карандашом в кружочки на карте. Карта трофейная, очень подробная. Молодцы французы. — Все восемь батарей. Заряжаете шрапнелью и вкручиваете взрыватель с максимальным замедлением. Тут по карте около двух вёрст будет до кораблей. Как приготовитесь… Да, с собой возьми сотню ракет. Разных цветов. Как приготовитесь, сделайте из пары пушек холостой выстрел, чтобы привлечь внимание на кораблях. И через минуту начинайте в их сторону ракеты запускать. Пока не кончатся. Все сто запулите. Как думаешь, что произойдёт?

— Эх, Пётр, тебе бы в Главнокомандующие. Лихо придумано. Они вылезут все на верхнюю палубу, фейерверк получше рассмотреть. — Просиял Ермолов.

— Точно. И тут ты их шрапнелью. Да, можешь и парочку зажигательных ядер отправить, но не больше. Они должны эти пожары погасить. Корабли же целыми нужны. А как погасят, опять шрапнелью их причеши. Поговори с артиллеристами. Нужна максимальная скорострельность. Пока они назад в трюмы свои не забились.

— Это понятно! Что тут говорить⁈ Подожди, Пётр, а что это даст в итоге, они же все, один чёрт, не погибнут. Всё равно штурмовать потом. Кучу народу положим, может, всё же сжечь лучше? — Вот, правильный вопрос.

— Сжечь успеем. Я думаю, что они лишатся всего командного состава. Офицеры же первые на палубу выскочат салют посмотреть. А утречком к ним парламентёра зашлём и предложим сдаться, а то утопим. Без командиров они сговорчивее станут. И без них же уплыть не смогут. Матросы в картах и всяких компасах не лишку понимают. Кроме того шрапнель посечёт им весь такелаж.

— А ведь верно. Эх, мне бы твою голову.

— Ну, уж нафиг, пусть в королевстве один красавец будет, два это слишком уже.

— Пётр, а сам город как штурмовать будем? — Ермолов опять рукавом рожу красней сделал. Хоть прикуривай.

— Не будем мы эту Специю штурмовать.

— Как так? — Рукав на лбу застрял.

— Мы их попросим пойти на штурм. Они же не представляют, на что Слонобои способны. Подойдут к городу сто пятьдесят егерей и встанут.

— Зачем?

— Да, просто встанут. Хотя, мыслишь ты правильно. Повернутся к ним задом, спустят штаны и задницы покажут.

— Позор для русского солдата! — вскочил с кресла Ермолов. Как Ред Бул. Красный и от жары, и от обиды за солдатиков, и от праведного гнева.

— Позор для русского солдата умереть или ранение получить, с этими «сверхчеловеками» сражаясь. А задница — это военная хитрость. Обязательно уланы поскачут их порубить — гадов этаких — голожопых. Ну, и наткнутся на пули. Потом егеря берут винтовку Бейкера и опять залп, следом ещё одну винтовку Бейкера и опять залп. Обе винтовки с собой прихватят. А тут к ним гренадёры примчатся и выживших французов гранатами закидают. Совсем на крайний случай пусть ещё и пистоли у лезгин возьмут. Всё, Алексей Петрович, иди «праздник» готовь, вон солнце низко совсем.

Получилось на твёрдую четвёрку. Кавалеристы французские полегли все за жопами погнавшись, извращенцы чёртовы, а вот мушкетёры смогли частично отступить за хлипенькую городскую стену. Вернее, за остатки этой стены. Её построили, когда город маленький совсем был, а сейчас подрос, и выплеснулся за стену, и при этом кучу новых дорог организовали «специсты». Специалисты? Спецы? Но организовали, часть стены разобрав. Она теперь фрагментами. Никто её в порядок не приводил, кусты всякие росли и поверх и из щелей торчали. Даже деревца молоденькие. Из батальона мушкетёров французских за стену смогло спрятаться не больше сотни. Ну, с этими завтра утром снайпера из Слонобоев снова пообщаются, хотя можно и сдаться предложить. Офицеры бежали впереди лавы этой и полегли первыми. Если и остались в Специи французские офицеры, то их мало совсем и они в панике.

С фейерверком, как получилось, неизвестно. Не подойдёшь же и не спросишь с пирса, camarade, статистику дайте, сколько убитых, сколько раненых? А ещё чего у вас с командирами?

Завтра с самого утра, по холодку, сначала пойдут парламентёры из местных к мушкетёрам, потом они же и плюс мажордом королевы бывшей, что тоже захвачен в плен. Предложат почётную сдачу и высадку в Марселе. С оружием и знамёнами. Да, даже с барабанами. А! Моряки же, ну тогда пусть рынду с собой забирают. Классная картина получится. Эдакий усатый французский боцман спускается с трапа в Марселе и рынду впереди на вытянутых руках несёт надраенную до блеска, солнышко от неё так и брызжет зайчиками. И надпись на ней: «Эндомтабль»*.Красиво. Эх, нужно фотоаппарат изобрести.

^{Эндомтабль — двухпалубный 80 пушечный корабль французского флота.}

Глава 22

Событие пятьдесят шестое

Людям, решившимся действовать, обыкновенно бывают удачи; напротив, они редко удаются людям, которые только и занимаются тем, что взвешивают и медлят.

Геродот

Не прямо всё время везёт, а так, фрагментами. В этот раз точно повезло. Утром сами сдались французы, которые сухопутные. Их осталось сто семьдесят человек живых, из которых половина почти — раненые. Опять дефицитнейший йод и прочие корпии с бинтами пришлось не на своих солдатиков тратить (слава богу), а на противных противников. Больше всего жаба давила, когда небольшие, в целом, запасы аспирина, из ивовой коры немецкими химиками добытого, на врагов пришлось истратить. Потом делегация из местных руководителей и мажордома королевского, а так же двух французских пехотных офицеров сходила в порт и передала морякам ультиматум Брехта. Либо сдаётесь, и вас домой отгрузят (бараньи котлетки), либо сейчас начнём зажигательными гранатами стрелять и сожжём оба ваших корыта прямо тут на пирсе. А бросившихся в воду просто будем баграми бить по голове с причала и топить. Есть такая, мол, всем известная любимая русскими забава. Дикари, чего с них взять. Они даже с медведями на ярмарках борются, а топить баграми плавающих в полынье зимой — это как зарядка утренняя.

Испугались или благоразумие проявили, но сдались оба корабля. «Неукротимый», он же «Эндомтабль», оказывается, вчера серьёзно пострадал, из команды в три с лишним сотни человек в живых осталось чуть более сотни, а офицер всего один цел и невредим, да и тот мичманок — энсин линейного корабля второго класса. Есть ещё два тяжелораненых офицера, но они по большей части в беспамятстве прибывают.

А вот команда и офицерский состав трёхпалубного корабля пострадали меньше. Живых и почти здоровых в итоге оказалось без малого двести человек и жив, и лишь ранен в руку, капитан корабля — Capitaine de vaisseau. Это типа нашего капитана первого ранга, как понял Брехт.

Но везение не в этом, а в том, что только поднялся Пётр Христианович на борт этой громадины, как чего-то французы закричали и забегали. Капитан Жером пояснил королю Петру, что случилось, с вороньего гнезда передали, что в гавань направляется корабль под испанским флагом.

— А суетитесь-то чего? Это военный корабль? — Брехт зажмурился, пытаясь сложить два плюс два в голове. Испанцы точно воевали за Францию, даже в кино про девицу эту с поручиком Ржевским там был, кажется, пленный испанский офицер под Москвой. И Нельсон расчихвостил их соединённый флот. То есть, по любому — плывут враги. Если корабль военный? Вроде бы, плохо, когда не знал, да ещё забыл, у торговых судов и военных разные флаги.

— Капитан! Пусть галдёж прекратят и доложат, как положено. Это военный корабль или торговый?

— Kauffahrteiflagge. Торговый флаг. — Почти сразу ответили с вороньего гнезда.

— Как пришли к этому заключению. — Обмануть ведь могут. Станется с французов. Брехт взял трубу у вахтенного офицера.

— Флаг торгового флота Испании, выбранный их королём лет двадцать ещё назад, это жёлтое полотнище с двумя светло-красными полосами. Полосы горизонтальные и располагаются по двум сторонам от центрального жёлтого участка. За ними сверху и снизу ещё две жёлтые полосы. — Морщась от боли в руке пояснил мазуте сухопутной капитан (Capitaine de vaisseau).

Нет, не видно ещё.

— Ладно. Поверю на слово. — А ведь на самом деле это подарок судьбы, решил Пётр Христианович. Ему нужно отправить в Испанию королеву Этрурии бывшую с сыном. Она же дочь короля Испании Карла IV. Пусть пока позаботится дедуля о чаде. Может, и дадут на Венском конгрессе ей с сынком какую-нибудь захудалую область во Франции или Италии, обозвав герцогством.

Корабль на самом деле оказался подарком. И хрен бы с ним с королём. Груз был замечательный. Это были бруски железа из Толедо. А зачем привезли? И тут оказалось, что Специя — это не только замечательный порт, который нужно к Баварии присоединить, но и просто кузнеца европейская. Из десяти тысяч жителей почти половина, так или иначе, связана с металлургией. Нет, домен и мартенов никто не строит. Тупо топлива не хватит. Тут другая металлургия. Чуть не тридцать процентов армии Наполеона, а до этого армии Священной римской империи немецкой нации вооружены холодным оружием, произведённым в Специи. Сабли, штыки, тесаки, кортики, офицерские шпаги, да много чего здесь изготавливают. И не только ширпотреб всякий, но и очень хорошее и дорогое оружие, как раз из толедского железа. И это не одно большое предприятие. Это три крупных, можно назвать их заводами, где работает по сотне и более человек и десятки средних, от пяти — шести рабочих до нескольких десятков. А есть ещё сотни кустарей, которые в маленьких кузнецах и мастерских работают над шедеврами всякими.

Остальная половина города тоже не мух ловит. Есть торговцы со своими кораблями, правда каботажными, дальше Испании не ходят, есть рыбаки, виноделы, каменщики. Кожевников тоже хватает, но они, как и кузнецы, выселены на окраины города. Пованивает у них в котлах, где квасятся кожи.

Городской Совет, состоящий из двух палат, хоть и не единогласно, но проголосовал за процветание в составе Великой Баварии, а не за разграбление проклятыми французами. Правда, потребовали гарантии. Боятся, что как только Брехт с войском уйдёт, на них сразу французы мстительные накинутся. Такие гарантии как дашь?

— Мы же на Милан идём. С той стороны точно никто не придёт. — Попытался съехать Пётр Христианович.

— А Генуэзцы? — правильный вопрос.

— В принципе… Скорее всего… Может, и заглянем в Геную. Но даже если и не зайдём, то вы им объясните при встрече, что со мной не надо ссориться. Я, если они чего предпримут, просто сожгу их.

— А если не послушаются? — кричали с разных концов зала собраний в ратуше.

— Войско оставить не могу. Я к ним парламентёров пошлю. Брата своего. Он им доходчиво объяснит, что я их освободить могу от власти французов, а могу сжечь. Должны они выбрать правильную сторону. А, раз пошла такая пьянка, режь последний огурец. Оставлю вам трёх егерей, трёх гренадёр и трёх артиллеристов. Они будут вашу молодёжь учить. Такое же сильное войско из желающих сделают, как у меня. Содержание этого войска беру на себя, с городского совета не возьму ни копейки. — Брехт дождался бурных оваций и продолжил. — Про развитие города уже сказал. Будет главным портом Средиземноморья и перевалочной базой для товаров из Африки и Ближнего востока (Леванта). И я буду корабли с товарами из России отправлять. Расширять придётся причал и пирс (ещё бы знать, чем отличаются). Это по торговле. Теперь плюшки по вашим оружейникам и кузнецам. Помогу вам сталь улучшить. Сейчас вам продемонстрируют, что наши клинки лучше. — Продемонстрировали, рубанули шашкой из шведского железа с цементацией по толедской сабле офицерской французской. Зарубка на дербентской шашке и переломанная местная. — Осознали⁈ Пришлю специалистов. Научат. Закупать будет российская армия и баварская. И химический университет у вас построим. Нужно же научить специалистов премудростям изготовления таких клинков. Да, чуть не забыл, первые пять лет налогов с граждан Специи, а значит и Баварии, вообще брать не буду, вы их на своём Совете сами решайте, во что вкладывать. Могу посоветовать общественную больницу и школу при ней, где будут лекарей готовить. Учителей тоже пришлю.

— И какая же городу будет пользы от бесплатной больницы? Это одно разорение! — Опять с разных мест зала закричали. Хапуги! Брехт рычать на них не стал. Запугать и заставить всегда успеет, нужно же сподвижников и проводников своих идей из этих людей сделать. Они руководят городом и они должны сами захотеть сделать, допустим, пока эту больницу бесплатную и школу при ней, а потом и университет медицинский. Нужно найти в этом выгоду для города? Да, пожалуйста.

— Приведу пример из своей жизни. — Брехт хотел про Матрёну рассказать, но потом решил чуть подправить версию. — Вот представьте. Построили мы с вами хорошую больницу и бесплатно, нанятые во всей Европе и присланные мною врачи, будут лечить наших сограждан. Может быть, ваших жён и детей. Да, тихо вы! — пришлось всё же на загалдевших итальяшек рыкнуть. — Во всей Европе свирепствует чахотка. У меня в имении её научились лечить. Пришлю я сюда врачей, которые будут лечить вас от чахотки бесплатно. Вот, теперь главное. Узнает об этом богатый человек из Рима или Милана или Генуи, а у него ребёнок болеет чахоткой или жена или сам даже. Он приедет к тебе Винценто, как к главе города, и попросит вылечить кровиночку. А ты и говоришь, что на Совете городском принято решение лечить бесплатно только граждан Специи.

— Так я заплачу!!! — обрадуется князь этот пизанский.

— А ты ему: «Так Совет постановил, что в больницу нельзя посторонних».

— А он тебе: «Так я рядом, мать вашу, отдельную больницу построю».

— А ты ему: «И передашь её городу».

— А он тебе: «Конечно».

— Ловко! — обрадовались в зале.

— И такой князь будет не один. И чахотка не единственная болезнь. Колику желудочную лечить будем. Подагру всякую. Своих — бесплатно, а чужим — за большие деньги, так как нигде больше этого не умеют.

— А хрен с тобой, королёк баварский, запиши нас в своё королевство. Правильный ты чувак. Нам такого пахана и надо. — Может не совсем этими словами кричали. Так Брехт ну, очень не силён в языке Петрарки. Ну, очень. Ванька перевёл должно быть неправильно.

Событие пятьдесят седьмое

Моим товарищам не надобно удачи!

Мои товарищи добьются своего!

Белла Ахмадулина

Испанский торговый фрегат «Тортуга» увёз всех пленных французов и королеву бывшую с пацаном — королевичем, а Пётр Христианович, не медля больше ни минуты, двинул бригаду на Милан. Ну, почти на Милан. Специя — это развилка. Брехт прикидывал, прикидывал, советчиков слушал и всё же не пошёл через горы на Парму. Выбрал после всех этих раздумий южную дорогу. Карта и местные проводники вещают о трёх днях пути и чуть больше сотни километров. И хоть от королевы избавились, но скорость не увеличилась. Артиллерия. Сильно не разгонишься. И обоз ещё с ценностями, конечно. Не бросать же всё нажитое непосильным трудом. В Специи войско не увеличилось. Наоборот чуть уменьшилось, как местным правящим элитам Брехт и обещал, оставил десяток человек для обучения войска нового строя. Пётр первый он или не Пётр первый. Должен такое войско создать. Петрам первым им положено.

Вообще, проводники поведали, что в Геную можно не заходить. Есть объездная дорога. И все три дня, пока тащились по довольно хорошей дороге среди холмов и горушек небольших Пётр Христианович народу интересующемуся говорил, что не будут в Геную заходить. Там просто обязан быть большой гарнизон, а время всё меньше и меньше. Если армия Баварии подойдёт намного раньше его бригады, то они сдуру могут ввязаться в бой с превосходящими силами французов. И чёрт его знает, чем это закончится. Да потом Брехт придёт и разберётся. Но при этом будут огромные имиджевые потери. Армия Баварии должна считаться непобедимой. С ней нельзя связываться — это приведёт к разгромному поражению. Вот так должны говорить во всей Европе, ну, а потом и в Азии. Над Святой Софией должен развиваться шахматный флаг Баварии.

И вечером третьего дня, когда подошли к той самой развилке дорог, на юго-запад к морю и к Генуе, и на северо-запад к местечку Фрегоза, и дальше уже на север до самого Милана. Нет, через кучу городов, понятно, и всяких селений и сначала всё же через горы, хоть они и ниже и короче, чем у Пармы, но всё одно дорога почти полсотни километров по горам, до города Тортона. А там ещё километров семьдесят и Милан. В который раз Пётр Христианович убеждался, что Европа крохотная по сравнению с Россией. Вот путешествие из Санкт-Петербурга в Дербент — это да, а тут неделя и вся дорога. И это совершенно не с теми скоростями, что в России, там всё бегом приходится делать. Тут также хотелось, но приходится ползти. Тем не менее, дней через пять всё уже решится. Великая битва у столицы Итальянского королевства приближается с каждой пройденной верстой. Взяв Милан уже можно выходить на оперативный простор. Суворов же взял, чем Брехт хуже.

Добрались до развилки, а там стоит группа в полосатых купальниках. Разведчики не обнаружили в Генуе французов. Храбрые парни смылись, и корабли увели, и сами ушли. При этом ушли именно в Милан. И было это вчера вечером и сегодня утром. И даже среди ночи драпали. Дошли вести о непобедимой и легендарной до местных генералов и адмиралов, и они решили, не распылять силы, а идти на соединение с основными войсками в Столицу. Было их всего три тысячи пеших и конных, а флот состоял из одного двухпалубного корабля и двух фрегатов. Брехт узнал о таком небольшом количестве даже пожалел, что не оставил обоз с артиллерией под небольшой охраной и двинул пехоту с кавалерией ускоренным маршем. Бить врага по частям умнее, чем устраивать генеральные сражения.

Лучшие люди города посовещались и выслали делегацию, типа, загляни на огонёк, Вашество, уважь. У нас и хлеб есть, и соль даже, ну и лучшие княгини с княжнами и графинюшками к твоим услугам. А если на официозе, то Городской Совет Генуи хочет устроить праздник с балом в честь освобождения от поработителей, и приглашает короля Баварии вместе с его офицерами принять в нём самое живое участие. Пригласили бы и солдатиков, но объели нас лягушатники, последние лиры наскребли. И взгляд у всех как у Петрухи в «Белом Солнце»: «Пошли?».

— А пойдём!

— Вива Бавария! Вива Петер!

Событие пятьдесят восьмое

В жизни нужна тактика бега на длинную дистанцию. Не рви со старта, не суетись. Удача благосклонна к тем, кто твердо знает, чего хочет.

Михаил Веллер

Два дня коту под хвост. Если честно, то Итальянские города после первого восторга начинают вызывать раздражение. Они какие-то одинаково пафосные со своими грандиозными подавляющими тебя соборами и дворцами. А ещё они серые. Вот, в Генуе, на второй день облака собрались на небе на сходку и прикрыли солнце на весь день. Полегчало, стало не так жарко. Зато сразу стало ясно, что город серый и мрачный, а вся эта резьба по камню, красива, конечно, но серость не разгоняет. Нет солнца, не отражается оно от стёкол, не выделяет различные оттенки серого и коричневого в стенах домов, дворцов, соборов, и одна сплошная серость на тебя давит. А ещё запах. Тоже давит. С канализацией всё не просто. Люди нрав имеют простой, где приспичило, там и справили нужды. И весь город, особенно узкие улочки, чуть не в центре, там площади большие, в центре, а в стороне от площадей, в кривых улочках, просто смердит. В Специи не так заметно было и в Лукке, города поменьше, а вот в больших: в Болонье, во Флоренции, в Генуе — ужас ужасный. Брехт себе зарубку на носу сделал, что нужно в своих городах организовать общественные туалеты. Добился же в Дербенте, начал эту войну в Мюнхене, и здесь осилит.

Генуэзцы в Баварское королевство не просились, привыкли жить сами по себе. И не надо. Огромный город, которым нужно заниматься. Просто ни сил, ни средств не хватит. Нельзя же всю Европу в Баварию превратить. Ленин же перед смертью Брехту сказал: «Лучше меньше, да лучше». Когда Пётр Христианович членам городского совета Генуи рассказал об аннексии Специи, то товарищи поморщились, но за шпаги не схватились. Наверное, посчитали это не такой уж и большой платой за свободу. Ну, и замечательно, одной головной болью меньше.

Вышли в последний поход едва расцвело. От Генуи до Тортона чуть больше пятидесяти километров и там придётся задержаться, а потому хотелось преодолеть это расстояние за один день. Из Тортона нужно уже высылать во все стороны разведку конную. От него до Милана шестьдесят километров и в любом месте император Женька может уже стоять с войском. А кроме того нужно и в Пьченцу на северо-восток разведчиков отправить. Брехт бы на месте французов подвёл из Пармы и Пьяченцы войска и ударил проклятым русским в тыл. Не хотелось бы, чтобы у Евгения Богарне (Эжен де Богарне), такие же умные, как Брехт, полководцы нашлись. Так что, в ту сторону разведка необходима. На северо-запад тоже есть дорога, даже скорее просто на запад. Там город Александрия и те же мысли. Можно привести войска в тыл баварцам и по этой дороге.

Дошли. Пусть поздно вечером, уже звёзды на небо начали вылезать, но добрались до пригорода Тортона, где и свались вповалку. А что — лето — тепло ночью, можно и не ставить палатки.

Проснулся Брехт с петухами.

Глава 23

Событие пятьдесят девятое

Хорошее воспитание — это умение скрывать, как много мы думаем о себе и как мало о других.

Марк Твен

Брехт проснулся с петухами.

С петушками. Не оскорбление это. У них даже на монетах петух. Они себя гальскими петушками называют? Или их? Петушки были в синих мундирах. Неестественный для этих птиц цвет. А ещё они были на лошадях. Вообще, небывалое явление для птиц. Один из петушков сильно на эту домашнюю скотину смахивал. Тощие ноги из ботфортов высовывающиеся, нос прямо как у Сирано. Клюв настоящий. И перо в кивере. А ещё он от долгого пребывания в седле ходил, чуть высоковато приподнимая колени. Петух петухом.

Были утренние гости парламентёрами. Они прибыли под огромным белым флагом. Две простыни шёлковые не иначе сшили. И махали ими — простынями без устали. Французов дозор заметил километра за три, Брехта успели разбудить и кофием напоить пока послы эти добирались до лагеря. Пётр Христианович сначала хотел дать команду глаза им завязать, чтобы они не смогли подсчитать количество пушек и вообще общий списочный состав оценить. И передумал. Пусть по заветам Сунь Цзы думают, что войско у королька баварского с гулькину пипиську. Это если они воевать вздумают, а если пардону просить приехали, то какая разница, чего они в лагере увидят.

Парламентёров было десять человек. Старший был бригадный генерал. Достойно. Не капитанишку какого прислали.

— Антуан Франсуа Брёнье-Монморан — военный губернатор Милана, — лет сорок мужичку кудрявому, судя по эполетам — бригадный генерал. Мотнул головой, как равному. Охренелив корень. Урок. Нужен. Учитель он или не учитель был до попадания в прошлое. Нужен урок — получите.

— Монморан? Что-то знакомое? Да ведь так собачку звали в книжке у Джерома Джерома! — просиял простодушной улыбкой Пётр Христианович. Вспомнил же! Радость.

— Ваше Величество! — Обиделся генерал, подбородок задрал. Чего обижаться-то замечательный был фокстерьер. Так ему Пётр первый и сказал.

— Ваше Величество, я прибыл для заключения мира между нашими странами. — И каблуками щёлкнул.

— Не буду я тебя генерал Монморанси звать, ты вежества не знаешь. К королю нужно подходить, кланяясь до земли, и шляпой махая при этом, а разгибаться только когда я позволю. Прощу на первый раз тебя, Франсуа. Французы вообще дикий народ. Улиток жрёте, щупальцы осьминожьи, лягушек ещё. И при этом разогнали всех образованных людей. Бог вам судья. Говори, Антуан, чего там вы выдумали. А вообще, стой. Я вам войну не объявлял. Вы мне тоже. У нас с моим братом Женькой и так мир, дружба, фройншафт и прочая жвачка. Или я не знаю чего и вы тайно мне войну объявили?

— Но вы напали на королевство Этрурия и королевство Итальянское. — Чуть сдал посол, как нет войны, когда войско посреди владений императора.

— Бывший ваш император, земля ему пухом, незаконно согнал с престола моего друга Фердинандо. Отобрал у него герцогство Тосканское. Я просто справедливость восстанавливаю. Почти восстановил. При этом королева за себя и за сына сама отреклась от престола. Бумага у меня есть по всем правилам составленная и всякими важными шишками, в том числе и кардиналом в красивой красной шапке заверенная. Это раз. Опять же узурпатор этот, который вечно в аду будет сковородку лизать, поработил свободный лигурийский народ, которому я вернул свободу. Это два. Но учтите, это я всё за Наполеоном подчищаю, а к Женьке у меня нет претензий. Пусть едет на Корсику и сидит там тихо, виноград выращивая и коз пася. Нет такого слова? Выпасывая? Козоводством, в общем, занимаясь.

— Ваше Величество, как вы смеете! Я как… — красным стал губернатор.

— Всё, понял. Не дурак. Чего хотели-то, дорогие гости?

— Я предлагаю вам сложить оружие и в сопровождении наших солдат покинуть Итальянское королевство.

— Вона чё⁈ Хорошо. Что всё оружие, может, хоть шпаги офицерам оставите?

— Шпаги?

— Ну, да, как офицеру без шпаги? Позор. Оставите?

— Эээ. Ммм. Так. Хорошо. Шпаги можете оставить, — мыслительный процесс собрал на лбу генерала морщинки, и показалось, что постарше француз, чем Брехт ему отмерял. Но потом просиял, видимо обрадовавшись покладистости баварца, и рожица пухленькая опять помолодела.

— Слава богу. Сразу видно хорошего человека. Стойте. Я, значит, вам оружие и под конвоем домой. Договорились. А вы мне что? Сделка должна быть взаимовыгодной. Хм? Чего взять-то с вас? О!!! Придумал. А вы мне королевство Италийское. Давай руку. Руку, говорю, давай!!! Закрепим договор. У нас так принято. Руку пожал и всё, договор заключён. — Брехт схватил генерала за правую руку и нажал со всех сил. Хрустнуло. Завыл Монморан и на колени плюхнулся.

Пётр первый руку выпустил и за шкирку поднял губернатора, как-то не так переводится, но если к нашим должностям применить, то смысл такой.

— А-а-а! У-уи!

— Радуешься? Франсуа, слушай, а давай ещё какую сделку заключим. Ты мне штаны, а я тебе коня оставлю.

— А-а-а! У-уи!

— «Уи» это ведь «да» по-французски. Рад. Приятно иметь дело с хорошими людьми. Снимай штаны.

— А-а-а! — продолжал стонать генерал.

— Ты чего орёшь-то, ваше превосходительство. Может, хочешь чего, так ты говори, не держи в себе. Понял, понравилось тебе сделки заключать. Радуешься, что так всё катит. Ещё одну сделку хочешь? Чего бы тебе предложить. — Брехт детскую проказу вспомнил. — Тебе пуговица нужна? Кивни.

— А-а-а! У-уи!

— Понял, Держи. — Брехт взял большую позолоченную пуговицу на «сюртуке» генерала и, оторвав резким рывком, протянул её обратно. — Держи, держи. Рука что ли болит. Лекаря сюда срочно! У посла с рукой проблема. Нужна операция. Будем резать, не дожидаясь перитонита.

— А! — пухленькая рожица француза стала красной, как знамя революции.

— Антуан, ты не ори, люди стокилометровый переход совершили устали, разбудишь. Ты же русских знаешь, они с похмелья невыспавшиеся страшны. И на рожу страшны, и в душе. Так и ходят и ищут, кого в морду лица ударить. Не буди лиха, страдай тихо.

Отпускать послов, не получив данные разведки, нельзя. Кто их хитрых дартаньянов знает, вдруг какую пакость устраивают, а этих послали присланы время тянуть. Так себе заложники, но лучше такие, чем никаких. Генерала увели в лазарет, а свиту завели в палатку и стали насильно кормить и поить. Бдили за этим действом немецкие гренадёры с самыми зверскими рожами, и братик Петер переводчиком служил. Самый высокий француз и до метра семидесяти не доходил, а приставленные к ним няньки все двухметровые и в плечах не сильно меньше. Даже не приходилось уговаривать ложечку за папу и ложечку за маму съесть. Достаточно взглянуть было Вилли Шварцу и улыбнуться, показав щербину в зубах. От сабельного удара шрам на щеке остался и улыбка выходила как у того товарища, которого доктор Франкенштейн собрал из кусочков. Соберёт? А как монстра звали? Да и ладно. Пусть будет Вилли.

Разведка со всех трёх сторон вернулась почти одновременно и страшно разочаровала Петра Христиановича. Он руководство Итальянского королевства за равных считал, козней от них ждал с засадами и обходом с флангов, а они тупо выстроили войско в десяти километрах к северу. Правда, со слов разведчиком место выбрали удачное. На холмах расположились, а дорога идёт по низине. И на тех двух холмах полно артиллерии. Ну, а чего хотел — Наполеон их учил.

— Петер, приведи сюда Монморана этого, — Брехт принял генерала, как и Наполеон, сидя на барабане. Просто специально кривлялся, есть же удобное складное кресло.

— Всё закончились переговоры, Антуан. Ты передай своим, что Милан я захвачу и всех вас передам в руки правосудия. Будет вас угнетаемый вами итальянский народ судить. Можете попытаться сбежать. Только я один чёрт вас догоню, до Парижа буду гнаться, но всё равно догоню. Штаны можешь не снимать. Это шутка была. Всё, езжай, передай своим, что завтра в полдень я на вас нападу.

Событие шестидесятое

Бей неприятеля, не щадя ни его, ни себя самого, держись зло, дерись до смерти, побеждает тот, кто меньше себя жалеет.

А. В. Суворов

Военный, они как писатели. А писатели, по мысли Брехта делятся на три подвида. Первые — это по желанию. Никто не мешает тебе объявить себя писателем и нагрофоманить чего, потом забросить, потом снова чего нагрофоманить. А военные из этого подвида — это новобранцы и добровольцы. Пользы ни от графоманов, ни от добровольцев по существу никакой. Одни чего-то накарябают и уйдут в безвестность, а военные просто уйдут в безвестность. Вторые подвидовцы — это писатели и военные по профессии. Был в Советском Союзе Союз Писателей. И в нем перманентно было от двух до трёх тысяч человек. То есть — это писатели профессионалы. С тридцатого года по девяностый три поколения сменилось. Будем считать, округлив, что было в СССР десять тысяч профессиональных писателей. А писателем, и это важно, мог стать человек до этого опубликовавший две книги. Миллионы и миллионы книг выпущено. И где теперь большинство из них? А что с военными? Тоже набрали рекрутов, забрали из имений дворян, даже выучили несколько тысяч в кадетских корпусах и юнкерских училищах. Пользы от профессионалов и военных и писательских чуть больше, чем от графоманов и призывников.

И есть третья категория и тех и других. Это писатели и военные по призванию. Из них можно назвать буквально пару десятков человек среди писателей в СССР. И примерно столько же военных. В эту третью категорию можно и из первой попасть и из второй. Кожедуб и Шолохов из первой. Жуков, Рокоссовский и Юлиан Семёнов из второй.

Брехт себя причислял к третьей категории. И был он из добровольцев. А потому шаблоны над ним не довлели.

Как только уехали парламентёры со своим простынным флагом большущим, так началась подготовка к битве. И совсем не к той, к которой приготовились французы. Пётр Христианович бригаду двинул вперёд и даже, как от него стратеги противников и ждали, строго по канонам современного ведения войны. Он привёл пехотинцев к холму, что расположен километрах в двух южнее тех двух холмов вокруг и на которых расположились французы. Построил их в колоны, продемонстрировал слабость. Жалкие узенькие колонны в некрасивой форме. И разогнал, дав команду жечь костры и делать вид, что они лагерь разбивают и кулеш готовить собрались, каждый на своём костерке. Полевые кухни установили за холмом, нечего раньше времени про них неприятелю знать.

Сам же забрался на холм этот… Странный холм. Такой усечённый конус. И вершину, словно специально, выравнивали. А может, и на самом деле — специально. Какие-то камни валялись, даже в одном месте несколько камней один на другой взгромоздили. Должно быть, тут во времена Римской империи была крепость, и чтобы её построить, вершину холма разровняли, тем самым и сам холм увеличив в диаметре. Залез Брехт на эти взгромождённые камни и направил трубу на противника. Сила, мать его. Огромное войско собрали французы. Между двумя холмами в двух километрах к северу стояли в колонны построенные дивизии целые. Не меньше двух десятков тысяч пехотинцев. Расстояние между холмами примерно с километр, ну, чуть больше и там густо-густо каре стоят. Десятки полков. И мелкая полевая артиллерия между колоннами ещё. Начали строиться французы, как передали разведчики, едва наши стали в поле видимости появляться и за час примерно выстроились. Боятся что ли, что королёк баварский их обманет, и раньше назначенного времени битву начнёт. А пусть. Постоят на солнышке. Кочегарящим так, будто это не север Италии, а центр Африки. Просто жуть. Постоят, притомятся, кого и тепловой удар хватит, особенно вон тех товарищей в медвежьих шапках.

На обеих холмах генералы, а может и маршалы французские расположили артиллерию. Что за пушки не видно, далеко, но можно догадаться по количеству обслуги, что там стоит крупнокалиберная артиллерия. И она вполне может достать и до того места, где Брехт стоит и до того, где сейчас «русские баварцы» разбивали лагерь. Пушек примерно по три батареи на каждом холме, а в сумме около четырёх десятков. Прилично. Это по сорок ядер на головы солдат каждую минуту. А командиры, чтобы облегчить французам нанесение урона живой силе противника, будут кричать, чтобы не кланялись ядрам и ряды плотнее сомкнули. Так ведь больше человек одно ядро или картечная граната поразить может. Зато мы продемонстрируем нашу смелость и прочее бесстрашие. Великий дух русского солдата.

Уже будучи попаданцем, перечитал Брехт «Войну и мир». Скучно, но перечитал. И с какой радостью читал, как убило князя Андрея. Дураков нужно истреблять, от них дураки родятся. Поставил солдат на убой. Дебил. Полком же командовал. Полторы тысячи человек ему вверили. Хоть бы сесть приказал. А ещё лучше рассредоточиться. Хорошо, что убили. Урод был тот ещё.

А по флангам французы, как и учат сейчас, расположили конницу. Тоже много. Просто очень и очень много. Тысяч по десять с права и с лева от холмов этой конницы. Всех цветов и оттенков. И лошади и мундиры. Такие цветные пятно по полям разбросаны. Вот и получается, что Итальянское королевство выставило против семи тысяч баварцев не меньше пятидесяти тысяч. В семь раз больше.

Воевать по правилам, при таком соотношении можно с индейцами. Они с топориками и ножами, а тут залпы ружей. Но как это ни прискорбно с той стороны не индейцы, а обученные и подготовленные солдаты, вооружённые почти самым современным оружием. Разве у самого Брехта чуть лучше, но и то не на порядок, а ток на пятьдесят процентов. Ни берданок с цельнометаллическим патроном, ни митральез, и уж танков точно нет. Винтовка Бейкера всего в два раза дальнобойнее, а шрапнель лучше картечи, но тоже пусть в два раза. Слонобои? Ну, это так, не для генерального сражения. Слишком медленно заряжается.

Выходит тактически не переиграть противника, и следовательно нужно переигрывать стратегически, то есть, хитростью.

Событие шестьдесят первое

Неприятелю времени давать не должно, пользоваться сколько можно его ошибкой и брать его всего смело со слабейшей стороны.

Генералиссимус А. В. Суворов

Алексей Петрович Ермолов смотрел букой. Не выбить из него дух рыцарства. Учить детей нужно, пока они поперёк лавки лежат. Эту орясину уже и не на всякую лавку вдоль положить можно. Как и у сына Посейдона Прокруста чего-нибудь свешиваться будет.

— Товарищ генерал! Это приказ. Не хочешь, пиши заявление и езжай в Россию. — Рыкнул на него Брехт. — Евстигнеев, принимай команду над артиллерией.

— Пётр, но ведь бесчестье будет на всю Европу. — Сник кудрявой головушкой артиллерист.

— А ты хочешь всех наших бойцов погубить и сражение проиграть из-за того, что в этой вонючей Европе скажут. Вижу, что зря я время на тебя, Алексей Петрович, тратил. Нужно о людях думать, а не о себе. Знаешь, что я у Суворова в записках прочитал?

Научись повиноваться, прежде чем повелевать другими. Делай на войне то, что противник почитает за невозможное. Солдат дорог. Береги его здоровье.

В чём я супротив гения этого иду? Последний раз спрашиваю, будешь командовать артиллерий?

— Бу-бу-бу. Буду. Хоть и не нравится мне. Воспитан так. Прости если что, Пётр. Не бойся, всё сделаем в лучшем виде. Хотя, мне сейчас придётся всё это офицерам вдалбливать. Не всем, конечно, но найдутся супротивники твоего приказа. Вот, ежели бы ты не назначил время битвы, то и вопросов бы не возникло, а так плохо получится.

— Хорошо получится. Мы ударим, когда они не ждут. Это была хитрость военная. Если потом и будет кто шипеть в Европах этих, то пусть на меня шипят, мне не страшно. Я — изверг, изувер и извращенец. Ладно, закончили. Иди, Алексей Петрович. Начинаем, через полчаса. Еле успеете всё приготовить.

План был простой, как доказательства теоремы Ферма. Всю артиллерию, кроме одной батареи расположить на холме этом без вершины и навести, зарядив картечными гранатами, на правый холм в лагере противника. Расстояние до него около двух километров и взрыватели нужно ввинтить с максимальным замедлением. А одна батарея отъезжает от холма примерно на семьсот метров на запад и метров триста в сторону противника. Она также заряжает все шесть пушек картечными гранатами. Эта батарея сражение и начинает. Прямо посреди ночи. В самую темень — часа в два. Стреляет она по тому же холму правому с французской артиллерией. Делает десять залпов. То есть на холме взорвётся шестьдесят картечных гранат. Десять залпов — это чуть больше пяти минут. Пусть семь. После чего батарея отходит на пятьсот метров ещё правее и примерно на триста-четыреста метров назад, к своим. Там уже приготовлено всё к охлаждению стволов. Уксус в бочках стоит и основная часть артиллеристов. И там построены егеря со Слонобоями, если вдруг французы решат предпринять попытку захватить или уничтожить батарею, что нарушила их сон.

И это только начало. Как только отгремит последний залп с кочующей батареи, так в дело вступят все семь остальных батарей, расставленных на холме. И они продолжат огонь по холму правому неприятельскому. И на этот раз только две батареи будут бить картечью, а пять произведут обстрел шрапнелью. Цель — полностью уничтожить артиллеристов противника, а если повезёт и удастся подорвать запасы пороха французов, то и вообще замечательно. Четыреста картечных и шрапнельных гранат должны с этой задачей справиться. Брехт, рассуждал, так, что обстрел первой батареей заставит противника подорваться с лежаков и приступить к подавлению артиллерии русских. Все канониры и прочие бомбардиры устремятся к орудиям и начнут даже стрелять в то место, где были русские пушки, и отлично покажут основным силам, куда нужно бить. Да, темно, но чего-нибудь там точно загорится. И были подозрения у Петра Христиановича, что для свинцовых шариков — шрапнелин темнота не преграда, как и при свете светила животворящего будут прошивать супостата.

Как только отгремит последний залп с холма, и кочующая батарея остудит стволы уксусом, так она начинает стрелять опять картечью по второму холму с французской артиллерией. А в это время тяжёлая кавалерия, все три лезгино-немецких полка отправляются в рейд на правый фланг французов, там, где у разгромленной (к тому времени) батареи стоят их кавалерийские части. Конечно же, полторы тысячи наших кирасир с их десятью тысячами не совладают, если те не запаникуют, только такой цели Брехт Абдукариму и не ставил. Нужно подлететь к французам и произвести сначала выстрел из карабина, потом из пистолетов и в довершение бахнуть из тромблона. И немедленно отступать под прикрытие егерей и гренадёров, туда, где теперь находится кочующая батарея.

Артиллерия на холме в это время банит стволы орудий, охлаждая их. И по готовности начинает палить по левому холму с французской артиллерией. Тут есть проблема. Дальность до того холма около двух с половиной километров. Получается, что часть гранат может и не долететь. Поэтому никакой картечи, только шрапнель с максимальным завышением ствола. Если даже половина гранат и раньше разорвётся, то ничего страшного с точки зрения экономии боеприпасов. Гранаты разорвутся не где-нибудь, а над основным французским лагерем. Там тридцать тысяч пехотинцев лежат на сухой траве один к одному. Примут в себя русские подарки английского товарища Генри Шрэпнела. Даже если уже вскочили и не лежат. Всё одной, плотной стеной там стоят.

Глава 24

Событие шестьдесят второе

Вы, вестероссцы, всегда торопитесь. Какой в этом прок? Кто спешит жить, спешит к могиле.

Джордж Мартин, из книги «Битва королей»

Очень редко планы осуществляются полностью. Особенно военные. Противный противник постоянно норовит воспрепятствовать выполнению планов, родившихся в кучерявой голове Витгенштейна. А вот на этот раз всё прошло словно на учениях. При третьем или четвёртом залпе кочующей батареи золотой выстрел состоялся, угодили в запас пороха у орудий на правом холме. Там вспыхнула телега и несколько шатров и палаток, установленных возле орудий. Потому дальнейшее избиение французов Пётр Христианович мог уже в подзорную трубу наблюдать. Освещения хватало, чтобы видеть, как суматошно там бегают артиллеристы. Залпе на седьмом, с холма, можно было остановить стрельбу основных сил. Всякое движение у противника прекратилось, и гранат было жалко, но Брехт не стал влезать. Если там есть укрывшиеся за лафетами артиллеристы противника, то пусть у них шанс выжить будет поменьше. Завтра, а точнее, сегодня утром предстоит столкнуться с противников в семь раз превосходящим баварцев по количеству живых пока ещё душ, и артиллерия своя — единственный шанс силы уравнять. А значит, у французов пушки должны молчать.

Попали и по второму холму, при этом золотой выстрел случился после первого залпа. Там долбануло так, что камень под Петром Христиановичем подпрыгнул. Должно было смести там всё с холма. Но и тут первоначальный план Брехт менять не стал. Даже шанс нельзя дать врагу на применение артиллерии в утреннем сражении. Пока бабахало, вернулись и кирасиры. Есть небольшие потери, в самом конце французы начали огрызаться, но кавалеристы произвели каждый по шесть выстрелов, а их тысяча шестьсот человек. Даже если треть пуль попало, то прилично правый фланг почикали у лягушатников. Успели до установления тишины отметиться и егеря. Французы левым флангом организовали наскок на кочующую батарею, несколько сотен улан с пиками выперлись. Сначала из Слонобоев егеря отработали, потом гренадёры закидали уцелевших гранатами, а вслед десятку выживших улан опять бахнули егеря из огромных ружей. Вряд ли из улан кто вернулся в лагерь.

Тишина длилась не долго. Едва у основных сил артиллерии остыли стволы, как теперь уже шрапнелью она стала бить по тому месту, где спешно гасили костры пехотинцы Итальянского королевства. Всё те же десять залпов, чтобы не перегреть стволы. А первая батарея те же десять залпов произвела по левому флангу. Оттуда прискакали уланы. И там должно ещё много тысяч кавалеристов кучковаться.

До рассвета отдельная батарея ещё несколько раз наугад обстреливала места, где должны быть французы, и если там чего загоралось и начиналось движение, то с холма рыкали семь остальных батарей, отправляя по возможным скоплениям французов сорок два подарка.

Утро позволило, наконец, оценить урон нанесённый французам. На холмах всё было исковеркано и перепахано. Тяжёлой дальнобойной артиллерии у противника больше не было. И всё будущее поле боя уже было усыпано трупами лошадей и людей. Дымились догорающие шатры и палатки, а вот самих врагов видно не было. Срочно высланная разведка доложила, что огромная колонна с обозами движется на север в сторону Милана.

— Не ребята, так дела не делаются. Хотели войны, получите. — Брехт подозвал главного лезгина.

— Абдукарим, берёте все три полка тяжёлой кавалерии и преследуете торопыг этих. Сами под пули не подставляйтесь. Обойдите небольшой группой, обстреляйте и в кусты, потом с другой стороны. Если они заслон поставят, то не лезть на него. Подойдут егеря и артиллеристы и расчихвостят их. Ваше задача, тормозить движение. Им же придётся останавливаться и реагировать на ваши наскоки. За каждого раненого и, тем более, убитого у вас в полках с тебя спрошу. Людей беречь. Ясна задача.

— Всё будет сделано Петер-хан. Опять ты не даёшь джигитам удаль показать. Э! Это шутка. Мне дома не хочется их жёнам и матерям смотреть в глаза и объяснять, что сын погиб из-за дурости. Всем твои слова перескажу, что с меня спросишь за убитых. Должно подействовать.

Полки егерей Щеглова и гренадёров Шварцкопфа спешно позавтракали и ускоренным маршем выдвинулись догонять французов. А итальянские эскадроны Брехт отправил в глубокий охват. Должны были обогнать колонну отступающих французов и обстрелять её спереди. Этих Пётр Христианович тоже предупредил, что зря рисковать жизнями не надо. Цель остановить колонну. Дальше уже дело других воинов. Чуть дольше провозились артиллеристы, холм был с довольно крутыми склонами, и если затащить наверх пушки помогли лошадям артиллеристы и какая-то мать, то вот спустить их оказалось, даже используя эту самую «мать», не просто. Пушки норовили разогнаться и покалечить тяжеловозов, пушкари как могли их тормозили, даже бросались под колёса, чтобы спасти коней. В результате трое получили сильные ушибы, а один вообще перелом. Не уберегли и одного першерона. Пушка пошла юзом и перевернулась. Ствол слетел с лафета и переломал жеребцу задние ноги. Пришлось пристрелить. А потом намаялись с этим орудием, пришлось по частям вручную спускать и уже на ровном месте вновь собирать.

Только к десяти утра артиллерия в сопровождении двух эскадронов кирасир двинулась в погоню за остальным войском. Брехт остался с артиллеристами. И даже пожалел, что гренадёров раньше отправил врага преследовать полторы тысячи богатырей немецких и чеченских были бы хорошим подспорьем. В учебнике физике, где всякие силы проходят, силу человека оценивают в одну треть от лошадиной. Наверное, если обычных кляч и диванных стратегов рассматривать, то так и есть. А если эту же клячу сравнить с Кристианушкой или братиком Петером? Вот. А у него таких Петеров сотни. На руках бы пушки спустили.

Спустили пушки, всему бывает конец, позавтракали почти на ходу и бросились догонять основные силы. Через пять минут уже Брехт не утерпел и с Ванькой и десятком кирасир оторвался от артиллерии. Всем хороши шайры и першероны, только рысь у них не рысистая. Не спешат жить огромные коняги.

Событие шестьдесят третье

Людская ненависть должна иметь какой-то выход!

Ксения Собчак

Ненависть не заведёт тебя далеко, но может завести слишком далеко.

Казимеж Тетмайер

Французы сами загнали себя в западню. Милан и земли вокруг находятся как бы между двумя горными массивами с севера Альпы, а с юга Апеннины. Называется эта живописная территория — Паданская низменность. И с этих гор, как с южных, так и с северных, бегут речки, которые собираются рано или поздно в одну приличную реку. Называется она — По.

Это крупнейшая река Италии и весной и-за таяния снегов она вполне себе полноводна и непроходима. Только через мосты можно перебраться. На той дороге, по которой драпала, бросая обозы, армия Итальянского королевства, мост был, километрах в двадцати от места, что стратеги французские выбрали для битвы. Добрались передовые отряды до моста через По к обеду. Мост вполне широкий и не сильно замедлил движение отступающей армии. Вот только… В полукилометре к северу протекает небольшая речушка — приток По с довольно обрывистыми каменистыми берегами и через неё древние римляне мост акведучный тоже построили, вот только… Мост узкий, по нему две телеги не разъедутся. Несколько тысяч всадников, обогнавших основные сила французов почти не снижая скорости преодолели мост через По и уткнулись в это недоразумение. Речушка с громким названием Каво-делла-Балосса остановила армию убегающую от Брехта. Не понадобились засады и наскоки. Сами себя заперли. При этом части продолжали двигаться по широкому моста через По и накапливаться перед мостиком через эту «каву». К тому моменту, как Брехт преодолел двадцать километров от места ночного боя до реки По, картина выглядела так: на узком пространстве между реками сгрудились почти все кавалеристы, они, мешая друг другу, по одному всаднику перебирались на ту сторону, но давка, паника и отсутствие центрального командования приводила к тому, что перед мостиком постоянно была давка и скорость просачивания армии через это игольное ушко составляла несколько человек в минуту. Такая же толпа, только состоящая из пехотинцев билась за возможность преодолеть широкий мост через По. На нём опрокинули орудие, перед ним застряла телега с чем-то ценным для одного из генералов, и в результате перед телегой уже полегло несколько человек предпринявших попытку сбросить телегу с моста и застреленных свитой генерала.

Живости моменту придавали баварские кирасиры. Они группами по двадцать — тридцать человек с разных сторон подъезжали к хвосту колонны, производили выстрел из кавалерийских карабинов, стреляющих всё же дальше французских гладкоствольных ружей, и тут же возвращались назад, уступая место следующим желающим попрактиковаться в стрельбе по суетящимся мишеням. У противника нашлось пара здравомыслящих командиров полков, и они попытались организовать оборону. Только выстрелы этого заслона не причиняли вреда кирасирам. Те расстреливали врага с расстояния примерно в пятьсот метров. Гладкоствольные ружья туда не доставали, а пули Петерса тоже теряли почти убойную силу, всё же ствол у карабина короткий. Но долетали все же и ранили французов. А главное они сеяли не столько смерть, сколько панику. Выстрелы позади толкали французов на мост и в конце концов организовали там непроходимую пробку. Сотни обезумевших солдат бросали оружие и пытались преодолеть реку По вплавь. Есть два нюанса. В начале девятнадцатого века плавать умел в лучшем случае один человек из ста. И на беду ещё для императора Женьки в Альпах из-за жары, набросившейся на Италию, начали интенсивно таять ледники. Река вздулась, и, как говаривал Горбачёв Михаил Сергеевич — «угл у билась». Смельчаки или трусы, что пытались преодолеть бурную сейчас и глубокую реку с холодной ледниковой водой, и до середины не добирались. И это никак не мешало следующим трусо-смельчакам бросаться в мутные студёные воды По.

Пётр Христианович с расстояния примерно в километр с небольшого холмика в трубу подзорную ситуацию оценил. И это «Великая» армия. Было над чем подумать. Сейчас подойдут артиллеристы, и можно будет тут всех похоронить. Да и егеря из Слонобоев вполне могут проредить желающих перебраться на тот берег. И чего эти товарищи тогда сделают? Они прыснут вдоль реки в обе стороны. То есть, в Милан точно не попадут. Большая часть рассеется по Падунской низменности, собьётся потом в шайки грабителей и будет кошмарить местное население. Плохо это или хорошо. Плохо. Людей ограбленных и убитых жалко. Женщин изнасилованных этими горе вояками ещё жальче. Потому нужно до минимума сократить эти возможные банды — как можно больше французов здесь похоронить. А с другой стороны медали огромный плюс есть. Как будут итальянцы после всех этих бесчинств относиться к французам. Ответ очевиден — люто ненавидеть. Они тоже будут сбиваться в отряды, и пытаться уничтожить грабителей и насильников. Огромный плюс. Просто подарок. Вот и думай.

— Ванька, — найди мне полковника Щеглова и отправь кого к Ермолову, пусть поторопится. Есть для него работа.

Событие шестьдесят четвёртое

… Платини — француз, а мы знаем, что представляют из себя эти люди. Они искренне верят в то, что именно они лучше всех.

Диего Марадона

В некоторых частях света водятся обезьяны, в Европе же водятся французы, — что почти одно и тоже.

Артур Шопенгауэр

Ни малейшей жалости к истребляемым у моста и за мостом французам Пётр Христианович не испытывал. Уж непонятно почему, но не любил эту нацию. Вроде ничего плохого не сделали лично ему. Ни один француз. Ни в прошлом, ни в будущем. И в детстве зачитывался книгами Дюма и Жюля Верна. Не привили эти книги любовь к французам, и даже под пытками не скажет почему. И замечательные фильмы с Луи де Фюнесом про полицейского или про Фантомаса не привили. И книжные герои и экранные не ассоциировались с Францией. Просто хорошие фильмы и хорошие книги. С Францией ассоциировалось предательство французов в русско-японской войне. Союзники ведь были. Ещё французские дивизии в войсках Гитлера. Вступление в НАТО и санкции введённые после 2014 года — это Франция. Наполеон в Москве — это Франция.

Вот и смотрел сейчас на то, как его артиллеристы сотнями истребляют французов, Брехт вполне спокойно. Только и радости не было. Всё, напился крови. Устал. Бесконечная война уже пять лет. Надоело. И бежать, высунув язык, подстёгивая прогресс тоже надоело. Хотелось остановиться. Уехать в Студенцы и жить эдаким богатым барином. Пескарей на удочку с сыновьями удить. Коняжек огромных разводить. Да даже девок по сеновалам валять. Грибы ещё собирать в осеннем берёзовом лесу, переживая, что не заметил груздя и наступил на него. А он, гад, целый и совсем не червивый оказался. Хотя, вон, рядом родственнички его в листве прячутся. Беленькие, крепенькие. Пожарить их со свежей картошкой, присыпать чуть укропом мелко-мелко порезанным. Лепота.

А тут кровь, крики, грохот пушек, треск Слонобоев. Ползающие на коленях с поднятыми руками французы. Река, вздувшая ещё сильнее от запрудивших её сотен, да даже тысяч тел.

Ещё в одном не повезло армии Итальянского королевства. В этом месте словно специально природа для них ловушек подготовила. Часть армии, поняв, что у моста их просто перебьют, бросилась вдоль реки на запад. И дудки. Буквально через километр, даже меньше 0- метров восемьсот справа в По впадал ещё один в обычное время ручеёк, но сечас получилась вполне себе река с с водоворотами перекатами и крутым левым берегом, опять десятками стали тонуть товарищи. Другая часть ломанулась на восток и ну надо же уперлась точно в такой же приток, причём ещё полноводней. И опять сотни утонувших и раздавленных. А тут к ним ещё итальянские эскадроны подскочили и давай обезумевших дезертиров кромсать.

Нужно было останавливать это действо. А народ, в смысле его баварцы и дербентцы, словно обезумили, тоже и прямо с упоением палили по французам и кромсали их шашками. Артиллеристы Ермолова показали максимальный темп стрельбы уничтожая кавалеристов французских успевших через реку По перебраться.

— Ванька! Давай к Ермолову. Прекратить огонь. И потом к полковнику Щеглову. Пусть отводит егерей и прихватит с собой гренадёров Шварцкопфа.

Брехт убрал трубу, не хотелось на всё это смотреть больше. По ноздри крови напился. Нужно ещё как-то лезгин, в смысле кирасир успокоить. Они одни без помощи пехоты и артиллерии вырубят на корню лучших представителей французского народа. Брехт читал, что после поражения Наполеона средний рост французов уменьшился на десять сантиметров. Понятно всех высоких мужчин забирали в гренадеры, а всех остальных в армию. И те и другие погибли. И женщины остались с калеками и стариками, качество жизни без кормильцев резко упало. Нет белка, и просто нормального питания у детей и потому выросло следующее поколение хилым и малорослым.

Интересно, что, несмотря на это, французы гордятся Наполеоном. Почему, потому что сделал несчастными миллионы людей. В чём заслуга. В том, что целых десять лет Франция была непобедимой великой страной. Рядом должны стоять Гитлер и Наполеон. Тот же самый национализм и желание покорить весь мир. Те же самые бедствия для своего народа. Тьфу. Бог с ними с французами. Пусть мёртвые сами хоронят своих мертвецов. Нужно в темпе расчищать мост и переправляться через реку. И через вторую. Нужно быстрее двигаться к беззащитному теперь Милану. Чтобы собрать такое войско император Женька всех оставшихся французов собрал по Италии. Теперь такие города, как Милан, Турин и Венеция можно без боя брать. И нужно успеть туда до Австрийцев. Русских должны считать освободителями.

Глава 25 Эпилог

Светлейший князь Суворов — Италийский сидел на своей любимой скамье в небольшом дворике, огороженном цветущими абрикосами. Деревья в розовой пене лепестков чуть подрагивали на ветру и волны аромата накатывали на Александра Васильевича. Прямо перед скамейкой с высокой удобной спинкой, на которую можно откинуться и подставить лицо тёплым, прибивающимся через цветущие абрикосы, солнечным лучам, была небольшая площадка, засыпанная белоснежным песком. Дальше до самых деревьев росла изумрудная мягкая травка. В руках у генералиссимуса был кавалерийский стек, которым он рисовал на песке. Нет, не минувшие битвы. Чёртиков, рожицы смешные, иногда прелестные женские головки в профиль с локонами спускающимися на плечи. В этот момент из-под хлыста начинающего графика вырисовывалась именно улыбающаяся рожица чертёнка в профиль почти, чуть к принцу Сардинского королевства повёрнутая. Рожица была с кучеряшками на голове и с чуть великоватым и чуть горбатым носом. Нос не портил лица чертёнка, наоборот предавал ему законченность и мужественную красоту.

Неожиданно воздух рядом с генералиссимусом стал уплотняться и уже через несколько секунд там оказался человек лет сорока с теми самыми кучеряшками на буйной головушке и с тем самым горбатым слегка носом. Одет был персонаж престранно. На нём была чёрная черкеска с серебряными газырями, на ногах грубые ботинки с высокими голенищами скреплённые толстыми шнурками и сразу бросалась в глаза толстая подошва с каблуком. В ботинки были заправлены чёрные штаны, кои носят крестьяне — свободного кроя, но с тонким серебряным лампасом. Голова была босой и ветерок, пробившийся через ветки цветущих абрикосов, играл соломенными кудряшками.

— Кхм. — Александр Васильевич, не сильно любивший компании, строго глянул на пришельца.

Мужчина повернулся. Он был выше Суворова на целую голову, а в плечах раза в три превосходил, настоящий богатырь или гренадёр из первой шеренги.

— Александр Васильевич⁈ Твою ж, налево! Ни хрена себя! Не, ну, мать вашу, Родину нашу, какого чёрта!

— Милостивый государь, лицо мне ваше знакомым кажется, не представитесь, раз уж вы меня знаете. — Свёл брови князь Италийский, не любил богохульников.

— Нда! Простите Александр Васильевич… Представиться. Конечно. Хотя… Мы представлены. Давненько. Прилично воды с гор сбежало. Итак. Разрешите представиться — генералиссимус Пётр Христианович фон Витгенштейн. Хан Нахичеванский, король Баварии, князь Дербетский. Участвовал в нескольких ваших походах, в том числе и италийском под руководством князя Багратиона.

— Припоминаю. Был при Петре Ивановиче богатырь. Позвольте полюбопытствовать, Ваше Величество, какими, так сказать, судьбами сюда… — Суворов широко раскинул руки и покрутил головой, весь сад охватывая взором.

— Сам не пойму. Руководил взятием Парижа. Серьёзно огрызались лягушатники. Со всей Европы подтянули пушки. И вот тут… Плохо. Столько дел… Ядро. Должно быть ядро. Эх, твою же налево! А дети? А жёны? Антуаннета? Женька мировая? А государство? А Россия? — Великан вскочил со скамейки и помахал рукой, очевидно на голубом безоблачном небе кому-то знак подавал. — Эй, там, верните назад, столько дел не закончено.

— Напрасно, молодой человек. Нет из Рая назад на грешную Землю пути.

— Из Рая? — хан Нахичеванский, плюхнулся на скамейку. Огляделся. — Персики?

— Абрикосы. Всегда цветут. Сколько тут, а они всё цветут и цветут. Нравится сюда приходить.

— Что и косточек не дождаться? Люблю колоть абрикосовые косточки. Набьёшь потом полный рот ядрышками. Лепота.

— Тут в ста шагах есть сад с созревшими абрикосами. Нет, тут лучше. Вы Ваше Величество, воздух вдохните.

— Наполеон тут? Хоть ему рожу набить.

— Буонопартий⁈ Да кто же узурпатора и многожёнца сюда пустит. — Хихикнул князь Италийский.

— Многожёнца? Узурпатора? Эй, там, мне сюда нельзя, верните, где взяли! — Генералиссимус в черкеске опять руками замахал в сторону голубого неба.

— Напрасно, монсеньор. Тут хорошо. Скучновато. Поговорить о баталиях не с кем. Разве что с Петром первым. Но тот буйный, чуть не по его, так слюной брызжет, руками машет. Вы, надеюсь не такой, Ваше Величество.

— Я-то⁈ Нда. Я тоже Пётр первый. Нет, слюной брызгать не буду. Я, если что, так сразу в рожу. А кто тут ещё из наших? Павел тут? Ему физиономию набить?

— Так что умер император? — Суворов голубыми глазами захлопал.

— Придушил шарфом князь грузинский Яшвиль, или Скарятин. По-разному говорят. А может и оба вместе? Два конца у шарфа офицерского.

— Надо же. Подлость это. Не любил я Павла Петровича, но поясом задушить…

— Ещё табакеркою по физии били.

— Ох! Страсти господни. Прости Господи. — Суворов перекрестился. — Нет, не встречал тут Павла Петровича. Грешен, видимо, вельми.

— Наверное.

— Ваше Величество, а не поведаете, что там было после кончины моей? Я спрашивал у новеньких, да всё отрывочные сведения. Там, говорят, генерал какой-то наш из немцев побил Буонопартия. Уж не вы ли, Пётр Христианович? Поведайте мне старичку о тех годах, что без меня прошли.

— Уж, я. А чего, что-то делать ведь надо. Слушайте, Александр Васильевич, расскажу…

— А что же войско ваше баварское. Оно куда запропастилось? — Прервал затянувшуюся паузу в рассказе Суворов, не дождавшись продолжения прелюбопытного рассказа.

— Войско? А что войско, подошло и без боя почти Милан взяло. Там французов и не осталось, а малочисленный итальянский гарнизон сам ключи от города вынес.

— А дальше? Дальше-то что. Эх, какие события закрутились. — Суворов даже вскочил со скамейки и круг сделал по периметру садика абрикосового. Плечо генералиссимуса задевало за цветки, но ни один лепесток за изумрудную траву не упал.

— Я со своими на Турин пошёл, а баварцев отправил брать Венецию.

— А Париж? — Александр Васильевич присел на краешек скамьи вполоборота к Брехту.

— К июлю подошли из России войска и из Пруссии. Австрияки собрали два корпуса. Мои баварцы из Италии вернулись. Сардинский король, после захвата Корсики Ушаковым корпус перебросил на материк. Меня на совете и поставили Главнокомандующим. К октябрю подошли к Парижу. Огрызались французы знатно. А потом штурм был. Всё!

— Хорошая смерть. Не как у меня от старости в постели, с ногой маясь. Прямо корчило от боли всего.

— Хорошая? Могли бы и ещё раз синий кристалл дать.

— Кристалл? — Суворов опять своими синими захлопал.

— Расскажу, Александр Васильевич. Вечность целая впереди.

Конец книги.

Илья Те Дело Господа Бога

Пролог

1204 год от основания города Каталаун

Этот страшный день начался для Катилины на удивление поздно. Январское небо над головой полыхало серыми полчищами облаков, неистовое, ненастное, злое. Возможно, поэтому, серые полчища варваров из огромного лагеря на другом конце горизонта совсем недавно вышли в поле из своих шерстяных кибиток.

Миллион человек стоял сегодня по обе стороны этого океана из ковыля. Ковыль был сухой, припадший к земле, слегка припорошенный снегом. Мохнатые лошадки врагов жевали такой с радостью и с легкостью выдерживали сумрачную прохладу зимних галльских ночей и покрытых инеем кровавых восходов. Вормс, Майнц, Трир и Мец уже пали под их копытами.

Оба несметных воинства — его и вражеское, — были настолько огромны, что построились к битве только к трем часам дня. Не только количество явившихся по зову Катилины бойцов служило тому помехой — полумиллионная армия старого легата являлась лоскутным пледом, сотканным из сотен народов.

Аморианцы и готы, сарматы и саксы, франки и белги, аланы и бургундцы — все они встали сегодня под его истасканные знамена. Тулузские готы со своим Теодорихом построились справа. Сам Каталина — слева, во главе немногочисленных легионов. Огромный центр, аморфный и рваный, составили все остальные. Злая усмешка судьбы — или звериный оскал, но именно этому дикому сброду предстояло решить судьбу огромного континента и его великой цивилизации…

Внизу взвыла медь.Штабной офицер кричал сквозь рев трубачей, но Катилина не слушал. Было ясно и так — гунны двинулись. И кончики их бронзовых стрел сулили гибель всему, что Катилина знал с детства, всему, чем он дорожил. Время слов миновало. Искусные политика и маневры, интриги в сенате и соблазнение варварских королей — все это рухнуло в прошлое, за долю мгновенья, скользнуло, как тонкая ткань по бедру наложницы.

При столкновении столь чудовищной массы бойцов на столь необъятном пространстве ни один хитроумный план полководца не сможет быть выполнен. Ни засада, ни маневр, ни обман, ни хитрость не приведут к результату. Судьбу вселенной сегодня решат только храбрость и мужество сотен племен, вставших в этот сумрачный день на защиту своих бесчисленных идолов и отчизн.

Катилина плотнее нахлобучил на голову легкий шлем и, не доставая меча (рано еще, до гуннов едва ли не миля), хлынул в битву вместе с тысячами своих катафрактов. Шумно дыша на морозном воздухе, лошади покрывали расстояние до врага неспешной рысью. Тяжелые всадники покачивались в седлах, гремя доспехами и бряцая оружейным железом. Галоп тут не нужен и невозможен, а потому обе стороны сближались медленно, не торопясь умирать.

Наконец — сблизились, последние метры прошли на рывке. Сталь стукнула в сталь, миллион мужских глоток исторг в небеса последний крик ненависти и гнева. Два человеческих моря столкнулись, одна за другой накрывая новыми волнами обреченные передовые колонны.

Битва была отчаянной и свирепой. Полуиссякшие ручейки, протекавшие по гигантской долине, внезапно покраснели от потоков крови, смешавшейся с их водами, и раненые, утоляя жажду, умирали мгновенно, затоптанные копытами лошадей.

Час спустя Катилине сообщили, что король Теодорих, объезжая свои войска, был убит во время бешеного наскока остготов.

Пал Велимир, предводитель аланов. И Ардарик Саксонский подарил свое сердце припорошенному кровавым инеем ковылю.

Бессчетными эшелонами косматые орды гуннов рвались прямо в центр его строя, слишком растянутого по замерзшим каталаунским полям. Атилла, убийца Бледы, повелитель всего Востока, во главе своих рабов и вассалов, наседал на его задыхающихся союзников.

Под натиском варваров держался один левый фланг. Имперские катафракты рычали и бились как львы. Колонны держали строй. И медленно, шаг за шагом, вбивали врага в мерзлый дерн. Еще один стадий, размышлял Катилина, и линия невысоких холмов, разделявшая поле на две почти равные части, останется позади. Хрупкий баланс между победой и поражением чуть сдвинется в его сторону — ведь полчища пеших гепидов, которых старый легат и его хрипящие всадники резали в ковыле уже более часа, оставались единственной силой, что отделяла их от обнаженного бока гуннов.

«Я должен пробиться сквозь них!» — внезапно понял Катилина. Смять гепидов, и рухнуть на спины косматых дикарей-степняков. От этого зависит исход сражения. От этого зависит победа!

Мгновенно и остро осознав эту простейшую истину, могучий легат взревел во всю мощь своих легких. Раздвинув телохранителей, он бросился в первый ряд. А вместе с ним, вдохновленная подвигом полководца, повторяя его клич или провозглашая свой собственный, гаркнули тысячи бравых глоток катафрактариев.

Обнаглевшие варвары, совсем осмелели?! Выходить пешим строем против имперских гипиархий? Руби их! В палаши!

И лава хлынула в бой. Кипящей, неистовой силой тяжелые всадники обрушились на врага, спеша за своим предводителем. «Стоптать их!» — стучало в висках, и окрики офицеров тонули в солдатской ярости.

Рваные ряды дикарей щетинились лесом из копий, но старый легат рассмеялся — этого слишком мало, чтобы остановить тяжелого катафракта в полном доспехе, мчащегося во весь опор на врага!

Со скоростью урагана и массой каменного снаряда он вонзился в ряды гепидов как страшный осадный таран. Огромный «коитус» катафрактария прошил ближайшего варвара, словно пущенное из катапульты бревно — как солому, сломав вместе со щитом и доспехом.

Ужасная сшибка пробила в неплотной колонне огромную брешь, варвары разлетелись как кегли, и, не сбавляя напора, Катилина выпустил контус и вытащил длинный меч.

Спата сверкнула в его руке, как молния громовержца. Гримаса гнева, забрызганные кровью доспехи огромного всадника внушали животный ужас, и, пользуясь чужим страхом, он сносил врага одного за другим — везде, куда доставал клинок. Гнедой под ним танцевал, рисуя дикую джигу смерти, сшибая копытами беснующихся в боевом запале людей, толкая их грудью, грызя зубами. Отрубленные руки и разбитые черепа, сраженные мечом Катилины, мелькали перед глазами как картинки дурного сна. Спата блистала и пела, переливаясь на солнце в кровавых брызгах и ветре, и разваливала тела пополам. Дождь из дротиков поливал местность вокруг смертным ливнем. Люди падали, кони ржали. Трупы варваров растилались ковром под копытами катафрактов, смешиваясь с телами его товарищей…

За долгие годы службы легат участвовал во множестве битв, но никогда еще он не видел подобной этой! Никогда прежде — ни в славные годы Империи, ни в дни Республики, покрытые ныне замшелым прахом, хранящимся в покрытых плесенью манускриптах, — на одном поле не сходились армии подобной численности. И никогда такое количество различных племен не кромсало друг друга столь яростно с остервенением пьяных безумцев. Воистину, то была Битва Народов!

Повсюду слышались крики. Гортанные хрипы севера и певучие фразы запада, древнее шипение юга и совсем молодые слова, пришедшие с востока всего лишь сто лет назад. Проклятия взрывались в воздухе на сотнях языков, на тысяче наречий. Команды отдавались в основном на латыни и готском, однако стоны и возгласы умирающих не подчинялись такому порядку: ведь отправляясь к своему Божеству, каждый шепчет Ему слова лишь на родной речи…

И они прорвались! По горным хребтам из трупов, превращенных в сплошное месиво подковами лошадей, Катилина въехал на вершину разделяющих обе армии невысоких холмов. За три часа эти холмы подросли. Ковер из тел был глубок и мягок, возвышался ныне выше самого высокого ковыля. Копыта хлюпали в нем как в болотной грязи. А снег исчез, закрытый замерзающей кровью. Над полем клубился пар — дыхание выживших и испарения трупов. Судя по неохватным просторам, что занимало сейчас это гигантское кладбище, вокруг Катилины покоились уже сотни тысяч…

«Но плакать по ним слишком рано», — подумал он.

И осадил коня. И оскалился. И яростно закричал. Центр гуннов теперь был открыт, и кровавое острие его спаты указало префектам катафрактариев на спины увязших в атаке варварских полчищ. Атилла, убийца Бледы, дерущийся во главе своих орд, стоял к ним спиной и боком. И это значило…

— Вперед! — закричал Катилина, разрывая луженую глотку почти до крови.

И, подчиняясь этой короткой команде, великолепные всадники рванули с места в галоп. Через мгновение они слетели с холмов, словно ангелы мщения, и вонзились предательской пикой в спину грозного, но уже поверженного врага. Победа смотрела ему в глаза!

Подвиг полководца не нужен более, подумал он, префекты справятся сами.

Легат снял свой шлем, встряхнулся, вытер со лба скользкий пот. Одышка мучила его, колени дрожали. «Возраст дает себя знать», — подумал могучий старик.

И тут же пал лицом вниз! Острие гепидского дротика, вонзившегося в затылок, вышло из кадыка. Горло харкнуло кровью, кровавыми, вязкими сгустками. Легат захрипел.

«Убийца! Умри!» — закричали у него за спиной. В последнем страшном усилии Катилина обернулся, волоча голову по земле, и увидел уцелевшего гепида, подбегающего к нему с чудовищным топором.

Сталь взмыла к плывущим в небесах облакам и камнем рухнула вниз.

Тело легата вздрогнуло.

Пройдя сквозь череп, топор скрипнул о позвонки…

Где-то в Искусственном Мироздании. Клоническая колба. Стандартный тест при копировании матрицы памяти

Тест завершен.

Пропиликал зуммер, и перед глазами легата мелькнуло нечто белое… Свет. Далекий свет приближался, быстро преображаясь в нечто, похожее на врата.

Как просто, подумал Катилина. Он что-то знал о подобном, слышал откуда-то раньше: смерть — это Вход. Как просто…

Зуммер еще раз пропел, и сверкающий круг портала рухнул на него как многотонная туша хищного зверя. Тест — завершен.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ШКОЛА ШЛЮХ

Поза 1 Пробуждение кавалериста. Время неизвестно. Место неизвестно

Круги вверху. Круги повсюду. Мягкие центробежные разводы, как но воде от камня. Только… наоборот.

Катилина открыл глаза. От удара топора в голове зудело.

«Удара топора? — подумал легат. — О, нет! Похоже, это всего лишь сон».

Как всегда, пробуждение после Хеб-седа пришло незаметно. Темный занавес затмил ему веки, затем мелькнула секунда дезориентации, и … занавес подняли снова.

То, что он видел сверху, оказалось потолком. Ровной матовой поверхностью в форме расходящихся белых кругов, один в другом, со светящимся восьмиугольником в центре.

«Так вот почему в глазах рябило, — заключил легат. — Надо бы оглядеться».

Он попробовал встать, но в отличие от предыдущих воскрешений, пресс почему-то задервенел. Катилина шумно выдохнул и мягко перевернулся на бок.

Ладонь коснулась пола. Пол вибрировал мелко-мелко. А еще — пол был зеркальным.

Первым, что удивило его сознание, был длинный локон упавший ему на глаза.

«Длинные волосы?!» — легат помотал головой.

Вторым стала кисть, которой он убрал локон с глаз. Пальцы были тонкими и нежными, как у … ребенка? Впрочем, нет. Достаточно длинные, крепкие, но очень гладкие и ровные для спаты катафрактария, они не являлись детскими. Однако его привычные узловатые грабли куда-то подевались. Ногти на пальцах были аккуратно пострижены, длинны и отливали полированным блеском. «Ухожены, господин мой, ухожены, как у женщины!» — вздрогнул он, и бросил взгляд в пол.

Из вибрирующей поверхности теплого пластикового озера на него смотрел… на него смотрела…

ДЕВУШКА?!!

Катилина медленно перевел дыхание. Закрыл глаза, открыл, потом еще раз взглянул. Ничего не изменилось. В зеркальной глади, вопреки домыслам о собственном безумии, отражался великолепный экземпляр человека противоположного пола. С высоким открытым лбом, ниспадающими на плечи волосами оттенка темного шоколада. И огромными, сверкающими очами, цвета неба в пасмурный день. Вот только плечи… Плечи не были хрупкими, совсем нет. Напротив, они казались весьма манящими и округлыми — дама пребывала, так сказать, в теле. И все же перед ним представала скорее крепкая спортивная фигура с хорошими мускулами, чем страдающая излишней полнотой. Вывод подтверждала также объемная, но при этом подтянутая, почти идеальной формы грудь, двумя могучими полушариями глядящая на него из зеркала. Чуть отвлеченно Катилина присвистнул: весьма, весьма… Розовые соски немного касались пола, превращаясь в отражении в два приплюснутых плоскостью кружочка — он (она?) был полностью обнажен.

В другое время лицезрение женских прелестей наверняка порадовало бы могучего кавалериста. Но сейчас Катилина оказался просто обескуражен — ведь перед ним красовался он сам!

С трудом поддерживая недавно изготовленную голову клона недавно произведенными мышцами, он глянул по сторонам.

Комната была непривычной овальной формы и в поперечном разрезе напомнила бы, наверное, что-то вроде вытянутой в длину полусферы.

В комнате имелись зеркальный пол и единственный светильник под потолком, размещенный, действительно, в самом центре сводчатого потолка.

С одного конца вытянутого «овала» на легата глядел вертикальный прямоугольник примерно два метра на два, представлявший собой, по всей видимости, входную дверь, но без петель и без ручек.

«Автоматическая? — подумал Катилина. — Хм…»

В другом конце комнаты взгляд уперся в несколько приспособлений, расположенных на стене одно над другим. Нижнее приспособление представляло собой нечто вроде небольшой, утопленной в стену раковины, но без крана для воды. Выше раковины последовательно висели серые «прямоугольнички» с закругленными торцами, явно прикрывающие нечто. Под каждым прямоугольником, кроме того, на стене висело нечто вроде мыльницы.

Что?!

Катилина внезапно осекся и резко встряхнул головой. Он мог бы поклясться, что слова «автоматическая дверь», «мыльница», а уж тем более «Хеб-сед» или «клон» ему совершенно не знакомы. Однако неведомым образом он точно представлял, что они означают.

Впрочем, в данный момент гораздо более, чем обогащенная лингвистика, его занимало другое. В комнатке кроме него находились еще два человека, а если быть точным, еще две женщины. Также, с точки зрения бывшего бронированного катафракта — более чем привлекательные. У них были хорошие фигуры, длинные волосы и лица, достойные богинь. Впрочем, лицо он видел только у одной из сокамерниц, у более «дальней» от него, а у второй — только точеную фигурку. Эта вторая валялась неподвижно у стены совсем рядом с Катилиной, уткнув лицо в сложенные на пол руки и раскидав рыжие со странным алым оттенком волосы по полу.

Как и Катилина, лежавшая рядом женщина оказалась полностью обнажена, и по старой привычке экс-легат скользнул по соблазнительному телу маслянистым взглядом.

Однако он тут же одернул себя — не время и не место для соблазнов! Несмотря на необычность ситуации, он уже вполне отдавал себе отчет в происходящем, и то, что случилось, было воистину страшно! Он умер — в этом не оставалось сомнений, однако необычное пробуждение слишком сильно отличалось от привычных ему представлений о смерти. Во всяком случае, на библейский рай, обещанный арианской церковью, это место точно не походило. Его ждала неизвестность, и встретить эту недобрую госпожу в слабом женском теле казалось худшим из того, чего мог ожидать прославленный полководец.

Катилина встряхнулся. Вожделение, страх, любопытство, решил он, вспоминая прочитанных когда-то стоиков своей родины, все это отныне не для него. «Собраться, господин мой, собраться, — прикрикнул он на себя. — И меньше эмоций!»

Вторая женщина со всех точек зрения, но, прежде всего, как источник сведений, казалась ему интересней, чем первая. Красавица с роскошными волосами, словно отлитыми из чистого золота, но с темными, немного испуганными глазами, она сидела в дальнем от Катилины конце комнаты и смотрела на воскрешенного от смерти легата дрожащим и пристальным взглядом. Суть дела, однако, состояла в том, что девушка была одета!

В принципе, в нормальной ситуации экс-легат вряд ли решился бы назвать облачение незнакомки одеждой в полном смысле слова. Узкая белая юбка и необычайно короткий хитон даже на первый взгляд казались сделанными из тонкой, почти прозрачной бумаги, либо из чего-то очень на нее похожего. Но тем не менее тело они прикрывали.

Катилина крякнул и, оттолкнувшись от зеркального пола пока еще слабыми руками, встал на четвереньки. Затем сел и вытянул ноги. «Ого!» — подумал легат. Он совсем не ошибся в оценке новой оболочки. Ибо ноги были — что надо.

Длинные, гладкие, с изящными ступнями и аккуратными пальчиками, с чудесной шелковой кожей, покрытой ровным золотистым загаром. Немного полноватые, впрочем, и мускулистые для женщины, но без излишеств. Самое «то» по привычным ему солдатским меркам: не тонкие «палки» гаремных неженок, а отточенно-спортивные, с гладкой, подтянутой мускулатурой. И при этом, как он повторно отметил, очень длинные.

«Интересно, какого я роста? — подумал легат и кашлянул, в первый раз прочищая свое новое горло. — И как тут с языками — поймет ли она меня?»

— Приветствую! — произнес он на диалекте, который первым пришел в голову.

На удивление, губы и язык произнесли фразу автоматически, совершенно не затрудняя усилиями только что созданный мозг. Слова прозвучали привычно, не вызывая каких-либо незнакомых ассоциаций. Звуки выплыли изо рта и растворились в воздухе — глубокий, красивый голос был весьма не плох.

Златовласка промолчала.

Тогда Катилина ткнул себя в грудь, решив перейти на жесты.

— Я Катилина, — тщательно выговорил он и ткнул пальцем в девушку. — А ты?

Блондинка, до этого смотревшая на него в упор, услышав вопрос, отвела испуганный взгляд в сторону и приложила аккуратную ладошку к груди, чуть ниже шеи.

«Что-то беспокоит ее», — подумал Катилина.

— Я Мерелин, — неожиданно сказала девица на том же языке, что и он. Голос был тихим, нежным как журчащий в лесу ручеек. — Но не нужно кричать. Я прекрасно понимаю «корпоративный».

Катилина нахмурился — корпоративный?!

— А что ж ты тогда молчала? — Он поднялся и, немного пошатываясь на славных, но «нехоженых» пока ногах, подошел к собеседнице и сел рядом.

Девушка скользнула по нему своим привычным дрожащим взглядом.

— А что говорить? Тоже «привет»? — Она пожала плечами. В отличие от новых плеч Катилины, все же слишком широких для женщины, плечики златовласки были хрупкими, как у подростка.

— Ну, привет, не привет, а поздороваться с незнакомым человеком вполне возможно, — заметил он.

— Здравствуй, — улыбнулась девушка, и испуг в ее глазах на мгновение сменился насмешкой. — Довольна? Кстати, ты мне не «незнакомая». Я здесь двое суток, а тебя принесли примерно час назад. Так что в некотором смысле, мы знакомы с тобой уже целый час.

Катилина немного смутился.

— Лично я не назвал бы это знакомством, — ответил он, но тут же осекся. Вот дьявол, не «назвал», а «назвала»! Пока обстановка вокруг не известна, не стоило выдавать первым встречным мужское содержимое своей головы.

Но девушка, очевидно, слушала не слишком внимательно.

— Катилина… — пробормотала она. — Странное имя…

— Имя как имя, — буркнул легат. — А, кстати, где мы находимся? И что с нашей третьей… подругой? Вон той, что спит? — он кивнул на лежавшую на другом краю комнаты рыжеволоску.

В глазах блондинки снова мелькнул испуг, взор опустился в пол.

Она покачала головой.

— Вот везет мне на вас, — сказала девушка наконец, — на прогов. Бывает целый год работаешь — и ни одного ни встретишь. А тут сразу двое, да в одной камере. Ты мне не поверишь, но за несколько минут до того как тебя принесли, я закончила рассказывать все это юн той рыжей. Она задавала очень похожие вопросы. И, знаешь, еще одну истерику я не переживу.

На прогов?

Каким-то неведомым образом Катилина знал еще и это слово. Повторив его несколько раз, совершенно внезапно и с удивлением для себя, он начал осознавать страшную сущность происходящего. Понимание чудовищной действительности медленно проползло по его костям тягучей ледяной судорогой. В прошлом его памяти люди-проги также существовали, причем очень много. «Проги» или «программеры» — существа из компьютерных, виртуальных миров. Псевдолюди, призванные в клонированные тела, чтобы стать…

Если проги были мужчинами, то они могли стать, кем угодно: например, гладиаторами личных дружин, ремесленниками или поварами. Рабами для сельскохозяйственных работ. Мастеровыми для мастерских. По вот женщины-проги призывались только для одного… Большая грудь, говоришь? Длинные ноги?!

— Мы наложницы? — осторожно спросил воскрешенный легат, и его горло на последнем слове как-то спазматически дернулось.

— Да, — собеседница коротко кивнула, отведя глаза в сторону.

— А почему ты в одежде, а мы с рыжей — нет?

Блондинка поморщилась.

— Все тот же вопрос, — сказала она. — Я «старая», в том смысле, что возрождаюсь в этом теле уже двадцать восьмой раз. Две недели назад меня в очередной раз клонировали и выслали сюда, в Школу, в начальную группу к новорожденным. Просто я попала первой в камеру. Поэтому в одежде.

— Я не понял, — Катилина снова сбился. — В смысле, я «не поняла». То есть первым, кто появился в камере, одежду дают, а всем последующим — нет?

Собеседница вздохнула.

— В смысле, всех сюда приносят голыми после мойки и освобождения из клонического пакета, в котором нас изготовляют на фабрике. А потом, если не хочется щеголять перед камерами голым задом, ты идешь к синтезатору и получаешь оттуда одноразовую одежду и обувь. Тут жарковато, поэтому я одежду взяла, а обувь нет. А рыжая после моего рассказа забилась в истерике и отключилась. Не до одежды ей было во время припадка. А синтезатор — там!

С этими словами златовласка указала Каталине на приспособления на стене, замеченные им во время осмотра.

Легат сдержанно поблагодарил собеседницу и пошатывающейся походкой прошел до «синтезатора». Им оказались те самые три крышки над «мыльницами». Надписей не было. На первой «крышке» оказалась схематично изображена рубашка. На второй — платочек с загнутым краем, на третьей — просто маленький квадратик со штриховкой. Все это было не понятно.

Он последовательно нажал на каждую из «крышек». После короткого гудения все три крышки в той же последовательности приоткрылись и в три «мыльницы» соскользнуло три предмета: свернутая в плотный рулончик бумажная одежда, сложенная конвертиком влажная салфетка-полотенце и большое квадратное печенье песочного цвета.

— Это что? — спросил Катилина.

Наше обеспечение, — усмехнулась Мерелин. — Рулончик — твоя одежда. Такие же шорты и блузка как у меня, а также носки с прорезиненной подошвой — у нас такая обувь. Салфетка-полотенце, сама понимаешь, это средство гигиены, единственное из доступных, кроме раковины с водой. Она пропитана дезинфицирующим лосьоном. А пищевые пластинки…

— Пластинки? Ты имеешь в виду печенье?

— Да, — усмехнулась брюнетка, — квадратное печенье. Это наша еда. Я ем их уже две недели и чувствую, что еще очень долго-долго предстоит. Там белки, углеводы, витамины. Все, что нужно для организма и чтобы не полнеть. Так что все просто.

Катилина кивнул.

Действительно, все просто. Он развернул бумажный рулон. Сверточек превратился в одежную пару. Немного комплексуя под взглядом блондинки и тихо ругаясь, экс-легат впихнул свои чудесные новые ноги в узкую бумажную юбку, а упругую женскую грудь — в короткую блузку, нижний край которой доставал едва ли ему ли до пупка. Рукава у кофты-рубашки, впрочем, были достаточно длинные и закрывали не только плечи, но и немного шею и руки, не доставая до запястий всего сантиметров десять. На фоне до неприличия коротких шорт, почти полностью обнажающих бесконечные ноги клонированной топ-модели (или спортсменки?), одежка выглядела откровенно вызывающе.

Набор, судя по всему, не имел размера и свободно тянулся, так что все пришлось впору. Однако в местах наибольшего натяжения — понятно, в каких — бумага, из которой были сделаны изделия, растянулась слишком сильно и стала почти прозрачной.

Катилина еще раз смачно выругался и со злостью сплюнул на пол — чисто по-мужски. Блондинка одарила его очередным испуганным взглядом. Насколько понял бывший легат, сокамерница уже его нисколько не боялась, просто взгляд у девочки был испуганным постоянно — она всегда так смотрела.

«Ну, еще бы! — зло усмехнулся кавалерист. — Двадцать восемь жизней в шкуре наложницы, так, кажется, она сказала? Определенно, я в борделе столько не протяну».

С этими мыслями предводитель панцерной кавалерии поднес руку к раковине, что разместилась в стене чуть ниже трех синтезаторов и «мыльниц». Как только рука приблизилась, из маленького отверстия в стене, прикрытого никелированным кольцом, ударил маленький фонтанчик воды. «Рукомойник, понятно», — догадался Катилина. Он убрал руку, и струя тут же исчезла.

Однако чего-то не хватало.

— Слушай, Мерелин, — снова спросил он, — а как тут у вас с… э-э, ну понимаешь? С другими естественными потребностями?

— Ты точно прог, — ответила фигуристая «старушка». — Пол же вибрирует! Ты можешь справить все, что тебе необходимо прямо на пол, и через минуту все исчезнет, а синтезатор воздуха выдует запах, тоже очень быстро. Справить нужду можно в любом месте на полу, но обычно стараются делать это в одной части помещения. Чисто из психологических соображений, чтобы не спать на том же месте.

С ума сойти. Катилина посмотрел на точку, куда только что сплюнул. Действительно, слюна исчезла. Это было забавно. Пол, удаляющий экскременты, да еще зеркальный. Бред!

Катилина посмотрел на полотенце и выбросил его. Потом на пищевую пластинку — и откусил. И понял, что страшно, невероятно сильно хочет есть. Пластинка была сухая, почти совершенно безвкусная, однако встроенные в его организм самой природой незримые детекторы говорили, что это — пища. Других доказательств старому солдату не требовалось.

Несколькими нажатиями он получил из синтезатора еще с десяток пластинок и начал усиленно жевать.

— А почему ты не спросишь, что такое «прог»? — вдруг поинтересовалась златовласка.

— Я знаю, что это.

— Серьезно? — блондиночка встрепенулась — В первый раз вижу только что очнувшегося «программера», который знает что он «программер». И откуда познания?

— А ты что, подруга, подсаженная ко мне?

— Да нет, — обиделась Мерелин, — просто странно. Обычно проги бесятся, когда им рассказывают правду.

— А я спокойная от природы (легат решил именовать себя все же в женском роде, пока ситуация не станет более понятной). К тому же сытая и в одежде. Так что долой волнение!

— Сильно, — испуганные глаза улыбнулись. — Ты пластинки запивай, в фонтане вода питьевая, кстати, очищенная и витаминизированная. Правда после двух недель надоедает.

— Угу, — Катилина проглотил очередной пережеванный кусок. — Слушай, а мы надолго тут? Чего ждем?

Блондинка снова скуксилась.

— Наша камера — это «отстойник» для сбора нового прайда, — ответила она печально. — Школа наложниц делится на курсы. Курсы — на классы. Классы — на прайды. Каждый прайд включает пять девушек. Нас уже трое, скоро принесут еще двоих. Потом — трое суток на адаптацию, на привыкание к ситуации. На смирение. А когда прайдов наберется шесть единиц, то есть тридцать девушек, они составят один новый класс. И мы начнем обучение: Шесть месяцев, ровно полгода. По его окончанию нас ждет частный гарем, гарем индустриального центра или публичные дома кластеров. Таков наш контракт. Вот и все.

Катилина немного помолчал, переваривая сказанное.

— А почему в прайде только пять девушек? — спросил он невпопад.

Блондинка одарила его взглядом, как вспышкой света от взорвавшейся во тьме световой бомбы. И в это мгновение в глазах ее не было испуга — только ненависть!

— А это научный расчет, — скривилась она, и лицо исказилось гримасой гнева. — Считается, что пять девушек — это именно то количество, которое способно одновременно обслуживать одного здорового мужчину. Но ты не беспокойся. Тебе скоро объяснят, как!

Она отвернулась, и Катилина, поняв, что разговор на эту минуту окончен, задумчиво опустился на пол.

Поза 2 Электрошок как повод для знакомства

Адаптационная камера женского прайда. Время — сорок минут спустя

Катилина медленно открыл глаза. Сморенные сном веки раскрывались с трудом, а мозг, опухший от открытых Мерелин перспектив, думал тяжко. Вертикальный прямоугольник в противоположном конце овального помещения действительно оказался дверью. В открытом проеме сейчас орудовали двое. На носилках они внесли в камеру очередную жертву. Очевидно — еще одного клона, из тех, о которых говорила блондинка. Еще одну девушку в их новом гаремном прайде.

«Дьявол, какое слово, — Катилину перекосило при воспоминании. — Отдает животным миром, ей-богу!» Сон сняло как рукой. Легат потер глаза, выпрямился и сел.

Носильщики работали в белых хламидах. По ноше, которую они принесли с собой, было видно, что люди только что прибыли из «секции по клонированию», как Мерелин называла помещение, где изготавливались клоны. Носилки поставили на пол, аккуратно переложили безвольное женское тело на вибрирующую поверхность пола-зеркала, без слов удалились. Катилина вытянул шею, пытаясь разглядеть что-нибудь за массивными тушами носильщиков, однако сквозь открытый проем увидел только гладкую стену, — такую же, как и в их камере.

Дверь плотно закрылась.

Золотоволосая Мерелин, дремавшая до сих пор, проснулась и спросонья захлопала длинными ресницами.

— Это четвертая? — спросил ее Катилина.

— Нет, десятая, — вяло съязвила подруга по несчастью. — Конечно, четвертая. Осталась еще одна девушка — и все. Потом адаптация, и мы сможем выйти наружу.

Катилина откинулся на стенку. Удивительно, но стенка также вибрировала. «Тоже самоочищающаяся? — мелькнул вопрос. — Впрочем, какая разница?»

— Знаешь, что мне интересно? — спросил он вслух. — А почему те, кто нас тут размещает, решили, что трехдневное пребывание пяти девушек в замкнутом пространстве приведет к их адаптации и смирению? Мы ведь тут перессоримся и поубиваем друг друга, разве нет? От нервного напряжения может быть два результата: полная подавленность, как у рыжей, и неконтролируемая ярость, как… ну вот как у меня иногда!

Мерелин даже не поглядела на него.

— А ты попробуй, — усмехнулась она, — продемонстрируй здесь ярость. Вот удивишься! Потом, когда выйдем из камеры, тебе объяснят: нам нельзя даже повышать голос, а не то что демонстрировать агрессию… Попробуй — быстро поймешь.

А ты не можешь объяснить на словах? Что случится, если я стану сопротивляться?

Блондинка стрельнула глазом в некую точку под потолком.

— Видишь, там? Это видеокамера. За нами следят постоянно. Если станешь шкодить, накажут.

— Бить будут?

— Ха, шутница. Бить наложниц? Это что-то новенькое. Синяки, кровоподтеки, выбитые зубы, порванная кожа — это ведь не для нас, понимаешь? У них есть махейры и скоропеи. Гораздо страшнее простого мордобоя, поверь мне, — она глубоко вздохнула. — Гораздо страшней.

Двух новых слов, названных Мерелин, Катилина почему-то не знал. Только что внесенная в комнату девушка, оказалась брюнеткой и по-прежнему лежала неподвижно. Однако, разбуженная явлением «масок», проснулась предшественница Катилины — «рыжая».

«Забавный набор, — внезапно подумал воскрешенный легат, — шатенка (то есть я), платиновая блондинка, рыжая и только что внесенная в камеру брюнетка. Должна быть еще пятая? Интересно… Наверняка будет русоволосой, чтобы присутствовала вся радуга».

Рыжая тем временем привстала на локте и одарила соседок полумертвым взором. Глаза у девушки оказались под стать волосам — ярко оранжевые, почти красные, но с белоснежной радужкой.

— Привет! — уже привычно начал Катилина, решив брать инициативу в свои руки. — Что глядим невесело? Я тоже прог, в смысле — программер. Как спалось?

Девица из виртуального мира вздохнула как воскресший труп.

— Нормально, — ответила она убитым безвольным голосом.

— Как зовут?

— Что?

— Имя у тебя есть?

Рыжая пожала плечами.

— Роксана, — выдохнула она.

— Катилина, — бодро представился Катилина и ткнул рукой в златовласку. — А это Мерелин.

Девушка вздохнула еще раз.

— Я знаю, мы разговаривали уже … И ты тоже… прог? Искусственный человек с ложной памятью?

— Знал бы, рыдал от счастья, — пошутил легат, — но надеюсь, что нет. Хотя вот Мерелин клянется в обратном.

Мерелин фыркнула, а Роксана, поджав губы, обреченно покачала головой. Возможно, у нее имелись вопросы, но она воздержалась от того, чтобы их озвучить. И не воздержалась — от слез. Осознание искусственности собственного происхождения плохо влияло на ее способность адекватно себя вести. Тихо, уткнувшись лицом в ладони, девушка зарыдала, содрогаясь всем телом, таким же роскошным, как и у остальных участниц закрытого в овальной камере женского «квартета».

Рыжая обладала чудесной фигуркой, плоским гладким животиком, изящными пальцами на сводящих с ума плавных изгибах рук. Она была настолько мила, особенно в слезах, что Катилина в очередной раз с усилием подавил в себе эмоции, пробужденные реакцией мужского мозга. Реакции, обычной для него когда-то и непонятной сейчас, когда тестостерон отсутствовал в теле…

Роксана рыдала, закрывшись от подруг руками, сведя хрупкие плечи. Только тихие всхлипы иногда просачивались сквозь сдавленные отчаянием ладони. Гневно посмотрев на экс-полководца, Мерелин подошла к сокамернице и приобняла ее, пытаясь успокоить. Катилина хотел сделать то же самое, но остановил себя, боясь, что не справится с мужским вожделением, если вдруг придется прикоснуться к этому дрожащему, хрупкому женскому телу, непокрытому ничем, кроме объятий закутанной в «бумагу» блондинки.

Он встал, подошел к «синтезаторам», нажал на верхний регистр — и тесно скрученный рулончик одежды соскользнул в мыльницу. Легат взял его двумя пальцами, подкинул в воздух, поймал и следующим движением перебросил в сторону вздрагивающей в рыданиях паре.

— Оденься, Роксана, — пробурчал он. — Необязательно страдать голой.

Адаптационная камера женского прайда. Еще час спустя. Пятая

Катилина ошибся. Пятую девушку звали Лилит, и она оказалась не русоволосой, а темно-синей. Локоны, струящиеся по ее плечам, отдавали оттенком глубокого тона топаза и лазурита. Глаза были синими, как горные озера, отражающие сияние ледников. Когда через некоторое время Лилит очнулась, прайд оказался собран, и пятеро искусственных кошек сели вдоль стен овальной камеры, пристально изучая друг друга.

Воскрешенный кавалерист осматривал соседок по кругу. В комнате сидели платиновая Мерелин, огненно-рыжая Роксана, синеволосая Лилит, черноволосая Эффи (так звали четвертую). И он — Катилина-девица, с копной цвета темного шоколада.

— Это кошмар, — внезапно сказала Роксана, недавно отошедшая от рыданий. — Признаться, я никогда не верила в загробное существование. И уж конечно не ожидала, что оно будет таким.

Хрупкая рыжая красотка не обращалась к кому-то конкретно. Это был не вопрос, а скорее, отголосок рыданий, слезы которых едва обсохли на щеках девушки. Однако, к удивлению Катилины, Роксана получила ответ.

— А чего ты хотела? — столь же внезапно, но неожиданно хрипло прикрикнула черноволосая Эффи. — Ангелов с арфами и господа, мать его, бога, протягивающего тебе манну на фиговом листе?

«Странное имя Эффи, — отвлеченно подумал легат. — Какое-то ненастоящее, словно игрушечное. Так могли бы назвать собачку, если бы та имела соответствующий окрас…»

— Не знаю, чего я ожидала, — возмутилась рыжая, — но, по крайней мере, не собиралась становиться после смерти рабыней в гареме.

— Видишь ли, — медовым голосом вмешалась синеволосая Лилит, — большинство агнаток, в частности Мерелин, Эффи и я, подписали свой контракт на бессмертие добровольно. И только вы с Катилиной попали сюда без своего согласия. Но поверьте, если бы вы были вольны в своем решении, то вряд ли бы отказались. Насколько я понимаю, Роксана, в своем, виртуальном «программном мире» ты умерла? Здесь тебя воскресили. За это ты отслужишь наложницей предписанный срок и станешь свободной. Но главное — сколько бы лет ни прошло, — здоровой и молодой. Так что все происходящее не так плохо. В гаремах нормально кормят, там хорошее обслуживание, роскошные апартаменты, мебель. Есть мнемо-фильмы и развлечения. Уверена, ты привыкнешь.

— Да черта с два! — с силой возразила Роксана. — В том, в своем мире, который вы почему-то называете виртуальным, я была профессиональной спортсменкой, играла в теннис, если это слово вам что-нибудь говорит. И я не понимаю, почему здесь я должна стать шлюхой, удовлетворяющей мужиков, да еще в компании с четырьмя другими женщинами!

— Ты умерла. Воскрешена после смерти и получила новое тело, — по-прежнему ласково возразила Лилит. — Неужели мало?

— Но тело нужно отработать, верно? — Роксана горько покачала головой. — Лежа на спине или стоя на коленях? Я полноценная личность и, знаешь, в том, прошлом, моем настоящем мире я вполне могла оплачивать свои счета. И никому не позволено решать за меня. Никому!

— Ну что ж, — Эффи хищно блеснула зубами. — Этого права никто у тебя не отнимает. Расскажи о своем желании старшему евнуху, заполни форму, подпиши согласие на утилизацию, и тебя уничтожат. Точнее — сотрут твою память. Тихо и безболезненно. А в голову этому клону, — Эффи ткнула Роксане в лоб, — посадят другого «прога» из виртуальности, более сговорчивого. К этому ты готова?

Роксана испуганно замолчала, в ужасе проглотив неожиданно застрявший в горле комок. Слова Эффи действительно звучали пугающе. И не для нее одной — Катилина мрачно потер свой точеный женский подбородок. С каждым часом положение легата в новом мире выглядело все менее воодушевляющим.

— Послушайте, — устало и почти умоляюще простонала Мерелин, обращаясь сразу ко всем, — Роксана только что очнулась… Чего вы взъелись? Эффи, Лилит, не нужно так шокировать новых агнаток.

Эффи злобно вскинулась, но Лилит ответила раньше.

Как «так»? — нежно улыбаясь, воскликнула она. — Так жестоко? Я просто хочу, чтобы подружки не питали иллюзий относительно нашего будущего и своего выбора.

Она снова повернулась к Роксане:

— Ты возможно, не знаешь, но твое новое тело, вот это тело, тело рабыни-агната, оно бессмертно. Служа наложницей, ты не можешь умереть. На постельных девушек действует особая страховка. Что бы с тобой не случилось — тебя воскресят. Вырастят новое тело и вложат в него старую память. Наше изготовление и содержание, таким образом, стоят очень дорого. Среднестатистический раб, например, оценивается на рынке в миллион ка. Хотя, конечно, такая высокая цена поддерживается искусственно, и воскрешения для наших изготовителей почти бесплатны. Но официальная стоимость именно такова. У тебя найдется подобная сумма? Если да, то вперед, на свободу!

Не получив ответа, Лилит обвела рукой комнату.

— Все, кого ты видишь перед собой, кроме тебя и Катилины, все мы умерли и воскрешены. Мы — агнаты, клоны, выращенные искусственно и имеющие память умерших где-то людей. Ты умираешь — тебя воскрешают. Затем, если нет соответствующей суммы на счете, тебе предлагают отработать цену своего бессмертия. Или умереть. И ты подписываешь контракт. По-настоящему, как мы с Мерелин и Эффи или как вы с Катилиной — самим фактом своего производства на фабрике.

Но дальше — больше. По завершению срока, когда ты получишь свободу, ты получишь вместе с ней и приличное выходное пособие, на которое вполне безбедно можно прожить несколько сотен лет. Купить себе дом в одном из приличных кластеров, но… все мы смертны. А деньги кончаются. Ты понимаешь меня? Как бы хороша ты ни была, как бы ни была красива и умна, как бы ни была образована и опытна, людей слишком много. Ситуация такова, что из миллиона человек работу находит один. Кому ты нужна, если есть слуги-машины и заводы-роботы?

Никому. Поэтому сколько бы ни было велико выходное пособие, пройдут годы, и ты вновь оказываешься перед выбором: подписать очередной «рабский» контракт или же вести нищенское существование в кварталах для диких когнатов, медленно старея и понимая, что рано или поздно, спустя всего несколько десятилетий, такой контракт тебе все же придется подписать. Чтобы не умереть от старости!

Легат взглянул на Роксану. Казалось, от рассказа синеволоски девушка впала в ступор. Губы ее задрожали, глаза сами собой покрылись блестящею пеленой.

— Значит, даже если я получу свободу… выбора нет?

— Ты понятлива, — кивнула Лилит.

Беседа смолкла.

— Ладно, — произнесла Мерелин, глубоко вздохнув, — весь прайд в сборе, так что нам осталось только выждать период адаптации. Мы скоро выйдем отсюда, Роксана. Давайте спать.

Адаптационная камера женского прайда. Сутки спустя. Выход

Зуммер на двери снова заиграл, и, плавно поднявшись наверх, белая пластиковая дверь обнажила входной проем. Через проем, чуть не ударяясь о верхний край дверного косяка (а он возвышался над полом метра на два), в комнату вошел человек со странным предметом в руке, внешне напомнившим Катилине плоский белый кирпич с большим отверстием в середине. Вошедший, как уже отмечалось, был очень высок, а также узкоглаз и подозрительно смуглокож.

«Азиат» — всплыла в голове Каталины незнакомая ассоциация. Чертами лица визитер походил на гунна из степей Паннонии, с которыми Катилина так славно резался в день смерти. Вот только незнакомец блистал гладко выбритым подбородком, а гунны носили длинные косы и косматые бороды. Зато разрез глаз нельзя было спутать ни с чем — гунн ведь и есть гунн, даже выбритый и снабженный неведомыми приборами…

— Добрый день, — вежливо заявил «узкие глаза». — Мое имя Глазго Деморти. Сегодня я ваш дежурный евнух. Буду заниматься, барышни, вашим личным осмотром и контролем обучения. Так сказать, как партии из изделий, подлежащих последующей реализации.

Хохотнув, евнух шагнул вперед. За его спиной маячило еще двое мужчин, которые быстро проскочили в комнату, сжимая в руках устрашающего вида металлические палки, с «усиками» на конце, меж которых то и дело проскакивали шипящие разряды. Возможно, решил Катилина, перед ним пресловутый «махейр»…

По очереди, очень быстро, Глазго посмотрел на каждую из наложниц, затем поднял «кирпич» и с чем-то сверился. Мерелин невольно поежилась. Лилит и Эффи, несмотря на скандальный характер, сидели тихонько, почти не шевелясь, как будто вжавшись телами в пол. Роксана, по своему обыкновению неподвижно лежала на полу, спрятав лицо в ладони. И только Катилина-девица сидела с высоко поднятой головой, откровенно и даже несколько нагло рассматривая незваных гостей.

«Узкий глаз» прищурился. Очи его превратились в щелочки.

— Та-а-ак, — с не скрываемой радостью протянул он, — похоже, у нас тут сидят девчонки покрепче. Ну что ж, господа, начнем вот с этой.

И он ткнул пальцем легату в лоб.

— Назови свое имя в прошлой жизни, — «гунн» подошел к Катилине и чем-то щелкнул, подняв свой прибор. — Если было два имени и фамилия, можно назвать и то и другое.

— Имя? — от неожиданности Катилина даже немного растерялся. От псевдогунна он ожидал скорее пинка сапогом в живот, нежели обычных слов. Однако вопрос об имени внезапно прорвал в его мозгу некую заслонку. Неожиданно для себя легат вспомнил составляющие его звуки с удивительной четкостью и подробно.

— Мое имя Катилина, — начал он. Э-э… Однако «Катилина» скорее прозвище, чем настоящий титул. Как и у всякого патриция, мое полноеимя состоит из трех компонентов. Первая часть называется prenomen. Это личное имя и звучит оно как «Флавиус». Вторая часть называется nomen. Это фамильное имя, оно звучит как «Аэциус». Номен присваивается всем мальчикам… о, простите, девочкам, по линии отца. То есть, я хотела сказать, матери… — запутавшись, Катилина помотал в воздухе тонким пальцем. — В общем, оно означает имя предка, основателя рода Аэциев… И, наконец, мое третье имя — cognomen, то и есть «Катилина». Э-э… когномен представляет собой обычное прозвище. Своего рода личное имя, которое присваивается каждой … женщине, после достижения совершеннолетия. Таким образом, мое полное имя звучит как Флавий Аэций Катилина … Вернее — Флавия Аэция Катилина — Ну, вы понимаете…

Евнух выслушал долгую тираду легата с открытым ртом, лязгнул челюстью (закрывая), потом переглянулся с товарищами.

— Отвратительно, — заметил один.

— Нет слов, — подтвердил другой.

— Да уж, — кивнул Глазго и повернул лицо к девушке. — С таким длинным именем, дорогая, вам в научники, а не в шлюхи.

После этого старший евнух немного пошамкал губами и наконец выдал:

— Теперь будешь Кэти. «Катилина — Катерина — Катрина». Замечательно, не правда ли? Отныне это твое новое имя и я присваиваю его тебе как представитель Корпорации. Запомни и отзывайся.

Он потыкал пальцем в «кирпич», что-то записав. Затем осмотрел глаза Катрины через окуляр устройства, вероятно, фиксируя рисунок глазного яблока. Проверил пульс, надев палец в одно из имевшихся там отверстий, затем взмахнул рукой и отступил в сторону.

Повинуясь короткому знаку второй из сопровождавших мужчин быстро прошел внутрь комнаты. В первую секунду Катилина даже не понял, что сейчас произойдет. Махейр как кобра метнулся к его груди и вонзился «усиками» в роскошное женское тело!

Металл вдруг вспыхнул жгучим разрядом. Катилина дернулся, не в силах сдержать крик и, мелко подрагивая, поблескивая молниями, повалился на пол. Тело оказалось обездвиженным на несколько долгих секунд. Первый сопровождающий тут же приблизился, наклонился и достал непонятную пластиковую коробочку, полную маленьких круглых вещиц, похожих на таблетки телесного цвета.

Он вытащил одну, приложив к виску девушки. Как и в случае со словами «прог», «клон» или «таблетка», неизвестно откуда Катилина знал это чудо-изобретение, обеспечивающее бессмертие смертным. Сквозь боль в голове патриция и легата сама собой возникла подсказка: таблетку называли шунтом. Шунты или «нейрошунты», насколько вспомнил Катилина, обычно изготавливались серого металлического цвета и более тонкие. Как показалось Катилине сквозь пелену отрывочных и ущербных воспоминаний, когда-то он прекрасно разбирался в их свойствах…

Выходит, что плохо!

Насколько ему известно, нейрошунт должен был прикладываться к виску и прилипать к коже. Под местным наркозом, почти неощутимо для реципиента, в черепе высверливалась микроскопическая дырка, туда проникали сверхтонкие, самоползущие силиконовые провода. Затем медленно в течение почти месяца провода просачивались внутрь мозга. В основном — во сне, будоража в спящем разуме кошмарные сны и галлюцинации. Здесь же процедура инициации дьявольского устройства оказалась катастрофически иной — быстрой, как смерть от выстрела!

«3-ж-ж…» — жадно прожужжал шунт.

Его корпус мелко завибрировал и выпустил свои проводники — без наркоза. Силиконовые усики-нервы выскользнули из шунта, пронзая кожу, плоть, кости и устремляясь вовнутрь. В мозг воткнулись как будто тысячи маленьких игл! В мгновение ока опутав голову бывшего кавалериста изнутри, они оплели извилины, захватили ствол, мозжечок. Затем спустились дальше, петляя меж позвонками, пронзая горло, впиваясь микроскопическими лезвиями в сам спинной мозг.

Катилина спазматически дернулся, закричал и упал — ноги его не удержали. Он согнулся на вибрирующем полу изломанной дугой, закружился на спине как юла. Боль казалась просто неописуемой и ужасной. Если бы с него сейчас живьем сдирали кожу, агония плоти вряд ли бы оказалась сильней. Силиконовые нити не просто прошивали тело как ткань на швейной машине, задевая отдельные нервные окончания. Они проходили сквозь сами нервы, расползаясь по организму с невероятной скоростью и как бы дублируя нервную систему человека!

Катилину вырвало. Руки свело судорогой от напряжения. Тело вибрировало бешеной мелкой дрожью.

Но вот минули секунды — и все кончилось. Каждая клеточка его изнасилованного наукой организма по-прежнему горела, пронзенная тончайшим силиконовым усом. Но теперь Катилина мог двигаться — шевелить дрожащими руками, взмахнуть ресницами над воспаленными глазами.

Сверху высокой тенью под кружащимся потолком навис человек по имени Глазго. Экс-легат хлопнул веками — евнух ухмыльнулся.

— Катрина. Бета-19-725, — произнес он, — теперь это твой номер, детка. Отзывайся.

Потом Глазго выпрямился и, отстегнув от пояса махейр-электрошокер, с размаха врезал пленнице энергетическим разрядом в висок.

Дубинка затрещала, посыпались искры. Словно молния прошила легату мозг. От резкой нечеловеческой боли Катилину снова парализовало. Закатив глаза и скрючившись в нелепой позе, он застыл на полу. Холеное женское тело стало бездвижно как труп.

— Добро пожаловать в Школу! — отсалютовал евнух полуобнаженной девушке и крикнул своим. — Изделие в сторону. Следующая!

Четыре оставшиеся в прайде женщины испуганно забились вдоль стен.

Трое мужчин развернулись к ним, поигрывая дубинками.

Поза 3 Женщины в клетках

На какое-то время Катилина полностью потерял способность двигаться, но остался способным видеть. Голова, замершая на полу пустой тыквой, смотрела туда, куда уставилась в момент падения — на дверь.

Затем, его тело грубо оттащили в сторону, и, уткнувшись затылком в стену, он мог наблюдать, как через только что выстраданную им пытку проходят его «подруги». Подруги по несчастью, конечно. Одна за другой.

Через десять минут все было кончено.

Осторожно отталкиваясь от стены все еще не послушными, безвольно болтающимися руками, Катилина пополз вперед.

Все девушки реагировали на «процедуру» по-разному.

Мерелин и Лилит, которым, по всей видимости, проходить через такое было не впервой, тихо давились слезами, но при этом послушно и молча дожидались, пока пройдет парализующий шок, безвольными тушками валяясь вдоль стен.

Эффи, которую обрабатывали второй и которая соответственно смогла прийти в себя сразу за Катилиной, громко и грязно ругалась, уткнувшись лицом в колени.

И только Роксана, полностью подавленная не только болью, но и окончательным осознанием своего бесправного состояния, рыдала взахлеб. Слезы лились по ее лицу ручьем, у Рокси случилась настоящая истерика. Она то билась головой об пол, то сдавленно завывала и вытягивала шею как раненая волчица.

Отталкиваясь от пола, Катилина подполз к центру комнаты — поближе ко всем. Дышать было тяжело. Сраженная электрическим шоком диафрагма с каждым движением обжигала мозг волной боли.

Немного зло Катилина посмотрел на Мерелин. Та чуть шевелила губами и, по всей видимости, уже могла говорить.

— И что теперь? — спросил экс-легат у «старшей» их прайда. — Период адаптации закончен?

Мерелин опустила ресницы.

— Закончен, — медленно подтянув руку, она вытерла мокрые глаза. — Мы зарегистрированы, поздравляю.

— Вот спасибо. И что, так всегда?

— Нет. Обычно шунт вставляют в висок под общим наркозом. Но нигде не регламентировано, что агнатов нужно шунтовать без боли. Процедура проводится по усмотрению старшего евнуха.

— Эту сволочь зовут Глазго Деморти, если не ошибаюсь?

— Господин Глазго Деморти. Ага. Весельчак, правда?

Вслед за Эффи легат грязно выругался — с вывертом, по-кавалерийски.

— Сдерживай себя, — укорила его Мерелин и тоже поднялась, с трудом двигая конечностями. — Нужно терпеть. Нужно вставать. Они вернутся через несколько часов, а потом… Ты слышишь крики в коридоре? Скоро наша троица евнухов вместе другими группами по нейрошунтованию пройдет по всем камерам. После этого новые прайды погонят на общий сбор… Если не сложно — помоги Роксане, она так голову себе разобьет.

Кавалерист кивнул и, закинув роскошные женские волосы за спину, пополз к рыжеволосой.

* * *

Время постепенно шло, и девушки медленно приходили в себя. Жизнь в «отстойнике» возвращалась в привычное русло. По заверениям Мерелин «до утра» охранники должны были закончить процедуру нейрошунтования, а затем вывести наложниц на общий сбор для знакомства с расписанием и администрацией Школы.

Сидели, как и раньше, вдоль стен. Тихо. Вяло. Бессмысленно.

Медленно поворачивая голову, Катилина в который раз откровенно рассматривал подруг по несчастью. Признаться, он был необычайно удивлен. Конечно, в последние сутки его новой жизни (или, возможно, первые сутки его реальной жизни — смотря как считать) его удивляло многое. Но в данный момент он поражался расцветкой волос, а также некоторыми иными чисто физическими особенностями своих сокамерниц, которые стали заметны при пристальном рассмотрении.

Все девушки являлись обладательницами идеального бюста — вне зависимости от роста и комплекции. Впрочем, его грудь (в смысле — грудь шатенки «Катрины») выделялась даже на этом фоне. На коже девушек полностью отсутствовали родимые пятна, волосы, вообще какие-то кожные дефекты. Великолепные длинные шевелюры ниспадали на плечи красавиц пятью волнистыми водопадами.

«Клоны, это понятно, — подумал про себя Катилина. — Искусственные люди-изделия и должны быть изготовлены идеально». И все же… он видел пред собой нечто большее.

Цвет глаз и волос девушек был их естественным цветом!

Насколько понимал Катилина в подобных вопросах (а понимал, конечно, не много), он смотрел не на краску и не на цветные линзы. Все что он видел перед собой, являлось ему настоящим. Но какая присутствовала палитра!

Великолепная стройноногая Роксана при волосах «под кумач» имела нежно-розовые, а иногда (в зависимости от угла зрения) откровенно оранжевые зрачки. Яркие, как цветочная пыльца.

Лилит в своих синих кудряшках, напротив, смотрела на мир огромными глазами, золотистыми, как большие «винные» топазы, по карат пять каждый.

А вот чудесные локоны Эффи блистали в свете яркой потолочной лампы подобно полированному эбену, оттеняя этим удивительным блеском ярко-зеленые, почти бриллиантовые очи.

Более-менее «привычной» расцветка глаз и волос оставались только у него и у Мерелин. Мерелин владела сияющей платиной кудряшек и антрацитовым взглядом. У Каталины был шоколад в шевелюре и лед горного озера — в зрачках глаз: карий и темно-синий. Все это Катилина видел в своем отражении, прямо на полу…

Однако сочетания цветов являлись именно «цветочками»! «Ягодками», Катилина мог бы поклясться, являлись глаза окружающих его девушек. Они не просто отражали свет, а испускали зримое внутреннее сияние, озаряющее радужку, как игра искорок на плоскостях граненого алмаза.

Вот перед ним зрачки Эффи, они подернуты тонкими молниями, и когда глядишь в них, то кажется будто падаешь в бездну, со стенками из изумрудных скал…

Глаза Роксаны, вообще, более похожи на кошачьи, чем на глаза человека, с вертикальным, узким зрачком…

У Лилит — очи огромные, как маленькие блюдца, миндалевидной формы, не глаза — настоящие озера. Неужели все это — натурально?

«Конечно же нет!» — легат мотал головой.

Яркость, насыщенность зрачков, пышность их цвета и необычность фактуры, даже если не обращать внимания на саму палитру, казались слишком контрастными, жгучими. Таких не могло существовать в природе!

Кожа девушек также вызывала у него сомнения. Она поражала не только своей идеальной гладкостью и чистотой, но и чем-то еще…

Катилина задумался, в очередной раз обегая глазами «свой» прайд. Задумался и через секунду вдруг осознал, в чем состоял подвох. Он заключался в пигментации! Цвет этой гладкой, бархатной кожи как будто специально подбирали под цвет глаз и волос их носителя.

Цвет кожи девушек явно не зависел от загара (да и где бы клоны могли загореть после изготовления?), он был, по всей видимости, запрограммирован генетически.

У Лилит кожа имела оттенки голубого, с нежными венками под тончайшей, прозрачной пленкой.

У Роксаны — нежно светлая, румяная, как кровь с молоком.

У Эффи — насыщенно «загорелая», почти темная, как у мулатки. Она казалась шоколадной кошкой с глазами из изумрудов.

У Мерелин — кожа удивительно белая, холеная, почти блестящая, как поверхность матового доспеха. Но при этом невыразимо манящая, зримо теплая и ощутимо живая.

Фантастика!

В мире Катилины ничего подобного не было. Гам, вероятно, имелись клоны, но они обладали достоинствами в неких рамках «природных» показателей. Без синеволосых златоглазок и кошкоглазых красноволосок. Там, возможно, существовали проги, там применялся Хеб-сед, там существовало рабство, там делали клонов, нейрошунты, но…

Катилина вздрогнул.

А с чего он взял, что там все это было?

Отгоняя наваждение, он снова помотал головой. Воспоминания толпились под черепной коробкой шумной, крикливой толпой.

Вот он на коне, рубит пешцев, мертвым ковром стелющихся под копытами его могучего жеребца. И это понятно — ведь он легат катафрактов, латный всадник, орудующий мечом с детства, раньше, чем его научили самому расстилать себе постель. Но какого государства, какой страны? Его знамена? Герб? Гимн? Имя государя?

Катилина тихо задрожал.

Даже осознание себя женщиной не вызвало у него озноба. Но вот сейчас ледяная змея проползла по его новому искусственному хребту, жадно впиваясь зубами в каждый позвонок.

Он не помнил свой мир до конца. Многие слова, такие как «прог», «Хеб-сед», «клон», «шунт» априори казались ему знакомы. Он понимал их значение, знал их смысл, их звучание — и это было все! Ибо источник таких познаний лежал за некой гранью, за высокой, непреодолимой стеной.

«Напрячься!» — внутренне велел он себе, командным голосом, словно поднимал в бой легионы. Зажмурив глаза до боли в стиснутых глазных яблоках, он стал рыться в памяти, раздирая извилины мозга киркой и ломом. Ну же, ну!

Ничего…

Какие-то отрывки.

Место, где он умер, называлось Каталаун. Порывшись в памяти, Катилина признал, что последнее утверждение является, безусловно, бесспорным. Широкий степной ковыль, на который он пал, когда вражеская секира разрубила его бренный череп, звалось именно так — «поле Каталауна».

Но вот только что значит Каталаун? Название мира, где он жил или имя маленького клочка земли, где догнивают его бренные кости? Удивительно, но когда название места смерти появлялось в голове Катилины, перед глазами не возникало ни изображения глобуса, ни карты, что для военного, следовало признать, было более чем не обычно.

Исключительно для смысловой ориентации Катилина решил хотя бы временно именовать собственную родину, возможно выдуманную компьютером, миром Каталаунского поля или же просто — Каталауном. В качестве временного такое название годилось. А там, — решил он, — разберемся.

Имя его было Катилина. «Нет, не так! — легат помотал головой. — Я же только что его повторял!» Полное имя произносилось как Флавий Аэций Катилина. Из номена, когномена, преномена. Патриций и магистр милициум. Командующий и предводитель. Воин и полководец. Это не вызывало сомнений.

Очень легко вспомнились также прозвища родственников из его рода, длинные имена предков, панорама огромной виллы, которую его свихнувшийся разум упорно называл «фамильной», но перед глазами не всплывало никого из обитателей этой твердыни. Ни имени, ни лица.

Родители? Да, имя и фамилия есть. Его мать звали Дарой Аэциус, она была матроной из блистательного сенаторского сословия.

А отец? О, с ним дело обстояло сложнее. Имя — Гауденций, просто — Гауденций, без всяких там «номенов» и «когноменов». В прошлом — голодный разбойник и варвар. Затем — воин и офицер Империи, претор и префект, наместник одной из африканских провинций («Африканских? — мелькнуло в голове. — О, это уже хоть что-то»).

Отец звался просто — Гауденцием Африканским, но после свадьбы с красавицей Дарой из великого, но обедневшего рода он стал Гауденцием Аэцием Флором, предводителем Всадников, наместником и легатом. Как и его будущий сын Катилина…

Бывший легат вздохнул. Несмотря на поток нахлынувших скомканных воспоминаний, лица матери и отца остались скрыты за пеленой проклятого немого тумана. «Здесь пусто как в яме!» — ругнулся он и прикрыл глаза, пытаясь вызвать из памяти если не имена и слова, то хотя бы смазанные обрывки картин.

Обрывки поплыли…

Вот перед ним встают видения каких-то предметов, оружия, скачущих лошадей. Проносятся страны и города, видения узких улиц.

Внезапно картина меняется. Те же улицы накрывает тьма, а во тьме — разгораются дышащие жаром и дымом стены пожарищ. Какие-то смуглолицые люди, похожие на Глазго Деморти, почти в лохмотьях, но с добротным оружием и в мехах, на маленьких кривоногих лошадях, несутся по каменной брусчатке, стаптывая его сограждан и источая стрелы из маленьких страшных луков. Кто это? Гунны?! Они все-таки прорвались! Выхватив гладий, Катилина бросается им наперерез…

Внезапно вид меняется снова. Тот же город, те же улицы, но… все совсем по-другому. Над золочеными куполами соборов мерцают серебряные кресты. Люди в роскошных одеждах торжественно бредут за понтификом в маленькой повозке. Святой отец держит четки. Изысканные мужчины в панталонах и дамы в нарядах с огромными декольте изысканно кланяются ему.

Опять проносится вихрь, он сносит видение пред глазами, меняя его на другое.

По той же улице идет барабанщик. Он весь в красном и желтом, с синей ленточкой вокруг головы. Он собирает бойцов в кондотту, на войну с турками. На голове его шляпа с пером, а на поясе болтается стилет. Бредут лошади. Снова люди. Ночь. В ночи — центральная площадь, вот Катилина пронзает на ней какого-то подонка в синем камзоле, прямо в сердце — тонким клинком. За спиной вскрикивает дама. Клинок называется «шпагой», и в отличие от доброй могучей спаты, которой он орудовал в первом видении, его лезвие тонкое, как мизинец подростка…

Опять смена видений — перед ним тренировочный зал. Катилина выплясывает в нем вместе с учениками замысловатые «па» по паркету, кружа оружием как веером — танцор. Он — учитель?

«Терцио», «октава». Слова — такие же далекие, как «Хеб-сед» или «прог». Но более близкие ему. Ладонь развернулась ногтями вниз, сжимая призрачную шпагу, — это «терцио». Потом — обратно, развернув ногти вверх, — это «прима». Скользнуть по клинку, вывести хищное лезвие по вражеской стали — вот «ангаже». А, к черту!..

Картины под черепом мелькали все быстрее. Обрывки прошлого (прошлого ли?), фрагменты видений — нарезкой, смешанные в большом чугунном котле.

А все остальное — туман…

Подняв веки, он уперся взглядом куда-то вперед, не вполне понимая даже, что видит перед собой.

— Господи, да сколько можно! — прозвучал резкий крик. — Ну что ты уставилась на меня?!

Катилина моргнул.

Он смотрел на Лилит, прямо ей на грудь, в торчащие, розовые девичьи соски. Такие манящие когда-то.

— На свои посмотри. Отвернись, ну! Оглохла? — Лилит была явно не в себе после хорошей порции шокера.

— Извини, — только что осознавший себя Флавий Аэций Катилина отвел взгляд и действительно посмотрел «на свои». Определенно, Лилит была права — теперь для него просто не было смысла пялиться на чужие женские прелести. Ибо некуда девать собственные.

— Лилит, пожалуйста, не трогай ее, — как и прежде устало прошептала заморенная сидением Мерелин, — она же прог. Ты ведь знаешь, как молодые себя чувствуют после пробуждения…

И что?! Я должна молча терпеть? — вспыхнула Ли. — Эта сука глазеет на нас по кругу уже битый час!

Последняя фраза заставила Каталину непроизвольно сжать челюсти. И воля его, измотанная постоянным нервным напряжением последних двух суток, наконец дала сбой. Сука? Он стал медленно закипать.

Терпеть не надо, моя госпожа, — очень тихо, по отчетливо произнес бывший катафрактарий, и его новый голос впервые показался ему прежним, мужским. Он немного хрипел. — Я ведь извинился, верно?

— Моя госпожа?! — Лилит прямо взвизгнула. — Да она же психованная, вы посмотрите!!

Резко, как болванчик от пружины, экс-кавалерист вздернул голову и почувствовал, как лицо наливается кровью. Лицо — кровью, а разум — бешенством.

— Мол-чать! — медленно отрыгнул он и пронзил бездонные очи-озера синеволосой леденящим, убийственным взглядом. Таким он когда-то останавливал заносчивых щенков, мнящих себя бретерами и пытающихся задирать его на шпагах в темных переулках родного города.

Эффект оказался потрясающим — Лилит заткнулась, как от удара. Хлопнула длиннющими ресницами, открыла рот, чтобы что-то возразить, но затем, внимательно вглядевшись в зрачки сидящего напротив профессионального и множественного убийцы, словно прочитала в них что-то и быстро слепила губы. Опустив очи в иол, синеволосая красавица замолчала. Нежные плечи подавленно поникли.

Все замерли в тишине.

Посчитав на этом краткий инцидент исчерпанным, Катилина устало отвалился на стену и прикрыл лоб рукой. «Зря я так, — попенял он самому себе, — сдают нервы, сдают. Наорал на девицу — тоже мне подвиг! Впрочем, сама виновата…»

Он погрузил лицо в ладони, потер глаза, помассировал виски. Дьявол! Катилина не считал себя особым знатоком психологии, однако прекрасно осознавал, что в его положении не стоит ругаться с сокамерницами, а уж тем более их запугивать. Ему нужно собраться с мыслями, нужно больше спрашивать, а не орать. И все же привычку общаться с окружающими командным тоном изжить было нелегко.

— Хорошо, — выдавил он из себя довольно сухо, ни к кому особо не обращаясь. — Погорячились, и хватит. Я прошу прощения за этот маленький инцидент. Лилит, извини. Итак… У нас с Роксаной, как у всех новорожденных прогов, совершенно не знакомых с вашим новым чудесным миром, есть много вопросов и очень мало ответов на них. Верно, Роксана?

Рыжевласка быстро мотнула головой, то ли соглашаясь с легатом, то ли опасаясь ему перечить.

— И главный вопрос, — продолжил Катилина, — я хотел бы адресовать тебе, Мерелин, как к старшей из нашей группы. Расскажи нам о своем мире. Где мы находимся? Что нас ждет в будущем? И если возможно — расскажи поподробней.

Платиновая блондинка пожала плечами. Несмотря на «вечно испуганный» взгляд и явно менее стервозный характер, чем у синеволосой Лилит, блондинка оказалась гораздо тверже характером, и грозный голос бывшего легата ее не слишком напугал.

— Как насчет «пожалуйста»? — мрачно спросила она.

— Пожалуйста, — мирно сказал легат.

Платиновая блондинка кивнула:

— Что именно тебя интересует? Подробностей много, знать бы с чего начать.

— Да с чего угодно. Пока я поняла только одно: мы рабыни…

— Агнатки, — поправила златовласка, изящно склонив головку. — Фактически это-то же самое, но термин более верный, поскольку рабство у нас добровольное.

— Допустим, — Катилина тоже кивнул, соглашаясь. Момент «добровольности», несколько проясненный в предыдущей беседе, он решил пока опустить. — Допустим, мы — агнатки, наложницы… Мы оживлены после смерти?

— Да.

— Но наши с Роксаной миры — это фикция, они выдуманы компьютером? Их никогда не существовало?

— Вероятно. Точнее, я не знаю. Ваша память — это сборник типовых установок и анимационная видеонарезка, созданная программистами. По крайней мере, так принято считать. В общем, ты правильно поняла.

— Но тогда наша смерть…

— Тоже фикция. Вы рождены в выдуманном мире, умерли выдуманной смертью и только сейчас приступили к «нормальной» жизни. «Нормальной» в рамках местной скотской системы, разумеется. Тело клонированное, разум компьютерный. Вы — биороботы, по большому счету.

— Ага, — Катилина скривился, — а вы втроем, вместе с Лилит и Эффи, представляете собой не программное, а коренное, изначальное население этого мира. Вроде как белая кость?

— Да брось, — звонко рассмеялась Мерелин. — Мы трое в таком же гнусном положении, как и вы с Роксаной. У всех агнатов клонированные тела и разум. У нас с Лилит и Эффи, он не с ложными воспоминаниями, но все равно искусственный, поскольку вкладывается в новое тело интеллектуальной машиной. По статусу мы равны с прогами. Живые резиновые куклы, не более.

— А кто оживляет резиновых кукол?

Платиновая блондинка вздохнула и выдержала паузу, за которую можно было весьма красноречиво и смачно выругаться.

— Знаешь, — заявила она, — я объясняю подобные вещи новеньким агнаткам уже наверное в тысячный раз, но каждый раз как заново. Когда начинаешь рассказывать прогу про его будущее, то никогда… никогда не знаешь, с чего начать.

Оживили нас, разумеется, те, кто будет потом продавать. Те, кто вкладывает деньги в Хеб-сед, в производство клонированных женских тел. Те, кто закупает матрицы душ у компаний, программирующих виртуальные вероятности. Те, кто дрессирует нас, а затем… не сложно догадаться. Если ты знаешь, кто мы и для чего созданы, то остальное, по-моему, очевидно. Мы — собственность специализированной организации рабовладельцев, промышляющей массовым изготовлением коммерческих шлюх на продажу. Мы — штамповка, промышленные изделия на потоке! — Мерелин разозлилась. — Еще пояснения нужны?

Но Катилина не отступал.

— Хотелось бы внести чуть больше конкретики, — произнес он заумно. — Каким-то неизвестным образом я знаю, что такое «прог» и «Хеб-сед», а потому поверить в твои слова мне легко. Но более мне ничего не известно. Где мы вообще географически? Как называется это место? Я имею в виду не конкретно эту комнату и не эту «школу для шлюх», как ты ее называешь, ибо видит Бог, свое положение я осознала уже в полной мере… но вообще? Что за школа? Кому принадлежит? Где находится и прочее, и прочее, и прочее! Как называется этот мир? Какой сейчас век, в конце концов?

— Век? Да-а, я вижу, с объяснениями будут проблемы, — прокомментировала блондинка и хмыкнула. — Ладно, начнем по порядку…

— Конкретно, заведение называется «Высшей агнатской школой общительниц Шайрона Артели». Расположена школа в 166-м индустриальном центре кластера Седан. Говорит о чем-нибудь?.. Нет?.. Ну что же, попробую пояснить. Кластер Седан — это замкнутая искусственная вселенная. Она изготовлена нашим производителем для размещения в ней клонических фабрик и школ по дрессировке агнатов, прежде всего — искусственных проституток. Седан производит до ста миллионов агнаток в год и дрессирует еще примерно столько же.

А теперь слушай внимательно. Место, в котором ты оказалась, зовут Искусственным Мирозданием. Заметь, не вселенной, не миром, а именно Мирозданием! Вселенная — это система Миров, а Мироздание — это система Вселенных. Каждая вселенная, входящая в Искусственное Мироздание, это и есть Кластер. Улавливаешь суть?

Кластер — это не часть пространства, не планета, не звездная система и даже не галактика. А независимое, не соприкасающееся с другими, отдельное пространство — замкнутая вселенная, закрытая пространственно-временная ячейка. Ты понимаешь?

При этих словах Мерелин снова натянуто рассмеялась.

— Тебе, наверное, странно слышать подобную заумь от наложницы, но, прожив три тысячи лет более чем в сотне миров, можно многого нахвататься, даже проводя большую часть жизни в постели и забивая голову не знаниями, а известными частями мужского организма. Я не физик, конечно, но очень древняя сука и знаю, о чем говорю! По словам одного самца, который рассказывал мне все это после бурных ночей в гареме, кластер напоминает собой гигантский пузырь, раздутый в четырехмерном пространстве. Поверхность пузыря в данном случае — это наша трехмерная реальность. Если лететь по ней бесконечно долго, никуда не сворачивая, то обязательно вернешься к началу… Наш кластер Седан — это специализированный кластер для создания клонов, а потому в нем размещено очень мало звезд и планет. Однако большинство «обычных» кластеров, в отличие от Седана, значительно населенней и могут вмещать мириады галактик каждый. Только представь себе такой кластер — это подлинная, настоящая вселенная. Огромная и почти бесконечная!

— Теперь, немного об ИЦах, — продолжила Мерилин. — ИЦ № 166, в котором расположена наша школа наложниц, — это аббревиатура, сокращенная от словосочетания индустриальный центр. ИЦ представляет собой аналог завода, но только очень большого и размещенного в открытом космосе. По геометрической форме индустриальные центры похожи на большие шары-планетоиды. Впрочем, в некоторых кластерах существуют ИЦы в форме гигантских кубов, торов и даже цилиндров. Но суть не в том! Пространство любого кластера разделено на отдельные секторы, и в каждом таком секторе размещается один индустриальный центр. У ИЦа множество функций — он является административным центром и сосредоточием власти в секторе, обеспечивает подконтрольные планеты промышленной продукцией и синтезированной пищей, энергией, техникой, космическими кораблями. ИЦ является крупнейшим космопортом сектора и одновременно — его величайшим промышленным и торговым центром. Кроме того, именно в ИЦе располагаются военные части, призванные обеспечить безопасность подчиненных ИЦу миров, а также размещаются верфи для создания кораблей, способных прыгать из кластера в кластер.

— Постой… — помотал головой Катилина. — Насколько я поняла по твоему рассказу, кластеры огромны. Каждый кластер — это огромная замкнутая в себя вселенная. Но почему тогда наш ИЦ — всего лишь 166-й? Какое количество звезд он обслуживает?

— Разное, — ответила Мэри, — Это зависит от того, о каком кластере идет речь. Для идентификации каждый кластер имеет свой личный компьютерный код в форме числа из нескольких миллионов знаков. Естественно, людям не то что оперировать в общении, но даже запомнить или написать этот код просто невозможно. Поэтому каждый кластер имеет условное название в форме какого-нибудь слова. Например, наш кластер, в котором мы сейчас находимся, — это кластер Седан. Понятно, что в слове «Седан» всего пять знаков и в мироздании существует невообразимое количество других «Седанов». Но их один от другого отличает Машина, например, при переходе на космическом корабле или передаче сообщений. А для нас, людей, наш Седан, в котором мы обитаем, остается единственным в своем роде, понимаешь?

Далее, — продолжала рассказ агнатка, — наш кластер — правительственный, а не «обычный», а значит — очень маленький. Конечно, не настолько маленький как частные «карманные» кластеры, но все же не слишком большой. В нем существует всего одна галактика, и он меньше стандартных космических кластеров в несколько миллиардов раз… Как и во всяком «правительственном» кластере, в пространстве «Седана» нет планет, населенных свободными гражданами. Есть только специализированные планеты для резерваций Чужих, тюремные планеты для преступников, тренировочные планеты для спецназа и рабов-гладиаторов, а также ИЦы, на которых располагаются такие вот агнатские школы, как наша. Так что слишком много планетоидов тут не нужно. Всего в кластере «Седан» около тысячи индустриальных центров… Что касается непосредственно нашей звездной системы, где вертится ИЦ-166, то она примитивна как большинство искусственных миров, созданных не планетарными дизайнерами, а тупоголовыми чиновниками в кабинетах.

В центре системы кружиться не звезда, а сам ИЦ-166. Вокруг него десять звезд стандартного образца, — при этих словах Мерелин внимательно посмотрела на Катилину, поймет ли? — Вокруг каждой звезды — десять планет на последовательных орбитах. И того — ровно сто миров, для удобства счета. Все планеты одинаковые по размеру, климату, преобладающему рельефу. И так далее и тому подобное — штамповка, она штамповка и есть. На последующих курсах, кстати, мы побываем на одной из планет, поскольку там расположены филиалы от Высшей школы и особые лагеря для закрытых тренировок наложниц…

Мерелин невесело усмехнулась.

— Я ответила на твой вопрос?

Катилина немного помозговал. Пожалуй, описание единственного кластера, со ста планетами для удобства счета (!), поразило его не меньше, чем короткое описание всей его новой родины. Искусственное Мироздание, говоришь? Так-так, кто-то здесь заливает…

— Немного не понятно знаешь что? — неожиданно для самого себя спросил он. — Если звезды в кластере — стандартного образца, то каково расстояние до планет с учетом того, что их орбиты последовательные? — Лоб Катрины нахмурился, пробуждая в глубинах памяти неизвестные его «я» константы. — Речь идет о звездах класса G2, верно? Ближе 0,8 астрономических единиц, — продолжил он, блеснув неизвестно откуда взявшимися знаниями, — помещать планету нельзя, а то на поверхности будет слишком жарко. А уже после двух астрономических единиц будет слишком холодно, а освещение? Уже на четвертой или пятой планете при звезде G2 будет просто темно даже днем. А их целых десять, вокруг каждого светила!

Мерелин, да и остальные подруги по прайду повернули головы и поглядели на него озадаченно.

— Ого, — сказала блондинка, немного сипло от удивления. — Знаешь, ты с каждым часом удивляешь меня все больше. Откуда ты знаешь про астрономическую единицу? А про спектральную классификацию звезд? Ты ведь прог? Кроме названия, ты понимаешь, что это означает?

Катилина замялся.

— Да как-то само выскочило, — произнес он озадаченно. — Что такое G2, я, разумеется, знаю. Как и то, что такое одна астрономическая единица. Кажется… кажется это «обычный» диаметр орбиты планеты вокруг звезды класса G2, при котором на ее поверхности, так сказать в «естественном» состоянии дел, возможно проживание человека. Так? Вот только откуда это во мне — понятия не имею! Все какие-то отрывки.

Есть такая песенка: «Знаешь — ты меня пугаешь!» — пропела Мерелин. — Как раз наш с тобой случай. Что у тебя в голове, подруга?.. — Она постучала себя по виску. — Как бы там ни было, ответ на твой технический вопрос очень прост. В стандартной физике есть закон, что излучение обратно пропорционально квадрату расстояния до источника, кстати, как и гравитация. А теперь прикинь размеры нашего ИЦа и то, как мы тут ходим. Притяжение здесь, вот в этой комнате стандартное! А ведь мы находимся внутри маленькой металлической станции, диаметром десяток километров и в глубоком космосе — здесь должна царить невесомость! Но объяснение элементарно: наша наука почти произвольно регулирует излучения и гравитацию. Создатели ИЦев и кластеров способны нарушать физические законы!

Внезапно Мерелин помрачнела.

— Таким образом, — произнесла она медленно, — мы приблизились к главному вопросу. Ты спрашивала меня, кто нас создал и кому мы принадлежим. Вот ответ: Искусственное Мироздание создано и принадлежит Корпорации! Высшая школа наложниц, собственностью которой мы имеем честь быть, — Мерелин криво усмехнулась, — создана и принадлежит Корпорации! Наложницы-клоны, дрессируемые в школе, чья функция — скрашивать своим существованием досуг богатых ублюдков, созданы и принадлежат Корпорации! — Лицо Мерелин почти перекосила кривая маска. — Это ответ на твой вопрос, — закончила она, — если ты все еще не поняла, отвечаю: все что существует в окружающем тебя мире, принадлежит Корпорации!

На мгновение Катилина позволил себе отвлечься. Термин «корпорация» показался ему смутно знакомым. «Корпорация. Кумпанство. Братство купцов, — задумался он. — Или одни купец. Забавно!» В Каталауне, если ему не изменяет память, презренные мещане держали мелкие лавочки, а тут, как видно, развернулись пошире!

— Официальное название Корпорации, — продолжала тем временем Мерелин, как будто прочитав его мысли, — произносится как «Объединение предприятий Нулевого Синтеза». Более краткое словосочетание, используемое для ее официального именования, звучит как «Нулевой Синтез», или сокращенно «Нуль-Корпорация». А названием для прессы и застольных разговоров является просто «Нуль». Между прочим, все слова пишутся с заглавной буквы!

Катилина невесело рассмеялся. Нулевой Синтез? Нуль? Вселенская Корпорация по производству вселенных? Все, что рассказывала ему платиноволосая агнатка, казалось фарсом, шуткой и бредом. Однако стоило оглядеться вокруг, посмотреть на выпирающие из-под тесной одежды достоинства подруг и собственное холеное женское тело, как смех пропадал, оставляя только горечь и страх на дне удивленной рассказом подруги души.

— Но что такое «Нуль»? — резко спросил он. — Что означает эта приставка к названию?

Мерелин снова вздохнула. С одной стороны, она уже давно, много столетий назад, замучилась объяснять подобные вещи прогам. С другой стороны, пока обучение в секс-школе не началось, делать девушкам все равно было нечего. А значит, если одна из младших агнаток просила, старшая должна объяснить. Почему должна? Да потому что прекрасно помнила, как огромный пласт времени тому назад сама спрашивала у старших рабынь нечто подобное.

— «Нуль» — это еще одна вещь, о которой тебе стоит услышать, — произнесла Мерелин. — Нуль — не просто приставка к названию и конечно же не обычный математический термин, означающий пустоту. В каком-то смысле Нуль является основой нашего мира, фундаментом, на котором базируется Корпорация… Дело в том, что власть и богатство «Нуль-Синтеза» основано на единственной технологии — способности получать материю из «Нуля». Если кластер — это пространство, то Нуль — это и есть пустота. Повторюсь — я не физик, возможно, изделия Корпорации производятся вовсе не из пустоты. Возможно, существуют некие энергии, поля, эфир или сверхчастицы, которые используются синтетическими машинами Корпорации для создания атомов, молекул или квантов энергии, — я не знаю… Однако все знают факты: техника Корпорации способна производить все, что угодно, из ничего.

На деле процесс выглядит просто, — продолжала объяснять Мерелин. — Помнишь «мыльницы» в нашей адаптационной камере? Наверняка вы с Роксаной приняли их за обычный раздаточный аппарат. За стеной скрывается камера, в которой спрятаны рулоны с одеждой или печеньем, ты нажимаешь на кнопку — и простейший механизм выталкивает рулончик из камеры… Так вот, камеры хранения там нет, ты видела компактную машину нуль-синтеза. При нажатии на кнопку машина не выдавала, а синтезировала наши вещи, изготавливая их прямо на месте, мгновенно! На этой технологии основано все. Как ты можешь догадаться, Нуль-Корпорация производит не только печенье и бумажные шорты для искусственных проституток. Наши с тобой тела, бронированные планетоиды индустриальных центров, звездные галактики и даже само пространство кластеров — все это создается Нуль-технологией.

— Что значит «даже пространство кластеров»? — удивленно помотал головой Катилина. Мысль о создании из пустоты материальных объектов, даже таких больших, как планеты и звезды, в той или иной степени казалась доступной, хотя и противоречила здравому смыслу и его представлениям о природе. Однако создание пространства выходило за рамки самых смелых фантазий!

Мерелин охотно пояснила.

— Наглядно все выглядит так, — рассказала она. — Каждый кластер — это шар в четырехмерном пространстве. Поверхность шара — это наше трехмерное пространство. Специальный промышленный робот как бы надувает этот шар из существующей вселенной через маленькое отверстие — нуль-портал. Шар раздувается в ничто, создавая пространство. Сначала это пространство маленькое и сильно искривленное, поскольку замкнуто само на себя. В первые мгновения человек не сможет находиться в таком «пузыре», поскольку там слишком сильно искажается геометрия и, как следствие, физические законы. Однако шар постепенно расширяется, искривление уменьшается, пространство растет… Далее промышленный робот проникает внутрь и заполняет созданный им замкнутый «пузырь» звездами и планетами, создавая их так же, как «мыльница» создало печенье.

Впрочем, — заметила Мерелин, — у слова «нуль» есть и еще один смысл, не имеющий отношения к технологии. С точки зрения философии, «нуль» — это математическое выражение «Смерти». Нуль — это Небытие и Ничто, олицетворение энтропии, символ разрушения!

Несмотря на странный предмет их разговора, глаза блондинки при этих словах яростно разгорелись. Похоже, собственный рассказ захватил ее, или же тема, о которой она начала говорить, глубоко задевала рассказчицу за живое. Как бы там ни было, Мерелин взмахнула руками и продолжала яростно, тихим, но сильным голосом, в котором слышались нотки бушующего урагана:

— Скажи мне, — спросила она у легата, — существовали ли на твоей родине представления о загробном мире?! Конечно! Тогда «Мироздание Корпорации» и есть твой «Загробный Мир». Мир-После-Смерти! Смесь Ада и Рая, но только реальный, а не мистический… Возможно, я обрадую тебя, если скажу — я ведь тоже прог, только старше на сотни лет и сменивший несколько тел. Как и вы с Роксаной, я родилась не здесь, не в Корпорации. Я не знаю, какими были представления об устройстве реальности на твоей «программной» родине, но на моей родине, к моменту рождения некой девочки по имени Норма Джин Бейкер, — так меня звали, когда я родилась в первой жизни, — эти представления оставались достаточно прагматичными. Мы не верили в воскрешение после смерти, и как оказалось — зря!

Моя родная вселенная состояла из огромного бесконечного пространства, весьма похожего на стандартные кластеры Корпорации. — Глаза Мерелин почти светились (Катилина мог бы поклясться) от почти религиозного трепета. — Она была заполнена галактиками, состоящими из звезд, вокруг которых кружились планеты. Моя вселенная медленно расширялась и остывала, и расстояния между звездами, к тому моменту как на планетах появилась жизнь, считались столь велики, что даже смены нескольких поколений не хватило бы, чтоб их преодолеть. Согласно известным на момент моей первой смерти научным теориям, моя вселенная родилась из Большого Взрыва, породившего из себя одновременно не только материю, но и пространство и время…

Я родилась там, и там я умерла. Затем минули миллиарды лет, и моя звездная вселенная умерла вслед замной, пожранная самым страшным из возможных чудовищ — Временем. Возможно — сгорев в огне нового Большого Взрыва, возможно — разорванная на части растущими черными дырами, возможно — остыв и превратившись в ледяную пустыню — не важно! А вот теперь представь, хотя, возможно, тебе будет трудно сначала… Представь что за пределами пространства и времени, окружающих нас сейчас, в огне Больших Взрывов рождаются вселенные, подобные моей. Их множество! Невероятное, почти бесконечное множество! Они появляются и умирают. Где-то. Когда-то. Но не здесь. Не сейчас. И биллионы существ, их населяющих, погибают вместе с ними!

С расширенными глазами, Мерелин приблизила к Катилине лицо:

— А все умершие воскрешаются тут. Во вселенных Нуля. В Корпорации! Вокруг нас — загробный мир, Катилина. И пусть он строго научен, наполнен удивительной техникой и космическими кораблями, пусть в нем нет места мистике и чудесам, но это именно Загробный Мир. Ибо все мы — воскрешены после смерти.

Она покачала головой, истово, как будто хотела вытрясти из нее все мысли.

— Не понимаю, как это возможно, — сказала блондинка. — Говорят, в одной из звездных вселенных вроде той, в которой я родилась, случайно появился НЕКТО, способный преодолеть великий предел, что называется Смертью и Пустотой, антиподом существования. Перед гибелью своей вселенной, этот некто создал для себя первое искусственное пространство, смог шагнуть за границу небытия, сделать невозможное, пережить собственную реальность и создать для себя… другую.

Она обвела все вокруг руками:

— Именно в этой другой реальности мы сейчас и живем… Вселенные, возникшие в огне больших взрывов, называются «Естественным Мирозданием». Местом, где родилось и умерло Человечество… А вселенные созданные Корпорацией — «Искусственным Мирозданием», «Арт Континиум», если быть точной! От Естественных Мирозданий сейчас не осталось следа. Не осталось не только мертвых планет и потухших звезд — само пространство в них схлопнулось, а время истекло, понимаешь?..

Так что не стоит слишком отчаиваться, если ты прог, — грустно улыбнулась Мерелин. — Ведь основой для всех программных миров стали огромные массивы информации, которые творцу «Искусственного Мироздания» удалось пронести из «Естественного Мироздания» в свои новые пространства и времена… В свое время, две тысячи лет назад, когда я ненадолго оказалась свободной, я много дней провела за изучением древних файлов и почти уверена — мой мир существовал на самом деле. Вот только… когда? И, пожалуй что — где?.. Как бы там ни было, я уверена, что я — настоящий человек, только воскрешенный спустя миллиарды лет, после гибели собственной реальности, в реальности совершенно иной… в Мире-После-Смерти-Миров!

Мерелин прикрыла глаза.

— Вот и ответ на все твои вопросы, — заключила она. — Мы — агнатки, клоны-рабыни в школе для искусственных шлюх. Школа находится в индустриальном центре — стальном городе-шаре, расположенном в искусственном кластере. Искусственный кластер — это гигантская вселенная, сотворенная нуль-технологией из пустоты. Созданные природой «естественные» вселенные давно погибли, не оставив после себя ничего. Но перед этим люди смогли создать для себя «искусственные» вселенные и сбежать в них от Времени… Твой новый дом — это творение Нуль-Синтеза от начала и до конца. В искусственном пространстве вращаются рукотворные планеты и звезды. А на них живут клоны, воскрешенные с памятью мертвецов!..

Некоторое время после получения ответов Катилина просто молчал, тупо уставившись в пол. Мозг его лопался от непереваренной информации. Он потрогал лоб — похоже, у него поднялась температура, череп пронзала тупая боль от умственного перенапряжения.

— И все же, — сказал он наконец, скорее от удивления, чем из желания спорить, — название «Нуль-Корпорация» звучит слишком напыщенно. Вне зависимости от размеров ваша Корпорация это ведь, по сути, всего лишь обычная хорошо организованная структура, только очень большая. Ну как, скажем, большая мастерская со множеством ремесленников или сверхзавод со множеством филиалов (тут Катилина походя снова удивился тому, что в голове само собой всплыло слово «завод», и при этом он вполне понимает, о чем хочет сказать), только создающим не обычные товары, а пусть вселенные и воскрешенных людей… Кстати, насколько велика Нуль-Корпорация? Ты можешь назвать численность ее сотрудников, число входящих в нее вселенных-кластеров? Что-нибудь такое?

Но на этот раз Мерелин пропустила вопросы настырного прога мимо ушей.

— Зато название Нуль-Корпорации, — мрачно заявила блондинка, — весьма точно описывает ее суть. Тебе ведь известно, что количество после определенного предела переходит в качество? Дело вовсе не в числе сотворенных Корпорацией искусственных вселенных и не в количестве принадлежащих ей рабов. Дело в том, кто их создает! Знаешь, кто является бессменным владельцем Корпорации «Нулевой Синтез» и единственным Творцом «Искусственного Мироздания»?

— Сам бог зла, должно быть, — рискнул пошутить Катилина, вспомнив недавнюю процедуру регистрации клонов.

Но шутка оказалась не к месту.

— Ошибка, — произнесла Мэри коротко. — Официально он считается Богом Смерти.

— Чего? — Глаза легата полезли на лоб. — Богом смерти? Ты шутишь!

Но Мерелин только резко подняла руку и отрицательно помотала головой, не отрывая своих чудесных, но проницательных глаз от лица Катилины.

— Довольно об этом! — воскликнула она решительно. — Очень скоро ты многое узнаешь сама. Времени до общего сбора осталось мало — поверьте, нам следует отдохнуть…

Поза 4 Шестьдесят секунд шока

Актовый зал Школы Наложниц. Несколько часов спустя. Шайрон Артели, коммерческий директор

Спустя несколько часов, за которые девушки успели окончательно прийти в себя, поесть, поспать и переодеться, дверь в «отстойник» снова открылась. Под крики вооруженных мужчин агнаток выгнали наружу, в широкий коридор с высокими потолками и такими же белыми стенами, как и в камере адаптации. Туннель, а иных ассоциаций у Катилины это место не вызывало, оказался полон народу. Тройки и четверки охранников пинками и разрядами шокеров выкидывали девушек из камер и гнали в одном направлении. По крикам и командам было понятно — ведут их в некий «Актовый зал».

Вскоре, пробежав метров шестьдесят-семьдесят по прямой, как стрела, дорожке, они прибыли на место.

Катилина присвистнул.

Актовый зал не поражал гигантскими размерами, как виденные им когда-то и где-то многолюдные олимпийские стадионы, но выглядел основательно, хотя дизайн интерьера не поразил бы искушенного ценителя художественной отделки.

Размеры зала составляли примерно сорок на пятьдесят метров. По периметру его окружали высокие стальные или же обшитые стальными листами стены. Прямоугольные металлические листы располагались вертикально, и было похоже, что они приклепаны к основанию. По крайней мере по краю каждого из отделочных листов выступали аккуратные кругляши наклепок, как на борту старинных морских броненосцев.

В каждой стене имелось несколько широких проемов, из которых выбегали такие же, как он, синтезированные рабыни. Посмотрев вокруг, Катилина заключил, что все проемы, кроме одного, идентичны тому, откуда только что вышли они с Мерелин. Вероятно, Актовый зал представлял собой некий геометрический центр, в котором сходилось множество прямых коридоров с адаптационными камерами. Отличный от других проем — самый широкий и высокий — располагался в центре одной из стен. Вероятно, это был некий общий вход или общий выход, ведущий не в обычный коридор с «отстойниками», а в другие части «школы для проституток». Кроме проемов периметр зала имел еще одну достопримечательность. Вдоль его стен шла высокая, метра четыре от поверхности пола, этажерка, опоясывающая обширное помещение как браслет или ошейник.

Ошейник!

Катилина вздрогнул, вспомнив вдруг электрические «хомуты», надеваемые в его родном мире (или в каком-то другом?) на собак и нерадивых рабов. И сам, не понимая почему, рефлекторно дотронулся до небольшого бугорка шунта. Боль от распространения по телу тончайших проводников давно прошла, но манера, в которой ему установили это своего рода клеймо, до сих пор отдавалась спазмом при каждом воспоминании. В голове? В теле? В виске? «Нет, — покачал головой бывший легат, — скорее где-то в душе». Ненависть стучала у него под ребрами…

Вдоль этажерки выстроились вооруженные люди. Именно вооруженные. Поскольку кроме традиционных для местных изуверов махейров-шокеров, висящих в специальных портупеях на поясе, в руках охраны имелись стрелковые устройства. Если выражаться точнее, орудия убийства находились на запястьях охранников, а не в их ладонях.

По виду оружие напомнило Катилине металлические наручи традиционного для тяжелых кавалеристов латного доспеха. Почти прямые, слабо выгнутые пластины закрывали у охранников в основном правую руку. Впрочем, у некоторых бойцов — вероятно, у левшей — наручи находились слева. Пластина начиналась от локтя с наружной стороны предплечья и заканчивалась на тыльной стороне кисти, оставляя пальцы руки таким образом, свободными и открытыми. В ладони стрелка помещалась тонкая рукоять, соединенная со «ствольной пластиной» подвижными сочленениями. Когда ладонь охватывала рукоять, на ее кончике открывалась крышка-предохранитель, скрывающая кнопку-курок. Нажимать на кнопку и вести таким образом огонь нужно было большим пальцем той же руки. Приглядевшись, Катилина также обнаружил, что по всей длине пластины, от локтя до костяшек кулака, проходит некий предмет, напоминающий широкую и толстую канцелярскую линейку. Это был ствол наручного пистолета, не имевший дульного среза, то есть отверстия для выхода пули или стрелы. «Значит, — подумал катафрактарий, — оружие лучевое или волновое».

И внезапно вспомнил название подобных вещиц! На руках стражников, закрепленные легкими стальными скобами, висели лучевые бластеры — «эстиметы». Слово было из того же разряда, что «прог» или «Хеб-сед», — Катилина прекрасно знал, что оно означает, но понятия не имел, откуда у него это знание.

Вероятно, Катилина когда-то был знаком с использованием подобного оружия в мире Каталаунского поля, поскольку помнил — стрелять из подобной латной полурукавицы было необычайно комфортно. Потрясающе легкое и эргономичное оружие не обременяло ладонь, поскольку рукоять не требовалось постоянно сжимать в руке, но при этом отпадала необходимость в кобуре и торопливом доставании оттуда для открытия огня. Оно оставляло открытыми пальцы и кулак, а нижняя часть рукояти или локтевая часть пластины могла использоваться как кастет для нанесения рукопашных или оглушающих ударов.

Луч эстимета, тонкий, плоский, но при этом широкий, был смертоносен. При прохождении плоского луча через цель его острая кромка просто разрезала ее. Если же попадал по жертве своей плоскостью, то «разрез» получался шириной почти в ладонь. Питание оружия осуществлялось от двух магазинов-аккумуляторов вставлявшихся сбоку в наручную пластину. Пара аккумуляторов позволяла менять их последовательно, не оставаляя стрелка безоружным на время. Отстегивался и пристегивался наручный пистолет единым замком на запястье — нажав на один рычаг, можно было застегнуть или открыть сразу все скобы «рукавицы». Предохранитель как таковой отсуствовал, оружие изготавливалось к стрельбе автоматически, как только ладонь охватывала рукоять с кнопкой-курком. Как только ладонь разжималась, пистолет автоматически вставал на предохранитель, а кнопка-курок закрывалась.

Стрелять из наручного бластера было возможно любым способом — как повернув кисть ладонью вверх, так и вниз и вбок. Мушка или прицел не предусматривались, так как эстимет обычно оснащался лучевым прицелом, либо виртуальными системами наведения, скрытыми в нейрошунте и соединенными с глазным нервом стрелка.

Порывшись в памяти, легат заключил, что слова «бластер» и «эстимет», по всей видимости, знакомы ему либо из просматриваемых когда-то технических каталогов, либо из военно-популярной литературы, поскольку визуальные память и моторика дружно утверждали, что видеть действие этого типа вооружений вживую, а уж тем более — лично палить из него ему доселе не приходилось.

Воскрешенный кавалерист мрачно усмехнулся. «Похоже, — подумалось ему, — скоро придется пострелять, так его за ногу. Скоро придется!» Кулаки его сжались. Костяшки пальцев хрустнули. Хрупкие костяшки тонких женских пальцев. Но разве последнее обстоятельство имело принципиальное значение?

Катилина подавил недобрую усмешку.

Он — легат и катафрактарий. Тяжеловооруженный всадник, врубавшийся в ряды латных триариев на полном скаку, сметавший со своего пути все живое грудью лошади, пикой, мечом и собственным безумным хохотом. Потомственный, нет — прирожденный и неистовый убийца. А настоящий убийца сможет убивать вне зависимости от условий!..

Внутри пространства, ограниченного этажеркой с расположившимися на ней стрелками, стояли женщины. Легат бегло насчитал около двух с половиной сотен хорошеньких головок. Пятьдесят прайдов. Один выпуск. Один курс.

«Катрина. Бета. 19-725» — мелькнуло в голове новое собственное имя.

Мерелин пояснила, что «725» — это количество выпусков их Школы. Все собравшиеся сейчас на площадке внутри этажерки — это 725-й курс. «19» — номер их прайда внутри курса. А классы… вот с классами было непонятно. И что такое «Бета»? Вероятно, это как-то было связано с обслуживанием пятью женщинами одного мужчины, Распределение рода занятий при групповом сексе внутри девушек группы?

Что бы это ни было, Мерелин отказывалась говорить. А может, и слава богу, а то Катилину могло стошнить.

* * *

Внезапно, на фронтальной части этажерки, прямо над входом возникла суета. Охранники в черной стилизованной форме потеснились, и пред очами двухсот пятидесяти невольниц предстал ухоженный человек в ярком хитоне с расшитым замысловатой вязью воротником. Широкий то ли плащ, то ли сюртук, ниспадавший с его плеч и надетый поверх красивой рубахи, назывался, как уже знал Катилина, деловой пеплос и резко контрастировал с хитоном по богатству отделки. Пеплос украшали только строгие цвета — могильно-черный и пепельно-серый.

Появившийся человек был высок, широкоплеч, атлетически сложен и несомненно хорош собой: блондин с серыми, проницательными глазами и волевым подбородком с ямочкой — этакая воплощенная арийская личность.

Он быстро вышел вперед, к самому краю этажерки, вцепился руками в перила и без всякой паузы резко прокричал:

— Дорогие дамы! Внимание! — Голос был глубоким и вызывал доверие. — Я рад приветствовать вас в тридцать четвертом секторе индустриального центра номер сто шестьдесят шесть! Конкретно — в нашей Высшей Школе бытового обслуживания. Для тех, кто не знает, меня зовут Шайрон Артели. Я — коммерческий директор этого достойного учебного заведения. Поздравляю всех новоприбывших с успешным прохождением процедуры клонирования и Хеб-седа! Надеюсь, что ваши подруги, старшие групп, более опытные… хм… коллеги по цеху, уже посвятили вас в подробности будущей работы. Не стану скрывать, что труд, ожидающий вас, тяжел и долог. Но я прошу не забывать, дорогие дамы, две вещи.

Первая! — Он воздел палец. — Каждая из вас вызвалась на этот труд добровольно, по заключенному с Нуль-Корпорацией трудовому контракту, исключая, быть может, присутствующих среди вас нескольких десятков программных клонов.

И вторая! — Он оттопырил второй палец. — В конце этого пути каждую из вас ждет бессмертие. Вечная жизнь, дорогие дамы. Вечность!.. Хотел бы заострить ваше внимание также на следующем моменте. Некоторые умники употребляют по отношению к выпускницам нашего славного заведения слова «рабыня», «клонированная шлюха», «искусственная проститутка» и «наложница». Со всей ответственностью заявляю, что эти термины совершенно не приемлемы! В нашем прогрессивном корпоративном обществе рабов нет! Каждая из вас является служащей Корпорации по контракту, не более того!

Агнаты, — продолжал Шайрон Артели, — вот правильный термин Нуль-Корпорации! Мы с вами, — а я, если вы заметили, также являюсь носителем шунта (он демонстративно оголил висок и постучал по шапке нейроразъема пальцем), так вот, мы с вами являемся работниками Нулевого Синтеза по найму. Вы — агнаты, а не рабы! И ваша миссия благородна, поскольку она необходима обществу. И общество, дорогие дамы, готово платить вам за это, и оно — платит!

Шайрон Артели достал платочек и прокашлялся.

— А теперь, сударыни, ближе, так сказать, к телу. Я приглашаю на эту трибуну уже знакомого вам руководителя отдела маркетинга, старшего евнуха нашей школы, Глазго Деморти. Гоподин Деморти — прошу вас. Вам слово!

«Арийская личность» изысканно поклонился и покинул кафедру.

Вместо него поднялся другой человек. Если, конечно, это существо можно было назвать человеком. В биологическом смысле мистер Деморти относился, несомненно, к виду хомо сапиенс, однако в наличии человеческой составляющей его души Катилина сильно сомневался.

В отличие от Артели, высокий псевдогунн был известен большинству присутствующих в зале дам благодаря недавней процедуре регистрации и шунтования. И пылающие взгляды двухсотпятидесяти пар глаз, пронзившие фигуру высокого раскосого изувера, выглядели чудовищно красноречивыми.

Но, естественно, огромный зал безмолвствовал — волны ненависти кружили в нем лишь безмолвный хоровод.

— Ублюдок, — тихонько прошептал Катилина стоящей рядом Мерелин. — Сволочь! Чтоб ты сдох, подонок.

Однако блондиночка даже не посмотрела на него.

— Тут камеры, Кэти, — сказала она одним краешком рта. — Техника читает твои слова по губам. Тише. А лучше вообще молчи.

«Кэти, — усмехнулся бывший легат и катафрактарий, — теперь я Кэти!» Он выругался так злобно и витиевато, как не ругался, наверное, никогда. Однако сделал это очень тихо и тут же замолчал. За три прошедших часа и он, и Рокси, единственные проги в девятнадцатом прайде, а потому самые неопытные, привыкли доверять словам Мерелин. Та хоть как-то заботилась о них, а, к слову сказать, две другие «старшие» наложницы почему-то не обращали на младших подруг по несчастью никакого внимания, полностью погруженные в заботу о себе. Ми Лилит, ни Эффи совершенно не интересовали Другие секс-агнагки. С чего бы такая разница в отношении? Вероятно, подумал Катилина, разница заключалась в возрасте — Мерелин была существенно старше их всех вместе взятых.

Евнух Деморти тем временем начал свою Речь.

— Сначала о распорядке, — объявил он громко. — Вы все распределены по классам. Каждый класс будет изучать одни и те же предметы, однако программы занятий по времени у каждого класса отличаются в соответствии с распределением преподавателей и учебных помещений. Всего классов — десять. В каждом классе по пять прайдов соответственно порядковому номеру. В первом классе — прайды с первого по пятый, во втором — с шестого по десятый и так далее. Надеюсь, всем понятно.

Он прокашлялся.

— Над каждым классом назначен свой дежурный евнух, который непосредственно подчиняется мне. Здесь один момент. Девушки, я прошу уважать и выполнять требования своего евнуха. А если не его (тут Деморти криво усмехнулся) — то его махейра и сапога. Бить вас нельзя, сударыни, но пинать под зад — вполне. Теперь. Общий распорядок дня одинаков для всех.

Подъем — 7-45. Все слышали? О привычке валяться до ломоты в спине в своих адаптационных камерах забудьте!

8-00 — общий сбор на плацу. Пробежка и гимнастика. Здесь такой момент — не опаздывать! Даже минута задержки будет жестоко караться «ящиком». Знаете, что это? Скоро узнаете… Дальше!

9-00 — легкий завтрак. Я бы даже сказал (он снова усмехнулся) — очень легкий. Кремниевая вода. Семя льна. Кукурузные рыльца. Травяной сбор. Все, что вам, шлюхам, необходимо для жизни.

9-30 — начало практических занятий. Основными предметами на этой стадии обучения для вас, дорогие дамы, будут «Практическая анатомия», позиционирование в группе, растяжка, а также уроки танца и массажа. Не простого, разумеется, а того, который понадобится вам в вашей постельной профессии. Кроме того, раз в месяц будут проводится специальные тренинги по повышению психологической устойчивости.

Сразу отмечу, что занятия по пси-устойчивости — это самый важный учебный предмет в нашей школе, — тут Деморти улыбнулся. — Ибо психологическая устойчивость, сударыни, вам понадобится гораздо больше, чем знание мужской анатомии, можете мне поверить! Теперь следуем далее, — он сделал паузу и взглянул на листочек. — Практические занятия проводятся на свежем воздухе на территории стадион-сада. Занятия идут до обеда.

12-00 — обед. Свекольный напиток. Витаминный суп. Хлебные чипсы. Все сбалансировано и очень питательно. Поешьте, дерьма не жалко.

12-30 — статическая гимнастика. Рефлексотерапия. Светотерапия. Ароматерапия. Эти занятия — Уже в корпусе Школы.

13-00 — дневной сон. Полтора часа. В это время, Дамы, я советую вам спать, а не болтать на общефилософские темы, к чему некоторые имеют склонность. А не то приду усыплять лично. Лично! Я ясно изъясняюсь? Хорошо.

14-30 — начало теоретических занятий. На начальной стадии обучения основным теоретическим предметом для вас будут «Этика угождения», «Этика подчинения» и «Этика работы в группе» с изучением соответствующих позиций покорности. «Эстетика тела» и «Культура языка» дополнят названные занятия. В ежедневную программу также входят изучение некоторых специальных иллюстрированных пособий, ознакомление с фетиш-приспособлениями и просмотр двух специализированных кинофильмов…

Катилина усмехнулся. «Артели имеет в виду порнографию? — подумал он. — Это и есть „специализированный“ кинофильм?»

Деморти тем временем продолжал:

— Далее, сударыни. Занятия заканчиваются в 18–00.

До 18–30 — время ужина. Это сбитень (один стакан) и биорелаксанты.

Затем, до 20–00 — свободное время.

20-00 — сауна, а после — лимонад.

21-00 — общий медицинский осмотр, а также аппаратная корректировка фигуры, кожного покрова, органов и визаж. Если таковых потребуют медики.

22-00 — сон.

Теперь на сегодня. Сразу после завершения нашего собрания вас разведут по индивидуальным комнатам. На осмотр и распределение номеров — ровно час. Жить в номерах будете по одной. На ночь комнаты запираются. Но даже днем выход за пределы классного отделения — только на учебные мероприятия и в столовку по расписанию. Любая красотка, которую я увижу и общих коридорах в иное время, очень сильно об этом пожалеет!

После обустройства в номерах будет ваш первый завтрак в школьной столовой. Затем — прогулка, первое занятие по ОФЗ, вводная лекция господина Артели по этике секса, бассейн, кино и, наконец, свободное время. Сегодня у вас так называемый «нулевой» день, почти выходной. Поэтому все сегодняшние занятия вводные и сокращенные. После просмотра кинофильма оставшиеся до конца светового дня часы можете посвятить устройству на новых местах. В целом все. Надеюсь, ни у кого вопросов нет?

Катилина посмотрел по сторонам. Две сотни девушек стояли молчаливыми рядами и даже не шевелились. «Эх, чем черт не шутит!» — подумал он и протянул вверх свою новую изящную женскую ручку.

— Господин, э-э… Деморти, — меж стальных стен голос прозвучал очень звонко, — директор Артели сказал, что агнаты являются работниками по трудовому контракту, а вы сами упомянули, что сегодня — «почти выходной». Скажите, а когда будут нормальные «выходные»? Еще я хотела спросить на счет каникул или отпусков. Что-то такое у нас в программе предусмотрено?

Стоящая рядом Мерелин посмотрела на него как на идиота, с ужасом покачала головой и отошла. Прочие девушки рядом с Катилиной также тихонько отодвинулись в стороны. Шажок, другой, и он оказался совершенно один в довольно широком круге из отступивших наложниц.

Евнух осклабился.

— Если я спрашиваю, есть ли вопросы, мадам, — Деморти покачал головой как уклоняющийся от ударов боксер, — это не значит, что их следует задавать. Вы, сударыня, прог, я так понимаю? Что ж, это немного вас извиняет. Я даже отвечу: НЕТ, вашу мать! Выходных и каникул не будет!! Чем раньше я закончу ваше ублюдочное обучение, тем раньше будет выпуск и продажа готовых изделий. И вы, мои проклятые изделия, будете заниматься в таком режиме шесть месяцев подряд без перерывов и выходных. А затем я выперу вас в бордели космоса за звонкую монету! Теперь ясно?!?!

Он поднял верхнюю губу и сверкнул зубами, став в этот миг, несмотря на свой рост, похожим на злобного, ощерившегося хорька.

— Ладно, все. Пошли вон по камерам! А этой, — он ткнул пальцем в Кагилину, — шестьдесят секунд шокера для острастки. Чтоб меньше болтала. «Э-э, господин Деморти», — на высоких нотах передразнил он. — Может, хоть имя мое запомнит, дура. Давайте, давайте!

Стоявшие на первом этаже охранники принялись тычками и криками очищать актовый зал, выгоняя клонированных наложниц в широкий дверной проем.

Один из охранников, впрочем, выполняя приказ старшего евнуха, подошел к Катилине и направил на него электрическую дубинку.

— На пол сядь, — грубо приказал он, — а то от шока можешь упасть и ушибешься. Ну давай, чего стоишь?

Охранник схватил Катилину под локоток и потянул вниз. Сильно, пальцами — в кость. Если бы экс-легат на самом деле был девушкой (в смысле — в голове, в «теле» он и так являлся стопроцентной девицей), то наверняка закричал бы от боли. Но военная выправка не подвела, и кавалерист лишь немного поморщился и скрипнул зубами — одновременно от злости и недоумения.

— За что? — спросил он у охранника совершенно спокойно.

От удивления тот открыл рот и немного разжал руку, но быстро оправился и даже снизошел до пояснений.

— Наложницам запрещено обращаться к евнуху, если он не спросил лично, — назидательно сказал охранник. — Обращение возможно только в коленопреклоненной позиции из позы «Кал Тарраш», с руками, перекрещенными за спиной. На охранников, кстати, это правило тоже распространяется.

С этими словами мужчина отступил на шаг и с коротким размахом вдавил свой махейр прямо в не закрытый «бумажной» блузкой пупок девушки.

Сверкнула молния, и «прирожденный убийца» рухнул на пол согнутой от боли куклой, дергаясь, как заводная игрушка, потрясая высокой девичьей грудью и давясь слюнями.

«Больно! Как больно!» — пульсировало в голове.

Но сверху лишь заорали, вдавливая сильнее электрическую дубинку в живот:

— Шестьдесят секунд шокера! Пятьдесят девять. Пятьдесят восемь. Пятьдесят семь!..

Поза 5 Таинственный ариец

Место неизвестно. Время неизвестно

Три!!! Две!! Одна!

Шестьдесят секунд кончились.

Тело вздрогнуло, и веки поднялись.

Катилина стоял на пустой площадке, открытой со всех сторон. Именно стоял. Учитывая его последнее лежачее положение, позиция удивляла. По периметру площадку ограничивали только тонкие деревянные столбы, увитые плющом. Легкий ветерок колыхал на его теле тонкое платье из ситца, обнажая ненароком мягкие нежные плечи. На ногах покоились невесомые сандалии, а под ногами лежали гладкие доски, явно отполированные временем и ступнями.

«Итак, — констатировал сам себе Катилина, — я по-прежнему женщина. Однако место, положение и одежда другие. Какого черта?» Мысль эта необычайно торопливо промчалась в его голове, ибо обстановка располагала…

К страху!

За спиной кашлянули. Кавалерист-девица резко обернулся и увидел перед собой высокого блондина. У незнакомца наблюдались очень светлые волосы, красивый прямой нос, ямочка на подбородке… Перед ней стояла, знаете ли, «типичная арийская личность».

Что?! Катилина просто не верил своим глазам!

Перед ним был сам шеф Артели, коммерческий директор проститутской школы, который только что произносил речь в Актовом зале!

Удивленно раскрыв хорошенький ротик, Катилина подавил вызванный удивлением испуг и наклонил голову, всматриваясь в черты стоящего перед ним человека. Неужели действительно господин Артели?!

Пожалуй, что нет, все-таки — нет! Но очень, очень похож. Глаза у Артели были серые под мокрый асфальт, а у этого «нового» арийца — полны бриллиантовой бездны, как высокое небо над их головами, зеленые и неподвижные. Какие яркие Цвета живут в этих глазах! Тоже клон?

— День добрый, сударыня, — поприветствовал легата изумрудноглазый незнакомец.

Катилина молчал. Внезапно, как после резкого пробуждения ото сна, он вспомнил последние шестьдесят секунд своей поганой жизни. Шокер, упершийся в пупок, и ненависть, трепыхающуюся в сердце.

Блондин подошел поближе и пощелкал перед его лицом (или все же ее лицом?) своими длинными красивыми пальцами. Щелк-щелк.

— Эгей, сударыня, приходите в себя. Вы уже здесь?

Тело Катилины медленно отступило.

— Здесь — это где? — упрямо спросил легат.

— Хо! — ответил «арийская личность». — Вы задали отличный вопрос. Я вижу, мадам, вы вполне ожили. Это место обычно называют контактным центром. Ваше настоящее прекрасное тело лежит сейчас в тысячах кластеров отсюда в вашей родной Высшей Школе кластера Седан. Здесь — находится только реплика сознания.

— Значит, я сплю?

— Ну что вы! — Блондин выгнул брови и рассмеялся. — Я полагаю, адекватный человек вполне способен различить сон и явь. Вы ведь адекватны? Значит, должны видеть отличия. Во сне сознание несколько затуманено, событийная линия крайне алогична и вообще… во сне невозможно определить, что ты спишь. Так что нет, сударыня, это определенно не сон. С другой стороны, если вы обратите внимание на некоторые особенности декорирования данного контактного центра, то вполне осознаете, что это, в общем-то, и не совсем явь. Вон взгляните, — он протянул руку вверх, — облака на небе не двигаются, что говорит об их ненатуральности. Дует ветер, но деревья вдали не шевелятся. Все это грубая, дешевая иллюзия, специальная программа для удаленного общения — контактный центр! Разумеется, при желании можно оформить декорации контактного центра так, что вы не отличите их от настоящих. Вот только зачем? Фальшивые облака и трава нужны, чтобы мы не беседовали с вами в абсолютно пустом пространстве, не более. Суть не в картинке. Суть — в общении.

Блондин развел руками и, как бы смущаясь, добавил:

— Однако, как бы ни были плохи декорации, я говорю с вами вполне по-настоящему, на вполне конкретные темы, и общение наше — это объективная реальность. Это единственное, что имеет сейчас значение.

Катилина втянул голову в плечи. Объективная реальность? Дерьмо — новый чудесный мир на этот раз начал его по-настоящему доставать!

А вы, собственно, кто? — буркнул он с ненавистью, в очередной раз прокляв свой прекрасный женский голосок, совсем не походящий на привычный ему гортанный мужской выговор. — Вас зовут не Артели, случаем?

Казалось, блондин искренне удивился.

— Зовут? Нет, не Артели. А кто такой, позвольте спросить, этот ваш Артели?

— Шеф нашей школы. На вас очень похож.

Блондин повеселел.

— Серьезно? Ну, это просто совпадение. Вы знаете, очень часто в палатах Хеб-седа в разных концах вселенной поставщики предлагают одни и те же тела для реинкарнации. В результате покупатели часто выбирают одинаковые оболочки. Некоторые — из-за недостатка средств для заказа оригинального варианта, а некоторые — просто потому, что руки не доходят до тщательного выбора. Не скажу, что я сильно напрягался, выбирая себе эту внешность из дизайнерского каталога. Можно сказать, взял первое, что попалось. В конце концов два тела отличаются друг от друга не более чем два пиджака…

Он покивал, как бы подкрепляя этим бессмысленным жестом свои слова.

— Но будьте покойны, — заверил блондин, — я не имею к вашему Артели ни малейшего отношения. Впрочем, мое собственное имя вам также мало что скажет, мадам. Вы ведь новичок в нашей вселенной, не так ли? Меня зовут Эс Си Рукс. Но для друзей я просто Саймон, или Си. Вы можете называть меня так. Я специалист по подготовке экстрасенсов «тшеди» и в определенных кругах пользуюсь достаточной известностью, обусловленной участием во многих именитых проектах. Вы, кстати, мой следующий проект.

— Даже так?! — Катилина искренне удивился.

Ненависть ушла, отступая перед натиском любопытства. Неужели ответ на все его вопросы находится настолько близко? «Хорошо, — сказал он себе, — спокойно!»

Подавляя вспыхнувшие в голове эмоции, легат отвернулся от говорливого «арийца», манера общения которого немного сбивала с толку, и осмотрелся по сторонам. Действительно, при внимательном наблюдении ненатуральность окружающего пасторального пейзажа оказывалась очевидной, ибо имитация природы была сделана очень грубо. Деревья качались не так, как дул ветер, а удаленные объекты вообще состояли из точек-пикселей, как изображение на экране монитора…

«Ого! Вот и новые слова, которые я знаю, — подумал он. „Пиксель“ и „монитор“. Интересно, что это такое?»

— Интересно… — повторил Катилина вслух, не поворачивая лица к собеседнику. — Значит, я — ваш следующий проект. Объяснитесь?!

— Тут нечего объяснять, — ответил Эс Си Рукс и присел на скамью, грубо нарисованную в углу беседки. — Подумайте, познакомьтесь с вашей новой родиной поближе, узнайте, кто такие тшеди, и вы все с легкостью уразумеете все сами. Моя Функция в отношении вас, сударыня, достаточно проста и прозрачна. Я ваш э-э… гид. Скажем так, проводник на пути к совершенству. Я не обязан вам что-либо пояснять, мне за это не платят. Моя обязанность — довести до конца ваше изготовление, не более того. В этом смысле я, скорее, похож на программиста, загружающего софт в машину, а вовсе не на учителя.

Блондин вздохнул.

— Наша встреча в контактном центре — лишь первый шаг на этом до-о-лгом пути, — продолжил он. — Так что будьте внимательны. Сейчас у меня есть к вам одна конкретная просьба, один короткий рассказ, один дельный совет и один хороший подарок. Объяснения же я постараюсь дать по ходу дела. Давайте покончим с необходимым, и я, с вашего позволения, удалюсь до следующего раза. А у вас будет время все обдумать. Ну-с, с чего начнем?

Катилина скривился, но тут же одернул себя. Все-таки внешне он — женщина, а раз так, не следует гримасничать. Со стороны он себя, конечно, не видел, но ему подумалось, что звериный мужской оскал на красивом женском лице должен выглядеть несуразно и отвратительно.

— Просьба, рассказ, совет и подарок? — переспросил он. — Пожалуй, давайте с подарка.

Блондин Саймон по фамилии Рукс с пониманием дела кивнул и протянул маленький пластиковый пакетик. Внутри, на самом дне валялась бляшка из металла, внешне похожего на бронзу.

— Мой подарок — это химическая пластинка, — заявил Саймон. — Что-то вроде таблетки, но не для приема внутрь, а для наружного применения. Ее необходимо прикрепить куда-нибудь на тело, лучше — поближе к правому виску, но можно и на лоб и даже на щеку, чтобы содержимое препарата впиталось в вашу кровь через кожу. Коль скоро мы находимся в виртуальном контактном центре, вы понимаете, что это — всего лишь программный аналог настоящей химии. Вы спросите, для чего она нужна? Отвечу!

Я вызвал ваше сознание в личный контактный центр по двум причинам. Во-первых, до того как вам прикрепили шунт на висок, вы не были подключены к Сети, а значит, по определению не были способны сюда перенестись. Во-вторых, переносить ваше сознание сюда или в любое другое виртуальное место внутри Сети Корпорации я могу только в те мгновения, когда вы не находитесь под наблюдением системы слежения в самой Школе. В данном случае — во время удара шокера. Когда человека бьют шокером, ни один прибор не в состоянии следить за его матрицей. И пока вы дрожите там в конвульсиях, мы можем разговаривать в виртуале…

Катилина поднял глаза:

— Вы хотите сказать, что я до сих пор нахожусь под экзекуцией? Меня все это время пытают электрической дубинкой?!

— Это же контактный центр, виртуальное пространство! — возразил Рукс. — И время здесь течет по-иному. Я изъял вас всего на пару секунд. А здесь у нас будет примерно минут десять, чтобы поговорить, а потом вне зависимости от результатов разговора вы вернетесь обратно в собственное тело. Да, о чем я? Собственное тело вы и не покидали, просто информация о нашей беседе поступает к вам в голову через нейроразъем. Я же в данный момент нахожусь дома и общаюсь с вами через электронный узел в СИНК. Вот как обстоят дела!

— Понятно. А что такое СИНК?

— Это аббревиатура: Сеть Информации Нуль-Корпорации, или просто Сеть. Сверхмасштабная система связи, передачи данных, управления и контроля над населением. Вам это знакомо?

— Нет, — потрясенно помотал головой Катилина, — но опять же каким-то непонятным образом я понимаю, о чем вы говорите.

— Ничего удивительного, когда-то вы все это знали…

— Так расскажите же мне! Где и когда я знала об этом? Кто я? Кто такой Катилина?

— Катилина? В первый раз слышу это странное имя. Но мы отвлекаемся, сударыня, а минуты уходят. Давайте для праздных рассказов я выделю вам время позже. А сейчас — к делу.

— Позже? — опять вспыхнул легат. — Во время следующей экзекуции?

Но Рукс не услышал или пропустил его слова мимо ушей. Он быстро распечатал пакетик, достал химическую пластинку (вернее ее виртуальный аналог) и вложил в руку бывшему катафрактарию.

— Возьмите, приложите к виску, не теряйте времени. Программа пластинки активирует ваш шунт по-настоящему. Если вы успели побеседовать с сокамерницами о новом мире, вам должно быть известно, что население этого Искусственного Мироздания состоит из трех категорий людей. Клонов-агнатов, то есть рабов, воскрешенных корпорацией по контракту, клонов-когнатов, то есть свободных, умудрившихся заработать на бессмертие, не превращаясь в раба, а также демиургов Нуля, то есть владельцев акций Нуль-Синтеза, в своем большинстве — безумных и пресыщенных рантье.

Как вам должно быть уже известно, каждый из живущих в современном нам мире, вне зависимости от своего статуса имеет в правой боковой доле черепа нервный разъем или нейрошунт, для краткости называемый «шунтом». Этот шунт позволяет осуществлять прямое взаимодействие между СИНК, внесетевой компьютерной техникой и человеческим мозгом. Шунт работает бесконтактно, невероятно быстро и позволяет осуществлять передачу огромного объема данных практически на любом расстоянии в пределах Вселенных Нуля.

Но! У каждой из названных мной категорий населения шунт имеет разное программное наполнение. И если для демиургов-акционеров шунт означает почти божественную власть, то для когнатов и тем более агнатов-рабов он представляет в основном систему контроля, ограниченную по своим функциям.

Программа «химической пластинки» позволит вам, сударыня, выходить в Сеть, знакомиться с информацией и делать очень многое другое из тех вещей, что обычным рабыням не доступны. Причем так, что ни одно устройство, кроме особо настроенных, ничего не заметит. Конечно, демиургом Нуля этот прибор вас не сделает, но над уровнем обычных агнаток поднимет неимоверно. Подобные «скрытые» коммуникационные программы запрещены, а потому засекречены и безумно дороги. Не упустите свой шанс, дорогая, прикладывайте!

Немного опешивший от скоростной проповеди незнакомца легат Катилина при последнем возгласе собеседника автоматически сжал свой кулак. Но прикладывать пластинку к виску не спешил.

— Допустим, с подарком понятно, — произнес он негромко. — Вы говорили что-то еще о коротком рассказе, маленькой просьбе и дельном совете. Я слушаю.

Рукс кивнул.

— Рассказ уже был, — начал он, — про шунт, про информационную Сеть и когнатов. Просьба проста — не рассказывайте о нашей встрече никому, до тех пор, пока сами для себя не составите полную картину происходящего. Это нужно не мне, скорее вам самой… Что же касается совета, то тут скажу так: эта встреча немного неожиданна для меня! Я полагал, что мы встретимся с вами не раньше чем через несколько дней, а вышло — практически сразу после вашего шунтования. О чем это говорит? О том, что вы весьма не сдержаны в общении с персоналом Высшей школы и слишком смелы… И много рискуете! Очень редко встретишь секс-агнатку, которая умудрилась бы заработать наказание шокером сразу после первого собрания в Школе наложниц.

— Будьте сдержанней — вот мой вам совет! Терпение — это главное достоинство всякой рабыни, а для вас, для неинициированного тшеди, это вообще элемент выживания… Вы понимаете?

Катилина раззявил рот, чтобы спросить, кто такие эти проклятые тшеди, но в это мгновение Саймон вдруг вскинул локоть и взглянул на часы.

— Ага, время вышло, — воскликнул он. — Ну что же, до встречи. В следующий раз, когда вас надолго припечатают шокером, я буду с вами. По крайней мере постараюсь.

И, схватив Катилину за руку, он разжал маленький женский кулак, сграбастал «пластинку» и одним коротким движением прихлопнул ей на лоб.

— Полная активация произойдет примерно через сутки, — сказал он на прощание. — Удачных впечатлений!

В следующее мгновение беседка с плющом растворилась в накрывшей все тьме.

Три!!! Две!! Одна…

Шестьдесят секунд кончились.

Тело вздрогнуло, и глаза открылись…

* * *

Флавий… Аэций… Катилина…

Он был весь в красном, в алом и в золотом.

В темной лодке под яркими парусами. В море крови под звездами из рубинов.

Тягучая кровь! Она пульсировала под волной, как будто накрытая сверху тонкой, прозрачной пленкой. Резала его глаза могучим и мощным потоком, скручивающимся под «пленкой» каким-то диким, неистовыми торнадо. Но здесь, наверху, в лодке, царила лишь уютная тишина…

Полностью Катилина пришел в себя только через несколько минут после экзекуции, по пути из Актового зала в секцию личных камер.

Сознание бывшего кавалериста блуждало все это время где-то вдали от тела темными лабиринтами, а это самое тело медленно и совершенно независимо от сознания послушно передвигало ноги, опираясь на плечи подруг по прайду.

Кряхтя от напряжения и немного ругаясь, Мерелин и Роксана тащили обслюнявленную жертву шокера по коридору. Сопровождавшие вереницу рабынь мужики из охраны только забавлялись. Их крупныетела весом под центнер — мелких тут не было — содрогались от смеха, когда две тонкие фигурки наложниц проносили между ними скрюченную третью.

Во время пути Катилина почти ничего не видел. Тройное применение шокера всего за один день — доза, способная свалить даже слона. Однако плоть наложниц не являлась примитивной плотью животных. Генная модификация сделала свое дело, и порог адаптации у женщин-клонов был более чем велик. Нет, боль они чувствовали так же, как и обычные, не обработанные инженерами-генетиками примитивные живорожденные натуралы, но вот избавиться от последствий шока, от ран, болезней, отравления — с этим у роскошнотелых агнаток все обстояло гораздо проще.

Медленно раздвинув веки и еле шевеля сведенными судорогой мышцами подрагивающей шеи, кавалерист-девица медленно осмотрелся вокруг.

Картинки сливались и накладывались друг на друга. Несмотря на вернувшееся в череп сознание, в глазах еще прыгали маленькие искорки как при сильном ударе головой о что-то твердое. Это, видимо, последствия действия махейра, предположил Катилина, а раз так, то они вскоре пройдут, нужно просто потерпеть.

Но внезапно бывшего катафрактария обеспокоило кое-что еще. В правой секции его зрительного поля обреталось странное нечто. Красноватое, дрожащее, походившее на увеличенный человеческий зрачок или уменьшенную до миллиметров десяти в диаметре мишень для стрелков.

Нечто интенсивно мигало.

Катилина помотал головой, пытаясь отогнать наваждение, однако совершенно без толку. Красный глаз упорно отказывался превращаться в остаточный синдром после удара и продолжал равномерно пульсировать.

«Очевидно, я схожу с ума», — спокойно подумал катафрактарий.

Сквозь туман и тупую боль, пульсирующую в висках, экс-легат пытался смотреть вокруг. Картинки по-прежнему прыгали внутри его черепа, не умещаясь и выскакивая из головы за каждым следующим поворотом, и все же теперь это движение стало спокойнее, и кое-что он смог уловить.

С момента выхода из «отстойника» Катилину, прежде всего, по вполне понятным причинам интересовала геометрическая структура Высшей школы — ведь если отсюда предстояло бежать, то необходимо знать, куда, в каком направлении, в какую сторону и как долго.

В этом смысле наблюдения обескураживали. Еще в Актовом зале, а также по пути к нему из собственного отстойника (Мерелин называла эту часть Высшей школы «Секцией адаптационных камер») Катилина отметил некую странную особенность. В Актовый зал вело множество коридоров с разных направлений и под разным углом к его стенам. Коридоры стекались к Актовому залу со всех сторон, словно лучики морской звезды. То, что коридоры стремились к актовому залу не под прямым углом, а как бы от периметра круга к центру, должно было означать, что помещения, входы в которые размещались в коридорах, должны иметь неправильную форму. Вероятнее всего — форму неправильных многоугольников или, в лучшем случае, трапеций. Однако все отстойники являлись сферами, а вовсе не многоугольниками!

Смущало и другое. Ширина отстойников вряд ли превышала десять метров в диаметре. Однако расстояние между дверями отстойников в коридоре даже на самый беглый взгляд казалось существенно больше этих несчастных десяти метров.

Учитывая все это, Катилина без труда рассчитал, что общая структура Актового зала и прилегающих к нему коридоров с адаптационными камерами должна, таким образом, походить на «снежинку»: большое помещение в центре, а от него во все стороны разбегаются прямые лучи. От лучей в свою очередь отходят маленькие «лучики», на каждом из лучиков — точка, то есть помещение отстойника. Но тогда выходило, что между «лучами», «лучиками» и «точками» не существовало стен, по крайней мере в привычном понимании этого слова. Со всех сторон их окружала некая сплошная твердь, а стен-перегородок — просто не существовало! Получалось, что ни одно из помещений не соприкасается с другим, а соединено только узкой линией коридора.

Все это еще можно было понять, если бы помещения Высшей школы располагались под землей, тогда можно было бы думать, что они просто вырыты в грунте. Однако Мерелин уверяла их с Роксаной, что школа расположена внутри космического планетоида! Зачем же тогда такая жуткая растрата внутреннего объема?

Тогда, в коридорах Секции адаптационных камер и в Актовом зале, Катилина не придал этому открытию большого значения, заключив, что между «точками» вероятнее всего находятся дополнительные «кривые» помещения, входы в которые ведут из каких-то других коридоров. Однако сейчас, болтаясь на руках у подруг и с трудом ворочая пудовой головой по сторонам, он с ужасом осознал, что в Секции личных комнат повторяется та же геометрическая структура!

Коридор, по которому ее тащили подруги, кончился новым обширным холлом, из которого под разными углами во всех направлениях отходили новые «лучи». Лучей было пять — ровно но количеству классов 725-го курса.

Евнухи недолго порядились между собой, затем, видимо оговорив распределение классов курса по камерам, начали «развод». Каждому классу указывался отдельный коридорчик, также заканчивавшийся небольшим общим холлом с диванами. Из этого холла во все стороны опять уходили еще более узкие коридорчики. В них наконец и стали разводить прайды.

«Прайдовые» коридоры в свою очередь упирались в общий холл, еще меньший, чем «холл класса». По периметру этого последнего помещения уже размещались двери в личную комнату каждой агнатки. Комнаты помечались табличками на дверях: «альфа», «бета», «гамма», «дельта» и «эпсилон» — в соответствии с приставкой в имени каждой из рабынь внутри прайда. Что это означало — оставалось по-прежнему непонятным.

Отгоняя послешоковый дурман и удивление, Катилина покачал головой. После непродолжительного логического анализа он без труда прорисовал в своем воображении нехитрые геометрические построения, которые смогли бы отразить в виде схемы Секцию личных комнат. Ее помещения, если сравнивать их, например, с Секцией адаптационных камер, представляли собой «суперснежинку». Центральный холл, лучи, общий холл для каждого класса, еще лучи, общий холл для каждого прайда, еще лучи, общая комната прайда и, наконец, личные комнаты девушек.

Что за здание может вместить в себя подобную безумную структуру?

Все это просто вводило его в ступор.

«Суперснежинка» личных комнат соединялась со «снежинкой адаптационных камер» единым коридором. Он, однако, изгибался где-то на середине пути, как будто оба луча сходились друг с другом. В месте сгиба, в сторону отходил еще один коридор, что было логично — ведь из системы «снежинка-суперснежинка» должен был иметься какой-то выход. Логика дорисовывала, как этот коридор где-то вдали выходит еще в один холл, в который стекаются новые и новые коридоры…

Катилина отогнал эту картину как наваждение. То, что он видел, не укладывалось в голове. Где-то тут скрывался явный подвох — надземные помещения не могли иметь подобной схемы построения без стен, поскольку при такой структуре совершенно безосновательно расходовалось очень много свободного места, что просто противоречило нормальной человеческой логике.

Еще более этой логике противоречила подобная трата места в космическом планетоиде, ведь, как он уже понимал, пространство там должно очень высоко цениться. Даже если у Корпорации есть Нуль-синтез и все производится бесплатно, возводить такие громадные сооружения и использовать только часть их внутреннего объема просто глупо. И, следовательно, что-то здесь было явно не так.

С такими мыслями, опираясь на плечи подруг по несчастью, Катилина дотащился до собственной камеры. Еле передвигая ноги, он заполз внутрь своего нового обиталища, грохнулся на что-то мягкое и почти мгновенно провалился в сон…

Окончательно он пришел в себя только спустя полчаса, так, по крайней мере, сообщали большие электронные часы, висящие на стене. В самом начале Мерелин и Роксана вроде бы немного посидели рядом с ним, что-то говорили ему, пытаясь поддержать, а потом ушли.

Катилина прекрасно помнил, что на обустройство в новых жилищах секс-агнаткам выделили ровно час. В принципе, этого было более чем достаточно. Вещей у них не имелось, а потому разбирать и раскладывать в комнате им ничего не требовалось. Время предназначалось в основном на ознакомление с жилищем, на непосредственное распределение номеров между тремя сотнями учениц курса, на установку евнухами личных кодировок на двери каждой комнаты, а также на совершение секс-агнатками перед началом занятий необходимых гигиенических процедур.

Еще в камере отстойника Мерелин объясняла подругам-прогам, что кодировки на дверях личных камер будут радиометрические, то есть настроенные на сигнал шунта каждой рабыни. Никаких ключей, отмычек и механических замков в Высшей школе не предусматривалось. Оставив бесплодные попытки, Катилина с трудом приподнялся на локте и обвел комнату мутным взором.

Перед прекрасными очами кавалерист-девицы предстали новые женские апартаменты, где предстояло обитать последующие полгода.

Даже на первый взгляд «личная комната» значительно отличалась от адаптационного отстойника. По крайней мере здесь имелась мебель — например кровать, на которой он возлежал.

Теоретически, Каталине следовало торопиться, ведь большая часть времени, выделенного на осмотр комнаты и размещение в ней, уже прошла. Совершив почти нечеловеческое усилие, Катилина встал. Голова кружилась, в горле булькала тошнота. Подавив оба неуместных на данный момент рефлекса, легат сделал шаг левой. Затем, чуть покачиваясь, правой. Как бы там ни было, сон пошел на пользу, по крайней мере он мог самостоятельно ходить, не опираясь на нежные плечики сексапильных подружек. Это обнадеживало.

В целом стилистика помещения оставалась той же, что и в отстойнике: те же белые стены, те же убивающие глаз мягкие обводы помещения без углов. Автоматическая дверь с электронным замком и прочие «приятности» цивилизованного рабства.

Главное отличие новых жилищ состояло в том, что в личных комнатах девушки жили не всем прайдом, как в отстойнике, а по одной. В общем холле, куда выходили все двери их прайда, имелись два дивана, три креслица и стеклянные столики с глянцевыми журналами весьма фривольного содержания. Там девушки могли общаться между собой в свободное время, которого, впрочем, в процессе обучения предполагалось совсем не много. И в холле, и в коридорах, и в личных комнатах к вящему удовольствию извращенцев, буде такие найдутся среди евнухов персонала, оказались установлены видеокамеры, в постоянном режиме фиксирующие все, что происходило внутри общежития для наложниц. Все это Катилина узнал чуть позже, а сейчас его интересовали прежде всего собственные новообретенные апартаменты. Наводящих на размышления предметов тут имелось множество.

Например, внутри «личной комнаты» не оказалось ни одного предмета, способного причинить человеку вред. По крайней мере, усмехнулся Катилина, так полагали охранники. Вся мебель в комнате оказалась стационарной, ее невозможно было ни сдвинуть, ни приподнять.

Из мебели, кроме вышеупомянутой кровати, в частности, имелись: узкое кресло, намертво приделанное к полу; тумба, также закрепленная на полу и стене; встроенный шкаф с синтезатором для одежды и хрупкими пластмассовыми вешалками.

И все — ни стола, ни стульев, ни кухонной утвари обстановка не предусматривала.

Вешалки внутри встроенного шкафа оказались практически пустыми, поскольку кроме прежних джерси и шорт начальным классам ничего не полагалось. Еще в адаптационной камере Мерелин объяснила им с Роксаной, что немного позже девушкам выдадут индивидуальные наряды, кое-что из белья, а также открытую обувь на шпильке, чтобы дефилировать на рабовладельческих аукционах, но случится это не раньше, чем их класс закончит первый курс обучения.

А вот косметику и средства ухода им выдавать не будут, да и зачем они? Прекрасные лица секс-агнаток украшались «вечным визажем» еще при клонировании — самой пигментацией кожи, расцветкой век, немеркнущих губ, удлиненных ресниц, тонких крыльев бровей…

Вспомнив недавнюю беседу в контактном центре с неизвестным деятелем по имени Саймон Рукс, Катилина присел на кровати и испуганно коснулся своего лба, на который зеленоглазый двойник шефа Артели приклеил химическую пластинку.

Конечно же он ничего там не обнаружил — кожа была чиста.

Впрочем, пластинка это просто символ, чего он ожидал? Вероятно, на самом деле Рукс влил в его шунт скрытую коммуникационную программу…

Катилина резко дотронулся до шапки нейро-разъема, словно пытался проникнуть внутрь, погладил висок… Ничего не чувствовалось. Активация через сутки, так, кажется, говорил его виртуальный собеседник? В одном незнакомец прав: их беседа, видение беседки с плющом, а также сам блондинистый ариец были слишком реальны, чтобы оказаться бредом.

«Хорошо, — решил про себя Катилина, — сутки я подожду. В том числе и с вопросами».

С этими жизнеутверждающими мыслями он откинул в сторону воспоминания о Руксе и продолжил осмотр личной комнаты.

Оказалось, личная камера секс-агнатки вмещала кроме общей комнаты вполне приличный санузел с душем и туалетом. В индивидуальном жилище, таким образом, имелось две двери: одна — наружу, с замком; вторая — в санузел и без замка. Обе двери казались сделанными из пластика. Все выглядело предельно просто, но практично — чисто и гигиенично. Санитарное помещение было отделано декоративной керамической плиткой, а основная комната — пластиковыми панелями, а одна стена в ней представляла целиком большое зеркало. В связи с наличием клозета в «индивидуальных» помещениях пол был обычным, слава богу, без функции утилизации.

В санузле нашлось множество мелких предметов — зубная щетка, губка, мыло, расческа, в шкафчике рядом с душевой кабиной — разнокалиберные полотенца и даже постельное белье. А под раковиной Катилина обнаружил мусорное ведро с пластиковым пакетом.

Все вещи, используемые предполагаемой обитательницей комнаты, если они не закреплялись на полу и стенах, являлись разовыми. Не только уже ставшая привычной «бумажная» одежда, но и полотенца, и простыни — все. Только пищевых пластинок новый синтезатор не производил, поскольку питаться полагалось в столовой.

Закончив осмотр, Катилина снова повалился на кровать. Он прикрыл глаза и тут с удивлением обнаружил любопытное явление — то странное «нечто» в форме глаза-мишени, что висело справа перед лицом, исчезало, как только он закрывал глаза, и вновь появлялась — когда он их открывал!

Примерно минуту удивленный легат экспериментировал, хлопая своими новыми чудными и восхитительно длинными ресницами — эффект повторялся без изменений.

Решив, что имеет дело все же с неким отпечатком на глазной радужке, который просто не виден в темноте при опущенных веках, Катилина выбросил красное пятно из головы. Он с удовольствием закрыл глаза («мишень-глаз» исчезла) и провалялся на матрасе без движения остаток отпущенного свободного времени.

Вскоре за ним зашла Мерелин, и вместе с Лилит и Роксаной (вредная Эффи уже ушла в столовую одна) весь «девятнадцатый» женский прайд отправился на первый завтрак в своем новом обиталище.

Поза 6 Мироздание от Мерелин

Кластер Седан. Индустриальный центр AT № 166. Высшая Школа Артели. Столовая женских прайдов. Десять минут спустя

Длинный коридор, по которому девушки вышли из «сверхснежинки» секции личных комнат, привел их к новому более широкому коридору, ответвляющемуся от места соединения со «снежинкой» Актового зала и адаптационных камер. Эта линия, проследовав почти через двести метров стальных недр 166-го ИЦа, вывела женский прайд к святая святых всякого общественного заведения, а именно — к столовой. В рабский общепит с разных сторон стекались новые коридоры, похожие на тот, по которому они сюда пришли; по всей видимости, они вели к «снежинкам» других курсов. Так же как из актового зала и из общего холла 725-го курса, из столовой помимо «лучевых» коридоров, идущих от него под углом, один самый широкий коридор вел прямо. Посмотрев на этот огромный проем, Катилина мысленно развел руками и усмехнулся. Структура Высшей школы представала перед ним все более и более в банальном свете. Снежинка Актового зала и снежинка секции личных комнат были, судя по всему, частью еще большей снежинки. Вопрос, чем же заполнено пространство между всей этой паутиной из «лучей» и помещений, по-прежнему висел в воздухе.

Сама столовая для наложниц представляла собой гигантскую полусферу, на полу которой длинными рядами, кольцо за кольцом, размещались столики, рассчитанные на один прайд. Столиков, впрочем, стояло великое множество, так что садиться можно было хоть парами, хоть по одной.

От узкого и явно не предназначенного для людей проема в стене к центру круглого помещения тянулась прямая линия — то из кухни шел раздаточный стол, по которому на длинной ленте конвейера проплывало множество блюд, впрочем, достаточно однотипных и не вызывавших у Катилины восторга или аппетита.

Мерелин объяснила, что блюда в рабской столовой никто не готовит и соответственно не раздает и не убирает. За окошком в начале конвейера стоит аппарат Нуль-синтеза, он и производит все блюда из ничего, а в конце конвейера находится нуль-утилизатор, уничтожающий все, не взятое с ленты. Поэтому еда в столовой всегда свежая, только что приготовленная, с пылу, так сказать, с жару, если подобные аппетитные слова подходят к пойлу, которым их тут будут кормить. Лента, естественно, полностью автоматизирована, и персонала нет. За поведением агнаток, чтобы не бушевали, не били посуду и не ссорились друг с другом, следят камеры, а также примерно сотня охранников, стоящих по периметру столовой с махейрами и эстиметами в кобурах. Злить охранников не стоит, ведь шокер — то еще удовольствие. Ходите тихонько, говорите негромко, ешьте быстро, посуду после еды скидывайте в утилизатор, и вообще, долго не засиживайтесь за столом.

Катилина, опробовавший действие махейра на собственной шкуре, понятливо кивнул, и девушки поспешили к раздаточному столу.

Закрепленная на нем скользящая лента оказалась на поверку многоэтажной. По нижней плыли небольшие подносы и посуда, по средней — основные блюда, по верхней — напитки и крекеры.

— Какая гадость! — покачала головой Роксана, когда они подошли ближе к раздаточной линии, миновав едва ли не десяток рядов со столиками. — Дома я бы даже смотреть на это не смогла.

— Ну и не смотри, ешь не глядя, — хихикнула Лилит.

— Спасибо. Смешно. — Рокси скептически покачала головой; у них с Лилит отношения категорически не складывались.

— Я говорю серьезно, — синеволосая мирно пожала плечами, — Рокси, ты просто еще не пробовала эту дрянь. На вкус она еще ужасней, чем выглядит. Так что если любоваться нашим обедом, то точно не съешь.

Катилина молча дождался своей очереди и подошел к конвейеру. Там сложил на поднос еду: блюдо с крекерами, тарелку с прозрачным овощным бульоном и глубокую одноразовую емкость цилиндрической формы — то ли пластмассовый фужер, то ли стакан со странной мутноватой жидкостью белесого цвета. В меню значилось, что в фужере находится «сбитень», а также прописывалось количество килокалорий, витаминов и микроэлементов.

В который раз легат отметил про себя, что неизвестно откуда знает значение слов «килокалории», «витамины» и «микроэлементы». Уже ничему не удивляясь, он мысленно пожал плечами, не спеша изучил данные меню и мысленно прикинул — с витаминами и микроэлементами выходило не плохо, список был указан достойный. А вот с калориями — просто беда: в еде их содержался минимум.

Бывший кавалерист и военный, привычный, естественно, к другому пищевому рациону, неуверенно попробовал жидкость на вкус. Лилит оказалась права — действительно, жидкость оказалась безвкусным дерьмом. Как говорится, натуральный продукт: сода, песок и известь, вот и все вкусовые ощущения. Однако наверняка ложные — ведь не травят их тут таких дорогих и красивых, на самом деле?

Девушки прошли за ближайший стол и сели там вчетвером — Эффи ела отдельно.

Молча пили и грызли крекеры, Катилина думал. В голове его роилось множество вопросов, прежде всего связанных с видением во время болевого шока, с разговором в контактном центре с блондинистым незнакомцем. Слова «шунт», «тшеди», «когнаты», «агнаты» «демиурги Нуля» мучили его душу до боли в висках.

«И все же, — решил легат, — расспрашивать следует по порядку, не торопясь…»

— Мерелин? — спросил он, решительно отложив ложку в сторону.

— Чего? — отозвалась старшая подруга.

— Обычное дело, — начал Катилина, улыбнувшись, — хочу спросить, как всегда… Ты можешь пояснить, что говорил на собрании этот изверг, Деморти? — Катилина отодвинул к ложке фужер со сбитнем и потер рукой висок с нейрошунтом. — Что он имел в виду под «этикой поведения» и — как там? — «позициями покорности»… так кажется?

— Именно, — неожиданно оживилась и поддакнула ему Рокси. — А еще нам интересно, как проходят занятия с фетишами и в чем состоят тренировки по психологической устойчивости. Мэри, что это еще за дрянь?

Мерелин деликатно дожевала крекер, глотнула сбитень и с тоской посмотрела на подружек.

«Господи, как все же хороша!» — подумал в этот момент Катилина. Столь чувственные губы, столь мягкая бархатистость щек! Высокая шея, платиновые волосы, как будто растрепанные, ниспадающие на плечо задорными локонами. И прекрасный взгляд умных, печальных глаз.

Мэри качнула головой.

— Знаете, девчонки, — ответила она задумчиво, — вам лучше не вдаваться в такие подробности, ей-богу. Первые занятия начинаются уже сегодня, и, поверьте, скоро вы станете более чем знатоками в этой области. А если конкретно…. неужели вы и правда не догадываетесь, что собой будет представлять наше обучение, после всего что случилось?

Она вздохнула и изящным движением смахнула пальцами локон со лба.

— Фетиш-тренинг?.. Напряги фантазию, Роксана. Напрягла? Теперь добавь чуть-чуть жути и представь, что все это делает с тобой господин евнух Деморти. Наш добрый господин евнух Деморти. Представила? Вот именно это и будет с нами, в самых немыслимых и жутких комбинациях. А по поводу психологической устойчивости лучше вообще не спрашивайте. Даже вспоминать не хочется. Просто запомните, мы — дерьмо. Расходный материал. С нами можно делать все что хочешь, пока срок контракта не истек.

Но самое главное — убить нас они не могут! Только искалечить. Но даже если кто-нибудь из учениц умрет в процессе обучения или тренировок, ее тело будет восстановлено за счет Нуль-Корпорации. А значит, пока мы здесь — мы бессмертны! Постарайтесь отнестись к нашей Школе как к жестокой, дурной, грязной игре больных мужиков-шизофреников, помешанных на сексе и насилии. Игре, от которой тянет рвать, но которая в любом случае имеет конец. Нужно просто дождаться. Вытерпеть и дожить! Иначе — выгонят из школы и… дисквалифицируют… — Мерелин развела Руками. — А хуже потери квалификации в нашей профессии и представить себе нельзя. Надеюсь, вы мне верите.

Роксана заткнулась под впечатлением, произведенным словами Мерелин, однако экс-легат старался вычерпывать из потока словесной информации только голые факты и отбрасывать в сторону эмоциональную часть. «Терпение? — задумался он. — Хм, кажется, мне уже сегодня советовали нечто подобное».

— А в чем заключается потеря квалификации? — поинтересовался он вслух. — По мне это место — просто скотоферма. А значит, если выгонят — буду только рад.

— О да, — согласилась Мерелин. — Вопрос только в том, куда выгонят.

— И куда же?

— Если все выдержишь, то через шесть месяцев, как справедливо заметил шеф Артели, нас отправят на аукцион, с которого мы и последуем к покупателям. Возможно, если повезет, в частные коллекции демиургов Нуля. Возможно, если не повезет, в коммерческие бордели при эпархиях и секторатах. Возможен, в принципе и усредненный вариант — в случае, если девушка попадет в руки владельцев-когнатов, накопивших деньги на наложницу, но… в любом случае все эти варианты приемлемы в той или иной степени.

Особенно привлекательным, как я уже говорила, является пункт номер один — гарем демиурга. В среднем такие гаремы насчитывают десятки, а иногда сотни тысяч наложниц. Сами понимаете, при такой численности сексуальных рабынь шанс увидеть и обслужить своего господина выпадает не чаще, чем раз в несколько лет, а в остальное время — безделье. Гаремные дворцы, сады, закрытые пляжи, ухоженные парки — время летит быстро. Впрочем, очень часто богачи устраивают охоты на надоевших наложниц с собачьей травлей и разрывными пулями, а иногда — замысловатые истязания и многодневные пытки. Однако… не все так страшно тут: отъявленными шизофрениками и маньяками по статистике являются не более десяти процентов демиургов, остальные — в этом смысле сравнительно нормальны. А вот если тебя дисквалифицируют…

— То «сотрут»? — предположил Катилина.

— Ты меня удивляешь! — воскликнула в ответ платиновая блондинка. — По-моему, давно пора догадаться, что в Нуль-Синтезе не принимают коммерчески не продуманных решений. Это же Корпорация, а не церковь, армия или общество защиты природы.

— Когда мы сидели в камере адаптации, Лилит сказала…

Я пошутила, — внезапно прокомментировала собственные слова синеволосая. — Это была глупая шутка, точнее недоговоренность. Лень было объяснять двум новеньким дурам про «дисквалификацию».

— Ну и? — Катилина пропустил «дур» мимо ушей. — Вы все-таки расскажете нам с Роксаной, что это за дрянь?

— Попробую, — согласилась Мерелин. — Дисквалификация происходит, когда тебя лишают статуса коммерческой наложницы, понимаешь? Ты не идешь на продажу, тебя больше не учат, ты не попадаешь на аукцион. Но на твое тело уже потрачены деньги. Более того, на твою матрицу, чтобы там ни говорила Лилит (здесь Лилит фыркнула), деньги тоже потрачены. Убивать тебя или стирать матрицу было бы напрасным растрачиванием средств. А Нуль-Корпорация содержит значительные силы военных, флот, спасателей, поселенцев военных колониальных магистратур. Все они, как ты сама понимаешь — мужчины, и им тоже нужны женщины.

Катилина расхохотался.

— Обалдеть! — воскликнул он. — То есть дисквалифицированные наложницы становятся служебными шлюхами для военных? А может, это и лучше, а?

— Ты что, действительно настолько глупа? Там долго не живут. И смерть в армии не самая приятная.

— Ну как сказать, не самая приятная, — попыталась съязвить Лилит. — Я так полагаю, они дохнут там от переизбытка любви.

Мерелин решительно развернулась к ней:

— Слушай, заткнись, а? Ты думаешь, это повод для шуток?

— А от чего еще? Вояки грубо обращаются с дамами? Бьют или регулярно отстреливают использованных наложниц?

Блондинка пожала плечами:

— Я, знаешь, там не была, к счастью, а то бы не обсуждала сейчас эту поганую тему. Но слухи ходят, их много, и все они говорят про одно: жизнь армейских агнаток не сахар. Согласно официальной статистике, которую нам постоянно озвучивали, пугая дисквалификацией, средний срок жизни крепкой и физически здоровой наложницы в армии составляет один-два месяца. И адью! Понятно? Хватит об этом, тоже мне нашли предмет для сплетен…

Некоторое время после этой вспышки девушки молча ели, поскребывая алюминиевыми ложками по тарелкам.

Наконец Катилина, который, несмотря на голод, не ел, а обдумывал услышанное, прервал затянувшееся молчание.

— Мерелин, — снова позвал он, отодвигая в сторону еще и тарелку с бульоном, — знаешь, меня, в общем-то, не столько интересовала дисквалификация и фетиш-тренинг, сколько кое-что другое. Я все же не понимаю устройство и функции Корпорации. Неужели мы с Роксаной действительно созданы в компьютере? Ты говоришь, что мы живем в Мире-После-Смерти, как бы в загробном царстве. Так существовали наши миры на самом деле или нет? Как соотносятся наши с Роксаной воспоминания о прошлом и все это? — он обвел рукой комнату.

— Никак, — процедила сквозь зубы златовласка, она все еще была зла. — Но ты правильно поняла: ваши с Роксаной миры — это фикция, что-то вроде компьютерных игр, виртуальная реальность. Однако она собрана из фрагментов, взятых из подлинной человеческой истории, закончившейся вместе с гибелью Естественного Мироздания. А на вопрос, настоящая ты личность или плод воображения — ответь себе сама. У новых прогов воспоминания Фрагментарны, однако постепенно память будет к тебе возвращаться, выстраиваясь в стройную картину. Если через некоторое время ты вспомнишь свой мир во всех подробностях, а свою жизнь — в последовательности событий, то можешь быть уверена, что ты — настоящий человек. А если не вспомнишь — значит, ты чья-то выдумка.

Но на самом деле особой разницы тут нет. В любом случае каждый прог — совершенно новый с биологической точки зрения организм, а программные миры — не более реальны сейчас, чем созданные природой и давно погибшие «естественные» вселенные Древней Земли. Программные миры используются клоноделами Корпорации с одной целью — для формирования внутри думающих машин полноценных человеческих личностей с памятью, образованием и культурой. Это делается, чтобы не тратиться на выращивание взрослых особей в нашем, реальном мире. Представь: ты вырастила клона. Чтобы в его разуме сформировался полноценный человек, потребуется то же самое время, что и маленькому ребенку для взросления, — пятнадцать, а может быть, двадцать лет. До этого срока свежевыращенный клон будет недоразвитым дурачком или взрослым ребенком — называй, как тебе больше нравится. Кормить новых клонов двадцать лет, разумеется, экономически не выгодно — проще отказаться от клонирования и выращивать обычных детей. Теперь вы понимаете схему? Компьютерные матрицы выращиваются из соображений экономии. Формула довольно проста: вырастил клона — вложи ему в мозг зрелый разум и получи взрослого раба. Иначе никак. Кому нужны тела с мозгами новорожденных?

Катилина нахмурился. Идея использования компьютерных матриц для создания взрослых людей-рабов показалась ему смутно знакомой. И все же…

— Допустим, — согласился он. — Но почему тогда вы с Лилит и Эффи — не проги? Разве не проще делать прогами всех наложниц? И к чему тогда эта Высшая школа? Если вашей цивилизации доступен такой уровень технологий, не проще ли проводить обучение рабов внутри этих, как ты говоришь, «игр»? Запрограммировать определенное количество личностей, заранее склонных к терпению и покорности, а все ужасы обучения проводить с ними «внутри» программы. И все дела!

Блондинка оторвалась от тарелки. Немного помолчала. По выражению лица было видно, что подобные разговоры начали ее сильно доставать.

Во-первых, — пояснила старшая подруга, — технологии эти доступны вовсе не «нашей цивилизации». Моя родина и я лично не имеем никакого отношения к управлению тем ублюдочным монстром, что зовется Корпорацией Нулевого Синтеза, пожалуйста, не обобщай. А, во-вторых, у меня нет ответа на твой вопрос, прог, ибо я всего лишь секс-агнатка, как и ты сама. Постельные игрушки не похищают в замыслы хозяев. Мы — живые вагины, и я не знаю! Но, как могу догадываться, видимо, им не проще.

— Наверное, тут дело в разнообразии, — неожиданно подала голос Лилит, воздев ложку, как указующий перст. — Видишь ли, Кэти, если делать всех наложниц «типовыми», то у покупателей, возможно, пропадет интерес к покупке. Ведь новая женщина интересна мужчине не только как тело — что он там не видел? — но и как новая личность!

— А вот это интересно, — неожиданно рассмеялся Катилина, позабавленный женским анализом мужских предпочтений. — То есть ты полагаешь, что покупателей наложниц интересует женская эрудиция и интеллект?

— Нет, разумеется.

— Душа может быть? О, может быть, любовь?!

— Иди к черту!

— Тогда о чем речь? Вот уж чего не ожидала услышать в этой обстановке тюрьмы, так это подобный душещипательный бред. Тем более от тебя, моя циничная Ли!

— Отстань, — возмутилась Лилит, — я говорю всего лишь о новизне. Не понятно? Когнатам и демиургам плевать на женские чувства и переживания, но каждый раз им хочется иметь новую бабу. Кэти, это же очевидно, как божий день! А новизна агнатки не измеряется только телом. Одна и та же наложница при желании господина может сменить хоть сто оболочек за год — если денег у хозяина хватит. А вот ее личность, душа, память — это совсем другое. Вот что ценится. Не мысли ее, не думы, а просто ощущения хозяина, получающего наслаждение от новой, незнакомой женщины! Конечно, о точных причинах появления среди нас наложниц-прогов нужно спросить у менеджеров, что оформляют заказы на каждую промышленную партию. Но мне кажется — это единственное объяснение. «Коммерческое», черт, как и все вокруг нас!

— Разумно, — согласился Катилина, тряхнув роскошными девичьими волосами, — допустим, принимается. С происхождением прогов более-менее ясно… — Он скосил глаза на Роксану — ту, похоже, трясло; очевидно, собственное происхождение не вполне устраивало бедняжку. — А что насчет наших контрактов? Может ли у нас быть какое-то иное будущее, кроме гарема?

Я понимаю, — продолжил он, — мы все — мертвы. Мы умерли, неважно, в программных мирах или в давно сгинувших «естественных». Корпорация возродила наши души, дала нам новые тела. И то, и другое мы должны отработать, как точно выразилась Рокси, «стоя на коленках или лежа на спине». Потом — свобода и пособие. Потом — смерть и новый контракт. И так — бесконечно. Допустим. Общую суть я поняла… Но как устроено общество этого мира? — Катилина облизал губы, поскольку подбирался к главному вопросу, ради которого затеял весь разговор. — Как в Нуль-Корпорации живут свободные когнаты? Кто такие тшеди и демиурги Нуля? Кто-нибудь может объяснить?

Старшие девушки молча переглянулись. Роксана моргнула — она явно не уразумела половину сказанного.

— Ты знаешь о тшеди? — глухо спросила Мерелин, несколько более напряженно, чем следовало при общении с младшей подругой.

— Почти ничего, — совершенно искренне развел руками Катилина, — но очень хочу узнать.

— Опять сверхпознания из глубин мозга? — настороженно посмотрела на него «наставница».

— Что-то вроде того, — согласился легат. — Скажи мне для начала, тшеди и демиурги Нуля — это одно и то же?

— Нет.

— Прекрасно, а то я уже начал подозревать себя в маразме. Но они как-то связаны между собой?

— Пожалуй… — Мерелин задумчиво отвернулась и накрутила на палец непослушный локон, — однако … ты меня удивляешь. Впрочем, я расскажу, почему нет? В каком-то смысле, Кэти, я тебе соврала, тшеди и демиурги Нуля, как правило, едины в двух лицах. Но …прямой зависимости тут нет. Словом «тшеди» называют экстрасенсов. Просто экстрасенсов. Не понимаешь? Это существа со сверхестественными способностями, они встречались среди людей всегда, иногда чаще, иногда реже. Слово «тшеди» происходит от какого-то древнего термина из мертвого языка, использовавшегося человечеством еще на Древней Земле. Слова «Хеб-сед», ишед, махейр, например, взяты из того же языка. Сейчас большинство высших чиновников Корпорации набирается из тшеди, то есть из экстрасенсов. А после службы большая часть из таких тшеди-эстрасенсов становится демиургами Нуля, то есть акционерами Корпорации. Вот и вся связь.

Тшеди также много среди свободных когнатов. И только агнаты-рабы не могут быть тшеди. Потому что это глупо. Тшеди слишком могущественны, чтобы подвергать их унижениям рабства. Поэтому и каком-то смысле можно сказать, что экстрасенсы-тшеди — это не просто люди, обладающие сверхспособностями. В условиях Корпорации принадлежность к тшеди — это, в основном, показатель статуса. Высших должностей и богатства могут добиться только экстрасенсы. А люди без сверхспособностей обычно обречены всю жизнь быть рабами. И, пожалуйста, больше меня не спрашивай об этом, — при этих словах лицо Мерелин исказила недобрая гримаса. — Знавала я однажды одного тшеди, такой был ублюдок, какого поискать!.. В общем, получается так, что тшеди — это те, кому формально или неформально принадлежит власть над Нулем. Те, кто владеет этой мерзопакостной системой. Хотя к самому Нулю, как я понимаю, способности тшеди не имеют никакого отношения.

Блондинка помахала рукой, как бы подыскивая слова.

— Тшеди и Нуль-Корпорация, — продолжила она, — это совершенно разные вещи, независимые Друг от друга. Наука и техника Корпорации существуют отдельно, сверхспособности тшеди — отдельно. Просто чаще всего выходит так, что богатыми акционерами-демиургами становятся именно тшеди, поскольку у них больше возможностей для карьерного роста и обогащения, чем у «обычных» людей. Вот и все…

Катилина кивнул. Для начала, вернее, для самого начала, ответа Мерелин ему было более чем достаточно. «Значит, — подумал он, — тшеди — это всего лишь экстрасенсы». Как и слова «прог», «Хеб-сед», «клон», термин казался ему совершенно обычным и знакомым до невозможности, и, значит, понятным. Легат знал, кто такие экстрасенсы — всего лишь люди с необычными способностями, как правило, кстати, не слишком сильными. Преимущественно обладающие сверхчувствительностью, недоступной пяти привычным органам чувств, со способностью читать мысли или образы на расстоянии. В лучшем случае, то есть — в практическом плане, со способностями к гипнозу.

Все это не казалось Каталине чем-то особенно грозным, хоть немного сравнимым по эффективности с ударом примитивного палаша-спаты, проходящего сквозь ребра от плеча до пояса. Старое доброе железо, а уж тем более местные бластеры-эскаметы наверняка гарантируют неизмеримо большую мощь, чем экстрасенсорика.

И тем не менее с доводами Мерелин легат согласился полностью. Паранормальный дар экстрасенса, безусловно, должен был стремительно продвигать любого человека по карьерной лестнице, в бизнесе или на службе как в Нуль-Корпорации, так и в любом другом месте.

Картинка в результате вырисовывалась достаточно простой. По всему выходило, что Катилина является не кем иным, как… По крайней мере если он правильно понял Рукса. С другой стороны, Мерелин утверждает, что раб-агнат не может быть тшеди, а уж тем более не может быть тшеди созданная для унижений рабыня-проститутка. Но выходит — из правил могут встречаться исключения.

И все же что-то не совпадало. После памятного разговора с мистером Руксом ничего странного с легатом не происходило. Никаких сверхспособностей или же сверхчувств он в себе не ощущал. Попробовать, что ли, прочитать чьи-нибудь мысли? «Да нет, — оборвал он себя, — это просто бред!»

Отогнав смутные мысли и с отвращением посмотрев на остывшую еду в тарелке, Катилина вновь заставил себя сконцентрироваться на делах насущных.

— С тшеди понятно, — заявил он. — А демиурги Нуля — это, значит, акционеры Нуль-Корпорации? Не владельцы и хозяева?

— Что-то вроде того.

— А кто же тогда Бог Смерти? Ты ведь говорила, что это он является учредителем местной системы.

Так и есть, — Мерелин, похоже, «раскрутилась» на объяснения, а потому Катилина мог спрашивать что угодно. — Все решения по управлению Нуль-Корпорацией принимает лично Бог Смерти. Он же — Учредитель. Так же как и название Корпорации, слово «Учредитель» пишется с заглавной буквы. Учредитель назначает главу правительства Нуль-Корпорации и утверждает предложенных им министров. Учредитель утверждает законы. Демиурги в этом смысле никто — они просто владеют акциями Корпорации. Каждая акция стоит безумных денег, и цена акций постоянно растет. Акция не дает демиургам право как-то влиять на управление Искусственным Мирозданием, но зато приносит им невероятное количество денег!

На каждую акцию ежемесячно начисляются сумасшедшие дивиденды. Демиурги Нуля, говоря проще, — это невероятные богатеи и толстосумы. В их распоряжении триллионы и триллионы «ка», и соответственно они бессмертны. А демиургами их зовут по довольно банальной причине: имея столько денег, они могут себе позволить заказать у Корпорации изготовление частной вселенной. Что обычно и делают. Типичный демиург Нуля — это развращенный и почти обезумевший от собственного бессмертия бездельник, который строит из себя бога в изготовленной под заказ вселенной, населенной исключительно собственными рабами-агнатами. Рантье, бездельники, извращенцы, пресыщенные свиньи — вот все, что я могу сказать тебе о демиургах.

— Ага, — крякнул Катилина, — и лучшая доля для каждой из нас — попасть к ним в гарем?

— Не смейся, — улыбнулась блондинка, — вот побудешь наложницей у нищего когната, поймешь, о чем я говорю.

— Понятно. А как ты прокомментируешь божественность господина Учредителя? Он что, действительно бог? Или это просто символика?

— Не знаю, — вздохнула Мерелин, — об этом судить не мне. Все, что нам известно, — это набор общедоступных фактов. Лично с властелином Нуля, как ты можешь догадаться, я не знакома. Власть Бога Смерти происходит из древнейшей эпохи, когда Естественное Мироздание и все созданные природой звездные вселенные погибли, а наше Искусственное Мироздание состояло, быть может, из пары небольших кластеров. К сожалению, на исторических сайтах Корпорации, а это единственные источники информации об эпохе первичного Сотворения, текстов слишком мало, чтобы судить о том, что происходило в те далекие годы. Если мне не изменяет память, этому важнейшему периоду посвящено всего несколько страниц общефилософских и иносказательных описаний… Коротко там сообщается следующее: пробив путь из Естественного Мироздания и создав первый искусственный кластер, в новое пространство и время, то есть сюда, пришла всего тысяча человек.

В основном это были воины, солдаты. Вероятно, космические десантники или пилоты звездолетов — об этом древние хроники не сообщают. Ныне, в старинных электронных летописях, все эти люди именуются богами Нуль-Синтеза. Ничего сверхъестественного в них конечно же нет. Это что-то вроде… обожествления королей в древние времена. Все называют монарха наместником богом, но никто всерьез не думает, что он гадит амброзией и получает силу от молитв старушек…

На именах этих сверхсуществ, а если точнее, то сверхлжецов и сверхэгоистов, я останавливаться не буду, к тому же помню их плохо. Но старшеготебе запомнить стоит… Бог Смерти в те времена именовался, разумеется, по-другому. Может быть Отто или Иваном, с фамилией Ли или Смит — никто не знает. Истинное имя Учредителя сокрыто под пластом тысячелетий. Однако сегодня верховное божество Нулевого Синтеза, творца Искусственного Мироздания, Учредителя Корпорации и официально признанного Бога Смерти, зовут Ан-Нубисом, по имени одного из божеств первобытного человека. Считается, что именно он создал первый искусственный кластер и открыл в нем первый нуль-портал из вселенной Древней Земли. Однако это не все. Многие полагают, что Ан-Нубис умышленно разрушил Естественное Мироздание, чтобы заставить людей переселиться в искусственные миры. И если в отношении остальных так называемых богов нуля, я испытываю только ненависть, смешанную с маленькой долей зависти к их бессмертию и богатству, то по отношению к Ан-Нубису большинство жителей Мироздания кластеров испытывают еще и священный трепет, смешанный со сверхъестественным ужасом.

Кто бы он ни был, этот наш мистический создатель, он был существом непростым и вполне достойным божественности. Поэтому на последний вопрос я тебе не отвечу. Да, Ан-Нубис был человеком, это бесспорно. Но является ли он богом сейчас, знает только он сам. Во всяком случае, божественным могуществом он вполне обладает. Ведь это по его воле творятся бесконечные кластеры с мириадами галактик внутри. По его воле из мертвых воскрешены наши с тобой души. Его машинами созданы наши тела. Все мы — игрушки Ан-Нубиса. А весь наш мир — его огромная игровая комната.

Катилина с сомнением поджал губы.

— Мэри, а тебе не кажется, что ты говоришь ерунду? — осторожно поинтересовался он у старшей подруги. — Допустим, Ан-Нубис действительно очень могуществен и богат, в его распоряжении разнообразная техника, армии и космические флоты… Но если убрать эту ауру власти, то что останется? Твой хваленый Бог Смерти наверняка напоминает среднестатистического демиурга-акционера. Он живет в красивом человеческом теле, сидит в каком-нибудь роскошном дворце на закрытой планете, вокруг слуги, охрана, рабыни… Нет?

— Нет! — почему-то яростно воскликнула златовласка. — Не говори ерунды. Это кощунство. А, кроме того, твои речи опасны! Никто не видел Ан-Нубиса уже свыше миллиарда лет. Он исчез на самой заре истории. У него нет дворца и уж тем более нет человеческого тела. Никто не видел его лица. Никто не знает, как он выглядит. Его нигде не существует. Он скрывается под личинами, он появляется в Сети, он приходит по ночам и во снах! Он посылает письма, он раздает приказы через Сеть. И нет никого, кто бы ослушался его хоть раз за все это время. Ибо те, кто ослушался его, — долго не живут: они умирают по непонятным причинам, и их не спасает Хеб-сед!..

Мерелин перевела дух и продолжала: — Но главное заключается даже не в этом! Говорят, Ан-Нубис слышит и знает все, что происходит в Искусственном Мироздании. И, глядя на нейрошунт в твоей голове, подключенный к СИНК, я верю в это охотно и безоговорочно… И хватит на сегодня расспросов, Кэти. Лучше подкрепись, а то ты совсем ничего не ешь!

Сказав так, Мерелин демонстративно опустила голову и принялась очень сосредоточенно доскребывать со дна тарелки овощной бульончик, показывая всем видом, что их разговор окончен.

Однако, к удивлению Каталины, к беседе подключилась Лилит.

Поза 7 Мироздание от Лилит

— Мерелин слишком эмоциональна, — ехидно заявила синеволоска, ничуть не смущаясь того, что блондинка сидит прямо напротив нее. — Наша «старшая» не рассказывала тебе, но я знаю, что в прошлой жизни она была знаменитой киноактрисой. Из-за этого Мерелин часто склонна к излишней драматизации ситуации — как следствие профессиональной деформации психики… Если хочешь, я расскажу тебе то, как создаются вселенные, и ты сама решишь, являются ли боги Нуля обычными людьми, или же кем-то еще.

— Конечно, — сказал Катилина, окончательно забыв о еде.

Услышав такой ответ, синеволосая печально вздохнула, встав на миг похожа на усталую, замученную жизнью девочку, а не на циничную стерву, роль которой играла до сих пор.

Лично я полагаю, что лживые «боги Нуля» включая господина Ан-Нубиса, не более чем выдумка, дешевые бредни, — начала Лилит. — В каком-то смысле, они, безусловно, могут считаться нашими реальными творцами — технобогами, ведь это их техника творит вселенные, в которых мы проживаем. Однако разумный человек должен видеть разницу между подлинным божеством — сосредоточием веры, и технобогом — убогим человечком на космическом корабле с пультом от сверхоружия в корявых руках. Бог — это прежде всего нравственная категория. А божественность Ан-Нубиса — все-лишь констатация его могущества, основанного науке…

Ты ведь понимаешь, Кэти, у клонов возраст не определить по внешности. Я, например, клонирована уже в четвертый раз, и это значит, у меня есть кое-какой опыт. И вот что я скажу тебе, сестренка: жизнь в Корпорации не так уж плоха. По крайней мере, терпима. Ведь в обмен на насилие ты получаешь бессмертие. Вечность! Когда отслужив свой срок, ты станешь свободной и получишь выходное пособие, у тебя будет время, чтобы все спокойно обдумать. Ты обдумаешь и… вернешься обратно в постель. Без вариантов — вернешься. Просто побежишь!

Свою первую жизнь я провела в одном из реальных кластеров Корпорации, а не в программном игрушечном мире, как ты или Рокси. Та далекая жизнь была долгой. А я — весьма успешной и привлекательной женщиной. Тело, которое ты видишь перед собой, это мое собственное тело, воссозданное с небольшими модификациями.

Лилит провела рукой по отливающим бирюзой волосам.

— Мой мир, в отличие от ваших, реален, однако почти до сорока лет я ничего не слышала о Корпорации…

Катилина удивился. «Как такое возможно, — подумал он, — если ты не прог и родился в одной вселенной с гигантским промышленным монстром?»

Лилит же продолжила, как будто прочитав его мысли:

— Изумлена? Не спеши, я все объясню. Нуль-Корпорация, эта ужасающая вселенская структура, это чудовище, скрытое за модными хитонами и строгими пеплосами своих служащих, клонирует не только тела наложниц и мастеровых, не только их души, их планеты и звезды. Но — вдумайся! — она производит на потоке даже их историю! Все существующие многотысячелетние реальности кластеров Нуля создаются Корпорацией искусственно, целиком и мгновенно. Ты понимаешь? Мгновенно!

— Таков, например, мой собственный мир.

История агнатки. Рассказ Лилит

— В неком пространстве-времени, в котором не слышали ни о какой Нуль-Корпорации, некогда висела одинокая звезда (название ее тебе ничего не скажет) и вращающиеся вокруг по орбитам планеты.

Наша планета была всего лишь третьей от светила по удаленности и второй, на которой существовала жизнь. К моменту, когда я родилась, государства обеих планет только-только стали обмениваться радиосигналами, а когда мне стукнуло двадцать — только-только запустили в космос первые спутники. Мы стали познавать друг друга. Мы поняли, что мы не одни в нашей звездной системе.

История двух планет занимала огромный пласт времени, примерно пять миллиардов лет от возникновения центрального светила из водородной туманности и еще пять миллиардов — от появления планет из газо-пылевого облака.

За два с половиной миллиарда лет до Пришествия на обоих обитаемых ныне планетах возникла Жизнь, а за два с половиной миллиона — первые человеческие существа, взявшие в руки палки и каменные скребки.

Затем был открыт огонь, изобретено первое колесо, запущена первая космическая ракета и открыта атомная энергия. Мы узнали, что наш мир очень ограничен в пространстве. Что за пределами нескольких известных нам дальних планет нет ничего, кроме пыли и некоего загадочного барьера, поглощающего как излучения, так и материальные объекты. Теперь мы знаем, что это всего лишь силовое поле, ограничивающее границу искусственного кластера Корпорации, но тогда… Когда один из космических роботов-аппаратов долетел до границы нашего мира, нам казалось, что цивилизация достигла вершины своего развития, что мы — коснулись самых краев мироздания…

И вот именно в этот момент, когда обе планеты достигли крайнего предела доступного нам пространства, в наш мир пришел Нуль! Оказалось, что вселенная не исчерпывается нашей единственной звездой и двумя обитаемыми планетами. Силовое поле было убрано, и впервые перед нами открылся ошеломляющий вид триллионов звезд!

Сначала открытие бесконечного Искусственного Мироздания вызвало не только глубочайшее потрясение, но и невероятную радость. Еще бы, принесенные Корпорацией бесконечные возможности, синтез материи и энергии, бессмертие, неограниченное количество пространств для расселения и миграции не могли не вызывать восторга!

Но вскоре все изменилось…

Уже через год после Пришествия экономика обеих планет рухнула! Нет, у нас не было войны и не было завоевания. Корпорация пришла без ковровых бомбардировок и концлагерей. Ее работники прибыли к нам на мирных кораблях под флагами дружбы, завязали контакты с правительствами, безвозмездно предоставили всю возможную информацию об открытом нам новом Космосе. О конфликте, тем более о войне или завоевании, не было даже речи.

Корпорация поступила с нами гораздо проще и хуже! Она явилась с новыми технологиями производства товаров, с технологиями искусственного творения пространства и времени. Творения звезд, планет и самих человеческих тел!

Лилит повернулась к Роксане.

Говоришь, в прошлой жизни ты была спортсменкой? — спросила она. — Ерунда! Пятьсот лет назад в моем родном мире существовал один исследовательский институт. Я работала там почти тридцать лет, имела степень, писала научные работы по экономике. Когда же пришла Корпорация, экономика нашей планеты погибла в течение нескольких месяцев. Правительства мировых держав подписали себе смертный приговор не под стволами орудий космических кораблей, а купившись на посулы прибывших на них инженеров. Соблазнившись невиданными технологиями и возможностью космических путешествий, мы вступили в Торговый Союз Корпорации и разрешили ей беспошлинный ввоз товаров из других кластеров. В тот славный год мы узнали, что вселенная не исчерпывается только нашим светилом и планетами, вращающимися вокруг него. Узнали о том, что за границами знакомого пространства существуют сотни, тысячи, миллионы других таких же пространств. Не только звезд и галактик, но и ячеек-кластеров, параллельных пространств, созданных Корпорацией себе на потребу. Наши фабрики и заводы, производящие продукцию путем переработки природного сырья, по определению не могли конкурировать с фабриками Нуля, синтезирующими изделия из пустоты. Ни по дешевизне, ни по качеству.

Лицо Лилит посерело, слова срывались с искривленных губ, как проклятия.

— Молекулярная сборка! — воскликнула она. — Проги, вы в своем мире слышали о такой? Я тоже не слышала до Пришествия. Корпорация явилась с технологией молекулярной сборки и пожрала наш мир. Всего через год все биржевые индексы обвалились. Миллионам людей суждено было стать рабами без единого выстрела, без единого взрыва!

Очень скоро глобальная безработица стала злом, угрожающим самой жизни. Бесполезность труда для миллиардов людей привела к голоду и нищете, а голод и нищета — к болезням и преступлениям.

Нет-нет, Корпорация должна была продавать свои товары, а потому, согласно все тем же договорам о вступлении стран нашей планеты во вселенский Торговый союз, она выделяла огромные трансферты нашим правительствам — на строительство космодромов, социального жилья и огромных парков для развлечений. Она выплачивала пособия безработным. Все свободные граждане государств Торгового Союза стали когнатами, то есть безработными иждивенцами Корпорации.

Понимаете? Это звучит как издевка, но Нуль-Синтез давал нам деньги, чтобы продавать нам свои же товары. С единственной, как мы понимаем теперь, целью — убить нашу промышленность, поставить государства нового кластера в полную, тотальную зависимость от денежных трансфертов Корпорации, поставить их на колени.

Экономический бред — скажете вы, и будете правы. Зачем давать деньги на покупку собственных товаров? Все очень просто: затем чтобы других товаров и других денег в принципе не существовало!

Все, что потребляют люди, — произведено Корпорацией. Все, что покупают люди, — они покупают на деньги Корпорации. А если материя и энергия производятся Корпорацией из пустоты, то ради власти методика продажи собственных товаров за собственные безвозмездно розданные деньги имеет для нее смысл. Смысл тут — власть над Человечеством!

Мы просто не можем существовать без Корпорации. И вот, без единого мертвеца, не выдержав экономической атаки из космоса, мой мир пал. Наши планеты стали планетами безработных, живущих на подачки из космоса. Наши правительства — правительствами попрошаек, вымаливающих у менеджеров с космических кораблей милостыню, Для выплаты пособий и пенсий.

Выживать так было возможно, но жить так — нельзя! Наши планеты, путешествия между которыми быстро стали банальностью, захлестнула волна преступности, волна наркомании и безумства. И тогда Корпорация нанесла нам второй смертельный удар: она продала нам нейроконтроль и бессмертие.

Бессмертие продавалось по цене миллион «ка» за медицинскую регенерацию — то есть излечение болезней, уродства, ран. И миллиард «ка» — за реинкарнацию.

Да-да, порядок цифр был примерно таким, за исключением налогов, дисконтов и некоторых прочих придумок, корректирующих цену в ту или иную сторону. Корпорация ввела на территории Торгового Союза единую денежную единицу — «талант». Единую для любой точки вселенной, в любом из кластеров. Талант состоит из пяти триллионов «ка», то есть «душ». Душа, в свою очередь, — из ста «анхов», то есть «жизней». Как ты понимаешь, эти денежные единицы не имеют эквивалента в драгоценном металле. «Анх» есть стоимость записи матрицы в Сеть, создание информационной копии человека. А «ка», в свою очередь, — стоимость записи матрицы в тело специально изготовленного для этого клона. Улавливаешь суть?

Лилит вздохнула.

— Все это называлось «принудительная страховка», — продолжила она, — и объяснялось, конечно, исключительно любовью к человечеству и уважением к уникальности каждой личности, рожденной у человеческом теле.

В миллион «душ» обходилось абсолютное здоровье, которое, если вы приходили за ним в первый раз, оплачивалось Нулем. Вскоре через процедуру прошло все население наших планет, кроме подростков и детей.

Кто не хочет стать молодым? Убрать лишний вес? Дефекты, накопленные с годами? Вырастить во рту новые зубы, вместо имплантантов и «мостов»? Залечить неизлечимые травмы? Вернуть зрение, если близорук? Пришить новую ногу, если ее отрезало трамваем? Этого хотят все!

Никто не отказался. По коду ДНК Корпорация выращивала в космосе миллиарды тел или новых органов, а затем поставляла их нам. Миллиарды людей в тот памятный год бесплатно реинкарнировались в свой клон, либо нарастили себе новые глаза, руки, пальцы, поставили новые почки и сердца.

Множество идиоток и идиотов изменили себе форму груди и размеры члена — эта операция внезапно стала очень популярной, как только выяснилось, что она абсолютно надежна и безболезненна.

И после этого понеслось! Омоложение было единичным и люди, раз пройдя такую процедуру, знали теперь одну волшебную фразу: смерть можно обмануть! Но уже спустя всего шестьдесят-семьдесят лет всех нас ждал страшный удар — дряхление. Которое, естественно, никто не встречал с восторгом.

Несколько сотен олигархов, воротил бизнеса, владельцев недвижимости, монархов дряхлеющих королевств и княжеств, главы правительств, диктаторы и министры, способные достать указанную сумму, тут же оплатили себе полную страховку ценой в один миллиард ка и получили право на воскрешение. На жизнь даже в случае смерти от несчастного случая.

Аппаратура Хеб-седа, а именно так Корпорация называет операцию реинкарнации, способна засечь ваш умирающий разум в любой точке вселенной. Даже если вы сгорели в жерле клокочущего вулкана, аппаратура найдет вас и передаст матрицу сквозь миллионы кластеров на родную планету, в новое клонированное тело — это и есть полная страховка… Но ее, естественно, могли позволить себе не все.

Несколько миллионов выживших в конкуренции с Нулем бизнесменов средней руки (в основном, в сфере услуг и розничной торговли), а также преуспевающих людей творческих профессий, в том числе киноактеров, поп-исполнителей и адвокатской элиты оплатили себе ограниченную страховку. Они уплатили миллион душ за возможность медицинского обслуживания в Нуль-Синтезе. Это не гарантировало воскрешения после смерти, но гарантировало физическое здоровье и молодость до тех пор, пока продолжаются платежи. Они тоже стали бессмертны, хоть и не столь тотально, как те, кто заплатил миллиард. Но суть не в том!

В условиях тотальной безработицы, как ты понимаешь, для большинства населения, ни та, ни другая услуга оказались недоступны. И вот, воспользовавшись благой демагогией о ценности всякой человеческой жизни и тем, что правительства наших планет уже дружно лизали пятки чиновникам Корпорации, Нулевой Синтез преподнес нам свой третий и последний смертельный дар — Закон «О принудительном страховании»!

Вы понимаете теперь, какая связь между нашим положением и продажей реинкарнаций? Тот, у кого есть деньги, покупает бессмертие. У кого нет — не покупает. Но для поддержания социального порядка Корпорация за собственный счет страхует от смерти всех живущих, воскрешая в долг! И бессмертие в нашем мире получают все до последнего нищего. Тот, кто имеет деньги, тот платит, это верно. Но тот, кто не имеет, все равно подлежит реинкарнации «по закону», когда умрет. И после этого остается должен Корпорации миллиард ка соответственно. В этом весь смысл, вы понимаете теперь?

Рокси и Катилина молча переглянулись — кажется, все было понятно.

— Значит, — резюмировал Катилина, — разницы между клонами-прогами и исконными жителями Корпорации, клонами-когнатами, практически не существует? Мы все умерли и автоматически превратились в должников Корпорации, за произведенное ей воскрешение?

— Именно!

— Сильно! Об-балденная система. — Катилина покачал головой. — А как на счет прав человека?

Синевласка скривилась.

— Да с ними тоже все хорошо. Человека нельзя убивать? Ну, так если хозяин убьет раба, его тут же воскресят за счет страховки. Человека нельзя калечить и истязать? Так ведь любую травму тоже устранят за счет той же страховки. Что же касается «моральных» страданий при телесном наказании или изнасиловании, то тут… Согласно догме Нуль-Корпорации, страдать разумному человеку хочется меньше, чем кануть в небытие. Это общепризнано. Все планеты Торгового Союза подписывают пакт «об агнатах», то есть о должниках Корпорации. Таким образом, априори считается, что мы идем на этот способ возврата долгов добровольно. А раз добровольно — то нет проблем и с моральными страданиями.

— А если я не хочу отрабатывать свой долг таким способом?

— Тогда найди другой. Кому ты нужна в мире, где полно бытовых роботов? Вот когда отработаешь свой контракт — иди и найди другой способ. Возможно, у тебя получится, шанс есть всегда. Но у меня уже пятый Хеб-сед, и все эти четыре раза я не смогла найти работу в свободной жизни… Кстати, как только ты выплатишь долг и станешь когнатом, то есть «свободным» человеком, к тебе тут же возвращаются все гражданские права. Можешь голосовать, баллотироваться и вообще…

Катилина покачал головой — он немного обалдел от стройности развернувшейся перед ним системы. В голове всплыло слово «фашистская», хотя он и не мог бы ответить, что это точно означает.

На языке вертелся еще один вопрос, но ответ на него Катилина, похоже, знал.

С бессмертием понятно, — процедил он сквозь зубы, — но ты говорила что-то еще насчет нейроконтроля. Что это?

Лилит пожала нежными плечиками:

— На фоне всего остального нейроконтроль представляет собой сущую мелочь, ей-богу. Когда умирает человек с оплаченным воскрешением, его разум поступает в Сеть Информации. Передача в Сеть происходит через вмонтированный в висок нейроконтактер — шунт.

Она постучала ногтем по шапке нейрошунта, едва заметного на коже за ухом.

— Шунт считывает разум с умирающего мозга и передает его на клоническую фабрику для реинкарнации. На фабрике выращивается клон, в голову клона закладывается «ты» — и все. Если ты оплатил страховку самостоятельно, тебя поздравляют с возрождением и выпускают. Если нет становишься агнатом-рабом на указанный контракте срок. Знакомо? Прекрасно… Однако у системы воскрешений есть один побочный эффект. Для того чтобы обеспечить передачу твоего разума в случае смерти, аппаратура Корпорации Должна быть способна определить твое местонахождение и твое физическое состояние в любую секунду твоего существования, где бы ты ни находилась!

— Более того, коль скоро она копирует твой разум для воскрешения, она должна быть способна (о таком говорят, но я не хочу в это верить!) читать твои мысли, видеть твои сны и даже твой наркотический бред, посетивший тебя, если ты вдруг объелась галлюциногенных грибов. Ты понимаешь, в чем фокус? СИНК всегда знает, что ты делаешь, что ты думаешь и что ты видишь. Это тотальный контроль!

Катилина кивнул. Добавить ему к словам Лилит было нечего.

— Я одного не пойму, — внезапно подала голос Роксана. — Сколько все же стоит бессмертие? Заплатив миллион «ка», требуется платить еще?

— Конечно, — кивнула Лилит. — Примерно миллиард «ка» или «душ» стоит полная страховка и примерно миллион — ограниченная. Но это лишь начальный взнос, так сказать, за вступление в клуб «бессмертных» или в клуб «абсолютно здоровых». В год нужно вносить примерно двадцатую часть этой суммы, чтобы поддерживать договор. Иначе — расторжение и все деньги пропадут зря.

— Ничего себе, вот это доилка! Но… подожди, а в чем же тогда отличие? Получается, и после миллиона и миллиарда душ ты получаешь вечную жизнь. В чем разница?

— Ну как же?! — Лилит развела руками. — Полная страховка обеспечивает абсолютное бессмертие, да еще с возможностью смены тела, пола, биологического возраста, расы и так далее. Что бы с тобой ни случилось, ты воскреснешь. Причем в том теле, какое себе выберешь сам из закромов Корпорации, а там, поверь, почти бесконечный выбор. А ограниченная страховка за миллион — это всего лишь медицинское обслуживание на аппаратуре омоложения. Тебе заменяют органы и ткани, вводят в организм специальные жидкости со «скоропеями», которые подчищают постаревшие клетки и стимулируют созревание новых. Однако в случае непредвиденных жизненных обстоятельств ты можешь погибнуть — несчастный случай, убийство, тебя никто не спасет. Ограниченная страховка — это относительное бессмертие. А правильнее сказать, просто гарантированное здоровье и искусственная молодость.

Роксана задумалась. Идея продажи вечности за деньги, похоже, шокировала ее еще больше, чем «виртуальность» родного мира. «Хотя куда уж больше?» — хмыкнул про себя Катилина.

C этой мыслью он наморщил свой новый восхитительный женский носик. Виртуальный не виртуальный, но собственный «программный мир» наверняка воспринимается Роксаной как настоящий. На выдуманной программистами Родине у рыжей подруги, возможно, остались мать и отец, семья, муж, даже дети…

Хотя, вспомнил он, лично у него с этим дело обстояло не лучше. Но, может, что-нибудь изменись? Мысль как угорелая проскакала в его голове от одной стенки черепа к другой — ничего?

Ничего!

Катилина по-прежнему абсолютно ничего не помнил о собственном детстве, юности и, тем более, взрослом существовании. Короткий отрывок, предшествовавший его пробуждению в камере отстойника, имена матери и отца, несколько смазанных картинок, какое-то количество знакомых слов и — все.

И все же его имя появилось не на пустом месте. Он мог говорить. Он мог пользоваться ложкой. Он, в конце концов, сам себе отпускал шуточки по поводу своего нового незавидного положения. Он знал, что такое хитон. Он знал даже что такое Хеб-сед с килокалориями и бластерами!

Да он и не просто знал и помнил, как это все называется. С леденящей уверенностью, Катилина готов был поклясться себе самому: он мог пользоваться всеми этими вещами! Эти вещи имели названия на его родном языке, — языке, наверняка известном ему с самого детства… Стоп!

Катилина поперхнулся. Речь, на которой он говорил и думал все это время, одновременно являлась языком Корпорации!

— Э-э… а на каком языке мы сейчас говорим? — с легкой дрожью в голосе спросил он. — Роксана, ты на каком языке говорила в своем программном мире?

Девушка подумала немного.

— На этом же, — удивилась она. — На том же, на котором сейчас говорю с тобой. Он назывался… подожди, он назывался…

— Бросьте, — блондинка Мерелин наконец-то подала голос, взглянула зло и сурово. — Никак он не назывался. Всем прогам при перемещении матрицы в тело клона вводится в мозг «корпоративная речь», а все остальные языки — стираются. Кстати, подруги, хочу поделиться с вами еще одной пикантной новостью. Вы, девочки, разучились читать. По мнению менеджмента Корпорации, чтение для наложницы — лишний груз. Из нашего мозга стираются все знания о буквах и текстах, но потом, после отработки контракта — они возвращаются. Как вещи из ящичка, сданные при поступлении в тюрьму… Наслаждайтесь!

Она встала и аккуратно сложила свою тарелку, блюдо и стакан на поднос. Четко, один в другой.

— А вообще, завязывайте с этим, девчата, идемте по комнатам. На нас уже охранники косо смотрят. Шокера кто-нибудь хочет?.. Вставайте!

Как бывший военный, привычно подчиняясь команде, Катилина встал первым и автоматически сложил свои пустые блюдца на пластиковый поднос.

«Что она говорит? — думал он. — Разучились читать? Такого не может быть. Ну-ка, попробуем написать мысленно собственное имя. „Флавий. А-э-ций“. Первая буква кажется… Эх! А вторая?»

В голове было пусто как на дне высохшего колодца — он забыл родной алфавит! Даже по сравнению с потерей мужского тела, манипуляции с памятью выглядели воплощенным кошмаром.

Уставившись в пол, Катилина медленно двинулся к выходу.

Поза 8 Образование будущего

Следующим пунктом учебного распорядка секс-агнаток значилась ОФП — общефизическая подготовка.

Последняя, впрочем, не произвела на Катилину ни малейшего впечатления.

Привычные ему лагерные тренировки легионеров, а также меченосцев немных кондотт или алебардщиков пехотных терций, которые ему доводилось выводить в поле в былые дни (так, по крайней мере, заверяла его собственная урезанная память), превышали все, что делали секс-рабыни. Превышали как по требуемой степени выносливости, так и по силовым затратам. Единственным, в чем рабыни-агнатки перещеголяли бы его бравых бойцов, экс-легат счел гибкость. Однако с последним качеством у его нового женского тела трудностей также не возникало. Суставы будущих наложниц оказались настолько подвижны и эластичны, что Катилина с легкостью выделывал кульбиты, доступные, как он считал раньше, только самым подготовленным из известных ему танцовщиц и гимнасток.

Общефизическая подготовка включала длительные пробежки по периметру зала, выполнение длинного комплекса дыхательных упражнений, йогу, разнообразные и весьма недвусмысленные растяжки, в том числе исполняемые группой по пять человек (то есть прайдами), и, наконец, упражнения и стационарные растяжки на тренажерах. Никаких силовых, игровых, а уж тем более бойцовских тренингов не предполагалось.

Кулачных боев, борьбы или стрельбы Катилина, конечно, не ждал — зачем такое наложницам? — однако мяч он покидал бы с удовольствием. Обиженная Мерелин в ответ на его вопрос об отсутствии игр немедленно объяснила, что командные игры в мяч сближают девушек и воспитывают в них дух лидерства, стремление к победе, что в принципе противоречит концепции обучения секс-агнаток. Ну что ж, это объяснение вполне годилось…

Все разрешенные спортивные занятия проводились девушками в одном-единственном зале. Оборудован он был, по всей видимости, по последнему слову техники, то есть на высшем уровне. Катилина, совершенно не разбираясь в спортивных агрегатах, не мог сказать ничего такого наверняка, однако покрытые блестящим металлом детали и блистающие полировкой поверхности тренажеров впечатление производили. Непонятным оставалось только назначение некоторых из них. В частности, Катилина отметил для себя несколько загадочных аппаратов. В одном, судя по внешнему виду, предполагалось в течение длительного времени приседать на корточках, широко раздвинув ноги, а на другом — вообще отжимать от себя тяжелый груз, лежа на спине. Пикантность упражнения состояла в том, что плоскость груза нужно было отжимать нижней частью бедер, при том колени в положении перед жимом практически упирались в плечи. Немного покумекав про себя и прикинув, какие именно навыки развивают подобные аппараты, Катилина только сплюнул и подивился извращенности человеческой фантазии.

Как ему объяснили старшие подруги по прайду, занятия на таких тренажерах должны были (по счастью) проводится с их классом еще не скоро. Более того, посещение тренажерного зала в этом месяце являлось единственным, поскольку остальные занятия по ОФП для «новорожденных» и дневные прогулки после сна должны были проводиться на территории стадион-сада — там и пробежку можно сделать значительно дольше, и времени на физкультуру девушки должны потратить больше. Катилина в ответ только кивнул — «нулевой» день их обучения действительно грозился стать самым легким днем всей шестимесячной программы.

Однако же этот день таковым не стал. Впереди агнаток ждал первый в их жизни урок по «Этике поведения», проводимый, как следовало из расписания, лично коммерческим директором Высшей школы свободным когнатом Нуль-Корпорации сикхом Шайроном Вольдемиантом Артели.

Кластер Седан. ИЦ AT № 166. Высшая школа наложниц. Сикх Артели обучает командам и позициям

В отличие от большинства своих подчиненных и возможно, вследствие своего более высокого культурного или интеллектуального уровня, когнат Шайрон Вольдемиант Артели обращался с агнатками значительно мягче евнухов и охраны. Можно сказать — он был даже добр, даже вежлив.

После окончания ОФП и быстрого душа в мойке при тренажерном зале тридцать девчонок сидели пред ним на полу в просторном зале с окнами, выходящими на стадион-сад, жмурились от искусственных «солнечных» лучей и даже немного — от удовольствия. На самом деле им в глаза светило не солнце, а гигантский прожектор «дневного света», однако для несчастных обитательниц Высшей школы разницы не существовало, ведь они знали, что настоящее солнце тут не появится никогда.

Первая половина дня, занятая разминкой, гимнастикой и пробежкой, не вызывала ни у кого ни ужаса, ни боли. Немного расслабленно, со смешанным чувством надежды и безвыходности Девушки ждали второй — «теоретической» — половины…

Весь пол в Зале этики устилали мягкие спортивные маты. Слишком мягкие, подумал легат, для любых из известных ему спортивных упражнений. Агнатки расселись на матах, кучкуясь по прайдам, девятнадцатый прайд вошел одним из последних, поэтому Мерелин, торопясь занять хорошие места направилась в самый дальний его конец, но Катилина, по старой командирской привычке, уселся в первом ряду. Вошедшие вслед за ним Роксана, а затем Лилит и Эффи автоматически подсели к нему. Мерелин посмотрела на них, досадливо покачала головой и вернулась обратно.

— Я вижу, тебе неймется, — с непробиваемым выражением на лице шепнула блондинка, присаживаясь рядом с легатом. — Снова шокера захотелось?

Катилина в ответ только пожал плечами.

Длинная череда высоких окошек обрывалась у стены с экраном, а перед экраном стоял мистер Артели, с чашкой чего-то горячего в руке. На этот раз коммерческий директор явился к ним без яркого хитона и пеплоса, но в безукоризненно белой, облегающей спортивной хламиде. Он сладко причмокивал, отпивая неизвестный напиток из дымящегося потира маленькими глоточками. В промежутках между глотками гладко выбритый волевой его подбородок покачивался на фоне мощной, мускулистой шеи.

Артели размеренно кивал.

— Рассаживайтесь, дорогие дамы! — сказал он громко, обводя чашкой зал. — Рассаживайтесь поудобнее. Все сели?.. Хорошо. Мне понадобится одна из вас в качестве столика… Вот ты! — Он ткнул в ближайшего к нему Катилину. — Подойди.

Опешив от неожиданности, Катилина послушно поднялся и шагнул к коммерческому директору. Тот вручил ему в руки блюдце и чашку кофе, затем знаком приказал отступить за спину. И начал вещать.

— Как вы заметили, мои любезные ученицы, — торжественно произнес шеф Артели, — сейчас я провожу занятия один. Здесь нет ни охранников, ни их ужасных махейров. Это мой стиль преподавания и, одновременно, демонстрация моего к вам доверия. Мне бы хотелось, чтобы вы отнеслись к подобному жесту милосердия с пониманием и поддерживали во время уроков порядок… Первое, что я хотел бы сказать — это пара слов именно по поводу порядка. Я всегда провожу первые занятия в нашей Школе сам. И вот по какой причине… Среди вас много прогов, и они не знакомы с той суровой дисциплиной и правилами, что установлены для секс-агнаток Нуль-Корпорации. Если бы на моем месте стояли Глазго Деморти и пара охранников, половина из вас сейчас валялась бы в болевом шоке, звеня нервишками… Поэтому я провожу первые занятии сам, чтобы помочь вам адаптироваться к нашим правилам с наименьшим ущербом для здоровья…

— Итак, — объявил он, — первое правило учениц Школы таково: перед лицом старшего агната, а тем более когната, вы должны сидеть прямо.

Он обвел рукой зал и остановил свою длань на ближайшей после Каталины девушке.

Мерелин сидела ровно, не шевелясь, как замерший в поле сурок.

— Обратите внимание, дорогие дамы, как сидят опытные секс-агнатки, — сказал тогда Артели, указывая на платиновую блондинку рукой.

Все повернулись. Как и другие ученицы, Катилина, стоя за спиной «шефа», бегло обежал очами Мерелин с головы до ног. Девушка сидела, на коленях, с прямой как струна спиной, вытянутой шеей и смотрела на рот Артели не отрываясь.

Катилина перевел взгляд чуть в сторону. Примерно так же сидели все опытные агнатки, Лилит и Эффи — все.

— Перед вами одна из основных неподвижных позиций, — прокомментировал приведенный пример Артели, — один из вариантов так называемой позы Тадмор, или «покорность». Общительница на коленях, коленки сведены, а руки лежат на спине, как будто связанные веревкой, крест-накрест. Запомните эту простейшую и, замечу, довольно скромную и легкую в исполнении позицию. Ее должны «по умолчанию» принимать все рабыни, простите, агнатки, в присутствии старшего по статусу лица.

Он сделал паузу.

— А теперь, сударыни, обратите внимание на то, как сидят молодые проги.

С этими словами он показал ладонью на Рокси.

Та вздрогнула, но тут же собралась и попыталась выпрямиться, как Мерелин. Но не смогла это сделать достаточно быстро. Роксана засмущалась под взглядами одноклассниц и замерла. До этого девушка сидела «обычно», подтянув к себе колени, обняв их и положив на них подбородок.

— Вот это, — пояснил Артели, — неверное положение. Если наследующем занятии и при другом преподавателе кто-то из вас будет сидеть в такой позе, то подобная вольность закончится для расслабившейся агнатки электрической дубинкой и ящиком. Вопросы?

Вопросов не было. Как-то непроизвольно неопытные проги и просто «расслабившиеся агнатки», взмахнув ногами, перекатились и встали на колени превратившись в некое подобие Мерелин. Зал наполнили ровные спины и замершие, дрожащие за спиной руки.

От слов Артели, такого милого и приятного, сильно пахнущего дорогими нательными маслами, на самом деле повеяло замогильным ужасом. Все знали уже, что такое махейр, да и про «ящик» слышали. Поэтому смысл слов коммерческого директора был более чем доступен. Настолько доступен, что Катилина будто физически почувствовал мурашки, шныряющие по его холодной спине. Артели тем временем продолжал:

— Теперь второе общее правило, — произнес он и постучал подушечками пальцев друг о друга, — на любых занятиях ученицы всегда сидят обнаженными. В этом нет реальной необходимости, и так делается для подавления в вас скрытых подсознательных комплексов. Тем, кому предстоит в течение тысячелетий работать на поприще, в которым мы даем вам, сударыни, образование, нужно быть легкими в общении, в поведении и более… Хм, я бы сказал, более распутными, распущенными. Как минимум — более привычными к появлению перед незнакомыми людьми — как женщинами, так и мужчинами — без одежды.

Он оглядел класс внимательным взором.

— Ну же, сударыни, я не вижу вашей реакции. Сняли все, живо!

Голос Артели по-прежнему был мягок и даже весело-шутлив, но все это не скрывало дребезжащей корявой жести в глубине его слов.

Мерелин, Лилит и другие молча потянули с себя сначала блузы, затем шорты. Носки-обувь почему-то оставили. Возможно, в прошлой практике старых агнаток это разрешалось.

Катилина осторожно взглянул на Роксану и других прогов, которых он знал. Нехотя, медленно, но все полностью разделись. В принципе, бывшего легата не слишком смущал сам факт сидения без одежды. Будучи мужчиной, он относился к подобным вещам (к голым дамам) вполне нормально. Но сейчас дело выглядело несколько иначе. Более того — кардинально иначе, ведь, даже чисто теоретически, дамой сейчас являлся и он.

Двадцать девять агнаток быстро стянули с себя сначала блузы, а затем скинули шорты. Не могла не удивлять проявленная сейчас покорность девушек, многие из которых являлись прогами, такими же, как он и Роксана, и совсем недавно доказывали друг другу, что не желают быть рабынями-проститутками. Легат посмотрел на остывающее у него в руках блюдце с чашкой и мысленно поблагодарил Божество. В данной ситуации, подумал он, для прогов-агнаток вряд ли возможен иной вариант поведения, кроме как получить в висок шокером. И если бы сейчас он сидел с остальными…

Спустя секунды двадцать девять полностью обнаженных женских тел застыли перед лектором на коленях. Артели внимательно осмотрел своих подопечных и остался доволен. Но виду не подал — на его лице играла все та же отрешенная улыбочка, в голосе звучали те же менторские нотки.

Из чисто абстрактного интереса Катилина взглянул ему на хламиду, чуть ниже живота. Нет, там тоже все было нормально. Как видно лицезрение двадцати девяти холеных, идеальных и совершенно голых женских тел являлось привычным зрелищем для начальника школы шлюх и эрекцию не пробуждало.

— Ну что же, — прокомментировал зрелище господин Артели. — Вот так другое дело. Теперь на будущее — в зал вы должны входить уже обнаженными и сразу принимать позу Тадмор, то есть неподвижную позицию, в которой сейчас сидите. Ну а сейчас начнем… Сначала я хотел бы пройтись по некоторым общим вопросам вашего образования. И прежде всего — снять страх некоторых прогов-агнаток перед обучением. Режим нашей Высшей Школы весьма суров, как вы уже успел и заметить, но эта суровость продиктована исключительно практическими соображениями, а вовсе не склонностью моего персонала к садизму и насилию. Суть нашего обучения сводится к развитию и поддержанию в воспитанницах хорошей и даже отличной физической формы, внешности и абсолютного здоровья. Вы можете подумать, что основной предмет нашей школы — секс. Смею вас заверить, что это абсолютно не так.

Он откашлялся.

— На самом деле сексуальные возможности человека, даже модифицированного, весьма ограничены. Обучение эротическим дисциплинам, конечно, будет иметь место, но проводить мы его станем скорее виртуально, а не по-настоящему. В том числе для сокращения времени вашего обучения… Вам известно, что благодаря достижениям передовой науки Нуль-Синтеза обучение детей языкам, истории, литературе, математике и многим дисциплинам построено по схожему принципу. В голову человека автоматически через шунт ночью во время сна загружаются знания, а задача Школ состоит только в отработке умений и навыков их использования. А также — в психологическом тренинге на устойчивость в стрессовых ситуациях и в привычке к усидчивой скрупулезной работе.

— Именно поэтому, — продолжил Артели, — в современных средних школах для детей и подростков, а также в Высших для девушек и юношей реальные занятия проводятся только по труду и физической культуре, а в отношении других предметов — только тесты по техническим дисциплинам и изложения материала — по гуманитарным… У нас — то же самое. С момента вашего шунтирования прошли уже сутки, и многие из вас успели заметить, что во время сна к вам приходят видения… Это Сеть Информации Нуль-Корпорации, или, сокращенно СИНК, проводит наполнение вашей памяти соответствующей информацией. Из компьютера школы — непосредственно в мозг… Попробую продемонстрировать, не пугайтесь.

Артели отошел от стола и встал рядом с одной из сидящих в первом ряду девчонок.

— Вот, смотрите. Для каждой наложницы основой нормы поведения является знание статических и динамических позиций покорности. Одну из них, Тадмор, мы уже изучили. Это — простейшая позиция из известных, и принимается она по умолчанию… Про другие позиции вам никогда не рассказывали, вы никогда не слышали о них, но подсознательно, благодаря работе обучающей программы, они вам уже знакомы… Стезя наложницы — это тяжелая стезя, на которой не всегда хватает воли и силы, чтобы контролировать свое поведение и держать свое тело «в рамках». Поэтому для облегчения вашей участи наша обучающая программа не просто сливает в ваш мозг информацию о позах покорности или сексуальных позициях во время соития, но и поможет вам их правильно выполнять!

Он поднял руку вверх.

— Теперь начинаем! Любая принудительная команда, записанная вам в мозг нейропрограммированием, отдается голосом вашего хозяина и распространяется на агнатку, если произнесено ее имя или на всех агнаток, которых хозяин видит перед собой. Итак, команда Дум-Рат!

Катилина вздрогнул.Сознание, так же как и секунду назад, спокойно спало под его черепом, смотря на мир глазами, слушая ушами и ощущая кожей. Однако что-то изменилось, как будто прошло незримое, но сильное движение в воздухе. Тела двадцати девяти агнаток только что были отвратительно скрючены в позорной позиции, на коленях, с руками за спиной, полностью неподвижны. И вдруг, как казалось, независимо от их воли — двадцать девять точеных тел буквально тронуло взрывом и как будто разом они пришли в движение.

Синхронно как роботы-автоматы или же команда опытных танцовщиц, выполняющих перед зрителем общую акробатическую комбинацию, все девушки плавно упали на спину, уперли ладони в пол и одним рывком подняли над собой обнаженные ноги. Плотно сведенные вместе, двадцать девять пар женских ножек оказались воздетыми вертикально вверх — точно в потолок.

Спины девушек натянулись, руки напряглись, а пальцы — воткнулись в спины, чтобы поддерживать тонкий торс перпендикулярно к полу.

Очи агнаток уперлись взглядом в маленький гладкий треугольник, образованный бедрами и низом собственного живота, теперь, впрочем, поднятым вверх. Носки ног вытянулись, как у балерин во время прыжка, изящно и далеко… «Как?!.. Что происходит?!..» — зажглось в голове Каталины, и он ахнул от осознания: все двадцать девять обнаженных красавиц застыли в классической гимнастической «свечке».

Вот только… голыми. И … совершенно синхронно!

В этой синхронности что-то было не так. Возможно, Мерелин, Эффи, Лилит могли знать эту команду заранее и выполнить, просто услышав приказ директора-извращенца. Но вот Роксана и прочие проги?! Они и в Тадмор-то сесть как следует не могли. И что это значит для него, Катилины? Что команда оказалась выполнена помимо их воли, программой?! От шокирующего открытия старый катафрактарий чуть покачнулся. Но чудом удержал равновесие, и напиток Артели не пролился на пол.

Ноги над головами его товарок тянулись в воздухе, будто стянутые веревкой, как маленький, тонкий, до невозможности возбуждающий лес… Распущенные волосы прекрасных агнаток покрыли пол, подбородки прижались к тоненьким шейкам. Точеные фигуки замерли, будто сведенные судорогой — никто даже не шевелился. Тела девушек физически более им не подчинялись — они выполняли команду, произнесенную устами Артели. Дум-Рат — вот что это было такое!

Как будто читая в его голове, Артели продолжил свой комментарий.

— Итак, сударыни, теперь вы видите, как работает пси-программирование. Положение, которое вы сейчас приняли, действительно называется Дум-Рат или же «Свеча». Тадмор, в котором вы сидели перед этим, также имеет «общеупотребительное» название — «Покорность». Великолепно, не правда ли? Я всего лишь произнес название позиции вслух после слова «команда» — и ваши тела автоматически выполнили приказ… Вместе с командой Тадмор команда Дум-Рат входит в список элементарных статических позиций, которые обязана знать всякая уважающая себя профессиональная наложница. Вообще так называемые простейшие статические позиции делятся на три большие группы: «неподвижные позиции», «позиции для осмотра» и «позиции обуздания».

Важнейших позиций для обуздания, — вещал он, — которые понадобятся вам в нашей школе в первый месяц обучения, всего три. Это «Узда», иначе именуемая Урат; «обратная узда», иначе именуемая Шаммат, и «Ошейник», также именуемый как Сипара.

Команда Урат используется для надевания на рабыню наручников в случае, если ее нужно приковать у постели господина или же в его пыточной, когда он занят другой наложницей. По этой команде агнатка поворачивается к господину лицом и падает на колени, затем вытягивает руки вверх и вперед, скрещивая их в запястьях. Голова при этом смиренно наклонена, обнаженное тело открыто, глаза опущены вниз или прикрыты — хозяин надевает на вас наручники. Таков Урат… Позиция Шаммат, или «обратная узда», еще проще. Вы поворачиваетесь к господину спиной, отводите плечи назад, помещая руки за спину и тесно смыкая их. Наклоняете спину так, чтобы она была параллельна полу, оставаясь при этом на прямых ногах и выпячивая э-э… зад. При этом максимально, насколько позволяет гибкость суставов, приподнимаете сомкнутые руки над позвоночником, дабы господину или его евнуху было удобно надеть на вас оковы. В таком положении обнаженная общительница ждет, пока на нее наденут ее браслеты… Последняя из простейших позиций для обуздания — это Синара, «ошейник». Она представляет собой некую комбинацию из первых двух. Вы поворачиваетесь лицом к хозяину как в Урат, но при этом сгибаете спину, оставаясь на прямых ногах, как в Шаммат. Затем двумя руками вы собираете волосы, обнажая шею. Одну руку убираете за спину, второй — поддерживаете волосы, стягивая их наверх. Ваш подбородок приподнят и голова повернута налево, чтобы владелец мог без труда застегнуть ошейник и прикрепить к нему поводок… Итак, попробуем: Шаммат!.. Урат!.. Сипара!..

И вновь, как и несколько минут назад, тела двадцати девяти агнаток послушно выполнили команды, несмотря на яростное противодействие их сознания. Как видно, в распоряжении мозга оставались лишь лица девушек, мимика, горло, глаза и язык. Краем глаза Катилина заметил, как рядом пытается бороться с командой Роксана. Зажмурившись, рыжая попыталась не выполнять заложенную в мозг программу, однако тело действовало само по себе. С тем же успехом, похоже, девица могла надеяться остановить работу сердца или печени.

Красноволосая напряглась, жилы на шее вздулись, лоб покрылся морщинами, но тело чудесной смуглокожей агнатки послушно выполнило команду, наплевав на собственные усилия. Выполнило, даже не нарушив синхронность движений с сидящими рядом наложницами.

Конечно, Роксана могла закричать, но — к чему? Только чтобы получить в лоб разряд шокера? От знакомства с новым техническим достижением Катилину слегка затрясло. Шок, ящик, избиение и унижения — все это еще можно было понять, это вмещалось в его представления о реальности в той или иной степени, но отсутствие контроля над собственным телом — это уже било через край!

Пока его сестры по несчастью автоматически выполняли позорные движения, он снова украдкой огляделся. На глаза многим известным ему прогам навернулись слезы. Вид несчастных товарок заставил его скрипнуть зубами. «Нужно держаться, — прорычал он себе. — Держаться!»

Артели тем временем продолжал, как ни в чем ни бывало. Конечно, для него все происходящее являлось не более чем надоевшей рутиной.

— Ну что ж, двигаемся далее, — произнес коммерческий директор, вполне довольный произведенным эффектом. — К неподвижным позициям кроме команд Дум-Рат и Тадмор относятся также элементарные позиции положений. Бесполезные позиции для осмотра, например, как команда Табир, что переводится как «звезда» (он подождал, пока девушки сменяли позу). Или команда Тредламу, что переводится как «ослик».

При слове «Табир» в двух метрах от Каталины, Роксана плавно бухнулась на спину, кинув расслабленные руки в стороны, на уровне плеч, ладонями вверх. Ноги девушки, несмотря на очевидное — и потому страшное — сопротивление воли, медленно раздвинулись, не отрываясь от пола. Раздвинулись почти на максимум, открыв взору легата самую сокровенную часть обнаженного женского тела. Глаза Роксаны слезились. Зубы растерзывали нижнюю губу в кровь… «Ноги врозь, — подумал Катилина, — ну что же, это „звезда“, все понятно».

При слове «Тредламу», практически не меняя общего положения тела, класс дружно перевалился набок через левое плечо, развернувшись так сказать задом к лектору, и, опираясь на упершиеся в пол плечи, локти и лицо, поджал под себя ноги.

Более позорного положения Каталине еще не доводилось видеть. Эффи, Лилит, Роксана и Мерелин, лежащие перед ним, одновременно как бы стояли на коленях, но лежали на лице и плечах. Их округлые задницы возвышались над головами на всю длину их изящных бедер. «Позиция для осмотра? — мелькнула мысль. — Ну что ж, лучшей позиции для лицезрения женской составляющей человеческого организма просто невозможно придумать». От темной злобы, переполняющей голову, Катилина закрыл глаза.

Артели же комментировал.

— Да, вот так, — сказал он, с довольным взглядом осматривая согнутых на полу подопечных девушек, — как видите, позиция удобна для осмотра секс-агнатки врачом. Она также хороша для проведения охранником личного обыска агната и абсолютно привлекательна для некоторых вариантов сексуального использования, на которых мы остановимся позже…

Но все это скучно! На самом деле стационарных позиций существует свыше двух тысяч, и они довольно разнообразны. Ни времени, ни возможности демонстрировать все из них у нас с вами на уроках не будет. Большую часть из наиболее экзотических вы познаете на практике, общаясь с купившими вас хозяевами, многие из которых даже больше разбираются в программной этике, чем я. Но все эти позиции в течение шести месяцев будут загружены в ваш мозг во время сна вместе с установочными модулями на подавление воли. Вы выйдете отсюда настоящими профессионалками!

Чисто для ознакомления с «экзотикой» в статических командах я покажу вам вариации команды «Софа». Просто, чтобы вы имели представление о разнообразии нашего образования. Итак, команда «Софа». Она делится на четыре позиции:

Первая — команда Шамму-атум, или «стол».

Вторая — команда Шамму-абур или «обратный стол», он же «мостик».

Третья — команда Бахтин, или «стул».

И четвертая — команда Дин-гир, «станок».

Пока он все это перечислял, двадцать девять девушек изворачивались на полу, послушные ментальным программам, закачанным в них этой ночью.

Шамму-атум! Отжавшись от пола, наложницы встали на колени, упали на пол обеими руками и, обхватив свои бицепсы, повалились на локти. Ноги наложниц, согнутые в коленях, разъехались в стороны, выравнивая свои голые спины и фиксируя их параллельно полу. «Столик»!

Шамму-абур! Перевернувшись на спину, как только что делали при выполнении «обратной узды», двадцать девять агнаток выгнулись, встали в мостик, повиснув воздухе на согнутых руках, ногах, голове и выпятив вверх обнаженный живот. «Обратный столик»!

Бахтин! Агнатки вернулись в прежнее положение, вновь на четвереньки, на локти и колени, спиной вверх, но на этот раз — поджав их под себя более компактно и плотно. «Стул»!

И, наконец, Дин-гир, «станок»! Агнатки встали во весь рост, выпрямили безумно длинные ноги, уперлись руками в коленки, согнули спины и опустили головы, выпятив зад. Прямые спины, прямые ноги, тело согнуто под прямым углом.

Артели удовлетворенно кивнул.

— Указанные команды, — откомментировал он, — это один из способов, которым агнатка может послужить хозяину, заменив собой стол, стул или скамейку, куда купивший вас когнат или демиург может положить ноги, поставить стакан, сесть сам, разложить бумаги или поставить компьютер. Как видите, во всех четырех вариациях «Софы» девушка должна встать таким образом, чтобы ее рабочая поверхность — спина или живот — оказались максимально прямыми и параллельными полу. Голова при этом обычно опускается вниз, глаза также опущены. Обращаю ваше внимание, что в таком положении следует стоять неподвижно, долго и не шевелясь, дабы не потревожить хозяина или не разлить напитки. Иногда агнатка лучше выполняет свои обязанности, если в позиции Шамму-атум опирается на прямые, но широко расставленные руки и сведенные, а не раздвинутые колени. Это делает позицию более высокой.

Теперь о временных ограничениях. Статические команды заставляют «прошитую» программой рабыню выполнять предусмотренные программой действия беспрекословно. В вашем распоряжении остаются только мимика лица, зрение и речь. Команда действует от начала ее слухового восприятия и до момента, пока не прозвучит иная команда к смене положения, к динамической команде или к отмене данной. В противном случае, если команда на отмену не последует, программа отключает действие предыдущей команды через тридцать минут после ее срабатывания. А до этого времени — вы будете сидеть фиксировано и неподвижно, как статуи. Таким образом, любая из команд пси-программирования может являться жесточайшим наказанием. Ибо при желании, хозяин может заставить вас сидеть в том же Шамму-атум, «мостике», несколько дней подряд до обморока или кровоизлияния в мозг.

Общей командой отмены является следующая.

Алла-лах!

Услышав кодированный сигнал, тела снова вздрогнули. По спине, рукам и ногам прошли волны легкого покалывания — это снимались принудительные установки. Девушки наконец смогли чуть расслабить мышцы, а затем одна за другой плавно выпрямили спины и опустились на колени. Сели в позу Тадмор (на коленях, руки за спину), но уже по собственной воле. Уроки Артели были слишком показательны, чтобы их забывать.

Учитель обвел руками аудиторию, как бы спрашивая своих студенток: «Ну что?» Естественно, никто не ответил.

— На этом со статическими положениями мы закончим, — произнес он тогда вслух. — А сейчас, сударыни, дабы не отвлекаться от процесса, мы перейдем к рассмотрению динамических позиций. Собственно, они также делятся на две большие группы.

Первая группа — это так называемые «команды на передвижение». Вторая группа — так называемое «изменение статуса», подразумевающее длительное пребывание агнатки в том или ином положении. Обе группы команд в отличие от «статических» позиций предоставляют вам больше свободы в действиях и не требуют замирания тела в фиксированном и, как часто бывает, в мучительном и неудобном положении.

Итак, команды на передвижения. Ишту, или «ко мне!». Когда эта команда дается, вы поворачиваетесь в изящном пируэте, волосы при этом должны взметнуться в воздух. И далее — вы идете скользящей «подиумной» походкой, вытянутые носочки едва взлетают над полом, бедра чувственно покачиваются, спина держится прямо. Подойдя к господину, вы останавливаетесь и стоите, тело по-прежнему выпрямлено, плечи отведены назад, живот втянут, грудь выдается вперед, ноги чуть согнуты, левая — чуть выставлена и согнута в колене. Руки по бокам, голову держите высоко и прямо, но взгляд опущен. Вторая команда — Пушту, «пасть ниц!». Рабыня падает на четвереньки, опуская голову почти до земли, но не касаясь ее. Работая коленями и локтями, она ползет к своему господину, пока голова ее не коснется его ног. В этом положении раба замирает…

Далее следуют команды на изменение статуса. В отличие от команд на передвижение, эта разновидность команд действует до отмены. Однако свободы воли здесь больше. Вот, например, Сех-мет, «тигрица»! Это своего рода принятие статуса четвероногого. Вы падаете на четвереньки, шея опущена, но лицо направлено вверх. После этой команды агнатка как бы превращается в животное. Перейдя в этот статус, рабыня остается в нем постоянно до отмены, выполняя свои обязанности на четвереньках и не используя рук. Она не имеет права встать на ноги и может делать что-либо только ртом, зубами или языком… Второй распространенный приказ статуса — это Харру-Да. Она представляет собой еще более свободную команду. Настолько свободную, что при желании рабыня может принять предусмотренную Харру-Да позу сама, без распоряжения господина… Харру-Да — это позиция для общения. Если вы хотите спросить о чем-либо господина или же он спрашивает о чем-либо вас, вы принимаете эту позу. Поза проста. Агнатка падает на пол, как всегда — на колени. Прижимает живот к сложенным вместе коленопреклоненным ногам, обхватывает плечи руками. Ее голова при этом или ее волосы должны касаться стоп, ног или обуви господина. В этом положении рабыня поворачивает лицо к своему хозяину и смотрит в его глаза снизу вверх с пола, молча, но чуть приоткрыв губы. Если хозяин позволит, то она может заговорить.

Катилина широко раскрыл глаза. Тело изворачивающейся напротив Рокси действовало, невзирая на ее собственные желания. И теперь, когда глаза оказались открыты, он со странным чувством обнаружил, что все двадцать девять агнаток, а не только девушки его прайда, подползли к Артели на коленях, замерли у его ног и смотрят ему глаза, раскрыв влажные губы. Естественно, весь класс у ног Артели не поместился. Только пятеро или шестеро рабынь, включая девятнадцатый прайд, расположились вокруг, омывая своими распущенными волосами белые сандалии шефа агнатской школы. Остальные наложницы разместились полукругом, не толкаясь, но готовые тут же, если освободится место, пригнуться к господину поближе. Щеки Роксаны так же, как и лица всех двадцати девяти агнаток, покоились на прохладном полу, а зад — торчал в воздухе, вознесенный на согнутых коленях.

Артели самодовольно кивнул.

— Ну что ж, — сказал он, — на этом наш первый урок этики закончен. Надеюсь, главное вы для себя уяснили. Агнатки принадлежат своим будущим хозяевам не только по законам Корпорации и по договору купли-продажи, но и внутри собственных голов. Ваши души не властны даже над своими телами, запомните это! А теперь последнее…

С этими словами он обернулся и взял из рук Каталины остывший напиток.

— Мы только что прошлись, сударыни, по «командам на передвижение», «неподвижным позициям», «позициям для осмотра», командам «на обуздание» и «на изменение статуса», — продолжил Артели. — В заключение же урока я познакомлю вас с последним типом важнейших команд, так называемыми «командами на подавление».

Одним глотком Артели допил остатки напитка и водрузил пустую чашку в раскрытые ладони экс-легата.

— Команды на подавление используются в Корпорации в основном для пресечения противоправного поведения со стороны агнатов и агнаток, — сказал он, — для допросов, а также для транспортировки агнаток на дальние расстояния. Обычно эти команды связаны с потерей сознания, сном, болевыми импульсами, обездвиживанием и другими эффектами, способными пресечь, подавить сопротивление или непослушание раба. Самой простейшей, менее болезненной и потому самой распространенной из подобных команд является «Безмолвие»… Команда «Безмолвие» применяется, если нужно, чтобы агнат не слышал разговор хозяина с другим человеком, немедленно прекратил какие-то действия или вообще — уснул.

Если в момент, когда прозвучит эта команда, у агнатки в руках будет какой-либо предмет, она выронит его, — с этой фразой Артели почему-то показал на Катилину. — Если агнатка пыталась нанести удар или другое движение — то не сможет его завершить. Пресечение происходит мгновенно! При исполнении команды рабыня немедленно закрывает уши руками, зажмуривает глаза, рот, падает на пол, поджимает под себя колени, сворачивается клубочком и мгновенно теряет сознание. Мышцы рук, ног и всего тела при этом остаются чудовищно напряжены, как будто сведенные судорогой. В таком состоянии агнатку можно поднять за волосы, но она не очнется, не разожмет рук и не выпрямит ног, а так и останется свернутой клубочком до тех нор, пока не последует команда на отмену «Безмолвия».

Но не пугайтесь! На самом деле указанная команда наиболее часто используется обеспеченными когнатами для транспортировки своих агнаток в тюках багажного отделения на туристических лайнерах, а вовсе не для подавления бунтов в гаремах.

С этими словами, коммерческий директор усмехнулся, отвел глаза от двадцати девяти агнаток и упер взгляд своих серых, крысиных глаз прямо в очи замершему от напряжения Катилине.

— Сейчас я продемонстрирую вам, сударыни, — произнес Артели, — простейшую команду на подавление, заключительную на сегодня. Итак, команда «Безмолвие». Кал-Тарраш!

Словно тупой таран ударил Катилину в лоб. Глаза захлопнулись многотонными ставнями, а руки до боли вдавили уши внутрь черепа. Двадцать девять измученных и униженных агнаток, смотрели на него, не дыша.

Сквозь гаснущий мир Катилина чувствовал, как конечности его сводит судорога, руки опускаются и пустая фарфоровая чашка с блюдцем обрушивается на пол. Ноги его поднимаются к животу, и он падает наземь за чашкой тяжелым мучным мешком, а гаснущее сознание проваливается в бездонный колодец.

Это сработало «Безмолвие» — Кал-Тарраш!

Поза 9 Милый новый дом

Кластер Седан. ИЦ ЛТ № 166. Секция начальных классов Высшей школы наложниц. Первая ночь

После занятий с сикхом Артели, в первую ночь в своем новом доме, Катилина долго не мог уснуть. Кал-Тарраш поразил его ненадолго, сикх Артели почти тут же позволил прийти в себя, однако ужас от осознания того, насколько все они стали рабами, до сих пор пронзал экс-легата до мозга костей. Бывалый рубака и кавалерист мог встать лицом к лицу с вооруженным врагом, не моргнув даже глазом, не думая об опасности и загнав естественный в бою страх так далеко, что и самому не найти.

Однако в Высшей школе для будущих рабынь-проституток ему пришлось столкнуться с чем-то принципиально другим. Этому «другому страху» оказалось невозможно сопротивляться. Программу внутри головы было невозможно убить или заставить драться. На нее было невозможно кинуться, чтобы напороться на меч и умереть в бою, унеся с собой столько вражеских жизней, сколько подарит тебе Господь и острие собственного меча.

Легат долго думал, что было бы, если бы он не встал за спиной Артели, остался вместе с другими агнатками на матах вилять задом и взмахивать нотами. Сначала легат решил, что, вероятно, просто бросился бы на директора школы, чтобы сломать ему шею и погибнуть в драке самому. Однако он тут же отбросил эту мысль.

Да, при сильном желании и некоторой толике везения он смог бы убить такого крупного мужчину, как Артели даже слабыми женскими руками. Вопрос состоял в другом. Все воспитатели, тренеры, евнухи и охрана школы являлись принципиально бессмертными. Имело ли тогда подобное нападение смысл? Более того, бессмертие его мучителей являлось только частью проблемы. Второй частью было его собственное бессмертие.

Как бы героически он ни умер, его смогут воскресить и наказать за совершенное преступление! И наверняка за долгие годы тут наловчились наказывать свихнувшихся от унижений рабынь.

От осознания безысходности Катилина прикрыл глаза и, проклиная себя за трусость, мучительно простонал.

Пси-программирование оказалось сильнее воинской доблести, Хеб-сед — опаснее меча и прочнее кавалерийского панциря, а тело юной женщины — сильнее воли зрелого мужчины. Казалось, пока все идет нормально, легат постепенно знакомится с новым миром, ему не грозит явная и непосредственная опасность, и только впечатления от унижений, которые сегодня пережили подруги по классу и прайду, царапали сердце предательскими когтями. Сегодняшние унижения, кстати сказать, следовало признать более чем терпимыми. Ну, покрутили подружки голыми задами перед незнакомым мужиком, что с того?

И все же Катилина был зол. Он почти ненавидел себя. То, что он видел сегодня, было неправильно, недостойно. И пусть на первом уроке участь безвольной стриптизерши его миновала, постоянно такого не следует ожидать. Бывший кавалерист прекрасно осознавал: если так пойдет и дальше, то когда-нибудь унижения превысят допустимый для мужского сознания предел. И что случится тогда?

Катилина перевернулся на бок. День выдался трудный, полный впечатлений, и ему следовало поспать. Однако, несмотря на то, что по сравнению с «отстойником» адаптационной камеры свежая постель в номере для наложниц казалась просто царской, сон никак не шел к нему. Кроме примитивной злости кавалериста по-прежнему мучили вопросы, по-прежнему пугал красный «глаз-мишень», зависающий перед глазами, каждый раз, как только он их открывал. Поэтому, как и днем, Катилина продолжал напряженно думать.

Огонек видеокамеры, похожий на замучившее его пятно на сетчатке, тускло поблескивал алой точкой под потолком, сверля лицо экс-легата и не замирая ни на секунду. Чтобы не возбуждать подозрений, Катилина двигался очень скупо и осторожно, стараясь походить на спящего человека. Он лежал с закрытыми глазами, иногда переворачивался и лишь изредка приподнимал веки, оглядывая свою комнату из-под длинных, пушистых и наверняка искусственно удлиненных женских ресниц.

Что и говорить, сутки, проведенные им после прошивки шунтом его нервной систем прошли не зря. Не только днем в столовой, не только в перерывах между занятиями, но и за оставшуюся после обустройства в номерах часть вечера Катилина подробно расспросил своих подружек по заключению и вообще всех, кого мог, о новом месте. Он не гнушался даже охранников, которые, правда, реагировали на его вопросы не столько с опасениями по поводу возможного побега, сколько с наглой улыбкой и похлопыванием вопрошавшей по талии. Мол, знаем мы вас, знаем. Каждая вторая хочет сбежать.

«Не знаете!» — рычал про себя легат. Он улыбался, отходил и продолжал свое «расследование» дальше.

После выяснения общих подробностей об истории и устройстве Искусственного Мироздания Катилину более всего интересовала разнообразная техническая информация.

Важнейшими научными достижениями Нуль-Корпорации являлись, конечно, Нулевой синтез, шунт, Сеть Информации и Хеб-сед. Создание энергии и вещества «из ничего» Катилину пока мало интересовало, да и чем, собственно, знания о природе Нуль-синтеза смогли бы ему помочь? А вот система нейроконтроля и реинкарнации, обеспечиваемых шунтом, казались бывшему кавалеристу очень важными вещами именно с практической точки зрения — для побега. Поэтому именно на них легат решил сосредоточить свой интерес.

На одной из перемен, когда ему надоело косвенно затрагивать тему действия нейрошунта в отвелеченных беседах, он отозвал Мерелин в сторону ил задать ей вопрос напрямую.

— Как работает нейрошунт? — спросил он блондинку. — Меня интересует принцип действия этого устройства. Если Сеть способна считывать информацию с человеческого мозга с помощью нейрошунта, очевидно, что и носитель нейрошунта может с его помощью контактировать с Сетью. Мне кажется должны существовать особые коммуникационные программы для выхода в Сеть через шунт. Как считаешь?

Мерелин в который раз посмотрела на него удивленно.

— Забавно, — сказала она подозрительно. — Ты или на самом деле чересчур умна, или просто притворяешься прогом. Обычно агнатки из программных миров считают шунт за своим ухом волшебным куском железа, который обеспечивает им воскрешение, и не задают лишних вопросов о его устройстве и функциях. А ты знаешь, что такое коммуникационная программа?!

— Нет, — неохотно признался Катилина. — Я недавно услышала это название.

— И от кого?

— Лилит мне сказала.

— Хм. Мы вроде все время ходим вместе, и я не заметила, чтобы… Впрочем, ладно. Как выглядят отношения с нейрошунтом у демиургов Нуля, мне доподлинно не известно. Но говорят, что для них нейрошунт — это вещь, гарантирующая почти божественную власть. С его помощью они могут управлять разнообразной техникой, запрограммированной на подчинение их личности — от бытовых роботов до космических крейсеров. Однако для агнатов нейрошунт — это всего лишь средство контроля, а также гарантия воскрешения в случае, если заигравшийся хозяин замучает их до смерти.

Всего для обеспечения бессмертия существует два пути. Первая возможность — это именно нейрошунт. Он закреплен в голове у каждого когната, агната, демиурга и вообще любого существа, способного оплатить Хеб-сед, за счет собственных средств или за счет страховки по рабскому контракту. Как тебе уже известно, шунт, он же — нейроразъем или нейроконтактер, имеет вид металлической таблетки. При контакте с теплым человеческим телом он автоматически активизируется, выпускает микроскопические щупальца-нервы и забуривается в черепную кость. Удалить шунт после установки на черепе практически невозможно. Можно выдрать саму металлическую таблетку вместе с частью кости, но силиконовые щупальца останутся внутри навсегда, поскольку тонкой сетью расползаются по всему организму и оплетают мозг.

Но это не опасно. Нейроразъем имеют как бесправные агнаты, так и свободные агнаты, как акционеры Корпорации, так и нуль-клоны, ее искусственно выращенные работники со специализированными узкофункциональными телами. Все выше перечисленные категории являются носителями шунта в течение миллионов лет, с момента рождения и до казни по уголовному приговору — единственной смерти, способной случиться на просторах Искусственного Мироздания. Монтируется нейрошунт в височную долю черепа, чуть выше основания ушной раковины. Справа или слева — не важно.

«Нервный разъем», или «нейрошунт», является фундаментом системы реинкарнации и сетевого контроля. Шунт позволяет осуществлять прямое взаимодействие между Сетью информации, внесетевой компьютерной техникой и человеческим мозгом. Шунт работает бесконтактно, невероятно быстро и позволяет осуществлять передачу огромного объема данных практически на любом расстоянии в пределах кластеров Нуля. В шунт также производится запись матрицы сознания внезапно убиенного человека.

Это значит, что воскрешению в новом теле подлежат не только те, кто специально для этого пришел в палату Хеб-седа, но и те, кто совершенно неожиданно для себя погиб в аварии, умер в результате несчастного случая, скончался от внезапного инфаркта или отравился плохой едой. Корпоративный шунт от Нулевого Синтеза способен передавать информацию на чудовищные расстояния, и, прежде всего — индивидуальную матрицу сознания. Напротив, агнатский шунт, использующийся у нас в Высшей школе и в некоторых других специальных заведениях, отличается от обычного шунта когната. Как я уже говорила, шунт Раба несет в себе только функцию обеспечения бессмертия. Ни выход в Сеть, ни другие специальные функции шунта рабам не доступны… Связано это с особенностями нашей работы. Агнатки не должны отвлекаться ни на что, кроме хозяина и секса с ним. А Сеть предоставляет слишком большие возможности для бесплатного образования, виртуальных игр и путешествий. А кому из мужиков нужны умные бабы?

Мерилин усмехнулась.

— Второй фактор, обеспечивающий бессмертие гораздо проще, чем нейрошунт. Вокруг развитых планет, а к таковым относятся в основном миры из старых кластеров Нуль-Корпорации, часто кружатся весьма дорогостоящие спутники с так называемыми ментоуловителями. Эти приборы способны в прямом режиме без всяких нейроразъемов считывать пси-матрицы и память всех, кто ходит под ними по поверхности планет. Техника, в общем, не сложная, но очень дорогая и не слишком распространенная. Поэтому система реинкарнаций ориентируется в основном на нейрошунты.

В далеком прошлом, возможно, еще на Древней Земле, шунт представлял собой входное отверстие для линий передачи информации. Изначально это был специальный паз, куда вставлялся штекер, соединяющий твой мозг с машиной посредством банального металлического провода. Сейчас, конечно, ничего такого давно нет и шунт — это бесконтатный порт. Его связь с Сетью обеспечивается внепространственно — через микроскопический нуль-портал.

На этом Мерлин закончила короткую лекцию.

«Микроскопический нуль-портал, — мысленно повторил Катилина. — Господи, очередная галиматья!» От переизбытка информации у него опять начала ныть голова. Но новый мир, — одернул себя он это новый мир, лишние сведения тут лишними не бывают.

Слушая Мерелин, легат с недовольной миной поскреб за ухом и постучал по своему шунту кончиком длинного ногтя. Потом посмотрел в зеркало, повернувшись немного в профиль. Шунт был практически не виден — металлическая бляшка на черепе приняла цвет, совпадающий с цветом кожи. Плавное движение тонких пальцев коснулось шоколадных волос, и шелковый локон клонированной красавицы легко закрыл место расположения коммуникацинного разъема.

Будучи бравым кавалеристом, Катилина и в прошлом (как, впрочем, и большинство принципиальных холостяков и активных бабников) частенько красовался стоя напротив зеркала перед свиданием или походом в веселый дом. Крутя ус и бряцая орденами. Но в данный момент его отражение выглядело кардинально иначе, и смотрелся он отнюдь не браво. Более того, иначе выглядело не только тело и лицо «женской особи», как он выразился бы раньше, но и … все остальное.

Положение его рук, наклон головы, то самое «плавное движение тонких пальцев», изгиб чуть развернутого плеча — именно все. Не только его тело, но и его душа, по крайней мере, в той части, которая касалась рефлексов, все более и более походила на поведение женщины. «Натура берет свое, — горько размышлял Катилина. — Все же тело — злобная штука!»

— А знаешь, что я не пойму? — сдвинув брови, произнес он вслух. — Почему шунт находится за ухом? Он же там слишком заметен. Если подобное устройство не нужно в качестве механического разъема — туда же ничего не втыкается! — то… зачем? Выглядит очень странно.

— А какие есть варианты? — улыбнувшись, поинтересовалась в ответ Мерелин.

Обычно настойчивость Каталины по выяснению подробностей окружающего мира ее раздражала, но иногда, как в данном случае, она могла забавлять.

— Думаю, что вариант расположения шунта на голове — элементарно самый простой, — пояснила старшая прайда. — Главное, там он ближе к мозгу, а это главный орган, с которым связан шунт. Конечно, шунт может передавать сигналы и находясь внутри тела, но зачем усложнять? Там его надо вживлять, а здесь приложил «таблетку» за ухо, и она сама сделала все — и закрепилась на коже и кости, и внедрилась в твою нервную систему. Да и не так видно ее за ухом — волосы прикрывают. К тому же, если ты обратил внимание, шунт приобретает цвет кожи человека, на котором крепится — так что он совсем мало заметен.

Катилина задумался. При этом он совершенно автоматически повернул свою женскую головку сначала направо, затем — налево, совсем по-девичьи изучая свою прелестную внешность в зеркале напротив.

Действительно, — думал он, анализируя все услышанное мужским разумом, но не отрывая взгляда от своего женского отражения, — с учетом расстояний, на которые передаются в этом мире сигналы (а они передавались, насколько он понял даже меж кластерами, то есть меж разными пространствами и временами), совершенно без разницы, торчит ли антенна наружу или нет. И то, что единственным мотивом для расположения нейрошунта является именно сочетание эстетических соображений и простоты установки на теле.

Наверняка Мерелин права и нет разницы, торчит ли антенна наружу или нет. Но, возможно, — для ремонта или ввода загрузочных программ требуется прямой контакт с нейрошунтом.

Вообще, куда его можно установить? — размышлял легат. — Попробуем пофантазировать. Непосредственно в головной мозг? В ствол спинного мозга? В грудь? Просто на руку или в ладонь?

— Интересно, — спросил он. — А куда нейрошунт передает сигнал о том, что носитель умер?

Он передает сигнал в космос в ближайшую палату Хеб-седа. Но шунт свободного когната отличается от шунта раба. Для когнатов нейроразъем это не просто устройство считывания матрицы сознания, но и весьма многофункциональная вещь. Например, он может использоваться как средство связи, по которому люди могут говорить на больших расстояниях. Кроме того, шунт может использоваться как пульт управления техникой и обеспечивает доступ в Сеть Информации в любом месте и на любом состоянии… Шунт — это нечто неизмеримо большее, чем простой коммуникационный порт. Это целая система связи и управления, своего рода компьютер с очень сложной системой связи.

— То есть шунт, — подвел итог Катилина, — это прежде всего компьютер?

— А ты знаешь, что такое компьютер? — заключила в свою очередь Мерелин. — И какого черта я тут распиналась?

— В общих чертах мне это как бы знакомо, — пожал Катилина плечами, сам удивляясь собственной технической осведомленности. — Только не спрашивай меня, откуда и почему. Я как бы вспоминаю, что означают эти сложные слова, но понятия не имею, где могла узнать их значение. Кстати, мне кажется, что слово «шунт» в переводе означает «соединитель» или «перемычка». То есть некое неактивное устройство. Я ошибаюсь? А любой компьютер — это активное устройство, и ему для управления необходимо то, что называют клавиатурой. У нейрошунта это есть?

— Ого! Тебе знакомо и это слово? — Мерелин удивленно вздернула бровь.

— Каким-то образом.

— Клавиатура у шунта есть, — поборов изумление, сказала блондинка, — В нашем агнатском варианте для наложниц она не предусматривается, но у когнатов и уж тем более демиургов Нуля клавиатура присутствует обязательно. Все клавиши — виртуальные, и кроме самого носителя шунта их никто не видит. Достаточно просто активировать нейрошунт прикосновением руки к виртуальной кнопке — и эта невидимая клавиатура зависает перед тобой прямо в воздухе. Кнопка активации — это особая метка, висящая перед тобой на расстоянии вытянутой руки, чуть справа или чуть слева — в зависимости от расположения шунта в правом или в левом виске. Метка называется «силь». Она горит перед тобой всегда, когда открыты твои глаза, и гаснет, когда веки опускаются.

При этих словах Катилина чуть не подпрыгнул.

— Силь? — переспросил он. — Метка, которая гаснет, когда опускаются веки? А… слушай, а как она выглядит?

Мерелин пожала плечами.

— При желании ей можно представлять разный вид, — ответила блондинка, — как и любой компьютерной иконке. Стандартно — это нечто похожее на снайперскую мишень и на око одновременно — несколько овалов, один в другом, а в центре — закрашенный круг.

— А цвет?

— Цвет силя? Да любой. Но стандартно он красный.

Катилина рассмеялся — так вот что висело все это время перед его глазами!

— Ты чего?! — удивилась Мерелин.

— Да так, все нормально. Ну и что дальше? Дотрагиваемся до «силя», активируем, таким образом, скрытый в шунте компьютер…

— Точно, — кивнула головой Мерелин. — После этого перед тобой возникнет виртуальный интерфейс, так называемый «визуальный шар» — та самая пресловутая компьютерная клавиатура. Визуальный шар включает круглый экран, горизонтальный и вертикальный ряд функциональных клавиш, а также, как ты сама можешь догадаться алфавитную клавиатуру. Однако кнопки клавиатуры не слишком активно используются, поскольку в основном интерфейс рассчитан на голосовые команды и сенсорное управление с помощью пальцев — визуальный шар можно двигать, вертеть, переворачивать, раздвигать, выбирая те или иные нужные функции.

Активируются клавиши «функций» и клавиатуры прикосновением «перчаток». Тоже виртуальных, которые висят перед тобой в воздухе на уровне живота.

Представь — ты кладешь ладони на эти виртуальные перчатки. Они прилипают к твоим рукам — и вперед, можно нажимать на клавиши.

Короче — клавиатура есть. Это основа нейрошунтования и общения с СИНК. Однако она представляет собой чисто виртуальную конструкцию. Для стороннего наблюдателя клавиши не видны, и потому человек, работающий с клавиатурой и «функциями» нейрошунта и тычащий пальцами в воздух, для стороннего наблюдателя будет выглядеть несколько странно.

— Не пойму, — сказал Катилина, — как клавиатура может быть виртуальной? Если ее клавиши и твой визуальный шар висят перед глазами, то они не могут быть видимы только одному человеку. Как лучи света могут быть видны одному наблюдатели и невидимы для другого?

— Да брось, все просто, — усмехнулась блондинка. — Сигнал из шунта поступает непосредственно в мозг, а перед глазами ничего нет, никаких лучей, это просто иллюзия. Ты не видишь ничего своими зрачками, а зрительный нерв возбуждается непосредственно электронными импульсами, которые следуют от нейрошунта. Глаза твои, как и глаза окружающих, ничего не видят. Видит только сам мозг.

Катилина кивнул. «Похоже, — подумал он, — с объяснениями пора было завязывать». Во-первых, Мерелин объясняла слишком долго. Ему давно уже пора было опробовать «силь» на практике. Ведь если все, что говорит Мерелин, это правда и таинственный Саймон Рукс, не соврал ему, то подаренная коммуникационная программа открывала перед легатом прекрасные перспективы!

Кавалерист прикусил свой женский язычок, поблагодарил старшую подругу за пояснения и быстро отправился восвояси.

* * *

Опробовать новые знания Катилина решился сразу перед сном, как только динамики скомандовали отбой и секс-агнаткам было велено приглушить в своих комнатах свет.

По словам Мерелин, нейрошунт значительно упрощал проблемы образования — изучить новый язык или целую учебную дисциплину для «прошунтованного» работника Нуль-Корпорации было делом нескольких секунд. Подключение, выбор обучающего файла — и все.

Как говорила Мерелин? Шунт — универсальное устройство, обеспечивающее доступ в Сеть в любом месте и на любом расстоянии. Это очень даже интересно.

Итак, — резюмировал он, — для использования нейрошунта по назначению носителю достаточно просто открыть глаза. При поднятых веках в поле зрения справа возникает так называемый «силь» в форме овальной клавиши красного цвета. Реально «силь» не существует, а является всего лишь воображаемым изображением, спроецированным прямо в мозг носителя его нейрошунтом.

Легат усмехнулся.

Мигающее, красное нечто, нервировавшее его весь этот долгий день с того самого момента, как он очнулся от «болевого» сна, сна, в котором его посетил загадочный Саймон Рукс, — это всего лишь «силь», специальная метка для активизации виртуальной клавиатуры.

Катилина прошел по своей комнате, выдвинул кровать, расстелил постельные принадлежности, затем быстро выключил свет и сел на свое ложе в полной темноте.

Для того чтобы инициировать шунт, нужно как бы «прикоснуться» правой рукой к «силю». Так, кажется?

Немного переживая от важности момента, экс-легат одним касанием указательного пальца правой легонько вдавил мигающую виртуальную кнопку.

Возможно, в этот момент никто не видел его в кромешной темноте личной комнаты, но страх перед постоянным наблюдением беспокоил бывшего катафрактария. Вокруг тьма, сам силь виртуальный и все же…

Внезапно мир вспыхнул красками, заиграл, как космическая туманность, как яркий рекламный ролик!

Мгновенно, как только подушечка его пальца будто бы коснулась алого, висящего в воздухе пятна, вокруг его тела, перед ним, и справа, и слева, из тьмы в одно мгновение и пугающе ярко возник интерфейс, воздвигнутый нейрошунтом как цветной, огромный обелиск.

Неужели все это виртуально? Неужели видеокамера в углукомнаты не видит всего этого цветного многообразия, что вспыхнуло вдруг вокруг сидящей на кровати агнатки?

Легат замер.

Присмотрелся. Прислушался. Но нет, все было тихо, и, самое главное — каморка Каталины по-прежнему пребывала в кромешной тьме, несмотря на то, что изображение перед его глазами горело яркими красками. Эти картинки действительно вставали только у него перед глазами!

«Хорошо, — подумал Катилина. — Это хорошо».

Немного успокоившись и осознав, что прямо сейчас к нему в комнату не ворвутся охранники с шокерами, он сконцентрировался на самом интерфейсе.

Как и рассказывала Мерелин, основной фигурой интерфейса являлся визуальный шар с объемным изображением внутри. Параллельно полу, примерно на уровне живота оператора протянулась клавиатура — с удобными по размерам клавишами, ровная как поверхность стола, тонкая и прозрачная как полиэтиленовая пленка.

Помимо «клавиатуры», по краю экрана-шара, полукругом справа и слева оказались разбросаны клавиши дополнительных функций. И клавиатура и оба полукруга с функциональными клавишами размещались на некой полупрозрачной, но отчетливо видимой виртуальной подложке.

Погрузив руки в виртуальные перчатки, услужливо лежащие по бокам от визуального шара, Катилина коснулся подложки указательным пальцем и без труда передвинул по очереди оба полукруга и клавиши вверх, вниз, в сторону и обратно. Затем, дотронувшись пальцем до самого экрана-шара, он крутанул его вправо и влево. Тот завертелся вокруг оси, как будто подвешенный на веревке.

Действительно, оперировать виртуальным интерфейсом оказалось очень удобно. При каждом касании звучала мелодичная музыка, как будто кто-то тихонько ударял в ксилофон. Тоненько и дружелюбно — «з-зынь!».

Наконец Катилина вернул все обратно. Изначальное положение составляющих интерфейс объектов оказалось самым удобным. Шар — на расстоянии полуметра прямо перед глазами, клавиатура напротив пупка, функциональные клавиши — под чуть поднятыми руками.

Наверное, со стороны это выглядело так, как и говорила Мерелин — словно человек совершает бессмысленные пассы руками в воздухе перед собой. Впрочем, если его никто не видит, на что он надеялся, то какое это имело значение?

Образовательные программы (например, языковые), по словам Мерелин, могли загружаться в мозг в ускоренном режиме и в больших количествах. Именно это и было сейчас необходимо Каталине — скорость и объем. Активировав интерфейс нейрошунта, бывший кавалерист находился теперь в непосредственной связи с Сетью. Это означало, что время устных расспросов, время трудного добывания информации у подруг по прайду закончилось.

— Голосовой режим, — шепотом произнес Катилина в воздух. — Прошу вывести на экран наиболее используемые образовательные программы. Языкове, а также по истории Нуль-Корпорации… нет к черту, все это подождет! — Легат внезапно вспомнил свое солдатское прошлое, свои недавние унижения во время шунтования, пси-программирование на уроке по этике и ему внезапно, остро и отчетливо вдруг захотелось взять в руки… нет не палаш, а — бластер-эскамет!

— Мне нужны пользовательские программы! — попросил он. — В частности, меня интересуют краткие лекции по используемому в Искусственном Мироздании ручному стрелковому оружию, системам контроля и видеонаблюдения, обучающие программы для пилотов космических кораблей и наземной технике. А также боевая тактика и методика обучения местной полиции и спецназа…

Он помолчал.

И еще. Пожалуй, мне нужна объемная карта ИЦа № 166. Есть таковая?

Надпись вспыхнула на экране.

— Да, мадам, — произнес из воздуха приятный мужской голос. Это нейрошунт передавал сигналы в область мозга, ответственную за слух. — Хотите получить весь список образовательных программ?

— А сколько их там?

— По первой из названных вами категорий в разделе «Краткие лекции по используемому в Искусственном Мироздании стрелковому оружию» найдено пять триллионов восемьсот четырнадцать миллиардов пятьдесят семь миллионов образовательных программ. Округленно. По второй категории…

— Стоп! Давай ограничимся одной программой из каждого списка. На твое усмотрение. И то-то шесть программ. Я смогу запомнить их все сразу?

— Не сомневайтесь, мадам. Через минуту вы будете непревзойденным специалистом. Для справки: прайсовая стоимость скачивания указанных шести программ составит двести пятьдесят четыре миллиона триста четырнадцать тысяч кредо…

Услышав цифру, Катилина осекся. Но машина тут же продолжила:

— Однако по предоставленной вам специальной коммуникационной программе скачивание будет проведено бесплатно. Спасибо, что воспользовались нашими услугами!

Легат облегченно вздохнул. Что ж, щедрость Саймона Рукса воистину не имела пределов.

Чтобы расслабить мышцы во время получения информации, он откинулся на кровати на спину, и вместе с этим движением все нагромождение виртуального экрана, клавиатуры и функций пришло в горизонтальное положение. По-прежнему застыв перед глазами и на уровне живота.

Экс-кавалерист опустил ресницы, и изображение интерфейса исчезло. Но его шунт-компьютер оставался с ним.

— Прикажете приступить? — вежливо поинтересовался искусственный разум.

Давай!

И поток информации рухнул ему прямо в мозг, поглотив сознание.

«Спасибо вам, господин Рукс, — успел подумать Катилина. — Сеть — отличный подарок!»

Кластер Седан. ИЦ AT № 166. Индивидуальная камера Катрины-Беты. Время — восемь часов спустя.

Спустя восемь часов Катилина проснулся. После сбора в Актовом зале прошло уже более полутора суток. (Что за название, «Актовый зал», — подумал Катилина, — для школы шлюх его можно весьма двусмысленно истолковать.) Нулевой день занятий закончился вчера, и с новым утром для будущих профессиональных наложниц начался первый «стандартный» день в Высшей школе.

По звонку вмонтированного над кроватью «общего» будильника бывший кавалерист широко открыл свои новые огромные голубые глаза с длинными ресницами и уставился на зрачок видеокамеры. Лампы дневного света зажглись одновременно с сигналом к пробуждению, и теперь в их белых приветливых лучах лазерный огонек уже не казался оком вампира, как ночью.

Легат потянулся и сел. На противоположной стене вспыхнуло разнообразием цветов плазменное панно с изображением захватывающего горного пейзажа. На картинке сверкало озеро, затерянное среди снежных вершин. «Красота!» — подумал по этому поводу Катилина. В углу плазмы горели цифры. «07-45-14» (он узнал их без труда, видимо, знание цифр из голов агнаток при клонировании не стирали). Последняя цифра менялась на: «15», «16», «17»…

«Ага, — догадался легат, — это время: секунды, минуты, часы. Пора вставать».

Он легко сел на кровати и коснулся ступнями пола — что и говорить, его новые женские ноги выглядели обалденно. Безусловно, они бы порадовали мужской взгляд.

— Доброе утро, Катрина-Бета, — прощебетал потолочный динамик вежливым голосом. В отличие от голоса нейрошунта, с которым Катилина общался ночью, голос динамика его комнаты оказался тоненьким и визгливым. — Система рада приветствовать вас в добром здравии!

— Как же, в добром здравии, — буркнул легат, посмотрев на свою женскую грудь, и протопал в ванну. Вчера вечером во время обустройства секс-агнаток в личных комнатах динамики молчали. Объяснялось это просто — нулевой день не считался днем обучения и, по всей видимости, систему голосового контроля, которой были оборудованы камеры рабынь, еще не подключили.

Оказавшись в ванной, катафрактарий согнулся, и его тонкая девичья рука плавно порхнула над раковиной. Кристальная струя ласково-теплой, сверкающей воды устремилась фонтанчиком вверх.

— Ух, замечательно! — пробормотал он вслух.

После нескольких часов интенсивного ночного обучения «Сеть-в-мозг» голова у него болела не по-Детски, как будто с хорошего перепоя, и освежиться холодной водой было очень приятно. Катилина Умылся, достал из синтезатора над ванной мягкое бумажное полотенце, промокнул лицо, выкинул полотенце в мусорный ящик. Мусорка пискнула и тут же съела гостинец.

Катилина взглянул на себя в зеркало.

После получения информации по всем видам основных вооружений, существующих в Искусственном Мироздании, как-то особенно умным он себя не чувствовал. Голова болела, знания скрывались в бездне памяти. Чуть напрягшись, Катилина заставил себя вспомнить что-нибудь из заученных ночью уроков и — о чудо! — в памяти тут же услужливо всплыло множество изображений оружия, схем разборки-сборки, технических характеристик и даже видеозаписей от первого лица со стрельбищ и из тиров. В этих видеозаписях было все — от ощущения отдачи при выстреле до запаха пороховой гари или воздуха, сжигаемого поражающим лучом бластера.

В голове поместилось более двух сотен часов тренировок, посвященных стрельбе. В имитационном ролике он сначала мазал и не попадал, а затем, набивая руку и тренируя мозг, бил в яблочко все чаще и чаще, и к концу записи вообще смог выбить сотню мишеней из ста. Похоже, он стал настоящим снайпером!

Кстати о бластерах. Ручные эскаметы являли собой наиболее распространенную модель ручного оружия в Мироздании Корпорации. И теперь Катилина знал, что те великолепные плоскоствольные монстры, что висят на предплечьях евнухов и охранников ИЦа № 166 зовутся «правительственной моделью» — то есть «официальной моделью служб и войск Стратегикона Нулевого Синтеза». Данная дешевая, мощная и необычайно надежная разновидность лучевого наручного пистолета была до чрезвычайности распространена и составляла, пожалуй, восемьдесят процентов всего легкого стрелкового оружия в кластерах Нуля.

Закрыв глаза, Катилина еще раз мысленно разобрал и собрал этот могучий (но при этом легкий) пистолет, щелкнул запястным замком, вытащил и вставил обратно две съемные энергетические батареи. Так, вроде все в порядке. Ночь, можно сказать, прошла не зря — теперь он являлся знатоком оружия и ловким стрелком.

Вспомнив свой старый палаш и кремневый пистолет, которым пользовался когда-то, легат усмехнулся и вновь непроизвольно посмотрел на зеркало. Веселье сразу пропало.

«Да, господин мой, — усмехнулся легат, — приплыли». Косметика на его лице сейчас, естественно, отсутствовала, но участки вокруг глаз и пигментация губ, по всей видимости, были подкрашены «генетически». Вместе с длинными, загнутыми ресницами и идеально чистой кожей они создавали совершенно сногсшибательное впечатление.

Смотрящее на него из зеркала лицо нельзя было назвать никак иначе, кроме как «почти совершенным» или «невероятно красивым» — именно так. Высокий лоб, гордая лебединая шея, правильные Черты лица, открытый и прямой взгляд бездонных темно-голубых глаз… Впечатление не портили даже волосы, шоколадным и слегка спутанным покрывалом, ниспадающие на спину.

— Красавица, блин, кавалерист хренов! — выругался реинкарнированный полководец.

Почти прорычав, он показал себе зубы, сплюнул по-мужски и грязно выматерился в три этажа.

— Внимание, Катрина-Бета, — тут же сказал динамик. — Система автоматического контроля рекомендует вам воздерживаться от использования нецензурных идиоматических оборотов. Вы получаете пять секунд шокера в конце недели. Пожалуйста, будьте бдительней.

Катилина слегка опешил от подобного оборота и резко выпрямился. Он хотел даже по инерции ругнуться, но весьма живо вспомнил весь ужас последнего перенесенного им наказание махейром и сдержался. По коже пробежали мурашки. Глупый протест не стоил и двух секунд шокера. Даже ради новой встречи с загадочным Эс Си Руксом.

Легат сжал губы — ладно, пусть идут к черту!

Затем, ощутив некоторое желание, Катилина прошел в угол комнаты и присел на унитаз. Ощущения, связанные с отсутствием члена, по-прежнему казались ему необычными, но даже то, что он впервые за три дня мог справить малую нужду в одиночестве, не опасаясь случайных взглядов своих невольных подруг, его сильно порадовало. Хоть какая-то приватность!

— Внимание, Катрина-Бета, — от неожиданности Катилина аж подпрыгнул. — В вашей моче зарегистрировано повышенное содержание кремния.

Система рекомендует вам повышенный контроль питания. После прибытия на занятия немедленно сообщите о результатах урологического теста вашему дежурному евнуху. Доброго здравия, Катрина. Спасибо.

— О господи, — только и выдавил из себя экс-легат. Он быстро подтянул шорты-трусики, затем немного подумал, скинул с себя одежду и, подойдя к синтезатору, быстро получил новую. Все те же бумажные блузка, шорты и носки с подошвой.

Интересно, подумал он, с чем связано повышенное содержание кремния в его моче? Ведь он только что «изготовлен». Быть может с тем, что всю ночь его мозг и тело пронзали легкие электрические разряды, несущие с собой информацию из Сети? Столь долгий контакт с электрическими приборами должен был как-то отразиться на химических реакциях организма, верно?

В этот момент под потолком прозвучал второй предупреждающий сигнал.

— Внимание, Катрина-Бета, — сказал динамик. — Вы приглашаетесь в стадион-сад для развода на занятия. До завершения общего сбора осталось пятнадцать минут. Поздравляю вас с началом первого учебного дня!

За спиной щелкнуло. Затворы плавно вползли в стену, и стеклянная дверь, повинуясь току ионов, пронзающих ее тонированную толщу, внезапно стала прозрачной, явив его взору залитый солнцем коридор за собой. По общему холлу к выходу из «снежинки» уже торопились другие девушки.

Катилина тоскливо взглянул на зеркало и, печально подмигнув отражению, поспешил вслед за ними.

Его обучение началось.

Поза 10 Дополнительная нагрузка

Дни полетели за днями, а время медленно потекло.

Человеческая душа не всегда способна принять некоторые вещи, однако слабое человеческое тело привыкает почти ко всему. Катилина держался. День за днем, час за часом. В полном соответствии со словами господина Глазго Деморти — их старшего евнуха, по случайности ставшего личным евнухом «девятнадцатой» группы — обучение секс-агнаток шло согласно установленному расписанию занятий. Ранний подъем, ежедневное ОФП, утомительные занятия по теории, унизительные уроки практики, дневной сон, прогулка, полуголодные завтраки и обеды в столовой, регулярные медицинские осмотры, и, наконец, краткое свободное время перед сном.

К обычной программе Высшей школы примешивалась еще и дополнительная нагрузка, определенная Катилиной самому себе. То была собственная программа обучения — путешествия по Сети.

История и устройство Искусственного Мироздания легата не интересовали, — в этом вопросе хватало объяснений Мерелин и Лилит, а также нескольких файлов, которые удалось скачать из Сети в первый пень после ознакомления с работой нейрошунта; навыков владения специальной техникой и знаний о конструкции различных технических устройств он также освоил достаточно. Обучающие программы стоили безумно дорого, и то, что Катилина скачивал их в огромных количествах совершенно бесплатно, давало ему невероятную фору. Перед кем? Да хотя бы перед обычными когнатами и евнухами охраны.

Хвала Господу, практические занятия в Высшей школе пока не пересекали черту, за которой Катилина не смог бы сдержать свою гордость. Однако черту самой гордости перескакивали почти ежедневно. Впрочем, сильным ударом по его психике был сам факт нахождения в теле женщины, причем не дородной мужеподобной старухи, что еще можно было бы стерпеть, а в оболочке холеной красавицы. Роскошная шатенка Катрина-Бета с бесконечными ногами и ледяной бездной голубых глаз была настолько хороша, что иногда Катилина признавался себе, что испытывает к собственному телу чуть ли не сексуальное влечение. Все это отдавало раздвоением личности и шизофренией. Но Катилина терпел.

Несмотря на доступ к неограниченным сетевым ресурсам, множество вопросов по-прежнему мучили его истерзанный разум. Легат разгадывал их постепенно, поскольку объем информации о новом пугающем мире был слишком велик, чтобы впитать в себя все целиком и сразу. Но Катилина не отчаивался.

Разведка и рекогносцировка на местности, по мнению старого полководца, являлись главным элементом победы в любом бою. Да, случайности предусмотреть невозможно, но знать о противнике все, что можно узнать, — священная обязанность всякого бойца. И Катилина пытался узнать.

Уже за первую неделю он выяснил почти все, что было необходимо.

В частности, он узнал, что секция, в которой расположилось помещение их школы, та самая «суперснежинка», к центру которой устремлялись все коридоры адаптационных камер, личных комнат наложниц и учебных помещений, находилась в так называемом «присоединенном мире», а вовсе не в теле индустриального центра.

Индустриальный центр, согласно сведениям Сети, представлял собой висящий в космическом пространстве стальной шар диаметром всего десять с половиной километров. При том что если мысленно вытянуть протяженность всех залов и коридоров Высшей школы, хотя бы приблизительно прикинув их размеры, размеры ИЦа должны были превышать тысячи километров. А ведь школа в ИЦ № 166 была не единственным крупным заведением!

Внутренне пространство стального планетоида в основном занимали помещения промышленного назначения, а также грузовые терминалы, где космические челноки ежечасно загружались для отправки синтезированных товаров на подконтрольные планеты. Часть помещений ИЦа выделялась также для размещения администрации и военных.

Войсковая часть на территории ИЦа находилась всего одна, но ее «ограниченного контингента» в десять тысяч армейских душ, по мнению Мерелин и Лилит, с лихвой хватило бы на то, чтобы разнести в щепы все, что могли выставить и в космосе и на земле пятнадцать «союзных» планет близлежащей звездной системы. А территория части, по схемам СИНК, как минимум в пять раз превышала территорию проститутской школы. Катилина долго не понимал, каким образом это возможно.

Сущность так называемых «присоединенных миров» дошла до него только после нескольких бессонных ночей, во время которых бывший катафрактарий проштудировал сотни томов с архитектурной документацией. Вначале Катилина представлял, что под названием «присоединенные миры» имеются в виду какие-то планеты, не вошедшие по тем или иным причинам в Торговый Союз Корпорации (а что еще он мог подумать?), но вскоре выяснилось, что это совсем не так.

Как уже говорилось, ИЦ был шаром, диаметром в десять километров. Логично было бы предположить, что максимальная протяженность его помещений не могла превышать эту стандартную величину. Тем не менее просторы, которые открывались взору со смотровой площадки стадион-сада Высшей школы агнаток, даже на самый неопытный взгляд, говорили, что внутри индустриальный центр гораздо больше чем снаружи.

Архитектурная документация наглядно показывала, что к нескольким помещениям внутри ИЦа присоединены сотни искусственных миров в форме параллелепипедов и кубов. Эти миры представляли собой ограниченные пространства, похожие на «комнаты», только несоразмерно большие. Именно поэтому структура всех заведений ИЦа напоминала «снежинку». Широкие залы и маленькие каморки, составляющие такую «снежинку», по сути своей являлись не помещениями, а представляли изолированные независимые пространства, соединенные посредством стационарного межпространственного перехода, внешне похожего на длинный коридор. В начале и в конце каждого коридора располагались не двери, а нуль-порталы. Все коммуникации — как линии видеонаблюдения, так и линии вентиляции, электричества и связи, осуществлялись также через нуль-порталы.

Такая структура позволяла располагать внутри ограниченного пространства помещения большего объема, чем даже сам ИЦ — ведь на самом деле они находились «не здесь», а в «иной вселенной», В них просто вела очередная дверь из коридоров планетоида.

Во всем этом Катилине помогло разобраться подключение его шунта к Сети Информации Нуль-Корпорации.

Большинство его подружек-агнаток были бессмертны, а потому необычайно стары. Недостаток природного ума или образования таким «древним» наложницам с лихвой компенсировали жизненный опыт и разнообразные обрывочные знания, приобретенные ими во время бесконечного дефиле через реинкарнации и гаремы. Но сведения, почерпнутые из бесед с рабынями, часто оказывались отрывочны и не полны, а иногда даже противоречили друг другу.

Информация из СИНК, напротив, была предельно подробна и почти математически точна. Однако на многие вопросы не могли дать ответа даже сетевые библиотеки.

Кроме структуры ИЦа Катилина без особого труда выяснил количество охранников, что сторожили выход из каждой «снежинки», график их смены на посту, служебные характеристики самих охранников, их личное вооружение и оценки по стрельбе во время недавних стрелковых тестов. Он ознакомился с расположением залов и комнат, с геометрией коридоров, назубок заучил их привычки и распорядок дня.

Однако, как пройти мимо охранников, чтобы выбраться из школы наружу, — он не имел понятия. Сеть таких ответов, разумеется, не содержала.

Как бы там ни было, к концу третьей недели обучения в Высшей школе экс-легату стало очевидно, что одних только знаний, гигантскими массивами скачиваемых им из Сети, для успешной подготовки побега явно не хватает. И хотя в целом в его голове вырисовывалась достаточно подробная картина, тут требовалось нечто большее.

Режим работы Высшей школы и индустриального центра, количество имеющихся космодромов, число ежечасно приземляющихся на них кораблей, штат служащих и охраны, психологические портреты руководителей и менеджеров среднего звена — все это теперь имелось в распоряжении Катилины. Однако недоставало простых вещей.

Например, элементарно — оружия.

Из алюминиевой ложки, украденной из столовой, Катилине удалось сделать подобие заточки. Из бумажных полотенец — сплести некоторое подобие веревки, не слишком прочной, однако вполне способной выдержать его нынешний «женский» вес. Катилина и сам не понимал, зачем он все это делает — ведь ни нож, ни даже любимый им кавалерийский палаш-спата не помогли бы ему пройти через ряды вооруженных эскаметами охранников.

В условиях режимного учреждения, каким, без сомнения, являлась Высшая школа наложниц, Катилина не имел возможности заранее приобрести одежду, деньги или продукты для дальнего похода, не мог получить инструмент, необходимый для бегства, не мог вырыть своей ложкой-ножом подкоп, как сделал один неизвестно откуда знакомый ему литературный герой — ведь вокруг был космос.

Единственное, что мог Катилина, — это размышлять и строить невыполнимые планы.

Например, немного прикинув свои новые возможности во время занятий по ОФП, Катилина заключил, что спортивная форма будущих VIP-наложниц хотя и далека от совершенства, но все же вполне сносна. Девчонки из прайда не годились в десантницы и в спецназ, однако были молоды, здоровы и пылали жизнью. Катрина-Бета, например, пробегала стометровку за двенадцать секунд, отжималась от земли пятьдесят раз и без особого труда подтягивалась на перекладине — все это он выяснил опытным путем, во время прогулок по стадион-саду. Если забыть про тонкие женские кости, увеличенный женский таз, слабые кисти рук, отсутствие мозолей и сбитых костяшек на женских руках, — выходило не так уж и плохо. А если вспомнить о невероятной выносливости и гибкости каждой сексуальной рабыни — то и вообще хорошо. При некоторых специфических навыках, которых у легата Катилины имелось теперь более чем достаточно, сомневаться в том, что девица с легкостью завалит пару-тройку местных охранников, не приходилось.

И все же решиться на прорыв в одиночку Катилина пока не смел. При всех своих способностях и опыте, он прекрасно осознавал, что физически слабее большинства охранников, не говоря уже об их количестве, а также о самом главном — о цели Побега.

По большому счету, даже если бы легат выбрался за пределы ИЦа и угнал при этом космический корабль (после сорока часов симуляторов полета он очень надеялся, что в состоянии это сделать) ему некуда было бежать. Повсюду в Искусственном Мироздании его нейрошунт, так много давший Катилине за эти четыре недели, станет его ловушкой.

Поэтому, набравшись терпения, Катилина решил дождаться следующего визита господина Рукса, чтобы хоть что-нибудь прояснить…

Именно так, за учебой в классе будущих наложниц, в шатаниях по Сети по ночам, в размышлениях и тревогах, прошел первый месяц его обучения в Высшей школе для секс-агнаток. Одни занятия сменялись другими, и постепенно они с Роксаной, а также прочими прогами из их курса превращались из жителей своих старых, выдуманных миров в некое подобие блондинки Мерелин и синеволосой Лилит — в запрограммированных наложниц-зомби. В «изделия», созданные Корпорацией Нулевого Синтеза для оказания сексуальных услуг искусственным обитателям Искусственного Мироздания. Безмолвных и совершенно «глухих» к обычным чувствам людей.

Впереди оставались только контрольные тесты и традиционные, ежемесячные занятия по пси-устойчивости. Катилина ждал. И все же противоестественное состояние, в котором пребывал старый кавалерист, расхаживая по новому миру в теле длинноногой красавицы, не могло продолжаться вечно. И вскоре, то жестокое и злое разрешение ситуации, которого Катилина так опасался, обрушилось на него с роковой неизбежностью.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЭКЗАМЕН ДЛЯ РЕЗИНОВЫХ КУКОЛ

Поза 11 Пси-устойчивость как учебная дисциплина

Кластер Седан. ИЦ AT № 166. Высшая Шкала наложниц. Зона за стадион-садом. Спустя один месяц после начала обучения

Как и прочие проги, Катилина вскоре привык к незыблемому распорядку дня, обозначенному перед Дрожащими агнатками в самый первый день их прерывания в Высшей школе. Все тридцать прошедших суток в смысле распределения времени были похожи одни на другие и отличались не более чем две капли росы, застывшие на зеленой травинке. Или, лучше сказать — как две капли яда на губах отравленного мертвеца.

Однако тридцатый день их пребывания в Школе должен был отличаться от прочих.

В полдень этого памятного дня, как и всегда после завтрака, секс-агнаткам полагался «выгул» перед практическими занятиями. Однако евнухи-охранники, оцепив девушек в столовой, большим коровьим стадом погнали их не в стадион-сад, который представлял собой как бы центр «суперснежинки», а по большому коридору — куда-то в другом направлении.

Легат удивился. Неизвестный ему очень широкий коридор вывел учениц в кольцеобразный зал, залитый приглушенным светом. Зал был именно «кольцеобразным» — коридор, по которому они шли, свернулся в круг и замкнулся сам на себя. В центре зала, как бы образуя внутреннюю стену «кольца», размещалось относительно небольшое помещение, закрытое тонированным стеклом. По сравнению с этой «остекленной» зоной, Актовый зал и даже рабская столовая выглядели огромными — комнатка была крайне не велика.

Катилина вспомнил, что по расписанию значилось: «13–00 — занятия по психологической устойчивости». Те самые, о которых упоминал шеф Артели ровно тридцать дней назад. Впечатлений за прошедшее время было получено много, и Катилина, Роксана, а также другие проги из виртуальных миров, с которыми девушки успели перезнакомиться за минувший месяц, не придавали слишком большого значения этому странному названию.

Катилина, например, полагал, что речь пойдет о каком-то подобии экзаменов, завершающих программу, которую они «изучили» за этот месяц.

Душу теребили вопросы…

Мерелин упорно отказывалась пояснять, что собой представляет в понимании преподавателей «психологическая устойчивость». А синеволосая Лилит язвила и издевалась. Эффи просто молчала и время от времени отпускала в пространство короткие, злобные ругательства, характеризуя предстоящие занятия как нечто весьма неприятное. Катилина и Роксана сначала переглядывались и недоумевали, но как-то раз отсели в сторонку, чтобы обсудить это между собой.

— Думаю, это будет что-то вроде пыток. Возможно — махейр, — шепотом высказала идею Роксана. Помнишь, в самом начале нас им обрабатывали? Не знаю, но, по-моему, большей «психологической устойчивости», чем выдержать две минуты шокера в природе быть не может.

— Это в природе, — возразил Катилина, — а у нас тут торжество науки и дисциплины. Я скромно полагаю, что господин евнух Деморти извратится как — нибудь так, что шокер покажется нам детской забавой.

Возможно, — вздохнула Роксана. — У тебя есть догадки?

Катилина только пожал плечами.

— Не знаю, — задумчиво ответил он, — догадки есть, но лучше бы им не воплощаться в реальность.

В принципе, сейчас Каталина не боялся шокера. В каком-то смысле он даже ждал этого наказания. Весь долгий месяц он изображал из себя покорную умницу, стараясь избегать злобы охранников и учителей. Однако срок хорошего поведения затянулся, ему уже давно требовалось переговорить с мистером Руксом. А кроме шокера Катилина не видел способа увидеться со своим тайным благодетелем. С одной стороны, ему не хотелось испытывать боль от удара электродубинкой, с другой стороны — свидание с Руксом уже являлось жизненной необходимостью. По большому счету он и так с этим затянул.

Как бы там ни было, по прибытии в «кольцевой зал» девушек разбили на классы, классы развели по периметру остекленной зоны. Оказалось, что остекленная зона разбита на секции, по числу пригнанных на занятия классов. В секцию каждого класса вела собственная дверь из тонированного стекла.

Несмотря на то, что внешняя стена Кольцевого зала была ослепительно белой, как и большинство помещений Высшей школы, а пол чисто вымыт, зал показался Катилине неописуемо зловещим и мрачным. Вскоре он понял почему. Вдоль этой не стеклянной стены кольцевого зала, прикованные к вмонтированным в стену металлическим нашлепкам, висели цепи.

Цепи заканчивались ошеиниками — маленькими, кожаными, как раз на тонкую шею агнатки… А внутри… внутри за стеклом было хуже. Грязная, когда-то белая плитка, ржавые столы, похожие на столы для рожениц, с металлическими тестами, навершия которых также заканчивались наручниками и … наножниками? Форма столов и расположение на них шестов с оковами вызвали нехорошие ассоциации, однако конструкция ржавых постаментов была настолько извращенной, что додуматься до смысла создавшей их инженерной ели оказалось с первого взгляда достаточно сложно. Было ясно, что агнаток станут класть на столы, закрепив ноги и руки в немыслимых позициях, а потом… Разум отказывался верить! Когда Катилина прикинул по расположению наручников, как именно можно закрепить девушку на одном из постаментов, и то, насколько больно ей будет так полулежать-полувисеть, волосы на его голове почти зашевелились…

Перед каждой стеклянной секцией разместилось двадцать пять девушек одного класса по пять человек в пяти прайдах. Кроме того, тут же стояла охрана — много охраны, гораздо больше, чем требуется для контроля над двадцатью Пятью несчастными запуганными полуголыми Девицами.

Всего Катилина, традиционно, еще по старой офицерской привычке привыкший считать толпу людей (или отряд бойцов) полусотнями, насчитал, по меньшей мере, три полные полусотни охранников. То есть в шесть раз больше, чем самих общительниц. Неизвестно почему, но соотношение заставило его поежиться. Шесть к одной или… шесть на одну?

Вслед за прайдами в зал вошел старший евнух Глазго Деморти.

— Ну что же, дамы, — начал он, выделив последнее слово интонацией, — вот и настал тот сладостный миг, который все мы, — тут по рядам охранников прокатилась волна смешков и гогота, — так ждали целый месяц. Весь этот до-о-олгий месяц! За это время, мои милые воспитанницы, вы приступили к изучению множества теоретических и практических дисциплин, без которых невозможно себе представить благородную профессию секс-агнатки.

При этих словах, несмотря на все попытки сдержать эмоции, лицо Каталины стало непроизвольно наливаться кровью — подонок явно издевался над стоящими вокруг рабынями.

— Однако занятия, которые сегодня будут с вами проведены, — продолжил Глазго Деморти, — представляют собой наиболее значимую часть вашего обучения, ибо… ибо…

Он покрутил в воздухе пальцем и наконец махнул рукой, то ли устав кривляться, то ли потеряв свою мысль. Да и была ли она, эта мысль, в больном мозге садиста?

— В общем, мои сладкие, добро пожаловать на занятия по пси-устойчивости! — Отчеканил он злобно, вновь превратившись в ощерившегося хорька. — И дай вам бог устоять!.. Начинаем, господа, начинаем!

И Деморти хлопнул в ладоши.

С этим сигналом часть охранников оттеснила двадцать агнаток их класса к стене напротив входа в стеклянную секцию и по одной приковала за шею к цепям, закрепленным в бетоне. Пинками и тычками шокера девушек заставили сесть в позицию «Тадмор» и смиренно смотреть, что происходит с оставшимися.

Тем временем пять оставшихся секс-агнаток из класса затолкали за стекло. Вместе с ними, предварительно сняв с себя шокеры и эстиметы, в комнатку вошли ровно тридцать охранников. Как и догадывался Катилина — как раз «шесть на одну». Легат судорожно обернулся — рядом с другими секциями стеклянной зоны, с другими классами происходило то же самое. Четыре прайда приковывали к стене, один прайд — загоняли внутрь секций с цепями.

Катилина смотрел, не отрываясь, на ближайший столик с оковами. Почти не сопротивлявшуюся девушку — одну из пяти вошедших — шестеро мужиков легко подсадили наверх, согнули, закрепив руки и ноги в кандалах на навершиях железных шестов. Получилось, что агнатка теперь то ли стояла, то ли висела вниз головой, с вывернутыми на излом Руками, с запрокинутыми до максимума ногами и шестеро ухмыляющихся охранников возвышались над ней широкими башнями, а затем…

Катилина вздрогнул. То, что происходило за стеклом, не вписывалось в его голову.

Тридцать охранников, сняв портки, накинулись на стянутых наручниками девчонок и принялись…

Не у всех получалось сразу, некоторые агнатки, особенно проги, бешено сопротивлялись, пытаясь увернуться от наседающих сверху насильников, но в таких условиях это было практически бесполезно. Наконец надругательство вошло в стадию «практического приведения».

Бывший легат прокашлялся.

Ему, как старому кавалеристу, весьма основательно знакомому с кабаками и борделями своего «программного» каталаунского мира, в некотором смысле сцена была вполне знакома. Катилина в свое время не только весьма основательно шлялся по борделям, особенно после рейдов и походов, но и несколько раз за долгие годы службы участвовал в штурмах городов и крепостей. А там, как известно, догмы морали отступают на задний план перед элементарным вожделением бойцов, обезумевших от вида крови, ненависти к врагу и воздержания.

Картины с мертвыми телами товарищей, огонь пожаров, страх, испытываемый при штурме, все это неимоверно снижает этические пороги, и насилие над женщиной становится естественным продолжением зверских убийств мужчин. Но здесь…

Разумеется, до такого уровня прагматизма банальное изнасилование в его старом мире не доходило, однако дело заключалось даже не в этом. Волновал Катилину вовсе не научный и «упорядоченно-прагматичный» подход господ охранников к насилию над агнатками. А то, что следующим в славной очереди был именно его прайд.

Пять женщин.

Сначала чудесная блондинка Мерелин — старшая. Она, допустим, войдет первой и достанется вон тому, ухмыляющемуся с гнусной рожей, возглавляющему живую очередь из насильников. Затем за стекло войдут Эффи, Лилит и Роксана. Трое ублюдков с довольными лицами стоят за своим «первым» товарищем и что-то обсуждают.

Достоинства жертв? Ловкость товарищей в обращении с ними? Неважно!

Но даже если он, Флавий Аэций Катилина, легат и катафрактарий, станет последним, участь его не минует. Вон тот здоровяк с мрачной миной стоит пятым в очереди. Он ждет. И его фаллос наливается под штанами.

Челюсть легата опустилась. Похоже, предстоял тот самый момент, который он не сможет пережить. Внутри, за перегородкой, со скованными руками и ногами, в немыслимой, издевательской позе, шансов нет, а это значит…

Старый полководец тихо покрыл голову внезапно вспотевшими ладонями и опустил лицо в пол.

Девушки вокруг издавали весьма даже разнообразные звуки. Кто-то тихонько плакал, кто-то просто попискивал, как мышка в мышеловке. Разумеется — для них эта процедура неприятна. Самые опытные, та же Мерелин, например, просто сидели, не двигаясь, и даже не смотрели в сторону экзекуции. Эффи с ее извращенным менталитетом напротив, откровенно пялилась на действо и время от времени даже похабно усмехалась, правда с горечью в глазах.

Как видно, неоднократное прохождение через предписанную программой занятий процедуру извращенного изнасилования через некоторое время делает указанную процедуру привычной и на самом деле повышает порог психологической устойчивости. «Ну что ж, все верно, — подумал легат, — практичный подход. Верещать и биться под „обычным“ клиентом прошедшие через подобное девушки уж точно не будут».

Для опытных секс-агнаток процедура просто неприятна. Еще одно зло, через которое надо просто пройти. Стерпеть. Пережить ради бессмертия.

Для всех агнаток. Но не для него!

Он сжал веки. Сильно. До боли в голове.

Бежать? Невозможно. Один в центре вражеского логова, без оружия и даже без нормальной одежды, куда он уйдет? Нужно было раньше нарваться на чей-нибудь шокер и поболтать с Руксом…

Стерпеть? Его тело — это тело женщины. Но сам он…

«О нет, господин мой, — признался он себе, — этого ты не стерпишь!»

И что-то щелкнуло в его голове. Сердце успокоилось. Неизвестный «друг» из Корпорации по имени Эс Си Рукс многое ему обещал, но в течение нескольких минут, отделяющих его от того, что не вынесет ни один офицер, да что там — ни один нормальный мужчина, этот таинственный друг вряд ли появится.

Возможно, он просто не учел, что Катилина — это не совсем Кэти. Да впрочем, этого здесь никто и не учитывает. Сидя, легат выпрямил спину, закрыл глаза, сложил ладони в замок и повертел, разминая кисти. Он вспомнил Каталаун, холодное ковыльное море и океан гуннов, развернувшийся перед его строем… И это помогло! Как всегда перед атакой, сердце Каталины забилось размеренно и четко, испарина ушла, рука и разум стали твердыми как пропитанная человеческим потом рукоять спаты…

Тонкая цепь, протянувшаяся от шеи до стены, слишком крепка, думал он, чтобы хрупкая девица смогла порвать ее голыми руками. Тут нужно другое…

Сняв заколку, он распустил косу, затем обмотал длиннющие, шелковые волосы вокруг правой ладони как тряпку. Схватился за цепь и намотал ее вокруг кисти поверх волос. Вытравил длину, так чтобы цепь не висела, а была натянута от его руки до стены с креплением как струна.

Потом схватился за цепь уже второй рукой и уперся обеими ногами в стену как лягушка.

Держась за цепь, он теперь как бы висел в воздухе, будто на корточках, но упершись ступнями в штукатурку.

Выдохнул и, страшно напрягая мышцы спины, бедер, плечей, выжал себя от стены как штангу.

Крепление застонало. Как можно было догадаться, оно держалось в бетоне за счет не слишком глубоко вкрученных шурупов.

«Дурачье! — усмехнулся Катилина, медленно отваливая от гладкой поверхности вместе с выворачиваемыми из стены шурупами. — Рассчитывали только на запуганных девок? Думали, никто не попытается? Чтоб вы все сдохли, ублюдки!»

Уже было плевать на расклады и шансы. Вокруг стояло сто пятьдесят человек охраны, вооруженных и более крупных, более сильных, чем он. Вернее — она, тонкая девушка с голубыми глазами. Но он уже сделал свой выбор. Крепление с мясом вырвалось из бетона, и старый убийца, хрюкнув, с грохотом рухнул на пол.

И тут же вскочил.

На него смотрели Мерелин и другие. Крики и плач вдруг замерли. Двадцать пар глаз наложниц уставились на голубоглазую шатенку с распущенными волосами. Сто пятьдесят пар глаз охранников, только что обративших внимание на инцидент и отвлекшихся вследствие этого от забавного действия за стеклом, — тоже. Было видно, что местные стражи сильно удивлены и слабо представляют себе опасность, исходящую от голой девицы в стальном ошейнике с цепью.

— Э! — заявил ближайший охранник. — Ты это чего? Стену испортила, дура…

— Ничего, поправим, — уверенно заявил Катилина. В руках его была цепь — тонкая, с массивным креплением на конце. Такая же тонкая, как его новое женское запястье. Он оскалился. Как всякий катафрактарий, в прошлом он довольно ловко пользовался кнутом. Гонял лошадей на выгуле. На собственном выгуле — собственных лошадей!

«Ну, сволочи, зашибу!» — вспыхнуло в голове.

Кисть дернулась, закручивая петлю, цепь прыснула в воздух.

Месяц назад, до своей мнимой смерти, он мог гасить свечи, орудуя кнутом.

И он погасил!

Первой стальная полоска крепления опустилась на рожу защитника стен.

Шурупы вонзились как когти — и вырвали глаз! Враг рухнул.

Вторым пал высокий, тот, что скалился, глядя в застенок. Металлическая полоска раздробила ему висок.

Третий, четвертый, пятый! В отличие от двух первых, он не убил их, застывших с раскрытыми от удивления ртами, а только свалил на землю, порвав цепью лицо и… ворвался в застенок.

Развернулся, захлопнул за собой дверь. Со спущенными штанами, тридцать человек нависали там над беззащитными телами его товарок. Лишенные шокеров и оружия, насильники не могли защититься. Краем глаза он видел, как застывшие было в шоке охранники снаружи, вдруг ожили, разбуженные криками своих раненых товарищей, и засуетились, пытаясь проникнуть внутрь, но бесполезно. Замок стеклянной двери был крепок.

Катилина встал у стены, и цепь свисала с его новой тонкой руки как ядовитая кобра.

Тридцать насильников без оружия и портков смотрели на него расширенными от удивления глазами. Пока — без страха. Однако пять девушек, прикованных к постаментам, выгнувшись из своих ломанных поз, взирали на него просто с ужасом.

— Ты… — неуверенно сказал один из подонков, — а ну-ка брось цепь!

Губы легата сложились в оскал.

— Цепь бросить? Лови!!

И он метнул длинную железную ленту в голову своему врагу. Лицо охранника брызнуло кровавыми каплями, и потное тело рухнуло навзничь, буквально влепившись в пол.

В камере возникло движение. Рыча и стеная, тридцать мужчин бросились врассыпную. Кто-то упал, запутавшись в штанах, сбитый с ног товарищем или наткнувшись на постамент с распластанной на нем агнаткой. Если б они решились подавить его массой, то смяли бы разом, как танк сминает траву, но трусость — главная составляющая души каждого вертухая — заставила толпу насильников дрогнуть. Мечась, они спасались от его жестоких ударов.

А цепь порхала по комнате как живая, раздирая лица, кроша черепа, захватывая шеи.

Удар. Бросок. Удар. Оттяжка.

Цепь пела и танцевала, закручиваясь в петли, выписывая немыслимые «восьмерки». Так ловко, с таким жаром и мастерством кавалерист Катилина не крутил стальной кнут еще никогда.

Бросок! Оттяжка. Удар! Удар!

Получите, сволочи, получите! И лишь когда комнатка превратилась шевелящееся месиво из раненых, окровавленных, напуганных людей и нескольких трупов, шипение наручного бластера вдруг заставило его обернуться.

Глазго Деморти выстрелил в стекло, и перегородка лопнула. Вооруженные евнухи вдруг заполнили комнату мощными тучными телами. Луч скакнул в сторону Кэти, разрезав цепь, и женское тело рухнуло, сраженное ударами нескольких шокеров сразу…

Несколько минут после этого напуганные охранники с энтузиазмом тыкали в Катилину разрядниками и просто лупили наотмашь, используя шокеры как дубинки. По ногам, по рукам, по лицу…

Наконец Деморти отогнал их. Посмотрел сверху вниз на поверженную окровавленную рабыню, ожидая, пока товарищи по службе осмотрят в комнате пострадавших.

— Что там с ребятами? — спросил он без интонаций.

— Пятеро мертвы, господин. Восемь человек без сознания. Остальные целы, но много травм и рассечений.

— Прыткая, сука, — произнес старший евнух задумчиво и взвесил на руке свой махейр, который только что, несколько раз вонзал в ее плоть болевыми контактами. — Ничего, бойцов воскресим… Ну что, хватило тебе?

Последняя фраза предназначалась бунтарке.

Катилина сплюнул. Зубы в кровавой пене вылетели на пол. От разрядов электрических дубинок его сильно трясло.

— Н-нет, — процедил он сквозь сжатые судорогой зубы, — м-м-мало.

Лицо Глазго исказила жуткая гримаса. Он размахнулся и со страшной силой ударил Катрину в челюсть подкованным сапогом. Та клацнула, и Катилина отлетел в сторону тяжелым мучным пакетом.

— Ну? А сейчас? — спросил евнух самодовольно.

Язык во рту Катилины, этот нежный горячий женский язык почти не ворочался. Челюсть двигалась как вставная. Со стороны он не видел свое лицо, но на ощупь губы уже напоминали мясистые баклажаны. Надутые, но рваные как тряпка.

И все же эти губы еще слушались его воли.

И…

— Ма-ло, — все еще сквозь судорогу прошептал он ими.

Глазго быстро шагнул вперед и с размаху, по-молодецки, со всей дури пнул девушку в грудь. Что-то треснуло внутри Кэти, и легкие харкнули кровью.

— А так?!

— Щенок-кх, — прошептала та, задыхаясь и дрожа на полу свернутым, беспомощным клубком. Такими подковами… дух вышибают… одним ударом! Слабо?!

Кулаки Глазго сжались. От ярости он задрожал. Вокруг стояли охранники, его ребята. И пятеро трупов товарищей лежало сразу за ними. Те, что стояли, смотрели на эту сцену, не отрываясь, видя унижение своего предводителя. А он, бессильный перед ее презрением, возвышался над обнаженной поверженной девушкой и впивался ногтями в собственные ладони. Голова у евнуха закружилась.

Прицелившись, он пнул ее снова. В печень. Точно и страшно.

— А так хорошо?

— Не-ет, — голос агнатки уже почти не расслышать.

Удар.

— А вот так?

— Не-ет…

Удар!

— А сейчас?!

От боли судорога прошла, челюсти разжались.

— Сдохни! Не-ет! — закричала она.

И Деморти понесло. Кровавая планка опустилась ему на глаза и застила зрение. Дрожа всем телом, он бросился на нее и принялся топтать и рвать, как будто вбивая подковами сапогов прямо в землю, как будто сминая это нежное, холеное тело в пасту, в глину, в песок, размазывая, растирая клонированную плоть по грязным, кровавым каменным плитам. Уже задыхаясь от усталости, не слыша криков товарищей, зовущих его отойти, но все еще слыша «Нет!» из уст проклятой агнатки, он пинал и пинал Катрину, ломая кости и разрывая кожу своими коваными ботинками, наконец, отошел на шаг и указав на поломанное тело пальцем заорал всем своим:

— Бойцы вперед! Стоптать ее! Забить насмерть!

С этим криком примерно двадцать охранников, не считая самого Деморти, метнулись к изувеченному, смятому полутрупу. Толкаясь и почти не доставая до распростертого тела ногами, они принялись топтать ее носком и подошвой. Не бить даже, ибо бить там уже было нечего, а просто достать, дотянуться, внести свою лепту в подавление бунтарки.

Вот кто-то с хрустом наступил ей на откинутую в сторону кисть — кости треснули! Кто-то ударил по развернутой ступне, на излом. Кто-то прыгнул на грудь, ударил в плечо, пнул в лицо, раздавил ей почки. Тела, ноги, сапоги замельтешили, замельтешили, и брызги крови, а также выдранных стальными набойками кусочков кожи Катрины, забрызгали все вокруг.

Наконец все кончилось. Отступив, охранники замерли. Отвернулись. Смотреть на то, что осталось внутри их тесного круга, было действительно страшно. В огромной кровавой луже перед рослыми, крепкими мужиками лежало то, что пятью минутами ранее называлось Катриной-Бетой, красавицей-агнаткой.

Куча свежего мяса в обрамлении из костей.

Поза 12 Регенерация как подготовка к продаже

Кластер Седан. ИЦ AT № 166. Медицинский блок. Палата предварительного осмотра

Как только подкова от сапога врезалась в ребра Катрины, сотни сигналов метнулись по нейронным цепям в ее череп. Шунт заполнился байтами информации, вопящими от боли и разрушении, и в долю мгновения, столь краткую, что невозможно моргнуть, вошел в соединение с СИНК. Неизвестный оператор, все это время неотрывно следивший за состоянием девушки, резко развернулся и впился глазами в контрольные мониторы. Еще через мгновение, рука его потянулась к трубке видеофона. Через секунду вопящий зуммер тревоги разбудил еще одно СУЩЕСТВО. Сигналы боли понеслись далее, а тело Катрины тем временем стремительно превращалось в фарш…

Тридцать минут спустя Катрина-Бета пребывала в медблоке, в палате предварительного осмотра. Сикх Артели, находясь в своем кабинете, внимательно следил за монитором, в который передавался сигнал из «предвариловки». На экране, облаченный в белое хирург 166-го индустриального центра доктор Юма тщательно водил окровавленным детектором по стройному, но сильно изувеченному телу, что распростерлось перед ним на досмотровом столе.

— Ну что я могу сказать тебе, Шайрон? — произнес наконец доктор, отбросив детектор в сторону и протирая руки гигиенической салфеткой, — ребятки твои опять перестарались, а нам с тобой как всегда разгребать. Как говорится в одном анекдоте, пациент скорее мертв, чем жив. Детектор фиксирует многочисленные разрывы тканей, внутренние кровотечения. Сломаны ребра, ключица, кисть правой руки разбита просто в пасту. Сотрясение мозга, микротрещина в височной и затылочной частях черепа. Про мелочи типа раздробленной челюсти и выбитых зубов я вообще молчу.

— Слушай, ты мне мозги не пудри, — процедил Артели сквозь зубы. — Она выживет или нет?

— Нет, конечно.

— Дьявол! — знаток женских поз со злостью стиснул кулаки.

Доктор пожал плечами.

— Знаешь, шеф, — продолжил он как ни в чем не бывало, — я закрыл раны санитарным герметиком и вколол ей стимулятор. Сейчас кровотечение остановлено, а сердце работает. Однако повреждения внутренних органов слишком велики и больше пары часов без спецоборудования или скоропеев она не протянет. Эту шлюху зовут Катрина-Бета — так, кажется? По ней нужно принимать решение, — Юма демонстративно провел большим пальцем себе по шее. — Что скажешь?

Увидев жест доктора, шеф Артели замысловато выругался. А господин Юма внимательно посмотрел на своего босса. Коммерческий директор в общении с персоналом был очень спокойным и довольным жизнью человеком, но вот сейчас казался явно взволнованным.

«Что самое интересное, — подумал вдруг док, — наш шеф вроде бы взволнован сильнее, чем следовало бы в такой ситуации».

Да, одна из наложниц оказала попытку сопротивления, пытаясь избежать изнасилования. Да охранники забили ее до смерти, ну и что?

Ситуация нештатная, спору нет. Но разве это повод для столь сильных волнений у начальника Высшей школы наложниц с десятками тысяч «изделий»? Однозначно — нет.

Из пачки, что лежала прямо на досмотровом столе рядом с полутрупом девушки, доктор не спеша достал тонкую сигарету с наркотической пастой.

Щелкнул зажигалкой, затянулся. Они с Артели работали вместе уже больше чем полета лет и знали друг друга хорошо. Поэтому Юма, вглядевшись в лицо начальника, спросил о своих сомнениях прямо:

— Ты чего так нервничаешь, Шайрон? Это ведь всего лишь агнатка. Ну, сдохла. Что с того?

— Почему волнуюсь? — переспросил Артели растерянно. Глаза его забегали. — Не знаю, не знаю. Думаю, причин у меня достаточно. Что теперь делать с этой дурой? Вариантов два. Первый — стирание и утилизация, а второй, — он с какой-то надеждой посмотрел на доктора — сохранить ей жизнь и списать к военным как дисквалифицированную.

— Ну и что тут думать? Неужели тебя волнует смешная сумма, которую выплатят нам вояки за дисквалификат? Надо стереть сучку и все, тем более Деморти с охранниками орет благим матом, что хочет разделаться с ней лично.

— Деморти мне не указ! — вспыхнул Артели.

— Мне он тоже не указ, — доктор Юма согласно кивнул. — Но он как бы прав: сучка напала на охрану и заслуживает только двух вещей: стирания или дисквалификации. Давай, если мы не отдаем ее воякам, я просто отключу паршивку от системы реинкарнации и пойду спать. Она в течение часа сдохнет.

Доктор помолчал, перебирая в уме дополнительные варианты.

— С другой стороны, — продолжил он, — последний вариант можно усложнить: если ты решишь доставить Деморти удовольствие и устроить показательное наказание, нужно ее сейчас лечить. Полагаю, пары капель скоропеев будет достаточно для полного восстановления. После этого можно вывести девицу на плац перед другими ученицами и содрать живьем кожу. Что будем делать?

— Третий вариант убираем однозначно, — решительно заявил Артели. — Удовлетворять садистские наклонности Деморти за школьные деньги — это последнее, чего я хочу.

— Тогда отключаем Хеб-сед и пусть дохнет. Новое тело в любом случае дешевле, чем регенерация изломанного старого.

К удивлению Юмы, Артели при этих словах смертельно побледнел.

— Нет-нет, — почему-то севшим голосом пролепетал он. — Катрина должна выжить! А нельзя ее просто вылечить и вернуть в прайд?

Глаза дока полезли вверх:

— Извини, Шайрон, но ты не выспался! Правила общеизвестны. Если преступницу-агнатку присуждают к стиранию, то воскрешение производят только для показательной казни — а его оплачивает Правительство… Если же ее присуждают к дисквалификации, то воскрешение оплачивают вояки — им же пользоваться этим телом еще сотни лет!..

Док покачал головой.

— Но если мы регенерируем ее просто так, — доктор аж покачал головой, настолько этот план не вписывался в его представления о логике, — то кто будет оплачивать расходы на регенерацию и… что скажет наш попечительский совет? Бракованные агнатки должны стираться или сдаваться в армию!

Щека Артели спазматически дернулась. Экран не обладал функцией «эффекта реального присутствия», но даже чисто визуально доктор заметил, что лоб его руководителя покрылся жирной испариной. «Дьявол, чего это он?» — подумал док.

От удивления Юма выпрямился и вытащил сигарету изо рта.

— Что-то не так, сикх?

— Нет, Юма. Все хорошо, — шеф помолчал. — И надеюсь, что все хорошо…

Он сглотнул, забавно дернув кадыком.

— Знаешь… вводи ей скоропеев, — наконец выдохнул Артели на одном дыхании. — Она должна выжить! Вопрос по оплате расходов и разговору с советом, если что, я беру на себя. А насчет дальнейшего, вот что … отложи вопрос по ее дисквалификации хотя бы на одни сутки. Это приказ!!

Доктор уставился на старого товарища вытаращенными глазами: он был поражен.

— Шайрон, ты уверен?!

— Как никогда в жизни! — пошатываясь, Артели отвернулся и выключил экран.

Кластер Седан. ИЦ AT № 166. Кабинет шефа Артели. Сорок минут после инцидента

Пошатываясь, Артели отвернулся и выключил экран внутреннего коммуникатора. Однако тут же резко протянул руку и включил висящий на стене экран Сети.

На мониторе возникла виртуальная девушка с механической улыбкой — специальная программа для вербального общения с СИНК.

— Почта Торгового Союза, слушаю вас, — прощебетала программа.

— Войти в раздел «личные сообщения», быстро! — произнес Артели посиневшими губами. — Абонент «Г.Е.Б.». Адрес сохранился? Хорошо.

Код — «Срочно. Максимальная конфиденциальность».

Шеф проститутской школы вздохнул, собираясь с мыслями, и начал диктовать текст. Слушая его короткие реплики, машина дублировала торопливое письмо на экране.

Текст гласил:

«Анх-уджа-сенеб!

Шайрон Вольдемиант Артели — господину Заказчику.

Уважаемый хапи Г.Е.Б. Пишу коротко.

Исследуемый объект под угрозой уничтожения.

Наш проект — на грани полного срыва.

Срочно! Свяжитесь со мной или пришлите Вашего представителя для немедленного совершения процедуры инициации.

С верой в удачу и надеждой на понимание, всегда Ваш Ш. Артели».

Он помолчал и добавил:

«Умоляю, поторопитесь!»

Смахнув со лба жирный пот, коммерческий директор Высшей школы наложниц устало откинулся на спинку своего роскошного кресла. Теперь ему осталось только ждать.

Кластер Седан. ИЦ AT № 166. Лаборатория медицинского блока. Час спустя после инцидента

Деморти вошел в палату предварительного осмотра. Девица, устроившая его ребятам кровавую баню менее двенадцати часов назад, лежала на досмотровом столе совершенно обнаженной, сияя высоким бюстом и покрытой кровавыми ушибами плотью. На девице живого места не было.

«Да, — подумал Глазго, — славно я поработал».

Несмотря на ужасающий внешний вид, переломанные кости и пробитый череп, девица находилась в сознании — введенные доком всего несколько минут назад стимуляторы работали хорошо. Левый глаз, в мешке из огромных кровоподтеков, смотрел на Деморти спокойно и отрешенно. Правый глаз вытек, и на его месте присутствовала только пустая оплавленная воспалением глазница. Девица уже ничего не ждала, ни на что не надеялась и не боялась. А зря!

— Привет, — сказал Деморти очень тихо, нависнув над «прекрасным» женским лицом — Жива, сука? Жива-а-а. Тащите ее за мной!

Последняя фраза предназначалась сопровождающим его охранникам. Один из них, дюжий детина сажени в плечах, почти синхронно этому приказу, как будто заранее ожидая команды, подскочил к девушке и, намотав окровавленные волосы на кулак, рывком стащил ее с «досмотровки». Агнатка не сопротивлялась. Сломанные кости ударились об пол, но даже хрип не сорвался с разбитых губ — Катрина-Бета терпела молча.

Уже десять минут спустя, протащив изувеченную секс-агнатку по короткому хорошо освещенному и идеально чистому, а теперь заляпанному женской кровью коридору, они оказались в новой камере. Катилину швырнули его изломанными костями в широкое кресло. Как и всегда в течение последних тридцати дней, его тело оставалось телом потрясающе длинноногой, роскошной женщины, с высоким бюстом и водопадом волос цвета темного шоколада. Но волосы ныне были заляпаны кровью, а ноги… Ступня правой оказалась сломана. На левой, ниже колена, торчала острая палка хрустнувшей от удара кости. Кожа по всему телу напоминала сплошной кровоподтек — на нем просто не было живого места, которого не коснулась бы подкова от сапога или опущенная с размаху электродубинка. «Впрочем, — думал сквозь боль Катилина, — какая теперь разница, что у меня осталось целым, а что еще нет? Для трупа — разницы никакой».

Кресло возвышалось в центре просторной комнаты. А комната была — без окон.

Кроме него в помещении находились еще двое человек. Псевдогунн Деморти, со странным именем Глазго, а также некто пожилой и коротко стриженный, в темном пиджаке и с сигаретой в зубах охранники, тащившие Катилину по коридорам, остались за дверью.

Стриженый незнакомец задумчиво полистал бумаги, подошел ближе, пристально взглянул на легата и усмехнулся.

— Катрина-Бета 19-725, — задумчиво протянул он. — Попытка побега из Школы. Да-с. Что ж, единственное, что могу вам сказать, сударыня, — добро пожаловать на военную службу! Будем знакомы, меня зовут Юма Тамарис и я — офицер отдела обслуживания личного состава ИЦ 166-го кластера Седан. Я ваш врач. До поступления в распоряжение воинской части я буду заниматься, мадам, вашим личным осмотром и контролем здоровья, как одного из изделий, передаваемых на баланс чуждой нам организации за деньги. Кстати, вы знаете, чем отличается «гражданская» агнатка, каковой вы были до недавнего инцидента, от «военной агнатки»?

Катилина набрал побольше воздуха в отбитые сапогами легкие. Он давно смирился с тем, что придется вскоре сдохнуть, однако идея стать «военной агнаткой» была для него нова. Нет, он не испугался, ибо в состоянии, когда на тебе нет живого места, а в тебе — практически ни одной целой косточки, такие примитивные эмоции, как страх, полностью исчезают. Тут было другое. Почему-то страшно захотелось зажмуриться, а потом открыть глаза и понять, что все это — просто сон.

— Нэ-э, — шепнул он сквозь обжигающую боль, ворочая разбитыми в мочалку губами и сломанной челюстью, — нэ … снаю.

— Напрасно, — весело прокомментировал доктор. — Ибо отличия эти весьма неоднозначны. Из курса обучения, вам должно быть уже известно, что в Высшей школе бить наложниц запрещено из-за боязни нанести тяжелое увечье, которое потом придется лечить, что стоит денег…

Что-то забулькало справа от него. Доктор обернулся — это давясь мокротой и кровью, смеялась Катрина-Бета!

— Та-а-а, — прошептала она, едва шевеля губами, — я-аа… фижу… што пить налош-шниц… са-прещено…

Юма улыбнулся. Несмотря на ужасный внешний вид, девушка, а также ее необычайные стойкость и мужество ему явно импонировали. Сильных людей он уважал.

— Ну, вы барышня, это особый случай, — пояснил он. — Однако у военных избиение рабов в процессе изнасилования — обычное дело. Поэтому каждому из тех, кто отправляется агнатом в молодые кластеры, вводятся скоропеи. Они регенерируют ткани, излечивают раны и все такое. Чтобы не тратиться лишний раз на Хеб-сед. Понимаете?

Он подошел ближе. Симпатии симпатиями, а работа — работой.

— Расслабьтесь, мадам!

Кресло, в котором сидел Катилина, напоминало мебель из зубопротезного кабинета. Высокое, металлическое, с тонкими подлокотниками и узкой хромированной подставкой для ног.

— Фы што… сопираетесь… телать? — прошептал полутруп.

— О, сударыня, это обычный медицинский осмотр перед списанием в армию. У нас так принято. Не волнуйтесь. Процедура совершенно безболезненна.

Юма склонился над Катилиной, поправил ей ноги и руки, затем нажал на какой-то рычаг под креслом. Зажужжали сервоприводы, и конечности несчастной наложницы стиснули металлические скобы, внезапно выскочившие из подлокотников и подставки для ног.

— Если… процетура … песполезненна… сачем… свясывать меня? — сквозь выбитые зубы прошепилявила Катрина, — я еле … шевелюсь.

— Вы правы, незачем, — легко согласился Юма, пожав плечами. — Пустая формальность.

Уже совершенно не спеша, доктор зашел за голову Катилины и выдвинул откуда-то снизу еще две металлические дуги, которые защелкнул между собой надо лбом девушки. Голова ее оказалась прижатой к подголовнику кресла крепким хомутом — без сильного сжатия, но гарантированно плотно.

После этого, действуя на самом деле как опытный дантист, Юма раскрыл окровавленный рот девушки специальным приспособлением, напоминающим капкан, но не сжимающий то, что внутри, а, наоборот, разводящий челюсти. Рот раскрылся, сверкнув корнями выбитых зубов и опухшим языком.

В более унизительном положении Катилина еще не оказывался никогда, исключая разве что еженедельные занятия по этике, проводимые лично шефом Артели. Но там было другое, а вот механическими приспособлениями его рот тут никто не открывал.

Юма отошел к своему рабочему столу, а девушка-кавалерист, прижатая к креслу, молча уставилась в потолок. Ситуация нравилась Катилине все меньше.

Юма вернулся — в руках была пипетка с каким-то ярким переливающимся веществом.

— Это… о-ольно… о-октор? — поинтересовался Катилина, с огромным трудом двигая опухшим языком в принудительно раскрытом рту.

— Разумеется, не больно, сударыня, совершенно безболезненная процедура, — заверил Юма, закапывая пипеткой ей что-то в рот.

Катилина скосил глаз в сторону и увидел, как странно мерцающие капли из пипетки падают ему в горло. Капли ощутимо жгли, словно какой-то зверек стал царапать слизистую мелкими коготками…

— Тэ-эк-с, — протянул врач, — а теперь еще в носик, туда тоже надо…

Экс-кавалерист сглотнул кисловатую жидкость и промычал:

— Что вы… делаете?

— О, успокойтесь, милая, это всего лишь микроскопические роботы-хирурги. Они вас вылечат. Это, м-м, не слишком приятно, но терпеть можно — вас же лечат!

Залитая в пищевод и носовые ходы жидкость, казалось, странным образом потекла сквозь все ткани его тела. Жжение нарастало и распространилось в груди, в животе, возникло в самом мозгу, раздирая все адской болью.

Катилина дернулся. Его тело, состоящее из одного сплошного ушиба и вывихнутых, поломанных костей болело уже целых шестьдесят долгих мучительных минут, но это превышало по воздействию даже шокер!

Боль от ударов подкованных сапог Деморти ломающих грудную клетку, внезапно показалась Каталине лаской любовницы. Настолько ужасающей была разница в остроте ощущений, настолько сильным был между ними контраст.

— Мне… о-ольно! — проорал он сквозь открытый «капканом» рот, ужасно коверкая слова. Сами собою слезы покатились из изувеченных глаз.

— Ну что вы, — отмахнулся доктор.

— О-ольно!

— Да бросьте! А вот это можно уже убрать, не буду вас мучить…

Доктор удивленно хмыкнул и ловко выхватил изо рта Кэти «капкан». Затем достал из кармана специальный плотный резиновый цилиндрик и, улучив момент, аккуратно вставил его в рот девушке, как кляп. Теперь Катилина мог только что-то нечленораздельно мычать.

Юма удовлетворенно кивнул, потом повернулся к Глазго Деморти, достал из кармана пачку и не спеша затянулся новой сигаретой.

— Знаешь, — заявил он, — здорово держится. Теперь я верю, что эта милая куколка завалила пятерых здоровых мужиков. Она действительно бросилась одна на целую роту твоих охранников?

— Болтают, господин. Сарафанное радио, мать его. — неохотно отвернулся Деморти.

— Не знаю, — доктор с сомнением покачал головой. — Мне, вообще-то, о ее подвигах сам шеф Артели рассказывал. В любом случае, перед нами весьма резвое создание. Не жалко отдавать воякам? Ведь хороша, красавица — даже с синяками. Чудо, как хороша!

А чего жалеть-то? — осклабился евнух. — У нас этого добра, знаете… И потом надо ведь думать о солдатах гарнизонов. Колониальные служаки — тоже люди. И бабу хочется, и ширнуться. Шмаль-то им не светит, так хоть это. Кстати, долго еще ждать?

Юма пожал плечами. Оттянул Каталине веко, обнажив белок единственного глаза. Прищурился, посмотрел. Агнатка уже не мычала, а только изредка подергивала конечностями.

— Ну, — прокомментировал он, — судя по реакции зрачка, нанороботы уже впитались в сосудистую. У девчонки, естественно, болевой шок. Примерно через час скоропеи восстановят порванные ткани, спаяют сосуды и капилляры, вырастят ей новый глаз… а ушибы и прочая дрянь, что портит внешний вид, просто исчезнут. Кстати, — Юма состроил скабрезную мину, — мои роботы соткут ей новую девственную плеву. Девочка, так сказать, э-э… «дедефлорируется». Но это, конечно, уже потом. В общем, подожди еще минут пять и можешь сажать ее в «ящик». Один дождешься? Я хочу к Артели сходить, разговор есть.

С этими словами Юма выбросил сигарету в пепельницу и вопрошающе уставился на старшего евнуха.

— Не вопрос, — отвечал тот. — Конечно!

Доктор кивнул.

— Но смотри у меня! — пригрозил он пальцем. — Никакого секс-возмездия, она итак еле живая. Тем более — в моей рабочей лаборатории. Девушка поступает на баланс армейцев только после того как окажется на территории военной базы. До этого ее девственность и целостность организма не должны пострадать. Усек?

Деморти кивнул.

«Да плевать я хотел на твои правила, док, — подумал он про себя. — Девственность? Да кто там у вояк за этим смотрит?»

Кластер Седан. ИЦ AT № 166. Терминал гостевого космодрома. Полтора часа после инцидента

Работая маневровыми двигателями, огромная космическая яхта плавно опустилась на гостевую площадку ИЦа 166. Несмотря на размеры и роскошь судна, ее никто не встречал. Только сам Артели вышел на стыковочную палубу, чтобы поприветствовать долгожданного гостя. Всех служек, рабочих и охранников он разогнал, процесс посадки корректировала автоматика.

Артели помахал рукой из-за прозрачной стены стыковочной палубы. Он не знал, сколько человек может составлять стандартное количество пассажиров столь роскошного частного судна, но знал, что если кто-то и наблюдает за ним сейчас с борта, то лишь один-единственный человек. Космические корабли эпохи первичного Сотворения были слишком разумны, автономны и не требовали экипажа. В богатых апартаментах на борту и во время прогулочных рейсов внутри обитали только пассажиры, а уж сейчас, когда речь шла о деловой встрече, визитер наверняка прибыл один.

Наконец к борту яхты присосалась соединительная перемычка, и визитер появился на палубе ИЦа. Увидев лицо незнакомца, Артели крякнул и чуть не присел от удивления. Перед ним предстали знакомый нос, знакомые глаза и знакомые скулы — точная копия его собственного лица. И только цвет глаз и шевелюры у встретившихся на площадке людей отличались. У Артели глаза были серые, а у новоприбывшего — словно насыщенный изумруд, но в остальном и ямочки на щеках, и гранитный подбородок, и бычья шея — все совпадало.

Похоже, подумал Артели, они с гостем отоваривались в одном каталоге для Хеб-седа. Печально, но, как говорится, факт.

Увидев Артели и тоже обратив внимание на совпадение их «братской» внешности, человек с космической яхты открыто и добродушно захохотал: — О, друг мой, я вижу у нас вправду одинаковые черты лица!

Артели пожал плечами.

— Почему вправду?!

— Да рассказывала мне одна… знакомая.

— Понятно, — Артели нервничал, а потому пропустил намек на «знакомую» мимо ушей. — И вы находите это смешным?

— Скорее забавным, — ответил человек-отражение. — Странное совпадение, да? Ага, у нас разные глаза, вы заметили? Вот здорово!

— Вы когда в зеркало смотрите, тоже смеетесь?

— Нет, разумеется, — незнакомец снова широко улыбнулся. — Я вижу, вы пессимист.

— Скорее озабоченный человек, которому вместе с вами, мой господин, придется решать одну сложную проблему. Быть может, лучше обсудим все в кабинете, здесь не лучшее место для беседы.

Гость кивнул, и они быстро вошли внутрь комплекса и поднялись на лифте на административный уровень. Дело было вечернее, в ИЦе притушили свет. Никто не ждал уже Артели на этаже, и даже его секретарша, взятая на должность из числа учениц собственной школы и готовая остаться, если надо, попозже, уже убежала, виляя роскошным задом, к себе в каморку.

Мужчины прошли в большой холл перед кабинетом Артели и присели на огромные кожаные диваны, стоявшие вокруг прозрачного, хрустального в золоте стола.

Чуть-чуть шумел кондиционер, нарушая совсем уж мертвую тишину, и легко попискивал ионатор.

— Итак, сикх? — задал вопрос Артели. — Вы не Заказчик, насколько я понимаю?

— Верно понимаете, — подтвердил гость. — Настолько верно, что мне даже странно слышать подобную трактовку моего визита. Неужели вы допускаете мысль, что он (гость ткнул пальцем вверх) мог прийти к вам лично?.. Я — полномочный представитель. И я, кстати, не «сикх». Уже больше шести сотен лет я — демиург и тшеди, а это значит, что обращение «хапи» ко мне более приемлемо, нежели ваше безвкусное «сикх».

Артели вежливо склонил голову:

— Понятно. Как скажете, хапи.

Его собеседник порылся во внутреннем кармане и извлек оттуда листок. Это была принтерная распечатка.

— Вот текст вашего письма. Мое имя Эс Си Рукс. Но для друзей — просто Саймон. Или просто Си. Можете звать меня так. Я специалист по подготовке уникальных клонов. Так сказать «тшеди» для делания «тшеди». И в определенных кругах, нужно заметить, — тут Саймон повторил заученную для представления фразу, — я пользуюсь достаточной известностью, обусловленной участием во многих именитых проектах. Кстати, как мой последний Проект?

— Вы про объект?

— А про что еще я могу спрашивать?

— Ну-ну, взгляните.

Артели взял со стола многофункциональный пульт и пробежал большим пальцем по его кнопкам повинуясь этим сигналам, пятиметровый квадрат экрана, висящий на одной из стен, вспыхнул и выдал изображение.

— Так, — бормотал Артели, сопровождая свое бормотание нажатием клавиш, — вот стадион-сад вот экзекуторская, коридоры, коридоры, коридоры… ага, комнаты секс-агнаток, о! Вот и досмотровая. Вы смотрите? Красавица, да?

Лицо Катилины, покрытое страшными рваными ушибами и синяками, закрывало собой пол-экрана и выглядело как обкусанная собаками буханка хлеба. Только черная от запекшейся крови. Саймон приподнял бровь.

— Боже, — произнес он тихо.

— Боже? — встрепенулся Артели. — Причем тут он? То, что вы видите, дело рук моих охранников, Создатель тут не при чем.

— Она жива еще?

— Пока да.

— Тогда в чем проблема? — удивился Саймон. — У вас нет оборудования для полной реанимации?

— О, хапи, — возмутился Артели, — по-моему, вы явно надо мной издеваетесь! Смею напомнить, что Катрина-Бета 19-725 — это первый экземпляр, заказанного вами и неизвестного для СИНК «сверх-тшеди», прошедший через мою Высшую школу. Я выращивал для вашего нанимателя множество агнатов, но такого не было ни с одним! Да будет вам известно, вчера это чудовище совершило попытку побега. Пятеро моих охранников убиты, еще восемь — страшно искалечены. Вы представляете, какие затраты на регенерацию и Хеб-сед мы уже понесли?

— О, сикх, — ехидно передразнил визитер, — не стоит лукавить! Сотрудники вашей компании наверняка застрахованы, разве нет?

— Конечно. Но страховку нужно еще получить, А тонкости нашего страхового договора не предусматривают оплату Хеб-седов для охранников, убитых обнаженной наложницей, вышедшей без оружия против ста пятидесяти вооруженных мужчин! Так что вопрос тут спорный. Могут выплатить, а могут и отказать. Но дело, собственно, в другом. В самой девице, разумеется.

Он встал и прошелся по комнате.

— Сейчас, хапи, я нахожусь в очень щекотливой ситуации. Согласно регламенту Корпорации, агнатка, совершившая подобное, подлежит немедленному стиранию, то есть окончательной смерти без права на Хеб-сед. С другой стороны, я получил за нее предоплату от вашего нанимателя и не могу оставить дело неоконченным, — Артели сильно волновался, но решил все-таки говорить прямо. — В общем, мы должны сделать все, чтобы она выжила. Ибо если Катрину казнят, я буду не в состоянии вернуть полученную от вас сумму.

— Неужели уже все потратили? — рассмеялся Саймон. — Все четыре миллиона ка? Да уж, ваши аппетиты меня просто поражают.

Артели всплеснул руками.

— Да о чем вы говорите, боже мой! Я вовсе не мот. У меня были затраты, весьма существенные и на вполне благородные нужды. Недвижимость, вложения в ценные бумаги… И, в конце концов, я не обязан перед вами отчитываться, хапи!

— Да разве я прошу вас об этом? — визитер сделал круглые глаза. — Мне плевать как на ваши расходы, так и на ваш заработок. Единственное, что интересует меня и моего нанимателя — это сам искомый талант сверхтшеди! Заказ на его поиски распределен по всей обитаемой части нашей подмножественности, задействованы сотни тысяч агнатских школ в более чем двухстах кластерах на более чем пяти миллионах обитаемых миров. Мы ищем это существо уже много лет! И вполне вероятно, что тот красочный экземпляр его генетического клона, который вы мне только что продемонстрировали, на самом деле не обладает нужными нам талантами. Понимаете? Разброс слишком велик!.. Из пяти-шести миллионов генетических клонов только один или два могут обладать соответствующим даром, и то, что носителем такого дара является ваша воспитанница, — совсем не факт.

Артели воспрял духом.

— Значит, я могу ее спокойно утилизировать?

— Значит, вы не можете ее утилизировать до того, как мы убедимся в ее непригодности для нашего дела! Надеюсь, эта простая мысль вмещается в ваш мещанский мозг? Нам, прежде всего, нужно определить она это или нет. Если нет — плевать, пусть стирают…

Тут Саймон Рукс покачал головой.

— Но если «да», и вы ее потеряете… — медленно произнес он. — Клянусь, мы ищем сверхтшеди уже более восьми лет, и если шанс будет упущен, то едва ли мы ограничимся одним взысканием уплаченного вперед аванса. Поразмышляйте над этим!

Артели хлопнул ресницами и уставился, не отрываясь, в зеркальное лицо напротив. Он словно смотрел на себя, только в зеленые, а не в серые глаза, и в то же время отчетливо понимал, что перед ним сидит совершенно чужой человек. Ужасный, сверхъестественный тшеди, демиург и акционер Нуля, не «сикх», а «хапи»! Деньги, даже очень большие деньги — ничто для таких, как Рукс. Возмездие подобного бессмертного существа, возвышающегося не только над агнатами, но даже над свободными когнатами Корпорации может оказаться воистину кошмарным!

Глядя в собственные черты, Артели судорожно сглотнул.

— Я понимаю, понимаю, — прошептали его побледневшие губы.

Глаза напротив снова улыбнулись. Вновь появились, заиграли знакомые по отражению ямочки на щеках.

— Вот и отлично, — по-прежнему добродушно кивнул визитер. — Наша главная задача сейчас — Проверить ее способности к «пси». Искомый нами сверхтшеди, как вам известно, кардинально отличается от обычных экстрасенсов. Это не просто сверхчувственный медиум или сильный гипнотизер. Этот тшеди, собственно, вообще не может воздействовать на человека. В смысле традиционной экстрасенсорики он сущее ничтожество и его способности не превышают возможностей обычных людей. Его сила лежит совершенно в иной плоскости, и нам нужно стимулировать его уникальные способности за… Сколько у нас времени до стирания этой вашей агнатки?

Артели взглянул на часы.

— Примерно двадцать четыре часа от настоящего момента, — ответил он торопливо.

— Значит — за двадцать четыре часа, — заключил Рукс. — А теперь вот что…

С этими словами зеленоглазый блондин залез в скрытый карман на груди и вытащил оттуда кожаное портмоне.

— Стимулировать талант тшеди до того, как он созреет сам, — продолжил он, — можно только экстренным способом. Точнее — двумя. Первое — это обычный болевой шок. А второе — нервная стимуляция, например, химическая или с помощью особого рода излучений. Монтаж излучателя требует много места, да и времени потребует прилично.

— И что, — немного смущенно перебил Артели, вспомнив недавнюю беседу с доктором Юмой, — вы предлагаете мне содрать с несчастной девочки кожу для пробуждения в ней дара тшеди? Скоропеи-то, надо полагать, на нее не подействовали.

Саймон снова захохотал.

Зачем же! — пожал он плечами и вынул из портмоне тоненький пластиковый пакет с маленьким бронзовым квадратиком внутри. — Сдирать с нее ничего не нужно, тем более кожу. Мы с вами живем в мире передовой науки, и было бы стыдно использовать для инициации сверхлюдей такие варварские методы. Вот перед вами простой химический препарат. Он впитывается через кожу. Вы должны прилепить его куда-нибудь на тело Катрины, лучше на шею, вот сюда, над ключицей — так ближе к артериям. Если спустя час после этого дар не пробудится, значит — адью, девочку можно пускать в расход и никаких проблем.

— А если пробудится? — нервно перебил Артели.

Саймон Рукс шумно выдохнул.

— Тогда сложнее, — заявил он. — В любом случае — вопрос решаемый. Главное, проведите сам тест!

На этом, по всей видимости, визитер счел разговор завершенным. Он встал, протянул руку для рукопожатия, но вдруг замер и внимательно посмотрел на своего сероглазого двойника.

— Кстати, — заметил гость, воздев палец, — если вы когда-нибудь будете инициировать подобных Катрине существ, то запомните накрепко, сикх, самостоятельно сдирать с них кожу не стоит. Для собственной безопасности, разумеется…

И Рукс ослепительно улыбнулся.

Поза 13 На рывок!

Кластер Седан. ИЦ AT № 166. Высшая Школа наложниц. Комната ожидания. Один час до инициации тшеди

Скоропеи работали. Тихо, но безостановочно. Восстановление было крайне болезненным, но зато явным и скорым. Менее чем через полчаса рассосались ушибы и синяки, исчезли кровоподтеки, начал появляться под опухолью новый глаз.

Если бы кто-то мог сейчас взглянуть на Катрину со стороны, то этот гипотетический сторонний наблюдатель уже легко узнал бы в ней прежнюю высокую, стройную шоколадноволосую красавицу. Чуть изможденную и немного исхудавшую (в отличие от стационарной аппаратуры регенерации роботы-хирурги использовали для восстановления тканей собственные ресурсы организма, а не вещество, полученное из капельниц, и энергию, полученную из Сети), но все такую же прекрасную, как и в первый день появления в искусственном скотском мире.

Отойдя от болевого шока, вызванного резким проникновением нанороботов-целителей в лимфатическую и кровеносную систему, Катилина пришел в себя и тут же резко об этом пожалел. Во-первых, лишенный сил организм, истощенный целым часом усиленной регенерации, мучился от страшной жажды и жгучего голода. Во-вторых, сам процесс регенерации протекал весьма тяжело, боль, казалось, мучила каждую клеточку его несчастного женского тела.

А в-третьих — он был в ящике.

Об этом удивительном приспособлении, настоящем «шедевре», порожденном животной сущностью человеческого естества, Катилина слышал множество раз за прошедший месяц обучения. Неоднократно о возможности его применения упоминали и господин шеф Артели, и господин евнух Деморти (чтоб им пусто было), а также вспоминаемые сейчас с почти ностальгией Мерелин и Лилит. Последние, кстати, ящика очень боялись — гораздо более, например, нежели махейра или пресловутых занятий по пси-устойчивости.

И правильно делали!

Реально «ящик» оказался забавной штукой. В первую минуту после осознания этого нового изуверства, экс-легат даже посмеялся над своим нелепым положением. Все же армейское «черное» чувство юмора ничем не перешибешь. Он смеялся бы, наверное, и дальше, но уже через полчаса его тело скрутило новой судорогой, конечности затекли и не осталось даже сил, чтобы шевелить губами или чем бы то ни было, кроме как чудесными густыми ресницами, обладателем которых он стал после реинкарнации.

Осталось лишь молча материться и моргать.

«Ящик» действительно был просто — ящиком. Продолговатым. Немного похожим на маленький гроб, но глубже, короче и уже. Он состоял из пластиковых прутов. Несколько более сложной конструкции, нежели ящик для фруктов или, там, инструмента. Немного крупнее и из несколько более гладкого материала, но… просто ящик.

Два бугая из охраны, под пристальным надзором Глазго Деморти, согнули Катрину-Бету пополам и затолкали ее внутрь задом вниз. Катилина сопротивлялся — но сделать ничего не смог. Во-первых, он был чудовищно искалечен и вообще находился в сознании только благодаря стимуляторам, а во-вторых… мышечная масса в таком положении есть мышечная масса. Сила силу ломит.

Затем, когда он залез в ящик полностью, его перевернули. Теперь он то ли стоял, то ли висел, упираясь боками в стенки, как будто делающий гимнастику человек, застывший во время наклона к носкам. Доставшееся Катилине женское тело было очень гибким (особенно со сломанным позвоночником — ха-ха!). Однако даже оно, спустя несколько минут, начало дрожать от напряжения. Сесть в ящике не представлялось возможным, выпрямиться — тем более.

Суть ящика, таким образом, сводилась вовсе не к удобству транспортировки. А — к наказанию. Из Высшей школы в армию переводили только злостных нарушительниц дисциплины. Необычайно злостных. Убийца пяти человек из охранников, разумеется, считалась таковым.

Один из охранников коротко пояснил, что в будущем ее ожидает счастливая стезя вечной подстилки под тысячами быстро сменяющихся служивых лиц, по нескольку сотен за сутки. Очень быстро ее ждет смерть от истощения и износа — от кровавого поноса, воспаления матки, разрыва гортани постоянным давлением на горло и язык посторонних предметов. Затем — медленное восстановление скоропеями и новый повторяющийся цикл из служивых лиц. И так — как минимум двести лет.

Средний срок жизни наложницы в армии Нуля исчислялся одним-двумя месяцами, максимум. И перевозили провинившихся рабынь только так — в «ящике». Чтобы быстрей осознали: счет жизни уже пошел на дни и часы.

Сначала Катилина испытал даже некоторое облегчение — микрохирурги старались вовсю. Казалось, он полностью восстановился, сломанные кости срослись. Он был снова здоров и цел. Боль от ран и переломов ушла.

Однако сразу пришла другая.

Катилина чувствовал, как в ужасном «согнутом» положении голова его медленно наливается кровью, а конечности и спина немеют, превращаясь в растянутые струны.

Он попытался бороться с болью, мысленно «вгоняя» в сведенные судорогойконечности волны внимания и воли. Затем — просто терпеть мучительную и долгую пытку, пытаясь считать, перебирая секунды, складывая их в минуты и выжидая, пока пройдут часы. Однако — не смог. Не выдержав даже часа, мозг начал бунтовать.

Сквозь мутную пелену он чувствовал, как кровь, почти оставившая его холодные плечи и позвоночник, бурлит в висках, наливается в темени, переполняет извилины. Или ему только кажется?

Он моргнул. Нет, дальше так не пойдет.

Как там сказала Лилит? «Ты воскрешена после смерти, тебе этого мало?» Катилина поежился. Стенки ящика давили. «Определенно мало, сударыня, — подумал он, — определенно мало. Терпеть, — решил затем легат. — Я буду терпеть».

Но тело его, похоже, решило иначе. Затекшие конечности почти разрывались от страшной судороги. К скрученным в стальную проволоку лодыжкам присоединились сначала мышцы рук, а затем — и большие мышцы тела. Спина, бедра. Не в силах сдерживаться экс-легат заскрежетал зубами. Затем — застонал. Что за дьявол придумал эту поганую процедуру! Ужасная, тягучая боль заполняла все тело.

Он прикрыл глаза…

…И резко открыл их.

Дьявол!

Резко щелкнула и распахнулась дверь. Катилина не видел ничего, что происходило там, за спиной, только слышал. Кто-то вошел, затем дверь захлопнулась. Еще раз, закрываясь, щелкнул замок.

Шаги. Мягко ступая, вошедший не торопясь подошел к ней откуда-то сзади. Не говоря ни слова, он с ходу пнул. «Ящик» со своим прекрасным и уже полностью восстановившимся после избиения содержимым повалился на пол. Теперь Катилина лежал в прежнем положении, но на спине. «Спасибо хоть на этом», — устало подумал он. Кровь медленно отливала от его головы.

Охранник присел. К удивлению беглянки, это был сам старший евнух. Сам господин Глазго Деморти!

Ну что, красавица, — оскалился изувер, — излечилась от своей прыти?

Похоже, подонок пребывал в отличном настроении.

Катилина лишь стиснул зубы. Он помнил их «спор» в экзекуторской за стеклом, и повторятся не хотелось. «Терпеть надо молча, — прикрикнул он на себя. — Молча!»

Но Глазго не унимался. Видимо, упрямство девушки во время занятий по пси-устойчивости зацепило его за живое.

И чего молчим? Кровь в головушку ударила, да? Бывает. А то «Нет! Нет! Нет!». Я вот, знаешь, подумал: стандартный срок для «ящика» — двадцать четыре часа. Потом тебя уже отправят воякам. М-да. Но двадцать четыре часа — это долго, — он протянул. — О-о-очень долго. И если ты будешь ласковой, я могу сократить тебе наказание. Что молчишь? Эй!

Он просунул руку в клеть и больно ткнул костяшками пальцев ей в скулу.

Впрочем, слово «больно» в данной ситуации, было понятием весьма относительным. Сведенные судорогой мышцы просто сводили Катилину с ума.

И если бы он мог себе это позволить, то заорал бы так громко, как позволяли легкие. Но нет, его враг не дождется этого.

— Отвали, — выдавил экс-кавалерист сквозь зубы.

Глазго Деморти усмехнулся.

— Ха! Стандартный ответ, — усмехнулся он. — Посмотрим, как ты запоешь часа через три. А через четыре? — тут он страдальчески вздохнул. — Эх-х. Да пойми ж ты, дуреха. Мы поссорились — надо мирится. Вариантов-то у тебя нет.

— Это кто сказал?

— Я. Думаешь, выдержишь?

Катилина прикрыл глаза.

— Посмотрим… — На самом деле он не был уверен. — Попробую. В конце концов, один день — это не так долго.

Глазго осклабился:

— Н-да? Занятный подход. Вообще, ты меня заинтриговала. Упорство — это странная позиция для прога, ты не находишь? А уж тем более для шлюхи.

— Ну, господин, вам виднее. Я, уж простите, не специалист.

Евнух заржал, не поняв иронии.

— Эт точно, — он потер подбородок. — Впрочем, как знаешь. Хочешь сидеть сутки напролет в этой клетке — сиди. А я твое «сладкое» возьму и так. Прутья мне вряд ли помешают.

Внезапно замолчав, Деморти поднялся, подошел к камере слежения, висящей под потолком, и что-то показал ей жестами. Затем поднялся на край кровати и аккуратно отсоединил один из проводков. Красный глаз, мигающий в центре окуляра, погас. Отключена?

С мерзкой миной на лице Глазго вернулся, присел и с довольной улыбочкой сообщил:

— Ну что, сударыня, теперь мы совсем одни. Романтично, черт подери!

«Понятно, — заключил Катилина. — Значит, видеокамеры действительно отключены».

Между тем, не теряя времени, евнух поднял ящик в прежнее положение, просунул руку сквозь прутья клетки и погладил округлую ягодицу Катрины-Беты. Она как раз приходилась на уровне его паха.

Катилина раскрыл от удушья рот. Но вместо крика наружу вырвался лишь животный рык. Подавившись собственным бешенством, оскалившись как зверь, легат захрипел.

Высокий псевдогунн гаденько улыбнулся. Наклонился так, чтобы согнутая пыткой девушка увидела его лицо. Присел. Его рука соответственно скользнула с ягодицы ниже, по манящему изгибу обжигающе холодного бедра, к коленям. К уткнувшемуся в них лицу. Вторая рука в то же время пыталась пролезть туда, где только что находилась первая — меж ягодиц…

«Ну что ж, — решил кто-то внутри Кэтиной головы, — Похоже, терпеть более не получится».

Резко дернув челюстью, Катилина схватил Деморти за пальцы. Зубами! Затекшие руки невольницы лежали вдоль тела, вцепившись в собственные лодыжки. Быстро подтянув их, наложница зажала кисть насильника в замок и, с силой сомкнув челюсти, с хрустом откусила ему вонючий мизинец!

Деморти заорал. Вывернув кисть на излом, Катилина зафиксировал лучезапястный сустав своего врага в собственных руках и, тяжело дыша, сплюнул кровь и откушенную фалангу.

— Молчать, — прохрипел он тихо, вспоминая давешний приказ одного из охранников, и подкрепил свои слова, усиливая давление на кисть. — Молчать говорю!

От боли в запястье Деморти дернулся и затих. Сцена была нелепой: здоровый высоченный мужчина в униформе с электрической дубинкой на поясе стоял на коленях перед обнаженной девушкой с окровавленным лицом внутри ящика-клетки из пластиковых прутьев.

— О, Боже, — задыхаясь зашептал евнух. — Тварь… Ты ж мне палец… откусила!

Но Катилина только крепче зафиксировал захваченную руку и прошипел:

— Только фалангу, господин евнух. Еще можно пришить.

Глазго длинно и витиевато выругался. Дернул плечом, но резкая боль сдержала его попытки.

— Совсем сдурела? И что дальше? Сломаешь мне руку?

— Видно будет! — глотая воздух ответил Катилина. — А вот вы, я смотрю, не совсем евнух. А? — И он легонько надавил на вывернутую на излом кисть.

— Черт! Черт! Черт! — зашипел Деморти. — Осторожней! Что ты за дура? Что за дура! Ты хоть представляешь, что с тобой сделают после нападения на старшего офицера?

— Не-а, — с деланным весельем заявил Катилина, хотя пот заливал ему глаза, а руки легонько дрожали от напряжения. — Но одно я знаю точно: я тебе сейчас все пальцы переломаю. Где ключи?

— Тут нет ключей, здесь защелка.

— Открывай.

— Да пошла ты!..

Катилина ощерился:

— Уверен?

— Сука! Я тебе матку вырежу!

«Ах ты гнида, — подумал Катилина. — Вырежешь матку? Ну что ж, очевидно следует уже привыкнуть, что все в этом мире считают меня женщиной. Поганые, грязные ублюдки! Ненавижу!»

И вместо ответа ОНА вывернула сустав!

От страшной боли Глазго взревел. Как дикий зверь, он вскочил, выпрямился во весь свой нешуточный рост, отрывая вцепившуюся в его руку клетку от пола, и с размаху ударил ей по стене. Потом об пол! Снова об стену! Об кровать! Пластиковая Клетка с тонкой обнаженной девушкой была слишком легкой для двухметрового великана. Подстегиваемый болью, он орудовал ей как битой.

Удар! Удар!

Но Катрина держала крепко. Рука Глазго залезла за прутья по локоть, и невольница, воспользовавшись этим, согнула ее на излом, используя как крюк, зацепивший один из прутьев, одновременно с хрустом доламывая врагу запястье!

Кэти в клетке болталась на его изломанной конечности как пустой мешок.

— Тварь! Тварь! Тварь! — надрываясь, орал он. — Отда-ай! А-аааа!

Хруст. Резким движением она сломала ему руку. Кисть евнуха болталась теперь как плеть, и больше ломать ей нечего — согнутый на излом локоть в таком положении вряд ли поддастся.

Дико вращая глазами непрерывно матерясь и давясь собственным криком, псевдогунн обрушил поскрипывающую клетку на пол, затем стал пинать. Еще раз! Пнул, пнул, пнул подкованным сапогом, крутанулся на месте как юла, попытавшись дернуть из-за пояса верный электрошокер! Но ему не повезло — махейр болтался в кобуре справа. И левой, свободной руке Деморти трагически не хватало длины, чтобы вытащить его полностью в этой бешеной свистопляске. Пальцы лишь бессильно скользили по рукояти, и он снова пнул клетку.

В этот раз один из прутьев треснул и сломался, от следующего удара сломался второй. Медленно, по сантиметру, сломанная, но все еще сдерживаемая болевыми импульсами потная рука Глазго выскальзывала из «ящика» — сил Катрине все-таки не хватало. Липкие пальцы насильника выплывали из захвата девушки, хотя она вцепилась в вывернутую конечность, казалось, уже всем своим телом — руками, плечом, ногами, прижала к обнаженной груди, словно в страстных объятьях.

Бешено крича, Глазго нагнулся и насел на клетку. Та скрипнула, затрещала. Через проломанные прутья он всунул свободную руку внутрь и принялся выламывать пальцы Катилины, чтобы оторвать наконец их от своей измученной конечности.

Кисть его сжата. Сильные пальцы согнуты. Наружу перед ее лицом торчит только крепкий большой палец руки с толстенным суставом. Невозможно, невозможно! Вены вздулись у девушки на висках. От страшного напряжения побелели руки. Даже судорога, сводившая болью все тело всего пару минут назад, вдруг показалась смешной, как детский ушиб.

Глазго медленно, с рычанием разжимал ее пальцы — еще пара мгновений, и он вырвет руку из захвата, достанет шокер, вызовет охрану и тогда…

Не-ет!

Не в силах сдержать порыв разъяренного евнуха руками, Кэти-Катилина снова раскрыла челюсти и сжала их изо всех оставшихся сил на липких мужских пальцах. И раз нет у нее иного оружия кроме собственных зубов, то…

Кости хрустнули вновь. Ее чуть не вырвало от вкуса мяса и теплой человеческой крови, но зубов она не разжала.

Лопнули сухожилия, шея людоедки бешено напряглась. И огромный большой палец правой руки, оказался у нее во рту. Один. С фонтаном крови, заливающей ей язык. Откушенный под корень, палец конвульсивно дрожал…

…И Глазго встряхнуло. Кажется, он закричал. Опять вскочил как бешеный, поднимая изломанную клеть двумя изувеченными руками прямо над головой. И страшно, со всей силы рук и ярости обрушил скованную пластиком невольницу на стоящую в комнате тумбу.

Удар!

Удар пришелся на бедра. Таз Кэти, казалось, лопнул от столкновения напополам.

С громким противным треском тумба развалилась на куски, а «ящик», не выдержав этого последнего унижения, брызнул в стороны выломанными прутьями и анкерами.

Щепки и обломки пластика впились Катилине в тело. Кровь заливала рот и спину, порезанные руки, шею, грудь. Но, не замечая боли, Кэти рванула наружу. Створка вылетела и, перекатившись через собственный бок и рваные обломки клети, она встала на ноги. Впервые за последние два часа. Ноги ее дрожали.

Глазго стоял напротив. Какую-то секунду он смотрел на место, где только что находился его большой палец левой руки, на бьющий кровавый фонтан и на сломанную кисть правой. Затем отступил на шаг, одновременно кое-как доставая из-за пояса электрошокер. Левой. Стоя свободно и согнув корпус, теперь он смог дотянуться.

— Ты сдохнешь, — прошептал он, дрожа, и голос его вибрировал от боли и ужаса, как натянутая струна. Вместе с кровью и со слюной Кэти сплюнула то, что было во рту.

Огромный мужской палец в кровавой пене плюхнулся на кровать.

Несмотря на страшную боль и усталость, несмотря на голод, жажду и затекшие конечности, ее охватило какое-то странное, злое веселье.

Легко, почти играя, Катрина шагнула в сторону, на ходу подбирая с пола отпавший от клети пластиковый прут, и развернулась.

Правая нога вперед. Левая — назад, стопа перпендикулярно к правой. Левую руку — в сторону. Правую, с тонким прутиком — в глаза своему врагу. Фехтовальная стойка. Наверное, со стороны это выглядело нелепо: обнаженная, измазанная в крови девушка со смешным пластиковым прутом вместо шпаги. Но камера отключена, и некому было наблюдать за нелепой сценой.

— А знаешь, — сказала агнатка сквозь застилающую глаза кровавую пелену и сумасшедший хохот, клокочущий в ее глотке, — плеваться твоими пальцами входит у меня в привычку. Что с твоими руками?!!!

Задохнувшись от ненависти, изувеченный евнух бешено зарычал и прыгнул вперед. Он был выше Матрицы почти на две головы и явно — значительно сильнее худенькой девушки. В узком пространстве комнаты это могло бы стать решающим фактором. Однако шокер Глазго, явный правша, сжимал теперь левой рукой, к тому же лишенной большого пальца.

Катрина пригнулась. Внезапно уснувший в ее голове легат Каталина был в прошлом опытным фехтовальщиком, он чувствовал себя неуютно в теле голой избитой девицы. Новое тело не обладало ни рефлексами, ни отточенными тренировкой подсознательными навыками его старой «мужской» оболочки. Но опыт войн и осад, уличных драк и дуэлей и годы, проведенные на ристалище и в тренировочном зале, оставались с ним, в его памяти и сознании.

Пригнуться. Притоп. Терцио! Укол! Ловким движением своей импровизированной шпаги бывший катафрактарий вышиб электрическую дубинку из руки своего неумелого противника. Вторым скупым движением отбил ему «фехтующую» кисть, а третьим — вонзил свою «шпагу-прут» ему прямо в шею. Сквозь кадык — за одно мгновение. Внутрь — острием из затылка.

Глазго Деморти захрипел. Что-то забулькало у него внутри, глаза закатились, и он рухнул на пол как мешок с дерьмом, каковым, в сущности, и являлся.

* * *

Несколько секунд после этого Кэти стояла, не дыша, над неподвижным телом старшего евнуха. Странно, но в эти мгновения она уже не осознавала себя Флавием Аэцием Катилиной. Собственно, рее, что было в ней от бравого катафрактария, являлось лишь памятью, набором воспоминаний. Биологическим мужчиной на самом деле она не была.

Все это — наваждение, раздвоение личности, медицинский синдром. Легат Катилина дал ей очень многое — навыки владения холодным оружием, мужскую логику, волю и множество терминов, которые при ином раскладе оказались бы ей совершенно не знакомы. И все же тридцать дней с момента изготовления в школе, внутри стен этого ублюдочного заведения жила именно она — Катрина-Бета 19-725. Полноценная личность и совершенно иной человек. Невозможно оставаться стопроцентным мужчиной, пребывая в теле стройной девушки. Бытие определяет сознание? Да, похоже, именно так.

Кэти тряхнула головой и, отбросив в сторону совершенно излишнее сейчас самокопание, присела и дотронулась до сонной артерии сраженного ею человека. Кровь заливала его шею, но пульс осторожно проклевывался под кожей.

«Ага, — подумала Кэти, — надо бы добить Ублюдка».

Она посмотрела вокруг, выискивая глазами что-нибудь подходящее, но потом махнула рукой: тыкать в Глазго пластиковым прутом не хотелось как-то слишком по-мясницки. А душить уже просто не было сил.

Она поднялась. Что дальше? «Вроде бы, подруга, мы собирались терпеть все пытки, до подходящего момента, связаться с Руксом, все выяснить и обсудить… — сказала она себе. — Что ж, будем считать, что у нас не получилось с терпением и выяснением».

И, по всей видимости, более подходящего момента в ее столь короткой и столь скотской жизни в этом новом чудесном мире уже просто не будет.

Кэти закрыла глаза, мысленно воспроизводя увиденную во сне картину того, что находится за дверью. Схему внутренней планировки ИЦа 166, подаренную ей СИНКом во время быстрых «ночных» уроков с шунтом. Можно ли доверять этой памяти? Логика говорила, что нет, но ей плевать на логику — это все, на что она могла положиться. Итак…

Вот перед нею схема. Коридор, коридор. Комнаты, комнаты, комнаты.

За углом — ближайший пост. Там стол и охранник с эстиметом. Дальше идет еще один коридор — более широкий, он предназначен не только для пешеходов, но и для электромобилей, развозящих наложниц в дальние секции. Своего рода «улица» внутри здания. Затем — большой зал с бассейном. И вот оно — выход в стадион-сад.

Стадион-сад отгорожен забором от других «пространственных комнат» ИЦа. С высоты цветочных террас она несколько раз смотрела туда, в последний коридор, ведущий из Высшей школы внутрь шумящей многоголосьем самой большой снежинки Индустриального центра. Там — город и порт. Много людей и машин. Много зданий и… космических кораблей.

Нужно выйти туда. Какова бы ни была ситуация с контролем населения и системой учета когнатов, других вариантов у нее нет. Остаться в комнате — смерть. Причем, скорее всего, извращенная, долгая и мучительная.

Требовалось прикинуть время. Сколько заняла их схватка с Деморти? Показалось — долго, но наверняка не больше пары минут. Скорее, даже меньше. Стены глухие, дверь со звукоизоляцией. Специально, чтобы насильник из числа охраны или евнухов мог спокойно справить свои дела, а вопли жертвы не отвлекали бы от обучения ее соседок. Все верно. Однако, если брать случай с Деморти, то это похоже на злую шутку. Кэти скорчила гримаску: насилие вышло наоборот!

Дверь Деморти запер сам. Камеры выключил сам. Кстати, сколько дежурный в комнате видеонаблюдения будет мириться с тем, что его товарищ насилует красотку при выключенной камере? Пять минут? Десять?

Вряд ли больше — насилие, это знаете ли, такое Дело…

Добавим к этому пять минут на предварительное избиение жертвы и еще столько же на — ее последующее избиение, если насильник — садист.

Получается — двадцать минут от силы.

Катрина уперлась взглядом в висящие на стене часы. Дьявол! Сколько они показывали, когда Деморти вошел в ее комнату, она, естественно, не засекла. Из позы «согнутого человека», ей не было видно табло, а ручных часов из охранников почти никто и не носит. Но будем исходить из худшего — пусть осталось десять минут. Будем считать, что по истечении этого времени дежурный либо включит камеру из комнаты наблюдения (если на пульте есть такая функция), либо припрется сюда лично.

Хорошо!

Как была голой, Катрина затолкала истекающее кровью тело евнуха под кровать. Туда же запнула и откусанные пальцы.

Быстро полотенцем затерла кровь на полу и оправила на кровати покрывало, создав видимость обычного порядка. При беглом осмотре через камеру наблюдатель, возможно, сразу ничего и не заподозрит. Мелкие капли крови на стенах, разводы на полу с первого взгляда не увидишь, тем более, через камеру. А дать им время рассматривать все со второго раза она просто не могла.

Кэти потянулась, как кошка, разминая плечи — к черту!

Быть может — надеть форму Деморти? Но это глупо, просто идиотизм. В такой крупной одежде она просто утонет — не наш размер. Но даже бы если форма подходила ей по размеру, она похожа на охранника или евнуха в той же степени, как любой из них похож на наложницу-агнатку. Ее узнают сразу, как только она ступит за порог.

Что остается?..

K счастью, комната, где она находилась, была оборудована стандартной «мыльницей» — синтезом одежды: возможно, здесь кого-то переодевали меняя разорванную при наказаниях обычную форму наложниц.

Беру обувь, беру куртку, решила Кэти. Не надеваю, а просто в руки. А на себе — обычная одежда ученицы, все!

В коридоре повсюду камеры. Вид шагающей «школьницы» в обычной одежде рабыни, состоящей из шорт и блузки, пусть даже с какими-то тряпками в руках, вызовет, возможно, меньше подозрений, чем вид той же школьницы, но в форме старшего уха. Хотя не факт — но делать нечего. Теперь надо прикинуть дальнейший план. В заборе стадион-сада есть большие ворота, а рядом флигель и калитка. Во флигеле еще один охранник и тоже с «правительственной моделью», то есть с наручным бластером.

Вот что ей нужно — оружие! Имея на кисти заряженный огнестрел с парой запасных энергетических батарей и всего лишь двух охранников в качестве препятствия, она пройдет через все помещения Высшей школы как нож сквозь теплое масло.

Нужно только заполучить эстимет. Но как?

Кэти остро и зло усмехнулась — это был простой вопрос.

Очень простой.

Кластер Седан. HU AT № 166. Высшая Школа наложниц. Бластер

Она быстро смыла кровь с лица и тела, напялила новые блузку и шорты и подняла с пола электрошокер. Взмахнула рукой, разминая кисть.

От двери до конца коридора, где стоял стол и сидел охранник, ее отделяли всего тридцать метров и перегородка стены.

Проведя карточкой, добытой из кармана валявшегося под кроватью Деморти, по пазу замка, Кэти открыла дверь и вышла наружу.

Коридор был пуст. Тридцать метров — это всего примерно шестьдесят шагов.

Куртка висит на левой руке. Боты — в ней же. Дубинка электрошокера — под курткой. Рукоять немного торчит, а на ней — лежит правая рука. На экране и не поймешь, в чем дело.

Десять, двадцать шагов. Что же так бешено скачет сердце?

Тридцать, сорок шагов — коридор по-прежнему пуст.

Пятьдесят шагов. Навстречу ей вышла наложница с их курса, кивнула в знак приветствия и поспешила к себе в комнату. Вдруг заметила странную одежду у нее в руках и остановилась, чтобы что-то спросить.

Катрина лишь мотнула головой — отвали!

Поворот за угол.

Через два метра сидит охранник. Эстимет спит на его руке.

Кэти? — это наложница с их курса; голос раздался сзади. — Что это там у тебя? Вам уже нормальную одежду выдают?

Охранник медленно повернулся к ним, на лице его дремала скука.

Бывший легат тихо выругалась. Вот бабы! Какую еще одежду?! В прошлой жизни с тряпками не наигрались?

Ну, постой же, — однокашница подошла поближе. — Кэти, я серьезно. Что это у тебя там такое? — И девушка схватила ее за рукав куртки.

На рукаве нашивка, две буквы — «НС». Такие носят только служащие Нулевого Синтеза — когнаты, а не рабыни.

Охранник приподнял бровь. Бластер по-прежнему спал на его руке, но внимание — пробудилось. Он поднялся.

— А действительно, это что?

Дьявол! Кэти сверкнула глазами. Шаг вперед, прямой и открытый взгляд. Ослепительная улыбка жемчужно-белых зубов.

— Это шокер, мой господин, — честно призналась она.

Электрическая дубинка порхнула ей в руку и, описав дугу, вонзилась мужчине в лоб.

Треск!

Попахивая озоном, тело шумно свалилось на пол.

Стоящая рядом девушка в ужасе завизжала.

Отбросив в сторону шокер, Катрина присела над телом и быстро отщелкнула от руки пистолет обездвиженного охранника. В ячейках на поясе — две запасные батареи, все, как положено.

Первое движение — нацепить эстимет на кисть Второе движение — сжать ладонь, снимая предохранитель и вдавить пусковую кнопку.

Визжащая однокурсница, подавившись собственным криком и дымя мозгами, сползает по стенке.

В голове, чуть выше рта — квадратная сквозная дыра. Сквозь дырку видны обои. Извини, красавица, просто не надо орать.

Дальнейшее заняло буквально секунды. Катрина накинула куртку, обулась. Боты, конечно, оказались велики для изящных ступней, но так лучше, чем в тонких носках.

Сложив правую руку с бластером в упор левой, короткими шагами на чуть согнутых в боевой стойке длинных ногах топ-модели, бывший легат панцерной кавалерии двинулся навстречу свободе.

Поза 14 Высокое искусство побега

Коридоры ИЦа. Инициация

Говорят, в бесконечности вселенной существует все, что только может существовать. Однако каждый, кто смотрит по сторонам, видит только то, что он видит. Бесконечность, бессмертие и безумие — лишь набор звуков, питающий людское воображение и оправдывающий в наших фантазиях вечные людские пороки. Зато краткое мгновение жизни — то самое, суетное и ничтожное, которое ты переживаешь в единственный и последний раз, воистину может казаться бесконечным, если подано вселенским хаосом в нужном антураже.

Разрезая воздух обнаженными ногами, Кэти шла сквозь ИЦ как в дурмане.

Секирой огнедышащего эскамета она рубила встречных людей пополам, и они падали наземь порваными, пылающими манекенами.

Шипящие вспышки «правительственной модели» озаряли мрачные коридоры ИЦа, и не было пощады для тех, кто вставал на пути безумной девицы в этот страшный, щедрый на смерти час.

В голове Катрины гремело и громыхало. Под эту шумную канонаду недобро глядела она своими пылающими очами из-под длинных и пышных ресниц. Взгляд роскошной красавицы озарял изгибающиеся туннели буквально волнами ненависти.

И все же … что-то было не так.

Окружающее пространство отражалось в ее мозгу не только привычной визуальной картинкой, но стремительными всполохами линий и силуэтов, геометрией трехмерной графики, похожей на цветные картины Сети Информации.

Линии стен и уровней были очерчены голубым. Люди, шныряющие по этажам, — насыщенным зеленым. Ярко-красным сверкало у них в руках оружие.

В первые минуты своего стремительного огнедышаще-кровавого бегства Катрина всего лишь пыталась вспомнить «карту», объемное трехмерное изображение ИЦа 166. И внезапно, словно подчиняясь беззвучной команде, эта карта вспыхнула перед ее глазами! Нет не в памяти — она загорелась живо, зримо и натурально, как загорались «силь» и интерфейс шунта, в форме цветных и скрещенных линий.

Все это было только началом. Вскоре картина разноцветных, пульсирующих бликов дополнилась и сигналами шунтов. Чужих нейроразъемов, расцвечивающих фигуру подконтрольного шунту человека забавными огоньками…

Беглянка сама не понимала, как такое возможно. Сначала она приняла визуальную фантасмагорию за сбой нейрошунта или собственную вполне возможную шизофрению. Но буквально через мгновения, с кристальной ясностью осознала — в ней пробуждался дар тшеди. Каким-то удивительным образом ее тайному мистическому таланту оказались подвластны не человеческий мозг или стихии природы, но каналы нейрошунта и просторы Сети.

Времени задумываться над этим у Кэти пока не имелось, оставалось только время идти и стрелять.

Но, тем не менее, мозг все равно пытался осознать происходящее, и объяснить иначе происходящие всполохи сетевых программ было невозможно. Почти мгновенно, в одну-единственную, длинную, но ускользающую от восприятия секунду, она вдруг ощутила, душой почувствовала всю интеллектуальную технику и приборы, заполняющие пространство ИЦа, коридоры которого проплывали сейчас мимо нее. Почувствовала и осознала сотни тысяч аппаратов неотъемлемой частью самой себя! Все они — и компьютеры, управляющие климатом помещений, и микроскопические мозги видеокамер, и процессоры бытовых роботов, и даже этот «интеллектуальный» бластер казались ей продолжением собственных рук, преданными зверями, смотрящими на нее с фанатичной любовью…

Мир вспыхнул вокруг нее разнообразием символов, соединенных единой паутиной. Каждый прибор и каждый компьютер и уж тем более — каждый человек, носитель неотъемлемого нейроразъема виделись ей сквозь стены, прямо в мозгу, четкими виртуальными силуэтами.

Управлять этой фантастической игрой оказалось удивительно легко.

Сначала фигуры с шунтами различались… В первые минуты, когда Катрина, стоя над растерзанным телом первого охранника и агнатки, осваивалась с этим новым зрением, зеленым светились только фигурки рабов, а красным — все когнаты.

«Глупость, — мелькнуло в голове, как будто сквозь сон. — Какая разница, кто тут когнат, а кто Раб? Важно лишь — вооружен ли он». И вместе с мыслью, как часто бывает во сне, изображение трансформировалось само, потакая ее едва сформированному желанию! Зелеными стали все суетящиеся в ИЦе фигурки, а красным — только оружие И ярко-синим, с белым сиянием, отражающимся от кожи, зажглась она сама.

Было странно видеть свой путь одновременно глазами и в то же время — словно со стороны на объемном экране компьютерного монитора, а лучше сказать — в голограмме, в объеме, со всех сторон, сквозь стены и сквозь потолок. Мелькнула мысль: «А почему не кружится голова? Ведь должна бы, твою мать, дезориентация полная!» Но, отбросив мысль как неуместную, Катрина только крепче сжала бластер и полетела вперед.

Вот он, стадион-сад. Широкая дверь, остекленное КПП, за столом сидит еще один охранник. Мощный когнат — косая сажень в плечах, форма обтекает могучее тело, как упаковочный полиэтилен, фуражка сдвинута, для крутости, почти на глаза. Взгляд опущен вниз, он что-то читает.

Быстро, безумно, бездумно, в полной, оглушающей тишине, прерываемой только тихим зудением галогеновых ламп, ее палец вдавил спусковую кнопку.

Огромный охранник рухнул, не отрываясь от сжатого в руках глянцевого журнала. От выстрела стекло его кабинки брызнуло в стороны каплями плавленного стекла, а голова скатилась на подушку кресла.

Зло усмехнувшись, Кэти двинулась дальше.

Голубые линии трехмерного изображения смещались все время. Какие-то фигуры на этом макете сидели или лежали неподвижно. Какие-то быстро следуют из одной части ИЦа в другую…

И вдруг Катрина увидела собственный рабский сектор, разбитый на маленькие комнатки, в которых сидели, лежали и шли… ее одноклассницы. Над головами фигурок светились коды и имена их шунтов. Изображение сдвинулось чуть правее, еще правее, и вот, в столовой класса, за их обычным столиком она увидела Мерелин, Лилит и Роксану. Вернее, их силуэты, сотканные из опутывавших тела электронных нитей, надписями имен и кодов над головой.

Встряхнув волосами, Кэти устремилась туда. Ноги сами несли ее вперед по извилистым коридорам центра, алая линия путеуказателя петляла меж стен.

Часть сознания старого воина Катилины все еще оставалась с агнаткой. В первые минуты Кэти казалось, что она движется хаотично, совершенно не задумываясь над направлением бегства. Однако вскоре девушка поняла, что ноги несут ее по определенному плану, ориентируясь то ли на солдатские инстинкты легата, то ли на собственную интуицию. Маршрут был четок и прагматичен. Ледяная логика свихнувшегося подсознания вела ее обратно по коридорам — в секторы подруг по несчастью. Яркий виртуальный путеводитель, указывающий ей путь, не предусматривал задержек и остановок, но старый солдат, кусок которого все еще прятался в черепе милой девицы, знал: он не бросит подруг никогда.

Спустя несколько минут Кэти ворвалась в столовую как огненный вихрь, срезав косыми лучами пару охранников, дремавших у стен…

Девушки ее класса, ставшие за этот месяц почти родными, вскочили, со страхом взирая на обгоревшие мужские трупы. Здесь собрался весь класс, человек двадцать, наверное, за небольшим исключением. Однако ее прайд присутствовал весь. С испугом взирали они на бунтарку, что вчера утром на их глазах фактически голыми руками прикончила пятерых насильников.

В полной, почти физически ощущаемой тишине Катрина заговорила.

— Я ухожу, — прозвучал ее хриплый, безумный голос.

В ответ в воздухе повисло молчание, тягостное, как затвердевший под солнечными лучами тугой каучук. Внезапное появление Катрины повергло сестер по несчастью в шок, а потому, выдержав короткую паузу, она продолжила быстро, но с расстановкой:

— Нет времени объяснять, — Кэти говорила спокойно, стараясь сдержать дрожащее от волнения сердце, — скажу коротко только две вещи: я знаю, как выбраться отсюда, и у меня есть оружие, чтобы суметь это сделать. Это мой шанс на свободу. — Она повысила тон. — Ну, кто со мной?!

Оставив вопрос без ответа, рабыни-сестры по-прежнему смотрели широко раскрытыми глазами. В самом деле, широко раскрытыми — от ужаса и непонимания. «Хорошо», — решила тогда она. В критический миг, когда секунды ускользали меж пальцев холодной родниковой водой, Катрину интересовал лишь собственный прайд — как собственная семья.

— Роксана? — она развернулась к самой близкой из прогов. — Ты не расслышала? Уходим со мной!

Но рыженькая вздрогнула, словно очнувшись от сна, и зашептала совсем не то, чего ожидала явившаяся за ней подруга.

— Кэти, ты выжила из ума, — проговорила девушка еле слышно. — Зачем ты убила охранников, ведь они отомстят… И как ты выбралась из ящика?.. Откуда у тебя эстимет?..

— Много вопросов, Рокси, — ответила Катрина резко, шагнув вперед и хватая подругу за локоть. — Очнись же, идем!

Она встряхнула Роксану, но та вырвалась и отступила. В глазах «программной» рабыни, с которой они совсем недавно мечтали о свободе, цвели недоверие и страх.

— Безумная… — зашептала рыжеволосая, ее дрожащие глаза суетливо забегали по лицу подруги. — Тебя же поймают, Кэти, поймают наверняка!

Выругавшись от злости, Катрина схватила ее за руку снова и зарычала, как загнанная в угол волчица.

— А что мне терять?!

Внезапно, не в тон этой краткой, но яростной перепалке, в их спор вмешалась Лилит.

— Верно, теперь тебе нечего терять, — чуть слышно произнесла синеволоска, кивая на трупы охранников. — Не знаю, что ты несешь насчет побега, но в одном уверена точно: с тобой никто сейчас не пойдет. У тебя на руке пистолет, и это ты убила людей. Уходи!

Катрина опешила. Губы ее раскрылись сами от непонимания и растерянности:

— Да бросьте. Вы что? Мы выйдем отсюда, клянусь!..

— А дальше?! — сорвавшись, вдруг сделала шаг вперед Эффи. — Ты кем себя возомнила?! Даже если мы выйдем отсюда вооруженные до зубов и перебьем всех евнухов ИЦа, куда мы пойдем?

— Мир кластеров безграничен!

Эффи дико захохотала. К ее смеху присоединилась Лилит и прочие девушки, постепенно, одна за другой, начали смеяться.

— Везде в пределах этого безграничья царствует Корпорация, — холодно объяснила синеволоска, — в любом кластере есть ССБ, планетарные армии, флот и самое главное — СИНК, Сеть Информации, тотальная система контроля. Ты не сможешь появиться ни на одной планете — шунт засекут из космоса. Ни в одном городе не сможешь купить еду или одежду, билет на корабль и даже оплатить стакан воды в уличном синтезаторе. Побег — это самоубийство. Нет, хуже — это удлинение рабского срока и дисквалификация. Но главное, даже если ты сможешь сбежать и каким-то образом миновать внимание СИНК, тебя ждет смерть от старости, Кэти. Очнись. И брось эстимет!

От удивления Катрина потеряла дар речи. Ее вели сюда, в комнаты одноклассниц, только лучшие побуждения. Мечта о свободе, которую она решилась, несмотря на весь риск и ускользающие секунды, разделить со своими подругами.

Осознание тщетности заполнило ее голову обжигающей лавой. Как же она не подумала об этом? Мир кластеров безграничен, но бежать им действительно некуда. И причина кроется даже не в тотальной системе контроля Сети. Просто убегая от рабства, эти женщины сбегут от собственного бессмертия, а значит, побег невозможен не только технически. Он невозможен своей бессмысленностью, самой своей абсолютной, опустошающей безысходностью в их собственных головах!

Однако время ускользало. И вне зависимости от условий, она не собиралась возвращаться обратно в ящик. Сжав губы, беглянка стремительно развернулась, чтобы уйти. Но тут из-за стола ее прайда поднялась Мерелин, молчавшая все это время, и помахала рукой. Блондинка вышла, качнула шейкой и очень пристально, с вызовом посмотрела на Кэти.

— Здесь все говорят за себя, — заявила она, глядя на более высокую подругу снизу вверх и улыбаясь. — Ты молодец. И, пожалуй, я тут второй человек, которому нечего терять. Меня возьмешь?

Прищурившись, Кэти удивленно взглянула на Мерелин. Сейчас, после короткого пояснения Лилит, гневной вспышки Эффи и отказа Роксаны беглянка осознала полную бесплодность своей попытки пробудить в наложницах тягу к свободе и потому не вполне понимала действия платиновой блондинки.

— Мэри, одумайся, — всплеснув руками, запричитали рабыни.

— Побегом ты отказываешься от бессмертия!

— Глядите — еще одна дура!

— А как же… твоя «вечная жизнь», Мерелин? — спросила Катрина.

— С ней все хорошо, с моей вечной жизнью, — усмехнулась платиновая блондинка. Лилит и Эффи не лгут — большинству из стоящих здесь клонов-наложниц бежать не просто некуда, но и не зачем. Система Корпорации несокрушима и вечна, она гарантирует нам бессмертие, — Мэри глубоко вздохнула, — но только не для подобных мне. Я «двойной дубликат», собственная добровольная копия.

По толпе наложниц при этих словах прошел гул ужаса.

Некоторые из клонов подались назад, стараясь подальше отодвинуться от Мерелин как от парии или заразного больного. На лицах женщин застыли гримасы ненависти и презрения. Кто-то закрыл лицо руками, скрывая отвращение. Эффи злобно выругалась, ощерившись как волчонок, и только Роксана с другими молодыми прогами ничего не понимая, озирались вокруг.

Кэти прищурилась:

— И что же такое «добровольная копия»?

По-прежнему ослепительно улыбаясь, бывшая киноактриса пожала плечами:

— Ты вроде бы торопилась?

Кэти кивнула — для разговоров времени не оставалось. Ни слова не говоря, она двинулась в сторону выхода, поманив Мерелин за собой. Кто бы она ни была, у Кэти сейчас не было намерений в чем-либо разбираться. Чуть прикрыв глаза, девица глубоко вздохнула, вызывая в памяти схему, что привела ее сюда, в столовую школы наложниц. И окружающий зримый мир, как послушная компьютерная программа при прикосновении пальцев к клавишам, уже привычно замигал виртуальными красками. Перед лицом предстал меняющийся рисунок из голубых линий и зеленых фигурок, мечущихся по просторам огромной стальной планеты.

Но что-то изменилось. За две минуты, пока они вели разговоры, большая группа людей, размещенных тремя этажами выше, внезапно и резко сорвалась с места. В комнате красные полосы — это стенд с оружием, «зеленые» хватают его, одевают что-то на тело, сразу после облачения меняя свой цвет на оранжевый. Оранжевые фигуры с красными черточками оружия в руках! Макет мигает: «Группа оперативного реагирования» — написано перед глазами. Ясно — охота началась по-настоящему.

— Бежим! — закричала Катрина что есть мочи и сорвалась с места в бег, резко, как спортсмен-спринтер.

Не слыша более презрительных или, напротив отговаривающих криков своих бывших подруг, они вырвались в коридор, побежали, мелькая в развилках и поворотах.

Коридоры ИЦа пока оставались пусты, но вдруг завыли сирены. Как видно, кто-то из наблюдателей за камерами слежения все же среагировал на вспышку бластера и очередное мертвое тело товарища в коридоре. И значит, все безопасники ИЦа теперь подняты по тревоге.

Ускорившись, Катрина и Мерелин помчались вперед. Катрину больше не забавляла графика. За гранью ИЦа находились три космических терминала, обозначенных Сетью как «пассажирский», «грузовой» и «VIP» — вот она, цель. Терминалы отмечены соответствующими надписями на трехмерном макете в ее голове, но даже и без подсказок назначение широких площадок с силуэтами кораблей вполне очевидно для всякого. Но вот какой из них выбрать?

Тут картинка снова сменилась! Как во сне, из ниоткуда приходит ответ: одна из космических площадок вспыхивает красным даже ярче, чем оружие преследователей. И сквозь коридоры, сквозь лестницы кратчайший путь вспыхивает на макете сияющей белой нитью.

Вперед — бегом, бегом. Ее движение неумолимо, безжалостно. Рабыни и безоружные когнаты гражданского персонала падают вдоль стен коридора пылающими свечами.

Очистив центр управления терминалом двумя выстрелами в упор — воняя паленым, два тела рухнули, разрезанные пополам, — Катрина сменила первую батарею в бластере и прижалась лицом к стеклу. Сердце билось спокойно и ровно. Она сама не понимала, зачем крошила на маленькие печеные кусочки всех встретившихся на пути. Когнаты — ладно, раз работают в таком месте, то заслужили, но рабынь можно лишь пожалеть. Жалость? Катрина взглянула в глубь себя и ничего не нашла. В душе было пусто, как в высохшем колодце посреди выжженной ливийской пустыни. И сухо. Внутри нее не осталось даже слез, только бурлящая кровь наполняла голову.

За стеклом, прямо перед глазами, стоял, попирая металл площадки стальными же ногами-опорами, единственный межзвездный корабль. Катрина впервые видела подобное творение, ибо в Каталауне, насколько ей помнилось, на кораблях не летали. Там на них «ходили в море», плавали по воде. И все же форма могучего судна, способного преодолевать не только пространство между галактиками, но и границы вселенных-кластеров, была как будто знакомой. Понятной, по крайней мере.

Корабль напоминал собой короткое, злое зубило, насыщенно-темного, почти сияющего чернотой Цвета. На борту имелись надстройки, два горизонтальных треугольных крыла украшали его борта, а два вертикальных, также треугольных, — хвост. Но все это были лишь мелкие дополнения, на основную форму они не влияли. Перед Катриной стоял плоский, хищный таран со скошенным вниз носом. Приземистый, угрожающе-мощный, компактный, но в то же время не лишенный явной грации и обаяния, подобного неописуемой красоте ядерного гриба.

На борту, выведенное блестящей краской, красовалось название корабля. Смысла незнакомых слов Катрина не понимала, но по значению иероглифов надпись, вероятно, могла звучать в устной речи как «VENU HOHOTAN». Под горизонтальными крыльями и на носу корабля устрашающе торчали узкие палки излучателей, глядящие в пустоту тупыми графитовыми стержнями — как на ее бластере, только больше, страшнее. И все же каким-то шестым, неописуемым чувством Катрина поняла, что перед ней не военный корабль и уж тем более не пассажирское судно и не грузовой транспорт.

Перед ней стояла космическая яхта. Бронированная и набитая оружием под завязку, но все же — яхта, частное судно для визитов частных персон. «VIP» было написано на макете в ее голове. Значит — «VIP».

Спустившись быстро на стыковочную палубу, Катрина и Мерелин двинулись к соединительной перемычке, которая вела в корабль. Удивительно, но вопреки всем ожиданиям, площадка для «гостевых» космолетов оказалась почти пустой. Ни бойца, ни техника, вообще — ни души, лишь в терминале управления полетами встретились два оператора, которых пришлось ликвидировать. После многолюдности ИЦевских коридоров подобное безлюдье казалось Катрине странным.

Из сетевых лекций, которые она слушала долями школьными ночами, Катрина знала наверняка — для того чтобы удрать с космодрома, ей достаточнопросто взойти на борт, захлопнуть за собой дверь и подняться над посадочной площадкой всего на несколько метров. На этом расстоянии от поверхности ИЦа гипердвигатели, накопившие энергию для прыжка, уже могли активировать порталы для вылета в другой кластер. А там погоня им уже не страшна. Вот только послушается ли корабль?

Ноги как будто бы вели ее сами. Никакого плана, никаких расчетов, тайных знаний и тактики, ничего этого у нее не было. Побег вышел спонтанным, внезапным. Но почему же тогда так уверенно ступает она по металлическим плитам этой космической парковки? Вполне возможно, на другом конце стыковочной перемычки вход в корабль окажется заперт наглухо, да и на борту космической яхты ее никто не ждет.

«Или ждет? — на мгновение Кэти прикрыла глаза. — Посмотрим». Алые линии на макете не могли вести ее в никуда. Ведь кто-то же их рисовал в ее голове!

Быстро, мягко, она подошла вплотную внутри перемычки к стальному борту корабля. Так и есть — стальные плиты входного люка оказались открыты, Давая доступ в обычную на любом космическом судне шлюзовую камеру, которая сейчас, впрочем, не работала, так как стыковочная перемычка обеспечивала полностью герметичное соединение.

Скептически хмыкнув, Катрина внимательно осмотрела вход в корабль. Каков подарок! Других вариантов у них с Мерелин на данный момент просто не имелось, и тот, кто приглашал их внутрь, прекрасно знал, что беглянки не откажутся от этого приглашения.

Не задумываясь и отгоняя от себя пугающие мысли о возможной ловушке, Катрина решительно шагнула за железные створки. Мерелин послушно двинулась за ней.

Панели за спиной сдвинулись с тихим шипением, и раскрылась вторая панель напротив — вход внутрь космической яхты.

Ствол эстимета на правой руке Кэти немного подрагивал от напряжения, даже лежа в ладони левой. Бог мой, неужели так просто? Прямо напротив распахнутого настежь широкого входа чернеют створки лифтов, а сбоку — справа и слева — витые колонны винтовых лестниц. Перила — в золоте, ступеньки — под ворсистым ковром: корабль внутри двухэтажный.

Ага. Сейчас, по правой лестнице — вверх. К черту лифты! Первый этаж отделан сталью, пластиком и гранитом, второй — гобеленом и паркетной доской. Ну, ясно. Нижний этаж — технические помещения, а верхний, значит, жилые.

Шаг, шаг, шаг. Длинные ноги несли Кэтрин выше, она двигалась по коридорам как пантера, с носка на носок, быстро и точно. Перемещаться внутри корабля было легко, как и внутри ИЦа, — здесь тоже действовала стандартная сила тяжести.

Мерелин спешила за ней, почти не отставая.

Двадцать ступенек лесенки вывели их в середину обширного холла. По углам располагалось четыре двери. Те, что за спиной вели, видимо, в опочивальни. А те, что напротив… На мостик? В кают-компанию? В комнату управления? Как вообще это здесь называется? Мерелин — осталась в холле, повинуясь кивку ее головы, и встала, молча прижавшись к стене.

Бесшумно, как мышь, Кэти прокралась чуть дальше. Левой рукой коснулась ручки, сдвигая створку, и толкнула ее бластером, делая шаг вперед. Дверь отворилась.

Перед Катриной предстала комната, похожая скорее на кусочек музея, чем на рубку космического корабля. Темное дерево и позолота, балки тяжелого потолка с хрустальными люстрами, свисающими разлапистыми чудовищами. Массивные дубовые шкафы вдоль стен, с полками, заставленными антиквариатом. И только на противоположной стене, похожей на старинную картину с рамой в резном дереве, раскинулся гигантский — от пола до потолка — монитор для управления кораблем.

На фоне всего этого великолепия в зале звучала негромкая, обволакивающая слушателя музыка.

Декорации помещения оказались настолько тяжкими и массивными, настолько бросающимися в глаза, что Катрина на мгновение отвлеклась от цели своего террористического визита и только спустя секунду заметила, что перед экраном стоят пять кресел, тяжелых, темных, устланных кожаными подушками, а в одном из кресел одиноко сидит человек.

Человек обернулся.

Палец на курке Кэти вздрогнул, готовый превратить незнакомца в пепел.

Широкоплечий и мощный, он казался маленьким и тонким на фоне расставленной вокруг мебели и темных цветов обстановки. Перед ней сидел светловолосый атлет, с умными зелеными глазами. Лицо украшали волевой подбородок и щеки с ямочками.

«Бог мой, да это Артели!» — внезапно узнавая, задохнулась Катрина.

Вот только глаза зеленого цвета…

Кэти вздрогнула.

Перед ней сидел Эс Си Рукс!

* * *

Минуты стремительно ускользали.

В голове Катрины не было забавных датчиков, что радуют спецназовцев и минеров. И время не светилось перед ее глазами, двумя парами меняющихся цифр. Но и без датчиков беглянка прекрасно знала, что десять минут, подаренные ей судьбой или же кем-то другим, возможно, тем человеком, что стоял сейчас перед ней, уже почти истекли.

Сердце работало спокойно, однако кровь почему-то пульсировала в висках. Причина заключалась не только в истечении времени. Стараясь говорить так, чтобы голос не дрогнул, агнатка спросила грубо и коротко:

— Это ваш корабль? Отвечайте быстро, иначе пристрелю!

Стараясь, очевидно, изменить тональность беседы, хапи Рукс вполне дружелюбно улыбнулся:

— Вы кого-то еще наблюдаете тут, сударыня?

Тихо выругавшись, девушка решительно качнула оружием:

— А ну встал! Сейчас ты медленно подойдешь к пульту, задраишь люки и дашь яхте команду на взлет. Без фокусов. Живо!

— Фи, что за тон? Красивой девушке не пристало так изъясняться. — Высокий блондин сверкнул белыми зубами, совершенно игнорируя ее приказы и не думая отрывать от кресла свой зад. — А пилотировать космические суда в околопланетном пространстве вы уже научились? — Он постучал по виску. — Да, я вижу, моя помощь была нелишней. Хорошая штука шунт, не правда ли? Достижения современного нейрошунтования предоставили вам возможность обучения в Сети, а мне, в данный момент гарантируют воскрешение в случае убийства. Так что не слишком рьяно размахивайте бластером, мадам, иначе мы не оторвемся от взлетной площадки даже на сантиметр.

Катрина сдержанно усмехнулась — подлец был Прав. Она могла крошить на части всех встретившихся ей на пути агнатов и охранников в ИЦе, но тут, на его корабле, на чужом космодроме, оружие ей не поможет. Только висок самой себе прострелить, разве что.

— Постараюсь, — нехотя согласилась она, не опуская бластер. — Однако и вы мне не хамите. Управление на подобных яхтах не слишком сложное, я могу справиться и без вас!

— Удивительная уверенность в себе для необученной наложницы, — рассмеялся Рукс.

— Так же как болтовня — удивительное умение для того, кто вот-вот станет трупом, — вместо ответа съязвила Катрина, — А ну встал, я сказала!

По-прежнему нагло ухмыляясь, Саймон не спеша поднялся и хрустнул, потянувшись, костями.

— Мерелин, — закричала Катрина, не спуская с Рукса дульный срез бластера. — Тут чисто, поднимайся!

Быстро-быстро Мерелин забежала в комнату.

При слове «чисто» Рукс противно поморщился.

— Вы опять слишком торопитесь, моя милая Катрина, — заявил он печальным голосом, после томного вздоха. — Как я уже говорил вам неоднократно, вы мадам — торопыга. Вам определенно не хватает сдержанности. Вы ведь осознаете, каким именно образом тут оказались, и кто именно вам в этом помог? Великолепный план по вашему спасению был точно рассчитан еще сутки назад, но час назад, по совершенно непонятной для меня причине, вы прикончили Деморти и снова сбили мне карты! И вот сейчас опять — все те же спешка и торопливость. Вы, как всегда, забываете, что я — ваш союзник, ваш гид, ваш тренер, в конце концов, и это значит, что не следует так…

Эстимет вспыхнул!

С отрезанными ногами, так и не закончив недосказанной фразы, Рукс повалился на пол, глотая воздух до предела раскрытым ртом. Боль была столь ужасной, что он просто оказался не в силах говорить, глаза его почти вылезали из орбит.

Кэти прыгнула и нагнулась. Лицо ее было перекошено гримасой гнева и ненависти.

— Союзник?! — прорычала она сквозь сжатые зубы. — С-сволочь! Где ты был, союзник, когда я сидела в ошейнике на занятиях по пси-устойчивости и в камере у доктора Юмы? Прикончив Деморти, я сбила тебе все карты? Теперь ты чувствуешь себя союзником, а?!

И с этими словами она ударила его по лицу рукоятью наручного бластера, зажатой в кисти и выпирающей из кулака. Затем снова и снова. Рукс в ужасе закричал, а рот его брызнул зубами и кровью. Разбитые скулы и переносица мешали пришедшему и себя от боли Эс Си Руксу говорить. Задыхаясь, он слабо вздымал мускулистые, но совершенно безвольные руки, пытался прикрыть разбиваемое лицо ладонями, но совершенно напрасно. Глаза Кэти накрыла алая пелена — методичными, размеренными ударами она забивала его до смерти…

Она остановилась только тогда, когда в руку вцепилась Мерелин. Оттолкнув подругу, Катрина молча отерла брызги со своего искаженного гримасой лица и встряхнула Рукса. Тот дышал, но иных признаков жизни не подавал. Глаза под дрожащими веками смотрели на мир закатившимися белками. Отбросив обморочное тело в сторону, Кэти скрипнула зубами и поднялась.

— А знаешь, он прав, — осторожно сказала бывшая киноактриса. — Ты вечно торопишься. И что теперь? Вернемся обратно в ИЦ, чтобы жизнерадостно умереть?

Катрина пожала плечами.

— Не знаю. Прости. — Она осматривала беглым взглядом пульт, как будто ища в нем ответы. — Терпеть его болтовню у меня не было сил! Я потратила много ночей, гуляя по Сети. Считала как-то и такое руководство как «Общие основы управления космическими судами». Надеюсь, этого хватит, чтобы взлететь.

Неожиданно Катрину охватило странное чувство — как будто в ней снова заработала принудительная программа, подобная тем, с которыми баловался Артели на занятиях по этике секса. Еще и еще раз обегая глазами экран, а также расположенную ниже экрана панель управления, недоучившаяся секс-агнатка словно узнавала расположенные на них символы и фигуры. Язык и губы сами произносили слова.

— Для управления кораблем нужно немного, — твердила Катрина, с удивлением вслушиваясь в собственный голос. — Всего лишь команда уполномоченного лица, речь и внешний вид которого зарегистрированы мозгом корабля по биометрическим характеристикам. Управление на всех судах Корпорации действительно автоматическое. Это значит, что нам не нужно прокладывать курс и контролировать работу двигателей — нужно только отдавать команды, все остальное компьютер сделает сам. Я знаю, что на военных судах такую команду может отдать любой офицер, например, дежурный офицер, но с расставлением приоритетов подчинения. Главный приоритет, конечно, у капитана, затем у старшего помощника, у штурманов и так далее, но старшинству. В случае смерти старшего приоритет закрепляется за младшим. С другой стороны, мы находимся сейчас на элитной яхте, а не на военном корабле. Эта посудина, яхта «HOHOTAN», если не ошибаюсь, предназначена для отдыха и путешествий. А потому, в случае выхода из строя основного экипажа чисто теоретически она должна подчиняться всякому, кто находится на борту. По крайней мере, я надеюсь на это…

С такими словами Катрина отпустила рукоять эстимета, чуть размяла затекшие пальцы и решительно подошла ближе к пульту.

— Ты меня поражаешь, — покачала головой Мерелин в ответ. — Откуда такие познания, дьявол тебя раздери? Впрочем, бог со всем этим, давай что-то делать. Ты говоришь, команды отдаются в свободной форме. Так давай командуй, в конце Концов!

— Я надеюсь, — Кэти изобразила усмешку, — по-моему, нужно сказать «Внимание, борт», как вербальное обозначение для начала команды и отдать сам приказ. Если не ясно, то корабельный мозг уточняет.

Мерелин снова открыла рот, чтобы спросить но Кэти решительно пресекла попытку расспросов взмахом руки. Зажмурив глаза, она порылась в собственной памяти. Несколько дней назад в ее мозг была загружена информация по управлению кораблями. В том числе — именно такого типа.

Теперь беглянка знала, что бортовой компьютер наверняка прослушивает все помещения корабля и команды можно отдавать даже шепотом. Но чисто рефлекторно, по старой армейской привычке, доставшейся от катафрактария Катилины, гаркать приказы во всю луженую мужскую глотку, она задрала голову и на одном выдохе прорычала:

— Борт, внимание! Слушай мою команду! Экстренный взлет сто метров! Перпендикулярно вверх!

Признаться честно, Каталина никогда до этого не отдавал приказы космическим кораблям. И Кэти понятия не имела, послушает ли ее «борт». Но попробовать — стоило.

Дальнейшего, честно говоря, она почти не ожидала. Экран-картина, в дубовой рамке, до этого мгновения остававшийся темным, как стекло солнцезащитных очков, осветился тусклым дневным светом, показав скрывавшуюся за ним часть гостевого космодрома. По всем ощущениям, казалось, что Кэти смотрит сейчас в обычное стеклянное окно, открывающего вид, как раз соответствующий той стороне терминала, куда должна была смотреть рубка корабля.

Корабль чутко вздрогнул и где-то внизу, за лестницей и лифтами зажужжали мощные сервоприводы — это закрывались люки и убиралась стыковочная перемычка.

Вид космодрома скользнул по экрану, и «Хохотун», как совершенно ненавязчиво Катрина назвала про себя захваченный корабль, начал медленно подниматься.

Медленно?

Так только казалось. Многотонная махина порхнула в небо как мотылек, всего за несколько мгновений оторвавшись от поверхности ИЦа на добрую сотню метров, без вдавливающего в пол ускорения и рывков. Ноги почувствовали только легкое, едва уловимое покачивание пола.

Поднявшись на указанную дистанцию над поверхностью ИЦа, корабль застыл.

На экране поверх вида гостевого космодрома с высоты тридцатиэтажного дома возникла надпись из плавных, переходящих один в другой символов.

Мерелин нервно рассмеялась, радуясь тому, что им удался хотя бы взлет, а затем с досадой взглянула на буквы. Глядя на них же, Катрина в это время что-то медленно зашептала.

Прекрасно, — сказала она, — корабль спрашивает у нас, что делать дальше. Надпись голографическая, поэтому создается иллюзия, будто она висит в воздухе. Голосовое общение, по всей видимости отключено, а вопросы корабля к капитану отображаются на экране. У нас получилось, Мэри! Теперь нужно просто назвать имя кластера, в который мы хотим переместиться. Бежать нам некуда, так что пока придется просто скользить по новосотворенным кластерам до тех пор, пока не примем решение, куда точно перебраться.

Не проявляя эмоций, но совершенно обалдев от эрудированности подруги, блондинка подняла бровь.

— Но почему по новосотворенным? — сдержанно спросила она.

— После ухода сотворившего кластер бога-робота и до появления дежурных кораблей Нуль-Корпорации в новорожденных кластерах отсутствуют системы слежения Сети, — процитировала Катрина и приложила руки к вискам, словно защищаясь от наваждения. — В течение нескольких первых часов после Сотворения в кластере нет чиновников и служащих Корпорации. Если хотим уйти — нам это жизненно необходимо. Сейчас надо отдать команду и назвать имя кластера. Зоны для трансфертных «прыжков» через нуль-порталы ограничены, так что корабль сам выберет место, в котором ему можно появиться в пределах названной нами вселенной. Нужно только назвать имя кластера!

С этими словами Катрина подошла к пульту вплотную и, опустив на него руки, закрыла глаза. Экран-схема из синих и красных линий, висевший перед ней во время побега, исчез, но и без него она прекрасно осознавала, что до момента, когда отправленные за ними охранники ворвутся на космодром, остались считанные минуты. Отдать команду и назвать имя кластера отправления казалось простой задачей. Вот только во время путешествий по Сети, скачав невероятное количество информации о технике и оружии, она не потрудилась забить в свою голову название хотя бы одной рукотворной вселенной, имя которой подходило бы сейчас для побега.

— Внимание, борт, — произнесли ее губы, а голова развернулась, воткнувшись взором в мужское тело, лежащее за ее спиной в огромной алеющей луже крови. — Выбор кластера для перемещения — по случайному принципу. Любой новосотворенный мир, на усмотрение корабля!

Казалось, машина услышала команду и подчинилась. Двигатели взревели, и что-то зашумело внутри. На экране стало видно, как из носовой части яхты медленно выползает свернутый трубкой каркас нуль-портала. Одновременно с новым изображением экран вновь мигнул, и на нем изменилась надпись.

Глаза Катрины снова пробежали по буквам.

Подруга посмотрела на нее удивленным взглядом.

— Ты понимаешь, что тут написано? — потрясенно спросила блондинка.

— Это корпоративный, — не отрываясь от чтения, сказала Катрина. — Не удивительно, что корабль использует для общения самый распространенный язык Нулевого Синтеза.

— Но удивительно, — заметила киноактриса, что ты выучилась читать.

Кэти в ответ только невесело рассмеялась.

— Потом, все потом, Мерелин. Смотри, портал открывается!

— Но ты понимаешь, что написано на экране?

— Что и должно быть, — содрав окровавленный бластер с руки и швырнув его прямо на пульт, Катрина, наконец-то шагнула назад и упала в ближайшее кресло. — Ты не поверишь, Мэри, но нам желают доброго пути!

Тем временем портал установился полностью. Это было похоже на раскрытие огромного черного зонтика. «Зонтик», собранный в металлический сверток, выдвинулся из носовой части «Хохотуна», медленно выполз в космос, отделился от корабля, плавно раскрылся, превращаясь в остов-восьмиугольник из стальных перекладин, между которыми, перекатываясь световыми валами, завораживающе мерцала пасть нулевого лифта.

Корабль осторожно подался вперед, внутрь собственного порождения, остановился ровно посередине и вдруг растворился, беззвучно, в глянцевом мерцании. Пространство ослепительно вспыхнуло вокруг них, заиграло оттенками и тенями. В следующее мгновение зонт медленно распался на части, замигал искрами микровзрывов, уничтожающих его начинку, и разлетелся по пустующему пространству изуродованными обломками и частями…

Когда через минуту охранники Школы выбежали на космодром, стуча по магнитной поверхности тяжелыми сапогами боевых скафандров, они увидели только облако мусора и пыли, — единственный след «Хохотуна», растворяющийся в ледяной пустоте.

Поза 15 Библия как электронный ресурс

Минуло несколько часов с момента их успешного бегства, но яхта «Хохотун» не останавливалась ни на миг. Как преданный иноходец, корабль скакал по бесчисленным новосотворенным кластерам Нуль-Корпорации, унося своих пассажирок подальше от лап рабовладельцев.

Выбор именно новосотворенных кластеров объяснялся элементарно. «Старые» вселенные Нулевого Синтеза населялись довольно густо, их государства-планеты входили в Торговый союз, что автоматически означало наличие в «старых» кластерах развитых систем слежения за пространством, которые бы немедленно обнаружили любой корабль с беглецами.

Агнатки, таким образом, могли укрыться только на самой границе непрерывного Сотворения — так называлась бесконечная процедура создания новых кластеров богами-роботами. При этом беглянки должны были идти по самой кромке — по мирам которые только что создали, но еще не включили в состав Торгового союза.

Насколько знала Катрина, сверхсветовых скоростей суда Нуль-Корпорации не развивали — это было невозможно. Принцип перемещения из кластера в кластер покоился на ином фундаментальном законе, на том самом, на котором были основаны технологии создания искусственных миров.

Нулевой лифт, содержащийся внутри корабля в виде особого выдвижного зонда, отстыковывался, отплывал от корабля на километр, затем генерировал внутри своего объема некую замкнутую шарообразную зону с искаженными гравитационными характеристиками.

В случае с загадочными богами-роботами нулевые лифты пробивали туннель в новый мир, а затем закачивали в него материю и энергию, создавая таким образом новую ячейку Искусственного Мироздания. Нулевые лифты богов-роботов являлись точкой, через которую словно воздушный шарик «надувалось» пространство новой вселенной и запускалось новое время.

Лифты нулевых кораблей, в отличие от богов-роботов, соединяли уже созданные кластеры. Процедура выглядела довольно просто: корабль выпускал зонд, зонд раскрывался зонтиком, генерировал в восьмиугольнике нулевой лифт, то есть область искаженного пространства шарообразной формы с диаметром, равным диаметру раскрытого зонда. Корабль заползал в свой раскрытый «зонтик», изготавливаясь, таким образом, к прыжку. Затем обод нулевого лифта генерировал внутри себя миниатюрную черную дыру с заданными пространственными параметрами и в то же мгновение по единому счету времени Корпорации в другой части вселенной, в которую требовалось совершить перемещение, возникала «белая дыра», то есть противоположная часть межпространственного туннеля, которая схлопывалась со своим антиподом противоположного конца тоннеля, и корабль оказывался переброшенным в ту точку пространства, где только что находилась «белая дыра». После этого лифт на исходной стороне тоннеля саморазрушался.

Нулевое судно, таким образом, оснащалось только гравитационными двигателями для перемещения в околозвездном пространстве со скоростями, весьма далекими от световых, и «прыгало» из мира в мир, не благодаря собственному сверхдвигателю, а с помощью портативных «врат», которые перевозило на борту. Технологии синтеза материи из Нуля позволяли кораблю создавать внутри себя сколько угодно зондов-лифтов и терять их при каждом прыжке. Перемещение между вселенными соответственно выглядело на первый взгляд до ужаса банально.

В то же время существовали ограничения на перемещение кораблей между кластерами, слишком удаленными друг от друга. Катрина не поняла объяснений Мерелин — древняя девочка для секса несла уже откровенную математическую заумь, — Но корабль не мог перемещаться из любого кластера в любой другой. Перемещение между удаленными вселенными, например, осуществлялось целой серией прыжков. Поэтому поездка из одной части Искусственного Мироздания в другую выглядела фактически как «топтание на месте» — то есть последовательное открытие серии нулевых лифтов.

Так называемый «прыжок», то есть дрейф в пустоте, в течение которого раскрывался «зонт» лифта, совершался раз в час. Создание связки «черная-белая дыра» и области искаженного пространства вокруг них поглощало за раз уйму энергии и небольшие двигатели космических кораблей, даже питающиеся от Нуля, были не в состоянии одновременно выбросить в пространство такую мощь. Энергия (а также уплотненная до фантастических показателей масса материи, необходимая для черной дыры) собиралась в накопителях. В зависимости от их объема, периодичность прыжков была разной у разных моделей, однако в среднем, прыжок совершался раз в несколько часов. «Хохотун», например, мог прыгать, в среднем, раз в сорок минут.

Наблюдая за перемещением яхты, Катрина смотрела в огромный экран, украшающий стену кают-компании от пола до потолка, и размышляла. Средний срок между сотворением нового кластера и появлением над его планетами миллиардов корпоративных судов измерялся буквально парой часов. Так что их с Мерелин «хождение по грани» напоминало не полет, а скорее бешеную скачку. Оказавшись в очередном кластере буквально через секунды после его сотворения и регистрации в СИНК, беглянки на бешеной скорости пролетали но его окраинам и, как только двигатели «Хохотуна» накапливали достаточный потенциал для очередного прыжка, прыгали в новый кластер. И так бесконечно — один за другим, один за другим.

После десятой или двадцатой искусственно сотворенной вселенной Катрина потеряла им счет. На самом деле, перемещения полностью контролировались мозгом «Хохотуна», и девушки не забивали голову ни выбором маршрута для бегства, ни проблемой ухода от погони. Из сведений, скачанных Катриной из Сети перед самым побегом, было ясно, что скачку по кластерам следует продолжать еще как минимум сутки, поскольку после открытия нуль-портала оставался энергетический след, по которому можно определить направление, использованное беглецами. Следовательно, тот факт, что они с Мерелин пока не наблюдали за собой погоню визуально, вовсе не означал, что их побег удался. Сейчас «Хохотун» работал на опережение, на полном «форсаже» пронзая Искусственное Мироздание вселенную за вселенной, то есть открывая лифты с максимальной скоростью.

Согласно расчетам бортового компьютера, за двадцать четыре часа с учетом скорости их движения опережение «Хохотуна» должно перейти критический уровень, после которого догнать их по энергетическому следу будет невозможно. А значит, вздохнуть спокойно им предстояло только утром следующего дня, если …если к этому моменту на Далеком космическом горизонте не появится легкий крейсер ССБ Корпорации, патрульный эсминец Флота Нуль-Синтеза или охотничья команда Артели на боевом катере. Пока следовало хотя бы немного расслабиться, отдохнуть, поспать, поесть и, конечно же, спокойно обсудить будущие планы. Этим, собственно, беглянки и занялись.

В данный момент Мерелин и Катрина сидели внутри экспроприированного корабля за алюминиевым столиком и с энтузиазмом голодных львиц уплетали за обе щеки только что материализованное в пищевом синтезаторе жаркое, не обращая внимания на последовательную аннигилацию и воссоздание себя каждый очередной прыжок. Лифтирование на самом деле происходило незаметно для пассажиров внутри корабля, поскольку — как и в случае мгновенного создания новых кластеров с миллионолетней историей, — процесс был совершенно ненаблюдаем, так сказать, «изнутри». Жаркое, которое поглощали девушки с куском пышного белого хлеба и острым соусом из томатов, казалось очень жирным и буквально плавало в масле.

— Прекрасно, — сказала наконец Мерелин, с довольным видом отвалившись на спинку стула, — не ела такого уже, наверное, две тысячи лет. Признаться, сбитень и витаминный суп с антидепрессантами меня порядком замучил за это время.

— Угу, — охотно согласилась Катрина. Ростом она была выше, массой больше, а потому ей требовалось и больше еды, нежели миниатюрной подружке. — Меня, конечно, не так долго мучили отсутствием нормальной пищи, но я согласна. Мясо — это то, что надо. Особенно жирное и жареное. Жутко вредно, верно?

— Не спорю.

— Кстати, а почему в мире клонов, бессмертия и абсолютного здоровья наложницам запрещено есть жирную пищу? Я читала в Сети, что с помощью существующего оборудования можно легко избавиться от лишнего веса: пять минут в регенераторе и фигура снова становится идеальной, бляшки кровеносных сосудах рассасываются. Не кормить женщин перед сексом — это такая разновидность садизма в нашей школе?

Блондинка усмехнулась.

— Ты как всегда меня поражаешь, — покачала она головой. — Говоришь, прочла об этом в Сети? В твоем заявлении меня удивляет как слово «прочла», так и слово «в Сети». А насчет садизма — не думаю, что дело только в больной психике наших учителей. Все… сложнее и проще одновременно. Скажи мне, кто будет платить за работу медицинского регенератора? Кроме того, все упирается еще в момент дисциплины. На самом деле в частных гаремах демиургов наложниц кормят нормально, почти по-царски. Дерьмо, которым нас пичкали в столовой, полагается есть только в агнатской школе во время обучения. Тут что-то связано с психологией… Понимаешь, в любом месте, где бы мы ни оказались, нам должно казаться лучше, чем было во время обучения. В частности, в таких нюансах, как еда.

— Понимаю, — Катрина наконец добила свою порцию и отодвинула тарелку в сторону.

Удивительно, но еда, синтезированная ими за полминуты в маленьком бортовом ящичке-синтезаторе, в данном случае — жареный поросенок, кабачки и свежий хлеб, ничем не отличалось от той пищи, которую благородному легату Каталине подавали в лучших харчевнях Доростола. Вкус был вполне натурален и насыщен всеми возможными оттенками, которые так ценят гурманы. Безусловно, что в данном случае наука торжествовала во всех смыслах: качество искусственной пищи ничем не отличалось от качества настоящей. «Но вот как быть с качеством Искусственного Мироздания?» — подумала она.

— А вот теперь хочу все-таки тебя спросить, — она замялась, — что такое «добровольный дубликат»? Чем ты отличаешься от прочих агнаток нашего прайда?

— Я поясню, если хочешь, — ответила Мерелин, без тени смущения, — все объясняется на самом деле просто. Когда над молодой планетой зависают корабли Нуль-Корпорации и новый мир включается в Торговый Союз, его аборигенам предлагаются разнообразные «рабские контракты». Сереньким обывателям — обычные, уже известные тебе контракты агнатов, жертвами которых является большинство будущих секс-рабынь. Но некоторым особенным людям — контракты особого рода… В своем мире я была известной киноактрисой. И моя внешность, как и внешность Лилит — это собственная оболочка, а не штамповка, изготовленная по образцу из корпоративного реестра человеческих ДНК.

— Тогда, в своем мире, я была на вершине карьеры и славы. А потому, чиновники Нуль-Синтеза сразу заметили меня и сделали некое уникальное предложение. Мне подарили огромную сумму денег и галактическое гражданство за вещь, казавшуюся мне тогда сущей мелочью. Нужно было всего лишь подписать бумаги на сканирование моей ментальной матрицы, пробу с ДНК тела, а также дальнейшую передачу полученного информационного скана в собственность Корпорации. Пятиминутная процедура, примерно. Конечно же я была молода и, разумеется, согласилась.

Мне перечислили деньги — колоссальную сумму. Оформили все документы и… все. С тех пор я живу богато и счастливо, прожигая жизнь в отдыхе, путешествиях и увеселениях, шляюсь по роскошным планетам, наверное, покупаю себе рабов…

— Не понимаю, — пробормотала Катрина, — о чем говоришь ты? Каких еще рабов, ты же сама ученица агнатской школы?!

— Что тут непонятного? — вздохнула блондинка. — Я — это не я. Настоящая Мерелин сейчас живет припеваючи и тратит заработанные таким скотским путем денежки. А то существо, что сидит сейчас рядом тобой, — лишь ее точная копия, «Добровольный дубликат»! Человек, проданный Корпорации навсегда самим собой, понимаешь? Есть, например, красивая девка, которой лень трудиться, чтобы заработать деньги. И она решает обеспечить собственное благополучие, разрешив Корпорации наделать клонов с самой себя. Копии будут вечно мучиться в рабстве, отрабатывая богатство оригинала.

Это значит, что все секс-агнатки нашего прайда когда-нибудь получат свободу, пусть на некоторый период, но все же… Получат выходное пособие и статус свободного когната, гражданина одного из Союзных Миров. А вот я не освобожусь уже никогда! Мерелин, которую ты знаешь, расплачивается сейчас за наслаждения самой себя, своего первого «я», которое бесится с жиру, разрешив Корпорации использовать собственные дубликаты. Я вечная и добровольная рабыня, ты понимаешь?

Мерелин рассмеялась.

— Причем, не только я лично. Получив права на матрицу изначальной Нормы Джин Бейкер, Корпорация может воспроизводить мои копии неограниченное количество раз в неограниченном количестве экземпляров. Учитывая потенциальную бесконечность вселенных Искусственного Мироздания, в настоящий момент времени по всей вселенной может жить миллиард, а то и более, таких вот Мерелин, как я. С моим телом и с моей памятью, с моей никчемной душонкой. Причем навсегда — без прав на освобождение. Свободен и богат только наш изначальный оригинал! Клоны-наложницы презирают таких, как я, потому что все они в той или иной степени жертвы обстоятельств: проги рождаются в компьютерах, обычные агнатки вынуждены быть шлюхами, чтобы не умереть. И только «дубликаты» продают себя сами!

Конкретно это тело, то, которое ты сейчас видишь перед собой, пережило довольно много различных «приключений». Однажды в столовой мы говорили с тобой про дисквалификацию. Тогда я соврала. Мне довелось побывать даже в армии Корпорации. Но все это — только круги на воде. Настоящая жизнь, жизнь Мерелин с Голливудских холмов, осталась немыслимо далеко. Только те воспоминания я считаю для себя настоящими. А сотни и даже тысячи лет, проведенные мной и моими копиями в вечном рабстве и вечном бессмертии, — просто грязь на листе бумаги. Ее нельзя смыть, но… и дорожить ею не стоит. Если нас догонят и убьют прямо сейчас, я не стану расстраиваться, ведь мое «я» потеряет только несколько столетий рабства и еще миллион Мерелин с единственно ценными воспоминаниями прошлого останется жить.

На последней фразе голос древней киноактрисы все же дрогнул, казалось, чуть надломился. Глаза заблестели ярче — слезы в их уголках глаз переливались как бриллианты.

— Лучшие друзья девушек — воспоминания, — вдруг пошутила она, и на задорном, свежем, почти Детском лице сверкнула обворожительная улыбка. — Впрочем, это касается только пожилых леди, вроде меня…

— Мэри, ты была в армии? — спросила Катрина тихо.

— Да, — так же тихо ответила одноклассница.

— Дисквалифицированной агнаткой?

Мерелин еще раз сверкнула зубами.

— А кем еще я могла там быть, Катрина? Пилотом гребаного звездного истребителя? — Она помотала хорошенькой головой. — Не задавай необдуманных вопросов. Конечно, я была шлюхой. И умирала каждый месяц целых две согни лет, отпущенных мне на наказание. То, что я пережила там, Кэти, это… неописуемо.

Мерелин замолчала. Затем продолжила снова тихо, как в начале их разговора, глядя куда-то в пустое пространство.

— Но это всего лишь «месяцы» и «годы», Катрина, их можно вытерпеть… Наших подруг по прайду на самом деле можно понять. Охранники и когнаты, которых ты убила сегодня, будут воскрешены уже утром, в новых, клонированных телах за счет корпоративной страховки. А вот нас с тобой просто сотрут, когда поймают.

— Если поймают, — с легким вызовом заявила Катрина.

Мерелин помотала головой:

— Когда поймают, когда! Теперь понимаешь, почему я ушла? — Мерелин мило развела руками. — Как и тебе, мне просто нечего терять. Умру я, выживет еще бесконечное количество меня, вот и все…

— Мэри, — спросила Катрина, — я вот что не пойму — зачем ты продавала дубликат своего тела вместе с разумом?

Мерелин невесело усмехнулась:

— Ха! Все просто: это было условием. Корпорации нужны не просто «пустые» клоны, и не только сознания прогов, выращенные в виртуальных мирах. Особо ценятся дубликаты известных личностей — они продаются по очень высоким ценам. Ведь очень часто демиургам приятно иметь не просто рабов, а тех, кто был знаменит в своих мирах. Вот так-то. Ну а в оправдание своего давнего поступка могу сказать только одно: контракт на снятие «дубликата» — это очень старая история. То, что случилось, случилось почти три тысячи лет назад в одном очень далеком кластере. С тех пор, надеюсь, я несколько изменилась.

Катрина механически кивнула. Ее голова, и так наполненная информацией о новом мире до отказа, просто не воспринимала услышанное. Причина, по которой подруги по Школе и классу были склонно презирать Мерелин, представлялась ей понятной и, возможно, вполне справедливой, однако сама Катрина по-прежнему не испытывала ничего по этому поводу.

— Кластер, кластер… — произнесла Катрина задумчиво, пытаясь найти причину для смены печальной темы. — Повсюду эти кластеры, Мерелин… До меня не вполне доходит, кластер — это что — просто бесконечное открытое пространство?

Мерелин тем временем порылась в шкафах, зашла в смежную с кают-компанией маленькую ванную и обнаружила там массу полезных вещей — в том числе зеркало и расческу, и тут же принялась прихорашиваться, поправляя смятую во время бегства прическу.

Наконец она оторвалась от зеркала и протянула расческу подруге:

— Причешешься?

Но Кэти лишь нетерпеливо мотнула головой. Она уже не чувствовала себя Катилиной, но привычки, заложенные в подсознание старым легатом, остались с ней: укладка волос Кэти волновала слабо. Ее заботили сейчас куда более масштабные вопросы и задачи.

Она вдруг вспомнила старый разговор с Мерелин в общей камере-отстойнике, когда та рассказывала ей своеобразный вводный курс по устройству мира, в котором они находились.

— Слушай, Мэри, помнишь ты рассказывала мне о Боге Смерти? — спросила Катрина.

Блондинка пожала плечами:

— Как не помнить. Хотела бы забыть про него, да такое не забывается. Впрочем, как и все остальное.

— Но, все-таки, почему его зовут Богом Смерти?

Мерелин усмехнулась:

— Понятия не имею. Об этом тебе лучше расскажет кто-нибудь из демиургов. Например, наш гостеприимный хозяин, которого недавно ты чуть не забила до смерти.

— Ты о Руксе?

— О нем.

Девушки замолчали. Мерелин — размышляя о чем-то своем, а Катрина — пытаясь представить, как может чувствовать себя существо, настолько могущественное, что владеет собственным мирозданием, таким огромным, почти бесконечным и быстро растущим, как Корпорация Нулевого Синтеза. Бог Смерти, надо же…

— Интересно, а где может жить столь могущественное создание? — поинтересовалась она.

— Учредитель?

— Да.

Мэри вздохнула.

Ну это сложно, — сказала она затем. — Считается, что Бог Смерти, создавший все вселенные Корпорации, находится где-то за ее пределами, в неком закрытом мире, отделенном от нас и временем, и пространством. Находясь там, он играет с нами и с нашим временем… Пока во вселенной кластеров проходит тысяча лет, в его мире минует всего лишь день. Один раз в этот день он ложится спать, и разум его погружается в виртуальный сон, порожденный особой Машиной. Во сне Учредитель может видеть и осознавать все, что происходит в Искусственном Мироздании. Он молниеносно принимает отчеты всех служащих Корпорации и столь же молниеносно дает на них ответ, он диктует решения, управляя сложнейшей машиной власти и тратя на это время, за которое в нашем мире можно лишь моргнуть.

Обычный демиург Корпорации, находясь вне своего личного кластера, способен ускорять в нем время и предвидеть таким образом «будущее». Вот так и Учредитель способен проделывать нечто похожее со всеми вселенными разом. Понимаешь, он как бы глядит на нас со стороны, через интерфейс шунта или экран монитора. Нажимает на кнопку «ускорение» — и мир бежит вперед с той скоростью, которая необходима Творцу. Затем он останавливает бег времени, знакомится с результатом и… отматывает картину назад. После этого ход времени идет в обычном режиме, но наш Творец уже знает, что должно случиться, и способен корректировать этот ход.

Конечно, это всего лишь легенды. Однако, в отличие от большинства мифов, которыми питалось человечество на протяжении всей своей истории, наши мифы, то есть мифология Корпорации, основаны не на заблуждениях и слухах, искаженных человеческим восприятием, а на конкретных информационных файлах, размещенных на сайтах Сети. Позволь, покажу.

Мерелин подошла к монитору, нагнулась над пультами с клавиатурой и что-то прошептала в динамик. Кэти не слышала, что именно, но компьютер «Москита», по всей видимости, понял ее подругу.

На экране всплыл черный фон с изображением стилизованного черепа в короне и каких-то забавных людей со звериными головами. Без особого труда Кэти разобрала над фигурами этих необычных существ надписи на очень странном и совершенно незнакомом ей языке:

«Ammon-Rah» — над человеком с головой льва.

«Ног-Atum» — над человеком с головой сокола.

«Seth-Арор» — над человеком с головой змеи и…

«Ann-Nubis» — над человеком с головой пса.

— Я не могу читать, но помню символы, — торжественно произнесла Мерелин. — Пес, это Он, Ан-Нубис, Учредитель. Страж Смерти, не пускающий ее в нашу жизнь. Существо, даровавшее нам четыре ужасающих дара, сделавших нас равным богам: Нуль-Синтез, Хеб-сед, шунт и ишед. Перед тобой заглавная страница древнейшего сайта по истории Корпорации. Взгляни!

Катрина подошла ближе и с интересом прочитала — на этот раз на уже привычном ей корпоративном:

Доктор Диксон Дугал

Библия Нуля

ИЗБРАННЫЕ ВЫДЕРЖКИ

с приложениями и постатейными комментариями

(Версия, адаптированная для лиц, без специального образования)

— Что это? — удивилась Катрина.

— Это наша Библия, — улыбнулась Мерелин, — разве ты не видишь? Сборник доисторических легенд и псевдонаучных догматов. В основном метафизический треп. Однако он является древнейшим в СИНК информационным файлом. Сайт Бога Смерти зарегистрирован в Сети еще до того, как в первом из индустриальных центров пробудился первый работник Корпорации. И уж конечно задолго до того, как первый житель первого Союзного мира встал на ноги и развел первый на родной планете костер. Перед тобой — древнейшая книга мира. Правда, в компьютерном варианте. Смотри.

Мэри вытащила из маленькой ниши под пультом тонкое стило размером с графитовый карандаш, нажала на кнопку — и невидимый луч отразился на громадном экране яркой алой точкой, похожей на обычный «силь» нейрошунта. Блондинка уперла точку в одну из картинок, нажала на кнопку стила еще раз, и страница на экране послушно сменилась.

Слова гласили:

КНИГА РАССВЕТА

APT КОНГИНИУМ ДО НАЧАЛА ВРЕМЕНИ,

ИЛИ

СОДЕРЖАНИЕ ПУСТОТЫ

(оглавление выдержек):

Выдержка 1. Схема «Лотос», или визуальное отображение Множественного Универсума во времени.

Выдержка 2. Протоцивилизации «сквозных» вселенных, или Специальная Теория Кораблей.

Выдержка 3. Общая теория множественности, или Феномен Арт Континиум.

Выдержка 4. Специальная теория единственности, или Феномен Пути.

Выдержка 5. Краткая история Корабля до его открытия в Метагалактике, или Теория Отречения.

Выдержка 6. Краткая история Корабля после его открытия, или Теория Искажения.

Выдержка 7. История Отречения, или Нулевой Синтез.

Выдержка 8. Описание и функции материальных структур Нулевого Синтеза.

Выдержка 9. Описание и функции информационных структур Нулевого Синтеза.

Выдержка 10. Краткая история Корпорации и описание ее современного состояния.

Выдержка 11. Общая теория завершенностиМножественного Универсума, или Специальная теория Малых миров.

Выдержка 12. История Малых миров, или Физика Второго Пути.

Выдержка 13. Падение Земли, или Дефиниции Божественности.

Выдержка 14. Краткая история Третьего Пути, или Эра Наследников.

Выдержка 15. Теория Прорыва, или Возвращение Корабля.

Выдержка 16. Четвертый Путь, или Философия Изоляции.

И так далее.

Взяв из рук Мэри стило и полистав с его помощью страницы на экране, Катрина осознала, что всего в оглавлении приведена почти сотня выдержек.

Мэри дотронулась до ее руки.

— Впечатляет? — спросила она.

— Этот сайт — единственный источник знаний про Учредителя?

— В основном, да. Информационные файлы СИНК — штука весьма оригинальная. Информацию можно найти легко и почти обо всем. Но почти обо всем по-настоящему важном — катастрофически мало. Если ты захочешь узнать что-либо о новом товаре или курорте, машина выдаст все — от фотогалерии в миллион фотографий до двухчасового ролика о процессе создания или устройстве искомого предмета. А вот если ты захочешь спросить об Учредителе Корпорации, его Закрытом мире, об основании Искусственного Мироздания или о его возрасте, о Древней Земле, чье существование сейчас считается неоспоримым, — молчок. Только такой вот сборник кастрированных отрывков из странного полурелигиозного текста, и все. Но я уверена, что подробная информация об истоках нашей цивилизации существует. Причем, она вовсе не потеряна, она находится здесь, в Сети, — с этими словами Мерелин постучала костяшками по поверхности компьютерного пульта, — просто она сокрыта от глаз рядовых обывателей. Но демиурги — эти пресыщенные деньгами ублюдки — наверняка ей владеют.

Катрина опять задумалась. Она провела рукой по роскошным волосам, как будто лаская голову — та буквально раскалывалась от очередной порции новых знаний, от накопившейся за день усталости, от кровавых событий побега.

— Знаешь, — вздохнула она, — сейчас, пожалуй, я не в силах прочесть даже пару строчек и «выдержками» займусь на досуге. Если он будет, досуг. Давай-ка спать.

— Согласна, — улыбнулась ей в ответ воскрешенная киноактриса. — Вместо изучения замшелых легенд проще выспаться и расспросить обо всем нашего гостеприимного хозяина. Он ведь демиург, разве нет? А кто расскажет тебе об Искусственном Мироздании лучше, чем один из его акционеров? Катрина устало кивнула. Действительно, господина Рукса, когда он очнется, следовало с пристрастием расспросить.

Поза 16 Игры тшеди

Но Саймон Рукс очнулся спустя всего десять минут после странного разговора беглянок. Так что прилечь им не удалось. Услышав зуммер от регенерационной машины и отложив мысли о сне на неопределенное время, Кэти и Мерелин отправились за своим пленником в медицинский покой корабля. Следовало признать, что Катрина, ударив Рукса по голове рукоятью пистолета, весьма существенно переусердствовала: изготовитель тшеди не просто потерял сознание, но был близок к смерти от сотрясения и трещины в черепе. Однако он выжил.

Нельзя сказать, что это случилось исключительно благодаря собственной восстановительной программе его крепкого организма. Просто увидев, как кровоточит нанесенная ею рана, морщась и напрягая мышцы, Катрина дотащила тело Саймона до бортового регенератора, заставив себя наконец сползти со своего кресла и как-то помочь человеку, потенциально способствовавшему ее освобождению.

Несколько часов в регенераторе сделали свое дело. Аппарат молча помигивал огоньками, а сбежавшие девушки, сверкая обнаженными частями тела в порывах изодранной одежды, тихонько стояли рядом и смотрели на своего… пленника?

Рукс, безусловно, был очень красив. Собственно — как и Артели, копией которого, за исключением цвета глаз, он являлся. В данном случае совпадение внешности двух наиболее знакомых Катрине в этом мире мужчин (за исключением господина Деморти, да смешается его прах с навозом!) не слишком ее удивляло. В конце концов, если все покупают себе телесную оболочку, то почему бы двум богатым глупцам не взять себе одну наиболее популярную или дорогую — как дорогой, престижный, но серийный автомобиль?

Удивляло ее другое. Она смотрела на обнаженного Рукса в регенерационной камере с вполне однозначным интересом, в этом следовало признаться. Интересом, не здоровым, пожалуй, для бывшего носителя мужской памяти. Или, возможно, для «бывшего» — как раз «со здоровым»…

Ручки роботов-манипуляторов мелькали в бешеном темпе, сшивая разорванные и сожженные куски тканей, а Катрина, глядя на эту магическую процедуру, качала головой.

Вскоре Рукс окончательно пришел в себя, и они с Мерелин смогли перевести его на мостик «Хохотуна» для беседы.

Катрина сидела почти в той же позе, что и в самом начале их путешествия, в том же кресле, напротив экрана в дубовой раме, а Мерелин устроилась на соседнем.

Рукса они поместили напротив, подальше от пульта и от экрана, поближе к книжному шкафу. Сидел он в наручниках и в трусах. Никакого издевательства тут не было — девчонки раздели своего «гостеприимного хозяина» исключительно из соображений практического характера. Во-первых, чтобы было некуда спрятать оружие или предмет, годный для сопротивления, а, во-вторых, не вполне одетый человек чисто психологически чувствует себя дискомфортно. Катрина сняла бы с него и трусы, чтобы еще больше подавить волю заложника к сопротивлению, но, вспомнив о своей новой Женской сущности, воздержалась. Да и Мэри ее не поняла бы.

Впрочем, казалось, что Рукс от своего унизительного положения никакого дискомфорта не ощущал. Он сидел, облокотившись спиной на одно из кресел, неотрывно рассматривая Катрину, что было довольно смело, учитывая подробности их последней встречи. Катрина не оставалась в долгу. Она в ответ сверлила лицо «создателя тшеди» молчаливым взглядом, и ее глаза не предвещали пленнику ничего хорошего.

— А знаете, сударыня, — заметил наконец Рукс, несколько отвлеченно и при этом совершенно игнорируя Мерелин, — вы, пожалуй, самая обворожительная секс-агнатка из всех, что я встречал на своем жизненном пути. А встречал я довольно много. Ослепительная красота вместе с потрясающей агрессивностью производят сногсшибательный эффект.

— Что, так сильно приложило? — ответствовала Катрина, скривив уголок губ. — Вы с Артели — отвратительные ублюдки, так что не ждите от меня ответного комплимента. А если вам импонируют наложницы, бьющие вас по лицу, то я могу продолжить процесс соблазнения, — она раскрыла ладонь с эстиметом. — Рукоять крепкая.

Саймон, к ее удивлению, даже бровью не повел.

— Как я уже говорил вам, мадам, вы всегда слишком торопитесь, — спокойно заявил он, — не следует абсолютно все сводить к насилию. Я и Артели — разные люди, а идентичность внешности не означает идентичности натуры. Что же касается моего комплимента, то он искренний. Я…

— Вы, вы… — раздраженно перебила Катрина, опустив бластер и устало потирая глаза. — Заткнитесь, Рукс, вот что. Говорить буду я, а вы — отвечать, когда спросят. Наша прошлая беседа сложилась не слишком удачно, так что у меня осталось много насущных вопросов. И кроме вас, как вы понимаете, мне некому их задать.

Рукс гордо кивнул подбородком в сторону Мерелин.

— А как же ваша восхитительная миниатюрная спутница? — спросил он.

Киноактриса фыркнула.

— Она агнатка, — спокойно ответила за подругу Кэти, — собственно, как и я. Вы — демиург Нулевого Синтеза и специалист по инициации тшеди-экстрасенсов. Степень информированности у вас много выше.

С глубоким чувством собственного достоинства, выглядевшим, правда, несколько нелепо для полуголого пленника со связанными руками, Саймон Рукс кивнул. Затем он уселся поудобнее, насколько это было возможно в его положении, и светски наклонил совсем еще недавно в кровь разбитую голову.

Что вас интересует конкретно? — осведомился он.

— Не догадываетесь? — Глаза Катрины стали холодными, как две глыбы льда. — После нашей беседы в контактном центре, после раскрытых настежь дверей «Хохотуна» на космодроме, ваше участие в моей судьбе совершенно очевидно. Отсюда и вопросы. Ну, начнете рассказывать сами, или мне поработать эстиметом?

Саймон поморщился, как будто наступил в уличные отбросы, и, видимо осознав, что молчание не всегда является золотом, решил отвечать.

— Вы тшеди! — многозначительно и достаточно громко заявил он, кивая мужественным подбородком.

Катрина злобно осклабилась.

— О, неужели? — вспыхнула она. — Вообще-то я ожидала более подробных пояснений. Это вы разместили мое тело в Школе Артели, а затем инициировали дар экстрасенса, когда мне стала грозить смерть?

— Разумеется. Ускоренная инициация дара была проведена при помощи химических активаторов. — При этих словах Саймон почему-то постучал себя ногтем по шее, рядом с артерией. — Помните, сударыня, я давал вам совет — быть сдержанней? Вы ему не последовали, и вот результат — вас чуть не приговорили к стиранию. Нам с моим клиентом, человеком, оплатившим ваше изготовление, пришлось срочно вмешаться. Согласно контракту, я был обязан обеспечить вам жизнь до момента доставки и, несмотря на совершенное вами преступление, мне это почти удалось! Я убедил руководство школы не стирать вас немедленно. Артели сказал, что сможет продать вас воякам, а уж там я смог бы выкупить вас со значительной переплатой и доставить по назначению.

— Артели тоже замешан?

— А вы как думали? Он начальник Школы, без него такое никак не провернуть. Через него я договорился с вояками. Дисквалификация вам не грозила — мы бы выкупили вас сразу по прибытию в армию. Однако, как я уже говорил, вы опять смешали все карты, напав на Деморти и проколов ему шею. Конечно, этот недоносок нарвался сам, но ваши способности к экстрасенсорике до сих пор ничтожны, нам даже в голову не могла прийти мысль, что вы сможете уложить такого верзилу…

Тогда-то мне и пришла в голову эта глупая идея с «Хохотуном», — продолжил делатель тшеди. — Я уже собирался доложить Заказчику об успехе и покинуть гостеприимный кластер Седан, как Артели сообщил мне о вашем побеге. По счастью, в момент, когда камеры зафиксировали убийство первого охранника, я находился на яхте и у меня родился новый план вашего спасения.

— Значит, это вы прочертили в моей голове линию, что вывела меня прямо к «Хохотуну»?

— А вы полагаете подобный путеуказатель мог возникнуть самостоятельно? Да, линию прочертил я, для специалиста моего уровня это не сложно. Выбрал объемную карту, отметил на ней путь, послал вам через СИНК и активировал. В итоге вы добрались до корабля вместе со своей спутницей кратчайшим путем, ускользнув от вооруженной погони. Впрочем, — добавил он, — меня удивляет, что вы задаете все эти вопросы. Истина с вашим изготовлением довольно очевидна, и не нужно быть гением, чтобы догадаться о смысле произошедших событий. Ваш заказчик оплатил производство специфического тшеди-экстрасенса, Артели сделал тело, а я инициировал в нем дар. Вот собственно и все Неужели вы до сих пор не поняли, что Катрина-Бета 19-725 — всего лишь контрабандный товар, изготовленный под заказ за взятку для какого-то богатого безумца?

Катрина покачала головой. Контрабандный товар. За взятку. Для богатого безумца. Звучало забавно…

Получается, что она вовсе не рабыня-наложница, но нечто другое. В каком-то смысле подобный расклад даже несколько обнадеживал. Как бы то ни было, подумала Катрина, ей не придется вытворять все те чудные вещи, которым их обучали в школе Артели, но душное чувство мерзости, возникшее в ее сердце в тот самый миг, когда синеволосая Лилит тридцать дней назад впервые объяснила Катрине ее положение, вернулось снова и заполнило душу до отказа, словно мертвая, болотная вода.

Катрина подняла голову.

— И что? — спросила она голосом, похожим на шуршание шелковой удавки по шее приговоренного к смерти. — Вы объясните мне, в конце концов, зачем и для кого я сделана? Я хочу знать, черт побери, кто я такая?

Саймон смотрел на нее с выражением лица, которое невозможно было передать. За маской равнодушия скрывались восторг и жалость.

— Вы тшеди, — повторил ей он. — Тут больше нечего добавить.

Рассказ Эс Си Рукса

— Тшеди! — воскликнул Рукс. — Ей-богу, это хорошая тема для разговора. Тшеди, сударыни мои, это Альфа и Омега всего непознанного в нашем рукотворном мире. Чудо-экстрасенсы! Да будет вам известно, что все в Искусственном Мироздании подчинено механизмам, созданным Учредителем миллионы лет назад. А механизмы эти сконцентрированы в ИЦах и в системных кораблях. Все — кроме тшеди! Пожалуй, эти фантастические искусственные медиумы — единственный элемент, не подконтрольный божественной власти нашего Учредителя. Искусственное Мироздание является наследником «естественного мироздания» почти во всем. Природные вселенные давно исчезли, их время истекло, а пространство схлопнулось. Здесь — в рукотворных Мирах-После-Смерти, человеческая раса обладает почти фантастическим могуществом, пределы которого невозможно описать, но… Тшеди являются исключением из этого правила.

Даже сейчас, спустя миллионы лет, мы почти ничего не знаем о сверхестественных способностях человека. Для вас, дорогие дамы, в этом смысле важно следующее: наши фантастические чудо-тшеди, так же, как все люди в Нуль-Корпорации, выращиваются искусственно. На первый взгляд, все тшеди — такие же клоны, как обычные агнаты или когнаты. Деторождение «животным» способом давным-давно стало анахронизмом, часто порождающим на свет неполноценных людей, и теперь не только сотрудники Нулевого Синтеза, но и рядовые обыватели, появляются на свет в синтезированных телах.

Причина подобной закономерности очень проста и отнюдь не кроется в голом желании современной медицины избавить женщину от страданий при родах. Клонированные особи здоровее, крупнее, сильнее и красивее, чем особи, рожденные матерью. Их мозг более совершенен и восприимчив к информации. В клона можно заложить программу его будущей профессии, выбрать пол и расовую принадлежность, не говоря о внешности… Например, будущим бойцам и солдатам в момент рождения закладываются повышенная реакция и усиление мышечной сокращаемости, ядерным инженерам — устойчивость к радиации, шахтерам — зрение в темноте, такелажникам — выносливость и сила. Если отец увлекается охотой — он может заказать сыну улучшенное зрение, а если плаванием — то жабры. И только таланты тшеди не могут прививаться с подобной легкостью. Наука Нуль-Синтеза обладает почти абсолютной властью над материей, подчас шокирующей своими возможностями. Однако над духом — нет. Умения же, определяющиеся наличием пси-способностей, относятся скорее к категории духовной составляющей человеческого существа.

Единственное, что ученые Корпорации смогли установить относительно экстрасенсорных и телепатических возможностей тшеди, это некая связь между генотипом телепата и его сверхъестественным талантом. Неопровержимым фактом является то, что люди определенного генотипа могут быть изначальными носителями пси-составляющей, а другие не обладают этой возможностью в принципе. И вот итог: созданная нами технология для создания чудо-экстрасенсов отработана почти до совершенства. Она почти идеальна, ибо приносит нам постоянный, положительный результат — мы выращиваем тшеди тысячами экземпляров. Но! Сама процедура их получения просто чудовищна.

При этих словах Рукс сокрушенно, причем явно играя на публику, покачал головой.

И в чем же суть чудовищной методики? — поинтересовалась Катрина.

Саймон выдержал паузу и, вздыхая, потер подбородок.

— За свою многотысячелетнюю историю, — продолжил он, — Корпорацией было случайным образом выявлено множество людей, имеющих нужные способности. Их не создавали — просто отбирали из массы людей, изучали, копировали ДНК и убивали. Затем полученный путем такого случайного отбора генотип сохранялся и регистрировался в особом каталоге для ДНК тшеди. Потом, в случае возникновения необходимости в экстрасенсе, из этого генотипа, отобранного из каталога по специальному принципу, совмещающему несколько ДНК от людей со схожим экстрасенсорным даром, создавался клон. Точнее, множество клонов. У одного или двух из них согласно простейшему статистическому соотношению обязательно проявлялся «дар». Путем многочисленных опытов мы даже установили приблизительную пропорцию, согласно которой из энного количества клонов с ДНК тшеди один должен точно обладать экстрасенсорным талантом. Пропорция эта установлена миллионы лет назад и работает четко, без сбоев. Речь, таким образом, идет о самых простейших методах селекции и отбора. Выращиваем определенное количество клонов с нужным ДНК — раз. Из этого количества несколько человек по статистике обязательно окажется с даром — два. Вот и вся технология!

— Понятно, — сказала Кэти, — но в чем же ужасность метода? На самом деле — да, обычные селекция и отбор.

— Ужасность метода, мадам, заключается в самой пропорции.

— В смысле, в том количестве клонов, которых нужно вырастить, чтобы получить одного полноценного экстрасенса?

— Точно. И, предваряя ваш следующий вопрос, сразу отвечу — это число составляет ровно пять миллиардов клонов. Между прочим, на этом основана денежная система Искусственного Мироздания. Вы должны помнить, что мелкой денежной единицей Нуль-Корпорации является анх, то есть «жизнь». Анх — это стоимость записи вашей матрицы на любой электронный носитель, обычно — в безграничную базу данных Сети. Более крупной единицей измерения труда и пота является ка, то есть «душа». Ка — это стоимость создания стандартного клонированного тела, когда вашу матрицу, записанную за один анх в Сеть, переносят в новое человеческое тело. Однако основой денежной системы — той, которой оперируют банки и Акционеры Нуля, является талант. Он, если вы помните, состоит из полутриллиона анхов или пяти миллиардов душ. Талант — это стоимость дара или таланта — одного тшеди-экстрасенса.

Катрина кивнула — когда-то она уже слышала нечто подобное.

— Понятно, — прокомментировала агнатка, — я представляю себе ваши расходы на массовое производство телепатов.

— О, дело тут не в деньгах, — отмахнулся Саймон, — а, скорее, в безопасности, вернее в наших о ней представлениях. Понимаете, Катрина, вырастив пять миллионов клонов и получив из них одного пси-оператора, мы не можем просто отпустить или отправить в оборот как обычных рабов оставшиеся четыре миллиона девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять агнатов. Нет гарантий, что в одном из них чуть позже не пробудится дар, а мы ведь должны контролировать всех экстрасенсов в Искусственном Мироздании. Понимаете? Иначе потом придется их отлавливать и убивать, а охотиться на могущественных сверхлюдей ох как сложно!

Катрина нахмурилась.

— И что? — спросила она, уже догадываясь о продолжении.

Саймон смотрел на нее изучающее.

— Только эстимет уберите, — попросил он. — Остальные утилизируются. Их сжигают в топке до последнего человека. Все пять миллионов минус один клон.

Зубы Катрины сжались, но Саймон, предваряя ее гневную реплику, продолжал, не останавливаясь:

— Важнейшей особенностью телепатов, — заявил демиург, — является то, что выявить наличие соответствующих способностей в теле можно было лишь в момент их непосредственного применения, и никак иначе. Следовательно, в спящем или в бессознательном состоянии способности тшеди определить попросту невозможно. Даже в осознанном состоянии одного инициированного тшеди может почувствовать только другой инициированный экстрасенс. Приборы же способны регистрировать лишь непосредственные проявления пси-воздействия, например огонь при пирокинезе или перемещение предметов при телепортации. Следовательно, каждый раз при создании из очередного генома с опытной партией в пять миллионов клонов сотрудники Кадрового департамента должны загрузить в сознание каждого клона сознание и память, а только потом проводить тесты на наличие пси.

Все вышесказанное, как вы понимаете, существенно усугубляет ситуацию с селекцией и отбором. Ибо убивать после выявления пси-способностей также приходится людей-клонов с полным комплектом памяти, разумом, инстинктом самосохранения, в полной мере осознающих собственную личность. Так что работка у кадровиков Нуль-Синтеза еще та. Надеюсь, вы представляете, что… Успокойтесь!

Крикнул он вовремя: Катрина была готова сорваться и выстрелить в Рукса — сжечь ему лицо, разрезать грудную клетку.

Эстимет дрогнул в ее руке. Она сдержалась только страшным усилием воли. Противное, жгучее чувство, что обгладывало ее душу, вся ненависть к бесчеловечной системе, которую по непонятной причине называли Корпорацией Человека — Нулевым Синтезом, была готова выплеснуться наружу и обрушиться на несчастного, связанного по рукам и ногам пленника. Сдержало ее только одно: Рукс, по ее мнению, мог считаться отъявленным подонком, однако творцом Искусственного Мироздания он все же не был. Он являлся ее неотъемлемой частью, впрочем, как и она сама…

— Интересно, и что вы хотели сделать? — поинтересовался делатель экстрасенсов, по-прежнему язвительно и даже без тени страха.

Кэти грубо, трехэтажно выругалась. Похоже, подумала она, через некоторое время я стану похожа на Эффи — злобную сучку, постоянно исторгающую изо рта грязную ругань и проклятия с циничной улыбочкой на красивых губах.

— Врезать вам хотела, — призналась она вслух, — как в прошлый раз. Вам же вроде нравилось.

— Но за что? — искренне удивился Саймон. — Система придумана не мной. Она существовала уже тогда, когда я только родился… Насилие, опять насилие, сударыня, вы просто помешаны на нем!

Катрина фыркнула — конечно же Рукс был прав.

— Ладно, — согласилась она. — Какое отношение все сказанное имеет ко мне?

Хапи Рукс снова расплылся в улыбке.

— Самое прямое, — сообщил он. — Расставленные мной датчики зафиксировали во время вашего побега явное проявление пси-энергии. И хотя оно было довольно слабым, мы можем с уверенностью утверждать, что вы — безусловный телепат.

Катрина задумалась. Можно было сказать, что рассказ Рукса уже не выглядел для нее каким-то сверхоткровением. После всего произошедшего она и сама в какой-то степени догадывалась именно о таких истоках собственного происхождения и судьбы. И все же, подтверждение своих смутных догадок явилось сильным ударом по психике, и подобное следовало спокойно переварить. Кэти чувствовала, что в логике беседы имеется некий изъян, пока совершенно ей не понятный. «Мы можем с уверенностью утверждать», — так, кажется, он сказал?

Что-то во всем этом было, над чем стоило поразмышлять.

Кэти собрала распущенные волосы в пучок и сокрушенно покачала головой. Мозг не работал, мысли ползком пробирались сквозь накопившуюся усталость…

— А могу ли я поесть? — внезапно спросил ее Саймон, увидев, что ему не грозит немедленная и кровавая расправа.

Ну что же, подумала Катрина, остальные подробности можно будет расспросить и чуть позже, когда снова будет варить голова.

— Разумеется, — кивнула она и наставила на демиурга бластер, — Мэри, отстегни его.

Блондинка подошла к Руксу и, как они оговорили заранее с Кэти, отстегнула ему левую руку. Во время этой процедуры, во избежание неприятных недоразумений, срез лучевого пистолета Катрины-Беты неотрывно сверлил изготовителю тшеди лоб.

— А правую? — поинтересовался пленник, покрутив запястьем.

— Поешьте одной рукой.

Когда Мерелин отошла, Кэти прошла к синтезатору, притащила Руксу печенье и сок, швырнула все это добро на поднос в зоне досягаемости освобожденной руки.

— Так мало? — удивленно переспросил демиург, взглянув на свой ужин.

— А в чем проблема?

— Если мне не изменяет память в синтезаторе яхты содержится двадцать три миллиона рецептурных блюд, а вы даете мне поганые крекеры с порошковым напитком. Я требую мяса.

Катрина и Мерелин синхронно переглянулись.

— А сбитень с настойкой на кукурузных рыльцах не желаешь? — ехидно спросила блондинка.

— Понятно, — усмехнулся Саймон, — классовая месть?

— Что-то вроде, — улыбнулась Катрина, однако взгляд ее при этом был совершенно не дружелюбным.

Рукс подумал и принялся за еду.

* * *

Немного позднее Мерелин и Кэти наконец-то решились поспать. Они распределили дежурства, чтобы Рукс не оставался без присмотра, и разошлись. Мерелин — отправилась ночевать в одну из кают, а Катрина решила остаться в кают-компании, то есть в главной комнате корабля с пультом и экраном внешнего наблюдения. Рукса со скованными руками и ногами прямо на стуле затащили в отдельную комнатушку, где засунули в рот кляп и вместе со стулом лежа прикрутили к кровати, дабы у него даже мысли не возникло бежать или покончить с собой, воспользовавшись, таким образом, правом на реинкарнацию. Видеокамера смотрела на него неотрывно, и Катрина глядя через нее, задумчиво рассматривала породистое лицо и усталые, но по-прежнему хитрые глаза создателя экстрасенсов. В конце концов сон сморил и ее. Отбросив мысли о вечном, поджав ноги и подложив под себя подушку, Кэти рухнула в теплую уютную бездну, качающуюся из стороны в сторону, как люлька дремлющего младенца…

…Ей снились теплые воды, и мягкие небеса в облаках, и стены уютного древнего города. Катрина стояла у дверей своего маленького мирного дома — глинобитного, покрытого черепицей, с цветочными горшками на резных подоконниках и расписными лавками в веселых сенях. На девушке были серое платье и длинный фартук, и белый чепец, и руки в муке и в сахаре. И дети смеялись, и птицы весело щебетали. Над миром цвел летний полдень, наполненный солнечным цветом и глубокой синевою небес…

И вдруг она вздрогнула!

Флавий Аэций, как будто выпрыгнувший из тени, высокий и совершенно чужой, брел по улице, бряцая кольчужными звеньями. И мир качнулся и задрожал, медленно наливаясь темным, почти багровым туманом.

Катрина не могла обознаться. Одежда, доспехи, ботфорты, четкий шаг и наклон головы. Спина широкая, но чуть сгорбленная под тяжестью лет и походов — перед нею был он, Катилина, старый рубака и доблестный ветеран.

И тогда она закричала. Но не от страха — о, нет! Почти надрывая горло, пугая соседей своим тоненьким девичьим голоском, она поманила его к себе. Кричала почти в истерике, как будто звала отца, давно ушедшего на войну, случайно, на пару часов, заглянувшего с армией в родной город и … прошедшего мимо родного дома.

Картинка вокруг поплыла. Мир густел все темнее, и полдень сменился ночью. И вот, окутанный тьмой и туманом, на краткое мгновение катафрактарий вдруг оглянулся, одарив юную девушку взглядом сумрачных выцветших глаз. Морщинистое лицо его улыбнулось, как будто выжало из себя нечто чуждое и незнакомое, а крупная мужская рука, вся состоящая из каменных, твердых мозолей, взметнулась вдруг вверх, то ли приветствуя, то ли отдавая ей честь…

В следующее мгновение солдат растворился в воздухе, как морок, как наваждение, снесенный порывом ветра.

Но то был не ветер.

Как будто чувствуя что-то страшное, девушка стремительно обернулась. На пороге ее скромного дома, вдруг сверкнувшего языками пламени, из выбитых стекол и вывернутых дверей, на фоне сгустившейся тьмы и ледяного тумана, высился некто, в бесформенном балахоне. Массивная туша и мощные плечи воина выдавали в нем Катилину, однако лик его, искаженный карикатурной гримасой, был не отличим от ее собственного, прекрасного, но почему-то мертвенно-бледного, а потому пугающего сейчас женского лица.

— Тшеди-и-и-и-и… — выдохнула ужасная тварь.

И захлебнувшись ужасом, Катрина выскользнула из сна.

Все было так же. По-прежнему поджав ноги, она сидела в кресле, на помятой подушке, немного дрожа от приснившегося кошмара. На самой границе кластеров, в самом что ни на есть «дальнем космосе», отрезанном от ближайших галактик мириадами килопарсек, Солнца не поднимаются в небеса и полдни не наступают. Лучи огнедышащих светил не пронзают здесь иллюминаторы космических кораблей. Освещение, приглушенное ею перед сном, по-прежнему поддерживало в комнате сероватую полутьму.

И проснулась она не от света, а как будто бы от толчка, разбуженная сильной, но невежливой рукой. Где-то в недрах могучей машины, влекущей Кэти и ее спутников сквозь пространство, пиликал зуммер, возвещая экипажу то ли о неполадках техники, то ли о нарушении режима. Зуммер работал в серверном отделении — там, где при наличии на «Моските» большого количества гостей могли размещаться охрана, прислуга или технические работники. Однако перед тем как раздаться в воздухе технических помещений, сигнал проходил по проводам, и сама того не понимая, Катрина услышала его — беззвучный сигнал, скольжение электронов по медной проволоке, ни больше, ни меньше! Услышала — и проснулась.

Тшеди-и-и-и-и…

Она прислушалась. Уши улавливали только звенящую тишину.

И тогда она прислушалась к внутренним ощущениям. Внезапно наложница осознала, что среди вопросов — важнейших вопросов, заданных ею вчера, она упустила, пожалуй, самый главный: она экстрасенс, но в чем конкретно состоит ее дар, оплаченный неизвестным Заказчиком? Только в способности видеть виртуальную карту ИЦа и чувствовать электроприборы? Ответ, как всегда, явился к ней сам — в виде звуков, не слышимых ни одним человеческим ухом. Сначала, агнатка поддалась панике: «Ведь если я слышу галлюцинации, — подумала она, — то просто сошла с ума!» Однако вскоре, спустя всего лишь мгновения, она осознала с внезапным ужасом и восторгом — ее разбудило само жужжание думающих машин, скрип проводов, передающих мириады сверкающих электронов и гул процессоров, размышляющих над логическими задачами!

Звучащие для нее настоящей симфонией, но не различимые для всех остальных, ничтожные вибрации электромагнитного поля скользили мимо и сквозь нее. Она чувствовала их на расстоянии, она прикасалась к ним незримыми щупальцами ощущений, как здесь, прямо перед ней, так и на нижних, на дальних, на верхних этажах «Москита» — повсюду, где звучали эти удивительные электронные голоса. Ее чувства, незримые, сверхтонкие, длинные, как транзитные кабели, снимали сигналы со всех концов быстроходной яхты и приносили их к ее ногам.

Но тронув их, она вздрогнула. Пресс напрягся, подняв хрупкое тело над кроватью, длинные ноги быстро спорхнули на пол. Выскользнув в коридор, Катрина побежала вперед — по направлению к «беззвучному звуку», на сигнал зуммера, отдающийся движением в кабеле. Ощущения незнакомых доселе электромагнитных вибраций были неожиданы для нее и новы, однако сейчас Кэти почему-то не обращала на сверхъестественные чувства никакого внимания, как следовало бы, наверное, телепату, впервые ощутившему в мозге биение своего странного «дара». Нечто более важное занимало ее внимание — разбудивший ее сигнал. Еще не проснувшись до конца и действуя скорее по наитию, нежели согласно велениям воли, он ворвалась в серверный сектор.

Сигнал выдавался видеокамерой и шел в медицинский блок.

Сигнал был вполне обоснован. Око видеокамеры, снабженное компьютерным мозгом, микроскопическим, но все же достаточно умным, для того чтобы отослать сигнал бедствия дежурному врачу, если бы таковой находился на борту яхты, было направлено в центр небольшой комнаты.

Весь пол комнаты заливало… словно томатным соком.

В середине огромной лужи — настоящего озера из вязкой, багровой, уже почти липкой жидкости — лежало тело мистера Рукса, Мерелин восседала на нем верхом, будто на муле.

Глаза Катрины, обежавшие эту картину, сначала упустили детали, но в следующее мгновение пришло четкое осознание: Рукс был в наручниках, прикручен к валяющемуся на полу стулу, и … без головы! Крышка черепа казалась срезанной ножом хирурга или же лучом бластера и напоминала теперь некое ужасающее подобие цветочного горшка — с открытым мозгом вместо земли для цветов.

А Мерелин — ее милая умница Мерелин, ее старшая подруга, подельница по побегу, ее лучший и единственный спутник — с самодовольной улыбкой выжигала в этом «цветочном горшке» его серое содержимое. Ее бластер был выставлен на самый низкий энергетический уровень, с самым широким рассеиванием луча. В результате вместо ослепительной нити из ствола огненного пистолета вырывался широкий световой конус, медленно выпаривающий белковое вещество Эс Си Рукса…

Не помня себя, Кэти вздрогнула и вскинула свое оружие.

— Что ты творишь?! — зарычала она, и сонливость сняло как рукой.

Тело агнатки дрожало, звук зуммера внезапно погас, вернее, ее сверхчувства, сметенные наплывом адреналина и ужаса от увиденной картины, погасили все остальное. Она снова стала лишь человеком. От удивления и растерянности краска отхлынула от лица, ноги, словно ватные, были готовы согнуться на внезапно ослабевших коленях, и только бластер, сухой и твердый в крепкой руке, подчиняясь каким-то подсознательным бойцовским рефлексам, доставшимся, как видно от воина Катилины, уверенно смотрел в цель.

Но Мерелин даже не повернулась на ее окрик.

Рука девушки по-прежнему четко, размеренно двигалась, управляя световым конусом, что бродил внутри черепа мистера Рукса: по спирали — от центра к краям.

— Ваши способности экстрасенса, по всей видимости, уже начали проявляться, моя дорогая, — спокойно сказала блондинка, почему-то обращаясь к Катрине на «вы» и с непривычными интонациями в голосе. — Я не рассчитывал, что вы явитесь так скоро. Что же вас разбудило? Ах да, медицинская сигнализация.

Челюсть Кэти медленно отвалилась. От внезапного озарения леденящий холод мертвой судорогой скользнул по ее спине.

— Хапи Рукс? — только и выдохнула она.

— В некотором роде, — кивнул ей делатель тшеди и улыбнулся губами подруги. — Вы действительно думали, что наручники и стул смогут меня удержать? Отличная штука шунт, не правда ли? С его помощью медики Корпорации перемещают матрицы умерших людей в тела клонов. Но хотя это общеизвестная истина, никто не задумывается о простой вещи: если разум можно переместить в тело свежевыращенного клона, то, очевидно, его можно переместить и в любое другое тело, подключенное к СИНК. Конечно, это не просто, но для настоящего специалиста тут сложностей нет, не находите?

Он сделал еще один круг световым конусом, наконец-то выключил эстимет и миролюбиво воздел ствол вверх. От «старой» головы Рукса остался лишь череп, выжженный дотла изнутри.

— Как бы там ни было, — произнес делатель тшеди губами Мерелин, — я закончил. Вы долго спали и два часа назад прошли ровно сутки с момента нашего первого прыжка. А это значит, что вы, моя дорогая, окончательно избежали погони. Что, собственно, и требовалось доказать… Как я уже сообщал, план вашего спасения возник в моей голове неожиданно. Естественно, он был недостаточно подготовлен. Я привел вас на свою яхту как будто по наитию, открыл перед вами двери и не слишком осознавал, как именно действовать дальше. Свой путь вы должны были пройти одна: ни ваша подруга, ни встреча со мной тут не были запланированы. Однако вместо этого вы отправились в полет вместе с Мерелин и … и чуть не убили меня. Случайность — очень странная штука, не правда ли?

Слушая Рукса и не отрывая от него среза своего бластера, Кэти бросила взгляд на часы, висящие на стене. Там одна за другой сменялись цифры. Действительно, за сном, размышлениями и неспешной болтовней столь долгожданный миг, наконец настал — они сумели сбежать! Раз корабли ССБ не настигли их до сих пор, то не настигнут и в будущем, поскольку энергетический след от их первого прыжка уже растворился в пространстве Седана…

— Это не причина, чтобы тыкать тут пистолетом, — процедила Катрина сквозь зубы, — брось оружие, я сказала!

Рукс лишь весело рассмеялся — он как будто издевался над ней.

— Зачем бы мне это делать, сударыня? — демиург нехорошо улыбался.

— Затем, что я тебе сейчас руки отрежу, сволочь. Клянусь, если разум Мерелин умрет, я не убью тебя, а буду пытать несколько суток без перерыва!

— И что же вы будете пытать? Тело Мерелин? — Демиург усмехнулся снова. — Мое собственное тело — мертво, и я только что выжег в нем мозг, чтобы вы не могли считать с него воспоминания. Это называется НИТ-прокруткой, на яхте имеется специальное оборудование. Вы, конечно, и не справитесь со столь сложной техникой, но я не хочу оставлять вам даже ничтожных шансов. Сейчас большая часть моего сознания помещается в шунте Мерелин. Так что если она умрет, вам достанется ее мозг, и вы не сможете извлечь из него принадлежащих мне знаний. На «Хохотуне» вы должны быть одна. Впрочем, это уже не важно. Вы, Катрина, как всегда, упускаете множество мелких деталей…

«Значит, — подумала Кэти, сквозь обрушившийся на нее поток слов, — Мерелин еще можно спасти!» До предела сконцентрировавшись, она чуть шевельнула стволом и присмотрелась сквозь мушку к месту, где кисть Саймона переходила в запястье. Несмотря на кажущуюся простоту происходящих событий, она не понимала их причин и мотивов. Все путалось в голове, не подчиняясь единой линейной логике, и ускользало от нее как вода. «Ерунда! — прикрикнула она на себя. — Есть я, есть Мерелин, есть корабль».

— Не поняла насчет мелких деталей, — огрызнулась Катрина вслух. Реинкарнируется Рукс или нет, ее уже не волновало: за подобные выходки, поддонку следовало заплатить. — Ну-ка поясни!

Рукс хмыкнул и презрительно улыбнулся.

— Мадам, — глумливо заявил он, — проведите, пожалуйста, умозрительную линию между выходным отверстием моего эстимета и остальными предметами в комнате.

Кэти мысленно провела. Ствол Рукса смотрел прямо ей в лицо.

«Что еще за дерьмо?!»

Рука Катрины страшно напряглась и чувство непоправимого наполнило ее сердце.

— Не смей! — закричала она. — Оружие на пол, Рукс, слышишь?!

— Прощайте, Катрина.

Поняв смысл слов, Кэти выстрелила, целясь в кисть, и одновременно указательный палец демиурга вдавил спусковой крючок. Рука полубога, срезанная выстрелом Кэти, на мгновение повисла в воздухе, и луч бластера, со сбитым от этого движения прицелом, широким раструбом ударил Мерелин в грудь. Вспыхнув ярчайшей вспышкой, агнатка мешком повалилась на пол.

Не помня себя, не понимая, что делает, Катрина бросилась к Мерелин и закричала, обращаясь не то к своей мертвой подруге, не то к убившему ее демиургу.

— Мери! — кричала она. — Зачем ты это сделал, Рукс? Зачем?!

— Контракт завершен… — прошипел тот, чадя тлеющей головешкой, — ты придешь к цели… одна-а-ааа…

Затем его вырвало черным, и он умер.

Поза 17 Информация очевидна

Придя в себя, Катрина вздрогнула, и, так же как и у Рукса несколькими минутами назад, ее горло вытолкнуло жгучую слизь. Ощупав пространство руками, агнатка вдруг подскользнулась и рухнула на что-то твердое и плоское. Это был пластиковый пол. Кавалерист-девица открыла глаза…

Она сидела в кровавой луже над развороченной выстрелом выжженной грудью мужского трупа. Еще один труп, женский, лежал рядом, дымя печеными внутренностями. Мелко дрожа обнаженными плечами и часто моргая, Катрина огляделась по сторонам.

Зрелище представало жуткое. Сознание ее помутилось, и теперь Катрина смутно различала окружающую обстановку. Какие-то приборные шкафы, хромированные рукоятки, пульт с незнакомыми датчиками, несколько мониторов с разнообразными цветными картинками. На одном из них красовался вид звездного неба, сияющего россыпью мириадов огней. Огни вокруг были звездами. И Кэти вспомнила — она неслась в космосе на роскошном межкластерном корабле…

Тридцать минут спустя, робот-уборщик тихо подрабатывая сервомоторами, резво пропрыгал по ступенькам короткой лесенки и скрылся с глаз долой за поворотом коридора. Все время, пока он убирал в серверной, умывшаяся и немного пришедшая в себя после убийств спутников Катрина, сидела уже привычно поджав под себя голые ноги в одном из кресел и с вялым интересом наблюдала на огромном мониторе, переключенном в режим внутренней связи, за действиями вертлявого механического слуги. Интересно, но в Высшей школе наложниц бытовые роботы отсутствовали. Все коридоры и комнаты мыли и убирали агнаты из технического персонала. Когда-то Катрина спросила об этом Мерелин, и та пояснила, что роботов в Корпорации полно и их труд дешевле, чем труд агнатов, но… считается шиком содержать в престижных учреждениях именно живую прислугу. А полностью механические рабы — это для бедных.

«Эта Высшая школа выпускает только самых дорогостоящих агнаток, — с непонятной гордостью заявила тогда Мерелин, — самых шикарных. И если школы победнее могут позволить себе использовать для технического обслуживания выпускниц роботов и даже киборгов, то в школы элитных наложниц принято набирать для технического обслуживания только людей. Пусть уборщица-человек вымоет пол хуже, чем это сделает робот, но … зато работа его дороже. А расходы выключены в продажную цену наложниц на закрытых аукционах, понимаешь?»

После непродолжительной беседы Кэти узнала, что примерно то же самое происходит и в кластерах демиургов, которые являются основными потребителями продукции Высших школ. Несмотря на дешевизну, а во многом и вопреки ей, весь труд в частных кластерах оставался ручным и выполнялся людьми, а не роботами.

Как оказалось, в сумасшедшем мире Нуль-Корпорации за бешеные деньги демиургами приобретались не только сногсшибательно прекрасные наложницы с длинными ногами и густыми крыльями ресниц, но и обладатели «золотых рук» — мастеровые и ремесленники, талантливые ювелиры и кузнецы, толковые швеи и гончары. Да что там — даже обычные плотник или столяр, способный не просто нажать на кнопку машины нуль-синтеза, но и работать с деревом руками, пилой да рубанком, был в Корпорации очень ценен.

Тогда, выслушав Мерелин, Кэти пожала плечами и с легкостью восприняла новую информацию на веру без всякого удивления. В общем-то, логика в этом была: все, что делает машина — дешевка, даже если изделие само по себе лучше. Оно — дешевка по определению, поскольку слишком много подобных изделий есть у других людей. Живой человек хуже, чем робот, его труд ниже качеством, чем труд машины, но он гораздо престижней, ибо стоит дорого!

Поэтомунищие когнаты в больших городах, живущие в убогих, но полностью роботизированных квартирках, в гетто с многоквартирными небоскребами в триста-четыреста этажей, не могут позволить себе содержать для собственного удовольствия настоящих рабов и ограничиваются совершенной, но дешевой бытовой техникой.

Именно поэтому же люди чуть богаче обязательно заводят себе агнатку для постели и агнатку — для уборки, а если уж средства позволяют, то и агната-повара для готовки и агната-телохранителя для обеспечения безопасности. И хотя — тут Катрина наморщила свой чудный носик — роботы справляются с работой гораздо лучше, чем ленивые, обиженные на жизнь рабы, потребность на последних только растет.

Покачав головой, Катрина еще раз осмотрела серверную: что и говорить, робот-уборщик постарался на славу — от луж и потеков крови не осталось даже следа, пол блистал как новенький, тщательно вытертые стены сверкали глянцевой полировкой, а все приборы и панели разве что не светились.

Однако Катрину все еще немного трясло. Минул уж час ее одинокого полета, и она, погруженная в собственные мысли и легкий шок от того, что ей все-таки удалось выбраться из режимной школы для проституток, приобрести и тут же потерять двух спутников, так и не удосужилась ни сменить одежду, ни вообще сделать хоть что-нибудь из длинного списка действий, необходимых каждому беглецу.

Впрочем, новая одежда стояла в этом списке как раз на самом последнем месте — Кэти по-прежнему оставалась в куртке мистера Деморти и привычных уже агнатских шортах и блузе — этого ей вполне хватало. На первом же месте сейчас стояло планирование.

Теперь, размышляла агнатка, когда Мэри мертва, а Рукс скончался, не сказав практически ничего по-настоящему важного, придется полагаться на саму себя. А также на корабль.

Кэти наклонилась к передвижному пульту управления, похожему на столик, который катают официанты — легкий, на маленьких колесиках. Как будто почувствовав ее приближение, из поверхности пульта-столика немедленно выдвинулся рожок микрофона и мигнул индикатором, приветствуя человека. А перед глазами, на огромном прямоугольном экране, где изображение серверной сменилось бездонной россыпью звезд, опять загорелась надпись на незнакомом языке. После общения с Сетью Кэти знала корпоративное письмо, но то, что светилось сейчас на экране, не имело к привычному буквенному алфавиту никакого отношения.

«Иероглифика, будь она неладна!» — вздохнула Кэти.

Надпись состояла из странных символов, похожих скорее даже не на иероглифы, а на детские картинки, совсем немного стилизованные художником, помешанным на изображении различных животных. В знаках-картинках Катрина без труда узнала сокола и фламинго, кошку и буйвола, льва и даже крокодила. Все это сопровождалось символическим изображением различных частей тела человека, прямыми линиями, треугольниками, квадратами и овалами. Нечто подобное Катрина наверняка знала — по крайней мере, память легата Катилины однозначно воспринимала знаки знакомыми, но смысл символики пока ускользал от ее понимания.

Чуть прищурившись, Кэти вгляделась в знаки, затем, оставив нелепые попытки прочитать письмо на языке, которого не знала, придвинулась к микрофону.

— Внимание, борт… — произнесла она громко, обращаясь к корабельному мозгу, который сегодня уже спокойно выполнял ее команды — Я ни черта не понимаю, что ты нацарапал мне на экране. А можно переводить все надписи на «корпоративный»? И мне бы хотелось, чтобы ты дублировал сообщения вслух.

Реакция последовала мгновенно.

— Слушаюсь, сикха, — произнес компьютер голосом бодрого старикана дворецкого.

Образ живо нарисовался в ее голове, но она тут же мысленно откинула его в сторону: не стоило забывать, перед ней всего лишь компьютер, машина, разум из проводов и железа, причем чужой и, после смерти Рукса, — абсолютный властелин на чуждом ей корабле.

Однако надпись послушно погасла и тут же вспыхнула снова:

«Здравствуйте Катрина-Бета 19-725» — было написано на корпоративном.

— Здравствуйте Катрина-Бета 19-725! — браво продублировал вслух «дворецкий».

— Привет, — легко согласилась Кэти и устало усмехнулась. — Резвый ты, братец. Откуда знаешь имя? Никто ведь не представлял меня полностью. Успел сверить фотографию с Сетью, а?

— Ни в коем случае, сикха. Данные о вашей внешности и имени загружены в мою локальную базу еще перед началом рейса в кластер Седан. Информация получена от удаленного адресата посредством электронной почты в ответ на запрос Заказчика, моего хозяина и владельца яхты.

«Как так?!» — мелькнуло в голове у Катрины.

Перед глазами запрыгали цветные слайды — дикая мозаика внутри детской калейдоскопной трубы.

Вот она плывет в красной лодке по красному морю.

Вот она стоит в увитой плющом беседке рядом с Саймоном Руксом.

Вот она в ящике, согнутая пополам, изломана и избита, бредит иллюзией сна.

А вот — идет по коридорам, глядя сквозь стены, сжимая бластер и с ледяным равнодушием переступая своими длинными, прелестными ногами с шелковистой кожей через обуглившиеся развалины черных трупов…

Вспомнив жест Рукса, Катрина осторожно поднесла ладонь к своей шее и провела пальцами сверху вниз. Кожа девушки была гладкая, очень нежная, тонкая. Венка пульсировала под пальцем — немного щекотно. Очень мягко на ее ладонь упал маленький, почти невесомый квадратик, величиной всего с ноготь…

Химическая пластинка! Как там говорил Рукс? «Ускоренная инициация дара проведена при помощи химических активаторов?»

— Мне нужен адрес человека, который отправил тебе информацию с моими данными и именем, — произнесла Кэти глухо и очень тихо. — Выведи его на экран.

Голос «дворецкого» прозвучал словно немного обиженно:

— Электронный код адресата находится в адресной книге, госпожа. Сам адрес вам ничего не скажет, поскольку представляет собой двадцатизначную запись в машинном коде. Но если желаете, я могу сообщить дополнительные реквизиты. Они таковы: «Кластер Седан. Индустриальный центр AT № 166. Высшая Школа общительниц, директор Шайрон Артели, личный почтовый ящик». Ваши данные переданы господину Заказчику именно им и переданы из того самого кластера, который мы покинули чуть больше суток назад.

Получался замкнутый круг — Катрина нахмурилась. Потратив, в общем-то, вполне достаточно времени на общение с Руксом, она не удосужилась спросить у него главное — кто именно ее заказал.

Тем не менее прыгающая в ее голове мозаика постепенно складывалась в подобие внятного рисунка.

— А кто такой этот твой загадочный «господин Заказчик»? — спросила беглянка. — Кто отправил Артели запрос на мое имя и характеристики?

— Эти сведения для вас не доступны, госпожа. Более того, они частично стерты из моей памяти. Есть только код приоритета, которому я должен подчиниться при получении от любого стороннего лица.

— Как давно стерты сведения о Заказчике?

— За десять минут до вашего прибытия на борт, госпожа.

— Уже интересно. Обгорелый кусок человека, который лежит в мусорном баке — это случайно не Заказчик?

— Девушка, мадам?

— Нет, мужчина.

— Ответ отрицательный, госпожа. Информация засекречена, но уверен, это не мой хозяин.

— Но информацию о твоем хозяине стер именно он? Больше ведь некому?

— Точно так, сикха: стер именно он. Его зовут Эс Си Рукс, приглашенный моим господином специалист по…

— По инициации тшеди, — мрачно договорила Катрина.

После некоторого раздумья машина ответила:

— Да, госпожа, — теперь ее голос звучал слегка укоризненно. — Если вы все знаете, к чему задавать вопросы?

Катрина вяло усмехнулась. «Местные устройства обижаются, когда их перебивают? — удивилась она и покачала головой. — Что за безумие!»

После этого девушка вгляделась в экран: звезды по-прежнему плавно плыли перед глазами. В такт их бездонному потоку мозаика в ее голове дернулась в последний раз и остановилась.

Внезапно ей все стало ясно. Оставалось еще много белых пятен, но само жгучее ощущение истины, подсознательное, почти иррациональное, но от того только еще более сильное, наполнило ее разум.

Артели выращивал для Заказчика тшеди. Вырастил. Заказчик прислал гонца, Рукса. Гонец провел инициацию и обеспечил ей бегство на корабле Заказчика, с мозга которого стерта информация о хозяине яхты — Заказчике. Все остальное — нюансы, вопросы, которые разрешатся со временем. Общая схема оказалась проста и понятна. Однако из схемы следовал единственный логический вывод о том, чем должно закончиться это странное приключение…

— А куда мы летим? — спросила Кэти, помянув недобрым словом валяющегося в мусорке мертвого демиурга.

Компьютерный дворецкий, похоже, встал в стойку, где-то внутри своих проводов.

— Мы следуем согласно приоритетной команде, заданной господином Заказчиком задолго до вашего прибытия, госпожа. Конечной точкой нашего маршрута станет зона вне Корпорации. Закрытый кластер демиурга Нулевого Синтеза, Сэма Эливинера Тивари, или сокращенно СЭТ.

— Сэт… — еле слышно повторила Катрина.

Имя — вот что здесь было главным. И она задала вопрос в лоб, открыто и прямо:

— Названный тобой человек и есть мой Заказчик?

— Информация не доступна, мадам, — бодро повторил компьютер.

— А если я отдам приказ развернуться и следовать другим курсом?

— Я его проигнорирую, мадам. Установка хозяина более приоритетна, чем пожелания гостя.

— А если я попробую выпрыгнуть, сойти?

— Невозможно, мадам, вокруг космос, а остановки у нас не запланированы, спасательных ботов нет. Хапи Рукс выгрузил их все еще в Седане…

«Вот это да!» — Катрина кивнула и откинулась на спинку кресла. Потом, оттолкнувшись от пульта, крутанулась вокруг оси.

Итак, демиург по имени Сэт…

Информация не доступна?..

Информация очевидна:, бронированный гроб из ишеда нес ее на встречу с Заказчиком!

Поза 18 Спецслужба как умение убеждать

Спустя двадцать четыре часа после бегства проклятой Катрины-Беты сикх Шайрон Вольдемиант Артели полулежал в своем большом кабинете и грыз кривой ноготь. Причем нимало не стесняясь сидящего в кресле напротив комиссара по безопасности Йенга.

Йенг прибыл из Сектора примерно тридцать минут назад, и как ни старался Артели оттянуть неприятную встречу, настойчивый комиссар все же прорвался к нему через окопы и колючую проволоку из входных дверей с охраной, длинных холлов, запутанных коридоров и болтливого секретаря — роскошнотелой агнатки, способной заставить позабыть обо всем даже лошадь (в прямом смысле) и пытавшейся остановить комиссара Йенга всем телом и грудью.

Узкоглазый и желтокожий малыш Йенг, в отличие от узкоглазого, но рослого псевдогунна Деморти имел рост метр шестьдесят с кепкой. В мире клонированных тел подобное пренебрежение популярными физическими данными было нонсенсом, но Йенгу, по всей видимости, на это было наплевать.

Рожденный шестьсот или пятьсот лет назад в одном из нуль-синтезированных миров, включенных в состав Торгового Союза Нуля как раз в год его рождения, Йенг, в отличие от большинства других обитателей 166-го индустриального центра кластера Седан (и прежде всего — самого Артели) предпочитал собственную «родную» генетическую оболочку «чужим» модифицированным образцам.

Конечно, как и все вокруг, он был клоном. Однако клоном собственного старого тела, а не какого-то из тех, что предлагает Корпорация своим служащим в палатах для Хеб-седа.

Впрочем, как думал Артели, тут наверняка крылась еще одна причина, кроме любви к себе прежнему и простого нежелания менять тела.

Ибо Йенг был — тшеди. Это раз. И сотрудником ССБ — это два. Возможно, некоторые экстраординарные способности медиума-тшеди были связанны именно с бренным телом. Вот с этим конкретным угловатым телом немодифицированного натурала.

Артели откусил кусочек ногтя и выплюнул огрызок в мусорное ведро под столом. Собственно, а что его смущало? Сам Артели давно уже был модифицированным образцом с усиленной мускулатурой, повышенной реакцией (непонятно, правда, зачем — с его-то кабинетной должностью), улучшенным зрением и прочими достоинствами сверхклона.

Еще Артели был красив. Потрясающе красив той героической мужской красотой, какая способна свести с ума любую из дам, если та не в курсе, что стоящий перед ней загорелый лев — всего лишь плод работы рукотворных генетики и евгеники, а вовсе не матушки природы.

Отважный взгляд серых глаз, гранитный подбородок, ямочки на щеках. А, что тут перечислять! Все это есть в любой дизайн-студии, обслуживающей Хеб-седы.

Как бы там ни было, маленький кривоногий Йенг смотрелся на фоне Артели сущей гориллой. Даже не так, гориллой — это громко сказано. Мартышкой. Макакой.

Артели улыбнулся собственному сравнению. «Вот же урод на мою голову!» — подумал он.

— Боже мой, господин Артели! — возопила при этой улыбке «макака». — «Боже» — тот, который Иешуа, а не Ан-Нубис. Вы находите что-то смешное в рассказанной мной истории?

— Ну что вы, господин комиссар, — тускло процедил Шайрон. — Ни в коем случае. Просто-просто история кажется мне довольно никчемной. Какая-то шлюха убивает старшего евнуха, мочит кучу охранников при побеге и еще крошит к чертям собачьим кучу попавшегося по пути народа. Пустяки! Все ведь застрахованы. Сегодня наверняка уже примеряют новые тела.

— Я, к сожалению, не разделяю ваш странный оптимизм, — Йенг укоризненно покачал головой, — поскольку он не обоснован. Вы полагаете, что проблемы нашего ИЦа исчерпываются исключительно гибелью пары охранников и нескольких сотен когнатов?

— Ну отчего же? — Артели почти откровенно издевался, ибо Йенг его раздражал. — Еще погибла одна наложница из курса беглянки. Потребуется две тысячи душ на восстановление тела по себестоимости. Это убытки, и они не застрахованы, в отличие от гибели охранников при исполнении. Нам никто их не возместит.

— Черт, да плевал я на ваши две тысячи нуль-душ! — казалось, Йенг крайне возмущен. — Вы читали мой отчет?

С этими словами руководитель ССБ-166 бухнул на стол перед собеседником тонкую папочку с бумагами, цветными таблицами и фотографиями. От резкого соприкосновения со столешницей папочка приоткрылась и на гладкую поверхность выскользнула пара картинок и документов.

Артели не спеша собрал их, взял папку в руки, вытащил стопку листов, откинул пустую обложку в сторону. Просмотрел, вчитался. Один из документов зачитал вслух.

— Так, экспертизой установлено: Катрина-Бета. Порядковый номер 19-725. Рост один метр восемьдесят сантиметров. Вес… рабочий вес 58 килограммов. Бла-бла, бла-бла, технические характеристики, медицинская справка. О, прекрасная грудь! Еще характеристики, снова характеристики… Вы решили меня замучить чтением, а комиссар? Или сами не умеете читать на корпоративном? Ага, вот здесь кое-что поинтересней. Генетический код изделия не совпадает с зарегистрированными кодами базовых прототипов ДНК Нуль-Синтеза.

Он сделал паузу, потом удивленное лицо:

— В смысле, ее кода ДНК нет в индустриальных реестрах Корпорации? Забавно… Но этого не может быть! Ведь ее как-то изготовили на фабрике, а значит, матрица ДНК — должна существовать. Как можно изготовить копию, не имея оригинала? Комиссар, что за чушь вы мне принесли?

— Вы дальше, дальше читайте, — торжествующе хмыкнул Йенг.

— Так, — послушно продолжил Артели, — читаем дальше. «Подробный анализ визуальных воспоминаний, сделанный на основе NIT-прокрутки белковых цепей центральной нервной системы, произведенной по компьютерному слепку мозга, позволяет сделать однозначный вывод о том, что воспоминания объекта носят естественный (подчеркнуто) характер. Дополнительное исследование, проведенное путем сверки картин визуальной памяти Катрины-Бета 19-725 со стандартными информационными блоками для агнатов из программных миров, подтверждает этот вывод».

Он снова посмотрел на Йенга.

— Подтверждает этот вывод … — задумчиво повторил начальник школы. — Ваши умники что, нормально не могут писать? Имеется в виду, что Катрина-Бета вовсе не прог, а черт те что такое, с набором ДНК, неизвестным Корпорации, и с подлинной памятью? Она вообще человек?

— О, сикх, в этом смысле все хорошо. Она человек и даже более чем, — Йенг улыбнулся и показал на себе руками увесистый бюст Катрины (это он так шутил). — Просто набор ее генов и память отличаются от тех стандартных составов, что используются на фабриках для производства клонов.

В какой-нибудь частной Хеб-сед-лаборатории или в закрытых кластерах демиургов таких «неизвестных» наборов ДНК и памяти должно быть полно. Вопрос в том, откуда они взялись на правительственной фабрике?

— Дьявол, но это же нонсенс! — почти искренне вскричал Артели. — Корпорация не использует ДНК и пси-матрицы из частных коллекций. А почему мне сразу не сообщили?!

— О, господин Артели, вы же знаете, никто не исследует мозг и ДНК клона после его изготовления. Фабрика произвела, фабрика сохранила в своем реестре слепок мозга и образец ДНК, фабрика и отвечает за брак. Если таковой будет выявлен. А результаты этих исследований, — он показал на папку, — я получил только что из специальной лаборатории ССБ. Наши яйцеголовые как раз искали у Катрины-Беты отклонения в воспитательном процессе и, как следствие, в психике. Кроме того, мои дознаватели настояли, чтобы ее визуальные воспоминания были прокручены на экране, так сказать, для восстановления полной картины преступления. Вот и все.

— И что, вы их смотрели?

— Воспоминания?

— Да.

— Ну что вы, сикх. К нашему удивлению, там оказался объем памяти почти за триста лет. Девица — прог, но из программного мира, в котором знают Хеб-сед! Удивительно, не правда ли? Триста лет! Чтобы просмотреть всю ее жизнь даже на быстрой перемотке, мне пришлось бы потратить на это следующие несколько месяцев. Конечно же я смотрел очень выборочно! К тому же мою опергруппу интересует не прошлое Катрины, а последние несколько дней ее пребывания здесь. Период от момента изготовления тела до самого побега. А этот отрезок, как вы сами понимаете, в фабричном слепке памяти не может быть отражен. Так что для изучения подробностей инцидента нам пришлось сконцентрироваться в основном на записях ваших видеокамер.

— Ну и как? Нашли что-нибудь интересное?

Инспектор двусмысленно пожал плечами.

— А вы знаете, нет, — слащавым голоском пропищал он. — В смысле поведения Катрины при побеге зацепиться не за что. Абсолютно. Кроме подозрительно хорошей ориентации беглянки в геометрии вашего ИЦ, и почти профессиональной стрельбы из оружия — скорости, помноженной на точность. Не густо, согласен. Однако на кое-что интересное мы наткнулись при исследовании самой генетической структуры ее тела.

— Это помимо того, что у нее не зарегистрированные в Сети ДНК и память? — рискнул пошутить Артели.

— Вот именно, что «помимо», — комиссар порылся в папочке и торжественно извлек оттуда сложенную бумагу. — Вот отчет биохимиков. Сикх, вам наверняка известно, что перед списанием Катрины в разряд военного имущества вашим собственным медиком в ее тело введены робо-манипуляторы для ускоренной регенерации тканей. То есть произведена обычная модификация для армейских шлюх. Но! Кроме микро-восстановителей, мы обнаружили в Катрине кое-что совершенно необычное для секс-агнаток. Вы даже не представляете, что именно! Мускулатура и реакция объекта изначально усилены путем изменения гормонального фона и замены материала, из которого изготовлена ее гладкая мускулатура.

Наши фабрики для общительниц, — продолжил Йенг, — в принципе не имеют программного обеспечения для производства подобных модификаций. Вы можете себе вообразить? Некий злоумышленник не просто подсунул для изготовления Катрины ложные память и ДНК, но предоставил для этого особое сырье и специальные материалы, перепрограммировал сами клонические машины! Это не просто техническая ошибка при производстве секс-агнаток. Это вмешательство внутрь нашей индустриальной системы, внутрь самой технологической цепи Нулевого Синтеза. Вмешательство настолько грандиозное, что попросту кажется невозможным. Усиление способности мускульных сокращений и реакции нейронов на раздражители превышает не только уровень, доступный высшим должностным лицам Корпорации и гражданским, у которых хватает на это денег. Он значительно выше даже уровня военных модификаций! Если где-то во Вселенной и существует «хомо милитарист» «человек военный», существо, созданное для битвы, то оно перед нами! Вы понимаете?!

Йенг возбужденно потряс в воздухе кулаками.

— Но даже это не все, — продолжил он тут же. — Самое шокирующее, сикх, я приберег напоследок.

Явно наслаждаясь, комиссар сложил пальцы в замок, водрузил локти на стол и уставился на начальника Школы:

— Как думаете, о чем я?

«Боже, какой идиот!» — подумал коммерческий директор.

— Даже не знаю, что предположить, — он деланно развел руками, — только самое фантастическое. Она экстрасенс? Тшеди?

Йенг быстро вскочил.

— В самую точку, сикх, — вскричал он, — вот именно! Код ее ДНК, не найденный нами в реестре для клонических фабрик, найден в другом месте. В реестре ДНК тшеди. Она — уникальный «машинный экстрасенс», гипнотизер компьютерной техники, мощнейший в Искусственном Мироздании! Вы представляете? Кроме того…

— Гипнотизер для машин? — удивленно произнес Артели, припоминая упомянутую Йенгом ориентацию беглянки в геометрии ИЦа и поразительную ловкость, проявленную необученной агнаткой во владении оружием. — То есть человек, способный воздействовать на интеллектуальную технику и электрические поля? Человек-компьютер? Вы имеете в виду, что…

Йенг кивнул — точно!

— Между прочим, это, — сказал он после некоторого молчания — и есть основной предмет нашего с вами разговора. Помещение Школы, к сожалению, оборудовано только видеокамерами, ментальные уловители у вас не установлены. И мы не можем доказать прямую зависимость между случившимся и способностями Катрины к экстрасенсорике. У нас нет мотивированных доказательств. Возможно — это она, возможно — нет… Однако на сегодняшний день одну вещь мы знаем бесспорно. Из вашей Школы в течение прошлого месяца производилось несанкционированное подключение к Сети Корпорации. Какой-то умелец умудрился организовать себе бесплатный трафик и скачать на свой шунт или комп потрясающее количество обучающей информации. Нет-нет, никаких секретных сведений там не имеется, обычные дорогостоящие обучалки, нотам, в частности, есть самый подробный трехмерный план вашей Школы и симуляторы стрельбы из «правительственной модели»! Простейшие выводы из сказанного сделать достаточно легко…

— Вы хотите сказать, — пораженно вздохнул Артели, — что Катрина умудрилась самостоятельно активировать свой шунт, подключиться к Сети и скачивать оттуда инструкции оружейников? Но это же невозможно! Тшеди обычно воздействуют на живую материю, а вовсе не на мозги компьютеров и уж тем более не на Сеть.

— Обычно, — выделил нужное слово Йенг. — Обычно. Напомню, она ведь «машинный» медиум.

— А как же пароли? А как же отсутствие тактильного контакта? Без подключения через шунт, без всего… — Тут он сощурился и погрозил малышу Йенгу пальцем, — А, комиссар, вы водите меня за нос. Это шутка, не так ли?

Йенг снова подтолкнул к нему папку с бумагами.

— Да, — заявил он жестко, — эксперты ССБ изволят с вами шутить.

Артели всплеснул руками, но потом усилием воли сдержал свой порыв и резко спрятал внезапно запотевшие ладони в карманы.

— Невозможно… невозможно… — Он встал из кресла и начал нервно мерить свой кабинет шагами из угла в угол. — Вы же сказали, у вас ведь нет прямых доказательств применения Катриной экстрасенсорного воздействия при побеге?

— Прямых — нет.

— Тогда с чего вы взяли? Только с того, что некто скачал с Сети план моей Школы и инструкции по стрельбе?

— Есть много косвенных доказательств. И слишком большое количество допущений. Если хотите, давайте их обобщим.

Йенг начал перечислять:

— Первое доказательство — это ДНК и память Катрины, взятые из секретных каталогов для тшеди-экстрасенсов, а не для агнатов-рабов. Допустим, такой сбой возможен. Сугубо теоретически. Хорошо.

Он загнул палец.

— Второе доказательство — невероятная ориентация беглянки в сложнейшей геометрии ИЦа, позволившая ей прорваться к гостевому космодрому кратчайшим путем именно в тот момент, когда там стоял пустующий корабль. Не к грузовому терминалу, не к терминалу кораблей для персонала, а именно к гостевому, где не было охраны и стояла в полном одиночестве снаряженная быстроходная яхта. Что мне здесь сказать? В принципе, возможно, она просто удачливая сучья дочь, извините за фразу. Но вы верите в подобную везучесть? Особенно, учитывая скачанные с Сети инструкции по стрельбе и план вашей Школы? Я лично — нет.

Он загнул еще один палец.

— Наконец, третье доказательство — сам факт ее прорыва на корабль. Он вас не удивляет? После объявления тревоги аварийный источник в каждом из коридоров автоматически заблокировал все двери внутри индустриального центра. Сигнал тревоги услышали на всех стоящих в терминалах ИЦа космических судах. На всех кроме одного! Яхта на гостевом космодроме оказалась открытой — иначе как бы Катрина попала внутрь? Ваш гость просто забыл закрыть яхту стоимостью в несколько миллиардов душ? Или он вообще не закрывает свои корабли на незнакомых стоянках?

Йенг оправил мундир.

— А сейчас давайте резюмируем. Каждый факт из вышеперечисленных по отдельности может являться простым совпадением. Теоретически — может. Удивительным, невероятным, но все-таки допустимым стечением обстоятельств. Но вот все вместе — однозначно нет. Эти три факта составляют систему, за которой явно и отчетливо прослеживается хорошо продуманный замысел.

— Ну, знаете, бывает всякое, — смахнув пот, запротестовал Артели. — Теория вероятности утверждает, что комбинации возможны в любых вариантах.

— Ерунда! — решительно отрезал комиссар. — Согласно теории вероятности, если сколь угодно долго выливать из окна ведро с помоями, то когда-нибудь эти помои обязательно сложатся в надпись «Не выливай помои, мать твою!» Но на деле, подобное не возможно, поскольку уровень совпадений в алфавитной комбинации превышает обычный и явно допустимый.

Артели поежился.

— Интересный пример вы привели, — сквозь страх усмехнулся он. — Ведро с помоями. Как раз к теме про беглых агнаток…

Но Йенг не расслышал лживой иронии.

— Вообще вся сложившаяся ситуация более чем интересна. Она почти завораживает меня!

Не спрашивая разрешения Артели, он подошел к графину, налил воды и залпом выпил.

— Интересная девушка, — продолжил он, поставив стакан на стол. — Интересные совпадения, сопровождающие ее побег. Интересные гости ездят к вам, господин Артели, накануне интересных событий. Я имею в виду…

Но Артели понял без комментариев.

— Господин Эс Си Рукс — мой старинный приятель и клиент, не более того! — воскликнул он возмущенно.

— Да что вы? Его зовут Саймон, если не ошибаюсь?

— Он акционер Корпорации, сикх, побольше уважения.

— Причем тут это? Я вполне сносно отношусь к демиургам.

— Серьезно? Странно слышать подобные признания от чиновника вашего уровня.

— Возможно. Но дело в том, что согласно данным вашей собственной картотеки, хапи Рукс никогда ранее не приобретал наложниц у вас в Школе. Более того, никогда ранее он не встречался с вами.

— Ах, вы об этом? — Артели махнул рукой. — Пустяки. Рукс просто представитель одного из наших постоянных покупателей.

— Может, у этого покупателя есть имя?

— Он работает с нами инкогнито. Анонимно. Это ведь не запрещено? У нас специфическая сфера бизнеса, и, как вы понимаете, не все желают светить свою фамилию в списках постоянных клиентов школ для клонированных проституток.

— Но вы с ним лично знакомы?

Артели помялся:

— Лично, получается… нет. Я обмениваюсь с ним письмами по Сети, расчеты также происходят безналичным порядком, а за рабынями…

— За агнатками, — поправил Йенг. — Агнаты — вот правильный термин Корпорации.

— Да, да. За агнатками, — Артели раздраженно кивнул. — Так вот за агнатками он присылает кого-то из своих ребят на побегушках, те забирают шлюшек, и на этом наше взаимовыгодное общение…

— То есть Саймон Рукс, — снова грубо и настойчиво перебил его инспектор — один из известнейших в нашей подмножественности кластеров специалист по инициации и тренингу тшеди, да еще и акционер Корпорации, мультимиллиардер, прибыл вчера к вам в Школу как один из «ребят на побегушках»? Неплохие у вас заказчики!

Артели отвернулся — щеки предательски зарделись.

— Я не это… имел в виду, — пояснил он с расстановкой, стараясь держать себя в руках. — Вообще с чего вы взяли, что Рукс не может быть «мальчиком на побегушках?» Может, у него хобби развозить приятелям новых красивых шлюх. Товар-то у нас штучный!

— За кем он приехал? — будто сплюнув, произнес Йенг.

— Не понял?

— За кем из агнаток вчера приехал демиург Корпорации Эс Си Рукс?

Артели выпучил глаза.

— Кого черта?! — взвизгнул он, задохнувшись. — Это коммерческая тайна!

— О чем вы говорите мне, Артели? Какая, к черту, тайна? От следствия?! — Йенг тоже повысил голос. Он по-прежнему был похож на обезьяну, но теперь уже именно на гориллу, готовую порвать красавца Артели напополам, — Вы видели мое служебное удостоверение? Что еще к дьяволу за вопросы?!

Артели вздрогнул всем телом, как от удара, и тихо опустился на стул. «Похоже, — подумал он обреченно, — на этот раз слишком легко отмазаться не удастся».

— Он приехал за Катриной, — сокрушенно выдохнул шеф проститутской школы.

— Разумеется!

— Разумеется…

— Конкретно — за Катриной-Бетой 19-725? Отвечайте!

— Да…

— Великий Боже! Тот, который Иешуа, а не Ан-Нубис. И почему я не удивлен?! Зачем она нужна ему? Ведь не для секса?

— Понятия не имею.

— Что еще вам известно?

— Ничего. Это все что я знаю. Спросите у Рукса.

— Врете Артели. Опять мне врете!

Артели вспыхнул снова:

— Попрошу меня не оскорблять!

— Хотите ментосканирование?

— Ха! А вот для этого нужны веские основания! А также разрешение от моего и от вашего начальства, а не только паршивое служебное удостоверение. У вас есть это разрешение? Тогда идите к черту, сикх! Да, Рукс прибыл вчера, назвавшись представителем Заказчика. Да, никогда до этого я Рукса не видел. Но он представил мне текст моего собственного письма, отправленного респонденту-заказчику с грифом «Срочно. Секретно. Обязательно для прочтения»! Кем еще он мог быть? Да, после этого Катрина сбежала, перебив мою охрану на корабле. На его корабле, на корабле Рукса, а не на моем! С чего вы взяли, комиссар, что я должен знать что-то еще? Ищите этого вашего демиурга, найдите и спросите, какого черта он оставляет на пустой площадке гостевого терминала дорогие яхты незапертыми!

На несколько мгновений после этой вспышки в воздухе повисла мучительная пауза.

— Сикх, вы слишком нервничаете, — спокойно и очень добродушно заметил комиссар Йенг.

Как ошпаренный, Артели остановился. Подумал. Глаза забегали. Он вытащил руки из карманов, осторожно потер друг о друга взмокшие ладони, затем взял со стола салфетку и аккуратными мелкими движениями вытер со лба липкий пот.

— Знаете, меня не каждый день обвиняют в организации побегов секс-рабынь и инициации тшеди.

— А я вас и не обвинял. Значит, вы считаете себя все же причастным к организации побега агнатки? — он помолчал. — Кроме того, разве кто-то говорил сейчас об инициации тшеди?

Огромным усилием воли Шайрон сдержался. Захотелось схватить со стола тяжелый письменный набор в виде черепа и сильно ударить им Йенга по голове. Он сжал зубы почти до боли и страшным напряжением мускулов подавил дрожь в руках.

— Если у вас закончились вопросы, господин инспектор, — произнес Артели одними губами, — мне бы хотелось остаться в своем кабинете одному. Я не потерплю подобных оскорблений. Хотите общаться со мной далее — извольте официальную повестку и адвоката. И это не намек. Убир-райтесь!

— Значит, все же я вас подловил.

— Убирайтесь! — взвизгнул Артели во второй раз.

К его удивлению Йенг послушно поднялся. Взял с соседнего стула фуражку ССБ и привычно, одним движением, нацепил головной убор на свою не модифицированную, а потому лысеющую голову.

— Не нужно ругаться, Артели, — заявил он почему-то весело. — Не надо повышать на меня голос. Раз так, я вас оставлю. Лишь бы здесь, в уютном кабинете, а не в более уединенных и закрытых местах. В одном вы правы: вопросов к вам у меня больше действительно нет. Зато есть что показать.

С этими словами он взял папку с отчетом экспертов со стола, заложил выпавшие бумаги, немного порылся в самом конце и, вытащив оттуда предмет в пластиковом «файле», бухнул его на стол.

— Это пустая химическая пластинка с модифицированным тринитробенолом, — пояснил инспектор, — так называемым «наркотиком тшеди». Он используется в Корпорации для экстренной инициации клонированных экстрасенсов, в основном — детей. Вещь необычайно секретная, редкая. Эта пластинка сохранилась у меня после одного похожего инцидента, также связанного с тшеди. Давно уже. Но представляете, такую же точно ваши камеры зафиксировали на шее сбежавшей агнатки, когда она мчалась по коридорам ИЦа с эстиметом наперевес. Интересно, но в момент внедрения наноманипуляторов камеры слежения не фиксируют на ее шее этой дряни. А вот когда Катрина в ящике — эта штука уже на ней. В период с момента ухода Дока Юмы и Глазго Деморти из досмотровой комнаты до прихода туда охранников все записи стерты. Кто бы мог это сделать? Ведь доступ к базе есть только у руководителя Школы, то есть у вас… Мне продолжать? Думаю, в подобных обстоятельствах разрешение на ментосканирование я получу без труда.

Артели, казалось, посерел.

Йенг обернулся к выходу….

— Постойте!

— Да-да?

— Я, правда, знаю не слишком много касательно этого дела, но у меня есть некоторые личные воспоминания, совершенно не связанные с побегом Катрины и которые, ну, вы понимаете, мне бы не хотелось раскрывать при сканировании мозга. Все что угодно, только не ментосканирование!

Йенг милостливо повернулся.

— Тогда рассказывайте все, как есть, — согласился он, возвращаясь.

— Но ей-богу, я все уже рассказал!

— Нарываетесь, Артели, ох нарываетесь.

— Господи! Да что именно вас интересует?

— Пластинку ей на шею вы повесили?

Артели помялся. Идти на ментосканирование ужасно не хотелось.

— Повесил я. Но меня попросил об этом Рукс. За деньги.

— Значит, все-таки Рукс. И много денег?

— Почти четыре миллиона душ.

— Ого! Вы знали, что агнатка изготовлена по ДНК тшеди?

— Нет, но догадывался, иначе к чему такие суммы? За секс столько не платят.

— Понятно. Направление бегства и истинный Заказчик вам конечно же не известны?

— А вы реально полагаете, что мне, мелкому исполнителю, кто-то мог его сообщить?

— Согласен, это вряд ли. Но ведь кроме знаний могут быть и догадки. Все равно вы с ним говорили по видеофону, слышали голос, какие-то намеки в текстах сообщений, в оформлении электронной страницы… Многого мне не нужно… назовите только имя. Одно только имя.

— Саймон Рукс — разве этого не достаточно? Демиург, специалист по инициации тшеди, известнейшая личность в…

— Да бросьте, Артели! — снова взъярился Йенг. — Хватит меня тыкать носом в высохшее дерьмо. Рукс, так же как и вы, специалист по найму, он не работает сам. Мне нужно имя Заказчика! Имя злоумышленника или ваше ментосканирование, — голос его стал жестким. — Ну?!

Артели покачал головой. Горячий пот заливал его лоб. «Что-то жарко сегодня, — подумал он и снова обтерся салфеткой. Ему было плохо. Немного затошнило, закружилась голова, задрожали руки. — Все эта чертова соматика!»

В конце концов ему нечего было терять. Йенг — вот он, стоит сейчас перед ним. Это реальная опасность. А человек, заказавший у него Кэти, это… это…

— Его зовут Геб. «Г.Е.Б.» — он называл себя так, — произнес Артели на одном дыхании.

Йенг нахмурился.

— Вы уверены?

— Не знаю, — Артели покачал головой. — Понимаете, все, что я рассказал вам, истинная правда. Я на самом деле общался с ним через Сеть, лица не видел, но Рукс несколько раз при мне называл его так и… некоторые прочие признаки… Буквы «Г.Е.Б.» содержатся в его электронном адресе, он сам иногда намекал мне на свою причастность к древним Божествам Корпорации. И внешние атрибуты… Темная вода! Когда он присылает мне письма, по экрану течет темная вода, господин Йенг, атрибут Геба-из-Небесного-Озера. Фактов у меня нет, но вы спрашивали меня про догадки. Вот — единственная и главная из них. Если это кто и есть, то он…

— Ну что ж, — мрачно кивнул Йенг. — Будем считать, что вам повезло сегодня, Артели. Ваши слова совпадают с моими собственными предположениями, как оригинал и гипсовый слепок.

— Так я могу быть свободен?

— Что? Ах, вы об этом! Вообще-то это я у вас в кабинете, а не наоборот, так что свободен буду скорее всего я. Но не волнуйтесь, я скоро избавлю вас от своего общества. И все же… зло ведь должно быть наказано, господин Артели, не так ли?

Артели насупился.

— Что вы имеете в виду?

— А хотите рабом лет на пятьсот куда-нибудь в молодую колонию? Учитывая все, что можно вам инкриминировать, а именно соучастие, укрывательство, пособничество, я вполне могу такое устроить.

— Но вы же обещали…

— Что именно я вам обещал?

Артели заткнулся и уставился на комиссара затравленным взглядом. Но Йенг, в сущности, садистом не был. Только так, по мелочи.

— Ладно, шучу, — заявил он. — Хорошо. Знаете, когда я сюда пришел, мне нужны были от вас две вещи. Ваше признание в соучастии и ваше заявление об увольнении по собственному желанию. Такие люди, как вы, не должны служить обществу, не должны. Даже на таких поганых должностях, как руководитель проститутской школы. Первое я получил. Дело осталось за вторым. Вы готовы?

— Пожалуй…

— Тогда завтра, не позднее десяти часов утра, в своем компьютере я хочу увидеть в файлах Кадрового департамента ваше заявление об увольнении с личным кодом, электронной подписью, уведомлением об отправке и всем, чем положено. Мы договорились?

— Жестко вы со мной, Йенг, жестко, — прохрипел Артели. — Я добивался этой должности почти двести лет…

— Жестко, сикх? А вы купите себе агнатку для мягкости. Выходного пособия, я надеюсь, вам хватит?

— Идите к черту! — в сердцах не сдержался Шайрон и тут же испуганно вытаращился на Йенга.

Но комиссар лишь скромно пожал плечами и снова развернулся к выходу.

— Удачи! — сказал он напоследок, закладывая под мышку папку с бумагами. — Химическую пластинку оставьте себе на память.

Инспектор приложил два пальца к фуражке, как бы отдавая честь, и, покачиваясь на кривых ногах, вразвалочку вышел из кабинета.

Для старика Сальвадоро Йенга Корпорация значила нечто большее, чем просто место работы. Созданная Учредителем на самой заре вторичного Сотворения, в дикую эру «охоты на богов», Служба Собственной Безопасности Искусственного Мироздания представляла собой не просто тайную службу или специализированную секретную организацию, но являлась последним рубежом защиты Вселенной — личной стражей ее тайного Верховного Божества. И хотя самого Творца никто не видел уже более миллиарда лет, его засекреченная «охранка» несла дозор за Творением Бога Смерти неусыпно и преданно — как и положено Церберу у врат огнедышащего Тартара.

Йенг в этом смысле не относился к высшему руководству секретной службы, непосредственно касавшейся вопросов целостности Вселенной, но долг и миссию своей чудовищной организации прекрасно осознавал. Он был горд этим долгом, дышал им и жил благодаря ему. Сейчас с каждым шагом, приближающим его к Секции ССБ, глядя вперед мудрыми и холодными глазами матерой ищейки, он знал: что бы ни случилось и как бы ни выпал расклад, как бы ни был извилист путь и изворотлива жертва, он — старый пес Смерти — обязан был ее отыскать, чтобы защелкнуть на позвоночнике стальной капкан.

Охота на «хомо милитарис» начиналась!

Эрзац эпилога В ожидании смерти «Смерти»

Спустя час одинокий наблюдатель, следивший все это время за хаотическими метаниями Катрины-Беты по кластерам Искусственного Мироздания, сидя в глубоком кресле, смотрел на разверзшийся перед ним экран. Экран мигал прямо в воздухе, передавая зрительную информацию с потрясающей четкостью. Объяснялось удивительное качество картинки необычайно просто: человек смотрел не в экран, а в односторонний портал, соединяющий два пространства и улавливающий профильтрованные призмами безопасности световые лучи с «той» стороны вселенной. Где-то в месте событий, откуда транслировалось изображение, зияла плоская тень — это поглощенные экраном-порталом лучи создавали теневую зону.

Однако в данный момент вовсе не качество наблюдаемой картины волновало таинственного наблюдателя. Его волновал — он сам.

О чем мечтает всесильное существо, прожив миллиард земных лет?

О деньгах? О женщинах? Об успехах?

Все куплено за минувшую бездну времени и все дела сделаны. Одержаны миллионы побед и миллионы женщин бесконечной чередой проплыли через постель, растворяясь в памяти обезличенными телами… Одинокого зрителя развернувшегося межкластерного спектакля волновали желания совершенно иного рода — недоступные пониманию бренных смертных. Прекрасная девушка, с рождением которой он связывал свои надежды, мчалась сквозь бездну космоса к завещанной им цели. И с этим круг вечности завершался. Пальцы бога дрожали от предвкушения и восторга.

Впрочем, Кэти следовало еще направить. Войдя в Сеть, наблюдатель дал короткую команду. Электронные импульсы, которыми он разрушал отжившие цикл вселенных и направлял бег богов-роботов сквозь червоточины очередных Сотворений, послушно понеслись по цепям и, проникнув сквозь шунт, достигли мозга сексуальной рабыни. Творец Искусственного Мироздания, известный более как УчредительНуль-Корпорации, смотрел сейчас в зрачки своей недостижимой мечты. Мучительно страшной и такой немыслимо долгожданной.

Достав из мятой пачки последнюю сигарету, Бог Смерти прикурил и с наслаждением затянулся.

От собственной вожделенной смерти его отделял лишь шаг…

Илья Тё Рабыня Господа Бога

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Беглая наложница как повод для размышлений

«Видимый мир не единственный в природе, мы должны верить, что в других областях пространства имеются другие земли с другими людьми и другими животными».

Лукреций Кар. Поэма «О природе вещей».

II. век нашей эры

«Хвала Аллаху, создателю миров! Веди же тех, кто уверовал в свой последний день!»

Коран, сура 2, строка 8

Пролог Темная сцена

Создателя звали Сэт.

Мир его был страшен.

Вокруг огнедышащих звезд Сэт повесил три планеты-кольца, отливавших алым, словно рубины в лучах заката. Звезды пронзали мрак тяжкими, безжизненными лучами, но не давали тепла, а изливали в пространство мертвый, зловеще-бордовый свет. Планеты-кольца купались в нем, как в море крови, в пугающем хороводе.

В центре системы, меж звезд и колец, кружила пара миров.

Первый звали — Бавей, «планета мертвых», обитель вечного льда.

Чудесную Снежную крепость построил Сэт на Бавее, из молочного, мрачного мрамора, тускло мерцающего под прозрачными небесами.

В беззвездные, безоблачные просторы замерзшей планеты вздымался Дворец-снежинка, исполненный Сэтом в форме невиданного кристалла из прозрачного пластика и кривых зеркал. Рядом стояли «Олений замок» в форме разлапистых лосиных рогов и Хрустальный конус — высочайшее здание этого древнейшего из миров.

Однако самым известным творением Сэта на мертвой планете считался Азотный тракт, где раз в тысячу лет владыка кластера проводил великие гонки, по трассе в миллион километров, огибающей белый мир по всепланетной спирали.

Над Трактом пронзала высь легендарная Белая башня. Бесшумно и неумолимо она скользила по кругосветному монорельсу, что опоясывал Бавей по экватору. Движение планеты и расположение железной дороги Сэт рассчитал так, чтобы витражи купола Белой башни всегда смотрели на Черную башню планеты Чакан, око в око…

Чакан являлся второй планетой этой кошмарной вселенной. С антрацитовым ликом, темный и кружащий во тьме, в самом центре рукотворной системы, он звался «Миром-из-праха» — и оправдывал это название.

В день создания Сэт раскроил второй мир до ядра чудовищной трещиной — «шрамом». После этого из космоса Чакан стал похож на яблоко, у которого чей-то жестокий нож вырезал кривую, рваную дольку.

Поверхность планеты казалась угольно-черной, благодаря тоннам пепла, скоксовавшегося за тысячи лет и покрывавшего теперь безжизненные равнины Чакана жутковатым мертвым ковром.

Чахлый кустарник и редкие отвратительные деревья, похожие на высушенные кисти человеческих рук с костлявыми, длинными пальцами, множились в черном мире. С насыщенным, лоснящимся окрасом, эти полные мерзости растения не имели хлорофилла и не приносили плодов. По их вздувшимся венам струился яд, и сладковатый диковинный аромат наркотических газов испускали их мертвые листья-щупальца.

Над бездонными обрывами Шрама Сэт воздвиг Руиноад, выходящий за грани кошмаров, жестокий и величественный «Дворец разрушения». Часть этого ужасающего дворца занимали древние кладбища, по которым бродили оживленные Сэтом останки. Другую же часть составляла живописная территория, застроенная разрушенными подобиями величайших памятников человечества. По настроению, здесь проживал сам Создатель и слуги Руиноада.

Напротив Шрама, на обратной стороне планеты, раскинулась грозная Цитадель хаоса из хребтов потухших вулканов, превращенных Сэтом в неприступную систему титанических крепостей. Исполненная Сэтом в мрачном готическом стиле, из циклопических глыб вулканического базальта, нависшая над обрывами и будто подпирающая небеса, она потрясала воображение.

Далее следовали Замок крови и Обитель мертвых, и Башня демонов, и Крепость праха, сконструированная Им из человеческой кости, со стилизованными башнями-черепами на всех двухсот двадцати углах. Венчала же этот список великая Черная башня, подобно Белой башне Бавея установленная на кругосветном монорельсе и вечно глядящая оком купола на близнеца-антипода, взирающего на нее с мертвой планеты льда. Сквозь Шрам монорельс проходил в самом широком месте, и почти месяц своего не прекращающегося пути Черная башня плыла над разломом Шрама на тонкой нити железной дороги, глядя в черноту его тысячекилометровой бездны…

Однако гордостью Чакана являлись не инфернальные дворцы с их мрачным очарованием, а творение Сэта, несколько иного рода, а именно — Тёмная сцена.

На сцене «Сцены», этого титанического Колизея, можно было устраивать полномасштабные сражения с численностью сражающихся до десятков миллионов бойцов. Когда-то Тёмная сцена была сработана Сэтом из кратера, образованного ударом астероида, специально направленного на Чакан. Овальное пятно «Сцены» получилось таким огромным, что его можно было наблюдать с Бавея невооруженным глазом.

Почти пятьсот тысячелетий назад, при «Сцене» существовало множество гладиаторских школ, являющихся, по сути, настоящими армиями с развитой инфраструктурой, сложной внутренней иерархией, собственной производственной базой и миллионами бойцов-гладиаторов.

Каждая из школ имела в те далекие времена свои клонические фабрики, производящие сотни тысяч гладиаторов в год, а выпускаемый фабриками человеческий материал проходил жесткий отбор, выживал в котором едва ли каждый десятый, приобретая на выходе непревзойденную подготовку.

Но то было давно, а сегодня, на тридцатый день месяца тот, года 13720-го стратига Октавиана, Господь Сэт стоял в одиночестве на вершине одной из башен «Сцены» и молчаливо взирал на устланное гранитными плитами титаническое поле внутри своего мрачного Колизея.

Его ристалище выглядело сейчас покинутым. Последние состязания отгремели здесь столь давно, что следы от гладиаторских сандалий засыпало метровым слоем пыли и праха. Но Сэт по старой памяти был облачен в традиционную для посещения Темной сцены одежду — золотой панцирь, поножи и алый императорский плащ.

Шерсть вздыбилась у него на плечах и лице, а длинный хвост немного подрагивал от нервного возбуждения. Он поднял руку, покрытую плотными рыжими волосами, и испустил в космос крик, от которого содрогнулись сами горы Черной планеты.

Сэт был одинок, и окружающий Черный Мир являл собой лишь отражение его собственных темных мыслей…

Квитирование 1 Отражение темных мыслей

В первый день месяца тот 13720-го года от воцарения Тэдди Октавиана, стратига 1111-й эпохи Нулевого Синтеза по новосотворенным кластерам Искусственного Мироздания полным ходом шла великолепная яхта. Ее хищный силуэт искрился мириадами бликов, отражая свет бесчисленных звезд, бронированные борта украшали замысловатые символы. Странные знаки являлись забытой формой иероглифического письма, называемого в кластерах деомотикой. Эти знаки складывались в удивительное наименование, которое, будучи переведенным на корпоративный язык, звучало как «Гоготан».

Пурпурный вымпел, с необычайной тщательностью прорисованный на гранях «Гоготана» сразу за иероглифами, изображал стилизованный череп пса в короне из самоцветов. Жутковатый контур выводился на броневых плитах насыщенным черным, корона же — сверкающим золотым. Герб Нуль-Корпорации украшал броню межкластерного болида не случайно: яхта принадлежала одному из акционеров Нулевого Синтеза, некому Эс Си Руксу, знаменитому создателю экстрасенсов.

Самого Рукса, впрочем, на борту яхты не наблюдалось. Холодный труп несчастного «отца телепатов» более часа назад стал жертвой утилизатора. А его точеная, восхитительно хрупкая убийца, совсем юная девушка с холодными голубыми глазами, сидела сейчас в капитанском кресле совершенно одна, задумчиво разглядывая рисунок туманностей и галактик. Небесная архитектура, рассчитанная неизвестными инженерами с математической точностью, откровенно бросалась в глаза: звездные скопления распределялись по окружающему пространству затейливо, но равномерно, и девушка могла бы поклясться, что полчища искусственных светил отделяют друг от друга идеально равные интервалы.

Механика рукотворного космоса завораживала и пленяла красавицу. Девушка не видела движения космических тел на таком расстоянии, но совершенные пропорции, с которыми ладони технобогов раскидывали пригоршни «скоплений-шаров» и «скоплений-спиралей», пробуждали в ней восхищение и восторг. Окружающее пространство напоминало картинку в трубочке калейдоскопа — абсолютной симметрией, казалось бы, разнообразнейших элементов. Причина подобного оформления космических небес была известна искусственной проститутке: как и сама девица, как и яхта, на которой она летела, висящие вокруг звезды являлись порождением не природы, но человеческой, вернее «божественной», технологии…

Голубоглазую шатенку Катрину Бету 19-725 (а именно так звали восхитительную беглянку) создали в школе для секс-агнаток примерно тридцать один день назад, а сутки назад она оттуда бежала. Однако направляемый волей корабельного мозга «Хохотун» (а именно так, немного насмешливо, красавица называла пленивший ее корабль) нес девушку в дали, совершенно неизвестные, прежде всего, ей самой. Во всем этом наблюдалось некое потрясающее несоответствие, разрешить которое беглая наложница пока не могла.

Как знала Катрина Бета, очень давно в другом времени и пространстве, существовала огромная звездная вселенная, в которой обитало и умерло человечество. После гибели мира немногие выжившие смогли создать для себя новый дом — искусственные пространства и времена, именуемые ныне кластерами Корпорации. В новой реальности, рукотворной от начала и до конца, не было места обычным планетам и звездам, все они создавались таинственными машинами по замыслу инженеров и архитекторов. Корпорация Нулевого Синтеза, огромная промышленная структура, включающая миллионы автономных заводов-роботов, стала новой формой организации общества, почти идеальной для мира, в котором машинами производилось все — от отдельных атомов до самих времени и пространства.

С момента создания первой «инженерной» вселенной, гибели старого мира и воцарения Нуля минули сотни эонов. Искусственное Мироздание разрослось и стало вмещать в себя бесчисленное количество новых ячеек-постранств, надуваемых через врата нуль-порталов, словно воздушные пузыри. Ячейки-кластеры населили сотворенные Корпорацией клоны. Каждый созданный Нулем клон получал особую специализацию — пилота, чиновника, программиста или, как в случае Кэти, наложницы для досуга.

Вспоминая о рабском статусе, Катрина непроизвольно трогала нейрошунт. Маленькая, телесного цвета таблетка за ухом, почти невидимая со стороны, украшала череп каждого жителя Корпорации. Население Искусственного Мироздания делилось Нулем на три большие категории: демиургами называли акционеров Нуль-Корпорации, ее владельцев и технобогов, когнатами — свободных клонов-работников, агнатами — работников-должников. Для каждой из категорий нейрошунт значил больше, чем средство связи. Шунт соединял разум каждого человека с глобальной информационной сетью и, таким образом, практически гарантировал подключенному человеку бессмертие. В случае гибели тела матрица разума транслировалась через СИНК — Сеть Информации Нуль-Корпорации — в клонический цех и помещалась в новый носитель — точную копию мертвеца. Корпорация оплачивала своим рабам процедуру реинкарнации, превращая их, таким образом, почти в вечных существ, однако цена, которая за это взималась, казалась Катрине хуже, чем сама смерть. СИНК служила не только системой бессмертия, но и системой контроля, ибо машина, способная копировать мысли мертвого человека в новое тело, могла копировать их и с живого.

Эс Си Рукс, по счастью, являлся единственным демиургом Нуля, которого Кэти «посчастливилось» встретить лично. Когнатов же и агнатов за два месяца новой жизни она насмотрелась вдоволь. Являясь сама агнаткой, то есть клонированной рабыней, обязанной отрабатывать свое создание, Катрина знала основной принцип искусственного бессмертия: новая жизнь в Корпорации выдавалась воскрешенному в долг. По этой причине Катрине Бете не было особого дела до фундаментальных основ рукотворных вселенных, ибо гораздо сильней ее волновал сугубо личный момент: Нуль породил не только галактики и мириады искусственных людей, но прежде всего он сотворил ее саму — рабыню-клона по имени Кэти.

Заводы Нуль-Корпорации выращивали молодые тела для реинкарнации мертвых и для создания новорожденных. Чтобы не тратиться на их содержание и воспитание, в мозги новорожденным клонам записывали матрицы памяти взрослых людей в виде стандартных наборов воспоминаний, созданных программистами с помощью разумных машин. Как раз по такой процедуре проходило создание искусственных проституток. Подруги Кэти искренне полагали себя полноценными личностями, обладая на самом деле лишь комплексами искусственной памяти.

В отношении самой Катрины все обстояло ещё хуже. В ее длинноногом теле с шикарным бюстом и роскошными волосами в первые дни от клонического рождения жила память таинственного мужчины. Кусочки памяти этого дикого человека, картинки из жизни которого то и дело проходили по краю девичьего подсознания, занимали сейчас весьма незначительные объемы внутри женского мозга. То, что раньше казалось Катрине Бете полноценной мужской личностью, ныне представало в свете, гораздо менее значительном. Кэти ныне четко осознавала, что существо, называющее себя Флавием Аэцием Каталиной — патрицием и легатом, полководцем и катафрактарием, конченым бабником и бравым рубакой-кавалеристом, является лишь набором вспышек-картин. Как настоящих (то есть чьих-то), так и выдуманных шутником-программистом, перепутавшим наборы воспоминаний для искусственных шлюх с наборами памяти исторических персонажей или же… душевнобольных. Как бы там ни было, Катрина не знала ответов. А потому, прикрыв глаза, то и дело принималась медленно вспоминать: цветные картинки, иногда яркие, а иногда размытые как акварель под дождем, проходили перед ней суетливой чехардой…

Рождение клона, знакомства с другими рабынями — все это было в ее недолгом двухмесячном прошлом. Обучение нехитрым премудростям будущей постельной игрушки, кровавый побег в брызгах красного и шипении огненного луча. Эстимет — сверхлегкий наручный бластер-перчатка — по-прежнему украшал ее кисть и предплечье. Страшное оружие помогло ей во время побега, однако сейчас, в момент дикой, почти абсолютной, но в то же время ощутимо мнимой свободы, сверкающий смертоносный пистолет не мог помочь ей ничем — разве что помочь застрелиться.

Ни грозный наручный бластер, ни стремительный корабль «Хохотун», несущий Кэти в неизвестные дали, не могли заменить ей ничтожную толику информации. Нервно наматывая на тонкий пальчик шелковистый локон, ниспадавший на нежные плечи водопадом темного шоколада, Катрина Бета размышляла над единственным, волнующим ее вопросом, а именно — над целью своего путешествия. Ибо, хотя по кластерам Искусственного Мироздания со страшной скоростью разносились вести о побеге рабыни-убийцы, в ее собственных чудных глазах и в словах Эс Си Рукса, полет быстроходной яхты выглядел похищением.

Логика событий, произошедших с девушкой, на первый взгляд казалась весьма простой. Точеное тело Катрины Беты походило на тела прочих женщин-рабынь только внешне. Генетический код, на основе которого ее создали, был выкраден из закрытых реестров Сети и принадлежал древнему мужчине, одному из тех, что именовались на деомотике «тшеди», или же «машинными экстрасенсами». Доставленный тайно в школу для проституток по сговору с ее шефом, код стал основой для одной из постельных рабынь.

Эс Си Рукс спас девушку в момент безнадежного побега, предложив взойти на борт своей яхты. На следующий день после бегства «отец телепатов» умер, совершенно неожиданно оставив Катрину одну. Разумеется, то была не последняя смерть, ублюдок где-то реинкарнировался, но бронированное судно, не открывавшее дверей, не поддававшееся управлению и игнорировавшее приказы об остановке, несло захваченную беглянку навстречу загадочному Заказчику.

Размышляя об этом, Катрина хмурилась и вздыхала, отгоняя щекочущий ноздри страх. Единственным, что было известно теперь беглянке о собственном будущем, являлось имя существа, ожидавшего ее в конце пути. В маршрутной карте «Хохутуна» конечным пунктом полета значилась короткая строчка:

Кластер Буцефал.

Владелец: акционер Корпорации Сэм Эливинер Тивари

Катрина могла поклясться, что перед ней на экране висит имя таинственного Заказчика. «Сэм Эливинер Тивари» — так звучал ответ на ее вопрос. Катрина Бета не знала, кто это, не знала, зачем понадобилась ему, но вне зависимости от препятствий она собиралась это узнать.

Квитирование 2 Служба статистики как союзник

Кластер Седан, опорная база ССБ Нулевого Синтеза.

Кабинет Йенга, в это же время

Коротконогий Йенг, пожилой когнат с морщинистым лицом и лысеющей головой, мерил шагами комнату. Узкие глаза-щелочки его то и дело посматривали на экран, занимающий по традиции чиновников Нуль-Корпорации одну стену кабинета полностью, от пола до потолка. Перед стеной-экраном на стальном столике со стеклянным верхом расположились личный компьютер и коммуникатор. Собственно, компьютер старшего нукера Службы собственной безопасности Нулевого Синтеза Сальвадоро Йенга и являлся столом. Его стеклянная поверхность казалась таковой только по виду, на самом деле представляя жгучее переплетение прозрачных силиконовых волокон и жидких кристаллов, прошитых в единый конгломерат сложнейшей программной оболочкой.

Компьютер молчал, изображая на тонкой, легкой, почти прозрачной поверхности стола — толщиной всего с палец, но длиною четыре метра — небо с плывущими по нему облаками и, сквозь них, знакомый континент на одной из ближайших планет. Картинка не являлась нарисованной, а непосредственно транслировалась со спутника, в прямом режиме ночью и днем, потому проплывающие в столе города мигали сейчас мириадами огней, снующие по небесным трассам космомобили плелись по тончайшим нитям чередой фосфорных точек или светящейся гусеницей. Стереоэффект порождал иллюзию объема, наиболее близкие облака, казалось, вот-вот вплывут в комнату.

Неискушенного Флавия Аэция Катилину и, тем более, новорожденную Катрину Бету подобная точность изображения повергла бы в немалое удивление, но нукер Йенг, в отличие от прогов-наложниц и воскрешенных кавалеристов, был старым служивым псом и на достижения современной науки реагировал наплевательски, то есть принимал, использовал, но без эмоций или восторгов.

Столы-компьютеры для старинных правительственных кластеров вроде Седана давно считались устаревшей игрушкой. Большинство подчиненных Сальвадоро Йенга предпочитали для домашних и служебных машин голографические интерфейсы, и только Йенг по старой привычке как можно реже менять что-либо в своей работе упорно не хотел переходить на иллюзорные, по его мнению, новшества. По-своему, нукер был прав — наука Нуль-Корпорации давным-давно топталась на месте: миллиарды открытий и изобретений, сделанных за миллионы лет ее существования, не внесли существенных изменений в текущий быт и размеренную жизнь человечества.

Новый дизайн космомобиля — да, производители меняли его каждый месяц. Новое тело для любимой агнатки? Разумеется. Но вот принципиально нового, фундаментального, не было создано ничего, и объяснялось это довольно просто: величайшие из открытий человек совершил как раз перед созданием Корпорации!

Невозможно изобрести станок, более совершенный, чем нулевой робот, то есть автономный завод, способный творить миры целиком.

Невозможно создать материал, что превзошел бы по твердости и химической нейтральности ишед, то есть «абсолютный материал».

Невозможно сконструировать движок корабля, что позволил бы перемещаться быстрее, чем нулевой лифт.

Невозможно создать лекарство лучшее, чем хеб-сед, — если создали совершенство, его нельзя перещеголять.

Соответственно скорость компьютеров, основанных на платах Корпорации, в которых электрические сигналы перемещались не по проводникам в электронной схеме, а через микроскопические нулевые лифты, давно считалась предельной. Машины Нуля могли совершать количество операций в секунду, близкое к бесконечности. На «бытовые» устройства даже ставили искусственные ограничители скорости, а значит, не имелось принципиальной разницы, пользуешься ли ты машиной тысячелетней давности или же синтезированной на соседней фабрике час назад. Любые изменения, знал Йенг, — только внешние: наука и техника — служанки массового потребления вот уже скоро миллиард лет.

Именно поэтому компьютером Йенг не пользовался почти никогда. Доведенная до совершенства думающая машина выполняла при старшем нукере исключительно функцию стола для размещения на нем чашек, бокалов и разогретых завтраков, а также бумаг, с которыми за все миллионы лет развития человечество так и не распрощалось. Для работы Йенгу вполне хватало возможностей индивидуального нейрошунта, соединенного с Сетью, и личного интерфейса. Стандартный когнатский шунт обладал не только потрясающей скоростью передачи информации, но и гигантским объемом памяти, которой с лихвой хватало на хранение всей библиотеки Сектора и всей базы данных седанской ССБ. В данный момент, однако, шунт был отключен, а стол-компьютер молчал, лениво перекачивая на столешницу изображение ночных континентов. Из подручной техники старшего нукера работал только коммуникатор.

Примитивная металлическая коробка с динамиком ловила сигнал из Сети от заказанного адресата и передавала его изображение (если требовалось) на огромную стену-экран. В отличие от компьютера, который по-настоящему не использовался Йенгом на протяжении десятилетий, «тупое радио» бывало включенным в его кабинете ежедневно по нескольку часов.

— Селекторно, — произнес Йенг, обращаясь к примитивному коммуникатору, — мне нужен начальник оперативно-розыскного отдела Департамента крупнейших объектов статистического учета. А также соедините меня со следователями моей группы и полевым агентом на 166-м планетоиде.

— Да, господин нукер.

Экран мигнул. Потом разделился на несколько ровных квадратов. На первых из них возникли физиономии следователей Йенга, первыми подключившихся к комму начальника каждый из своего кабинета. На предпоследнем — полевой агент, но уже не в кабинете ГУ Сектора, а где-то на далеком Индустриальном центре № 166, в Высшей школе наложниц.

Последним, недовольно мигнув, вспыхнул квадрат начальника ОРО из Департамента крупнейших.

— А, Йенг, это вы, — недовольно пробурчало в прошлом красивое, но ныне несколько одутловатое лицо; видимо, начальник ОРО приближался к возрасту превентивной реинкарнации и нынешняя оболочка поизносилась. — Вам опять что-то нужно от меня?

— Разве ваш руководитель не предупреждал вас о моем звонке?

— Что-то припоминаю, господин старший нукер. Ну, я весь во внимании…

Йенг кивнул.

— Познакомьтесь, это сотрудники следственной группы ССБ кластера, а также мой полевой агент, непосредственно на месте событий, — комиссар коротко представил своих подчиненных по имени одного за другим.

При последнем представлении на лице начальника статистического ОРО Кира Пуны мелькнула искра заинтересованности.

— Занятно, — одутловатое лицо улыбнулось. — Ваш агент, прямо в этом крысятнике для секс-агнаток? Расследование завело вас на шлюхоферму, а старина?

— Так точно, сикх, — Йенг снова кивнул и повернулся к той части экрана, где мялся его работник, — ну, лейтенант, все в сборе. Поведайте нам то, о чем вы только что доложили мне одному.

«Докладчик» пожал плечами.

— Тут не так много чего докладывать, шеф, — проговорил он. — Согласно вашей инструкции я наблюдал за директором школы наложниц когнатом Артели. С момента его увольнения по собственному желанию прошла уже неделя. Расчет в бухгалтерии с ним произведен, все документы выданы на руки, пособие, причем не плохое, наблюдаемый получил, все путем. Но он не уходит, как будто ждет чего-то! После выселения его из служебной квартиры Артели переехал в другую часть ИЦа, подальше от своей школы. Контактов с бывшими сослуживцами не поддерживает, но все равно никуда не уезжает. Вы ведь знаете, шеф, стандартный ИЦ, а тем более такой старый, как 166-й, — это огромный город, с учетом площади внутри замкнутых пространств — он больше, чем любой наземный, и по территории, и по населению. Для справки, в ИЦе № 166 проживает на сегодняшний день более пяти миллионов одних только зарегистрированных когнатов. Число агнатов — не меньше. Плюс наверняка в таком борделе есть и просто не работающие лица, и гастарбайтеры из числа «чужих», и прочий сброд, вроде лицензированных каперов или экипажей с частных карго. Как я уже сказал, Артели оставил корпус школы и переехал в другой. Что интересно — именно в корпус Большого торгового порта. Проживает в местной гостинице при одном из грузовых терминалов.

Начальник ОРО Кира Пуна обреченно выдохнул, надул щеки. Было видно, что он хочет спать.

— Послушайте, сикх, а можно ближе к делу? — обратился Пуна к старшему нукеру. — Уважаемый Йенг, я готов помочь, безусловно, но не утром в свой выходной. Меня совершенно не интересует судьба какого-то там уволенного чиновника из садка для клонированных проституток. Что вы вообще себе позволяете?

— Терпение, — заверил Йенг. — Терпение, сикх. Лейтенант, продолжайте.

Лейтенант кивнул.

— Да, господин, я понял, постараюсь короче, — заявил он, — в общем, шеф, там разгружается в сутки до сотни кораблей. Артели шляется среди пирсов в легком скафандре, общается со всяким сбродом. Следить очень тяжело, но по слухам — он набирает команду и собирается зафрахтовать корабль.

— Корабль? — искренне удивился Пуна. — Зачем когнату, уволенному из Нуля с его ничтожным пособием, настоящий космический корабль? Вы не ничего путаете?

— В том-то и дело, что нет, ваше превосходительство, я уверен. Информацию подтвердили сразу четыре разных источника, в том числе один — очень достоверный. Бухгалтерия порта, будь она не ладна!

— А какой именно корабль? — задал наводящий вопрос Йенг.

— Военный, господин нукер, — лейтенант покачал головой, — так вот, судя по бухгалтерским проводкам, с которыми мне, благодаря удостоверению ССБ, удалось ознакомиться в порту, Артели арендовал, ни больше, не меньше, настоящую патрульную монеру — самое большое боевое судно, которое только можно снять у нас в ИЦе. Броня третьей степени, бортовые орудия, какими пользуются пограничники союзных планет. Хватит, чтобы разнести небольшой континент на поверхности или выкопать орудийными залпами море. Общая стоимость сделки по финансовым проводкам составляет почти двадцать миллионов кредо.

Одутловатый Пуна присвистнул.

— Ничего себе!

— Ну как? — спросил Йенг довольно. — Вы заинтересовались? Лейтенант, продолжайте.

— Да, шеф. Так вот. Опять-таки для справки, сумма выходного пособия Шайрона Артели составила сорок тысяч душ вместе с отпускными и надбавкой за выслугу в пятьсот лет. Вопрос: где он взял остальные деньги?

— А он расплатился по названной вами сделке? — поинтересовался начальник ОРО.

— Конечно! Это же законченные бухгалтерские проводки, а не просто счета или договор.

Одутловатый открыл рот, чтобы еще что-то спросить, но тут Йенг вежливо кашлянул.

— Простите, но я перебью, — заявил он. — Меня, к вашему сведению, вообще-то волнует не столько то, откуда этот человек взял такие деньги (это как раз очевидно), сколько то, для чего он их так тратит?

— А есть идеи?

— Разумеется, сикх, мы ведь ССБ, а не служба мониторинга за уволенными в запас руководителями шлюхоферм. Итак. Говорит ли вам о чем-нибудь, как одному из руководителей Департамента крупнейших, это лицо и имя, — Йенг взял со стола одиноко лежащую там фотографию и сунул ее в сканер. — Сейчас отсканируется, и вы его увидите.

Фотография плавно вползла в паз аппарата.

Через три секунды застывшие на мониторе лица следователей и начальника ОРО уже уныло всматривались в лицо незнакомого человека.

— Не знаю, — невнятно проговорил наконец начальник ОРО, — вроде не видел. А что за имя?

Йенг торжественно застыл посреди собственного кабинета и назидательно ткнул указательным пальцем в своих замерших на экране собеседников.

— Габриэль Елисей Бруно, — произнес он медленно, с расстановкой. — Акционер Нулевого Синтеза и один из самых старых обитателей нашей вселенной, исключая, разве что самого великого Сэма Эливинера. Один из самых богатых демиургов Нуля. В свое время возглавлял ареопаг Корпорации и считается одним из ближайших и лучших друзей Творца. Основные средства впрочем, размещены не в Седане, а в более древних кластерах Корпорации, прежде всего — в банках Дуата. Видимо, поэтому, ваше превосходительство, он вам и не известен. Хотя я надеялся, что ваша служба все же более бдительна и следит за перемещением крупных капиталов и их владельцев из кластера в кластер.

— Демиругов слишком много, господин нукер, — возмутился статистик, — и никаких возможностей не хватит…

— Да я вас разве виню? — Йенг скорчил растерянную, извиняющуюся гримасу. — Да кто я такой, чтобы обвинять вас в халатности, ваше превосходительство? Никто. Так что успокойтесь. Габриэль Елисей Бруно прибыл в наш кластер ровно неделю назад, одновременно с небезызвестным вам Эс Си Руксом.

— О боже, тот самый Рукс!

— Вот именно тот самый. Так вот, прибыв в наш кластер вместе со знаменитым Саймоном, Габриэль Бруно, немедленно заявил в Департамент имущества о своем желании выкупить у Корпорации одну из звездных систем для частного проживания. Вам, в Службу статистических исследований, а тем более Департамент крупнейших, о сделке еще не сообщили, поскольку договор пока не подписан, но по линии Департамента имуществ эту информацию подтвердили. Да, такая продажа готовится. Вас сей факт не настораживает?

— С чего бы это меня должен настораживать факт приобретения демиургом-акционером недвижимости? Сделка стандартная. Да они же сотнями скупают звездные системы, чтобы устроить там межпланетный блядюшник!

— Да я не об этом, — отмахнулся старший нукер, — я о том, что два известнейших человека во вселенной — один самый старый акционер и сподвижник основателя Корпорации, а также один самый лучший специалист по инициации тшеди-экстрасенсов — одновременно прибыли к нам в кластер. Это не может быть совпадением даже по теории вероятности. Кластеров — триллионы триллионов в триллионной степени, а демиургов-акционеров — от силы миллиард человек. И тут сразу двое!

— И сразу побег этой шлюхи…

— И сразу некий ублюдок, который на скромное жалованье уволенного сотрудника нанимает целый военный корабль. Вы улавливаете?

Тут шеф ОРО немного смутился.

— Признаться, — заявил он, — не вполне. Я так понимаю, вы клоните, что все события связаны. Так, постойте, постойте… В отчете экспертов сказано, что беглянка — тшеди. Рукс — специалист по инициации. Что ж, эти факты увязываются хорошо. Допустим, в заговоре с Габриэлем Бруно Саймон Рукс тайно передает Артели на воспитание некоего клона с генетическими данными очень сильного «тшеди». Допустим, Артели выращивает его согласно секретному контракту. Потом приезжает Рукс, производит инициацию, но девчонка сбегает. Рукс, по сообщениям прессы, мертв и где воскрес — неизвестно, вероятно — как раз в одном из частных закрытых кластеров акционеров. Артели, который так и не передал свой товар заказчику, вынужден нанять на выданный ему аванс боевую группу, чтобы ее поймать и передать владельцу, дабы получить оставшуюся часть своих денег… Вы к этому клоните?

Йенг сдержанно рассмеялся.

— Вы знаете что, сикх? — воскликнул он. — Бросайте-ка свою статистику и переводитесь к нам, в следственный департамент.

— Ай, да катитесь к черту!

— А что? В проницательности вам не откажешь.

— Да какая еще проницательность! Тут же до дьявола непонятного. Вот, например, зачем вашим деятелям понадобился ее побег? Что, так перекупить нельзя было?

— А побег им и не был нужен, — Йенг вдруг резко посерьезнел, — это просто эксцесс, случайность. Катрина убила нескольких охранников во время занятий по пси-устойчивости. Ну знаете, эти ежемесячные жестокие изнасилования, принятые в школах для проституток… И согласно уставу ее должны были казнить. У злоумышленников просто не было другого выхода — или организовать ее побег с последующей охотой на затравленную дичь, или топка крематория — и прощай чудо-тшеди.

— Боже мой, боже мой! — запричитал шеф ОРО. — И что только нужно этим акционерам? Живут же — в золоте купаются. Все есть. Вместо домов — планеты, целые кластеры. Миллионы рабов, сотни тысяч агнаток! Чего еще надо? Вот, кстати, практический вопрос — а зачем вашим героям эта сверхтшеди?

Йенг дернул плечом и посерьезнел еще более.

— А вот это, ваше превосходительство, действительно сложный вопрос. Сам хапи Бруно, как известно, старый тшеди. Как и я, он практикуется на ментальном воздействии на нервную систему млекопитающих. Хомо сапиенс, как вам известно, всего лишь разновидность приматов с очень развитым мозгом и с большим пальцем обеих рук, противостоящим остальным пальцам ладони, чем собственно и славен. Чему собственно мы и обязаны нашей удивительной цивилизацией… Я, в отличие от него, — очень слабый тшеди. Могу, например, при отсутствии сопротивления с вашей стороны, произвести сканирование вашего мозга, ознакомиться с воспоминаниями. Могу заставить вас увидеть нехороший сон, но это, в сущности, ерунда. Аппаратура для NIT-прокрутки сделает это лучше, чем я, причем невзирая на ваше сопротивление. Я относительно молодой тшеди, хотя и старый когнат, мои шестьсот лет — это вздор и глупости по сравнению с возрастом того же Габриэля. Ему, как известно, не менее девятисот миллионолетий. Вдумайтесь в эту цифру! Габриэль — один из самых старых живых существ нашей вселенной исключая, разумеется, самого Учредителя Нуля, возраст которого измеряется более чем миллиардом лет, а также известного по всему Арт-Континиуму господина Эливинера, знаменитого сподвижника Бога Смерти. Вы можете себе представить, до каких пределов может развиться талант тшеди, если его развивать так долго? Уже много тысячелетий Габриэль Бруно не является служащим Корпорации, а, напротив, является одним из ее демиургов-акционеров. Это значит, что ни один официальный представитель Нуля, ни один чиновник, ни один следователь, кроме специальных дознавателей «ареопага акционеров», не имеет права покопаться у него в мозгу и определить его силу экспериментально. А это значит…

— Что никто не знает предела его способностей.

— Именно так! Кое о чем мы можем лишь догадываться. Габриэль последние сто — двести лет активно увлекается игровым бизнесом. Ему принадлежат свыше тысячи роскошных казино по всему обширному Мирозданию Корпорации. В основном — в ее наиболее старой части. В столицах древних кластеров открыты крупные игровые заведения. Например, знаменитая планета «Роза», мир-казино. Там проигрываются миллиарды, но все это чушь! Что такое для акционера Нуля миллиард душ? Доход от одного стандартного пакета акций Корпорации исчисляется триллионами душ в один банковский день. Поэтому казино Габриэля нас мало привлекали. Кроме одного! Непосредственно в частном домене Габриэля, в его личном закрытом кластере, где размещается упомянутая мной планета «Роза», в одном из отелей открыт так называемый «Закрытый клуб Нуля», в который входят только акционеры. Вы понимаете меня, Пуна? Информация, которой я с вами сейчас делюсь, закрыта для гражданских, не имеющих непосредственного отношения к этому делу, так что постарайтесь не разглашать. Нам не нужны проблемы с прессой.

— Конечно, — Пуна кивнул, — но в чем же связь? Допустим, открыто элитное казино для акционеров Нуль-Корпорации. Это что, преступление?

— Само по себе — нет, разумеется. Но в совокупности с прочим — несомненно.

Пуна пожал плечами.

— А во что там вообще играют? Автоматы? Кости? Рулетка? Ставки на бойцовских животных?

— Да что вы… все проще. Покером балуются.

— Банально.

— Ну, как сказать. Ставки зашкаливают за триллионы душ. Люди проигрывают огромные состояния, а потом умирают последней смертью. Вы слышите, Пуна, умирают без воскрешения, не реинкарнируясь после смерти в новых телах!

— Да что вы говорите…

Но Йенг отмахнулся.

— Всего пострадало уже восемь человек, — продолжил он, — все восемь демиурги-акционеры, входят, вернее, входили в первую сотню богатейших людей Корпорации. Сейчас я выведу вам на экран список имен и состояний, ознакомьтесь!

Список порхнул на экран, и Пуна вчитался.

— Бог мой, здесь даже Джулиан Ши, бывший глава правительства Корпорации?! — всплеснул руками шеф ОРО.

— Даже он. Именно с него, кстати, началось расследование, и возникли первые подозрения по поводу схожести всех инцидентов. Признаюсь, на первый случай мы не обратили внимания. Все выглядело довольно просто и понятно. Зажравшийся демиург, свихнулся со скуки, продул состояние и покончил самоубийством. Уже второй случай вызвал подозрения в грязной игре или… в чем-то, совершенно нам не понятном. А ССБ не допускает неясностей в подконтрольной ей сфере! Ни мотивов, ни основания для возбуждения расследования у нас не было, мы просто зафиксировали странное совпадение — и все. Однако Габриэль приглашал к себе в клуб только богатейших людей Искусственного Мироздания, и уже третьим в списке стал хапи Джулиан Ши. Известнейшая личность, политик, ученый, администратор, публицист и, самое важное, отличный игрок в покер. Он продулся Габриэлю в прах за два часа, за двенадцать ставок! Вопрос перестал быть просто странным и резко стал почти политическим. Вот тогда мы и начали прощупывать Габриэля Бруно на предмет махинаций.

— И?

— И ничего! Целых два сезона пристального наблюдения показали, что игра в «Закрытом клубе» ведется честно. Ни подставных игроков, ни крапленых колод, ни тайных камер слежения, ни тузов в рукаве. Сначала мы предполагали, что, используя свои способности тшеди, Габриэль считывает информацию о картах на руках своих противников с их зрительного нерва, потом — что он считывает мысли, заставляет открыть тактику, угадывает ходы. Но оказалось — ни то, ни другое. Наши специалисты утверждают, что все названные действия не способны обеспечить нечестному игроку подобных разгромных и прошу заметить простейших партий. Вы сами играете?

— Совершенно не играю, среди чиновников это не приветствуется.

— Понимаю. Я сам не то что бы игрок… а так, разбираюсь в принципах. Насколько мне известно, сам хапи Бруно до открытия первого собственного казино также не увлекался покером и азартными играми и, даже став владельцем мощной игровой организации, никогда профессионализмом не блистал. Так вот. Уровень его как игрока в этих титанических состязаниях, где ставкой может выступать целая звездная система, не стал выше его обычного уровня. Вы понимаете? Партии простейшие, как будто разыграны подростками или новорожденными клонами. Выигрыши Габриэля Бруно — это не результат везения или высокого профессионализма. Все партии рассчитаны на полный идиотизм соперника, на поиск в его тактике катастрофических ошибок… Ошибок, которые регулярно совершаются! Ошибок, которые регулярно совершаются умнейшими людьми нашего Мироздания, древнейшими, мудрейшими, могущественнейшими ее обитателями, владельцами огромных компаний, недвижимости из звезд и планет, имеющих сотни лучших консультантов по всем вопросам и огромный жизненный опыт, накопленный тысячелетиями! Такие ошибки могут совершаться только специально!

— Вы хотите сказать, разоренные Бруно демиурги подыгрывали ему?

— Именно, других вариантов просто нет.

— То есть сначала богатейший акционер, владелец миров и триллионов добровольно садится за игровой стол против этого вашего Габриэля, умышленно продувает ему за пару часов все свое немыслимое состояние, а потом выходит из казино и стреляет себе в рот из бластера от отчаяния и осознания нищеты?

— В точку!

— Да это же бред! С чего бы тому же господину Ши так поступать?

— С того, что в момент игры мистер Ши не являлся Джулианом Ши в полном смысле этого слова.

— Гипноз? Нейропрограммирование?

— Да при чем тут гипноз! Гипноз и нейрокодировки — это старые, давно известные шутки, ментоуловители устанавливаются во всех казино уже тысячи лет, если бы дело было просто в гипнозе, мы поймали бы Габриэля за руку в первый же день. Нет-нет, все не так просто. Мы имеем дело с настоящей революцией в области пси-энергетики! Но пока это лишь версия. Мы предполагаем, что Габриэль дрессирует в кластере Роза множество тшеди особого рода, способных на вещи, которые не в силах выполнить никто другой. Гипотетически в его распоряжении есть существо, способное на проникновение в голову другого человека, на перенос в его мозг своей матрицы. Не просто на чтение мыслей, поймите, а на полное проникновение. На замену прежнего разума на свой собственный. Это существо, по мнению моих специалистов, способно полностью завладеть разумом человека, переподчинить его себе, по крайней мере, на время. На те несколько часов или дней, которые необходимы, чтобы получить от Габриэля предложение сыграть в его казино, прибыть в это казино лично с минимумом охраны, продуться до нитки, подписать все бумаги по передаче собственности, зафиксировать официальный отказ от хеб-седа, выйти наружу и прострелить себе голову. В общем, сикх,мне нужна ваша помощь.

Пуна уныло поморщился. После столь пафосного монолога столь скромная просьба звучала как минимум бледно.

— Все чем могу, — сказал он, разведя на экране руками, — служба статистики к вашим услугам, сикх!

Квитирование 3 Обезьяна как гостеприимный хозяин

Несмотря на все условности, сопровождавшие побег из школы проституток, Катрина Бета во время межкластерного полета старалась держаться как можно благоразумней. Стараясь не показывать даже самой себе нарастающее беспокойство, оставшееся время пути она спокойно сидела и неспешно перебирала файлы, открывающиеся на огромном экране фальшивого космического окна. Изредка, когда роскошное тело постельной рабыни затекало от неподвижности, шатенка меняла позу, перекладывая бесконечные ноги с одной на другую, и тяжко вздыхала, закатывая голубые глаза. Электронный «дворецкий» — корабельный мозг и, пожалуй, единственное существо, способное спокойно беседовать с умопомрачительно сексуальной девицей, вещал тем временем скучным речитативом:

— Итак, справка, — скучающим человеческим голосом читал искусственный разум, — Сэм Эливинер Тивари. Акционер Корпорации Нулевого Синтеза, один из лучших и ближайших друзей Творца.

Предположительное место рождения — Древняя Земля. Предположительно — самый старый из зарегистрированных в Нуль-Синтезе представителей вида «человек разумный». Предположительный возраст — девятьсот восемьдесят миллионолетий.

Предположительно — близкий друг Учредителя и один из организаторов проекта «Мироздание Нулевого Синтеза», стоящий у истоков существующей вселенной.

Предположительно — пользователь альтернативного хеб-седа и обладатель индивидуального канала связи с Учредителем Нуля.

В прошлом занимал должности:

Председатель Стратегикона Корпорации — дважды (ссылки прилагаются).

Председатель Экклесии Акционеров Корпорации — восемь раз (ссылки прилагаются).

Председатель Ареопага Корпорации — пять раз (ссылки прилагаются).

В последний раз избирался на пост Председателя Ареопага 2 табиса 8519 года от Э. Х. Х. Избран 38 сессией Экклесии Акционеров XI созыва 1 фармутина 2187 года Э. Х. Х., освобожден от занимаемой должности постановлением, принятым 106 сессией Экклесии Акционеров XI созыва.

За время своего последнего председательства произвел существенные реформы социального обеспечения и страхового здравоохранения. В частности, существенно увеличил выходные пособия для агнатов, но в то же время значительно сократил социальные трансферты на содержание когнатов-безработных, тем самым стимулировав более интенсивное развитие экономики сферы услуг в молодых кластерах.

За время своего последнего председательства награжден Экклесией Акционеров Почетной грамотой Экклесии, двумя высшими орденами Корпорации первой категории и двадцатью медалями — по числу эпох, в течение которых возглавлял Совет (ссылки прилагаются).

В настоящее время в шестнадцатый раз за свою жизнь находится на заслуженной пенсии. Официальная резиденция и почтовый адрес — закрытый кластер «Буцефал-Шестимирье», код (приводится ссылка), электронный ящик (приводится ссылка).

Возглавляет Фонд «Бессмертие» нашей подмножественности (есть ссылка на сайт) и яхт-клуб «Аргос», объединяющий обладателей гоночных «системных» яхт (есть ссылка на сайт).

Внесен в Книгу рекордов Нуля (приводится ссылка) как самый старый, ввиду отсутствия иных претендентов, человек в существующей вселенной и единственный, кроме Учредителя Корпорации официально зарегистрированный уроженец Древней Земли. По справке все, сикха.

— Все? — красавица удивилась. — Так мало?

— А чего вы хотели, сикха? — казалось, искусственный разум даже фыркнул в глубине своих проводов. — Как следует из справки, Сэм Эливинер Тивари один из самых старых и могущественных демиургов-акционеров Нуля, и естественно, что про него в СИНК почти ничего нет. Вот спросите в Сети про наместника какой-нибудь удаленной планетарной республики — и вам выдадут все вплоть до количества волос на его лысеющей президентской голове. Конфиденциальность — это достояние очень богатых людей, сикха. Невероятно богатых и фантастически могущественных.

— Ясно, убедил. — Катрина изогнулась как кошка и потянулась. — Слушай, когда мы наконец прибудем?

— Совсем скоро, сикха, пара межкластерных переходов и все. В целом, с учетом перелета по пространству транзитных кластеров, осталось около сорока минут. Однако начать переговоры с охраняющими границу кластера пелтастами вы можете отсюда. Вам набрать номер?

— Нет, пожалуй, — совершенно по-мужски Катрина потерла подбородок, словно отдавая последнюю дань почившему в ее голове легату Катилине, — думаю, подождем до прибытия, сорок минут — это немного.

Не теряя времени, Кэти вновь активировала поисковую программу и погрузилась в скользящее через Сеть море информации. Компьютерный мозг-дворецкий услужливо комментировал, разъясняя суть открывающихся перед ее глазами текстов, цветных картинок, фотографий и схем.

К немалому разочарованию Катрины Беты, в Сети отсутствовала даже фотокарточка Сэма Эливинера, между тем ей, почему-то очень хотелось увидеть именно лицо этого загадочного Человека. Именно «Человека» — с заглавной буквы. Надо же, возраст восемьсот миллионолетий! В силах ли человеческий разум в принципе прожить такую неописуемую глыбу лет? Не зря, ох не зря, подобных Эливинеру существ называли Богами Нуля, — хотя бы потому, что «людьми» эти таинственные древние создания, единственные, кто видел безвременно почившую Древнюю Землю и Естественную Вселенную — мертвую прародину человечества, называться по определению не могли. Вглядевшись в черты Заказчика, как казалось Катрине, она могла бы лучше прочувствовать его намерения и цели, даже в том случае если бы этим «лицом» выступала всего лишь маленькая сетевая фотография. Разумеется, подобные мысли были не логичны и ни на чем не основаны, но все же Катрина сильно расстроилась, не обнаружив никакого изображения хапи Эливинера и осознав, что любая информация о настоящем и прошлом этого древнего демиурга Нуля хранится в информационной паутине в столь ограниченном и усеченном виде.

Усвоив, что на запрос о хозяине кластера Буцефал она не найдет ничего, кроме того, что уже получила, Катрина решила сконцентрировать свое внимание на возможной «сопутствующей» информации. Прежде всего на данных о самом кластере, куда ее нес как на крыльях могучий бронированный «Гоготан». Здесь, к ее неописуемой радости, информации оказалось больше. Хотя, безусловно, для раскрытия всей картины и ее было явно недостаточно.

Во всяком случае, порывшись в реестрах купленных агнатов, Кэти с удивлением обнаружила, что хозяин кластера не склонен к приобретению должников-клонов. За последние столетия, согласно данным Департамента работорговли, хапи Сэм Эливинер Тивари приобрел всего восемнадцать человек «неопределенной профессиональной принадлежности», что значило — не секс-агнаток и уж, тем более, не секс-агнатов, поскольку и те, и другие помечались в реестрах особой графой.

Обнаружив файл Департамента статистики, Кэти удивилась еще больше. Население кластера Буцефал по имевшимся данным составляло не менее двухсот миллионов особей, причем как гомо сапиенс, так и «чужих». Это представлялось воистину удивительным, причем вовсе не тем, что население было настолько мало. Напротив, для частного кластера подобная численность являлась обескураживающей — можно сказать невероятно огромной!

На планетах, принадлежащих Корпорации или вассальным ей государствам Торгового союза, обычной являлась численность в десятки миллиардов особей на один мир и триллионы триллионов особей — на один кластер. И это было понятно — планеты стоили денег, земля, воздух и вода на них не обходились бесплатно и потому плотно заселялись.

Однако в частных мирах демиургов картина всегда была принципиально иной. Жителями частных кластеров могли стать только обслуживающие Бога-Акционера рабы, и потому, учитывая ограниченные возможности любого, даже самого совершенного, человеческого тела к удовольствиям и досугу, численность обитателей кластеров демиургов не могла превышать нескольких миллионов существ, даже при гигантских размерах самого кластера. Поэтому цифра в двести миллионов разумных жителей в относительно небольшой, малопланетной вселенной Сэма Эливинера, безусловно, впечатляла.

Но самым вопиющим открытием, которое смогла сделать Катрина, копаясь в библиотеках Сети, оказался файл «Сертификаты и проектно-строительная документация», обнаруженная беглянкой в разделе Департамента архитектуры. Частью этой «проектной» документации был «Технический паспорт имущественного комплекса кластер Буцефал» с наглядными схемами составляющих ее объектов.

Раскрыв страницу, Катрина хмыкнула от удивления. Перед ней находилась двухмерная развертка кластера, как бы «вид сверху». Все космические тела и орбиты таких тел в границах кластера Буцефал располагались в одной плоскости пространства, так называемой плоскости эклиптики, поэтому найденный Катриной «вид сверху» давал вполне наглядное представление о конструкции этой космической системы.

Ничего подобного Кэти не видела никогда прежде. По ее представлениям обычной схемой для расположения в звездной системе звезд и планет было размещение звезды в центре и последовательных орбит планет вокруг нее. В принципе, при некоторой несложной фантазии Кэти могла с легкостью представить себе систему, в которой бы все тела вращались не вокруг звезды, например, а вокруг очень большой планеты, или, наоборот, вокруг центральной звезды вращалось бы несколько звезд со своими планетами.

Однако Буцефал категорически не соответствовал ни традиционным представлениям, ни собственной фантазии Катрины Беты.

Как и всякий другой кластер, Буцефал, согласно данным техпаспорта представлял собой ограниченную пространственно-временную ячейку, совершенно независимую от других частей Искусственного Мироздания. Как и большинство других кластеров, он являлся «шаром», замыкающимся сам на себя в четырёхмерном пространстве. Однако на этом обычности Буцефала, пожалуй, исчерпывались и начинались странности.

Во-первых, все космические тела внутри кластера вращались вокруг… пустоты! Никакого тела, кроме нескольких тонн космического мусора и пыли в этом месте не наблюдалось. По всей видимости, пространство в центральной точке планетарной системы Буцефала по прихоти заказчика создания данного кластера имело свойство некого «центра масс», и в результате все элементы системы обращались по идеально круглым орбитам вокруг этого места.

Во-вторых, кластер включал несколько категорий объектов, и все они распределялись попарно. В Буцефале имелось две абсолютно одинаковых по размеру звезды, две абсолютно одинаковых по размеру планеты и пара металлических, абсолютно одинаковых внешне военных сателлитов, настолько огромных, что их вполне можно было сравнить с планетами. Правда, к слову сказать, военные сателлиты существенно различались размерами, но все же очень походили один на другой. Оба, в частности, имели форму правильных цилиндров (диаметром со «стандартную» человеческую планету), покрытых броней.

В-третьих, система Буцефала имела планеты-кольца.

Где-то и когда-то, но совершенно неизвестно где и когда, Катрина помнила, что в некоторых мирах возможно существование планет-колец, неких огромных искусственных образований, опоясывающих звезды подобно гигантским замкнутым лентам. Такие кольца, как знала Катрина, являлись уменьшенным вариантом космических сфер — особых, также искусственных, образований, создававшихся космическими инженерами как альтернатива обычным шарообразным планетам. Обычные планеты, согласно мнению этих умников были слишком расточительны, ибо улавливали только ничтожную часть энергии, излучавшейся родной звездой, а большую часть этой энергии выпускали в открытый космос. Для более «полного» использования такой энергии рекомендовалось создание «сфер» или «колец». И те, и другие поглощали неизмеримо большее количество солнечных лучей, чем обычные годные для человека планеты и, безусловно, имели неизмеримо большую площадь для расселения.

Здесь, впрочем, назначение колец, по всей видимости, было иным.

Ибо колец в Буцефале имелось целых три штуки, и размещались они в одной плоскости как друг с другом, так и с планетами-шарами. Различия состояли в том, что все планеты и звезды вращаются вокруг общего «пустого» центра в одном направлении, а кольца — в противоположном.

Осознав это, Катрина покачала головой. Она увеличила изображение Буцефала на экране и принялась тщательно рассматривать структуру кластера.

В самом центре системы, ближе всего к «пустой» точке с космическим мусором и пылью, кружились две обитаемые планеты. Обитаемость их была, впрочем, относительной. Планеты имели годный для проживания размер, годный состав атмосферы и приемлемую шкалу температур, однако, как показывали данные того же Департамента статистики, проживало на них очень мало существ, причем не только разумных, но и животных. Все это, конечно, удивляло.

Обе планеты были, как уже говорилось, полностью идентичны по массе и одинаково удалены от центра вращения всей системы. Кроме того, совершенно идентичными оказались скорости их движения по орбите, а также скорости их вращения вокруг оси — и та и другая оборачивались крайне медленно.

Чуть далее за планетами-близнецами, опять-таки на одинаковом расстоянии от центра вращения, кружились две звезды. Здесь ситуация повторялась — звезды были одинаковы до отвращения! Степень светимости, яркость, диаметр, скорость вращения и движения, масса и удаленность от центра Системы поражали своим постоянством.

Изучая звезды, Катрина, впрочем, обнаружила еще один оригинальный элемент «сходства» космических тел Буцефала. Скорости вращения звездной и планетарной пары оказались строго пропорциональны их расстояниям от центра системы.

Звезды вращались быстрее, но находились дальше. Причем это «дальше» неизвестный конструктор рассчитал таким образом, что и обе звезды, и обе планеты постоянно находились на одной линии.

Далее за парой звезд и планет располагались бронированные планетоиды-сателлиты. Эти отличались друг от друга в достаточной степени — у них были разные массы и разные скорости вращения, и сходство они имели только внешнее — гигантские ощетинившиеся космическими орудиями бронированные цилиндры.

А вот кольца разделяли всю эту систему на зоны.

Первое кольцо казалось отлитым из золота — настолько ярко оно переливалось в свете звезд на голографическом экране. Впрочем, Катрина ведь смотрела на него не своими глазами, вполне возможно, что это только иллюзия на мониторе?

Второе кольцо казалось выкованным из серебра. Оно было как-то странно вывернуто и не походило на привычную и вполне объяснимую форму «ленты» первого кольца.

И, наконец, третье кольцо казалось созданным из самой тьмы. На экране монитора оно изображалось четкими границами тщательно прорисованных белых пунктирных линий, однако Кэти почему-то засомневалась, что в открытом космосе она сможет увидеть подобные белые черточки. По всему выходило, что третье кольцо выкрашено в густой черный цвет и практически невидимо на фоне космической бездны.

Располагались кольца точно между орбитами других тел. Первое, самое маленькое кольцо кружило вокруг центра вращения системы, охватывало планетарную пару и как бы отделало обе планеты от звезд. Второе кольцо окружало звездную пару и как бы отделяло ее от всего остального космоса. Именно здесь, за вторым кольцом, кружился по стационарной орбите первый военный сателлит — тот что поменьше. За ним, отгораживая уже его от оставшейся части кластера, располагалось третье кольцо. И уже за ним кружилось вокруг общего центра последнее тело системы — второй, наиболее крупный, бронированный военный сателлит-пограничник.

Вся система, таким образом, как бы походила на крепость, на укрепленный рыцарский замок с тремя последовательными стенами. Наличие подобной конструкции в открытом космосе, конечно, удивляло.

Тем временем отпущенные Кэти на изучение кластера сорок минут почти истекли.

Потянувшись, беглянка отключилась от глобальной Сети и откинулась на спинку кресла. Наверное, столь интенсивное поглощение информации было излишним, — подумала она. Узнать все, что нужно, в любом случае не получится, а вот усталость успела накопиться. Пожалуй, ей следовало бы отдохнуть, а не рыться в электронных файлах. С этими мыслями Кэти закрыла глаза, проверила контрольный (второй) предохранитель наручного бластера-перчатки и попыталась вздремнуть.

Очень скоро экран снова ожил.

— Сикха, мы прибыли, — произнес робот-дворецкий. — Кластер Буцефал, преддверие кластера. Координаты ноль-десять, угол пятнадцать от гравитационного центра системы. Простите, что не побеспокоил вас раньше, госпожа, не хотел будить. Однако на связи пограничники, они сами вышли на контакт. Будете отвечать?

— А мы можем проигнорировать? — Катрина печально усмехнулась, протерла глаза тыльной стороной ладони и, глубоко вздохнув, выпрямилась перед экраном.

Момент истины, подумала она, призванный решить ее судьбу, приблизился решительно и бесповоротно. Впрочем, этот момент неумолимо приближался уже более суток, совершенно независимо от ее воли. Ни изменить, ни как-то повлиять на маршрут монеры «Гоготан» Катрина Бета не могла, а поэтому теперь, на самом пороге своего нового будущего, ее ничто не беспокоило. Беглянка села совершенно расслабленно и не думая почти ни о чем. Руку оплетал эстимет, годный только на то, чтобы спалить из него пару поддонков. Ничего более она сделать не в состоянии, — ну и плевать. Здравствуйте, Сэм Эливинер Тивари!

— Давай контакт, — устало пробубнила она.

* * *

Через мгновение перед глазами мигнула заставка видеосвязи, а вслед за ним возникло печальное мужское лицо отставного военного. Военный обладал правильной формы черепом, почему-то непокрытым даже фуражкой, мундиром артиллериста с яркими эполетами (после «школьных» прогулок по глобальной Сети Кэти немного разбиралась в особенностях местной формы) и замученными скукой глазами.

— Рад приветствовать вас в кластере Буцефал, сикха, — произнесло «лицо». — Пожалуйста, назовите ваше имя, номер идентификации судна и цель визита.

Перед ней, по всей видимости, находился дежурный пелтаст. Усатый, крупноголовый и почему-то очень грустный, пограничник общался вяло, взирая на роскошную полуголую девушку на экране без малейшего энтузиазма. «Импотент», — подумала Кэти и пожала хрупкими плечами.

— Мое имя Катрина Бета 19-725, — сказала она, улыбнувшись открытой, обезоруживающей улыбкой. — Судно называется «Гоготан». Это туристическая яхта, но номер ее идентификации мне неизвестен. О цели своего визита, сикх, я также не имею ни малейшего представления.

Офицер на экране предостерегающе помотал головой, поджал губы и уже поднял руку, чтобы обвиняющее ткнуть в Кэти пальцем, но девушка, предупреждая его реакцию, заговорила быстрее, решив не тянуть с бюрократическими вопросами и сразу хватать быка за рога. В конце концов, она находилась в частном кластере и любые законы Нуль-Корпорации имели тут ограниченную силу.

— Я агнат, заказанный вашим хозяином в Высшей школе общительниц Шайрона Артели, — поспешно пояснила она. — Примерно сутки назад ваш господин прислал за мной этот корабль и своего представителя, некого Саймона Рукса. Владелец кластера, демиург Корпорации Сэм Эливинер Тивари, отдал за меня очень большие деньги. Вы понимаете? Заплачены деньги. Я — собственность вашего господина!

Конечно, это было вранье, но оно, похоже, подействовало. Заплачены деньги? Что ж, офицер на экране заколебался.

— Если я не нужна, то могу и отправиться обратно, — продолжила атаку Катрина Бета. — Дайте мне официальный отказ на доступ в кластер. Я слышала, если демиург не использует агната, не содержит его и запрещает доступ в свои владения, то последнее расценивается как расторжение «рабского» контракта.

А вот это уже было правдой.

— Минутку, — обескураженный ее напором, пограничник на удивление быстро капитулировал и уперся взглядом в дополнительный монитор ниже большого экрана, — Мне… мне, сикха, необходимо некоторое время, скажем так, для уточнения информации, — он помялся. — И да, не вздумайте улетать — я буду расценивать это как попытку бегства агната из кластера.

Катрина удовлетворенно кивнула: «Поздравляю, ты снова рабыня», — состроила гримаску она.

— Буду ждать здесь, — произнесла девушка вслух и отключила видеосвязь.

Еще через полчаса корабельный экран опять вспыхнул.

Катрина, которая все это время сидела, не двигаясь, в полудреме, уже привычно поджав под себя роскошные ноги, пошевелилась и, прищурившись, уставилась на экран.

«Кластер Буцефал. Вызов! Кластер Буцефал. Вызов!» — мигало на нем.

— Связь, — спокойно сказала Катрина, подтянулась на ручках своего кресла и поправила волосы.

Повинуясь ее команде, мигающая надпись пропала и на мониторе во всю ширину вспыхнуло изображение вызывавшего. Крупноголовый офицер-пограничник приветственно кивнул, но глаза его при этом выглядели какими-то напряженно-недоверчивыми.

— Госпожа, — торжественно произнес он, — сейчас я соединю вас с хозяином кластера, демиургом Нуля хапи Сэмом Эливинером Тивари. Вы можете переговорить.

Изображение сменилось.

Вообще-то, Кэти искренне полагала, что после пройденных злоключений смутить ее в этом мире может разве что разряд эстимета, прошедший сквозь черепную коробку, однако после первого же взгляда на собеседника нижняя челюсть девушки отвисла сама собой.

На красавицу-агнатку большими и очень умными глазами с экрана смотрел пушистый розовый шимпанзе.

Шимпанзе улыбался совершенно по-человечески.

* * *

— Вы, я вижу, несколько не так меня представляли? — спросил обезьяноподобный демиург низким мужественным голосом после очень продолжительного молчания.

Кэти молча и с мрачным удивлением осмотрела собеседника снизу вверх.

— Вы — Сэм Эливинер Тивари? — недоверчиво спросила она.

— А вы — мой агнат, купленный за «большие деньги» в совершенно не известной мне школе наложниц?

— Вы не ответили на мой вопрос, — произнесла Кэти очень серьезно.

— А вы — на мой. Вообще, с каких это пор я обязан отвечать на вопросы собственных секс-агнаток? — шимпанзе осклабился, видимо, серьезность на столь красивом женском лице его забавляла. — Если не ошибаюсь, когда рабыня впервые обращается к хозяину, она должна делать это, находясь в позе Kharru-Da, причем будучи совершенно обнаженной. А вы стоите прямо и, насколько я могу судить, на вас что-то надето. Вы уж определитесь, сикха, — моя вы наложница или нет.

— То, что я — ваш агнат, это только предположение, — нахмурилась Катрина.

— И его легко проверить, — тут же подтвердил демиург. — Минуту назад я попросил своего секретаря сделать запрос в финансовую службу, и скоро они сообщат, был ли когда-либо совершен денежный перевод с моих счетов в пользу названной вами агнатской школы. «Высшая школа общительниц Шайрона Артели», так, кажется? Да-да. Но уже сейчас, навскидку, просто на память, я могу заверить, что никогда вас не заказывал и ни название вашей школы, ни ваше прелестное личико мне ничего не говорят.

Катрина недоуменно нахмурилась. Определенно она уже ничего не понимала. Если демиург Эливинер является ее Заказчиком, то какого черта он ломает тут комедию?

— Я уверена, что бухгалтерия подтвердит эту сделку, — соврала Катрина Бета. — Дело в том, что в школе Артели я совершила проступок и была вынуждена бежать. Но перед этим мое тело было заранее оплачено человеком по имени Сэм Эливинер, то есть вами. И теперь, после побега, вы остаетесь моей единственной надеждой на сохранение жизни. Если меня поймают, мне грозит полное стирание. А если вы признаете меня своей, то я останусь жить.

Шимпанзе посмотрел на нее очень странно.

— И вы за этим приехали? Чтобы вернуться к хозяину после побега? О-хо-хо, — он вздохнул и совершенно по-обезьяньи поскреб под мышками. — Признаться, когда я видел начало Нуль-Корпорации, я и не думал, что человечество настолько добровольно согласиться жить в цепях и оковах рабства.

— Но рабство — это неверный термин, — растерянно возразила Катрина, поминая заученный некогда урок. — Правильный термин — «агнаты», должники Корпорации.

Шимпанзе снова взглянул на нее с интересом.

— Вас хорошо обучили, — откомментировал он — Тявкаете по команде заученным лаем. Я полагаю, что вам, как агнату, а тем более наложнице-агнатке, специально созданной Корпорацией для унижений и сексуального насилия, должно быть известно, что слова — это всего лишь фикция, не способная отразить сущность явлений. Ваш статус агната на самом деле слишком мало отличается от статуса доисторического раба из какой-нибудь Древней Ассирии, с той лишь разницей, что древний раб мог покончить жизнь самоубийством и прекратить страдания, а вы… вы обречены нести это бремя вечно. И потому не нужно схоластики, сикха, не вам объяснять мне, где черное, а что белым-бело. Впрочем, вы наверняка не знаете даже, что такое Ассирия…

Произнеся тираду, шимпанзе потерял интерес к беседе, отвернулся и скучающим взором взглянул куда-то в сторону, — возможно, в сторону дежурного офицера-пограничника, чтобы прервать контакт.

Катрина напряглась. Признаться, она просто опешила. Вот уж чего беглянка не ожидала, так это сопротивления оплатившего ее Заказчика после появления присланного им корабля в его личном, закрытом кластере демиурга. Выходит, Сэм Эливинер Тивари — не Заказчик?

С одной стороны, поведение бога-обезьяны выглядело совершенно естественным, Сэм Эливинер абсолютно натурально и решительно не признавал в ней заказанный им товар.

И… и Катрина совершенно не представляла себе, что делать, если она не сможет войти с ним в контакт. Как поведет себя в этом случае корабль Рукса? Но даже если он ей подчинится, то куда бежать? Снова прыгать по молодым кластерам? Делать это бесконечно попросту невозможно, а перепрыгнуть на «Хохотуне» в одну из обитаемых вселенных — значит просто дать себя зарегистрировать детекторами ИЦев и в конечном итоге — поймать.

А что последует вслед за этим? Смерть? Дисквалификация в «армейское» имущество для релаксации солдафонов?

Щеки залило пунцом, момент был критический. Где-то здесь, за ровной плоскостью плазменного экрана таилась истина ее пробуждения. Правда о ее таинственном прошлом и отражение загадочного настоящего — и она не могла отступить.

— Послушайте, — воскликнула Катрина с жаром, предупреждая команду акционера-обезьяны на отключение связи, — я не могу уйти! От вас зависит само мое существование, сама моя жизнь!

Шимпанзе вяло обернулся. Взор его был скучающим.

— Но ведь это ваша жизнь, сикха, — спокойно возразил он. — И для того, чтобы сохранить ее, мне придется произвести извинительный платеж в пользу изготовившей вас школы, из которой вы совершили побег. А это наверняка круглая сумма. Зачем мне подобные хлопоты?

— Всего несколько тысяч кредитов для могущественного богатого демиурга!

— О, бросьте лесть, мадам. Деньги — это деньги. Я не был бы так богат, если бы был расточителен. Хотя, признаюсь, глядя на вас, сударыня, я немного жалею, что не привык бросаться деньгами. Выглядите вы… достойно.

Повинуясь внезапному порыву, поражаясь сама себе и еще более удивляя спрятавшегося в ее мозгу катафрактария Катилину, Катрина Бета подалась вперед, опустив руки вдоль тела. Ее тонкая куртка широко распахнулась от этого стремительного движения и открыла монитору упругую, стянутую узким хитоном грудь. Для старого кавалериста демонстрация выпуклостей не являлась привычным действием, но девушка по имени Кэти не видела других способов.

— Так разве я не достойна вас, господин? — спросила Катрина. — Посмотрите, я…

— Прекратите. — Обезьяна брезгливо поморщилась. — Я, собственно, не являюсь человеком уже свыше пятисот миллионолетий, и такие вещи, как секс, сон, пища, исторжение экскрементов или любовь, а также прочие потребности человеческого тела меня мало интересуют. Я сделал вам комплимент исключительно из эстетических соображений. Красивым женским телом можно восторгаться и просто так, не испытывая плотских желаний, вы не находите?

— Но вы ведь меня оплатили! Эти самые деньги, о которых вы столь печетесь, уже заплачены. Я куплена — вами. Вы — мой Заказчик. Разве это не так?

Розоволосый примат при этих яростных словах явно заколебался. Уверенность, с которой говорила девушка, и ее напор, а, возможно, поразительная сексуальность, заставили его усомниться в собственной памяти. Он вновь развернулся к экрану — уже в полный корпус, и в его глазах опять мелькнул интерес. Теперь уже не Катрина, а шимпанзе внимательно, снизу вверх, осмотрел собеседницу, надолго задержав взгляд на ее глазах, рассматривая лицо.

— А вы ведь не врете, пожалуй, — произнес он наконец. — Хотя это и удивительно. Я действительно оплатил ваше изготовление? Откуда такие сведения у бесправной агнатки?

— Мне сообщил об этом бортовой компьютер корабля, на котором я прибыла. Это яхта «Гоготан», владелец — демиург-акционер Эс Си Рукс. Насколько я поняла, Рукс является вашим представителем, он постоянно таскает для вас симпатичных агнаток и…

— Что? — с забавными ужимками шимпанзе пискляво рассмеялся. На фоне низкого голоса, смех прозвучал очень контрастно. — Что вы говорите, сударыня! В течение вот уже более чем тысячелетия я не покупаю не то что наложниц, но даже садовников и поваров для парка и кухни. Мне вполне хватает тех двухсот миллионов бессмертных душ, что уже есть. Возможно, произошла какая-то ошибка… Постойте, а Рукс разве не специалист по инициации тшеди?

Кэти медленно подняла руку и коснулась указательным пальцем своего силя, активировав интерфейс нейрошунта. Длинные алые нити потянулись от ее рук во все стороны. Но две главные — вверх и вперед, сквозь экран, по связывающим два монитора невидимым нитям радиоволн и силиконовых проводов, соединяя ее бренное, но такое прекрасное тело с тысячами точек, спрятавшихся за плазменной панелью — с миникомпьютерами, управляющими освещением, сигнализацией, кондиционерами, телефонными станциями, видеокамерами и системами пожаротушения.

Свет в комнате демиурга Эливинера — на другом конце искусственной вселенной-кластера — предательски замигал.

— А разве вы заказывали не тшеди? — тихо спросила она.

Квитирование 4 Путешествие по кольцу

Час спустя, косолапо топая рядом с Катриной Бетой, вышагивающей рядом с ним гордым, почти подиумным шагом, акционер-шимпанзе походил на маленький мохнатый бочонок на тонких, изогнутых под непонятными углами ножках, и с такими же тонкими мохнатыми ручонками, вечно вертящимися над головой.

Сэм Эливинер постоянно жестикулировал, размахивая своими конечностями, словно крыльями ветряной мельницы, молотящими воздух под напором ураганного ветра. Наконец он не выдержал и схватил Кэти одной лапой за руку, чтобы опираться на собеседницу и, таким образом, ускорить свой шаг и поспевать за ней.

— Признаюсь, вы меня поразили своим рассказом, — заявил он, — эта история с побегом просто удивительна. Столько крови, бог мой! И конечно, мне совершенно непонятно то, чем забита ваша голова. В свое время я был не плохим психологом, и более того — единственным в команде нашего Учредителя, которого он пригласил для работы над Корпорацией. Большинство используемых ныне наборов стандартных воспоминании для прогов и самих программных миров созданы машиной на основе моих изначальных разработок. Их много, миллиарды, триллионы, но все они типичны, похожи как две капли воды.

Кэти кивнула.

Творец Буцефала уже битый час рассказывал ей о принципах, на которых было основано создание индивидуальных воспоминаний программных клонов.

Прежде всего, вещал косолапый демиург, для инициации искусственной личности у прога создавали иллюзию целостности его памяти, состоящей из последовательных и логически увязанных между собой отрывков: из детства, отрочества, молодости и зрелости, одно за другим. И обязательно — момента смерти, который должен выглядеть «естественно». Именно поэтому большая часть прогов-реципиентов из развитых миров «умирала» по обычным причинам — от болезни и старости, в солидном возрасте, и никак иначе. «Естественная смерть» являлась необходимым условием, чтобы у новоиспеченного прога после воскрешения не оставалось ностальгии, чрезмерно связывающей его с родиной, или навязчивых идей, типа отмщения врагам, или острого желания что-то исправить в своей прошлой жизни.

Кроме правила «естественной смерти», краеугольным камнем программирования памяти клонов являлся «примитивизм» выдуманного виртуального мира, из которого изымалась матрица. Человек, оказавшись в мире Нуль-Корпорации, считали медики, должен с необходимостью признавать для себя, что мир Нулевого Синтеза — это нечто более совершенное, чем место, где он жил раньше. В программных мирах человечество обычно не достигало выхода в Большой космос, обычно не имело доступа к параллельным мирам, и человеческие ареалы в «выдуманных» вселенных оставались ограничены одним убогим мирком с исчерпаемыми ресурсами.

И конечно же, третьим правилом ложных воспоминаний являлась «смертность». В программных мирах по определению жизнь человека должна была быть ограниченной. В них не было места бессмертию и хеб-седу.

Это последнее правило означало, что после пробуждения в Нуль-Корпорации у прога всегда будет побудительный мотив оставаться рабом и терпеть все те унижения и боль, через которые ему придется пройти — ради вечной жизни. «Вот он, — подумала Катрина, — краеугольный камень Искусственного Мироздания: все — ради бессмертия! Честь, совесть, человеческое достоинство, не говоря уже о такой вопиющей мелочи, как физическая оболочка. Жители Корпорации готовы отдать за бессмертие все, что у них есть, включая человечность!»

— Но мы отвлеклись, — продолжил между тем демиург. — У вас, насколько я могу судить, указанные принципы нарушены. Ваша память разорвана на клочки и целостной картины прошлого не сохраняет, хотя и охватывает короткими отрывками огромный период в триста лет, несмотря на ваш «месячный» реальный возраст. Кроме того, вам известны слова «прог», «шунт», «хеб-сед», что является невозможным нарушением самих основ клонического программирования. В целом, это может означать только одно: вы вовсе не прог, а нечто совершенно иное.

— Но я ведь клон?

— Безусловно. Вот только чей? Вы знаете, на каждом из нуль-порталов моего кластера установлен специальный сканер. Таким образом, когда вы прошли через такой портал с пограничной планеты Табу на первое кольцо Граник, был считан код вашего ДНК. Если позволите, мои аналитики готовы сделать на основе полученных данных соответствующий анализ и ответить на вопрос «чей вы клон». Вы не против?

Разумеется, Кэти не возражала. Было неприятно осознавать, что в момент перехода через порталы ее кто-то «считал», однако тот факт, что ее вообще не убили и даже пустили в частный закрытый кластер, продолжал тешить душу беглой секс-агнатки безосновательными надеждами. Воображать, что существо, умудрившееся прожить столь же долго, как Сэм Эливинер Тивари, способно на доверчивость, было бы просто глупо. Пропуская внутрь собственного кластера удивительную беглянку, он, естественно, перестраховался и совершенно не был обязан сообщать о такой «перестраховке» своей гостье.

— Кстати, — продолжил Сэм Эливинер, — моя бухгалтерия проверила денежные переводы и стопроцентно гарантирует, что я вас — не покупал.

Кивнув, Катрина задумалась. После слов хапи Эливинера в ее голове возникла полная неразбериха. Смысл и значение событий, такие ясные всего несколько часов назад, снова стали ускользать. Выходило, что Эливинер — это не Заказчик. Но тогда кто? И почему корабль «Хохотун» привез ее именно сюда, в этот кластер? Или это по-прежнему всего лишь игра, и полубог притворяется, насмехаясь тайком над реакцией своей будущей наложницы?

— Но тогда, — сказала она решительно, — как же я здесь очутилась? Все, что я вам рассказала — это истинная правда. Участие Саймона Рукса, инициация, побег, бойня в школе…

— Не волнуйтесь, сикха, — заверил ее шимпанзе, — безусловно, я верю в вашу искренность. Тем более что ваши слова полностью подтверждаются мнемограммой. Я не сообщил вам об этом, но помимо кода ДНК при переходе через портал моя аппаратура скопировала еще и вашу память, — при этих словах старик довольно глупо хихикнул. — Прошу вас, не обижайтесь. Дело даже не в странности вашего визита, просто… моя техника автоматически снимает электронный слепок с мозга всех, проникающих в мой кластер.

Катрина вздохнула. Что она могла на это сказать? Хозяин, как говорится, барин. Тем более хозяин целой частной вселенной. Вокруг простирались бескрайние луга и высились снежные горы, упирающиеся вершинами в небеса. С момента ее прибытия прошло всего ничего — где-то около двух часов, однако за это время ее физическое тело умудрилось побывать во множестве мест и преодолеть приличное расстояние — система безопасности в кластере Буцефал оказалась «многоуровневой», скрытой и необычайно жесткой.

Прежде всего сразу после получения согласия на посадку со стороны ближайшего военного сателлита, который назывался красноречиво говорящим за себя именем «Табу», к ней вылетели два космических истребителя, под вежливым, но неотступным конвоем которых «Хохотун» сел на один из гигантских космодромов, из которых, по сути, как из ячеек пластинчатого доспеха состояла вся поверхность бронированной планеты-крепости. Там Катрину попросили выйти из судна и без всяких дальнейших проволочек, без обысков, без видимого сканирования и без долгого оформления документов предложили проследовать внутрь космической цитадели.

Сам «Гоготан» по требованию пограничников после высадки единственной пассажирки немедленно отбыл на орбиту Табу, где и должен был оставаться под прицелами орбитальных орудий, до завершения визита. Все это настораживало Катрину. Еще тогда ее удивило отсутствие при высадке каких-либо видимых проверок — и только сейчас она узнала, что все проверки тут заменяет простое прохождение через нуль-портал, оборудованный всевозможными сканерами и детекторами.

Кроме этого, волновал факт отбытия «Хохотуна» на орбиту. Насколько она поняла из кратких, но очень доступных объяснений все того же усато-печального вояки, разговаривавшего с ней через экран видеофона, предложенный ей порядок посещения кластера Буцефал являлся очень древней и абсолютно неизменной процедурой для всех гостей. Внутрь третьего кольца, прикрывавшего всю звёздно-планетарную систему сферой силового поля, не мог проникнуть ни один чужой корабль под угрозой немедленного уничтожения. Все космические суда, не принадлежащие Сэму Эливинеру Тивари, оставались на орбите Табу. Все гости без исключения пешком спускались вниз и через нуль-порталы внутри цитадели следовали до нужных точек на планетах кластера. В этом, по всей видимости, заключался особый смысл — ни один корабль, ни одно крупное техническое устройство внутрь системы кластера попасть не могли и не попадали ни при каких условиях. Попасть могли только люди, причем пешком, через нуль-портал, со считанным ДНК и снятой мнемограммой мозга.

Кроме сугубо практического, у данного правила имелся и некий психологический аспект: даже Кэти подсознательно понимала, что яхта «Гоготан», предназначенная для роскошной неги и комфортабельных путешествий, пусть и вооруженная до зубов современным оружием и напичканная электроникой, мало чем поможет ей внутри закрытого кластера, однако оставаться в полном одиночестве, без прочных стен космического корабля, без техники и ехидного мозга-дворецкого, в чужой незнакомой вселенной было чрезвычайно неприятно. В любом случае, лично она ничего не могла поделать с установленным на Буцефале порядком посещения и послушно смирилась с ним.

Сев на поверхность Табу, Кэти облачилась в тонкий военный скафандр, синтезированный тут же по каталогу нуль-синтетической машины, после чего спустилась по той же лесенке, по которой они с Мерелин всего несколько дней назад взошли на борт яхты на космодроме ИЦа № 166.

Несмотря на внешнюю лёгкость защитного костюма, накладные чешуйки скафандра и стекло шлема несли тончайшее ламинированное покрытие, слой невидимой, но от того не менее действенной брони. В каталоге существовали более серьезные модели армейских тактических доспехов, которые обладали более высокой степенью защиты и соответственно более весомыми габаритами и менее изящным внешним видом, но Катрина от них отказалась. По большому счёту, размышляла она, нет существенной разницы, оказаться ли в центре неизвестной вселенной вооруженной до зубов или же голой и беззащитной. Ведь любой кластер — это огромный мир, а любой демиург-акционер — почти настоящий бог в нём. Ни броня, ни оружие не спасут ее от гнева повелителя Буцефала в случае, если таковой обрушиться на нее. Тогда к чему вся эта милитаризация? Бронированный скафандр на ее плечах и бластер-перчатка на кисти правой руки служили скорее символами защиты, гарантией психического спокойствия и успокоения беглой души, нежели реально обеспечивали ей безопасность.

Отважно, не задумываясь о будущем, Катрина Бета шагала по стальным плитам космической планеты-цитадели. Вместе с двумя солдатами, приданными в качестве провожатых, она спустилась вниз на титаническом лифте в огромный бункер, скрывавшийся под поверхностью космической крепости.

Табу стал первым миром частной вселенной, который девушке предстояло увидеть сегодня. Однако второй мир Буцефал-Шестимирья ожидал ее почти сразу за первым.

Нуль-портал, в который Кэти вошла из подземного бункера, мгновенно перенес ее через миллионы километров вакуума, в самый центр этой частной вселенной, во вторую космическую крепость, с куда более странным, чем у первой,названием — Эксцесс. А уже оттуда, на маленьких комфортабельных тележках с пластиковыми креслами, через длинный туннель подземного или, лучше сказать, «подбронеслойного» автобана, их вывезли на новый космодром, где гостей ожидали межпланетные челноки.

Здесь ее и встретил акционер Корпорации Сэм Эливинер Тивари, собственной косматой персоной.

Бессмертный демиург стоял по-простому, чуть подбоченясь, в окружении немногочисленной охраны — по всей видимости, штатной охраны космодрома, а вовсе не личных телохранителей. Он явился почти голым, в одном лишь оранжевом фартуке из резиноподобного материала, едва прикрывавшем срамное место, соски и более похожим на одеяние домохозяйки, нежели на нормальную одежду и уж, тем более, на облачение живого бессмертного полубога.

Разумная обезьяна обежала фигуру Кэти маленькими умными глазами, затем сдержанно поприветствовала кивком головы и жестом мохнатой ручки пригласила следовать за собой. Путешествие Катрины, как выяснилось, было еще очень далеко до завершения. Разместившись в маленьком межпланетном челноке, красавица и обезьяна рванули в «ближний» космос.

Ускорение в этих аппаратах почти не чувствовалось, и Катрина, даже не пристегнутая к креслам ремнями безопасности, глядела на уменьшающиеся внизу очертания космодрома. Те исчезали за слоями атмосферы с такой невероятной скоростью, что вид казался скорее кадром мультипликационного фильма, нежели реальной картиной, доступной для обозрения через прозрачный полог космического аппарата.

— Я вижу, вы в первый раз летите через открытый космос в таком аппарате, — негромко сказал шимпанзе, заметив смущение беглой агнатки. — Я называю их для забавы «лектиками».

— А почему? — невольно спросила Катрина — такого слова она никогда не слышала.

— Эх, — вздохнула обезьяна, — так назывались носилки для переноски людей в некоторых странах на Земле в неимоверно далёкие теперь времена. Иногда хочется, чтобы тебя окружали хоть какие-то, знакомые с юности если не предметы, то хотя бы слова. Очень комфортно, не правда ли?

Катрина кивнула. Было неловко разговаривать с полуголым демиургом, находясь в закрытом космическом скафандре, и она, наплевав на собственную мнимую безопасность, раскрыла шлем. Прозрачный пластик послушно сложился за шею, как простой капюшон.

— Да, — произнесла она, немного робея. — В таком аппарате я лечу в первый раз.

— Прекрасно, — поддержал ее Эливинер, — новизна ощущений, является лучшим из всего, что может ожидать человек от жизни. Главная проблема бессмертных заключается именно в этом, в отсутствии новизны. В каком-то смысле я сейчас очень рад за вас. Всегда приятно ощущать что-то впервые.

Он улыбнулся, блеснув желтыми кривыми зубами.

— Мне казалось, — заметила Катрина, — что при колоссальной скорости, с которой мы оторвались от поверхности космодрома, на нас должно действовать очень сильное ускорение.

— Безусловно, но оно компенсируется гравикомпенсаторами, — ответил Эливинер. — Мне известно, что ваш жизненный опыт, сикха, крайне незначителен, однако, прожив почти месяц в нашем безумном мире ИЦев с их увеличенным внутренним пространством и среди машин нуль-синтеза, создающих материю из пустоты, вы должны понимать, что наука Корпорации способна выделывать с физическими законами еще и не такие чудеса. Почти все космические, да что там, даже авиационные суда Нуль-Корпорации, включая ваш «Гоготан», оборудованы гравикомпенсаторами и имеют независимую от внешних полей гравитационную палубу, на которой не чувствуются внешние ускорения. За бортом может разрываться воздух, вызывая смывающие океаны цунами, однако внутри судна вы не почувствуете даже качки. Все это довольно банально.

Катрина снова кивнула. Возможно, отсутствие перегрузок при старте с космическим ускорением было банальностью для кого-то другого, но для нее, даже с ничтожными знаниями постельной агнатки и воспоминаниями малообразованного в смысле естественных наук кавалериста Катилины, факт являлся удивительным. За несколько секунд, что длился их короткий разговор, лектика оторвалась от бронированного планетоида настолько, что перед глазами Катрины открылась завораживающая картина кластера Буцефал-Шестимирье, во всем его сверкающем великолепии!

Две звезды, четыре планеты и три кольца развернулись перед ней головокружительной панорамой. И как же отличалась она от того насыщенного красками, прилизанного, контрастного, но все же «ненатурального» изображения, которое видела Катрина на борту яхты, когда запрашивала по справке информацию о кластере Буцефал. Воистину перед ней теперь была не голографическая развертка, но сам мир, во всем своем искусственно-естественном великолепии!

Увидев восторженный блеск в глазах своей гостьи, не скрываемый ни опасностью ее положения беглянки, ни неопределенностью будущего, бог-шимпанзе подобрел. Он будто расцвел улыбкой — еще бы, ведь девушка восторгалась его твореньем!

— Нравится? — коротко поинтересовался он.

— Безусловно! — ответила Катрина. — Я до сих пор не пойму, каким образом это возможно?! Как вам удалось создать парные планеты и звезды, заставив их при этом вращаться вокруг несуществующего общего центра? Я допускаю, что с помощью машин нуль-синтеза возможно изготовить даже такие крупные объекты, но как придать им в космическом пространстве верное направление движения и нужное ускорение, так чтобы они кружили с одинаковой скоростью?

Шимпанзе блеснул зубами.

— Весь фокус в том, — ответил он, — что планеты и звезды частных кластеров не создаются отдельно и не помещаются потом в пустое пространство с помощью каких-то фантастических двигателей. Демиурги создают весь кластер целиком, программируя не только размеры и химический состав космических тел, но и их гравитационное взаимодействие и даже «химический возраст» миров. На самом деле, уникальность моих планет и звезд состоит не в том, как именно я их создал и придал движение, а именно в том, как они расположены относительно друг друга. Если позволите, сикха, я покажу.

С этими словами хапи Эливинер быстро пробежал темнокожими пальцами по лицевой панели космического челнока и произнес вслух несколько слов на незнакомом Катрине звучном гортанном языке. Безмолвно повинуясь, лектика резко изменила направление своего движения и, как бы упав на бок, круто ушла левее. Мир вокруг Кэти перевернулся на девяносто градусов, но ее вестибулярный аппарат не почувствовал ничего.

Бессмертный Творец тем временем продолжал вещать, словно превратившись в гида на экскурсии по собственному Творенью.

— Размеры и расстояния между созданными мной космическими телами рассчитаны особым образом. Иногда мой мир называют Вселенной Колец, но на самом деле он — Вселенная Затмений. Вид, разумеется, зависит от угла зрения, но наиболее фантасмагоричную картину можно наблюдать с поверхности любой из пары моих шарообразных планет — Бавея и Чакана. Я попробую показать вам все прямо с борта нашей лектики. Глядите, сейчас мы пройдем по линии, касательной к Бавею.

С этими словами их космомобиль, скользивший уже возле Белой планеты, обрушился на вершину изогнутого дугой горизонта как пущенный с вершины скалы снаряд.

«Какая же у нас скорость?! — восторженно думала Катрина. — Расстояния между космическими телами должны быть чудовищно велики, однако мы покрываем их едва ли не за секунды!»

— Наша скорость близка к скорости радиоволны, — ответил, будто прочитав ее вопрос, Эливинер. — Это возможно благодаря силовым полям, защищающим лектику снаружи, и, конечно независимой гравитационной подвеске, способной придать небольшому аппарату такое стремительное ускорение.

— Но обратите внимание на картину за стеклом, — продолжил он. — Сейчас мы уже пролетаем на высоте сто километров от поверхности Бавея. Угол зрения на такой высоте достаточно близок к углу зрения наблюдателя на поверхности. Взгляните на мои звезды!

Он торжественно обвел рукой небосвод.

— Как вы знаете, — сказал демиург, — центр моей системы составляют две планеты — Чакан и Бавей. Бавей — это мир снега и льда, Белая планета моей вселенной. Чакан — мир крови и тьмы, так называемая Черная планета. Звезды, вращающиеся вокруг них, также составляют пару. Первую звезду зовут Фарос, что значит «Маяк», а вторую — Альмагест, что значит «Величайший». Обе звезды абсолютно одинаковы по размеру и массе, обе планеты — тоже. Но главное состоит в том, что и планетарная и звездная пары кружатся таким образом, что постоянно находятся на одной прямой линии, как бы составляют единый отрезок. Две планеты — в центре отрезка, две звезды — на его концах. При этом планеты кружат вокруг оси, что обеспечивает на их поверхности смену дня и ночи. Сейчас мы проходим по касательной к поверхности Белой планеты, как бы через центр отрезка. Взгляните на противостоящий нам Чакан и звезду Альмагест — они прямо у вас над головой.

Катрина подняла глаза — и ахнула!

До этого она в основном глядела вниз, на проплывающие под днищем космомобиля ледники Белой планеты, однако сейчас взгляд ее уткнулся в небеса.

Прямо над ней, как и говорил полубог-обезьяна, висел темный Чакан во всем своем мрачном великолепии, однако выше него и дальше сверкало ослепительное солнце «Величайшего» — Альмагеста. За доли секунды флаер преодолел еще несколько километров и как бы завис в центре небесной дуги Бавея. Яркая звезда и темная планета выстроились перед ним на прямой линии, точно — одна за другой.

И вот, когда диск Чакана закрыл своим мрачным телом сверкающий диск Альмагеста, над темным краем его неописуемым мистическим пламенем вспыхнули длинные извивающиеся протуберанцы. Прямо на глазах у пораженной Катрины Беты зажглось фантастическое сияние верхнего слоя звезды — солнечной короны.

Жемчужно-розовое, почти неописуемое человеческими словами, оно засверкало в космосе тончайшей вуалью, опыляя мириадом лучей обитателей ледяного Бавея.

Черный круг, алый круг, розовый круг и, наконец, яркий, обжигающе желтый, — последовательно сменяли друг друга от центра к краям завораживающей сцены этого космического спектакля. Широкий обод кровавого света, истончающийся как нимб вокруг головы святого, окружал эти последовательные разноцветные кольца, и, наконец, розовый туман, облака льдинок и космической пыли, метущиеся выше уровня стратосферы, завершали всю фантастическую фантасмагорию! Одинокие снопы лучей, протянувшихся под разными углами, пронзающие небеса как хрустальные пики, танцевали вокруг этого чуда.

Катрина ахала и качала головой, почти позабыв обо всех своих проблемах и бедах. То, что она видела сейчас, невозможно было сравнить ни с чем. А шимпанзе улыбался — как истинного художника его всегда забавлял тот восторг, который вызывали в глазах поклонников и поклонниц его удивительные игрушки.

— Конус тени, отбрасываемый Чаканом на Бавей, точно соответствует расстоянию до Бавея, — продолжил он, как ни в чем ни бывало. — В результате ежедневно каждый житель Белой планеты может наблюдать то, что вы видите сейчас — завораживающий вид затмения Альмагеста. То же самое повторяется и на Чакане. Каждый его обитатель раз в сутки видит полное затмение Фароса. В процессе затмения звезда и закрывающая ее планета проходят несколько фаз. Поэтому практически весь световой день Бавея — это постепенное затмение Альмагеста Чаканом. А весь световой день Чакана — это постепенно затмение Фароса Бавеем.

Эливинер снова что-то произнес на непонятном языке, и лектика взмыла вверх.

— Если вы знакомились со схемой моего кластера, выложенной в Сети, — продолжал он, — то должны понимать: официальная структура кластера Буцефал существенно отличается от реальной. Мои архитекторы специально выложили в СИНК ошибочные проекты, ибо хотя мои звезды, планеты и кольца в целом совпадают с запроектированными по числу и размерам, их взаимное расположение, а также химический состав существенно отличаются!

— Моя система, — продолжал демиург, — навеяна пафосом романтических произведений древности. Кластер Буцефал напоминает корону или же драгоценное украшение, созданное искусным, старательным ювелиром. Преобладающими цветами моей частной вселенной являются желтый, а точнее золотой. Золотом отливают оба военных сателлита, и золотистым металлом покрыты все три гигантские планеты-кольца. Свет моих звезд — также желтый, как и положено для нормальной звезды солнечного класса. И только планеты вырываются из этой цветовой гаммы. А теперь посмотрите. Сверху кластер Буцефал похож на скифскую пектораль или же на варварскую корону. Взгляните, его окружают три кольца, но с разным плетением, вязью и как бы отлитых из золота. Внутри колец помещены два огромных желтых бриллианта — это звезды моей системы, сияющие нетленным светом и освещающие все вокруг. И, наконец, еще ближе к центру, сразу за двумя бриллиантами, в мое громадное украшение вделаны два небольших самоцвета или же две жемчужины — черная и белая, это две планеты, черный Чакан и белый Бавей.

Катрина кивала.

За время этой лекции они постепенно удалились от пугающей льдистой глыбы Бавея, а также сияющей в космосе звездной пары Фароса и Альмагеста, и вскоре добрались до следующего пункта экскурсии. Пунктом этим оказалось первое кольцо Буцефала, опоясывающее две планеты и обе звезды гигантским золотым поясом. Насколько Катрина помнила из почерпнутой перед визитом информации из Сети, кольцо называлось Граник.

При приближении к Гранику впечатление о кластере Буцефал как о созданной ювелирами драгоценности еще более усилилось.

Как и остальные три кольца, Граник отливал в космической пустоте золотистыми металлическими переливами. Однако это было верно только для внешней части кольца. Когда флаер перелетел через край Граника и продолжил свой путь над его внутренней поверхностью, вид существенно изменился. По-прежнему границы космической ленты отливали желтым — то вздымались ввысь металлические стены-горы, боковые ограничители кольца, по самой скромной прикидке высотой в тысячи километров. Однако само кольцо стало похоже на гигантский золотой браслет, разделенный на ровные звенья, в каждый из которых твердой рукою мастера вставили блистающий самоцвет. Преобладающим окрасом таких вставок являлся смешанный зеленый, похожий на поверхность полированного малахита или змеевика, и Катрина поняла: то был не камень — под ней простирались гигантские поля и леса.

Эливинер подтвердил этот вывод. Внутренняя поверхность кольца Граник, обращенная к двум солнцам системы и, таким образом, освещенная ими, делилась на многочисленные секции-звенья. Всего секций было двадцать семь — как объяснил Эливинер, по числу геологических периодов, которые, согласно его личным представлениям, соответствовали последовательным этапам развития живых организмов на Древней Земле. То есть кольцо представляло собой подобие гигантского палеонтологического музея или фантастического природного заповедника. Каждую секцию Граника закрывал прямоугольный стеклянный купол высотой тысяча километров, и соответственно каждая секция имела свой особенный состав атмосферы и свою индивидуальную биологическую среду. В большинстве секций, за некоторым исключением, господствовала растительность или бушующие полноводные океаны с морскими впадинами или же подводными поднятиями дна. Именно они, просторы лесов и вод, покрытые на космической высоте мощной прозрачной оболочкой, и заставляли поверхности «секций» блистать как грани полированных драгоценных камней.

Первая секция, как объяснил Эливинер, была посвящена биосфере архея — первого геологического эона Древней Земли. В то далекое время, занимавшее почти два миллиарда лет по абсолютной шкале, древняя прародина человечества была безжизненна и пуста, окутана ядовитой для живых существ атмосферой, лишённой кислорода. Повсюду гремели вулканические извержения, сверкали молнии, что и повторялось под стеклянным покрытием в секции «Архей» гигантской системой кондиционирования и имитаторами геологической активности. Жёсткое ультрафиолетовое излучение, испускаемое размещенными в толще покрывающего секцию прозрачного материала, пронизывало атмосферу Архея смертоносными почти для всего живого лучами. Когда-то, как сообщил Эливинер, под влиянием этих губительных явлений, из окутывавшей Древнюю Землю смеси паров сероводорода, аммиака и угарного газа, вырвавшихся из жерл огнедышащих вулканов, в те далекие времена начали синтезироваться первые органические соединения и возникли уникальные свойства, необходимые для будущей жизни. И сейчас, за бортом космомобиля, перед Катриной развернуло свои просторы настоящее «царство мертвых», по странной иронии судьбы являвшееся фундаментом будущего «царства живых». Помимо специфических бактерий, точно повторяющих прародителей земной биосферы, в границах секции «Архей» повторялся и рельеф прародины человечества в ту доисторическую эпоху, состоящий из крутых скал, вулканических хребтов и многочисленных метеоритных кратеров, почти точно повторяющих размеры и положение кратеров на доисторической Древней Земле. Из-за практически непрерывных землетрясений рельеф этот был сильно сглажен и сложен из монотонного темно-серого вещества, покрытого сверху толстым слоем пористого реголита. Сутки здесь длились всего шесть часов, а ландшафты неприветливой, суровой и холодной пустыни с черным небом (вследствие очень разреженной атмосферы) простирались повсюду, насколько хватало глаз…

Следующие семь секций, по словам Эливинера, были посвящены эону протерозой и представляли жизненные формы, изъятые из составляющих его эпох сидерия, риасия, орозирия, статерия, калимия, эктазия и стения, что в реальной земной истории занимали период почти в полтора миллиарда лет. Услышав незнакомые названия Катрина хмыкнула: названия древних эпох ей ничего не говорили, и она с пристальным вниманием вгляделась в проплывающие под днищем космомобиля темно-коричневые просторы. По сравнению с секцией «Архей» вид секций «Протерозоя» существенно изменился. Под флаером, в водах раскинувшегося от горизонта до горизонта бескрайнего океана (вернее — раскинувшегося от одной стены космической секции до другой), цвела грязным цветом империя анаэробных водорослей, густого вулканического тумана и по-прежнему непригодной для дыхания атмосферы, в которой имелись лишь ничтожные доли необходимого человеку кислорода. Здесь уже не было кратеров, рельеф стал мягче и ровнее, а большую часть поверхности занимали гигантские, насыщенные железом океаны, в которых не было рыб.

Мертвые волны плыли под ними, и Эливинер рассказывал ей, что в то далекое даже относительно Исхода время флора и фауна Древней Земли были уже довольно многочисленны, но весьма микроскопичны. Границы между секциями «Протерозоя», таким образом, создавались инженерами Граника не столько для отграничения одних живых видов от других, сколько для закрепления изменений внешнего облика древней планеты и произошедшего в это время чудовищного преображения атмосферы, названного впоследствии глобальной Кислородной Катастрофой. До этого, безусловно, величайшего события в истории Земли (почему-то неизвестного ныне большинству обывателей) почти все существующие формы жизни на планете являлись анаэробами, и обмен веществ в их организмах, к огромному удивлению Кэти, не зависел от этого знаменитого окислителя!

Великая Кислородная Революция потрясла существовавшую тогда биосферу. Доступ этого ядовитого для тогдашней жизни газа уничтожил большинство древнейших организмов, представленных в первых четырех секциях «Протерозоя», а поэтому в последних четырех секциях этого древнейшего эона поверхность вновь напоминала собой скорее мертвую холодную пустыню, нежели рай-океан шныряющих в волнах микросуществ…

Три следующие секции кольца Граник посвящались заключительным периодам протерозоя и носили названия «Эдиакрий», «Тоний» и «Криогений». Они были заняты жизненными формами, существовавшими на Земле около полумиллиарда лет по абсолютному времясчислению. В этот относительно краткий по сравнению с прошлыми временными пластами период, как объяснял Эливинер, оправившаяся от отравления кислородом Жизнь сделала новый резкий и качественный скачок.

В секции «Эдиакрий» проживали предки современных бактерий, родившиеся на останках прежнего анаэробного царства. Новые «кислорододышащие» существа этой дикой «эдиакарской фауны», как назвал ее увлекшийся лекцией демиург, претерпели всего лишь за несколько сотен миллионов лет, столь молниеносные и поразительные изменения, что превратились к концу эпохи в настоящее царство уникальных мягкотелых организмов, сохранившихся ныне только на кольце Граник кластера Буцефал. С неописуемым восторгом Эливинер объяснял своей спутнице, что место этих существ в эволюционном древе, как оказалось, не установлено до сих пор! А жизнь в «Эдиакрий» в результате представляла собой еще более страшную загадку, нежели великая Кислородная Революция, поскольку, по мнению Эливинера, ни один из представителей флоры и фауны того странного времени не являлся предком современных живых существ!

В следующей секции «Тоний» странные представители этой «боковой» ветви эволюции продолжили свое чуждое, выходящее за рамки привычных законов развития. В проплывающих под флаером безграничных просторах Катрина, разумеется, не могла разглядеть столь удивительно необычных, но в то же время удивительно мелких существ, однако разглядела другое — гигантское, темное пятно суши, единственное на всю секцию «Тоний» и омываемое со всех сторон сумрачными бесконечными водами.

— Перед вами, — прокомментировал ее наблюдения Эливинер, — находятся точные копии Родинии и Мировии — первого известного истории «суперконтинента» и первого планетарного «суперокеана», каждый из которых в свое время покрывал половину территории древней планеты.

Однако более всего Катрину поразил вид секции «Криогений» — последней секции, посвященной протерозою. Вид этой части Кольца-музея существенно отличался от всех предыдущих, даже от архея: в этот краткий, но запоминающийся период, по словам бога-шимпанзе, планета пережила период самого страшного и масштабного оледенения за всю необычайно долгую историю. Почти сотню миллионов лет Земля напоминала собой гигантский ледяной шарик и льды на ее поверхности достигали экватора! Жизнь сохранилась только в ничтожных нишах глубоко подо льдом, и Эливинер, с усмешкой, назвал эту секцию «Сноуболл»…

Следующие семь секций планеты-кольца его инженеры посвятили зону палеозой, что делился на кембрий, ордовик, силур, девон, карбон, каменноугольную и, наконец, пермскую зону. Каждый из перечисленных гигантских прямоугольных павильонов занимал размер значительно больший, нежели предыдущие части кольцевого музея. Факт этот Эливинер объяснил значительным усложнением биологического многообразия Древней Земли, ростом численности и скорости, с которым живые организмы принялись мутировать во времени.

Каждый из палеозойских космических павильонов музея-кольца, по словам Творца-обезьяны, представлял собой прямоугольник со сторонами двести миллионов километров на тридцать тысяч километров — что значительно превышало площадь реальной Древней Земли во множество раз. Флора и фауна каждой из новых секций, как сообщил Эливинер, охватывала период развития жизни, примерно соответствующий пятидесяти — ста миллионам лет — движение эволюции с каждым эоном, как видно, все более ускорялось.

В кембрии, после гибели во льдах криогения большей части ранее существовавших живых организмов, Жизнь на Древней Земле совершила еще один качественный скачок. «Уже в который раз!» — подивилась про себя Катрина. Как видно, важнейшим фактором, стимулирующим развитие новых видов, являлось тотальное истребление старых. Природа будто экспериментировала, раз за разом уничтожая немилые ей семейства, виды, и даже целые царства живых существ. Во льдах криогения сгинуло почти 80 % земных обитателей. Однако, как только льды отступили, выжившие снова стали плодиться и мутировать. Постепенно выйдя из-подо льда, вещал Эливинер, развились новые сложные организмы, собранные им в проплывавшей под днищем флаера секции: после тотального истребления у животных впервые за историю эволюции появились признаки полового разделения и стало вырабатываться некое подобие панциря и скелета. То был настоящий прорыв, вызванный миллионолетним ледяным геноцидом. Почти уничтоженная холодом жизнь ответила вселенной-убийце скачкообразным развитием!

В первой секции эона палеозой — «Кембрии» — под прозрачным космическим стеклом, скрывающим насыщенную испарениями атмосферу, господствовали сине-зелёные водоросли, в огромных количествах обитавшие на Древней Земле в едва оттаявших от ледяного покрова морях. Здесь их было настолько много, что когда флаер пролетал над этими воистину титаническими пучинами, воды под космомобилем напоминали скорее покрытые тиной болота или поросшую мхами тундру, нежели океаны, протянувшиеся на тысячи тысяч миль.

Экран на борту флаера, присоединенный к электронной камере-телескопу, позволял в тысячи раз увеличивать проплывающие под днищем космомобиля виды, и Кэти смотрела в него, не отрываясь, только жадно вслушиваясь в монотонный речитатив своего «божественного» мохнатого лектора. И вот, под щитом «Ордовика», в сплошном ярко-зеленом ковре из водорослей Кэти заметила изменения: в разрывах «ковра», меж длинных стеблей удивительных морских растений, подобных вырванным из плоти красным и синим кровеносным сосудам, замелькали тысячи быстрых колючих спор, ищущих себе места для высадки и размножения. Тут же, по словам обезьяноподобного гида, жили и самые древние позвоночные — уродливые, бесчелюстные подобия слепых рыб, что скользили в толще едва солоноватых мировых океанов, в настоящих облаках из прародителей будущего планктона.

Однако уже следующий сектор — «Силур» — оказался значительно более многообразен. Силур являлся миром мелководных морей глубиной, как видно, не более 15–20 метров, ибо воды его были насквозь прозрачными, и ключкозубых тварей-рыб со множеством плавников. Рельеф «Силура» казался кипящим варевом, а просторы вод утыканы вулканами, что извергали потоки лавы прямо в прозрачные волны бескрайних мелей-океанов…

В «Девоне» проживали первые аммониты — головоногие моллюски со спирально закрученными раковинами и донные хищники — ракоскорпионы до полутора и даже двух метров в длину. То были настоящие великаны по сравнению со всеми прошлыми формами жизни! Эливинер, улыбаясь, назвал эту секцию «Миром Рыб», ибо, по его словам, никогда еще обитатели морского царства не достигали такого поразительного многообразия!

Каменноугольный сектор напомнил Кэти Родинию и Мировию. Под днищем флаера впервые появились очертания огромных суперконтинентов — точных копий древней Лавразии и Гондваны, так, по крайней мере, их величал демиург. В следующем секторе — «Перми» — Лавразия и Гондвана «слиплись» как будто гигантская сила толкнула их в объятья друг друга, при этом казалось, будто Гондвана незадолго до столкновения повернулась по часовой стрелке, так что ее восточная часть внезапно сместилась к югу, а западная оказалась на севере. В результате поворота на востоке появился новый океан — Эливинер назвал его «Тетис», а на западе закрылся старый — океан Рея. В «Карбоне» обе гигантских суши срослись окончательно, образовав, по словам Эливинера, величайший континент за всю историю планеты — Пангею…

В Каменоугольном секторе Кэти удивили амфибии, впервые появившиеся на Земле в одноименный период. Как пояснил Эливинер, в ту далекую эпоху «Век Рыб» закончился и на арену вышли многочисленные уродцы, напоминавшие рыб по облику, но с маленькими кривыми ногами! Именно тогда, восторгался Эливинер, на сушу выбрались первые сухопутные существа. Океаны стали настолько мелки, а температура настолько повысилась, что многие моря внезапно превратились в болота. Здесь, на самом стыке воды и первой, болотистой «тверди» появились странные существа, дышащие как жабрами, так и легкими, и ставшие впоследствии прародителями будущих земноводных. В этой же секции обитали и первые насекомые — пауки, клещи и прочие маленькие уродливые создания — жизнь стала осваивать сушу…

Однако в морях рыбы по-прежнему правили бал: здесь, по словам демиурга, царили разнообразные хрящевые акулы, столь совершенные, что сохранились в почти неизменном виде до сегодняшних дней. Некоторые из чудовищ, по словам ее спутника, могли достигать длины двенадцати метров, что было новым рекордом длины и массы для тогдашнего периода эволюции. Сохранялись и последние пресноводные кистеперые, доставшиеся этой секции от силура.

Теплые континентальные болота секции «Карбон» напротив, изобиловали насекомыми и земноводными. Среди деревьев порхали гигантские летучие тараканы, стрекозы и поденки. В гниющей растительности пировали родичи многоножек, а зубастые предки лягушек охотились на них на манер аллигаторов будущего — поджидая в укрытии и резко бросаясь на червеподобную жертву. У странных существ, похожих на глазастых головастиков, но с ногами, еще имелись дрожащие на ветру жабры. А множество удивительных насекомых, отдыхающих на широких листьях плавающих растений, напоминали скорее разноцветных тритонов, нежели многоногих сородичей…

По словам Эливинера, насекомые «Карбона» стали первыми существами, поднявшимися в воздух. Причем, как уверял демиург, они сделали это на 150 миллионов лет раньше птиц. Первопроходцами в деле воздухоплавания являлись стрекозы. И хотя большинство из них принадлежало, по уверениям Эливинера, к ныне вымершим видам, в проплывающих под дном лектики болотах и джунглях они чувствовали себя настоящими «королями воздуха», ведь размах их гигантских крыльев достигал почти полутора метров, а огромные личинки охотились на земле на рептилий!

Леса в этом секторе не росли, а плавали, подобно морской капусте. Именно эта гипертрофированная «капуста», как пояснил Эливинер, впоследствии была использована человечеством в качестве ископаемых залежей каменного угля. Пни этих странных плавающих деревьев не укоренялись в почве и были заполнены воздухом — как воздушные подушки, и корневища разветвлялись в горизонтальной плоскости на десятки десятков метров, переплетаясь друг с другом, что позволяло вершинам удивительных лесных массивов-плотов вздыматься над поверхностью вод на высоту десятиэтажных домов!

Следующий сектор носил странное название «Пермь». Этот сектор был первым, который можно было назвать полноценным «животным парком». Гротескные предки ящеров, похожие то ли на гигантских собак, то ли на маленьких крокодилов, неслись здесь по скалам и мхам огромной обнажившейся суши. Из насекомых в «Перми» существовали жуки и многочисленные сетчатокрылые, а климат соответственно становился все суше и суше. Именно эта «засушливость» климата привела в конечном итоге к новой ужасающей катастрофе, в очередной, уже третий раз за историю полностью очистившей Землю от большинства обитателей.

Пермь закончилась Смертью, вымиранием видов, самым масштабным из всех, какие только знала планета. К завершению этой трагически «жаркой» эпохи от отсутствия влаги в пустынных впадинах мертвых морей исчезло 90 % видов морских организмов и 95 % наземных. Так же как лед в «Криогении», огнедышащий жар «Перми» уничтожил все живое на Древней Земле и… дал ей новое ускорение. Вновь вслед за массовым вымиранием последовал мощный эволюционный виток.

Кэти прищурилась. Пролетев границу «Перми» — гигантского прямоугольника с высотой грани в тысячу километров, — космомобиль скользил сейчас над прозрачным покрытием следующего космического павильона. За «Пермью» одна за другой следовали три секции «Мезозоя», что охватывал, по словам Эливинера, участок времени в сто пятьдесят миллионов лет.

«Триас» был первым из них. Бросив на поверхность быстрый скользящий взгляд, Катрина сразу увидела, что в этой секции площади внутренних морей, расположенных между континентами, чуть увеличились по сравнению с огнедышащей «Пермью», однако на огромных территориях суши все еще сохранялись обширнейшие пустынные ландшафты. Потепление климата, произошедшее на Земле в предшествующую эпоху, вызвало полное высыхание большинства внутренних водоемов, а в немногих оставшихся, как следствие, вода стала очень соленой. В результате, после глобального вымирания, в наземной растительности внезапно стали преобладать колючки и папоротники, а гигантские массивы «плавающих лесов» тихо скончались, став материалом для будущих залежей нефти и угля. Однако в жарком климате еще больше развились рептилии, появились первые современные устрицы и моллюски, а также первые млекопитающие. Но главное, передовой фронт развития жизни вновь двинулся в воду: крупнейшими животными мира вновь стали обитатели моря, разнообразие же позвоночных на суше упало почти до нуля.

Следующий за «Триасом» так называемый сектор «Юра», соответствовавший по словам Эливинера, среднему периоду «Мезозоя», охватывал развитие жизни в пределах пятисот миллионов лет. Единый континент Пангея, существовавший к этому времени почти два геологических периода, начал распадаться на отдельные плиты — прообразы будущих частей света, что и отражал искусственный рельеф этой части музея-кольца. Кэти без труда рассмотрела оставшиеся от Пангеи очертания сразу шести независимых континентов! К полному удовольствию биосферы, климат в юре стал более влажным, чем в перми и триасе, что оживило почти уничтоженную засухами растительность. В результате, огромные территории секции «Юра» застилал пред Катриной пышный зеленый ковер из просторных, разнообразных лесов. Последние, впрочем, состояли по-прежнему преимущественно из папоротников и хвои.

А под сенью этих деревьев бродили… удивительные динозавры!

«Ужасные ящеры», как назвал их бог-обезьяна, жили в юре повсюду: в обширных лесах, горах, морях, степях, озёрах, болотах. Диапазон различий между ящерами оказался настолько велик, что Кэти сбилась со счета. Они могли быть величиной с кошку или курицу, а могли достигать размеров огромных китов. Одни из них бегали на четырёх когтистых конечностях, другие скакали на задних лапах. Одни были ловкими кровожадными тварями, другие же поедали траву. Но единым было одно: все они жили на суше. Вода океанов, как «точило» для острия эволюции, снова отступила на задний план!

Следующий сектор музея-кольца носил название «Мел» и охватывал мутацию видов всего за восемьдесят миллионов лет. Мел считался последним из трех периодов мезозоя и закрывал этот красочный и, пожалуй, наиболее яркий из всех эонов Древней Земли. Однако, как и все «завершающие» эпохи развития биосферы планеты, мел являл собой вершину эволюции и заканчивался (уже почти традиционно) глобальной вселенской катастрофой.

На этот раз причиной Армагеддона послужил упавший на Землю громадный метеорит. Грозные властители папоротниковых джунглей — удивительные гигантские ящеры, рост которых достигал высоты многоэтажных домов, а масса была сравнима с весом китообразных, — сгинули в течение менее чем столетия. И теперь, пролетая над реконструкцией их павшей родины, Катрина Бета с удивлением взирала на возрожденные стада этих огромных животных, предки которых за столь ничтожное время превратились когда-то в гигантские обветренные скелеты!

Завершали великолепную экспозицию музея-кольца три секции кайнозоя — наиболее поздней геологической эры Древней Земли. Начиная с великого вымирания ящеров в конце мелового периода, эта эра, охватывающая всего шестьдесят пять миллионов лет, была, по мнению Эливинера, наиболее изученной, а потому биосфера самой близкой к Исходу эпохи оказалась представлена в музее-кольце наиболее полно и точно. Хотя кайнозой, по словам Эливинера, переводился как «новая жизнь», его флора и фауна были не просто «новыми» — они завершали развитие эволюции в течение двух с половиной миллиардов лет. Итогом такого «развития», по мнению демиурга, стало появление человека, а также последовавшая вслед за этим гибель планеты, сопровождавшаяся бегством людей в Искусственное Мироздание…

Секциями «Кайнозоя» были «Палеоген», «Неоген» и «Антропоген». Эти секции казались настоящим «парком млекопитающих». Развившись от мелких примитивных форм, распространившихся по планете еще в юре и меле, к этому времени они стали отличаться большим разнообразием наземных, морских и летающих видов. Улыбаясь, Эливинер называл кайнозой также «эпохой саванн», что имело веские основания, ибо, выглянув за борт, Кэти увидела под собой обширные даже с космической высоты ровные и сухие просторы. Континенты в эту последнюю эру приобрели очертания, в которых и встретили гибель Древней Земли — свою последнюю форму!

Началу эона соответствовала секция «Палеоген», что охватывала сорок миллионов лет развития живых видов. По краям секции Кэти увидела белые очертания ледников, которые, вероятно, возникли под влиянием различной интенсивности искусственного освещения и имитировали шапки ледников, появившиеся в эту эпоху на полюсах. Бурный расцвет млекопитающих брал свое начало именно в это удивительное во всех отношениях время. После тотального вымирания гигантских рептилий возникло множество экологических ниш, которые мелкие зубастые живородящие существа, до этого мелькавшие разве что между ног чудо-ящеров, начали усиленно занимать. Яйцекладущие, сумчатые и плацентарные во множестве форм и подвидов заполонили планету, охватив постоянно растущими ареалами саванны и лесостепи! Вместо гигантских стрекоз и птеродактилей в воздухе господствовали веерохвостые и зубастые птицы, а на земле широко распространились и их «бегающие» собратья — крупные хищные «диатримы», подобные страусам и пожиравшие плоть.

Следующая секция — «Неоген» — посвящалась второму периоду кайнозоя и охватывала мутацию жизни в двадцать пять миллионов лет. В это время, рассказывал Эливинер, на планете появились киты и фауна стала очень похожа на современную. Однако по просторам прерий и тундростепей по-прежнему кочевали удивительный мастодонт и гиппарион, медведесобаки и гордые саблезубые тигры…

Последней секцией удивительного космического музея, переходящей в секцию «Архей», с которого начался их облет, был «Плейстоцен». На нем экспозиция в миллионы километров кольцевого обода завершалась, переходя в себя, — и путь начинался заново. Над этой секцией их лектика зависла прямо над прозрачной поверхностью гигантского прямоугольного павильона, а шимпанзе обернулся и пристально посмотрел на Катрину.

По словам Эливинера, плейстоцен охватывал самый краткий срок из всех эпох развития жизни — всего два миллиона лет. За это время с точки зрения глобальной истории планеты не произошло никаких существенных в космических масштабах событий — не мутировали виды млекопитающих, не падали ужасающие метеориты, не двигались горы, не отступали моря и континенты не меняли своих границ.

Но было другое — в своем величии и низости на планету явился «Он». Погрязший в невежестве, неверии и злобе, пройдя свой путь от гротескных обезьян, взяв в руки палку и каменный скребок, он бросил вселенной вызов. И планета пала под его грязной босой пятой.

В то историческое время по бескрайним степям, доставшимся новой эпохе еще от раннего кайнозоя, бродили бизоны и яки, дикие лошади и шерстистые носороги, пещерные львы и гигантские олени, верблюды, медведи, гигантские гепарды, гиены и страусы, и многочисленные антилопы, а также… мамонты, эти удивительные создания. В каком-то смысле весь этот мир постигла очередная немыслимая и разрушительная космическая катастрофа, сравнимая как с оледенением «Сноуболла», так и с метеоритом ящеров — сюда пришел Человек!

Еще не войдя в свою полную силу, еще не освоив порох и не расщепив атом, не изобретя колесо и не запустив космические корабли, человек пожрал этот мир. Вооруженные примитивным оружием первобытные охотники уничтожили цветущую вокруг них мегафауну. К моменту, когда человек впервые взял в руки дротик, одних только мамонтов насчитывалось на планете, как заверял Эливинер, более миллиона голов! Гигантские прерии, саванны и тундростепь были заполнены хищниками и стадами.

Многочисленные травоядные «мамонтовой Фауны» съедали растительность доисторических тундр и саванн в огромных количествах и возвращали в почву (в виде навоза) необходимую растениям органику. Как следствие, громадные равнины Евразии были покрыты высокоурожайными лугами, кормившими миллионные стада копытных. То была богатая, продуктивная и почти совершенная экосистема, чьё существование полностью зависело от населявших её крупных травоядных животных. По мнению Эливинера, такая экосистема сохранилась на землеподобных планетах, отчасти до сих пор — но только в виде жарких тропических саванн, в которых проживали слоны и львы, жирафы и огромные носороги.

У этой цветущей системы имелся единственный недостаток — крупные животные оказались беззащитны перед злым разумом человека. Примитивная прямоходящая обезьяна, смочив каменный наконечник своего дротика в дерьме или гниющей ране, метала его в могучего травоядного великана — и к концу дня раненый гигант умирал от боли и заражения крови. И вот — мегафауна кайнозоя исчезла, истребленная людьми. А далее от его руки погибла и вся планета…

Приблизившись к огромной стене, отграничивающей «Плейстоцен» от «Архея», флаер проник в квадратные, почти километровой ширины ворота. За воротами скрывался такой же широкий туннель — весь будто бы отделанный золотом. Миновав его и вписавшись в несколько поворотов, космический челнок выпорхнул уже внутри самого кольца, «под стеклом», — в одной из секций громадного космического музея. Секцией этой конечно же был не «Архей».

— В «Плейстоцене» я живу уже четыре тысячелетия, — завершая их путешествие, произнес Эливинер. — Кормлю тут мамонтов, охочусь на саблезубых… Мы побеседуем здесь, если вы, конечно, не против.

Квитирование 5 Один день в Лебедином замке

Спустя пару минут космомобиль мягко зашел на посадку, и они приземлились на очередном, уже третьем за этот день космодроме. От увиденных чудесШестимирья у Кэти кружилась голова. Заставив себя любоваться пейзажем, чтобы отвлечься, девушка оглядела чудесную долину и высокие цепи гор окаймляющие ее с трех сторон. С четвертой же стороны узким и изогнутым клинком кавалерийской сабли в долину вонзалось море. Именно море, а не залив или бухта, ибо за несколько минут до посадки Кэти успела его рассмотреть почти с двадцатикилометровой высоты: и долина и море поражали размерами. Ширина «узкой» водной полосы составляла, по меньшей мере, две тысячи километров.

На самом кончике морского «клинка» разместилось скалистое плато, казавшееся ничтожно маленьким по сравнению с титаническими размерами простирающегося вокруг буйства рельефа. Горы долины вздымались ввысь чуть не под самые небеса, а водная гладь, расширяясь от скалистого плато, ускользала в невидимую бесконечность. Сама долина казалась огромной, в ней можно было разместить при желании гигантский город или, возможно, даже небольшую страну. Однако на вершине одинокой скалы, к которой стремилась маленькая лектика, высилось всего несколько одиноких башен, сплетающихся друг с другом в удивительный архитектурный узор.

«Рыцарский замок, — вспомнила вдруг Катрина еще одно незнакомое месячной агнатке слово, — это называется рыцарский замок!»

Она даже прикрыла от восторга глаза. На фоне естественных декораций, гигантских гор и просторов вод, обдуваемых влажным бризом и демонстрирующих мощь и силу дикой природы, замок казался игрушкой, волшебной сказкой.

Нависающая над бездной стена-обрыв, уютный терем главного входа и нагромождение сказочных башен над ними. Все это — на фоне уходящих вдаль одно за другим разноцветных скалистых кряжей, поросших вековым лесом. Вот первый горный хребет, начинающийся сразу за стенами замка, усыпанный хвоей и залитый утренним солнцем, второй, играющий ярким, насыщенным темно-зеленым, и третий — светло-зеленый, четвертый, почти невидимый, за дымкой туманов теряющийся вдали, и, наконец-то, пятый, уже сливающийся с облаками…

Эливинер заставил лектику приземлиться у самого подножия этого чуда архитектуры. Ожидавшая немногочисленная прислуга помогла им выбраться из космомобиля, а затем — рабыня и бог вошли в удивительный замок. Катрина снова, в который уже раз за день, оказалась поражена и повержена. Богатство внутренней отделки здесь потрясало роскошью, а язык не поворачивался назвать убранство залов иначе, как восхитительно дивным. Уровень удивления девушки зашкаливал уже за крайнюю степень восторга, и Кэти всерьез опасалась, что после изучения чудес Буцефал-Шестимирья потеряет способность чему-либо удивляться.

Видя эмоции, написанные на ее лице, бог-обезьяна сказал:

— Замок называется Нойшванштейн, что значит буквально «Новый лебединый утес». Вернее, перед вами его точная копия. Давным-давно, на Древней Земле существовала маленькая страна Бавария. Ее безумный правитель выстроил это чудо, разорив при этом державу и до нитки раздев своих подданных. Но, ей-богу, оно того стоило!

Катрина снова кивнула. Пройдя под массивной аркой, они вошли внутрь и длинною анфиладой миновали множество залов и комнат. Сэм Эливинер рассказывал ей про них. Залы назвались «Альгамбра» и «Лоэнгрин», «Пещера», «Тронный» и «Лебединое озеро». Блистая роскошью, они вгрызались ей в память…

В «Малой гостиной», где некогда обитал сам баварский король и создатель замка, ее шокировали огромные писанные маслом картины, а в зале «Альгамбра» — рыдающий восточный фонтан. Кабинет «Тангензейру» напомнил мрачный сталактитовый грот, с играющим в безумие потолком, а «Зал Певцов», где когда-то в земном замке проводились состязания менестрелей, пугал тяжелыми балками, качающимися над головой, и тенями, пляшущими меж узких готических окон. Столбы из мореного дуба в цепях и бронзовых кольцах окаймляли здесь стены с камнями, поросшими мхом. Кровать с балдахином в спальне, вся в вязи из мифических сцен, изготавливалась, по словам демиурга, вручную, ровно три года, а люстра в зале «Озерном» клеилась из капелек бирюзы — более чем пять лет!

— Вот холл «Лоэнгрин», — шептал девушке Эливинер, сверкая глазами, полными влажного блеска, — он создан по мотивам оперы Вагнера, и великий Чайковский, увидев открывающийся отсюда вид, писал свою бессмертную «Лебедь»!

Ладонь обезьяны порхнула к окну, и Катрина, проведя глазами вслед за мохнатой дланью, уронила короткий взгляд на озеро и на горы… Что ж, кто бы ни был этот неизвестный ей человек со странным именем Чайковский, она его понимала. Возможно, в древней стране Баварии, вершины и волнистая гладь смотрелись иначе, но даже то, что открылось сейчас — игра света и тени, и блики воды, и гроздья скал, уходящие в небеса ступень за ступенью, — то была истинная симфония красоты.

И пусть имена давно умерших людей ничего не говорили Катрине Бете, беглой постельной агнатке с десятком трупов за хрупкими женственными плечами, та сдержанная гордость, с которой произносили незнакомые имена уста всесильного демиурга, абсолютно убеждала ее — эти люди жили. И они жили великими!

— Любите древнюю историю? — спросила девушка.

— Еще бы, — на удивление энергично ответил Эливинер. — Изучение древностей есть жгучая страсть, священное действо, которое придает смысл моей никчемной, как у любого бессмертного, жизни. И это касается не только Нойшванштейна!

Словно безумный, Эливинер замотал головой.

— Весь мой кластер — это дань моей памяти! Огромный музей и единственное во всем Искусственном Мироздании хранилище информации, независимое от глобальной Сети! — воскликнул он с неожиданным жаром в голосе. — И когда я называю Буцефал драгоценностью, мадам, я иронизирую лишь отчасти. Первое кольцо — это музей Природы, посвященный эволюции жизни: огромный парк умерших, но воссозданных мной существ. Второе кольцо — это музей Истории, с уникальными артефактами, привезенными с прародины человечества в единственном экземпляре! Глиняные таблички Хеттской державы, клинопись Двуречья, иероглифические манускрипты Сианя, статуи Фидия и подлинники первых поэм Шекспира, что может быть ценнее и дороже этих вещей?! Наконец, третье кольцо — это Музей Корпорации. В отличие от первых колец, он не ограничен тем, что сохранилось от прошлого. Древняя Земля погибла, но летопись человечества продолжается, она течет вокруг нас, вместе с нами! Я постоянно пополняю свое третье кольцо новыми экспонатами, не древними, но из нашего текущего времени. Лучшие произведения искусства, книги и фильмы, изобретения и научные разработки — все ценное, что ежедневно создается бесчисленными жителями вселенных Искусственного Мироздания — лучшими из мастеров, все поступает сюда. Музей Корпорации развивается беспрерывно: сотни моих ученых рыщут по просторам Сети, выискивая в каталогах промышленных предприятий, частных галерей и аукционов все, что может представлять для меня интерес. Как ИЦ Корпорации, мое третье кольцо имеет множество скрытых пространств внутри себя — они делают его практически бесконечным. Кажется невозможным, но внутри мое кольцо еще больше, чем снаружи, хотя внешний размер «Гидаспа» и так невероятно велик. А потому, хоть «Гидасп» и не хранит таких уникальных сокровищ, как «Граник» или «Гавгамел», он бесценен, ибо является самым большим музеем, когда-либо существовавшим в истории человечества!

А мои планеты? — продолжил демиург с еще большим запалом. — Чакан и Бавей только кажутся вычурной данью мрачной фантазии вашего покорного слуги. Сами по себе эти планеты являются уникальными экспонатами. Чакан — планета-лаборатория, планета-полигон. Именно на ней еще в Естественном Мироздании мы с Ан-Нубисом проводили первые эксперименты с Нулевым Синтезом. Эти эксперименты оставили на лике Чакана ужасающие следы.

Бавей — иное. Это точная копия Древней Земли, изготовленная мной когда-то по крохам оставшейся после Исхода информации. Что не сумели привезти с собой, пришлось восстанавливать по памяти с помощью разумных машин. В результате глобальной реставрации и возник мой Бавей. Эта планета — слепок, с которого снято впоследствии все Искусственное Мироздание, это первый мир, созданный мной и Ан-Нубисом в самом первом искусственном кластере, — то место, куда бежало человечество от своего прошлого. Человеческие народы, человеческие языки, человеческие изобретения скопированы в глобальную Сеть с восстановленного мной Бавея.

Затем Бавей перестал быть нужным. На долгие годы реставрированный мир стал центром моего частного кластера и главным оплотом моей памяти и ностальгии. Однако спустя миллионы лет, после того как, естественно, ядро Бавея остыло, я отказался от предложенной мне процедуры очередного «восстановления» этой копии нашей древней прародины и позволил физическим процессам идти своим путем. Чтобы ветры не истерли восстановленные мной памятники истории в прах, чтобы пыль не покрыла их многометровым слоем, я накрыл планету ледяным щитом, в котором с помощью силовых полей спрятал копии дорогих мне руин. Только сверху Бавей кажется безжизненной пустыней с дворцами для отравленного вечностью демиурга Эливинера. На самом деле под толщей льда стоят Вавилон и древний Нью-Йорк, доисторическая Женева и величественная Индрапрастха. Вернее — руины их точных копий, изготовленные мной в самые первые дни Искусственного Мироздания. Так что мой кластер — это не просто вселенная для досуга и увеселений как множества прочих акционеров. Мой мир — это музей и сокровищница. Настоящая и подлинная драгоценность!

Беседуя так, беглая агнатка Катрина Бета и всемогущий демиург Сэм Эливинер Тивари оставили зал «Лоэнгрин». Эливинер продолжал свой рассказ.

— Мраморный зал Нойшванштейна задумывался как «Священный», — вещал мохнатый Творец. — Как вы можете видеть, он выполнен в византийском стиле, а мотивы, используемые нами в отделке, навеяны интерьером святой Софии Константинопольской. Смотрите!..

Катрина согласно кивала, хотя и не понимала практически ничего. Но по длинным стенам огромного зала в два яруса вздымались величественные колонны из знакомых ей откуда-то порфира и лазурита, а под ногами струился мраморный пол и тонкий орнамент, со вставками из яшмы и змеевика, кружился на нем и петлял, сплетая замысловатые кружева. И это значило, что слова не нужны — хватало просто смотреть на эту тонкую вязь, впитывать в душу эту музыку зримого чуда и… искренне восторгаться.

Заканчивался зал полукругом, похожим на «апсиду» — священное место для божественного алтаря. Девять ступеней мрамора вели к ней. А выше ступеней высился, играя самоцветами, трон из бронзы, в платине и в темной слоновой кости. Гигантский резной канделябр красной меди в форме огромной неохватной руками готической короны сверкал тяжким золотом украшений. А сотни неоновых свечей, усеивающих его ободы и венцы, накрывали зал дрожащим сиянием, плавно тающим в тенях ниш и углов, каррарских портиков и нефритовых арок.

Однако, слушая Эливинера и восторгаясь изысканностью отделки древнего замка, Катрина не только согласно кивала и поддакивала своему увлекшемуся хозяину, но и задумчиво хмурилась время от времени — так, чтобы Эливинер не слишком это замечал. Красоты кластера и болтовня его Творца не скрывали от девушки главного — того, на что сразу обратил внимание кавалерист Катилина. Первое впечатление, составленное при изучении Буцефала на борту Хохотуна по техническим документам Департамента архитектуры, оставалось неизменным: возможно, Буцефал и являлся бесценной сокровищницей и музеем, но прежде всего он был крепостью! Хорошо защищенной, практически неприступной, неусыпно охраняемой цитаделью, роль стен которой играли гигантские космические кольца и силовые поля. Возможно, думала Кэти, именно подобная «отгороженность» от внешнего мира и беспрецедентная защищенность частного кластера позволяли Сэму Эливинеру столь расслабленно беседовать с незнакомыми ему гостьями на любые свободные темы.

Бог-шимпанзе чувствовал себя слишком уверенно в стенах своего дома — это не вызывало сомнений. Но почему? Быть может, не без оснований? Задавая несложные наводящие вопросы и откровенно используя словоохотливость гостеприимного хозяина, Кэти вскоре выяснила необходимые подробности, которых, впрочем, отыскалось не много.

Как ей уже было известно, в центре системы вокруг пустой точки по единой орбите кружились две планеты. Вокруг двух планет, также по единой орбите, кружились две звезды. А затем — идеальными, невероятно огромными кругами — три фантастических кольца.

Все три кольца являлись непробиваемыми щитами частной вселенной. Безусловно, они всего лишь «опоясывали» ее, находясь в одной плоскости, однако со слов Эливинера выходило, что кольца являются не просто тоненькими поясками, а именно «сплошными стенами». Как выяснилось, кольца перекрывали подступы к Буцефалу со всех сторон пространства, ибо генерировали по своему ободу три сферических силовых поля, расположенных последовательно одно в другом.

Эливинер имел доступ к источникам, не подконтрольным Нуль-Корпорации, а потому, потреблял энергию без ограничений. И если все остальные жители Искусственного Мироздания платили «Нулю» за синтезированную материю и электричество, то Эливинер в каком-то смысле был сам себе Корпорацией. Вывод из информации следовал один — три поля, генерируемые тремя гигантскими кольцами, обладали беспрецедентным уровнем напряженности и непробиваемой мощью.

Первым и самым маленьким «щитом» являлся Граник — кольцо-парк с динозаврами и мамонтами, огромная замыкающаяся в себя лента по ободу воображаемого круга. Кэти прикинула: Граник имел ширину «ленты» с диаметр Бавея или Чакана, а длину, как следовало из данных Сети, полученной ей на Хохотуне, ровно пятьдесят миллионов километров. Даже по самым приблизительным подсчетам, выходило, что площадь Граника превосходит территорию поверхности Бавея и Чакана, вместе взятых, как минимум в пятьдесят миллионов раз. Воистину, то был чудовищный по своим масштабам мир! Мир-кольцо, мир невероятных, невообразимых для обычной шарообразной планеты размеров. Неудивительно, что именно здесь Эливинер решил расположить свои «заповедники» для биосферы различных геологических эпох.

Вслед за Граником, второй неприступной стеной следовало кольцо «Гавгамел».

По форме Гавгамел отличался от Граника и был подобен гигантскому листу Мёбиуса, то есть ленте с одной стороной, грань которой, изгибаясь вдоль дуги кольца, плавно переворачивалась и переходила в обратную сторону самой себя. Кольцо, таким образом, вращалось не только вокруг оси, проходящей через общий центр Буцефала, но и как бы вдоль собственной оси искривления, благодаря чему на ее поверхности осуществлялась смена ночи и дня.

По примерным расчетам Кэти, второе кольцо превышало радиус первого ровно в шестнадцать раз и при этом было совершенно необитаемо, если, конечно, не считать населением несколько сотен человек обслуживающего персонала. Здесь, как заверял Эливинер, располагался Музей Земли, но вот только ли он один?

Наконец, третьим щитом-стеной Буцефала являлся Гидасп, так называемый Музей Корпорации. По размерам он ровно в тридцать два раза превосходил кольцо Гавгамел и в пятьсот двенадцать раз казавшийся гигантским Граник.

Три кольца, таким образом, размещались одно в другом подобно матрешкам. А вместе с этим одно в другом помещались все три шарообразных силовых поля кольца работали постоянно, сплошными сферами, без перерывов во времени и брешей в пространстве. Они защищали Буцефал от любой угрозы извне. Ни один корабль, ни даже пылинка не могли проникнуть сквозь защитные сферы без дозволения владельца кластера.

Именно этим, совершенно очевидно, объяснялся порядок проникновения в Буцефал, который Катрине пришлось испытать на себе. В пределах действия трех силовых полей работали только нуль-порталы, и Катрина поняла, в чём состоял смысл размещения военных сателлитов. Первый, Табу, находился перед тремя стенами-кольцами, за границей системы. Второй, Эксцесс, — сразу за ними, внутри системы. Проникнуть внутрь кластера на корабле, таким образом, представлялось в принципе невозможным. Все суда, в том числе собственные суда Эливинера, причаливали на Табу и далее гости кластера следовали через нуль-порталы на Эксцесс — и никак иначе! Уже с Эксцесса можно было попасть на другие тела системы через порталы, расположенные в бронированных подземных цитаделях, или же с космодромов на поверхности, где ждали маленькие невооруженные флаеры. Но с самого Табу, как внешнего сателлита, нуль-порталы вели только на Эксцесс. Никакой связи с иными телами кластера внешний сателлит не имел, что казалось вполне объяснимым, учитывая «крепостной» характер архитектуры Буцефала. Табу, таким образом, играл роль своего рода «предвратной» или «сторожевой» башни крепости.

Загадочная и темная «предвратная башня», стальная планета-страж, являлась последним творением Эливинера в его личном домене не только в смысле удаленности от центра системы-крепости, но и в смысле особого расположения относительно стен-колец. Табу как бы замыкал собою весь кластер, находясь за его невидимыми границами.

Как рассказывал Эливинер, стальную планету изготовили задолго до создания Буцефала, она являлась почти точной копией старинных боевых кораблей, воссозданных творцом-обезьяной по сохранившимся чертежам. Табу, в частности, представлял собой аналог доисторического линкора. Как главный военный объект кластера, Табу вооружили до зубов. В ангарах планеты-стража размещались две военно-космические эскадры Творца, состоящие исключительно из мощнейших и самых быстроходных типов судов, а также богатейший набор специального оборудования и средств, доступных лишь акционерам Нуль-Синтеза: включая псидоминатор, гравитационный контроллер и прочие забавы творцов-демиургов.

Расположенный за пределами трех силовых полей, Табу был обречен вечно патрулировать границы этой древней мини-вселенной по самой дальней орбите. Потому, в отличие от большинства других тел системы, ни внутри, ни тем более на поверхности «военного сателлита» не имелось ни дворцовых, ни развлекательных сооружений. Походил он, как уже говорилось, на огромный стальной цилиндр, с высотой стороны и диаметром основания, сравнимыми с размерами обычных планет земной группы.

Немного прокрутив в голове полученную информацию, Катрина спросила:

— А почему ваш кластер зовется Буцефал-Шестимирье, ведь планет всего две?

Демиург, к ее удивлению, пояснил, не раздумывая.

— Всякая планета — мир, моя дорогая, но не всякий мир — планета, — заявил он. — Помимо привычных нам эллипсоидов гигантские кольца являются крайне распространенными в Искусственном Мироздании космическими телами. Планетами в обычном смысле их не назовешь, но вот мирами — вполне. И какими мирами!

Катрина пожала плечами.

— Я спрашивала не про кольца, — уточнила она. — Бавей и Чакан — это два мира, кольца Граник, Гавгамел и Гидасп — три мира. Итого пять. А где же шестой? Если считать военные сателлиты мирами, то миров будет семь. А если не считать — то пять. Что же дальше?

— А дальше, — сказал шимпанзе, — только Табу! Это шестая планета.

— То есть вы считаете Табу миром, а Эксцесс нет? Но они ведь похожи как две капли воды.

— Они отличаются по размерам, — резонно ответил ей Эливинер. — Эксцесс напоминает Табу только внешне. Это связано с единой технологией создания боевых кораблей в доисторическую эпоху. Космические разрушители тогда строились по одной схеме и различались толщей брони, мощью энергетической установки и, конечно, размерами. Табу и Эксцесс похожи на цилиндр, в верхней и нижней гранях которого темнеют два отверстия — жерла космического излучателя. Внутри цилиндра расположена силовая установка, способная выбрасывать мощный пучок энергии как через нижнее, так и через верхнее жерло. Этот пучок использовался доисторическими линкорами как реактивный двигатель для перемещения на малые расстояния, или как космическая пушка, способная уничтожить звезду — одновременно. Ее принцип применения в бою схож с башенными орудиями на доисторических морских линкорах: пушка одна, но способна бить как на правый борт, так и на левый.

Так что ответ прост, — закончил Эливинер. — Табу — это гигантский суперлинкор размером с планету. А Эксцесс — всего лишь линейный крейсер. Его силовая установка слабее в тысячу раз, а размер меньше в десять. Поэтому Табу — это шестая планета, а Эксцесс — лишь очень крупный спутник, вот и все. Кстати, цилиндрическая форма придавалась древним кораблям для удобства экипажа. В те далекие времена на Древней Земле не знали искусственной гравитации, и нормальное притяжение внутри таких махин достигалось путем создания центробежной силы — цилиндры вращались вокруг оси. Конечно, сейчас на обоих сателлитах имеется искусственная гравитация, и такое вращение излишне, но ностальгия, знаете ли, ностальгия….

Демиург вздохнул.

— К слову сказать, между Эксцессом, Табу и древними кораблями есть еще одно отличие, — продолжил он, — Мои копии изготовлены из ишеда, божественного металла, а оригиналы создавались из обычных броневых сплавов, подчиняющихся стандартной физике тел. Мои военные сателлиты, таким образом, неуязвимы.

— Ишеда? — переспросила Катрина. — Я что-то слышала о нем, но…

— Ишед — так называемый «божественный металл», — пояснил Эливинер, одно из главных чудес Искусственного Мироздания наряду с хеб-седом и Нулевым синтезом. Внешне, сикха, ишед похож на золото, он насыщенного желтого цвета и считается своего рода «вечным», неуязвимым веществом. Он абсолютно инертен к любым химическим воздействиями и уж конечно устойчив к механическим. Физические показатели плавления, упругости, электропроводности, окисления или начала иных химических реакций у ишеда равны «бесконечности», «бесконечности», «бесконечности» и «бесконечности». В каком-то смысле, это «идеальная материя», понимаете?

Катрина помолчала. Концепция «абсолютного вещества», «идеальной материи» была ей почему-то хорошо известна. Возможно — из прочитанной когда-то в прошлой жизни художественной литературы, а возможно — из практического опыта легата Катилины, трудно было сказать. Вот только в фантастических бреднях, приходивших на ум, при мысли об абсолютном материале, были металл или камень — белый, как серебро, или же черный, как смоль. Но ишед, по словам Мерелин, походил на золото!

Шатенка пожала плечами.

— Мне кажется, господин, — скептически заявила она, — идея «абсолютного вещества» довольно распространена. Но разве такая идея не является сверхъестественной и антинаучной? Не может быть в мире металла абсолютно инертного к воздействиям внешней среды. Очень прочного — да. Более прочного, чем большинство известных, — конечно. Устойчивого к разной химии — возможно. Не плавящегося при температуре звездного ядра — тоже возможно, хотя и с натяжкой. Но абсолютно инертного по всем природным показателям, с температурой плавления, равной бесконечности, — это же мистика какая-то!

Слушая ее, пожилой демиург саркастически усмехнулся.

— Это всего лишь «Искусственное Мироздание», сударыня, — отвечал он, — здесь все можно назвать фантастикой и мистикой от начала и до конца. А ишед, божественный металл, всего лишь еще одно изобретение нашего обожествленного Учредителя. При создании частного кластера, всякий демиург-акционер может весьма свободно изменять любые физические законы, «программировать» свой мир. Как закажет, так и будут в новом кластере протекать химические реакции, термоядерный синтез, электромагнитные волны, излучение и все остальное. В некоторых кластерах, например, не стреляют бластеры. В некоторых — нет солнца, но там тепло и уютно и светится само небо. В некоторых — не загорается порох. В некоторых — железо не варится в сталь. И так далее, и так далее… Подумайте, почему бы в таких условиях нашему Учредителю не запрограммировать при Сотворении само Искусственное Мироздание так, чтобы в нем родился некий материал, не способный к уничтожению?

— А как же тогда обрабатывают изделия из ишеда? — не сдавалась Катрина.

— Никак. Они изготавливаются целиком и в готовой форме внутри синтез-машин. Потом в случае необходимости эти формы утилизируются в том же синтезаторе, так же как создавались. Крупнейшие вещи, созданные из ишеда, — это сами ИЦы и так называемые «системные корабли», на одном из которых мы сейчас летим. Они вечны и неуничтожимы. Кроме того, у Учредителя есть возможность стереть из Искусственного Мироздания весь кластер целиком. В этом случае все изделия из ишеда внутри кластера также обратятся в ничто вместе с самим пространством.

— Не слишком ли расточительно изготавливать из бесценного материала целые планеты? — удивилась тогда Катрина.

Бог-шимпанзе сделал неопределённый жест рукой.

— Не слишком, если затраты продиктованы необходимостью… — ответил он. — Скажу даже более: Табу и Эксцесс являются не единственными крупными объектами кластера, которые созданы целиком из божественного металла.

Кэти с интересом подняла голову:

— Серьезно?

Сэм Эливинер кивнул.

— О да! Есть еще второе кольцо, Гавгамел. В отличие от Граника и Гидаспа, Гавгамел создан из ишеда, хотя это и не заметно. Все три кольца покрыты километровым слоем молибденовой стали с примесью обычного золота, а потому идентичны по цвету. Но не по прочности, заметьте: мое второе кольцо является самым крупным телом Искусственного Мироздания, целиком изготовленным из божественного металла!

Кэти нахмурилась. Догадки и домыслы, что роились в ее голове последние несколько часов, снова ожили.

— Вы кого-то боитесь, — произнесла она прямо то ли с вопросительной, то ли с утвердительной интонацией.

Могло показаться, что от такого вопроса Эливинер смутился. Выдержав некоторую паузу, он неожиданно холодно ответил:

— Система защитных колец и силовых полей — это просто мера разумной предосторожности, сикха.

— В это сложно поверить, учитывая стоимость ишеда, — продолжила разведку Катрина.

— Я никого не боюсь.

— Даже правительства Корпорации?

— Даже его!

— Но почему в таком случае вы не пустили меня в свой кластер сразу?

Мохнатый демиург посерьезнел еще больше и даже замедлил шаг. Его мордашка шимпанзе вдруг сделалась очень грустной.

— Это длинная история… — произнес полубог.

— Так у нас же прорва времени! — заметила беглая агнатка.

Рассказ Эливинера

— Меня считают древнейшим жителем Корпорации и, скажу с определённой гордостью, не без оснований. В свое время я был дружен с самим Богом Смерти — Творцом нашего мира. И если бы не его глупая тяга к опасности, к постоянной эскалации конфликтов и сомнительным приключениям, наша дружба продолжалась бы и сейчас. Но — увы! Ничто не вечно под искусственными небесами. Его Божественная милость, господь Ан-Нубис, он же Его превосходительство Учредитель Нуля, оставили мне по старой памяти ряд привилегий, некоторую запрещенную к применению в Корпорации технику и… все. Мы более не общаемся. Но окружающим невдомек, что я понятия не имею, чем развлекается сейчас создавший наш мир ублюдок!

Вы ведь понимаете, Учредитель Нуля — это главная тайна Корпорации. Поэтому я боюсь вовсе не правительственных спецслужб — они то ко мне и близко не подходят, я боюсь сумасшедших искателей истины, что лезут толпами на мой Буцефал!

За прошедшие миллионолетия на меня было совершено множество покушений. Не на жизнь, разумеется, а на мои планеты-музеи и на мою секретную библиотеку. В Информационной сети Корпорации она известна под названием галереи Сандара или галереи Македонянина, величайшей сокровищницы тайных знаний во всем Искусственном Мироздании.

Однажды дело дошло даже до открытого прямого нападения — флот из пятисот кораблей молодых, жаждущих знаний демиургов-акционеров и еще почти тысячи вооруженных судов разных когнатов-энтузиастов атаковал мой мир в плотном боевом строю. Борт к борту, как в полномасштабной войне.

Мы тогда еле отбились, и только прибытие отдельной правительственной эскадры Флота Нуля и полицейских судов из ближайшего сектора спасло Буцефал от разрушения.

Как говорится в одном анекдоте, у меня нет врагов, но полно доброхотов. Люди нападают на меня с регулярностью раз в сто лет из самых лучших побуждений: хотят порыться в моих хранилищах, поглазеть на мои сокровища, побродить по моим заповедникам и поживиться в моей галерее. Я ведь уже говорил вам, мой кластер — сокровище. А мои кольца — стены для их защиты.

В голове Катрины меж тем пульсировала странная мысль, разбуженная новым неизвестным ей доселе словосочетанием.

— Почему ваша секретная сокровищница так необычно называется? — спросила она, почти не отдавая себе отчет в смысле собственного вопроса, так, словно вместо нее его задавал кто-то другой. — Слова «Сандар» и «Македонянин» с чем-то связаны?

Демиург надул щеки, не заметив, как показалось, напряжения в голосе собеседницы.

— Разумеется, это связано с историей, — воскликнул он. — В древнейшие времена, еще в Естественном Мироздании на Древней Земле, когда эта загадочная планета была совсем молода, на ней существовал один знаменитый город. Он назывался «Искандерун», или «Александрия». Там размещалась великая сокровищница культуры того дикого века с огромной Библиотекой — Мусейон. То было крупнейшее собрание ценностей и знаний тогдашней цивилизации, но подожженная однажды преступным безумцем, эта сокровищница погибла в огне ужасающего пожара. Уцелела только часть экземпляров. Постепенно они расползлись по свету в разные страны, к разным людям, и лишь за несколько лет до самого Исхода, благодаря огромным деньгам, которыми я тогда обладал, мне удалось собрать некоторые из них обратно в единую коллекцию и вывезти в Искусственное Мироздание. Эти древние манускрипты вместе с другими частями моего тогдашнего собрания книг и искусств стали основой нынешней Галереи, увеличившейся с тех пор в бессчетное количество раз. Разумеется, новая галерея имеет мало общего с тем, что было собрано когда-то в Мусейоне, но название сохранилось. Тот город, Александрия, был основан неким Александром Македонянином, по-современному — Сандром, Сандаром. Отсюда и название.

Кэти помотала головой, стараясь отогнать внезапное наваждение:

— Так, значит, вы приняли меня за очередную сумасшедшую охотницу за древностями, готовую прорваться к вам в кластер и на ходу выдумавшую дурацкую историю про беглую агнатку?

— Вроде того.

— И вы испугались?

— Наложницу?! — Эливинер приподнял бровь. — Еще чего!

— Но ведь я тшеди, не забывайте.

— О, ерунда, — Эливинер сдержанно рассмеялся. — Мой кластер невероятно защищен. Пожалуй, я мог бы назвать его одним из самых безопасных мест во вселенной. Как вы уже знаете, часть тел системы изготовлены из ишеда, а одним из свойств «божественного металла» является инертность к пси-энергиям. Мы так и не поняли за прошедший миллиард лет, что конкретно собой представляют способности экстрасенсов, но улавливать их и защищаться — научились вполне. Ни телекинез, ни телепортация, ни левитация, ни пирокинез, ни одна из способностей экстрасенсов воздействовать на физические тела не способны причинить вред ишеду. Ведь все эти таланты действуют в обычной физико-химической среде. А последняя, по определению, не способна нанести вред материалу Учредителя. Воздействие через ишед возможно только для наиболее опасного вида тшеди-экстрасенсов — для медиумов и гипнотизеров, атакующих не материю, а разум. Волны, воздействующие в этом случае на человеческое сознание, не вполне материальны, а значит, они обходят указанный выше общий запрет.

Однако, — продолжил демиург, — я сам экстрасенс именно такого рода. Я могу читать в душах людей, и хотя мои способности в этом направлении не абсолютны и, скажу откровенно, даже не слишком сильны в силу их приобретенного характера, я вполне умело могу ими пользоваться. На границе моего кластера, когда мы общались с вами через экраны мониторов, я ясно увидел, что способностей воздействовать на человеческий мозг, если хотите, на разум, на душу — вы полностью лишены. Дар, с помощью которого вы заставили мигать в моей комнате свет, находясь на борту своей яхты, называется электромагнетизмом. Не спорю, талант довольно редкий, но, извините, достаточно никчемный. Выпивать электричество из батареек и генераторов — довольно полезная вещь для устройства аварий на станциях и погружения праздничных городов в ночную тьму, но не слишком полезная для всего остального. Почти все известные истории электромагнетики до смешного слабы, за очень редкими, даже единичными исключениями. По отношению к другим сверхъестественным талантам тшеди ваш дар, пожалуй, самый ничтожный.

Эливинер помолчал.

— Но не обижайтесь. Если бы ситуация оказалась иной, я просто не пустил бы вас в кластер. А так, мы хотя бы познакомились.

Он загадочно улыбнулся.

— И я очень рад нашему знакомству! Несмотря на то, что последние сутки я потратил на ознакомление с вашей памятью, — продолжил демиург, — вы для меня остаетесь огромной загадкой. Так что пока я не разберусь, кто вы такая, я вас не никуда не отпущу, уж простите.

— Не отпустите куда, в школу наложниц? — глядя в добрые глаза вежливой обезьяны, девушка грустно пожала плечами. — Туда я точно не тороплюсь. Но, получается, вы оставляете меня в своем кластере насильно?

Эливинер лишь блеснул зубами в ответ.

— Разве я похож на насильника? — рассмеялся он. — Между прочим, принадлежите вы как раз школе наложниц, и я удерживаю вас противозаконно. По-хорошему, вас надо бы вернуть. Хотите?.. Шучу! Но могу заверить в одном: старый Бог Сэт слишком стар, чтобы банальный секс мог заставить его снизойти до насилия. Вот разве что добровольно…

Катрина удивленно остановилась. Кажется, она уже слышала где-то это странное сочетание слов.

— Бог Сэт? — переспросила девушка.

Старый демиург немедленно остановился на месте и церемонно вытянулся перед девицей в струну.

— Господь Сэт Соремхеб! — доложил он, чопорно склоняя голову. — К вашим услугам, мэм. Мое современное имя — это всего лишь зашифрованная аббревиатура, традиция бессмертных, в соответствии с которой мы меняем в течение вечности собственные имена. Инициалы от «Сэм Эливинер Тивари» звучат как «С. Э. Т.» Это имя я носил почти миллиард лет назад, в ту далекую эпоху, что зовется сейчас «божественной».

— А вы…

— А я служил у Бога Смерти капитулярием. Удивлены?

Квитирование 6 Капитулярий Господа Смерти

Дальнейшее знакомство беглой постельной наложницы и полубога продолжилось уже в столовой. Несмотря на вполне заурядное название, это место, вернее этот подлинный храм кулинарного искусства и рай для гурманов не имел ничего общего с одноименным заведением агнатской школы Артели, в которой Кэти довелось до этого бывать. Если в школе царила таинственная машинерия и общая отточено оптимизированная убогость, то здесь бал правила роскошь и тот неуловимый шарм, что придает отточенность и изящество даже таким примитивным плотским ощущениям, как секс и еда.

Бог-шимпанзе резал мясо. Лично сам, отпиливая огромные дымящиеся куски большим серебряным ножом с украшенной вензелями ручкой. Мясо источало аромат. И хотя этот запах был, безусловно, запахом великолепно приготовленной говядины приправленной специями и томившейся в густом соусе, на настоящем огне, Катрина чувствовала в нем совершенно иные оттенки: ноздри ее щекотали ароматы денег и власти. Безумных денег, число которых неописуемо привычными среднему человеку цифрами и безумной власти, которую эти деньги дают в Мироздании Корпорации.

Мясо принадлежало дикому бизону кайнозойской тундростепи, которого охотники Эливинера застрелили в мамонтовых прериях Плейстоцена из летевшего на минимальной высоте флаера. Животное убили примерно час назад в двух тысячах километрах от Лебединого утеса, и, тем не менее, сейчас, оно украшало их с Эливинером стол.

Взгромоздив приличный ломоть на фарфоровую тарелочку перед Кэти, Эливинер положил такой же себе и присел наконец за стол. Разговор, по всей видимости, предстоял серьезный, так как перед обедом хапи Эливинер ненадолго оставил Катрину для встречи с одним из своих экспертов, с которым до этого уже обсуждал проблему своей удивительной гостьи. Тема их беседы и на этот раз не вызывала у Катрины сомнений — темой являлась она сама.

Эливинер внимательно глядел на гостью.

— Последние анализы завершены, — начал он, — и я могу подвести некоторые итоги. К моему огромному сожалению, они крайне незначительны: мы не узнали о вас почти ничего нового! Но это свидетельствует лишь о том, что вы представляете более удивительную загадку, чем я предполагал.

— Вы поделитесь со мной результатами исследований? — осторожно спросила Катрина.

— О, безусловно! — тут же согласился Эливинер. — Но много вы не узнаете. Итак: вы клон, но неизвестно какого тела. На данный момент мы не обнаружили в Сети ни единого промышленного реестра, где была бы зарегистрированная матрица ДНК, подобная вашей. Вероятно, вы либо совершенно новое творение, либо ваш код хранится в секретных правительственных списках и из Сети недоступен.

Кроме того, вы — прог, но с совершенно загадочным набором воспоминаний. Мы считали вашу матрицу десятки раз, прогнали ее по всем возможным программам и тестам, но ничего подобного не нашли. Ни мира, в котором вы якобы жили, ни личности, которой вы якобы когда-то являлись. О том, что ваши воспоминания при этом не являются стандартным набором памяти для секс-агнаток, думаю, даже не стоит упоминать — последнее абсолютно очевидно.

И, наконец, вы тшеди, но абсолютно никчемный в смысле фактической мощи. В смысле способностей экстрасенсорике, вы слабы, будто немощная старуха. Максимум на что годитесь — чувствовать потоки электронов и, возможно, менять их направление. Короткое замыкание, таким образом, это вершина ваших способностей.

И вот резюме: мои эксперты понятия не имеют, зачем вы прибыли ко мне, понятия не имеют, кто вы такая, понятия не имеют, кто все это устроил. Но самое главное — понятия не имеют — зачем?!

Несмотря на относительно добродушное настроение собеседника, Катрина непроизвольно сжалась в комок — разговор мог окончиться чем угодно, вплоть до немедленного распыления непонятной агнатки на атомы прямо за столом.

Видя ее откровенный испуг, Сэм Эливинер хмыкнул.

— Впрочем, — добавил он, воздев вверх палец, — это не столь важно теперь, когда мы познакомились. Я знаю, что вы прибыли без хищнических намерений и вы абсолютно для меня безопасны. Так что не бойтесь меня!

— Не боюсь.

— Разве нет? — Эливинер добродушно улыбнулся, собрав вокруг глаз морщинки. — Пока я могу предложить вам одно. Вы крайне меня заинтересовали, а мне очень редко встречается по-настоящему интересное. Так что сумму, необходимую для выкупа вашей свободы, считайте, вы уже получили. Пока, разумеется, извещать я никого не буду — нам нужно все же сделать запрос в правительственные реестры, чтобы узнать, кем вы являетесь генетически. Кроме того, я пытаюсь выйти на господина Эс Си Рукса, — вашего изготовителя, который, как мне кажется, обязан дать моей скромной персоне некоторые пространные пояснения. — В этот момент Сэм Эливинер вдруг посерьезнел, и в уголках морщинистых глаз Кэти увидела искорки сдержанного, полностью подконтрольного могучему разуму, но истинно божественного гнева. — После этого мы примем окончательное решение. Но мое слово у вас в руке: я обещаю вам свободу и, следовательно, я вас выкуплю. Клянусь!

Удивительно, но в этот миг, возможно, самый важный миг с момента создания Катрины Беты в клонической колбе школы для проституток, секс-агнатка не почувствовала ничего. Возможно, подумала девушка, эмоции придут к ней позже, когда она останется одна, выйдут из глаз потоками слез и счастливых воплей, но сейчас она абсолютно ничего не чувствовала и только кивнула. «Неужели? — завис в голове вопрос. — Неужели так просто?!..»

Кэти открыла рот, чтобы произнести слова благодарности, но Эливинер, небрежно махнув рукой, призвал ее отдать должное мясу.

Следующие десять минут они оба молча следовали этому призыву. Вкус блюд казался Катрине восхитительным, а неизвестный ей кулинар Эливинера — почти богом. Потом настоящий «бог» по имени С. Э. Т. снова рассказывал ей что-то, а она слушала и вспоминала увиденные сегодня чудеса Буцефала. Они болтали, болтали, и дивный тембр его речи окутывал ее, погружая в теплые, уютные воды надежности и покоя. Болтали они, казалось бы, ни о чем, но в основном — о красотах и чудесах нового мира, в котором Катрине предстояло провести некоторое время, пока любящая судьба или злобный рок не обогатят ее неожиданного покровителя новой толикой информации о ней самой.

Беседа текла и скользила меж пальцев. Однако один момент — самый последний — Кэти почему-то запомнила. Момент этот касался следующего дня. Девушка была совершенно не уверена, что хотела спросить именно то, что спросила, но слова вырвались из её уст, словно живые, и, как почему-то казалось, совершенно независимо от головы. Когда ужин почти закончился и Эливинер собирался откланяться, отправляясь к себе в личный покой, Катрина Бета привстала и, взглянув на своего гостеприимного хозяина уверенными глазами, громко и быстро спросила, сама удивляясь заданному вопросу:

— Недавно вы говорили, — произнесла она отрывисто, — что из ишеда изготовлены наиболее значимые объекты в вашей частной вселенной. Табу и Эксцесс — понятно, это боевые сателлиты. Но почему из ишеда изготовлено одно из колец? Мне кажется, я догадалась, почему. Второе кольцо, Гавгамел, — это и есть ваша знаменитая Галерея Сандара, на которую все покушаются… Так?

Демиург прищурился и пронзил ее острым, слегка насмешливым взглядом.

— Верно, — согласился он.

И Катрину вдруг что-то ударило изнутри!

— Вы можете показать мне ее? — спросила она.

— Галерею Македонянина?

— Да!

Эливинер заколебался.

— Если честно, ближайший портал в закрытом хранилище находится на Эксцессе, придется возвращаться и…

— Вы все же боитесь!

— Ах, бросьте! Эти женские штучки не действуют на меня…

— Да причем тут«штучки»?! — искренне удивилась агнатка. — Ну, пожалуйста. Покажете?

— О бог мой, который Иешуа, а не Ан-Нубис, — воскликнула обезьяна, — почему бы и нет? Вы совершенно для меня безопасны, а это кольцо — одно из важнейших моих чудес. Хорошо, если вы настаиваете, сударыня, то завтра, после морской прогулки, я проведу вас на кольцо Гавгамел!

С этими словами демиург встал, вежливо откланялся и покинул столовую.

Совершенно не понимая собственной настойчивости в абсолютно никчемном для нее вопросе, девушка проводила Эливинера долгим взглядом, потом сбросила с колен салфетку и также поднялась. В конец концов, день выдался слишком длинным, чтобы обременять себя дополнительными размышлениями, а поэтому с легкой совестью Кэти отправилась отдыхать.

* * *

В сопровождении мажордома девушка добралась до комнаты, выделенной ей для проживания. Вопреки ожиданиям ни радость от внезапно обретенной свободы, ни легкость от удивительного ощущения физической безопасности, о которой она уже успела позабыть с момента бегства из школы, не охватили ее, когда она осталась одна. В голове царили хаос и путаница, вызванные непонятным окончанием беседы с хозяином этого мира, а в сердце — усталость и пустота. События сегодняшнего дня и огромное количество информации, полученное Катриной за сравнительно краткое путешествие по Шестимирью, совершенно ее измотали. И лишь данное Эливинером обещание посмотреть Галерею Сандара почему-то будоражило нервы.

Заставив себя сконцентрироваться на насущном, Катрина быстро расположилась в комнате, благо вещей, кроме тех, что она несла на теле, у нее не имелось. Раздевшись и приняв ванну, довольная все же результатом прошедших двадцати четырех часов, беглянка завалилась спать. Удивительное спокойствие души и легкое отупение мозга, вызванное общением со столь интересным собеседником, каким оказался Сэм Эливинер Тивари, или, правильнее сказать, бог Сэт, каким-то незримым образом передалось всему организму — так сладко и крепко Катрина не спала, наверное, еще ни разу после пробуждения в адаптационной камере школы Артели, и ночь пролетела быстро, как один миг.

Проснувшись следующим утром совершенно бодрой, выспавшейся, а также в прекрасном расположении духа, Кэти поднялась очень рано. Сказочный Новый лебединый утес еще спал. Не решившись будить прислугу или охрану, бывшая секс-агнатка снова приняла бодрящий душ и, не покидая комнаты, стала обдумывать планы на будущее с учетом новых жизненных обстоятельств.

Последние в свете вчерашних разговоров представлялись довольно безопасными, но считать их полностью безоблачными не следовало. Многие вопросы, как и прежде, оставались совершенно не разрешимы, а многие обстоятельства — скрыты от ее понимания и догадок. Наконец, запутавшись в собственных размышлениях, Катрина отбросила философию и, как всегда, заставила себя сосредоточиться на делах практических.

Порывшись в файлах стоящего в комнате нульсинтезатора, Кэти задумалась над тем, что ей сегодня надеть. Хотя на первый взгляд вопрос представлялся абсолютно «женским» и даже никчемным, совершенно праздным он не являлся.

Прошлый день Катрина провела с гостеприимным хозяином, будучи одета в легкий бронированный скафандр — не в самую громоздкую, но все же военную форму, которую милой девушке в гостях у обходительного хозяина носить не полагалось.

Кэти не взяла другой одежды с яхты и сейчас должна была выбрать наряд для предстоящей морской прогулки и посещения Галереи Сандара непосредственно в синтезаторе Лебединого замка. Не долго думая, она раскрыла электронный реестр товаров, которые нуль-синтезатор мог создать прямо в комнате, и с головой погрузилась в поиски.

Выбор оказался огромным. Но в нем имелась некая странность: тряпки внутри реестра классифицировались не по компаниям-изготовителям, не по модельерам, как можно было бы подумать, а по эпохам! Никакой связи с историей Корпорации агнатка не уловила, а потому заключила, что речь, как и в случае с эволюционными ячейками кольца Граник, идет об исторических эпохах Древней Земли. Это было логично — ведь во вселенной-музее и список одежды мог вполне соответствовать имеющимся историческим экспонатам.

Но Катрине требовалась не просто одежда, а одежда практичная, не стесняющая движений и в то же время достаточно элегантная и красивая, чтобы ей не выглядеть, как вчера, готовым к драке бойцом. Как нельзя более кстати этим требованиям отвечали вещи, представленные в самом конце каталога. К удивлению Кэти, заключительный раздел товаров носил название «Эпоха Исхода» и включал наряды, которые жители Древней Земли носили накануне гибели своей цивилизации.

Кэти выбрала «кроссовки», «футболку» и «джинсы» — по крайней мере, именно так назывались указанные предметы согласно каталогу. Дополнила ее наряд узкая курточка из той же ткани, из которой изготовили штаны. Ткань называлась «джинсовой». Кэти не знала, что означает это слово, но само изделие ей понравилось — тело чувствовало себя необычайно расслабленно и удобно.

На этом хлопоты не закончились. Кроме выбора одежды, Кэти предстояло решить еще один вопрос, который ее крайне волновал и звучал так: брать ли с собой оружие?

Как и вчера, беглянка прекрасно осознавала, что наличие лучевого пистолета на кисти правой руки ни в коей степени не влияет на степень ее защищенности. Перед лицом бессмертного демиурга, двухсот миллионов его подданных, частного космического флота и планет-линкоров, изготовленных из неразрушаемого металла, любое ручное оружие — меньше чем ничто. И все же… Что-то заставляло ее взять с собой какую-либо из смертоносных игрушек. Возможно — привычка старого вояки Флавия Аэция Катилины, не привыкшего шляться по незнакомым местам без орудий убийства, возможно, общая обстановка недоверия, к которой она привыкла после пробуждения в школе шлюх. Как бы то ни было оружие Кэти решила взять.

Подойдя к синтезатору, беглянка раскрыла на экране электронный реестр и снова пробежалась по списку. Медная табличка на боку корпуса гласила, что пользование этой фантастической техникой доступно всякому проживающему в замке и, следовательно, получить оружие из аппарата может любой желающий — и оказавшийся рядом преступник, и беглый раб, — ибо пользование машинкой помимо «свободного» было еще и «бесплатным».

«Или бог Сэт действительно ничего не боится и до безумия смел, — подумала Катрина, — или, напротив, он до мелочи все продумал и слишком уверен в том, что его технические средства, охрана, наука, аппаратура хеб-седа, пограничный флот, кольца-стены и два космических сателлита на границах кластера смогут справиться с любой потенциальной опасностью».

Пожалуй, прикинула девушка, остановиться следует на последнем — несмотря на нелепый вид, бог-обезьяна на глупца совершенно не походил. Эливинер на самом деле ничего не боялся у себя в кластере, ибо, воистину, здесь ничто не могло ему угрожать.

Шунт в голове обеспечивал Сэту бессмертие, а электронные дубликаты в Галерее Сандара плюс неограниченные суммы на банковских счетах — воссоздание всего, что могло быть разрушено в его огромной частной вселенной. Подобная уверенность, конечно, вызывала уважение. И немного — страх.

Кэти не спеша выбрала себе смертоносные аксессуары и нажала на кнопку активации синтезатора. Тихо пискнув, аппарат сообщил, что изделия готовы, и стальные доводчики мягко вытолкнули из волшебной глубины вещевой камеры теплый поднос с заказом.

На подносе лежало три вещи. Обежав их взглядом, Катрина недобро усмехнулась: «Бластер, шокер и нож, — подумала она, — все, что нужно девушке!»

Затем синтезировала для трех предметов чехлы и развесила все на себе: шокер и нож нашли место на поясе, а эстимет перчаткой оплел руку.

Уже светало и, как казалось Кэти, вполне можно было будить мажордома. После всей этой утренней суеты с оружием и одеждой ей почему-то чертовски захотелось есть. «Кажется, — размышляла Катрина, — мой новый хозяин и благодетель обещал сегодня водную прогулку по Лебединому озеру?» Ну что же, ее наряд вполне годился для таких путешествий. Джинсы, по всей видимости, неплохо защищали от ветра и морских брызг, а бластер и шокер — от всего остального. По крайней мере, так ей казалось. Подавив последние попытки собственного подсознания оставить совершенно бесполезное и даже нелепое в данной ситуации оружие на кровати, девушка вышла из комнаты, спустилась на лифте и, перескакивая через ступеньки, бодро побежала к морю.

Квитирование 7 Сокровища Буцефала

Линкор «Советский Союз» разрезал бескрайнее водное пространство своим могучим телом. Гигантские волны стучали о его стальной корпус, брызги вздымались ввысь.

Когда-то давно этот корабль так и не был достроен одной из древних доисторических империй, название которой носил. Но сейчас, спустя почти миллиард лет, в искусственной рукотворной вселенной — новом обиталище человечества — он летел по волнам тысячетонной непобедимой глыбой.

Беглянка Катрина и Сэт-Эливинер, обнявший ее за тонкую талию, стояли на открытом мостике и с восторгом смотрели на бушующее, неспокойное море под серыми небесами. Полубог как всегда облачился в резиновый фартук и собственный рыжий мех. Беглая девица — в облегающий джинсовый костюм. Ее правую руку украшал эстимет, невидимый, впрочем, под длинным рукавом. Даже если хозяин кластера заметил оружие своей новой подруги, виду он не подавал.

Странно, но рядом с добродушным мохнатым ученым, Кэти чувствовала себя женщиной больше, чем когда бы то ни было ранее. Воспоминания Флавия Аэция Катилины все еще роились в ее мозгу картинками из жизни бывалого кавалериста, но… они уже были слишком слабыми и потертыми, чтобы их носитель осознавал себя мужчиной.

Новые эмоции захлестывали ее существо как бьющие вокруг соленые океанские волны. «Что определяет пол клона в большей степени? — думала она. — Память или физика тела?» Похоже, она уже знала ответ на этот вопрос и теперь только плотнее придвинулась к сжимающему ее в объятиях мохнатому, теплому существу, единственному во всей этой новой вселенной, от которого не исходил для несчастной секс-агнатки дух опасности и предательства. Мысли о любви к мужчине пока еще не лезли ей в голову, но… только пока.

— А знаете, хапи Сэт, давно хотела спросить вас! — прокричала она, перекрывая шум волн. — На самом деле, с первого момента, как только увидела. Зачем вы ходите в этом теле? Шимпанзе, выглядит очень… не привычно. Сначала я полагала, что оболочка обезьяны лучше человеческого тела, например, дает большую физическую силу и ловкость, но теперь вижу, что быть шимпанзе все равно не удобно! Вы ниже большинства своих агнатов ростом, не можете быстро ходить на двух ногах и нормально стоять, и потом, я понимаю, есть некоторые ограничения в еде и в напитках, не так ли? Тогда в чем же смысл?!

— Смысл в другой картине мира, сударыня, — сквозь рев ветра ответил ей Господь Буцефала, — как бы в другом угле зрения! А кроме того… — демиург сделал паузу, — кроме того, в моей скуке. В первой жизни я прожил почти семьдесят пять бравых лет. Потом, после воскрешения — еще почти с тысячу биологических годов, шляясь по коридорам времени на Древней Земле, вместе с тем, кого вы называете ныне Творцом Мироздания и Учредителем Корпорации. Потом — почти сорок тысячелетий до первого Упокоения. Потом — еще столько же и еще, и еще, и еще… Очень долго! За этот срок я успел сменить сотни тысяч, если не миллионы тел. Был период, когда я менял их чуть не ежедневно. Но… на самом деле одно мужское тело не слишком отличается от другого мужского, а одно женское — не слишком от другого женского, что бы не говорили по этому поводу умники из рекламы хеб-седа. А новизна превращения из женщины в мужчину и наоборот пропадает уже с десятого или двадцатого раза.

И вот, после мужчин и женщин я стал пробовать различных животных и даже птиц или рыб. Разумеется, с соответствующей модификацией горловой полости — чтобы можно было использовать для общения членораздельную речь, и некоторой модификацией конечностей, чтобы можно было самостоятельно есть, заботиться о себе, работать с техникой. По этой причине, между прочим, пришлось сразу отказаться от большинства парнокопытных и, вообще, четвероногих — тыкать лапой и мордой в кнопки размером с блюдце мне разонравилось сразу.

Рыбы и большинство водных животных отпали чуть позже, сразу, как только прошла новизна ощущений от пребывания в водной среде. К тому же можно просто приделать жабры к человеческому телу и наслаждаться водной стихией сколько угодно долго без столь категорических перевоплощений.

В итоге, после некоторых экспериментов с накладной механикой (я вешал на тело львов и медведей ошейники с манипуляторами-руками) я полностью отказался от животных и выбрал несколько стандартных оболочек, которыми и пользуюсь сейчас, чтобы удивлять посетителей моего кластера и немногочисленных друзей, которые приезжают в гости.

Среди моих тел есть интересные экземпляры. Например, гигантский тираннозавр, которому я нарастил руки, похожие на человеческие. Очень развитые и мускулистые, с противопоставленным большим пальцем, они весьма искусны в работе. В облике этого шестиметрового чудовища я, например, пристрастился к вязанию и вышивке. Длинными летними днями очень приятно сидеть на солнышке и… Вы вообще знаете как выглядит тираннозавр?

Катрина порылась в памяти.

— Кажется… да, — сказала она, плотнее зарываясь в его теплый мех от режущего лицо морского ветра, — это огромный плотоядный и зубастый ящер. Но как он работает с нитками при таком росте?

— Да очень просто, — громко прокричал Эливинер. — Рост у него большой, но ручки маленькие и толковые. Впрочем, тираннозавр — это больше для забавы и отдыха. Для работы я оставил именно то, что вы, моя дорогая, видите перед собой. Точнее обнимаете.

— Шимпанзе?!

— Да, примата. Но, опять-таки, внешность — это только верхушка айсберга. На самом деле моя оболочка не совсем обезьяна.

— Я это понимаю! — Катрина ласково улыбнулась, показав жемчуг зубов. — Обезьяны обычно не говорят!

— О, речь идет не только о переделке мозга, гортани и языка. Перед вами чудо инженерной мысли и самых современных систем безопасности. Мое тело — бронированный киборг. Внешне я ничем не отличаюсь от обезьяны, даже секрет, выделяемый потовыми железами, полностью совпадает с аналогами оригинального животного, но вот внутри… Мой шимпанзе — просто чудо. Его кости, череп, емкость грудной клетки выполнены целиком из ишеда, а подвижная диафрагма живота, закрывающая то место, где теоретически находятся мои кишки, — из своего рода ишедовой кольчуги. Более того, мускулы этого тела сделаны из специальных волокон, они очень подвижны, напоминают мускульную ткань, но реально, изготовлены из металла. На их создание и отработку механики я потратил почти двести лет!

Шимпанзе показал на длинных руках вздувшиеся шарики бицепсов, затем — демонстративно подергал диафрагмой, втянув и выпятив отвислый живот.

— Видите?! Это тело мягкое, розовое и подвижное. Оно теплое и покрыто редкими волосами. Но на самом деле даже выстрел из космического орудия в упор, выстрел, способный насквозь пронзить планету, не причинит мне вреда. Вероятно, биологическая составляющая этого тела, а именно шерсть, эпидермис и жировые прослойки сгорят или испарятся, но мускулы из божественного металла и аппаратура, закрытая черепом и сплошным скелетным панцирем грудной клетки, останутся не тронутыми.

На уровне солнечного сплетения, под ишедовой броней установлена немного измененная мной машина нуль-синтеза и источник нулевой энергии, уникальная копия больших генераторов с космических кораблей. Это значит, что моя сила, как говорят поэты — неисчерпаема. А моя оболочка — неистребима. В этом теле я — почти настоящий Бог, несмотря на внешность.

— Интересно! — прокричала тогда Катрина, действительно из чистого, абстрактного интереса, а вовсе не из тех соображений, что могут лезть в голову агнаткам-общительницам, оказавшимся в объятиях могущественного демиурга. — А заниматься любовью в этом теле вы способны?!

Эливинер не смутился.

— Разумеется! — закричал он. — Половая функция у меня вполне стандартная. Более того, генетический материал, содержащийся в сперме — человеческий, а это значит, что я даже могу иметь обычных детей. Тактильный контакт и удовольствие, получаемое от ласк для меня также открыты. По телу, в слое кожи выше металлических волокон, имитирующих обезьянью мускулатуру, проходят обычные нервные окончания. Я осязаю, обоняю и вижу как обычный человек. Точнее — как обычная обезьяна. Удовольствие, боль, чувства, эмоции — все это мне доступно. Между прочим, обезьяны видят несколько по-иному, чем люди.

— Другая цветовая гамма?!

— Не только! Я бы сказал — более объемное изображение. Более насыщенные оттенки цвета, дополненные обонянием. Хотя тот шимпанзе, который стал прототипом для моей оболочки, страдал близорукостью, в модифицированном теле киборга, как вы понимаете, этого недостатка нет.

— Конечно! — Катрина кивнула.

— Но это еще не все! Телесные модификации ерунда, на самом деле. Главное скрывается у меня внутри. Вы знаете, Кэти, стандартный шунт размером с таблетку, что прикреплен к вашему черепу, может содержать уйму информации, что-то около триллиона терабайт. Во всяком случае, все библиотеки Древней Земли он вместил бы с легкостью. Но все же память нейроразъема ограничена. А это значит, что основные объемы информации о нашем Мироздании хранятся не в нейрошунтах, а специальных хранилищах Информационной Сети, на специальных носителях, спрятанных на закрытых кластерах Корпорации.

С некоторых пор я стал замечать, что сведения, являвшиеся моим личным достоянием, внезапно оказываются в СИНК. Очень короткое и легкое расследование быстро привело меня к искомому и довольно очевидному результату.

В Кадровом Департаменте Корпорации, который заведует как хеб-седом, так и аппаратурой Упокоения, мне совершенно открыто объявили, что информация из шунтов и мозга хебседированных и упокоенных демиургов является достоянием Корпорации в той же степени, что и их собственной. Улавливаете суть шутки? Это был нонсенс.

Возможно, в отношении молодых демиургов, которые всю свою бесконечную жизнь занимаются коллекционированием секс-агнаток и учетом поз, в которых они занимались любовью, подобный подход приемлем, но мне с моими научными увлечениями, постоянной жаждой познания и таинственными, уникальными открытиями, которые время от времени удается совершить, такие перспективы не улыбались.

И вот тогда… И вот тогда я решился на создание Трампи!

— Трампи?! — переспросила Катрина.

— Трампи — это тот шимпанзе, на основе которого я изготовил свое новое кибернетическое тело. Это одновременно и кличка убитого мной любимого животного и название робота-тела, в котором я обитаю. Трампи!

— А, поняла! Но зачем?.. Впрочем, кажется догадалась: вы решили создать внутри этого тела альтернативное хранилище информации!

— Верно! Объема грудной полости волосатого шимпанзе вполне хватило, чтобы разместить там кристаллы с терабайтами личной памяти, записи научных экспериментов и мои краткие монографии по истории Нуль-Корпорации, написанные за последние несколько тысяч лет после последнего Упокоения. Все это сжато так плотно, как и базы данных внутри нейрошунта. Но если у обычного человека на голове — объем всего лишь таблетки, то у меня — объем для размещения информации составляет почти четверть кубического метра!

Да, в обезьяньем черепе из ишеда содержится обычный человеческий мозг. В этом смысле я — биологическое существо. Мозг, правда, немного урезан в объеме за счет замены биологической памяти на кристаллоблоки, но — ничего, основные части, отвечающие за характер, эмоции, синапсы, чувства и прочее, — вполне биологичны. Но на самом деле мое тело — не просто сверхкиборг, это прежде всего — неуязвимое и недоступное никому уникальное хранилище информации. Вот так вот, сударыня, а вы говорите — шимпанзе!

Он рассмеялся, а затем, на продуваемом всеми ветрами мостике повисла тишина, если, конечно, можно считать таковой рваные порывы обжигающе-холодного ветра, разбивающего брызги соленой воды о форштевень и палубу. Катрина пребывала в полной задумчивости, пораженная тем, до каких только вершин сумасбродства не может дойти человек после почти миллиарда лет жизни. Даже урезанного миллиарда, с промежутками для…

— Упокоение и хеб-сед! — прокричала она, наконец. — Насколько я поняла по вашему рассказу, это разные вещи?

Демиург рассмеялся.

— Разные — мягко сказано. Хеб-сед — это обычная реинкарнация, а Упокоение это… это Упокоение. Если позволите, поясню… Хеб-сед происходит каждые 360 лет в жизни всякого демиурга. Это связано с нелепой традицией, которую придумал наш легендарный отец-основатель, Бог Смерти, Учредитель Нуля. А Упокоение… Человеческая психика вещь очень хрупкая, на нее влияют стрессы и прочая дрянь. Думаю, не нужно объяснять, что память, накопленная за тысячи лет, начинает сильно давить на голову. И жизнь она… она, знаете ли, начинает по-настоящему докучать…

Глаза шимпанзе сузились, превратившись в светлые щелочки на фоне темного, почти чернокожего лица. Несмотря на ветер и непогоду, его память начала долгий путь по своему прошлому.

— Упокоение — это сон, — пояснил полубог. — После сотни реинкарнаций хеб-сед перестает помогать. Очищение памяти — тоже. И тогда самые старые из демиургов ложатся спать. Время жизни Искусственного Мироздания измеряется уже миллиардом лет. А я, например, рожден еще до него. Допускаете ли вы хоть на миг, что средний человек способен прожить так долго и не свихнуться при этом окончательно и безвозвратно? Нет! Так вот, когда жизнь начинает давить на тебя, ты идешь на Упокоение. Эту услугу Корпорация оказывает только акционерам, что прожили больше десяти тысяч лет, тогда, когда хеб-седа уже не хватает.

Ты отдаешь распоряжения относительно собственности, — обычно вкладываешь под процент в банк Нуля или в акции Нулевого Синтеза. Идешь в особый секретный ИЦ, каких по всему Мирозданию всего около десятка, что спрятан в тайных закрытых кластерах, недоступных нищим когнатам. И там ты ложишься спать.

Между прочим, с коммерческой точки зрения Упокоение — очень выгодная процедура. После многотысячелетнего сна денежное состояние, которое ты не растрачивал на пустяки вроде новых планет и длинноногих агнаток, преумножается в сотни раз за счет создания Корпорацией новых миров, а значит — освоения новых рынков. Доход в виде процентов и дивидендов от акций приходит постоянно, а затрат нет. В итоге ты просыпаешься на пару порядков богаче, чем ложился спать.

Во время сна аппаратура Упокоения перебирает твои воспоминания. В этом и состоит весь смысл процедуры — ты не знаешь, что из твоей памяти будет сохранено! Машина не разрушит твою личность, но уничтожит те эмоции и чувства, те важнейшие слова и картины, которые ты сам никогда не стер бы перед хеб-седом.

— А разве подобное не есть конец личности?

— Нет, если учесть, что альтернатива подобной процедуре — самоубийство или сумасшествие от долголетия. К тому же в процессе Упокоения Машина ничего не удаляет. Эмоциональные воспоминания сохраняются в форме сухого концентрата, сжатой информации, поэтому никто не боится, что после пробуждения забудет нечто важное или нужное. Все сохраняется — очень четко, но как бы со стороны.

Кроме того, процедура Упокоения означает и кое-что еще. Срок своего псевдосна каждый, конечно, определяет сам. Срок этот не может быть менее ста тысяч лет, но в остальном — без ограничений. После пробуждения, естественно, ты просыпаешься в совершенно ином мире. Нет-нет, Корпорация Нуля, разумеется, никуда не исчезает, на месте остаются знакомые тебе ИЦы, миры, где ты привык проводить время, но… Все другое.

За сто тысяч лет стандартная планета Торгового Союза Корпорации проходит длинный путь от молодого «ассоциированного члена» до полноправного «союзника». Молодые, пышущие активностью и жизнью миры, где правит бал предприимчивость, преступность, где молодые аборигены, только-только познают Корпорацию и в первый раз продают себя Нуль-Синтезу в качестве агнатов в обмен на бессмертие, за сотню тысячелетий становятся «старыми» мирами. Планетами, где живут когнаты-пенсионеры, где нет ресурсов, где большинство проживающих стали успешными рантье, благодаря талантливым изобретениям или бизнесу. А те, кто не смог этого добиться — давно покинули пределы родного мира, чтобы стать вечными рабами на просторах неизвестных кластеров.

На «старых» планетах нет перенаселения, нет больших городов, нет загрязнения и социальных проблем. Там нет ничего, кроме кучки сытых бюргеров и домохозяек по миллиону лет отроду.

Нет дикой природы, нет деревьев, на которых бы не висела табличка «дерево номер такой-то». Понимаете, сударыня? И ты, вспоминая, как славно гулял в этом мире городов-небоскребов сто тысяч лет назад, как славно гонял здесь на космомобилях в светящихся огнями просторах над перенаселенными городами, кутил в ночных клубах с дружками или охотился на дикого тапира с вертолета с винтовкой наперевес в не пройденных человеком девственных южных лесах, осознаешь: все это — упущено!

А друзья? Большинство когнатов, с которыми ты общался, куда-то исчезает. За сто тысяч лет вырастает четыре тысячи поколений и, конечно, те, кто жил здесь раньше, уже не живут. А если тебе и удастся найти старых бессмертных приятелей, то вряд ли они еще те же. Скорее всего — совсем другие с другим кругом интересов, с другими взглядами, с другими друзьями.

Да что там когнаты! Даже творцы-акционеры за сто тысяч лет меняются. Часть из них, самых старых и самых близких, уже уходит на собственное Упокоение, часть переселяется в новые сектора, подмножественности и частные кластеры, чтобы уже там наслаждаться бесконечным вялотекущим праздником разложения, из которого состоит наша жизнь. Именно поэтому Упокоение и ценится более чем хеб-сед. Оно удаляет старые эмоции и старые установки из твоей головы и делает как бы новым человеком, возвращая радость жизни, давая возможность накапливать новые яркие воспоминания. Когда ты просыпаешься после Упокоения, почти ничто не напоминает тебе о старом, ты просыпаешься как бы в другой эпохе, в которой можно рискнуть начать новую, незнакомую жизнь.

Эливинер протяжно вздохнул.

— В общем, учитывая все это, в последний раз я лег спать довольно надолго, — сказал он печально. — Без всяких оговорок то был самый длинный срок из всех моих Упокоений.

— Долго — это сколько? — спросила напрямик Кэти.

— Долго — это сотня.

— Все те же сто тысяч лет? — удивилась девушка. — Но вы же только что сказали, что…

— Сто миллионов лет, мадам, — успокоил ее примат, — сто полных миллионолетий… Но хватит об этом! Вы замерзли, идемте-ка вниз, пора отправляться на Галерею!

Он обнял ее мохнатой рукой, прижал покрасневшее от ветра личико к своему плечу и нежно поцеловал Кэти в лоб.

Кластер Буцефал. Преддверие системы.

В это же время

— Фу, гадость! — скривился Артели, отвернувшись от монитора видеонаблюдения, получавшего сигнал прямо от зрительного нерва Катрины. — Как можно сосаться с обезьяной?!

— Вообще-то это он ее поцеловал, — сказала сидящая подле его ног девушка. — Между прочим, в лоб.

Согнув колено, Артели с размаху и со всей силы ударил говорившую пяткой в лицо.

С порванными губами та отлетела в сторону.

— Вообще-то, я не спрашивал тебя, — сквозь зубы спокойно заметил шеф проститутской школы.

Сейчас, после нервного стресса, пережитого им во время беседы с Йенгом и позже, во время увольнения и набора команды для этого пиратского рейда, Артели отдыхал. Обычно он не пользовался услугами собственных секс-агнаток — это было не комильфо для директора шлюхофермы — но ныне… положение изменилось. Он валялся посреди огромной спальной комнаты на широкой кровати из замысловато изогнутых никелированных труб, сжимающих в своих объятьях прозрачный матрас, наполненный нежной голубой водой, подсвеченной изнутри.

Над ним хлопотали трое. Не мудрствуя лукаво, Артели решил совместить приятное с минимально полезным и вызвал к себе на спецобслуживание весь «уцененный» после бегства Катрины и Мерелин 19-й прайд. Точнее — то, что от него осталось.

С ним возлежали Лилит, Роксана и Эффи. Последние две, сложив руки за спину, как будто стянутые невидимыми наручниками, колдовали одними ртами где-то в области его могучего паха, модифицированного генетиками и хирургами до потрясающих воображение величин по длине и ширине. Впрочем, над огромным мясистым органом сейчас колдовала только Эффи, а рыжая Роксана, скуля и умываясь слезами, валялась у стенки, руками поддерживая разбитое ударом лицо. Поделом! Бил он ее не со зла, а скорее для порядка — разумеется, исходя из собственных о нем представлений.

— Иди сюда, — сказал он Роксане негромко, но с ржавым железом в голосе. Та смиренно подползла и, несмотря на разбитый рот, вновь принялась за дело.

Лилит, сидела выше, поглаживая его голову, уютно примостившуюся у нее на голых коленках, и скармливала начальнику школы дольки очищенных мандаринов, теребя его волосы и массируя раковины ушей.

Движения губ агнаток были столь сладки, а влажные пальчики так нежны…

Он уже был близок к завершению, когда внезапно рядом с кроватью снова запищал коммуникатор.

— Да! — со злостью воскликнул Артели, еле сдержавшись от эякуляции, и грубо, за волосы откинул присосавшуюся к нему Эффи. — Ну, кто там?!

— Сикх, мы прибыли в Буцефал. Корабль висит на границе звездной системы.

— «Хохотуна» не видать?

— Яхта «Гоготан» висит рядом, мой господин, чуть ниже на орбите. Но… э-э… местные пограничники требуют вас на связь, иначе дальше не пускают. Изволите говорить?

— А что с Заказчиком?

— Ничего, сикх, почта пуста, гиперлинк молчит.

— Тогда надо протянуть время. Черт, надо время тянуть! Скажите пограничникам, что у капитана, мол, понос. Сейчас продуюсь и выйду, поговорю с ними. Это слишком естественная версия, так что поверят. Давайте!

Он выключил коммуникатор, снова придвинул Эффи к себе — пока сигнала нет, нечего и торопиться.

— Продолжаем, лентяйки, продолжаем! — раздраженно заявил он сидящим внизу агнаткам и вновь откинулся на теплый живот Лилит.

Артели прибыл в кластер ровно час назад и все это время увиливал от разговора с охранниками периметра. В кластер вошел он технично и держался на самой периферии частной вселенной — висел почти в тридцати световых годах от орбиты Табу. Поэтому пограничники Буцефала сначала не слишком переживали. Трансферт случайных кораблей по дальним пространствам кластера был нередким явлением, и некоторое время они просто наблюдали за гостем, а Артели, в свою очередь, во всю изображал дрейфующий в ожидании очередного нуль-портала корабль. И все же не преуспел.

Спустя сорок минут после его появления на дальних границах, до местных вояк наконец дошло, что неизвестное судно не намерено покидать дальних секторов и обретается тут специально. Обложив Артели матами с гиперлинка, они настойчиво потребовали объяснений. Как бы подчиняясь грозным командам военных, Артели подошел к Буцефалу вплотную, завис над Табу и начал прикидываться дураком.

Но смысл был не в том.

Пока с Буцефала наблюдали за пиратским корабликом, с кораблика тоже наблюдали за Буцефалом. Сканеры зондировали пространство, преобразовывали полученные данные в видеоизображение и транслировали его на экран капитану. Артели видел перед собой «Хохотуна», и вид корабля заставлял потеть его ладони.

— Не торопитесь, — твердил ему Эс Си Рукс перед отлетом. — Действуйте осторожно, от этого будет зависеть все. Не нарывайтесь. С пограничников Эливинера вполне станется залепить вам в борт энергетическим зарядом и тогда — адью. Нам надо выдержать где-то час, не более.

— Но вы уверены в своих кодировках? — испуганно переспросил тогда Артели. — Я слышал то, что говорят об электромагнетиках. Никчемные экстрасенсы, выключатели лампочек, бесполезный талант…

Но «отец телепатов» в ответ только усмехался.

— Успокойтесь, — проговорил он загадочно, — вы должны знать, что сила электромагнетиков заключается вовсе не в силе, простите за каламбур. Их власть неописуема, а мощь беспредельна. Но состоит она вовсе не в фактическом количестве энергии, которую они вызывают усилием мысли, а в точности ее применения! Обычный электромагнетик на самом деле годится только на то, чтобы вырубать свет или обесточивать аккумуляторы. Говорят, что исключительные единицы, самые мощные из электромагнетиков, способны швыряться молниями, однако молния — ничто по сравнению с лучом эстимета, согласитесь… Меня интересуют вовсе не сильные экстрасенсы. Когда-то, на самой заре истории, был один, способный на нечто большее. Он всего лишь управлял ничтожными потоками электронов внутри сетевых машин… Как много фактической мощи требуется, чтобы заставить электрический ток бежать или не бежать внутри компьютерных микросхем? Я, думаю, меньше, чем вам нужно, дабы пошевелить мизинцем. Однако гигантские стальные планетоиды ИЦев и вооруженные до зубов линейные корабли Корпорации управляются интеллектуальными машинами, подчиненными именно таким ничтожным импульсам, силе тока, которую вы даже не почувствуете, если она пройдет через вас… Успокойтесь, Артели, — Рукс улыбался, — вам нужен всего лишь час!

И Артели полностью подчинился. Он тянул время, избивал агнаток. И ждал. Пограничники между тем послали новый запрос, потом еще и еще. Артели игнорировал или же валял дурака. И все же, спустя еще двадцать минут, когда дело дошло до угрозы немедленного расстрела из линейных орудий, ему пришлось выйти в рубку и ответить на сигнал с Буцефала. Почти изувеченных побоями наложниц — побоями исключительно для поддержания собственного духа — он оставил в комнате и сейчас стоял перед экраном, поигрывая окровавленным стеком, тонким стальным прутом.

Прищурившись, бывший шеф проститутской школы наклонился к экрану наблюдения за периметром — «Гоготан», помеченный алым треугольником, мигал на нем отчетливо и ярко.

— Цель визита в кластер Буцефал? — поигрывая желваками, спросил тот же офицер-пограничник, что всего тремя днями ранее, еле борясь со скукой, мучил расспросами Катрину Бету. Однако вид у бывалого вояки был категорически иной, чем при разговоре с Катриной, — чрезмерно более живой и необычайно активный. Не отвечающие на запрос неизвестные корабли, шляющиеся более часа по периферии охраняемой им вселенной-сокровищницы, являлись главным пунктом его контракта. Собственно, для расправы над ними он и сидел на Табу. Взгляд бывшего солдата оставался холоден, а сердце кипело. И с этим кипением шевелились подключенные к его нейрошунту титанические орудия древнего космического суперлинкора.

— Погодите, — сказал Артели, подавляя собственный инстинкт безопасности, — сейчас я отвечу.

Он посмотрел на экран гиперлинка, но тот был пуст. Вот дьявол!

— Вы умом двинулись?! — вспыхнул пограничник. — Ваш корабль уже достал меня своим дуралейством. Думаете, мы не знаем, для чего шляются к нам в кластер неизвестные боевые суда? Хотите в борт плюху из главного калибра — так я вам это живо устрою!

— Я думаю, сикх, я думаю. Ведите себя спокойней, офицер.

— Чего-о?! — глаза офицера полезли на лоб от невероятной наглости визитера, — Да я вас сейчас… — он взмахнул рукой. — Не хотите отвечать на запрос — сворачивайтесь и валите к дьяволу в другой кластер. Вы слышали? Я немедленно открою огонь!

— У нас неполадки в двигательном отсеке, — доверительно проговорил Артели.

— Да что вы?! Вы капитан корабля?

— Конечно.

— У вас же был понос?!

— Ну, — директор шлюхофермы задумчиво покачал головой, — вы ведь знаете поговорку, господин офицер — дерьмо случается, и неприятности иногда накладываются друг на друга. А сколько времени мы можем оставаться здесь на… Скажем так, на ремонт?

Пограничник дурашливо осклабился. Он прекрасно знал все эти «ремонты». Наивные придурки, желающие поглазеть на самый старый из частных кластеров Искусственного Мироздания, появлялись тут с завидной регулярностью. Конечно же, «на ремонт».

— Еще один час, не более, — выцедил он сквозь зубы. — Если через шестьдесят минут вы не свалите, я вышлю вам на борт собственную ремонтную группу. И упаси вас Ан-Нубис, если они не обнаружат поломки!

— Спасибо, — облегченно вздохнул Артели. — Шестидесяти минут нам хватит вполне.

Не дожидаясь дальнейших слов пограничника, шеф школы выключил экран и вытер холодный пот.

Квитирование 8 Дело сделано!

Великая Галерея Сандара.

Пятьдесят девять минут спустя

Оставив «Советский Союз» и пройдя через нуль-порталы на одном из островов Плейстоцена, древний мохнатый демиург и его двухмесячная длинноногая подружка стояли сейчас прямо в центре огромного зала, стены которого исчезали в светящейся неоновой бездне почти невидимого потолка.

Вокруг них колоннами, укутанными витыми лесенками эскалаторов и стрелами лифтов, стояла, высилась, возвышалась и нависала великая и невиданная Галерея Сандара. Величайшая из сокровищниц Искусственного Мироздания воистину была… Величайшей. Занимая все пространство непомерного огромного космического кольца, опоясывающего по миллиономильной орбите две звезды и две планеты, она состояла из единого коридора, с ответвлениями боковых залов и лестничных маршей, что вели в верхние и нижние уровни. Высота каждого из таких уровней составляла несколько километров, а ширина, безусловно, была сопоставима с высотой планетарной атмосферы. Единственный центральный коридор проходил через все кольцо. Учитывая, что длина кольца-музея тянулась по орбите вокруг двух звезд, а ширина была в два раза больше диаметра планеты Бавей, боковые ответвления от указанного центрального коридора являлись воистину космическими, и для того чтобы пройти их пешком, даже не по кольцу, а поперек него, требовались не месяцы — годы. Искажая реальность, сгибая пространство в единую плавную линию, метровые плиты из вулканического базальта под ногами девушки и демиурга неумолимо скользили в бесконечную, не видимую глазами не осязаемую разумом даль.

Но странную пару — мохнатого кривого уродца и стройную диву с шоколадными волосами — пленяли отнюдь не сокровища Галереи. Завороженный красотой и смелостью своей спутницы, Эливинер не сводил с нее глаз. Более тысячи лет назад отказавшийся от сексуальных связей с женщинами, мужчинами, роботами и животными, киборг-бог-обезьяна, давно полагал, что стоит выше низменных инстинктов смертных. Его синапсы, его рефлексы, и даже химия тела, оставались строго подчинены его могучему разуму. Однако психология человека, даже заключенная в силиконовый мозг полукибернетического организма, оставалась живой и ей было плевать на химию!

Телесный контакт, теплые, почти нежные объятья, совсем лишенные сексуального смысла, но все же являвшиеся в той или иной степени актом близости двух разумных существ, в которых они сомкнулись на борту доисторического линкора во время морской прогулки, затмевал его разум. Этот странный эффект начался еще вчера, когда он провел с ослепительной агнаткой почти целый день, посвященный пустым разговорам. Даже намека не было в этом общении на сексуальность, но все-таки нечто шевелилось в его мозгу, тасуя жизненные установки бессмертного демиурга. Тут многое наложилось: уже тысячи лет он не покупал себе новых рабов и не видел женщин, ведь тестостерон в его крови регулировался особым фильтром, и господь Сэт даже не думал о сексе. Друзья его и подруги давно канули в лету, и круг общения демиурга стал слишком замкнут, а Катрина прорвала этот круг, летящей походкой пройдя сквозь все защитные кольца его закрытого кластера.

Много женщин этот бессмертный Бог видел за миллиард своих долгих лет. Он видел и знал таких, по сравнению с которыми роскошная, но давно неухоженная и слегка взлохмаченная Катрина Бета в своих порезах, синяках и ссадинах показалась бы опытному ценителю помойной нищенкой по сравнению с принцессой, но все же… В ней имелось то, чего он не видел в женщинах все эти миллионы столетий — отчаянной смелости, любознательности, открытости, независимости, силы и способности защищаться. Как сильно отличались от нее те женщины, к которым он привык за время проживания в Искусственном Мироздании — великолепные, но податливые наложницы, выпускницы агнатских школ. А в мире Древней Земли он любил и ценил таких, как Катрина, — воинственных и отчаянных. Возможно, это прозвучало бы глупо из уст кибернетической обезьяны, но он брал ее сейчас не деньгами и даже не собственной купленной в палатах реинкарнации телесной мужской красотой, но чем-то гораздо большим. Чем-то, что можно было назвать человечностью.

— Вот мы и на месте, — сказал он тихо, по-прежнему не сводя с нее глаз.

— Удивительно, — сказала Катрина Бета.

Галерея Македонянина казалась настолько огромной, что дальние стеллажи терялись в воздухе, голубом от космических расстояний. Они исчезали в туманной дымке, словно падали в бездну.

Именно — в бездну, без края и без дна, ведь «Гавгамел» являлся кольцом, повторявшим по форме космическую орбиту планеты. При желании внутри Галереи одно за другим как жемчужины на нитке для бус могли поместиться миллионы Бавеев, Чаканов или же Древних Земель.

Но еще более удивительным казалось то, что при этих размерах громадная сокровищница земных древностей оказалась полна до краев. Катрину просто завораживало осознание монументальности этого величайшего из хранилищ искусств и знаний, и восхищение переполняло все ее существо до последней клеточки. Как же велика была Древняя Земля, если созданных ей творений хватило, чтобы заполнить эту немыслимо огромную Галерею!

Как прежде, с самого первого часа их сегодняшнего путешествия, Катрина оставалась облачена в знакомую одежду: джинсовые брюки, футболку и куртку. На кожаном поясе висели шокер и нож, а бластер с запасными батареями спал на ее тонком предплечье и кисти, слегка топорщась подрукавом угловатым холмиком.

Эливинер, очевидно, не возражал против подобной милитаризации. Что для бессмертного полубога всего лишь оружие людей? Сам он, как и положено обезьяне, тащился за Кэти почти совсем без одежды — как видно, механическая обезьяна разгуливала так и на морских просторах ледяного Бавея, и закрытых, согреваемых титаническими кондиционерами залах космической Галереи, температурный режим, а также ветер или его отсутствие киборга мало интересовали. Мохнатое тело по-прежнему закрывал только длинный фартук, скрывающий закрытое волосами срамное место и массивные наручные браслеты, со множеством кнопок и клавиш для управления техникой. Огнедышащий эстимет, прикрепленный к руке хорошенькой девушки, и мирные пульты, прикрепленные к обезьяньей лапе, — составляли необычный контраст.

— Берите все, что здесь есть, — внезапно сказал Эливинер, обведя руками свою сокровищницу. — Смотрите, читайте, трогайте. Все это ваше теперь!

И он помолчал, видимо, не решаясь сказать нечто большее.

— Пожалуй, я приму решение, не дожидаясь объяснений демиурга Саймона Рукса и ответа из правительственных реестров ДНК, — продолжил затем создатель, — Несмотря на все странности с вашим происхождением, вы нравитесь мне, сударыня. Не как секс-агнатка, нет! В этом смысле я давно уже… — он замялся, взглянул на нее на удивление виновато, потом открыто и искренне рассмеялся. — Хотя как агнатка — тоже. Если честно, ваша ослепительная красота просто сводит меня с ума! В общем, если решите остаться у меня, оставайтесь. Вопрос с вашей школой наложниц мы как-нибудь уладим. Денег мне действительно хватит. Влияния и власти — тем более, да и авторитета в Совете акционеров, если на то пошло!

— На самом деле мои агнаты, живущие в Буцефале уже много тысячелетий, когда-то остались тут добровольно. Поверите, но я никого не понуждаю насилием, — Сэт снова рассмеялся, — ибо такому древнему старперу, как я, это совсем без надобности. Кто хочет, остается здесь добровольно, живет в моих дворцах и лабораториях, исполняя нехитрые обязанности по службе, совсем не накладные, учитывая наличие во всех резиденциях современных бытовых роботов. Кто не хочет — может улетать в родной кластер, чтобы когда-нибудь скончаться от старости и вновь стать рабом у другого рабовладельца. При этом моей Галереей, которой так страстно желают завладеть пресыщенные могуществом демиурги, совершенно бесплатно пользуются бесправные агнаты, мои «свободные рабы». Десятки тысяч ученых, проживающих у меня в университетах Граника, имеют свободный доступ сюда, через нуль-порталы, сквозь которые мы только что прошли. И если желаешь — скажи. Ты сможешь стать одним из этих счастливчиков. Точнее — одной из них. Из ученых, а не наложниц…

И Сэт вздохнул.

— А если захочешь разделить со мной ложе, — прозвучали тихо слова, — то разделишь, но я принуждать не буду. Вот только тело сменю… Что скажешь, Катрина Бета?

Он вновь замолчал, а Кэти не двигалась. Глаза ее внезапно наполнились влагой. Признаться, она совсем не ожидала такого финала, хотя внутренне, в сердце своем была, наверное, готова к нему. В этом мире циников и садистов даже просто встретить подобного человека являлось немыслимой удачей. И, тем более, в ее положении.

Что мог сказать Флавий Аэций Катилина, останки которого еще прятались внутри ее головы?

Что другого выхода у него просто нет? Что везде за вратами Шестимирья его ждут мучительные пытки и безвозвратная смерть? Что за возможность прикоснуться к тайнам неведомой цивилизации Нулевого Синтеза он готов продать душу? И даже если кто-нибудь сейчас, прямо здесь, в этом месте, предложит ему стать демиургом Нуля с безумным богатством бессмертного рантье в обмен на обещание отказаться от доступа в Галерею Сандара, он станет долго думать, размышляя, стоит ли менять кладезь бесценных знаний на всего лишь вечную жизнь?!

Что он мог сказать?

Что в душе Катрина не является женщиной и, вероятнее всего, при первой возможности, будет вынуждена сменить свое совершенное тело длинноногой агнатки, созданное для мечты и воздыхания романтических юношей, обратно на крепкую оболочку лихого сабельного рубаки? Коренастую, жилистую и с пропеченным на солнце лицом?

Что он мог сказать? Ничего…

Но что могла сказать сама Кэти?

Повинуясь неведомому порыву, она подошла к скрюченной мохнатой обезьяне и обняла ее со всей силой благодарности, со всем преклонением перед многомиллионолетним старцем, владельцем душ и триллионов кредо, который, несмотря на все это, оказался способным на простое человеческое милосердие и любовь. Обняла крепко и дружески, так, как кавалерист Катилина, должно быть, обнимал товарищей на поле брани, перед лихой атакой или по возвращению из похода. И — как могла бы, наверное, сама Кэти, будь она «обычной» девушкой, обнимать своих нежных любовников.

— Спасибо, — прошептала агнатка, уткнувшись в щекочущий щеку мех. — Спасибо вам, Сэм.

А в голове ее бурлил хаос. Там летали от стенки к стенке, танцуя в кружащемся хороводе, какие-то мысли, слова, обрывки фраз…

«Галерея Сандара! — вот первое слово. — Доступ разрешен!»

«Трампи! — А это второе. — Контакт зафиксирован!»

Какая-то сила влилась в ее руки. Сердце бешено застучало.

Перед глазами быстро-быстро запрыгали шипящие, сумрачные картинки.

…Вот Кэти идет, как робот, машинально переставляя ноги, выходит из дверей адаптационной камеры: Седанский ИЦ. Высшая школа. Всего лишь месяц назад.

…Вот она на татами, поджав под себя колени, стоит в позе смирения и по команде Артели перекатывается в Dum-Rat, вопреки своей воле, синхронно взмахнув ногами.

…А вот она бежит со всех ног вместе с Мерелин по пылающим коридорам школы, бездумно, бессмысленно, безрассудно, срубая бластером пылающие фигурки ни в чем не повинных когнатов.

Программа работала! Невидимо для других…

Сэм Эливинер Тивари, древний бог Сэт из древнего Мироздания, потянулся на цыпочках и ткнулся лицом ей плечо.

— Как чудно, Катрина, — прошептал киборг, — вдыхать твой запах, тонуть в твоих волосах.

И всем своим обезьяним телом он прижался к ее высокой груди. Но — нежно, как прикасаются к божеству. Шкура рыжей обезьяны казалась мягкой и шелковистой, словно шерстка ласкового котенка.

— Цвет шоколада, цвет сладости! — снова шепнул Эливинер, и улыбка старейшего из демиургов при этих словах казалась улыбкой ребенка, обнимающего единственную, неповторимую, любящую богиню-мать. — Ты прекрасна, Катрина Бета…

— Цвет дерьма, господин, — почему-то ответила Катрина ровным, необычайно холодным голосом.

Одним движением, молниеносным и до отвращения отработанным она сорвала с пояса шокер и внезапно воткнула его прямо в пах обнимающего ее шимпанзе.

Рот Кэти двигался сам по себе, как будто губами и языком двигал кто-то иной, и слова вылетали сами. Руки действовали как в игровом шутере: игрок за кадром отдал ей команду, а тело выполнило приказ четко и слаженно, без остановок. Это был Катилина!

Первым движением — согнутым коленом — Флавий Аэций оттолкнул от себя сраженную электрической мукой мерзкую тушу обезьяны. Нервы киборга с броней из божественного металла оставались обычными — для любви, и ишед, не разрушаемый даже в цветке водородного взрыва, не спас своего владельца всего лишь от болевого шока!

Вторым движением катафрактарий шагнул вперед, вонзил острый наконечник анода точно в глаз поверженному противнику и снова нажал на спуск. Мучительная молния еще раз прошила «Трампи», но уже не в пах, а внутрь черепа — через глаз. Глазной белок лопнул и тут же пропекся, как неудавшаяся яичница. «Говорят, — мелькнула чья-то чудовищная мысль, — глаза обезьян едят!»

Самое страшное, Катрина совершенно не понимала, что делает. Руки, ноги, корпус, язык, даже глаза ее двигались сами по себе, совершенно независимо от сознания, что в паническом ужасе билось в самом дальнем углу черепной коробки. Оттуда, из глубины собственной головы, с отвисшей от удивления гипотетической челюстью, экс-наложница взирала сейчас на кровавую феерию, происходящую где-то снаружи — за пределами собственного тела, очерченного границами собственной покрывшейся мурашками кожи.

А вокруг разворачивался настоящий фильм ужасов, и Катрине Бете — тому маленькому комочку самосознания, что пряталось у нее внутри тела, не хватало лишь кресла, чтобы окончательно осознать себя пассивным зрителем этой короткой драмы. Драмы под заголовком «Предательство»!

«Да уж, — мелькнула отвлеченная мысль, — теперь старейший из демиургов, не станет выкупать нас из рабства…»

Нас?!

В багровом свете, из застилающего глаза огнедышащего тумана легат Катилина снова явился в мир.

«Меньше слов, — закричал он ей, — двинулись!»

Третьим движением, резким, как выпад удава, кавалерист раскрытой ладонью вбил в стену клавишу блокировки, защелкнув замки на дверях.

Четвертым движением, отточенным, как поворот шестеренки, откинул в сторону шокер.

С пятым — он прыгнул к Трампи, распростертому на каменных плитах.

А шестым движением, скупым как дрожание воздуха на жаре, коснулся висящего в воздухе силя, вызывая к жизни ту силу, ради которой было создано прекрасное тело Кэти.

Привычно, в красном облаке как бы из капелек развеянной в воздухе крови, перед девушкой раскинулся интерфейс, мигнула на уровне пупка виртуальная клавиатура, и отпечатки ладоней-щупалец для управления модулями Сети. Она вложила в них руки.

Теперь мириады байт информации кружились за стенами комнаты, видимые для ее зрения тшеди, кружились, наполняя своим сиянием могучие башни стеллажей и палетт. Теперь она ясно видела, что стеллажи и палетты, состоят из кассетных комплексов по тысяче дисков в каждом, бесконечными рядами уходящих вдаль, скрываясь за изгибом титанического кольца Гавгамел в миллионах миль от него и… прямо вдоль единственного коридора. Стенки эти были прозрачными для ее всевидящего зрения, и сквозь бетон, стекло и стальные манжеты Кэти четко чувствовала, как сверхдлинные, изогнутые дугой кассетные линии уходят в немыслимую даль и где-то за пределами человеческого зрения, на другом конце кластера соединяются, замыкая круг, со стеллажами, что стоят за ее спиной. Круг замыкался. Вихри электронов, благодаря которым, она увидела все это, вдруг замелькали вокруг нее, заполнили воздух и все окружающее пространство.

По-прежнему не контролируя тело, агнатка внезапно осознала сам смысл своих действий. Неожиданно быстро ее виртуальные щупальца-руки, одетые в невидимые перчатки для работы с сетевым интерфейсом шныряли вдоль полок. От ближайших палетт — и вдаль, в бесконечность, как губка слизывая хоровод огоньков-сигналов. Эти мигающие огни, как видно, хранители архивированной информации, срывались с места словно юркие светлячки и с бешеной скоростью, немыслимым галопом мчались вдоль линии ее удлинившихся виртуальных щупалец. Они неслись к ее голове, скрываясь внутри нейроразъема, а затем — через короткий контур, замкнутый на ее шунт, скользили в компьютер «Хохотуна», безобидно припаркованного возле «охранной» планеты Табу почти в восьмистах миллионов километров отсюда.

Она скачивала Галерею Сандара!

Одновременно и синхронно отдельная пара щупалец оглаживала голову поверженного Эливинера. Одна из линий нащупала «вход» — таблетку нейрошунта, волшебный амулет хеб-седа, от которого не мог отказаться даже обожествленный акционер Корпорации. Тело из неразрушимого металла вздрогнуло под шерстью влюбчивой обезьяны. Линия щупальца утончилась и влезла внутрь, через шунт, всасывая в себя сокрытую часть информации, которую Сэм Эливинер Тивари не доверил своей Галерее. Рукс оказался прав: шунт делал демиурга бессмертным, но только не в присутствии электромагнетика, способного считать его память вместе с прочей кодированной информацией. А именно — вместе с его душой.

Вот и все — финал приближался. Цветастые огоньки вместе с жизнью бурным и пенистым водопадом стремительно истекали из тела господа Сэта в шунт длинноногой убийцы, затем на «Хохотун» и оттуда — в не известные Кэти дали. Последнее обстоятельство девушку необычайно смутило. Она доподлинно знала, что шокером убить человека возможно только при очень большом старании и даже в случае смерти матрица мертвеца должна отправиться в Сеть, чтоб стать материалом очередного воскрешения.

Но здесь происходило нечто совершенно иное. Под ее собственными виртуальными руками-манипуляторами, подстегнутыми чьей-то злой волей, сознание и разум ее единственного благодетеля неумолимо истекали в ничто. В ничто — вместе с жизнью и информацией, сокрытой в его «бронированной» ишедом голове. Эливинер медленно умирал, превращаясь из живого, мыслящего существа в бездумную, лишенную памяти оболочку. Нет, это она убивала его! Не бластером и не шокером, а медленно, капля за каплей выпивая душу и память, не давая им просочиться наружу, к крошечному блоку гиперлинка, вмонтированного в нейрошунт, для передачи в далекую аппаратуру реинкарнации. Лучший из известных ей людей, умирал прямо у нее на руках и… от ее собственных рук!

В безумном ужасе Катрина Бета неистово застонала.

Скорость прохождения данных при этом казалась просто невозможной!

Своим сумрачным зрением тшеди, внезапно объявшим весь кластер, одним взглядом, целиком, как объемную, но подробнейшую голограмму, девушка видела, что, повинуясь внезапному сигналу тревоги, патрульные корабли Буцефала, спрятавшиеся на космодромах каждой из планет и колец, надрывая двигатели и изрыгая проклятия глотками экипажей, «прыгают» к Галерее Сандара через нуль-порталы, нацеливая лазерные турели на точку входа в кольцо. Беглая наложница могла наблюдать, как стремительно и безжалостно разворачивают свои чудовищные межгалактические орудия линкоры Древней Земли — цилиндры Табу и Эксцесса.

И понимала, что все это — тщетно. Никто не станет расстреливать место, где лежит тело хозяина кластера, из космических орудий. Никто не посмеет нанести вред самому ценному из его сокровищ — хранилищу информации, за которое власть предержащие особы Мироздания Корпорации согласились бы отдать половину всех своих никчемных вселенных. А если посмеет, то не сможет, ведь ишед неразрушим!

Гораздо более космических кораблей и жерл космических пушек ее волновало другое: по широким коридорам, отгороженным от Катрины тонким листом стальных врат, запертых на обычный магнитный замок, неслись обычные люди. Охрана создателя кластера, та самая, которой он так брезговал во время ее визита. Их руки сильны, икры — выносливы, а под темными рукавами курток висят наручные бластеры с тупоносыми жерлами излучателей, в которых спит смерть.

Но сердце Кэти работало на удивление спокойно. От первых бешеных мгновений, когда оно сорвалось на задыхающийся бег, от ее удивления и растерянности, не осталось и следа. Как видно, чужая, направляющая ее воля теперь контролировала не только действия, но и синапсы физической оболочки. Или это она сама? Грудь вздымалась размеренно и плавно, как на тренировке.

Вздох-вздох. Выдох!

Вздох-вздох. Выдох!

Незримый кукловод как будто бы говорил ей — спокойно, время у тебя еще есть!..

Наконец Галерея скачалась вся, и передача данных сама собой пресеклась. Голова киборга-шимпанзе отныне была пуста. Кольцевые палетты Галереи Сандара — тем более.

С беззвучным для других визжанием и свистом виртуальные щупальца-руки втянулись в ее интерфейс, как лента рулетки. На краткое мгновение повисла мертвая тишина. Бесконечные ряды галерейных башен более не сияли байтами — они были ободраны и пусты. Зато, как только с них переключилось внимание оператора, тысячами огоньков засверкало другое: замигали, заискрили, запульсировали наполнявшие кольцо компьютерные приборы.

Кэти ахнула — она видела все: от ближайшего выключателя света до гигантских электродвигателей, удерживающих планету-кольцо на орбите. Вот только клавиша выключателя висела от нее в полуметре, а нуль-генераторы — на противоположном конце звездной системы, отделенные от беглянки миллионами километров вакуума, горнилом двух солнц и парой вращающихся планет.

И все же агнатка видела их и коснулась. И крепко схватила. И дернула на себя. Тело по-прежнему двигалось как машинка с закрученной внутри распрямляющейся пружиной, на «автомате», механически и бездумно…

«Первая фаза завершена, — сказала ей пустота. — Галерея Сандара скачана полностью. Уничтожить кластер!!»

И она стала УНИЧТОЖАТЬ.

Кластер Буцефал. Ближняя орбита Табу.

Три минуты до гибели звездной системы

В то же мгновение на одном из кораблей, висящем на самой дальней границе кластера, ожил аппарат связи.

— Сикх Артели?

— Да, хапи Рукс.

— Код для связи с объектом передан вам на почту. Воспользуйтесь им.

— О, господин, все будет сделано в наилучшем виде, не извольте сомневаться.

— Хватит болтать, Артели! До вероятностного контакта осталось не более трех минут. Всех людей — на мостик, боевая готовность! А сами берите с почты код и вперед! Вы, вообще, следите за объектом?

— Конечно!

— Ну смотрите, Артели, упустите этот шанс, я вас по миру пущу!

Чертыхнувшись, абонент отключился.

Смахнув со лба пот, Артели быстро считал с почты таинственные коды. Кодов было три.

Первый — стандартная программа нейроконтроля, так называемый пси-доминатор, которым оборудовались мозги всех постельных агнаток. Помимо знаний о позах и телодвижениях, старательно вбиваемых Артели на занятиях по этике секса, в голову каждой наложнице записывали кодированный протокол, обеспечивающий полное подчинение рабыни ее господину на уровне подсознания и рефлексов. После «прошивки» рабыней можно было управлять, диктуя команды голосом лично, через шунт или телефон. Сбежав из школы, Катрина сумела избежать этой процедуры, и Артели, можно сказать, просто наверстывал упущенное.

Вторая программа была еще проще — собственно она была первой, обеспечивавшей работу всех остальных. Когда-то подобной программой пользовалась сама Катрина Бета, чтобы подключаться к Сети из помещений ИЦа № 166, из закрытого кластера для выращивания агнаток. Это была программа пиратской связи, быстрая, но невидимая для отслеживающих устройств, по крайней мере в течение нескольких часов. Этого, как полагал демиург Рукс, должно хватить Артели для выполнения задуманного.

И, наконец, третья программа являлась самой сложной. Эс Си Рукс называл ее «протоколом инициации», аналогом химической пластинки, но только в электронной форме — точно такой когда-то он инициировал Кэти впервые, дав ей возможность путешествовать во время снов по Сети.

Выделив дрожащей ладонью в своем интерфейсе все три программы, Артели дождался, пока последние байты информации перекачаются в шунт беглой агнатки, и наконец активировал пси-доминатор, уже настроенный в процессе перекачки непосредственно на объект. Изображение с глазного нерва Катрины старательно транслировалось ее шунтом прямо ему на экран.

Наблюдая за действиями беглянки, Артели подносил к пухлым губам микрофон, и ожидаемые фразы пронзали воздух и космическое пространство.

— Галерея Сандара! Доступ разрешен!

— Трампи! Тактильный контакт зафиксирован!

Криво усмехнувшись, шеф проститутской школы вжал пальцем тумблер, активируя убийственную программу своей лучшей воспитанницы…

— Цвет дерьма, господин, — прошептал он в трубку, не отрывая глаза от происходящего на экране… — Глаза обезьян едят.

И наконец:

— Галерея скачана полностью! Уничтожить кластер!!

Спустя мгновения Табу… исчез.

Кластер Буцефал. Галерея Сандара.

Три секунды до гибели звездной системы

Электромагнетики повелевали машинами.

Двигатели взревели, и невообразимо огромная планета-кольцо чуть качнулась. Километровые палетты внутри кольца рухнули вниз, будто лишенные фундамента небоскребы — в столбах из пыли, с дождем из обломков и со страшным скрежетом, царапающим ужасом саму душу. Если бы кольцо не было создано из ишеда, оно бы просто лопнуло.

Космические тела Буцефала сейчас казались Катрине легкими, словно надувные игрушки. Она коснулась стальной громады шестой планеты Табу, и могучий мозг чудовищного линкора активировал нуль-пространственный переход. В мгновение ока стальная планета прыгнула прямо в центр одной из пылающих звезд — внутрь ядра сияющего во тьме Альмагеста. Броня из ишеда выдержала давление и температуру внутри кипящего термоядерного котла: спеклись только люди и корабли, находящиеся на открытых площадках космического цилиндра, но вот сама звезда не выдержала снаряда из божественного металла внутри своего чрева.

Огненный шар пошел темными прорехами, трещинами и выбросил в пустое пространство мириады фантастических протуберанцев. Секунда, другая и, слившись в сплошной пузырь, они пожрали смертельно близкий к звезде Бавей. От страшной вспышки Белая планета растаяла, льды ее обратились в кипящий пар.

«Отлично! — мелькнуло в черепе. — Очередь за Эксцессом».

Железный спутник — точная копия только что сгинувшей внутри термоядерного горнила «сторожевой планеты», повторил маневр своего собрата, прыгнув точно в центр второго светила кластера. Рамка нуль-портала мигнула, открыв проход внутрь Фароса, и раскаленное вещество из портала, опалило изумрудные секции кольца Граник. Продираясь сквозь поток плазмы, под страшным давлением из центра ядра вырывающийся из раскрытого нуль-портала, Эксцесс протаранил вторую звезду изнутри как бронебойный снаряд.

Космос заполнила тишина…

В этой вязком и немыслимом молчании времени и пространства Кэти видела сквозь прозрачную для нее броню Галереи, как от удара военного спутника звезда вздрогнула и исторгла из своих недр гигантский огненный мячик. Облако раскаленного газа вырвалось из солнечных пор, и танцующий рядом на дрожащей гравитационной узде черный Чакан превратился в пепел и радиацию.

Тем временем три огромных кольца-музея — Гидасп, Граник и Гавгамел — стали медленно поворачиваться, влекомые в стороны своими чудовищными движками. Граник дотронулся до Фароса, тем самым порвав себя пополам. Тонкий обод как будто лопнул от взрыва, разорванный взбесившейся гравитацией, и прекрасные заповедники его секций обратились в пустыню за один человеческий вздох. Гидасп — самый дальний — одним краем сблизился с Гавгамелом, столкнулся и вздрогнул, треснув сразу в десятке мест. И лишь Гавгамел, кольцо Галереи с броней из божественного металла, висел пока в этом хаосе неуязвимой стеной.

Наконец открытые Табу и Эксцессом порталы схлопнулись. Обе раненые звезды, вспыхнув гигантскими пузырями космических взрывов, стали пожирать окружающее пространство своими алыми, раздувшимися от боли телами…

Рукс и Артели смотрели на эту картину через экраны видеофонов.

Катрина — сверхчувствами тшеди сквозь алую пелену.

А на периферии кластера, вынырнув из пустоты, появились первые корабли ССБ…

Кластер Буцефал. Ближняя орбита Табу.

Секунда до гибели звездной системы

Табу исчез, а висящие на его орбите корабли судорожно закружились в хаотическом хороводе. От выброса гравитации и страшного вакуумного удара большинство обычных синтетических кораблей, стоящих на приколе, в мгновение ока разорвало на составляющие. Человеческие трупы и ошметки техники разлетелись по всему обширному элипсообразному пространству, который еще недавно занимала огромная бронированная планета.

Но ишедные броненосцы уцелели. Их также болтало, швыряя бортами на останки других космических тел, однако бронированные божественным металлом корпуса выдерживали любые удары. Внутренняя гравитация спасала людей, что находились внутри от мгновенной смерти и даже качки, однако везде на бортах и палубах царили ужас и паника.

Артели осклабился — к черту! Ему был нужен единственный кораблик. Один из всех и ничего более. Темной тушкой яхта «Гоготан» болталась где-то с краю хаотического облака, как припаркованная одной из последних, а значит — дальше от центра гравитационных возмущений.

Старший помощник, видя явный интерес Артели к известной бронированной яхте, предложил протиснуться к желанному судну, маневрируя между обломками и наплевав, разумеется, на опасность. Но Артели лишь покачал головой — зачем? Лишний риск всегда казался ему излишним.

— Экстренный запрос! — заорал он в гипер. — Объект «Хохотун» 018–256 КА-01! Вызывает «Око»! Готовы к прыжку? Повторяю: вы готовы к прыжку?

Если бы Катрина слышала ответ, она бы очень удивилась. Голос ее «дворецкого» — корабельного мозга — звучал, как всегда, необычайно чопорно:

— Не извольте сомневаться, господин Артели. К вашим услугам, сикх, мы открыты всегда.

— Так прорывайся оттуда на хрен! — заорал шлюхофермер ещё громче. — Ко мне на стыковку, живо!

«Хохотун» ожил, зашуршал двигателями и внезапно остановил свое хаотическое вращение в туче обломков. Выглядело это настолько резко, насколько резко может выглядеть остановка на месте вошедшего в штопор истребителя.

Бронированная яхта пулей прошила разделяющее пространство, тараном раскидав в стороны попавшиеся на пути корабли. Корпус из ишеда не получил и царапины, а все попавшиеся на пути яхты суда разорвало ударами в клочья.

Артели захохотал.

Его люди уже бежали надевать скафандры для выхода в космос, ибо следовало торопиться, чтобы успеть перебраться всем скопом на борт «броненосного» корабля, пока никто из местных не смекнул, что к чему, — но бывшего директора школы шлюх раздирал просто гомерический хохот.

— Йенг — идиот. А Катрина — кукла!

Не переставая ржать, Артели облачился в космический доспех, нахлобучил прозрачный шлем и поспешил к люку перехода, только что установленному наемной командой на борт космической яхты.

Походя, он глянул в иллюминатор — да, местным, похоже, было уже не до них.

Взорвавшиеся звезды в тумане визжащих протонов медленно расцветали двумя гигантскими пузырями. Пузыри раздувались со скоростью, близкой к околосветовой, и все же огромный размер кластера Буцефал превращал титанические взрывы лишь в медленно расцветающие бутоны фантастического цветка. Медленно-медленно цветки эти пожрали сначала останки центральных планеты системы — Чакана и Бавея, а затем разорванные куски кольца Граник, с мечущимися в пространстве замерзшими трупами мамонтов и динозавров.

Но даже это было не все. С другой стороны от границы кластера к раздувающимся с каждой секундой пузырям двух взорвавшихся звезд спешили пылающие останки порванного в клочья третьего кольца. А меж ними в потоке неистовой радиации и гравитационных возмущений кружился вокруг своей оси, длиной в десяток астрономических единиц, неохватный Гавгамел, бесценная Галерея Сандара, опустошенная рабыней для постельных утех.

И где-то там, разорванная в клочья или разрываемая силой множества притяжений, умирала та, что все это сотворила, главное орудие его торжества — Катрина Бета! Проклятая беглая девка. Шлюха, возомнившая себя свободной. Воплощение зла и порока, явившееся, чтобы покарать Шестимирье. О да! Вавилонская дева явилась, и для сокровищницы господа Сэта воистину наступал судный день, день гибели трех прекрасных колец-музеев, день страшного Армагеддона.

Оттолкнувшись от порога космического шлюза, Артели порхнул в переход. Гравитация здесь отсутствовала, поскольку шлюз был «экстренным», и тело, заточенное в скафандр, свободно парило между белыми натяжными стенами в алюминиевом каркасе.

Справа от него темнела чернота космоса без звезд — граница разрушенного кластера Буцефал, а слева продолжали шириться, поглощая миры, две взорванные звезды.

«Дело сделано, мой господин, — прошептал про себя Артели. — ДЕЛО СДЕЛАНО!!!»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ Добро пожаловать в будущее

Квитирование 9 Воспоминания в шуме бриза

30-й день месяца тот 13720 года 1111 эпохи Нулевого Синтеза.

Искусственное Мироздание. Море. Восемь часов утра

Глаза открылись. Некоторое время после взлета ресниц, впустившего свет в бездонные голубые глаза, Кэти неподвижно сидела, отрешенно наслаждаясь покоем. Вокруг было тихо и покойно, где-то почти неслышно весело щебетали птицы, а ветер с набережной шевелил ее роскошные волосы. Все тело, казалось, наполняла сонная нега, мягкая, тягучая и немыслимо сладкая.

Девушка втянула полной грудью воздух, и наркотическая эйфория заполнила все ее существо. В воздухе кружились ароматы моря, помноженного на солнечное утро и шепот бриза, бегущего по волнам.

Таких запахов, пенистых запахов побережья, настоящих, а не искусственно ароматизированных воздушных смесей планетоидов Корпорации и фантастических планет-колец, она не вдыхала уже очень давно. А, честно говоря, учитывая ее ничтожный возраст новорожденного клона, никогда ранее.

Обрывки воспоминаний о море и свежем бризе роились лишь в ее памяти, изуродованной клонической машиной, но само это тело, тело секс-агнатки, совсем недавно созданной из биоорганической плазмы, наверняка не…

И вдруг она вспомнила.

Грязно выругавшись, Кэти крепко зажмурилась и закрыла лицо руками. Затем убрала ладони, подняла веки и снова осмотрела окружающий ее пейзаж, но уже по-другому — из-под тонких, но сумрачных бровей. Сейчас голубые глаза сверкали леденящим холодом. От мягкости и неги в них не осталось и следа.

Море действительно шумело прямо перед ней всего в десяти — пятнадцати метрах. Над узким песчаным пляжем, облизываемым волнами, тянулась набережная, вся в полированном граните. А по ней вдаль уходила бесконечная череда деревянных скамеечек с интервалами метров двадцать между ними.

Катрина в одиночестве сидела на одной из них. Через две скамьи направо разместилась неизвестная парочка, активно предававшаяся друг другу через поцелуи, нимало не стесняясь при этом ни пролетающих над головой чаек, ни самой Катрины. Примерно через три скамьи влево расслаблялся молодняк. Молодняк был числом примерно в пять душ мужеского пола и имел вид нездоровый, мятый, видимо, после бурно проведенной веселой, насыщенной и уж, во всяком случае, полной приключений ночи. Сидели подростки тихо, тупо взирая в морскую даль с сигаретами в руках.

Девушка обернулась. За спиной заканчивался гранитный парапет и шла асфальтированная дорожка. Широкая, но явно для пешеходов, поскольку за ней располагался парк, а большая трасса с автомобилями чуть слышно шумела далеко за ним. По асфальтированной дорожке прогуливались еще люди, но расстояние было слишком велико, чтобы подробно их рассмотреть…

Размеры набережной впечатляли. Прикинув, Катрина определила, что протяженность пляжа, дорожки с парком и гранитного парапета составляла, по меньшей мере, километров пять.

Но тут она подняла глаза выше, пытаясь увидеть спрятавшуюся за парком настоящую автомобильную трассу и… у нее захватило дух.

В родном для нее мире, в мире, где родился бравый кавалерист Катилина, остатки памяти которого до сих пор роились в ее голове, в мире Доростола и Каталаунского поля, тоже имелись каменные дороги. Они проходили по поверхности, иногда углубляясь в подземные туннели, а иногда — поднимаясь вверх на каменные мосты. Но здесь… сразу за парком дорога взмывала вверх, по крутой параболе и там, уже в воздухе изгибалась змеей, переплетаясь в жгучей мешанине с другими нитями-трассами, закрывающими своей немыслимой паутиной полнеба. В промежутках между нитями трасс, пронзая самые облака, вздымались к солнцу немыслимо тонкие башни домов.

Немыслимо тонкие? Нет — невообразимо высокие! Напрягая зрение, Кэти попыталась уловить высоту ближайшего небоскреба в этажах или в метрах. Сто, двести, пятьсот. Башня вонзалась в высь, как минимум, на полтора километра!

Итак, она была не у моря. Она находилась — в городе. В фантастическом городе будущего. Самого поганого будущего из всех, которые могла себе вообразить.

Повернувшись обратно, Кэти снова уперлась взглядом в бесконечную морскую гладь. Странно, но на море не наблюдалось кораблей. А впрочем, к чему тут «водные» корабли? Здесь, в мире искусственных кластеров, яхты и пароходы должны быть воздушными, космическими. Катрина подняла глаза еще выше и, правда, над облаками увидела очертания десятков крупных судов, и сотни, нет, тысячи маленьких точек — прогулочных монер или лектик, снующих туда и сюда между большими гражданскими лайнерами и военными крейсерами.

А запахи? Удивительно, но близость огромного города — а в одних только видимых ей отсюда башнях должно проживать не менее миллиона ублюдков биологического вида гомо сапиенс, засоряющих экосферу отходами своей жизнедеятельности — нисколько не влияла на состояние воздуха. «Ароматы естественные и чистые — подумала она — как на природе, где-нибудь на удаленном побережье в морском заповеднике».

Впрочем, верно ли это? В мире, где производство является безотходным вот уже более миллиарда лет, где нет двигателей внутреннего сгорания и атомных станций, где мусор и любые отбросы, остающиеся после человека, можно расщепить на молекулы, атомы и протоны, разве может в таком мире существовать загрязнение?

Кэти задумчиво покачала головой и осмотрела себя. Она была в легком ситцевом хитоне, закрывающем ее ноги вплоть до гладких коленок и эффектно обтекающем ее грудь. Руки оставались открытыми, плечи прикрывали только тонкие застежки хитона цвета нежной весенней листвы. На ногах — сандалии с высокой оплеткой, но скромные, незамысловатого белого цвета. С удивлением для себя, Кэт заметила, что рядом с ней на скамейке одиноко валяется маленькая женская сумочка, так же как платье и туфли — белого цвета с зеленью.

Агнатка подняла ее и осмотрела, не спеша открывать. Что ни говори, то была первая женская сумка в ее жизни, это раз. И ждать от нее следовало всего что угодно, это два. Наконец Кэт решила что человек, доставивший ее сюда в бессознательном состоянии (если это человек), вряд ли станет утруждаться, монтируя в ее сумке бомбу, поскольку мог просто прирезать свою ношу во время транспортировки.

Замочек щелкнул «губками», и сумочка открылась. Внутри находилось всего несколько предметов. Прежде всего — металлическая «разумная» карточка. Катрина вытащила ее и удовлетворенно хмыкнула — карта была «золотой когнатской». Активировав карту нажатием на квадратик с отпечатком пальца, Катрина с интересом посмотрела на быструю смену цифр на табло. Ого, сумма на карте зашкаливала за пятьдесят тысяч душ! Катрина, конечно, не ориентировалась в расценках искусственных миров Корпорации, но по рассказам мертвой подруги Мерелин (упокой господи ее душу!) хороший обед в ресторане на союзных планетах Нулевого Синтеза стоил примерно пятьдесят душ. В публичной столовой — пять душ. Шикарная квартира на месяц — 500 или 800 душ. Убогая комнатка на тот же срок — 50 или 100 душ, то есть как хороший обед. Значит, пятьдесят тысяч душ — это… это сумма, на которую можно прожить без особой нужды лет шесть-семь, если тратиться только на еду и жилье. И примерно год — если шиковать.

Карточка вернулась обратно в сумку.

Далее на свет появились губная помада, зеркальце, тушь для ресниц, влажные салфетки в красивой упаковке в цветочек, многофункциональный перочинный нож, мобильный радиотелефон-гарнитура, солнцезащитные очки, шариковая ручка, платок и… почтовый конверт.

Сначала Катрину конечно же заинтересовали очки и устройство связи, однако, когда появился конверт, ее внимание сосредоточилось на нем. Кэти осторожно прощупала находку подушечками пальцев, пытаясь понять, что внутри, и не поняла. Ничего плотного, объемного или твердого там не находилось. Судя по внешнему виду, а также на ощупь, конверт представлял собой обычную бумагу. Поверхность незамысловатой почтовой упаковки казалась совершенно чистой, без надписей и пояснений. Имелась только печать с надписью «Почта Нулевого Синтеза».

Красавица решительно сорвала сургуч и вытащила один лист, аккуратно сложенный вчетверо. Этот лист походил на клеенчатый материал синтетического происхождения. На ощупь он напоминал простую плотную бумажную страницу, но в то же время был глянцевый, гладкий и явно с электронной прошивкой. На первый взгляд листок показался абсолютно белым, и только спустя мгновение, Кэти заметила в углу едва желтоватый квадратик для отпечатка пальца, — как на только что убранной ей в сумку металлической карте. Осмотревшись по сторонам, немного смущенная находкой, беглянка прижала большой палец правой руки к желтеющему квадрату.

Тут же поверхность псевдобумаги внезапно превратилась в подобие плазменного экрана, с рамкой, словно очерченной на волокнистой поверхности тонким графитовым карандашом.

Приветственная надпись «Почта Нуля» сменилась зеленым фоном, изображающим полностью закрывающие экран земляничные листья с сочными ягодами, а на ней надпись:

«Пожалуйста, сикха, наденьте гарнитуру».

Послушно порывшись в сумочке и не отрывая своего взгляда от листка, Катрина достала гарнитуру и нацепила её на ухо. Зазвучала речь.

«Доброе утро, Катрина. Вернее, добрый день, — произнес знакомый до боли голос. — Если вы слушаете это сообщение, значит, ваша высадка прошла удачно и вы — уже в «центре мира». Как всегда после внепространственного перехода, человеческая память дает сбои. Тем более ваша память агната, чей мозг при реинкарнации был прошит ложными, искусственными воспоминаниями.

Не пугайтесь, через час или два это пройдет, и вы все вспомните. По крайней мере то, о чем мы с вами разговаривали на днях…

При прослушивании сообщения будьте внимательны. Аудиозапись, которую вы слышите, а также видеоматериалы, которые увидите в течение следующих двух минут, содержатся в памяти почтового листка, а не в вашем радиотелефоне. Как только сообщение закончится, почтовый листок самоуничтожится вместе со всей содержащейся в нем информацией, а радиотелефон станет обычным средством связи.

Прежде всего несколько слов о вас, чтобы освежить память. Ваше имя — Катрина Бета 19-725. Вы промышленный клон, искусственно выращенный шесть месяцев назад в высшей школе Шайрона Артели для эксплуатации в качестве сексуальной наложницы-агната…»

Челюсть Катрины со стуком сжалась. Зубы, казалось, скрипнули друг о друга.

Она слушала текст и смотрела на смятый лист из псевдобумаги. На листе мелькали фотографии и схемы, прокручивались ролики. Память как губка впитывала увиденное.

Кэти постепенно вспоминала…

Искусственное Мироздание.

Двадцать девять дней до описываемых событий.

Кластер Седан. Особый Центр ССБ

Наручники. Стул из стали. Перед глазами экран. Кэти сидела посреди темного каменного куба. Отделка была исполнена в классическом варианте комнаты для допросов — холодный воздух, тонированное стекло, серый бетон, пустота. Руки скованы за спиной. Катрина молчала. Два динамика по бокам экрана — аналогично.

Итак…

Длинные ноги плавно соскользнули со стула, тело мягко опустилось на пол. Ладони, стянутые наручниками, уверенно уперлись в леденящий кожу керамогранит. Медленно и совершенно беззвучно Катрина протиснула свой гуттаперчевый торс между стянутыми железом руками. Позвоночник согнулся почти под прямым углом и тугие ягодицы легко проскользнули назад, порхнув над суставами. Для обычного человека — вещь практически невозможная, но для секс-агнатки, созданной генетиками Нуля для исполнения немыслимых поз и групповых комбинаций — элементарна, как сброс кожи для игуаны.

Катрина встала. Удивительно, но в первый раз проснувшись в заточении, она оказалась одетой. Без обуви — но уже в почти забытых бумажных джерси и короткой юбке. «Ага, — мелькнула мысль, — опять Школа Артели? Да черта с два», — после всего, что было, только полный псих рискнет сделать из нее наложницу и только полный кретин — решиться использовать для постельных дрессировок.

Внезапно экран перед глазами проснулся. Вспышка света озарила комнату. Динамики ожили вместе с экраном, так же резко, как минутой назад открылись ее глаза.

— ДОБРОЕ УТРО, КАТРИНА БЕТА, — произнес искаженный голос. Зычный, громкий, низкий, он резал барабанные перепонки.

Катрина огляделась по сторонам. Впрочем, о чем тут думать — вопрошавший явно прятался за экраном.

— А оно доброе? — зло усмехнулась девушка.

— СЯДЬТЕ НА СТУЛ, — приказали динамики.

Секс-агнатка сделала шаг назад и, встав на цыпочки опустила свою шикарную «область приключений» на сиденье.

— С кем я…

— МОЛЧИТЕ.

Огонек сканера, спрятавшийся под потолком, прошелся по ее телу двумя волнами лазерного света.

— КАТРИНА БЕТА, — повторил неизвестный, и звук его голоса прокатился гулким эхом по маленькой комнате, и стальной стул даже завибрировал. — ВЫ НАХОДИТЕСЬ В ДОПРОСНОМ ЦЕНТРЕ ССБ. СКАНЕР, РАСПОЛОЖЕННЫЙ ПОД ПОТОЛКОМ КОМНАТЫ, УЛАВЛИВАЕТ МАЛЕЙШИЕ КОЛЕБАНИЯ ПСИ-ВОЛН, ПОЭТОМУ Я УБЕДИТЕЛЬНО ПРОШУ ВАС, НЕ ВЗДУМАЙТЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ СВОИ СПОСОБНОСТИ ЭКСТРАСЕНСА-ТШЕДИ.

Голос звучал очень громко, грубо, почти пугающе. При довольно приличной длине произнесенного текста все это давало жестокую нагрузку на уши. Слушать было почти больно и мучительно. Однако Катрина поморщилась, но смолчала. Голос тем временем продолжал:

— ПЛАЗМЕННАЯ ТУРЕЛЬ, РАСПОЛОЖЕННАЯ В ПРОТИВОПОЛОЖНОМ СКАНЕРУ УГЛУ КОМНАТЫ, ИСПЕПЕЛИТ ВАС БЫСТРЕЕ, ЧЕМ ВЫ УСПЕЕТЕ МИГНУТЬ. ГЛАВНОЕ ДЛЯ ВАС — НЕ ДВИГАТЬСЯ, НЕ ПЫТАТЬСЯ БЕЖАТЬ, НЕ ОКАЗЫВАТЬ СОПРОТИВЛЕНИЕ, БЫСТРО И ЧЕСТНО ОТВЕЧАТЬ НА ПОСТАВЛЕННЫЕ ВОПРОСЫ. ЭТО ПОНЯТНО?

Катрина помрачнела.

— Вполне, — ответила она четко и холодно.

Девушка скосила глаза в сторону, противоположную сканеру, и отчетливо рассмотрела в тени под потолком тупоносое жерло плазменной турели. Турель бодро пялилась прямо ей в лоб.

В воздухе почти на минуту повисла пауза, затем прозвучал мелодичный музыкальный сигнал и одна из стен комнаты, совсем не та, где располагался экран, стала совершенно прозрачной. Отделенный незримой границей призрачной стены перед Катриной за простым металлическим столом с высокими, тонкими ножками сидел маленький кривоногий человечек со сморщенным лицом. Человечек помахал ей ручкой.

— Лучтурели синхронизируется процессором, — пояснил ее собеседник уже нормальным голосом, безусловно, похожим на прежний разрывавший уши замогильный рев, но теперь — высоким и даже писклявым. — А это значит, что луч очень точен. Например, он способен молниеносно испепелить вам кисть руки, если вы рискнете захватить заложника и приставите к виску бедняги активированную «правительственную модель».

Голос «кривоножки» теперь звучал вполне обычно, но все же в нем присутствовала некая странность. Спустя мгновение Катрина поняла, в чем дело: речь «мартышки», как она сразу окрестила про себя низкорослого собеседника, как будто раздавалась не из-за прозрачной и явно толстой стены (толщина эта была видна по срезу бетона, разделявшему комнаты), а так, как если бы между секс-агнаткой и человечком находился лишь слой воздуха. При этом было очевидно, что звук исходит не из динамиков, поскольку те располагались с другой стороны комнаты, рядом с ложным экраном, а непосредственно — от говорившего.

Катрина сидела грудью и коленками к экрану и пялилась на собеседника, повернув голову под углом девяносто градусов к собственному телу. Уразумев в этой позиции глупое несоответствие, девушка развернулась вбок и стала смотреть на собеседника в упор. Прямо, жестко и нагло, почти не мигающим взглядом, продолжая про себя удивляться особенностям распространения звука в комнате. Коротышка тем временем пояснил:

— Я следователь ССБ по делам особой категории, сикха. Мое имя Сальвадоро Йенг. Будем знакомы.

— Будем, — ласково ответила Катрина, не отрывая от собеседника ледяного взгляда. — Очень приятно, сикх. А я «Кэти-привет-с-того-света». Впрочем, вы наверняка знаете мое имя.

Старший нукер Йенг хмыкнул.

— Знаю, — легко согласился он, пропустив примитивную остроту мимо ушей. — Без сарказма, мне тоже — «очень приятно». С некоторых пор, а именно с первой секунды вашего пребывания здесь, в допросном центре, вы стали моим кумиром, моей музой и главным объектом работы всей моей следственной группы. Безусловно, в каком-то смысле для меня честь беседовать с вами.

— Да что вы?! — теперь уже усмехнулась Катрина Бета. — Неужели честь? Может, тогда снимите с меня наручники?

— Ах это… — Йенг чуть всплеснул сухими ручонками. — Оковы, разумеется, снимут, не беспокойтесь. Но не раньше, чем мы с вами придем к консенсусу относительно пары важных вопросов. К слову сказать, беседа через прозрачную стенку допросной камеры с нормальным человеческим голосом и с моим открытым лицом, а не через темный бронированный экран, — это уже невиданное смягчение установленного порядка. Продиктованное, я замечу, исключительно моим к вам глубоким уважением!

Йенг спрыгнул со стула и медленно его обошел.

— Первое правило допроса, — заявил следователь, — состоит в атаке на психику подозреваемого. Но я пошел на нарушение всех инструкций, чтобы хоть сколько-нибудь смягчить ваше пребывание здесь, найти общий…

— А в чем меня подозревают? — резко спросила Катрина, и голос ее прозвучал как выстрел на фоне писклявого лепета ее кривоногого собеседника.

Йенг выдержал паузу.

— А вы не догадываетесь? — поинтересовался он. — Мне, право, смешно слышать подобный вопрос после всего, что произошло.

— А мне, представьте, нет.

Коротышка дернул бровями, изображая картинное недоумение.

— Тогда позволю себе напомнить, — он начал перечислять. — Четыре месяца назад вы были синтезированы в высшей школе Шайрона Артели вместе с группой промышленных клонов. Как вам известно, школа Артели занимается изготовлением и дрессировкой секс-агнаток для доходных и публичных домов. Артели выращивает идеальные женские тела и вкладывает им в голову ложную память, созданную в компьютерной программе. В вашем случае произошел некий сбой, и у вас в голове оказалась пси-матрица, не вполне подходящая для нежных постельных девушек…

— Рабынь-проституток, вы хотели сказать? Бесплатных бессмертных наложниц?

— Это ваша личная оценка, сикха.

— Это ваша ублюдочная система! Никто не спрашивал меня или моих подруг по прайду перед тем, как превратить в ожившую резиновую куклу для школы профессиональных шлюх. Мы не вещи! Не товары и не продукция. Мы — живые люди! Не важно — выращены ли мы в клонической колбе или родились от матери и отца. Не важно, ложная ли у нас память. Поверьте, я была там, внутри дрессировочных классов. И я знаю, что вместе со мной мучились и терпели унижения живые разумные человеческие существа, а вовсе не искусственно созданные «изделия Корпорации»!

— Бросьте! — решительно отмахнулся Йенг. — Что значит «не важно, выращены или родились от матери»? Что значит «не искусственно созданные»? Весь ваш прайд произведен фабрикой в соответствии с правительственным заказом. У каждого из агнатов есть стоимость, рассчитанная в соответствии с калькуляцией, и индивидуальный артикул, присвоенный в соответствии с системой стандартизации. После этого вы будете утверждать, что агнаты — это не товар? И что значит «бесплатных наложниц»? Статус секс-агнатки вам присвоен не просто так. В своем выдуманном «программном» мире, вы умерли, сикха. А здесь вас воскресили. Воскрешение стоит денег, оно отнюдь не бесплатно. Вы получили от Корпорации новую жизнь и юное, прекрасное тело. Все это оплачено Корпорацией Нуля. За что она и получает право на эксплуатацию вашего тела и вашей души на срок до полной отработки стоимости воскрешения. Разве этого мало? Система вполне справедлива. Новую жизнь нужно просто отработать.

— Отработать наложницей? — Кэти прищурилась. — Да идите вы к черту с вашим ублюдочным воскрешением за деньги! Меня же никто не спрашивал!

— А вы бы отказались? Нет, серьезно, если бы там, в вашем «программном» мире, разработанном и придуманном нашими программистами, вас спросили перед смертью — воскрешать вас на этих условиях или нет — вы бы отказались?

Девушка засопела. На этот вопрос ей нечего было сказать — ответа она не знала. Смерть — это смерть, а жизнь… это жизнь, даже в теле клонированной рабыни.

Йенг с удовлетворением кивнул. Решив, что тема исчерпана, он продолжил свои обвинения, гремя победными интонациями.

— Последствия загрузки в вашу голову ошибочной матрицы оказались ужасны, — сообщил он. — Три месяца назад вы совершили побег из, как вы изысканно выразились, «школы для шлюх», голыми руками убив при этом четырех человек охраны и пятерых ни в чем не повинных служащих когнатов. Речь идет об умышленном убийстве первой категории тяжести, сикха. Это более чем серьезно.

— Речь идет об убийстве пятерых садистов, которые мучили нас каждый день! — снова вспыхнула Катрина, — Вы даже не представляете как…

— Молчите! — Йенг резко вскинул ладонь. — Предупреждаю вас, ни слова более. Меня очень слабо волнует мнение беглой рабыни по поводу социальной системы Нуль-Корпорации… Итак, сбежав из школы, вы убиваете девять человек. Затем угоняете ишедовую яхту «Гоготан», припаркованную на площадке космодрома 166-го ИЦа. Далее, спустя всего три дня после побега, убийств и угона, вы прибываете в частный кластер Корпорации Буцефал-Шестимирье, принадлежащий одному из древнейших жителей Искусственного Мироздания, акционеру «Нулевого Синтеза» Сэму Эливинеру Тивари, или господу Сэту. Затем — кластер разрушен до основания в результате инициированного вами взрыва, а все его жители уничтожены до последнего человека. Вы считаете, этого мало для обвинений? Вы беглянка, Катрина, беглянка и массовый убийца! Миллионы человек и свыше десяти тысяч представителей чужих рас, проживавших в Буцефале, ныне мертвы! Бегство из школы для шлюх — всего лишь начало вашего послужного списка, — он возмущенно покачал головой. — К вашему сведению, ССБ вообще не занимается ловлей беглых секс-агнаток и уж, тем более, их допросами в собственном следственном центре. Проблемы, как вы выразились, «школ для шлюх» меня не интересуют. Но от составляющих Буцефал шести цветущих миров остались только обломки, вам это о чем-нибудь говорит? Лишь обломки, сикха. Разрушен целый мир, целая вселенная! Шесть огромных терраподобных планет и два солнца сокрушены в труху вместе миллионами жителей, менее чем за час!

— Значит, меня обвиняют в массовом убийстве? — кулаки Кэти сжались, она тяжело задышала.

Мелко и почему-то невообразимо ехидно Йенг рассмеялся.

— О, если бы только в этом, — воскликнул он. — Миллионы замороженных тел, обломки планет и звезд — это не все. В центре облака, образовавшегося на месте некогда процветавшей системы кружится нечто более важное для нашей вселенной. Мертвое тело старейшего из ее акционеров — тело великого Сэта. Труп бессмертного существа, родившегося раньше самого Искусственного Мироздания. Тело мертвого божества!

Следователь втянул носом воздух.

— Я сам не понимаю, как подобное стало возможным! Все убитые вами люди соединены с системой хеб-седа, — продолжил он уже спокойно, — то есть системой тотальной реинкарнации, действующей в Искусственном Мироздании. Жители кластеров подключены к Сети через мозговой шунт, а Сеть — к палатам бессмертия, раскиданным по кластерам. Когда человек умирает, шунт передает его матрицу в ближайшую палату бессмертия, там происходит воскрешение в новом клонированном теле. Если человек застрахован, то воскрешение оплачивается за счет страховки, а если не застрахован — то за счет воскрешаемого. Все просто. В конечном итоге существование хеб-седа означает одно: все убитые вами воскреснут… Кроме одного!

Древнейший из живущих, непревзойденный ученый, миллиардолетний Сэт, один из тех, кто стоял у истоков создания нашего бескрайнего Искусственного Мироздания, известный в реестрах Корпорации, как акционер Эливинер… он останется мертв. Его матрица не найдена в Сети, — закончил следователь. — Вы это осознаете? Один из Творцов нашей вселенной умер. Умер последней смертью, навсегда. И именно вы причастны к смерти Бессмертного!

Девушка опустила голову. Не известно от чего, но Катрину, которую не тошнило даже при виде выпущенных наружу полных экскрементов кишок, внезапно замутило, она прикрыла глаза.

Бог Сэт… Услышав его короткое имя, она вдруг вспомнила все. О ужас! Мысли забегали в голове, неожиданно выскальзывая на глаза слезами. Горло сжали спазмы. Похоже, этот грех останется с ней навсегда, внезапно подумалось Катрине. Убить древнейшего из живущих, великого ученого, настоящее божество, одно из немногих существ в этом мире, сохранившее человечность, — осознавать подобное было невыносимо мучительно. И ведь убийца — она!

Уткнувшись в скованные наручниками ладони, Катрина совершенно неожиданно для себя тихонько, почти беззвучно зарыдала. Она плакала навзрыд, сотрясаясь всем телом от горя и боли утраты. Сэм Эливинер Тивари, он же демиург С. Э. Т., являлся, пожалуй, единственным существом в бесконечном космосе Нулевого Синтеза, которого она могла назвать другом. Понимать подобное было странно и удивительно, но оказалось, что только Господь в окружающем нелепом продажном мире сверхкорпорации смог стать для нее Человеком…

Ирония, вернее злобный оскал судьбы состоял в том, что именно Сэт, бессмертный властитель собственной вселенной, романтик-искатель, безумный художник, добродушный философ стал ее главной, самой знаменитой и самой страшной жертвой. Божество пало от хрупкой девичьей руки? Вывод звучал как фраза из наркотического кошмара — безумно, бредово, но при этом являлся правдой. Ничтожное умение оперировать слабыми электронными импульсами внутри нейрошунта, несмотря на формальную ничтожность и общее презрение к тшеди-электромагнетикам, при надлежащем умении пользоваться, оказалось качеством смертоносным и фантастическим. Зажигать и гасить лампочки? Нет! Она могла гасить жизни технобогов, подключенных к системе хеб-седа. Именно в этом заключалась сила, которую выращивали Рукс и Артели в заштатной школе для шлюх!

Чтобы остановить слезы, Катрина глубоко вздохнула. Теперь она действительно стала «Убийцей Бессмертных», ни больше, ни меньше.

Собравшись, Кэти выпрямила спину и стерла со щек слезы, размазав липкую влагу по прекрасному но немного опухшему от вспышки эмоций лицу.

— Не знаю, сбавит ли это ваш пафос или нет, господин Йенг, — ответила она тихо, — но я убила Сэта не умышленно.

Йенг хмыкнул.

— Анализ НИТ-прокрутки белковых молекул вашего мозга вполне отчетливо воспроизводит все произошедшее на видео, — прокомментировал Йенг. — Если хотите — могу дать ознакомиться.

Не дожидаясь ее ответа, он сделал некий знак, и, повинуясь этому короткому жесту, невидимый Катрине оператор активировал экран. Тот самый, который она сначала приняла за тонированное стекло.

Экран ожил.

Картинки запрыгали на нем. Видеокамера, по всей видимости, располагалась где-то в углу, под самым потолком, и Кэти не видела лиц актеров, играющих в драме. Но лица ей были и не нужны.

Она и так все помнила — там внизу, за закрытыми стальными дверями, стояли двое, он и она. Миллиардолетний Бог Сэт, более известный ей именем акционера Эливинера, и только что рожденная Катрина Бета, агнат, одного месяца отроду — шоколадноволосая красотка с бездонными голубыми глазами. Почти минуту она и Творец Шестимирья просто стояли, беседовали и улыбались друг другу. А затем понеслось — она выхватила оружие и…

— Вот, вот, — комментировал Йенг, — вы сбиваете Эливинера с ног предательским ударом махейра, затем, используя свои способности тшеди, «выпиваете» его душу вместе с секретной информацией, хранившейся в его мозге, затем отсылаете добычу на собственный корабль через Сеть, затем берете под контроль машины Шестимирья и приступаете, так сказать, к концу света в масштабах одной звездной системы. Дальше будете смотреть?

Катрина вздохнула. Они беседовали с инспектором недолго, но ярость, охватившая ее всего несколько секунд назад, внезапно спала, сменившись полной апатией.

— Не стоит. Я все помню и так, — едва слышно выдохнула клонированная красавица.

— Ну вот и не отчаивайтесь! — неожиданно улыбнулся Йенг.

Катрина удивленно вскинула глаза.

— Я говорю — не отчаивайтесь, — добродушно повторил следователь. — НИТ-прокрутка передает не только видеокартинку, но и эмоциональную составляющую происходящего. Нам прекрасно известно, что покушение на жизнь Эливинера вы не готовили, а стали всего лишь слепым, бездумным орудием в руках злоумышленников, воспользовавшихся вашим телом, вашим талантом тшеди, а также… элементарным пси-програмированием, которым прошивают разум секс-агнаток в школах для наложниц.

— Так значит… — в голосе девушки шевельнулась надежда.

— Да ни черта еще это не значит! — прервал ее Йенг и принялся загибать пальцы: — Вы по-прежнему остаетесь беглой секс-рабыней — раз. Обвиняетесь в убийстве двух охранников при попытке первого побега — два. Убийстве восьми охранников, двадцати четырех гражданских когнатов и пятнадцати агнатов при удавшемся втором побеге — три. Угоне системного космического корабля «Гоготан» стоимостью более миллиарда кредо — четыре. Убийстве акционера Корпорации Эс Си Рукса — пять. Пособничестве в разрушении, пусть даже бессознательном, шести обитаемых планет кластера Буцефал — шесть. Взрыве двух звезд класс «Джи» солнечного типа — семь. Уничтожении космических линкоров Табу и Эксцесс, древнейших в нашей вселенной — восемь. И, наконец, в убийстве акционера Корпорации Эливинера Тивари и еще более двух с половиной миллионов разумных существ, обитающих в его кластере — девять и десять!

Стоит ли говорить, — резюмировал Йенг, — что даже десятой, сотой, да даже тысячной доли из всего перечисленного хватит с лихвой для осуждения вас либо к окончательному стиранию, либо, что гораздо хуже, к вечным мукам в одном из запретных кластеров Корпорации.

— Впечатляющий список, — грустно усмехнулась Катрина.

Йенг издевательски склонил голову.

— Этот список впечатляет не только вас, — заверил он. — Однако, — он снова воздел палец — хочу обратить ваше внимание на следующее. Наиболее ужасающую часть преступлений, сикха, вам инкриминируют «в соучастии». И лично я вижу в деле еще как минимум четырех лиц, кроме вас. Четырех, сударыня! Хотите знать, кого именно?

Неожиданно Кэти снова разозлилась. Ярость «убийцы богов», помноженная на обычное, присущее лорду Катилине боевое бешенство и страстный темперамент секс-агнатки Катрины, ударили ей в голову, как палочки — в барабан.

— А вы бы на моем месте не хотели?! — с гневом прорычала она. — Признаться, вопрос о том, кто стоит за всеми моими злоключениями в вашем трижды проклятом Искусственном Мироздании, вопрос об имени моего Заказчика, мучит мое сердце с момента пробуждения в школе наложниц. Разумеется, я хочу знать, кто меня заказал и кто повинен в смерти Эливинера!

— Я был уверен, что вы ответите именно так.

— О, да что вы?! Так, может, назовете мне имя?!

— Заказчика?

— Да, дьявол вам в душу!

Комиссар мягко рассмеялся.

— Я клон Корпорации, — заметил он, — так же как и вы. Причем тут моя душа? Безусловно, имена возможных злоумышленников я вам назову. Более того, возможно, я смогу предоставить вам личную свободу и спасти от тех ужасающих обвинений, Что на вас висят, но… это зависит, прежде всего, От вас лично. Конкретно — от вашей лояльности к ССБ.

В воздухе на несколько секунд повисло тягостное молчание.

— Что это значит? — спросила наконец Катрина с вызовом, не выдержав долгой паузы. — Я должна что-то для вас сделать?

— Всего лишь помочь мне поймать этих людей.

Катрина стиснула кулаки и резко спрыгнула со своего стула.

— Да я отрою их вам из-под земли! — вскричала она, еле сдерживая клокочущие в глотке эмоции безумного всадника Катилины. — Назовите мне имена, дайте оружие и скажите, где находятся ублюдки! Имена, сикх. Оружие и имена! Все что угодно — за эти две вещи. Вы слышите — все!

Йенг помолчал, любуясь той бешеной энергией и страстью, с которой прекрасная клонированная девица с идеальными пропорциями и ангельским лицом, созданная для любви и неги, рвется крушить черепа. Он скромно улыбнулся, затем двусмысленно прищурился и молча осмотрел сексапильную блондинку хитрым взглядом с головы до ног. Вверх, вниз и обратно.

— Абсолютно все, сикха? — немного сально поинтересовался Йенг.

«Сикха» смутилась, и вместе с краской на щеках конный сокрушитель гуннов скрылся в глубинах женского мозга. Снова став сама собой, девица возмущенно фыркнула.

— Разумеется, кроме секса, — отрезала она.

— Оригинальная позиция для наложницы, — деланно удивился следователь.

— Какая есть, — ответила Кэти, стараясь не грубить. — Так что с именами соучастников? Оружие мне дадите?

* * *

Йенг нажал на кнопку где-то на пульте за прозрачной стенкой, и электронные наручники на руках Катрины расстегнулись сами собой. Девушка смогла помассировать запястья.

За это время комната немного изменилась. Оказалось, что входом в замкнутый куб целиком служила свободная стена за спиной Катрины, потому и не было видно никаких дверей.

На первой стене висел ложный экран, который на самом деле являлся бронированной, но в то же время эластичной пластиной (именно ее чаще всего атаковали обезумевшие заключенные во время допросов) с вмонтированными в нее точечными видеокамерами.

За второй стеной скрывался истинный ведущий допроса, спокойно наблюдавший со стороны, как несчастные жертвы выплескивают ярость и боль на бесполезное лжестекло.

Третья, как пояснил Йенг, вела в дополнительное помещение, где заключенный, проявивший лояльность к следователям, в промежутках между допросами мог получить возможность сходить в туалет, умыться, поспать в тепле и вообще не видеть вечно взирающий на него темный стеклянный экран с недоброжелателями.

А вот четвертая стена оказалась входом.

Стеновая панель поднялась, и в комнату вошли два вооруженных охранника, а вместе с ними — третий незнакомый, без оружия, но с подносом. Все трое были почему-то в легких военных скафандрах. На подносе у третьего Кэти увидела десяток добротных бутербродов и воду в тонкой амфоре — узкой, высокой, с удобным горлышком для питья.

Поднос поставили прямо на пол, и служащие удалились.

Стена-дверь бесшумно вернулась на место, вновь превратив комнату для допросов в замкнутый темный куб, но Катрине уже не было дела до стены. Она поставила принесённый поднос на колени и жадно принялась за еду.

Йенг смотрел на это почти священное действие молча, с ярко выраженным познавательным интересом. Столь красивая женщина, столь быстро, столь жадно и столь яростно уничтожающая пищу, встречалась ему впервые за долгую жизнь реинкарнирующегося клона.

Наконец бутерброды были уничтожены, сок выпит, и Кэти села перед прозрачной стеной и скрывающимся за ней Йенгом по-турецки, распрямив и согнув перед глазами инспектора свои длинные обнаженные ноги. Сначала одну — воздев в воздух, потом согнув в колене и сложив, а затем другую.

— Ну что же, — сказал следователь, — давайте перейдём к делу.

Катрина энергично кивнула, соглашаясь. Теперь, когда были сняты наручники, а она — сыта и более или менее разобралась в ситуации, между ними установилось некое подобие «дружеского» паритета.

— Как я уже отмечал, — начал Йенг, — в деле фигурируют, как минимум, четыре злоумышленника, присутствие которых обеспечило атаке на Буцефал убийственную эффективность. Прежде всего, это, собственно, вы сами, Катрина Бета 19-725, клон-наложница, выращенная два месяца назад из протоплазмы в Высшей клонической школе Шайрона Артели. Это — раз.

Вторым соучастником, — продолжал следователь, — стал известный вам Саймон Рукс, акционер Корпорации, знаменитый на все Искусственное Мироздание специалист по инициации экстрасенсов-тшеди. Так же, как и вы, он не имел мотива для нападения на Буцефал, и, по всей видимости, участвовал в деле исключительно как привлеченный специалист для решения узкой задачи — инициации третьего участника нашего фантастического квартета.

— Не понимаю, — спросила девушка в недоумении, — что значит «инициации третьего»? Он же инициировал меня!

Йенг покачал головой.

— Вы заблуждаетесь, милая Катрина, полагая себя цельной личностью, — ничуть не смущаясь, пояснил он. — Катрина Бета — всего лишь клон с роскошными формами. Красивая, изысканная, необычайно привлекательная секс-агнатка… но не более. Однако то, что скрывается внутри вас, сикха, где-то глубоко под черепной коробкой и в формуле ДНК, есть нечто иное!

«Удивил, — подумала Кэти с ехидной усмешкой. — Да я могу работать пособием по синдрому раздвоения личности». Она вспомнила сидящего в ее черепе катафрактария Аэция Катилину, кавалерийский меч-спату, с рукоятью, украшенной свинцовым орлом, и роскошные луговые травы, вздымавшиеся под крупом огромного жеребца во время конной атаки. Каталаунское поле и море гуннов, мчащихся на остготские легионы…

Йенг уловил ее мысли.

— А еще вы существенно заблуждаетесь, — прокомментировал он, прищурившись, — полагая, что воспоминания, живущие в вашем мозгу о прошлой жизни, есть воспоминания названного мной третьего лица. Каждый программный клон представляет собой сборную солянку из различных комплектов ДНК и ложных комплектов воспоминаний, созданных компьютерной программой. Но не вы! Я понятия не имею, кем вы там мните себя в прошлом, согласно собственной сохраненной памяти выдуманного существа. Но вот кто был в древности носителем вашей матрицы — я могу сказать отчетливой определенно, ибо мои слова подтверждаются не просто человеческой памятью, которая может быть ложной, но данными корпоративных реестров, которые нельзя изменить!

Йенг вдруг наклонился к девушке, сделал загадочное лицо, что смотрелось довольно комично, учитывая его морщины, и торжественно произнес, разведя руки в стороны:

— А сейчас приготовьтесь, сударыня. Ваше настоящее имя, имя страшного существа, что прячется внутри вашей хорошенькой головки, сразившего самого демиурга Сэта, звучит следующим образом: полноправный акционер Нулевого Синтеза, знаменитый охотник на богов из глубокой древности, воспитанник самого Учредителя Искусственного Мироздания, Гордиан Оливиан Рэкс. Или, если проще, Гор. Вы — клон древнего Бога Мести, столь же старого, как и убитый вами Сэт. Именно Гор, вернее, его матрица, спрятанная внутри вашей головы, является четвертым и самым страшным участником преступного квартета!

Катрина нахмурилась. Мысли ее разбегались. Так значит, истребитель гуннов в ней живет не один?

— Гордиан Рэкс… — повторила она, подавляя предательский холодок, пробежавший по спине. — В первый раз слышу это имя, я…

— Ваше собственное имя, — перебил следователь. — Вам должно быть известно, что когда миллиард лет назад Бог Смерти Ан-Нубис сотворил Искусственное Мироздание, в пределы первого созданного Творцом искусственного кластера вступили не только разумные космические корабли и не только роботы-такелажники, что несли на себе оборудование и станки. Вместе с будущим Учредителем корпорации старый гибнущий мир покинула примерно одна тысяча человек, все до единого — мужчины, солдаты. Остальное человечество, согласно дошедшим до нас легендам, было к этому времени уже уничтожено или находилось на грани неизбежной гибели вместе с самой Естественной Вселенной. Эта тысяча человек стала тем ресурсом, из которого Ан-Нубис смог впоследствии набрать себе помощников на все последующие миллионолетия. Большая часть из «тысячи» беглецов теперь известна в хрониках Нуля под именами богов и полубогов — слуг и товарищей Бога Смерти. Среди них и убитый вами Сэт — Эливинер Тивари, и многие другие акционеры, в том числе живущие по сей день. На сегодня их осталось немного, вероятно, около сотни, может, чуть более. Миллиард лет — все же очень большой срок. Известно, что в первые годы становления Корпорации среди прибывших произошел бунт против власти Ан-Нубиса, и он казнил где-то человек двести из «тысячи». Остальные восемьсот постепенно стали богами или… или тоже были убиты Ан-Нубисом за какие-то прегрешения.

Важно другое! — Йенг покачал головой. — Весь миллиард лет в Искусственном Мироздании действовало железное правило: статус бога присваивался Ан-Нубисом только тем его товарищам, которые прибыли вместе с ним с самой Древней Земли. Только так! Для «местных», выращенных уже здесь, за весь миллиард лет существования Искусственного Мироздания было сделано только одно исключение… Вероятно, вы уже догадались какое?

Приблизительно девятьсот пятьдесят миллионолетий назад, — голос Йенга стал жестче и тверже, — как раз тогда, когда период становления Корпорации только-только закончился, наш Учредитель, Бог Смерти Ан-Нубис, инициировал некоего уникального тшеди, способного разговаривать не только с человеческим мозгом, но и с псевдоразумом интеллектуальных машин. Он — стал единственным богом, родившемся уже здесь, в Искусственном Мироздании, а не пришедшим с Древней Земли вместе с нашим Творцом в качестве обычного космического пехотинца! Об этом великом тшеди известно довольно мало. Пожалуй, одно только имя… Как вы понимаете, это имя звучит как «Гор». Именно ему принадлежат ДНК и матрица сознания, по которой вас воссоздали! Кроме имени остались немногочисленные, но ужасающие легенды, связанные с его жуткими победами на службе Творцу вселенной и Корпорации. Использовался хапи Гор скрытно и в основном в секретных операциях, под личным надзором его божественного могущества Бога Смерти Ан-Нубиса, Учредителя Нуля… В любом случае, примерно к началу второй сотни миллионолетий существования Корпорации, как и многие другие искусственные «боги», Гор канул в небытие, подвергнувшись самому первому в истории Упокоению. Мы полагаем, что устранение Гора также было инициативой Учредителя Корпорации, которому стало существенно докучать могущество собственного слуги. И вот…

Йенг снова развел руками.

— И что — вот? — переспросила Катрина, сглотнув накопившуюся слюну.

— И вот он здесь! Третий участник вашего преступного квартета.

Катрина нахмурилась. Медленно кивнула.

— Вы полагаете, что я и есть тот самый древний «охотник на богов»? Как такое возможно?

— Предполагать можно разное, — пожал плечами следователь, — но уверенность есть в одном: для обычного человека создать нечто, подобное творениям самого Ан-Нубиса, невозможно. В этом смысле наш Учредитель настоящий гений, кроме того, другие божества Нуля не имеют его технических возможностей. Вы и Гор обладаете уникальной, единственной за всю историю Корпорации способностью воздействовать на разумные машины, на саму Сеть! Как и у прочих тшеди-электромагнетиков, ваша сила телепата до смешного мала, однако только бог Гор и вы, моя милая Катрина, умудрились использовать этот талант для убийства бессмертных, подключенных к системе промышленной реинкарнации… Следовательно, вы есть либо новое творение Учредителя Нуля, в чем я сильно сомневаюсь, либо клон бога Гора, правда, женского пола, воссозданный злоумышленником по украденной из секретных реестров матрице. Вариантов тут немного, даже если не проводить анализ вашего ДНК. То, что вы ничего не помните о хапи Горе, еще ничего не значит, поскольку личная память Бога Мести наверняка была стерта во время Упокоения. Прошлое подобных существ вплотную соприкасается с тайной бытия Учредителя Нуля, Ан-Нубиса. А тайна Творца — это главная тайна Творения, вы должны это понимать. В общем, вероятность того, что вы и бог Гор одно и то же лицо, я полагаю равной процентам девяносто пяти. Хотя наверняка никто не скажет, кроме…

Тут Йенг воздел открытые ладони вверх в почти молитвенном жесте.

— Ан-Нубиса? — усмехнулась Катрина. — Учредителя Корпорации?

— Нет, — решительно возразил Йенг почти с божественным восторгом, — кроме сверхтшеди, сидящего, по-видимому, внутри вас… Господа Гора, сударыня, господа Гора!

Квитирование 10 Воскрешение Бога Мести

Искусственное Мироздание. Кластер Седан.

Особый центр ССБ Нулевого Синтеза, час спустя

Йенг и Кэти снова сидели один напротив другого. Впрочем, теперь диспозиция была несколько иная. Они находились не в камере для допросов, а восседали на открытой смотровой площадке на самой вершине особого планетоида ССБ, под хрустальным куполом, отделяющим их непокрытые скафандрами тела от бездны космоса — и пили травяной чай. Вокруг, насколько хватало глаз, то есть примерно на несколько километров до близкого здесь горизонта, простиралась стальная гладь космического тела. Гладкая, как лысая голова старика. Сверкающая, как оружейная сталь.

Как уже знала Кэти из своих блужданий в Информационной Сети, в зависимости от функций на просторах Искусственного Мироздания можно было встретить разные виды планетоидов — планетоиды-заводы, планетоиды — военные базы, закрытые научные планетоиды, планетоиды-города, планетоиды-школы и так далее и так далее. Встречались также универсальные планетоиды, совмещавшие в себе функции всех вышеперечисленных учреждений. Они, кстати, были и самыми распространенными в искусственных вселенных. По большому счету даже сами боги-роботы индустриальных систем являли собой точные копии планетоидов, только уменьшенные во множество раз.

Однако внешне все указанные космические тела, вне зависимости от функций, походили один на другой как две капли воды — идеальные шары, разделенные на поверхности на секции различной величины и конфигурации.

Как большинство и других «производственных» объектов Нулевого Синтеза, планетоиды Корпорации внутри были гораздо больше, нежели снаружи, за счёт создания дополнительных объёмов путём искривления пространства. Потому зачастую сравнительно невеликие кругляши, например, промышленных планетоидов могли вмещать в себя титанические заводы и даже огромные рекреационные зоны для работающего персонала. Очень часто эти зоны вмещали целые континенты и океаны, покрытые парками и зонами развлечений.

Все это, прежде всего внутренний объем, превышающий внешние размеры, в полной степени относилось и к планетоиду ССБ. Вот только скрывались внутри его искривленных пространственных линий отнюдь не парки на полконтинента и даже не фабрики и города. Полигоны, закрытые лаборатории, военные гарнизоны, настоящие города, заселенные исключительно агентами, экспертами, специалистами и бойцами служб ССБ, — вот что роилось и множилось в его чреве будто пчелы в улье!

Йенг, как и любой высокопоставленный чиновник Службы Собственной Безопасности Корпорации, имел офис, выходящий окнами не на обширные «внутренние» искусственно увеличенные территории космического шара, а как раз на внешнее, окружающее планетоид пространство, что, собственно, и позволяло ему с Катриной лицезреть за распитием терпкого напитка вполне естественный «пейзаж» планетоида ССБ — бронированную поверхность космической крепости-корабля-завода.

— Итак, — сказала Катрина, отхлебывая из чашечки пряную жижу маленькими глотками, — с вашего позволения, господин, я резюмирую. В нападении на Буцефал-Шестимирье участвовали четыре преступника. С первым, вторым и третьим мы только что разобрались.

Первый фигурант — я лично, искусственная секс-агнатка, результат программного сбоя — мнимая постельная рабыня, выращенная на основе матрицы древнего мужчины-убийцы, давным-давно павшего от руки Ан-Нубиса.

Второй фигурант — знаменитый специалист по инициации тшеди, молодой акционер Эс Си Рукс, инициировавший в теле клонированной наложницы это древнее существо с помощью, как вы выражаетесь, разработанного лично им и лично для нее телеосинтетического препарата.

Третий фигурант, если его можно так назвать, это, собственно, ожившая матрица Бога Мести, разрушившая Шестимирье под воздействием сокрытой в Катрине Бете пси-программы, а также, скажем откровенно, в силу фундаментального пристрастия древнего бога-палача к разрушению.

И, наконец, некий четвертый субъект, соединивший указанные выше три элемента в единый механизм и заставивший их работать. А имя у этого человека имеется? Как я понимаю, это и есть мой пресловутый «Заказчик»? Тот самый, который «заказал» изготовление Бога Гордиана в школе для проституток?

— Ну, не будем забегать вперед, — Йенг потер плохо выбритый подбородок. — Постараюсь рассказать покороче.

Размышления Йенга

Итак, двадцать восьмого дня месяца фармутин, в школе Артели был создан клон с регистрационным именем Катрина Бета 19-725. У этого клона что-то явно не в порядке с головой — Катрина Бета не терпит пыток и не приемлет обычные для VIP-агнаток сексуальные унижения. Очень похоже на то, что внутри головы длинноногой блондинки сидит мужской разум, или, по крайней мере, мужские воспоминания, для которых пребывание в VIP-школе для промышленных проституток — хуже чем смерть!

В результате уже в последних числах месяца фаменот, спустя всего тридцать один день после инициации, сразу после начала первых «практических» тестов по пси-устойчивости, Катрина Бета совершает невероятное — она сбегает из школы, уничтожив по пути ватагу вооруженных до зубов охранников и свободных когнатов. Очевидно, что мужчина в ее голове сидит не простои, а с некими навыками и определенным складом психологии, сделавшими возможным подобный взрыв насилия.

После побега искусственной наложницы начинается расследование. Полиция выясняет, что побег сопровождался рядом объективно зафиксированных чудес, не объяснимых с точки зрения обычной человеческой логики и физических процессов. Очевидно, что беглянка не просто обладает навыками и психикой профессионального убийцы и опытного палача, но и неким набором уникальных пси-способностей, делающих ее не просто беглой рабыней, а потенциальным кошмаром для всей обитаемой вселенной. Вскоре анализ ДНК подтверждает, что беглянка не просто секс-агнатка, но клон древнего божества, знаменитого тшеди прошлого, сверхэкстрасенса и «палача богов» по имени Гор.

После этого подключается уже ССБ. Моя следственная группа прибывает в кластер Седан, где располагается школа Артели, и узнает уйму пикантных подробностей, которые остались бы нам неизвестны, если бы побег Катрины не сопровождался таким количеством убийств.

Прежде всего, выясняется, что в «деле» замешан знаменитый специалист по инициации экстрасенсов Эс Си Рукс — именно он инициировал дар в несчастной агнатке и именно на его корабле, «случайно» припаркованном на космодроме VIP-школы, она сбежала из кластера.

Далее в заговор оказывается включенным и сам руководитель школы шлюх, шеф Артели — это вскрывается легко, после первого же допроса. Шеф школы, напуганный угрозами, «сливает» мне информацию, подтвержденную к тому же ментосканированием. Информация более чем проста: настоящим организатором преступления, человеком, создавшим клон господа Гора, является не Рукс и не Артели, — оба просто исполнители, — а некий таинственный Заказчик, имя которого ни тому, ни другому не известно. Эти показания подтверждаются и некоторыми косвенными уликами. Например, электронные письма, которыми обменивались с Заказчиком во время проведения операции Рукс и Артели.

Таким образом, следователи вынуждены признать, что, несмотря на отсутствие прямых доказательств, само наличие четвертого фигуранта является фактом очевидным и неоспоримым. Кроме того, ни у кого из прочих соучастников просто нет мотива для нападения на Буцефал-Шестимирье.

Сидящая напротив рассказчика Катрина чуть подалась вперед и, мило изогнувшись в кресле, подлила себе ароматного чаю.

— Мотива не было даже у Эс Си Рукса? — удивилась она.

— Даже у него, — подтвердил нукер Йенг. — Если честно, так же как и вы, я долгое время совершенно искренне полагал, что организатором преступления является именно хапи Рукс, дрессировщик тшеди. Но вскоре от подобной версии пришлось отказаться. Я упорно и долго пытался найти причины, которыми мог руководствоваться создатель экстрасенсов при попытке возродить одного из самых могущественных богов древности. И не находил. Да, конечно Рукс — акционер Нулевого Синтеза, весьма обеспеченный и известный человек. Жаждущий больше славы, больше денег, больше власти, но… что-то здесь не сходилось.

Йенг тяжело вздохнул.

— Понимаете, все тшеди и все демиурги — довольно старые люди. Я знавал Саймона в былые дни и могу сказать, что при всей своей известности и профессионализме хапи Рукс, он… как бы это сказать?.. Наверное, он слишком легкомыслен для построения глобальных комбинаций и вынашивания столь рискованных и опасных амбиций. Ворваться на своей яхте в неизвестный кластер ради красивой агнатки, расстрелять из главного калибра оборону какой-нибудь союзной планеты, а потом откупаться за это штрафами в суде акционеров — это он может. Но покуситься на убийство одного из создателей Корпорации столь замысловатым способом, нарушить запрет самого Учредителя Нуля, рискнув собственным бессмертием… нет, это не его стиль. Для человека, относительно недавно ставшего акционером Нулевого Синтеза и добившегося абсолютного бессмертия, подобный ход мыслей совсем не свойствен. Это — глупо, бессмысленно! Вечное бессмертие демиурга — слишком ценная вещь, чтобы рисковать им из-за ерунды.

Окончательно подозрения с Рукса спали, когда я переговорил с шефом Артели и тот подтвердил участие в вашем преступном квартете пресловутого Заказчика. Как я уже говорил, Артели был подвергнут ментасканированию, и в одной из найденных в его памяти сцен он одновременно разговаривал как с Руксом, так и с Заказчиком. Сцена не выглядела наигранной. Стало ясно, что, как и Артели, он — всего лишь пешка, исполнитель, не более. Заметьте, самого Артели я к квартету не причисляю, поскольку, — только не пугайтесь, — заказы на изготовление клонов бога Гора были размещены в очень большом количестве частных агнатских школ. Мелких соучастников, подобных Артели, в деле фигурирует очень много! Просто именно в его школе отыскался клон, успешно прошедший инициацию и ставший новым Палачом Богов и Господом Мести — Гором. То есть это вы, Катрина! Артели получил скромный гонорар и, разумеется, не был полностью посвящен в план.

Йенг снова вздохнул.

— Итак, вы сбежали на корабле Рукса — на яхте «Гоготан». Патрульные корабли с Седана гнались за вами, не упуская из вида, также прыгая из кластера в кластер, но, разумеется, перещеголять коллекционный болид в способности открывать нуль-порталы им оказалось не под силу. Все подробности побега мы к тому времени уже изучили, Артели допрошен, и картина, как мне казалось, вырисовывалась достаточно четко. Заказчик выкрал из правительственных реестров ДНК и матрицу разума господа Гора. Артели вырастил клона по этому ДНК в своей школе, замаскировав древнее божество под роскошную девку, а Рукс — засадил в ее голову саму древнюю матрицу. Вот и все. Но вы сбежали — и им срочно пришлось инициировать ваши способности экстрасенса-тшеди, чтобы вас не убили при побеге. Достаточно просто, как мне казалось. М-да… И тогда, завороженный собственными умозаключениями, я допустил ужаснейшую ошибку!

— Я, как и другие участники моей следственной группы, искренне полагал, что ваш Заказчик, — тогда мы впервые стали именно так именовать для себя неизвестного нам «четвертого» соучастника, — желает просто заполучить господа Гора в свои руки. Заполучить, спрятать, тренировать и только потом — использовать в грязных целях. О том, что для возрожденного бога-убийцы уже готова мишень и план действий, как и о том, что новый клон создавался исключительно для единственной операции — убийства господа Сэта, мы не могли даже догадываться. И вот… время было упущено.

Йенг со злостью стукнул кулаком по столу.

— Когда вы сбежали на яхте, столь явно подставив его хозяина, для нас было очевидно, — продолжил он с плохо сдерживаемой яростью, — что все планы пресловутого Заказчика оказались сбиты вашим случайным побегом. Если бы не этот побег, думали мы, ничего бы не вскрылось. Прибытие Рукса на системном корабле, ваши скачки по новым кластерам — все это всего лишь судорожные попытки Заказчика и Рукса исправить неудачную ситуацию. Мы полагали, что путь «Гоготана» по кластерам Корпорации — это случайный выбор, нить, ведущая в никуда. Что можно было тут сделать? Логика приводила к простейшим выводам:

Первое. Кто-то изготовил клон Гора.

Второе. Этот кто-то пытается вернуть клон Гора себе.

Третье. Пока на хвосте его яхты сидит наш крейсер, к себе в кластер он ее не поведет. Мы либо упустим беглянку, либо поймаем ее. Но при этом останемся в полной неизвестности относительно личности Заказчика! И тот, и другой вариант, как вы понимаете, не приемлем для ССБ. Мы оказывались в тупике!

Сдерживая себя, Йенг похлопал руками по подлокотникам кресла.

— И чтобы выйти из него, — продолжил он, — я предложил коллегам сделать единственно возможное, как мне тогда казалось. Я приказал прекратить бессмысленную погоню и не преследовать вас. Чтобы вы потерялись! На самом деле, мы привлекли к делу самый ужасающий в своем всезнании орган Корпорации, превышающий своими возможностями даже службу безопасности! О ком я? Конечно же о службе статистики! Возглавляемые ею структуры, в частности Департамент крупнейших объектов статистического учета, в глубокой тайне даже от Совета Акционеров могут следить за передвижениями судов наиболее богатых акционеров вне зависимости от их местонахождения. В принципе это противозаконно, но более ста тысячелетий назад сам Творец разрешил службе статистики заниматься скрытым слежением за кораблями богов-акционеров в нарушение собственных установлений. Доступ к подобной информации имеет только ССБ, Правительство Нуля, Департамент крупнейших объектов, да сам Учредитель. На всех кораблях с корпусом из ишеда во время производства устанавливаются скрытые датчики, позволяющие такую слежку…

Йенг махнул рукой.

— В общем, не суть важно, — продолжил он. — Одним словом, вы были на крючке, Мы вас вроде бы упустили, и вы могли чувствовать себя в полной безопасности. Казалось, всё в наших руках! До последней минуты я оставался полностью убежден, что, ускользнув от погони, «Москит» направит свой путь к источнику преступления — в кластер Заказчика, из которого можно распутывать клубок далее… Но, как уже было сказано, я чудовищно заблуждался! Вместо кластера Заказчика вы прибыли в Буцефал, кластер Эливинера Тивари, бога Сэта… Конечно, первое, что пришло в голову моим ребятам, это то, что именно старый пердун Эливинер является вашим Заказчиком. Но вот вы прибыли на границу Буцефала и стали говорить с его хозяином. Я слушал вашу с ним беседу через видеофон и… в мою душу закрались первые сомнения. Вы знаете, иногда в голове, нет, даже в сердце, в печени, рождается совершенно иррациональное, опустошающее чувство страшной, непоправимой ошибки. И вот, когда я прокручивал вашу беседу еще и еще раз, выискивая подробности, это самое чувство стало меня заполнять! Единственное, что рождалось в моем мозге при просмотре — это явное осознание своей глупости. Я ничего не понимал!

Было очевидно, что Эливинеру незачем ломаться перед собственной беглой рабыней, — Йенг вытер платочком проступивший пот. — Стало ясно, что он — не Заказчик. Но тогда кто?! Мысль о том, что вы являетесь оружием против самого Эливинера, казалось, уже пришла мне в голову, но… было уже слишком поздно! Осознание вашей истинной миссии пришло ко мне одновременно с криком моего вестового. Он кричал, что планетоид «Эксцесс» прыгнул через нуль-портал внутрь главной звезды Шестимирья, а планетоид «Табу», спустя мгновение — внутрь его звезды-спутника. И все… Грянули ужасные взрывы! Я смотрел на экран, на огонь, пожирающий планеты, и… понимал! Догадки перестали быть нужными, все встало на свои места, головоломка пришла к своему единственному завершению!

— Вы не были избраны, дорогая Катрина, чтобы стать самым сильным слугой у престола таинственного Заказчика. Вы были избраны, чтобы стать палачом Шестимирья, ядерной бомбой, карающим мечом. Воплощенной смертью для целой звездной системы и старейшего из богов-акционеров. Габриэль Елисей Бруно, ваш легендарный Заказчик, зачем бы это ему ни понадобилось, мог торжествовать!

«Габриэль?» — услышав незнакомое имя, Катрина удивленно подняла бровь.

— Я что-то упустил в объяснениях? — поинтересовался Йенг, вновь поднимая кружку и возвращаясь таким образом к чаепитию.

Катрина кивнула.

— Кое-что, господин, — сказала она. — Кто такой этот ваш Габриэль Елисей Бруно?

Квитирование 11 Господь Геб обожает покер

Искусственное Мироздание.

Игровой кластер Роза.

В это же время

Мигающая надпись гласила: «Г. Е. Б.»

Именно это глупое сочетание букв (впрочем, не более глупое, чем расшифровка имени Г. О. Р. или С. Э. Т.) было начертано над входом в уютный искусственный грот с нефритовыми стенами и потолком из слюды.

Габриэль. Елисей. Бруно.

Фамилия, имя и прозвище.

Надпись была сделана на корпоративном и висела в воздухе. Искристые краски голограммы переливались в брызгах шумящего чуть дальше рукотворного водопада, и журчание ручья, в который он низвергался, падая с высоты почти семи метров из мнимой нефритовой скалы, почти совсем заглушалось этим постоянным, рваным, но, тем не менее, приятным для уха гулом.

Акционер Корпорации Джулиан Ши, один из богатейших богов Нулевого Синтеза, стоял прямо под надписью и недоумевал. То, что он явился сюда столь неожиданно из собственного комфортабельного кластера, проделав путь через несколько десятков вселенных, — уже было откровением. И прежде всего — для него самого.

Он неоднократно слышал об этом месте и всегда снисходительно ухмылялся, крутя пальцем у виска и отзываясь о приходящих сюда глупцах весьма не лестно.

И вот, поди ж ты…

Сейчас он стоял здесь сам.

Джулиан сделал шаг вперед, в глубь грота, и нерешительно снял с головы шляпу. Надо признаться, подобное движение было для Джулиана Ши совершенно не характерным. Бывший глава правительства Нулевого Синтеза, он вообще ни перед кем и никогда головных уборов не снимал, разве что перед Учредителем, Богом Смерти, но то — совсем другое дело, не правда ли?

Рука, казалось, совершила этот кульбит сама, автоматически и совершенно независимо от его мозга.

— Э-э, — услышал Джулиан свой голос словно со стороны, — есть тут кто-нибудь?

И замер от неожиданности. Уж что-что, а вот именно эту банальную фразу в столь загадочном месте он говорить совершенно не собирался. Подпольное казино для мегамиллиардеров, как ему казалось, должно исключать подобный примитив. Перед ним вот-вот должна развернуться бездна порока, а он…

Тем не менее его услышали и отозвались. Из глубины грота, семеня ножками, скованными неудобной обувью, выбежали три красивые девушки, облачённые в кимоно.

То, что перед Джулианом появились именно секс-агнатки, сомнению не подлежало. Во-первых, в таких заведениях в принципе могли работать только клонированные рабыни, а во-вторых, на ногах девушек красовались колодки. Да, именно колодки, эта неудобная обувь, предназначенная для изуродования стоп и отработки несчастными невольницами точеной, мелкошажковой походки, молчаливо и безоговорочно подтверждали статус живых фарфоровых кукол. Ни на одну свободную девицу подобную дрянь не надеть — только на программных клонов!

Джулиан хмыкнул — к агнатам он относился снисходительно.

Девушки, подбодренные улыбкой гостя, подбежали к нему с трех сторон и окружили заботой. Одна вежливо потянула из рук неожиданно снятую им шляпу, вторая стянула с плеч пиджак, третья приняла чемодан. Затем та, что оказалась чуть дальше от Джулиана, протянула руку вперед, указывая маленькой ладошкой на мостик под водопадом. Губы ее растягивались в улыбке, однако глаза оставались почти безжизненны.

За мостиком и за водопадом, после массивной и грубой каменной арки, открывающей вход в искусственной нефритовой скале, оказался еще один зал, оформленный также в виде грота. По краю грота протекал ручеек (очевидно, тот же, прорвавшийся под скалой), а в центре поблёскивало водной гладью небольшое озерцо с четырьмя мостиками, ведущими с разных сторон к широкой тростниковой беседке.

Акционер Корпорации Джулиан Ши решительно двинулся вперед по ближайшему мостику.

В беседке его ждали трое, вернее, если быть точным, четверо. Трое людей сидели за столиком в расслабленных позах, а четвертый стоял перед ними, подобострастно склоняясь. Очевидно, подумал Джулиан, тоже агнат, а значит — не в счет.

Первый из сидящих за столиком не выделялся ничем. Разве что щеточкой усов, топорщившейся под маленьким, пипеточным носом.

А вот второй и третий вызвали у демиурга смущение. На первый взгляд они казались близнецами, похожими как две капли воды. Высокого роста, с мощными подбородками, но при этом почему-то с вполне интеллигентным взглядом, они походили на братьев-близнецов, рожденных в одной утробе. Но Джулиан, столько лет отвечавший за политику клонирования в Корпорации, конечно же знал, что это не так — перед ним сидели клоны. Когда натуральная оболочка бессмертных начинает стариться, они меняют ее на новую. Некоторые, как тот, усатый, с пипеточным носом — из случайного каталога. А вот эти двое — явно из дизайнерских мастерских. Вернее, из одной и той же мастерской, а совпадение, вероятно, случайное.

С другой стороны, может, в этом есть некий тайный смысл?

Могущественный и богатый демиург пожал плечами…

Отличались близнецы только цветом глаз и, разумеется, одеждой.

Тот, что сидел справа, был сероглаз и носил тройку с галстуком, а тот, что слева, — блистал из-под бровей изумрудами и кутался в свитер.

«Усатый» был в очках и в гавайке, несмотря на кондиционер. Впрочем, все это, конечно, мелочи.

— Мое имя Джулиан Ши, — властно произнес демиург и бросил на стол конвертик с распечаткой вызова, — вот письмо. Хозяин кластера пригласил меня сюда на Игру. Габриэль Елисей Бруно, демиург Нуля, бывший хилиарх Флота, если не ошибаюсь. Кто из вас хапи Бруно? Я хочу его видеть!

Близнецы молча переглянулись.

Усатый медленно достал сигарету, столь же неторопливо щелкнул простой стальной зажигалкой и закурил. К удивлению Джулиана, на вопрос ответил именно он — самый неброский и непривлекательный из всей четверки, включая раба.

— Мистер Габриэль Бруно — это я, — процедил усатый, глотая дым. — Но можно просто Габриэль. Вам, Джулиан, — можно даже Геб. Присаживайтесь. И раздайте нам карты.

Его высокопревсоходительство Джулиан Ши, бывший глава правительства Нулевого Синтеза и потомственный архонт Корпорации, хотел вспылить (с чего это какой-то мелкий акционеришка, даже не член Совета, заговаривает ему зубы?), но почему-то послушно сел, взял со столешницы колоду карт (она лежала как раз с его края столика) и начал молча ее тасовать.

От этого простого действия мозг бессмертного демиурга просто поплыл, поверженный удивлением почти что в ступор. Ши никогда не отличался покладистым характером. Как оставаясь на вершине власти, так и после своего позорного отлучения на 394-м году собственного правления, он разговаривал с людьми властно и жестко, почти грубо, делая исключения только для лиц, выше его по статусу. Таковых во всем Искусственном Мироздании было только четверо. Нынешний глава правительства Тэдди Октавиан, сменивший на этом посту самого Джулиана. Бог Смерти и по совместительству Учредитель Нуль-Корпорации Ан-Нубис Хептиамент (старый ублюдок, где он сейчас интересно?). Да древний старик Эливинер, недавно скончавшийся при таинственных обстоятельствах. Был еще страшный четвертый, очень пугавший его субъект, известный в хрониках под прозвищем «палача», но тот давно пребывал в могиле…

Однако, чтобы какой-то рядовой демиург посмел с ним так разговаривать без риска тут же получить словесную оплеуху от разгневанного мультимиллиардера и бывшего распорядителя вселенной, такого не бывало. Джулиан с усилием открыл рот, чтобы выдавить из себя гневную отповедь, как внезапно спина его покрылась испариной от осознания еще одного сногсшибательного факта — он мастерски тасовал карты!

Дьявол, он никогда не умел делать ничего такого, а сейчас вертел колодой, словно жонглёр! Ловкость рук была просто потрясающей, учитывая, что в покер он играл всего пару раз в своей очень длинной бессмертной жизни. Покер? При чем тут покер? Дьявол, да что здесь происходит?!

С явным усилием Джулиан моргнул. Руки слушались плохо, видимо — от нахлынувшего волнения, но карты мелькали как живые. Явно происходила какая-то чертовщина!

Быть может, гипноз? Внушение? Однако аппарат для регистрации пси-волн, который он носил на поясе вот уже добрую сотню тысячелетий, аппарат, надежный как смерть, да простит меня Ан-Нубис, упорно молчал, тихо попискивая в его шунте едва слышным зуммером. Это значило, что активных тшеди в помещении нет. Но что же тогда за мистика?

— Вы, Джулиан, зря нервничаете, — неожиданно заявил Габриэль и братски похлопал экс-главу правительства по плечу, — сыграем сейчас, не волнуйтесь. Много времени это не займет.

— Но я не умею! — взвизгнул Джулиан, окончательно запутавшись. — С чего вы решили, что я стану с вами играть в этот дурацкий покер? Да, и почему покер?

— Бог мой, — совершенно искренне всплеснул руками его собеседник, то ли констатируя статус мистера Ши, то ли взывая к истинному Господу, как к высшему духовному судье, — вы ведь сами раздаете на покер. Почем я знаю? Давайте-ка я лучше вам представлю наших компаньонов по партии.

Он ткнул рукой в «близнеца» слева, и тот слегка приподнялся.

— Это шеф Артели, — сказал Габриэль, — руководитель одной из лучших в Искусственном Мироздании школ наложниц. Те три девки, что встретили вас на входе — его изделия. Он сам их проектирует, сам производит, сам дрессирует (тут Габриэль рассмеялся) и сам проверяет качество. Иногда. Не так ли, любезный господин Артели?

— Ну, — протянул Артели довольно мерзким голоском, совершенно не сочетавшимся с его героической внешностью, — не совсем. Три девушки, которые обслуживают нас сегодня, это не только изделия моей школы. Это — моя личная собственность, я выкупил их у заведения, которое имею честь возглавлять всего лишь в качестве коммерческого директора. Теперь они предназначены не на продажу а, так сказать, для собственного удовольствия. Надеюсь, сегодня, хапи Джулиан, они вас удовлетворят.

— Ладно, — скучающим жестом Габриэль прервал речь владельца фермы по клонированию проституток, — хрен с ними со шлюхами. В прямом смысле. Позвольте представлю вам, Джулиан, второго моего гостя. Уверен, вы с ним знакомы. Если не лицо, то уж имя-то его вы точно знаете. Итак, перед вами знаменитый в определенных кругах Эс Си Рукс, собственной персоной. Слыхали? — Он наклонился к раздающему карты Джулиану и доверительно прошептал: — Знаете, несмотря на внешность, столь схожую с шефом Артели, он работает в совершенно иной сфере. Эта сфера деятельности должна сильно интересовать вас с учетом происходящих событий. Разве нет? — и он снова откинулся на спинку кресла.

Мысли Джулиана лихорадочно заскакали. Он ни черта не понял из того, что прошептал ему Габриэль, но осознал, что сказано было нечто очень важное. Нечто, способное объяснить ему суть происходящей нелепицы. С огромным усилием, подавляя растущее где-то внутри сопротивление, он смежил веки — они пока слушались его в отличие от рук, ног и остальных частей тела. О, Иешуа, лишь бы слушался еще и разум!

Тьма заслонила все. Где-то за гранью ощущений ему что-то вещал Габриэль, мерзко смеялся шлюховод Артели, басил баритоном непонятный Рукс. Джулиан уже не слушал, он — погружался в себя.

Как и всякий бог-акционер, Джулиан сам являлся тшеди. Причем довольно мощным, с точки зрения формального количества тепловой энергии, способной к пробуждению от пси-волн, порожденных его многомиллионолетним разумом.

Джулиан был пирокинистом — «Огненным Божеством», человеком-звездой. Когда-то эта способность, столь пригодившаяся Корпорации в годы беспутного «бунта богов», помогла ему выслужиться перед старым уродом Ан-Нубисом и продвинуться к вершинам власти. Она также весьма развлекала его подданных позже, когда он, уже смещенный с поста властелина Мироздания, стал богом только для жителей своего кластера, заслуженным ветераном, пенсионером и уважаемым демиургом Нуля. Однако сейчас…

Одной из неотъемлемых способностей тшеди была способность чувствовать других тшеди, по крайней мере в моменты, когда этими другими использовалась их сила. Но сейчас Джулиан не чувствовал ничего. Действительно — это была чертовщина, нечто невозможное и необъяснимое с точки зрения науки! Необъяснимое в отличие от самих способностей тшеди, о которых «мистер Ши» знал почти все.

За сотни тысяч лет жизни он видел множество тшеди-экстрасенсов, причем очень часто они стояли с ним по разные стороны баррикад. Следовательно, он множество раз оказывался в ситуациях, потенциально куда более грозных, чем эта. Он приучился чувствовать опасность и всегда выходил сухим из воды. Войны, мятежи, восстания государств — союзников Корпорации, все случалось в его долгой бессмертной жизни. Но вот чего не случалось — это игры в покер. И трех вялых уродов, играющих с ним партию в то самое время, когда он сам не в силах произнести и двух слов.

Пот, покрывший кожу, стал просто ледяным, Джулиан задрожал. Как и всякий тшеди, он почувствовал вдруг приближение смерти. Ощущение это еще не сформировалась в его сознании окончательно. Но мозг кричал ему: мы в капкане!

В то же мгновение последняя карта, брошенная его ловкой, но совершенно непослушной рукой, упала на стол.

Габриэль Бруно заворочался на своем роскошном диване, а шеф Артели звонко хлопнул в ладоши. Три девушки, услужливо подбежав к беседке, начали раздеваться, отработанными грациозными движениями скручивая с себя намотанную одежду, шелковое белье и прозрачные, почти не видимые чулки.

На банальное раздевание это не походило, скорее на танец, но, тем не менее, Джулиан неожиданно почувствовал пробуждение вожделения. «С чего бы?» — удивился он, так как реакция тела представлялась странной: эмоции и биохимия подчинялись ему абсолютно, как и прочим властелинам Искусственного Мироздания, — так оружие подчиняется нажатию на спусковой крючок. Движение воли пробуждало его гормоны в любое время, в любой ситуации, и это же усилие воли могло их пресечь. Бессмертные демиурги считались совершенными существами, контролировавшими свои эмоции настолько, насколько это вообще возможно для человека.

В душе Джулиана заворочался гнев — значит, эти люди подчинили не только его тело, но и синапсы! От захватывающей его волны ярости он задрожал. Бывший главный администратор вселенной до сих пор не понимал, что происходит, и совершенно не отдавал отчета своим действиям. Но самое страшное заключалось в другом: он не знал, зачем потенциальным злоумышленникам понадобилось его подчинять таким нелепым образом, даже если у них и появилась подобная возможность. Жизнь бессмертных была именно такой, как назвалась, — это была жизнь бессмертных. Ни Джулиана, никого другого из демиургов, включая сидящего напротив Габриэля, убить было невозможно. В случае смерти шунт, закрепленный в голове каждого из них, тут же передавал матрицу мозга в космос, на сателлиты, а те, в свою очередь, — в Сеть Корпорации, из которой уже невозможно ни стереть эту матрицу, ни уничтожить. Сеть слишком велика, информация дублировалась в слишком большом количестве хранилищ. Матрица поступала в палаты хеб-седа, и новое клонированное тело принимало в себя память мертвого богача — мертвец воскрешался.

То, что делали сидящие рядом с ним идиоты, было бессмысленным и потому пугало больше всего.

Ну что же, у него есть козыри на этот случай!

Ноготь демиурга нагрелся, и под ним заискрило пламя. Никто из сидящих за столиком, разумеется, не заметил этого. Все оказались слишком поглощены лицезрением «фарфоровых» агнаток.

Рабыни тем временем закончили раздеваться. На всех трех остались лишь россыпи бриллиантовой крошки, сверкающие на атласных, почти идеальных телах искусственных наложниц отраженным светом. Кожаные ошейники на лебединых шеях и серебряные кольца в ушах и в носу дополняли возбуждающую картину.

Если бы в этот момент каким-то чудом злобная умница судьба перенесла в этот зал из Центра ССБ несчастную Катрину Бету, то та бы охнула от удивления.

Три клонированные красавицы показались бы ей определенно знакомыми — перед пресыщенными мужчинами танцевали Эффи, Лилит и Роксана — ее старые подруги по прайду и… по несчастью, которое объединяет в Нулевом Синтезе всех программных агнатов-клонов.

Троица танцевала. С начала завораживающего выступления прошло уже минут десять или пятнадцать, но Джулиан не замечал времени, кольца в носиках девушек покачивались от движений. Их пляска казалась странным, жреческим ритуалом, завораживающим зрителя изысканностью и внезапностью поз, стремительных па и групповых комбинаций, обращаясь то вальсом листвы, вздернутой с земли порывом ураганного ветра, то скачущим пламенем. Пламя!

Ноготь заискрился сильнее. Сделав над собой очередное усилие, демиург отвел руку за спину. Гнев для него всегда был тем чувством, которое, в отличие от большинства знакомых ему людей, не застилало глаза, не лишало разума, а делало только более хладнокровным — и сильным. Гнев обрушил на Демиурга свой вес, словно тяжеленный молот, и потому дрожь в его руках внезапно погасла, разум стал чистым и гладким, как лабораторное стекло, сознание обратилось в прозрачную леденящую воду на дне колодца. Спокойно и отрешенно, словно медитирующий Будда, бывший повелитель вселенной сжал свой кулак. Огненный палец — спрятался в закрытой ладони…

Танец закончился. Три девушки застыли на вытянутых носочках, воздев руки вверх.

— Tadmor! — произнес Артели, и танцовщицы, сраженные пси-приказом, застыли на месте, а затем, спустя секунду, обрушились на пол — на колени, послушно скрестив за спиной запястья и уронив головы.

Джулиан, как и любой демиург, властелин миллионов агнатских душ, прекрасно разбирался в подобных командах. «Тадмор» означало покорность. Агнатки были не просто рабынями тела. Они были рабынями своего мозга, изнасилованного наукой. Их разум, память, рефлексы оказались прошиты особой программой, превращавшей девушек в подобие механических резиновых кукол, абсолютно послушных своему господину. При слове «Тадмор» они опускались на колени и складывали руки за спину. В такой позиции, если хозяин не разрешал им подняться, они могли находиться сутки, недели и месяцы — до смерти от голода или жажды, не в силах подняться, даже если пища или вода стояли всего лишь в полуметре. Их кандалами служил собственный разум.

Пси-приказы исчислялись миллионами отдельных команд и комбинаций — даже Джулиан при всем своем титаническом возрасте не знал их все.

Высокие груди вздымались, жадно глотая воздух. И, пожалуй, сейчас, когда команда произнесена, это действие оставалось единственным из того, что могли они сделать — дышать, жить, моргать глазами, отвечать на вопросы, ожидать новых команд.

— KalTarrash! — произнес Артели.

Это значило — «спать!». Три девушки мягко опустились на пол. Сознание их погасло. Обнаженные ноги раскинулись в стороны, томные губы на опрокинутых навзничь лицах полураскрылись. Внутри поблёскивали влажные языки. Веки подрагивали — это сознание пыталось вяло сопротивляться принудительному усыплению. Мгновение — и девушки валялись уже бездвижно перед своим властителем и его гостями. Лишенные как воли, так и одежды…

— Хороши, не правда ли? — снова обратился к своему гостю Габриэль. Видимо, внезапное спокойствие Джулиана не прошло для него незамеченным. — Пусть поспят. Им не зачем слышать наши разговоры. Все, что нужно, фиксируется вон там, — он показал рукой на спрятанные в уступах нефритовой стены точки видеокамер. — Приступим?

— Уже, — сказал кто-то за Джулиана. Его губами и его языком, вытолкнув воздух из его легких. — Играем в «стад» или в «холдер»?

— «Дро покер», — ответил Габриэль, прищурился и обнял губами сигару.

— Так просто? — спросил рот Джулиана.

Господин Бруно улыбнулся.

— Разумеется, — прокомментировал он. — У нас ведь тут все по-семейному, как на встрече старых друзей. Впрочем, если смотреть с другой стороны, все не так просто как кажется. Вы слышали о ставках, принятых в нашем клубе?

— «Все или ничего», — сказал рот, видимо, имевший доступ к той информации, которую видели глаза Джулиана. «Все — или ничего» — так было написано в том письме, по которому он прибыл сюда.

— В закрытом покерном клубе для демиургов, — продолжил независимый рот, — играют до конца.

— Верно, — спокойно прокомментировал Геб, — Вы ставите на кон все свое состояние, а я — все свое, о чем мы немедленно подпишем юридическое соглашение. Вот бумаги. Разумеется, игра была бы неинтересной, если бы на кон ставилось все и сразу. Поэтому мы берем в качестве начальной ставки сумму в один триллион кредо — примерная стоимость одного искусственного кластера Корпорации. Игра, таким образом, будет идти «на миры», я бы даже сказал на «вселенные», ибо один кластер может вмещать несколько звезд и планет. Для клуба демиургов, создателей частных вселенных, такая ставка — на созданные ими миры — более чем логична, вы не находите? Далее ставки удваиваются до величины взятого победителем «банка», затем еще раз, затем еще. Как бы там ни было, утром один из нас уйдет отсюда нищим. А другой — немыслимо богатым. Впрочем, каждый из нас уже немыслимо богат, так что… удвоение или утроение состояния вряд ли что-то существенно изменит. Это все адреналин, вечный поиск сильных ощущений, который так мучает всех бессмертных…

— Хорошо, — сказал рот Джулиана, а правая рука, — та, что без ногтя и пламени, послушно пододвинула к себе контракт и широким росчерком подмахнула бумаги, — тогда вот мои условия. Чтобы не терять времени и не затягивать противостояние, предлагаю упростить игру. В колоде пятьдесят две карты, из них четверым игрокам роздано по пять листов. Ставка озвучена. Делаем один круг торговли, затем меняем несколько карт, делаем ставки, вскрываемся. Партия сыграна. Победитель забирает банк. Затем — следующая игра. Подойдет?

— Так быстро? — удивился Артели голосом плохого актера. — Впрочем, если вы настаиваете, то извольте.

От гнева Джулиан начал задыхался. Внешне этого не было видно — он задыхался там, в глубине мозга, однако чувства не обманывали старого демиурга. То, что здесь происходило, выходило за все возможные рамки. Он никогда по-настоящему не играл в покер, не разбирался в комбинациях, а уж слов вроде «дро», «стад» или «холдер» не слышал вообще никогда за миллионы лет — сфера его забот и работы оставалась слишком далека от игровых развлечений, — он не мог ничего подобного даже произносить! Однако камеры над нефритовым уступом все видели ясно. Похоже, Джулиан понял, к чему клонится этот «розыгрыш».

Три дня назад он находился в собственном кластере на одной из своих роскошных планет. Развлекался с собственными секс-агнатками, охотился в лесах на собственных агнатов-гладиаторов.

Какая-то мелкая частная почтовая служба доставила ему приглашение от хапи Бруно. Джулиан рассмеялся, когда прочитал письмо. Бруно был слишком молод, мелок и неизвестен, чтобы на прямую переписываться с такими, как он, столпами Корпорации. Джулиан уже хотел выбросить письмо в мусорный ящик, когда услышал собственные слова: «Отправляемся!» — и слуги бросились исполнять.

Давления на волю не было. Прибор, фиксирующий пси-воздейстсвие тшеди на мозг, молчал. Удивленный Джулиан списал свой неожиданный приказ на игру собственной раздувшейся от безделья скуки, и — отправился сюда. В сопровождении флота и с многочисленной охраной, способной на атомы растереть этот несчастный игровой кластер, если повелителю хоть что-нибудь не понравиться.

Но… по трапу он сошел один, велев закованным в скафандры бойцам свиты оставаться на корабле, а флот отослал домой. Рядом не осталось никого из слуг и защитников. Один, как старый безумный волк, он вошел сюда, в это здание под землей, один зашел в подземелье Геба и вот один сидит напротив троицы заманивших его ублюдков. Как волк? Скорей — как старый баран! Он пригнан сюда на закланье! Кулак сжался сильнее. Огненный палец впился в плоть. Ну что же, посмотрим…

— Итак, господа, первый круг, — сказал тем временем его рот, совершенно независимо от потуг разума, — моя ставка озвучена — триллион кредо. Что далее?

— Принимаю, — ответил Геб.

— Принимаю — сказал Артели.

— Отвечаю, — произнес Эс Си Рукс.

Безымянный раб, все это время согнутый в полупоклоне, разумеется, молчал.

«Кстати о Руксе», — внезапно подумал Джулиан. Из того, что подчинялось самому Джулиану, а не таинственной силе, двигающей его губами и языком, еще оставалась память. И потому память работала не переставая, перебирая тысячи фактов, заполнявших извилины бессмертного демиурга.

Эс Си Рукс. Файл досье предстал перед ним словно на экране:

«Эс Си Рукс, специалист по инициации тшеди-экстрасенсов. По версии «Си-Ай-тшеди-католоджи», лучший специалист Искусственного Мироздания в классе экспериментальной инициации».

Джулиан задрожал — разгадка оказалась довольно простой. Так вот в чем дело! Вы ребятки экспериментируете здесь с пси-волнами, используете тшеди-гипнотезеров для воздействия на мозг игроков? Ладно, ладно, дайте только выбраться… Но почему аппарат-то молчит? Сломался или чем-то заглушают?

— Поднимем? — снова спросил его «рот».

— Легко! — вскричал Геб, как будто в азарте.

— Два триллиона? — уточнил рот.

— Отвечаю!

— Еще ставка?

— Еще три триллиона?!

— Ну, если вам не слабо…

— Принято!

— Принято!

— Принято!

Все трое кивнули. Джулиан в это время попытался унять свои взбесившиеся язык и губы, а когда не получилось, то хотя бы подавить дыхание — не дышать, но не тут то было. Слова вылетали сами.

— Удваиваю! — услышал он собственный голос еще раз.

— Не по правилам.

— А кто возражает?.. Вы?

— Я нет, — мотнул головою Габриэль. — Если никто не против, то удвоение принимаем.

Никто против не был.

— Удваиваю сам! — воскликнул тогда Геб.

— Пас, — сказал шеф Артели.

— Пас, — подтвердил Эс Си Рукс.

Теперь их осталось двое. И шесть триллионов кредо, судьба которых висела на комбинации пяти карт. Целых шесть искусственных вселенных, огромных миров…

— Вскрываемся!

Ловким движением, не привычным для его сильных, но совершенно не приспособленных к труду, а уж тем более к фокусам рук, Джулиан развернул на столе палитру цветастых листов.

И вздрогнул. За все время игры он мимоходом бросал взгляды на свои карты, однако плохо разбираясь в комбинациях покера, воспринять их достоинство с мимолетного взгляда не успевал — уж слишком поглощало все его внимание бешеная словесная скачка на повышение ставок!

Но сейчас, даже полный профан, он понял, что только что совершилось.

Перед ним был «вил» — простейшая комбинация из низких карт, разобраться в которой был в состоянии даже он.

Двойка, пятерка, тройка, четверка, туз.

На столе было разложено его сокрушительное фиаско.

Ухмыляясь, Геб развернул свои карты. Комбинация также была не из лучших. Всего лишь «пайр», то есть пара:

Две девятки, туз, валет и четверка.

И все же — результат для всех был очевиден. Великий Джулиан Ши проиграл…

* * *

Четыре часа спустя демиург Нуль-Корпорации, создатель кластера Тайра, состоящего из десятка искусственных звезд и сотни планет, один из богатейших акционеров Искусственного Мироздания, а также глава правительства Нулевого Синтеза в отставке по имени Джулиан Эдмунд Ши, медленно поднялся из-за стола.

Богатейшим, впрочем, он уже не был. Все, что оставалось сейчас в его собственности, висело на нем самом — дорогой костюм за двенадцать талантов, часы за пятьдесят талантов, мокасины за сорок тысяч душ, и старинный бластер пистолетного типа с рукоятью стоимостью душ двадцать. Дороговизна часов объяснялась как количеством украшавших их бриллиантов, так и древностью — Джулиан хвастался иногда, что с несколькими реставрациями и заменой частей на точные копии из божественного металла часы ведут свой рабочий путь едва не с Древней Земли… Пистолет, пистолет… «Ведь я вооружен, — вдруг подумал Джулиан, — Более того, я был вооружен все время пока шла игра!» Эта мысль почему-то сильно его смущала…

Усиленная работа мозга, как видно, отразилась на его лице. Настолько, что Габриэль, взглянув на удрученное лицо его превосходительства бывшего главы правительства, игриво рассмеялся. Смех был радужным, искристым как у ребенка.

— Да не печальтесь вы так! — воскликнул он, как будто читая мысли ободранного им мультитриллионера. — Вы же демиург, бывший глава правительства, ваше имя известно каждому школьнику агнату. Вернете вы свои деньги!

— И раньше, чем вы думаете, — злобно проскрипел Джулиан, ворочая губами как многокилограммовыми бревнами, поскольку взбунтовавшийся рот и язык все еще слушались его плохо. — Я не вполне понимаю, что тут произошло, но прекрасно осознаю, что по собственной воле на такие ставки я играть с вами не стал бы! Это подлог.

Рот слушался плохо, но все же слушался. Как только был пройден последний круг последней игры, давление на его разум ослабло. Джулиан чувствовал это. Он снова мог быть собой!

— Да что вы? — отозвался на его фразу Габриэль. — Вы же сами играли на повышение, Джулиан. Вон, все записано на камеру. К тому же есть свидетели. К чему эти ссоры?

— И вы хотите сказать, что на меня не оказывалось воздействие? Да у вас тут, я уверен, весь кластер кишит тшеди-экстрасенсами! Я был главой правительства, надеюсь, вы не забыли это! И я отлично помню доклады сотрудников ССБ о том, что творится в некоторых частных кластерах демиургов! А этот… этот ваш Эс Си Рукс. Вы хотите сказать, он тут просто так! Да от него несет присутствием тшеди за километр!

— У вас на поясе аппарат, сударь, — как ни в чем не бывало, парировал Геб. — Помните? В своем пригласительном письме я специально просил вас его привезти. Аппарат исправен и должен фиксировать воздействие пси-волн. Можете проверить, заказать экспертизу, но лучше — поверьте мне на слово, ибо я знаю, о чем говорю. Никакого псивоздействия не было. Волны не зафиксированы, потому что их нет. Это факт!

И он показал пальцем на маленькую коробочку, закрепленную на поясе бывшего акционера. Нервно подергивая губой, Джулиан сорвал короб с пояса. Постучал ногтем по скрытым тугим клавишам интерфейса, осмотрел миниэкран. По всему выходило, что Геб прав — машинка работала как часы — исправно. Значит — пси-волн во время действия игры действительно не зафиксировано. Ни гипноза, ни иллюзий, ничего. Но каким образом тогда возможно то, что совершилось?

Удвоивший свое состояние акционер Нуль-Корпорации Габриэль Елисей Бруно тем временем встал и прошелся меж спящих обнаженных агнаток, которые все это время так и валялись на полу в бесстыжих позах.

— Тшеди у меня есть, я не спорю, — заявил он Джулиану совершенно спокойным тоном, — и хапи Рукс здесь, разумеется, не случайно. Он помогает мне в ряде… в ряде личных проектов. Однако к нашей сегодняшней игре господин Рукс не имеет ни малейшего отношения. Не верите? Если хотите, мы можем проверить исправность вашего прибора так сказать на практике. Саймон, будьте любезны, пригласите сюда моих мальчиков.

Рукс щелкнул пальцами и по этому едва слышному, учитывая размеры искусственного грота сигналу, в помещение вбежали двое. Тоже в ошейниках, полуголые и тоже с кольцами в носу.

«Агнаты!» — прорычал про себя Джулиан.

Первый агнат был мальцом лет десяти — хрупким и тонкокостным. Второй выглядел старше, но также — не более чем юнец, возрастом, может, лет пятнадцать. Оба живо подбежали к Габриэлю, семеня ножками точно так же, как за несколько часов до этого делали уснувшие рабыни, и, пав на колени, облобызали Габриэлю обувь. Именно так — облобызали, почистили языками, а не просто прикоснулись к ним кожицей губ. Джулиан скривился и почувствовал, что сейчас его затошнит — он терпеть не мог подобных варварских унижений агнатов. Мальцы тем временем встали и уставились на Джулиана тупыми ничего не выражающими глазами. Взгляды их казались взглядами слепых: зрачки глядели в одну точку, не отрываясь. Точкой было — солнечное сплетение Джулиана Ши.

— Первый, покажи ему! — скомандовал Геб.

Первый из мальцов, что постарше, чуть поднял ручонку. Карты взлетели над столом и завертелись, построились в хоровод. Затем, вместе с картами вверх вспорхнул стол, он оторвался от земли на несколько сантиметров и сделал плавный круг вокруг своей оси — так плавно, что напитки, стоящие на столе почти не покачнулись.

— А теперь второй, — снова попросил Геб, — давай!

«Второй» — десятилетний мальчонка — развел руки в стороны ладонями вверх.

Карты, кружившиеся уже у самого лица отставного властелина вселенной, внезапно исчезли, затем появились вновь. Стали прозрачными, затем снова — плотными, как обычно. А затем незаметно, так резко, что глаз не успевал следить за изменениями, на них стали меняться картинки. Туз сменился дамой, валетом, королем, тройкой, пятеркой.

Огромным усилием Джулиан справился с охватившим его волнением и посмотрел на свою ладонь.

Сорванный с пояса аппарат сейчас выл и стенал, перемигиваясь всеми огнями. Пси-волны наполняли помещение от пола до потолка!

— Я мог бы обыграть вас, Джулиан, с помощью моих мальчиков довольно легко! Первый манипулирует предметами. Второй, как вы поняли, создает иллюзии. Однако это не засчиталось бы мне в качестве официальной победы. Пси-воздействие во время игр запрещено! Контракт, подписанный вами перед началом игры, был бы недействительным. Именно поэтому я и попросил вас взять с собой на игру детектор.

Он ткнул рукой в визжащий на ладони Джулиана прибор.

— Кроме того, — продолжил Габриэль, — моя честность подтверждается видеозаписью и свидетельством двух других игроков. Вы сами приехали на мое приглашение, сами отослали свою охрану и консультантов, сами играли на повышение ставок и сами проиграли, в конце концов! Все честно!

— Но я же чувствовал! — прорычал Джулиан. — Я же чувствовал давление на свой мозг вполне отчетливо. Мой рот говорил совсем не то, что я хотел сказать, мои руки делали то, что я вообще никогда не умел!

— Вот именно! — воскликнул Габриэль. — Вот именно — ваш собственный рот и ваши собственные руки, хапи. Вернее — уже не «хапи», а «сикх». Скажите спасибо им — собственным непослушным органам… Ну достаточно. Выключите камеру!

Артели дал знак одному из слуг, и камеры отключились. Впервые с того момента, как Джулиан Ши вошел в этот зал, все снова стали самими собой. Он мог управлять своим телом, а прочие — не играли дешевый спектакль.

Габриэль осклабился. Артели нервно теребил карман дорогого хитона. Эс Си Рукс отвлеченно наблюдал за золотыми рыбками, что плескались в искусственном ручейке. Искусственные клоны-экстрасенсы по-прежнему сверлили солнечное сплетение Джулиана мертвыми взглядами. Спящие голые агнатки по-прежнему валялись на земле. Раб над столиком по-прежнему оставался согнут в полупоклоне. Воздух над беседкой застыл, словно превратившись в густой кисель.

— Признайтесь, Джулиан, вы проиграли, — заявил Габриэль, совсем другим тоном, нежели тот, который он использовал последние четыре часа. Голос его стал груб, невежлив. Он общался с Джулианом теперь как палач общается с жертвой — как будто бы с мертвецом. — Того, что мы записали на камеру, того что зафиксировал ваш прибор вполне хватит для доказательства моей невиновности. Все остальное — бред. Вы стали нищим, мой старший, великий друг. Вы, бывший наместник Искусственного Мироздания, теперь ничто, просто прах!

— И вы думаете, вам это сойдет с рук? — Джулиан оскалился, как раненый тигр. — Как только я выйду отсюда, мне будут не нужны ни доказательства вашей виновности, ни показания моего прибора. Это какой-то фокус. Неужели вы действительно решили, что, придумав эту глупую шутку с неработающим детектором, сможете уничтожить меня. МЕНЯ! Джулиана Эдмунда Ши! Архонта, экс-главу правительства Корпорации?! Да я сотру вас в порошок без всяких доказательств. Моих связей, преданности и могущества моих друзей мне хватит, чтобы покончить с вами, милостивый государь! Вы зарвались, Габриэль, вы просто зарвались!

В ответ Геб скромно пожал плечами.

— В вашем воодушевляющем монологе… сикх, есть один момент, который я нахожу очень существенным для дальнейшего развития ситуации. Знаете какой? Вы сказали — «как только вы выйдете отсюда!». А вот выйдете ли вы? Я прекрасно осознаю ваши возможности бывшего главы правительства, и, поверьте, на одно лишь отсутствие доказательств я ставку не делал! Выход там, мой дорогой гость. Ну?! Выходите!

— Только после вас!!!

Величественным, но резким жестом, Джулиан выбросил левую руку вверх!

Самыми опасными ему представлялись, конечно, тшеди.

«Первый» рухнул первым — сраженный потоком пламени, вырвавшимся из руки! Жар был столь сильным, что «первый» даже не загорелся — он просто обратился в прах, в тлеющий уголь, едва напоминающий своей формой человеческую фигуру. В гроте мгновенно стало ужасно жарко. Поверхность ручья, которой бешеный поток ревущих огненных языков коснулся лишь самым краем, испарился с густым белым паром, обдав стоящих в беседке противников горячей волной.

«Второй» юный тшеди пытался сопротивляться. Реакция его была просто великолепной. Окружающий мир — исчез. Перед глазами Джулиана разверзлась бездна, а ноги — рухнули в пропасть. Из тьмы, поглотившей мир, появилась зубастая пасть — чей-то чудовищный лик, очевидно, его личное, Джулиана, воплощение ночных кошмаров и детских страхов. Но Джулиан рассмеялся — иллюзии его не пугали! Тот, первый тшеди мог быть на самом деле опасен — мог метнуть стол или что-то иное в голову демиурга, мог просто поднять и стукнуть Джулиана о каменный пол. Создание же иллюзий — всего лишь никчемный фокус!

Развернувшись в чреве бездны вокруг собственной оси и просто не глядя на пронзившие его фантомные стрелы, летящие камни, монстров и прочую ерунду, которой оперировал «второй», чтобы напугать Джулиана, бывший глава правительства Нуля просто опалил пространство перед собой потоком всепожирающего огня.

Бездна и лик чудовища — мгновенно исчезли в небытие. Джулиан снова находился передбеседкой в искусственном гроте для закрытых картежных баталий. Вот только беседки уже не было — дымил лишь обугленный остов. Не было и маленького «второго» тшеди — его тело медленно оседало на землю в виде пепла и обратившихся в угли костей.

Мгновением позже, с брызгами и фырканьем, творец экстрасенсов Эс Си Рукс выпрыгнул из воды — по всей видимости, он спасся в ручье от пламени Джулиана. Артели, лишившийся половины лица, с которого свисали теперь пропеченные лохмотья мяса с золотистой корочкой, катался по земле и исступленно кричал от боли. Агнатки, лежащие на полу, а потому не задетые пламенем, как и прежде, валялись, раскинув ноги. Даже близость смерти не могла их пробудить, не могла побороть пси-команду.

И только Габриэль, оказавшийся в момент схватки чуть в стороне от огненной атаки, стоял с невозмутимым видом. На губах его играла презрительная усмешка, в зубах — тлела пожеванная сигара. Похоже, сукин сын был ничуть не испуган! Джулиан уже поднял руку, чтобы спалить его к чертям собачьим вместе с Руксом и спящими агнатками, как вдруг осекся. Тон, в котором Геб обратился к нему, совершенно обескураживал.

— Бластер, мой господин, — сказал организатор безумного покера, — на вашем поясе висит лучевой пистолет. Я всегда восторгался способностями некоторых тшеди к пирокинезу. Но к чему здесь эти игры с огнем? Спалили мне беседку… Моих мальчиков можно было убить, элементарно пристрелив их из бластера, как собственно, и делали предыдущие игроки на вашем месте. Кстати, и «первый» и «второй» уже клонируются, через полчаса они будут воскрешены.

Джулиан медленно опустил глаза вниз. И действительно, ведь все это время с ним его был пистолет! Древняя «правительственная модель, тип 1», поступившая на вооружение задолго до появления моды на наручные эстиметы, в отличие от современной «правительственной модели, тип 2», выпускалась в форме обычного пистолета с рукоятью и стволом, а не в форме элегантной перчатки. Когда-то этот тип пистолета считался лучшим ручным оружием, из когда-либо созданных человечеством. Но суть заключалась в ином — с бластером на поясе любой уличный бомж по уровню смертоносности становился ровней «огненному богу» Джулиану Ши. Заряженный активированный бластер вполне способен заменить его «боевой палец». Конечно, способности Джулиана к пирокинезу уникальны, среди безоружных людей — он просто бог, ангел, дьявол, дух пламени. Однако банальный лучевой пистолет гарантирует почти тот же уровень смертоносности. И что это, в душу мать, значит? То, что Гебу плевать на его способности?!

Джулиан поднял глаза в предвкушении самого страшного. В конце концов, подумал он, ему нужно просто выйти отсюда. Просто выйти и добраться до корабля. А дальше — посмотрим.

Он развернулся, чтобы сделать шаг к выходу, и… никуда не пошел. Развернулись — только корпус и голова. Ноги остались на месте.

Габриэль расцвел наглой рожей.

— Я могу объяснить, почему не работает ваш аппарат для пси-волн, — заявил он, смеясь. — Пси-волны фиксируются, если экстрасенс воздействует на удаленный объект. Один из моих воспитанников научился делать уникальную процедуру — переселять свою матрицу в другого человека. Он не воздействует на вас снаружи, он — внутри вас! Так что в данном случае аппарату просто нечего фиксировать — внешнего воздействия нет. Процедура на самом деле знакома любому жителю Корпорации — это обычный хеб-сед, но с единственным отличием! Когда происходит хеб-сед, аппаратура реинкарнации помещает чужую матрицу в голову свежевыращенного клона, лишенного как личности, так и памяти. А в нашем случае мой раб поселился в вашей голове, оставив вашу личность не тронутой. Отсюда и результат — он контролирует ваше тело, но вы все помните и осознаете. Кстати, когда вы умрете, разум «наездника» благополучно вернется в собственное горбатое тело. Всего лишь.

Воздух залило тишиной. Выдержав ужасную паузу, за которую стуки сердца долбились об его ребра разрушительным чугунным тараном, Джулиан Ши захрипел.

— Вы убьете меня? — сквозь разливающийся по членам ужас спросил он.

— Ну что вы, — махнул рукой Габриэль, — какая банальность! Разумеется, ни я, никто из моих слуг вас и пальцем не тронет! Это вы тут устроили огненный бал… Нет, я вас не убью. Я даже не буду видеть, как все это произойдет. Все сами, мой друг, своими руками!.. В соседнем гроте по-прежнему включены камеры и нет никого из моих слуг. Мой горбун стоит там на балконе. Он вам поможет.

Нога Джулиана сделала шаг вперед. Затем еще один, и вот уже все тело быстро засеменило к выходу из грота. Горбун? Шея еще слушалась демиурга, и он отчаянно завертел головой. В окружавшем пейзаже чего-то не хватало. Вот лежащие навзничь агнатки, вот из воды выкарабкивается мокрый, как гусь, Эс Си Рукс. Артели — затих, возможно, издох и уже хебседируется где-то… Габриэль — ухмыляется, тшеди — «первый» и «второй» — мертвы. А где же слуга, тот, «четвертый», согнутый в полупоклоне все время, пока они играли? Его не было здесь. Где горбун?!

Он ждал его на балконе.

Ноги вынесли Джулиана из игрового зала через массивную каменную арку — в первый нефритовый грот, через который он вошел в клуб несколькими часами раньше. Ноги остановились. Камеры висели тут повсюду — под потолком, на стенах. На высоком балконе, куда не доставал их немигающий, беззвучно записывающий все происходящее взгляд, стоит одинокий горбун, скрюченный в полупоклоне ничтожный раб. Властелин, поселившийся в его мозге. Глаза агната оставались закрыты — и, правда, зачем они ему? Ведь он смотрит глазами захваченного им тела!

— Как и во всех казино, — услышал он чьи-то слова прямо внутри своего мозга, — в «Клубе демиургов», в стенах которого вы только что проиграли свое состояние и жизнь, работает поле угнетения. Это поле подавляет энергетическую систему некоторых электронных устройств. Однако наше поле — особое. Оно подавляет электронные системы выборочно. Ваш бластер, в частности, находится в рабочем состоянии. Давайте возьмем его в руки.

Джулиан нервно облизнул внезапно ставшие очень сухими губы.

Независимо от мозга, рука потянулась к поясу и достала оружие.

— В гроте не работают приборы, связывающие вас с глобальной Сетью, — продолжил внутренний голос, — в том числе нейрошунты, хранящие вашу матрицу на случай случайной смерти. Здесь, господин, вы отрезаны от системы хеб-седа. И если умрете, эта смерть будет навсегда. Создание подобных систем подавления разрешено законом, ведь это частный кластер. К нам в гости приезжают разные люди, многие из них тшеди, с разными способностями. Пирокинез, поверьте, не самый опасный из них. И вы не первый, если вас это успокоит. Наши гости — игроки, игроки иногда проигрывают. Участь проигравших печальна…

Большой палец бывшего главы правительства коснулся предохранителя. С легким щелчком, тот сдвинулся вниз. Тонко пискнув, «правительственная модель» мигнула детекторами заряда — пистолет изготовился к стрельбе.

Джулиан тихо заплакал.

Кажется, будучи бессмертным, он должен был панически бояться смерти, но почему-то давно ее не боялся. Плакал Джулиан не из страха, а от досады. Миллионы лет не могли закончиться настолько банально и глупо. Настолько… бессмысленно ради всего лишь мошенничества, ради презренных денег.

Холодный ствол бластера коснулся его виска.

Слезы потекли по щекам ручьем. Плечи грозного демиурга задрожали как у обиженной девушки. Наверное, те, кто будет потом просматривать записи камер, и вправду решат, что он сошел с ума, проиграв все свое состояние…

Палец коснулся спускового крючка.

Сквозь щемящее чувство досады, сквозь осознание собственной глупости, сквозь ненависть к Бруно и обиду на дуру-судьбу глаза Джулиана уперлись в самое первое, что он увидел, войдя в этот грот.

«Габриэль Елисей Бруно», — горела надпись над входом.

Имя убийцы сверкало, искрилось и отражалось в глазах его жертвы.

Ослепительно яркий луч лизнул вспотевший висок павшего демиурга и… тут же вырвался тонкой ниткой с другой стороны головы.

Имя убийцы стало последним, что увидел великий Джулиан Ши в своей долгой и, как ему казалось, бессмертной жизни.

Квитирование 12 Йенг говорит

Искусственное Мироздание. Возврат.

Кластер Седан. Особый Центр ССБ

Агнатка пожала плечами.

— Понятно, — сказала она, поставив кружку с чаем на стол, — но от чего вы решили, что именно Габриэль Бруно является моим Заказчиком?

Йенг усмехнулся.

— Нить логики тут проста, — ответил он. — Вернитесь на три месяца назад и подумайте сами. Внести ясность в дело могли только три человека — Артели, Рукс и вы сами. Но Артели ничего не знает, кроме того, что получил деньги за создание некоего странного клона по переданной ему матрице. Рукс пал от вашей руки на яхте «Москит» и хотя он наверняка воскрешен, — мы понятия не имеем, где можно его найти. А вы — сбежали. Все! Три нити обрублены, свидетелей не осталось. Тогда мы стали просто вычислять всех лиц, кто мог бы иметь мотив для убийства господа Сэта. К сожалению, к числу субъектов, готовых на все, чтобы заполучить Галерею Сандара, можно отнести почти всех более-менее старых акционеров Нулевого Синтеза — что-то около пяти-семи миллионов индивидов. Просчитать их всех конечно же было невозможно.

Тогда, — продолжил Йенг, — я решил подойти с несколько другой стороны. Конкретно — изучить контакты Рукса за последние несколько месяцев. Но и тут мы зашли в тупик. С большинством своих заказчиков Рукс лично не встречался, а общался с ними через Информационную Сеть. Через Сеть Рукс принимал заказы, через Сеть он получал за них деньги… Существовало всего несколько человек, с которыми Рукс умудрился встретиться лично. Среди них был и пресловутый Габриэль Бруно. Собственно, личное общение Габриэля с Руксом ничего не доказывало, скорее наоборот. Поскольку большинство настоящих заказов согласовывалось Саймоном через Сеть, можно было допустить, что Саймон и Габриэль встретились друг с другом не по делу, а по каким-то иным причинам, например, по дружбе. Тем не менее тень подозрения на мистера Бруно пала. Эта «тень» подкреплялась еще одним соображением. Задолго до инцидента в школе Артели Габриэль Бруно уже был замечен ССБ в выращивании особого рода тшеди и в нескольких странных махинациях в сфере игрового бизнеса.

— Даже так? — удивилась Катрина.

— Даже так, — подтвердил следователь. — Подробности я с вашего позволения упущу. Коротко могу сказать одно: мысль о возможной причастности Габриэля к делу о сбежавшей секс-агнатке сразу запала мне в душу, поскольку за этим субъектом я уже давно и пристально наблюдал.

Катрина хмыкнула, длинным пальцем растерла на столе несуществующую пылинку.

— Я очень уважаю человеческую интуицию, — заметила она после этого, — но мне кажется, что одних подозрений в таких делах маловато. Обобщая, можно сказать следующее: вы и понятия не имеете, кто является Заказчиком на самом деле. Есть некий акционер по имени Габриэль Бруно, «очень плохой» по определению, поскольку он (опять же — вероятно) замешан в других подозрительных делах. И поскольку он априори представляет собой зло, вы подозреваете его бездоказательно. Я права?

Смуглое лицо Йенга стало похоже на восковую маску.

— Не совсем, сударыня, — ответил он.

— И где же загвоздка?

— В опыте, — пояснил Йенг. — У вас его нет, а у меня — можно черпать лопатой, простите за неудачное сравнение. Дело тут не просто в интуиции. Как человек, раскрывший множество сложных махинаций в сфере безопасности Корпорации, хочу вам сообщить банальную истину: большинство удачных разоблачений начинается с интуитивных подозрений. Практически не существует серьезных, продуманных преступлений, которые можно раскрыть, идя по следам. Я говорю вам это как нукер с более чем четырехсотлетним стажем. Почти всегда, когда мы в конечном итоге берем преступника, мы начинаем не с улик и доказательств, а с бездоказательных теорий и допущений, с анализа возможных мотивов подозреваемых лиц… Ошибаемся, конечно, случается. Но без этого нельзя. Иногда ошибаемся, но чаще — побеждаем. Вы понимаете?

Он снова подлил ей чаю.

— Моя убежденность в причастности господина Бруно основана не только на подозрениях в совершении им других нарушений. Могу заявить, что в некотором смысле Габриэль — это одно из проклятий Корпорации. Древнее имя Габриэля Елисея Бруно звучит как Геб, что тоже — аббревиатура. И ваше определение его как носителя «априорного» зла — весьма точная характеристика.

— Вы серьезно? — фыркнула Кэти.

— Серьезней не бывает! Даже в правительстве Корпорации не имеют понятия об истинном возрасте Габриэля и его связи с очередным в этой истории давно умершим божеством. Только в ССБ такие вещи известны наверняка. Габриэль — это Геб. Пятьсот тысячелетий назад, то есть относительно недавно, если речь идет о возрасте акционера, тайком от общественности Господь Геб возрожден после Упокоения.

— Еще один Бог? — грустно усмехнулась Катрина.

— Еще один, — согласился Йенг. — Но вы ведь осознаете, что божественные эпитеты, традиционно применяемые к некоторым наиболее старым акционерам Корпорации Нулевого Синтеза, совершенно лишены того мистического содержания, которое вкладывали в подобные слова наши предки? Божественность древнейших акционеров — это дефиниция их могущества, а вовсе не признание за ними сверхъестественного статуса настоящего Божества. Великий Ан-Нубис, как известно, был христианским римлянином-византийцем и носил крест, что, впрочем, совсем не помешало ему назваться Богом перед своими созданиями самолично. Кстати, со всей убежденностью могу сказать, что древние Божества, имена которых присвоены ровесникам Учредителя и ему самому, если они, эти божества, когда-то реально существовали, на самом деле не могли даже сравниться по мощи с величайшими из современных акционеров-богов!

— Да бросьте! — мотнула головой Кэти, пытаясь воскресить в памяти некоторые, встречавшиеся ей во время блужданий по Сети религиозные тексты. — Если не ошибаюсь, определение Бога — это «вечность», «всезнание» и «всемогущество», три знаменитых «В». Кто из ваших хваленых акционеров Нуля может похвастать подобным?

— А кто не может? — парировал Йенг. — По сути каждый из них фактически вечен, фактически всемогущ и обладает фактическим всезнанием. На практике это означает, что благодаря хеб-седу демиурга-акционера невозможно убить, демиург-акционер способен творить миры по своему усмотрению и в пределах сотворенного им мира, населенного агнатами, способен властвовать совершенно бесконтрольно. Что же касается всезнания… Возможности акционеров по доступу к Сети огромны. В отличие от обычных когнатов, творцы собственных миров могут узнать почти все, для них закрыты только файлы Учредителя да некоторые частные информационные галереи других акционеров, подобные Библиотеке Сандара. В Сети нет ограничений для владельцев акций Корпорации!

— И все же их мощь не абсолютна, — возразила Катрина. — Вот, например, вы утверждаете, что боги-акционеры бессмертны. Однако совсем недавно я лично видела смерть старейшего из них, Эливинера. Вы говорите, что боги-акционеры всезнающи. Однако смерть Эливинера была продиктована как раз тягой некоего акционера к запретным знаниям, разве нет? И, наконец, вы утверждаете, что боги-акционеры всемогущи. Но и это ерунда! Я говорила с Эливинером и знаю, что даже обладатель собственного закрытого мира, огромного состояния и миллиарда лет жизни существовал в вечном страхе перед нападениями на свой кластер. Для всемогущего божества страх неприемлем, согласитесь.

— Ну что же, — вздохнул тогда Йенг, — попробую убедить вас по-другому. Три знаменитых «В» Бога, о которых вы упомянули, в той или иной степени применимы только к одному существу, не так ли? К АБСОЛЮТНОМУ БОЖЕСТВУ! А существование двух или более абсолютных божеств невозможно по определению, акционеров же в Корпорации на данный момент при 10 в 1.000.000.000.000.000 степени кластеров существует не более миллиарда человек, то есть ничтожно мало по сравнению с остальным населением Корпорации, но все же больше, чем один. Верно? К тому же из названного миллиарда на звание Божества претендуют не более десятка оставшихся в живых спутников Ан-Нубиса, то есть наиболее старые из акционеров, ровесников Учредителя, уроженцев Древней Земли, видевших само Сотворение Искусственного Мироздания. Демиург Рукс, например, Божеством не считается и божественного имени не имеет. Демиург Бруно, напротив, считается божеством и зовется Гебом… Таким образом, мы приходим к достаточно простой схеме: Абсолютное Божество, обладающее тремя «В» в полной степени, существует в единственном числе, — резюмировал нукер. — Это сам Учредитель Нуля, именуемый нами Богом Смерти Ан-Нубисом, а прочие акционеры — всего лишь его подобия. Можете называть их ангелами, спутниками и слугами Бога, но по мне — они больше походят на безумных и пресыщенных языческих божеств. Злобные, сильные, могучие, но, конечно, не всемогущие, не вечные и не всеблагие. И, разумеется, не всезнающие, а часто — вообще ограниченные и бездушные ублюдки, несмотря на свой возраст. В этом смысле убитый вами Эливинер был уникальным акционером Нуля. Э-э… я бы назвал его… «гуманным», да простит меня Бог. Тот, который Иешуа, разумеется, а не…

— А вы хорошо его знали? — перебила Катрина.

К ее удивлению, Йенг немного смутился.

— Иешуа?

— Нет, Эливинера.

— В отношении обоих, — ответил следователь, — я только знакомился со служебным досье. Оно впечатляет, особенно у второго. Однако даже Сэт-Эливинер по сравнению с Гебом покажется вам ребенком. Если позволите, я расскажу вам, много времени это не займет.

ГОСПОДЬ ГЕБ

(рассказ Йенга)

Габриэль Елисей Бруно родился около пятисот тысячелетий назад в закрытом кластере Пелла от одного из богов-акционеров и клонированной секс-агнатки. Изначально Геб представлял собой совершенно непримечательного молодого человека, унаследовавшего от отца (кстати, вскоре умершего последней смертью) только хорошую внешность, умственные способности и отменное здоровье. Из состояния предка ему не досталось ничего, но бессмертный папаша, скончавшийся всего триста тысяч лет спустя после рождения отпрыска, то есть очень скоропостижно, устроил сынка на правительственную службу в Департамент геноцида. Последнее обстоятельство встречается довольно редко, обычно боги-акционеры не проявляют заботы о своих детях и оставляют их в качестве агнатов при себе в частных кластерах.

Между прочим, по одной из версий, муссировавшихся некогда в штабе ССБ, выходило, что отец Гэбриэля — это сам Учредитель, бог Смерти Ан-Нубис, скрывавшийся в то время под личиной молодого акционера.

На тот момент я не знал, правда ли это. Я ведь инспектор ССБ, а не провидец. Но версия звучала и казалась вполне вероятной. Известно ведь, что свою вечность Творец мироздания коротает преимущественно под чужим именем. Претворяясь то малоизвестным акционером, то преуспевающим когнатом. Лишним фактом, подтверждающим эту версию, являлось и то, что отец Габриэля скончался почти сразу после его рождения, очень рано для акционера. Объяснений этому могло быть два. Первое — его психика вследствие индивидуальных особенностей оказалась слишком слаба для бессмертия, второе — это и был сам Учредитель. Ему надоело жить в данной конкретной личности, он убил себя и воскрес в каком-то другом теле.

Но вернемся к Габриэлю.

После его устройства на правительственную службу все пошло по накатанному. Обычная история преуспевающего карьериста, которому помогает простейшее обстоятельство — собственные способности и трудолюбие. После окончания спецкурсов Кадрового Департамента выяснилось, что Габриэль — тшеди, причем отменного уровня. А для сильных тшеди-экстрасенсов, как вам известно, в Нуле открываются захватывающие перспективы.

Отработав на Нуль-Синтез несколько предписанных контрактом десятков тысячелетий, Габриэль становится акционером и выходит на пенсию. Далее — также стандартно. Он копит деньги, делает удачные вложения, обрастает акциями Корпорации. На удивление прочих, более старых демиургов-акционеров, Габриэль оказался очень целеустремленным, вдумчивым и осторожным волчонком. И на сегодняшний день, как я уже упоминал, является одним из наиболее богатых существ Искусственного Мироздания.

Только спустя несколько тысячелетий мы поняли, что имеем дело вовсе не с юным удачливым акционером, а именно с воскрешенным Господом Гебом — одним из сподвижников Ан-Нубиса, существом столь же древним как Сэт-Эливинер, как вы и… бог мести Гор. Разумеется, это всего лишь гипотеза, теория, она до сих пор не имеет твердых доказательств, однако наши эксперты по «божествам» древности утверждают, что этим гипотезам стоит доверять. Мы опираемся на множество косвенных признаков, таких, например, как особенности личностного психотипа, манеры речи, привязанности к общим знакомым и старым контактам, поведения, мимики, множества различных совпадений в других областях, а также склонности Габриэля к некой старинной символике, присущей древнему, давно успокоенному господу Гебу…

Конкретно замешан он вот в чем. В недавно открывшихся казино его частного кластера Роза, который вам вскоре придется посетить, по очереди проиграли свое состояние, а потом застрелились несколько известнейших акционеров. Явных доказательств причастности Габриэля к этим убийствам и нет, но… есть элементарная логика!

Мы полагаем, что на Габриэля работает несколько Других, подобных вам сверхтшеди, способных на сознательное перемещение своей матрицы разума в головы других людей. Вероятнее всего — это дети, мальчики и юноши от семи до девятнадцати лет. Более старших он попросту убивает. Геб старается изображать из себя полового извращенца, причем иногда — весьма схоже. Однако на самом деле психически он вполне здоров. Слухи о его предосудительной ориентации — это только причина повсюду таскать с собой супертелохранителей, на вид — постельных мальчиков-агнатов, а на самом деле — ужасающих тшеди, пожалуй, самых страшных в Искусственном Мироздании.

В казино, как я понимаю, происходит следующее. Один из его мальчиков-тшеди заранее переносит свою матрицу сознания в мозг «носителю» — богачу-акционеру, избранному Гебом в качестве жертвы. Это что-то вроде хеб-седа, вот только разум «наездника» пробуждается не в теле свежевыращенного клона без памяти и личности, а в тело полноценного разумного человека. Происходит классическая реинкарнация, переселение душ, но без специальной аппаратуры, без компьютеров и без машин! Разум тшеди перемещается в голову к жертве и, таким образом, приборы не фиксируют внешнего пси-воздействия на мозг жертвы.

Затем Геб приступает к игре. Жертва играет, причем обычно сама настаивает на высоких ставках. Проигрывает, затем выходит из зала, по собственной воле отключается от системы хеб-седа и простреливает себе голову из пистолета. Схема — проста до гениальности! Геб получает денежки и — не получает проблем. Ни с мщением ободранных до нитки «носителей», ни с полицией — ведь доказать ничего не возможно! Он специально фиксирует эти «игры» на видеокамеры. Разум тшеди-наездника после смерти носителя переносится обратно в тело дрессированного мальчонки. Идеальное преступление!

— А что же происходит с памятью и разумом самого носителя? — прервав монолог собеседника, спросила Катрина.

— Раз хеб-сед отключен, при выстреле в голову мозг разрушается, и личность гибнет, — спокойно ответил Йенг. — Жертва умирает последней смертью, без шанса на возрождение.

— Но это же… настоящее убийство!

— Именно, сударыня. Мы давно привыкли, что живем в мире без смерти. Каждый умерший воскрешается в палатах хеб-седа. Все убитые вами на Буцефал-Шестимирье, кроме «стертого» Эливинера, будут возрождены. Рукс, убитый вами на «Моските», также оживет, если уже не ожил. И только в случае с казино Габриэля воскрешения жертв не произойдет. Лучшие люди, прославленные и древнейшие из жителей Искусственного Мироздания, умирают в кластере Геба окончательно и навсегда. Я бы назвал это «Убийством» с заглавной буквы. Последней и истинной смертью для вечного бессмертного существа! Вы понимаете теперь, в чем состоит опасность Габриэля для нашего привыкшего к хеб-седу общества? Геб — единственный за последние тысячелетия подлинный убийца!

Йенг развел руками.

— К сожалению, — продолжил кривоногий следователь, — у нас нет серьезных доказательств, свидетельствующих о причастности Геба как к делу о пробуждении бога Гора, так и к делу о самоубийствах богов-акционеров в его казино, кроме самой логики событий. А одной только логики для закона явно не достаточно.

Он поставил пустую чайную чашку на стол.

— Но у логики есть одна потрясающая особенность, — продолжил Йенг, скрестив руки на колене. — Логика не всегда основана на фактах. Иногда, она эти факты порождает самостоятельно!.. Вот подумайте, мы не знаем точно, что Габриэль и Заказчик агнатки Катрины — одно и то же лицо. Но что знает сам «Заказчик»? Еще меньше, чем мы!..

Заказчику известно, что ССБ идет по его следу… Заказчику известно, что Правительство Корпорации весьма насторожено постоянными сообщениями о гибели бессмертных акционеров в его игровом кластере… Заказчику известно, что его план — с убийством Эливинера и похищением Галереи Сандара — вполне удался. Эливинер мертв, Галерея скачана, сам кластер разрушен. Но знает ли он, что случилось с созданным им «орудием преступления»? С секс-агнаткой Катриной, несущей под черепом матрицу бога Гора?.. Нет!

В момент, когда взорвалась вселенная Эливинера, когда взрывная волна накрыла кольцо Галереи, в которой вы находились, в кластере уже не осталось наблюдателей. А значит Геб не может быть уверен ни в чем!.. И что он сделает, если вдруг обнаружит вас живой и здоровой? Задающей вопросы, ищущей его в собственных частных доменах? Привлекающей к нему внимание ССБ?

Вспомните подробности, кластер Буцефал погиб второго дня месяца тот. Смертоносное излучение помчалось от взорвавшихся звезд. От момента первого взрыва до уничтожении кольца Галереи и Катрины Беты, находившейся в ней, должно пройти всего две с половиной минуты. Могла ли агнатка Катрина успеть скрыться из кластера за это время?.. Логика говорит — не могла, так как ближайший портал находился от входа в Галерею слишком далеко… Но гипотетический Заказчик не был там в эти две с половиной минуты. И не может быть уверен, что беглянка Катрина не вызвала к себе какой-нибудь системный корабль из тех, что болтались на месте орбиты сгинувшего Табу. Что он не смогла разобраться в системе космических координат для бегства, не смогла открыть портал в безопасный кластер с помощью такого корабля и просто не смогла выжить. Особенно — учитывая ее способности сверхтшеди. А уж если она смогла сбежать с Буцефала, то перед ней разворачиваются грандиозные перспективы. Катрина Бета — это пси-оператор с уникальной способностью воздействовать на компьютеры. И теоретически, вернее — очень теоретически, если бы вы были знакомы с принципами нашей финансовой системы, вы могли бы залезть в любой уличный комп на одной из союзных планет, зарегистрироваться в качестве свободной когнатки под другим именем, открыть на свое имя счет и перевести на него деньги как опытный хакер. Я понимаю, что практически это не возможно, ибо кроме способностей воздействовать на компы нужно еще и иметь хоть малейшее представление об особенностях нашей регистрационной и банковской систем, но… кто может быть в этом уверен на все сто процентов? Во всяком случае — не Заказчик.

А теперь представьте, — Йенг возбужденно потряс руками, — мы знаем, где сейчас находится хапи Габриэль Бруно. Эти сведения — не секрет. Игровой кластер Роза, его постоянная и бессменная резиденция. Следовательно, как компьютерный взломщик его местонахождение может знать и Катрина… Мы высадим вас прямо у него перед носом, понимаете?! Мы высадим вас с банковской карточкой, подложной, разумеется, но сделанной достаточно хорошо, чтобы местные охранники не обнаружили вас раньше нескольких дней, а то и недель. Мы высадим вас живую, здоровую, сильную, безоружную, но с некоторым количеством денег и информации. Также — изобразим со своей стороны ваш вялый поиск по всем кластерам Корпорации. Допустим, объявим вас в розыск вместе с Артели и Эс Си Руксом. Если Заказчик — Габриэль, что он станет делать? Он клюнет. Не может не клюнуть!

Катрина шумно выдохнула — она уже всё поняла.

— Полагаю, ваш мультимиллиардер просто пришьет меня где-нибудь в подворотне, — произнесла она грустно.

— Господа Гора? — инспектор фыркнул. — Вы конечно же не читали отчет о своих физических возможностях, но поверьте, ДНК этого ужасающего божества Корпорации подразумевает под собой не только талант экстрасенса. Ваши мускулы налиты силой, а кости по своей крепости могут сравниться с броней космических экзоскелетов. Выносливость — почти абсолютная. Вы можете пробежать без воздуха десяток километров! Люди вам не соперники.

— Странно, но когда охранники в Высшей школе Артели лупили меня ногами, я этого не чувствовала.

— Как и способности тшеди, физический потенциал клона требует инициации. Специалисты из ССБ, конечно, не так опытны в этом деле, как Саймон Рукс, но, полагаю, мы справимся.

Он снова порылся в кейсе и бросил на стол маленький пластиковый пакет. Если бы на этот раз в комнате каким-то безумным чудом появился шеф Артели, он бы тоже вскрикнул от внезапного узнавания.

На столе лежала тонкая химическая пластинка.

— Если мы договорились, сикха, — пояснил Йенг, — прижмите это к шее, и через двенадцать часов вещество впитается в вашу плоть. Еще через шесть часов кости затвердеют, а мышцы приобретут крепость стали. Вы сможете жонглировать тоннами железа, сжимать ладонью броню скафандров так, чтобы металл «протекал» у вас меж пальцев. Как и положено истинному господу Гору, вы станете почти божеством!

Почти божеством…

Внезапно Катрина вздрогнула от страшной догадки.

— А если… а если ваш Габриэль и есть сам Творец вселенной, сам Учредитель Корпорации? Бог Смерти, скрывающийся под тайной личиной? Вы говорили, что такой вариант возможен.

Йенг посмотрел на нее и сдержанно рассмеялся.

— Ну, — сказал он, — такой вариант возможен. Однако есть единственный способ выяснить это наверняка… Нужно его взять!

— Да вы с ума сошли! Взять? Самого Творца? Это же просто безумие!

— Ну что вы, сикха, нисколько. Во-первых, это наша работа, наш долг, возложенный на ССБ им самим. Так на что ему обижаться? А во-вторых, в прошедший миллиард лет подобные разоблачения Творца Мироздания в чужом обличье случались неоднократно. И более того, я даже знаю человека, который однажды проделал с учредителем Корпорации подобный финт — а именно выследил, поймал и раскрыл личину. Он сидит сейчас прямо передо мной. Еще чаю?

Катрина смутилась.

— Нет, спасибо. Как я понимаю, сикх, вы имеете в виду меня?

— Агнатку Катрину? — выдохнул Йенг. — Да ну, что вы! Я говорю о доисторическом Горе, спящем у вас в голове. О Господе Горе! Да уж… В каком-то смысле ваш Заказчик и нанятый им Саймон Рукс сделали для истории Искусственного Мироздания настоящий подарок. Не так уж часто наших современников навещают древние, упокоенные Учредителем божества.

С лукавой улыбкой на устах Йенг торжественно кивнул.

— И все же у меня есть сомнения в способности противостоять столь богатому и могущественному демиургу, как Габриэль Бруно, в одиночку, — возразила, тем не менее, Кэти. — Вы сказали, что высадите меня у него под носом. Что, прямо в частном игровом кластере?

Йенг рассмеялся.

— Нет, разумеется, — сказал он. — ССБ не имеет доступа к частным кластерам акционеров. Мы высадим вас на Дуате, чтобы не возбуждать лишних подозрений. Вам там легче будет затеряться. Дуат — это современное название столицы Корпорации, известной ранее как Кинополь. На Дуат вы возьмете билет на обычный пассажирский рейс и отправитесь на Розу своим ходом, как турист и потенциальный игрок. На Розе свяжетесь с моим связным, адрес я вам укажу. А там посмотрим. В конце концов, единственное, что нам нужно — произвести сканирование мозга Габриэля. Я сам это сделать не могу — запрещает закон. Однако если это сделает беглая агнатка… Понимаете? Если вам удастся захватить Габриэля, добиться от него признаний пыткой или же вскрыть его мозг путем ментосканирования, то я, опираясь на ваши показания, смогу добиться от Экклесии разрешения на официальное ментосканирование. После чего мы сможем начать нормальное уголовное преследование Божества согласно нормам закона. Вот, собственно, и все. Наш с вами план достаточно прост и реален. А значит — осуществим.

— Конечно, если допустить, что беглая наложница сможет захватить в плен могущественного мультитриллионера, а потом еще и добиться от него признания.

— Бросьте, вы знаете, на что способны. Главное — доберитесь до Розы, а там мой связной окажет вам всю возможную поддержку. Кстати, на Розе находится Эс Си Рукс, а также ваш бывший дрессировщик Артели. У вас есть редкий шанс увидеть всю троицу. С Гебом вы не знакомы, но Рукс и Артели, надеюсь, будут рады такой встрече.

Катрина хмыкнула и посмотрела на свою маленькую ладошку, на тонкие, ухоженные женские пальцы. В сочетании с новенькой перчаткой бластера-эстимета, подумала она, эти пальчики смотрелись бы просто великолепно.

«Не знаю, как Геб или Рукс со шлюховодом Артели, а вот бог Мести Гор будет точно рад встрече, — заключила она, — уж это наверняка».

Искусственное Мироздание. Возврат.

Море. Примерно восемь пятнадцать утра

Бог Гор…

Господь Гордиан Оливиан Рэкс, демиург, экстрасенс, коллекционер. Древний бог из древнего времени.

Катрина смотрела на себя в маленькое зеркальце из сумочки и не находила ничего, что напомнило бы ей это грозное имя (между прочим — мужчину), спрятавшееся где-то за бриллиантами чарующих женских глаз.

Годиан Рэкс, сверхтшеди с уникальными способностями. Полубог, ближайший сподвижник Учредителя, родившийся около миллиарда лет назад и, возможно, лично знававший великого Эливинера Тивари в дни его беспутной молодости.

Ну, хорошо, — решила она, — допустим, это я. Что дает указанное умозаключение? Только то, что с головой еще хуже, чем предполагалось вначале. А кто тогда Катилина, высокий седой кавалерист с палашом на коне? Выдумка? Бред изнасилованного медиками мозга? Очередной комплекс воспоминаний для наложниц?

Нет, матрицы пожилых, могучих и злых рубак-фехтовальщиков не подходят для черепных коробок постельных прислужниц. Девушка огляделась по сторонам. Солнце уже поднялось значительно выше. На набережной по-прежнему было пока немноголюдно, однако по линиям асфальтированных воздушных трасс замелькали летающие, скользящие автомобили. Насколько Катрина помнила из описаний Мерелин, старшей подруги по «школе для шлюх», внутри больших городов существовал запрет на свободные полеты. Летающие машины передвигались по городам планеты-куба по линиям-трассам и только за пределами городской черты, или Агоры, как везде традиционно назывался деловой центр каждого гигантского жилого квартала, они могли активировать гравитационные двигатели.

Ладно, подумала Катрина. Копание в себе и анализ местных технических достижений, судя по всему, стоило отложить на потом. В перспективе задача стояла довольно простая. По заданию Йенга ей нужно найти того, кто все это устроил, и предъявить счет. А там, возможно, после получения новых данных и вопросов станет меньше, если они вообще останутся.

Прежде всего решения ждали банальные бытовые текущие проблемы. Перед тем, как отправляться на бой, ей следовало обеспечить свои тылы. Добраться до места, снять комнату, найти оружие, прощупать обстановку. Да боже мой! С пятьюдесятью тысячами душ в кармане, впервые оказавшись в большом городе в теле роскошной длинноногой и обеспеченной (что важно!) девицы, надо хотя бы познакомиться с местной жизнью. То, что она, вернее кавалерист Катилина, помнил о мире гуннов и Каталаунского поля, однозначно подсказывало ей, что жизнь в родном и, возможно, выдуманном мире была довольно примитивна по сравнению с местными ультратехнологичными реалиями.

Ни небоскребов, ни летающих машин, ни тем более, космических путешествий ее родной мир не видел. Как там говорила ныне мертвая подруга Мерелин? Жизнь в Корпорации сладка? О да! Ее ждут изысканные химические наркотики, и захватывающие мнемофильмы, и умопомрачительные путешествия по фантастическим паркам развлечений, занимающим по полконтинента каждый. И невероятные блюда в экзотических ресторанах, и невероятные зрелища в немыслимых шоу. И кончено же секс, секс, секс…

Впрочем, последний элемент мечтаний в теле человека противоположного пола представлял собой несколько сомнительное развлечение. Или уже нет? Или «пока» нет? Или наоборот «да»?

Красавица помотала головой. После беседы с Йенгом полковник панцирной кавалерии лорд Флавиус Аэциус Катилина стал восприниматься беглой секс-агнаткой кардинально иначе. Теперь девушка была уже совершенно уверена, что она, Катрина Бета 19-725, — это не кавалерист Катилина. И что вообще, она — не «он» в смысле половой принадлежности. Все чаще и чаще Кэт думала о Катилине как о ком-то другом. Все-таки тело — сильная штука, и оставаться шестимесячным мужчиной, находясь в женском теле более полугода, было… очень сложно, тем более, если тело — такое. Роскошное, сильное, натянутое, как струна. Тело пантеры из африканских саванн, тело тигрицы из таежных далей. Кошка — это была она!

Собрав сумочку, бывшая наложница поднялась и только сейчас поняла, что пока она сидела на скамейке и размышляла, диспозиция существенно изменилась. Молодняк, скучавший на дальней скамье, слегка активизировался. Шумно протопав мимо нее (видимо, решимости задирать красивую девицу у сопливых отроков не хватило) и откровенно раздев ее взглядом пяти пар накачанных то ли пойлом, то ли дурью, то ли бессонницей глаз, они остановились через скамейку, напротив любующейся морской далью пары. Любовнички уже закончили тренировку губ и просто сидели, о чем-то шушукаясь… Да, там тоже была девушка, перед которой пятеро бездельников в возрасте полового созревания могли испытывать робость. Но там был и парень, которого можно…

— Развлекаемся? — спросил парня в лоб ближайший из «молодых». — Деньги есть?

— Отвали, — сказал парень спокойно, как будто по-прежнему посматривая вдаль. Но Катрина видела, что спина и руки обреченного на избиение горемыки напряжены. Краем глаза он следил за движениями хулиганов, но ничего не предпринимал. Да и что он мог сделать? Сразу заехать ближайшему в лоб? Пожалуй, это была бы самая верная тактика, хотя она вряд ли бы повлияла на результат.

Почти непроизвольно Катрина прищурилась и сделала что-то внутри своей головы. Что-то естественное, легкое, как порхание ресниц. Мир плавно погрузился в красное. Как и тогда, в Шестимирье, обслуживающие этот мир машины вспыхнули алыми цветами, просвечивая сквозь асфальт, сквозь камень, сквозь небо, посылая ей немыслимо быстрые сигналы, отчеты, рапорты о своей бесконечной и кропотливой работе. На большой глубине, в земной тверди, под набережной работал генератор, производящий электричество для зажигающихся здесь на ночь фонарей. Компьютеры машин, мчащихся по трассам-линиям, приветствовали ее грустно, как бы извиняясь за то, что уезжают куда-то, но в то же время — готовые в любое мгновение прекратить свой бег, презреть на запреты и, наплевав на сидящих внутри хозяев и водителей, примчаться к ее ногам. Над головой, в небе, в космосе заиграли двоичным кодом компьютеры космических кораблей. И даже орбитальные сателлиты, вытянувшись перед Хозяйкой, как юные, вышколенные гардемарины — в струну, отрапортовали, что готовы развернуть могучие жерла своих орудий, нацелив их хоть на город, хоть на самих себя!

Кэти качнулась. Ощущений было слишком много, чувство реальности почти оставило ее мозг. Много! Нужно меньше… Отстав от орбитальных спутников и генераторов под землей она сконцентрировалась на ближнем окружении. Так, хорошо. Что мы видим?

Шунты у пятерых задир и пары, которая выбрана жертвой, оказались вполне обычные. Перед ней на набережной стояло семеро когнатов. Пятеро — действительно представляли примитивный молодняк, в возрасте от четырнадцати до девятнадцати лет, но довольно рослых, а две жертвы являлись полноценными когнатами возрастом… У парня возраст подходил где-то под сто сорок — сто пятьдесят лет, на вид — что-то около тридцати, очень молодой и, видимо, недавно реинкарнировавшийся. Молодец, — прикинула Катрина, — головастый и работящий, если всего в сто пятьдесят сумел накопить на хеб-сед.

А вот девушка оказалась на самом деле юна. Не клон, рождена естественным образом от когнатов-родителей. Возраст — двадцать пять с небольшим. Обычная для этих мест пара, можно сказать — «одного возраста», равная. Молодой, самостоятельный когнат после первой реинкарнации и свободнорожденная девушка до хеб-седа. Сколько их таких здесь? Миллионы? Миллиарды? Ах да — почти восемьсот триллионов…

Удар! Не выслушав до конца ответ своей жертвы, молодой «отрок» с размаху заехал собеседнику ногою в лицо. Тот попробовал уклониться, но сидя, у него ничего не получилось. Нога порхнула мимо переносицы и попала в плечо. И далее — понеслось! Спутница несчастного в ужасе закричала. Буквально в следующую секунду толпа подростков сшибла молодого когната наземь и принялась ожесточенно лупить ногами по корпусу и лицу. Когда девица бросилась к ним разнимать, один, самый горячий, оттолкнул ее грубо, с силой. Девчонка полетела в сторону и, ударившись о скамью, оставила свои попытки и теперь только причитала, валяясь на земле.

Катрина не спеша встала и направилась к дерущимся. Стройные загорелые ноги легко несли ее над землей как статуэтку из пены, как воздушную тень, как листок на ветру. Хрупкие пальцы собрались в маленькие, острые кулачки. Керамические костяшки этих маленьких «кулачков» настолько тверды, что смогли бы проломить бетонную стену. Синтетические мускулы, способные швырнуть в воздух лектику или рвать в клочья сталь, каменными жгутами вздулись под нежной,холеной кожей. Микророботы «скоропеи», излечивающие рваные раны от пуль за несколько секунд, покинули лимфу и сплошным потоком хлынули в ее кровь. Монстр изготовился к бойне. Всего несколько шагов и…

Она сработала молча.

Когнаты. Ничтожества. Слабые кости, слабая мускулатура. Слабое сердце, слабые легкие. Нет выносливости, нет силы. Первый подросток рухнул наземь, даже ничего не поняв. Она проломила ему череп ударом колена с лету. Второго подняла над землей одной рукой и обрушила со всей мощью своей сдавленной ярости на скамью, поперек спины.

Р-раз — и с хрустнувшим позвоночником он рухнул к ее ногам. Еще двоих она схватила за лица, пальцами охватив виски, и, не обращая внимания на удары, которые они наносили ей в лицо своими более длинными, чем у нее, руками, сжала кисти в кулак. Два черепа лопнули под ногтями. Пятый, тот самый, что начал драку, раскрыл в удивлении рот, затем молча, без единого звука, в полнейшем ужасе бросился бежать.

Катрина втянула воздух. На ум пришли прыгающие картинки. Глазго Деморти, высокий «псевдогунн», тоже когнат из школы наложниц, избивавший ее точно так же, как эти пятеро только что ни в чем не повинного парня. Чуть наклонившись, Катрина выдрала из земли двухметровую чугунную скамейку с дощатым покрытием и метнула ее как копье вдогонку убегающему подонку. Тихо крякнув, тяжеленный предмет ударил несчастного в спину, собрав позвонки как костяшки бухгалтерских счетов, и юноша, коротко кувырнувшись в воздухе, с размаху воткнулся головой в асфальт.

Все, более никто не двигался. С момента ее вмешательства прошло едва ли более пяти-семи секунд. Пять секунд — и пять трупов.

Избитый когнат смотрел на нее, собравшись в комок, — молча и не моргая. А его девушка сидела на земле и от страха вообще не дышала. Кровь стекала по ее грязному, разбитому лбу.

Увидев на девушке кровь, Катрина автоматически стерла красную юшку со своего лица. Ушибы и порванная кожа после неумелых ударов сопротивлявшихся ей подростков исчезали с потрясающей скоростью — прямо на глазах.

— Идите домой, — сказала она когнатам, криво усмехнувшись. — Гулять по набережной одним в такое время опасно.

Парень среагировал первым. «Молодец!» — снова отметила для себя Кэти. Схватив в охапку пребывавшую в шоке подругу, он припустил что есть мочи в глубь парка, к трассе, подальше от трупов и их страшного палача.

А «палач» еще раз втянула в легкие пьянящий аромат моря, насыщенный к тому же дурманящим запахом крови от пяти тел, распластавшихся под ногами.

«Добро пожаловать в будущее! — сказала она себе. — Добро пожаловать, господь Гор!»

Квитирование 13 Добро пожаловать, хапи Гор

Искусственное Мироздание. Столичный кластер Дуат.

Город Кинополь. Космопорт 201-й береговой зоны

Три дня спустя титанический город-куб сверкал перед беглой наложницей и воскрешенным Господом всеми своими огнями. Катрина возлежала в роскошном кресле туристического лайнера, уносившего ее в загадочную космическую пустоту. Сумочка девушки покоилась на сдвинутых коленях, металлическая карточка лежала в сумке. В первые минуты пребывания синеглазой красавицы на борту космического челнока, этого изумительного конгломерата высоких технологий и комфорта, ее маленькое сердечко птички-агнатки трепетало от волнения и восторга. Бывать на громадных космических судах ей до этого не доводилось, а лайнер превосходил размерами памятную девице яхту «Гоготан», как минимум, в сотню раз. Наверное, поэтому — а других причин не имелось — сев в кресло, Кэти радовалась как дитя. Вскоре, впрочем, ее сердце успокоилось, и мысли вошли в привычную «практическую» колею.

В иллюминаторах гигантского лайнера по мере подъема на высоту открытия нуль-пространственного портала сменяли друг друга великолепные виды. Она видела гигантские трансконтинентальные трассы для лектик, зеленые пятна национальных парков и невероятные жилые массивы из небоскребов, похожих с такой невообразимой высоты на щетину из немыслимо тонких, длинных иголок, вздымающихся на десятки километров в небо. Среди жилых массивов затерялась Набережная Зона, в которой всего восемь часов назад она так славно оторвалась, угробив пятерых в сущности не заслуживших такой участи подростков.

В момент драки ее захватила эйфория, и хапи Гор, обитавший в глубине мозга, искренне радовался выпущенному пару и той бешеной энергетике, которую получает всякий убийца, прикоснувшись к смерти другого человека, а тем более — к пяти смертям. Однако, спустя уже десять минут, древний бог отошел в сторону, и ее стало просто мутить и выворачивать наизнанку от услужливо подсовываемых памятью картинок изуродованных подростковых тел.

Убравшись с набережной, девушка исторгла все, что имелось в желудке (в основном желчь), под кусты парковой зоны и поспешила в ближайшее пустующее кафе. Там Кэти быстро прошла мимо зазевавшегося охранника, нашла туалет, умылась и, как могла, привела себя в порядок. Затем, по логике вещей, агнатке следовало бы убраться из микрорайона, пока полиция не обнаружила трупы, но… Катрина чувствовала себя слишком уж отвратительно, чтобы действовать логично. Отдышавшись и удостоверившись, что явных следов преступления, а именно крови, обломков костей и кусков мозга под ногтями и в волосах у нее нет, она прошла в мокром от активных гигиенических процедур платье в зал, села и потребовала меню.

Здесь подавали мучные лепешки, рыбу, зеленый чай и мороженое.

Заставив себя поесть и при этом несколько раз чуть не исторгнув все съеденное обратно, девушка снова вышла в город.

Солнце искрилось над растрепанной головой. Искусственный ветерок, прогоняемый через город гидрометеорологической системой, шевелил на ее теле тонкое платье-хитон. Каблучки сандалий задорно стучали по мостовой. Если забыть, отгородившись стеной безразличия, о только что совершенных убийствах, жизнь, безусловно, налаживалась, входя в привычную для рядовых когнатов-обывателей колею. До отлёта лайнера Катрину отделяло еще целых семь часов, а потому красавица совершенно не торопилась.

Йенг объяснил ей, что район Кинополя, в котором будет высажена Катрина Бета — уже не агнат, но донукер Службы Собственной Безопасности, — расположен недалеко от местного космопорта, собственно, и являвшегося первой целью новоявленной шпионки. Катрине необходимо было добраться туда, приобрести билет и дождаться вылета. А за имевшееся свободное время немного осмотреться и свыкнуться с новым качеством свободного гражданина Нуль-Корпорации.

Именно этим, собственно, девушка и занялась, причем с невероятным энтузиазмом. Еще бы, ведь потрясающе красивую девушку, совершенно юную, всего двух месяцев от роду, в первый раз в жизни оставили свободной в огромном кипящем городе. Улицы столицы вселенной, вернее — столицы мириадов вселенных, шокировали Кэти, буквально переворачивая душу бывшей рабыни и изменяя все представления юной красавицы о действительности. Впервые в жизни Катрина почувствовала, что Корпорация Нулевого Синтеза — не только частные кластеры демиургов и закрытые дрессировочные школы для проституток, но просто невероятно огромный мир, населенный сотнями тысяч рас, состоящий из неисчислимого количества рукотворных, но при этом безграничных пространств, населенных бесчисленными человеческими и нечеловеческими народами.

Тем не менее в три пятнадцать по полудню она оставила изучение фантастических диковинок города и направилась к метро, а в три сорок пять прибыла в космопорт. В четыре ровно билет лежал у нее на ладони…

Уже в четыре тридцать она была в воздухе и смотрела на «Собачий город» открытыми от удивления глазами ребенка. Что и говорить, столичный космопорт впечатлял даже больше, чем шумные улицы и небоскребы!

Назвать космопорт просто «столичным» у Кэти не поворачивался язык: общее количество космопортов только на поверхностях Кинополя не поддавалось исчислению. Развернувшееся перед ней скопище строений, коммуникаций и обширных посадочных площадок являлось лишь ближайшим и, безусловно, самым главным космопортом Нуль-Корпорации в данной конкретной секции городской застройки — не более того. Заурядное положение космопорта отражалось даже в его названии — официально он именовался как «космопорт береговой зоны № 201». И от того Кэти еще более поразила немыслимая, захватывающая дух архитектура этого ультратехногенного места.

Небоскребов вокруг космопорта не имелось. Но умопомрачительные линии для перемещений воздушных судов петляли тут всюду, покрывая небо над головой изысканным и завораживающим глаз рисунком. Там и тут без видимой на первый взгляд логики вздымались стремительные пики стальных исполинов — то были наблюдательные башни диспетчерских служб. Расположенные несимметрично, они образовывали Дикий рисунок, перекрывая обзорными зонами всю территорию между взлетно-посадочными площадями.

А территория эта казалась просто бескрайней. Во всяком случае Кэти не заметила, как потерялись из виду башни оставленного ею города и весь вид от горизонта до горизонта (а горизонты здесь, на «прямой» планете, располагались головокружительно далеко) заполнили идеально ровные плиты взлетных полос. Впрочем, оказавшись непосредственно на поверхности таких плит, которые покрывали не только территорию для взлета лайнеров, но и прилегающие к пассажирским терминалам участки, Кэти поняла что слово «плиты» к такому покрытию совершенно неприменимо.

Территория космопорта оказалась выстлана идеально ровным дорожным пластиком, утыканным по всей поверхности мелкими резиновыми шипами и магнитными таблетками, разбросанными замысловатой вязью, способствующей устойчивости перемещающихся по нему транспортных средств. А «плиты» были просто нарисованы (а также пронумерованы и раскрашены) для более точной ориентации прибывающего транспорта.

Не меньше, чем искусственное покрытие грунта, Кэти поразили и сами перемещающиеся по этому покрытию от залов ожидания до посадочных терминалов мобильные транспортные средства. В большинстве своем их представляли хорошо знакомые ей по побегу и кластеру Буцефал лектики или, по-местному, «космомобили» различных размеров, форм, видов, моделей и комплектации.

Удивительным было то, что тут они не летали, а просто ездили по земле, паря над ней не более чем в нескольких сантиметрах от идеально гладкой поверхности пластикового магнитно-шипастого покрытия. Летать на территории космопорта категорически запрещалось.

Линии трасс, ни вызывавшие у Катрины во время путешествия на флаервагоне — гигантском космомобиле, предназначенном для массовой перевозки пассажиров, — ничего кроме абстрактного восхищения, оказались предметом донельзя приземленным: то были нити для скольжения частных лектик. Свободное парение запрещалось еще на расстоянии трехсот километров от зоны космопорта, и именно там, а иногда и ранее, вытягивались в воздух разлапистые концы магнитных дорожек. Свободно парящие космомобили «прилеплялись» к ним и далее уже организованно, с определенным интервалом прибывали к пропускному пункту космопорта (вернее к двум сотням КПП этого титанического терминала) в порядке строгой очередности. И только там, уже съехав с транспортных воздушных нитей, могли скользить по земле.

Доставка «прилепленных» лектик от границы космопорта до КПП шла под контролем единого компьютерного диспетчера — сев на линию, водитель уже не мог управлять собственной машиной. То же самое происходило и после контрольного пункта — прибывшие лектики не могли взлетать, не могли превышать скорость и только скользили в пределах определенных парковочных зон.

Познакомившись со всей системой, Катрина только пожала плечами. Понятно, что подобные меры приняты исключительно в целях безопасности граждан-когнатов. Достаточно было представить себе миллионы космомобилей с опаздывающими пассажирами, без всякого порядка скользящими с небес на поверхность, чтобы отказаться от самостоятельного управления собственной машиной, согласиться со всеми ограничениями и довериться компьютеру диспетчера. Впрочем, «угнетение» летающих аппаратов ничуть не мешало комфортному перемещению по колоссальной территории. Очередь космомобилей по линиям двигалась быстро, да и линий имелось предостаточно — сотни, если не тысячи. Целыми снопами транспортные нити втыкались в тот или иной терминал.

Сами терминалы являли собой гигантские раковины-купола. Не просто купола, а именно «раковины» — в них можно было опознать улиток, мидий, тетраципанов, знакомых Катрине Бете по энциклопедиям глобальной Сети, и даже гигантские коралловые заросли. Под куполами скрывалось все, что могло потребоваться — просторные торговые центры, игровые залы, роскошные холлы ожидания, головокружительные стрелы лифтов, сауны и бассейны, тренажерные клубы, детские парки, экзотические скверы, музеи, антикварные лавки, электронные библиотеки, сетевые салоны, апартаменты с секс-агнатками и, конечно же, предприятия общественного питания всех мастей, от быстрых кафетериев до шикарных ресторанов.

От подобного многообразия у девушки закружилась голова, однако она сдержалась. Посмотрев на карточку пластикового билета, длинноногая красавица направилась в сторону нужного ей терминала. Хотя «направилась» — было бы говорить неверно. Учитывая полное отсутствие на территории космопорта частных транспортных средств, тут действовали два способа перемещения пассажиров.

Во-первых, флаервагон — приземистая, комфортная, но вместительная лектика огромных размеров, снующая меж удаленными терминалами и рассчитанная на одновременную перевозку почти сотни человек. Во-вторых, знаменитые пешеходные «автодорожки», по которым Катрина стала кататься с истинно провинциальным восторгом.

Дорожки петляли как горки в парках для развлечений, по прямой, и вниз и вверх, местами превращаясь то в эскалаторы, то в воздушные мостики. Они разветвлялись и сходились, раздваивались на горизонтальные или вертикальные потоки, расширялись, сужались, ускорялись и замедлялись. Встав на основную дорожку, которая по периметру опоясывалась весь доставшийся Катрине круглый корпус-ракушку для пассажиров (диаметром более трех километров), можно было добраться куда угодно — почти на любой уровень. Стоило только шагнуть в нужном месте, перейти на нужное ответвление, эскалатор или вовремя сойти и воспользоваться лифтом. Кэти занималась этим почти минут двадцать — не столько из-за сложности транспортной задачки (везде висели схемы дорожек, да и сама конфигурация огромного здания оказалась достаточно проста), сколько из-за желания порезвиться.

Наконец, посмотрев на часы, она одернула себя и, встав на соответствующую дорожку, двинулась на выход из гигантской ракушки и далее — к посадочному терминалу на взлетную полосу.

На взлетной полосе возле посадочного рукава ее ждал еще один шокирующий сюрприз. В небе над головой (хотя на самом деле, как минимум, километрах в пяти над ней) парила ослепительная радуга. Почему-то (возможно, из-за угла зрения, а возможно, просто из-за невнимательности или удаленности) при подлете к космопорту Кэти не заметила эту оптическую иллюзию.

Радугой назвать это можно было, конечно, лишь номинально, из-за множества цветных линий. По форме же многокилометровая голограмма напоминала скорее перевернутый веник и сияла десятками цветов и оттенков — каждый рукав имел собственный цвет, переливающийся и искрящийся в вечереющем небе. Это развернулись перед Катриной так называемые «направляющие» на взлет — лазерные линии для координации движения стартующих кораблей.

Как и в случае с лектиками, использование воздушного пространства над космопортом оказалось строго регламентировано не только для мелких космомобилей, но и для космолайнеров, военных и пограничных судов, роскошных яхт демиургов. Взлетали четко, по графику, с интервалом в пять — десять секунд. На взлетные полосы, расположенные от соответствующего «ракушечного» терминала не по прямой, а «ромашкой», выходили сразу сотня-другая лайнеров. Становились каждый на свой цвет и свою взлетную «световую» линию, а затем взлетали «по радуге» — метров пятьсот ровно, с небольшим углом в небо. И сразу резко вверх, почти вертикально, прыжком вырываясь в стратосферу.

Перегрузок, конечно, никто не испытывал — в момент взлета и максимальных ускорений на борту лайнеров действовали гравикомпенсаторы. В результате «прыжок в небо» для большинства взлетающих оставался практически не ощутим — только легкое парение и стремительное изменение видов в иллюминаторе.

Отвлекшись от восхищенного лицезрения исчезающего в белесой облачной дымке столичного космопорта, этого чуда архитектуры и технологии, Кэти невольно вспомнила свой последний перед высадкой разговор с Йенгом.

Разговор был предметный.

По словам Йенга, кластер Дуат, или же город Кинополь, являлся столицей Искусственного Мироздания в течение более чем миллиарда лет. Собственно, слова «Дуат» и «Кинополь» были по факту идентичны, хотя и отличались по смыслу. «Дуатом» назывался — столичный кластер, то есть главная вселенная Нуль-Корпорации, а «Кинополем» — столичный город. Объяснение идентичности обоих слов заключалось в том, что почти все пространство кластера Дуат занимал единственный город Кинополь — самый большой населенный пункт, когда-либо построенный в Нулевом Синтезе.

За время существования «вселенной-города» ССБ Корпорации провело в нем бессчетное количество операций. При этом Служба десантировала своих агентов только в столичном кластере. Объяснялось это легко: безусловно, Искусственное Мироздание огромно, число кластеров неисчислимо, однако население отдельных кластеров было относительно невелико. Согласно рассказу Йенга, все Искусственное Мироздание состояло из 4-х групп пространственно-временных ячеек, которые наука Корпорации именовала «изолированными вселенными» или «кластерами нуля».

Первую категорию составляли своего рода «обычные кластеры», те, что создавались богами-роботами для расселения на них когнатов — свободных граждан, уже окупивших свое первичное воскрешение, бог-робот творил вселенную, создал в ней галактики и галактические скопления, звезды, планеты, расселял по планетам семена органической жизни. Затем «ускорял» в кластере время до появления первых людей, корректируя то там, то тут ход истории, чтобы все цивилизации на всех планетах пришли к железному веку примерно в одно и то же время.

Затем кластер присоединялся к Корпорации и время в нем «выравнивалось» с остальными — эта система уже была знакома Кэти по рассказам все той же Мерелин. Все проживающие на планетах человеческие особи в момент присоединения кластера к Нулю фиксировались в Сети и получали свой индивидуальный номер. После чего оставалось только регистрировать пребывающие и покидающие кластер корабли и также людей на них. Выходило, что глобальная Сеть в любой момент знала, сколько и каких людей проживает в данный момент в данном кластере. Следовательно, высадка там агента оказывалась принципиально невозможна. Вернее, агента можно там выбросить с корабля, чтобы он жил один в тайге или в пустыне, но существовать нормально он там просто не смог бы. Не мог купить себе еды, не мог арендовать дом — ведь для этого нужно иметь расчетную карту Нуля и свой индивидуальный номер регистрации в Сети. Как только ближайшая камера в метро или роботизированный продуктовый магазин обнаруживал человека без регистрации, его сразу же хватала местная полиция, которую конечно же никто не информировал о проведении секретных операций.

Вторую категорию миров составляли так называемые «правительственные миры». Закрытые ячейки, подобные тому, в котором они с Катриной находились сейчас: кластер службы собственной безопасности, а также кластеры-школы, в одной из которых Кэти были изготовлена, кластеры-тюрьмы, в одну из которых она могла попасть в случае провала миссии, а также кластеры-резервации, куда сгонялись расы чужих. Регистрация агента в таком кластере считалась тем более невозможной по понятным причинам. В правительственных кластерах проживали только служащие Нуля, а также промышленные рабы-агнаты, репатриированные чужие и так далее. Лишних там не было и по определению быть не могло.

Третью категорию кластеров представляли «частные домены», так называемые миры-дворцы демиургов, богов-акционеров Корпорации. Ситуация в них существовала та же, что и в «правительственных» кластерах. Хотя частные кластеры часто очень велики и вмещали сотни, даже тысячи звездных систем, в них проживали обычно только слуги и рабы демиургов. Появление незарегистрированного когната в таком «замкнутом» месте обнаруживалось очень быстро. Ведь демиурги не были стеснены в финансах, и это значило, что у них имелись системы безопасности подчас даже лучше, чем у армии Корпорации и самого ССБ.

В итоге оставалась последняя категория кластеров, представленная в ближайшей подмножественности именно столичным миром. То были кластеры-города. От перечисленных трех категорий «города» отличались следующим. И в частных, и в правительственных, и в «обычных» кластерах действовала четкая система регистрации всех прибывающих и всех покидающих их субъектов. Но внутри чудовищных по размерам космических городов ее не существовало! Объяснялось это тем, что слишком многие демиурги — акционеры бессмертной Корпорации часто вели двойную жизнь, меняя тела и путешествуя под псевдонимами. Для этого они нуждались в месте, помимо своих частных доменов, где бы не действовала система всеобщей регистрации. Именно по требованию акционеров в городских кластерах не фиксировались прибывшие и оставившие его люди. В каком-то смысле фиксация все равно проводилась — пассажиров регистрировали при посадке в космопорте, в гостинице регистрировали постояльцев и так далее, однако общей системы в городах-вселенных не существовало. Все базы данных велись отдельно и могли быть доступны только Учредителю, его правительству и, разумеется, Йенгу и его ребятам, то есть скромным работникам службы собственной безопасности Нуль-Синтеза. Но ни один подкупленный полицай, ни один журналист не мог ничего узнать о прибывшем в столицу инкогнито акционере.

Кроме того, существовали и технические ограничители. В городе Дуат-Кинополь, например, проживало восемьсот триллионов в двенадцатой степени человек, а протяженность города превышала четыре световых года! Даже течение времени здесь существенно различалось в разных кварталах, что уж говорить о системах учета. Регистрация прибывших и покинувших город, даже если бы она и существовала, была бы очень затруднена.

Йенг и Кэти решили использовать именно эту особенность столичного кластера — самого большого из всех городов-вселенных. Кэти получит карточку регистрации, решили они, поддельную, но вполне добротно сработанную, чтобы ее не вычислили в течение достаточного времени. Нейрошунт Катрины заменят, чтобы видеокамеры и системы регистрации шунтов в метро и на улицах не определяли девушку как беглую. После этого Кэти высадят в столице, и отследить ее в Кинополе не сможет никто!

Тогда, в тренировочном центре ССБ, обсуждая этот вопрос, Катрина согласилась с доводами старика Йенга. Дослушав собеседника, она закрыла глаза и представила себе столичный кластер Дуат. Город-куб размером в четыре световых года.

Столичный кластер Дуат. Город Кинополь.

Стратосфера над верхним уровнем куба

В данный момент представлять себе Дуат-Кинополь уже не имело смысла. Гигантский куб висел прямо перед глазами девушки. Массивная туша «Собачьего города» проплывала в иллюминаторе вверху и немного слева — чудовищный мир-столица Корпорации Нулевого Синтеза заслоняла собой даже бездонные небеса. Кэти мысленно присвистнула…

Кинополь на самом деле напоминал собою гигантский куб, с длиной грани, превышающей четыре световых года. Разумеется, охватить такое расстояние взглядом было совершенно не реально, но Кэти знала о размерах мира-столицы из информационных справочников для свободных когнатов. Глаза видели единственную бесконечную ровную плоскость, уходящую в пустоту. Агнатка вглядывалась в размытую границу света и тьмы, до рези в глазах, но идеальная, казалось, даже загибающаяся вверх светящаяся поверхность исчезала в стремительно темнеющей бесконечности — туда, где уже невозможно было ничего различить. Сколько хватало напряженного прищура грань светилась, а далее тонула в черной бездне…

Но даже видимой части мира-столицы с избытком хватало для впечатлений. Казалось, полкосмоса над головой Кэти просто вырезали огромными ножницами. Идеально ровная бесконечная плоскость давила своим чудовищным масштабом, до дрожи в пальцах, до изморози в плечах. Абсолютно искренне Катрина Бета призналась сама себе, тряхнув шоколадными волосами, что даже слова «поразительно», «сногсшибательно» и «невероятно» не в силах описать ее ощущений от лицезрения самого большого из когда-либо существовавших человеческих поселений.

Длина, которую солнечный луч проходит за четыре человеческих года, — это немыслимое расстояние. Когда на одной грани мира-столицы рождался человек и отец подкидывал ребенка в воздух, лучи света слизнувшие картинку с маленького сморщенного лица, доносили это изображение до конца другой грани города только спустя тысячу пятьсот дней!

О массе самого большого во вселенной космического тела Кэти даже не спрашивала. О чудовищной гравитации — тем более. В мире, где промышленными предприятиями создавались сами вселенные, наполненные галактиками и звездами, вопрос гравитации на поверхности гигантского куба не являлся серьезной проблемой. Сколько бы ни весил Кинополь — килограмм человеческой плоти всегда будет здесь килограммом, и не на крупицу больше! Между тем одними размерами и стандартной гравитацией на поверхности при чудовищной общей массе особенности величайшего города Искусственного Мироздания отнюдь не исчерпывались. Куб Кинополя состоял из последовательных этажей-каркасов.

Первый кубический каркас, самый нижний и меньший из всех, оплетал своими многокилометровыми секциями сухую поверхность мертвой звезды — гигантского потухшего шара из спекшихся вулканических слоев, ничтожную по сравнению с размерами невероятного города-куба. Однако каждый последующий уровень над мертвой звездой и над первым кубическим каркасом был выше и больше предыдущего ровно на тысячу километров.

Вот так, увеличиваясь с каждым разом на тысячу километров в высоту, ширину и длину, кубические каркасы оплетали себя один за другим, устремляясь по трем осям пространства в немыслимую даль. Миллиард лет назад бог Творец с глупым именем Ан-Нубис разбил поверхность верхнего кубического каркаса на множество квадратиков-кварталов, диаметром с одну астрономическую единицу каждый. Над каждым квадратом висело Солнце — настоящая искусственная звезда, только квадратной формы, — гигантский термоядерный реактор, освещавший столь же гигантский жилой квартал под собой.

Где-то в глубине машинной памяти глобальной Сети хранилась цифра, отражающая число постоянных жителей «Собачьего города». Но вслух оно никем не произносилось, поскольку слова «триллион» и «биллион» были не в силах показать ту колоссальную множественность человеческих душ, что нашла себе пристанище за кубическими стенами столицы всего человечества.

Путешествуя по Сети, сугубо теоретически Катрина знала, что где-то в пределах фантастического Искусственного Мироздания есть такой город. Но видеть его и знать оказалось суть разными вещами. Восторги гордость наполнили вдруг душу Катрины. Гордость не собой — кроме убийства добрейшего из богов-акционеров ей пока нечем было гордиться, — но гордость за свою расу, за Человека, способного на такое… И даже старый наездник Катилина в темных глубинах мозга согласно кивал. Его, отмороженного рубаку, видевшего лишь полчища гуннов и полуразрушенные города в дни стремительного угасания Римской империи, очень радовало величие цивилизаций. И только бог Гор молчал, занятый, очевидно, какими-то своими, ведомыми только ему, божественными мыслями.

Катрина печально прислонила голову к иллюминатору.

Все это было прекрасно — современные технологии, гигантский космопорт и белоснежный туристический лайнер, уносящий ее в просторы искусственного космоса. Она улыбнулась, снова смежила веки, и грезы заполнили ее разум. Кэти представился белый песок и пенистые волны, набегающие на пляж бесконечно прямой 201-й набережной зоны. А рядом с ней, в роскошных креслах космического лайнера сидели такие же похожие на нее люди. С закрытыми глазами они грезили о чем-то своем, возможно, тоже о белом песке, о теплых морях неизвестных миров, о шикарных отелях и развлечениях, которым нес их межкластерный попрыгун.

Квитирование 14 Бегущая по ветрам

Борт лайнера Аякс-Космобус. Линия Дуат-Роза.

Транзитный дрейф по кластеру Шакрам

От грез Кэти внезапно отвлек динамик, мурлыкавший приятным девичьим голоском:

— Уважаемые господа! Мы благодарим вас за то, что вы воспользовались услугами компании «Аякс-Космобус». До посадки в космопорте кластера Роза осталось семь часов. В данный момент наш лайнер проходит по окраине кластера Шакрам. Расчетное время до очередного нуль-квитирования — сорок пять минут. Спасибо за внимание!

Кэти полулежала, уютно развалившись в кресле. Длинные ноги были укутаны в плед, на лице застыла счастливая мина космической туристки. Однако вопреки расплывшимся в улыбке губам мысли девушки, как это ни странно, после сообщения динамика вдруг завертелись немыслимо далеко от вопросов туризма. «Шакрам, Шакрам, — подумала девушка. — Какое-то странное слово…»

Несмотря на пребывание в «прыжковом» режиме и стремительную скачку по кластерам, в «Аякс-Космобус» оказывали услугу прямого подключения к Информационной Сети — платно и для желающих. А посему, чтобы отвлечься от беспокойных мыслей, Катрина Бета заплатила нужную сумму и заказала себе названную услугу.

Спустя минуту, оторвавшись от иллюминатора, в котором уже ни черта невозможно было разглядеть кроме черноты беспроглядной ночи, и, прикрыв глаза длинными ресницами, она рыскала посредством шунта по информационным сайтам Корпорации. Информации тут было много — больше, чем способен вместить человеческий мозг. Даже при той скорости, с которой Кэти могла просматривать данные, для того чтобы проштудировать хотя бы новую информацию, накопленную Сетью Искусственного Мироздания всего лишь за только что прошедшую минуту, потребовались бы десятилетия, ведь Искусственное Мироздание теоретически почти не имело границ, а бесконечность, даже со словом «почти» — довольно объемная штука.

Но Кэти штудировала пласты сведений вовсе не глазами. К услугам клиентов Сети существовали многочисленные программы-поисковики, послушные и умные. Они-то и подсказали Катрине верное направление для поисков. И сейчас, слушая текущие новости из удаленной системы, мозг Кэти просто «плыл» от удивления. Даже здесь, в Информационной Сети, беспокойство не спешило ее оставить.

Картинка, невидимая для прочих, транслировалась прямо на зрительный нерв, и девушка в данный момент видела перед собой не какие-то размытые образы, как во время галлюцинаций или сна, а четкую широкую рамку, в которой менялось яркое и совершенно непрозрачное видеоизображение.

Агнатка смотрела на него и не дышала. В виртуальной рамке экрана с разных ракурсов прокручивались записи с военных судов, заснявших трагедию в совершенно не знакомой Катрине звездной системе Ольменат кластера Шакрам, обозначенной регистрационным номером 670. Если Сеть не ошибалась (а она никогда не ошибалась), кластер был именно тот, в котором сейчас скользил их лайнер в ожидании, пока прыжковые двигатели накопят достаточно энергии на открытие очередного нулевого лифта. Собственно благодаря такому транзиту через Шакрам и стал возможным доступ к местному новостному каналу — в противном случае поисковик разместил бы этот канал одним из последних в списке полученной по запросу информации, на сотом, возможно — на тысячном месте…

Удивительно, но то, что Катрина слушала сейчас, буквально терзало бывшей наложнице слух. «Шакрам», — прибывшее неизвестно откуда, это слово помнилось ей, она знала его, помнила звучание! Внезапно, картинка пылающих планет и погасших звезд сгинула и на экране появились розовощекие, подтянутые телеведущие: женщина и мужчина.

Женщина, ослепительная красавица, судя по фигуре — бывшая актриса или секс-агнатка, а ныне — преуспевающий журналист, восторженно улыбалась. Катрина не вполне понимала почему, ведь речь шла об ужасающей катастрофе. Возможно, подумала она, девица просто демонстрировала белоснежные зубы.

Мужчина, подтянутый брюнет, вел себя серьезней, но тоже выглядел не слишком удрученным смертью ста миллионов жителей шестьсот семидесятой системы.

Новости были «местными», хоть и передавались на весь огромный кластер Шакрам — стандартную «штампованную» вселенную, включающую миллиард галактик, сто миллиардов звездных скоплений и триллион звездных систем, — так, кажется, сообщил ей информационный справочник. О количестве планет этого маленького, «местечкового» и совершенно провинциального кластера Кэти старалась вообще не думать — она не знала даже цифры, способной описать их число. И потом, сколько бы ни было там планет, на кубе Кинополя местные новости все равно бы не показали — подобных Шакраму вселенных слишком много в Искусственном Мироздании.

— Как вы поняли по показанным ужасным кадрам, — сказала женщина-телеведущая, — мы возвращаемся к описанию катастрофы, вот уже более четырех месяцев являющейся событием номер один для всех новостных каналов нашей галактики и, пожалуй, всех ближайших галактических скоплений кластера Шакрам.

— Однако сегодня, — присоединился к ней диктор-мужчина, — мы покажем вам не только старые видеозаписи о трагедии системы Ольменат, которые уже стали достоянием телевизионных архивов и позором департамента Нуля по чрезвычайным ситуациям. Через минуту мы услышим шокирующий прогноз ученых по поводу того, как повлияет это событие на будущее кластера — прежде всего нашей родной шестьсот семидесятой системы и, конечно, нашей любимой планеты-сферы Торватин.

— С места событий, — сказала женщина, — наш специальный корреспондент Тутмос Химон. Тутмос, вам слово!

Экран мигнул.

Катрина увидела перед собой вылизанный бытовыми роботами борт корабля и на нем с дальнего ракурса перед широким окном выше человеческого роста — стройного молодого человека в пожарном сферообразном прозрачном шлеме и бронированном скафандре спасателя.

— Спасибо, Неферта, — сказал специальный корреспондент, также обращаясь к журналистке по имени. — Катастрофа в системе Ольменат действительно ужасна. Однако, по прогнозам ученых, в ближайшее время нас ждут еще более печальные события, если правительство Корпорации не предпримет усилий для их предотвращения.

— Простите, Тутмос, — спокойно улыбнулся брюнет-телеведущий, совершенно не прореагировав на зловещий смысл заявления его коллеги, — но, может быть, вы напомните нам последовательность событий? К сожалению, не все телезрители смотрели прошлые передачи.

— Конечно, — кивнул Тутмос, — давайте вспомним. Итак, самая знаменитая катастрофа нашего кластера произошла третьего дня месяца тот текущего года. На расстоянии двух астрономических единиц от печально известной ныне шестьсот семидесятой системы, знакомой нашим зрителям под названием Ольменат, открылись два чудовищных межпространственных нулевых лифта, перенесших в кластер Шакрам две взорвавшиеся звезды вместе с куском пространства и распространившейся в нем взрывной волной потрясающей мощи и силы. Если выражаться точнее, обе звезды были перенесены первым нулевым лифтом, второй лифт перенес только пустое пространство того же объема. Но это детали, которые вряд ли интересуют кого-то, кроме ученых. Главное состоит в другом.

Согласно данным журналистского расследования, проведенного нашим каналом, времени на эвакуацию имелось предостаточно. Для того чтобы преодолеть расстояние в пять астрономических единиц, взрывной волне потребовалось шесть дней. За этот период можно было вывезти все население системы до последнего человека. Однако, как часто случается, бюрократическая система Корпорации сработала отвратительно. Девяносто планет системы Ольменат оказались пожраны ужасным космическим взрывом! Почти сто миллионов человек скончались в огне глобальной катастрофы вместе со своими мирами. Часть людей спаслась на коммерческих и частных судах, и теперь, лишенные крова и средств к существованию, эти несчастные составляют огромную армию беженцев, заполнивших соседние звездные системы. Такова последовательность событий. Неферта?

— Тутмос, скажите, а что, по мнению ученых, послужило причиной этой страшной катастрофы?

— Сказать наверняка сложно. Взрыв, по словам ученых, не имеет источника. Он просто возник ниоткуда. Я знаю, это звучит невероятно, но данные приборов подтверждают версию яйцеголовых. Третьего дня месяца тот, ровно четыре месяца назад, в точке-источнике взрыва не было ничего кроме космической пустоты. Затем, почти мгновенно, в обширном секторе пространства, имеющем примерно форму цилиндра, возник космический взрыв! Там ничего не взорвалось, взрыв просто возник из пустоты, причем на стадии, когда взрывная волна уже достигла радиуса двадцати пяти астрономических единиц от воображаемого источника. Понимаете? Если судить по внешним признакам, речь идет об очень масштабном квитировании, вернее, о двух последовательных квитированиях, примерно одинаковых по объему. Разумеется, подобная версия абсурдна, поскольку ни один корабль мира не способен породить нулевой лифт такого размера и мощи. Сравнить случившееся можно разве что со взрывом гранаты, который внезапно, как в кино, остановили, аккуратно перенесли в другой кадр и вновь включили воспроизведение. Вот только граната у нас получилась немного… апокалиптическая.

— Спасибо, Тутмос, — кивнула ведущая. — Безусловно, все, что вы рассказали, очень интересно и конечно же очень печально. Однако каковы прогнозы ученых по поводу последствий от этих взрывов? Угрожает ли опасность нам, жителям Торватина?

Тутмос горестно вздохнул, красивые глаза его сделались необычайно блестящими, а брови поднялись «домиком».

— К сожалению, да, Неферта, — печально провозгласил он. — Как ни горько мне об этом говорить, но прогнозы ученых не утешительны. Скорость распространения первой волны взрыва практически равна скорости света. Тяжелые ионы и радиация распространяются в пространстве медленнее, но все равно немногим уступают световым лучам. Логика ученых проста. Расстояние, отделяющее Ольменат, от шестьсот семидесятой системы, то есть от нашего с вами дома, составляет примерно один световой год. Расстояние до соседней системы Сохо — три световых года — или один парсек. До чуть более удаленной системы Кальбу — восемь световых лет. Все эти миры находятся теперь в зоне риска.

— Возможно, это прозвучит грубо, — опять подал свой уверенный голос телеведущий-мужчина, но судьба «более удаленных» систем, в частности Кальбы и Сохо, наверняка волнует наших зрителей меньше, чем будущее родного Торватина. Расскажите нам о нас! Торватин — ближайшая к Ольменату система и возглавляет только что озвученный вами список риска. Что случится, когда пройдет этот световой год и взрывная волна катастрофы обрушится нам на головы? Каковы комментарии ученых по этому вопросу, Тутмос?

— Прогнозы ученых не слишком обнадеживающие, — Тутмос, казалось, стал очень серьезен. — Во-первых, с момента катастрофы прошло уже более четырех месяцев и до истечения «года» осталось не так уж и много. Когда пройдет этот срок, границ нашей звездной системы достигнут первые «лучи» световой энергии от взрыва. Затем — радиация и сами остатки взрывной волны. Последствия…

— Боже мой! — перебила Неферта, ее испуг выглядел почти естественно, — Тутмос, вы пугаете наших зрителей такими мрачными прогнозами. Неужели мы все погибнем и нас ожидает судьба системы Ольменат?

— Ах… да, Неферта. И — нет, судьба системы Ольмената нас, конечно, не ожидает. Шестьсот семидесятая оказалась совсем рядом с зоной, в которой квитировался космический взрыв. Взрывная волна рассеивается в пространстве и, преодолев такое расстояние, будет, разумеется, значительно слабее. Ни разрушение, ни испарение в пламени катастрофы, как это случилось с планетами Ольменат, нам не грозят. Но ничего хорошего от столкновения с остаточными явлениями столь масштабного космического бедствия ждать не приходится. Нас ждут радиоактивные дожди, серьезное изменение климата, вызванное радиацией, возможно, смещение магнитных полюсов планет, вызванное гравитационной отдачей и, как следствие, множественные геологические и климатические катастрофы. Вулканы взбесятся, волны цунами покроют побережья континентов. Возможно, на некоторых планетах сместятся климатические зоны. Экологическая катастрофа, гибель сотен видов животных и растений, не приспособленных к жизни в другом климате, — это уже мелочи. Нас, несомненно, ждут страшные времена. Таков печальный прогноз ученых. Неферта?

Некоторое время Неферта тупо молчала. «Какой глупый мальчик», — подумала она, а режиссер программы в это время названивал редактору новостного канала и готовился обматерить сосунка на экране, который сеет своими идиотскими заявлениями панику среди населения. Наконец красавица открыла рот. «Малыш, — подумала она, — просто падок на сенсации. Нужно сместить нить репортажа в более светлое русло, и все».

— Ну что же, — девушка повернулась обратно к зрителям и блеснула своими чудесными зубами, — таков не утешительный прогноз ученых. Однако мы уже привыкли постоянно бояться их шокирующих предсказаний, не так ли? Мы, конечно, понимаем, что все сказанное — всего лишь предположения. На самом деле ситуация не так уж и опасна… Тутмос, скажите, как оценивают вероятность будущей катастрофы присутствующие на вашем исследовательском корабле представители страховых компаний? Вероятно, два-трипроцента, не более? Это наверняка ниже, чем возможность попасть в аварию на наших улицах.

«Малыш», однако, намека не понял.

— Неферта… Каких еще аварий? По словам исследователей, прогноз рассчитан математически очень точно. Первая волна радиации обрушится на планеты Терраната уже этой осенью, если быть точным — где-то в двадцатых числах месяца пайнет. Что же касается поведения страховых компаний, то я намеренно о них не сказал, чтобы не пугать наших зрителей. После ознакомления с отчетом страховщики оперативно сворачивают дела. Это предупреждение как для частных лиц, так и для планетарного правительства. Нужно готовить население к эвакуации, причем срочно. Нужно бежать!

Неферта поперхнулась репликой и представила свое увольнение. Вместо кресла телеведущей — постель гаремной наложницы-агнатки и еще пару тысяч лет бессмертного рабства.

— Но неужели нет иных вариантов? — выдохнула она, трижды прокляв прямой эфир. — Если не ошибаюсь, долгое время ученые надеялись, что при прохождении взрывной волной газовых туманностей, разделяющих наши системы, энергия взрыва будет поглощена рассеянной космической пылью. Максимум, что нам грозит, — разряженный поток элементарных частиц, который поглотят атмосферы планет. Разве нет? — она спросила почти с надеждой. — Тутмос, отвечайте же, не молчите!

Ответил тот медленно, видимо, и сам уже догадался, что сморозил лишнее. Однако отступать было некуда, и молодой человек решительно продолжил:

— Да, Неферта. Учитывая, что инцидент, подобный совершившейся на Ольменате катастрофе, возник впервые за всю историю кластера, окончательный ответ на то, поглотится ли энергия взрыва или нет — может дать только практика. Именно ради ответа на этот практический вопрос, а если хотите — вопрос выживания, страховые компании и Департамент космических исследований нашего кластера и организовали совместную экспедицию, откуда я веду репортаж. Сейчас, по прошествии четырех месяцев, ученые говорят однозначно — энергия взрывной волны и смертоносное излучение поглощены лишь частично. Волна катастрофы обрушится на наши сто сорок миров в ближайшие месяцы. Нас всех ждет смерть, а затем, после воскрешения в палатах бессмертия Корпорации — тысячелетнее рабство до полной отработки реинкарнации. Нас всех ждет смерть. Вы еще не поняли этого? Бегите!!!

В это мгновение режиссер наконец-то дозвонился до редактора и, получив добро от начальства, рубанул информационный канал. Изображение исчезло.

Борт лайнера «Аякс-Космобус».

Салон когнат-класса. В те же мгновения

Испуганно моргнув, Кэти отключилась от всех каналов Сети, заблокировала нейрошунт и некоторое время просто лежала с закрытыми глазами, анализируя ситуацию. Внезапно прерванный репортаж по неизвестной причине задел ее за живое. В нем присутствовало нечто… волнующее, причем не только загадочное слово «Шакрам».

Это волнующее нечто вертелось на языке, плясало на самой границе мыслей. Внезапно на волне размышлений Катрина Бета вспомнила последний разговор с Йенгом, который вовсе не ограничивался их «планом» и беседой о кластере Дуат. В гладкой, почти вылизанной картинке, нарисованной следователем к собственному вящему удовольствию, имелся определенный изъян — Катрина чувствовала его если не подсознанием, то собственными трясущимися поджилками. Но какой?

Лайнер прыгал сквозь кластеры уже три часа кряду, и другим пассажирам, не подключенным к глобальной Сети, было невообразимо скучно, а сложный, насыщенный событиями и крутыми поворотами сюжета видеофильм, крутившийся в спинке впередистоящего сиденья, — какой-то сериал, набивший ей оскомину еще в агнатской школе, не вызывал у девушки ничего кроме раздражения. Подобной дряни Кэти с подругами по «женскому прайду» насмотрелась вдоволь.

«Эх, — с горечью подумала беглянка, — где сейчас они? Мерелин, Эффи, Лилит и Роксана? Моя гаремная «пятерка»? Время в школе подходило к выпуску и, наверное, — заключила красавица, — в данный момент подруг готовят к финальному тестированию и распродаже через аукционы…

Мысли о бывших подружках-клонах неожиданно расстроили Кэти и на радость перегревшейся нервной системе отвлекли от вопросов, вызванных непонятным репортажем из кластера Шакрам. Слишком сильно их совместное, пусть краткое, но пропитанное ужасом проживание в школе Артели напоминало ей о прошлом рабском статусе. Что бы ни ждало ее впереди, даже смерть, заключила она, в любом случае это будет лучше, чем дрессировка в классах для секс-агнаток.

Обнадежив себя подобными, определенно философскими размышлениями, Катрина Бета вздохнула и усилием воли заставила мозг вернуться к прерванному анализу воспоминаний, а также к «текущим» вопросам — к собственному спасению, к воскрешенному господу Гору, спрятанному в голове, к заданию ССБ… Но при этом, ступив на старую, заезженную дорогу, мысли потекли по какому-то новому руслу. И неожиданно, как обычно и случается с внутренними откровениями, красавица осознала, что именно беспокоит ее в недавно просмотренном репортаже.

Ее взволновал взрыв кластера, пожравшего Ольменат. Резко набрав в воздух легкие, Кэти сжала свои маленькие кулачки…

Взрыв возник в кластере Шакрам точно третьего дня месяца тот — в день, когда она уничтожила вселенную Эливинера!

Искусственное Мироздание. Игровой кластер Роза.

В это же время

Сняв шляпу, господин Саймон Рукс быстро вошел в комнату, служившую ему в местной резиденции Габриэля кабинетом. Сжал и разжал кулаки, сел на кресло и постарался успокоиться.

С каждым днем Габриэль Бруно все больше и больше его раздражал. Сдержанный на людях, Саймон старался реагировать спокойно на постоянные выпады господа Геба в его сторону, на визги в сторону Артели и общую нервозную обстановку, царившую в их ограниченном преступном сообществе. Но когда Саймон оставался один, напряжение проступало даже в каменных рефлексах создателя тшеди.

В конце концов, бог Геб всего лишь Заказчик, — подумал Саймон, — а он, Эс Си Рукс, кстати, тоже почти что бог, — всего лишь нанятый специалист. Божественность их обоих была относительной и технической, но, честное слово, не стоило так орать друг на друга!

Ситуация, которая начала развиваться как новый, весьма выгодный с коммерческой точки зрения заказ, постепенно заводила Рукса все дальше и дальше по наклонной доске — в пропасть, именуемую уголовным законодательством Корпорации «организованным преступным сообществом», совмещенным с «террористической деятельностью», «нелегальным производством клонов-экстрасенсов» и прочими прелестями, за которые в совокупности грозило одно — окончательное стирание.

Вспомнив два этих коротких слова, хапи Рукс зримо вздрогнул. Слишком молодой для акционера Нуля, он добивался своего высокого социального статуса очень сложно и тяжело — через агнатство в одном из планетоидов, через работу вольнонаемного когната в Кадровом Департаменте, через собственное сначала скромное «дело» — к повсеместной славе изготовителя тшеди и первым триллионам кредо, посыпавшихся на его банковский счет сразу после первых удачных инициаций.

Несмотря на кажущуюся эксклюзивность своей профессии и приписанную ему славу авантюриста, охотника за агнатками, любителя горных лыж и мордобоя, Рукс был скорее ремесленником, чем сорвиголовой. Он любил свою работу, разбирался в ней и умел ее делать. Он умел делать тшеди, не более того!

Именно за это ему платили. Что же касается всего остального — включая развеселые приключения на бордельных планетах, участие в гонках, драки в кабаках и ссоры с другими, более старшими, демиургами, то это, скорее, было вызвано влиянием его относительной молодости (всего 600 лет), чем дурного характера и отсутствия воспитания.

Однако сейчас все складывалось по-иному.

Габриэль нанял Рукса, чтобы инициировать уникального тшеди. О том, что это будет именно мертвый бог Гор из далекого прошлого Искусственного Мироздания и вселенских войн периода «охоты на богов», Рукс понятия не имел. Так же как не имел понятия, для чего именно понадобился Гебу этот ископаемый монстр.

Мертвое тело Эливинера — Сэта жгло Руксу душу как раскаленное шило — обнаженную плоть. Угрызения совести мучили и терзали его. Еще бы, в Мире-без-смерти совершить истинное убийство было чем-то сродни продаже души сатане, более страшного нравственного падения в Искусственном Мироздании Корпорации Нулевого Синтеза даже по определению не существовало.

Если бы Саймон знал, что его столь изысканное, столь тонкое, столь изящное ремесло будет использоваться для банального убийства хозяина карманной вселенной, ограбления и разрушения самого частного кластера, он никогда бы не стал работать на Геба.

Но сейчас, по здравому размышлению, выхода просто не оставалось. Рукс увяз в поганом деле по самую голову, выше уже некуда. Единственное, что можно было тут сделать, — завершить начатое и распрощаться с Габриэлем. Навсегда!

Рукс решительно поднялся с кресла, намереваясь, как делал каждое утро, сесть за рабочий стол и снова начать зондировать новостные каналы, но внезапно внимание его привлек странный шаркающий звук. По коридору, соединявшему его временный «кабинет» с прочими гостевыми комнатами, кто-то медленно шел.

Шел, с каждым шагом приближаясь к его личной комнате.

Конечно же хапи Рукс узнал эту шаркающую походку. За месяц, проведенный в кластере Роза, он запомнил ее хорошо. И научился бояться. Бояться не слишком сильно — такие, как Рукс, не боялись практически ничего. Но вот именно этот звук — тихое поскребывание стертой каучуковой подошвы по полированному ясеневому паркету — заставлял его нервы растягиваться в стальную струну, а зубы — сжиматься то ли в тошнотворном презрении, то ли в хищном оскале.

Спустя несколько мгновений в дверной проем ввалился Габриэль Елисей Бруно, лично, собственной усатой, немного полной, небрежно выбритой персоной. Шаркающие ноги переступили порог. За Гебом семенил шеф Артели.

Артели — точная копия Рукса, был выше Габриэля почти на голову и на сажень шире в плечах. Однако впечатление пара производила вполне определенное — на коротких шаркающих ножках вышагивал всемогущий хозяин и повелитель, а в высоком мускулистом теле спортсмена и красавца семенил, полусогнувшись, его пришибленный страхом слуга.

«Ну что же, — сказал себе Рукс, — вот и весь их поганый «прайд» в сборе». И тема для сегодняшнего разговора, похоже, ничуть не будет отличаться от предыдущей.

— День добрый, мой дорогой Саймон! — воскликнул Габриэль прямо с порога. — Вы опять прячетесь от нас с Артели у себя в номере. Вижу, пытаетесь отработать заплаченные мной деньги. Ну, как успехи?

С этими словами Геб с фальшивой улыбкой ткнул в стоящий на столе компьютер Саймона, тот самый, за который Рукс так и не успел присесть.

— Никак, — спокойно ответил Рукс, хотя и чувствовал себя неловко, как пойманный школьник. — Пока никак. Однако если вы, хапи, продолжите беспокоить меня визитами, постоянно отрывая от работы, то, клянусь честью, мы ничего не найдем.

— Для человека, клянущегося честью, — неожиданно укоризненно заявил Габриэль, — вы, мой друг, слишком плохо отрабатываете свой контракт. Я крайне недоволен результатами. За ту сумму, которую я вам плачу, можно купить себе кластер, а уж пару тысяч агнаток, таких как Катрина Бета, подавно.

Саймон пожал плечами. Геб попал в точку, ведь, несмотря ни на что, Рукс испытывал перед нанимателем некоторые угрызения совести — платил тот действительно щедро, а выполненная Саймоном работа оказалась сделана не слишком удачно, учитывая, что обнаружить Катрину — главного свидетеля совершенного преступления и объект его инициации, им так и не удалось. Однако Геб обманом подвел его к самой черте закона, за которой начиналась пропасть, и это, как казалось Руксу, компенсировало все остальное.

— Так покупайте, — ответил он холодно, с явным вызовом в голосе. — Могу даже посоветовать вам пару закрытых аукционов. Там отличные девушки, прекрасно дрессированные и к тому же — недорогие. Адреса вам назвать? Правда, не уверен, что агнатки для секса заменят вам беглянку Катрину.

Геб недобро прищурился.

— Не заменят, — ответил он, блеснув крепкими кривыми зубами — разумеется, не заменят. Но я вижу, что вы сим фактом не слишком удручены. Из чего можно сделать вывод, что вы не вполне осознаете исходящую от Катрины опасность…

— Да бросьте, — перебил Саймон с искренним раздражением, — кому, как не мне, знать весь ужас, который может испытывать человек, ставший врагом для сверхтшеди. Большинство инициированных мной экстрасенсов не слишком-то меня любят. Но, как видите, я пока жив и здоров.

— Пока, — уточнил Геб с довольно подлой гримасой, — пока живы и пока здоровы!

— Угрожаете?

— Констатирую.

Рукс в ответ смерил своего нанимателя бесстрастным взглядом, неопределенно покачал головой и все-таки подошел к компьютеру. Кисть руки легла на изображение застывшей над столом виртуальной перчатки, и разумная машина ожила. Двумя движениями большого пальца Рукс активировал интерфейс Информационной Сети, и посреди комнаты, между полом и потолком, появилось знакомое всем жителям Корпорации изображение главной страницы СИНК.

— Ответ на ваш вопрос весьма сложен, — сказал Саймон, не прекращая вертеть руками в виртуальных перчатках. Картинка, повинуясь этим коротким скупым движениям, плясала под его ладонями. — Однако сложность эта связана вовсе не с отсутствием рвения с моей стороны, а недостатком вводных данных, необходимых для поиска. Как вам известно, убийство господа Сэта и разрушение кластера Буцефал произошло более четырех месяцев назад, третьего дня месяца тот текущего года. Все это время патрули ССБ не давали мне возможности осмотреть место трагедии. Сразу после взрыва крейсера «безопасников» установили карантинную зону вокруг Буцефала. Ситуация изменилась только двадцать часов назад. Патрульные корабли убрались вон и мои роботы-наблюдатели впервые за четыре месяца смогли свободно пробраться в эту вселенную. Однако это мало что изменило.

Вот посмотрите! — воскликнул Рукс, указывая на виртуальный экран. — То, что вы видите перед собой, это изображение Буцефала, заснятое сегодня одним из моих поисковых зондов. Как видите, от цветущей некогда мини-вселенной осталось совсем немного… А вот перед вами другое изображение Буцефала. Оно заснято четыре месяца назад с монеры «Гоготан» шефом Артели как раз в момент начала взрыва. Как видите — разница налицо. Как будто бы сняты две совершено разные системы. Но перед вами один и тот же кластер! Первое фото сделано в первые секунды катастрофы. Второе фото — тот же ракурс, но спустя четыре месяца, двадцать часов назад. Вы замечаете что-нибудь интересное?

Габриэль дернул усом, заинтересованно подошел к Руксу, встал от него справа и послушно вгляделся в голограмму. Действительно, в совпадении-отличии фотографий было что-то невероятно загадочное. Нечто, не соответствующее обычному развитию событий в «нормальной» физической среде.

Спустя мгновение Геб понял, что именно. На обеих фотографиях осталось запечатлено огромное кольцо Галереи, из-за которого собственно и начался весь сыр-бор с оживлением Господа Гора и покушением на Эливинера. Кольцо-сокровищница было объединяющим элементом обеих картинок, его изображения там и там, практически не отличались ни цветом, ни степенью светоотражения, ни даже положением в пространстве.

На обоих снимках кольцо выглядело как новенькое.

Отличия фотографий сводились к единственной вещи. На первом фото сияли, разлетаясь в пространство огромные звездные взрывы и надувшиеся пузыри уничтоженных пламенем звезд и планет. А на втором от взрывов не было и воспоминаний. Даже газопылевого облака, которое обязано остаться после разрушения столь массивных космических тел, не существовало. Только кольцо Галереи — огромное и сверкающее. Разрушения, казалось, совсем не задели знаменитый Гавгамел…

Руки Габриэля предательски потеплели. Чудовищный взрыв, разметавший на атомы планеты Шестимирья, должен был снести и кольцо-музей, но на обеих фотографиях Гавгамел выглядел абсолютно целым!

И где, черт возьми, то огромное количество материи, которое должно остаться на месте разрушенных звезд и планет?

Габриэль поднял бровь и удивленно посмотрел на Саймона Рукса.

— Именно, — подтвердил Саймон, кивнув. — Энергии взрыва нет. Внутри кольца абсолютная пустота. Само кольцо цело, хотя его должно было порвать на молекулы, а внутри кольца — почти чистый вакуум. Там нет даже пыли, кроме той, которую занесло из космоса за четыре месяца. Гигантская масса атомов и элементарных частиц, которая должна была остаться после взрыва двух звезд и тринадцати планет, исчезла, как будто ее никогда не существовало. Поразительно, правда?

— И куда же все делось? — нервно переспросил Геб. — Вы нашли объяснение этому загадочному феномену?

Не отвечая, Рукс вытащил руки из виртуальных перчаток и звонко щелкнул пальцами. Почему-то ему захотелось пить. Бытовой робот выкатился из прикрытой шторкой ниши, подскочил к холодильнику, налил хозяину ледяного морса из дозатора, а затем, подрабатывая сервоприводами, поднес запотевший бокал к создателю тшеди.

Хапи Рукс взял и с удовольствием отхлебнул напитка.

— Хотите? — спросил он у Габриэля с наглой рожей, явно растягивая время.

Тот брезгливо мотнул головой. Губы содержателя казино для самоубийц-демиургов сложились в презрительную усмешку. По его личному, а значит, единственно верному во вселенной мнению, прислуживать настоящему демиургу могли только люди — агнаты, когнаты, слуги — не важно. Использование роботов выглядело в глазах Геба элементарно пошло. Кроме того, Рукс сознательно игнорировал его вопрос — просто хам!

Апартаменты Эс Си Руксу были предоставлены просто роскошные и, разумеется, с рабынями — как для обслуги, так и для секса. Но Рукс отказался. В рабочие поездки он брал с собой только пару бытовых роботов, которые и составляли его постоянную команду. Обстирывали, обглаживали, прибирали, готовили и, по всей видимости, охраняли. «Любовь к роботам, — подумал Геб, — ей-богу не доведет это хамское отродье до добра».

Стоящий рядом с Гебом шеф Артели, давно уже мучимый жаждой, скромно помялся с ноги на ногу, явно обозначая свое присутствие. Но Саймон ничего ему не предложил — он не любил шлюхофермеров, хотя и пользовался иногда услугами самих «шлюхоферм». Во всяком случае снисходить до того, чтобы давать заводчику секс-агнаток пить из своих бокалов, Саймон не собирался, чтобы не выбрасывать потом посуду.

Наконец Рукс торжественно допил, вручил пустой бокал роботу и снова щелкнул по одной из клавиш. Картинка на голоэкране сменилась. Теперь, вместо разрушенного кластера Буцефал перед гостями Рукса предстала панорама иного мира. А в центре панорамы, неподвижной с такого огромного расстояния и в таком огромном масштабе, — расцвели цветки двух гигантских взрывов. То продолжали разлетаться в пространстве две взорвавшиеся звезды Буцефала.

— Перед вами увеличенный вид с орбиты звездной системы Терранат, кластера Шакрам Искусственного Мироздания, — сказал Рукс. — Объяснение феномену, который спас кольцо Галереи и выбросил в другой кластер взорвавшиеся звезды Буцефала, кажется мне достаточно очевидным, однако пока, до окончательной проверки, я озвучивать его не стану — слишком уж это объяснение кажется невероятным. Но саму исчезнувшую материю и разлетающийся в пространстве взрыв мы отыскали. Для этого понадобился простейший запрос в Сеть о необычных космогонических явлениях, случившихся в Искусственном Мироздании за последнее время. Извольте видеть, взрывная волна из частной вселенной Сэта каким-то немыслимым образом оказалась перенесена сюда — через границы времени и пространства, в далекую провинциальную вселенную. Возможно, речь идет о нулевом квитировании, — самом масштабном квитировании за историю Искусственных Вселенных.

Саймон пожал плечами.

— За минувшие четыре месяца взрыв разросся, — продолжил создатель тшеди, — его излучение потеряло силу и интенсивность, температура и давление взрывной волны существенно снижены. Однако ареал катастрофы стал просто колоссальным. Диаметр взрыва превышает сейчас одну треть светового года. Новейшая история Корпорации не знает более масштабной трагедии. Насколько мне известно, взрыв уже пожрал одну из ближайших звездных систем. А очень скоро уничтожит еще одну, соседнюю. В общем… если что-то и осталось от Буцефала, то искать это что-то нужно здесь. Других зацепок у нас пока нет.

Демиург-акционер Габриэль Бруно мрачно кивнул. История с неуничтожимыми планетами-кольцами и космическим взрывом, мгновенно перенесенным из одного кластера в другой сквозь стены времени и пространства, ему явно о чем-то напомнила.

Вставив в рот наркотическую сигарету, он глубоко затянулся и выдохнул густой терпкий дым.

Борт лайнера «Аякс-Демархия».

Салон когнат-класса. В это же время

В иллюминаторе за бортом переливалась в космосе гладь нуль-портала. Как всегда в таких случаях, при приближении к искривленному пространству голову немного закружило. За бронированным стеклом тьма сменилась неярким светом. Катрина знала — примерно через пять минут туристский лайнер приблизится к нуль-порталу, запустит «прыжковые» двигатели и окажется в новом кластере, а Шакрам за стеклом исчезнет. Но Кэти уже не следила за видами. Гораздо более процесса пространственных перемещений ее занимали собственные ничтожные думы — девушка мучительно размышляла.

В свой последний день пребывания в тренировочном центре Службы Собственной Безопасности — последний день перед высадкой — они с нукером Йенгом сидели в тире. Кэти целилась, стреляла, ждала, пока вылезут новые мишени, крутила в ладони бластер, — но не наручный эстимет, а старую «правительственную модель, типа 1» — со стволом, спусковым крючком и рукоятью. За дни тренировок легендарная модель пистолета-наладонника стала для девушки привычным оружием. Служащих ССБ обучали пользованию старой «правительственной моделью» не случайно. Наручные эстиметы применялись служащими Корпорации, однако на Союзных планетах военные почти повсеместно использовали старый, немодифицированный ручной вариант бластера. До высадки оставалось всего ничего, однако даже последние минуты Йенг старался использовать по полной программе. На этот раз и без того фантастически владеющую своими реакциями Катрину заставляли пристреливаться к движущимся мишеням. Острота зрения и координация у беглянки оказались потрясающими — она срезала крылья электронным мухам одним выстрелом бластера, почти не глядя. Но, конечно, дело заключалось не только в остроте зрения.

В последний день Йенг загрузил в голову Катрины множество программ, одна из которых, насколько девушка могла судить по бегло просмотренному списку загрузки, носила название «Беглая стрельба из пистолета. Тренировочный курс — четыре тысячи часов».

Четыре тысячи часов! Цифра звучала фантастично — в реальной жизни Катрина ни за что не сумела бы потратить такую прорву времени на упражнения с бластером, ее просто сморила бы скука. Отработав стрельбу в реале всего за один получасовой сет, она подтвердила сама перед собой «программную» натасканность. Задача у «отработки в реале» имелась единственная: убедить «запрограммированного» стрелка, что четыре тысячи виртуальных часов, которые содержатся в его памяти, — настоящие. Что в реальном бою рука не дрогнет, а глаз не подведет.

Автоматическими движениями (как полагалось по окончании стрельбы) Кэти вытащила отработанную обойму, полностью разобрала бластер на части, тут же молниеносно собрала и вставила новую обойму — все это заняло у нее не более двух секунд. Движения рук девушки были настолько быстры, что почти не улавливались человеческим глазом. Затем она отложила «правительственную модель» на специальный резиновый коврик, на самом краю столешницы, демонстрируя тем самым тренеру, что урок завершен.

Йенг-тренер удовлетворенно кивнул, но Кэти, в отличие от него, оказалась удовлетворена не вполне.

— Можно отвлеченный вопрос? — поинтересовалась клонированная красавица, тряхнув волосами.

Йенг молча пожал плечами — по всей видимости, это означало «да».

— Как мне удалось спастись во время взрыва кластера Буцефал? — спросила агнатка. — Вы утверждаете, что ближайший портал находился очень далеко от меня, а времени оставалось две с половиной минуты. Как?

Йенг бесстрастно покачал головой.

— Вас настолько интересуют подробности? — следователь поджал нижнюю губу, — Ну что ж… Когда звезды кластера взорвались, времени оставалось мало, и мы с ребятами решили рискнуть. За кластером следило несколько кораблей ССБ. Два из них, самых мощных, я избрал для спасательной операции.

— Первый корабль открыл свой портал прямо в ад, в точку перед одной из взлетных площадок кольца Галереи, на которой за час перед этим высадились вы с Сэтом-Эливинером и свитой, — начал объяснений нукер. — Второй корабль открыл портал обратно за пределы Буцефала, в ближайший безопасный кластер… Таким образом, накапливать энергию для двух последовательных нуль-порталов нам не пришлось. Две гигантские, воистину космических размеров, взрывные волны спешили к нам с разных сторон кластера, — и мы очень торопились! Промчавшись над кольцом на армейских катерах, мы отыскали вас теплосканером и вскрыли броню кольца бортовым оружием. Воздух покинул помещение, и вы скончались. Затем, мы вынесли ваш задохнувшийся и обмороженный в вакууме труп наружу. На борту поместили в регенерационный комплекс и оживили. Вот и все.

— Вот и все, — повторила Катрина задумчиво.

Признаться, рассказ маленького смуглокожего инспектора заставил ее внутренне содрогнуться. Перед глазами мелькнуло видение собственного замороженного при абсолютном нуле трупа, взорвавшиеся от давления артерии и вены, выдавленные наружу глазные яблоки. Капли крови, кружащиеся вокруг маленькими шариками. И кожа, от холода твердая, как камень. Пожалуй, было, за что сказать Йенгу спасибо — за жизнь, например.

— Спасибо, — бесстрастно произнесла она.

— Пожалуйста, — мило улыбнулся Йенг и, взяв бластер с резинового коврика, выстрелил по мишени сам. Луч выбил десятку…

Вспоминая эту беседу, Кэти, не отрываясь, вглядывалась в иллюминатор. Там, за бронированным стеклом, медленно раскрывались крылья космического портала.

В тот раз Йенг соврал.

По его собственным словам, шансов на выживание практически не имелось. Шансы ничтожны настолько, что и Рукс и Габриэль почти на сто процентов уверены в ее смерти. Однако сейчас она сидит в кресле элитного лайнера и, значит, — определенно жива.

Шепот Йенга до сих пор отражался в ее ушах.

«Промчавшись на катерах над кольцом, мы отыскали вас теплосканером, вскрыли броню кольца бортовым оружием и вынесли ваш задохнувшийся обмороженный в вакууме труп наружу. На борту поместили в регенерационный комплекс и оживили. Вот и все».

— Вот и все, — еще раз повторила Катрина вслух, — вот и все.

Вскрыли броню, а перед этим пролетели на космомобилях с теплосканерами и отыскали ее ускользающее микроскопическое тело в огромном кольце? За две с половиной минуты?

Лайнер слегка качнулся. Кэти знала, что, несмотря на неспешное движение окружающего пространства, огромная машина приближается к вратам нуль-портала с каждой секундой на километр. Очень скоро она шагнет в неизвестность… У неизвестности, впрочем, имелось имя — игровой кластер Роза. А кластер Шакрам останется позади. Шакрам, Шакрам… Откуда же ей знакомо это чертово слово?

Красавица свела брови, ладонями сдавила виски. От нервного напряжения и зудящего беспокойства сердце забилось сильнее. И, как бывало всегда в такие минуты крайнего стресса, помощь пришла изнутри. Сокрушитель черепов Катилина хлопнул и потер друг о друга вспотевшие от страха ладони. А где-то в самой глубине черепа разверз свои древние очи чудовищный господь Гор.

Внезапно и четко, как бывает в шахматной партии у опытного игрока, многосложная и многослойная комбинация вдруг стала простой и прозрачной — агнатка вспомнила, что такое «Шакрам».

Не мешкая далее, Катрина Бета решительно поднялась с места и быстрым шагом направилась к кабине стюардов.

Квитирование 15 Падение с небес

Борт лайнера «Аякс-Демархия».

Сервисный блок салона для свободных когнатов

Рядом с кабиной стюардов в конце пассажирского салона для свободных когнатов располагался так называемый «сервисный блок». Туалеты и сантехнические узлы проектировщики разбросали по всему протяжению салона, поэтому «сервисный блок» включал в себя прежде всего роскошную курительную, кухню, пирожковую, рюмочную, бытовое помещение для сервис-агнатов, раздевалку для сервис-агнатов, комнату отдыха для сервис-агнатов и отделялся бронированной стеночкой от кабины пилотирующего экипажа. Однако большую часть площади сервисного блока занимали вовсе не перечисленные служебные помещения, а небольшие комнаты совершенно иного функционального назначения. А именно — рыночные кабины. Путешествия на космическом лайнере занимали много часов, и для того, чтобы развлечения пассажиров могли приносить пользу туристической компании, на каждом лайнере располагались комнаты с синтетическими аппаратами. Ювелирные изделия и одежда, информационные таблетки и свитки, наркотики и изысканный алкоголь. И, разумеется, разнообразные сувениры — все это имелось здесь.

На первый взгляд, несмотря на то, что в закипающем от напряжения мозге ожило сразу двое мужчин, Катрина решила развеяться совершенно по-женски. А именно — совершением покупок. По крайней мере, именно так подумали соседи по креслам, когда с томным взором измученной скукой красотки она проследовала мимо них в «сервисный блок».

Пять минут спустя грозный бог мести Гор и истребитель гуннов катафрактарий Флавий Аэций Катилина смотрели в зеркало на ее (и одновременно — их собственное) обнаженное женское тело. Один за другим Кэти примеряла сногсшибательные наряды — от утонченных одежд деловой леди, подчеркивающих сдержанную сексуальность карьерных львиц, до откровенных купальников, ни скрывающих практически ничего, кроме самых интимных мест. То, что сидящие в ее голове «бог» и «воин» видели прямо перед собой, должно было потрясти бывших «потрясателей вселенной». И наверняка потрясло, ибо ни один мужчина не смог бы глядеть на раздевающуюся, одевающуюся и снова раздевающуюся Катрину Бету 19-725, не испытывая вполне конкретных мужских эмоций.

Однако саму беглянку череда отражений в новых нарядах не потрясла.

Ее первый, доставшийся от Службы безопасности, белый хитон в горошек в каком-то смысле нравился девушке больше. Выстиранный сегодня утром роботом-прачкой и тщательно отглаженный роботом-консьержем прямо в космопорте (в комнате гигиены за те несколько минут, пока Катрина сидела голой за небольшой ширмочкой и листала журнальчик), хитон не только великолепно подходил ей по фигуре, но и выгодно оттенял золотистый «искусственный» загар куколки-агнатки, а также роскошную копну волос, собранную в могучую косу, не то цельнокованую, не то сплетенную из темной, коричневой меди.

Изумительное лицо, изящные ноги и прекрасная грудь, едва удерживаемая тонкой тканью, в сочетании с этим простым нарядом создавали сногсшибательное впечатление. Мужчины, мимо которых она проходила, не могли отвести глаз, а сидящий в ее голове кавалерист Катилина молча сходил с ума от вожделения. Еще бы, в его примитивном «каталаунском мире» с гуннами и многотысячными конными армиями на мохнатых жеребцах, таких женщин еще не существовало. В смысле — такие женщины не только не рождались и не жили там, таких женщин там просто еще не делали. И все же на свободный от воздействия тестостерона взгляд самой Катрины Беты, которая помимо чисто постельных дисциплин обучалась у Артели еще и начальному курсу этики и эстетики моды, для путешествия сквозь искусственный космос платье выглядело чересчур простоватым. Ей требовалось нечто иное.

Деловые костюмы и купальники беглянке также не подходили. По крайней мере — сейчас. Но что же тогда?

Несколько мужчин, проводивших ее сальным взглядом, наверняка хотели бы увидеть девушку полностью обнаженной. В каком-то смысле этот вариант был верным, но лишь отчасти. Не мешкая, Кэти пролистывала каталог.

Миниатюрный «торговый центр», в котором она примеряла платья, представлял собой короткий коридор с торговыми секциями справа и слева. Заканчивался он дверью в помещение стюардесс. Всего «торговый центр» вмещал двадцать «бутиков» с товарами на любой вкус, вернее, с нуль-синтезаторами, содержащими соответствующие каталоги для воспроизведения изделий. Хотя бутики различались по производителям и по категориям товаров, их размер и внутренняя отделка казались одинаковыми и подразумевали декорированный разноцветный пластик, зеркала от пола до потолка, дизайнерские стулья, стеклянный столик, несколько раздевалок и широкий голоэкран в центре зала. В каждой «кабинке» имелись также пара кресел или диван для «сопровождающих», а также угловой столик с кофейным аппаратом и прохладительными напитками.

Перед прибытием в космопорт, да и в самом космопорте города-куба Кинополя, беглая рабыня слишком торопилась: покупка билета на космолёт, заботы по ориентировке, оформление документов на взлет, отняли уйму времени. Только сейчас появилась возможность использовать доставшееся ей от Йенга небольшое состояние на свое усмотрение и по собственному вкусу. А надо сказать, что вкус у девушки с двумя мужчинами в сознании складывался весьма специфический.

Войдя в коридор, Катрина чуть замешкалась, выбирая, в который из «бутиков» зайти. В двух кабинках, за стеклом и воздушными шторками, уже копошились девицы-бездельницы. Одни, как видно, выбирали литературные свитки или информационные пластинки для домашних компьютеров, другие — рассматривали крутящийся на голоэкране акваланг. В третьем бутике, размещенном в самом конце коридора, пара мужчин просматривала каталог с обувью. Катрина пожала плечами: «Вот он, итог эмансипации, — подумала клонированная красавица, — женщины смотрят книги и оборудование для ныряльщиков, а мужчины изучают обувь». Катилина в своем «мире гуннов» такого бы точно не понял. Осмотрев зону магазинов и не загружая себя лишними размышлениями, Катрина выбрала бутик посередине, одинаково отделенный как от поглощенных шопингом «дам», так и от озабоченных обувью «кавалеров».

Внутри кабинка оказалась достаточно просторной, на беглый взгляд — не менее пяти метров в длину и ширину. Голоэкран, создаваемый маленьким излучателем, похожим на цветочную вазу, рисовал в воздухе цветное объемное видео. Изображение казалось беззвучным, по крайней мере снаружи Кэти не слышала ничего. Однако, как только агнатка оказалась внутри помещения, голос призывно зазвучал, накатывая на нее волнами убеждения:

— Добрый день, сикха, чем могу вам помочь? — пробасила программа-торговец. На голоэкране возникла мудрая, но в то же время забавная рожа мультипликационного человечка — молодого широкоплечего качка с приятными чертами, с модным хохолком, но розовощекого, а потому немного смешного. Это рисованное существо имело вид необычайно уверенный, но в то же время безобидный и почему-то чопорный. Видимо, именно так виртуальщики представляли себе идеальных продавцов дамской одежды.

— Пожалуй, можешь, — выдавила из себя агнатка и потребовала каталоги.

Не спеша просмотрев их с перманентно демонстрируемым интересом, агнатка краем глаза одновременно наблюдала за тем, что делают в соседних нишах-магазинах ее коллеги по шопингу. Мужики спорили с недовольными лицами, девушки — весело щебетали. Ранее Катрина отметила расположение видеокамер в кабине и коридоре, аккуратно проследила, как входят и выходят из соседних бронированных дверей сервис-агнаты и стюардессы. Помимо служебных помещений для отдыха персонала за дверью скрывалась также «кухня», где стюарды лайнера готовили обеды для пассажиров или откуда выносили заказанные пассажирами напитки и закуски. Наблюдать за перемещением персонала из торговой зоны оказалось очень удобно.

Стюардессы ходили по залу вроде бы хаотично, но все же некоторая система в их нечеткой работе наблюдалась.

Четверо девушек в алых накидках постоянно дежурили возле прохода на «кухню» (двое слева и двое справа), внимательно следя за «клиентами» — не попросят ли те чего-нибудь. Просили в основном воду, пиво, орехи и жареный картофель. Как только кто-то из пассажиров нажимал на кнопку вызова, одна девица из «четверки» бежала к нему выполнять заказ.

Какая-то возня постоянно происходила в начале салона, там, где сидели матери с детьми. За краткое время своего «свободного» когнатского проживания Катрина успела просмотреть достаточное количество телепередач и знала — в Корпорации сейчас существовала мода на детей. И хотя львиная доля прироста населения все равно происходила за счёт «штамповки» на фабриках Нулевого Синтеза, богатые, вернее — обеспеченные, люди в значительной массе тяготели к живорождению. Учитывая успехи медицины и абсолютную безопасность беременности и родов, процесс был необременителен.

Время от времени стюардессы на посту сменялись, и это позволяло заключить, что в зале их работает не четверо, а больше. Запоминая стюардесс по лицам, Кэти насчитала восемь человек. Смена происходила каждые полчаса — вот, собственно, и весь режим.

Зафиксировав в памяти особенности работы стюардесс, Кэти отвлеклась от наблюдений и наугад ткнула в несколько нарядов из электронного каталога. Программа-робот приняла заказ, сняла опытным электронным взглядом мерки и активировала систему синтеза материальных объектов. Зазвучала мелодичная музыка. Спустя несколько секунд внутри камеры синтез-машины, в аккуратных свертках, сложенные и новенькие, взору Кэти предстали только что синтезированные вещи — как раз те, что она заказала, но, разумеется, с некоторыми корректировками под ее личный размер.

Кэти хмыкнула, примерила, сбросила, примерила снова и снова сбросила. Тряпки раскидывала, как попало — на диван и на кресло. Не в урну для аннигиляции (как полагалось), а именно — кучей. Некоторые вещи действительно сидели на ней настолько хорошо, что девушка даже немного увлеклась. Суть шоппинга, впрочем, крылась для нее не в собственной красоте.

— Это все? — поинтересовалась она, быстро листая на голоэкране листы электронного каталога.

— Вы не дошли даже до половины ассортимента, — голос программы-робота прозвучал укоризненно. — Такое быстрое перелистывание невозможно назвать полноценным. Мы представляем продукцию от тысяч производителей. У нас, сикха, действительно имеется почти все!

Слушая робота, Кэти опасливо оглянулась на коридор — не смотрит ли кто? И совершенно напрасно. Стюардессам не было до нее никакого дела, а внутри торговой кабинки слова и действия девушки в любом случае фиксировались на камеру, а затем передавались на сервер космолета. Впрочем, подумала она, работники транспортной безопасности, не должны воспринимать длинноногих девочек в бутиках чрезмерно серьезно…

— Врешь, железная рожа, — произнесла Катрина, разворачиваясь обратно к виртуальному роботу — всего у тебя нет и быть не может… Перечисли мне товары, которые нельзя синтезировать на борту лайнера!

Опешивший робот-программа тут же изменил тональность своей болтовни и начал что-то оскорбленно зачитывать. Как и ожидала Катрина, кроме запрещенных к продаже наркотических средств, продуктов питания и домашних животных, в списке значились ручное оружие, взрывчатка, а также радиоактивные и легковоспламеняющиеся вещества.

«Логично, — мысленно согласилась девушка, — оружие на пассажирских лайнерах продавать не должны». Но ей ведь и не требовалось оружие! В свое время, благодаря подаренному поганцем Рук-сом пиратскому нейрошунту, Катрина скачала себе в мозг разнообразную информацию о вооружении и спецтехнике Корпорации. Сейчас эти знания должны были пригодиться. Бластер, конечно, ей в местном синтезаторе не получить, но вот кое-что другое — вполне возможно.

— Попадают ли в этот список скафандры с высокой степенью бронирования? — бросила Кэти электронному собеседнику.

Компьютер среагировал с удивлением.

— Отчасти, сикха, — изумленно возвестил он. — Военные модели запрещены к продаже. Но гражданские модели скафандров проходят в каталоге по разделу «спецодежда», включающему пять миллионов самостоятельных разновидностей спасательных и защитных доспехов для коммерческого использования с уровнем бронирования среднего и легкого класса. Для работы в открытом космосе, для воздушного пилотирования, для спасательных работ, для подводных работ, для подземных работ и так далее.

Катрина напрягла память, вспоминая скачанные ей когда-то знания по спецтехнике.

— Мне нужен костюм пилотов грузовых линий, предназначенный для аварийного катапультирования.

— Скафандров для пенетрации из стратосферы в нашем каталоге содержится триста модификаций! — торжественно объявил робот. — Рекомендую правительственную модель «Кираса» — это стандартный доспех космических карго. Беспарашютный, устойчивый к трению и высоким температурам, выдерживающий свободное скольжение сквозь планетарную атмосферу, с возможностью автономного дрейфа в космосе до двадцати пяти суток, а также с внутренними гравикомпенсаторами и внешней броней — для пенетрации прямо в грунт с орбиты. Будете смотреть?

Катрина кивнула с задумчивой миной.

— И дай мне, пожалуй, что-нибудь расслабляющее, — потребовала она, — нервишки сегодня ни к черту.

Торговая программа выдержала паузу и округлила на экране виртуальные глаза от фальшивого шока — как видно, не ждала от клиентки пошлости.

— Разумеется, сикха, — возвестил наконец анимационный мужчина на голоэкране. — Лекарства к продаже запрещены, но в нашем каталоге представлены два миллиона высококачественных табачных изделий и элитных алкогольных напитков. У вас, сикха, имеются конкретные предпочтения?

* * *

Как только очередная стюардесса со столиком-каталкой протопала мимо по коридору в направлении служебной двери, Кэти вышла вслед за ней и, дождавшись, пока та наберет код и протолкнет столик в дверной проем, стремительно сблизилась и вырубила несчастную одним жестоким ударом сзади.

Три товарки, стоявшие справа и слева от дверного проема, не успели даже раззявить рот, как повторили судьбу своей подруги — Катрина последовательно, четко, очень технично и совершенно не по-женски (привет Катилине) отработала простейшую комбинацию из последовательных ударов руками. Левой-правой, левой-правой, правой! В переносицу и в висок. В солнечное сплетение и в кадык. Последний — в челюсть.

Три красивых, но категорически мертвых женских тела растянулись на полу поломанными куклами. Повалив их прямо в дверной проем (чтобы дверь не могла закрыться автоматически), Кэти разлила по полу ароматный, дурманящий душу напиток. Соединив длинной лужей открытую дверь с только что оставленным ей бутиком, она щелкнула зажигалкой и вопреки наклейке на дверце, запрещающей курить в коридоре, зажгла толстенную, с кошачью лапку, сигару — самую ароматную и дорогую, которую только смогла отыскать в компьютерном каталоге. Где-то внутри торговой кабинки рисованный робот-продавец захлебывался в собственных увещеваниях, но Кэти не слушала его — она по-честному расплатилась за приобретения, и купленный рюкзак со скафандром болтался у нее за плечами. Не теряя ни минуты, беглянка шагнула через порог — внутрь секций для стюардесс. Вошла, разливая виски по полу соединительным ручейком, а еще одну полную бутыль — сжимая в руках как дубину.

Какой-то мужчина (судя по одежде — не стюард, а вероятно, механик), взбудораженный ревом сигнализации, уже поднятой системой видеонаблюдения, зафиксировавшей насилие в пассажирском салоне, выбежал ей навстречу из-за угла. И тут же рухнул на пол — с широким размахом, Катрина засадила ему в лицо тяжелой бутылкой. Схему лайнера, скачанную в шунт прямо из глобальной Сети, агнатка изучила чуть ранее. От кабины с пилотами техническое помещение стюардесс отделяли лестница и еще один поворот. Пройдя их менее чем за десять ударов сердца, она легко повела рукой, вызывая красный муар и настраиваясь на коды встроенных электронных замков. Бронированная пластина в дверном проеме, повинуясь могуществу тшеди, послушно отплыла в сторону. Агнатка шагнула внутрь, оставив за спиной открытую настежь дверь.

Четверо высоких пилотов, в ладных костюмах цвета выцветшей бирюзы, развернулись в анатомических креслах и теперь смотрели на нее, не мигая. Хорошо, что не с открытыми ртами.

То, что произошло, случилось стремительно, неожиданно и настолько невозможно, что удивление просто светилось в глазах экипажа, ярче отраженного в стекле иллюминаторов звездного света. Невозможность произошедшего заключалась в том, что дверь в кабину летчиков-космонавтов не открывалась ни при каких обстоятельствах до самого конца полета. Стюардессы в салонах лайнера работали автономно от летного состава. Возможность проникновения в кабину управления незнакомцев и незнакомок была, таким образом, полностью исключена. Красивая длинноногая девушка с толстой сигарой в зубках и бутылью янтарного напитка в руке должна была показаться им скорее галлюцинацией, чем живым существом…

Галлюцинация с размаху расшибла бутылку с виски об пол, тем самым мгновенно перейдя в категорию живых и, главное, опасных существ.

— Что это значит? — сурово спросил капитан, поднимаясь из кресла, — как и положено по должности, он пришел в себя первым.

Катрина проигнорировала вопрос, сняла со спины рюкзак со сложенным внутрь пенетрационным скафандром, пыхнула дымом в воздух.

— Сначала сдадим оружие, — произнесла она совершенно будничным тоном. — Затем успокоимся, сядем и выслушаем мои разумные требования. Понял?

Капитан открыл рот. Потом закрыл. Потом сел. Рука его непроизвольно двигалась, пальцы терлись подушечками друг о друга. На поясах каждого из четверых пилотов висели компактные электрошокеры. Не дубинки для пыток и издевательств, как в памятной Катрине школе для проституток, а небольшие пластиковые пистолетики, предназначенные для мгновенного отключения сознания после первого же попадания в цель. Эстиметов на борту гражданских лайнеров, как видно, не полагалось — во избежание повреждения в случае перестрелки корпуса космолета.

— Не понял, — угрожающе произнес капитан, — Это розыгрыш? Черт… По всей видимости, вы пьяны!

Катрина шагнула ближе к луже и села в свободное кресло.

— Абсолютно трезва, — она мотнула головой. — Я угоняю твой лайнер. Люди на борту — мои заложники. Сейчас вы очень медленно достанете махейры из кобуры, положите на пол и подтолкнете ко мне ногами.

Капитан шумно засопел носом от странной смеси презрения и удивления необычностью ситуации.

— Вы сумасшедшая, — прокомментировал он громко. — В Корпорации невозможен захват заложников. Команда и пассажиры прошунтованы, и в случае насильственной смерти будут воскрешены в ближайшем центре хеб-седа. Повторяю вам: убирайтесь в салон, и тогда, возможно, я не сообщу о вашем проступке пограничным пелтастам.

— Ах, я сказала «захват заложников»? — девушка издевательски подняла брови. — Прости, сикх, не точно выразилась. Нужно сказать «захват залога». Туристическая пентера стоит сотни миллионов душ. Так что сдавайте мне пушки, или я устрою тут пожар.

Она выразительно посмотрела на пол, и демонстративно стряхнула пепел с сигары, очень близко с яркой ароматной лужей.

Капитан, уже открывший рот для новой гневной тирады, резко осекся. Было видно, как под его кустистыми бровями хороводом несутся мысли. Ситуация была явно не стандартной. Угонщица — шизофреничка, это было для пилота очевидно. Пытаться угнать лайнер подобным специфическим способом — глупость, ведь в Искусственном Мироздании невозможно совершить преступление и не понести за него возмездие впоследствии. Да, собственно, при чем здесь «последствия»? Вынуть шокер, свалить незнакомку первым же выстрелом, затем броситься к огнетушителю, что висит в стене, и пеной в упор расстрелять горящую лужицу из виски — да и то, если загорится. Даже если предположить невозможное, что огонь быстро перекинется на обивку салона или ковровое покрытие пола, огнетушитель справится с этой проблемой.

«Ведь так?» — с надеждой спросил себя капитан.

Он шумно выдохнул — ноздри его расширились.

«Не так!» — Что-то тормозило его решимость. Прежде всего отсутствие привычки к подобного рода стрессам. Никто и никогда в мире бессмертных не угонял космолайнеры и не брал заложников. Соответственно пилотов никогда не ориентировали на противодействие террористам. Открытый огонь в космолайнере — это эксцесс, даже теоретически. Капитан знал — виски практически не горит, но все же. Как вообще распространяется пламя в закрытых пространствах с принудительной вентиляцией?

Этого капитан не знал. Помещение заполняли невидимые потоки воздуха: работали вытяжки, кондиционеры, сквозь решетки темнели глотки труб и воздуховодов. Работа «атмосферных» машин и разность температур создавали тягу, а пахучие газы из ионаторов и ароматизаторов были насыщены кислородом. Весь лайнер мог вспыхнуть как факел. Или же нет? Средств и систем пожаротушения, полагал капитан, вероятно, должно хватить, но в этом нельзя было быть уверенным наверняка. Опять же, в висках команды — располагались нейрошунты. Опасность смерти, как таковой никому не грозила. Тогда к чему риск? Чего-то стоил только сам туристический лайнер…

Через несколько секунд все пять электрических пистолетов лежали у ног Катрины. Пилоты по-прежнему сидели в креслах, недоуменно переглядываясь, усмехаясь и даже покручивая пальцами у виска. Два шокера Катрина подняла. Один разрядник заткнула за пояс, второй зажала в руке. Во второй руке. В первой оставалась тлеющая сигара.

— Теперь двигаемся по порядку, — произнесла нелепая террористка, — мне нужны деньги.

— Много? — невольно уточнил капитан.

— Допустим… пару талантов. Сейчас вы закроете портал на Розу и выведете лайнер на орбиту ближайшей планеты. Если не ошибаюсь, это будет Торватин, двухсот семидесятой системы. Там, на орбите, мы ждем деньги от администрации вашей компании. Я хочу получить их наличными, в мелких, незарегистрированных купюрах. Потом вы открываете другой нуль-портал в известный мне кластер. Там я сойду.

Капитан презрительно скривился.

— Но это же глупость, сикха, — мертвым голосом произнес он, — вам не удастся сбежать, а тем более использовать…

— Не твое дело, бессмертный мой, — оборвала беглянка, — следуем к Торватину и везем деньги.

— Послушайте…

— Я сказала: орбита Торватина и деньги. — Она чуть повысила голос.

— Да в уме ли вы?.. — прошипел капитан, окончательно убеждаясь, что перед ним сумасшедшая.

Вместо ответа, с кривым от безумия ртом, Кэти спустила курок. Боек выдал сухой стук и один из пилотов рухнул к ногам капитана, содрогаясь в конвульсиях.

— Ну?

— Я не понимаю…

Курок вжался снова. Еще один выстрел грянул, и второй пилот, исходя пеной изо рта, упал на пол, дрыгая ногами.

— Ну?! — проорала Катрина в голос.

— Выполняем, — серея лицом, прошептал капитан и развернулся к пультам, где располагался аппарат межпространственной связи.

Стационарная орбита планеты Торватин.

Пентера компании «Аякс-Демархия».

Пятнадцать минут спустя

Когда портал на Розу закрылся, лайнеру понадобилось всего несколько минут, чтобы, пронзив три парсека, выйти на кольцевую орбиту вокруг ближайшей из планет 270-й системы. Сине-зеленый шар Торватина, радующий глаз свежестью и разбегающийся за стеклом иллюминаторов цветастым узором океанов и континентов, застыл ровно в тысяче километров внизу. Однако с каждой минутой этот шар приближался.

Теоретически сумма запрошенного Катриной выкупа должна была прибыть к лайнеру с ближайшей планеты. А поскольку выкуп все еще не везли, Кэти заставила лайнер медленно снижаться по кольцевой орбите, все ниже и ниже к поверхности планеты-сферы Торватин.

Показания счетчика высоты на дисплее управления сменились с тысячи километров на девятьсот, затем на восемьсот.

Все это время капитан разговаривал по гиперсвязи с начальством, повторяя условия Кэти относительно выкупа, а единственный остававшийся в сознании пилот, дурея от скуки, рассматривал бессознательные тела сраженных разрядником товарищей. Те нервно посапывали, время от времени конвульсивно дергая кончиками пальцев — это сказывались последствия шока.

Счетчик высоты пискнул — семьсот километров.

В коридоре, невидимые из кабины пилота, но вполне ощущаемые по шепоту и топтанию ног, прятались вооруженные разрядниками охранники лайнера из транспортной полиции. Чуть дальше шумели сервоприводами бытовые роботы, вылизывая полы коридоров и бутика, забрызганные виски и закиданные пропитанной алкоголем одеждой.

Счетчик высоты пискнул снова — шестьсот километров.

Роботы-пожарные с огромными пенобрандспойтами наизготовку стояли тут же, сразу за вооруженными полицейскими. Теперь, как понимала Катрина, за пределами кабины пилотов уже просто нечему было гореть. Да и здесь, внутри тесной комнаты с пультами управления пожар почти не реален, поскольку лужу с горящим спиртом легко затопят пеной, порошком и водой…

Пятьсот километров.

— Деньги привезут приблизительно через час, — соврал наконец капитан, оторвавшись от микрофона. Глаза его были укоризненно жалостливы и грустно печальны. Он уже не боялся, а жалел угонщицу космических кораблей.

Четыреста километров.

Кэти спокойно кивнула. От ее мнимого бешенства теперь не осталось и следа. Воспользовавшись своими способностями тшеди и подключившись к линии связи в самом начале капитанских переговоров через глобальную Сеть, она прекрасно знала, о чем тут шла речь. К лайнеру были высланы вовсе не гербовые бумажки. Сюда спешили гоплиты спецназа и дополнительная пожарная команда пелтастов с Торватина. Не «через час» — а именно «сейчас» — в данные мгновения.

Триста километров.

Нижняя стационарная орбита проходит по границе стратосферы. На ста километрах. Там корабль зависнет.

Двести километров.

Осталась последняя сотня…

Мир вокруг горел красным, и агнатка Катрина, вернее бог машин Гор, чувствовал через стенки межотсечных перегородок, как тяжелые гоплиты и пожарные стыкуют с пассажирским лайнером свои боевые лектики, как спешат, стуча резиновыми подошвами по покрытию коридоров, к захваченной ей рубке с пилотами.

Ситуация оценивалась штабом спецопераций уже настолько не опасной, что с лайнера даже не стали вывозить пассажиров. Всего через несколько минут глупую девицу схватят, скрутят, доставят в ближайшую психиатрическую лечебницу, а лайнер последует дальше, на кластер Роза. А может быть, ее и не будут «хватать», а просто убьют, а потом арестуют уже в палате хеб-седа, только что клонированную после смерти…

Сто километров.

Катрина встала, подошла к стене так, чтобы оптика пистолетов в руках спрятавшихся в коридоре полицейских не могла ее видеть. Затем, не спуская глаз с капитана и оставшегося пилота, она скинула с плеч тонкие лямочки хитона. Облегающий ситец соскользнул по телу вниз и упал к ногам невесомым цветком.

— Отвернитесь, — запоздало сказала девушка.

Капитан хмыкнул. Обнаженная секс-агнатка была ослепительно хороша. Шоколадного цвета волосы струились по гладким плечам, бездонная синева глаз оттеняла белизну кожи. Рот мужчины непроизвольно отрылся в непередаваемом выражении, включавшем одновременно нечто пошлое и предупредительное. Глядя на ровные зубы клона внутри капитановой челюсти, беглянка развернула эвакуационный скафандр, а затем неторопливо в него облачилась. Последним на ее голове закрылся бронированный шлем.

Немного нервничая, капитан сдавленно кашлянул.

— Решили-таки поджечь мой лайнер? — поинтересовался он. — Напрасно, сикха. Потушат. Дождались бы лучше выкуп.

Катрина улыбнулась в ответ, посмотрев на служащего Нуль-Корпорации вполне разумными, внимательными глазами, — взглядом, совсем не свойственным шизофреникам.

— Оставьте выкуп себе, — сказала она.

Капитан открыл рот, чтобы ответить, но Кэти не слушала. Она опустила веки, и тонкие нити сетевых линий пронзили прозрачный воздух. Мир вокруг наполнился звучанием и голосами. Тихий шепот интеллектуальных машин, которыми напичкан всякий космический корабль от пола до потолка, стал ей доступен.

Она потянулась за нитку и… коснулась главного двигателя. Тот пылал. Горел будто пламя костра, раскаленного как солнце, но маленького, как кулак двухмесячного ребенка. Гравитационная тяга не требовала огромных размеров для своих генераторов. Силы лошадиных табунов в триллионы бешеных иноходцев, вмещались в коробочку из-под спичек, защищенные непроницаемой термической броней толщиной в несколько метров — стальной орех с толстенной скорлупой и крошечным ядрышком. То, что требовалось сейчас сделать Катрине, казалось намного сложнее, чем все, что она делала в прошлом.

В момент разрушения вселенной Сэта ее вела скрытая внутренняя программа, спрятанная в глубинах собственного подсознания. Однако теперь этой программы не существовало внутри ее черепа, и древний, мифический Гор управлял машинами сам. Сжавшись в комок в уголке собственного разума, как в темной удушливой комнатенке, Кэти наблюдала за действом, заучивая божественные приемы…

Вызывать алый муар, раскрывающий перед человеческим взглядом сущность магнитных потоков на дисках памяти, ручьев электронов внутри компьютерных мозгов и сияние энергетических генераторов — базовой составляющей любых машинных систем, она научилась давно. Пейзажи в алом и голубом, которым обучил ее еще Эс Си Рукс в проклятой школе наложниц, являлись к ней как бессознательно — во снах или от вспышки адреналина в минуты опасности, так и по легкому напряжению воли. «Видеть» — было легко, как будто переключить тумблер. Щелк! — и обычный спектр исчезал, и только мультипликация линий, как будто бы нарисованных простейшей игровой программой, но на деле вполне реальных, оплетала действительность запутанным волокном. Это был первый уровень сложности. Очень простой.

Второй был сложнее.

Кроме того, чтобы видеть нити, по ним нужно было двигаться. После нескольких упорных тренировок Кэти научилась лететь вдоль линий или тянуть их на себя, смещая в пространстве разум и виртуальное «зрение» сама, при этом оставаясь на месте, в собственном бренном теле. Навык был крайне полезен, поскольку позволял изучать детали Сети на значительном расстоянии.

Третий уровень оказался еще более труден.

Кроме того, чтобы двигаться вдоль нитей, ими нужно было управлять.

Простейшей из методик управления всякой системой всегда был навык включения-отключения, которым пользовалась Катрина при блокировке дверей во вселенной Сэта три месяца назад, или, напротив, при открытии двери в кабину пилотов тридцатью минутами ранее.

Отключение и блокировка, подача и пресечение энергии являлись своего рода азами «машинной» экстрасенсорики господа Гора. Но то, что он делал сейчас, решительно выходило даже за эти узкие рамки. В данный момент бог Мести сработал на перегрев энергетической системы лайнера, на ее предельную активацию!

Коснувшись пультов и в течение мгновения пройдя по натянутым линиям до центрального коммуникационного блока, падший бог коснулся транзисторной цепи, что передавала команды с централизованного пульта к генератору гравитации. Свет в кабине не погас, все системы функционировали нормально, но связь и возможность управления лайнером из кабины оказались решительно пресечены.

Очень медленно, но удивительно страшно — до изморози в хребте и дрожи в коленных чашечках, лишенный управления лайнер замедлил ход и со свистом стал заваливаться на бок.

Что-то незримое качнулось в воздухе. Струи паники, еще не выплеснувшиеся наружу в виде истерических криков и бешеного метания испуганных пассажиров, пронзили воздух, готовые вырваться из глоток и сердец буквально через секунды, как только понимание произошедшего достигнет сознания находящихся в салоне людей. Ей следовало торопиться! Кэти понятия не имела, как будет реагировать на отключение полетных систем основная масса клиентов «Аякс-Космобуса», однако, как должны среагировать в этом случае полиция и спецназ, догадывалась и боялась этого. Если лайнер начнет падать, то первое, что должны сделать гоплиты, — пресечь террористку и установить контроль над кабиной пилотов, вне зависимости от того, виновна ли захватчица в падении лайнера или нет.

Плевав на женские переживания, Гор неторопливо двинулся дальше. Забыв про изуродованную поломкой передающую цепь, он сосредоточился на генераторе гравитации — главном и единственном двигателе космолайнера.

Дальнейшее произошло слишком быстро. Кэти даже не поняла, что именно. Тронув краем сознания маленький генератор, Гор как будто бы вдохнул в него собственную божественную мощь! Энергия заполнила камеру деления гравитонов, за доли секунды достигнув критической отметки. Импульсы предохранителей, установленных на случай экстремального перегрева (то есть именно — на данный конкретный случай), метнулись по транзисторной цепи в обратном направлении, чтобы проинформировать о приближающейся катастрофе пилотов и капитана, однако, достигнув «разрыва» цепи, тихо растворились в эфире, не выполнив своей миссии.

Что-то застучало за стенкой — это сбитые с ног спецназовцы, пожарные пелтасты, а также все не укрепленные на полу предметы, имевшиеся в коридоре, повинуясь крену палубы, посыпались на левый борт, закрывая телами иллюминаторы. Лишенная управления, гигантская пятиярусная пентера постепенно переворачивалась в воздухе. Катрина знала — перегретый движок, повинуясь ее жестокой воле, накапливал энергию для взрыва. Через минуту он разорвет скрывающую его броню в клочья, и тогда…

Кажется, капитан говорил, что все, кто находится в кабине, будут хебседированы? Прекрасно! В последний раз улыбнувшись изумленному экипажу, Катрина Бета положила ладонь на ручку замка, одним движением вырвала с мясом дверь.

И рухнула спиной вниз в неистовый воздушный поток.

Где-то чуть ниже уровня стратосферы.

Секунда после падения

Ветер!

Катрина смотрела в падавший на неё Торватин. В темном провале рвущейся в лицо бездны, во тьме космической ночи, в полыханьи мелькающих вокруг облаков ослепительно сиял, нежась в лучах восходящего светила, один из древнейших миров кластера Шакрам. Немного левее и выше лайнер «Аякс-Космобус» разлетался во вспышке пламени на мерцающие осколки. Чуть ниже по прямой, Катрина видела гигантский, и согласно скачанной с Сети информации, единственный в ближайшем секторе планеты город, выглядевший ровным, вытянутым прямоугольником. Справа, за линией лесных массивов, блистала восходным маревом линия курортного побережья. А слева, как будто в противовес главному на планете очагу и центру коммуникаций, связывающему кластер Шакрам с остальным Искусственным Мирозданием, мерцало в прорехах облачной рвани бескрайнее поле то ли лугов, то ли болот. «Болот», — подумала Катрина, ибо туристическая карта, вложенная в ее мозг подсказкой из Сети, идентифицировала темные поля следующим образом:

«Общественные угодья.

Охотхозяйство «Низийские топи».

Аренда охотничьих домиков на сутки — от 500 душ.

Мнемофон…»

Сейчас, от поверхности Торватина ее отделяло всего пять километров и тридцать секунд времени на то, чтобы преодолеть это расстояние.

До цели оставался лишь шаг. Точнее — одно столкновение.

Кэти откинула головку на заднюю стенку шлема и активировала «ложе». Прочная, толстая, но очень мягкая материя обволокла ее череп со стороны висков и затылка, плотно зафиксировав шею.

«Гравикомпенсаторы активированы, — заявил компьютер скафандра. — Броня активирована. До поверхности девять секунд. Восемь секунд. Семь. Шесть. Пять. Четыре…»

Интересно, сыграет ли какую-то роль то, что внизу болота? — мелькнула запоздалая мысль.

Учитывая, что падает она почти со ста километров, наверняка — не сыграет. Какая разница, падать с небес на скальный грунт или в топь? Разницы — нет. И там и там — дела плохи.

Поверхность тем временем стремительно приближалась. Внизу уже виднелись очертания людей с длинными палками (вероятно, оружием) и в странной мешковатой одежде.

Кэти закрыла глаза. Йенг врал ей — сейчас, после репортажа загадочного Тутмоса Химона, это стало очевидно.

Три, две, одна… ноль!

Первая планета загадочного кластера Шакрам крепко обняла ее липкими черными руками.

Эпилог, или Запоздавшая увертюра

Кластер Шакрам перед Сотворением.

Одна секунда до зачатия Вселенной

Создателя звали… «номер двадцать четыре».

Он прыгнул из ниоткуда в стальном цилиндре своего тела с глазами из видеокамер.

Вокруг плыла пустота, непроглядная, как ночь на дне океана. Потолок из Ничто и стены из Бездны. Бог-робот «Номер два» вздрогнул и загудел, хотя, конечно, его стараний некому было услышать.

Могучий мозг бессмертной машины перетасовывал в этот момент мириады байт информации, определяя место каждому атому, каждому кванту энергии в этом новом, не рожденном пока еще мире. И вот — готово.

Подмигнув датчиками самому себе, бог-робот начал быстро вращаться, закручивая вокруг металлического каркаса какой-то неистовый хоровод, рождая первую в этом мире дыру, червоточину, и закачивая в нее пространство, заполняя его эфиром и… пламенем!

Пламя! Столь жаркое, что три великих коня, влекущих материю по ее неисповедимым путям — гравитация, электромагнитная и великая ядерная сила, выскочив на том конце червоточины, внезапно слились в одну, обратив материю в точку, в сгусток столь плотный, что вся будущая вселенная оказалась собрана здесь, как в «зеро».

Но вот мелькнула микронная доля секунды — и из этой ничтожной точки, столь малой, что невозможно увидеть, беззвучно и ужасающе ярко, пространство ринулось во все стороны со все возрастающей быстротой.

Большой Взрыв грянул!

Десять в степени минус сорок три секунды…

В эти первые микронные доли своего существования молодая вселенная пережила период очень быстрого расширения. В этот огромный по меркам начала Времени срок раздувание новой Вселенной происходило со все возрастающей скоростью, и ее радиус возрастал в миллион миллионов раз за каждый крошечный шажок времени.

В результате почти мгновенно огромный Взрыв раскидал по созданному им пространству бесконечные кванты энергии и мириады частиц в очень горячем, но пугающе хаотичном состоянии, начали свой бесконечный и безвременный путь.

Десять в степени минус тридцать пять секунд…

За это время, меньшее чем мгновенье, новый мир покрыл расстояние в миллиарды световых лет, превратившись из точки в то, что можно с полным правом назвать полноценной Вселенной.

Физические законы пока не действовали здесь. По крайней мере — так как им следовало действовать в мире холодных и медленных тел. И потому скорость света — это краеугольное из всех начал, — была медленнее, чем шаги, описываемые пространством молодого мира. Да что там — само понятие «скорость» тут было пока не при чем. Новый мир не двигался относительно неких неподвижных в пространстве тел. Он расширялся, рождая самое себя!

Десять в степени минус десять секунд…

Обычная материя все еще не могла возникнуть и существовать, но она присутствовала повсюду в виде энергетического «пара» и радиации. Сначала родились кварки и антикварки. Затем, спустя всего лишь мгновение, — протоны и нейтроны.

Но вот минула целая секунда нового Бытия и свет увидел первый электрон.

Еще три минуты…

И ядро гелия, впервые рожденное в этом мире, проскакало свой путь со страшной скоростью, закручиваясь в подлинную материю. Частицы все еще двигались быстро, поскольку имели слишком большую энергию. Но далее, с каждой минутой роста, вселенная замедлялась и… остывала, как будто таяла, но только — наоборот.

Ленты галактик закручивались, собираясь в невидимые глазу струны, толщиной в сотни миллионов световых лет, а длиной — почти в бесконечность. Струны эти мелькали и пересекались, перекручиваясь одна с другой в замысловатые, сложнейшие узлы. Движение их замедлялось, и все пространство, заполняющее молодой мир от начала и до конца скрутилось в огромный четырехмерный шар, замкнутый сам в себя.

А вместе с пространством начало свой неумолимый бег и само Время. Оно появилось вместе с первыми кварками, заставив материю подчиняться обычным физическим законам и сделав свет вновь, как и всегда, самым быстрым из возможных своих гонцов. Вместе с пространством оно двинулось вслед за новорожденными галактиками, заставляя протоны и электроны сливаться в атомы, а атомы — в молекулы вещества.

Из малых туманностей, на которые разбиты галактики, под воздействием центробежных сил возникли некие уплотнения, сбившие вещество настолько, что внутри образованных туманностями газовых шаров заработали ядерные котлы, неисчерпаемой, пугающей силы, и мириады звезд осветили новое пространство своими негаснущими лучами. Повсюду вспыхнули, повинуясь неумолимой силе и логике Сотворения, бесчисленные точки новых и новых Солнц, пронзающих Вселенную своим светом.

А вокруг них, исполняя свой вечный танец, в немыслимом хороводе закружились остаточные туманности — отторгнутые светилом, но имеющие при этом собственный план и предназначение. Под воздействием гравитации и вращательного момента эти туманности вокруг звезды все сгущались, становились более плотными и плоскими, превратившись в огромные диски, разбивающиеся постепенно на части, становясь зародышами планет…

А дальше… поплыли тысячелетия. Наблюдая за новым миром, бог-робот контролировал здесь ход времени, то замедляя, то ускоряя его. Сквозь сотни отверстий в корпусе, закрутив новые червоточины, он выбросил сквозь пространство железные щупальца, на каждом кончике которых висело Стальное Семя, скрывающее в себе зародыши будущих ИЦев. Семя спрыгнуло со щупальца, повиснув над очередной «пригодной» планетой, медленно выдвигая во все стороны секции и распыляя по «подведомственной территории» зиготы жизни в форме вмороженных в лед аминокислот.

И вот, когда два миллиарда лет минуло, на берега молодых морей вышли ползучие рыбы с когтистыми лапами.

Еще пятьсот миллионов — и тяжелая поступь «ужасающих ящеров» сотрясла местные папоротниковые леса.

Еще миллион — и первый хомо, венец творения, взяв в руки грозную, сучковатую дубину и обмотавшись грязной козлиной шкурой, вышел на первую в этой Вселенной охоту на мамонта…

Кластер тот же.

Новосотворенный мир.

Две секунды от зачатия Вселенной

Пока миллиарды лет плыли вокруг стального корпуса божественной машины, по основному времени Корпорации минула вторая секунда.

Бог-робот номер двадцать четыре пискнул, зондируя созданное пространство и явно радуясь проделанной им титанической, но привычной работе.

«Кластер завершен», — отрапортовал он Информационной Сети и, присвоив стандартный порядковый номер вновь сотворенному гигантскому и почти бесконечному пространству-времени, прыгнул дальше, снова разделяясь на два…

Процесс повторился еще раз, заняв новые две секунды.

На третью секунду после сотворения мира сквозь темную бездну космоса в пространство кластера вынырнул одинокий корабль. Его хищный силуэт искрился мириадами бликов, отражая излучение бесчисленных звезд, а бронированные борта украшали замысловатые символы.

Странные знаки являлись забытой формой иероглифического письма, называемого в кластерах деомотикой, и складывались в удивительное наименование, которое, будучи переведенным на корпоративный язык, звучало как «Гоготан».

Пурпурный вымпел, с необычайной тщательностью прорисованный на гранях «Гоготана» сразу за иероглифами, изображал стилизованный череп пса в короне из самоцветов.

Вокруг же плыла пустота, непроглядная как ночь на дне океана…

ГЛОССАРИЙ

АГНАТ: 1 — в древнем римском праве члены семьи, зависящие от родоначальника; 2 — группа бесчелюстных рыбообразных позвоночных; 3 — должники Корпорации по страховому контракту на реинкарнацию.

АНАЭРОБНЫЕ ВОДОРОСЛИ — группа организмов, не требующих для своего развития наличия в среде кислорода.

АНАЛОГОВЫЕ КОРАБЛИ — космические корабли без ишедового бронирования и генераторов Нуль-порталов. Аналоговыми именуются по способу производства — представляют собой точные копии сконструированных в древности моделей-аналогов. Древние аналоги производились без учета возможностей синтеза материи, так сказать «вручную». Современные аналоговые корабли синтезируются в готовом виде по информационной матрице.

АН-НУБИС ХЕПТИАМЕНТ — Учредитель Нуль-Корпорации, известный также как бог Нуля и Смерти, Учредитель Нуля; вся власть над машинерией Искусственного Мироздания принадлежит ему — легендарному основателю «Нулевого Синтеза». Учредитель действительно является фигурой мифического, если не сказать мистического масштаба. Информация о его происхождении и биографии отсутствует в глобальной Сети, остальные сведения — отрывочны и неточны. Местонахождение и внешность его неизвестны. Личность и история — неописуемы. Цели и предпочтения — не ясны.

Бесспорными считаются два факта: в начале времен Учредитель изготовил первого бога-робота, создал первую искусственную вселенную-кластер и инициировал таким образом процесс «размножения» пространств и времен Искусственного Мироздания; впрочем, последнее утверждение ничем не подтверждается, кроме самого факта существования вселенных Нуль-Корпорации.

Второй факт более неоспорим: Учредитель незримо присутствует в глобальной Сети и обладает в пределах Искусственного Мироздания практически беспредельной властью. Все крупные решения правительства, экклесии или ареопага Нуля имеют силу только после их подтверждения электронной подписью Учредителя.

Он их подтверждает. Миллиарды решений — каждый день.

АНХ-УДЖА-СЕНЕБ! — первое традиционное приветствие в официальных письмах между должностными лицами и акционерами Нуля. Буквально «Жизнь, Сила и Благоденствие!» (Божества). Вербальный рудимент одного из древних языков Естественного Мироздания.

АРЕОПАГ НУЛЯ — согласно Уставу Корпорации в перерывах между заседаниями Общего Собрания акционеров (экклесия демиургов), ареопаг Нуля может выполнять его функции и обладает всей полнотой власти Собрания акционеров. Ареопаг — это нечто вроде «президиума» общего собрания акционеров, высший совет Корпорации, постоянно действующий коллегиальный орган. Теоретически считается вторым по значимости органом Нулевого Синтеза, хотя в смысле реальных полномочий значительно уступает стратегикону (правительству).

Члены ареопага (архонты Нуля) избираются экклесией из числа демиургов в количестве 28 человек.

АСТРОНОМИЧЕСКАЯ ЕДИНИЦА (а. е.) — исторически сложившаяся единица измерения расстояний в астрономии, равная 149 597 870 610 километров. Астрономическая единица приблизительно равна среднему расстоянию между центрами Земли и Солнца, то есть среднему радиусу земной орбиты или расстоянию от Земли до Солнца.

АЭЦИЙ, ФЛАВИЙ АЭЦИЙ КАТИЛИНА — величайший полководец периода римского упадка и раннего средневековья, победитель в знаменитой Битве Народов на каталаунских полях, остановившей поток восточной миграции кочевых племен Азии в Европу и ставшей итогом Великого переселения народов. Своим существованием будущая европейская цивилизация в том культурном, этническом, религиозном и языковом виде, в котором она дошла до XX столетия, обязана этому человеку. Родился в Истрии в городе Доростол, точная дата рождения неизвестна. Трёхкратный консул (432, 437 и 446 гг.), удостоившийся от более поздних христианских историков эпитета «последний из римлян».

БОГ-РОБОТ — разумная машина, созданная Учредителем Корпорации Ан-Нубисом Хептиаментом для сотворения вселенных. Особая архитектура Искусственного Мироздания вообще и Корпорации Нулевого Синтеза в частности требуют особых средств расширения и экспансии. Важнейшим из таких «средств» на заре Сотворения стали боги-роботы. Эти автономные фабрики-творцы создают новые вселенные (независимые замкнутые пространственно-временные ячейки, заполненные звездами) в автоматическом режиме, руководствуясь заложенной в них «вечной» программой — без устали и без передышки, каждую секунду каждой минуты каждого часа каждого дня. Существование богов-роботов позволяет Искусственному Мирозданию бесконечно расширяться, не требуя при этом контроля со стороны Человечества.

ВАЛЕНТИНИАН ТРЕТИЙ (Флавий Плацидий) — римский император в 425–455 нашей эры. Сын Констанция III и Галлы Плацидии. Убийца Флавия Аэция Катилины.

ВЕНУ ГОГОТАН (Venu Hohotun) — корабль-сокол, с помощью которого бог Смерти творит миры; личная яхта Творца Искусственного Мироздания Ан-Нубиса Хептиамента, первое из творений Искусственного Мироздания.

ВЕРХОВНЫЙ АРХОНТ НУЛЯ — председатель ареопага Нуль-Корпорации. Согласно Уставу «Нулевого Синтеза» в перерывах между заседаниями Общего Собрания акционеров (экклесия демиургов), ареопаг Нуля может выполнять его функции и обладает всей полнотой власти Собрания акционеров. Таким образом ареопаг — это нечто вроде «президиума» общего собрания акционеров, высший совет Корпорации, постоянно действующий коллегиальный орган. Теоретически считается вторым по значимости органом Нулевого Синтеза, хотя в смысле реальных полномочий значительно уступает стратегикону (правительству). Члены ареопага (архонты Нуля) избираются экклесией из числа демиургов в количестве 28 человек.

ВЕРХОВНЫЙ СТРАТИГ НУЛЯ — третий по значимости пост Корпорации «Нулевой Синтез» после экклесии и ареопага, фактический руководитель Корпорации, глава правительства, к ведению которого относится решение всех текущих и управления этой громадной космической структуры. Верховный стратиг назначает и снимает с постов важнейших должностных лиц — руководителей Департаментов (стратигов Нуля), Судов (геронтов Нуля) и Флотов (хилиархов Нуля). Он же утверждает важнейшие нормативные документы, от законов до должностных инструкций, действующих в бесчисленных кластерах Континиума Корпорации.

ГАВГАМЕЛ: 1 — населенный пункт Древней Персии, рядом с которым Александр Македонский одержал величайшую из своих побед; после Гавгамел Персидская империя пала; одна из битв, в которой участвовал Сэм Эливинер; 2 — название второго кольца кластера Буцефал, с Галереей и Музеем господа Сэта.

ГЕРОНТЫ НУЛЯ — председатели судебных учреждений.

ГИДАСП: 1 — населенный пункт в Древней Индии, где произошло последнее из великих сражений Александра Македонского; одна из битв, в которой участвовал Сэм Эливинер. 2 — название третьего кольца системы Буфефал.

ГИПАРХИЯ — укрупненный римский эскадрон, состоявший из 512 всадников, в отличие от «алы» — стандартного эскадрона, состоявшего из 64 всадников.

ГЛОБАЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИОННАЯ СЕТЬ (ГИС Корпорации) — иное название СИНК — «Сеть Информационная Нуль-Корпорации» или же просто СЕТЬ; транскосмическая межкластерная информационная система, соединяющая между собой автоматизированные системы управления всеми системными объектами: планетоидами ИЦев, космическими кораблями, экуменополисами и т. д.; представляет собой некий неимоверно развитый аналог Интернета, совмещенного с системой принудительной реинкарнации, телевидения, информационной библиотеки, связи, почты; системой материализации (домашнего производства товаров для бытовых нужд) общего образования, банковской системой, а также и системой тотального социального контроля, регистрации и слежки.

ГОР — Гордиан Оливиан Рэкс, сокращенно — Г. О. Р., он же Хор, он же Гармахис, он же Гор Бехдетский, бог мести в протоегипетской мифологии, убийца Сэта, зачатый матерью от трупа отца — Владыки Мертвых.

ГРАНИК: 1 — Река в Малой Азии, на которой произошло первое сражение Александра Македонского во время Персидского похода; одна из битв, в которой участвовал Сэм Эливинер; 2 — название первого кольца кластера Буцефал.

ДЕМАРХИЯ — коммерческая компания, дочерняя организация при Нулевом Синтезе, осуществляющая деятельность в одной из смежных с деятельностью Нуль-Корпорации отраслей — например, изобретательская и рационализаторская деятельность, выполнение работ, оказание услуг, строительство, транспорт, связь, сетевой поиск, досуг и так далее — то есть все то, чем Корпорация не в состоянии заниматься в силу своих масштабов и глобальности задач, однако недоступно более мелким компаниям и предпринимателям с «вассальных» планет.

ДЕМИУРГИ — акционеры Нуль-Корпорации, создатели вселенных-кластеров, разыгрывающие богов перед жителями созданных ими планет; на самом деле являются обычными человеческими существами: бессмертными, почти бесконечно могучими, благодаря немыслимому для простых «смертных» богатству — владению акциями Нулевого Синтеза, но все же не более чем людьми. Псевдобожественность демиургов имеет под собой единственное основание — деньги и технологии Нулевого Синтеза.

ДЕНЕЖНАЯ СИСТЕМА Нуль-Корпорации основана на КЛОНИЧЕСКОМ ЭКВИВАЛЕНТЕ, то есть мерой труда и пота в Нулевом Синтезе, являются единицы стоимости процедур клонической реинкарнации. В частности, для использования в товарном обороте Искусственного Мироздания установлены денежные единицы «ка» («душа», т. е. стоимость изготовления клона) и «анх» («жизнь», т. е. стоимость копирования пси-матрицы в Сеть).

ДИАДОХИ НУЛЯ — главы секторов, то есть зон внутри пространства кластера, объединяющих от нескольких десятков до сотен тысяч звездных систем (в зависимости от конфигурации кластера); диадох аналогично слову «губернатор» или «наместник».

ДИЕРА — двухпалубный системный корабль, в некотором роде — аналог слова «фрегат»; используется преимущественно как служебный корабль чиновниками департаментов и управлений Нуль-Корпорации.

ДУАТ (Кинополь): 1 — «город пса», в мифологии Древнего Египта загробный мир, в Старом царстве главным богом Дуата являлся псоглавый Ан-Нубис Хептиамент, бог Смерти и Справедливости, великая Собака, охраняющая границы царства живых; 2 — крупнейший экуменополис Искусственного Мироздания, город-столица Нуль-Корпорации; 3 — одно из известнейших и оригинальных архитектурных сооружений Искусственного Мироздания; «город пса» оформлен в виде гигантского куба со стороной грани четыре световых года; вся поверхность куба — гигантский мегаполис.

ДУША, «ка» — основная денежная единица Искусственного Мироздании, равная стоимости изготовления тела взрослого клона для процедуры медицинского хеб-седирования (переселения души умирающего человека из старого тела в новое); одна «душа» состоит из ста «жизней».

ЖИЗНЬ, «анх» — наиболее мелкая единица Искусственного Мироздании, равная стоимости копирования матрицы памяти человека для последующей реинкарнации. Копирование означает только платное сохранение человеческого «я» на магнитном носителе для «возможного» воспроизведения в будущем и не является переселением души как таковой; для полной процедуры реинкарнации необходимо новое тело. Сто «жизней» составляют одну «душу».

ЗЕМЛЯ, ДРЕВНЯЯ ЗЕМЛЯ — гипотетическая прародина человечества, часто используется как альтернативное название всего погибшего ныне Естественного Мироздания.

ИНДУСТРИАЛЬНЫЙ ЦЕНТР НУЛЯ (ИЦ Нуля) — металлическая планета или планетоид, являющаяся основой для производства «кластера», то есть отдельного изолированного пространства для размещения звезд и планет. ИЦ — это космическая фабрика, склад, бронированный военный корабль и огромный город под одним корпусом.

ИШЕД, он же «ишед-оливин», он же «шесаит»:

1. Изначальное, более приземленное значение слова «оливин» (хим.) —магнезиально-железистый силикат, представляющий основную магматическую породу планет земного типа, необычайно распространенный в верхних слоях мантии. На поверхности встречается в виде вкраплений в базальтах. Наиболее известная разновидность — хризолит, ярко-желтый иногда желто-зеленый драгоценный камень с кристаллической структурой в виде цепей из октаэдров.

2. Согласно легендам, ишед-оливин — это металл из крови демонов, крови «Падших богов», металл бога-Творца Атума. Убив демонов, Атум творит мир из внутренностей, склеивая их кровью «ишед». По другой версии, ишед создан богами из сока одноименного дерева, на листьях которого Творец заносит имена фараонов, даруя им бессмертие.

3. Абсолютный материал, идеальное вещество, так называемый «системный металл» — фантастическая смесь атомарной материи и поля, уникальная субстанция, синтезируемая Нуль-Корпорацией. Ишед не поддается никакому механическому или химическому воздействию, абсолютное вещество можно лишь «сотворить» или аннигилировать внутри аппаратуры Нулевого Синтеза — и никак иначе.

Главное свойство ишеда заключено в другом — емкость, окруженная «системным металлом», обладает способностью «ограничивать» пространство, именно поэтому используется «абсолютный материал» в основном для космических станций и кораблей с увеличенным внутренним объемом, а также в качестве материала рамок топологических туннелей, иначе именуемых нулевыми порталами.

Технология создания «системного металла» доступна только Нуль-Корпорации.

КАВЕРНА, ПЛАНЕТА-КАВЕРНА — многочисленные шарообразные пустоты, заполненные годной для дыхания атмосферой, расположенные внутри «каменной тверди» Твердого Космоса (Эшвен) — одного из самых загадочных континуумов Искусственного Мироздания. На внутренней поверхности таких миров-пузырей проживают люди, в центре «пузыря» горит звезда или же группа звезд. Каверны Эшвена объединяются в «группы каверн», «скопления групп каверн» и даже «твердые галактики», в полном соответствии со структурой «обычных» звездных вселенных. Медленно, с течением миллиардов лет галактики перемещаются в «каменном» пространстве, ползут и вращаются друг вокруг друга. Связь между кавернами осуществляется через порталы внутри храмов Хепри. Гравитация, на поверхности поддерживается искусственно. От «схлопывания» под воздействием внешнего давления каменной Тверди, каверны удерживают силовые поля, которые также генерируются храмами Хепри. Твердый Космос, таким образом — абсолютно искусственное образование, существование которого невозможно без участия Церкви.

КАТАФРАКТЫ — тяжелая кавалерия южной Европы в IV–X веках, преимущественно в Риме (до падения империи) и Византии.

КВИТИРОВАНИЕ (нуль-квитирование):

1. Процесс, в результате которого два независимых друг от друга устройства аппаратного обеспечения координируют свои сигналы и получают возможность работать совместно.

2. Механизм перемещения материальных объектов через нуль-портал (так называемое нуль-квитирование), включающий процесс разрушения и сборки космического корабля при прохождении через односторонний топологический туннель (пару «черная дыра — белая дыра»).

КЛАСТЕР:

1. Логическая единица хранения данных, объединяющая группу секторов.

2. Типовая вселенная Нуль-Корпорации, изготовленная по одному из стандартных, сертифицированных образцов; в классическом варианте представляет собой замкнутую пространственно-временную ячейку, имеющую форму огромного шара, заполненного галактиками и звездами; время каждого кластера может быть ускорено или замедленно относительно других, однако в большинстве кластеров (за исключением специальных) поток времени синхронизирован и соответствует «общему» летосчислению Нуль-Корпорации.

КОГНАТ — в древнем римском праве, член семьи, независимый от родоначальника.

КОНДОТТА — «вольный отряд», состоящий из профессиональных наемников (кондотьеров), заключивших «контракт» с нанимающим их предводителем; в отличие от обычной разбойной банды К. являлась профессиональным военным подразделением и ремеслом считала не грабеж, но прежде всего войну в составе более крупной армии.

КОНКЛЮДЕНТНЫЕ ДЕЙСТВИЯ — действия лица, выражающие его волю, но не в форме устного или письменного волеизъявления, а поведением, по которому можно сделать заключение о его намерении.

КОНТУС (от греческого «рогатина») — тяжелое копье катафракта, аналог пехотной сариссы, с металлическими полосами, укрепляющими древко, и удлиненным стальным наконечником. Контусы достигали четырех-четырех с половиной метров и были ужасающим по мощи оружием. Древние авторы сообщают, что при наскоке на плотную массу пехоты таранный удар такого «копья» пронзал насквозь по нескольку человек!

ЛЕКТИКА — распространенное название космомобиля, индивидуального транспортного средства, предназначенного для перемещения частных лиц между космическими телами в пределах одной звездной системы.

ЛОТОС — схематическое изображение пространства-времени Естественного Мироздания в воображаемом пятимерном пространстве.

МАХЕЙР — электрошоковый жезл пелтастов-охранников в школах клонированных наложниц.

МЕРЕЛИН, МЕРЕЛИН МОНРО — искусственный клон с матрицей из виртуальной реальности. Урожденная Норма Джин Бейкер, знаменитая киноактриса в нескольких типовых программных мирах, подруга Катрины Беты в школе наложниц.

МОНЕРА — легкий, однопалубный системный корабль, аналог слова «яхта». Исключением является гигантский однопалубный линкор «Кошкодер», созданный Гордианом Рэксом в нарушение статута о «Систематизации архитектуры транспортных системных судов».

НУЛЕВОЙ ПОРТАЛ — топологический туннель (пара «черная дыра — белая дыра»), ограниченный с обеих сторон рамкой из ишеда (абсолютного материала).

НУЛЕВОЙ СИНТЕЗ — «Корпорация Нулевого Синтеза», «Корпорация Человека», «Нуль-Корпорация», «Корпорация Нуля», «Корпорация» или же просто «Нуль»; полное официальное название — «Производственно-коммерческое объединение предприятий Нулевого Синтеза». Н. С. — организация, создающая искусственные вселенные, искусственных людей, искусственные пространство и время. Грандиозная надгосударственная промышленная и торговая структура, сотворившая все существующие в Искусственном Мироздании вселенные, сдающая большую их часть за ренту или распродавшая меньшую их часть в руки частных владельцев. Происхождение — неизвестно, точная дата возникновения — также.

ПАРСЕК — принятая в астрономии внесистемная единица измерения расстояния. Название происходит от «параллакс угловой секунды» и обозначает расстояние до объекта, годичный тригонометрический параллакс которого равен одной угловой секунде.

Согласно другому эквивалентному определению, парсек — это такое расстояние, с которого средний радиус земной орбиты (равный одной астрономической единице), перпендикулярный к лучу зрения, виден под углом одна угловая секунда (1 ').

Один парсек — это 206 265 астрономических единиц, 3,08568x1016 метров или 3,2616 световых лет.

Для определения космических расстояний используются также единицы, кратные парсеку: килопарсек (Кпк, тысяча), мегапарсек (Мпк, миллион), гигапарсек (Гпк, миллиард).

ПЕЛТАСТЫ — полицейские, пограничные, таможенные и внутренние войска Нуль-Корпорации.

ПЛАНЕТА-ЯЙЦО — космическая конструкция, также известная как «сфера Дайсона», астроинженерное сооружение, представляющее собой относительно тонкую сферическую оболочку большого радиуса (порядка радиуса планетных орбит) со звездой в центре. Наиболее распространенная модель обитаемых планет в Нуль-Корпорации.

ПОКЕР — карточная игра, цель которой — выиграть ставки, собрав как можно более высокую покерную комбинацию, используя 5 карт, или вынудить всех соперников прекратить участвовать в игре. Игра идёт с полностью или частично закрытыми картами. Конкретные правила могут варьироваться в зависимости от разновидности покера.

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ МОДЕЛЬ: тип 1 — старейшая модель тактического лучевого пистолета, принятая на вооружение в войсках и силах Нуль-Корпорации более пятисот миллионов лет назад; тип 2 — новейшая модель тактического лучевого эстимета (наручного бластера-перчатки), принятая на вооружение в войсках и силах Нуль-Корпорации к началу 14-й эпохи Нулевого Синтеза.

ПРОГРАММНЫЕ КЛОНЫ — промышленные клоны, память и личности которых выращены программистами Нуля в так называемых «программных мирах» — особых виртуальных вселенных, генерируемых для получения из них готовых человеческих матриц. Такие миры создаются по заказу Кадрового Департамента («молитва Призывания») исключительно как математическая информационная модель и реально не существуют. Фабрики по клонированию выращивают затем миллионы взрослых и здоровых человеческих тел. Для сокращения затрат по их воспитанию и образованию, в мозг выращенных таким образом генетических клонов (то есть искусственно созданных человеческих организмов, а не клонов конкретного человека) помещается сознание и память «виртуальных» людей из программных миров. Обычно в качестве «прогов» в компьютерных мирах набирают выдающихся индивидов — ученых и воинов, администраторов и талантливых инженеров, художников и артистов, спортсменов и манекенщиц. «Прог», таким образом, является искусственным, «машинным» интеллектом, но после получения «тела» от человека совершенно не отличим. Псевдочеловек имеет ложную память, обычно созданную по типовым комплектам воспоминаний, но свято верит в прожитую им фальшивую жизнь. При пробуждении «проги» склонны полагать себя настоящими людьми, а свои выдуманные миры-игрушки — подлинно существующими вселенными.

СВЕТОВОЙ ГОД — расстояние, проходимое светом в вакууме без влияния гравитационных полей за один юлианский год; один световой год приблизительно равен 100 000 000 000 000 километров.

СИСТЕМНЫЕ КОРАБЛИ — космические суда, созданные из ишед-оливина и соединенные через бортовой нуль-портал с ГИС Корпорации. Обычно имеют независимый источник бесконечной энергии внутри себя, так же как и ИЦы и боги-роботы Корпорации, поскольку несущие броню из ишеда системные корабли совершенно неразрушимы — в отличие от «аналоговых» космических кораблей, которые создаются из обычных материалов и веществ по «аналогам» изобретательских образцов. Аппаратура Нуль-синтеза, машины для создания межкластерных порталов и источники бесконечной энергии устанавливаются в целях безопасности только на «системных» судах. На аналоговых применяют термоядерные реакторы, ионные двигатели и вместо брони — высокоуглеродистую сталь с покрытием, устойчивым к критическим температурам.

ССБ НУЛЯ — Служба собственной безопасности Корпорации Нулевого Синтеза. Разведка, контрразведка, особый надзорный и следственный орган Ан-Нубиса Хептиамента, не подчиняющаяся правительству Корпорации. Тайная канцелярия Творца.

СТАДИЙ — в Древнем Риме расстояние, проходимое человеком спокойным шагом за время восхода солнца, то есть в течение двух минут. Египетский стадий равнялся 209,4 метра, аттический — 177,6 метров.

СТРАТИГИ НУЛЯ — руководители отраслевых департаментов Нуль-Корпорации, министры правительства Искусственного Мироздания.

ТАЛАНТ — наиболее крупная денежная единица Искусственного Мироздания используемая для крупных сделок между демиургами Нуля (акционерами Нуль-Корпорации) и наиболее могущественными и богатыми демархиями. Рядовым населением не используется. Один талант равен пяти миллионам «душ» или полумиллиарду «жизней». Талант условно — это стоимость изготовления генетического клона тшеди с экстрасенсорным талантом.

ТЕЛЕОСИНТЕТИЧЕСКИЙ ПРЕПАРАТ — активное химическое вещество, для целенаправленного (расчетного) воздействия на память и нервную систему человека. Иногда именуется веществом «химических воспоминаний» или «обучающим веществом».

ТОТ — один из месяцев протоегипетского календаря, который, кстати, практически не отличается от современного. Тот соответствует январю. Всего календарь египтян включал двенадцать месяцев: Mesori, Tot, Pafir (зимние месяцы), Atir, Hoyak и Tabis (весенние месяцы), Mehir, Famenot, Farmutin (летние месяцы), Pahon, Painet, Apifis (осенние месяцы).

ТРИЕРА — трехпалубный системный корабль, аналог слова «крейсер»; основной тип военных судов космического флота Нуль-Корпорации.

ТШЕДИ — единый термин, применяемый в Искусственном Мироздании для обозначения экстрасенсорных и сверхъестественных способностей человека. Слово происходит от протоегипетского синонима, обозначающего буквально «маг», «колдун». «Джедаи» из «Звездных войн» Джорджа Лукаса, по всей видимости, имеют то же происхождение (примечание автора).

ХЕБ-СЕД — в ПротоЕгипте, праздник середины жизни, «тридцатилетие», перерождение фараона или божества. Ритуальный бег по пустыне, демонстрирующий его молодость и силу. Дословно — «Смерть бога», то есть Смерть и Возрождение.

В Нуль-Корпорации хеб-сед представляет собой 1 — тотальную систему принудительной клонической реинкарнации; 2 — древнюю традицию демиургов Нуля менять тело не реже, чем раз в каждые триста шестьдесят лет.

ХИМИЧЕСКАЯ ПЛАСТИНКА — емкость с активным химическим ингредиентом, медицинским либо иного специального назначения; внешне напоминает кусочек металлизированной пленки, квадратной формы, размером не более человеческого ногтя; размещается на шее возле артерии, активное вещество впитывается через кожу.

ХИЛИАРХИ НУЛЯ — адмиралы флотов и маршалы армий Нуля.

ШУНТ — нейроразъем или нейрошунт, стандартное устройство для соединения человеческого мозга с компьютерными устройствами. В данном случае — с Сетью и аппаратурой хеб-седа.

ЭВПАТРИД — аристократ рантье, владелец «привилегированных» акций Корпорации, дающих право на получение дивидендов с ее доходов.

ЭКУМЕНОПОЛИС — город-мир, город-планета.

ЭПАРХИ НУЛЯ — мэры экуменополисов, администраторы планетоидов, топ-менеджеры ИЦев и главы закрытых правительственных кластеров.

ЭФОРЫ НУЛЯ — руководители религиозных общин.

ПАМЯТКА АГНАТА (для заключения страхового контракта на клоническую реинкарнацию)

§ I ЗАДАЧИ МАТЕРИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЫ КОРПОРАЦИИ НУЛЕВОГО СИНТЕЗА

(далее термины «Корпорация Нулевой Синтез», «Нулевой Синтез», «Корпорация», «Нуль-Корпорация», «Нуль» признаются равнозначными)

1. Функционирование материальной структуры корпорации «Нулевой Синтез» направлено на реализацию его основной задачи — производство потребительских товаров для обеспечения нужд человечества.

2. Нуль-Корпорация производит следующие виды потребительских товаров.

Основная группа изделий:

— пространство и время, овеществленные в форме стандартной искусственной вселенной, именуемой также «кластером»; каждая вселенная-кластер является замкнутой и физически изолированной ячейкой, протяженность пространства и длительность времени которой определяется статутом Нуль-Корпорации «О стандартизации миров»;

— космические тела и группы космических тел внутри искусственных кластеров;

— ишед-оливин (идеальное золото) — непотребляемое вещество, абсолютный, сверхчистый материал;

— иные (потребляемые) виды веществ и материалов;

— свет, иные виды волн и излучений;

— энергия для компенсации энтропии;

— информация ГИС / СИНК в форме неограниченной, саморазвивающейся базы данных.

Специальная группа изделий:

— нуль-роботы (автономные заводы по производству миров);

— индустриальные центры (автономные заводы по производству иных потребительских товаров);

— индустриальные системные корабли (с ишедовым бронированием);

— транспортные системные корабли (с ишедовым бронированием);

— аналоговые (не системные) корабли (без ишедового бронирования);

— копии матриц всех разумных существ, когда-либо существовавших в истории Естественного Мироздания;

— копии матриц всех разумных существ, произведенных клоническими фабриками Нуль-Корпорации в форме физически взрослых тел;

— копии матриц всех разумных существ, произведенных в «программных мирах» Нуль-Корпорации в форме виртуальных личностей с ложной памятью (систематизированных комплексов воспоминаний).

Оборотная группа изделий:

— биосферные сублиматы для эволюционного терраформирования;

— искусственно выращенные человеческие тела;

— искусственно выращенные тела животных;

— части человеческих тел и животных;

— обучающие программы и несистематизированные комплексы ложной (профессиональной) памяти;

— любые иные потребляемые изделия гражданского оборота, зарегистрированные в ГИС / СИНК и не запрещенные к использованию корпоративными статутами о торговле, в том числе промышленная продукция, продукты питания, техника и оборудование, ресурсы и материалы, товары массового потребления и т. п.

§ II ОБЩАЯ СТРУКТУРА МАТЕРИАЛЬНОЙ ЧАСТИ НУЛЯ

Общие положения

Индустриальные (системные) центры Нуля, сектор Нуля, диадох Нуля

1. Материальная структура, обеспечивающая выполнение основной задачи «Корпорации Нулевого Синтеза» построена на принципе децентрализации.

2. Основной единицей материальной структуры является индустриальный (системный) центр — далее сокращенно «ИЦ».

3. Единого органа, контролирующего деятельность всех ИЦев, не предусмотрено, поскольку их количество, учитывая технологию производства миров, увеличивается в Искусственном Мироздании ежесекундно в геометрической прогрессии.

4. Искусственное Мироздание, сотворенное Нуль-Корпорацией, состоит из кластеров, то есть отдельных пространственно-временных ячеек.

5. Каждый кластер разделен на космические секторы.

6. Каждый ИЦ контролирует один космический сектор.

7. Каждый ИЦ возглавляется диадохом (Наместником) сектора.

8. Диадох сектора назначается в автоматическом режиме машиной Нуль-Корпорации.

9. Решения машины контролируются Учредителем Нуль-Корпорации.

10. Диадоху сектора подчиняются отраслевые и территориальные департаменты сектора, флот сектора, вооруженные силы сектора, специальные службы сектора и иные подразделения для наблюдения и контроля.

11. Руководители департаментов, флота, вооруженных сил и иных подразделений сектора назначаются диадохом сектора, но утверждаются машиной Нуль-Корпорации и контролируются Учредителем Нуль-Корпорации.

12. Все указанные назначения производятся сетевым письмом за электронной подписью Учредителя, с кодами доступа на управление ИЦем или отдельными машинами ИЦа.

§ III ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ МЕЖДУНАРОДНОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ

1. Подконтрольный ИЦу космический сектор может включать в себя от нескольких десятков до сотен тысяч звездных систем — в зависимости от конфигурации кластера.

2. Звездные системы сектора могут включать планеты и территории союзных (вассальных) Нулю государств.

3. Существование государств, не входящих в Торговый Союз Нуля не предусмотрено.

4. Существование государств, не входящих в Торговый Союз Нуля является нарушением статута Нуль-Корпорации «О сертификации миров» и карается в соответствии со статьями 102, 103, 104, 107 и 108 статута «О геноциде».

5. В пределах своего сектора диадох (наместник) самостоятельно утверждает и назначает глав союзных (вассальных) Нулю государств, решает вопросы войны и мира между государствами, утверждает или расторгает заключенные между ними международные договоры. Решения диадоха сектора регистрируются в машине Нуля и утверждаются Учредителем.

6. Решения диадоха сектора, не противоречащие статутам Нуль-Корпорации, обязательны для выполнения правительствами союзных (вассальных) Нулю государств.

7. Диадох в пределах своего сектора отвечает за соблюдение установленного пунктом 6 правопорядка. В случае неповиновения жителей подконтрольных планет и территорий диадох Нулевого Синтеза обязан пресекать указанные правонарушения любыми мерами вплоть до применения военной силы.

§ IV ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАДАЧИ НУЛЬ-КОРПОРАЦИИ

В качестве дополнительных (второстепенных) задач Нулевого Синтеза утверждены следующие:

1. Обеспечение стабильного (бесконечного) существования человечества.

2. Производство максимального, если возможно абсолютного множества миров в качестве ареала расселения человечества.

3. Обеспечение стабильного (бессмертного) существования каждой человеческой особи, основанное на системе принудительной реинкарнации.

4. Возможность скрытого контроля над человечеством, посредством экономического либо иного воздействия через материальную структуру Нуль-Корпорации.

5. Личная безопасность и благополучие Учредителя Нуль-Корпорации Ан-Нубиса Хептиамента.

Примечание

В случае противоречия первым двум пунктам — см. пункт 5.

Илья Тё НИКТО, КРОМЕ ГОСПОДА БОГА

Считать Землю единственным населенным миром в беспредельном пространстве было бы такой же вопиющей нелепостью, как утверждать, что на громадном засеянном поле мог бы вырасти только один пшеничный колос.

Эпикур

Тот, кто знает, но творит зло — вкусит отмщение, которое считал ложью!

Коран, сура 32, строка 20–21

Бойтесь меня, обладатели рассудков!

Коран, сура 2, строка 193

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПРЕСТУПЛЕНИЕ КАК СПОСОБ ВЕРБОВКИ

Пролог

Говорят, истинная красота неописуема, как неописуем Господь. Одинокий охотник, замерший перед опушкой хвойного леса, сумрачного и грозного, словно бурлящий иссиня-черный океан, не верил в это. Хрупкая девушка, что покоилась перед ним, казалась совершеннейшим из существ.

Длинные ноги, узкая талия, великолепная грудь, точеный аристократический лик с выразительными чертами — то был список достоинств, наполнявший мужское сердце восхищением и восторгом. Однако одной лишь внешностью исключительность незнакомки не ограничивалась.

Неподвижная красавица была облачена в легкий космический доспех, обтягивающий стройное тело, как пленка нейлона, но в то же время неуязвимый для стали. Круглый шлем с опущенным забралом валялся рядом. Казалось, девица спала.

Мужчина явился к ней не один. Его товарищи — числом пятеро — стояли чуть дальше, рассматривая глубокий кратер с оплавленными краями, образовавшийся на месте падения хрупкого женского тела. Прелесть незнакомки почему-то интересовала спутников меньше, нежели бездонное небо и кратер. На плечах мужчин висело оружие — гладкоствольные ружья с двумя, а у одного с четырьмя стволами. Оружие дарило отвагу. Лес здесь кончался, чуть дальше простирались болота, полные питательных многоножек, и жирные мохнатые стрекозы с подпалинами на крыльях мелькали туда и сюда, выискивая в водной глади зазевавшуюся добычу.

Мужчина-наблюдатель наклонился и внимательно посмотрел на совершенное лицо небесной путешественницы. Веки девушки были опущены, и цвет глаз оставался недоступен для наблюдателя. Возможно, подумал охотник, за томным опахалом ресниц скрывается зелень морских глубин, возможно — агат черной ночи.

Внезапно и резко веки девицы разверзлись, выдув бредни из головы царапающим кожу вихрем. Под веками прятался лед. Звенящая синяя бездна, морозная глыба смотрела на него из этих огромных, блистающих холодом глаз.

Девица подняла правую руку и… схватила разглядывавшего её за кадык.

Мужчина дернулся, пытаясь оттолкнуть незнакомку. Но та оказалась слишком сильна для такой тоненькой девушки. Стройные ноги вспорхнули вверх, оплетая ценителя красоты то ли в объятиях страсти в последние секунды соития, то ли в борцовском захвате пред удушением на смерть. Левое бедро прижало к плечу его правую руку, правое колено зафиксировало на расстоянии локоть, рвущийся к собственному горлу, чтобы оттолкнуть от него нежные пальчики прекрасноликой убийцы. Не в силах сопротивляться, наблюдатель судорожно пытался поймать раскрытым ртом хотя бы глоток воздуха.

Девушка перевернулась, воткнула колено в опрокинутое лицо «поклонника» и, припечатав таким образом мужчину к земле, резким движением вырвала из его шеи хрящ кадыка вместе с куском окровавленной плоти.

Товарищи возле ямы заверещали. Схватка произошла слишком быстро, чтобы их притупленное ночным бдением внимание успело среагировать на стремительное убийство, занявшее всего пару секунд. Вскинув ружья и на ходу передергивая затворы, они запоздало бросились на помощь.

Перекатившись через поверженный труп, красотка нырнула в сторону — к своему шлему с опущенным забралом. Накинув его на голову, она застегнула скафандр.

Три выстрела грянули дружно. Три пули настигли цель, полоснув по лицу и груди. Свинец чиркнул о ткань скафандра и отлетел в сторону, как горох, бессильный перед доспехом из космоса.

Плавно и медленно девица согнулась, схватила труп за ноги и вскинула его над головой. Сила ее казалась нечеловеческой. Она ударила трижды — самим мертвым телом, вращая им, словно огромной дубиной, махнув в воздухе кошмарным росчерком из крови и брызг болотной воды. Ещё пара секунд, и охотники поломанными фигурами с разбитыми черепами пали к ее ногам.

Оскалившись под тонированным забралом, девица откинула свое оружие — первый, обезображенный труп, и тщательно осмотрела остальные. Одна из трофейных гладкостволок в руках крайнего из стрелков осталась в приличном состоянии, и девушка, подхватив её рукой за счетверённый ствол, не спеша обыскала горе-охотника.

Тело, одежда и вещи этого последнего из мертвецов казались самыми целыми, а лицо — наиболее удивленным. Порывшись в карманах, убийца нащупала книжицу, которая, очевидно, более всего соответствовала цели ее поиска.

«Метрика. Республика Торватин», — было написано на плотной обложке. Далее следовала запись: «Тим Амблер, личный код 692–1457, округ Гошаль, компания „Бессмертие-25“ г-на Минциберга. Ведущий специалист по клонированию».

Смертоносная красавица усмехнулась, встала и заспешила в лес.

Питательные многоножки и жирные стрекозы устремились вниз, чтобы есть.

Шесть трупов смотрели в небеса пустыми, бессмысленными глазами.

Тело 1 КАТРИНА БЕТА, БЛИСТАТЕЛЬНАЯ И ГРОЗНАЯ

Искусственное Мироздание.

Кластер Шакрам.

Тридцать минут после падения с неба.

В селении Семенхара, единственном городе и, соответственно, столице системы-яйца Торватин, настолько далекой от центра Искусственного Мироздания, насколько вообще может быть далека глухая провинция от процветающего столичного экуменополиса, рекламный ролик на телевизионных экранах сменился яркой заставкой, и игривая мелодия возвестила зрителям о начале информационной программы. На проекторе голограмм возникли уютная студия местного новостного канала, огромный мраморный стол и два представительных диктора в длинных роскошных хитонах.

— И вновь в эфире «Новости Текущего Часа»! — возвестил диктор-мужчина.

— В студии работают Ном Травин… — заявила женщина.

— …И как всегда обворожительная Неферта Джавади! — добавил мужчина.

— Итак, мы представим вам обзор важнейших происшествий за минувшие шестьдесят минут.

По традиции новостных дикторов всех времён и народов, по очереди они коротко перечислили тезисы множества разнообразных новостей от достаточно никчёмных до действительно способных взбудоражить умы обывателей.

— Итак, — подытожил мужчина-ведущий, когда зачитывание тезисов закончилось, — по традиции мы начнем с главной новости. Напомним, что примерно тридцать минут назад неизвестная девушка-когнат, личность которой устанавливается, попыталась осуществить угон пассажирского лайнера компании «Аякс-Демархия», угрожая его взрывом. Злоумышленница потребовала выкуп в пятьдесят миллионов душ за освобождение космического корабля от своего присутствия!

— Проблема казалась несерьезной, — дополнила журналистка. — По всей видимости, охранники имели дело с психически больной, поскольку одному человеку, специально не подготовленному, осуществить угон космического корабля совершенно невозможно. Пронести взрывчатку на борт — тоже. Спецслужбы среагировали относительно быстро. Лайнер был выведен на орбиту, где планировалось совершить операцию по захвату террориста. Однако по неизвестным причинам в момент прибытия спецподразделений полиции и пожарников лайнер взорвался. Погибло и готовится к реинкарнации почти двести пятьдесят пассажиров и четырнадцать членов экипажа… — Дикторша сделала скорбно-сосредоточенное лицо: — Что ж, итоги спасательной операции, равно как и способность наших спецслужб отвечать на вызовы преступного сообщества — удручают.

— Полицейские органы отказываются от каких-либо комментариев, — продолжил мужчина, а женщина победоносно закончила:

— К расследованию привлечено ССБ!

Искусственное Мироздание.

Экуменополь Дуат. Особый центр ССБ.

Два часа после падения с неба.

Пока миллионы бессмертных пенсионеров кластера Шакрам, мучаясь от безделья, взирали с равнодушными лицами на картинки персональных голопроекторов, в далекой столице Искусственного Мироздания сидел одинокий сморщенный человек, которого, очевидно, не коснулись удивительные клонические технологии. Старший нукер ССБ со странной фамилией Йенг смотрел новости, однако совершенно неравнодушно — он нервничал и обильно потел. Глядя на дикторов кластера Шакрам в красивых одеждах, Сальвадоро Йенг теребил поношенный мундир, стучал костлявыми пальцами по столу и ерзал в неудобном пластиковом кресле — между прочим, выбранном специально для неудобства, дабы не засиживаться в кабинете. Йенг обожал труд в поле, работу на местности, когда обстановка меняется ежесекундно, но столь же быстро разрешается решительностью его бойцов и напряжением его разума. Молниеносные силовые акции, проводимые ССБ, служили Йенгу наркотиком, почти физически заряжали нукера молодостью и страстью — молодостью духа, какая только и может иметься у бессмертного когната Нуль-Корпорации, и страстью ко всемогуществу, каковым только и наделяют псов всесильной спецслужбы. Однако расклад, разворачивавшийся перед Йенгом сейчас, отличался от прошлого опыта кардинально.

Во время просмотра голографической передачи щека бывалого следователя несколько раз непроизвольно дернулась, то ли демонстрируя варианты доступных лицу следователя мимических движений, то ли являясь непроизвольным нервным тиком. Дослушав новости, хитроглазый старикашка несколько мгновений молчал, упершись взглядом в пустой экран. Наконец он отвернулся от голопроектора, опустил острый сухой подбородок и с отвращением уставился на лежащий на столе документ, отпечатанный на официальном бланке с исходящим номером. На бланке, в частности, значилось:

Служебная записка.

Комиссару по безопасности Йенгу.

Срочно. Секретно.

Настоящим сообщаю, что двенадцатого фаменота около девяти часов утра полицейским департаментом сферы Торватин кластера Шакрам зарегистрировано преступление, представляющее возможный интерес для вашего специального расследования по делу «Темной воды». В полицейском рапорте сообщается, что неизвестным лицом женского пола (личность устанавливается) совершена попытка угона космического лайнера модели Сокол-515М туристической компании «Аякс-Демархия» под угрозой взрыва и уничтожения тел заложников. Лайнер следовал по маршруту экуменополь Дуат — кластер Роза транзитом через кластер Шакрам. При посадке на борт лайнера злоумышленник зарегистрирован как Хади Патимат, т. е. под вымышленным именем, под которым скрывался агент вашего отдела.

Проверка полиции также не подтвердила идентификацию документов. Ситуация потенциально опасна, поскольку несовпадение регистрационных и посадочных данных по классу «А» однозначно выдает участие ССБ…

Далее следовало длинное описание криминального происшествия на пяти листах с подробностями, мелкими деталями и частными соображениями работников аналитического отдела. Текст, впрочем, интересовал Йенга меньше, чем простая, сделанная от руки запись на том же листе, в самом углу, по косой:

Йенг, сволочь, разобраться и доложить утром в 08:00!

Жду!!!!

(Подпись неразборчиво.)

Следователь потер рескрипт начальника пальцем, будто в надежде, что он магическим образом исчезнет, затем устало крякнул и, недобро поминая клоническую матушку, коряво написал под текстом:

Входящий номер, дата.

Дело принято к рассмотрению.

Требуется поддержка флота и спецподразделений.

Йенг.

«Итак, — подумал он, отложив листок, — чудовище сделало ход».

Искусственное Мироздание.

Кластер Шакрам.

Три часа после падения с неба.

Некоторое время спустя к большому бочкообразном аппарату, одиноко стоящему на углу чисто вылизанной коммунальными роботами улицы, подошла усталая девушка в изодранной одежде непонятного покроя и цвета, измазанной глиной и пропитанной потом. Несмотря на красивые черты лица и стройную фигуру, она выглядела кошмарно. Тридцатикилометровый бросок по пересеченной местности с охотничьих болот к первым человеческим домам селения Семенхара — единственного и главного города дряхлого пенсионного мира — был под силу космическому спецназовцу в роботизированном доспехе, но с обликом длинноногой красавицы совершенно не увязывался. Тем не менее взгляд девушки горел уверенностью и спокойствием. Вытерев глаза и руки влажной салфеткой, предлагавшейся стоящим рядом уличным торгово-информационным комплексом, беглянка бодро наклонилась к экрану.

Аппарат располагался на углу Шестой улицы Рамантикар и проспекта Согласия. Так, по крайней мере, гласили голографические надписи на стенах, время от времени подмигивавшие космической террористке яркой рекламой. Бывшая рабыня, разумеется, плевать хотела на рекламу, однако видеокамеры, торчащие над фасадами зданий, ее волновали. Лицо девушки тут некому было узнать, но уровень автоматизации и сетефикации даже в малонаселенных кластерах Корпорации поражал ее с первого дня пребывания в новом мире.

Огромная вселенная, на просторах которой длинноногая девица угоняла корабли и убивала бессмертных людей, называлась Искусственным Мирозданием не случайно. Рукотворная от начала и до конца, она делилось на кластеры, то есть на изолированные пространства, сотворенные Нуль-Корпорацией с помощью невероятных машин. Согласно легендам Сети Информации, создатели Нуль-Корпорации, ставшие впоследствии ее обожествленными акционерами, привезли указанные агрегаты с древней прародины человечества, ныне канувшей в Лету: то ли погибшей, то ли заброшенной в одной из мертвых вселенных. Ложные технобоги признавали четыре важнейших открытия, украденных с Древней Земли: нуль-синтез, ишед, хеб-сед, а также порталы лифтов.

Аппараты нуль-синтеза позволяли создавать материю из пустоты, вернее, некой субстанции, наполняющей эфир энергией и движением. Именно нулевой синтез дал название новой вселенной — Нуль-Корпорация, Искусственное Мироздание. Нуль стал материальной основой ее могущества и нетленным символом ее бесчеловечной идеологии.

Словом «ишед» назвали мистический «абсолютный материал», о котором когда-то мечтали алхимики и из которого ныне, вполне обыденно и повсеместно, верфи Нуль-Корпорации творили планетоиды заводов-роботов и корпуса военных линкоров.

Хеб-седом считалась клоническая реинкарнация, гарантировавшая молодость и бессмертие каждому, рожденному под светом искусственных звезд. В уродливых «натуральных» телах прозябали лишь добровольцы, а также феноменальные тшеди — искусственно выращенные Корпорацией экстрасенсы.

Порталы нулевых лифтов являлись, пожалуй, важнейшим из всех чудес. Лифты позволяли не только путешествовать меж сотворенными кластерами, но и создавать кластеры новые — почти без числа и конца. Именно лифт, а не синтез, был откровением Бога, чудом, способным творить иные миры, ячейки пространства и времени, новые кластеры Искусственного Мироздания.

Красивую девушку в изодранном охотничьем балахоне, впрочем, волновало, скорее, пятое изобретение лжебогов, по неизвестным причинам не включенное в перечень чудо-открытий. Открытием этим являлась Сеть.

Сеть Информации Нуль-Корпорации, иногда именуемая просто СИНК, представляла не просто систему передачи данных, но фантастическую систему контроля. Неусыпное око Сети смотрело не только через видеокамеры — оно смотрело сквозь сами мозги людей! Каждый житель Искусственного Мироздания носил в черепе шунт — ради собственного бессмертия. В случае гибели шунт передавал матрицу личности в систему реинкарнации, и лишь немногие сознавали, что устройство, способное считать память с мертвого мозга, может считать ее и с мозга живого. Обратной стороной бессмертия, таким образом, явился тотальный контроль — над мыслями, над памятью, над душой.

В силу известных причин беглой девице удавалось избегать внимания СИНК уже более шести месяцев. Она являлась тшеди, и ее нейрошунт не фиксировался вселенской системой. Впрочем, для сокрушительно провала ей было достаточно и внимания видеокамер без всяких нейрошунтов. Думая об этом, красавица плотнее надвинула на лицо капюшон и украдкой огляделась по сторонам. Даже если какая-то из камер лизнула своим «взглядом» ее лицо, до идентификации и явления мстителей прошло бы некоторое время — все же кластер Шакрам оставался слишком глухой провинцией, чтобы бойцы ССБ могли мгновенно домчаться сюда из гигантского экуменополя с другого конца вселенной.

Девушка принялась размышлять. После падения с космолета и зверского убийства шести мужчин-охотников прошло ровно три часа. Любителей шляться по болоту беглянка уложила голыми руками, буквально разломав несколькими ударами. Особого зверства убийство не подразумевало, поскольку все «местные» смертные были бессмертны по определению и наверняка уже воскрешались в палатах для хеб-седирования. Ничего из вещей, добытых на космолете, у девушки не осталось: перед прыжком из лайнера она выбросила все предметы, которые имела в карманах, для облегчения веса. В расход пошло все подчистую, в том числе золотая карточка когнатки с глупым именем Патимат и небольшое количество оставшихся после космопорта в Дуате наличных денег. На теле в момент падения оставался лишь тактический скафандр и… какая-то усталая ненависть, наполнявшая шестимесячную агнатку-клона с первого часа физического изготовления ее тела Нуль-Корпорацией.

Это означало одно: все, чем беглянка располагала сейчас, досталось ей от убитых и было снято с изувеченных мертвецов — ведь в скафандре она не могла пойти в Семенхар. Шестеро бессмертных умерли, поделившись с ней вещами.

На данный момент самое ценное из имущества Катрины Беты 19–725, рабыни-клона для сексуальных утех и, по удивительному стечению обстоятельств, ужасающего бога Гора, возрожденного злоумышленниками по коду ДНК в клоническом цеху для создания проституток, теперь составляли охотничьи «трофеи». В частности, мешковатая одежда одного из убитых, кое-как отмытая от крови, крепкий большой рюкзак, а также два гладкоствольных ружья в разобранном состоянии — брать все шесть Кэти посчитала излишеством. Охотничью куртку перепоясывал веревочный шнур — мужские ремни на её талию оказались велики, обувь же пришлось оставить космическую, от скафандра, поскольку болотные ботфорты для узкой ножки тоже совершенно не подходили.

Суровый господь Гор, прятавшийся внутри ее головы или, возможно, внутри каждой клеточки ее холеного женского тела, наверняка воспринимал свой новый облик скептически, однако молчал, ибо другого носителя на данный момент у него не имелось. Каким образом ДНК одного из самых знаменитых мужчин древности стало телом клонированной проститутки, Катрине оставалось непонятным. Впрочем, думала она об этом без особого напряжения, благо прочих, неизмеримо более важных забот у нее хватало с лихвой.

Главную ценность лично для Катрины Беты, как для девушки и беглеца, а не для падшего технобога и экстрасенса, составляли, безусловно, обычные документы и деньги. Старой карточки с пятью десятками тысяч душ на имя несчастной Хади Патимат она лишилась, новых же карт имелось в наличии целых шесть. Кэти вытащила карты одну за другой, внимательно осмотрела и, торопясь, выбрала наименее измазанную в засохшей крови. Затем фыркнула и склонилась над аппаратом.

Традиционно кредитные карточки в Искусственном Мироздании, как и когда-то на Земле, являлись именными и использовали пароль. Одна пластиковая карта совмещала все виды личных документов, от паспорта когната или диплома арфиста до возможности использования любых расчетных, ссудных, страховых или прочих личных счетов. Особенностью этой так называемой «единой карты» было почти полное отсутствие внешних средств идентификации — карточка привязывалась к биологическим особенностям владельца. В частности, к его ДНК, образец которой, считанный с пробы крови и сохраненный в форме информационной реплики в магнитной полосе карты, служил главным паролем. Дополнительными паролями в разных кластерах Искусственного Мироздания могли выступать структура глазной сетчатки, отпечатки пальцев, матрица памяти, выбранный владельцем кадр видеозаписи из собственных воспоминаний, личная фотография и так далее до бесконечности.

В каком-то смысле организация безопасности карточной системы представлялась идеальной. С одной стороны, индивидуальные данные, перенесенные в цифровую форму, представляли очень сложный, трудно читаемый многослойный электронный код. С другой стороны, код можно было достаточно легко подтвердить, пройдя тесты на специальной аппаратуре в правительственных центрах идентификации.

Впрочем, размышляла Катрина Бета, система тотальнойреинкарнации и тут внесла свои коррективы. Ведь в момент хеб-седа многие когнаты перемещали свой разум не в собственные клонированные тела с аналогичным ДНК, а в принципиально иные оболочки. На этот случай для перезаписи биологических кодировок финансистами Нуля был веден дополнительный цифровой код. Последний, впрочем, не слишком отрывался от «личности» владельца, поскольку соответствовал номеру, под которым регистрировался в Искусственном Мироздании любой рожденный или «произведенный» в ней человек. Номер, под которым каждый хомо сапиенс распознавался в Сети, номер его нейрошунта, номер его собственной жизни. При реинкарнации Сеть запоминала этот код и присваивала его новому телу, сохраняя в новом шунте.

Именно последняя особенность пластиковых карт внушала Кэти надежду на успех ее воровского предприятия: она хотела снять деньги с расчетных счетов убитых. Подумав об этом, девушка мысленно покачала головой. «Прикончить, а потом использовать документы, чтобы обобрать банк, — упрекнула она себя, — ей-богу, это сродни грабежу кладбищ».

Оставалось надеяться, что в старом пенсионном кластере стоит оборудование не из числа самых лучших и надежных моделей, а банковская машина запросит только цифровой код, считанный с шунтов покойников, и не станет сверять данные «получателя» с биологическими характеристиками подлинного владельца.

«Похоже, сегодня мне понадобятся все способности господа Гора», — подумала Катрина, помня, что Гор являлся не просто тшеди, но тшеди машинным, то есть способным влиять не на разум людей, а на поток электронов внутри схем и сетей. «Впрочем, — продолжила она размышления, — для начала попробуем по-простому. Без экстрасенсорики — пальцами». Еще раз, украдкой оглядевшись по сторонам, беглая рабыня согнулась над голоэкраном.

Уличный аппарат на окраине города, одиноко громоздящийся на тротуаре полупустынной улицы, плавно переходящей в шоссе и чуть далее, за последними домами, устремлявшейся куда-то в сторону и вверх, в небеса, принадлежал к разряду старых, не очень удачных, громоздких, но в то же время почти вечных синтетических устройств. Предметы, порождаемые в недрах удивительной, но совершенно обыденной для Искусственного Мироздания машины, не просто выдавались, а сотворялись ей почти буквально из пустоты, если понимать под таковой отсутствие привычных атомов и молекул. Источником энергии для одиноких синтез-аппаратов являлась орбитальная станция, болтавшаяся примерно в двухстах километрах выше Семенхары в космосе, и способная передавать поток электронов внутрь удаленных устройств.

Катрина совершенно не задумывалась над научной стороной подобных технологий по целому ряду причин. Как беглой проститутке, ей не хватало знаний и образования. Как человека практичного, ее интересовал только фактический результат. Кроме синтетической функции всякий уличный аппарат являлся ячейкой СИНК, информационной сети, следовательно, он был подключен к финансовой системе, в данный момент интересовавшей Катрину Бету прежде всего остального.

Простое прикосновение пальцев заставило темный экран мгновенно вспыхнуть. Над поверхностью Единого сервисного аппарата всплыла яркая надпись:

Добрый день!

Для активации программы связи нажмите «1».

Для синтеза товаров по каталогу нажмите «2».

Для активации финансовой программы нажмите «3».

Недолго думая, Кэти решительно ткнула изящным грязноватым пальцем в «тройку». Программа банка тут же активировалась и ответила тихим мелодичной музыкой, а также ожидаемым столбиком из запрашиваемых данных:

Спасибо.

Теперь введите:

1. Ваше имя.

2. Идентификационный номер (пароль личного доступа к карте).

Катрина вздохнула и послушно застучала по клавишам. Имя было ей известно из пенсионной метрики, идентификационный номер — автоматически считывался господом Гором с шунтов убитых. Время уходило, но раз нужны деньги, подумала она, следует рисковать.

Её пальчик отстучал:

Имя: Тим Амблер.

Номер регистрационной идентификации: 692–1457–6832953.

Ввод данных.

Аппарат немного пожужжал, обдумывая ситуацию. Наконец выдал:

Ошибка.

Анализ дополнительно запрошенных сведений не вполне соответствует введенной Вами информации.

Повторите попытку.

И снова — столбик из данных, на этот раз расширенный:

1. Введите имя.

2. Введите личный код.

3. Введите округ Вашей регистрации.

4. Введите место Вашей постоянной работы.

5. Введите имя поручившегося за вас работодателя.

6. Введите Вашу должность на текущую дату.

По всей видимости, полуразумный уличный механизм был соединен с неким диагностическим оборудованием, сравнивающим биологические характеристики клиента с архивными данными. В разных кластерах Корпорации дела с подобной машинерией обстояли по-разному, только результат сейчас получался один — отсутствие денег. С другой стороны, аппарат, возможно, просто медленно работал от старости.

Катрина вздохнула — она надеялась, что обналичивание пройдет проще. Ну что же…

Девушка прищурилась, и мир снова уже привычно поплыл. Показателем эффективности экстрасенсорного воздействия тшеди являлась вовсе не мощь их мистической силы, а умение ею пользоваться: работа с пси-энергией не походила на мышечную работу накачанных рук — суммарная энергия ментального удара в любом случае оказывалась минимальной. По мощности — не сильнее заряда пальчиковой батарейки. Максимальными же при пси-ударе получались точность и скорость.

Сложнейшей из самостоятельно выполняемых операций в личном перечне экстрасенсорных достижений Катрины Беты до этой секунды являлось простое отключение и включение энергопитания, примитивное «дерганье рубильников» — и этот прием, слава богу, выходил у нее неплохо. Просто «видеть» и даже «лететь» вдоль энергетических линий, составляющих кровеносную и «нейронную» системы глобальной Сети, изучая ее структуру и слизывая с магнитных баз запретную информацию, все это было ерундой по сравнению с настоящим действом, с управлением машинерией.

«Мне удалось это во вселенной Эливинера, — решила Кэти, — удастся и сейчас!»

Она сконцентрировалась. Гор и Каталина спали в ее мозгу, их можно было разбудить, но почему-то все захотелось сделать одной. Самой, лично!

И она рухнула вниз. По сетям, в недра прожорливого Единого аппарата. Безвольное тело осталось выше, оно застыло, чуть покачиваясь, как в наркотическом опьянении, впившись руками в стойку, вонзив раскрытые, бездумные глаза в опалесцирующий экран.

Ниже. Ниже. Правее. Еще правее. Теперь выше.

Вот он, процессор! Нащупав его, она мысленно разбила устройство на геометрические зоны, соединенные энергетическими сетями в отдельные пакеты, контактирующие с прочими как единые комплексы-схемы. Определив таким образом механические составляющие компьютерного мозга, Кэти медленно и очень осторожно прощупала каждую из них.

Спустя почти восемь секунд — время, немыслимо долгое, учитывая скорость работы электроники и ее собственного, удивительным образом синхронизировавшегося с машиной мозга, — она победно вздохнула: участок, ответственный за проверку владельцев карт по биологических характеристикам, лежал прямо под ней!

Разбираться далее не имело смысла. Не мудрствуя лукаво, Катрина сделала то, что стало уже привычным. И хотя в целом операция оказалась тоньше и сложнее всего, что ей приходилось совершать ранее, итоговый результат не слишком отдалился от знакомого «рубильника». Кэти просто блокировала нужный участок электронного мозга, отведя в стороны бегущие к микросхеме по оптоволокну электроны.

Обезумевшая машина, казалось, вздрогнула от ужаса. Огоньки замигали, пропел зуммер, программная оболочка впала в глубокую кому и… Единый сервисный аппарат начал перезагрузку.

Уже через минуту, как только снова вспыхнула надпись «ВХОД», Кэти смело набрала на клавиатуре:

Имя: Тим Амблер.

Личный код: 692–1457–6832953.

Округ: Гошаль.

Место работы: компания «Бессмертие-25» г-на Минциберга.

Должность: ведущий специалист по клонированию.

Но, тем не менее, ещё пару секунд изнасилованная вторжением чуждого разума машина не сдавалась. Катрина разозлилась.

— Давай, твою мать, — процедила она сквозь зубы и долбанула по железяке кулаком, сопроводив свой удар накалом всех линий Единого сервисного аппарата — так же как восемь часов назад кипятила электронные линии в лайнере «Аякс-Демархия».

И машина сдалась!

То ли столкнувшись с гневной реакцией человека, то ли физически испугавшись ментального воздействия тшеди (именно испугавшись — назвать происходящее иначе Катрина бы не смогла), а также перегрева собственных линий и схем, аппарат пал и ответил интонациями побежденного:

Извините за задержку в обслуживании.

Тим Амблер. Идентификация личности завершена.

Желаете:

1. Обналичить сумму с расчетного счета?

2. Синтезировать товар согласно прайсу?

3. Отправить сообщение?

Кэти нажала «один» — разумеется, обналичить.

Несколько мгновений спустя все состояние господина Амблера, вернее все, что имелось у него на расчетном счету, лежало в синтез-лотке Единого сервисного аппарата. Еще через пару минут то же самое было проделано с остальными пятью банковскими картами, и общее состояние Кэти теперь составляло почти сто семнадцать тысяч душ. Пластиковые купюры лежали в приёмном лотке аппарата и выглядели как новые (ассигнации Корпорации делались именно пластиковыми — они не горели, не гнили, не обесцвечивались со временем и даже не тонули).

Поскольку разборка с синтез-машиной закончилась полной и безоговорочной капитуляцией последней, Катрине оставалось только победоносно запустить руку в лоток и вытащить оттуда пачки. Тем не менее, когда плотные, увесистые «кирпичи» коснулись пальцев, а затем вынырнули на свет, беглянка почувствовала легкий укол совести за обдирание мертвецов и странное ощущение чужой крови, страданий и смерти, словно оно липло к рукам.

С некоторым усилием справившись с тошнотворным наваждением, Кэти торопливо положила свое маленькое состояние в карман охотничьих шаровар. Она не знала, как реагируют старинные синтетические аппараты на вмешательство полубогов-тшеди. Возможно, полицейские из ближайшего участка уже мчатся сюда, получив сигнал о банальном хакерском взломе, а лишние трупы ей ни к чему, и, значит, надо спешить.

Оставив перекресток Шестой Романтикар и проспекта Согласия, клонированная девушка, пользуясь тем, что улицы в этот утренний час все еще оставались не многолюдны, вскрыла первый, стоявший немного в стороне от дороги пустующий космомобиль, используя тот же способ, что и с аппаратом для выдачи денег. Флаер не сопротивлялся — в мире компьютеров и электроники, в котором все замки и системы управления двигателями были завязаны на электронные сигналы и кодировки, а вовсе не на поворот механического ключа, Кэти превращалась в совершеннейшего из взломщиков.

Пролетев на угнанной колымаге семнадцать кварталов, она отправила машину далее — по запрограммированному маршруту в другой конец города, а затем обратно к болотам. Сама же, не мудрствуя лукаво, прошла пару улиц пешком и зашла в первый же приглянувшийся дом. Конечно же, дверь оказалась заперта. Встав на пороге и закрыв глаза, она на мгновение сконцентрировалась. Затем последовало движение рукой и с ним — движение мозга. Замок звонко щелкнул.

Катрина вздохнула и смело вошла внутрь. Просторный холл, встретивший ее высоким потолком и широкой винтовой лестницей, порадовал двумя вещами — пустотой и наличием столика при входе. Быстро скинув на столик охотничий вещмешок, преступница достала блок стволов одного из ружей, коротким движением сцепила его с прикладом и ложем, задвинула цевье. Затем раскрыла оружие и зарядила четыре жирных патрона. Вместе с охотничьими гладкостволками ей достались добротные, вычурно отделанные ножи для разделки звериных туш. С кровотоками, пилами, гравировкой, а также прочей ненужной атрибутикой, на которую падки при покупке оружия тупые обыватели. Скинув со спины рюкзак, Кэти вытащила один из самых длинных, а потому удобных для предстоящей работы клинков — ужасающее чудовище из нержавеющей стали, огромный тесак, годный едва не для рубки дров.

В следующее мгновение мир снова окрасился красным. Катрина Бета не являлась обычным пси-экстрасенсом и не могла видеть своим внутренним взором тепло человеческих тел, читать их мысли, слышать биение живых сердец. Но это и не требовалось — в голове каждого жителя Корпорации имелся шунт, связывающий человека всеобщей информационной сетью, делающий его бессмертным, обеспечивающий реинкарнацию в палатах хеб-седа. А в данном случае шунт обеспечит жителям дома нечто кардинально противоположное.

Человек что-то видит, если глаза его открыты. Нейрошунт видит то, что видит его носитель. А Сеть, если ее просит об этом подобный господу Гору машинный тшеди, видит все это вместе, совмещая с электронными схемами — архитектурными планами и строительными проектами, сливаемыми в Сеть при постройке зданий и городов.

Графический движок раскрасил мир вокруг Кэти смесью трех колеров. Она закрыла глаза — мир вокруг теперь передавался непосредственно в мозг в виде привычной уже анимационной картинки. Кэти видела улицу, дом и каждый его этаж. Схематичными фигурами, словно в трехмерном анимационном мультфильме, отражалось несколько человек.

Пожилая женщина в верхней спальне, почти на грани возраста принудительной реинкарнации, скорее слушает, чем смотрит голопроектор. Когнатка. Возраст — триста пятьдесят лет.

Ребенок, играющий в соседнем холле, плачет. Он недоволен родителями. Когнат. Возраст — четыре года.

Мать и глава семейства, встревоженные внезапным щелчком двери и странными звуками из холла, суетятся на кухне, обмениваются никчемными фразами. Когнаты. Возраст — девяносто восемь и двести четырнадцать лет. Очень молодые для пенсионного кластера, однако, по сравнению с Катриной Бетой, с ее недавним шестимечным днем рожденья — просто динозавры. Впрочем, плевать на возраст.

— Проверь подключение жителей дома к хеб-седу, — выдохнула девушка в Сеть.

— Проверено, сикха, — беззвучно ответила ей электронная бездна. — Обнаруженные когнаты, включая ребенка, застрахованы системой социальной реинкарнации.

— Хеб-сед оплачен?

— Да, сикха, оплачен полностью для всех членов семьи. Реинкарнация гарантирована.

Катрина Бета кивнула — непонятно, кому. Совесть и обычная человеческая жалость в последний раз спазматически сжались внутри ее сердца вместе с очередным сокращением мышечных камер. И сгинули, раздавленные примитивным анализом тактических вариантов.

«На некоторое время, — шепнула она себе, — мне понадобится этот дом. Всего лишь на час или два…»

Сняв собранную четырехстволку с предохранителя, прижав обнаженный тесак к бедру, она решительно развернулась к кухне.

* * *

Несколько часов спустя Кэти ходила по спальне пожилой когнатки. Четыре новых трупа, включая хозяйку комнаты, покоились этажом ниже, сваленные в чугунную ванну в гараже для космомобилей. Сигнал, считанный с мозга мертвецов, уже давно бы ушел с их шунтов в муниципальную службу морга, однако Кэти задержала информационные импульсы — сейчас шунты спали, и о смерти четверых когнатов пока никто не знал. Разумеется, слишком долго скрывать подобные вещи в техногенном мире было невозможно, и через некоторое время весть об их гибели проползет в Сеть тем или иным способом. И все же смерть этих людей принесла Катрине искомые несколько часов отдыха и подготовки. Остов лайнера «Аякс-Демархия» давно догорел, трупы охотников наверняка уже обнаружены. Полиции не составит никакого труда сопоставить два этих факта, и, значит, время поджимает. Впрочем, как и всегда.

Волнообразным движением ладони большеглазая красавица с духом бога внутри головы поправила непослушную прическу. Шоколадные локоны ниспадали на узкие плечи, которые казались очень хрупкими, но были способны выдержать вес межзвездного транспорта. Тонкая, почти прозрачная кожа девушки переливалась то ли оттенками сияющего бархата, то ли восточных шелков. Рабыня-убийца еще раз повертелась перед зеркалом — сначала одним, потом другим боком.

В салонах одежды, где обслуживал «человеческий» персонал, можно рассчитываться наличными, а не только картой. Это значило, что в момент переодевания и покупки сандалий ей не стоило переживать по поводу полиции, которая могла ворваться в салон в самый неподходящий момент, привлеченная сигналом о внешнем вторжении.

Однако Кэти красовалась сейчас не в салоне. В крупных домах на окраине города, где проживали зажиточные пенсионеры, их не менее зажиточные дети, а также бизнесмены средней руки (в основном торговцы и продавцы различных услуг, в том числе парикмахеры, аптекари, спортивные тренеры, адвокаты), имелись так называемые «домашние» синтезаторы. Возможности у них сильно уступали стандартным «коммерческим» синтезаторам, а уж до «промышленных» им было, как агнату-рабу до демиурга-акционера.

Различались «частные», «коммерческие» и «промышленные» синтезаторы двумя вещами — размером синтетических камер и, конечно, каталогом доступных к синтезированию товаров. Тем не менее Катрине требовался именно такой аппарат.

Легендарный создатель Искусственного Мироздания, широко известный в анналах глобальной Сети под нелепым именем Анубис, совершенно не напрасно выбрал для своего удивительного творения форму промышленной организации. Заводы Нулевого Синтеза являлись в рукотворной вселенной основой основ, ибо в каталоге «высших» машин-синтезаторов значились планеты и звезды. Катрина слышала, что некогда, очень давно, организационной формой человеческой ойкумены был божественный Пантеон, но ныне властной структурой Искусственного Мироздания, стоящей над планетами-государствами, служила промышленная Корпорация. Боги, впрочем, от подобного поворота никуда не исчезли.

Большинство древних технобожеств, оставленных в живых Анубисом, ставшим после переворота Учредителем Корпорации, продолжало существовать под личиной демиургов-акционеров, то есть совладельцев Корпорации Нуля. Именуемая также иногда «Корпорацией Человека», «Нулевым Синтезом», «Нуль-Корпорацией» или же просто «Нулем», эта вселенская организация монопольно использовала синтез материи, ишед, хеб-сед, производство шунтов, глобальную сеть и даже нулевые порталы. Она же эксплуатировала бытовые и торговые синтезаторы на планетах.

В «частных» синтезаторах можно было производить продукты, напитки, одежду и кое-что из домашней утвари, бытовых приборов, игрушек, посуды и так далее. В некоторых — даже мебель. «Коммерческие» предназначались для того же самого, но уже в «потребительских» масштабах, то есть для работы с большими партиями или более габаритными товарами.

«Промышленные» синтезаторы, размещавшиеся в космосе на планетоидах Корпорации, производили все остальное, вплоть до космических грузовозов, а надо заметить, что космические грузовозы, в данном случае, Катрину совершенно не интересовали.

В течение первых минут, прошедших после убийства, Кэти тщательно обыскала и заперла дом, стащила трупы в гараж, выбросила провонявшую за время марш-броска охотничью мужскую одежду, приняла ванну, вымыла и расчесала волосы. Потом она вошла в комнату, где стоял «домашний» синтезатор (это был кабинет отца семейства), и привычным уже способом «взломала» электрическую машину с помощью карточки хозяина дома.

Галопом изучив каталог, она выбрала себе обтягивающий темный костюм с узким, но очень глубоким капюшоном, широкий кожаный пояс, комплект белья, новую сумку, сапожки, длинный вечерний хитон, обнажающий руки и плечи, а также блистающие самоцветами сандалии на высокой шпильке.

Оделась она именно в вечерний хитон и обувь на шпильке, еще раз пересчитала деньги и разложила их аккуратными блоками, связав лентой по несколько пачек. Оставшуюся неровную часть распихала по карманам большой сумки, внутрь которой поместились и все остальные вещи.

К удивлению стороннего наблюдателя, если бы таковой случайно отыскался на тот момент, роскошная дамская сумочка, позаимствованная Кэти у мертвой хозяйки дома, осталась пока совершенно пустой — ни косметика, ни деньги, на даже пластиковые карты не легли на ее узкое замшевое дно.

С серьезным выражением на лице, но в то же время с блистающими глазами, Катрина Бета смело подошла к аппарату и сделала свой финальный заказ.

Гладкоствольные ружья, собранные и заряженные, лежали на кровати, готовые к применению в случае неожиданных обстоятельств. Однако теперь, думала Катрина, они уже не нужны. В отличие от торговой зоны в космопентере «Аякс-Демархия», за ней сейчас не наблюдала служба безопасности транспортной компании. Поэтому, ничуть не стесняясь, Кэти взломала машинный код в последний раз за этот стремительный день, и после непродолжительного жужжания в емкости синтезатора лежал, посверкивая полированными гранями, хищный корпус классической «Правительственной модели». С ребристой рукоятью-курком, тусклым блеском никелированной пластины, хищным оскалом дульного среза и тяжелым браслетом защелки. Более красивой и совершенной вещи Кэти, пожалуй, не видела никогда. В миллионолетнем наручном бластере не имелось ни одной лишней детали, голая функциональность сочеталась в нем со сдержанной красотой, а ужасающая мощь — с простотой и четкостью линий. Перед девушкой покоилось настоящее воплощение смерти.

Лучевой эстимет, он же бластер-перчатка, немного похожий на рыцарский наруч из немыслимо далекого земного средневековья, являлся штатным оружием правительственных войск и спецподразделений Нуль-Корпорации. Сунув кисть в браслет защелки, Кэти свела его края на запястье, тем самым пробуждая эстимет к жизни. Тонкая ткань и мягкие пластиковые «капканы» тут же оплели ей предплечье — крепко, но почти невесомо. Правая рука оказалась как будто в длинной стальной перчатке с пластиной, идущей от локтя к костяшкам кулака. «Привет», — сказала тогда Катрина и, ослепительно улыбнувшись старому другу, повела перчаткой перед собой. Индикатор заряда вспыхнул: только что созданный пистолет был полон энергии для убийства.

Тело 2 ТИМ АМБЛЕР, ОКРУГ ГОШАЛЬ

Искусственное Мироздание. Кластер Шакрам. Планета-яйцо Торватин. Окрестности Семенхары.

Вопреки мнению Катрины Беты, Искусственное Мироздание, в просторечии именуемое своими обитателями Корпорацией Нулевого Синтеза или Корпорацией Нуля, вовсе не было вселенной насильников, садистов, рабовладельцев и массовых извращенцев. По большому счёту оно было всего лишь вселенной массовых потребителей.

Просто наличие в арсенале доступных человечеству технологий таких товаров, как бессмертие и синтез материи, делали потребление… более полным, наверное. Во всяком случае, нечто подобное заявили бы Катрине маркетологи Нуль-Корпорации в ответ на подобный вопрос, случись ей встретить их на бескрайних просторах штампованных вселенных.

У программных клонов, и прежде всего у самой Катрины Беты, на этот счет имелось собственное, весьма специфическое мнение, озвучить которое возможно было с использованием жесткого сленга и некоторых не вполне приличных идеоматических оборотов.

Но мнение клонов, разумеется, в данном случае никто не спрашивал.

Мнение клонов не спрашивали не только потому, что они после инициации в искусственных телах являлись «агнатами», то есть должниками Нуль-Корпорации за произведенное авансом «коммерческое» воскрешение, а прежде всего потому, что программные клоны с точки зрения среднестатистического жителя Континиума Корпорации считались слишком юными существами для умудренного прожитым миллиардом лет Искусственного Мироздания. А юность, как известно, очень редко идет рука об руку с мудростью…

В отличие от Кэти и ее подруг, жители кластера Шакрам показались бы неискушенному исследователю опытными и мудрыми, ибо Шакрам считался относительно старым кластером. Сотворенный около миллиона лет тому назад по основному времени Корпорации, Шакрам не являлся одной из самых древних вселенных, однако обычный для миров первой категории «цикл» он давно миновал.

Все кластеры Корпорации переживали четыре основных цикла своего «бытия».

Первый цикл условно назывался «Сотворение».

Под Сотворением понималось проникновение бога-робота в пустоту, создание нового времени и пространства — некой емкости, замкнутой самой на себя для размещения внутри очередной «штампованной» звездной вселенной. Для простоты обозначения такая пространственно-временная емкость называлась «кластер».

Каждый кластер напоминал в геометрическом четырехмерном пространстве поверхность огромного шара. Что для простого обывателя означало: если лететь внутри кластера в любом направлении неизмеримо долго, то в конечном итоге прилетишь в начальную точку.

Каждый кластер развивался по стандартной схеме. Бог-робот размещал в нем галактики и скопления галактик в произвольном порядке (функция «случайность»), рассеивал по ним семена жизни и прокручивал ускоренное время, за которое на каждой из многочисленных обитаемых планет появлялся человек и создавал множество оригинальных языков, культур и цивилизаций.

Это и было «Сотворение».

Сами миры, только что созданные бог-роботом и, соответственно, живущие в ускоренном времени, носили названия, прямо проистекающее из названия цикла. Название более чем прозрачное: «миры Сотворения».

И хотя их физическая и биологическая история в этот период времени проживала миллиарды лет, а история культуры и цивилизации — десятки тысячелетий, по основному летоисчислению Корпорации цикл Сотворения считался самым коротким и занимал от одной до нескольких секунд…

* * *

Второй цикл назывался «Интеграция».

Этот период был более долгим и занимал примерно тысячу лет по счету Нуль-Корпорации.

Начало Интеграции знаменовалось «уравниванием» временных потоков в «новой» вселенной с основным временем Нулевого Синтеза. Над сотворенной звездной системой с ее планетами и их оригинальной культурой зависали космические линкоры, Корпорация выходила на контакт с «изготовленным» ею миром.

Самостийные государства вступали в Торговый союз, превращаясь, таким образом, в сателлитов Корпорации. Исключений тут не существовало. И дело, конечно, заключалось не только в военном превосходстве Нулевого Синтеза над молодыми мирами. Корпорация предлагала жителям бессмертие и синтез материи, читайте — вечность и бесконечное богатство. Кто бы тут устоял? Миры не завоевывались, миры покупались. Членство в Торговом союзе было сладким плодом. За ничего не значащие на первый взгляд обязательства соблюдать мир и признавать администрацию Нуля арбитром при разрешении политических споров молодые государства получали от Корпорации гигантские трансферты — денежные вливания (в валюте Корпорации, разумеется), на которые могли приобретать произведенные в космосе товары.

Трансферты делились на две примерно равные части. Первая часть выплачивалась по числу постоянно проживающих в государстве граждан. Эта часть должна была (теоретически) распределяться между самими гражданами в качестве социальных пособий. Вторую часть (помноженную на различные коэффициенты, такие как площадь государства, обеспеченность ресурсами, уровень дохода населения до Интеграции и т. п.) государство могло расходовать на себя. Сплошь и рядом случались нарушения, коррупция пожирала значительную часть средств, а в тиранических режимах социальная половина трансферта также расходовалась на государственные нужды. Но на общую картину это не влияло. Неуклонно, как собачки на поводке, государства «сотворенных» планет вливались в бесконечную, можно сказать, вселенскую экономику Корпорации.

А далее Интеграция вступала в наиболее интенсивную часть своего развития. Подпитанные из космоса, не ограниченные в ресурсах, получившие новые технологии и избыток рук на рынке труда (вспомните бессмертие), а также относительную социальную стабильность (не забывайте — бесплатные пособия для жителей), молодые государства совершали головокружительный скачок во всех сферах экономической деятельности.

Бурным ростом шло строительство, взрывообразно росло население, совершенствовалась сфера услуг, и на прилавках правил бал фантастический переизбыток дешевых товаров. Именно дешевых, ибо себестоимость молекулярного синтеза по сравнению с привычным производством оказывалась до смешного ничтожна.

Перед молодыми государствами открывались почти неограниченные возможности. Доступ к практически бесплатной электроэнергии, неограниченность любых минеральных, ископаемых и сельскохозяйственных ресурсов. Все — от нефти и металлопроката до строительного леса и алмазов — синтезировалось теперь в Планетоидах Корпорации. И все это было дешево.

Пресная вода и хлеб, чистый воздух и ядерное топливо — ни в чем теперь не возникало недостатка. Однако одной избыточностью ресурсов позитивное влияние на экономику не исчерпывалось. Молодые государства, вступив в Союз, превращались в игроков на глобальном экономическом поле всего Искусственного Мироздания.

Свободная торговля, свободное движение капиталов, простота перемещения товаров, рабочей силы и информации, отмена таможенных пошлин, свободная миграция населения и стандартизация законодательства, бесконечность ресурсов и простота молекулярного синтеза, а также, разумеется, единая валюта, основанная на клоническом эквиваленте, — все это объединяло искусственный космос, превращая его в бесконечный, но притом очень тесный единый рынок. Лик звездной системы менялся…

Народы разных стран и планет в пределах звездной системы принудительно объединялись Нуль-Корпорацией в единое государство с единым правительством для всей системы. Вместо множества государств вдруг появлялось одно — интегрированная федерация, конфедерация или союз. Влияние этого государства на граждан еще более ослабевало.

Прежде всего государства отказывались от налогов. Налоги на прибыль коммерческих предприятий, налоги на доходы жителей, таможенные сборы — все это компенсировалось Нулем. Корпорация увеличивала трансферты, а государства отказывались от системы налоговых сборов и фискальной отчетности. Все это, безусловно, стимулировало частную инициативу и рост предприятий, однако влияние государств существенно уменьшало, ведь исчезал самый сильный рычаг контроля за бизнесом.

Еще более уменьшал влияние государств туризм. Миграция по условиям Торгового союза была абсолютным правом любого обитателя Искусственного Мироздания. Более того, один раз за одну инкарнацию Корпорация оплачивала каждому свободному человеку билет в любую из своих бесконечных вселенных.

Но такой билет «в один конец» только на первый взгляд являлся безобидным бонусом. На практике он приводил к миграции триллионов людей, в основном молодежи, в полную неизвестность в незнакомые миры и вселенные.

Единая валюта также нивелировала могущество молодых государств. Не имея возможности печатать собственные деньги, они лишались возможности существенно воздействовать на собственную финансовую систему.

К подобному результату приводило и единое законодательство. Если в уголовном законе различия можно было сохранить (на разных планетах применялись различные наказания для преступников), то в коммерческом праве подобных «излишеств» Корпорация не допускала. Общие принципы для организации предприятий, общие таможенные правила и общие законы о наемном труде и даже общая регистрационная служба, фиксирующая товарные знаки, патенты и авторские права, все это сужало мощь государства и делало предприятия практически независимыми от локальных госструктур.

К подобному же результату приводило и повсеместное шунтование. Вживление нейроразъемов в мозг только в первые годы Интеграции вызывало предубеждение населения. После того как люди осознавали абсолютную медицинскую безопасность подобной процедуры и в полной мере оценивали все выгоды ультрасовременного технического новшества, в центры по шунтованию выстроились настоящие очереди. Прежде всего шунтование отражалось на скорости получения образования: изучить языки, освоить сложные профессии становилось смехотворным делом. Кроме того, прошунтованных граждан с большим удовольствием принимали на работу транспланетные корпорации. Так что все побочные свойства шунтов (например, контроль перемещения со стороны спецслужб, записи разговоров и так далее) вскоре отодвигались на второй план перед возможностью занять более высокооплачиваемую вакансию и получить возможность реинкарнации.

Взрывообразный рост населения, волны миграции и бурные темпы жилищного, а также коммерческого строительства приводили к логичному результату — кроме единого государства на планете, появлялся еще и единый город.

Вся поверхность молодого мира к концу периода Интеграции превращалась в гигантский мегаполис, соединенный как линиями трансконтинентального метро, проходящего через центр планеты, так и множеством космопортов, соединяющих «интегрированный мир» с другими мирами звездной системы, галактики, кластера и всего Искусственного Мироздания. В небеса рвались немыслимые небоскребы, а на окраинах макрорайонов по поверхности тянулись гигантские малоэтажные здания площадью в миллионы квадратных метров. Фантастические технологии из космоса преображали архитектуру молодого мира почти до неузнаваемости. Урбанистическая симфония растекалась от экватора до полюсов…

Не оставалась без изменений и социальная сфера. Продажа коммерческого бессмертия приводила к быстрому расслоению населения на традиционные для Корпорации классы когнатов и агнатов. Социальные пособия, изначально выплачиваемые Корпорацией каждому жителю, были велики, их с лихвой хватало, чтобы жить в достатке и даже относительной роскоши. Однако для оплаты хеб-седа пособий явно не доставало. В результате все граждане молодых планет прозябали в вечном страхе перед дряхлостью и смертью от старости. И интенсивно работали, стараясь накопить на хеб-сед.

Те, кому это удавалось, становились когнатами, то есть полноправными гражданами со всеми правами свободных избирателей. А те, кому нет, — рабами по социальным контрактам. После смерти от старости они возрождались Корпорацией «в долг» и до отработки своего воскрешения должны были вкалывать на Корпорацию бесплатно. Новый мир становился неотличим от триллионов таких же, созданных до него.

С приходом периода Интеграции в звездных системах происходили и чисто внешние изменения: здесь вступала в силу еще одна особенность корпоративного мироустройства, очень яркая и наглядная. Где-то к середине Интеграции планетарное строительство в молодых мирах неуклонно набирало бешеный темп и выходило в космос. Стремясь увеличить жизненное пространство и уменьшить давление растущего населения, единые правительства, накопившие достаточно денег для подобных акций, заказывали у Нуль-Корпорации дополнительные космические тела.

Лучшим и самым простым вариантом подобного масштабного зодчества почти повсеместно служила «астрономическая скорлупа», то есть тонкая сферическая оболочка, сооружаемая Нуль-Корпорацией вокруг центральной звезды. Системы со многими звездами строили по несколько сфер или объединяли несколько звезд в одну.

Плюсов у оболочечной конструкции имелось много, прежде всего — полная утилизация поверхностью скорлупы энергии центральной звезды, гигантская площадь, а также относительная простота. После возведения скорлупы-сферы система превращалась в замкнутое «космическое яйцо». Большинство изначальных планет системы уничтожалось, дабы избежать повреждений скорлупы в случае столкновения. Оставалась только звезда — и сама оболочка. Континенты и города с разрушенных планет могли перемещаться на скорлупу или воссоздаваться там в виде точных копий.

На этой «строительной» ноте процесс Интеграции завершался. Возведение гигантской скорлупы-сферы отодвигало конец Интеграции на сотни, иногда даже тысячи лет, однако он с неизбежностью наступал. Процесс экономического и политического внедрения молодого мира в единый ареал человечества под флагом Нулевого Синтеза неумолимо подходил к логическому концу, оставляя за собой на месте убогих политически раздробленных планет со слабой экономикой, множеством валют, конфликтов, взаимных обид, языков и культур унифицированную яйцо-сферу единого вселенского механизма.

Таковы были «миры Интеграции».

* * *

Третий цикл носил название «Стабилизация», а проживающие его системы звались «мирами Стабилизации». Этот цикл был еще более длительным и тянулся обычно несколько десятков тысячелетий. Начало Стабилизации традиционно не связано с каким-то отдельным событием, но характеризуется моментом прохождения некого «пика», экстремума, точки кипения, если хотите, за которой дальнейшее интенсивное развитие экономики попросту невозможно.

В какой-то момент своего безумно стремительного развития новый мир — не важно, мир-сфера или обычный планетарный набор вокруг звезд — элементарно переполнялся. Переполнялся всем — населением, количеством выстроенной недвижимости, количеством товаров, способных быть купленными на планете, количеством компаний, оказывающих слуги, количеством денег, необходимых в обороте.

Количество безработных превышало количество работающих, количество разорившихся предпринимателей — количество оставшихся на плаву. Конкуренция оказывалась столь высока, что большинство предприятий просто не выдерживали бешеного темпа при столь минимальных наценках. Но главное — население увеличивалось до такой степени, что людям уже просто негде было жить. Цены на недвижимость и проценты по кредитам покоряли немыслимые вершины, а земля становилась дороже, чем золото, купленное по весу.

Подобная критическая во всех отношениях ситуация выражалась иногда в жестоком экономическом кризисе и массовом разорении рядовых граждан. Но чаще служащим Корпорации удавалось его избежать. Когда экономические показатели развития и численность населения приближались к крайним пределам, Нуль-Корпорация издавала законодательный акт, о переводе бывшего «мира Интеграции» в категорию «миров Стабилизации» с присвоением соответствующего статуса в Торговом союзе.

Получив новую «степень» в классификации миров, бывшая «молодая» система еще раз существенно преображалась. Бывший новый, а ныне чуть постаревший мир проводил жесткую реструктуризацию законодательства, состоящую главным образом в ограничении рождаемости, ограничении для иммигрантов с других миров, ограничении присутствия инопланетных брэндов, введении налогов для инопланетников и налогов на содержание агнатов.

Численность населения начинала падать, напряженность конкуренции — тоже. Одновременно, в связи с переводом мира, прожившего более одной тысячи лет в Торговом Союзе, в стадию Стабилизации, Корпорация увеличивала ему как «постоянному члену» сумму ежемесячных трансфертов. Каждый из рядовых потребителей и все планетарное государство в целом получали больше денег и отгораживались от внешнего мира стеной из ограничительного законодательства. Мир по-прежнему входил в Торговый Союз, мир по-прежнему был доступен для внешних контактов, мир по-прежнему оставался неотъемлемой частью Искусственного Мироздания, однако внезапно для самого себя он становился миром стабильности, чуть более спокойным и чуть менее активным, чем миры на стадии Интеграции.

Впрочем, как это ни странно, начало Стабилизации связывается многими специалистами вовсе не с «критическими» показателями экономики, не с предельной урбанизацией, не с увеличением суммы трансфертов и даже не с Актом о присвоении планете нового космического статуса, а с упадком духовности и культуры.

Упадок этот зарождался все в тех же туризме, рабстве и шунтовании. Появление агнатов, туристическая миграция и быстрое образование через шунт приводили к унификации культурных ценностей. Каждому, кто прошел хеб-сед, каждому, кто переехал из кластера в кластер, каждому, кто получил знания от Сети, вбивались в голову корпоративный язык и часть корпоративной этики.

Единый язык и единый рынок, единые товары и единые деньги, единые новостные каналы и единая информационная Сеть порождали единый способ мышления и одинаковые, как штамповка, мозги обывателей.

То была глобализация в наивысшей из своих форм!

Во время периода Сотворения, изолированно развиваясь в ускоренном бог-роботами времени, планеты порождали различные культуры и цивилизации, однако к концу Интеграции и началу Стабилизации они теряли свою уникальность, превращаясь в похожие друг на друга, сверх урбанизированные города-клоны, покрывающие всю поверхность планеты. В таких городах унифицировались прежде всего деловая и потребительская культура, однако вскоре изменения поедали ржавчиной сами основы человеческой этики.

К началу Стабилизации на планетах умирала такая категория, как семья. Если в первые столетия Интеграции большая часть молодежи, несмотря на обещанное бессмертие, все же вступало в брак в возрасте тридцати-пятидесяти лет, то по прошествии тысячелетия, большинство населения уже имело детей и опыт семейной жизни. Время браков заканчивалось. Тысячелетние старцы и старушки с молодыми телами, выглядящие так же молодо, как собственные, живущие рядом праправнуки и праправнучки, не стремились рожать новых детей. Эта общая тенденция, зародившаяся в «старых» слоях, быстро захватывала и молодежь. Почти никто из жителей уже не стремился заводить семью и плодиться.

Естественный прирост населения сокращался, сходил на нет. Искусственный же прирост в основном заключался в приросте агнатов, людей, не способных в условиях жесткой конкуренции оплатить свой хеб-сед. Законодательство «стабильного мира» ограничивало количество агнатов,за которых владелец-когнат мог не платить налог. В результате все большая и большая часть «воскрешенных в долг» местных жителей вывозилась в другие, более молодые миры.

Планета пустела. Городская застройка все более сокращалась. Титанические здания разрушались и сносились. Средний возраст населения увеличивался. Благосостояние «уцелевших» жителей постоянно росло за счет накоплений.

К моменту завершения периода Стабилизации, примерно через десять-двадцать тысяч лет после ее начала, в планете уже почти невозможно было узнать прежний процветающий, кипящий город эпохи Интеграции. Число постоянных жителей составляло от силы несколько сотен тысяч, большая часть планеты напоминала ухоженный парк или сад. Вместо гигантских небоскребов, оставшихся только в нескольких небольших деловых центрах (назвать их городами не поворачивался язык), поверхность покрывали гигантские ранчо, бунгало, дворцы, замки, виллы, особняки, собранные в элитные деревеньки и села, с зажиточными пенсионерами, почти столь же старыми, как и само членство планеты в Торговом Союзе.

То был уже не мир, а пенсионный рай. Работала здесь только приехавшая с других планет молодежь. Последняя, несмотря на высокие налоги для инопланетников, находила возможным вкалывать в «стабильном мире» за небольшие, но гарантированные деньги, вместо того, чтобы карабкаться по карьерной лестнице вверх в мирах Интеграции, выцарапывая себе право на богатство в суровой битве с многочисленными зубастыми конкурентами.

Подавляющая же часть местных жителей средним возрастом в несколько тысяч лет прожигала накопления и проедала высокое социальное пособие, предусмотренное исключительно для постоянных граждан.

Такова была эра Стабилизации, однако и она по истечении времени завершалась…

* * *

Четвертый цикл не имел названия. Этот, самый большой из всех названных периодов времени обычно именовали «Глубокой стабилизацией» или же «Вторым пенсионным циклом». Однако в литературе, а также в вольных социологических исследованиях, не брезговавших народным сленгом, четвертый цикл именовался «дряхлостью миров».

Для официальных документов имелись условные обозначения, понятные специалистам: «Период Стагнации» или «Постгосударственный Цикл».

И оба названия казались верны в одинаковой степени.

К этому времени все сферы жизнедеятельности планет четвёртого цикла поражал глубокий застой — полное отсутствие развития, торможение всех экономических и социальных процессов. Производство, торговля, частная инициатива, творчество — все становилось неподвижным, как мертвое, затянутое тиной болото.

С политической же точки зрения цикл характеризовался упразднением до сих пор существовавшего на территории планеты единого государства. Иммиграционное законодательство миров четвёртого цикла оказывалось к этому моменту столь жестким, а население столь малым, что считать его Конфедерацией, Федерацией, Республикой или Монархией было уже просто нелогично.

Цикл занимал по времени до сотни тысячелетий. Все это время миры медленно деградировали, а население уменьшалось. Естественный прирост среди когнатов отсутствовал, умершие от старости и не имеющие денег на реинкарнацию вывозились на другие планеты, а миграция из других миров, ограниченная законом, приводила на данную планету только обслуживающий персонал для немногочисленных отелей, курортов, лечебниц, национальных парков и публичных домов. Преимущественно — рабов, очень редко — свободных.

В конце концов, после уменьшения количества постоянно проживающих на планете когнатов (агнатов, разумеется, никто никогда не считал за полноправных жителей) до нескольких тысяч человек, по инициативе Корпорации проводился аукцион, на котором целиком разыгрывалась вся территория планеты.

Если у местных зажиточных пенсионеров хватало средств на выкуп, то планета превращалась из республики «X», например в акционерную компанию «X» с соответствующим списком владельцев.

«Местными» в данном случае могло быть как все население, скинувшееся из личных средств и выкупившее акции новой компании, так и часть населения, наиболее богатая, разумеется. В последнем случае всех, кто «не платил» за собственную планету, могли попросить с нее убраться.

В бывших монархиях всю землю часто выкупал монарх, превращаясь, таким образом, в единственного собственника. С сохранением титула, но… без прав «союзного» государства и, конечно, без прав на получение трансфертов от Нуля. Бывшие подданные, соответственно, выселялись.

Иногда (но очень редко) звездные системы выкупались богачами со стороны, прежде всего — акционерами Нуль-Корпорации или же иными частными компаниями. В случае наличия на планете культурных, архитектурных ценностей, признанных достоянием человечества, а также редкой флоры и фауны, отдельная планета могла быть выкуплена музеями или университетами.

Если же желающих на выкуп не находилось (а их не находилось в большинстве случаев), то сама система отходила в собственность Нуль-Корпорации, а всех жителей-когнатов вместе с их рабами-агнатами выселяли в другие миры с сохранением имущества и прав на повышенное соцпособие (отнимались только земля и недвижимость — за них выплачивалась денежная компенсация).

И после этого все циклы прокручивались снова.

Планетоиды Нулевого Синтеза окружали старую звездную систему силовым полем, снова закручивали вокруг нее кокон времени, увеличивали массу звезды, чтоб увеличить срок ее работы, ускоряли в коконе бег тысячелетий и давали уставшему миру-скорлупе «отдохнуть» примерно миллион лет. На планеты системы выбрасывались особые микроорганизмы, уничтожающие металл, пластик и древние строения. Силовые поля активировали вулканическую деятельность, потопы и сдвиги континентов, а новые «семена жизни» рассеивали по планете новые виды растений и животных. В новом мире возникала новая цивилизация и появлялась новая человеческая раса с оригинальными языком и культурой. История повторялась вновь.

В результате всего в ту самую минуту, когда беглянка Катрина Бета висела в лайнере в космосе над Торватином, обновленная и совершенно не узнаваемая система-яйцо медленно заканчивала свой четвертый цикл, готовая для повторного обновления.

Вечность, таким образом, замыкала круг…

* * *

Для большинства систем-яиц кластера Шакрам вечность сворачивалась в круг уже трижды. И в данный момент это самое «большинство» давным-давно перешагнуло порог Сотворения, пережило бешенный взрыв Интеграции и довольно бодро прошагало по пути Стабилизации. От Стагнации, смерти и нового цикла Шакрам отделяли еще тысячи лет и воля главного инженера системы.

Однако планетарных мегаполисов на большинстве миров кластера уже не существовало.

Шакрам населялся в основном пенсионерами Нуль-Корпорации, как и множество прочих «древних вселенных». Сорок триллионов звезд, две сотни миллиардов галактик — все они стали курортами и домами для престарелых.

Одной из таких звездных систем-яиц являлась FD-345–678, в просторечье именуемая также «Торватином». Некогда система вмещала пять звезд, сто сорок планет и девяносто миллиардов престарелого, множество раз реинкарнированного населения. В один из последних циклов Торватин превратили в сферу.

На Торватине свободно проживало около пяти миллионов человек, что для гигантской космической сферы являлось ничтожной цифрой. С другой стороны, по меркам прочих «пенсионных резерваций» системы FD-345–678, населен Торватин был с избытком, ибо на некоторых мирах-сферах из соседних систем не набиралось и сотни тысяч когнатских «голов».

Одной из таких голов Торватина пять тысяч лет назад стал когнат по имени Тим Амблер, специалист по клонированию.

В тот летний погожий день Тим Амблер выехал на охоту с пятью приятелями-стрелками на болото в поисках жирных мигрирующих стрекоз.

А в это время над их головой примерно в сотне парсек от границы звездной системы Торватин скользил по кластерам из портала в портал межзвездный лайнер «Аякс-Демархия» маршрутом с многоликого, шумного куба Дуат на веселую планету Роза…

Тело 3 ТУТМОС, УДИВИТЕЛЬНЫЙ ЖУРНАЛИСТ

Система-яйцо Торватин. Селение Семенхара.

Казино «Циркус Циркус». Тот же вечер. 19:00.

Три часа спустя на Сехментару рухнула полночь. Последний раз попросив прощения у мертвецов, Кэти выбралась из коттеджа, поймала флаер и, сунув таксисту наличные «души», назвала место следования. Еще в космолайнере она тщательнейшим образом изучила достопримечательности Торватина через Сеть и сейчас назвала искомое учреждение без запинки, твердым, уверенным голосом. Пенсионные «оболочечные планеты» всегда были полны мест для развлечений: санатории и дома отдыха, уютные береговые пляжи, протянувшиеся на тысячи километров, лечебницы и национальные парки, охотничьи угодья и заповедники, корты и стадионы, лыжные трассы и клубы, пивные и рестораны, театры, музеи и «веселые» дома, наконец, присутствовали на любой из них во множестве.

Добравшись до места, Кэти вышла из флаера и подняла голову вверх. Зависшая прямо в воздухе световая надпись играла и переливалась, последовательно сменяя затертые рекламные фразы:

«Господа и дамы, господа и дамы, господа и дамы!

Только в „Циркус-Циркус“ вас ждет исполнение всех желаний!

Спешите видеть!

Спешите поймать удачу!»

Голографическая, цветная, яркая и озвученная убедительными голосами реклама господствовала вокруг, заливала всё пространство. Поморщившись и желая залепить чем-нибудь уши, чтобы не слышать навязчивый речитатив, Катрина стремительно прошла через площадь, цокая каблучками, и столь же стремительно, миновав представительную охрану, вошла в казино.

Здание «Циркус-Циркуса» воистину впечатляло. В своей прошлой жизни (имеются в виду жизни катафрактария Флавия Аэция Каталины, а не господа Гора, наверняка побывавшего во множестве злачных заведений) Кэти никогда не видела ничего подобного. Здание Казино занимало по меньшей мере несколько кварталов и возвышалось над асфальтом мостовой на десять этажей. Всего десять ярусов, но каких! Высота каждого этажа составляла как минимум тридцать метров.

Внутри залы были отделаны настолько роскошно, что у Кэти от восторга просто захватило дух. С потолка свисали сусальное золото и хрусталь, со стен взирали настоящие тканые гобелены, пол блестел полированным мрамором с инкрустированными между плитами полудрагоценными камнями, а с дверей и диванов улыбались красное дерево, меха и кожа.

Персонал в ливреях разгуливал между золоченых столов и игровых аппаратов, инкрустированных литым серебром, повсюду звучала музыка, фланировали полуобнаженные хохочущие общительницы-агнатки и шикарно выглядящие джентльмены, в которых с ее способностями тшеди (по сиянию шунта) без труда можно было разглядеть переодетых красавцев-агнатов. И те, и другие, поняла Кэти, специально нанимались администрацией казино для массовки.

Несмотря на достаточно ранний час (всего семь вечера), в заведении хватало и настоящих гостей, в основном богатых местных пенсионеров. Прилипли к «одноруким бандитам» напряженные фигурки игроков в чет-нечет, а в центре зала над зеленым сукном небольшими компаниями, в основном по парам или по четверкам со своими дамами, суетились игроки в бильярд, картежники за широкими столами, немногочисленные пока почитатели рулетки и прочие, и прочие, и прочие. Толпы и ажиотажа пока не было, но Катрина прекрасно знала: чуть позже людей станет больше, прибавится общительниц и подсаженных игроков-агнатов.

План комиссара Йенга, который они повторяли в экуменополисе Дуат множество раз, обсуждая ее высадку в игровом кластере Габриэля Бруно, выглядел просто. «Обрати на себя внимание нашего врага, — говорил он ей, — но так, чтобы не попасться на глаза полиции».

Катрина Бета должна была объявится в игровом кластере Роза в самый разгар туристического сезона, в конце месяца Фармутин, месяца, в котором основная масса работающих когнатов отправлялась в отпуска. По большому счету сезон уже начался, хотя до пика, разумеется, оставалось ещё далеко. Тем не менее на курортные, игровые и развлекательные звездные системы массой повалили туристы, первые группы которых, сколоченные в густонаселенных кластерах-городах, высаживались в кластерах-музеях, в детских кластерах-парках, в охотничьих кластерах, в кластерах-борделях, в кластерах-казино или в кластерах-угодьях, подобных зажравшемуся пенсионному Торватину.

Суть собственного плана Катрины Беты заключалась в том, что сезон отпусков гордо шествовал не только по игровому кластеру Габриэля Бруно, но и по всем подобным ему мирам Нулевого Синтеза, ориентированным на досуг. Торватин славился не так, как Роза, однако он являлся «старой» планетой, а потому собственные казино, пляжи, отели на нем имелись в избытке, учитывая ничтожное число местного населения. Разумеется, это был другой мир, да что там — другой кластер, сиречь другая вселенная, и все же изначальный план лысоватого хитреца Йенга вполне подходил для личных целей беглой рабыни, которые она ставила пред собой в новых, изменившихся обстоятельствах.

«Циркус-Циркус» принадлежал Габриэлю, чья сеть игровых заведений опутала собой множество систем. «А значит, — мысленно повторила Катрина, — начать можно и здесь». Вопрос состоял в ином: как обратить на себя внимание Габриэля и не попасться полицаям? Сидя с Йенгом в кабинете, об этом было легко рассуждать, но в месте действия ситуация просматривалась совершенно иначе. Впрочем, муниципальных охранников в здании частного казино как раз не наблюдалось.

Покачивая бедрами, Катрина неторопливо проплыла к барной стойке, облокотилась на каменную столешницу, заказала немного алкогольного морса и обиняком поинтересовалась о «феномене отсутствия полицейских» у ближайшего скучающего лентяя. Дыхнув перегаром, тот пояснил ей, с интересом поглядывая на великолепный бюст и не закрытые хитоном стройные бедра девушки, что в частных казино полиции нет и быть не может в принципе, поскольку безопасность внутри заведений обеспечивают лицензированные охранники, нанятые владельцами игровых зон. Полиция прибывает только по требованию владельцев заведения, и никак иначе. Все, что происходит внутри, легавых интересует меньше, чем деньги, которые казино отстегивает местному колонелю ежемесячно, причем щедрой рукой.

«Вот в чем дело! — усмехнулась про себя Катрина. — Йенг, очевидно, знал про специфический симбиоз карательных органов и игровых заведений!» Ну что ж, жаловаться на неё в полицию Габриэль явно не побежит. Хотя, конечно, всё зависит от того, насколько сильно удастся ей тут развернуться…

Девушка любезно поблагодарила собеседника за пояснения, отвернулась и, потягивая ледяной коктейль, не спеша осмотрела огромный зал. «С чего же начать?» — подумала беглянка.

В каком-то смысле план Йенга уже был исполнен. Внимание она привлекла, правда не Габриэля, а местных властей. Инициированной ею вспышкой насилия взбудоражена вся планета-сфера, и теперь, после уничтожения лайнера, жуткого убийства на болотах и вырезанной семьи в пригороде время играло против ее замыслов. Полиция наверняка разослала фотографии девы-убийцы по всем новостным каналам, рыщет по улицам города, высунув язык. Значит, медлить нельзя. Решительно сомкнув брови, Катрина Бета поставила бокал на стойку и потянулась к сумочке, но тут ее намерениям помешали.

— Знаете, я любуюсь вами пять минут, но мне кажется, мы давно знакомы, — неожиданно хрипло заявил сосед по бару, тот самый, что объяснял про полицию в казино, — Сикха, мы нигде с вами не встречались?

Катрина замерла на мгновение, затем оправила сумочку на плече и снова облокотилась на бар, подавшись вперед обнаженным плечом и грудью. Как подсказывала ей урезанная память клона, в далеком прошлом бравый всадник Флавий Аэций Катилина был опытным соблазнителем и избегал подобных банальных вариантов для завязывания разговоров с дамами. Упоминание про давнишнее знакомство казалось стандартной схемой для идиоток. Катрина сдержанно усмехнулась.

— Да! — заявила она уверенно повернув лицо, вдруг ставшее скучающе-томным, к незнакомому собеседнику. Решение изменить изначальный план пришло к ней в голову столь же внезапно, сколь неожиданно прозвучал ее ответ для пьяного соблазнителя. — Определенно, сикх, я вас где-то видела.

Немного пьяный собеседник даже опешил от неожиданного ответа.

— Серьезно? — На мгновение он сорвался с образа, но тут же пришел в себя. — Говорю же, я помню вас, сикха! Вот только имя… Вы ослепительная девушка, а я, дьявол, забыл…

— Катрина.

— Точно! — обрадовался собеседник. — Моя фамилия Химон. Тутмос Химон, ведущий «Новостей текущего часа» с 270-го голографического канала… — Тут он замялся. — Бывший, правда.

— Уволили? — Катрина сочувствующе покивала.

Журналист фыркнул.

— Сам ушел! Эти поганые ублюдки на нашем головидении не дают говорить правду, затыкают всем рты. Где свобода для прессы? Где свобода медиакоммуникаций, знаменитая свобода слова, о которой так много говорят в правительстве Нуль-Корпорации?..

— Разумеется, ублюдки — не то слово, — скрыв улыбку, Катрина неопределенно покачала головой. — Скажите Тутмос, вы часто бываете в этом заведении?

— Да, в основном по уик-эндам. Сегодня среда, но… сегодня я не работаю. В общем, бываю часто.

— И что предпочитаете? Аппараты, рулетка?

— Преимущественно покер. Но пробовал все понемногу.

— Как мило, Тутмос, — Катрина склонила голову. — Меня интересуют разумные игровые аппараты. Я никогда не играла. Поможете мне освоиться?

— Чет-нечет? «Однорукий бандит»?

— Именно!

— Нет ничего проще, сикха… Вот только деньги…

Катрина достала из сумочки свою когнатскую карту («Тим Амблер, округ Гошаль») и помахала ею в воздухе.

— За мой счет, — пояснила она. — Не хочу создавать впечатление подставной агнатки от казино.

— О, сикха! — казалось, последней фразой девушки «клиент» был попросту сражен. В каком-то смысле, учитывая недавнее увольнение молодого человека с головидения, стремительно приближающейся нужды в деньгах, так оно и было. В любом случае ни малейших сомнений в искренности побуждений незнакомой красавицы у бывшего журналиста не осталось, и он жизнерадостно увлек ее к аппаратам. У скучающего крупье по карте Катрины они набрали блестящих жетонов для «однорукого бандита» и подошли к одному из аппаратов.

Кэти сощурила зрачки и щелкнула невидимым тумблером внутри головы. Как всегда после этого вселенная поплыла, а девушка будто рухнула, скользя куда-то в глубины иного мира.

Красное…

Красное…

Красное…

Аппараты представляли собой простейшие, в сущности, механизмы, действие которых основывалось на подборе случайных чисел. В далёком прошлом внутри таких агрегатов стояли лишь механические барабаны, но в мире интеллектуальных машин держатели игорных заведений желали контролировать даже такие вещи, как теория вероятности, удача и случайность.

Везде в казино, за исключением зоны игровых автоматов, таланты Катрины Беты фактически были бесполезны. Ни рулетка, представляющая собой обычное колесо, ни тем более покер не давали ей такой власти над господином случаем и госпожою удачей. Но вот электронный мозг полуразумного «бандита» являлся совсем другим случаем!

Шевельнув воздух, виртуальные нити-щупальца, не видимые ни для кого в этом зале, потянулись к вращающимся барабанам и глубже, за них, к платам и процессорам, управляющим этим мерным вращением…

Бинго!

Мелодично звякнув, аппарат выдал две одинаковых фигуры из трех.

Спутник клонированной красавицы крякнул и выпучил глаза. Затем с некоторым игривым самодовольством посмотрел на свою новую знакомую. По-видимому, с его точки зрения, внезапная удача вознесла его с ничтожного положения никчемного безработного выпивохи на приличную высоту. От произведенного, как ему казалось, эффекта он даже сам себе покивал.

— Отлично! — воскликнул он и тряхнул в воздухе ладонью. — Сегодня нам везет, сикха, обратите внимание. Не везет в карьере, повезет в игре!

— Причем тут слово «нам»? — возразила Катрина. — Играете вы, так играйте. Если выиграете, просто вернете мне начальную ставку. Все что проиграете — мой риск. Я хочу посмотреть и поучиться. Впрочем, не обольщайтесь, если вы начнете много проигрывать, я тут же прекращу меценатство. Идет?

Под победный звон колокольчиков в карман аппарата посыпался их выигрыш — пятнадцать жетонов номиналом по сотне кредитов каждый. Это было более чем неплохо, особенно при игре на чужие деньги.

Тутмос сгреб жетоны одним движением и водрузил их на стойку рядом с собой в виде низкой башенки.

— О чем речь, сикха, — радостно заявил он, — конечно идет. Вы очень устраиваете меня как ученица. Продолжим?

Беглая шлюха пожала плечами и мило улыбнулась.

— Валяйте, господин учитель. Но вы объясните мне правила игры?

— Разумеется! — Тутмос рассмеялся. — Правила очень просты на самом деле. Главный принцип тут таков — много не рисковать и сильно не обнадеживаться. Так, как сейчас, везет на самом деле не всегда. Уверен, сейчас я проиграю большую часть нашего выигрыша. Вот смотрите.

Он дернул за рычаг и…

Бинго!!!

Сразу ТРИ одинаковых фигуры застыли перед ним на экране.

— Вот это да! — дёрнулся бывший журналист и недоуменно поскреб потеющий лоб. — Слушайте, а у меня и правда пошла удача. Ну-ка…

Он в третий раз запустил игру и… результат повторился!

Золоченые жетоны снова посыпались в карман аппарата. Но на этот раз их было уже не пятнадцать. ТРИ совпавших картинки утраивали выигрыш. В коробе для победителя лежало на этот раз ровно девяносто жетонов. Сорок пять — за первую тройную победу и сорок пять — за вторую.

Задумчиво и немного отрешенно новый знакомый Катрины Беты выгреб из короба выигрыш и разложил его на стойке. На этот раз башенок получилось гораздо больше.

— Обалдеть… — прошептал он и продолжил задумчиво, неожиданно перейдя на «ты». — Знаешь, если три раза выбить на аппарате по три картинки, то все последующие выигрыши тоже утроятся.

Говоря это, он вновь запустил игру и, практически не следя за движением барабанов, резко дернул рычаг игрового аппарата.

Бинго!!! Три совпавших картинки глядели на него с экрана.

После непродолжительного молчания спутник Катрины нерешительно облизнулся. Пораженный столь быстрой и столь немыслимой удачей, бывший нищий безработный несколько секунд сидел, не двигаясь и взирая на совпавшие картинки на барабанах с непередаваемым выражением на лице. Сидел он с открытым ртом, ибо только что собирался прочесть Катрине лекцию по поводу основ и принципов этой игры. Но теперь, очевидно, лекция отодвигалась на некий задний план, немыслимо далекий — и он продолжил играть.

В короб посыпались жетоны. Сосчитать их уже не представлялось возможным. Если парень говорил правду и после тройного выпадения подряд трех совпавших картинок выигрыш снова утраивался, жетонов в коробе должно было быть ровно двести семьдесят. По сотне душ каждый. Итого, с учетом предыдущих побед триста семьдесят пять. Тридцать семь с половиной тысяч душ за пять минут! Это было славно.

Не давая спутнику опомниться, Катрина, также перейдя на «ты», быстро проговорила:

— Ты и правда везунчик! — Она ему подмигнула: — Попробуем дальше?

И, наклонившись, она сама вдавила кнопку запуска. Ее прекрасная грудь свесилась прямо перед глазами увлеченного игрока, но господин Тутмос, похоже, уже не обращал на женские прелести никакого внимания, поглощенный собственной почти невозможной удачей. Барабаны снова завертелись бешеным хороводом…

— Давай, — сказала Катрина, поймав барабаны на тонкую нитку своего необычного дара. — Жми!

И, как сомнамбула, бывший телеведущий нажал на рычаг.

Ее крик привлек всеобщее внимание. Другие обитатели игрового зала, оторвавшись от собственных занятий, теперь смотрели на них.

«Бинго! Бинго!! Бинго!!!» — вот что выдал им аппарат, и с каждым поворотом каждого барабана звон серебряных колокольчиков, сопровождавших выигрыш, звучал, казалось, все громче, переходя в победный набат.

Пафос и желание рисоваться перед красивой и щедрой женщиной все еще жили в уволенном журналисте, однако повторяемость побед как-то незаметно отодвинула роскошную спутницу на второй план. Немного пританцовывая на сиденье, возбужденный своими победами, выпивкой и совсем немного — прелестной девушкой, заставившей его сесть за игровой автомат, он сконцентрировался на удаче и на игре. Теперь, в гораздо в большей степени, чем Катрина, его завораживало перемещение картинок на мониторе и возбуждало внезапное внимание окружившей его плотной толпой публики.

Он жал на рычаг!

Раз за разом ставки росли. Журналист не отвлекался ни на что и даже не поворачивал головы. Он стал похож на робота: запустить игру — нажать на рычаг остановки — достать из короба выигрышные жетоны. Те давно уже перестали помещаться на стойке, и он принялся сначала рассовывать их по карманам, а затем складывать в картонную коробку, которую специально для этого поднес крупье.

Как заведенная игрушка, он самозабвенно резался на счастье с «одноруким бандитом», то и дело дергаясь какими-то спазматическими движениями, словно частично парализованный больной.

Кэти осторожно огляделась по сторонам.

Толпа вокруг них все густела, и что-то странное было в ней, в этой толпе. Девушка обратила на это внимание, ведь, в отличие от Тутмоса, увлекшегося игрушкой, она вполне адекватно воспринимала всё, происходившее вокруг.

Как-то незаметно множество игроков покинули комнату автоматов. Двери комнаты закрылись. Вежливо и тактично работники казино приглашали посетителей пройти в другие залы огромного заведения, и в то же время толпа, окружившая их с везучим журналистом, становилась все гуще. Подставные агнаты, рабыни-общительницы и охранники — вот кто рукоплескал удачливому юноше, которого она выбрала своим невольным сообщником!

Глядя сквозь красную пелену виртуального зрения, Кэти вполне четко видела их шунты. Ну что же, это было именно то, в чем она так нуждалась. Все «лишние» люди оставили заведение. Остались только служащие и рабы, хеб-сед которых оплатит работодатель. Момент истины приближался.

* * *

Момент истины настиг их всего тридцать минут спустя. Катрина провела это время, наблюдая за сгущающимися тучами, а Тутмос — за напряженной игрой. Толпа смеялась и рукоплескала, кто-то подливал Тутмосу в бокал алкогольный морс, кто-то восторгался его талантом. Красивую девушку удачливого игрока уже никто не замечал, благо зал полнился другими роскошными секс-агнатками, возможно, не настолько дорогими и отшлифованными производителем, как Кэти, но, безусловно, куда более веселыми и беззаботными на данный момент.

Вдруг восторг и рукоплескания прекратились, словно по единой команде. Когда в очередной раз Тутмос полез в золоченый короб, чтобы достать оттуда свою добычу, крепкая рука начальника охраны легла ему на плечо. Десятки глоток мгновенно замолчали. Десятки улыбок превратились в злорадный оскал.

— Ты слишком увлекся, приятель, — сказал медведеподобный здоровяк. — Мухлюем, а?

Тутмос взглянул на медвежью руку, затравленно огляделся и внезапно судорожно сглотнул, приходя в себя. Только сейчас до него дошел не только смысл, но и возможный результат происходящего.

— Да что вы, — выдавил он, — все по-честному, проверьте. Может быть, я… пойду?

Поджав губы, Катрина тихонько хмыкнула. «Мужчины!» — подумала она. Про свою спутницу журналист даже не вспомнил.

— Двести пятьдесят тройных совпадений подряд? — прорычал тем временем медведеподобный. — По-честному? Э нет, приятель, проверить-то мы проверим, но вот поверим ли?

И резко, сильно, почти незаметно для заторможенной реакции пьяного когната он ударил молодого человека в живот.

Тутмос рухнул, ловя ртом воздух. Лицо его тут же стало пунцовым — охранник, имевший явно модифицированную мускулатуру и утяжеленные стальными сердечниками кости кулака, чуть не сломал его пополам.

«Пожалуй, пришло время вмешаться, — прикинула девушка, — а то забьют бедолагу». Оторвавшись от спинки стула, на котором она сидела все это время, и, постукивая каблучками, что в окружающей тишине звучало почти вызывающе, Катрина Бета вышла в центр образованного телами зрителей круга и встала над поверженным спутником. Хрупкая, высокая, тонкая, с обнаженными плечами и бедром, проступавшим шелковой кожей из выреза коктейльного хитона.

— Остыньте, ребята, — произнесла она ласково и совершенно миролюбиво.

— Что за шлюха? — обратился медведеподобный к окружающим, словно не замечая ее вопроса.

— Сядь, девочка!

— Вот хамье, он с собой еще и сучку свою привел!

— Тише, — Катрина подняла руку. — Я хотела просто привлечь к нам внимание, господа. Мне нужно переговорить с владельцем вашего казино. У вас ведь есть аппарат для внутренней связи? А все выигранные деньги мы с моим другом вернем, я обещаю…

— Вернете?! — начальник охраны наконец-то ее заметил. — Ты думаешь, подстилка, дело тут только в деньгах? Мы — уважаемое заведение и не допускаем у себя подобных вещей! Это значит, пока я лично не вобью твоему «другу» все зубы в темя, мы не закончим, понятно?! А ну села. Села!

Катрина Бета вздохнула. Она честно попыталась сохранить жизни окружающим, в сущности, невиновным людям, однако дальнейшее обсуждение не имело смысла. В следующее мгновение девица прищурилась, и красные щупальца прыгнули во все стороны, виртуальные картинки заполнили помещение целиком. Компьютеры игровых автоматов, осветительные приборы, вентиляция, отопление, сигнальные системы, видеокамеры, рецепторы эмоциональных датчиков за столами игроков в покер, шунты охранников и агнатов — все слилось в ее голове единой аккордом машинной симфонии. Сделать ей это было легко, это являлось привычным, давно уже пройденным этапом ее развития как тшеди-электромагнетика. Детской игрушкой по сравнению со взломом банковских аппаратов.

«Свет!» — произнесла Катрина мысленно, и освещение казино погасло, как будто вырубилось единым тумблером.

«Блокировать двери!» — Стальные полотна дверей, скрывавшиеся за золочеными и деревянными створками, закрыли выходы из помещения казино, превратив «Циркус-Циркус» в бронированную тюрьму.

«Решетки!» — Решетки закрыли все окна. Система «антивор», поставленная Габриэлем на случай экстренного задержания нарушителей порядка, впервые за всю историю казино пришла в действие — однако не на пользу работникам «Циркуса», а, скорее, во зло. Теперь ни одна душа не могла выйти отсюда, пока Катрина не закончит дело!

Тем временем вокруг нее в полной темноте загорелись индикаторы бластеров. Озираясь и ничего не понимая, охранники обнажили оружие, готовые пристрелить всякого, кто проявит агрессию или напугает их резким движением в этом царстве искусственной ночи.

«Бластерам — спать!» — только и сказала Катрина.

Могучие лучевые пистолеты, повинуясь ее команде, уснули мгновенно, превратившись в никчемные куски пластика и металла, с активной энергетической батареей, но с не убираемым программным блоком внутри маленького электронного мозга.

Не спеша, под слабые оханья растерявшихся в абсолютной темноте мужчин и повизгивания паникующих во тьме женщин-агнаток, Катрина сняла с плеча крохотную дамскую сумочку. Вместо косметики, вместо зеркала и помады весь объем этой модной глянцевой сумки занимала знаменитая Правительственная модель, пистолет-перчатка с огнедышащей батареей.

В отличие от ослепших в темноте людей, Кэти видела все отчетливо и ярко — своим виртуальным зрением в темно-красных тонах. Каждый шунт и каждый аппарат, оснащённые управляющей электроникой, показывали графическими штрихами расположение тел и корпусов, находившихся под их контролем, так что в мозгу Катрины легко угадывались их очертания. Перед ней возникли картинки векторной графики, словно нарисованные умелым дизайнером на трехмерном голографическом мониторе.

«Только в „Циркус-Циркус“ вас ждет исполнение всех желаний! Спешите видеть, спешите поймать удачу!» — по-прежнему орала реклама на улице.

«Спешите видеть, — подумала Катрина, — вот главное пожелание этого дня для всех, кто стоит вокруг». С коротким щелчком наручный бластер защелкнулся на запястье. Стальная перчатка оплела руку, став продолжением тела и продолжением разума. Кэти спустила предохранитель.

Первым от ее выстрела слетела голова медвеподобного начальника местной охраны. Срезанная с плеч, она упала на один из барабанов рулетки. Увидев в отблеске выстрела падающую голову с вытаращенными от удивления глазами, люди метнулись в стороны, окончательно ослепшие от обжигающей сетчатку глаз вспышки в темноте. Спотыкаясь и падая, толпа по памяти устремилась к выходам, натыкаясь на столы, стулья, друг на друга и истошно вопя.

Но, пресекая их бегство, луч бластера начал плавное движение сквозь визжащие и воющие от ужаса человеческие тела…

Казино «Циркус-Циркус». Зал автоматов.

Пять минут после бойни.

— Свет! — истошно, но беззвучно прокричала Катрина, и, подчинившись стальной струне ее голоса, лампы вспыхнули неоновыми лучами.

— Камеры! — И трубочки видеонаблюдения закружили головами по залу, разглядывая картину умопомрачительной огненной резни. Паленое мясо испаряло в воздух запах сожженной плоти.

Ну что же, теперь внимание Габриэля Бруно она наверняка привлекла. Осталось только идентифицироваться.

Повернувшись к одной из камер, Кэтрин уставилась в объектив пронзительным взглядом. Бриллианты восхитительных глаз роскошной агнатки смотрели сейчас из-под длинных ресниц не с лаской, как учили наложниц в школе, а рвались языками пламени из жерла огнедышащей домны. Ей требовалось произнести всего пару слов.

— Здравствуйте, Габриэль… — прошептала Катрина в зрачок видеонаблюдения. Пусть они не услышат ее шепота. Но по губам — прочитают.

— Вам привет от мертвого Эливинера… — она ткнула указательным пальцем прямо в электронный зрачок. — Я — его Мщение! И я приду за тобой… — Голос, кричащий заученную еще в центре ССБ фразу, поддержанную жаром собственного сердца и собственной клокочущей в глотке ненавистью, сорвался на рык: — Я! ПРИДУ! ЗА ТОБОЙ!

Цифровые камеры слизнули с ее профиля и анфаса последние капли отраженного света, и сигнал помчался по силиконовым нитям к центру хранения информации. Все — дальнейшее представление уже не имело смысла.

Закрыв глаза на одно мгновение, Катрина снова вызвала алое покрывало, набросив его на окружающий мир. Движение байтов как волной прошлось по компьютерам видеокамер, затем все стихло.

В свете ярких ламп посреди искорёженного и сожжённого казино островком нетронутости выделялось сохранившееся колесо рулетки с оторванной головой начальника охраны, уютно успокоившейся на его краю, словно шарик на выигрышном номере.

«Действительно, бинго!» — устало подумала Катрина.

Содрав с руки бластер, девушка засунула его в сумочку, пошатываясь подошла к игровым аппаратам и, порывшись в дымящейся горе трупов, вытащила оттуда своего недавнего ухажера.

— Ну что, журналист Тутмос Химон, ты живой? — поинтересовалась она совершенно будничным тоном. Парень взглянул на нее расширенными от ужаса глазами.

— Ты… Вы… — только и смог вымолвить он.

— Расслабься! — отмахнулась Катрина и, схватив плотно сбитого высокого собеседника одной рукой за пояс, как надувную игрушку, летучей походкой вышла из зала, постукивая каблуками.

Далеко за стенами казино визгом залились сирены…

Тело 4 СТАРИНА ГЕБ, ВОЗБУЖДЕННЫЙ И НЕИСТОВЫЙ

Искусственное Мироздание. Кластер Роза. Следующий день.

— Ну что за шлюха! — возопил господь Геб, оторвавшись от экрана видеофона.

Когда два часа назад личный секретарь-агнат предложил ему ознакомиться с видеозаписью чрезвычайного происшествия в далеком провинциальном кластере, на одной из планет которого располагалось небольшое казино Габриэля, хапи Бруно сначала даже слушать не стал и выгнал секретаря вон, едва не настучав по шее. Геб владел сотнями тысяч роскошных игорных заведений во множестве пенсионных кластеров, и судьба единственного казино, за исключением разве что нескольких гигантских игровых клубов в любимом кластере Роза, постоянной резиденции и главном домене, его совершенно не интересовала. Однако секретарь несмело вернулся и, превозмогая панический ужас перед господином, настоял на ознакомлении с информацией.

В результате Геб просмотрел видеозапись несколько раз, затем впал в абсолютнейший ступор. Когда он пришел в себя, то трехэтажно выматерился, вызвал Рукса с Артели и просмотрел запись еще раз уже с подельниками. А потом завалился в кровать с острым несварением желудка и угрозой кровоизлияния в мозг.

Тело Габриэля, которое он эксплуатировал последние сто сорок лет, казалось староватым. И хотя в нормальных условиях это тело можно было еще долго эксплуатировать, врачи советовали демиургу Гебу срочно реинкарнироваться во избежание, так сказать, ненужных осложнений. В данную секунду, лежа на диване и схватившись за болевшую голову, Габриэль солидаризировался в этом мнении с дипломированными коновалами на все сто. «Тело нужно определенно менять, — раздраженно думал он, — и хорошо, если получится сделать это по собственной воле. Как бы не помогли…»

Габриэль Бруно еще раз посмотрел на голопроектор.

«…я приду за тобой!» — кричала видеозапись.

От вида шикарной голубоглазой красавицы с точеными чертами лица и идеальной фигурой его едва не перекосило, словно от вида дохлой, полуразложившейся жабы. С усилием Геб отвернулся. Все загадки, мучившие его, теперь оказались разрешены. Все вопросы, которыми он мучил Саймона Рукса, оказались сняты. Клонированная сука выжила, сейчас это стало очевидным фактом. При некотором желании можно было бы предположить во всем происходящем подвох — например, завуалированную операцию ССБ. С тех вполне сталось бы изготовить на какой-нибудь фабрике дубликат Катрины и шантажировать его им, заставив нового клона изображать мертвую Катрину Бету, однако анализ технической стороны случившегося на Шакраме сомнений не оставлял.

Казино Геба разорил не кто иной, как Гор. Хапи Бруно понимал это четко. А значит, Катрина, кричащая ему проклятия с экрана, являлась подлинной, настоящей. Никто, кроме этих двоих, во всем бескрайнем Искусственном Мироздании, размышлял он, просто не в состоянии усыплять бластеры и отключать усилием мысли электропитание роботов и компьютеризированных систем.

Сгорая от ярости, Геб стукнул кулаком по столу. Воистину, сегодня он был зол просто как никогда. Убытки от разгромленного «Циркус-Циркус», сотня убитых охранников да подставных когнатов его нисколько не волновали, но вот агнатка! Сбежавший живой свидетель, ненавидящий его полубог, шепчущий в камеры его имя, имя убийцы Сэта-Эливинера, это просто… немыслимо.

— Но как?.. — шипел Геб сжавшемуся в комок Артели, приподнявшись на диване. — Каким образом эта тварь ускользнула из Шестимирья? Ты что, не мог отследить до конца, пока она не сдохнет?!

— Господин, — задрожал дрессировщик рабынь-наложниц, — господин, я…

— Шлюховод ни при чем, Габриэль, ты знаешь об этом… — Голос Саймона Рукса был тих и очень спокоен. Сам «делатель экстрасенсов» стоял у окна в той же комнате, бледный и сигаретой в руках. — Корабли ССБ или Флота Нуля могли прибыть в Шестимирье с минуты на минуту, смысла оставаться в кластере Сэта, чтобы спровоцировать погоню, не было никакого. Неужели не понимаешь? Мы просто недооценили ее.

— Мы?! — процедил Габриэль, поперхнувшись. — Кажется, здесь только один специалист по инициации тшеди!

— Но зато целых три идиота, — спокойно возразил Эс Си Рукс. — Вероятность того, что сверхдевочка может сбежать из Буцефала, воспользовавшись своим уникальным даром электромагнетика, до последней секунды оставалась достаточно велика. Но мы все втроем проигнорировали подобную возможность, решив, что наш собственный гениальный план безупречен. Мы почили на лаврах, Габриэль, и она нанесла нам удар! Это называют гордыней. Смертный грех, знаешь ли.

— Учить меня вздумал?

— Да упаси бог! В смысле настоящий Бог, который Иешуа, а не ты. Просто… — он помотал головой. — В каком-то смысле подобного следовало ожидать. Вопрос в другом: что нам теперь делать? Итак, беглянка сама себя обнаружила. Прекрасно! Это то, чего ты требовал от меня, не так ли? Что вообще ты собирался делать, если бы я ее отыскал?

— Но ты ее не отыскал, она нашлась сама!

— А есть разница? Ты хотел ее, ты ее получил. Все, результат достигнут! — Саймон всплеснул руками.

Габриэль шумно выдохнул и сел на диване. Раздражение овладевало им все сильней, и, похоже, отлежаться ему уже не удастся. В словах Саймона скрывалась определенная правда, пусть неприятная, но очевидная для каждого из преступных компаньонов.

— Если честно, — неохотно заявил Габриэль, поправляя рукав, — я надеялся, что ты найдешь не Катрину, а её труп или какие-то иные доказательства её гибели. Я не думал, что она выживет.

— То есть плана на случай живой Катрины у тебя нет?!

Геб хлестнул по Саймону злобным взглядом:

— Может, хватит меня пинать, ты, делатель сверхуродов? Мы вместе в одном дерьме, и, если ССБ ее накроет, несладко придется всем! Да и деньги вроде я плачу, а не вы с Артели. В общем, так: есть у вас дельные советы?

Саймон пожал плечами. Раздражение Габриэля с некоторых пор превратилось в его главное развлечение, и потому совершенно удовлетворенным голосом он произнес:

— Ну, вариантов не так много, собственно, всего два. Первый — попробовать поймать Катрину. Дело сложное, как мне представляется. Второй вариант — попробовать с ней договориться. Альтернатива этим двум вариантам — ничего не делать и ждать, что беглянка предпримет сама. Ожидание, впрочем, чревато, ибо в любой момент нашего чудо-электромагнетика может накрыть ССБ, если, конечно, ее уже не накрыли.

— Ты думаешь, шлюшку могли завербовать?

— Нельзя исключать.

— Согласен. Впрочем, даже если она сотрудничает с ССБ, для нас это ничего не меняет. Если убить сучку, пока она на свободе, то единственный свидетель покушения на Сэта-Эливинера окажется мертв, а опасность возмездия — нейтрализована. Акционеры Нуль-Корпорации несут ответственность только за убийства Акционеров Нуль-Корпорации! И смерть какой-то агнатки наверняка сойдет мне с рук, я уверен в этом.

— Значит, надо ловить?

— Значит, так. Полагаю, нужно немедленно выезжать на Шакрам со всеми наличными силами и попробовать ее отыскать.

— Местную полицию привлекаем?

Геб громко расхохотался.

— Я вижу, Саймон, ты ударился головой, — воскликнул он громко. — Совсем из ума выжил? Псы ССБ нас сразу засекут. Никаких полицейских! Оплатить расходы на хеб-седирование всем пострадавшим в «Циркус-Циркусе», взяв подписку о неразглашении, стереть записи, и пусть казино работает, будто ничего не случилось.

В ответ Рукс тоже сверкнул зубами.

— Послушай, Габриэль, твоя дичь — электромагнетик. Сильнейший в Искусственном Мироздании, к тому же бывший бог! Нужно использовать любую возможность, пойми. По договоренности с полицией мы сможем подключить к поиску систему социального контроля. И тогда, где бы она ни оказалась в пределах звездной системы, мы сможем зафиксировать присутствие ее ментальной матрицы. Ты знаешь, полицейская программа учета когнатов считывает личный код с каждого человека, совершающего покупку в магазине, покупающего билет в метро или на космолет или просто проходящего по улице, где установлены стационарные сканеры. Безусловно, Катрина может обманывать электронику, и все же полицейская служба слежения — это дополнительный шанс. Это разумно!

— Ерунда, есть другой вариант, и он проще!

— Интересно было бы послушать. Я весь во внимании.

Габриэль скривился.

— Да все элементарно! — воскликнул он. — Мои аналитики связывались с администрацией Торватина. После недавнего падения лайнера космические терминалы на планете закрыты, парковка межзвездного транспорта запрещена. Никто не прибывал и не улетал с планеты-сферы целые сутки, это запрещено до окончания предварительного расследования катастрофы. Ты понимаешь? Покинуть планету стерва не могла, она все еще там! Что ей остается, чтобы сбежать от места бойни в «Циркус-Циркусе»? Только космомобили, планетарные флаеры, не способные к космическим перелетам! Берем среднюю скорость такого аппарата в атмосфере — примерно триста километров в час — и умножаем на истекшее время. Получается, — Геб прищурился и быстро прикинул в уме, — получается круглый участок всего в шестьсот километров в радиусе. И то, если ей удалось мчаться по прямой.

— Я что-то не улавливаю смысл. Габриэль, ты хочешь…

— Именно! ПРО-ЧЕ-САТЬ.

— Но это же, — тут уже напрягся Саймон и раздраженно помотал головой, — это же без малого полтора миллиона квадратных километров городской застройки, парков и лесов. Жилые кварталы, зеленые насаждения, курортные зоны, да что там! Это кусок планеты размером с добрый континент. Ты в своем уме? На участке проживают сотни тысяч когнатов.

— Мы сделаем это за несколько часов, Саймон! Подумай, все просто. Несколько сотен подготовленных команд, таких, как агнатский спецназ с моего кластера. На каждой из моих частных планет — по несколько десятков тысяч таких военных-рабов! Рабы-гладиаторы, рабы-телохранители, рабы-солдаты. Настоящая армия, плюс несколько сот кораблей. Высаживаемся, блокируем район по периметру и с орбиты. Никого не впускаем и не выпускаем. Затем отдельными группами прочесываем осажденную зону район за районом. Возможно, сучка и сможет управляться с компьютерами, но с приборами, лишенными мозгов, ей не совладать. Пока власти среагируют…

— Бред! — Саймон выругался, он смотрел на Геба, как на умалишенного. — Ты хочешь провести силовую акцию на богатой пенсионной планете? — переспросил он, не веря своим ушам.

— А тебе что, впервые вторгаться с собственными рабами на территорию, где обитают свободные граждане Нуля?

— Я делал подобное много раз, только на удаленных кластерах… но здесь, в курортной системе для пенсионеров?! Нет-нет, Габриэль, такое нам с рук не сойдет. И потом… На кампанию с захватом вселенной Эливинера уже потрачены сумасшедшие деньги. Сказать тебе, во что обойдется штраф Совета Акционеров за подобное хулиганство?

Геб мотнул головой.

— Ерунда, причем тут штраф? — воскликнул он с силой. — Допустим, к черту моих гладиаторов, мы ведь можем действовать через подставные агентства охотников за головами. Никто не узнает, зачем они рыщут в курортах Торватина до тех пор, пока мы не поймаем шлюху. Как тебе эта идея?

Саймон задумался.

— Ну что ж, это уже лучше, — произнес он наконец. — Если заказать охоту на беглую рабыню лицензированным агентствам, то всю операцию можно провести легально, оплатив неустойку от лица агентств местному губернатору. И ты прав — до вмешательства ССБ никто не узнает наших имен.

— А когда ССБ узнает, наши имена уже не будут иметь значения. Агнатку поймать — вот что главное! Придраться к охоте на беглую девку они не смогут — это законно. А отвечать, на кого и зачем охотился на пенсионной планете Акционер Корпорации, я им не обязан, не вышли рылом… Как думаешь, пары сотен боевых групп будет достаточно, чтобы взять эту тварь?

Саймон пожал плечами. Теперь, когда он мысленно согласился с планом и возражений замыслу Габриэля не осталось, он мог размышлять над конкретными деталями.

— Сколько человек ты полагаешь формировать в группы?

— Как минимум по тридцать-сорок подготовленных стрелков на двух боевых катерах. По одной такой группе — на каждый большой микрорайон, прилегающий к зоне «Циркус-Циркуса».

— Ого, а полиция?

— Агентства лицензированные, полиция сидит на откатах. Успокойся, они договорятся с местными легавыми сами, нам даже незачем светиться. Ну что, друг мой, приступим к травле этой течной сучки?

Но «делатель экстрасенсов» все еще сомневался.

— Как-то не по душе мне такие вещи, — проговорил он.

— Да бросьте вы, Артели, — обратился Геб к заводчику клонированных проституток. — Как вам идея травли секс-агнатки в курортном кластере, мой вечно печальный друг?

Артели захлопал ресницами.

— О, господин Габриэль, это отличная, возбуждающая идея. Просто гениально придумано!

Геб посмотрел на Артели почему-то с отвращением и двусмысленно покачал головой.

— Похоже, я мог и не спрашивать, — проговорил он, как сплюнул. — Ну что ж, господа, в таком случае, я собираю своих гончих в свору. Сезон охоты на сук можно считать открытым!

Он снова взглянул на экран.

«Я приду за тобой!» — твердила бешеная девица.

Пожав плечами, Габриэль Бруно отвернулся и взглянул на огромный флот, висящий в небесах над дворцом. Его собственный, частный флот из сотни боевых кораблей с многотысячным экипажем. Беглая агнатка любит дергать смерть за усы? Она бросила ему вызов? Тонких губ полубога-акционера коснулась едва заметная улыбка. Посмотрим!

«Если отправиться немедленно, — подумал он, — то уже через час, учитывая право демиургов Нуль-Синтеза на свободное перемещение в любой кластер, — без виз и с плевком всем таможенным инспекторам в рожу, — флот может быть уже на Шакраме»…

Геб поправил свою одежду, причесал двумя пальцами короткие усы-щетку и, активировав шунт, вызвал охрану, а также агнатов сопровождения. Затем он вышел из комнаты и, переваливаясь по лестнице, как греющий яйцо пингвин, начал спускаться к скверу, за которым прятался посадочный терминал. Тысячи людей, охранников, слуг и рабов, повинуясь короткой электронной команде, вспыхнувшей в их шунтах от одной мысли господа Геба, бросились со всех концов дворца к многочисленным стоянкам для космических кораблей, разбросанным по обширной резиденции мультитриллионера.

Травля охотницы началась!

Тело 5 БЕГЛАЯ ШЛЮХА КАК ШАНС НА ВЫЖИВАНИЕ

В холле гостинице «Травестина», очень темном из-за портьер, закрывающих высокие окна от уличного света и суеты, длинноногая агнатка с копной пышных шоколадных волос, встав на носочки, потянулась к плечу более высокого спутника.

— Номер на двоих, две кровати раздельно, — шепнула она тихонько своему бледному кавалеру. — Ну, говори, не молчи!

— Номер на двоих, — прохрипел молодой человек и шумно сглотнул, дернув кадыком. Дальнейшие слова из горла не лезли. Совсем недавно спутник шоколадноволосой красавицы (если говорить точнее, как раз до встречи с проклятой красоткой) почитал себя изрядным болтуном и повесой, однако сейчас не мог выдавить ни слова.

«Волнуется», — отметил портье и, полагаясь на обширный опыт, решил поддержать посетителя.

— В нашем распоряжении имеется одиночный полулюкс на первом этаже, — возвестил портье вслух необычайно мудрым голосом, — недорогой, всего пара душ за ночь. Подумайте, это очень выгодное предложение для молодой влюбленной пары. Кровать одна, но полутораспальная, — портье вдруг сцепил ладони и потряс ими напротив груди, — не слишком просторно, зато рядом друг с другом, вы понимаете?

Катрина едва заметно скривилась. Почти утонувшая со своими хрупкими плечами в плаще бывшего журналиста (мужская одежда скрывала брызги крови, покрывавшие ее саму), она снова потянулась к спутнику через нейрошунт. Спутник, впав в легкий ступор от осознания, что может провести ночь в одной кровати с массовым убийцей и террористом, впал в кому окончательно, буквально забыв слова человеческой речи. Искусственный сегмент его нервной системы (шунт глобальной Сети и силиконовая паутина дополнительной сигнальной системы) по-прежнему полностью контролировался Катриной Бетой, но вот биологическая составляющая вдруг выдала сбой. Бывалый репортер Тутмос Химон болтался на грани обморока и держался на ногах исключительно благодаря стальному кулачку своей спутницы, вцепившемуся в пояс несчастного зубастой хваткой медвежьего капкана — такого, который, схлопываясь, перешибает кость.

Катрина злилась. Ее маленькая, почти детская кисть и вправду могла сломать журналисту позвоночник в районе таза, как раз над ремнем, движением указательного и большого пальцев. Более того, за последнюю пару минут девушка уже дважды подумывала: а не сломать ли? Сдерживалась она с огромным трудом.

— Так как вам идея ночной тесноты? — вновь поинтересовался портье, видя нерешительность молодого ценителя дешевых гостиниц. — Всего две души наличными — и номер ваш. Представьте, как будет вам жарко этой ночью!

Кэти представила, как вырывает у портье язык вместе с челюстью, и улыбнулась самой лучшей из своих головокружительных улыбок. Горе-телеведущий по-прежнему отмалчивался и сопел.

— О нет, сикх, — произнесла гостья низким, переливчатым женским контральто, обращаясь к портье, — нам нужно нечто более… комфортабельное. У нас сегодня необычная ночь, нам столько нужно пережить вместе… — И добавила, чуть наклонившись к стойке: — Ты мне зубы не заговаривай, люкс с двойной кроватью у тебя есть?

Глазки портье прищурились, но кивнул он подобострастно. Последняя фраза секс-агнатки насчет «ночь» и «пережить вместе» не вызывала у бывалого служащего сомнений. Улыбнувшись, он еще раз обежал глазами пару и, решив игнорировать наглую шлюшку, вновь обратился к клиенту-мужчине:

— Разумеется, для таких солидных клиентов, как вы… сикх, у нас есть дополнительное предложение… — Рот портье растянулся в широкой улыбке. — Последний этаж, полный люкс, можно сказать, пентхаус — лучшее из того, что может предложить наш отель. Всего пятнадцать душ за царственную роскошь! Огромный бар, три великолепных меблированных комнаты, мраморная ванна со львами и даже портативный нуль-синтезатор. Соглашайтесь.

Катрина, которой надоело играть роль снятой на ночь девочки, еще раз дернула Тутмоса через Сеть, но тот уже не мог не только говорить, но даже просто стоять на ногах. Осознав этот нерадостный факт, беглянка вздохнула, нехотя достала собственную индивидуальную карту и многозначительно возложила предмет на мраморную столешницу. Пусть их гостеприимный хозяин думает что хочет, решила она, в конце концов, им нужно всего лишь скоротать ночь.

— Беру, — заявила она с некоторым раздражением.

Портье, увидев, кто платит за номер, немного опешил.

— Боже, — воскликнул он, автоматически вставляя жетон в маленький сетевой аппарат, скачивая нужную сумму и закачивая ключ-пароль от гостиничного номера, — оплачиваете вы, госпожа? За пентхаус?

— А ты против? — Кэти подняла тонкую бровь.

— Нет, госпожа, — портье опять подобострастно улыбнулся, на этот раз не мужчине, а женщине-клиенту, — я хочу сказать: куда катится мир! Дамы оплачивают гостиничные номера за своих кавалеров. Это же беспредел!

— Это любовь, дурак. Этаж третий?

— Да, сикха, — портье склонился в полупоклоне.

— Пока!

Они с Тутмосом поднялись на лифте, повозившись, открыли дверь с помощью пароля на индивидуальной карте (честное слово, без электронного ключа Катрина или господь Гор справились бы с дверью живее) и, наконец, ввалились в люксовый номер. Мрамор и львы, конечно же, оказались пластиковыми, «три великолепные комнаты» — ничтожно маленькими, а «огромный бар» состоял из пяти бутылок, если считать по стеклянным горлышкам. Работает ли синтезатор материи, было пока неизвестно, однако дряхлый нулевой аппарат с помятым жестяным корпусом и облупленной на углах краской впечатления не производил. Не соврал портье лишь в одном: кровать на самом деле оказалась потрясающей, в смысле — потрясающе крепкой, что же до свежести постельных принадлежностей, то тут Кэти не стала бы ручаться. Впрочем, кавалерист Флавий Аэций Каталина спал в походах на свежем воздухе прямо на траве, сама Катрина, бывало, коротала ночь в дрессировочной клетке школы наложниц, а хапи Гору как богу жаловаться на условия проживания в дешевом отеле было не к лицу.

Единственным, кто мог испытывать подлинный дискомфорт от пребывания в дешевом проститутском номере, оказался спутник беглой секс-агнатки, журналист по имени Тутмос Химон. Чтобы проверить состояние господина Химона, Кэти посадила его на койку, резко тряхнула за плечи, пристально и долго поглядела в лицо, проверив реакцию зрачков — та вроде была, — а затем хлестко, от души заехала по щекам узкой ладошкой наотмашь. Журналист отпрянул в испуге, зато очнулся и уже через мгновение с ненавистью взирал на террористку вполне осознанным взглядом. «Хорошо, — со злорадным удовлетворением заключила девушка. — Удар по роже всегда помогает. Пришел в себя, значит». Она спокойно выпрямилась, сняла с плеч мужской плащ и швырнула его в Тутмосу в лицо:

— Я в ванну, с твоего согласия.

— А?

— Ладно, расслабься. Если будешь убегать — захлопни дверь.

— Куда я теперь?..

— Соображаешь. Давай обсудим, когда я приму душ.

Кэти вошла в ванную комнату, стянула с руки перчатку эстимета, скрываемую ранее длинным рукавом мужского плаща, с наслаждением швырнула наручный пистолет на столик рядом с перламутровой раковиной — но недалеко от себя, чтобы можно было достать в случае опасности. После чего вынула из волос заколки, ополоснула лицо, ладони, достала щетку и стала яростно чистить зубы, одновременно скидывая туфли и расстегивая хитон.

Времени все же оставалось мало, да и Тутмос, оставшийся в одиночестве, ее беспокоил. Хитон соскользнул по телу, скатился к ногам. За ним полетели трусики, бюстгальтер. Беглянка не стала принимать ванну и сразу залезла под душ. Вода была холодной, бодрящей, почти колющей упругими струями. Вымылась девушка быстро, торопливо. И все же волны немыслимого, ни с чем не сравнимого наслаждения, с которым усталое тело принимает потоки холодной, потом горячей и снова обжигающе ледяной воды, облекли ее в восхитительное покрывало из свежести и чистоты. «Ей-богу, — подумала Кэти, — больше, чем пища, сон и победа в драке, мне нужны ванна, зубная щетка и контрастный душ».

Обмотав себя полотенцем, с бластером под мышкой она вернулась к Тутмосу, если честно, подсознательно переживая, что не найдет его в комнате. Причины сбежать у Тутмоса на самом деле имелись, что бы по этому поводу Катрина ни утверждала вслух. Хотя в полиции бывшего журналиста наверняка вывернут наизнанку, подвергнут ментасканированию и прочим ужасам дознавания, альтернатива в виде скоропостижного убийства с угрозой последующего рабства для отработки своего воскрешения была тем еще удовольствием. Гнаться за журналистом по ночным улицам у Кэти не осталось сил. Контрастный душ взбодрил ее, но не настолько, чтобы тут же броситься в кровавое действо ночной погони.

Подельник, по счастью, никуда не исчез. Он сидел на том же месте и, насколько Кэти могла судить, в неизменившейся позе. Если честно, беглянка сама до конца не понимала, зачем взяла с собой несчастного любителя казино. В течение недолгих тридцати минут, пока Тутмос играл и выигрывал в «Циркус-Циркусе», поддерживаемый ее возможностями божества-экстрасенса, Катрина Бета внезапно вспомнила, где слышала его имя — Тутмос Химон — и где видела его лицо. Каким-то немыслимым образом судьба свела ее с тем самым журналистом, который вел новостной репортаж во время полета на лайнере «Аякс-Демархия», репортаж о той самой научной экспедиции, что предрекла миру Торватина преждевременную смерть в пламени гигантского космического взрыва.

Размышлять о причинах увольнения Тутмоса в свете этих новых открытий не имело смысла, — причины были очевидны, ибо истина, поведанная Тутмосом, звучала ужасно. К удивлению Катрины, успевшей ознакомиться с несколькими новостными передачами в доме убитых ею когнатов, после репортажа господина Химона паники среди местного населения не наблюдалось. Более того, информационные передачи словно игнорировали сообщение Тутмоса о катастрофе. Ни имени самого журналиста, ни обсуждения его кошмарного предсказания Кэти не встретила. Впрочем, на Торватине работало несколько тысяч голоканалов, из которых на местные студии приходилось не менее сотни, так что некоторые новости беглянка вполне могла пропустить.

Сейчас в Катрине боролись два простых чувства: жалось к свидетелю собственных преступлений и необходимость его ликвидировать. Катрина знала: в случае смерти Тутмоса несчастному грозят тысячелетия рабства — для отработки нового тела и воскрешения, вернее, перезаписи души. С другой стороны, возиться с Тутмосом у нее не имелось необходимости, с ним требовалось что-то решать. Жалось жалостью, однако, решила она, если прямо сейчас они не найдут с пленником общий язык, бластер не потратит слишком много заряда на еще одну дырку в его голове…

Красавица вошла в комнату тихонько, ступая на пальцах. Обошла Тутмоса, взглянула ему в лицо. Набыченные глаза, поднятые на нее, и вздрогнувшие от переживаний пальцы, после того как взгляд коснулся эстимета в ее руке, не производили положительного впечатления. Кэти осторожно взяла Тутмоса за локоть, заставила подняться, настойчиво, но мягко проводила к креслу, легонько толкнула. Потом сама плюхнулась на стул напротив и откинулась на высокую спинку, заложив одну ногу за другую. Перчатка бластера вновь защелкнулась на запястье, охватив предплечье и кисть. Беседа, таким образом, снова превращалась в допрос.

— Спасибо, — произнесла она очень тихо, чуть улыбнувшись алыми, без всякой помады, искусственно пигментированными губами.

— За что?

Катрина кивнула. Какая никакая, но это была реакция, по крайней мере, пленник мог говорить.

— За то, что помог мне в «Циркусе», — агнатка улыбнулась снова. — За то, что помог мне здесь.

— Я не помогал.

— Уверен?

Вытянув руку, Кэти чуть наклонилась вперёд, подняла эстимет и уперла лазерную мушку бластера прямо в лоб собеседника.

— Если ты не помощник, ты не нужен. Данное умозаключение подводит меня к следующему логическому шагу. Догадываешься, к какому?

Тутмос вздрогнул.

— Убьешь?

— Пока думаю. До тебя я кончала всех, с кем сталкивалась на Торватине. Поголовное бессмертие населения открывает широкие просторы для творчески настроенных убийц — подобных мне не мучает совесть. Когда я высадилась, то встретила шестерых охотников на болотах. Если бы встретила одного — убила бы одного. Встретила бы двадцать человек — убила бы двадцать. Судьбу шестерых мужчин решило всего лишь наличие у них оружия, индивидуальных жетонов и гражданской одежды. Впрочем, на охотничье оружие мне плевать, я бы убила их только за одежду. Улавливаешь суть? В доме, в котором я остановилась в первый день на вашей планете, проживала довольно большая семья — и находился мобильный синтезатор, в котором можно было создать бластер. Успокаивать детей, и смотреть за старушкой мне было недосуг — но мне нужен был лучевой пистолет. Итог, как ты понимаешь, совершенно очевиден — семья мертва и где-то хеб-седируется. Охранники «Циркус-Циркуса», которых я перерезала у тебя на глазах, были вооружены и многочисленны, но их судьба оказалась также определенной простейшим выбором. То же самое и с остальными… — Кэти сделала паузу, снова откинулась на спинку стула и поставила руку с эстиметом вертикально, локтем на колено. — Но ты — другое дело, Тутмос. Ты один и ты безоружен. И ты помог. Поэтому меня мучают сомнения…

— Не убивай.

— Причины? — Катрина оживилась.

— А ты не знаешь? — Тутмос окончательно пришел в себя. Жажда жизни или же жажда денег, которых стоит стандартное воскрешение и новое тело, заставили его мозг усиленно работать. — Ты говоришь, тебя не мучает совесть, — воскликнул бывший репортер, — но ведь техническое воскрешение — это не все. У меня и так нет средств на хеб-сед, я уволен. Если ты убьешь меня сейчас, то следующие несколько тысячелетий я буду агнатом-рабом, отрабатывающим новое тело. Неужели непонятно? И потом, ты ведь ограбила казино, зачем тебе я?

— Ты свидетель.

— Камеры и так тебя засекли!

— Но ты со мной разговаривал. Ты знаешь, куда я пошла и где я остановилась.

Тутмос клацнул зубами, кулаки его напряглись.

Собственных зубов Катрине было жалко, так что она просто щелкнула предохранителем. Журналист намек понял.

Пару секунд они сверлили друг друга взглядом. Наконец Тутмос сдался, осознав полную невозможность сопротивления. Как бы быстро он ни бросился на нее, луч бластера окажется много быстрее. А обращаться с оружием девица умела — достаточно было того, что он видел в казино.

— Пощади… — прошептал он, поникнув плечами и опустив руки между колен. Взгляд его был просящим, но не униженным, твердым.

— Ты пока жив. Выбор зависит вовсе не от моего желания, а от моих возможностей. Я просто не знаю, что с тобой делать.

Тутмос вновь поднял глаза и сокрушенно покачал головой.

— Раз так, то следовало оставить меня в «Циркусе». Зачем ты взяла меня с собой, если не знаешь, что со мной делать?

— Ошиблась. Не знаю, почему. А оставлять тебя в «Циркусе» живым я бы не стала, так что не каркай. Если бы ты остался в «Циркусе», остался бы мертвым — живой очевидец мог проследить, куда я пошла. А убивать не хотелось.

— Так и не убивай! — Тутмос вскинулся. — Какая разница, тогда или сейчас?

Кэти молчала. Упертый в колено бластер безучастно пялился в потолок.

Наконец, внимательно проследив за лицом молодого человека, она медленно кивнула. То, что она видела, нравилось ей. Тутмос был молод, искренен, честен.

Так, по крайней мере, говорила ей его мимика. Нахмуренные брови, сжатый и прямой рот, играющие желваки скул и, главное, гордый взгляд, который он не отвел даже под дулом пистолета, несмотря на явный страх, переполняющий сердце, и общее ужасное положение, не обещающее пощады. Конечно, одних образовательных файлов, которые Кэти скачала со специального сайта Сети, вряд ли достаточно, чтобы считать себя полноценным психологом, однако в данном конкретном случае она не могла рассчитывать на что-то иное. Ведь не договор с ним подписывать, на самом-то деле!

Кроме того, пока она находилась в ванной, он не убежал, а это кое-что значило. Прежде всего, конечно, то, что он ощущал себя виновным. А также то, что он был любопытен. Ведь Тутмос до сих пор не знает про ее дар. И, следовательно, не имеет понятия, каким образом ему удалось выиграть кучу денег в чет-нечет, и почему, а главное, каким образом, были убиты многочисленные охранники в казино. Возможно, из-за него? Ведь это Тутмоса начала избивать охрана, это за него вступилась незнакомая девица, устроив в «Циркусе» настоящую огненную резню. «Ну что же, — подумала Катрина, — любопытство — не порок».

— Живи, — произнесла она, сама удивившись собственному великодушию. — Но ты останешься со мной до утра. У меня уже нет сил куда-то бежать, а отпускать тебя сейчас — просто самоубийство. Согласен?

— Отпустишь утром?

— Точно. Попытаешься уйти раньше — убью.

— И как это будет выглядеть? В смысле как ты собираешься отпустить меня на свободу?

— Элементарно. Свяжу по рукам и ногам, заткну рот кляпом, суну в руки кухонный нож и уйду. Пока развяжешься, я успею оказаться далеко. Еще вариант — я просто оставляю тебя в комнате связанным без ножа в руке. В течение дня приходит консьержка — она вызовет полицию, и тебя освободят. Последний вариант более предпочтителен, поскольку снимет с тебя подозрения по поводу бойни в «Циркусе». Ты сможешь вещать полицейским чистую правду и сваливать все на меня.

— Не слишком гуманные варианты! Консьержка может заявиться в номер и к вечеру.

— Предлагаю то, что имею. Устраивает так?

Тутмос пожал плечами — похоже, предложение его устраивало. Катрина махнула рукой, показывая, что разговор окончен и пленник свободен в пределах номера. Повинуясь ее жесту, Тутмос поплелся в ванну, долго возился, заставляя Кэти, сидящую перед дверью в кресле, вздрагивать в напряженном ожидании, если раздавался шум, и сдерживаться, чтобы не ворваться внутрь. Но все обошлось.

Кровать была одна, и Кэти совершенно не собиралась разделять ее с человеком противоположного пола, пусть даже пленником. Для Тутмоса она очистила угол в той же комнате. Девушка отодвинула мебель, привязала несчастного журналиста веревкой к батарее за руку и убрала из зоны досягаемости все предметы, которые можно использовать для перепиливания или развязывания пут. Нейрошунт пленника Кэти отрезала от Сети, намертво заблокировав все линии выхода и входа. Как есть голый, с одним только пледом и в трусах, Тутмос растянулся вдоль стенки. Не на полу, впрочем, а на матрасе, который Катрина специально для спутника содрала с собственной постели, оставшись лежать на твердом основании кровати под простыней. Подушки также разделили, каждому по одной. Если бы в этот момент к ним в комнату по неизвестной причине поднялся встретивший их на входе портье, он оказался бы сильно удивлен — ни о какой тесноте и интимной близости речь у странной парочки не шла. Шла она совсем о другом.

— Значит, это ты убила всех этих людей? — переспросил Тутмос, после непродолжительного молчания. Поняв, что немедленная расправа ему не грозит, он немного осмелел и, будучи до мозга костей журналистом, решил чуть-чуть разобраться в сложившейся ситуации. — Я имею в виду охотников на болоте и людей в том доме, на окраине города?

— По-моему, я уже говорила.

— Помню. Просто хотел уточнить, уж больно все невероятно складывается. Значит, и падение лайнера «Аякс-Демархия» — твоих рук дело?

— Моих. Может, спать уже будем?

— Прости, я просто хочу понять. Если уж ты не убила меня, то расскажи, чтобы я не умер от любопытства. Что произошло в казино? Зачем ты спасла меня? Или это не было спасением? Я до сих пор не пойму, почему ни один из охранников не стрелял, пока ты резала их лучом бластера? И что случилось со светом? И что за странные слова ты говорила в видеокамеру, перед тем, как мы вышли из Циркуса? А мои выигрыши в чет-нечет, неужели это просто совпадение?

Катрина вздохнула.

День был очень насыщенным. Адреналин хлестал в ее венах каждую минуту каждого часа этого долгого дня. Однако, несмотря на усталость, сон сейчас к ней не шел. Возможно, сказалось перевозбуждение, которое она испытала, убив за сутки, считая пассажиров лайнера, свыше двух сотен человек. Возможно, присутствие в одной комнате человека противоположного пола, от которого, впервые с момента ее рождения в этой вселенной, не исходила опасность, а только запах свежей кожи и молодости — запах мужчины, следовало признаться себе откровенно. Бог Гор и полководец Катилина могли быть самцами сколько угодно, но женское тело, в которое заключили их урезанную память, начинало жить собственной жизнью, ибо человеческий дух, пси-матрица, скопированная с мозга, являлась лишь частью человеческого существа. Другую часть, едва ли не более существенную, составляло само человеческое тело с его химическими реакциями и древними инстинктами, запрограммированными за миллионы лет до создания Корпорации и Нуля.

Возможно, впрочем, Кэти просто захотелось поговорить. За шесть месяцев пребывания в Искусственном Мироздании, — за эти жалких, но в то же время почти бесконечных полгода, — ей почти ни с кем не удавалось пообщаться свободно, на равных, исключая, может быть, загадочную Мерелин Норму Джин Бейкер во время побега из школы для проституток да самого демиурга Сэта во время их недолгого путешествия по кластеру Буцефал.

Как давно это было, подумала Катрина. Словно бы и не было никогда. Ее мудрая спутница Мерелин мертва. Сэт-Эливинер — тоже. Во всей бесконечной искусственной вселенной у нее не осталось никого, кроме… Тутмоса?

— Я расскажу, — удивляясь сама себе, проговорила Катрина. — Только не перебивай и не надейся получить все ответы.

* * *

Некоторое время спустя Тутмос предложил выпить морсу. Кэти поставила кипяток, затем разлила по кружкам дымящуюся жидкость, настоянную прямо в чайнике на неизвестных ей травах. Кэти именовала их про себя наркотическими, но Тутмос, очевидно, полагал иначе. Морсы в Нуль-Корпорации пили все, даже дети, весьма редкие в искусственных кластерах. Морс, скорее всего, являлся общеупотребительным названием для целой массы самых разнообразных напитков. Часть таких напитков была совершенно безобидна и употреблялась со льдом в качестве вечерних и прохладительных, обладая максимум тонизирующим воздействием. Другая часть, содержащая алкоголь, канабис и некоторые более сильные ингредиенты, использовалась в качестве релаксантов и энергетиков. Более слабые из таких «активных» напитков заваривались на травах, более сильные имели сложный химический состав и производились фармацевтическими предприятиями. Сейчас Катрина заваривала обычный травяной настой — один из наиболее слабых и распространенных, предлагавшихся к продаже любым синтетическим аппаратом. Потрясающий, темно-бордовый напиток источал фантастические ароматы — насыщенный, чуть сладковатый запах незнакомых трав разносился по трем комнаткам номера дивным благоуханием, он щекотал Кэти ноздри и будоражил ей кровь.

После рассказа она и ее спутник долго молчали. Тутмос — осмысливая удивительную историю, а хрупкая с виду, но смертоносная девушка — время от времени поглядывая на пистолет.

— Невероятно, — возвестил наконец бывший журналист, — твой рассказ — либо вымысел, записанный в клонированный мозг взбесившимся программистом, либо… лучшая история для репортажа, которую я когда-либо слышал. Настоящий заговор демиургов, надо же! — Тутмос пораженно покачал головой. — Кстати, я слышал об обоих демиургах из твоего рассказа — и о Сэте-Эливинере, и о Гебе-Бруно. Именем господа Сэта названо несколько крупных кластеров в наиболее старой части Искусственного Мироздания, а именем ученого Эливинера — больше сотни университетов в различных частях Нуля. Про господа Геба известно меньше, но я читал про него тоже довольно много — после эпохи «охоты на богов» Геб фигурирует в летописях Сети в качестве примера нового божества-бизнесмена. Считается, что богов старого Пантеона, явившихся с Анубисом с Древней Земли, осталось немного, и Геб, соответственно, стал одним из наиболее известных демиургов-акционеров, не скатившихся в созерцательную меланхолию, но превратившихся в успешных дельцов. Я читал, что Геб несколько раз менял гражданские имена и фамилии, часто менял тела и даже выбирал суррогатных родителей, чтобы перезаписать матрицу в живорожденное тело и как бы появиться на свет заново, получив не только новое имя, но и новую регистрацию в Сети…

— А Гор? Что известно тебе о божестве Мести? — перебила Катрина.

Тутмос задумчиво поскреб подбородок.

— Странный вопрос. Демиург Гор — одна из самых героических фигур сетевого эпоса о технобогах. Мифология Сети посвящает богу Мщения едва ли не больше притч и историй, чем самому Анубису, богу Смерти и учредителю Нуль-Корпорации, однако… Все это довольно старые байки, о Горе давно уже ничего не слышно.

— Как раз со времени «охоты на богов»?

— Хм, вероятно, — Тутмос продолжал чесать подбородок. — Значит, ты полагаешь, что в твоей черепной коробке и правда скрывается божество?

— Не абсолютное божество, а один конкретный божок.

— Значит, божок, — Тутмос кивнул, соглашаясь. — И все же я не пойму одного. Допустим, демиург Геб выкрал матрицу демиурга Гора, воссоздал ее в теле клона-агнатки. Агнатка является генетической копией бога Мести с остатками его памяти, с его ДНК, но противоположного пола. Допустим, по желанию Геба Гор совершает убийство Сэта-Эливинера. После убийства Сэта, на след злоумышленников встает ССБ. Спецслужба ловит агнатку… а после этого ты сбегаешь. Зачем?!

Приподнявшись на локте, Катрина еще раз осмотрела своего спутника с головы до ног. Тот сидел привязанный к батарее, голый и совершенно беззащитный — но при этом задавал вопросы. Как сказал бы комиссар Йенг, то были правильные вопросы, иначе не назовешь.

— Знаешь, я начинаю осознавать, что журналистов надо убивать сразу, — заявила Кэти со странным выражением на лице.

— Чувство юмора у красивой девушки — это хорошо, — кивнул Тутмос. — Так ты мне ответишь?

— Ответ, вероятно, ты знаешь лучше, чем я сама, — Катрина снова откинулась на подушку. — На борту «Аякс-Демархии» я видела твой репортаж о необычном квитировании, перенесшем две взорвавшиеся звезды в систему Ольменат точно в момент взрыва. Вернее, о двух последовательных квитированиях. Мое будущее, скорее всего, напрямую зависит от того, что именно там случилось.

— Ты серьезно?

— А вот теперь ты мне расскажи об этом.

— О чем именно?! — Тутмос удивился. — Все, что я знаю, было в репортаже.

— Меня интересует, какие объекты перенес в Ольменат каждый из нулевых лифтов.

— Вот как… — Тутмос задумался. — Пожалуй, я тебя не обрадую. Мне действительно известно лишь то, что сказано с голоэкрана. Нулевых лифтов, как ты сама знаешь, было зафиксировано два. Первый перенес к Ольменату две взорвавшиеся звезды с некоторым количеством спутников и планет, масса которых уже сгорала в пламени космической вспышки. Второй нулевой лифт не перенес ничего. Ученые рассчитали только саму зону квитирования — пустое пространство цилиндрической формы, со следами чужеродного излучения, межзвездного газа и пыли, отличающихся по составу и характеристикам от космического пространства вокруг Ольмената… Хотя постой! Неферта — ну, помнишь, журналистка, что вела передачу, — рассказывала, что задолго до научной экспедиции, с которой меня отправили делать злополучный репортаж, в районе взрыва пограничники что-то обнаружили. По-моему, мертвого астронавта. В пресс-службе пограничного флота сначала охотно говорили об этом случае нашему репортеру, но потом, чуть позже, всем военным запретили распространяться о найденыше, а нам запретили сообщать об этом случае в новостях. Всю информацию из Сети стерли, ни на сайте пограничников, ни на официальном сайте нашего новостного канала ты не найдешь ничего. Но в архивах студии, у программного директора или репортеров запись должна была сохраниться…

Не слушая его дальше, не поднимаясь с места, Катрина активировала интерфейс. Глаза ее будто подернулись невидимой пленкой. Она все еще смотрела на Тутмоса, но в то же время взгляд ее проходил сквозь него. Перемены с лицом и глазами девушки вдруг показались журналисту настолько внезапными, что он невольно поежился. Контраст между потрясающей притягательностью роскошнотелой агнатки и волчьим взглядом разрушительницы миров выглядел не просто разительным — он вызывал почти мистический ужас и до оторопи пугал.

— Мне нужно название сервера, на котором хранится студийный архив, — проговорила Катрина в воздух, словно издалека.

— Зачем? — Тутмос мотнул головой.

— Чтобы взломать его, разумеется.

Бывший журналист вздохнул и покачал головой:

— Из глобальной Сети архив недоступен, иначе в чем смысл хранения на нем секретной информации? А взламывать ничего не надо, меня уволили только вчера, и, значит, мой пароль еще действует. Но даже если нет… есть Неферта, я попрошу — она поможет. Вот только… лучше сделать это утром. Сейчас, боюсь, она спит.

Катрина моргнула и вынырнула из Сети.

* * *

Спустя семь часов после разговора с Тутмосом Кэти снова моргнула. Ее огромные глаза разверзлись, впуская свет внутрь бездонных синих зрачков, она с наслаждением потянулась и перекатилась со спины на живот. Перед глазами шелк простыни, кусок балдахина и резная спинка в дубовых плашках. За отодвинутой шторой, чуть с краю, виднелись дешевая картина и абажур.

Совершенно умиротворенная, красавица выпростала руку из-под одеяла и, опершись на локоть, хлопнула по настольному коммуникатору.

— Добро утро, сикха, — воскликнула примитивная жестянка, неизвестно каким образом определившая пол ударившего ее человека, — спасибо, что выбрали на эту ночь отель «Травестина». Новых сообщений для вас пока не имеется. Желаете заказать завтрак в номер?

Катрина поморщилась.

— Пожалуй, обойдусь.

— Прекрасно! Тогда мы ожидаем вас в буфете отеля. Для вас приготовлен гармоничный и вкусный завтрак. Буфет работает с шести до одиннадцати утра. Оплата производится по паролям гостиничных номеров. Приятного вам дня, госпожа.

Катрина уткнулась носом в подушку.

— И тебе того же… — Хлопком ладони она выключила динамик.

Вставать и идти за завтраком в буфет ей совершено не улыбалось — много лишних глаз. С другой стороны, заказывать завтрак в номер — тоже не вариант: никто посторонний, в этот утренний час не должен был входить сюда. По крайней мере, пока Тутмос привязан к батарее веревкой. Кстати, как там ее спутник? Катрина повернула голову назад и… вздрогнула от пронзившего ее ужаса — пленника не было на своем месте!

Она засунула руку под подушку, и эстимет оплел ее руку, словно живой. Спрыгнув с кровати, Кэти бросилась в коридор, но тут же осеклась. Бывший журналист, как и был, прямо в трусах, сидел в ближайшей комнате с закрытыми глазами, даже не думая куда-то скрываться. Время от времени его пальцы стучали по виртуальной клавише и трогали невидимую для Катрины мышь: используя свой нейрошунт, Тутмос Химон бродил по Информационной Сети. Первым порывом, Кэти хотела сжечь голову журналиста вместе с мозгом и нейросетью, но, к счастью, сдержалась. В конце концов, если Тутмос решил Кэти сдать, то уже это сделал — информация по каналам СИНК перемещалась со страшной скоростью, адреса открывались мгновенно. Но тогда что? Усевшись на корточки перед своим пленником и свесив вооруженную руку с гладкой коленки, Кэти принялась ждать.

Тутмос вернулся примерно через минуту. Находясь внутри СИНК, он почувствовал, как к его телу кто-то подошел, и решил не искушать судьбу — причем сделал совершенно правильно, ибо терпение у Катрины Беты было невероятно ограниченным. Помассировав глазные яблоки, репортер посмотрел на свою пленительницу и весело подмигнул.

— Хорошие новости, сикха. Я разговаривал сейчас с Нефертой, она кое-что закачала мне на личный адрес.

— Надеюсь, ты не сказал ей, для кого и зачем.

— Обижаете, сикха, — Тутмос еще больше расцвел улыбкой. — У нас, конечно, не ССБ, но репортеры толк в секретности знают.

— И что там?

— Сначала стоит пожрать.

— Ну ты обнаглел, может бластером заехать по твоей морде?

Лицо Тутмоса сразу стало серьезным.

— Я не шучу, — заявил он. — Являясь профессиональным охотником за информацией, сикха, я могу продать ее только за деньги. Лично с вас я готов взять сумму оплаты натурой. Это значит: либо несите завтрак, либо можете меня пристрелить. Поверьте, с завтраком выйдет проще. — На всякий случай журналист заискивающе улыбнулся.

* * *

Как показала практика, Кэти Бета 19–725 была отличным убийцей и, возможно, стала бы отличной любовницей, не зря же ее дрессировали как секс-агнатку. Однако хозяйкой она оказалась отвратительной. С другой стороны, кто бы мог ее этому научить, привив любовь к рачительности, скрупулезности, заботливости и кулинарии? Брак, семья и даже просто дети были неизвестны львиной доле населения Нуль-Корпорации и по определению не могли появиться у бесправных агнатов-рабов.

Тем не менее, ориентируясь скорее на воспоминания Флавия Аэция Катилины, нежели на подсознательные инстинкты своего юного женского тела, Кэти приготовила Тутмосу завтрак — уж как смогла. Что именно заставило ее это сделать, она до сих пор не смогла объяснить, в том числе себе самой. В любой другой ситуации, признавалась себе беглая террористка, она бы выломала пленнику руку вместе с костью, добившись любой информации. Однако Тутмос с некоторых пор вызывал у Кэти весьма неординарные чувства. Лорд и бог под черепной коробкой Катрины Беты реагировали на странную ориентацию своего нового тела без паники, однако считать подобную податливость по отношению к смазливому журналисту естественной для существа с двумя комплектами мужских воспоминаний было решительно невозможно. Впрочем, тело-то у Кэти было женским!

Как бы там ни было, порывшись в реестре старого нуль-синтезатора, того самого, с помятым жестяным корпусом, облупленной краской на углах, но, по счастью, оказавшегося рабочим, Катрина Бета послушно отыскала свежие фрукты, сыр, синтезировала горячий хлеб, лук, десяток дымящихся мясных медальонов, аккуратно разложила все это на паре фарфоровых блюд, нарезав ломтиками и кружками. Затем, глядя, как ее невольный спутникуплетает результат десятиминутных трудов за обе щеки вместе с горячим морсом, она по-настоящему умилилась. «Черт побери, — подумал, вероятно, бог Гор в ее голове, — я все-таки женщина!» Сама Катрина не думала, она любовалась.

При свете дня Тутмос Химон оказался симпатичным молодым человеком. Высокий рост и крепкие плечи дополняли мужественное лицо и львиная, почти рыжая шевелюра. Впрочем, одернула себя девушка, как и в случае с Артели, внешняя привлекательность могла оказаться всего лишь образцом из каталогов хеб-седа. Стоило ли морочить себе голову этой разницей? Что бы ни твердили ей мужские память и разум, женское тело реагировало на Тутмоса соответственно.

Надеясь подавить в себе нездоровые эмоции, Кэти решила заняться делом. Она пододвинула стул, подсела к спутнику и спросила, покусывая губу:

— Ты что-то хотел мне рассказать, Тутмос? Завтрак — на столе; я жду.

— Две вещи, — дожевывая ветчину, журналист оттопырил ладонь вверх, согнув большой, указательный и безымянный пальцы. — Во-первых, Неферта скинула информацию о найденном в зоне второго квитирования астронавте, а во-вторых, точные данные с характеристиками обоих космических взрывов, перенесенных первым квитированием. Есть еще кое-что, но, уже зная твой взрывной темперамент, я расскажу об этом, когда доем, хорошо?

Пропустив последнюю фразу Тутмоса мимо ушей, Катрина удивленно качала головой. Легкость, с которой невольный спутник добыл необходимые сведения, радовала беглянку, однако хранение данных, засекреченных ССБ в архивах провинциального новостного канала, шокировало и смущало.

— Вся эта информация запросто хранилась у вас на студии? — переспросила она.

— Разумеется, ведь мы же делаем новости.

— Я поняла, — Катрину почему-то известие совсем не обрадовало. — Покажешь?

— Уже.

С набитым ртом, а потому по возможности молча, Тутмос активировал интерфейс нейрошунта, вышел в Сеть в раздел личной почты, соединился со стоящим в комнате голопроектором и развернул в воздухе несколько страниц текста с иллюстрациями и столбиками цифр. Активировав свой нейрошунт, Катрина быстро скачала оба подарка, затем внимательно вчиталась. Информация обескураживала.

— Это все? — она подняла взгляд на Тутмоса.

— Чем богаты, — ответил тот, работая челюстями. — Кстати, отличная штука этот нуль-синтезатор. Есть в нашем мире вещи, которые неизменны со временем. Между прочим, ты никогда не задумывалась, почему Корпорация Нуля, имея за плечами миллиард лет развития цивилизации, остается на том же уровне, что и в момент бегства из Естественного Мироздания?

— Честно? Да, меня мучил этот вопрос, — ответила Катрина немного растерянно, погруженная в свои мысли. — Ну и почему?

— Бессмертие! — воскликнул журналист, оседлав, вероятно, свою любимую тему. — Люди, которые живут сейчас, это те же самые существа, что жили в далеком прошлом. О каком прогрессе может идти речь, если состав человечества почти не меняется? Он растет, этот проклятый состав, но никогда не обновляется полностью. Другая причина — нулевой синтез. Наше общество — это общество избыточных ресурсов, мы строим для себя даже кластеры, настоящие звездные вселенные, каждая из которых больше изначального Естественного Мироздания, в котором возникла Древняя Земля. Я уж не говорю о полезных ископаемых, топливе, продуктах питания. Наш уровень развития — тот, которого мы заслуживаем. Какую культуру могут создать бессмертные люди, у которых есть все, причем в избытке? Только такую, как Нуль-Корпорация: культуру выродков, цивилизацию потребления! Взять, например, мой родной Торватин. Это хорошая планета, чистая и ухоженная, на ней процветает природа и построен отличный город, есть все условия для жизни… если бы не одно «но», а именно: клоническое бессмертие и хеб-седы. Наша система повергает в шок, когда начинаешь о ней размышлять: все население Торватина в течение примерно тысячи лет занимается полным бездельем, а затем несколько тысячелетий подряд отрабатывает свое бессмертие по рабским контрактам. Тысячи лет рабства, затем тысячи лет излишеств. И снова, и снова, одно за другим, бесконечная череда реинкарнаций, заполненная бездельем. Понимаешь, весь наш прогресс за миллиард лет существования Нуль-Корпорации сводился к одному — к росту числа и количества потребительских товаров, к коим Правительство Нуль-Корпорации относит даже пространство и время. Мы изначально эксплуатируем вещи, которые считаются совершенными, поскольку достались нам от Анубиса, от творца. Ты знаешь, о чем я говорю: это неразрушимый материал ишед, аппаратура хеб-седа, оборудование для нуль-синтеза, боги-роботы для создания новых вселенных, всеобщая информационная сеть и техника для создания нулевых лифтов, нашей транспортной системы. Я журналист, я читал и видел много разного, подчас невероятного или не имеющего объяснений. И знаешь что? Наши ученые понятия не имеют, как работают четыре предмета, составляющих основу существующей цивилизации! С точки зрения науки нулевой синтез, нулевой лифт, хеб-сед и ишед невозможны! У наших ученых нет не то что математических объяснений, но даже теорий о том, как работают эти вещи, только общефилософская демагогия, детский лепет, сплошная мистика да загадки. Кто-то загнал человечество в Искусственное Мироздание, словно мышей. Этот кто-то дал нам пять волшебных подарков — вечную жизнь в форме реинкарнации, бесконечные ресурсы в форме машин нуль-синтеза и богов-роботов, ишед, порталы, Сеть и… тем самым убил нашу настоящую цивилизацию. Цивилизацию Человека!

Тутмос задумчиво помолчал, потом отодвинул от себя тарелку с недоеденным завтраком. Вероятно, он насытился, или же пропал аппетит.

— Катрина, иногда я думаю, что боги Нуля проводят над нами эксперимент. Самый масштабный эксперимент на свете. Возможно, в этом обмане участвуют не все божества, но самые главные, основные, такие, как Анубис или Сэт-Эливинер, обязаны знать самую суть. К числу великих богов всегда относили и Гора…

— И что же это значит?

— То, что ты можешь знать причину существования Искусственного Мироздания, разве не понимаешь? Столь масштабный эксперимент не может не иметь причины или же цели. Искусственное Мироздание уже давно превышает по своим фактическим размерам Естественное Мироздание, из которого мы пришли — как по количеству звездных систем, так и просто по совокупному пространственному объему, который она занимает. Мы пока младше Естественного Мироздания по возрасту, но это дело наживное, особенно учитывая технологии локального ускорения времени в закрытых кластерах. Я говорю сейчас о другом. Наша цивилизация стагнирует весь миллиард лет существования, с момента создания Анубисом самого первого кластера. У нас ничего не меняется! Растет количество кластеров — это да. Растет население, множится количество товаров и услуг, циклично меняется мода, создаются новые произведения искусства. И это все! Наука не развивается, политическая и социальная системы стоят на месте. Мы те же, что были миллиард лет назад. Зачем?! Ведь это не нужно никому, по крайней мере, никому из жителей Искусственного Мироздания. Но вот боги-акционеры, самые древние из них — другое дело. А значит, если ты и правда бог Гор…

Катрина слушала своего спутника очень внимательно, ход мысли бывшего журналиста наводил ее на определенные размышления, однако выводы, к которым он подводил, ее не устраивали совершенно. Обычный смертный, тщедушный и слабый, со своими «вечными» вопросами о вечности бытия, он был не нужен божеству Гору. Но был ли он нужен ей? Только сейчас в голову Кэти закралась страшная мысль — ведь созданная в клонической колбе взрослой, она, тем не менее, оставалась шестимесячной девственницей и никогда не знала мужчин. В первые дни в проститутской школе сама мысль о соитии вызывала яростное сопротивление катафрактария Катилины, а позже, когда Каталина ушел, погрузившись в глубину ее подсознания, не представилось случая, чтобы…

Девушка яростно помотала головой. Вероятно, если вы делаете на заводе искусственную наложницу, то, кроме знания эротических поз и команд для пси-принуждения, вы должны вложить в ее голову нечто большее — например, вожделение, желание быть с мужчиной. Катрина вздрогнула от страшной догадки. С предательской дрожью в коленях беглянка почувствовала вдруг, что при взгляде на Тутмоса, на его широкое лицо, на глубоко посаженные глаза и на крупные, сильные руки с голубыми прожилками вен у нее теплеет внизу живота. Проклятый организм брал свое!

С этим нужно было что-то делать.

— Ладно, Тутмос, спасибо тебе, — выдавила она через силу. — На самом деле, спасибо. Отныне ты свободен и, самое главное, жив. Уходи!

Тутмос хмыкнул:

— Значит, на этом все кончено? Мои вопросы о смысле Искусственного Мироздания, мои предложения помощи не тронули тебя?

— Дверь там… — Катрина пальцем ткнула себе за спину.

Тутмос сокрушенно опустил голову, затем вскинул глаза и вдруг быстро, с жаром заговорил.

— Мы вместе начали это кровавое дело, Катрина, и вместе за него ответим. Те, кто видел записи видеокамер в «Циркус-Циркусе», знают, что ты вступилась за меня. В бойне охранников могут обвинить нас обоих. Такой красивой женщины, как ты, я не встречал никогда! И если ты позволишь мне остаться…

«Спасибо, — вздохнула Катрина с невиданным облегчением. — Ей-богу, еще немного и я бы не смогла устоять». Вслух она вызывающе рассмеялась.

— Я вижу, ты себе много вообразил, когнат Тутмос. Ты по-прежнему мой пленник, если не хочешь уйти сам, я помогу.

— Катрина, я просто хочу остаться.

— С каких пор я вдруг стала тебе Катриной?

Тутмос осекся.

— Но мы…

Кэти выругалась и, отбросив ногой стул, в два шага оказалась рядом с лепечущим журналистом. Схватила тонкими пальцами своего спутника за воротник — жестко, почти до удушья.

Тутмос был выше Катрины почти на голову и гораздо шире в плечах, однако сомнений, кто именно в этой паре является плотоядным, не возникало. Синие очи блистательной секс-агнатки снова сверкали вечным холодом горных вершин. Едва не ломая ребра, она прижала своего собеседника к стене.

— Нет никаких «нас», Тутмос, ты забылся! Я благодарна тебе за помощь, но это все.

— Я не был бы лишним.

— Ты лишний уже.

— Кто это сказал?

Катрина почти зарычала, приподняв своего поклонника за шею над полом, протащив волоком по обоям.

— Это сказала я, пойми! Я пытаюсь тебя защитить.

— Отправляя в лапы к полицейским? — Тутмос захрипел. — Спасибо, вот это помощь!

— Ты думаешь, мне будет легче, если ты пойдешь в полицию? Нет. Но так будет легче тебе. Расскажешь им, и тебе поверят.

— Ерунда, ты не понимаешь. Если помнишь, я не дорассказал тебе еще кое-что. Астронавт-найденыш и характеристики квитирования — это интересно, но они вовсе не главная моя новость. По всем каналам передают, что Семенхару по радиусу в шестьсот километров окружили наемники, подряженные одним из демиургов-акционеров. Имя его не сообщается до конца операции, но нам с тобой, я думаю, несложно догадаться, кто это такой. От властей уже получено официальное разрешение на зачистку зоны внутри городского периметра. Все перекрыто! У меня на студии — беспредел, сведения о нарушениях и превышении прав со стороны хедхантеров и наемников идут со всех районов. В редакции новостных программ творится полный хаос!

Разумеется, это несколько меняло картину. Отпустив воротник горе-репортера, Кэти отступила на шаг.

Тяжелое мужское тело с грохотом повалилось наземь. Очевидно, легкое удушение подействовало на почитателя ее красоты отрезвляюще — по крайней мере, влюбленным его взгляд уже не казался.

— Так ты звонил не только Неферте, но и в редакцию новостных программ? — Катрина внимательно смотрела на Тутмоса.

— Только предупредил, что не приду сегодня за расчетом… — Репортер тяжело дышал, однако смущенным или растерянным не казался, скорее раздосадованным и злым. — Так вот, в редакции говорят, что наемники будут прочесывать весь город спустя примерно сутки, как только закончат подготовительный этап и распределятся по поисковым командам.

Катрина в ответ лишь усмехнулась.

— Пусть попробуют!

— С ума сошла?! — Спутник воззрился на нее расширенными глазами. — Неферта говорит, что будут искать с тепловизорами и уловителями шунтов. Думаешь, не найдут?

На пару секунд беглая проститутка задумалась.

— Ваш город будут прочесывать до тех пор, пока меня не поймают или пока не убедятся, что я сбежала или мертва, — отрешенно проговорила она. — А раз так, то они должны меня найти, иначе покоя вам не будет. Пусть возьмут меня, потом я попробую прорваться через периметр.

— Ты сумасшедшая! — скривившись, выдавил из себя журналист. Злость в его взгляде пропала, однако большего, чем собственная жизнь и свобода, он от Катрины уже не хотел. — Быть пойманной, а потом сбежать от целой армии невозможно, а впрочем, — тут журналист вспомнил «Циркус-Циркус», — а впрочем, дело твое… Но что будет со мной? Минуту назад я действительно хотел бежать вместе с тобой, но раз так…

— Ты, Тутмос, спрячешься. Я скрою тебя от Сети, а с тепловизорами что-нибудь придумаем.

С этими словами Катрина поднялась и, смерив Тутмоса снизу вверх быстрым, словно бы оценивающим габариты взглядом, направилась в комнату с синтезатором.

— Ты куда? — закричал ей вслед Тутмос.

— За льдом, — донеслось из-за открытой двери.

Тутмос скользнул глазами по прозрачному экрану небольшого холодильного шкафа рядом с опрокинутым столиком, где он только что ел. Со дня заезда, а именно со вчерашнего вечера, там стояли различные прохладительные напитки, шампанское, а также серебрилось стальное ведерко для льда. Нечто, похожее на хрусталь, играло в нем мутными переливами.

— Но у нас есть лед, — прошептал репортер очень тихо и, неуклюже поднявшись, резво заковылял к синтезатору.

В соседней комнате Кэти склонилась над аппаратом. Смотрела она на Тутмоса хмуро. Взгляд девы-убийцы не был жестким или суровым, просто смотрела она словно бы сквозь него. Опять.

Тутмос вздрогнул.

— Но у нас есть лед, — снова повторил он.

— Нет, — ответила девушка еле слышно. — Льда у нас нет, поверь.

— Желаете заказать что-нибудь, сикха? — в то же мгновение вежливо спросила машина.

— Мне нужен гражданский скафандр для подводных исследований с хорошей теплоизоляцией и пищевой лед, — ответила Катрина кратко.

— По гражданскому скафандру заказ принят, — ответила машина, — однако по льду, сикха, уточните объем. Бокал, ведерко для шампанского, чаша для пунша?

— Ванна. Мне необходим объем льда на одну чугунную ванну, в которую поместится человек.

— О, госпожа любит закаливание? — умилился синтетический голос.

— Нет, — ответила Кэти скромно, вновь смерив Тутмоса оценивающим взглядом с головы до пят, — скорее, госпожа не любит теплых мужчин. Выполняй!

Тело 6 ОХОТА НА СУК

Система-яйцо Торватин.

Таун-хаус «Большой капитанский». Три часа спустя.

Второй по сложности из задач управления электронной техникой древний бог Гор считал контроль над нейрошунтами. Разумеется, лично Гор ничего такого Катрине не говорил. Он вообще ничего не говорил, а ощущался девушкой только как некий слой подсознательных знаний и совершенно интуитивных откровений, когда подстегнутый адреналином и опасностью мозг начинал вытворять совершенно немыслимые для обычного человека вещи. Иногда к Кэти являлись образы из неких времен, наверняка очень древних, иногда она видела странные сны и даже целые видения, в которых путешествовала или сражалась. В отличие от наполненного самомнением и мужским эго катафрактария Флавия Аэция Катилины, который в последнее время проявлялся в ее теле только во время рукопашных схваток в виде совершенно рефлекторных навыков и умений, бог Гор оказался существом ненавязчивым. Он как бы все время спал, а в краткие моменты бодрствования, сопровождаемые фантастической активностью пси-энергий, поучал и показывал Кэти, как и что нужно делать для управления машинерией.

Кэти, таким образом, не получала от него пояснений. Кэти видела, что он делает, и могла ощущать те чувства, которые Гор испытывал к тем или иным операциям. Какие-то из них были для него привычнее и проще, какие-то — сложнее.

Нейрошунты относились как раз ко второй категории. Сложность их «приручения» состояла вовсе не в технических показателях самих нейрошунтов. Шунты, то есть те маленькие стальные приборчики, что красовались за ухом у каждого обитателя Искусственного Мироздания, как у когнатов, так и у агнатов, представляли собой не только микрокомпьютер, но и, самое главное, аппарат-передатчик для соединения человека-носителя со Всеобщей Сетью. Именно наличие шунта в черепе и его контакт с человеческим мозгом обеспечивали возможность хеб-седа или реинкарнации после смерти.

Шунт снимал матрицу с мозга, передавал ее в Сеть на специальный сайт, там матрица регистрировалась и передавалась далее в палату хеб-седа, где разум мертвеца помещался в новое клонированное тело, и мертвый человек возрождался.

Обеспечение бессмертия являлось важнейшей функцией шунтов, однако только ею их важность не ограничивалась.

Как знала Катрина, во вселенной не было человека, который бы не имел в своем черепе маленькую стальную таблетку. Конечно, таблетка облегчала образование, существенно скрашивала досуг, упрощала общение, подключение к Сети и новостным каналам, к информационным сайтам, играм, форумам и коммерческим каталогам, объединяла людей в клубы по интересам, но главное — она осуществляла контроль. Во вселенной не было человека, который бы не носил шунт. Во вселенной не было человека, которого не контролировала бы система Нуль-Корпорации. В мирах Искусственного Мироздания Всеобщая Сеть не просто окружала людей, они сами являлись ее неотъемлемой частью…

Спустя сутки после разгрома «Циркус-Циркуса», спустя три часа после расставания с примороженным Тутмосом и гостиницей «Травесина» Катрина сидела в темной квартире напротив казино Геба в полном и пугающем одиночестве. Ночь медленно наваливалась на Торватин многотонной, давящей тушей, поглощая дома и людей своей вязкой массой.

Время после высадки с туристического лайнера «Аякс-Демархия» ослепительная постельная красавица отметила убийством почти двух сотен ни в чем не повинных людей, если считать и пассажиров лайнера. Где-то по удаленным районам ее уже искали и сейчас, но здесь, в самом эпицентре поисков, было довольно спокойно.

Камеры, те самые, что совсем недавно фиксировали совершенные Катриной массовые убийства крупье и охранников «Циркус-Циркуса», взирали сейчас так же, как и тогда, — честно и прямо, обозревая открытое пространство парковки перед игорным заведением ее главного врага. Делали они это совершенно без толку, поскольку беглянка укрывалась от них за тонированным стеклом и за шторой своих новых апартаментов.

Поместив Тутмоса, облаченного в теплоизоляционный скафандр, внутрь ванны со льдом, Кэти надеялась избежать проявления его тела на экранах тепловизоров. Для Тутмоса это означало стопроцентное спасение, поскольку шунт нечастного спутника беглой агнатки оставался отключен от Сети. Кроме скафандра Катрина подарила несостоявшемуся любовнику новое имя, перепрограммированный когнатский жетон Тима Амблера, новую регистрационную запись в глобальной Сети, новую жизнь и все наличные деньги, которые у нее оставались.

И с деньгами, и с навязчивым помощником-журналистом Катрина рассталась с невиданным облегчением, ибо ее изуродованное пси-программированием тело уже буквально зашкаливало от желания. Возможно, пси-программирование было тут и ни при чем, а проклятые специалисты, разрабатывавшие тела для секс-агнаток, покопались в ее химии и гормонах. Как бы там ни было, Катрина усвоила для себя урок — находиться слишком долго наедине с привлекательным мужчиной ей не стоит, дабы не переклинило мозги.

Оставив Тутмоса в ванне, она покинула «Травестину», кинула пару монет услужливому портье на входе, отмахала несколько километров пешком по улицам, корректируя изображения уличных видеокамер и, наконец, выбрала для себя новую точку ожидания незваных гостей. Способ спасения от тепловизоров со скафандром, ванной и льдом, выбранный ею для бывшего журналиста, самой Катрине Бете не годился, поскольку охотники не прекратили бы прочесывание зоны внутри периметра до тех пор, пока ее не нашли. Это значило, что снаряженные по ее душу и тело ищейки просто обязаны ее отыскать, ибо в противном случае затея с Тутмосом провалится, и журналиста схватят.

Удивительно, но те, кто рыскал сейчас по округе в поисках ее головы, чрезмерно доверились Сети, шунтам и полицейской аппаратуре, а, вероятно, просто привыкли действовать именно так. Системы слежения СИНК, по мнению местных стражей, были слишком мудры и хитроумны для того, чтобы такая беспутная и глупая искусственная шлюшка без технического образования могла ей противостоять.

Мнемодатчики, раскиданные на каждом углу каждой стены, каждого домика, каждой улицы, слепо фиксировали всех, кто носит шунты — когната или агната, не важно. И охотники совершенно не думали о том, что как раз эту Сеть она способна перехитрить.

Беспокоило Катрину другое.

Вооруженные группы «хедхантеров» и подкупленные ими полицейские патрули, вышедшие на улицы якобы для того, чтобы обеспечить защиту рядовых граждан от охотников за головами, а на самом деле — банально поучаствовать в охоте за «призом», прочесывали улицы, не останавливаясь ни на секунду. И в их руках, в отличие от глупых сетевых мнемодатчиков, сияли зеленым светом весьма примитивные приборы — тепловизоры. И в этом заключалась вся соль!

Катрина знала: информационная Сеть с помощью мнемодатчиков фиксирует шунты каждого подключенного человека в пределах зоны поисков. А патрули с помощью тепловизоров фиксируют тех, кто излучает тепло. То есть тоже — каждого живого человека.

И если Кэти считала себя способной обмануть СИНК с ее мнемодатчиками и навороченными компьютерными мозгами, разбросанными по триллионам серверов по всей пенсионной планете-сфере, то исказить показания примитивного теплового прибора без намека на компьютеризацию она была просто не в силах!

Геб был умен, его «хедхантеры» искали три вещи.

Первой целью являлись нейрошунты с матрицей беглой агнатки из кластера Седан, проклятой убийцы Катрины Беты. Этот пункт огласили, однако все понимали, что он почти не реален, учитывая способности Гора к воздействию на мнемодатчики СИНК.

Поэтому ввели цель вторую — нейрошунт с любой другой матрицей, но зарегистрированной на планете дважды. На сорок часов все контакты Торватина с окружающим миром оказались прерваны — космолайнеры остановились, на орбите ввели карантин, нуль-лифты заблокировали. И Сеть точно знала, сколько и каких человек (вернее, их нейрошунтов) находится на планете. Всякий лишний — мишень. Всякий «двойной» — мишень дважды.

Однако самой простой являлась третья цель. Излучающий тепло человек, с бьющимся сердцем и кровеносной системой, но… не подключенный к Сети вообще! Тень, привидение, призрак. Существо, отключенное от Системы, — хомо сапиенс ВНЕ КОРПОРАЦИИ!

Из любви к простоте Катрина выбрала третье: обмануть Сеть она вполне могла, но вот систему регистрации — нет. Тогда к чему напрягаться? Очистив свой шунт от данных ложной регистрации и полностью отключив его, она теперь просто не фиксировалась мнемодатчиками и была «пустой». Теперь, как только ближайший из теплосканеров направит на ее окно свой широкий раструб, в СИНК поступит сигнал о единственном во вселенной живом человеке, не подключенном к Сети. Живом, теплом, но без подконтрольного СИНК нейрошунта.

Катрина рассчитала все верно. Буквально перед этим подключившись через Сеть к системе хедхантерской связи и настроив на нее свой мобильный телефон, она последние три часа прослушивала их короткие перебранки и болтала ногой, удобно устроившись на деревянном подоконнике. Как подсказывала ей память легата Флавия Аэция Каталины, в свое время активно баловавшегося лисьей охотой в мире гуннов и занесенного снегом Каталаунского поля, «хедхантеры» действовали по старинной охотничьей схеме. Район поисков был окружен двумя сотнями групп общей численностью почти семь тысяч охотников за головами и двумя тысячами легавых. Круг шел на сужение в процессе прочесывания кварталов. От границы — к центру. Медленно, но неуклонно. Так действовал ее враг.

Но что же она?

Катрина повернула голову и отрешенно посмотрела на женский труп, раскидавший мертвые конечности посреди большой комнаты. Кэти вошла в эту квартиру еще вечером, отключив все видеокамеры в районе. Квартиру она выбрала из-за удобной наблюдательной позиции. Войти было просто — движение мысли отключило электронный замок, а три новых трупа, в которых через минуту после явления гостя превратились хозяева, против пребывания секс-агнатки совершенно не возражали.

Три новых убийства также диктовались необходимостью. Остановиться на время охоты в очередном отеле Катрина не хотела — при регистрации постояльца считывалась матрица, пусть даже ложная, а это ускорило бы развязку. В частных апартаментах подобного не требовалось. Выигрышем, возможно, стало всего несколько часов, однако они ей были необходимы.

Внутри квартиры луч эстимета поочередно коснулся трех тел. Хозяин дома встретил длинноногую смерть на пороге — он вышел в коридор, услышав щелчок замка. Какой-то мужчина, возможно, брат ли друг, замер на кухне, не допив свой легкий наркотический морс. Последней попалась женщина, когнатка среднего возраста, давно не модифицированная в регенерационном центре. Она умерла в гостиной, поскольку, кроме вида на «Циркус-Циркус», Катрине требовалась тишина.

Рабыня-убийца поежилась — словно от отвращения к самой себе. Смерть легка в этом мире, подумала она, но совесть не оправдывала подобных поступков. Зато такие поступки оправдывала ОХОТА. Габриэль и Катрина — суть два капкана, алчущие друг друга. Они хлопают челюстями, перемалывая попавшихся на пути…

* * *

Учитывая скорость продвижения отрядов «чесальщиков» к центру, которым, вне всякого сомнения, должно было стать пресловутое казино «Циркус-Циркус», до момента, когда ближайшие преследователи с теплосканерами выйдут на парковку перед казино, должен уйти еще как минимум час.

Теплосканеры дальнобойны, размышляла Катрина. Поэтому у охотников нет нужды заглядывать в каждую квартиру — они просвечивают ими здания «насквозь», на глубину почти в километр. Одно за другим, одно за другим, одно за другим.

Беглянка почти не ошиблась. Сорок восемь минут спустя первые темные силуэты, закрывая рваные облака, появились над ее кварталом. В небе за окном она видела пока только смазанные тени, бегущие по стенам домов, по улицам и по крышам низких строений, — охотники на нее проплывали над городом стальным журавлиным клином. Играя в догонялки с тенями, лучи мощных прожекторов с днищ катеров «хедхантеров» падали на опустевшие мостовые…

До казино далеко, подумала Катрина и вздохнула. Короткий период нормальной «гражданской» жизни, кафе, виртуальный шопинг и прочие идиотские прелести потребительского существования, занявшие у нее всего лишь несколько часов из последних суток, завершался решительно и бесповоротно. Эта сладкая жизнь, обычное, примитивное существование небогатого, но свободного когната Корпорации, уходил сейчас в никуда.

Кэти спрыгнула с окна и, отложив в сторону ненужный ей бластер, спокойно прошла на кухню. Неизвестный любитель чая лежал там скромно, как будто бы спал, водрузив голову на руки, а локти — на стол. Мужчина был жив, просто час назад, когда она вошла в эту комнату, луч бластера, настроенный на оглушение, коснулся его темени легким тычком — удар отключил сознание человека.

Аккуратно Катрина спихнула безвольное тело на пол и пристроила, расправив ему руки по швам, а затем села прямо на него сверху.

Шайрону Артели такая позиция напомнила бы одну из тренировок его учениц на мужском муляже — упражнение «женщина сверху». И правда, Кэти склонилась, прижалась бедрами к поверженному ею когнату, затем обхватила виски несчастного тонкими пальцами и медленно прижала свое прекрасное лицо ко лбу отключившегося мужчины.

Площадь между «Циркус-Циркусом» и таун-хаусом «Большой капитанский».

Восемь минут спустя.

Суета!

Два катера, следующие над кварталами параллельным курсом, засекли цель почти одновременно. Оператор на первом вздрогнул, когда теплосканер, настроенный на поиск беглянки, выдал цветной силуэт, не подтвержденный мнемодатчиками Сети.

Оператор вздрогнул, воздел вверх руку и набрал больше воздуха, чтобы взорваться криком. Но оператор на втором бронекатере оказался живее. Без патетических жестов он просто заорал:

— Внимание командирам групп! Объект обнаружен. Повторяю, объект обнаружен! Координаты… Немедленно, требую подкреплений!

Ничто не изменилось в мерном движении охотничьих катеров. Цепь встала, но не разомкнулась. Охотники замерли, но продолжали держать периметр, зондируя всякого, кто появлялся под днищами их посудин. А к казино рванулись другие — отдельная группа, оставленная ловцами именно на такой случай. Два легких крейсера и тысяча человек.

Спецназ нырнул в десантные люки и, пролетев на движках своих ранцев три километра вниз, вломился в дом прямо сквозь крышу.

Две сотни бойцов бросились внутрь, занимая соседние квартиры и пугая разбуженных страшным шумом жильцов. Еще пять сотен неслись по подъездам, блокируя лифтовые шахты, лестницы и проезды. Остальные повисли в воздухе, шаря по замершему внизу пространству стволами своих лучевых автоматов.

И лишь сотня окружила квартиру. Их крики взрывались в эфире:

— Внимание, Центр! Группа один на исходной!

— Вторая группа на связи. Мы в подъезде, ждем команды на взлом.

— Группа три на позиции! Окна блокированы, мы ждем команды. Повторяю, мы ждем команды.

— Внимание командирам групп! Наблюдает ли кто-нибудь объект визуально?

— Группа три — я вижу ее сквозь окно. Объект на полу. Лежит без движения, будто мертвый. Объект не вооружен.

— Ну, хорошо. С богом, ребята. Начали!

И они вломились в квартиру…

Когда через полчаса сам шеф Артели в сопровождении местной полиции и нескольких бойцов из личной охраны Габриэля Бруно вошел внутрь здания для опознания беглянки, квартира напоминала собой место, где только что прошлось стадо диких бизонов.

Мощные тела спецназовцев в бронированных скафандрах искрошили мебель в труху. Два трупа и тело секс-агнатки, обнаруженные в квартире, просто чудом не оказались растоптанными в прах.

Артели встал посреди комнаты, уперев руки в боки и нагло рассматривая происходящее. Теперь, когда рядом не было Габриэля, он чувствовал себя единственным господином над всеми окружающими его людьми. Прямо перед ним два врача в белоснежных халатах хлопотали над неподвижным телом Катрины Беты, проводя торопливый осмотр. Полицейские тут же изучали два оставшихся трупа на предмет идентификации.

Вошедший Саймон Рукс усмехнулся, заметив позу Артели.

— Признаться, я ждал от разрушительницы Буцефала несколько большей прыти, — заявил он. — Она мертва?

Артели пожал плечами.

— Знаете, Саймон, непонятно. Она жива, но без сознания. Даже не дышит, представляете? Но жива.

— Фантастика!

— Да бросьте! Я слышал, существо с ее модификациями способно бежать, задержав дыхание, несколько часов со скоростью спортсмена-спринтера, а уж лежать вот так, без движения вообще, наверное, сутки. По крайней мере, я читал нечто подобное про… э-э… про господа Гора.

— Думаете, девица сознательно впала в спячку? — опять усмехнулся Саймон.

— Думаю, может, пришить ее прямо сейчас от греха подальше?

Саймон нахмурился, потом пожал плечами.

— Не нам это решать, — заявил он. — Катрина — добыча Габриэля… Кстати, здесь еще два тела. Кто это?

— Первый труп принадлежит владельцу квартиры, — охотно пояснил Артели. — Второй — его жене. Полиция утверждает, что здесь еще жил некто третий, брат убитого, но его тело, почему-то обнаружено за пределами квартиры, в подъезде у мусоропровода. Как думаете, с чего бы?

— А она не могла…

— Мы проверили. Человек мертв и матрица внутри его головы, разумеется, тоже.

— Интересно.

— Не то слово.

— А жертв у нас много?

Тут уж пожал плечами Артели.

— Вопреки всем ожиданиям, — ответил он, — жертв у нас нет. Катрина ведь не сопротивлялась! Впрочем, есть один местный полицай, по всей видимости, он упал с лестницы во время давки. У него сотрясение мозга. Так что если это считать за жертву…

Комментируя результаты операции по захвату беглой агнатки, Артели хмыкнул. Его лично проблемы местной полиции совершенно не интересовали.

— Так даже лучше, — сказал он, немного подумав, — местным копам следует отучаться набирать на оперативную работу неуклюжих скотов.

При этих словах работающие в комнате полицейские подняли головы.

Артели коротко хохотнул, однако Саймон Рукс не разделял веселья своего подельника-близнеца. Стоя посреди комнаты между суетящимися работниками криминологической службы, он принялся размышлять вслух:

— У нее был наручный бластер, физическая сила строительного крана и реакция кошки. Она могла бы накрошить добрую сотню этих вшивых «хедхантеров», не менее. Вам не кажется странной та легкость, с которой мы взяли беглянку?

— Абсолютно нет, сикх, — Артели самодовольно покачал головой. — Поверьте моему опыту, а в сфере дрессировки агнаток он у меня довольно велик. Когда ломаешь рабынь, самые строптивые и сильные из них сдаются наиболее кардинально, страшно, я бы сказал абсолютно. Те женщины, в коих до обучения было меньше гордости и силы, еще сохраняют остатки самостоятельной личности, а бывшие гордячки превращаются в травоядных животных. Мы просто не оставили беглянке выбора. Она поняла — и сдалась, целиком!

У Саймона имелось иное мнение на этот счет, но он его не озвучил.

— Пожалуй, помимо Катрины на орбиту стоит забрать и пострадавшего полицейского, — заявил он, в такт своим скрытым мыслям. — У меня есть одна догадка… Приведем его в сознание, сделаем сканирование мозга и через пару часов отпустим. А, что думаете?

Артели развел руками. Он был доволен, а потому думал не напрягаясь и был согласен со всем.

Рукс кивнул сообщнику в сторону выхода. Не торопясь, они вышли из душной комнаты и поднялись по лестнице на крышу дома, где стояла, протянув язык трапа на поверхность посадочной площадки, карета скорой помощи.

За ними по той же лестнице на борт подняли неподвижное тело Катрины Беты и неизвестного копа с ушибленной головой. Оба тела внутри кареты погрузили в небольшие, похожие на колбы камеры и пристегнули к стенам ремнями для безопасности. Двигатели взревели, и медицинский флаер резво рванул вверх по направлению к космодрому. Там Кэти ожидал хапи Бруно — мертвое тело следовало осмотреть.

Медицинский флаер.

Одну минуту спустя.

Катрина Бета висела вниз головой в просторной камере, наполненной анестезирующей жидкостью. Ее тело, существенно пострадавшее от нескольких тысяч игл с сонной инъекцией, вонзившихся в кожу, постепенно приходило в норму. В то же время жидкость регенерационной камеры содержала в себе препараты, сходные по действию с усыпляющими инъекциями хедхантерских автоматов. И поэтому Кэти спала.

Руки и ноги ее были скованы чудовищными наручниками, толщиной едва ли не в разы превышающей ширину ее запястий, и даже безвольные пока торс и шея оказались прикручены плотными жгутами к внутренней стенке камеры. За реакциями лица и пальцев следили три камеры, неотступно передающие сигналы на головной экран «хедхантеров» в Центре контроля операции. К темени оказался прикреплен пси-датчик для фиксации пробуждения, а игла с усыпляющим веществом была приставлена на этот случай к затылку.

Коп с разбитым о лестницу черепом валялся тут же, но, в отличие от Катрины, к категории «VIP-пациенты» его никто не причислил, а потому, как водится у медиков, обработан он был с гораздо меньшим шиком. Повязка на голове, простая тахта, два ремня безопасности. Впрочем, травма мозга у этого человека казалась слишком серьезной, чтобы он мог очнуться во время пути — по крайней мере, никому из медиков не пришла даже мысль о чем-то подобном. Непростительная ошибка…

Чужая матрица, блуждающая в темноте его спящего разума, пустила корни не внутри центральной нервной системы, а внутри его стального шунта. Безымянный легавый шевельнул мизинцем, тихонько вздрогнул, и ресницы его, затрепетав, как крылья колибри, широко поднялись. Кэти увидела потолок и лампу, освещавшую внутренности каретного медблока. Два санитара сидели скраешку у компьютерных экранов и о чем-то увлеченно беседовали. Очевидно, их занимали непонятные показания датчиков, фиксировавших странную мозговую деятельность тела, висевшего перед ними в колбе регенерации вниз головой. А может, и что-то другое, ибо спящее тело девушки под нитками проводов представало совершенно обнаженным.

«Кэт в копе» закрыла глаза и осторожно проанализировала свои ощущения. Оказаться снова в мужском теле было забавно, но… не на этот раз. Наличие вялого члена (а каким еще он может быть у человека с пробитым черепом?), с учетом опасности ситуации, ее совершенно не волновало. Гораздо более волновали отсутствие оружия, слабая физическая подготовка нового тела, наличие обычного для немодифицированных когнатов пивного брюшка и ограниченная способность новой оболочки к движению. В каком-то смысле Артели был прав — для оперативной работы полиции следовало набирать более подготовленных сотрудников.

Проклиная бывшего владельца данного тела за лень, Кэти плавно напрягла мышцы рук и ног. Сначала — бицепсы и бедра, затем, пальцы ног и ладони. «Пожалуй, — заключила она, — кроме головы, все цело». Это обнадеживало. Впрочем, успех предстоящей операции зависел не только от физической силы и реакции ее новой оболочки. Необходимо учитывать и кое-что еще. Например, тактику.

Стараясь не скрипеть тахтой, бывший полицейский расстегнул удерживавшие его ремни и присел на кровати. Затем поднялся на ноги и, не торопясь, подошел к санитарам, излучая всем своим видом растерянность и слабость. Те подняли глаза и ошарашенно уставились на, как казалось, стопроцентного мертвеца, очнувшегося без подключения к регенерационной аппаратуре. Первый из них открыл рот и потянулся к тревожной кнопке.

— Где я, ребята? — промямлил «пациент», как скулящая собака, и внезапно ткнул парня точно в висок резким движением костяшек сжатого кулака. От неожиданного удара тот мягкой тряпичной куклой взмахнул головой, клюнув лбом о стол и разметав стоящие там монитор и канцелярские принадлежности, после чего откинулся на спинку стула, где и повис, уже бессильно и неподвижно. Второй вскочил, пытаясь выйти из зоны нападения, извернуться и одновременно нажать на кнопку тревоги, однако попросту не успел это сделать.

Кэти с размаху заехала своей тяжелой мужской стопой по ножке вращающегося кресла, на котором восседал несчастный, и тот свалился, даже не успев приподняться. Дальнейшее было просто. Она подпрыгнула и рухнула вниз коленями, всем весом впечатав грудную клетку противника в пол. Ребра отчетливо хрустнули, да так, что даже что-то красное проступило сквозь белый халат.

Убийца поднялся и зачем-то провел ладонями по коленям, словно стирая не попавшую туда кровь. Настоящее тело Катрины Беты висело внутри колбы и походило на утопленницу, медленно разлагающуюся в болотной, зеленого цвета воде.

Под халатами, на поясе каждого санитара внутри плотных кожаных кобур, как водится, спали бластеры, однако не наручные эстиметы, а обычные пистолетные типы. Активировав первый, тремя быстрыми движениями Кэти-полицай срезала усыпляющую иглу с затылка спящей девушки, сбила замки камеры и разрубила питающие провода. Стекло лопнуло от первого же выстрела, и вместе с его осколками наружу хлынула анестезирующая жидкость, окатив «полицейского» теплым фонтаном с мерзким запахом. Её прежнее роскошное женское тело легонько стукнулось о пол камеры.

Тут же в коридоре, за дверью, взвыл зуммер. Не обращая на него внимания, «носитель» склонился над своим «источником» — голой безвольной девушкой, оплетенной трубками капельниц и проводами датчиков, — обнял его плотными бедрами, прижался большими пальцами рук к вискам и к шунту, прильнул к лицу и… вошел.

Тело 7 ОТЕЛЬ КАК НЕПРИСТУПНАЯ КРЕПОСТЬ

Две тысячи километров к югу от селения Семенхара.

Отель «Меридиан-Торватин». Сутки спустя.

Габриэль пил воду, много воды. И дрожал.

— Эта сучка меня достанет! — кричал он время от времени, швыряя бокал о стену. — И где этот Рукс, в бога душа мать?! Совсем обосрался от страха? Эй, Артели, ко мне!

Рукс исчез вчера, сразу, как только стало известно, что пойманная, как казалось, агнатка все же прорвалась сквозь заслоны. Это было удивительно, почти невозможно, но это случилось — она снова от них ушла. С помощью обычного сетевого шунта проклятый машинный тшеди, спущенный лично ими для убийства Сэта-Эливинера, сделал то, на что, как казалось Габриэлю, были способны только его любимые мальчики-биоэкстрасенсы. Гор перенес свой разум в голову другого человека, подавив его сознание с помощью отключенного от СИНК нейрошунта! Капкан уже схлопнулся, «хедхантеры» отложили оружие, полиция делила заслуженную награду, но оказалось, они поймали пустоту.

Артели почти рыдал, сам Габриэль, надрывая горло, орал на местного губернатора, то суля ему снова деньги, то угрожая своей властью в Совете Акционеров, но все было напрасно. Держать на карантине огромную пенсионную планету вторые сутки не представлялось возможным. Блокаду сняли, лайнеры и грузовые суда приземлились на космодромы или отбыли в соседние кластеры и звездные системы. Время ушло, отныне Катрина могла находится везде, а шерстить огромную звездную систему у Геба просто не хватило бы сил…

Примечательным было то, что, в отличие от Артели и Габриэля, хапи Саймон Рукс голову пеплом не посыпал — он просто исчез.Он отсутствовал в личном номере, не отвечал на звонки через коммуникатор, и сведений, что Рукс покинул планету, также не было.

«Плевать! — думал по этому поводу Габриэль. — Саймон найдется, ибо сдаваться ССБ ему не с руки. Просто свалить — слабо, все же часть гонорара, который я обещал ему, не выплачена до конца, а от денег, насколько я знаю Эс Си Рукса, тот бегать не в состоянии». В данный момент вещи гораздо более личные, нежели суммы или партнеры, волновали демиурга-акционера — разумеется, его собственная жизнь.

Совсем недавно (лишь вчера) они прибыли на Шакрам втроем и с той невероятной скоростью, с которой могут перемещаться по кластерам Нуль-Корпорации только всемогущие демиурги. Менее чем за пару часов пронзив две сотни нулевых лифтов, чуть не расталкивая гражданские суда бронированными тушами своих кораблей, нашпигованный оружием под завязку, космический флот Габриэля Бруно вторгся в местные небеса. Богам-акционерам очень многое сходило с рук в Искусственном Мироздании, и Геб умел этим пользоваться. В общем, обложили они агнатку очень оперативно. Тем не менее скорым прибытием удача охотников и ограничилась. Собрав семь тысяч «хедхантеров» со всей близлежащей части Искусственного Мироздания, Геб заставил их выйти на охоту. Неизвестно, ожидала ли Катрина Бета именно такой его реакции, но подготовилась она отменно — дождавшись, пока челюсти капкана схлопнутся, беглянка просочилась сквозь зубья…

С другой стороны, размышлял Геб, особой подготовки с уникальным даром господа Гора не требовалось. Подавив мнемодатчики Сети, девица-электромагнетик заставила врагов ориентироваться только на тепловизоры, которые не отличают одну пси-матрицу от другой. Чтобы не вступать в массированную перестрелку, она дождалась, пока ее поймают, перенеся разум в тело ближайшего полисмена, а затем спокойно ушла. Абсолютно никто не мог предполагать, что ее способности к управлению компьютерными приборами простираются уже настолько далеко! Во всяком случае, никогда ранее Катрина Бета не совершала ничего подобного, и перенос человеческой матрицы через компьютерный шунт произошел впервые за сотни миллионов лет — с тех самых пор, как издох пресловутый бог Мести. Проклятие, они с Руксом должны были предвидеть такой вариант!

С одной стороны, продолжил размышлять демиург, мы могли не везти того раненого полицейского в одной машине с телом Катрины, верно? С другой стороны, где гарантия, что агнатка не перебралась бы из полицейского в третье, затем четвертое тело и, в конце концов, все равно не освободила бы собственную оболочку, перенесенную за пределы охотничьего периметра? Суть победы Катрины Беты заключалась вовсе не в подвернувшемся раненом полицейском, а в ее неучтенной возможности перемещения по телам.

Габриэль Бруно покачал головой. Лоб его горел, по всей видимости, поднималась температура.

Вчера Габриэль лично настоял, чтобы пострадавшего полисмена и пойманную агнатку немедленно доставили на осмотр к его научным специалистам. Саймон Рукс в то же время лично распорядился, чтобы оба тела при этом положили в одну машину… Быть может, Рукс сделал это специально? Впрочем, нет, — Габриэль раздраженно отмахнулся, — так уже можно начать подозревать и себя самого. Они решали все слишком поспешно, поспешно…

С досадой он стукнул кулаком о подлокотник дивана…

Напротив Габриэля сидел подавленный шеф Артели и думал совершенно об ином — о своем собственном положении. После провала «охоты» настроение Габриэля Бруно, его нанимателя и патрона, можно было назвать «необычайно печальным» — можно было, если бы печаль господина Бруно не выплескивалась наружу бешеным ртутным потоком! Геб то впадал в молчаливую депрессию, то визжал и выл, набрасываясь на подчиненных, словно взбесившийся пес.

Артели трясло. Денег от своего предводителя он не получал уже давно, однако бросить подельников шлюховод не мог из-за банального страха. Теперь, когда рухнула его карьера создателя проституток, он стал ничем и никем, единственным средством существования представлялось сотрудничество с Габриэлем, а кроме того, Артели не был уверен, что, покинув своего «хапи», он не получит луч бластера меж лопаток сразу, как только отойдет достаточно далеко.

После того как Катрина прорвалась через все их ловушки, первой мыслью и Артели, и Габриэля было сматывать удочки и бежать с Торватина. Однако, чуть подумав, Геб прорвался к местному губернатору, утопил того в деньгах и добился согласия на продолжение охоты, но только скрытно от граждан-пенсионеров и не столь тираническими методами, как прошлой ночью. На космодромах встали переодетые бойцы все с теми же тепловизорами и мнемодатчиками. И, как показывали текущие доклады, Катрина еще не покинула Торватин…

Дальнейшие действия Геба строились линейно. Восемь часов назад, оставив свой флагман, он выбрал самый роскошный отель на курортном побережье и въехал в него с невообразимой помпой. Четыре крейсера приземлились прямо на бирюзовую гладь океана перед гигантскими пляжами отеля-небоскреба, выгрузили тысячи космомобилей и высадились на берег. Геб окружил себя несколькими линями охраны, челяди, агнатов и слуг, а также наемными господами типа Артели и Эс Си Рукса. С огромной переплатой он выкупил целиком несколько этажей, и с этого момента сумасшедший парад «заезда гостей» не прекращался ни на секунду — люди прибывали и прибывали, почти бесконечным потоком, один корабль за другим.

Геб потряс все ближайшие звезды призывами о помощи и немыслимыми деньгами, швыряться которыми мог себе позволить только истинный демиург-акционер. Его агенты прочесывали кластер за кластером, и вот, вдобавок к уже имеющимся бойцам, по зову Габриэля в отель заезжали самые разные люди: дополнительные отряды «хедхантеров», спецназовцы из военных агентств, собственные безопасники из личных кластеров, а также вооруженные современным оружием гладиаторы-агнаты. Всего собралось около восьми тысяч вооруженных до зубов человек — настоящая профессиональная армия отъявленных головорезов.

Покой Геба охраняли не только эти восемь тысяч мужчин — с ним были и девушки. Привыкший в своих гаремах в кластере Роза, да и в иных обиталищах и логовах вольного демиурга к наслаждению вниманием тысяч, а то и десятков тысяч доступных женщин-наложниц, ныне Геб сидел на «сухом пайке». С ним, Артели и Руксом в их личных закрытых апартаментах в центре самого дорого и самого охраняемого в этом мире пентхауса по-прежнему обитали всего три девицы — те самые, которые когда-то составляли вместе с Катриной Бетой и некой Мерилин единый постельный прайд. Отправляясь в рейд на Шакрам, Артели и Габриэль не думали о женщинах — они слишком торопились. Саймон же, по всей видимости, секс-агнатками вообще не интересовался. Возможно, размышлял Геб, он был банальным гомосексуалистом, а возможно (тут Геб пожимал плечами), элементарно предпочитал свободных девушек-когнаток. Ну что же, каждому свое. Можно было бы легко вызвать себе сотню агнаток из гаремов Розы, или заказать каких-нибудь местных девок из тех, кто почище и поприличней, но Габриэлю в условиях смертельного противостояния было не до этого — игра с Катриной поглощала все его силы. В результате точеная смуглокожая брюнетка Эффи, синеволосая дива Лилит и рыжая кошка Роксана с розовыми зрачками по молчаливому согласию их формального владельца Артели стали на несколько дней единственными «партнершами» полубога.

В этот долгий день, устало сопя, Геб слезал с Лилит и громоздился на Эффи, потом — на Роксану. Потом шел пить, есть, курить или в туалет. Потом валялся в постели, звонил Артели, звонил охране, бил посуду — и снова трахал агнаток. Изысканный групповой секс (в смысле тот, в котором участвовал он и группа девушек в десять, а иногда в двадцать душ), секс с животными и детьми, так обычно его забавлявший, в последнее время совсем не интересовал полубога. Как всякий демиург-акционер, обладающий потрясающим либидо, гигантским членом и усиленной функцией мужской половой системы, Габриэль нуждался в сексе каждые несколько часов. Это был простой физиологический акт, похожий на отправление малой нужды, вызванный грубой технической необходимостью, а вовсе не реальным желанием близости или похотью.

В противном случае тестостерон переполнял бы мозг до краев, и Геб оказался бы просто не в состоянии думать о чем-либо, кроме женщин.

В очередной раз, буднично войдя в Эффи, Геб прикрыл глаза, думая о чем-то своем, затем гулко задышал, втягивая носом воздух, и сплюнул куда-то в сторону. Плевок попал на Лилит, лежащую рядом с Эффи вниз головой рядом с коленями господина. Тихо заскулив, синеволосая агнатка соскользнула с любовного ложа. Геб, впрочем, этого не заметил. Мерно покачиваясь над чернокожей рабыней, он напряженно размышлял. Нужно заметить, что даже для такого невероятно огромного отеля, каковым являлась главная гостиница южного побережья отель «Меридиан-Торватин», количество внезапно прибывших к Гебу людей казалось слишком большим. Отель был в принципе рассчитан на десять тысяч мест для клиентов и около четырех тысяч агнатов обслуживающего персонала. «Меридиан-Торватин» занимал территорию, равную площади некоторых небольших городов на молодых планетах: сотни квадратных километров, если считать все этажи, а также пляжи, парковки, подвалы и рекреации. По сравнению с ним некоторые человеческие поселения из далекой древности казались просто игрушками.

Огромным перламутровым полукольцом «Меридиан-Торватин», вздымавшийся вверх на полкилометра, охватывал морской берег. Образовавшийся залив пересекала сетка из тонких линий — то были искусственные пляжи, прямые песчаные косы, с идеальными многокилометровыми газонами и пальмами и регулярно повторяющимися архитектурными формами — косматыми тушами торговых комплексов и водных аттракционов, вышек для ныряния и спасательных башен, стадионов, музеев, открытых цирков и театральных сцен, яхтенных пирсов, забавных каменных статуй и бесчисленных прибрежных ресторанов, ресторанчиков и кафе, где подавали блюда из только что выловленных морепродуктов.

С юга семь сотен пятиметровых парадных дверей «Меридиан-Торватина» упирались прямо в эту линию пляжей, ажурной вязью покрывавшей морской залив, а с севера такое же количество дверей открывало свои зевы в бесконечный парк-сад с дорожками для прогулок и посадочными полосами для приземляющихся космических яхт.

Подземные этажи гигантского отеля-города скрывали парковки, склады и технические помещения, средние — номера для клиентов, а верхний этаж являл собой гигантскую лунообразную площадь. Не площадку, а именно площадь, ведь кровля «Меридиан-Торватина», под стать размерам отеля, была беспрецедентно велика. По крайней мере — для этой пенсионной планеты.

Площадь звалась Смотровой. В обычное время в разгар сезона, того самого, что царил здесь сейчас, искрясь летним солнцем, на Смотровой площади стояли шезлонги для загорающих (две тысячи отдельных зон), размещались открытые кафе (три тысячи заведений), парковки для флаеров (восемь тысяч парковок) а также закрытые зоны-башенки (чуть возвышающиеся над основным уровнем Смотровой) для богатейших клиентов отеля — арендаторов пентхаусов.

Впрочем, в данный момент ничего подобного здесь не наблюдалось, ибо сейчас единственным арендатором всех пентхаусов являлся лично Габриэль Бруно, демиург и акционер.

Хапи Бруно снял также большую часть гостиничных номеров ниже комплекса пентхаусов — для своей мини-армии, назвать которую «мини» не повернулся бы ни один язык. Геб смутно припоминал, что с тридцатью тысячами человек некий Александр Великий — основатель столь бережно хранимой господом Сэтом Галереи Македонянина — когда-то покорил чуть ли не половину Древней Земли, одержав блистательные победы над превосходящими силами противника в славных местах по имени Граник, Гидасп и Гавгамелл. А некто Велизарий с чуть большим количеством войск (что-то около сорока тысяч) на той же планете подчинил себе всю местность, звавшуюся Средиземноморье. Покой Геба охраняли всего восемь тысяч мужчин, но вооружены они были не луками и не мечами, а бластерами и эстиметами, так что фору Македонскому и Велизарию он дал бы колоссальную.

Но главное, над всей этой гущей народа висел частный космический флот — тот самый, на котором Геб пришел в этот мир. Яхту «Хохотун», как самую «не военную», но в то же время самую драгоценную из своих судов, Геб велел отпустить в любимый кластер Роза. Над астрономической сферой Торватина сейчас кружили только самые смертоносные из его военных приобретений: четыре крейсера, восемь эсминцев, а также почти пять сотен патрульных катеров и мониторов. Кроме того, над отелем парили роботы Саймона Рукса, по просьбе Габриэля завязанные в единую систему обороны, а также аппараты различных хедхантерских команд, а также летающие разведчики военных агентств, а также… Тут можно было бы еще долго перечислять.

Наконец Геб коротко кончил и, хлопнув Эффи по звонкому заду, выгнал троицу секс-рабынь в соседнюю комнату до следующего часа. Коитус в последнее время его почти не забавлял. Он умылся, напялил свежий хитон, сел в кресло и задумчиво, словно заправский мыслитель, потер подбородок. В определенном смысле новый план схватки был прост — подготовиться к встрече и ждать, ведь Катрина не могла за ним не прийти.

Милитаристское великолепие, накрученное кольцами вокруг гигантского отеля, введенное этому комплексу для отдыха под кожу и наполняющее его изнутри, оберегало всесильного демиурга Бруно всего лишь от единственного субъекта — тонконогой наложницы Кэти, несущей смерть в глубине своих красивых глаз.

Вспомнив прекрасное лицо беглой агнатки, Геб вздрогнул, потом крикнул слуг и потребовал пития. Он снова валялся в кресле, и снова пил, и снова давился, и снова швырял очередной хрустальный бокал в настенную лепнину. Бокал разлетался вдребезги — почти в крошку, сотнями мелких брызг…

— Эта сучка меня достанет! — рычал Габриэль почти в голос. — И где этот Рукс, в бога душу мать?! Эй, Артели, ко мне!

Система Семенхара, окраина поселения.

Селение Семенхара не имело статуса города по единственной, вполне понятной причине. В Искусственном Мироздании городами именовались экуменополисы — гигантские космические конструкции, подобные городу-столице Дуат. Если бы сфера Торватин была занята постройками полностью, то могла бы претендовать на высокое звание экуменополиса, однако ничтожная Семенхара с числом населения не более сорока миллионов человек не являлась городом по определению. Катрина Бета возвышалась сейчас одинокой статуэткой на самой окраине этого на самом деле огромного поселения, за границей так называемой жилой застройки, со стороны противоположной Низийским топям. Вокруг нее, ожидая прибытия очередного воздушного мусоровоза (а таковой прибывал сюда примерно раз в пятнадцать-двадцать минут), простиралась «величественная» семенхарская помойка, вполне сравнимая по просторам со значительной частью пенсионной столицы.

Важнейшим делом, которому посвятила себя Катрина после бегства от охотников за головами, был поиск оружия. Переместившись в тело упитанного копа, несчастная секс-агнатка опять лишилась с таким трудом добытого пистолета.

Она, конечно, снова могла повторить фокус с синтетическим аппаратом из частного дома с сопутствующим вырезанием семьи домовладельца, когда машина, повинуясь ее воле тшеди, выдала ей оружие без всяких лицензий, но подобные происшествия немедленно фиксировались правоохранительными органами, так что сейчас это мгновенно привлекло бы внимание. Полиция поселения внимательно следила за всеми происшествиями внутри Семенхары, да и люди Габриэля, надо полагать, не дремали, так что способ требовалось отыскать иной.

Лучевое оружие (а только такое тут почиталось за настоящее — охотничьи гладкостволки не в счет) в Искусственном Мироздании продавалось достаточно свободно. На ношение нужно было приобрести лицензию и, соответственно, зарегистрироваться в реестре владельцев «огненных стволов». Ни то, ни другое особой проблемы для законопослушного когната не составляло, и в этом, собственно, крылась вся загвоздка. Правительство Нуль-Корпорации исповедовало принцип «единого документа», когда вся и всяческая информация о человеке вносилась в единую социальную карту, служившую, помимо прочего, еще и средством расчета. В карте отражались биологические данные гражданина-когната, сумма средств на его счетах (причем на всех имевшихся счетах сразу), водительские права, документы об образовании, послужной список и так далее до бесконечности. Лицензия на оружие не являлась исключением из указанного списка — она сохранялась на карте в виде короткой электронной записи.

К сожалению, никто из убитых Катриной за два дня лиц лицензии на боевое оружие не имел. Охотники имели право на гладкоствольные пугачи, хозяин вырезанного Катриной дома — разрешение на пистолет-парализатор (причем только разрешение, самого парализатора Кэти в доме не нашла). Теоретически такой матерый властелин техномира, как Катрина Бета 19–725, могла вытворять с электроникой что угодно, и, опять же теоретически, для нее не должно было составить труда вписать в карту того же Тима Амблера запись о лицензии на оружие, пойти в ближайшую оружейную лавку и приобрести таковое.

Но тут, как говорил ей когда-то Йенг, проблема упиралась не в способность тшеди-электромагнетика к оперированию информацией, а к системным знаниям, которыми Кэти совершенно не обладала. Вписать запись в карту? Легко! Вот только что именно нужно вписать? Какие коды присваиваются лицензиям на оружие? Какова система регистрации таких лицензий для когнатов, жителей данного района, данного города, данной планеты? Какова система дублирующей проверки при покупке? Кэти потыкалась в Сети и, спустя тридцать минут ожесточенного поиска, поняла единственное, что ей следовало уразуметь — пытаться подделать лицензию без специальных знаний невозможно. Вписать в любую карту Кэти действительно могла все что угодно, но не знала, что именно нужно вписывать. У легкой на первый взгляд задачи оказалась слишком велика сложность решения и слишком велик риск неточности или ошибки при достижении такового.

Кроме того, даже имей она на руках карту с записью о лицензии, проблема с боевым оружием не решилась. Лучевые пистолеты продавали в магазинах, а не через домашние или общественные синтезаторы. То, что сначала ей представлялось очень простым, сейчас, по здравому размышлению, внезапно превращалось почти в непосильное предприятие. Оружейные магазины, насколько было известно Катрине Бете, защищались сложными системами безопасности, причем не всегда электронными. Например, в случае попытки ограбления кассир мог дернуть рычаг, и в комнату для обслуживания клиентов запускался слезоточивый и паралитический газ. Против химических средств и механики Кэти была бессильна и потому позволить себе силовой захват оружия не могла.

Кэти еще не вполне представляла как именно ей может пригодиться пистолет — ведь что с одним бластером, что с десятью противостоять армии Габриэля и всей полиции пенсионной планеты не имело никакого смысла. И все же она твердо решила, что оружие необходимо. Раскидать охрану Габриэля и Йенга что с помощью эстимета, что с голыми руками было невозможно, однако делать это вооруженной казалось привычнее и сподручнее. Выход из сложившейся ситуации нашелся самый простой. Просмотрев частные объявления о продаже антиквариата, Катрина обнаружила среди предложений несколько старинных лучевых пистолетов, более неудобных, но столь же смертоносных, что и привычный уже эстимет. Приобретенный ею доисторический монстр как оружие в Сети не регистрировался, поскольку не имел графитового стержня, необходимого для стрельбы. Стержень Катрина с легкостью заказала без всякой лицензии в ближайшем торговом синтез-автомате. Она тут же вошла в Сеть и попыталась узнать, что возможно, про купленную обновку.

Как ни странно, древний лучевой пистолет также носил название «Правительственная модель войск и сил Нулевого синтеза», но отличался от модели эстимета порядковым номером. Подумав над этим, Катрина заключила, что перед ней просто более ранняя модификация Правительственной модели — без ручной защелки, без обтягивающих предплечье браслетов, с оттопыренной под прямым углом рукоятью, с длинным стволом, с рубленым зевом дула, но с теми же, что и у эстимета, «убойными» характеристиками, а именно: длиной ствола, весом, типом энергетической батареи и даже максимальной мощностью луча на дульном срезе оружия. Правительственная модель-пистолет, по сути, и являлась эстиметом, но только не прикрепленным к запястью, а устаревшей, очень примитивной формы, для стрельбы из которого, требовалось держать пистолет в кулаке. В учебном курсе, подготовленном для нее Йенгом, навыки использования подобных допотопных устройств имелись, однако перед тем, как испытать раритетное оружие в боевой обстановке, Катрине необходимо было хотя бы проверить его эффективность на мишенях.

Титаническая помойка на окраине Семенхары напоминала о себе смрадом и копотью. Еженедельно произведенные городом отходы утилизировались на огромном заводе-машине, представляющем чудовищную копию знакомых по гостинице аппаратов для синтеза материи, только «с обратным знаком», то есть были предназначены не для создания, а для утилизации вещества. Теоретически внутри возвышавшегося перед Кэти гигантского сооружения размещалась маленькая черная дыра, удерживаемая от расширения чудовищной энергией муниципальных нуль-генераторов. Мусор свозился сюда беспрерывно в течение семи дней, начиная с понедельника, а на седьмой день развеивался на атомы.

По странному стечению обстоятельств сейчас была суббота, и пространство утилизационной площадки, предназначенное для хранения отходов, простиралось во все стороны на сотни километров. Мусор в центральную, наиболее широкую часть семенхарской помойки сбрасывали мусорщики-космолеты, а ближе к краям, возле туннелей с линиями для гравитационных судов, — огромные летучие грузовики. Один из таких «жуков» как раз вываливал содержимое чрева на пустующий пока бетон «сектора утилизации». Грузовик являлась роботом, а потому Кэти внимательно пригляделась к многотонной махине.

Не спеша, словно на стрельбище, девушка сняла с плеча портупею (вернее, конечно, модную дамскую сумочку) и достала из ее бархатных глубин ручную Правительственную модель с гофрированной рукоятью и вороненым стволом. Рукоять бластера была отделана кожей, как подобает настоящему старинному пистолету эксклюзивного исполнения, столь разительно отличающего заводскую штамповку для полицейских сержантов от наградных стволов офицерского корпуса Флота.

Корпус бластера отливал чернью и серебром.

Кэти уверенно подняла руку и, почти не целясь, аккуратно спустила курок. Робот уборщик с литыми колесами размером с теленка и кузовом, способным вместить небольшой коттедж, тут же вспыхнул брызгами пламени. В следующее мгновение грузовик сложился, словно карточный домик, мусор в кузове вспыхнул, и вместо техники перед Кэти красовался пляшущий огненный столб.

Посмотрев на пораженную мишень, Катрина вздохнула, кивнула сама себе и грубовато, по-мужски сплюнула на землю. Теперь, когда в руках у нее находился бластер, от исполнения главного из желаний ее отделяла только собственная решимость.

«Бог Гор считается богом Мести? — подумала беглянка. — Отлично!»

Это удивительно прекрасное, могучее и всепоглощающее чувство — жажда отмщения — переполняло ее до краев.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ВЫБОР ЕСТЬ ВСЕГДА

Пролог

Искусственное Мироздание.

Миллион лет до описываемых событий.

Подготовка бога-робота к сотворению кластера.

Бог-робот прыгнул из пустоты.

Око черной дыры, из которой он вышел, схлопнулось, конвульсивно втягивая ресницы-щупальца обратно в небытие.

Бессмертный робот висел в пустоте один, сопровождаемый лишь шепотом закодированной в нем «вечной» клонической программы.

Однако он уже был. И вместе с ним, с первым клочком материи в этом доселе не существующем месте, заработало время и зашевелилось пространство.

«Отсчет времени начался, — зафиксировал робот. — Кластер сотворен».

Два слова прогремели как команда и запустили бессмертную, вечно повторяемую программу.

Кластер сотворен. Это значило — предстоит большая работа.

Бог-робот не знал этих слов, вырванных из контекста, из Библии Нуля — главного столпа веры в Искусственном Мироздании. Он плыл в пустоте, лишенный религиозности, озаряемый лишь величием своей цели. Времени это заняло немного, ровно столько, чтобы процессор могучей машины смог подобрать по «случайному принципу» место для каждой галактики и каждой звезды в будущей вселенной, а затем — началось.

Свет вспыхнул — огромная вспышка озарила бессмысленно пустое и микроскопически маленькое пространство. Спустя миллиарды лет локального времени местное человечество назовет вспышку Большим Взрывом.

Взрыв и на самом деле был просто невообразим! В мгновение ока из крошечной точки, настолько ничтожной, что невозможно себе это представить, пространство рвануло в стороны безумным потоком пламени. Потоки материи, энергетические частицы — да что там! — само время со страшной скоростью, если слово это способно описать молниеносность передвижения энергии до рождения секунд и часов, разнеслись во все стороны рождающегося в муках мира.

В эти первые микронные доли своего существования молодая вселенная достигла своих границ, отняв у беснующегося НИЧТО громадный объем для заполнения НЕЧТО. Со все возрастающей скоростью радиус нового кластера возрастал в миллион миллионов раз за каждый крошечный шажок длительности.

Почти мгновенно фантастический взрыв размазал материю по созданному им пространству очень горячим, пугающе хаотичным, бурнокипящим бульоном.

В этом беснующемся вареве кванты энергии и мириады частиц, юные, еще слишком простые предтечи будущей таблицы химических элементов, начали свой безудержный и бесконечный во времени путь.

Новая Вселенная родилась!

Энергетический пар и радиация, в виде которых шагал по новой вселенной титанический Большой Взрыв, перестали быть однородными.

Сначала родились кварки и антикварки. А затем, спустя всего лишь мгновение, — протоны и нейтроны.

Но вот минула целая секунда нового Бытия, и свет увидел первый электрон.

Бульон остывал. Появилась твердь… Постепенно в громадном пространстве возникли «шероховатости» — из материи и пустоты. Повсюду раскрылись гигантские пугающие пространства, не настолько пустые, чтобы считаться ничем, но все же лишенные привычного «элементного» содержания. Частицы собирались в кучи и в кучи куч, и материя отсеивалась от отсутствия таковой. И закрутились первые размытые ленты галактик и первые туманности — прародители будущих звездных скоплений, вспыхнули пылающими островами меж бескрайнего моря вакуума. И отделила «вода» твердь от тверди.

Ядро гелия, впервые рожденное в этом мире на третью секунду существования, галопом проскакало свой путь, со страшной скоростью закручиваясь в подлинную МАТЕРИЮ. Частицы все еще двигались быстро, поскольку имели слишком большую энергию. Но далее, с каждой минутой роста, вселенная замедлялась и… остывала, как будто таяла, но только наоборот.

Ленты галактик закручивались, остывая и собираясь в невидимые глазу струны, толщиной в сотни миллионов световых лет, а длиной — почти в бесконечность. Струны эти мелькали и пересекались, перекручиваясь одна с другой в замысловатые, сложнейшие узлы. Движение их замедлялось, и все пространство, заполняющее молодой мир от начала и до конца, скрутилось в огромный четырехмерный шар, замкнутый сам в себя.

Вселенная наконец достигла своих собственных, последних границ!

А вместе с границами пространства познавало свои пределы и Время. Оно появилось вместе с первыми кварками, заставив материю подчиняться обычным физическим законам и сделав свет вновь, как и всегда, самым быстрым из возможных своих гонцов. Вместе с пространством оно двинулось вслед за новорожденными галактиками, заставляя протоны и электроны сливаться в атомы, а атомы — в молекулы вещества.

Из малых туманностей, на которые разбиты галактики, под воздействием центробежных сил возникли некие уплотнения, сбившие вещество настолько, что внутри образованных туманностями газовых шаров заработали ядерные котлы неисчерпаемой, пугающей силы, и мириады звезд осветили новое пространство своими негаснущими лучами. Повсюду вспыхнули, повинуясь неумолимой силе и логике Сотворения, бесчисленные точки новых и новых Солнц, пронзающих Вселенную своим светом.

А вокруг них, исполняя свой вечный танец, в немыслимом хороводе закружились остаточные туманности — отторгнутые светилом, но имеющие при этом собственный план и предназначенье. Под воздействием гравитации и вращательного момента эти туманности вокруг звезды все сгущались, становились более плотными и плоскими, превратившись в огромные диски, разбитые постепенно на части, ставшие зародышами планет… Механический господь довольно мигнул очами видеокамер и приступил к выполнению следующей и, возможно, самой важной части своей работы.

Бесчисленные семена с вмороженными в лед аминокислотами разлетелись по новосотворенной вселенной в ядрах комет и в болидах метеоритов. Песчаным ветром оцарапали эти парящие космические вестники жизни лица юных планет, оставив на них свои нестираемые следы. В мертвых болотах молодых континентов и на дне бушующих океанов, застыли те семена. И начали свою нескончаемую работу…

За эту секунду, отсчитанную по личному времени бога-робота, в новой Вселенной минули сотни тысячелетий. На берег молодых океанов вышли потомки принесенных кометами «семян жизни» — первые земноводные.

Огромные ящеры сотрясли планеты своим рычанием. А гигантские папоротниковые леса взметнули к небесам ветвистые кроны.

Саванны огласились ревом гигантских млекопитающих. Шестая секунда подходила к неизбежному своему концу… А эволюция — к логическому завершению.

Нелепое, косматое, прямоходящее существо с большим оттопыренным пальцем на руках ударило себя в грудь дубинкой из берцовой кости убитого соплеменника и громким, нечленораздельным ревом заявило о своей власти над временем и пространством.

Однако с созданием человека работа бога-робота отнюдь не была завершена. Вместо того чтобы почить на лаврах в этот заключительный, седьмой этап вселенского Сотворения, бессмертный робот породил последних и самых главных своих детей.

На этот раз то было Стальное семя. Космические планетоиды Корпорации, сотворенные по очереди внутри бога-робота и вышвырнутые в новую Вселенную через впервые открытые здесь нуль-порталы, разлетелись по местам своей службы. Вселенная была математически разделена на условные Сектора, и в каждом Секторе, часто — в каждой звездной системе, завис Стальной Планетоид — гигантская фабрика, огромная энергетическая станция, гостиница, город, оптовый склад, рынок и титанический торговый порт одновременно, призванный питать, обеспечивать, контролировать, воскрешать жителей разных планет этой новосотворенной Вселенной. А также — соединять их линиями мобильной связи, нуль-порталами и глобальной Сетью. Обеспечивать власть Корпорации над новой, «произведенной» ею Вселенной.

Изделие выпущено. Штампованная Вселенная была готова к эксплуатации с гарантией в миллиарды лет.

Для управления оборудованием Планетоидов внутри их железных недр, в Палатах бессмертия и в клонических мастерских зашевелились только что синтезированные нуль-клоны — будущие служащие Корпорации. Выслушав во сне подробную инструкцию о своей будущей должности и работе, они открыли глаза, готовые приступать, несмотря на то, что от рождения их отделяли всего лишь секунды…

Бог-робот снова мигнул камерами, весело проурчал и выровнял, наконец, время новой Вселенной с основным временем Корпорации. Часы пошли слаженно. Миллион лет, отпущенный программой на Сотворение нового кластера, кончился, заняв всего семь реальных секунд по счету остальных «штампованных» Вселенных Искусственного Мироздания.

Продолжая свою бесконечную работу, бог-робот нырнул в нуль-портал, чтобы заняться изготовлением следующего «изделия», отняв у Пустоты еще один огромный кусок для новой рукотворной Вселенной. И…

А в Сеть лишь ушел сигнал для дежурной программы-регистратора:

«Отчет бога-робота №…- 15.

Кластер Шакрам сотворен, сикх.

Пожалуйста, зарегистрируйте порядковый номер нового изделия и вышлите код промышленным планетоидам для согласования стандартных коммуникаций.

Спасибо».

Тело 8 ВОСПОЛЬЗУЙТЕСЬ ВХОДОМ

Искусственное Мироздание, один миллион лет спустя.

Кластер Шакрам, система-яйцо Торватин.

Курортное побережье «Южный тропический меридиан», сегмент 2012-й планеты-скорлупы, две тысячи километров к югу от селения Семенхара. Пляжный отель «Меридиан-Торватин». Полдень.

В целом Габриэль не ошибся: Катрина не могла за ним не прийти.

В ту самую минуту, когда Геб слезал с одной из ее подруг, став легче на несколько миллиграммов спермы, Кэти уже сидела на капоте космомобиля, доставившего ее к отелю от семенхарской помойки, и поглаживала себя по плечам. Ее плечи закрывала только короткая туника, и девушка опасалась загара. Смешно, но идеальное тело, способное усилием двух пальцев сдавить стальной болт в лепешку или в течение суток обходиться без воздуха, совершенно банально обгорало на солнце.

О помпезном въезде акционера Нуль-Корпорации Габриэля Бруно в самую большую курортную гостиницу планеты Торватин не знать было невозможно. Это уникальное и, надо признаться, зрелищное событие освещали все новостные каналы. Как догадалась бывшая секс-агнатка, Габриэль въезжал на Торватин показательно, чтобы его главный враг знал, где именно он назначил ей встречу. Недолго думая, девица отправилась на курортное побережье планеты-сферы.

Космомобили на самом деле являлись необычайно удобным средством перемещения, и для того, чтобы преодолеть отделяющие селение Семенхара от океанских вод две тысячи километров, ей потребовалось несколько минут. Покинуть пределы звездной системы Катрина не могла — космомобиль был не в состоянии открывать нуль-порталы, зато в околопланетном пространстве обеспечивалось свободное перемещение. К немалому удивлению, постов на воздушных линиях «пенсионной планеты» Габриэль не расставил. Развязка в отеле, очевидно, вполне устраивала как Габриэля, так и беглянку…

Космомобиль, на котором Кэти покрывалась загаром в данный момент, расположился чуть в стороне от линии пляжа, под тенью двух папоротников, развесистые лапы которых укрывали девушку не только от жарких лучей, но и от взглядов любопытствующих лентяев. Солнечные очки и широкополая шляпа неудавшейся секс-рабыни служили той же цели. Впрочем, великолепную фигуру клонированной агнатки ни очки, ни шляпа скрыть были просто не в состоянии.

Взглянув на часы, Катрина осознала, что ждет уже более получаса. За короткий промежуток к ней четырежды приставали какие-то нетрезвые обормоты, но, весело улыбаясь, красавица посылала их подальше, иногда отшучиваясь (если получалось), а иногда — откровенно грубя. Сегодня ей нужен был только один человек. Не в смысле «конкретный индивид», а в смысле «в единственном экземпляре», то есть без спутников. Именно одиночка — как и в случае с потерявшим сознание полицейским.

Между тем с одинокими мужчинами на побережье явно имелись некие сложности. Катрина попробовала объяснить себе их сама. «Во-первых, — размышляла она, — в курортные отели люди ездят парочками, а во-вторых (если нары нет), — с родителями, детьми или же с друзьями». Возможно, одинокий мужчина в «Меридиан-Торватине» является почти таким же редким явлением, как трезвая баба — в дешевом приморском клубе. Впрочем, главная сложность для Кэти состояла на самом деле в ином — ее поджимало время. В любой момент у Рукса или у Габриэля могла возникнуть идея прочесать прилегающую к отелю территорию. А подходящего «носителя» рядом не имелось. Именно в «носителе» дело и состояло.

Наконец, когда Кэти наскучило ловить удачу, в голову ей пришла простейшая мысль — если рядом нет одиноких туристов, то есть одинокие служащие курорта — портье, консьержи, носильщики и прочий обслуживающий или технический персонал. Подумав, Катрина достала из багажника большую тряпичную сумку, плотнее надвинула шляпку на лоб, откинула за ушки медные кудри и двинулась, изображая одну из отдыхающих туристок, вдоль берега.

Отдыхающих на пляже на самом деле было мало, хотя на дворе и стоял самый что ни на есть купальный сезон. Чуть севернее, ближе к окраинам Дарвин-Сити, лето было значительно холоднее, и на болотах царил охотничий птичий сезон. Здесь же, на юге, в другой климатической зоне, ближе к экватору и кипящему океану, палящее лето бушевало и нежилось, разлившись по всему курортному побережью сладким фруктовым коктейлем, источая пьянящий запах алкоголя, ароматы фруктов, палящего солнца, загорелой дотемна кожи и свежесть морской волны. Однако людей вокруг себя Кэти смогла бы пересчитать по пальцам — такой скудной оказалась «пляжная» посещаемость. Другие пляжи континента, гораздо худшие, нежели этот, полнились толпами людей, а вот великолепные песчаные дюны отеля «Меридиан-Торватин» уныло пустовали.

Почему? Ответ на этот вопрос ни для кого не являлся секретом. Роскошные номера планетарного суперотеля оставались забиты народом, однако клиентура представлялась сплошь специфической. Номера заселяли далеко не туристы с близлежащих планет, не отдыхающие пенсионеры Торватина и даже не нищая местная молодежь. Основную массу нанимателей составляли бойцы наемных агентств — «хедхантеры», убийцы-профессионалы, телохранители и легионеры, нанятые Габриэлем для… Если откровенно говорить, то наняты они были именно для нее.

Сама не понимая, как, Катрина отличала подобную публику буквально с полувзгляда и с полуслова. Возможно, тут сказывался опыт катафрактария Флавия Аэция Каталины (уж он то, старый матерый волк, подобных ублюдков за свою жизнь насмотрелся вдоволь, собственно — он сам таким был), а может — сверхъестественная интуиция господа Гора. Кэти не могла определить, что именно. Но рябые, страшные рожи псов-наемников с рыбьими глазами и подтянутой мускулатурой татуированных, загорелых тел она определяла в человеческой массе безошибочно и поштучно.

Изначально Катрина пыталась сосчитать боевые группы, однако, как только число потенциальных подразделений превысило сотню, бросила глупое занятие — всех было не запомнить. Отряды тем временем прибывали и прибывали.

Пару минут назад мимо нее в отель проследовала очередная мобильная группа — примерно двадцать человек ярко выраженных охотников за головами, с вульгарными татуировками, бритоголовых и с большими чемоданами, в которых, вне всякого сомнения, хранилось лицензированное оружие. Создавалось впечатление, что Геб, вопреки доводам здравого смысла, призвал сюда отпетых головорезов со всего кластера Шакрам, а огромный отель всего лишь за одно недавно начавшееся утро превращен сумасшедшим акционером в подобие неприступной средневековой крепости. Не весь, разумеется, все же «Меридиан-Торватин» был слишком велик для того, чтобы даже несколько десятков тысяч людей смогли его полностью блокировать, но как минимум — большую его часть. Прозондировав шунты, Кэти ясно осознавала отряды наемников блокируют все верхние этажи основного корпуса, свыше десяти тысяч комнат, жилых номеров и технических помещений. Интересно, в какую сумму обошлась Гебу вся эта «мобилизация», подумала она? Но тут же откинула эту мысль: затраты ее противника в данной ситуации не имели значения ни для полубога-миллиардера, ни, тем более, для нее.

Периметр безопасности проходил как раз по границе уровней, арендованных Габриэлем под нужды наемных отрядов. Там, насколько знала Катрина, разведенные по постам головорезы господина акционера охраняли все входы и выходы, все коридоры и холлы, лифтовые шахты и подвалы, крыши и мансарды. Да что там, даже туалетные комнаты, комнаты матери и ребенка, а также комнаты ожидания, из которых можно было получить доступ к охраняемым этажам, закрывались постами охотников за головами.

Кроме этого, к противостоящим ей силам со всей обоснованностью следовало отнести вооруженные посты штатной охраны отеля, включающей в себя не менее трех сотен вооруженных и прекрасно подготовленных стрелков. А также — Йенга и его трижды проклятое ССБ. Старый лис, обманувший ее и придумавший байку со спасением несчастной агнатки из взорвавшегося кластера, наверняка рыскал тут же — в этом не имелось сомнений, уж слишком яркими являлись последние события на Торватине: взрыв лайнера, убийства, сожженное казино и тысячи «хедхантеров», унижающих рядовых обывателей, попирая все мыслимые гражданские и общечеловеческие права… Катрина не сознавала еще мотивов, которые могли двигать Йенгом в его попытке ввести ее в заблуждение, но в одном уверенность оставалась твердой — слова человека, совравшего ей в одной важнейшей детали, недостойны доверия в целом. Как бы там ни было, вся эта огромная, отлично вооруженная, но разношерстная наемная масса сосредоточила свои усилия на периметре охраняемой зоны, а также внутри нее, но отнюдь не за ее пределами.

Согласно данным, скачанным Кэти с глобальной Сети через нейрошунт, в зону включались: вход в отель (вернее, пятьсот главных и двести двадцать второстепенных «служебных» входов); прилегающая к отелю территория; парковки; подъездные пути и трассы для флаеров; этажи наемников и, собственно, центр всей, намотанной вокруг «Меридиан-Торватин», хедхантерской паутины — личные апартаменты Габриэля Бруно в четырнадцатом пентхаусе на стосороковом этаже.

Здесь же, на пляже, всего в двухстах метрах от охраняемого периметра, а также в прилегающей парковой зоне, а также на многочисленных парковках, а также в ресторанных, рекреационных и торговых зонах, открытых для посещения свободных когнатов из города и соседних отелей, все желающие могли разгуливать достаточно свободно.

Что, собственно, Катрина и делала с успехом последние полчаса — она «свободно разгуливала».

Те же самые «хедхантеры», что охотились за ней вчера ночью и чьи товарищи — нынче, именно в эту секунду дежурили на проходной отеля, всматриваясь в каждую входящую и выходящую из дверей девчонку, на пляже обращали на Кэти внимания ровно столько, сколько этого требовали загорелые шелковистые ноги и бюст полуобнаженной красотки. Ведь после того, что она сделала в карете скорой помощи, для всех было очевидно: ожидать нападения следует не только от длинноногой секс-агнатки, но и от любого человека вообще. От любого, к кому она сможет запрыгнуть в голову. Поэтому по внешности Катрину и не искали. Искали ее пси-матрицу, которую должны были зафиксировать установленные при каждом из пятисот открытых входов специальные «уловители шунтов».

В результате Катрина совершенно беспрепятственно, пересекла весь пляж, пройдя, таким образом, путь от собственного, припаркованного на дороге флаера до широкой парковки с надписью «АРЕНДА КОСМОМОБИЛЕЙ», за корпусом которого, собственно, и начинался охранный периметр господина Габриэля. Бойцов-наемников тут, разумеется, не было, ибо до ближайшего входа в отель оставалось достаточно далеко.

Кэти с интересом обозрела площадку, полную сдающихся в аренду машин, сняла очки (в данный момент стены авто-ангара скрывали ее лицо от потенциальных наблюдателей на крыше отеля) и изящным движением подозвала к себе скучающего парковщика-агната.

— «Аренда космомобилей», — печально возвестил тот, бросая в потенциальную клиентку заученный слоган. — «А-Ка» — это лучшие аэромобили по лучшей цене. Чего изволим?

— Изволим мобиль, разумеется, чего же еще. Лучшая цена — это сколько?

Парковщик чуть оживился.

— Зависит от того, что будем брать, — сообщил он необычайно мудрым голосом. — Есть спортивные кары, они подороже, но рвут с места как бешеные. Есть вэны, десять посадочных мест и багажное отделение, но они в основном для групповых отдыхающих. Есть малышки-двухместки с булавочным двигателем — естественно, самые дешевые. А есть и с увеличенной дальностью хода, очень мощные аппараты, на таких возможны путешествия даже по ближайшим системам кластера. Но… я бы не рекомендовал. Вы же по курорту хотите кататься, пляж — отель, отель — пляж, верно? Как бы то ни было, машинку подберем по вашему вкусу и даже под настроение. Посмотрите, что вам улыбнется в рядках, и забирайте!

Катрина скептически осмотрела ближайшие «рядки» и, недолго думая (вернее — совсем не думая), ткнула в самую большую развалюху, которую, по ее не высказанному вслух мнению, было не жаль сдать в лом. Впервые за историю неизвестной парковки решающим фактором при выборе космомобиля женщиной стали именно его убогость и огромный размер. И это, думала Катрина, вполне справедливо, поскольку машина ей понадобится от силы минут на пять.

— Транспортер.

— Транспортер?! Да помилуйте, барышня, он же огромен!

— Обожаю огромное. Сколько, говоришь, стоит?

— С его пробегом — пятьсот душ залог, один день оплачен. Далее — пятьдесят душ за сутки, оплата по завершении проката. Если арендуете более чем на три дня, залог возвращается полностью, первый день, таким образом, бесплатно, — оттараторил парковщик.

— Демократично.

— А то! — Молодой человек воспрял духом.

— Ключи?

— Э нет, сикха, сначала оформление.

— Да ладно! — Кэти изящно склонила головку и похлопала ресницами. — Дай хоть в руках подержать, не жмись.

От взгляда парковщик растаял.

— Ловите. Но знайте — вы зря берете такую огромную машину… Документы у вас имеются? Нужна когнатская карта…

Кэти молча взвесила на руке электрический брелок, задумчиво осмотрелась по сторонам. Людей рядом не было, и они с обреченным «предпринимателем» стояли вдвоем посреди парковки голы, аки персты. Шунт у парковщика имелся, и, значит, в случае смерти его воскресят, а если выражаться точнее — воскресят в случае убийства. На лице Катрины, сменив несколько последовательных выражений, изобразилось известное женское смущение.

— Я очень в туалет хочу. Где у вас комната?

— Я-а…

— Проводишь?

— Ладно, идемте.

Решив показать себя джентльменом, молодой человек отобрал у Катрины сумку и, указав направление рукой, повел девушку внутрь здания.

— Послушайте, — внезапно в парковщике вдруг проснулся мистический дар предвидения, и, на мгновение остановившись, он настороженно взвесил сумку в руке, — сумочка то у вас совсем пустая… мадам.

— Мадемуазель, — поправила Кэт. — Это временно.

— Вы про «мадам»? — сально усмехнулся парковщик.

— Нет, про сумку. — Кэти мило улыбнулась. — Идемте, я немного опаздываю.

* * *

Десять минут спустя несчастный парковщик вышел из здания в гордом одиночестве.

Он залез в «избранный» Катриной грузовой транспортер, завел, выжал педаль почти до пола, отпустил тормоз и рывком поднял массивную машину в воздух. Для веса космической развалюхи движок на ней стоял слабый, ревел, как изнасилованная корова, и, по всей видимости, грозился до срока скончаться от того бешеного перенапряжения, которое вливала в него Катрина. Но девице было плевать. Удобно разместившаяся внутри черепа горе-арендодателя транспортных средств, она не обращала на визги и вздохи двигателя никакого внимания — ей требовалось понять, на что он способен. Результат Катрину удовлетворил — теперь она могла быть уверена, что при любом, даже самом страшном форсаже машинка не развалится на куски и выдержит хотя бы пару минут…

Космомобиль тем временем подлетел к «охранному» периметру, сбавил ход в воздухе и очень аккуратно, как будто не пытался только что порвать турбины, приземлился на стоянке возле одного из входных пилонов (одного из пятисот «для гостей»).

Здесь, как и следовало ожидать, возле резной скамеечки стояли два «хедхантера» в черных футболках. Пацаны были рослы, накачаны, немного пьяны, веселы, однако две массивные лучевые пушки у них на плечах выглядели серьезно и внушали уважение.

Не глядя на «хедхантеров», Кэти-парковщик неспешно вылезла из-за руля, обошла машину, открыла багажник, и, помахав рукой, подозвала к себе скучающего портье с каталкой для багажа. Тот подбежал, толкая перед собой тележку, и суетливо загрузил на нее несколько чемоданов, а также объемную сумку — ту самую, которую «настоящий» парковщик забрал у Катрины всего пару минут назад. Сумка выглядела тяжелой, но достаточно компактной. Пузатый тканый прямоугольник казался заполненным до краев — в нем явно виднелись очертания то ли объемной мягкой игрушки, то ли плотных узлов с одеждой. Выглядел он, во всяком случае, внушительно, несмотря на скромные размеры.

Внезапно Кэти-парковщик нагнулся и растерянно (и даже немного возмущенно) воззрился на собственную ногу. На ботинке болтались развязанные шнурки. Молодой человек выругался, выпрямился, вручил портье мелкую купюру и жестом попросил довезти свой груз до ресепшина. Тот внял — и каталка резво умчалась в сторону.

Парковщик тем временем присел на корточки и принялся аккуратно, с необыкновенной тщательностью завязывать шнурки. Одновременно с этим захватывающим занятием недавний продавец автомобилей исподволь осмотрел и окружающие его высокие стены.

Как положено зданию подобного уровня, отель «Меридиан-Торватин», оказался просто-таки нашпигован всевозможной наблюдательной и регистрационной аппаратурой. И это были отнюдь не только видеокамеры! Разнообразные датчики, казалось, расставили всюду. На портале входа, на декоративном фасаде, на потолочных плитах холла, по периметру зала, под украшающим стену декоративным бордюром и даже в капителях колонн. Помимо обычных видеокамер и датчиков движения, а иногда и в спарке с ними, стояли «сканеры шунтов» — ментоуловители, обеспечивающие связь с глобальной Сетью. Последние волновали Катрину больше всего, и хотя направлены они были отнюдь не на парковку, те несколько секунд, в течение которых она завязывала шнурки, застыв в самом центре суетящегося вокруг входа человеческого потока, заставили ее сильно поволноваться.

Камеры и датчики движения стояли часто, явно в определенной последовательности, чтобы полностью перекрывать охраняемый периметр. Очевидно, они образовывали вокруг здания два плотных кольца, сплошняком закрывающих подступы к 415-му пилону. Пройти сквозь эти кольца было невозможно, и всякое сообщение между отелем и внешним миром, осуществлялось через контрольно-пропускной пункт, включающий в себя несколько широких рамок для прохождения людей или провоза багажа, в которых находились ментоуловители и металлодетектор. Такое КПП размещалось во всех пяти сотнях «гостевых» пилонов перед каждым входом, а между ними пространство засеивали спаренные датчики тепла, сканеры шунтов, детекторы движения и металлоискатели. Все варианты проникновения через периметр, таким образом, полностью перекрывались.

«Все, — усмехнулась Кэти, — кроме самого КПП!»

Особенностью контрольно-пропускных пунктов в любом отеле являлись металлодетекторы и ментоуловители, вмонтированные в рамки-двери, пространство между которыми закрывалось короткими цепями и сидящими тут же на стульчиках охранниками отеля или гуляющими вокруг КПП «хедхантерами» или наемниками спецназа. Первый прибор пресекал попытки пронести с собой оружие, второй прибор осуществлял идентификацию личности гостя. Стандартная система безопасности, таким образом, не предусматривала наличия в самой рамке-двери датчиков движения и тепловизоров, поскольку для каждого охранника было совершенно очевидно, что тот, кто подошел к рамке, — теплый и может двигаться. Контроль входящих на КПП осуществлялся не столько этой примитивной контрольной рамкой, сколько вручную — каждого прошедшего через рамку тщательно обыскивали охранники, его осматривали, изучали, его снимала видеокамера, тут же отправлявшая изображение на компьютер, биосканер считывал данные ДНК, а некий непонятный ручной прибор регистрировал, вероятно, какие-то психические показатели, способные уловить воздействие тшеди.

Кэти, впрочем, все это не касалось.

Солнце поднималось все выше, и время тянулось, как тугой каучук. Вот, очень медленно суетливый портье подкатил тачку к контрольной рамке и проехал вместе со своей ношей в ее разверзнутый зев. Портье не обыскивали, ведь он только что, на глазах у охраны, прошел сюда из охраняемого периметра. Сумку и катящего ее служащего отеля прошили только лучи металлодетектора и уловителей нейрошунта.

Кэти смахнула пот. Проглотив тележку с портье (и с сумкой), металлодетектор за рамкой, а вместе с ним и уловители шунтов, скромно промолчали. По мнению техники, ни оружия, ни иных опасных предметов в сумке категорически не имелось. В каком-то смысле это соответствовало истине. После проверки портье повез свою ношу куда-то в глубину зала, а Кэти, вернее парковщик, в последний раз крепко затянув шнурки на чужих ботинках, выпрямилась во весь рост.

Дальнейшее произошло слишком быстро.

Как и было велено, услужливый портье выкатил тележку в коридор за пределы холла (там размещался грузовой лифт), ожидая, пока хозяин багажа, минует все проверки, пройдет через контрольную рамку, подойдет к ресепшину, возьмет ключи от номера и направится вслед за сумкой. «Хозяин багажа» тем временем стремительно удалялся в диаметрально противоположном направлении. Скорым шагом Кэти-парковщик вернулась обратно к брошенному на стоянке грузовому космомобилю, села и, не включая гравитационные стабилизаторы, сдвинула рычаг автоматической коробки на задний ход, а затем что есть сил, вжала газ до пола!

Движок бешено взревел. Прямо с места на предельном форсаже древний грузовик-развалюха протаранил три ряда припаркованных за ним транспортных средств и ревущим сигнализацией паровозиком вбил их прямо в центральный вход 415-го пилона отеля «Меридиан-Торватин».

Водитель, сидящий за рулем одного из сдвинутых космомобилей, умер сразу же, вылетев сквозь стекло и раскрасив фонтан мозгами. Два охранника возле скамеечки, администратор на ресепшине, а также почти двадцать человек зевак и клиентов погибли чуть позже — через секунду: машины размазали их по стенам. Контрольные рамки с их сканерами и обслугой буквально закатало в асфальт.

Машина, способная на космической скорости вырываться за пределы стратосферы, вонзилась в здание, как настоящий артиллерийский снаряд! Смерть и боль расплескались по стенам 415-го пилона, залили пол, забрызгали потолок. А через мгновение в воздухе повис крик и жужжание сервоприводов — то металлические решетки, среагировав на уничтожение датчиков и металлодетекторов, отгораживали холл от внешнего мира. Через закрытые паролем технические входы к холлу спешили служащие отеля, дежурные медики, а также все охранники, оказавшиеся рядом в момент катастрофы. На безопасность отеля это, тем не менее, не повлияло — решетки в коридорах уже опустились, и вход через холл по-прежнему оставался надежно закрыт.

Парковщик поднял дрожащую голову. Улыбнулся. Тележка с его багажом находилась как раз за опускающимися решетками. «Итак, я внутри», — подумал он, затем опустил мигающие глаза и, увидев торчащий из ребер руль космического пикапа, тихо скончался, не ощущая ничего, кроме полного удовлетворения.

* * *

Сквозь рев сирен и ужасные крики раненых замочек «молнии» тихо проскрипел по зубцам, и ткань сумки плавно расползлась в стороны. Веки поднялись, и яркий дневной свет, погасший перед очами мертвого парковщика всего долю секунды назад, остро резанул ей глаза. Не в силах вынести этого жгучего блеска, Кэти зажмурилась. Удивительно, но, несмотря на то что разум Катрины, обитавший в течение получаса в голове парковщика, вполне привык к солнечным лучам, ее собственные зрачки, привыкшие к тьме внутри сумки, пережили несколько секунд полной дезориентации. Наконец, прищурившись, она осмотрелась и выползла из своего необычного убежища. Пустая сумка упала на пол.

Катрина пошевелила плечами — все же в сумке было тесновато. С ее гибкостью секс-агнатки она наверняка поместилась бы и в тумбочке для бумаг, однако ощущения, которые пришлось испытать, лежа «скрученной» в три погибели, назвать приятными не поворачивался язык.

Вокруг суетились люди. Совсем недалеко — прямо по коридору, как раз там, где решетка отгораживала ее от холла, что-то горело, возможно — разбитые космомобили с парковки. Суетливый портье и еще почти десяток зевак, вцепившись в решетку, следили за действиями взбудораженного трагедией персонала. Но Катрине, конечно, было не до того.

Минуту назад, то есть до влетевших в отель космомобилей, главный вход 415-го пилона не отличался от остальных 499 «гостевых» входов слишком уж существенно. Все тот же парадный холл, рыбки в искусственном бассейне, каскад фонтанов, роскошный ресепшин (ныне уничтоженный), подтянутый, вежливый персонал. Однако Кэти, потратившая почти час на изучение архитектурно-проектной документации «Меридиан-Торватина», найденной ею в Сети, знала наверняка — кроме пожара и трупов 415-й пилон имел еще одно существенное отличие.

Этот пилон служил входом для «безопасников». Через запасной выход 415-го, например, инкассаторы вывозили раз в сутки сумки с выручкой. Оплата за номера производилась в основном безналичным расчетом, однако ассигнации в «Меридиан-Торватине» все же принимали. И даже при том, что составляли они от силы полпроцента от общего дохода гостиницы, инкассаторы вывозили деньги ежедневно десятками огромных баулов. Через 415-й пилон в отель входили очередные отряды охранников-сменщиков и выходили люди из отработавшей смены. Но самое главное, именно здесь располагался так называемый «Центр коммуникаций и безопасности», куда стекались, пройдя длинный путь по силиконовым кабелям, все нити связи, контроля и наблюдения за гигантским отелем.

В небольшой и совершенно не примечательной комнатке (вернее, в двух смежных комнатенках) размещались пульты управления и мониторы. Подобные комнаты с мониторами и вооруженным дежурным имелись в каждом из пятисот входных пилонов отеля, однако центральный диспетчер, призванный координировать общие действия, обитал именно здесь. Здесь же обычно находился и начальник охраны. Впрочем, должности потенциальных трупов Кэти мало волновали. Встряхнувшись, как кошка, она выпрыгнула из сумки одним движением и стремительно прошла по коридору вперед. В конце коридора имелась дверь — маленькая и совершенно незаметная. За ней скрывался Центр коммуникаций.

Счет шел на секунды. Взрыв прогремел только что, и только что, сорванные с мест сигналом аварийной тревоги, четыре охранника вылетели из Центра и устремились к месту трагедии.

Кэти сделала десять шагов — ветерок, поднятый мелькнувшими мимо накачанными мужскими телами, чуть колыхнул ее волосы — и оказалась перед самым дверным полотном из белого пластика.

Мужчины-охранники исчезли за поворотом. Толпа зевак уперлась лицами в решетку. Никто не смотрел на нее. Взгляды почти двух десятков человек, находившихся вместе с ней в коридоре, приковало иное зрелище. Горящие автомобили посреди фонтана и холла чадили черным.

Не спеша и не торопясь, Катрина вскрыла электронный замок уже привычным движением мысли. Чуть приоткрыла дверь и вошла внутрь Святая Святых — туда, где размещался мозг той системы, что должна была ее отловить.

Отель «Торватин-Флора».

Центральная башня, напротив 415-го пилона отеля «Меридиан-Торватин».

— Итак, она внутри! — резко воскликнул Йенг, оторвавшись от окуляра электронного монокля. — Вы видели? Суета на парковке неспроста… Нет, ну что за красотка! Эти идиоты пытаются зафиксировать ее ментоуловителями, металлодетекторами, сканером пси-волн, анализатором ДНК, а на лицо и температуру тела внимания не обращают. Она же там гуляет свободно, прямо под носом у Габриэля!

Комиссар прищурился, повернулся и посмотрел на своих спутников так, как будто искал в их позах, жестах или выражении лиц следы понимания или же разделенный с ним восторг прекрасной беглянкой. Но не нашел. Рожи были серьезными и тупыми.

Помимо Йенга в комнате находилось еще семь человек.

Три младших следователя, два опера, техник-радист с зондом, зависший с хмурым лицом над прослушкой, и снайпер с бронебойной базукой. Еще двадцать толпились в соседнем номере.

Бронебойная базука представляла собой совершенно не примечательную армейскую модель. Оптика, удлиненный ствол, нависший сверху стержень излучателя, короб с боезапасом.

При производстве выстрела луч бластера-прицела упирался в цель, создавая таким образом направляющий световой луч, затем базука выбрасывала компактный снаряд — сжатый сгусток раскаленного газа в оболочке из пластиковой фольги. Заряд этот не просто выстреливался — он точно двигался по направляющему световому лучу, скоординированный собственными магнитными стабилизаторами. Далее, как только снаряд достигал своей цели, оболочка лопалась, и энергия экстремально сжатого заряда превращала все окружающее в излучение и мелкий прах. Емкость стандартного заряда составляла долю миллиграмма, но сокрушить такая крошка могла огромное здание. Кроме того, размер заряда стрелок мог произвольно дозировать. Для того, чтобы разметать атакующую волну тяжелой техники, — чуть уменьшить, а для того, чтобы до основания сжечь город, — чуть увеличить. Полицейская базука являлась как бы аналогом космических орудий с больших кораблей: на крейсерах и линкорах устанавливались такие же энергетические пушки с направляющим лучом, разве что предназначенные для более емких, а значит, и разрушительных зарядов. Техника была компактной, необычайно скорострельной, дальнобойной и пробивной. Направляющий луч обеспечивал оружию стопроцентную точность попадания, ничтожная емкость энергетического снаряда — огромный запас выстрелов. Что же касается мощи, то такая базука могла разнести весь «Меридиан-Торватин» за несколько попаданий, а ее аналоги с космических кораблей разрушали чуть более крупными зарядами целые планеты. Сейчас эта техника упиралась взглядом в 415-й пилон.

— Так… Вот мы и дождались. Нужно немедленно сесть ей на хвост! — продолжил Йенг прерванную разочарованием мысль. — Ну, что спим? Якоб, Джуршид, живо отрывайте задницы от дивана и дуйте вниз, установить контакт с начальником местной охраны. Мне нужно их видеонаблюдение.

— Конечно, — кивнул один из названных, поднимаясь. — Но как это сделать, сикх? Учитывая, что Габриэль — их мажоритарный клиент, у руководителя охраны отеля есть резон послать нас куда подальше.

— Шутишь? — Йенг недобро усмехнулся. Судя по этой ухмылке, ему самому было далеко не до смеха. — Я смотрю, вы тут, в провинции, совсем коростой покрылись от лени. Болван! Сунь в морду охраннику свое удостоверение ССБ, и он танцевать у тебя будет по щелчку!

— Просто показать удостоверение, сикх?

— Да! Хватай его — и вперед. И сразу суй в морду. Пошел, пошел, чего ждем?

«Меридиан-Торватин».

Верхний этаж, пентхаус.

Комиссар Йенг, разумеется, был не прав, и система охраны отеля «Меридиан-Торватин» оказалась не на столько примитивна. Спустя всего пятнадцать минут после взрыва в 415-м пилоне сикх Артели и хапи Габриэль Бруно внимательно рассматривали размазанные фотографии Катрины Беты, бегущей по коридору в сторону комнаты коммуникаций. Фотографии передал начальник охраны — скинул на внутреннюю почту старшего консьержа с требованием вручить лично в руки арендатору номера. Консьерж принял файлы, распечатал и вручил.

— Вы просили предоставлять вам отчет, господа, сразу же, как только дама будет замечена, — чопорно произнес старший консьерж, отдавая Габриэлю конверт с фото. — Она замечена. Мы обнаружили девушку ровно пятнадцать минут назад. Как ни странно, по переданной вами старой голограмме, а вовсе не по сигналу «уловителей шунтов». В 415-м пилоне убито девять человек. Кроме того, искомая девица, по всей видимости, является профессиональным взломщиком электронных систем — в отсутствие охраны она проникла в комнату Центра коммуникаций и в течение всего лишь минуты взломала нашу информационную базу. Все действующие в отеле видеокамеры отключены.

Артели поднял глаза.

— Значит, сучка все-таки прорвалась. Неужели с боем?

— Нет, сикх, схватки не было. Подробности выясняются.

— Шутите? — вспылил Габриэль. — Что значит «выясняются»?.. Сикх, я жду!

— Ну… нам мало что известно, уважаемый хапи Бруно. В пилон 415-го входа на арендованном космомобиле въехал какой-то кретин. Машина взорвалась. В результате пострадало почти двадцать человек, девять из них скончались на месте, остальные госпитализированы — трое в очень тяжелом состоянии. Это, собственно, все. Далее Катрина уже была внутри, ее зафиксировала камера в коридоре, соединяющем холл 415-го пилона с комнатой охраны и видеонаблюдения — это и есть наш Центр коммуникаций. На изображение, естественно, никто не среагировал, все были в шоке от взрыва космомобиля. Четыре охранника выбежали из Центра Коммуникаций, чтобы присоединиться к тушащим пожар или же пресечь возможное проникновение. Но более на 415-й пилон никто не покушался. Они постояли, потом один вернулся внутрь. Таким образом, в течение шести, возможно, семи минут Центр коммуникаций оставался пуст. Камеры показывают, что девица вошла внутрь, наклонилась над пультами и… все. Сейчас все камеры отеля отключены, а двадцать тел вывезены в морг и в больницу.

Артели и Габриэль переглянулись.

— Значит, вы не знаете, как она оказалась внутри?

— Подробности выясняются, — строго кивнул консьерж.

— Понятно, — недовольно произнес демиург, — воспользовавшись своим чертовым даром, сучка влезла в нашу систему и отключила видеонаблюдение. Теперь она может шляться, где хочет, и мы ее не увидим.

— Не совсем так, хапи Бруно, — консьерж помотал головой, — вероятно, вашей гостье не хватило времени, и она отключила не все. Камеры в холлах и коридорах, в номерах, в местах отдыха и прочих помещениях отеля отключены. Однако в лифтах они по-прежнему функционируют. Так что как минимум мы можем контролировать ее перемещения по вертикали — с этажа на этаж. И, полагаю, ваш охранный периметр за исключением 415-го пилона, остался нетронутым. То, что девица проникла внутрь, не означает, что она сможет отсюда выйти.

Геб подумал, состроил мину. Потом быстро помахал рукой, как бы соглашаясь.

— Возможно, — произнес он. — Велите своим, пусть докладывают мне обо всем, что происходит в лифтах, незамедлительно. И не обижайтесь, сикх, но ваш начальник охраны просто провинциальный увалень, раз не может объяснить, как беглая агнатка пробралась внутрь… Куда делся Рукс, черт возьми? Звоните ему, звоните!

«Меридиан-Торватин».

Лифтовойхолл. Четыре минуты спустя.

Пролетев через охранный периметр, неизвестный космомобиль завис прямо над стриженым газоном одного из внутренних двориков гигантской гостиницы. Однако охранники на входе не возмущались, а прислуга отеля — тем более. Несмотря на совершенно дикий вид космомобиля, разрисованного постапокалиптическим граффити, готической символикой с мечами, черепами и прочей дребеденью, а также украшенного кривыми металлическими бивнями, сидели в нем явно свои.

Сначала из окон показались самодовольные рожи. Рожи осмотрелись, что-то прогундели на непонятном каркающем языке (возможно, то было наречие одной из недавно присоединенных к Торговому союзу планет). Вытащили баулы — два объемных металлических чемодана (догадаться, что хранится внутри, было несложно) — и, обмениваясь редкими репликами, с матерками и гоготом направились к ближайшему лифту. Всего рож было три.

Первый — высокий, бритоголовый, долговязый урод с бакенбардами. Второй — среднего роста, с татуированным лицом и стрижкой под бобрик. И, наконец, третий, совершенно обычный на первый взгляд молодой человек, с нормальной прической (не лысый и не коротко стриженный), но с немного бешеными, бегающими глазами.

В это же время одинокой пальмой возле лифта стояла совершенно потрясающая в своей хрупкой беспомощности ослепительная красавица. Совсем юная, если подумать. Кукольное личико и статуэточную фигурку дополняли пышные шоколадные локоны, ниспадающие на хрупкие плечи. Только блестящие бриллианты глаз смотрели твердо — словно в них сияла мертвая вода ледников. Увидев девушку, трое посетителей одновременно осклабились и многозначительно переглянулись. Ориентировка, которую им дали при заключении контракта, включала кодировку пси-матрицы искомого объекта, на которую были настроены ментоуловители, короткие объяснения о возможном вторжении в отель неизвестного тшеди, которого необходимо остановить, а также общее указание выполнять приказы работодателя, какими бы ужасными они ни оказались. Внешность Катрины «хедхантерам» никто не описывал, поскольку вторжение в отель в собственном теле и Рукс, и Габриэль сочли беспредельной наглостью, на которую не способна даже безумная секс-агнатка. Разумное зерно в этом было: ведь если «хедхантеры» (преимущественно мужчины) будут знать, что их объектом является девушка, это может составить неверное представление об опасности и повлиять на их эффективность. Охотники знали — внешность чудовища может быть любой. Но в отеле и его окрестностях они встретили тысячи человек, служащих и агнатов, и видеть противника в каждом «хедхантеры» не могли.

Стоя перед дверями лифтов, девица явно скучала. Электронные табло как минимум трех кабинок из имеющихся пяти показывали, что лифты стоят на первом этаже, смиренно ожидая своих пассажиров. Но девочка почему-то никуда не ехала. Возможно, кого-то ждала, а может, просто никуда не спешила.

— Какая баба! — нагло воскликнул долговязый, нажав на кнопку вызова. — Ты наверх? Давай с нами, прокатимся!

Створки кабинки послушно открылись.

— Езжайте… — Она отступила на шаг и показала на лифт раскрытой ладонью, приглашающим жестом.

— А зря, можем успеть! — Схватив себя за ремень, долговязый интенсивно подвигал тазом. Вперед-назад, вперед-назад. Это он так шутил.

Кэти молча оттопырила средний палец и ткнула им в воздух.

— Успевайте друг с другом, господа. Удачной поездки.

Троица зашла в лифт, и двери закрылись под громогласный мужской гогот. Плавно удаляясь, гогот заспешил вверх.

Девушка торопливо огляделась. Вокруг не было не души. Глаза ее вспыхнули, а внешний вид тут же преобразился. Из сексуальной, уверенной, но безопасной кошки, она обратилась в голодную львицу, вставшую на след дичи.

С размахом штыкового удара ослепительная секс-агнатка воткнула узкую ладонь в прорезь лифтовых створок и, расшевелив их тонкими пальчиками, схватила две массивные бронированные металлические панели обеими руками. Потянула. Раздвинула. Двери разверзлись, явив ее взору шахту высотой в четыреста этажей.

Схватившись за плавно скользящий вверх провод, Кэти скользнула внутрь.

Дверцы схлопнулись за спиной.

«Меридиан-Торватин».

Уничтоженный ресепшин 415-го пилона.

Двадцать минут после взрыва.

Служебное удостоверение влетело прямо в морду начальнику службы безопасности «Меридиан-Торватина», застыв едва не в сантиметре от его вытянутого от подобной бесцеремонности худого лица. Удостоверение было раскрыто, и начальник охраны, тот самый, которого Габриэль уважительно величал провинциальным увальнем, чуть отодвинув голову, без труда прочитал его содержимое.

На ламинированной странице типографской краской сияли буквы:

Тур Сандомир.

Старший следователь департамента ССБ по кластеру Седан.

Особая следственная группа.

Подпись руководителя группы: Сальвадоре Йенг.

Печать.

Начальник охраны судорожно кивнул. После ужасной аварии в 415-м пилоне и выволочки, которую ему устроил старший консьерж, он и так был на взводе. «Провинциальный увалень» ожидал почти всего, чего угодно, но только не явления в его отель ССБ в столь поразительно короткий срок. «Тут что-то не так», — подумал он, покрутил ус и прищурился.

В жизни отставного военного по имени Сарасвати (а именно так звали начальника службы безопасности отеля «Меридиан-Торватин») ССБшники, которые обычно не касались рядовых преступлений, встречались лишь дважды. Первый раз — при назначении на пост начальника охраны отеля. Второй раз — сейчас.

Про тот, первый раз, начальник службы безопасности Сарасвати предпочитал не вспоминать. В ССБ с ним даже не разговаривали. Сразу посадили на ментосканирование, заявив, что руководители его ранга должны подвергаться самой тщательной проверке. И потом долго ржали, прокручивая вытащенные из памяти записи. Те, например, где он мастурбировал, будучи тринадцатилетним подростком, или те, где он, являясь уже студентом, повинуясь какому-то подсознательному необъяснимому рефлексу, вытащил женскую сумку из чьей-то незакрытой машины. Конечно, то была шалость, глупая ошибка молодости, которые иногда случаются почти у всякого, не помешанного на пуританстве молодого человека, однако… Однако ментосканируют ведь не всех!

Второй раз переживать нечто подобное старший охранник не собирался. ССБ — это ведь ССБ. Что тут скажешь? Служба безопасности — это сила. Стена, которую не прошибешь лбом простого гражданского когната, пусть даже бывшего космического бойца и кавалера орденов.

Тем не менее Сарасвати кивнул без тени подобострастия.

В конце концов, перед ним стоял всего лишь младший нукер, и пусть сама Служба безопасности Корпорации почти всесильна (ССБ пасовало разве что перед демиургами-акционерами), должность начальника охраны все же повыше какой-то младшей ищейки!

— Чем могу? — поинтересовался начальник сухо.

— Несколько вопросов, сикх, — скромно пояснил визитер.

Старший охранник понимающе кивнул снова. Этого хлеба — ответов на типичные вопросы легавых — у него имелось хоть отбавляй.

Пройдя через весь зал мимо развороченного фонтана и свалки искореженного металла, в который превратились четыре новеньких и один старый автомобиль, мужчины не спеша удалились от ресепшина и вошли в маленькую серую дверь, размещенную как раз между входом в кафетерий и помпезно отделанным грузовым лифтом.

Там лежало два трупа, накрытых белым. Сарасвати сделал короткий жест, и медики, хлопотавшие над телами, немедленно удалились. В комнате остались лишь он, ССБшник и дежурный видеонаблюдатель, призванный консьержем из ближайшего пилона для неотрывного наблюдения за лифтами.

Комната Коммуникаций казалась обширной. Здесь имелись два ряда кресел, большие диваны вдоль стен, закуток со столом и табуретками (для перекусов), бытовка и, конечно, мониторы, мониторы, мониторы. Они находились в культовом месте службы безопасности «Меридиан-Торватина». То была казарма и священный храм одновременно. Святая святых. Именно отсюда охрана следила за всем, что происходит на бесчисленных уровнях, корпусах и этажах. По крайней мере — могла…

— Я слушаю, — пробубнил начальник, плюхаясь в одно из кресел. — Вероятно, вас интересует один из наших посетителей, так? Случай с автокатастрофой в 415-м пилоне вряд ли уже успел дойти до самого ССБ.

— Как сказать, — пожал плечами легавый, — слухи в Искусственном Мироздании перемещаются со страшной скоростью… Но в целом вы правы. Меня интересует один ваш клиент. Возможно, вы даже знаете, какой?

— Да уж, догадаться нетрудно, — Сарасвати пожал плечами в ответ. И действительно, «видный клиент» на сегодняшний момент у него был один. Вернее — очень видный клиент.

— Нам известно, что большая часть номеров отеля арендована единственным отдыхающим на весь пляжный сезон, — подтвердил его мысли следователь. — Его зовут хапи Габриэль Эни Бруно, известный демиург и акционер Корпорации Нуля. Не ошибаюсь?

Начальник многозначительно развел руками. Гэбэшник кивнул. Действительно, ошибиться тут было невозможно. Восемь тысяч головорезов и космический флот на орбите не спрячешь в запасном номере.

— Меня интересует возможность доступа на этажи пентхауса, — продолжил следователь, — в котором расположился ваш именитый клиент.

— Не понял, — искренне удивился начальник охраны. — Вы хотите туда попасть? Так берите свое удостоверение и топайте. Им сняты ВСЕ люксовые номера отеля. И ВСЕ этажи выше сорокового во ВСЕХ корпусах. Лифты и транспортные дрожки к вашим услугам. Вы же представитель спецслужбы — вот и идите туда сами! Только пропустят ли вас внутрь телохранители клиента?

— А вы разве не можете мне в этом помочь?

— Ни в коем случае… — Тут начальник охраны оказался тверд, несмотря на все кошмарные юношеские комплексы. — Этажи арендованы господином Бруно с условием, что обеспечивать безопасность на них он станет собственными силами. Говоря честно, почти все прибывшие с ним лица сопровождения — это профессиональные «хедхантеры», агнаты-гладиаторы, наемники-спецназовцы из агентств… Настоящая армия! Ручным оружием увешаны до зубов. Разве что турельные бластеры и станковые лучеметы еще не расставили по периметру отеля…

— Оружие проверяли?

— Разумеется. Все стволы лицензированы, владельцы имеют разрешения на ношение, а также удостоверения «хедхантеров» и наемников. В общем, все, что требуется, закон соблюден. Так что… мои ребята не имеют туда доступа. Только прислуга.

— Обслуживание номеров?

— Именно. Но и тут есть ограничения. Горничные ходят в обычные номера, занятые охраной мистера Габриэля и его слугами, помощниками, спутниками. В закрытые апартаменты, занятые лично демиургом Габриэлем, это, примерно восемнадцать комнат на самом верхнем этаже в первом корпусе, доступ закрыт даже им. Хапи Бруно обходится собственными силами. Вероятно, он привез с собой каких-то рабынь-агнаток, а также бытовых роботов. Примерно раз в сутки я захожу туда для проверки примерно на десять-пятнадцать минут. Заметьте — захожу только я, других охранников в личные апартаменты не пускают. Проверка происходит утром, пока хапи Габриэль спит. А в течение дня, если что-то нужно, он вызывает к себе старшего консьержа, его зовут Валли. Собственно, это все.

Гаденько улыбаясь, гэбэшник медленно помотал головой.

— Не все, — заявил он, — не все. Вы-таки неправильно меня поняли, господин…

— Сарасвати.

— Так вот, господин Сарасвати, мы не пытаемся причинить вред вашему клиенту, мы пытаемся его защитить. На демиурга Геба, согласно оперативной информации, готовится покушение. Именно поэтому им произведено столько шума, потрачено столько денег на аренду номеров и нанято столько охраны. ССБ будет достаточно, если вы предоставите мне доступ к мониторам наблюдения. Я хочу знать, что происходит в номере, входить туда мне не обязательно.

— Всего лишь видеонаблюдение? — начальник охраны задал вопрос как можно более нейтральным голосом, чтобы подготовить госслужащего к последующему отказу и не побуждать его к жестким мерам. — К моему огромному сожалению, я вынужден вас огорчить, сэр. Системы наблюдения за этажом пентхауса сейчас отключены.

— Так подключите!

— Невозможно, сикх. Это системное отключение.

— Что за бред. Вы просто условились с Гебом, что камеры не будут работать, пока он там, не так ли?

— Вовсе нет, сикх. О, я вижу, вы мне не верите. Возможно, объяснит наш старший консьерж…

— Вы играете с огнем, молодой человек.

— Нет, сикх, я просто говорю правду. Система видеонаблюдения отключилась через пять минут после инцидента в 415-м пилоне. Возможно, это как-то связано. Наши связисты пытаются разобраться, но пока безрезультатно. Я же говорю, сикх, отключение системное, речь идет не просто о поломке камеры или оборванном кабеле.

Гэбэшник раздраженно потер затылок.

— Забавно… — произнес он. — И много у вас камер?

— В лифтах?

— В лифтах.

— Да, прилично.

— Покажите мне все, что действуют.

— Лифтовых шахт почти две тысячи, сикх, по четыре на каждом входе, не считая грузовых. В каждом лифте — две камеры. Получается почти четыре тысячи штук. Вам действительно показать их все?

— А как вы сами справляетесь с таким количеством? В комнате сидит всего один видеонаблюдатель!

— Обычно справляемся. Есть стандартные программы, они ориентированы на поиск определенных лиц, одежды, на реагирование в случае определенных ситуаций, например драк, стрельбы, повышения давления, температуры… Поверьте, даже если бы тут сидела сотня-другая наблюдателей, они все равно не смогли бы следить за всем отелем одновременно. Камеры фиксируют все, что происходит, с высоким разрешением, сохраняют на базе. Если случается что-то противозаконное, всегда можно установить, что именно, как и во сколько. Задача нашей системы — это фиксация, сикх, а вовсе не предотвращение правонарушений.

— Ну ясно. Тогда ознакомьте меня с системой управления камерами. Я хотел бы кое-что отследить.

— О, разумеется, без проблем, сикх. С чего мы начинаем?

Тело 9 МАХИНАЦИИ С ЛИБИДО

Шахта лифта, уровень четырехсотого этажа.

Три трупа, разорванные на части голыми руками ослепительно сексуальной и столь же ослепительно смертоносной девушки летели вниз, красиво кувыркаясь и размахивая мертвыми руками-ногами. Иногда они стукались о стенки лифтовой шахты, иногда — друг о друга, однако звукоизоляция не позволяла посторонним шумам тревожить покой гуляющих или ожидающих в лифтовых залах гостей пятизвездочного отеля. «Меридиан-Торватин» не зря считался почти эталоном гостиницы, и потому, кто бы ни летел в его шахтах, кувыркаясь в воздухе дохлой тушкой, живых клиентов отеля это не должно было касаться.

Досматривать до конца падение бритоголовых любителей кататься вчетвером Катрина не стала. Во-первых — такие вещи её с некоторых пор совершенно не интересовали, а во-вторых, учитывая, что под дном кабины скрывалось ровно четыреста этажей, зрелище угрожало затянуться надолго.

Как всегда, агнатка сделала всеочень быстро. Заходить в лифт из освещенного коридора ей было совсем не с руки, ведь в лифте ее ждали видеокамеры. И уж тем более не с руки ей было ехать в кабинке, будучи в течение минуты или двух (пока лифт едет с этажа на этаж) в полной власти заметивших ее видеонаблюдателей. Конечно, она могла отключить камеры лифта, однако такое отключение стало бы сигналом для внимательных стражей само по себе, и за время поездки ловцы могли что-нибудь предпринять.

Поэтому, повиснув прямо под дном кабины, Катрина добралась до нужного этажа, болтаясь на стальном тросе. Когда кабина остановилась, девица схватила левой рукой одну из балок лифтовой шахты, уперлась ладонью правой в застывший над головой лифт и отжала пятитонную кабину на тридцать сантиметров вверх. Затем движением гимнастки проскользнула наружу, сквозь образовавшуюся щель.

Три урода, только что выбравшиеся из лифта, смотрели на нее с отвисшими челюстями. Взорвавшись движениями, Кэти прыгнула к ним и успокоила своих недавних поклонников насмерть. Без изысков, очень просто — ударами тела о стены и пощечинами раскрытой ладони. Вероятно, каждый из них являлся профессионалом, бывалым волком и мастером тактических схваток. Однако Кэти не требовались ни техника, ни тактика, ни опыт. Когда в руках — сила танка, а тонкие кости крепче любой брони, такие вещи становятся лишними — как меткость снайпера при ковровой бомбардировке стотонными кассетными бомбами…

Затем Кэти вновь приподняла лифт вверх, как и в прошлый раз, — силой. Вонзив тонкую кисть между кабиной и полом, она засунула пальцы в щель, чуть дернула и потянула. Упругие стальные пружины спасовали перед мускулами упругой искусственной девушки — царапая металл о металл, лифт приподнялся, и три трупа свалились в шахту…

Два тощих подростка, которые курили в этот момент в холле четырехсотого этажа, наблюдали за процедурой не двигаясь, с выпученными глазами.

Прямо перед ними, ничуть не смущаясь только что совершенного тройного убийства, агнатка стерла с рук кровь, многозначительно подмигнула и спокойно продефилировала мимо несовершеннолетних курильщиков внутрь зала. Убивать их не стала. В конце концов, перед ней были не охранники отеля, а всего лишь праздно скучающие молодые когнаты. Немедленно сообщать об удивительной девушке они не станут, а значит, скорой опасности в них нет. Более же поздние варианты негативного развития событий Кэти мало волновали. По крайней мере, сейчас.

Не медля, она вошла в зал. Четырехсотый, самый посещаемый этаж «Меридиан-Торватин», Катрина и ее разорванные в клочья спутники выбрали не случайно. Как и в случае с «Циркус-Циркусом», здесь работали предприятия развлечений. Игровые автоматы, бильярд, рестораны, кафе, несколько кинозалов и наркотических салонов, театральная драматическая площадка и даже полноценное казино. Нет, это было вовсе не казино Габриэля (только поэтому помещению не грозил тотальный разгром), а просто заурядное развлекательное заведение при отеле. «Заурядное» — в масштабах пенсионной планеты, конечно. Зал центра досуга занимал почти четыре тысячи метров и мог принять одновременно свыше восьми сотен гостей.

Стуча каблучками, Кэти прошла мимо столиков и диванов.

Как и в любом подобном заведении, тут присутствовала масса наемных актеров. Профессиональные игроки, «разводящие секс-агнатки», подставные картежники, авантюристы любых мастей. Все они тут имелись. Но Кэти опасалась совершенно иной, вполне конкретной категории местных завсегдатаев. А именно — проституток. Именно они в эти краткие минуты до начала исполнения ее плана являлись основными конкурентками спящего в ней господа Гора.

Будучи в прошлом клонированной наложницей, Катрина определяла шлюх довольно легко — так же, как легат Катилина определял убийц и наемников. Кроме сногсшибательной внешности, прекрасных форм и идеальных лиц в искусственных проститутках имелось еще одно качество, по которому их можно вычислить почти совершенно безошибочно. То была искусственность поведения. Почти никогда программные клоны-девочки не вели себя так, как ведут свободные женщины. Униженная подавленность и сдержанные комплексы, даже спрятанные за вуалью ослепительной внешности и модной одежды, всегда просматривались в их прекрасных глазах. Кэти остановилась у бара и с четкой решимостью выбрала свою жертву. Неспешным шагом направилась прямо к ней. Жертвой оказалась черноволосая девица в трико. Конечно же — секс-агнатка. Этот вывод подтверждала еще одна незначительная деталь. На груди «служебной девушки» при казино висел бэйдж с надписью «Лина», однако на официантку брюнетка явно не походила.

— Здорово, Лина, работаешь? — поздоровалась Кэти с ходу, подойдя к стойке и садясь на соседний стул.

— Мы знакомы? — недружелюбно отозвалась «жертва».

— Нет, я тшеди-экстрасенс и считываю все прямо с твоего мозга, — улыбнулась беглянка. — Шутка! Имя «Лина» написано у тебя на бэйдже. И… позволь я тоже представлюсь.

Кэти открыла сумочку, достала оттуда белый квадратик визитной карточки и, толкнув ее пальцем, послала по гладкой поверхности стойки в сторону черноволосой. Тонкий пластик проскользил по лакированному дереву, как по льду.

Визитка оказалась односторонней, бело-черной, отпечатанной в два цвета. С одной стороны (черной) имелась надпись на «корпоративном» белыми буквами, на другой — матовая поверхность для написания дополнительной информации, записей, пометок и телефонов. Там было написано:

Шакрам Головижен.

Отделение Торватин.

Тутмос

Гаврас Химон

Секретарь межкластерного рекламно-информационного центра.

Специальный корреспондент.

— А Тутмос разве не мужское имя? — поинтересовалась черноволосая, тупо и с видимой неприязнью рассматривая лежащую перед ней визитку.

— Нет, не мужское, — рассмеялась Кэти, отгоняя воспоминания о своих первых днях, проведенных в школе Артели. Тогда ее соседки по прайду постоянно спрашивали, не является ли мужским имя Флавия Аэция Каталины. Конечно, является, но разве это имеет значение в мире, где существуют рабы и хозяева вольны давать им любые клички?

— Странно, — прокомментировала секс-агнатка. — И что тебе нужно?

— У тебя совсем плохо с этикой обслуживания клиентов, — проигнорировала вопрос Кэти.

— Так вы клиент?! — удивилась живая кукла.

— Возможно, — Катрина искренне пожала плечами, — мне нужна на вечер одна чистая девушка, может быть, две. Заказ — на три часа минимум, оплата наличными… Парами работаете?

— В каком смысле?..

— В прямом!

Наконец-то поняв, о чем речь, Лина состроила недоуменную гримаску и быстро затараторила, повторяя заученные от многократного повторения фразы:

— Да, парами работаем, сто душ за час. Если нужно, можем обслужить большими группами, анально, орально, как угодно, но… Тут есть загвоздка, сикха, мы не обслуживаем женщин, вы понимаете? И вообще, никакого насилия, садизма или однополого секса — не по нашей части. От казино в развлекательном центре, кафе и барах дежурят «традиционные» группы. А для таких… для таких клиентов, как вы, госпожа, есть специализированный салон на 350-м этаже. Только девочки и для девочек. Дать номер телефона?

Кэти протянула изящную руку и ногтем постучала по карточке.

— Вероятно, я ввела тебя в заблуждение, — произнесла она с очень печальными интонациями. — Умеешь читать? Тут написано: «секретарь». Непонятно?

— А, так вам девочки не для себя? — обрадовалась брюнетка.

— Схватываешь на лету, — съязвила Катрина, и тут же посерьезнела, — однако сто душ за час дороговато. За пару получается двести? Наверное, я возьму тебя одну. Пока — одну. По рукам?

Девица кивнула, прикрыла глаза и, чуть сосредоточившись, связалась через личный интерфейс с сутенером. Молодой человек мгновенно возник на загоревшимся в воздухе виртуальном экране, коротко переговорил с Кэти, взял предоплату (с карточки), записал телефон и отвалил обратно в виртуал. Телефон был ложный, а номер комнаты, в котором придется «работать» брюнетке в течение следующих трех часов, — тем более. Пастух секс-агнаток записал информацию от Кэти совершенно равнодушно, казалось, его абсолютно не интересовало, куда, с кем, и зачем направилось его «прокатное имущество», из чего беглянка заключила, что на шунты постельных девочек наверняка установлены датчики слежения, действующие (как минимум) на территории отеля. Такие мелочи немного взволновали Кэти, но вот мистера Гора — абсолютно нет.

Тем не менее сутенер мог определить обман в любую секунду, так что тянуть время не стоило. Две фигуристые девицы, одна — заказчица, другая — арендованная проститутка, цокая каблучками, направились к выходу с этажа развлечений.

* * *

Спустя пару минут красавицы оказались в холле. Семья из четырех человек, оттеснив обеих девушек от дверей, шумно проследовала мимо них в лифт. Двери тихо закрылись, и дамы остались перед лифтами одни. Глядя на цифры табло с указанием сменяющих друг друга этажей, Кэти тихонько ругалась. Про себя, чтобы черноволосая спутница ее не слышала: Катрину сильно волновало время.

Датчики и камеры отеля оставались отключены уже почти полчаса. Действующие работали только в лифтах. Вопреки мнению старшего охранника, беседующего сейчас с человеком, показавшим удостоверение ССБ, работающие видеокамеры лифтовых кабин отнюдь не являлись результатом торопливости или ошибки Катрины. Беглая агнатка знала, зачем они работают. И, тем не менее, хотя внутри отеля засечь ее не могли, глупая задержка с лифтом заставила и без того натянутые в струну нервы звенеть от напряжения.

Наконец створки второго лифта открылись. Всего на каждом этаже имелись пять пассажирских шахт и две грузовые. Долго ждать клиентам обычно не приходилось. Но и секунды, как известно, при определенных условиях могут растягиваться в вечность.

«Наконец-то!» — вздохнула она с облегчением.

Катрина пропустила вперед брюнетку, затем шагнула внутрь сама с решимостью обреченного на расстрел. Шагнула в лифт с включенной видеокамерой!

Успокоила чуть дрожащие руки. Створки закрылись, и лифт помчался вверх.

Стараясь не волноваться и сдержать бешеное галопирование сердца, агнатка вызвала на виртуальный интерфейс изображение секундомера. Зачем-то посмотрела на часы на руке, сверила время. Разумеется, и стрелки механических кварцевых, и соединенных с Сетью электронных часов двигались секунда в секунду — техника Корпорации, совершенствовавшаяся инженерами в течение тысячелетий, не давала сбоев. Стараясь сбросить охватившее ее напряжение, Катрина прикрыла глаза…

Тем временем дальнейшие события, совершенно независимо от нее, помчались со скоростью пули. Камеры слизнули с Кэти изображение, и сигнал с чертами лица и иными характеристиками, однозначно характеризующими личность вошедшей, рванули по бесшумным трассам кабельканалов.

Катрина знала:

Через десятую долю секунды сигнал достигнет Центра Коммуникаций.

Через 0,5 секунды сработает зуммер, призывая внимание дежурного наблюдателя.

Через минуту, проверив данные сигнала и посмотрев на Кэти через око видеокамеры, дежурный дозвонится до старшего охраны.

Через пять минут, поднятые звонком начальника и собранные старшинами подразделений, охранники этажей кинутся к лифтам.

Через семь-восемь минут кто-то, самый расторопный, уже будет у створок.

Итак, в ее распоряжении было семь минут.

Понеслась!

Центр коммуникаций.

Первый этаж.

Начальник охраны отеля «Меридиан-Торватин» со смешным именем Сарасвати вяло вещал какую-то дребедень про системы безопасности и программу обучения своего персонала, разработанную лично им полгода назад. Его визитер с удостоверением Собственной Службы безопасности слушал вполуха, более интересующийся иным увлекательным занятием. С напряженной миной и нахмуренными бровями он впивался горящим взглядом в данные, мелькающие на экране. Руки его порхали над клавиатурой, как руки опытного пианиста, — быстро, слаженно, смело. Одно за другим перед глазами сменялись изображения.

— Лифты независимы, — твердил тем временем старший охранник, — это тоже часть общего замысла. Ни одна из наших систем не связана с другой жестко, каждая из систем имеет независимый источник питания. Просто дернув один рубильник, нас не отключить.

— Ясно, — ехидно кивнул «эсэсбэшник» и улыбнулся, — видимо, поэтому беглая секс-агнатка отключила вашу систему видеоконтроля за пару секунд без всякого рубильника.

— Не всю, сикх, не передергивайте, — возмутился старший охранник, — в лифтах видеокамеры действуют. Система компьютерных паролей не связана с генераторами питания, и это значит…

— Я не спорю, успокойтесь, — палец стукнул по клавише. — Кстати, о лифтах. Вот перед вами записи последнего часа. Человека, вернее, девушки, — да-да, той самой, которая прикончила ваших служащих и которую мы подозреваем в готовящемся покушении на мистера Габриэля, — нет ни на одном из мониторов лифтовых кабин. Логично предположить, что она до сих пор находится на первом этаже, не так ли?.. Пожарные лестницы в здании имеются?

— Конечно. Четыре лестницы по углам каждого входного пилона. Но они закрыты решетками. Решетки закрываются на замки, замки автоматически открываются в случае, если срабатывает аварийная тревога, например, сигнал о пожаре. Там не пройти.

— Ерунда, решетки — не преграда для вашей девицы. Бластера у нее нет, но, вероятно, она сломает их голыми руками.

— Шутите? — Сарасвати приподнял бровь.

— Конечно, шучу… — «Эсэсбэшник» пожал плечами. Желания объяснять тупому вояке, кто такая Катрина Бета, у него не возникало. — Однако, сикх, распорядитесь, если не сложно, проверить все входы на пожарные лестницы, и если решетки целы, поставить там охрану. Всем своим охранникам велите также собраться в холле. Если решетки на лестницах не разломаны, мы станем прочесывать первый этаж. Впрочем… — он задумался, — мы в любом случае станем его прочесывать.

Начальник охраны уже собрался открыть рот, чтобы вежливо возмутится (по какому праву какой-то младший следователишка вздумал распоряжаться у него в отеле?), как внезапно внимание собеседников привлек резкий писк зуммера.

Начальник охраны, дежурный видеонаблюдатель и гость, подняв головы, уперлись взглядами в мигающую лампу. Затем компьютерная система, как положено в таких случаях, перевела на экран «тревожную» картинку — в просторном лифте рядом с черноволосой девушкой, совершенно неизвестной «эсэсбэшнику», но смутно знакомой начальнику отеля как одна из секс-агнаток четырехсотого этажа, стояла Катрина Бета 19–725, собственной полубожественной или полупроститутской персоной.

— Тревога, — ровным голосом сообщил дежурный видеонаблюдатель. — Система сообщает, что в одном из лифтов обнаружен объект, зафиксированный в коридоре перед Центром Коммуникаций за минуту до сбоя работы общего видеонаблюдения. Будут распоряжения, сикх?

— Это ОНА? — удивленно поинтересовался начальник охраны.

— Совпадение визуализированной информации на сто процентов — равнодушно ответил дежурный, — черты лица, одежда, косметика и мимические реакции соответствуют. Без сомнений, это она и есть. Распоряжения, сикх?

— Подождите… — бесцеремонно вмешался «эсэсбэшник». — Дайте-ка и мне посмотреть.

Он совершенно по-хамски отодвинул Сарасвати и несколько секунд напряженно вглядывался в привалившуюся к стенке кабины Катрину Бету. От такой наглости Сарасвати перекосило. Подобное поведение было почти оскорблением, и начальник еле сдержался, чтобы не вспылить. ССБ там или не ССБ, но надо же держать себя в руках!

— Какие террористы пошли, однако… — заметил тем временем младший следователь спецслужбы. — Право, настоящая красавица. А что за чернявая девица стоит с ней рядом?

— Не имею понятия, — выпятив губу пробурчал охранник, — но, по-моему, это наша служивая шлюха с этажа развлечений. Местная недорогая и совершенно никчемная подстилка. Вас что, интересуют такие?

— Нет, разумеется… Скажите, Сарасвати, то, что мы видим, происходит прямо сейчас?

— А вы думаете, это запись недельной давности? — все-таки обиделся старший охранник. — Отойдите, наконец, не мешайте работать!

— Постойте…

— Некогда! Дежурный, общая тревога, поднимайте подразделения. Куда она едет?

— Следует с четырехсотого этажа на этаж пентхаусов, сикх. Прибудет примерно через три минуты.

— Дьявол. Всем постам на четырехсотом — бегом к лифту!

— Принято, исполняем!

Пальцы замелькали по клавиатуре, отправляя короткие сообщения на личные шунты каждого из тех, кто стоял сегодня на соответствующем этаже. Сообщения прибыли, внутренние интерфейсы громко и отчетливо зачитали бойцам службы безопасности неслышные окружающим людям команды, и те, снимая эстиметы с предохранителей, со всех ног припустили к лифтовым холлам…

Следователь тем временем хмурился. Лицо его, до недавнего времени хранившее снисходительно-скучающее выражение, выглядело сейчас неожиданно напряженным.

Катрина нашлась! Для него это значило только одно — время действия наступило.

— Вы не поняли меня, Сарасвати, — произнес он холодно, командным, не терпящим возражений тоном, совершенно не похожим на тот, который он использовал чуть раньше. — Лифты нужно отключить, это самый приемлемый в данном случае ход. Отключить прямо сейчас! Если она застрянет, то потеряет мобильность. Затем мы соберем всех ваших людей в кулак и попробуем взять беглянку между этажами в стальной кабинке. Давайте так: блокируйте сейчас все лифты, собирайте бойцов, а я тем временем…

— Идете к черту, — продолжил в сдержанном бешенстве Сарасвати. — Ваши слова оскорбительны для моей службы. Вы что, сомневаетесь в нашей способности задержать единственную беглую шлюху?!

— Катрина прибудет на этаж через минуту. А если ваши люди не успеют добежать к дверям лифта до того, как она выйдет?

— Значит, мы блокируем коридоры. Я поймаю ее, не беспокойтесь.

— Вы так уверены в своих людях?

— А в чем еще мне быть уверенным?! — вспылил Сарасвати окончательно. — Во всесилии ССБ?!

Несмотря на закипающую злость, «эсэсбэшник» выдержал паузу и улыбнулся краешком рта. Чувство юмора всегда забавляло его в потенциальных жертвах.

— Ну возможно… — произнес он примирительно. — К сожалению, сикх, есть одна вещь, которая вам не известна. Пока не известна. Мы можем переговорить с вами наедине?

— Хм, в такой момент?

— Много времени это не займет, поверьте. Речь идет о секретной информации.

— Дежурный, оставьте нас!

— Сикх?

— Давай, бегом! Сходи на ресепшин, пусть поставят стрелка в лифтовом холле на первом этаже.

Недоуменно пожав плечами, дежурный видеонаблюдатель вышел и прикрыл дверь. Автоматический замок щелкнул. Два человека, оставшихся в комнате, проследили по камерам, как он удаляется от двери Центра коммуникаций быстрым, упругим шагом. Сарасвати стоял с глубоким чувством внутреннего превосходства и даже удовлетворения, молча ожидая откровений или объяснений от своего визави.

А хани Саймон Рукс (это был он) потеребил в кармане поддельное удостоверение и достал из кобуры пистолет.

Уничтоженный ресепшин 415-го пилона.

В те же мгновения.

— Нет-нет, сикх, сюда нельзя! Прошу вас, попробуйте пройти через соседний пилон, там работает пропускной пункт, — проговорил рядовой охранник отеля (малиновый пиджак идентифицировал его с известной точностью) и тут же отпрыгнул от словесной пощечины.

— Какого черта! — взревел нукер Йенг. — Вы что, не узнали форму комиссара ССБ?!

— Я, господин…

— Вот мое удостоверение, — рявкнул коротышка. — Где начальник охраны?!

— Он в комнате Центра коммуникаций, — сделав над собой усилие, охранник преодолел страх. Затем склонился над низкорослым Йенгом и доверительно прошептал, пытаясь, по всей видимости, загладить свою оплошность. — Ваши здесь, господин. Работают!

— Наши? — не понял следователь.

— Так точно, — охранник многозначительно кивнул, одновременно моргнув глазами.

Йенг застыл как каменная статуя.

— Э-э… и сколько «наших» в здании?

— Один человек, господин, но разве вы…

— Давно пришли?

— Примерно тридцать минут назад. Один человек. Представился младшим следователем ССБ, показал документы… Что-то не так, сикх?

— Нет, сынок, все хорошо, — Йенг аккуратно смахнул ладонью пот. — И где они сейчас?

— В комнате Центра коммуникаций… вместе с шефом.

Рука следователя потянулась к оружию. Эстиметов Йенг не любил, а потому из кобуры бывалой ищейки показал рыло древний лучевой пистолет.

— Джуршид, остаетесь на входе, — процедил он сквозь зубы, — Рамсес и Якоб, за мной… А вы, милый друг, покажите нам, где Центр коммуникаций. Живее!

С активированными бластерами Йенг и три его спутника бросились через холл.

* * *

Высокий, красивый и внушительно-бородатый Сарасвати с поднятыми вверх руками выглядел забавно.

— Что это значит? — взвизгнул он, обращаясь к лже-офицеру службы безопасности. — Немедленно уберите пистолет! Хотите отключить лифты, давайте отключим. К чему этот эксцесс? Мы…

— Отрубай!! — Рукс поднял бластер, и ствол огнедышащего пистолета уперся Сарасвати прямо в скользкий, намокший лоб. Как и Йенг, Рукс не любил эстиметов — они оттягивали ему кисть.

Сарасвати торопливо кивнул, набрал код на клавиатуре, и лифты застыли. Так, по крайней мере, сообщал датчик на экране контрольного монитора.

«Генераторы лифтов отключены», — светилась надпись.

«Как раз вовремя!» — подумал Рукс. Уже через несколько секунд Кэти должна была домчаться до нужного этажа. Сейчас свет в кабине погаснет, и с мягким урчанием умирающих обесточенных электромоторов стальная ловушка захлопнется. Рукс поднял голову, чтобы взглянуть на экран, передающий изображение с видеокамеры из лифта и… открыл от удивления рот.

Лампы по-прежнему горели в кабине лифта, а жертва ловушки совершенно спокойно прохаживалась от стеночки к стенке.

— Какого черта! — заорал Рукс на своего пленника. — В кабине по-прежнему горит свет — лифты не отключились. Вы что, играть со мной вздумали?!

— Я не знаю… я не понимаю… — совершенно натурально промямлил охранник, отступая к стене и прикрываясь руками. — Ей-богу, все линии в шахтах обесточены… Я понятия не имею… Да проверьте сами! Зачем мне…

Рукс прищурился. Мысли неслись в его черепе скоростным монорельсовым локомотивом, стуча по нервам стальными колесами. Отвернувшись от Сарасвати, он еще раз поднял голову к голографическому экрану.

Помимо изображения длинноногой агнатки, монитор показывал время. «11:56», — мигали часы в правом верхнем углу. Послав сигнал в шунт, Рукс вызвал собственный интерфейс. Мигнув яркими линиями, тот застыл перед немигающими глазами создателя тшеди. В «виртуале» часы чуть спешили. «12:00», — твердили они.

Двенадцать ровно!

Синхронизированные с Глобальной сетью, часы в интерфейсе не могли спешить или отставать. Следовательно, видеокамера гостиничного лифта демонстрировала им картинку с опозданием на четыре минуты. Это значило только одно. В момент, когда он и старший охранник впервые увидели Катрину на мониторе, девица вышла из лифта на этаже пентхаусов. Для тшеди-электромагнетика с ее способностями такие шалости, должно быть, являлись просто детскими игрушками. Время отставало, и это значило, что шлюха опять обвела своих врагов вокруг пальца!

Делатель экстрасенсов весело оскалился. Не поворачивая лица, он поднял руку и выстрелил в упор. Сарасвати, дымя грудной клеткой, мешком повалился на пол.

В этот момент на экране монитора открылись двери лифта. С опозданием на четыре минуты изображение Кэти шагнуло в раскрытые створки, в холл этажа пентхаусов. И скрылось с глаз. Темноволосая спутница-брюнетка, покачивая бедрами, последовала за ней.

Рукс смежил веки. Сейчас «отстающая» видеокамеракамера показывала только раскрытые двери лифтовой кабины и… пустоту внутри.

Четыреста сорок девятый этаж. Двенадцать ноль пять.

Выйдя из лифта, Кэти взломала ближайший пустующий номер и вошла внутрь вместе со своей спутницей. Миниатюрная брюнетка Лина, фамилию которой Кэти специально не стала спрашивать, чтобы не мучиться потом дополнительными угрызениями совести, шагнула в дверной проем первой, доверчиво повернувшись к ней спиной. Предательским движением Кэти коснулась двумя пальцами ее шунта и вонзила в него свой разум.

Спустя секунду Лина уже мирно спала в глубинах подавленного божественной волей мозга. Тело ее, стройное и упругое, напротив, бодрствовало. Это тело стояло в углу только что взломанной комнаты, торопливо выкладывая собственные проститутские принадлежности из миниатюрной сумочки на зеркальный столик. Презервативы, смазка, салфетки, запасные трусики — все летело вон. Внутрь сумки помещался только один предмет. Более миллиарда лет своего использования в Нуль-Корпорации он назывался «Правительственной моделью», или, если более полно, — «Правительственной моделью универсального тактического наручного бластера». Прежде чем нацепить ужасное оружие на руку, Кэти предстояло пронести до места использования. Таскаться с пристегнутым эстиметом было невозможно, поскольку бластер-наруч, несмотря на легкость и компактность, оказался довольно заметен в рабочем состоянии даже под широкими рукавами. Поэтому временно бластер-перчатка спрятался в дамской сумочке. Сегодня, мрачно размышляла красавица, он должен стать ее единственным украшением.

Неподвижное тело самой Катрины Беты 19–725 покоилось глубоко под кроватью.

Новый носитель уступал Катрине внешними данными — девица была дешевле, чем отточенный до совершенства генетический клон элитной школы Артели, и более низкая цена в данном случае говорила о многом. Оба «изделия» — настоящее тело Катрины и тело среднего пошиба смазливой шлюшки — отличались друг от друга как слабосильный малогабаритный космомобиль от навороченного спортивного флаера, способный рвать с места на космической скорости, прямо с планеты на орбиту. Брюнетка была хороша, но не более того, обычная симпатичная девочка с хорошей фигуркой. Кэти же была бомбой.

Как и в случае с полицейским, чье тело использовалось Катриной при прорыве через блокаду во время охоты «хедхантеров», новоявленную тшеди гораздо более удручало другое — физические качества нового тела. Новый носитель в боевом смысле реально почти ни на что не годился. Разве что на секс, в самом деле, — тут уж нечего было добавить. Как бы там ни было, выбора у Катрины не оставалось. Пройти на этаж Габриэля в собственном теле, ползком через шахту, по лестнице, на лифте или любым другим доступным сверхагнатке способом она не могла… да и не собиралась.

С трудом закрыв на замочек раздувшуюся сумочку с наручным бластером, Кэти выключила свет и выпорхнула наружу в новом женском обличье, спокойно пройдя мимо суетящихся возле лифта туповатых охранников отеля. Один из них, возможно, старый клиент, даже помахал ей рукой. Кэти скромно улыбнулась в ответ и приветливо кивнула. Охранники были заняты делом. Четверо из них, наставив стволы на закрытые двери лифтов, застыли в напряженном ожидании. Еще пятеро извлекали из открывающихся дверей всех вновь прибывших и заставляли ложиться на пол лицами вниз. Между тем, остальные клиенты и служащие отеля, спокойно проходили мимо этой мизансцены, охая и удивляясь.

По счастью, ни служащих ССБ, ни тем более головорезов акционера Бруно возле лифта пока не имелось, но даже если бы они и были — три минуты слишком малый срок, чтобы сориентировать бойцов на задержание всех проходящих по коридору лиц, включая служащих «Меридиан-Торватин». О сохранности своего «старого» тела Катрина не беспокоилась. Взломанный ей люксовый гостиничный номер, согласно электронному журналу, хранящемуся в главном компьютере отеля, был бронирован каким-то туристом почти неделю назад, и горничная для уборки должна зайти туда не ранее завтрашнего утра. Как бы ни разворачивались события сегодняшнего дня, Кэти знала — этого времени ей хватит наверняка.

Для чего хватит? Здесь выбор ответов был прост. Хватит для того, чтобы выжить, усмехнулась Катрина Бета. И наверняка хватит — чтобы умереть.

Тело 10 ЭС СИ РУКС, ЛЮБИТЕЛЬ ПИСТОЛЕТОВ

Центр коммуникаций.

Первый этаж. Двенадцать ноль две.

Оглядевшись, Рукс прикрыл за собой дверь, спрятал ручной бластер за пояс и быстро зашагал в направлении, противоположном тому, в котором совсем недавно из комнаты коммуникаций ушел дежурный охранник.

Угрызения совести не мучили Эс Си Рукса. Убивать когнатов ему приходилось до сегодняшнего дня множество раз и… во множестве. Все это, в конце концов, упиралось для бога-акционера в одно, а именно в деньги. Убил? Оплати воскрешение, компенсацию согласно утвержденной судебной формуле — и проблема исчерпана. В данный момент расстраивала разве что бессмысленность только что произошедшего убийства. Катрина Бета шла на шаг впереди него. Раз камеры лифтов передавали картинку с опозданием на четыре минуты, то… в этом отчетливо просматривались некий трезвый умысел и расчет. Что делала беглая проститутка это достаточно долгое время?

Рукс внезапно остановился. Адреналин, инъектированный в кровеносную систему убийством Сарасвати, все еще циркулировал по артериям и венам, а потому разум оставался слегка затуманен и не вполне доступен для логических заключений — даже самых простых. Однако через пелену напряжения его осенило: задержка времени должна означать лишь одно: работающие камеры лифтовых кабин — вовсе не ошибка Катрины! Ей было необходимо, чтобы Рукс и охрана, а значит Геб, Йенг и всякий другой желающий, видели ее перемещения по отелю. Но зачем?

Похоже, ответ лежал на поверхности.

Рукс торопливо надвинул на глаза изображение интерфейса и вызвал своего главного за последние полгода нанимателя.

— Хапи Габриэль? — спросил он в воздух.

— Саймон? Это вы?.. Наконец-то! — взорвалось у него в мозгу. — Где вас носит, черт раздери?! Вы хоть знаете, что у нас тут происходит? Катрина проникла в здание и…

— Катрина прямо под вами, Геб, — резко перебил Саймон, — вернее, была под вами три минуты назад. Пожалуйста, сосредоточьтесь. Вы слышите меня? Сосредоточьтесь! Три минуты назад агнатка отправилась с четырехсотого этажа прямо к вам на одном из лифтов. Вы понимаете меня, Габриэль?! Вас отделяет от потенциального убийцы всего лишь несколько сот метров, она уже у вас! Вызывайте охрану. Нужно немедленно взять под контроль все холлы и коридоры на этаже пентхаусов. Расставьте людей в контрольных точках. Обыщите весь ваш этаж. Вскрывайте номера, прочешите холлы, кафе, буфеты, туалеты, курительные. Она идет к вам!..

Уже спустя секунды сотни, нет, тысячи ног помчались по лестницам и извилистым коридорам, занимая позиции для огня.

Пять тысяч человек затопили весь верхний, четыреста первый этаж отеля, ворвались в роскошные номера, вытаскивая оттуда мирно отдыхающих богачей, взламывая двери и прошибая стены импульсными разрядами. Две сотни бойцов хлынули на Смотровую, где обложили своего нанимателя плотным кольцом. Последняя тысяча осталась возле пилонов.

Дульные срезы оружия пронзили воздух. Армия Габриэля потрошила пентхаусы и готовилась к битве.

Центр коммуникаций.

Двенадцать ноль три.

Йенг задумчиво перешагнул через печальный труп Сарасвати. По счастью, крови на трупе не было. Бывшего начальника охраны портила только дырка, выжженная в районе сердца. Портила, впрочем, не сильно, поскольку лицо красавца-охранника не пострадало. Лицо Сарасвати, — легкомысленно отметил Йенг, — смотрело в потолок с непередаваемо удивленным выражением. Видимо, перед смертью несчастный оказался чем-то сильно поражен. Ребята Йенга уже осмотрели «удивленного» мертвяка и сейчас готовили носилки для вывоза тела в морг, однако в самой комнате никто еще не успел прибраться. Не удивительно — в той спешке, которая затопила отель после вторжения в нее Катрины Беты, девочки с милым личиком и точеной фигуркой, служащим «Меридиан-Торватин» было совсем не до уборки в собственной смотровой.

Весь свободный персонал, горничные и подсобные рабочие разгребали мусор в 415-м пилоне — фронт работ там был явно шире.

Оказавшись в многострадальном 415-м пилоне, даже видавший виды Йенг крякнул от удивления. Множество трупов, запах горелой плоти, развороченные тараном стены и мебель — все это наводило комиссара на философию о бренности человеческого бытия в мире без смерти, каковым, по сути, являлся Континиум Корпорации. В Искусственном Мироздании убивали редко — в силу бессмысленности подобной процедуры, а также из-за абсолютной раскрываемости большинства преступлений — ведь воскрешенные мертвые с легкостью опознавали своих убийц. Однако если в Нуль-Корпорации все-таки убивали — то делали это качественно и со вкусом. Ведь для безумных маньяков, получающих наслаждение от смерти собратьев, для дисциплинированных военных, стоящих на страже порядка, для полицейских ищеек, ведущих охоту за правонарушителями, смерть-в-мире-без-смерти была всего лишь игрой, чем-то ненастоящим.

«Смерть — на самом деле игра, — устало подумал Йенг. — Ведь все наши мертвецы подлежат промышленному воскрешению…»

В ситуации с Катриной тем не менее чувствовалось нечто совершенно иное. Беглянка не была безумна и все же убивала совершенно ненавязчиво и походя, с легкостью, достойной самого ужасного шизофреника. Ее путь в любой части Искусственного Мироздания легко вычислялся по трупам, разбросанным вдоль него.

«Бог Мести, — с дрожью подумал Йенг, — против нас воюет сам Гор, это несомненно. Только истинно бессмертный мог решиться на столь повальное истребление людей, не опасаясь последствий!» Вслух же Йенг произнес, нервно поправив фуражку за козырек:

— Ну что там? Нашли что-нибудь?

Слова обращались к технику следственного отдела, который, склонившись над своей аппаратурой, колдовал с мониторами. Техник нервничал.

— Камеры внутри отеля не работают, сикх, — подавленно ответил специалист, — по всей видимости, работают только камеры в лифтах… Не пойму, зачем.

— Что значит «зачем»? — раздраженно пробурчал Йенг. — Вы не в курсе, зачем работают видеокамеры?

Техник пожал плечами.

— Именно, сикх, — заметил он. — Зачем камеры в лифтах работают, конечно, понятно — они передают картинку из лифтовой кабины сюда, в Центр коммуникаций. Непонятно, зачем их оставили работать, отключив все остальные камеры на этажах. Вся система отключается путем введения паролей, одновременно. Вы понимаете? Кто-то специально вырубил камеры отеля, но оставил функционировать камеры в лифтовых кабинах!

Йенг прикусил губу. Мысли его задергались, как куклы в руках кукловода-эпилептика.

— У вас есть картинка с изображением Катрины Беты?

— Разумеется, сикх.

— Введите ее в систему. Я хочу знать, где и когда местная охрана могла ее видеть. И в каких лифтах. Быстро!

Уже через минуту поисковик выдал Йенгу все кадры с Катриной Бетой.

Коротконогий следователь просто впился глазами в экран. Еще немного, и он, казалось, просто залез бы внутрь монитора! Но комиссар напрягался не зря — он нашел.

Стоп, перемотка, пуск.

Вот перед ним в лифт заходят три бритоголовых, содрогающихся от смеха урода. Лифт поднимается вверх. Внезапно кабина дергается со страшной силой. В чуть раскрытых, перекошенных створках автоматической двери мелькают темные, размытые от скорости тени… Затем запись резко обрывается…

— Пауза! — Йенг поднял вверх руку. — Это что еще за дерьмо? Что с лифтом?

— Сказать сложно, сикх. Техника докладывает, что неполадок нет. Вероятно внешнее воздействие…

— Куда следует этот лифт?

— Следовал, сикх. Этот лифт следовал с первого этажа на этаж развлечений. Почти сорок минут назад. Старая запись, сикх.

— Ах вот как… Давайте дальше!

Кадры вновь посыпались в пустоту.

Перемотка, стоп перемотка, пуск.

Йенг поднял руку, останавливая своего техника и задумчиво посмотрел на Кэти, которая вместе с продажной черноволосой малышкой следовала в лифте с этажа развлечений на четырехсотый — и предпоследний этаж, прямо под смотровой и пентхаусом.

— Подожди, это что, тоже старая запись?

— Нет, сикх, свежак. Система сообщает, что окончание записи произошло три минуты назад. Если сверить время, то… получается, что агнатка сначала выбралась с первого этажа на этаж казино, пробравшись через шахту лифта, убив бритоголовых и отключив в кабине видеокамеры. А затем, пробыв на этаже развлечений почти двадцать пять минут с неизвестными целями, совершенно открыто поехала дальше, на этаж пентхаусов. Кстати, сикх, судя по экранным часам, она уже прибыла на место. Три минуты назад, как показывает аппаратура, она вышла там, сикх… Сикх?!

Все время, пока звучали комментарии подчиненного, челюсть Йенга медленно отвисала. Йенг был старым и мудрым следователем. Точный расчет и ясный анализ, совмещенные с мгновенной реакцией и способностью к молниеносным решениям, являлись его коньком. Однако времени для расчетов, похоже, у него просто не оставалось. Проклятая беглянка не давала ему и секунды для размышлений!

— Сколько сейчас? — просипел он чуть слышно.

— Двенадцать ноль шесть, сикх. Если сейчас же вызвать группы захвата, через несколько минут мы будем на смотровой.

Йенг сглотнул. Там, на смотровой стояла армия Геба, а в роскошном пентхаусе сидел сам ненавистный преступник-акционер. Там же сейчас была и Катрина — самое грозное оружие их обоих и самый ценный их приз. Если бы Йенг имел склонность к грязным ругательствам, то сейчас было самое время оторваться на подчиненных. Только бог ведает (тот, который Иешуа, а не Анубис), чего стоило комиссару сдержаться и не выпустить свою ярость. Итог почти полугодовой гонки, интриг, допросов, угроз, унижений, обманов, хитрых ходов и секретных акций, все то, что Йенг считал тонкой интеллектуальной игрой высочайших профессионалов, должно было решиться сейчас в ходе неконтролируемой, вооруженной и яростной стычки.

Проклятая Кэти!

Но, может быть, отступить?

Нет, этого Йенг сделать не мог. Отдать Гебу Кэти значило почти облобызать тому сапоги, так как это делали столь любимые Габриэлем лжелюбовники-экстрасенсы.

Тем более что силы в распоряжении Йенга имелись. С мрачной миной комиссар активировал интерфейс.

Тихим, но хриплым голосом, в котором слышалось грозное приближение бури, он полушепотом прохрипел:

— Всем группам — внимание! Объект обнаружен в одном из пентхаусов отеля «Меридиан-Торватин»… Приказываю! Первая, вторая и третья мобильные группы — выйти на заданные позиции внутри отеля. Группе десантирования — приготовиться к высадке на смотровую сверху на бронемобилях. Снайперам во «Флоре» — огонь на поражение. Вооруженный отпор со стороны сил Габриэля Бруно возможен со стопроцентной вероятностью. Повторяю! Ожидается вооруженный отпор, брать будем с боя!

Йенг достал платочек, тщательно вытер холодный пот и продолжил командование.

— Якоб! Дождитесь двух стрелков. Вы остаетесь здесь, в Центре коммуникаций, будете следить за лифтами. Рамсес и остальные — за мной. А вы, — обратился он к стоящим тут же охранникам отеля, — собирайте всех своих бойцов и дуйте наверх за нами, окажете поддержку. Вы слышите? ВСЕХ БОЙЦОВ! Охрану периметра можно снять. И упаси вас дьявол, если вы мне сейчас не подчинитесь!

С этими словами убогий колченогий малыш вылетел из Центра коммуникаций стальным снарядом. И с каждым шагом кривых коротких ножек, по отелю разносилась рвущая перепонки поступь несокрушимого чудовища ССБ. Правительственный монстр, ненасытный, безнаказанный и вечно правый, был спущен Йенгом с цепи!

Лифтовой холл первого этажа.

Двенадцать ноль четыре.

Хапи Саймон Рукс в это время стоял в лифтовом холле первого этажа. Он уже поднес палец к кнопке вызова пассажирской кабины, как вдруг движение руки прервалось. Кисть замерла. Запутанный клубок из догадок и предположений, что свились в его голове в трудно усваиваемую мешанину, внезапно стал прозрачен, словно вымытое до скрипа стекло. В сущности, догадаться оказалось совсем не трудно, мешали только дикая суета последних минут и страшное нервное напряжение, на которые (наверняка!) и рассчитывала хитрая беглянка.

Камеры лифтов показали, что три минуты назад Катрина Бета высадилась на этаже смотровой площадки — этаже пентхаусов. Все силы обеих сторон со всех ног мчатся сейчас туда. Но камеры передали информацию с задержкой ровно на четыре минуты. Что это значило? Только то, что бог Гор дорос до способности управлять не только примитивными лучевыми пистолетами, проводкой осветительных приборов и простыми автоматами казино или множеством иных подобных локальных устройств. Гор вырос до чего-то большего. Теперь Катрина Бета могла управлять всей обширной наблюдательной сетью отеля. Это же было очевидно, пример с задержкой часов внутри отельной сети демонстрирует это достижение более чем наглядно! А значит, она специально показала им всем направление своего следования через камеры в лифте, многократно подстегнув их активность, сократив разрыв между своим прибытием на этаж и реальным временем всего до трех минут. Показав время, она просто не оставила им выбора!

Как и Йенг четырьмя сотнями этажей ниже, Рукс проглотил слюну. Если Кэти показала им себя специально, это означило… Боже, как банально! Это значило, что беглая агнатка совсем не там, где они ее ловят… И, главное, совсем не тогда!

Резко развернувшись, Рукс по-хулигански спрятал руки в карманы и, насвистывая незамысловатую мелодию, быстрым шагом направился в сторону ближайшей пожарной лестницы. Его пальцы нащупывали рукояти сразу двух пистолетов. Лучевым из них являлся только один.

Пожарная лестница, пятидесятый этаж. Двенадцать ноль пять.

Миниатюрная черноволосая девушка бежала по лестнице. С каждым шагом — через две ступени. Оставив лифтовой холл с суетящимися охранниками, она прошла в конец длинного коридора и, не теряя драгоценных секунд, бросилась к пожарным пролетам.Оглянулась, достала из сумочки бластер, убедившись, что никого рядом нет, нацепила его на руку, аккуратно срезала железный прут в ближайшей решетке и змейкой сквозь щель просочилась внутрь. Затем приложила металлический шесток за собой и тем же бластером аккуратно приварила к месту среза. «Получилось не идеально, — подумала Кэти, — но вряд ли кто-то успеет присмотреться к подобному изъяну внимательно в творящейся вокруг свистопляске». После этого бросилась перепрыгивать через ступеньки вниз.

Именно вниз!

В это же время та же самая лестница мелькала еще под одними ногами. Вот только спешили они вверх.

Спина под свитером Рукса покрылась испариной, Вспотела даже рука, сжимающая пистолетный бластер. Решетку на первом этаже Рукс не вскрывал. Теоретически можно было бы каким-то несложным образом добыть у охраны отеля ключ (с помощью ложного удостоверения или угрозы), однако Саймон полагал это уже излишним. Пистолетный бластер разрезал металлические прутья с той же легкостью, с которой теплое сливочное масло режется столовым ножом, одна короткая вспышка — и Рукс оказался внутри, на пожарной лестнице.

Создатель экстрасенсов двигался осторожно. Он поднимался уже почти десять минут, останавливаясь на каждом пролете, задирая голову вверх, аккуратно выглядывая из-за панели перекрытия, просматривая узкий промежуток, в котором были видны перила всех последующих сорока этажей, и неустанно прислушивался. Звуков в пустующем колодце сорокаэтажной пожарной лестницы раздавалось мало — только собственные подкованные ботинки с набойками задорно стучали по каменным ступеням…

Это, по всей видимости, его и подвело.

Незнакомая девушка вышла из-за колонны, наставив на создателя тшеди кисть с эстиметом. Рукс в этот момент как раз смотрел снизу вверх на двадцать восемь оставшихся этажей, отделявших его от смотровой площадки.

Девица звонко щелкнула языком, и Саймон испуганно обернулся. Язык был хорош. Он вынырнул из плотно смеженных губок и облизал их розовые лепестки. Хороши были глаза и фигура… Вот только огромный бластер на хрупкой девичьей кисти выглядел не по-женски сурово.

— Как славно, господин Рукс, — сказала девушка, задорно тряхнув черными как вороново крыло волосами. — Я думала только нищие пенсионеры, у которых нет средств на новое тело, питают склонность к пешим прогулкам. Гуляете?

— Мы знакомы? — автоматически спросил Рукс и тут же осекся. Конечно, они были знакомы. Память модифицированного клона услужливо подсказала Саймону, где и при каких обстоятельствах он видел смазливую девицу — это она шла за Кэти в кадре монитора несколько минут назад. Какая-то местная шлюха. В голове ее шунт, а в шунте…

— Катрина?

— Браво, — брюнетка кисло улыбнулась, — вы все же меня узнали. Но догадаться было несложно, согласитесь.

— Не соглашусь, — Рукс мрачно улыбнулся в ответ, — тот бешеный темп, который вы задали нам, сударыня, не дает никакой возможности спокойно думать. Вы ввели всех в заблуждение своим трюком с камерами. Полагаю, в данный момент все несутся на смотровую за вашим скальпом. Вообще… вас не пугает то количество войск, средств и сил, которые задействованы для вашей поимки?

— А вас? Обычно количество охотников пропорционально опасности дичи.

— Ну не в данном случае, — Рукс продолжал хмурится, — Катрина Бета действительно сверхсущество. Но в данный момент мне противостоит всего лишь обычная не модифицированная агнатка из местных прикомандированных к казино проституток с матрицей Катрины в мозге. Куда вы дели свое великолепное тело, сикха? Это оболочка для вас явно простовата.

— Не во внешности счастье, сикх, — Кэти прищурилась и плавными касаниями мысли, как будто поглаживая Рукса невидимыми ладонями, прошлась по его фигуре. — Мое счастье в данном случае заключается в наличии вооружения и экипировке…

Мир на мгновение стал красным, и она отчетливо почувствовала на Руксе лучевой пистолет.

— Что у вас в кармане? Оружие?

— А вы не видите?

— Вижу, — Кэти прищурилась. — Медленно опустите руку и положите пушку на пол. Живее, или я прожгу в вас дыру.

Рукс молча подчинился. Он вытащил из левого кармана пистолетный бластер и небрежно бросил его на пол.

— Ну? Вы успокоились? Тогда уберите оружие. Мне не по себе, когда в лоб тычут стволами. Или хоть опустите его пониже.

Кэти фыркнула и уткнула эстимет в пол.

Рукс тут же будто бы невзначай чуть повернулся боком и засунул правую руку в другой карман пиджака.

— Ну вот, — сказал он довольно, — теперь мы с вами в одинаковом положении. Пожалуйста, не дергайтесь и выслушайте меня. Мне не хотелось бы убивать.

— Умом двинулись?

— Остыньте. У меня в кармане еще один пистолет. Он направлен на вас. Так что вам лучше не пытаться применить свое оружие. Прострелю мозги, даже не успеете испугаться. Медленно поставьте эстимет на предохранитель, снимите с руки и положите на пол. Затем мы продолжим беседу.

Кэти опешила. Расстояние между ней и Руксом было приличным, и она не боялась, что вся эта словесная игра является отвлекающим маневром для броска в рукопашную. Однако на каком основании Рукс строит свои претензии? Зрением тшеди она ясно видела, что лучевого оружия у акционера нет, его единственный лучевой пистолет валялся у ее ног.

— Ох уж эти технологии, — увидев ее сомнения, изготовитель заказных экстрасенсов, деланно покачал головой, — в Искусственном Мироздании уровень науки приходится учитывать во всем. Не только в машинах и сетях, я имею в виду, но вообще во всем! Например, в человеческом оружии. Бластера у меня в кармане нет. То, что я держу в руке, называется револьвер. Это старинный вид вооружений, основанный на воздействии пороховых газов, выталкивающих маленький свинцовый снаряд по узкому стволу с нарезами. Знаете, в чем его основная особенность? Он не имеет электроники и совершенно лишен энергетического заряда! А еще технологии спрятаны в человеческом теле. Кроме револьвера у меня есть силиконовые нервы и улучшенное зрение. Вы думаете, у вас хватит реакции, чтобы состязаться со мной?

— Тут только практика покажет, — ответила Катрина без эмоций.

— Бросьте, сикха! У вас не модифицированное тело. Я легко вас переиграю в скорости.

— Мне достаточно поднять руку с эстиметом…

— А мой револьвер уже смотрит на вас!

— Вы даже не спустили его с предохранителя.

— А вы свой спустили? Я не слышал ни щелчка, ни сигнала активации. И мне, и вам понадобится доля секунды, чтобы активировать оружие и выстрелить не целясь. Как вы думаете, кто из нас попадет с большей вероятностью? Модифицированный клон акционера-демиурга или постельная агнатка для продажного секса?

— Я вижу, вы желаете попробовать.

— А чего мне бояться?

Катрина фыркнула и, подняв руку с бластером-перчаткой вертикально вверх, демонстративно спустила предохранитель.

— Меня! — сказала она.

Беглянка не спеша прицелилась и выстрелила в Рукса, чуть задев плечо и опалив вооруженную кисть. Хваленый револьвер акционера упал на ступени бесполезным куском оплавленного металла.

— Дьявол. Дьявол, — запричитал демиург. — Какого черта?!

— Шунт! — агнатка дерзко рассмеялась. — В вашем револьвере нет электроники, но она есть в вашем мозге. Я просто парализовала вас на секунду.

Девица вызывающе дернула подбородком.

— Технологии! В Континиуме Корпорации их нужно учитывать во всем. Ну, вставайте. Я рассчитывала спуститься вниз одна, но раз уж так получилось, попробуем добраться туда вместе. Смелее, Рукс, будет весело, я обещаю!

Тело 11 ПЛЯСКИ В ПЕНТХАУСЕ

Объявления на экранах информационных мониторов горели ярко и играли огнями:

Уважаемые господа!

Доступ к лифтовым холлам временно перекрыт.

Администрация отеля «Меридиан-Торватин» приносит свои извинения за технические неполадки.

Ремонтная группа уже работает над исправлением.

Надеемся на ваше понимание.

Спасибо!

Эти надписи, вспыхнувшие на широкоформатных плазмах в пяти сотнях лифтовых холлов «Хилтон-Торватин», конечно, врали. Это понимали все клиенты отеля, но только Йенг и его ребята знали, в чем заключается правда. Правда заключалась… в их полной неподготовленности к предстоящим событиям. Лифты «эсэсбэшники» отключили, оставив действовать только четыре штуки — для собственных нужд. Но даже в страшном сне Йенг не мог вообразить, что за Катрину придется драться с полчищами наемников. Однако решимости у него последнее соображение ничуть не убавляло. Будучи комиссаром безопасности вот уже более шестисот лет, он почти свято верил в несокрушимость собственной легендарной «конторы».

Четыре лифта мчались наверх. В каждом лифте стояло всего по десять человек из сопровождения Йенга — в основном следаки и оперативники из его департамента. В цивильном, с обычными пистолетами в обычных поясных кобурах, поверх деловых костюмов и разноцветных хитонов. Остальные люди Йенга неслись за ними сквозь воздух отдельными партиями: на флаерах и бронемобилях к «Меридиан-Торватину» спешила настоящая армия ССБ!

Наконец-то двери лифтов открылись. Йенг вышел наружу и мрачным взором обозрел перед собой потрясающую панораму. Панорама воистину являла зрелище фантастическое, ибо подобные виды курорты Торватина не видели никогда.

Обитатели пентхаусов — богатые когнаты, в основном предприниматели средней руки, преуспевающие адвокаты, журналисты и прочие обеспеченные представители денежных профессий — были выставлены на смотровой длинными рядками — на коленях с руками над головой. Процедура, по всей видимости, еще продолжалась — люди все прибывали и прибывали. Наемники Габриэля выталкивали их прикладами космических ружей и тычками бластеров с роскошной парадной лестницы в центр смотровой площадки. Там людей быстро обыскивали (иногда раздевали, срывая верхнюю одежду почти до белья), зондировали шунты, ставили на колени. «Габриэль, — понял комиссар Йенг, — обыскивает номера верхнего этажа».

Процедура, очевидно, была еще далека от завершения, поскольку на крыше коленопреклоненными стояло что-то около ста человек, то есть очень мало, учитывая, что на этаже располагалось две тысячи люксов. Охрана Габриэля стояла тут же с видом гордым и независимым. Упитанные «хедхантеры» в кожаных накидках, чистенькие телохранители в сдержанных дорогих костюмах, колючеглазые наемники в камуфляже и в касках и даже космодесантники частных военных фирм в бронированных скафандрах — все они находились тут, расставленные по местам, контролируя и периметр, и процедуру обыска несчастных туристов-когнатов. Когнаты на самом деле выглядели несчастными. Еще бы, ведь они прибыли в большинстве своем на отдых, на солнечный южный курорт, а тут такое! Некоторые стояли целыми семьями, в том числе с детьми. Нет, заключил комиссар, Габриэль решительно свихнулся.

Самого безумного преступника-демиурга в поле зрения не имелось. Зато имелся другой старый знакомец — Шайрон Артели, тот самый шлюховод, который полгода назад упустил агнатку Катрину Бету из своей школы. И, похоже, именно этот убогий клонофермер командовал тут всем парадом.

Комиссар примирительно поднял руку, затем поманил бывшего директора проститутской школы к себе. Напрасно. Артели, как только увидел новоприбывших, и так спешил к комиссару со всех своих длинных накачанных ног. За блондином с чванливыми рожами дефилировали несколько телохранителей — числом примерно с десяток. Впрочем, Йенг стоял у лифта тоже не один: сорок его следователей и оперативников уже вышли из последовательно прибывших лифтовых кабин, вытащили пистолеты и, хотя ни в кого не целились, оружие держали наизготовку.

— Вы, хапи Йенг, так и не научились хорошим манерам с нашей последней встречи, — с ходу начал Артели, едва подошел. — Здесь частное мероприятие, что вы тут забыли?

— Может, спросим об этом людей, которых вы вытаскиваете голыми из номеров? — парировал Йенг. — Вы, сударь, совсем зарвались! Унижаете туристов, устроили тут из курортного отеля концлагерь. Немедленно велите своим ублюдкам разойтись по номерам и позвольте гражданским лицам выбраться с этажа.

— Моим ублюдкам? Перед вами работники лицензированных наемных агентств, уважаемый! Хапи Габриэль Бруно, от лица которого мы имеем сейчас честь действовать, является акционером Нуль-Корпорации. Знакомый термин? Вы, похоже, запамятовали, что любые преступления, совершенные демиургом, подлежат обсуждению в Совете акционеров. А до того ни один правоохранительный орган не смеет нам ничего предъявить. Всем убитым нами будет оплачен хеб-сед, всем оскорбленным — возмещение нравственных страданий. Так что уймитесь, Йенг, и ступайте к себе в офис!

— Вы нарушаете закон!

— И что с того? Мы действуем от лица одного из акционеров Континиума Корпорации! Приходите через пару часов, когда я закончу, будете записывать показания потерпевших и принимать от них заявления об ущербе. Потом на основании собранных материалов напишите жалобу в Совет Корпорации. Забыли процедуру? В общем, испаритесь, Йенг, вы мне мешаете!

Йенг вытащил пистолет.

— А вот это лишнее… — начал Артели.

— Я знаю, зачем вы здесь! — страшным голосом перебил его Йенг. — Ибо я здесь за тем же… Я прекрасно осведомлен о силовых возможностях акционеров, однако и вы, надеюсь, в курсе возможностей ССБ. Итак, где агнатка?!

— Не понимаю, о чем вы.

— Ага! Значит, вы ее еще не поймали. Поэтому и зондируете когнатов. Смотровая блокирована?

— Лучше чем вы можете себе представить! — вспыхнул Артели. — Но какого черта вы тут устраиваете мне допрос?!

— А вам больше нравиться ментасканирование?

— Катитесь к черту, Йенг! Я никогда не забуду то унижение, через которое вы заставили меня пройти, принудив к ментасканированию! И я не стану больше отвечать на ваши вопросы. Убирайтесь!

— Сейчас! У меня, Артели, есть к вам только одно предложение. Повторять я его не буду. Сложите оружие и дайте мне спокойно обследовать весь этаж. Тогда, возможно, я не стану вас сажать слишком надолго. Катрина Бета поднялась сюда на лифте примерно семь минут назад. Раз вы ее не поймали, и весь корпус блокирован, она наверняка где-то здесь!

— Да вы просто псих, Йенг! — заорал Артели. — Угрожать мне вздумали? У меня на смотровой почти две тысячи человек. Они вооружены до зубов! А перед законом мы чисты, раз выполняем приказ акционера, так что можете подтереться своим сраным удостоверением ССБ и угрозами насчет моей отсидки. Единственное, что вы можете, — это попытаться нас перестрелять с последующим воскрешением и только потом попробовать отыскать Катрину. Вы слышите? Но это же бред! Повторю, у меня тут две тысячи человек! Вы что, решили устроить в отеле бойню?!

Йенг многозначительно прищурился. Скулы на его пергаментном, и без того «остром» лице стали, казалось, еще острее.

— А почему бы и нет? — с ударением отчеканил он.

Вопрос замер в воздухе, как пущенная в стратосферу ракета.

Артели был трусом, а потому, несмотря на застывшие за спиной туши охранников и собственную благородную внешность, испуганно отступил.

— Убирайтесь, Йенг, — взвизгнул шлюхофермер, сраженный внезапным пониманием, что стоящий перед ним маленький человечек совсем не шутит. — У меня больше людей, чем у вас. Да вы просто не сможете…

— А вы уверенны в этом?

— У нас оплачены все хеб-седы, нас всех воскресят!

— А нас тем более — за счет правительственной страховки! Якоб, арестуйте господина Артели!

— Это произвол! Я выполняю приказ демиурга, назад!

Телохранители Артели выставили вперед стволы, направив их на Йенга и его спутников. Следователи в долгу не остались — дульные срезы их бластеров уставились прямо в лбы шкафоподобных стражей. Артели трусливо отступил за их спины.

Йенг также не стал рисковать и сделал шаг назад, за стену из своих оперов. Его маневр, впрочем, объяснялся отнюдь не трусостью. Смерти он не боялся (хеб-сед, мать его!), боли от ран — тем более (в отличие от Артели). Но ему требовалось контролировать процесс схватки, а с простреленной головой делать это было трудновато.

Тем временем тысячи лиц и тысячи единиц оружия, сосредоточившихся через личные интерфейсы на ходе этой короткой беседы, встрепенулись и ожили. Наемники, «хедхантеры», охрана в костюмах и закованные в скафандры космодесантники развернули свои стволы в сторону Йенга и его немногочисленных спутников. Силы Геба потянулись к лифтовой площадке, и буквально через мгновение сорок следователей оказались в плотном кольце.

— Всего сорок бластеров? — нервно рассмеялся Артели, обозревая тупые носы десантных автоматических комплексов со спаренными жерлами излучателей и стволами гранатометов. Десантные комплексы сжимались людьми в бронированных скафандрах — руками в стальных перчатках. И, конечно, на этом фоне пистолеты «эсэсбэшников» смотрелись невыносимо убого. — С этими жалкими силами вы, сикх, пытаетесь угрожать охране богатейшего акционера? От вас подобной глупости не ожидал. Согласитесь, Йенг, у меня перевес. Отступитесь!

— Ерунда, — воскликнул Йенг, — перевес всегда на стороне закона, а закон тут я!

— Плевать! — уже гневно прокричал Артели. — Мы откупимся штрафом! Компенсируем моральный ущерб пострадавшим когнатам, оплатим чужие хеб-седы. Все как всегда. Акционеры превыше закона!

— Врешь, сволочь! Даже учредитель не выше закона!

По его голосовому сигналу, продублированному встроенной прямо в мозг системой управления, буквально в ту же секунду над зданием воспарили две сотни бронемобилей. Из раскрывшихся люков на гравитационных ранцах вниз хлынули люди — почти восемьсот стрелков, да и сами бронемобили уткнули вниз свое основное оружие — турельные лучеметы. Стальные птицы обнажили клыки!

Йенг хмыкнул.

— Похоже, что перевес теперь у меня, — заметил он. — Сдавайтесь!

— У вас только люди и флаеры? — дрожа всем телом, Артели жевал губу. Он нажал кнопку на маленьком приборе у себя на запястье, и расставленные по периметру смотровой небольшие столбики на колесах неожиданно раскрылись, явив взору обоих противников компактные установки роботов-пушек, способных самостоятельно передвигаться, брать цель и отличать своих от чужих.

— Теперь у меня перевес!

Йенг снова отдал команду, на этот раз безмолвно, через систему шунта. Что-то грохнуло у него за спиной. Боевые киборги в чудовищной броне, висевшие все это время, зацепившись за стену, скрежеща доспехами, перелезли через парапет. Роботов было два, оба огромны. Стальные чудовища отдаленно походили на средневековых рыцарей, но только более кряжистых и мощноплечих, увешанных оружием и боезапасом, со стальными пластинами и щитками, со шпалой автоматической пушки вместо левой руки.

— Тактические киберы, Артели, военная модель более чем миллионолетней давности, — торжествующе указал на них Йенг. — Сейчас таких даже не выпускают, запрещено. Даже в ССБ их осталось всего несколько десятков, в свободной продаже нет вообще. Так что ни одно поганое охранное агентство, ни один вонючий «хедхантер» и ни один демиург…

— Уже есть! — раздался чей-то низкий и властный голос. — Пусть не в свободной продаже, но при желании обзавестись подобной грудой железа можно.

Все обернулись. В некотором отдалении, за спинами новой группы телохранителей, стоял сам Габриэль Бруно. А за ним… еще один тактический кибер, более огромный и страшный, чем те, что попирали небо за спиной Йенга. Габриэль молча обозрел смотровую, пригладил усики, недовольно посмотрел на Артели и неприязненно — на комиссара.

— Явились… — после некоторой паузы Йенг оскалился. — Ну что же, так даже лучше, давно хотел посмотреть, какого цвета кишки у акционеров. Возможно, голубого.

— Что за намеки, Йенг, — Габриэль поднял бровь, — у нас свободное общество.

— О да, поэтому сотня свободных когнатов поставлена тут вашими головорезами на колени с руками на затылке. Отпустите гражданских, Габриэль, и дайте мне спокойно обыскать этаж. А потом мы поговорим нормально, без стволов и без киберов.

Габриэль презрительно поджал губы, потом сказал:

— Сикх Артели уже достаточно ясно сформулировал мой ответ на ваше предложение, господин комиссар. Убирайтесь отсюда, или мы вас всех перережем. Вам все еще не понятен расклад? Кибер за моей спиной — это более совершенная модель, нежели две ваших. Мой робот быстрее, лучше вооружен. Хотя и уступает вашей модели в бронировании.

— У вас всего один кибер, а у меня — двое.

— У меня две тысячи человек, а у вас — восемьсот.

— И сорок бронемобилей!

— И двадцать пушек-роботов!

— По лестнице сюда поднимается охрана отеля!

— Космодесантникам в броне плевать на их тактические бластеры!

— Остерегитесь, я представляю здесь ССБ!

— Ну и к черту, а я — акционер Корпорации!

Оба замолчали. Артели, после появления босса и в виду отсутствия необходимости играть в ожидаемой бойне руководящую роль, осторожно пятился подальше от Йенга. Йенг злился и покачивался на каблуках.

Время от времени он и Габриэль обменивались уничижающими взглядами. Исход схватки был совершенно не очевиден. И хотя реальная смерть в случае перестрелки никому из участников не грозила, первым начинать никто не хотел. Йенгу в случае убийства демиурга (пусть даже временного убийства) предстоял отчет в высшей коллегии ССБ, а Гебу в случае, если он перебьет кучу «эсэсбэшников» — штрафы и объяснения в Совете акционеров. И все же… в раскладе присутствовала Катрина, клон древнего бога-тшеди, приз, значение которого было невозможно переоценить!

И оба решились.

Геб щелкнул пальцами, привлекая внимание своих офицеров, ткнул пальцем в следователя и проорал:

— Убить!

Йенг же молча поднял бластер и выстрелил ему в голову.

Тело 12 ВЫБОР ЕСТЬ ВСЕГДА!

Центр коммуникаций.

Двенадцать десять.

«Эсэсбэшник» по имени Джуршид валялся в многострадальной комнате видеонаблюдения почти так же, как незадолго до него — начальник охранников Сарасвати. Так же нелепо раскинув руки, уткнув глаза в штукатурку и дымя внутренностями. Катрина и Рукс сидели в Центре коммуникаций 415-го пилона и сверлили глазами рябящую шеренгу экранов.

Казалось, камеры отключились. Они по-прежнему продолжали передавать изображение с площадки смотровой, с разных ракурсов в цвете и звуке. Но сейчас ничто не двигалось там. Казалось, монитор передает не видеозапись, в которой кадры сменяют друг друга один за другим, а старое фото, в котором время застыло. Мертвые тела, мертвый воздух. О том, что система слежения транслирует изображение напрямую, могло свидетельствовать только солнце, медленно ползущее по краю экрана, но движение это было слишком медленным, чтобы человеческий глаз мог за ним уследить…

Катрина, вернее, верткая красотка Лина, тело которой сейчас занимала клонированная беглянка, с трудом отвела глаза от мониторов и посмотрела через один из внешних экранов на настоящее солнце, ползущее к горизонту, — словно хотела убедиться в подлинности происходящего. Положение и цвет светила соответствовали изображению на первом экране — долгий день медленно рушился в ночь. Лучи центральной звезды системы-яйца Торватин приобрели темно-розовый оттенок, постепенно сползающий ближе к ободу в багровый глянец, счет светлому времени пошел уже на часы…

Рукс стоял тут же. Руки его оставались свободны, а наглая улыбка бессмертного акционера все это время не покидала тонких, красивых губ. Сдерживал его — только бластер на запястье Катрины. Рукс глядел на последствия бойни и едва не облизывался — то ли от ужаса, то ли от возбуждения. Однако уже через секунду делатель также оторвался от экрана, как бы с удивлением осмотрел Центр коммуникаций, в котором они находились, и обратился к Кэти.

— Мы немного ошиблись адресом, сикха, вы не находите? Основные боевые действия только что закончились наверху. А мы с вами здесь, ровно четырьмя десятками этажей ниже.

— Думаю, что как раз не ошиблись, — ответила Кэт задумчиво и щелкнула по одной из клавиш, управлявших изображением. — Если бы пятнадцать минут назад мы поднялись с вами на смотровую площадку, а не сюда, там было бы сейчас на два трупа больше, только и всего. Вы это имеете в виду под «основными действиями»? Увольте, в трупы не хочу.

«Клик», — повинуясь движению ее пальца, изображение на экране сменилось.

— Ну и что вы будете делать? — усмехнулся Рукс, не глядя на экран. — Над нашими головами произошла настоящая битва. Опорные колонны здания сотрясаются до сих пор. Компьютер отеля, анализирующий тепловые объекты, показывает, что на крыше за минуту погибло свыше двух тысяч человек. Эти идиоты задействовали даже тактических киберов, вы же видели. Один из них пережил схватку и до сих пор копошится в руинах на тридцать пятом. «Меридиан-Торватин» лишился нескольких верхних этажей, все умерли, никого не осталось! Если ваша цель — Габриэль, то он мертв. Йенг, который мог бы вас прикрыть, — тоже. Оба воскреснут весьма далеко отсюда.

— Ну, — в тон ему ответила Катрина, — у меня есть вы. А также бластер и нож. На безрыбье, как говорится, и рак рыба… Вас это не беспокоит?

— Нисколько, — Рукс нервно усмехнулся. — Минут через десять здесь будет десант ССБ с крейсера, вон, видите, они уже подлетают, — он ткнул рукой в монитор, — а через пятнадцать — вся полиция округа. У вас просто нет времени, дорогая Катрина. Такая умница, как вы, должна понимать столь элементарные вещи. Убьете меня — и что дальше? Я воскресну почти мгновенно — в другом кластере, рядом с Гебом, а возможно, и с Йенгом. Бойня, что только что произошла, просто бессмысленна, вы разве не осознаете? Спецслужбы повздорили с охраной полубога-миллиардера. И что? Причина банальна, никакого преступления в этом нет, для бога-акционера, по крайней мере! Страховые компании оплатят все воскрешения. Мой труп или даже мой «замученный труп» ничего не изменит. Вам крышка, сикха. Опять придется подаваться в бега, опять ускользать от полиции, опять убивать невинных граждан, пусть и с учетом их воскрешения, опять искать встречи с Гебом, чтобы попытаться вскрыть его мозг и хоть что-то предоставить Йенгу. Согласитесь — вы проиграли, по крайней мере, проиграли сегодняшнюю партию. Все, что вы сделали здесь, и великолепное проникновение в отель, и отключение системы видеонаблюдения, оказалось бессмысленно!

Как ни странно, Катрина не стала спорить и кротко кивнула. Саймон ожидал чего угодно — от гневной брани до выстрела в упор, однако этого умиротворенного, тихого спокойствия — не ожидал. Внизу завыли сирены. «Полицейские флаеры, — подумал Саймон, — повиснут над ними спустя пару минут. О чем думает эта придурошная?» Рукс, разумеется, не боялся смерти, как и всякий прошунтованный человек, однако ситуация, в которой он уже почти полчаса вынужденно играл роль заложника, начинала его напрягать. Выстрел из бластера — довольно неприятная вещь, особенно если стреляют в вас. Но ожидание выстрела еще более неприятно.

— Бессмысленно, — продолжил он, чуть более напряженным голосом, — бессмысленно! Убито столько людей, и все зря. Если вашей целью на самом деле был Габриэль, то с боевыми способностями вашего настоящего тела вам следовало принять участие в бойне на смотровой. Ворваться туда одновременно с Йенгом и его боевиками. Такое чудовище, как вооруженная Катрина Бета 19–725, могло бы внести существенные коррективы в исход схватки, вы не находите? Не исключено, что сейчас там вверху вы сидели бы с Габриэлем и Йенгом. И получили возможность допросить обоих. Разве не в этом состояла ваша цель? Счастье беглой секс-рабыни — раскрыть преступление заказчика, выбить из него признание, которые стало бы основой для его ментасканирования. После этого — свобода, оправдание в суде, полное снятие всех обвинений. А если выбить эти показания еще и в присутствии Йенга, так вообще отлично. Я-то вам зачем? Всего лишь соучастник, но большая часть подробностей наемной работы на Геба стерта из моей памяти, я и сам не смогу сказать, что правда, а что нет. И что теперь? Вы будете вскрывать… меня?

Катрина покачала головой.

— Нет, — ответила она по-прежнему спокойно, как будто визги приближающихся полицейских сирен совсем не беспокоили ее слух. — Идея медленной пытки великого Саймона Рукса мне очень нравиться с эстетической точки зрения, но практического смысла я в ней не вижу. ССБ уже рылось в вашей голове, верно? Если уж эксперты спецслужб не смогли отыскать нужных Йенгу зацепок против Габриэля, то куда мне пытаться? С вашей работой вам, вероятно, довольно часто приходится прибегать к частичному стиранию памяти. Не боитесь в один прекрасный день очнуться на больничной койке безумцем?

— Безумцем — нет, скорее растением, — ответил Рукс. — Стирание памяти не затрагивает те секторы мозга, что отвечают за логику мышления. Режут и кромсают только память. Ничего страшного, поверьте. Перед операцией все воспоминания тщательно фильтруются, стирают только то, на что я укажу лично. Опасности тут нет никакой. Не помнишь — и все тут. Значит, вскрывать мой мозг вы не будете?

— Значит, нет.

— И что же далее? Сдадитесь властям Торватина? Ей-богу, сикха, не следует этого делать. Йенг, Габриэль, Артели, я — еще куда ни шло. Сдавайтесь нам, мы все заинтересованы в вашем использовании, если вы вдруг согласитесь сотрудничать. Но вот местной полиции сдаваться не стоит точно. Они просто осудят вас и пустят в расход. Вы представляете, во что обойдется местной системе государственного страхования возмещение всех нанесенных бойней убытков?

— Не представляю. Зато я представляю, кто будет воскрешать всех погибших здесь людей.

Рукс осекся.

— О чем вы? — он был искренне удивлен.

— Вы слышали. О людях, которые уже погибли здесь, и о людях, которым еще предстоит здесь погибнуть. Бойня в пентхаусе произошла из-за них. Когда я врывалась в отель, мне нужен был не Йенг и не Габриэль. Я искала совсем другое.

Она вздохнула.

— Как вы совершенно точно заметили, Саймон, — могу вас так называть? — мое вторжение в отель и схватка на смотровой площадке между ССБ и Габриэлем абсолютно бессмысленны для меня лично. Поверьте, даже если бы я ворвалась на смотровую площадку вместе с Йенгом и Гебом, шансы на выживание были бы ничтожны. Во-первых, если бы я оказалась там — они вряд ли стали бы стреляться друг с другом с таким остервенением. Во-вторых, исход подобной хаотической перестрелки непредсказуем, и нет никаких гарантий, что именно Катрина Бета оказалась бы в числе выживших. Уверена, большую часть стволов направили бы на меня как на самого опасного бойца. Наконец, в-третьих, даже если бы каким-то чудом я смогла перебить охрану Габриэля, отбиться от ищеек Йенга и захватить своего заказчика в плен, времени на его допрос с пристрастием или сканирование мозга у меня бы просто не оказалось — посмотрите, прошло всего несколько минут с завершения перестрелки, а полицейские флаеры уже на подлете. Нет, этот вариант — попытку силового проникновения к Габриэлю — я исключила сразу, как только прибыла на планету.

Рукс отступил на шаг, голову его заполнило непонимание.

— Но тогда зачем вы устроили весь этот цирк?! — воскликнул он. — Уничтоженный «Циркус-Циркус», взбудораженные прочесыванием кварталов жители Семенхары, проникновение в «Меридиан-Торватин», отключенные камеры видеонаблюдения, бойня на смотровой! Если это не месть, то что это?!

На этот раз Катрина рассмеялась от всей души. Опытная глотка маленькой чернявой проститутки, тело которой она сейчас занимала, спазматически дергалась от вырывающихся из легких потоков воздуха. Смех получился похож на кашель, но зато был искренний и веселый.

— Какая месть, Рукс, вы забыли о том, в какой Вселенной живете? В мироздании кластеров смерти нет, и, следовательно, месть тут почти невозможна. Смерть от бластера, во всяком случае, Гебу не грозила. А в том, что у меня будет достаточно времени, чтобы убить его тем же способом, что и Эливинера, — с «выпиванием» души из мозга, я не могла быть уверена. Не понимаете? Ну что ж, попробую пояснить. Геб использовал меня, а Йенг обманул. Однако пострадала от этого не только я. Для вас, для Йенга, для Габриэля, для Артели результат моего воскрешения только один — украденная галерея Македонянина. Но для меня он совсем другой! Два миллиона жителей погибли на Буцефале. Сто миллиардов — в системе Ольменат четыре месяца назад. И еще сто миллиардов беспомощных гражданских когнатов ожидают своей участи здесь, в звездной системе Торватина.

Кэти ткнула рукой в экран.

— Я явилась в Шакрам не ради мести, Рукс. Я пришла сюда — за спасением!

Искусственное Мироздание.

Кластер Буцефал-Шестимирье.

Четыре месяца до описываемых событий.

«Галерея скачана, — сказала ей пустота, — уничтожить кластер!»

И она стала уничтожать.

Шесть огромных миров шарообразных и кольцевых, плыли перед ней в величественном хороводе. Две раненные звезды Шестимирья, раздувались кровавыми шарами, получив удар из глубин своего ядра от квитировавшихся внутрь космических сверхлинкоров. В темных прорехах первый огненный шар пошел трещинами и выбросил в пустое пространство мириады фантастических протуберанцев. Секунда, другая и, слившись в сплошной пузырь, они пожрали смертельно близкие к светилу планеты.

В это мгновение, почти сразу за первым, второй линкор протаранил следующую звезду. Фиолетовая рамка мигнула, открыв проход внутрь космического светила, и раскаленное вещество прямо из термоядерного ядра спалило ближайший мир. Но, несмотря на сопротивление, продираясь сквозь поток рокочущей плазмы, под страшным давлением вырывающимся из раскрытого пространственного лифта, второй железнобокий корабль протаранил звезду изнутри, как бронебойный снаряд. Облако раскаленного газа вырвалось из солнечных пор. Врата, открытые сверхлинкорами, схлопнулись. Обе агонизирующие звезды, вспыхнув гигантскими пузырями космических взрывов, стали пожирать окружающее пространство своими алыми, раздувшимися от боли телами.

Затем была вспышка. И разлилась тишина…

* * *

…Прижавшись к смотровому стеклу, Катрина Бета — очень юная, всего два месяца от рождения — тихонько дрожала, глядя сквозь прозрачную твердь на развернувшуюся перед ней картину космического Апокалипсиса. Громадина галереи Македонянина — второго кольца Шестимирья, в коридоре которого она сейчас стояла, опоясывал всю гибнущую звездную систему. Планеты и звезды взрывались внутри него, и, разумеется, как самая дальняя из всех объектов, великая сокровищница погибнет последней. Плазма, пепел и радиация пожирали пространство прямо у нее на глазах. Они неслись к галерее — и к ней! — с огромной скоростью. Лишь благодаря огромным размерам кластера до смерти еще оставалось какое-то время.

Кэти вздохнула и, пытаясь унять дрожь в руках, убрала локон со лба. Внутри ее головы сидело сейчас только два существа — древний кавалерист Катилина, приютившийся где-то в районе мозжечка и контролирующий реакцию и рефлексы во время рукопашных схваток, а также сама Катрина Бета, профессиональная проститутка из высшей школы наложниц. Третий, когнат Артели, тот, кто устроил это смертоносное представление ее собственными руками, уже ушел, оставив двух наездников несчастного тела наблюдать за гибелью гигантского кластера, в ожидании собственной смерти…

Однако его сверхоружие оставалось в ее руках, вернее, в ее голове. Мощь тшеди-электромагнетика ворочалась и стенала внутри мозга новорожденного клона, источая в пространство ненависть, ужас и гнев. Эта сила бродила и перекатывалась под ее черепом, вставала и падала, махая руками. «Борись! Борись! — кричала она. — Я не хочу умирать!» И Катрина пала под этим натиском. Пальцы ужаса, вонзившиеся в ее разум после гибели двух миллионов только что убитых ею существ и заморозившие ее волю, внезапно разжались, исчезли. Подняв ладонь, она коснулась нейрошунта. Незримый тумблер щелкнул в ее голове, и перед глазами предстало виртуальное поле…

— Доброго дня, мэм! — пропел нейрошунт, расставляя перед глазами уже привычный круглый интерфейс с клавишами функциональных регистров. — Вход в систему произведен. Желаете ознакомиться с новостями? Узнать состояние счетов? Проверить либо отправить почту?

Кэти, встряхнув хорошенькой головкой с разметавшимися по плечам шоколадными кудрями, решительно отмахнулась от сетевого робота.

— Зондирование присоединенных устройств, — прошептала она, сама не понимая смысл слов, вероятно, ночные прогулки по СИНК и обучение во сне не остались безрезультатными. — Меня интересуют космические корабли, действующие нуль-лифты, словом, вся доступная транспортная машинерия, размещенная внутри галереи Македонянина или рядом с ней…

Несколько мгновений после этого машина Сети прорабатывала запрос, перекатывая через себя настоящие валы информации. Пролетело несколько секунд, долгих, как смерть, виски Катрины кипели.

— Готово, сикха, — по завершении поиска уверенно пропела машина, — ответ на ваш запрос получен. Космические корабли в пределах, доступных с галереи Македонянина, отсутствуют либо уже сожжены взорвавшимися звездами. Межкластерные порталы в пределах галереи Македонянина отсутствуют. В кольце, однако, оборудовано сто пятьдесят восемь миллионов пятнадцать тысяч порталов пространственных нуль-лифтов для перемещения между шестью мирами Буцефала. Ближайший из них находится в специализированном узле межсистемных коммуникаций примерно в трехстах двадцати километрах по Кольцу галереи в направлении северо-северо-восток от точки вашего настоящего местонахождения. Добраться до него можно на индивидуальном метро, станция расположена на нижнем ярусе Кольца галереи. Двигаясь пешком по центральному коридору, вы доберетесь до эскалатора, а там и до самого монорельса. Поезд следует ровно тридцать минут. Учитывая расстояние, которое вам придется пройти пешком до станции метро, примерно через час двадцать вы сможете оказаться у нулевого лифта и квитироваться в любой из кластеров Искусственного Мироздания. К сожалению, до подхода первого фронта взрывной волны осталось лишь двенадцать минут. Основная масса взорванных звезд и планет достигнет Кольца через полчаса, так что вы не успеете. Могу служить вам чем-то еще?

Программа явно иронизировала, и шутку машины девушка оценила. От презрительного, откровенно издевательского смеха беглянку удержало одно — смеяться бы пришлось над собой. Похоже, выхода просто не оставалось, сердце трепетало в груди агнатки, словно подбитая птица, а время, за которое можно еще что-то сделать, стремительно таяло. Сетевой механизм тем временем, осознав, что его игнорируют, подал голос сам. В голосе полуразумного автомата легкое презрение к человеку чувствовалось отчетливо:

— Если мне будет позволено, сикха, — назидательно сообщила машина, — могу предложить услугу «платный совет» от поисковой системы. Сделанный вами запрос очень узок и не охватывает всех возможностей присоединенных к глобальной Сети устройств.

Совсем по-человечески машина-поисковик вздохнула:

— К сожалению, наши клиенты не всегда способны формулировать запрос грамотно, и моей аналитической программой обнаружена дополнительная информация по заданной вами теме. Если информация вас интересует, я озвучу ее за дополнительную плату в пользу поисковой системы. Будете брать, сикха?

— Буду! — заорала Катрина в бешенстве на псевдоразумный, но при этом весьма заносчивый механизм и обхватила руками виски, ведь секунды стремительно ускользали!

— Я имею в виду саму галерею Македонянина, сикха, — пояснила машина почти лукаво. — Вы спросили меня о транспортных механизмах «внутри галереи» и «рядом с ней». Ни «внутри», ни «рядом» нуль-порталов и кораблей нет. Однако третье кольцо-планета само является огромным космическим лифтом для перемещения объектов в любую точку вселенной. Эливинер создал самый большой в истории нуль-портал на случай нападения врагов или бегства — он может перемещать как отдельные объекты, так и целые флотилии кораблей. Кольцо галереи, сикха, это и есть портал, самый большой пространственный нуль-портал в Искусственном Мироздании… Спасибо! В банковскую систему Нуля отправлено платежное требование за услуги справки, с вашего счета будет списано три с половиной души. Активировать для вас сетевую страницу Кольца?

Кэти проглотила собравшийся в горле комок — понимание того, что это и есть ее спасение, свалилось, как снег на голову. Три мелких монеты за спасение жизни в самый разгар Конца света?! Ну что же, на этой сделке агнатка вряд ли продешевила…

— Возможно ли активировать нуль-портал для полного переноса ВСЕГО пространства в пределах Кольца? — вкрадчиво спросила она.

— Простите, сикха?.. — казалось, заносчивая машина опешила. — Но нуль-портал не рассчитан на перенос ВСЕЙ планетарной и звёздной массы системы! Это может иметь необратимые последствия…

— Плевать! — закричала Кэти. — Активируй сетевую страницу!!!

— Нельзя, сикха! — заупрямилась машина. — Нельзя включать все пространство Кольца на перенос!

Кэти хотела заорать, что было сил, но, инстинктивно понимая, что времени спорить с системой нет, сбавила обороты.

— Я просто посмотрю, что можно перенести, — еле сдерживая ярость, кипевшую в груди, почти кротко сказала она. — Просто посмотрю. Активируй, пожалуйста!

— Будет исполнено! — ответствовал ничего не подозревавший поисковик, раскрывая перед девушкой страницы системного сайта.

— Давай… — только и шепнула Кэти, вызывая из глубин мозга прятавшегося в ней тшеди.

И в мгновение ока она вбила внутрь локальной системы всю мощь живущего в ее черепе сверхсущества, сминая коды, стирая пароли. Не в силах сопротивляться, гигантские космические ворота разверзлись в темную пустоту, и пылающие звезды вместе с ошметками сожженных в плазму планет мгновенно рухнули в бездну!

Если бы за стенами Галереи в этот момент застыл на своем корабле гипотетический наблюдатель, что не боится смерти от источающих смертоносный жар взорвавшихся звезд, то разум его был бы потрясен.

Завораживающая картина Армагеддона — двух распухающихогненных шаров, со страшной скоростью пожирающих планеты и астероиды, — от которой и без того невозможно было оторвать глаз, внезапно и решительно изменилась.

Вот только что внутри огромного, в сотни астрономических единиц Кольца гибли планеты и звезды. Большое светило умирало в самом центре системы, малое — чуть ближе к периферии. Плавящиеся планеты кружат вокруг них в дымящем излучением хороводе… Безумная, разрушительная красота!

Но вот проскользнул один миг, и две огромных звезды исчезли из кластера Буцефал, перенесенные порталом Кольца в неизвестном — и неизмеримо далеком — направлении. С ними ушли осколки тринадцати раскаленных миров.

В космосе осталась только звенящая пустота.

Отель «Меридиан-Торватин».

Центр коммуникаций, первый этаж.

— То есть вы хотите сказать, — запнулся Рукс, — что Йенг вас не спасал с взорвавшегося Буцефала?

— Именно.

— Но… даже мы с Гебом находили, что спастись самостоятельно вы не способны. Неужели… И когда вы поняли это?

— Да почти сразу! Он врал мне, этот убогий человечишко. Где-то был искренним, а где-то откровенно врал. Вам известно, что один корабль может открыть один внепространственный портал только раз в определенный промежуток времени. Для обычных генераторов — это тридцать-сорок минут. За это время генератор копит энергию для мгновенного высвобождения, и портал можно открыть вновь. Йенг заверил меня, что прибыл в Буцефал на двух кораблях. Благодаря этому портал к галерее открыл первый корабль, а портал из кластера Буцефал — второй. Им якобы не пришлось ждать полчаса, пока генератор накопит энергию. Все это было возможно, думала я. Но имелось одно «но», которое я узнала чуть позже. Из Буцефала с промежутком в десять минут Кольцо галереи открыло нулевой портал дважды. Оба раза — сюда, в кластер Шакрам. В первый раз Галерея перекинула в далекий провинциальный кластер часть пространства Буцефала, в котором распространялся взрыв, а вот во второй…

Искусственное Мироздание.

Кластер «Буцефал-Шестимирье».

Четыре месяца до описываемых событий.

Катрина Бэта облегченно вздохнула — спасена. Неожиданным, фантастическим образом она избежала чести, которой удостоилась вся остальная часть кластера Буцефал.

Но радость ее была недолгой — не успела она перевести дух, как по Кольцу прошла странная судорога, словно волна прокатилась по гигантскому сооружению, представить себе которое обычными человеческими мерками казалось просто-таки не возможным.

От толчка агнатка едва устояла на ногах, прислушиваясь к удаляющейся со скоростью курьерского поезда вибрации.

«Что это было?» — подумала она, и почти тут же в ее голове возник озабоченных голос поисковой системы кластера.

— Сикха, не следовало подавать столь огромную энергию на портал! — сообщила машина. — Общая система Кольца дестабилизирована. В портале начались необратимые изменения, которые приведут к его спонтанному схлопыванию. Через одиннадцать минут напряжение в материале Кольца достигнет критической точки перехода к пространственной аннигиляции…

— Что? — пробормотала Кэти, с ужасом понимая, что ее краткосрочная победа, которой она едва успела порадоваться, похоже, оборачивается сокрушительным фиаско.

— Кольцо прекратит свое существование через указанное время, — повторила система. — Если у вас есть возможность покинуть кластер Буцефал, рекомендую сделать это немедленно.

Катрина снова — в который раз за несколько минут — задумалась, лихорадочно кусая губы. Выбросив из кластера чудовищным напряжением огромного портала пухнущие взрывами звезды и раскаленный шлак от погибших планет, стремительно несшиеся к поверхности Кольца, она лишь отсрочила свою гибель, а гибнуть она не желала. Что можно сделать сейчас? Времени, чтобы добраться до стационарных порталов на поверхности Кольца, у нее не стало больше, чем имелось ранее, — она в любом случае не успевает туда до взрыва.

— Кольцо может быть активировано на перенос малой массы, всего пятьдесят килограммов, хотя бы еще раз? — упавшим голосом спросила она…

Спустя девять минут после переноса Апокалиспсиса в неизвестном направлении и за две минуты до гибели самого большого в Искусственном Мироздании портала, Кэти выпорхнула из переходного люка Галереи Македонянина, частота судорожных пульсаций которой все увеличивалась — сейчас гигантское сооружение дрожало, словно осиновый лист на ветру.

На беглянке красовался легкий тактический скафандр — единственное средство защиты от вакуума, которое нашлось поблизости.

Кольцо поражало Катрину — прежде всего своими размерами, ведь оно опоясывало огромную звездную систему, имело диаметр в сотни астрономических единиц и на ее поверхности могли поместится миллионы обычных планет. Кольцо хранило самую ценную информационную библиотеку вселенной кластеров, галерею Сандра Македонянина и при этом оказалось гигантским космическим нуль-лифтом, самым большим из когда-либо построенных человечеством. Однако, помотав головой в прозрачном шлеме, Кэти отбросила все восторги. Величие творения Эливинера сейчас не могло ей помочь. Но вот квитирование, для которого Кольцо было создано так же, как и для хранения бесценных сокровищ, являлось совсем другим делом!

Легат Катилина, разместившийся в мозжечке девушки, уютно спал. Таинственный Гор, из глубин подсознания оперирующий вратами Кольца-галереи, отрешенно работал. И только сама Катрина Бета, глядя на дрожащую бесконечную стену Планеты-Кольца, опоясывающую всю звездную систему Буцефала, с огромными башнями, в каждой из которых поместился бы современный город, немного боялась и тоже вздрагивала при каждом писке нейрошунта.

Повиснув в пустом пространстве в пятидесяти метрах от бесконечной громадины, Катрина активировала чудовищный нулевой лифт снова через шунт в своей голове. На сей раз требовалось перенести сквозь пространство не две огромные звезды, а всего лишь хрупкую девушку.

— Готово, сикха, — доложила ей сетевая программа, — пароли вторично сняты, запуск квитирования возможен. До пространственной аннигиляции осталось восемь секунд. Назовете пункт назначения?

Отпущенное ей время стремительно таяло — а Кэти некуда было бежать.

— В любое место на выбор Сети, отличающееся от зоны первого квитирования, — выкрикнула она, преодолевая спазмы в горле.

Время почти вышло — фиолетовый свет прошел безумной волной по всему невероятному протяжению гигантского астрономического тела, кольцо, которое раньше опоясывало целую звездную систему, вспыхнуло исчезающей вдали, изгибающейся дугой.

И бездна разверзлась вторично!

Отель «Меридиан-Торватин».

Центр коммуникаций, первый этаж.

— И вот я здесь…

Рукс пораженно покачал головой.

— Но откуда такая уверенность? Во второй раз Кольцо галереи могло перенести вас куда угодно.

— Да бросьте, — отмахнулась Катрина. — Ситуация с квитированием космического взрыва уникальна и не имеет аналогов в человеческой истории. За миллиард лет с создания Искусственного Мироздания через порталы переносили все что угодно, но никогда — целую звездную систему в момент ее взрыва. На информацию я наткнулась случайно. При транзите через Шакрам, я увидела головизионную передачу, в которой говорилось о невероятно масштабном квитировании, перенесшем в провинциальный кластер взрывную волну. Этого было достаточно, чтобы понять — агонизирующие остатки вселенной Эливинера переброшены сюда. Я прыгнула с космолета, чтобы выяснить некоторые подробности, которые на тот момент меня волновали. Было очевидно, что ССБ или любые иные спасатели не могли меня спасти с Буцефала с помощью кораблей и типовых нуль-порталов, а значит, я спаслась как-то иначе.

Слово «Шакрам» показалось мне тогда знакомым, я где-то слышала его, но не могла вспомнить, где. Вероятно, моя память сильно пострадала во время взрыва, но как бы там ни было, оказавшись на Торватине, я выяснила следующее. В реестре спасательной службы кластера Шакрам после гибели системы Ольдената, на дальней орбите системы Торватин, ближайшей к Ольденату, обнаружили обледеневший труп девушки-астронавта. Этот случай здесь никто не помнит, он слишком мелок, но на сайтах Департамента статистики информация сохранилась. Нужно было всего лишь сопоставить все случаи крушения кораблей в окрестностях Торватина, гибель Ольдената, исчезновение звездной системы Сэта-Эливинера с датой обнаружения таинственной девушки-астронавта — и истина открывалась. Крушений кораблей в Торватине с момента Сотворения не было, потерянных в космосе людей — тем более. Тогда я сравнила примерные координаты места, где обнаружили труп, с местом, где открылось «второе квитирование», соотнесла их с потоками солнечного ветра и гравитационными полями удаленных космических тел, под воздействием которых труп дрейфовал. Сопоставить и просчитать три фактора с учетом доступности современных вычислительных машин оказалось несложно. Вывод оказался достаточно очевиден — труп девушки-астронавта выбросило в кластер Шакрам вторыми «вратами», активированными Кольцом галереи. Отсюда такое количество чужеродной пыли, излучения и радиации за его орбитой. После переноса через «первые» врата всех планет и взорвавшихся солнц в Буцефале оставалось только два космических тела — Кольцо галереи и я, ваша скромная должница. Так что… Я умирала в космосе очень долго, вероятно, от голода, ибо сжатого воздуха в космическом доспехе хранится достаточно. Потом тело нашли пограничники и, как водится, оживили, стерев воспоминания об агонии. Но слово «Шакрам» я помню. И, пожалуй, не забуду никогда.

Рукс хмыкнул.

— А дальше? Хотите сказать, что, оживив вас, пограничники не выяснили вашу личность и не сдали в руки ССБ?

— Если вы заметили, меня довольно сложно куда-то сдать.

— Ну допустим, — Рукс покачал головой. — Значит, вас спасли, оживили, но вы перебили спасителей и сбежали. Однако странно, что мои аналитики не заметили подобного эпизода. А впрочем, в статистике службы спасения мы не копались, случай с одинокой астронавткой на самом деле довольно мелкий и неординарный, мы бы просто не догадались, в каком направлении нужно искать… Между прочим, мне известно, что крейсеры ССБ действительно находились рядом с Буцефалом в момент взрыва. А значит, спецслужба могла вас спасти, чтобы вы ни думали. Так почему не спасли?

— А вам непонятно? — Катрина опустила эстимет и даже отступила на шаг. — Как и мультитриллионер Габриэль Бруно, наш следователь-ищейка Сальвадоро Йенг хотел использовать меня в сугубо практических целях. Не как секс-рабыню, слава богу, но как наживку для Бруно. Его корабли спокойно и совершенно бездеятельно висели в пространстве, наблюдая за крушением Буцефала. За эти долгие минуты они могли бы вытащить меня из кластера сотню раз, совершив два последовательных прыжка. Однако — не совершили. Йенг просто испытывал меня. Бог Гор, живущий со мной в одном мозге, по мнению комиссара, должен был решить опасную ситуацию, и он разрешил ее. Никто кроме бога не смог бы взломать пароли Кольца галереи и активировать гигантский нулевой лифт. Йенг убедился, что мифы про Гора — не бредни, во мне действительно живет это древнейшее из чудовищ. Бог Мести, божество Возмездия, как же! Разумеется, на Йенга я не в обиде, в конце концов, для него это лишь работа. Но для себя я решила — за этот обман не буду плясать под дудку ССБ, не дождется. Йенгу нужен только Габриэль, но мне нужно гораздо, гораздо больше!

Рукс поднял хмурую бровь.

— Забавно, и что же это?

Катрина-Лина чуть помолчала.

— Вы только что заметили Рукс, — проговорила она, — в результате бойни курорту Торватин нанесен огромный ущерб, который придется возмещать страховым компаниям. А вот кому придется возмещать плату за воскрешение людей, убитых в результате всей этой возни, не задумывались?

Рукс нахмурился еще больше. Вопрос, который задала Кэти был, в сущности, элементарен и потому, учитывая общую обстановку, определенно смущал.

— Вы смеетесь надо мной? — он внимательно прищурился, глаза превратились в щелки. — Людей Габриэля воскресят за счет Габриэля, людей ССБ воскресят за счет ССБ. Остальные, если у них нет на счету лишнего миллиона душ, станут рабами Нуль-Корпорации на несколько тысячелетий, чтобы отработать воскрешение после смерти. Хотя нет, если будет доказано, что конкретный свободный когнат был убит по вине другого, и у этого «другого» имеются средства, то убитого воскресят за счет виновного. Но такое… вы же понимаете, такое нереально. Значительными суммами в основном обладают только боги-акционеры. А Геб, если не ошибаюсь, никого, кроме людей Йенга не убивал.

Тонкой рукой Катрина еще раз показала Саймону на голографический проектор. Рукс раздраженно дернул шеей. На экране по-прежнему висела обычная заставка Сети.

— Пока не убивал, — сказала она и активировала интерфейс.

— Что-то желаете, сикха? — отозвалась машина.

— Несколько вопросов поисковой системе по социальной статистике и страхованию, — ровным голосом проговорила Катрина.

— Две души с вашей карты, сикха.

— Списывай! Сколько человек находится в данный момент в системе Торватин? Не проживает, а именно физически находится в пределах этой системы-яйца на планте-скорлупе и внутри нее?

— Сто миллиардов двести пятьдесят миллионов сто восемьдесят шесть тысяч пятьсот четырнадцать человек. О, пятьсот пятнадцать! Только что произошло клонирование последнего из пострадавших в результате бойни на смотровой площадке отеля «Меридиан-Торватин».

— Что будет, если всех их прямо сейчас убьет один и тот же человек?

— Он будет оплачивать им страховку, сикха. Если, конечно, у него хватит на это денег.

Катрина повернулась к Руксу, и лицо ее казалось очень серьезным.

— Через три недели волна смертоносного излучения, вызванного космическим взрывом, который забросило сюда Кольцо галереи, рухнет на этот мир. Торватин сгорит, как сгорели шесть планет Буцефала. Планета-скорлупа лишится нескольких слоев своей атмосферы, ее почвы насытятся радиацией. Растительность вымрет. Вымрут животные. Океаны выйдут из берегов. Горы покроются цветками трещин и пламени от извержений. Вместо воды озера и реки заполнят лава, пепел и пыль. Все местные жители, за исключением нескольких миллионов счастливчиков-беженцев, умрут. Их воскресят в других кластерах, но уже рабами, лишенными не только дома и имущества — но и самих себя, своей свободы, своих друзей и родных. Я не допущу этого! — Когда я вошла в отель, возможно, я смогла бы пробиться к Гебу, используя свою силу. Отключить все бластеры, отключить свет, отключить шунты у охраны усыпить всех, лишить сознания. Но я шла не за этим. Пока еще — не за этим. Людей Йенга и людей Габриэля было вокруг слишком много, возможно, я бы не справилась с таким количеством. Но теперь осталось четыре пилота на зависшем над нами космическом корабле. И теперь, хапи Рукс, я справлюсь!

Лицо Катрины Беты поднялось к небу, горящие глаза маленькой черноволосой проститутки, за которыми прятались вип-агнатка Катрина, истребитель гуннов Флавий Аэций Катилина и древний бог-экстрасенс по имени Гор, устремились ввысь.

И что-то дрогнуло там!

Рукс, сам опытный тшеди, почувствовал задницей и кишками — это скончались пилоты, умершие от импульсов из собственных шунтов. Космический корабль медленно развернулся вокруг оси, будто кашалот, перевернувшийся со спины на пузо. Жерла его главного калибра теперь смотрели… прямо на солнце системы Торватин. Такое маленькое на столь немыслимо большом расстоянии и такое огромное в действительности.

«Огонь!» — шепнула Катрина тихо. Настолько тихо, что произнесенное слово едва можно было прочесть по губам. Однако титаническая отдача от этой команды оказалась более чем слышна. В небесах рванули громовые раскаты — то скатывались по слоям атмосферы волны отдачи. Короткая вспышка блеснула на кончике головного орудия, и пристрелочный луч ушел вдаль. А по нему, как будто вдогонку, метнулся заряд чистой энергии — могучий, ужасный, страшный. Один, второй, третий…

Саймон закрыл глаза.

Лучший удар по богу-акционеру — удар по его кошельку.

Лучшее средство для бесплатного воскрешения ста миллиардов людей — это их массовое убийство.

Возможно, в нормальных мирах это звучит как бред.

Но в мирах Корпорации — это единственная истина.

Ответственность за вооружение военных кораблей, согласно законов Нуля, несет его владелец. Хапи Габриэль Бруно только что задолжал реинкарнацию целой звездной системе…

Там, далеко, звезда вспыхнула. Свет от взрыва домчится до тела планеты Торватин, до отеля Меридиан и этого чудесного побережья через несколько мгновений. Радиация и взрывная волна — через несколько дней. Но пока ничего не было видно. Лучезарное солнце как прежде светило над курортным краем и теплыми волнами моря. Но Кэти на него не смотрела. Дело, за которым она явилась сюда, уже было завершено. Совершенно обескураженно Рукс покачал головой.

— Так значит, — произнес он, — все это время вы с нами играли… То, что мы считали ловушкой, являлось ловушкой для нас. Ни я, ни Габриэль даже помыслить не могли, что вы способны перемещать сознание из мозга в мозг с помощью нейрошунтов. Способность выборочно отключать камеры лифтов за несколько секунд пребывания в Центре коммуникаций также стала для меня откровением. Но если вы только что, используя Сеть и шунты, убили пилотов космического звездолета, то это… Это же почти беспредельная мощь! Значит, вы могли убить всех нас сразу, с первого часа пребывания на Торватине?

— Не могла, — Катрина устало вздохнула. — Мои способности имеют ограничения по дальности действия и прогрессируют постепенно. Для перемещения матрицы в чужой шунт мне требуется личный контакт. А пилотов звездолета я убила благодаря тому, что они находятся почти прямо над нами. Впрочем, вы правы, все это только слова. Чем чаще используешь силу тшеди, тем лучше выходит.

Катрина безвольно откинулась в кресле. Тело маленькой проститутки Лины при этом, казалось, осунулось еще больше. Было видно, что девушка выжата как лимон, сил сегодня было потрачено много. Усталость подкралась к могучему электромагнетику и, выпустив когти, прыгнула со спины. Беседу следовало завершать. Подняв глаза, Катрина-Лина в последний раз посмотрела на Саймона Рукса.

— Жаль, что у нас с вами так мало времени, — заметила девушка, — мне хочется многое узнать о прошлом, о Гебе, о тшеди, о вашем проклятом Учредителе и обо всем остальном. Я с удовольствием допросила бы вас, Саймон, причем не применяя ментасканирования. Знаете, хороший нож и немного открытого пламени подчас заменяют самые продвинутые технологии…

— Бог мой, который Иешуа, — растерянно прошептал потрясенный «делатель экстрасенсов». Он смотрел на медленно расцветающий в небесах цветок пламени — то вспыхнуло очередное, зажженное Катриной солнце. — Почему вы испытываете эту ненависть ко мне? Откуда эта неистовая тяга к убийству? Вы только что уничтожили еще одну звездную систему, вы понимаете? Я дал вам жизнь, я дал вам потрясающие способности…

— Вы сделали из меня рабыню, — перебила Катрина, — вы чуть не заставили меня перенести изнасилование. А уж сколько побоев… А шокер? А «ящик»? А цепи? А пси-программирование? А скоропеи? А ужас, тот животный страх, который столько раз захлестывал меня во время побега?!

— Но разве сейчас вы не свободны? Вы стали прекрасной, умопомрачительно красивой женщиной, со способностями, мощь которых может сравниться с сотней военных линкоров. Вы — разрушительница кластеров, убийца демиургов! Разве этого мало?

— Сейчас в самый раз, — ответила Кэти, и слова ее походили в большей степени на плевок сквозь зубы, чем на речь человека. — Первоначальные дни были довольно сложными, но дело даже не в них! Я никогда не забуду Сэта-Эливинера. И никогда не прощу вам!

— О боже, Катрина, — бессмертный Рукс в панике отступил еще на один шаг, — ваш Эливинер давно уже мертв! К чему эта ненависть? К чему вы говорите все это?!

— Похоже, сикх, вы не вполне понимаете значение смерти близкого человека для людей с «обычной» этикой, — глаза девушки вспыхнули, и через силу, она поднялась из своего кресла. — Я попробую объяснить.

— Но я безоружен!

Кэти демонстративно подняла перед собой руку с эстиметом и, содрав с себя бластер-перчатку, отбросила ее в сторону.

— Я тоже, — прошептала она, разворачиваясь лицом к своему собеседнику.

Когда этот шипящий шепот достиг ушей Рукса, тот вздрогнул, как от удара. Глаза создателя тшеди внезапно расширились. Наверное, впервые в жизни «отец экстрасенсов» испытал панический, леденящий ужас. Кошмарное, мистическое, почти легендарное существо, стоящее сейчас перед ним, могло его не просто убить. А впервые в бессмертной жизни убить по-настоящему!!!

Но все же он взял себя в руки. Новая мысль коснулась его дрожащего мозга. Эта мысль успокаивала, убаюкивала яростный стресс, от которого, казалось, уже шевелились волосы.

Похоже, у него появился шанс.

— Ваш бластер, — прошептал Рукс, — вы ведь только что совершили глупость, Катрина, вы выбросили наручный пистолет. Мы оба теперь безоружны. Я демиург, клон с модифицированным телом, ускоренной реакцией и усиленной мускулатурой. Не до военных пределов, но все же. А вы, Катрина, всего лишь маленькая клонированная девушка без модификаций. Мы стоим слишком близко, и вы можете не успеть применить свои способности электромагнетика прежде, чем я сломаю вам шею.

Через силу Рукс даже усмехнулся.

— Быть может, вы все же решили мне сдаться? — лицо было белым как мел.

— Скорее сдать, — оскалилась секс-агнатка.

Рукс усмехнулся сильнее.

— Ну… — нерешительно начал он, — сделайте милость, попробуйте!

Похоже, он немного взбодрился. Из безумного кошмара ситуация для него стала внезапно стопроцентно выигрышной — без бластера несчастная постельная шлюха, даже со способностями к управлению электроникой, стала почти ничем. Сам опытный тшеди, Рукс внимательно прислушивался к собственному нейрошунту, готовый в любое мгновение, при малейшей попытке Кэти воздействовать, немедля атаковать.

Он чуть напрягся, расслабился, согнул ноги, встал в стойку. «Вероятно, как боец Катрина подготовлена лучше, чем он, — мыслил Рукс, — Катрина да, но не местная служивая проститутка!»

— Повторю, — сказал Рукс с уверенностью, которой все же не чувствовал, — в рукопашной схватке против меня у вас нет и шанса, сикха. Сдавайтесь лучше, или давайте я вас пристрелю. Когда это тело умрет, ваш разум, насколько мне известно, вернется назад, в тело Катрины Беты, а я смогу уйти. Ну же, выбора нет!

Катрина-Лина наблюдала за маневрами Рукса с усмешкой на томных устах.

— Выбор есть всегда, — прокомментировала она спокойно. — С чего вы взяли, что я безоружна? Я ведь уже дважды сегодня сообщала вам — у меня есть бластер и нож. Эстимет снят, но нож у меня остался.

— Нож, вы серьезно? — брови Рукса от удивления поползли вверх.

Короткое лезвие порхнуло в руке секс-агнатки. И вместе с ним, почуяв острую сталь, кавалерист Каталина выпрыгнул из подсознания девушки. О, этот старый рубака знал толк в клинках!

Как бы ни был силен рукопашник, обычный кинжал, нож или стилет почти всегда уравнивают шансы. Что бы ни твердили по этому поводу кинофильмы, книги и инструкторы по рукопашному бою, сталь — это сталь. Только очень тренированная рука, только очень натасканное, сильное и смелое тело способно подавить даже слабого противника, если у него в руках остро отточенная стальная полоска.

Рукс, возможно, этого не знал.

Он сделал несколько стремительных пируэтов, выполнил картинный уход, картинный бросок, качнулся туда и обратно, демонстрируя подвижность гибкого тела и показывая, что не зря потратил столько времени на дорогостоящих тренировках в клубах и секциях для мультимиллиардеров.

Опустив руку с ножом к бедру, Катрина шагнула вперед. Просто, как дрессированная корова.

Реакция Рукса, конечно, была живей. Нырнув направо и уводя таким образом свой корпус от опасной руки с ножом, он обошел ее сбоку, чтобы достать апперкотом. Тело брюнетки было легким, и одного доброго удара должно было хватить…

Сталь резанула воздух. Кэти не стала ловить, уклоняться или отбивать его руку — она просто выставила перед собой клинок, широким движением, с оттяжкой, чтобы коснуться его руки наверняка. И коснулась — легко, как в свадебном поцелуе!

Кожа лопнула в этом месте, разрезанные артерии брызнули кровью, рука мгновенно отяжелела.

В следующий миг Рукс почувствовал тупой удар в грудь. Завершая режущее движение «по руке», Катрина воткнула нож прямо в ребра, чуть ниже подмышки! Что-то закружилось вокруг, и Рукс понял — то был потолок. Слабые женские руки поддержали его за накрахмаленный воротник. Катрина наклонилась к лицу. Глаза уперлись в глаза. Смазливое женское личико, как маска, застыло над его носом.

— До скорого! — прошептала ему секс-агнатка. И катафрактарий в ее голове смеялся при этих словах. «Месть, — кричал он, повторяя услышанную где-то фразу, — это блюдо, которое подают холодным!»

Рукс опустил глаза вниз. Внизу торчал нож, по самую рукоятку утопленный в его ребра.

«Больно», — подумал Рукс. Но в этот миг он был счастлив. Умирая, он точно знал, что Кэти не выпьет его душу по каплям, как сделал это с Эливинером в кластере Буцефал…

Некоторое время после этого Кэти сидела молча, глядя, как кровь струится по маленьким ладоням ее тела-носителя. А еще она смотрела на Саймона. Его мертвая голова второй раз за минувший год тяжелила ее ладони.

Когда Рукс обмяк, она подняла с пола бластер-перчатку и, не надевая его на руку, немного пошатываясь, выбралась наружу. Высоко над многоэтажными руинами «Меридиан-Торватин» зависли полицейские флаеры. Впрочем, к зданию никто не спешил. Пилоты и сидящие в кабинах десантники с открытыми ртами следили над тем, как знакомое с детства солнце распадается на куски.

Тело Катрины Беты ожидало Лину чуть выше, и небеса над головой заливались красками, готовые распасться на части. Быстрый способ вернуться в прежнюю оболочку у девушки оставался один.

Агнатка улыбнулась алым лучам и вонзила нож себе в сердце.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ НА ПЕСТИКЕ РОЗЫ

Пролог

Создателя звали Геб.

Творение его было странным — бескрайняя бездна космоса, замкнутая в себя.

В центре мира Геб повесил Цветок. Огромную РОЗУ, растущую из пустоты.

Тридцать шесть лепестков сотворил Геб для своего удивительного Цветка. Каждый лепесток его был толщиной с планету и шириной со звезду, а длиною от основания до острого своего кончика — еще более!

В центре Розы Геб воздвиг невиданный Пестик — гигантский столб выше самых высоких гор. На ножке Пестика длиной в миллион километров простер он ровную алмазную площадку. А на ней — свой чудовищный космодром.

Каждый из тридцати шести лепестков прикрепил Геб под разным углом к основанию Розы. Та сторона лепестка, что обращена к Пестику, исчерчена треугольным зеленым морем и V-образной сушей, застроенной небоскребами и выкрашенными в яркий желтый, а также алый цвета. И вот — зеленым, желтым и алым выглядит из космоса титанический лепесток.

Та же его сторона, что смотрит наружу, в бездонное замкнутое в себя пространство Кластера — подобна гигантскому солнцу и испускает на низлежащие лепестки яркие лучи животворящего света. И только верхние из тридцати шести лепестков невиданного мира-цветка светятся с обеих сторон, освещая не только те лепестки, что под ними, но и поверхность самого Пестика, что закрыта телами тысяч межзвездных судов…

Вокруг Розы Геб создал Маску — клетку-шар из прозрачных прутьев со стальным сердечником. Каждый прут Маски — это огромная стеклянная колба, что вертится вокруг своей оси, создавая центробежную тягу. Ровно тысяча девятьсот девяносто восемь «прутьев» вертится в Маске Розы.

Свет лепестков неровный, а потому колбы-прутья светятся внутри сами. Они гаснут ночью и яркими красками вспыхивают днем. Внутри каждой колбы, согретые теплыми лучами, цветут сады, пульсирует жизнь.

Миллиард человек живет на каждом из лепестков Розы.

И еще сто миллионов — на каждой колбе-прутике Маски.

Итого — двести тридцать миллиардов человеческих душ. Двести тридцать миллиардов слуг и рабов — охранников, поваров, менеджеров, таксистов, метрдотелей, портье, танцовщиц, такелажников, диетологов, пилотов, гимнастов, врачей, массажистов, визажистов, электриков, жонглеров, уборщиц, стриптизеров, официантов, консультантов, музыкантов, проституток и… конечно, крупье!

Ведь планета Роза — это не только гениальное творение космического дизайна. А прежде всего — огромный Мир-Казино. Крупнейший и знаменитейший во всем бескрайнем Искусственном Мироздании…

Сегодня, однако, в Мире-Казино разыгрывался странный приз: он сам и жизнь его обитателей.

Тело 13 НАПРОЛОМ!

Искусственное Мироздание. Кластер Роза.

Утро следующего дня.

Воскрешение прошло так себе. Габриэль, Эс Си Рукс и Артели хеб-седировались в большом белом здании на Пестике Розы — именно там располагались центральный космодром, медицинский центр и главная башня — резиденция бессмертного Габриэля. Рукс и Габриэль проснулись со страшной головной болью, необычной для только что изготовленных клонов. И только шеф Артели искренне радовался, что воскрешен бесплатно.

Все трое сидели на этот раз высоко — не в гостинице, а в прилизанном лимузине, напоминающем незнакомому с новинками космомобильных экстерьеров человеку длинный напильник звенящего черного цвета, висящий в воздухе на восьми светящихся гравиопорах.

Впрочем, как раз «воздуха» вокруг и не имелось. Лимузин висел прямо в космосе, в непосредственной близости от одного из орбитальных спутников, и вид отсюда открывался просто восхитительный: планета Роза блистала и переливалась в безумном сиянии своих пылающих лепестков.

— А хороша ведь, чертовка! — прошептал Габриэль тихо и с едва сдерживаемой яростью стиснул дверную ручку. — Я не могу поверить, что все зашло настолько далеко!

Окружающим было ясно, что Габриэль имеет в виду вовсе не изумительную планету Розу и ее Маску из длинных городов-колб, а конкретного человека, совсем недавно оставившего всемогущего демиурга в дураках.

Сразу после убийства Саймона Рукса Катрина на флаере добралась до захваченного ею космического корабля — об этом перед катастрофой успел сообщить консьерж с Торватина. Далее взрывная волна от солнца системы добралась до планеты, и консьержу стало не до объяснений. Но никто, впрочем, не сомневался — уж если Катрина выбралась с уничтоженного Буцефала, то выбраться с Шакрама, имея в несколько раз больше времени и предназначенный для квитирования военный корабль, она, несомненно, смогла. Ход дальнейших поступков Катрины был также вполне понятен…

Окружающие очень хорошо понимали состояние хапи Бруно: когда на тебя охотится сам бог Мести, любому станет невесело. Тем не менее после краха экспедиции на Шакрам и скоропостижного хеб-седирования на планете Розе, после уничтожения системы Терранат и огромного штрафа, наложенного Советом Акционеров на Габриэля для воскрешения ста миллиардов человек, убитых его линкором, Габриэль, как это ни удивительно, сохранил бодрость духа и трезвость мышления. Ярость душила его, буквально распирала изнутри. Однако перерастала она не в бесконтрольное бешенство, как это часто бывало, а в холодный расчет.

Теперь, когда удивительные таланты секс-агнатки Катрины были продемонстрированы ее врагам со столь отчетливой определенностью, охотиться на нее не имело смысла. Истина банальна: в мире компьютерной техники и глобальной Сети ничто не могло превзойти по мощи таланты господа Гора.

Все трое осознавали, что события, происходившие в течение последних четырех дней в кластере Шакрам, являлись не более чем глупой игрой в поддавки. Катрина смогла бы раздавить армию Габриэля и подразделения ССБ еще на подходе к планете, просто отключив компьютерную систему гравитационных движков или заставив сдетонировать компьютерные генераторы лучевых пушек и заряды боеголовок. Но она заманила их внутрь, на планету! Заманила, чтобы не только заставить оплатить воскрешение обреченных на гибель жителей 270-й системы-яйца, но и показать свою возросшую мощь, чтобы убить и подвергнуть последующей реинкарнации, чтобы унизить.

Габриэль усмехнулся. Это была игра кошки с мышкой. Разграбление «Циркус-Циркуса» не являлось вызовом. Настоящий вызов прозвучал вместе с выстрелом его военного корабля, разрушившим очередной мир Искусственного Мироздания. Из загнанной дичи, которой казалась беглянка еще вчера, Кэти превратилась в дикого зверя, в зубастого хищника, в живую угрозу, наступающую на пятки, готовую вломиться прямо в логово Габриэля, разорить сам его дом.

Для Габриэля, Артели и Рукса ловить беглую шлюху уже было просто глупо. Во-первых, Кэти могла без труда избежать любых проверок, обмануть любые детекторы и приборы, с помощью нейрошунтов — усыпить или уничтожить любой патруль, а с помощью космических двигателей уничтожить любой посланный за ней флот. — Теперь это стало очевидно. Но дело крылось даже не в этом. Все трое осознавали: Катрина настолько сильна, что явится за их головами сама.

И потому они более не искали ее. Они страшились ее прихода и лишь готовились защищаться.

Прямо под лимузином, маневрируя между секциями «Маски Розы», сновали туда и сюда монтажные корабли, очень быстро для таких тяжестей и расстояний, таская в одну и в другую сторону массивные блоки с непонятной аппаратурой. То, что это была именно аппаратура, а не просто стальные секции для космического жилья или корабельных площадок, следовало даже из их внешнего вида — по неправильной многосоставной геометрической структуре и жерлам параболических чаш. Корабли считались монтажными, однако в данный момент они ничего не строили, а, напротив, ломали. Габриэль Бруно в срочном порядке демонтировал составленную тысячелетия назад сверхдорогую и сверхнадежную систему планетарной обороны своего кластера. Система, разумеется, управлялась компьютерами, а потому из основной защиты планеты превратилась в угрозу, стала слишком уязвимой со стороны «машинного» тшеди. Перед лимузином за несколько часов разъединяли, разрушали, крушили то, что строилось почти столетие: прикрывающую планету Розу систему космических зондов, планетарных орудий и мощнейших видеотелескопов.

Чуть далее, за одним из спутников, невооруженным взглядом можно было наблюдать, как корабли военного флота кластера Роза в срочном порядке покидают этот мир, сквозь сверкающий нуль-портал улепетывая подальше от привычных баз и причалов. Прочее находилось вне поля зрения Рукса, но он знал: далеко внизу, на поверхности самой планеты-цветка, демонтируются или уничтожаются все космические орудия, излучатели и склады с управляемыми компьютерами боеприпасами. Более того — разрушаются все приборы, контролируемые из Сети. На энергетических станциях усыплялись энергогенераторы, а кварталы планеты Розы, один за другим погружались в кромешную тьму…

— Касаемо разрушения системы обороны… — заметил Эс Си Рукс, указывая на один из протараненных краном видеотелескопов, — не слишком ли поспешное решение?

Габриэль мотнул головой.

— Когда речь идет о моей жизни, господин Рукс, средства не имеют для меня значения.

— И все же должен быть смысл! — возразил делатель тшеди. — Без космических зондов и излучателей мы станем голы перед любым нападением.

— А с ними, — возразил Габриэль, — мы будем просто обречены. Неужели вы не понимаете, Саймон, что как только Кэти окажется в кластере Роза, все компьютеры в пределах досягаемости ее странного дара станут ее оружием? Я не хочу погибнуть от огня собственных излучателей или от бомбардировки с собственных кораблей!

— Вы так боитесь беглой рабыни?

— Гора! — вскипел хапи Бруно. — Эта тварь почти вошла в полную силу. Она будет развиваться и далее. Вы представляете, что будет, когда если ее мощь увеличится еще больше? Такого нельзя допустить!

Он откинулся на спинку роскошного кожаного кресла и ткнул пальцем в кипящую в космосе суету.

— Я подготовлю ей достойную встречу, — произнес древний демиург. — Бог-девушка придет сюда за нашими головами, чего бы ей это ни стоило, я в этом уверен. Логика ситуации требует этого. У Катрины просто нет выбора. За ней продолжает охоту вся государственная машина Нуль-Корпорации, возглавляемая ССБ. И как бы сучка ни была сильна, даже с возможностями древнего божества ей не справится со всей Корпорацией. Ей остается лечь на дно, зарыться под землю — или атаковать нас в кластере Роза. Учитывая ее бешеный нрав, я уверен, что Катрина выберет второе. С такими фантастическими способностями — она просто обязана попытаться.

— Кому обязана?

— Что?

Хапи Рукс посмотрел на своего невольного компаньона и работодателя со сдержанным недоумением.

— На Торватине, — напомнил он, — проклятая агнатка поступила не так, как ожидали от нее наши аналитики. С чего вы взяли, что она оправдает их дурацкие прогнозы сейчас?

— Сейчас это не прогнозы аналитиков, — возразил Геб. — Теперь это мой личный прогноз. Никто из яйцеголовых не посмел бы предложить мне для поимки беглой рабыни демонтаж космических излучателей. Система обороны стоит дороже, чем весь этот кластер! Поэтому план новой ловушки принадлежит мне от начала и до конца. И потом это — логика, сам подумай, у Кэти просто нет выбора.

Саймон Рукс наклонился к столику, вырезанному целиком из орехового дерева, вмонтированного между роскошных кресел лимузина, и налил себе наркотический морс из дозатора.

— С учетом логики нашей прошлой операции по ее поимке я скорее поверю, что она сможет зарыться под землю.

— Ха! Наконец-то ты начал говорить чушь.

— Насколько реален шанс, что она все же прорвется сквозь твои заслоны?

— Практически нереален.

— А если подробнее?

Вместо ответа Габриэль Бруно развел руками.

— Что нам известно о ней? — задал он риторический вопрос. — Мощнейший медиум, почти классическое божество-тшеди. Уровень вне классификации. Это, конечно, да. Но есть и ограничения, верно? Мы знаем, что она может управлять практически любым прибором, имеющим компьютерную начинку. Но против техники, не имеющей таковой она совершенно бессильна! В своей проститутской школе Кэти несанкционированно подключилась к глобальной Сети и безнаказанно скачивала с нее информацию. Это — первый уровень ее способностей, проникновение в любую систему. В казино «Циркус-Циркус» она вырубила мозги самонаводящихся бластеров, отключила свет и активировала бронированные жалюзи дверей и окон. Это — второй уровень ее мощи, способность отключать и включать управляемые компьютерами приборы. Третий уровень Кэти продемонстрировала, сняв деньги с одного из банковских аппаратов на Торватине — там она не просто включила или отключила сложнейший закодированный механизм, но заставила его выполнить осмысленное действие, многослойную комбинацию, нацеленную на нужный ей результат. И, наконец, последним и, я считаю, высшим из достижений проклятой агнатки является проникновение в нейрошунт, способность перемещать матрицу своего сознания в тело другого прошунтованного человека через глобальную Сеть, а также убить его на незначительном расстоянии. В каком-то смысле это высшее выражение ее дара, которое она и явила нам во всей красе, перекачав свой разум в голову зазевавшегося копа во время «охоты на сук» на улицах Торватина, и позже, в отеле «Меридиан». И что?.. Это все. Мощь Гора велика, но вполне ограничена. И нам четко известны рамки указанных ограничений!

Через час роботы-разрушители закончат свою работу, и на планете Розе не останется крупных интеллектуальных систем. Корабли моего флота уйдут из кластера, систему галактической обороны мы демонтируем. Даже гражданские флаеры лишатся своих компьютерных блоков. В качестве военной силы на планете останутся только люди. Сейчас на Розе собрано почти два миллиона человек. В основном «хедхантеры» из ближайших галактик, солдаты частных компаний, мои собственные агнаты. У них нет даже бластеров! Все они вооружены обычным, а не «интеллектуальным» оружием. Древние самозарядные и автоматические винтовки, карабины и дробовики. Ты понимаешь? Никаких компьютеров. Вся наша экипировка — это чистая механика: автомат, бронежилет, каска. Тут Катрина бессильна!

Насколько я понимаю, суть уникального таланта господа Гора сводится к способности оперировать в массе потоками электронов внутри процессоров и проводов. Поэтому, как и в прошлый раз, большой планетарный компьютер планеты Розы и Маски отключен. Даже функционирование энергостанций поддерживается в ручном аварийном режиме на простой механике… Все компьютерные сети планеты-казино отключены. Не работают системы подачи воды, сигнализации, пожаротушения, связи. На Розе обрезана сама глобальная Сеть! Временно отключена даже система хеб-седа. Чтобы гарантировать безопасность, улицы в эти дни будут патрулировать сотни тысяч «хедхантеров», муниципальных полицейских, а также пожарников — во избежание пожаров, военных медиков — для обеспечения медицинской безопасности и миллионы рабов-армейцев, прибывших из других моих кластеров. В их руках будут старинные рации, а не СИНК-телефоны, на которые Кэти может влиять, и старинные пороховые ружья вместо интеллектуальных правительственных моделей.

Но самое главное — я велел вырезать им всем нейрошунты на время операции. И тот фокус, что получился у Кэти с неосторожным копом во время травли на Торватине, на этот раз не пройдет. Люди, отключенные от Сети, закрыты и невидимы для нее! Чтобы компенсировать отключение сетевого хеб-седа, на улицах установлены временные пси-уловители, так что все, кто умрет, будут возрождены в моих частных палатах. Сам кластер блокирован: ни один военный или гражданский корабль не войдет ко мне и не выйдет без тщательнейшей проверки за его пределами… НаРозе я оставил только один корабль — быстроходную яхту «Москит» на случай, если совершится невероятное, и наш план провалится. Тогда придется быстро покинуть кластер. «Москит», однако, оставлен на ручном управлении, его главный компьютер отрезан от глобальной Сети. Все вооружение с яхты снято.

Я оставил Катрине единственный вход. На Пестике функционируют нуль-порталы, открытые для эвакуации отдыхающих и игроков. Через четыре часа я объявляю по всем новостным каналам, что кластер Роза закрывает свою работу в качестве планеты-казино, а всех гостей мы срочно просим покинуть кластер. Не на кораблях, а через нуль-порталы, открытые здесь, на Пестике. В следующую половину суток последует принудительный и массовый исход миллионов игроков. Безусловно, гости будут сильно раздражены подобным выпроваживанием в шею, ведь они приехали отдохнуть, а тут такое… У Катрины в этих условиях возникнет шанс для вторжения. Она не может им не воспользоваться!

Теперь о самом капкане. Территория Пестика строго огорожена. Сотни тысяч человек, вооруженных до зубов простым огнестрельным оружием и без нейрошунтов, охраняют этот периметр… Нуль-порталов на Пестике открыто две сотни, чтобы гости планеты Розы могли быстрее покинуть кластер. Однако, чтобы пройти к порталам, оставлен единственный узкий проход, огороженный стальными стенами. В проходе стоят два ментоуловителя. Первый — на входе в охраняемый коридор, второй — на выходе. Первый и второй ментоуловители останутся единственной аппаратурой в кластере, подключенный к глобальной Сети. Иначе нельзя — без Сети Корпорации невозможно идентифицировать тех, кто покидает кластер, принять с них оплату, зарегистрировать отбытие и прочее, и прочее, и прочее… Уверен, Катрина рискнет. Также уверен — она сможет обмануть наших операторов, и ментоуловители не подадут сигнал, когда эта тварь зайдет внутрь. Видеокамеры «коридора» также компьютеризированы, и в этом смысле я не сомневаюсь — она сотрет с них свое лицо.

— И в чем же тогда смысл?

— Смысл в Тшеди! Там, где кончается досмотровый «коридор», я поставлю тех, кто сможет ее узнать без всяких ментоуловителей! Моих псов, моих обученных мальчиков-экстрасенсов. Диспозиция совершенна, господин Рукс. Для Катрины Беты сегодня начнется последний день!

Геб сжал пальцы, и модифицированные мускулы демиурга вырвали ручку автомобильной дверцы из кожаного покрытия с мясом.

Искусственное Мироздание. Кластер Роза.

Космодром Плато Пестика.

Когда приготовления закончились, Рукс, Артели и Габриэль покинули лимузин и расположились на центральной площадке Плато Пестика внутри яхты «Хохотун». Выбор места для пребывания объяснялся просто: во избежание инцидентов компьютер «Хохотуна» был временно отключен, управление кораблем осуществлялось вручную. Разумеется, ни летать, ни нормально контролироваться в таком состоянии «Хохотун» не мог, но это Габриэлю и Руксу и не требовалось — в данный момент яхта использовалась всего лишь как неприступная крепость. Как и у всякого системного корабля, корпус «Хохотуна» был изготовлен из ишеда — неразрушимого металла Нуль-Корпорации. И потому в данный момент времени, даже без миллионов окруживших яхту плотным кольцом бойцов, «Хохотун» справедливо оценивался всеми тремя как самое безопасное место на всей планете. Ведь роскошным комнатам, мебели и пассажирам, разместившимся в его отделанном красным деревом чреве, не грозило ничего, даже если бы яхта оказалась внутри раскаленного звездного ядра или в эпицентре мощнейшего ядерного взрыва. Остальные, более крупные, а потому и более опасные в момент вторжения тшеди корабли, Габриэль отослал. На всякий случай.

Широкие иллюминаторы капитанского мостика «Хохотуна» смотрели на закрытый карантином город, на досмотровый коридор, протянувшийся от длинной парковки к главной линии зданий, и на ровную, широкую поверхность самого космодрома, устланную бетоном и авиационными плитами. Вид отсюда открывался отличный.

Массы народа недавних отдыхающих и игроков, выстроившихся длинными очередями, толпились внизу, ожидая той сладкой минуты, когда, выполнив все формальности, они смогут пройти на посадку и занять уютные кресла внутри аэробусов, чтобы проехать через нуль-порталы в соседние кластеры и улететь с проклятой игровой планеты домой. Улететь навсегда.

Вряд ли когда-нибудь кто-то из постоянных в прошлом посетителей игорных заведений Габриэля Бруно потратит хоть кред, чтобы посетить планету Розу после всех злоключений, которые пришлось им пережить за последние сутки — запертых на комендантский час гостиниц, военных патрулей, проверок документов, принудительного ментасканирования и прочих прелестей Большой Охоты.

Бизнес умер! Гигантские казино можно было закрывать. Это Габриэль отчетливо понимал. Огромные затраты, потраченные им на создание уникального в своем роде игорного Кластера, а также немыслимые суммы, израсходованные на найм тысяч «хедхантеров» и монтаж орбитальных ментоуловителей, покажутся парой кредов по сравнению с исками о моральном ущербе, что ждут его в будущем от униженных клиентов, и просто ничем по сравнению с неполученной прибылью, которую он потеряет просто от бездействия казино в ближайшие несколько лет.

И все же он был холоден и спокоен.

Дело всей жизни, похоже, близилось к своему завершению. Два фактора отделяли его от мечты. Первое — Галерея Македонянина. Это уникальное вместилище информационных редкостей хранило потрясающую вещь — код от НАСТОЯЩЕГО МИРОЗДАНИЯ. Задумывался ли кто-нибудь из обитателей Корпорации, из всех этих квадрильонов в квадрильонной степени бессмертных клонов, о начале своей истории?

Миллиард лет существовал Нулевой Синтез, преумножая каждую десятую долю секунды число искусственных миров ровно в два раза.

Миллиард лет он наслаждался безумием власти, что дарована демиургам-акционерам самим творцом Искусственного Мироздания.

Почти миллиард лет божественности.

Почти миллиард лет лжи.

Каждый год из этого миллиарда, за исключением перерывов на Упокоение, над ним, над всеми прочими демиургами довлела воля творца. В собственных мирах-кластерах они разыгрывали из себя божков перед миллионами клонов-рабов, каждого из которых можно было убить самым жутчайшим способом из всех возможных, с единственным условием — оплатив тому новую жизнь.

Но Геб не хотел так. Быть богом — значит им БЫТЬ! А не казаться в глазах окружающих. Три знаменитых «В» Вселенского Абсолюта — Всемогущество, Всезнание и Вечность — не давали ему покоя, но являлись лишь тенью мечтаний в жалком подобии того, чем действительно он обладал.

Сначала, очень долго, Геб находил свой смысл в разврате и развлечениях. С каждым годом они становились все ужаснее и «страньше». Злее, как мысли дряхлеющего демона. Массовые охоты на безоружных людей, жуткие, нечеловеческие эксперименты с генетикой, пытки и насилие, истязания и казни, оргии и убийства. Иногда по раздельности, но чаще — совмещенные в единый процесс. Он упивался собственным могуществом над людьми и чужими, но потом, когда спустя несколько тысячелетий узнавал в живущих на союзных планетах когнатов замученных и убитых им в прошлом рабов, осознавал — это всего лишь игра, подобие настоящей власти! Ведь все убиваемые им люди на самом деле бессмертны! И он отказался от этих игрищ.

Потом, еще дольше, он занимался преумножением собственных, и без того почти немыслимых богатств, занимаясь сначала инвестициями в строительство дополнительных кластеров для союзных планет (а те постоянно нуждались в колониях), затем — открытием космических миров-казино. Наконец, когда открылись возможности выращенных им тшеди, — тайными убийствами эвпатридов и присвоением их нажитых тысячелетиями состояний.

А потом он узнал о главном.

Несколько наиболее старых акционеров Нуль-Синтеза пришли в этот новый, созданный ими мир вместе с самим творцом. Где-то в бесконечной вселенной Корпорации существовала точка, с которой все началось. Портал, сквозь который самая первая материя и самое первое время вошли в это пространство миллиард лет назад, и было положено начало Искусственному Мирозданию Корпорации Нуля. Где произошло рождение искусственного мироздания?

Спрашивать о таком творца бесполезно: весь пласт времени, что кластеры Корпорации множились и плодились под надзором правительства Нуль-Синтеза, творец занимался самим собой, шляясь под видом когнатов и молодых демиургов по зачатому им Мирозданию, а может, и еще по каким другим.

Короткие письма, посылаемые богом Смерти через СИНК в адрес Правительства и Экклесии, диалоги с министрами и главами департаментов через темный экран монитора да несколько страничек в Сети о создании Корпорации — вот и все, что представлял собой учредитель Нуль-Синтеза, загадочный Анубис, для созданного им сонма бескрайних искусственных кластеров…

Но были и другие!

Сэм Эливинер Тивари, он же С. Э. Т., Тэдди Октавиан Трэвис, он же Т. О. Т., Пит Тициан Аэкс, он же П. Т. А., наконец, Рафаэль Арманд и Шарль Ушер, а несколько прочих старцев, владеющих «Историей» с большой буквы, тех, чьи сгнившие уже глаза ныне мертвых тел миллиард лет назад, видели истинную Землю, прародину человека, они жили рядом, в искусственных кластерах Искусственного Мироздания, и когда-то они были его товарищами…

Питер Аэкс, занимавший пост председателя Экклесии, верховного архонта, был для Геба недоступен. Тэдди Октавиан, ставший после Джулиана Ши новым (в очередной раз) главой правительства Нуль-Корпорации, — тем более. А вот старик Эливинер…

Подкрадываться к нему Габриэль принялся осторожно, медленно, щупая Шестимирье чужими руками. Несколько раз совершал диверсии. Несколько раз засылал разведчиков. Однажды попытался взять кластер штурмом, напав всеми силами частного военного флота. Но все впустую. Эливинер, казалось, был неуязвим.

И вот тогда, пришел час… для Гора!

Выкрав матрицу древнего существа, давно упокоенного творцом из собственных тайных соображений и запрещенного к воскрешению, Габриэль нарушил главный императив Корпорации — он пошел против воли ее создателя. И он понимал: отныне ему не жить. Если махинации вскроются, он повторит судьбу бога Мщения и будет стерт из СИНК навсегда.

Но приз того стоил! Информатор, рассказавший ему о Галерее Александрии, однозначно утверждал: код для возврата в естественную множественность Лотоса существует и находится именно там, во владениях Эливинера на Буцефале.

И вот Геб рискнул. Зачем? О, все просто! По определению, власть учредителя заканчивалась там, где начиналась Естественная Множественность. Взяв корабли из ишеда, аппаратуру хеб-седа, нуль-генераторы и синтез-машины, а главное — блоки знаний из информационной сети Корпорации, Геб решил выйти за пределы старой Искусственной Множественности и создать СВОЮ!

«Безумие!» — сказал бы Сэт-Эливинер, и был бы неправ. Ибо весь человек — безумие от начала и до конца, и только те, что способны признаться в этом, достойны большего, чем смерть…

— Хапи Бруно, — Артели тронул его за рукав и отвлек от скачущих под черепом мыслей, — извольте видеть — процесс начался.

И действительно, по рядам длинной очереди бредущих по досмотровому коридору людей в направлении, обратном их мерному движению, будто прошла длинная судорога. Точки-фигурки стали рассыпаться по сторонам, кто разбегаясь в разные концы коридора, кто падая. Четко застучали вдали и засверкали сквозь толстенное стекло их вышки выстрелы автоматических винтовок и дробовиков, одиночные, но сливавшиеся вследствие своей многочисленности в некое подобие длинных очередей. Даже отсюда можно было различить, что большинство гражданских падали не для того, чтобы укрыться от выстрелов на земле, а именно от прямых попаданий свинцовых картечин и стальных крупнокалиберных пуль. Спустя мгновение, глухо запел далекий еще вой надрывающихся пулеметов.

Ничего! Всем пострадавшим во время расстрела гражданским он оплатит хеб-сед! Вот только вспомнят ли они после этого добрым словом его казино? Пожалуй, что вряд ли.

— Это Катрина?

— А кто, вы думаете?

— Грубо действует. По моим прикидкам со своими способностями девица вполне могла бы дойти до конца пропускной зоны, обманывая электронные датчики, а уже там демаскироваться… Впрочем, к чему это я? Начинайте!

Артели дал отмашку дежурному офицеру, и тот склонился над коммом:

— Внимание всем группам, — заорал он, ненадолго чувствуя себя командиром. — Объект на исходной! Сосредоточиться вокруг досмотрового коридора!

И команды понеслись по динамикам.

— Вырубить свет! Оружие на изготовку!

— Сосредоточиться, сосредоточиться всем!

— Внимание, командирам групп, огонь на поражение! Повторяю, огонь на поражение!

— Не спать, не спать!

— Сикх, объект двигается слишком быстро! Минуту назад он сам демаскировался, датчики читают его матрицу свободно, но он в плотной толпе! Людей слишком много, мы не успеваем…

— Да валите их там всех на хрен! — заорал Геб. — Слышишь?! Всех гражданских, кто есть в коридоре, — убить! Аппаратура считает матрицы с мозгов, а там разберемся!

Выстрелы слились в единый душераздирающий гул. Залпы почти тысячи автоматических стволов и крупнокалиберных пулеметов, гремевшие со всех сторон плотно окруженного досмотрового коридора, разорвали воздух и наполнили пространство свинцом и сталью. В то же мгновение, согласно плану мистера Бруно, источники света вырубились. Он знал, что Катрина при желании может совладать не только с процессорами интеллектуальных машин, но и перекрыть поток ионов внутри галогеновых светильников и прожекторов. А раз так, то лучше сделать это самим!

На несколько секунд Плато Пестика погрузилось во мрак. Повинуясь радиокомандам, стрелки включали нахлобученные на шлемы ноктовизоры и палили в полной, кромешной космической темноте по мечущимся в инфракрасном спектре зеленым фигуркам.

Вот и все! Еще минута, и внутри коридора не останется в живых никого. Только трупы! Рукс, Геб, Артели приложили к глазам дальнобойные бинокли ночного видения. А стоящие рядом офицеры охраны всматривались в те же ноктовизоры, что и у солдат внизу.

Внутри ночных биноклей и ноктовизоров — приглушенный зеленый фон, зеленые тени и четкие, но темные силуэты.

И тут ВСПЫХНУЛ СВЕТ!!! Внезапная, ярчайшая вспышка резанула всем по глазам — и бешеный поток белых лучей обрушился на плато, отразившись от плит досмотрового коридора. Дежурный офицер вздрогнул. Там, в зоне досмотра, работало то, чего просто не могло существовать. Такие вещи дежурный офицер видел только в космосе. Перед ним резал воздух, глазную сетчатку и плоть тяжелый планетарный излучатель, соответствующий главному калибру межзвездного корабля. Такие мощные сверхорудия устанавливались на крейсерах и линкорах и могли разрезать лучом звезду. Разумеется, орудие управлялось компьютером, и потому в декомпьютеризированной обороне планеты-Розы таковых чудовищ не имелось. Но откуда тогда этот свет? Ответ на простой вопрос пришел скоро — стрелки Габриэля даже не успели опомниться.

Ослепленные в ноктовизорах, усиливавших отраженные лучи света в десятки раз, бойцы заграждения повалились наземь или, напротив, остались стоять, срывая ослепившие их приборы, закрывая смеженные болью глаза оружием и руками в перчатках.

На миг все ослепли…

Бросок! За доли секунды, отталкиваясь ногами от пола на несколько метров и взвинтив до предела свои модифицированные мускулы, Катрина преодолела отделявшее ее от стрелков расстояние и артиллерийским снарядом врезалась в гущу встречающих врагов. А спустя мгновение гигантское световое орудие размеренно заработало уже внутри коридора!

То действительно был не бластер, не станковый лучемет и даже не турель. Главный калибр линкоров, тяжелый космический разрушитель работал по земным целям, превращая Плато Пестика в оплавленную пустыню.

И теперь уже не только фигурки гражданских, но и собственные гебовские бойцы рядами и колоннами стали падать на землю. Но не с разорванными в клочья телами и снесенными картечью черепами под пороховой гул, а фейерверками вспышек, с которыми развеивались на атомы их пылающие тела. Под вибрацию космического луча над Плато Пестика расплывалась жуткая, пугающая тишина…

Космодром Плато Пестика. Руины досмотрового коридора.

Девять минут спустя.

Шагом мерным, неотвратимым, как поступь смерти, Кэти продвигалась по выжженным руинам космических терминалов — вперед и… напролом!

Гигантское космическое орудие длиной в восемь метров и толщиной в рост взрослого человека тлело у нее над плечами негаснущим факелом, освещая тусклым светом энергетических индикаторов пустующее пространство вокруг. Пустующее — потому что лишь далеко впереди и вверху ожидали ее живые, а за спиной Катрины оставались лишь мертвые.

Глупцы!

Они встретили ее скопом, окружив, как им казалось, в узкой клетке досмотрового коридора. Защищенные броней боевых жилетов и пластиковыми щитами, устойчивыми против кратких попаданий ручного бластера. С нелепым огнестрельным оружием, они первыми открыли огонь.

Она вошла в терминал свободно, закачав на сервер пропускного пункта при прочтении личной карточки чужие имя и фамилию и заставив видеокамеры чуть смазать свое лицо. Все, кто имел на той стороне нуль-портала нейрошунты, уснули, лишь только она коснулась их краешком беглой мысли.

На плече Кэти покоился стальной ствол, который она несла, улыбаясь, легко, как тюк с ветошью. На деле громадный колонноподобный ствол, совмещенный с энергетическим реактором, работающим непосредственно от Нуля, весил одиннадцать тонн. Чудовищный космический излучатель, способный сровнять с землей горные цепи или одним залпом вырыть в континентальных плитах моря и целые океаны, стал сегодня ее оружием.

Именно с ним, скрепив неподъемное оружие с рукой и плечом несколькими стальными цепями, летучей походкой длинноногой подиумной модели она вошла в коридор.

Именно с ним, дав предварительный залп, она пролетела сотни метров, отделявших ее от стрелков заграждения. Одним движением она разорвала плотную, скрывающую чудовище ткань и начала пылающую жаром резню.

За спиной, оставались лишь мертвые. Сегодня ей не нужно было брать прицел с упреждением. Два оборота вокруг оси с пылающим планетарным орудием положили конец двум миллионам человек, стоявших или бежавших к досмотровому коридору. Три движения вправо и влево уничтожили те бригады, что ждали ее на самом космодроме. И еще одно, с протяжкой через полнеба, срубило зависшие над плато небоскребы диспетчерских служб, ибо с расстояния в километр даже их броня не выдержала подобного.

Яркий свет по-прежнему застилал глаза. Темный шлем скафандра не спасал, а лишь чуть приглушал эти ослепительные потоки. Но Кэти терпела. Скафандр почти сгорел на ней. Тело покрывали многочисленные ожоги. Луч ее оружия рисовал над Пестиком настоящую картину сверхновой.

Наконец Катрина остановилась. Сапоги ее скафандра по бедра тонули в лаве. Прямо перед ней над исковерканным и оплавленным огнем ее оружия бетоном возвышалась легендарная яхта «Хохотун». Системный корабль с бортами из ишеда — единственный предмет, уцелевший на огромной, выжженной дотла поверхности Пестика Розы.

Отшвырнув коротким движением кисти ненужный теперь одиннадцатитонный космический разрушитель и достав из-за пояса обычный эстимет, закрыла глаза и впилась разумом в спящий процессор яхты.

— Просыпайся! — велела она, и тон ее не допускал возражений. — Разблокировать двери!

И трап униженно опустился…

* * *

Прошла почти минута, прежде чем Рукс и Габриэль смогли что-то видеть. Габриэль протер глаза и, ошарашено покачивая головой, посмотрел вокруг. Артели и большинство когнатов, не имевших, в отличие от него и Рукса, модифицированных глазных зрачков, все еще валялись по углам, закрывая ослепленные глаза и уткнувшись мордами в пол. Но Рукс уже сидел по-турецки, только чуть-чуть покряхтывал и матерился.

— Что это было?

— А ты не понял? — невесело рассмеялся Рукс. — Она вошла в нуль-портал с тяжелым космическим орудием на плече. Твоим двум миллионам стрелков из карабина пришлось столкнуться с настоящим звездным линкором во плоти. Свинцовые пули против разрушителя планет.

— Стерва!

— Помню, ты говорил что-то насчет личного прогноза и логики… Что теперь?

Геб открыл рот, чтоб ответить, но в этот момент дверь тихо сдвинулась вправо.

Взору Кэти предстали роскошный зал и одновременно — капитанский мостик с гигантским монитором до потолка.

Прямо на полу сидели хапи Саймон Рукс, собственной зеленоглазой персоной, сикх Шайрон Артели (он впрочем, только поднимался), являющий собой точную копию Рукса, но с глазками под мокрый асфальт, а также…

— Хапи Бруно, сикха, — заявил ей тонкий молодой человек благообразного вида, похожий, скорее, на начинающего певца в священном хоре, чем на безумного древнего мультитриллионера… — Как видите, внешность пришлось сменить.

Несмотря на нависшую над ним смертельную опасность в виде длинноногой красавицы с бластером и матрицей бога Мщения в голове, вел себя Габриэль вполне раскованно и свободно.

«Быстро реагирует, сволочь», — презрительно подумала Катрина.

— Судя по вашему взгляду, — продолжил Габриэль, — вы меня явно не признали. Довольно удивительно для женщины, систематически разоряющей мои казино.

В этот момент под их разговор, несмотря на почти обожженную роговицу, вскочили, наконец, щурясь и мигая, офицеры охраны.

Кэти качнула ручкой.

— Лежать, — произнесла она тихо. В первое мгновение Рукс удивился такому поведению — телохранители Габриэля, так же как и Катрина, были вооружены, причем до зубов, но тут охранники повалились на пол один за другим, как сбитые шаром кегли.

— Шунты, — пояснила Катрина, постучав по собственному виску, как некогда шеф Артели в далекой теперь Высшей Школе — в день первого собрания клонов. — Гор может отключать нервную систему прошунтованых лиц на расстоянии. Странно, в досмотровом коридоре не было ни одного бойца с шунтами, а здесь — целых двадцать. Неужели вы забыли?

— Да не то чтобы, — Рукс нервно усмехнулся. — Просто не нашли нужным… Но что дальше? Убьете нас?

— Сильно хочу попробовать, хапи, — она нехорошо улыбнулась. — Ведь шансы у меня есть. Кластер Роза отключен от Сети Корпорации, а все местные аппараты для хеб-седирования я смогу при желании отыскать и проконтролировать. Не боитесь? Это ведь будет окончательная смерть.

— Встать позволите?

— Валяйте.

Оба — и Рукс, и Габриэль — поднялись.

— А что вы сделали с моей армией «хедхантеров» и агнатов, на космодроме? — задал вопрос Бруно из чисто теоретического интереса.

— Планетарный излучатель. До космодрома на той стороне нуль-портала я провезла его в тюке на грузовом флаере. К сожалению, излучатель тяжеловат и габаритен, так что с собой на «Хохотун» я его не захватила, показать не могу. Но надеюсь, на слово вы мне поверите.

— Серье-езно, — протянул Бруно, взмахнув руками. — Планетарный излучатель, десятитонное корабельное орудие… Ага! Так вот почему вы дали предварительный залп, даже не дойдя до смотрового коридора. Чтобы неподъемный тюк на плече хрупкой девушки не привлекал внимания. Вы сняли пушку с грузовика на парковке и сразу начали палить, уничтожая все, что видели перед собой!

— Верно. Однако держите руки над головой, хапи, и без резких движений… А сейчас, господа, мы взлетаем. Мне почему-то очень хочется побыстрее покинуть ваш гостеприимный кластер. Уверена, вид открытого космоса поспособствует нашей дискуссии. Кто-то против?

Чуть позже они взлетели, и обзорные экраны «Хохотуна» украсили виды изуродованной планеты Розы с оплавленным столбом Пестика в центре бутона. Геб вздохнул. Кэти смяла охрану его планеты менее чем за девять минут. Расставленная ловушка схлопнулась и… порвалась в клочья.

Тело 14 РАБОТА ЯЗЫКОМ

Системная яхта «Хохотун».

Центральное помещение кают-компании.

Корабль удалился от Мира Розы на приличное расстояние, и удивительная планета теперь и вправду напоминала распустившийся цветок, почему-то одиноко затерявшийся в ночной темноте. Зрелище было настолько обыденным и в то же время фантасмагоричным, что можно было писать картину, если бы у кого-то присутствовал талант к рисованию и позволяла обстановка. Но обстановка не позволяла, а таланты у Кэти имелись в принципе иные. Куда более кровавые.

Спокойно пройдя по комнате, короткими вспышками бластера она последовательно добила всех охранников-офицеров, пощадив почему-то одного только Артели. Рукс, впрочем, думал, что это, вероятно, не пощада, а просто отложенная на ближайшее будущее жесточайшая казнь содержателя «постельной» школы. Как бы там ни было, и шеф Артели, и Габриэль, и сам Саймон оказались прикованы Катриной наручниками к трем креслам, стоящим в глубине зала-мостика, подальше от пульта.

На каждого из своих «заключенных» Кэти использовала по три наручника, которые во множестве нашлись на поясах убитых охранников. Один — на запястья, руки перед собой. Еще два — на ноги к ножке стула. Бежать и сопротивляться в таком положении, разумеется, оказалось в принципе невозможно.

Кроме того, Катрина выжгла каждому из них шунт, окончательно отрезав от системы хеб-седа, как известно, функционировавшего во всех кластерах Нуль-Корпорации. Она также тщательно обыскала пленников, изъяв из карманов все, что могло хоть как-то послужить или показаться оружием.

За окном раз в полчаса сменялись виды космических тел, звезд, планет, как круглых, так и замысловатой формы. Это машина «Хохотуна», как только в двигателях накапливался достаточный потенциал для «прыжка», открывала портал и переносила корабль в новый кластер. Никакой погони, конечно же, не было.

Почти с ностальгией и Рукс, и Катрина, совершенно независимо друг от друга, вспомнили такую же скачку наперегонки с крейсерами ССБ, через которую они прошли после побега из школы. Минуло всего шесть месяцев — и вот повторение. Бесконечная скачка по кластерам началась вновь.

Корабль следовал на автопилоте, избирая следующий кластер методом случайного подбора. А Катрина, забыв об обязанностях капитана, штурмана и экипажа, вольготно устроилась прямо напротив троицы своих гостей-пленников, сняв изуродованный скафандр, закинув ногу на ногу и постукивая ногтями по ставшей уже родной рукояти Правительственной модели.

Она внимательно оглядела троих мужчин, потом встала, зашла к ним за спины и тихонько включила настроенный на объемный прием диктофон.

— У меня очень много вопросов, — сказала она, возвращаясь на свое место и обращаясь прежде всего к Габриэлю. — Причем на разные темы. Прежде всего я хотела бы знать некоторые подробности касательно себя любимой… Автор моего воскрешения — это вы?

— Ваш автор — учредитель, творец Искусственного Мироздания, — почему-то довольно охотно ответил ей Геб. — Восемьсот миллионолетий назад хапи Гордиан Оливиан Рэкс, а в просторечье — бог Гор, был изготовлен как специфическое оружие против богов Пантеона. Понимаете, Анубис и сам мог бы казнить их через глобальную Сеть, которая существовала уже тогда, но убить нашкодившего божка не всегда удавалось по официальным причинам. Анубис же изображал демократию… Поэтому и был сотворен господь Гор, этакое пугало, созданное верховным божеством для прочих богов. Без открытого и прямого вмешательства Анубиса Гор мог убить любого, кто был ему — то есть творцу — неприятен. Зафиксировать подобное воздействие было почти невозможно, поскольку способности тшеди не регистрировались аппаратурой. Однозначен был только результат, в данном случае — смерть одного из младших богов по непонятной причине.

— Странно, но мне кажется, возможность воздействовать на компьютерную технику представляет не настолько абсолютную способность, чтобы ассоциироваться с богом Мщения и убийства. Например, возможность силою мысли останавливать сердце, она гораздо более…

— Э-э, госпожа моя, я вижу, вы так и не поняли сущности нашего мира, хотя и прожили тут полгода. Анубис — это бог Смерти. Он полностью контролирует ее. И потому в нашем бесконечном Искусственном Мироздании смерти нет, ибо существует хеб-сед. Никто не умирает. И человек, у которого один из специально натасканных экстрасенсов тшеди остановит сердце, тут же воскреснет в клонической колбе в соседнем кластере, но сердце его будет уже новым, другим, неужели непонятно? По-настоящему убить во всем Мироздании могут только два человека: творец и вы. Первый — потому что в принципе обладает властью над нулевым синтезом и аппаратурой хеб-седа, а второй — в силу уникальных возможностей взломать любую систему, стереть матрицу убитого после самого физического убийства! Теперь уловили?

— Да, кажется, поняла. Машины сохраняют людям жизнь, поэтому человек, который управляет машинами, — единственный, кто может эту жизнь отнять. И все-таки вы уклонились от прямого ответа. Инициатором пробуждения клона господа Гора в высшей школе наложниц господина Шайрона Артели были именно вы, не так ли?

Габриэль мерзенько усмехнулся:

— Не буду спорить, заказал вас я.

— А где вы взяли матрицу Гора и генетический код?

— В течение более чем тысячи лет я экспериментирую с тшеди в своем кластере Роза, только что оставленном нами. Там находится моя секретная школа тшеди. Несколько экземпляров, в которых мне, не без помощи мистера Рукса, удалось инициировать дар, обладают весьма перспективными с точки зрения практического применения способностями. В частности, они могут перемещать свои матрицы в голову другого человека. Как и вы, но только без всякого шунта и Сети. Для проникновения в чужой разум им не нужен ни телесный контакт, ни сам нейроконтактер в голове реципиента. Мои тшеди — идеальные экстрасенсы! Кстати, парочку я захватил с собой на космодром. Десять минут назад вам невероятно повезло — вы срезали их лучом планетарного излучателя вместе с толпой охранников. Помните, два мальчика около десяти лет, они ждали вас у выхода из досмотрового коридора? Да, жаль. Представляете, чтобы с вами случилось, если б вы их вовремя не прожарили?

Катрина невесело усмехнулась. Действительно, повезло. Если этот скот не врет.

— Я полагаю, разбор вероятностей мы оставим на потом, благо времени у нас полно, — произнесла она без эмоций. — Знаете, как говорят, есть «бывшее» и есть «не бывшее», и сделать одно другим… Так что насчет генетического кода и матрицы бога Гора, где вы ее взяли?

Габриэль опять ответил охотно.

— Все просто на самом деле, — пояснил он. — Я прилетел на Дуат, в столичный кластер. Вы ведь бывали там? Это мир-куб. Там мои бравые экстрасенсы проникли в головы департаментских чинуш, имеющих соответствующий доступ, прошли в хранилище (оно, кстати, отрезано от глобальной Сети, и, кроме как физическим способом, туда проникнуть невозможно) и элементарным образом скачали все из файлов Совета акционеров на миниатюрный носитель. Я хотел там взять очень много, но… пришлось ограничиться несколькими матрицами, в том числе вашей. А также некоторой информацией о самом творце. Несмотря на большие чины захваченных нами реципиентов, ССБ все же что-то заподозрило и быстро прикрыло доступ, а сами чинуши вскоре были арестованы.

— Вот бедолаги.

— Не спорю. Арестовали их без толку, как вы понимаете, поскольку носитель ничего не помнит из того, что делает его «наездник».

— «Наездник»?!

— Так я назвал подсадной разум экстрасенса, который эксплуатирует чужое тело, подавляя его волю и память.

— Ага. Убийство несчастного Джулиана Ши и прочих богов-акционеров, покончивших с собой после того как проигрались в ваших казино до нитки, — тоже ваших рук дело?

— А есть сомнения?

— Не ерничайте. Так ваших?

— Конечно. Думаю, я буду гордится этим успехом до конца своих дней. Я сознательно выбирал наиболее старых, богатых и знаменитых акционеров Нуля. Играл с огнем. Думал — сделает все же учредитель или его хваленое ССБ что-нибудь или нет. И — ничего. Полагаю, они догадались обо всем уже со второго самоубийства. Но ведь доказательств никаких. Дело сработано идеально!

— Повторяетесь, — буркнула Катрина. — Все-то у вас идеально.

Она задумалась. В первые минуты этого импровизированного и, конечно, совершенно не профессионального допроса, Кэти была удивлена тем, что Габриэль, этот матерейший из преступников Корпорации (и по злой иронии судьбы — один из ее акционеров), отвечает с такой легкостью. Но теперь, кажется, поняла. У господа Геба был страшный синдром — нарциссизм, и в потоке словесного самолюбования он оказался слаб на язык. Наверное. Но вдруг есть и другие причины?

— Нападение на Буцефал и убийство Сэта — тоже ваших рук дело? — спросила она.

— Так и есть! Ничего себе операция, верно? Еще один повод для гордости. Все-таки миллионолетний демиург, соратник самого Анубиса… А я его обвел!

Кэти горько усмехнулась. «Пожалуй, — подумала она, — без комментариев».

— Зачем вам понадобилась украденная у Сэта Галерея Македонянина? И где Галерея находится сейчас?

— Мне отвечать на первый или на второй вопрос?

— По порядку, пожалуйста.

— Вы не поверите, но Галерея Македонянина оказалась мне совсем не нужна. Разве что из праздного интереса. Там есть весьма забавные вещи про нашего придурковатого творца, летописи и антиквариат с Древней Земли. Подробная и тайная история Корпорации, многое, не спорю. Но на тот момент меня интересовало другое. Впрочем… — он сделал паузу, — это довольно долгий рассказ. Желаете услышать все в подробностях?

— А есть куда торопиться?

— Ну что же, извольте…

Геб глубоко вздохнул, и его глаза впервые показались Кэти глазами древнего старца, влачащего свое существование уже безумный сонм тысячелетий…

— Рассказ будет долгим, — сказал он тихим голосом трагического актера. — Но вы правы, мне действительно некуда торопиться, поскольку финал нашего разговора вполне определен. Вопрос, ясен ли финал вам, сикха? Но… этого момента пока касаться не стоит…

Нуль-Корпорация, как вы, должно быть, уже смогли для себя уяснить, является искусственным образованием, так называемым Арт Континиум, Искусственным Мирозданием, созданным нашим творцом, богом Смерти, на заре самой истории… Это общеизвестно… Думаю, для шестимесячной агнатки, каковой вы в сущности являетесь, будет откровением нечто другое… Внимайте, сударыня! Арт Континиум не ограничивается одним лишь Мирозданием Корпорации. Всего творцом создано сто сорок четыре огромных поля для расселения человечества. Эти поля и составляют в своем многообразии и совокупности величественное здание Искусственного Мироздания, созданное после гибели естественной Вселенной.

Одно из полей носит название «Мироздание Корпорации», оно известно вам: мир Планетоидов и независимых пространственно-временных ячеек-кластеров, замкнутых в себя.

Другое зовут «Мирозданием Церкви», Твердым Космосом, Миром-вывернутым-на-изнанку, где пустующее космическое пространство заменяет земная твердь… Непонятно? Ну и не задумывайтесь над этим пока… Твердый Космос — это Мироздание Храмов.

Третий элемент Искусственного Мироздания зовут «Мирозданием Ордена». И вместо Планетоидов Нуля среди искусственных времен и пространств там возвышаются замки полубогов.

Четвертое считают «Мирозданием Пути». Запутанное и сложное, оно состоит из Тропы и Дороги, которая проходит сквозь мириады загадочных вытянутых и бесконечных Вселенных.

Пятое — «Мирозданием Кораблей». Оно также состоит из кластеров, но только Кластеры эти порождаются лишь присутствием в них космических корветов, управляемых Командорами Атума…

Шестое — «Мирозданием Бесконечности». Огромный единый Кластер, величайший из существующих, громадная плоскость, бесконечность и скорость роста которой, тем не менее, сравнима со скоростью производства миров Корпорацией…

Седьмое считается «Мирозданием Станций». Там нет персонала, только лифты и врата, и каждый ее обитатель, что рискнет войти в них, найдет… Впрочем, неважно.

Восьмое зовется «Мирозданием Пирамид».

Девятое — «Мирозданием Небоскребов»…

Десятое…

В общем и так далее, и так далее… Не буду останавливаться подробнее, но вселенная кластеров Корпорации — всего лишь одна из ста сорока четырех известных мне частей Искусственного Мироздания, созданного ублюдком Анубисом для собственных игрищ и развлечения.

— Не слишком ли злобно, сударь, вы отзываетесь о собственном божестве?

— О каком божестве идет речь, сударыня?! Он такой же господь, как и я! Как вы и как все трупы моих охранников, медленно загнивающих вокруг нас на полу. Вы ведь знаете, в божественном пантеоне Искусственного Мироздания место нашлось не только для великого и ужасающего Анубиса, но и для меня с Сэтом-Эливинером! О чем-то ведь это говорит?

Насколько он походил на бога, этот ваш любимый ученый-демиург-обезьяна? Больше, чем я, или меньше? Меньше, чем Анубис, или больше?

— Не знаю насчет божественности, — заявила Катрина, — но человека мистер Сэт напоминал мне в гораздо большей степени, чем вы, Габриэль.

— Сыплете комплиментами? Ерунда! Все мы — и я, и Сэт, и Пта, и Ра, и Анубис, все мы — обычные люди, лишь признанные богами со стороны человечества. Единственное наше отличие в том, что мы родились до сотворения этого мира. До начала его времен! Скажу даже более: миллиард лет назад та горстка существ, что ныне составляет мистический пантеон «Арт Континиум», была знакома друг с другом лично. Нас соединяли не только узы дружбы, соседства, поколения, возраста… но и профессии!

— Дайте-ка подумать, — усмехнулась Кэти, покачав в руке бластер, — сумасшедшие ученые, работавшие в одной секретной лаборатории, верно?

Бог Геб рассмеялся.

— Вы и в правду полагаете, что столь примитивное существо, как человек, способно создать столь грандиозные технологии? Технологии сотворения собственного времени и пространства? Ишед, хеб-сед, боги-роботы, нейрошунт, Нуль-Синтез — все это вы считаете плодом убогого человеческого воображения? Вы хорошего мнения о людях… Ученые? Не смешите меня! Мы были солдатами восьмого германского легиона, и многие из нас даже не умели читать испорченную латынь. Мы были солдатней, а не яйцеголовыми ботаниками! Про схему Лотос как метод изображения на плоском листе четырехмерного пространства-времени вы, я надеюсь, слышали?

— Да, ваш спутник рассказывал мне в наше прошлое рандеву. Имеется в виду упрощенная картина Естественного Мироздания, состоящая из «линий времени», соединенных в Точке Нуля — точке, обозначающей момент рождения Вселенных и момент их смерти?

— Верно. За исключением одного ключевого момента. То, что создателем первого известного Вселенной бога-робота является человек, — это сплошное вранье! Человечество не было и не стало представителем Протоцивилизаций, путешествующих по Лотосу и за его пределы. Множественники, создавшие Искусственное Мироздание, и хомо сапиенс — это разные расы! Мы никогда, слышите, никогда не смогли бы выйти за пределы небытия, никогда не смогли бы пережить собственные «настоящие» Вселенные, если бы не помощь извне!

Все, чем мы, человечество, гордимся и владеем сейчас, — заемное. Мы НЕ изобрели синтез материи из пустоты, мы НЕ открыли способ творения из Нуля собственных пространства и времени, мы НЕ дошли своим умом до записи матриц мозга и НЕ создали сами первые клонические машины! Да что говорить, даже нейрошунт, основа основ нашей социальной структуры, является заимствованием из науки тех, кого мы называли Множественниками, подразумевая под этим словом себя. Да и Множественник-то был у нас всего лишь один…

Не знаю, как именно Анубис умудрился стать наследником чужой древней расы, но одно мне известно наверняка. До того, как часы вечности начали свой бесконечный отсчет, и Искусственное Мироздание возникло в пустоте за пределами естественной Вселенной, где вертится Древняя Земля, тот самый единственный Множественник на своем удивительном корабле проник внутрь Нуля, тем самым положив начало нашему миру. Кстати, этого замечательного Множественника сам Анубис называл Микки, по имени своего любимого боевого пса. И после этого вы станете утверждать, что Анубис являлся богом? Да он был шизофреником!

Бесспорно, учитывая, что естественная Вселенная практически бесконечна во времени и в пространстве во всей совокупности своих линий, Множественников в разных временных линиях могло быть множество (вероятно, это были даже разные расы), и множество их существует сейчас. Каждый — в своем альтернативном Искусственном Мироздании, в своем альтернативном времени.

Но для нас Микки был и всегда останется единственным, поскольку контакты между покинувшими основное время естественной Вселенной в принципе невозможны. Столь сложные конструкции доступны вашему восприятию?

Катрина кивнула.

— С трудом, но я готова принять ваши слова на веру. В том времени, когда есть они, нет нас, а в том времени, в котором живем мы — не существует их. Они не в нашем прошлом и не в нашем будущем. Они — за пределами понимания и связей. Все искусственные мироздания Множественников абсолютно изолированы друг от друга самим принципом своего сотворения. В том числе и наш. Так, кажется?

— Так.

— Тогда позвольте сразу вопрос по ходу повествования. Я не совсем поняла насчет «восьмого германского». Слово «легион» кажется мне знакомым. Если не ошибаюсь, это некое воинское формирование в древности. Вы были сослуживцами? С самим Аннубисом?

— Ну звали его в те дни совершенно не так. Да, я служил с ним. Подлинное имя творца Искусственного Мироздания, бога Смерти и учредителя Корпорации я вам не назову — незачем. Но назову его должность. Он был пропретором восьмого германского легиона его императорского величества Валентиниана Третьего.

Кэти покачала головой:

— Этот набор звуков ни о чем мне не говорит.

— Еще бы! Столь давние времена… На самом деле человечество, на мой взгляд, — самое последнее из всех племен космоса, которое было бы достойно того великого дара, что уготовил нам Микки.Сама история человечества для меня — во многом загадка, большой недоуменный вопрос. Возникнув приблизительно в двадцатом или десятом тысячелетии до Рождества Иешуа по доисторическому летоисчислению (так мы вели тогдашний учет времени), первые и последние зачатки нашей примитивной цивилизации, пройдя короткий путь в четыре десятка тысячелетий, канули в Лету, оставив после себя лишь руины великих городов, пепел великих войн и прах великих народов.

Катрина усмехнулась — как пафосно начал! — а Габриэль продолжал:

— Это будет звучать как проклятие, но знаменитая и столь слащаво воспетая в легендах Нуля пресловутая Древняя Земля явилась одновременно и колыбелью, и усыпальницей нашей юной, глупой и недолгой цивилизации. Прожив всего лишь сорок тысяч лет, то есть менее чем средний срок жизни когната или агната сейчас, неустанно упражняясь в совершенствовании экономики, основанной на безотходном производстве и возобновлении потребленных ресурсов, объединенные единой культурой и единым управлением, живущие в мире социальной справедливости и достатка, народы нашей прародины лишились основного фактора, который двигал человечеством на протяжении всей его короткой истории, — представления о Цели!

Мы не только не открыли Нуль-Синтез, о чем я вам уже говорил, но даже более того… Позор наш неописуем! Мы не вышли в дальний космос. Мы не преодолели смерть. Достигли неких кажущихся нам солидными высот в науке и технике, создав развитое общество потребления и… И осознали, что это — предел. Понимаете?

Сейчас неизвестно, что стало причиной подлинной гибели, исхода, исчезновения оригинальной человеческой цивилизации и ее уродливо-гротескной культуры с планеты Земля, что не звалась еще «Древней». Доподлинно можно сказать лишь одно. Таковой причиной была не война и не исчерпание жизненно необходимых для существования вида ресурсов. Последние раскопки, сделанные на месте древних городов, большая часть из которых располагается на затонувших после гибели человечества континентах, показали, что в заключительные тысячелетия существования человечество достигло немыслимых высот в прикладной науке и сумело полностью избежать внутривидовых вооруженных конфликтов, которые при том уровне развития военных технологий не могли не оставить тяжких следов на лике планеты.

Вероятно, человечество просто издохло, как издыхает рожденный в неволе волк, осознавший на пике своей силы и молодости, что цепь плешивого пса — его рок навсегда, что не познает он никогда ни охоты на дикого зверя, ни течной волчицы, завывающей от желания, и только узкий двор с конурой станут заменой бескрайним лесам и полям его тайных мечтаний. Мы издохли от безысходности! Вот мое мнение.

Как бы там ни было, к началу пятого десятка из недолгой череды тысячелетий, отделивших создателя кремневого скребка от его последних потомков, расщепивших атом, нога человека в последний раз отпечаталась на пыльных просторах Земли. Так же, как кроманьонец (так называли первых людей, наших предков) возник из ничего за двадцать тысяч лет до Рождества, так же он и исчез спустя двадцать тысячелетий после…

В общем… В первый раз вместе с господином учредителем мы справно скончались в году этак примерно 429-м от Рождества Иешуа, на самой заре той истории, что я только что вам поведал. Уж точно дату не помню. Я тогда был всего лишь триарием в пятой когорте его легиона и, конечно, не то что в календаре, но даже в девках разбирался плоховато.

Мы умерли все. Кто-то позже, а кто-то раньше. Кто в бою, кто от болезней и лишений в походах. Немногие — в своей собственной старческой постели. Однако сам учредитель, единственный из нас, подобной обычной солдатской судьбы избежал. Его, как я узнал после своего первого хеб-седа, отравил наш царственный Валентиниан, уж не знаю, по каким причинам. Учредитель в те годы был страшным ублюдком, убийцей, насильником и, как водилось тогда у всаднического сословия, педофилом, любил, знаешь, десятилетних девственниц, однако цезарю оставался предан до последнего дня.

В общем мы сдохли. Все, включая отца-командира. И тут, доложу вам, сударыня, случилось нечто странное.

Наша смерть, конечно, ничего не изменила в существовании человечества, время потекло своим чередом и текло как положено ровно те самые сорок столетий после нашей смерти, о которых я вам говорил. И вот время человечества ушло. Люди умерли все до последнего человека. Не только мы, солдаты восьмого германского, римляне, но и ВСЕ люди, жившие после нас. Земля превратилась в пустыню…

Но там, за пределами Лотоса, некий Множественник Микки создал собственное Мироздание, отличное от знакомого нам. Он назвал ее СверхСистемой, а сокращенно — СиСи. Уж не знаю, на каком языке он там говорил, этот Микки, да и говорил ли вообще, а может, свистел ультразвуком или фонил радиоволной, но переводилось имя созданной им Искусственности именно так.

И время там шло… иначе.

Почти триллион земных лет, в пересчете на привычную человеку систему учета, Микки властвовал над СиСи, используя ее, как ему вздумается, то есть по-всякому и как угодно. Но затем устал, ведь триллион лет — не шутка даже для Множественника.

И тогда этот сволочной Микки решил вздремнуть. Чтоб вы понимали, Множественники спят не так, как мы, — подольше и покрепче, но все же спят. Внешне это скорее похоже на смерть, чем на сон, по крайней мере, я бы назвал это именно так. Они развеивают свое тело на атомы и элементарные частицы, а сознание и память, разбив на отдельные компоненты, сохраняют в форме информационных файлов в мозгу своего Корабля.

Единственное отличие — в один прекрасный момент, известный только самому Спящему и его Нуль-Кораблю, частицы, составляющие разум Множественника вновь соединятся, и тогда он проснется… наверное.

Как бы там ни было, Микки хотел поступить именно так, планируя соснуть квадрильончик-другой квадрильонов лет. Однако, прежде чем уснуть, ему надо было решить одну незначительную проблему, ведь на Микки лежал груз ответственности за созданную им СиСи, которая, безусловно, не выдержала бы одиночества.

Чтобы заснуть, Микки пришлось выбрать заместителя, точнее — Сторожа, который бы позаботился о бедной СиСи на время его отсутствия.

Здесь нужно сказать, что в СиСи обитало множество разумных созданий, не считая еще большего количества неразумных, — рычащие и свистящие, трехголовые и двухвостые, усатые и… хоботатые, в общем, всякие. Каждый из них (разумеется, из разумных) с радостью и энтузиазмом занял бы место такого важного господина, каким был наш Микки.

Однако у Микки на этот счет имелось собственное мнение — ему не хотелось, чтобы его хозяйство досталось в управление одному из его творений, поэтому перед собственным развоплощением он велел своему Кораблю отправиться в Лотос, где и подыскать кандидатуру на роль управляющего из существ не собственного производства, а, так сказать, естественного происхождения.

Таким существом, подобранным в Лотосе случайно из бесконечного множества возможных вариантов, выбранных машиной Нуль-Корабля по принципу случайных чисел, стало хрупкое двуногое прямоходящее создание, принадлежащее к расе умственно-ограниченных приматов «хомо сапиенс», которое мы назовем условно — «Старым Египтянином», ибо ко времени событий, о которых будет идти рассказ, он уже явно устарел…

Речь идет, как вы понимаете, о будущем господине учредителе, уроженце провинции Египет и Киренаика Римского Принципата, сыне предводителя вандальской конницы федератов, а впоследствии — пропреторе восьмого германского легиона, проконсуле Норика и Паннонии, победителе алеманов.

Габриэль вздохнул.

— В настоящий момент времени, — закончил он, — более известным как бог Смерти Искусственного Мироздания!

Рассказ бога Геба.

Первая Эпоха, или Категории Божественности.

— Дальнейшее я позволю рассказать себе коротко… Итак, власть над СиСи была передана старым Множественником Микки некоему «избранному» творцу — солдату с Древней Земли.

Выбор этот… до сих пор заставляет меня удивляться. Он не продиктован фактически ничем, кроме глупого стечения обстоятельств и случайных машинных кодов, выпавших по желанию Микки в такой вот ужасной комбинации.

С другой стороны, многие исследователи, как тот же Сэт-Эливинер, искренне полагали, что подобный отбор все же имеет под собой некие решительные основания. В частности, будущий учредитель, что и говорить, являл собой пример выдающейся исторической личности… Был отменным рубакой, неплохим командиром и, при всей своей жадности, злобности, ограниченности, нетерпимости, жестокости, склонности к обжорству и запретным сексуальным удовольствиям, оставался весьма замечательной личностью — мужественно терпел лишения в походах, железной рукой подавлял заговоры в армии и бил врагов.

Бил врагов! Безусловно, учредитель оставил свой след в истории. Одна только битва при Шалоне чего стоит! Не Македонский, конечно, но… В общем, Эливинер считал, что Машина Микки, выбравшая его из миллиардов живших и умерших на Земле людей, выбирала их все же не абы как, а только из того ограниченного числа лиц, что действительно можно назвать историческими персонажами. Я, например, и Сэт-Эливинер таковыми по определению не являлись… А вот учредитель…

Спаситель Империи, верный предавшему его цезарю до последних мгновений жизни, вплоть до смерти в тюрьме, прирожденный военный лидер, мощный и смелый боец, хитрый и мудрый политик, опытный интриган. Возможно, это именно те качества, которые искал Множественник для своего заместителя в СиСи. Не знаю…

Итак, став обладателем СиСи, новый творец в течение первых тысячелетий своего правления совершает решительную перекомпановку СверхСистемы в соответствии с собственными человеческими представлениями. Самым решительным образом он изменяет саму общую картину Искусственного Мироздания, стирая старые Вселенные, сотворенные Множественником, и создавая новые — человеческие. Новая СиСи Множественника Микки, а вернее — уже «Арт Континиум Человека», сначала довольно бессистемна. Как я уже говорил, изначально в ней существуют боги — плод больного воображения Египтянина и дань его человеческому невежеству.

На роль богов на самой заре истории Арт Континиума учредитель, не мудрствуя лукаво, избрал нас, своих спутников, друзей и знакомых. В основном как раз из восьмого германского легиона, которым когда-то командовал. И логика тут довольно проста — во-первых, мы, безусловно, были близкими ему людьми, и он хорошо знал каждого, а во-вторых, мы еще в человеческой жизни были его подчиненными, младшими по статусу, что весьма хорошо увязывалось с его концепцией верховного божества. А кроме того, все мы были убийцами, солдатами, бойцами, знакомыми со смертью. С учетом того, что парень претендовал на имя Анубиса, древнеегипетского божества загробного мира. То было смутное время: несмотря на официальное римское православие, культов, особенно восточных, существовало множество, и неудивительно, что уроженец Египта избрал древнее язычество родины для конструирования собственной Вселенной… В общем, ход его мыслей понятен.

Именно в этот удивительный период, названный впоследствии идеологами Нуль-Корпорации Эпохой Исхода, закладываются сами основы ста сорока четырех Мирозданий, что составляют сейчас единое Искусственное Мироздание.

Однако спустя всего несколько тысяч лет — мгновение по сегодняшним меркам — начался период решительного разбожествления! Воспользовавшись фантазией вознесенных им искусственных богов для разнообразия Арт Континиума и убедившись в дальнейшей творческой импотенции большинства своих спутников, учредитель уничтожил созданных им богов! Так рухнул Пантеон…

Погрузившись в невеселые воспоминания, Геб на мгновение замолчал.

— Я закурю? — вдруг дрогнувшим голосом спросил он.

— Да ради Бога! — Катрина неопределенно пожала плечами. — В смысле, подлинного Божества, Иешуа, а не вас с Анубисом.

Геб кивнул:

— Разумеется.

Кэти встала, материализовала в синтезаторе пачку сигарет с зажигалкой, пепельницей и принесла их пленному собеседнику. Как был, в наручниках, Габриэль затянулся.

— Ну что ж, — сказал он, выпуская изо рта дым, — как я уже говорил, всего богов изначально существовало около тысячи. Высших мы не берем в расчет — большинство из них постигло заточение и вечный сон в собственных закрытых кластерах. А вот младшие… нас было довольно много, почти в каждом из ста сорока Мирозданий.

У всякого высшего божества в подчинении находилось до сотни мелких божков на побегушках. Нам с Эливинером повезло, и мы в свое время оказались «на побегушках» у самого бога Смерти. В конце концов, это и сыграло решающую роль в нашем «оставлении в живых». Всех больших богов усыпили, а нам, сошкам помельче, позволили жить.

Все боги, что пережили чистку, стали существовать как рядовые, но очень богатые и древние акционеры Нулевого Синтеза. Мироздание Корпорации считалось личным доменом Анубиса, а потому именно оно было избранно нашим новым домом и местом для ссылки низвергнутых богов. Нам даже было позволено сохранить за собой старые «божественные» имена и иногда упоминать их в общении и на личных исторических сайтах. Эливинер остался Сэтом, богом пустынь, а я — Гебом, властителем темной воды.

Габриэль снова затянулся.

— Но тут возник еще один фактор, крайне заинтересовавший меня впоследствии. Дело в том, что у разделения Искусственного Мироздания на несколько частей имелась и некая практическая нужность. Если вы помните, одним условием власти Анубиса над СверхСистемой Множественника стал запрет Микки на возвращение человечества в Лотос. И одной из функций, которые были переданы Анубисом младшим богам во избежание собственного искушения, стало хранение некоего артефакта, с помощью которого было возможно проникнуть обратно в естественную Вселенную! Улавливаете нить?

Бог Геб пододвинул к себе пепельницу и раздавил о ее стеклянное дно окурок, затем поднял глаза и уставился на Катрину:

— Кто стал хранителем этой загадочной вещицы, ключа для возврата в Лотос, вы можете догадаться.

— Сэт-Эливинер?

— В яблочко!

— Галерея Македонянина?

— Точно!

— Так, значит, эта древнейшая в Искусственном Мироздании сокровищница знаний на Буцефале интересовала вас не столько как научная или культурная ценность, а как банальное хранилище таинственного артефакта для возвращения в естественную Вселенную?

— О, я бы не стал употреблять столь обыденных эпитетов, сикха. В чем ваш упрек? В крайне низкой оценке этого «склада матриц»? Да бросьте — если кто и не понимает ценность похищенного нами в Буцефале кладезя, так это вы! Именно нами, дорогая Катрина, именно нами — не спорьте. «Банальное хранилище для возврата в Лотос»? Что за бред! Я взял в Буцефале не «банальное хранилище» чего-то там. Я взял Истинную, Высшую и Абсолютную ВЛАСТЬ! Все еще не понимаете? Ха! Тогда подумайте над следующим, моя милая Кэти. Всякий акционер Нуль-Корпорации способен на свои деньги создать собственный кластер и развлекаться в нем, как ему вздумается. Но! Его власть в нем все равно ограничивается присутствием бога Смерти. Этот тотальный контроль присутствует везде! Что бы ты ни делала, где бы ни жила, в любом кластере любого из ста сорока четырех Мирозданий Арт Континиума незримо присутствует бог Смерти — его Индустриальные Центры, его Храмы, Твердыни, Замки, да черт те что еще! Вся неописуемая в своем могуществе машинерия Нулевого Синтеза, все приборы, подключенные к глобальной Сети, подчиняются ему. И это незыблемо!

Нигде не укрыться, нигде! Его власть — повсюду, понимаете, и, какие бы возможности ни давали тебе хеб-сед, деньги, машины для синтеза пространств и миров, все эта чудовищное могущество омрачается для всякого бога-акционера единственным фактом — в любой миг может прийти Анубис и отнять у тебя все!

— Но как же законы? — возразила Катрина. — Анубис довольно демократичен, как мне казалось. Он не совершает убийств просто так бессмысленно. Все жители Корпорации бессмертны. Он достаточно справедлив, по крайней мере, к демиургам-акционерам, и это…

— И это именно то, о чем я кричу вам уж битый час, Катрина! Это ограничение. Чтобы Анубис не мог меня раздавить, я должен соблюдать установленные им идиотские законы. И я соблюдаю их уже миллиард лет! Но мне не хочется их соблюдать. По возрасту я младше его всего лишь на несколько лет! Учитывая то, что все мы, выходцы с Древней Земли, приближаемся по числу прожитых лет к миллиарду, вы сами понимаете, называть его старшим в таких условиях просто смешно.

Я знаю не меньше его. Я не меньше его умею. И не меньше его могу. Так почему я достоин меньшего, чем этот доставший меня своими дурацкими законами ублюдок?! Что скажете? Ответа нет! Это ли не несправедливость?!

И вот я решил исправить ошибку судьбы. Если найти артефакт, что отпирает дверь назад в Лотос, если выйти туда, в любой мир Естественного Мироздания, взяв с собой аппаратуру клонирования, синтез-машины для производства звезд и планет, системные корабли, а потом выйти из Лотоса снова в нуль, то… Понимаете? То можно создать собственный Арт Континиум. И никогда никто — ни Анубис, ни Микки — не сможет меня найти за барьером иного времени! Я сам стану верховным богом… Всемогущим! Вечным! Всезнающим! Три «В» — абсолютно! В моем лице!

Катрина кивнула. Она ожидала подобной концовки длинного монолога и потому спокойно переварила ответ. Было только немного противно — как будто наступила в дерьмо.

— И ради этого, мистер Бруно, вы убили Эливинера, своего старого товарища и сослуживца?

— Разумеется, — сказал Геб, как сплюнул. — Знаете, давно хотел пришить этого ублюдка. Обладая таким сокровищем, ничего не предпринимать! Раболепная, ничего не желающая скотина, вот кто он, этот ваш пресловутый Сэт.

— И ради этого вы запрограммировали на убийство меня? — Кэти прищурилась. — Скажите, Габриэль, а способ нападения на Буцефал вы лично разработали?

Геб рассмеялся.

— О, тут при всем своем желании я вам не признаюсь… — сказал он, улыбаясь. — Этим, скорее, занимался господин Артели и господин Эс Си Рукс, они ведь специалисты… Но о чем вы спрашиваете меня? Это же мелочи, все настолько очевидно! Все сделал я, я, я, и мне помогали те двое, что сидят со мной рядом.

Он выдержал долгую паузу.

— А знаете что, сикха? Могу теперь задать вопрос я? Допустим, я признаюсь. И что теперь? Сдадите меня ССБ?

— Уже.

— Как, я не расслышал?

— УЖЕ! — Катрина посмотрела на него с ненавистью. Вот он, момент возмездия! — С самого начала, с самой первой минуты после моего спасения из разрушенного кластера Буцефал я была под наблюдением Службы собственной безопасности! Мы повздорили с ССБ на Шакраме, но двадцать минут назад, как только мы оставили ваш поганый игровой кластер, я сбросила комиссару Йенгу сообщение с синхронизацией маршрута. И теперь, хотя мы прыгаем по кластерам хаотично, его компьютер, начав подбор случайных чисел с той же комбинацией и частотой, знает наверняка как, когда и в каком из кластеров находится ваш «Хохотун». Вам крышка, Габриэль. А теперь у меня есть еще и ваше признание!

Она кивнула на диктофон.

Но Габриэль Бруно на удивление казался очень спокойным.

— Комиссар Йенг, это тот желтомордый, коротконогий, узкоглазый, лысый, косой урод с лицом обезьяны, так? — поинтересовался он невинно.

— Не знаю, мне его лицо кажется краше вашего, — Кэти с отвращением поморщилась, — в нем меньше подлости.

С этими словами Катрина встала и прошла за спины своих арестантов, к пульту, на котором лежал диктофон. В основных преступлениях Геб признался, а значит, ССБ будет разрешено провести пси-сканирование бога-акционера, а уж там… В любом случае ей совсем не хотелось продолжать этот глупый допрос.

— Это зависит от точки зрения, — внезапно заметил Габриэль.

— Не поняла?

— Мы говорили о мужской красоте, сикха. Секс-агнатка находит лицо натурала Йенга краше моего нового генно-модифицированного образца. И мне, конечно, обидно! Хочу сказать, что все зависит от точки зрения, а также, конечно, от статуса выбранного мужчины в жизни женщины, которая делает этот выбор.

Кэти с интересом развернулась. Похоже, тип нарывался. В конце концов, она обещала Йенгу сдать Геба живым, а вовсе не целым. За все мучения, которые ей пришлось пережить за последние полгода, господину Заказчику следовало бы поплатиться. Уши ему отрезать, что ли?..

— Не поняла вас, сикх, — сказала она, опасно прищурившись. — Может быть, поясните?

— С удовольствием. Хочу сказать, что очень скоро, когда ты, тварь, будешь моей частной наложницей и станешь отрабатывать языком каждую секунду своей мнимой свободы, мое удовлетворенное после жесткого секса лицо будет казаться тебе верхом совершенства, потому что если я буду тобой не удовлетворен…

Не дослушав, Катрина стремительно вскинула бластер.

Ее рука верная, а глаз — точен. Тонкий луч должен отсечь уши зарвавшегося наглеца двумя касательными движениями, как разогретое масло — отточенный нож.

И бластер воткнулся в воздух. И прицел взят. Нажатие. Нажатие! Что?!

Оцепенев, все замерло. Она не могла спустить курок…

Тело 15 ДЕРЬМОВАЯ ШТУКА

Системная яхта «Хохотун».

Центральное помещение кают-компании.

— Ключи, пожалуйста, — произнес Геб в абсолютнейшей тишине. Артели был без сознания, а Рукс все это время молчавший, и сейчас, что называется, держал паузу.

Правая рука Кэти продолжала судорожно сжимать бластер, а левая спокойно отправилась в соответствующий карман. Достав ключи, рука, совершенно независимо от головы и замерших, словно в заморозке, остальных частей ее тела, кинула Габриэлю связку.

Тот неспеша расстегнул наручники, а потом, нагнувшись, освободил ноги. Затем проделал ту же операцию с Руксом и спящим Артели. Затем Геб и Рукс, желая, очевидно, обезопасить себя от возможных нападок с ее стороны через систему жизнеобеспечения «Москита», быстро облачились в легкие космические скафандры и снова упали в кресла. Геб пристегнулся и сделал рукой некий патетический жест.

— Видите ли, сикха, — произнес он, немного рисуясь, — я действительно натаскивал в своем частном кластере на планете Роза нескольких отлично подготовленных экстрасенсов. Это чистая правда. Но дело в том, что первым из них, из этих самых «натасканных» экстрасенсов, являюсь я сам! А теперь вы мне не страшны, даже если выкачаете из зала весь воздух или охладите корабль до космического нуля. Да и то… В силах ли вы это сделать под моим ментальным контролем?

Они с Руксом переглянулись.

Геб как бы спрашивал: «Ну, каково?!», а Рукс смотрел почему-то немного растерянно. Что характерно, в отличие от мистера Бруно, Саймон и не подумал пристегивать себя ремнями к креслу.

— Ваш, дар, сикха, — продолжил меж тем Габриэль, — дар бога Гора, действительно уникален. Вам должно быть известно, если вы интересовались этим вопросом в электронных библиотеках глобальной Сети, что Гордиан Оливина Рэкс создан самим богом Смерти на заре нашей истории. Примечательно, но сам Анубис был ничтожнейшим экстрасенсом в смысле пригодности своего дара для акций. Его скромный по всем меркам талант относился скорее к предвидению, а не к телекинезу, телепортации, принудительному гипнозу, управлению огнем, мутациями живой плоти и всех прочих способностей экстрасенсов-тшеди, которые ныне считаются наиболее востребованными в службе Нуль-Корпорации и на службе у богов-акционеров.

И поэтому он, вынужденный отстаивать свою власть над Нулем, старался пестовать собственных боевых тшеди. Впрочем… как и все мы!

Сейчас почти все исследователи признают, что создание Гора, то есть вас, дорогая Катрина, множество миллионолетий назад можно считать решительным прорывом в области экспериментов с экстрасенсорикой. Никогда до вас и никогда после никому, кроме самого Анубиса, не удавалось создать человека, способного воздействовать на интеллектуальную технику. Спалить компьютер молнией — да, но бластер сделает это лучше. Подавить волю управляющего ей человека — безусловно, но шунт сделает это легче. А вот ваш дар… он практически не имеет аналогов. Во Вселенной, где само творение миров и человеческое бессмертие завязано на робототехнику, вы — второе по могуществу существо после бога Смерти…

Анубис создал вас как боевого пса, как цербера, готового загрызть любого, на кого он укажет. Вы убили столько демиургов, что… Да и большинство древних богов, ныне подвергнутых Упокоению, удалось заставить «прилечь» исключительно благодаря вашему уникальному таланту убеждения. Мне, в частности, известно, что величайший из противников Анубиса — господь «Мироздания Кораблей» по имени Атум — лег в колбу Упокоения лишь после беседы с вами. Убедительной, должно быть, беседы. Полагаю, из вас бы вышел отличный адвокат… если бы в суды разрешалось входить с базукой.

Габриэль усмехнулся собственной нелепой шутке.

— И вот вам урок, — продолжил он, — не стоит забываться. Как и у всякого дара, у вашего также есть серьезные ограничения.

Он щелкнул пальцами.

— Войдите! — властно воскликнул Геб голосом победителя.

Через силу и явно «с позволения» новоиспеченного бога Катрина повернула голову.

В дверь зала одна за другой прошли три сногсшибательные красотки.

У Кэти захватило дух…

Перед ней стояли Эффи, Лилит и Роксана. То были они. Но что изменилось?

По-прежнему сверкая алым водопадом волос, Роксана вошла внутрь первой. Облаченная в облегающее легкое шелковое платье, она сжимала в руках два сая — тонких кинжала с вычурной гардой в форме полукольца.

Зрачки ее глаз, нежно-розовые, мягкие, как цветочные лепестки, смотрели на бывшую подругу угрюмо.

Лилит в своих синих кудряшках, напротив, глядела на Кэти огромными, золотистыми, как большие «винные» топазы, глазами, печально и немного затравлено. По восемь карат каждый, зрачки ее глаз блуждали по лицу бывшей подруги. В руках ее красовалась булава. Короткая, со злыми шипами.

А вот чудесные локоны Эффи блистали в свете софитов, как пролитая смола, — в тон черной секире, лежащей у нее на тонком и нежном плече. Секира была столь огромна, что казалась шире самой воительницы, а ярко-зеленые, бриллиантовые очи прекрасной темноволосой стервы отражались в зеркальном лезвии.

Воительницы?

На боку каждой из вошедших подруг в кобурах висели бластеры. Но к чему тогда это цирк с холодным оружием?

Как и прежде, не в силах двинуть и пальцем на спусковом крючке бластера-пистолета, но получившая в «вольное владение» мышцы шеи, Кэти повернула голову обратно к господу Гебу.

Тот сдержано рассмеялся.

— О сикха! — воскликнул он весело. — Вы наверняка узнали трех девиц, что стоят у двери. Удивительно, не правда ли? Вы вошли сюда с таким пафосом, уничтожив перед этим два миллиона человек на Пестике Розы, оплавили здания, на Шакраме сшибли с небес мои корабли… Как вы думаете, сколько бойцов вооруженной охраны я оставил здесь, на «Хохотуне»? Двадцать шесть человек? Двадцать девять? Ну, полно, не буду вас мучить. Включая Артели, Рукса и меня, на борту на момент вашего визита находилось ровно тридцать два человека. В том числе двадцать девять охранников, и у них… ровно двадцать шесть шунтов!

Трем агнаткам из вашего прайда, как видите, я вырезал шунты, чтобы вы не видели их своим зрением тшеди. А остальным оставил, чтобы создать у вас иллюзию безопасности. Как же вы не подумали о подобной мелочи? Неужели не удивились?

Кэти прикрыла глаза. «Действительно, — подумала она, — я сглупила». Нужно было проверить борт на наличие не прошунтованной охраны, которую она не могла видеть внутренним зрением «машинного» экстрасенса, и только затем… Впрочем, учитывая только что открывшиеся способности самого Геба, любая тактика вторжения заранее была бы обречена на неудачу.

— Но даже это не все, — самодовольно продолжил псевдобог. — Чтобы вы, сударыня, окончательно осознали провальность вашей глупой попытки вторжения в мой кластер, я раскрою и прочие карты.

Во-первых, мы с хапи Руксом заблаговременно подготовили «Хохотун» к вашему визиту, а потому, несмотря на ваш дар, яхта летит сейчас не по заданному вами маршруту, а к некой пространственной точке, заранее заданной Саймоном пред вашим визитом. Это значит, что столь ценимый вами комиссар Йенг вас вряд ли найдет.

Во-вторых, все три стоящие перед вами бывшие подруги модифицированы как «хомо милитарис» до вашего физического уровня. Когда-то я обокрал информационные хранилища Флота Нуля. Те секретные данные, что стали основой для вашей модификации, достались и мне. Ваши бывшие сокамерницы теперь обладают такой же реакцией, столь же сильны и столь же безжалостны, как и вы. И да — каждой из них предложена свобода, если им удастся сейчас убить вас в открытом поединке.

В-третьих, с самого начала, как вы выразились, «с самого первого дня» я знал о том, что вы спасены кораблями ССБ и являетесь, очевидно, агентом Йенга.

Откуда? Служба статистики, разумеется! Самая всезнающая и самая… продажная служба нашего мира. Именно учетчики отследили ваш путь на «Хохотуне» до кластера Сэта-Эливинера для «эсэсбэшников», и они же слили мне эту информацию. Удивлены?

И, наконец, последнее. Я очень волновался по поводу вашей способности обесточивать интеллектуальное оружие, а потому все три ваших подружки, кроме лучевых пистолетов, вооружены… Впрочем насчет обесточивания мозгов бластерам стоило бы проверить. А ну-ка!

И мир вдруг качнулся…

Геб даже не взял в руки бластер, и не воткнул в нее нож, и не ударил рукой наотмашь. Он просто сидел.

Медленно (Катрин уловила движение) ее рука, сжимающая огнедышащий лучевой пистолет, стала разворачиваться! Ее мышцы и нервы без участия сознания пытались отчаянно сопротивляться, да так, что Катрину кинуло в жар от немыслимого физического напряжения. Казалось, сухожилия сейчас порвутся от нечеловеческих усилий одной лишь правой руки.

Что за черт! Правительственная модель в ее собственной ладони тянулась к ее собственному лицу!

Кэтрин попыталась, поднять левую руку, остановить напор правой — не получилось. Попыталась наклониться, чтобы упереть ствол в пол — тоже нет! Упасть, наконец, — ничего! Тело просто не двигалось, а двигалась только рука. И вот спустя несколько секунд бешеного сопротивления жерло ее оружия все же уперлось в ей висок. Указательный палец лег на спусковой крючок и, послушно подчиняясь сторонней воле, выбрал свой ход до предела. Теперь еще миллиметр, одно ничтожное усилие, и последует щелчок, а за ним… пламя высверлит в ней дыру размером с монету.

Боже мой, нет! О Иешуа, Единый и Всеблагой, Господь Анубиса и Сэта! Настоящий, истинный Бог, а не этот, сидящий с мерзким лицом зажравшегося человечишки, если есть Ты на небесах, помоги!

Но нет, Катрина бессильна. Она закрыла глаза. Зажмурилась. Ну!

И мозг вскипел! Кровь хлынула уголками глаз, виски захлестнуло волною ужасной боли…

Клик-клик. Клик.

То же мгновение.

Пробуждение бога Мести.

Клик-клик. Клик.

Глаза Катрины закрылись.

Картины памяти поплыли в нем сумрачным темным туманом.

…Рождение в пустоте, видения и обрывки звездных пейзажей…

…Лики древних богов, убиенных когда-то…

…Тысячи схваток — от массовых, грандиозных сражений до драк тет-а-тет, поединков один на один с другими бессмертными…

Гор разверз бездонные веки. В них плыла пустота.

Он по-прежнему оставался еще отчасти Катриной, но память и сила древнего существа переполняли ее до краев.

И что-то привычно двинулось в ее голове. Мир погрузился в красное…

И бластер, тихонько пискнув, задымил своим узким корпусом.

И палец, послушный чужой, пугающей воле, наконец-то вдавил курок до предела, заставив приставленное к виску оружие… лишь тихо щелкнуть.

У нее получилось!

Мозг техники уже спал, превращенный молитвою и желанием экстрасенса в пустую коробку из пластика и металла. Бластер не мог стрелять.

Геб вздрогнул. Похоже, он понял нечто, недоступное пока остальным.

И шевельнул одним пальцем, давая сигнал своим стражницам.

Те вскинули стволы пистолетов, но одновременно Катрина тронула их оружие отработанным уже движением мысли, и три лучемета, задымив белым паром из-под затвора энергетической батареи, испустили дух как один.

— Ну вот, — сказал господь Геб, и холодный пот крупными каплями выступил на его лбу. — Примерно этого я и ждал… Убейте ее! Вперед!!

Три кошки прыгнули к ней, как пули, взмахнув холодным оружием.

Но Кэти не двигалась. Могучий разум ожившего в ней СверхТшеди, уже настроенный на беседу с шорохом дум сотен тысяч компьютеров, которым напичкан любой космический транспорт, делал свою работу. В комнате не имелось подчиненных кораблю излучателей, бытовых роботов или чего угодно другого, что можно было бы использовать как оружие, но разве победа кроется лишь в движущихся предметах?

Стальным тысячетонным тараном бог Гор вломился в главный процессор корабля, задал ему тон и меру. Все, что делал проснувшийся в ее мозгу полубог, Катрина могла делать сама и раньше, однако скорость, точность, объем операций, а также холодная уверенная сила, исторгавшаяся эманацией ее нового наездника, повергли ее в полный шок. Воистину, в ней ожило божество!

Гордиан Оливиан Рэкс работал. И Катрина, глядя на него со стороны, отодвигалась все дальше — как прежде легат Катилина — в глубины собственной памяти…

Гор искал, перебирая варианты сопротивления. Причем со скоростью молнии.

Освещение, температура, влажность воздуха, гравитация… Гравитация!

Гор нанес свой удар.

В мгновение ока показатели тяги взмыли вверх, словно измененные резким перемещением управляющего тумблера.

Три женских тела, занесенные мускулами ног в воздух, пронеслись над ней и вошли в потолок пикирующими бомбардировщиками.

Тумм! И сверхпрочный потолочный пластик прогнулся, как гибкая жесть, от столкновения с такими хрупкими на первый взгляд телами агнаток.

Назад теперь, вниз!

Гравитация вновь изменила свой знак на противоположный, и в этот раз несчастные товарки с размаху врезались в пол с высоты потолка.

Тумм! Тумм! Тумм! Все трое…

Вот так не хотели?!

Медленно, медленно, преодолевая страшное сопротивление другого экстрасенса, упершегося ему немигающим взглядом прямо в глаза, древний Гор в теле Катрины отбросил в сторону бластер и опустил свои руки.

Полдела сделано! Постепенно, но неотвратимо его тело выходило из-под чужого контроля. Если бы они с Габриэлем стояли тут друг против друга одни, ни один из противников не усомнился бы в исходе их схватки. Однако… только что разбуженный мистер Гор отчаянно не успевал. Три сбитых с ног вооруженных агнатки стремительно поднимались…

Помощь пришла внезапно. Сбитые с ног меняющей знак гравитацией, не пристегнутые Рукс и Артелли кувыркались по комнате. Случайно или нет, оба налетели на тело Геба, сидящего в скафандре, прикрученном к креслу. Первым на бога-акционера свалился шеф проститутской школы, почему-то сбитый с направления свободного падения плечом Эс Си Рукса, а вторым — и сам Рукс, с размаху врезавшийся головой в не защищенный броней «гражданского» скафандра живот псевдобога.

Последовал удар!

В это мгновение, на дикую, нечеловечески страшную долю секунды, когда Рукс заслонил от него Габриэля, очнувшийся Гор почувствовал всем нутром своей темной души, что давление на его мозг ослабло!

Одним гигантским прыжком через половину комнаты, боясь даже дыхнуть от захватившего все тело бешеного напряжения, он швырнул себя к темному демиургу и, схватив его кресло, вырвав из пола стальные болты, разметав металлические крепления, как ошметки сгнившей ткани, со страшной силой бросил в экран!

Вертясь и взрезая воздух летающим ледоколом, кресло с проклятым акционером пролетело через зал, зацепив по ходу успевшего подняться Рукса, и врезалось в космический монитор.

Брызги стекла и пластика веером прошлись по комнате, рассекая сладкую плоть клонированных агнаток до кости, до крови! Гаремные неженки, каковыми им, возможно, предстояло бы стать, бросились бы в рыдания от страха и боли, увидев страшные рассеченные раны на руках и лицах друг друга. Но теперь в пустующем, развороченном гравитационным хаосом зале наложниц не было.

Вытянувшись во весь рост, гордо и прямо, здесь на своих длинных ногах с божественно прекрасными, хотя и мертвенно-бледными лицами, стояло три хомо милитарис, и боль для них была просто допингом, сигналом к действию.

— Постойте! — воскликнула Кэт, вспомнив свою прежнюю сущность, и ткнула пальцем в разбитый креслом экран. — Одумайтесь. Вероятно, Габриэль уже мертв. Идемте, проверим. Не будем драться!

— Даже если он мертв, — сказала Лилит, — его ожидает хеб-сед, подружка. Не говори ерунды.

— Но он же преступник, Ли. Дай мне хоть пару минут! Пошлем сигнал, и через полчаса тут будут корабли ССБ. Его арестуют!

— И что? Что сделает твой ССБ? Даст нам свободу?

— Да!

— Вранье! — заорала Эффи. — Мы нужны им лишь как ночные подстилки. Вонючая, поганая Корпорация. Ты ей служишь, да?

— Постойте, но мы ведь с одного прайда! Девчонки, да что вы?! Что вы делаете? Посмотрите, это же я! Я — Кэтрин! Вспомните, во время побега из школы я хотела взять вас с собой.

— И зачем? Чтоб быть осужденной еще на несколько лет рабского контракта? Нет-нет, — Лилит качала головой и медленно приближалась, покачивая булавой, — мистер Бруно обещал нам свободу. Я видела текст договора! Если мы убьем тебя прямо сейчас, то мы станем когнатами. Слышишь? Свободными когнатами Корпорации!

— Богатыми когнатами! — шепча, стоящая рядом Эффи удобней перехватила топор. — Хапи Бруно обещал нам и деньги. Понимаешь? Это наш единственный шанс!

Кэтрин медленно отступала.

— Боже, — только и выдохнула она, — я вижу, подруги, вы стали настоящими животными не только по статусу, но и внутри! Клянусь, когда мы вместе загибались в поганых позах перед шефом Артели во время занятий по этике секса, вы меньше напоминали мне рабов! Одумайтесь! Кроме влажной дыры меж ног и прошунтованной головы, в человеке должны жить и честь, и вера!

— Какая честь, сука?! Что ведомо о ней тебе, прожившей всего полгода в этом техногенном аду?! Проживи-ка здесь тысячу лет грязной паршивой агнаткой, отрабатывающей свое бессмертие вечным раздвиганием ног, а потом говори!

Кэтрин задохнулась: а ведь Эффи была права!

— Роксана… Роксана! — дрожа, она выкрикнула имя последней подруги. — Но ты-то со мной?

Ведь Рокси — прог, и она не может, не должна думать так же, как эта… эти…

— Прости Катрина. Я с ними, — Роксана скрестила саи. — Выбора нет. Я хочу стать свободной, пойми. Будь лаской, пожалуйста, не сопротивляйся.

«О, вот же тварь!» — мелькнуло в голове.

И Кэти, зажатая в угол, несмотря на тонкие женские голосовые связки, зарычала, как горный медведь. Зверем она прыгнула верх!

На стенах готического зала висели клинки. Извернувшись в немыслимой композиции, она потянулась, о лишь бы успеть, успеть!

Не успела!

Гигантский топор черноволосой Эффи пропел прямо перед лицом, заставив отпрыгнуть в сторону. Мелькнула булава Ли, просвистел, сверкнув над плечом, один из саев Роксаны, брошенный иудушкой в спину.

Пока Катрина уклонялась, но дальше, дальше оттесняли ее враги, стена с вожделенным оружием отодвинулась совсем далеко. В немыслимом вихре полуобнаженные окровавленные фурии метались по огромному залу, напоминая то прекрасных эльфиек-воительниц, то грязных, голодных ощерившихся волков.

Тут не было места фехтовальной технике, и в ход шли не отточенные приемы, а безумная реакция модифицированных наукой нервов, страстное желание жить и… НЕНАВИСТЬ! Конечно, ненависть к бывшей подруге, что покусилась на их столь дорогую свободу.

Бойня разворачивалась слишком стремительно, еще мгновение — и кто-нибудь из противниц достанет ее, сразит.

И тогда она пала вниз.

Оружия нет, но босые длинные ноги в совершенстве исполнили свой маневр. Бешеный полукруг, удар — с разбитой лодыжкой Роксана рухнула на паркет.

Броском перекинув себя через поверженного противника, Кэти схватила лежащую девушку за обе ноги и, вскинув длинное тело над головой, как пушинку, обрушила ее на Лилит.

Тело-молот — удар стальной сваи! Сорок килограммов веса Рокси, помноженные на скорость молнии и дьявольскую силу господа Гора, сокрушили синеволоску.

Та успела выставить перед собой булаву, и голова розовоглазой Роксаны, качнувшись, как игрушка йо-йо, отлетела в сторону, однако и сама Лилит, не совладав с инерцией обрушившегося на нее со страшной скоростью трупа, свалилась и, откатившись в сторону, на миг замерла в углу.

Прыжок.

Кэтрин схватила ближайший к ней клинок со стены и, развернувшись в воздухе, как пантера, приземлилась чисто, на носки, даже не коснувшись окровавленными пятками пола. А с ног ее, медленно стекая по шелковой коже ступней, падали на дубовый паркет кусочки плоти ее подруги Роксаны.

Мечом в руке оказался огромный клеймор с гардой, похожей на букву «V», на «победу», и воздух звенел, рассекаясь о его лезвие…

— Хорошая реакция, сука, — спокойно сказала Эффи, стирая с лица брызги роксаниной крови.

— Завидно?

— Сейчас посмотрим, ага?!

Она подняла топор.

Краем глаза Катрин уловила движение сзади — то поднималась с разбитой головой синеволосая Ли.

— Я не хочу убивать… Быть может, все же поговорим?

— В следующей жизни, сука.

— От суки слышу. Давай!

Их двое. Она одна. И смерть Роксаны не слишком увеличила ее шансы. Но вот клинок… Когда-то давно, в древнем мире Каталаунского поля и бешеных гуннских орд, жил некто по имени легат Катилина, наполовину варвар, наполовину ромей. Отрывки его памяти она носила с собой.

То была третья память ее запутавшегося в чужих словах и картинах мозга.

Кавалерист, бретер и рубака, Аэций Флавий Катилина спал с клинком, он жил мечным боем, и рука его служила продолжением гарды.

И вот, когда заблестела сталь, экс-полководец и экс-кавалерист в ней ожил и зашевелился, так, как минутой раньше в ней ожил бог мести Гор. Мужское «я», подавленное ранее женским телом, вновь взяло над нимконтроль.

Легат Катилина, в бой!

Три секунды спустя, «мужчины сверху».

Он отступил на шаг, прижимаясь чуть ближе к стене. Эффи двинулась следом, кивками пытаясь дать знак синевласке, чтобы та обошла врага с другой стороны. Но Лилит, еще оглушенная ударом, оставалась пока на месте.

Очень грязно и витиевато Эффи выругалась и выше взгромоздила топор.

Флавий Аэций развернулся. Теперь, благодаря заминке со стороны Лилит, оба противника стояли напротив него. Одна — прямо, лицом к лицу, вторая — чуть сбоку.

Глаза в глаза. Две пары — в одну.

— Не стоит оно того, девчата, — сказал он чуть хрипло, улыбаясь циничной мужской улыбкой. — Завалю же сейчас. Сдавайтесь!

— Чтоб опять превратиться в наложниц? Скорее ты сдохнешь, шлюха, чем я вновь стану дыркой для озабоченных ублюдков.

— Как скажешь, сладкая. Значит, умрешь.

— Сладкая? Я всегда знала, что ты поганая лесбиянка, Кэти…

— А я уж не Кэти.

— Что?

Катилина осклабился. И жуткий оскал матерого самца на прекрасном женском личике заставил подруг отшатнуться.

— У вас один шанс, дамы. Последний на сегодня. Дружно бросаем оружие на пол и ложимся рядом с руками за головой. Тогда будете жить.

Валькирии переглянулись. Внезапная перемена, произошедшая в поведении и интонациях их бывшей подруги, смотрелась столь пугающе, что заставила их охладить свой воинственный пыл. И все же им некуда было отступать.

— Сдохни!! — воскликнули они одновременно и ударили так же — синхронно, как стреляет спаренный пулемет. Лилит — взмахнув булавой, а Эффи — воздев над собой топор. Тело Кэти качнулось само собой, руки и ноги, ведомые головой, наполненной тысячами фехтовальных финтов и уклонов, которыми некогда блистал на ристалищах почти забытый ею Катилина, сработали чисто автоматически.

Сместившись влево одним легким полушажком и движением торса, он пропустил Лилит чуть вперед, одновременно закрываясь ею от второго противника.

Мгновенье…

Реакция Эффи слишком уж хороша, и, прыгнув к Лилит за спину, она выравнивает позицию. И все же, пока прыжок ее не закончен, всего лишь на краткий миг, Лилит и Катрина остаются только друг с другом.

Миг вырастает в секунду…

Расстояние слишком велико для Лилит, булава коротка, и клеймор на вытянутой руке, возможно, достал бы до ее груди или до шеи. В бешеном темпе вращается оружие Ли, рассекая воздух, готовое отразить любой выпад, любой удар…

Но нужно ли это? Надо действовать легче, легче!

Если сложно атаковать сердце, значит, нужно атаковать…

Кисть! Изящным финтом Катилина перекинул клинок чуть ниже, под линию движений Лилит, зафиксировав лезвие, на пути вражеского кулака, сжимающего рукоять булавы. Плоть прошла по мечу в одно касание.

И вот секунда завершена, и Эффи прыгнула на нее, взмахнув топором. Он страшен, этот топор, в длине не уступит клеймору, а в весе его превзойдет.

Но поздно уже! Завершая свое движение, Катилина, пройдя острием своего меча по руке Лилит, вдруг пал, выпрямился в струну и в нечеловеческой, страшной растяжке застыл статуей в классическом фехтовальном выпаде. Идеальном, как сама искусственная агнатка, неотразимом, как выстрел снайпера! Левая нога остается сзади, но вытянута прямо, почти параллельно полу. Правая — согнута в колене и подана вперед, почти до разрыва связок! Торс развернут и наклонен, рука со звенящим клеймором вместе с ногою и торсом как бы сложены в одну линию.

Укол!

А следующая секунда потекла, как мед, тягуче и медленно. Кисть Лилит, отрубленная в запястье, раздвигая медленный воздух, со стуком упала на пол. И вместе с нею, подтверждая Галилеев закон равенства ускорения, рухнула Эффи, пронзенная клеймором насквозь, через пупок.

Тело Катрины выпрямилось. Вытащить клинок из Эффи было бы проще прямо и вверх, из раны, обратным ходом. Но холодное бешенство по-прежнему заливало прекрасные голубые глаза. Ощерившись, как волчица, Кэти протащила огромный меч через бок подруги, не вынимая, разорвав попутно в ошметки кишки и печень. Затем воздела окровавленное лезвие перед лицом, показав еще держащейся на ногах Лилит.

Что-то темное в кровавых сгустках, стекало по его острию.

— Смерть — дерьмовая штука, верно? И смахнула ей голову.

Тело 16 О ВРЕДЕ КУРЕНИЯ ДЛЯ БОГОВ

Системная яхта «Хохотун».

Центральное помещение кают-компании.

Следующие десять минут Катрина Бета 19–725, старый катафрактарий Аэций Флавий Катилина и воскрешенный после упокоения господь Гор сидели в своем единственном теле не шевелясь, заторможено взирая на разбросанные по рубке многочисленные и весьма живописные тела мертвецов. Проверять, жив ли Геб с Руксом, просто не осталось сил. Но, в конце концов, они трое смогли себя пересилить и, пройдя через разбитый экран, осмотреть трупы обоих акционеров. Усмехнулись единым ртом.

Геб, похоже, скончался даже не от удара, а от ускорения во время броска. Агнатка швырнула стокилограммовое тело, десяти килограммовый скафандр и тридцать килограммов кресла одной рукой с такой мощью, что голову Геба в шлеме оторвало еще до того, как он врезался с креслом в экран. «Хрупкий какой, надо же!» — усмехнулась Катрина.

А с Руксом было еще проще. Снаряд из Гэбриэля Бруно врезался в него с резвостью покидающей стратосферу ракеты, и хотя задел лишь краем, разорвал несчастного напополам. Рука и часть грудной клетки валялись тут же. Как говорится, комплект прилагается.

«Как они там, гаденыши? — подумала Катрина. — Уже хеб-седируются, должно быть».

Беглянка закрыла глаза. Три личности, живущие в ее черепе, осторожно притирались друг к другу. На самом деле в голове ее не существовало противоречий.

Хапи Гор, он же Гордиан Оливиан Рэкс, родился миллиард лет назад и свыше сотни миллионов лет назад — умер.

Его благородие легат Флавий Аэций по прозвищу Катилина, патриций и полководец, родился шестьдесят лет назад и тоже успешно скончался на поле боя.

Агнатка Катрина Бета родилась полгода назад и пока оставалась живой, храня в своем немыслимо сексапильном теле воспоминания всех троих.

Воспоминания этих трех субъектов не накладывались одно на другое, и в этом был ключ к ее (или его, их?) спасению. В конце концов, все совместные события они пережили в одном-единственном теле, а значит, шизофрения им пока не грозила.

В этот момент вдруг ожили динамики развороченного схваткой экрана, и до боли знакомый ей голос «дворецкого» — электронного мозга «Хохотуна» застрекотал:

— Внимание экипажу корабля! Внимание экипажу корабля! Угол пятнадцать, в направлении юг-юго-запад. Наблюдаются визуальные эффекты, сопровождающие открытие пространственных нуль-порталов, соответствующих классам кораблей «крейсер» и «легкий крейсер». Жду указаний.

Катрина тихонечко задрожала, как от озноба. После пережитого сегодня внезапное появление неизвестных кораблей было явным событийным переизбытком.

Она почти подползла к фальш-иллюминатору (который на самом деле, как и «большой экран», являлся монитором, но показывающим вид снаружи, соответствующий его положению в рубке) и уставилась в пустоту. Там, в бездонном пространстве космоса, сквозь две фиолетовые рамки порталов в кластер вползали серые туши межзвездных кораблей. Один — побольше, другой — чуть поменьше.

«Ну что ж, — решила Катрина. — Похоже, она знает, кто это…»

— Принадлежность кораблей можешь определить?

Компьютер подтвердил ее выводы.

— Это системные крейсера, сикха. Идентифицируются как патрульные суда ССБ Нулевого Синтеза. Согласно переданному электронному сообщению, командующий бортовой группой — комиссар ССБ старший нукер Сальвадоро Йенг. Он запрашивает разрешение на стыковку.

Еще десять минут спустя комиссар Йенг, проплыв в невесомости по соединительному туннелю, нырнул в стыковочную камеру. Компьютер «Хохотуна» постепенно поднял гравитацию до обычного одного «g», и Йенг, подняв забрало скафандра, грузно ввалился из стыковочной камеры в комнату.

— Здравствуйте, Катрина. Вы не представляете, как рад я вас видеть! — воскликнул он с ходу.

Как же, как же… Недолго думая, Кэти загнала Гора и Катилину обратно в глубины своего мозга и решительно уперла в комиссарское пузо новый бластер, добытый ею пару минут назад у одного из охранников-мертвяков.

— О, бог мой, потише, — удивился Йенг. — Ведь я совершенно безоружен.

Он развел пустыми руками.

— Одни пришли? — спросила Кэти грозно.

— А вы пустили бы на борт еще кого-то?

— А вы бы стали меня спрашивать?

— Как видите, да… И признайте, ведь я прав в своем допущении. Все эти шутки с Правительственной моделью… Боже, боже! Вы к ним, по-моему, уже настолько привыкли, что спалили бы моих сопровождающих к чертовой матери. Разве нет?

— Зачем мне это нужно?

— Ну это вы мне скажите.

— Боитесь, что зажгу вас, как свечку, а, Йенг? Хеб-сед, хеб-седом, а дохнуть от луча бластера не слишком приятно!

— Полагаете, у вас есть причины, чтобы прикончить меня столь ужасным способом?

— Ну, это вы мне скажите, — парировала она.

Йенг нахмурился:

— Послушайте, Катрина, к чему эти словесные игры? Я думал, мы нашли с вами точки соприкосновения очень давно, еще в кластере Седан. Давайте оставим бесцельный треп, и я обрисую дальнейшие…

— Вы обманули меня, Йенг!

— Помилуйте, в чем?

— Вы говорили, что спасли меня с Буцефала. Грязная ложь! Тоже мне, спаситель чертов… А когда мы договаривались с вами о сотрудничестве в кластере Седан, вы обещали мне полную безопасность! Гарантированную! Где пребывала эта загадочная субстанция — «гарантированная безопасность» — в течение последних двух часов, а? Я уж не говорю про способности Геба к экстрасенсорике. Почему вы мне ничего о них не сообщили? Ведь по сравнению с тем, что только что мне только что пришлось пережить, взрыв Буцефала, это цветочки. Нет, я понимаю, в таком деле без риска не обойтись, но… Вашу мать, у меня ведь не было ни шанса! На космодроме Розы меня ждали другие тшеди, я избежала встречи с ними совершенно случайно, спалив их к чертям космическим излучателем вместе с охраной с расстояния в километр. А здесь, на борту, оказались мои бывшие одноклассницы, модифицированные, как сам дьявол. Они чуть не порезали меня на ремни — я осталась жива просто чудом!

Йенг вздохнул и потер маленькие смуглые ладошки.

— Напрасно вы кипятитесь. Такой красивой девушке…

— Напрасно?! — возмутилась Катрина. — Шли бы вы, комиссар, со своей красотой знаете куда?

— Вы мне сказать дадите, в конце-то концов?

— О чем? О том, как вы меня славно подставили?!

— Да боже ж мой! Катрина, напрягите хоть немного свои клонированные извилины! Вы думаете, как я здесь оказался? Габриэль, я надеюсь, похвастал тем, что заранее сбил координаты вашего движения, и я не найду вас?

Катрина помолчала. Что-то похожее Геб действительно говорил. Но тогда…

— Значит, — сказала она, — вы все же могли следить за мной?

— Разумеется! Как вы, должно быть, догадались, по крайней мере должны были догадаться, Эс Си Рукс все это время был моим агентом. Вас не удивляло его поведение в последнее время? В общем, по приказу Габриэля он перенастроил прыжковую программу «Хохотуна», но тут же скинул новую запись мне.

— Так вот почему он…

— Именно! К тому же он спас вас. Способности каждого тшеди сугубо индивидуальны, но в отношении Габриэля мы знали, что для него очень важно видеть объект своего воздействия. Руксу было известно, что потеря визуального контакта означает для Габриэля потерю контроля над вами, и он вас спас, упав на Геба в момент схватки! Неужели непонятно?

Что же касается трех девушек, ваших подруг, то… я ни на секунду не сомневался, что Гордиан Оливиан Рэкс разделается с тремя шлюшками, даже прокачанными до хомо милитарис. Все же он — прирожденный убийца, а эти…

— Ладно-ладно, полегче на поворотах, это все же мои подруги.

— Да было бы, о чем спорить!

— А ваша служба статистики? Вы знаете, что она сдала вас Габриэлю с потрохами?

— Серьезно? — Йенг улыбнулся. — По поводу, данных, которые «слил» господину Бруно департамент статистического учета, могу сказать следующее. Да, они сообщили ему о вас, но под моим личным контролем, иначе он ни за что не поверил бы в то, что полностью контролирует ситуацию… Понимаете, Катрина, не только вы были заинтересованы во встрече с Гебом из соображений примитивной мести, но и он — из практических соображений. Вы до сих пор не поняли? Там, на Буцефале, Габриэль так и не смог заполучить в свои руки то, к чему так стремился, — артефакт Сэта-Эливинера, переданный ему творцом на хранение. Артефакт, открывающий двери обратно в Лотос, в естественное пространство и время. Вы знаете, Эливинер не хранил свои сокровища в натуральном виде, а только в форме электронных матриц-программ, по которым, имея на руках любой, самый примитивный аппарат синтеза материи, можно было бы воссоздать оригинальный объект.

Артефакт, который творец передал Сэту-Эливинеру, хранился в таком же виде, в виде электронной матрицы. Но! Программы всех матриц Эливинера имели одну особенность: их нельзя было воспроизвести более одного раза до тех пор, пока существует предыдущая копия. Понимаете? То есть вы воссоздаете предмет один раз и затем, пока он не будет уничтожен, второй дубликат сделать нельзя!

Не знаю, каким именно образом Эливинер умудрился достичь такого эффекта, видимо, между матрицей и созданным по ней материальным образцом имелась какая-то связь, передающая разрешение на дублирование нового объекта в случае гибели первого образца, но все обстояло именно так.

«Артефакту для возврата в Лотос», как одному из наиболее ценных своих сокровищ, Эливинер придал еще одно ценное свойство. Он сделал так, чтобы матрица артефакта не могла транслироваться через глобальную Сеть. Вообще не могла! Ее нельзя было передать по Сети, о чем Габриэль, конечно же, не знал! Скачать матрицу артефакта было возможно только непосредственно, физически оказавшись рядом с хранителем и воткнув кабель в голову Эливинера. В результате, когда вы по ментальному приказу Габриэля ограбили Галерею Сандара, матрица артефакта-ключа не передалась на корабль. Геб не получил ее!

Не получил, представляете? Иначе, зачем, вы думаете, он торчал столько времени на планете Розе? Да если бы после гибели Буцефала в его руках находился ключ-артефакт, Геб уже давным-давно свалил бы вместе со всей доступной техникой и рабами обратно в Лотос, на истинную Землю в тот самый миг, когда ее покинул Множественник Микки, примерно в сороковое столетие от Рождества Иешуа!

А оттуда Геб бы создал собственный Арт Континиум. Во Вселенной родился бы еще один новый абсолютный Бог и еще одно независимое Мироздание! Три «В», мать их так! Следите за мыслью?

— И где же сейчас эта матрица? — обреченно спросила Катрина.

— Хм… А где ей еще быть? В вашей голове, разумеется, где-нибудь в клетках, что отвечают за постоянную память. Рядом с этим вашим Флавием Аэцием Каталиной, а возможно, с самим богом Гором. Но может быть, и с Катриной Бетой: шесть месяцев — все же достаточный период для формирования полноценной личности… Собственно, я пришел, чтобы это выяснить. Выяснить и э-э… изъять.

— А ручки не облезут? — спросила Катрина грубо.

— Думаете, у вас есть выбор?

Кэти качнула бластером.

— Я только что прикончила двух богов-акционеров, трех модифицированных хомо милитарис, два миллиона профессиональных «хедхантеров» и оплавила часть планеты Розы размером с хороший континент. Выбор есть, если есть сила.

— Нет, — очень мягко возразил Йенг. — Вы заблуждаетесь, моя прекрасная Катрина. По-настоящему, у человека нет выбора никогда, причем вне зависимости от его силовых возможностей.

— Правда? — вспомнив Флавия Аэция, Катрина оскалилась. — Вы, верно, забыли, комиссар, что в моем черепе живет некто по имени Гор, истребитель богов. Думаете, справитесь с ним?

— Я-то нет, — спокойно заявил Йенг. — Но вот ваше тело… Видите ли, во время обучения в школе наложниц ваш мозг был запрограммирован на голосовые команды Артели как коммерческого директора, ответственного за реализацию «изделий». В процессе вашей модификации в специальном центре ССБ мы решили заменить некоторые установки, и теперь вы подчиняетесь непосредственно мне.

Пока до Кэти (очень медленно) доходил смысл сказанного, Йенг прищурился, затем отчетливо произнес:

— Вы же секс-агнатка, Катрина, и должны знать, что такое пси-установка «покорность», — и вдруг резко добавил, внезапно изменившись в лице: — Команда Tadmor!

Сбитая с ног, как кувалдой, Катрина рухнула на пол. Пальцы разжались, не в силах бороться с сигналом мозга, оповещающем о пси-приказе. Кисти сложились сами — крестом за спиной. Брошенный бластер грохнулся об пол. В позорной позе, она застыла перед своим повелителем на коленях со скрещенными на позвоночнике руками.

И сквозь темнеющую пелену услышала новые слова Йенга:

— Ну а теперь, дорогая Катрина Бета, давайте немного поспим. Команда KalTarrash, сикха. Спокойной вам ночи!

Кластер Роза.

Руины космодрома на Плато Пестика.

Час спустя.

Когда Кэти пришла в себя, мир вокруг изменился. Она сидела в полицейском флаере, а флаер стоял на бетонных плитах огромного космодрома в ряду таких же, как он, полицейских машин. Стоящие справа и слева флаеры были черными, с горизонтальной желтой полосой. «Розыск и возмездие!» — было выведено на бортах. А на крышах располагались мигалки. Осмотрев собственный флаер, Кэти без труда определила, что он являет собой точную копию стоящих рядом. Такой же полицейский и такой же «розысково-возмездный».

Она возлежала на откинутом переднем сиденье, накрытая пледом, а рядом, слева в подстаканнике, торчала пластиковая чашка с остывшим кофе. Во флаере было пусто, замки на дверях открыты. На руках и ногах — ни наручников, ничего. Вокруг суетились люди, совершенно не обращавшие на нее внимания…

— Очнулись? — Йенг посмотрел на нее из дальнего окошка с опущенным ветровым стеклом. — Хорошо. Принести вам тонизирующий морс?

Девушка покачала головой.

— Сейчас я выйду и разорву вас по швам на две половины, — сквозь зубы просопела она.

— Да бросьте, хотите еще один «тадмор» или «калтараш»? Я вам не враг, пора бы запомнить. Мы просто изъяли из вашей памяти матрицу артефакта и все. Сейчас вот трупы разбираем. Идемте, посмотрим.

С помощью Йенга Катрина выбралась из машины, с трудом двигая немного занемевшими конечностями. Возможно, дело было в «тадморе» — принудительные позиции, особенно после долгого в них пребывания, всегда вызывали у наложниц мышечные судороги и анемию. Хотя странно, что это действовало и на ее сверхмодифицированное тело. Скорее причина некоторой «немощи» крылась в бойне, что она с подругами устроила на корабле — все ж таки настолько быстро двигаться ей не приходилось никогда в жизни.

О да, вот и «Хохотун», будь он неладен.

Неуязвимая яхта стояла в центре кольца из полицейских, санитарных машин и «труповозок».

И множество людей в белых халатах, в форме полиции, спасателей (ненужных уже) и ССБ носили из него трупы. Геб, Рукс, охранники, Лилит, Роксана, Эффи… Трупов было намного больше, чем тридцать два. Оказалось, вся эта чехарда происходила на недавно оставленном ей космодроме планеты Розы с оплавленными зданиями космопорта, рухнувшими военными кораблями Геба и множеством обугленных пассажиров и «хедхантеров». Габриэль, кажется, говорил что-то о двух миллионах наемников и гладиаторов. Добавить к этому штатных служащих космопорта, рабов и пассажиров… Да, работы тут на неделю, не меньше.

— Господи, сколько мертвых! — сказала Катрина тихо, сама не веря, что весь живодерский пейзаж она устроила собственными руками, такими тонкими и нежными с виду. — Неужели никого не осталось в живых?

— Ну почему же, — ответил ей «эсэсбэшник» — вы будете сильно смеяться, сикха, но выжил шеф вашей школы Артели. Его сейчас штопают походным регенератором медики и уже скоро выведут для передачи полиции. Вы сможете его увидеть.

— Вот радость! Смеяться я по этому поводу не буду, но смотреть мне на него не хочется. А то меня стошнит, пожалуй. Тот еще скот.

— Ну и напрасно. Артели, как вы заметили, имеет ту же внешность, что и Саймон Рукс, а ведь именно Руксу предстоит стать вашим гидом и опекуном в следующие несколько недель, а может, и месяцев.

— С чего бы это? — удивилась Катрина.

— С того, что вы все же секс-агнатка, и пока следствие над Артели не будет закончено, вы остаетесь «изделием» его школы. Причем беглым. А Рукс выкупит вас и предоставит свободу.

— Значит, я буду собственностью Рукса?

— Как я и сказал — всего пару недель, максимум месяц.

— Да идите вы с ним!..

— Можете предложить другие варианты? — спокойно спросил Йенг, доставая сигарету и затягиваясь. — Рукс благородно согласился заплатить за вас существенную сумму денег из собственных средств. Вы же знаете, выпускницы вашей школы весьма дороги. А вы отзываетесь о Саймоне в столь грубой форме. Нехорошо!

Катрина засопела.

— Если он полезет ко мне… — начала она.

— Я понимаю, — Йенг просто кивнул. — Но не полезет, он прекрасно осведомлен о ваших боевых и экстрасенсорных способностях. И он не идиот, чтобы, зная такое, позволить себе нечто лишнее. Потерпите немного. Мы завершим расследование, передадим дело в суд… Собственно ваше пребывание в качестве личной рабыни Рукса мотивировано одним-единственным доводом — пока вы собственность бога-акционера, ни одна структура Нуль-Синтеза не сможет предъявить вам обвинений в многочисленных и кровавых убийствах, которые вы совершили. Так что все это — для вашего же блага. Как только все обвинения будут предъявлены виновным лицам, вы получите полную свободу.

Кстати, как представитель Нуль-Корпорации, каковым я пока остаюсь, могу рекомендовать вас на службу. Не в ССБ, разумеется, слишком у вас разрушительные таланты для работы в качестве незаметного агента или следователя, а, допустим, в армию или в колониальную службу. Деньги там очень приличные, бессмертие гарантированное, за счет правительства, к тому же с вашими талантами тшеди вам обеспечена блестящая карьера, а глядишь, через пару тысячелетий сможете уйти на пенсию, прикупить акций, стать демиургом Нуля. Нет?

Катрина усмехнулась. Действительно, в ее положении это был просто подарок.

— Конечно. Спасибо.

— Тогда я напишу письмо в Кадровый Департамент, — кивнул Йенг, — как только получите свободу у Рукса, смело идите, и вас возьмут. Допустим, в Департамент Геноцида.

— Ох ты, а что и такой есть?

— Разумеется. Геноцид, равно как сотворение планет и народов, — это профильный бизнес Корпорации. Где-то создадим, где-то подчистим.

— Сволочи!

Йенг хотел что-то ответить, но только стрельнул глазами в сторону и молча затянулся.

За время их молчаливой паузы мимо пронесли еще три трупа. Как всегда, трупы не были закрыты накидками — медики Нуля не считали нужным скрывать от взоров зевак вид мертвых.

На каталке вповалку лежали Эффи с развороченным брюхом и вываленными дурнопахнущими кишками, а также Лилит с Роксаной — отдельно от голов. Их когда-то красивые тела теперь казались уродливыми, отвратительными, а идеальные пропорции рук, ног, груди, округлость бедер уже не могли никого возбудить.

Катрин отвернулась. Странно, но глазам стало мокро. «С чего бы? — подумала она. — Сама ведь уложила всех трех…»

— Вам жалко убитых? — заинтересованно спросил Йенг.

— А как вы думаете? Я прожила с ними почти месяц. Встречалась каждый день, ела, спала, терпела унижения и боль, знакомилась с вашим гадким миром.

Йенг пожал плечами.

— Они заслужили свою смерть. Предали вас.

— Они не стали бы такими, если бы их не заставила Нуль-Корпорация.

— Уверены?

— А вы нет?

— Нет. Сейчас, когда все кончено, я, пожалуй, могу говорить свободно… Понимаете, моя система идеальна. Если бы вы знали, дорогая Катрина, сколько пришлось экспериментировать, чтобы выстроить то, что вы с такой легкостью критикуете… Сначала, то есть в самом начале, еще до того, как запустили нынешнее время Нуль-Корпорации, в Искусственном Мироздании было создано множество социальных и экономических систем, в которых человек обретал все, бесплатно и сразу, в том числе бессмертие и здоровье.

Думаю, не стоит говорить, что в таких системах человечество очень быстро скатывалось к состоянию парнокопытных животных — жующих, спаривающихся, но не умирающих, а потому жующих и спаривающихся ВЕЧНО.

Несколько первоначальных Мирозданий в Арт Континиуме напоминали собой библейские райские кущи, только существенно модифицированные современной наукой. И все они вели к вырождению хомо сапиенс уже спустя несколько столетий, развитие культуры замедлялось, даже речь становилась более примитивной. Несколько единиц из каждой тысячи людей сохраняли за собой способность творчески мыслить и что-то создавать, кроме экскрементов и спермы, но… на общий постоянно деградирующий уровень общества это не влияло.

Тогда был создан иной рай — почти современная Корпорация, только без рабства, и мы получили тот же результат, что в пасторальном «раю». Ни я, ни Эливинер не учреждали в Нуль-Корпорации бесправный статус агнатов, если вас интересует этот вопрос. Рабство возникло само, секс-агнаток и гладиаторов придумали обычные жители Нуль-Корпорации, а вовсе не боги.

Изначально Нулевой синтез создавался как промышленная структура, объединяющая свободных людей, равноправных граждан Торгового союза. Жители и правительства союзных планет должны были сами регулировать свою жизнь, а Нуль-Корпорация — только обеспечивать их неограниченными ресурсами. Неограниченность ресурсов нас и подвела. В мире, где нет голода и холода, не стало и привычного стимула к активному труду. Вы понимаете, Катрина? Во Вселенной, где энергия и материя бесплатны, где нет войн и смерти, людям нечего хотеть и не за что бороться. Зачем? Все уже есть, и много! Безработные в Нуль-Корпорации прекратили искать работу по профессии, ведь в мире избыточных ресурсов голодных в любом случае накормят и дадут крышу над головой. Ценность потеряло даже здоровье, все стали бессмертны. Однако непомерной для развитых обществ дороговизной вдруг стали обладать насилие и секс!

Сойдя с экранов голофильмов и страниц развлекательных книг, насилие и секс, эти два новых эквивалента труда, существовали сначала как разновидность запрещенного досуга в закрытых клубах и парках развлечений, тайно. Сменяющие друг друга правительства Нуль-Корпорации и Торговый союз пытались бороться с ними, но тщетно, ибо с течением лет явление приобретало все более повсеместное, почти тотальное распространение.

На привлекательность запрещенных игрищ работал мощнейший фактор — человеческий труд в Нулевом синтезе давно заменили роботы. Вы знаете, Кэти, машины работают лучше человека и стоят дешевле, а значит, люди Искусственного Мироздания стали не нужны друг другу в обычном «трудовом» смысле. Даже те немногие, кто хотел работать, оставались не у дел, ибо никто не нуждается в рабочем, если есть завод-робот, который работает сам собой. Корпорации требовались инженеры и менеджеры, пилоты и бойцы, но их было немного, от силы два-три процента населения, а стать богаче хотелось всем!

Тут был наш просчет. Корпорация производила для людей все необходимое, но мы не учли, что единственным товаром, который могли производить для себя сами люди, оказалась сфера услуг и… досуг. В пресыщенном обществе, в котором ни пища, ни дом, ни достаток не могли быть самоцелью, важнейшим продуктом вдруг стало извращенное развлечение! Жители кластеров словно сошли с ума, бездны разврата и кровавые мистерии, живодерские шоу, рукопашные бои, публичные казни и жертвоприношения превратились в обычные виды отдыха. Запретить это оказалось невозможно, ибо львиная доля безработных уже была задействована вовсю. У нас с Эливинером осталось два варианта: стереть общество аморальных ублюдков и начать строить Искусственное Мироздание заново или… дать ситуации развиваться, позволив ей урегулировать себя самой. Разумеется, мы выбрали второе.

Как только Корпорация устранилась от решения вопроса с подпольными видами отдыха, правительства Союзных планет, окончательно погрязших в досуговом буме, немедленно отменили этические запреты. Отныне каждый житель Искусственного Мироздания мог продавать все, что ему принадлежит, включая части своего тела, собственный разум, память, а также оказывать любые услуги, на которые согласен по доброй воле. Медленно, но неуклонно море развлечений поглотило человечество. Официальная юриспруденция до сих пор не признает агнатов рабами — они финансовые должники по социальному контракту, вынужденные отрабатывать свой долг на самых востребованных обществом профессиях — шлюхой, пытуемым или гладиатором. Однако суть явления, разумеется, от названия не зависит и не меняется. Агнаты — это рабы. Но не рабы Нуль-Корпорации, а рабы общества, частью которого они являются и которое самостоятельно избрало для себя такой путь.

Признав в Корпорации рабство, Катрина, мы с Эливинером осознали один простой факт: человечество, лишенное проблем, это не человечество, а стадо животных, которое либо полностью деградирует, либо скатывается к жестокости и разврату. В стаде, впрочем, присутствует какая-то организация, пресыщенное же общество представляет некую аморфную массу извращенцев и сверхэгоистов, помешанных на примитивных инстинктах. Человека делают человеком его проблемы. Его смертность, слабость, болезненность, чувство голода, холода, страха. Только они порождают в нас желание жить, быть сильным, здоровым, твердым характером, сытым, одетым, отчаянно смелым, наконец.

И вот нам пришлось создать им проблемы. В разных Мирозданиях Арт Континиума (если не ошибаюсь, Габриэль просветил тебя насчет их числа?) мы создали систему, основанную на разных проблемах человечества. Где-то это вечная война с абсолютным, хотя и искусственно созданным нами злом. Где-то — безостановочное познание вечно расширяющегося мира. Где-то — элементарная борьба за выживание в борьбе с другими видами. Где-то — вера в догматическую религию, которая одна способна гарантировать бессмертие. Ну а здесь, в Корпорации, несмотря на все искажения с насилием, жестокостью и сексом, это человеческая жадность, элементарная жажда обогащения. Чем не повод для продолжения вечной жизни?

Лично я считаю Нуль-Корпорацию наиболее удачным Мирозданием в Арт Континиуме. Она не только сочетает в себе интерес человека к существованию, как раз ту самую тягу к деньгам, гарантирующим власть над себе подобными, но и в большей степени, чем другие сто сорок три Мироздания, способна порождать новые идеи. Да, прогресс в Корпорации идет в основном по линии расширения продуктов потребления и услуг для удовольствий, но… в других Мирозданиях зачастую нет и этого. К тому же Нуль-Корпорация — это быстро растущий мир. Он гарантирует неограниченные возможности для путешествий, познания, общения посредством Сети и вообще… Люди творческих профессий составляют основную часть тех, кто может благодаря своему труду продержаться на плаву и не стать агнатом — и это существенно стимулирует развитие культуры, как бы смешно и странно для вас это ни звучало!

Если ты талантлив и способен к творчеству, то способен стать богатым человеком в одно мгновение, создав что-то новое, ведь матрицы товаров в СИНК перемещаются мгновенно по всей Вселенной кластеров. Если нет — добро пожаловать в безработные должники до следующей реинкарнации. Изволь страдать и мучаться, но жить! Копить мысли, эмоции и опыт, порожденные этим страданием, творческую энергию, чтобы получив свободу — сотворить что-то и разбогатеть.

Этот мир не настолько плох, как кажется в первые несколько тысяч лет. Заметьте в Нуль-Корпорации никто и никогда не умрет, кроме специально «стираемых» преступников, но при этом, нами преодолена стагнация, обычная для миров «бессмертных». Наука, искусство и культура, пусть медленно, но развиваются… В общем, — Йенг развел руками, — в общем, вот так.

Несколько мгновений Катрина молчала, анализируя услышанное.

— Что значит «моя система»? — решилась спросить она прямо. — Я ошибусь, если скажу, что в ваших словах, хапи Йенг, мне слышится нечто большее, чем простая убежденность уверенного в себе человека?

— Не ошибетесь.

— Вы знали Эливинера?

— Вы спрашивали уже. Да, знал. Мы одного с ним возраста.

— Но при этом вы не демиург?

— Нет.

— И ваш официальный возраст составляет всего шестьсот лет?

— Да. Я вижу, вы догадались.

— Неужели… Вы и есть пресловутый Учредитель Нуля? Бог Смерти Анубис?

— Да, — он снова затянулся.

Катрина пораженно качала головой.

— Так вот почему Рукс стал вашим агентом… Но постойте, зачем тогда весь этот цирк с ССБ, охота на Габриэля, вы же могли убить его лишь пошевелив пальцем, набрав с любого подключенного к Информационной Сети компьютера команду на его смерть и… все.

— Все несколько сложнее, Катрина. Вы ведь слышали, что Бог Смерти и творец Корпорации господь Анубис передал Эливинеру на хранение тот самый пресловутый артефакт для возврата в Лотос, чтобы избежать искушения? Это значит, что по желанию Анубиса, загадочный предмет не доступен, прежде всего, ему самому. Я лично наложил запрет в Сети, согласно которому не могу сам пойти и забрать у Эливинера матрицу артефакта. Кроме того, я наложил в СИНК ограничения, согласно которому не могу сам ни убить его, ни повлиять на его Упокоение или хеб-сед. И вот тогда…

— О, дьявол, похоже, мне не хочется это слышать…

— Да ладно, я ведь не убивал Эливинера. Убийство бога-обезьяны — это задумка Габриэля, за которую он и поплатился. Я всего лишь косвенно помог Гебу получить оружие, способное пробиться в Буцефал и изъять информацию из Галереи Македонянина. Убить Эливинера? Не-е-ет! Он жив на самом деле. Я просто поместил его матрицу в особую, очень долгую программу Упокоения. В собственную скрытую программу. Никто в Корпорации не догадывается о ней, поскольку кроме Информационной Сети, смею вас уверить, есть, скажем так, «надсистема», контролирующая и Сеть, и вместе с нею все Мироздания Арт Континиума. Надсистема, доступная только мне. Я подбросил Гебу матрицу Гора и позволил верить, что он смог украсть ее из правительственных хранилищ. Я всего лишь подарил ему вас. Остальное вы знаете. И вот, теперь, вещица, отданная мной миллиард лет назад, снова у меня.

— Но зачем? Зачем вы вернули Артефакт себе, если сами отдали его Эливинеру, чтобы избежать искушения?

— Странный вопрос. И ответ на него весьма очевидный, замечу. Когда в течение миллиарда лет вы можете позволить себе все, кроме одного, это одно становиться непреодолимым желанием. Я хочу немного на самом деле… Вернуться на Землю и погулять по ней. Поймите меня правильно — не устраивать там оргии или основывать колонии! Просто подышать. Пройти по засыпанным мертвыми песками холмам, на которых некогда возвышался Рим. Мой Рим! Пройти по высохшему руслу Нила, где я плавал еще маленьким мальчиком… Прокатиться на лошади по полям Истрии, где безусым юношей я скакал вслед за своим отцом… Понимаете? Конечно же, нет. Я знаю, что со стороны это кажется сущим безумством, но я больше не могу этого терпеть. Груз вечности слишком велик. Я просто хочу… домой.

Йенг выбросил окурок, достал новую сигарету и, щелкнув дешевой одноразовой зажигалкой, затянулся дымом, как совсем недавно делал Габриэль Бруно. «Что за пагубная привычка у местных божков?» — мельком подумала Катрина. Удивительно, но, несмотря на страшный эмоциональный накал рассказа, внешне верховный бог Искусственного Мироздания оставался спокоен. Руки его, сжимающие сигарету, оставались тверды и медленны, движения — уверенны и плавны.

— Моя Божественность, — продолжил Йенг, — не настоящая. Мне подчинена вся машинерия Корпорации, но таланты тшеди, которые время от времени возникают то тут, то там, мне не подчинены. Вот уже миллиард лет я балансирую на грани, сдерживая демиургов, усмиряя наиболее могущественных тшеди, предлагая кому богатство, кому славу, а кому смерть. Но я устал. Устал, Катрина!

— Но разве проблема не решается просто? Что мешает вам просто усыпить всех современных демиургов и тшеди, как вы поступили когда-то с богами Пантеона? Неужели моральные соображения?

— Конечно же, нет, при чем тут мораль?! И мощи, и решимости мне хватит, но… Многие из демиургов и тшеди — достойные люди, как тот же Сэт-Эливинер. Я не могу убивать их просто так. Дело тут не в этике, не в морали, а просто… Ведь я человек, понимаете? За что я должен их убивать? Просто потому, что устал нести бремя постоянного контроля над ними? Нет, это даже смешно, несерьезно, люди, так не поступают. По многим признакам меня можно назвать циничным скотом, но убивать собратьев из скуки… это не для меня. Ни сейчас, ни через еще один миллиард лет.

Катрина кивнула:

— Мне кажется, я поняла.

— О! — Йенг выдохнул два колечка и ехидно улыбнулся. — Понять бога-творца — это древняя мечта всех эзотериков. Я вижу, вам удалось.

— Но как же… Где доказательства? Вы всего лишь стоите передо мной, курите — кстати, отвратительная привычка, даже для Бога, — и говорите слова. Как узнать мне, что это не выдумка, не пустой треп?

— Никак.

— Никак?!

— Конечно, никак. Творцу незачем оправдываться перед своими созданиями в своем существовании. Не нужно ничего доказывать. Зачем это мне? Верите, не верите, мне-то что? Впрочем, если вам будет легче, то… комиссар Йенг, вот эта моя курящая оболочка, доживает свои последние дни… Давайте так. Когда все закончится, — дня через два, я думаю, — я сдам в канцелярию все отчеты, а потом предоставлю вам, сикха, два неопровержимых доказательства своей божественности. Первым из них будет смерть комиссара Йенга, а вторым — сдержанное мной обещание.

— Какое еще обещание?

— Вспомните через два дня. Я попрошу о нем хапи Рукса. О, кстати, вот и его двойник. Смотрите — ведут Артели. Ну, пообщайтесь.

С этими словами Йенг двусмысленно улыбнулся и, развернувшись на каблуках, заковылял на кривых ножках прочь.

Катрина сначала дернулась за ним, но остановилась. Артели, ведомый под белы ручки высоким молодым полицейским, смотрел на нее горящим и ненавидящим взглядом.

— А-а, моя чудная Кэти, — прошипел он, приблизившись, — выжила, значит…

И тут же вспыхнул гневом, почти захлебнувшись слюной:

— Ты сдохнешь, сука, ты сдохнешь! Ты ведь всего лишь агнатка! Рабыня! Вещь! Они ведь не дали тебе денег, верно? Только свободу? Ха! Через полста лет ты приползешь в ближайший Индустриальный Центр, умоляя сделать из тебя наложницу. И тебя купят, слышишь? Купят как вещь, как предмет, как резиновую куклу. О-о! И тогда, что будет тогда! Тогда я выкуплю твою матрицу, чего бы мне это ни стоило! Ты вернешься в школу, слышишь? Вернешься! И тогда я лично прослежу, чтобы ты стала самой грязной из моих шлюшек! Это ведь Корпорация! Ты раба, раба навсегда! Рабыня!

Катрина спокойно смотрела еще пару секунд, как Артели беснуется перед ней, пуская изо рта слюну и пену от бешенства, а затем в ее мозге вдруг всплыл Катилина, и она резким, коротким и едва уловимым броском двух пальцев разбила ему кадык.

Брызги крови полетели в стороны.

Артели дернулся, но вместо крика из его горла, имеющего теперь целых две дыры вместо одного рта, как раньше, вырвался только сдавленный хрип.

— Агнатка, вот верный термин Корпорации, — назидательно сказала Катрина, глядя сраженному ее ударом Артели прямо глаза в глаза. — Отдыхайте, господин Артели, отдыхайте.

Тело 17 ПРИДЕТСЯ ВЫКУПАТЬ!

Искусственное Мироздание, экуменополис Дуат (город-куб).

Три недели спустя.

Два дня спустя господь Гордиан Оливиан Рэкс сидел на подоконнике своего гостиничного номера (не люкса, конечно, но вполне достойного) и, качая своей стройной и по-прежнему женской ножкой, любовался видами Набережной № 201.

Да-да. На подоконнике в теле Катрины Беты сидел именно Гордиан Рэкс. И указанное обстоятельство, собственно, не было удивительным. Бог Гор все же имел наиболее мощный пласт воспоминаний по сравнению и с легатом Катилиной, и уж тем более, с агнаткой Кэти. И он теперь преобладал. Что же касается полового восприятия собственной сущности, то… все же в голове Катрины Беты было целых два старых опытных мужчины и всего одна очень молодая девушка. Соответственным получился и результат.

Раскинувшаяся перед голубыми очами Гордиана Рэкса Набережная № 201 тянулась километров на десять в одну и в другую сторону, а за ней… за ней начинались набережные Двухсотая и Двести вторая.

«Да уж, — подумал воскрешенный бог, — хорошо иметь на планете моря с идеальной береговой линией. Вид, конечно, — закачаться можно».

Но вот с правопорядком в этих местах обстояло значительно хуже.

Гор вздохнул и еще раз перечитал газетную статью, только что принесенную ему Саймоном Руксом:

«Столичные ведомости»

«Уголовная Хроника», стр. 1.

(официальная издание макрорайона Набережной Зоны, кл. Дуат)

«Сегодня утром в районе Набережной 201 около семи часов утра патрульным конным разъездом обнаружено тело комиссара по безопасности кластера Седан Сальвадоро Йенга, когната, шестиста лет от первого клонирования. К сожалению, полиция оставила случившееся без комментариев.

Тело отвезено в городской морг, однако причины смерти высокопоставленного офицера госбезопасности не установлены. Ни на теле, ни на поверхности внутренних органов не обнаружено ни ран, ни других следов насильственного преступления. Тем не менее, обозреватели нашей уголовной хроники склонны полагать, что смерть комиссара Йенга связана с его служебной и профессиональной деятельностью.

Последние несколько месяцев Салли Йенг во главе особой следственной группы, организованной при ССБ сектора Седан, занимался расследованием деятельности так называемого „Заговора тшеди“, созревшего в кругах, близких к таким известным акционерам Корпорации Нулевого Синтеза, как Эливинер Тивари, Эс Си Рукс и Габриэль Бруно. Последний известен в нашей подмножественности кластеров каксодержатель шикарных игорных планет и как самый богатый демиург подмножественности.

Произошедший два дня назад арест Габриэля Бруно и одного из его приспешников, некоего Шайрона Артели, возможно, и явился причиной произошедшего сегодня ужасающего убийства-возмездия. Следует отметить, что речь идет именно о так называемом „подлинном убийстве“ (т. е. исключающем воскрешение), а не о страховом случае для реинкарнации.

СЕНСАЦИЯ: Салли Йенг не воскрес ни в одной из палат хеб-седа!

Месть тшеди, против которых, по всей видимости, начали войну в ССБ, воистину потрясает.

Напомним, что это первое „подлинное убийство“ человека в кластере Дуат за последние семьдесят пять тысяч лет.

Общественность потрясена!»

Гордиан Рэкс еще раз перечитал статью и отложил газету в сторону.

— Вы становитесь знаменитым, — буркнул он, обращаясь к Руксу.

— А! Я всегда таким был, — прокричал тот из ванной.

— Что-то еще?

— Там на столике рядом с прессой лежал конвертик. Посмотрите. Ma-аленький такой.

Гор послушно разгреб бумаги на столике, развернул конверт и сорвал с него пломбу. В конверте лежала красивая гербовая бумага, исписанная ровным, аккуратным почерком, в печатях, а также пластиковая карточка.

— Это чего еще? — спросил экстрасенс.

— Завещание.

— Йенга?

— Ха-ха, — Рукс изобразил смех. — Его Божественное Всезнание, Всемогущество и Бессмертие когнат Салли Йенг, Учредитель Корпорации и Верховное Божество Арт Континиума, имел только служебный кабинет и пару рубашек в съемной квартире. У него ведь даже личного космомобиля не было. Перед вами, хапи, завещание демиурга Нуля Сэта-Эливинера.

— Постойте, но он ведь считал себя бессмертным. Откуда тогда завещание?

— А это подделка. Но заверенная самим учредителем Корпорации. Против такой бумаги, внесенной в реестр СИНК и заверенной электронной подписью самого бога Смерти, не возразит никто. Даже все правительство Нуль-Синтеза разом. Даже если сильно захочет.

— И это…

— Да, все вам, хапи. С момента вашего последнего Упокоения прошло слишком много времени, и ваше собственное состояние было конфисковано правительством Нуля. Но на самом деле за этой бумагой кроется не слишком-то много денег, для демиурга, по крайней мере. Примерно десять триллионов кредо, Эливинер был не слишком богат по сравнению со своими товарищами по классу.

— Ого! — Гордиан аж задохнулся, все же память вернулась к нему не полностью, и он ощущал себя достаточно молодым существом, а вовсе не вернувшимся из древности старцем. Как и обещал когда-то Эливинер, Упокоение оказалось штукой, вполне способной обеспечить древним бессмертным существам обновление духа. Гор чувствовал себя юным!

Он вспомнил те пятьдесят тысяч кредо, на которые жила до нападения на «Циркус-Циркус» его бывшее эго — Катрина Бета. «Десять триллионов! — воскликнул он мысленно. — Это сколько же будет в столовских обедах и съемных дешевых комнатах?»

— По мне так цифра ничего себе, — заметил он вслух.

— Да по мне тоже, — согласился Рукс, — я, например, еще беднее, чем Эливинер, поскольку слишком молод для демиурга. Но вот тот же Габриэль Бруно был обладателем состояния в сотни раз больше, так что… все относительно. Весь смех в том, что Эливинер не писал этого завещания, его написал Йенг, заверил шифром учредителя и разместил в СИНК с зарегистрированным номером, и теперь — все. Хотя большинство чиновников подозревает, что это подделка, сказать против никто не посмеет. Учредитель слишком редко вмешивается в непосредственный процесс движения финансов, так что каждый такой случай — как безусловный закон.

Он обернулся.

— Вы теперь богаты, Кэти. Или лучше сказать — Гор? Короче, вы просто безумно богаты для среднестатистического когната. Вам принадлежат весь разрушенный кластер Эливинера, вся Галерея Македонянина, переданная следствием на официальное хранение в банк данных Сети, — вы сможете ее изъять, когда захотите. Ну и… деньги и акции, разумеется.

Между прочим, как и все демиурги, Сэт-Эливинер держал большую часть своих сбережений в акциях Корпорации, но и на счету у него имелись крупные средства. Та цифра, что я вам назвал, это, собственно, общая стоимость и акций, и денег на всех счетах. Кроме них, у вас есть только Галерея Сандара и разрушенный вами кластер Буцефал. Они, конечно, почти бесценны сами по себе, но… деньги придется расходовать разумно, о'кей?.. Я просто обещал Йенгу заботиться о вас.

— Странно, — сказал грозный Гордиан Рэкс, пропустив слова советчика мимо своих хорошеньких женских ушей, — но зачем тогда Йенг предлагал мне работу в Департаменте Геноцида, если хотел оставить в наследство столько денег?

— Пути господни неисповедимы, что тут сказать?

«М-да, — подумал бог Мести. — Пути господни… вот и второе доказательство божественности Йенга. Первое — это смерть комиссара, а второе… Надо же, тайное божество скрывалось под такой неприглядной личиной».

Если честно, то Гордиан Оливиан Рэкс до сих пор не до конца еще верил в собственное воскрешение, и большая часть его памяти представляла собой столь смутные воспоминания, что… он совершенно не чувствовал себя старым.

«Вот оно какое, Упокоение!» — подумал он, помянув старину Сэта. Вся древняя память могущественного бога Гора жила в его мозгу сухим информационным остатком. Ни эмоций, ни каких-либо переживаний по поводу известных ему в прошлом событий он не испытывал.

Гор вполне отчетливо осознавал, что Йенг убил его когда-то и обрек на длительный, почти бесконечный сон. Но тот бог Смерти был совсем не похож на Йенга, ни внешне, ни повадками. Еще бы — прошел такой срок! Свежими в голове Гордиана оставались только некоторые наиболее поздние воспоминания Катрины Беты и, конечно, события, разговоры, переживания и чувства легата Каталины, которыми он делился с ней последние шесть месяцев с момента своего пробуждения в адаптационной камере женского прайда.

— А знаете, хапи, — сказал он Саймону, — Йенг говорил мне еще о каком-то обещании, которое он должен выполнить в отношении меня, вернее, Катрины. Вы не в курсе, что имелось в виду?

Рукс промолчал, но спустя пару секунд возник в дверном проеме, бритый, гладкий и ароматный, как свежая булка хлеба.

— Конечно в курсе, — рассмеялся «делатель тшеди», — потому и твержу вам, милостивый государь — деньгами не сорите! Собирайтесь, и клянусь, вы узнаете все не позднее, чем сегодня же вечером.

Город-куб Дуат. Вечер того же дня.

— Я немного не понимаю, зачем все это, — сказал Гордиан Рэкс, — какого черта, хапи, мы туда едем?

— Да бросьте, хапи, будет интересно, — ответил ему Эс Си Рукс. — Во-первых, Йенг дал мне конкретные указания, и мы как бы не можем туда не поехать, а во-вторых… Это же ваша бывшая школа. Вот увидите, там есть на что посмотреть!

В последний раз, как будто бы в издевку над собственной свободой, бог Гор одел женский наряд и вышел из отеля на Набережной вместе с мистером Руксом.

Феноменальное тело умопомрачительно фигуристой, коллекционной секс-агнатки обтекал волнистый атлас, а загоревшие под знойными лепестками планеты Розы и излеченные под лучом регенератора немыслимо стройные ноги — колготки в тонкую сетку.

Рукс, когда увидел, просто обалдел. Немного помявшись, он предложил сначала заехать к ювелиру и чисто из дешевого когнатского прикола заказать Катрине бриллианты в уши и на шею. В аренду, разумеется, а не навсегда.

К собственному вящему удивлению, Гордиан Рэкс согласился. Как бы там ни было, но в этом теле он жил почти полгода и несколько… э-э прикипел, привык. Конечно, сексуальная ориентация есть сексуальная ориентация, и его пристрастия в любви в течение миллиарда лет какие-то несчастные полгода пребывания в теле женщины изменить не могли. Гор по-прежнему уверенно чувствовал себя мужчиной, однако… Катрина ему нравилась, причем, как это ни странно, во вполне мужском смысле.

Когда он смотрел на себя в зеркало, в голову лезли мысли весьма далекие от аскетических. Иногда он даже трогал себя, как будто знакомясь с телом, в котором жил уже столь долго, но которое со всей этой свистопляской так и не успел как следует изучить. Но тут же сам себя одергивал, ибо, в конце концов, вожделение к собственной физической оболочке если и не граничит с онанизмом, то с шизофренией — уж точно.

В общем, всего через час после вылета из отеля Катрина уже была во всеоружии женского совершенства — блистая бриллиантовым колье и едва ли не пудовыми сверкающими камнями в крохотных мочках нежно-розовых ушей, юный бог Гор признался себе, что выглядит настолько роскошно, что впору ставить сигнализацию от угона…

И вот приехали. Выйдя из гравикара демиурга Корпорации Эс Си Рукса, ее кавалер, буквально источавший всем своим видом аромат богатства и представительности, предложил Катрине взять его под локоток. Сначала возможность подобной композиции для их пары довольно-таки покоробила бывшего грозного легата-катафрактария и уж тем более бывшего «Охотника на богов», однако этикет требовал и… Катрина смирилась.

В итоге она прошла по расстеленной зеленой дорожке, держа его под ручку, как заправская и безумно дорогая общительница-агнатка. По ступеням высокого белокаменного строения в обрамлении из классических дорийских колонн вверх и вперед в обширный зал, освещенный софитами под потолком и белым ворсом подиума посередине.

Катрина ахнула. Никогда, ни в унизительные дни обучения в школе наложниц Седана, ни в панические дни бегства из разрушенного его даром Буцефала, ни в часы мести на Торватине, когда она исполняла под рукотворными звездами Корпорации зловещий танец смерти на пару с Правительственной моделью над дымящимися трупами врагов, никогда она не чувствовала себя женщиной настолько, как почувствовала сейчас.

Холеные длинные ноги, которые несли ее навстречу кровавой судьбе, роскошный бюст, колыхавшийся при исполнении костедробительных рукопашных приемов, и даже физическое олицетворение женской сущности, спрятанное у нее между ног, все это не делало ее женщиной на самом деле.

«На самом деле» возникло только сейчас.

Феерия дефилирующих агнаток еще не началась, и сотни пар мужских глаз обратились к ней, возможно, единственной женщине по эту сторону от портьер.

Восхищенные взгляды пронзили ее тысячами жгущих стрел, конной лавой, ощетинившейся навершиями уланских копий. Свет софитов заиграл на ее тончайшей коже, оттеняя черты совершеннейшего из лиц.

Красавица! Именно такая, какую только можно себе вообразить, купаясь в яде наркотической полудремы.

Во тьме рядов и в лучах софитов она прошла мимо сидящих вокруг мужчин, немного сжавшись от их обжигающих взглядов и жмурясь от гордости за собственную красоту.

Сели. Саймон как, пожалуй, богатейший из присутствующих (и самый расторопный) выкупил лучшие места прямо перед подиумом. Катрина села по-женски, чуть наклонив плотно сдвинутые упругие бедра и возложив ногу на ногу. Идеальная голень, выскользнув из разреза платья, показала всем туман колготок и собственный, будоражащий воображение, изгиб.

— По-моему, — произнес Саймон, крякнув и скользнув по ее ноге взглядом — по-моему, сударыня, вы произвели здесь фурор. Показ еще не начался, а половина клиентов уже сходит с ума от вожделения. Можно сказать, вы сыграли на руку местному агентству моделей. Думаю, аукцион уже удался.

— Во-первых, — прервал его Гор — я все-таки сударь, а не сударыня… Уж не думаете же вы, что… Впрочем, не важно. Сегодня мой последний день пребывания в женском теле и, собственно, первый спокойный день, после всех этих злоключений. Хотелось просто проникнуться моментом, и раз уж угораздило попасть в тело длинноногой девчонки, то хоть спокойно проанализировать ощущения, которые при этом испытываешь. Понять, в чем заключаются принципиальные отличия от мужского тела, кроме чисто внешних. И потом, не мог же я притопать на показ элитных моделей в женском теле, но в тряпье и без косметики? Да вас бы просто засмеяли!

— Возможно. Ну и как, вы прониклись моментом? Как ощущения?

— Может быть, на «ты» перейдем?

— О, с такой девушкой — и так быстро…

— Да иди ты!

— О'кей, перешли. «Ты», значит, «ты», друг мой. Ну и как тебе быть бабой?

Катрина вальяжно откинулась на спинку стула. Как раз в этот момент на подиум вышел ведущий и что-то во всеуслышанье объявил…

— А знаешь, нормально, — ответил Гор, не обращая внимания на церемонию открытия дефиле. — В каком-то смысле в цивилизованном обществе, в современном городе, вот как здесь и сейчас, быть женщиной, да еще свободной богатой, — просто класс!

— Вот удивил! А что, богатым и свободным мужиком быть хуже?

— Ну, не хуже, — согласился бог Гор, — но ощущения, знаешь ли, совсем иные. Вот если бы я сейчас ввалился сюда в своем старом теле тертого вояки, в дорогом костюме, да еще и с триллионом лишних кредов на карточке, то типаж был бы примерно такой: «Ну кто на меня? Все тут куплю! Всех тут завалю и всех тут трахну! Весь мир мне враг, и мне плевать на это». Вот примерно так.

— Ну а сейчас?

— А сейчас… сейчас все совсем наоборот… Что тут сказать? Ведь женщина — это центр. Понимаешь? Мужчина — всего лишь двигатель, а женщина — сама ось движения. Все смотрят на нее, говорят о ней, думают о ней и, выражаясь прямо, хотят ее, вожделеют… А значит, никого не нужно заваливать, стоит лишь мигнуть, и всякий упадет к твоим ногам сам! И не нужно ничего доказывать — все доказательства меркнут пред мановением твоих трепещущих ресниц. И ничего не нужно брать самой. Лишь намекни — и тебе принесут. Это неописуемо, понимаешь? Это другая концепция мироздания, другая философия бытия! И черт его знает, какая правильней.

Саймон смутился.

— Э, мой друг-демиург, — выдавил наконец он, — а ты точно будешь это тело обратно на мужское менять? Что с ориентацией, брат?

— Саймон, ты дурак.

— Да ладно, шучу.

В этот момент их прервали рукоплескания. Дефиле началось. Сверкая искрящейся кожей глубоких декольте, открытых рук и обнаженных плеч, на ворс помоста выступили агнатки. Ноги, чуть скрытые в роскошных и длинных вечерних платьях, замелькали под разлетающейся от стремительных движений тканью.

Защелкали вспышками фотографы, завертелись, ловя момент, операторы телекамер. Некоторое время Гордиан Оливиан Рэкс смотрел на это действо почти без эмоций, ибо те чувства, которые он испытал, впервые увидев искусственную красоту агнатки (то была Мерелин почти шесть месяцев назад), слишком давно не поддерживались бурлением тестостерона в крови и приятной тяжестью в области налитого расплавленной сталью паха. И поэтому он смотрел на пролетающих мимо девиц-пантер и девиц-колибри в развевающихся фантастических платьях с разборчивым интересом, но без восторгов, характерных для большей, по-настоящему «мужской» части зала.

Но вот несколько партий минуло, и на помост вышла…

Мерелин!!

За ней одна за другой проследовали Роксана, Лилит и, конечно, старая сучка Эффи с копной смоли над хорошеньким, точеным лицом.

— Неужели это… — прошептал Гор, поперхнувшись воздухом, — неужели…

— Нет, это не твой прайд, приятель, — усмехнулся Рукс и постучал товарища по плечу. — Перед тобой всего лишь его точная копия. Клоны, конечно. Но они ничем не отличаются от «твоих», ни внешностью, ни кодом ДНК. Разве что только памятью до того момента, как вы очнулись в адаптационной камере… Удивлен?

— Да не то чтобы. В принципе где-то подсознательно я знал, что во вселенной множество школ, и секс-агнатки могут клонироваться множество раз. Но что увижу своих дорогих «подружек» так скоро и так вот близко…

— Хорошо. Собственно это и есть ответ на твой вопрос, заданный недавно… Ты спрашивал, о каком обещании твердил наш господь, разговаривая с тобой на космодроме Пестика Розы? Ну вот, он говорил об этом. Если не ошибаюсь, то по завершении операции ты, вернее — Кэти, просил его предоставить свободу твоим подругам. Вот сам их и выкупай, если еще осталось желание… А оно осталось, кстати?

— Ах, вот о чем речь… — вспомнил грозный Гор и пожал хрупкими плечами. — Как тебе сказать, желание сделать подруг по прайду, конечно, осталось. Правда, слишком ярки воспоминания о том, как я убивал их своими руками… Если помнишь, мы не слишком-то поладили в последний раз.

— Помню. Но, между прочим, это еще не все. Будь внимателен, этого нельзя пропустить. Сейчас выйдет лидер показа, отобранный из всех прайдов школы. Агнатка, признанная лучшей на курсе по успеваемости и внешним данным. Итак, внимание, смотри!

Они выждали несколько секунд, и под рукоплескания других агнаток на помост вышла… на помост вышел…

Сам Гордиан Рэкс!

Воскрешенный бог замер на своем месте в позе чугунной статуи…

По подиуму, гордо смотря вперед, выступал он сам. Точнее — абсолютная копия Катрины Беты 19–725. Тоже клон? Ну разумеется. Тот же код ДНК, а значит — тот же наклон головы, и водопад роскошных волос, и игривый взгляд томных голубых глаз, и… вообще все! Точная копия с оригинала. Впрочем, кого из них считать оригиналом, надо еще подумать.

— А скажи-ка мне, Саймон, — спросил экс-кавалерист и экс-бог внезапно упавшим голосом, — а это существо… этот клон, — черт, язык не поворачивается назвать его Катриной! — он такой же, как я, только внешне? Или внутри, я имею в виду — в голове, он тоже… он тоже, как я?

— А ты как думаешь? При клонировании прогов по каталогу матрица неизменно следует за телом. Один раз тебя выбрали из библиотеки программных миров и присвоили твою память определенному телу. Затем присвоили индивидуальный номер и внесли в каталог. В последствии, возможно, это тело и эта матрица будут использованы для создания другого агната, но тот уже будет иметь и другой индивидуальный номер в каталоге. Так что… если экземпляр назван Катрина Бета «каталожный номер такой то», то и память, и внешность у всех Катрин Бета будет совпадать.

— Значит это и есть я… Но не сбежавший из школы, не ставший тшеди, не… Это я, но оставшийся в шкуре шлюхи?!

— А чему ты удивлен? Ты разве не знал, что для изготовления тшеди используется партия ровно в пять миллионов клонов? Что инициация сверхъестественного дара доступна только одному — двум экземплярам из пятимиллионной массы? Я ведь рассказывал тебе. Да и вообще это не секрет… Габриэль всегда оставался весьма систематичен при создании своих тшеди и создавал для отбора экстрасенсов ровные пятимиллионные партии. Ты всего лишь один из них, везунчик, гусеница, которая одна из огромного числа точных копий смогла превратиться в бабочку, раскрыть в себе дар…

Схватившись за голову, Гордиан уткнулся глазами в пол… Голова его закружилась, и только чудом, вцепившись в ручки своего кресла, он смог усидеть и не рухнуть вниз.

Тем временем действие развивалось. Постепенно дефиле подошло к концу, участвовавшие в нем красавицы-агнатки выстроились рядком на краю подиума, лучезарно улыбаясь рядами жемчужно-белых зубов, а перед ними, чуть ниже, за красочной, обитой тканью кафедрой появился толстый человек (когнат, разумеется), с молоточком в руках.

— Господа, — возопил он тонким, противным голосом бесполого кастрата, — мы только что отдали должное восхитительной красоте наших воспитанниц и сейчас, как и предусмотрено доброй традицией агнатских школ, переходим к самому главному. Да, господа, к аукциону! Наш мир спасет красота, говорят мудрецы, так давайте же не жалеть на нее денег!

И — началось. Одна за другой девушки с номерками выходили в центр подиума и, застыв статуями в эффектных позах, сбрасывали с себя одежду, оставаясь в одной обуви и освещая сутенерское шоу лучезарными улыбками. Глядя на совершенные, гладкие, как поверхность крема, тела, усыпанные драгоценностями и бижутерией, участники действа вскакивали со своих мест и, потрясая карточками, выкрикивали цены.

Толстяк стучал молоточком, и одна за другой агнатки уходили со сцены, проданные то одному, то другому богатому везунчику. Стоящие рядом евнухи торжественно застегивали на их шеях над голой грудью декоративные ошейники с номерками победителя и, как есть — обнаженными, уводили их в темноту…

Гордиан сидел молча. Время от времени Саймон искоса посматривал на него и, видя, что товарищ совершенно подавлен вновь открытыми обстоятельствами, выкрикивал цены сам. Вскоре Мерелин, Роксана, Лилит и Эффи с болтающимися на шеях номерками, соответствующими карточке демиурга Нуля Саймона Рукса, сошли со сцены одна за другой. Каждый раз к Руксу подбегал старший евнух, Рукс расплачивался, проводя карточкой по маленькому кассовому терминалу, и сделка завершалась.

— Очнись, приятель — недовольно говорил Рукс после очередной покупки, — ты должен мне некоторое количество денег.

Бог Гор кивал. На деньги ему было плевать.

Но вот основная часть шоу кончилась. Аукцион подошел к своей последней, завершающей стадии…

— Итак, — вновь своим мерзким голосом пропел ухмыляющийся толстяк-ведущий, — наконец-то мы приступаем к главной части нашего аукциона! Внимание, дамы и господа!.. О, простите, только господа!.. В этот торжественный час я имею честь представить вашему восхищенному взгляду лидера сегодняшнего аукциона — великолепную, неподражаемую и, не побоюсь этого слова, божественную… Катрину Бету! Лучшую выпускницу нашей школы 13 720 года эпохи стратига Октавиана! Отличные физические данные, великолепные показатели успеваемости по всем изучаемым предметам, гибкость, потрясающая сексуальность, абсолютная преданность, привитая железной дисциплиной нашей высшей школы и… да простит меня Анубис, воистину непревзойденное совершенство!

Он набрал больше воздуха:

— Все внимание на подиум, господа! Перед вами… КАТРИНА! БЕТА!!!

И вот она вышла снова.

И волосы ее развевались в такт быстрым, кошачьим шагам. Каждый шажок, как бросок, наполнен энергией, страстью. Глаза сверкают, как два алмаза, упругая сочная грудь колыхается под почти прозрачной вуалью. Ноги, как вспышки молний, мелькают в длинном разрезе…

«Совершенство, — подумал Рукс, — есть ли женщина, прекраснее в этом мире?!»

«Проклятый клон, — подумал бог Гор, — один из пяти миллионов копий».

— Но как же Геб их прятал… — спросил он у Рукса тихо, почти не слыша себя. — Пять миллионов тел, подумать только…

— А ты уверен, что он их прятал? — Рукс рассмеялся, не отрывая восхищенного взора от дефилирующей Катрины Беты. — В Мироздании Корпорации квадрильон в миллионной степени вселенных-кластеров, и их число увеличивается в геометрической прогрессии каждую секунду нашего существования. Габриэлю с его деньгами нужно было только найти приличное и опытное агентство, чтобы разместить свой заказ. В каждом кластере — тысячи школ, которые с радостью вылижут тебе пятки, если платить им порядочный гонорар.

Этим, кстати, и объясняется, почему своего нового супертшеди Геб выращивал именно в школах наложниц, а не среди гладиаторов или мастеровых агнатов.

Известно, что наложницы содержатся в более жестком режиме, чем все иные категории рабов. От мастеровых ведь требуется только работа, а от «гладиев» — только зрелище и собственная живописная смерть с последующим возрождением. А вот рабыни… дело другое. Совсем другое! Многие покупают себе агнаток только для того, чтобы разрезать их дома по кусочкам тупой бензопилой или скормить любимой собаке под динамичную музыку. Профессия агнаток — это унижение и боль, а вовсе не секс. Ясно теперь? Да и все операции, связанные с сексуальными рабынями, проще засекретить, сославшись на специфику бизнеса и просьбу клиента о конфиденциальности.

Например, многие странности, вроде столь большого одномоментного заказа такого значительного количества совершенно одинаковых клонов или их досрочный выкуп до конца школьной подготовки, можно было бы объяснить индивидуальными пристрастиями заказчика в сексе и насилии. Вот нравится ему охотиться у себя в джунглях на рабынь с одинаковыми лицами, а спать нравится — с необученными. Ну вот нравятся ему такие — и все! Да и вариант, при котором агнатка сможет сбежать или оказать сопротивление значительно меньше, чем в ситуации с тем же мастеровым, а уж тем более, с гладиатором.

В этот момент Кэти-клон остановилась в центре подиума и скинула с себя вуаль. Прозрачный шелк пал к обнаженным ногам промышленной топ-модели.

Рукс крякнул.

— Короче, — произнес он, завершая рассказ, — система вполне логична. Геб просто тщательно все продумал, и только.

— Ага, — сказал Гор тихо и почему-то зло, — и теперь пять миллионов «я», с моей памятью и душой, будут смердеть наложницами в чужих постелях? Ты за этим меня позвал? Что б я узнал эту потрясающую новость?!

— Ну как бы да. Дело в том, что все пять миллионов копий Катрины Беты были синтезированы примерно в одно и то же время, в прошлом году зимой.

Я навел справки, сейчас как раз подходит осенний сезон. А это значит, что все пять миллионов, кроме тех, кто дисквалифицирован и казнен, на прошлой неделе поступили на VIP-аукционы.

— А что, были такие, кого дисквалифицировали и казнили?

— А ты думал, что из пяти миллионов копий самого себя только ты один способен сопротивляться на занятиях по пси-устойчивости при изнасиловании?

— Оф-ф-фигеть…

— Ты что, злишься, а?

— Нет, блин, я неописуемо рад. Вот же дерьмо!

— Странно, я подумал, тебе будет интересно знать о распродаже самого себя.

— Я же сказал тебе один раз: пошел ты! Пошел ты, слышишь?!

— А… — отмахнулся Саймон, — пошел так пошел. Но в любом случае ты должен был это знать.

Гор притих. Красивые волосы Катрины-Гора во время короткой сцены порастрепались, а ее крики и гнев, привлекли внимание собравшихся. Народ смотрел неободрительно. И хотя кричали они друг на друга шепотом, из-за дальней портьеры появился охранник и стал внимательно приглядываться к роскошнотелой длинноногой агнатке с объемным бюстом, что посмела повысить голос на своего господина. К тому же многие стали замечать, что немыслимым образом сидящая в первых рядах девица как две капли воды похожа на лидера распродажи. Разве что первая сидела в вечернем платье, в то время как вторая стояла посреди зала будучи почти совершенно обнажена — только в босоножках, длинных серьгах и цепочке, перекинутой через талию…

Гор прикрыл глаза, отгораживаясь от удивленных взглядов, и втянул в себя воздух. Успокоился.

Конечно же Саймон был прав. И он старался больше для Гора, а не из каких-то личных соображений.

ЗНАТЬ о распродаже самих себя на проститутском аукционе два бравых мужика — Бог Гор и легат Катилина, — конечно же, были должны.

— А сколько всего уцелело Катрин Бета? — спросил он грустно.

— Чего? — переспросил несколько надувшийся Саймон.

— Ты сказал, — терпеливо пояснил Гордиан, — что часть Катрин Бета 19–725 была казнена и дисквалифицирована. А сколько осталось для продажи через аукционы? Такая информация есть?

Рукс покрутил плечами.

— Ну у меня в компе были точные данные на вчерашнюю дату. Но они ведь могли измениться, мало ли когда очередной из твоих клонов съехал с катушек от секса и унижения? Так вот, примерно уцелело что-то около четырех миллионов твоих копий. С «лишком», этак в двести-триста тыщ штук.

— А места проведения аукционов известны?

— Обижаешь, список есть на всяком сайте.

— Тогда гони карту!

— Чего-о?

— Ничего! У меня ведь есть только завещание, а подлинных денег попросту нет. Все бабки — на счетах или в акциях на имя Эливинера, и пока я стану их обладателем, пройдет… Это долго, понимаешь?! А рассчитываться придется сейчас!

— Ты че это расхрабрился делать? — Рукс достал из внутреннего кармана прямоугольник банковской карточки, но все еще пытался сопротивляться. — Каждая VIP-агнатка такого уровня обойдется тебе как минимум в два — два с половиной миллиона кредо! Ты ж не Габриэль, брат. А услуги агентств? Ты же не будешь лично присутствовать на всех четырех миллионах аукционов? Да ты посчитай просто — пять миллионов агнаток на два миллиона кредо за каждую… А у тебя состояние — всего-то сто триллионов… Тебе еле хватит всех этих денег! Ты же станешь нищим, брат, опомнись!

Но Гор уже дернул карту из рук товарища и звонко рассмеялся. Похоже, только теперь, когда Саймон привел ему цифры, до него дошел истинный смысл слов Йенга насчет будущей блестящей карьеры в Департаменте Геноцида. Учредитель Нуля оставил ему денег ровно столько, сколько нужно было, чтобы выкупить «всех себя», а также подруг по прайду. Старый пердун явно обладал хорошим чувством юмора и способностями к арифметике, несмотря на то что на протяжении почти миллиарда лет именовал себя мрачным именем бога Смерти.

— Плевать, — громко крикнул он Руксу, — выкупаем всех!

И, вскочив во весь рост, балансируя на высокой шпильке, в развевающемся от движения рук платье, древний бог Мщения закричал что есть мочи звонким женским контральто, перекрикивая толстого с молотком:

— Я беру ее! Миллион восемьсот!

Эпилог

Древняя Земля. Каталаунское поле.

1204 год от основания Города.

Катилина спал. Бескрайняя снежная равнина, на которой только что завершилась битва, отливала алым в лучах заката. Кровавый диск солнца впивался в край горизонта на Западе, и изорванным серым морем униженные полчища гуннов откатывались к Востоку.

Великий древний континент, отец и убийца античных цивилизаций, был спасен сегодня катафрактариями Катилины, укрыт их доблестью и мужеством полководца.

Молодые народы Европы, пращуры немцев и англичан, французов и итальянцев, испанцев, бельгийцев, голландцев и португальцев, ведомые старым римским легатом, отстояли свою независимость. История мира, история павшего Рима и варварских королевств, история самой христианской цивилизации, история человечества, наконец, осталась такой, какой и должна была стать. Воистину, то была победа побед, не битва двух величайших армий, которые когда-либо сходились на поле боя, но развилка огромных рек времени, каждая из которых кардинально меняла будущее планеты.

Вестготы, бургунды, франки и римляне, что разбивали ныне палатки на краю гигантского поля мертвых, усыпанного телами товарищей и врагов, пели печальные песни. Колесо истории, изменившее направление бега всего двенадцать часов назад, очень мало волновало этих людей. Мертвые лица соплеменников, братьев по оружию, товарищей в жизни и смерти, волновали их неизмеримо больше.

Священники в темных рясах бродили по мертвому полю, отпевая погибших, лишь немногим из которых суждены были собственные могилы. Мерзлый январский дерн, а также огромное число трупов, ничтожное число выживших и необходимость скорого марша обратно к Лютеции и Тулузе делали погребение невозможным. Каталаунское поле, огромное, как море, и пугающее, как склеп, готовилось стать пиршеством воронья. И все же одного из бойцов священники Рима готовились отпевать!

Меж печальных костров победителей на длинных копьях кавалеристов, сложенных православным крестом, меж скорбных рядов союзников и вассалов, меж полчищ аваров, британцев, эллинов, италиков и сирийцев, фракийцев и африканцев, паннонцев и египтян суровые римские катафракты несли своего предводителя.

Тело величайшего из героев Европы, по сравнению с которым величие Цезаря казалось сиянием золотой драхмы рядом с жаром войскового костра, тело спасителя континента и победителя азиатских полчищ выглядело спокойным и отрешенным. Флавий Аэций по прозвищу Катилина, с растрепанными волосами цвета темного шоколада, глядел в хмурое небо взглядом синих бездонных глаз.

Гораздо более удивительным являлось другое. Никто из товарищей великого полководца не мог представить, что небо в эти мгновения, смотрит на Катилину в ответ. Меж тем за высокой стеной облаков, что отделяла поверхность планеты от просторов звездного космоса, над примороженным ковылем и укрывшим его морем мертвых, высоко над уровнем стратосферы, над Древней Землей, которую еще никто не звал таковой, скользил огромный корабль, несущий очи сотен видеокамер. Очертания межзвездного корабля показались бы странными и пугающими конным катафрактариям, а электронные импульсы, несущиеся по проводам, совсем не похожими на человеческую речь. К корабельному мозгу ушла команда:

«Система, внимание. Искомый объект зафиксирован.

После снятия молекулярной реплики активизируйте нуль-портал».

Лучи молекулярных анализаторов метнулись вниз, к Каталаунскому ковылю, а затем, считав информацию с мертвого тела и мозга великого полководца, мгновенно возвратились обратно. Врата нулевого лифта вспыхнули фиолетовым зевом, и темный корабль, словно на прощание, качнув бортом прародине человечества, покинул Естественное Мироздание навсегда.

Илья Тё Тюрьма для Господа Бога

Часть первая На позицию!

Свободен лишь тот, кто утратил все, ради чего стоит жить.

Эрих Мария Ремарк

Пролог Кластер Каталаун-Тринадцатимирье, планета Аир, пик Гефест. Тридцатый день месяца Тот

Создателя звали Гор.

Он не относил себя к эксцентричным натурам, и его Вселенная не отличалась оригинальностью.

Некоторые демиурги размещали в кластере несколько звезд или использовали в качестве источников тепла и света иные структуры.

Некоторые демиурги размещали в кластере сотни планет, делая их плоскими или придавая форму многоугольников.

Некоторые демиурги вообще обходились только планетами-кольцами, чья полезная площадь в миллионы раз превышает площадь обычной шарообразной планеты.

Однако Гордиан Оливиан Рэкс, или, как его называли официально, демиург Г.О.Р., был старомоден и испытывал к шарообразным планетам привязанность, можно даже сказать слабость, происходящую, судя по всему, из его сумрачных воспоминаний о прошлом. Именно поэтому, как полагал его коллега, а с недавних пор и компаньон Эс. Си. Рукс, большинство своих резиденций в этой юной вселенной Гордиан Рэкс разместил именно на шарообразных планетах.

В центре пространства он повесил желтое солнце стандартного образца – Гор назвал его «Доростол», в честь некого города, где когда-то из чрева женщины, а не из клонической колбы вышло его слабое тело, ставшее первым носителем его бессмертного Ка.

Вокруг сверкающего, как бриллиант, светила на разном удалении он разбросал тринадцать планет, различных по размеру, климатическим особенностям и строению рельефа. Их орбиты шли последовательно одна за другой, и орбита каждой следующей была в два раза больше, чем у предыдущей.

Впрочем, десятая и одиннадцатая планеты кружились на одинаковом удалении от Доростола, вокруг малой звезды, названной «Дара Аэциус», в честь некой женщины, которая при первом рождении была его матерью.

Пять дворцов выстроил Гор на Аире.

Лучшим из них, самым крупным и наиболее эксцентричным, стал Аир-Румат, Пылающий Дворец, в оправе рощ и дубрав из «огненных деревьев», укрытый силовым куполом. Он вечно «горел», вздымая столб пламени над своими чертогами почти на пять километров от поверхности огненной планеты.

Был также Дворец Соломона или Дом Джиннов, где стенами служили огромные голографические экраны, с пылающими тенями и удивительными картинами. Был Дворец Давида, названный Домом Воинов, чьи башни имели форму мечей, сабель, кинжалов и поллэксов, а здания – форму упавших шлемов, щитов, арбалетов и живописно раскинувших руки мертвых тел с лицами известных героев.

Был также Иблис, крепость из оплавившегося чугуна, по стенам которой как водопад стекала лава, яркими тяжелыми сгустками в миллионы тонн веса, опускаясь в магматические моря.

Однако излюбленным творением господа Гора на Аире, которому он неизменно отдавал предпочтение, если следовало переговорить тет-а-тет с кем-то из клиентов или компаньонов, являлся замок Звездная Пристань на вершине Гефеста. Пик Гефест вздымался над поверхностью Аира на сто пятьдесят километров, выходя почти в стратосферу, и ужасающий, но дивный вид на бескрайние моря и равнины Огненной планеты всегда производил неизгладимое впечатление на любых его собеседников.

Странные пылающие тени бродили в его коридорах, и тысячи андроидов с обликом уродливых демонов и отвратительными двуглавыми ликами охраняли подножие замка.

Но сегодня здесь, на вершине Гефеста, создатель кластера стоял в полном одиночестве, задумчиво рассматривая с космической высоты буйство пламени на просторах своего пылающего творения. Мысли Гордиана были сумрачны и изменчивы, мозг горел в немного пугающем, но томительном предвкушении неизбежных, но сладостных изменений. А в сердце прятался страх.

Создатель Вселенной ждал.

В дверь постучали.

– Да?

Створка приоткрылась, и в величественный зал, венчающий собой трехэтажную смотровую площадку, проник слуга. Подтянутый и вежливый. Внимательный и подобострастный.

– Аппаратура и медики готовы, – произнес он учтиво, – вас ожидают на Шагроне. Удачного Хеб-седа, мой господин!

Творец кивнул и вышел из зала вон.

Глава 1 Анатомия клетки

Движение… Движение… Тьма.

Творец лежал в тишине на чем-то холодном и жестком. Глаза были закрыты, а вокруг плыла темнота, непроглядная как ночь на дне океана. Он пошевелил пальцами, сконцентрировавшись на собственных ощущениях, а потом слегка пошевелился сам. Торс стал легче, и небольшой живот, наметившийся у него в последние месяцы, проведенные без телесной модернизации, не чувствовался совершенно. Ощущения были странными, а тело – отчетливо другим.

Значит, Хеб-сед удался.

Последний раз что-то подобное Гордиан Рэкс испытывал, вероятно, ровно триста шестьдесят лет назад, и воспоминания о тех чувствах сделались истертыми, как листы древней книги. Впрочем, новые ощущения пока вполне устраивали Гора: новая телесная оболочка, новые жизненные впечатления и новые бесчисленные столетия ждали его за ними.

И он вздохнул, и открыл глаза, и сел.

Веки открылись с трудом и с болью, какая-то слизь, возможно, глазная сера, возможно – остатки питательного вещества, в котором пребывало в процессе созревания его новое клонированное тело, слепила ресницы. Неожиданно яркий свет резанул глаза, но это не удивляло – ведь он открывал их впервые.

Удивляло окружающее.

Он сидел на бетонном полу и … в клетке. Сверху нависал грязный, плохо оштукатуренный потолок, слева, справа и за спиной – давили серые бетонные стены. Впереди, перед глазами, стальными прутьями разрезала пространство металлическая решетка. По размерам новое обиталище создателя вселенных значительно уступало любому медицинскому блоку, если не сказать хуже. Размеры клетки не превышали полутора метров в ширину и двух метров в длину. Высота была также удивительно небольшая для привычных ему помещений – всего около двух с половиной метров.

С трудом напрягая свои новые мышцы, пораженный открытием демиург неуклюже подполз к решетке. Для порядка – дернул, скривился и, как мог, выглянул за прутья. Вид за прутьями был так себе. Справа и слева от места его заточения шел длинный ряд похожих ячеек, отгороженных от узкого коридора такими же прутами из стали. Длинная стена напротив казалась бетонной, серой и совершенно глухой. На потолке коридора мертвыми сталактитами зависли тусклые электрические светильники, расположенные через равные промежутки, заполненные все той же штукатуркой цвета пыли и грязных пятен. В одном конце коридора возвышалась мощная металлическая дверь, в другом красовался чудесный бетонный тупик. Собственно, этим детали пейзажа исчерпывались.

Тихо выругавшись, Гор с усилием отодвинулся от решетки. Мысли медленно поплыли в его голове сквозь то легкое очумение и ступор, которые испытывает каждое недавно воскрешенное существо.

Прежде всего Гора интересовали некие технические подробности, основываясь на которых он смог бы делать выводы и анализировать ту нелепую ситуацию, в которой только что оказался. Процесс созревания клоны проходили в состоянии анабиоза. От жуткой гиподинамии их обездвиженные тела спасала только принудительная гимнастика – важнейшие группы мышц с равными промежутками времени получали электрические импульсы из игл-сенсоров, вызывающие сокращения. Благодаря этому, только что созданный клон мог двигаться сразу после помещения нового разума в его мозг, не дожидаясь, пока мышцы окрепнут и привыкнут к нагрузкам. Однако даже такая практика не могла полностью компенсировать отсутствие реальной мышечной активности и придать движениям нужную координацию. Поэтому в течение нескольких часов после воскрешения новый обладатель искусственного тела перемещался с трудом.

Судя по тому, что простейшие движения конечностей давались довольно тяжело, но голова при этом оставалась совершенно ясной, без малейших признаков токсикоза, было очевидно, что его недавнее бессознательное состояние объяснялось именно приходом в себя после реинкарнации, а не чем-то иным, например, – анестезией для похищения или транспортировки. От момента перемещения сознания до прихода в себя в клонированном теле проходило не более получаса. Следовательно, аппарат для создания клонов находился недалеко, да и новая телесная оболочка создана где-то рядом. Возможно, даже в этом здании. А с самого Хеб-седа прошло не более сорока минут. Ну что же, подумал Гордиан, это уже что-то.

Он сел на корточки и начал неторопливый, последовательный осмотр.

Демиург тщательно ощупал лицо, изучил плечи, ноги и гениталии. Внезапное осознание того, что он совершенно обнажен, в данной ситуации Гора не беспокоило. Во-первых, потому, что в процессе Хебседа для тела клона одежда никогда и не предусматривалась, а во-вторых, потому, что нагота являлась ничтожной проблемой по сравнению с удивительным заточением в клетке.

Новая оболочка его бессмертного Ка оказалась молодым, физически здоровым мужским телом с умеренно развитой мускулатурой, немного тонкими костями и, по всей видимости, нескладной худосочной фигурой.

«На глазок» Гор определил свой новый возраст – шестнадцать, может, пятнадцать лет. В каком-то смысле это было не плохо: ведь для того, чтобы вывести себя на приемлемый уровень физическойподготовки, владея соответствующей методикой, понадобится не так много времени. Но все же…

В прошлой жизни тело Гордиана являлось генномодифицированным образцом, выращенным для будущего сотрудника Нуль-Корпорации. В нем он обладал повышенной нервной реакцией, устойчивостью к космическим перегрузкам и более высоким тонусом мускулатуры, позволяющей персоналу Нуля быть в среднем в два раза сильнее, чем обычный человек такой же комплекции и с таким же объемом мускулов. Кроме того, раньше он владел гипостенической коренастой фигурой, средним ростом и широкими плечами.

Превращение из крепкого взрослого мужчины в длинного тощего юношу, а из силача-мутанта – в обычного homo sapiens было не слишком радостным событием.

Голова оказалась совершенно лысой – растительность отсутствовала не только на крышке черепа, но и на надбровных дугах. Щеки, подбородок, даже внутренняя поверхность носовой полости также были совершенно гладкими, без малейших признаков волосяного покрова. Но это ерунда, подумал Гор, отрастет.

Осторожно, мягкими круговыми движениями указательного пальца, демиург нащупал свой шунт – нейроразъем, входное отверстие которого располагалось на дюйм выше основания правого уха и немного прикрывалось от постороннего глаза ушной раковиной. По опыту Гор знал, что клоны выпускались с неактивированными шунтами, поскольку виртуальный «силь», висящий в пространстве алым мигающим глазом, мог запросто свести с ума неподготовленный к таким фокусам разум.

Для людей, рожденных естественным образом, нейрошунт выпускался в форме металлической таблетки, которая просто прикладывалась к виску. Таблетка реагировала на тепло человеческого тела и расположение нейронов в центральной нервной системе. При контакте с кожей она выпускала множество тончайших металлических волосков, которые, быстро удлиняясь, проникали внутрь организма, опутывая своей паутиной мозг, внутренние органы и как бы «дублируя» нервную систему. На поверхности же оставалась только «шапка разъема» – маленький передатчик и ретранслятор, обеспечивающий связь шунта с внешним миром и глобальной информационной Сетью.

Клоны, в отличие от «натуралов», выпускались с таким же, но уже готовым шунтом и подчиненной ему паутиной, который нужно было просто активировать, совершив в определенном порядке несколько нажатий на шапку разъема.

Поэтому то, что нащупал Гор, изучая пальцами поверхность черепа, поразило его: шунт был не просто неактивен, он был запаян! Вместо ребристой «шапки» ретранслятора подушечка пальца огладила неровную каплю застывшего металла, не пригодную ни к чему. Тогда Гор попытался проникнуть в свой нейроразъем, активировав его не через «шапку», а изнутри. Для существа с его сверхчеловеческими способностями то была детская забава. Старый демиург закрыл глаза и сосредоточился.

Зрение пропало.

Обычно в моменты концентрации Гордиан видел окружающее даже сквозь закрытые веки, как бы глядя вокруг не глазами, а из некой бесплотной точки, когда можно смотреть не только вперед, но во все стороны одновременно. Воздух должен был покрыться алым муаром с пронизывающими пространство линиями энергетических потоков. Сейчас нейрошунт и клубок его «усиков», опутывающих человеческое тело, сверкнет искристо-яркой, ветвистой голубой паутиной, мерцающей в полутьме искаженного зрения, улыбнулся Гордиан, его сила явиться к нему в своей ослепительной мощи, а нейрошунт оживет…

Так было всегда, сколько себя помнил Гор, однако сейчас пространство вокруг оставалось пустым. Он по-прежнему видел лишь темноту за внутренней поверхностью век. Нейроразъем молчал – молчала и глобальная Сеть.

В первые мгновения после пробуждения Гор просто не понял, что Сеть Корпорации, сопровождавшая его всю череду прожитых столетий, не шепчет ему обрывки своих новостей и не окутывает незримым шлейфом отрывочных кадров-картинок. Поглощенный изучением обстановки, Гор был слишком занят, чтобы обратить на это внимание, и просто ощущал некий неосознанный дискомфорт. Конечно, глобальная Сеть могла не подавать сигналов просто потому, что помещение было экранированным, но сейчас создатель Каталауна отчетливо понял, что дело в другом: он утратил свои способности!

Архонт Аякс говорил, что такое возможно, однако только теперь Гордиан полностью осознал, что значил для него его дар! Это было хуже, чем художнику почувствовать себя слепым, а бегуну – безногим.

Гор был изуродован. Он стал инвалидом настолько, насколько это вообще возможно для Тшеди. О Иешуа, без ног и рук он чувствовал бы себя лучше!

Снова и снова Гордиан пытался погрузиться в гипнотический транс и почувствовать движение информационных потоков в окружающей вселенной. Однако пространство безмолвствовало. Нигде он не слышал размеренного перешептывания интеллектуальных машин, плавного шелеста их электронных мыслей и грозного перекатывания сквозь порталы валов информации. Для Тшеди, привыкшего к своей исключительности, утрата дара равносильна смерти – так же как обладание телом смертного для привыкшего к своей вечности демиурга.

Итак, он сидел в клетке в слабом теле «натурала», без дара, преданный неизвестно кем, и с полным неизвестностей будущим. Почему-то именно осознание собственной ущербности подействовало на Гордиана сильнее всего. Больше чем заключение в клетке или пробуждение в незнакомом месте и теле.

Отчаяние неожиданно подкатило слезами к глазам, железным кольцом сдавило горло. Сердце в коллапсирующем ритме затрепетало во впалой груди.

«Проклятая физиология», – подумал Гордиан. Нетренированная нервная система сразу проявила свои недостатки! В старом теле, подобного бы не случилось. Сбой программы реинкарнации, да еще сопряженный с утратой пси-способностей, безусловно, являлся причиной, достаточной для паники. Но плакать? Невероятным усилием воли создатель Каталауна сдержался.

Тело нужно контролировать, упрекнул он себя. К тому же все это еще могло оказаться просто ошибкой.

Демиург встал на колени, положил ладони на бедра и закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться и трезво оценить ситуацию. Новое тело, однако, обладало иной эмоциональной устойчивостью к стрессам, иной химией и нервной восприимчивостью, поэтому, чтобы успокоить сердце и заставить поток мыслей бежать в нужном направлении, ему потребовалось почти несколько секунд.

Что-то произошло не так, думал он, сбой программы реинкарнации совершенно очевиден. Место, где он находится, – не его дом. С другой стороны, это место нельзя назвать абсолютно неизвестным. Общесетевой шунт в его голове, пусть и испорченный, свидетельствует, что клоны здесь выпускаются по стандартной, принятой во вселенных Нуля технологии. Значит – это кластер Нуль-Корпорации.

Гор раздвинул руки в стороны, почти коснувшись напряженными ладонями стен темницы, и выполнил несколько привычных дыхательных упражнений.

Хорошо, заключил он. Сейчас очевидно одно.

Информации слишком мало, чтобы делать выводы. Нужно подождать. В принципе, наличие электричества и клонической фабрики (по крайней мере, одного из цехов) где-то поблизости говорит о том, что здесь есть связь с Корпорацией и он сможет легко подтвердить свой статус в первом же ИЦе. А затем – перебраться на Каталаун и еще раз реинкарнироваться. В сущности, задача элементарна. Просто произошла ошибка, которую следует исправить. Хотя…

Гор вздрогнул. Он вспомнил свой последний день перед Хеб-седом, и лоб его покрылся испариной.

В этом последнем дне были два существа, два подобных ему демиурга – Аякс и Октавиан!

Два имени, за которыми скрывался ответ на загадку его пробуждения. «Если это они, то… дьявол! – Гор отер ладонью лоб. – Пожалуй, действовать следует осторожно».

* * *

Высунувшись за прутья решетки насколько возможно, лишенный дара демиург еще раз просчитал клетки. Тридцать семь справа от него, двенадцать слева. Его клетка – тридцать восьмая. Итого – пятьдесят. В клетушках справа сидели люди, но все клетушки слева были пусты. Большинство из тех, кто находился в клетках, насколько мог видеть Гор (а видеть он мог далеко не всех), оставались также обнажены и измазаны подсыхающей слизью.

Не нужно было являться гением, чтобы сделать из всего этого простейшие выводы. Все люди в клетках были такими же клонами, как и он. Часть из них сидела, погруженная в какой-то неподвижный ступор. Часть что-то невнятно бормотала, сидя и лежа в своих ячейках. Некоторые плакали и стонали. Наиболее активные при этом размещались ближе к его ячейке, и Гор стал догадываться, почему. Догадка подтвердилась буквально через десять минут после осмотра.

Металлическая дверь в конце коридора отворилась, и два дюжих охранника или санитара в мешковидных халатах втащили внутрь некую массу в непрозрачном биопакете. Подтащив свою ношу к клетке слева от Гордиана, они бросили ее на пол, и один из них, достав небольшой, странной формы выдвигающийся нож, вскрыл сначала угол пакета, а затем, проведя рукой в перчатке вдоль края, раскрыл емкость полностью. Наклонив пакет на бок, санитары вывалили на пол скрюченную фигуру.

Глаза человека из пакета оказались плотно закрыты, а тело сильно измазано липкой тянущейся слизью. Очередной клон, так же как и Гор около часа назад, находился без сознания. Охранники-санитары подхватили несчастного под руки и заволокли его в соседнюю клетушку. Затем, немного отдышавшись, они забрали пустую упаковку от свежевыращенного человеческого существа и молча удалились.

Логика оказалась элементарна!

Итак, сделал выводы Гордиан, это место – не тюрьма и не барак. Это – крайне примитивная и грубая медицинская «адаптационная камера». Так называемый «отстойник» для свежих клонов. Где-то в соседнем помещении находится колба для синтеза человеческих тел, причем в единственном экземпляре. В среднем, один раз в каждые пятьдесят минут или час (таков стандартный технологический интервал), она выдает очередное творение в форме скрюченной человеческой фигуры, заключенной в биопакет – аналог материнской плаценты.

Партия клонов в любой клонической машине, изготовленной в пределах Нуль-Корпорации, – ровно пятьдесят человек. Тридцать девять из них уже готово, осталось еще одиннадцать. Это значит, до окончания процесса – от девяти часов десяти минут, до одиннадцати часов ровно. Затем партию будут готовить к вывозу.

В принципе, выбраться из клетки и из комнаты «отстойника» может оказаться делом не сложным. Привлечь внимание санитаров при заносе очередного клона, добиться, чтобы клетку открыли, затем – вырубить обоих санитаров и выйти. Если бы Гордиан пребывал в своем старом теле, он бы ни на минуту не сомневался в успехе замысла. Судя по мешкам под глазами, обрюзгшей фигуре и жировикам на коже, оба санитара были «натуралами», без малейшего намека на генную модификацию, а значит, сравниться с генетически усовершенствованным человеком по физическим параметрам и близко не могли.

Однако сейчас и сам Гордиан являлся почти «натуралом», человеком без усиленной мускулатуры и реакции, пусть и выращенный искусственно. К тому же – биологически слишком молодым и неподготовленным. Наличие информации о методах рукопашного боя в его мозге не заменит мышечных навыков и не поднимет болевой порог. Оба санитара были физически старше и значительно крупнее новой оболочки Гора, в каждом из них даже на глаз – под сто килограммов. Против от силы пятидесяти—шестидесяти килограммов веса у экс-творца. Тем не менее шансы имелись: оба санитара выглядели слишком разжиревшими и не здоровыми для настоящих бойцов. Останавливало Гора другое – полная неизвестность окружающей обстановки в стратегическом плане.

Даже если удастся выбраться из здания, размышлял демиург, что ждет его на свободе? Подпольный цех клонирования вполне мог оказаться на станции, парящей в безвоздушном пространстве или на планете с непригодной для человека атмосферой.

Оставалось одно – ждать. Гордиан Рэкс еще раз посмотрел на собратьев по несчастью, откинулся на спину и заснул беспокойным, тревожным сном.

Глава 2 До смерти Бога остаются сутки

В тридцатый день месяца Тот, первого месяца своей трехсотшестидесятой зимы, Гордиан Оливиан Рэкс, демиург и бизнесмен, фехтовальщик и пилот, игрок и коллекционер, бездельник и … и просто очень пресыщенный жизнью человек, пребывал на Залене, в своем Ронском дворце и в удрученном настроении.

Триста шестьдесят лет – немалый срок. Особенно, когда вживленные в мозг искусственные нервы позволяют усилить твое восприятие, а искусственные клетки памяти – сохранять воспоминания каждого мига нетронутыми и яркими. Такими, как будто все случилось вчера.

Гор помнил многое.

Он помнил и свое первое воскрешение в палатах Кадрового Департамента Корпорации. И недолгие месяцы обучения. И долгие годы службы, когда в огне бесчисленных карьерных сражений он ковал свое обеспеченное будущее.

И тысячи межзвездных перелетов.

И миллионы сделок. И войны, которые вела Корпорация на окраинных и в закрытых кластерах.

И любовь, которую дарили ему случайные встречи в краткие дни увольнительных, свободные от напряженной работы.

Гор помнил все это четко и живо, той сочной и полной памятью, которая у обычных смертных характерна только для очень значимых, «незабываемых» воспоминаний. Картины его памяти имели качество видеозаписи, а беседы и диалоги – точность звуковой дорожки. Ведь Гордиан Рэкс был Тшеди – клоном с искусственным телом и уникальными пси-способностями, искусственно запрограммированными в нем при создании в клонической колбе.

Каждый из Тшеди обладал разным талантом. Талантом Гордиана являлся сетевой поиск. На расстоянии, без прямого подключения нейрошунта к глобальной Сети, погрузившись в мгновенный транс, он мог искать информацию в ее запутанных лабиринтах.

Результатом поиска могли стать и файлы, не включенные в глобальную Сеть, а сохранившиеся на дисках машин, не контактирующих с ней. Он мог напрямую разговаривать с любыми механизмами, обладающими необходимой степенью интеллектуального развития. Мог управлять автоматикой урбанизированных городов. Серверами космических станций. Навигационными компьютерами звездных кораблей. Всем.

То был уникальный талант, обеспечивший ему быстрый рост по служебной лестнице в годы работы на Нуль-Корпорацию.

Единственное, что Гордиан помнил плохо, а многое, пожалуй, не помнил вообще – это события до своего первого воскрешения, первую действительно настоящую жизнь в неизвестном мире, в честь которого он назвал главную звезду в своем единственном на данный момент частном кластере. Мир этот звался «Каталаун». Мир без Корпорации…

Триста шестьдесят лет – ничтожный срок для Бога и огромный для примитивной твари, которой является человек. Население созданных Гором миров ничтоже сумняшеся почитало его Божеством, Абсолютным и Единственным в своем роде (что было неправдой), Творцом вселенной и Создателем их миров (что вне сомнений являлось истиной). Однако сам Гордиан Рэкс всегда знал, что собой представляет.

В своей прошлой жизни он был мастером фехтования. Не Мастером с большой буквы, великим ратоборцем или прославленным бретером, а скромным учителем фехтования где-то в провинции. К сожалению, воспоминания Гора о том периоде оставались весьма туманны и расплывчаты – сказывалось отсутствие пси-способностей, инициированных в нем лишь в момент воскрешения. А с вереницами лет, пробежавших между тем мгновением и сегодняшним утром, эти воспоминания истончились, превратившись в смазанные отрывки. В отзвуки голосов и блики. Истертые, как кадры старого, забытого всеми фильма.

По большому счету это не имело значения. Ибо Гордиан Рэкс являлся практичным (существом?) и старался жить своим сегодняшним днем, или, учитывая принципиальное бессмертие демиургов, – своим сегодняшним столетием, и не углубляться в тайны метафизики или самопознания. Однако воспоминания о прошлой жизни, настоящие или нет, будоражили его Ка, как ничто другое. Возможно, именно поэтому, каждый свободный день, а после достижения вершин карьеры их теперь у него было более чем достаточно, Гордиан старался проводить в своем тренировочном зале.

Рапиры и даги, тяжелые двуручные мечи и отлично сбалансированные «полутораручные» бастарды, опасные эстоки и хитроумные фламберги, хищные секиры и изящные трехгранные шпаги с замысловатой оплеткой эфеса – все это занимало теперь львиную долю его досуга.

Его старые коллеги, знавшие Гора еще со времен работы «полевым» коммивояжером, называли его «Харсомт» в честь любимого клинка Гордиана – великолепного длинного копеша с рукоятью, выделанной акульей кожей, и с позолоченным лезвием, отлитым (именно отлитым, а не выкованным) из ишед-оливина, так называемого «твердого золота» – искусственного металла, созданного Нуль-Корпорацией для бронирования космических станций и кораблей.

«Харсомт» – имя любимого оружия, пусть и антикварного, почему-то звучало для Гора восхитительной музыкой. Призывно и звучно. В устах соратников по работе это означало «клинок». И он гордился этим прозвищем, как бы его увлечение ни воспринимал весь остальной мир.

Однако демиурги Нуля, то есть акционеры «Корпорации Нулевого Синтеза» и владельцы собственных карманных миров, с которыми мистер Гор стал якшаться не так давно (собственно, после того как сам стал демиургом), называли его немного иначе.

Палач…

Гордиан Рэкс стал демиургом после известной операции на Седане, когда почти после ста шестидесяти лет преданной службы он дорос до должности диадоха кластера. В тот памятный год массовое движение автохонов, возглавленное их уродливой молодежью, вспыхнуло сразу на нескольких планетах Седана. Они вышли на улицы своих нечеловеческих поселений, не желая принимать тиранию Нуля и требуя равных прав с Человеком. И большинство соседей – людей-колонистов, проживающих в Резервации, – поддержало их в этом!

Ответ Нуль-Синтеза был безжалостным и эффективным. В течение трех дней планеты «чужих», охваченные движением, были зачищены до состояния кладбища. Двести нечеловеческих рас были уничтожены до последней особи, а всякая информация, содержащая код их генотипа, – стерта из глобальной Сети. Несколько миллионов людей-колонистов были расселены по ближайшим мирам. Звезды кластера, вокруг которых вращались мятежные планеты, были аннигилированы.

На четвертый день инцидента только облака радиоактивной пыли, в окружении безжизненных планет, лишенных даже океанов и атмосферы, вращались на месте, где еще недавно бурлила жизнь, сновали космические челноки, а межзвездное пространство озарялось светом тысяч переполненных небоскребами городов.

Гордиан Рэкс, диадох Седана, продемонстрировал тогда всему бесчисленному сонму миров, что гнев Корпорации может быть ужасающе страшен, а карающая длань – неимоверно тяжела.

И поэтому имя его отныне звучало как проклятие.

Беспрекословно и точно выполнив чудовищные распоряжения Правительства Корпорации, он подвергся немыслимым нападкам прессы и удостоился ненависти всей мыслящей части человечества. Пораженные видимой решительностью и очевидной для общественного мнения жестокостью столь юного губернатора (сто шестьдесят лет – смех), уцелевшие беженцы окрестили Гордиана «палачом». Их вой подхватили СМИ – и вот, с легкой руки газетчиков, во всех обитаемых мирах Нуля его называли теперь не иначе как «убийца» или «седанский палач».

Для прекращения этих нападок, а также в качестве воздаяния за преданность, Гор был отозван со службы и досрочно выведен на пенсию. Как лицо, занимающее одну из высших командных должностей, он получил в собственность так называемый «ветеранский гонорар», то есть стандартный пакет акций Нулевого Синтеза, в мгновение ока сделавший его одним из демиургов Нуля, акционером этой вселенской структуры и фантастическим рантье. Немыслимо богатым человеком и полубогом собственного карманного мира!

Безусловно, Корпорация умела вознаграждать своих «псов».

* * *

Впрочем, никто из демиургов, с которыми Гордиан встречался в клубе, не смели называть его палачом открыто. Еще бы, жуткая слава внушала им уважение. Однако Гор знал, что за глаза его именуют именно так. Кроме того, особый блеск его кровавой репутации «истребителя чужих», вопреки всякому желанию самого Гордиана, придала способность эффектно обращаться с мечом и топором, которую он, не подумав, однажды продемонстрировал паре демиургов в тренажерном зале их клуба.

После нескольких впечатляющих финтов, выполненных Гором с помощью топора в левой руке и огромного палаша-хайландера в правой, отвратительное прозвище закрепилось за ним навсегда.

Гор-Палаш или Гор-Палач – так вскоре он стал именоваться даже в списке спортивной команды своего клуба.

На самом деле, мистер Рэкс не был кровожадным чудовищем, ненавидевшим чужих, и никогда ранее не выполнял карательных функций. Приказ на зачистку планет кластера Седан был принят в самых верхах правления Нуль-Корпорации и подписан лично Верховным Стратегом Нуля, утвержден Ареопагом Нуля и не отвергнут Учредителем.

«Нулевой Синтез» был жесткой структурой, и поддержание дисциплины на подконтрольных ей территориях и в рядах сотрудников проводилось железной рукой. Правила были суровы, и после ста шестидесяти лет службы диадох Гор четко осознавал, что отказаться от выполнения приказа он не имеет ни права, ни возможности.

Ибо «отказавшиеся» – утилизировались: во Вселенной, где люди и миры создаются искусственно, гуманизм не был в большой цене.

Став демиургом ста шестидесяти лет от первого воскрешения – возрасте, немыслимо молодом для подобного богатства и власти, Гордиан Рэкс оказался внезапно для себя на самой вершине социальной пирамиды. При этом он отчетливо (видимо, в силу «юного» возраста) отличался от большинства себе подобных.

Умудренная опытом и впечатлениями десятков и сотен тысячелетий, львиная доля демиургов смотрела на него снисходительно, как на необычайного везунчика, и даже, пожалуй, выскочку. Большую часть своего времени эти существа (право, их трудно назвать «людьми») предпочитали проводить в собственных кластерах – частных мирах, предаваясь отдыху и извращенным развлечениям, упиваясь своей абсолютной властью над рабами и вассалами, устраивая охоты на людей и оргии с тысячами наложниц.

Осознав свои новые возможности, Гор также немало времени (особенно в первые десятилетия своей, оплаченной Нулем, псевдобожественности) посвятил оргиям и множеству других экзотических удовольствий. В собственной, только что созданной им мини-вселенной. Однако он никогда не развлекался пытками и убийством людей, даже зная, что каждый из убитых и замученных им рабов будет впоследствии воскрешен, чтобы вести свою никчемную и сытую обывательскую жизнь иждивенца НС в одном из продвинутых кластеров Корпорации.

Будучи слишком «юным» для настоящего демиурга, Гордиан еще не преодолел в себе тягу к настоящей деятельности, результативному труду, направленному на достижение определенной цели.

Он решил открыть свое дело.

Итогом кропотливой работы в этом направлении стало создание дочерней по отношению к Корпорации, маленькой компании сетевого поиска. Компания занималась поиском в ГИС информации на заданную тему, так сказать «под заказ». Структура размещения данных в ГИС, вообще, была крайне не систематизирована, кроме того, значительная часть файлов, содержащих ценные научные, исторические или индивидуальные сведения, защищалась кодировками, не доступными никому кроме лиц с уникальными талантами Гордиана Рэкса.

Конечно, поиск информации в глобальной Сети обеспечивал любой завалящий провайдер, компании которых как грибы, тысячами, плодились в любом из обитаемых кластеров Нуль-Корпорации. Однако Гор предоставлял заказчику информацию иного рода – закодированные, скрытые и секретные файлы, доступ к которым для других пользователей Сети был запрещен. Конечно, деятельность Гордиана проводилась под жесткой регламентацией закона, а множество данных, составляющих так называемый «секрет корпорации», находилась под запретом даже для него. Он мог с ними ознакомиться благодаря своим уникальным способностям, но продать или обнародовать не мог, под угрозой жесточайшего и молниеносного возмездия.

Впрочем, за рамками, ограничивавшими понятие «Секрет Корпорации», существовало множество других, более чем востребованных, сведений, тщательно скрываемых одними и необычайно интересных для других. Коды доступа в оригинальные частные вселенные, психологические матрицы могущественных врагов, генетические коды прекраснейших из наложниц, информационные реплики новейших технических разработок для их воссоздания в частных нуль-синтезаторах и многое, многое другое, закрытое для всех, но доступное ему, стало теперь предметом поиска демиурга Корпорации Гордиана Рэкса на многие годы его долгого и бессмысленного существования.

Богачи из числа акционеров Нуль-Синтеза, владельцы собственных миров и сотен тысяч человеческих душ, выкладывали немыслимые суммы за матрицы искусственно выращенных экзотических животных, понравившихся рабов или реплики уникальных произведений искусства, случайно увиденных ими «в гостях у друзей», для украшения своих апартаментов и услаждения своей никчемной жизни.

Гордиан Рэкс предоставлял все это. Не забывая, впрочем, копировать все найденное в память «Ордалангамзада» – собственного изолированного от Сети электронного хранилища, размещенного в глубине Феракура, седьмой планеты его частного домена.

Работа была интересной, заказы – крупными, а бизнес – успешным. Иногда Гору казалось, что он достиг всего, о чем можно мечтать, и скука – эта вечная спутница вечности – посещала его чаще, чем он того хотел. Единственное, что в последнее время будоражило его кровь и сознание, являлось ожидание Хеб-седа.

Хеб-сед был явлением уникальным, характерным лишь для класса пресыщенных жизнью демиургов. Он не диктовался биологической, технологической, экономической или политической необходимостью – Хеб-сед был традицией бессмертных.

Тела демиургов, способных оплатить Корпорации не только реинкарнацию, но и вечную молодость, никогда не старели, в отличие от тел смертных. Если сто двадцать—сто пятьдесят лет были принципиальным пределом, за которым следовала либо могила, либо «рабский контракт» для рядового обывателя, то для геномодифицированного тела демиурга-акционера даже тысячелетие не было сроком, достаточным для начала физиологического износа организма.

Демиург Нуля мог жить вечно, если его жизненный путь не прерывала насильственная или случайная смерть. Только в этом случае сознание демиурга, скопированное в ГИС в момент смерти, переносилось в новое клонированное тело и его жизнь обновлялась новой физической оболочкой.

Поэтому один раз в триста шестьдесят лет – именно столько занимал условный эзотерический «Год Атума» в Континиуме НС – каждый демиург проходил бессмысленный и полумистический ритуал Хеб-седа, корни которого уходили в глубину тысячелетий. За грань, очерченную историей Корпорации.

Хеб-сед был данью обычаям, традиционной, проводившейся раз в триста шестьдесят лет принудительной реинкарнацией людей-полубогов. Его обязательность была безоговорочной для каждого бессмертного и подтверждена специальным законом Нуль-Синтеза «О периодической реинкарнации».

Вне зависимости от состояния здоровья и собственного желания всякий демиург в процессе Хеб-седа заменял свое тело на новое. По мнению психологов и историков, анализировавших истоки этого странного обычая и подтвердившего его закона, принятого на самой заре существования Нулевого Синтеза, он объяснялся необходимостью внести элемент обновления в устоявшуюся жизнь этих почти вечных существ.

Бессмертное Ка, душу демиурга заменить было нельзя, однако можно было сменить тело. Новое тело всегда приносило с собой новые ощущения, новое осознание себя, почти всегда – смену привычек, вкусовых пристрастий, особенностей характера и темперамента. Незыблемой оставалась лишь память.

Демиург Гор был воскрешен в 720 году четырнадцатого тысячелетия из Сотни Стратига Октавиана, 1111-й эпохи Нулевого Синтеза, десятой эры Хеба Хорнатора.

Сто шестьдесят лет он отдал преданной службе Нуль-Корпорации, завершившейся, к его счастью и к несчастью двадцати миллиардов чужих, кровавым седанским делом.

Ровно двести лет после Седана он был демиургом, абсолютным богом Тринадцати Миров и счастливым обладателем биллионов кредо.

И вот сегодня, на тридцатый день месяца Тот, 1080-го года четырнадцатого тысячелетия правления Стратига Октавиана, спустя триста шестьдесят лет после воскрешения в Индустриальном центре Кадрового департамента Нуль-Корпорации, таинственный и немного пугающий Хеб-сед ожидал его.

До истечения очередной жизни оставались сутки. «Смерть Бога» приближалась.

Глава 3 Знакомьтесь, электронный ошейник

Просто дом…

Вздрогнув всем телом, Гордиан Рэкс проснулся – разбудивший его шум не был похож на размеренные звуки, сопровождавшие занос очередного тела.

Вокруг кричали.

Демиург осмотрелся. В коридоре орудовали шесть человек в уже знакомых ему мешковидных халатах. На сей раз все шестеро были вооружены электрическими дубинками полицейского образца и экипированы здоровыми связками наручников на поясе.

Одиннадцать клеток слева от Гора, пустовавшие ранее, были заполнены, но шум пришел не оттуда. Шестеро санитаров, как и следовало ожидать, начали с дальнего конца коридора.

Клонов вытаскивали по одному, и каждому выдавалась одежда – широкая синтетическая футболка свободного покроя, походящая скорее на античную тунику, чем на спортивную форму, и длинные свободные шорты. На ноги выдавались легкие тканные боты без шнуровки, более похожие на узкие медицинские бахилы с подошвой, чем на реальную обувь. Все предметы – яркого синего цвета.

Затем санитары надевали на клонов наручники, а на шее застегивали странный предмет, напоминающий узкий металлический шнур с небольшим прямоугольным утолщением. По внешней стороне этого “ошейника» дугой проходила узкая, длинная алая полоса, горящая слабым электрическим светом. Закованных клонов соединяли длинной металлической цепью, вдевавшейся в специальный паз на каждом из ошейников. И ставили на колени вдоль бетонной стены напротив клеток в той же очередности, в которой они изымались из своих ячеек.

В целом, как оценил происходящее Гор, ничего ужасного не происходило. Клонов просто готовили к выходу из адаптиционной камеры. Кошмар, вероятно, должен был последовать чуть позже…

Когда подошла очередь Гордиана, тот, уже приготовившись к процедуре, не сопротивлялся. Вскоре длинная вереница из пятидесяти несчастных была готова и их вывели из помещения.

Осторожно, стараясь не привлекать внимания сопровождающих, создатель Тринадцатимирья огляделся – за дверью начинался длинный коридор, упирающийся в широкую лестницу, ведущую наверх. Процессия поднялась по лестнице и направилась по извилистому коридору.

Сначала Гордиан пытался считать повороты, однако вскоре отвлекся и потерял направление. Новое тело обладало не только иными физическими показателями, но и иным мозгом. Навыки фотографической памяти, присущие каждому Тшеди, отсутствовали напрочь. Оставалось просто внимательно смотреть по сторонам, концентрируясь на отдельных деталях.

Общее впечатление от окружающего оставалось довольно удручающим. Клонов окружали все те же серые бетонные стены, что и в «отстойнике», но здесь помещения оказались очень просторными – то были настоящие крытые улицы и площади. Окон не имелось, а мягкий электрический свет исходил от крупных квадратных светильников, свисавших с потолков. Несколько раз процессия проходила мимо металлических дверей, с виду похожих на сейфовые – с толстенными стенками и мощными многоярусными замками.

Мимо пробегали люди в длинной черной однотипной одежде с каким-то гербом, вышитым цветными нитками на тканном щитке в левой части груди. Гор присмотрелся и, пройдя мимо нескольких таких встречных, с удивлением уловил суть изображения – то был стилизованный змееподобный дракончик, сгорающий в пламени. Символ оказался ему совершенно не знаком, а одежда отличалась от общепринятой формы работников Нуля. Это еще раз навело Гордиана на мысль о пиратском происхождении его нового тела, поскольку по всем известным вселенным клонированием официально занимались только фабрики Нуль-Корпорации, или, как ее называли официально, «Производственно-коммерческое объединение предприятий Нулевого Синтеза».

У всех сотрудников, попавшихся навстречу закованной в наручники процессии, имелись шунты, причем не запаянные, а, судя по внешнему блеску хромированных «шапок», вполне рабочие.

В каком-то смысле все это обнадеживало Гордиана: в таком крупном и хорошо оборудованном комплексе просто не могло не быть столь важной для изолированной базы техники, как аппарат межкластерной связи. А металлические сейфовые двери, защищающие отдельные помещения, явно имели электронную начинку. Такие двери хороши против обычных взломщиков, но не подобных Гордиану хакеров-Тшеди. Как только его способности восстановятся хоть до сколько-нибудь приемлемого уровня (если восстановятся), то для него не составит труда, нейтрализуя проходящих мимо сотрудников через их нейрошунты, вскрыть замки, проникнуть внутрь и добраться до аппарата связи, – подумал Гордиан.

Несмотря на категорическую смену тела, черепной коробки и даже самого мозга (господи, где они теперь, перемалываются должно быть в каком-нибудь утилизаторе), пароли доступа к закрытым тревожным линиям все еще сохранялись в его памяти вместе с основами личности и образования. Тут по счастью способности Тшеди были не нужны, и система передачи информации в процессе реинкарнации сработала вполне хорошо. И это означало: если Гор сможет добраться до аппарата связи, он сможет войти в глобальную Сеть. А если войдет в Сеть – сможет связаться с Эс. Си. Руксом или с ближайшим диадохом сектора. Да с кем угодно!

Гор знал, что восстановление пси-способностей, если оно вообще будет иметь место, может занять от месяца до нескольких лет. С одной стороны – совсем не долго, но с другой стороны – их еще необходимо было прожить!

В обычных условиях Тшеди выращивались искусственно и Корпорация Нулевого Синтеза массово штамповала их так же, как производила миры. Но даже тут существовали определенные сложности.

Наука «Нулевого Синтеза» обладала почти абсолютной властью над материей, подчас шокирующей своими возможностями. Однако над духом – нет. Умения же, определяющиеся наличием пси-способностей, относились скорее к духовной составляющей человеческого существа.

Первым фактом, которые ученые Нуля смогли установить относительно экстрасенсорных и телепатических возможностей Тшеди, была некая связь между генотипом телепата и его сверхъестественным талантом.

Вторым фактом было то, что люди определенного генотипа могут являться носителями пси-составляющей, а другие – не обладают этой возможностью в принципе. За свою долгую историю Корпорация случайным образом выявила множество людей, имеющих такие способности. Их генотип тщательно изучался, копировался и регистрировался в особом каталоге. Затем из генома, отобранного из каталога по специальному принципу, создавался клон. Тысячелетняя статистика показала, что в среднем только один из пяти миллионов подобных «генетически» отобранных клонов обладает способностями Тшеди, но умники из Корпорации решили проблему штамповки экстрасенсов легко, учитывая неограниченность ресурсов у этой вселенской организации.

На фабрике создавалось пять миллионов клонов, в генотипе которых закодирован фактор «пси», и один или два из них обладали даром. Такие клоны становились будущими сотрудниками Нулевого Синтеза, администраторами или учеными, военными или инженерами. Их ждало блестящее будущее, бескрайние перспективы и, как итог карьеры через несколько тысячелетий, – «ветеранский» гонорар, биллионы кредо, собственные акции, кластеры, статус демиургов Нуля и бессмертие.

Остальные четыре миллиона девятьсот девяносто девять тысяч девятьсот девяносто девять или восемь несчастных … утилизировались. По крайней мере именно этим жизнеутверждающим словом называлось неспешное шествие миллионов людей к топкам крематориев под вооруженным конвоем.

Особенность пси-операторов Тшеди заключалась в том, что выявить наличие соответствующих способностей в теле можно было только в момент их непосредственного применения и никак иначе. Следовательно, в спящем или в бессознательном состоянии способности Тшеди не определялись. Даже в осознанном состоянии одного инициированного Тшеди мог почувствовать только другой инициированный Тшеди. Приборы же могли регистрировать только непосредственные проявления пси-воздействия. Например, огонь при пирокинезе или перемещение предметов при телепортации.

Следовательно, каждый раз при создании из очередного генома с опытной партией в пять миллионов клонов сотрудники Кадрового департамента должны были загрузить в сознание каждого клона сознание и память, и только потом проводить тесты на наличие пси. После выявления пси-способностей людей-клонов с полным комплектом памяти, разумом, инстинктом самосохранения, в полной мере осознающим собственную личность, приходилось банально убивать.

Так что работка у кадровиков Корпорации была покруче, чем у чистильщиков из Департамента геноцида. «Неудачных» клонов разбивали на партии по тысяче человек в каждой и в порядке «живой» очереди выводили в огромные специализированные крематории. Кошмарным потоком, в течение нескольких дней их сжигали, подводя к топкам по бесконечному конвейеру, пять миллионов – все-таки это много…

С возрождением способностей после Хеб-седа дела обстояли несколько лучше. Фактор пси действительно был духовной категорией, нежели физической особенностью мозга. В результате, спустя некоторое время после реинкарнации, новое тело-носитель, получившее сознание бывшего Тшеди, каким-то немыслимым образом генерировало внутри себя способность к старому экстрасенсорному таланту. Что и требовалось Гордиану в данном случае.

Проблема состояла в сроке. Зачастую на это действительно уходило несколько лет. Но ведь для бессмертных годы как минуты, не правда ли?

Гордиан вздохнул…

Через некоторое время клонов вывели на широкую площадь с ровным полом, выложенным металлическими плитами. Помещение казалось огромным даже по сравнению с предыдущими. Высота потолка здесь составляла, как минимум, метров двенадцать. В подземном холле (а в том, что они находились под землей, Гор уже практически не сомневался) такие потолки впечатляли.

Несчастных построили в одну длинную линию, так и не освободив от общего, связывавшего их ошейники металлического шнура. Санитары незаметно удалились, обменявшись несколькими фразами и кивками с заменившим их настоящим конвоем и предав старшему конвоя какие-то бумаги. Кроме передачи бумаг, старший конвоя и один из санитаров обменялись, по всей видимости, цифровой информацией.

Каждый достал из кармана некий предмет, похожий на рукоять ножа без лезвия. Сделав несколько нажатий на кнопки и штырьки на этой рукояти, они явно что-то сверили или перекачали через бесконтактный порт, а затем прокомментировали это вслух одобрительными возгласами и покивали головами. Пультики радостно замигали и пропищали примитивную мелодию, видимо, подавая сигнал, что требуемая техническая операция выполнена. Лучше рассмотреть предметы не было возможности, поэтому Гордиан снова переключил свое внимание на конвой.

Было понятно, что новые сопровождающие – именно конвой, а не простые санитары: они держали в руках не электрические дубинки, а замысловатой формы стрелковое оружие, вид которого вызвал у Гордиана давно забытые ассоциации. Он присмотрелся, незаметно изучая механизм.

Закончив осмотр, Гор мысленно присвистнул – похоже, он просто сходил с ума! Перед ним были … настоящие пороховые ружья! Причем крайне примитивной конструкции.

Каким образом на фабрике, даже пиратской, выпускающей клонов на сверхсовременном оборудовании, могло использоваться огнестрельное оружие вместо энергетического?! Бред, – заключил Гордиан, – просто бред.

Между тем конвоиры окружили линию клонов и вперед вышел человек, принявший от санитаров бумаги. В отличие от последних, человек был облачен не в просторную белую хламиду, а в короткий камзол оранжевого цвета и в головной убор, более всего напомнивший Гору треугольную шляпу с отворотами. В отличие от собственных товарищей, вооруженных длинными ружьями, он имел на боку антикварный пороховой пистолет с деревянной рукоятью и короткий прямой меч с замысловатой гардой. Память старого коллекционера подсказывала Гордиану, что такое оружие называлось «Katzbalger». И являлось некогда одним из самых распространенных видов холодного оружия у древней пехоты. Впрочем, сейчас этот странный и никчемный предмет не вызывал у Гора ничего кроме недоумения. Одной рукой человек держал под мышкой папку с бумагами, а в другой – тот самый пульт, похожий на рукоять ножа без лезвия. Все застыли.

– Внимание, отребье! – проорал начальник конвоя. – Меня зовут старшина Гаврин. И отныне я – ваш отец, мать и ночной кошмар в одном лице. Вам всем, уроды, звать меня только «мастер старшина Гаврин». Все слышали, недоноски? Говорю один раз и повторять не буду. Кто не запомнит и не поймет – пусть пеняет на себя.

Он перевел дух и продолжал:

– Вы рождены и выросли в разных местах. У каждого из вас была другая жизнь и другая внешность. Забудьте о них! Если вы заметили, – а вы, твари, заметили, – у каждого из вас теперь другое тело. Это тело искусственно выращено в нашем Храме и досталось мне и моему хозяину не бесплатно. А значит, отныне все вы его собственность. И все вы – поганые ничтожные сервы, рабы! От каждого из вас, от тебя, от тебя, и от тебя – он прошел вдоль ряда клонов, с силой тыкая их в грудь рукой с выставленными вперед указательным исредним пальцами, – будет зависеть дальнейшая судьба – сдохнуть или выжить. Неповиновение будет караться мучительной смертью. Послушание – жизнью!

Гаврин поднял руку с пультом и помахал им в воздухе:

– Для горячих голов скажу сразу: побег невозможен! Ошейник на каждом из вас сообщит мне и нашему хозяину о местонахождении сбежавшего подонка, где бы тот ни находился. К тому же ошейник может наказывать болью за нерадивость и непослушание. Вот так, чтобы вы поняли!

И он нажал на выступ сжатой в ладони рукояти.

Боль ударила им в виски!!!

Жесткий спазм невероятной силы и интенсивности как молния пронзил каждую клеточку тела. Удар был настолько резким, внезапным и сильным, что Гордиан даже не закричал, подавившись воздухом. Огненная вспышка мгновенно залила все. Казалось, внутренности сейчас хлынут от напряжения через поры или пупок. Легкие горели, как от раскаленного расплавленного железа, залитого внутрь, а мышцы свело судорогой, столь сильной, что он почти чувствовал, как рвутся сухожилия.

Пытка была мгновенной, но невыносимой. Тяжелым мешком Гор даже не упал, его просто снесло на пол. Пылающая кожа с размаху врезалась в землю, но Гордиан не чувствовал удара. Сознание застыло в немом ступоре, пораженное открытием того, каких граней могут достигать человеческие страдания, если применять продуманный научный подход!

Когда спала алая пелена и Гор смог нетвердой рукой, дрожащей от веса наручников, стереть пену с губ и слюни с подбородка, он поглядел вокруг.

Вихрь боли швырнул наземь не только его.

Повалились все. Стенающая и дрожащая от только что перенесенной агонии куча дрожащих тел, недавно бывшая пятьюдесятью здоровыми мужчинами, содрогалась на земле.

– Встать! Встать свиньи! Стоять перед старшиной! – орали подскочившие охранники, пинками и ударами дубинок заставляя дрожащих людей подниматься на ноги.

Несмотря на то, что тело повиновалось с трудом, Гордиан поднялся сам, не желая попасть под горячую руку и случайный удар – видимо, боль, хотя и была необычайно сильной, не наносила организму серьезных повреждений. Однако большинство его товарищей пребывало в шоке от экзекуции. Они продолжали лежать на земле, мелко подрагивая, пока охранники не разбили им лица в кровь, новой болью заставляя забыть о старой.

Спустя несколько минут все снова стояли на ногах, и процессия двинулась вперед, подгоняемая окриками и тычками конвоя. Их выгнали в еще один широкий коридор, поднимавшийся вверх под значительным уклоном.

Вскоре сквозь мощные входные ворота их вывели наружу.

Глава 4 Удивительные визиты

Корабли шли бесшумно, поскольку внепространственные двигатели не шумят.

Корабли шли плавно, поскольку каждая из палуб имела свой гравитационный режим, неизменный при любом ускорении.

Они шли стремительно, покрывая парсеки и с каждой секундой приближая особых гостей к планетам Тринадцатимирья.

Нужно отметить, что силовое поле Кольца Ин-Гидасп покрывало охраняемое пространство полностью и постоянно. Поэтому ни одно космическое судно не могло пройти сквозь Кольцо ни в обычном режиме, ни через «гипер». Все космические транспорты, пребывающие в личную Вселенную Гора после долгого путешествия, швартовались за пределами Кольца на орбите тринадцатой планеты Табу.

Гости на челноках покидали корабль, приземлялись на пограничной планете и проникали внутрь Тринадцатимирья через нуль-порталы, ведущие из приемных залов Табу прямо на Шагрон I на орбите Залены.

Подобная система защиты являлась стандартным правилом для частных кластеров, поэтому проникнуть в любую из закрытых Вселенных можно было только лично. Так сказать, «пешком» через нуль-портал. А корабли посетителей оставались за чертой, отмеченной мрачным Кольцом, на изолированной планете и никогда не проходили незримой границы таинственного частного мира.

Обычно только сам хозяин кластера, в данном случае демиург «Нуль-Синтеза» Гордиан Рэкс, мог позволить себе материализовать свой корабль внутри Кольца Ин-Гидасп на орбите любой искомой планеты – от Чакана до Аира на выбор. Но создатель Тринадцатимирья считал себя человеком «традиционным» и старался придерживаться общих правил прохода в систему, установленных им самим для собственных гостей. Он сам оставлял свой космический эскорт на Табу и вместе с незначительной свитой и спутниками отправлялся на Шагрон I через нуль-порталы.

Однако сегодня, в связи со спешкой последних дней и особым статусом визитеров, Гордиан Рэкс решил пренебречь установленными правилами посещения и распространить одну из своих многочисленных личных привилегий на оба прибывающих корабля.

В уведомлении о визитах было сказано:

«Гору Рэксу, демиургу Нуля, демарху!

От Тэдди Октавиана, Верховного Стратига Нуля – Хайре!

Мистер Гор! Памятуя о нашем прошлом сотрудничестве, прошу Вас о встрече для обсуждения конфиденциального вопроса.

Буду 30.01.1080 г. в первой половине дня.

Удачного Хеб-седа!

Октавиан».

Таким было первое уведомление, содержание же второго было несколько более пространным:

«Гордиану Оливиану Рэксу,

демиургу Корпорации Нулевой Синтез.

От Питера Тициана Аякса,

Верховного Архонта (Председателя) Ареопага НС – Хайре!

Уважаемый хапи Гордиан! К сожалению, я не имел возможности познакомиться с Вами в прошлом, однако, учитывая обстоятельства, к счастью или к несчастью Вам неизвестные, нас объединяют проблемы, тонкости которых мы могли бы обсудить в обстановке личной встречи, о которой я и смею просить Вас настоящим письмом.

Прибуду к границе Вашего кластера завтра, Тридцатого дня месяца Тот во второй половине дня.

Анх-уджа-сенеб!

Желаю удачного Хеб-седа!

Искренне Ваш,

Питер Аякс.

P. S. Прошу извинить меня за некоторую навязчивость и внезапность визита.

P. P. S. Надеюсь, я не отвлек Вас от важных, срочных или приватных дел».

Создатель Тринадцатимирья сидел за рабочим столом в своем Дубовом кабинете любимого Ронского дворца на Залене и, мучаясь от безделья и недобрых предчувствий, изучал рисунок древесных волокон на паркетной доске.

Помимо рабочего стола в кабинете располагался большой Круглый стол для совещаний с чудесным председательским креслом, украшенным замысловатой резьбой; астролябия и глобус, изображающий поверхность Залены; два старинных и совершенно ненужных книжных шкафа (между прочим с книгами – жуткий раритет); четыре мягких дивана, поставленных полукругом вокруг натурального шерстяного ковра в ближневосточном средневековом стиле, а по стенам – четырнадцать писанных маслом картин. Однако при всем многообразии мебели кабинет казался Гору досадно пустым, поскольку был неумеренно велик. При этом уменьшить габариты рабочего помещения Гордиан не решался, ибо в комнате меньших размеров весь этот антиквариат начинал давить на него своей мнимой тяжестью.

В принципе, встречать важных гостей в комнате, отделанной деревом, было своего рода замысловатым выпендрежем: древесина давно не использовалась ни в строительстве, ни в отделке роскошных интерьеров, она была материалом, слишком горючим и не слишком устойчивым к влаге. Кроме того, богатые люди, мнящие себя эстетами, либо желающие поразить гостей, использовали для отделки приемных более экзотические материалы – например, редкие минералы или кристаллы на углеродной основе. Также на хорошем счету были искусственные водопады вместо стен или объемные голографические экраны, имитирующие бескрайние просторы природы.

Но демиург Гор имел склонность к более вычурному, глубокому уровню нарциссизма и самолюбования. Поэтому его кабинет был отделан дубом.

Хозяин Тринадцатимирья еще раз пробежал глазами строчки обоих писем. Письма были короткими, а гости – неожиданными и высокими!

Сразу два высших должностных лица Корпорации, Верховный Архонт и Верховный же Стратиг, иными словами – Руководитель Собрания акционеров и фактический Председатель правительства Нулевого Синтеза, решили почтить его относительно ничтожную персону своим присутствием.

Причем – почти одновременно.

Причем – перед важнейшим событием за последние двести лет: первым в жизни сознательным Хеб-седом.

Как говорили на его гипотетической прародине в городе Доростол неизвестного мира из неизвестного времени – «есть пища для размышлений». Или нет?

Глава 5 Глава Правительства Тэдди Октавиан

Было утро, одиннадцать часов. Корабль первого визитера стремительно и круто заходил на посадку.

Ронский дворец раскинулся на берегу одноименной реки и занимал (как и все дворцы Гордиана) значительную площадь. Дворцовый космодром располагался как минимум в десяти километрах от фасада центрального здания, однако сейчас, стоя у витража своего кабинета, Гор мог прекрасно видеть сквозь стекло его окон хищный и узкий силуэт огромного личного транспорта Тэдди Октавиана – Верховного Стратига Нуль-Корпорации и фактического правителя бесчисленного сонма кластеров Нулевого Синтеза.

Тэдди Октавиан, судя по всему, имел недюжинную склонность к впечатляющим визуальным эффектам. Поэтому сегодня он прибыл на Залену на галактическом крейсере – ни больше и ни меньше. Большего, впрочем, не позволяли габариты космодрома – линкор и даже линейный крейсер там бы просто не поместились. А меньшего, как видно, не могла принять широкая натура господина Стратига.

Гор прикинул, что легкий галактический крейсер главы правительства займет не менее половины посадочной площади его космического терминала. Обычно суда такого размера оставались на орбите, а на поверхность планеты приземлялись только челноки. Однако сегодня был явно не тот случай. Мистер Октавиан вечно спешил, изображая занятого делового человека, ежесекундно озабоченного решением глобальных проблем человечества. И вот сейчас, всего пару часов назад получив разрешение с Табу на посещение Залены и пронзив за эту пару часов расстояние, разделяющее край системы Тринадцати миров с его центром, крейсер Верховного Стратига заходил на космодром в ускоренном режиме, буквально разрывая небеса планеты титаническим напряжением гравитационных полей своих тормозных двигателей.

Гордиан отошел от окна в центр зала и откинулся в кресле. А спустя пятнадцать минут Тэдди Октавиан Трэвис, или же, согласно геральдическим грамотам демиургов, «хапи Т.О.Т.», блистая начищенными армейскими сапогами, без сопровождения обязательных при визитах столь важной персоны ликторов, ворвался в его кабинет. Пренебрежительно махнув сопровождению рукой, он дал знать, что аудиенция будет конфиденциальной. Эскорт Октавиана и охрана Гора, повинуясь беззвучному приказу и несколько подавленные манерами важного гостя, испарились из зала.

Октавиан, не здороваясь и не спрашивая разрешения, выдвинул стул и сел. Мужчины внимательно осмотрели друг друга. Октавиан имел рост скорее средний (что было удивительно для искусственного выращенного человека, поскольку клоны обычно обладали высотой и статью), крупные черты лица, мощную шею и пронзительный, немного жуткий своей обжигающей уверенностью взгляд внимательных серых глаз.

Поверх черной рубашки с высоким воротом был накинут простой синий армейский френч офицера Космического флота без знаков различия, наград и эполетов.

Вся фигура Верховного Стратига, казалось, излучала непоколебимое упорство и властность. Однако Гордиан знал – это являлось лишь видимостью реальности.

Экстрасенс вздохнул и немного сконцентрировался, не закрывая глаз. Яркие энергетические потоки проходили вокруг и сквозь силуэт Верховного Стратига, окружающие предметы слегка затуманились, покрывшись муаром, как дымкой в предрассветном тумане. Фигура Октавиана излучала свет с изогнутыми, кривыми лучами. То было сияние его Дара, видимое лишь для Тшеди…

Стоп!

Глава правительства повел рукой, и смазанная картина энергетических линий и размытых теней смялась, превратившись в обычный мир шести чувств и трех измерений.

– Осторожнее, мистер Рэкс! – холодно произнес Тэдди Октавиан. – Привычка видеть вокруг не обладающих Даром обычных двуногих может когда-нибудь неприятно огорчить вас.

– Извините, – Гордиан кивнул, выражая сожаление, которого на самом деле не чувствовал: этот властный и наглый человек, которому он, в принципе, был обязан и богатством и карьерой, почему-то не вызывал у него приятных или дружеских чувств.

– Пустое! Будьте внимательнее впредь.

Гор сдержанно кивнул, стараясь быть в меру вежливым.

Октавиан помолчал, оттарабанил пальцами по столу какой-то незамысловатый ритм, ожидая от Гора подобострастного продолжения. Но тот молчал.

Тогда Верховный Стратиг вновь одарил Гордиана своим волчьим взглядом и начал сам.

– Я вижу, сударь, вы нисколько не удивлены моим визитом, – то ли спросил, то ли констатировал гость. – Вас не волнует, зачем глава правительства Корпорации заявился к рядовому демиургу собственной персоной?

– На самом деле удивлен, сударь, – не задумываясь, ответил Гор. – Это ответ на ваш первый вопрос. Что же касается второго, то его разгадке я посвятил все время, прошедшее от получения вашего письма. М-м, полагаю, здесь есть два варианта. Менее вероятный такой: внезапно всплыло дело о достопамятной седанской казни и началось новое разбирательство. Других серьезных грешков за мной последние тысячелетия не водилось. Скажу откровенно, сударь, этот вариант неприятный, однако, слишком притянутый за уши. Ибо ради такого дела сам Верховный Стратиг не примчался бы в такой спешке и не писал бы загадочные письма – хватило бы и официального уведомления из канцелярии. Второй вараинт проще, а значит, вероятней. Я не только демиург Нуля, но и владелец собственной компании, оказывающей поисковые услуги в глобальной Сети. А у вас есть для меня заказ!

Октавиан хмыкнул.

– Ну что ж, вы совершенно правы, хотя догадаться на самом деле было не сложно.

Гор вяло пожал плечами.

– Я не буду отнимать у вас время попусту, сударь, и сразу перейду к делу, – сказал тогда Верховный Стратиг. – Сейчас приготовьтесь слушать и задавать вопросы. Речь пойдет о явлениях, с которыми большинство людей, кроме высших должностных лиц Корпорации, не сталкивались никогда в жизни, но которые, тем не менее, оказывают значительное влияние на функционирование не только высшего аппарата Нулевого Синтеза, но и, не побоюсь этого слова, всего Человечества. Выражаясь корпоративным сленгом, я говорю о так называемом «Феномене Аннубиса». Знакомы с термином?

Гор покачал головой.

– О Иешуа! – Октавиан притворно воздел очи горе. – Меня всегда поражало, насколько современное поколение крайне слабо осведомлено о фундаментальных основах нашего существования!

– Так поясните, и моя неосведомленность перестанет вас забавлять, – немного резко посоветовал Гор, поскольку манеры Стратига уже стали раздражать его.

– Разумеется! – не менее грубо отрезал Октавиан. – Коротко так: если отказаться от сложных и заумных объяснений, под «Феноменом Аннубиса» понимается комплекс явлений, в которых проявляется существование легендарного Учредителя Нуля – гипотетического Творца Сущего. Это механизмы, посредством которых он контролировал наш, человеческий, мир через Корпорацию. Так называемые Первичные Коды – Пшент и Атеф. Говоря языком религии – «Аз есмь Альфа и Омега». Вам конечно неизвестно, но именно такая формулировка выходила на экраны монитора, когда я обращался через ГИС к Учредителю. «Феномен Аннубиса» – это проявления Бога в машинах Нуль-Корпорации, его присутствие в программах Нуль-Корпорации и его вмешательство в управление административными структурами Нуль-Корпорации. Вы следите за мыслью?

Гордиан покачал головой:

– Пытаюсь. Вы, однако, нашли интересный предмет для разговора…

– Я бы сказал – интереснейший из возможных, мистер Рэкс. Представьте себе, мои аналитики, изучая древнюю историю Корпорации, пришли к выводу, что Аннубис – не просто набор символов, придуманный неким гипотетическим программистом для обозначения механизмов, через которые он, то есть Творец, управляет нашим миром, а, собственно, одно из общеизвестных в прошлом его имен, а точнее – имен темного божества древних, Бога Смерти, приведенных на неизвестном нам протоязыке. Аннубис – не просто слово-код, которым в компьютерных программах обозначают Учредителя, это – неотъемлемая часть человеческой истории. Я знаю, что вы – коллекционер антиквариата, а значит, должны быть знакомы с мифологией Нуля. Установлено, что Аннубис, как имя смертоносного божества, упоминается в религиях всех ста сорока четырех Вселенных, созданных изначально. Вы понимаете? На каждой из планет каждой из десятков тысяч изначальных Вселенных существовали религии, с разным пантеоном божеств, но в каждой из этих религий было место для ужасающего Бога Смерти, который на миллиардах языков обозначался одним и тем же набором звуков – Ан-ну-бис.

Гор помолчал, немного шокированный полученной порцией информации.

– Интересно, – заявил он. – Я знаком с историческими легендами Корпорации, однако о конкретном количестве изначальных кластеров слышу впервые. Значит, в начале всего, в начале творения искусственных Вселенных было только сто сорок четыре?

– И ни единой больше!

– Ну что же, считайте, вы заинтересовали меня, сударь. Этот факт, безусловно, дает пищу для размышлений. Например, о возрасте Нуль-Синтеза, учитывая скорость увеличения числа кластеров и их количество на данный момент.

Гор сделал небольшую паузу – Стратиг молчал.

– Однако, – продолжал Гор, – нить нашей беседы приводит к странному выводу. В принципе, факт существования Учредителя и его скрытого влияния на человеческие миры через Корпорацию общеизвестен. Я был не знаком лишь с термином, которым администрация Нуля обозначает это влияние. Мне всегда казалось, что божественность Учредителя – фикция, за которой скрывается не более чем банальная мистификация, подкрепленная неограниченными техническими возможностями человека, контролирующего Нулевой Синтез. Но сейчас я слышу, что при упоминании Творца вы делаете ударение на местоимениях Он и Его, как будто произносите их с заглавных букв. Вероятно, это должно выглядеть как доказательство внутренней убежденности не только в его существовании, но и его божественности! Вы произносите его имя просто с придыханием – это вера в Бога, не так ли?

Стратиг поморщился.

– Не совсем. С одной стороны, сомневаться в том, что Бог Корпорации, именуемый в Сети Учредителем Нуля, существует, оснований нет. Я, видите ли, являюсь главой правительства уже четырнадцать тысяч лет. В течение большей части этого срока я еженедельно сдавал Ему отчеты о состоянии дел в Корпорации через Сеть, причем каждый раз получал конкретные и разумные указания по каждому даже мелкому вопросу. Миллионы людей во множестве вселенных до последнего времени регулярно переписывались с Ним, причем это были не только работники Нуля, но и рядовые граждане. Существование Учредителя для меня всегда было реально, поскольку должностные лица, не выполнявшие его распоряжений, умирали, и их не спасала ни современная медицина, ни возможности реинкарнации. Вот факт, доказанный опытом: наказанного Учредителем невозможно воскресить, несмотря на усилия врачей и исправность техники, – это противоречит научным данным, но обстоит именно так.

– То есть Бог существует?

– Я бы сказал, существуют безусловные проявления его существования, не более. Вопрос в другом. Является ли «Феномен Анубиса», то есть все вышеперечисленные необычные явления, действительным выражением сверхъестественной сущности Творца, или же я имею дело всего лишь с имитацией его существования, «мистификацией», как вы выразились? Такая имитация возможна, при этом она может являться предметом деятельности отдельной человеческой личности, группы лиц, целой «внекорпоративной» цивилизации и, наконец, компьютерным разумом, программой, заложенной настоящим Творцом при создании Нуль-Корпорации. Вы, сударь, улавливаете смысл?

Гор кивнул, и Октавиан, внезапно вскочив со стула, стал расхаживать по персидскому ковру, продолжая свой монолог и активно жестикулируя руками.

– Доказательств ни первого, ни второго, сударь, не существует. Вопрос остается открытым, и от этого вопроса я перехожу к следующему, важнейшему. Каковы истоки происхождения Континиума Нуля и нашей громадной Корпорации – всех этих бесчисленных вселенных-кластеров, которые я признаю существующей реальностью? Вы разумный человек, мистер Рэкс, и для вас, как и для большинства думающих людей, искусственность происхождения миров Нулевого Синтеза должна быть очевидна! Но если все Вселенные Корпорации – рукотворны, сотворены нашей техникой и наукой, то где-то должна быть хотя бы одна естественная вселенная, в которой эта техника и наука возникли и развивались. Вы понимаете меня? Элементарный логический анализ приводит нас к выводу, что истоки нашей машинной цивилизации, истоки происхождения всех искусственных вселенных лежат там – в естественной вселенной и именно оттуда пришел к нам Творец.

Он перевел дух и продолжал:

– Идею о машинной сущности Творца также необходимо отвергнуть. Ибо Аннубис, в том виде, в котором он нам знаком, обладал несомненной волей и ярко выраженными признаками личности. У него были субъективные суждения, он испытывал гнев, был явно мстителен и обладал вспыльчивым характером. Кстати, Творец был слабо эрудирован во многих областях, что для машинного интеллекта просто невозможно. Машины и программы не могут быть настолько человечны! Поэтому, я думаю, вариант «машинного», бездушного и обезличенного характера нашего Божества следует исключить. Это значит, что наш Господь – являет собой не «Деус экс машин», а некого разумного субъекта или группу субъектов биологического происхождения, обладавших властью над машинерией Нулевого Синтеза и управлявших искусственными Вселенными, как капитан корабля управляет полетом своего судна через бортовой компьютер. Такое управление возможно персонифицировать посредством упомянутых уже Пшента и Атефа, каковые, конечно, не просто коды доступа, а некая сложная программная оболочка для манипулирования внутри базовых структур Корпорации. А если это так, то Пшент и Атеф, первичные коды для управления Нулем, которыми пользовался этот субъект, с его исчезновением должны остаться бесхозными! Вы слышите меня, мистер Рэкс?! Вы согласны?!!

Гор промолчал – смысл сказанного стал немного доходить до него: вот это заказ! Однако что-то в монологе Октавиана его смущало.

– Да. Конечно, да… То есть я, сударь, с вами согласен, безусловно. Существование машинных кодов для управления мирозданием – это интереснейшая, удивительная идея. Однако, – Гордиан потер лоб, – говоря о доказательствах существования Творца, вы упоминали о нем в прошедшем времени. И что значит «с его исчезновением»? Наш создатель… исчез?

– Именно! – воскликнул Верховный Стратиг с неожиданным жаром в голосе. – Именно так, мистер Рэкс! С некоторых пор таких доказательств не существует, точнее – они перестали проявлять себя. Но главное – речь не идет о поломке, сбое или стирании программного обеспечения в машинных системах Нуль-Корпорации. Сейчас, как и всегда, все механизмы Нуля функционируют исправно. Только нет воли, которая управляла ими ранее. Бог Смерти мертв!

– Что? – Гор помотал головой.

– Аннубис мертв! Вероятно, сам механизм, посредством которого он оказывал влияние на деятельность Корпорации Нулевого Синтеза, остался, однако индивидуальный или коллективный разум, воля, управлявшая нами в течение сотен тысячелетий, исчезла! Вот уже как минимум тридцать лет Он игнорирует важнейшие решения, не отвечает на запросы должностных лиц Корпорации, не комментирует законодательные акты, не присутствует на заседаниях Ареопага и Стратигикона. Три десятка лет мы предоставлены сами себе. Первые два десятилетия мы были сбиты с толку и полагали, что Учредитель просто не проявляет себя, отвлеченный какими-то собственными делами. Однако я потребовал от Исторического департамента сделать подробный анализ, и вот результат: подобного не случалось никогда за многотысячелетнюю историю! Это ли не подтверждение того, что Творец либо исчез навсегда, либо потерял интерес к нашему миру?

– Признаться, я снова в шоке, ваше превосходительство. Только что вы поведали мне о существовании Божества, а теперь убеждаете в его смерти. Если Учредителя нет уже тридцать лет, то как работает Корпорация? Насколько я понимаю, цепь управления завязана на Него. Важнейшие решения, принимает Он. А если так, то… почему мы еще не находимся в пучине хаоса или полной стагнации? Со смертью Творца конец Творенью. Разве не так говорят те же мифы Нуля, с которых вы начали свой рассказ?

– Мысль о существовании Творца – не миф. Это вывод, основанный на фактах. Вы опять не поняли меня, Рэкс. Смысл всего сказанного не в том, что существует некий божественный Творец Сущего, а в том, что этот Творец Сущего – всего лишь часть системы управления и контроля над Вселенными Корпорации, которая носит неодушевленный характер. Учредитель исчез, однако осталась громадная материальная структура Корпорации Нулевого Синтеза, остались биллионы созданных ей Вселенных, объединенных Индустриальными центрами Нуля, осталось единое политическое и экономическое пространство в форме Торгового Союза вассальных нам государств-кластеров. Остались мы – Верховный Стратиг и Правительство Нуля. Остались, наконец, вы – демиурги, владельцы собственных кластеров!

Гор в который раз кивнул, чтобы хоть как-то отреагировать на слова собеседника.

– По счастью, нам пока удалось сохранить в тайне исчезновение власти Учредителя в мирах Корпорации, – продолжал Октавиан. – В курсе только Стратигикон, Ареопаг и, теперь уже, некоторые избранные демиурги вроде вас. Гражданское население не осведомлено. Экклесия – также. Собственно, Экклесия слишком многочисленна, чтобы ставить ее в известность! Передать информацию всем этим перебесившимся с жиру выродкам-акционерам, входящим в Экклесию (извините, Рэкс, я не имею в виду лично вас), – значит предать эту информацию огласке среди всего населения Нуль-Синтеза, поскольку экклесиархов слишком много – миллиарды и миллиарды. Вы должны понимать, что сохранить тайну при таком количестве осведомленных просто невозможно. Впрочем, мы обязаны собирать Экклесию на общие заседания не чаще одного раза в столетие, так что время разработки планов выхода из кризиса у нас еще есть! Корпорация существует и будет существовать. Без официальных заявлений по поводу внезапного ухода Учредителя, без соответствующих изменений в Уставе, без всего, что могло бы вызвать панику. Пока новостные каналы глобальной Сети молчат, экономическая система работает без сбоев.

– Мне кажется, я понял, – усмехнулся Гор, вспоминая Устав Корпорации, – Учредитель утверждает законы и назначения на должность, подготовленные Верховным Стратигом Нуля, однако, если закон или назначение не отвергнуты им в течение десяти дней, они вступают в силу автоматически, без формального заверения Учредителем. То есть сейчас вы – практически неограниченный Правитель всех вселенных Корпорации Нулевого Синтеза?

– Ну, сударь, вы несколько драматизируете ситуацию, пожалуй. Есть Ареопаг, которому я подотчетен, и Экклесия, которой подотчетен Ареопаг. Однако в целом верно. В сущности, сейчас я – полноправный диктатор Нуля с практически неограниченными полномочиями. Временно, хотя и надолго. Еще вопросы?

Гордиан неопределенно пожал плечами:

– То, что было сказано в начале, насколько я могу судить, представляло собой не более чем свободный метафизический треп, простите за грубость, ваше превосходительство. Однако сказанное сейчас относительно исчезновения Учредителя, по вашему собственному утверждению, представляется информацией если не секретной, то, по крайней мере, не предназначенной для широкого круга лиц. Поэтому мои вопросы очевидны. Первое – зачем вы все это говорите, и второе – зачем вы говорите все это именно мне?

Октавиан сел и откинулся на спинку роскошного резного стула.

– Ответ не менее очевиден, Рэкс. В пределах вселенных Нуль-Синтеза, а это поверьте, серьезное заявление, вы оказались обладателем уникального дара. Дара, настолько же уникального, насколько востребованного в создавшейся ситуацией. Вы – взламыватель кодов! А мне нужен доступ к файлам Учредителя. Раньше, когда Учредитель незримо присутствовал в каждом кластере Сети, в каждом ИЦе и в каждой голове любого работника Корпорации, даже подумать о подобном было немыслимо. Однако сейчас, когда его нет, это возможно, и я предлагаю вам работу, Рэкс. Точнее – работу и союз. Я и ряд моих, хм… скажем так, единомышленников тщательно изучают все возможности, которые позволили бы нам приступить к поиску Творца Мирозданья или созданных им кодировок. Мы собрали серьезную группу специалистов и вы – станете в нем жемчужиной. Воздаяние будет более чем достойным, поверьте. Вы уже сталкивались с моей благодарностью после Седана (Гор поморщился) и знаете мою щедрость. Однако даже прошлый раз – ничто по сравнению с вознаграждением, которое ждет вас в будущем в случае успеха нашего предприятия.

Октавиан чуть наклонился вперед, вглядываясь в лицо Гора:

– Только представьте, какие перспективы ожидают того, кто реально станет обладателем кодов доступа к управлению механизмами Аннубиса. Пшент и Атеф! Его возможности безграничны! Это – Божественность в полном смысле слова. Бессмертие, Всезнание, Всемогущество! Я предлагаю вам стать одним из тех, кто разделит со мной будущее нашего Континиума, всех триллионов Вселенных, и тех, которые созданы сейчас, и тех, которые будут создаваться по нашему – нашему с вами, Рэкс – усмотрению в будущие эпохи. И не вздумайте отказаться! Сроки поджимают, а я, как вы точно заметили, лишь временный диктатор, и мое время будет истекать неумолимо с каждым потраченным на поиски годом. Через семьдесят лет Экклесию все же придется созвать. К тому же мне всеми возможностями препятствует Ареопаг, который может объявить об исчезновении Аннубиса раньше этого срока. Ну что скажете, мистер Рэкс? Говорите же, не молчите!

– Иными словами вы предлагаете мне заняться тем, чем на протяжении тысячелетий, а может и более, занимаются эзотерики и мистики – отыскать Бога, причем в сжатые сроки и за сходную плату? Причем в Сети? Забавно… Кстати, а я могу отказаться? Или ваш намек на принудительный характер нашего «добровольного сотрудничества» – это угроза?

Октавиан бросил на Гора пронзительный взгляд, как на умалишенного.

– Не скрою, – ответил он, – в высшем эшелоне власти Нулевого Синтеза, как в Ареопаге, так и в среде экклесиархов, существует несколько группировок, желающих извлечь из создавшегося положения максимальную выгоду, что противоречит моим планам. И мой ответ на ваш последний вопрос однозначен: нет, вы не можете отказаться! Ваш талант слишком уникален, чтобы вы, мистер Рэкс, могли остаться в стороне от этой игры. Отступлюсь от вас я – не отступятся другие. Подобного я допустить и даже просто стерпеть – не смогу. Вы до сих пор не поняли, хотя я и потратил на вас битых полчаса, Гордиан (уж простите, что стал называть вас по имени), вы до сих пор не поняли, что речь идет о слишком больших ставках. Возможный выигрыш в деле слишком велик, чтобы я или кто бы то ни было другой смог отказаться от вас. От козыря в этой бешеной гонке! К сожалению, я не могу заставить вас подчиниться мне и использовать ваши пси-способности силой. Поэтому вы должны понимать: если я не смогу использовать ваш талант Тшеди, то я не допущу, чтобы его использовали другие. Это значит – смерть. Ваша смерть, сударь! Я – Верховный Стратиг Корпорации и имею доступ к технологиям смертной казни даже в нашем мире бесконечных реинкарнаций. Если ваш выбор – не я, то мой выбор – это ваша голова.

– Вы откровенны, – заметил Гор.

Октавиан пожал плечами:

– Мне нечего скрывать от вас, мистер Рэкс. И я не угрожаю – я просто констатирую факты. Мы зря стали обсуждать этот последний вопрос. Не стоит испытывать терпение друг друга, не стоит друг друга раздражать и не стоит противиться неизбежному. Считайте это возвратом на службу. Собирайтесь!

«Самовлюбленный кретин», – подумал Гордиан.

В принципе, перспектива поиска такого масштаба захватывала – более крупного заказа нельзя было и желать. К тому же эзотерическая составляющая работы завораживала его еще больше возможностью прикоснуться к немыслимым тайнам сотворения Корпорации. Разве это не то, о чем он мечтал многие годы, размышляя над старинными манускриптами, найденными на мертвых планетах старых Вселенных, или сутками блуждая по Сети в поисках исторических хроник?

Это – волшебный сон. Мечта, воплощенная в реальность. Уникальный шанс, который, быть может, выпадает раз в жизни, а может – даже раз в несколько жизней, учитывая возможности Хеб-седа.

Однако перспектива работать под нарциссирующим эгоистом с замашками тирана не вдохновляла. Искать Божественность – для него? Увольте!

Гор встал, подошел к огромному витражу, украшавшему окна Дубового кабинета.

Красота-то какая! – подумал он. Над покрытыми неувядающей зеленью парками и садами Ронского дворца неспешно и гордо проплывал величественный узор облаков, гонимых ветром мимо золоченых шпилей и грозных каменных башен… То были его облака, в небе его планеты.

– Нет, – сказал он, резко развернувшись на каблуках. – Со всем уважением, мистер Октавиан, но мой ответ – нет. Заказ меня привлекает, однако тон, который вы выбрали для сегодняшнего общения, не приемлем. К тому же я не люблю угрозы. Вы забываете, что я – демиург Корпорации, и использовать против меня процедуру казни без достаточных причин – преступление, само по себе наказуемое смертью. А таких причин, как я полагаю, у вас не имеется.

Лицо Верховного Стратига на мгновение стало хищным, как морда оскалившейся пантеры, но затем равнодушная маска снова накрыла его. Ледяным тоном, от которого, казалось, похолодело в воздухе, он произнес:

– Мне кажется, вы не в себе, мистер Рэкс, и не вполне осознаете смысл сказанного вами, а также возможные последствия отказа. Я – Тадеуш Октавиан Трэвис, Верховный Стратиг Корпорации Нулевого Синтеза. И я разочарован! Желаю удачи!

Он поправил свой френч и, не глядя более на Гора, вышел так же стремительно, как и вошел в этот зал.

Глава 6 Вечный юноша Питер Аякс

Верховный Архонт Нуля хапи Пит Тициан Аякс прибыл позже назначенного срока. Он опоздал почти на четыре часа, что для официального визита посчиталось бы неприемлемым и выглядело бы почти оскорблением хозяина. Однако визит был неофициальный, да и к тому же Гор остался раздосадован результатом разговора с первым визитером и не слишком ждал приватной беседы со следующим.

Сейчас Архонт сидел в Дубовом кабинете на кресле, в котором еще недавно, развалившись, восседал Тэдди Октавиан, и причмокивая от удовольствия, прихлебывал из запотевшего потира легкий наркотический морс.

Питер Аякс был высок, потрясающе красив, белокож и молод. Искусственность скорректированного тела выдавало не только необычайно привлекательное, а для мужчины, пожалуй, даже слишком красивое лицо, но и стройная фигура, мускулистый атлетический торс гимнаста, а также шикарная грива золотых волос, пышным водопадом ниспадающая на не слишком широкие, но могучие, как будто слепленные античным скульптором, плечи.

Гордиан рассматривал Архонта с интересом, и с не меньшим интересом, надо полагать, его рассматривал сам Архонт. Тело Аякса было слишком юным – не старше двадцати стандартных биологических лет, однако сомневаться в солидном возрасте его обладателя не приходилось. Манера держаться, вести разговор, жестикуляция, мимика, легкий покровительственный тон пространных, порой витиеватых реплик, а также невыразимая аура самодостаточности явно не соответствовали мнимой юности собеседника.

За лицом топ-модели и телом стриптизера скрывался тяжкий груз тысячелетий, время от времени прогладывавший в светлых глазах мягкого, почти детского лица.

Они беседовали уже битый час, обсуждая последние новости со спортивных сайтов, клубные сплетни демиургов и достоинства космических яхт, однако к цели визита Аякс так и не подошел. Тем не менее час не прошел задаром – Архонт оказался более чем интересным собеседником. Порой Гордиану казалось, что гость совершенно пленил его своим мягким вкрадчивым голосом, потрясающей эрудицией и тактом, проявляющимся в общении. Однако он не забывал содержание предыдущей беседы с Верховным Стратигом Нуль-Корпорации и догадывался, чего можно ожидать от ее Архонта.

Наконец Аякс отставил потир и, довольно крякнув, повернулся к Гордиану.

– Ну что же, мой друг, – начал он, – признаюсь, беседа с вами стала бальзамом для моей израненной непониманием души и усладой для слуха, измученного дебатами в Совете. Однако все же нас поджимает неумолимое даже для бессмертных время, а значит, я полагаю, нам стоит уделить внимание и делу, ради которого я столь нескромно напросился к вам с визитом.

«Ага, началось, – подумал про себя Гор, – однако как витиевато высказывается этот мнимый юноша!»

Вслух же Гор не сказал ничего, а только кивнул и внимательно уставился на Аякса, изображая на лице крайнюю заинтересованность.

Архонт картинно вздохнул и продолжал:

– Я ведь у вас не первый гость сегодня, сударь, не так ли?

Гор снова кивнул.

– Полагаю, меня опередил некто Тэдди Октавиан, Стратиг Корпорации?

– Часа на два примерно.

– О-хо-хо! И как вам беседа?

– С Октавианом? Ну, сударь, она была недолгой. Мне было сделано предложение, и я… – Гор замялся, решив не спешить с изложением подробностей прошлой встречи. – И я обещал подумать.

Аякс прищурился. В глазах сверкнула незримая мана зла. Не столь ярко выраженная и открытая, как у предыдущего визитера, но оттого только более страшная.

О, мысли в голове полуюноши-полустарца свистели как пули!

– Смею предположить, – произнес он наконец очень медленно и мягко, как будто катая языком воск, – что вам была изложена урезанная версия «Бытия» от Нуль-Синтеза, краткая история Учредителя Корпорации и некоторые объяснения относительно термина «Аннубис».

Гор накинул ногу на ногу и сцепил руки в замок на колене. Несмотря на внешнее дружелюбие, ничего хорошего от этого гостя ждать, похоже, также не приходилось.

– А вы против, сударь?

– О, сударь, нисколько! Скажу лишь, что существует несколько версий одной и той же истории. Точнее – Истории, с большой буквы! Истории нашей реальности, реальности бесчисленных искусственных вселенных Корпорации Нулевого Синтеза. Октавиан же наверняка изложил вам несколько скорректированную версию.

– Изложите свою?

– Ну, если вы посвятите меня в подробности предыдущего рассказа.

– Не думаю, сударь, что это будет правильно, – снова слукавил Гор. – Меня попросили держать в тайне подробности предыдущей беседы, а я не собираюсь ссориться с Верховным Стратигом. Однако же я с радостью выслушаю вас и, так же как в первом случае, гарантирую вам полную конфиденциальность.

Архонт сдержано рассмеялся.

– Ну конечно, – сказал он, – ну конечно. Тогда позвольте хотя бы мне делать предположения, относительно рассказанного вам предыдущим визитером и комментировать таковые. Идет?

Гор вяло развел руками, как бы соглашаясь.

И так же как Верховный Стратиг всего два часа назад, Питер Аякс поднялся и прошелся по комнате.

– Полагаю, его превосходительство господин Октавиан сообщил вам, что около тридцати лет назад власть Учредителя покинула Корпорацию… – С этими словами Аякс испытующе вперился в Гора огромными глазами, сверкая настоящими бирюзовыми «озерами» из-под длиннющих ресниц.

– Продолжайте, сударь, – без комментариев посоветовал Гор.

Видя, что выуживать подтверждения бесполезно, Архонт продолжил:

– В связи с указанным фактом возникли определенные проблемы. Не столь существенные, как, вероятно, их описал вам Октавиан, но все же неприятные. Представьте – важнейшие решения игнорируются, нет новых архитектурных систем для производимых Корпорацией искусственных вселенных. Не подтверждаются назначения важнейших должностных лиц и, прежде всего, для высших – Стратигикона и Аропага. Конечно, чиновники среднего звена – Стратиги, Геронты, Эпархи и Хилиархи Нуля – по-прежнему выполняют свою работу под контролем несменяемого Верховного Стратига. А диадохи кластеров вообще назначаются в автоматическом режиме из-за их множественности. В целом, по крайней мере для обывателей, жизнь продолжается без каких-либо изменений. И все же качественно ситуация опасна. Ибо фактически, благодаря установленной когда-то «десятидневной процедуре» утверждения законов и назначений, после исчезновения Учредителя вся власть в континиуме Нуля переходит к главе правительства, Тэдди Октавиану.

Тут Архонт буквально всплеснул руками.

– О Иешуа! – воскликнул он с жаром. – Если бы на его месте был другой человек, то возможно, проблема была бы проще. Но Октавиан, к сожалению, слишком честолюбив. И он рыщет власти. Власть эта отныне ограничивается одним препятствием – Ареопагом, который ваш покорный слуга (Аякс истово поклонился) имеет честь возглавлять! Но я не точно выразился. Власть Октавиана ограничивалась нами ранее и совершенно ничем не сдерживается сейчас, ибо Ареопага более не существует. Из двадцати восьми Архонтов, составлявших его не более года назад, в живых осталось пятеро, включая того, кого вы, собственно видите перед собой. В таком составе наши решения не правомочны, а назначить новых членов высшего совета Нуля мог только Учредитель… Вы понимаете теперь?!

Не более двух часов назад в ваших стенах был тиран, диктатор, защищающий свою власть путем насилия и убийств. И я скажу вам только одно, мастер Гор. Да, как вы, возможно, предполагаете, цель визитов – и моего и Октавиана – абсолютно идентична. Намнужен ваш дар, сударь. Дар уникального пси-оператора для поисков некой утраченной Корпорацией информации. Однако же сама цель поисков у нас различается кардинально! Более того, у меня есть сильные подозрения, что исчезновение Учредителя, возможно, произошло не само по себе. Но к нему приложена чья-то крепкая волевая рука. Рука в перчатке и в отглаженном рукаве синего военного френча. Вы так не находите? Нет?

Аякс с шумом выдохнул.

– Октавиан жаждет власти, – заявил он, – а я, сударь, нет. Мы, пятеро оставшихся в живых членов Ареопага, мы ищем возможности к восстановлению системы. Корпорация, просуществовавшая несколько миллионов лет, не должна рухнуть менее чем за несколько десятилетий. И вы – единственный человек, кто может ей в этом помочь! Что скажете, сударь? Что вы мне скажете?

В некотором обалдении от яростной проповеди Гор медленно покачал головой:

– Ну… Мне нужно подумать, сударь, вы понимаете?

– Как и в случае с предложением Октавиана?

Гордиан рассмеялся.

– Если бы я знал, сударь, что имею дело с узурпатором и практически не ограниченным тираном континиума Нулевого Синтеза, возможно, я просто сказал бы ему «да»!

– Да бросьте! – Аякс явно старался польстить собеседнику. – Такой человек, как вы, не стал бы договариваться с совестью исключительно из соображений собственной безопасности.

– О, спасибо! – воскликнул иронически Гор. – Вот это комплимент.

– Да к дьяволу «спасибо», сударь, – воскликнул разгоряченный собственной речью Архонт. – Вы со мной?

Но Гор не торопился.

– А знаете, Аякс, – сказал он, – при всех ваших хвалебных отзывах о моем даре я даже не представляю, как искать потерянную вами вещь. Неважно коды там или следы самого Учредителя. Я профессионально борозжу просторы глобальной Сети уже два столетия, однако ни разу, сударь, ни разу не видел даже призрачных намеков. Это тем более удручает, что названный как вами, так и Верховным Стратигом предмет для поиска, а именно мифический Творец Вселенной и источник его могущества всегда интересовали меня и без всяких там контрактов. Вам не кажется что вы, возможно, несколько преувеличиваете мои способности?

Архонт сложил ладони и задумчиво постучал подушечками пальцев друг о друга.

– Кодов в Сети нет, – многозначительно выдал он. На фоне прошлого многословия эта короткая фраза звучала как предсмертный хрип.

– Не понял?..

– Система Сети управляется кодами извне. И это значит, что кодов в Сети нет! Над сетью, над всей машинерией Корпорации существует внешняя программная оболочка, не доступная изнутри. Поэтому сами вы и сотни других невообразимо талантливых хакеров можете потратить на их поиски не сотни, а тысячи лет и не найти ничего. Ибо бессмысленно искать стул в пустой комнате. Сила Творца – вне Творения! Бог Смерти, Аннубис, как творец всего сущего присутствует в континиуме Нуля только в очень усеченном и ограниченном виде. Первая программа-код содержит данные о паролях, закрывающих доступ к управлению машинерией Корпорации. В мифологии Нуля, в тайных текстах, которые можно обнаружить в электронных архивах, она называется «Пшент», или «Нижняя корона». Это та сила, которая контролирует Корпорацию, управляет ей и дает над ней власть. Сама же программная оболочка, что лежит за пределами НС, содержит код, имеющий имя «Атеф», или «Верхняя корона» – это вторая программа-код, о которой, возможно, упоминал при вас Октавиан. «Атеф», сударь, в отличие от «Пшента», есть та сила, которая не имеет к управлению машинерией Корпорации никакого отношения. Она контролирует фантастическую технику за ее пределами. Технику, создавшую наш мир и способную по желанию обладателя Атефа, когда-нибудь разрушить его. Каждый атом каждой молекулы, каждый квант энергии каждого луча света, созданы этой силой!

– И вы знаете, где их найти? Я имею в виду ваши кодированные программы?

– Нет, конечно. Но я знаю путь. И Верховный Архонт и Верховный Стратиг имеют доступ к внешней программной оболочке. Нити оттуда наверняка проведут вас или к Пшенту, или к Атефу. Добавлю и еще кое-что. И Пшент и Атеф – суть предметы, неразрывно связанные с Учредителем. В легендах сказано, что пока он жив, – бред, ведь речь идет о Боге! – две вещи всегда при нем. Они настроены на его божественное Ка, и завладеть ими, не уничтожив само его естество, не стерев его личность невозможно. Следовательно, если Бог бессмертен, то и Пшент, и Атеф находятся «при нем». Отыскав программы-коды, мы сможем найти путь и к самому Создателю Мироздания!

Гор задумался.

– Весьма странные названия – «Нижняя» и «Верхняя» короны, – произнес он затем. – Имена имеют какое-то отношение к внешнему виду или структуре этих вещиц? Или это просто абстракции?

Аякс вздохнул:

– Вот об этом вы и расскажете мне чуть попозже.

Гор улыбнулся. К Октавиану возврата нет, это ясно, и хотя он сильно сомневался к альтруистской бескорыстности вечно юного Архонта, выбор свой, похоже, он уже сделал.

– Я не сказал вам «да», сударь!

– Главное, вы не сказали мне «нет».

И оба рассмеялись.

Глава 7 О дивный новый мир!

Пораженный жестокостью экзекуции, подавленный и морально, и физически, Гордиан Рэкс уже почти не фиксировал внимание на происходящем вокруг, однако титанические размеры ворот привлекли даже его рассеянный интерес, несмотря на остаточные болевые симптомы.

Ворота были огромными, с квадратной аркой, больше чем десятиэтажный дом. Они имели две створки, каждая из которых открывалась как двери в лифте – не распахиваясь внутрь или наружу, а уходя в стену и в бок по внушительным широким рельсам, погруженным в металлический пол на пороге. Толщина ворот составляла как минимум метров пять-шесть. Сами ворота отпирались огромным запором, винтообразно поднимавшимся вертикально из-под земли и похожим на стальную колонну толщиной в три человеческих обхвата.

Против чего была рассчитана такая мощь? – подумал Гордиан. Современное лучевое оружие (даже ручной вариант) расплавит эту створку менее чем за минуту, а против воришек хватило бы и значительно менее титанической конструкции с обычным запирающим устройством. Может быть, против пороховых пушек? Ведь такая дверь должна держать хороший механический удар.

По бокам ворот застыли турели обычных барабанных лазерных излучателей, аналогов доисторического пулемета. Подобная турель была рассчитана исключительно на поражение пехоты, а не крупных быстрых или бронированных целей. Однако кроме турелей Гор не заметил на стенах иного вооружения. Ни систем ПВО, ни противотанковых орудий. Между тем, как казалось, такая крепость должна опасаться именно бомбардировок с воздуха или же атак тяжелой бронетехники. Какой идиот пошлет на штурм столь укрепленной цитадели пехоту без поддержки? Загадки, загадки.

Дальше было еще интересней. Стенки проема врат казались изготовлеными из ишеда – так называемого «системного металла», внешне похожего на золото и используемого только строителями или оружейниками Нуль-Корпорации. Да, по всей видимости, Гордиан действительно столкнулся с переходящим все возможные рамки явлением. Эта «пиратская» организация использовала не только оборудование для клонирования, но и другие величайшие секреты Корпорации Нулевого Синтеза. Он столкнулся с невероятным – с организацией, использующей технологии Нуля, но не входящей в Нуль и Нулю неизвестной.

Повсюду во всех рукотворных вселенных Индустриальные центры Корпорации строились по одному образцу, стандарт был неизменным как тысячелетия назад, так и сейчас. Тот, кто не входит в «Нуль-Синтез», но использует его закрытые технологии – прямой конкурент этой всемирной структуры. Само существование подобной организации – это вызов Корпорации, вызов стабильности миров. Похоже, он обязан выбраться из этой передряги не только ради спасения собственной жизни, но для сохранения и передачи этой информации руководству Нуля. Если конечно, само это руководство не причастно к увиденному им.

Кусочек сознания, тот самый, в котором возможно прятался пресловутый «фактор пси», весьма не двусмысленно подсказывал ему, что просто ошибкой все происходящее уже быть не может. Это не Корпорация. Гордиан Рэкс находится за ее пределами. Или, по крайней мере, в месте, не подконтрольном обычным административным структурам Нулевого Синтеза. Прослужив более ста лет диадохом, уж Гор то об этом знал!

А значит – его предали. Автоматика Хеб-седа необычайно устойчива и «сбоев не дает». Остается одно – постороннее вмешательство в программу, которое могли осуществить только лица, обладающие доступом к кодам безопасности его личного закрытого кластера Каталаун.

Аякс упоминал, что возможность прямого вторжения в Тринадцатимирье со стороны вооруженных сил Октавиана равна нулю. Под «прямым вторжением» подразумевался космический десант или бомбардировка. Однако возмездие Верховного Стратига за отказ в сотрудничестве могло оказаться более сложным и хитроумным. Действительно, оставить Гора в неизвестном теле, в неизвестном мире, без денег и дара Тшеди – расправа, куда более изощренная, чем просто убийство.

Впрочем, одернул себя демиург, виновность Октавиана в происшедшем не доказана. У Стратига, безусловно, имелся мотив, но мотив – еще не свидетельство причастности.

Кто еще мог проникнуть в закрытую вселенную Гордиана Рэкса, защищенную трехуровневым паролем, создать который может лишь сам взламыватель кодов?

Во-первых, такой же экстрасенс-Тшеди, как Гор, обладающий схожим даром декодировщика. Однако Гордиан знал, что подобные ему пси-операторы существовали только в прошлом Нуль-Корпорации, удаленном от настоящего мгновения по крайней мере на целое тысячелетие. Сейчас он, пожалуй, – единственный сильный Тшеди с подобным талантом.

Во-вторых, как признавался сам Аякс, взломать систему частного кластера может должностное лицо Корпорации, имеющее доступ к файлам Архива Экклесии, в котором хранятся копии кодов от всех частных доменов демиургов. Октавиан – Верховный Стратиг Нуля, руководитель исполнительной власти и к файлам Экклесии не имеет доступа. Но тогда…

Холодный озноб прошил позвоночник и свел спину Гордиана ледяной судорогой. Лишь Архонты Ареопага имели полный доступ к подобной информации, поскольку только они могли вершить суд над демиургами. Такую информацию Архонты использовали в основном для текущего контроля. Применять же коды частных доменов для наказания одного из демиургов было возможно лишь по единогласному решению Ареопага, утвержденному Учредителем.

Однако это – всего лишь закон. Нарушение закона карается Учредителем, а если Учредителя нет – то некому и карать.

Аякс. Чертов Аякс!!! Какая змеиная подлость!

Стоп, снова остановил себя Гор. Наличие возможности, так же как и наличие мотива, не является доказательством.

Реинкарнированный демиург покачал головой – ситуация оказалась крайне запутана.

Отвлекшись наконец от размышлений, он снова внимательно осмотрелся.

К этому времени всю процессию уже вывели наружу и погнали по выложенной брусчаткой дороге. Планета, конечно, не имела метановой атмосферы – над головой простирались голубые небеса, вокруг цвела пышным цветом зеленая растительность.

Гордиан украдкой оглянулся, посмотрев на загадочный храм (так, кажется, назвал это сооружение «мастер старшина Гаврин»?), который они только что покинули.

Снаружи храм представлял собой мощное сооружение, коренастое и приземистое, как бы в форме куба, но на две трети погруженное в землю. Верхняя часть куба, видимо, была ограничена по периметру подобием стены и имела зубцы, меж которых сновали туда и обратно фигурки стрелков, вооруженных длинноствольным лучевым оружием, носимым им на плечах наподобие копий.

– Ровнее! – Гор получил тычок в спину. И вынужден был повернуться по ходу движения колонны.

Примерно на полкилометра от храма тянулось пустое пространство с выкошенной травой, опоясывающее титаническое здание. Очевидно – для лучшего обзора и обстрела на случай нападения.

За выкошенным участком брусчатка на дороге обрывалась, переходя в хорошо утоптанную грунтовку. И далее начинался обычный сельскохозяйственный пейзаж, похожий на Залену. Только небо здесь оставалось голубое, а облака – белесыми.

Гордиан снова подивился. В мирах Корпорации, в мирах искусственных звезд и планет, широко пользовались атмосферными красителями, поэтому как в частных кластерах демиургов, так и общедоступных мирах Нулевого Синтеза, населенных обычными гражданами Торгового Союза, небеса имели тысячи оттенков. В сумрачных глубинах хорошо эрудированной памяти Гордиана содержались данные о том, что кислородно-углеродная атмосфера пригодной для дыхания концентрации должна быть именно голубого цвета. Однако за свою долгую жизнь он видел такое небо с белыми облаками от силы пару раз.

Во многих мирах, где атмосфера была голубой, по ним плыли цветные облака, и наоборот, часто белый воздушный пар сочетался с разноцветным небесным сводом. В других мирах, где красители не использовались вовсе, планеты освещались звездами, излучавшими вместо желтого, ярко-красный или зеленоватый свет. А в некоторых доменах мир вообще мог освещаться несколькими звездами с различным оттенком свечения. Человеку в нормальном рассудке, никогда ничего подобного не видевшему, невозможно было представить, какими фантасмагориями чреваты такие игры нуль-демиургов.

Но Гор – видел. Поэтому небо естественного цвета поразило его своей невыразимой и какой-то божественной простотой. Цветные небеса искусственных миров были всегда неотразимы, однако слишком сложны для восприятия, и вычурны, и чрезмерно богаты оттенками. Бездонный же голубой небосвод со всполохами молочных облаков был просто прекрасен неким естественным, чудесным великолепием своей натуральности. Как прелесть девственницы пленяет часто мужчину больше, чем лоск изысканнейшей из шлюх, так и голубизна небес неизвестного нового мира покорила Гордиана с первого взгляда, заставив на несколько мгновений отвлечься от тягот своего нового, весьма печального статуса.

Вокруг, на многие мили, простирались луга, колосились поля с неизвестными, но явно зерновыми культурами, чем-то средним между кукурузой и пшеницей. Угодья проряжались хорошо проторенной межой, прямыми, ухоженными тропинками и небольшой речкой, которая петляла меж «хлебно-кукурузных» полей, уходя к холмам за пределы видимости.

Землевладение здесь явно было латифундиальным, а не фермерским – для индивидуальных хозяйств даже в мирах с развитой техникой подобные пространства, засеянные одной культурой, слишком велики. Гор к тому же стал откровенно сомневаться в том, что земля возделывается здесь тракторами, а не невольниками с мотыгами. Еще одной особенностью сельского пейзажа, бросавшего тень на возможность крестьянского землевладения, являлась окружающая архитектура. Храм находился на небольшой возвышенности, видимость была отличной, и пейзаж простирался до самого далекого горизонта, однако никакого подобия деревень или хуторов не наблюдалось.

Между полями Гордиан смог различить только крупные комплексы низких, но вместительных строений, расположенных компактно рядом друг с другом и огороженных единой оградой. То были виллы или усадьбы, возможно – сельскохозяйственные колонии, возможно – поселения или трудовые лагеря. В любом случае это не частное фермерское жилье свободного сельского жителя. Оно и понятно: не случайно ведь все в колонне – рабы. «Сервы», как изволил выразиться «господин мастер старшина». А фермерское хозяйство и рабский труд – вещи, практически не совместимые.

Но минутку! Современные технологии синтеза материи, применяемые в Корпорации, также не совместимы с сельским хозяйством. К чему выращивать хлеб и овощи, выпалывая сорники и дожидаясь урожая, если можно синтезировать необходимые продукты прямо в месте потребления – у себя дома, в ресторане, в колонке автоматических продаж на улице или на борту космического корабля? Все это, по мнению Гора, выглядело более чем странно, однако каким-то образом согласовывалось с допотопным оружием, которое использовали конвоиры.

Медленно переставляя ноги (а сервы-клоны устали, сказывалось не только физическое напряжение, но и экзекуция, и психическая подавленность, наступившая после осознания большинством своей новой роли в неизвестном мире), Гордиан смог рассмотреть экипировку солдат сопровождения.

В руках охраны, дефилирующей по стенам только что оставленной ими громадины храма, имелось явно современное оружие – пусть стилизованные, но все же вполне годные для современного пехотного боя лучевики классом не ниже известных Гору превосходных охотничьих образцов.

Однако в руках «рабского» эскорта находилось вооружение принципиально иного рода и сорта – пороховые ружья. Причем явно допотопного образца: не автоматические, не самозарядные, а требующие утомительной ручной перезарядки после каждого выстрела. Все это Гор легко определил не только по внешнему виду оружия, но и по внешней пороховой полке и по примитивной кремневой «собачке», торчащей над затвором. Судя по широким раструбам стволов, оружие даже не было нарезным. В его мире такое устройство, бьющее не дальше двухсот метров, любой служивый назвал бы «пукалкой» и заявил, что оно совершенно не пригодно для боя. Но конвоиры, похоже, так не думали и выступали вдоль шеренги рабов, сжимая в руках свои то ли мушкеты, то ли фузеи с грозным и устрашающим видом, что для Гордиана, руководившего когда-то космическими эскадрами и выжигавшего многомиллиардные планеты дождем баллистический ракет и ядерным пламенем, выглядело даже несколько комично.

Одежда на бойцах «охранения» также была неординарной. Гор был поражен, но неудобные длинные светло-коричневые мундиры выглядели сшитыми из тонкой шерсти, а штаны и рубашки – из льна. То были натуральные ткани! Столь «естественный» материал, подумал Гор, слишком непрактичен даже для носки гражданскими лицами, что же говорить о людях военных? Для них такие вещи вообще не подходят – слишком маркие и недолговечные!

Во вселенных «Нуль-Синтеза» даже для парадных мундиров военнослужащих, использовались исключительно искусственные материалы. Впитывающие антропогенные выделения, не мнущиеся, не рвущиеся и грязеотталкивающие. В бою же солдаты вообще не имели пошитой формы, а облачались в бронированные скафандры, с полной системой жизнеобеспечения, гарантирующие не только неуязвимость бойца для ручного оружия противника, но и полную автономность его существования в космосе, под водой, или под землей в течение многих суток.

Броня боевых скафандров солдат Корпорации даже покрывалась ишедом, который делал бойца практически неуязвимым ни для какого оружия. В реальности «Нуль-Синтеза» ишед был безумно дорог, но на безопасности военные, конечно, не экономили.

В этом же безумном мире ишед использовался даже для отделки храмовых зданий. Но ни на доспехах конвоя, ни на телах «храмовой» охраны Гор не увидел и бляшки «твердого золота».

Впрочем, возможное объяснение такого различия в вооружении и экипировке Гордиан определил почти сразу – на каждом из сопровождавших колонну охранников также оказались надеты такие же, как у него, ошейники. Такие же, как и у прочих «новоиспеченных» клонов.

Значит, сквозь зубы улыбнулся он, рабы стерегут рабов, сервы конвоируют сервов.

Всего в конвое находилось около двадцати солдат, все они, включая офицера или сержанта, возглавлявшего подразделение, оказались конными. Точнее не конными, а верховыми, поскольку ехали не на лошадях, а на рогатых тварях, более всего походивших на двухцветных, полосатых антилоп, значительно крупнее видов, известных Гордиану по Залене или Жермину, его третьей планете.

Присутствие кавалерии в мире лучевого оружия и сложнейшей аппаратуры для клонирования казалось просто анахронизмом. Дали бойцам ружья? Так дайте им гравитранспортеры или хотя бы колесные броневики или джипы!

Тем временем тягостное путешествие клонов продолжалось уже как минимум час. И с каждой минутой из этого часа Гор удалялся от храма и терминала связи, а значит – от возможного спасения. Однако бывший демиург изо всех сил старался не думать об этом, а сосредоточиться на наполнении памяти информацией об окружающей действительности. Не терять бодрость духа, а объективно изучать и оценивать ситуацию.

Еще Гор старался не думать о сбитых с непривычки ногах. Да, давненько он не ходил пешком по жесткой грунтовой дороге. Если быть точным – вообще никогда не ходил.

Не сбиваясь с шага, украдкой из-под бровей и по возможности незаметно для окружающих, Гордиан рассмотрел ближайших к нему товарищей по несчастью.

Впереди него, тридцать седьмым по счету, брел стройный, высокий парень, чьи годы явно лишь немного превышали биологический возраст Гора. Так же как и все клоны, он был лыс, темен удивительно загорелым для клона лицом и угрюм. Этот человек оказался единственным, кто попытался оказать сопротивление конвоирам после экзекуции с ошейниками. Теперь на его спине красовались жуткие кровавые борозды от жестоких палочных ударов.

Парнишка шел с трудом. Гор по возможности осторожно поддерживал его, поскольку, судя по выражению искаженного гримасой лица, тот находился на грани обморока от усталости и травм.

Практически все в колонне были избиты. Все говорило о том, что в процессе перегона Гор вообще пострадал меньше всех, поскольку не сопротивлялся и старался своевременно и быстро выполнять команды надсмотрщиков.

Сразу за Гордианом, тридцать девятым в колонне, шел крупный, крепко сбитый светлокожий мужчина. На его голове красовался огромный кровоподтек, спина и руки также были украшены многочисленными следами от ударов и ушибов от падений, а выражение лица казалось горестным и подавленным. Серьезный рост и мощное телосложение не мешали несчастному идти с видом побитой собаки и чуть ли не пускать на грудь собственные слюни. Видеть слюнявость у целой горы костей и мяса, которую представлял собой здоровяк, было неприятно, и Гор неодобрительно покачал головой.

Уже перестав удивляться, он отметил для себя один факт: все клоны в шеренге оказались рослыми ребятами. Но при этом не модифицированными, поскольку спустя всего час перехода большинство устало и начало сбивать шаг, тяжело дыша и обильно потея. Это также наводило на определенные мысли.

В сельском хозяйстве не требуются широкоплечие высоченные здоровяки. Скорее – сухие и жилистые работяги, средней комплекции, умеренно сильные, но выносливые.

На войне, напротив, нужны бойцы с модифицированным телом, ускоренной реакцией и пониженным болевым порогом, а вовсе не здоровенные типы с бычьей мускулатурой. Любой модифицированный карлик разделает высоченного «натурала» под орех в две секунды, тем более если соперничество будет идти с высокоточным огнестрельным оружием в руках. Так что, узники из его колонны являли загадочную картину – они не являлись работниками, но не были и солдатами. Так кем же?

Странно, – подумал Гор, – ведь не на убой же их ведут, таких высоченных и здоровых! Не на мясо… Хотя, как сказать, могут и на мясо.

С еще большим потрясением для себя бывший демиург и диадох обнаружил, что из всех клонов в отряде он самый низкорослый – первое впечатление в отстойнике его не обмануло. Прикинув собственный рост относительно других сервов в шеренге, он определил его ниже метра семидесяти пяти, то есть по крайней мере на десять—двадцать сантиметров меньше самого маленького из своих спутников и более чем на сорок сантиметров меньше своего прошлого роста до неудавшегося Хеб-седа! По сравнению с костями его товарищей его собственные мослы казались узкими и тонкими, как кости недоразвитого ребенка, а мышечная масса – по юношески податливой, почти щенячьей. В ряду своих спутников Гор был не просто рабом. Он был самым маленьким и дохлым из всех рабов!

С другой стороны, почти все стражники конвоя, сопровождавшие сервов, оказались ниже большинства своих подопечных, так же как и Гордиан. Впрочем, таких плугавых, как он, не встречалось даже среди конвоиров. Как бы там ни было, низкий рост не мешал стражникам вовсю унижать несчастных невольников, нанося им безжалостные удары за нестройный шаг, робкий поворот головы или чересчур громкий выдох. Гордиан, впрочем, избегал подобных наказаний. Когда рядом оказывался охранник, Гор вжимал голову в плечи, опускал глаза в землю и быстро семенил ногами, то ускоряя, то замедляя свои движения, чтобы попадать в общий темп ползущей вперед длинной колонны. Тычки и оплеухи обрушивались на его товарищей.

Вот тебе и братство угнетенных, – подумал Гор и, стараясь не отставать от более высоких собратьев по социальному статусу, снова ускорил шаг…

Глава 8 Первый шаг на пути к кладбищу

Как бы там ни было, к месту назначения они прибыли к только к позднему вечеру. «Местом» оказался обширный комплекс строений, огороженный высоченным – выше четырех метров – каменным забором с пиками металлических наверший по периметру. С дороги новообращенные рабы могли видеть беспрерывный каскад кровельных крыш и каменных фасадов, прореженных одинокими ветвистыми стволами вековых деревьев, зеленая листва которых нависала над приземистыми и мощными корпусами белых кирпичных зданий. Над кронами деревьев и крышами домов возвышалась высокая пика донжона – сторожевой башни с раструбами тревожных сирен.

Сквозь полусонный дурман головокружения, возникшего от непрерывной ходьбы под палящим солнцем, Гордиан как мог прикинул пройденное расстояние. Клоны брели по дороге уже не менее двенадцати часов, с двумя небольшими привалами у колодцев. Учитывая скорость продвижения отряда, от храма с оборудованием клонирования и аппаратурой связи, так необходимой ему для избавления, их отделяло уже как минимум двадцать—двадцать пять километров.

Рабов подвели к широкой арке с роскошными красными воротами, укрепленными полосами окрашенного в красный же цвет металла. Створки были раскрыты настежь, и у них стояли, мрачно ухмыляясь вновь прибывшим, вооруженные люди, экипированные примерно так же, как и конвоиры. В таких же ошейниках и с такими же погаными лицами.

Однако к этому времени все рабы, прошедшие столь долгий путь, скованные общей цепью и жестоко подгоняемые стражниками, были измождены до той степени, в которой вряд ли могли изучать выражение лиц новых тюремщиков.

– Свежее мясо, Крисс, пропускай! – С этими словами старший офицер конвоя Гаврин, свесившись с лошади-антилопы, сунул одному из стражников возле ворот свернутую в трубочку смятую бумагу. – Это накладная.

– Что-то слишком они дерьмово выглядят для «свеженины», – ответил Крисс, бегло просматривая для порядка врученную накладную. – Надо чаще делать привалы, старшина, а то кто-нибудь из уродов сдохнет, а нам отвечать.

Один из стоящих возле ворот охранников гортанно заржал и ткнул прикладом своего оружия ближайшего раба. Тот завалился на землю, но, подрагивая от ужаса и унижения, тут же попытался встать, что у него не очень получилось, учитывая, что ноги были сбиты в кровь, а руки скованы.

– Встать. Встать! – рявкнул несчастному конвоир, названный товарищами Криссом, а после того как раб с трудом поднялся, этот стражник повернул свое темное от загара лицо к ударившему раба охраннику и схватил его за мундир. – А ты не тронь уродов, дурень! Видишь – еле держаться.

С этими словами Крисс махнул рукой, и вереница забитой в оковы «свеженины» в сопровождении своего конвоя и нескольких человек, выделенных от охраны ворот, проследовала внутрь. За вратами оказался обширный двор с растекающимися узкими коридорами и проулками между зданиями комплекса.

Спустя еще несколько изнурительных минут они оказались у длинного каменного барака с земляным полом. Внутри барак оказался разделен на небольшие камеры с глухими дверьми и зарешеченными окошками.

Охранники спешно разомкнули живую цепь из скованных человеческих тел и отстегнули металлический шнур, соединявший ошейники от пазов на каждом хомуте. Затем тычками распихали рабов по камерам, вталкивая в каждую по четыре человека.

От общей цепи ошейник Гора отстегнул тот самый охранник по имени Крисс, что встречал их у ворот. Как выяснилось впоследствии, так же как и Гаврин, он был старшиной местной охраны, начальником полусотни охранявших сервов бойцов. Украдкой Гордиан осторожно посмотрел на вооруженного до зубов «вертухая».

Не слишком мощный, но рослый мужчина был крепок и суров. Однако лицо было «чистым», лишенным той печати испорченности и высокомерия, что даже на первый взгляд характеризует конченых садистов и живодеров. Нормальное лицо. Спокойный, уверенный взгляд. Остальные охранники как раз разбрелись вдоль цепи, и именно в этот момент потенциальная жестокость Крисса не подстегивалась вниманием товарищей по службе. Надеясь на относительное мягкосердечие человека, заступившегося в воротах за упавшего раба, Гордиан решился. И спросил едва слышным полушепотом, стараясь придать голосу максимум трепета и испуга.

– О, мастер Крисс, мой господин, где мы? – тихо произнес он. – Что это за ужасное место?

Гор вполне ожидал вместо ответа страшного удара кулаком в лицо или коленом в живот со стороны стражника, однако надеялся, что рабский ошейник, надетый на шею Крисса, все же внушает надежду на тень понимания. И действительно, тот сдержался, ограничившись лишь холодной и жесткой усмешкой.

– Это Дуэльная школа, серв, – нисколько не смущаясь, Крисс вполне дружески хлопнул его по спине. – Наш общий путь к кладбищу.

Дверь захлопнулась, и измученные тела повалились наземь.

Глава 9 Братья по неволе

Поскольку рабов растаскивали по камерам в той же последовательности, в которой они были скованы в общей цепи, Гор попал в тесную комнатушку с теми же людьми, с которыми шел рядом в колонне.

Первым из них оказался условно названный Гором «Тридцать девятым» светловолосый рыдающий здоровяк. Очень крупный мужчина около тридцати лет, здоровяк был подавлен приключившимся и не слишком склонен к общению. Когда Гор оторвал его ото сна, Рашим (а именно так звали несчастного) в ответ на распросы только причитал и всхлипывал. Тем не менее сквозь проклятия и слезы Гордиан узнал, что Рашиму в прошлой жизни было по меньшей мере пятьдесят и он был низкорослым лысеющим толстяком, страдающим подагрой. Вновь приобретенная молодость и физическая стать почему-то отнюдь не радовали его. В покинутом им мире осталась большая любимая семья: две жены и четырнадцать детей, а также любимая сестра и пятеро племянников (женщины, по всей видимости, в том мире были очень плодовиты).

Рашим был зажиточным купчиком средней руки в какой-то примитивной вселенной, в стране с уровнем развития, примерно соответствующим по шкале техники самому началу «железного века». Он не был знаком ни с огнестрельным оружием, ни с электричеством, ни с паровым двигателем, ни тем более с таким невероятным достижением человечества, как канализация и туалетная бумага. Но недостатком образования не страдал. Рашим отлично умел писать, читать и особенно – считать. В прошлом он занимался скупкой сельскохозяйственных продуктов у мелких частников-крестьян и реализацией оной в родном городе. Знал наизусть множество молитв, половину из которых успел за время разговора начать читать Гору, который его бессовестно прерывал, желая все-таки сэкономить время для сна.

В том своем прошлом Рашим был свободным. В его мире существовали рабы, набираемые почему-то не из военнопленных иноземцев, а из соплеменников. Но рабы имелись в крайне незначительном относительно свободных людей количестве и являли собой необычайно презираемую касту. Впрочем, презираемой кастой в его мире считались также и иностранцы. Поэтому, обнаружив себя в теле иной расовой принадлежности, а именно – белым (раньше он был краснокожим), да еще и в шкуре раба, Рашим чуть не сошел с ума. Гор подумал, что, возможно, именно потерей социального статуса, а не только слабостью духа объясняется столь подавленное состояние сокамерника.

Рашим очень любил свой дом, свою семью и умер на своем ложе от старости, ожидая, что попадет на некие чудесные поля, в которых боги и богини, которых он, кстати, трепетно почитал всю жизнь, станут поить его цветочным нектаром. И никак не полагал, что окажется с белыми(!) рабами в вонючем бараке.

Да уж, решил Гор, страдалец.

Другим товарищем по несчастью оказался молодой парень двадцати—двадцати пяти лет на вид со странно знакомым Гору по исторических хроникам именем Самсон, шедший в колонне тридцать шестым. Самсон не стонал, как Рашим, но также не стремился к разговору, а просто лежал со спокойным и отрешенным видом. Он назвал имя, сказал, что в прошлом ему было около сорока, он был рыбаком и умер в холодную зиму от голода, после того как продал лодку и снасти для уплаты оброка. Затем послал Гора подальше, справедливо заметив, что нужно поспать.

Гордиан понял бесперспективность дальнейших попыток и переключился на «тридцать седьмого». Того звали Никий, и он оказался единственным из сокамерников кто был молод не только биологическими годами, но и памятью духа. Никию было на вид двадцать лет, и именно столько стукнуло ему в момент смерти в прошлом воплощении. По шкале технического развития Никий был гостем из «бронзового века» и не знал не только канализации, но и письма со счетом. Он поклялся, что был отличным охотником, хорошо метал аркан, а также метко стрелял из лука стрелами с бронзовыми наконечниками.

Тут Гордиан принялся распрашивать подробнее и выяснил, что Никий имеет в виду не серьезный боевой лук, а маленький охотничий, с убойной дальностью полета стрелы не более пятидесяти метров. Не то чтобы Гор был сильно разочарован, но выходило, что он, пожалуй, один из всей четверки имел в прошлой жизни хоть какое-то отношение к военной службе и имел навыки обращения с нормальным оружием.

Действительно, то был тяжелый случай. Несмотря на исключительно мирную профессию юного скотовода, Никий презирал земледельцев, «возящихся с навозом», и заявлял, что единственные, кто достоин уважения, – это кочевники, «погоняющие стада», среди которых он родился и вырос. А также заявил, что был отличным наездником и обучен конной охоте с пикой, что для человека не старше двадцати звучало несколько неубедительно. Впрочем, успокоил сам себя Гор, дикий быт делает людей старше. Возможно, парень не врет. Никий также был единственным из четверки клонов, кто умер насильственной смертью – ему проломили череп во время стычки такие же ребята-скотоводы из конкурирующего клана.

Нужно признаться, что после расспросов Гор остался немало удивлен.

Во-первых, до появления в теле клонов в адаптационной камере храма, все три его спутника были мертвы в своих мирах.

Во-вторых, вне зависимости от условий, все трое оказались из достаточно неразвитых миров. Более примитивных, чем тот, в котором они оказались сейчас, и неизмеримо более примитивных по сравнению с ультрасовременными кластерами Корпорации Нулевого Синтеза. Сомнений у Гора не было – все страны и народы, описанные его сокамерниками, не существуют в реальности и представляют собой всего лишь «программные» версии реальности – виртуальные химеры, созданные компьютером для скачивания человеческих матриц с псевдолюдей.

Три таких псевдочеловека лежали сейчас вместе с ним на холодном полу с ошейниками на плечах. Однако что делает среди них он, демиург Корпорации Гордиан Оливиан Рэкс? Леденящая душу мысль прокралась в голову – быть может, вся его прошлая жизнь также фикция, придуманная неизвестным программистом? А настоящая реальность здесь, в этом бараке? Но он откинул идею как неподтвержденную – в храме было оборудование, знакомое ему по работе в «Нулевом Синтезе», да и слишком сильно его биография отличалась от жизненного пути невольных товарищей.

Выслушав все истории, Гордиан рассказал и о себе, назвавшись бывшим солдатом, умершим от старости в шестьдесят, сократив, таким образом, свой возраст на три столетия, и немного описал свой мир, взяв за основу для фантазий город Старбад на любимой Залене. Рашид и Никий прониклись уважением к его возрасту и профессии, Самсону же было, похоже, все равно. Вскоре беседа умерла, поскольку новоиспеченные рабы все же слишком устали.

Откинувшись спиной на грязный, основательно испачканный в земле матрас (один из четырех имевшихся в камере), Гордиан Рэкс подложил под голову руку и заснул под неспокойное посапывание своих новых товарищей.

Глава 10 До смерти Бога остается час

Мистер Эс. Си. Рукс стоял в обширном зале реинкарнации, по правую руку от готовящегося к неприятной процедуре Гордиана. Эс. Си. Рукс был, пожалуй, единственным из всех демиургов Нуля, с кем за два столетия редкого, но регулярного общения в закрытых элитных клубах и спортивных секциях, Гордиан Рэкс смог достаточно сблизиться и, назвать своим другом. По крайней мере, сблизиться настолько, чтобы попросить последнего стать личным секундантом в Хеб-седе.

Причиной этой близости являлась, безусловно, относительная молодость как самого Гордиана, так и мистера Рукса. Сандр Симониан Рукс конечно же был постарше, но также едва перевалил за шесть сотен лет от первого рождения в клонической колбе Кадрового департамента.

Рукс пережил уже два Хеб-седа, причем один из них был досрочный – несколько столетий назад демиург сломал себе шею, катаясь на горных лыжах в труднодоступных ледяных ущельях на одной из собственных планет.

Шею он сломал вместе с головой, руками, ногами и позвоночником. Да так, что останки старого изуродованного тела не нашли до сих пор. Сейчас высокий, белобрысый, голубоглазый, улыбающийся и просто пышущий здоровьем Сандр Симониан подбадривал Гора жизнеутверждающими напутствиями.

– Не дрейфь, Гордиан, – приговаривал он. – Сменить тело что? Плюнуть и растереть! Вон, твой Пит Тициан уже небось с тыщу штук сменил. И гляди – как новенький.

Верховный Архонт Ареопага Нуля, хапи Пит Тициан Аякс стоял слева и при этом молчал. Лишь иногда, очень редко и тихим голосом, он также подбадривал Гора.

– Хеб-сед действительно не сложная процедура, мой друг. Технология переноса отработана тысячелетия назад и практически не дает сбоев. Не волнуйтесь. Все пройдет как надо.

Гордиан и сам это понимал.

«Техника Хеб-седа сбоев не дает» – так говорит статистика и общественное мнение. Главное, что необходимо тут сделать – это тщательно перебрать воспоминания и выбрать здоровое, крепкое и полностью удовлетворяющее тебя тело.

Важность воспоминаний для всякого очевидна – есть мысли и картинки, которые хотелось бы позабыть, чтобы избавиться от фобий, вредных привязанностей и навязчивых идей. А есть, напротив, память о днях, которые следует освежить и держать в голове яркими всегда, чтобы повысить самооценку, поддержать эмоциональную связь с друзьями и любовницами, стимулировать нужные черты характера и так далее.

Что же касается тела, то тут проще. Нестареющая оболочка, в который ты будешь существовать следующие триста шестьдесят лет, – это важнейшая покупка на этот период. Ни роскошнейший автомобиль, ни космическая яхта, ни даже самая красивейшая из наложниц или совершеннейшая из гончих собак ни сравнится по важности с глазами, которыми вы начнете смотреть на мир, с руками, которыми вы станете его трогать, с ногами, которыми по нему пойдете, и, извините, с органом, которым вы будете его… скажем, любить.

Говоря одним словом, тело – это важно.

Триста шестьдесят лет назад в Кадровом департаменте Корпорации Гора одарили вполне сносным экземпляром, в котором он дослужился до диадоха и заработал свое поистине фантастическое состояние. Среднерослый шатен, с несколько мелкими чертами лица, немного неуклюжий, но вполне развитый физически.

В среде товарищей он не выделялся ни уродливостью, ни особенной красотой, и женщинам нравился в достаточной степени. А именно в той, в которой по тебе не сходят с ума, но и не отказывают во внимании. Не удивительно поэтому, что внешность и физические данные никогда особо не волновали Гордиана в бытность службы. А уж когда он стал демиургом и пресыщенным обладателем двух миллионов рабов, включая свыше двадцати тысяч фантастически блистательных наложниц, эта проблема перестала его волновать вообще.

И все же нынче к выбору тела Гордиан Рэкс подошел ответственно. Шутка ли, триста шестьдесят лет провести абы как! Нет уж, тут нужно быть разборчивей.

Безусловно, при наличии желания (а уж тем более в случае внезапной гибели или насильственной смерти) Хеб-сед можно было провести и раньше, однако даже для его возможностей демиурга это стоило очень недешево, причем не столько из-за расценок на саму процедуру и цен на клонированные тела, сколько из-за ограничительного налогообложения, которым Корпорация Нулевого Синтеза сужала возможности для реинкарнаций в подконтрольных мирах. Триста шестьдесят лет – и баста. Хочешь чаще – плати в тысячу раз дороже!

И вот, пройдя по рядам собственной лицензированной (то есть работающей под контролем Правительства Корпорации) клонической мастерской, Гор выбрал лучшее тело из специально созданных для него на этот случай. Ну, во всяком случае, так ему казалось.

Он потрогал свои будущие телеса через прозрачный биопакет. Перед ним висел могучий мужчина, значительно выше среднего роста (почти два с лишним метра), брюнет, с перекатывающейся под кожей рельефной мускулатурой, с мощными пластинами мышц на груди и развернутыми плечами. Орлиный нос и подбородок с ямочкой. Красота! А половой член? Чудовище! Вот только не слишком ли вычурно? Гордиан нахмурился и вздохнул. Вот всегда так с выбором, – подумал он. – Недоберешь – мучаешься, переберешь – мучаешься…

А, к черту!

Гор многозначительно кивнул, показывая следовавшему за ним по пятам технику, что выбор сделан. И, собственно, на этом его участие в управлении Хеб-седом и исчерпывалось. Дальнейшая процедура являлась делом автоматики.

«Техника Хеб-седов сбоев не дает» – вновь всплыло в голове.

И все же, все же…

Их вчерашняя беседа с Аяксом закончилась на весьма дружеской, но все же оставляющей повод для размышленийноте.

Архонт так и не смог добиться от Гордиана фактического согласия на заказ. Гор сначала долго торговался, повышая сумму за свои услуги (сам не зная почему, ведь работа была ему интересна и так), но затем объявил, что согласен с этическими аргументами Аякса и деньги за работу его вообще не интересуют. Но интересует другое – возможность полностью разобраться в вопросе и, конечно, гарантии собственной безопасности по завершении поиска.

– Ну-ну, – заметил по этому поводу мистер Аякс, – гарантий, сударь, тут быть не может. Вашу безопасность обеспечивают не мои обещания, а ваши телохранители и два космических линкора, как их? Да-да, «Шандор» и «Табу», охраняющие границы вашей личной вселенной. Усильте охрану, прикупите еще боевых кораблей. Что тут сказать?

– Как что? – удивился Гордиан. – Как бы не была сильна моя охрана и частный космический флот, против атаки полносоставной галактической эскадры «Нуль-Синтеза» она не выстоит и часа.

– На этот случай, вы, сударь, защищены законом. Сколько бы наглости ни набрался мистер Октавиан, атаковать частный кластер демиурга силами Космического флота НС он сможет только имея на руках о-очень веские доводы. Так же как, впрочем, и я. Приступая к поискам с официально переданным вам личным кодом Архонта, вы ведь не нарушаете закон? А значит, и флот Корпорации против вас не направят. Наши адмиралы ведь не полные идиоты, и напрямую они подчиняются только Учредителю, которого, как вы знаете, нынче нет.

– Значит, ни вас, ни Октавиана мне опасаться не надо?

– О, тут я не стал бы ручаться. То, что нам не подчиняется флот Нуля, отнюдь не означает, что нет других возможностей. Большинство погибших членов Ареопага было уничтожено именно так – не в результате космической бомбардировки их планет, а путем мелких силовых акций. Кого-то выкрали и убили в месте, защищенном от пространственного переноса матрицы сознания в аппаратуру воскрешения. У кого-то стерли память пси-воздействием, кто-то просто исчез – и его местонахождение нам до сих пор неизвестно.

– Хм, разнообразно!

– А как иначе? – развел руками Аякс. – У каждого из демиургов индивидуальная система защиты, и соответственно к каждому нужно подбираться индивидуально. Меня, слава Богу, эта участь миновала.

– И меня.

– Ну, не зарекайтесь, сударь. Я с вами уже сутки, и Октавиан вас не беспокоит. Как я понимаю, вы все же ему отказали?

– Я умолчу.

– О боже, Гордиан, да что тут умалчивать! Это ясно как божий день. Если вы отказали Верховному Стратигу Нуля, это может быть действительно опасно. Он может ударить в любую минуту и с любого направления.

– А через программу Хеб-седа?

Аякс задумался.

– Не думаю, – спустя секунду высказался он. – Хеб-сед всегда был слишком важен для нашей цивилизации, а потому за миллионы лет его программы доведены до совершенства. К тому же я решил немного подстраховать вас, и мой программист дополнительно к вашим специалистам должен пресечь возможные посягательства.

– Вы влезли в мою систему?

– Да что вы, сударь, упаси бог! Тот бог, который Иешуа, а не Аннубис, разумеется. Мой человек контролирует общедоступные внешние сети, а также внепространственную передачу сигнала на ваши машины. И только. Вообще, по крайней мере теоретически, осуществить насильственный взлом компьютерной системы частного домена может только лицо, имеющее доступ к файлам Архива Экклесии, в котором хранятся копии кодов от всех частных доменов демиургов. А Октавиан, смею заметить, всего лишь глава правительства и никакого отношения к архивам Собрания акционеров не имеет. Так что программное нападение – вряд ли реально. И все же при каждом шаге будьте осторожнее, сударь, ваше существование, ваш не контролируемый им талант – опасность для узурпатора!

Он сделал паузу.

– Что же касается вашего ответа на мое предложение, то… хм не будем торопиться. Пусть этот ответ прозвучит после вашего Хеб-седирования. Впрочем, если коротко, то позволю себе озвучить еще один момент.

Впервые за время их общения Архонт нахмурился.

– В своем неверии, – произнес он, – Тэдди Октавиан полагает, что создатель Корпорации мертв. Это глупая, безумная ересь! Бог Смерти не может умереть. Наша цель поэтому – не присвоить программы-коды, а отыскать Учредителя и восстановить вселенский порядок. Поэтому, если вас на самом деле не интересует предложенный мной гонорар (губы Аякса искривились в подобие улыбки), я предлагаю вам не работу на меня, а свободный поиск, Гордиан, свободный поиск! Попробуйте отыскать своего создателя сами. Не для меня, мистер Рэкс. Для себя!

Гор на мгновение замер. Он посмотрел на прекрасное, вечно юное лицо бессмертного. На его струящиеся по плечам волосы. На бездонные, как море, глаза. Глаза светились честностью.

– Годится, – сказал он и протянул руку для рукопожатия.

Спустя двадцать минут обнаженный демиург Гор лежал в клонической колбе.

– Готовы, сударь?

– Конечно.

Техник кивнул и нажал тумблер.

Что-то загудело. Глаза закрылись, и душа Творца Тринадцатимирья… отправилась в Ад!

Глава 11 Первый день после смерти

Гордиан Рэкс зябко повел плечами и открыл глаза.

Взгляд уперся в каменную стену серого с оттенками плесени цвета. Утро нового дня, его первого дня в неизвестности, принесло пробуждение после беспокойного сна, проведенного в узкой холодной камере. Оно пришло вместе с окриками охранников, поднимающих новичков тычками приклада и пинками ног. Рабы медленно вставали, глядя друг на друга красными, слезящимися глазами, неловко разминая сведенные за ночь неудобными позами конечности и спину.

Продравшую глаза полусотню отправили сначала на мойку, где каждому выдали по ничтожному (с большой палец ноги) куску грубого, дурно пахнущего мыла и окатили ледяным душем в отдельно стоящем «санитарном», как назвал его для себя Гор, бараке.

Затем, не дав одеться, то есть в совершенно обнаженном виде, их подвергли тщательному медицинскому осмотру, где каждого из новоприбывших внимательно изучил врач. Особое внимание, впрочем, последний уделял не столько физическому состоянию здоровья прибывших, сколько их внешним параметрам – рост, вес, объем бицепсов и бедер, цвет волос, глаз, кожи.

Все данные старательно фиксировались в толстом, прошитом журнале. Как показалось Гордиану, осмотр проходил на достаточно профессиональном уровне с применением простого, но не совсем уж примитивного оборудования (в частности, применялся фонендоскоп). В одно мгновение Гор подумал даже, что после осмотра их станут фотографировать в фас и профиль, как в закрытых учреждениях Корпорации, однако этого не произошло.

Одновременно с физическими данными, тот же врач записывал имена новоприбывших. Когда подошла их очередь, Рашим даже попытался назвать несколько своих последовательных имен, включая наследственное имя рода и первое имя своего отца, как полагалось по обычаю его страны, однако врач прервал его, сказав, что одного имени будет вполне достаточно.

Никий заявил что он Никий, Самсон – что Самсон. Гор также не стал мудрствовать и назвал только имя – Гордиан, полностью проигнорировав фамилию. В любом случае он не собирался задерживаться в рабах (или по здешнему – сервов) надолго. После внесения новоиспеченного раба в список сидевший рядом с врачом помощник прикреплял к ошейнику очередного назвавшегося табличку с грубо начертанным именем.

Затем всем пятидесяти невольникам позволили надеть свои туники и шорты, в которых они проделали путь до школы. Выданная одежда каким-то образом оказалась постиранной и отпаренной за то время, которое заняли осмотр и мойка, так что Гор сотоварищи оказался в чистом. Это наводило на мысль о возможном наличии в комплексе современного автоматического оборудования – по крайней мере бытовой техники для стирки и сушки, что в свою очередь свидетельствовало о наличии электричества. Впрочем, в бараке, в котором они провели ночь, света не было.

Впоследствии Гор узнал, что оборудование, работающее от электрического питания, в школе действительно имелось, причем не только для стирки одежды и для других многообразных бытовых нужд, и для его обслуживания был выделен целый штат специальных сервов числом более сотни человек.

Однако среди этих сервов не было никого, кто бы разбирался в устройстве техники. Более того, механизм работы стиральных аппаратов, фрезеровочных и токарных станков и даже осветительных приборов с галогеновыми светильниками содержался в ужасном секрете. Для обслуживания всей этой «секретной» машинерии вызывался специальный жрец из храма, являвшийся не только в случае поломки, но и раз в неделю объезжавший все местные поместья для профилактического осмотра всего электрического оборудования.

После осмотра знакомство с новым местом обитания продолжилось. Как сказал ему вчера охранник Крисс, место это действительно именовалось Дуэльной школой. Последняя, однако, не являлась отдельным и независимым учреждением, а находилась в составе огромного шато, которое, пожалуй, с некоторой натяжкой можно было назвать даже маленьким городом. Шато именовалось Лавзеей, по названию древней, ныне полностью поглощенной зданиями поместья исчезнувшей деревеньки, а Дуэльная школа соответственно – «Лавзейской Дуэльной школой».

В радиусе двух-трех километров от комплекса зданий Дуэльной школы располагались коттеджи управляющих, великолепная вилла и парк хозяина поместья, госпиталь для взрослых сервов, детский садик и лечебница для маленьких невольников (несмотря на клонические технологии, здесь и такие были), продовольственные магазины и магазины промышленных товаров, таинственное и загадочное учреждение с названием «Лавзейская школа наложниц», склады, столовые и конечно же бесчисленные сельскохозяйственные постройки, в которых проживали сервы для обработки земли, содержался скот, хранилось собранное зерно и прочие продовольственные запасы.

Все это «немыслимое» по местным меркам богатство (интересно, что бы тут сказали, узнав что Гор является владельцем не просто шато, а собственной карманной вселенной, используемой в качестве дворца и парка) принадлежало одному человеку и обладателю замысловатого и древнего аристократического титула по имени Рэй Хаатдаф Карим Cаварон Брегорт.

Имя звучало именно так, и Гор повторил его про себя медленно, катая на языке и впечатывая прессом в память.

Имя было сложным и трудно запоминаемым для непривычного человека, однако все пятьдесят рабов, пригнанных в школу в то памятное Гору утро запомнили его сразу и на всю оставшуюся жизнь. Поскольку сразу после медосмотра измученных вчерашним переходом и отсутствием кормежки «школьников», не отошедших еще от шока, принесенного первым днем пребывания в новом мире, выгнали на плац пред светлы очи мастера старшины Гаврина, который временно отвечал за «их» полусотню. Рабов били до тех пор пока имя хозяина и несложные правила пребывания в школе не стали отскакивать у них от зубов.

Правила для только что поступивших сервов (Гаврин назвал из «кадетами») были просты, как пинок хозяйского сапога:

– подчиняться беспрекословно, выполнять приказы максимально быстро;

– не просить, не спрашивать, не говорить ни с кем пока не спросят, к старшим рабам обращаться только через своего непосредственного начальника, сиречь мастера старшину;

– не покидать пределы школы без специального разрешения.

Наказание за нарушение последнего правила были наглядно продемонстрировано тут же. По команде харкающего слюной мастера старшины, один из «кадетов» бегом бросился к раскрытым настежь воротам школы. Он выбежал наружу, пробежал около тридцати шагов и свалился в пыль, содрогаясь в диких конвульсиях от мощного электрического разряда: действие электронного хомута было простым, наглядным и эффективным.

Двое охранников подхватили находящегося в бессознательном состоянии несчастного за ноги и, шмякая головой о камни, оттащили в медблок.

После демонстрации возможностей ошейника, которые «старшие» рабы-охранники называли «койн», новоприбывших стали разводить по разным отрядам. Как понял Гордиан, для того чтобы компенсировать потери в личном составе, принесенные последней «дуэлью». Забирали их по одному и парами, руководствуясь списком, который зачитывал Гаврин.

Никия и Рашима забрали в один отряд, Самсона – в другой. Спустя полчаса после начала развода процедура закончилась и в центре площадки, на которой недавно стояло пятьдесят рабов, остался один только Гордиан, к своему вящему удивлению. Он оказался единственным, кого не забрали в «кадеты» Дуэльной школы.

Причина выяснялась быстро. Гаврин лично подошел к нему, бодро пнул и заявил стоящему рядом товарищу, что «недоносок слишком мелкий» для дуэльных боев и он его «бракует». Выслушав каркающие крики старшины, Гор с ужасом вспомнил, что по результатам медосмотра, он действительно оказался самым тщедушным и нискорослым из всех пятидесяти человек. Возможно, ему просто не повезло и во время изготовления нового тела произошел небольшой сбой программы, из-за чего клон получился слишком субтильный. А возможно, в этом заключался некий смысл, и Гор отличался от остальных «выращенных» рабов не только памятью, но и чем-то еще. Как бы то ни было, услышав решение мастера старшины, Гор внутренне напрягся. Кто его знает, может быть, «бракованных» клонов тут немедленно ведут в крематорий? Но его всего лишь определили в Службу мажордома на виллу хозяина поместья в качестве подсобного рабочего, поскольку ни по возрасту, ни по квалификации Гор, по мнению Гаврина, более ни к чему не годился.

– Повезло! – весело сказал ему один из охранников, тычками подгоняя молодого серва к выходу из помещений школы в ближайший кухонный блок. – Будешь драить пол и дерьмо из уборных выносить, пока твои кореша на ристалище кишки из друг друга выпускают!

«Действительно, повезло», – подумал и сам Гор, сидя на кухне сорок минут спустя и уплетая за обе щеки незамысловатую бурду из зерновых злаков с куском грубого черного хлеба. На вкус бурда была той еще гадостью, однако он не ел почти сутки и сам себе признавался, что никогда в своей прошлой сытой жизни не ел с таким потрясающим аппетитом. Это лишь подтверждало старую истину: жизнь не так уж плоха, если набит живот.

В общем, Гор был жив, сыт, молод, здоров, а значит, кто бы ни запихал его в эту дыру, бывший демиург с ним еще повоюет.

«Не так ли, сударь? – думал бодро реинкарнированный полубог. – Именно так!»

Глава 12 Мастер старшина Гаврин

Однако спустя всего три дня Гор был голоден и близок к смерти. Он висел на грубом квадратном щите, сколоченном из необструганных досок, привязанный за руки и за ноги к петлям в верхней и нижней части своего изысканного «ложа». Веревки закручивались на четыре небольших ворота, и поэтому тело было растянуто. Не до разрыва сухожилий пока, но достаточно сильно, так что спустя всего час после «растяжки» Гордиан уже почти не чувствовал ни кистей, ни стоп.

Висел он в таком положении между тем уже почти шесть часов и начинал бояться, что после экзекуции вообще не сможет двигать онемевшими пальцами и станет попросту инвалидом. Щит был поставлен почти вертикально, с наклоном к полу под углом всего семьдесят—восемьдесят градусов. Гор висел на нем лицом к доскам и с открытой спиной. Спина плыла и горела. Гаврин, старая собака, бил его уже не за провинность, а для развлечения. Хорошо, что бил не кнутом (а то давно убил бы), а вымоченными в воде розгами, поочередно сменяя свои орудия, откидывая использованные и доставая новые из стоящей рядом кадушки.

На спине и бедрах Гора, висевшего, кстати, перед этим изувером в обнаженном виде, уже практически не было живого места – только одно сплошное рваное мясо, однако ублюдок продолжал измываться, со свистом вгоняя ветку в кровавое месиво, бывшее когда-то спиной человека.

Сначала Гордиан пытался специально громко кричать, чтобы таким образом ублажить живодерские аппетиты мастера старшины и сократить время экзекуции. Однако вскоре понял, что Гаврин увлекается такими играми, подчиняясь только какому-то внутреннему зову и безотносительно к поведению жертвы. После этого Гор замолчал, не издавая ни звука даже при самой изощренной оттяжке розгой, во владении которой подонок, по всей видимости, являлся непревзойденным специалистом. Собственно, вскоре уже не осталось и сил, чтобы орать.

Но за что? Хороший вопрос.

Вчера вечером Гор, который, несмотря на свой новый статус подсобного раба, старался по возможности собирать информацию об окружающем, рискнул всего лишь выйти за пределы кухонного сектора, в котором обретался, вынося помои и чистя чугунную посуду, чтобы произвести беглый осмотр примыкающих к нему помещений и, возможно, расспросить кого-то из встреченных рабов о режиме работы других подразделений этого обширного хозяйства, а не только кухни, о которой он уже почти все знал на зубок. За день до этого Гору уже удалось подобным способом разведать путь к выходу из поместья и даже дойти до стен Дуэльной школы, где содержались «кадеты» из «его» полусотни, а также узнать местонахождение апартаментов самого главного раба в поместье – вилика Сабина, который заправлял тут всеми делами и которому подчинялась охрана комплекса.

Тогда Гордиан спокойно прошел весь путь и спокойно вернулся обратно. Никто из служебных сервов и даже никто из рядовых охранников не останавливал его – по поместью постоянно шатались с различными поручениями, да и по личным делам сотни рабов. Помешала случайность – он встретил Гаврина, почему-то запомнившего Гора в лицо. Возможно, в других обстоятельствах Гаврин также ничего не сказал бы «мелкому недоноску», однако старшина оказался не в настроении и, больно ухватив тщедушного пацана за кожу и тонкие мышцы между правым плечом и шеей, потащил его к себе в «экзекуторскую часть».

Несмотря на «детские» мышцы, Гор мог легко вырваться из лап Гаврина, сломав ему что-нибудь резким ударом или вырвав сустав руки, однако понимал, что сопротивляться в данном случае только хуже и решил перенести наказание, изображая напуганного юнца.

Но не получилось. Гаврин был в очень плохом настроении, и поднять это настроение ему могла только долгая, продолжительная пытка. В итоге настроение Гаврина в течение последовавших за сим шести часов последовательно улучшалось, а вот состояние здоровья демиурга Нуль-Корпорации Гордиана Рэкса в прямой зависимости с этим улучшением падало к отметке «телесные повреждения, несовместимые с жизнью».

Время от времени Гаврин уставал от учиненной им экзекуции, отбрасывал розгу и выходил наружу, чтобы проветриться. Иногда – надолго. Но Гор оставался висеть, страдая уже не только от ободранной спины, которой почти не чувствовал, но от страшно неудобного положения и затекших конечностей. Ситуацию усугубляло то, что Гор обладал очень сильной рассудочной частью восприятия и, несмотря на боль и длительность пытки, сознания не терял. Раньше он мог отключить свой мозг по желанию, однако такая пси-практика была потеряна с прошлым телом и с мозгом, утраченным после Хеб-седа. Единственное, что он мог теперь, – надеяться, что боль и повреждения организма сведут его разум в беспамятство раньше, чем он превратиться в труп.

Но, к счастью или нет, этого не случилось.

К неописуемй радости Гора ублюдок-палач наконец удовлетворился и, махнув рукой ребятам из охраны, подрабатывающим одновременно конвоирами, санитарами, а также помощниками палача, свалил из «экзекуторской» по своим ублюдочным делам. Те ослабили тросы и сняли тело Гордиана с изуродованной спиной и бедрами с окровавленного щита. Поскольку передвигаться самостоятельно тот уже не мог, его просто волоком оттащили в ближайшую камеру и заперли на амбарный навесной замок.

Бывший демиург валялся в багровом тумане, и сознание его по-прежнему блуждало в черепной коробке, топчась по мыслям, как обколовшийся наркоман по собственной блевотине. Да уж, такой порки господь частной вселенной никогда не испытывал за свои триста шестьдесят с лишним прожитых лет.

И все же Гор не сильно жалел о случившемся. Совершив за два дня обход комплекса, пусть и такой болезненной ценой, он узнал почти все, что ему требовалось.

Он был готов. Осталось только переждать время, чтобы истерзанное тело снова пришло в дееспособное состояние. А с Гаврином за эти «шесть часов» он еще рассчитается. Суровая этика Корпорации требовала, чтобы всякого, кто посягнул на ее служащих или ее имущество, настигала смерть. И пусть сейчас заводы «Нуль-Синтеза» далеко, он остался его работником, демиургом, менеджером, солдатом, диадохом и черт знает, кем еще.

Гаврин – не жилец: это Гордиан Рэкс знал точно.

Глава 13 Попытка номер раз

Отлежавшись пару дней на грязной подстилке практически без еды и медицинской помощи, если не считать поваренка, принесшего ему в камеру воду и миску помоев, явно взятых из хлева для скота, Гор все же пришел в себя. До нормы оставалось как до радуги через небо – спина страшно болела, поскольку только начала обрастать новой кожей, затягивая раны темной коркой, но сил ждать полного выздоровления не оставалось.

Ненависть почти захлестывала Гордиана, хотя он и не подавал виду, пряча глаза всякий раз, когда мимо проходил охранник. Как только Гор смог встать сам, он отправился в кухню, к которой был приписан, чтобы вернуться к своим рабским обязанностям. Первым делом, получив затрещину от старшего повара, он отдраил пол, вычистил посуду и наносил воду в бочку, служившую технической емкостью. Работать было тяжело, однако злость подстегивала его трудоспособность. Затем он умылся и поел, чтобы подпитать идущий на поправку организм.

Наконец наступил вечер. Поскольку отдельной комнаты у Гора не было и ночевал он прямо на кухонном полу, то вскоре остался в кухне один. Подождав еще полчаса, пока все окончательно разбегутся, Гор торопливо собрал в узел немного тряпья, служившего ему постелью, кое-какой инструмент, а также продукты, стараясь выбирать наиболее легкие и калорийные.

В ход пошли сухое мясо, сыр, печенье и шоколад, который, к удивлению Гора, присутствовал в этом мире, хотя о кофе здесь никто никогда не слыхал. Видимо, шоколад и некоторые иные специфические пищевые продукты, медицинские препараты и высокотехнологичные предметы непосредственно в поместьях не производились, а экспортировались откуда-то. Помимо продуктов Гор прихватил с собой бутыль крепкого алкогольного напитка, напоминающего по цвету зеленую болотную воду, а тяжелыми маслянистыми переливами и дерущим глотку вкусом – низкокачественное бренди.

Напиток по местному назывался «тин» или «тинза» и должен был пойти как на медицинские цели, так и для внутреннего употребления, так сказать, «для согрева». Быстро запихав узел под один из столов, Гордиан достал из кухонного набора небольшой разделочный нож с узким лезвием, предназначавшийся для резки тонкими ломтиками мяса.

Сталь была явно дрянной, лезвие – слишком тонким в сечении, с длиной от основания рукояти до кончика режущей части не более пятнадцати сантиметров. Нож, разумеется, никоим образом не подходил для реального боя, однако для целей Гордиана вполне годился, ибо был заточен им вчера до чудовищной остроты и имел тонкий острый наконечник для прямых, а не только режущих ударов.

Гор накрыл лезвие тряпкой, так, чтобы рукоять оставалась свободной, и засунул его за пояс, прикрыв торчащую рукоять нижним концом выпущенной туники. Затем он схватил в обе руки огромную амфору с вином и отправился уже пройденным один раз маршрутом, в направлении центральных корпусов комплекса, где располагались коттеджи высших рабов, руководителей поместья.

Проходя мимо донжона, Гор бросил взгляд на установленные там большие механические часы – было ровно восемь, как и планировалось. В восемь вечера в регионе, где расположилось Лавзейское поместье, оставалось еще очень светло, возможно благодаря летнему сезону, возможно, благодаря теплым широтам – в особенностях календарного время счисления и географии нового мира Гордиан разобраться не успел, а времени уделять внимание подобным вещам уже не оставалось. Гор отчетливо понимал, что еще одной такой порки не выдержит и убьет Гаврина прежде, чем тот дотащит его до «экзекуторской». Впрочем, – заключил Гордиан, – убить ублюдка придется в любом случае, так что стоит ли вообще об этом думать?

Народу вокруг сновало множество. Время после семи вечера считалось личным временем каждого раба, если, разумеется, кто-то из «старших товарищей» не нагрузил его работой.

Насколько Гор понял по результату трех проведенных здесь дней, самым удивительным являлось то, что в поместье вообще не существовало свободных людей, кроме самого Рэя Брегорта. Все остальные, включая стражу и высшую администрацию комплекса, так же как и Гордиан, являлись рабами.

Но насколько же отличался быт одних невольников от других! Если обычные, рядовые, рабы ночевали в грязных бараках и действительно были «рабами» в традиционном понимании этого термина, то высшая рабская администрация, эти «сервы в законе», жили в центре комплекса в отдельных коттеджах с большим количеством комнат и мебелью и даже с личной прислугой.

Убранство этих «элитных» рабских жилищ, конечно, отличалось от роскоши дворцовых апартаментов самого Брегорта, однако было не сравнимым по богатству и комфорту с теми условиями, в которых обреталось большинство. Объяснялось это обстоятельство тем, что большую часть населения страны составляли именно сервы, а свободные граждане представляли ничтожную часть. Таким образом, расслоение на социальные классы шло не в среде свободных, как это происходит обычно, а в среде рабов, которые делились на: рабскую элиту (вилики и провилики), рабский средний класс (специалисты и охранники-габелары) и низших рабов, то есть совершенно бесправный класс рабочих сервов, занимавшихся грязным и тяжелым трудом и во всем зависевших от элиты.

Объединяло все три рабских класса только одно – полная личная зависимость от хозяина, который в любой момент мог изменить статус своего серва, сведя его из «элиты» в «низы», продать на свое усмотрение или даже убить. А также, разумеется, «электронный хомут», он же «койн», на шее.

«Койны», кстати, у всех были одинаковые и не отличались даже внешне. Гордиана удивило столь необычное социальное «расслоение» общества, однако задумываться над этим он не стал – на плечах висели другие, более насущные вопросы, вроде необходимости скорейшего приобретения собственной свободы.

После семи вечера средний рабский класс выходил на улицы погулять и потусоваться. Свободные от дежурств габелары, ремесленники мастерских, кладовщики и экспедиторы собирались в пивных, которые были разбросаны по всему огромному шато в количестве нескольких десятков, ходили друг другу в гости, наведывались к положенным по классу женщинам в Школу наложниц (мастеровым выделялась одна дама в неделю, а габеларам – пара) или просто шлялись по улицам и дорожкам, соединявшим отдельные строения.

«Высшие» рабы сидели в своих коттеджах, занимаясь неизвестно чем, а «низшие» продолжали носиться с поручениями и обременять себя трудом. Так что Гор тащил свою амфору, пыхтя и напрягаясь, усиленно изображая одного из таких подростков-работяг, которому срочно велели доставить бутыль по назначению. Впрочем, вино действительно было тяжелым, и изображать напряжение сильно не приходилось. Труд этот был незряшный – никто из проходящих мимо людей, в том числе и стражников, не интересовался им, поскольку было понятно, что юнец занят работой. Таким вот забавным образом Гор вскоре притопал к домику старшин и, пройдя в неохраняемую дверь (кто бы охранял здание, где проживают охранники?), поднялся к комнате, в которой жил мастер Гаврин.

Вот он, момент истины, сказал Гор себе.

Еще в первый день своего пребывания в Лавзейском поместье Гордиан понял (причем на наглядном примере), что основным препятствием к побегу являются не решетки и запоры и даже не габелары с мушкетами, а именно «койн» – электронный ошейник, надетый на каждого из сервов, включая высшую администрацию поместья.

Высшая администрация жила неплохо, практически независимо от своего хозяина, поскольку тот большую часть года пребывал в столице, а когда гостил в Лавзее, практически не интересовался хозяйственными делами, отдавая все свое внимание Дуэльной школе. Возможно поэтому у «элитных» рабов вообще не было стимула бежать. Или же контроль за их «койнами» осуществлялся не из Лавзеи, а, допустим, из храмов или из дома Брегорта в столице. Управление же ошейниками «обычных» рабов, безусловно, должно было находиться здесь, в шато.

Гор был в принципе знаком с подобными системами примитивного болевого контроля, основанного на коротких электрических импульсах – такие ошейники в его мире применялись для контроля животных – прежде всего, крупных собак, цирковых хищников или скота на выпасе. Болевые импульсы для животных были, разумеется, слабее, что вполне понятно, ибо, как показывает история цивилизации, в целом человек относится к зверям гуманнее, чем к коллегам по генотипу. Гор также знал, что принцип управления такими ошейниками в общем не замысловат.

Каждому ошейнику или партии ошейников полагался обычный пульт и дубликат пульта, выпускаемый на случай потери первого. Быший демиург не зря следил за Гаврином в храме в первый день своего пребывания в новом мире. Вместе с партией рабов тот получил в картонной коробке два пульта, одним из которых наглядно продемонстрировал новоиспеченным рабам его болевые возможности.

Прошло уже несколько дней, но Гордиан отлично помнил ту волну боли, которая окатила его тогда, в первый раз. По сравнению с этой болью порка розгами была просто детской забавой. С точки зрения целостности организма и здоровья, розги, конечно, опасней, но боль, вызываемая хомутом-койном – неизмеримо сильнее. По-видимому, хомут не просто проводил через организм электрический ток, а неизвестным образом стимулировал сами болевые рецепторы нервной системы.

Первый пульт, несомненно, оставался у Гаврина, а второй наверняка находился в сейфе у вилика Сабина, в самом главном «рабском» коттедже поместья, где, по словам словоохотливого младшего повара, хранились все запасные пульты в числе около двух сотен. Информация о местонахождении пультов не являлась тайной, ее знали все.

Это несколько обескуражило Гордиана и он задался вопросом: неужели за много лет существования «хомутной» системы ни одному из рабов не пришло в голову выкрасть свой пульт и сбежать? Возможно, такая пассивность объяснялась всего лишь тем, что большинство сервов, оказавшихся в новых клонированных телах, были уроженцами миров, не знакомых с техникой, и просто не понимали, как функционируют пульты. В любом случае препятствий воспользоваться этим способом для себя лично бывший демиург не видел.

Продолжая тащить свою ношу, он взошел по лестнице и осторожно постучался в личную комнату Гаврина.

– Да! – прорычали из-за двери.

Гор зашел, аккуратно закрыл за собой дверь и, стараясь по-прежнему изображать из себя тупого напуганного юнца, специально шамкая губами, невнятно произнес:

– М-мастер старшина, в-вот вино, в-вы просили.

И в то же время решительными шагами он приблизился к стоящему посреди комнаты ублюдку.

– Какое… Я не просил… Да куда ты прешь?!. – удивленно вопросил старшина.

Быстро обогнув Гаврина, с потупленным взором и неописуемо глупым выражением на юной роже, Гор прошел к столу и стал наливать вино из амфоры в кубок.

Старшина шумно выдохнул, злясь на тупость недавно избитого им раба и явно не понимая, что происходит. Тупость серва он списал на суровость прошлой экзекуции и даже дал себе слово в следующий раз не бить юнца столь ретиво. Тут явно произошла ошибка: он ничего не просил. Гаврин хотел было уже дать затрещину тупому уроду, но сдержался – тот мог пролить вино на ковер. Тогда он по своему обыкновению просто заорал.

– Ты куда приперся, дерьмоед?! Кто тебе сказал, что я хочу это пойло?

В этот момент Гор закончил наливать и, сгорбившись в нелепом поклоне, сунул кубок Гаврину почти в лицо. Задохнувшись от гнева, Гаврин чуть не поперхнулся своей тирадой. «Ну все, – решил он, забыв только что данное самому себе обещание, – сегодня же спущу плетью шкуру».

Чтобы отвести кубок, протянутый почти в переносицу, и врезать наконец маленькому уроду, не боясь пролить напиток на пол, Гаврин схватился за бокал. Гор слегка дернул кистью как от испуга и резко выплеснул терпкий напиток прямо в рожу мастеру-старшине. Тот задохнулся от неожиданности.

В ту же секунду, не теряя несущихся мгновений, Гор сложился пополам, присев перед Гаврином. Маленький нож вынырнул из-за пояса и врезался габелару в пах. Затем, скользящим движением, протягивая свое лезвие через плоть, Гор сдвинулся влево, одновременно выпрямляясь.

Пораженный страшной и резкой болью, Гаврин только успел выпустить из рук все-таки пролившийся кубок и втянуть грудью воздух, чтобы разразиться душераздирающим от боли воплем.

Однако Гор не позволил ему этого.

Держа корпус чуть левее, чтобы не забрызгаться кровью и выплеснутым вином, правой он нанес удар ножем снизу вверх, буквально вбив свое хрупкое оружие в мягкую плоть под нижнюю челюсть мастера старшины, пробив лезвием язык и воткнувшись в небо.

Обе фигуры застыли.

Челюсти и язык охранника-садиста оказались стиснуты узким кухонным ножом, как гвоздем скрепляются доски. Вместо крика о нападении последовал только жалкий и сдавленный хрип ужаса – звук-отголосок кошмара. Мычание трупа в преддверии отлета души.

Оставив застрявшее в костях оружие, заменившее собой кляп, Гордиан подхватил плавно падающее тело и медленно опустил мертвого Гаврина на пол. Единственным относительно громким звуком, который прервало тишину в комнате, стал стук кубка, упавшего на ковер. Однако в это время улица была полна шума и разговоров. Никто ничего не услышал, да и ковер был мягким.

Все прошло отлично.

Гордиан быстро запер дверь и обыскал Гаврина, но «хомутных» пультов при нем не оказалось. Учинив небольшой обыск в комнате, Гор быстро нашел четыре пульта в ящике стола.

Перебрав их, он легко обнаружил свой. Вход в ситсему пульта не был защищен паролем, а меню оказалось до примитивности простым. В каждом пульте содержался список сервов, подответственных старшине. Список разделялся на группы, чтобы болевые импульсы можно было посылать не только каждому в отдельности, но всем членам группы. Установив стрелку поисковика напротив соответствующего имени можно было войти в меню «Информация». Тут содержались исчерпывающие учетные данные о серве (например, возраст, рост, вес, краткая биография, адреса предыдущих хозяев и пр.), а также данные о текущем состоянии его здоровья – «койн» одновременно являлся еще и диагностическим прибором: например, можно было узнать частоту пульса и множество прочих показателей.

Через имя серва также можно было войти в меню «Управление», что позволяло не только наказывать раба болью, но и погрузить его в гипнотический транс, усыпить, убить или совершить непонятную операцию «авторежим». По-видимому под этим последним понималось превращение серва в своего рода зомби, подчиняющегося всем приказам господина с неким тупым бессознательным автоматизмом.

Кроме того, в списке команд присутствовал режим «паралич», в котором серв полностью сохранял сознание, но ниже шеи управлять мышцами не мог – только вертеть головой и говорить.

Да уж, забавная игрушка, подумал Гор. Немного дьявольская, правда. Не удивительно, что «низшим» рабам даже не приходит в голову брать такую в руки. Зато старшие, похоже, отрываются с ней вовсю.

Он тряхнул головой. Ну ладно, нужно торопиться и добыть второй пульт, а затем – деру! В комнате Гаврина имелось множество полезных вещей: здесь было несколько неплохих мечей, пара пистолетов в деревянной коробке с резьбой, охотничий мушкет, висящий на стене, походная фляжка для воды или вина. Мечи и мушкет Гор сразу же мысленно откинул. Таскаться по поместью с крупногабаритным оружием было просто смехотворной идеей.

Немного задержал свой взгляд на пистолетах, но тут же захлопнул коробку. Он не особый умелец стрелять из такого допотопного оружия, а шум, поднятый пальбой, сразу его выдаст, даже если план удастся и он сможет вырваться на свободу. В итоге Гор взял только фляжку и короткий кинжал с мощным лезвием – тот являлся хорошей заменой кухонному ножу и мог наверняка пригодится в оставшейся части операции.

Закрыв дверь найденным в кармане у покойного Гаврина ключом, Гордиан с той же амфорой выбежал наружу. Оказавшись на улице, он снова сгорбился, а лицо опять приняло дебильное выражения замученного непосильным трудом и плохим обращением серва на побегушках. Однако, несмотря на упомянутое «тупое» выражение лица, мысли кружились в его голове бурлящим торнадо.

Гор только что убил человека. В сытом прошлом акционера Корпорации ему тоже доводилось убивать, и не раз, однако все эти убийства являлись тренировочными и разыгрывались в клубах между демиургами. Демиурги Нуля, мучимые скукой, часто устраивали игровые поединки между собой, заканчивающиеся смертью или телесными повреждениями для одного или обоих участников.

Убитого в таком «игровом» бою миллиардера уносили в больничный покой, и рана, даже если она оказывалась смертельной, тут же зарастала, а ткани регененировалась. В мире Нуль-Корпорации смерть привычно отступала перед наукой. Важно было лишь совершить операцию по регенерации тканей в течение определенного времени, до того как начнут отмирать клетки мозга. Но даже если это происходило, то погибшего на тренировке демиурга ждал всего лишь Хеб-сед, то есть внеочередное воскрешение в новом теле, путем переноса матрицы сознания в мозг искусственно выращенного клона. Впрочем, медицинская служба при закрытых игровых клубах была поставлена как надо, так что Гор не помнил случаев, когда погибшие Хеб-седировались. Последствия смерти таким образом обычно ограничивались привлечением усилий медиков.

Такие специфические развлечения позволяли сделать бессмертную жизнь акционеров Корпорации более интересной, поэтому к собственным убийствам в теренировочных боях они показательно не придавали значения, говоря о них, как о чем-то стоящем обсуждения, но малозначительном. Да и убийством в полном смысле слова такие, заканчивающиеся «воскрешением» квазисмертоносные, бои назвать было нельзя.

Но сейчас все было по-настоящему, до естественности жестко. Гор не сомневался, что Гаврин наверняка не подключен к программе Хеб-седа, даже если она и существует в этом примитивном мире. Скорее всего, для сливок свободной части общества, храмы могут предоставлять такую услугу, но Гаврин, хоть и старшина габеларов, – всего лишь раб, слишком мелкая сошка, чтобы тратить на него усилия по созданию нового тела и воскрешению. Даже в мире Корпорации Хеб-сед являлся уделом богатых – что уж говорить об этой полусредневековой земле?

Как бы там ни было, абсолютно никаких угрызений совести Гордиан по поводу только что совершенного убийства не испытывал. Покойник являлся законченной сволочью, а собаке, как говорится, – собачья смерть. Впрочем, не испытывал Гор и ожидаемой радости от своей скорой мести – прирезал Гаврина он все-таки подленько. С другой стороны, вариантов открытой и честной схватки у Гора не имелось. Гаврин был крупнее, сильнее и на его стороне выступала вся сила местной охранительной организации.

С такими мыслями Гордиан добрался до следующего нужного коттеджа. Коттеджный поселок рабской администрации Лавзейского поместья, в отличие от дома габеларов, охранялся двумя стражниками с мушкетами наперевес. Однако стояли они только в центральных воротах длинного забора, окружавшего жилища сервской «элиты», и периметр этого ограждения не контролировали. Не глядя на стражей и немного покряхтывая от усилий по переноске тяжелой амфоры, Гор прошел мимо них вдоль забора и дальше до угла, за которым заканчивался сектор обзора от ворот.

Стражники даже не посмотрели в его сторону. Свернув, Гор юркнул в кусты. Там он оставил ненужную пока амфору и резво перелез через невысокий забор, признаваясь самому себе, что во вновь обретенной юности есть несомненная прелесть: в своем прошлом, тяжелом и крупном мужском теле преодолеть такое препятствие ему было бы значительно труднее.

Оказавшись внутри маленького парка, в котором размещались коттеджи администрации, он быстро определил местонахождение дома вилика Сабина и короткими перебежками от куста к кусту добрался до нужной двери. Позавчера он не зря потратил почти час, петляя вокруг огороженных забором коттеджей с тяжело нагруженным ящиком, и сейчас ориентировался в парке весьма неплохо. Добравшись до места, Гордиан осторожно вошел в дверь, аккуратно ступая по половицам, чтобы никого не спугнуть. Также поднявшись на второй этаж (видимо, местные «бонзы» недолюбливали первые этажи, а третьих и четвертых здесь не было вовсе), Гор беспрепятственно добрался до апартаментов управляющего вилика.

Самого вилика Сабина не было, и дверь оказалась заперта. Осмотревшись, Гор достал экспроприированный у покойного Гаврина кинжал, засунул в скважину и резким поворотом свернул хлипкий, встроенный в дверь замок. Внутри оказался настоящий холл. Кабинет Сабина был очень большим и богатым. В отличие от комнаты Гаврина, его украшало не только развешанное повсюду оружие, но и книжные шкафы.

Быстро пройдя по периметру обширной комнаты, Гор не нашел сейфа, но обнаружил единственную запертую массивную тумбу. Дверцы тумбы были заперты, но крепились они на обычных петлях, установленных скорее всего на шурупы. Не желая возиться с замком, Гордиан просто отогнул своим кинжалом обе петли – и шкаф раскрылся.

На «тайных полках», в аккуратных холстяных пакетиках были сложены поленницей пульты от койнов – на беглый взгляд их было около пары сотен. Времени изучать каждый пульт, как в комнате Гаврина, уже не оставалось, и кухонный раб просто свалил все в один сверток, сделанный им тут же из скатерки десертного столика. Затем, забрав лежавшие на полках золотые монеты (правда, немного – увлекаться не следовало), он выбежал из комнаты.

Видимо,скоропостижная удача сделала Гордиана слишком невнимательным, и наказание не заставило себя ждать. Подчиняясь какому-то мгновенному порыву, Гор вышел из комнаты Сабина стремительно, не прослушав перед этим звуки за дверью, и лицом к лицу столкнулся с идущим по коридору пожилым сервом в ливрее и каким-то шанцевым инструментом в руках – тот, видимо, отправился что-то починять.

Прокляв себя за глупость, Гор быстрым шагом двинулся к нему.

Несчастный открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Гор воткнул ему под ребра кинжал, одновременно попытавшись зажать рот рукой.

Возможно, рука у Гордиана была слишком слаба по сравнению с прошлым его телом, возможно, не хватило навыка, но старик не умер мгновенно, а оттолкнув убийцу обеими руками, дико заверещал и дернулся назад. Оба они стояли на лесенке, ведущей к апартаментам Сабина и огороженной невысоким парапетом. Порыв раненого серва в ливрее оказался слишком силен, и Гор не смог его удержать. Тело раненого, перевалившись через парапет, полетело вниз, на первый этаж, и со страшным звуком врезалось в деревянный стол со стоящими на нем цветочными вазами. Раненый, с явно переломанным позвоночником и с кинжальной раной, фонтанирующей кровью, весь измазанный в собственных потрохах, принялся громко стонать. Где-то в здании раздались приближающиеся голоса, и Гордиан понял, что у него остались буквально секунды, чтобы исчезнуть с места преступления. Перепрыгивая через ступеньки, он сбежал по лестнице, пробежал коридором и пулей вылетел в парк.

Навстречу ему от ворот трусцой неслись два охранника с мушкетами, которых он недавно так удачно обошел. Звук от падения ливрейного серва действительно был очень громким, к тому же, как догадался Гордиан, оценивая происходящее еще и боковым зрением, одним из осколков здоровой вазы выбило стекло в окне первого этажа, на что и среагировала охрана.

Прежде чем габелары осознали, что происходит, Гор замахал им руками и принялся невнятно орать, показывая знаками на дверь, из которой только что выбежал. Один из стражников, уже сдернувший было с плеча мушкет, чтобы остановить бегущего из здания неизвестного юнца, посмотрел в направлении его руки и припустил туда, позабыв о поддавшемся панике молокососе.

Второй оказался прозорливей и подбежал к Гордиану, схватил того одной рукой за шиворот, а второй продолжал сжимать свой мушкет. На лице Гора сверкали свежие капли крови, а в руке, спрятанной за спиной, – грел кожу багровый от чужой плоти кинжал. Однако картинки сменяли друг друга слишком стремительно, и до охранника, похоже, только начал доходить смысл происходящего. Не дожидаясь, пока понимание сменится действием, Гордиан всадил свое не обтертое от потрохов предыдущей жертвы лезвие прямо в сердце новому препятствию!

На этот раз рука не подвела – задохнувшись от неожиданности, охранник сел на землю и тихо скончался. В то же мгновение Гор услышал за спиной крик – то обернулся первый габелар. Не добежав до двери пары шагов, он инстинктивно взглянул на товарища – поспевает ли? – и стал свидетелем его стремительного убийства.

Секунды летели как молнии!

Вот-вот внутри здания кто-нибудь выглянет в окно или в дверь на шум, и тогда Гордиану придет конец. Пока его лицо видели только два охранника и ливрейный раб внутри здания, который сейчас находился не в том состоянии, чтобы что-то объяснять. Гор знал – убежать, оставив первого габелара в живых, значит провалить весь план, поскольку, если поднимется тревога, направленная именно на задержание конкретного молодого серва, ему не уйти.

Если же начнется разбирательство странного убийства при полном отсутствии вменяемых свидетелей, когда неизвестно, кого или что искать, шанс есть. Приняв решение, Гор резко развернулся и со всех ног помчался к первому стражнику. Тот дернулся, пытаясь снова поднять мушкет. Однако огнестрельное оружие было слишком массивным и неудобным, а возможно, вообще не было заряжено во избежание случайного выстрела. В любом случае бойцу следовало взвести курок, положив ложе на упор, и навести длинный ствол на противника, а габелар явно не успевал – расстояние было слишком маленьким. Отбросив мушкет, он потянулся за своей саблей.

Понимая, что время уходит, Гор решился потерять свое единственное оружие, чтобы выиграть доли секунды, необходимые ему, и настигнуть своего врага. Не прекращая стремительного бега, он изо всех сил метнул кинжал тому в лицо!

Оружие было тяжелым и плохо сбалансированным, а новая тонкая рука Гордиана не имела навыков метания такого снаряда, поэтому кинжал несколько раз перевернувшись в воздухе, врезался в габелара не отточенным кончиком, а тупым набалдашником рукояти.

Тем не менее эффект оказался достигнут. Габелар пошатнулся и не успел вытащить свой клинок полностью, когда Гор прыгнул на него.

Особых шансов у Гора не было – страж был взрослым, полноценным мужчиной приличных габаритов и тяжелее серва-полуподростка по крайней мере килограммов на двадцать. Поэтому драться честно Гордиан не собирался. Вскочив на противника обеими ногами, он выставил вперед два пальца правой руки, напряг кисть и вонзил получившийся «ручной» стилет прямо в левый глаз своего врага! Затем вычерпывающим движением, схватил стражника за переносицу с внутренней стороны и, оттолкнувшись ногами, всем телом подался назад, практически выдрав мужчине переднюю часть лица.

Потоком хлынула кровь. Тонким, вибрирующим голосом несчастный завизжал какой-то срывающейся трелью и принялся иступленно кататься по траве с энергичностью червя на сковородке.

Дикими прыжками, сам потрясенный только что совершенными тремя последовательными убийствами, Гор со всех ног припустил в сторону ворот, но тут же свернул, понимая, что вылететь с окровавленным лицом и руками из центрального входа равносильно сдаче с поличным. Он нырнул в кусты и, пробежав вдоль периметра, вышел к тому же месту, где несколько минут назад перелезал через забор. Снова форсировав невысокое препятствие, Гордиан оказался снаружи коттеджного поселка, обтер лицо и руки куском ткани, заранее припасенной именно для этих целей, и, схватив амфору с вином (предварительно засунув в вино кинжал и фляжку), легко потрусил назад.

Вокруг постепенно нарастала паника. Гор видел, как к центральному входу только что оставленного им парка бегут габелары. Как множество сервов, случайно оказавшихся рядом, стягиваются к месту событий, чтобы поглазеть и подивиться. Но Гора уже это не касалось. Его никто не останавливал и, привычно уставив взор в брусчатку мостовой, а также слегка покряхтывая под тяжелой амфорой, он мелкими шагами бежал «домой».

Оказавшись в кухне, Гор достал узел с продуктами, наполнил трофейную фляжку с «тином» из ставшей ненужной тяжелой бутыли, тщательно обтер свой новый смертоносный кинжал и засунул его за пояс. Еще раз, как он надеялся – последний, оглядел кухню, бывшую его невольным пристанищем почти неделю, и вышел.

Поместье, так же как и коттеджный поселок внутри него, по периметру окружал забор, но забор этот был построен скорее для вида, поскольку примерно совпадал с границей действия «хомутов» и ни одному серву в здравом уме без специального допуска не пришло бы в голову перелезать через него. Однако Гордиан уже отключил действие своего аппарата, поэтому смог беспрепятственно преодолеть невысокое глинобитное ограждение, и быстрым спортивным шагом устремился навстречу к свободе.

Примерно час после этого Гор быстро шел по самой границе лесного массива, чтобы не выпускать из виду дорогу из Лавзейского поместья, которая оставалась пока единственным его ориентиром. Идти прямо по дороге было бы быстрее, однако открыто топать по грунтовке Гордиан не решился – там его мог взять любой случайно проезжающий мимо конный патруль. Немного далее, как знал бывший кухонный раб, грунтовка из поместья сольется с большим трактом, ведущим на юг к столице местного государства, в земли которого его занесла нелегкая рука неудачного Хеб-седа, городу Бургосу, и там он сможет идти открыто, затерявшись в толпе многочисленных путников и торговых караванов. Дорога же в Лавзею использовалась только обитателями шато и Дуэльной Школы и даже днем оставалась полупустой, а большинство проезжающих по ней в той или иной степени были связаны с поместьем.

Это означало, что пока грунтовка не выйдет на большой купеческий тракт, придется идти лесом. Перспектива, впрочем, не пугала Гордиана. Это ведь он знал, что идет на юг, да вдоль дороги, а возможные преследователи должны предполагать всякое. Сбежавший серв мог двинуть в принципе куда угодно. Как слышал сам Гор, большинство вольноотпущенников, не желавших оставаться в месте своего рабства, валили в основном как раз на север, через горный хребет на далекое побережье Шимбо, где ими были основаны вольные поселения, признававшие, разумеется, местную государственную власть, но существующие относительно автономно.

То, что за ним устроят погоню или облаву по всей округе, после той кровавой свистопляски, которую он устроил в поместье, Гордиан не сомневался. Так же как не сомневался в том, что такая погоня или облава будет снаряжена только утром, поскольку ловить одинокого беглеца в темноте – дело заведомо бессмысленное. Пока же имелось время спокойно подумать.

В перспективе его план был прост. Требовалось дойти до тракта, спуститься на более густонаселенный юг страны, затеряться среди свободного населения, затем – постепенно осмотреться и попробовать войти в какой-нибудь храм, чтобы связаться с «домом» – с кластером Каталаун. Конечно, подобное станет возможно только после восстановления способностей Тшеди. Гор владел методиками пробуждения дара у потенциальных экстрасенсов, но пользоваться ими, оставаясь подсобным сервом, было невозможно, а вот на свободе он сможет заняться этим вопросом более плотно. Если же случится непоправимое и дар не пробудится – что ж, он попробует войти в храм, используя только свои бойцовские навыки, и связаться с ГИС Корпорации с помощью обычных электронных кодов. В принципе, проникнуть в храм будет не сложно.

Находясь в поместье эти несколько дней, он много расспрашивал о храмах, маскируя свои вопросы религиозным воспитанием и стремлением приобщиться к местному вероисповеданию. Многого Гор не понял, поскольку и сами опрашиваемые им люди не являлись священнослужителями, однако суть, необходимую ему, уловил.

Суть заключалась в том, что всем свободным гражданам Эшвена и даже рабам с позволения господина в дни религиозных праздников и проведения многочисленных религиозных обрядов разрешалось посещать любой из храмов. Весь световой день с десяти утра и до восемнадцати вечера титанические стальные ворота, так поразившие Гордиана в первый день его пребывания в этом мире, были открыты настеж для прихожан, а значит, проникнуть в храм вместе с толпой будет делом простым.

Проблему представляли операции по поиску аппарата связи внутри самого храма, но это, размышлял Гор, – дело вторичное. Сначала нужно войти в здание и осмотреться. Возможно, придется делать это несколько раз в течение нескольких дней, а дальше – действовать по обстановке, исходя из полученных сведений. Пока же имелись более неотложные, а значит, и более важные дела. Спасение собственной шкуры, например.

За размышлениями Гордиан не заметил, как стемнело. По приблизительным расчетам, исходя из средней скорости его движения, было уже не менее десяти часов – половины одиннадцатого вечера. Поскольку собак в Лавзее не держали, а отыскать его по следам в лесу в полной темноте было уже невозможно, Гор решил, что прошел достаточное расстояние и может не опасаться погони. Он еще немного углубился в лес, чтобы отойти от дороги и сделать привал.

Выбрав место, Гордиан присел и достал сверток с пультами. Тщательно перебрав присвоенную аппаратуру, он отключил все «хомуты», носители которых содержались в реестрах взятых им пультов. Вышло более пятидесяти сотен имен.

Пять тысяч сервов с отключенными ошейниками – это впечатляло!

Гор надеялся, что такое массовое отключение «хомутов» в поместье вызовет хотя бы временные беспорядки и даст ему лишнюю фору. После отключения он разобрал все пульты и тщательно растоптал их содержимое: рабству – нет!

Затем Гордиан приступил к главному. Хотя программы его собственного ошейника были отключены, следовало избавиться от носителя этих программ – самого металлического шнура с пластиковой бляшкой экрана-манипулятора, который выдавал его рабское состояние лучше, чем это могло сделать любое клеймо. Он достал из сумки заранее приготовленные для этой цели инструменты.

Несколькими быстрыми движениями Гор подпилил металлический шнур узким напильником и, схватив за место подпила здоровенными кусачками, попытался разорвать его на изгиб. «Хомут» издал легкий писк, и индикатор на бляшке монитора-манипулятора снова вспыхнул красным светом, чего просто не могло быть, поскольку питание аппарата было давно отключено, а сам пульт от него изломан и растоптан в пластмассовые осколки.

Легкий холодок пробежал по позвоночнику Гора. Что это такое? – подумал он. Сработала запасная батарея или кто-то активировал в поместье третий пульт, существование которого Гордиан не учел? Теоретически он предвидел, что управление койном может вестись с некоего гипотетического центрального пульта, общего для всех произведенных клонов и расположенного в храме, где он был создан. Но в Лавзее не имелось никакого аппарата связи с храмом, поскольку, как знал Гордиан, корреспонденция из поместья и в поместье довозилась курьерами на лошадях, а значит, сигнализировать церковникам о его побеге настолько быстро никто не мог.

Но случается всякое, и не мешкая далее, Гор схватился за ручки своего инструмента и вывернул шнур на изгиб еще раз, желая окончательно разорвать ненавистную и унизительную ношу. «Хомут» пискнул снова, на этот раз как-то даже торжествующе. Затем издал громкий длинный «би-ип». И ударил по нервам Гордиана максимально возможным зарядом!

Шок!!!

Мозг его расплавился. Тело скрутило как в центрифуге. И, выплеснув внезапно сократившимся кишечником и стиснутым спазмом горлом свой скромный обед наполовину с желчью и кровавой пеной, Гор рухнул на землю.

Глава 14 Его превосходительство вилик Сабин

Второе произошедшее после Хеб-седа возвращение из бессознательного состояния протекало болезненно. Сначала он видел сны: танцы алого пламени на багровом поле – кровавые видения оковавленного рассудка.

Затем он бредил, ползая по полу и щупая стены, принимая камень своего узилища за острова из запекшейся крови посреди кровавого океана. И только спустя огромное количество времени, неизвестное ему, он открыл глаза и посмотрел вверх.

Потолок медленно кружил, по часовой стрелке заверчивая и без того натянутые как струна извилины его воспаленного мозга. Вращение постепенно замедлялось, и Гор становился собой. Воспоминания о перенесенной боли заставляли его непроизвольно вздрагивать каждый раз, когда мысль касалась того момента в лесу.

И все же он мог думать. Мыслю – следовательно, существую, сказал какой-то умный человек. «Не чета мне», – думал Гор.

Очевидно, «хомут» имел блокировку от вскрытия, поскольку возможность активации ошейника с «третьего» пульта одновременно с попыткой его снятия, которую предпринял Гордиан, была чрезвычайно маловероятна. Значит, ошейник располагал дополнительным источником питания именно на такой случай, и значит – попытка побега была обречена на провал изначально. Гор медленно и с огромным трудом поднял непослушную руку к шее.

Разумеется, там был новый «хомут». Или старый? Нет, конечно же новый – следы от кусачек и напильника отсутствовали.

Что ждет его теперь?

Посчитаем: убийство старшины охранников – раз, проникновение в дом вилика со вскрытием секретного шкафа – два, похищение аппаратуры и денег – три, убийство ливрейного раба – четыре, зверское убийство двух габеларов при исполнении – пять, и, наконец, уничтожение пультов более чем от пяти тысяч рабских ошейников – шесть.

Очуметь! – вздохнул Гордиан. Пожалуй, и одного пункта из этого списка хватит в любой рабовладельческой стране, для того чтобы содрать с живого беглого серва кожу, а затем прожарить как барбекю и скормить собакам. Самое ужасное – в этом мире наверняка не работает поисковая аппаратура Хеб-седа, а это значит – он умрет здесь по-настоящему. Страшно и навсегда.

Несправедливая смерть для человека, прожившего триста шестьдесят с лишним лет. Но смерть вообще не справедлива!

Гору было не жаль Гаврина – тот заслужил свою гибель. Не жалел он и двух габеларов, пытавшихся остановить его в парке возле коттеджа вилика, – на то и служба. Однако ливрейный лакей, прирезанный им фактически ни за что, вызывал у него некоторые угрызения совести. И хотя в тот момент у Гора действительно не оставалось выхода – раб наверняка поднял бы тревогу, – он признал, что та смерть была также не справедлива по отношению к случайному свидетелю его «подвигов».

Перевернувшись со спины на колени, Гордиан сел, опершись о стену руками и правым плечом. Несколько минут он просто дышал, пытаясь остановить головокружение и тошноту, затем оттолкнулся от стены, выпрямился и начал делать восстановительную гимнастику. Нужно было постепенно размять все группы мышц, и начал он с шеи…

Очевидно, карцер был оснащен каким-то устройством для наблюдения. Возможно – скрытой видеокамерой, возможно – банальным глазком, спрятанным между камней. Вероятнее всего – глазком, поскольку выглядела камера очень непрезентабельно для того, чтобы кому-то пришло в голову оборудовать ее серьезной аппаратурой.

Как бы там ни было, спустя всего минут двадцать после того, как Гор очнулся и смог сесть, за ним пришли четверо, схватили за руки и вытащили в коридор.

Первый, очевидно, служил габеларом – на боку у него болталась связка ключей вполне конкретного вида, проржавелых и увесистых. Второй и третий просто исполняли роль банальных носильщиков, довольно грубо тащивших маловменяемого Гордиана по коридору так, что он бился ногами о все углы. Четвертый же являлся, очевидно провиликом, то есть помошником управляющего поместьем, поскольку был изыскано одет и преизрядно благоухал одеколоном. Все четверо, разумеется, являлись рабами, и пластиковые бляшки их хомутов весело поблескивали в свете электрических ламп, освещавших тюремный покой.

После гимнастики Гордиан чувствовал себя сравнительно неплохо. Он вполне контролировал верхнюю часть тела и уже отчетливо чувствовал нижнюю – если бы возникла необходимость, он даже попытался бы встать и попробовать ходить. Однако не стоило демонстрировать тюремщикам пределы своих возможностей, и Гор висел у них на руках податливой кишкой, покачивая расслабленными руками в такт шагу.

Время было ночное, поскольку в пройденном мимо темном окне коридора мелькнули звезды.

Его внесли в комнату с каменными стенами, почти такими же, как в его камере, с той лишь разницей, что имелось окошко, а вдоль стены стояло несколько стульев с прямыми спинками. На одном из стульев, явно страдая от неудобной и жесткой для него мебели, сидел сам управляющий вилик Лавзейского поместья, его превосходительство Каро Сабин.

Собственной необъятной персоной.

Сабин был необычайно высок даже для клона, что наводило на мысли об искусственной коррекции генотипа, операции, которая даже в Корпорации доступна только очень богатым людям. Но в то же время необычайная тучность вилика свидетельствовала о его естественном происхождении, без каких-бы то ни было корректировок. Да уж, отвлеченно подумал Гордиан, природа подчас выкидывает коленца похлеще любого профессионального генетика!

Роскошное тело Сабина едва-едва помещалось на ничтожном для его габаритов деревянном стуле. Сабин держался очень гордо, даже надменно, а на его лице царствовало не просто высокомерие, определяемое высоким положением в «рабской» иерархии, но и какое-то глубинное презрение к низшим по статусу человеческим существам. Тем более Гора забавляло наличие на могучей шее управляющего банального койна, ничем не отличающегося от его собственного. Но от улыбки Гордиан воздержался, поскольку положение было очень серьезным и вполне возможно, это его последний разговор с кем-либо из людей, кроме палача.

Сабин осматривал Гора молча. Они виделись однажды, в те дни, когда Гордиан был занят работой в кухне. Сабин прошествовал по одной из улочек поместья в сопровождении свиты – помошников и слуг, а кухонный мальчик Гор пробежал рядом с ношей в руках. Гор тогда украдкой рассмотрел самого могущественного в Лавзее серва, от воли которого зависела жизнь пяти тысяч товарищей по несчастью, но сам Сабин наверняка даже не обратил внимания на субтильного юнца.

Сейчас было по-другому.

Сабин изучал маленького раба с мрачным и сосредоточенным интересом, а Гордиан смотрел в ответ прямым и открытым взглядом смертельно замученного, но не сломленного человека. Без тени усмешки, но и не без некоторого вызова, поскольку низшему серву так смотреть на вилика не полагалось. Неизвестное чувство подсказывало Гордиану, что сейчас его может спасти лишь игра ва-банк, а обычная маска тупого запуганного идиота не подойдет, ибо то, что он сотворил при побеге, не под силу запуганным идиотам.

– Ну ты наглец, – выдавил наконец из себя Сабин, продолжая сверлить Гордиана заинтересованным взглядом. – Гаврин не учил тебя, что смотреть в глаза старшему серву запрещено?

– Гаврин был гадкий учитель, господин. Он не умел оценивать учеников.

– Да, я вижу. Точнее – видел, что ты устроил в моем коттедже. Но, признаюсь, на первый взгляд ты не производишь должного впечатления.

– Я и сам поражен тем телом, в котором оказался. В прошлом я был солдатом, господин. Гораздо лучшим солдатом, чем Гаврин и вообще любой из ваших бойцов. У них не было и полшанса.

– Но твои шансы, дружок, сейчас еще ниже, – коротко усмехнулся Сабин кривым подобием человеческой улыбки. – Не буду расстраивать тебя долгими описаниями пыток и скажу одно. Тебя ждет мучительная и медленная смерть, серв. Очень мучительная и очень медленная. Тут ничего не поделаешь – мои габелары дружно требуют твоей крови, и я не в силах отказать. Собственно, я здесь всего лишь из личного интереса: не мог поверить, что моего лучшего старшину завалил какой-то щенок.

– Я думал, вы пришли допросить щенка.

– Ты шутишь? Я – вилик, а не дознаватель, и допрашивать тебя мне не к лицу. К тому же и так все ясно. Я пришел, чтобы, как бы это сказать, … познакомиться с новой достопримечательностью нашего поместья. Ты теперь главная новость Лавзеи, серв.

– Меня зовут Гор.

– Скоро не будут, – заверил вилик. – Звать, я имею в виду.

Гордиан покачал головой. Очень захотелось жить. Как цивилизованный человек он в принципе был готов к встрече со смертью, за которой нет ничего кроме пустоты, к смерти без райских кущ и елисейских полей, но вот к мучительной смерти он готов не был. Современный герой достойно встречает смерть, но не пытку.

– Есть ли альтернатива? – осторожно начал он. – Вы потеряли троих людей, среди которых один был лучшим. Я смогу заменить потерю. Предложить новую методику подготовки, обучить новым тактическим приемам, лучше и эффективней сделать систему охраны. Дайте мне жизнь, господин, и я смогу послужить вам и рукой и верой. Преданно, господин.

– Я потерял не только людей, – покачал головой «хозяин» поместья, – но и много денег. Ты продемонстрировал невероятную ловкость в обращении с церковной аппаратурой – и мне пришлось заказывать все двести украденных тобой запасных пультов заново. Ты слишком информирован или слишком догадлив. В будущем это чревато новым беспокойством, и потерянные суммы мне никто не возместит. К тому же я видел твою преданность, серв, и повторюсь – твоей шкуры требуют стражники.

– Но разве не вы вилик Лавзеи, господин? Разве не вы отдаете приказы габеларам?

Сабин поморщился.

– Я должен учитывать мнение старшин габеларов, серв. Править недругами – это тяжкое бремя. Я должен иметь лояльных исполнителей.

– Я отличный убийца и меня можно продать.

– С чего бы я стал это делать, серв? Просто чтобы спасти твою шкуру и заработать деньжат? А она нужна мне, твоя шкура? Стражники требуют крови. И я, как уравляющий поместья, вполне волен отдать приказ о твоей казни, не уведомляя об этом нашего владыку, лорда Брегорта, да хранит его Хепри. Зачем мне надрываться?

– Затем же, зачем вы здесь. Из простого интереса. Жизнь в шато скучна и однообразна, если я стал новостью номер один. Предложите охранникам мою жизнь, если они так хотят ее. Каждый из них лично желает меня покарать. Так пусть сделает это, но только сам, с оружием или без. Предложите им поединок, сэр. Это скрасит ваш быт и будет честно по отношению к вашим людям. Если меня убьют – возмездие получится красивым, и габелары реабилитируются в глазах рядовых сервов как воины, а не как ублюдки, которых режут кухонными ножами безбородые юнцы…

Гор выдержал небольшкую паузу – Сабин внимательно слушал.

– Если же верх одержу я, – продолжал Гордиан, – то отправьте меня в Дуэльную школу, и я смогу зарабатывать для поместья деньги, которые можно потратить на возмещение причиненного мной ущерба. Это логично и обоснованно экономически. Габелары должны понять, особенно если перед этим дать им выпустить пар, предоставив возможность пришить меня в честном бою. Я – раб, сэр, имущество господина. Целесообразно ли уничтожать имущество, если оно способно принести прибыль? Тем более после тех убытков, что мы, сударь, уже понесли?

Сабин хлопнул глазами пару раз, затем прищурился, и на его пухлых щеках затрепетала, колыхаясь как парус на ветру, широкая усмешка торговца, раскусившего хитрый ход партнера.

– Вот лиса, – хохотнул он. – Если устроить бой на мечах, ты просто напорешься на клинок, чтобы избежать пыток.

Гор пожал плечами.

– Давайте устроим бой без оружия. Я не смогу умереть раньше, чем вы захотите этого. Кто первый свалится от удара рукой или сваленный борцовским захватом, тот и проиграл.

Сабин помотал головой, прикидывая что-то в уме и мерзко улыбаясь.

– Ладно, идет, – сказал он наконец, когда Гордиан уже разуверился в собственной удаче. – Продлим твою агонию еще немного. У нас на самом деле мало развлечений, а габеларам стоит преподать урок. А то действительно – безбородые юнцы режут их кухонными ножами. Куда это годится?

Глава 15 Календарь

К очередному удивлению Гордиана, календарь нового мира не отличался от принятого во вселенных Нуля. Год по-прежнему делился на четыре основных сезона и двенадцать месяцев.

Названия месяцев были те же:

«Mesori», «Tot» и «Pаfir» – были зимними месяцами; «Atir», «Hoyak» и «Tabis» – месяцами весны; «Mehir», «Famenot», «Farmutin» – солнечными месяцами лета; и, наконец, «Pahon», «Painet», «Apifis» – плачущей дождями осени.

Всю эту «бесценную» информацию Гор почерпнул из беседы с маленьким плешивым рабом, приносившим ему пищу в карцер. Да, с месяцами все было нормально, но вот с годами…

Сейчас шел четыре тысячи триста восьмидесятый год эпохи Хеба Хорнатора! Услышав это, Гордиан стал медленнее жевать, чтобы не подавиться. Всю прошлую неделю, проведенную им на кухне, он итак забивал в голову невероятное количество информации – имена и график дежурств габеларов, внутреннее устройство и географию шато, особенности взаимоотношений между сервами, искусство вынесения помоев с кухни, наконец. Его интересовало время в часах и дни недели, но сейчас он узнал дату!

Если ему не заклинило мозг, то когда он покинул Каталаун, на дворе стоял год 1080-й. Элементарный арифметический расчет приводил к выводу: с момента неудачного Хеб-седа прошло ровно три тысячи триста лет! Довольно красивая разница, не говоря о том, что очень большая. Совпадение?

Гор выплюнул камень, попавший ему в рот вместе с пригоршней риса (ввиду отсутствия ложки он ел руками), и скептически хмыкнул – к дьяволу совпадения, такого не бывает!

Либо он где-то болтался все эти годы без сознания, либо время в этом чудесном новом мире течет как-то иначе. Но ведь не настолько!

Он отставил в сторону пустую миску и встал. Места в каменном мешке было мало, но это не влияло на его режим: ему необходимо было тренироваться.

Держась за скользкие стены, Гордиан Рэкс медленно опустился в продольный шпагат.

Глава 16 Ужас габеларов

Демиург и его враг танцевали на песке. Песок был теплым, поскольку стоял уже полдень и солнышко припекало. Они кружили в центре обширного двора (специального ристалища здесь не было), и вокруг стояли плотным кругом провилики и габелары, канцеляристы и прислуга – практически все обитатели коттеджного поселка, этого сердца Лавзейского поместья. Сливки местного общества.

Сам вилик Сабин восседал в могучем кресле на самом козырном месте двора – в беседке под навесом. Его обмахивал опахалом специальный серв, а рядом стяла пара особо приближенных провиликов. Один из них сопровождал Гора из тюрьмы и, насколько знал Гордиан из опыта последнего дня, звали его Критий.

Критий не одобрял идею поединка беглого раба с выборными бойцами из охраны, но вилик Сабин загорелся этим мероприятием чрезвычайно – ему на самом деле было скучно, а тренировочные бои, которые проводились соседней Дуэльной школой, велись деревянным оружием и до первого укола.

Настоящие поединки, где лучшие поединщики одной школы будут состязаться с выпускниками другой и кровь сервов-гладиаторов польется рекой, должны начаться не ранее чем через два месяца на Малых играх, или авеналиях.

А Большие игры, называемые также королевскими авеналиями, вообще состоятся только зимой на празднике Солнцезатмения. До них – почти год без малого. Долго. Калечить во время тренировок собственное имущество до начала региональных соревнований было не принято. Так что Сабина ожидала скука.

Беглый же раб в любом случае подлежал казни, так что можно было смело жертвовать им ради развлечения. Габелары вообще вызвались на призыв Сабина добровольно, а значит, если и пострадают, то всю вину за собственные синяки и ушибы берут на себя.

В разговоре с Гором Сабин слукавил. В целом охранникам было глубоко безразлично убийство сервом при побеге старшины Гаврина и двух сослуживцев. Некая корпоративная этика требовала от них солидарности, и они, конечно, потребовали от Сабина возмездия по отношению к убийце товарищей. Но это не являлось каким-то глубинным чувством. Сервы низко ценились в рабовладельческом обществе и часто умирали. Особенно часто – в соседней Дуэльной школе, где чемпионы и любимцы поместья сменялись с четкой регулярностью каждые три-пять лет. Гибель товарищей по ошейнику не могла не делать рабов черствыми к явлениям Госпожи Смерти, и они воспринимали совершенное Гордианом философски. Кроме того, присутствовал даже восторг: что за молодчина этот недоношенный головорез! Без нормального оружия свалить четверых, трое из которых имели и оружие, и хорошую подготовку – это чего-то да стоит!

Вот кто действительно лелеял лютую ненависть к Гордиану, так это старшины габеларских рот. Попытка побега сильно пошатнула дисциплину в рядах, а Гаврин считался, извините за каламбур, «старшим из старшин» и в глазах прочих являлся олицетворением того, каким должен быть настоящий вертухай.

Сильным. Умным. Жестоким.

Да, подумал Сабин, смерть мастера-старшины, безусловно, пошатнет дисциплинарные устои и чревата большим количеством работы для глав габеларских полусотен, так сказать, по восстановлению статуса. Неудивительно, что именно старшины более всего наседали на тучного вилика с требованиями о публичном и изощренно-жестоком наказании для пойманного беглеца.

Рядом с креслом Сабина, справа от него, стоял совершенно незнакомый Гордиану мужчина. Невысокого роста, с могучими плечами и уже в возрасте, он держался очень независимо и ничуть не лебезил перед Сабином, чем разительно отличался от остальных стоящих в группе людей. Один из сервов даже предложил ему кресло, такое же как у вилика, но пожилой крепыш отказался, властно поведя рукой. Грешным делом Гор подумал, что это Рэй Брегорт, но затем отмел эту идею, поскольку сидеть в присутствии самого лорда Сабин, конечно, не стал бы.

Главный вилик Лавзейского шато в целом оказался не изувером и предоставил Гору вполне сносные условия для подготовки. Уже к вечеру его перевели из холодной и тесной камеры карцера в один из коттеджей в отдельную запирающуюся комнату с кроватью и столом. Стали отменно кормить и предоставили самому себе почти на сутки.

За это время Гор сумел не только восстановить потрепанную нервную систему до приемлемого состояния, но и коротко отработать известные ему навыки рукопашного боя, чуть-чуть размяться и растянуться.

В прошлом, как и любой из крупных должностных лиц Корпорации Нулевого Синтеза (а он ведь был диадохом целого сектора, фактически – военным губернатором нескольких звездных систем с населением более триллиона человек), Гор освоил с помощью обучающих программ множество боевых техник и считался отменным бойцом для непрофессионала. Его мозг содержал информацию буквально о тысячах защитных комбинаций и приемов нападения, придуманных человечеством за тысячелетия развития единоборств.

Однако знания – это одно, а навык и сила – совсем другое. Многое из того, что раньше удавалось ему легко, сейчас было просто невозможно вследствие отсутствия растяжки, слабости сухожилий и более медленной реакции. Другое давалось вполне сносно, но Гор сомневался в эффективности этих приемов из-за недостатка элементарной физической силы – его тело было слишком хилым для таких ударов и захватов.

Так что в целом картина была удручающей.

Но имелись и положительные моменты. Расспрашивая сервов, Гор уяснил для себя, что здешний примитивный мир не был знаком с техникой кулачного боя, а удары ногами вообще находятся за пределами воображения местных поединщиков. Все здешние рукопашники являлись борцами, «ломающими» своих противников и выигрывающими поединки крепостью спины, мощью рук и массой тела.

Именно на это делал ставку Гордиан. Его «хуки» и «апперкоты» наверняка будут просто смешны для противников, которые тяжелее чуть ли не в полтора раза. Поэтому он рассчитывал на более мощные удары коленями и локтями, на подсечки, на удары по щиколотке и коленным чашечкам, в висок и в переносицу в известной ему резкой, жестокой манере, в которой вели бой маленькие низкорослые обитатели туристических планет Нуля с монголоидным населением, известным в Корпорации под названием «народа Сиам».

Происхождение этого названия было совершенно неизвестно, так же как и вообще происхождение большинства этнических групп, населяющих Корпорацию, но людей, пропагандировавших такую технику боя, этнографические и лингвистические подробности не интересовали. Система оказывалась эффективной для того, чтобы мелкий боец мог противостоять в скоротечном поединке более тяжелому и менее подготовленному противнику, а значит, такая система годилась!

Гордиан вышел на площадку вполне уверенный в своих возможностях и начал разминку.

Его противник также вышел, но стоял не двигаясь, положив руку на руку и с гордым видом поглядывая вокруг – как видно, разминаться перед боем не входило в обычаи местных ратоборцев. Настоящий мужчина должен быть готов всегда!

Ну и ладно, подумал Гор, не хочешь разогреваться, не надо. На гордых воду возят.

Вообще с Сабином условились так: старшины габеларов выставляют трех бойцов, которые последовательно дерутся с Гордианом с короткой передышкой на отдых. Бой будет без оружия, но каждому из участников вполне разрешается удавить противника, если хватит сил.

По окончании всех поединков, если Гор выходит троекратным победителем (что невозможно), он сохраняет жизнь и отправляется кадетом в Дуэльную школу. Если он проигрывает хотя бы раз, то отправляется к палачу для получения смерти в самом садистском ее варианте (Гор даже не стал спрашивать – в каком).

Старшинам габеларов причина этих боев объяснялась экономической необходимостью сохранения ценного серва, который мог стать отличным поединщиком. Но Гордиан не питал иллюзий: командиры габеларских отрядов желали показательных пыток и казни, поэтому сделают все, чтобы выиграть. По крайней мере – подберут отличных бойцов.

Тем не менее это был шанс, хотя и ничтожный.

Примечательно, что из восьми старшин стражи только один решился выйти на бой с ним собственной командирской персоной. Остальные двое были выставлены от рот из числа рядовых охранников. Но все трое были подобраны на совесть.

Первый оказался здоровой оглоблей с широченными плечами и кулаками, размером с хорошую пивную кружку. Предплечья молодчика были настолько широки, что, казалось, их просто распирает как надутый воздухом шар. Кисти Гордиана выглядели веточками по сравнению с этим выдающимся образчиком физической мощи и хорошего питания. И все же претендент страдал излишним весом, и под атлетической грудью и монументальными плечами торчал банальный животик.

Именно с таким противником сейчас и кружил Гордиан, выискивая удобный момент для атаки. Он понимал, что рано или поздно при затяжном поединке они перейдут в борцовский захват, после чего шансов на победу у него не останется. «Туша» просто скрутит его в баранку и переломает все кости.

Бой нужно было завершить быстро и решительно.

И тем не менее Гордиан медлил.

Чисто теоретически первый поединок не казался ему сложным. Гораздо большее сомнение вызывали у него второй и третий – к этому времени он уже устанет, да и противники успеют визуально познакомиться с его ударной техникой. Сейчас же сложностей по идее возникнуть не должно, поскольку разница в массе должна воодушевлять его врага на необдуманные атаки. Но габелар был либо слишком опытен, чтобы бросаться в бой сломя голову, либо все-таки боялся Гордиана, которому ловкие и быстрые убийства при побеге принесли определенную славу среди жителей Лавзейского поместья. И они продолжали кружить.

Наконец здоровяк не выдержал и, растопырив лапы-лопаты, молча попер на Гордиана, чтобы настигнуть и повалить, – то была опрометчивая тактика.

Гор молниеносно шагнул вперед и быстрым прямым ударом заехал правой ногой в солнечное сплетение.

Н-на! Пинок оказался настолько неожиданным для привыкшего к борцовским захватам и долгому топтанию великана, что он даже не попытался уклониться или сконцентрироваться и просто сложился пополам.

Вот и все! Не останавливая движения вперед, Гор подскочил к почти поверженному борцу и весьма технично врезал с размаху коленом в лицо, оказавшееся как раз на уровне его живота, переломав переносицу и смешав носовые хрящи. Затем, слегка наклонив голову врага вбок и не теряя темпа заехал локтем в висок, сверху вниз, с разворотом плеча, вложив в удар весь вес своего тела.

Отскочил. Замер.

Глухо всхрапнув, здоровяк мешком повалился на землю. Череп явно оказался проломлен в виске, и сквозь смещенные кости медленно выползала сукровица и сероватая паста мозга.

«Первый готов», – отрешенно подумал Гор и, отступив еще на шаг, застыл с потупленными очами, выражая полное смирение и покорность.

Народ безмолвствовал, пораженный скоротечностью поединка.

Сабин поднял густую бровь и посмотрел на стоящего рядом с ним незнакомого Гордиану пожилого крепыша, как бы спрашивая его «Ну, каково?» Тот пожал плечами, не издавая ни звука.

Сабин в свою очередь пожал плечами и обратился к топчащимся рядом старшинам.

– С утра у нас было всего три трупа. Сейчас – четыре. Желаете продолжить, господа? Или все же сдадим недомерка в школу?

Вместо ответа один из старшин помотал ладонью и резко воздел руку вверх. Из толпы стражников, суровыми взорами следящих за происходящим, вышел следующий претендент.

– Без передышки, – обратился Сабин к Гордиану.

– Можно и без, – согласился Гор.

В принципе он не устал, а только разогрелся.

Второй габелар оказался косматым чудовищем тоже приличных размеров, но с длинной бородой и волосами, скрученными в несколько сальных косичек. На бородаче красовалась кожаная жилетка с грубой прошивкой и такая же жесткая мужская юбка неопределенного цвета, как будто сшитая из кожаных лоскутов. Судя по всему, он присутствовал при скоротечном исходе первого боя и, по всей видимости, не собирался проигрывать так же бесславно.

Глядя в свирепые очи волосатого противника, Гордиан сильно сомневался, что тот вообще собирается проигрывать и что убийство товарища произвело на него хоть какое-то впечатление. Косматый бородач согнулся в полуприседе и застыл молчаливой горой, возвышавшейся над невысоким Гором почти на голову. Лицо не выражало ничего. Тяжелый случай, – подумал Гордиан и двинулся к силачу.

Ускориться!

Быстро перебирая ногами и выплясывая на песке замысловатый танец из резких покачиваний в сторону противника и быстрых отскоков, Гор кружил вокруг великана, выбирая время и позицию для атаки. Тот крутился на месте, все время поворачиваясь к Гору лицом и довольно неуклюже поднимая руки для защиты, когда Гор подпрыгивал слишком близко.

Спустя некоторое время Гордиан немного расслабился – противник казался слишком тупым для хорошего бойца и реагировал на выпады медленно. Поэтому, резко качнувшись, демиург выбросил вперед правую ногу, пытаясь достать верзилу сильным боковым ударом.

В голову!

Возможно, если бы этот поединок следовал первым, а не вторым, и бородач не видел бы, как ловко Гордиан орудует ногами, все бы получилось. Ведь удар был хорош! Гор целил в челюсть, с разворота, сильно и резко! И если б достал, второй бой, вероятно, окончился так же быстро, как и первый, – нокаутом более крупного противника. Однако враг оказался уже готов к той странной непонятной манере, в которой вел поединок этот шустрый сопляк.

И он увернулся. А затем бросился на Гордиана, пытаясь схватить того за руки и шею, чтобы повалить.

Гор отпрыгнул раз, затем еще. Но косматый не отступал, и, казалось, его медлительность в начале поединка была больше напускной, поскольку теперь он двигался очень быстро и точно, не отставая от ретирующегося Гордиана ни на сантиметр. Наконец мелкий боец уперся вкрай площадки и, пытаясь выскочить обратно в центр, решился проскользнуть мимо противника слева!

Но тот не сплоховал. Сильная мужская рука, значительно больше и сильнее, чем кисть Гордиана, опустилась к нему на затылок и железным капканом сжалась сзади на шее. Тело Гора, уже разогнавшееся мимо косматого противника, по инерции летело мимо. В результате ноги Гордиана вскинулись над землей – и он почти повалился на спину, с трудом удержавшись на ногах.

Победно взревев, длинноволосое чудовище настигло противника и, встав вплотную со спины, обхватило того теперь уже не только за шею, но и за плечи, пытаясь еще раз оторвать от пола и повалить на землю.

Гор вздулся от напряжения. Впившиеся в шею пальцы, давили очень больно, а руки, бессильно повисшие вдоль тела, сковал стальной борцовский захват.

Один рывок, еще!

Гор судорожно сопротивлялся всего одну-две секунды, прекрасно понимая, что противник значительно сильнее и больше нескольких мгновений ему не продержаться. Врешь, – рычал он, – не возьмешь!

Бывший демиург последовательно дернул головой несколько раз назад, немного достав затылком переносицу сдавливающего его врага, а затем острой пяткой ударил по одному носку и по другому. Наконец, когда косматый немного отвлекся под неожиданными и, безусловно, «нечестными» приемами, выдал бородачу самый подлый удар из всех возможных. Ладонь Гордиана протиснулась под кожаную юбку и хлестко хлопнула напряженными пальцами по мошонке!

Гулко выдохнув, гигант ослабил хват и от боли повалился на четвереньки, все еще пытаясь удержать Гордиана одной рукой. Но поздно!

Схватив удерживающую его руку за кисть, Гор с хрустом выломал противнику указательный и безымянный пальцы, а затем, резко запрыгнув к ошеломленному врагу за спину, вывернул схваченную руку в плечевом суставе.

До конца, на излом!

Косматый заверещал, пытаясь силой вырвать искалеченную конечность из рук мучителя, но боль, причиняемая Гордианом, превзошла физическую мощь великана: рука осталась в захвате, а бородач – в пыли на земле.

Подавив попытку и не медля далее, Гор еще больше заломил руку на сгибе и надавил на вывернутый локоть изо всех своих сил. Натянулись и лопнули сухожилия, с противным звуком кость выскользнула из паза.

Косматый взревел. Дернулся, снова пытаясь сопротивляться.

Но мелкий низкорослый палач был беспощаден. Он еще раз с силой дернул уже искалеченную руку, окончательно разрывая жилы. Затем отпустил и отступил на шаг назад.

Все было кончено.

Захлебываясь слюной и соплями, косматый великан ползал по земле как слепой котенок на локтях и коленях, баюкая изувеченную конечность. Он полз по кругу, туда и обратно, разрывая головой песок.

Двор замер в молчании.

– Следующий! – громко сказал Сабин и с отвращением отвернулся. А пожилой незнакомец рядом с ним в сомнении покачал головой.

«Следующий, так следующий, – подумал про себя Гордиан. – Этот в конце концов последний. Покончить с ним – и буду разговаривать с виликом».

И тут он оказался удивлен: на площадку перед виликом вышел… охранник Крисс. Тот самый старшина габеларов, который вступился за одного из новоприбывших сервов у ворот поместья в самый первый день пребывания Гордиана в этом мире.

Вот уж кому Гор точно не хотел ломать кости и рвать сухожилия, так этому человеку. К тому же Крисс, в отличие от двух многопудовых чудовищ, которые выходили против Гордиана в первом и втором поединках, особо крупными габаритами не отличался. Обычный взрослый мужчина вполне средней комплекции. Крепкий, плечистый, подтянутый, но не более того.

Но, что ж, подумал Гордиан, тем проще.

Он потер руки и согнулся в стойке.

Несмотря на команду к началу боя, охранник Крисс прямо в круге для схватки не спеша скинул с себя рубаху, стянул майку-тунику, кинул их на край площадки и, оставшись в одних широких штанах, вышел в центр, ближе к своему молодому противнику.

– Здоров! – сказал он, то ли приветствуя, то ли отдавая должное бойцовской мощи своего мелкого врага. – Я смотрю, ты тут рвешь нашего брата габелара как петух курочек.

– А ты против?

– Да не то чтобы. Но за честь мундира обидно.

– Была бы честь, было бы на что обижаться.

Крисс нахмурился.

– А вот это ты зря. Не все габелары такие, как Гаврин.

– А вот это посмотрим.

Крисс сжал губы и посмотрел на Сабина. Говорить, видимо, больше не о чем. Сабин махнул рукой.

– Начинайте! – сказал вилик.

И они начали.

Если сказать точнее, то начал Крисс.

Гор, ободренный двумя сравнительно легкими победами над противником, казавшимся значительно более опасными, чем не слишком крупный старшина, приготовился к неспешному началу драки. Он полагал, что Крисс, обескураженный быстрыми и страшными победами Гордиана в предыдущих боях, будет подходить к нему осторожно, тщательно выбирая момент для атаки.

Но он ошибся.

Крисс налюдал за обоими схватками и, будучи старым опытным драчуном, старательно выделял для себя странную манеру, в которой Гордиан одержал свои победы.

Удары, наносимые ногами, руками сжатыми в кулак, локтями и коленями.

Захваты, выворачивающие конечности из суставов, болевые и калечащие приемы, хваты за пальцы.

Забавные стойки, часто меняемые и часто переходящие в смертоносные комбинации.

Ничего из этого Крисс не знал и не умел. Ничего из этого он не мог повторить, но одно понял безоговорочно: его враг силен стоя. В партере, на земле, придавленный более сильным противником, он не сможет эффективно наносить удары локтями и коленями, а захват и блок проведет тот, кто будет сильнее физически, а не тот, кто более умел.

Крисс понял. И первое, что он сделал, когда вилик дал отмашку к началу боя сразу бросился на врага.

Змеей, то вправо то влево, но ближе и ближе. Быстро!

Крисс подлетел к Гордиану и протаранил его всем телом. Гор сделал попытку увернуться, выбросил вперед ногу, чтобы блокировать натиск и увеличить дистанцию.

Но не смог – слишком велика была инерция этого таранного наскока!

Резко схватив противника за лодыжку, габелар буром попер вперед и толкнул балансирующего на одной ноге Гордиана своим все-таки более массивным корпусом.

Обхватив шею противника обеими руками, Гор удержался и не упал, однако значительно более высокий Крисс с легкостью поднял его в воздух и бросил на землю.

Кончено. Крисс прыгнул на поверженного врага.

К бою в партере Гор был подготовлен слабо, если не сказать вообще никак. Теоретически он знал основные броски и тактику борцовского поединка, но практике да против более крепкого противника растерялся.

Он безуспешно попытался провести болевой на руку, затем попробовал вывернуться из цепких объятий, просунув между собой и врагом ноги. Маневр удался, и Гор оттолкнул Крисса от себя, упершись ему в грудь и плечи бедрами обеих ног. Однако Крисс, пользуясь превосходством в физической силе и весе, довольно легко просунул между напряженных бедер сначала правую, а затем и левую руку и вновь оказался в более выгодном положении.

Тогда Гор попытался прижать голову противника к себе, чтобы избежать прогрышной позиции «враг верхом», и снова не смог. Напрягая мышцы спины и более сильные по сравнению с бицепсами трицепсы рук, Крисс отдалился от лица цепкого противника на нужное расстояние и принялся тупо долбить его кулаком в голову.

Мелькнул кулак! Кулак! Кулак!

Гор уклонялся как мог, защищая виски и лицо, в результате удары безостановочно сыпались ему в затылок и лоб. Вскоре кожа лопнула и затылок начал кровить, а лоб покрылся огромными кровоподтеками. Конечно, с точки зрения какого-нибудь профессионального боксера, удары, которыми его осыпал Крисс, были «так себе», поскольку наносились криво, с неудобного замаха, однако их следовало много и ложились они преимущественно в одни и те же места. Крисс лупил к тому же со всей дури, пусть и из неудобного положения, но от души!

Гор почувствовал, что начинает «плыть».

Кровь залила ему глаза, мышцы, сдерживающие навалившегося сверху тяжелого противника, разрывались от напряжения, легкие горели.

Он понял, что проиграл. Сквозь кровавый туман Гор слышал восторженные крики зрителей, изо всех сил подбадривавших Крисса, умудрившегося завалить этот до нелепости юный и худосочный «ужас габеларов».

Еще через пару мгновений Гор уже не смог отклонять голову, и удары посыпались в лицо.

В нос, в челюсть, в глаз, в висок.

Заново.

В нос, в челюсть, в глаз, в висок!

Удары были слабыми, поскольку наносились мимо или вскользь, но все же иногда попадали. И тогда… Кровь застилала ему глаза.

Гор закричал. Руки и ноги не слушались его, сознание почти погасло, мир вокруг кружился в бешеной круговерти!

Из последних сил, уже неосознанно, он дернулся, пытаясь вырваться из смертельных объятий и… замер. Его больше не били.

Жилистое тело Крисса убралось, и чьи-то сильные руки подхватили его под локти, подняли и взвалили на плечи, чтобы он смог стоять. Кровь вытерли с лица чем-то влажным. Чья-то сильная, но не особо вежливая рука поддержала «ныряющий» вниз подбородок. Гор блуждающим взглядом посмотрел на окружающих.

Сабин и его пожилой крепкоплечий спутник уже не валялись в креслах, а стояли. Перед ними бесновались старшины габеларов.

– Щенок проиграл! – наперебой кричали они. – Пусть сдохнет! Пусть Крисс добьет его!

– Он слишком хорош, господа, – возражал им вилик. – А это хорошие деньги.

– Плевать на деньги – он убийца габеларов!

Сабин пожал плечами и кивнул на крепкоплечего.

– Вот старший дацион, – сказал вилик, – пусть он и решает.

Все заткнулись и посмотрели на крепыша.

Тот молча, не торопясь, обвел взглядом каждого – и взор его пылал темным пламенем.

Один за другим глаза старшин стали опускаться, а ярость спорщиков сошла на нет.

– Он мой, – тихо сказал крепкоплечий старикан, и глас его не терпел возражений. – Я, Мишан Трэйт, объявляю этого серва кадетом Дуэльной школы.

Часть вторая Ан гард!

Глава 17 Тринадцать миров

Первой планетой Тринадцатимирья, сразу за звездой Доростол, был Аир, или Алая планета, созданная Гором прежде других.

Краснее крови и ярче рассвета, Аир парил в темных небесах этой юной вселенной ближе всего к пылающему горнилу центральной звезды. Кипящие моря расплавленной магмы, горные плато, возвышающиеся над кипящими морями, – таким был Аир, и замысловатый узор его огненных вод и изрыгающей пепел суши пугал и завораживал приближающиеся к нему корабли.

Специально для Алой планеты Гор создал уникальную «огненную» растительность – деревья из цинка, с соком из серы и корнями, уходящими в лаву. То были растения со странным, извращенным метаболизмом, ибо всю свою жизнь их листья были объяты пламенем, которое давало им пищу и позволяло расти. Континенты Аира, непригодные для обычных растений, были покрыты «лесами пламени», вечно пылающими и прекрасными.

Аира имел кислородную атмосферу со специальными добавками, безвредными для человеческих легких. Именно они не позволяли кислороду вспыхнуть единым костром, превратив планету в маленькое солнце со стремительно сгорающей атмосферой.

Из-за страшного жара и обжигающе горячего грунта планеты люди могли существовать только на поверхности нескольких высокогорных плато. Там проживало не более десяти тысяч человек – слуг, рабов и вассалов Гора, находившихся здесь безвыездно с момента рождения. И поэтому единственный космодром, расположенный на вершине высочайшей вершины Аира (пик «Гефест»), в течение года был не особенно загружен.

Вторым миром, висящим в пространстве за орбитой Аира, был Орест, Мир Пустынь, или удивительная Оранжевая планета. То был мир бескрайних оранжевых барханов, протянувшихся между южным и северным полюсами. От восточных отрогов гряды Сехмет, через все меридианы планеты, до ее западных пределов.

Кричащие оранжевые небеса над Орестом были вечно безоблачны и пронзительно ярки. И только чудовищные «широтные» бури, прокатывавшиеся по просторам ярко-оранжевого мира, время от времени затмевали их мельчайшим песком-пылью такого же яркого оранжевого цвета.

Животный и растительный мир здесь был беден: лишь гигантские черви, идея создания которых была явно заимствована Гором из древней литературы, скользили под толщей песка в поисках питательных минералов.

Семь дворцов выстроил Гордиан в мире под оранжевыми небесами.

Наиболее известным из них был Тарсонис – Песочный дворец, выполненный в стиле «хай-тек» из бетона, стекла и стали, покрашенной «под песок», и ставший одним из самых грандиозных дворцовых комплексов во всем личном кластере Гора. Общая площадь земли, занятая исключительно зданиями Тарсониса, не считая парковых и рекреационных зон, составляла более 20 000 квадратных километров, а количество комнат и залов Песочного дворца – не менее полумиллиарда помещений!

Это был дворец наслаждений. Сорок тысяч наложниц, по сотне на каждый день в году, проживало в гареме этого дворца.

Был на Оресте также дворец Пилонов, дворец Осириса (Папирусный), дворец Сета (Змеиный), дворец Солнца (Золотой), а также дом Иштар называемый еще дворцом Детей, ибо в нем проживали и воспитывались несколько отпрысков Гордиана, рожденных в разное время наложницами этой Вселенной.

Седьмой и последней из резиденций Гора на Оресте должен был стать Новый дворец – Персеполь, задуманный Гордианом в древнеперсидском стиле эпохи Ахеменидов.

Проект Персеполя уже был утвержден, и сейчас, собрав необходимую технику и персонал, строительная компания «Демархия-Билдекс» вбивала сваи первых корпусов в котлованы, вырытые на месте песчаных дюн Ореста.

Третий мир Гора назывался Жермин, великая Желтая планета – бескрайний Мир Степей и полевых трав высотой с человеческий рост. Здесь бродило множество удивительных животных – гигантских млекопитающих – саблезубых львов, мохнатых мамонтов, чудовищных трехрогих носорогов, а в небе парили громадные рогатые птицы.

Особенностью мира Жермин являлся преобладающий желтый цвет растительности. Впрочем, желтый был здесь во всем – в нежном пастельно-желтом цвете небес, в согревающем желтом свете теплого солнца, в пестро-желтой палитре лесов и степей и даже в пигментации кожи местных животных.

Жермин являлся одной из самых густонаселенных планет во Вселенной Гордиана, если такое понятие вообще применимо для кластера, где на тринадцать миров приходилось не более двух миллионов жителей. На Жермине не было обычных человеческих поселений, но имелось четыре огромных кампуса, по одному на каждый из четырех Великих университетов Жермина.

Кроме кампусов на Жермине располагалось также шесть дворцов.

Наиболее известным из них был Бхагатан, или Дворец-Улитка, выстроенный в форме гигантской спиральной раковины, каждый последующий виток которой возвышался над предыдущим.

Здесь был также Паккогатан, или Дворец-Пагода, и знаменитый Охотничий дворец, и чудесный Дворец-Кораль, и мрачный Степной дворец, а также величественная и суровая цитадель Каган, сложенная Гором из стальных нержавеющих кирпичей, с четырьмя крылатыми башнями-минаретами, опутанными шипастыми цепями, вечно движущимися по стенам подобно огромным живым многоножкам.

Четвертым творением Гора в собственной частной вселенной являлся огромный Граник, первая планета-кольцо за орбитой Жермина, гигантская лента шириной в диаметр Аира и длиной окружности, равной орбите вокруг звезды Доростол. Площадь этой планеты-кольца в миллионы раз превосходила территории всех шарообразных планет этой Вселенной, вместе взятых.

Гор не строил здесь резиденций, ибо Граник служил местом для пикников, прогулок и отдыха, куда он изредка заезжал развлечься тем или иным способом.

Движимый побуждениями исключительно эстетического свойства, Гор завез на Кольцо из различных миров Корпорации сотни и тысячи декоративных видов растительности и животных, больших, маленьких и просто крохотных, но всех – исключительно безобидных и также исключительно красивых.

Кроме того, он вывел здесь несколько низкорослых, миролюбивых народцев, с исключительно прекрасными особями как женского, так и мужского пола, также декоративного назначения. Маленькие народцы уже более двух сотен лет жили в райском саду Кольца, мире вечного лета, мире доступной и вкусной растительной пищи, а также полного отсутствия каких-либо естественных источников опасности.

Пятым творением Гора в личном кластере стала Залена, Мир Леса, великолепная Зеленая планета, с заповедными чащами, ухоженными садами и парками под чудесным прозрачно-зеленым небосводом.

Залена стала любимым детищем Творца Тринадцатимирья, своего рода планетой-столицей, где он бывал чаще всего. Здесь находилась и главная резиденция Гордиана – Ронкатоватар, или Ронский дворец, блистательное архитектурное творение, выполненное в классическом стиле и оправленное ювелирной россыпью фонтанов и прудов, беседок и портиков, охотничьих домиков и летних дворцов…

В пределах личного кластера фактически нигде, кроме как на Залене, не было свободно проживающего населения. И только на Залене, в единственном на всю систему тринадцати миров городе Старбаде и в прилегающих к нему дворянских поместьях и деревнях, были расположены специальные торговые палаты, реализующие населению Залены промышленные и сельскохозяйственные товары. Только здесь имели хождение деньги – «гординодоры», – только здесь существовали ремесло и торговля. Все остальное население личной вселенной Гордиана, без малого два миллиона человек, являлись лакеями дворцов, слугами, рабами, наложницами, стражниками и прочим необходимым персоналом, в той или иной форме нацеленным на обслуживание Творца и его личных потребностей.

Исключением составляли лишь обитатели колец и резерваций, которые, впрочем, оценивались Администрацией Тринадцатимирья скорее как существа, близкие по статусу к диким животным, а не к людям.

У Залены имелся спутник – Шандор, шарообразная металлическая планета, дизайн и внутреннюю архитектуру которой Гордиан скопировал с древнего суперлинкора, который использовала Нуль-Корпорация в эпоху Первого Сотворенья.

Внешне Шандор выглядел как стальной цилиндр с множеством надстроек по всей поверхности. Здесь была расположена Высшая администрация Тринадцатимирья, ангары Первой военно-космической эскадры, служебная академия Каталауна, а также разнообразное специальное оборудование, позволяющее управлять физическими законами этой частной Вселенной, корректировать движение обеих звезд и тринадцати планет, изменять на них погодные условия и уровень гравитации, регулировать интенсивность излучения звезд Доростола и Дары. Шандор был мозгом и сердцем Тринадцати Миров, как иногда называли Вселенную Гора ее собственные жители.

За орбитой Залены вращалась Голи, сказочная и кошмарная «голубая планета» Гора – мир острых когтей и разрывающих плоть клыков! То был мир джунглей и ящеров, где правило свой ни на что не похожий бал безумное буйство дикого животного мира. Здесь, меж корней гигантских голубых папоротников, рядом с которыми тысячелетняя секвойя показалась бы низкорослым кустарником, шествовали ожившие ужасы прошлого – удивительные динозавры: бронтозавр и трицератопс, стегозавр и раптор, тираннозавр и парящий в роскошном перепончатом плаще птеродактиль. Ядовитые насекомые и стреляющие спорами грибы, хищные растения с зубастыми цветками и микроскопические млекопитающие – вот мир, который скрывался под затянутым облаками вечно влажным небом Голи. Разумеется, все растения и существа «мира джунглей» являлись существами, генетически модифицированными Гордианом. На древней прародине человечества, давно забытой жителями Корпорации, в их вечной гонке за бессмертием и богатством, таких ярко-голубых папоротников, таких грибов-снайперов, таких гигантских ящеров и таких стремительных плотоядных растений никогда не существовало. Однако здесь они были.

Восемь дворцов выстроил Гор на Голи для собственного вящего удовольствия.

То был огромный Древесный дворец, выполненный разумеется не из дерева, а из стилизованной под него сверхпрочной пластической массы.

И Дворец Лотоса – сооружение, высеченное из бело-розового монолита, в древнеиндусском стиле, раскинувшийся на гигантском острове посреди одного из бесчисленных пресных озер-морей Голи, и Дворец-Змея, или Кецаль, выполненный в стиле ацтеков. И Золотой, и Медный и Бронзовый дворцы, повторяющие формы загадочной архитектуры инков. А также Дворец Леопарда в африканском «дикарском стиле», с «черным» гаремом и «черной» стражей, стилизованной под зулусов.

И, наконец, была на Голи несравненная Башня-Пирамида – аналог юкатанских храмов майя – высотой почти с километр, с кричащей роскошью наружной отделки, в варварских красках, поражающая своей странной, «жестокой», необузданной красотой.

Седьмой планетой, что за орбитой Голи, стала Саллика, Мир бескрайнего Синего Моря, планета-океан, покрытая толщей вод с миллионами островов и шапками льда на полюсе.

Пять дворцов построил Гор для себя на Саллике. И лучшим из них стал Вармотарик, Подводный город – огромный комплекс, полностью скрытый в воздушном пузыре, под более чем километровой толщей океанских вод. Для обслуживания Вармотарика Гор создал в лабораториях людей-мутантов: амфибий с жабрами на шее и русалок с плавниками вместо кистей рук и стоп ног.

Над островом Мот в океане Бурь Гор повесил в воздухе свой Механический дворец, или Ормодеран, сокровищницу механических чудес, своего рода водный парк развлечений и громадные бани-термы одновременно.

В море Кашалотов он поставил Цитадель «Нептун», а в Ирском проливе – Дворец-Мост, выполненный в форме гигантского моста, перекинутого через море, разделяющее два небольших континента.

В архипелаге Слез над поверхностью вод возвышался величественный Дворец-Сфера, с гигантским Морским музеем. А на Севере, в бухтах Готхоба, в удобных гаванях и фьордах был расположен игровой флот Творца – копии легендарных морских линкоров «Ямато» и «Бисмарк», «Кинг Джордж» и «Советский Союз», а также свыше тысячи других пароходов и парусных кораблей, раз в год выходивших в море для стрельб и морского парада.

За Салликой следовала восьмая планета – второе кольцо, которое Гор назвал Гавгамел, что значит «сокровище».

По форме Гавгамел напоминал собой гигантскую ленту Мебиуса, грань которой, изгибаясь вдоль дуги кольца, плавно переворачивалась, переходила в обратную сторону самой себя, сменяя день и ночь на ее поверхности.

Гор сотворил кольцо Гавгамел ровно в шестнадцать раз больше по радиусу, чем Граник, и ровно в тридцать два раза меньше, нежели последнее кольцо – Ин-Гидасп. Но даже при таких гигантских размерах Гавгамел был совершенно необитаем. На его поверхности в определенном порядке Гор поставил сорок триллионов статуй, изображающих большинство знаменитых людей из бесчисленных миров Корпорации – выдающихся политиков и бизнесменов, ученых и актеров, спортсменов и флотоводцев, – новых богов Человечества, отлитых из золота и титана.

Кольцо Гавгамел могло служить также поражающей воображение библиотекой, где квадрильоны терабайт информации хранились не только в форме информационных файлов в компьютерной памяти, но и в первоисточниках – пергаментных книгах, деревянных дощечках, папирусных свитках, и каменных скрижалях.

Девятой планетой Гора в его личном кластере стал Феракур, Мир Фиолетовых гор, планета отвесных скал и каменных хребтов, узких долин и поражающих воображение кратеров. На Феракуре пронзала небеса высочайшая в системе Каталаун горная вершина – пик Сарисса, высотой шестьсот шестьдесят шесть километров.

Характерный вид из космоса и название планеты объяснялись особым минералом фиолетового цвета, преобладавшим в горной породе Феракура. Изобилие этого минерала в воздухе делало фиолетовыми облака и небо планеты, а особенности фитогенеза трав и листьев растений делали фиолетовыми ее леса и луга.

Восемь дворцов воздвиг Гордиан Рэкс на скалах Феракура.

Здесь был Подгорный дворец Ротгарнат, Дворец-Метрополитен и Дворец-Лабиринт, Нагорный дворец Волверстоун и сказочный Нефритовый дворец, а также Замок Орла на вершине Сариссы. Кроме того, на Феракуре в бесчисленных живописных долинах располагалось огромное количество вилл и поместий.

На планете также был размещен Горный музей, а даже Ордалангамзад – личная подземная тюрьма Творца, погруженная в толщу горной породы на глубину сорок пять километров.

Согласно легендам, подземные линии бесконечных коридоров Дворца-Метрополитена и Дворца-Лабиринта охватывали всю подземную мантию планеты, как нити паутины, и даже проходили сквозь само ядро Феракура. Более того, считалось заслуживающим доверия утверждение, что вся планета, так же как спутник Залены Шагрон, являлась гигантским механизмом, и у Феракура вообще не было мантии и ядра, а только чудовищный бронированный корпус с двигателем космического размера, покрытый тонкой (всего в тысячу километров) корой из естественных горных пород.

Также на Феракуре укрыта загадочная Сокровищница Творца, где тот заточил свои наиболее ценные артефакты…

За фиолетовым зрачком Феракура, в бездонных просторах космической пустоты, плывет по несменной орбите вокруг Доростола вторая звезда молодой Вселенной – блистательная Дара Аэциус и два ее спутника, десятая и одиннадцатая планеты соответственно – антрацитовый, черный Чакан и сверкающий, матовый Бавей, самые старые миры Тринадцатимирья, унаследованные Гором от одного из своих давно почивших в бозе покровителей.

Бавей являлся белой планетой, Миром вечного Снега и всепокрывающего Льда.

Чудесный Снежный дворец был построен на нем, из снежно-белого мрамора, сияющего в молочных небесах. Был там и Хрустальный дворец, выполненный в форме сложного кристалла, из прозрачного сверхпрочного стекла и гигантских зеркал. Была и Рогатая башня, и Башни-близнецы – высочайшее сооружение удивительной планеты. Эти башни Гор объединил общим этажом—переходом с великолепным банкетным залом площадью почти два квадратных километра. Каждый год в этом зале он сам и его приближенные традиционно встречали первый день каждого Нового года, что отсчитывался в Каталауне от рождения великого белого бога, Кри-Иешуа, которому никто в Корпорации давно уже не поклонялся.

Далее шла Белая башня. Бесшумно и неумолимо скользила она по удивительной кругосветной монорельсовой дороге, опоясывающей весь Бавей по ложному экватору. Движение планеты и расположение монорельса были рассчитаны таким образом, чтобы витражи купола Белой Башни всегда смотрели на Черную башню планеты Чакан, око в око.

Однако величайшим сооружением Бавея по праву считался Ледяной тракт, где раз в десять лет демиург Корпорации Гордиан Оливиан Рэкс проводил декадные гонки на карах по трассе, протяженностью миллион километров, опоясанной ледяными стенами Тракта, и огибающей всю планету несколько десятков раз по кольцу и спирали…

В отличие от Бавея, Чакан был черной планетой, Миром Крови и Тьмы.

Когда-то Гор раскроил его до ядра чудовищной трещиной – Шрамом. И из космоса Чакан стал похож на яблоко, у которого чей-то жестокий нож вырезал кривую и тонкую дольку.

Поверхность планеты казалась угольно-черной из-за миллиардов тонн скоксовавшегося пепла, покрывавшего безжизненные равнины и мертвые скалы Чакана жутким, страшным ковром. Чахлый кустарник и редкие отвратительные деревья, похожие на иссушенные кисти человеческих рук с костлявыми, длинными пальцами, росли на планете. Эти ужасающие, насыщенно-черного цвета лоснящиеся растения не имели ни капли хлорофилла и не приносили плодов, – только яд струился по их вздувшимся венам и только сладковатый дурманящий аромат наркотических газов вместо кислорода испускали их мертвые листья-щупальца.

Над бездонными обрывами Шрама был воздвигнут Руиноад, выходящий за грани кошмаров, мрачный и величественный Дворец Разрушения. Часть этого ужасающего Дворца занимали собственно сооружения, где проживал по настроению сам Создатель и слуги Руиноада. Другую же часть занимала весьма живописная территория, застроенная руинированными подобиями величайших памятников Человечества.

Напротив Шрама, на обратной стороне планеты, раскинулась грозная Цитадель Хаоса, представлявшая ряд мощных крепостных сооружений, выполненных преимущественно в мрачном готическом стиле из циклопических глыб черного и серого камня. И, как всегда, в потрясающих воображение масштабах.

Далее был замок Властелина, и крепость Утумно, и башня Хатт, и дворец Черепа, сделанный из человеческой кости, со стилизованными башнями-черепами по периметру, и, наконец, – Черная башня, также установленная на невообразимом кругосветном монорельсе и вечно глядящая пустым оком купола, с тонированным бронестеклом, на вечного близнеца-антипода – Белую башню планеты Бавей. При этом сквозь Шрам монорельс проходил в самом широком месте, и почти месяц своего пути Черная башня плыла над разломом Шрама на тонкой нити железной дороги, глядя в черноту его тысячекилометровой бездны.

Однако гордостью Чакана являлись не его инфернальные дворцы с их мрачным очарованием, а владение Гора, несколько иного рода, а именно – Темная Аррена, титанический колизей Тринадцатимирья, созданный для него одним из давно погибших друзей.

На арене Аррены можно было устраивать настоящие полномасштабные сражения с десятками миллионов бойцов. Саму Аррену когда-то сработали из кратера, образованного в результате искусственного столкновения Чакана с астероидом. В результате овальное пятно Аррены можно было наблюдать с Бавея невооруженным глазом.

При Аррене имелось несколько гладиаторских школ, по сути настоящих армий с развитой инфраструктурой, сложной внутренней иерархией, собственной производственной базой и миллионами бойцов-гладиаторов.

Каждая из них располагала своими клоническими фабриками, производящими сотни тысяч гладиаторов-клонов в год. Выпускаемый фабриками человеческий материал проходил жесткий отбор в процессе обучения, где один выживавший из ста приобретал на выходе великолепную профессиональную подготовку.

Двенадцатым по счету творением Гора стало кольцо Ин-Гидасп, или же просто – Гидасп, по названию одного великого, но забытого всеми места на древней прародине человека.

Гидасп считался самым громадным космическим телом из всех, сработанных Гором, исключая разве что обе звезды Тринадцатимирья – Доростол и Дару.

По форме Гидасп был близок к Гранику, однако больше его в диаметре ровно в пятьсот двенадцать раз, в сорок восемь раз шире и в шестнадцать раз толще. Кроме того, в отличие от Граника и Гавгамела, Гидасп состоял не из одной, а сразу из двух лент, отдаленных друг от друга ничтожным для масштабов кольца расстоянием всего в сто километров и соединенных тонкими – шириной в километр – спицами жесткости. Таким образом, в разрезе Гидасп напоминал не кольцо, а, скорее, обод огромного колеса с размерами, не поддававшимися восприятию.

Гидасп, Граник и Гавгамел – три границы и три кольца, служили «щитами» Тринадцатимирья, ибо генерировали по своему периметру силовое поле, имеющее форму сферы и закрывающее собой все тринадцать миров от любой угрозы из вне. Ни один астероид, а главное ни один корабль не мог проникнуть сквозь Три Сферы, не имея на то разрешения от владельца этой частной Вселенной.

Кроме того, кольца могли выполнять функцию грандиозного нуль-портала, способного при необходимости переместить всю систему Каталаун в любое другое место и время, на усмотрение своего эксцентричного владельца…

Последней планетой Гордиана в его личном домене являлся Шандор II, называемый также Табу, планета-страж, или Бесцветный мир – тринадцатое творение, замыкающее список его планет.

Табу был изготовлен сто лет назад и располагался за границей силового поля кольца Гидасп для того, чтобы патрулировать границы частной Вселенной по самой дальней орбите. Он являлся почти точной копией Шандора I – то есть воссозданным по сохранившимся чертежам доисторическим суперлинкором Корпорации, с ангарами Второй военно-космической эскадры, а также с запасным набором специального оборудования и вооружений, включая пси-доминатор, гравитационный контроллер и прочие забавы демиургов-акционеров.

Кроме того, после завершения работ над своей частной Вселенной Гор оставил на Табу саму «машину творения», – комплекс Скоропей, выпускаемый Нуль-Корпорацией для нужд создателей карманных Вселенных.

Название планеты – Табу, скорее всего, было связано с тем, что орбита Шандор II являлась официальной границей частных владений акционера Нуль-Корпорации Гордиана Рэкса. Отсюда, с тонкой и невидимой линии орбиты последнего сателлита Каталауна, заканчивали свое действие законы Нуль-Корпорации и начиналась его безграничная власть над любым материальным объектом и любым живым существом, рискнувшим пересечь пределы его частного кластера.

За орбитой Табу звездная система Гордиана Рэкса заканчивалась. Кроме двух звезд, трех колец и десяти планет в кластере Тринадцатимирья ничего больше не было – даже пыль исчезала в пределах пары парсек за третьим кольцом и Табу. Во все стороны от системы устремлялась только ледянящая пустота, пронизанная изредка одинокими квантами космических излучений…

Именно так в тридцатый день месяца Тот выглядела частная Вселенная господа Гора, демиурга кластеров и акционера Нуль-Корпорации, созданная им почти двести лет назад из побуждений самовыражения и для той малой толики наслаждений, в которой нуждается каждый измотанный бездельем рантье и извращенный скукой бездельник. Личная Вселенная, как говорил он себе, просто дом.

Внезапно что-то коснулось головы Гора, и, вздрогнув всем телом, Творец Тринадцатимирья широко распахнул глаза ото сна. Над ним нависал бревенчатый потолок барака Дуэльной школы, потемневший от времени и дыхания сотен рабов-кадетов, ночевавших на жесткой койке, в которой Гор сейчас спал. А ворвавшийся сквозь открытое окно ветер теребил его только начавшие отрастать волосы…

Просто дом, подумал Гордиан и криво усмехнулся. Просто дом.

Глава 18 Снова в школу

Еще в поместье Гор был удивлен полным отсутствием в числе персонала сего занимательного учреждения свободных людей. Поэтому, вновь оказавшись на территории Дуэльной школы, он был не особо поражен тем, что повсюду сновали люди в серых ошейниках с блестящими на солнце бляшками экранов-индикаторов. Вообще, насколько уже можно было судить, не только поместье и школа, но вообще все население его новой родины более чем на девяносто процентов состояло из рабов.

Гордиан Рэкс не был экономистом и социологом, однако даже он понимал, что подобное соотношение в нормальном обществе является не только невозможным, а попросту абсурдным. Ведь даже если отбросить экономическую бесперспективность подобного общественного деления, останется проблема социальной неустойчивости, ибо подавляющая численность рабского населения будет постоянно испытывать сильный соблазн поднять бунт, который при таком численном первосходстве не может окончиться неудачей.

Немного поразмыслив, Гор пришел к выводу, что в местном обществе устойчивость подобной системы объясняется исключительно применением технических средств, а конкретно – электронных «хомутов»-койнов, не знающих сбоев и не снимаемых.

Тем более обескураживала жестокость габеларов охраны и так называемых «дационов», то есть тренерского состава школы, к своим «братьям по классу». Тренеры и стражники избивали кадетов за провинности и небрежение занятиями подчас до потери сознания, до кровавых рубцов на плечах. А ведь каждый из наказующих и наказуемых носил одинаковые ошейники.

В какой-то момент Гордиан подумал все же, что «хомуты» тренеров и охраны не являются показателем рабского состояния, а их носители – не рабы, а, допустим, рекрутированные солдаты или осужденные преступники, привлеченные для работы в школе. Однако ему весьма доходчиво объяснили, что это не так: в школе находились только невольники.

Это казалось абсурдом, но обстояло именно таким образом.

Следующие недели запечатлелись в памяти Гордиана непрерывным потоком изнурительных упражнений, наказаний и разнообразных издевательств со стороны старшего персонала. Фантазия старшин и тренеров при этом была почти безгранична.

За провинности и небрежение занятиями кадетов подвергали не только избиению «резиной», но и стоянию под солнцем с оружием в боевой позиции, подвешиванию за руки к столбу, посажению на несколько часов в неглубокий колодец с водой, так, чтобы торчала одна только голова, и прочим «забавным», с точки зрения командиров, экзекуциям. Особо провинившихся сажали на несколько дней в уличную клеть.

С другой стороны, абсолютно невыносимой жизнь в школе не являлась. Наказания были жестокими, режим – суровым, однако существование в целом после того, как прошел психологический шок от осознания рабского состояния, оказался достаточно терпимым, питание – простым, но обильным, бараки – грубыми, но теплыми. И вскоре бывщий властитель частной Вселенной вполне свыкся со своими новыми условиями.

Тренировки начинались с восьми утра и заканчивались около двадцати вечера. После этого времени большинство кадетов, исключая занятых в порядке очередности на дополнительных работах или занятиях, было предоставлено самим себе.

В свободное время передвижение по школе не ограничивалось, чем Гор и пользовался. На тренировках он сильно уставал, но ежедневно заставлял себя уделять прогулкам как минимум час времени и бродил по округе, изучая структуру и правила внутреннего распорядка своего нового обиталища.

В принципе школу охраняли только габелары у нескольких имеющихся внешних ворот, дозор на верху донжона, а также дежурный отряд в караульном помещении возле коттеджа старшего дациона. Как и в поместье, возможность побега рабов ограничивала лишь узкая несъемная металлическая полоска койна, охватывающая шею и постоянно напоминавшая кадетам об их печальном положении.

Наблюдая изо дня в день за слаженной работой полугладиаторского заведения, Гордиан выяснил, что его персонал делится на две группы – группу обеспечения и дуэльных бойцов.

«Группа обеспечения» включала в себя два отряда габеларов охраны, численностью около двухсот человек, а также около сотни сервов, занимающихся работой, не имеющей отношения к основной деятельности школы. Сюда входили шеф-повар, возглавлявший кухонное хозяйство, а также завхоз-абосиларий, занимавшийся ведением разнообразных хозяйственных дел – от закупки продуктов, обмундирования и снаряжения для нужд школы, до починки мебели, оборудования, ремонта помещений и учета имущества.

Оружие для Дуэльной школы частично приобреталось на стороне (преимущественно закупались боеприпасы для огнестрельного оружия, которым вооружались конвоиры), а частично изготавливалось в самой школе. К продукции собственного изготовления относился огромный список холодного оружия для ближнего боя и метательных приспособлений для боя на расстоянии. Должность руководителя кузнечного хозяйства называлась «таргитарий». Под началом таргитария находилось около двадцати постоянных мастеров. Кроме того, и таргитарий, и абосиларий, и шеф-повар привлекали для выполнения подсобных работ кадетов из личного состава дуэльных отрядов. Поддержание чистоты в казармах и на территории также возлагалась на несчастных учеников школы в порядке дежурств и нарядов.

«Дуэльный персонал» в отличие от группы обеспечения насчитывал свыше тысячи бойцов, разбитых на отдельные отряды, именуемые «полусотнями» и включающие в себя от сорока до шестидесяти бойцов. Всего в школе было, таким образом, двадцать две полусотни.

Каждую из них возглавлял дацион-полусотник (отрядный тренер), а весь Дуэльный корпус – уже знакомый Гордиану седовласый крепыш, старший дацион, по имени Мишан Трэйт. Тот самый, что спас его после драки с габеларом Криссом.

В Лавзейской Дуэльной школе Трэйт воистину считался фигурой одиозной. В прошлом он прославился как лучший боец Лавзейской школы, долгие годы считавшийся непревзойденным чемпионом дуэльных поединков не только в Боссоне, но и далеко за его пределами. Поговаривали, что даже сейчас, спустя годы, с Трэйтом мало кто может сравниться по быстроте реакции и мастерству владения мечом. Гор, слушая такое, послушно кивал, но внутренне не соглашался, полагая, что возраст все же должен взять свое и пятидесятилетний старик, даже такой могучий, как Трэйт, вряд ли способен что-либо противопоставить молодым рубакам.

Тем не менее крепкоплечий Мишан Трэйт пользовался огромным уважением в среде обитателей школы. Его авторитет в вопросах, касающихся подготовки бойцов, был практически абсолютным, и даже Сабин, имевший статус существенно выше, чем пожилой мечник, прислушивался к словам старого чемпиона.

Именно благодаря своему авторитету, а не должности, старший дацион Лавзейской школы пользовался огромной властью в пределах этого учреждения и оказался единственным лицом, способным противостоять коллективному мнению старшин охраны. Конечно, за свое спасение Гордиан в какой-то степени испытывал к пожилому рубаке чувство благодарности, но не слишком горячее, поскольку понимал, что Трэйт в ту роковую для Гора минуту спасал не человека, а потенциально хорошего мечника для своих живодерских классов.

Таким вот образом хладнокровный убийца четырех человек, «ужас габеларов», беглый кухонный раб и экс-демиург остался жив, здоров, невредим и, как бы это странно не звучало, пошел «снова в школу»!

Тем более обидным для «ужаса габеларов» (так то ли в шутку, то ли всерьез его стали называть заглаза) оказалось полное забвение, с которым ему пришлось столкнуться после появления в Дуэльной школе. Абсолютно никто из тренерского состава не вспомнил даже словом ни про его лихие «подвиги», ни про проявленные им недюжинные способности к смертоубийству.

С Гором обращались так же, как и с любым другим бойцом школы.

Егозачислили в обычный отряд, подвергали тем же наказаниям и заставляли надрываться на тех же изнурительных общих тренировках. Ни о каком особом подходе не шло даже речи. Да и самого Мишана Трэйта за мигом пролетевшие две недели Гордиан не видел ни разу. Зато он с удивлением обнаружил в школе много других лиц, знакомых ему по первым дням пребывания в новом мире.

В его отряде оказались Рашим и Никий, а во главе охранявших школу стражников стоял старшина Крисс, тот самый габелар, который встретил их в воротах поместья, когда они впервые прибыли в Лавзею, и из-за которого Гордиан чуть не лишился жизни.

Как ни странно, и та и другая встреча обрадовала Гора. Рашим и Никий тоже были искренне рады своему товарищу, а старшина Крисс при встрече снова (как и тогда в бараке) хлопнул Гордиана по плечу, демонстрируя, что в принципе не испытывает к «резвому» серву неприязненных чувств, как большинство его коллег из поместья. Несмотря ни на их бой, ни на предшествующие ему преступления при побеге.

– Ну ты как? Жив здоров, «Ужас»? – спросил он ехидно.

– Да, – осторожно ответил Гор, ожидая либо скрытого подвоха в словах, либо прямого удара кулаком в рожу.

– Молоток! – кивнул габелар. – Вообще, я лучший борец в Лавзее. И, кстати, лучший наездник. Так что хочу сказать – ты действительно молодец, хорошо держался. Я даже не ожидал.

Гор облегченно вздохнул и поблагодарил стражника за комплимент.

И на том спасибо: после мертвого Гаврина ненависть еще одного старшины охраны была ему ни к чему.

Дуэльные бойцы делились на две категории. Первую и наиболее многочисленную составляли, разумеется, кадеты, то есть молодые ученики, призванные недавно и проходящие ту или иную ступень обучения. Во вторую категорию входили опытные бойцы, уже окончившие обучение и именуемые мастерами или «консидориями», что в буквальном переводе значило «знаменитые», «славные».

Положение тех и других существенно различалось. Если первые тренировались по двенадцать часов в день и соблюдали жесткие требования режима, то для вторых такого режима практически не существовало. Они занимались по индивидуальному плану, имели оруженосцев, набираемых из числа кадетов, могли почти свободно покидать территорию школы и являться только на общее построение по утрам.

Радиус действия их ошейников при этом существенно увеличивался и, насколько Гор понял из разговора с одним из счастливчиков, вполне перекрывал десять километров, захватывая таким образом не только территорию школы и поместья, но и расстояние до стоящего особняком от них третьего весьма специфического заведения Лавзеи – знаменитой Школы наложниц, в которой несли свое высокое (или, правильнее сказать, «низкое») служение лорду Брегорту множество женщин-рабынь и некоторое количество кастрированных рабов-евнухов.

Рабыни в данной ситуации не слишком интересовали Гордиана, однако возможность выйти за пределы Дуэльной школы и осмотреть окрестности в процессе подготовки к новому побегу занимала все его мысли.

Обдумав ситуацию, Гор понял, что при любом раскладе ему следует как можно быстрее добиться для себя статуса консидория, поскольку та гарантировала большую степень свободы. Но здесь имелись определенные трудности: средний срок подготовки кадета-молокососа в мастера-консидория составлял целых три года. Это время для Гора было совершенно неприемлемо, и он стал усиленно искать возможность ускорения процесса. Помочь здесь могла только еще одна демонстрация его смертносного мастерства в новом, теперь уже «дуэльном» (то есть на холодном оружии) поединке. Вопрос состоял в том, как это организовать.

Назначение Дуэльной школы прямо проистекало из ее названия – здесь готовили рабов для дуэлей. Однако смысл самого слова «дуэль» существенно отличался от привычного понятия, известного Гору.

Дуэли в Боссоне не являлись частью специфической культуры элиты этого общества, когда один дворянин, защищая свою честь, сражается с другим. Напротив, Дуэли были тяжким уделом для низшего социального класса, для рабов. Только рабы сражались на дуэлях, и только они могли быть «дуэльными» бойцами. В то же время положение сервов-дуэлянтов не вполне соответствовало и положению гладиаторов, которых весьма часто можно было встретить в частных доменах демиургов Корпорации.

Поединки гладиаторов обычно являлись лишь зрелищами для ублажения зажравшейся публики. «Дуэльные» же бои в Эшвене, помимо зрелищной части, велись исключительно за призы, ежегодно разыгрываемые чемпионские титулы и очень редко – для выяснения отношений между дворянами, например, разрешения споров или каких-то пари. То есть дуэли велись на деньги. Это был спорт и выгодный, жутковатый бизнес, не лишенный при этом определенной привлекательности и куража.

Кроме того, на региональных авеналиях применялись только индивидуальные единоборства одного бойца против другого и никак не иначе. Не было схваток со зверями, не было массовых побоищ.

Помимо авеналий дуэль, как правило, назначалась по требованию шательена – владельца бойца, если один рабовладелец обидел другого, либо затевал тяжбу о принадлежности земельного участка, либо наследства, либо рабыни. Один хозяин выставлял своего консидория, другой – своего, кадеты за бойцов не считались. Кто выиграл – тот прав.

Специфика заключалась в том, что если после первого поединка спорящие стороны не оставались удовлетворены, назначался второй поединок, затем третий – и так далее до тех пор пока, у одного из спорщиков не оставалось бойцов, или он не осознавал, что с имеющимися бойцами ему не выиграть, и признавал свое поражение. Таким образом, в поединках для разрешения единственного спора иногда погибали сотни бойцов, а сами ристалища могли длиться несколько месяцев, поскольку начинать новый поединок с раненым или изнуренным бойцом правилами не допускалось. Если бойца, выигравшего первый бой, принуждали вступить во вторую схватку, он должен был как следует отдохнуть, а если был ранен – полностью оправиться от ранения.

Несколько иным образом проводились частные поединки на денежный приз. Каждый из хозяев опытного серва-дуэлянта выставлял только одного бойца и передавал букмекеру сумму своей денежной ставки. Вне зависимости от исхода поединка повторных боев не проводили и новых дуэлянтов не выставляли. Хозяин серва-победителя забирал обе ставки. Подобные азартные игры, как объяснили Гордиану, были распространеннейшим явлением в этом мире и носили название «охоты за призами».

Дворянин, обладающий опытным и удачливым поединщиком, бросал вызов другому титулованному обладателю хорошего раба-дуэлянта и назначал «приз» – денежную сумму, предназначенную хозяину победителя. Обычно второй дворянин не мог отказаться от вызова, поскольку участие в схватке считалось делом чести. Разумеется, то, что за мнимую честь хозяина приходилось драться и умирать его рабу, никого не волновало. Частенько подобные бои проводились на праздниках при большом стечении народа, что придавало поединкам спортивно-массовый колорит, но не меняло их коммерческой сути. В результате получался отличный тотализатор, на котором крутились очень большие суммы.

Что же касается способов ведения боев, то здесь все сводилось к следующему. В классическом виде поединки проводили по старинному обычаю – в тяжелом (панцирь, глухой шлем, большой щит) или среднем (кольчуга, открытый шлем, щит-баклер) защитном вооружении и с тяжелым оружием – топорами, булавами или огромными мечами, орудовать которыми было необходимо с учетом силы удара и веса оружия, рассчитанных на пробой или слом доспеха. Именно так сражались недалекие предки боссонского дворянства чуть более трех тысячелетий назад в «дохрамовый период».

Однако в последнее время (около ста лет назад) стали популярны поединки «нового стиля», существенно отличавшиеся от классических. По новым правилам, бой велся тем же тяжелым, «классическим» оружием, однако без доспехов, что, видимо, придавало сражению некую «пикантность», поскольку бой становился куда более скоротечным и кровавым. Более того, поединок без доспехов был и более непредсказуемым, поскольку один пропущенный внезапный удар означал конец боя и, как правило, тяжелое увечье для одного из сражающихся. Такой удар мог пропустить даже опытный дуэлянт от неопытного юнца, если у того хватало проворства и физической силы, чтобы лихо и бесстрашно орудовать тяжелым мечом, не имея никакой защиты от удара противника.

Все это заинтересовало Гордиана, и в один прекрасный день он в очередной раз решился поставить на кон свою жизнь и целостность организма, чтобы как пешка в одночасье стать ферзем, проскочить из кадетов в консидории.

Глава 19 Неподвижное солнце

– Планета? Я не понимаю!

Гордиан вздохнул.

– Мир, – сказал он, – все то, что вокруг. Земля под ногами, небо. Континенты и океаны. Мир, ты понимаешь?! Как вы называете его?

Незнакомый Гордиану серв-прислужник, с которым они трепали языком, случайно встретившись возле фонтана школы, задумчиво почесал голову.

– Ну и вопросы ты задаешь, брат, – сказал он, а потом обвел рукой стены школы и теряющийся за ее стенами в белесой дымке далекий горизонт: – Все, что вокруг, называется Боссон, брат. Это самая северная марка Великого Эшвенского королевства. материк называется Эшвен. На нем находятся четыре королевских марки – Боссон, Артош, Артона и Аран…

– Ну хорошо, а сам мир? – настаивал Гор.

– Сам мир… – Серв снова почесал голову. – Мир состоит из каверн или сфер. Сфера, где мы сейчас находимся и где находится Эшвен с Боссоном, – это сфера Невон, других я не знаю. Весь мир?.. Ну весь мир, Мироздание, называется по имени создателя – мир Хепри-Ра.

Гор был обескуражен.

Во-первых, смущало название – Хепри-Ра! Великое божество Света почиталось повсюду и во вселенных Нуля, однако Хепри было столь древним именем всеблагого Бога, что Гордиан даже не помнил, чтобы оно где-нибудь еще упоминалось.

А во-вторых, его смущало понятие «сфера».

– Сфера? – переспросил Гор. – Мне кажется, мы с тобой имеем в виду одно и то же, брат, просто произносим по-разному. Под планетой я подразумевал космический шар, на внешней поверхности которого размещены моря и континенты. Очень большой шар, на котором мы живем. Разве нет?

Незнакомый служка посмотрел на Гордиана как на больного.

– У тебя что-то с фантазией, – сказал он, подхватывая с бортика фонтана сумку и плащ, с которыми шел в барак, и разворачиваясь, чтобы ретироваться. – Сфера – это сфера, а вовсе никакой не шар. И континенты с морями находятся не на внешней поверхности шара, а внутри сферы!

Гор постоял некоторое время, то глядя вслед серву, то упираясь взглядом в весело звенящие водные нити фонтана.

На внутренней поверхности сферы!

Было утро, однако солнце висело прямо над головой. Раньше Гордиан не замечал этого, по крайней мере – не придавал значения, но теперь отчетливо понял: все эти дни и все эти ночи, солнце всегда висело в зените! Просто утром оно светило слабее, постепенно набирая силу, днем палило, как топка, а ближе к вечеру медленно угасало, сжимая ослепительные потоки разящих во все стороны лучей до блекло-розового диска, печально гаснущего в небесах.

А ночью… То что Гор, не задумываясь, принимал за луну, было не чем иным, как светящимся слабым светом, полузатухшим на несколько часов, солнечным диском.

Неподвижное солнце, светящее днем и гаснущее ночью.

Неподвижные небеса без луны.

Мир-сфера, шар, вывернутый наизнанку, – это Гор с трудом мог себе представить.

Глава 20 Cтарший дацион Мишан Трэйт

В восемь ноль пять вечера, после завершения последней тренировки, Гор заявился к старшине Криссу, с которым за две недели у него сложились в общем относительно неплохие отношения (насколько они вообще могут быть неплохими между кадетом и надравшим ему задницу габеларом), и заявил, что желает поговорить со старшим тренером, коттедж которого находился, в небольшой огороженной зоне, где размещали свои дома дационы Лавзейской Дуэльной школы.

Крисс, который был в дурном настроении ввиду предстоящего ночного дежурства, сначала хотел врезать зарвавшемуся молокососу рукоятью пистолета по роже. Однако, прикинув, что перед ним все-таки «Ужас габеларов», передумал и вспомнил, что обращение к руководству через старшину охраны – это безусловная прерогатива рядового бойца.

Он нехотя оторвал свой зад от кресла дежурного и махнул кадету, чтобы тот следовал за ним. В сопровождении еще одного стражника, стоявшего на карауле при входе в «зону», они прошли через длинный коридор и дальше сквозь парк и между стен кирпичных построек к небольшому дворику с садом.

В уютной беседке под тенью плюща и каштана, над столиком с письменным прибором, скрючилась коренастая фигура. Они подошли ближе, и Гор разглядел ее внимательней. Крупный, средних лет мужчина, широкоплечий и мощный. С большими, жилистыми руками. Он сидел за столом и тщательно выписывал пером в учетном журнале некую загадочную цифирь. Это был Мишан Трэйт, собственной персоной. Его личный спаситель и «отец кадетов».

Пожилой тренер поднял глаза.

– Тут беглец наш, – пояснил Крисс, откашлявшись и немного смущаясь, – хочет говорить. Сказал, что завалит любого вашего бойца, мастер Трэйт, в драке на мечах без доспеха.

Старший тренер внимательно осмотрел Гордиана. Стараясь не хаметь и приняв для этого максимально смиренный вид, Гор также украдкой осмотрел старшего дациона. До этого момента они виделись один-единственный раз, но слишком быстро и слишком сумбурно.

Тогда он не успел ничего почувствовать, но сейчас, глядя в мудрые и темные глаза Мишана Трэйта, старшего дациона Лавзеи, Гор почему-то понял, что с этого момента их судьба будет тесно сплетена в один жесткий, неразрывный узел. С чего бы? «Слуга царю, отец солдатам» – мелькало в голове. Хотя в данном случае правильнее было бы говорить «раб лорду, дацион – консидориям».

Трэйт снял очки, и бывшему демиургу открылось простое, некогда даже добродушное крестьянское лицо. Впрочем, добродушная улыбка давно не касалась этой стальной маски, так же как добродушное состояние железной души старшего дациона.

Косой шрам, прорезавший щеку от уха до подбородка, не только уродовал его, но и придавал устрашающее выражение. Трэйт был серьезен: брови сдвинуты, а губы жестко сведены в одну прямую, несгибаемую линию.

Закончив осмотр и, видимо, оставшись недовольным результатом, он отвернулся к рабочему столу. Продолжая писать, спросил глубоким, но тихим голосом:

– Ну и на чем основана твоя уверенность, сынок? Скажу прямо, ты не произвел на меня впечатления своей статью ни тогда, ни сейчас. – Перо скрипело по бумаге. – Возможно, у тебя неплохие задатки для уличных драк на кулаках, но для поединков на мечах с консидориями ты не дорос.

– Точно, мастер Трэйт, – весело вставил Крисс, потирая правый кулак, тот самый которым всего месяц назад чуть не забил Гордиана до смерти. – Я бы на его месте заткнулся и валил бы в казарму, пока «резиной» по спине не наваляли. Как ты, кадет, насчет «резины»?

Гор усмехнулся про себя – Крисс его удивлял. Большинство габеларов после той резни, которую раб устроил во время своего неудачного побега, бессознательно побаивались его скромной персоны, однако Крисс не проявлял ни малейших признаков осторожности. Он был вежлив при общении один на один, но в присутствии посторонних как будто специально поддевал Гордиана и обращался с ним так же, как и с любым другим кадетом из числа подопечных. Правда при этом в поддевках не было молчаливой ненависти, которой кипели к «Ужасу габеларов» большинство старшин габеларов. Понятно, что Крисс победил его в рукопашной схватке, однако кто сказал, что Гор не в состоянии засадить ему кинжал в глаз или в пузо?

Причина такого поведения ускользала от Гордиана. Либо Крисс был просто неумеренным храбрецом, которого не волновала потенциальная смертоносность кадета Гора, либо он сам был отменным мечником и не боялся схватиться с ним, считая, что легко справится.

Гор кашлянул, прочищая горло. Назад пути не было – надо решаться.

– Я не лгу, мастер Трэйт, – начал он. – Вы видели меня тогда в кулачном бою, но не видели с оружием. Поверьте, с оружием я не хуже. И я действительно смогу выиграть в поединке на мечах без доспеха у любого вашего бойца, если для меня будет изготовлен меч особой формы и мне разрешат пользоваться нестандартной техникой фехтования.

– Нестандартная техника? – повторил за ним Трэйт, пропустив слово «фехтование» и как бы пробуя выражение на вкус. – Особый меч?.. Забавно ты говоришь, сынок. Но это всего лишь речи, сотрясение воздуха. Что за меч? Что за техника? Давай-ка поподробней!

Гор задумался на секунду, анализируя ситуацию.

Возможно ли в двух словах объяснить технику кругового парирования и легкое, злое оружие, необходимое для него, человеку, который никогда не видел современного клинкового боя? Пожалуй, что нет. Он поднял глаза и сказал:

– Простите, господин, но описать это словами невозможно. Это можно лишь показать. Дайте мне три дня для изготовления оружия, помощь таргитария, неделю на подготовку, и я свалю в поединке вашего лучшего бойца менее чем за тридцать секунд. Любого.

Он выдержал секундную паузу и продолжал:

– Если нет – Крисс спустит с моей спины шкуру хлыстом. В первом случае школа получит отличное зрелище поединка и нового консидория, во втором – отличное зрелище кровавого наказания и показательный пример для кадетов. И то и другое пойдет на пользу воспитательному и учебному процессу, не так ли?

Трэйт снова посмотрел на него, и в его глазах, казалось, сверкнул интерес к самонадеянному, но безусловно смелому юнцу.

– За тридцать секунд? Ну, ты наглец, сынок, – покачал он головой. – К тому же одного удачного боя, как ни крути, маловато, чтобы получить консидория. Вот ты, Крисс, как думаешь?

Обычно улыбчивый Крисс стал тут серьезен – он уже не валял дурака и не язвил.

– Думаю, юнец прав насчет зрелища, – ответил габелар после небольшой паузы. – Хороший бой или хорошая порка всегда к науке. А и то, и другое причитается с него.

С этими словами он с размаху саданул Гордиана по плечу.

– Но что касается звания консидория, – продолжил Крисс, – то тут нужно посмотреть, с кем он будет драться. Вот если, например, Бранда завалит, тогда можно и консидория дать. Впрочем, – здесь Крисс не сдержался и хохотнул, – если наш «Ужас» завалит Бранда, то пусть становится хоть тренером, хоть габеларом. Я лично выделю ему взвод!

Трэйт кивнул, принимая мнение охранника, затем помолчал и задумался. Крисс тем временем переминался с ноги на ногу, с нетерпением ожидая возвращения в караулку, а Гор внимательно смотрел на думающего «начальника», от которого зависел исход разговора. Наконец, когда он уже решил, что Трэйт попросту забыл об их присутствии, старый дацион открыл рот и огласил свое решение.

– Ладно, Крисс, – сказал он с бесстрастным лицом, – отведи его к таргитарию, скажи: пусть выслушает и сделает, что нужно. Причем сделает хорошо и согласно его указаниям. – Тут он ткнул в Гора рукой, в которой держал перо. – Передай, что я так сказал! А ты готовься, – бросил тренер, уже обращаясь к кадету. – И запомни: консидорий Бранд это тебе не мастер старшина Гаврин, сынок. Придется попотеть. Это все. Свободны!

Взмахом руки он погнал их прочь.

Глава 21 Жало фехтовальщика

Время, предоставленное ему Трэйтом, Гордиан постарался использовать с умом. В первый же день он отыскал таргитария и с огромным трудом объяснил старому хрычу, что требуется сделать.

Таргитарий оказался пожилым рабом по имени Вордрик Аймен с подслеповатыми глазами и согнутой годами спиной. Наличие у раба фамилии говорило об очень высоком положении в рабской иерархии этого мира, где большинство населения было чьей-то собственностью. Там, где почти все являлись рабами, среди невольников образовывались свои внутренние социальные классы – от полностью бесправных кадетов-гладиаторов до настоящей рабской элиты: старшего дациона, вилика Шато или таргитария.

Фамилии старшим рабам, распоряжавшимся подчас жизнью и судьбой своих менее удачливых собратьев, присваивали лично господа, свободные хозяева усадеб и поместий. Судя по всему, Вордрик принадлежал именно к такой элите, к приближенным рабам своего господина. Он занимал эту должность уже более двадцати лет и относился ко всем новшествам в кузнечно-оружейном деле с большим скепсисом, особенно если предложения о новинках исходили от молокососов, каким ему и представлялся Гордиан в своем новом облике. Однако благодаря приказу Трэйта, который был старше Вордрика по иерархической лестнице, а также активной помощи старшины Крисса, крайне заинтересовавшегося новинкой, вожделенное Гором чудо-оружие удалось изготовить относительно оперативно – хоть и отвратительного качества, но всего за один день.

Большинство типов индивидуального ручного оружия, изготовлявшегося в мастерских Лавзейской Дуэльной школы относилось к разряду тяжелых или средних мечей и было предназначено в основном для рубящей техники. С подобным оружием искусства фехтования, как такового, не существовало. Все сводилось к простейшим парированиям и уходам, а уровень мастерства зависел от привычки к тяжести оружия, выносливости, крепкой кисти и способности выдержать мощный, подчас оглушающий удар мечом по щиту, шлему или кирасе. При таком типе боя важнейшим качеством для бойца оказывалась способность энергично атаковать, не менее энергично парировать удары и при этом делать это постоянно, с силой и частотой большей, чем у противника.

Для непривычного человека обращение с тяжелым одноручным, а тем более с двуручным мечом было делом просто невозможным. Однако после несложных по технике, но изматывающих тренировок бойцы быстро достигали определенного уровня, за которым их различия в качестве фехтования объяснялись только физическим различием в силе рук, выносливости и крепости плеч, на которые ложилась тяжесть доспехов.

Но так дело обстояло только в классическом поединке со щитом и доспехом. В сражении на мечах без защитного вооружения подчас не существовало даже такого различия. Тяжесть оружия обычно была такова, что скорость, с которой наносились удары, и возможность парирования таких ударов оказывалась весьма незначительной. И нанести, и отразить точный удар было сложно, а при этом оба бойца не имели ни доспехов, ни щита.

Поистине в такой ситуации дело почти всегда решали случай и удача, а не мастерство и даже не сила, хотя, конечно, физически более крепкому противнику вести такой бой было легче.

Именно на практическую неуправляемость такого «бездоспешного» поединка с тяжелым классическим оружием и сделал свою ставку Гордиан. Он хотел внести в бой элемент организации и контроля со стороны одного из бойцов, а именно – себя.

Для этого ему было нужно оружие, хорошо управляемое и точное. Безусловно, таким клинком могла стать только малая трехгранная рапира – практически не пригодная в реальном бою, но незаменимая в данной ситуации.

В первый раз, пытаясь объяснить Вордрику и Криссу свою манеру фехтования и технические характеристики нового орудия убийства, которое предстояло изготовить, Гор столкнулся не только с сильным сопротивлением, помноженным на недоверие, но и с элементарным непониманием предмета.

Мастер-таргитарий в принципе не воспринимал терминов, которыми оперировал Гор, пытаясь донести до того внешний вид рапиры. А Крисс только хохотал во все горло и орал, что с таким прутиком хорошо гонять домашний скот, а для серьезных дел типа укрощения лучших бойцов школы это шило годится не более чем его, Гора, половой орган для дородной бабы.

Гордиану пришлось прибегнуть к аналогии. В арсенале школы находилось два раритетных экземпляра старинной боссонской алебарды, с длинным и тонким трехгранным навершием. У современных алебард, использовавшихся милицией и армией Боссона, колющий шип было значительно шире и тяжелее, а главное – существенно короче этих. Гордиан отпилил одно навершие и притащил его к Вордрику с требованием удлинить его еще более и насадить на стандартную кинжальную рукоять, прикрытую выше эфеса более длинной и широкой перекладиной гарды.

Получившееся произведение оружейного искусства не произвело впечатления ни на самого Гордиана, ни, тем более, на Крисса, который был, в общем-то, достаточно опытным бойцом. Новоявленную рапиру изготовили из дрянного железа, поскольку таргитарий воспринял указание Гора изготовить «такое же лезвие как у этой алебарды» в буквальном смысле и пожалел на никчемное по его мнению мероприятие хорошей стали. Однако оружие было длинным, легким и имело остро отточенный наконечник, а треугольное сечение придавало тонкому лезвию достаточную прочность и устойчивость, так необходимую Гордиану в предстоящем бою.

Увидев первую в этом мире рапиру, Крисс фыркнул и сказал, что «игрушка» не выдержит и одного простейшего соприкосновения с нормальным мечом, если вообще не треснет в воздухе от резкого движения. С первым утверждением Гор согласился, но смысл заключался в том, что парировать удары тяжелого оружия он и не собирался. Для победы ему требовался всего один укол, отразить который громоздким «бастардом» или секирой практически невозможно.

Он еще раз осмотрел свое примитивное с виду оружие и в целом остался доволен.

Перед ним было острое злое шило! Именно то, что нужно для предстоящего поединка.

Следующая неделя ушла на отработку навыков современного фехтования. Эти семь дней бывший демиург просто убивал себя в тренировочном зале, пытаясь заставить новое тело впитать память разума, опыт трехсот лет военной службы и спортивных упражнений.

Еще совсем недавно, Гор был отличным бойцом, его телесная оболочка выполняла передвижения, атаки и комбинации с точностью автомата, а кисти рук не задумываясь проводили сложные финты и парирования. Однако то было старое тело Гора, которым теперь он, увы, не обладал. Низкорослый молокосос, которым стал бывший демиург Нуля и владелец собственной карманной вселенной, страдал неумеренной худобой, имел слишком тонкую слабую правую кисть, сбитое дыхание и отвратительную по сравнению с прошлым уровнем растяжку. Впрочем, он был молод, а значит – быстр, легкость тела отчасти компенсировала его слабость, и после недели беспрерывных тренировок Гордиан почувствовал, что готов.

Конечно, с таким оружием и такими физическими данными он не сможет показать класс, на который по «часам» его памяти был способен не более месяца назад, однако в удачном исходе поединка Гор почти не сомневался.

Глава 22 Бранд Овальд, консидорий

Утром одиннадцатого дня, прошедшего с памятного разговора со старшим дационом Лавзейской Дуэльной школы, перевоплощенный демиург Нуля Гордиан Оливиан Рэкс проснулся рано, чтобы успеть отработать последнюю утреннюю тренировку перед боем.

Воздух был свеж, небо безоблачным, а настроение – тревожным.

Отрепетировав пару замысловатых комбинаций, Гор пошел завтракать, затем – отдохнуть и снова тренироваться. Спустя два часа он осознал, что бездумное повторение однотипных упражнений сегодня утром не принесет ему ничего кроме усталости, поскольку для достижения автоматизма в выполнении финтов и маневров требуются месяцы, если не годы, а времени до поединка оставалось менее трех часов. Поэтому, подхватив рапиру под мышку, он направился к казарме консидориев, надеясь взглянуть лишний раз на своего потенциального противника.

Как и обещал Трэйт, его «contragentе» в этот решающий день должен был стать не кто иной, как Бранд Овальд, на которого ссылался Крисс в разговоре с ним и Мишаном Трэйтом. Тогда Гордиан ничего не знал о Бранде, но за неделю сумел узнать достаточно много, чтобы относиться к противнику если не со страхом, то, по крайней мере, с уважением.

Бранд не без оснований считался лучшим поединщиком школы, а возможно – всей Боссонской марки. Он выиграл прошлогодний турнир («летние авеналии»), проводившийся за приз в пять сотен золотых солидов. Для сравнения стоило сказать, что стоимость одного раба-кадета в поместье составляла не более пяти—семи сестерциев, стоимость хорошего раба-консидория – двадцать—тридцать сестерциев, а один солид равнялся ста сестерциям.

Таким образом, Бранд был не просто хорошим дуэлянтом, а специально подготовленным профессиональным убийцей, так называемым «призовым бойцом», и зарабатывал за год для содержателя школы огромные деньги.

В отличие от большинства кадетов и консидориев Дуэльной школы, Бранд был коренным уроженцем Боссона, рожденным рабыней от одного из бойцов. Поговаривали, что его отцом, возможно, является сам лорд Брегорт, хозяин Лавзейского шато, всех прилегающих к нему обширных земель и нескольких десятков роскошных вилл и отелей по всему славному Эшвенскому королевству.

То, что рабыня понесла от владельца, не считалось тут чем-то из ряда вон выходящим. Беременность рабыни от лорда давно была признана обычной практикой, и в одной только Дуэльной школе Брегорта по крайней мере несколько бойцов могли похвастать высокородным происхождением.

Впрочем, согласно соответствующему королевскому Ордонансу, рожденный рабыней или зачатый от раба в любом случае становился рабом и не мог претендовать не то что на титул, но даже на личную свободу. Так что статус «призового бойца», дуэлянта-консидория должен был вполне устраивать Бранда.

Как и все прирожденные боссонцы, Бранд был высок ростом, почти на голову выше, чем большинство отнюдь не маленьких кадетов-клонов. Добавьте к этому огромные плечи и чудовищно атлетический торс, к тому же почти лишенный жировой прослойки, и вы получите живую машину для убийства, выносливую и почти несокрушимую.

Сейчас это выдающееся гармоничное соединение бойцовского мастерства, костей и мускулатуры вращало над головой тяжелый двуручный меч-клеймор с такой видимой легкостью, словно это был деревянный шест, а не двенадцать килограммов доброго железа. Несмотря на тяжелое упражнение, дыхание Бранда было ровным, а на теле – лишь немного испарины.

Увидев Гордиана, Бранд остановился, воткнул свой меч в песок тренировочного зала и, опершись на него, посмотрел на будущего противника. Бранд узнал Гордиана, но ничего не сказал – он открыто и довольно миролюбиво смотрел на Гора и скромно улыбался.

Гор кивнул в качестве приветствия и подошел ближе.

– День добрый, – сказал он и выразительно посмотрел на оружие своего будущего противника. – Тяжелый меч, должно быть? Впервые вижу, чтобы с таким клинком управлялись настолько легко.

– Привычка, – спокойно ответил Бранд, пожав могучими плечами. – И ты так сможешь лет через пять тренировок.

– Если доживу, – скромно заметил Гордиан.

– Доживешь, – спокойно кивнул великан. – Обычно я не убиваю кадетов.

– Спасибо! – усмехнулся Гор. – С другой стороны, я не убиваю консидориев.

Это звучало наглым вызовом, но Бранд спокойно усмехнулся и покачал огромной рыжей гривой.

– Ну ты наглец! – сказал он все также миролюбиво. – Трэйт говорил мне, что ты безбашенный бретер с большими претензиями. Вижу, что он не соврал. – Бранд поднял меч и снова с определенной амплитудой стал раскручивать его вокруг себя. – Но наглость хороша, если подкреплена силой.

– Или умением, Бранд.

– Ха, так ты умелец?!

– А ты разве нет?

– Немного есть. – Выполнив пируэт, великан снова остановился; его дыхание по-прежнему оставалось ровным. – Однако, – тут Бранд назидательно поднял палец и его лицо приняло серьезное выражение, – в нашем ремесле умение – это не все, брат-серв. Здесь нужна сила. Так что лучше молись сегодня богу Хепри, кадет.

– Молиться Хепри? – Гор вскинул брови – Но ты же не убиваешь кадетов!

– Только сильных кадетов, брат, – поправил его великан. – Бой есть бой. А слабака можно зашибить и случайно. Если ты достаточно силен, брат, то выживешь сегодня.

– Или если умел, Бранд!

Бранд хмыкнул.

– До встречи, – сказал он и вновь поднял свой гигантский меч.

– До встречи, – сказал Гордиан и с сомнением посмотрел на свою рапиру.

Дубина и шпилька. Стальной фабричный пресс и маленький молоток…

Они встретились спустя три часа на ристалище, и на поединок собралась посмотреть почти вся Дуэльная школа в полном составе – старший тренер действительно решил устроить показательный бой.

Ристалище представляло собой большую прямоугольную площадку между зданиями, посыпанную мелким песком. По периметру площадки кадеты расставили длинные скамьи для наблюдателей, а в глубине перед ристалищем, на балконе одного из домов, расположилась небольшая трибуна, на которой сидели старший дацион Трэйт и руководители подразделений. Главного вилика шато, Каро Сабина, не было, ибо он уехал в Бронвену, административный центр Боссона, по торговым делам и собирался вернуться не ранее чем через неделю. Впрочем, Трэйт обладал полномочиями назначить любой тренировочный или реальный поединок без уведомления не только вилика, но даже самого лорда Брегорта.

Скамьи со зрителями образовали в центре ристалища сравнительно небольшой свободный квадрат, который и предназначался для поединка. Бранд вышел на него первым, поигрывая рельефными мышцами рук и плеч. Он был в простой холщовой рубахе навыпуск, коротких шортах, не стеснявших движение, и кожаных сандалиях. Появление непризнанного чемпиона школы вызвало бурю оваций и море радости на лицах присутствующих. Все-таки это была Дуэльная школа и кумирами ее обитателей могли стать только преуспевающие бойцы!

Гор протолкнулся через сидящую на скамьях толпу сразу же вслед за великаном. Однако его появление на импровизированной арене вызвало, напротив, некоторое разочарование. Не знающие его в лицо кадеты, возможно, стали бы даже улюлюкать и свистеть, но присутствие рядом начальников отрядов и дационов заставило их вспомнить о дисциплине. Во всяком случае встречен претендент был более чем холодно.

Экс-демиург также облачился в короткие штаны, но остался голый по пояс и совершенно босой. Тощая узкоплечая фигура отнюдь не являла собой образец титанической мощи, а юный возраст – пример подготовки и опытности. Еще меньше энтузиазма вызвало странное, невероятное оружие Гордиана – маленькое, ничтожное жало, которое по сравнению с вооружением Бранда выглядело как детская игрушка.

– Начинайте, – сказал Трэйт и дал знак барристе, распорядителю поединка. Тот вышел на середину арены и звонко проорал:

– Назначается дуэль между «призовым бойцом», чемпионом летних авеналий 4379 года, консидорием Брандом Овальдом и соискателем, кадетом Гором. Дуэль проводится на мечах без доспехов. До третьей крови, смерти или сдачи одного из бойцов.

Он по очереди повернулся к Бранду и Гордиану:

– У дуэлянтов есть претензии к оружию или амуниции противника?.. Бойцы готовы?.. Начали!!!

Барриста резво отпрыгнул в сторону, и два бойца начали кружить по ристалищу, внимательно следя друг за другом напряженными глазами.

То, что бой будет проводиться до третьей крови, было для Гордиана сюрпризом. Это означало, что поединок нельзя прекратить первым же легким ранением одного из претендентов. Обычно, когда объявлялась дуэль до первой крови, то буквально первая же царапина, вызвавшая достаточно сильное кровотечение, могла стать ее окончанием. Дуэль же третьей крови частенько оканчивалась смертью или инвалидностью, ибо в серьезном поединке бойцы не могут нанести друг другу более пары ранений – один из ударов почти наверняка оказывался тяжелым.

Впрочем, подумал Гордиан, разницы нет, он все равно не собирался затягивать этот бой. Его оружие было непригодно для сколько-нибудь действенного парирования, и Гор не планировал ни демонстрации современного фехтовального поединка, ни привычной зрителям обычной жесткой рубки консидориев на тяжелых мечах.

Только один укол, жестокий и быстрый.

Один укол.

Бранд был отличным парнем и в принципе нравился Гордиану, однако Бранд еще и опасный боец. Рапира рапирой, но реальный боевой опыт и фантастическая физическая мощь боссонца могли сыграть с Гордианом неприятную шутку и существенно испортить его планы. Поэтому внутренне он был готов к нанесению не только ранящего, но и смертельного удара, если не удастся вывести гиганта из строя иным способом. Кроме того, он знал, что по-настоящему ценные бойцы – а Бранд, безусловно, одн из таких – могли быть воскрешены в храмах Хепри. Так что возможная смерть Бранда хотя и стоила денег, но не являлась проблемой окончательной и неразрешимой. В отличие, кстати, от жизни двухмесячного кадета, которого воскрешать никто не станет.

Вторым сюрпризом для Гордиана стало отсутствие в руках Бранда его огромного двуручного меча-клеймора, с которым он тренировался: в обеих руках у Бранда находились обычные обоюдоострые кривые мечи-фальчитоны, тяжелые, но не сравнимые по весу с тем двуручным чудовищем. Соответственно, движения рук у Бранда должны были стать более быстрыми и резкими, замах – короче, а парирования – точнее. К тому же использование обеих рук позволяло дезориентировать противника относительно направления атаки.

С другой стороны, расположение тела симметрично к обоим орудиям лишало Бранда возможности длинного выпада, что несколько сокращало «дальнобойность» его нападения. Впрочем, в данной ситуации это не имело особого значения, поскольку «дальность» действия Гора в любом случае была неизмеримо больше, благодаря технике колющего выпада и длине рапиры.

Сейчас Бранд стоял, широко расставив ноги, слегка согнув колени и слегка разведя согнутые руки в стороны, опустив при этом оба меча параллельно полу с эфесами у бедра.

Гор, напротив, принял классическую позу фехтовальщика, развернувшись к своему противнику правым плечом и держа единственную вооруженную правую руку согнутой в локте – с оружием, направленным кончиком в глаза своего вынужденного врага. Теоретически это делало рапиру почти невидимой для противника и затрудняло определение расстояния до оружия.

Однако практически, подумал Гор, он вряд ли бы смог подыскать вообще что-нибудь, что действительно могло бы «затруднить» многоопытного чемпиона…

Пока Гордиан размышлял, прикидывая, как подобраться к этому чудовищу, немного шокированный двумя только что открытыми обстоятельствами поединка, Бранд атаковал первым!

Сделав широкий, тяжелый шаг, слишком простой для атаки мастера, он двинулся вперед, проводя примитивный, но мощный замах правой рукой.

Моментально собравшись и подавив непроизвольный импульс на отражение вражеской атаки, Гор отскочил, выйдя из зоны поражения.

Удар!

Этот отскок стал единственным, что сохранило Гору жизнь в первые же секунды противостояния. Бранд был левшой, хотя орудовал обеими руками почти без различий, и атака с правой оказалась ложным маневром. Если бы Гордиан попытался отвести падение меча, то с левой его ожидал другой сокрушительный удар от второго лезвия – неотвратимый и смертоносный. В итоге левый меч пронесся перед лицом Гора всего в нескольких сантиметрах, обдав его холодящим до дрожи ветерком смерти.

Гор мгновенно контратаковал, однако Бранд оказался слишком быстр для такого борова и, немедленно отступив, легко парировал выпад своего более мелкого противника ударом гарды сверху. Внезапно противники оказались слишком близко друг к другу, и оружие стало бесполезным из-за тесноты. Бранд с размаху врезал рукоятью в лицо Гордиану и тут же добавил пинок в грудь, если и не сокрушивший ребра, то, по крайней мере, разом выбивший дыхание из легких.

Гор отлетел в сторону, стараясь при падении не повредить хрупкое лезвие рапиры. Но сразу поднялся, тяжело дыша и умываясь кровью. С лица, поврежденного мощным, тупым ударом, обильно стекала алая юшка.

Зрители взревели. Кадеты ликовали почти в экстазе, а консидории обменивались кривыми усмешками и кивали. Трэйт молчал.

Бранд неторопливо крутил обоими мечами, управляя направлением вращения одними кистями рук, выписывая овалы и восьмерки. Крики не умолкали, но Мишан Трэйт поднял руку и над ристалищем снова зависла тишина.

«Дисциплина, да… – подумал Гордиан. – Если я проиграю, то сегодня, на этой же самой площадке, перед этими же людьми с моей спины сдерут кожу кнутом. Если вообще выживу».

Требовалось спешить. Поединок итак слишком затянулся – двадцать из обещанных Трэйту секунд уже истекли. Бранд хорош, однако он – всего лишь опытный дикарь, не более. Современный человек не может проиграть дикарю!

Гордиан принял прежнюю боевую позицию и сконцентрировался. Лишенный Дара, он был не в состоянии теперь чувствовать недоступные обычным людам перетекания энергии и информационных потоков, поэтому просто предельно сосредоточился на собственных реакциях, на движениях противника, попытавшись усилить обычное восприятие.

Бранд медленно развернулся и как в замедленной съемке двинулся к нему, рассекая круговыми движениями смертоносного оружия пространство вокруг себя. Воздух выл, разрезанный остро отточенной сталью! Окружающим казалось, что великан окутан серой сверкающей паутиной, закрывающей великолепного бойца со всех сторон, однако Гор видел глазами и ощущал кончиком рапиры плавный ход обоих мечей. Лезвие его оружия почти звенело от напряжения, а пальцы впились в эфес как хищник в горло жертвы. Он видел прорехи в сверкающей сфере из вращающихся клинков и был готов.

Когда правый меч Бранда ринулся вниз, завершая очередную восьмерку, а левый только взмывал наверх, чтобы в следующем финте обрушиться на голову тщедушного противника, рассекая череп и мозг, Гордиан быстрым и простым притопом сделал два молниеносных шага с опорной ноги и буквально выстрелил своей правой кистью в корпус мечника!

Рапира, мерзко пропев, хищно и зло вонзилась в плечо и так же молниеносно вырвалась оттуда в обратном направлении. Сделав отскок, Гор застыл почти в том же положении, с которого начал маневр.

Воздух приобрел густоту и тяжесть болотной воды. Медленно-медленно один тяжелый фальчитон выпал из руки Бранда, а другой – опустился концом в песок. Свободной рукой великан дотронулся до крошечного отверстия в плече,на четыре пальца выше сердца, откуда с напором, бурыми рывками хлестала кровь.

В следующее мгновение одно колено его подогнулось и огромное тело мешком завалилось наземь, тяжело отдав гулким ударом в наэлектризованном от нервного напряжения пространстве.

Над ристалищем зависла мертвая тишина.

Более глубокая и вязкая, чем после команды Трэйта. Полторы тысячи глаз смотрели на истекающее кровью тело чемпиона, не шевелясь и почти не дыша. Гор посмотрел на неподвижные скамьи, отшвырнул ненужную теперь рапиру и кинулся к Бранду.

– Бинт, его нужно перебинтовать! Где врач? – заорал он.

И с его криком площадка, казалось, вздрогнула. Кадеты соскочили с ближайших скамей, засуетился барриста, два санитара подбежали к неподвижному, но несомненно живому поверженному боссонцу, оттеснив Гора в сторону.

Тот отошел на шаг, устало вздохнул и вытер мокрый от напряжения лоб. Где-то на балконе встал Трэйт и в сопровождении других дационов покинул ристалище. Где-то напряженно и яростно спорили консидории. Рядом стоял, замерев в тупой прострации, старшина Крисс. Восторженными глазами пожирали его кадеты Рашим и Никий. Однако Гордиана это уже не волновало.

В момент наивысшей психической концентрации он явно чувствовал не только собственное тело и движения Бранда, но и тепло его крови, холодную, темную энергию своего смертельного оружия. А также бушующие потоки восторга и ярости, текущие в человеческих душах стоящих рядом рабов.

Дар Тшеди возвращался…

Спустя полчаса его привели в кабинет старшего дациона.

– Формально, ты не победил, сынок, – с ходу начал разговор старый тренер. – Бой велся до третьей крови, а у проигравшего была пущена первая. Следовало либо убить его, либо заставить сдаться. Так что твоя спина, вообще-то, принадлежит Криссу. И кнуту.

Гордиан промолчал. «Порядок – великая сила, – подумал он, – но должен ведь существовать и здравый смысл».

– Однако, ты поразил меня, – продолжил Трэйт, – да, пожалуй, и не меня одного. Никогда не видел ничего подобного твоему шилу, а вся школа никогда не видела Бранда, жрущего пыль. В общем, ты молодец, и формальный проигрыш я тебе прощаю. Вопросы есть?

Гордиан пожал плечами:

– Что с Брандом? – спросил он.

– Жив, почти здоров, потерял много крови, рука не шевелится, однако в восторге и рвется встать. Чтобы поговорить с тобой по душам.

– Он же меня покалечит!

– Да ты что, он хочет высказать тебе свое почтение, а не требует сатисфакции. Ты теперь его кумир, парень весь в восхищении.

– С ума сойти…

– Точно, сынок.

– А как насчет звания консидория?

– А вот звания я тебе пока не дам, хоть и обещал. И вот по какой причине, кроме той, что ты формально-то проиграл. У лорда Брегорта по твоей милости выпал лучший дуэльный боец, им как ты понимаешь, до вчерашнего полудня был некто Бранд Овальд, ныне продырявленный. А у нас призовой сезон на носу, и лорду нужны деньги. Так что ты – первый двухнедельный кадет, пущенный в «призовые». Представляю, какие будут ставки против фехтовальщика-сосунка! Думаю, при грамотном подходе мы сможем оправдать годовое содержание школы, не меньше. Так что можешь гордиться, сынок, можешь гордиться.

– Я горжусь, мастер Трэйт. – Гор тяжело вздохнул и вышел из кабинета.

Глава 23 Лавзейская школа наложниц

Нельзя сказать, что после победы над Брандом жизнь Гора круто изменилась. Почти две недели после боя он по-прежнему оставался «всего лишь кадетом», как и большинство окружающих его товарищей. Он по-прежнему жил в маленькой каморке кадетской казармы и по-прежнему большую часть его времени съедали непрерывные тренировки.

Однако в один из вечеров в размеренное существование рядового лавзейского ученика вошли перемены. И кроме мыслей о побеге, размышлений о происходящем и сумрачных воспоминаний о прошлой жизни в разуме и сердце Гордиана Рэкса, к его вящему удивлению, поселилось кое-что еще.

Было воскресенье. Рабочий день для большинства сервов и выходной для избранных – элиты поместья, старшин габеларов и лучших бойцов Дуэльной школы. В то утро в комнатку Гора, только-только продравшего глаза и натягивавшего тунику, вломился Крисс с белозубой улыбкой на лице.

– Здорово, боец! – с порога проорал он. – Не запаршивел еще в своей конюшне?

– Шел бы ты, Крисс, – беззлобно ответил бывший демиург, за несколько дней уже привыкший к постоянным поддевкам весельчака-габелара и относившийся к ним снисходительно. – У меня тренировка через час, а ты отнимаешь мое личное время.

– Да что ты! – Крисс аж всплеснул руками – А я, знаешь ли, от старшего дациона. Трэйт отменил твои занятия на сегодня и велел свозить к девкам.

– Куда?!..

– Ну тихо, тихо – в Школу наложниц. Габеларам разрешено шляться туда каждые выходные, консидориям – по заслугам, два или три раза в неделю. А ты у нас хоть и не консидорий, но вроде как лучший боец в легком весе. Неделя уже прошла, так что положено. Собирайся и едем.

Гордиан посмотрел на рапиру, висящую на стене, и покачал головой.

– Мне это не нужно.

Крисс подошел к нему и с размаху влепил затрещину. Это произошло настолько неожиданно, что не отошедший от сна Гордиан даже не успел защититься, а только скорчил гримасу.

– Дурак ты, – заявил Крисс. – Всем это нужно. К тому же я твой старший начальник и у меня приказ дациона. Встал, оделся и пошел без разговоров. Давай! – И он кинул Гору в лицо его пояс с оружием.

Кадет поймал пояс, подумал, не выхватить ли кинжал и не полоснуть ли обнаглевшего стражника по роже, но передумал. В принципе Крисс был лучшим из всех известных ему габеларов, да и пожалуй единственным, кого он мог назвать хорошо знакомым и даже близким ему в этом мире человеком. К тому же Крисс имел полное право кидаться в него вещами и раздавать приказы.

Гор молча поднялся, нацепил оружие, накинул плащ и кивнул.

– Готов, – сообщил он.

– Ну и хорошо, – улыбнулся Крисс.

Они вышли наружу и двинулись к конюшне.

Школа наложниц, а в просторечии «Садок», оказалась огромным трехэтажным зданием, отделенным от остальных строений поместья высокой оградой. В отличие от плетней и заборчиков, окружавших прочие учреждения, ограда женской школы не казалась декоративной. Это была настоящая фортификация, высотой почти шесть метров и толщиной кирпичной кладки чуть ли не метр. Однако предназначалась эта ограда, как объяснил Крисс, вовсе не для того, чтобы девчонки не сбежали, а как раз напротив – чтобы к ним никто не лез снаружи.

Крисс так же разъяснил, что вокруг поместья разбросано много небольших домиков с приусадебными участками. В этих домиках живут сервы, которым лорд Брегорт разрешил сочетаться браком и рожать детишек к вящему удовольствию старого шательена. Однако все семейные рабы составляют ничтожную долю обитателей Лавзеи и тотальное большинство – это неженатые мужчины, которые жен никогда и не будут иметь в силу особенностей своей работы.

В частности, призовым бойцам и охране поместья супруги не полагались в принципе. Поэтому единственным способом общения с противоположным полом, доступным большинству сервов-мужчин, являлись услуги, предоставляемые выпускницами Садка.

Теоретически Садок был коммерческим предприятием, выращивавшим наложниц на продажу, однако в условиях большой конкуренции рабыни обычно продавались плохо, и львиная часть окончивших школу выпускниц оставались в ее стенах для обслуживания сервов поместья. Ведь Брегорт был не зверь и заботился о своей собственности мужского пола.

Каждой категории сервов, кроме низших рабов из обслуживающего персонала, подсобных рабочих и молодой прислуги, выделялось определенное время для посещения Школы наложниц и соответственно, определенная группа девушек.

Лавзейская элита, в частности вилик и его помощники, могли позволить себе приглашать наложниц на дом, в коттеджную часть поместья, и обслуживаться, так сказать, «на месте проживания».

Остальные сервы приходили в школу сами.

Для габеларов и консидориев как для более высокой категории клиентов были предоставлены выходные дни – суббота и воскресенье и, разумеется, лучшие женщины Садка.

Насколько понимал Гордиан, мнения самих выпускниц для распределения в группы по категории клиентов и времени пользования никто не спрашивал. Однако существовала в школе и совершенно отдельная категория рабынь (так называемые «резервные выпускницы»), отбиравшаяся Сабином исключительно на случай приезда Брегорта. Ими никто регулярно не пользовался, и они оберегались исключительно для лорда и его гостей, ожидая внимания шательена. В конце концов, когда Брегорту они надоедали, он отдавал их в распоряжение своих сервов. Среди габеларов и консидориев почему-то особым шиком считалось спать именно с такими рабынями, бывшими наложницами их общего господина. Конкретно в такую группу бывших «резервных выпускниц» и привел его сейчас Крисс.

– Смотри, – сказал габелар, показывая на длинный ряд диванов, расположившихся в обширном холле перед фонтаном, – это жемчужины Садка. Красавицы из красавиц. Только для чемпионов и лучших из консидориев. Ты не представляешь, как тебе повезло сегодня, братишка. Давай – гляди, выбирай. Только глаза, смотри, не сломай.

И действительно, глаза Гордиана, давно отвыкшего от лицезрения полуобнаженных женских тел, с непривычки разбегались. На каждом диване в вызывающих соблазнительных позах возлежали великолепные экземпляры рода человеческого. Однако эталон местной красоты, по-видимому, отличался от принятого в мирах Корпорации.

Местные Афродиты были явно ниже росточком, обладали шикарным бюстом и более округлыми, крупными формами, чем ценились в привычном Гордиану мире. Но все они блистали чудесной кожей и были великолепно ухожены.

Блондинки и брюнетки, шатенки и рыженькие, все молодые и прелестные. Великолепная выставка, подумал Гор. Немного варварская и унизительная для женщин, но любого мужика даже из Корпорации сведет с ума, это точно.

При этом из одежды на девушках оставались только легкие полупрозрачные туники, не скрывающие, а скорее подчеркивающие их прелести, а также тонкие золотые украшения, буквально унизывающие тела. Золотые браслеты сверкали на запястьях, предплечьях, щиколотках. В ушках висели массивные серьги, а на челе – изящные диадемы. Все украшения и туники отличались разнообразием, хотя и походили друг на друга по стилю.

Крисс посмотрел на него выжидающе, но Гор застыл в нерешительности. Все-таки его никто не предупреждал, что придется выбирать вот так быстро и столь откровенно, и он немного растерялся. Как ни крути, а общаться с женщинами в этом мире ему еще не доводилось.

Нерешительность Гора внезапно прервали сами дамы. Одна из полуобнаженных нимф с роскошной гривой платиновых волос поднялась со своего ложа и, игриво покачивая бедрами, подошла к ним.

– Кого это ты привел к нам, Крисс? – лучезарно улыбаясь, спросила она. – Обычно сюда приходят медведеподобные головорезы. А этот, – она погладила Гора по щеке, – совсем молоденький. Ты не ошибся, старшина?

– Ни в коем разе, моя прелесть, – ничуть не смущаясь промурлыкал Крисс. – Это наш новенький.

Тут он наклонился к ее ушку.

– Тот самый новенький. Семь дней назад он завалил одним ударом великого Бранда Овальда. Вы в курсе, я надеюсь? – С этими словами он опять смачно хлопнул Гордиана по спине. – Так что представляю вам, сударыня, нового чемпиона Лавзеи в легком весе!

Девушка пораженно покачала головой, продолжая улыбаться, но теперь уже с выражением восхищения в глазах.

– И как же зовут нашего чемпиона? – просто спросила она.

– По реестру Гор, – отвечал ей габелар, – но в шато его зовут Ужасом, а Трэйт называет Ракиром, что значит «жало». Это потому что он дерется шпилькой и «жалит» бойцов, а не рубится с ними, как положено, мечом. Верно, братишка?

Не сводя глаз с девушки, Гордиан кивнул. Непонятный ему самому восторг и всепоглощающее восхищение, лучившееся в его взгляде, по-видимому, было трудно скрыть, и девушка снова улыбнулась, но теперь уже с какой-то грустной гордостью.

Крисс тем временем продолжал:

– И как он тебе нравится, Лис? Хорош, а? Настоящий боец!

Блондинка покачала головой и теперь уже в свою очередь осмотрела Гордиана с головы до ног. Снова смущенный под ее взором, юноша склонил голову. Он знал, что не производит впечатления с первого взгляда.

– Он неплох, – сказала наконец женщина.

Внезапно она шагнула к Гору, прильнула телом, опутав нежным цветочным запахом, обвила рукой шею и, глядя в глаза, произнесла:

– Выбери сегодня меня, мой юный господин. И я усмирю твое … «жало».

Удивляяся собственной робости, но совершенно поверженный глубиной ее бездонных голубых глаз, почти не понимая смысл сказанных слов, Гор только судорожно кивнул и что-то промямлил, соглашаясь. Подавленный внезапными комплексами, никогда не свойственными ему в прошлом, Гор почти потерял дар речи. «Что со мной происходит?» – подумал он, пораженный собственным поведением. Ведь он демиург. Демиург!!! Человек, повелевавший мирами! Откуда наплыв этого странного, почти детского, страха перед всего лишь шлюхой?

Крисс тут же заржал, а девушка, мягко подавшись вниз, соскользнула с шеи, развернулась и жестом приказала следовать за собой. Как мул на привязи молодой человек двинулся за прелестницей.

Крисс придержал его за рукав.

– Лисия, – прошептал он, – ее зовут Лисия, если что. Удачи, братишка. Ты просто везунчик сегодня!

И он подмигнул.

В ответ Гор только тупо мотнул головой и кинулся за девушкой.

Через минуту они были одни в просторной комнате, где посередине стояла большая двуспальная кровать с небрежно откинутым балдахином и раскиданными поверх покрывала подушечками-думками.

Девушка ловко скинула тунику, державшуюся на теле, как оказалось, благодаря одной-единственной большой пуговице на плече. Туника сползла на пол, волной побежав по роскошному обнаженному телу. Красавица взмахнула волосами и повернулась к своему избраннику с игривым вопросом в глазах.

Все еще терзаемый внезапной робостью и удивлением, Гор помялся.

– Ты Лисия, так? – задал он глупый вопрос.

– Да, Лисия.

– А я – Гор, м-м… кадет. И вообще-то меня зовут не Ракир, а Рэкс. Это фамилия. Полное имя Гордиан Оливиан Рэкс.

Она пожала плечами:

– Ага, я рада.

Он чуть замялся и спросил:

– Что дальше?

Она вскинула бровь:

– Что хочешь.

– Тогда приступим?

– Ну если ты уже закончил болтать.

– Я много болтаю?

– До черта!

– Извини…

Они молча прошли к широкой кровати и легли. Простыни были серыми и льняными. И пахли свежестью. Вместо покрывала – только тончайший плед.

– Послушай, ты давно здесь? – спросил Гордиан.

– Только что зашла, – звонко рассмеялась она.

– Не в этом смысле… Я имею в виду, в этом месте, в Лавзее. Вообще в этом мире.

– А тебе-то что?

– Ничего, просто интересно.

Девушка как-то резко погрустнела.

– Послушай, чемпион, ты и правда много болтаешь, – сказала она мягко. – В общем… Раз так, давай я сделаю свою работу и все. Тебе не обязательно лезть мне в душу.

– Извини.

– Ладно, неважно.

Они помолчали.

– Я здесь два года уже, – сказала она наконец.

– Тоже клон, как и я?

– Нет.

– Значит, местная?

– Местная? – она вспыхнула. – Ты издеваешься? Меня привезли из Валькрики два года назад. Тридцать лет тому, проклятый Эшвен уничтожил наш флот и наших мужчин! Я имею в виду настоящих мужчин, которые защищали свой край с оружием в руках и умирали чтобы не терпеть позора. С тех пор наших женщин ежегодно вывозят на континент, чтобы господам шательенам было что подстелить под себя на ночь.

Вспышка сверкнула и погасла. В смятении Лисия отвернулась.

– Я не шательен, – напомнил Гордиан.

Она вздохнула:

– Да и я не наложница для благородных. Лорд Брегорт трижды делил со мной ложе во время краткосрочных приездов, поэтому консидории относятся ко мне с почтением, однако… Я такая же, как все, и предназначена для сервов, а не для элиты Королевства. Но я даже рада. По крайней мере, когда спишь с сервами, знаешь, что тебя этой ночью не будут бить, не задушат во время оргазма и не порежут на куски ради забавы.

– А что и такое бывает?

– А что ты не знал?

– Ты рассуждаешь слишком смело для рабыни.

– А ты слишком болтлив для серва.

– Извини.

– Боже! Мы с тобой всего пять минут, а ты извинился уже три раза. Может быть, хватит?

– Конечно.

Странная робость, захватившая волю Гордиана, казалась ему чем-то сверхъестественным. Демиург Корпорации, полубог и миллиардер, владелец двух десятков гаремов и сотен тысяч наложниц, за свои триста шестьдесят долгих лет он переспал, наверное, не менее чем с миллионом рабынь. И все же сейчас – робел всего лишь перед одной. Лисия была хороша, спору нет, но отнюдь не лучше любой из его прежних партнерш. Так в чем же дело? – стучало у Гора в висках.

Робость в душе Гордиана смешивалась со страхом и вожделением. Наконец, сделав над собой настоящее усилие и заставив юношескую боязнь убраться подальше напором опытной мужской воли, он привстал над ней на коленях, навис всем телом. Быстро и почти грубо он поднял девушку за талию вверх, а затем впился губами в грудь.

Волна неописуемого, почти животного, восторга неожиданно окатила все его существо! Грудь была полной, тяжелой. Слишком крупной для такого стройного тела. Биотрансплантант? – мелькнул немой вопрос. Впрочем, какая разница?

Более не в силах сдерживаться, он взялся за бедра и с силой швырнул ее на спину, обратно, в теплые волны простыни. Прижал гладкие колени к плечам, развел в стороны. Затем вошел сильно, яростно. Возможно, ей было больно, однако она не закричала.

Тихо выскользнув из реальности, Гор погрузился в женщину сначала плотью, затем и разумом. Вокруг его обмывал нескончаемый теплый океан, а в нем самом протекала бурлящим потоком глубокая река. Вязкая и … обжигающая. Когда река вышла из него до последней капли, он прикрыл глаза.

Затем они лежали на смятых, немного влажных простынях. Она молчала, уткнувшись носом в его плечо. Он теребил ей волосы.

В чреслах царило полное опустошение. А в мыслях – полный разброд.

– Послушай… – спросил наконец он, все еще удивляясь собственным ощущениям. – У тебя было много таких, как я?

Она отодвинулась от него, заглянула в глаза и заливисто, звонко рассмеялась.

– Послушай, – в тон ему пропела она, – это глупый вопрос, ты согласен? Ты лежишь с наложницей. И единственное, что тебя извиняет, так это то, что подобный вопрос – типичен для юнца. В твоем возрасте его часто задают.

Гор покачал головой.

– Что ты знаешь о моем возрасте? – с легким сарказмом поинтересовался он. – Я ведь клон. Если я скажу, сколько мне лет, ты просто не поверишь. У меня было много женщин, наверное тысячи, может быть даже сотни тысяч, но ты… ты другая, и…

– Тысячи? Да брось! Это тело… – Она провела своей мягкой ладошкой по его груди, обжигая каждой клеточкой кожи, – …это тело мальчика. Тебя привели из Храма Хепри едва ли месяц назад. И ты не разу не был здесь ни с кем. – Ее рука плавно скользнула к нему на живот. – Так что я – первая женщина у юного Гора Ракира, чтобы ему не говорила о себе память.

Рука опустилась ниже, и он забыл о вопросах…

После четвертого или пятого раза Гор устал.

Вот диво, – думал он, – я ведь даже не помню, когда в последний раз занимался любовью так яростно и страстно. И так много. Обилие гаремов на каждой из планет его мира делало секс скучной добавкой ко всемогуществу.

Для демиурга наложницы слишком доступны, и доступны в слишком большом количестве. В последние десятилетия он едва помнил тела и лица своих любовниц, что было не удивительно, ведь менее чем с двумя десятками секс-рабынь он не ложился в постель. Имен же не помнил вообще…

Лисия – так ее зовут. Первая женщина в этом новом мире, под другим солнцем. Первая женщина после долгого воздержания.

Нет, не так: вообще первая женщина для его нового тела.

Гор мысленно покачал головой. Сказать, что он был удивлен реакцией собственного организма на достаточно заурядную девушку из заштатного мира, – значило не сказать ничего. Неожиданная волна застенчивости, охватившая его перед незнакомой красоткой, столь типичная для безусого юнца, была совершенно необычна для более чем трехсотлетнего человека.

Гор приподнялся на локте и взглянул на дремлющую нимфу. Прежде чем заснуть, Лисия стерла косметику и распустила волосы. Теперь нельзя было сказать, что она неотразимо красива. Приятные в целом черты лица портил излишне маленький нос. Фигура была хороша, однако рост невелик. Совсем не то, к чему привык Гордиан в своей прошлой жизни.

Не имея стеснения в средствах, он брал в гарем и в постель только самых лучших, точеных женщин. Их тела были безупречны, наряды фантастичны, а лица – невообразимо прекрасны. И им не требовалось пользоваться косметикой: помада, тени и тушь вводились в пигмент кожи, рост ресниц контролировался специальными стимуляторами, величина груди и длина ног программировались генетически еще до клонирования. Да что там говорить, о Иешуа! Наложницы в мирах Корпорации даже не полнели от избытка калорий и не потели от жары. Их ногти и волосы вырастали всегда до определенной длины и имели цвет по усмотрению покупателя.

То было искусственное совершенство искусственных вселенных.

Под заказ – в любой комплектации!

Лисия действительно казалась иной – она была естественной. Несомненно, хуже идеальных пропорций и черт его наложниц, но – настоящей. Возможно, дело было в этом, а возможно – совершенно в другом, а именно – в его личном восприятии. Впервые за столетия он спал с женщиной, которая не являлась его собственностью и близость с которой пришлось заслужить. Пусть не долгими ухаживаниями, как в старой и смутно памятной вселенной Доростола, его неведомой родине, а жестокой рапирой на усыпанном песком и залитом кровью ристалище, но все же – не даром. И в этом заключался шик, который почему-то заставлял его сердце радостно трепетать.

Лисия, Лисия, Лисия… Хотя нельзя исключать, что все дело в простой физиологии. Новое тело слишком молодо и совсем недавно вступило в период полового созревания. А из-за этого следует иное восприятие противоположного пола и ни с чем не сравнимая радость от интимной близости.

Однако не стоит так думать, упрекнул себя Гор, это слишком механистично и … и как-то низко.

Он еще раз провел рукой по ее чудесным золотым волосам, по манящему изгибу бедра, по плоскому животу.

Красавица. Спасибо.

Затем он откинулся на спину и заснул.

Утром Лисия исчезла, но Гор встретил ее внизу вместе с другими обитательницами «Садка». Девушка была одета, прибрана и улыбалась. Увидев его, она оторвалась от деревянной стойки, вдоль которой выстроились красавицы-рабыни и привычно покачивая бедрами подошла к нему.

– Ты молодец, – сказала она. – Для безусого юнца с глупыми вопросами было совсем не плохо.

Соседки засмеялись.

– Опыт, – ответил он, улыбаясь. – Я ведь не безусый юнец, ты помнишь?

– Говори, говори… – Она взяла его под ручку и отвела чуть вдаль к окошку.

– Я серьезно, – сказал он, поворачиваясь к ней.

– Ерунда! Знаешь, вчера…

– Что?

– Ты сказал, что я «другая». Какая другая?

– Не такая, как все. Настолько «не такая», что я хотел бы увидеть тебя еще.

Она снова улыбнулась, показав милые ямочки на щеках, наклонилась к нему и игриво прошептала:

– Скажи об этом своему дациону, мой милый «Жало», – она подмигнула. – И лучше дерись за призы. Тогда Крисс приведет тебя еще.

Гор потемнел лицом. Настроение сразу упало, волшебство удивительной ночи исчезло, как дым. Жуткая «рабская» реальность сверкнула своим мерзким оскалом во всю полноту клыков.

– Это отвратительно, – сказал он, отодвигаясь, и инстинктивно дотронулся пальцами до своего «хомута»-койна. – Мы как животные. Лучше работай – отведут на случку. Лисия, я говорил о другом. Ты нравишься мне. Я хотел бы приходить к тебе сам. И чтобы кроме меня никто не дотрагивался до тебя. Я…

– Ты… – Она отвернулась. – Ты все же слишком болтлив, чем следует серву. И разве мы – не животные? И то, что было вчера, разве это не случка?

Она покачала головой и отступила на шаг. В глазах блеснула влага.

– Уходи, Гор Ракир, кадет из Лавзеи. Сражайся хорошо и тебя приведут. На случку…

Дорога обратно в Школу показалась Гордиану настоящей пыткой.

– Ну что, доволен? – приставал Крисс с вопросами. – Лисия лучше всех! Сам Брегорт ее брал несколько раз в постель, а это что-нибудь да значит. Если наш лорд зарится на девку, значит – королева. И надо же – она сама тебя выбрала! Гор, да это похлеще, чем твой подвиг с Брандом! Хотя нет с Брандом, пожалуй, круче. Ну не грусти, вот отработаем «призовой» сезон – буду водить тебя к ней каждую неделю. И перед авеналиями тебя свожу, обещаю. Если, конечно, она сама будет не против, все-таки фаворитка. Ну и если ты выживешь в боях, конечно.

Он болтал и болтал без умолку, и Гору подчас хотелось засадить ему в кадык свой кинжал или просто скинуть с лошади, лишь бы заткнулся. Однако он сдерживался, ведь Крисс, в сущности, ни в чем не был виноват. Такой же серв, как и он, только рангом выше.

Виновата местная жуткая система. А впрочем, чем система на его собственных планетах лучше здешней? Пожалуй, только внешним лоском и большей степенью применения технических достижений. А в остальном – тот же компот. Дерьмо, точнее.

Если вернусь, подумал Гордиан, отпущу всех рабов, а тех, кто не уйдет – а не уйдет, пожалуй, никто, куда им, клонам, идти из Каталауна? – то постараюсь хоть относится по-человечески и организовать нормальное общество, без ханжества и унижения себе подобных.

К вечеру они увидели стены Лавзеи.

Вот и дом, подумал Гордиан, паршивый дом, скажем прямо, но единственный и уже словно родной.

Глава 24 География как наука

Отвлечься от мыслей о Лисии помогли мысли о побеге, а также известная тяга человека к познанию. Спустя две недели, так и не став консидорием, Гор все же получил возможность как любой из полноценных «дуэльных» бойцов, свободно бродить в часы отдыха по территории Школы и даже выходить за ее пределы, получив лишь устное разрешение от старшины габеларов.

В эти часы он облазил всю дозволенную для прогулок консидориев округу, тщательно осмотрел местность рядом с поместьем и даже посетил расположенное по соседству с Лавзеей шато лорда Трассера, носившее название Ормского поместья, и владения шато леди Шамир, в которых размещалась еще одна Дуэльная школа, носившая название Кидонской.

До первой было всего десять километров пехом, а до второй – почти сорок.

Оба визита показались Гору более чем интересными. Он познакомился со многими людьми (сервами, разумеется) и даже участвовал в совместных для двух школ тренировках, а также последовавших за ними показательных боях на деревянном оружии.

Спустя неделю его перевели из общей казармы в отдельную квартиру в хорошем кирпичном доме для консидориев и спустя еще пару дней определили индивидуальный план тренировок, освободив, таким образом, от обязательного посещения утомительных занятий для обычных кадетов. В итоге у него появилась уйма свободного времени, половину из которого он все же тратил на занятия с мечом – следовало улучшать форму.

Но главным событием, которым Гордиан отметил для себя этот период, было, безусловно, открытие большой лавзейской библиотеки. Оказывается, лорд Брегорт был не просто крупным земельным собственником, потомственным дворянином и гнусным рабовладельцем, но и известным ценителем литературы, а также, как он сам себя величал, «просветителем сервов». В литературу и идеи просвещения лорд-шательен был влюблен настолько, что сподобился даже содержать у себя в Лавзее крупнейшую частную библиотеку Королевства. Впрочем, насколько уловил Гор из объяснений Крисса по этому поводу, создание крупнейшей частной библиотеки являлось не великим подвигом, поскольку кроме пары десятков выживших из ума лордов-стариканов страсти к литературе в среде шательенов никто не питал. То есть конкурентов на этом поприще у хозяина Школы нашлось не много.

Первый же визит в сокровищницу знаний Гордиан нанес сразу, как только узнал о наличии таковой на территории поместья. Поразительно, но, прожив в Лавзее более двух месяцев, он даже мысли не допускал, что здесь может оказаться книжное хранилище, поскольку гладиаторы и наложницы на подсознательном уровне не увязывались у него с книгами и литературой.

Впервые пройдя между незнакомыми полками и стеллажами, Гордиан пришел просто в восторг, ибо само существование систематизированной и перенесенной в печатную форму информации о новом мире было в его положении неоценимым подспорьем для организации и осуществления побега. Разумеется, тратить время на художественную литературу он не собирался, но вот со справочной, а тем более, энциклопедической намеревался познакомиться вплотную.

Начать знакомство с новой вселенной Гор решил с истории и географии, поскольку полагал, что именно эти две дисциплины позволяют как можно быстрее почувствовать «душу» любого мира, его особенности и специфические черты.

Итак, география. На одной из полок Гор отыскал старый пропыленный атлас, который, судя по внешнему виду, не доставали несколько лет.

Твердый переплет и формат соответствовали солидному изданию. На обложке красовалась надпись:

«Королевская печатная мануфактура

БОЛЬШОЙ АТЛАС МИРА.

Консультант по общегеографическим вопросам Дорлинг Дерсли.

Бургос. 3359 год»

Судя по данным, он был издан в Бургосе более десяти лет тому назад.

Быстро пролистав введение, содержание и список условных обозначений, на седьмой странице Гордиан обнаружил искомое – физическую карту планеты с краткими пояснительными статьями и погрузился в ее изучение.

Постепенно, с каждой прочитанной страницей, перед ним раскрывался огромный и таинственный мир, который показался бы чрезвычайно фантастичным обитателям Универсума Корпорации. Невон поразил даже привыкшего к космическим эллипсоидам и плоским мирам демиурга. Еще бы – на атласе изображался не мир-шар, как можно было подумать, а мир-пузырь, мир-каверна. Планета, вывернутая наизнанку, окруженная со всех сторон бесконечной твердью и пустая внутри! Подтвердилось то, что ему поведал серв у фонтана.

Один из отрывков текста гласил:

«Планета-каверна Невон 0143 представляет собой ограниченную в пространстве сферу диаметром около ста семидесяти тысяч километров, с белым карликом в центре. Интенсивность излучения центрального светила невелика, однако пространственный объем, в котором распространяется излучение, также ограничен, в результате чего температура воздуха на внутренней поверхности сферы колеблется от – 15 зимой до +60 летом. Атмосферный состав аналогичен атмосферному составу остальных планет-каверн Системы Хепри. Относительно теневых зон на поверхности центрального светила наблюдается медленное вращение Невона 0143 вокруг своей оси.

Поверхность планеты-каверны образована корой, мантией коры и, наконец, океаном тверди, заполняющим все остальное пространство вселенной и стремящейся в бесконечность по всем направлениями пространства.

Климат: преимущественно субтропический, на высокогорьях – умеренный: климатических зон и поясов нет, поскольку поверхность Невона 0143 равноудалена от центрального светила как на полюсах, так и по экватору.

Население: около 40 миллиардов человек.

Концентрация населения на единицу площади крайне неравномерна и невелика, в связи с колоссальностью размеров сферы Невона, а также неравномерным освоением территории планеты-каверны.

Политическое устройство: примерно с 1000 года от пришествия Господа Хепри вся обитаемая территория Сферы Невон подчинена власти Единого Короля Эшвена (стар. – «Три Королевства»).

Административно-территориальное деление: условно Единое Королевство разделено на марки, то есть обширные провинции, созданные по границам покоренных государств и управляемые сенешалями. Марки, в свою очередь делятся на префектуры и управляются префектами.

Помимо марок в состав Королевства также входят вассальные домены:

– церковный домен провинция Эльбиника,

– домен крон-принца провинция Карабан,

– республиканский союз Тысячеградья,

– столичный округ Бургос и Литавра.

Крупнейшие города Невона:

Солибрион, 4,2 млн. чел. (Приморская марка);

Силломарис, 3,9 млн. чел. (марка Карракос);

Стеллополь, 3,1 млн. чел. (клерикальная провинция Эльбиника);

Бургос, 2,5 млн. чел. (столичный округ Бургос и Литавра);

Митополь, 1,9 млн. чел. (Колониальная марка Антика);

Рион, 1,2 млн. чел. (Артошская марка);

Литавра 940 тыс. чел. (столичный округ Бургос и Литавра);

Ар-Манья, 760 тыс. чел. (марка Аран);

Марли, 710 тыс. чел. (марка Артона);

Бриелла, 520 тыс. чел. (Колониальная марка Вета).

Денежная единица: золотой эшвенский солид = 100 сестерциям = 100 датам».

Далее следовало описание этнографии Невона, с краткой классификацией используемых на планете-сфере народов и языков. Это раздел Гордиан пропустил, ибо с первых же его страниц, книга вещала:

«Официальный язык Единого Королевства – «new-ashven», язык Бога Хепри, «новоэшвенский».

На этом месте Гор крякнул: язык Бога Хепри ни на йоту не отличался от родного ему корпоративного языка от Нулевого Синтеза.

Завершалась последняя вступительная статья весьма необычно:

«Дата сотворения мира – 5620 год до пришествия Господа Хепри.

Общий возраст планеты на день издания атласа – 9988 лет».

Далее поперек страницы следовала подробная физико-географическая карта Эшвена, центрального континента планеты. Гор перевернул книгу, чтобы удобнее было смотреть.

В левом верхнем углу на рисованной подложке в виде изорванного временем манускрипта стояла украшенная завитками надпись:

«КАВЕРНА НЕВОН. Континент Эшвен с указанием марок и городов Его Королевского Величества Бориноса Первого Победоносного».

Замысловатая береговая линия ограничивала своим длинным контуром почти прямоугольный континент в средних широтах большого круга – очевидно, одного из двух полушарий каверны Невон. В морях плавали декоративные чудовища, а по землям марок и городов ходили и ползали забавные гады, а также человеческие фигурки в национальных костюмах.

Эшвен не был полноценным континентом в полном смысле слова, то есть частью суши, полностью омываемой водой. С востока он, судя по очерченной пунктиром границе, закрывался от остального мира мощной системой горных хребтов и плато, а также самой большой рекой в этой части света – Эльбиникой, «рекой Победы». Какой именно «победы», оставалось для Гордиана загадкой. Западный берег речного потока закрывался упомянутыми горами, а восточный – открывался по всей протяженности безграничной пустыни, чьи неведомые пределы исчезали за полями карты.

В устье реки, ограниченном также отдельной горной системой, располагалась одноименная провинция Эльбиника. Как следовало из описания, домен Храмов Хепри, единственная земля, где церковники являлись не только служителями культа, но и носителями гражданской власти.

Восточнее Эльбиники раскинулся и сам Эшвен, а также его главная река – Кобурн Великий, влекущий свои воды, как и Эльбиника, через весь материк с севера на юг, но со значительно большим бассейном, ибо он впитывал по ходу своего плавного течения все прочие водные потоки, в великом множестве спускающиеся как с запада, так и с востока с окружающих Артош и Боссон горных хребтов.

Квазиконтинент Эшвен включал в себя несколько обширных земель, бывших независимых государств, а ныне – марок Единого Королевства.

Основными, как уже знал Гордиан, являлись Королевство Артош, Королевство Артона и Королевство Аран. Они занимали всю центральную часть континента и отграничивались друг от друга естественными препятствиями – относительно невысокими горными системами в центральной части материка.

К трем основным бывшим королевствам примыкали с юга земли Республиканского союза Тысячеградья, с запада – мировой океан и Приморская марка с крупнейшим городом мира Солибрионом, с востока, как уже было сказано, – пустыня Хайран и провинция Эльбиника. И, наконец, с севера располагалась Боссонская марка, та самая провинция, где находилась Лавзея.

Вся эта поистине коллосальная территория, по размеру превышающая площадь всех шарообразных планет кластера Каталаун вместе взятых, была подчинена единому правительству и единым законам.

Население только одного Боссона составляло, по данным атласа, двадцать миллионов человек, если же говорить обо всем континенте, то численность проживающих здесь зашкаливала за двести восемьдесят миллионов, из которых двести шестьдесят с лишним были рабами.

Такие цифры безусловно впечатляли. Для сравнения – в карманной вселенной Гордиана Рэкса, демиурга Корпорации и технобога, проживало менее трех миллионов человеческих существ, включая разумных гуманоидов, не относящихся к «homo».

Да уж, по своим размерам всепланетное Единое Королевство мира-каверны Невон могло на равных соперничать с самыми масштабными творениями Нуль-демиургов.

Гор отложил в сторону атлас и впился глазами в следующую книгу. Титульный лист гласил:

«Республиканское издательство

„ТЫСЯЧЕГРАДЬЕ“

ПОЛНЫЙ СБОРНИК

КОНСТИТУЦИЙ ЭШВЕНА

с постатейными комментариями и схемами

Харторикс. 3376 год»

Эту книгу Гордиан читал быстро, почти по диагонали, забивая в мозг только важную информацию. Картина вырисовывалась следующая.

Несмотря на ярко выраженный рабовладельческий характер социального строя, внешняя структура свободной части общества, а именно едва ли десяти процентов населения страны, напоминала скорее феодальную иерархию.

На вершине социальной пирамиды находился абсолютный монарх, Его величество король Трех Королевств Артоша, Артоны и Арана Боринос Первый Победоносный, Единый и Единственный король указанного государства, правивший без перерывов уже более пятисот лет (на этом месте Гор удивленно крякнул).

Королю принадлежало, таким образом, сразу три короны по числу подвластных ему «изначальных» королевств, но именовался он в просторечье не королем Артоша, Артоны или Аранской державы, а Единым королем Эшвена, то есть всего континента и всей планеты.

С королем были связаны вассальной клятвой владельцы крупнейших земельных аллодов – магнаты-землевладельцы, называемые в Эшвене лордами-шательенами.

Остальная часть свободных, составленная из потомков бывших крестьян и горожан, а ныне занятая преимущественно на военной и иной государственной службе за жалованье, составляла класс карлов – лично свободных, но безземельных людей.

Все прочее население, занимающееся производительным трудом и обслуживанием перечисленных выше классов, было представлено «изготовленными» в храмах рабами.

Храмы составляли для Гордиана предмет особого интереса.

И тут следовало начать с описания специфической религии нового мира. Он аккуратно положил на полку «Сборник Конституций» и отыскал для себя следующий раритет. Раритет назывался так:

«ХРЕСТОМАТИЯ ПО ИСТОРИИ

ЭШВЕНСКОГО ГОСУДАРСТВА

Под редакцией профессора Королевского университета в Ар-Манье доктора Сандры Аршера

(с иллюстрациями)

Ар-Манья. 3366 год».

Выяснилось, что религия местного Королевства представляла собой весьма не ординарный конгломерат обычной для всякой религии абсолютно бредовой мифологии и ряда весьма конкретных исторических дат и фактов.

Религия была монотеистической и вполне стандартно провозглашала существование и власть Единого Бога Ра, Творца всего сущего, а также его пророков, являвшихся на землю, чтобы «глаголом жечь сердца людей», открывая им истину о сущности божественных проявлений. Имя местного божества к очередному удивлению Гордиана совпадало с именем Бога Света, чей культ был весьма распространен в Корпорации, что также наводило на некоторые размышления.

Пророков имелось много. В священных книгах, в полусказочной форме описывающих существование человечества от сотворения мира, излагалась история по крайней мере одиннадцати пророков. Стиль изложения их умопомрачительных биографий был очень сложен, богат иносказаниями и аллегориями, в общем, всем тем, чем славятся традиционные мифологические тексты у всех народов. Время, в которое жил тот или иной пророк, определялось часто так:

«Пред тем же как камень первый лег в основание Стеллополя, явился Рамос Дарующий и дарил человецем Слово свое»

Или:

«После Мора великого смертию скосившего царства, был рожден Корхум Пречистый, рукою снимающий болезни».

А иногда вообще:

«И случилось, что женщина понесла от Звезды и рожден был Ясир Ясный Яростный, в хлеву аки агнец, Царь Царей среди мудрецов и Свет Света среди пророков».

Таким образом, точность датировок была весьма относительной.

Изречения каждого из пророков излагались как притчи морально-нравственной направленности и служили поучительным примером для того или иного этического постулата, определявшего поведение «правильного» эшвенского верующего. На этом фоне просто поражали жизнеописание и деяния двенадцатого пророка, или так называемого Апостола Хепри, дата явления и особенности кипучей деятельности которого приводились просто с протокольной точностью.

Анализ прочитанной информации привел Гордиана к сильным подозрениям, что история Невона до Хепри была какой-то не настоящей, глупой, фиктивной и только после его пришествия время потекло таккак надо.

Хепри явился три тысячи триста восемьдесят лет назад и сотворил множество чудес, которыми сразу доказал свое апостольское достоинство. Чудеса казались Гору странными и не несущими в себе какой-либо нравственно-воспитательной нагрузки, а также весьма техногенными.

Так, Апостол явился на «Корабле из металла», парящем в небесах, и своим жезлом испепелил войско одного из местных царьков, не сумевших сразу воспринять его апостольское предназначение с должной вежливостью. Апостол имел доспех, неуязвимый для стрел, а священное воинство свое вооружил «огненными копьями» которые сейчас, по прошествии пяти столетий, воспринимались без священного трепета, ибо оказались всего лишь пороховыми мушкетами, применяемыми армией и габеларами до сих пор без каких-либо усовершенствований и изменений.

Первоначально божественный посланник появился в долине Кобурна, в городе Бургосе, который в то далекое время был столицей одного только Артошского Королевства. Быстро подчинив себе подконтрольную Бургосу территорию, Хепри двинулся дальше, одну за другой покоряя соседние земли и обусловив своими походами быстрое превращение Артоша из заурядной, крайне примитивной феодальной монархии во всемирную колониальную державу рабовладельческого типа.

Сначала, за десятилетие энергичных и очень результативных войн, апостол умудрился покорить практически весь Эшвенский континент, провозгласив себя Единым Королем сразу трех государств – Артоша, Артоны и Арана, а также обширной Боссонской земли, которая в те годы не была освоена цивилизованными народами, а заселялась варварами. Королевство переименовали из Артошского в «Единое Эшвенское», а волна завоеваний ринулась омывать своей кровавой пеной земли за океаном.

Когда же под священной дланью пророка оказалась объединена вся поверхность планеты-каверны, апостол добился собственной радикальной канонизации. Настолько радикальной, что был провозглашен не только двенадцатым и величайшим из всех апостолов, но и добился прямого обожествления, став в догматах местной религии реинкарнацией Господа Ра, спустившегося на планету Невона для спасения людей.

Победоносный характер завоевательных кампаний новоиспеченного бога Хепри-Ра объяснялся, по крайней мере на поверхностный взгляд ордиана, довольно просто – упомянутый Господь не стеснялся применять в сражениях и осадах дарованную ему провидением божественную мощь, испепеляя вражеские полчища десятками тысяч.

Завершив объединение континента, Хепри основал собственную Церковь, получившую название Апостольской, и стал возводить храмы. Здания, служившие для отправления культа и объединенные под этим названием, существовали давно, однако храмы Хепри в том виде, в котором они существуют сейчас, создавались именно двенадцатым пророком. Религиозный культ, отправлявшийся храмами Апостольской Церкви, был достаточно прост.

Храмы находились вне городов на специально выделенных Королевством землях. Поэтому большинство бытовых обрядов верующие отправляли дома, а в храмы являлись только в дни наиболее значительных событий. Таковыми были: рождение ребенка, когда Церковь выдавала родителям метрику с присвоенным именем, указанием даты и данных родителей, брак с торжественной свадебной церемонией или развод с формализованной процедурой разрыва брачного союза, приобретение индульгенций в случае совершения наказуемых законом преступлений, приобретение или перепродажа сервов-клонов, а также ряд обрядов, связанных с естественной смертью.

Со смертью у Апостольской Церкви имелись особые отношения. Свободный прихожанин, чувствуя близость смерти, приходил в храм и, уплатив значительный взнос, получал доступ к реинкарнации. Его старое тело утилизировалось, сознание перемещалось в новую телесную оболочку и храм признавал за новым носителем все права и привилегии старой личности. Подобная процедура стоила необычайно дорого, а потому использовать ее в основном могли исключительно шательены, да и то не все, а только владетельные лорды, получающие доход от поместий и титула. Если человек был не угоден Церкви или являлся носителем еретических идей, ему отказывали в перевоплощении и после смерти просто торжественно отпевали. Основной доктринальный тезис местной веры, таким образом, требовал не только соблюдения общечеловеческих норм и выполнения многочисленных обрядов, но и полного подчинения Церкви и Государству.

Общие догматы религии распространялись и на рабов. Рождение раба, его продажа, рождение им детей и его смерть фиксировались в храмах. Рабы, правда, не допускались к участию в молебнах совместно со свободными гражданами, но сами по себе посещать Церковь могли, если имели на то разрешение хозяина. Если господин хотел сохранить престарелого раба, он оплачивал сумму за его реинкарнацию, но и в этом случае Церковь могла отказать в услуге. Подобный прагматичный подход весьма затруднял рост доверия к Церкви со стороны населения, как свободного, так и рабского, однако обряды в силу известной психологической инерции человеческих существ продолжали соблюдаться, хотя большинство населения, как понимал Гордиан, верили в своего Бога не искренне и религия давно стала для них официальной необходимостью и данью приличиям, а не пищей духовной.

Отношения Апостольской Церкви и Ее величества Смерти, которую можно отогнать за деньги, сильно напомнили Гору традиции Корпорации. Бессмертие в его родных мирах также покупалось и продавалось, оно оказывалось доступно людям, лояльным Системе, и пребывало вне досягаемости людей, Системе неугодных. Отличие состояло в том, что Церковь в этом мире не применяла Хеб-сед в полном понимании этого слова. При реинкарнации нельзя было поменять тело. Сознание умершего существа перемещалось исключительно в его же генетический клон. Рост, пол, а также иные особенности телесной оболочки изменению не подлежали.

Возможно, у Церкви для этого просто не было необходимого оборудования, которое не успели украсть у Корпорации. А возможно, «полным» Хеб-седом пользовались только избранные особы.

Так или иначе, владения Церкви представлялись Гордиану неким государством в государстве. Храмы Хепри не только владели уникальными технологиями и защищались догматами веры, они имели собственные обширнейшие провинции и даже собственную армию для защиты своих интересов. Так, провинция (султанат) Эльбиника, лежащая чуть восточнее Эшвена, считалась частным владением господа Хепри, который в отношении указанной земли выступал в качестве независимого монарха.

Территории вокруг храмов закрывались в случае необходимости (скажем, на время восстания или войны) силовыми полями и защищались уже виденными Гордианом турелями современных лазерных излучателей, а вовсе не пороховыми пушками, которые использовались в армии Короля. Владения Церкви вне храмов, например дворцы кардиналов в городах, принадлежащие Церкви шато и угодья, охранялись специально созданными так называемыми клерикальными полками, организованными наподобие монастырских братств.

В вооруженные силы храмов Хепри также входили:

– знаменитый – так говорилось в книге – Экспедиционный корпус кардинала Бургоса, постоянно участвующий в колониальных войнах короля,

– непобедимые отряды «Священного легиона» (Гор, к сожалению, не понял, что они собой представляют),

– и «Черные арбалетчики», своего рода спецназ кардинала с «магическим» оружием, лично переданным каждому из «арбалетчиков» апостолом Хепри.

Совершенно потрясли Гордиана сведения об экономическом укладе каверны Невон. В этом захолустном полусредневековом мире, с пороховыми ружьями и подчас примитивным ручным трудом сервов, экономика покоилась на единственном слоне – сверхсекретных нуль-технологиях Корпорации.

Машины нуль-синтеза размещались, как нетрудно догадаться, внутри храмов Хепри. Здесь производилось все – от крепежного инструмента до артиллерийских орудий, от кремов для загара до зерна и муки.

И не важно, что артиллерийские орудия при этом были гладкоствольными пугачами для стрельбы чугунными ядрами, а не более современными снарядами, а зерно и мука – обычными, а не генетическими модифицированными продуктами растений с потрясающей урожайностью и устойчивостью к болезням и холодам. И то, и другое здесь делалось на машинах нуль-синтеза с помощью тех самых технологий, которые в мире Гордиана Рэкса производили сверхсложную аппаратуру для межпространственной космической связи и строительных роботов, создающих миры.

Имелся еще один нюанс. Да, на уровне кустарного производства, как в больших городах, так и в отдельных шато, располагались рабские мануфактуры, рабские школы, рабские мастерские и рабские сельскохозяйственные предприятия, занимающиеся выпуском продукции, не синтезируемой в храмах. Прежде всего вина, предметов роскоши, ювелирных украшений, элитной мебели, посуды, одежды, карет, коней, гончих собак, наложниц и консидориев. Однако в общем финансовом потоке доля подобного кустарного производства была ничтожной и даже в этой ничтожной доле наибольшую денежную емкость имела торговля живым товаром – рабами и животными, а вовсе не ремесленными изделиями рабских мануфактур, нацеленных на производство предметов роскоши.

Экономика каверны Невон, таким образом, была просто «подсажена» на иглу синтетического производства как наркоман. Если бы в одно мгновение храмы Хепри исчезли, Эшвенское Королевство постиг бы коллапс, настолько абсолютный, что с ним не сравнилась бы ни вражеская оккупация, ни падение атомной бомбы. Ведь давно известно, что голод и дефицит товаров уничтожают народы жестче и вернее, чем войны и нашествия врагов.

Распределение промышленной продукции в храмах Хепри осуществлялось через так называемые клерикальные гильдии, то есть региональные купеческие сообщества, занимающиеся торговлей той или иной группой товарного ассортимента (например, только продукты питания, только – мебель, только – вина, только – ткани и так далее) на ограниченной территории, обычно – в пределах конкретной марки или провинции.

Однако через храмы шло не только распределение товаров, но и централизованное распределение бюджетных потоков, что, в общем-то, было понятно. В противном случае денежные массы стекались в храмы Хепри и население лишилось бы возможности покупать что-либо в дальнейшем. Поэтому часть полученной от населения и государства прибыли храмы возвращали обратно, через систему бюджетных окладов, которые делились соответственно на коронные, дворовые и титульные, которые выплачивались соответственным подразделениям администраций разного типа и дворянам.

Учитывая специфику бюджетирования, Единое Королевство обладало еще одним не характерным для государства признаком: оно не собирало налогов! Национальное крестьянство было совершенно освобождено от феодальной и личной зависимости, мещанство – от имущественных податей и повинностей.

Действительно, подумал Гор, было бы глупо сдирать с подданных деньги только затем, чтобы потом те же деньги им выдавать по системе дворовых окладов. Так что в свободной части эшвенского общества царил мир. Частично финансированием имущественных потребностей сглаживались даже национальные отношения между метрополией, каковой являлся Эшвен, и его бесчисленными колониями, которыми считались все земли за его пределами. Эшвенское Королевство уже более двух тысяч лет покрывало всю территорию планеты, однако национально-освободительные восстания были редкостью, ибо подчиненный, но досыта накормленный своим завоевателем народ, к бунтам обычно не склонен.

Единственным угнетенным общественным классом Эшвена оставались, таким образом, рабы. Но зато это был класс-гигант: из сорока миллиардов населения тридцать девять с половиной миллиардов составляли именно носящие ошейники сервы!

На опыте собственного общения с рабами Гордиану было очевидно, что в Эшвене жили рабы двух типов – обычные и из программных миров. Из программных миров присутствовали люди, ставшие рабами, так сказать, первично. Так же как персонал Корпорации во вселенных Нуля, их пси-матрицы генерировались внутри виртуальных миров, придуманных программистами и живущих в виде электронных сигналов внутри думающих машин. Пси-матрицы переписывались в мозг клонированных тел, выращенных синтез-машинами, и новые искусственные взрослые человеческие особи оживали. И если в нуль-синтезе таким «гомункулам» вшивали в висок шунт для общения с техникой и выходом в ГИС, то здесь, в этой убогой копии Корпорации, им на шею надевался ошейник-койн.

От нуль-синтеза здесь наблюдалось и еще одно отличие. Корпорация обычно искала внутри своих программных миров людей, либо обладающих особыми способностями (как Тшеди), либо, по крайней мере, выросших в очень развитых, техногенных мирах, чтобы не тратить средства на дополнительное обучение. В то время как для местной системы управления, именуемой Церковью, набирались люди только из примитивных миров.

Связь между подобной странной «избирательностью» храмовников и наличием на шее необразованных представителей угнетенного класса электронных устройств была совершенно очевидна: для местных сервов хомут должен казаться неким демоническим чудом. Ужасным, дьявольским и, конечно, неснимаемым. Считалось, что ошейник контролирует раба полностью и тотально. Когда храм продавал раба-клона новому частному владельцу – неважно, владельцу поместья или безземельному гражданину Эшвена, – в память ошейника заносилась запись о личности хозяина и запись о личности его доверенных лиц. В случае с Гором и Никием, например, такими лицами выступали Сабин, Трэйт и еще несколько человек, например тот же Крисс, как начальник «школьной» охраны.

Запрограммированный таким образом ошейник выполнял голосовые команды указанных людей. Например – команду о болевом ударе или о подавлении воли. В случае необходимости можно было даже отдать команду о смерти, и тогда человек умирал в страшных мучениях от болевого шока. Старший из указанных лиц мог также голосом отдать команду об исключении кого-либо из списка людей, которым ошейник должен подчиняться, или, напротив, внести в список людей, управляющих данным ошейником нового человека.

Например, произнеся в присутствии Гора установленную стандартную фразу, Трэйт мог приказать ошейнику не подчиняться более распоряжениям Крисса, но напротив, выполнять указания Бранда и наоборот. Этим управление койном со стороны владельца невольника и ограничивались.

Более широкие возможности имелись у храма, выпустившего клона и надевшего на него соответствующий ошейник. Каждый ошейник подавал индивидуальный сигнал, определяемый храмовым оборудованием на любом расстоянии, а значит, бегство раба в ошейнике было бессмысленным – куда бы он ни убежал, его можно найти.

Если же раб умудрялся убежать слишком далеко – в место, куда военные и полицейские власти храмов и короля не имели доступа, другой сигнал, посылаемый из храма, мог убить беглеца или же причинять ему ужасную боль без перерыва в течение нескольких дней, пока несчастный не сходил с ума или не кончал с собой. Поэтому в случае, если раб исчезал, хозяин или его представитель подавали в установленной форме сообщение в храм, изготовивший ошейник, и раб либо находился, либо умирал.

Ошейник фиксировал также местонахождение мертвого раба, если раб внезапно погиб, или раба, находящегося без сознания, и позволял отыскать тело. При малейшей попытке снять ошейник, сломав его, устройство автоматически воздействовало на носителя болевым разрядом, что и случилось с Гордиана во время неудавшегося побега. Болевой разряд был очень сильным и продолжался без перерыва до тех пор, пока раб не умирал. Обычно на это требовалось несколько часов, так что Гору в некотором смысле повезло – его нашли до того, как он испустил дух от боли.

Выходило, что такое простейшее устройство, как тонкий стальной хомут на шее основной массы населения огромной планеты, позволяло контролировать невольников без особого напряжения. Не удивительно, что за три тысячи лет на всей протяженности каверны Невон не случилось ни одного рабского восстания.

Второй категорией рабов Эшвена являлись «серворожденные», или вторичные рабы. Это были дети тех, кто пришел в мир Невона из Программных миров, дети клонов, а также дети людей, ставших рабами в результате завоевательных войн Единого Королевства. При захвате новых территорий, население которых оказало войскам короля существенное сопротивление, всех взрослых мужчин вырезали, а всех женщин и детей обращали в рабство. На их шеи также застегивали койны, и за весьма умеренную плату они распродавались на рынках эшвенских городов, как скот или овощи. Нередко, как уже упоминалось, сервами становились рожденные от наложниц дети свободных граждан и даже шательенов. Это разделение, конечно, было весьма умозрительным и условным, поскольку никакой разницы в статусе ни рабы, рожденные от свободных, ни рабы с мозгами из Программных миров не имели и оставались совершенно бесправными существами.

Возможности Хеб-седа на рабов практически никогда не распространялись – они старели и умирали естественным образом, так что первое время Гору было странно видеть в переулках Лавзеи детей-сервов и, особенно, сервов-стариков. В мирах Корпорации все оставались молоды, и если дети хоть изредка, но попадались, то престарелых людей он не видел вообще никогда.

Кстати, рабство в Эшвене в течение многих лет, повсюду в Боссоне и Артоше, да и в других сопредельных марках подвергалось критике со стороны наиболее прогрессивной части интеллигенции, состоящей, как это ни странно, преимущественно из дворян-рабовладельцев и других наиболее обеспеченных слоев свободных граждан. Более того, активным борцом против рабовладельческой системы оказался и сам лорд Брегорт – рабовладелец и хозяин Лавзейского поместья, ежегодно посылавший своих консидориев на убой во время игр и турниров.

На этом фоне всеобщего показного, но бездеятельного презрения к рабовладению, даже сервы Трэйт и Сабин, несмотря на занимаемые высокие должности в рабской иерархии, показали себя в беседах с Гордианом открытыми противниками существующего строя и очень часто, не стесняясь в разговорах, резко критиковали сложившуюся систему. При этом в Эшвене не существовало цензуры, и вольнодумные литературные произведения распространялись в среде умеющих читать людей любых сословий достаточно свободно. В высших светских кругах на вечеринках и фуршетах говорить о несчастном состоянии рабов было не то что запрещено – это было модно!

Впрочем, система, основанная на техногенном превосходстве храмов и рабстве, обеспеченном ошейниками-койнами, была очень устойчива, поэтому разговоры и даже открытые действия противников собственности на человеческие существа не могли ни изменить ситуацию, ни сколько-нибудь повлиять на нее.

Именно этим, похоже, объяснялось отсутствие ограничений и ответственности за распространение оппозиционной храмам литературы и антиправительственные разговоры. Они позволялись даже среди рабов, по крайней мере среди «рабской элиты» – управляющих усадьбами и торговыми домами, школами и гаремами.

Практически повсеместно и при попустительстве своих «прогрессивных» господ рабы создавали внутренние кружки, собираясь в которых критиковали сложившееся положение дел, мечтали о будущем и о свободе. Однако дальше разговоров дело не шло, поскольку койны были слишком надежны и исключали любую возможность бунта в корне.

В такие «квазиреволюционные» кружки входила опять-таки преимущественно рабская элита, то есть рабы, занимавшие высокие должности в администрации рабовладельческих учреждений и имевшие определенное образование, по крайней мере способные читать. Бранд, например, читать не умел, однако как лучший боец, был допущен в элитный революционный кружок рабов, организованный в Школе Брегорта.

По его словам выходило, что Трэйт и Сабин, являвшиеся официальными лидерами Школы, возглавлявшие ее администрацию, не только автоматически возглавляли и антиправительственный кружок, но и были лидерами подобных организаций по всей округе, наставляя кружки в соседних поместьях. Сабин писал пламенные прокламации, распространяемые по всему Боссону, и считался известным оратором, постоянно выступающим на ежегодных подпольных митингах лидеров других аналогичных организаций, называвшихся по всему Эшвену «Палатами Равных».

Свобода передвижения и общения, свобода совершения сделок и доступ к образованию, предоставлявшиеся рабской элите, практически полное отсутствие в Боссоне свободных граждан и открытое потворство господ шательенов позволяло рабским кружкам осуществлять свою деятельность практически открыто. Король и храмы также смотрели на эту деятельность сквозь пальцы, поскольку никакой действительной возможности для борьбы с существующим строем у Палат Равных все равно не было, что бы их вожди ни кричали на своих сборищах.

Покачав головой, Гор снова открыл Большой атлас, пролистал страницы, остановился на подробной карте «Северный Боссон». Поводил по линиям, вчитался в сноски.

Введение окладных и дворовых бюджетов уничтожило крестьянские и охотничьи общины в этой самой северной марке Эшвена. Многолюдный в прошлые века Боссон ныне почти опустел. Лесные районы стали Коронным заповедником, само проживание в котором считалось ныне преступлением. Большую часть пахотной земли и угодий разделило между собой немногочисленное боссонское дворянство (судя по сноске – всего около 200 шательенских родов), составив огромные латифундии-«шато» с многотысячным рабским населением наподобие Лавзеи.

Кроме упомянутых «шато» и пары городов в Боссоне было отстроено также пять твердынь Церкви – храмов Хепри с открытым доступом для свободных и рабов во время религиозных праздников.

Итак, что же получалось?

Никто из местных сервов не знаком с электричеством и основами программирования.

Но ведь сам Гордиан – знаком.

Электрические приборы присутствуют в поместье во множестве, есть и проводка. В прошлый раз его побег не удался, но в противостоянии техники и человека обычно побеждает человек, по крайней мере, если есть время и необходимые знания.

И в принципе план прост. Тщательней изучить ошейник. Снять его, бежать, прикинуться свободным паломником (паспортов в этом мире нет), добраться до храма, проникнуть в информационную систему, попробовать связаться с ГИС.

Вот и все.

Дальше – свобода.

Захлопнув книгу, Гор отправился спать.

Глава 25 Бремя консидория

За тренировками и чтением время летело быстро. Весна закончилась, а лето медленно подходило к своей середине. В первых числах месяца фаменот в Боссоне королевским сенешалем, то есть генерал-губернатором Боссонской марки, были объявлены долгожданные для обитателей всех Дуэльных школ знаменитые летние авеналии – нечто среднее между фестивалем, карнавалом, спортивным чемпионатом, провинциальной олимпиадой, огромной и пышной ярмаркой, а также заурядной всенародной попойкой.

Неотъемлемой частью этого, несомненно, крупнейшего ежегодного события, за исключением, может быть, праздника Зимнего Солнцезатмения (так здесь именовался Новый год), являлся «призовой» турнир фехтовальщиков, под которыми понимались не шпажисты и саблисты современного Гордиану вида спорта, а мастера, владеющие практически любым видом ручного оружия ближнего боя, от сучковатой дубины до «утренней звезды», от длинного кинжала до алебарды.

Кстати, сам термин «фехтование» оставался в Боссоне неизвестен и, поскольку языком Невона был язык Корпорации, слово это означало на искаженном корпоративном местном наречии «махание палкой», «маховый бой» и для уха местных специалистов звучало, конечно, странно и, пожалуй, смешно. На местном наречии турнир мастеров боя на мечах назывался «дуэльным», а отдельные поединки турнира – «дуэльной баталией».

Гордиана удивило, что главными героями этих баталий выступали не дворянские львы и гвардейские офицеры (считалось, что им такими вещами заниматься вообще зазорно), а рабы-кадеты и рабы-консидории из Дуэльных школ.

Отдельно от «призовых» дуэлей среди несвободных граждан проводились соревнования мастеров метательного оружия – лучников и арбалетчиков, а для военнослужащих королевской армии, то есть граждан свободных, – стрельбы из мушкетов и пистолетов.

В любом случае для огромных толп народа, валом ломящихся в эти дни во все города Боссонской марки, главным развлечением служили не достижения чемпионов боя (неважно свободных или рабов), а возможность беспрепятственно покинуть на эти дни приевшиеся за год стены своих «шато».

Поэтому ежегодно из поместий с разрешения господина или уполномоченного им вилика тысячи невольников отправлялись в губернские и волостные центры, чтобы купить и продать на ярмарке товары, танцевать и влюбляться на карнавале, а также пить дармовое вино и пиво. Последние в щедро выставлялись гостям авеналий за счет средств местного купечества и префекта Бронвены.

В честь праздника шательены или назначенные им вилики обычно выдавали сервам, отпускаемым на авеналии определенное денежное содержание, размер которого зависел от рентабельности самого раба.

Управляющие торговых домов, ведающие коммерческими делами господина, искусные рабы-ремесленники, ювелиры, красивейшие из «доходных» наложниц, а также «призовые» бойцы постоянно имели на руках неплохие деньги, и серебро в купе с золотом лилось на авеналиях рекой.

Гору в честь его блестящей победы над Брандом Овальдом как особо ценному (потенциально) призовому бойцу была выделена сумма в размере целых семи сестерциев.

Сумма была «солидной» во всех смыслах, ибо, во-первых, была достаточно крупной сама по себе, а во-вторых, потому что денежной единицей в Эшвене, как уже упоминалось, был золотой солид.

Каждый такой солид состоял из ста серебряных сестерциев, а те в свою очередь делились на сто медных датов, то есть «долек». Таким образом, один солид состоял из десяти тысяч мелких денежных единиц. Здоровая кружка пива стоила всего три-четыре дата, а хороший обед – два-три дата в зависимости от корчмы. Так что сумма на две недели получалась для Гордиана более чем достаточной, учитывая, что ни в каких крупных покупках он не нуждался и вся сумма предназначалась исключительно «на прогул».

Тем не менее, несмотря на всю кажущуюся «увлекательность» предстоящего путешествия в большой и наполненный людьми город, сам Гордиан отнесся к скорому началу состязаний без большого энтузиазма. Действительно, все последние двенадцать недель, став консидорием и получив свободу передвижения по поместью, он тщательно исследовал возможности местного электрооборудования, возможности используемых местными сервами технических устройств и геометрию силовых кабелей, проходящих по стенам этой средневековой «гладиаторской» Школы. С особым интересом, но даже без тени удивления для себя, Гор отметил на электроразъемах стиральных машин, электросушилок, прессов и даже печи крематория знакомые значки «220V», а кое-где – «360V». Это было здорово!

Наличие сложного оборудования, работающего на электрическом токе (а значит, и оборудования для его ремонта и обслуживания), означало для Гордиана одно – возможность снять ошейник каким-то иным, еще не опробованным им способом. И в этом смысле необходимость драться на играх и ставить таким образом под угрозу свою единственную и неповторимую жизнь ему нисколько не улыбалась.

А впрочем, размышлял он, большой город и народные гулянья, сопряженные с массовым распитием спиртных напитков, могли предоставить ему даже больше возможностей для побега, чем свободное шатание по Лавзее. Ведь на празднике его позже хватятся, а в большой толпе будет легче затеряться. И, что немаловажно, в Бронвене его будет знать в лицо лишь горстка людей, в Лавзее же – знают все.

Кроме того, Бронвена, как столица Боссонской марки, значительно ближе к центральным регионам страны и находится на главной транспортной магистрали Эшвена – крупнейшем водном потоке континента реке Кобурн, текущей прямо до океана. В этом смысле авеналии для него были большой удачей.

Оставались только две проблемы.

Первая – во время турнира следовало выжить, что, насколько Гордиан понял со слов участников прошлых авеналий, было делом несколько проблематичным, хотя и не лишенным некоторого мрачного куража.

Второй проблемой стала Лисия. Как бы равнодушно Гор ни относился к женщинам в прошлом, эта девушка запала ему в душу – и оставлять ее здесь, в этом грязном полусредневековом мире, в рабском поместье на затерянной в глубинах космоса планете, он не мог. Пожалуй впервые в своей заполненной сначала бесконечной карьерной гонкой, а затем оголтелым бездельем жизни демиург Корпорации Гордиан Рэкс почувствовал, что его, возможно, по-настоящему любят и что он – воистину это было удивительно – привязан к кому-то сам. Слово «любовь» пока не произносилось вслух, однако не раз и не два появлялось в его голове вместе с теми словами, что он нашептывал прекрасной курносой наложнице при каждой встрече. Это была магия! Для столь опытного в любовных утехах мужчины, каким он представлялся себе совсем недавно, столь всепоглощающая и жгучая страсть к совершенно обычной девушке являлась воистину чудом!

Как там ни было, Гор решил, что попробует взять Лисию с собой – хотя бы попробует.

Правда, для этого требовалось, чтобы девушка тоже очутилась на авеналиях, и в этом заключалась проблема. Гор терялся в догадках, как можно это устроить, не вызывая излишних подозрений, но неожиданно вариант решения наметился сам.

В один из визитов к наложнице он сообщил, что едет на турнир.

Лисия закинула изящную ногу ему на бедро и прижалась плотнее:

– Уезжаешь?..

– Увозят, ты же знаешь, – вздохнул Гор. – «Доля наша – секира да меч», так Трэйт говорит. «Лишь бы в землю не лечь», так Крисс добавляет.

– Шутник твой Крисс, я смотрю.

– Как сказать. Шутки больно скабрезные. Душком тянет. Особенно когда шлангом бьет во время тренировки. Знаешь, мы по кругу бежим, а он бьет и шутит.

– Садист?

– Ни-ни. Старший габелар, а также наш дацион по верховой езде. Что-то вроде сержанта в армии и одновременно тренера в спортивной команде, если ты знаешь, конечно, кто такой армейский сержант. Вообще, Крисс нормальный, только лупит сволочь пребольно. И требует много. Но, впрочем, как и все. Мастер Трэйт, знаешь ли тоже не подарок. Двадцатикилометровую пробежку утром до обеда – это ведь он для кадетов придумал. По сравнению с этим Криссово лупцевание – ерунда.

Они помолчали.

– И скоро? – спросила наконец она.

– Говорят через неделю. Кстати, с нами будет сам лорд Брегорт. – Гор притих, немного робея, и задал главный вопрос: – Быть может, на авеналиях я и тебя увижу?

Лисия усмехнулась.

– Если едет милорд, то увидишь, – уверенно сказала она. – Его светлость приедет из Бургоса, из своего столичного дома, и с ним будут девушки. Однако в столице он живет уже больше года, наверняка тамошний гарем ему осточертел. Или лучше сказать затрахал? О, извини, грубость – сестра искренности! В общем, кого-нибудь из лавзейских наложниц он наверняка призовет в эскорт.

– И тебя тоже? – Гору стало как то неописуемо грустно при мысли, что некий мужчина, пусть даже господин их маленького рабского мирка, будет касаться его женщины, пусть даже наложницы.

Она неопределенно и очень томно повела плечами.

– Вообще-то, милый, считается, что это честь. В прошлом году он брал меня. Полагаю, возьмет и в этом. Да что с тобой?

Гор насупился, чуть-чуть отодвинулся от обнаженной чаровницы, а потом откинул одеяло и сел.

– Знаешь, я пойду, – сказал он. – Через три часа тренировка.

Она посмотрела на него снизу вверх и рассмеялась звонким, заливистым смехом.

– Господи, Гор! – Лисия всплеснула руками и трогательно прижала кулачки к великолепной груди; маленькие розовые сосочки задорно топорщились. – Милый, ты ревнуешь рабыню к своему господину? Ты сумасшедший!

– Да вовсе нет. – Гор наклонился и, проведя рукой по волнующему изгибу обнаженной спины, нежно поцеловал ее в губы. – Просто нужно идти. До встречи.

Как можно злиться на такую?

– Пока.

Она откинулась на шелковые подушки и отвернулась.

– Пока.

Гор натянул штаны, сапоги, рубаху. Накинул портупею, прицепил меч.

Стараясь не скрипеть половицами, он осторожно прокрался к двери и вышел из комнаты.

«Итак, я увижу ее на авеналиях, – подумал он, – а значит…»

Ошейник просто жег ему шею.

«Призовая» партия из Школы Брегорта отправлялась в Бронвену в составе двадцати одного человека. Возглавил ее, разумеется, сам старший дацион, а также старшина «школьных» габеларов Крисс в сопровождении четырех бойцов охранения и трех человек из обслуживающего персонала – одного посыльного и двух адъютантов Трэйта.

Пятеро были, собственно, призовыми бойцами, выделенными для турнира, в число которых волею известных обстоятельств вошел и Гор. Путь от Лавзейского поместья до города Бронвены занимал примерно две недели, если передвигаться верхом и не слишком засиживаться в придорожных мотелях.

Сам лорд Брегорт, в отличие от своей «спортивной» команды, выезжал не из Лавзеи, а как правильно догадалась Лисия, из Бургоса – вместе с охраной, эскортом из наложниц и сонмом прихлебателей. Он должен был появиться на турнире только к началу третьего дня великих боссонских авеналий перед самым финалом. Объяснялось подобное небрежение самым знаменитым мероприятием Боссонской марки со стороны хозяина Лавзеи прежде всего элементарным отсутствием интереса к состязаниям. Что, по мнению Гордиана, было странно для содержателя команды гладиаторов. Однако для Брегорта и лавзейская Дуэльная школа, и тамошняя школа наложниц служили, прежде всего, бизнесом для зарабатывания средств к существованию и только потом – услаждением души и натуры.

Не удивительно поэтому, что Брегорт всегда приезжал на турниры к их завершению, чтобы лично забрать денежное вознаграждение, выставленное призерам турнира, лично получить все регалии, награды, титул чемпиона или… Или не получить ничего из вышеперечисленного, но отыскать виновных среди дационов и бойцов, а затем, соразмерно небрежению, наказать таковых. Сабин и Трэйт, таким образом, готовились к авеналиям самостоятельно, нисколько не оглядываясь на лорда, но страшась его справедливого и сурового гнева в случае поражения.

Как бы там ни было, собирались тщательно.

Каждого из бойцов в соответствии с «призовым кодексом» – сборником устных правил проведения таких боев – сопровождал оруженосец, призванный не только банально таскать за бойцом его оружие, тренировочный набор и личные вещи, но и заботиться о его сне, питании и досуге.

Когда Трэйт спросил Гордиана, кого тот желает видеть в качестве сопровождающего и слуги, тот, не долго раздумывая, ответил, что в качестве такового может назвать только одного человека. И указал на кадета Никия – своего первого товарища по несчастью, встреченного им в этом мире. Согласия Никия на назначение никто не спрашивал, но тот был счастлив.

Кроме того, к их отряду спортсменов-гладиаторов присоединился сам Бранд Овальд – пронзенный Гором чемпион прошлых авеналий. Местный врач орал как ненормальный, запрещая раненому Овальду отправляться в многодневное путешествие, однако тот остался непреклонен. Не помогло даже мнение старшего дациона. В конце концов, Трэйт махнул рукой и разрешил Бранду готовиться к поездке.

Первым в пятерке дуэльных бойцов стал высокий стройный мулат по имени Люкс Дакер. Обычно он выступал в доспехах, а именно в «lorica segmetata» и открытом угловатом шлеме с полуличиной, опускающейся на умные и внимательные карие глаза.

Дакер имел волевой подбородок, рельефные мускулы, крепкую шею и, хотя титаническими размерами, как Бранд, не выделялся, он являлся, безусловно, физически очень мощным противником.

Стандартным оружием этого бойца, с которыми он тренировался в Лавзее, была тяжелая секира с шипом и клювом, а также огромный щит-восьмиугольник.

Вторым бойцом в партию «дуэльников» входил некий Римо Аклет. Высоченный громила с руками-граблями и тупым лицом имбицила. Римо был страшен. Со своими обрезанными ноздрями, выше Бранда почти на полголовы и в два раза объемней в области живота, он производил неизгладимое впечатление на зрителей. Бранд, правда, при своих размерах был быстрее, имел более развитые плечи и двигался как пантера. Римо же по повадкам и габаритам напоминал скорее доисторического пещерного медведя, дикого и могучего.

Снаряжением Римо служили кольчуга, шлем и два щита-наручника, один из которых жестко закреплялся на левом предплечье, а второй – чуть выше на левом же плече. Подобная конструкция щита, вероятно, позволяла Римо пользоваться в бою двумя руками, не лишаясь при этом возможности закрываться от ударов противника щитом.

К обоим пластинам щита при этом (как на предплечье, так и на плече) крепились длинные когти-шипы, так что левая рука у Римо даже без меча становилась страшным оружием, которым великан пользовался в совершенстве. Шлем Римо предпочитал цилиндрообразный и глухой. Такой шлем значительно сужал обзор, зато закрывал голову со всех сторон, защищая лицо. Орудовал он в бою двуручным фламбергом, «пламенным» мечом с извивающимся клинком-пилой.

Третий участник, мастер-мечник по имени Сардан Сато, один из сотни младших дационов Лавзеи, также был мастером боя в доспехах, но доспехи предпочитал в более облегченном варианте. Простой пластинчатый нагрудник, легкий открытый конический шлем, налокотники, наколенники, одноручный обоюдоострый меч и легкий щит-баклер или для более серьезных боев – щит-рондаш. Этот среднего роста узкоплечий и не молодой уже воин имел жилистые крепкие руки с толстенными предплечьями, носил бороду и длинные волосы с обильной проседью.

Четвертым бойцом в Бронвену взяли Рана Карума. Как и Сардан, он был бородат, однако его борода походила на козлиную и обычно заплеталась в тугую длинную косичку. Карум при этом был лыс, но носил длинный хвост—косу, росшую из темени.

Природа не наделила его высоким ростом или широкими плечами, однако при этом он был чудовищно мускулист. Относительно небольшой, дочерна зогорелый торс был покрыт тяжелыми жгутами мышц. Узловатые ноги и руки бугрились силой. Карум считался очень жестоким и злым противником. А еще – он был феноменально быстр.

Гор прикинул, что если бы ему пришлось драться в первом бою именно с Карумом, а не с Брандом, еще неизвестно, кто вышел бы победителем.

Замыкал список призовых бойцов лично Гордиан Рэкс, собственной тщедушной персоной. Предполагалось, что он будет выступать в легком весе, топлесс и босым. Во-первых, чтобы были видны ранения и увечья, возможно полученные им во время схватки (это должно возбуждать публику), а во-вторых, чтобы визуально принизить его боевые достоинства, поскольку в полуобнаженном виде тело Гордиана не вызывало восторга у ценителей по сравнению с черным, мускулистым торсом Карума, великанской статью Римо или же спокойной, отточенной мощью Бранда.

Удивительно, но из всей компании Гордиан почему-то сдружился именно с Брандом. Подколотый им здоровяк оказался отличным парнем, причем довольно болтливым, несмотря на суровую школу жизни, более чем суровую профессию и печальный рабский удел. Однажды осмелев, Гор даже спросил у тренированного убийцы об истоках такой общительности, на что Бранд, ничуть не обидевшись, заявил, что он – коренной уроженец этого края, боссонец, а значит – прирожденный путешественник и торговец. А как в торговле без избытка общительности и разговорчивости? Никак! Вот он и болтает.

Гор скептически обозрел чудовищную тушу товарища и прикинул, что вот насчет путешественника еще туда-сюда, а вот насчет торговца… Торговец, как же: он бы лично у такого верзилы даже про цену не спросил бы, уж больно страшный.

Разговаривали они много и часто. Гор – из желания побольше узнать о новом для него мире, а Бранд, естественно, в силу уже упомянутой склонности к общению, а также из уважения, поскольку хилый юнец, которым представлялся всем на первый взгляд Гор Ракир, в личном рейтинге популярности Бранда Овальда после схватки на Лавзейском ристалище вознесся на недосягаемую высоту. Тем не менее Бранд весьма здраво оценивал шансы Гора стать не то что победителем, но хотя бы призером предстоящих боев.

Например, в одной из бесед Гордиан спросил Бранда о достоинствах каждого из бойцов их группы. На что Бранд, пожав плечами, ответил, что он лично положил бы любого из них, однако Гору, несмотря на то, что сам Бранд слег от его удара, не советовал бы связываться ни с кем.

Самым опасным по мнению Бранда являлся Люкс Дакер – опытный, сильный боец в самом расцвете лет. Выносливый, осторожный и с опасным нестандартным оружием – секирой. Секира – не меч. Она требует более сложных тренировок, более крепкой руки, однако и для того чтобы совладать с ней в бою, требуется особый подход. Боец-мечник, не знакомый с техникой работы секирой, при встрече с Дакером практически обречен.

Вторым по мощи Бранд признал Карума, поскольку у того профессионализм и физическая сила сочетались со зверской злобой и упоением боем. Вот кто был действительно прирожденным убийцей!

Насчет сравнения старого Сардана и Римо у Бранда возникли сомнения. Сардан, конечно, очень хорош. Он, безусловно, мастер экстра-класса, однако уже довольно стар и нет в нем той энергии и выносливости, которая помогает молодым.

С другой стороны, Римо – это голая мощь, и хотя в борьбе без оружия даже Бранд сомневался, что сможет заломать его, в поединке на мечах расклад был другой. По мнению большинства дационов, Римо не слишком искусен, и даже туп. В поединке он полагается только на свою неисчерпаемую физическую силу и выносливость, что в любой схватке представляет собой не самую лучшую тактику.

Бранд смог бы схватиться в принципе с любым из них, более того, в тренировочных боях он неоднократно делал это, сражаясь с каждым из участников этой команды. Однако тренировочный бой – не настоящий, да и Гор – не Бранд.

Например, Римо очень силен, его сложно остановить единственным ударом рапирой. Карум, напротив, –гораздо слабее, однако необычайно быстр и хитер. Так что у Гора не прошел бы с ним номер с молниеносным уколом, которым он так ловко положил его, Бранда.

Сато и Дакер вообще выходят на ринг только в тяжелых доспехах, так что в одном круге с ними бездоспешному Гору с его хилой рапирой просто нечего делать.

Гордиан внимательно слушал пояснения Бранда, впитывая их, как сухая губка воду, и размышлял. Вывод из пояснений следовал весьма прозрачный: несмотря на ловкость Гора, его рапиру и совершенную технику фехтования, местные рубаки тоже щенками не являлись.

«К смерти и победе готов» – таков, кажется, девиз консидориев? К победе – да, но вот к смерти…

Гор помотал головой.

В конце концов, он не собирался умирать на арене на потеху зрителям, и хотя Бранд, а также другие бойцы до невозможности превозносили честь умереть в бою, Гордиан относился к такому «подарку» судьбы весьма скептически.

Добраться до Бронвены, продержаться как максимум один-два боя против наиболее слабых противников, дождаться прибытия Брегорта с Лисией, забрать девушку и…

И сбежать!

Впрочем, пока стены Бронвены не показались из-за последнего поросшего ельником холма, Гор даже сам себе боялся признаться в этом. У него уже был один крайне неудачный опыт побега, и повторять он его не хотел.

Но в этот раз, внушал он себе, все пройдет как надо.

Глава 26 В Бронвену

Дорога в Бронвену вопреки ожиданиям оказалась долгой и скучной. За весь путь Гордиан не почерпнул практически никаких новых сведений, приобретение которых можно было бы считать значительным вкладом в дело приближения счастливого мига свободы и возвращения домой. Под домом в данном случае подразумевалась не его койка в Лавзее, а, безусловно, один из роскошных дворцов в кластере Каталаун.

Между прочим, странные полосатые антилопоподобные существа, чей внешний вид так поразил Гордиана в первый день его пребывания на планете, в мире Невона именовались вполне понятными терминами, по простому – лошадью и мулом. Полосатыми, кстати, являлись только самые мелкие экземпляры, именно они использовались для переноса тяжелых грузов и назывались мулами. Более рослые, мощные животные, использовавшиеся по словам знатоков в военной кавалерии, носили название «антийской лошади». Эти последние имели самую замысловатую расцветку: от снежно-белого или вороного – до ярко-голубого и алого. Последние впрочем были редкостью. В основном преобладали масти менее экзотических тонов. Их маленький отряд, кстати, почти целиком размещался на мулах. Лошади были только под Сабином и Трэйтом, поскольку, по словам Бранда, животные были «безумно дороги» и для перевозки рядовых сервов не предназначались по определению.

Гор покачивался в седле в такт движению скакуна и угрюмых мыслей, блуждающих в голове. Несмотря на длительные конные тренировки, которыми его и других молодых кадетов измучил Крисс, на коне он держался так себе. Скажем откровенно – держался плохо. Два дня, проведенные им в седле, измучили и избили его бедный зад так, что казалось, на привале он не сможет сидеть. Кроме того, стараясь успеть к началу авеналий по возможности раньше других участников, их команда двигалась по тракту по двенадцать—четырнадцать часов в день, оставляя время только на непродолжительный сон и перекусы в придорожных мотелях. Так что обычно уже к полудню Гора клонило в сон.

Однажды, чтобы откровенно не клевать носом и не упасть под копыта своего «мула», Гор решил развеяться информативным разговором. Одной из тем, которая постоянно интересовала бывшего демиурга и рабовладельца, являлось довольно ровное отношение господ консидориев к своему рабскому статусу смертников-гладиаторов, что показалось Гордиану странным. Он спросил об этом Бранда, и тот, как всегда, когда Гор к нему обращался, начал вещать.

– Здесь ответ прост, – заявил боссонец, пожимая плечами. – Твои инсинуации по поводу права лорда Брегорта заставлять нас драться на авеналиях, совершенно не обоснованны. Учеба в Школе и уж тем более участие в дуэлях – это, прежде всего, великая честь, предмет гордости для каждого из нас и только потом – необходимость, продиктованная принуждением. Кроме того, подумай сам, если мы не станем махать мечами на ристалище, то чем вообще мы станем заниматься? Тебе охота стать огородником или кухаркой? Я так думаю, что нет. Наше с тобой ремесло консидория куда благороднее.

– Ремесло, когда тебя режут на стейки для потехи публики? – удивился Гор. – Ты действительно считаешь это более благородным делом, чем копание в огороде?

– Конечно, – и Бранд решительно кивнул.

Гордиан разочарованно пожал плечами. Его пропагандистские идеи антирабской направленности, которые он время от времени и очень осторожно пытался озвучивать в стенах Дуэльной школы, почему-то не находили поддержки в местной рабской среде. Похоже, рядовых сервов вполне устраивало их положение. По крайней мере среди консидориев. Кадеты, особенно только что прибывшие из храмов, относились к его мыслям с большим энтузиазмом, однако после получения епанчи консидория мнение свое обычно меняли. С другими же сервами он почти не общался. Нравиться им, что ли, резать друг друга на ристалище?

– Ну хорошо, – Гордиан решил сделать последнюю попытку. – Допустим, ремесло консидория – это действительно великая честь. Но ведь все равно выходит не справедливо! Представь, ты тренируешься, дерешься и в конце концов умрешь на залитом кровью песке, глотая воздух перерезанной глоткой, зарабатывая деньги для… хозяина? А что делает в это время этот самый хозяин, Брегорт? Просто живет? Все бесчисленные блага, которые имеет наш лорд-шательен, лучшие вина, лучших скакунов, даже лучших женщин, он получает просто так, ничего не делая и ничем не рискуя. Разве это справедливо? Чем вот ты хуже него?

Бранд нахмурился.

– Вопрос кто хуже, кто лучше, – это плохой вопрос, – сказал он. – У каждого своя судьба. Все люди хороши и все люди плохи. Меру счастья каждого из них отмеряет Божество, тебе это известно. Просто моя судьба – драться и умереть, его судьба – быть лордом. И глупо толковать об этом, согласись? Все равно ведь ничего не изменишь.

Гор неопределенно пожал плечами. «Ладно, – подумал он. – Непробиваемо, попробуем в другой раз».

Но Бранд не останавливался. Похоже тема разговора задела его за живое.

– Наш лорд на самом деле не самый плохой человек, брат, поверь мне, – заявил Бранд горячо. – Он, кстати, литератор, ты знаешь об этом?

Брови Гора полезли вверх. Литератор? Вот это новость.

– Да, он пользуется всеми благами, – продолжил Бранд, – но и о своих сервах не забывает. В целом, если, конечно, не считать эксцессов типа обращения с новоиспеченными кадетами таких ублюдков, как убитый тобой Гаврин, сервы в Лавзее живут не плохо. Тебе кажется я не прав? Тогда тебе просто нужно побывать у соседей и ты все поймешь! У Брегорта нет клеймения, когда на лбу у человека выжигают имя каленым железом, просто потому что он серв, как это делают в усадьбе Трассера. Никого из кадетов не скармливают голодным собакам просто за нарушение режима или косой взгляд, как это делает леди Шамир. Так что наш лорд вполне достоин уважения, по крайней мере большего, чем высказываешь его ты. И потом, пока на наших шеях висят железные койны, изменить ситуацию невозможно! Так что мы талдычим об этом? Оставь! Лорд Брегорт хороший человек и неплохой хозяин. Он пишет себе книжки и не трогает никого. Он добряк и ученый литератор. И если бы не Сабин с его финансовым гением и умением выжать все из труда рабочих сервов и ставок на консидориев, Брегорт наверняка бы уже разорился. Писать книжонки в современном обществе, где едва ли каждый десятый умеет с грехом пополам читать, это, знаешь ли, не особо прибыльное дело.

– Но ты же читаешь, – сказал Гор, оправившись от удивления (надо же, писатель!) и пропустив большую часть монолога Бранда мимо ушей. Логика его размышлений была проста. Гор стал рабом, а значит, его хозяин, рабовладелец, ограничивающий его свободу и надевший на шею проклятый электронный хомут, – это прежде всего его враг. А враг он и есть враг, даже если не клеймит тебя и не скармливает собакам. Тоже мне пример гуманизма!

– Кстати, что пишет наш лорд? – решил уточнить он вслух, чтобы успокоился. – Исторические хроники или, может, рыцарские романы?

– Ужасы.

– Что-о? – по мнению Гордиана в формат средневековой литературы этот жанр вписывался менее всего.

– Ужасы! Нет, точно, он ваяет романы про всякую там нечисть. Про вампиров преимущественно.

– Обалдеть. А что в Боссоне есть вампиры?

– Ты что, идиот?

– Понятно.

– Да ни черта тебе не понятно, Гор! – воскликнул Бранд, воздев руку. – Брегорт считается самым гуманным и мягким владетельным шательеном Боссона, а то и всего Эшвенского Королевства. Благодаря своим книжкам он стал известен, и теперь про его мягкий характер ходят легенды, говорят – даже при Дворе.

Тут великан сделал ужасное лицо и ткнул пальцем в небо, а потом продолжил:

– Легенды эти вполне обоснованны. Брегорт почти никогда не наказывает своих сервов, почти никогда не продает, очень многим разрешает жениться и на собственные деньги строит дома для сервов, сочетавшихся браком. И детские сады у него в каждом поместье и довольствие для рабочих самое хорошее. Но что интересно, в своих книжках он описывает такие зверства, что дамочки падают в обморок! Представь, какая разница между человеческой натурой и писательскими пристрастиями? В книжках просто зверь кровожадный, а в естественном состоянии – добрейший из людей.

Гордиан снова пожал плечами.

– Да нет никакой разницы, Бранд, – вздохнул он, решив заканчивать разговор, оказавшийся с точки зрения практической полезности совершенно безрезультатным. – Как ты сам заметил, каждый человек немного ангел, а немного дрянь. И если в жизни он вынужден сдерживать темную часть себя, то, как только предоставится такая возможность, зло вырвется наружу. В тихом омуте, сам знаешь, что водится. Если же у Брегорта вся его «кровожадность» идет на книги, то на реальную жизнь ее просто не остается.

– То есть у нашего лорда и так хватает жути в книгах, поэтому он такой добрый с рабами?

– Возможно, так. Тут действует как бы принцип компенсации. Выпустил зло – стал добрее, не выпустил – зло осталось в тебе.

Великан в сомнении помотал головой.

– Голова ты, Гор, – рассмеялся наконец он. – Мало того, что людей протыкаешь отменно, так еще и врать горазд. Значит, чтобы стать образцом терпимости и добродетели, достаточно «выпустить зло»? Мы с тобой, получается, добряки? А самый добрый у нас по твоей логике выходит Карум, так? Он на прошлых играх четырех человек насмерть зарубил, а одного сделал на всю жизнь инвалидом – отсек ногу на хрен. Добрый теперь как никто! – с этими словами Бранд громогласно заржал, смешно подрыгивая кадыком. В его смехе, однако, помимо шумного веселья отчетливо прослеживались отголоски циничной злости.

– Да ну тебя, я же серьезно, – возмутился Гор и, поняв, что разговор окончен, дал шпоры.

Когда дорожные беседы угасали, Гордиан ворочал головой по сторонам, терпеливо запоминал местность и дорогу, старательно заучивал названия новых населенных пунктов, коими в большинстве своем оказывались по-прежнему школы и шато. Единственным населенным пунктом в этой части обширной Боссонской марки был странно маленький городок под названием Кербуль. «Странно маленьким» Гордиан обозвал его реально, из-за размеров. Некоторые шато были по населению значительно больше этого городишки, а по занимаемой территории его наверняка превосходили почти все.

В Лавзее, к примеру, в шато, дуэльной школе и школе наложниц проживало более десяти тысяч душ. В Кербуле, по словам того же Бранда, – от силы столько же.

В город команда не зашла из-за спешки, и Гор снова уперся глазами в пейзаж из бескрайних полей и лесов, одиноких многолюдных шато и петляющую по равнине дорогу.

Все это теоретически могло оказаться полезным в случае побега, однако Гор плохо понимал, чем именно, ведь если его объявят в розыск, передвигаться по главному тракту марки он все равно не станет. Впрочем, терпение обеспечивает удачу – так говорят. И Гор терпел, пока усталые ноги лошадей и мулов их маленькой экспедиции пожирали бесконечную нить пыльной дорожной ленты милю за милей.

Пейзаж менялся. Постепенно полей и лужаек становилось меньше, равнина сменилась холмами, холмы покрылись лесом. Затем лес снова отступил, и взору Гордиана открылась величайшая река Эшвена – могучий Кобурн, влекущий свои воды через весь континент. Далее дорога шла вдоль берега реки, то удаляясь от него, чтобы обогнуть поросшие камышом болота, то приближаясь к реке вплотную, чтобы следовать вдоль уютных песчаных пляжей и крутых глинистых обрывов.

В другой ситуации зрелище великой реки, ее заводей и живописных берегов, возможно, и пленило бы Гора. Возможно, он даже сделал бы пару снимков на память, однако на этот раз зрелищный вид был ему совершенно безразличен. Он тщательно зафиксировал в своей памяти места переправ и названия речушек, то и дело впадавших в Кобурн с их берега, чтобы при случае знать, какие преграды придется преодолеть если придется здесь следовать снова. И только. В остальном чудесный пейзаж его не интересовал. Водный поток, ничуть не оскорбленный презрением бывшего демиурга, мог спокойно двигаться дальше.

Гордиан, подробно изучивший карту Эшвена, изъятую им из библиотеки, знал, что Кобурн, начав свой путь из Корнакских гор на севере Эшвена, через Кербуль и Бронвену следует на юг, смыкаясь по пути с другими многосчиленными и многоводными речными потоками. Затем он достигает Риона – крупнейшего города Артошской марки и, наконец, за километров сто до океанского побережья разворачивается широким разлапистым устьем, на берегах которого выситься знаменитая столица единственного планетарного государства, великий город Бургос.

Впрочем, шли слухи, что Его величество Единый король Эшвена (сиречь и всей планеты) Боринос Первый Победоносец имеет твердое намерение перенести столицу из Бургоса в новый град КароБерг, что основан им несколько южнее, на побережье, дабы столичный город был еще и портом, однако никакой ясности среди сервов по этому поводу не было, ибо до них никто последние новости из королевского двора, естественно, не доносил. Да и лавзейцы этими новостями не особо интересовались.

Как бы там ни было, дорога, шустря и петляя, вела их на юг, к провинциальной столице Боссона городу Бронвене.

К дуэльным боям, к славе, а может быть, и к смерти.

Гордиан поправил на плече свой серый кадетский плащ (эх, ведь так и не досталась ему епанча) и принялся мысленно прокручивать в голове замысловатые фехтовальные финты и наскоки.

Спустя три дня они прибыли в Бронвену.

* * *

Сказать, что провинциальная столица Боссонской марки поразила демиурга Гора, значит не сказать ничего. Нет-нет, в своей долгой трехсотшестидесятилетней жизни он видел множество городов. Городов, значительно больше и шумнее Бронвены, более помпезных и важных. Городов, более именитых и значимых. Городов, населенных необычными людьми и даже нелюдьми. Городов, переполненных толпой и попросту, пустых, мертвых.

Однако Бронвена была волшебна, именно сказочно волшебна.

Она не блистала роскошью дворцов и величием монументов. Бронвена не поражала, не ослепляла архитектурой, она в буквальном смысле излучала изысканность! Фигурные фонтаны и увитые плющом беседки городских оранжерей, раскрашенные цветами газоны и залитые светом скверы и площади, все-все в Бронвене выглядело миниатюрно, сказочно и чудесно. Каждое сооружение, каждый дом, каждая установленная на улице статуя и даже каждое общественное здание вроде ратуши или суда было окутано той неописуемой аурой индивидуальности, которая присуща только подобным старинным, игрушечно-антикварным городкам.

Действительно, красивый город, подумал Гордиан. И кому пришло в голову делать из этого архитектурно-оранжерейного шедевра место для проведения гладиаторской бойни? Вот бы знать!

Тем временем команда Лавзейской школы добралась до места своего квартирования, которое оказалось отелем лорда Брегорта. Насколько Гордиан понял из путаных объяснений Бранда, в крупных городах (а по боссонским меркам Бронвена была, безусловно, крупным городом) каждый уважающий себя шательен считал долгом иметь большой дом, в котором гостил время от времени, когда дела требовали его присутствия в этом поселении. Такой «гостевой дом» по странной прихоти лингвистики традиционно носил название «отеля», хотя конечно же никакого отношения к известным Гордиану отелям, то есть гостиницам для туристов, не имел.

Отель оказался красивым старинным зданием в пять этажей с фигурной крышей, сложной и замысловатой готической отделкой фасада и многочисленными скульптурными группами в виде колесниц и грифонов по периметру. Окна его украшали резные решетки, к тыльной стороне прилегал сквер, а чугунный забор в виде хитросплетения виноградных гроздьев и мощная двухстворчатая дверь для выезда экипажей дополняли облик здания.

Лавзейцев радушно встретили местные сервы, их разместили быстро и довольно комфортно. Каждому была предоставлена отдельная комната с кроватью и шкафом, набор постельных принадлежностей, а также возможность принять настоящий душ в общей душевой.

Спустя час Трэйт вызвал всех посвежевших после водных процедур консидориев в содержавшийся при отеле тренировочный зал.

– Ну, други мои, – сказал важно Трэйт, – свершилось! Мы на авеналиях в Бронвене, и в следующие несколько дней решится, не зря ли вы и я, ваш старый дацион, ели хлеб нашего лорда и портили портки весь прошлый год. Вы готовы к сражению?!

– Кхарр-ра! Кхарр-ра! Кхарр-ра! – прорычали консидории боевой клич Боссона, и Гор, сам не зная почему, с энтузиазмом присоединился к ним.

– К смерти и победе готов! – вскричал Трэйт и консидории, все как один, громогласно повторили его клич.

Затем бойцы обнажили мечи. Каждый по очереди поцеловал свое оружие, прошептав перед ним три клятвы верности – священному ремеслу консидория и присяге, которую он принес при получении епанчи; своему господину, достойнейшему из лордов, и, наконец, своему клинку, который завтра напьется болью от резаных ран и самоvй, пропахшей трудом и мукой, человеческой смертью.

Вслед за прозвучавшими клятвами, торжественно, с поклоном своему дациону, бойцы по очереди вложили благородное оружие в ножны!

Гордиан последним посмотрел на рапиру, только что сорванную им с пояса. Лезвие необычного для этого мира оружия блистало тусклыми холодными переливами. И хотя падший технобог, лишенный мистических предрассудков, относился к своему техничному, узкому и злому клинку лишь как к бездушному инструменту, созданному безумным человеческим гением для убийства себе подобных, трепет и благоговение, с которыми остальные лавзейцы прикладывались к своим обильно умытым кровью клинкам, заставили и его посмотреть на эту отточенную металлическую полоску совсем другими глазами.

«Мой меч, – сказал он себе, – моя жизнь и смерть моих врагов. Не подведи!»

Он дотронулся до него губами. Сталь вздрогнула в его руках как живая, ответив на поцелуй леденящим сердце трепетом.

Взяв рапиру за рукоять, Гор одним движением, не глядя, со стуком вложил ее в ножны. Кхарр-ра! Да! Победа или смерть!

Немного приведя себя в порядок, лавзейцы вышли из отеля Брегорта и организованным отрядом при оружии направились в сторону площади Ристалищ.

– Система авеналий проста, – объяснял Гордиану по дороге старший дацион. – В соревнованиях участвуют двадцать восемь дуэльных школ, команды которых прибыли со всего Боссона. Кроме этого, к соревнованиям по желанию может присоединиться любая другая школа, не расположенная в пределах Боссона, но своевременно подавшая заявку и, разумеется, имеющая бойцов соответствующей квалификации. Поединки последуют в трех классах – в тяжелом, среднем и, как ты можешь догадаться, в легком весе.

– И каковы границы веса для каждого разряда?

Трэйт внимательно посмотрел на Гора и потер подбородок.

– Вообще-то у нас тут не кулачный бой и не борьба, сынок. А ты что-то медленно соображаешь для воспитанника Лавзеи. Речь идет не о массе тела бойца, а о тяжести его вооружения!

Боец тяжелого класса – это тяжеловооруженный пехотинец. Главным состязанием для тяжеловесов являются не авеналии, а большие королевские игры, что проводятся раз в год на празднике Солнцезатмения. Обычно в таких «играх» участвуют не отдельные бойцы, а целые сборные команды от разных школ по пятьдесят—сто человек. Когда тяжеловесы дерутся, проверяется не только их личная подготовка, но и умение работать в команде. Выигрывает, естественно, победитель в командном зачете, даже если из группы после боя остался один человек. Кстати, боссонские школы, и в том числе Лавзея, одни из лучших на играх. Мы поставляем Его величеству королю Бориносу отменных бойцов и отменные зрелища.

Трэйт даже гордо покивал сам себе.

– Здесь, на провинциальных авеналиях, тяжеловесы, можно сказать, просто дурачатся, – продолжил он. – Реальная смерть им, по большому счету, не грозит, хотя травмы, конечно, возможны. Дерутся «один на один», но побеждает тот, кто свалится от удара на землю или сдастся, а вовсе не тот, кто умрет. От нас будут выступать Дакер и Сардан Сато. Дакер – первый меч, Сардан Сато – замена на случай его ранения. Кстати, Дакер – один из призеров прошлых авеналий в тяжелом весе. Надеюсь, в ближайшие дни он нас не подведет. Ну а затем следует средний вес. Здесь от Лавзеи будут выступать Римо и Карум. Карум – первый меч, Римо – замена.

Гор был удивлен.

– Извините, мастер Трэйт, – поинтересовался он, – но каким образом это возможно? Даже по моим примерным и не точным прикидкам Римо весит почти двести килограммов! И он – средний вес?! Не лучше ли ему нацепить доспехи и долбить своим фламбергом закованных в железо тяжеловесов?

– Ни в коем разе! – возразил Трэйт. – Римо только кажется тупым недоумком. На самом деле он достаточно быстр, чтобы избегать лихих и резких ударов своих более легких противников. При этом он невообразимо вынослив – он может махать своим чудовищным мечом сутки напролет. А мы, как ты сам понимаешь, выпускаем его после Карума, когда вражеские бойцы уже несколько подустали. Кроме того, его фламберг значительно длиннее любого другого оружия, а вращает им Римо так же быстро и мощно, как ты своей шпилькой. Так что Римо – это боец именно в среднем весе, хотя признаю, что он хорош и в тяжелом.

– Получается, он боец двух классов?

– Как и Бранд. Тот вообще боец мультикласса. А ты что, не знал? Ха! Твой новоиспеченный друг, которого ты недавно так банально извалял в песке и собственном дерьме, не зря считается гордостью Лавзеи. Он является полным консидорием в тяжелом, среднем и легком весе. Если бы было по-другому, я бы не выпустил его без доспехов против такого легкого, молодого, а значит, верткого противника как ты.

– Круто! Значит, Дакер и Сато – это бой в доспехах, Римо и Карум – это бой без доспеха, но со щитом и в шлеме, а в легком… А в легком только я?

Трэйт крякнул.

– Ну, – протянул он, – Лавзея вообще никогда особо не специализировалась на боях без защитного вооружения. Тяжеловесы и полутяжеловесы – это наш конек, а бездоспешные бои – так, аутсайдеры. Как повезет, в общем.

Тут уж крякнул Гор.

– Поэтому я один в этом классе? Все выступают попарно, а мне даже нет замены? Вот новость!

– Да успокойся, сынок. В легком весе у нас всегда выступал один только Бранд и ничего. В прошлом году, если ты в курсе, он взял здесь первое место. Если бы ты не пронзил его, у вас была бы пара, а так… Короче, не обессудь.

Трэйт сделал паузу, давая Гору свыкнуться с мыслью о его спортивном одиночестве.

– Хочешь знать, почему в поединках выступает только пара бойцов? – продолжил дацион. – Потому что по правилам в ходе авеналий возможна только одна замена. В принципе, до финала может дойти и боец, представлявший школу в первом бою, однако обычно мы производим замену, поскольку в процессе дуэльных схваток первый рубака сильно изматывается, получает уже какие-то ранения или вообще погибает.

– И часто такое случается?

Трэйт пожал плечами: старый дацион, он в прошлом сам был бравым консидорием, а потому к смерти относился философски.

– Бывает, – сказал он бодро. – В тяжелом весе редко, почти нет. В среднем чаще, а бой прекращается когда сломаны щиты или повреждено оружие. В легком же весе серьезная кровь льется почти всегда. Щитов здесь нет, ломать нечего. Доспехов также нет, и любой хороший удар разит незащищенную плоть. Ты должен быть готов и к такому исходу. Не дрейфишь, боец?

Гор сглотнул. В процессе поездки он весело беседовал с Брандом, другими участниками команды и немного проникся тем духом бесстрашия и куража, которым жили и дышали консидории Лавзеи. В течение двух недель путешествия смерть казалась ему чем-то, существующим отдельно от него, но сейчас, после беседы с дационом, он понял, что предстоит именно ему уже буквально завтра.

Страх вышиб испарину на его не тронутом морщинами юношеском лбу, предательским холодком пробежал по спине, колени чуть дрогнули. Гор потеребил ставший внезапно тесным электронный ошейник, крепче сжал эфес рапиры.

Видя человеческий страх, причем, как видно, не в первый раз в своей жизни, Трэйт хлопнул Гора по спине – по-свойски, с чувством отеческого понимания.

– Не бойся, парень. Отвага – это то, чем живет консидорий, – сказал он твердо. – Ты выиграешь завтра. Просто верь!

Часть третья Выпад!

Глава 27 Боссонские авеналии. День первый

– Ну-ка в сторону, в сторону! – покрикивал барриста, расталкивая зевак.

На центральной площади Бронвены собрались тысячи людей, и работы для таких, как он, служак, призванных обеспечить безопасность и надлежащую организацию турнира, было вдоволь.

Гор вышел на площадь вместе с товарищами. Рядом шли Никий, Сардан, Люкс Дакер, Карум, Крисс и прочие сопровождающие бойцов лица.

Как большие волноломы, разбивали своими тушами мельтешащую вокруг толпу Бранд и Римо.

Спокойно и горделиво в окружении охранников-габеларов выступали Трэйт и Сабин.

Вокруг кружились тысячи лиц. Шумное многоголосье второго по значимости праздника Боссонской марки разливалось в воздухе гомоном и гвалтом, скрипом прибывающих на площадь торговых повозок и стуком десятков тысяч башмаков.

Однако ближе к дальнему краю площади пространство оставалось свободным. Этот участок, граничащий со зданием великолепной семиэтажной Ратуши, был огорожен высокой металлической оградкой из чугунных столбиков на разлапистых ножках и протянутых между ними коротких, но мощных декоративных цепей. Высота столбов достигала примерно плеча взрослого человека, и между каждым из них тянулось по четыре многозвенных цепочки. Таким образом, ограда получалась заметной и высокой, однако обзору нисколько не препятствовала.

Здесь, за болтающимися звеньями декоративного забора, то и дело задеваемыми мельтешащими вокруг людьми, стояли палатки участников дуэльного турнира – боссонских школ и вольных претендентов из других марок обширного Эшвенского Королевства.

Палаток, кстати, было несколько больше, чем полагалось, а именно двадцать девять, что означало одно – в турнире будут участвовать не только боссонцы, но и, по крайней мере, один вольный претендент из других областей Королевства.

Бранд, пересчитавший палатки секундой позже Гордиана, стукнул его по плечу и ткнул пальцем в одну из крайних в ряду.

– Ба! – с удивлением воскликнул он. – Ты прикинь, что за дерьмо к нам привалило!

На палатке виднелся герб, банальный шательенский щит, поддерживаемый львами, на белом поле которого красовался, упираясь в края размашистыми крыльями, остроносый сапсан-падальщик. Острый кривой клюв-клинок смотрел налево. Ниже вдоль края щита шла надпись на древнем эшвенском: «Ин гомо наквкатус» – «Люди – моя добыча!»

Крисс посмотрел по направлению, в которое уткнулся сосискообразный перст великана, и поморщился, соглашаясь.

– М-да, – только и сказал он, – лишь этой «птицы» нам и не хватало.

– А что за птица? – Гор подал голос – Сапсан? Это кто?

– Хавьер, – сказал мрачно Бранд.

– Хавьер, – подтвердил Крисс.

– Хавьер? – переспросил Гор. – Послушайте, судари мои, если вы полагаете, что подобное краткое объяснение дает мне исчерпывающий ответ, то это не так. Нельзя ли подробнее?

– Хавьер – это единственный существующий в Королевстве лорд-консидорий, – спокойно пояснил Крисс.

– Лорд-раб?

– Нет, Гор, ты меня не слышишь. Это лорд-консидорий. Единственный шательен, участвующий в дуэльных турнирах как простой призовой боец. Как мастер меча.

– Он так зарабатывает деньги?

– Отнюдь! – к их компании подошел Трэйт. – Говорят, он богат как сам кардинал Амир. Ты знаешь кто такой Амир? А, ладно. В общем, Хавьер очень-очень богат. Он родственник короля, полковник гвардии, один из богатейших шательенов Артоша и прочая, и прочая, и прочая. И, конечно, он отменный боец. Просто зверь!

Он использует в бою очень странную технику клинкового боя, сочетает укол и рубку, часто применяет в бою нестандартное оружие, неизвестные стойки и финты, одинаково хорошо владеет обеими руками. Но, в принципе, даже не это главное, сынок. Если поискать по эшвенским дуэльным школам, да хотя бы у нас в Лавзее, то не сложно найти рубак, которые не уступят этому шательену в ловкости при обращении с мечом. Думаю, тот же Дакер легко превзойдет его в технике боя, Римо окажется сильнее его физически, Сардан превзойдет в тактике поединка, Бранд – в скорости, а Карум – в ярости и напоре. Но никто не превзойдет его в одном. Ты не догадываешся в чем именно?

Гор задумался.

– Лорд-шательен, – произнес он медленно. – Очень богатый лорд-шательен…

И тут его озарила догадка:

– Он бессмертен?!

Трэйт подмигнул, ухмыляясь:

– Именно так, сынок! Множество раз его убивали во время поединков, но он всегда воскресал, поскольку богатство дает ему возможность использовать могущество Церкви для продления своей сучьей жизни. На этом поприще он стяжал себе страшную славу. Я не спорю, каждый из нас, консидориев и призовых бойцов, убивал людей и делал это не раз. Мы часто отнимаем чужие жизни и смерть – это часть ремесла, которому мы обучаемся с детства. Но тут есть тонкости. То, что человек добровольно убивает других, заранее зная, что сам он неуязвим, это, я считаю, уже скотство само по себе. Однако лорд Хавьер этим не ограничивается. Каждого своего противника он преследует из года в год на каждом из турниров. И если какому-то из бойцов удается выиграть у него, то можешь не сомневаться, Хавьер явиться на следующий турнир, чтобы сражаться с ним снова. А если вновь проиграет, то на следующий – и так до тех пор, пока его противник все-таки не будет повержен. При этом Хавьер даже бахвалиться этим, говоря, что он единственный консидорий, у которого нет живых противников. И это действительно так. Каждый, кто когда-либо скрестил с ним меч, ныне мертв.

– Тебе стра-а-ашно? – со спины подскочил Бранд и схватил Гордиана под ребра, причем пребольно. – О, лорд Хавьер! О, ужас консидориев, мы просим пощады, пощады.

– Бранд, не ерничай! – прикрикнул на здоровяка старший дацион и снова обратился к Гору: – Ты понял теперь? Вот с таким дерьмом нам придется драться. Ладно, давайте-ка внутрь, нас там уже небось заждались.

Вдоль цепной оградки стояли практически такие же палатки, с той лишь разницей, что предназначались они не для отдыха бойцов между схватками и размещения запасных дуэлянтов, а для торговли.

Тут разливали квас и пиво, разбавленные вина, морсы, тинзу, подавали жареное мясо, рыбу, овощи и фрукты, хлеб, разнообразные сласти и прочие дешевые атрибуты массовых гуляний.

Консидории, которым уже две недели приходилось питаться исключительно постной пищей, чтобы предстать на ристалище в хорошей форме, «подсушенными», прошли мимо всех этих роскошеств, даже не взглянув. Гор, впрочем, посмотрел на продающиеся вразвес кушанья не без интереса – не гастрономического, конечно (какая еда перед турниром?), а исключительно из тяги к познанию: что именно едят эшвены на праздник, он видел в первый раз.

За оградкой их ждали распорядитель местного отеля лорда Брегорта, пожилой провилик по имени Лотарик Черух, встретивший их вчера, и с ним несколько служек, хлопочущих вокруг палатки для участников турнира.

Черух был мелок габаритами и облачен в простую грубую хламиду и деревянные сандалии. Со стороны он казался смешным карликом, и впечатление это еще более усугублялось тонким писклявым голосом и постоянно мигающими подслеповатыми глазами. Молодые бойцы иногда пытались подшучивать над стариком, но Трэйт по непонятной Гордиану причине необычайно жестко пресекал эти, казалось бы, безобидные попытки и относился к древнему администратору отеля с большим уважением.

Установленная сейчас палатка, разумеется, не предназначалась для проживания. В ней основной боец, запасной боец, их адъютанты и также старшие представители команды, в частности тренирующий дацион и старший дацион, должны были находиться в дневное время, пока шел турнир. По завершении «дуэльного дня» все обитатели отправлялись обратно в отель, а утром являлись сюда снова.

На ночь оставались только прислуга и дежурный габелар для охраны.

В палатке, впрочем, имелись тахта (чтобы класть раненых, если такие появятся), скамьи, стулья, стол, стойка для оружия, а также запирающийся ящик для хранения ценных вещей, например, документов по заявке участника турнира, оружия бойца, с которым он должен выйти на ристалище, деньги для ставок и, конечно, призы, которые, возможно, достанутся победителям.

Скинув епанчи, плащи, камзолы и сменив обувь, участники команды нацепили турнирное оружие и вышли к площадкам для поединков…

Вокруг ратуши за границей огороженного участка, опоясывая ее полукольцом, размещались три ристалища. Каждое представляло собой помост примерно один метр высотой, сколоченный из крепкого бруса и обитый толстыми, добротно обработанными досками. Размеры помоста составляли десять на десять метров – места на них было вполне достаточно.

С двух сторон на каждый помост вели узкие деревянные лесенки – отдельно для каждого из сражающихся. Сойти с ристалища должен лишь один – второго унесут, либо он выпадет сам.

Ограждения вокруг помоста никто не предусматривал. Как понял Гордиан, драка будет вестись до тех пор, пока один соперник не упадет с помоста, вытесненный натиском, не сдастся, добровольно признав свое поражение, или не умрет. Третьего не дано.

Ранения тут никто не считает. Если один из бойцов получит рану, при которой продолжение поединка невозможно, то тяжесть такого ранения будет определять только сам боец. Если он способен сказать слова сдачи и спрыгнуть с помоста – значит, ранен. Если потерял сознание, оглушен, лишен руки или языка и сдаться не может – значит, здоров! Противник может или прирезать его, как овцу, или пощадить, выбросив с помоста. Если просто не добьет, то тоже считается проигравшим. Принцип простой: либо убей, либо останься один на помосте.

Ристалища размещались на максимальном удалении одного от другого, так, чтобы с одного не было видно соседнего – его закрывала Ратуша. Поединки, таким образом, хоть и проводились на одной площади, но проходили как бы отдельно друг от друга. Болельщики достаточно легко могли переходить от одного «дуэльного помоста» к другому, но в каждой из групп толпящегося народа накал страстей мог быть привязан только к одной схватке: болеть с одного места за две драки было невозможно.

Огороженная часть с палатками команд размещалась ближе к ратуше и к ристалищам не примыкала, не загораживая, таким образом, доступ зрителей к месту, где их кровь будет разгоняться тотализатором.

Наконец команда Лавзейской школы, блистая латами и оружием, прошла по красной ковровой дорожке из огороженной зоны к центральному ристалищу, которое помимо своего обычного назначения играло роль большой эстрады, с которой будут объявляться официальные речи и выступления жонглеров и танцовщиц, актеров и мимов, барабанщиков и трубачей.

По узкой лестнице один за другим они взошли на помост.

– Ла-а-а-а-авзея! – объявил барриста, и ему ответили громогласные, разрывающие перепонки рукоплескания. – Судари и сударыни, я с гордостью представляю вам чемпиона прошлых авеналий 3379 года от явления Господа нашего Хепри! Лавзейская школа Его светлости лорда Брегорта. Поприветствуем героев! Поприветствуем!

Бойцы торжественно извлекли мечи и поклонились публике.

* * *

После представления Лавзейской команды болельщикам барриста по одному вызывал вперед всех известных публике бойцов Лавзейской школы. Прежде всего показали, конечно, Бранда, затем Дакера, а потом Карума, ибо эта троица была самой «звездной» из всех лавзейцев.

Затем, после «богов и кумиров», представили Сардана, Римо и Гора. Последний, как и ожидалось, особых похвал и одобрения публики не снискал. Из толпы в него даже полетели несколько огрызков и обглоданный кусок печеного мяса. Ну, что ж поделаешь: мелкий, худосочный подросток смотрелся среди мощных консидориев и правда довольно убого.

Последними представились дационы во главе с Трэйтом и вилики во главе с Сабином. Потом лавзейцы ушли, и на их место взошла другая команда – далее все продолжилось еще двадцать восемь раз.

– Вообще, будет три турнира, – нравоучительно сказал Бранд, снимая шлем и кирасу. Сегодня он не должен был участвовать в боях, но показаться публике, как прошлогодний чемпион, был просто обязан. – Трэйт тебе разве не объяснял?

– Я в курсе, – ответил Гор. – У меня вопрос только по распределению участников. Вот, например, класс Дакера, «тяжелый доспех». Участвует двадцать восемь школ, по два бойца от каждой. Поединки будут проводиться каждые полчаса два дня с десяти утра и до восьми вечера. В девять вечера, пока еще светло – объявление чемпионов дня и гулянья. Итого в день максимально будет шестнадцать боев…

Он сделал небольшую паузу и посмотрел на Бранда.

– Таким образом, после первого тура останется четырнадцать участников, – продолжал Гор, – после второго – семь, после третьего – четыре. А после четвертого тура – финал. Но как после второго тура будут определяться участники третьего? Ведь останется семь претендентов, прошедших первый тур. Значит, один лишний!

– Ерунда, брат! – рот Бранда растянулся в усмешке. – Они бросят жребий. Шестеро будут сражаться попарно, а седьмой, счастливчик, выйдет в третий тур просто так. Кстати, ты забыл, что участников будет не двадцать восемь, а двадцать девять, а это значит, что лишний «счастливчик» появиться уже на первом дуэльном туре. Количество же боев не изменится. Пятый тур будет последним, и в нем будут драться финалисты за титул чемпиона. Таким образом, что при двадцати восьми участниках, что при двадцати девяти, тебе надлежит пережить пять схваток, а Сардану, Дакеру, Римо и Каруму, поскольку они заменяют друг друга – по две или три.

– Да, Бранд, дружище, ты умеешь порадовать. Насколько я понимаю, шансы пережить этот турнир у меня не велики?

– Шансы, брат, у тебя такие же, как и у меня в прошлом году. На прошлых авеналиях я также дрался без пары и, знаешь, выиграл. А вечно жить нам все равно не светит.

Гордиан промолчал. Возможно, если ты рожден в примитивном мире и у тебя нет шансов на Хеб-сед, к смерти действительно можно относиться с подобным презрением, но уже прожив столько, сколько он, сдохнуть на потеху пьяной публике не очень-то улыбалось.

– Еще вот что, – продолжал тем временем Бранд. – Турнир продлится три дня. Первые два дня будут проходить отборочные туры во всех категориях бойцов, а на третий день пройдут лишь финальные поединки на центральном ристалище. Три финала, один за другим с промежутком в два часа. Самое главное для тебя за два первых дня – не выдохнуться, не наделать в штаны и не схлопотать тяжелое ранение до финального боя, поскольку замены у тебя нет. Трэйт попросил меня курировать тебя в этом вопросе, поэтому я не стану жрать пиво и ходить смотреть на Дакера с Римо, а буду только с тобой. Хотя в этом классе участвует много бойцов, я знаю их почти всех и могу сказать, на кого следует обратить внимание, а про кого и думать не стоит.

Он подмигнул Гордиану и продолжил:

– Первый день, конечно, будет самым легким. У тебя только один бой, причем, скорее всего, с наиболее слабым противником. Второй день будет самым сложным – тебе предстоит три поединка, если пройдешь все туры, дай бог. Наконец, третий день станет самым важным: тут будет только один финальный бой за титул чемпиона. Кстати, чемпионов, как ты можешь догадаться, на авеналиях тоже будет три – в каждой из категорий. И тут есть нюанс, ради которого Трэйт взял тебя на турнир. Наша Лавзейская школа – это безоговорочный фаворит в течение последних пяти лет. Мы постоянно выигрываем то в среднем, то в тяжелом весе, а в прошлом году впервые в истории Лавзеи я взял главный приз в категории легковооруженных бойцов. Однако абсолютным чемпионом, победителем сразу в трех классах, мы не были никогда. Ты понимаешь меня?

Гордиан молча кивнул.

– Трэйт возлагает на нынешний турнир большие надежды, – продолжил Бранд. – Я и Дакер – чемпионы в легком и тяжелом весе прошлого года, Римо – победитель «середняков» в позапрошлом году. Так что у нас есть шанс! И если бы не лорд Хавьер, я уверен, этот шанс был бы очень хорош! Через три дня, возможно, Лавзея станет абсолютным чемпионом авеналий сразу в трех номинациях впервые в истории школы!

Но Гордиан его восторгов и опасений не разделял – его волновало другое.

– Хавьер, Хавьер – да что с ним такое? – спросил он. – Я понял, что этот шательен конченый ублюдок и при этом неплохой боец. Но также я понял, что справиться с ним вполне в наших силах.

– Это так, – согласился Бранд, – в тяжелом и среднем весе, полагаю, мы побьем его консидориев. Сложность в том, что лорд Хавьер очень кровожаден и выступает именно в легком весе, где шанс прирезать противника у него наиболее велик. В тяжелом и среднем весе выступают егобойцы, но в легком, только один боец. Заменой и парой ему является сам лорд-консидорий. Ты улавливаешь мою мысль? Драться Хавьер будет не с Дакером или Римо, а с тобой! Учитывая, что так же, как и ты, он владеет необычной, непредсказуемой техникой, но при этом крупнее и имеет более длинные руки, он, полагаю, будет для тебя страшным противником. В конечном итоге, брат, все выше сказанное означает одно: именно ты вероятней всего будешь решать, кто на сегодняшних играх станет лучшей школой Боссона. Это будет решать чемпион в легком весе. Именно ты!

С мрачным лицом, Гордиан молчал. Положение становилось все ужаснее. Когда Гор размышлял над этим в Лавзее, а затем по дороге на турнир, все выглядело несколько иначе. Предполагалось, что он просто проживет в Бронвене пару дней, пройдет пару самых легких, «начальных» схваток и свалит. Интересно, почему Трэйт не сказал ему о таких сложностях сразу? Забыл?..

Гор мотнул головой, как бы отгоняя наваждение.

Отвага есть жизнь консидория, так? А значит – к черту! Хавьер ведь боец на замене и драться с ним или с кем-то из его бойцов Гор станет, только если дойдет хотя бы до полуфинала. И принцип тут прост: выживу – буду думать.

Глава 28 По прозвищу «Фехтовальщик»!

Гор, Никий, Бранд и Трэйт стояли на песке перед «правым» ристалищем, где проходили поединки среди легковесов. Сабин, Крисс и другие лавзейцы ушли смотреть на Сардана Сато, открывающего бои в категории тяжеловооруженных бойцов, и Карума, дравшегося сегодня в «средняках».

– Как вас объявить, сударь? – спросил барриста.

Гордиан чуть задумался. Сценическое имя – бренд, так сказать, во все времена и во всех мирах имел для гладиаторов, дуэлянтов, боксеров, борцов, стриптизерш, порнозвезд и прочей квазиактерской нечисти важную роль. Что бы такое придумать, раз уж нелегкая на эту стезю занесла?

– Фех-то-валь-щик, – произнес он по слогам. – Гор-Фехтовальщик.

Немного длинно, конечно, но – точно.

– Фехтовальщик?! «Махатель»?! – Барриста сдержанно рассмеялся. – Ну ты даешь, парень! Ладно, как скажешь, это твое право. Давай на помост!

Гор принял из рук Никия свое оружие и поднялся по ступенькам.

В это время, с противоположного конца ристалища на настил вступил другой претендент – высокий, плотносбитый крепыш с длинным кривым мечом-хамширом и таким же кривым кинжалом.

Гор был только с рапирой.

Увидев своего врага, крепыш состроил презрительную гримасу. Еще бы – никому неизвестный боец, едва перешагнувший порог подросткового возраста с убогим и тонким мечом, нанести которым добрый рубящий удар невозможно даже на взгляд полного профана.

– И это ваш претендент?! – воскликнул крепыш, обращаясь даже не к Гору, а видимо, к Трэйту, стоявшему у лестницы без каких-либо эмоций. – Этот маленький тощий низкорослый юнец? Он вообще-то совершеннолетний?

– Ага! – заверил Трэйт.

Крепыш расхохотался. Смех консидория подхватила толпа, и в «юного» претендента снова полетели объедки и даже мелкие камни.

В какой-то степени это было на руку: уклоняясь от унизительных снарядов, Гор начал медленно заводиться, накапливая злость.

– Начинайте! – резко сказал Трэйт барристе, видя неловкое положение, в котором очутился его кадет. – Вы же видите, сударь, толпа не в себе. Они могут причинить моему бойцу травму.

– А вы уверены, что он э-э… не причинит себе травму сам, сэр? В смысле, что он достаточно квалифицирован? – барриста неуверенно кивнул подбородком на Гора. – Здесь не убивают детей, а выглядит он, конечно, не как зрелый консидорий.

– А он и не консидорий, – сказал Трэйт и добавил тверже: – Начинайте, я вам говорю! Иначе от имени Лавзейской школы я заявлю вам отвод. Вы знаете, что это значит.

– Ну полно, полно, – барриста заволновался, поскольку отвод со стороны одного из сильнейших участников турнира, каковым без сомнения являлась Лавзея, был ему не нужен. – Я начинаю.

Он выпрямился во весь рост и горделивой походкой поднялся по лесенке. Раскинул в сторону руки и воззрился на беснующуюся толпу. Поток брани и летящих в Гордиана недоеденных фруктов тут же пресекся – распорядители поединков повсюду пользовались уважением.

– Внимание! – произнес торжественно и с расстановкой барриста, указывая на крепыша. – Назначается дуэльный бой между представителем Школы Трассера, «призовым бойцом», полным консидорием, магистром Хантом Нарнием по прозвищу «Вепрь»…

Он выдержал небольшую паузу, после чего продолжил почти скороговоркой:

– И представителем Школы Брегорта, кандидатом в консидории, кадетом Гором Ракиром по прозвищу, – тут барриста сделал большую паузу, – по прозвищу «Фехтовальщик»!

Как только прозвучало последнее слово, толпа громогласно заржала. Казалось, от смеха затряслись даже доски настила. «Махатель» – надо же! Вот это цирк!

Барриста между тем спокойно показал на каждого из бойцов, а каждый из бойцов поднял меч и поклонился, представляясь публике.

– Бой идет до тех пор пока на ристалище не останеться один живой претендент, – объявил далее поиздевавшийся над Гордианом судья. Потом он сошел с помоста и уже с земли прокричал:

– У бойцов есть претензии к оружию или амуниции противника? Нет!.. Бойцы готовы? – он повернулся к Гордиану. – Готовы? – теперь к Нарнию. – Тогда … НАЧАЛИ!!!

Дистанция между бойцами, которых во время объявления имен барриста вывел в середину ристалища, была слишком короткой, поэтому, как только прозвучал сигнал к началу поединка, Гордиан резко отпрыгнул в сторону, стараясь максимально увеличить расстояние до врага. Оружие Гора было более дальнобойным, и для схватки ему требовалась дистанция.

Однако зрители восприняли этот резкий отскок кардинально иначе.

– Трус! Трус! – понеслось отовсюду. – Убей его Хант! Прирежь недоноска!

Хант осклабился. Привыкший к мощному напору традиционных для местных ристалищ боев он также оценил маневр Гордиана как признак трусости.

Хант демонстративно взгромоздил меч на плечо, а длинный кривой кинжал – вообще вложил в ножны.

– Да простит меня божество, – сказал он насмешливо и громко, явно играя на публику, – но мне трудно резать такое, извините за каламбур, жалкое создание. Помилуйте уродца!

И он картинно расхохотался. Толпа снова подхватила его смех, заполнив им тысячу глоток. Было понятно, что это не бой, а издевательская игра матерого кота с мышью, загнанной в угол.

В этот момент Гордиан, которого, признаться, уже порядком достали как словесные излияния крепыша, так и оскорбления толпы, резко прыгнул к своему противнику.

Хант тут же, не воспринимая еще всерьез низкорослого юношу, небрежно скинул с плеча свое оружие: он – мастер меча и удар этой шпильки сумеет отразить.

Но Гор не стал бить рапирой! Сделав обманное движение и внезапно крутанувшись, он с размаху всадил носок своего подкованного сапога прямо в пах говорливому жалетелю.

– С лица воду не пить! – тихо сказал он, глядя на падающего с болевым шоком противника, и медленно вытащил болтавшуюся до этого момента в ножнах рапиру.

Блестнул металл. Схватившись за рукоять двумя руками, Гор вонзил свое «шило» прямо в мощный зад поверженного врага, буквально пригвоздив его к доскам покрытия. Минуя кости, металл прошел чуть ниже копчика, разворотив кишки и мошонку.

Брызнул кровавый фонтан, и несчастный Хант забился в агонии, вереща как подрезанный поросенок. Гор выдернул рапиру и еще раз вонзил ее в затылок умирающего в муках бойца.

Затем он извлек оружие из трупа, вытер клинок и, перешагнув через тело противника, сошел с возвышения.

Толпа молчала. Пораженный исходом боя барриста протер платочком лицо, не отрывая остекленевшего взгляда от того, что осталось от так страшно и так быстро убитого консидория.

– Чистая победа! – наконец объявил он, шумно сглотнув. – Следующий!..

После первой победы часы засвистели как пули.

Поединок за поединком, число претендентов на чемпионский титул уменьшалось стремительно и неуклонно. Первый день пролетел молнией, и завороженный кровавой феерией сверкающих мечей и кровавых брызг, Гор был попросту повержен в шок развернувшимся вокруг городской ратуши фантастическим, ни с чем не сравнимым зрелищем.

Тотализатор! Такого накала страстей он не видел никогда прежде. Ни ипподром, ни гонки на карах, ни бокс, ни кэндо не давали такого полного ощущения какого-то маниакального опьянения кровью, ощущения полного погружения в ирреальность.

Погружения в смерть, погружения в боль, погружения в неистовую человеческую ярость.

Казалось, нервы зрителей звенели. Кровью тут было забрызгано все: доски настила, одежда столпившихся вокруг ристалища зрителей, лица наблюдающих за состязаниями запасных бойцов и их дационов.

Металл сверкал – и плоть разрывалась под его злостью и натиском.

Воистину от убийственного, кошмарного действа невозможно было оторвать глаз. После обеда, который Гордиан, несмотря на его привычку есть в любых условиях, едва смог затолкать в рот и при этом не исторгнуть его потом наружу, Бранд почти насильно оттащил горе-кадета в палатку поспать и немного выпить, чтобы снять нервное напряжение от лицезрения ужасающего турнира.

Отдохнув, к вечеру они с Брандом снова явились к ристалищу и доглядели последние состязания, в которых итак обильно политая кровью площадка была снова буквально затоплена новыми алыми потоками.

После оглашения победителей Гор в числе других выживших легковесов (а мертвецами стали почти все проигравшие) поднялся на помост, чтобы услышать свое имя в числе чемпионов дня.

– Итак, – объявил барриста, – седьмой чемпион дня, победитель Ханта Вепря Нарния из Школы Трассера – Го-ор-Фехтовальщик! Лавзейская Школа Брегорта. Поприветствуем героя! Поприветствуем!

Бурные, продолжительные аплодисменты, свист, даже цветы полетели в него – хорошая замена фруктовым огрызкам. Вот она, популярность!

Как и остальные оставшиеся в живых пятнадцать бойцов-легковесов, Гор вяло отсалютовал мечом беснующейся в экстазе толпе и, опираясь на Бранда, сполз вниз.

– Ты плохо выглядишь, брат, – сказал великан, буквально волоча Гордиана на себе. – Вроде не ранен. Да что с тобой?!

– А, не бери в голову, – отмахнулся Гор. – Дурновато мне от крови. Давно не видел столько мертвяков подряд. Дурновато. Слушай, могу я один по городу побродить? Винца глотну, в парке посижу. Тут ведь вроде парк есть? Потом приду.

Бранд посерьезнел.

– Вообще-то Трэйт мне тебя одного запретил оставлять, – заметил он, но потом смилостивился: – Ну если только недолго.

– Час-два мне хватит. Полегчает и приду.

– Ну… лучше – час.

– Идет!

Гор оттолкнулся от Брандова плеча и резво отвалил в сторону. Настолько резво, что уже через минуту затерялся в толпе.

Бранд посмотрел вслед своему подопечному, почесал голову. Опытному вояке подумалось, что Гор слишком бодро бегает для чувствующего себя «дурновато». Впрочем, куда он денется с хомутом на шее?

Бранд махнул на туманные сомнения своей огромной ладонью и поплелся к ближайшей корчме за кружкой Артошского.

* * *

Гор и правда чувствовал себя нехорошо. Его на самом деле мутило и кружилась голова. Однако уже давным-давно будучи бессмертным (по крайней мере до недавнего, мать его, Хеб-седа) он привык плевать на плохое самочувствие и раны с высокой колокольни. Сейчас у бывшего демиурга, впервые, пожалуй, с момента, когда он готовился к схватке с Брандом, имелось дело, которое нужно было сделать, уложившись в подаренные великаном-надзирателем шестьдесят минут.

Вместо парка Гордиан бросился на блошиный рынок, шумевший многоголосой толпой чуть севернее площади Ристалищ. Гор приметил его еще вчера и в многочисленных разговорах как в Лавзее, так и во время их недолгого путешествия в Бронвену осторожно выведал, что все, что ему нужно для побега, можно найти здесь.

Двадцать сестерциев! Если бы старший дацион Трэйт и благородноголосый вилик Сабин знали, на что уйдут деньги, выданные ими молодому кадету, они бы сильно удивились.

А нужно было ему всего несколько вещей – забавных, если подумать.

Для начала Гору требовался один моток медной проволоки, используемой здесь для украшений, кусачки, пила по металлу и несколько полотен к ней. Затем – резиновые перчатки, красивый каучуковый коврик с изображением какой-то примитивной сценки из истории Эшвена, резиновый шланг для поливки овощей на приусадебном участке и хороший кинжал с обоюдоострым лезвием.

Далее пошли предметы попроще. Длинный походный плащ с капюшоном и глубокая шляпа. Плотный теплый жилет. Сумка-рюкзак для путешествий. Фляга. Спички. Хлеб. Консервы. Как ни удивительно, но в этом примитивном рабовладельческом мире со средневековыми феодалами-шательенами и кремневыми мушкетами в свободной продаже имелись разнообразные консервы. В частности, тушенка, рыбное рагу, котлеты в томате и прочее питание для людей, не страшащихся онкологических заболеваний.

После приобретения нужного снаряжения у него осталось пятнадцать сестерциев и полчаса времени. Он прикинул, не выпить ли пива, но усталое тело и душа требовали только одного – сна.

Гор собрал все, что можно, в рюкзак, остальное взвалил на плечо и отправился в отель.

Глава 29 Боссонские авеналии. День второй

Гор открыл глаза.

За короткой ночью последовал новый день, в который ему предстояло целых три поединка. С трудом поднявшись с постели, Гордиан умылся, оделся, прицепил на пояс меч для повседневного ношения и, взяв под мышку футляр с турнирной рапирой, снова отправился на бойню.

Площадь ристалищ снова была полна. Гор протиснулся через толпы народа к палатке Лавзейской школы, переоделся, сменил меч на рапиру и вышел к помостам для поединков.

– Ну ты соня, – сказал Бранд, пожимая Гордиану руку. – Ты чуть не проспал свой выход. Смотри, вон публика волнуется.

– Извини, – ответил Гор, кивая товарищу в знак приветствия. – А на публику мне плевать. Кто противник?

– У-у… – Бранд вздернул брови. – Школа леди Шамир. Ташен Дровосек. Работает поллэксом или гроссмессером, а еще двуручной секирой, отсюда и прозвище. Жутко здоров.

Гор улыбнулся. Слышать фразу «жутко здоров» из уст такого великана, как сам Бранд, показалось ему смешным.

– Поубавлю ему здоровья, – сказал он бодро. – Тем более если он любит двуручники.

Выпад! Мы не бросаем слов на ветер. Своего второго противника на этом турнире Гор, так же как и первого, завалил играючи, проколов ему брюхо прежде, чем этот идиот успел выйти из боевой стойки и взгромоздить над собой свой гигантский топор.

Кто же выходит против рапиры со здоровенным двуручником? А ведь таких, пожалуй, здесь было большинство: никто тут не думал о тактике.

Думали только о выносливости и силе.

О неистовости и натиске.

О храбрости и кураже.

Наблюдая вчера за поединками, Гордиан отметил про себя, как глупо порой отдавали свои жизни многие консидории.

«Отвага есть жизнь консидория»? Да – но ведь не глупость!

Впрочем, уже со следующим противником пошло сложнее. После второго тура, состоявшего из семи поединков, в строю осталось всего восемь человек, каждый из которых по той же теории вероятности, пройдя два тура и два убийства, по определению должен был оказаться «классным» противником.

Третий таким и был.

Против Гордиана впервые вышел на ристалище настоящий ветеран авеналий. Как и Бранд, в ходе миновавших многочисленных боев он присматривался ко всем сильным консидориям, а также к новичкам, сумевшим пройти вчерашний отборочный первый тур.

За последней схваткой Гора он наблюдал внимательно. И хотя та оказалась слишком скоротечна для решительных выводов, кое-что этот третий противник почерпнуть успел.

Вместо обычной мощной ширококлинковой фалькаты и леворучной секиры, которыми он пользовался предыдущие два боя, противник взял в левую руку более легкий по сравнению с секирой небольшой и полностью металлический щит-баклер (щиты для тяжеловесов изготавливались из дерева и металлом только обшивались), а в правую – более длинный одноручный кавалерийский эсток, приспособленный скорее для укола, чем для рубки.

Гор тихо усмехнулся. Эсток все равно короче рапиры, а маленький баклер бесполезен против молниеносных и легких обводных финтов. И все же противник умеет думать, а значит, к нему стоит относиться более серьезно. Придется вспомнить кое-что из искусства, которому он обучался так долго у себя на Каталауне!

Не ожидая далее, внезапно и жестко Гор атаковал противника справа, вывернув кисть с эфесом так, чтобы ногти смотрели вниз и таким образом придавая клинку вращательное движение. Рапира слева от эстока, укол из-под руки, затем, внезапно, – справа, укол в руку! Захлебываясь в скорости собственной реакции, враг парирует, чудом избегая ранений.

Шаг влево, парирование, ответ. Смена линии!

Шаг вправо, парирование, ответ. Смена линии!

Удары посыпались на противника снизу и сверху. Со всех сторон, неожиданно и быстро. Уже не успевая реагировать и довольно нелепо отмахиваясь от верткой рапиры более тяжелыми эстоком и неуклюжим щитом, враг явно запаниковал. Однако спустя всего пару секунд, презрев свой страх и налившись ненавистью к собственному бессилию, он бросился в яростную контратаку.

Врешь, не возьмешь!

Батман! Гор провел навстречу сильный выбивающий удар по клинку противника. От неожиданности враг даже пошатнулся, еще немного и он бы потерял свой клинок.

Но нет. Опытный консидорий, в отличие от какого-нибудь фехтовальщика-спортсмена, привыкший к смертельным схваткам на ристалище, а не к красивым боям-полутанцам в спортивном зале, не выпустил меч. А затем резко, настигнув Гордиана с расстояния в один корпус, нанес удар баклером, целя в ему голову.

Отскок! Вопреки распространенному заблуждению главное в фехтовании вовсе не сила и ловкость рук, а умение работать ногами. Гор уклонился, используя великолепную растяжку своего молодого тела, наработанную болью и длительными тренировками в Лавзейском гимнасии. Его корпус выгнулся змеей, а тренированные мышцы бедер и ягодиц вытолкнули тело из зоны досягаемости короткого удара щитом.

Руки коротки, брат, руки коротки!

В следующее мгновение Гор резко «ангажировал» вражеский эсток, обведя его слева и перенеся свой клинок на другую, «внешнюю», сторону боевой стойки.

Выпад! И злое остро отточенное лезвие резко вонзилось под руку, прямо в ребра претендента, оцарапав боевое предплечье и разорвав трицепс. Тем не менее, пошатнувшись, ветеран-консидорий, в припадке боевого экстаза попытался продолжить свою так резко прерванную атаку, однако Гор, предупреждая его движение, синхронно отступил, одновременно выпрямляя руку с клинком и проворачивая лезвие, чтобы образованный рапирой угол встал поперек ребер.

Тяжело дыша, могучий консидорий застыл. Ярость и кураж влекли его вперед, однако упор, образованный вставшим под углом лезвием и собственными ребрами не давал ему двигаться.

Страшная, нечеловеческая боль, усиливающаяся с каждым его рывком вперед, обуздали ярость и гордыню. Ветеран застонал и кашлянул кровью.

Еще одно движение вперед – Гор вновь синхронно отступил, но чуть медленнее, чем противник, и его жестокий клинок в связи с этим еще глубже вонзился в плоть.

Эсток выпал из руки консидория, и, отхаркивая кровь из пронзенных металлом легких, он медленно осел на колени. Бесполезный баклер висел на обессиленной руке. Тело ветерана еще поддерживалось мышцами спины, однако жизнь и силы уже покидали бойца.

Гор чуть напряг кисть и, добивая противника, вдвинул рапиру глубже, всего на пять сантиметров. Тело дернулось, и сраженный этим коротким движением, мертвец боком повалился на землю.

Чуть подвинувшись, Гордиан вытащил рапиру.

– Чистая победа! – услышал он краем уха вердикт барристы и последовавший за этим восторженный рев толпы.

Перед глазами плыл красный туман.

Дрожащей рукой, не глядя, Гордиан обтер лезвие о края камзола, швырнул клинок в ножны и медленно сошел с помоста.

* * *

– Теперь предстоит самое сложное, – сказал Бранд, разминая Гордиану плечи, – твой блистательный бой в третьем туре оказался нам на беду слишком уж блистательным, – Бранд укоризненно покачал головой. – Большинство выживших после третьего тура претендентов и, разумеется, их дационы присматриваются к тебе, волнуются и обсуждают. Лично ко мне подходили уже двое, спрашивали, что ты за фрукт. Да и публика взволнована. Так что, если в тебе есть честолюбие, можешь ликовать. Ты теперь – главная новость дня, прикинь? Все только и треплются о лавзейском новичке с видом задохлика, который вышел в полуфинал, да еще и использует какую-то странную манеру боя и странное оружие. И это, брат, плохо! Думаю, в четвертом туре твой противник, кем бы он ни оказался, выйдет более подготовленным к твоей колющей технике – и шпилька твоя уже не будет ему в диковинку. К тому же не забывай, что в большинстве команд перед полуфиналом происходит замена: вместо первого бойца, измотанного и подраненного, выходит второй – свежий и не принимавший до этого участия в двух сегодняшних поединках. Ну, готов?..

Гордиан кивнул.

– Тогда идем, твой выход!

Противник, уже стоящий на помосте с надменным и мрачновато-равнодушным видом, молча взирал на Гора. Своим видом, кстати, он не слишком удивлял: еще один здоровый – но меньше Бранда – качок с великолепным торсом и мышцами, бугрящимися под кожей.

Но Гора поразило оружие молчуна. То был не меч и не сабля, не короткий, но мощный гладий, не изогнутый, но грозный ятаган. В руках у врага, вокруг торса, вокруг головы, в воздухе над ним, за спиной, над плечами, раскручивался по замкнутой дуге смертоносный моргенштерн – «утренняя звезда».

Короткая ручка, цепь длинной с руку и металлический шар с острыми штыками шипов.

– Кесиос Вей! – проревел барриста. – Судари и сударыни, представляю вам…

Кесиос Вей! Остальное можно не слушать. Гор не знал этого человека и не помнил имени. Бранд говорил про то, что это один из лучших боссонских консидориев, великолепный боец и тоже чемпион каких-то годов. Перечислял ему его достоинства и награды. Но к чему слова? Уже одно то, что этот воин выставлен какой-то школой в полуфинал, говорило само за себя. Класс – высший. И высший – класс!

Гору не требовались регалии вышедшего против него консидория, но имя этого человека почему-то было ему важно. Имя еще одного бойца, которого он убьет сегодня. Имя еще одного бойца, который рискнет убить его самого.

Он взошел на помост.

Вей стоял спокойно, чуть пригнувшись, выжидательно глядя на Гордиана с расстояния почти три метра. Прежде чем атаковать, Гору понадобится при всей дальнобойности его выпада преодолеть как минимум метр – вполне хватит, чтобы Кесиос смог раскрутить «звезду» и разможжить ей голову оппонента.

С другой стороны, чтобы Вей смог напасть на Гора сам, ему нужно проскочить почти метра два. Нормальный расклад.

«Звезда» висела спокойно, свисая с цепочки, перекинутой через левую руку Вея. Рукоять своего оружия тот сжимал правой, упершись кулаком в пояс.

Гор же, пытаясь хоть сколько-нибудь напугать противника необычностью своей стойки, воздел клинок вверх, нацелив острие рапиры в глаза врагу из точки с высоты своего виска.

Бывший демиург понятия не имел, как следует вести себя с рапирой против такого необычного оружия, как «боло» на цепи с палкой – в тактике фехтования этому не обучали. Но, – подумал он, – в конце концов, надо же проявить когда-нибудь хваленую отвагу консидория, а не просто полагаться на наработанные в прошлой жизни навыки!

Он сделал осторожный шаг вперед. Потом – осторожно – еще один.

Если признаться честно, то еще в школе (не в лавзейской, а в настоящей спортивной школе из мира Каталауна, где он, как подсказывают обрывки памяти, впервые начал обучение воинскому искусству) учителя и научные трактаты по фехтованию вбивали в голову учеников единственное железное правило: в поединке на клинковом оружии не важно, идет ли речь о шпагах и рапирах, саблях, шашках, кинжалах или даже ножах, ты должен атаковать быстро. Это главное правило фехтования – скорость и непредсказуемость в атаке, молниеносное реагирование при парировании.

Сила и даже техника работы клинком, отточенность защит и ловкость в работе ногами, все это – лишь на втором месте. На первом – только мобильность.

Атаковать быстро!

Гор резко прыгнул. За долю секунды он стремительно преодолел разделявшее противников расстояние и вышел на дистанцию выпада.

Вей спокойно и даже как-то лениво выпрямил левую руку, которая повисла вдоль тела, но тут же свободно взлетела вверх, освобождая «звезду». Под собственной тяжестью утыканный стальными шипами смертоносный шар рухнул вниз, к земле, а правая рука Вея, закручивая этот страшный снаряд, рванула с пояса вправо и вверх, придавая оружию сильное ускорение.

Бросок! Изменив траекторию, «утренняя звезда», казавшаяся такой медленной и ленивой, ниспадающей холодной молнией метнулась к голове кадета. Гор дернул шеей, уклоняясь от страшного шара, и с огромным трудом увернулся, пропустив снаряд в сантиметре от собственного лица.

Повезло. Однако Вей, не давая ему опомниться кинул правую руку по горизонтали в бок, еще раз закручивая цепь.

Бросок! На этот раз порхнувшая по новой дуге «звезда» оцарапала Гору щеку.

Бросок! Вей крутил своим оружием как заведенный автомат, постоянно меняя направление ударов, и Гор, впервые столкнувшийся с подобным техническим многообразием, не мог не то что отразить их, но даже уловить направление.

Бросок! Бросок! Бросок!

Каким-то чудом оставшись в живых, оттесненный почти на край помоста и балансируя между падением и смертью, Гор наконец-то смог уловить методику обороны.

Простейшим, что пришло ему в голову в этот критический момент и, пожалуй, единственным, что могло прийти, была ориентация на расстояние.

Рука имеет определенную длину, сударь, и такую же вполне определенную длину имеет и цепь с утыканным зубьями шаром. Это – константы. Дальше суммы этих расстояний шар не добьет. Работать ногами, держать дистанцию – и при любой траектории шар не достанет тебя, как бы ни был ловок атакующий.

Еще бросок! На этот раз Гордиан легко увернулся, отпрыгнув назад и в бок. Нога уперлась почти в край помоста. Ну что ж, пора бить в ответ. Взмахнув клинком, Гор резко выпрямился и, уловив мгновение, когда оружие противника оттянулось чуть вверх и назад, нанес свой удар.

Р-раз! Мелькнув между звеньями и шаром, хищное лезвие рапиры легко коснулось Касиоса и тут же отпрянуло назад, чтобы не подставить хозяина под удар опускающейся «звезды». Снежно-белая рубашка Вея лопнула в точке касания, и кусок ткани вокруг сменил цвет на красный. Есть!

Вей зарычал. Конечно, это всего лишь царапина, однако порванная щека Гордиана была отмщена. Гор нанес противнику свой первый стоящий удар, нанеся пусть очень легкую, но все же чувствительную рану. Пустил ему кровь!

Дальнейшее последовало быстро.

Мельтешение, мельтешение стали.

Бросок – укол!

Укол – бросок!

При всех своих достоинствах, при всей своей необычности, непредсказуемости «звезда» обладала двумя простыми, но конкретными недостатками: она была коротка и тяжела. Вынужденный при каждом замахе учитывать инерцию и вес, направленные при всякой атаке по новому вектору, боец с «утренней звездой» оказывался ограничен в перемещениях. Да, броски его оружия были не предсказуемы, однако маневры внутри бойцовского круга – коротки и медлительны, поскольку, делая шаг, боец учитывал движение и вес своего свистящего в воздухе оружия, а само это оружие раскручивалось по дуге вокруг почти неподвижного, напряженного и прямого торса.

Быстрый, как кошка, и легкий, как перо, Гор наносил свои удары с разных сторон, постоянно изгибаясь, выкручивая кисть, выворачивая плечо, коля то с низкой, то с высокой стойки.

Не замедляя свой натиск ни на секунду, он совершал разящие наскоки в бешеном темпе, точно и методично, словно расстреливая врага уколами в корпус.

В левую руку. В правую. Коли в бедро. В голову. В плечо, в грудь, в живот!

Металл сверкал на солнце, и с хищным шипением остро отточенное лезвие резало воздух. Его удары, наносимые с дальнего расстояния, являлись в целом не слишком опасными, ибо Гор действовал, несмотря на скорость, весьма осторожно, прекрасно понимая, что одно-единственное попадание «утренней звезды» гарантирует ему стопроцентную смерть, однако эти короткие уколы уже подранили Касиоса множество раз, пустив ему кровь во множестве мест на теле.

Если он продержится так еще немного, противник потеряет слишком много крови. Вот она, техника победы!

Хорошо. Укол. Хорошо!

Внезапно Вей отступил.

Впервые за время боя не увидев перед собой напирающего буром противника в муаре из порхающего вокруг него шипастого шара, Гордиан от удивления застыл на одну секунду, перестав разить лезвием воздух.

Тут же, испустив страшный крик, Вей с коротким размахом метнул в него «звезду», как снаряд пращи, запущенной древним варваром в дикого тапира. По дуге снизу, с протяжкой за рукоять.

Удар!

Гор конечно же увернулся – из низкой стойки, сохраняя голову, чуть привстав и изогнув корпус, он спас себя. Молодые нервы, молодые мускулы и сверхреакция, подпитанная адреналином схватки, сделали свое дело – взмахнув рукой и подпрыгнув, Гор отклонил лицо, и «звезда», готовая разможжить ему голову как тыкву, коснулась тела лишь краем.

Голова была спасена. Однако вращающиеся в воздухе шипы ударили в грудь, прошли по мышцам и разодрали предплечье. Тяжелый шар, смял ему ребра, ключицу, скользнул по руке, снимая шипами кожу, со страшной силой ударил в эфес рапиры.

И вместе с ней отлетел в сторону.

Все.

Гор лежал на дощатом полу, а небо кружилось.

Смешно дергая ободранной правой рукой, дрожа, он привстал на локте. Вей уже был перед ним. Одной рукой он взял его клинок, упер в пол и нанес по трехгранному лезвию резкий удар сапогом. Рапира треснула пополам с предательским звуком.

– Сдохни! – с яростью прошептал окровавленный консидорий, брызгая кровью из множества порезов, и прыгнул на Гора.

Сильные руки Касиуса сошлись на шее и начали давить.

Лицо Гордиана наливалось кровью. Руки скользили по пальцам, локтям, по предплечьям Вея. Гор был меньше, слабее и никак не мог дотянуться до шеи могучего консидория.

Тогда он подтянул под себя ноги, упер их в живот и мощным жимом оттолкнул от себя Вея. Как бы ни были сильны руки противника, твои ноги всегда сильнее. Одним прыжком Гор вскочил на ноги прямо со спины.

Итак?

Тяжело дыша, оба бойца, поджарый, мощный консидорий и юный, тонкий, как тростинка, кадет стояли один напротив другого.

Первый истекал кровью и уже явно терял сознание от кровопотери. Второй – с ушибленными ребрами и ободранной до мяса рукой был не лучше.

– Уходи, – сказал Касиус, – для тебя это не позор. Просто спрыгни вниз (он сплюнул за край). И мы оба выживем.

– Хрена с два, – прохрипел Гор, потирая горло, темное от синяков. – С чего ты взял, что для меня это не позор?

Конечно, Гор мог бы уйти. Уйти сейчас и автоматически выбыть из турнира. Уйти и выбыть из турнира живым. Вернуться в отель, чтобы потом снять ошейник, сбежать, попытаться вернуться домой.

Но какого черта? Тысячи лиц вокруг смотрели на него, не дыша. Среди них были Бранд и Трэйт, Никий и даже бивший его резиновым шлангом за не послушание лавзейский габелар Крисс.

Их глаза молча сверлили его.

А потому в звенящей тишине были слышны только хрип из глотки Гора, с поврежденным удушением кадыком и тяжелое дыхание его измученного ранами врага.

– Если ты не понял, – произнес Гордиан, – я не уйду.

– Ты дурак, – устало прошептал Касиус, но слышал его только Гор, ибо сказано было тихо. – Я тяжелее тебя в два раза. Без оружия я сильнее – ты умрешь.

Расставив руки, он коренастым медведем двинулся на кадета.

Точность…

Гор взвился в воздух и с разворота, простым молодецким ударом, который в его мире отбил бы любой мало-мальски знакомый с техникой кик-боксинга боец, вбил пятку в челюсть своему противнику.

Хряск! Что-то хрустнуло под ногой.

Сраженный жестоким «джебом», окровавленный консидорий с выбитой челюстью и с превращенным в кисель содержимым своей головы вылетел с помоста.

Прямо в толпу – мертвым.

Глава 30 Лорд Хавьер, ценитель спортсменов

Лорд Хавьер Арес Садиат Кари Фор-Фатар, герцог де Катрюшен, племянник Его величества и бессмертный лорд-шательен, полковник Гвардии и коннетабль Королевства сидел почти напротив помоста в роскошном кресле из красной тисненой кожи с подлокотниками в виде сфинксов.

– А он не плох, – сказал знаменитый лорд-консидорий, кивая на Гора, который в это время сходил с помоста, весь запачканный кровью.

– Вы про лавзейца, милорд? – спросил его специалист по дуэлям, консидорий Школы де Катрюшен Гартаг Сантиний.

Он являлся рабом, но в этот ответственнейший момент турнира стоял рядом с Хавьером, хотя свиту лорда составляли двадцать королевских гвардейцев, таких же шательенов, как он, не настолько богатых, чтобы оплатить себе бессмертие, но в то же время достаточно знатных, чтобы быть зачисленными в Гвардию.

Гартаг был высок, при этом немного горбат, носат, коротко стрижен и страшен. Не уродлив, а именно страшен волчьим взглядом холодных и умных глаз, блистающих на почти эбеновой от загара коже. Страх, исходящий от него, усиливался спокойным выражением лица, достойным лика тигра, собравшегося для прыжка, как в пружину, и невидимой аурой зла, излучаемой откровенными и неистовыми убийцами.

Именно он и задал вопрос своему господину.

Лорд Хавьер повернул голову.

– Да, про него, – кивнул он своему серву. – Интересный экземпляр, я бы сказал. Интересная техника.

– И интересное прозвище, мой господин. Вы слышали – его зовут фех-то-валь-щик!

– Ты полагаешь, что он…

– Да, господин, других вариантов нет. Я наблюдал за ним последние два поединка, и сомнений у меня не осталось. Он владеет техникой фехтования, которую в моем мире называют «французской». Техникой иной вселенной, господин. Вселенной, из которой явился к нам Хепри и в которой когда-то вы отыскали меня.

Герцог задумался.

– По твоему мнению, это означает что-то серьезное?

– Вряд ли… – Гартаг успокаивающе покачал головой. – Просто в своем безумии храмы выдернули из пространства матрицу человека из иного мира, обученного этому искусству. Это всего лишь клон. И раб к тому же.

– Справишься с ним?

Гартаг не стал врать.

– Как вы только что изволили заметить, милорд, – сказал он прямо, – парень не плох. Ничего серьезного, обычный клон, но боец хороший. Кто из нас лучше, покажет только бой. – Он развел мозолистыми руками: – Справлюсь ли я с ним? Не знаю.

Хавьер кивнул.

Именно Гартаг был его претендентом в легком весе. Претендентом, который только что прошел все отборочные бои, убив (как, впрочем, и Гор) четверых человек на смазанном кровью помосте.

Претендентом, который завтра должен был сойтись с лавзейцем в багровом финале разгулявшейся в Бронвене жестокой феерии человеческих жертвоприношений.

– С другой стороны, – продолжил темнокожий боец, – щенок прилично ранен. И завтра, с ободранной правой рукой, показать свой лучший класс ему будет тяжеловато. Поэтому, если мы хотим честно убрать его на турнире, то завтра – лучший момент. Пацану от силы лет шестнадцать, он дохлый как моль, однако уже протыкает бравых консидориев словно безобидные мешки с песком. В следующем году он подрастет, возмужает и, конечно, станет еще сильнее. Он опасен для нас, сэр, и это не подлежит сомнению.

Лорд Хавьер злобно оскалился:

– Тогда завтра тебе придется расстараться, мой друг! Пока он не в форме, его нужно убрать. Я не хочу на следующий турнир иметь такого опасного претендента.

Говоря так, шательен несколько раз моргнул, наблюдая, как ликует толпа, пропускающая сквозь свои ряды победившего Гордиана, а также его дациона с сопровождением из лавзейских консидориев, и пожевал губами, размышляя.

– Да, угроза реальна, – сказал он наконец, еще раз оценивая про себя достоинства претендента.

– А может, прирезать щенка во время гуляний? – спросил консидорий. – Никто и не обратит внимания на пьяную драку…

Хавьер поморщился.

– Фу, Гартаг, нет! Какая глупость! Опять пойдут сплетни про нечестную игру. Про Хавьера, убирающего претендентов. Пока маленький ублюдок ранен, воспользуйся этим, слышишь? Подготовься к поединку, подбери оружие и прикончи его на ристалище. Это – лучший вариант.

Гартаг кашлянул в кулак, словно спрашивая – лучший для кого?

– Да, сэр, – сказал он вслух, поскольку знал, что спорить с лордом было просто бесполезно. – Но в этом смысле у ранения есть и неприятная для нас сторона. Ведь в связи с травмой его могут снять с соревнований.

– А кто на замене?

– Замены у лавзейцев нет, он дерется без пары.

– Значит, либо он, либо никто?

– Значит, так.

Лорд Хавьер задумался.

– Шанс не следует упускать, – сказал он затем. – Если вдруг его снимут, то на следующий турнир мы увидим его здоровым и с заменой. Я слышал их собаковод, этот стихоплет Брегорт, приезжает сегодня? Это так?

– Так, милорд.

– Тогда вышли наблюдателя за стены. Как только наш лейб-бард, дурашка, проедет дальний пост, дай мне знать. Я хотел бы поговорить с господином… – Хавьер состроил рожу, как будто наступил на что-то мерзкое, – с господином литератором тет-а-тет. Приватно, так сказать.

– Сделаем, милорд, – Гартаг склонил кучерявую голову, – не сомневайтесь.

* * *

В этот поздний вечерний час главные ворота города бывали обычно закрыты, однако сегодня, на второй день великих Боссонских авеналий (как, впрочем, и в предыдущий, и в последующий дни знаменитого «дуэльного» турнира), створки меж двух огромных надвратных башен оставались распахнуты широко, словно днем, приглашая в Бронвену и местных жителей, и гостей знаменитой боссонской столицы.

В это вечернее время толпы народа ломились в город как днем, спеша на бесплатное угощение, выставленное префектом, на выступления ночных жонглеров, полуобнаженных танцовщиц в открытых ночных тавернах и жаркие обсуждения предстоящих или прошедших сегодня многочисленных кровавых боев.

Люди шли разные – в основном сервы, но какое разнообразие одежд и лиц, положений и состояний понималось здесь под коротким словом «серв»!

Шли рабы-купцы и рабы-купчики, шли рабы-землепашцы и рабы-рабочие, рабы-огородники и рабы-провилики, шли рабы-ткачихи и рабы-лесорубы, рабы-строители и рабы-рыбаки.

Конечно же верхом на лошадях в город ехали рабы-габелары и рабы-консидории, а в роскошных каретах следовали на праздник приближенные рабыни-наложницы со свитой из ухоженных наперстниц и запуганных битьем гувернанток.

В любом другом мире эта палитра профессий и общественного достатка могла бы составить всю социальную пирамиду. Однако же в Эшвене это было не так – и трудовую, и административную часть населения тут составляли только рабы. Свободные подданные Королевства либо служили королю, либо содержались при дворах шательенов.

Свободные, впрочем, также присутствовали в ломящемся в город потоке. «Свободные» солдаты, отправленные в увольнительные на время празднеств, без мушкетов и пик, без доспехов и пистолей, но с положенными по форме кортиками и конечно же в королевской форме.

«Свободные» прихлебатели шательенов – бегом за бричками своих патронов.

И разумеется, сами «свободные» господа шательены, владельцы поместий и школ, хозяева сотен, тысяч, а то и десятков тысяч «сервских» душ, спешащие на праздник в каретах и не меньше своих рабов горящие желанием увидеть, как льется на ристалищах кровь.

Пешеходы при этом проходили в ворота достаточно просто, вливаясь в город быстрым и непрерывающимся потоком. С каретами и повозками дело обстояло несколько сложнее.

Вынужденные замедлять свой ход перед металлической балкой, вмонтированной в пол проема ворот, проезжающие экипажи тормозили весь поток в целом. Как ни прискорбно, но вскоре образовалась очередь, и великолепные, роскошные повозки одна за другой медленно «вкатывались» в Бронвену.

Один из подобных экипажей, огромная роскошная карета, влекомая шестеркой взмыленных, но все равно великолепных скакунов-антийцев, отстояв положенное и звонко простучав подкованными копытами по выложенной брусчаткой дороге, въехала в широко распахнутый проем.

Пассажиры шикарной повозки, а сидели в ней, пряча лица за шелковыми шторками, сам лорд Брегорт, Лисия и еще три любимые «брегортовые» наложницы, могли бы, казалось, спокойно вздохнуть, порадовавшись окончанию пути, но увы – неприятности их только ждали.

Квадратный черный экипаж, не походивший ни на одну из стоящих в очереди перед воротами изысканных повозок, внезапно и резко протиснувшись меж стен увитых плющем домов и приютившимся на углу улицы фонарем, выехал на тракт и резко подрезал конный выезд мирного лавзейского рабовладельца.

Черный экипаж не был обычной для средневекового Эшвена безрессорной бричкой, упругой как табуретка, а, напротив, являл собой пример совершенно замечательного творения невиданной для местных механиков инженерной мысли – транспортным средством на резиновых баллонах и шасси. Отделан средневековый лимузин был красной древесиной и эбеном, позолотой и серебрением. На дверях красовался герб – хищная птица с кривым клювом. На крыше – сидела она же, но уже не картинкой, а в объеме, деревянная и с позолотой.

– Тпру! – заорал возница. – Там, на «сапсане», куда прешь? Куда прешь, говорю!

Запряженные в повозку лошади, повинуясь поводьям, натянутым возницей, поднялись на дыбы и, выразив свой протест громким ржанием, остановились.

Обтянутая лайковой перчаткой рука неизвестного обитателя черной кареты вынырнула из окна. Шторки отодвинулись.

– Лорд Брегорт, если не ошибаюсь? – обратился неизвестный к сидевшему в карете напротив лавзейскому шательену.

Окна разделял от силы полуметр, а потому тот, безусловно, должен был слышать.

– Лорд Брегорт Рэй ХаатдафКари Cаварон! – уточнил оскорбленный шательен. – Лейб-бард Двора Его королевского величества. Виконт Лавзейский. Чем обязан подобному бесцеремонному вмешательству, сударь? Давно не теряли своих консидориев на дуэли?

– Отнюдь, сударь. Именно этим я постоянно занимаюсь.

Брегорт усмехнулся:

– Теряете консидориев?

– О нет, сударь. Убиваю чужих.

Брегорт поморщился – все ясно. Перед ним был профессиональный содержатель бойцовской школы.

– Вы знаете мое имя, сударь? Очевидно, ваша наглость обусловлена наличием некоего интереса к проходящим в городе состязаниям. Речь пойдет о турнире, не так ли? – озвучил он свои мысли вслух.

– О, сударь, вы догадливы как никто.

– И?..

– И-и? – Хавьер рассмеялся. – И пари, сударь! Вы дерьмо и фигляр, говорю я вам. И мне жалко перчатки, чтобы швырнуть ее вам в лицо… Есть что сказать?

Брегорт побагровел. Толпа, стоящая вокруг и не имеющая возможности въехать в город вследствие образовавшегося в воротах затора, при подобном развитии событий внезапно прекратила галдеж и устремила взгляды на оскорбленного шательена.

– Вы ответите за это! – прошипел Брегорт, буквально дрожа от оскорбления.

– И раньше, чем вы думаете, – довольно-таки нагло парировал неизвестный шательен. – Меня зовут лорд Хавьер Арес Садиат Кари Фор-Фатар, герцог де Катрюшен. Коннетабль Его величества, если запамятовали. Наши школы в финале, сударь. И я готов надрать вам задницу, чего бы это мне ни стоило (с этими словами он презрительно швырнул на песок увесистый кошель). Здесь двести солидов, сударь, и если после продажи вашего нищенского поместья вам хватит денег, чтобы принять мой вызов, передайте мне перед схваткой, столько же. Я ставлю на титул чемпиона в легком весе между моим и вашим бойцом. Ноги у вас не дрожат?

– Это возмутительно! – Брегорт по-прежнему задыхался. – Где я возьму столько денег?!

– Нет денег – нет чести! – процитировал Хавьер буквально через губу. – Тогда откажитесь от пари, сударь, и не деритесь, черт бы вас побрал! Это все!

Он махнул рукой и невиданный грозный экипаж стремительно укатил, освобождая дорогу.

Один из лавзейских сервов ловко спрыгнул с брички и подобрал валяющийся в пыли кошель, отряхнул и почтительно передал Брегорту. Прямо в мягкие, безвольные руки.

– Какое оскорбление, – прошептал тот, задумчиво убирая кошель за пазуху шитого золотом камзола. – Возмутительно… Ну, трогай!

* * *

Брегорт ворвался в свой бронвенский отель как маленькое торнадо – никто и подумать не мог, что престарелый и весьма интеллигентный рабовладелец способен за столь краткое время произвести в большом здании столько шума и такой титанический переполох.

Влетев в апартаменты, отведенные под его кабинет, и наорав буквально на всех слуг, попавшихся ему на пути, а парочку даже угостив по ходу дела тростью, Брегорт немедленно вызвал к себе команду «призовых». Не всех, конечно, а только тех, кто мог повлиять на его решение.

Когда Гор с перебинтованным предплечьем, грудью и кистью правой руки появился в кабинете, там уже сидели Трэйт, Сабин, Крисс, Бранд, Дакер, Сардан, Карум и даже имбицил Римо. Все – определенно подавленные ситуацией.

– Он может драться? – нервно спросил милорд.

Без прелюдий он сразу ткнул пальцем в вошедшего в комнату Гордиана.

– Рука повреждена, – Трэйт сделал скорбную мину. – В обычной ситуации такая травма означает одно – замену первого бойца на второго. Однако в легком весе мы работаем без пары и замены у нас нет. Поэтому, если это возможно, я бы снял его с соревнований.

– О, Хепри! – всплеснув руками, воскликнул шательен.

– Мы можем выиграть турнир, – сказал Трэйт, – но можем потерять бойца, милорд. Выбор за вами.

Брегорт встал и прошел до окна.

Действительно, подумал Гордиан, их лорд был очень мягким человеком. Большинство шательенов не стали бы терпеть подобного нравоучительного тона от своих рабов, даже от таких прославленных, как Трэйт. Брегорт же относился к поведению своего дациона снисходительно – безусловно, он уважал старика.

– Мне бросили вызов, Мишан, – пояснил он. – Сегодня на въезде в город. Я оскорблен и унижен. Мне сложно отказаться.

Трэйт непроизвольно сжал кулаки.

– Хавьер?

– Разумеется! – Брегорт сокрушенно помотал головой. – А ты думаешь кто то еще способен на такое?

– Вот подлец!

– Богатый и влиятельный подлец, Мишан. – Глаза Брегорта суетливо забегали. – Он выставил против нас двести солидов. Двести солидов, ребята, черт меня раздери!

Все молчали, пораженные величиной ставки.

– Сумашедший! Да это же в два раза больше, чем приз!

– А у нас есть такая сумма? Чтобы выставить против?

– С трудом, но соберем, – подал голос Сабин. – Если заложить часть имущества, например, местный отель. – Он обвел рукой стены и потолок.

– А может быть, лучше сдаться? – спросил Брегорт нерешительно. – Сумма в два раза больше приза, выставленного префектом. Мы страшно рискуем…

Все немедленно загалдели.

– Но это же позор, милорд!

– За честь Лавзеи!

– Мой господин, мы должны драться!

«Действительно, – снова подумал Гордиан, – какой демократичный рабовладелец».

В этот момент, прекращая споры, руку поднял Сабин.

– Милорд, – уверенно сказал вилик, – этой сволочи нельзя уступать. Рейтинг нашей школы в глазах местной публики упадет до нуля. К тому же, сэр, если мы выиграем, то получим все – и славу, и ставку негодяя Хавьера, и деньги префекта. Это три сотни солидов, мой господин, немыслимая сумма!

Похоже, последний аргумент возымел на Брегорта действие. Но все же, уже практически сдавшись, он поинтересовался:

– А выстоит ли ваш боец?

«Ваш! – усмехнулся про себя Гор. – Забавная расстановка акцентов».

Все дружно повернули головы к старшему дациону. Трэйт с внезапно унылым видом оглядел присутствующих.

– Еще час назад, – ответил он, – я сказал бы «да!» и не сомневался в верности своих слов. Но сейчас – не знаю. Кроме травмы есть еще одна проблема, милорд. Если вы обратили внимание, в последнем поединке оружие Гора было сломано.

– О, эта знаменитая «шпилька»?

– Именно! Мы отправили ее в мастерскую, однако мастер сказал, что она вряд ли будет готова к утру. Это ведь боевое оружие, просто спаять его невозможно, нужно полностью переплавить металл, а перед этим снять рукоять, гарду, затем насадить все обратно. В общем, ему потребуется время.

Очень напряженно Брегорт повернулся к Гордиану, впервые обратившись к молодому серву лично, а не через Трэйта или кого-либо из старших рабов.

– Ты управишься с другим оружием, дружок?

Гор мрачно пожал плечами:

– Смотря с каким оружием выйдет претендент, мой лорд.

Тут уж, посмотрев на Гордиана, развел руками Трэйт.

– У лорда Хавьера два бойца в легком весе, – сказал он. – Первый, который прошел вместе с тобой все отборочные, зовется Гартаг. Родом из Арана вроде бы, но на аранца похож как я на валькинга, к тому же по-арански ни бельмеса не понимает. С ним много странностей, но в любом случае он очень мощный консидорий – опытный и техничный. Второй боец, как ты можешь догадаться, это сам лорд Хавьер. С этим еще больше странностей, чем с первым. Владеет незнакомой техникой и, как ты уже знаешь, бессмертен. В их паре Гартаг – первый боец, а лорд Хавьер – боец на замене. Поскольку Хавьер не любит рисковать зря, даже несмотря на бессмертие, я позволю себе предположить, что завтра замены не произойдет и против тебя выйдет именно Гартаг. Оба этих человека – мечники. Причем Гартаг обычно предпочитает простой и жесткий однолезвийный «сакс», а Хавьер – закрытую шпагу с эфесом. Однако наверняка оба видели твои предыдущие победные бои с рапирой и должны понимать, что с тяжелым одноручником Гартагу против тебя ловить нечего, так что оружие он может и сменить. И выбор, как ты понимаешь, мы предсказать не можем.

– Здорово… – Гордиан потер руку, которая все еще кровоточила.

Сегодня, по его собственным планам, в день, когда в отель из Лавзеи прибыла Лисия, он планировал уйти от Брегорта, от Сабина и даже от Трэйта с Брандом Овальдом навсегда.

Однако не получилось. После схватки его сразу потащили в отель к костоправам. За ним неотступно следили и заботились врачи. Никто из лавзейцев даже не вышел в город, чтобы присоединиться к бушевавшей в кварталах всенародной попойке, к шлюхам и разгульному кабацкому мордобою. В таких условиях снять ошейник и уйти было, конечно, невозможно.

Когда же прибыл Брегорт, ситуация изменилась к худшему еще больше. Лисию и прочих наложниц, ставших невольными свидетельницами позора своего господина, заперли в верхних комнатах и даже не выпускали. Гор видел красавицу лишь мельком, пока она поднималась по лестнице.

«Вот и весь побег, – подумал он, – похоже, завтра придется драться».

– Тогда я взял бы полутораручник, – сказал он после некоторого размышления. – Из тех, что полегче. Боюсь, кисть Гартага сильнее моей и противостоять хавьеровскому бойцу с тяжелым «саксом» я не смогу. Кошкодер легче, но он слишком короток. Что же касается двуручных клейморов или фламбергов, то тут и говорить нечего. Ворочать ими – это не для меня. Я такие мечи и поднимаю-то с трудом.

– А сдюжишь полуторкой? – спросил Трэйт. – Клинок ведь тоже тяжелый, и твой коронный дальний укол им не нанесешь.

Гор задумчиво посмотрел на ободранную перебинтованную руку, несколько раз сжал и разжал кулак.

– Не знаю, сэр. В любом случае драться одной рукой чем-то более тяжелым, чем моя рапира, я не обучен. А двумя руками с полутораручником я, пожалуй, справлюсь. Но речь ведь идет не только о моей победе, но и о моей жизни, верно? Так что могу гарантировать одно, сэр, – я очень постараюсь.

Через полчаса, ворочаясь в своей кровати и гоня прочь кровавые картины, плотно забившие его сознание и память за сегодняшний день, Гор уснул чутким, напряженным сном.

Глава 31 Боссонские авеналии. День третий. Финал

Последний официальный день великого боссонского турнира «призовых бойцов» для Гора начался довольно поздно. Понимая, что бойцу следует отдохнуть, команда отбыла на площадь Ристалищ раньше. В результате в огромном пятиэтажном отеле Гордиан остался почти совершенно один. Где-то на первом этаже, в кухне и подсобке суетилась пара престарелых сервов во главе с убеленным сединой смешным и кривоногим провиликом Черухом. Остальная же челядь и прислуга отбыли глазеть на финальный тур авеналий вместе с лавзейцами. Наложницы, включая Лисию, – также.

Гордиан посмотрел на часы.

Почти двенадцать. Примерно час назад закончился бой Дакера в тяжелом весе. Сейчас, в полдень на помост поднимется Римо, чтобы драться за титул в среднем. А примерно через два часа, на ристалище выйдет и он, Гордиан Оливиан Рэкс, демиург Нуль-Корпорации, диадох, демарх, мультимиллиардер и (да!) полный придурок, не сумевший ускользнуть из города до начала самой смертельной схватки в своей жизни. Вот именно – самой смертельной, как бы глупо эта фраза не звучала!

Отель был пуст. Черух и прислуга не станут отслеживать, куда именно и как выйдет потенциальный чемпион авеналий. Можно взять оружие, прикупленные вчера вещи и попытаться сбежать. Город полон странных незнакомцев, прибывших в Бронвену со всех сторон огромной страны. И затерявшись в многоликой толпе, он сможет уйти.

Вот только…

Лисия? Конечно.

Но сегодня в его настрое появилось что-то еще.

На площади Ристалищ его ждали Трэйт и Бранд, лорд Брегорт и старая сволочь габелар Крисс.

И многотысячная толпа, которая будет в экстазе скандировать его имя.

И вызов, брошенный ему фехтовальщиком-претендентом.

Гор всегда любил спорт и ценил то сладкое чувство победы, пропахшее потом, болью натруженных мышц и невероятным наслаждением от переполняющей все естество гордости.

Может ли мужчина отказаться от такого вызова?

Может ли боец уйти, оставшись жить с подобным вопросом?

Нет!

Оставив на кровати собранный для побега рюкзак, Гор вышел из отеля и четким, быстрым, почти строевым шагом направился к площади Ристалищ.

* * *

Когда он прибыл, два первых финальных поединка уже завершились.

Вездесущий Бранд тут же посвятил его в подробности, которые, впрочем, ввиду предстоящей собственной схватки Гора интересовали не слишком сильно.

Как и предполагалось, в тяжелом весе лучшим стал Дакер, молодецким ударом своей жестокой секиры сразивший бойца из Школы Трассера, попав ему в межлатную прорезь.

Поединок в среднем весе, напротив, окончился для Лавзеи плачевно. Огромный Римо в финале сражался с не слишком высоким, но крепким черным катарцем, бойцом от Школы де Андес.

Негр был явно слабее и, возможно, менее вынослив, однако очень подвижен. Он был фанатом скьявоны, обладал сумасшедшей реакцией и был феноменально быстр. Несмотря на большой щит и значительное превосходство в мощи, а также легкое ранение, которое катарец получил во время одного из предыдущих боев, Римо сначала пропустил один легкий удар, озверел, совершенно потерял от ярости голову и немедленно пропустил второй удар мощным клинком по боковой грани шлема. Шлем смялся, но выдержал, а бедный Римо, получив сотрясение, вылетел с помоста.

Оставался последний класс, легковесы.

Играют лорды Хавьер и Брегорт – Школа Лавзеи против Школы Де Катрюшен.

Гор и Гартаг – на помост.

– Претенденты! Ко мне! – Барриста в роскошном камзоле, расшитом золотом и отделанном парчей, был великолепен. Перья диковинных птиц, украшавших плюмаж его шляпы, мягко струились по ветру. – Дамы и господа! Представляю вам консидориев-претендентов! В правом углу – неподражаемый Гор-Фехтовальщик! Алая туника! Его представляет вашему вниманию Лавзейская школа Боссона! (Аплодисменты) и лично, ее господин и владелец, знаменитый литератор, лейб-бард Двора Его королевского величества Бориноса Первого, лорд Брегорт Рэй Хаатдаф, виконт Лавзейский! Поприветствуем, господа, поприветствуем!

Под гром аплодисментов лорд Брегорт приподнялся со своего кресла, пристроенного в первых рядах, и учтиво поклонился. Толпа ликовала.

– Мы следуем далее! – прогремел барриста. – В левом углу и в синей епанче к финальному поединку нашего невероятного турнира готовится к смертельной схватке давно известный вам, знаменитый боец – Гартаг Ар-рррр-ранец!.. (Взрыв аплодисментов). Вашему вниманию он представлен великим, неподражаемым, неповторимым… л-лооо-рдом Ха-а-авьером! Да!! Сегодня с нами, в первых рядах зрителей за ходом поединка будет наблюдать член августейшей фамилии, сам герцог Хавьер Арес Садиат и лучшие дационы его знаменитой на всех континентах Бургосской Школы де Катрюшен! Поприветствуем, господа, поприветствуем!

После представления лорд Хавьер также выдал несколько поклонов. Площадь Ристалищ уже в который раз взорвалась рукоплесканиями. Да уж, бой предстоял занимательный.

– А теперь, господа, – продолжал ведущий, – я оглашу некоторые подробности предстоящего поединка, которые стали известны мне буквально только что! На чемпионский титул, обладатель которого будет определен в предстоящем поединке, сделаны не-ве-ро-ятные ставки, господа! Лорд Хавьер ставит на своего бойца воистину фантастическую сумму. Двести солидов, господа, такая сумма – это безумие! Будет ли отвечать лорд Брегорт? Милорд, ваше слово?

Брегорт шевельнул пальцем, и Сабин гордо прошел к помосту. Одной рукой он швырнул на доски набитый золотом кошелек, сегодня утром полученный от ростовщиков под расписку о залоге отеля, а другой – величественным жестом оправил ниспадающую с плеч оторочку малинового плаща.

– Будет!!! – громогласно объявил Сабин. И рука его не дрогнула, бросая на доски эту фантастическую сумму. – Мой благородный лорд принимает вызов! И пусть собаки, которые лаят на него, подавятся собственным брехом!

– А-а-атлично! – не обращая внимания на пафос Сабина, пропел барриста. – Суммарный приз этого боя составляет, таким образом, внимание господа, пятьсот солидов! О Хепри! Я не знаю, стоит ли наша ратуша таких денег?.. Мне остается лишь посоветовать остальным гостям турнира последовать примеру благородных господ-шательенов и заработать деньги на своем умении профессионально оценивать хороших бойцов.

Он помолчал минуту, глядя, как снующие меж рядов букмекеры собирают деньги, поставленные на претендентов. А затем во всю мощь голоса торжественно и медленно объявил:

– А теперь, судари и сударыни, я объявляю начало финального поединка! Ставки сделаны, господа, ставки сделаны!

Гор замер.

Как большинство предыдущих бойцов-легковесов, Гартаг не отличался чудовищными размерами, но мужчиной был крепким и поджарым. Свирепое загорелое лицо, кривые, но явно очень сильные ноги – Гартаг был в шортах, и под загорелой кожей Гор видел отточенный рельеф играющей, «натянутой» мускулатуры.

Непропорционально длинные пальцы сухих и костистых ладоней. Длинный шрам через лицо. Сломанный нос. Узкие, выцветшие, но спокойные, буквально леденящие кровь глаза – и ровное дыхание.

Сомнений нет, перед Гордианом стоял сильный, тренированный и опытный убийца. А впрочем, сам-то Гор кто?

Злобно скривившись, бывший демиург Нуль-Корпорации, вспомнил уже почти забытый округ Седан триста лет назад. Сколько бы трупов ни было за плечами стоящего перед ним человека, о геноциде «чужих» типок явно никогда не слыхал, и его, Гора, «седанского палача», в этом сомнительном рейтинге переплюнуть ему явно слабо. А, впрочем, было бы чем гордиться!

В любом случае оружие гад выбрал довольно удачно. К удивлению как Гордиана так и его товарищей, Гартаг взошел на ристалище без меча. Клинковое оружие, которое противник сжимал в руках, относилось к типу, почти неизвестному Гордиану. По крайней мере, как драться с таким чудовищем, Гор не знал, хотя название вспомнил легко.

Нагината! В руках Гартаг держал именно ее. Традиционное, как и лук-юми, боссонское оружие. Длинное древко, как у копья или алебарды, но вместо обычного для копья наконечника – лезвие слегка изогнутого меча: можно рубить, можно колоть.

Пусть примитивно, но противник угадал основу тактики своего юного визави. Гор сравнительно легко выигрывал предыдущие поединки не только благодаря своей более передовой технике работы клинком, но и – прежде всего! – благодаря дальнобойности своего оружия. Как бы ни был вооружен противник, Гор всегда бил дальше.

А с нагинатой такой фокус не пройдет. Длиннодревковое оружие достанет дальше, чем оружие рапириста. А две руки, сжимающие древко, смогут вертеть нагинатой с адекватной скоростью.

Выбор Гартага – почти идеален. Нагината легче алебарды, а в отличие от копья или пики может не только колоть, но и рубить. Благодаря относительной легкости это оружие достаточно верткое в умелых руках и при этом явно достанет дальше, чем любое клинковое оружие без древка.

А, к черту! Гор выставил вперед правую ногу, левое плечо отвел назад. Клинок, сжав двумя руками, направил под углом вперед и вверх. Правый кулак выше. Левый соответственно – под ним. Классическая стойка «Pflug» или, в другой школе, извините за грубость, «какающий носорог».

Встав почти так же, но «зеркально» (левая нога вперед), Гартаг взялся правой рукой за самый конец древка, а левой, с широким разводом, дальше чем за середину. Опасно. Используя левую руку как «кольцо» и совершая движения одной правой, он сможет «выстреливать» в Гора своим клинком-наконечником, проводя внезапные, быстрые уколы и резко сокращая дистанцию до врага.

Шаг вперед. Придвинувшись, Гартаг сделал легкий выпад, чуть-чуть, чтобы «разведать» противника. Выпад был пробный, и Гор, понимая, что враг лишь «пробует его», небрежно отклонился.

Еще шаг вперед…

Р-раз!

Простейшим «страмзоном» Гартаг стремительно атаковал Гора в голову.

Гор снова отклонился, ушел влево и, попытался достать Гартага «реверсом» и, естественно, промахнулся, поскольку дистанция, определенная длиной древка нагинаты, была слишком велика, чтобы без глубокого проникновения достать врага мечом.

Дьявол, вот и вся тактика! – выругался Гордиан. Ты не можешь достать врага, поскольку твое оружие короче. Ты не можешь опередить его в скорости, поскольку его оружие весит почти так же, как и твое. И ты не можешь сыграть на силе сшибки, поскольку и меч, и нагината одинаково крепко сжимаются двумя руками и при этом одинаково тяжелы. И что остается – выносливость?

Глядя на гладкие движения и слушая ровное дыхание оппонента, Гор понимал, что в партии с этим противником выносливость – не его конек.

Пробы кончились! Так же осознав бессилие мечника перед длинным древком, удерживаемым двумя руками, Гартаг начал стремительную, но последовательную атаку, нанося разнообразные удары.

Снова «страмзон» – ужасающий прямой удар сверху! Атака снизу, атака слева. Уход.

Уйдя от очередной атаки движением, Гор выполнил «вольт», словно танцуя, уклонился от нагинаты, отведя корпус едва ли не на сантиметр от свистящего в воздухе клинка. Но тут же вернулся, придвинул лицо вперед, как бы провоцируя врага на рефлекторный удар, но тут же отвел, стремительно брызнул сталью сам, снова уклонился и снова атаковал, пытаясь дотянуться до молниеносно двигающегося Гартага.

«Аппель», «реприза», «вольт»! – кажется, так это называлось!

Но Гартаг увернулся. Тогда, войдя в плотное соприкосновение с оружием противника, Гор прижал свой меч к клинку нагинаты и скользнул по нему до древка, попытавшись уколоть врага в кисть.

Мимо.

Последовала контратака Гартага, и прямой укол в корпус.

Мимо!

Резко пригнувшись, Гор развернулся разгибающейся пружиной, наотмашь рубанул своим оружием по ногам противника и тут же выполнил отскок.

И снова мимо!

На самом деле, несмотря на долгое описание, схватка развивалась чрезвычайно быстро, удары и отскоки, атаки и контратаки занимали не секунды – ничтожные доли секунд! Металл сверкал и пел, застывая в воздухе неразличимыми для глаз кругами и дугами! Реакции неподготовленного человека, например реакции зрителей, не хватало даже на то, чтобы отследить те или иные движения претендентов.

Как быстро сверкает сталь. Как же быстро!

Воистину эти бойцы стоили друг друга.

Стремительные и злые, они наседали то один, то второй, перемещаясь по всему ристалищу со скоростью бешеных танцоров.

Нагината и меч-бастард. Извращенное полукопье-полусабля и извращенный полугладий-полудвуручник…

Поединки на клинковом оружии всегда скоротечны. Два-три удара, пара атак – это максимум, на что способны бойцы. И это понятно: одно неловкое движение кисти, один неудачно подставленный для защиты эфес – и все. Человеческая плоть слишком мягка для стали, а сталь слишком опасна для человеческих сухожилий и мышц, чтобы бои на мечах длились дольше нескольких уколов или нескольких рубящих движений клинком. Однако этот бой продолжался уже явно дольше положенного – невероятное мастерство, с которым ринулись в бой претенденты, растопило время!

Не отвлекаясь и не видя ничего кроме клинка своего врага, бойцы сплетали в воздухе замысловатую вязь уже более минуты, что в принципе для активной рубки (просто стоять, бросаясь в пробные атаки, прицениваясь к врагу и выжидая, можно и дольше) было невероятно!

Но Гордиан начал уставать.

Бурлящий в крови адреналин подстегивал его, сердце и легкие пока работали уверенно и спокойно, но Гор понимал, что еще минута подобного мельтешения стали и один из них не выдержит, настолько быстро и разнообразно развивался их поединок!

Бойцы позабыли о технике. Оба спасались только благодаря вспышкообразной, почти подсознательной реакции рук и всего тела на движения своего врага, предугадывая направления его атаки и молниеносно, невероятным образом выкручиваясь из незнакомых комбинаций и лихо закрученных финтов.

Слишком разное оружие, чтобы было иначе, слишком сложный расклад.

Сосредоточиться, велел себе Гор. Сосредоточиться! Главная проблема, как всегда, это дистанция.

Нагината вертится как пропеллер, Гартаг бьет его то клинком, то острым шипом древка, но всегда его оружие разит на дистанции дальше, чем у Гора. Бастард, конечно, хорош: лезвие полутораручника тяжелее небольшого клинка нагинаты, и в столкновениях Гору легче отклонять выпады противника. Однако у Гартага хват шире, что почти сводит на нет всю тяжесть бастарда.

Чутье подсказывало Гордиану, что счет до окончания схватки пошел уже на секунды.

Бастард тяжелее… Поймав основанием своего клинка чуть ближе к эфесу клинок нагинаты, Гор резко толкнул его в бок, сильно, но коротко отклонив стальную часть вражеского оружия всего сантиметров на десять. Благодаря превосходству в тяжести, отшибка прошла идеально. Так!

Стремясь отыграть движение, Гартаг совершил резкий финт. Опытный боец, он немедленно обвел клинок Гора, как делал сегодня уже десятки раз, и вынырнул с прежней стороны.

И снова провел «страмзон». Какая предсказуемость! Прямой удар в голову сверху вниз. Глупо: нагината рассекла только воздух!

Продолжая начатое откатное движение и не отвлекаясь на мелочи типа стального лезвия, летящего в лицо, Гор не отбил, а наоборот, ускорил падение вражеского клинка, ударив по нему сверху и, одновременно, оттягиваясь назад.

Нагината бессильно скользнула вниз…

…И время застыло!

До этой секунды схватка развивалась слишком стремительно. Ни мгновения на размышления, ни мгновения на остановку. Длиннодревковое оружие замерло на уровне солнечного сплетения бывшего демиурга. Из такого положения, если продолжать стремительный натиск, возможен только один удар. Один! Прямой и быстрый укол в грудь. Вперед, как штыком.

Он и последовал.

Сжимая древко двумя руками, Гартаг выбросил нагинату вперед.

Вот оно, вот!

Не защищаясь, Гордиан рухнул вниз.

Меч его порхнул влево, правая кисть разжалась и отлетела вбок, разрезая воздух пустой ладонью. Тяжеленный бастард в это мгновение сжимался теперь за середину рукояти одной лишь левой, став на секунду до падения наземь сверхмощным подобием одноручной рапиры. Правая нога ушла назад, корпус развернулся – и стойка, таким образом, сменилась на «зеркальную».

И далее с размаху, всем весом, вдребезги дробя коленную чашечку, Гор коснулся земли тремя конечностями из четырех. Правое колено в землю, правую руку в пол!

Где-то над вжавшейся в плечи головой, свистя смертельную песнь, проплыло лезвие нагинаты.

Укол!!!

Гор нанес его прямо с земли, на которой распластался в немыслимой позе, нанес одной рукой, удержавшей тяжелый бастард только благодаря скорости своего движения.

Ррррр-раз…

На древней родине, о которой Гордиан не помнил практически ничего, это движение называлось «inquartata», оно же «пасато сото», оно же «обратный выпад», удар левой рукой из «зеркальной» позиции с падением на три точки. Вот только выполняться оно должно в спортзале на батуте, а не пробиванием коленом досок на запачканном внутренностями деревянном ристалище для убийств.

Вся площадь застыла.

Бастард все же слишком тяжел. Гору не хватило бы силы одной рукой проткнуть таким мощным мечом своего оппонента насквозь.

Скорее всего, завершая свой «штыковой» удар, Гартаг наткнулся на лезвие сам, насадив себя полностью на широкий клинок полутораручника. Теперь он стоял, тихонько дрожа с металлом в животе и с кончиком клинка из спины.

Широкое лезвие разворочило в нем чудовищную дыру.

Руки разжались, и он выпустил нагинату. Ударившись о доски, та несколько раз подскочила, глухо стукнула о помост.

– Как?.. Как?.. – прошептал он. И поперхнулся, и харкнул кровью.

– Извини, – глухо прошептал Гордиан.

С трудом он поднялся (черт, колено действительно разбито) и, уперевшись ногой в грудь противника, одним движением вытащил свой меч.

Вокруг все кружилось.

Затем, воздев окровавленное оружие над кружащейся от напряжения головой и повинуясь какому-то неизвестному, но страстному порыву, он заорал во всю мощь своих легких, со всем наслаждением выжившего в смертельной схватке бойца:

– Ла-а-взея! Лааав-зеее-яяя!

Огромная площадь взорвалась вместе с ним.

Все лавзейцы, включая бойцов тяжелого и среднего веса, включая провозглашенного чемпионом Дакера, включая поверженного Римо, пришедшего на площадь с перевязкой вокруг головы, ликовали и обнимались. Улыбались судьи, и в каком-то неистовом экстазе скандировала толпа.

«Лав-зе-я! Лав-зе-я!!!» – орала тысяча глоток. И аккомпонемент этой какофонии звука составляли рукоплескания десятка тысяч ладоней.

«Вот так вот, вашу мать, – выдохнул Гордиан. – Вот так!»

* * *

Внезапно в этом шторме ликования на помост поднялась знакомая фигура.

С пистолетом.

Гор попятился. Взошедший на помост лорд Хавьер взвел курок и… выпалил в воздух!

Пораженные пороховым громом, зрители застыли. Возглавляющий судейскую комиссию префект Бронвены поднялся с кресла, дрожа от негодования.

– Что вы позволяете себе, сударь? – напряженно обратился он к лорду. – Бой окончен и ваш боец проиграл. Уйдите!

– Я хотел лишь привлечь внимание, сударь.

– И вы, сударь, ей-богу, привлекли. Немедленно спускайтесь.

– Идите к черту.

– Что? Габелары – стащить его с помоста!

Наряженные по случаю праздника в старинные оранжево-золотистые одежды почетной городской стражи, местные габелары, сверкая рокантонами, нехотя потянулись к ристалищу. Но наверх никто не полез. Маленьким людям не охота связываться с носителями королевской фамилии.

Хавьер лишь усмехнулся и призывно махнул кому-то разряженным пистолетом. На площадь, повинуясь этому безобидному движению, хлынули всадники – свита Хавьера. Двадцать гвардейцев его полка, двадцать шательенов.

По периметру ристалища и рядом с судейской скамьей стояли в полном вооружении свыше двух сотен габеларов префектуры Бронвена и еще свыше тысячи вооруженных сервов-консидориев, пришедших кто поучаствовать, а кто поглазеть на турнир. Но никто не дергался, ибо связываться с благородными никто не хотел. Все знали: посягнувший на шательена простолюдин подлежит повешенью, а серв – медленному сожжению на вертеле.

Всадники, распугивая зевак, подъехали к компактной группе лавзейцев во главе с лордом Брегортом, окружили и дружно нацелили на них пики.

Дакер, Трэйт, Бранд, Римо, Карум и прочие (даже Сабин) схватились за мечи. Смешно, но, по мнению Гора, один только Дакер при желании мог бы разметать половину гвардейцев, поскольку, придя с последнего поединка, доспехи не снял и оставался в тяжелой кирасе, с пластинчатой защитой для рук, ног и плечей. А доказывать абсолютное превосходство закованного в сталь воина над воинами, облаченными в камзолы, вряд ли кому-то нужно.

Но что толку? Конечно же Дакер не посмеет. Пожалуй, из всех лиц на площади поднять оружие на гвардейцев, не опасаясь уголовного закона, могли только лорд Брегорт, префект, да те несколько десятков шательенов, которые в качестве владельцев школ или в качестве зрителей присутствовали на турнире.

Но Брегорт с префектом не смели, а остальным до происходящего не было никакого дела, один лишь зрительский интерес.

Помахивая пистолетом, обнаглевший Хавьер удовлетворено кивнул.

– Есть древние привилегии, – сказал он, – по которым лицо королевской фамилии, имеет право оспорить результат авеналий. Что молчит префект? Ну же, сударь, подтвердите.

От ярости префект аж побелел.

– Такая привилегия есть, – дрожащим голосом негромко сказал он, что, впрочем, в абсолютной тишине, накрывшей площадь Ристалищ, прозвучало вполне отчетливо, – однако, сударь, смею напомнить вам, что «оспорить» авеналии означает лишь возможность бросить вызов объявленному победителю и провести с ним еще один смертельный поединок, выживший в котором станет новым чемпионом турнира. У вас есть еще один боец в легком весе, милорд?

– Это я, сударь! – и Хавьер поклонился.

В первый раз с момента утихомирившего толпу выстрела префект улыбнулся.

– Вы рискуете, сударь, ибо лавзеец хорош, – тут он кивнул на Гора. – А потому я смею напомнить вам еще об одном условии. Имеющийся у нас победитель в легком весе, а именно Лавзейская школа лорда Брегорта по итогам последнего боя получает приз в размере пятисот солидов. Двести – их собственная ставка, сделанная на финальный бой, двести – ваша ставка, сделанная на него же, и сто – приз города Бронвены, выставленный мной для финалиста.

Префект перевел дух и продолжал:

– Согласно древним правилам авеналий, ставка на бой-реванш должна быть в два раза больше ставки на бой, результаты которого оспариваются. Но имеются ли у вас подобные деньги, сударь? Вы готовы показать мне здесь и сейчас, в присутствии наблюдающих за турниром тысяч людей тысячу солидов золотом?

Последние три слова он произнес медленно и чеканя слог.

Тысяча золотом – вот это да!

Осторожно и глухо площадь снова зашумела: немыслимые суммы, немыслимые! Призы этого турнира, ей-богу, превышали ставки как минимум трех последних авеналий.

Гвардейцы припустили оружие, лавзейцы оживились.

– Действительно, – засуетился Брегорт, – действительно, сударь, мой боец итак чемпион, и вам придется очень расстараться, чтобы заставить меня рискнуть титулом победителя. Ха! Нет денег, нет чести, сударь, вы так говорили? А у вас есть такая сумма? У вас есть? – И он рассмеялся.

Зря.

Хавьер вышел вперед, подойдя к самому краю ристалища и горделиво задрав подбородок. Ничуть не наклоняясь, оскорбительно и небрежно, прямо с высоты своего роста и с высоты помоста, делавшего его еще более высоким, он бросил перед судьями одну маленькую вещицу, глухо стукнувшую о доски стола.

– Этой ставки достаточно? – надменно спросил лорд-консидорий.

Все потрясенно зашевелились.

Брегорт сдавленно кивнул, а Гордиан, вздрогнув от удивления, взглянул на предмет.

На парчовой скатерти судейского стола лежал простой кинжал, отделанный без изысков и украшений. Стукнувшись о поверхность, лезвие выскочило из ножен почти наполовину и торчало теперь, играя холодными переливами света на гладкой желтой поверхности. Ножны были кожаными, очень старыми и совершенно простыми. Однако само оружие – и лезвие, и рукоять с короткой перекладиной гарды – были вылиты из цельного куска металла.

Металлом этим был ишед!

Голова Гора, и без того весившая почти тонну, налилась тяжестью еще больше и тихо поплыла. Снова драться? Да еще с бессмертным психом-шательеном? О, нет.

– Принято, – сказал префект.

– Принято, – проблеял Брегорт.

– Завтра в полдень, – определил время Хавьер и указал на Гора, стоявшего рядом с опущенной головой: – Только я и он. Но есть одно «но», господа! Кинжал из ишеда стоит дороже, чем тысяча солидов. Господи, весь ваш паршивый город стоит меньше моей ставки! Но я оцениваю его всего в полторы тысячи солидов. Имеется ли у милорда Брегорта сумма, чтобы компенсировать мне разницу?

Префект оживился.

– Пятьсот солидов? – развел он руками. – У него, возможно, нет такой суммы, а поскольку поединок проводится исключительно по вашей инициативе, то вы должны или выставить ставку, оцениваемую сторонами ровно в тысячу солидов, или договориться с милордом об иной компенсации.

Хавьер внимательно посмотрел на Брегорта и стоящих вокруг него лавзейских рабов.

– В качестве компенсации разницы я готов взять любого из его рабов, кроме, разумеется, самого завтрашнего бойца. Годится?

Брегорт поперхнулся.

– И вы, сударь, готовы оценить одного моего раба в пятьсот солидов?! Вы сумасшедший!

Хавьер пожал плечами.

– Так вы, сударь, согласны или нет?

– Конечно, – Брегорт всплеснул руками, посмотрев на противника как на умалишенного, а затем весело взглянув на префекта; тот молча покрутил пальцем у виска.

– Ладно, – сказал префект, – мне уже надоел этот фарс. Если стороны не возражают, то я, как представитель префектуры Бронвена, предлагаю лорду Хавьеру выбрать любого раба, который будет выставлен в качестве компенсации стоимости кинжала, кроме самого Гора-Фехтовальщика. Назначаю поединок на завтра ровно на полдень. – Он махнул рукой: – Выбирайте, сударь, не затягивайте!

Глаза Хавьера сузились. На какое-то мгновение он внезапно стал похож на того самого хищного коршуна-сапсана, который красовался у него не гербе.

– Я выбираю ее! – резко воскликнул он.

И показал на Лисию, вместе с другими наложницами скромно сидевшую за спиной своего господина.

Гор вздрогнул.

Трэйт молча прикрыл глаза.

Бранд тихо выругался.

Хавьер же дружески обнял полумертвого Гордиана за плечо и вместе с ним по лесенке спустился вниз.

– Ты ведь понял меня, братец, – прошептал он ему тихо-тихо, так, чтобы не слышал никто из стоящих рядом. – Завтра, во время боя, ты ляжешь, иначе сразу же после драки получишь свою сучку по частям. Ты понял?

Совершенно лишенный сил, Гор тупо кивнул.

– Тогда до завтра!

Лорд Хавьер взлетел на лошадь и, схватив ошарашенную исходом дня девушку за волосы, подтянул к себе, грубо перебросил поперек седла и умчался прочь.

Глава 32 Бремя чемпиона

Оружие Гора починили к вечеру. Старый таргитарий Вордрик Аймен лично принес его в комнату и в новенькой кожаной портупее повесил Гордиану на стул. Тот вяло взглянул на рапиру, прошелся бессмысленным взором по гарде и ножнам, тихо поблагодарил мастера и прикрыл глаза.

Мыслей не было – голова оставалась пуста как церковный колокол. Внутри, как колокольный язык, звенела одна только боль.

Разум вернулся к нему вместе с рассветом. Воспаленные от бессонной ночи глаза, лишь немного успокоенные короткой предутренней дремой, открылись с трудом. Томимый тревогой и злостью на собственное бессилие, Гор лежал на кровати, упершись бессмысленным взглядом в потолок. За окном щебетали городские птицы, радуясь возвращению теплого летнего солнца. Мир вращался и жил установленным порядком. Но Гордиан знал: каждая секунда этого чудесного утра приближает его к выбору – собственная смерть или смерть его женщины.

Его женщины! Морщины на лбу мучительно напряглись. Иногда, обозревая мысленно бесчисленные минуты своей долгой, насыщенной жизни, он задавался вопросом: кто для него эта девушка? Зачем она ему? Несчастная ничтожная рабыня из захолустного мира! Для него, для демиурга и технобога, «Седанского палача», Творца Тринадцатимирья, властелина планет и усмирителя целых рас? Никто, если подумать!

Логика и опыт подсказывали единственный выход – наплевать на нее. Сосредоточиться на поединке, прикончить завтра поганого лорда самым жестоким из доступных способов – и жить дальше, сбежать, вернуться домой. Забыть ее. Но почему же так пусто в сердце? Почему мучительное, тягостное чувство раздирает его внутри как будто кислотой?

Лисия, Лисия… Как только веки опустились, прекрасное лицо этой совершенно «обычной» девицы возникло перед ним как на яву. Эти ямочки на щеках, этот живой и веселый смех. Можно ли променять все это всего лишь на собственную жизнь? Гор стиснул кулаки – он просто не мог так поступить! Тем временем отпущенные ему на выбор часы стремительно истекали. Нужно было решаться.

Последний раз поглядев в потолок, Гордиан мрачно кивнул.

Он избегал гибели триста шестьдесят один год и, видит Иешуа, избегнет ее сейчас.

Отель еще спал.

Гор быстро встал, оделся, прицепил на пояс оружие. Он прошел в комнату консидориев, где лежали запасные доспехи и дуэльные принадлежности. Сбил печать, вошел. Нацепил кирасу. Укутался в плащ, скрывая железный нагрудник от посторонних взоров. В большую картонную коробку положил глухой шлем для поединков тяжеловесов и разборный металлический арбалет с двумя «дугами». Нацарапал записку Трэйту (тот отвечал в том числе и за сохранность комнаты) с извинением за вскрытую без разрешения дверь и с небольшой просьбой. Записка гласила:

«Мастер Трэйт.

Прошу простить меня, что обращаюсь с просьбой, бросающей тень на вашу репутацию, но другого выхода у меня нет. Дело касается Лисии, лорда Хавьера и, возможно, исхода нашего сегодняшнего боя. Пожалуйста, сообщите Брегорту, что я подъеду к ристалищу позже – к самому поединку, поскольку должен «отработать несколько финтов». Извините за дверь в оружейную и пожелайте удачи.

Клянусь, буду вовремя.

Гор-Фехтовальщик».

Затем Гор разбудил Никия, передал ему свернутый листок для Трэйта, дал короткие указания и вышел из отеля. Спустя сорок минут пешего хода он был в узком переулке, который один из его товарищей-консидориев показал ему вчера. На углу серой глыбой возвышался мрачный, но величественный особняк – отель лорда Хавьера де Катрюшена.

Гор заочно ненавидел человека, который лишил его власти над тринадцатью мирами, сорвал Хеб-сед и отправил на планету-каверну в тело ничтожного раба. Однако, похоже, его ненависть должна быть разделена на две части. И большая из них достанется вовсе не неизвестному врагу в Нуль-Корпорации, а поганому рабовладельцу в мире Невона.

Хавьер – это имя, еще вчера днем не вызывавшее почти никаких эмоций, теперь звучало для Гордиана как плевок в лицо.

Гор спрятался в небольшом сквере под сенью деревьев и стал ждать.

Прошел примерно час. Город оживился – по улицам засновали прохожие, количество которых постепенно превращалось в поток, устремленный, главным образом, в сторону Ратуши, где всего через три часа Гор должен сражаться с Хавьером и принять грудью его смертельный удар. До начала самих игр с красочным представлением, розыгрышами и раздачей шутливых призов оставался всего час.

Гор ждал.

Вскоре ворота парадного входа открылись, и великолепная шестерка антийских скакунов вывезла золоченую повозку лорда Хавьера, увенчанную алыми лентами, свидетельствующими об участии ее обладателя в «призовых» поединках. Сам лорд выглядывал настороженной мордой в раскрытое окно, и Гор пожалел, что не имеет с собой мушкета. Зарядить картечью в проклятую физиономию было бы немыслимым наслаждением, однако Гордиан понимал, что подобное непродуманное развлечение – это дань эмоциям и кратчайший путь к мучительной казни. Требовалось набраться терпения.

За повозкой проследовал эскорт из двух десятков шательенов охранения, нескольких товарищей и спутниковлорда-консидория. Вслед за всадниками из парадных ворот вышла толпа пеших сервов и свободных прихлебателей, размещавшихся в отеле, и резвым шагом потопала в том же направлении.

Да, в последний незапланированный день авеналий весь город жил только одним – боем-реваншем. Гор знал, что примерно в это же время из его собственного отеля должны были выйти консидории Лавзейской школы, сам Брегорт, почти на такой же повозке, как и у Хавьера, конный эскорт из приближенных рабов и «призовых» бойцов, включая самого Гордиана. Прочие сервы должны были топать к цирку пешим ходом. Судя по тому, что к хавьеровскому отелю еще не явился наряд лавзейских габеларов, а то и сам Трэйт собственной персоной, старый дацион все же выполнил просьбу Гордиана, изложенную в записке и наврал своему лорду.

Это значит, у Гора есть еще как минимум два часа, чтобы исполнить задуманное и явиться на ристалище.

Пара часов.

Он подождал еще пару минут, пока последний из покинувших отель пешеходов не скрылся за поворотом. Быстро перешел через улицу, обогнул дом и подошел прямо к парадному. Под квадратной аркой размещались двухстворчатые ворота для конного выезда, а слева от них – обычная дубовая дверь, прошитая железными полосами. Все было заперто.

Гор постучал.

Спустя некоторое время, в течение которого сердце бывшего демиурга гулко билось о ребра, так как момент был опасный, он стоял на улице, открытый взглядам любого прохожего, с той стороны двери раздался недовольный голос, вопрошавший, какого дьявола к ним принесло в отель. Гор что-то пробурчал про забытую корзину и плащ, старательно изображая одного из только что отправившихся к Ратуше постояльцев. Тяжелый засов со скрежетом сдвинулся, и дубовая дверь приоткрылась, закрепленная цепочкой за скобу. В приоткрытую щель дверного проема просунулось щербатое лицо недовольного служки.

Не ожидая далее, Гор с силой надавил плечом на дубовый массив и вырвал цепь вместе с защелкой. Опешивший служка не ожидал такого поворота, и Гордиан, не раздумывая ни секунды, всадил ему кинжал левой рукой под кадык. Тихо побулькивая, несчастный сполз на пол. Чемпион вошел, оглянулся, прикрыл дверь и обтер лезвие. Все произошло быстро и настолько бесшумно, насколько вообще можно бесшумно и быстро вырвать металлическую скобу из дубовой доски. Как только началось дело, сердце сразу успокоилось и работало с надежной размеренностью механического насоса. Это было нормально. Не хватало еще заботиться о внутренних переживаниях, мрачно усмехнулся Гордиан, работы сегодня итак будет вдоволь. Привычной кровавой работы консидория!

Экс-демиург нахлобучил на голову шлем, надел тяжелые латные перчатки, отбросил ненужную картонную коробку и двумя движениями собрал арбалет. Спокойным, но скорым шагом он прошел расположенный за дверью холл, коридор и поднялся по лестнице на третий этаж.

Планировка всех отелей традиционна – здесь, на самом высоком этаже, с самым лучшим видом, и в наиболее роскошных апартаментах должен был размещаться сам Хавьер, а также его наложницы и приближенные сервы.

Согласно примитивной логике, Лисия, вероятно, тоже должна находиться именно здесь, в «господской части». Она ведь наложница, «постельная девка», не в подвал же ее сажать к рабам-штрафникам и не в комнаты к кухаркам. А вместе с Лисией, возможно, найдется и другая цель – побивший Римо средневес-катарец, подколотый, но весьма подвижный.

Гор не знал, конечно, сколько именно людей может оставить Хавьер для охраны отеля. Одного-двух человек? Лорд Брегорт, например, не оставлял никого, хватало и служек. Но все же за Лисией следовало кому-то присматривать, и Гор не видел, чтобы чернокожий катарец вышел из отеля вместе с эскортом лорда Хавьера. А значит, если Гор доберется до Лисии, его встретит как минимум один противник.

Черный катарец! Консидорий, мечник и тоже чемпион. Говорили, что этот негр даже спит с мечом, настолько любит холодное оружие и презирает порох. Если это так, то Гора наверняка ожидает любимая чернокожим «скьявона», а не пистоль под подушкой. В этом случае Гор не сомневался – в кирасе и латных перчатках, он изрубит бездоспешного противника в рагу за пару секунд.

Если нет, то Гор просто умрет, получив заряд картечи и не дожидаясь, пока другой поганец в поясе шательена не зарежет его на ристалище сегодня днем.

Сам Гордиан не мог использовать при налете огнестрельное оружие, поскольку звук выстрела наверняка насторожил бы всю округу. В его арбалете имелось два «лука» и, соответственно, два болта. Перезаряжать оружие долго, поэтому в решающие минуты у него будет возможность сделать только два выстрела. Гор искренне надеялся, что этого хватит.

Он отворил дверь. Апартаменты Хавьера начинались с обширного общего зала, где на широких диванах тот сиживал с друзьями и приближенными по вечерам, и сейчас были пусты.

Гор двигался короткими шажками, приставляя ногу к ноге и уткнувшись взглядом в «мушку» арбалета, а точнее – в заменявшую ее стальную рогатку прицела. Он тихо прошел через весь зал, стараясь ступать по пышному ковру, в котором утопали его ботинки, и не издавать ни звука.

Приоткрыв следующую дверь, Гордиан увидел катарца, сидевшего в глубоком кресле с перевязанной левой рукой. Помимо чернокожего консидория в комнате было еще два охранника без лат, но вооруженных.

Один стоял с задумчивым взглядом у окна, теребя рукоять меча, висевшего на боку. Второй полулежал в соседнем с катарцем кресле, играя коротким кавалерийским мушкетом.

Фигурка Лисии, прикрученной веревками к стулу в углу комнаты, казалась настолько маленькой по сравнению с могучей мебелью и тремя мощными мужскими тушами, что в первое мгновение Гордиан просто ее не заметил, скользнув бездумным взглядом по хрупкому телу со впившимися в нежную плоть пеньковыми веревками. Осознание пришло с толчком запоздалой мысли. Она здесь! – возопило его сознание. Дело оставалось за малым.

Первым среагировал, разумеется, чернокожий – все-таки он был профессионалом-консидорием. Цепанув взглядом арбалет в руке вошедшего, мечник резко откинулся назад и перевернулся вместе с креслом, как бы прикрывая им свой зад. Шум падающего тела вывел из себя на мгновение оцепеневших охранников.

Как в замедленной съемке, сидящий в другом кресле вояка начал поднимать свой мушкет, но тут же рухнул, получив в лоб тяжелый арбалетный болт из первого «лука» Гордиана.

Есть! – отметил про себя Гор.

Однако в этот момент второй стражник стремительно протаранил его всем корпусом, буквально впечатав в стену! Метнувшись к Гору почти одновременно с первым и страстно желая увернуться от следующего выстрела, он не упустил свой шанс. Расстояние было слишком маленьким, а нападение быстрым. В результате Гор не успел развернуть свое оружие – и второй болт ушел в потолок!

Тяжеленный габелар тут же принялся давить ребра Гордиана, но понял, что сражается с металлом кирасы и попытался провести болевой прием на руку.

Глупец!

Даже не пытаясь извернуться и заломать более тяжелого противника, Гор изо всех сил ударил его по черепу рукой в латной перчатке. Перчатка состояла из множества пластинок, нашитых на кожу и заходящих одна на другую. На каждой такой пластинке имелся острый шип, превращающий рукавицу из элемента доспеха в жестокий кастет. Шипы возились в кожу, однако дистанция была мала и удар вышел слабый, накоротке. Тогда демиург, продолжая давить кулаком, с силой провел кистью вниз, сдирая с головы противника эпителий и мясо. Один из шипов скользнул сквозь бровь, и шар глаза хлюпнул под жестокой рукой лавзейца!

Заверещав, как подстреленный поросенок, габелар дико дернулся, выгнулся дугой, оттолкнулся от Гора и стремительно выскользнул из захвата – вместо глаза у него на лице зияло красное болотце.

Только этого и ожидая, Гордиан прыгнул вперед и немедленно нанес врагу мощнейший хук в подбородок одной бронированной перчаткой, и тут же в висок – другой, круша в пыль челюсть, зубы и височную кость. Вследствие полного отсутствия кулачной подготовки ни увернуться, ни защититься от страшных ударов несчастный не смог и мешком повалился на пол, заливая красивый ворсистый ковер тягучими сгустками крови.

Кончено!

В это мгновение перекатившийся через кресло катарец быстро поднялся. Его глаза хищно сверлили Гордиана, а в руке вертелся меч. Как и ожидал Гор, это была «призовая» скьявона с мощным односторонним клинком – то самое оружие, с которым негр обычно сражался на ристалище. То самое оружие, с которым тот «сделал» Римо, этого чудовищного лавзейца, от одного вида которого у Гора бежали мурашки.

Тело первого охранника лежало рядом, и катарец при желании мог вполне дотянуться до ружья за то время, пока Гордиан возился со вторым габеларом, но не стал, предпочтя любимый клинок пороховому пугачу, с которым и не умел толком обращаться.

Гор надеялся именно на такую реакцию мечника при выборе оружия, однако не ожидал, что окажется против него с пустыми руками. Бастард висел за спиной, а на поясе был закреплен кинжал, но Гор понимал, что как только он дернется, чтобы достать оружие, катарец немедленно атакует.

Вся надежда оставалась на доспех. Плюнув на все, Гор обозначил движение к врагу. Негр тут же сделал резкий выпад и ткнул Гордиана прямо в грудь, но лишь скользнул по железу и порвал скрывавший кирасу плащ. Только этого и ожидая, демиург схватился за клинок левой рукой в латной перчатке и резко выгнул лезвие скьявоны вниз на излом. А правой – сжал противнику горло! Сломать каленое лезвие таким способом было, конечно, невозможно, но катарец, вынужденный спасать клинок, задрал руку вверх, прекращая атаку.

Следующим движением он выдернул меч из захвата, попутно сорвав с перчатки несколько пластин.

Руку Гора сильно засаднило – перчатка спасла пальцы и кисть, но еще один захват за клинок сделать ей уже было невозможно. Не обращая внимания на боль, он сдавил правой рукой горло черного поединщика. Порыв лавзейца был так силен, что, казалось, под пальцами захрустел кадык, но враг только отбросил палаш, схватился за перчатку двумя руками, царапая кожу о шипы, и вывернулся из захвата.

Переводя дыхание, противники застыли друг напротив друга на расстоянии пары метров. Их взгляды пылали! Оба теперь были безоружны, катарец держался за поврежденный перчаткой кадык, с ладоней капала кровь. Гор задыхался в глухом шлеме и левая рука в ошметках бронированной рукавицы сильно саднила.

В следующее мгновение противники бросились друг на друга!

Гор прыгнул открыто, вынимая меч на ходу, но чернокожий лишь сымитировал бросок. Уклонившись от столкновения с панцирным консидорием, он метнулся правее, кувыркнулся, что было сложновато с его больной рукой, и с ловкостью циркового гимнаста подхватил с пола свой меч!

Прежде чем Гордиан обернулся, ворочая телом в тяжелой кирасе, «черный» взмахнул клинком и с размаху ударил по правой руке, выбивая тяжелый полутораручник.

О, дьявол! – выдохнул Гор.

Бастард со звоном отлетел в сторону, а онемевшая от удара кисть бессильно повисла.

– Умри!!! – заорал катарец, нанося своим палашом удары по прикрытому металлом боку и плечу Гордиана. – Сдохни, тварь!

Лавзеец пошатнулся. Кираса выдержала, однако положение стало критическим. Если позволить «черному» еще несколько мгновений безнаказанно лупить мечом, лезвие найдет свою щель.

И тогда, уже задыхаясь от тяжести кирасы и жаркого шлема, Гор просто протаранил своего противника, как бронебойный снаряд крепостной вал. Ускорение, помноженное на вес доспеха и отчаяние бывшего демиурга, сделало столкновение сокрушающим!

Гор буквально впечатал катарца в стену, как за несколько секунд до этого его самого вбил в штукатурку охранник с мечом. Однако результат был иным. Гор находился в доспехе, разогнался с большего расстояния и столкнулся с катарцем с гораздо большею силой. Металл кирасы врезался в кости и плоть! Со стен посыпалась пыль.

Удар пришелся к тому же на больную руку, и чернокожий громко застонал, однако не выпустил своего оружия. Через мгновение оба противника, как два потерявших равновесие бегемота, оказались на полу. Гор навалился, стараясь сломать выпуклым обводом кирасы грудь своего врага и вырвать из его окровавленных рук эфес злосчастной скьявоны, но тщетно.

Силы уже оставляли обоих консидориев. Гор был физически мельче и слабее негра, но серьезная рана у того уравнивала шансы. Тогда, не в силах вырвать рукоять единственного оружия, Гор зафиксировал руку врага, прижав ее к полу и принялся с размеренным упорством долбить козырьком своего шлема в лицо «черного консидория»…

Негр закричал…

После четвертого или пятого удара тело нового чемпиона в среднем весе судорожно дернулось и затихло. «Легкий чемпион» Гор вырвал из омертвевших рук меч и, не желая удостоверяться в своей победе иным способом, вонзил лезвие в солнечное сплетение, пригвоздив живучего фехтовальщика к полу его же оружием.

Тело даже не дернулось. Значит – труп.

Сдернув окровавленный шлем, Гор вытер дрожащими руками красные брызги с физиономии и посмотрел на врага. Палаш монотонно покачивался в середине его распластанного тела, а вместо лица был ужас из обнаженных костей и рваной плоти.

Гор посмотрел на шлем. Надо же, козырек ни капли не пострадал. «Ни капли!» Учитывая способ, которым только что было совершено убийство, выражение «ни капли» звучало как-то нехорошо. А, к черту! – подумал Гордиан и поднялся на ноги.

Легкое головокружение мешало двигаться, но он развернулся и взглянул наконец на Лисию. Затем на часы – от момента, когда он вошел в комнату, прошла всего пара минут. Шум они подняли изрядный, но до того, как кто-нибудь из прочих постояльцев сюда ворвется, еще есть время.

Отбросив шлем, который более невозможно было использовать из-за мерзкой кровавой слизи, залепившей забрало, он подошел к девушке, вытащил кляп и срезал путы. Лисия упала в его объятия, тихо всхлипывая от только что увиденной кровавой бойни. Да уж, это не развлекательное видео.

На шее девушки, прикрывая хомут, был намотан шелковый шарф, который в Бронвене носили многие наложницы. Гор снял красивую тряпку, спрятал шелк в карман, затем погладил Лисию по спине и зашептал, успокаивая:

– Тихо! Тише-тише-тише. Соберись. Нужно уходить.

Вероятно, это были не те слова, которые следует говорить только что спасенной и любимой девушке, однако Гордиан нужных слов не знал. К тому же счет шел уже на секунды и из здания следовало выбираться.

К его удивлению, Лисия кивнула и быстро вытерла остатки слез. Все-таки она была рабыней, а значит, хорошо владела собой и умела сдерживать эмоции. Гор еще раз приобнял бедняжку и повлек к выходу.

На ходу он подхватил валявшийся на полу укороченный мушкет и проверил оружие. К сожалению, в ствол была вогнана пуля, а не картечь – в данной ситуации картечь была бы предпочтительней.

Хранить тишину уже не было смысла – на авеналии должны были уйти почти все, но наверняка в доме осталось несколько человек. Все эти люди явно подняты на ноги шумом с верхнего этажа, так что тихо выскользнуть не получится.

Что же, подумал Гор, тогда выйду с шумом!

Они пробежали через общий зал и оказались в коридоре. По лестнице навстречу уже поднимались три человека, судя по виду – привратники и служки, не более того. У одного, впрочем, в руках был мушкет, обычный, а не обрезанный, как у Гора.

Лестница была узкой, люди шли один за другим и остановились как вкопанные, увидев окровавленное лицо консидория и растрепанную девушку со следами веревок на плечах и запястьях.

Промедление в этой ситуации было подобно смерти! Резко и довольно грубо сбив девушку наземь, Гор поднял свой мушкет и выпалил вниз с расстояния в десять ступенек. Пуля прошила первого вооруженного слугу, пройдя тело навылет, и зацепила второго, который с поросячьим визгом рухнул на пол и попытался уползти с места стычки на четвереньках. Потом дернулся и затих. Человек с ружьем, напротив, осел довольно медленно, глядя изумленными глазами на своего убийцу.

Гор резко оттолкнул первого ногой, ускоряя его падение, и пнул сапогом под зад второго, чтобы освободить проход. Отбросил в сторону мушкет, широким движением выхватил из-за спины полутораручник, не переставая, впрочем, все это время сокращать расстояние до врага, шагая по ступенькам в прежнем спокойном темпе.

Увидев устрашающее холодное оружие, третий несчастный, стоявший все это время как вкопанный и с раскрытым от шока ртом, попытался немедленно ретироваться, развернувшись, чтобы прыгнуть через ступени вниз.

Взмахнув огромным, для метательного оружия бастардом, с разделявшего их короткого расстояния Гордиан метнул тяжелый меч через голову как молот.

Промахнуться на такой дистанции было невозможно, и горе-прислужник с раскроенным черепом, гулко перекатываясь, слетел по лестнице.

Гор подобрал свой меч, быстро обтер его от крови и, подхватив под руку Лисию, вышел через парадную дверь.

* * *

Через час они были в отеле.

Здание пустовало – так же как и у Хавьера, в отеле Брегорта оставалась лишь незначительная прислуга, охраны не было вовсе.

Вместе с Лисией Гор прошел мимо открывшего им дверь провилика Черуха и в ответ на его вопросы только помотал головой. Они поднялись в комнату Гордиана и, отбросив пояс с оружием, консидорий прикрыл дверь и задвинул массивный засов.

Как только они оказались одни, девушка сникла и ее тело стало содрогаться от конвульсивных рыданий. Обняв несчастную, Гордиан почувствовал, что та вся дрожит как будто бы в лихорадке. Еще бы, ночь у нее была трудной, да и утро выдалось не из легких.

Но главный вопрос заключался в другом: каким будет их день, ведь ошейники по-прежнему украшают их шеи?

Гор знал одно: Лисия официально как объект залога принадлежала Хавьеру и, как только кровавый налет на его отель будет обнаружен, ей и Гордиану придет конец.

Время летело с умопомрачительной быстротой.

Часы, проведенные в лавзейской библиотеке, оказались потрачены не зря. Гор теперь был прекрасно осведомлен о свойствах и даже особенностях производства этих электронных чудовищ. В некотором смысле он был экспертом. Он знал, например, что после поломки ошейника, сигнал перестает поступать в соответствующую службу храма, в котором ошейник произведен и зарегистрирован. Однако сигнал может перестать поступать не только в случае снятия хомута, но и по множеству других естественных причин.

Например, в ситуации, если носитель попадает в жерло горящего вулкана или в топку кузнечного цеха. Или, что еще проще, ему отрывает голову пороховым взрывом, или же он падает с большой высоты на скалы. Или тонет в океане – и труп опускается на значительную, не доступную радиоволнам глубину.

Но даже если при этом каким-то нелепым образом раб остается жить, его убивает скрытый заряд в ошейнике, который срабатывает перед отключением.

Означало это две вещи.

Первое: отключенный или уничтоженный ошейник – это мертвый раб, без вариантов.

И второе. Учитывая статистику несчастных случаев, а также то, что население одного только Эшвенского континента Королевства Бориноса приближается по численности к 260 миллионам человек, ошейники должны отключаться часто. Практически – каждый день.

Так что в храме вряд ли среагируют на задуманные им действия слишком оперативно. Но даже если некто в храме, обнаруживший отключение ошейников Гордиана и Лисии, по необъяснимой причине в тот же миг озаботится их обнаружением и попытается подать сигнал об этом властям города, этому «некто» потребуется слишком много времени!

Ведь современной системой связи оборудованы только храмы, а до ближайшего почти двадцать—тридцать километров. В Бронвене так же как в большинстве других городов, храма Хепри нет, ибо храмы Эшвена строят только за пределами городов.

Обычные человеческие учреждения Королевства не соединены даже башенным костровым семафором, не говоря уже о таких фантастических средствах связи, как телеграф или телефон. Единственный способ передачи информации здесь – курьер или голубиная почта, паспорта и фотографии также не применяются. Значит, все, что беглецу и беглянке необходимо сделать после снятия ошейника, – это быстро убраться из этого города в другой и укрыться там. В принципе, план реален.

Оставив девушку в спальне, Гордиан прошел в зал и достал из шкафа припасенные вещи.

Как и большинство принадлежащих богатым шательенам зданий, отель Брегорта, по счастью, был освещен электричеством, что весьма порадовало Гора еще четыре дня назад в день их приезда. Но даже если бы это было не так, в городе имелось несколько заведений, где он смог бы спокойно получить доступ к проводке. Та же ратуша, например, или расположенные в центре города элитные бани-термы.

Гор включил свет, взял в левую руку резиновый шланг, разрезал его на две неровные части и, внимательно следя за линией шва, стал осторожно разрезать более короткую половину по внутреннему ободу на всю длину.

После этого Гор нажал на выключатель, и свет в комнате погас. Тяжелым лезвием своего метательного кинжала, не жалея заточки, он вскрыл слой штукатурки, скрывавший коммуникации, протянувшиеся от выключателя к потолочной люстре, и одним ударом отсек обесточенные концы.

Затем вытянул два кабеля из стены метра на два-три. Пожалуй, такой длины ему хватит. Концы проводов он очистил от изолирующего покрытия на несколько сантиметров. Потом прикрутил один очищенный конец к шнуру своего «хомута» и стал тщательно просовывать разрезанный шланг, создавая изоляцию вдоль окружности ошейника.

«Хомут» прилегал к шее очень плотно и засовывать за него толстую резину шланга оказалось непросто, но Гор справился. Второй зачищенный конец провода он просто скрутил более плотным узлом, чтобы увеличить площадь контакта с «хомутом», и крепко зажал (за изолированную часть) в левой руке. Далее он поставил под выключателем стул, сел, приложил «узел» свободного кабеля к «бляшке» ошейника и включил свет.

Блеснула яркая вспышка, сопровождаемая треском. Ошейник заискрил, мигнул красным индикатором и погас, издав на прощание тонкий «би-ик», после чего наступила тишина.

Гор был готов ко всему. К тому, что ошейник спалит к чертям его нервную систему, к тому, что он вообще не прореагирует на разряд, к тому что его тело прошьет электрическим ударом и остановится сердце.

Но ничего подобного не произошло – просто погас индикатор ошейника и запахло паленой проводкой.

Выключив свет, Гор снова обесточил концы, достал инструмент и приступил к снятию ошейника. Прошлый опыт, приобретенный в лесу под Лавзейским поместьем, рождал кошмарное воспоминание: он очень опасался, что запасное питание ошейника сработает снова и по его нервам ударит парализующая волна боли. Но «хомут» был мертв, по-настоящему мертв, и, помучив кусачками тонкий шнур, Гордиан услышал волшебную музыку – с легким шуршанием металл стал поддаваться.

Еще немного в нетерпении покрутив сам шнурок, Гор отпустил его и схватился кусачками за главную часть ошейника – металлическую пластину, в которой скрывался энергетический блок и процессор этой адской машинки. Корпус пластины был очень крепким, однако после нескольких зацепов и захватов поддался и начал отходить от шнура. С невыразимым наслаждением Гор почувствовал, как пластина отрывается от ошейника.

Не в силах сдерживаться и действовать спокойно, он стал тогда просто кромсать пластину короткими сжатиями кусачек, отрывая от ненавистной техники куски и ошметки. В конце концов на шее остался только сам тонкий шнурок ошейника, а его основная часть – мозг и питание – валялись под ногами по частям.

Несколько секунд Гордиан сидел неподвижно, не веря своему счастью. Пожалуй, он может стать первым сервом за всю писаную историю Эшвена, который смог самостоятельно и без вреда для себя избавиться от этой напасти. Хотя нет, наверняка кто-то уже проделал такое до него, ведь три тысячелетия – слишком большой срок, чтобы Человек с его гением и волей не смог справиться с примитивным техническим приспособлением. Но даже если это имело место – официальные хроники умалчивали о таком.

Оставалось лишь снять сам шнур. Гор вновь взялся за кусачки и с нетерпеливым упорством принялся крутить шнурок, чтобы сломать его на изгиб…

Прошла минута, затем еще одна. Его коснулось легкое беспокойство. С раздражением Гордиан отбросил кусачки и взялся за напильник. В прошлый раз, как он помнил, металл поддавался достаточно легко. Впрочем, тогда он не пропилил слишком много – сработала система защиты. Но сейчас время есть. Возможно, шнурок «хомута» сделан из нескольких слоев, внешний – попроще, а внутренний – попрочней.

Он пилил массивным инструментом тонкий шнурок, и на руках уже начали проступать красные пятна будущих мозолей. Вот черт! Действительно, сначала материал шнурка пилился достаточно легко. Буквально в несколько движений он пропилил больше половины его диаметра. Но что-то внутри мешало двигаться дальше. В отчаянии Гор вновь схватил кусачки и, хватая за край шнурка, принялся ожесточенно отдирать более податливую часть ошейника, не пытаясь «прокусить» твердый центр. Через минуту все было кончено.

Голова закружилась от отчаяния и ужаса. Содрав с ошейника «мясо» из обычного металла и пластика, Гор обнаружил, что внутри шнура идет тонкая проволока из «ишеда», системного металла! Общая толщина «хомута» не превышала пяти миллиметров. Тонкая же нитка из «крови демонов» оказалась менее полумиллиметра и была почти не видна на коже. Эта нитка была несколько более тусклой и значительно более светлой, чем обычный ишед (возможно дешевый сплав), однако Гор знал, что даже сплав ишеда с обычной медью разрубить, пробить, перепилить или раскусить невозможно.

Что же за хитроумная сволочь выдумала это устройство? Надо же, и денег не пожалели. Ведь даже крошка от такого шнурка стоила дороже раба, который его носил!

Ладно, к черту экономику, нужно сосредоточиться! Итак, что мы имеем?

Ошейник лишен питания и управляющего компьютера, но не снят. Бродить по королевству рабовладельцев пусть с очень тонкой, но неснимаемой железкой вокруг шеи – это чистой воды самоубийство. Ничтожная, тонкая металлическая полоска вполне конкретно определяла его рабский статус – и бежать с такой штукой было заведомо бессмысленно. Первый же патруль сможет их опознать.

Потрясенный Гордиан с отчаянной яростью ткнулся головой в стену. Затем он закрыл глаза и попытался сконцентрироваться на проблеме, хотя мысли скакали, как перепуганные зайцы.

Ишед, ишед. Системный металл.

Не поддается воздействию температуры, кислоты, механическим повреждениям, нанесенным более мягкими материалами. Учитывая, что теоретически ишед – это самое твердое вещество во вселенной, он вообще не поддается повреждениям, кроме повреждений, нанесенных самим ишедом.

Ишедом…

Единственными предметами из системного металла, которые он видел в этом мире, были стены храмов и кинжал Хавьера, выставленный вчера на повторный розыгрыш чемпионского титула.

Кинжал Хавьера!

Гор вскочил – время стремительно убегало.

Не мешкая более, он достал из кармана шарф Лисии, снятый им с шеи девушки в отеле Хавьера, и старательно обвязал вокруг шеи, так чтобы не было видно останков хомута. Потом метнулся в спальню, осторожно приподнял находящуюся на грани обморока Лисию за спину и, шепча ей на ушко что-то ласковое, вынес любимицу Брегорта в зал.

– Ты веришь мне?

– Да.

– Тогда закрой глаза и ничего не бойся. Это нужно, чтобы нас не засекли.

Лисия кивнула. Гор быстро проделал с ее ошейником те же манипуляции при помощи проводки и обрезка шланга. Щелкнул выключатель, заискрил металл, и ее «хомут», также мигнув индикатором несколько раз, погас навсегда.

Расширенными от ужаса глазами красавица смотрела, как Гор срывает с нее части ошейника, лихо орудуя кусачками, оставляя на шее один лишь неуничтожимый металлический шнур.

– Вот и все, – наконец сказал он. – Оставайся здесь, а я скоро вернусь.

Поцеловав красавицу в губы, – кто знает, быть может, в последний раз, – Гордиан быстро опоясался мечом, спустился по лестнице, прошел через коридор в конюшню, оседлал скакуна и галопом, распугивая горожан, припустил к ристалищу.

Глава 33 Раб стоя, лорд на коленях

– Твою мать! – проорал ему Трэйт и схватил за грудки, как только Гордиан, пряча лицо за полами шляпы, подошел к палатке претендента. – Ты что себе позволяешь? Я уже два часа по твоей милости лгу своему лорду. Да я тебя в карцере сгною, чемпион ты хренов!

Гор молча посмотрел старому дациону в глаза. Трэйт замолчал, как будто его окатили водой. Отпустил воротник фехтовальщика и отступил на шаг.

– Что-то с Лисией? – спросил он взволновано. – Ты как?

– Нормально, мастер Трэйт. Все хорошо. У нас тут бой на носу, верно?

– До поединка двадцать минут.

– Отлично.

Гор прошел в палатку, скинул свой камзол, ворот которого закрывал его шею, и тщательней обмотал вокруг нее шарф Лисии, прихваченный с собой из отеля. Затем быстро умылся, схватил рапиру и вышел.

– Не займете мне денег, мастер Трэйт? – задал он вопрос на ходу. – На полчасика?

– А сколько тебе нужно, сынок?

– А сколько у вас есть с собой?

– Ну, – Трэйт не стал возмущаться наглости молодого бойца и мирно прикинул сумму, – в моей кассе сейчас, я полагаю, примерно двадцать сестерциев, оставшихся после всех расходов и ставок, а может, и больше. Все в мелкой монете, трудно посчитать. Весь выигрыш нынешних авеналий и касса Брегорта держатся у Сабина, ты же знаешь. А у меня только деньги на консидориев. Так мелочь.

– И каковы нынче ставки?

– Ну, не хорошие для прогнозов, но отличные, если ты выиграешь. Примерно один к двум. В пользу Хавьера, конечно.

Гор скривился. Толпа, что с нее взять!

– Так значит, четверть солида у нас наберется?

– Я же сказал.

– Займите мне все, что есть, и сделайте милость, поставьте на меня.

Трэйт сдвинул брови.

– Сдурел? Это деньги твоих товарищей. А Хавьер сильный противник. И я не стану слушать от желторотого кадета идиотские советы по поводу дела, которым занимаюсь всю жизнь!

Лицо Гордиана перекосила гримаса ненависти. Он приблизил свои глаза к старшему дациону и медленно, но отчетливо проговорил.

– Хавьер мертвый противник, сэр. Поставьте все, и я выиграю сегодня. Поверьте мне на слово, мастер Трэйт. Просто верьте!

И не говоря более ни слова, он зашагал к ристалищу.

* * *

На площади бушевала толпа. Тысячи и тысячи людей из города и окрестностей, бросив работу, пришли, чтобы посмотреть на самый невиданный поединок последних лет. Тысяча солидов – и серв против шательена!

Гор был в простой холщовой рубашке, как и всегда. Лорд Хавьер, напротив, вырядился как для театрального представления. На нем был черный камзол, чудесная черная шляпа с коротким павлиньим пером, золоченый пояс, а в руках – ножны, инкрустированные драгоценными камнями. Раскланявшись перед ликующими зрителями, Хавьер де Катрюшен лихо скинул свой головной убор, полетевший в руки стоящего за границей круга ливрейного лакея, изящным движением выхватил из ножен покрытую резьбой шпагу и выполнил ей ряд великолепных пируэтов, призванных продемонстрировать окружающим мастерство претендента.

Да-да, против ожиданий лавзейцев, лорд-шательен вышел сегодня на помост без ожидаемой сабли и именно со шпагой, современным оружием, которому было не место в примитивном мире рубак-консидориев.

Но Гордиану не было дела до таких тонкостей. В отличие от лорда-консидория, он просто стоял, не сводя глаз с постамента, на котором сидел префект города. Рядом с префектом на высоком резном табурете и парчовой подушке, лежал единственный предмет, ради которого Гордиан Оливиан Рэкс, демиург Нуль-Корпорации и бог Тринадцатимирья, пришел на сегодня ристалище – кинжал с лезвием из системного металла. Ненужная игрушка и драгоценность для большинства, единственный путь к свободе и жизни для него и для его женщины. Холодное бешенство заливало ему глаза.

В последний раз перед боем Гор посмотрел на Трэйта.

– Мастер Трэйт, – спросил он чуть слышно.

– Да, Гордиан? – отозвался дацион.

– Насчет «желторотого» кадета. Вы сказали, что в случае победы на турнире, я стану консидорием. Официально турнир выигран еще вчера, и я – чемпион, титул которого оспаривается. Как насчет исполнения обещаний?

Трэйт удивленно пожал плечами.

– Да о чем речь, Гор?! Безусловно, ты уже не кадет.

– Не кадет. Значит, я – полный консидорий?

Старший дацион в негодовании тряхнул головой.

– Господи, да о чем ты думаешь, Гордиан, черт тебя раздери! Тебе предстоит, возможно, последний бой в твоей жизни. О чем ты думаешь?!

Гор молча вытащил клинок и снял портупею с ножнами. Откинул портупею в сторону.

– Мне нужна епанча, сэр, почетный алый плащ консидория. – Он изучающе взглянул на Трэйта. – Не хочется умирать в такой чудесный день, не добившись высшего звания в иерархии призовых бойцов.

Трэйт прищурился. Епанча? Через секунду он снял с себя собственную алую накидку (другой под рукой не было) и швырнул ее Гору. Снизу вверх.

– Лови. Но…

– Спасибо, сэр!

Небрежно Гор набросил вожделенный плащ себе на плечи и отошел на середину ристалища. Пробуя руку, разрезал воздух клинком.

«К смерти и победе готов!»

– Начинайте! – взревел барриста, и время пошло.

Но только оно одно.

Оба поединщика остались стоять на местах. Никто не пригнулся, согнув колени, чтобы перекатываться с ноги на ногу, постепенно приближаясь к врагу, никто не встал в боевую стойку.

Не двигаясь с места, заученным театральным движением, почти таким же, каким и Гордиан минуту назад, Хавьер снял портупею и, явно красуясь, откинул серебряные ножны в сторону.

– Ну вот, братец, и пришел твой час, – сказал он с расстановкой, самодовольно улыбаясь. – Ну что же ты стоишь? Жизнь – игра. Давай покажем красивый бой. И кто знает, может быть, я сохраню тебе жизнь. А, братец? Сначала я сделаю несколько легких уколов. Потом ты ляжешь и сдашься. Но не слишком рано. Мне нужно показать зрителям свое мастерство. Ну?

– Я тебе не братец.

– Отчего же? Лорд-шательен называет тебя родственником. Это честь для серва. Кстати, что за тряпка у тебя на шее?

Гор зло улыбнулся и сделал маленький шаг влево и как бы вбок, но в то же время приближаясь к противнику на расстояние длинного выпада.

– Это шарф Лисии Брегорт, – скромно произнес он.

– У-у! Бог мой, как романтично! – Хавьер уже откровенно издевался. – И, как думаешь, поможет?

Гор покачал головой.

– Думаю, нет, – честно признался он.

– Ха-ха! – Шательен сдержанно усмехнулся. – Тогда зачем нацепил?

– Проверить вашу дедукцию и память, сударь, – скороговоркой и не очень громко пояснил Гордиан. – Это шарф Лисии Брегорт, который был на ней вчера, во время финального боя с Гартагом. Я взял его в вашем отеле сегодня утром.

Еще один маленький шаг снова вбок и как бы направо. Незаметно, как будто переминаясь с ноги на ногу, Гор шевельнул плечом. Епанча сползла по согнутой руке вниз, на левую кисть.

– Что? – Искра догадки мелькнула в глазах шательена.

Лицо его чуть напряглось от бурлящей под черепом мысли, однако тело по-прежнему находилось в весьма расслабленной позе, а шпага – уткнулась острием в землю, демонстрируя окружающим полное презрение благородного консидория к своему ничтожному врагу.

– Вот это!!! – Стремительно выгибаясь, Гор бешеным броском метнул на голову расслабленного шательена свою епанчу. Вперед!

Дрогнув от неожиданности, Хавьер, не ожидавший подобного хода, вскинул вверх шпагу.

Поздно! Стремительно охватив серебряный клинок, тяжелый пурпурный плащ на долю мгновения сделал оружие шательена совершенно бесполезным для боя, а самому бойцу перекрыл обзор.

Мгновенно, как сжатая стальная пружина, Гор выстрелил рапирой.

Выпад!

Единственный и последний в этом бою укол, неотразимый, как таран самолета, смертельный, как удар палача.

Сухожилия и связки ног, казалось, разорвались, как нитки, от страшного напряжения. В мгновение ока Гор вышел в полный шпагат. Сто восемьдесят, двести градусов!

И застыл.

Машина для убийства сработала. Отточенное острие рапиры, протянувшись на три метра от точки, с которой был начат выпад, торчало в сердце его врага. Ровно на ладонь в глубину.

Смерть лорда была мгновенной. Не издав даже звука, Хавьер замер и, не выпуская из рук серебряной шпаги, медленно осел на колени. Равновесие его мертвого тела поддерживало теперь только лезвие Гордиановой рапиры, в которую Хавьер уперся лбом. Гор оттолкнулся толчковой правой ногой от земли, подтянул левую и выпрямился во весь рост. Аккуратно, стараясь не сломать тонкий узкий клинок, вытащил рапиру.

Синхронно этому движению Хавьер бухнулся головой об пол. И замер в немой коленопреклоненной позе перед своим победителем. И те, кто видел эту картину, запомнили ее навсегда. На ристалище было двое. Шательен и серв. Лорд и раб.

Раб стоя и лорд – на коленях!

* * *

С огромным трудом Гор выдержал на площади Ристалищ еще один час. Драк не было в это время, однако Гордиан положа руку на сердце мог бы назвать эти недолгие вялотекущие минуты самыми страшными в своей жизни.

В отеле Хавьера лежали шесть трупов.

В отеле Брегорта, в его комнате – Лисия с разодранным до ишедного шнура хомутом. Самого Хавьера, точнее его хладные останки, унесли домочадцы и гвардейцы сопровождения. При этом последние так поглядывали на юного чемпиона и столь злобно скалились, что было ясно – с воскрешением их патрона и господина проволочек не будет, а после этого ни Гору, ни собственно Брегорту скучать не придется.

Ну и флаг в руки, подумал Гордиан. Им понадобится пятнадцать минут, чтобы доехать до отеля, пятнадцать, чтобы поднять панику и вернуться за ним обратно (и то если быстро догадаются о сути происшедшего).

Следовательно, у него есть чуть больше тридцати минут, чтобы стать свободным. И то если трупы в отеле или Лисию не обнаружит раньше кто-нибудь другой.

Если он не уложится в этот срок, о дальнейшем можно будет не беспокоиться. У мертвых, как известно, голова ни о чем не болит.

Хвала Иешуа, призы чемпионам авеналий в других весовых категориях вручили еще вчера. Считая секунды, в невероятном напряжении Гор выслушал хвалебную речь барристы, трогательный отзыв префекта, благодарственное слово Брегорта.

Под громогласные аплодисменты префект вручил лорду Брегорту сначала массивную золотую пектораль, которая в этом полусредневековом мире заменяла собой медаль и кубок чемпиона, а затем, под неслышный никому, но очень громкий стук сердца Гордиана Рэкса – вожделенный кинжал из ишеда.

Все. Сопровождаемый рукоплесканиями, абсолютный чемпион боссонских авеналий сполз с ристалища и отправился к палатке «призовых» лавзейцев.

Переоделся. Сменил оружие. Умылся (черт его знает, когда еще придется) и, время от времени поглядывая на происходящее на площади, стал ждать.

Наконец-то, спустя немыслимо длинные десять минут, Брегорту наскучило махать перед толпой бесценным артефактом, и он переслал приз-кинжал в палатку под охрану двух бургосских габеларов, прибывших с ним из столицы.

Трэйт и Бранд их знали. Гор также видел сегодня и даже здоровался. Это, однако, не помешало ему быстро вырубить обоих со спины предательским ударом тяжелого набалдашника кинжальной рукояти – извините, ребята.

Засунув за пазуху немыслимой стоимости игрушку, Гор побежал в отель.

Там он заставил себя подняться по ступеням вверх спокойным размеренным шагом и сначала проверил Лисию.

Девушка порывисто метнулась к нему с кровати, обняла.

Несмотря на бурлящее в нем страстное желание никогда не выпускать ее из своих объятий, он осторожно отодвинул любимую.

– Еще немного, милая. Потерпи!

Они сели. Она на ковер подле него, он – рядом на табурете, чтобы было удобнее использовать инструмент, и ближе к свету. Оттянув ошейник, Гор обнажил трофейный ишедовый кинжал и принялся пилить.

Десять, пятнадцать надпилов.

К невероятному облегчению Гордиана, металл поддался, а затем лопнул, раскрыв наконец проклятые объятья рабского хомута. Свободной рукой Гор смахнул со лба леденящий пот. Дьявол! Он так долго борется с этим электронным чудовищем, что ожидал уже всего чего угодно.

Первый ошейник полетел на пол.

Его ошейник поддался так же легко, и вскоре ворсистый ковер его спальни украшала пара поганых изделий.

Они начали торопливо собираться. Лисии оставалось всего лишь накинуть на плечи единственный женский плащ, который Гордиану за время прошлого визита удалось отыскать в ближних комнатах. Мужские же сборы на этот раз были более долгими.

Гор засунул за пояс заряженный пистолет, накинул новую, захваченную с площади епанчу, нахлобучил шляпу, запихал в нагрудный кошель выигранные деньги и, закинув за спину походный мешок, поглядел в зеркало. На вид – типичный ронин из тех, что не имеют права на земли, оклады и титулы, но сохраняют дворянское достоинство шательена, «золотой пояс», фамилию предков и вечно пустующие карманы. Учитывая, что до паспортной системы еще никто в этом мире не додумался, вероятность его поимки, если удастся уйти из Бронвены, практически равна нулю. А там – весь этот новый мир принадлежит им, удачливым и отважным. Гор резко развернулся на каблуках своих блестящих сапог, сверкнувших шпорами, и потянулся к двери.

В этот момент дверь открылась сама, явив взору Гордиана недоумевающее лицо Никия.

– Ты куда-то собрался? – выдохнул тот, пораженный открывшимся зрелищем экипированного к походу молодого «ронина». Лисия, по счастью, оставалась в соседней комнате и, услышав знакомый, но третий голос, испуганной птичкой замерла на пороге, невидимая для гостя.

– Заходи! – Гор затащил Никия внутрь и, осмотревшись, нет ли кого снаружи, прикрыл дверь.

– Ты точно один? – уточнил Гордиан.

Кадет кивнул.

Вот же нелегкая принесла, – подумал Гордиан. Но действовать нужно быстро – либо уговорю, либо…

Он выпустил одежду Никия, все еще глядящего на него широко открытыми глазами, подошел к кровати, нагнулся и поднял останки рабского ошейника.

– Ты видишь это? Это мой «хомут», брат, его можноснять, и я только что решился на такой поступок. Скажи мне, Никий, сейчас или никогда, ты хочешь стать свободным?

Никий был «призовым» кадетом, почти консидорием, а значит, по определению должен был приходить в себя быстро. Он помотал головой.

– Конечно, хочу, Гор! Брат, зачем ты спрашиваешь такое? Но ведь тебя поймают! Ты же бежал однажды и избежал казни чудом. Куда ты собираешься теперь? Если даже тебя не поймают, чем ты станешь заниматься? Ведь ты чемпион. Лавзея – твой дом. Там тебя ждут товарищи. Да и Бронвена полна габеларов – тебе не уйти!

Гор вздохнул.

Правая рука, спрятанная за спиной, все еще сжимала тяжелый пистоль, направленный стволом вниз, так, чтобы удобнее было бить тяжелым навершием рукояти. Бить исподтишка, с короткого размаха и резко, в висок – насмерть.

Кисть сжимала оружие крепко, почти до судороги. Пару мгновений назад Гор был готов убить лучшего и настоящего друга, просто ради того, чтобы увеличить шансы на успешное бегство, предотвратив человекоубийством возможность слишком скорого доноса. Куда ты катишся, Гордиан Рэкс, демиург и диадох?

Человек ты или животное, убивающее, чтобы жить самому? Сколько еще трупов должно удобрить кладбищенский чернозем, чтобы ты насытился?

Десять? Сто? Тысяча?

Стало слишком легко убивать, Гор покачал головой. Это не нормально.

– Я уйду, Никий. Смогу, – сказал он вслух, бросая пистолет на кровать. – И вернусь, чтобы освободить всех в школе. Сейчас нет времени рассказывать тебе все подробно, но поверь – у меня есть возможности, которые и не снились вашим церковникам. Нужно только уйти. И я спрашиваю тебя об одном – идешь ли ты со мной? А если не идешь – не предашь ли?

– Бог с тобой, брат. Мы прошли вместе весь путь от клонической колбы до авеналий. Но… – Ник быстро прошел к окну: – Посмотри.

Гор подошел к товарищу и аккуратно отодвинул занавеску.

Внизу у входа в отель помимо обычного габелара, охранявшего здание и не чинившего препятствий никому из постояльцев, стояли четыре королевских гвардейца, из свиты покойного ныне лорда Хавьера. В роскошных, шитых золотом камзолах, плащах, без доспехов, но с мушкетами за спиной и мечами на поясах. Они расспрашивали стражника о чем-то.

О чем? О, пожалуй, тут не было вариантов.

– Полчаса назад на площадь явились гвардейцы Хавьера, – пояснил Никий. – Говорят, ты перерезал у него пол-отеля, украл девушку, зверски убил черного катарца. Трэйт и Сабин арестованы по обвинению в попустительстве, а Брегорт сейчас торгуется с префектом, пытаясь высвободить их под залог. Эти гвардейцы направились сюда. Кстати, с ними Черух. Брегорта обязали, чтобы он оказал шательенам всю возможную поддержку.

Гордиан кивнул. Только сейчас он заметил рядом с дверью маленькую фигурку местного старца-провилика. Вот не повезло старику! Впрочем, он опять думает не о том.

Чемпион авеналий повернулся к Никию. Отстегнул от ремня увесистый кошель с выигранными сегодня деньгами – ровно сорок сестерциев. Прикрыл глаза.

– Значит, так, – слова ложились гладко и ровно, как будто придуманные заранее. – В той комнате Лисия. И она, так же как и я, – без ошейника. И у меня есть одна просьба к тебе. Самая важная просьба, Ник, о которой я когда-либо просил в своей жизни…

* * *

Пятью минутами позже Гор вышел за дверь.

Сумевшие за это время пройти в отель гвардейцы, заметив Гордиана, замерли, но убедившись, что он один, приняли довольно наглые, расслабленные позы.

Гор молча спускался по лестнице, как ни в чем ни бывало.

Да этим четверым слова и не были нужны – одного взгляда на экипировку чемпиона Боссона хватало, чтобы раскусить его мысли о побеге.

Тяжелый походный мешок, туго набитые узлы на поясе были красноречивей любых признаний. К тому же, сняв шарф Лисии, Гор не соизволил застегнуть ворот своего камзола, и идущим навстречу габеларам стала отчетливо видна белая полоса, оставшаяся от его «хомута». Случайные обыватели, если бы нелегкая занесла их в этот миг в отель, наверняка ничего не заметили, приняв Гора за молодого шательена, собравшегося в дальнюю дорогу, – таких было много в Бронвене в последние дни авеналий, – но четверо прибывших гвардейцев прекрасно знали лавзейца в лицо и были более чем осведомлены о его рабском состоянии.

Для них его шея буквально сияла своей чистотой и открытостью.

С невозмутимостью мертвеца. Гордиан продолжал спускаться.

– Осторожнее, господин консидорий, – начал первый гвардеец, по всей видимости старший в группе. – Выньте меч, бросьте его на пол. И куда вы дели свой койн, с позволения сказать? Неужто ваш придурковатый хозяин даровал вам свободу?

– Да нисколько, господин гвардеец, – в тон ему ответствовал Гор, которому уже нечего было терять, ибо свобода по-видимому отодвигалась на неопределенное расстояние, если он не сможет оперативно решить данную конкретную задачу. – Его светлость лорд Брегорт, вероятно, слишком занят сейчас пересчитыванием денег вашего хозяина, а потому ему недосуг даровать вольности своим чемпионам. Что же до меча, то здесь нет пола, господин гвардеец. Это лестница, а значит, клинок скатится вниз и может повредить кого-нибудь из посетителей сего достойного заведения. Уж лучше я спущусь как-нибудь с ним.

– Ну извольте, извольте! – Шательен сделал знак товарищам, и те сдернули с плеч мушкеты, вместо того чтобы вытянуть из ножен мечи. Мушкеты при этом остались без взведенных курков – парни явно недооценивали Гора.

– Надеюсь, вы в курсе, – продолжал шательен, – какую участь уготовил уголовный закон Королевства тем сервам, что дерзнут поднять руку на шательена? А тем более на Гвардию!

– Вы про вертел и медленный огонь, сударь? Фу! – Гор громко фыркнул.

Похоже, жизнь их не учит, – подумал он. Говорят человеческий гений не знает пределов, но ведь и человеческая дурость – вещь безграничная.

Гвардеец открыл рот, чтобы ответить и…

Одним движением Гор скинул заплечный мешок, двумя руками крутанул его и с силой метнул в ближайшего противника! Мешок был плотно забит и весил не менее пятнадцати килограммов. Брошенный сверху вниз, он врезался в свою жертву с силой орудийного ядра и сбил с ног сразу двоих из четверых.

Моментально выхватив клинок, Гордиан скатился по перилам лестницы и с размаху всадил свое оружие в живот первого противника. Тот неуклюже попытался отбить выпад мушкетом, но в этом мире даже полевую пехоту, а уж тем более стражников не обучали фехтованию на ружьях (да что там говорить, здесь даже не удосужились выдумать штык), поэтому стрелки из огнестрельного оружия изначально ориентировались на производство из него выстрела и уж никак не на использование в рукопашной.

Сглотнув воздух, сраженный гвардеец со стуком приклада о пол медленно осел, а Гордиан освободил шпагу из трупа и легкой походкой двинулся ко второму. Видя незавидную участь своего товарища, тот отбросил мушкет и начал доставать меч.

Стремительно…

Движения тонули как в густом зыбком тумане, все летело слишком стремительно. Лезвие противника вышло всего наполовину, когда Гор резким выпадом разрезал несчастному горло. Затем развернулся – первые двое из четверки, сбитые его мешком и еще остававшиеся в живых, только что поднялись и начали вынимать клинки.

Гор легко уклонился от первого неуклюжего рубящего удара, просунув полотно своей шпаги чуть вперед и вбок от направления вражеского меча. Нанесший удар противник начал рефлекторно оттягивать ушедшее далеко вперед оружие на себя, чтобы вернуться в стойку для атаки, и в этот момент лезвие Гордиана совершило откат перпендикулярно к возвратному движению его руки с горизонтальной протяжкой.

Кисть мечника столкнулась с отточенной кромкой Гордиановой шпаги, и мечник фактически сам отсек себе руку!

Кровь хлестнула фонтаном, обдав окружающих ярко-красными брызгами! Тихо вереща, изувеченный боец согнулся, вперив выпученные глаза в собственную отрезанную ладонь, по-прежнему крепко сжимающую свалившееся на пол оружие. Гордиан остался один на один со старшим из королевских гвардейцев, с тем самым, который предлагал ему сдаться шестью секундами ранее.

– Мне бросить оружие, сударь? – поинтересовался лавзеец. – Или теперь ваша очередь швыряться железом об пол?

– Идите к черту!

Злобно ощерившись и понимая, видимо, некоторую ущербность сложившейся ситуации, но все же на что-то надеясь, отважный гвардеец резко дернул своим клинком.

Глупец! Не прекращая хаотической чечетки, которую отбивали по паркету ноги, Гор одним незримым движением рапиры вышиб его оружие, а уже другим – пробил навылет кадык.

Кончено.

Великолепный королевский гвардеец был почти наголову выше Гордиана и значительно шире его в плечах. С огромным удивлением, почти с ужасом глядел он теперь на мелкого консидория, столь стремительно выкосившего его бравую команду.

– Привет Хавьеру! – Гор выдернул рапиру и отсалютовал.

Тело в красивом камзоле грохнулось на пол.

Сделав два шага назад к лестнице, лавзеец коротким уколом рапиры в глаз добил гвардейца с отсеченной рукой, который все это время визжал, сидя на ступеньках. Затем спрятал оружие, схватил мешок и, не теряя драгоценных секунд на размышления, повернулся к выходу.

Что за черт?!

Дверь наружу была открыта настежь. Однако в метре от приглашающего на улицу дверного проема стояла маленькая скрюченная фигурка.

Провилик Черух, старец. Древний истукан с подслеповатыми глазами, с повязкой вокруг головы и страшными длинными пальцами на узловатых руках.

«Оказать всю возможную поддержку», – мелькнули в голове слова Никия.

Фигурка выглядела решительно.

Как и всегда, пожилой администратор отеля был облачен в свою грубую хламиду и деревянные сандалии с оплеткой из высохшей травы. Он по-прежнему казался смешным карликом, однако что-то в облике пожилого человека заставило смертоносного чемпиона застыть.

Взгляд ничтожного старикашки был суров и серьезен.

Да, что там, под выцветшими зрачками и глупым лицом вечного привратника пылало страшное пламя.

– Твоя бежать не надо, – сказал Черух тихим, чуть писклявым голосом и замотал головой. – Нет-нет. Твоя раб мастер Брегорт. А я принес ему клятву, да.

Гор тряхнул головой, как будто отгоняя наваждение. Что он несет? Конечно, Гор уважал старость и немощь, но не в таких обстоятельствах.

Шаг вперед – он всего лишь старец.

– Вы слишком большое значение придаете подобным клятвам, сэр, – вежливо сказал Гордиан. – И я советую вам отойти. К сожалению, вас не было на турнире, и, возможно вы не совсем в курсе. Я только что разделал под орех четверых гвардейцев короля. А еще час назад – был провозглашен чемпионом Боссона в легком весе. Это вам что-нибудь говорит?

– Говорить? – ответил вопросом на вопрос Черух. – О, я плоховато говорить на «эшвен», юноша, но я говорить понятно. Твоя так: убирай оружие и иди наверх. Это все.

Гор начал злиться. Возможно, в эту секунду к зданию уже бегут городская стража и шательены Хавьера. Никий и Лисия, неся с собой боvльшую часть его выигрыша, выбегали сейчас через черный ход. Время истекало.

– Я не хочу калечить тебя, старик, – рыкнул он, уже еле сдерживаясь. – Ну-ка в сторону, дед, быстро!

В полном молчании губ старого Черуха коснулась печальная улыбка. Он поднял свою сухую, тонкую, испещренную морщинами руку. В руке была клюка – посох или костыль, с которым «пенсионер» бродил по отелю холодными вечерами. Всего лишь палка. Всего лишь.

Нога старика выдвинулась вперед. Палка зависла над головой, удерживаясь горизонтально чуть вниз и вбок. В лицо врага острием.

Острием? Внезапно и остро Гор понял, что перед ним не просто поза. То был Ochs, или «Бык», – еще одна классическая стойка для поединка мечников. Дерьмо! Перед ним стоял консидорий!

А, к черту! Не убирая шпагу, Гор бросился вперед. Он чемпион и сделает старикана шутя.

Удар. Палка пронзила воздух и по широкой дуге просто, без изысков порхнула ему в лицо.

Поймав на эфес, Гордиан с легкостью отразил эту простейшую атаку. Не останавливаясь, схватил клюку свободной рукой и дернул к себе Черуха. На короткое мгновение противники застыли, вырывая из рук друг друга старческий посох.

Пламя!

Огненный язык лизнул его левое бедро. Что-то жгучее омыло ногу. Какая боль! Гор с ужасом глянул вниз. Правой рукой удерживая свой посох, свободной левой, одним мастерским ударом Черух вспарывал его бедро ножом от колена до таза, разрывая артерии и профессионально выворачивая клинок поперек разреза в его ноге. Прямо в ране.

Кровь брызнула бешеным фонтаном, и Гор выпустил из внезапно ослабевших рук посох, затем рапиру.

«Все кончено… Все кончено, – мелькнуло в его голове. – Ведь я чемпион, неужели так просто? Проклятый старик!..»

Сознание медленно истекало из него вместе с алым и вязким потоком.

Старик вырвал палку и с громким «хеканьем» одним ювелирным ударом сбил Гора с ног, а другим – в кровавое месиво разбил переносицу…

Пульс бил его по вискам.

Свет был цвета крови.

И струны боли, вибрирующие в пустоте.

И веки его опустились. И он закрыл глаза…

Сквозь густой пурпурный туман, накрывший холл Брегортова отеля, сквозь опущенные веки, сам не понимая как, Гор видел Черуха. Гротескная фигура в нелепой хламиде, полы которой в этом странном, багровом мире без глаз и без света напоминали скорее крылья демона, нежели обрывки человеческой одежды.

Пульс бил по вискам… Пульс бил по вискам…

Вместо лица у старого провилика, так ловко «сделавшего» чемпиона турнира, был шар, надутый изнутри. Воздухом? Кровью? Шар-голову распирало во все стороны и то ли от натяжения, то ли от смеха над поверженным консидорием, шар мелко трясся, вздрагивая в судорожных, отвратительных спазмах.

По стенам бежали пурпурные линии – электрическая проводка, спрятанная внутри кирпича и бетона. А сам шар удерживался на плечах только тонким, таким же пурпурным ободом, стянувшим его на шее.

Хомут?

Да, он сверкал. Блики пламени плясали вокруг него, а внутри тонкой галогеновой нитью мигал сигнал. Тоненький голосок электронного разума, удерживающий в этой дьявольской игрушке все замки и запоры.

Как в кошмарном бреду, Гор вытянул руку, красную как мясо без кожи. Коснулся.

Нить ошейника вспыхнула сверхновой, разбрызгав ослепительный свет и…

Погасла…

Глава 34 Анатомия бунта

Гор очнулся. Он резко сел и, напрягая глаза, стал всматриваться в окружающую темноту, ощупывая ее руками.

Постепенно очертания предметов приобрели некую обрывочную угловатую четкость, а сами предметы – осязаемую твердость. Под Гордианом была крепкая стальная кровать, стены комнаты, похоже, обиты тканью.

Гор аккуратно сполз с койки (а, черт, нога!) и, держась за стенку, прошелся вперед, а затем назад. Судя по результатам «экспедиции», помещение занимало метров пять в длину и примерно столько же в ширину. Потолок был высокий, Гор до него не достал.

Тогда он прошел вдоль стены, по периметру своей невольной обители, и нащупал металлическую дверь, плотно прилегающую к коробке. Не в силах держаться более на одной ноге, Гор опустился перед дверью на пол и что есть мочи с размаху ударил в нее кулаком.

Чуть ли не сразу задвижка на двери отодвинулась.

– Очнулся? – прозвучал голос. – Ну наконец!

Задвижка захлопнулась, и по коридору заспешили, удаляясь, чьи-то размашистые шаги.

Спустя несколько минут шаги «вернулись» обратно – и дверь отворилась.

Гор крякнул. Вместо обычных, так сказать «рядовых» габеларов, призванных таскать таких, как он, «беглецов» (а в том, что его снова поймали, сомневаться не приходилось), в дверном проеме во весь рост стояли лавзейские «чемпионы».

Люкс Дакер в кирасе и Римо Аклет в кольчужной рубашке да в стальных поножах. Оба – при мечах.

Подхватив Гордиана, они вытащили его на свет.

Свет резко залил глаза. От движения рана в ноге вспыхнула и окатила болью.

– Болит? – Дакер подставил плечо.

– Немного.

Они протащили его по коридору, по лестнице вниз и далее через двор.

Лавзея?

Гор узнал «свою» школу. Долго же он был без памяти! Из Лавзеи в Бронвену ехали они тогда две недели. Значит, и обратно – столько же. А держали его, оказалось, в больничном покое, в котором по счастью, по несчастью ли – теперь не понятно – ранее ему бывать не доводилось. Ну что ж – не плохо. По крайней мере не застенок и не «экзекуторская», как в прошлый раз.

Наконец все трое оказались в одном из самых больших помещений Лавзейского шато – школьной столовой для кадетов и консидориев.

Здесь собралось много людей, но не обычных, не тех, кто обедал здесь каждый день. Кадетов, например, почти не было. И даже консидориев – по пальцам пересчитать.

Зато присутствовал весь тренерский состав, барристы и дационы.

Еще таргитарий, абосиларий, Крисс со старшинами габеларов.

Вилики, конечно. Часть провиликов.

А что же бойцы?

Вот в углу скрючил свое длинное тело Бранд, уже без повязки на плече и руке, но с мечом на поясе и… и в доспехе!

Вот несколько незнакомых людей. Судя по ошейникам – рабов, судя по лицам – лидеров и начальников. В возрасте и с печатью власти на сильных, угрюмых лицах.

Наверняка – или прославленные бойцы или приближенные рабы, распорядители усадеб и школ.

В центре помещения – на небольшом возвышении, сделанном для трапезы консидориев (чтобы те ели отдельно от серой кадетской массы), вместо нескольких широких дубовых столов, за которыми трапезничали прославленные герои Лавзеи, стоял один, за которым восседала сейчас не боевая, а административная элита – сам вилик Сабин, никогда ранее не бывавший в столовой Дуэльной школы, и дацион Трэйт.

Дакер и Римо провели Гора через весь зал.

Остановились перед стулом, стоящим практически посередине неширокого коридора, образованного сидящими вокруг людьми.

Здесь Дакер аккуратно снял с плеча руку Гордиана, поддерживая его предплечьем. Весь вес раненого фехтовальщика оказался взвален на Римо, который, не задумываясь, скинул того на стул. От резкой боли Гор невольно вскрикнул, тихо выругавшись и скорчив гримасу.

– Осторожней, Римо, – сказал Трэйт, покачав головой. – Угробишь мне чемпиона.

– Так он ведь беглый, господин, – удивился Римо. – Какой с него чемпион теперь? У него теперьча одна дорога – на кол, известно.

– А ты помолчи. На кол не на кол – не тебе решать. Отойди.

Римо молча повиновался, и взоры почти сотни пар глаз уставились на изможденную и подавленную фигуру Гордиана Рэкса.

Молчание повисло в воздухе. Бывший демиург Нуль-Корпорации не понимал, что происходит; мучительная боль в ноге, ноющий от голода желудок и общее ужасное состояние мешали думать. Мысли путались, бегая туда и обратно от воспоминаний о попытке побега и нелепом провале до этой минуты. Половина из сидящих были дационами и консидориями Трэйта. Остальные – совершенно незнакомы. И все они пялились на него с плохо скрываемым и странным интересом.

– Что происходит? – наконец выдавил он из себя.

Никто не удостоил его ответом. Гор всмотрелся в окружающих и внезапно осознал, что смотрят они не на его лицо, не в его глаза и даже не на едва затянувшуюся и с грехом пополам укрытую перевязкой рану. Все взоры были устремлены на шею Гора, вернее на место, где белой полосой, лишенной загара и натертой мозолью, шел след от койна – жестокого рабского ошейника – страшного изобретения, ограничивавшего свободу обитателей Боссона в течение трех тысяч лет.

– Как ты снял его? – задал вопрос Трэйт жестко и почти грубо.

Гордиан промолчал. Не находя быстрого и точного ответа, он предпочел проигнорировать вопрос старшего дациона, хотя осознавал, что, возможно, от этого человека сейчас зависит его жизнь.

– Как ты снял его?! – зарычал Трэйт, и Гордиан, уставший и озлобленный, уже готов был ответить так же резко, но их краткое общение внезапно прервал знакомый низкий и грудной голос вилика Сабина.

– Успокойтесь, Трэйт, – произнес он плавно и размеренно. – Вы слишком давите на вашего беглого чемпиона. Я думаю, если обрисовать всю ситуацию, он ответит добровольно.

Каро Сабин восседал на кресле как на троне. Что, в общем, имело под собой веское основание – ведь вилик распоряжался жизнями тысяч невольников, как кадетов и мастеров, живущих в школе, так и прочих рабов из двух десятков коммерческих учреждений лорда Брегорта, разбросанных по всей провинции. Для них он был больше чем коронованным монархом – почти богом, могущественным, как сам лорд, но более близким, а потому – и более опасным.

– Валяйте, Каро, – сказал Трэйт устало и откинулся на спинку стула.

Сабин повернулся к Гору и пронзил его своими глубокими, практически бесцветными глазами.

– Итак, – начал Сабин, – почти все люди, которых вы видите здесь, Гордиан, – это невольники нашего господина. Однако не только. Здесь присутствуют делегаты от десятков других владений: из поместья лорда Таргета и лорда Армуна, из усадьбы Трассера и школы леди Шамир и многих других. По большому счету – руководители и представители всех крупнейших аллодов Боссона. Все они прибыли по нашему, – он показал на Трэйта, – и по вашему, Гор, приглашению.

– Я не приглашал никого, – внезапно для самого себя перебил вилика Гордиан.

– Отнюдь, консидорий. Пустующий след на вашей шее – лучшее приглашение. Возможно, вы не осознаете всю важность происшедшего, поскольку находитесь в нашем мире недавно, однако нам, живущим здесь долгие годы, значение этого события трудно переоценить.

Население Боссона, да и не только Боссона, но всей эшвенской тирании и ее многочисленных колоний на девять десятых и девятьсот девяносто девять тысячных состоит из рабов. В колониях – меньше, в старых провинциях – больше.

В самом Боссоне, например, почти нет свободных. На тысячу сервов едва ли приходится один свободный, и то только потому, что в Боссоне расквартированы пограничные полки, набранные из свободных иноземцев, желающих стать гражданами Эшвена. Все остальные – рабы.

Вы, мой друг, наверняка задумывались, почему возможна такая немыслимая ситуация. Как один человек, даже до зубов вооруженный, может удержать в полном повиновении тысячу других здоровых и сильных людей. Тем более консидориев, воинов до мозга костей, таких как Бранд, Дакер или стоящий рядом с вами Римо Аклет.

Ответ на этот ужасный вопрос висит на шее каждого из нас.

Это – койн!

За тысячи лет с момента прихода храмов Хепри, когда первый «хомут» был одет на первого клонированного раба, ни один ошейник не был снят с невольника без его гибели. Ошейники надевают на живых, а снимают – только с мертвецов.

И вот сейчас вы сидите перед нами. Бывший раб, беглец, со следом ошейника на шее, но без самого ошейника, притом совершенно здоровый и живой!

Вы не беглый раб, Гордиан, которого мы осуждаем на показательную смерть, – продолжал Сабин. – Вы, возможно, наше знамя, надежда десятков миллиардов сервов – рабочих и лакеев, ремесленников и наложниц, всех, от последнего чистильщика уборных до виликов и дационов, всех на ком висит это проклятие храмов! Вы – наша свобода! Теперь все зависит от одного – было ли безопасное снятие ошейника единичным случаем или же мы сможем повторить это с каждым из присутствующих здесь. Вы понимаете меня Гордиан? Вы – понимаете меня? – Сабин взглянул в глаза удивленному неожиданным поворотом событий Гору, затем торжественным взором окинул присутствующих.

Он уже открыл рот, чтобы продолжить свою вдохновенную речь, как его перебили.

– Короче, – пробубнил Трэйт, косясь на Сабина. – Как ты снял его?

Гор с удивлением покачал головой.

– А вы не поняли? По-моему, по обломкам, оставленным мной в отеле, картина произошедшего вполне восстановима и проста. Я выжег «койну» мозги коротким замыканием, а затем – перепилил шнур кинжалом лорда Хавьера. Вот и…

– Он дурачит нам голову, – сказал откуда-то с первых рядов старина Крисс.

– О чем ты, брат? – спросил, обращаясь опять же к Гору, Люкс Дакер.

– Мальчик просто взволнован, – вступился Сабин.

Но Трэйт поднял руку, и все замолчали.

– Я не спрашиваю тебя, сынок, – терпеливо, но явно сдерживая клокочущую внутри ярость, пояснил тренер, – как ты снял свой ошейник, ибо любой консидорий, проживший здесь хоть немного времени знает, что настройка койна легко сбивается той магической силой, что течет внутри проводов. Я спрашиваю тебя вот об этом! – И Трэйт ткнул ладонью в сидящего перед ним, спиной к Гору, маленького человечка.

Тот встал и обернулся. И Гордиан чуть не упал. Приветливо улыбаясь своей глупой улыбкой, перед ним стоял провилик Черух. Жалкий старик. Грозный мечник, четырнадцать дней назад вставший с палкой на пути вооруженного клинком чемпиона.

На его шее тонкой белой полоской зияла девственная пустота. Чистая кожа при полном отсутствии рабской сбруи.

Трэйт же тем временем продолжал:

– Когда мы ворвались в отель, избегнув ареста за пособничество в убийстве, то обнаружили четыре шательенских трупа, тебя, истекающего кровью, и Черуха, баюкающего останки своего хомута. Кстати, ты должен быть ему благодарен. Несмотря на шок от раскрывшегося по неизвестной причине ошейника, Черух умудрился наложить шину на твою ногу и остановить кровотечение. В противном случае ты был бы сейчас мертв. Более того, он спрятал трупы прирезанных тобой шательенов глубоко в подвал, чем спас тебе жизнь еще раз, поскольку префект, не уверенный пока, что убийства в отеле Хавьера совершил именно ты, объявил розыск не сразу, что позволило нам вывезти тебя из города. Далее все произошло очень быстро. Префект, опросив всех свидетелей, перекрыл ворота города на следующий же день. Но было уже поздно – лорд Брегорт, расстроенный твоим исчезновением и потерей Лисии, забрав денежный приз, кинжал лорда Хавьера и все наградные регалии, выехал в Бургос, на юг. А мы, спрятав твой бессознательный «труп» в багажном отделении кареты и откупившись от местных габеларов приличной суммой, шпарили по тракту в Лавзею.

– Значит, наш лорд не знает, что я здесь?

– Если бы он знал, тебя садил бы сейчас на кол префект Бронвены.

– А что с Лисией?

– Я хотел спросить об этом тебя.

Гордиан поник головой. Понятно. Значит, она ушла.

– Ну-ну, – сказал Трэйт. – Боец, не кисни. Все сказанное сейчас – это лирика. Единственное, что имеет значение, – это то, что ты снял койны! В момент, когда Черух пронзил тебя кинжалом, ошейники всех рабов в доме оказались открыты! Ты понимаешь смысл сказанного? Всех! Рабов! Были! Раскрыты! Более того, старик сообщил, что ты снял его койн одной лишь силой мысли, даже не касаясь проклятого шнура и даже не глядя. И, клянусь Хепри, ты должен сказать нам, как именно это было сделано! Ну так что, боец? Не томи!

И старший дацион замолчал.

В звенящей от напряжения тишине сотни пар глаз в молчании взирали на Гора.

«Как ты снял его?!» – безмолвно кричали они.

Действительно, как?

Последнее, что Гордиан помнил, это нити красного вокруг шеи Черуха. И прикосновение разума к этой тонкой нити. И вспышка.

Ошейники расстегнулись?

Значит…

Дар вернулся…

Новоявленный Тшеди шумно выдохнул и смахнул со лба пот.

– Это трудно объяснить, – сказал он немного нервно. – Как и в случае с рапирой, я лучше попробую показать. Э-э, кто будет первым?

* * *

На следующее утро, впервые за четыре месяца, Гордиан Рэкс проснулся не на шконке в казарме и тем более не на полу в карцере или клетке, а в роскошной кровати. Кровать была огромной, широкой, с простынями, четырьмя подушками, пуховым одеялом и высокой резной спинкой. Однако главным, что в это утро невообразимо повысило Гордиану настроение, оказались не фантастические для серва удобства, а банальное наличие на стуле рядом с кроватью оружия, хотя бы это и была всего лишь его старая рапира.

За Гором ухаживал лично провилик Черух, недавно так ловко порезавший чемпиона мечных боев банальным кинжалом. Гор не держал зла на старика, однако ощущал в общении с ним некоторую неловкость. Впрочем, эту неловкость сам виновник его плачевного состояния не разделял – Черух был как всегда умеренно болтлив, дружелюбен и вел себя как обычно, порхая над раненым Гордианом, как заботливая наседка, будто не имел к кровавому разрезу никакого отношения.

Гор валялся в кровати, наслаждаясь утром и анализируя новые обстоятельства.

Прошедший день оказался ужасен – ему удалось без труда раскрыть первый ошейник на одном из рабов, однако на это ушло почти десять с лишним минут. Таким образом, в час он мог «осчастливить» не более пяти человек. В зале же насчитывалось более сотни, а в школе – вообще свыше тысячи, не говоря уже о прилегающих шато и всем населении Боссона.

Впрочем, спустя несколько часов возможности Гордиана, видимо, вследствие многократного повторения одной и той же процедуры, увеличились настолько, что он смог нейтрализовать по нескольку ошейников одновременно, сжигая их программное наполнение и обесточивая смертоносный заряд.

Механическую часть работы по утилизации койнов, а именно их расклепку и извлечение ценного шнура из сплава ишеда взяла на себя целая бригада рабочих, вооруженных специально подготовленным слесарным инструментом и возглавляемых таргитарием Вордриком. Поэтому вскоре работа наладилась и «раскойновка» была поставлена на поток.

В зал столовой загоняли по сотне желающих, и Гор умудрялся освобождать всех одновременно, затем партия выходила строем в мастерские на расклепку, а в зал заходила следующая.

К ночи смертельно усталому Гору позволили наконец отдохнуть, поскольку все обитатели школы к этому времени уже лишились ошейников, а сотни людей из ближайших усадеб должны были подойти только утром после соответствующей агитационной работы, проведенной агентами Сабина и Трэйта в их рядах этой ночью.

Гора поразила организованность и четкость действий руководства школы по ускоренному освобождению консидориев и кадетов как у себя, так и в соседних шато.

Он спросил об этом оберегавшего его Бранда, но тот только пожал плечами.

– Ты ведь слышал о «Палатах Равных», брат?

– Антиправительственные кружки рабской элиты?

– Угу. Они организованы по всему Боссону. Да что там, я слышал – вообще по всему Эшвенскому континенту. Вот сейчас эти кружки и работают. У них есть четкая структура, руководители, штат, программные документы, все как надо. Трэйт и Сабин, являясь старшим виликом и старшим дационом, так сказать, «по должности» возглавляют эту организацию у нас в Лавзее. А Сабин, более того, по счастливому стечению обстоятельств является одним из лидеров региональной организации. Тебе это о чем-нибудь говорит?

Гор почесал затылок.

– Говорит, – кивнул он, – но все же поразительно, что такая мощная организация, столь явно направленная против существующего режима, настолько открыто действует по всему Боссону. А куда смотрит лорд?

Бранд сделал круглые глаза.

– Лорд Брегорт покровительствует нам, он давний противник рабства и даже написал по этому поводу отличное стихотворное эссе. Вот, дай-ка вспомню. Гм-гм. Что-то вроде: «Дитя Свободы! Вдохновенье, что небом послано тебе, вдыхаю полной грудью снова и вопреки людской мол…»

– Ну хватит, хватит! – перебил Гор. – Значит, лорд-рабовладелец покровительствует антирабовладельческой организации? Не вяжется!

– Да ладно! Наш лорд – хороший рабовладелец. Он даже выделяет на проведение ежемесячных заседаний «Палат Равных» денежные средства на вино и угощение. Я думал, ты в курсе, ведь это же не секрет.

Гордиан недоуменно пожал плечами. «Не секрет!» До этого момента он скромно полагал, что для всякого нормального раба хороший рабовладелец – это мертвый рабовладелец, а тут…

А тут Бранд разочарованно махнул на все только что им сказанное рукой.

– Да все равно ведь от этих сборищ раньше не было никакого толку, – сказал он, вспоминая. – Ну посидим, покумекаем, поболтаем. Стихи брегортовские друг другу почитаем – и все. Пока на шее койн, сильно ведь не подергаешься… – Он резко вскинулся. – Только вот теперь, когда ты научился хомуты снимать, – дело другое! Нормальное дело, я говорю! Вот «Палаты Равных» и пригодились! Нужно «раскойновать» побольше рабов, вооружиться. Да мы, друг, силища! Сам ведь знаешь, в Боссоне почти все рабы. Только подняться – сметем все Королевство на хрен!

Гордиан молча слушал товарища и подсчитывал для себя числовые пропорции, вспоминая данные, почерпнутые им из «Атласа королевской мануфактуры».

Армия Эшвена была многочисленной и насчитывала, по прикидкам Гора, сделанным на основе слышанного им, не менее двух миллионов человек. Но большая часть из этой значительной массы распределялась по бесчисленным колониальным гарнизонам и в активных боевых действиях участвовать не могла.

Таким образом, максимум, на что мог рассчитывать король Боринос в случае массового восстания рабов – пятьсот—семьсот тысяч регулярных войск. Ничто, по сравнению с восьмидесятимиллионной массой сервов, проживавших в одном только Боссоне с Артошем, не считая Аран, Артону, Тысячеградье, Хайран и прочие прилегающие провинции. Вместе с ними это будет миллионов двести. Действительно силища, что тут скажешь?

Учитывая это, Гор более всего беспокоился, что о бурной деятельности Сабина и Трэйта по снятию ошейников узнают до того, как свободных рабов наберется достаточное количество, – уж слишком открыто действовали оба вождя предполагаемого восстания.

Однако Бранд заявил, что в Боссоне живут только сервы и сообщать о восстании не только некому, но и некуда.

«Ну, дай-то бог!» – решил про себя Гор.

Тот бог, который Аннубис из Корпорации, разумеется, а не местный – Хепри.

Глава 35 Совет виликов в сомнениях и спорах

На следующее утро Черух принес легкий завтрак, состоящий из обычной кадетской зерновой каши и бутербродов. С ним пришел Бранд, сообщивший, что первая партия рабов, претендующих на «раскойновку», прибудет из соседних поместий и школ не ранее чем через час. Однако Гора уже ждали в кабинете вилика, где разместился временный штаб будущего восстания. Там же находились Трэйт, Сабин, а также вилики, провилики, старшие евнухи и старшие дационы из ближайших шато – без преувеличения вся рабская элита Северного Боссона. Вся местная «Палата Равных».

Гор быстро поел, оделся и посмотрел в окно, которое выходило на главный плац школы. Там бурлила деятельность – сотни и сотни бывших рабов, освобожденных им вчера от ошейников, формировались дационами (нет, уже лейтенантами!) Трэйта в боевые подразделения. Из арсеналов достали оружие и активно вооружали им не только кадетов, но и успевших «освободиться» обычных работников из соседних усадеб.

Вздохнув, экс-демиург с сожалением посмотрел на кровать лорда Брегорта (именно на ней он сегодня спал), нацепил оружие и быстро, не оглядываясь, вышел из спальни. Предчувствия редко обманывали Тшеди, и сейчас каждая клеточка его тела говорила, что в ближайшие дни спокойный и долгий сон ему почти наверняка не грозит.

Пройдя в сопровождении Бранда через двор и далее по коридору, Гор вновь оказался в роскошном кабинете вилика.

Там сидели собственно вилик Лавзеи Каро Сабин, старший дацион Лавзеи Мишан Трэйт, старшина лавзейских габеларов Крисс, пухло-розовый старший евнух Лавзейской школы наложниц Тахо, заместитель вилика Критий Ларго и таргитарий Вордрик Аймен.

Буквально – вся высшая администрация Дуэльной школы.

Кроме лавзейцев в кабинете, по счастью достаточно просторном, чтобы вместить в себе всю эту толпу народа, находились еще около двух десятков человек – делегаты от крупнейших аллодов Боссона. Наиболее известными среди них, как впоследствии узнал Гордиан, являлись Циллий Абант – вилик нескольких десятков поместий лорда Таргета – крупнейшего землевладельца в этих землях, а также Либер Рихмендер, высокий и худощавый старик, бывший «призовой боец» и знаменитый консидорий, а ныне – вилик и фаворит усадьбы леди Шамир, ближайшей соседки Брегорта.

Безопасность заседания (в качестве рядовых стражников) обеспечивали мечник Сардан Сато и секироносец Люкс Дакер, оба – в полных доспехах и при оружии.

Впрочем, большинство из присутствующих также были вооружены, разве что не имели на себе защитной амуниции.

Гордиан мысленно покачал головой. Судя по представительности, здесь собрались будущие вожди того сумасшедшего парада свободы, который он поневоле вдохновил своим неудачным побегом. Люди, которым сейчас предстояло коллегиально решить дальнейшую судьбу разгоравшегося боссонского восстания.

До данного момента все решения преимущественно принимались единолично Трэйтом и Сабином, по привычке распоряжавшимися в школе и поместьях Брегорта без совещаний и консультаций. Однако волна освобождения должна была рано или поздно перевалить за границы подконтрольных им земель, а значит, управлять дальнейшим развитием событий им все равно пришлось бы совместно с лидерами других рабских сообществ.

И вот этот миг настал.

Гор с Брандом подошли к середине разговора. В центре кабинета, нервно меряя шагами расстояние от стены до стены, вышагивал Трэйт, упрекая товарищей в медлительности.

– Вы затягиваете дело, – говорил он. – Промедление – это смерть! Храмы Хепри не настолько тупы, чтобы позволить нам потратить на подготовку выступления целую неделю. Тем более что мероприятия по «раскойновке» приняли чрезвычайно открытый характер и как следствие – широчайшую огласку. Я считаю, что самое большее, на что мы можем рассчитывать, это один-два дня. Возможно, вообще часы. Не позднее, чем завтра нужно атаковать военный склад в Руции и попытаться захватить ближайший к нам храм! Снимать ошейники с оставшихся рабов можно и позднее.

– Вы слишком торопите события, Мишан, – возразил молодой, а от того излишне самоуверенный помощник Сабина, провилик Критий, которого Гор помнил по своим «рукопашным» поединкам с габеларами. – Лично я считаю, что мы не готовы. В Руции, по меньшей мере, три батальона вооруженных огнестрельным оружием солдат и офицеров – это как минимум две тысячи человек. Любой труд по военной тактике подскажет вам, Мишан, для того чтобы обеспечить успех подобной атаки, необходимо иметь по меньшей мере троекратный перевес со стороны, атакующей с мечами и секирами. Иначе нас просто перестреляют.

– У нас также есть огнестрельное оружие, – подал свой голос старшина Крисс.

Голос его звучал вяло, а сам Крисс, очевидно, был несколько подавлен внезапным крутым поворотом судьбы. Еще бы, кому как не старшему габелару следовало заботиться о поддержании порядка среди рабов и подавить бунт в зародыше.

– Сколько? – усмехнулся Критий. – Сотня устаревших мушкетов? Не смешите мои колени, Крисс. Этого не хватит.

– Если этого не хватит для подавления батальонов в Руции и захвата арсенала, то тем более этого не хватит для обороны школ и шато, – снова решительно заявил Трэйт. – В храмах не могли не заметить, с какой скоростью из их контрольных систем исчезают сигналы ошейников. Они должны понимать, что массовая гибель такого количества рабов, сопряженная с физическим уничтожением ошейников, просто невозможна. Если мы будем медлить, то дождемся прибытия в Руций королевских подкреплений или вообще – атаки освобожденных усадеб со стороны армии. Вы этого ждете, сударь?

С этими словами Трэйт в гневе поднялся с места и закончил уже почти рыча:

– Да, пока у нас нет огнестрельного оружия, мы не можем сражаться с регулярными войсками в поле на равных. Но если мы сейчас же с мечами против мушкетов не нападем, то оружия у нас никогда и не будет! Нужно немедленно брать Руций. Нужно брать арсеналы и вооружать освобожденных. А остальных, я повторюсь, мы сможем освободить и после!

– После обнаружения бунта есть вероятность, что храмы Хепри просто взорвут ошейники на всех оставшихся рабах в Боссоне, – заметил вилик Ормского шато по имени Циллий Абант, самый старший из всех присутствующих. – Вы не думали о такой возможности, Мишан?

– Думали, – опередив дациона, ответил вилик Сабин, – однако сомневаюсь, что этот номер пройдет у храмов. В Северном Боссоне почти двадцать миллионов рабов, господа, – практически все население. Взорвать ошейники – значит превратить провинцию в пустыню. Но дело даже не в этом! Ведь каждый раб стоит денег, и у каждого есть хозяин, выложивший за него кругленькую сумму. Уничтожить собственность дворянства на сотни миллионов золотых солидов – слишком накладно даже для храмов, господа. Им проще нагнать солдат. А уж с солдатами-то мы разберемся, не так ли, мастер Трэйт? Нам нужно лишь оружие. Оружие, друзья! Наш дацион прав, с мечами против мушкетов не повоюешь. Нужно брать арсеналы!

– Тогда, может быть, вы поясните, как именно планируете это сделать? – спросил Циллий. – В нашем распоряжении в настоящее время только наличные силы дуэльных школ, плюс значительный контингент непрофессионалов – освобожденных работников и слуг. Всего консидориев, дайте прикинуть, в трех школах наберется не более полутора тысяч человек. Это даже меньше, чем солдат в Руции. По-моему, план просто невозможен!

Трэйт молча и уважительно прослушал Циллия, затем остановился и грозно оглядел присутствующих.

– Если напасть ночью, – сказал он, воздев палец, – внезапно, когда казармы спят, а мушкеты и пики стоят в своих гнездах, то огнестрельное оружие нам не понадобится. Мы просто перережем всех в постелях. Вы не можете себе представить, господа, на что способен подготовленный мечник в тяжелом вооружении в безоружной, плотной и поддавшейся панике толпе! Достаточно кинуть по десятку рубак на каждую казарму – и дело сделано! Снять часовых можно также без применения мушкетов – тихо, только кинжалы и мечи.

– По мне, так план реальный, – снова подал свой тихий голос Крисс.

– Если так говорит сам Трэйт, то так и есть, – пробасил Бранд.

– Согласен, – вставил Рихмендер. – Ночью консидории вполне справятся с мушкетерами.

– А может, и получится.

– Разумно.

– Вполне.

Услышав мнения, Циллий пожал плечами.

– Тогда давайте спросим бойцов, – сказал он и обратился к стоящим в дверях консидориям, каждого из которых он давно знал лично. – Что скажешь, Дакер? Сардан – твое мнение?

Дакер недоброухмыльнулся. Сардан вынул меч на пару дюймов и с силой вбил его обратно в ножны.

– Если Трэйт сказал, мы – сделаем. Перережем всех, как щенков. Пусть только он будет с нами. Ты в деле, Мишан?

– Так куда ж я без вас, старые вы сволочи! – сказал тот почти любовно и, обратившись к остальным, серьезно добавил: – Если никто не возражает, я сам поведу штурмовой отряд на Руций.

Никто не возражал.

– Тогда решено. Готовимся и выступаем! – С этими словами Сабин посмотрел на Рихмендера и Циллия.

– Решено! – подтвердили они. – Решено!

Глава 36 Охота за оружием

Ночь удалась на славу. Она была дивной, мягкой как бархат, глубокой и тихой как вода в омуте…

Однако марш вооруженных колонн по ночной дороге – был совершенно иным.

Тысяча человек, облаченных в тяжелые доспехи для дуэльных поединков, с мечами в ножнах и секирами на плечах, быстрым шагом двигалась по тракту в направлении армейского лагеря в Руции. Бесшумного маневра не получилось – тысяча человек, даже приученных к жесткой дисциплине резиновой дубинкой дациона и пинком габелара, не была готова к организованным и быстрым военным перемещениям. Кадеты и консидории, великолепные бойцы, мастера дуэльных поединков, построенные в плотные колонны и вынужденные быстро передвигаться в темноте, лишь слегка прореженной тусклым светом спящего Медиаса Кордиса, быстро растеряли кураж. Они сыпали проклятиями, то не попадая в темп движения и сбивая шаг, то просто от неудобства бега по неровной грунтовой дороге с мечом, болтающимся на поясе и бьющим по бедру с выводящей из себя монотонностью.

То, что большинство бойцов догадалось облачиться только в кирасы, таща щиты, шлемы, налокотники и наколенники в качестве груза на спине, нисколько не облегчило задачу, поскольку общий вес тяжелого дуэльного доспеха превышал несколько десятков килограммов. Не так уж важно, несешь ли ты его на груди и голове или же в виде компактной связки за спиной!

Как бы там ни было, спустя пять часов после выхода из Левзеи колонна перевалила через последний холм и остановилась на окраине леса прямо у входа в долину, в центре которой на изгибе реки лежал укрепленный Руций – королевский лагерь-арсенал. Далее дорога, немного петляя, оставляла лесной массив и спускалась к речке. Там разветвлялась, упираясь одним концом прямо в крепость и разматывая другой конец длинной лентой к противоположному краю долины, и устремлялась дальше, теряясь в ночи…

Здесь встали.

Трэйт дал команду младшим дационам, и те разбежались по своим полусотням, чтобы готовить бойцов к атаке.

Еще накануне, до выступления на Руций было решено разделить весь отряд на две части.

Первую и наиболее боеспособную часть составляли консидории – опытные рубаки, которые должны были обеспечить внезапному нападению должный напор, гарантируя уничтожение максимального количества бойцов противника в первые же минуты боя.

Сейчас эти люди мрачно и сосредоточенно облачались в полный доспех, дополняя кирасу глухими или открытыми шлемами, шипастыми панцирными наколенниками и кольчужными накидками, надевая на кисти латные рукавицы, а на предплечьях закрепляя щиты. Поскольку латы были дуэльными и изготовливались индивидуально, то почти все бойцы оказались разряженными вразнобой– двух одинаковых доспехов было не сыскать.

Чуть большее единообразие наблюдалось среди второй партии – кадетов. В Школе они тренировались без индивидуального защитного вооружения, поскольку настоящие панцири и шлемы до окончания обучения для них никто не делал, так что сейчас на большинстве не было ничего, кроме простейшего тренировочного нагрудника, защищавшего лишь грудь и правое плечо.

Отдельную категорию бойцов составили боссонцы Бранда – все как на подбор здоровенные детины с луками-юми почти в полтора раза выше человеческого роста. Переход был излишне долгим, рассвет стремительно приближался и времени на обходной маневр для распределения атакующих отрядов вдоль защитного периметра лагеря у Трэйта уже не оставалось. Да и не получилось бы так, подумал Гордиан, поскольку наспех собранное воинство старшего дациона действовало слишком несогласованно и совершенно не было приучено маневрировать на поле боя.

Нонсенс, но несмотря на великолепное качество почти каждого бойца в отдельности, как единое подразделение они представляли собой довольно несуразную картину. А проще говоря – стадо. Так что прими Трэйт неверное решение и отдай приказ на окружение лагеря, их, вероятно, рассекретили бы еще до того, как отряды повстанцев заняли места для атаки. В этом случае шансов выстоять против более многочисленного и более организованного в военном отношении и технически лучше вооруженного врага у сервов не было.

Оставалось направить атакующих на главные ворота крепости и попытаться влить в них максимальное количество бойцов до того, как солдаты гарнизона проснутся, похватают оружие и построятся в линию для отражения ночного налета мушкетным огнем. Поэтому не мудрствуя лукаво Трэйт бросил в эту точку полусотню лучших рубак во главе все с тем же Люксом Дакером, а затем, выждав условленное время, быстрым и по возможности бесшумным шагом послал туда же остальные колонны.

Дакер не подкачал. С парой бойцов он лично и совершенно бесшумно, несмотря на доспехи, просочился в крепость через невысокую стену, лихо порубал нескольких сонных часовых, весьма халатно охранявших главный вход в лагерь, и открыл ворота. Пять десятков отборных мечников тут же ворвались в Руций, чтобы обеспечить плацдарм. А за ними, топая закованными в железо сапогами и поневоле бряцая на бегу тяжелым вооружением, к воротам устремились десять сотен вооруженных до зубов кадетов и консидориев – тысяча мечей!

Шум, поднятый Дакером при уничтожении часового наряда и открывании ворот, не мог не привлечь внимания других дозорных. Однако в пограничных гарнизонах служили не лучшие вояки, да и нападений на армейские склады Королевства не случалось уже более тридцати лет, минувших с последней колониальной войны. Так что отреагировали они на вполне однозначный лязг железа, глухие удары от падения тел и топот множества ног с тупостью забиваемого скота – то есть с искренним удивлением и слишком медленно.

Поэтому, когда в дальних казармах только-только поднимались по тревоге солдаты, нетвердыми спросонья руками нащупывая портки, в казармах ближних уже царила смерть. Трэйт нисколько не преувеличивал, когда описывал возможности хорошо подготовленных мечников в плотной толпе поддавшихся панике людей – на каждый барак с полусотней солдат и старшин хватило едва ли по десятку его воинов. Как ангелы смерти, проносились они сквозь заполненные мечущимися телами строения, оставляя за собой горы трупов и потоки крови.

«Умиротворение – так кажется говорил нам Сабин в Лавзее, – вспомнил Гордиан. – Эти люди стоят между вами и вашей свободой! И если сегодня не мы – то завтра они умоются нашей кровью. Так принесите им мир!»

И они приносили.

Гор ворвался в лагерь со второй волной нападавших в составе своей полусотни. Кем бы он ни был для дела восстания и как бы ни зависела от него дальнейшая судьба всего предприятия (ведь только он был способен снять ошейники с оставшихся в Северном Боссоне без малого двадцати миллионов рабов), сегодня это не имело значения! Ведь рядом с ним рубились сам Трэйт и старик Рихмендер и даже похожий на сморщенную от голода жабу таргитарий Вордрик, размахивая своей седой бородой и боевой секирой.

Сегодня действительно должно было решиться все! Если не удастся нынешняя атака, завтра в Лавзею, в Орму, в Кидону, да куда угодно, где бы они ни укрылись, придут солдаты. Для не имеющих мушкетов и пороха рабов это – смерть и конец всему.

Поэтому сегодня – рубка, как в последний раз. И Гор рубился, точнее – рубил.

От души и с оттягом. Вволю!

В каком-то странном бреду Гор отчетливо понимал – то, что он делает и чувствует, противоестественно и его природе, и его сознанию. Никогда ранее он не убивал с таким чувством внутреннего удовлетворения, никогда ранее он не бросался в сечу с таким яростным бездумным напором.

Одно дело – сражаться в тренировочном бою. Там царствуют гордыня, бравада, определенное количество расчета и острое, подчас захватывающее все существо желание победить, доказать самому себе, что ты – лучше. Так он сражался в клубе демиургов в почти забытом Ордалангамзаде в Тринадцатимирье.

Другое – драка за «приз». Это твой «шательен» выигрывает солиды. А твоя ставка в этом деле – жизнь! Каждый удар противника может оказаться последним. Адреналин перехлестывает через край, подсознательный страх борется с желанием жить. И только разум, перебарывая страх, загоняя его в самые дальние уголки сознания, заставляет тебя двигаться дальше, просчитывая финты врага, нападая и отражая атаки. Так он сражался в Бронвене, доказывая свое мастерство трупами поверженных претендентов!

Но сейчас – происходило совершенно иное.

Нет страха, нет боли, нет воли к победе, нет мастерства, нет гордости и нет мыслей. – только ненависть. Ярость! В этот момент ни он, ни окружавшие его товарищи действительно не боялись ничего! Ни пули в лицо, ни лезвия в сердце – ничто не способно было остановить их в этом вихре бешенства и стали! И лишь невыносимое наслаждение, захватывающее каждый раз, когда клинок погружался в тело очередного противника, оставалось единственным чувством, заставлявшим трепетать естество и захваченный кровавым танцем рассудок.

То было подлинное безумие!

Мясорубка между тем продлилась недолго. Менее чем за полчаса короткий ряд казарм и административных построек, составлявших центр укрепленного лагеря, оказался «прочесан». Нескольким отрядам кадетов, выставленных в арьергард атакующей волны, осталось лишь еще раз все проверить, добивая раненых, собирая пленных и вычищая из осиротевших зданий все, что могло оказаться ценным и нужным.

Однако самое трудное, как оказалось, ждало впереди.

Оружейные склады, раскинувшиеся на площади, по крайней мере в трое большей, нежели площадь административной и казарменной застройки, оставались не занятыми, и караульные, охранявшие эту территорию, встретили сервов в полной боеготовности. Во всеоружии как в прямом, так и в переносном смысле.

Оглушительный мушкетный залп скосил первую группу нападавших, вбежавших в складскую зону. Оставшихся в живых после этого выкосили выстрелы из пистолей. Нападавших не спасли ни доспехи, ни щиты, ни глухие шлемы.

Второй залп, последовавший почти сразу, положил почти два десятка консидориев, поспешивших на подмогу первому отряду. По всей видимости, у оборонявшихся было приготовлено по нескольку заряженных мушкетов на каждого стрелка для отражения атаки. Трэйт понял это и, не желая лишнего кровопролития, приказал прекратить наскоки, отойти на безопасное расстояние и обложить склады со стороны казарм. К этому времени Гордиан со своей полусотней подоспел к месту обстрела. Там уже стоял Бранд с лучниками, а также мрачный хищноглазый Карум с десятком меченосцев. Дакер валялся где-то перед складами, подстреленный пулей из пистоли. Возможно, что живой.

– Вот черти, – прорычал Бранд Гордиану, когда заметил, – Дакера подстрелили, представляешь? Полез на склады спасать передовой отряд и сам схлопотал. Что делать – ума не приложу?!

– По мне, так нужно было продолжать атаку. Там от силы человек тридцать, – заявил стоявший рядом Карум, нервно теребя правой рукой кончик своей козлиной бороды. Небольшой щит и узкий ятаган он держал левой, опираясь кончиком оружия на защищенный металлом носок латной калиги. – На той скорости, с которой мы прошли весь лагерь, мы бы смяли этих уродов и уже пересчитывали бы армейское добро на складах.

Услышав их перебранку, подошел Трэйт.

Примечательно, отметил для себя Гордиан, что все присутствующие стояли и передвигались совершенно прямо, не таясь на открыто просматриваемом защитниками складов месте. И хотя дистанция была приличной, шальная пуля на излете вполне могла достать до места их разговора. Оборонявшиеся солдаты, напротив, либо залегли за невысоким бруствером, ограждающем склады, либо попрятались за углами зданий. Так сказывалась привычка к огневому бою. У оборонявшихся королевских желторотых рекрутов она имелась, а у великолепных, закаленных в индивидуальных боях и тренировках консидориев отсутствовала напрочь. Осознавать сей факт было неприятно.

– Много говоришь, боец, – пробасил Трэйт, обращаясь прежде всего к Каруму, – Если бы атака продолжалась, мы бы сейчас пересчитывали не добро в арсеналах, а трупы бойцов, включая и твой. Ты ведь шел за Дакером? Вот с ним бы и слег. Отставить треп!

Карум хмуро пожал плечами и отошел к своему десятку – было видно, что он сильно зол. Раньше такое поведение в присутствии Трэйта – полновластного руководителя Дуэльной школы, приближенного серва лорда Брегорта, вряд ли сошло бы ему с рук – за дерзость к старшему полагалась серьезная порка, однако сейчас все были вроде как равны и различались постольку, поскольку это являлось необходимым для общего дела, а также по привычке.

Однако Гор уже стал замечать, что и на Трэйта и Сабина, да и на прочих начальников, особенно Крисса, со вчерашнего дня многие смотрят без лишнего трепета, который их личности вызывали совсем недавно.

Между тем Трэйт продолжил говорить, почему-то объясняя диспозицию скорее Гордиану, нежели Бранду или его стрелкам.

– Сейчас подтянется Крисс с захваченными мушкетами, и мы заговорим с ними на равных, сынок. Кроме того, я послал Сато в обход лагеря, он зайдет к ним в тыл со стороны речки. Забор там аховый, а все их люди здесь, на позиции. Так что Сато ударит им в спину. А если попробуют перебросить кого-то отсюда туда, то Бранд их положит стрелами – благо боссонский лук бьет на дальность не меньшую, чем мушкет.

– Но если боссонский лук так хорош, зачем вообще мушкеты? Давайте расстреляем их так. И зачем тогда было брать эти склады? Настрогать стрел и дело с концом!

– Говоришь глупость, – возразил Трэйт. – Лук-юми, конечно, хорош, однако, чтобы управляться с ним, нужно иметь рост и руки как у Бранда. А вот ты, например, почти в полтора раза меньше. Ты даже не растянешь тетиву, не говоря уже о стрельбе. Кроме того, даже если набрать толпу великанов размером с эту оглоблю, – он ткнул пальцем в боссонца, – то чтобы научить их стрелять хорошо, придется угробить не один месяц. С мушкетом же каждый сосунок, даже не из кадетов, а просто раб с кухни или с огорода научится валить таких великанов менее чем за пару дней – достаточно просто показать, как брать цель, и пристреляться. Кроме того, мушкет стреляет из-за укрытия, с насыпи, со стены, с колена и даже лежа. А из лука – только стоя прямо, если хочешь добиться хорошего качества стрельбы. Соответственно и мишень из лучника куда интересней. В общем, ты сказал – не подумал. Так что тоже – отставить треп и идти отдыхать. Ты, кстати, в атаку на арсенал уже не идешь, останешься при Бранде. Руций в любом случае наш, так что незачем рисковать. Это все!

Крисс подъехал спустя двадцать минут. По предварительной договоренности о нападении на Руций было решено, что габелары с их мушкетами в штурме участвовать не будут, поскольку нападение изначально планировалось в тишине, а значит – без обстрела. Крисс должен был отстать от основной колонны и подойти спустя полчаса, чтобы либо прикрыть огнем отход сервов в случае неудачи, либо, напротив, выбить оставшихся защитников из мест упорной обороны в случае победы. На счастье, пригодилось именно последнее.

К этому времени оборонявшиеся, присмотревшись к великолепным ходячим мишеням, которые являли собой рослые и широкоплечие лучники Бранда, начали постреливать в сторону трэйтовских позиций. Стрельба велась, впрочем, без особого результата, однако она заставила наконец залечь большинство из готовившихся к атаке сервов, до которых суровая мысль о необходимости падать на землю при обстреле дошла только с парой трупов товарищей, растянувшихся на земле.

С приходом Крисса дело разрешилось. Набрав в казармах по два-три трофейных мушкета на каждого стрелка из своей сотни, Крисс легко подавил у оборонявшихся всякое желание огрызаться огнем и позволил головорезам Карума почти без потерь подобраться к брустверу.

В это же время с тыла по сигналу Трэйта позицию врага атаковал Сардан Сато, что окончательно решило исход боя. Выйдя на расстояние рукопашной, опытные поединщики мечами выкосили немногочисленных защитников всего за несколько секунд – впрочем, иных раскладов тут и не было.

Три десятка свежих трупов украсили площадку перед складами.

Руций был взят, и его новые хозяева встречали утро зычным громом мушкетного салюта.

Глава 37 Гордиан Рэкс, Тринадцатый пророк

Вслед за взятием Руция пламя восстания расползлось по огромному Боссонскому краю, гигантской северной марке планетарного Королевства как бушующий, страшный лесной пожар, сминая человеческие жизни тех немногих свободных, что оказались на свою беду в собственных несчастных усадьбах в это непредсказуемое и кровавое время. Огонь вселенского бунта пожирал поместья и всасывал в свой набирающий обороты смерч все новых и новых обращенных!

Всего за шесть дней, пролетевших с момента, когда на складах королевского арсенала отгремел последний мушкетный залп, количество восставших увеличилось более чем в двадцать раз. Штаб восстания и его центр были оперативно перенесены из Дуэльной школы Лавзеи в укрепленный стенами руцийский лагерь, и теперь сотни и даже тысячи сервов неиссякаемым потоком шли сюда со всех провинций огромной Боссонской земли.

Ситуацию с пополнением рядов восставших значительно облегчал тот факт, что в подавляющем большинстве рабских учреждений и усадеб свободных людей не было и даже охрану сервов составляли такие же бесправные люди с ошейниками.

Многие шато и школы снимались с мест целиком, отправляясь к Руцию в полном составе, почти все – организованно и под предводительством собственных виликов или старшин, с подготовленным продовольствием и одеждой.

Гордиан Рэкс работал без устали, и его новые способности росли вместе с потоком прибывавших. Старую норму в сто и даже двести человек он давно оставил. На огромном плацу перед казарменной зоной руцийского лагеря Трэйт и Сабин собирали уже тысячи будущих бойцов – столько, сколько позволяла вместить площадь. Раньше Гору приходилось выходить каждый час и даже чаще, сейчас – два-три раза в день, когда собиралось максимально возможное по ситуации число рабов.

Габелары заранее подбирали для «новеньких» оружие и амуницию, а дационы во главе с Трэйтом составляли списки прибывших и разбивали их на отряды, назначали отрядам командиров. После этого Гор выходил к прибывшим, поднимался на импровизированную трибуну, которую часто заменяла перевернутая арба, и «сжигал» ошейники. Койны раскрывались и падали наземь. То была настоящая фабрика по освобождению!

Что ни говори, но мир Боссона был достаточно примитивным по сравнению со вселенными Корпорации, и религиозный дух, живший почти в каждом из его обитателей тлел негаснущей искрой. Поэтому, когда сотни и тысячи рабов, взирая на Гордиана, чувствовали, как койны лишаются жестокой и убийственной силы, принуждавшей их много лет безоговорочно подчиняться своим хозяевам, их глаза наполнялись счастьем, восторгом и немыслимой верой!

И неожиданным сосредоточием этой жгучей смеси человеческой надежды, наркотической эйфории от обретенной свободы и фанатичной благодарности, оказался он, Гордиан Рэкс, Ракир-Жало, простой поединщик и по совместительству – новый всенародный боссонский пророк.

Тринадцатый пророк, вашу мать!

Когда Гор впервые, идя по казарменным переулкам Руция, стал свидетелем религиозного поклонения собственной убогой персоне, он был поражен и долго пытался убедить рухнувших на колени сервов, что он – не новый Апостол, явившийся освобождать сервов от власти демонизированных господ. Он пытался объяснить заблуждавшимся сущность талантов Тшеди и особенности своих пси-способностей. Люди слушали внимательно, однако все, что они поняли, не приводило к осознанию научной концепции экстрасенсорики, а только усиливало их веру.

Затем такое повторилось еще раз, затем еще. В конце концов Бранд предложил не тратить время на увещевание неувещеваемых, а просто воспринимать это как часть необходимой работы. Вскоре, однако, он лично притащил Гордиану длинную алую хламиду с просторными рукавами и капюшоном, из тех, что носили высшие церковные иерархи, и снятую с какого-то «батюшки», не успевшего вовремя спрятаться от пожара восстания в храме Хепри.

Бранд предложил для большего эффекта выходить на «раскойновку» в этом одеянии. Трэйт одобрил предложение, указав, что кроме оружия бывшим рабам на войне неплохо бы иметь и веру.

– Но пророки должны наставлять и учить, – возражал Гордиан. – Они должны учить мудрости и сыпать притчами. Я – не таков. Какой мудрости я могу научить этих людей? Как прокалывать рапирой солнечное сплетение и удачнее разорвать саблей бицепс?

– Пророки должны творить чудеса, сынок, – возражал Трэйт. – Воскрешать, ходить по воде, поднимать безногих, а не рассказывать притчи. Притчи расскажет им и Сабин. В некотором смысле, ты – идеальный мессия. Спроси у любого из них, – и он мотнул подбородком в сторону собиравшихся на плацу новоприбывших сервов, – многим ли для раба отличается снятие ошейника от воскрешения из мертвых? Да почти ничем! Ты – наш святой, сынок, новый Апостол, Тринадцатый пророк. И хотя я чужд эшвенской догматической религии, иногда даже я сам задумываюсь, не послан ли ты нам в качестве избавителя самим Божеством? Так что иди к ним, сынок. Тебя ждет твоя паства!

И он шел. И тысячи рабов падали пред ним на колени, чтобы спустя минуту встать уже свободными!

Иногда Гору начинало казаться, что святость – не просто слова и его прежний уровень Тшеди практически восстановлен. И он не слышит передвижения электронов в логических цепях интеллектуальных машин только вследствие отсутствия таковых в этом заброшенном мире. Однако, немного собравшись, он понимал, что это не так. Он уже чувствовал слабую пульсацию искусственного разума внутри храмов, раскинувшихся по Боссонской провинции, однако не мог сделать его шепот четче и ближе. Как раньше пока еще он не мог проникнуть сквозь стены храмов и толщу разделявшего их пространства.

И все же прогресс присутствовал налицо – Гор работал с тысячью не сложных компьютерных устройств и мог контролировать их одновременно. Пусть ошейники являлись простейшими из «думающих» механизмов, но все же они были таковыми! А это значило, что рано или поздно Гордиан станет Тшеди – «сверхчеловеком», как и раньше.

Не раз и не два у Гордиана Рэкса возникал сильный соблазн каким-то образом использовать внезапно обрушившуюся на него популярность и попробовать пробиться в единственные лидеры восстания. Учитывая массовое поклонение его персоне со стороны рядовых сервов, подобный план действий не представлялся совершенно фантастическим. Конечно, он не являлся виликом или дационом, но при надлежащей аккуратности, размышлял Гор, вполне смог бы потеснить и Трэйта и Сабина. Однако по здравому размышлению падший демиург решительно отказался от подобных претензий. Взваливать на себя ответственность за рабский бунт в Боссоне, сугубо местечковый в масштабах необъятного Искусственного Мироздания, показалось ему глупостью со всех точек зрения. Прежде всего, вероятность победы плохо организованной рабской массы над Эшвенским Королевством – мощнейшим из местных государств – представлялась Гору крайне мало вероятной. И хотя шансы на победу рабов, ввиду их подавляющей численности, существовали, Гордиан был не склонен их переоценивать. Из опыта политической истории Гор отлично знал: при надлежащей организации государственная машина всегда одержит верх над бунтовщиками.

Но дело, собственно, заключалось даже не в этом. Лидерство в восстании предполагало не просто приверженность делу сервов. Оно предполагало тотальное погружение в местные проблемы, политику, экономику, военную стратегию и миллион прочих сфер деятельности, которыми необходимо будет заниматься в процессе схватки с рабовладельцами. И хотя Гор искренне сочувствовал сервам, полностью разделял их убеждения, уделить бунту все свое время он был просто не в состоянии.

Гор знал: чем бы ни закончилось боссонское восстание, влияния на большое противостояние в Корпорации оно вряд ли окажет. И значит, как бы ни сложилась судьба сервов Боссона – она не станет его судьбой. По крайней мере, он постарается, чтобы не стала. Перед падшим демиургом и владельцем частной Вселенной стояла иная, вполне конкретная и внятная задача: определить причины провальной реинкарнации, найти виновных и, главное, вернуться домой. Вернуться домой – вот в чем был смысл!

Заглядывая внутрь себя, Гор мог бы поклясться любыми клятвами, что готов сражаться с сервами до конца, как и любой из них – даже до собственной смерти. Однако основные усилия трехсотлетнего разума будут работать не только на победу сервов – но и на собственное выживание! В принципе, думал Гор, его популярность как одного из столпов восстания играет ему только на руку. Как один из вождей он станет более свободен в передвижении, более независим в действиях, возможно, чуть позже даже сможет сформировать собственный отряд телохранителей или солдат, преданных и способных помочь в осуществлении личных целей. Нужно собирать сведения и набирать силу. Подобраться к храмовникам, а уж там… Гор помотал головой – об этом было еще рано говорить…

Между тем события развивались. После взятия Руция в распоряжении Трэйта, Сабина, Циллия и других мятежных виликов оказалось свыше двенадцати тысяч мушкетов, не менее пяти десятков полевых орудий и огромное количество боезапаса. Вооружив своих консидориев и почти всех кадетов оружием огневого боя, Трэйт без лишних раздумий прошелся по западным и северным пограничным районам Боссона, неистовым пламенем очищая провинцию от королевских гарнизонов, обдирая армейские склады и усадьбы шательенов.

К первым числам месяца Пахон в руках восставших оказался уже практически весь Верхний Боссон. В руках королевских сенешалей остался жалкий клочок – самый юг домена с административным центром в Бронвене в качестве приза для «призовой» повстанческой армии.

Сначала Трэйт обходил крупные населенные пункты провинции стороной, концентрируя свое внимание только на армейских лагерях и богатых усадьбах. Однако вскоре селения Боссона стали сами падать ему в руки, что в общем не было удивительно. Почти на сто процентов их население состояло из сервов, и вилики торговых домов и ремесленных цехов с радостью приносили Трэйту ключи от своих посадов, прося взамен одного – снять ошейники!

В числе таких пунктов оказался и памятный Гору Кербуль. В Кербуле Трэйт взял новый арсенал с почти тридцатью тысячами мушкетов и с годовым запасом пороха к ним.

Здесь же восставшие обнаружили значительное количество чугунных ядер к полевым кулевринам, взятым в Руции, и еще почти сотню самих орудий. В изобилии имелось и обмундирование для королевских солдат и офицеров, а также шанцевый инструмент, инженерные принадлежности, солдатские кошкодеры и офицерские сабли, фляжки и ранцы и множество других полезных предметов многотысячной номенклатуры, созданной человеческим старанием для нужд армии и запасенной генералами Бориноса на грядущие войны.

Учитывая полную невозможность переноса такого количества боевых припасов в Руций, да и отсутствие необходимости такого переноса, лидеры восстания, не долго думая, перенесли в Кербуль саму базу восставших и ее штаб, оставив в Руции незначительный вооруженный гарнизон, призванный сохранить остававшиеся там запасы и держать под контролем прилегающие к Руцию аллоды, включая, разумеется, и земли Лавзейского шато.

Во время переезда, занявшего без малого четыре дня, Гор в последний раз побывал в здании Дуэльной школы. Каким-то внутренним чувством он понимал, что проходит ее длинными коридорами в последний раз и никогда более сюда не вернется.

Да, без мало на полгода Лавзея стала его «домом», его «родиной», однако слишком сильных сожалений по поводу расставания Гордиан не испытывал. Конечно, он не забудет Лавзею никогда, но и ностальгировать по поводу «рабского» прошлого не станет.

Теперь его дом – весь Боссон. Территория для войны!

Когда-то Боссон был самой северной и действительно приграничной, а не соседней с ближайшей покоренной колонией, провинцией Единого Короля. В те давние времена он славился своими дикими, гордыми обитателями и бесконечными лесами, протянувшимися от пограничных гор до самой границы с Артошской маркой. Боссон всегда поставлял старым артошским правителям лучшую дичь, лучших лучников и необычайно стойкую легкую пехоту.

С освоением огнестрельного оружия боссонский лук-юми, разумеется, потерял свою славу, однако дух древних защитников марки сохранился. Казалось, после взятия Руция, он витал в воздухе, наполняя сердца десятилетиями унижаемых боссонских сервов чувством достоинства и гордости.

Получив в руки более эффективное оружие и место в строю, люди преображались. Трэйт, по всей видимости, имевший в прошлой жизни определенный военный опыт, разбивал людей на подразделения по образцу регулярной эшвенской армии. Вместо десятков он ввел взводы, вместо полусотен и сотен – роты, а вместо тысяч – полки. Дационов и баррист сменили лейтенанты и капитаны. Сам же Трэйт все чаще именовал себя полковником, хотя, учитывая количество находившихся в его подчинении войск, его скорее следовало называть генерал-полковником, согласно королевской табели о рангах.

На самом деле собственно полковников имелось уже три: решением Совета виликов ими стали Трэйт, Рихмендер и старый лавзейский таргитарий Вордрик Аймен – преимущественно за старость (и сопутствующее ей уважение), ворчливость (и сопутствующую ей дотошность), а также участие в незапамятные времена в колониальных войнах в качестве габелара (а значит, и за наличие какого-никакого, но все же военного опыта).

Старшим из них однозначно признавался Мишан Трэйт.

Костяк первых двух полков составляли консидории и кадеты двух соответсвующих школ. У Трэйта – его родной Лавзейской, а у Рихмендера – не менее родной для него Дуэльной школы леди Шамир, расположенной в Кидоне. Соответственно и полки назывались пехотный Лавзейский и пехотный Кидонский. Костяк из консидориев и кадетов, заместивших преимущественно должности ротных и полковых офицеров, обрастал плотью из пришлых освобожденных сервов. Тяжелый доспех и обитые железом грозные щиты заменялись на мушкеты и пики, а мечи и секиры бывалых ратоборцев – на офицерские шпаги и смертоносные пистоли.

Третий полк сформировали в Орме, где имелись наиболее серьезные кузнечные мастерские и ремонтная база. Появился он значительно позже двух первых полков и комплектовался преимущественно сервами, не имеющими к дуэльному ремеслу никакого отношения. Хотя часть его офицеров также набрали из дационов Трэйта и Рихмендера, штаб полка и его старшие руководители были набраны Вордриком из технарей – таргитариев и ремесленных мастеров.

Составленному таким образом Ормскому артиллерийскому полку были переданы все наличные полевые кулеврины и незначительное количество взятых в пограничных крепостцах старых осадных орудий – картаун. К нему же приписали и примкнувших к бунту габеларов, призванных выполнять функции боевого охранения на марше, маневре и в поле во время будущих сражений.

В том, что сражения будут, никто не сомневался, так что и готовились к ним надлежаще. С самого утра бывшие дационы, а ныне ротные лейтенанты и капитаны гоняли своих подопечных по плацу, вбивая в головы азы строевых эволюций и навыки пользования пикой в узкой шеренге. С утра до вечера над Кербулем гремели выстрелы – так новоиспеченные солдаты будущей Армии Свободы обучались огневому бою.

Почти никто из «офицеров», которые гоняли по плацу или муштровали на стрельбище своих солдат, никогда ранее в армии не служил, пикой не колол, из мушкета не палил и о строевых маневрах имел лишь самое смутное представление. Однако в повстанцах недостаток знания лихвой компенсировался энтузиазмом и старанием, а также дисциплиной. Десятилетиями привыкшие безоговорочно повиноваться своим виликам, сервы по-прежнему рьяно выполняли распоряжения лейтенантов и капитанов, назначенных Советом из тех же виликов.

Серия армейских назначений, кстати, не миновала и освященную «раскойновками» фигуру Гордиана Рэкса – причем совершенно по инерции, без каких-либо усилий с его стороны. Гор получил лейтенанта, офицерскую шпагу, мундир, треуголку, золоченые нашивки и нашейную бляху с надписью «Предан короне!».

Бляху предполагалось отпороть, однако за ее исключением, форма офицера бунтовщиков ничем не отличалась от формы королевского лейтенанта, так же как форма рядового Ормского, Лавзейского и Кидонского полков ничем не отличалась соответственно от формы артиллеристов или пехотинцев королевской армии – ведь форма эта поступала с королевских складов. Ходить же по полям сражений разномастной толпой без знаков отличия и мундира было неправильно. Поэтому Трэйт долго не думал и велел всем повстанцам повязывать на рукав темно-синий бант, а вокруг кивера – темно-синюю ленту. Темно-синий являлся цветом Ратана – древнего боссонского духа свободы, олицетворявшего силу рек и воды.

Кроме Фехтовальщика подобную форму с нашивками получили практически все поединщики Лавзеи – Люкс Дакер и Сардан Сато, Карум и поправившийся после ранений Бранд. Из ратоборцев, ходивших с ним на «призовые» бои в Бронвене, офицерскую шпагу не получил только Римо, да и то лишь потому, что явно не годился в командиры в силу умственной отсталости и переизбытка физической силы. Тем не менее Римо был оставлен в войске и причислен в качестве постоянного телохранителя к самому Сабину.

Каждый из новоиспеченных лейтенантов получил по роте в двести человек, что, безусловно, служило показателем доверия, которое испытывал к ним Трэйт, поскольку в школе и в руцийском деле каждый командовал не более чем полусотней.

Сардана и Дакера отправили с десятком других консидориев в пехоту. Карума – в артиллерию к Вордрику, Бранд же вместе с Римо и Гордианом остался при Совете, возглавив особое подразделение, состоящее исключительно из лучников. Это подразделение было создано по отдельному решению Трэйта. Боссонцам, собранным под рукой Бранда, оставили тяжелые доспехи и щиты, а также их огромные боссонские луки. Вместо офицерских шпаг и пехотных пик они сохранили тяжелые мечи, булавы и секиры, набранные в Лавзее перед атакой на Руций.

Гор назвал их про себя средневековым «железным спецназом», поскольку, по мысли Трэйта, они предназначались для коротких ночных рейдов и иных специальных операций. Впрочем, по паре пистолей на каждого с соответствующим количеством свинцовых пуль и пороха боссонцам выдали – на случай обычного боя.

Лично Гордиан Рэкс не был приписан ни к одному из подразделений и своей собственной роты также не получил. Очевидно – в силу выполняемых им специфических обязанностей «раскойновщика» и «пророка». Единственными его подчиненными оказались все тот же Никий, выполнявший теперь при нем функции не только слуги и товарища, но секретаря и адъютанта, а также выделенный специально для выполнения этой функции его старый знакомый Рашим, ставший для Гора кем-то вроде постоянного телохранителя и носильщика чемоданов.

За месяц без малого, прошедший со взятия Кербуля, освобождено было свыше ста тысяч годных к военной службе мужчин и почти в четыре раза больше женщин, детей и негодных по возрасту стариков.

Однако численность трех полков по штатной росписи составляла не более тридцати тысяч человек^[3]. В каждом полку имелось от восьми до двенадцати тысяч солдат и офицеров. Впрочем, роты продолжали пополняться, и вскоре Трэйт планировал разделять полки по крайней мере на два-три каждый и не решался сделать это прямо сейчас лишь постольку, поскольку не хватало командиров для таких крупных подразделений.

И все равно большинство освобожденных уходили, не вливаясь в армию. Несмотря на увещевания Сабина и Циллия, несмотря на священный ореол, окружавший Гора, никто не мог удержать массы сервов в Руции и Кербуле.

Уходили прежде всего иноплеменники, им никто и не думал препятствовать. Уходили те, кому было куда идти, кто имел друзей или семьи в других краях Королевства – на этих Трэйт также не делал ставку.

Однако уходили и клоны. Им некуда было бежать, но, получив свободу, они хотели сохранить и жизнь, и уходили на север, за перевалы, к варварам и морю, на юг и на запад – в Хайран, Тысячеградье и даже через горы на восток, где их ждали безлюдные просторы пустынь или рукотворные джунгли городов.

Таких Трэйт хотел удержать, но не мог: либо ты предлагаешь полную Свободу, либо не предлагаешь ничего. Возмездие же со стороны королевских войск и храмов близилось, и люди уходили.

Близость скорого крупного военного столкновения понимали все, кто оставался в Боссоне. Первые вестники – торговые сервы из Риона и Бронвены – уже сообщали, что сенешаль и префект Боссонской столицы собирают регулярные полки и габеларов для наказания мятежных «шато». Это означало одно: нужно ускорять формирование армии и по возможности нанести превентивный удар королевскому сенешалю. О войне с самим королем речь пока не велась, однако в рядах повстанческих полков долгими вечерами у лагерных костров вместе со счастливыми от опьянения свободой песнями и неспешными тревожными беседами готовящихся к смертному бою мужчин все чаще раздавались призывы – как мысль, не способная удержаться в одной только голове и вырывавшаяся со словами:

– На Бургос! На Рион!

Эрзац эпилога

Палаты Бессмертия. Провинция Эльбиника. Центральный храм

Демон открыл глаза.

– Приветствую вас, сударь, – произнес кто-то сверху. – Поздравляю! Вы только что прошли процедуру Хеб-седа после скоропостижной и насильственной смерти. Физические показатели нового тела в норме. Так, давление… пульс… мышечные реакции… М-м… Отлично! Если позволите, приступим к стандартному тесту на память и восприятие. Вопрос номер один. Вы помните свое имя, сударь?

В первый раз со своей последней смерти Демон разлепил свои губы. Новые губы! Новый язык впервые после «изготовления» коснулся нового нёба. Зубы клона разжались.

– Лорд Хавьер Арес Садиат Кари Фор-Фатар, – немного картавя, произнес он. – Герцог де Катрюшен. Полковник Гвардии, коннетабль.

– Чудесно! – голос наполнился искренним восторгом. – Теперь назовите дату своего рождения, место постоянного проживания и адрес вашего Управляющего или же иного лица, к которому следует обратиться для оплаты произведенных нами услуг. В вашей анкете упоминаются провилик Гартаг, поместье Лирра, округ Бургос и Литавра, Артошской марки. И если вы не возражаете, то мы…

Напрягая новые мышцы новых рук и нового пресса, лорд Хавьер медленно приподнялся.

– О нет, нет! – возопил голос, предостерегая. – Еще слишком рано. Первичный период адаптации занимает как минимум час. Полежите еще немного, сударь, и мы…

Голос принадлежал невысокому храмовому служке в просторном белом халате и таких же чистеньких белых перчатках. В таких делают операции на сердце, спасая человеческие жизни. И в таких же работают хорошие палачи, вырезая печенку по кусочкам. Хавьер протянул руку и схватил служку пальцами за кадык.

Служка сдавленно захрипел.

– Период адаптации закончен, милейший, – произнес Хавьер гробовым голосом, немного заплетаясь (язык слушался еще плохо). – Мне нужен меч, одежда и портал в Бургос. И еще, серв… ведь ты раб, верно, хоть и церковный? И еще мне нужен один человек…

– Ка… какой человек, сударь? – бедный храмовник уже начал кривляться от боли. – Сударь, какой человек?

– Фех-то-валь-щик, – произнесли по слогам.

– О, сударь. О! – заверещал храмовник. – Это сложно, но мы отыщем негодяя, не сомневайтесь. Как больно! Агх…

Опираясь на вывернутую от боли шею несчастного, Хавьер аккуратно сполз с кровати, на которой лежал, и посмотрел в висящее напротив зеркало. С отражающего полотна на него взирал высокий мощный мужчина. Атлетический торс. Породистое лицо. Все как всегда. Помнится в своем первом теле, лет эдак триста назад, он выглядел более прозаически – был русым, круглолицым и склонным несколько даже к полноте.

Хеб-сед – великая вещь!

Он выпустил кадык несчастного, и тот рухнул на пол, сраженный болью и унижением.

Хавьер осмотрел новое обнаженное тело, похлопал почему-то себя по ягодицам. Затем снова вспомнил о прислужнике.

– Ты не расслышал, братец? – почти ласково спросил он. – Мне нужны новая одежда, оружие и портал в Бургос. Я – лорд Хавьер. Бегом, тварь!!!

Палаты Бессмертия. Мироздание Корпорации. Кластер Тринадцатимирье. Одна минута после смерти Бога

Вечно юный Господь коснулся края клонической колбы. Тонкая рука в латексной перчатке мягким, почти незаметным касанием скользнула по бронированному стеклу.

– Мне кажется Гордиан мертв, – произнес наконец Эс. Си. Рукс, обращаясь к владельцу латекса и перчаток. Демиург Гор возлежал прямо напротив него, рядом с телом выбранного для реинкарнации клона. Совершенно неподвижно оба громоздились на медицинских столах, накрытые легкой тканью, и компьютер Хеб-седа тихо попискивал, мигая бесполезными огоньками. Сканирующие датчики аппарата рисовали забавные графики – длинные линии энцефалограмм, которые вместо прыгающих под кончиком самописца парабол и синусоид тянулись ровными линиями в бесконечность. «Электрическая активность равна нулю», – вещали буквы под графиками. Мозги Гора и клона были пусты, как могильные черепа…

Верховный Архонт Ареопага Нуля, хапи Пит Тициан Аякс очень коротко стрельнул в Эс. Си. Рукса глазами. В зрачках древнейшего из существ отражалось пламя – это свет двух солнц Тринадцатимирья яркими всполохамиплясал по полированным поверхностям трех дивных планет-колец. Пронзая защитный экран Палаты Бессмертия, лучи двух светил, отражаясь от их сияющих граней, перекрещивались между собой и сплетались в теплую ткань, будто бы сотканную из тонких и призрачных нитей. А за защитным экраном распускался цветок космического затмения. Одна из звезд, играя алым и золотым, величественно выплывала из-за края ближайшей планеты…

– «Аз есмь Альфа и Омега», – задумчиво процитировал Аякс, не прекращая плавного скольжения перчатки по стеклянной дуге, – Гордиан жив, мистер Рукс, и теперь наш контракт с ним заключен… Континиум Корпорации и Твердый Космос управляются древними машинами, созданными Учредителем на самой заре Истории. Их мощь – безгранична, а сила – неописуема. Каждый атом каждой молекулы, каждый квант энергии в нашем Искусственном Мироздании подчиняется этим загадочным механизмам. И сейчас, когда Бог Смерти мертв, только тайна машинных кодов отделяет нас с вами от всемогущества!

– Вы полагаете, у Гора достаточно сил, чтобы отыскать коды Аннубиса? – Рукс удивленно приподнял бровь.

– Полагаю, теперь у него недостаточно сил чтобы отказаться!

С этими словами вечно юный Архонт рассмеялся и махнул рукой агнатам сопровождения, показывая на выход. Через минуту осиротевшая палата реинкарнации опустела, и в ее темном зеве упокоились только два мертвых тела, а также печальный наблюдатель над ними.

Оставшись в одиночестве, мистер Рукс задумчиво посмотрел на часы. Скорость времени в двух искусственных континиумах – Твердом Космосе и Мироздании Корпорации отличалась ровно в триста шестьдесят раз, об этом Рукс знал. Отсчет времени начался примерно минуту назад.

Отпущенный Гору срок стремительно истекал…

Продолжение следует!

Приложения

Приложение 1 Штатная численность подразделений Эшвенской Королевской армии

ПЕХОТА

Деление пехоты является классическим для описываемого периода эшвенского военного искусства. Структура королевской армии, численность и устройство ее подразделений складывались веками в соответствии с применяемой эшвенами бригадной (терционной) тактикой ведения боя. В соответствии с этой тактикой пехота строится на поле большими квадратными колоннами в шахматном порядке и состоит из следующих видов подразделений.

Тяжелая пехота (пикинеры и алебардщики):

1. Полк, или регимент. Включает 10 800 человек и состоит из трех пикинерских бригад (терций).

2. Пикинерская бригада, или терция. Включает 3600 человек и состоит из 12 рот.

3. Рота. Включает 300 человек и состоит из десяти капральств по 30 человек в каждом.

Построение пикинерской бригады на поле – квадрат со стороной 60 человек.

Легкая пехота (мушкетеры):

1. Полк (регимент). Включает 12 960 человек, состоит из трех мушкетерских бригад

2. Мушкетерская бригада. Включает 4320 человек, состоит из 12 мушкетерских рот (фирфинлейнов).

3. Мушкетерская рота (фирфинлейн). Включает 360 человек, состоит из 6 караколей.

4. Караколь. Включает 60 человек, состоит из двух капральств по 30 человек в каждом.

При построении в поле одной пикинерской терции соответствует один фирфинлейн мушкетеров. Фирфинлейн становится перед квадратом пикинеров отдельными караколями, шириной десять человек и глубиной шесть.

КАВАЛЕРИЯ

В соответствии с эшвенской тактикой боя королевская кавалерия делится на два вида: тяжелую (жандармы) и легкую (рейтары). Однако подразделения и тех и других имеют одинаковую численность и состоят из следующих типов подразделений:

1. Кавалерийский полк (регимент). Включает 960 человек, состоит из трех эскадронов.

2. Кавалерийский эскадрон. Включает 320 человек, состоит из 10 корнетов.

3. Кавалерийский корнет (полный корнет). Включает 32 человека ровно. Так называемый «полукорнет» – 16 человек.

Приложение 2 Штатная численность подразделений «Армии Свободы»

ПЕХОТА

После реформ 4380-го года пехота рабов была разделена на полки, которые при необходимости объединялись в бригады и корпуса. Однако в рассматриваемый период (Рабская революция 4380–4382 годов) командование восставших несколько раз меняло структуру и численность своих военных подразделений и после знаменитой реформы, постоянно экспериментируя как с вариантами тактических построений, так и со структурной организацией сервского войска. Однако в целом основная часть военных сил Республики состояла из следующих видов подразделений:

1. Корпус. Включает 12 800 человек, состоит из 4 полков.

2. Бригада. Включает 6400 человек, состоит из 2 полков.

3. Полк. Включает 3200 человек и состоит из 4 батальонов.

4. Батальон. Включает 800 человек и состоит 4 смешанных рот.

5. Рота. Включает 200 человек и делится на 4 плутонга (полусотни).

6. Плутонг (полусотня). Включает 50 человек и делиться на 2 капральства.

7. Капральство. Включает 25 человек ровно.

Кроме основного деления, корпуса, бригады и даже отдельные полки могли сопровождаться дополнительным «корволантом» (корпус вестовых и разведки), включающим до 400 всадников, то есть четыре полные сотни.

КАВАЛЕРИЯ

Вся кавалерия в рабской армии на протяжении всех лет войны была исключительно драгунской, то есть состоящей из конных мушкетеров, неуклюжих наездников, очень часто спешивавшихся перед схваткой для огневого боя и дравшихся как обычные пехотинцы.

Драгуны сервов объединялись в следующие типы подразделений:

1. Кавалерийский корпус. Включает 4000 человек и состоит из 4 полков.

2. Кавалерийская бригада. Включает 2000 человек и состоит из 2 полков.

3. Драгунский полк. Включает 1000 человек и состоит из 10 эскадронов (сотен).

4. Эскадрон. Включает 100 человек. Так называемый «полуэскадрон» (полусотня) включает 50 человек.

Ввиду никчемности драгун в сабельной рубке каждый драгун вооружался мушкетом, саблей, а также (помимо них) двумя или четырьмя отличными пистолетами, расположенными в седельных кобурах (первая пара) и в кобурах на поясе (вторая пара).

АРТИЛЛЕРИЯ (стрелковый корпус Гора – Фехтовальщика) – в бригады не формировалась и состояла из:

1. Артиллерийский полк. Включает 2640 человек, 4 батальона-батареи.

2. Батальон-батарея. Включает 660 человек, 4 канонирские роты и 1 бомбардирская рота.

3. Канонирская рота (кулеврины и мортиры). Включает 132 человека, 22 орудия.

4. Бомбардирская рота (картауны). Включает 132 человека, 11 орудий.

Бойцы стрелкового корпуса считаются конными мушкетерами.

И хотя реально во время войны на всех стрелков лошадей не хватало, сугубо теоретически вся артиллерия Армии Свободы является конной артиллерией.

Илья Тё Война для Господа Бога

Часть первая Орудие заряжается

Пролог

Создателя звали Ра.

Ра сотворил пространство, настолько огромное, что оно не поддавалось описанию, – гигантскую, чудовищную бездну, раскинувшуюся по всем направлениям в бесконечность.

Ра заполнил это пространство каменной Твердью – скальной породой, железом и кремнием, гранитными плитами и пластами базальта, распределив гравитацию так, чтобы плоть новорожденного мира не стягивалась притяжением в клокочущий ад из кипящих корпускулов, как в ядрах звезд и планет.

И не было верха здесь и не было низа, ибо повсюду, куда мог дотянуться разум Создателя, простирался лишь камень.

Внутри же каменной Тверди Ра поместил гигантские пузыри – вывернутые наизнанку планеты. Каждый пузырь напоминал пустой шар, заполненный кислородной атмосферой. Самый ничтожный из пузырей мог спорить размером с диаметром звездной системы, настолько он был огромен. И чтобы усилить сходство, внутри каждого из «пузырей» Ра зажег по звезде, чтоб освещать и согревать их. По воле Ра сотворенные звезды медленно пульсировали, освещая миры-пузыри тихим светом Луны в часы ночи, а днем вспыхивая ярким солнцем.

На внутренней поверхности планет-пузырей, со всех сторон ограниченных Твердью, Ра расселил своих клонов, как женщин, так и мужчин.

Клоны чтили его как «Ра», хотя милей ему было – «Хепри», ведь ему следовало отличаться от истинного бессмертного Божества!

Он нарек творение Твердым Космосом, и слово Его было верным, ибо в этой юной вселенной вместо мириадов парсек холодного вакуума, что разделяют миры в обычных вселенных, простиралась Бесконечная Твердь.

Люди же назвали новый дом Эшвеном, или Камнем, полагая свою необычную родину незыблемой и прочной, как неподъемная гранитная глыба…

Но они ошибались!

Убийца Ра уже шел по его следам…

Глава 1 Враг в логове Искусственное Мироздание. Континиум Твердого Космоса. Центральная планета-каверна

Пятнадцатого дня месяца Фармутин, едва только стало светать, жителей Бургоса – славной столицы Вселенского королевства – разбудили крики многочисленных разносчиков газет, наводнивших главные улицы города – от аллеи Львов до авентина Бориноса. Кардинал Амир, архиепископ Артошский и глава всей Бургосской курии пребывал этой ночью в Пашкот-паласе, в старом Ново-Апостольском дворце, и вышел на обширную лоджию, чтобы полюбоваться видом пробуждающейся столицы.

«Новизна» Ново-Апостольского дворца была, конечно, относительной, поскольку в таком виде он существовал уже без малого две с половиной тысячи лет и был основан, как известно, сразу после завершения Господом Хепри-Ра колониальных войн, объединивших не только эшвенские Великие королевства – Артош, Артону и Аран с Боссоном, но и почти весь известный на тот момент мир.

Тогда, после покорения мятежных стран Антийского каскада, Господь отпраздновал свой послед-ний триумф и провозгласил Бургос столицей всех объединенных под его дланью земель. До этого его резиденцией как Двенадцатого апостола и как Первого Единого короля Эшвена считался то ли Стеллополь – главный порт Эльбиники, то ли вообще тайный город храмовников в Сакральной долине.

Поговаривали, что бесноватый король Боринос Победоносный, наследник светской власти Хепри и нынешний правитель, собирается перенести свою столицу поближе к морю, в деревушку где-то недалеко от Литавры и отгрохать там крупнейший на внутреннем море порт и помпезный город, призванный поразить окружающие Эшвен покоренные варварские народы нетленным величием своего архитектурного гения.

Некоторые называли даже имя возможной столицы – ГрейтБориБерг – «Город Великого Бориноса», или КароБерг – «Город Короля», предоставив Бургосу оставаться только религиозной и церковной столицей мира. Однако его высокопреосвященство кардинал Амир относился к таким мечтам-проектам с известной долей скепсиса, если не сказать презрения.

На личность придурковатого Второго Единого короля, обязанного Господу Хепри и престолом, и богатством, и даже просто военной безопасностью своей вселенской державы, Амир смотрел безо всякого уважения. Уж больно мелкой являлась личность монарха. А если личность мелка и неудачно скроена, полагал Амир, то и мечты у личности будут неправильные и дурные. Как бы там ни было, к строительству новой королевской резиденции только приступили, дочерчивая первые «прожекты» и насыпая первые дамбы на побережье, а столицей мира все еще оставался огромный, раскинувшийся перед кардиналом Бургос…

Древний Ново-Апостольский дворец расположился в самом центре знаменитого города. Его окружал небольшой сквер, огороженный решетчатым забором с замысловатым чугунным литьем и латунными декорами, изображающими эшвенских грифонов с кардинальскими гербами. Хотя забор был достаточно высок, он не закрывал резиденцию духовного владыки от городских улиц полностью, и с высоты четвертого этажа Амир мог без труда наблюдать за монотонной и суетливой жизнью той части «столицы мира», которая протекала бурлящим потоком мимо фасада его дворца.

Пашкот-палас действительно был его дворцом, а давно уже не апостольским. Собственно Апостол-Господь Хепри-Ра появлялся здесь лишь дважды. В первый раз – при выборе места для будущей резиденции, когда старый замок правителя этой земли передали во владение церкви, для перестройки под нужды священного обиталища, а во второй – непосредственно при торжественном открытии Пашкот-паласа вознесенным Апостолом Хепри уже после реконструкции.

С этого трогательного события прошло уже более двух тысяч лет, но Хепри так и не удосужился побывать здесь еще раз. Странно, но именно в столетия колониальных войн Его Божественность Единый Король-Господь Хепри пребывал на Эшвенском субконтиненте постоянно, лично руководя армиями и флотами, наблюдая за городским строительством, прокладывая дороги и основывая собственные храмы, однако сразу после наступления мира и утверждения власти церкви над бесчисленными странами и морями Невона-0143 он исчез, являясь исключительно редко, почти всегда ненадолго и только в Сакральную долину.

Церковь от этого, разумеется, не осиротела. Механизмы храмов работали исправно, торговля това-рами и людьми процветала, земли прирастали, богатства и влияние множились. Верховные иерархи церкви Хепри на эти годы стали почти самостоятельными правителями всех каверн Эшвена, лишь немного корректируя собственные амбиции с мнением короля Бориноса и скупыми указаниями Господа в зашифрованных электронных письмах.

Над каждой маркой Эшвена еще во время постоянного пребывания Господа в этом мире был поставлен свой архиепископ, а в каждой завоеванной Эшвеном колонии – свой епископ. Епископ и архиепископ были равны между собой по статусу и не подотчетны не то что друг другу, а вообще никому, кроме, разумеется, вечно отсутствующего Божества – их бывшего двенадцатого апостола. Земли, подчиненные как епископам, так и их коллегам с приставкой «архи», назывались епархиями, а вовсе не «архиепархиями».

Так что отличия между епископом и архиепископом состояли лишь в названии: являться архиепископом исконно эшвенской епархии, а не епархии колониальной было почетней, в остальном же разницы никакой.

Почти.

Поскольку незадолго до своего первого отбытия Господь учредил особый совет, призванный координировать действия епископов и архиепископов во время его отсутствия. Совет этот назывался «Бургосская курия» и включал в себя не только всех епископов и архиепископов поголовно, но и по выбору уже включенных в совет клерикалов, любых других иерархов или видных деятелей храмов Хепри.

Каждый из включенных в курию членов именовался отныне кардинал, то есть член курии, вне зависимости от должности, занимаемой в иерархии церкви. А поскольку курия была бургосской, а не какой-то иной, то и руководить ей, исполняя роль секретаря и председателя заседаний, стал именно он, Амир, архиепископ Артоша и Бургоса, кардинал и куратор.

Мягко и ненавязчиво Амир переехал из затерянного в глуши столичных предместий Бургосского храма в великолепный апостольский дворец в самом центре города, перестроив под свои нужды и нужды своих подчиненных и гостей его многочисленные помещения. На случай внезапного прибытия Хепри в Бургос Амир оставил нетронутыми спланированные лично Господом Большую Спальню, любимый Овальный кабинет и Большой Приемный или Тронный покой – тронь он эти помещения, и можно было лишиться не то что сана, но и головы.

Подмяв под себя Бургосскую курию в отсутствие Высшего руководителя, кардинал Амир, по большому счету, стал фактическим властелином всей церковной иерархии для мира Невон. Ему не подчинялись только учреждения церкви, размещенные непосредственно в Сакральной долине, а также храмы, расположенные в султанате Эльбиника.

Приор долины назначался лично Господом и в Бургосскую курию не входил, а главой храмов в Эльбинике, как повелось издавна, являлся военный руководитель провинции – пресвитер и султан, сатрап Антиберий.

Размышления Амира между тем прервал звонкий голос разносчика газет.

– Внимание! Внимание! – вопил разносчик, побуждая горожан либо вылезти из кровати и прислушаться к новостям, либо посильнее уткнуться носом в подушку, если новости эти были не интересны. – Сокрушительный разгром королевского арсенала в Боссоне! Его величество посрамлен! Кровожадные сервы убили тысячу человек!

И с этими словами разносчик подбегал по очереди к каждому состоятельному дому и распихивал свернутые трубочкой газеты по почтовым ящикам, а затем бежал дальше. В мире без массмедиа, как сказал бы уроженец «Корпорации» Гордиан Оливиан Рэкс, разносчики совмещали функции почтовой доставки с утренним радио и ежедневной трансляцией новостей.

– Что орет этот ненормальный? – удивился Амир, обращаясь к камергеру, вошедшему в лоджию, чтобы вынести оставшиеся с вечера возле кровати пустой бокал из-под вина и недоеденные кардиналом фрукты. – Пусть наш король и идиот, но разве можно так орать об этом во всеуслышание! И я не понимаю, кто мог напасть на армейские склады в Боссоне? Там ведь нет ни разбойников, ни непокоренных соседей.

– Сервы, господин, – с каменным выражением лица одними губами прошелестел слуга. – Разносчик говорит, что сервы напали на арсенал и убили тысячу человек.

– Ч-черт-те что! – пробубнил себе под нос кардинал и, еще раз посмотрев на утренний, такой умиротворенный и светлый город, с хрустом потянулся: приступать к делам страсть как не хотелось.

Однако Боссон – его епархия. Он вернулся к кровати и покрутил ручку на неуклюжем телефонном аппарате.

– Кто там? Селена? Ну-ка викария ко мне, живо! – С этими словами кардинал кинул трубку. Телефон жалобно скрипнул от жестокого обращения, но выдержал.

Казалось, спустя всего пару мгновений в кардинальскую опочивальню вбежал бледный то ли от страха, то ли от вечного сидения в закрытом кабинете господин викарий – начальник канцелярии кардинала, по совместительству мажордом, руководитель кадрового аппарата и начальник разведки. Викарий был высок, хорош, светел лицом и вообще имел облик даже как-то благородный, хотя являлся всего лишь сервом.

Выпалив «Ваше преосвященство!», он вытянулся в струну, ожидая от начальства взбучки неизвес-тно за что, но по полной программе.

– Ты, сукин кот, тварь! – с малых оборотов начал кардинал. – Какой Боссон? Какие сервы? И почему я узнаю об этом из газет? Отвечать!

Поняв, в чем дело, викарий позволил себе вздохнуть чуть свободней – взбучка будет, но, по крайней мере, известно за что.

– Все произошло слишком быстро и неожиданно, – отчеканил он. – Известие о нападении гонец привез ночью. И привез не нам, а сенешалю марки, генералу армии Бавену. Тот, разумеется, оформил все тихо, послал рапорт, но гонец при прохождении в Бургос сообщил новость габеларамна воротах. Оттуда известие попало на улицы и в газеты – видимо газетчики тираж сработали ночью. Мы не посмели будить вас, сэр!

– С гонца шкуру спустить, с подонка. Откуда гонец, кто прислал?

– Гонец из Атни, это селение в Боссоне рядом с Руцием. В Руции у Бориноса пограничный арсенал на случай войны. Точнее – был арсенал. А с гонца шкуру не спустить, сэр, он не служивый, а доброхот, из свободных мещан. У него в Атни хутор, а в Руции дружил с каптулярием, фураж туда поставлял. Человек небогатый – на хуторе по интендантским записям у него рабов двадцать имелось, не более. Один из немногих уцелевших мещан в Боссоне, все свободные подданные ведь оттуда посъезжали в города еще лет десять назад. Уникум в общем. Гнал всю ночь на одной своей лошади, потом на другой и, наоборот. Сейчас, по-моему, в одном из местных кабаков, делится впечатлениями.

Кардинал выругался. Черт! Все надо самому контролировать! Ну что за люди?!

– Из кабака гонца изъять! – рявкнул он. – И доставить сюда, пусть делится впечатлениями с тобой, а не с мещанами. И что значит это твое «по-моему»? Ты должен всё знать точно!.. Еще что? Кто налетел? Неужели и вправду сервы?

– Они. Сервы, точно!

– Значит, замешан хозяин. Кто у них там? Надо брать гада – и в королевский суд. А сервов – конфисковать на нужды епархии. Надеюсь, сенешаль уже разобрался. А если нет – сменю сенешаля на хрен. Обленились. И ты куда смотрел? Землю у меня жрать будете!

Викарий шаркнул ножкой.

– Простите, милорд, однако ситуация гораздо сложнее. Хозяина давно определили, это лорд Брегорт, потомственный шательен, известный писатель. Ну тот, знаете, что ужастики пишет. «Гнев Вампира» или там «Эй, люби меня и пей!». А еще стихи. Кстати, он является противником рабства. У него есть даже стихотворное эссе по этому поводу, называется… что-то вроде «Дитя Свободы, вдохновенье»…

Кардинал упер в викария злобный застывший взгляд. Начальник канцелярии понял, что несколько отвлекся от темы, а потому, оторвав глаза от готового к взрыву кардинала, кашлянул и продолжил:

– Однако Брегорт судя по всему ни при чем. Сервы напали на арсеналы сами, сэр. Известно, что они каким-то образом сняли ошейники и более не починяются не только ни чьим приказам, но и принуждающим сигналам из храмов. На сегодняшний день в ближайших к месту событий храмах зафиксировано почти пятнадцать тысяч вышедших из строя хомутов, отключившихся, но не убивших своих владельцев. И количество «освобожденных» увеличивается с катастрофической быстротой. Эпицентр этой эпидемии поломок – Дуэльная школа Рэя Брегорта, там уже свободны все поголовно. Однако процесс распространяется и на другие поместья. Боюсь, что ситуация выходит из-под контроля. Сенешаль Боссона в Бронвене, генерал Жернак, собирает полки. Сенешаль Артоша Бавен, префект Бургоса, главы силовых магистратов и представители курии ждут вас в холле, милорд. Мы ждем ваших указаний!

С этими словами викарий застыл, превратившись в немую статую ангела служебного рвения и исполнительности, готовый внимать каждому слову и движению господина.

В немом ступоре застыл и кардинал. Спустя почти минуту, до сих пор не веря своим ушам, он выдавил из себя:

– Вам точно известно, что это не внутрихрамовая поломка? Они что действительно сами снимают ошейники?

– Я лично проверил аппаратуру в храмах, сэр. Снимают сами и вполне сознательно – в этом нет сомнений. Так же как шесть дней назад они сами и сознательно взяли Руций с его мушкетами и артиллерией.

– Боже! И для чего им артиллерия? Неужели для грабежа усадеб уже не хватает вил и топоров?

– Для войны, Ваша святость. Тот гонец говорит – оружие нужно сервам для войны. И, похоже, воевать рабы собрались серьезно, милорд. По некоторым данным, на севере Боссона они собирают настоящую армию.

Глава 2 Бунт начинается Боссонский край. Тот же день

Пятнадцатого дня месяца Фармутин, Господь Тринадцатимирья, акционер Корпорации Нулевого Синтеза и великий Тшеди по имени Гордиан Оливиан Рэкс проснулся поздно и с мрачным лицом выглянул в окно. Медиас Кордис светил ярче некуда, это значило – был уже полдень и он продрых в кровати почти одиннадцать часов. Г.О.Р. вяло ругнулся и помассировал сонное лицо.

Хотя с момента освобождения от хомутов всех сервов поместья лорда Брегорта прошла уже ровно неделя, вчера случилась первая ночь, когда бывший бог и демиург смог по-настоящему выспаться. До этого на отдых не оставалось и минуты. Последние дни напролет Гор с небольшим отрядом мотался по окрестностям Руция и Кербуля, утверждая власть виликов на освобожденных просторах Северного Боссона и набирая новых бойцов в ряды рабской армии. Каждые сутки из этой долгой недели его текущее расписание выглядело предельно простым: короткий сон – в седло, короткий сон – в седло.

Из последнего двухдневного похода Гордиан вернулся только вчера. От места предыдущей стоянки до Руция было почти двадцать километров, поэтому в ворота временной столицы сервского бунта они с Никием влетели уже поздно вечером. Быстро добрались до выделенной им казармы, скинули со спин мушкеты, поставили взмыленных антийцев в стойла на попечение грума и завалились спать. Сейчас, одиннадцать часов спустя, солнечные лучи пронзали стекло окна и пыльный тюль как копье пикинера – насквозь…

Гор тихо ругнулся и тревожно посмотрел на часы. До назначенного на сегодня Совета виликов осталось всего ничего, и можно сказать, он просто чудом не проспал эту важнейшую встречу. Павший демиург торопливо оделся, вышел на улицу и быстрым шагом направился в сторону центра Руцийского лагеря, где сейчас решалась судьба восстания и, по большому счету, его собственная судьба новорожденного клона и павшего божества…

Первое клонирование Гора произошло очень давно – ровно триста шестьдесят один год назад. Тогда, поступив на службу в Нуль-Корпорацию, юный клон Гордиан Рэкс получил новое, только что изготовленное тело, выглаженную, ладную униформу Нулевого Синтеза, с нашивками на плечах и сверкающий именной бластер, полагавшийся каждому военнослужащему Нуль-Корпорации. Впрочем, никаких «иных» служащих Корпорация не держала – только военных, и любой из ее менеджеров, коммивояджеров или дипломатов автоматически превращался в ее солдата.

Согласно туманным и редко открыто упоминавшимся легендам глобальной Сети, Нуль-Корпорацию основали необычные люди, впоследствии прозванными богами-акционерами. Изначальная вселенная, откуда явились эти ложные технобоги, родилась в пламени Большого Взрыва – так, по крайней мере, вещала одна из самых распространенных естественнонаучных теорий. Из маленькой точки, вместившей всё пространство и вещество, грянул взрыв, создавший единственную известную на сегодня естественную вселенную. Именно там, под лучами «настоящих» звезд, на поверхности «нерукотворных» планет возникло и выросло оригинальное Человечество.

Однако у единственной когда-либо существовавшей Естественной Вселенной был навязчивый недостаток – однажды родившись, она должна была умереть…

Электронные легенды Сети, хранящиеся в неизменном виде более миллиарда лет на секретных сайтах Нуль-Корпорации, умалчивали, что именно послужило причиной гибели изначальной Естественной Вселенной. Однако логика подбирала для таких причин массу версий: от банальной тепловой энтропии до пожирания пространства черными дырами. Версий всегда было много, но факт оставался един. Естественная Вселенная погибла, но незадолго до ее краха будущие основатели Нуль-Корпорации сумели покинуть умирающую родину и создать для себя новое обиталище – первый в истории Искусственный Мир. После этого человечество продолжило свой путь в совершенно иной вселенной – рукотворной от начала и до конца…

Сначала уцелевших было немного – восемьсот, может быть, тысяча человек, солдат и пилотов, чиновников и ученых. Но недостаток своего числа беглецы компенсировали переизбытком силы. В их руках находились удивительные машины, даровавшие будущим богам человечества почти вселенскую мощь!

Техночудес имелось ровно четыре.

Первым являлся нулевой синтез – способность создания материи и пространства из пустоты, вернее, странной субстанции, которую ученые Корпорации назвали впоследствии «Нуль». Гордиан Рэкс не был физиком-специалистом, но знал, что субстанция Нуля являет собой некий вариант протоматерии и отличается от простого отсутствия чего-либо. Именно благодаря нулевому синтезу основатели Корпорации могли создавать свои Искусственные Миры.

Вторым чудом являлись нуль-порталы, то есть внепространственные туннели, соединяющие первые рукотворные миры между собой. Собственно, нуль-синтез и нуль-портал являли собой одно целое, ибо всякий Искусственный Мир создавался с помощью нуль-портала, через который, как гелий в воздушный шарик, надувалось пространство и проникали машины для создания звезд и планет…

Третьим чудом стал ишед, невероятный, неразрушимый материал, из которого изготавливались ободы нуль-порталов и машины нуль-синтеза…

Наконец, четвертым, последним даром технобогов стало чудо Хеб-седа – искусственной реинкарнации. В голову каждого технобога встраивался ней-рошунт, соединенный с компьютерной Сетью. В случае смерти, шунт копировал и передавал матрицу умершего божества в специальное тело, заранее выбранное будущим владельцем из клонического каталога. Хеб-сед, таким образом, обеспечивал неуязвимость и бессмертие псевдобогов.

Благодаря четырем техническим чудесам, Искус-ственное Мироздание расширялось и множилось с момента сотворения своего первого кластера бесчисленные тысячи и миллионы лет.

Анналы Глобальной Сети умалчивали, откуда взялись четыре великих сокровища. Зато не умалчивали об их новых владельцах…

Как в насмешку, уцелевшие после гибели родины псевдобоги выбрали себе мифические имена, заимствованные ими из первобытных варварских пантеонов, – такие как Тот или Пта, Осирис или же Сет…

Однако самым могущественным из возрожденных таким образом языческих божеств был некто по имени Аннубис, именуемый также «Богом Смерти» и «Учредителем Корпорации». О причинах выбора подобной системы именований Гор ничего не знал, ибо, в отличие от большинства других демиургов, являлся относительно молодым богом-акционером.

Предложенная Аннубисом система устройства мира походила на огромное промышленное предприятие. В каком-то смысле это было логично, ведь главной функцией основанной Аннубисом Корпорации являлось производство Искусственных Миров – нового ареала обитания человечества. По сути, уцелевшие люди создали разветвленную систему гигантских заводов, занятых строительством пространств-кластеров. По мысли Аннубиса, созданная им система заводов, продолжала, таким образом, дело самого Творца – истинного божества, которое сотворило все сущее. А посему, новые владельцы этой «изготавливающей» миры промышленной структуры вполне могли именоваться богами.

Аннубис стал первым руководителем нового вселенского порядка. Искусственные Миры становились все больше и разнообразнее – Нуль-Корпорация непрерывно росла. А поскольку той тысячи человек, что сбежала из разрушенного Естественного Мироздания, уже не хватало для воистину космических целей, Бог Смерти, вопреки собственному имени, приступил к созданию новой жизни и возрождению Человечества. Гигантские клонические фабрики засеяли искусственные планеты. На фабриках в бесчисленных клонических колбах, распределенных по ярусам, линиям и этажам, произрастали и зрели искусственные тела.

И тогда был пройден еще один шаг, изменивший историю Искусственного Мироздания навсегда: чтобы не тратить времени на воспитание в искусственных телах полноценных личностей, Аннубис приказал создать виртуальные копии погибшей естественной вселенной – так называемые программные миры. Из них он велел черпать прогов – то есть матрицы памяти давно погибших людей. Эти матрицы в сотнях тысяч, в миллионах и даже в миллиардах повторений записывались в пустые головы клонов – и те оживали. Взрослыми, разумными, зрелыми людьми, но с «древней» памятью сгинувших в небытие мертвецов.

Это новое «клоническое» поколение стало первой волной работников Корпорации и первой партией искусственных людей. Затем ее сменила другая волна, затем третья, затем десятая – в бешеном темпе раса людей возрождалась в фабричных цехах.

Аннубис создавал разных людей – для своей армии он выращивал прирожденных бойцов, для своих кораблей – прирожденных пилотов. Прирожденные садовники поливали цветы в искусственных полисадах и прирожденные проститутки выходили на улицы искусственных городов…

Клон Гордиан Рэкс был выращен прирожденным машинным Тшеди, специалистом по компьютерам и сетям, экстрасенсом силиконовых линий и демоном серверов. Эта профессия стала для него великой удачей и высшим счастьем: благодаря своему удивительному и необычайно редкому даже для Искусственного Мироздания таланту, Гор быстро продвигался по службе, достиг вершины карьеры и, выйдя на пенсию, сколотил приличное состояние. Уже к двухсотому году своей насыщенной, но ныне достаточно обеспеченной жизни, Гор выкупил стандартный комплект акций Нуль-Корпорации, став, таким образом, демиургом-акционером, одним из бесчисленных собственников «Нулевого Синтеза» и его псевдобогов.

Деньги в Искусственном Мироздании всегда значили нечто большее, чем просто роскошь и независимость. Прежде всего деньги означали божественность и … возможность творить миры. Восполь-зовавшись этим, Гор выстроил себе целый кластер – огромный карманный мир, где инженеры Нуль-Синтеза соорудили ему под заказ тринадцать удивительных, не похожих друг на друга планет. С двор-цами, гаремами и многочисленной прислугой.

А еще деньги в Нуль-Корпорации означали клоническое бессмертие.

В триста шестьдесят лет, устав от безделья и скуки – этих вечных спутников всемогущества, Гор решил освежиться, выбрав себе новое тело. В качестве будущей оболочки скучающий бог-мультимиллиардер изготовил могучего клона – высокого, с костями из стали и увитого мускулами как жгутами. Усаживаясь в колбу Хеб-седа, Гор приготовился очнуться в выбранном теле, чтобы изведать вторую жизнь во всем великолепии ее новых радостных ощущений…

Однако аппарат, видимо, выдал сбой.

Новизну ощущений, впрочем, это совсем не отменяло.

* * *

Проснувшись в неизвестном месте неизвестного времени, демиург Корпорации Гордиан Оливиан Рэкс осознал две простые вещи: не надо беситься с жиру и не нужно искать лучшее от хорошего. Это были умозрительные выводы, сделанные им после пробуждения. Более практические аспекты неудачной реинкарнации полубога выглядели еще более прозаически: трехсотшестидесятилетний разум владельца карманной вселенной находился в теле тощего клона-полуподростка и … утратил дар Тшеди, то есть способность управлять компьютерами машин.

Биологический возраст новой оболочки составлял от силы шестнадцать, а быть может, пятнадцать лет, а само тело казалось тощим и недокормленным, как дохлая тушка сурка, открытого по весне растаявшим снегом. Однако этим поразительные откровения не исчерпывались. К своему вящему удивлению, Гордиан Рэкс вскоре понял, что оказался не только в новом теле, но и в новом мире, совершенно неизвестном на его старой искусственной родине! После выяснения общих подробностей Гор смог узнать только то, что в «кавернах Эшвена», а именно так именовали эту вселенную местные жители, никто никогда не слышал о кластерах и Нуль-Корпорации и весь окружающий его гигантский, почти бесконечный мир является творением Хепри-Ра – удивительного солнечного Божества. Учитывая, что Учредитель Нуль-Корпорации традиционно почитался своими менеджерами и инженерами как Бог Смерти и Тьмы, специализация местного Творца, мягко говоря, настораживала…

Вскоре выяснилось, что Эшвен существенно отличался от Корпорации физически, поскольку состоял не из кластеров-пространств, заполненных вакуумом с кружащимися планетами внутри, а являл собой единый Твердый Космос, заполненный грунтом, внутри которого вместо планет находились пустые воздушные шары. Однако в нефизическом смысле вселенная Хепри-Ра весьма напомнила Гору кластеры Ан-нубиса. Более того, чуть вникнув в подробности, Гор понял, что, несмотря на внешние различия, обе вселенные похожи как близнецы-братья. Нуль-Синтез, нуль-порталы, нейрошунт и Хеб-сед – были известны в Эшвене и активнейшим образом применялись. Правда, не промышленной структурой вроде родной Корпорации, а неким ее «религиозным» эрзацем в форме вселенской церкви, поклоняющейся Господу Света. Сообщение между мирами-кавернами осуществлялось посредством нуль-порталов, производство товаров велось с помощью нуль-синтеза, а наиболее богатые слои мес-тного общества могли пользоваться Хеб-седом. Даже ишед – казалось бы, самый фантастический из даров основателей Корпорации – использовался в новом мире почти повсеместно. Но не для бронирования нуль-порталов, как можно было бы предположить, а … для укрепления храмов!

Как и Корпорация, новый мир имел свои темные стороны. В средневековой земле планеты-каверны Эшвен ядовитым растением процветало рабство. Однако вопреки первым измышлениям Гора рабство в этом, примитивном на первый взгляд, мире имело под собой вполне научное основание. Рабами-сервами здесь становились не только пленники, захваченные Единым королем Эшвена во время военных походов, но и клоны, произведенные в храмах Хепри тем же массовым способом, что и в Корпорации – с созданием матриц внутри компьютерных программ.

Более того, власть господ-шательенов над своими рабами основывалась не на силе местной армии и отрядов полиции-«габелар», а на ничтожном компьютерном приспособлении. Аппарат этот имел форму ошейника с компьютером-бляхой, осуществлявшей связь между клонированным рабом и создавшим его тело храмом. Дьявольская вещица эта именовалась «койн», что означало «хомут», и каждый раб-серв носил его, не снимая. С момента «изготовления», до самого момента смерти койн был проклятием надевшего его невольника. Шательен всегда знал, где находится его собственность, и мог наказать болевым разрядом из койна в случае непослушания и даже убить. Освобождением была только смерть…

Утраченные во время реинкарнации Гора способ-ности Тшеди стали восстанавливаться по мере того, как разум реципиента «привыкал» к новому мозгу. Примерно месяц назад Гордиан Рэкс почувствовал, что вновь может управлять компьютерными приборами. Три недели назад, под покровительством Сабина и Трэйта он снял ошейники со всех сервов Лавзеи. А спустя еще сутки волна освобождения накрыла своим алым покрывалом весь Северный Боссон.

Восстание в Эшвене началось!

* * *

Еще две недели спустя, несмотря на сорванные с шей невольников «хомуты», душу Гордиана Рэкса по-прежнему теребило множество вопросов.

В эти дни, одновременно с интенсивной работой по «раскойновке» жителей близлежащих шато, Гор много размышлял и многое смог обдумать. Ужас, охвативший его в ту секунду, когда он впервые открыл глаза во вселенной Эшвена и осознал себя оторванным от привычного Мироздания Корпорации, как прежде ранил его душу острым кинжалом. При этом, хотя многие вещи на планете-каверне казались ему знакомыми, Гор совершенно не понимал, как соотносятся мир Корпорации и Твердый Космос во времени и пространстве. Возможно, размышлял он, его перенесло в другой мир, возможно – в далекое будущее, в котором уже забыли про Корпорацию.

Существовала, впрочем, и третья, наиболее страшная для павшего бога версия. Как бы Гор ни боялся, но вся его прошлая жизнь, вся память бессметного демиурга-акционера, экстрасенса и создателя миров могла оказаться всего лишь сном программного клона – безумной выдумкой талантливого программиста из местной церкви, занимающегося созданием виртуальных миров!

При этой мысли Гору становилось не по себе – вздрагивая как от озноба, он гнал жуткое видение прочь.

Связь между Твердым Космосом и Корпорацией, твердил он себе, существует. Пусть неуловимо, не явно, но все же она есть: ведь слишком уж сильно Гордиан Оливиан Рэкс отличался от других рабов-клонов! Может ли статься, чтобы его знания мира науки, его опыт правителя тринадцати планет и якобы трехсотлетний возраст являлись лишь выдумкой программиста из какого-то храма?.. Теоретически – возможно, но не слишком ли сложна эта выдумка для создания простого раба?

Как бы там ни было, ответов на это Гордиан не знал. Задать свои вопросы он мог только служителям церкви и только в таких местах огромной вселенной Эшвена, как внутренности храмов Хепри.

Остальные люди просто не поняли бы того, что он спрашивает. Саженноплечий консидорий Бранд – чемпион и рубака, с которым Гор когда-то дрался за титул лучшего лавзейского мечника; стремительный Дакер, с которым он стал чемпионом на последних Боссонских авеналиях; преданный Никий, толковый и шустрый кадет, ставший к этому времени личным секретарем Гора Рэкса; разумный и спокойный Самсон; добродушный Рашим, вместе с кем он проснулся в грязном бараке в первую ночь в этом мире; тучный вилик Сабин – управляющий лавзейским поместьем, гигантского роста с отвисшим брюхом и с бархатным голосом, и даже старший дацион Мишан Трэйт – его личный тренер и лидер восставших сервов – все они слабо разбирались в местной, а уж тем более в иномировой космогонии.

Впрочем, того, что Гордиан Рэкс уже знал об окру-жающем новом мире, ему пока вполне хватало для выживания. Гор знал, что к северу от земель восстания простираются варварские леса, к западу плещется огромный океан, а к востоку лежат бескрайние полупустыни. И только к югу к границам Боссона вплотную подступают густонаселенные районы центральных марок Вселенского королевства.

Гордиан узнал почти все о местном оружии и порядках, поверхностно разбирался в утверждениях местной догматической религии и законах, сносно разбирался в существовавшей технике и, конечно, в организации армий, существующих на Невоне. А все остальное, размышлял он, пусть идет к черту. По крайней мере – пока, ибо если восстание сервов окончится неудачей, любые вопросы станут излишними: ведь на колу и на виселице не слишком поговоришь…

Вспомнив о смерти, Гордиан улыбнулся. Он жил очень долго и, пожалуй, в примитивном средневековом мире с глупым названием «Камень» у него имелся отличный шанс умереть.

Так, размышляя о прошлом и внимательно вглядываясь в настоящее, Гордиан Рэкс добрался до нужного здания. Он поднялся по ступенькам перед крытым порожком и многозначительно кивнул вестовому, морда которого застревала щеками в окошке.

Безусловно, кивки не предусматривались уставом молодой армии, однако Тринадцатого пророка в Руции знали все или почти все. Приняв белозубую улыбку «Освободителя» как знак благоволения, караульный тоже расплылся в улыбке. Затем, наплевав на устав, а также на прочие банальные формальности вроде пароля или бумажной метрики, выдавшейся в армии каждому служивому серву, ткнул большим пальцем за спину и отрывисто махнул туда же головой. Гордиан послушно вошел…

Первое после захвата Руция «стратегическое», как называл его Сабин, заседание Совета виликов проходило в просторном помещении кербульского ландкапа – зала для офицерских собраний, а точнее – балов и застолий. Здесь королевским офицерам вручали высшие награды и отмечали повышения в чине. Здесь традиционно офицеры должны были собираться, когдаобъявлялась война, а также перед любым дальним походом. Сегодня, однако, в ландкапе собрался совершенно иной контингент, при одной мысли о присутствии которого в столь «высоком» по армейскому статусу зале, у шательенов, которые составляли основную массу королевского офицерства, от негодования округлились бы глаза.

Поперек обширного зала и вдоль стен сидели сервы. Преимущественно – лидеры восстания, примерно две или три сотни человек. Собственно, все, кто что-то решал. И пусть это была не чернь из домашней обслуги, а вилики и дационы, для шателье-нов, сиживавших недавно на тех же местах, на обитых парчою креслах, между сервами не существовало разницы. Собравшиеся меж тем вряд ли разделили бы подобные воззрения, так как большинство представителей рабской элиты по-своему презирали сервов «низших» категорий, полагая сердцем и душой рабского сообщества исключительно себя.

Председательствовал на заседании Циллий Абант, избранный главой восстания вследствие того, что представлял самый крупный земельный аллод Боссона – бывшие владения лорда Таргета, у которого только в Верхнем Боссоне проживало свыше ста тысяч сервов. Вилик Сабин был заместителем председателя. Он не мог похвастать численностью подчиненных, но соперничал с Циллием в другом – являлся самым популярным членом Совета.

Известность Каро Сабина обеспечивало множество факторов: например, то, что освобождение сервов от рабских ошейников впервые произошло именно в его землях и преимущественно именно его силами был взят Руций – первая база восставших, давшая им в руки современное оружие. Но главное – с ним был Гордиан Рэкс, непобедимый чемпион Боссонских авеналий, «Освободитель», «Апо-стол», «Тринадцатый пророк». Человек, благодаря которому освобождение от ошейников стало возможным в принципе.

Большинство виликов, впрочем, считало себя прагматичными людьми и не разделяло догматиче-ских верований своих подопечных. Для них Гор оставался всего лишь сервом с необычными способностями и орудием в предстоящей борьбе.

В ландкапе также присутствовали: Мишан Трэйт, командующий Армией Свободы и бывший дацион Гора; Астоний Фотий, бывший торговый старшина Кербуля, а ныне новоиспеченный глава города и «первый рабский префект», как его называли горожане; Либер Рихмендер, полковник Кидонского пехотного полка; Вордрик Аймен, полковник Ормского артиллерийского полка; второй заместитель председателя Совета виликов Критий Ларго – бывший лавзейский провилик, а ныне – самый молодой из руководителей восстания; капитан отдельного Боссонского «железного» батальона Бранд Овальд – бывший лавзейский консидорий, а также свыше двух десятков виликов, провиликов, старшин и армейских командиров.

– У нас известия! – без лишних проволочек начал Каро Сабин. – Полчаса назад прибыл гонец из Бронвены. Новости удручают. Сенешаль Боссонской марки, известный всем присутствующим генерал Жернак, готов выступать. Согласно докладам наших друзей из Палаты равных в Бронвене, помимо собственных двух полков сенешаля, в которых около четырех тысяч человек в каждом, под его началом собраны остатки всех войсковых частей, недобитых нами в Верхнем Боссоне… – С этими словами он грозно, но излишне театрально посмотрел на Мишана Трэйта. При этом старый дацион хмыкнул, а вилик продолжил: – Общая численность этих сборных соединений уже не менее пяти тысяч. К этому количеству необходимо прибавить почти двадцать тысяч габеларов, собранных префектом Бронвены со всех южных провинций марки. Всего более тридцати двух тысяч солдат и офицеров, снаряженных в поход. Плюс, как минимум, сотня орудий. Как сообщил наш источник, позавчера вечером на конфиденциальной встрече с префектом сенешаль заявил, что готов выступить против нас немедленно. Возможно, он уже в походе. Признаюсь, мы готовились к решительной схватке за Боссон, но рассчитывали опередить противника в темпах подготовки к кампании.

– Вы пересажали на кол почти все боссонское дворянство, Сабин, чего вы ожидали? – сложив руки на животе, заявил Астоний Фотий. – Торговые сервы из Бронвены и Риона, заезжающие к нам для сбыта товаров, говорят, что шательены просто в бешенстве. Ничего удивительного, что они так усердствуют в желании поскорее добраться до вас, любезный Сабин.

– До нас, любезный Астоний. Что же касается настроений шательенов, то меня они не волнуют. Речь идет не об эмоциях, ибо я уверен, что ненависть рабовладельцев к восставшим рабам – ничто по сравнению с ненавистью нашей армии к бывших хозяевам. Речь идет о готовности к предстоящей военной кампании. Вы, Трэйт, и вы, Рихмендер, и даже вы, Вордрик Аймен, неоднократно убеждали Совет в полной боевой готовности своих соединений к выступлению на Бронвену. Каким образом стало возможно опережение со стороны противника? Это саботаж! Как зажравшиеся королевские чиновники смогли подготовиться к выступлению раньше, чем наша Армия Свободы?

– Вы слишком усердствуете, Сабин, меньше громогласных обвинений. Не забывайте, вы не на плацу перед рядовыми сервами, а на Совете, – заметил Рихмендер. – И о каком опережении, собственно, идет речь? Да, возможно, сенешаль выступит против нас раньше, чем мы двинемся на него. Но кто сказал, что предстоящая кампания зависит от того, кто именно начнет атаку? Мы заверяли Совет в готовности всех трех полков к отражению возможного удара. И это – так!

– Это не так, Рихмендер! Речь шла о том, чтобы обеспечить на случай решительной военной кампании не менее чем троекратный численный перевес в живой силе. Где этот перевес? Противник имеет армию, не уступающую по численности Армии Свободы и даже превышающую ее!

– Да бог с вами, Сабин, их больше на две тысячи!.. – снова вклинился старшина Кербуля. – Хотите, мы наберем недостающих за день?

– И кого мы наберем, Астоний? Подсобных рабочих с огородов и грузчиков из торговых домов? В королевской армии – профессиональные солдаты! Офицерский корпус набран из потомственных шательенов, поколениями, вы слышите, полковник, – он обратился уже к Рихмендеру, – поколениями, упражняющихся в военном ремесле! А вы хотите противопоставить им необученных рекрутов!

– По всей видимости, Сабин, этого хотите вы сами, – ответил Рихмендер. – И не орите на меня! Именно потому что сервов необходимо тренировать и обучать владению оружием, мы и не имеем этого пресловутого численного перевеса. У нас не было офицеров, вообще не было сколько-нибудь опытных в военном деле людей! Никого, только горстка потешных ратоборцев, искусно владеющих холодным оружием. Из этой горстки за два месяца мы с Трэйтом и Вордриком сделали армию! Пусть в чем-то она и уступает королевской, но это реальная военная сила, а не огромная масса пушечного мяса, бегающая по Боссону с мушкетами в руках и не имеющая представления, с какой стороны в него вкладывается пуля. Вы этого хотели, Сабин? Мы итак сократили тренировочный график, как могли. Численность каждого полка превышает штатную в два-три раза. У нас больше половины офицеров получили свою роту спустя пару недель после прибытия в армию! Генерал Жернак собирает солдат. Мы же – делаем их с нуля. Мы сколотили тридцать тысяч человек за два месяца буквально из толпы, а вы смеете обвинять нас в саботаже!

– Действительно, Сабин, вы сгущаете краски. Я думаю, мы вполне способны противостоять корпусу сенешаля, – заявил Циллий. – Вы-то что молчите, Трэйт?

Мишан Трэйт покачал головой.

– Сейчас, когда сформирован значительный офицерский контингент, – сказал самый признанный из военных руководителей бунта, – темпы комплектования новых полков можно будет ускорить. Думаю, через два-три месяца мы действительно сможем добиться решительного численного перевеса над армией короля при приемлемом качестве подготовки войск. Однако набор рекрутов и их под-готовку нужно проводить в спокойной обстановке. Если Жернак с его корпусом подойдет к Кербулю, то на комплектовании новых полков можно будет поставить большой могильный камень. Поэтому, если мы хотим нормально комплектовать армию здесь, в Верхнем Боссоне, нужно выступать навстречу сенешалю и попытаться связать его силы на юге. Наверняка он не решится выступить на Кербуль, если увидит, что мы можем спалить к черту новые усадьбы в нетронутой части марки. Да и шательены порвут его на куски, если он уведет армию на север и оставит их добро без защиты.

– Значит, мы станем играть на опережение и выступаем на Бронвену?

– Несомненно, однако атаковать саму Бронвену мы не сможем – у нас нет осадных орудий, только кулеврины. Да и численного состава недостаточно, чтобы организовать штурм и осаду по всем правилам. Я понятно излагаю?

Все присутствующие согласно закивали.

– Отлично! – махнул рукой Трэйт. – В поле, я надеюсь, мы сможем противостоять корпусу сенешаля почти на равных, однако прямых столкновений я бы старался избегать. Все же у нас очень не-опытная армия. Впрочем, и у Жернака не сахар – погранцы и габелары. Так что, если прижмет, то дадим бой. Ни у него, ни у нас кавалерии практически нет. Дело должны решить пехота и артиллерия. В пушках же у нас перевес, все-таки орудийный парк большинства пограничных застав марки достался нам, а не ему.

Мишан повел могучими плечами, пригладил короткие седые волосы и решительно продолжал:

– Думаю так: идем на юг, быстрым маршем продвигаемся максимально в глубь вражеской территории, возможно, вообще до Риона. По ходу дела сжигаем усадьбы, освобождаем сервов, уничтожаем гарнизоны. В это же время формируем новые полки здесь, в Кербуле. Затем разворачиваемся и обходим Бронвену. Далее – по обстановке. Наше продвижение должно спровоцировать массовые выступления сервов по всему югу Боссонской марки. Секрет электрического тока и его воздействие на рабские хомуты, – при этом Трэйт посмотрел на Гордиана, – известен уже, наверное, по всему Эшвену. Южных сервов нам нужно только поддержать своим военным присутствием, и они сами поднимутся на восстание. Возможно, по крайней мере, я надеюсь на это, массовый бунт сервов на юге и решит исход этого похода. Но даже если и нет, то к этому времени мы сможем подготовить подкрепления в Кербуле и либо дать сенешалю генеральное сражение, либо действительно осадить Бронвену. В любом случае мы выиграем время.

Трэйт еще раз обвел взглядом всех собравшихся. Лидеры восстания напряженно слушали.

– Сейчас, пожалуй, важно одно, – произнес тренер Лавзеи тоном ниже. – Сенешаль готов выступать, и мы должны быть на юге марки раньше, чем он выйдет на север. Только в этом случае можно рассчитывать, что из страха потерять свою столицу, он запрется в Бронвене, а наша армия получит свободу маневра.

– План рискованный, – задумчиво пробормотал Рихмендер. – Если у сенешаля хватит ума, то он не останется в столице, а выступит на север и уничтожит наши с таким трудом созданные базы, лишенные поддержки армии. К тому же маневрировать с войском численностью тридцать тысяч человек, избегая при этом прямых столкновений с противником, – трудное дело. Под силу ли оно нашим неопытным полкам, Трэйт? Броски по пересеченной местности – это не марши на плацу. Мы можем терять бойцов, даже не вступая в схватки, а просто на марше.

– Все это так, Рихмендер, – согласился Трэйт. – Однако не забывайте: мы имеем дело не только с королевским генералом, но и с правителем богатой провинции. Его задача не просто разбить «зарвавшихся» сервов, но и сберечь королевское добро, а главное – свой город. Уверен, нам не придется убегать от его настигающих полков, поскольку большую часть армии сенешаль оставит для защиты Бронвены.

– Но это всего лишь ваши предположения, Трэйт. Риск остается, и не малый.

– Риск есть, и не малый, – вновь согласился Трэйт, – но на то и война. Мы можем лишь предполагать действия противника, а не знать их наверняка. В любом случае других вариантов я не вижу. Единственная альтернатива – оставаться здесь и просто дожидаться прихода Жернака, уступив ему стратегическую инициативу и лишив себя возможности комплектования новых полков. Победа в маневре, друзья, а не в обороне! Мое мнение – нужно выступать. И выступать немедленно!

– Итак, господа… – Циллий встал: – Голосуем!

* * *

За две тысячи километров от кербульского ланд-капа судьба будущей боссонской кампании обсуждалась и другими людьми. В Бургосе в здании для штаба гвардии находился Доминик Бавен, полный генерал, кавалер орденов и командующий королевскими силами в Артоше, иными словами – еще один сенешаль, но уже не Боссонской, а Артошской марки. С ним было несколько штабных офицеров и двое гвардейцев в алых плащах и с гербами церкви на тканых цветных щитках в левой части груди – прямо над сердцем.

Чуть левее гвардейцев, как бы в тени, располагался высокий, красивый, но бледный человек в темном плаще и мундире, без военных знаков отличия. Это был викарий кардинала. Все сидели на стульях за широким столом или на табуретах рядом. Стоял только викарий. Возможно, в силу рабского происхождения, ему по рангу не пристало сидеть при шательенах, а может, наоборот, для того чтобы смотреть на военных свысока.

– Кардинал в бешенстве, – начал Бавен, – он брызжет слюной и чуть не поубивал нас с префектом на совещании. Видимо, встал не с той ноги. Он требует организовать срочную высылку подкрепления этому тупице Жернаку и покончить с восста-нием.

– Я был на совещании, ваше превосходительство, и прекрасно помню, о чем шла речь, – ответил викарий, разглядывая ногти. – Это восстание позорит церковь и бросает тень на ее могущество. Кардинал прав – необходимо покончить с этими сервами, и немедленно.

– Но мне некого посылать! Вы же знаете, с весны почти все полки задействованы на строительных работах в новой столице. В этом проклятом ГрейтБориБерге! В Артоше итак было немного солдат. С тех пор как мы стали колониальной державой, все боеспособные части находятся на периферии – в колониях. А в Артоше, самом сердце метрополии, уже двести лет как отсутствовала какая-либо угроза и боевые действия вообще не велись. Даже в обычное время я располагаю максимум двумя полками стандартной численности, как и Жернак у себя в Бронвене. И сейчас оба полка находятся в ГрейтБориБер-ге на закладке плотин, охраняют рабов. В лучшем случае, они прибудут сюда не ранее чем через две-три недели. Кого мне посылать, габеларов?! А если сервы восстанут здесь? С кем защищать дворянские шато? Я итак почти что гол!

– Приказы отдаю не я, а кардинал.

– Но вы, сударь, контролируете их выполнение! – воскликнул Бавен. – Кардинал сидит слишком высоко, чтобы все отслеживать. В вашем распоряжении, господин викарий, только в Артоше восемь клерикальных полков из церковного корпуса, я уже не говорю о других марках! В Бургосе расквартированы Священный легион и красногвардейцы. В ваших руках прямо здесь чудовищная сила, распоряжаясь которой, раздавить бунтовщиков – дело простого желания. Необходимо выступить с ними, а не собирать несчастных габеларов по удаленным гарнизонам.

– Вы поражаете меня своей осведомленностью, генерал, и при том совершенно напрасно, – возразил викарий. – Клерикальные полки, а тем более Гвардия кардинала и Священный легион – это стражи церкви. В конце концов, разве не на короле лежит ответственность за безопасность подданных? К тому же вы, сударь, лукавите: в вашем распоряжении как командующего войсками марки помимо армейских частей находятся еще и королевские гвар-дейцы – жандармерия Бориноса. Они, если я не ошибаюсь, расквартированы в Бургосе и никто на строительство дамб в новую столицу их не посылал.

– Но это немыслимо, сударь! Вы предлагаете мне послать гвардию короля, цвет нашего апостольско– го воинства, против кого – против сервов! Да меня разжалуют в рядовые!

– Ну-ну, Бавен, не перегибайте. Разжалуют не вас, а Жернака. Ведь, во-первых, вы отправляете гвардейцев по приказу кардинала, а, во-вторых, вы отправляете их в распоряжение вашего боссонского коллеги, не так ли? И посылать в бой их будет он, понимаете? Так чего вам бояться? К тому же конные жандармы будут куда лучшей подмогой бедному Жернаку, чем ваши пехотные полки. Ни у Жернака, ни у повстанцев практически нет кавалерии, и в предстоящих полевых баталиях именно она может решить исход битвы.

– Но, господин викарий, гвардейцы подчиняются мне лишь формально – и вы прекрасно знаете это. Да у них ротные лейтенанты по титулу выше, чем мои штабные полковники. Эти гвардейские хлыщи просто не подчинятся мне, если я пошлю их воевать с рабами!

– Составьте приказ, Бавен, я заверю его печатью кардинала. Никто не посмеет ослушаться веления церкви.

Бавен помолчал, что-то прикидывая в уме.

– Ну что ж, – произнес наконец он, – точно сказано. Власть церкви неоспорима, и приказ, заверенный кардиналом – это другое дело. Вот только, господин викарий, пусть в гвардейские казармы его передаст ваш адъютант – моего могут и вышвырнуть.

– Не вопрос, генерал. Присылайте бумаги.

– Сей же час, господин викарий, все сделаем, – бодро заявил Бавен, и было видно, что он заметно повеселел. – Надо же, мне даже нравится ваш план! В первый раз эти дворянские ублюдки будут отдуваться вместо моих солдатушек, а не наоборот. Пусть прогуляются!

С этими словами генерал встал, махнул рукой сопровождению и вышел из комнаты.

– Мерзкий тип, – сказал один из оставшихся церковных офицеров, поднимаясь со стула, – и гвардейцев не уважает.

– Королевских гвардейцев, а не вас! – ответил викарий. – Да и за что их уважать, уродов? За избыток солидов в кошельках и за длинный титул? Бавен – нормальный мужик, затюканный только. Кстати, в последнюю колониальную кампанию в Валькрике он показал себя отличным воякой. Просто в поле он лучше, чем в столице. Думаю, если кто и остановит сервов, это будет именно он.

– Да что вы, господин викарий! С гвардейской кавалерией их стопчет и Жернак, вы же сами сказали.

– Полагаю, что нет. Гвардейцы, конечно, отличные рубаки, однако гонору у них много. Да и Жернак – не Бавен. Так что, как говорится, поживем – увидим. Умоются они там кровушкой все.

– Ого! Но если так, зачем же их в пекло посылать?

– А пусть прогуляются. Полезно!

Глава 3 По большому кербульскому тракту…

Три дня спустя, Армия Свободы уже маршировала по большому Кербульскому тракту. Впереди на расстоянии почти двух километров от основных сил двигались конные разъезды, осматривая дорогу и выискивая вражеских дозорных. За ними следовал авангард из большого конного эскадрона – почти всех наличных кавалерийских сил, которые с грехом пополам собрал Трэйт, посадив на крестьянских лошадок своих консидориев. Еще далее шествовали, выбивая тяжелой поступью пыль из дороги, два пехотных полка.

Всего с момента начала рабского бунта Советом виликов и, прежде всего, дационом Мишаном Трэйтом и стариком Рихмендером, непосредственно отвечавшим за комплектование армии, было сформи-ровано три пехотных полка – в соответствии с тремя Дуэльными школами, составлявшими ядро охваченных восстанием территорий. Поскольку практически никто из сервов военным опытом не обладал, то принцип комплектования сформулировали предельно просто: из консидориев бойцовских школ набрали будущих офицеров, из кадетов – старшин и сержантов, основную же массу новообращенных борцов за свободу, вышедших в основном из аморфных масс сельхозрабочих, ремесленников и многочисленной шательенской прислуги, предполагалось обучать по ходу дела.

Причина подобного метода комплектования была предельно проста и абсолютно непререкаема: осознавая полную никчемность основной массы своей армии в смысле опыта и бойцовских навыков, Трэйт решил сделать упор не на индивидуальной подготовке бойца, а на дисциплине. Более же дисциплинированных людей, чем привыкшие к боли и смерти гладиаторы, в природе не существовало. По крайней мере Трэйт таковых не знал…

В итоге по Кербульском тракту маршировали полки: сначала любимый Трэйтом Лавзейский, – самый родной и близкий, затем Кидонский, набранный из консидориев Кидонской школы. Замыкал почти пятикилометровую колонну сборный отряд из рот Ормского полка – из поместья Орма, с артиллерией и обозом. Большая часть Ормского артиллерийского, впрочем, осталась в Кербуле, чтобы стать основой для будущего подкрепления и ядром дальнейшей мобилизации боссонских сервов…

Обоз Трэйта был большим, но груз, распределенный по его телегам, казался немного странным для обычного войскового запаса. Там почти отсутствовало продовольствие – его планировали брать в разоренных усадьбах, но было множество мушкетов, пик и пистолей, как минимум, на армию такой же численности. Совет рассчитывал, что, пройдя по югу марки, Трэйт сможет привлечь на сторону восстания множество новых рабов и либо пополнить ими свои полки, либо организовать независимые партизанские отряды. Отыскать же достаточный запас ручного вооружения на юге Боссона будет проблематично, учитывая, что все арсеналы Жернак свез в Бронвену.

Сам Трэйт считал это ошибкой, полагая, что партизанские отряды могут действовать, используя холодное оружие, а также охотничьи и габеларские мушкеты, взятые в усадьбах хозяев. По его мнению, для стремительных нападений на посты габеларов и одинокие усадьбы шательенов, учитывая значительное превосходство рабского населения в численности, вполне сгодились бы и луки с вилами, ведь взяли же когда-то лавзейцы Руций с одними секирами да мечами! А против регулярной армии неподготовленные массы сервов, даже имеющие в руках огнестрельное оружие, были все равно беспомощны. Кроме того, большой обоз значительно сдерживал воинство Трэйта в скорости, а ведь именно на маневр он делал ставку в этой первой полноценной военной кампании восставших.

Огорчало его и другое: при таком огромном обозе армии был выделен минимум кулеврин. Сабин сказал, что если армия не собирается давать полевое сражение, то ей не понадобится и полевая артиллерия. Кулеврины же нужны для обороны Кербуля.

В итоге Трэйт шел, имея на руках только сорок орудий. Между тем это был единственный груз, который бы он с удовольствием потаскал за собой при любом маневре. Да, они не хотят встречаться с Жернаком в поле, однако хочет ли этого Жернак? И всегда ли будет возможность уклониться от боя? Вопрос. Но против Совета виликов не попрешь.

Таким образом, по дороге сейчас маршировало двадцать четыре тысячи человек, двигалось свыше тысячи повозок и сорок орудий в воловьих упряжках, с незначительным запасом ядер. Достаточно серьезная сила, если учесть поставленные Советом задачи.

Не встречаться с противником, не угрожать Бронвене. Продвинуться на юг Боссона, уклоняясь от решительных схваток, очистить территорию от шательенов, сжечь усадьбы. Вывезти продовольствие и запасы. Перебить гарнизоны шато. Работая на маневре, обойти столицу марки и снова занять позиции перед Кербулем. В общем – почти прогулка.

Разумеется, с армией шел и Гор Фехтовальщик, молчаливый Тринадцатый пророк, чемпион, апостол и прочая и прочая… На Совете он потребовал, чтобы ему был выделен отдельный отряд, причем не только для охраны собственной персоны, но и для реальных боевых операций.

Трэйт отказал, ссылаясь на слишком большую важность жизни Гора для дела восстания, чтобы позволить ему махать саблей в рукопашной, но Сабин выделил Фехтовальщику роту из ормских ребят, артиллеристов. С собой у них была даже дюжина пушек (из сорока), однако, по мнению Гордиана, сути дела это не меняло: тащиться пришлось все равно в обозе, а в случае возможных стычек – оставаться в лагере, охранять орудия. Впрочем, сейчас, когда кампания только начиналась и в округе наверняка не было ни единого королевского солдата, ему позволили ехать в голове колонны, сразу за арьергардом вместе с командованием похода.

Помимо ставшей уже привычной офицерской сабли, Гордиан прицепил к поясу пару тяжеленных эшвенских пистолей, а через плечо перекинул мушкет и патронташ. И все это – поверх мундира королевского лейтенанта с синей повязкой на рукаве и бантом на треуголке. Самому себе в подобной амуниции он иногда казался клоуном, однако никто не смеялся – уважали.

Рядом с Гордианом на гнедом антийском рогатом мерине ехал сам Трэйт. С ним Сабин, как наблюдатель от Совета виликов, а также Сардан Сато, Дакер, Бранд и еще несколько новоиспеченных лавзейских офицеров. Конная колонна двигалась шагом, рядами по четыре, поэтому Трэйт, Сабин, Гор и Бранд ехали впереди, а стальные держались сзади.

– Послушаете, Сабин, – сказал Трэйт, продолжая начатую еще утром тему, – мы служили с вами у Брегорта чертову уйму лет и всегда находили общий язык. Какого дьявола вы меня постоянно задираете? И сейчас, и на Совете!

– Я не вас задираю, Мишан. Вы – отличный человек и, смею надеяться, мой друг. Однако как член Совета я должен заботиться прежде всего о деле восстания, а не о дружбе. Когда речь идет о свободе для наших братьев, сервов по всему Эшвену, я не могу не быть принципиальным и…

– Демагогия, Сабин, опять демагогия. Рихмендер правильно сказал – вы слишком увлекаетесь. Мы не на Совете и не на собрании перед прочими сервами. Свобода и для меня не пустой звук. Но давайте не будем превращать войну за Свободу в болтовню о ней. Все мы сражаемся ради конкретных целей. И члены Совета и рядовые. Вот, например, ты Гордиан, как ты себе представляешь будущее, если мы победим?

Фехтовальщик пожал плечами.

– Да кто его знает, – уклончиво ответил он. – Я уже говорил вам, мастер Трэйт, что, как и большинство клонов, не являюсь уроженцем этого мира. По крайней мере, не телом, а душей, памятью. И если мы победим, я хотел бы задать пару вопросов храмовникам и узнать у них, могу ли вернуться.

– Тебя держит семья? Там, в другом мире у тебя есть кто нибудь?

– Да нет никого. Вроде ничто не держит. Просто там – мой родной мир, мое дело. Привык к нему, понимаете?

– А к этому не привык?

– К этому нет, не привык. Хотя климат у вас не плохой. Если победим, может, буду к вам заглядывать, в гости или на праздники. Например, на годовщину Победы.

Все негромко засмеялись.

– Понятно, – продолжил Трэйт, – то есть ты сражаешься, чтобы вернуться домой. Кстати, как и почти все клоны. А вот ты, Бранд? Ты отрезал в Руции головы как минимум десятку габеларов. За что ты пришил их, родимых, что тебе нужно от этой войны? Твой дом-то в Лавзее!

– Дом в Лавзее, мастер Трэйт, это точно, – пробасил Бранд. – Но хотелось бы кое-что поменять в этом доме. В принципе мне всегда нравилось в школе. Отличная еда, спать можно до одури, если ты – чемпион. Опять же драки. Где еще так оттянешься, как не на тренировочном ринге? Мечом помахать или секирой – забава. Люблю это. Однако я – серв. Все в Лавзее мне об этом напоминает. Почему я сражаюсь на ринге, а деньги от победы достаются моему лорду?..

При этих словах Гор косо посмотрел на товарища, вспомнив их давние беседы о рабстве, ранее не находившие в душе великана ни малейшего отклика. Надо же, подумал он, проняло!

– Нет, – продолжал Бранд, – вы не подумайте, я считаю, что Брегорт – отличный хозяин, не в пример большинству прочих. Однако ведь он – хозяин! И он заставлял таких, как я, умирать, чтобы самому заработать. Почему он мой хозяин, а не я – его? Чем я хуже? Да ничем! Не должно быть так, мастер Трэйт, вот что я думаю. Почему мы должны спрашивать разрешения, чтобы поехать на авеналии, или чтобы жениться, чтобы родить сына? Опять же, женщины. Я – чемпион и в мужской школе мне живется неплохо. А как живется наложницам в женских школах? В школе у леди Трит – моя сестра. Почему она должна ложиться под каждого, на кого укажет хозяин? А он ведь ее желания не спрашивает. Опять же наказания. Если серв обидит свободного – его сажают на кол. Если свободный зверски убьет своего серва – даже штрафа не заплатит. Разве это справедливо? А шательены? Почти все – ублюдки, каких свет не видал, твари без совести и морали. Ненавижу!

– Вот-вот, – сказал Сабин, – это ненависть. Он сражается за свободу и ненавидит наших господ, Трэйт.

– Отнюдь, Сабин, отнюдь, – вновь возразил Трэйт. – Мы говорим об общих вещах. Давай о конкретном будущем. Вот, Бранд, ты ненавидишь шательенов. Допустим мы их всех перерезали. Ну, допустим. Остались только мы, бывшие сервы, и куча усадеб, куча бывших Школ для призовых бойцов и для наложниц, города, торговые дома купеческие, ремесленные мастерские. Ведь все мы – и купцы, и ремесленники, и призовые – тоже сервы, чьи-то рабы. Вот победили мы. Ты что будешь делать?

– Ну вы как спросите, мастер Трэйт. Откуда я знаю? Вон, мастер Сабин умный, пусть думает. Вернусь в Лавзею. Построю дом. А лучше усадьбу настоящую. Конюшню себе заведу. Скакунов антий-ских хороших, серебряную посуду, наложницу, но так чтобы я сам ей нравился. Ристалище себе построю. Будем с друзьями в охотку мечами махать. Ну, не до смерти, конечно, а так, для интереса. Вон, Гора хочется страсть как завалить с его рапирой, а то сделал меня в тот раз, до сих пор прийти в себя не могу, Фехтовальщик хренов.

Гор ухмыльнулся.

– Понятно, Бранд, понятно, – не отставал Трэйт. – Но ведь усадьба у тебя будет большая, кто станет за садом следить, дом убирать, готовить, смотреть за лошадьми антийскими? Опять же наложницы, сегодня ты им нравишься, а завтра другой нравится. Отпустишь? Да и усадьбу кто тебе построит, не сам ведь?

– А я скромный, я себе усадебку небольшую организую. А построим вместе, вот всем батальоном моим организуемся и построим. Сначала – мне, как командиру, потом остальным, по заслугам. А чтобы убирать да за садом следить, я себе пару шательенов поганых запрягу, вот что. Благо если победим, в плен их возьмем немеряно. Вот я парочке и предложу, мол, ну что, графья, мои, маркизы, либо меч в пузо, либо ко мне работать, благо, как бывший серв, хозяин я буду положительный, не злой совсем. Так что – согласятся.

– Вот то-то и оно, брат мой Бранд, что сражаемся мы с тобой не за Свободу как таковую, а за собственное благополучное будущее и безбедную жизнь. Вот побьем шательенов, отберем у них усадьбы, а самих заставим прислуживать. И ты, Бранд, не один такой. При производстве в офицеры беседы на эту тему я веду с каждым из наших. Если клон – то домой вернуться. Если местный – остаться да добра себе нажить, самому шательеном стать.

– Да ты что, командир, обижаешь меня! – удивленно возмутился великан. – Ты меня с шательенами не ровняй. Я кнутом спину драть никому почем зря не буду. И пытать людей для удовольствия не буду. И гаремы заводить в тысячу наложниц по три штуки на каждый день, как графья наши, не буду. Мы – не они. Мы – другие. Сволочи они, а мы – люди!

– Так это мы, Бранд, другие. Мы – люди. А дети наши? А правнуки? Знаешь, что такое знатный род, которым каждый шательен так гордится? Это значит, что предок у них был достойный. Герой или полководец великий. Или просто уважаемый и мудрый человек. Понимаешь? Так что если победим мы и шательенов всех сервами сделаем, а сами господами станет, то лет через двести уже их детям придется ошейники снимать и на бунт против наших детей подниматься. А это значит – и сейчас, и тогда кровь будет литься напрасно. Не за Свободу святую, а за то, кому из волков наверху быть и другими волками помыкать, а кому сапоги им лизать и пресмыкаться.

– И что же ты предлагаешь? – спросил Сабин; взгляд его внезапно стал острым как бритва, а лицо – внимательным и напряженным.

– Не знаю, – вздохнул Трэйт. – Сражаться, конечно, надо. Хотя бы и за то чтобы усадьбы себе отстроить и шательенов в рабство обратить. Однако чтобы действительно победила свобода, а не очередная стая волчья, пусть даже стаей этой мы с вами будем, нужно иное. Свое государство, быть может, законы правильные. Республика, как в Тысячеградье, только без рабов и без навархов тоже. Наварх – тот же король, только богачами избранный. А может, к не государство, а вера другая, чистая, добрая, – не знаю. Думать надо, в общем. И когда говоришь – «за свободу воюю», нужно точно представлять, что ты имеешь в виду. Антийских скакунов на собственном выгуле или всеобщее счастье добра и справедливости. Пока что – мы за антийских скакунов сражаемся с наложницами и усадьбами, а вовсе не за всеобщее равенство и счастье. Вот так то.

– Ну ты загнул, командир, – восхитился Бранд. – Но так даже проще, хотя по-разбойному как-то. Что, Гор, зверь наш полковник, может мыслить, да?

– А то! – подтвердил Гордиан и вспомнил собственных наложниц в дворцах Тринадцатимирья. Может, в чем-то и прав старый дацион. Надо не просто быть наверху, а человеком оставаться.

Сабин же промолчал. Чуть натянув поводья, он немного отстал и потом долго-долго сверлил спину Трэйта странным, настороженным взглядом под сумрачными бровями.

* * *

Приблизительно в одном километре от Сабина хмурил брови другой человек. Если, конечно, можно назвать человеком существо, прожившее без малого три тысячи лет и менявшее тела так же часто, как ящерка меняет хвосты. За эти годы кардинал Бургосской курии Амир впервые видел восставших сервов, собравшихся в организованную силу. По большому счету он вообще в первый раз видел восставших сервов. Еще совсем недавно Амир искренне и со всей убежденностью полагал, что такое понятие отсутствует в его лексиконе в принципе.

Серв не мог восстать, ибо хомут обеспечивал абсолютное послушание. Случившееся месяц назад настолько выбивалось из его представлений об устройстве мира, что кардинал до сих пор пребывал в некоторой прострации. Сейчас он стоял на смотровой площадке одного из своих титанических храмов Хепри, ближайшем к месту, где должна была пройти армия рабов, и с недоумением разглядывал движущиеся мимо на большом расстоянии походные колонны. Зрачки и глазные яблоки у Амира были модифицированы, и он мог разглядывать мельчайшие детали на мундирах марширующих сервов-солдат без оптических приборов. В отличие, например, от стоящего рядом викария, пялившегося в подзорную трубу.

Амир тихо ругнулся. Он был не только удивлен, но и сильно раздосадован, если не сказать зол. А злость следовало на ком-то выместить.

– Ну что? – начал он как всегда с малых оборотов. – И как ты объяснишь, что такая прорва сервов шастает по тракту без ошейников?

Викарий оторвался от «подзорки».

– Сложно сказать, монсеньор, – осторожно ответил он и покачал головой. – Известно, что «хомут» можно дезактивировать сильным электрическим разрядом. Возможно, именно так и было отключено большинство ошейников. И в этом нет ничего удивительного. Среди миллионов рабов Эшвена вполне мог найтись один, обладающий специальными знаниями по электричеству. Кроме того, способность переменного электрического тока сбить настройку прибора могла быть обнаружена кем-то из рабов случайно. Странность в другом. Наши лазутчики докладывают, что освобожденные сервы ходят без ошейников. Без включенных и без отключенных. Вообще без ошейников, понимаете? Они их снимают! В сущности, это невозможно, ибо даже отключенный «хомут» нельзя не разрезать ни порвать, ведь сердцевина прибора имеет корпус из ишеда. Шнур можно только расстегнуть, раскрыв электронный замок, а для этого нужно знать церковный код. Поэтому есть две версии происходящего. Первая – ошейники снимает кто-то внутри храмов, один из высокопоставленных иерархов церкви, имеющий доступ к коду. Второй вариант – среди сервов нашелся человек, обладающий способностями Тшеди, такими, какими обладал когда-то наш Господь Хепри.

Кардинал опешил:

– Серв-экстрасенс?

– Можно так сказать.

– Ясно… – От удивления кардинал внезапно перестал злиться. – Ну и что? Надеюсь, вы успели проверить обе версии?

– Почти, монсеньор. По первому варианту проверка еще не завершена. Однако второй вариант уже можно считать подтвержденным. Ошейники снимает один из лидеров восстания – некий боец дуэльной школы.

– И нам известно, кто он?

– Так точно, монсеньор. Позвольте, я вам продемонстрирую. – Он показал рукой на лифт, ведущий внутрь храма, к мониторам наблюдения.

Кардинал кивнул, еще раз взглянул на ползущую по тракту ленту Армии Свободы, и они прошли к шахте.

Спустя несколько минут оба оказались в просторном помещении с экраном – комнате космичес-кого наблюдения. Несколько спутников – сателли-тов Медиас Кордис, чьи орбиты были рассчитаны так, чтобы охватывать всю поверхность планеты-сферы, беспрерывно передавали сюда (впрочем, как и любую другую из подобных комнат, имеющихся в каждом храме) информацию обо всем, что происходит на бескрайних просторах Невона-0143.

Спутниковое видеонаблюдение являлось исключительным достоянием церкви. Ни король, ни тем более его сенешали или провинциальные чиновники доступа к подобному уникальному для средневековой планеты техническому ресурсу не имели. Через широко раскрытые очи космических видеокамер на мир смотрели только клерики.

Кардинал уселся в роскошное кожаное кресло оператора, викарий остался стоять. Оба глядели на записи, сделанные со спутника над лагерем восставших почти неделю назад. Кардинал несколько раз прокрутил момент, где Гор снимал хомуты с очередной партии сервов на плацу перед казарменной зоной руцийского лагеря. С тысячи человек разом!

Это впечатляло. Камера не передавала невидимые для человеческого глаза энергетические потоки, но необычность происходящего и взаимосвязь между тысячью расстегнувшихся хомутов и щуплым сервом в епанче консидория была очевидна.

Епанча особенно удивила Амира.

– Надо же, – сказал он, – сосунку от силы лет шестнадцать, а он уже консидорий. Или ему дали накидку бойца за снятие хомутов?

– Отнюдь, монсеньор. Это кажется невероятным, но подросток на экране перед вами – даже не просто консидорий. Он – чемпион Боссонских авеналий текущего года. Лучший боец в категории боев без доспехов.

– Действительно, занятно. Щенок не прост. Никогда не интересовался именами сервов, но видно сейчас настал момент. Как зовут нашего грозного малолетку?

– Его зовут Гор, монсеньор. Гор Фехтовальщик.

Кардинал покачал головой. Фех-то-валь-щик, подумал он, какое странное слово.

* * *

В это самое время, в столице марки сенешаль Боссона и командующий сборным корпусом возмездия, генерал Жернак держал совет в Бронвенском ландкапе Королевской армии.

– Итак, господа, – сказал он, – положение серьезное. Мы уже опозорились перед лицом Его величества, сдав весь Верхний Боссон, и не можем позволить ситуации усугубляться дальше. К сожалению, мы имеем весьма смутные представления о планах восставших сервов, поскольку, никому из посланных лазутчиков не удалось войти в самую верхушку так называемого Правительства равных. Как это ни смешно, эти несчастные ублюдки, проповедующие равенство людей перед Богом и королем, поставили над собой Совет бывших виликов – управляющих поместьями, ставленников своих прежних господ, дравших с них шкуру похлестче самих лордов-шательенов. Безмозглые сервы, они сервы и есть.

Он сделал паузу, внимательно осмотрел слушателей и продолжил свой доклад.

По словам сенешаля, хотя их информаторы и не имели доступа в Совет виликов, они имели доступ к армии повстанцев вообще. На сегодняшний день командование королевских войск располагало довольно точными данными о численности и подготовке так называемой Армии Свободы, согласно которым она насчитывала уже не менее тридцати тысяч человек в строю. Поступили сведения, что, используя типографию в Кербуле, предводители восстания даже издают для своих солдат Руководства по огневому и пиковому бою. Но как бы там ни было, теперь, когда армейские полки и габелары собраны в организованную силу, сомнений в скором усмирении зарвавшихся негодяев нет.

Немногочисленные поражения гарнизонов в прошлом, отметил Жернак, объяснялись исключительно внезапностью нападений и численным превосходством сервов над гарнизонными войсками. Сейчас это исключено. Численность подготовленного за последние месяцы корпуса возмездия не меньше численности восставших ублюдков, а качество же королевских войск не приходится даже с ними сравнивать.

В то же время лазутчики утверждали что вилики не посмеют выступить на юг до тех пор, пока не наберут по крайней мере двухкратного перевеса в численности войск, поэтому выступление их армии на Бронвену и полевые сражения, похоже, не грозят. Трусливые сервы, получившие из рук виликов свободу, бегут из поместий тысячами, не желая вступать в их армию. Даже по самым грубым подсчетам, чтобы добиться существенного перевеса над королевскими войсками в численности, виликам понадобится как минимум еще несколько месяцев.

– Задача состоит в том, чтобы не дать им этих месяцев! – подытожил сенешаль. – Хватит сидеть в Бронвене, как лев в клетке! Мы должны выступить на Кербуль!

Услышав известие о скором походе, офицеры оживились. Они начали активно перешептываться, обмениваясь жестами и кивками. Жернак тем временем, не обращая внимания на активность своих подопечных, продолжал:

– К моему огромному сожалению, наши силы ограничены, а Его величество король Боринос воздерживается от того, чтобы присылать подкрепления. Мы ожидаем прибытия новых пехотных полков не ранее чем через две-три недели, а наш поход между тем не терпит отлагательств.

Жернак отметил два обстоятельства. Учитывая полный паритет в численности обеих армий и превосходство противника в полевой артиллерии, он считал нежелательным встречаться с противником в поле в открытом сражении. Но при этом, не имея артиллерии, корпус возмездия был не в состоянии приступить к осаде укрепленного лагеря повстанцев. Но сенешаль считал, что этого и не потребуется, так как, по его мнению, как только регулярные войска окажутся на севере, сервы мигом запрутся в Кербуле и поневоле прекратят набор новых бойцов. Выйти же из крепости для генерального сражения трусливые управители поместий просто не решатся. Поэтому задача похода состояла в ином. Это должна быть настоящая карательная экспедиция, к которой необходимо подготовить людей.

– Установка проста: каждый серв, посмевший поднять голову против власти Эшвена и снять свой ошейник, должен умереть и умереть страшно, – завершил сенешаль свою речь, – мы затопим север марки в крови и будем вычищать заразу до тех пор, пока не прибудут свежие подкрепления, не подтянуться тяжелые осадные орудия из Бургоса и королевская армия не сможет приступить к правильной осаде Кербуля, чтобы покончить наконец с этим чертовым бунтом!

– А если все же виликирешатся выйти за стены своей крепости и дать вам бой? – подал голос префект Бронвены, гражданский правитель города, чьи полицейские габелары, как это ни прискорбно, составляли почти треть армии сенешаля.

Жернак кивнул, принимая вопрос.

– Я уже сказал, – ответил он, – что победу в открытом сражении считаю вполне достижимой, учитывая лучшую подготовку регулярной армии по сравнению с рабским сбродом, который собрали под своими подлыми знаменами взбесившиеся вилики. Однако генерального сражения следует избегать, ибо удача в баталии при равенстве сил – капризная дева. Если мы встретим их в поле, то, конечно, дадим бой. Но до прибытия новых полков специально нарываться на открытое столкновение не будем.

Префект согласился, и Жернак продолжил:

– В целом, господа, диспозиция такова: нам необходима еще как минимум неделя на завершение укреплений Бронвены, конкретно – ее западной линии. И только эта неделя в вашем распоряжении, чтобы закончить личные дела и подготовку частей к большому походу. Затем, господа, по завершении этой недели наш корпус возмездия выступает на север…

С этими словами Жернак подошел к карте Боссона, висевшей на стене, намереваясь приступить к более подробному описанию предстоящей кампании.

В этот момент, резные двери Бронвенского ланд-капа, где проходил военный Совет, отворились настежь. Резко, как от удара. Вальяжным шагом в зал вошел высокий человек в роскошном камзоле из тех, что носят столичные хлыщи, и с расшитой золотом запыленной перевязью, на которой висел, касаясь пола золоченой оконцовкой ножен, великолепный кавалерийский палаш с драгоценным камнем на рукояти.

Не снимая шляпы и не кланяясь, что было проявлением крайнего неуважения к присутствующему офицерскому собранию, он оглядел собравшихся наглым взором из-под высокого лба, покрытого потом и пылью от долгой и утомительной скачки. Его оскорбительный для любого офицера взгляд обежал собравшихся одного за другим и остановился, наконец, на Жернаке, замершем перед картой.

– Генерал Жернак, если не ошибаюсь?

– Именно так! – чопорно ответствовал сенешаль.

– Знаете, генерал, – тут же продолжил вошедший, – я слышал окончание вашей вдохновенной речи и вынужден внести в нее коррективы. Хотите знать какие? – Он решительно подошел, приблизил свое лицо к генералу, и тот от неожиданности отвел глаза. – Мы выступаем завтра, а не через неделю!

– Простите, но с кем имею?..

– Полковник Роше, – ответил незнакомец, снимая перчатки и звонко швыряя их на генеральский стол. – Только что прибыл к вам из Бургоса с подкреплением.

Услышав воинское звание хама, Жернак вспыхнул.

– Какого черта! – заорал он, наливаясь краской. – Да я сгною вас в карцере, полковник! Почему обращаетесь не по форме? Я – полный генерал армии и сенешаль всех наличных сил в Боссоне и я не потерплю…

– Потéрпите, Жернак, потéрпите. И не смейте повышать голос, не то я обеспечу вам второе горло, чтобы воздух лучше выходил. Да, я – полковник. Но я полковник гвардии! – Последнее слово он почти прорычал. – И я – герцог де Роше, а не занюханный армеец, как эти ваши офицеришки! – Он кивнул в сторону сидящих за столами офицеров Жернака.

Те, переглянувшись, покачали головами, но промолчали. Связываться с владетельным шательеном никто не хотел.

– Этот идиот Бавен посмел отправить меня к вам, оторвав от важных дел в столице! – продолждил Роше: – и я не намерен торчать в этой дыре, пока вы не наберетесь храбрости, чтобы разогнать толпу очумевших сервов!

С этими словами полковник гвардии и герцог снял наконец шляпу, проследовал к ближайшему стулу и плюхнулся на него, принявшись обмахиваться широкими полями своего головного убора.

Цвет кожи на лице Жернака сменился с пунцово-красного на белый.

«Гвардия! – чуть ли не прорычал он про себя. – О, Святой апостол, я просил подкреплений, но не гвардию! На что мне этот ублюдочный наглец?» Вслух же он, подавив мгновенный порыв на замысловатую оскорбительную тираду, произнес немного дрожащим голосом, но вполне спокойно:

– Со всем уважением, герцог, но вы не владеете ситуацией. Чтобы сколотить армию, нам пришлось собрать в один кулак все сколько-нибудь значимые воинские контингенты со всей провинции. Мои земли голы. Именно поэтому необходимо закончить укрепления Бронвены. Мы не можем оставить столицу Боссона не только без войск, но и без укреплений.

– Да мне плевать на ваш поганый город, Жернак. Единственная столица Королевства, заслужи-вающая заботы, – это ГрейтБориБерг, который строит Его величество в устье Кобурна. А ваш провинциальный свинарник меня не волнует!

– Вы зарываетесь, де Роше! Пусть я не имею вашего титула и герцогского аллода, но по прибытии вашего полка в Боссон, я – ваш непосредственный и единственный военачальник! Подобное поведение – это прямое нарушение субординации.

– Черта с два. Кто вы, Жернак – всего лишь виконт, не так ли? Я – герцог и родственник короля. Так что, если вы не заткнетесь, субординация будет нарушена вами, а отнюдь не мной. – Он еще раз сверкнул глазами на Жернака. – Завтра я выступаю на Кербуль со своим полком. Вы идете со мной или катитесь к дьяволу с должности сенешаля. Надеюсь, я понятно излагаю?

Проглотив гордость командира, Жернак обреченно кивнул, склоняясь перед непреодолимым. «Непреодолимым» в данном случае были вошедшие в поговорку хамство и невероятная заносчивость королевской гвардии, которые, впрочем, всегда подкреплялись реальными возможностями гвардейских командиров, их связями при дворе и богатством их земельных аллодов.

Удовлетворенно пробежав по сторонам высокомерным взором, де Роше встал, развернулся на каблуках и вышел вон, оставив седого армейского генерала тихо скрипеть зубами в окружении своих униженных офицеров.

Впрочем, подумал Жернак, когда сошла первая волна гнева, возможно, в чем-то этот кретин прав. В данной ситуации нужно играть на опережение и выступить в поход раньше, чем сервы перехватят инициативу.

Глава 4 Испытание боем

Спустя всего десять дней от заседания Бронвен-ского ландкапа передовые разъезды Армии Свободы вышли к правому берегу Кобурна, близ высохших ташских болот, к месту, где старинный кербульский тракт соединялся с большим трактом на столицу Боссона и далее, петляя, шел на юг.

Два всадника на немного разгоряченных, но бодрых скакунах внеслись на вершину очередного холма. Внизу простирался отличный вид на широкую полосу могучей реки, влекущей свои воды с севера на юг через весь Эшвенский континент. Вид был величествен и великолепен. Стоял чудесный солнечный полдень и казалось, что избалованная летним теплом природа пела, приветствуя еще один чудесный миг первого осеннего месяца. Однако всадников на холме взволновало отнюдь не мерное движение вод, а нечто совсем другое.

Не далее чем в лиге от них по тракту двигались кавалерийские эскадроны!

Дозорные развернули своих скакунов и, подстегивая могучих животных шипами шпор, стремительно помчались обратно.

Выслушав короткий доклад, Трэйт живо отдал приказы вестовым, и пехотные колонны Армии Сво-боды стали разворачиваться фронтом, перпендикулярно к тракту, перекрывая небольшую долину.

Сардан Сато, Дакер и Бранд отбыли к своим подразделениям руководить построением шеренг, и возле командующего походом остались только Сабин и Гор с незначительным сопровождением.

– Вы собираетесь встречать противника в низине? – со своей всегдашней бесцеремонностью спросил Сабин, отвлекая Трэйта от руководства построением центра войска. – Не лучше ли попытаться занять холмы?

– У нас едва хватит времени, чтобы развернуть шеренги, не говоря уже о том, чтобы выдвинуться вперед, – отвечал Трэйт, продолжая отдавать команды. – Кроме того, когда дозор увидел передовые королевские эскадроны, они были ближе к этим холмам, чем мы. Так что бросаться наверх нечего и пытаться.

– Святый Боже, но у них кавалерия?!

– Похоже на то. Судя по докладу, не менее трех тысяч сабель, точнее – палашей. Как я понимаю, это гвардейская жандармерия. Целый полк.

– Вы же заявляли, что мы беспрепятственно сможем дойти до Бронвены и даже обогнуть ее, избегая противника!

– Уверен, так и случилось бы, узнай наш враг о том, что мы вышли к незащищенной столице. Однако, похоже, мы передвигались слишком скрытно и быстро и Жернаку просто никто не успел донести о нашем продвижении. Вспомните, за пять дней похода мы ни разу не встретили разъездов противника. В любом случае причина нашей встречи уже не имеет значения. Я уже говорил, что в поле мы можем поспорить с ним почти на равных. Так вот, в ближайшие часы мы узнаем это наверняка. Как и предполагалось, их всего около двадцати семи – двадцати восьми тысяч, то есть почти столько же, сколько нас. Видимо, сенешаль оставил, как минимум, полный полк габеларов для защиты Бронвены.

– Но у них кавалерия, Трэйт! Вы принимаете это во внимание?

– Кавалерия, безусловно, сюрприз. Однако и наши пикинеры, я надеюсь, не подкачают.

– Я предупреждал вас, Трэйт, о необходимости формирования кавалерийскиго полка, по крайней мере нескольких эскадронов! Если с регулярной пехотой наши солдаты готовы геройски сражаться, то с кавалерией им придется лишь геройски умирать за свободу своих братьев. Нас растопчут! Это вы понимаете?

– Не каркайте, Сабин! Вы прекрасно знаете, что мы не могли сформировать кавалерийский отряд по множеству причин, в первую очередь из-за отсутствия в необходимом количестве боевых скакунов. Крестьянские тяжеловозы, да будет вам известно, не годятся для лихих кавалерийских наскоков. Но главное мы не смогли создать кавалерию из-за отсутствия наездников. Увы, сударь, нет сервов, которые могут управляться с пикой, палашом и карабином, галопируя на антийском скакуне! Если вы помните, я лично определил план боевой подготовки для учебных кавалерийских классов в Кербуле. Возможно, через полгода-год мы будем иметь несколько эскадронов относительно сносной кавалерии, но не раньше. И хватит об этом! Отправляйтесь в обоз и не мешайте мне заниматься работой, которую на меня возложил Совет. Вы стали донимать меня в последнее время!

С этими словами, нимало не смущаясь, Трэйт в раздражении хлестнул лошадь Сабина – и та отпрянула, возмущенно заржав. Сабин поджал губы и дал шпоры сам в направлении, противоположном фронту, которым выстроились полки восставших.

Повинуясь кивку Мишана Трэйта, Гор тоже тронул поводья и вместе с вечно приставленным к нему Никием отправился вслед за Сабином к повозкам.

Обоз пребывал в хаотичном движении. Сервы охранения суетились, спеша вывести свои телеги и лошадей в тыл выстраиваемой солдатами позиции, сервы, обслуживающие орудия, напротив устремились в другую сторону, чтобы вывести кулеврины и мортиры на поле, поставить перед фронтом изготовившейся к бою армии и первыми встретить огнем ненавистного противника.

Гордиан засмотрелся на эту активную деятельность в сущности совершенно далеких в прошлом от войны людей, с таким энтузиазмом готовящих себя и свое оружие к предстоящей бойне.

Глазея по сторонам и стараясь при этом не слишком болтаться под ногами, они с Никием вскоре потеряли Сабина в поднявшейся беготне, ничуть, впрочем, не опечалившись этим фактом. Было видно, что Сабин крайне зол. Он следовал в глубь обоза, где располагались его личная повозка, сопровождение и незначительная охрана.

Задолго до сегодняшнего утра бывший демиург получил от Трэйта однозначное распоряжение – держаться подальше от передовой линии и беречь себя. В принципе Гор так и собирался поступить, ничуть не желая подставлять свою голову, драгоценную не только для дела восстания, но и для себя любимого, под пули мушкетов и картечь. Однако, как обычно, судьба распорядилась иначе.

Проходя мимо людей, в страшном цейтноте двигающих орудия на передовую линию, он испытывал недюжинные угрызения совести, ведь, как ни крути и не держись за воспоминания о собственном полубожественном сытом прошлом, это были его това-рищи, с которыми последние месяцы он делил кров походной палатки и переламывал простой армей-ский хлеб. Поэтому, когда мимо проследовали расчеты из его собственной роты и одна из пушек застряла между кочек, он не смог удержаться.

Спрыгнув с лошади и тут же передав ее пробегавшему мимо гаврошу из обозной обслуги, Гордиан, повинуясь внезапному порыву, подбежал к влекомому расчетом орудию, немного растолкал взмыленных людей и изо всех сил приналег на колесо. Никий последовал за ним и вместе с парой бойцов прижался ко второму колесу с другой стороны.

– Взяли! Взяли! – кричал старшина расчета, подстегивая тяглового вола вожжами, а словами – людей. – Давай еще немного, давай!

Колесо выскочило из ямы, и команда расчета дружно потащила оружие дальше, однако Гор не отстал. Плечом к плечу вместе с ним давили на железную тушу порохового чудовища люди, каждого из которых он знал в лицо, каждому из которых он дал освобождение. Он не мог отойти, и пусть помощь его отнюдь не могучих юношеских рук была ничтожным вкладом в возможную победу, эта помощь была им нужна!

Теоретически пятая артиллерийская рота Орм-ского полка и дюжина орудий находилась под его командованием. Он следовал вместе с ней в обозе и ночевал в ее расположении во время ночных стоянок. Постоянная охрана выделялась ему Брандом из числа своих панцеров, в количестве двух или трех человек, а то и самого Бранда, однако, согласно подписанному Сабином распоряжению, Гордиану Рэксу как офицеру Армии Свободы подчинялась именно пятая артиллерийская рота. Поэтому во время похода он привык командовать размещением роты во временном лагере, посылать вестовых из числа ее солдат, получать от Трэйта распоряжения относительно места роты в двигающейся колонне. Однако командование ротой в бою было поручено отнюдь не ему, а лейтенанту, натаскивавшему пятую роту во время учений и тренировок еще в Руции и Кербуле.

Лейтенантом этим оказался не кто иной, как под-мастерье самого Вордрика Аймена по имени Самсон, помогавший когда-то Гору выковать его первую «призовую» рапиру, поразившую тогда воображение всей Дуэльной школы. Тот самый, с которым в свой первый день в этом мире он брел из храма Хепри, скованный одной цепью с Никием и Рашимом. Самсон хоть и подчинялся Гордиану формально, но в боевой обстановке мог распоряжаться своими бойцами как угодно. Сейчас он носился вдоль линии заряженных картечью кулеврин, следя за расположением стволов и расчетов. Мельком он взглянул на Гора, но ничего не сказал, справедливо полагая, что никаких распоряжений относительно подобной оказии от Трэйта не получал и Тринадцатому пророку лучше знать, куда себя деть во время сражения. Впрочем, возможно, он просто не узнал знаменитого Фехтовальщика, успевшего заляпаться грязью, как и все бойцы, тащившие орудия по кочкам бывшего Ташского болота и через ручей.

Как бы там ни было, несколько минут и несколько метров спустя их пушка встала на свое место в линии перед шеренгами мушкетеров. Гор оказался на передовой.

* * *

В это же время в королевских рядах, уже вступивших на оставленную дозорными высотку, происходило спешное совещание сенешаля со своим полевым штабом. Точнее – спешная сходка с руганью и взаимными оскорблениями.

– Вы тупица, Жернак! – вскричал гвардейский полковник де Роше, указывая рукой в белой перчатке на длинные ряды сервов с пиками и мушкетами, которые выстраивались внизу на ровном поле в двухстах метрах от места, где заканчивался косогор. – Кто утверждал, что вилики еще не готовы к выступлению и не двинутся на юг без огромного перевеса? Их всего-то тысяч двадцать—двадцать пять! Так какого черта они делают в двух днях пути от вашей паршивой Бронвены?!

– Да откуда я знаю? – пробурчал в ответ генерал. – Уверен, если бы мы оказались на севере раньше, никто из виликов не рискнул бы и высунуть носа за стен своей крепости. А так… Вероятно, они рассчи-тывали на тот же эффект, что и мы. Если бы сервы оказались под стенами Бронвены раньше, чем мы выступили в поход, возможно, я бы и сам не вышел для боя до прихода подкреплений. Это ужасно, ведь мы так и не закончили укрепление города.

– Да к дьяволу ваш проклятый город, Жернак! Вот она, армия сервов, раздавим ее и дело с концом.

– Думаю, это не так просто. Числом мы равны. Качество подготовки у нас, несомненно, лучше, но не намного. Артиллерии у нас вовсе нет и местность для кавалерийских атак не самая идеальная – высохшие болота, кочки… Черт его знает! Не лучше ли отступить? Полагаю, преследовать нас они не станут. Наверняка сами ошарашены этой встречей.

– Да идите к черту, Жернак! Вы празднуете труса, и перед кем?! Перед скопищем вчерашних рабов? – Полковник презрительно расхохотался, глаза его смотрели на сенешаля с невероятной брезг-ливостью, словно он видел перед собой не умудренного опытом старого офицера, а некое мерз-кое насекомое, внезапно обнаруженное им в салате. – Да я разметаю их одной жандармерией! Готовьте свою паршивую пехоту и глядите, как нужно поступать с животными, не знающими своего места! – С этими словами де Роше резко развернулся и стремительно поскакал к конным рядам своих гвардейцев.

«Может, он и прав, – подумал Жернак. – Чего это я? Ведь это всего лишь сервы».

* * *

Сервы между тем закончили построение. Понукаемые офицерами Трэйта, пикинеры Армии Свободы встали в низине, где склон холма переходил в относительно ровную поверхность. Пикинеры расположились одиннадцатью большими квадратами, именуемыми также «терциос», в шахматном порядке – шесть терциос впереди, а пять – несколько приотстав.

Перед каждым таким квадратом имелось несколько прямоугольных построений мушкетеров, поставленных старинным строем «караколе», чтобы чередовать ряды с разряженными мушкетами на ряды с заряженными и вести по противнику непрерывный огонь. После очередного залпа передняя шеренга каждого квадрата оставалась на месте, заряжая оружие, а последняя шеренга устремлялась вперед, чтобы встать перед бывшей первой и дать новый залп. Так продолжалось раз за разом в течение боя, и отряд такими перебежками медленно продвигался вперед, как бы атакуя противника.

За караколе, обращенными узкой гранью к фронту, стояли прямыми рядами пикинеры в кирасах и рокантонах. Они предназначались для случая, если враг прорвется через огонь мушкетов.

А перед мушкетерами уже громоздились пушки, в ужасной спешке перевезенные вперед с конца походной колонны и изготовленные сейчас к огневому бою. Пятая рота встала именно здесь, на передовом рубеже самого центра позиций.

Расчет при каждом орудии имелся полный, и пока остальные бойцы подносили картечь, прочищали стволы и заряжали пушки, проверяли фитили и корректировали направление прицелов, Гордиану нечем было себя занять. Сняв со спины мушкет, который он совершенно без надобности таскал за собой уже свыше месяца, Гор решил, что наконец-то оружие пригодится и изготовился к стрельбе, зарядив «пукалку» и запалив фитиль. Никий, стоявший рядом, сделал то же.

– Не дрейфишь? – спросил его Гор, тщательно скрывая собственную дрожь в голосе.

– Есть немного, – ответствовал его верный помощник, нимало не стесняясь.

Гор кивнул. Страх – естественный спутник в бою. Кто не испытывает страха перед смертью, тот либо псих, либо труп, третьего не дано.

В это время огромная пехотная масса королев-ских войск перевалила наконец через высотку пол-ностью и начала собственное построение.

Королевские пограничники и габелары, не привычные к бою в шеренгах и рядах, путались и суетились. Даже для постороннего глаза было ясно, что дисциплина и выучка у Трэйта оказалась куда лучше, чем в полках пресловутого корпуса возмездия, что бы там ни говорил по этому поводу Жернак. Сам сенешаль скакал вдоль рядов, попрекая неопытных офицеров и расставляя пехоту такими же большими квадратами, как у сервов. Однако диспозиция не клеилась.

Вестовой, посланный Жернаком к рядам жандармерии, вернулся ни с чем и выглядел словно побитая собака. Жернак вознамерился уже отправиться к зарвавшемуся де Роше сам, чтобы заставить того выстроить свои эскадроны на флангах общей позиции (для возможного охвата противника), как внезапно с холодящим сердце ужасом осознал, что надобность в подобном перестроении совершенно отпала, поскольку проклятый герцог выбрал свою диспозицию сам!

Не дожидаясь построения основных сил и презирая все каноны воинской дисциплины, поток закованной в сталь жандармерии, визжа и улюлюкая как на кабаньей охоте, устремился вниз прямо в центр позиций изготовившегося противника.

Признаться, за триста с лишним лет Гордиан многое видел, однако атака жандармов заставила затрепетать его сердце.

Первым, что заполнило ум, был ужас, однако затем, когда спазм первобытного страха немного отпустил, пришло восхищение! Говорят, красота есть синоним целесообразности и совершенства. В данном случае речь шла, безусловно, о смертоносной целесообразности и смертельном совершенстве.

С развевающимися плюмажами, в алых гвардей-ских плащах и сверкающих полировкой золоченых кирасах, эти всадники казались демонами возмездия, явившимися, чтобы карать и разрушать. Они приближались к рядам кулеврин на огромной ско-рости, почти немыслимой для этого примитивного мира, не знавшего железных дорог и автомобилей, не говоря уже о воздушных судах. Они летели, воздев к небесам холодные, сверкающие клинки своих палашей, на каждом из которых притаилась смерть.

Впрочем, стремительность натиска гвардейской кавалерии была относительной. Конечно, на Гора, впервые оказавшегося на поле боя таких примитивных армий (до этого ему «счастливилось» участвовать только в космических баталиях, где лица противников ты видишь лишь на голографическом экране, и то, если во время дуэли линейных кораблей ведутся переговоры), потрясающий вид несущейся прямо на него кавалерийской массы не мог не произвести впечатления! Однако более опытный и бывалый рубака без труда заметил бы, что кочки, обильно покрывающие территорию бывшего обширного Ташского болота, так мешавшие тащить кулеврины, существенно замедляют гордый бег гвардейских лошадок и те выдают едва ли две трети от скорости своего знаменитого галопа.

К тому же всадникам мешали не только кочки. Поскольку жандармы атаковали строй своего врага в полном одиночестве, их могучее каре существенно растянулось и широкие ряды стали отличной мишенью для рабских мушкетов и орудий.

Лейтенант Самсон дал отмашку – и кулеврины плюнули картечью! Десятки тел, получив свинцовый подарок, вылетели из седел. Многих разорвало на части вместе с лошадьми, однако ряды гвардии не дрогнули. Состязаясь друг с другом в удали, они по-прежнему неудержимо неслись на сервов.

Гор и Никий выстрелили одновременно. Расстояние было подходящее, однако бешеный темп, в котором разворачивалась баталия и сказавшееся нервное напряжение не позволили им увидеть, поразило ли кого-то конкретно их выстрелами, поскольку вместе с ними, отлипнув от орудий, дали залп из пистолей и мушкетов артиллеристы ближайших расчетов.

А Самсон уже дал команду к следующему маневру. Как и полагалось после первого залпа, артиллерийская прислуга с центральных орудий побежала, понукаемая своими старшинами, и спешно укрылась за лесом из пик и мушкетов. Подхватив свое оружие, Гор и Никий устремились с организованной волной отступавших артиллеристов в промежуток между караколе мушкетеров, терциос пикинеров и далее, в резерв за вторую линию.

Боже! Ноги несли Гордиана так, как не носили никогда. Инстинкт самосохранения был в нем силен всю его долгую жизнь, как и у любого человеческого существа, умудрившегося прожить триста с лишним лет. Однако он не ожидал, что когда-нибудь будет спасаться от смерти бегством с таким животным энтузиазмом!

К физической гибели он всегда, даже когда у него еще не имелось прав и средств на Хеб-сед, относился достаточно спокойно. По крайней мере, он так думал до сегодняшнего дня. Видимо, есть в кавалерийских атаках что-то, что сильно пробуждает в атакуемых пронзительную жажду к существованию!

Наступая на пятки улепетывающих артиллеристов, кавалерия пролетела осиротевшие пушки и устремилась на нового врага – караколе мушкетеров.

Грянул залп. Затем еще. Атака кавалерии была необычайно стремительной, и стрелять долго не представлялось возможным. Однако от картечи и мушкетных пуль полегла едва ли не треть всадников!

Как и артиллеристы минуту тому назад, мушкетеры, отстрелявшись, похватали свое оружие и, сверкая подошвами ботфорт, организованно устремились в пространство между квадратами пикинеров. Гвардия наседала.

* * *

– Идиот! – заорал Жернак и дал сигнал к атаке своим солдатам.

Медлить было нельзя, иначе пехота противника просто раздавит гвардейцев всей своей нешуточной массой. И не выстроенные еще королевские пехотные полки двинулись вперед, дрожа неровными рядами и расстраивая шеренги.

Марш в раздрай! При грамотном использовании конная гвардия была решительной силой, в девяти из каждых десяти случаев обеспечивавшей победу в полевых баталиях, но сейчас… сейчас все происходило не так.

– Пикинерам – к бою! – скомандовал Трэйт, и команда его полетела вдоль рядов, повторяемая офицерами.

Частоколы пик опустились. Двухметровые пики, упертые в землю и прижатые правой ногой каждого бойца к влажной траве и кочкам, а обеими руками направленные на атакующего всадника, стали смертоносными жалами.

Слишком широко развернулось атакующее каре жандармерии, и потому, достигнув своего презренного противника, гвардейские эскадроны уже не имели необходимой силы и глубины.

На другом поле и при другом раскладе они смели бы и пикинеров, погнав их по вытоптанной земле и топча копытами. Но что за атака, когда четыре ряда, даже конных, атакуют сорок рядов? Не атака, а смех.

Смех?!

О, нет, господа.

Последовал страшный удар, отразившийся внутри каждого, кто стоял в тот день в пикинерских шеренгах! Удар грудью в грудь. Лошадиной грудью в грудь пехотинца и в острие его пики! Кураж гвардейцев был велик, и они смяли первые шеренги сервов, как человек сминает траву сапогами. Рухнул первый, второй и даже третий ряд, жандармы врубались в гущу пехоты!

И тут же их стаскивали с лошадей, забивали насмерть, затаптывали ногами.

Видя избиение кавалерии, сенешаль велел пехоте ускорить движение. Захлебнувшись громогласным боевым ревом, королевские солдаты бросились на врага бегом.

Бежали с горки, однако даже и с горки бежать в кирасе, с двухметровой пикой да с болтающимся на бедре мечом – удовольствие ниже среднего, и дыхание сбивается очень быстро. Мушкетеры Жернака вообще отстали, да и что им было делать в такой толчее, когда из-за отсутствия строя и промежутков между построениями нет возможности после залпа отойти за спины защищенных доспехами пикинеров и предстоит рукопашная, в которой мушкетам – не место? Атакующая масса, ощетинившись тяжелыми пиками, окончательно смешала свои ряды и стремительно приближалась к противнику…

* * *

Гор остановился только у самого лагеря. Артиллеристы без потерь добежали туда же вместе с ним. Раньше остановились мушкетеры сервов. Они вы-строились сразу за вторым рядом пикинерских квадратов, теми же вытянутыми прямоугольниками ка-раколей, восстанавливая дыхание и перезаряжая оружие. Как бы ни окончился бой пикинеров, мушкетерские роты были готовы прикрыть огнем отступление своей армии или стать ее резервом в случае победы.

Однако пушки ормских рот остались на передовом рубеже и участие артиллерии, по крайней мере центра ее построения, на который пришлась атака конных кирасир, в дальнейшем ходе сражения было окончено. Как говорится, нечем воевать – нечего и пытаться.

Артиллеристы перезарядили немногочисленные имевшиеся в их распоряжении мушкеты, пистоли, приготовили сабли, протазаны и стали ждать. Гор вогнал по пуле в оба своих пистолета, подготовил мушкет. Потом махнул Никию, и они, как и большинство сервов охранения и обоза, залезли на возы, чтобы оттуда наблюдать за ходом уже не огневой, а рукопашной битвы.

На глазах Гордиана происходило избиение гвардейской кавалерии. Но происходило оно лишь в центре батальной позиции. Фланги Армии Свободы оставались нетронутыми и были изготовлены к отражению новой атаки. Как только пехотные полки Жернака вышли на дистанцию выстрела, на флангах грянул залп артиллерии.

Затем мушкетный, мушкетный, мушкетный!

Дав в совокупности четыре залпа из пушек и свыше десятка – из ручного оружия, артиллеристы и мушкетеры армии сервов вновь хлынули врассыпную, уходя в резерв между построений пикинеров.

Увидев, что все его стрелки окончательно закончили ретирацию, Трэйт подал знак, и второй ряд ощетинившихся пиками квадратов двинулся вперед, становясь рядом с первым. Манипулярный строй превращался в фалангу, пикинеры сервов выравнивали ряды.

Атакующее железное море королевской пехоты наконец достигло линии одиноких орудий, и орудия эти разбивали ряды королевских солдат, как рифы в море разбивают волны, окончательно превращая их из военных построений в практически неуправляемую толпу. В центре же пикинеры Жернака столкнулись еще и с отступающими остатками жандармерии, с теми, что еще оставались в седлах, но большинство – на своих двоих и как могли спасались от наседающей ровной массы сервов, добивающих поверженную кавалерию выстрелами из пистолей, пиками и пехотными кошкодерами. Метавшиеся по полю кони и раненые гвардейцы сильно смешали ряды наступающих, но не задержали их.

Наконец, все преграды были преодолены, и обе армии столкнулись!

Пики сервов, упертые в землю, поднялись еще раз…

И снова прогнулись под тяжестью нанизанных на них тел!

Из сомнамбулического оцепенения, в которое поневоле впал Гордиан, наблюдая за разворачивающейся панорамой истребительной батальной драмы, его вывела медвежья ручища Бранда, заехавшая по спине так, что Фехтовальщик от неожиданности судорожно втянул ртом воздух.

– Ну что, дружище, – хмыкнул закованный в латы великан, – не пора ли и нам на поле?

– Если ты не заметил, мы только что оттуда, – прохрипел низкорослый Гор, кивая на своих артиллеристов. – А ты мне так позвоночник сломаешь, оглобля мускулистая.

Однако фразу насчет позвоночника Бранд явно пропустил мимо ушей.

– Храбро драпать с поля, – заявил он, сверкая зубами, – это не резать на нем гадов! Мои парни застоялись в резерве без дела, и мы можем ударить по габеларам со стороны дороги. Трэйт сказал, что это будет самое то – Жернаку как нож в бок. Ты славный консидорий и вроде как жалел, что в боевых операциях участвовать не будешь, вот я тебе и предлагаю. Но если нет, так мне и не надо…

– Ладно, не сопи, – прервал речь боссонца новоявленный лейтенант артиллерии. Ему почему, то стало обидно за упрек в отступлении ормских пушкарей – в конце концов, то был приказ Трэйта. – Сейчас кирасу нацеплю и двинем!

Гордиан быстро накинул и закрепил панцирь, нахлобучил обычный пикинерский шлем-рокантон, заткнул за пояс пару только что перезаряженных пистолетов и кивнул, подавая знак готовности. Они помчались к боссонцам, строившимся бронированным клином на фланге. Вместе с Гордианом к боевому порядку боссонцев присоединились успев-шие облачиться в пикинерский доспех Никий, Рашим и еще почти три сотни артиллеристов. Все произошло слишком быстро, поэтому, только встав в строй, Гордиан получил возможность снова обратить внимание на панораму событий и оценить идею Бранда о внезапной атаке.

В центре схватки противоборствующие ряды стояли плотно, правое крыло королевских солдат и противостоящих им позиций сервов оказалось прижато к сопке, и люди здесь резали друг друга в ужасной тесноте. Однако левый фланг, развернутый боком к дороге, рассеивал свои рваные шеренги по обширному открытому участку.

Именно здесь, скрывшись за спинами пикинеров, и строил свой бронебойный клин консидорий Бранд Овальд. В распоряжении великана имелось всего восемьсот воинов – батальон специального назначения, как их именовал про себя Гор, плюс три сотни вооружившихся мечами и пиками артиллеристов. На поле топтались и умирали тысяч человек, поэтому атака Бранда вряд ли могла стать судьбоносным финалом баталии и принести победу. Задача, как понял бывший демиург, была значительно уже – немного поджать массу противника слева, чтобы не допускать их рассеивания в сторону тракта, превратив Ташское поле в своеобразный мешок, а также, разумеется, не дать простаивать брандовским головорезам и лишний раз пощипать врага.

Ставка делалась при этом не на численность нападавших и даже не на неожиданность атаки, поскольку все приготовления генерал Жернак мог легко наблюдать со своего поста на вершине высотки, а на само направление флангового удара и бешеный натиск великолепно приготовленных именно к рукопашной схватке рослых и страшных боссонских консидориев.

Гор не относил себя к «рослым и страшным», а потому встал в строй за линией брандовских воинов вместе со своими артиллеристами и наскоро проверил личную амуницию.

Два пистолета, кинжал с короткой и простой защитной гардой («призовую» дагу он оставил в Кербуле) и длинный меч. Учитывая, что бой будет преимущественно рукопашным, мушкет он решил оставить. Однако возникал вопрос о мече.

Гор отлично отдавал себе отчет, что в сражении, в тесном порядке строевого боя его фехтовальный навык в обращении с рапирой не стоит практически ничего. В таких условиях удар может прийти к тебе не от фронтального противника, а от стоящего сбоку и слева и справа. Здесь, нанеся смертельную рану, необходимо быстро вытащить оружие и быть готовым к следующей короткой схватке, когда нет места для длинных выпадов, а к концу сражения (если ты выжил) рука слишком устает, чтобы в необходимом темпе выполнять элегантные фехтовальные финты. Да и сама рапира – не оружие, а легкая никчемная игрушка до «первого заколотого», поскольку второй, вооруженный элементарным тесаком, тебя немедленно угробит. Поэтому еще в Кербуле, перед началом похода на Бронвену, Гор долго думал, какое оружие будет для него наиболее эффективным не на призовом ристалище, а в условиях полевого боя.

Кавалерия современных эшвенских армий использовала палаши и длинные сабли, отлично приспособленные для конной схватки, когда удар наносится преимущественно сверху вниз. Именно такой длинной саблей Гор часто опоясывался во время похода. Именно с такими палашами наскакивали на ряды сервских пикинеров гвардейские кирасиры. В конном бою были важны длина оружия и его вес, чтобы придать инерцию и ускорение удару, доставая противника на расстоянии. Но для фехтования на земле такое оружие было слишком тяжело.

Пехота эшвенских армий вовсю пользовалась пиками, применяемыми только для боя в строю. Специфика такого боя основывалась на том, что эффективные удары можно было проводить лишь в плоскости, перпендикулярной к своей шеренге. Держать оружие под другим углом, не мешая рядом стоящим бойцам, оказывалось попросту невозможно. Кроме того, пехотинцы применяли короткие пехотные мечи-«кошкодеры», которые по сути представляли собой гибрид «полуторки» по исполнению эфеса и примитивного гладия – по длине.

Более короткое, но при этом более широкое и массивное, такое оружие предназначалось не для «правильного» поединка, а скорее для кровавой резни в хаосе ближнего боя, когда шеренги спутаны и бойцы дерутся в тесноте и давке, нанося друг другу удары как дикие звери. Не мастерство, а только сила, выносливость и удача служили здесь оружием!

Нужно признать, что в такой ситуации кацбальгер действительно являлся самым лучшим из всего, что только можно вообразить для схваток в тесноте полевой баталии. Однако если происходила индивидуальная схватка, боец, вооруженный кошкодером и вставший лицом к лицу с другим, вооруженным, например, рапирой или кавалерийской саблей, попросту обрекал себя на смерть, ибо для фехтования, а не резни в толпе, этот предмет никоим образом не годился.

Исходя из всех этих соображений Гордиан отвергнул специально изготовленные перед этим колише-мард, рапиру, палаш и остановился (как и в случае с налетом на отель Хавьера) на двуручном мече-бастарде, правда, с облегченным и более узким лезвием. Оружие как всегда изготовил для него сам Вордрик Аймен, отвлекшийся от своих полковничьих обязанностей на двое суток, понадобившихся на сотворение и доведение клинка до ума.

Технически превосходство «модифицированно-го бастарда» сводилось к следующему. Меч обладал достаточной длиной, не уступая кавалерийскому палашу или сабле, но при этом имел увеличенную рукоять, чтобы им можно было работать двумя руками. Использование при рубке обеих рук компенсировало возросшую из-за длины тяжесть клинка и делало меч более маневренным и быстрым оружием для наземного поединка, чем сабля или палаш, что позволяло использовать его не только в лихой кавалерийской атаке, но и в пешем бою.

В то же время клинок в отличие от сабли или палаша был прямой и с обоюдной заточкой, а это значит, он позволял не только рубить с плеча, но и наносить прямые колющие удары, нацеленные «на пробой» доспеха (как эсток), что в ситуации схватки с бронированными жандармами было чрезвычаной важно. Таким образом, при индивидуальном поединке Гору оставался доступен столь любимый им длинный выпад и финты, хотя, конечно, тяжесть оружия несколько замедляла их выполнение.

В полевом бою при столкновении одной воин-ской массы с другой, в тесноте рукопашного боя излишняя по сравнению с кошкодером длина клинка станет немного мешать, однако этот недостаток Гор был намерен компенсировать, используя двуручный хват. Пехотные кошкодеры были одноручными, поэтому он мог смело надеяться на большую силу атакующих ударов, ударов-отражений и большую скорость их выполнения. Щитов в современном бою никто не использовал, поэтому левая рука оставалась свободной и могла применяться для приемов с бастардом. Каждый пикинер или кавалерист, правда, брал с собой в бой вместо щита заряженный пулей или картечью пистоль. Последний, конечно, не мог защитить от удара мечом, но зато мог прихватить с собой на тот свет одного, а то и двух-трех (если удачно выпалить картечью) вражеских бойцов.

По-видимому, этот размен вполне устраивал всех потенциальных участников баталий, а тем более полководцев, так что щит-рондаш повсеместно был вытеснен пистолью. Гор, пользуясь своим недавно приобретенным офицерским достоинством, имел, как уже говорилось, целых две заряженные пистоли, поэтому отсутствие щита у него компенсировалось в достаточной мере.

Модифицированный Вордриком бастард Фехтовальщика получился оружием уникальным и единственным в своем роде, как, впрочем, и почти все, что делалось кузнецами по его заказу. Поэтому не мудрствуя лукаво Гор решил придать смертоносному новому клинку еще большую индивидуальность, придумав ему название. С Кербуля прошло немного времени, и время это было необычайно плотно забито, поэтому у Гордиана не оставалось шанса в спокойной обстановке придумать имя своему оружию. Идти же в бой с безымянным мечом не хотелось.

Сейчас, глядя, как клин боссонцев медленно выдвигается на позицию для атаки, а расстояние до рядов врага постепенно сокращается, Гор понял что назовет свой бастард «Равенством», коль скоро предназначался он для борьбы сервов против угнетения и за равенство всех людей в этом забытом современной цивилизацией мире. А лучше – «Уравнитель», ибо как для восстановления попранной справедливости, так и для отсекновения голов и конечностей (двумя руками сечь голову легче, чем одной, да и заточка позволяет), он годился одинаково хорошо.

С такими вот человеконенавистническими мыслями Гордиан Рэкс, демиург и бизнесмен, трехсотшестидесятилетний старик и шестнадцатилетний юноша, презренный раб и непревзойденный чемпион делал в составе бронированного клина боссонцев последние шаги к смерти или к победе сервов.

В принципе, он мог вернуться в обоз и поберечь свою жизнь.

Собственно, Трэйт так и приказал. Однако впереди всех, на самом острие клина, мрачно сжимая чудовищный фламберг, шагал Бранд, а рядом с Гором справа и слева с суровыми лицами двигались кадеты Рашим и Никий. Мог ли он вернуться в резерв, уйти от них – людей, с которыми соединила его судьба? Пожалуй, нет. И если бы смог – не вернулся.

Сомненья прочь, вперед, вперед!

От места, где стояли возы с обозом и мушкетеры резерва, от места, где строился их панцерный клин, и до передовых шеренг противника от силы было двести метров. Казалось, не прошло и нескольких минут, когда они быстрым шагом плотного строя преодолели это расстояние. Однако для Гордиана, так же как и почти для всех, кто стоял рядом с ним, эти минуты казались вечностью.

Сердца лихорадочно стучали, колени предательски подрагивали под краями мундиров. Почти все, кто стоял рядом, включая именитых консидориев типа Бранда Овальда, шли в такой бой впервые.

Это на ристалищах и аренах они были львами, стяжателями славы и ласковых взоров восхищенных матрон и их не менее восхищенных рабынь, это там, в своих школах и шато, они считались ветеранами. Здесь, когда тысяча человек атаковала многотысячную массу, вгрызаясь в нее как клещ в человеческое мясо, расклад получался иной.

Каждый из стоящих в строю был всего лишь пылинкой по сравнению с неукротимой мощью громадного человеческого моря, топтавшегося на поле и планомерно пожиравшего самое себя, превращая живых существ в холмы, в сопки и в горы из трупов.

И они врезались в строй вражеских пикинеров! Не так резко и споро, как гвардейская кавалерия в строй рабов тридцать минут назад, но последствия, пожалуй, оказались даже страшнее. С противным выдохом Бранд первым врубился в строй копьеносцев, разметал их своим огромным телом и со смачным звуком погрузил чудовищных размеров клинок в голову ближайшего офицера, расколов ее вместе с рокантоном.

Чва-кк! Бранд вытащил фламберг, и измазанное в серой густеющей массе оружие вновь взмыло в воздух, чтобы найти новую жертву. Клин тяжеловооруженных консидориев вошел в плоть бесформенной и не готовой к отражению их натиска тучи королевских пикинеров, стаптывая ряды своего врага один за другим!

Брызгами разлетелись в стороны одинокие фигурыкоролевских солдат, вытесненных из строя на открытое поле. Некоторые из «расплесканных» жернаковских бойцов, не видя возможности сражаться в таком хаотическом море, совершенно лишенном даже подобия построения, стали уходить из боя, бросая свои неуклюжие в тесноте пики, и начинали подниматься к высотке, где за ходом почти решенного поединка двух армий наблюдал с горестным выражением лица их полководец.

Постепенно, под давлением плотных вражеских толп, лишенных строя, но слишком сжатых, чтобы проворно отступать перед боссонцами, броненосный клин распался, тупоугольный треугольник превратился в линию. Линия эта немного изогнулась вперед где-то в середине, где продолжал героически превращать в трупы все живое старина Бранд.

В результате Гордиан и его «артиллерия», то есть три сотни пушкарей-ормцев, оказались вновь на передовой. Выхватив оба пистолета, Гор выстрелил через голову рубящегося впереди консидория сначала в одного из королевских пикинеров второго ряда, затем в другого. Один свалился замертво, второй, бросив оружие, схватился обеими руками за лицо, зацепленное пулей и, сотрясаясь всем телом, дико завыл. При этом он оставался на ногах, а значит, был только ранен, причем не слишком тяжело. Это, впрочем, не имело значения, ибо в ужасающей давке несчастного тут же свалили свои же сражающиеся товарищи и он оказался затоптан отступающими пикинерами и наседающими консидориями.

В этот момент чьи-то жестокие руки вогнали пику в живот стоявшего впереди Гордиана бронированного бойца. Неизвестно, каким образом эта пика еще оставалась в руках своего хозяина, ведь в такой тесноте орудовать копьем было просто невозможно, однако Гор увидел окованное железом острие, торчащее из спины прикрывавшего его товарища. Пика проткнула кирасу как спереди, так и сзади.

Бросив быстрый взгляд вперед, Гор понял, что удар такой силы был возможен только благодаря тому, что направили его сразу два пикинера. Один из них держал свое оружие двумя руками в середине древка, а второй, навалившись облаченной в кирасу грудью и вцепившись в древко двумя побелевшими от напряжения кулаками, давил на основание этого двухметрового копья сзади.

Консидорий медленно осел наземь, и Гордиан отчетливо понял, что сейчас окажется в первой шеренге! И ничто кроме его оружия и Господа Бога, если тот существует, не сможет защитить бренное существование Гордиана Рэкса от танцующей по всему полю Госпожи Смерти. Нисколько не раздумывая, ибо думать просто не оставалось времени, он двинулся вперед и в нелепом пируэте козлино-барашечьего прыжка взмахом «Уравнителя» вскрыл горло первому пикинеру. Усилий это практически не потребовало, поскольку тот был слишком поглощен вдавливанием своего излишне длинного оружия в живот поверженного консидория!

Второй пикинер оказался несомненно проворней. Живо отпрыгнув назад, он выпустил из рук уже не нужное древко и выхватил из ножен кацбальгер. Сделав по инерции еще шаг назад, он уперся в другой оседающий труп, но уже не лавзейского консидория, а королевского солдата.

Затем, с неестественным для человеческого горла криком, пикинер метнулся к Гордиану, надеясь поразить его своим коротким оружием, вращая им какими-то невероятными, судорожными движениями.

Почти неосознанно Гор выставил вперед свой более длинный меч и напряг кисти. Пикинер, по-видимому, находился в аффекте и практически не уклонялся, а возможно, просто был неумел и надеялся компенсировать отсутствие умения отвагой. Клинок «Уравнителя» пропорол пикинеру горло и вышел через затылок, попутно распоров щеку и сломав челюсть. Отработанным на тренировках движением, Гор вытащил лезвие из того, что секунду назад было человеческой головой, однако тело осело слишком быстро и меч оказался невольно увлечен падающим трупом к земле.

И в это время к Гордиану подлетел третий! Фехтовальщик понял, что не успевает разогнуться, чтобы отбить атаку, и приготовился уже принять на шею ужасный рассекающий удар, как выстрел, прогремевший из стоящего за его спиной ряда, снес атакующему полгрудины вместе с рукой, порвав кирасу как тряпку.

– Картечь! – проорал Никий. – Нужно заряжать картечью, а не пулей, сэр. Больше площадь поражения.

С этими словами Никий отбросил пистоль и, широко шагнув, встал рядом со спасенным им Фехтовальщиком, вытаскивая меч.

Сражение на фланге окончательно потеряло форму. Клин распался на несколько отдельных частей продолжавших упорно пробиваться вперед – сказывался класс рукопашной подготовки консидориев. Однако бойцовский навык не позволял полностью компенсировать их малочисленность – и батальон Бранда таял.

Впрочем, задача была выполнена. Потрясенная коротким, но яростным ударом панцирного клина, бесформенная масса королевских пикинеров перестала рассыпаться в сторону дороги и старалась сплотить ряды для отражения бешеной атаки консидориев. Трэйту только это и требовалось. Зажатые как в мешке, сбитые в плотную кучу, королев-ские солдаты оказались не в состоянии противостоять стройным рядам сервских полков и батальонов, продолжающих наседать на них смертоносными ежами окованных металлом пик.

В центре стояли пикинерские батальоны сервов. Двумя батальонами командовали чемпионы Сардан Сато и Люкс Дакер.

Дакер был опытным рубакой и более всего предпочитал в бою импровизацию и возможность самовыражения. Вот для кого убийство воистину являлось искусством, а не работой и спортом! Он всегда сражался как заново, используя новые приемы, подсечки и если возможно – незнакомое оппоненту оружие. Его стилем было ошеломить противника, удивить его неожиданным приемом или финтом, насесть на изумленного врага и, не давая опомниться, подавить его своей скоростью и разнообразием ударов! Однако это был стиль поединка на ристалище, куда он выходил, чтобы встретиться со своим противником один на один, оставаясь уверенным в своей силе, скорости и профессионализме.

Сейчас же Дакер командовал батальоном, набранным, безусловно, из средних, если не сказать посредственных бойцов, и не мог быть уверен ни в чем, кроме привитой им самим на полигонах Кербуля привычки своих солдат к действиям в строю.

Если строй разойдется, они побегут.

Если строй разойдется, они будут беспомощны, ибо обучены владению оружием только стоя плечом к плечу, когда враг – впереди тебя, а с боков – лишь твои товарищи.

Колоть пикой в строю нужно исключительно вперед и влево, если ты стоишь в первом ряду.

Либо исключительно вперед и вниз, через плечо товарища, если стоишь во втором. А значит, здесь нет места импровизации – только отработанная технология.

Шаг вперед – укол! Шаг вперед – укол! Коли врага чуть левее себя, а стоящий справа позаботится о том, кто стоит перед тобой. Стоящий за спиной держит пику так, чтобы защитить вас обоих, а если ты упадешь, займет твое место.

Раз, раз, раз.

Мечи и даги с изогнутыми гардами, краса и гордость «призовых» схваток, болтаются в ножнах. В руке – либо пика, либо пистоль.

Такова дань цивилизации – лить кровь технично. Ты не боец, а звено в боевой машине. Споткнулся, упал – смерть. Тебя затопчут свои, ибо остановить тысяченогую машину невозможно.

Шаг вперед – укол. Раз! Раз! Раз!

Сардан был менее склонен к импровизации и механистическая работа его батальона – такого же комбайна смерти, как и у Дакера, – завораживала опытного рубаку меньше, чем его старого товарища.

Как и Дакер, Сардан был прежде всего консидорием, опытным бойцом, спортсменом и лишь потом – рабом, а значит, с детства был приучен в первую очередь к суровой дисциплине. Эту дисциплину за несколько месяцев усиленной подготовки в Кербуле он привил и своим бойцам. Пикинеры Сар-дана буквально чеканили шаг и выплевывали острия своих пик вперед, как дикобраз одновременно всем телом ощетинивается шипами. Подобно единому живому организму, батальон Сардана полз по полю, с каждым шагом собирая с него обильную кровавую жатву.

Шаг вперед, укол. Раз, раз, раз.

Жернак смотрел с высоты на избиение своей армии, которую и армией-то в этот момент назвать было нельзя. Огромная масса войск, зажатая фалангой пикинеров и холмами в небольшой долине с высохшим Ташским болотом, разбивалась о ряды вражеских пик как волны о камень, оставляя на этих орудиях смерти кровавую пену.

Он видел, как в нелепой попытке небольшой отряд рабских латников, судя по доспехам бывших гладиаторов, построившись клином, попытался атаковать его фланг. Отряд был слишком незначителен, чтобы его потуги могли отразиться на общем течении сражения, но атака латников оказалась яростной и имела несомненный напор. Клин впился в бок его армии, не позволив рядам королевских солдат растечься в сторону тракта, словно пинком заставив его правофланговые батальоны сбиться плотнее и не уходить из-под удара основной массы сервских пикинеров.

Это, впрочем, не сильно усугубило дело, поскольку усугубить его сильнее, чем это сделал де Роше, по мнению Жернака, уже было нельзя. Спустя еще пять минут поражение стало очевидным, причем не только для него. Мушкетерские роты, внимательно наблюдавшие за баталией, вместо того чтобы изготовиться к огневому бою в случае прорыва противника, стали заметно таять, исчезая за холмами высотки по группам и по одному.

Жернак выругался и хотел послать штабного офицера, чтобы вернуть подонков, но воздержался – офицера могли просто пристрелить. Да и было это, похоже, уже ни к чему. Линия его пехоты дрогнула окончательно. Невидимая судорога прошла по ней как по живой плоти, мучимой сильной болью, и в следующее мгновение королевские солдаты бросились наутек, теряя остатки мужества, оружие и стаптывая неловких товарищей. Бежать в гору было значительно труднее, чем сбегать с нее получасом раньше, а догонять и настигать в организованном порядке – значительно проще, но уже не для королевских солдат, а для победителей-сервов. Чтобы преследовать и избивать своего поверженного врага, рабам даже не требовалась кавалерия! Воистину крутой склон высотки стал для выдохшихся королевских солдат «фатальным» препятствием и капканом: сражение окончательно превращалось в резню!

В центре и справа эта резня кипела как вода в котелке, лопаясь кровавыми пузырями. Наступая друг другу на пятки, королевские солдаты отступали в горку, и поскольку их бегство было крайне не организованным, бойцы сталкивались, сбивали друг друга с ног, путались в оружии и амуниции. В результате общая скорость ретирации королевского войска была в целом крайне незначительной.

Сервы же наступали аккуратно и строем. Хотя они также выдохлись и им также тяжело было идти в гору, соблюдая порядок, неся на себе кирасы и рокантоны, их шествие выглядело иначе.

Батальоны шагали ровно, настолько, насколько это было возможно при неровном подъеме, и с каждым очередным криком командира руки выбрасывали вперед острия пик, а перезаряженные в задних рядах пистоли давали очередной залп. Постепенно подъем к высотке покрывался слоем трупов, а трава с зеленого меняла свой цвет на багровый.

«День смерти, – подумал Жернак. – Это день смерти, другого названия не подберешь».

Ситуация слева между тем была иной. Линия боссонцев оказалась все же слишком короткой, а значит, не могла полностью перекрыть путь к отступлению королевских солдат в сторону дороги. Отдельные небольшие отряды и солдаты-одиночки просачивались то там, то здесь и, отшвыривая оружие, сдирая на ходу кирасы и шлемы улепетывали к тракту и роще, стоящей за ним.

В конце концов всякое подобие строевого боя окончательно исчезло. Боссонцы прижались к левому крылу трэйтовских пикинеров и, подобно легкой кавалерии, принялись истреблять пробегающих мимо отступающих, большая часть которых старалась покинуть поле битвы как можно дальше от рядов боссонского отряда. И все же, в начале бегства теснота была просто неимоверной, поэтому значительной группе королевских пикинеров пришлось бежать, прорываясь через консидориев Бранда и ормских артиллеристов. Оставшееся подобие брандовских шеренг оказалось тут же разбрызгано по полю, и прорыв превратился, по сути, в нескончаемую серию сумасшедших, лишенных всякой тактической логики поединков.

Гор был чемпионом авеналий и старался драться, показывая высший класс. Понимая, что противостоят ему отнюдь не мастера, и будучи не в силах отражать ослабленной рукой многочисленные удары, он стремился не столько отбивать атаки мечом, сколько уклоняться от них. И не пробивать латы, а наносить короткие уколы и рассечения в незащищенные части тела и головы противников.

Несколько бешеных минут ему это удавалось, он поражал глаза и горла, отсекал кисти и вспарывал бедра, однако вскоре понял, что более не в состоянии выдерживать подобный темп, и пику следующего противника встретил простым боковым парированием, принимая на свой меч всю силу удара.

Солдат с пикой был явно крупнее его. То, что он сохранил в бою свое оружие, говорило об одном: большую часть сражения ему пришлось топтаться в страшной давке в задних рядах. Возможно, он вообще еще не успел принять участия в рукопашной, а только давил кирасой на спины впереди стоящих товарищей, чтобы усилить натиск.

Гор же после почти сорока минут интенсивной рубки в первых рядах измотался практически до полного изнеможения и вообще не понимал, как держится на ногах. Тело было покрыто ушибами и порезами, а ладони представляли собой сплошной синяк – столько ему за этот день пришлось принять на меч жестоких ударов. Однако место и время явно не подходили для того, чтобы раскисать. Краешком сознания Гордиан понимал, что битва Жернаком проиграна, поскольку враг бежит, и возможно осталось выдержать всего несколько минут.

Но их еще нужно было выдержать! Лишиться головы в такое время казалось обидно до коликов, и хотя эта самая голова уже практически ничего не соображала, Гор продолжал сражаться.

Пикинер держал свое оружие двумя руками, к тому же пика была тяжелее, чем меч, а сам ее носитель – существенно здоровее бывшего серва. Поэтому он легко и совершенно молча (экономил дыхание, тварь) откинул оружие Гора и попытался еще раз нанизать того на древко. Пика значительно длиннее любого меча, и подступиться к пикинеру у Гордиана не было возможности. В «призовом» поединке Гор завалил бы такого детину с копьем играючи, поскольку в нормальном состоянии наверняка превосходил того в скорости движений, однако сейчас в полуобморочном состоянии тягаться с кем бы то ни было в реакции и мобильности Гор не мог. Поэтому приходилось пользоваться теми преимуществами, которые у него оставались.

Пика не имеет гарды, а руки его противника – кольчужных перчаток. Уйдя корпусом с вектора укола, Гор еще раз отразил выпад боковым ударом, немного вывернул свой меч, чтобы заточка не впивалась в дерево, и затем резко провел оружием вдоль древка копья, пока клинок не уперся во что-то мягкое. Теперь – лезвие на себя! Пика свалилась на землю!

Гор поднял глаза и увидел лицо пикинера, тупо уставившегося на кисти рук с окровавленными обрубками пальцев. Дико и как-то придавленно заорав, несчастный бросился вперед и рванул мимо Гора в сторону дороги, подстегиваемый ужасом и безумием. Но Гор уже не смотрел на него. Из последних сил сжимая в руках забрызганный кровью по самую гарду бастард, он озверело озирался по сторонам в поисках очередного врага. Вокруг еще пробегали люди, но они находились слишком далеко, чтобы достать их мечом, а гонятся за отступающими по полю уже не оставалось никаких сил.

В нескольких метрах от него, также озираясь по сторонам и тяжело вздымая могучую грудь в иссе-ченном доспехе, стоял Бранд. Где-то в толпе оставшихся в живых консидориев и ормских артиллеристов на земле сидел Рашим, положив свой меч на колени и отирая усталой ладонью с потемневшего лица свою или чужую кровь.

Никия видно не было. Но, возможно, он просто оставался скрыт рядами солдат. Метрах в пятистах правее этой картины по-прежнему маршировала фаланга сервов и тысячи вражеских бойцов, бросая оружие, вздымали руки к верху, сдаваясь на милость Армии Рабов. Задрав голову к небу и воздев вверх свое гигантское оружие, Бранд заорал что есть мочи:

– Победа! – надрываясь, хрипел он. – Победа!

И этот зов единым порывом подхватили сначало его латники, а затем и все огромное живое поле рабской армии. Потрясая мечом, в каком-то диком исступлении, также раздирая глотку и легкие, Гор скакал на месте и, забыв о порезах и ушибах, вместе с обезумевшей от эмоций толпой, кричал самое сладкое слово из всех, что ему когда-либо доводилось произносить.

– Победа!!! – кричали они.

Жернак печальным взором осмотрел высохшее болотце и долинку, где наверняка заканчивалась его военная карьера, а возможно, и жизнь. Такого поражения, да еще и сопряженного с гибелью целого гвардейского полка, король не простит. В лучшем случае – отставка, а в худшем… О худшем лучше не думать.

Он подозвал адъютанта со своим любимым скакуном и велел трубить общий отбой, впрочем, совершенно не нужный, ибо настоящий отбой его воинству был дан несколькими минутами ранее пиками и мушкетами сервов.

– Соберите кого можно, – крикнул он вестовым. – Отступаем в Бронвену!

Глава 5 Абонент Хепри

После блистательной победы сервы ликовали. Однако составлявшие львиную долю армии восставших рабов жители Верхнего Боссона понятия не имели о реальных пределах вселенского государства, против которого поднялись на войну, и величии церкви, которая им противостояла.

Единое королевство по праву называлось именно «вселенским», а не каким-либо иным, например «всемирным» или «материковым», ибо охватывало своими весьма размытыми границами практически все цивилизованные территории Твердого Космоса. «Размытыми» его границы являлись потому, что у Единого королевства, вопреки воодушевляющему названию, на самом деле отсутствовала целостная структура управления этими воистину «космическими» территориями.

Большую часть земель Единого королевства занимали относительно независимые политически государства, связанные с метрополией после тысячелетий колониальных войн вассальными, а также данническими обязательствами. Распространены были «протектораты» и «доминионы», и только в очень редком количестве случаев, в пропорции примерно один к ста, в побежденной стране устанавливалось «прямое» правление Единого короля в форме «оккупированной территории» или «колонии».

«Данью», которую выплачивали покоренные народы, являлись вовсе не деньги и золото, а так называемый «налог кровью», состоявший в обязательстве побежденного государства ежегодно поставлять Его величеству королю рабынь, рабов и солдат в неком фиксированном количестве. Зачем это нужно было Его величеству, учитывая наличие клонических машин в храмах Хепри, никто не знал. Возможно, монарх-победитель пытался таким образом унизить поверженного противника, а возможно – просто экономить, ведь клоны в храмах доставались ему не бесплатно…

Как бы там ни было, земли вассальных монархий и республик-протекторатов составляли ничтожную долю территории, подчиненной власти вселенского государства. Твердый Космос включал миллионы планет-каверн. И большая часть из них оставалась пуста и необитаема.

За исключением трех сотен изначальных миров, согласно легенде сотворенных самим Богом Света за четырнадцать дней, планеты-каверны обычно создавались кем-нибудь из кардиналов. Церковные техники в храме Хепри собирали из заготовок нуль-портал, подключали питание и активировали внепространственный туннель в произвольную точку каменной Тверди. Туда переносился сначала нуль-генератор будущей звезды, затем силовое поле медленно раздвигало Твердь, создавая таким образом, будущую планету-каверну. Под ужасным давлением силового поля камень Твердого Космоса накалялся на границе с пустотой и растекался жидкой магмой. Однако постепенно давление на границе выравнивалось – Твердь отступала, как вода под днищем многотонного корабля, и плотное давление близких к силовому полю слоев растекалось и распределялось по всему Твердому Космосу. В результате температура на поверхности нового мира становилась стабильной. Чтобы удержать на поверхности планеты-каверны почву и грунт, клерики включали второе силовое поле, проходящее уже по самой границе образовавшейся твердой «коры» и расплавленной в глубине «магмы». Средняя глубина такой «границы» составляла обычно сорок—пятьдесят километров – вполне достаточно для рытья солдатских окопов и фундаментов для строительства домов. Глубинным бурением же в Твердом Космосе никто пока не увлекался…

После этого первое поле отключалось. В каменной Тверди образовывался силовой «пузырь», покрытый изнутри слоем «коры каверны». С этой минуты новорожденный «подземный» мир начинал свое обыденное существование.

Церковные клерики проносили сквозь нуль-портал споры и семена, рассеивали их по земле и очень скоро, на гигантских окружностях вокруг храмов появлялась обширная зеленая зона, куда чуть позже священнослужители выпускали диких животных и птиц. Простейшая технология была отработана богатой практикой, и уже через сотню лет, в новом мире повсюду властвовала природа, а непуганые животные бродили по девственным просторам неисчислимыми многоголовыми стадами…

И все же, несмотря на буйное биение жизни и огромный возраст большинства таких «новых» или «кардинальских» миров, почти все из них оставались дикими и необжитыми, а человеческая стопа не касалась их плодородного грунта. Число планет-каверн, освоенных человеком и изученных храмовыми учеными за тысячи лет с момента явления Хепри, оставалось просто ничтожным. Число это колебалось где-то в от десяти до двенадцати тысяч каверн – не слишком много для бескрайнего Мирозданья.

В большей части указанных миров проживало от силы несколько сотен тысяч колонистов, поселяв-шихся в непосредственной близости от храма Хепри, через который осуществлялась связь между не-освоенным миром и метрополией. Несколько городков, сотня деревень – вот и все население. На урбанизированный мегаполис, таким образом, вселенная Твердого Космоса совершенно не походила.

Иную картину можно было видеть в «изначальных» трехстых мирах. В отличие от миллионов миров «кардинальских», старые каверны существовали значительно дольше, и это значило, что почти вся их поверхность к моменту явления Хепри уже была освоена и заселена. Именно в «трехстах изначальных» кавернах располагалось большинство государств-вассалов, колоний и протекторатов Единого короля.

Впрочем, низкая плотность населения имела место и здесь. Если перейти к абсолютным цифрам, как сказал бы Гордиан Рэкс, население каждой из «трехсот изначальных» планет-каверн достигало всего двадцати—тридцати миллиардов человеческих особей на каждый мир-пузырь. То есть ничтожно мало, учитывая огромные размеры любой планеты-каверны. Диаметр самой маленькой из них, насколько Гор понял из прочитанного когда-то Большого Атласа Географии, найденного им в библиотеке Лавзеи, составлял не менее одной, принятой в Корпорации, астрономической единицы. И для такого потрясающего размера население, измеряемое всего лишь миллиардами, казалось ускользающе малым.

С другой стороны, число жителей вполне соответствовало примитивному укладу и средневековым декорациям, в которых неизвестный творец выполнил Твердый Космос. И какого-нибудь доисторического чиновника, подсчитывающего землепашцев для сбора податей, количество лапотников на одну квадратную милю площади, вполне бы удовлетворило.

На плодородных землях планетарных сфер ютились деревеньки и города, однако соседние с «населенными» территории могли оставаться дикими и заселяться варварами или зверьем. Повсеместно, на огромных участках суши гигантских планет-каверн, покрытых лесами, прореженных горными хребтами, захваченных пустыней или океаном со множеством островов, численность посадов и сел то соскальзывала к нулю, то, на маленьких плотно заселенных участках, стремилась вверх, составляя из объединенных человеческих поселений настоящие средневековые мегаполисы!

Государства и процветающие торговые порты перемежались в Эшвене с океанами диких степей и лесными чащобами. Тайга и джунгли часто подступали прямо к стенам великих столиц, а широкие реки влекли купеческие корабли меж колосящихся хлебных полей и меж горных круч, никогда не видевших человека…

Самым крупным миром Твердого Космоса, а потому и самым заселенным считалась Центральная планета-каверна, самый первый мир, созданный Богом Света. В соответствии с возрастом, в самом старом мире проживало значительно больше людей – около сорока миллиардов. «Миллиарды» эти концентрировалась в основном на относительно небольшой группе континентов, расположенных чуть севернее экватора, образовавшихся на самом стыке колоссальных тектонических плит. Соединение плит и разломов межу ними объясняло замысловатый рисунок берега и серию обширных внутренних морей и пресных водоемов (так называемый «Антийский озерный каскад»), омывающих этот своеобразный демографический и религиозный центр огромной «твердой» вселенной. Именно здесь, на стыке геологических плит и морей-разломов, размещался Эшвен-Камень – небольшой субконтинент, давший название существующей ныне безграничной державе и целому Мирозданию. Именно здесь когда-то впервые спустился на планету в своем «корабле из металла» апостол Хепри – будущий господь и король всего космоса. Именно здесь стоял Бургос – столица Единого государства и оплот веры церкви. Именно здесь раскинулся пылающий бунтом Боссон и рабские полки под гортанные марши-песни вышагивали по утоптанному грунту континентальных дорог.

В отличие от вселенского Королевства, признаваемого Гором всего лишь очень большим государством, соответствующим по уровню развития классическому «позднему средневековью», Всеэшвен-ская апостольская церковь представляла собой более оригинальную организацию. Основой социальной культуры Эшвена (и всего Твердого Космоса соответственно) на протяжении более трех тысяч лет являлась догматическая религия, основанная на вере в Божество Света Ра и его последнего наиболее значимого пророка – Хепри.

При этом главными достоинствами Апостольской церкви признавались три вещи: наличие клонического оборудования, обеспечивавшего поддержку церкви со стороны шательенов; рабских ошейников, обеспечивавших подчинение сервов; а также работа машин нуль-синтеза, составлявшая фундамент планетарной экономики.

Главным же недостатком Апостольской церкви признавалось единственное обстоятельство – абсолютное отсутствие веры!

Настоящее преклонение перед Хепри на протяжении тысячелетий оставалось не более чем данью традиции. Читая молитву Двенадцатому пророку, шательен поклонялся прежде всего своему бессмертию, серв поклонялся своему хомуту, а любой другой человек – парче и золоту, которые он купил при посещении храма.

Настоящим Богом, светочем мудрости и дарителем благодати, Хепри никто не считал, во всяком случае – не относился к нему как к чему-то личному или близкому.

Кризис веры с течением времени стал настолько велик, что накрыл свои серым крылом даже высшие эшелоны церковной иерархии. Более того, кардиналы Бургосской курии, те самые «пастыри», что должны были пробуждать в людских душах пламя веры и благоговения, верили менее всех, ведь именно им приходилось общаться с Хепри при помощи банальных видеофонов, управлять машинами нуль-синтеза и аппаратами, штампующими рабов. А значит, то, что делает всякую церковь сильной, являлось главной слабостью местных Апостольских храмов.

Как бы там ни было, кардинал Амир, глава Бургосской курии и глава всей эшвенской церковной системы, старался над этим не задумываться и концентрировал свое внимание на вопросах более насущных. Вера, как он полагал, не влияла на работу технических аппаратов.

Разумеется, кардинал заблуждался…

В момент, когда на кочках Ташского поля Фехтовальщик вытаскивал меч из одного из противников, Его Высокопреосвященство вздрогнул и посмотрел на свой пояс. Там вибрировал пейджер – маленькое устройство для приема текстовых сообщений.

Внезапно побледнев, Амир бросил викария в комнате видеонаблюдения и быстро спустился вниз. Далее глава курии немедля прошел в личный молельный зал, предназначенный для секретных переговоров. Несгораемый водонепроницаемый пейджер в стальной оболочке, который Его Высокопреосвященство носил, не снимая, даже в бане и в постелях гарема, вибрировал всего раз или два раза в год, вызывая священника на сеанс необычной связи. И ужасающий абонент, пославший Амиру короткое сообщение, уже с нетерпением ожидал…

Как и все помещения внутри храмов Хепри, личный молельный зал – святая святых всякой церковной твердыни, доступный только высшим иерархам курии, – имел потрясающие размеры. Тридцать метров в ширину и почти сотня в длину.

Впечатление бездонности зала усиливал уходящий ввысь потолок, сводчатый, с готическими по-луарками и устрашающими барельефами колоннад. Освещение также было подобрано оригинально, ибо подсвечивалась только центральная линия, протянувшаяся от входа к самому концу зала. Сводчатый потолок, края и углы помещения, напротив, оставались укутаны в тéни и тьму.

В глубине зала, там, куда указывала освещенная софитами полоска пола, висел, раскинувшись на всю стену, огромный плоский монитор, на который сейчас и пялился, воздев очи-горе, глава Бургосской курии.

С монитора на него глядело грозное лицо непосредственного начальства – экс-короля, экс-полководца, экс-апостола, а ныне Его Божественности Единого Господа Эшвенской церкви Хепри-Ра. Творца мира. Если бы Гор Фехтовальщик каким-то неизвестным образом оказался в данный момент в зале, он бы без особого труда назвал еще одно имя и, как минимум, должность амировского визави в «Нулевом Синтезе». Ибо лицо на мониторе, несомненно, принадлежало одному из известных ему акционеров Нуля.

– Ваша Божественность, приветствую! – подобострастно начал Амир. Его напыщенность и гордость, столь очевидные при общении с подчиненными, волшебным образом в одно мгновение улетучивались пред ликом обожествленного в Эшвене чиновника Корпорации. – Простите меня за задержку… Как я сообщал вам в электронном письме, вести из Боссона ужасны. Поэтому я просил вас перезвонить… Мощь обнаруженного нами медиума чудовищна! Восстанием охвачена огромная провинция, сервы сжигают шато и вешают шательенов… Позвольте, мой господин, применить ваше божественное оружие, и мы раздавим этот безбожный бунт! Спасения нет. Только на вас мы и уповаем…

Господь нахмурился. В принципе, он всего лишь чуть сдвинул брови, однако каждая бровь на огромном мониторе тянулась метров на десять. И общий эффект впечатлял – Амир, что-то невнятно промямлив, бухнулся на колени.

Господь улыбнулся. Да, именно на это и были рассчитаны размеры экрана-видеофона и всей «святая святых».

– Сильный медиум – это хорошо, – сказал он, и голос его прогремел под сводами храма раскатами грозного грома. – Но плоха твоя тупость!!! Бунт сервов не интересует меня, глупец, и божественной мощи ты от меня не получишь! Возможности Храмов итак огромны, подавить с твоими силами любое восстание – это даже не дело, а пустяк, не стоящий обсуждения! Прижми Бориноса, используй кардинальский спецназ, и покончите с этим! НЕМЕДЛЕННО!!! А медиума взять… Я коллекционирую качественных экстрасенсов, и появление человека, способного снять электронный хомут сразу с тысячи человек, – это удача, которая не имеет цены… Ты слышишь меня, червь?!

– О да, владыка!!! – заверещал Амир, чувствуя, что у него вот-вот лопнут перепонки. Если апостол еще раз так крикнет, Амир похоже уже ничего не будет слышать. Никогда. По крайней мере до смены очередного тела.

– Так внимай! Этот медиум нужен мне! Но сейчас я занят и все мои силы направлены на другое. И потому – плевать на восстание. Разбирайся с ним сам. НО ДОБУДЬ МНЕ МЕДИУМА. ЖИВЫМ!

Кардинал склонился в поклоне.

Глава 6 Ищите женщину

Забавная это вещь – человеческие взаимоотношения, подумал Гордиан. Особенно если речь идет не о дружбе мужской, а о любви между женщиной и мужчиной. Месяц назад в Бронвене, практически недалеко от этих мест, Гор решился на отчаянный побег, ворвался в отель к Хавьеру и готов был голову отдать за свою Лисию и единственный взгляд ее чудесных бирюзовых глаз… Боже, как давно это было, кажется очередной Хеб-сед отделил те роковые дни от сегодняшнего утра… Но вот заискрилось пламя восстания и девушка каким-то незримым образом выпала из списка его насущных жизненных интересов, сместившись с первого места в его пирамиде ценностей на… он уже и не знал на какое.

Всю эту длинную нескончаемую череду дней, до отказа забитых снятием рабских оков, военными тренировками и подготовкой к походу, он думал о разном, но думы эти были далеки от женщины, свобода и жизнь которой по сути дали толчок всей этой кровавой войне.

Гор часто расспрашивал Никия о судьбе краса-вицы, но тот лишь отвечал, что события того далекого дня – последнего дня Боссонских авеналий – неслись какой-то бешеной каруселью, и судьба девушки, подхваченная этим водоворотом, осталась в его памяти лишь одним из многочисленных цветных мазков, слившихся в картину поспешного бегства лавзейцев и их возвращения домой.

После того как стало известно об убийствах, совершенных в отеле лорда Хавьера, Бранда с Трэйтом схватили. В тот день Никию чудом удалось избежать на несколько часов внимания городских габеларов. Он и Лисия, собрав вещи и деньги, данные тогда Фехтовальщиком, прошли через черный ход и смогли добраться до речного порта. Там, представившись сервом, провожавшим в дальнюю дорогу свою небогатую госпожу из дочерей посадских мас-теровых, ему удалось посадить Лисию на корабль, отплывавший в Бургос.

Они практически не разговаривали с Лисией о ее планах, да и о каких планах могла идти речь – она была в шоке просто от того, что осталась в живых. Все мысли сконцентрировались на насущных вопросах – что взять с собой, как поскорее выбраться из города, что врать корабельщикам и портовым габеларам, поэтому для обсуждения общих тем времени не оставалось. А потом они расстались, поскольку Никию итак грозила порка за сокрытие подготовки побега товарища и долгое отсутствие в отеле.

Никий проводил ее взглядом, глядя на удаляющийся паром. Она стояла на палубе, в плотной толпе других отъезжающих, одетая в скромную серую шаль, скрывая наполовину свое лицо, которое могли узнать стоящие в толпе люди. Лица профессиональных наложниц знают хуже, чем тело, но все равно в человеческой массе мог отыскаться знакомый клиент или просто серв, видевший ее в Лавзее или на многочисленных прошлых авеналиях.

И все же, по словам Никия, выходило, что на самом деле Лисия могла отправиться не в Бургос. Перед отплытием они зашли к ее подруге, также бывшей Брегортовой наложнице, но не беглой, а отпущенной литератором на свободу лет восемь назад. Причины подобной благотворительности были известны…

Наложницу звали Мия, и она носила, разумеется, фамилию бывшего господина. Мия Брегорт была удивлена визитом и, похоже, вполне поняла, что дело тут нечисто, но виду не показала и вряд ли побежала после их ухода докладывать о беглянке. Похоже, в прошлом они были знакомы. Никий решил даже, что в отношении мадам Мии Брегорт к Лисии проявляются некие материнские нотки. Что было вряд ли возможно, поскольку доходные наложницы-клоны обычно были стерильны и иметь детей не могли.

Тем не менее Мия долго говорила с Лисией, и та, по всей видимости, получила от нее какие-то указания и советы, поскольку сразу после этого решительно сказала Никию, что они следуют в порт. Кроме того, насколько понял Никий, Лисия в благодарность оставила Мие крупную сумму, хотя та и не просила. А возможно, деньги были оставлены и на хранение.

Выслушав Никия (а было это еще в Кербуле перед походом), Гор твердо решил сразу же, как армия подойдет к Бронвене, немедля отыскать мадам Брегорт и задать ей вопросы, по возможности также подкрепленные золотом. А если не подействует – то подкрепленные мечом. Ах, молодость, молодость, подумал он, инстинктивно потирая свое безбородое лицо – к чему я качусь? Вместо того чтобы думать о возвращении в Нуль, собираюсь носиться по всей стране во время войны за практически незнакомой мне (ну спали несколько раз) девушкой.

С другой стороны, если не за девицами, то за чем еще можно носиться нормальному мужику? Как ни крути, все же любовь – это самая стоящая из целей.

* * *

Трэйт остановил свои части, пытавшиеся организовать преследование разгромленного противника.

И без того все подступы к высотке были завалены телами в королевских мундирах. Множество бронвенских пикинеров, не успевших перевалить за высотку и лишившихся сил от неудачного сражения и хаотической ретирации, сдались. Бросив оружие и воздев руки, они стояли повсюду, сколько видел глаз. С них сдирали кирасы, шлемы, отбирали мечи и пистоли, а затем сгоняли в одну огромную кучу посреди долины, ставшей местом ужасного побоища для регулярной королевской армии и полем первой серьезной победы восставших.

Остаток дня провели в работе. Хоронили своих соратников и в огромные кучи складывали трупы павших врагов. Собирали оружие и амуницию. Выкатывали с линии сражения неповрежденные орудия и волоком вытаскивали поврежденные. Подбирали знамена.

Собственно, знамен было три. Первое и второе оказались знаменами Бронвенских пехотных полков, которые находились в подчинении сенешаля постоянно, еще до начала формирования им корпуса возмездия. Составленным позднее сборным полкам габеларов и погранцов настоящие боевые знамена не полагались по статусу, они имели только значки-вексилумы, коих было взято сегодня множество и которые были не столь восторженно оценены Сарданом и другими старшими офицерами, проводившими инвентаризацию военной добычи.

Главным же трофеем по праву считалось третье знамя – штандарт полка королевских кирасир, практически полностью легших костьми на позорном для них поле битвы с презренными сервами. Когда работы были завершены и поставлен ночной лагерь, все три знамени вынесли пред очи уставшей армии, что вызвало восторженный рев.

Ожидая, что враг, ошеломленный страшным и позорным поражением, бежит со всех ног и наверняка не решится на внезапную ночную атаку, Трэйт ослабил посты и велел выкатить из скудных обозных запасов пузатые бочки с густым и терпким напитком – тинзой.

Армия ликовала! И хотя большинство уже валилось с ног от усталости после долгого перехода, суровой битвы и тяжелых работ, настроение в рядах восставших сервов было просто великолепным.

Однако на утро в просторной палатке, выделенной Трэйту не только в качестве индивидуального походного жилища, но и в качестве полевого ландкапа, в которой собрались ни свет ни заря старшие офицеры, атмосфера была несколько иной. Общее упоение победой они, безусловно, разделяли, однако необходимость принимать решения относительно дальнейшей судьбы их военного предприятия требовала делового подхода. К тому же на часах было всего шесть утра, и скороспелые лейтенанты и капитаны, поднятые вестовыми прямо со своих лежаков в палатках, были не слишком довольны.

Извинившись за столь раннее приглашение, Трэйт начал совещание как обычно без долгих вступлений и предисловий. Резко.

– Как удалось узнать у пленных офицеров, – сказал он, – Бронвена плохо укреплена. Незакончена значительная часть оборонительной линии, не хватает орудий. Нормальных стен вокруг Бронвены, как вы помните, нет вовсе. Однако там остается еще почти четыре тысячи солдат регулярной армии и свыше ста тысяч человек гражданского населения. Конечно, это – ничто по сравнению с теми силами, которые противостояли нам до вчерашнего дня. И все же…

– А известно ли вам, господин командующий, как много рабов среди гражданского населения города? – холодно перебил его Сабин. – Я знаю, что девяносто пять из названных вами ста тысяч – наши братья сервы, а значит, большая часть из проживающих в Бронвене – это потенциальные союзники.

– Имеет ли значение названное обстоятельство, господин советник, учитывая, что все они носят койны? – еще более холодно возразил Трэйт. После довольно бесцеремонного обращения командующего армией к Сабину перед началом миновавшего сражения оба бывших лидера Лавзеи обращались друг с друг подчеркнуто официально. – В любом случае нам следует рассчитывать только на свои силы. Более того, в ближайшие недели Бронвена ожидает прибытия королевских подкреплений.

Поэтому мое мнение такое. Вопреки первоначальному плану мы теперь не будем обходить Бронвену, ибо нам больше некого там запирать, чтобы оттянуть время для мобилизации подкреплений в Кербуле. Нужно бросать обоз и скорым маршем выдвигаться к городу. До Бронвены два дневных перехода. Если мы выступим немедля, то можем взять город тепленьким, не подготовленным ни к осаде, ни к штурму.

– Весть о поражении сенешаля вместе с остатками королевской армии наверняка достигнет города раньше, чем мы окажемся под его стенами.

– Несомненно, однако помните, что отступающие жернаковские части опережают нас всего лишь на одну ночь. Этого недостаточно, чтобы серьезно подготовить город. С армией сенешаля в поход выступили и префект Бронвены, и бригадир габелар, чьи трупы вы можете лицезреть всего в ста метрах отсюда. Там просто некому возглавить работы по организации обороны. Я думаю, все решит скорость нашего марша.

– Если все решит скорость, нужно было выступать вчера, а не затевать ночные гулянья, – заметил лавзейский вилик.

– Вы говорите ерунду, Сабин! – теперь уже просто грубо отвечал Трэйт. – Армия после выматывающего сражения и заботы о погребении погибших товарищей была не в состоянии двигаться дальше. Кроме того, не забывайте, это была наша первая крупная победа над сильным противником и вообще первое боевое крещение в поле. Мы прошли его отлично, но люди испытали сильнейшее потрясение. Нужно было дать выход их стрессу и их ликованию. В такой ситуации я не мог отдать приказ выступать немедленно. Однако сегодня такой приказ прозвучит прямо после того, как мы закончим это совещание. У кого-нибудь еще есть соображения?

Поднялся Рихмендер.

– Разрешите? – спросил он и после кивка Трэйта продолжил. – Бойцы отлично показали себя во время вчерашней баталии. Мы взяли хорошие трофеи, однако осадных орудий победа нам не прибавила. Вы считаете, Трэйт, нам хватит сил, чтобы взять крупно населенную Бронвену с нашей относительно небольшой армией и без достойного артиллерийского усиления?

– Как я уже сказал, город слишком большой, почти сто тысяч населения. Бронвена не имеет постоянных крепостных стен уже более двухсот лет, а линия валов и окопов готова лишь частично. Известно, что западная часть не построена вообще, а северная – едва начата. К артиллерийским бастионам для прикрытия трактов также никто не приступал. И вообще, протяженность готовых укреплений такова, что имеющихся в распоряжении защитников города сил регулярной армии будет явно недостаточно даже для того, чтобы просто разместить в каждом секторе хоть сколько-то бойцов, не говоря уже об организации эффективной обороны. Это означает, что мы можем зайти в город практически по любой из дорог, ведущих в Бронвену с запада и со стороны правого берега Кобурна. Четыре тысячи габеларов вряд ли окажут нам достойное сопротивление.

Кроме того, я намерен предложить городу сдачу на почетных условиях. Габеларам нечего там защищать, кроме собственных жизней. К тому же они наверняка будут поражены известием о вчерашнем поражении сенешаля. При приемлемых условиях, с сохранением оружия, знамен и вексилумов, они сдадут город. Таким образом, артиллерия нам не понадобится. А если все-таки габелары не сдадутся, то мы просто войдем в город несколькими колоннами и с разных направлений. Сражения за Бронвену в этих условиях также не будет. Будет ввод войск. В лучшем случае, я имею в виду – в лучшем случае для противника, гарнизонные войска засядут в нескольких укрепленных пунктах. Вот оттуда их и придется выкуривать, но опять же при условии, если они не примут сдачу. Главное сейчас – подойти к городу раньше, чем прибудут новые королевские полки.

– И все же, что насчет населения города? Как велика вероятность того, что горожане заставят сервов взять в руки оружие и присоединиться к обороне? Можно ли заставить их сделать это с помощью ошейников? Девяносто пять тысяч сервов – это колоссальная масса.

– Полагаю, вероятность такого развития событий минимальна. Габелар может подгонять раба импульсом боли или этим импульсом убить. Если раб попытается напасть на габелара первым, ошейник выдаст превентивный импульс, чтобы пресечь попытку. Однако превентивный импульс хоть и ужасен, но все же терпим. Так что, как только наша армия подойдет к стенам, практически ничто не мешает рабу, получившему в руки мушкет, просто пристрелить своего габелара и присоединиться к нам. При большом желании и надлежащем подходе, особенно если дать сервам обещание свободы, такую армию можно было бы организовать для боя в поле, привить ей дисциплину и внутреннюю устойчивость. Но за два дня это вряд ли реально. Думаю, защитники города понимают это и не станут даже пытаться. Еще есть вопросы?

Вопросов не было. Трэйт удовлетворенно кивнул и, не спрашивая мнения Сабина, приступил к раздаче указаний каждому из командиров подразделений. Дав команды конкретным исполнителям и назначив ответственных за выполнение отдельных задач, Трэйт определил порядок выступления для частей, объявил совещание закрытым и велел офицерам разойтись. Как всегда в таких случаях, после совещания в палатке остались два человека – Сабин и Гор. Первый – как гражданский наблюдатель от Совета виликов, не имевший военных обязанностей, второй – по схожим причинам. Два бездельника.

Сабин подождал, не уберется ли Гордиан, но у того был вопрос к Трэйту и он продолжал сидеть, ожидая, пока командующий оторвется от карты, которую напряженно изучал. Не дождавшись, Сабин отвернулся от Гора, неприязненно посмотрел на Трэйта и начал.

– Пожалуй, нам надо объясниться, – произнес он. – Мне кажется, вы слишком много себе позволяете, Мишан. И как бы нас не связывала прошлая дружба, я намерен открыто заявить вам, что сносить оскорбления в дальнейшем я не намерен.

– Боже правый! – вздохнул Трэйт – Какие оскорбления, Каро? Вчера перед сражением я делал свою работу, а вы мне, извините, банально мешали своими вопросами. Битва выиграна, а это значит, что работа, которую мне поручил Совет виликов сделана хорошо. Вы же понимаете – есть время говорить людям, а есть время, когда говорить должны мечи и мушкеты. Вчера был именно такой случай. А если я чем и обидел, то извините.

– Извинений недостаточно, Мишан. Я говорю не только о вчерашней бесцеремонности с моим скакуном. Я говорю вообще о вашем поведении на совещаниях с офицерами. Вы просто игнорируете мое мнение. И вы завершили сегодняшний совет, не спрашивая моего согласия, хотя именно я – назначенный советом руководитель нашей миссии, а вы, я напомню, отвечаете только за ее военное обеспечение.

– Военное обеспечение! – вскричал бывший дацион. – О чем вы говорите, Сабин? Наш поход или, как вы говорите, наша миссия, есть не что иное, как обычная военная экспедиция. Она сама по себе и есть военное обеспечение существования освобожденных сервов в Кербуле и на всем севере Боссона. Вы в армии, Сабин, а не на Совете. Здесь все вопросы – военные, других нет!

– И тем не менее за успех или неуспех нашего, как вы выразились, похода мы отвечаем перед Советом вместе. И я требую, чтобы к моему мнению относились с уважением и обращались как к равному с вами руководителю армии.

Трэйт снова покачал головой.

– Это глупый спор, – сказал он, – и совершенно бессмысленный. Хотите, чтобы я посыпал голову пеплом, я посыпаю. С этого момента я постараюсь не открывать и не закрывать собрания, не обсудив перед этим вопросы с вами, клянусь. Вы удовлетворены?

– Более чем, – ответствовал советник и с видом уязвленной гордости удалился.

Теперь Трэйт с Гором остались вдвоем. После ухода Сабина в воздухе повисла пауза. Трэйт пребывал в раздумье, а Гор молчал, не решаясь тревожить командира.

– Чего тебе? – не выдержал наконец, Трэйт.

– У меня предложение.

– Ага, перед совещаниями я должен обсуждать вопросы стратегии еще и с тобой? – сверкнул глазами старый дацион.

– Никак нет, сэр, у меня другое. Мы на марше уже много дней. Я иду вместе с армией, и раскойновка сервов приостановлена. На пройденных землях остались сотни тысяч рабов. А впереди, ближе к Бронвене – еще больше. Сейчас, когда крупных сил противника нет в Боссонской марке, я хочу предложить следующее: мне незачем тащиться с вами на штурм Бронвены. Дайте мне сопровождение, и пока вы будете брать город, мы прогуляемся по округе, будем освобождать усадьбы и школы, снимать ошейники, освобождать людей. А после взятия города я присоединюсь к основным силам и начнем раскойновку горожан.

Трэйт немного подумал, потом хлопнул Гордиана по плечу.

– Это дело, – согласился он. – Только будь осторожен. Для нашей борьбы ты дорог как никто другой. Пойдешь с Брандом. Можешь взять кого-то из своей роты, только смотри, чтобы и для пушек люди остались. Да, и пусть Бранд зайдет ко мне. Дам ему пару указаний насчет вашей прогулки. Это все?

– Почти, – помялся Гордиан. – У меня есть еще один вопрос – о Лисии. Во время авеналий, когда я выкрал ее из дома лорда Хавьера, Никий отвел ее к бывшей лавзейской фаворитке, госпоже Мие. Вы должны помнить эту женщину, она вольноотпущенница лорда Брегорта. Я знаю, что у Палат равных в городе есть глаза и уши, и я хотел спросить, можно ли узнать что-нибудь об их судьбе?

– Тебя кто больше интересует, старая фаворитка нашего лорда или твоя Лисия? – усмехнулся командир. – Ладно, понимаю, но сказать я мало что могу. Известно, что после начала восстания самого Брегорта арестовали в столице как хозяина мятежного поместья за недосмотр. Как у нас водится, могли арестовать и его вольноотпущенников, и его вассалов, и приближенных сервов, что находились в этот момент в городе. Мия также должна была попасть под гребенку. Однако узнать это точно мы сможем только через несколько дней, когда окажемся в Бронвене.

С другой стороны, я знаю, что у Брегорта под Бронвеной есть еще одно поместье. Скорее даже загородный дом, вилла, которую он купил именно для своей вольноотпущенницы – госпожи Мии. Бранд знает где это, он покажет. Отправляйся туда, а я попробую найти ее в городе, обещаю. Только не очень-то обольщайся. Время смутное, мало ли что могло случиться как с арестованным шательеном, так и с его бывшей фавориткой. Еще пожелания есть? – Гор помотал головой. – Тогда топай, у меня много работы.

* * *

Гор настоял, чтобы его небольшой отряд двигался по возможности скрытно и быстро, дабы вести об их продвижении дошли до места следования по возможности позже. Местом этим была названная Трэйтом небольшая загородная вилла лорда Брегорта, а целью, несомненно, его фаворитка Лисия. Чтобы Гордиан не говорил Трэйту о необходимости освобождения сервов на юге Боссонской марки, лично Гора интересовало сейчас совсем другое.

Да, избиение шательенов, пылающие усадьбы и школы, разорванные и сброшенные хомуты – все это будет, но только после того, как он сможет коснуться своими руками ее нежной кожи и прижать ее милое лицо к своей груди. А все остальное пусть идет к черту!

Безусловно, отчаянная попытка отыскать девушку в пылающем горниле сервской войны, захлестнувшей Боссон, была сродни безумию. В своем прошлом – сытом прошлом могущественного демиурга, создателя миров и владельца сотен обширных гаремов, великий Тшеди Гордиан Рэкс никогда бы не решился на подобную авантюру всего лишь из-за женщины… Рискнуть своим бессмертием из-за женского тела и взгляда прекрасных глаз? Увольте!

Однако сейчас – все было по-другому. Тот старый, обернутый в ассигнации кредитных билетов и глянцевую бумагу мир канул в прошлое вместе с последним писком клонической машины, и его новая жизнь – единственная настоящая жизнь смертного существа – требовала иных стандартов и иных ценностей!

Впервые в жизни он был готов сказать другому человеку: «Люблю!» и… почувствовать любимым себя. Почувствовать любимым не как демиург, технобог и рабский «хозяин», а просто как Гор, как мужчина, как смертный, как человек…

Как бы там ни было, по всему выходило, что Фехтовальщик опять солгал своему командиру, поскольку бросить армию и мчаться по пыльным дорогам Южного Боссона с маленьким отрядом его заставило вовсе не желание снимать ошеники и освобождать рабов. По крайней мере, не только оно. Самому себе Гор честно признавался: он едет – за Лисией!

По словам Бранда до загородной резиденции лорда Брегорта от Ташской долины, где они расстались с основными силами Армии Свободы, было почти столько же, сколько и до Бронвены – один-два дня пути. Отряд ехал уже целый день, сделав лишь остановку на небольшой привал четыре часа назад. Скакали по узкой грунтовой дороге, не обращая внимания на бредущих навстречу путников и купеческие подвозы. Для большей конспирации Гор приказал даже снять с предплечий синие повязки, а с треуголок и шлемов – банты, которыми щеголяли повстанцы. Не отвечая на вопросы и оттесняя грудью своих скакунов полицейские разъезды к обочине и в канавы (не причиняя, впрочем, никому вреда), они мчались вперед.

Еще оставаясь в лагере, Гор отобрал из пятой артиллерийской роты двадцать человек, которые должны были стать ядром его собственного отряда. Что ни говори, а ормская рота пушкарей, выделенная ему Советом виликов, подчинялась новоявленному пророку чисто формально, а звание лейтенанта было простой фикцией. Пока Гор оставался с Армией Свободы, он продолжал зависеть от руководства восстанием во всем, причем не только в своих действиях, но даже в собственном материальном обеспечении и охране.

Поэтому еще в Кербуле Гор четко определил для себя, что для реализации собственных планов вне зависимости от того, будут ли они связаны с делом восстания или нет, ему необходима личная независимая вооруженная сила. По крайней мере свой собственный небольшой, но преданный и хорошо подготовленный отряд.

Ему не дали его добровольно? Что ж, он сколотит такой отряд сам.

Самсон, узнав, что Тринадцатый пророк отправляется очищать поместья и школы Южного Боссона от ненавистных ошейников и, таким образом, освобождает его от своего присутствия в роте, наверняка обрадовался, но виду не подал. Гор знал, что является в некоторой степени обузой молчаливому, но дисциплинированному офицеру и потому был даже рад тому, что избавляет человека от лишних хлопот. Молча подписав все бумаги, Самсон отрядил два десятка бойцов в свиту Гора, и тот пожал ему руку. Коротко попрощавшись таким образом, Гор в сопровождении своего небольшого эскорта, возглавляемого неразлучными Никием и Рашимом, отправился в часть лагеря, где разместились Бранд и его железнобокие головорезы.

Для сопровождения Гора из своего «спецназов-ского» батальона Бранд выделил сто пятьдесят человек, которых возглавил сам, оставив в лагере в качестве предводителя боссонского отряда старину Карума. Ребята Бранда при этом в дополнение к своим знаменитым лукам-юми прихватили еще и мушкеты, ведь прогулка могла быть чревата открытыми столкновениями, а не только лихими ночными налетами, для которых предназначались боссонцы.

Сборы были скорыми, однако в центре лагеря, на небольшой открытой площадке, где размещались также палатки Трэйта, Рихмендера и других старших командиров, Фехтовальщика неожиданно встретил Сабин. Увидев вышедшего навстречу вилика, Гор натянул поводья, остановился и из уважения к старшему по званию командиру, спрыгнул с лошади.

– Советник? – произнес он, когда вилик приблизился.

– Да, Гор – хмуро ответил тот своим хорошо поставленным и как всегда глубоким, проникновенным голосом. – Я только что узнал, что ты не идешь с армией на Бронвену. И как всегда, никто не счел необходимым поставить в известность об этом меня, как представителя Совета. Итак, куда направляешься?

Гордиан в нерешительности покачал головой. Чтож, подумал он, придется врать еще и Сабину.

– По усадьбам, – неопределенно ответил Фехтовальщик, – по школам, по маленьким городкам и хуторам, где есть сервы. Мы едем снимать ошейники и убеждать людей присоединиться к армии. Я ведь новый Пророк, если вы помните, «Освободитель». Нужно поддерживать репутацию.

– Да, да, – согласился вилик. – Однако не следует забывать, что религиозному догматизму подвержены в основном сервы местного, эшвенского, происхождения. Множество рабов из числа клонов воспринимают тебя не как божественного посланника, а просто как необычного человека, способного дать шанс на освобождение, без религиозной или мистической подоплеки этого акта. Так что тебе следует быть осторожным. И не нестись сломя голову неизвестно куда, поставив под угрозу все дело восстания всего лишь из-за наложницы, пусть и прекрасной. Лисия хороша, но лучше ли она, чем свобода для миллионов страждущих? Думал ли ты об этом, хм, «Освободитель»?

– Лисия? – немного смутившись, Гор покачал головой. – Похоже, мои скрытые желания известны всем в нашем лагере.

– А чего ты ожидал? Половина офицеров Лавзейского полка – бывшие дационы и консидории нашей школы. И они прекрасно осведомлены о твоем отношении к Лисии Лавзейской. То, что рядом находится загородный дом Брегорта, также общеизвестно. Ты уезжаешь. Остальное не трудно додумать.

– Тяжелый случай. Надеюсь, поиск девушки не бросает тень на мой авторитет освободителя рабов?

– Думаю, не настолько, чтобы люди перестали оставаться благодарны тебе за снятые ошейники. И все же… все же тебе следует быть осмотрительнее. Твои способности для дела восстания – это дар, который невозможно переоценить. Об отъезде Гора Фехтовальщика знает слишком много людей. А вдалеке от лагеря может случиться всякое. Один удачный пистолетный выстрел или удар шпаги может положить конец всем нашим надеждам.

– Вы напрасно беспокоитесь, советник, – возразил Гор. – Моя жизнь, прежде всего, дорога мне самому. И… Вы ведь не собираетесь запретить мне выход из лагеря? Трэйт сказал…

– Да плевать мне, что сказал твой Трэйт! – внезапно резко вспыхнул Сабин. – Трэйт, Трэйт, со вчерашнего дня все носятся с его именем как с писаной торбой. Совет виликов правит Армией и освобожденным Боссоном, помни это. Этот факт – единственная реальность, в которую мы должны верить и которой должны отдавать свои силы в служении нашему правому делу!

Сабин пересел на своего любимого конька – блистательную демагогию, и Гордиан невольно скривился, ведь время поджимало. За спиной бывшего демиурга, на некотором отдалении, лошади его спутников нетерпеливо били подковами по утоптанной земле. Заметив невольное выражение лица у своего собеседника, Сабин раздраженно примолк, но затем снова улыбнулся и продолжил:

– Послушайте, Гор, – советник неожиданно перешел на «вы», что удивило Гордиана, поскольку до этого Сабин «выкал» только виликам, – Трэйт оскорбил меня своей невнимательностью к моему рангу и своим неуважением. Думаю, мне незачем более оставаться с нашей Армией, по крайней мере до тех пор, пока она возглавляется этим человеком. Дружбе конец! К тому же основные силы врага в Боссоне разгромлены, и взятие Бронвены – дело предрешенное. Думаю наш гениальный «полководец» справиться с этой чисто военной задачей и сам, без поддержки Совета в моем лице. В общем и целом, если говорить коротко, сейчас я хотел бы отправиться с вами.

Гордиан смутился: иметь в качестве провожатого Сабина было последним, чего он жаждал при обделывании личных делишек.

– Вам известно, что я отправляюсь не только снимать ошейники и жечь усадьбы, – возразил он, – но и вернуть Лисию. Неужели вам не жалко тратить свое время на погоню, как вы сами сказали, «всего лишь за наложницей», гетерой.

– Я прекрасно знаю, на что мне жалко тратить свое время, а на что нет – несколько холодно заметил Сабин. – Если вы нуждаетесь в этой наложнице, что ж побегаем и за наложницей. Необходимость моего пребывания в настоящий момент именно с вашим отрядом, а не с вояками этого грубияна я вижу в другом. Вы станете снимать ошейники, и освобожденным сервам понадобится слово Совета, чтобы определиться с тем, что им следует делать с обретенной свободой. Мое слово, вы слышите, Гордиан? Слово о нашей борьбе и о нашем будущем! Я обеспечу поддержку этому рейду и заставлю сервов из освобожденных поместий присоединяться к восстанию. Лишним не буду, поверьте на слово. Что же касается ваших личных дел, то у меня нет к ним претензий. Учитывая важность вашей персоны для общего дела восстания, на многое, думаю, можно закрыть глаза. Я смогу убедить Совет виликов, что ваша привязанность к Лисии нисколько не вредит войне за свободу сервов Эшвена. Вы даже сможете оставить девушку при себе, если, конечно, мы сумеем ее отыскать. Я предлагаю вам свою помощь и свою поддержку. Вот моя рука – что скажете?

Гор протянул руку в ответ и пожал своей узкой юношеской ладонью пухлую кисть вилика. Обалдеть можно, какая честь.

– Ну что ж, – сказал он, понимая, что уж кому, кому, а лично ему советника не переубедить. Да и нужно ли, если тот не против помочь отыскать Лисию. – Тогда собирайтесь. Вместе с Брандом я жду вас у западной стражи.

Сабин кивнул, показывая, что разговор окончен, и быстрым шагом направился к своей палатке. Спустя полчаса они уже бок о бок с Сабином скакали по узкой проселочной дороге и мило беседовали. Пожалуй, и в голову бы никому не пришло, что еще совсем недавно один из них заправлял огромным поместьем, а другой корчился в этом поместье в карцере, страдая от побоев. Перемена, произошедшая в отношении Сабина к его, Гордиана, скромной персоне не переставала удивлять последнего своей внезапностью и кардинальным характером.

Весь период с начала восстания Сабин, считая себя одним из его несомненных лидеров, обращался к Гору точно так же, как и ко всем сервам, вышедшим из Лавзейского поместья и школы, то есть вежливо, но с чувством невыразимого внутреннего превосходства, доходящего порой до плохо скрытого презрения. По отношению к Фехтовальщику это чувство скрашивалось лишь осознанием уникальной одаренности этого раба, его нужности делу восстания и потенциальной незаменимости.

При этом Сабин, в отличие большинства сервов более низкого ранга, был лишен каких-либо иллюзий мистического характера относительно способностей Гордиана уничтожать энергетический заряд и сжигать начинку койнов, поскольку, как и большинство виликов, был человеком образованным, свято верил в науку и прекрасно знал, как устроен электронный ошейник.

Даже великий Двенадцатый апостол, он же Господь Хепри, он же первый Его Величество Единый Король Эшвена, предшественник Бориноса на бургосском престоле, являлся для Сабина не богом и не демоном, а представителем какой-то более высокой цивилизации и обладателем неизвестных Эшвену технологий – не более того. Тем более контрастной казалась перемена, произошедшая с бывшим виликом при обращении с Гором. Он теперь не только «выкал», обращаясь к нему, но и вообще относился со всяческим пиитетом, вплоть до пожатия руки и отдачи чести при прилюдной встрече или публичном прощании.

Единственный раз, когда они удосужились перекусить на привале, Сабин даже снизошел до того, чтобы разделить с Гордианом и его офицерами скудный походный стол, чего ранее никогда не случалось.

Прогресс одним словом! Пропагандируемые свобода и равенство в действии – ни больше, ни меньше. Тем не менее Гор не обольщался и старался не думать о Сабине как о друге. Все-таки вилик – он вилик и есть, хоть и бывший. Вертухай, одним словом.

Все три дня скачки они подъезжали к поместьям, лихо влетали в широко распахнутые ворота, не слезая с коней сгоняли из бараков людей на площади и провозглашали их свободными. Затем Фехтовальщик снимал ошейники и сервы учиняли пир в честь освободителей, выкатывая бочки с вином, пивом и особо ценимым Брандом зеленым бренди-тинзой, который Гордиан на дух не переносил.

Да, повсюду их встречали с ликованием. И практически нигде они не видели ни шательенов, ни мало-мальского сопротивления. Благоразумные собственники поместий и школ заблаговременно предупрежденные о приближающейся войне с сервами резво сваливали на юг, подальше от ареала восстания. А оставшимся без присмотра сервам не-зачем было сопротивляться вестникам свободы, каковыми чувствовали сейчас себя Гор со товарищи. Более того, в нескольких местах, наслышанные о магических способностях электричества по деактивации хомутов, Гора и его отряд встречали люди с уже «сожженными» ошейниками и с самопровоз-глашенной свободой. Гору оставалось только расстегнуть бездействующие, но неразрушимые оковы и позволить людям сорвать их с шеи. Казалось бы, мелочь, однако, когда он уезжал, люди валились наземь пачками, как трава от ветра и, что греха таить, было приятно осознавать свою значимость и свою способность делать людей счастливыми в таких огромных количествах.

В общем, пока все шло славно. А на десятый день пути пришло известие, что Бронвена пала, и Сабин, считая свою миссию исполненной, отправился с незначительным сопровождением в сторону боссонской столицы.

– До свиданья, мой друг, – сказал он Гордиану на прощанье и горячо обнял его. – Заканчивайте свои дела и приезжайте в нашу новую столицу. Я буду вас ждать.

Фехтовальщик кивнул. Неистовое уважение и столь откровенно демонстрируемая дружба такого известного лидера Партии равных, как Сабин, по-прежнему удивляли его, но за эти дни он успел к ним привыкнуть.

– Я тоже, – просто ответил Гор.

– Да здравствует Республика Равных! – Сабин сжал кулак.

– Да здравствует Свобода. – И Гор сжал свой.

Сабин уехал, а утром одиннадцатого дня отряд Гордиана и Бранда выехал к вилле Рэя Брегорта.

Глава 7 Боже, храни Короля!

Трэйт ошибся. Гарнизон Бронвены не стал запираться ни в укрепленных частях центра города, ни занимать позиции на готовых бастионах оборонительной линии. Узнав о страшном поражении своего сенешаля, габелары оставили казармы и в полном составе отбыли на юг, к Риону, где Боссон заканчивался и начинались земли Артошской марки.

Вести о неудачном для королевских войск сражении благодаря конной почте достигли города раньше, чем туда прибыли сами незначительные остатки корпуса возмездия и лично генерал Жернак. Воспользовавшись этим, габелары тихо ушли, не желая умирать на стенах боссонской столицы и не дожидаясь однозначного приказа к обороне города от своего сенешаля.

Жернак пребывал в ярости, однако крыть ему было нечем. В отсутствие сенешаля командир гарнизона мог сам принимать решения, а никаких инструкций на случай поражения генерал ему не оставлял. Да и кому всего несколько дней назад даже в самом кошмарном бреду могла прийти в голову сама мысль о поражении от сервов?

Однако после ухода гарнизонных войск ситуация стала катастрофической. Работая в бешеном темпе, Жернак собрал всех солдат, кто после сражения вернулся в Бронвену, а не отправился домой, а также всех годных к военной службе свободных граждан. Исключая разве что шательенов, для которых его указы мало что значили. В результате несчастный сенешаль «наскреб» от силы тысячи две никуда не годных вояк. Они были либо слишком подавлены морально (как собранные им с поля Ташской битвы солдаты), либо совершенно не имели представления о воинской выучке и дисциплине, как рекрутированные горожане.

Трэйт подошел к городу всего через восемь часов после прибытия Жернака и спустя всего сутки после ухода гарнизонных войск и сразу выслал парламентеров.

В своих мечтах Жернак множество раз обыгрывал эту ситуацию и был уверен, что немедленно вздернет сервов, посмевших обращаться к нему с требованием о сдаче его столицы. Однако после бессонной ночи, бешеной скачки и, как выяснилось, бесплодной работы по подготовке обороны такое вызывающее поведение по отношению к представителям победителя уже не казалось ему столь дерзким и показательным поступком, как еще совсем недавно. С двумя тысячами никуда не годных бойцов оборонять крупнейший город северной части эшвенского континента представлялось просто не невозможным. Жернак не был идиотом и прекрасно понимал бессмысленность подобной попытки.

После недолгих переговоров город был сдан. С огромным караваном из свободных жителей Бронвены, взявших с собой пожитки и наиболее преданных рабов, согласившихся уйти с хозяевами, прихватив золотую казну марки, но оставив нетронутыми военные арсеналы, Жернак покинул столицу.

Мимо тракта, по которому двигался караван беженцев, стройными рядами стояли сервы, держа наизготовку мушкеты и пики, а перед их строем, гарцуя на белом жеребце победителя, беглецов провожал взглядом рабский полководец. Жернак осмелился остановиться и посмотреть на него. Внимательным взором теперь уже бывший сенешаль обежал могучую фигуру своего противника. Закрытую золоченой кирасой широкую грудь, простое крестьянское лицо и мудрые, суровые глаза. Сильный враг. Боже, храни короля!

И старый эшвенский генерал, подняв правую руку… отдал честь. Затем круто развернулся и поскакал догонять свою немногочисленную пехоту.

Трэйт мысленно посочувствовал генералу. Несмотря на всеобщее упоение победой, дацион признавался самому себе, что блистательной викторией на Ташских болотах он обязан не собственному военному гению и не бездарности сенешаля как полководца, а невероятному стечению обстоятельств и идиотизму гвардии.

Армия Свободы оказалась более дисциплинированной, отлично выполнила тактические маневры и проявила взаимодействие различных родов войск, но – не более того. Если бы Жернак наплевал на гвардейцев и не бросился сломя голову спасать свою кавалерию, он имел бы время выстроить пехоту надлежащим порядком, и кто знает, чем бы обернулся тот день. Припоминая крутой нрав кардинала и бесноватый темперамент Его величества, старика Жернака вряд ли теперь ждет в Бургосе горячий прием. Хотя, может быть, и горячий, учитывая традиционную привычку нашей Апостольской церкви не просто рубить нарушителям своей священной воли головы, а делать из них горелое барбекю, публично прожаривая на костре.

Ладно, к черту генерала, на войне как на войне!

Пропустив вперед только небольшой кавалерийский авангард, Трэйт возглавил торжественное вступление Армии Свободы в город и первым въехал в широко распахнутые ворота.

Глава 8 Ищейка наблюдает

Викарий оторвался от экрана монитора и потер глаза. Вот уже третий день по заданию кардинала он наблюдал со спутника за перемещениями небольшого отряда во главе с пресловутым Фехтовальщиком.

«Добудь мне медиума. Живым!» – так сказал кардинал. Однако, подумал викарий, о таких вещах легко говорить, а вот выполнить куда как сложнее. При всех технических возможностях Эшвенской церкви, которые потрясали воображение современников, все эти возможности имели существенные ограничения.

Охота на пресловутого Фехтовальщика, открытая Амиром три дня назад, после традиционных переговоров с Господом Хепри, которые проводились примерно один раз в полгода-год, шла вовсю. И, как полагается в таких случаях, по известному закону об обратной пропорциональности эффективности и усилий – совершенно безрезультатно.

Множество раз викарий рассматривал лицо Фехтовальщика с космической высоты и с легкостью мог бы посчитать морщинки на его лбу, когда тот хмурился, или родинки на юной щербатой роже, однако подойти к врагу церкви, опираясь исключительно на те силы, что были в его распоряжении, – не решался.

Клерикальный спецназ, обычно используемый в подобных ситуациях, был в некотором смысле бесполезен. Автоматчики хороши для внезапных налетов на виллы, замки и королевские дворцы с относительно немногочисленными защитниками, однако для похищения одного из лидеров восстания из лагеря вооруженной и готовой к нападению многотысячной сервской армии они, пожалуй, совсем не годились. Во всяком случае викарий решительно сомневался в способности своих автоматчиков, пусть даже и вооруженных современным пулевым оружием, пробиться сквозь строй из десятков тысяч пикинеров и мушкетеров, пусть и имеющих на руках простые гладкоствольные пугачи.

Смешная на первый взгляд задача – поймать единственного человека – в условиях массовой войны превращалась в дело, не просто сопряженное с огромными потерями, но и вообще едва ли разрешимое.

Однако сегодня утром ситуация изменилась. Фехтовальщик покинул армию и рыскал теперь во главе небольшого отряда по Южному Боссону в окрестностях Бронвены, не подходя к ней ближе чем на один дневной переход. От виллы к вилле. От поместья к поместью.

Узнав об этом, викарий уже приготовился отдать приказ о выступлении спецназа, однако, оценив диспозицию более внимательно, вновь призадумался.

Сила кардинальского спецназа состояла вовсе не в мобильности его подразделений и не в подготовке бойцов, а в наличии автоматического оружия. Спецназовцы легко перемещались из региона в регион, из континента на континент через порталы храмов. Однако, выйдя из храма, добирались до места операции, так же как и обычные солдаты этого мира, – то есть на своих двоих или на лошадях-антийцах. Викарий мог бы мгновенно переместить через портал своих лучших воинов в ближайший (Бронвенский) храм. Но послылать своих автоматчиков в догонку за конным отрядом Гордиана было бы глупо.

Тут нужно другое, подумал он. Место, где можно устроить засаду. Конкретно – место, куда прибудет сам Фехтовальщик.

Впившись глазами в электронную карту, викарий погрузился в раздумья.

Фехтовальщик снимал с рабов ошейники и хлебал в поместьях бесплатную тинзу, обильно выставляемую освобожденными сервами. Казалось бы, все понятно и разумно. Пока основная часть армии идет на Бронвену, пророк-освободитель, не способный сыграть существенной роли в собственно военной части кампании, осуществляет свою основную функцию – снимает хомуты с рабов в отдаленных от города поместьях. И все же что-то настораживало викария.

Фехтовальщик не петлял, стараясь охватить в своем походе максимальное количество усадеб с сервами, но двигался прямым, как стрела, маршрутом, зачастую минуя крупные поместья, визит в которые, по логике, был для него обязательным. У этого похода имелась некая подоплека, которую викарий пока уловить не мог. Что это может быть в принципе?

Деньги, оружие? Может быть, поиск отдельных сервов, скажем, особо важных для движения бунтовщиков? Он свернул на мониторе окно с картинкой двигающегося по тракту отряда и развернул укрупненную карту местности с указанием названий вилл и шато. Мысленно прочертил линию между объектами по направлению движения отряда. Так-так. Похоже, ответ находился рядом.

Одна из ничтожных точек на карте Боссона была отмечена, как загородная вилла Мии Брегорт. Минуя все прочее, отряд Фехтовальщика упорно шел прямо туда!

Викарий свернул карту и вновь вызвал на монитор видеозапись со спутника. Поднял камеру вверх, за облака, на высоту почти сто киломеров, «пролетел» с десяток миль на запад и снова опустил камеру к земле. Изображение распластанной на холмах виллы теперь было прямо перед ним.

Покачав головой, викарий пощелкал в менюшке, подбирая нужный формат для сквозного наблюдения.

Выбрал, нажал.

Изображение на экране мигнуло, и картинка превратилась из обычной в контрастно-красную с изображением объектов в температурном диапазоне. Крыши строений сразу стали прозрачными, и храмовник без труда смог различить перемещающихся внутри зданий людей и животных. Одновременно, ориентируясь по индивидуальному свечению, а также по кодировке активированных «хомутов» на шеях невольников, компьютер выводил на экран зарегистрированные в реестре имена находящихся внутри здания людей.

Викарий быстро обежал камерой всех сервов на вилле и остановился на одной из фигур, сверкающей в инфракрасном диапазоне всеми оттенками алого – от розового до темно-бордового. Надпись над ее головой гласила: «Мия Брегорт. Код такой-то».

Вот она, вольноотпущенница, понял викарий. Бывшая фаворитка, освобожденная хозяином, или, напротив, старая нянечка, любимая служанка, друг детства. Да кто угодно!

Могла ли эта женщина, являвшаяся в отсутствие лорда хозяйкой виллы, быть целью Фехтовальщика? Логика молчала.

Но предчувствие говорило – да!

Глава 9 Госпожа Мия Брегорт

Первым, что насторожило Гордиана, была тишина. Солнечный летний полдень, шум листвы, пение цикад и …неподвижность. Вокруг виллы не было людей. Никого.

Не раздавались голоса, не было ржания животных и мерного цоканья копыт по окружающей поместье брусчатке. Ничего из сотен обычных звуков, окружающих любое человеческое обиталище в любом мире и в любую эпоху. Гор понял это внезапно, как только они выехали за поворот, развернувший неширокую дорогу от тракта прямо к главным воротам виллы. Однако Бранд понял это раньше. Он поднял руку, и движение колонны резко остановилось. Все замерли.

Вилла Брегорта была относительно небольшим комплексом, поскольку представляла собой не шато, предназначенное для проживания сотен или даже тысяч рабов, а именно виллу, то есть загородный дом шательена, своего рода пригородную дачу недалеко от Бронвены, где господин мог проводить летние выходные, не выезжая из столичного округа к себе в далекую северную Лавзею.

Гор видел перед собой невысокий забор (метра два всего) из чугунных прутьев, совершенно прозрачный и несший на себе скорее декоративные функции, поскольку считать его реальной защитой от нападения было, конечно, невозможно. За забором стоял большой дом белого кирпича с красной черепицей и несколько хозяйственных построек в одной из которых без труда угадывалась баня, а в другой – конюшня.

– Что-то не так, – заявил Бранд, повторяя собственные мысли Фехтовальщика. – Хрень какая-то. Днем здесь должно быть полно народу. По крайней мере, габелар при воротах и пара служек при конюшне.

– А может, все на юг вместе с Брегортом свалили? – подал голос Никий. – Подальше от восстания?

– Ну может, конечно. – Бранд почесал свой могучий затылок. – Хотя вряд ли. Ведь кто-то должен был остаться. За хозяйством там присмотреть и вообще.

– Ладно. Значит, так, – внезапно прервал их Гордиан, сам удивившись своему командному тону. – Хватит болтать! Давайте людей врассыпную вдоль периметра. Попробуем зайти в здание одновременно и с разных концов. И тихо. А основной отряд вон туда за деревья, нечего нам на открытом месте торчать, да еще плотной толпой и конными. Там спешимся и подождем.

– Ты че это раскомандовался? – добродушно улыбнулся Бранд и как-то сразу расслабился. – Не дрейфь, прорвемся!

– Но ты же сам сказал, что все выглядит странно. Вдруг там засада?

– Чья засада? Гор, ты что?!

– Да мало ли чья! Габеларов бронвенских, например. А может, после сражения из королевских солдат кто уцелел?

– Да плевать я хотел и на габеларов и на солдат, парень. Мечи наголо, ворвемся толпой. Даже если там есть мушкетеры, больше нескольких выстрелов им не сделать – дом небольшой, коридоры короткие. Перережем!

Гордиан покачал головой. Возможно, Бранд прав и нечего заморачиваться. Ворваться быстро, если будет сопротивление – подавить. Мушкет – не бластер и в замкнутом пространстве от меча даже больше толку, чем от стрелялок. И все же… Предчувствие говорило ему, что шаг неверный. Нужно что-то другое.

Бранд в это время уже отпустил поводья и медленно двинулся к воротам. Гор направил коня к товарищу и тронул командира за плечо.

– Постой, – сказал он.

Бранд скинул руку и воскликнул:

– Отстань! Я старший в отряде – мне решать.

– Ты веришь, что я пророк?

– Что?

– Я – Тринадцатый пророк. Ты веришь в это?

– При чем здесь…

– Что-то не так, Бранд. Я чувствую.

Бранд помолчал.

– И что делать? – спросил он наконец.

– Как я и сказал. Спешиться. Рассредоточиться. Приготовить луки, а не мечи. Окружить виллу. Потом с разных концов зайти по два-три человека. Там посмотрим.

После некоторого раздумья Бранд кивнул, затем знаками и короткими командами повторил для бойцов указания Гора. Когда вилла была окружена, девять человек (три тройки) с разных концов полезли через забор.

Препятствие было преодолено без особых за-труднений, несмотря на то, что бойцы троек были в тяжелых доспехах. Затем все три команды скрылись в глубине дома.

Тишина. Прошла минута, две, три. Когда спустя пятнадцать минут никто не появился, Гор и Бранд переглянулись.

– Похоже, ты прав, брат, – сказал великан. – Засада. И что теперь? Послать следующих? Или будем делать по-моему и ворвемся всей толпой?

– Толпой не стоит, – произнес Гордиан, и внутри него почему-то похолодело. Он вспомнил турели современных лазерных излучателей, которые видел на стенах храма Хепри в первый день своего появления в этом мире. Такие излучатели работали совершенно бесшумно, и их смертоносные лучи могли быть невидимы. К тому же в храмах наверняка было и ручное оружие такого же уровня.

– Толпой наверняка не стоит, – повторил он. – Поверь мне, брат.

Гор задумался. Конечно, представить себе автоматическое лучевое оружие на вилле средневекового помещика было затруднительно. Но как еще можно совершенно бесшумно вырубить девять подготовленных бойцов в доспехах? Да еще и мастеров-консидориев? С удавкой сзади к таким не подберешься. Гор обратился к Бранду.

– Ну-ка подумай, – предложил он, – что могло там произойти? Выстрелов ведь не было, рукопашной тоже – мы бы услышали и то и другое. Мистика, а?

Бранд попытался развеять его сомнения.

– Возможно, это арбалеты. – сказал он. – И очень хорошие стрелки. И много.

Гор покачал головой.

– Это невозможно. Представь, чтобы выбить трех человек одновременно, должны выстрелить сразу три арбалетчика. А они там просто не поместятся в одном коридоре, бронебойный арбалет – штука здоровая, нужно место, чтобы развернуться. Да и твои воины что, ходят по дому строем, по сторонам не смотрят?

Бранд мотнул башкой в том смысле, что, мол, нет, не ходят и, мол, да, смотрят.

Гор же лихорадочно соображал.

– Я думаю, они поняли, что в дом вошла только разведывательная партия, – вслух размышлял он. – Это значит – их засада провалилась. Следовательно, есть два варианта. Они могут ждать, пока мы сунемся туда всеми силами, чтобы перестрелять нас в здании. Или, напротив, будут атаковать сами, прямо здесь, на подступах к вилле.

– Да ну, брось. Нас же здесь почти две сотни, а в доме их наверняка меньше. Ну два, может быть, три десятка. Какой им смысл на нас кидаться?

– Если вражеская группа вооружена современным оружием, то эти два-три десятка перестреляют нас как мух.

Бранд покосился на свой кремневый пистоль на боку. «Современным?» – подумал он. Да что этот сосунок понимает в оружии!

Тем временем «сосунок» продолжал:

– Если у них командир не дурак и у него действительно есть что-то покруче кременевых пукалок, он наверняка будет атаковать нас здесь – мы ведь можем и вообще не войти в дом и тогда он прождет напрасно. Предлагаю так. Расставим стрелков с луками за деревьями, вразброс по всему периметру. Внутрь больше не суемся, ждем их атаки. И у нас почти три десятка мушкетеров, верно? – Бранд кивнул. – Пусть залягут напротив центрального входа с мушкетами наизготовку. Обязательно залягут, Бранд! На землю в траву под деревьями.

– Ты хочешь, чтобы твои стрелки валялись в грязи?

– Я хочу, чтобы их побольше уцелело в перестрелке с лучше вооруженным противником.

Бранд открыл рот, чтобы возразить, но в этот момент в одном из окон внезапно мелькнула тень. Бранд замолчал, а Гор, вперившись в фасад здания, сузил глаза. Сердце застучало быстрее.

– Похоже, у нас нет времени для споров, дружище, – тихо проговорил он, – и мы слишком много болтаем. Давай-ка за дело. Просто поверь мне!

Бранд обиженно засопел, затем кивнул и, вы-прямившись во весь свой немаленький рост, зашагал к сидящим в отдалении мушкетерам. Вот же балда! Если у засевших в доме бойцов есть хороший лучевик, да что там – просто винтовка с оптикой, то снести ему сейчас голову – дело простого желания. Пригнувшись, Гор подбежал к мушкетерам сам, а Бранда отослал к его лучникам-консидориям. Через пару минут ругани и объяснений всебойцы заняли диспозицию и изготовились к стрельбе.

Теперь, когда они были готовы, оставалось только ждать, однако Гор решил ускорить события, не дожидаясь, пока к атаке приготовится враг. Прячась за кустами, он опять подкрался к Бранду и ткнул его локтем в бок.

– Слушай, – спросил он, – у твоих лучников есть ветошь? Для полировки доспехов там или для смазки оружия?

– Ну есть, конечно.

– А виски?

– До полно. А зачем тебе?

– Ты не понял? Нужно ускорить процесс…

Боссонцы вскинули свои огромные луки, и почти сотня стрел с обмотанной вокруг наконечников горящей паклей и ветошью устремилась к крыше и стенам строений. Стрелы со стуком вгрызались в дерево и влетали в окна, со звоном вышибая стекло.

Хозяйственные постройки внутри двора, сделанные целиком из кругляка, вспыхнули быстро, как по мановению волшебной палочки. Центральное же здание виллы, с белыми кирпичными стенами, напротив, пока держалось. Однако вскоре густой темный дым повалил и из его окон.

Гордиан сидел в кустах рядом с мушкетерами прямо напротив центрального входа и смотрел, как весело искрит и обугливается сухое дерево ближайших строений.

Могла ли Мия Брегорт сейчас быть там, в огненном аду подожженной им виллы?

Во-первых, бывшая фаворитка их лорда вполне могла оставаться в Бронвене.

Во-вторых, если она там, то, вероятнее всего, уже мертва, поскольку засевшим в здании гипотетиче-ским стрелкам с чудо-оружием местные сервы не нужны.

А в-третьих… что вообще он знает о мотивах неизвестного врага? Практически ничего. Это значит, что и предугадать их действия в отношении захваченных местных рабов он просто не в состоянии. И если Мия там – она обречена на ужасную и мучительную смерть.

Гор скрипнул зубами и только сильнее сжал мушкет. Ему на самом деле нужно было выкурить врага пораньше, до того, как тот решится на вылазку сам. Если противник на самом деле вооружен чем-то получше их кремневых мушкетов, да еще и имеет соответствующую подготовку, то его две сотни могли не выдержать организованной атаки. И тут ему с Брандом нужно было использовать любое, даже самое маленькое преимущество.

Опять же психологический эффект. Когда ты выбегаешь из здания, задыхаясь от дыма, – это совсем не то, когда ты выходишь сам.

В это время огонь перекинулся уже на крышу главного строения. От хозяйственных построек оставались по большому счету лишь остовы и головешки. Дым же стоял столбом и валил изо всех щелей, очень густой и темный. «М-да, если у них нет кислородных масок (а ведь могут быть!), должны уже полезть», – подумал Гордиан…

Кислородных масок у засадных не было. Дверь в здание резко распахнулась от сильного удара, и Гор с товарищами сквозь дым и пламя увидели быстрые фигуры, выпрыгивающие из дома. Одновременно, вышибая телом разбитые стрелами стекла, из окон первого этажа на улицу выскакивала еще одна партия контратакующих.

Три, шесть, девять, пятнадцать человек!

Вражеские бойцы прыгали, выбегали из дымного столба и тут же падали на землю. Однако и такой короткой пробежки было достаточно, чтобы рассмотреть внимательно и самих противников и их амуницию. Тут глаза Гордиана полезли из орбит. Все засадные были в камуфляже, в просторных пятнистых штанах и комбинезонах грязно-зеленого цвета палой листвы. В руках атакующих было современное оружие, но не лучевики, а пороховые ружья, более совершенной, по сравнению с мушкетами конструкции.

«Автоматы!» – всплыло в памяти Гордиана нужное слово. Короткие, с откидными прикладами, компактные орудия убийства с потрясающей скорострельностью, барабанным магазином под патроны и… здоровыми рылами глушителей на стволах. Вот тебе батюшка и бесшумные арбалеты!

Гор вскинул мушкет и заорал, что есть мочи: «Ого-онь!» Собственный мушкет оглушительно рявкнул и смертоносный свинцовый плевок его примитивного оружия унесся в сторону контратакующих.

Ба-бац! Бац-бац-бац! Бац-бац-бац! Затрещали в ответ короткие и злые очереди врага.

Однако ответом на них был дружный залп сразу тридцати мушкетных стволов и почти пяти десятков луков, находившихся в руках воинов стоявших за деревьями в прямой видимости по направлению атаки!

Тринадцать из пятнадцати автоматчиков упали сразу. Только те, кто выбежал раньше и успел вжаться в землю еще до залпа, остались в живых и огрызались из своего оружия, щедро поливая пулями укрывшихся за кустами, камнями и деревьями лучников и мушкетеров.

И в это же время из дома полезла вторая партия, а мысли Гора галопом понеслись вскачь! «Молодцы, – подумал он тогда про врага, – догадались разделиться и дождались, пока мы разрядим мушкеты!» Теперь автоматчики выбегали из дверного проема и окон так же настырно и открыто, как и в первый раз, однако сервы уже не могли палить по ним картечью из ружей, поскольку те следовало сначала перезарядить. Луков же было явно не достаточно, чтобы подавить всех выбегавших!

Гор напряженно оглянулся – его мушкетеры, спинами откинувшись на землю, судорожно перезаряжали свое оружие. Он посмотрел на собственный бесполезный теперь мушкет и просто откинул его в сторону, не став возиться с зарядом. В любом случае один выстрел ничего не решит, подумал он и, вытащив из-за пояса заряженный картечью пистоль, устремил свой взор на горящее здание.

Там тем временем перед глазами разворачивалась весьма забавная в другой ситуации картинка. С закопченными лицами, отхаркиваясь и кашляя, бойцы противника выбегали из здания группами и по одному, валились на землю и большими глотками вдыхали воздух. Внутри здания, по всей видимости, уже оставаться было просто невозможно, и последние минуты в здании автоматчики выдержали что называется «на издыхании». Они выпрыгивали на улицу, толкаясь и закрывая руками лица, зачастую, даже не держа автоматы наизготовку, а просто повесив их на шею на ремешке.

Три, шесть, девять, двенадцать, пятнадцать… больше! Почти три десятка насчитал Гор. Навер-няка это все. Теперь уже никто не смог бы остаться в доме, из которого отовсюду валил не только густой черный дым, но и огромные языки открытого пламени.

То тут, то там стрелы настигали автоматчиков с темными от копоти лицами. Они пронзали их насквозь и пришпиливали к земле или друг к другу. Автоматчики огрызались как могли, однако стрелки сервов расположились вокруг виллы слишком рассредоточенно, разили из укрытий – и автоматные очереди проходили мимо. По крайней мере Гор не видел среди своих ни раненых, ни убитых. Впро-чем, паники среди избиваемых автоматчиков Гордиан не наблюдал. Оказавшись на открытом пространстве, солдаты противника тут же сбивались в небольшие группы по трое-четверо человек и кидались в направлении, откуда летели стрелы, поливая свинцом дерево или куст, за которым укрывался стрелок. Почти всех при этом сшибали соседние лучники, однако решимость, с которой обреченные на смерть автоматчики кидались в эти короткие атаки, была, безусловно, достойна уважения.

Другие бойцы противника, напротив, в обреченные атаки не кидались, а падали на землю и прикрывали своих сосредоточенным автоматным огнем, заставляя лучников прижиматься к стволам и камням, служившим тем укрытием.

За это время мушкетеры Гора подготовили свои ружья ко второму залпу и дружно пальнули картечью по оставшимся бойцам противника.

Второй залп картечи имел катастрофические последствия даже для тех, кто укрывался от огня лежа на земле: картечины легко доставали их распластанные по траве тела, раздирая несчастных на кровавые ошметки!

Внезапно оставшиеся в живых автоматчики поднялись с земли разом и как один кинулись в сторону вторично перезаряжавших свое оружие мушкетеров.

«Прорыв! – понял Гор. – Решили либо все сдохнуть, либо вырваться из капкана». Попытка, впрочем, была обречена, поскольку в сторону его стрелков неслись всего шесть человек. Троих тут же вышибли стрелы, прилетевшие откуда-то сбоку. Остальным же оставалось всего несколько шагов до того, как они смогут открыть огонь по укрывшимся в кустах мушкетерам. Гор достал из портупеи гренаду, поджег фитиль практически у самого запала и метнул снаряд в сторону атакующих. Взрыв грянул, и когда дым рассеялся, все трое лежали на земле, раскидав руки и ноги в разные стороны и на разном расстоянии от туловищ и голов.

«Вот и все», – сказал сам себе Гордиан и крикнул Бранду, чтобы тот, как договаривались, зачистил участок. Десяток консидориев, убрав за спину луки и обнажив мечи, вышли на открытое пространство, в течение нескольких минут бывшее местом бойни. Остальные бойцы, держа пальцы на спусковых крючках и тетивах остались на местах, застыли немыми статуями, выискивая признаки движения.

Консидории же прошли по ковру из тел, работая мечами. Короткие тычки в горло или сердце, и труп становился трупом, даже если его владелец просто притворялся мертвым, а не был им в действительности.

Процедура была простой и очень действенной. Живые либо подавали недвусмысленные признаки жизни и становились пленными, а тяжело раненные избавлялись от необходимости долго умирать мучительной смертью от истощения и боли. Сработало и на этот раз.

– Тут живой! – проорал один из консидориев и поднял руку с вытянутым вверх пальцем, показывая, что сдавшийся имеется в единственном числе. Стискивая правой рукой меч, боец левой резким рывком поднял автоматчика на ноги, но тут же подсек его и тот рухнул на четвереньки. Сдерживая резкое падение, консидорий грубо схватил человека за волосы, оттянул голову и приставил к дрожащему кадыку свой обнаженный клинок.

Вилла к этому времени уже догорела, и в заваленном обуглившимися досками подвале мушкетеры без труда обнаружили сваленные в кучу трупы рабов с горемычной виллы – рабы были расстреляны до того, как Гор с отрядом прибыл на место будущего пожарища. Женщин среди трупов было много, но определить, есть ли среди них Мия Брегорт, было невозможно. Но если была, то теперь она мертва и единственная нить, связывающая его с Лисией, потеряна навсегда. Гор скрипнул зубами. Дьявол!

Однако теперь у них был «язык».

Гор внимательно посмотрел на пленного, изучая недавнего и очень необычного врага. На коленях перед ним стоял высокий плечистый мужчина в камуфляже, туго затянутый ремнем. Мужчина был рыжим.

Гор присел перед ним на корточки.

– Итак, – тихо произнес он, – времени у нас мало. Как зовут? Что делали здесь? Кто сюда послал? Зачем?

Рыжий скривился.

– Я не поперся со всеми в последний бросок только с одной целью – посмотреть на тебя. Ты ведь и есть знаменитый Фехтовальщик, да?

Гор поднял бровь.

– Слава идет впереди меня, – усмехнулся он вполне дружелюбно. – Однако у нас действительно мало времени и впредь советую тебе не отвлекаться от темы. Если я задаю вопрос, нужно отвечать.

С этими словами Гор привстал и с короткого размаха врезал подкованным сапогом прямо в рожу рыжему наглецу. Клац! – подкова лязгнула о челюсть.

Автоматчик от удара резко откинулся назад и поперхнулся собственной кровью. Затем, по-прежнему стоя на коленях, выпрямился, плюнул зубами и… отвлекся снова.

– Ты не понял, дурачок, – отчеканил он тоном, слишком вызывающим для его положения и ставшей немного беззубой челюсти. – Посмотри сюда, ты ведь знаешь, что это?

И он повернул голову.

Гор, готовый уже влепить зарвавшемуся храбрецу новую крепкую затрещину, остановился и взглянул на развернутый к нему висок. Чуть выше ушной раковины немного закрытый огненно-рыжей прядью красовался совершенно обычный НС-совский шунт, такой же как и у большинства виденных им до этого шательенов, оплативших себе бессмертие.

Гордиан вздохнул. Странно, и почему он не удивлен?

Гор дал знак стоящим рядом бойцам, те живо подхватили рыжика за локти, обыскали с головы до ног и даже осмотрели рот на предмет капсул с ядом – наученные опытом обращения с пленными шательенами консидории знали, где искать подвох. После этого пленника вернули обратно в коленопреклоненное положение перед командиром.

Однако рыжий был человеком упорным.

– Я бессмертен! – брызгая кровавой слюной, выдохнул он. – В отличие от вас, поганых сервов. Бессмертен! И когда ты сдохнешь, я приду на твою могилу посрать! Ха!

Фехтовальщик покачал головой.

– Самомнение, – сказал он четко и с расстановкой, – это худшая черта бессмертных, поверь мне. Допустим, ты действительно подключен к храмовой системе воскрешения. И если тебя убить, ты воскреснешь где-нибудь и когда-нибудь. Однако кто тебе сказал, что тебя убьют? Напротив, я заинтересован в том, чтобы ты жил долго. И долго говорил со мной.

– Ты червь! Презренный червь! – заорал рыжий в ответ. – С чего ты взял, что я стану с тобой говорить, дерьмо?

– Да так, – произнес Гор, практически не разлепляя челюсти. Этот рыжий олух похоже начинал по-настоящему его злить. – Да так.

Он кивнул стоящим вокруг ребятам, и те схватили пленника за руки, не давая ни двинуться, ни подняться.

Гор даже не стал вытаскивать нож. Левой рукой он изо всех сил своих жилистых пальцев оттянул ухо пленника, а большим пальцем правой резко провел вдоль его основания.

Рыжий дико заорал. Гор разжал кулак, в котором плавала в крови оторванная с мясом и кожей ушная раковина, а затем раскрытой ладонью вбил ее в распахнутый в крике рот пленника. Потом двумя руками сжал ему челюсти и нос. Рыжий стал задыхаться, дрыгать кадыком, заглатывая и давясь собственным ухом.

Гор же тем временем продолжал:

– Ты будешь или говорить со мной, или давиться собственными ушами, пальцами, членом и всем остальным, что можно отрезать или оторвать. Это понятно?

Рыжий проглотил свое ухо и захрипел – видимо, было понятно. Гор разжал ладони.

– Итак, – сказал он, – я повторю свои вопросы. А ты будь внимательней.

Уже через пятнадцать минут бывший «седанский палач» и полусотня лучших консидориев из его отряда с луками и трофейными автоматами сидели в седле и неслись по проселочной дороге в сторону ближайшего храма Хепри. Вопросов к рыжему, который, как выяснилось, звался Омар Ратмир по прозвищу Рыжий Пес, у Гора имелось, конечно, много, но за целым фасадом из них он задал один, самый главный для него в этот день.

Мия Брегорт, женщина, вольноотпущенница, управляющая поместья, где она?

На этом вопросе рыжий (или лучше сказать Рыжий Пес?), несмотря на то, что, казалось бы, был полностью подавлен болью и унижением, почему-то запнулся и внимательно посмотрел на своего мучителя. Затем рассказал, что женщину увезли – единственную из всех обитателей загородной виллы. А всех остальных… Ну, мол, сами видели – с этими словами Пес кивнул в направлении сгоревшего дома, где дымились обугленные трупы сервов с простреленными черепами. Мию же повезли в сторону ближайшего храма Хепри двое бойцов. Женщиной почему-то заинтересовался сам викарий кардинала, Али Юсуф.

Личная заинтересованность наложницей? Нет, вряд ли, викарий вообще мало интересуется женщинами. По крайней мере…

Гор не стал слушать дальше. Крикнув Бранда и быстро разъяснив тому ситуацию, он вскочил на коня и бросился в погоню.

Насколько Гордиан понял из рассказа Рыжего Та, автоматчики были личным и тайным подразделением кардинала для специальных силовых операций. «Темные арбалетчики» из прочитанных им в лавзейской библиотеке книг – это были именно они. Только вот вместо арбалетов были короткоствольные автоматы с барабанными магазинами, а вместо стрел – пистолетная пуля в стальной рубашке. Они перемещались через внепространственные порталы внутри храмов Хепри, закрытые для всех, кроме высших иерархов церкви. Таким образом, спецназовцы могли практически мгновенно оказаться в любой части Эшвена, где требовалась их помощь в кардинальном разрешении тех или иных проблем.

Подразделение было своего рода «последним аргументом» кардинала в решении любых вопросов и пользовалось мистической славой по всему Эшвенскому континенту. Про автоматчиков и их священное оружие, про их внезапные появления среди ночи то в одной части мира, то в другой, про неотразимость и ужас их нападений слагались настоящие легенды, если не сказать сказки. Неудивительно, что спецназовцы в этом потоке всеобщего преклонения так сказать «расслабились». Гор чуть подробнее расспросил Пса о методах подготовки бойцов подразделения и понял, что «спецназом» в полном смысле слова автоматчики не были. Говоря грубо, это была обычная строевая пехота с автоматическим оружием, рациями, приборами ночного видения и прочими прибамбасами, которые при всей своей «полезности» никогда не заменят бойцу ни думающую голову, ни хороший тренинг.

Местный спецназ обучали, разумеется, стрельбе из автомата, рукопашному бою и, как это ни странно, обращению с лошадьми. Последний факт более всего удивил Гордиана. Действительно, уж если вы дали людям в руки автоматы, дайте им и флаеры. Или, на худой конец, – колесные джипы, чтобы передвигаться. Методики выживания в экстремальных условиях автоматически не проходили и даже примитивно не ознакамливались с пехотной тактикой в огневом бою. Вот и результат: бывшие сервы во главе с человеком, мало-мальски имеющим представление об автоматическом оружии, без большого труда разделали почти полусотню лучших «тайных» бойцов этого мира.

Ну да бог с ним, с кардинальским спецназом, вопрос для Гора сейчас состоял в другом. Для чего этим сволочам понадобилась Мия? Как там сказал Пес? «Ей заинтересовался сам викарий Его высокопреосвященства».

К сожалению, Гор слабо разбирался в иерархии местной богадельни, претендующей на звание Церкви, однако знал, что викарий является чем-то вроде секретаря-референта или адъютанта высшего должностного лица. Кстати, нынешний викарий вообще был рабом. Невеликая, в общем, шишка, а так, канцелярский работник. Хотя, конечно, смотря где. Быть может, местная кардинальская должность – это своего рода почетная синекура, а делами реально заправляет секретарь. Типа «генеральный секретарь». Хоть и помощник, но главный.

Так какова могла быть его заинтересованность? К сожалению, пленный автоматчик не мог этого разъяснить, ибо выполнял полученный приказ и не спрашивал, зачем именно начальству понадобилась вольноотпущенница. Самое простое – господин викарий элементарно заинтересовался красивой женщиной как сексуальным объектом. Гор нигде и никогда не видел Мию, но понимал, что женщина, ставшая фавориткой одного из пресыщенных роскошью лордов-шательенов, должна быть не просто хороша или прелестна. Она должна быть божественно прекрасна в полном смысле этого выражения! В гареме даже рядового лорда могли быть сотни женщин. Великолепных, если не сказать штучных. И для того чтобы одна из них смогла уговорить хозяина подарить ей свободу и выделить отдельный загородный дом, она должна быть… должна быть просто звездой.

Но это – самый простой вариант, не подкрепленный ничем кроме самой вероятности такого развития событий. А если копнуть глубже?

Он, Гор Фехтовальщик, одна из безусловно важных фигур боссонского бунта, ищет Мию, вольноотпущенницу лорда Брегорта в окрестностях Бронвены. Допустим, викарий ничего не знает о Мие, но специально охотится за Гором и выслал за этим команду автоматчиков. Команда случайно выбирает виллу по пути следования отряда сервов и устраивает засаду. Мию же просто вывозят, потому что она приглянулась господину викарию, а всех сервов на вилле все равно придется убить. Типа зачем пропадать добру, да еще такому симпатичному?

Логично? В общем да. Но есть одно «но». Предположить, что Гор заедет именно на эту виллу, минуя несколько крупных поместий с большим количеством сервов, было невозможно. Значит ли это, что викарий и сам кардинал знают о тайной цели Фехтовальщика, о его страсти к Лисии и связи между Мией Брегорт и девушкой, первой получившей свободу из его рук?

Получается, да.

Гор замотал головой. Бедная Лиси! Где бы она ни была, она находится на территории, не подконтрольной Палатам Равных, а значит – на территории, подвластной церкви и королю. В этих условиях ее поимка – это вопрос времени и усилий. Особенно, если они взяли Мию, которая, вероятно, является единственным человеком, осведомленным о том, где может находиться беглянка.

Гордиан со злостью пришпорил коня: он должен вернуть мадам Брегорт, чего бы это ни стоило! А если не вернуть, то хотя бы … нет, лучше не думать об этом.

* * *

Через четыре часа бешеной скачки отряд взлетел на вершину очередного холма, на который поднималась дорога, и консидории увидели свою цель. Три всадника, одним из которых была женщина со связанными впереди руками, неспешно ехали по дороге в сторону огромного храма Хепри, чей мрачный монолит возвышался уже всего в паре километров от них. Гор дал знак.

Каждый боец в его отряде вел заводную лошадь, которая не была изнурена долгой скачкой по пыльной дороге с тяжелым всадником на спине. По сигналу Гордиана все боссонцы дружно пересели на свежих, не уставших коней. Затем, пришпорив новых скакунов, бросились вниз. Еще минут пять они скакали незамеченными, поскольку автоматчики, расслабленные близостью храма, ехали неспешно и назад не оглядывались, однако когда стук копыт стал отчетливо различим и пыльный столб от пятидесяти мчащихся во весь апор всадников приблизился, автоматчики по неволе взглянули назад, и что есть мочи пришпорили лошадей!

На ходу один из них сорвал с плеча свое оружие и в полуразвороте открыл огонь по преследователям. Дурак! Расстояние было еще слишком велико для прицельного огня, особенно с седла над несущейся галопом лошадью. Гор усмехнулся. Летящие на свежих конях боссонцы быстро сокращали расстояние, и скоро очень скоро он покажет этому «лжеспецназу», как надо брать цель и упреждение.

Пятьсот метров. Триста. Двести. Сто. Дорога тут делала изгиб, и Гор дал знак своим ребятам преследовать только по дороге, не рассыпаясь широким строем по полю и не срезая углов. Сам же он вылетел на обочину, где быстро спешился. Выпрямился во весь рост и вскинул автомат к плечу, крутя оптику. Спокойно. В этом деле главное – не волноваться.

Упор на выставленную вперед левую ногу. Торс чуть наклонить. Правую ногу чуть расслабить. Правая щека – плотно к прикладу. Самый кончик пальца – на спусковой крючок. Легко! Еще легче!

Он поймал ближайшего к нему автоматчика в перекрестье прицела, чуть сдвинулся на упреждение и плавно нажал на спуск. Автомат треснул дуплетом – и всадник, нелепо всплеснув руками, вылетел из седла как тряпичная кукла.

Вот так, кавалеристы, блин! Так по вам еще не стреляли?! Ладно, не отвлекаемся.

Гор снова прижал щеку к прикладу и прицелился еще раз. Сейчас снять второго, забрать Мию и ходу назад. Храм слишком близко – мало ли что, вдруг к камуфляжникам выйдет подмога?

Но пока он целил, ситуация изменилась. Второй автоматчик, видимо, поняв, что еще секунда-две и его снимут, как и первого, выстрелом в спину, немного притормозил и перестал нахлестывать лошадь со связанной по рукам женщиной. А просто подхватил невольницу одной рукой и перекинул себе через седло. Его конь чуть присел под новой тяжестью, но тут же выпрямился и помчался дальше, давясь пеной. Гор чертыхнулся. Теперь он не мог стрелять. И хотя конь улепетывающего всадника скакал с двойной ношей почти в два раза медленнее, чем настигающие его консидории, стрелять без риска попасть в Мию Фехтовальщик не мог. Ну и к черту! Еще несколько минут – и боссонцы настигнут придурка и зарубят мечами. Гор взлетел в седло и помчался вдогонку умчавшейся вперед погони.

Копыта стучали по утоптанной дорожной глине, кровь била в виски. И постепенно до Фехтовальщика начал доходить смысл поступка убегавшего автоматчика. Тот не просто хотел продлить свою жизнь на минуты, совсем наоборот, он выигрывал эту скачку! Вокруг храма сплошным черным кругом была выжжена земля. Круг был очень ровным, и сейчас, по мере приближения отряда к этой пепельной границе, становилось очевидно, что этот круг – не просто подпаленная от сорняков трава, а нечто другое.

Вот всадник со связанной девушкой пересек эту границу. Вот он скачет по выгоревшей траве, постепенно замедляя ход. Вот первые консидории, уже вынимая из ножен свои мечи и сабли влетают в «черную зону», чтобы через несколько мгновений обрушить их на голову убегающего автоматчика. Всего несколько бешеных секунд – и они настигнут его!

На крыше храма блеснула кровавая вспышка. Огромный толстый луч, выпаривая из немного влажной земли серый дым, прошелся вокруг храма по кругу. Луч ловко обогнул конного автоматчика с телом Мии, лежащим поперек седла, и уперся полыхающим огненным «зайчиком» во въехавших в «зону» преследователей.

Консидории закричали! В одно мгновение жгущий оранжевый огонь охватил их тела, и у Гора, продолжавшего что есть мочи скакать к черному кругу, перехватило дыхание.

Люди обугливались прямо на глазах, превращаясь из сочных сильных мужчин в сухие остовы скелетов со сморщившейся и обугленной плотью! К счастью, в «зону» въехало немного консидориев, около десятка, не более, однако остальные, мчавшиеся прямо за ними, не успевали осадить коней. Дергая за уздцы и валясь с животными наземь, они «тормозили» как могли, и все же еще один или два ряда всадников были заброшены инерцией прямо на пепельную траву и пропеченные трупы товарищей. Луч дернулся еще раз и сухие остовы новых тел попадали наземь!

Гор открыл рот. Видимо, он что-то кричал своим товарищам, однако те и сами поняли, что дело дрянь. Пешком и конными консидории врассыпную отхлынули от «выжженной зоны», подальше от храма, спасаясь от страшной, невиданной смерти.

В это время смертоносный луч, пройдя несколько раз туда-сюда по самой кромке черного круга, погас так же внезапно, как и появился несколько мгновений назад. Видимо, дальше темной границы (а это был почти километр от стен храма) техника церковников не действовала.

Гор остановил лошадь, поднял автомат, хладно-кровно прицелился. И дал длинную очередь по едущему уже вразвалочку всаднику с Мией. В душе было пусто, как в высохшем колодце.

Бац-бац-бац. Бац-бац.

Попал, конечно. Два свежих трупа упали на землю чуть дальше обожженных сухарей, которыми стали его товарищи.

Прости, Мия. Прощай.

Закинув автомат за спину, он дал шпоры и помчался вместе с остатками отряда прочь от гибельного храма.

Трупы Мии и ее похитителя остались лежать на выжженной траве.

Глава 10 Размышления о патентах и «хомутах»

Отряд Гора, измызганный и избитый, поредевший числом, неспешной рысью шел по направлению к столице Боссонской марки. Торопя коней, они скакали всю ночь, но к городу подъехали только под утро третьего дня, почти одновременно с первыми предрассветными лучами. Купаясь в этих розовых лучах, прекрасная Бронвена дышала свежестью чистого утреннего воздуха и влагой от бесконечных полей и рощ, протянувшихся на сотни километров вокруг роскошной Боссонской столицы.

От встречных разъездов Гордиан уже знал, что город сдали без боя. Здесь не было ни штурма, ни жестокой артиллерийской дуэли, а потому ухоженные городские дома, защищенные незаконченной линией современных земляных укреплений, а также башни и ворота внутреннего города, огороженного средневековой стеной с витражами на бойницах, не пострадали от пожаров и бесчинств озверевшей после долгой осады армии.

В результате в этот рассветный час пригородный пейзаж, открывавшийся перед глазами уставших консидориев, выглядел тихим и мирным, как вода в спокойном озере, а сама Бронвена казалась сладко дремлющей старушкой, досматривавшей остатки теплых ночных снов.

Казалось бы, пока ни единая деталь не пробуждала в Фехтовальщике осознания долгой и жестокой войны, бушующей в Боссоне уже второй месяц. И все же на душе у него, несмотря на царившую вокруг идиллию, скребли кошки. И причины для этого определенно были. Впрочем, беседовать на эту тему Гор ни с кем не хотел, а потому, как для большинства бойцов, участвующих в рейде, так и для дозорных из встречавшихся им разъездов источник черной меланхолии у обожаемого всеми Тринадцатого пророка оставался неизвестен. Хотя догадки по этому поводу у его спутников, конечно, были.

Апостол восставших ехал медленно, молчаливо и задумчиво, чуть отдалившись от товарищей, и собственно, уже почти сутки ни с кем не говорил. То Бранд, то кто-нибудь другой из близких товарищей-консидориев время от времени нагонял Гордиана и безрезультатно пытался развеселить того беседами на отвлеченные темы, однако совершенно безрезультатно. И все же приближение столицы Боссона всколыхнуло в бывшем демиурге некое подобие жизни: он стал чуть активнее, и, когда стены города оказались уже совсем близко, Бранд решился на очередную попытку растормошить поникшего от грустных мыслей товарища. Он пришпорил коня и подскакал к Гору.

– Ну что, брат, – сказал великан, – вот и Бронвена.

– Я вижу, брат…

– Я вижу, что ты видишь, однако ты даже не смотришь на нее! Посмотри, какая красотища вокруг. Что за дома, что за стены – чудо! Вспомни, как ты восторгался этим городом в наш первый приезд.

Гор поморщился.

– Я помню, Бранд, и в этом вся соль.

С этими словами Фехтовальщик довольно грубо пришпорил коня и вырвался вперед. Бранд осекся на полуслове и застыл в седле с раскрытым ртом. «М-да, – подумал он, – разговорчик-то не клеится…»

В итоге к городу они подъехали молча. Но попасть внутрь в этот день так и не смогли.

По крайней мере, не все.

Их ждали. Видимо, передовые разъезды, сновавшие вокруг города, давно сообщили командованию Армии о скором прибытии в Бронвену «самого» Фехтовальщика, и под стенами города, прямо на дороге, их отряд встретил старина Крисс почти с сотней всадников. Бывший габелар очень искренне поприветствовал товарищей, но заявил, что в город они не войдут, поскольку Совет виликов велел разместить их в одном из пригородных поместий, используемом сейчас в качестве временной казармы для некоторых частей Лавзейского полка. Куда он и сопроводил их самолично без спешки и возражений.

Доехали до места быстро, расседлали лошадей, разнесли по комнатам простой походный скарб. А спустя всего час или два Крисс, разместившийся со своими бойцами в соседних зданиях и выполнявший сегодня обязанности гостеприимного хозяина, позвал старших офицеров новоприбывшего отряда в местный ландкап, где были накрыты столы и выставлено пиво.

Боссонцы Бранда и «горские» мушкетеры против пива не возражали, быстро расселись и с удовольствием принялись дуть пенный напиток из таких любимых Брандом огромных деревянных кружек, а также вдыхать умопомрачительные ароматы готовившейся снеди из расположенной рядом кухни.

Гордиан тем временем осмотрелся. Столы в отнюдь не маленьком помещении были расставлены огромной буквой «П» и заняты офицерами Армии Свободы.

Исключительно офицерами – ни сержантского, ни тем более рядового состава в ландкапе не было. Не было и свободных мест. За их широченным столом, поставленным почти в центре композиции, сидело, например, сразу пятнадцать человек, среди которых находились принимавший их Крисс, а также Никий, Рашим, Люкс Дакер, Сардан Сато, косматый Карум, сам Гор и конечно же гроза пивных бочек и свиных окороков, саженноплечий Бранд.

Великан уже выдул почти три литра пенистого напитка и, похоже, только раздухарился. Он шумел, стучал кружкой по столу и громко орал на весь зал, хлопая товарищей по плечу.

– А что, – в очередной раз начал он, обращаясь к Гору, – нравится мне она, свобода! Хорошо. Сам себе голова. Захотел – в Бронвену поехал, захотел – в Лавзею вернулся. Везде пиво – рекой! Да что там! Что бы ты ни говорил, но единственное, за что стоит драться, это оно – пиво! – Тут он с жадностью отхлебнул из кружки и с наслаждением выдохнул. – Ей-богу, за такую жизнь и жизнь отдать не жалко!

Все расхохотались.

– Ты вообще подумал, что сказал? – спросил Дакер. – Жизнь за пиво?

– А что такого? Все лучше, чем за дрянной портвейн или поганый хайранский самогон.

Все расхохотались снова и дружно закивали головами. Да уж в Хайране самогон – дерьмо, это точно.

Гор смотрел на товарищей, тихо посасывал пиво из своей кружки и чувствовал, как «отходит». На душе заметно потеплело. «Вот оно, – подумал он, – химия, блин! Девушку свою потерял, пол-отряда своего возле храма просрал, как в мир свой вернуться, понятия не имею, но пива хлебнул – и хорошо».

Тут появились местные повара и еще больше усугубили ситуацию, развернув на столе огромные подносы, на которых тесно разместились горшки с тушеной свининой, печеный картофель, квашеная капуста с брусникой и много-много других замечательных для оголодавших с дороги бойцов вещей. В таких обстоятельствах предаваться горестным размышлениям было уже просто невозможно, и Гор активно набросился на еду вместе с другими офицерами. В итоге на следующие несколько минут дружное стуканье деревянных кружек с золотистым пойлом сменилось не менее дружным чавканьем крепких челюстей консидориев.

Беседа возобновилась только когда блюда оказались ополовинены, пиво повыветрилось из голов, а первая радость от встречи со старыми товарищами прошла. Сытые и немного протрезвевшие мужчины перестали ржать и заговорили о делах невеселых, но насущных. О войне. О взятом городе. О павших товарищах. О будущих проблемах.

Первым в состоянии открыть рот для разговора оказался, разумеется, Бранд, поскольку быстрее всех уничтожил свою порцию горячего. Он смачно рыгнул, откинулся на спинку большого деревянного стула и вперил взгляд в сидевшего напротив Крисса.

– Ну что, голова габеларская, – спросил он как всегда громко и как всегда немного несерьезно, – скучно было небось в город без боя входить? Ни тебе рубки, ни тебе пальбы, ни девок пощупать, пока по улицам носишься, ни за шательенами поохотиться?

– Нет, не скучно, – рассудительно ответил Крисс. – И вообще, если тебе весело лезть на стены под пули и картечь – изволь, а по мне – все бы города так сдавались. К тому же дерьма мы тут с вами и так, без штурма, хлебнем, вот увидишь.

Народ за столом чуть притих.

– В смысле? – спросил Гор. – Ты что имеешь в виду?

– Да что есть, то и имею, – вздохнул габелар. – Обстановка в городе, знаешь ли, такая… интересная, скажем. Сабин объявил взятие Бронвены величайшей победой восставших, но на деле оно может стать самым страшным поражением.

С этими словами он полуобернулся и немного укоризненно посмотрел на Гордиана.

– Тебя не было, мой друг, почти две недели, и Совет виликов, въехавший в город вместе с войсками, не мог снимать ошейники с сервов города без тебя. Более того, Совет запретил сервам обесточивать оковы самим с помощью электричества! Представьте себе.

– Да ну? – сказал Бранд.

– Вот те и «ну». Совет объявил, что нужно готовить город к обороне и достроить таки пресловутую стену на западном рубеже. И мы сделали это! Наихудшим образом из возможных, хотя и наиболее эффективным, вилики заставили сервов Бронвены трудиться над достройкой линии обороны с помощью храмовых ошейников, обращаясь с ними так же, как обращались до этого их хозяева! Более того, используя хомуты, вилики стали принудительно зачислять местных сервов в Армию Свободы.

Сидящие за столом замолкли все, как один.

– Вот это да, – подал наконец голос Никий. – А что же Трэйт? А Вордрик, а Рихмендер? Неужели они согласились?

– А что они могли сделать? Аргументы у Совета были железные. Во-первых, высокие темпы комплектования армии невозможно было обеспечить иным способом. Если вы помните, в Кербуле большинство освобожденных не вступали в полки, а с энтузиазмом драпали на север. Еще хуже дело обстояло с желающими махать киркой на строительных работах по восстановлению укреплений. Труд-то тяжелый! Кто-то согласился бы, а кто-то нет. Что же, тех, кто отказался, надо вешать? Нет, лучше использовать ошейник!

– А лучше ли? Так бы расстреляли предателя и саботажника. А так – Совет просто проявил себя таким же рабовладельцем, как церковь и шательены.

– Да это хуже чем предательство!

– Вот уроды!

– Точно!

Крисс крякнул, поерзал на стуле и взгромоздился на стол локтями.

– Ладно, – продолжил он, не обращая внимания на возгласы и оглядев товарищей исподлобья. – Уроды, не уроды, не мне решать. Но сервы города возмущены. Да и солдаты в старых кербульских полках ропщут не меньше. Все недоумевают – чем новая власть лучше прежней? И почему всем заправляют вилики? Но самое страшное не в этом, а в том, что Бронвена сегодня похожа на пороховую бочку, ребята. Городские сервы кипят возмущением и ждут одного – прихода Святого Фехтовальщика. Твоего возвращения, мастер Гордиан.

Гор зыркнул вбок на Крисса и слегка удивился.

Бывший габелар первый раз в жизни назвал его «мастером», признавая равным не только формально, как любого из освобожденных рабов, но и фактически – в среде бойцов-консидориев, в иерархии которых Крисс, безусловно, был VIP как дацион по верховой езде и лучший борец без оружия.

Габелар между тем продолжал, и надо же, всегда смешливый Крисс сегодня был серьезен как никогда.

– Теперь, когда Фехтовальщик под стенами Бронвены, Совет виликов более не может оттягивать снятие хомутов, иначе городские сервы восстанут. В Бронвене почти сотня тысяч рабов – страшная сила. И подавлять ее в случае восстания против Совета придется с помощью ошейников – другого способа нет, поскольку Армия Свободы, набранная из таких же сервов, для подавления бунтов не годится.

– Так и в чем вопрос, я не пойму? – зарычал Бранд, в очередной раз оторвавшись от кружки. – Если нельзя больше тянуть со снятием ошейников – значит, их надо снять и дело с концом!

– Все не так просто, – Крисс хмыкнул. – По крайней мере для виликов. Если ошейники будут сняты, в городе немедленно воцарится хаос, ибо местные сервы ненавидят своих виликов не меньше господ-шательенов. Уверен, все местные управляющие будут перерезаны меньше чем за пару часов. Совет уверен в том же.

– Бред, – покачал головой Сардан. – Я, Бранд, Дакер, да все мы жили в Лавзее много лет и думаю, что большинство было не в восторге от Сабина. Каждого били кнутом, а сколько раз дационы «резиной» по шее лупили – так и перечислить нельзя. Каждый был обижен и каждый с удовольствием съездил бы Сабину по роже. Но ведь надо понимать – мы делаем общее дело и без виликов восстание вообще бы не началось.

Крисс положил руку мечнику на плечо:

– Ты путаешь нашу деревню с Бронвеной, мой друг. Здесь – столица Боссонской марки и нравы тут другие. Смею напомнить, что в Верхнем Боссоне все сервы распределены по учреждениям – торговым домам, усадьбам, мануфактурам, организованным по типу нашей Дуэльной школы. Если раб оказывается в одном из таких заведений, то в нем же он обычно проживает всю жизнь и в нем же он умирает. У нас почти не продают сервов. К нам почти не заезжают господа. И большинство тех сервов, кого ты увидел в первый день своего рабства, проживут с тобой всю твою жизнь. Ну если не сдохнут на арене, конечно. А наши вилики? В основном это такие же сервы, жившие когда-то в таком же бараке, как ты, и, возможно, выросшие с тобой в одной храмовой колбе. И Сабин, и все его приближенные, когда-то были в Лавзее рядовыми сервами и продвинулись благодаря личным качествам, организаторскому таланту, способности к болтовне или чему угодно другому – но они из нашей среды, из «просто сервов».

А теперь посмотри на Бронвену. Почти все мес-тные – это сервы городских мануфактур. Это рабы, не имеющие семьи и работающие в цехах по двадцать часов в сутки. Под кнутом. Под резиновой дубинкой. Как и мы, но куда больше и жестче.

Вилики и габелары на мануфактурах – это не бывшие рабочие. Их присылают из Бургоса, из Силломариса из специальных школ для менеджеров, где хорошо готовят и хорошо промывают мозги, чтобы производство было эффективным. Даже у нас габелары и вилики – вспомни хоть Гаврина – часто страдают «залетами» на голову и становятся чрезмерно жестоки к товарищам по несчастью. Но у нас – это исключение, а здесь – почти закон. И вот результат этого закона: городские ремесленники в отличие от сельских сервов из поместий и консидориев из школ презирают своих виликов, ненавидят габеларов и не станут им подчиняться без принуждения. Бронвена, как и все большие города, – это пороховая бочка, которая вот-вот взорвется. И взорвется она, как только ты, Гордиан, войдешь за ее стены.

Фехтовальщик сжал губы.

– Понятно, – сказал он. – Вот почему нас не пустили в город, а послали сюда, подальше от греха. Совет нашего восстания боится другого восстания.

– Именно так!

– А ты, Крисс? Ты боишься вместе с виликами за их безопасность или ты вместе с «просто сервами» за снятие хомутов?

– Плохой вопрос, Гор. Ты сам-то можешь на него ответить?

Гор задумался. Посмотрел на товарищей. Все молча глядели на него.

– Не знаю, – сказал он наконец. – Я обязан Сабину жизнью. Если бы не он и подобные ему вилики из Партии Равных, восстания бы вообще не было. С другой стороны, местные сервы наверняка имеют право поквитаться со своими виликами за обиды. Я не знаю. Прости, Крисс.

Крисс ухмыльнулся, на мгновение напомнив Гору вечно веселого габелара из Лавзеи.

– Да не бери в голову, – махнул он рукой, растянув губы в улыбке. – Чай, ты не наложница, чтобы в голову брать. Пойдем-ка прогуляемся на воздух. А вы ребят, пейте. Наговоритесь еще.

Они встали и немного растолкав товарищей, тут же расслабившихся после завершения довольно напряженной дискуссии, вышли на улицу.

Крисс, впрочем, «просто» дышать воздухом не стал. Он расстегнул верхнюю пуговицу мундира и вытащил из-за пазухи плотный конверт.

– У меня к тебе отдельный разговор, мастер Гордиан. Точнее не только у меня, а у Совета виликов. Как я уже сказал, моя позиция в этом вопросе довольно неопределенная, как и у тебя. Я не знаю, кто прав, и не знаю, что с этим делать. Но мне велено передать вот это, и я передаю.

Он вручил конверт Гору.

– Кем велено? – спросил тот, срывая сургуч.

– Лично Сабином. Он ведь теперь твой близкий друг, не так ли? За женщинами с тобой ездит.

– Да как тебе сказать… – замялся Гор.

– Понятно, – Крисс хмыкнул. Было не понятно, улыбается он или язвит. – Кстати, конверт был мне вручен в присутствии всех членов Совета.

– Ого!

– Да ты открывай, не «огокай».

Гор развернул бумагу и достал из конверта роскошный документ на плотной тисненой бумаге.

– Красотища-токакая, – съязвил он. – А это что?

– Это приказ о твоем назначении и офицерский патент одновременно, – терпеливо ответил Крисс. – Поздравляю, теперь ты полковник. Произведен прямо из лейтенантов. Кстати, Трэйту за Ташскую викторию Совет присвоил звание маршала и верховного командующего Армией Свободы. Причем на том же заседании, одновременно с тобой. Круто звучит, правда?

– И Сабин не возражал?

– Да, говорят, пеной весь изошелся, так был против. Но Трэйт после победы слишком уж популярен. Так что все остальные проголосовали «за», и он стал маршалом. Да вот еще что, совсем забыл. В тридцати километрах отсюда маршал Трэйт собирает большую армию для вторжения на юг. И завтра поутру ты вместе со своими мушкетерами отправляешься туда и принимаешь новое подразделение. А я возвращаюсь в город на усиление гарнизона.

Гор крякнул.

– То есть в Бронвену я не войду?

– Да ты на лету схватываешь!

– А как же сервы с мануфактур?

– Они дождутся окончательной победы над королем и твоего возвращения. Как и было обещано.

Гор зло взглянул на Крисса, потом на шикарную бумагу.

– Да я порву ее сейчас и заставлю Сабина сожрать обрывки. Вот же скот! Всю дорогу ко мне примазывался, а я все думал – с чего бы?

Крисс только пожал плечами.

– Да брось. Война не закончена, мы можем проиграть, верно? Тогда все усилия, потраченные тобой на жителей Бронвены, будут напрасны. Давай выиграем, а потом будем кормить виликов тисненым картоном. К тому же без «хомутов» мы не собрали бы армию такой численности. В лагере у Трэйта почти семьдесят тысяч штыков, представляешь? Поверь, без ошейников мы не набрали бы такой силищи. К тому же, после завершения подготовки, койны будут сниматься. С дисциплинированных солдат Армии Свободы, заметь, а не с бешеных заводских сервов, готовых поубивать своих виликов. Так что заткнись, держи бумагу и пойдем обратно. Пива не так много, как ты думаешь!

Гор заткнулся, повертел патент так и сяк. Прочитал, перечитал, подумал. Действительно, пока война не закончена – думать нужно о ней, о войне, то бишь. Все остальное – потом. К тому же назначение на столь серьезный пост решительно приближало его к собственным целям. Иметь под началом четыре тысячи мечей – целый полк – об этом он не мог даже мечтать еще вчера. С такой силой он может строить собственные планы и действовать независимо от воли Совета.

– Пойду я спать, – сказал он, засовывая патент за пазуху. – Завтра ведь вставать рано.

Глава 11 Тактика для начинающих, или В ожидании бури

Утром Гор быстро собрался и снова запылил по дорогам Боссона, болтаясь в седле. Но только теперь не на восток, а на юг, в сторону от Бронвены, в военный лагерь новоиспеченного маршала Трэйта. С ним шли лавзейцы Дакер, Бранд, Сардан Сато и конечно же неразлучник Никий. Крисс остался в столице Боссона, видимо, наводить порядок, помогать виликам и просвещать местных сервов насчет дисциплины и прочих ценных понятий, без которых замечательное слово «свобода» незаметно изменяет буквы и превращается в «лабуду».

Время от времени Гор доставал из-за пазухи патент и смотрел на загогулистые вензеля и печати. Полковник!

«Круто, елки-палки», – с усмешкой думал он. Особенно для того, кто когда-то был диадохом Нуль-Синтеза и командовал огромными космическими флотами. Но каков карьерный рост! Едва ли два месяца прошло с момента, когда он стал лейтенантом, а вот теперь – уже полковник. Не стесняясь, он показал патент друзьям. Те, конечно, порадовались, когда узнали о повышении, и нахмурились, когда узнали о его обстоятельствах. Но в целом прореагировали без эксцессов, ровно. Все-таки Сабин был им близок, а о том, что он сволочь, все и так давно знали. Да какой ни есть, но ведь свой, лавзейский, родной почти…

Весь переход от окрестностей Бронвены до главного лагеря общепризнанного после Ташской баталии военного вождя Равных занял всего несколько дней. А на их исходе, под усталый перестук подкованных копыт, отряд вступил за стены этой новой обители войны. Там поели, помылись, разместились, а вскоре к новоиспеченному полковнику зашел и сам Трэйт.

Маршал посмотрел на патент, повертел, крякнул.

– Сабин, я смотрю, совсем из ума выжил, – сказал он наконец довольно раздраженно. – Ты, сынок, не обижайся, конечно. Консидорий из тебя славный, спору нет. Однако людей на смерть вести – это не самому до смерти драться. Тут разница есть, и она немалая. Кабы ты хоть на вид был постарше немного, а так… Ладно. Давай высыпайся, завтра проедем по полкам, посмотрим, что тебе доверить.

Он помолчал.

– И доверять ли вообще… – с этими словами Трэйт грозно зыркнул и вышел из казармы.

«Вот и вся карьера», – в который раз, усмехаясь, подумал Гор, снял ботфорты и завалился спать.

* * *

В восемь пятнадцать, сразу после подъема знамени, Гордиан Оливиан Рэкс и Мишан Трэйт пролетели через весь лагерь и осадили коней на холме, венчавшем середину развернутой к реке равнины.

Трэйт был на любимом вороном жеребце-антийце, Гор – на чудесном гнедом, подаренном в одном из поместий во время рейда на виллу Брегорта. Великолепные животные, покрытые испариной от стремительного взлета почти на сотню метров от уровня прибрежной полосы, теребили зубами удила и били копытом. Гор похлопал своего скакуна по шее, успокаивая его.

Внизу отдельными отрядами топтались по полю тысячи бойцов обновленной Армии Свободы. Трэйт приучал своих офицеров и, особенно, офицеров немногочисленной кавалерии, выполнявшей в основном разведывательные и курьерские функции, определять количество воинских масс, что называется «на глазок», и не зря.

Охватив быстрым взглядом серое море мундиров и кирас, Гор прикинул, что на равнине, потея пред своими дационами, осваивают воинскую науку по крайней мере пятьдесят—шестьдесят тысяч человек.

Крупные колонны из бывших ремесленников и мастеровых, призванные из Бронвены еще месяц назад и успевшие за это время приобрести хоть какую-то армейскую выправку, отрабатывали на естественном плацу броски и маневры в сомкнутом строю.

Новобранцы, рекрутированные с сельских поместий и вилл совсем недавно и военной стати не имевшие вовсе, взводами и ротами размещались по краю плаца. Под рев офицеров и старшин они обучались простейшим приемам с пикой и стрельбе из мушкетов.

Гордиан смотрел на все это с восторгом, искренне восхищаясь организаторским талантом Трэйта не только как полководца, но и как военного администратора. Тренировочный лагерь под Бронвеной существовал всего месяц, и за этот месяц бывший лавзейский дацион сумел собрать под свои знамена контингент, вдвое превышающий его старую армию, сформировать людей в новые полки, подготовить офицеров, вооружить и обмундировать всю эту колоссальную человеческую массу, обеспечив своей армии не только отличное снабжение продовольствием, но и сносный быт в огромном полевом лагере. Но Трэйт, между тем, его дилетантских восторгов не разделял и осматривал свое воинство мрачным взглядом из-под темных бровей.

– Что за ухмылки? – спросил он, теперь уже маршал Армии. – Толпа лапотников в количестве шестидесяти четырех тысяч пар ног мнет дерьмо на травке! Из КароБерга наш король приведет отборные полки, во главе с генералами, покорявшими для Эшвена целые империи и континенты! Там будут ветераны колониальных войн – не чета Жернаку. Так что нам придется не сладко, сынок. Половина из них, – Трэйт кивнул подбородком на свою армию, – ляжет костьми еще до конца года.

– Не чета Жернаку? Это кто, например? – задал вопрос Гордиан, изумленный пессимистическим настроением своего командира.

– Да вот хоть Бавен, сенешаль Артоша, – отвечал ему Трэйт, – или герцог Оттон из Веты. Или Анри Сардис, или Иммануил Фрост. Дьявол, да я могу битый час их имена перечислять! Бавен, например, за неделю разделал в Валькрике армию этой великой военной державы, считавшейся тогда самой мощной на западном континенте. Говорят, океан тогда покраснел от крови, столько мертвых было свалено на прибрежные пляжи, а в бухты из-за тел не могли войти корабли, столько трупов плавало в водах.

– Думаю, байки все это, – ответил Гордиан. – Нереально. Я имею в виду покрасневший океан и бухты, затопленные трупами.

– Возможно. Но в любом случае Бавен – молодец. Валькрика была покорена одним молниеносным ударом. Эта кампания считается классическим примером блицкрига и преподается во всех учебниках по военной тактике и стратегии.

– Вы льстите своему врагу, мастер Трэйт. И забываете, чему легендарные королевские генералы обязаны своей славой. Три тысячи лет назад Господь Хепри дал в руки своих солдат порох. И ведь до сих пор ни одна армия мира, кроме Эшвенской, не пользуется огнестрельным оружием! Всем известны рассказы, когда бесстрашные сыны Эшвена ротами и батальонами разгоняют целые полчища, выставленные против них варварскими народами. Но нигде не разъясняется, отступали ли эти варварские армии, вооруженные одними луками и мечами, перед мужеством эшвенов или же перед огнем их мушкетов и орудий? Я имею лишь очень смутные воспоминания о своем прошлом, но в первом мире, в котором я родился и вырос как обычный человек, а не как клон, ситуация была схожей. Крохотные метрополии с крохотными армиями, владея огнестрельным оружием, так же как и здесь, покоряли целые континенты. Потом секрет пороха стал доступен покоренным народам и колониальные империи рассыпались…

– Так ты полагаешь, что секрет блестящих побед эшвенской тирании заключается только в применении кулеврин и ружей? Не смеши меня! Огневой бой всегда служил лишь прелюдией для битвы или венчал ее окончание. Осады – вот место для применения артиллерии! А в поле пушки и мушкеты – это дань военной моде, не более того. Ты же сам был на Ташских болотах и видел все – сражения выигрываются не пальбой, а рубкой!

Словно демонстрируя основной способ выигрывания битв, Трэйт махнул рукой и продолжил:

– Пика и меч, алебарда и кавалерийский палаш – вот оружие победителя, а вовсе не мушкет. Что же касается рассказов про роты, разгоняющие армии, то такое, конечно, было, но только единственный раз, который и вошел во все учебники. В году примерно две тысячи четырехсотом Господь Хепри захватил таким образом крупный город в Антий-ском каскаде. Местные варвары были совершенно не знакомы с огнестрельным оружием, и гром орудий вызвал у них мистический ужас. В итоге все разбежались, и Король-Бог вступил в город. Однако, как ты сам понимаешь, рассчитывать на подобный эффект можно только в очень редком числе случаев и против совсем уж примитивных дикарей.

– То есть вы считаете, что все значение огневого боя состоит в воздействии на психику противника? Я не согласен! Кроме психологического аспекта, артиллерия и мушкеты обладают вполне конкретной убойной силой. В том же сражении на Ташских болотах ружейным огнем и картечью кулеврин мы положили немало врагов.

– А сколько? Конкретно ты считал? Я скажу тебе. Посчитано, что хороший мушкетер после годовой подготовки, работая в строю и постоянно тренируя свой навык, может поддерживать темп один выстрел за шесть минут. Одна минута на прицеливание и залп. Пять – на заряжание и перемещение в караколе. Теперь учти, что пехотная колонна за пять минут проходит почти триста метров, а дальность выстрела из мушкета составляет едва ли метров двести. Улавливаешь суть? Но главное даже не в этом. Как бы ни был эффективен ружейный огонь, мушкетер, отстрелявшись, должен бежать от наступающего врага сломя голову, поскольку мушкет – не оружие против пики и алебарды. Это значит – мушкетеры и артиллеристы не способны удерживать позиции в бою и постоянно вынуждены отступать перед атакующим их плотным строем панцеров. А потеря линии, сдача позиций – это поражение в любом полевом сражении. Такие дела, сынок! Так что ты зря уповаешь на силу пушек и мушкетов. Они – всего лишь пугачи, устрашающие громом. Другое дело – осады городов и морские битвы. Вот там да – без пушек никуда.

Гор, признаться, слегка обалдел от проповеди Трэйта. Дитя современной цивилизации он всегда полагал, что только возможность убийства на расстоянии обеспечивает современным армиям преимущество перед «рукопашными» воинствами менее развитых народов. Оказалось – отнюдь. Но что-то в рассуждениях старшего товарища смущало его. Что-то было не так.

– Тогда я не понимаю, – продолжил он спор, – ведь если порох не является решающим фактором, то что обеспечило эшвенам их сокрушительные победы над народами этого мира? Насколько я понимаю, сейчас Королевству подчинены практически все территории планеты-каверны, за исключением нескольких дальних, затерянных уголков. Неужели действительно военный гений их полководцев?

– Ну нет, конечно. Бавен, Оттон, Сардис и им подобные бывалые вояки – это хорошие профессионалы, но и у других народов светлые головы среди воевод находились всегда. Да и сейчас найдутся, не спорю.

– И в чем же дело? А-а, кажется, я начинаю догадываться. Решающий фактор – это сила Господа, он сжигал вражеские полчища своим знаменитым небесным огнем.

– И здесь не в точку, сынок. Господь применял свое сверхоружие в очень ограниченном числе сражений и только в начале экспансии, почти три тысячи лет назад. Все остальное время эшвенские армии, даже находившиеся под его личным предводительством, справлялись сами, без сверхъестественных сил. Видишь ли, тут все сложнее… и как-то проще одновременно. Дело в тактических приемах и в построениях, а также, разумеется, в способах снабжения и формирования армий. В методике подготовки офицеров и в боевом духе – во многом. Ты знаешь, еще в Лавзее, когда я был дационом и даже не помышлял, что когда-нибудь стану командовать армией бунтующих сервов, у меня было хобби – увлекался чтением. Читал преимущественно литературу по военной тактике, благо в Лавзее наш лорд имел ее в избытке. И, если желаешь, я могу попробовать объяснить тебе, в чем тут суть.

Гордиан согласно кивнул, поскольку как военного офицера «Нуль-Синтеза» его действительно интересовали подобные вещи. И вот, уста маршала разверзлись, погрузив бывшего диадоха Седана в настоящий океан новых знаний.

– В Эшвене на данный момент времени существует несколько распространенных тактических систем, – начал маршал. – Для действий пехоты на равнине лучшим из возможных способов построения считается фаланга, властвовавшая над миром задолго до пришествия первого из апостолов. Это – первая тактическая система.

Фаланга представляет собой плотный строй тяжеловооруженных пехотинцев с длинными копьями в руках, глубиной в шестнадцать рядов. У некоторых народов фаланга была тоньше – рядов в пять-шесть, как у нас караколе, у некоторых больше – до 24 рядов, но идеальная глубина, как принято считать – это шестнадцать бойцов в шеренге.

Первые шесть рядов обычно вооружались невообразимо длинными копьями, длиной иногда до шести метров, каждое копье держали по два-три человека, стоящих один за другим. Второй ряд клал свои копья на плечи первому ряду, так что фаланга оказывалась живой стеной, прикрытой колючим ежом смертоносных пик, каждый удар которой направлялся несколькими руками и имел необычайную пробивную силу, взламывающую любой доспех!

Во время сражения фаланга являлась основой боевого порядка, вокруг которой могла маневрировать конница и легкая пехота, обычно начинавшая сражения подобно нашим мушкетерам, расстреливая ряды приближающегося противника, а затем уходя из битвы. Фаланга несокрушима при лобовой атаке противника и нет такой силы, которая могла бы на ровной местности прямым ударом пробить строй фалангистов. И наоборот, если фаланга атакует, то обладает бешеным натиском, ее удар накоротке способен сломать любой другой строй!

Однако у фаланги имеются и слабые стороны. Прежде всего – неспособность действовать на пересеченной местности, легко уязвимые фланги и тыл, а также ограниченная маневренность. Бросок фаланги несокрушим и ужасен, однако это короткий бросок и только на ровном поле.

Второй тактической системой, считающейся более эффективной по сравнению с фалангой, является манипулярный строй, или легион.

В этой системе армия при построении для боя разбивается на отдельные отряды-манипулы, выстроенные наподобие наших пикинерских бригад в шахматном порядке. Пехотинцы, составляющие манипулу, так же как и фалангисты, имеют тяжелое вооружение, но не имеют длинных многометровых копий, которыми так славится фаланга.

Манипулы легиона строятся в три линии. Таким образом, их боевой порядок имеет в отличие от фаланги так называемое «эшелонирование», то есть возможность поэтапно вводить в бой свежие резервы очередной линии. Кроме того, легион, разбитый на манипулы, может строиться и вести бой на пересеченной местности, совершать более сложные перестроения и маневры, перераспределять отдельные манипулы со второстепенного направления на решающее и так далее, в общем – этот порядок построения пехоты является более гибким, живучим и дает большую свободу полководцу.

При столкновении с фалангой, легионеры подбегают к ее рядам, метают дротики, застревающие в щитах фалангистов, и неравномерный, «шахматный» строй линии манипул вгрызается в фалангу как острые зубы хищника в ровную плоть. Строй рвется, и фаланга распадается, превращаясь в неуправляемую толпу, а длинные копья фалангистов становятся бесполезны. Вооруженные короткими мечами, такими удобными для драки в плотных строях, легионеры просто вырезают лишившихся своего основного оружия копьеносцев.

Манипулярный строй владычествовал над миром более трехсот лет, пока его слабые стороны не стали очевидны противникам государств, чьи солдаты строились легионами. При несомненных достоинствах у легиона оказалось и много недостатков.

Прежде всего манипулярный строй все же менее плотный по сравнению с монолитом фаланги, а кроме того, легионеры лишены длиннодревкового оружия. Поэтому сокрушающие фалангистов манипулы шахматного порядка пасуют и перед тяжелой кавалерией с длинными пиками и перед легкой кавалерией с луками.

В результате для борьбы с манипулярным строем была создана новая, третья тактическая система – условно назовем ее «жандармерия», то есть тяжеловооруженная конница, рыцари.

Эта система основана на ударной силе бронированных всадников. Новые властители полей были относительно малочисленны по сравнению с пехотными армиями древности, поскольку боевой конь и полный доспех, защищающий бойца с головы до пят, стоит значительно дороже, чем относительно простое по технике снаряжение фалангиста и легионера. Всадников было меньше, но они с лихвой компенсировали недостаток числа переизбытком мощи!

Имея тяжелое защитное вооружение, гигантские щиты, огромные пики и длинные кавалерийские мечи, железнобокие конные армии были недоступны коротким мечам легионеров и тем более их дротикам. Тяжелая кавалерия сносила с полей манипулы пехотинцев, как ветер сметает пыль! Но и власть конных латников была недолгой.

Из гордой Валькрики, покоренной ныне Бавеном, явились люди Запада под знаменами своих морских королей. В те годы валькинги были славными вояками – они создали первый в мире арбалет и выковали первую алебарду.

Валькинги покорили побережья и вооружили крестьян и рыбаков, дав им в руки вместо мечей и щитов, с которыми нужно было долго обучаться, алебарды и протазаны, которые не требовали большого умения, но практически сравнивали вчерашнего лапотника с опытным конным мечником. Этим валькинги быстро добились численного превосходства над тогдашними конными владыками Эшвена и сумели их одолеть.

Арбалетчики в плотных рядах, стреляя поверх голов друг друга, выкашивали конных панцирников, несущихся на них с пиками, а пешие алебардщики в плотном строю на равных сражались с ними в рукопашную. Кстати, валькинги первыми из народов стали строиться для боя квадратными колоннами, называемыми ныне «бригадами», или «терциями». Валькинги называли их «баталиями». Но в отличие от Эшвена на поле сражения валькинги выстраивались одной огромной квадратной массой (а не несколькими, как у нас), по периметру которой, как с фронта, так и с боков, становились алебардщики в латах, а в центре, часто без всяких лат – арбалетчики.

При атаке тяжелой кавалерии алебардщики первых рядов опускались на колено и упирали свое оружие древком в землю, придавая ему устойчивость, второй ряд становился во весь рост, держа алебарды вертикально, для нанесения рубящих ударов, а третий ряд клал им алебарды на плечи, чтобы колоть.

Такой строй – непроходим для кавалерии! Конечно, при сшибке рыцари сносят первые ряды, однако «баталия» строится в сто—двести шеренг и более. Такую массу с наскока не возьмешь, какими бы прекрасными не были бронированные наездники!

Кавалерийская атака теряет натиск и темп, увязая в первых рядах, и вскоре превращается в рубку на месте, когда всадники отбиваются от наседающей на них пехоты. Нужно ли говорить, что пехотинец, держащий в руках длинную алебарду, без труда остановит гарцующего на месте кавалериста, вооруженного всего лишь мечом?

Алебардой орудуют обеими руками, и вес ее таков, что при ударе она рассекает любой панцирь и даже щит. Поэтому, когда первый стремительный наскок кавалерии ослабевает, дальнейшее сражение превращается в резню, в которой пехота рубит рыцарей на куски своим страшным двуручным оружием!

Квадратная «баталия» валькингов – это четвертая тактическая система. Пользуясь своим превосходством, валькинги без труда покорили прибрежные страны Эшвена – и только нежелание удаляться от морских путей остановило их жестокую экспансию в глубь континента.

Но вот, когда казалось, что слава кавалерии совсем увяла и дети морей окончательно взяли верх, с востока пришли хайранцы – дикие обитатели пустынь. У них не было тяжелого доспеха – только кольчуга или же панцирь из буйволиной кожи, но были злые дальнобойные луки, которыми хайранцы разили врагов прямо с седел своих лошадей. Эти знаменитые луки делались из отдельных полос и покрывались специальным лаком, предохранявшим грозное оружие от высыхания и сырости. В прямом столкновении хайранцы не выдерживали упорной рубки с конными латниками или хорошо организованной пехотой, но их ужасные луки сеяли смерть не хуже, чем пики и алебарды!

Закованная в железо квадратная «баталия» валькингов, сокрушавшая конных латников, била по летучей хайранской коннице, как меч бьет по воде. Хайранцы на легких своих лошадях и в легких доспехах легко уклонялись от жесткой рубки и расстреливали своих врагов с расстояния, совершая быстрые маневры, являясь там, где никто их не ждал.

В решающем сражении с Валькингом Хайран встретил своего врага на марше и в течение нескольких дней расстреливал его, не ввязываясь в сечу. Плотная «баталия» представляет собой великолепную цель, метя в которую невозможно промахнуться, а хайранский многослойный лаковый лук бьет латный доспех алебардщика, лишенного щита, навылет!

После того как баталия была окончательно измотана дорогой, жаждой, жарой и переизбытком раненых, конница пустынь атаковала ее с нескольких направлений и сровняла со степным ковылем. Вальк пал, побежденный усталостью и бессилием!

Таким образом, хайранцы принесли с собой пятую тактическую систему – тактику молниеносных ударов и битв на расстоянии. Каждый хайранский воин имел на приводе двух лошадей, что позволяло их кавалерии совершать стремительные переходы, поражая коммуникации и базы своего врага. А во время сражений основным тактическим приемом, который применяли хайранцы, стал охват флангов и внезапные удары в тыл, которым, разумеется, ни одна из четырех первых систем противиться не могла, поскольку такой свободой маневра и такой скоростью ни одна из них не обладала.

– Значит ли это, что тактика легкой кавалерии является наилучшей из всех систем? – спросил Гордиан.

– Да нисколько! – ответил Трэйт. – Все пять систем имеют и недостатки и преимущества друг перед другом. Например, недостатком легкой кавалерии, так же как и у мушкетеров, является неустойчивость в прямом столкновении. Тяжеловесные жандармы легко стаптывают хайранцев, если, конечно, им удается настичь последних. Не хороша она и в нападении. Когда Хайран фронтально атакует фалангу, у него нет и полшанса. Если у фаланги прикрыты бока и тыл (например, естественными препятствиями, рекой или лесом) и хайранцы атакуют фалангистов в лоб, то они просто насаживают себя на копья, не причиняя вреда противнику!

Таким образом, лучшей системы нет, есть лишь общие постулаты, исходя из которых надлежит делать систему смешанной, чтобы использовать преимущества каждой из пяти тактических доктрин в каждом конкретном случае.

На самом деле вопрос градации полевых построений укладывается не столько в проблему их применимости против друг друга, сколько в проблему комплектования и обеспечения армии. Решающим фактором в любом сражении вне зависимости от тактики является численность армии. Можно сражаться умением, но зачем, если можно числом? Собрать и прокормить во время войны огромную массу кавалерии нереально. Поэтому современные армии все как одна – это армии пехотинцев, а значит, наиболее применимыми являются первая, вторая и четвертая тактические системы. А третья и пятая служат дополнением.

Экономика большинства государств основана на тяжком крестьянском труде. Неважно, является ли этот труд трудом раба-серва, закрепощенного крестьянина или свободного фермера, но факт остается – большая часть здорового населения во всякой стране должна день и ночь трудиться в поле, чтобы обеспечить пропитание себе и налог государю. При таком раскладе постоянные армии могут быть только очень, крайне немногочисленными, поскольку отправить пахаря на войну – значит сгубить урожай и умереть с голоду вернее, чем пасть от меча завоевателя.

А теперь взгляни мысленно на Эшвен, – Трэйт развел руками, как бы разворачивая пред Гордианом воображаемую карту континента. – Экономика этой обширнейшей державы целиком основана на синтезе материи в храмах Хепри. Почти все товары синтезируются церковью, а не производятся населением. И что сие означает? Да то, что Эшвен – это единственное государство, которое может поставить под ружье и пику практически все население страны без риска сгубить свою экономику!

Отсюда следует другой факт, с которым ты знаком. Армия Эшвена даже в мирное время насчитывает пятьсот тысяч бойцов, раскиданных по всем ее бесчисленным колониям. На случай же войны Эшвен готов выставить два миллиона подготовленных солдат и офицеров, поскольку все свободные граждане Эшвена – это резервисты, получающие от короля пособие именно на такой случай. Если же все-таки кто-нибудь сможет сокрушить и эту армию, то король призовет сервов, пообещав им свободу. Это значит, что в критической для страны ситуации мобилизационные способности Королевства будут измеряться даже не десятками, а сотнями миллионов бойцов. Для примера – максимум, на что был способен Вальк во время последней войны, это армия численностью семьдесят тысяч, и то ценой предельного напряжения всех сил. О каком сопротивлении тут можно говорить? Но даже экономика и численность бойцов – это еще не все!

Посмотри сюда, – с этими словами Трэйт поднял руку и с гордостью указал Фехтовальщику на собственную армию, копошащуюся на равнине под ними. – Современная эшвенская бригадная тактика боя, а мы применяем именно эшвенскую тактику, – это шестая тактическая система, вобравшая в себя достоинства всех прочих. Многие считают ее совершенной!

Во-первых, это пехотная армия, а значит, численно она больше любой кавалерийской!

Во-вторых, пехотинцы в эшвенской системе строятся крупными колоннами, в шахматном порядке и в три линии, повторяя главное достоинство легиона – расчленение боевого порядка по фронту и в глубину. Значит, как и легион, мы можем вести бой на пересеченной местности и вступать в бой «эшелонами», последовательно вводя в сражение «свежих» бойцов!

В-третьих, каждая пехотная бригада в первых рядах имеет длинные пики, для отражения натиска кавалерии, причем второй ряд пик кладется на плечи первому. Таким образом наш бригадный строй впитывает главное достоинство фаланги – устойчивость в обороне и необычайную силу в атаке при ударе «накоротке». Бросок бригады, ощетинившейся стеной из пик, так же ужасен, как и удар фаланги, поскольку длиннодревковое оружие, направляемое несколькими руками, сокрушает любой доспех и взламывает любой строй!

В-четвертых, бригада – это квадратное построение, как и «баталия» валькингов. Она имеет столько же рядов по фронту, сколько и в глубину. Это значит – ее напор мощнее! При столкновении с обычной фалангой, растянутой по полю и имеющей меньшее число шеренг, наша бригада просто раздавит врага своей тяжестью. Пятьдесят сплоченных рядов – это не шестнадцать! Глубина позволяет бригаде быть относительно устойчивой и при атаке тяжелой жандармерии. Та может растоптать первые ряды бригады, но пробить ее строй – никогда!

В-пятых, внутри бригада устроена как баталия и как легион одновременно. Пиками вооружены только бойцы передовых шеренг, а все следующие – алебардами и протазанами для боя против тяжелой кавалерии и короткими тесаками-кошкодерами, заменившими мечи легионеров, – для резни пехоты в тесном строю.

Таким образом, шестая, или эшвенская, система боя – это идеальный пехотный порядок. Он впитал в себя все преимущества трех пехотных тактических систем и практически лишен их недостатков. Мы сомнем фалангистов, вгрызаясь в них своими бригадами, как «зубчатые» манипулы легиона! Мы изрубим закованных в доспехи тяжелых всадников своими алебардами, пробивающими железо как картон! Мы сокрушим баталию Валька, окружив ее своими более подвижными бригадами со всех сторон! И остановим атаку Хайрана длинными пиками фалангистов!

При этом, сочетая все достоинства пехотных построений, Эшвен не забывает и про кавалерию. В рядах современной королевской армии есть и легкая конница – рейтары – подобная хайранской, правда с мушкетами вместо лакированных луков, и тяжелые всадники в рыцарских доспехах – жандармы, – которым пику заменяет обрезанный мушкет, называемый карабином. Атакуя противника, современный тяжелый кавалерист не всаживает пику в торс врагу, а разит его пулей из карабина, который хоть и короток, но при выстреле в упор пробивает и щит и панцирь. При этом нужно учесть, что эшвенская кавалерия обычно всегда более многочисленна, чем кавалерия противника, благодаря тем же экономическим и мобилизационным возможностям. Качественно же подготовлена не хуже. Поэтому на полях сражений эшвенская конница обычно сметает вражеских всадников своей массой!

Добавь к этому экономические ресурсы храмов Хепри, обеспечивающих Эшвену неограниченное снабжение военным инвентарем и продовольствием. Добавь к этому фантастические мобилизационные возможности Эшвена и его осадную артиллерию, которая сокрушает стены вражеских крепостей и которой лишены наши противники. Добавь также флот, который, благодаря пороховым пушкам, господствует на море, разрушая коммуникации противника, но обеспечивая собственные. И ты проникнешься абсолютным великолепием этой простейшей и невообразимо эффективной формулы победы!

Так что дело тут вовсе не в простом освоении пороха!

Наши мушкеты и пистоли – это музыкальный инструмент, который в полевых баталиях лишь обеспечивает звуковое сопровождение битве, как труба или барабан, а по практическим результатам мало в чем опережает старые добрые рыцарские пики, хайранские луки и арбалеты Валька. Пушки же, мортиры и кулеврины – это действительно достижения, но только не в поле, для которого они слишком медлительны и неповоротливы, а при осадах крепостей и в морских баталиях.

Ну, я убедил тебя? – воскликнул Трэйт, закончив свою «лекцию».

– Отчасти, – согласился Гор, по-прежнему обуреваемый сомнениями. – И все же сдается мне, что ружьям и артиллерии следует уделять больше внимания, чем уделяет им Эшвен. Я, разумеется, не буду спорить с вами о достоинствах существующих на Невоне тактических систем, поскольку нисколько в них не разбираюсь, однако как человек, рожденный и проживший жизнь в другом, более передовом, мире, я заявляю, что будущее полевых баталий будет за огнестрельным оружием. А доспехи, пики и алебарды – это прах и седая древность. От них нужно отказаться и вооружить армию мушкетами!

– Забавно, – Трэйт даже снял шляпу и задумчиво потер затылок. – Похоже апостольское предназначение ударило тебе в голову, сынок. Мы во-оружим армию мушкетами, а ты сожжешь солдат короля небесным огнем, не так ли? Ладно, Гор, не дури. Ты всегда казался мне трезвомыслящим человеком, откуда такая блажь?

– Послушайте, Трэйт, я говорю серьезно! – воскликнул Фехтовальщик. – Современная тактика эшвенских армий, по образцу которой строится наша Армия Свободы, может, и считается лучшей из возможных, однако я хочу напомнить, что эта тактика предназначена для сражений с армиями, не имеющими огнестрельного оружия и обычно меньшими по численности.

Возможно, как вы утверждаете, эшвенская бригада разорвет фалангу, стопчет манипулы легиона, сожмет в тисках окружения «баталию» валькинга. Но мы должны помнить, что Армии Свободы придется сражаться именно с эшвенским бригадным строем, а вовсе не с фалангой, легионами или баталией. Королевская армия все же лучше вооружена, чем мы, поскольку снабжается из храмов Хепри, чьи ресурсы не ограничены, а мы – довольствуемся тем, что взято с захваченных арсеналов. Королевские солдаты все же лучше подготовлены, чем мы, поскольку большинство наших бойцов – новобранцы, не нюхавшие пороху. В конце концов наши офицеры менее опытны, поскольку ни один не имеет специальной подготовки и произведен в командиры совсем недавно. Таким образом, на стороне короля – больше плюсов, а на нашей – больше минусов, кроме разве что численности нашей армии, которая по идее должна быть постоянно больше, чем армия короля в силу преобладания количества сервов над свободными. Но численность – не всегда панацея от поражения. Согласны?

Трэйт нахмурился.

– Ну и что ты предлагаешь?

Гор втянул воздух в легкие, понимая, что сейчас может показаться или полным идиотом, или…

– Бригадная тактика построения пехоты большими квадратами, – начал он, – рассчитана на противодействие врагу, не имеющему огнестрельного оружия. Нужно использовать эту особенность! Ваши пехотные колонны – отличная мишень для орудий, по ним невозможно промахнуться. Они будто специально построены для ударов артиллерии! Представьте, по эшвенам никто никогда не стрелял из пушек, всегда стреляли только они. Эшвены не имеют понятия, насколько убийственным может быть мушкетный или пушечный огонь по таким плотным колоннам. Я думаю, даже Ташское поле показало, насколько уязвимы бригады перед артиллерией. Поверьте, я стоял в первых рядах: ядра валили по десятку бойцов за раз!

А мушкеты? Караколе – отживший себя боевой строй, бессмысленные перемещения шеренг изматывают стрелков. Для большего огневого урона мушкетеров следует располагать по всему фронту боевого порядка, а не только перед или между бригадами латников!

Хотелось бы сказать и о латах. Вес кирасы очень приличный, он существенно затрудняет перестроения в бою и просто изматывает в походе. Пуля же пробивает кирасу навылет, алебарда разрубает его пополам, а длинное копье пикинера прокалывает насквозь. Так нужен ли такой доспех вообще? Не проще ли избавиться от него для того чтобы придать пехоте большую подвижность в бою или скорость в походе?

И, наконец, главное. Мы можем расстреливать вражеские бригады из своих орудий, но очень скоро и орудия врага станут расстреливать наши. Бригада в огневом бою – это ходячее коллективное кладбище. Нужно уменьшить число рядов, пусть и в ущерб ее пробивной силе и устойчивости. Сделайте бригаду тоньше и шире. Тогда каждое попадание будет приносить меньший урон. А лучше – вообще построить бойцов в линию, а не колоннами.

– Забавно, – повторился Трэйт, – я даже не могу представить себе, как будет протекать бой, если на поле не будет этих незыблемых железных квадратов. Что, одни только мушкетеры, вытянутые в линию толщиной в шесть стрелков, как в караколе?

– Именно! Но только не в одну линию, а в три и более. Противник приближается, мы обрушиваем на него огонь орудий и мушкетов. Он несет потери, пробивает линию, но тут же оказывается под огнем второй. И так далее.

– Да ты представляешь, что сделают алебардщики, когда добегут до мушкетеров? Это же будет просто резня!

– Если добегут!

– Добегут, не сомневайся!

Гор пожал плечами.

– Вы забываете, мастер Трэйт, что я все-таки пришелец из более развитого мира, чем Эшвен. Я не предполагаю некоторые вещи, я знаю о них. И надеюсь, что смог бы сформулировать ряд вполне разумных предложений по организационной структуре армии и способам ведения боя. Даже помимо названых только что. Вот, например, штык. Вы слышали что-нибудь об этом?

– Stick? Палка? Ты предлагаешь нашим бойца драться на палках?

Гор вздохнул.

– Отнюдь, мастер Трэйт. Совсем нет. «Штык» – это подобие острия пики или шипа алебарды, вот только крепится он не на древке, а на стволе мушкета.

Трэйт внезапно расхохотался и хлопнул себя по бедрам.

– Ну ты даешь, дружище. Сколько пафоса! «Я из другого мира!» «Более развитого, чем Эшвен!» Сынок, ты только что описал банальнейший охотничий багинет, который не используется в армиях вот уже лет пятьсот. Мушкетер стреляет, а затем, чтобы не оставаться беззащитным перед лицом атакующих (если он не успел убежать, конечно), втыкает в дуло своего ружья нож с круглой ручкой, подходящей по размеру к дулу и колет им врага. Ты это имеешь в виду?

– Нисколько. Ваш так называемый багинет, действительно, в условиях реального боя вещь практически бесполезная. Пробить им доспех нельзя, поскольку он плоский, а значит, хрупкий. Стрелять – мешает. Прикрепить до выстрела невозможно. Это значит, что после выстрела багинет потребует времени для установки, причем именно в тот момент, когда времени совсем нет и тебя вот-вот коснется атакующий враг. Штык – это то же самое, но только на первый взгляд. А по сути – совсем иная штука.

Гор начал загибать пальцы:

– Во-первых, штык трехгранный, как моя шпага, а не плоский как меч. Это значит, что он очень прочный и не ломается на изгиб так легко, как это делает двухгранное лезвие охотничьего ножа, сабли или любого другого режущего оружия. А если железо каленое, то штык с легкостью пробивает и нагрудник пикинера, и кирасу всадника. Во-вторых, штык не вставляется в дуло, он крепится на стволе, а значит, не мешает стрелять и не требует времени на установку во время боя. Вы всегда готовы как для выстрела, так и для рукопашной!

Дальше. Вы используете артиллерию, но очень плохо. Один раз поставленная на поле, она никуда и никогда не перемещается! В итоге каждое орудие, в которое вложено столько сил, чтобы просто дотащить его до места битвы, за время сражения делает два-три, а то и вообще один выстрел. Это же глупость! Нужно сделать колесные лафеты так, чтобы орудия могли стрелять, не распрягая волов. Да и вообще, следовало бы заменить волов на лошадей, они мобильней. Выпалил – ушел на другое место. Снова выпалил – ушел. Представьте, какой может быть эффект!

Трэйт задумался. Потер подбородок, помолчал.

– Знаешь, – сказал он наконец, – про пехоту ты ерунду говоришь. Бригады латников должны остаться на поле. Без них позиция не будет иметь устойчивости, просто рухнет при атаке. А вот насчет артиллерии ты прав. Действительно, нужно создать отдельный конный корпус на мобильных лафетах. Вот что, вот что. Ты самый молодой из наших полковников, и я не вполне уверен, что могу доверить тебе полк пикинеров в десять тысяч душ. Однако стрелки – другое дело. Да и идеи у тебя интересные. Коль скоро по прихоти Сабина ты отхватил этот несчастный патент, так и быть, мушкетеров с пушками я тебе доверю.

Ну-ка, прикинь: тут недалеко, под Тиронни, мы взяли большой королевский цейхгауз, а в нем почти восемь тысяч мушкетов и всего около тысячи латных доспехов с пиками да сотни две алебард. Я вот ума не мог приложить, куда их приспособить – оставить для обороны Бронвены вроде бы жалко, все-таки восемь тысяч мушкетов – это сила. А с другой стороны, что могут мушкетеры без латников? Ни хрена, что бы ты там не говорил. Вот и проверим. Я передам тебе полсотни тяжелых кулеврин, выделю плотников, чтобы лафеты мастерили. Коней вместо волов. Немного кавалерии для разведки и передачи сообщений, а также кузнецов для твоих (как говоришь?) штыков трехгранных. Вот и готов сводный мушкетерско-артиллерийский полк к патентованному полковнику. Как тебе название?

– Мушкетерско-артиллерийский? Да так, ничего… – Гор почесал затылок и вздохнул.

Теория теорией, а командовать одними бездоспешными стрелками в мире, где на полях традиционно господствовала панцирная пехота было, как бы это сказали в мире Каталауна… «не в жилу», что ли? С другой стороны, настроение у командующего было такое, что он вообще мог порвать патент и отослать Гора на хрен обратно лейтенантом под охрану Самсона. Так что жировать не приходилось.

– А знаете, что, мастер Трэйт? – произнес он вслух. – Я согласен. Только добавьте мне побольше артиллерии и возможность самому набирать мушкетеров из вновь освобожденных сервов без ограничений. И пусть будет не полк, а корпус. Допустим, «Стрелковый корпус Апостола». Как вам название?

– Стрелковый? А что, не плохо. Только «корпус» как-то необычно звучит. Странно, я бы даже сказал, почти как «торс» или «бюст». Корпус – это что?

– Да та же бригада по числу душ, только со стволами вместо алебард.

– Не слыхал такого.

– Не сомневаюсь, что вы быстро привыкните, мастер Трэйт, – улыбнулся Гор.

Оба пришпорили лошадей и, довольные каждый собою, неспешной рысью тронулись обратно в лагерь.

Глава 12 В ожидании бури

Следующие недели пролетели быстро. Гордиан получил новую офицерскую саблю с позолоченной гардой, лакированный нагрудник и мундир полковника. Надобно сказать, что в мире Невона воинская иерархия существенно отличалась от привычной Гору иерархии в мирах Корпораций, ихотя язык и названия воинских чинов, должностей и званий звучали одинаково, суть была разной. В частности, местные полковники командовали отнюдь не полками в обычном смысле этого термина, а «региментами», или «батальными колоннами», то есть построениями во время полевых сражений.

Обычно – построениями бригад или построениями караколей (традиционно в полку было три бригады). Нередко поэтому вместо «полковника» то тут, то там употреблялось непривычное для уха Гордиана слово «колонель» (начальник колонны) или, искаженное, «коронёр». Следовательно, если вы были полковником, например, пикинеров, то и руководить вам предстояло тремя огромными квадратами пехоты по шестьдесят человек в ряду и в шеренге, а иначе говоря – примерно десятью—двенадцатью тысячами человек.

Напротив, если вы являлись полковником кавалерии, то и командовать вам пришлось бы конным полком-колонной, то есть примерно одной тысячью человек. Разница с пехотными полками была, таким образом, на лицо.

Однако сформированный Гордианом первый и единственный в этом мире стрелковый корпус от старых пехотных полков отличался еще более кардинально, чем кавалерийские полки.

Корпус по численности был равен обычному полку (примерно десять тысяч человек), но структурно делился на целых четыре мушкетерских полка по 3200 человек в каждом. Каждый полк делился на четыре батальона, а батальон, соответственно, – на четыре роты, состоящие в свою очередь из четырех плутонгов. Никаких караколей, таким образом, в структуре корпуса не существовало.

Кроме мушкетерских полков, в составе стрелкового корпуса Гор организовал также постоянные артиллерийские полки, каждый из которых делился на шесть рот. Четыре из них были канонирскими (кулеврины), одна бомбардирской (картауны) и еще одну составляли саперы, инженеры и подрывники. Таким образом, артиллерия превратилась в регулярный род войск, укомплектованный преимущественно технически более грамотными сервами – в первую очередь таргитариями и кадетами оружейных мастерских. Настоящая революция при этом была совершена в маневренности орудий в бою и в походе. Всех волов Фехтовальщик послал к черту, отправив в обоз. В орудийные упряжки отныне полагалось запрягать только антийцев! Легкие кулеврины и мортиры теперь перевозились в специальных «мортирных» седлах, и даже прислуга пушек была посажена в седло для большей мобильности.

И мушкетеры и артиллеристы нацепили на стволы своих ружей специально сконструированный Гором втулочный штык. «Stick» отныне не вставлялся в дуло, а надевался цилиндрической основой на ствол, закрепляясь специально припаянной к мушкету втулкой. Работы для переделки ружей и изготовления штыков потребовалось много, однако отныне мушкетер мог одновременно вести огонь и обороняться. Очевидное для всех и незыблемое до этого момента утверждение о неспособности мушкетеров к удержанию позиций при рукопашной атаке кануло в лету. Каждый стрелок армии стал бойцом.

Изменения коснулись меж тем не только корпуса. Все долгие осенние, а затем и зимние месяцы, пока традиционно боевые действия не велись, Армия Свободы претерпевала решительные и смелые перемены.

Прежде всего Трэйт, следуя совету Сабина, данному перед Ташской баталией, решил компенсировать отсутствие кавалерии простейшим и, пожалуй, единственным доступным ему способом.

Набирать жандармов ему было не из кого, тренировать рейтар не было времени, и маршал не мудрствуя лукаво посадил «в седло» имевшихся у него в избытке «лишних» мушкетеров. Возникшее в результате незамысловатого эксперимента подобие кавалерии с легкой руки Гордиана Рэкса получило название драгуны, то есть дословно «конная пехота» – мушкетеры, севшие на коней. Никакого сравнения с великолепными всадниками Его величества означенный новый вид конных полков не выдерживал, однако для разведки, рейдов и просто для стремительной переброски стрелков с одного места на другое – годился.

Дальнейшие изменения коснулись пехоты. Наслушавшись Гордиана и с полной серьезностью оценив идею о том, что драться рабской армии придется не с фалангой и легионами, а с точно таким же эшвенским бригадным построением, Трэйт рискнул изменить структуру войска и создать смешанные полки. Базовым тактическим подразделением в них стали не железный квадрат пикинеров и не сверхлегкие мушкетерские «караколе», а «смешанный батальон», состоящий как из панцеров, так и из стрелков.

По мысли Гора, сочетая в своих батальонах мушкетеров с копейщиками, Армия Свободы могла теперь сделать упор именно на смертоносную эффективность ружейного залпа. В новом построении огневую мощь предполагалось удвоить и даже утроить: стреляли сразу два или три ряда мушкетеров. Это были уже не просто залпы, а настоящий огневой вал – заградительный огонь, способный при отстрелке в упор перемолоть всю линию наступающего противника.

В поле новые «смешанные» батальоны выстраивались в несколько линий. Как минимум – в две. Эшелонирование позволяло увеличить возможности для «расстрела» врага из мушкетов. «Квадратных» бригад более не существовало. Только линии, тонкие и хрупкие как шелковые ленты, смертоносные огнем своих мушкетов, как наполненная ядом змея!

При поддержке «смешанных» полков, «рабской» кавалерии и конной артиллерии территория Равных стремительно расширялась. Уже к концу осени, беззащитные перед лицом военного могущества сервов и не имеющие никакой поддержки со стороны центральных властей, к ногам Трэйта и Совета виликов пал весь Нижний Боссон. Следовало признать, что вне зависимости от результатов войны их бунт уже стал крупнейшим восстанием против королевской власти в истории Эшвенского континента, да, пожалуй, и всей планеты-каверны! Подавляющее превосходство рабского населения в численности позволило повстанческой армии одна за другой уничтожать гарнизоны городов и незначительные королевские отряды. Наличие многочисленных военных складов и арсеналов, обусловленное близостью границы с подконтрольными воролю, но варварскими территориями, давало в руки повстанцев не только современное огнестрельное вооружение и боеприпасы, но даже в избытке продовольствие и обмундирование. Впервые за три тысячи лет регулярные армии Эшвена были лишены того постоянного технического и тактического превосходства, которым они пользовались в колониальных войнах с другим противником!

Спустя еще два месяца за исключением твердынь храмов Хепри перед повстанцами пали уже все северные провинции. От растерзания храмы спасли лишь техника, недоступная обычным армиям – силовые поля вокруг стен и лучевые установки на вершинах донжонов. Теперь продвижение повстанцев по всем направлениям кроме юга (там, за стенами городов, пережидали зиму остатки Королевской армии) ограничивали только горы Великого Костяного хребта и северный океан Валька.

Большой Костяной хребет, отделяющий центральные провинции Эшвена (Артош и Боссон) от обоих Марли (Артонская и Аданская марка соответственно), издавна считался труднопроходимым. Тем более для массовых армий. Зимой же горные тропы Костяного хребта считались непроходимыми вообще даже для небольших купеческих караванов. Также издавна никто и никогда не вел боевых действий зимой.

Никто, кроме Трэйта!

В последний месяц этого сурового 4380 года, снежными перевалами и леденящими душу краткими зимними днями, невзирая на жестокий мороз и угрозу обвалов, Армия Свободы взошла на Костяной хребет и внезапно для наместников Бориноса обрушилась на беззащитные пределы Северного Марли.

Герцоги и графы Артонской марки – вассалы Бориноса, обязанные ему военной службой, дремали со своими отрядами в теплых шато, а части регулярной армии спали на зимних квартирах, раскиданных по всем обширнейшим префектурам этой огромной провинции. И Трэйт взял их голыми руками, спросонья. Практически без боев и потерь, только совершив головокружительный переход через горы! Маршал получил в свои руки богатейшую и густонаселенную часть Королевства с огромными запасами продовольствия и вооружений, золота и людей. К первым числам месяца Месори Трэйт уже занял Озерный город, столицу Восточной Артоны, затем Утрику, объединенную столицу Южного и Северного Марли. Таким образом уже к празднику Рождества Хепри Мишан Трэйт вышел со своими полками к крупнейшему городу планеты-сферы и древней столице обеих Марли – великолепному Солимбриону, что был в два раза крупнее Бургоса. Через систему храмов мэр Солимбриона был своевременно извещен о грозящей городу опасности и подготовился к осаде.

Между тем полчища Трэйта в процессе продвижения по Южной марке размазывались по городам и провинциям этой огромной страны. Для несения гарнизонной службы, для подавления мелких очагов противодействия, которыми в большинстве своем были ничтожные дворянские дружины. Крупные соединения Трэйт оставлял в столицах, кроме того, три полка целиком ушли на захват и последующее охранение так называемых «Больших Братьев» – гигантского проема в горном хребте, через который проходил единственный тракт, соединяющий Артону с Северной маркой, огромной и дикой страной под гордым названием Шимбо («Медвежья»). В итоге Трейт вышел к побережью океана с незначительными силами, большую часть из которых оставил в ближайшем к океану крупном порту. Порт располагался в дельте главного водного тракта Марли, реке Тайрот, и назывался Тайр.

К Солимбриону Трэйт отправился с преимущественно кавалерийским отрядом численностью всего двадцать тысяч человек. Рассчитывать взять с такими силами четырехмиллионный город было, конечно, нелепо. Но Трэйт рассчитывал не на свои силы, а на почти мистический ужас, который вызывало его появление у власть имущих в любой части королевства Бориноса. Он прибыл к Солимбриону не брать город, а, так сказать, взять на испуг.

Переговоры были недолгими. Уже на следующий день Солимбрион выплатил Трэйту огромный выкуп за свою безопасность и поклялся отпустить всех рабов города, кроме тех, кто пожелает остаться с хозяевами. Вечером Трэйт оставил в Солимбрии одного из своих старших офицеров и отбыл летучими эскадронами на Восток. А в течение следующих трех недель из Солимбриона под контролем Партии Равных было выпущено более трех миллионов человек, впервые в своей жизни вдохнувших воздух свободы!

В Эшвен спешил Новый год. Зима засыпала долины и покрытые ледяным панцирем реки снежной порошей. Кампания 4380 года подходила к концу.

ГрейтБориБерг. Стройка новой столицы. Королевский дворец «Флёри»

Два дюжих молодца живо подскочили к Жернаку и отработанными движениями заломали убеленному сединами генералу руки за спину. Скрутили веревкой кисти, затем сбили с ног, поставив в позорную позу на четвереньки, повалив носом в холодный осенний дерн.

Тот не сопротивлялся. Орать начал только тогда, когда третий розовощекий детина все теми же до отвращения отработанными движениями начал стаскивать с него портки, а потом с размаху воткнул внутрь генерала грубый сосновый кол.

Жернак дернулся, заверещал как девка, напрягаясь изо всех сил в отчаянной и безумной попытке, решив порвать свои путы и вырваться из рук палачей, но конечно же не смог. Грубо обтесанный деревянный ствол вошел в прямую кишку, раздирая внутренности и выдавливая через лопнувшую кожу их содержимое. Детина навалился всем телом, прокручивая свое позорное орудие по оси и с каждым таким вращением вдавливая его все дальше в потроха бывшему генералу.

Раз, и р-раз, и р-раз. Когда кол вошел почти на двадцать сантиметров, Жернак уже не кричал, а только мелко-мелко подрагивал в руках мучителей, как от сильного мороза. Тогда его осторожно подхватили за локти и, поддерживая болтающийся из зада длинный (почти двухметровый) кол, лицом вниз протащили к специально укрепленному в земле металлическому пазу, глубоко уходящему в землю. Там, поддерживая тело тремя парами рук, воткнули кол в паз. Затем сильные руки палачей отпустили локти несчастного, и под собственной тяжестью он рухнул вниз, насаживая сам себя на острый кол все глубже и глубже!

От резкой, нечеловеческой боли Жернак пришел в себя, дернулся и попытался закричать, но, видимо, каждое движение легких и диафрагмы приводило к очередному болевому спазму, и он только захрипел, вибрируя кадыком и издавая звук, похожий то ли на скрип телеги, то ли на жалкие завывания шакала. Один из палачей, привстав на табуретку, неторопливо разрезал веревку, стягивавшую несчастному кисти, и отошел в сторону. Руки генерала повисли вдоль тела плетьми, болтаясь как у эпилептика в момент приступа. Сильно запахло фекалиями.

Волна мерзости и ужаса, исходившая в этот момент от мелкодрожащего полутрупа, казалось, была материальной и буквально захлестывала стоящих рядом невольных свидетелей казни. Бывший сенешаль и генерал был насажен на кол как огородное пугало, с той лишь разницей, что еще оставался жив. Палачи потерли натруженные руки и отошли в сторону – готово. Очередное творение изуверского хобби короля Бориноса было завершено.

Сам его величество король Артоша, Артоны и Арана Боринос Первый Победоносный, Единый король Эшвена и абсолютный властелин планеты-каверны Невон, законнорожденный сын Господа Хепри, сидел при всем при этом на широкой «восточной» тахте, жрал виноград и с интересом наблюдал за знакомой «до боли» процедурой.

Боринос был молод (внешне), высок и уверен в себе. Довольно красивое лицо портила излишне бледная от сидения за компьютерным монитором кожа и по-детски розовые веснушки, усыпавшие нос. Веснушки можно было удалить, кожу – «отемни́ть» в геносолярии, однако Его величество, правивший этим грешным миром уже более тысячелетия, заботился о «естественности» и все искусственное не любил.

Жизнь должна быть натуральней! Настоящее лицо, настоящая пища. Настоящие чувства, настоящая боль!

Он улыбался и причмокивал от удовольствия с каждой отправляемой в рот натуральной виноградиной и с каждой естественной ужимкой умирающего Жернака. Природа! Однако через пару минут сенешаль окончательно затих, и только дергающиеся веки над закатившимися зрачками показывали окружающим, что несчастный уже скорее мертв, чем жив. По опыту король знал, что Жернак будет жить еще достаточно долго – как минимум несколько часов, а то и все сутки, но основная часть живодерского шоу, которая должна была усладить его измученную скукой жизнь, была закончена. Несчастный сидел на колу без сознания.

Ничто не вечно под Медиас Кордис, даже такое скромное удовольствие, как изуверская казнь подданных! – подумал Бориноc. Он отбросил в сторону, прямо на пол, недоеденную виноградную кисть и повернулся к сидевшему на соседней тахте кардиналу.

– Слабак, – сказал он, показывая виноградинкой на пронзенного колом Жернака и выплевывая косточки. – Плохо держался, весь в слюнях и в дерьме. И вот такие, извините за слово, «засранцы» управляют у нас провинциями, Ваше преосвященство, представьте себе!

Амир дернул щекой. Он в принципе и сам был горазд наказывать подчиненных, но чтобы вот так…

– А что, есть такие, кто держится на колу хорошо? – поинтересовался он.

Король фыркнул: это был его конек.

– Разумеется! – воскликнул он с жаром. – На моей памяти как минимум трое оставались в сознании более двенадцати часов. Один вообще умудрился слезть с кола. Сам. Уж не представляю как. Мы, правда, потом подкололи его мечами, но факт зафиксирован. Так что мне есть, чем гордиться! В моем королевстве встречаются героические личности! Кстати, подобные казни очень положительно влияют на резвость подчиненных. Полагаю, вам следует взять эту меру на заметку и применять почаще. Хм (тут король не смог удержаться от шпильки), тогда бы и сервы в вашей епархии меньше баламутили.

Кардинал пожал плечами.

– У церкви другие методы, Ваше величество, – возразил он. – К тому же по всему Эшвену с сервами и так обращаются достаточно жестоко. Между прочим, именно жестокость обращения со стороны шательенов является важнейшей причиной ненависти сервов к своим господам. Сервы, как известно, не голодают, они хорошо одеты и живут в относительно сносных условиях. Так что единственным источником проблем, с которыми мы столкнулись сейчас в Боссоне, можно назвать жестокость и унижения.

– Вы путаете суть явления, мой милейший друг, и его форму, – возразил король. – Неважно, что стало причиной ненависти сервов, важно, почему они добились таких разрушительных успехов на пути реализации этой ненависти. Если бы вы были бдительней и живей среагировали на отключение хомутов, восстание было бы подавлено еще в зародыше. Да и сейчас ситуация может быть решена простейшим образом. Почему бы вам просто не умертвить всех сервов, кто еще не снял хомуты? Допустим, армия восставших приближается к какому-нибудь городу. Активируйте хомуты, убейте электричеством всех сервов в городе – и бунтовщикам некого будет освобождать.

Кардинал посмотрел на Бориноса как на умалишенного, расширенными от удивления глазами:

– О чем вы, Ваше величество? Рабы составляют девяносто девять и девять десятых населения вашей державы. Если мы будем сжигать хомуты всех сервов при приближении армии восставших, вы скоро лишитесь жителей.

– О, неважно! Сервы производятся в храмах так же, как сахар и кирпичи. Наделаете еще.

– Да, но мы производим их не бесплатно. Шательены, в течение десятков лет приобретавшие сервов для личных нужд, в школы и в поместья, платили за них! Миллионы рабов Эшвена – это миллиарды золотых солидов, это собственность дворянства. А какие затраты энергии! А сколько синтетической массы! К тому же возможность производства клонов внутри храмов весьма ограниченны. И если мы уничтожим всех рабов в том же Боссоне, понадобятся десятки лет, чтобы восстановить их прежнюю численность.

– И вы считаете, что для шательенов лучше, когда их вешают на деревьях, чем когда их лишают собственности?

– Именно! Большинство шательенов могут воспользоваться страховкой на воскрешение. Смерть для них означает лишь возможность очнуться в одном из храмов Господа в новом молодом теле.

– И заплатить за такое воскрешение нашей любимой церкви?

– Именно так.

– То есть для вас это бизнес?

– Для нас это разумная экономия, сир. И минимизация затрат… – Кардинал поерзал на ложе и поменял положение тела. – Поверьте мне, Ваше величество, это самый разумный вариант действий. Сервы не организованы и, если мы сможем добиться военного поражения их армии, то без труда наденем новые ошейники на тех рабов, кто снял их к этому моменту. Положение будет восстановлено, казненные восставшими шательены – воскрешены, а потери церкви и Королевства – минимальны.

Король помолчал, обдумывая сказанное Амиром. М-да, в этом было разумное зерно. Ни к чему уничтожать население целой марки, если достаточно покончить с относительно небольшой и плохообученной армией сервов. И статус-кво будет восстановлен! А уж с этим-то делом он справиться. Все-таки дворяне – это потомственные вояки, не чета грязномордым невольникам. К тому же почти все шательены будут воскрешены, а значит – в битве они практически бессмертны.

Достаточно собрать карательную армию нужной численности и поставить во главе нее командира, более достойного, чем предыдущий (тут он с презрением посмотрел на постепенно сползавшего по колу Жернака), и вопрос будет решен. Разумно. И все же поучительный тон Амира раздражал его.

– А чем же станет заниматься церковь, пока мои солдаты будут усмирять рабов? – спросил король едко.

– Главным, сир, – ответствовал кардинал. – Тем, кто снимает с них ошейники. Так называемым «Тринадцатым пророком». Кстати, у него есть прозвище. Вы будете удивлены, но бунтовщики зовут его «Фех-то-валь-щик». Странное слово, не правда ли?

Король перестал жевать. Очередная виноградина застряла у него в горле. Дернулся кадык, и она прошла дальше, пустив воздух в легкие подавившегося монарха.

– Вы уверены? – на выдохе спросил он.

– Ну конечно, сир, – поклонился Амир, не вставая.

Король медленно вытер холодный пот с широкого лба. Испуг?

– Более чем странное имя для этого мира, – произнес он хрипло. – И совсем не странное для некоторых других. Господь Хепри в курсе?

– Я отсылал доклад, но вы знаете, Его Божественность не всегда знакомится с письменными посланиями. Вы находите это важным?

Боринос выругался.

– Это, сударь, может иметь отношение к нашей с вами главной проблеме!

Амир лишь покачал головой.

– Коды Пшент и Атеф слишком далеки от Невона, – ответил он умиротворенно, – так же как их ужасный Творец. Я не думаю, что все это как-то связано.

– Не думаете? – Король фыркнул. – Что ж, как всегда, сударь, вы не поражаете меня догадливостью. Если Бог Смерти играет в дурака, жонглируя душами мертвых, Бог Света должен бы знать об этом первым. Свяжитесь с Хепри и немедленно, слышите, немедленно, сударь, сообщите ему обо всем! Он не читает письменных посланий? Так сообщите ему об этом устно, дьявол вас забери!

Амир поежился. После красочного шоу-представления с колом и Жернаком гнев монарха действовал на него как-то особенно живо.

– Потоки времени различны в разных мирах, сир, вам это известно, – мрачно ответил он. – Господь выходит со мной на связь не чаще, чем один раз в год. Очень редко – раз в полгода. И это не прихоть, а техническое ограничение, которое мы не можем игнорировать. Но в следующий сеанс я обязательно ему сообщу. И не нужно так горячиться, – тут он с некоторым вызовом посмотрел на своего коронованного собеседника. – Надеюсь, ваше высказывание насчет дьявола носит фигуральный характер?

Но король-изверг лишь хрипло рассмеялся.

– Смерть и дьявол, – воскликнул он с внезапным жаром, – суть отражение одной сущности! И в этом смысле, мое высказывание, сударь, вряд ли можно считать фигуральным. Если дело будет проиграно, то ублюдочный Аннубис заберет наши души вполне по-настоящему. Это единственное, в чем вы можете не сомневаться!

Часть вторая Орудие дает залп

Глава 13 Враги сближаются Искусственное Мироздание. Центральная планета-каверна Невон-0143. Большой тракт на Бургос, первое Мехира 4381 года

Спустя шесть месяцев льдов и холода, шесть месяцев стрельб по мишеням и рубки на ипподромах, шесть месяцев многокилометровых учебных переходов и штыковых тренировок на казарменном плацу Трэйт вывел свое обновленное войско в поле.

Все это время в тренировочном лагере под Бронвеной, не останавливаясь ни на день, ни на минуту, ковалась новая Армия Свободы. С драгунской кавалерией. Со штыками на мушкетах. И со стрелковым корпусом, влекущим орудия не на мулах, а на лошадях.

Захваченные сервами Боссон и Северный Марли были огромными землями. Однако сердцем королевства рабовладельцев оставались по-прежнему Бургос и Рион – главные города центральной марки Эшвена.

Король и кардинал ждали сервов здесь, готовя новую армию возмездия и лелея мечты о мести в бордово-красных тонах.

И с первым весенним днем, как только спал снег на больших континентальных трактах, обе армии выступили навстречу друг другу.

Правда, сейчас в отличие от разномастной толпы, облаченной в мундиры солдат, остающихся бывшими гончарами и свинопасами, таргитариями кузнечных мастерских и каменотесами штолен, кадетами и консидориями бойцовских школ и топтавшихся по кочкам Ташских болот в шикарных «спортивных» доспехах, за Трэйтом уже шагали совершенно иные люди. Их лица не изменились, не увеличился рост и не расширились плечи, не выросла их воля к победе, и не стала крепче ненависть к шательенам. Однако некая невидимая, но почти осязаемая для каждого мыслящего субстанция, сквозящая в коротких криках старшин и командах суровых капралов, витала вокруг бойцов. Субстанцией этой стала выучка и военная дисциплина – незыблемый и непоколебимый фундамент, на котором покоится сложнейший организм любой могучей военной силы…

Армия Свободы перла на юг двумя чудовищными колоннами.

Первая развернулась широкой лентой по Артошскому тракту, выбивая пыль из древней дороги. Вторая двигалась параллельно, немного дальше от двухкилометровой ленты великой реки по широким полям, окаймляющим побережье.

Первая колонна включала в себя основную массу пехоты (46 полков), всю артиллерию (четыре сотни стволов) и огромный обоз, составленный из двадцати пяти тысяч повозок.

Вторая, состоявшая из половины легкой кавалерии и бесчисленных мушкетерских фирфенлейнов, рот смешанного состава, двигалась отдельными отрядами, как бы окаймляя первую и выступая перед ней уступом вперед почти на километр.

Оставшаяся половина легкой конницы шла на значительном удалении перед обеими колоннами в качестве арьергарда и осматривала местность. От арьергарда во все стороны от направления движения армии на пятнадцать—двадцать километров высылались летучие отряды, опережая основные силы ровно на один дневной переход.

Всего армия насчитывала сто восемьдесят тысяч бойцов полевого корпуса. Громадный обоз и силы артиллерийской поддержки составляли так называемый корпус сопровождения, включающий в себя два артиллерийских соединения общей численностью двенадцать тысяч бойцов и, по меньшей мере, еще двадцать семь тысяч человек обслуживающего персонала, в том числе шлюх и гаврошей. Таким образом, общее количество людей, призванных маршалом Трэйтом для Артошской кампании в совокупности достигало почти двести двадцать тысяч человек.

По мнению маршала Трэйта, главным недостатком Армии Свободы являлась необходимость в постоянном движении. Снабжение такой массы войск требовало уйму ресурсов ежедневно. И если король мог их получать от храмов Хепри неограниченно, то знаменитому маршалу рабов приходилось сильно напрягаться, чтобы обеспечивать свое воинство всем необходимым. От участи грозного, но вечно голодного волка его спасала только организованная в Эшвене служба армейских «магазинов».

Давным-давно, чтобы постоянно не обращаться в храмы за «подпиткой» и быть относительно независимым от их своеволия, Его Величество Единый король Эшвена Боринос Вечный распорядился создать склады для обеспечения армии. Склады эти были разбросаны на расстоянии трехдневных переходов друг от друга вдоль крупных дорог по всем континентам. К сожалению (к сожалению Вечного Короля, разумеется), Эшвен не ведал войн в течение более чем тридцати лет и магазинная система к настоящему времени мучилась одним существенным недугом – полной невостребованностью и сильным затовариванием складов.

При этом в полном соответствии с воинским уставом и соответствующей инструкцией каждые два года происходила замена старых запасов на новые. Впрочем, годные к использованию старые запасы не списывались, а сохранялись на складе. В результате ко времени рабской революции армейские магазины по всей стране оказались завалены мушкетами и разнообразной амуницией. А, как известно, то, что не нужно одному, обязательно пригодится другому! В результате, с огромным внутренним удовлетворением маршал Трэйт присвоил для обеспечения своей армии все старательно собираемое и хранимое в течение многих лет королевское добро. В Боссоне в изобилии были взяты и орудия, и боезапас, и шанцевый инструмент, и многое другое из длинного списка вещей, обеспечивающих жестокие нужды и надобности войны. Провианта, предусмотрительно запасенного не только магазинами, но и интендантами захваченных военных гарнизонов, также хватало с лихвой.

Но было одно «но»! Пользоваться всем этим изобилием Армия Свободы могла только в границах подконтрольного ей Боссона.

Как только Трэйт вышел за пределы молодой Республики, ситуация резко изменилась. Сенешаль Артошской марки и прославленный в прошлом полководец Доминик Бавен заранее приготовился к возможному вторжению презираемого, но, несомненно, грозного врага. Бавен опустошил все армейские магазины от границы Боссона до Риона.

Впрочем, Трэйт был прекрасно осведомлен об этой тотальной чистке и принял надлежащие меры. Огромный обоз, следовавший вместе с армией, должен был обеспечить ее боеприпасами, а возможных рекрутов из освобожденных в южных землях рабов – оружием и униформой.

Продукты обоз вез с собой по минимуму из расчета на один-два дневных перехода. При этом большая часть хлеба и сушеного мяса находилась не в походных телегах, а в ранцах за плечами бойцов. В дальнейшем пропитание армии предполагалось добывать непосредственно по ходу продвижения, в поместьях шательенов и купеческих складах, поскольку разоривший государственные склады Бавен не мог проделать то же самое с частными зерновыми складами.

В итоге вокруг марширующей армии как мухи кружили фуражиры, собирающие продовольствие для солдат маршала и по ходу пьесы массой приводящие к Гордиану Рэксу рабов для замены рабского ошейника на ружье повстанца.

Три сотни километров южнее. Тот же день

Всего на три сотни километров южнее Армии Свободы, навстречу ей по тому же Кербульскому тракту выступало другое воинство.

Но это воинство шло на север.

Бавен, сенешаль Артоша, дождавшись прибытия подкреплений из приморских провинций, шел навстречу своему необычному врагу, чтобы сровнять с землей и прахом полчища обезумевших сервов.

Полки для карательной армии были собраны со всего континента – из Литавры и Эльбиники, из Тысячеградья и Карабана, с грандиозной столичной стройки Кароберга и из провинций западной Артонской марки. Даже из далекого Силломариса прибыл десантный корпус морпехов.

Да, думал Бавен, понадобилось сдать сервам целую страну – огромный и цветущий Боссонский край, чтобы наш король поверил в силу бунтовщиков и наконец-то зашевелился. Тысячи сгоревших усадеб, сотни вздернутых шательенов и великолепная Бронвена, один из крупнейших древних городов континента – вот цена за монаршью недальновидность.

Но с этим покончено! Сейчас, когда подавление восстания названо Его Величеством целью номер один, когда под его, Бавена, знаменами собрана крупнейшая со времен Валькинговской кампании армия, он не даст зарвавшимся сервам ни шанса.

Бавен был стар, и хотя его тело, пятьдесят лет назад обновленное в храмах Хепри, оставалось еще физически достаточно молодым и здоровым, он уже не ехал верхом, гарцуя перед своей армией, как когда-то, а тихонько сидел в кибитке, поглядывая на марширующие ряды через дверное оконце.

Старость духа и старость тела – разные вещи. Он многого добился в жизни, но очень устал от постоянной необходимости проталкивать свое мнение опытного военачальника через ряды дворцовых интриганов. Он бы уже давным-давно с удовольствием оставил карьеру и сделался обычным шательеном, прожигающим жизнь в своем поместье в окружении наложниц, но не смел. Церковь обещала продление жизни потомственным дворянам из очень ограниченного списка древних фамилий, либо людям, заслужившим бессмертие службой. Бавен дважды реинкарнировался и боялся, что в случае отставки ему откажут в третий раз.

Однако оставаться на службе уже не было никаких сил! Большую часть последних тридцати с лишним лет он пресмыкался перед придворными хлыщами, занимавшими посты в Генеральном штабе, и заискивал перед королем. Сейчас он впервые за три десятилетия вел армию в поле.

Рука оставалась твердой, ум – трезвым, однако дамоклов меч придворного страха кружился над ним. Если поход окончится неудачей, с ним поступят так же, как и с Жернаком – сомнений не было. Но даже если он добьется победы, то что это означает? Еще несколько десятилетий бессмысленного пребывания на посту сенешаля? Тупое подобострастие перед владетельными шательенами? Война с дураками!

Бавен тихо выругался и покачал головой. К чему всё это?

Карательная армия ползла по тракту одной могучей змеиной тушей. Сначала шла тяжелая кавалерия – жандармы, составлявшие треть всего воинства, затем длинными цепями, расползаясь сотнями изогнутых толстых нитей, маршировала в плотных строях инфантерия. Впереди – гигантские колонны тяжелых пехотных бригад, состоящих из закованных в латы пикинеров и алебардщиков, а за ними – малочисленные мушкетерские фирфинлейны. Замыкали грандиозное шествие обоз и артиллерия в триста двадцать стволов.

Бавен, желая придать своей армии максимальную маневренность, постарался сократить походные запасы насколько возможно. Из этих же соображений был сильно урезан и орудийный парк, составленный Бавеном практически исключительно из кулеврин и вдвое меньших полукулеврин. Мортир не было взято вовсе, не говоря уже о тяжелой осадной технике – картаунах. В случае успеха все это должно было подтянуться к стенам Бронвены и Кербуля позже. В случае же неудачи и вовсе нечего было таскать по лугам и пыльным дорогам эти массивные огнедышащие чудовища.

Впереди карательной армии, опережая главную колонну километров на двадцать, также неслись летучие отряды разведчиков и рейтар.

Оба воинства медленно, но неуклонно приближались друг к другу и к роковому финалу для одной из армий.

Внешне обе армии очень походили одна на другую. Равные по численности и идентично вооруженные, для не внимательного наблюдателя они не имели различий. И все же множество деталей отличало воинство сервов от выдвигающейся ей навстречу армии короля.

Почти половину бойцов Трэйта теперь составляли мушкетеры, вооруженные ружьями с примкнутым к стволу штыком. И почти каждый из них вместе с оружием нес с собой маленькую лопатку и ранец с запасом продовольствия. В обозе помимо обычного для всякой армии груза, во множестве тащились замысловатые рогатки, напоминающие те, с которыми обычно отправляются на охоту на дикого и опасного зверя. Кроме того, большинство алебардщиков в армии сервов шагали без лат и рокантонов, шлемов особой формы, но зато – также с лопаткой и с ранцем за спиной. Совсем уж профессиональный наблюдатель заметил бы, что стрелки с мушкетами (легкие пехотинцы) и солдаты с пиками или алебардами (тяжелые пехотинцы) у сервов не разделяются более на обособленные полки, а составляют полки смешанные. В каждом таком подразделении отныне находилось 1600 бойцов с мушкетами, 400 с пиками и ровно 1200 бойцов с алебардами.

Кавалерия сервов также изменилась. У Трэйта по-прежнему отсуствовала возможность набирать опытных рубак для своей армии, и чтобы компенсировать недостаток в коннице, он просто посадил на коней своих стрелков. Они носились по полям, в качестве разведчиков и вестовых, а в случае столкновения с противником, должны были соскакивать с коня и палить по врагу из мушкета.

Таким образом, несмотря на наличие лошади, бойцы рабской кавалерии по сути своей оставались пехотинцами и по совету Гора – признанного всеми Тринадцатым пророком и великим колдуном, способным снимать с рабов электронные ошейники, получили название «драгун», то есть «конных стрелков», не способных драться мечом на коне, не имеющих кирасы и шлема, но великолепных мушкетеров. В кавалерии же Бавена, напротив, господствовали отличные наездники-шательены, жандармы, мастера сабельной рубки, покрытые доспехами с головы до пят…

Гордиан Рэкс, бывший демиург Корпорации и бывший диадох Седана, бывший раб, бывший бог и бывший чемпион «авеналий», следовал во второй колонне, рядом с шеренгами своих бойцов.

Его «стрелковый корпус» единственный во всей Армии Свободы не имел смешанного состава и состоял исключительно из мушкетеров. Впервые в истории войн на планете Невон было организовано крупное армейское подразделение, вообще не имевшее латников! Гор считал это безусловным прогрессом в военной тактике, однако тревожные мысли все же время от времени бередили ему душу. Прогресс прогрессом и порох порохом, однако в рукопашной схватке против удара закованной в сталь классической эшвенской бригады пикинеров его бойцы не продержатся и нескольких минут.

Отгоняя никчемные мысли, Гордиан таращился по сторонам и предавался философским размышлениям о будущем. Вокруг шумела весна. Пролегающие широким ковром по краю тракта бесконечные леса уже были прорежены нежно, зеленой парчой, а по-весеннему свежий, немного прохладный ветер будоражил молодую листву и играл на кронах деревьев великую симфонию пробуждения. Природа медленно отходила от сна, являя внимательному взгляду всю прелесть своей не увядающей красоты, а окружающие Гора люди, включая и его самого, упорно маршировали навстречу госпоже смерти.

И эта мрачная госпожа, как обычно, не заставила себя ждать.

Глава 14 В ожидании мрачной госпожи

Утром шестнадцатого дня после выступления Армии Свободы из Бронвены, а карательной армии из Бургоса передовые разъезды противоборствующих сил встретились.

Легкий отряд трэйтовских драгун, числом в пятьдесят штыков (один полуэскадрон), облаченных в пехотный мундир и вооруженных мушкетами пехотного же образца вместо традиционных для кавалерии обрезов, легким галопом покрывал километры по пыльному тракту. За небольшой рощей тракт уходил правее, отклоняясь от великой реки к западу и огибая поросший васильками холм, где дорога скрывалась за деревьями.

Внезапно из-за поворота навстречу их летучему отряду тем же легким галопом вылетел разъезд королевских рейтар в шестьдесят четыре клинка (два полных корнета).

Рейтары были облачены в полудоспех со шлемом-морионом, а в луках их седел покачивались приклады карабинов. Бавен торопил своих солдат как мог, его армия неслась на север ускоренным маршем, соответственно и рейтары были нацелены на более энергичное движение, нежели их оппоненты. Неудивительно, что и реакция королевских солдат оказалась живей. Лихие латные кавалеристы взметнули обрезы своих карабинов, сабли и бросились на врага, вздымая пыль.

Драгуны Трэйта были классом пониже, конную выучку имели хуже, но стреляли хорошо. Быстро спешившись, они изготовились к огню. Полуэскадрон делился на капральства по десять драгун в каждом. От каждого капральства молча отделился один боец, чтобы взять под уздцы коней своих товарищей. Остальные девять также молча перекрыли дорогу двумя шеренгами, по двадцать два стрелка в каждом. Первый ряд упал на колено, второй стоял во весь рост.

Дождавшись оптимальной дистанции, драгуны дали залп! Перезарядили мушкеты. Когда пороховой дым, смешавшийся с дорожной пылью, рассеялся, картина, открывшаяся их взору, была впечатляющей. Залп сорока четырех мушкетов, данный картечью в упор по плотной толпе рейтар, вынес из седел почти половину всадников. Остальные сбавили шаг и гарцевали на месте, натыкаясь на трупы товарищей и мечась между раненами лошадьми.

– Товсь! – проорал, надрывая горло, командир драгун. И с его словами сорок четыре ствола поднялись снова. Первая шеренга, поднявшаяся для перезарядки, снова упала на колено.

– Цель! – продолжал драгунский лейтенант. Внутри толпы замешкавшихся рейтар возникло движение. Один порыв хаотичьной массы был направлен на продолжение атаки, второй – на поспешное бегство.

– Пли! – С этим криком, последние колебавшиеся рейтары окончательно определились в своих интересах и, как напуганные зайцы, хлынули назад. Однако мушкетная смерть была неумолима.

Грянул залп, и свинцовые пчелы настигли королевских кавалеристов. Еще двадцать человек выпали из седел. Оставшаяся горстка, пришпоривая коней, со всей мочи спешно скрылась за рощей. Драгуны их не преследовали.

Прицепив штыки, они прошлись по стонущему покрову, бывшему пять минут назад здоровыми людьми на конях, и добили одинаково короткими уколами и несчастных животных, и их горемычных наездников.

Закончив привычную работу, полуэскадрон сел верхом, развернул лошадей и тем же галопом помчался обратно на север к Трэйту! С линии недалекого горизонта им была отчетливо видна широкая колонна королевской армии, сползающей вниз как громадный голодный питон.

Трэйт внимательно выслушал очередное донесение. К сожалению, доклады разъездов были отрывочны, поскольку приблизиться к армии противника на достаточное расстояние ни одному из разъездов не удалось. Рейтары плотно держали местность вокруг своей армии, прочесывая рощицы и высотки и не давая всадникам повстанцев подобраться к походным колоннам врага вплотную.

Впрочем, главное было ясно и так. Король напряг силы и смог выставить против Армии Свободы почти то же количество бойцов, что и сами восставшие сервы. Сопоставляя разные донесения, выходило, что численность карательной армии составляет не менее двухсот тысяч человек, причем почти треть из них (пятьдесят восемь тысяч) – кавалерия. Такого количества конных масс Эшвен не видел, пожалуй, со времен последнего нашествия кочевых хайранцев из восточных полупустынь триста лет назад. Боринос, очевидно, очистил конюшни не только по всему континенту, но и в колониях.

Все это очень удручало, ведь главная ставка в новом походе делалась именно на численное превосходство рабов над силами короля. Однако Трэйт оставался спокоен. Прикинув время движения разведывательных полуэскадронов до места соприкосновения и обратно, он без труда рассчитал, что оба противника уже находятся всего в двадцати километрах друг от друга – в одном дневном переходе. Это означало, что не позднее, чем завтра, обе армии войдут в боевой контакт. Трэйт помусолил карту, затем разогнал подошедших, было, к нему офицеров по полкам и велел продвинуться вперед еще на три километра. А там – становиться лагерем в единственном ближайшем и относительно неудобном для кавалерийских маневров месте. Этим местом стала деревенька Шерн, где поросшие кустарником каменистые холмы прилегли довольно близко к Кобурну, создавая между собой и течением великой реки сравнительно узкое пространство.

Судьба Республики и королевства должна была решиться именно здесь!

Гордиан Рэкс сидел возле дороги среди своих бойцов, грызя травинку, когда Трэйт и несколько адъютантов подъехали к походному строю его стрелковой дивизии. Увидев всадников, Гор выплюнул изрядно пожеванный стебелек, закинул за спину мушкет, до этого сжимаемый в руках, и шагнул навстречу командиру.

– Господин маршал, – начал он, согласно уставу, – стрелковый корпус…

– Да ладно тебе, – махнул рукой Трэйт. – Давай на коня, проедем вдоль линии.

Гордиан кивнул, свистнул своего вестового, и тот живо подвел скакуна. Придерживая шляпу, Гор лихо взлетел в седло. Трэйт дождался, покаТринадцатый пророк поравняется с ним, встав корпус в корпус, и спросил:

– Ну что думаешь?

– Насчет чего?

Трэйт раздраженно обвел рукой поле.

– Вот на этот счет, разумеется. Если ты не в курсе, сынок, нам предстоит самое масштабное сражение за всю историю Эшвена. Никогда до сегодняшнего дня на поле не сходились армии подобной численности. Завтра здесь будут драться и умирать почти полмиллиона человек! Судьба Республики, да и наша с тобой судьба, судьба каждого лавзейского кадета и консидория, судьба каждого боссонца, каждого жителя Бронвены зависит от итогов завтрашней схватки. В некотором смысле завтрашний бой – это не просто сражение, мастер Рэкс. Это Священная Битва, ибо завтра решится все. Ты это понимаешь?

Бывший бог учтиво склонил голову перед бывшим тренером гладиаторов.

– Разумеется, сэр, – уверенно произнес он, – но разве не к этому мы стремились, покидая Бронвену? Совет грезил о генеральном сражении – и вот оно!

Трэйт грозно зыркнул на него.

– Похоже, сынок, ты забыл, о чем мы толковали с тобой всю прошлую зиму. Я говорю тебе о численности врага! – маршал ткнул пальцем в холмы, за которыми петляя, прятался тракт. – Их двести тысяч, столько же сколько нас! Уразумел?! Наши солдаты в среднем подготовлены хуже, чем профессиональные наемники короля, а ведь мы надеялись переиграть их числом! Кроме того, у них кавалерия – пятьдесят тысяч сабель – жандармы! Такого мы не ждали, верно? Они прибыли через храмы к самому моменту похода, ведь Бургос полон наших лазутчиков и никто из них, слышишь, никто из них не видел в столице ни единого служивого шательена. Церковники опять подставили нас со своими порталами!

Трэйт вздохнул.

– Завтра мы будем драться, – произнес он, – мы отдохнем этой ночью, расставим орудия и рогатки, прочтем молитвы и повторим свои клятвы, которые давали в Бронвене женам, любовницам и матерям. Место узкое и, построив армию в несколько эшелонов, мы сможем выдержать атаку жандармов и удар пикинерских бригад! Видит Ра, я готовил своих солдат к войне так, как не готовил еще никто! Быстро! Крепко! Дух наш силен, а подготовка уступит врагу лишь немногим! Но все же при равных силах ручаться в победе я не могу. При столь значительном перевесе в коннице нет практически ничего, что могло бы дать нам хороший шанс, кроме вала или рва перед обороняющимися полками. Ни уклон местности, ни глубина наших позиций не остановят натиска жандармерии. А вал и ров через все огромное поле нам уже не выкопать, просто не успеть!

– Но на Ташских болотах мы справились и без рва!

Трэйт в ответ лишь покачал головой.

– На Ташских болотах, сынок, нам, можно сказать, повезло. Кирасиры наступали неорганизованно, отдельно от своей пехоты, без поддержки орудий. Но главное – их было не много, закованных в латы кавалеристов, всего один полк. Здесь же – почти треть армии. Весь цвет эшвенской нации! Даже если мы построим нашу армию очень глубоким строем, Бавен наверняка пробьет его, поскольку кирасир у него слишком много. К тому же для большинства наших бойцов это первый бой, и никто из новобранцев не видел настоящей кавалерийской атаки. Они могут не выстоять против наседающих профессионалов! Вспомни ташскую рубку, ты ведь стоял там в первых рядах! – Старик помотал головой и взмахнул рукой, сжав кулак. – Завтра я построю полки, и мы будем драться, – повторил он затем, – но кроме пик и мечей, мне нужно кое-что еще. Уверенность, господин Апостол, и если хочешь – откровение, чудо! Когда-то ты предложил мне создать смешанные полки и драгунскую конницу. И я хочу услышать твое мнение по поводу будущей схватки. Не предсказание, нет! Быть может, в мирах демиургов есть ответ на мои вопросы? Нечто такое, что завтра даст нам шанс на победу более верный, чем сильный дух солдата, его штык и картечь кулеврин?

Гордиан понял. Он медленно покивал и задумался, перебирая в памяти все, что ему было известно о полевых сражениях древних армий. Несколько минут вслед за этим они ехали молча, проплывая на своих скакунах вдоль бесконечных солдатских рядов, мимо изготовившихся к сражению алебардщиков, стрелков с мушкетами и пикинеров. Затем бывший бог чуть-чуть осадил коня и повернулся к Трэйту:

– Скажите, мастер Трэйт, вы слышали что-нибудь о редутах и вагенбурге?

– Нет, абсолютно ничего. Что это такое?

Гордиан пожал плечами.

– Тогда велите бойцам подниматься, – усмехнулся он, – не знаю, нужен ли будет завтра нашей армии Тринадцатый пророк, но вот военный инженер и множество землекопов ей понадобятся точно!

* * *

В следующие часы бойцы Армии Свободы отложили мечи и алебарды, сложили аккуратными пирамидками свои мушкеты и пики и, поплевав на ладони, дружно взялись за лопаты.

Работа велась без сна и перекуров. За несколько часов сервы спешно возвели на узком перешейке, образованном холмами и великой рекой, пять странных земляных укреплений, названных Гором «редутами». Каждый редут представлял собой маленькую смешную крепость ромбовидной формы, со рвом и валом всего метр-полтора высотой. Вместо традиционных для настоящих крепостей бойниц, на земляной насыпи, служившей для редутов стеной, были сделаны углубления, куда Гор поставил не только кулеврины и мортиры для навесной стрельбы, но и тяжелые осадные картауны.

Обычно использовать картауны в поле невозможно, поскольку они не имеют колесных лафетов, ведь те просто не выдерживают выстрелов этих чудовищ! Картауны стреляют лежа на огромных деревянных колодах, укрепленных на валах вокруг осаждаемой крепости. В поле же валы никто не копал. Однако в редутах, валы определенно имелись, а значит, ограничение на использование тяжелых орудий отсутствовало.

– Странная штука, – сказал Трэйт, глядя на растущую прямо на его глазах линию земляных ромбов, протянувшихся поперек поля, – их размещение напоминает мне сухопутный таран!

Действительно, редуты стояли параллельно дороге и реке, а значит, перпендикулярно к предполагаемой линии сражения. Не вдоль оборонительной линии, а поперек нее!

– Никогда не видел подобного расположения укреплений, – продолжил Трэйт, – эта линия должна разрезать атакующие порядки противника как корабельный таран – борт вражеского корабля. Интересно, но необычно. Непонятно!

Гордиан сдержанно усмехнулся.

– Видите ли, сэр, – сказал он, – суть редутов на самом деле не в том, как они расположены, а в том для чего.

– И для чего же? – прищурился Трэйт. – Это же очевидно. Для пассивного разрыва наступающих колонн, для обороны. Для того чтобы защищающие насыпь слабосильные мушкетеры смогли противостоять атакующим латникам, используя преимущество высоты?

Гордиан помотал головой.

– Не совсем, мастер Трэйт. – Он посмотрел сквозь насыщенный влагой воздух куда-то в туманную даль. – Редуты – это не укрепления для защиты пехоты, сэр. Прежде всего это позиция для удара артиллерии. Мы не станем здесь защищаться, сэр. Мы атакуем отсюда чугунными ядрами и огнем!

Между тем, пока сервы копали, королевские солдаты спешили по тракту, навстречу к ним. Делая ставку на мобильность своих полков, Бавен, как мог, погонял бойцов, рассчитывая настигнуть противника до конца светового дня. Карательная армия имела больше кавалерии и тащила за собой более компактный обоз. Однако обоз у Бавена все же имелся, и это означало, что средняя скорость марша королевского воинства равнялась скорости телеги на грунтовой дороге, а вовсе не летучего рейтара на добром скакуне.

В результате королевская разведывательная кавалерия, не имевшая возможности отрываться от основных сил более чем на несколько километров, вышла к позициям повстанцев уже под вечер и была встречена редким мушкетным огнем из ближайшего редута. От скорого ночного марша и тяжелых земельных работ сервы сильно устали, а потому постреливали вяло. Кавалеристы, впрочем, измотанные скачкой, также не горели желанием брать странную земельную насыпь приступом и отошли.

Спустя еще пять часов подтянулась остальная королевская армия. Бавен с легким удивлением посмотрел в трубу на странные сооружения посреди поля и затем, не насилуя более свой мозг, велел становиться на ночлег, поскольку ввязываться в непредсказуемую ночную схватку пеших полков, имея столь значительное превосходство в кавалерии, представлялось бессмысленным.

Весь день Гор руководил работами непосредственно на редутах. Предполагалось, что завтра здесь встанут смешанные полки, а не его стрелковая дивизия, поскольку укреплениям предстояло не только стрелять, но и защищать свои валы в рукопашную против королевских латников – алебардщиков и пикинеров. Однако контролировать строительство насыпей и рытье валов мог только он, ибо ни один из инженеров Эшвена никогда не строил ничего подобного на полях сражений. Конечно, и сам Гордиан никогда не видел ничего подобного в реальности и был вынужден опираться в процессе сооружения укреплений лишь на свои весьма скудные теоретические знания по военной истории и личную смекалку. По счастью, их вроде бы пока хватало.

Отметив плашками ромбовидный силуэт всех пяти редутов, Гор следил, как в земле появляется сначала ромбовидный ров, а затем, сразу за рвом, укрепленная камнями, глиной, палками и широкими лентами из разрезанных плетеных корзин, насыпь-вал с углублениями для орудий. Затем неподъемные картауны, длинноствольные и узкие кулеврины расставлялись по фронту укреплений, а бочкообразные мортиры с картечью – немного в глубине, поскольку били навесом.

Копать было трудно. Не раз и не два Гордиан сам брался за лопату, пока тот или иной офицер не срывал его с места, чтобы получить указания по работе в другом редуте. И хотя непосредственно рытьем земли он занимался меньше любого из своих солдат, к вечеру у него практически не разгибались руки и спина.

Бессонная ночь и марш по пересеченной местности измотали людей, а возведение насыпей и рытье рвов – просто добили измученных сервов. Однако все старались, и приказы выполняли беспрекословно. Несмотря на пропаганду свободы, дисциплина в армии была как в дуэльной школе – сурова и крепка. Тех, кто роптал, ждали серьезные наказания.

Ситуация с наказаниями вообще-то сложилась тут довольно странная. Известно, что еще в Кербуле, когда новая армия только начала создаваться, Совет виликов запретил традиционные для школ и шато наказания рабов кнутом и розгой.

«Не для того мы боремся за свободу, – вещал на митингах Каро Сабин, пытавшийся усилить свою популярность за счет понятных всем лозунгов, – чтобы терпеть унизительные наказания». В результате должности «приводящих» габеларов были в Боссоне повсеместно отменены, а многие занимавшие эти сомнительные синекуры люди преданы жестокой и самоуправной смерти.

Но, в отличие от склонного к эффектам и позам Сабина, Трэйт понимал, что армия без дисциплины – это толпа. И очень скоро суровый лавзейский дацион нашел альтернативу работе шательеновских палачей. Телесные наказания ввели снова, однако присуждал к ним теперь не вилик или старший габелар поместья, а специально созданный военный трибунал, в котором работали представители из солдатской массы. По мысли Трэйта, эти новые наказания являлись не актами произвола, а волей народной, поскольку назначались на основании Устава армии, а сам Устав как известно был принят Советом виликов, а не изуверами шательенами.

Наказания назначались трибуналом почти ежедневно за малейшие нарушения и многообразием не отличались. В гарнизонах и крепостях это было в основном посажение в карцер на скудный паек, наряды вне очереди и дежурства, а в походе – наказание шомполами от мушкетов. Били провинившегося свои братья-солдаты, поскольку терпеть руку палача для воина Армии Свободы было действом унизительным, роняющим так сказать воинскую честь и солдатское же достоинство.

То, что после такой достойной «братской» обработки наказуемый с трудом ходил и не мог натянуть на спину одежду, поскольку та сразу же промокала кровью, похоже, не волновало никого. В результате, приказ командира в армии молодой Республики стал безоговорочным законом для подчиненного и выполнялся молча и беспрекословно. Командиры, правда также не зверствовали, поскольку в большинстве своем являлись выходцами из той же солдат-ской среды, а чуть раньше – из массы бесправных сервов. А значит, иметь замашки самодуров-помещиков по отношению к бывшим товарищам по несчастью не могли по определению.

И вот сейчас изнуренные бойцы заканчивали последний редут. Люди были измотаны до невозможности, и Гордиан подумал, что если бы сейчас пришлось атаковать или защищаться, бойцы Армии Свободы не то что кулеврину не развернут – мушкет не поднимут, не говоря уже о рукопашной.

Но к счастью, пока боевые действия не начинались. Трэйт разослал по округе засады да секреты, расставил дежурные посты и велел трубить отбой. Накрывшись шинелью и положив под голову походный мешок, господь Тринадцатимирья завалился спать прямо в редуте рядом с рядовыми стрелками и пикинерами.

От «священной» битвы их отделяла одна только ночь.

Глава 15 Священная битва

Утро этого памятного дня началось рано. В предрассветном тумане усиленной темнотой отходящей, но пока еще царствующей ночи в редут ворвался вестовой. Гор выслушал приказ командующего, отпустил гонца и обеими руками помассировал лицо. Эх, сейчас бы хоть умыться как следует! Однако бежать к реке за новыми ведрами воды он никому не позволил. Со вчерашнего дня остался запас для питья, так что глаза продрать и горло промочить хватит. А большее сегодня – лишняя роскошь. Вестовой доложил, что в лагере Бавена идет медленное шевеление, не как иначе будут строиться для боя через час или два.

Гор нахлобучил шляпу и отправил Никия к своим вестовым поднимать из редутов полки стрелкового корпуса, который сегодня должен был по общему замыслу оборонять земляные укрепления, находясь в самом центре полевой позиции. Сам же он, взяв только пару сопровождающих, пошел по редутам пешком.

Всего за вчерашний день было выстроено пять редутов. Причем самый дальний ромб, с которого вчера палили по рейтарам королевского авангарда, остался немного не достроенным, низким и практически лишенным рва. Все пять земляных укреплений встали, как уже говорилось, перпендикулярно к линии развернувшихся армий и значительно впереди общего фронта сервов.

Планировалось, что остальная масса восставших построится за редутами двумя широкими крыльями без центра. Центром этим станет последний редут. Оба фланга будут расчленены Трэйтом в глубину на три линии, составленные из смешанных полков – стоящих вперемежку пикинеров, мушкетеров и алебардщиков. Армия Свободы при таком построении будет напоминать дагу – кинжал для левой руки, использовавшийся Гордианом в его недавнем поединке с Хавьером. Редуты, как лезвие, рассекут вражескую армию, а фланги, как боковая оплетка эфеса, остановят их натиск.

Вот только Бавен – не живот, в который дага воткнется легко, по самую рукоять, а тяжелый кавалерийский палаш, – не сломать бы такое оружие!

Стрелки поднялись споро, зарядили картауны и кулеврины, забили картечными шариками в общей холщовой рубашке жерла мортир. Прочистили и проверили мушкеты. Почти все, кто сегодня должен был оборонять редуты, вчера легли спать прямо в укреплениях, как и сам Гор, не отходя от своих орудий.

Бывший демиург, бывший чемпион авеналий, а ныне полковник и командующий единственным стрелковым корпусом Армии Свободы еще раз прошел по валам и в целом остался доволен: стрелки и артиллерия к бою готовы! Гор дал последние консультации офицерам редутов и послал вестового к Трэйту с докладом. Посмотрел, как тот бежит, перепрыгивая через кочки, и глянул дальше, по направлению его бега на основной лагерь сервов: отсюда ему было хорошо видно, как за линией укреплений его подразделения резво строились полки пикинеров, согласно вчерашнему «дагоподобному» плану.

Гордиан развернулся и посмотрел вперед.

На другом, еле видном пока краю поля выстраивал свои порядки старина Бавен, которые выползали из тумана серыми мутноватыми сгустками на пространство перед редутами. Неподвижно висящее в центре неба солнце только-только зарделось нежным румянцем, и его первые лучи заиграли на остриях бесчисленных пик и алебард, поскакали дикими солнечными зайцами по рокантонам и кирасам, превращая свой слабый свет в ослепляющие жала. Мгновение, другое – вот солнце вспыхнуло ярче и огромное поле залило кроваво-розовым светом, как бы говоря всем стоящим сейчас среди влажного от росы ковыля: сегодня влага на листьях сменится кровью, которая напитает и воды в Кобурне. Наступает рассвет кровавого дня!

Гор посмотрел направо.

Там, в быстро рассеивающейся туманной дымке величественно тек Кобурн – величайшая река Эшвенского континента. Он уже был свидетелем их ташской виктории. Что увидит король-река сегодня – их поражение или победу?

Река безмолвствовала. Но воды величественного потока озарялись восходящим солнцем и так же, как поле, казались почти что алыми, как будто от человеческой крови. В груди Гора защемило.

Жить… Как хочется жить! Он обернулся и посмотрел на стоящие за ним артиллерийские расчеты первого редута. Уподобляясь своему Апостолу и Пророку, солдаты и офицеры задумчиво глядели на кровавые воды великой реки и луговые травы, сияющие в лучах восходящего светила.

Им тоже хотелось жить.

Так же как миллионам невольников на всей планете-каверне.

– За работу! – громко воскликнул Гордиан, вырывая стоящих вокруг бойцов из тревожной задумчивости. – Расчехлить кулеврины! Зарядные ящики – к орудиям! Нам нужно многое сделать, ребята, если не хотим сдохнуть сегодня. Шевелись!

Отбросив мысли о вечном, бойцы принялись за нудный военный труд.

* * *

В это время в палатке Бавена, наспех поставленной вчера вечером, когда все силы подтянувшейся армии были брошены на сооружение и укрепление полевого лагеря, штаб карательной армии проводил последние совещания перед боем. Все офицеры подразделений находились уже на позициях, расставляя полки и роты согласно одобренному вчера плану.

В палатке расположился сам Бавен, его адъютанты, офицеры штаба, офицеры незначительного оставленного на «пожарный случай» резерва и лорд Хавьер, называемый при Дворе (по непонятным для Бавена причинам) лордом Хавьером Великолепным.

«Великолепный, как же! – подумал Бавен. – Такое отребье, каких свет не видел». Старый генерал видывал много полоумных хлыщей из молодежи, мнивших себя великими стратегами. Даже сам Господь Хепри не называл себя Великолепным, хотя уж он точно был достоин такого прозвища. Краем уха Бавен слыхал на великосветских тусовках, что красочный эпитет к имени Хавьер приобрел за свое фантастическое везение в азартных играх (не иначе как мухлевал, шулерская рожа), а в особенности – на «призовых боях», в которых даже сам участвовал, насаживая на меч несчастных сервов-консидориев.

Бавен поморщился. Будучи профессиональным военным, он относился к смерти спокойно, однако бессмысленных убийств не одобрял, поскольку со скамьи офицерского училища знал: главная заповедь для хорошего воеводы – береги жизнь солдата и его здоровье. Тот, кто убивает для удовольствия – подонок, неважно, шательен он там или кто. Однако Хавьера приставил к Бавену сам кардинал, а это значило, что избавиться от этого навязчивого присутствия выйдет себе дороже. И Бавен с усилием вслушался в затянувшееся словоизлияние лорда-консидория, поскольку обращено оно было именно к нему.

– Вы не слушаете, генерал. А я не стану повторять, будьте внимательнее!

Бавен мысленно вздохнул и покачал головой: все же наглеет молодежь, а этот – так просто хам.

– Со всем уважением, милорд, – ответил он, – но мне нужно наблюдать за построением обеих армий, а вы отрываете меня. К тому же этот бывший дацион начинает раздражать меня своей изобретательностью, – Бавен показал на редуты. – Я участвую в войнах с семнадцати годков, а мне уже, дай бог, почти пятьсот девяносто, но такого не видывал.

Хавьер поднялся с кресла, в котором сидел, и блуждающим взглядом еще раз посмотрел на поле.

– По мне так сущие пустяки, – заявил он после осмотра. – В этих земляных насыпях от силы метра полтора высоты, а судя по размерам укрепления, там может уместиться даже по самым нескромным подсчетам не более пяти-шести сотен человек. Вы видели Замок Сгорающего Дракона в Бургосе? Вот это крепость! А тут – тьфу… Мы посылаем в атаку почти двести тысяч. Полагаю, мы сметем эти ничтожные укрепления первым же атакующим эшелоном.

– Полагаю, вы ошибаетесь, милорд, – в тон Хавьеру ехидно заметил Бавен. – Полтора метра – это высота самой насыпи, плюс еще метр-полтора – глубина рва прямо перед ней. Итого как минимум три метра. Алебардщик, стоящий на такой высоте, сможет весьма успешно отражать натиск наших солдат, которым придется сначала прыгать в ров, а затем карабкаться на вал. Следует упомянуть еще и о том, что само наличие подобного укрепления на поле сражения должно разрушать наши боевые порядки. Через него невозможно пройти строем, не так ли? Пикинерская бригада, пройдя через это подобие крепости, может, и не понесет больших потерь, но превратится в толпу. Кавалерия же вообще не сможет их атаковать. К тому же я прошу обратить внимание на возможность флангового огня. Даже если часть наших полков проследует мимо этого укрепления, чтобы атаковать основные силы сервов, она будет обстрелена сбоку и с близкого расстояния.

– Тем не менее укрепления не серьезные, да и стоят они только по центру поля. И справа и слева, слава Хепри, достаточно места для развертывания кавалерии. Так что давайте отбросим лишние мысли и будем действовать согласно диспозиции, которая определена Генеральным штабом Его Величества. Место для сражения выбрано удачно, ровное без ручьев и оврагов. Враг перед нами – нужно атаковать!

– Вы ведь знаете, сударь, что меня не устраивает ваша так называемая «диспозиция», – спокойно возразил Бавен. – Кстати, это не слишком сложное слово для придворного? Вам следовало бы изъясняться проще. К тому же место для сражения, я считаю, вовсе не столь удачно, как вы выразились. Ибо оно слишком узкое для широкого маневра кавалерии, которую Его Величество с таким трудом собрал по всему континенту. И делает совершенно невозможным охват противника. Кроме того, эти странные сооружения посреди поля несколько раздражают меня. По-хорошему, нам следовало бы отказаться от предложенного противником места баталии и попытаться маневром вынудить его принять бой в более пригодных для нас условиях.

– Да вы со своим маневром совершенно измотали армию и офицеров! Раз враг перед нами, нужно атаковать. Вы военный или кролик, бегающий по полям?

Бавен взъярился – вот ведь идиот свалился на его голову!

– Кролик?! – со скрытым рычанием процедил он. – Бегающий по полям? Милорд, по поводу измотанных солдат и офицеров я могу заявить только одно. От солдат я не услышал пока ни одной жалобы по поводу переходов, а для изнеженных придворных, которые называются офицерами, у меня есть единственное предложение – не ходить в походы с действующей армией вообще. Тогда изматываться будет некому!

Хавьер залился краской и хотел, было, вспылить, но сдержался. Как ни крути, Бавен все же являлся командующим. Да и не тот был случай. Он откинулся на спинке стула, обмахнул себя несколько раз длинным веером и уже спокойно продолжил:

– Не хамите мне, генерал. Здесь вы – командующий армией, но от моего мнения зависит, останетесь ли вы им на следующую кампанию, или составите пару Жернаку. Согласитесь, ваше кресло сенешаля куда как удобнее его заточенного кола, – он нагло рассмеялся. – Ладно, идите, расставляйте людей.

Бавен задохнулся от гнева. Больше всего его возмутило упоминание о Жернаке. Боссонский сенешаль, по его мнению, был не плохим служакой и в любом случае не заслуживал той подлой смерти, на которую его обрек король Боринос. Красный, как помидор, Бавен изо всех сил хлопнул по столу рукой, выбранился и вышел.

Вчерашний план сражения, принятый большинством его штаба, Бавен не одобрял. Ряд высокопоставленных придворных, назначенных наблюдателями от Его Святейшества кардинала и Его Величества короля, потребовали на заседании штаба немедленно атаковать и растоптать сервов. И виноват в этом был, в принципе, сам Бавен. Во время аудиенции у Бориноса он дал завышенную оценку карательной армии, заявив, что тотальное преимущество в кавалерии делает победу в возможном генеральном сражении фактически делом решенным.

Безусловно, так оно и было. При прочих равных условиях, у неопытной армии бунтовщиков, состоявшей на девяносто процентов из пехоты и на сто процентов – из новобранцев, не было ни малейшего шанса в полевой баталии. Однако командующий армией сервов, похоже, не собирался давать Бавену именно этих «прочих равных условий».

Бавен ни разу не видел редутов раньше, но он был опытным военным и почти подсознательно понял, что наличие пяти странных укреплений по центру поля практически сводит на нет его преимущество в коннице, поскольку атаковать земляные крепости, следовало исключительно пехотным порядком, да и то весьма осторожно. Конной лавой тут не попрешь!

До владетельных шательенов это просто не доходило, однако же они имели в штабе голоса, равные с боевыми офицерами, что собственно и отразилось на итогах вчерашнего заседания. Штаб решил дать генеральное сражение утром и атаковать сервов на укрепленной позиции.

Бавен сплюнул – идиоты!

Ну да ладно, диспозиция тяжелая, но не проигрышная. Шансы есть. Он посмотрел по сторонам с высокого холма, на котором стояла палатка, на то, как строится его армия. Офицеры подразделений работали четко. К счастью, общий план построения он выдал им еще рано утром, до того, как придворные выскочки успели проснуться и вмешаться в процесс.

Армия встала тремя эшелонами, огромными полосами, протянувшимися вдоль всего поля от великой реки до лесной опушки. Каждый эшелон состоял из двадцати квадратов. По четыре слева – состояли из кавалерии, шестнадцать справа – из пикинеров и алебардщиков в латном полудоспехе. А перед оставленным армией лагерем, сразу под палаткой главнокомандующего, разместился мощный конный резерв – рейтары.

Бавен планировал проводить атаку в три этапа, последовательными накатами. Кстати, на более широком поле королевская армия и не смогла бы построиться в три линии, перекрыв при этом весь фронт. Так что в некотором смысле его враг поставил себя в неудобное положение, выбрав для битвы относительно узкое пространство. Да, Бавен не может развернуть кавалерию широко, но теперь он может атаковать армию противника частями, наращивая давление из глубины.

Господь Хепри, считавшийся непревзойденным тактиком, говаривал, бывало, во времена, когда Бавен был еще безусым вестовым при его штабе: «Битвы чаще выигрываются не талантом полководцев, а ошибками их противников». Вот уж верно подмечено! Впрочем, будущее покажет, кто из них двоих – он или предводитель сервов – ошибается больше.

Роль Бавена на этом этапе была исчерпана. Оставалось ждать результатов.

– Начинайте, – тихо сказал он, и штабной офицер дал отмашку капитану горнистов. Десятки горнов выдули из своих медных глубин короткий и будоражащий кровь любому понимающему в военных мелодиях человеку сигнал.

«К атаке!» – кричали горны.

Барабаны в стоящих на поле «квадратах» забили дробь, задавая такт и меру марширующим подразделениям. Взметнулись вексилумы и знамена, развернули по ветру полотнища, блеснули значками на солнце.

Конные полки первой линии, идущие на фланге, рассеяли свой строй, превратив его в газообразное облако, прикрывающее бока прущим вперед колоннам пеших алебардщиков.

Шестнадцать центральных пехотных квадратов раскрылись, захватывая первый редут, как клешни краба захватывают свою жертву.

Медленно, медленно алебардщики приближались к редуту на расстояние выстрела. Еще пять сотен шагов – и клешни сомкнутся.

Громадная масса первой линии двигалась навстречу смерти или победе…

Глава 16 Победа или смерть!

Гордиан смотрел на плотные ряды наступающей пехоты со страхом и одновременно с презрением. Смысла в подобном наступлении густым строем не было никакого. Алебардщики шли плотными рядами не по необходимости, а потому что так «было принято». Шагая по полю плечом к плечу, бойцы чувствовали свою сплоченность и силу боевого порядка, хотя теоретически обязаны были понимать, что для артиллерийского огня их строй представляет идеальную мишень. Впрочем, по эшвенским бригадам никто и никогда не стрелял из пушек, ибо порох всегда был исключительным достоянием армии королевства.

Ну что ж, если люди не доверяют теории, нужно убедить их в собственных ошибках, так сказать, эмпирически. Гор сделал знак лейтенантам, и команды пошли по расчетам. Кулеврины тяжело заворочали своими стволами, корректируя вертикаль и горизонт. Картауны, заранее нацеленные на определенные метки на местности, лежали неподвижно – ворочать такими махинами было невозможно.

И все же первыми собрали свою кровавую жатву именно они.

«Огонь! Огонь!» – выкрикнули один за другим капралы артиллерийских расчетов. Повинуясь их воле, железные чудовища, предназначенные для осад крепостей, впервые в истории Эшвена дали залп по марширующим пехотным порядкам, а не по каменной кладке бастионов.

Адские стволы гулко ухнули, и десятки огромных чугунных ядер, каждое из которых могло снести башню или обрушить дом, ринулись вперед. Как всегда после залпа, поле заволокло густым пороховым дымом, а когда дым рассеялся, взору предстала ужасающая картина.

Чугунные шары прошли по рядам наступающей пехоты жестоким гребнем, проредившим плотный строй колонны широкой кровавой межей. Казалось, колонна состоит из полос. В одних полосах по-прежнему маршировали люди, в других – лежало месиво из мяса в алой подливке!

Некоторые из ядер-великанов пролетали далеко внутрь глубокого строя, пока не вонзались в землю, и валили сразу по нескольку десятков человек. Гор видел, как один из шарообразных снарядов врезался в пехотный квадрат, пролетел почти двадцать метров, ударился в землю, отскочил и пропрыгал еще столько же, прошив пехотную бригаду насквозь!

Глубина пикинерской колонны составляла не менее пятидесяти шеренг, и значит, как минимум сорок—пятьдесят человек было сшиблено сейчас единственным выстрелом.

Зрелище было страшным! Но прозвучала команда, и бригада сплотила ряды, маршируя по трупам собственных товарищей. Шеренги сомкнулись, строй выровнялся, вексилумы батальонов по-прежнему колыхались в такт чеканному шагу, полковые знамена реяли на ветру.

«Ну хорошо», – подумал Гордиан и вновь дал отмашку.

Вздрогнули кулеврины.

Пламя! Смерть…

Пока расчеты перезаряжали стволы орудий, заработали мортиры. «Огонь! Огонь!» – вновь прозвучали команды капралов, и жерла коротких приземистых гаубиц дружно рыгнули картечью.

Свинцовая рвота метнулась вверх, вперед и по параболе вниз, упав на ряды смертоносным дождем. Это походило на шлепки ладонью по густой массе суетящихся муравьев. После каждого такого шлепка в терциях образовывались компактные пятна из раздавленных невидимой дланью тел.

В это время перезарядили кулеврины и дали еще один залп.

Затем вновь повторили свой выход мортиры!

Марширующие колонны вышли на дистанцию ружейного огня, и свободные от обслуживания орудий мушкетеры, укрывшись за земляными насыпями, стали поливать наступающих свинцом из мушкетов.

Гром орудий и ружейный треск, грохот ложащихся в землю ядер, свист пуль, визжание картечи, крики умирающих в плотных строях людей, стоны раненых, надрывные команды капралов – все слилось в невыносимый, протяжный гул.

Гордиан покачал головой.

Обстрел длился не более десяти минут, и за это время шеренги наступающих в ближайших двух терциях заметно поредели. И все же в первом редуте уместилось не так много орудий и не так много стрелков с мушкетами. Каждая же терция вмещала в себя больше трех тысяч человек. Превосходство над защитниками редутов было подавляющим. Прогремел последний залп, и алебардщики, рассеяв свой строй, врассыпную бросились на земляные валы.

Дистанция до редутов составляла уже не более десятка метров. В секунды латники преодолели их, перелезли через неглубокий ров, выкопанный перед валами, и полезли на насыпь. Последняя была не высока, а местами вообще представляла собой только подобие укрепления, однако влезать на нее в кирасе и тяжелом рокантоне да еще с алебардой в обеих руках оказалось делом не легким.

В рядах нападавших возникла секундная заминка. Защитники же ждать не стали. Они закинули мушкеты за спины, дали последний залп из заранее приготовленных пистолей, похватали алебарды и протазаны и встретили атакующую массу на вершине насыпи ощетинившимся сталью ежом.

После пробежки и преодоления рва большинство из нападавших дышали тяжело, пот заливал глаза, кираса давила на грудь. К тому же стоящие на насыпи мушкетеры с протазанами оказались почти в полтора раза выше атакующих алебардщиков. В результате первые из взбежавших на насыпь королевских солдат попадали вниз к ногам товарищей с проломленными черепами. Ожесточенная рубка продолжалась несколько секунд, затем алебардщики, усеяв мертвыми и ранеными телами ров и насыпь, откатились назад, и атакующие терции окончательно смешали ряды в ужасной давке, топчась перед редутом.

Огнедышащие глотки мортир гремели не переставая, без устали поливая беспомощных королевских солдат свинцом. На этом фоне совсем негромко, казалось, стреляли мушкеты, и с каждой минутой растерянные бригады Бавена таяли как снег в пламени.

В этот момент кто-то тронул Гордиана за плечо. Он обернулся и увидел вестового с черным от копоти и пота лицом. Тот надрывался и кричал, показывая рукой в сторону. Судя по всему – уже довольно давно, но Гор ничего не слышал. Адская музыка сражения заглушала все звуки. Вестовой наклонился наконец к самому уху демиурга и проорал что есть мочи, маша рукой куда-то левее. Гор посмотрел в этом направлении.

Левый фланг обороняющихся сервов возглавлял сам старый дацион Мишан Трэйт, Верховный маршал. Перед боем он прошел вдоль линии своей обороны, контролируя построение.

По идее, на левом фланге должна была быть вырыта глубокая траншея. Однако вчера все силы восставших были брошены на сооружение редутов – и ни времени, ни сил для рытья рвов перед основными позициями не осталось. Здесь сделали другое. По совету Гордиана Рэкса, все четырнадцать тысяч возов, на которых сервы волочили с собой запасы и оружие, были освобождены от груза. Груз огромными кучами свалили в лагере, а возы вытащили на поле.

Рабы переворачивали телеги колесами вверх и расставляли их сплошной линией вдоль своих оборонительных позиций, составляя, таким образом, из совершенно мирных транспортных средств весьма своеобразное, но грозное препятствие, непреодолимое для организованных пехотных рядов и превращавшее любой преодолевающий эту линию боевой порядок в толпу.

Чтобы придать линии обороны устойчивость, Гордиан приказал не только перевернуть повозки, но и сковал их одну с другой длинными цепями. Укрывшись за импровизированным препятствием, на линии вагенбурга укрепились мушкетеры. А за ними, ровными компактными прямоугольниками, значительно меньшими по размеру, чем бригады Бавена, встали алебардщики и пикинеры.

Между тем мерное движение королевских полчищ привело к результату, на который так надеялся Гор. Так как редуты выдавались вперед от основной линии Армии Свободы почти на километр, то центр войска Бавена уперся в них, однако фланги, не имеющие перед собой подобного препятствия, продвинулись дальше и разорвали единый строй. Сухопутный «таран» сработал!

Гор понял, на что показывал его вестовой: третий и четвертый редуты смотрели прямо в бок пикинерским терциям. Стальные бригады шагали плотно и представляли собой идеальную мишень для кулеврин, искушая своей беззащитностью.

Упускать такую возможность не стоило, тем более что артиллеристам в дальних ромбах по большому счету пока делать было нечего – атаке подверглись только первые два редута. Вскочив на коня, Гордиан что есть мочи бросился туда.

В это время расстояние между пикинерами Бавена и линией вагенбурга стремительно сокращалось. Трэйт не имел серьезных орудий, поскольку вся артиллерия в этот день стояла на «ромбах», однако мушкетеры присутствовали в избытке. Возы и телеги в длинной цепи обороны были просто утыканы стрелками, и каждый боец при этом имел при себе по три-четыре заряженных мушкета. Перезаряжать в ходе боя предполагалось только один из них. Остальные три предназначались исключительно для первых секунд боя, чтобы дать по атакующему врагу максимальное количество залпов за единицу времени. И вот, как только рубеж для прицельного огня был пройден, дула мушкетов неспешно поднялись, выискивая свои жертвы!

Первый ряд мушкетеров лежал на земле, второй стоял, упав на колено, третий – пригнувшись, а четвертый – в полный рост. По командам офицеров, скоординированным сигналами горнов, мушкетеры дали залп, отбросили первый мушкет и дали второй, третий, четвертый – и только потом начали перезаряжать свое последнее оружие.

Огонь мушкетеров, данный «накатом», нескончаемой волной сокрушительных залпов, с близкого расстояния по плотным рядам, был страшен. Менее чем за минуту тысячи тел пали к ногам своих товарищей, сраженные пулями сервских ружей. Однако мужество королевских солдат, штурмовавших редуты, не смог поколебать даже огонь чудовищных картаун, и было наивно надеяться, что их товарищей перед вагенбургом устрашат залпы всего лишь мушкетов.

Шагая по трупам своих товарищей, пикинерские терции, эти адские машины разрушения и убийства, созданные военным гением Господа Хепри для покорения стран и континентов, неустрашимо перли вперед. Вот мушкетеры Трэйта дали последние залпы. Вот, пристегнув штыки, они устремились назад, за возы и телеги под прикрытие своих алебардщиков, образуя за ними вторую линию обороны. Вот первые шеренги атакующих бригад подошли к возам, бросились на них и… остановили свое движение.

Телеги, поставленные «на попа», представляли собой в некотором смысле довольно нелепое и смешное препятствие. Каждый пехотинец в отдельности преодолел бы его без труда. Однако скованные возы невозможно преодолеть строем! Уткнувшись в вагенбург, терция внезапно теряла свою сплоченность, а организованный бой мгновенно превращался в хаотическую резню.

Пикинеры первых рядов со своим длинным оружием оказались просто обречены, ибо стоять в мешанине сражения с трехметровой пикой в руках вне упорядоченного боевого строя – самоубийство по определению! Кроме того, в этой ситуации им противостояли бойцы на перевернутых возах, располагавшиеся почти на метр выше атакующих. В результате очень скоро сражение превратилось в жестокую, кровавую и совершенно не управляемую схватку, в которой обе стороны брали не столько умением и сноровкой, сколько натиском и яростью. И хотя королевские солдаты имели преимущество опыта, алебардщики-сервы имели преимущество в высоте и держались стойко, раз за разом отражая наскоки королевской пехоты, в целом размен в этой страшной партии шел почти на равных, павший серв падал к одному зарубленному пикинеру. Ряды оборонявшихся сокращались с каждой секундой, но и силы нападавших таяли прямо на глазах.

Вскоре, не выстояв в истребительной мясорубке, королевские полчища откатились, оставив на алебардах оборонявшихся кровавую пену и на поле брани горы тел, практически сравнявшиеся по высоте с телегами вагенбурга.

В тот же момент алебардщики и пикинеры повстанцев также соскочили с возов, но не в сторону врага, а назад, уступая место своим стрелкам. Те выбегали навстречу, укреплялись за повозками и тут же палили, не дожидаясь команд офицеров.

Вскоре от первой линии остались одни ошметки, судьба первого королевского эшелона была практически решена. Но в это мгновение к месту непрекращающейся резни подошел второй эшелон. По нему уже некому было стрелять, и свежие полки бросились на штурм.

В первые же секунды их бешеный натиск и ярость, порожденная видом павших и раненых товарищей, чьи бездыханные или стенающие тела усеивали широкой полосой пространство перед вагенбургом, почти сокрушили измотанную линию обороны. Вражеские ряды то тут, то там вскарабкивались на повозки, буквально сметая с них сервов, затем спрыгивали, разрубали алебардами сковывающие их цепи и растаскивали примитивные укрепления Армии рабов. Затем группы ожесточенных схваткой бойцов острыми клиньями вгрызались в образовавшиеся разрывы, перемалывая защитников. Казалось, еще немного – и сервы не выдержат, побегут, настолько разительным было проявленное регулярной армией превосходство в рукопашной.

Кровавая линия, на которой топтались и умирали десятки тысяч людей, оказалась натянута как струна, колеблясь то в ту, то в другую сторону, вибрируя под натиском пехотных колонн и с каждым содроганием разбрасывая в стороны вместо музыкальных аккордов брызги истерзанных человече-ских тел. Неустойчивое равновесие на мгновение застыло над полем, и чаши весов, измеряющих удачу каждой из армий, закачались, готовые склониться в сторону наступавших от малейшего усилия.

Бавен глядел на развернувшуюся перед ним картину боя в подзорную трубу, не отходя от палатки. С момента, когда его терции сделали первый шаг навстречу врагу, он смотрел на завораживающее и жуткое полотно сражения, не отрывая глáза от окуляра. Наконец, когда вагенбург был прорван, он отодвинул запотевшее стекло от налившегося кровью ока, потер ладонью лицо и взглянул на стоящих позади него офицеров.

Те стояли неподвижно, также не отрывая вглядов от жестокой рубки на левом фланге Армии рабов. Было ясно, что судьба сражения может решиться буквально в следующие несколько минут. Если пехотные терции Бавена прорвут оборону на левом фланге повстанцев, битва будет выиграна. Конный резерв рейтар ворвется в образовавшийся прорыв, выйдет на широкое пространство прямо в тыл врагу и копытами своих коней по горло вобьет в степной ковыль беззащитных пехотинцев.

Бавен поднял руку со сложенными вместеуказательным и средним пальцами. Штабной офицер, увидев знакомый жест, застыл, не отрывая глаз от командира.

– Третью линию – в бой! – скомандовал Бавен и лихим жестом устремил свои сложенные пальцы в направлении левого фланга сервов.

Тысячи людей вздрогнули. Штабной офицер двинул бровями, вестовые понеслись вниз с холма к стоящим в ожидании терциям третьего эшелона. И последняя пехотная линия карательной армии мерным шагом двинулась к остаткам вагенбурга.

Задыхаясь от бега, Гор достиг четвертого редута, перебрался через ров, вскарабкался на вал и запрыгнул внутрь укрепления. Бойцы стрелковой дивизии, засевшие на ретраншементах, смотрели на него. Их было немного, тех, кто первыми услышал его прерывистое дыхание и видел то, как Тринадцатый пророк сначала на лошади, а затем на своих двоих преодолел почти километр от первого редута до четвертого. И, пачкаясь в земле, перелез через вал и ров.

Стараясь успокоить дыхание, Гор молча прошел через весь редут, растолкал сгрудившихся бойцов, залез на земляную насыпь, смотревшую прямо в бок смешавшимся вражеским терциям, взглянул на кипящую там горячую рубку.

Затем лихо спрыгнул, подозвал капралов орудийных расчетов и по возможности просто объяснил, что ему от них требуется. Те подтвердили, что всё поняли, разбежались по батареям и принялись подталкивать людей и разворачивать пушки.

Все орудия, которые можно было снять с других направлений, немедленно перенесли на левый вал укрепления. Перемещались преимущественно длинноствольные кулеврины и мортиры, поскольку имели приемлемый вес и их перенос не требовал больших усилий и времени. Тяжеленные осадные картауны, для установки которых требовалось специально готовить земляной вал и замурованную в нем огромную деревянную колоду-балку, Гор велел не трогать. С другой стороны, с мест не снимались и легкие полукулеврины. Их могла перекатить с места на место всего пара бойцов, однако били они слишком близко и могли попросту не достать до топчущихся перед вагенбургом пикинеров Бавена.

Одновременно с началом перемещения батареи Гордиан послал вестового к пятому редуту, стоящему на одном уровне с вагенбургом Трэйта. Крайние орудия этого редута могли достать до места баталии и поддержать попытку Гора. Вот только, успеют ли они изготовиться к огню до того, как левый фланг рухнет? Гор еще раз осмотрел место сражения и третий эшелон Бавена, гулко ступающий по полю тяжелыми сапогами.

От линии вагенбурга их отделяло уже не более двух сотен шагов, и скоро третий эшелон Бавена обрушился на обороняющихся, словно удар тяжелого топора. Натиск последней, третьей, волны был действительно страшен – линия сражения тут же дрогнула и изогнулась как готовая лопнуть тетива, натяжение которой усиливалось с каждой секундой. Глубина атакующих терций составляла пятьдесят человек, а вместе с остатками первых двух эшелонов превысила сто рядов, каждый из которых давил на марширующих впереди. В первых рядах даже мертвые пикинеры оставались стоять, зажатые между бойцами Трэйта и наседающими сзади товарищами.

С дружным уханьем, упираясь плечом и навершием шлема в закрытую кирасой спину впереди идущих братьев по оружию, пикинеры шаг за шагом оттесняли защитников уже несуществующего вагенбурга. Пики и алебарды удерживались сразу десятком рук и вылетали вперед, подгоняемые силой четырех или пяти человек, которую невозможно было отразить. Они пробивали доспех, как картон, прошивая своим острием по паре человек сразу.

Бавен все правильно рассчитал. Место было слишком узким, и офицерам его атакующих колонн не пришлось растягивать фронт, чтобы охватить всю оборонительную линию противника. Напротив, пехотные колонны королевских пикинеров из-за узости пространства чуть не сталкивались одна с другой, маршируя плечом к плечу, кираса к кирасе.

Подойдя к вагенбургу, где пространство между каменистым склоном справа и редутами слева оказалось самым узким, терции смешивали ряды, превращаясь в одну огромную расхристанную массу, страшной глубины и чудовищной силы. Ни о каком порядке и построении в таких условиях уже не могло быть и речи. К тому же свою лепту в смешивание построений вносил сам вагенбург, разрушавший движение строем. Однако в такой тесноте это уже не бало необходимым.

Пикинеры королевских терций просто давили своей массой вперед. Перли, задыхаясь от ярости, на узкую линию защитников, стаптывая роты и полки Трэйта один за другим, как стадо слонов стаптывает кустарник.

Еще несколько минут, и вагенбурга уже практически не существовало. Изломанной линией телеги и возы были раскиданы по всему кровавому отрезку сражения, от каменистых холмов до редутов, в совершенно хаотическом порядке. Сковывавшие их железные цепи были разорваны, а сами повозки оказались попросту разбиты наседающим человеческим морем на куски, либо засыпаны кровавыми телами.

– Первый редут пал, – сообщил Гору подбежавший вестовой, но тот даже не обернулся, тщательно выцеливая по насечкам ствола ближайшую плотную толпу пехотинцев. Редутов построено пять, и остальные четыре должны задержать врага достаточно надолго, чтобы он смог сделать хотя бы залп по атакующим терциям пикинеров.

Согнувшись чуть ли не вдвое, Гордиан сосредоточенно вглядывался в мушку заряженного орудия, совмещая специальную прицельную планку с целиком, корректируя дальность и горизонт. Наклон по высоте, обеспечивающий необходимый для успешного выстрела угол, регулировался специальным воротом, управляющим примитивным клином, а направление по горизонту просто поворотом всего орудия. Получалось не слишком удобно, но наконец орудие устремило свое огнедышащее жерло прямо в гущу атакующей толпы. Гордиан оторвался от ствола и взглядом обежал всю только что установленную на левом валу батарею.

Кулеврины и мортиры были готовы, а орудийные наряды ждали только сигнала к открытию бешеного шквального огня. В это же время над пятым редутом, в котором также велась подготовка к огневому бою, взметнулся алый флаг, означавший готовность к стрельбе по противнику. По большому счету, последние тягостные минуты Гор ждал только этого сигнала. Взоры капралов были устремлены на него.

Набрав в легкие воздух так, что, казалось, сейчас треснут ребра, он исторг из недр груди крик, дикий и яростный как рык раненого животного.

– Ого-о-нь! – проорал Гордиан, срывая горло.

Две сотни фитилей прикоснулись к винградам.

Две сотни свинцовых жерл с шумом выдохнули пороховой смрад.

И в копоти этого смрада, в дыму и пламени воздух прорезали две сотни злобных чугунных ядер.

Недаром Гор заставил своих бойцов потратить несколько драгоценных минут на тщательное выцеливание: ядра били не в бок атакующим колоннам, а прямо в их гущу. И хотя промахнуться по огромному человеческому морю было попросту невозможно, именно этот исключительно точный удар в центр смешавшихся терций, прямо перед прогнувшейся линией обороны, в одно мгновение решил судьбу этой последней пехотной атаки.

Потерявшие поддержку из глубины, первые шеренги наступающей пехоты тут же дрогнули, смешались и откатились назад, оставив за собой сотни трупов, утопающих в лужах крови.

Попавшие под залп пикинеры сразу ослабили натиск. Урон, нанесенный огнем орудий, был не слишком велик по сравнению со всей их огромной массой, но велика была растерянность.

Палили по ним не с фронта, а с боку и с верху, с позиций, которые лежали вне направления их движения. Если бы стрельба велась с атакуемых позиций, возможно, это только усилило бы натиск на линию обороны, но удар артиллерии был нанесен во фланг.

В отчаянном и великолепном броске, которым стала атака третьего пехотного эшелона, полки и роты смешались в один плотный клубок, распутать который под сосредоточенным огнем артиллерии в эти краткие завершающие мгновения боя было уже невозможно. Гор понял, что для сосредоточенных залпов и скоординированного огня просто нет времени и велел расчетам кулеврин стрелять по ближайшим целям, а мортирным командам – по-прежнему хлестать картечью центр вражеского скопления.

Орудия еще раз отрегулировали направление своего огня, выбрав новые мишени, и с размеренной частотой принялись изрыгать смертоносный огонь по плотной толпе пикинеров. Смешанная толпа, метнувшаяся было в сторону исторгающих пламя редутов, тут же откатилась обратно встреченная ядрами и жестокой картечью.

В принципе такой колоссальной массе войска ничего не стоило дойти под сосредоточенным огнем до укреплений Тринадцатого пророка, но для этого требовалась согласованность действий. Согласованность, которую невозможно придать смешавшимся частям, стоящим под жестоким артиллерийским обстрелом. В атаку бросались лишь беспорядочные группы, стоящие ближе всего к редутам и составленные из бойцов различных полков. Основной порыв пикинеров по-прежнему был направлен вперед, на линию обороны Трэйта.

Гор злобно усмехнулся и продолжил обстрел.

Теперь в центре пикинерской массы творилось просто нечто невообразимое, здесь царил Ад. Мечущиеся в тесноте королевские солдаты стояли так плотно, что ни один свинцовый шарик из картечного подарка не бил мимо, безошибочно находя свою цель и сшибая наземь по два-три человека каждый.

Ряды окончательно смешались. Пикинеры не могли одновременно атаковать в нескольких направлениях, бросались в стороны, а большей частью стояли на месте, топча готовое стать их общей могилой поле. Стояли в том страшном бездействии, которое не допустимо на войне. Бавен терял свою пехоту в огромном, на полполя котле.

Гордиан отошел от перегретого ствола, уступая место штатному бомбардиру, и посмотрел вокруг. Левый фланг удалось отстоять, это ясно. В центре пехотные подразделения Бавена, овладевшие ценой огромных потерь первым редутом, пытались взять второй. Теперь, когда восемьдесят процентов пехоты Бавена истреблены или добиваются артиллерией перед левым флангом Трэйта, за безопасность редутов не стоит беспокоиться. У Бавена просто не хватит пехотинцев, чтобы с такими потерями овладеть всеми пятью земляными ромбами.

Но что происходит с кавалерией? Гордиан развернулся и устремил свой взор на великолепное конное каре, атакующее правый фланг рабской армии.

Сердце его упало – ничего еще не было решено!

Все это время события на правом фланге разворачивались очень стремительно и не слишком удачно.

Сначала тяжелая кавалерия Бавена одновременно с первым эшелоном пикинеров, атаковавших в этот момент левый фланг Трэйта, начала разворачиваться для атаки. Конные жандармы, в полном доспехе и тяжелом плаще, с глухим шлемом-бацинедом, с карабинами в руках и тяжелыми кавалерийскими палашами, висящими на бедрах, медленной рысью приближались к противнику для короткого и несокрушимого броска.

Доспехи жандармов были черны как вороново крыло, а плащи были алыми как кровь.

Огромная кавалерийская масса постепенно заполнила все пространство от атакуемых пехотой редутов до великой реки, превращая зеленое поле травы в черно-красный человеческий океан.

Правый фланг сервов был короток, и здесь также поставили линию вагенбурга, призванную защитить солдат Республики от атаки врага. Линия скованных цепью возов тоже начиналась от редутов, но шла не до вод Кобурна, а до рощи, раскинувшейся вдоль берега.

Флангом командовал бывший лавзейский габелар Крисс. Перед началом королевской атаки он забрался на перевернутую телегу и с тягостным чувством наблюдал за наползающей тучей всадников – лучших всадников континента.

Не желая размениваться на мелочи и надеясь сразу сокрушить оборону сервов, шательены в штабе Бавена (во главе, разумеется, с лордом Хавьером) настояли, что в атаку в первых рядах пойдут не конные рейтары, имеющие более легкое вооружение, а эскадроны жандармов, набираемые исключительно из благородных дворян.

Хавьер видел, что перед линией вагенбурга орудия полностью отсутствуют, к пальбе же мушкетеров он изначально относился с презрением. Не было сомнений, что, несмотря на удивительную фантазию предводителя рабов, этого пресловутого «рабского маршала», догадавшегося перевернуть возы и насыпать валы на поле, королевская тяжелая кавалерия сокрушит сервов-новобранцев как тяжелый молот разбивает хрупкое стекло.

Вагенбург, безусловно, в состоянии замедлить движение жандармов, но остановить его – никогда! Бавен пытался возражать, предлагая двинуть вперед сначала рейтар, чтобы хоть немного подавить мушкетеров огнем карабинов и пистолей, но потом сдался и выдал Хавьеру полный карт-бланш на командование кавалерией.

В принципе, он тоже был уверен, что его лихая конница (неважно рейтары или жандармы-шательены) легко сокрушит ненадежную линию из перевернутых телег и сервов-молокососов, а потому отдать всю конницу в руки Хавьера у него был свой резон. Ведь в случае, если вперед пойдут жандармы с Хавьером во главе, то, даст бог, ублюдка свалит шальная пуля. Тогда и пререкаться в будущем станет не с кем.

Так что генерал со спокойной совестью отдал соответствующее распоряжение своим офицерам, и Хавьер отправился к эскадронам.

То, что предводительствовать в атаке жандармов должен самый знатный из зачисленных в полк господ шательенов, было старой дворянской традицией. Она не распространялась только на самого короля и командующего армией, однако внутри самих гвардейских полков обычай оставался нерушим. Командующий кавалерией всегда шел впереди рыцарского строя и первый врезался во вражеские шеренги.

В принципе Хавьер был достаточно осторожным человеком, даже несколько трусливым, и старался не подставлять себя под пули по пустякам. Однако главным стимулом его такой красивой и такой никчемной жизни являлась бесконечная и безудержная бравада. Именно она – эта дикая смесь чувства гордости и болезненного тщеславия – заставляла его выходить на ристалища для драк с консидориями за титул чемпиона авеналий. Именно она повела его сегодня во главе десятков тысяч закованных в латы жандармов на штурм рабских укреплений.

И надо отдать должное, выехав сегодня на поле битвы, лорд Хавьер Садиат Арес, герцог де Катрюшен и коннетабль Его Величества Вечного Короля был просто великолепен.

В черных доспехах, украшенных золотым тиснением, в развевающемся по ветру алом плаще на плечах с пряжкой из крупного бриллианта, он двинулся вперед на огромном вороном жеребце, держа правую руку поднятой вверх и согнутой в локте, на манер рыцаря, когда-то увиденного им на старинной гравюре. Именно так выезжал на битву во главе своих полчищ сам Господь Хепри. Позади него с огромным черно-золотым штандартом гвардии ехал рослый знаменосец, поддерживая древко своей почетной ноши обеими закованными в латы руками.

Следуя за своим предводителем, очень медленно, спокойным и благородным шагом жандармы вышли на дистанцию атаки и развернулись по полю огромным каре напротив правого фланга армии рабов.

Хавьер опустил руку, красивым театральным жестом извлек из ножен украшенный серебром и платиной палаш, воздел его вверх и тронул коня кончиками шпор. Могучее животное заржало, нутром предчувствуя предстоящее горячее дело, и чуть ли не с места перешло с шага в галоп, хрипя и грызя удила в предвкушении боя. Вместе с движением командира вся огромная масса конницы, словно на мгновение застывшая в молчании перед атакой, взорвалась криками людей и хрипами надсаживающихся в беге животных.

Взревели рожки, и тысячи сверкающих палашей взлетели к сияющему в небесах солнцу. Чудовищная сила рухнула по скатам холмов на нелепые укрепления сервов, чтобы смешать их с землей и пылью под копытами жеребцов!

Укрепившиеся за телегами и возами мушкетеры, так же как их товарищи на другом конце поля, дали залп из первого мушкета, отбросили оружие, дали залп из второго, третьего, схватились за четвертый и…

Разница между кавалерией и пехотой оказалась чудовищной. Пока на правом фланге пикинеры прошагали едва ли десяток метров, жандармерия пролетела все сто! Мушкетеры даже не успели отстрелять из второго и третьего мушкета, как грозные всадники оказалась перед возами.

Бросив лишнее оружие и вцепившись в единственный оставшийся для боя мушкет, стрелки бегом отхлынули от телег, спасаясь от наступающей конницы. На их место тут же стали заступать алебардщики и пикинеры, но движениям их не хватало скорости – ведь пехотинцам нужно было не столкнуться друг с другом и перемещались они организованными группами, а не сплошным потоком. Поэтому жандармы оказалась на линии одновременно с ними.

Еще не все алебардщики успели занять свои места на возах, а лихие всадники уже вскочили на телеги, бешено вращая мечами. Огромные скакуны играючи перелетали через цепи, сковывающие возы, и обрушивались на подбегающих к вагенбургу пехотинцев. Организованная оборона оказалась сорвана в одно мгновение, и Крисс, не дожидаясь прорыва, был вынужден тут же ввести в бой свою вторую, а затем и третью линию.

И все же вагенбург замедлял этот натиск противника. Всадники преодолевали его достаточно легко, однако при этом замедляли бег своих великолепных скакунов, лишаясь основного преимущества атакующей кавалерии – скорости, помноженной на массу. Жандармы не сшибали пехотинцев, как привыкли, своей тяжестью и бешеным галопом, а рубились на месте, кружась волчком.

Алебардщики встали плотной стеной, действуя своим страшным оружием и нанося всадникам ужасные, разваливающие удары. Мелькали в сумашедшем темпе минуты, сопровождаемые глухими ударами падающих на землю тел и скрежетом пронзающего доспехи металла. Однако жандармы оказались слишком хороши, а сервы – слишком неопытны, и натиск железнобокой конницы медленно, но неуклонно оттеснял сопротивляющуюся пехоту назад, дальше от вагенбурга. Спешившиеся жандармы прямо за ними разрубали седельными мечами сковывающие телеги оковы и растаскивали возы в сторону, освобождая, таким образом, путь следующим за ними волнам всадников. Давление нарастало.

Гор видел все это с высоты земляной насыпи своего редута, и мысли метались в его голове.

Хорошая пехота, вооруженная на манер солдат Крисса – длиннодревковым оружием типа алебард и протазанов, должна была искрошить потерявшую натиск кавалерию в мелкое рагу. Однако этого не случилось, видимо, сказывалась личная подготовка кавалеристов и солдат-рабов – шательены, привыкшие с детства к седлу, и вчерашние рабы принадлежали к слишком разным бойцовским категориям. Великолепные всадники казались многорукими, многоногими чудовищами! Они расстреливали растерянного врага сначала из своих карабинов и пистолетов, а затем – валили пехоту палашами, рубя наотмашь с шеи до бедра.

Жандармов, конечно, тоже сбивали с седел в огромных количествах, однако каждый шательен уносил с собой по троице пехотинцев. За изрубленной волной кавалерии следовала другая, а за ней – еще одна. И каждая такая волна оттесняла сервов все дальше и дальше от вагенбурга, проходы в линии возов и телег становились шире, а пространство поля, на котором шла рубка, – всё увеличивалось.

Так же как и на левом фланге несколькими минутами ранее, бой приближался к своей критиче-ской точке. Гордиан смачно сплюнул и подозвал к себе офицеров.

– Развернуть орудия! – приказал он и бросился к укрепленным на лафетах стволам.

* * *

А Бавен в это самое время нервничал.

Схватка на правом фланге шла почти сорок минут. Сейчас, когда на левом фланге сервов поражение его пехоты казалось почти бесспорным, судьба сражения должна была решиться его кавалерией здесь, на правом крыле.

Но кавалерия продвигалась слишком медленно, и слишком велики были потери. Атака явно задыхалась, и наметанный глаз генерала уловил, что с отходом от вагенбурга пространство между лесом и редутами стало шире, жандармы вынуждены атаковать на бoльшем фронте, размазывая свои эскадроны и уменьшая давление. Медленно, как будто на плечах лежал какой-то тяжелый груз, генерал повернулся к штабному офицеру.

– Им нужна поддержка, – то ли спросил, то ли заявил он.

Офицер печально скользнул быстрым взглядом по рядам стоящих у подножия холма полков.

– У нас остались только рейтары, Ваше превосходительство. Две роты охраны, а также обслуга обоза. Четыре рейтарских полка – это ваш последний резерв, сэр. Прикажете … распорядиться?

Бавен отвернулся и окатил поле мрачным взором. Что ж, кто не рискует, тот не побеждает никогда.

– Да, – хрипло выдохнул Бавен. – Прикажу – рейтаров в бой! Нужно поддержать жандармерию. Там есть просвет между ними и этими необычными земляными укреплениями. Пусть свежие полки атакуют мимо них, в самый центр противника. Прорвем их строй, и победа будет наша. Исполняйте!

Офицер умчался, а старый генерал, сам не понимая зачем, вытащил из ножен свою саблю и вложил обратно. Проверил, как выходит, ведь чем черт не шутит? Может, сегодня и самому драться придется, а если нет – так хоть зарезаться.

В этот момент нечто странное коснулось слуха бывалого вояки. Что такое? Новые залпы? Крики атакующих? Проклятия смертельно раненных? Хрипы гибнущих лошадей? Нет, то была тишина.

Относительная тишина гремящей по километровому полю резни. Крики были. И был боевой клич, и свист пуль, и визжание ружейной картечи. Но смолкли орудия.

С дрожью в ладонях Бавен поднял свою «подзорку».

На третьем, четвертом и пятом редутах, не смятых еще натиском его умирающей пехоты, орудия не стреляли. Всеми силами артиллерийских расчетов они разворачивались направо!

Тем временем рейтары выехали на поле и рассеялись облаком, заполняя крупами своих коней и собственными цветастыми плюмажами все пространство между редутами, рекой и «кипящей» линией сражения.

Свежие и не измотанные предшествующей двухчасовой мясорубкой легкие кавалеристы выезжали на битву не так помпезно, как шательены, но с не менее серьезными намерениями. Для потрепанных сражением полков Трэйта новая (и последняя) атакующая волна казалась чем-то неодолимым. Еще? Да сколько можно!

Развернувшись «лавой», легкая кавалерия короля прошла сквозь никем уже не обороняемый вагенбург, вышла на открывшееся за ним пространство и, пропустив сквозь строй откатившиеся по команде назад остатки шательенской конницы, швырнула себя на врага. Вагенбурга тут не было, как не было и организованных полков. Оставшиеся в живых защитники правого крыла, выстроившиеся вместе с ними спешившиеся драгуны, переброшенные с других направлений пикинеры и алебардщики стояли тонкой линией, пошатываясь от усталости и ненасытного упорства атакующего противника.

Бавен вывел свой последний резерв. Но у сервов – резерва не было вообще.

Свежие отряды бешеным галопом вонзились в разрушенный вагенбург и принялись топтать жалкую линию обороны.

Но артиллеристы Гора уже завершили перенос и установку орудий, и те дали залп. Уже в который раз огнедышащие чудовища исторгли из своих жерл картечь и обрушили ее на головы атакующих!

Сейчас картечь била по наступавшим не на излете, а почти что в упор, ведь под углом сорок пять градусов кулеврина-двенадцатифунтовка достает почти на километр, а сейчас расстояние составляло от силы метров пятьсот.

И рейтары, а с ними остатки жандармов рухнули на поле тысячами вместе со своими конями.

Бавен вытер холодный пот. То, чего он ждал эти несколько минут, глядя на выход из лагеря своих последних эскадронов, все-таки случилось. Огнедышащие редуты сервов сделали свое дело. На зажатые в тисках между рекой и лесом компактные, «сбитые» ряды его кавалеристов в несколько залпов вылился смертоносный свинец. А в отличие от атаковавших на левом фланге пехотинцев, количество которых измерялось почти сотней тысяч, число королевских кавалеристов все же было не столь велико. Рейтар в атаку вышло всего шестнадцать тысяч. Пехотинцев на левом фланге оставалось около сорока тысяч и жандармов на правом – от силы сотен двести.

Колоссальные потери этого дня, понесенные как атакующей, так и обороняющейся стороной, делали незначительное число свежих рейтар резерва существенным фактором в сражении полумиллионной солдатской массы. Но для того чтобы смешать их с землей, потребовалось всего несколько добрых залпов. Бавен глядел на измызганные в кровавый прах свои отборные эскадроны и только сильнее стискивал челюсти.

То, что вытворял на поле этот поганый серв, было немыслимо! Никогда еще великолепные эшвенские бригады не расстреливали из пушек. Всегда стреляли только они, ибо ни одна нация кроме Эшвена, не имела в этом проклятом мире доступа к технологиям храмов Хепри, к электричеству и Хеб-седу, к клонированию и нуль-синтезу, к пороху и мушкетам! Почти идеальная, несокрушимая военная система, отработанная столетиями победоносных войн, созданная на самой заре истории гением Господа Хепри впервые на человеческой памяти оказалась сокрушена – его же оружием! И кем? Погаными сервами, впервые увидевшими кулеврину едва ли месяц назад!

Бавен покачал головой. Кривая усмешка судьбы – именно ему, сенешалю Артоша и знаменитому воеводе, выпала кошмарная честь стать пионером в этой сомнительной практике!

Позор. Слезы подкатили к глазам. Комок застыл в горле.

Но нет, подумал он, нужно сдержаться, обстрел продолжается, и пока он рефлексирует здесь в своей ставке, там на истоптанном ковыле с каждым новым залпом гибнут сотни бойцов!

Спасительное решение трепетало в его голове как подраненная дробью птица. Спасительное решение – единственное и… презренное.

– Назад! – заорал Бавен. – Назад!

И развернулся к своим офицерам.

– Поле потеряно, – внезапно севшим голосом произнес он, – но не потеряны полки! Вестовых – к рейтарам! Третий полк выходит за линию действительного огня противника, перестраивается и прикрывает отход. Остальные выдвигаются на тракт. Остаткам пехоты выдвигаться туда же. Двигаемся на юг, к Бургосу, организованно и быстро. Дезертиров стрелять на месте! И вывозите обоз, к чертовой матери, вывозите!

Остатки кавалерии откатились назад. Преследуемые только пехотой и спешенными драгунами, оставшиеся в живых после яростного обстрела королевские всадники быстро оторвались и начали со всех ног улепетывать с поля боя, покрывшего их вечным позором.

Кони под рыцарями задыхались, да и сами изнуренные, окровавленные и униженные поражением от рабов бойцы глотали открытыми ртами воздух, то ли от бешеной скачки, то ли гнева и ужаса, захлестнувших само их существо.

* * *

– Сэр, они отходят! Слишком быстро, наши не успевают догнать!

Гор кивнул.

– Вижу.

После очередного залпа орудия перезаряжались. Буквально через минуту стволы рванут снова, однако… однако этот залп судя по всему будет последним, поскольку после еще одной перезарядки отступающие королевские всадники выйдут из зоны действительного прямого огня.

Отступающая «лава» королевских рейтар была развернута к ним самым краем, тонким боком вытянутой в струну линии. Ядра не долетали и до середины. Часть рейтар, попавшая под обстрел, рассеялась, откатившись ближе к реке, однако основная масса конников, оказавшаяся за линией огня, продолжала отступать с поля вполне безнаказанно.

Несколько десятков пар глаз из ближайших орудийных расчетов устремились на своего командира, или на своего пророка-освободителя, словно спрашивая, позволим ли уйти противнику?

Гордиан мотнул головой.

– Примкнуть штыки! – вскричал он. – Берем рогатки – и в поле.

Мушкетеры вышли несколькими компактными колоннами. Уцелевших всадников, как жандармов, так и рейтар, оставалось порядка двадцати тысяч сабель. Пехотинцев Бавене на левом фланге – сорок.

И триста тысяч трупов всех остальных…

Большая часть защитников редутов и, прежде всего артиллеристов, осталась на своих позициях, продолжая поливать свинцом остатки пикинеров на левом фланге и замешкавшихся на правом всадников. Гор взял только «лишних», тех, кто не обслуживал орудия, тех, кто не стрелял. Он вывел свой ничтожный отряд во фланг и в лоб отступающей «лаве», чтоб задержать их бег лишь на несколько минут и дать драгунам возможность Крисса настигнуть и добить удирающего противника.

Мушкетеры встали в линию, разбившись как всегда на роты по шесть шеренг в глубину сомкнутой колонной поперек поля, и выставили перед собой рогатки на крестовинах. Первый ряд привычно упал на колено. Второй встал пригнувшись. И третий – в рост.

* * *

Хавьер в этот день уцелел чудом. Возможно, его спасла счастливая звезда, сделавшая его шательеном Эшвена и бессмертным лордом, а возможно, то, что после красивого выхода во главе конной «лавы» он держался преимущественно середины строя, вызывая презрительные взгляды товарищей по оружию и безусловное одобрение своего собственного инстинкта самосохранения.

Окончательная смерть ему не грозила, это да, но деньги, деньги – Хеб-сед стоил дорого. Поэтому отступал он первым. Впрочем, оставаться первым тут было трудно. Отступающие неслись во весь опор, выполняя команду Бавена, и, что греха таить, подстегиваемые страхом перед очередным залпом ужасных «рабских» орудий.

Еще немного, еще метров двести, и линия, за которой огонь кулеврин так смертелен, останется позади. Но вдруг они встали – первые ряды осадили коней, вторые налетели на них сзади, сталкивая с седел людей и сбивая с ног могучих животных.

Посреди поля, за искусственным палисадом из остро отточенных жердей, ровной линией стояли презренные во всяком войске стрелки. Без поддерж-ки алебардщиков, без копьеносцев – только ружья.

Хавьер взревел во всю мощь своих легких, а вместе с ним, то ли повторяя его клич, то ли провозглашая свой, сама собою взревела еще тысяча шательенских глоток.

Проклятые сервы! Совсем обнаглели? Выходить мушкетерским строем против жандармерии и рейтар?

И конница ринулась в бой. Сражение проиграно, да, но этих мы стопчем!

Лорд Хавьер пришпорил вороного, и лихой скакун одним махом перелетел через палисад из рогаток. Вместе с лордом это сделали еще несколько всадников и, размахивая мечами, врубились в мушкетерский строй.

Внезапно перед лордом возник мушкетер. Один, даже без клинка, всего лишь с мушкетом. И сделал выпад ружьем! Сначала лорд даже не понял сути маневра, не сделал ни попытки уклониться, ни отбить удар, лишь направил скакуна ближе, чтобы достать глупца палашом и тут… его животное мощным движением вскинулось и осело наземь, тяжело заваливаясь на бок. Мелькнул мушкет, на стволе которого, сверкая багряным, был закреплен клинок, напоминающий острие алебарды.

Над головой грянул залп. Сплошным накатом три ряда заряженных мушкетов выпалили картечью в упор. Пять рядов кавалерии рухнули наземь. Оставшиеся, кто избежал ранений, закружились на месте, не решаясь атаковать. Где-то чуть далее, примерно метрах в трехстах от образованного мушкетерами живого заслона, на пятки отступающим рейтарам и жандармерии наступал Крисс: «мешок» закрылся, отступление провалилось.

Немного придавленный трупом собственной лошади, лорд Хавьер судорожно пытался выбраться. В голове его был закреплен шунт, обеспечивающий передачу сознания в ближайший храм Хепри для осуществления очередного Хеб-седа, однако если сервы успеют вырезать устройство у него из виска (а эта процедура была возможна), то он лишится своего бессмертия напрочь.

Хавьер дергался, пытаясь отодвинуть тушу коня, но ничего не получалось.

– Вам помочь, сударь? – один из мушкетеров-рабов присел перед ним на корточки.

– Если возможно, сударь, – словно в припадке заорал шательен. – Хотя какой ты «сударь», сервская рожа…

И осекся – перед ним был Фехтовальщик. От ненависти, переполнившей его горло, Хавьер аж захрипел.

– Какая честь, – воскликнул серв – вы, сударь, меня узнали. И, как вижу, в ваших краях все хорошо с Хеб-седом, ибо последний раз я видел вас коленопреклоненным и с каленым клинком где-то в области сердца, не так ли?

Еле сдерживая кипящую внутри злость, Хавьер выдавил с угрожающим львиным рыком:

– Я это, братец, тоже помню. И не забуду, уж ты поверь. И я требую реванша! Так что, если в тебе, отродье, осталась хоть капля чести, то позволь мне выбраться. Скрестим клинки в честном бою! Тогда в Бронвене ты, братец, не слишком честно меня одолел. Совесть-то не мучает?

– Совесть? – Гордиан дернул бровью. – Странно, что вам, сударь, знакомы такие хорошие, добрые слова. Что же до поединка…

Гор привстал и, стараясь не выпускать повержен-ного Хавьера из поля зрения, устало посмотрел во-круг. Окруженные рейтары спешивались и сдавали оружие. Где-то далеко за спиной улепетывал по тракту, пыля в небеса, старина Бавен. На левом фланге, где сдавшихся пикинеров уже успели разоружить, ликовали сервы.

Руки и ноги болели, готовые отвалиться. Горло, не промоченное с утра и росинкой, горело, как паровозная топка. Глаза, разъеденные пороховым дымом и гарью, сильно слезились. Честный бой? Да иди ты к черту.

– Извини, – сказал Гор. – Сегодня не подаю.

Он вытащил клинок, перехватил его обеими руками и аккуратным движением пришпилил голову лорда к крупу его благородной лошади. Через висок человека – к бедру животного. Одновременно превращая «бессмертный» шунт в лом из железа.

Потом снял треуголку, взъерошил волосы и поплелся к редутам.

Хотелось пить и умыться. В редутах была вода.

* * *

Пошатываясь после пережитого, Гордиан устало побрел от редутов мимо тысяч тел, лежащих разноцветным ковром по всему полю. Такого количества мертвечины он не видел никогда прежде. Ташское поле казалось скромной усыпальницей по сравнению с развернувшимся вокруг титаническим кладбищем. Люди и лошади, останки разбитых возов, исковерканные доспехи, обломки пик, разрубленные головы в смятых рокантонах – все это на фоне солнечного, лучистого дня производило гнетущее впечатление.

Трэйт и остальные командиры из тех, кто уцелел в жестокой сече, уже подтянулись к палатке главнокомандующего, одиноко стоящей на небольшом возвышении сразу за местом, где всего час назад выстроилась последняя линия трэйтовских мушкетеров. За палаткой совершенно открыто и не менее одиноко лежало сваленное кучами добро, выгруженное из обозных возов, из которых сегодняшним утром был сооружен вагенбург, спасший по большому счету армию сервов.

Ящики с боекомплектом, мука, ранцы бойцов с личными вещами, войсковая казна, скрученные в плотные свертки палатки, инженерный инструмент – все это бесценное для марширующей армии богатство находилось под присмотром от силы нескольких сотен мужиков обозной обслуги, грумов и гаврошей. Все остальные были на поле, занимаясь делом – хоронили тела павших товарищей, собирали трофеи, обезоруживали и сгоняли в компактные кучи многочисленных пленных.

Господа-шательены, атаковавшие правый фланг, предпочитали смерть позорной сдаче на милость своих вчерашних рабов и полегли почти все, однако пикинеры, увязшие на левом фланге, смятые и рейтары, смятые артиллерийским обстрелом, смотрели на ситуацию иначе, сдавались организованно и массово, а потому только их было взято почти восемь тысяч.

Рядом с пленными стояли согнанные в плотную тучу сотни лошадей и мулов, тащивших на себе все эти груженые возы.

Сняв шляпу и откинув полог, Гордиан Рэкс вошел в палатку маршала Трэйта. Там находились хмурый и насупленный Бранд, старик Рихмендер, Критий, герой сегодняшней баталии Крисс и, разумеется, сам Трэйт, а также еще пятнадцать старших офицеров текущей военной кампании, включая Дакера и Сардана. Все были увлечены беседой, активно что-то обсуждая, а потому, не обращая на них внимания, Гор бросил мушкетерскую треуголку на ближайший стул, подошел к стоящей в углу раковине-бочонку с водой и шумно умылся.

Это была единственная раковина в армии, и остальные палатки подобными излишествами не обладали, так что он не смог сдержаться и с неописуемым наслаждением смыл с лица, шеи и рук копоть и кровь, которые за сегодняшнее утро и начало дня обильно покрыли его тело и одежду. Видимо, фырканье Гора при этом получилось настолько громким, что когда он оторвал свое лицо от висящего рядом полотенца, большинство из присутствующих в палатке людей смотрели на него.

Кто-то взирал явно неодобрительно, кто-то равнодушно. Сам же Трэйт молча показал Гору на стоящий перед ним стул и кивком головы велел садиться.

– Я продолжу, – сказал Трэйт с некоторым упреком и плохо скрываемой иронией, когда Гор опустился на стул, – ты не против?

Гор был не против – он виновато кивнул, и Трэйт продолжил.

– Еще раз, – сказал он, – благодарю офицеров за стойкость, проявленную полками в сегодняшней баталии. Я горд, что мне выпала честь командовать такими людьми! По всем законам, и военным, и человеческим, после жестокой драки, которую выдержали наши бойцы, причем выдержали с честью для нашей молодой Армии, частям нужен отдых. Выкатить пива, пожрать, поспать, подлечить раненых и прочее. Однако, судари мои, положение таково, что мы не можем позволить себе промедление. Надеюсь, все присутствующие понимают это. Бавен отошел с поля боя достаточно организованно – и с ним почти сорок тысяч бойцов. Если дать ему уйти, отдохнуть и укрепиться, успех дальнейшей кампании в Артоше будет под большим вопросом. Поэтому пить пиво и вручать награды мы будем позже. А сейчас вот что…

Он вновь развернул всем знакомую до боли карту Эшвена и ткнул пальцем в одно место, затем в другое:

– Здесь Рион, а это Бургос. До Риона отсюда менее недели пути, до Бургоса же, напротив, почти трехнедельный переход. Рион ближе, но Бургос – столица и именно туда направились остатки королевских рейтар и пехоты. Нам нужно идти за ними и достигнуть города раньше, чем они успеют приготовить его к обороне. С другой стороны, оставлять в тылу Рион с сильным гарнизоном мы не можем. Хотя Рион находится несколько в стороне от Большого кобурнского тракта, это второй по величине город Артошской марки, и он должен быть нашим.

Маршал разгладил рукой карту.

– Рихмендер предлагает нам разделиться, – Трэйт показал взглядом на старика, – и двинуть основными силами на Бургос, а менее крупный отряд направить на Рион. Меня интересуют мнения других офицеров по этому поводу. Итак, что думаете?

Первым встал Крисс.

– Сложное решение, – начал он, – в Бургосе почти два миллиона жителей. В Рионе – более миллиона. И там и там стоят гарнизоны. Оба хорошо укреплены. Чтобы взять любой из городов, потребуется каждый солдат из тех, кто остался в строю после сегодняшней бойни, а их осталось не так много. Результатов по всей армии я не знаю, но могу сказать за своих: в драгунских полках сейчас каждый второй украшает поле. А твоим пикинерам, Мишан, наверняка пришлось еще хуже. Думаю, нужно всей армией идти на Бургос и не морочить себе голову.

– Понятно, – кивнул Трэйт, – что скажет Совет?

Представителем Совета в походе, как и в прошлый раз, был Сабин.

Вилик поднялся со своего места, величавым движением поправил алый плащ на своем плече и вздохнул:

– Я не всегда разделяю мнение военного командования, – тут Сабин зыркнул на Трэйта, – но в данном случае наши взгляды совпадают. Именно потому, что Рион так густо населен, он нужен Республике. Там живет почти миллион человек, говорит мастер Крисс. Напомню, что в подавляющем большинстве это – миллион рабов! Рион должен быть взят! Как представитель Совета, я настаиваю на этом.

Он сел.

Трэйт крякнул, остальные переглянулись. Гор равнодушно прикрыл глаза, втянул голову в плечи, поерзал и вообще опустился на стуле пониже и поудобней, намереваясь немного вздремнуть, пока старшие будут драть горло и спорить. Его вообще слегка мутило после пятичасовой мясорубки, и он не был готов к покорению высот логической мысли или глубокому стратегическому анализу.

– Да, – сказал маршал после некоторого раздумья. – Рион нам нужен. Быть посему!

Он встал.

– Господа офицеры?

Офицеры также дружно поднялись.

– У каждого из вас три часа на сборы. Сейчас четырнадцатьчасов. Нужно успеть пройти до сумерек хотя бы часть пути. Подготовьте свои полки. Соберите только необходимое. Раненые и больные с незначительным конвоем сопровождения – его возглавишь ты, Критий – отправятся обратно в Бронвену. Остальные силы я разделяю на два отряда. Стрелковый корпус и конная дивизия Крисса отправляются на Рион. Остальные – со мной на Бургос. Все, что не сможете или не успеете взять с собой, – бросьте. Мастер Гордиан?

Гор, до которого вследствие некоторой заторможенности после бессонной ночи и тяжелого дня еще не совсем дошел смысл сказанного, чуть не подпрыгнул от неожиданности.

– Я, господин маршал! – ответил он и встал, вытянувшись во фрунт.

– Второй отряд поведешь ты. Выступаем через три часа, одновременно и в двух направлениях… – Он ткнул пальцем в карту: – На Бургос, на Рион!

Глава 17 Растревоженная столица

Одиннадцатого дня месяца Табис тремя сотнями километров южнее затопленного кровью Шернского поля, после трехнедельных мытарств по полям и трактам, генерал Бавен во главе сорока тысяч рейтар и оставшихся после бойни пикинеров вошел в Бургос.

Столица бурлила как растревоженный проказниками-мальчишками муравейник, что Бавена нисколько не удивило. Он прекрасно знал, что даже при ускоренном марше любые армии движутся значительно медленнее чем новости, летящие из города в город со скоростью почтовых карет, скоростью горячих коней вестовых от различных власть предержащих особ, а то и скоростью частных курьеров от купцов и дворян с личными письмами к друзьям и родне.

В любом случае он нисколько не рассчитывал, что для жителей столицы мировой державы, которым без сомнения в ту пору являлось Эшвенское королевство, будет секретом известие о страшном поражении, понесенном славной королевской армией под Шерном. Соответственно и приема более радушного, чем тот, который обычно оказывают побежденным, он не ждал.

Когда после долгого перехода его солдаты в пропыленных камзолах вошли в ворота Бургоса на усталых ногах, их уже ждали!

Тысячи, десятки, нет – сотни тысяч людей (в основном сервов, но также и простых горожан) стояли по краям огромной улицы, протянувшейся от стен города к самому его центру – к Крепости Сгорающего Дракона, венчающей собой мост через Кобурн.

Сотни тысяч пар глаз, смотрели на них!

Свободные смотрели с презрением, сервы в ошейниках – снескрываемым злорадством. А у стен Крепости их встретил сам префект – высокий импозантный мужчина, назначенный на должность сразу после отбытия Бавена из города. Префект имел благородное лицо, педерастические усики под длинным носом и расшитый золоченый кушак на талии. «Боже, – подумал Бавен, – опять владетельная шательенская рожа! Ну а с другой стороны, чего я ожидал?»

Шательенская рожа, между тем, сделала шаг вперед и изящно шаркнула ножкой.

– Мастер Бавен? – спросил столичный префект вежливо, но со слишком уж прямой спиной, что явно свидетельствовало о сдержанном презрении к побитому сервами генералу.

– Это я, сударь, – ответствовал Бавен, ни мало не смущаясь оскорбительных манер встречавшего, поскольку вещи гораздо более важные, чем его собственная честь и дальнейшая судьба, занимали его в этот момент. – А вы, насколько понимаю, новый префект города. Господин…?

– Господин де Люссак, сударь, Жорж де Люссак, к вашим услугам.

Бавен кивнул. К вашим услугам? Ну что ж, с этикетом пора было заканчивать, времени итак оставалось мало.

– Моим людям нужно место для размещения, сударь, – заявил он – корм для лошадей, возможность отмыться после многодневного перехода. И конечно же их нужно накормить.

Де Люссак дернул бровью.

– И только то? – ехидно поинтересовался он. – А как насчет женщин легкого поведения, сударь, и вина для подкрепления сил? Этого вашим чудо-богатырям не требуется? Ха!

Бавен съел оскорбление, даже не дрогнув. Ему было плевать уже на то, как к нему относятся все эти заносчивые шательены. Вестовые из арьергарда донесли, что Трэйт – так звали лидера восставших – не подождал даже нескольких часов после окончания баталии и скорым маршем выступил в сторону столицы. А значит, времени почти нет, враг вот-вот наступит ему на пятки. Поэтому плевать на оскорбления, плевать на все. Нужно было делать дело, спасать город!

Он поднялся на одну ступеньку вверх по лестнице, на которой стоял де Люссак.

– Ах, господин префект! – воскликнул он очень вежливо и, когда шательен взглянул ему в глаза, с размаху врезал высокомерному нарциссу кулаком в солнечное сплетение. Де Люссак охнул, качнулся, готовясь повалиться, но Бавен подхватил его сильными руками за шкварник и поддержал.

– Спасибо, господин префект, за предложение, – продолжал Бавен, – в следующий раз почту за честь с вами выпить, но сейчас увольте. Время, знаете ли, военное, не до вина-с. Что же касается женщин легкого поведения, то тут я могу сказать только одно, – он наклонился к уху шательена, – еще раз мне что-то подобное предложишь, гнида, и я тебя использую как шлюху для своих чудо-богатырей. – И уже громче: – Это понятно вам, сударь?

Де Люссак кивнул, по-прежнему продолжая ловить ртом воздух: судя по всему, он понял. Бавен оттолкнул префекта, который не в силах устоять без поддержки, сел на ступеньки. От благородной заносчивости не осталось и следа.

– Согласно законам военного времени, – продолжил между тем Бавен, – при приближении неприятеля командующий действующей Королевской Армией объявляет столицу королевства на военном положении и берет под личный контроль работу всех гражданских учреждений. Все пожарные команды города, городские роты габеларов, комиссары городского ополчения должны прибыть к ратуше в течение часа! Нужно открыть арсеналы – у моих солдат почти нет боезапаса, нужно организовать работу по возведению дополнительных укреплений, эвакуации женщин и детей, сбору всех свободных горожан в отряды ополчения, приготовить орудия, составить продуктовый запас!

Де Люссак снова безвольно кивнул.

– Всех сервов, – продолжил Бавен, – согнать в бараки под контроль специального корпуса охраны с пультами. Ваши люди будут оказывать мне в этом все возможное содействие под страхом немедленного расстрела. Таков закон! Вам напомнить номер королевского ордонанса, сударь? Или, может быть, перечислить все полномочия военного сенешаля при осаде города? Например, возможность повесить любого, кто посмеет не ис-пол-нять мои приказы?

Шательен вздрогнул.

– Ну что вы, сударь, – прошептал он подавленно, – военное положение, я все понимаю. Так бы сразу и сказали….

* * *

Бургос был большим городом, точнее – очень большим, а еще точнее – самым большим городом этой части мира. Здесь проживало два миллиона человек, цифра немыслимая для страны со средневековым укладом хозяйствования, каким собственно являлся Эшвен, если не считать наличия на его территории храмов Хепри с оборудованием нуль-синтеза.

В городе имелись сотни огромных промышленных предприятий, на которых работали десятки тысяч мастеровых сервов. Здесь располагались сотни Дуэльных школ, Школ наложниц, бесчисленное количество торговых домов с шикарными лавками, роскошными магазинами и гигантскими складами.

Два миллиона людей ежедневно сновали по улицам этого человеческого муравейника, спеша по собственным делам, если речь шла о свободных гражданах Эшвена, по поручению господ, если говорить о рабах, или просто праздно прогуливаясь по многочисленным паркам и садам, если рассуждать о господах владетельных шательенах.

Все это суетливое великолепие окружала огромная Круговая стена, сложенная из обожженного кирпича и прореженная башенками с конусообразными крышами, узкими бойницами и решетками в застекленных проемах. Башенки эти были весьма куртуазны, красивы и издалека казались игрушками, настолько изысканно смотрелись их очертания с вычурными барельефами, ротондами и прочими причудами эшвенских архитекторов.

Впрочем, суета была уделом не всего города, а только большей его части, укрывшейся за вышеупомянутой круговой стеной. Внутри этих стен, ближе к реке, размещался еще и меньший по размеру Старый город, отделенный от остальной части Бургоса собственным укреплением – более массивным, старым и куда более внушительным, чем внешняя круговая стена.

Укрепление это отчасти было создано самой природой, ибо возвышался Старый город на нескольких высоких холмах, по неестественному капризу Божества возвышавшихся прямо над водами Великого Кобурна, между тем как остальные берега на десятки километров вокруг выстилали пологие косогоры и пляжи.

Эти холмы, в далекие, кажущиеся сейчас доисторическими, времена легендарный основатель Бургоса, король Евгений, прозванный за свою не подтвержденную письменными источниками легендарность попросту Древним, использовал для строительства ныне знаменитой на весь мир столицы.

Пользуясь высотой обрывов и холмов, здесь возвели внушительный каменный вал-стену, стену-обрыв, высотой от тридцати до сорока метров. На этой стене, так же как и на внешней круговой, через определенные промежутки располагались башни, которые в отличие от башен внешней стены игрушечными нисколько не казались.

Покоясь на чудовищных фундаментах, сложены они были не из кирпича, а из титанических каменных блоков, неизвестно каким образом положенных один на другой. По легендам основателю Бургоса вспомоществовало при возведении этих стен само Божество. Однако если бы демиург Корпорации Гордиан Рэкс мог порыться в электронных архивах местной церкви или если бы у него имелась возможность спросить об этом экстремальном строительном чуде у самого Господа Хепри, то дело вскрылось бы довольно легко. Ибо Евгений Древний был здесь совершенно ни при чем, и соорудил он на этих холмах свыше пяти тысяч лет назад всего-то жалкую деревянную стену. Наблюдаемый же ныне шедевр крепостных укреплений, достойный титанов и какого-нибудь сумасшедшего Вобана, возвел всего тысячу лет назад сам ныне обожествленный Двенадцатый пророк Хепри с применением высотных кранов и гравитационных транспортеров.

Именно здесь, за стенами Старого города располагались наиболее важные и известные сооружения Бургоса – Центральный Собор, Ратуша, особняки и отели лордов-шательенов, богатейшего купечества и церковных иерархов, самые дорогие магазины и ресторации, самые лучшие публичные дома. К слову сказать, именно здесь стояли и мрачный, известный всем Пашкот-палас, так называемый «старый» Ново-Апостольский дворец Господа Хепри и резиденция кардинала Амира.

В центре же города, прямо на берегу Великого Кобурна, перед мостом Душ, возвышался над стремительными водами гордый и не менее стремительно вонзавшийся в небеса Замок Сгорающего Дракона, королевская цитадель, издавна служившая постоянной зимней резиденцией правителей континента.

Сначала, разумеется, она была резиденцией доисторических королей Артоша (да, да в те времена Бургос был столицей одного только лишь Артоша, а вовсе не всей планеты), затем – Апостола Хепри Святого, увековечившего величие Эшвена в созданной им всемирной империи, а затем переехавшего в Пашкот-палас. И, наконец, последние пятьсот лет – резиденцией Его Величества короля Бориноса Вечного – первого абсолютного властителя планеты после отказа обожествленного Хепри от светской власти.

Замок являлся не кирпичным или блочным, а монолитным строением из цельного бетона и также, разумеется, являлся творением Двенадцатого пророка и неизвестных этому миру технологий.

Таким образом, Бавен в процессе подготовки своих сил к обороне от приближающихся полчищ сервов имел три доставшиеся ему в наследство от архитекторов города укрепленные линии обороны – сравнительно слабую Круговую стену, окружавшую весь Бургос, внушительную старинную «внутреннюю стену», или Старый город, и, наконец, неприступный Замок Дракона, упиравшийся прямо в реку над мостом через Кобурн.

Впрочем, при определенных обстоятельствах Бавен мог использовать и еще один архитектурный элемент, бывший к тому времени возведенным в непосредственных окрестностях города. Дело в том, что Его Величество король Боринос, видя, как разрастается город, либо проявил некоторую толику прозорливости, либо просто был знаком с жестокими урбанистическими законами роста крупных городов в будущем, а потому велел заложить в непосредственной близости от города огромный городской парк, дабы в последующие века город, разрастаясь, имел внутри себя зеленую зону для прогулок и отдыха горожан.

Ныне этот парк размещался за стенами столицы, однако в будущем должен был стать зеленым центром, «легкими» города. В этой зеленой зоне запрещалось строительство домов, земля здесь находилась в собственности короля и продавать ее, сдавать в аренду или еще каким-то образом использовать кроме как для приватных прогулок, дуэлей и пикников не допускалось под страхом жестких наказаний. Парк так и получил название «дуэльного», «любовного» или «прогулочного» – это кому как нравится, ибо ни для чего более, как для уединенных встреч с той, другой или третьей из указанных целей он не годился.

Бавену больше нравилось название «дуэльный», тем более что оно более соответствовало предстоящему противостоянию двух армий.

«Дуэльный» парк окружала совсем уж невысокая стена, сложенная из глиняных кирпичей и приколоченных к ним деревянных щитов-решеток, увитых плющом и разнообразной растительностью. Как серьезное укрепление воспринимать ее было, конечно, нельзя – не только легкая полукулеврина, но и даже мушкет прошивали такую стену навылет. Между тем Бавен, осмотрев в первые же часы своего пребывания в столице и парковое укрепление, и сам парк, пришел в восторг.

Дело в том, что город Бургос был очень велик, а периметр, который надлежало охранять, весьма растянут и войск, чтобы должным образом организовать оборону по всей протяженности, явно не хватало. В этом смысле парк являлся настоящим подарком судьбы для Бавена. Деревья сильно разрослись за триста лет правления Бориноса, стали весьма внушительны. Они отличались как высотой и толщиной, так и частотой произрастания. Поэтому ни развернуть здесь надлежащим образом артиллерию, ни произвести кавалерийскую атаку, ни построить пехотные колонны было невозможно.

В то же время расстояние от края парка до городских стен оставалось вполне достаточным и полностью простреливалось с городских укреплений как орудиями, так и мушкетами. Таким образом, использовать парк, чтобы незаметно под прикрытием деревьев подобраться к городу, враг не мог.

Для Бавена это значило одно: поставить вдоль стены напротив парка небольшой отряд горожан с мушкетами – и дело в шляпе. Ни строиться для штурма на коротком простреливаемом участке, ни делать подкопы через корни вековых деревьев Трэйт не сможет. А если и сможет – это потребует от него слишком больших усилий. Кроме того, самим своим существованием парк как бы разрывал всю линию осады, поскольку для осаждающего нормально контролировать плотно засаженный деревьями и напоминающий скорее лес, чем регулярный парк, столь протяженный участок было сложно. Это значило, что Бавен сможет посылать через этот «лес» вестовых для передачи сообщений, а возможно, вообще организовать подвоз продовольствия и боеприпасов, если другие королевские войска поспешат к нему на помощь. В общем – все выглядело не так уж плохо.

За три дня Бавен вывел из города всех женщин и детей, кроме тех, кто пожелал остаться добровольно. Таких, впрочем, нашлось немало. Да, шательены из города выехали почти все, однако вот прочий свободный люд – владельцы ремесленных мастерских и мануфактур, купечество в полном составе, аптекари и рестораторы, брадобреи и бакалейщики, держатели лавок и речных барж остались почти все. Что, в общем, и не удивительно – куда же убежишь от своего добра?

Бавен набрал с окрестных поместий и армейских магазинов продуктов, пуль и снарядов (воды ему не требовалось запасать – рядом протекала огромная река), организовал горожан в отряды ополченцев и разместил их на стенах. Сервов города после завершения работ по строительству дополнительных укреплений он согнал в огромные колонны, сомкнул ошейники в длинные незримые цепи, так чтобы один не мог отойти от другого (благо «хомуты» давали такую возможность), и отправил в сопровождении незначительного конвоя габеларов на юг, в Харторикс, то есть ближе к королю и от греха подальше. В городе остались только особо преданные рабы, которым их господа поручили присмотр за домами, и небольшой контингент ремонтных бригад, чтобы выполнять черную работу во время осады.

После этого, еще раз проверив, все ли сделано и все ли сделано ли хорошо, Бавен велел солдатам как следует выспаться перед осадой и приготовился ждать своего неожиданно грозного противника.

Впрочем, Мишан Трэйт не оправдал страхов королевского маршала – сервы двигались вперед слишком медленно, и сюрпризов Бавен не ждал.

По всем расчетам большей частью пехотная и не привыкшая к стремительным переходам Армия Свободы должна была подойти к столице еще примерно через пару дней, не раньше. Конные дозоры, высланные Бавеном на север и постоянно кружившие перед носом марширующих рабских колонн, присылали ему донесения о продвижении повстанцев по два раза на дню. Так что Бавен спокойно ждал своего врага и был готов ко всему или почти ко всему.

Глава 18 Ночной волк

Звезды сверкали на небосводе как тысячи светлячков. Их рассеянный свет тускло отражался в воде Великого Кобурна, переливаясь не только на гребнях размеренных речных волн, но и на изгибах кирас, хауберков, рокантонов, на металлических поножах и круглых щитах консидориев.

Бранд и тысяча отпетых головорезов, его отборный Лавзейский батальон резчиков по человеческой плоти, спускались по водам Кобурна, гонимые волнами великой реки. На юг, к стенам эшвенской столицы, плыли они.

На Бургос, столица ждет!

Они шли по волнам ночью, а днем скрывались от света Медиас Кордис, прятались в поросших зеленью бухточках. У Равных не было флота, и в этих условиях немногочисленные фрегаты Королевской речной флотилии полностью контролировали пространство главной водной артерии Эшвена.

Именно по этой причине, несмотря на все преимущества в использовании водного пути, и прежде всего, преимущества в скорости, Трэйт решился двигаться на Бургос пешком по большому артошскому тракту. К чести сказать, была и другая причина: для транспортировки столь большого войска, как Армия Свободы, требовалось и много перевозочных средств – лодок, баржей, паромов, просто плотов. А для их сооружения требовалось время. Между прочим, по той же причине от использования Кобурна для перевозки своих войск отказался и Бавен – фрегаты речной флотилии проблему не решали, а временем для строительства плотов после тотального разгрома под Шерном он не располагал.

Однако то, что невозможно для больших масс пехоты, возможно для сравнительно малых отрядов. Проехав по побережью в непосредственной близости от места баталии, Трэйт и специально выделенные им для этой цели финтендантсткие отряды с легкостью собрали количество водного транспорта, необходимое для перевозки Лавзейского батальона.

В частности, у местных рыбаков и перевозчиков священным именем Республики были конфискованы четыре гребные речные баржи различного тоннажа и размера, а также большая парусная лодка, скорее даже яхта, предназначенная для прогулок местного лорда-шательена. Суета с поиском и конфискацией водных транспортных средств отняла у Трэйта почти сутки, однако он при всей торопливости, с которой войско готовилось к походу на Бургос, нисколько не жалел потраченного времени и пребывал прекрасном настроении.

Утром третьего дня после отбытия Армии Свободы из Шерна Мишан Трэйт вызвал к себе Бранда и, коротко переговорив с ним, отправил Лавзейский батальон на конфискованных плавсредствах в официально неизвестном, но понятном для всех направлении.

– Вот сердце Бургоса, – сказал тогда Трэйт, водя пальцем по плану города. – Ты высадишься вот здесь, на набережной столицы. Двумя отрядами, без промедления войдешь сюда и сюда. Первый отряд действует отвлекающим маневром в направлении на Пашкот-палас, что в Старом городе. Второй, как ты понимаешь, – сюда, в направлении Замка Дракона.

Подумав немного, Бранд заметил:

– Не рискованно идти на Бургос всего одним батальоном? Да еще по реке, где любой военный корабль утопит нас, как щенят.

– Великий Ра! – маршал сервов развел руками. – От кого я слышу эти слова?! Бранд Овальд, от тебя ли? Ты консидорий и чемпион. Каждый первый в твоем батальоне – такой же стремительный бронированный волк, как и ты. Кто выстоит против тысячи твоих ребят в неожиданной ночной схватке? Мушкетеры с багинетами или спешенные рейтары с кавалерийскими палашами? Да никто! Так что я посылаю вас не за смертью и не за подвигом, а за делом! Тут твердый расчет, прикинь! Вы пройдете по Кобурну ночами, скрываясь от фрегатов речной флотилии днем. В здешних краях, как нам известно, всего три корабля, и они патрулируют участок огромной протяженности. Остальные двадцать фрегатов ждут либо значительно севернее, ближе к Бронвене, чтобы помешать нашим свободно переправляться на левобережье Кобурна, либо расположились значительно южнее, ближе к океану и ближе к королю. А от трех фрегатов, я надеюсь, вы сможете уберечься.

– Ну, если прятаться в бухтах, – промямлил великан, – то возможно.

– Далее, – продолжал маршал, – в отличие от нас и от Бавена, идущих на Бургос по тракту, твоему отряду не придется делать стоянки на переходе, чтобы отдохнуть и поесть, да и скорость, с которой ты пойдешь по воде, значительно выше той с которой двигаются пешие или конные отряды. Поэтому я думаю вот что.

Трэйт провел кинжалом в ножнах по линии реки, голубеющей на карте, а затем – по коричневой линии тракта, изгибающейся левее.

– Ты будешь двигаться ночью, а я и Бавен – днем, – воскликнул он. – В этих условиях ты, конечно, не обгонишь Бавена, уж очень большая у него фора, почти полтора дня. Но меня ты обгонишь! Подумай, у Бавена полно легкой кавалерии. Он обязательно станет следить за моим продвижением и точно узнает, куда и когда я приду! А я торопиться уж слишком сильно не буду. Ты прибудешь в Бургос внезапно, тогда, когда тебя никто там не ждет. Высадишься на набережной – ее никто не охраняет, пройдешь к Пашкот-паласу одним отрядом, привлекая внимание. А другим – займешь замок. Большая часть регулярных полков и все ополчение будет стоять на стенах, я уверен, внутри города ни будет почти никого, кроме незначительных частей, которые Бавен желает сберечь на крайний случай. Они наверняка разместятся в замке. Твоя цель – ворваться внутрь, перерезать весь этот стратегический резерв и засесть в центре осажденного города!

Трэйт торжественно накрыл Бургос ладонью.

– После этого к городу подойду я, – завершил он, – и Бавен окажется в окружении!

– Но в чем смысл? – удивился Бранд. – Займу я замок или нет, вам все равно придется штурмовать город, высота и длина стен от моего присутствия не уменьшатся.

Трэйт рассмеялся:

– Уменьшатся, сынок, уменьшатся, и ты даже не представляешь насколько! Периметр, который надобно охранять Бавену, огромен, ему наверняка не хватает людей. Если же ты войдешь внутрь, ему придется охранять обе стороны периметра, ты разве не понял?! Количество людей на метр обороны у него уменьшится ровно в два раза. А это гораздо лучше, чем если бы стены города стали в два раза ниже или короче!

Бранд немного подумал, почесав в затылке.

– Я понял, – усмехнулся он наконец. – Разрешите выступать?

– Разумеется, разрешаю, – кивнул Трэйт, немного помолчал и добавил: – И знаешь что еще? Я тут сказал, что отправляю тебя за делом, а не за подвигом. Пожалуй, что я ошибся. Тут подвиг надобен, и, надеюсь, твои герои справятся. Так что ты уж не подведи меня, сынок. Не подведешь?

Бранд хмыкнул и мощным движением развел свои саженные плечи.

– Шутить изволите, мастер Трэйт, – сказал он как в старые времена перед призовым поединком. – Я ведь консидорий и чемпион. Надо сделать – сделаем!

Он сжал свой огромный кулак в подобие молота и, по-богатырски взмахнув им, разрезал этим «молотом» воздух.

– Не подведу!

Сейчас, подгоняемые ветром и стремительным течением волн, Бранд и тысяча закованных в сталь панцеров двигались к пустующим ночным пирсам столицы. Сначала парусник, а затем четыре гребные баржи миновали грузовые причалы и вышли к красивым набережным, украшенным фонтанами, стриженным газоном, а также многочисленными беседками и скамьями. Было видно, что в мирное время эти длинные, украшенные гранитом полосы были излюбленным местом отдыха свободных горожан и гостей города. Исключительно свободных – Бранд, например, множество раз за свою карьеру призового бойца бывавший в Бургосе, ни разу не удосужился попасть сюда, хотя сам город знал неплохо. Не то что бы сервов сюда не пускали, просто граждане, отдыхающие здесь, чувствовали себя не вполне комфортно, если рядом гуляли рабы, и для серва считалось предосудительным ходить по набережной без дела. Вот если напитки там продавать или обувь чистить господам гуляющим – дело другое.

Бранд хмыкнул. А тысячу сервов, да еще с мечами, да в полном доспехе разом, не хотите ли, сволочи?

Плавсредства шли без сигнальных огней, освещаемые только светом звезд да отраженным блеском редких городских фонарей и ламп из окон домой неподалеку от набережной.

Весла погружались в волны и снова поднимались, с каждым таким взмахом приближая суда к вожделенному берегу. Мозолистые руки, привыкшие сжимать меч и копье, без труда справились с таким делом, как орудование длинным барочным веслом.

Набережная Бургоса была весьма широка, а потому баржи и парусник, на котором, кстати, стоял во весь свой рост Бранд, врезались в песчаный грунт один за другим, разместившись рядочком, как выбравшиеся на морской берег отдыхать тюлени. В продолжавшейся почти полной тишине Бранд обнажил свой меч и первым спрыгнул на берег.

Первый шаг сделан – они в Бургосе.

Сказать, будто высшие королевские офицеры (Бавен, например) являлись полными идиотами – просто невозможно. Сказать такое – значит погрешить против истины. Королевский маршал весьма достойно подготовил город к отражению штурма и осады со стороны приближающейся рабской армии. Вся соль была в том, что у него, как почти и у всякого полководца во все времена, не хватало средств для ведения кампании, в данном случае – живой силы и орудий.

Городской периметр Бургоса был слишком велик, а количество людей, которых Бавен собрал с учетом ополченцев и войск, выеденных с поля битвы под Шерном, хотя и приближалось к ста пятидесяти тысячам, явно не хватало для контроля столь протяженной линии обороны. Потому с направлений, на которых удар не ожидался (это прежде всего касалось стен напротив «дуэльного» парка и набережных Кобурна), боевые подразделения были убраны, там оставались только немногочисленные дозорные и патрули.

Именно они и заметили высадившихся, но вместо того, чтобы броситься в контратаку или, по крайней мере, незамедлительно известить городские власти о вражеском десанте, местная дружина, являвшаяся, кстати, дружиной рыбацкой общины Бургоса, пирсы которой располагались левее набережной, заспешили к высадившимся, причем с самыми что ни на есть радостными, а вовсе не враждебными намерениями.

Дело в том, что жители столицы искренне переживали за судьбу своего города и посему очень живо интересовались любыми новостями о продвижении вражеской армии к стенам Бургоса. Как ни пытался Бавен скрывать информацию о скорости марша рабских полчищ, весь город был осведомлен о том, что «этот ужасный Трэйт» находится не менее чем двух днях пути от города. К тому же помимо армии Трэйта Бургос ждал и еще одну армию – армию короля, который вне всяких сомнений, побуждаемый лучшими монаршими намерениями о защите собственных граждан, должен был выступить для защиты своей столицы. Слухи об этом раздувались до немыслимых размеров, люди ждали прибытия огромного флота, трехсоттысячной, нет, миллионной армии Его величества Бориноса, но, увы, только Бавен знал, что все это лишь слухи: король не только упорно не отвечал на его просьбы о помощи, но и вообще не отвечал. Опять же по слухам, распускаемым уже в окружении генерала, это тотальное молчание грозило Бавену скорой расправой или, по меньшей мере, длительной и тяжелой опалой либо отлучением от армии.

Именно по этим причинам жители Бургоса не ждали Трэйта так рано, но давно и яростно ждали короля. Поэтому никому из дружинников, патрулирующих в этот скорбный час набережную родного города, и в голову не пришло, что на баржах может быть вражеский десант – его приняли за первый королевский отряд, прибывший для поддержки осажденных.

Дружинники в количестве двадцати человек, неловко сжимая непривычные для рыбацких рук алебарды и мушкеты, дружно и радостно бежали по песку. Консидории же Бранда спрыгивали на землю и, обнажая оружие, строились компактными квадратами для атаки. Сердца их также горели чувствами, однако несколько другого сорта – более кровавого цвета с оттенками темного в глубине.

Местный дружинный начальник бежал впереди. Был он несколько тучен, запыхался и во время бега старался смотреть скорее себе под ноги в песок, чтобы экономить силы, однако по мере приближения, интерес к тому, как выглядят первые в его городе королевские десантники, превозмог усталость, и он поднял голову, на ходу в полутьме всматриваясь в нежданных гостей.

Он увидел темные гребни волосяных плюмажей, угловатые доспехи, сомкнутые щиты. И огромные мечи, превышавшие по ширине привычные пикинерские кошкодеры как минимум вдвое.

Широкие плечи и мрачные глаза. Ближайшая из темных фигур и самая массивная из них широко шагнула к дружиннику, блеснув сталью оружия.

Такое кузнечное великолепие панцирного доспеха, по мнению дружинника, кануло в лету уже, по меньшей мере, пять сотен лет назад. Так выглядели рыцари эпохи Валька, а еще – консидории, выступавшие во время авеналий на потеху горожанам.

Начальник замедлил шаг – что это? Консидории? Рабы?!

Дружинник открыл рот, не смея сам себе признаться в страшной ошибке.

– Да как вы посмели? – только и выдохнул он. – По какому праву?

Почти не спеша, Бранд медленно поднял и резко опустил меч.

– Вот мое право! – сказал он, и голова дружинника покатилась по песку. – В атаку, братцы!

И железная волна накрыла несчастных рыбаков, сметая их как волна сметает рисунок на песке пляжа – неотвратимо и очень быстро.

* * *

Сразу же после стычки с рыбацким ополчением, которую-то и боем назвать было нельзя, батальон разделился на две части. Одна двинулась в сторону Пашкот-паласа, снося на своем пути все, что попадалось на улицах старого города и разбрасывая по ходу заранее приготовленные зажигательные заряды на крыши и в окна домов, а другой отряд, менее крупный, но из более подготовленных бойцов, включая самого Бранда, двинулся в сторону королевского замка, расположенного прямо над берегом Кобурна.

Замок Сгорающего Дракона представлял собой узкий «стакан» высоченных стен, внутри которого, как палец внутри кольца, стоял головокружительно высокий донжон города, или по-простому «Урбáна». По слухам – самое высокое здание в королевстве, да, пожалуй, и на всей планете-каверне.

Ворота «стакана», внешней замковой стены, были заперты, однако несколько гренад, связанных между собою, легко решили эту проблему. В обычной ситуации при мушкетном огне из бойниц крепости подобраться вплотную к воротам для установки гренадной мины было бы невозможно, однако ночное время, неожиданность нападения и, как следствие, полное отсутствие организованной обороны сделали свое дело.

Пройдя через врата и узкий, зажатый между тридцатиметровыми стенами двор, консидории оказались внутри донжона перед длинной, стремительно взлетающей ввысь спиральной лестницей, ведущей сквозь двадцать пять шестиметровых этажей к самой вершине цитадели. Опять же в обычных условиях пройти по этой лестнице как организованным отрядом, так и в одиночку было бы откровенным самоубийством – лестница простреливалась со всех верхних двадцати пяти этажей со всех сторон.

Так было всегда, но не сейчас. Стремительным галопом, перескакивая в своем тяжелом доспехе через две ступени сразу, часть консидориев рванула вверх, стремительно и неудержимо. Но пока по ним никто не стрелял, две пары караульных, оглушенных спросонья взрывом гренадной мины, консидории зарубили прямо у входа во дворе.

Но Бранд понимал: это самое «пока» продлится недолго. Скоро проснувшиеся от взрыва дежурные по казармам поднимут спящих стрелков, скоро те схватят мушкеты, забьют в стволы пули и огненный шквал обрушится на головы атакующих консидориев с лестничных площадок.

В донжоне замка-небоскреба было двадцать пять обширных этажей. По сведениям, рассказанным еще в лагере под Шерном одним из рабов, некогда служившим здесь половым, нижние десять этажей постоянного персонала не имеют, не имеют бойниц и используются главным образом как склады, как темница и как различного рода технические помещения. Основные же казармы бойцов гарнизона должны находиться с десятого по восемнадцатый этаж. По одной кольцевой казарме на каждом и по двести человек в каждой казарме, итого – тысяча шестьсот человек.

В дополнение к ним во внешней стене цитадели, отделенной от донжона только уже упомянутым узким кольцевым двориком, имелись собственные казармы и казематы, рассчитанные еще человек на пятьсот.

Итого получалось где-то две тысячи сто бойцов при полной загруженности казарм. Однако осада – это странное время. Наверняка большая часть стрелков гарнизона цитадели сейчас находилась на стенах вокруг города, а здесь оставалась от силы половина, а то и треть от постоянного состава. Как бы там ни было, четырехсот консидориев, которых Бранд привел с собой для взятия крепости, должно было хватить – если они успеют подняться на двадцать пятый этаж раньше, чем солдаты казарм на восемнадцатом смогут взяться за оружие.

Следующие за восемнадцатым два этажа занимали помещения для прислуги и кухня, а вот пять последних назывались загадочным словом «пентхаус» и являлись той самой пресловутой бургосской резиденцией Его Величества. Здесь размещались королевские кабинет, приемные, холл и знаменитая Желтая гостиная, где узким кругом приближенных лиц отмечались наиболее значимые события в жизни короля и государства.

Пока мимо великана пробегали консидории первой десантной партии, Бранд искал то, про что говорил ему Гор – двери, открываемые «внутрь стены», туда, где с другой стороны нет выхода. Он сначала не понял, когда демиург-консидорий рассказал ему про них, но как выяснилось, найти эти странные «двери» оказалось несложно – шесть массивных двухстворчатых металлических дверей располагались попарно вокруг спиралевидного лестничного пролета.

Выходили эти двери действительно «в никуда», ибо с другой стороны толстенной стены, в которую они углублялись, не было на первый взгляд ничего, кроме идеально положенной штукатурки.

Слуга-половой, ставший их инструктором по проникновению в королевские замки, пояснил, что для подъема на этаж не обязательно пользоваться спиральной лестницей. Люди, живущие на верхних этажах (не только король, но даже его личные слуги и уж конечно солдаты и офицеры гарнизона), пользуются для этого странными приспособлениями, именуемыми ими «лифтус», коих в здании имеется ровно шесть штук.

Причем один из них по определению доступен только для короля и еще два – только для обитателей верхних семи этажей. Остальные могут использоваться офицерами гарнизона, но только до восемнадцатого этажа.

Лифтус открывают «руки» – так сказал ему Гор и объяснил, что делать. Бранд осмотрелся. Один из валявшихся на входе трупов имел нашивки офицера на изуродованном взрывом мундире. То, что надо! В принципе, сгодился бы и рядовой, но офицер – надежней. Одной рукой рывком Бранд поднял труп и точным движением меча отсек ему правую руку.

Он подошел к ближайшим дверям и приложил отсеченную ладонь к панели слева от створок. Панель мигнула, и створки плавно раздвинулись, словно приглашая внутрь. Бранд хмыкнул – тайная техника, черт побери.

Стремительно пройдя с отрубленной рукой вдоль всех створок, Бранд открыл пять дверей из шести. Шестая была украшена личным вензелем короля и, очевидно, «рукам» служивых не подчинялась. Ладно, хватит им пяти.

– Так, – сказал он, – Ордан, твой первый лифтус, Сима – второй, Листар – третий, Паден и Руфий – четвертый и пятый. Каждый взял себе по отрубленной руке, будете ими открывать створки.

Он еще раз заглянул в ближайшую дверь. Помещения за створками выглядели достаточно просторными – примерно четыре на пять метров.

– В каждый лифтус по двадцать человек, – приказал Бранд. – Влезете! Первая партия на восемнадцатый этаж. Вторая – на шестнадцатый и далее через один. Бегом!

Он взмахнул рукой, и консидории устремились внутрь.

Здесь началась резня, только немного отличавшаяся от расправы над ополченцами – не ожидавшие нападения солдаты были настолько деморализованы, что не оказывали серьезного сопротивления.

Буквально через двадцать минут к Бранду спустился по лестнице один из его лейтенантов.

– «Пентхаус» чист, сэр, – доложил он.

Вскоре подтянулись офицеры с других этажей.

– Восемнадцатый этаж чист.

– Семнадцатый и шестнадцатый тоже, сэр.

– Нижние этажи наши. Что дальше, командир?

Командир вздохнул – казавшаяся невозможной операция, похоже, была близка к завершению.

– Что там, Сардан? – спросил он у вестового.

– Всё нормально, сэр, взгляните.

Вместо комментария один из офицеров показал окровавленным мечом в окно. Бранд повернулся.

В двух кварталах от цитадели арсенал Бургоса, самый большой склад боеприпасов и оружия в Артоше, полыхал, как сухие дрова.

* * *

Пока Бранд возился с королевским замком, Сардан Сато вел по городу второй отряд лавзейских консидориев к казармам и складам городского арсенала. Они располагались примерно в двух кварталах от набережной на территории, огороженной невысоким забором в крупных каменноблочных строениях с двухскатной крышей.

Быстро пройдя по едва разбуженным шумом улицам, Сато достиг цели через десять минут и, стремительно перерезав вялую охрану, ворвался внутрь.

Арсенал в Бургосе был большой, а потому охранялся не просто выделенной под это дело охраной, нет. Он был совмещен с настоящей воинской частью, примерно в две тысячи мушкетов, или, как сказал бы Гордиан, в две тысячи штыков. Десять казарм и в каждой – по роте мушкетеров в двести человек. В расчете на это, как и предполагалось по первоначальному плану, Сато вел с собой десять полусотен отборных консидориев.

Распределив полусотни по казармам, Сато во главе последней полусотни устремился к самой дальней из всех. Дальняя казарма имела на пару минут больше времени, чтобы проснуться и осознать факт нападения, и все же двигались королевские вояки слишком медленно и слишком медленно думали.

Когда лавзейцы ворвались через распахнутые пинками двери вовнутрь, враг только-только продрал глаза и схватился за разряженные на ночь и бесполезные без пуль мушкеты.

Опытные консидории, мастера клинкового боя, спустя секунды оказались в самой гуще мушкетеров и начали резать их, как волки режут кур в курятнике. В относительной тесноте помещений длинные, почти полутораметровые мушкеты совершенно не соответствовали понятию «оружие» и годились для боя с мечами профессиональных рубак так же хорошо, как кривые палки подобной же длины, то есть – никак.

На какое-то время казарма наполнилась проклятиями, криками дерущихся и стонами умирающих, но вскоре все стихло. Пол помещения покрылся слоем наваленных как попало обезображенных трупов с резаными ранами и отсеченными конечностями, обильно фонтанирующих кровью, по которой ходили, скользя по лужам, разгоряченные резней консидории в доспехах. Из боссонцев не пострадал никто.

Сардан Сато вытер лоб и вложил клинок в ножны. Теперь оставалось поскорее поджечь склады и уходить – именно этот разгоревшийся пожар вскоре увидел Бранд из окна донжона-небоскреба.

Дело было сделано.

* * *

Бавен пребывал в бешенстве. Ночной десант на набережную города лишил оборонявшихся не только чувства безопасности и деморализовал оборонявшихся – он лишил их военных запасов!

Пули, ядра, гренады, запасные мушкеты, бранкугели, алебарды, багинеты, мундиры и епанчи, портупеи, сабли, пехотные кошкодеры, кавалерийские палаши, пистоли и карабины. Дьявол! Даже солдатские матрасы и пустые мешки для песка, – они лишились даже этого! Не говоря уже о рыбных и мясных консервах, полуфабрикатах для солдатских кухонь, запасов спирта, маринованных овощей, соли, сахара, хлебной муки (катастрофа!) и медикаментов.

Это было хуже, чем поражение под Шерном.

Но на этом обрушившиеся за несколько предрассветных часов бедствия не закончились. Возбужденный титаническими взрывами арсенала пожар разнес свое пламя по четырнадцати кварталам. Ветер в это время дул с реки, и сегодня он прогнал огонь пожарища с востока на юго-запад насквозь через город до самых городских стен.

Бавен выехал на место, где огонь остановился и печальным взором обежал обугленные остовы. Чудесная внешняя стена прогорела на протяжении пяти километров. Куртуазные крыши башенок обрушились, лестницы внутри стен превратились в жалкие обугленные головешки, что же касается запаса ядер и пороха, скрытого за стенами, то взрыв разнес кирпичное укрепление в нескольких местах.

Утром следующего дня на горизонте, как и ожидалось, показались длинные вереницы Армии рабов. Это был Трэйт, черт бы его побрал! Рабский маршал.

Бавен посмотрел на бывших рабов сквозь огромные проломы в стене. Восстановить линию обороны с учетом его возможностей было не сложно, но на это требовалась хотя бы пара суток, которых у него уже не осталось. Он подозвал своих старших офицеров, вытянувшихся по струнке, и жестом поманил к себе седоусого начальника штаба артиллерии.

– Вы вот что, милейший, сервы будут здесь через несколько часов. Срочно снимайте орудия с внешней стены. А вы, – он обратился к пехотным офицерам, – почистите мне Бургос. Максимально, все, что возможно: прежде всего – боезапас, провиант, ценности. Все собираем в Старом городе. Отсиживаться будем там, остальное сдадим. Это все. Исполнять!

Один из офицеров, как видно из благородных, подпоясанный позолоченным кушаком, чуть задержался. Он был не только шательеном, но и коренным уроженцем столицы, и ему было откровенно жаль сдавать великий город, который ни разу за тысячелетия не брали враги.

– Но как же внешние кварталы, сударь? Вы отдадите их столь презренному противнику?

Бавен задрожал. Развернувшись к говорившему, он с размаха врезал ему кулаком в лицо. Ему хотелось так же врезать любому из шательенов, с кем ему приходилось общаться – ведь всё это происходило по их милости.

– Исполнять, я сказал! Не обсуждается!

Глава 19 Один миллион голов

В пять утра четвертого дня месяца Фаменот Гордиан Рэкс начал переправу через Кобурн возле местечка Тарбит немного севернее Риона. Бойцы соорудили тысячи плотов, и огромная воинская масса, цепляясь за нити проброшенных над водой канатов, двинулась через реку как туча саранчи. Переправа заняла почти семь часов, но уже к концу дня шестьдесят тысяч сервов, перейдя воды Кобурна, быстрым маршем достигли Риона и развернулись перед стенами города многокилометровым каре.

На всем протяжении пути, от великой реки до поля перед городом, местность оставалась совершенно «чистой», и марширующая армия рабов не встретила ни конных разъездов, ни засад, ни секретов. С тем большим удивлением, уставшие после столь стремительного броска воины взирали сейчас, стоя по колено в высокой луговой траве, не только на стены невиданно большого города, но и … на огромную королевскую армию, возникшую перед ними.

Это был сюрприз. Страшный сюрприз.

Гор и Крисс выехали немного вперед, мимо рядов своих солдат, рассматривая противника и столицу Северного Артоша. Ни старому, опытному габелару, ни тем более другому, юному консидорию, появившемуся в этом мире всего лишь год назад, бывать здесь раньше не приходилось. Рион являлся крупным, но не знаменитым городом всемирного королевства.

Авеналии, где блистали своим мастерством бойцы-консидории, обычно обходили его стороной, стремясь либо в Бургос, который считался главным городомЭшвена, либо в Бронвену, которая считалась родиной авеналий.

На взгляд какого-нибудь праздного наблюдателя, путешествующего по стране в свое удовольствие, Рион не производил серьезного впечатления. Огромный и грязный, с низкими стенами и без выдающихся архитектурных сооружений, он выглядел совершенно обыденно. Крупный промышленный и торговый центр, не более того. Однако с точки зрения Гордиана, Крисса и еще шестидесяти тысяч пришедших с ними бойцов сейчас все выглядело несколько иначе.

Протяженность стен и величина скрывавшегося за ними титанического средневекового мегаполиса, оказались настолько велики, что поневоле заставляли задуматься об осуществимости предпринимаемого ими мероприятия даже без огромной армии защитников, стоящих сейчас перед ними.

– Забавно, – сказал Крисс, обладавший несколько «черным» чувством юмора, – навскидку их тут не меньше миллиона. Боюсь, – он кивнул на телеги обоза, – нам даже досок на гробы не хватит.

– Но это же невозможно! – вклинился в разговор Никий, только что вернувшийся из конного авангарда. – Мои разъезды были высланы вперед на несколько дневных переходов. Сообщений о том, что к Риону движутся силы поддержки, не было. Черт! Да это безумие какое-то, мы не могли не заметить миллионную армию, идущую нам навстречу!

Гор закрыл глаза и медленно выдохнул.

– Они и не шли нам навстречу, – глухо произнес он, – это не армия, Ник. Это горожане.

Он передал Криссу подзорную трубу, тот взглянул и в свою очередь передал трубу Никию.

Перед скромной по сравнению с этим человеческим морем шестидесятитысячной армией сервов одним гигантским прямоугольником на самом деле стояли… рионские рабы.

Фабричные сервы в фартуках и рабочих накидках, сельские сервы в широкополых шляпах, сервы-торговцы в добротных камзолах с цветным шитьем.

Миллион человек – кошмарный сон.

В мозолистых ладонях каждый из них сжимал примитивное средневековое оружие – двуручные мечи и дротики, длинные кинжалы и пики, проржавелые щиты, сабли и короткие кошкодеры. Впрочем, множество людей держали в руках только годный для драки рабочий инструмент – топоры для рубки деревьев, вилы и даже мясницкие ножи.

Мушкеты и алебарды отсутствовали. То были не солдаты, то была просто орда.

– Я не понимаю, – развел руками Никий, – ведь это сервы, какого черта они нас так встречают?!

– Ты не догадлив, – криво усмехнулся Гордиан, – они все в ошейниках. Присмотрись!

Он ткнул перчаткой в стоящие напротив вражеские ряды, а следующим движением пришпорил коня и помчался галопом вдоль линии своих солдат, увлекая тем самым Крисса, Никия и еще десяток старших офицеров за собой.

– Не расслабляться! – заорал Гордиан сопровождающим. – Мушкетерским полкам строиться поротно! В две линии от Кобурна вдоль луга! Постарайтесь вытянуть до края рощи хотя бы первую линию! Кавалерийские эскадроны – на фланги! Авангард – на правый, арьергард – налево! Кавалерия резерва – в усиление правого крыла… Да, и обоз! Отгоняйте телеги назад, для вагенбурга нет времени! Шевелитесь, тысяча чертей!

Подстегнутые гневом предводителя, Крисс и большинство офицеров, командующих полками, немедленно разлетелись исполнять приказы. Только Никий, командовавший его личной охраной, а также соответственно вестовыми штаба и составлявшими эту охрану, остался с другом-командиром.

– Невозможно, невозможно, – шептал он, прижавшись к лошади, что мчалась галопом за скакуном падшего демиурга, который судорожно разбрасывал по полю свои роты и эскадроны. – Почему?!

Гордиан обернулся.

– А ты не понял? – Он снова скривился. – Впрочем, так же как я… Я дурак!!! То, что мы видим перед собой, этого следовало ожидать! В Рионе живет свыше миллиона человек. Из них сервов – восемьсот—девятьсот тысяч, среди них женщины и дети. Еще тысяч сорок – горожане и обыватели, которые никогда не держали в руках оружия. Потом там есть два полка габеларов примерно по четыре тысячи алебард в каждом. И едва ли две тысячи из оставшихся это кавалеристы-шательены с настоящим боевым опытом. Ты не понял, Ник? В гигантском городе всего две тысячи вояк, знающих, с какой стороны подходить к мушкету и палашу! Получается, что если считать только нормальных солдат, их в тридцать раз меньше чем нас! Периметр города огромен, защищать его с такими жалкими силами просто невозможно, один боец будет приходиться на десять метров изношенной стены, даже если привлечь всех свободных. Единственный выход для префекта города – использовать против нас своих сервов! Именно это он и сделал!

Гор почти задыхался от злости на самого себя.

– А теперь подумай, – продолжил он, – подумай, Ник, можно ли использовать сервов в ошейниках при осаде? Нет! Они не станут наводить на своих освободителей орудия и брать мишень в прицел, не будут кидать нам на головы камни и лить смолу, а если и будут, то не так яростно! Совсем не так, как это делают при отчаянной обороне! Но рабов можно вывести в поле, ты слышишь, Никий! Разбить их на батальоны, замкнуть все хомуты батальона на один пульт в руках, допустим, командира из числа свободных, который остается позади своих сервов-бойцов, и погнать их вперед с оружием в руках. И они будут драться, ведь мы станем по ним стрелять! Отступить раб не может – сразу последует болевой импульс, но атаковать – вполне. Они пошлют их на нас в рукопашную, Ник, наших братьев! – Тут он дико захохотал. – Вот это будет резня, мой друг, вот это будет резня!

Между тем огромная масса рионских сервов, словно подтверждая его слова, понукаемая короткими разрядами из «хомутов», медленно двинулась вперед, сползая с окружавших город холмов, как тягучая и вязкая живая лава. Сервы Риона не соблюдали рядов и не держали шеренг. У них не было ни унифицированного оружия, ни тем более навыков его использования.

Но у них была сила массы, неистребимая, страшная, дикая мощь водной стихии, смывающей дома с берегов. То была сила землетрясения, цунами, метеорита, вес грозной скалистой груды, который неизмеримо превосходит все, что пытается ей противостоять. И этой силе, просчитал Гордиан, понадобится всего один час, чтобы пройти от холмов до края луга, на котором скручивался в кольцо обоз рабской армии. Через час миллион сервов сомнет, сломает, да просто затопчет жалкие шесть десятков тысяч бойцов, что стоят между ней и этим самым обозом под стенами артошской столицы!

Гордиан Рэкс промчался сквозь ряды своих полков и взлетел на холм, за которым располагался обоз. Здесь, в самой высокой точке рельефа из ближайших доступных, он спрыгнул с коня.

С некоторого возвышения человеческое море рионцев можно было рассмотреть целиком. Медленно приближающийся к ним прямоугольник из вражеских сервов имел почти такую же протяженность по фронту, как и развернувшаяся Армия Свободы, – около двадцати километров, – что объяснялось, разумеется, шириной поля, на котором стремительно раскручивался сюжет внезапной баталии.

Справа поле упиралось в небольшой ручей, протекавший по длинной канаве до самого Кобурна, а слева – в тисовую рощу, плавно переходящую затем в лесной массив, чередующийся с пастбищами и полями. Однако в глубину вражеское построение превосходило линию Армии Свободы в несколько раз! Сомнений нет, сопротивление в данном случае просто бесполезно, эта масса сожрет войско Гора, даже не икнув. Ни боевые навыки, ни воинская дисциплина, ни изощренные тактические приемы в данном случае не помогут – ровное поле, армии сближаются стенка на стенку, лоб в лоб. И нет времени для маневра. Да и какой к черту маневр при таком раскладе! Бежать разве что.

– Никий, послушай меня, – Гордиан говорил быстро, почти глотая слова, – времени уже нет. Сейчас я попробую впасть в транс. Знаешь что это? Я как бы усну, а ты сделай вот что. Во-первых, мне нужна постоянная охрана, поскольку в течение получаса я не проснусь, даже если меня будут резать. Оставь один взвод, остальные – в бой. Поскольку Крисс занят со своими драгунами на правом фланге, центральное командование я временно возлагаю на тебя.

Во-вторых, попытайся, насколько возможно, оттянуть наше поражение и бегство с поля. Мы разделены на две линии. Первая скоро сблизится с врагом, но вторая должна отойти чуть назад, к краю поля, чтобы увеличить расстояние. Орудия, которые мы везли с собой, поставь между двумя линиями, а не перед первой – на это уже не хватит времени. Мы будем бить навесом через головы наших солдат в самую гущу атакующей массы. При такой тесноте построения эффективность поражения будет просто потрясающей, картечь должна лечь идеально. Боже мой, что я говорю! В общем, ты понял. Ты понял?! Действуй!

Никий, улыбаясь, кивнул:

– Я понял, босс. Ты сожжешь все хомуты на расстоянии, как обычно делаешь в освобожденных поместьях. Расстегнем ошейники рионцев – и дело с концом. Получится миллион сервов против горстки свободных. Мне нужно только продержаться до этого момента.

Гордиан покачал головой.

– Не думаю, что все настолько просто, – севшим голосом ответил он. – Моя сила увеличилась по сравнению с Кербулем и даже Бронвеной, однако миллион ошейников – это слишком много для меня и сейчас. Максимум, что мне удавалось до этого, если ты помнишь, – это две тысячи человек за один раз. Две тысячи человек, Ник, не больше! Мне трудно объяснить тебе, но чтобы расстегнуть электронное устройство силой мысли, нужно сосредоточиться на нем. Я могу концентрироваться на «хомутах» либо по одному, но тогда это займет три-пять секунд на каждый, либо деактивировать их большой группой, единым усилием. Первый вариант, как ты понимаешь, для нас неприемлем: не хватит времени. Однако и второй – тоже, ошейников слишком много, я не смогу сконцентрироваться на всех сразу. Да я сомневаюсь, что это вообще возможно! Одновременная работа с сотней устройств считается рекордом даже в моем высокотехнологичном мире, где полно Тшеди-профессионалов! А то, что я делал в Боссоне, освобождая сервов по две тысячи одновременно, – это уже предел возможностей пси-оператора, по большому счету. Так что…

Улыбка сошла с лица Никия. Юношеское лицо сделалось суровым.

– Я понял, – повторил он спокойно. – В конце концов мы все когда-нибудь умрем. К смерти и победе готов – таков девиз консидориев, верно?

Он сделал паузу, потом сжал плечо Гордиана сильной ладонью.

– Я продержусь, сколько смогу, брат. А ты уж постарайся.

Падший бог кивнул, и Никий, резко развернувшись, стал спускаться с холма.

* * *

В это мгновение гигантская колонна рионских сервов и первая линия Армии Свободы с ревом столкнулись. Началась резня!

Мушкетеры Гора, отточенными движениями, уклоняясь от ударов, фехтуя штыками и дробя черепа прикладами, собирали кровавую жатву. Каждый здесь прикрывал плечо каждого и отработанные месяцами упорных тренировок навыки организованного штыкового боя сжигали шеренги навалившегося массой противника, как огонь бумагу. Солдаты демонстрировали высочайший класс, доступный местной полевой пехоте. Это было тем более очевидно, что противостояла им разношерстная масса дилетантов, собранных в аморфную толпу. Плохо вооруженная, не обученная, гонимая в бой лишь насилием хозяев и страхом перед смертью от болевого разряда.

Штыки солдат Свободы вонзались в незащищенные доспехами тела нападающих, раз за разом обагряясь «братской» кровью рионских сервов. В жуткой мешанине из терзающих друг друга тел больше не осталось людей, не было мыслей, никто не думал о том, кто перед ним: серв, который пришел освобождать, или серв, который должен был стать освобожденным. Только звери, ревя и стеная, разили и гибли от рук друг друга: нет братьев на войне, но есть враг!

Медленно-медленно линия нападавших таяла, под огнем мушкетов, под ударами их штыков, под гулкими хлопками картечи, что обильно посылала артиллерия «свободных» через головы первой линии в самую гущу атакующей колонны. Однако уже спустя пятнадцать—двадцать минут стало ясно, что успех «свободных» является лишь иллюзией. Миллионная масса рионцев оказалась слишком велика, чтобы потеря даже десяти тысяч бойцов стала хоть сколько-нибудь ощутимой для ее воистину фантастической численности.

Штыки мушкетеров первых рядов вонзались в плоть уже десятого, двадцатого врага, кураж и ярость, питавшие их мужество, сменились усталостью и болью. Росло число раненых, росло число убитых. Поток рионцев казался бесконечным. И мушкетерам первых рядов уже становилось дурно только от вида трупов, влажными холмами лежащих перед ними.

Первая линия войска Гора стала медленно отступать.

* * *

Красное. Красное. Красное.

Тонкие вены энергий пронзали воздух.

Веки были опущены, но Гор ВИДЕЛ!

Медиас Кордис, сверкающий над головой приглушенным алым, как сквозь тонированное красное стекло.

Блики розовых облаков и багровое небо, подернутое темными потоками ветра.

Вот он почувствовал. Все.

Гор взлетел.

Нет, тело осталось по-прежнему внизу, на траве в окружении драгун, стоящих с палашами наголо, однако сознание мчалось вперед, в вышину, ближе к красному солнцу и темным ветрам под багровыми небесами. Под облаками он развернулся и посмотрел вниз.

Отсюда, с поднебесной высоты все выглядело несколько иначе. Меньше. Отчетливей. Все поле теперь лежало под ним как на ладони. Только сейчас Гор заметил, за спинами рабов и тонкой линией охранников-габеларов боевые порядки вражеской армии не заканчивались.

В короткую, но мощную линию тремя большими батальонами за спинами рабов стояли свободные граждане Риона, вооруженные до зубов. Почти на каждом была великолепная пикинерская пехотная кираса, красивая с золотом кавалерийская каска с огромным плюмажем, по два мушкетерских пистолета на поясе, жандармский палаш, рейтарский кинжал и заряженный мушкет в руках. У некоторых – даже пара мушкетов, один в ладонях, другой за спиной на ремне. Да, оружейные склады и арсеналы города, судя по всему, были весьма велики – и почистили их не слабо. Однако умеют ли пользоваться господа свободные граждане всем этим добром? Вряд ли.

Горожане стояли неплотными, «кривыми» квадратами, по двенадцать-тринадцать тысяч человек в каждой. Итого – сорок тысяч бойцов, то ли пикинеров, судя по латам, то ли стрелков, судя по мушкетам в руках. Более идиотского построения и манеры вооружаться Гор не видел.

Если господа свободные горожане собрались драться в рукопашную, то зачем им мушкеты без штыков? А если стрелять, то зачем становиться могучей квадратной пикинерской колонной в сорок-пятьдесят рядов? Впрочем, когда впереди тебя миллион туш пушечного мяса, можно, наверное, не сильно напрягаться по поводу тактических приемов.

В принципе, ход мыслей горожан, приведший к такому построению, был Гору понятен. Квадратная пикинерская колонна была традиционным строем пехоты, другой они не знали, вот и встали так. А поскольку драться врукопашную никто из мирных обывателей не умел, взяли в руки мушкеты вместо пик и алебард, без штыков естественно, поскольку на складах таковых не имелось.

Чуть ближе, между тремя большими батальонами горожан и титаническим прямоугольником рионских рабов, тонкой-тонкой линией растянулись восемь тысяч габеларов, исполняющих роль охранников при атакующих Армию Свободы рабах. Капитаны габеларских рот сжимали в руках пульты от бредущих впереди «ошейных» сервов и контролировали их движение.

С правого фланга относительно взгляда со стороны Армии Свободы стоял маленький отряд шательенов ровно в две тысячи клинков на великолепных скакунах – больше кавалерии враг не имел. Ни орудий, ни резервов также не было. Забавная армия, подумал Гордиан. Если бы не рабы, он порвал бы это горе-воинство как матерый пес домашнюю шавку. Но, увы!

Гигантский прямоугольник из рионских сервов между тем, по-прежнему уверенно теснил тающие ряды первой линии войска Гордиана. Орудия палили, как бешеные, поливая наступавших дождем из картечи. Не переставая, залп за залпом, гремели мушкеты сопротивляющихся и умирающих солдат Армии Свободы. Штыки влетали в тела и выпархивали обратно уже испачканные красным. Тысячами падали от этих ударов рабы и свирепели, видя, как рушатся рядом на землю их товарищи и друзья. Теперь их уже не гнали, они рвались в бой сами, подстегиваемые не только страхом перед ошейниками, но и ненавистью к убийцам товарищей.

Насилие порождает насилие!

Только сейчас Гор с ужасом различил, что в наступающей толпе едва ли четверть состоит из мужчин, вооруженных пусть примитивным, но все же оружием. За плотными рядами атакующих торговцев и мастеровых, слуг и фермеров, вперемешку вместе со взрослыми мужчинами шли женщины и дети, многие – прижимая к груди младенцев, схватившихся маленькими руками за тонкие полоски электронных хомутов, сжимавших шеи их матерей и сестер. Тысяча тысяч людей гнались на убой, как скот, как огромное стадо овец, бредущих на заклание в скотобойню.

Экс-господь сконцентрировался, он должен сделать хоть что-то! Хотя бы попытаться.

Сознание устремилось вниз.

Один хомут, два, двадцать, сотня, тысяча, больше. Больше!.. Две тысячи стальных замков уместились в его сознании и щелкнули, открываясь.

К-нокк – стукнули микро-затворы из системного металла об отбойник замка. Две тысячи сервов из первой линии замедлили ход. Ошейники сползли с их шей под собственным весом и пали на землю. Движение в этой части колонны чуть застопорилось, но лишь совсем немного.

Две тысячи человек, стоящие на передовой, по-прежнему шли вперед не в силах остановиться. Огромная масса их товарищей подпирала сзади, а «освободители», стоящие напротив, поливали свинцом и потчевали штыками! Азарт сражения оказался слишком велик, чтобы свобода воли всего лишь для двух десятых процента от общей численности убивающих друг друга людей смогла сдержать пламя яростной рукопашной. Спустя минуту растерявшиеся освобожденные либо пали под ударами товарищей с обеих сторон, либо присоединились к дерущимся.

Гордиан выругался: ладно, придется попробовать по-другому.

Сознание его метнулось дальше, проплыв над рядами рионцев в самый конец их чудовищной двадцатикилометровой колонны.

Ближе, ближе. Отлично!

Прямо под ним проходили последние ряды огромной медленно движущейся массы. В основном здесь были женщины и дети, безоружные, слабые, но их не подпирали в спину ряды бредущих на убой товарищей и не лупила в грудь и в голову картечь и штыки «свободных».

Разум Гора снова вскипел! Один хомут, три, тридцать, сотня, тысяча, больше. Больше… Почти три тысячи хомутов щелкнули застежками и пали на землю. Три тысячи бывших рабов застыли в немом ступоре, глядя на страшные орудия человеческого насилия под своими ногами.

Растерявшиеся габелары, идущие следом на расстоянии примерно полусотни метров от последних «рабских» рядов, замедлили шаг и стали недоуменно переглядываться друг с другом. Пальцы некоторых автоматически легли на кнопки пультов, и, подчиняясь незримому импульсу, задние ряды дружно грохнулись наземь, сраженные электрическим током. Но освобожденные остались стоять во весь рост.

– Убить! – прозвучала в застывшем воздухе ледяная команда старшего офицера и пришедшие в себя габелары хладнокровно подняли свои мушкеты.

В следующее мгновение грянул залп картечи и три тысячи женщин, детей, стариков со снятыми хомутами и просто оказавшиеся рядом сервы в еще «нормальных» ошейниках тяжкой грудой повалились на землю. А многокилометровая туша колонны продолжала идти, как будто и не заметив кровавой расправы. Три тысячи мертвецов? Царапина на теле кита.

На долю секунды Гор как бы застыл в воздухе, и если бы он мог в этот момент почувствовать свое тело, его кожа покрылась бы холодной испариной, а мышцы задрожали от ощущения полной беспомощности.

Его дар, божественный дар, его избранность, которой он гордился с самого первого дня своего появлении в мирах Корпорации, оказалась ничем на этом поле. Меньше чем тысяча мушкетов в руках никчемных городских габеларов.

Дьявол! Черной пантерой Гордиан метнулся дальше, через ряды, над колышащимися в движении серыми массами бредущих на смерть рабов к самому краю колонн.

Да. Вот здесь. Самый край. Справа лес и рядом нет габеларов со смертоносными мушкетами. Попробуем.

Он снова напрягся. Секунда, две, три, пять – и еще три тысячи хомутов щелкнули своими замками.

И тут сервы не растерялись! Здесь были все вперемешку, не только женщины, но и мужчины, с оружием в руках. Немедленно сбившись в кучу, они устремились к тисовой роще, что шумела свежей весенней листвой всего в пятистах метрах от них. А остальные сервы, оставшиеся с неснятыми хомутами, тут же растянулись, прикрывая своими телами освобожденных, и те, что есть мочи, припустили бегом к спасительному лесу. Получилось!

Гор вновь сконцентрировался, готовясь освободить еще одну партию рабов, но в этот момент лихая шательенская конница, жандармы, стоящие на фланге, с свистом и гиканьем припустили в погоню за беглецами. Часть сервов из колонны, с неснятыми хомутами на шеях кинулась, было, им наперерез, но пальцы охраны легли на кнопки пультов и болевой импульс швырнул осмелевших рабов на землю. Беглецы остались в одиночестве. А спустя мгновения кавалерия настигла их. Жандармы с лету дали дружный залп из карабинов, а потом бросились на беглецов с обнаженными палашами. Женщины и дети гибли под копытами коней, мужчины падали с разрубленными головами. Гор мысленно застонал. Что делать? Что делать?! Казалось, решения не найти…

* * *

Префект, наблюдавший за атакой «своих» рабов через подзорную трубу, удовлетворенно крякнул и с довольной миной повернулся к старшим офицерам – ну, каково?

Похоже, его расчет оказался верным. Этим горе-воякам, вонючим сервам, поднявшимся против своих, богом данным господ, ничего не остается кроме как сдохнуть под грязными пятками своих же товарищей по несчастью. «Его» рабы просто затаптывали обороняющуюся мушкетерскую линию одной своей массой!

Но больше всего в этой ситуации его забавляли жалкие потуги вражеского командира повлиять на атакующую колонну своими способностями медиума. Со своего резного кресла, поставленного на некотором возвышении над полем баталии, его превосходительство господин префект прекрасно видел, как то тут, то там по нескольку тысяч сервов лишались своих ошейников и как эти попытки решительно пресекались специально проинструктированными на этот случай солдатами охранения. Фехтовальщик, говорите? Пророк? Апостол Свободы? Легендарный воин?

Легендарный идиот! Миллион человек – это миллион человек, и ничего тут не сделать!

Префект взмахнул рукой.

– Кончайте с этим! Усилить натиск! – И откинулся на спинку резного кресла с полным удовлетворением в душе, жалея, что не приказал взять с собой вина. Ведь перед ним разворачивалось такое зрелище, а горло промочить было нечем.

Габелары охранения, повинуясь переданным по цепочке приказам, повернули тумблеры на пультах от хомутов, усиливая болевое воздействие на своих «подопечных», и масса рионцев гигантским спрутом метнулась вперед, как единый живой организм. Толпа напирала, невзирая на пули и картечь, с полным презрением к смерти. Сотрясаемые электрическими разрядами несчастные рабы бежали на своего врага, бросая оружие, затаптывая друг друга, захлебываясь пеной, слезами, давясь истошными воплями и судорожно глотая воздух ртами, искривленными от боли!

Штыки мушкетеров отчаянно взметнулись в воздух и дернулись в великолепном выпаде, поддержанным тридцатью тысячами пар рук. Тридцать тысяч рионцев повисли на отточенных стальных штырях, но толпа не остановилась. Под давлением задних рядов, повисшие на мушкетных штыках трупы, продолжали давить на оборонявшихся. На краткое мгновение обе силы уравновесились, дрожа от напряжения… и рухнули в сторону мушкетеров!

Чудовищная масса, налезая последующими рядами на передовые, сметала с лица земли своих противников, буквально вбивая их в грунт вместе с трупами товарищей. Бесчисленные женские, мужские и даже детские тела накрыли остатки первой линии обороны. Тридцать тысяч бойцов «свободы» оказались втоптаны в землю миллионом рабов…

– Вино, господин префект? – поинтересовался гарсон. – Э-э, бутылка нашлась у кого-то из ополченцев. Полный бокал, сэр?

Префект поморщился.

– Разбавь водой, дурак! – брезгливо произнес он. – Я не пью крепкое, ты же знаешь.

Слуга подлил воды.

– Готово, сэр. Теперь изволите?

Господин префект поднял полный бокал и посмотрел на развернувшуюся перед ним кровавую бойню. Вино было красным.

– Чудно, – сказал он, – просто чудно.

* * *

На расстоянии примерно километра от резного кресла префекта вторая линия Армии Свободы готовилась к схватке. Перед тем как впасть в транс, Гор разделил свое войско на две неравные части. Одна из них была больше, протяженней и пересекала все поле сражения от одного края до другого, являясь первой линией обороны. Состояла она только из мушкетеров, вставших одним сплошным боевым порядком без брешей и без разделения на батальоны. Теперь эта линия была уничтожена.

Оставшиеся тридцать пять тысяч составляли вторую линию Гора и кавалерию флангов. Она стояла отдельными батальонами, отдельными эскадронами и включала помимо стрелков из мушкета также артиллеристов и драгун, развернувшихся справа и слева от позиций пехоты, но с численным перевесом на правом крыле.

Здесь стоял Крисс. Его конь приплясывал.

Бывший лавзейский габелар оторвал взгляд от медленно приближающегося пешего противника и повернулся к адъютанту.

– Ну что, сударь? – негромко поинтересовался он. – Я чувствую, пора что-то менять. Как насчет прорыва вдоль рощи?

– Во фланг рионским сервам, сэр?

– С ума сошли? Для них наша атака, что комариный укус. – Крисс криво усмехнулся. – Берите шире, сударь: пройдем по краю поля, пощупаем габеларов с пультами.

– Но там же шательены, мастер Крисс!

– И что?

– Вы сказали, их там стоит почти полк, а это две тысячи кирасир!

– Но нас три тысячи, а это на тысячу сабель больше.

– Но это же жандармерия, сэр! Шательены, с рождения приученные к коню и доспеху! И к палашу! Да разве мы сможем?

– Если сильно захотим, сударь, если сильно захотим!

Крисс поглубже нахлобучил драгунскую шляпу и постучал себя сжатым кулаком по суконному мундиру на груди.

– А жалко, что у нас нет кирас и касок, верно? Пригодились бы сейчас.

– И не говорите, сэр.

Но Крисс уже не слушал. Он натянул поводья и развернулся.

– Поэскадронно! – трубным голосом проревел он. – Рысью вперед! Двинулись!

Глава 20 Рионская кровь

Гор пришел в себя и приподнялся на локте, осмотрелся и встал. Голова гудела.

За холмом примерно метрах в трехстах начинались задние ряды второй и последней линии его мушкетеров, а за ней, занимая все огромное луговое пространство до города Риона, колыхалась безразмерными жировыми складками чудовищная колонна рионских сервов. Море людей!

Но сам холм, на вершине которого стоял Гордиан, был практически пуст. Рядом осталось только несколько человек вестовых из числа драгун, составлявших личную маленькую кавалерию Гора.

Он подозвал их к себе.

– Армия гибнет, сэр, – прокричал с ходу один из них. – Нужно отходить!

– Будут распоряжения, сударь? – спокойно спросил другой.

Гор потер глаза. Посмотрел по очереди на вытянувшихся по струнке бойцов.

– Да, – сказал он, – будут распоряжения. У кого-нибудь в седельных сумках найдется алкоголь?

В воздухе повисла тишина.

– Что вы собираетесь делать, сэр?

– А вы не расслышали? Я собираюсь выпить.

Один вестовой кинулся к седельной сумке и вернулся с фляжкой.

– Вот хайранский самогон, командир, – сказал он. – Степняки пьют его перед боем для храбрости. Говорят, он придает бойцу бешеную ярость.

После бесплодных попыток с помощью пси-способностей повлиять на ход сражения, ярости Гору уже хватало и так, но, в принципе, пойло годилось. Экс-господь уже протянул раскрытую ладонь, чтобы взять флягу, как подошел второй вестовой, пожилой уже офицер и бывший консидорий.

– Карабанский абсент, сударь, – произнес он с гордостью и протянул толстую стеклянную бутылку звенящего черного цвета, – смертельный напиток.

Гор с сомнением посмотрел на бутыль.

– Так уж и смертельный? – Он невесело рассмеялся. – И сколько оборотов?

– Семьдесят пять, сударь. Жидкий огонь. Но лимона нет, как, впрочем, и сахара.

– К дьяволу лимон и к бесу сахар! – Гор выругался. – Консидории пьют так! Спасибо!

Он выдохнул и приложился к горлышку.

Огненная жидкость раздирала скребком горло, жгла в груди, но Гор не отрывался. Способностью Тшеди были сверхчувства, а чтобы почувствовать сложное, нужно забыть про простое. Он пил. Пусть физические чувства притупятся, но обострятся другие, смотрящие в реальность не глазами!

В продвинутом мире Нуль-Корпорации для пробуждения способностей Тшеди использовались комбинированные химические наркотики, опробованные опытом тысячелетий, но каждый из богов-экстрасенсов Универсальных Систем знал с первых классов спецшколы, что простейшим методом усиления дара является алкоголь. Это не увеличит его мощь в разы, но хоть немного, хоть чуть-чуть!

Через минуту слегка обалдевший Гор уже присел на траву и поставил рядом бутылку абсента, пустую наполовину. Его мутило. Внутренности, казалось, обработали кислотой и наждачкой. В висках стучал молот.

Гор махнул охране рукой, чтобы отвернулись, и упал на землю, закрывая глаза.

Работаем!

Небо кружилось вместе с облаками. Гор закрыл глаза.

Снова красное, красное.

Красное в оттенках темного. Красное в оттенках голубого.

В голове бил колокол, настоящий набат, и алкоголь раскаленной лавой растекался по артериям.

Разум медленно приподнялся над телом, как будто бы сел и осмотрелся. Медленно. Плавно.

«Тук-тук. Тук-тук». – Это пульс. С тех пор как Гор залпом одолел половину бутыли, пульс бил как бешеный. Однако сейчас он становился все тише. Пульс замедлялся. «Тук-тук». Вот так: «Тук… Тук…»

Еще мгновение, и он смотрел на себя как бы со стороны, отделившись от материального носителя. На почти мертвое тело в луговой траве в окружении нескольких кавалеристов. Но лишь мгновение. Время поджимало.

А теперь вверх!

Он снова взлетел над огромным полем и медленно ползущей ордой рионских рабов. Наступающая колонна действительно превратилась в орду, поскольку хаотичное движение по пересеченной местности через горы трупов размывало и без того никак не спаянную дисциплиной и выучкой толпу, все больше и больше делая ее похожей на миллионоглавое мигрирующее стадо обезумевших животных.

Гор замер в воздухе где-то посередине между лучами Медиас Кордис и распластанной по полю огромной человеческой массой. Итак, ваш финальный выход, сударь, сказал он себе. На бис.

Он сконцентрировался. Еще. Так сильно, что из несуществующих висков засочилась кровь вместо пота. Еще. Несуществующее горло сорвалось в крик, в ошметки раздирая связки. Еще! Несуществующие глаза лопнули, выкатившись из глазниц вскипевшими белками. Еще. Еще. Еще. Разум размазался, Гор тянулся изо всех сил, пытаясь охватить чудовищное бесконечье электронных хомутов своим ничтожным человеческим сознанием. И… оставил это. Невозможно. Невозможно!

Масса была слишком велика. В огромном квадрате, медленно пожирающем метры лугового ковыля и Армию Свободы, рабов было слишком много.

* * *

Центр второй линии Армии Свободы составляли бравые мушкетеры в количестве двадцати шести тысяч штыков. Артиллеристы, числом где-то около сорока сотен бойцов, несколько минут назад оставили свои кулеврины, стоявшие перед линией, и отбежали за мушкетеров. Здесь, встав с обнаженными пехотными тесаками и с протазанами наперевес, они составили как бы небольшой резерв этого жалкого остатка армии.

Рионские рабы приближались.

– Примкнуть штыки! – проорал Никий офицерам. – Зарядить мушкеты! Изготовиться к залповому огню! Первый ряд – на колено, второй – пригнувшись, третий – прямо! Стрелять по команде! Держись, ребята! Не посрамим славу армии! Не посрамим Республику!… То-овсь!

Идеально ровная линия мушкетеров припала головами к прикладам. Никто не дрогнул. Стояли спокойно, не шевелясь, глядя через мушку прицелов на прущую на них миллионоглавую смерть, которая приближалась с неумолимостью ползущего по рельсам локомотива. Остатки Армии Свободы приготовились к своему последнему залпу.

К смерти и победе готов! Никий взмахнул рукой.

И залп грянул.

* * *

Тем временем Крисс и три тысячи драгунских сабель, пройдя вдоль рощи, оказались прямо перед эскадронами кирасир, стоявших ровным рядом поперек свободного лугового пространства.

Шательены, если и удивились внезапному появлению врага, то вида нисколько не подали. Дворяне, в бога душу мать! Потомственные рубаки.

Надо отдать им должное, никто из великолепных всадников в позолоченных доспехах не дрогнул. Ни один плюмаж не качнулся в панике, ни один скакун не дернулся, тронутый нервными шпорами хозяина. Ни один палаш не покинул ножен.

«Красавцы, – подумал Крисс, – чтоб вас…»

Его драгуны, севшие в седла всего полгода назад, безусловно, тоже были хорошо подготовлены – три месяца усиленных тренировок, три месяца войны. Верховая езда – на отлично, стрельба из мушкета – на пять. Вот только что значат эти шесть месяцев по сравнению с двадцатью или тридцатью годами опыта, стоящими за плечами каждого из шательенов. Дворяне садятся в седло раньше, чем начинают ходить. В год или два девочки шательенки впервые берут в руки тряпичных кукол в шелковых одеждах, а мальчики в это же время – крепкие деревянные палаши, чтобы носить их в ножнах, учиться мгновенно выхватывать и бить ими друг друга во имя будущей славы родины. Люди, с рождения преданные войне! Машины боя. На коне и в полном доспехе жандарм непобедим. Это азбука. Только пуля остановит такого, свинец картечи или ядро кулеврины.

Адъютант Крисса, совсем недавно споривший с ним по поводу бессмысленности данного предприятия, с сомнением покачал головой. Атаковать таких бездоспешными драгунами, имея всего лишь полуторное превосходство в численности – чистой воды самоубийство, это скажет каждый, хоть немного знакомый с воинским искусством. О чем только думает наш командир?

Но Крисс не думал, он действовал.

– Развернуться! – скомандовал бывший лавзейский габелар, и три тысячи его всадников развернулись широким полумесяцем, охватывая фланги несколько более малочисленного противника.

– Нечетным спешиться! – полторы тысячи драгун спрыгнули с коней и, отдав поводья десятому номеру каждого десятка, припали на колено или встали во весь рост, прислонив головы к мушкетам.

– Остальным – штыки отомкнуть! Выходим рысью на дистанцию действительного огня вражеских карабинов. Пятьдесят метров. Залп вплотную. Затем делаем вольт и отходим. Вперед!

Три тысячи конных мушкетеров приблизились к кирасирам. Закованные в броню вражеские эскадроны тем временем немного перестроились, выдвинув вперед более молодых и неопытных бойцов, а задние ряды составив исключительно из ветеранов. Затем, такой же медленной рысью (стремительный бросок галопом должен последовать только на последних метрах дистанции) кирасиры гордо двинулись навстречу своему презренному врагу.

Сто метров, пятьдесят…

– Залп! – заорал Крисс, и его команду в голос повторили конные капралы.

Полторы тысячи мушкетов взметнулись в воздух, пространство заволокло дымом. Гулкий хор полутора тысяч мушкетов перекрыл все звуки. Не глядя на скрытый густым пороховым дымом результат «отстрелки», Крисс не медля ни секунды, велел своим развернуться.

– Вольт влево! – скомандовал он.

Полторы тысячи лошадей вильнули крупами через левое плечо и галопом помчались назад.

В это самое мгновение первые ряды жандармерии, сраженные злой картечью, свалились из седел. Те же, что остались живы после зубодробительного расстрела в упор, рефлекторно вскинули свои карабины, замедлили ход (стрелять на скачущей лошади невозможно) и выстрелили в ответ. Дистанция была пятьдесят метров, и теоретически короткоствольные крупнокалиберные кавалерийские карабины, предназначенные для пробивания стальных доспехов навылет, могли бы достать улепетывающих конных мушкетеров. Однако практически кирасиры палили через густой дым, не видя целей, дистанция для стрельбы была предельно возможной, да и сами криссовские драгуны на полной скорости стремительно вылетели из зоны поражения. Поэтому залп жандармерии оказался аховым. Всего несколько конных сервов вылетели из седел, а остальные ушли верхом невредимыми.

– Тысяча чертей! – заорал наблюдавший с холма господин префект, привстав в своем резном кресле. – Почему жандармы не атакуют?! Атакуйте же! Ну!

Как будто услышав этот пламенный призыв, великолепные шательены ринулись вперед. Ни паники, ни страха среди них не было. Проезжая над трупами товарищей, они спокойно покачивались в своих раззолоченных седлах. Да, жандармерия уступает драгунам в огневой мощи, но в прямом контакте всегда возьмет верх – только бы достать противника! Сплотив сильно поредевшие шеренги, бешеным галопом, пылая яростью, жандармы устремились в погоню.

Крисс меж тем отходил не спеша. Его легкие всадники могли запросто уйти от преследователей, сидевших на крупных, тяжелых жеребцах и в тяжких доспехах, однако он держал расстояние, подстегивая тем самым азарт преследователей.

Вот его кавалерия домчалась до своих спешенных товарищей и вот, промчавшись между пешими стрелками, встала на месте за их сгорбленными спинами.

– Выровнять строй! Поэскадронно! Промежутки шире! Изготовиться к стрельбе!

Всадники Крисса сбились в компактные ровные кучки эскадронов, оставляя между ними широкие промежутки для отступления спешенных драгун.

А те в это время, как обычные мушкетеры, встали в три ряда, каскадом, нависая один над другим. Жандармы мчались на них, покрываясь пеной. Дистанция быстро сокращалась.

Сто пятьдесят метров. Сто. Пятьдесят.

– Залп! – заорал Крисс.

Залп… Пехота стреляет не так как всадники. Всадники бьют в один ряд, стрелки стоят широко, поскольку конь и место для его разворота занимают интервал такой же, что требуется для тройки пеших стрелков. Тренированное животное, даже стоя на месте, волнуется и подрагивает, ствол дрожит, картечь или пуля ложатся неровно.

Пехота же стоит каскадом в три ряда, и значит, в девять раз более смертелен ее огонь! И стреляет пехотинец прицельно, тщательно сжимая крепкими руками длинноствольный мушкет, упертый жестким прикладом в неподвижное тренированное плечо.

Залп! Залп! Залп!

Три ряда жандармов вылетели из седел как будто снесенные ветром. Кровь разлетелась в стороны, как брызги, принесенные свежим бризом.

Но движение не замедлилось. Жандармы, эти машины-убийцы, как будто не замечали потерь. Еще несколько мгновений – и они врежутся в строй мушкетеров, и тогда…

Схватив оружие, спешенные драгуны рванули назад, под защиту конных и, пробежав между ними, стали вскакивать в пустые седла своих коней.

– Четным – залп! – прозвучала очередная команда.

Изготовленные за время залпа пехоты, мушкеты конных драгун снова вздрогнули, повинуясь легким касаниям спусковых крючков. Картечь снова вылетела из стволов, и новую порцию трупов вырвало из раззолоченных седел.

Жандармы в ответ не стреляли – им было нечем: в пылу атаки они не могли перезарядить карабины.

– Драгуны, рысью – вперед! Приготовить пистоли!

Конные сервы двумя волнами спокойным шагом потянулись навстречу врагу. У каждого в седельных сумках имелось по два пистолета.

Пятьдесят метров. Тридцать. Десять.

– Огонь! Огонь!

Два залпа слились в один. Лошадь чуть влево – пали́ из правого пистоля. Бросай в кобуру. Затем лошадь чуть вправо – бей из левого. Правую руку на эфес.

Ну вот и все, решил Крисс. Вот и все.

– Сабли наголо! – крикнул он. – Вперед!

Три тысячи сабель вылетели из ножен.

Эскадроны сшиблись с бешенством двух напористых ураганов. Закованные в броню профессионалы-убийцы и бывшие огородники, слуги и мастеровые, севшие в седла полгода назад. Мощь против дисциплины. Презрение против ненависти. А еще – мастерство против просто числа: из двух тысяч шательенов почти две трети лежали мертвыми на земле, сраженные свинцом, а еще пара сотен истекала кровью, оставаясь в седле.

Три тысячи драгун, почти не имевших потерь, не считая пары десятков товарищей, сраженных залпом карабинов в самом начале боя, окружили жандармов плотным кольцом, набрасываясь по трое-четверо на одного шательена.

* * *

Выпад! Никий вытащил шпагу из груди мертвеца.

Маленькая женщина, бросившаяся на Никия с кухонным топором, была пронзена прямо в сердце, однако продолжала дрожать – электрические разряды, бившие из «хомута» на шее, сотрясали тело рабыни конвульсивными судорогами даже после смерти.

Оттолкнув несчастную плечом, Никий коротким замахом вонзил клинок в тело следующего. Пораженный им серв на этот раз оказался мужчиной – крепким низкорослым стариканом с вилами в руках и ржавым шлемом на голове. Человек хрюкнул и, также дрожа от электрического тока, медленно осел на землю тяжелым скособоченным мешком.

Шумно выдохнув от усталости, Никий вытащил шпагу, отступил на шаг и оглянулся. Каждый из его хорошо обученных бойцов убил уже по нескольку человек, но все бесполезно – поток атакующих казался неисчислимым. То тут, то там солдаты повстанческой армии, доведенные до исступления усталостью и казавшейся мистической неистребимостью врага, падали под ударами примитивного оружия или просто падали, задавленные вражеской массой, не в силах более поднять меч или сделать штыковой выпад.

Линия обороны таяла. Обежав взглядом остатки своего воинства, Никий понял, что до поголовного истребления его полков осталось совсем немного. Может, еще полчаса. А может быть – меньше. В некоторых местах мушкетеры Армии Свободы были полностью истреблены, и аморфная человеческая масса их противников пробила, таким образом, линию обороны, выйдя прямо к холмам, закоторыми стояли телеги брошенного обоза.

Выкрутив уставшую двигаться кисть, Никий ловким движением разрезал горло ближайшему противнику и резко развернулся к следующему. Отпрыгнул, увернувшись от копейного удара, и тут же выпрямился, пробив в выпаде грудь неловкого копьеносца. Но что это? Боже! Клинок застрял в кости, и Никий, оттолкнувшись от падающего тела ногой, с силой вырвал свое оружие. Неудачно.

С коротким щелчком клинок треснул у основания, оставив молодого офицера с одним лишь эфесом в руках. В то же мгновение перед ним оказался следующий противник – огромный детина в заводском фартуке и с гигантским двуручным молотом. Если бы у Никия была шпага, он бы в первое мгновение просто захохотал, увидев эту картину – молот слишком тяжел, чтобы использовать его в реальной драке. А уже во второе мгновение – пробил бы идиоту трахею. Но в руках был только эфес, бесполезный против такого тяжелого оружия.

Вот и все, приятель, скоро умирать. Молот взметнулся в воздух, чтобы вбить его голову вниз по самые плечи.

* * *

Крисс взревел! Обычно спокойный, габелар всегда дрался очень продуманно и очень осторожно. Отмеряя удар, готовил следующий. Отражая атаку, продумывал собственный бросок. Но сейчас все было по-другому – жестче, быстрее.

Всего несколько минут назад, когда эскадроны сшиблись, ему казалось, что вот она, победа, в руках. Из двух тысяч шательенов большая часть валялась на земле, а более чем четырехкратный перевес в численности должен обеспечить его драгунам шанс в сабельной рубке.

Роковая ошибка! Похоже, что шательены превзойдут его ребят даже при раскладе один к десяти! Казалось, вражеские кони должны были устать после долгого галопа под жестоким огнем картечи, ведь в галоп уходят только с последним броском, а эти – в бешенстве и с пеной у рта пролетели не останавливаясь почти триста метров. Но скакуны шательенов оказались достойны своих наездников. Промчавшись с закованными в железо всадниками на спинах, великолепные животные врезались в строй его драгун как несколько сотен чугунных таранов. Сила сшибки была такова, что первые ряды конных мушкетеров Армии Свободы просто снесло как от орудийного залпа. Остальные тут же потеряли кураж и удаль, замедлили ход и напор, смешались и принялись отчаянно рубиться, неумело состязаясь с шательенами в игре, к которой те были привычны с рожденья.

Палаши. Сабли. Палаши. Неугомонное мельтешение стали. Хрипы кусающихся коней. Удары копыт. Стоны раненых, потерявших руки. Бульканье мертвых, потерявших головы.

Да, Крисс просчитался. От картечных залпов пали только наиболее молодые рыцари, построенные впереди, а более опытные рубаки, матерые волки далеких походов, ветераны бесчисленных войн Эшвена остались вне досягаемости свинца. И сейчас эти ветераны вырезали его бойцов как опытные живодеры бессмысленное стадо баранов.

Сам Крисс был ранен уже несколько раз – порез руки, бедро, пронзенное палашом, множество царапин сквозь крепкое сукно мундира. От смерти его спасло только «продуманное» вхождение в бой: он врезался в драку в окружении нескольких телохранителей, которых заранее выбрал для себя из числа наиболее тренированных бойцов, однако большая часть из них уже была мертва.

«Дьявол! – подумал Крисс. – К черту страх! Нужно биться!»

Вместе с тремя драгунами, волею битвы оказавшимися рядом с ним, он кинулся на ближайшего шательена четверо к одному.

Жандарм поднял коня на дыбы.

Мгновение. Копыта его коня сшибли наземь первого драгуна с раздробленным черепом.

Мгновение. Движение палаша – снесло голову второму.

Мгновение. Третий боец, от толчка коней грудью в грудь, кувыркнувшись, вылетел на землю. С горящими торжеством глазами ветеран-шательен, с огромным плюмажем на шлеме, в великолепной кирасе, отделанной чернью и золочением, развернулся к оставшемуся в одиночестве Криссу.

Весь в крови и брызгах расплесканной плоти, он казался ожившим изваянием кровожадного Бога Войны из туманной древности Эшвена. Грозный и несокрушимый, ночной кошмар, пришедший днем за своей дьявольской данью. Шательен поднял палаш и одновременно бедрами тронул коня, направляя его к застывшему на лошади противнику. Красавец!

Пистолеты разряжены, мушкет за спиной – тоже. Бросаться на такого с саблей? Увольте. Крисс выхватил гренаду и, рванув запал, швырнул ее врагу, одновременно заваливаясь на бок, за тело собственной лошади.

Прогремел взрыв! Шлем с красивым плюмажем несколько раз кувыркнулся в воздухе, а лошадь командира драгун рухнула на землю, погребая под собой седока. Оттолкнувшись руками и ногами, Крисс вылез из-под несчастного животного.

Левая часть тела у его скакуна отсутствовала напрочь, торчали обнаженные изломанные ребра. Красавец же шательен превратился в кучу мяса в исковерканном железе – вот тебе и Бог Войны.

На несколько секунд оставшись единственным живым в очищенном взрывом пространстве, Крисс получил передышку. Вытер пот. Вытер кровь. Посмотрел вокруг. Всюду гремела сеча. Если точнее – жандармы резали его драгун.

Ярость и горячка боя куда-то ушли. Спокойно прикинув, Крисс осознал для себя простой факт – до гибели его отряда оставалось всего несколько минут. Сервы, конечно, не побегут – не тот случай, слишком велика их ненависть к шательенам.

Их просто вырежут. Всех.

* * *

С поднебесной высоты Гор видел гибель своего воинства. Как и предполагал где-то внизу верный Никий, с высоты это виделось отчетливей и очевидней. Атакующая орда сервов оказалась слишком велика, а горстка шательенов – слишком великолепна. Голова Гора была готова расколоться от напряжения, но вместить в нее более пары-тройки тысяч устройств он не мог. Снова и снова он обегал колыхающееся море рионцев, тот тут то там срывая ошейники с рабов и с тем же успехом. С хладнокровной неумолимостью габелары расстреливали освобожденных и продолжали гнать свое «пушечное мясо» на убой, дальше, к остаткам его армии.

Красное.

Гор не знал, что видит перед собой – фон его зрения Тшеди или кумач крови, заливающей поле?

Красное было везде. Красное было повсюду.

Холодными голубыми огоньками мигали в этом багряном аду только пульты габеларов, время от времени подтверждающие радиосигналами болевые импульсы на портативные компьютеры «хомутов». Удивительно, но на такую колоссальную массу ошейников потребовалось не слишком то много пультов. Сознание автоматически зарегистрировало примерно пять сотен этих поганых устройств.

Пять сотен?!

Гор мысленно выругался так длинно и многоэтажно, как никогда в жизни. Решение было элементарным. Рухнув вниз, он коснулся первого пульта. Затем второго. Третьего. Все пятьсот легко уместились в голове, перемигиваясь голубыми огоньками, попискивая и тихонько жужжа.

Странные ощущения. До этого ему приходилось мысленно работать только с койнами и то, что он делал сейчас, происходило впервые. Схемы несколько отличались, и все же оба устройства были частью единой системы и были схожи в принципе.

Вот блок управления.

Гор ткнулся раз, два. По непонятным причинам, возможно, из-за наличия пароля, вход был недоступен. А вскрывать пароль времени уже не было.

Ну и к черту! Гор двинулся дальше по линиям – вперед!

Коммуникации, коммуникации. Процессор.

Еще коммуникации. Схемы памяти.

Дальше. Тут передатчик.

Вот! Блок питания.

Он напрягся из последних сил, стараясь отдать приказ – отключить!

* * *

От первого удара Никий увернулся, и молот, направленный крепкой рукой мастерового, лишь легонько задел плечо. От этого «легкого» касания плечо мгновенно онемело, и правая рука, повисшая безвольной плетью, выпустила оставшийся от его оружия витой шпажный эфес.

Никий отпрыгнул. Попятился. Обычно за каждым скачком назад следовала стремительная атака, и Никий, как и всякий консидорий, мог отлично координировать свои движения в этом вечном танце из отскоков и нападений. Но сейчас, не имея возможности атаковать, не имея оружия, он несколько растерялся. Сапог зацепился за валявшийся труп убитой им женщины с кухонным топором, и Никий, этот отменный боец с немалым для его лет боевым опытом нелепо взмахнул руками и повалился на землю.

Мастеровой серв приблизился, снова поднимая молот, и спасения на этот раз не ожидалось. Но вдруг молот замер и опустился в сторону. Огромный мастеровой, чье лицо все эти краткие мгновения схватки было искажено гримасой боли, застыл как истукан. Напряжение спало с его лица, растерянные глаза в недоумении уставились на противника, а его ошейник – больше не искрил!

Косясь на раба, Никий осмотрелся. Повсюду сражение замирало, а неисчислимые массы марширующих сервов постепенно замедляли ход и останавливались на месте. Хомуты не пали на землю, как это бывало обычно, когда Гор раскрывал их замки, однако они явно больше не били своих носителей током. Где-то далеко габелары, недоуменно и со страхом переглядываясь, снова и снова нажимали на кнопки обесточенных пультов, пытаясь заставить сотни тысяч рабов двигаться дальше.

Никий понял одно – у его Апостола получилось!

Вскочив на ноги, вне себя от восторга, он вышиб молот из рук недавнего врага, затем обнял его и заорал:

– Свобода, брат! Свобода! Ура!

Мастеровой медленно улыбнулся черными от пыли губами, а потом кивнул.

И в тот же миг тысячи стоящих рядом людей взорвались неистовым криком. Многотысячная толпа взревела, и шляпы мушкетеров, железные проржавелые шлемы рионских рабов, просто сжатые кулаки избежавших смерти людей разом взметнулись в воздух.

– Свобода! Ура!

* * *

Схватив метавшегося по полю чужого коня, Крисс вскочил в седло и с высоты увидел нечто странное: жандармерия, практически уничтожившая его воинство, стремительно разворачивалась и покидала поле сражения.

Он посмотрел назад и немного левее. Центральная масса рионцев, состоящая из сервов под хомутами, медленно разворачивалась. Это выглядело так, как будто штормовое море, катившее грозные валы на запад, внезапно решило изменить движение волн и погнало их на восток.

Тонкая линия габеларов, до этого так успешно контролировавшая эту миллионоголовую силу, в панике разбегалась, бросая мушкеты и ставшие вдруг бесполезными пульты.

«У него получилось!» – мелькнула в голове единственная мысль. Слава божеству!

Пришпорив скакуна, Крисс бросился собирать по полю остатки драгун.

* * *

Префект выронил из рук бокал вина. Сердце его бешено застучало, а за спиной заволновались ряды изготовленных к бою горожан. Миллион его сервов разворачивался для атаки – спиной к армии бунтовщиков и лицом к нему.

Префект вздрогнул.

«У этого проклятого Апостола получилось!» – очень четко осознал префект. Ну что же…

Что бы там ни было, отключенные хомуты все еще висели на шеях рабов.

Префект щелкнул пальцами.

– Да? – склонился гарсон.

– Мой пульт, – процедил шательен.

Левой рукой, самыми кончиками ухоженных пальцев, он взял протянутую ему тонкую пластиковую панель и мизинцем правой легонько нажал на кнопку, под которой было написано: «Освобождение».

Освободить!!!!

В первое мгновение ни Никий, ни окружавшие его солдаты Свободы даже не поняли, что случилось – казавшиеся «мертвыми» ошейники просто коротко мигнули.

И только спустя какие-то доли застывших в потоке времени секунд тела «освобожденных» рионцев тысячами бездушных мешков стали падать на землю. Ни всполохов электрического тока, ни треска разрядов не было – одним незримым касанием хомуты взымали последнюю страшную дань.

Сотни тысяч сервов свалились мертвыми, покрыв обширную долину между великим городом и великой рекой ковром из мяса в изорванной одежде.

Дальнейшее произошло слишком быстро: без всякой команды Армия Свободы сорвалась с места. Несмотря на разделявшее их расстояние, мушкетеры и артиллеристы, драгуны и обозная прислуга с рычанием преодолели все поле бегом и врезались в дрожащие от вида развернувшегося перед ними пира смерти городские батальоны.

Кто-то стрелял в них, кто-то пытался драться. Префект, столь эффектно уничтоживший в один миг население собственного города, решился даже собрать возле себя габелар и выстроить их «правильной» бригадой.

Но все оказалось тщетно – ненависть перехлестывала через край, и солдаты Свободы сами теперь напоминали подхомутных сервов, не ведающих страха, не боящихся боли, не верящих в картечь.

А всего через час они уже стояли под стенами Риона.

Но город был мертв.

Сотни тысяч сервов лежали на поле.

Пятьдесят тысяч свободных лежали у его стен.

И только горсточка шательенов улепетывала по Большому тракту в сторону Бургоса и Литавры.

Тридцать тысяч уцелевших в бойне мушкетеров Армии Свободы мутными взглядами отошедших от опьянения наркоманов взирали на крупнейший город Центрального Артоша – огромный и совершенно обезлюдевший.

Рионская кровь, стекающая из миллиона тел, заливала Кобурн. Король-река рычал от ужаса и неистово хохотал, стуча в берега, врываясь в мелкие прибрежные бухточки, заливая болотца и мели безумными водяными бурунами!

Вода стала алой…

Глава 21 Склеп миллиона трупов

После взятия крупнейшего города Артошской марки, каковым по всем параметрам до недавнего времени являлся Рион, стрелковый корпус Гора стал обладателем воистину богатейшей добычи. Склады города ломились от продовольственных и промышленных запасов, от холодного оружия и доспехов. Про ювелирные изделия, добытые в лавках и богатых домах, про золото в монетах из банков и сейфохранилищ Гор даже не вспоминал – их невозможно было сосчитать.

Фехтовальщик смачно сплюнул. Злоба переполняла его до краев. Единственным, что интересовало полковника в эти ужасные дни, были, безусловно, ядра и орудия. Картауны, требовавшиеся Армии Свободы для взятия городов. Кулеврины и мортиры, нужные ей для «работы в поле», а также мушкеты. Только это – необходимость работать – еще позволяло ему жить. Сквозь сжимающее горло чувство потери Гор следил за сборами своего огромного обоза.

Опустевший, обескровленный город зиял среди зеленеющих весенних полей как страшный пугающий склеп. Тридцать тысяч оставшихся в живых после бойни пушкарей и мушкетеров бродили по нему как горсточка муравьев в танцевальном зале. Они обирали склады, собирали телеги в огромные подвозы и сколачивали обоз для маршала Трэйта. Работали молча – да и что говорить? Миллион трупов, только малую часть из которых удалось к этому моменту захоронить в земле и обратить в прах в огне не затухающих ни на день костров, были красноречивей любых самых громкогласых ораторов.

В один из долгих дней, заполнявших их бессмысленное топтание в городе мертвых, к Гору подошел Крисс, командовавший «погребальными» командами. Трупы погибших, начавшие разлагаться, все это время источали свой яд в воды Кобурна и в землю вокруг Риона. Смрад над Великой рекой и долиной стоял такой, что не хотелось жить.

– Нужно отправляться, – сказал габелар, убирая с лица ватно-марлевую повязку и отирая покрытый испариной рот, – такими темпами мы не закончим погребение и за год. Склады ободраны, артиллерийская часть обоза готова. Трэйту под Бургосом нужны пушки и ядра, так что пора выступать.

– Угу, – сказал Гор, – бросить поле и бросить город? – Он покачал головой. – Нет уж, Крисс, мы не смогли сберечь жителей города, так давай хотя бы их нормально дохороним. Склады опять же. Провинция ведь огромна! Да, город мы ободрали, однако склады и арсеналы из шато и крепостей, что в дальних префектурах, свезены нами не все. Обоз не готов.

Крисс присел рядом с товарищем на край телеги.

– Тогда давай опять разделимся, – предложил он. – Бери что готово, бери артиллерию, мушкетеров из артиллерийских полков и отправляйся. Это, примерно – тысяч двадцать бойцов и тысяча повозок. После Шерна и после Риона вряд ли кто-нибудь на пути от Риона до Бургоса посмеет угрожать такому отряду. А я покончу с дальними складами, оставлю в городе гарнизон, чтобы продолжить захоронение, и выйду вслед за тобой примерно через неделю. Дольше ждать нам нельзя. Ну, принимается такой план?

Выгоняя из легких удушливый, пропитанный трупным смрадом воздух, Гор прокашлялся. Жить действительно не хотелось, на душе было гадко.

– Принимается, Крисс, – сказал он глухо и нахлобучил на голову мушкетерскую треуголку. – Завтра с утра выступаю.

Крисс посмотрел на подавленную узкоплечую фигуру Гора, внезапно улыбнулся и хлопнул товарища по плечу.

– Экий ты злобный! – сказал он бодро. – Не кипятись. Жизнь дерьмо, но это не повод, чтобы вонять самому, разве нет?

Экс-господь помолчал, потом усмехнулся, скривив усталое, изможденное лицо. Крисс был совсем юн по сравнению с собственным истинным возрастом, – габелару исполнилось лет сорок от силы. Однако грустная мудрость и неистребимый «черный» юмор этого человека, казались Гору иногда чем-то более старым и прочным, чем сотворенные им самим искусственные планеты и звезды.

– Это верно, – согласился демиург, выделив из фразы друга то, что соответствовало его настроению. – Жизнь дерьмо, но ведь мы всегда об этом знали. И ты прав, это не повод, чтобы расстраиваться!

* * *

«Жизнь дерьмо», – подумал Бавен, медленно сползая по колу вниз. Кал и кровавые ошметки плоти обильно вытекали из него бурыми ручьями по грубо обтесанному дереву. Однако, в отличие от Жернака, Бавен не кричал, он умирал молча. И гордо. Насколько это вообще возможно в подобном положении. Так что Его Величество Единый король Артоша, Артоны и Арана Боринос Первый Победоносный мог быть доволен.

С одной стороны.

Но с другой! Конечно, старый генерал бил все рекорды по выдержке, которые извращенный эшвенский самодержец когда-либо фиксировал в истории казней на колу, однако то, как умирал бывалый вояка, слегка раздражало.

Бавен дох молча. Не пискнул даже, когда ему всаживали кол в зад, вот же сучий потрох. И это сейчас, когда все, кажется, валится из рук и так нужна релаксация!

Боринос закатил глаза и отвернулся от умирающего генерала – не интересно. Старый дерьмоед был бледен как гной на нарыве, напрягался, как при сильном запоре и… И это было все – он не кричал!

Его величество сплюнул и вышел со двора.

Бавена к нему привели вчера. Многочисленные шательены, состоявшие при штабе развенчанного великого полководца, дружно подставили своего военного предводителя, накатав на него коллективную кляузу, которую тут же поддержал собственным доносом сенешаль Де Люссак. Тот самый, которого Бавен изволил бить перед ратушей.

Да, грехов за Бавеном собралось много.

Потерял армию под Шерном.

Без боя сдал внешний рубеж столицы.

Оскорбляет шательенов с префектами.

Что тут рядиться? Вердикт был простой – на кол!

Королевские гвардейцы, набранные из таких же шательенов, поздним вечером пробравшись через порталы храмов (закрытые для перемещения армий, но доступные лицам, действующим по поручению кардинала), проникли в Бургос, еще не обложенный сервами плотной стеной, и арестовали старого генерала. Тот, в общем, не сопротивлялся. А хотя мог бы, говорят, что армейские офицеры и рядовые строевых полков в нем души не чаят, несмотря на последние неудачи.

Но он не сопротивлялся.

Поэтому взяли и посадили на кол.

На этой мысли король остановился и совсем не по-королевски почесал свой рыжий загривок. После смерти Бавена он оказался перед одной нешуточной проблемой: кто поведет в бой войска? Лорды-шательены, блистающие на балах и готовые столь резво завалить любого выскочку из «не их» среды, сами для командования армиями не годились – не тот уровень, да и опыта никакого.

В Антике, Тысячеградье и Эльбинике, собрав оставшихся после прошлого рекрутского набора бойцов со всех гарнизонов, король снова укомплектовал войска. Не так много, как их сдохло по вине Бавена под Шерном, но все же достаточно, чтобы защитить свою старую столицу – почти сто тысяч голов. Но доверить это воинство какому-нибудь безмозглому шательену он опасался.

Бавен, Бавен. Это имя обычно упоминалось в длинном списке замечательных эшвенских полководцев, прославивших свою родину, прославивших мощь королевства. И заслуживших себе бессмертие как в военной истории, так и (отчасти) в лабораториях храмов. Кто еще жив из этих великих вояк?

Боринос перебирал уже по пальцам. Бавен, Оттон, Сардис… Оттон!

Голова короля заработала. Генетически модифицированный «под менеджера» Корпорации королевский мозг со скоростью хорошего процессора перебирал хранящиеся в нейронных цепях страницы досье. И имя услужливо всплыло в памяти как труп из отравленного врагом колодца.

Его величество резко развернулся, и секретарь, семенивший следом, чуть не наскочил на вытянутый монарший перст.

– Вот что, милейший, – сказал тиран-изувер, – свяжитесь с храмами и найдите-ка мне генерала Оттона, он сидит у нас субпрефектом где-то в Силломарисе, что в Карракошской марке. Я назначаю его командующим новой карательной армии. Пусть немедленно пакует чемоданы, мчится в Бургос и принимает войска! И, да – армия выступает в Бургос уже сегодня и будет ждать его там. Не медлите, сударь, не медлите!

Секретарь кивнул и пулей вылетел из апартаментов.

А уже под вечер сто пятьдесят тысяч солдат и офицеров наспех сколоченной новой армии короля поднялись на корабли и отправились по Кобурну на север – в направлении к Бургосу, где командовал Трэйт.

Часть третья Урок штыкового боя

Глава 22 Спецназ Его Святейшества Кардинала

Викарий с видом побитой собаки стоял перед Амиром, который был вне себя. Результат операции по захвату Фехтовальщика, проведенной спецназом на вилле Брегорта под Бронвеной, оказался просто провальным. На все это еще можно было смотреть сквозь пальцы полгода назад, когда оставалась надежда на военное подавление восстания, но теперь, после разгрома королевской армии под Шерном, перекрыть неудачу «темных арбалетчиков» военным успехом короля стало невозможно.

Фехтовальщик снимал ошейники, и армия взбесившихся сервов свободно шастала по всему королевству. У Амира даже не находилось слов, чтобы описать сложившееся положение. К концу года он должен будет выйти на очередной сеанс связи с Апостолом Хепри, а сказать ему по поводу порученного задания просто нечего.

Амир метался из угла в угол, время от времени зыркая на вытянувшегося в струнку викария злобным взглядом людоеда. Причем такого, который предпочитает есть мясо сырым.

– Так, – повторял он, – так, так. Все к одному. Ты, братец, погубил лучший взвод спецназа под Бронвеной, а этот идиот Бавен допустил разгром своей армии кучкой вонючих рабов! И как мне работать? Как мне работать, я спрашиваю?!

– Монсеньор, – начал викарий, восприняв гневный окрик господина не просто как очередной выброс адреналина, а как вопрос, – я уже сообщал вам, что никто из наших аналитиков не мог даже предположить, что вооруженные луками и мечами дикари справятся с целым взводом cовременных автоматчиков. Что же касается недавнего военного поражения под Шерном, то эта ситуация вообще находится в компетенции королевского штаба. Я не контролирую ведение войны Бориносом, монсеньор.

– А что ты контролируешь? Собственный хрен? Что делать, я тебя спрашиваю?!

– У нас остаются еще целый батальон спецназа с автоматическим оружием и клерикальные полки мушкетеров. И ваша гвардия, красноплащники. Материальные же ресурсы церкви вообще практически не ограниченны. Мы победим, это не подлежит сомнению.

– Я это и сам понимаю, болван! Мне нужны конкретные рекомендации, а не блеяние про мощь церкви и королевства.

Викарий вздохнул. Он уже привык к постоянным вспышкам гнева со стороны шефа, и все же в последнее время перманентная ярость кардинала, пожалуй, перехлестывала через край. Королевскую армию разбили, но он-то при чем?! Викарий порылся в ежедневнике, пошуршал листками. М-да…

– Я предлагаю провести еще одну спецоперацию по захвату Фехтовальщика, монсеньор, – сказал он после некоторого раздумья. – По данным космического мониторинга армия сервов сейчас разделилась. Большая часть во главе с так называемым маршалом Свободы, его зовут Трэйт, если вы помните, захватила столицу Бургос, а меньшая часть во главе с самим Фехтовальщиком позавчера утром вышла из Риона. Численность этой части всего около двадцати тысяч человек, преимущественно артиллеристы и мушкетеры. Сказать по-честному, это даже не армия, а большой артиллерийский корпус и обоз – они тащат орудия и боеприпасы, а также мушкеты, порох и корм для коней. И вряд ли могут считаться самостоятельной военной единицей.

Викарий постучал по ежедневнику ручкой.

– Так вот, – продолжил он, – если мы нанесем удар всеми силами батальона автоматчиков, да в чистом поле, где нечего поджигать, как на той злополучной вилле, он не сможет отбиться. Кроме этого я предлагаю провести операцию ночью и использовать ноктовизоры, приборы ночного видения. Тогда у бунтовщиков шансов не будет вообще!

Амир после внятного предложения викария немного успокоился. За долгие годы своего кардинальства он немного поотвык думать сам о практических вещах, таких как учет нюансов при проведении конкретных боевых операций. Большую часть времени он отдавал политике и тешил себя мыслью, что призван заботиться о проблемах глобальных, в масштабе своей немаленькой епархии, занимавшей целый континент. Викарий думал по этому поводу несколько иначе – он полагал, что Амир просто стар, но его мнения, разумеется, никто не спрашивал.

Кардинал еще раз сделал круг по кабинету и остановился перед подчиненным, вперив в него взгляд.

– Значит, они разделились, – повторил он за викарием, – действительно, это шанс. Десять тысяч – не двести. Однако ночью сервы могут засесть в укрепленном пункте. Днем же они идут по тракту, совершенно открытые для огня автоматов. Полагаю, нам следует напасть днем.

Викарий пожал плечами: «Старый тупой кретин», – подумал он.

– Как вы решите, монсеньор, – заявил он вслух. – Прикажете выступать?

Амир криво улыбнулся, скривил губы и вдруг захохотал:

– Ну уж нет. Чтобы ты запортачил мне и эту операцию? Отнюдь! Я сделаю все сам, а ты займись вот чем…

И с этими словами Амир ткнул пальцем в карту Бургоса, висевшую на стене.

* * *

Кардинал смотрел на экран монитора. С космического спутника колонна рабских артиллеристов выглядела как размытый длинный пунктир.

Амир добавил приближение, затем еще и еще. Прошелся вдоль линии. Искомый субъект ехал определенно в голове колонны, пропустив вперед только передовой разъезд. Так и есть – всадник на гнедом жеребце, с мечом на поясе и мушкетом за спиной очень напоминал проклятого Фехтовальщика.

Кардинал сделал запрос, и компьютер, немного пожужжав, выдал отчет: «Полная идентификация. Гор Брегорт. Серв, «призовой боец», легкий вес, I.№ 650-257-891, инициирован 12-го дня месяца Фаменот в Кербульском храме, генетический код…» Амир закрыл окно справки – и так достаточно. Это был тот, кого он искал.

Прокрутив ручку телефонного аппарата, кардинал набрал внутренний номер и отдал приказ.

Охотничья команда «темных арбалетчиков», составленная из бойцов специального назначения, которую Апостол в свое время разрешил создать при Бургосской курии, постоянно размещалась в султанате Эльбиника. В единственной провинции планетарного королевства, где церкви принадлежала не только духовная, но и светская власть. Для расположения спецназа было выделено отдельное обширное поместье, несмотря на то что количество «арбалетчиков» числом не превышало батальона в четыре сотни бойцов. Однако эти четыреста человек являлись на протяжении столетий той силой, которая внушала врагам церкви по всему континенту страх и ужас. Кардинальский спецназ имел на вооружении модифицированное огнестрельное оружие – автоматы, как их называл сам Хепри, и каждый боец заменял собою роту, а то и полк мушкетеров.

Спецназ нападал внезапно, обычно ночью, мгновенно перемещаясь по всему Эшвену через порталы Храмов, а непосредственно по району операции – на лошадях. Он наносил неотразимые удары по заговорщикам и бунтовщикам, еретикам и ослушникам, забирая во тьму неугодных церкви шательенов и должностных лиц, и никто, включая самого короля, не смел противиться этим служителям рока в черно-зеленой камуфляжной форме.

Так происходило всегда, вплоть до того злополучного дня, шесть месяцев назад, когда взвод неукротимых автоматчиков с приборами ночного видения и лазерными прицелами, рациями и спутниковой связью не был перебит сбежавшими рабами из луков, перерезан мечами и переколот кинжалами. Этот позор лежал теперь на каждом из спецназовцев, и все они, как один, кипели ненавистью к Фехтовальщику, погубившему их товарищей. Тогда уложили тридцать человек, включая командира батальона, Пса Рутгера, и хотя матрица Рутгера сохранилась, кардинал не горел желанием его воскрешать.

Идиоты должны дохнуть – это первое правило естественного отбора! Это правило, кстати, касается и викария. Надо бы давно сменить ублюдка, обнаглел, сволочь, до невозможности. Да, не на кого положиться – вокруг одни бездари. Святой Хепри, с кем приходится работать! Но незаменимых людей нет, – успокоил себя кардинал, – и сегодня он возглавит операцию сам. Он покажет негодяю-викарию, как проводятся захваты вражеских полководцев, а потом вообще отправит помощника в длительную ссылку куда-нибудь в отдаленный храм. Надо демонстрировать подчиненным, что глава курии может обойтись и без них.

Амир спустился вниз в обширный ангар, где уже стояли, вытягиваясь во фрунт, его лучшие секретные бойцы. Автоматическое стрелковое оружие было достоянием церкви, и только клерикальный спецназ мог использовать это смертоносное достижение неизвестных умельцев. Если эти падут, то заменить их до специального разрешения самого Господа будет некем. Хепри лично посвящал бойцов в свой спецназ и лично вручал им в руки оружие. Поэтому потеря каждого – это страшная потеря. Воскрешал спецназовцев также только сам Господь.

Спецназовцы выглядели браво – просторные пятнистые штаны со множеством карманов, такого же покроя куртки, высокие ботинки на шнуровке, бронированные каски, а на плечах короткие стволы автоматов с дисковым барабаном под пули.

Бойцов имелось ровно семьсот пятьдесят человек, поскольку кардинал собрал для проведения операции не только штатных стрелков специального назначения, но и весь обслуживающий персонал батальона, допущенный Господом к работе с автоматическим оружием. Повар, системник, электрик, старший механик, операторы видеонаблюдения, вестовые и десяток кадетов – все эти люди понадобятся сегодня. В качестве противника будет не две сотни мечников, как тогда под Бронвеной, а настоящий армейский корпус числом почти двадцать тысяч человек. В прошлый раз его викарий послал на захват Фехтовальщика слишком мало бойцов, за что и пострадал.

Он, кардинал Бургоса, такой ошибки не совершит.

После короткой разъяснительной речи Амир махнул рукой и лично со своего шунта активировал портал в ближайший храм. Дружно громыхая ботинками, семьсот пятьдесят автоматчиков выбежали на расстрел десяти тысяч мушкетеров и пушкарей.

Охота началась!

Глава 23 Дикая охота

Гордиан Рэкс посмотрел на солнце, прикрывая рукой уставшие глаза. Приближался полдень, беспощадное солнце выжигало лица беспощадным загаром, а тела изнурялись жаждой. Полки брели по дороге уже пять часов, следовало бы остановиться и дать людям роздых, но нельзя. Положение у Трэйта критическое, и с каждым часом оно будет ухудшаться.

Упряжки лошадей медленно влекли по грунтовке пушки, и кнут уже не помогал. Артиллеристы и мушкетеры старались давить на лафеты орудий, чтобы хоть как-то пособить взмыленным лошадкам. Если бы не артиллерия, походная колонна могла бы двигаться быстрее, покрывая в день по двадцать, а то и двадцать пять километров – такова была средняя норма для одного перехода в Армии Свободы, однако наличие тяжелых осадных орудий, мортир и кулеврин делало быстрый марш невозможным. В результате, несмотря на максимальные усилия людей, до пригородов Бургоса оставались еще почти сутки пути.

В начале похода Гордиан вместе с Рашимом, которого под Рионом ранило в предплечье, ехал в голове колонны под знаменем корпуса. Однако вскоре, когда люди стали изматываться от многочасового толкания тяжеленных кулеврин и возов, Гор по своему обыкновению, так восторгавшему подчиненных, спрыгнул с лошади, скинул мундир и принялся помогать бойцам. Рашим из-за своей раненой руки остался под знаменем.

Из бессмысленного ступора, в котором Гор с упорством ишака наваливался на лафет влекомого орудия, его вывел стук лошадиных копыт. К кулеврине подскакал Никий, отвечавший за конные разъезды, и что-то проорал, указывая рукой на восток. Гордиан оторвался от опостылевшего лафета и глянул в том направлении. Из-за ближайшего пригорка в полукилометре от тракта наперерез его артиллерийской колонне неслись всадники числом, как тут же прикинул Гордиан, около восьми сотен. Намерения всадников выглядели явно не мирными, поскольку неслись они с гиканьем, пришпоривая коней, как королевские кирасиры перед атакой, но ехали без знамен, что для обычного кавалерийского полка или эскадрона было неправильно.

«Идиоты», – спокойно подумал Гор. В его колонне насчитывалось почти двадцать тысяч бойцов, из которых три четверти составляли мушкетеры. На что они надеются, на хлеб-соль? А картечь из мушкетов не желаете?

– Изготовиться к бою! – бодро приказал он вестовым, и те живо разбежались по линии.

Команда пролетела назад и вперед по всему протяжению колонны. Люди даже как-то обрадованно останавливали измученных коняжек, срывали с возов мушкеты и, отирая пыльные лица рукавами, заряжали оружие пулями и картечью – все же какой-никакой, а передых. В огромной головной части колонны, находившейся далеко от пригорка, откуда летели нежданные кавалеристы, солдаты просто застыли у подвоз и орудий рядом с нераспряженными лошадками. Короткий же отрезок, на который нацеливалась атака конников, строился в боевом порядке.

Часть мушкетеров выбежала вперед и, припав на колено, тщательно выцеливала всадников, которые, впрочем, были еще слишком далеко, чтобы стрелять.

Вторая линия, хаотично разбросанная между стоящими в походном порядке орудиями, целилась стоя. Некоторые из особых выдумщиков взобрались даже на подводы и кулеврины, нарушая тем самым установленный порядок огневого боя, но оказавшись выше первых двух рядов почти на метр с соответствующим увеличением дальности стрельбы. Гор не возражал. Вместо мушкета он схватил подзорную трубу – стрелков и так хватало – и стал рассматривать всадников внимательнее.

В первое же мгновение что-то удивило его. Со вторым мгновением пришло осознание. Их форма! – мелькнула мысль. – Это не камзол и епанча, это… камуфляж! Вид одежды налетавших кавалеристов взбудоражил в его мозгу вполне конкретные воспоминания – поход на Бронвену, поместье Мии Брегорт. Эти воспоминания несколько не вязались с кавалерийской атакой, но вязались с другим элементом – с оружием нападавших!

Мушкеты атакующих были слишком коротки даже для кавалерийских обрезов, они имели компактные приклады, а на стыке ствола и приклада – короткие металлические бочки. Сомнений не осталось. В руках ублюдков были настоящие автоматы с барабанными или, как их еще называли, дисковыми магазинами!

Адреналин ударил Гордиану в кровь, и сердце бешено застучало.

– Ложись! – заорал он, что есть мочи, своим мушкетерам. – На землю! Огонь лежа! – но те не услышали его, а если и услышали, то не поняли команду, поскольку стрелять с земли в этом мире было не положено. Гор, продолжая орать, бросился к ближайшим стрелкам и руками стал валить их в дорожную глину. Вокруг его повозки до мушкетеров стал доходить смысл команды, и они начали падать на землю сами.

Слишком медленно! Расстояние до всадников было уже метров двести. Казалось, еще секунда – и грянет дружный залп мушкетов, а атакующие идиоты остановят свой резвый полет, захлебнувшись кровью, однако залпа не последовало. Точно рассчитав дистанцию, на самой грани дальности стрельбы примитивных мушкетов, кавалеристы осадили коней, рассеиваясь по полю широким каре, и начали расстрел.

Почти восемь сотен длинных автоматных очередей прошили воздух. Звенящие в раскаленном воздухе пули пронеслись две сотни метров, отделяющих каре от живых мишеней, и впились в тело походной колонны. Кавалеристы целились плохо, да и не особо прицелишься, паля с коня от бедра из трясущегося автомата. Однако скорострельность и плотность огня у их оружия была слишком велика.

Первый ряд мушкетеров, построенный, как положено, плотной шеренгой, свалился как линия из фишек домино, красивым ровным рядочком, от вида которого у Гора по позвоночнику пробежали мурашки.

«Как косой! – мелькнула мысль. – Их срезало как косой!» Он упал на землю, крича ближайшим бойцам и показывая им рукой – на землю! Делай, как я!

Очередь хлестнула над головой, и он вжался лицом в прохладный и влажный дерн, слыша, как рядом валятся тела.

Несколько десятков предприимчивых мушкетеров, вытянувшихся во весь рост на кулевринах и возах, снесло как бумажные фигурки ветром. Свинцовый вихрь пронесся по рядам, прошивая внутренности и дробя кости.

Вместе с людьми падали лошади, причем чаще и больше, чем их хозяева, поскольку стояли вдоль дороги, развернувшись к нападавшим боком. И редкая пуля, пронзив мушкетера или пушкаря, не находила свое успокоение внутри лошадиного крупа или груди. Гор оставался, пожалуй, единственным, кто упал живым, а не мертвым или раненым, поскольку имел неперешибаемый инстинкт пехотинца иного времени – заваливаться вниз при плотном огне скорострельного оружия.

Для мушкетеров Эшвена падать на землю перед врагом было делом унизительным и незнакомым. Дационы в тренировочном лагере приучали своих бойцов при огне противника выпрямляться во весь рост и стрелять в ответ самому. Военная наука сыграла сейчас с его корпусом жестокую шутку, и половина бойцов ближайшего отряда валялась замертво.

Туше. Приподняв голову, он увидел, как кавалерийское каре, прекратив стрельбу, во весь опор несется к расстрелянному отрезку колонны, а именно – к месту, где продолжало колыхаться под легким ветерком знамя корпуса. Под знаменем, рядом с совершенно очумевшим от происходящего знаменосцем, гарцевал Рашим в своем мундире полковника и с перевязанной правой рукой. Гор посмотрел направо, затем налево.

Выходило, что полковое знамя и красиво одетый Рашим оказались своего рода центром обстрелянного отрезка колонны, а значит, именно этот центр и был предметом атаки всадников. Сейчас Рашим, знаменосец и еще около десятка бойцов вокруг них оставались единственными уцелевшими на том участке. Ближе к краю атакуемого сектора походной колонны, в том числе и в том месте, где сейчас находился Гордиан, солдаты определенно пострадали меньше.

По большому счету, Рашим и десяток ближайших бойцов остались в полном одиночестве против восьми сотен всадников. Гордиан покачал головой – если бы он не полез толкать пушки вместе с бойцами-артиллеристами, он находился бы сейчас там же, рядом со знаменем в таком же полковничьем мундире и под прицелом врага. По-видимому, атака была нацелена лично на него, Гордиана Рэкса, Апостола Свободы, а не против его армии. Действительно, если бы нападавшие рассчитывали истребить конкретно сам войсковой корпус, им следовало перезарядить оружие и продолжать расстрел с безопасной дистанции, двигаясь вдоль дороги параллельно линии батальонов. Значит, хотят взять его, но перепутали с Рашимом из-за знамени и полковничьего мундира.

Гордиан осмотрелся. Автоматный огонь был плотный, однако автоматчики стреляли все же со значительной дистанции, да и было их для длинного отрезка не слишком много, ибо восемь сотен и двадцать тысяч – это разнопорядковые числа. То тут, то там, спрятавшись за телегами и орудиями, а то и просто, как сам Гор, вжавшись в землю, лежали его мушкетеры – те, кто услышал его команды, или просто догадливые ребята.

Гор пополз вдоль линии к ближайшему бойцу и разъяснил, что делать. Постепенно оправившиеся от шока сервы отрывались от земли, осматривали мушкеты и, лежа или укрывшись за бронзовыми стволами и дубовыми колесами кулеврин, изготавливались к бою. Короткими перебежками бойцы из необстрелянной части колонны перемещались к Гору, занимая места павших от автоматных очередей товарищей. По обочине дороги – и справа и слева – протянулась неглубокая канава, на дне которой плескалась местами мутная грязная жижа. Ни секунды не сомневаясь, Гор дал приказ передовой линии мушкетеров залечь в канаву. Те поколебались – валяться в грязи было не в обычае эшвенских солдат с красивыми мундирами, однако возражать никто не посмел, и мушкетеры дружно залегли в естественный окоп.

Сам Рашим, слегка опешивший после произошедшей вокруг него бойни, наконец сориентировался, пришпорил коня и, махнув знаменосцу, помчался вместе с ним в сторону Гора. «Не успеет», – подумал тот и продолжил выстраивать мушкетеров.

Вторая линия залегла между колесами кулеврин и за возами. Каждый мушкетер взял с воза по два-три ружья – одно в руки, второе и третье справа, заряженные и готовые к бою.

У Гора мелькнула шальная мысль – развернуть пушки и пальнуть по нападавшим орудийной картечью, однако он тут же отмел ее, поскольку на расчехление и заряжание уйдет слишком много времени, да и орудийная прислуга во время обслуживания орудий станет великолепной мишенью для плотного огня автоматчиков.

– Стрелять по моей команде! – приказал Гордиан вестовому, и команда понеслась по рядам; мушкетеры застыли, держа пальцы на курках своего оружия.

В это время автоматчики настигли Рашима и десяток его бойцов. Не выдержав нервного напряжения, некоторые из бегущих сервов пальнули пистолями в сторону атакующего каре, но практически без потерь для последних. Автоматчики же до этого времени не стреляли, не желая, по всей видимости, зацепить шальной пулей главную мишень – офицера в полковничьем мундире. И все же, заметив первыевыстрелы в свою сторону, они тут же дали ответный залп.

Стреляли как на стрельбище – мишени располагались открыто, прямо перед нападавшими. Первые же пули выкосили почти всех из незначительного отряда. Покачнулось знамя и, как-то спазматически дернувшись в слабеющих руках простреленного насквозь знаменосца, опало на землю.

Внезапно за конными телами нападающих мелькнула одинокая фигура Рашима и блеснул его меч. Он не был консидорием и не мог считаться мастером рукопашного боя в полном смысле слова, как Дакер, Карум или даже Гор, однако класс дуэльной школы показал себя.

Прежде чем его лошадь свалилась от автоматной очереди, он, орудуя левой рукой и прижав раненую правую к груди, свалил одного из нападавших лихим ударом кавалерийского палаша наотмашь, до седла. Всадники тут же отхлынули и полоснули по рубаке свинцом. С простреленными ногами, придавленный лошадью, Рашим более не мог сопротивляться, и пара автоматчиков спрыгнула с коней, подняла его и осмотрела. Видимо, опознание прошло неудачно – один из кавалеристов достал барабанный пистолет и прострелил истекающему кровью полковнику голову. Брызнув мозгами, тот завалился на дерн.

Те из всадников, кто спешился, снова взлетели на коней. Остальные перестали толпиться вокруг взятого участка и снова растянулись по полю длинным каре, огибая отряд Гордиана, отрезанный от головной части колонны справа.

Гордиан покачал головой. По большому счету Рашим спас их всех, поскольку возня с его опознанием и убийством заняла почти пять минут, и за это время уцелевшие офицеры с Фехтовальщиком во главе смогли подготовить оставшихся после расстрела стрелков к новому огневому бою.

Когда конные автоматчики спустя пару минут подлетели к усыпанной трупами дороге, лейтенанты дали отмашку, и залп мушкетов очистил множество седел. Одновременный мушкетный залп на коротком отрезке дали всего двести или триста мушкетеров, так что если бы конные автоматчики навалились покрепче, все было бы кончено, линия обороны пала и Гора взяли бы в плен. Однако спецназ кардинала – а в том, что это был он, Гордиан не сомневался – привык действовать без потерь, и гибель нескольких десятков товарищей, видимо, обескуражила нападавших. Каре спешно развернулось и, на ходу отсоединяя расстрелянные магазины, отъехало на безопасное расстояние.

Пробежав глазами по остаткам своего отряда, Гор с удивлением нашел Никия. Честно признаться, он полагал, что старый товарищ пал, поскольку почти все конные сервы лежали на земле вместе с преданными животными, сраженные автоматными очередями. Никий сообщил, что его коня действительно подстрелили, но сам он остался жив, поскольку упал за скакуном, а не перед ним, и предназначавшиеся человеку автоматные пули достались быстроногому другу. Гордиан порадовался за приятеля и тут же отправил Никия в начало походной колонны с указаниями к действию.

Повинуясь команде, три батальона мушкетеров, похватав с подвоз по паре запасных мушкетов и распиханный по ранцам боезапас, прибежали из головной части колонны к обстрелянному участку, на котором суетился Гор. Остальная колонна, упираясь в лафеты орудий, продолжила путь по тракту.

Всадников с автоматами было не так много. Значит, если их цель – сам Гордиан Рэкс, а не его артиллерия, то подводы и орудия смогут спокойно уйти. В качестве цели на ближайшие несколько часов Гор определил для основной колонны ближайшее поместье, окруженное обширными виноградниками и видневшееся в двух-трех километрах далее по тракту. Сам бывший демиург вместе с подошедшими к месту обстрела тремя батальонами мушкетеров остался на дороге.

Солдаты быстро добили раненых лошадей, сдвинули трупы, а также подводы и пушки, которые уже некому было тащить в плотную баррикаду. С тел погибших товарищей был быстро снят боезапас и оружие, сами тела оттащили подальше от дороги и оставили, поскольку хоронить было некогда и чревато увеличением числа подлежащих захоронению тел. Затем всякое движение прекратили, и три тысячи мушкетных стволов застыли, глядя дульными срезами в колышащееся море степного ковыля.

Наблюдая за маневрами, казалось бы, беззащитного против современного автоматического оружия, но необычайно активного противника, офицеры конных автоматчиков посовещались и после того, как колонна сервов разделилась на две части, кавалеристы также разделились, и их небольшой отряд поскакал вдогонку основным силам сервов. Однако вскоре, расстреляв по магазину и положив множество лошадей и орудийной прислуги, отряд вернулся, поскольку понял, что методичный расстрел большого пехотного корпуса силами одной автоматной роты – задача слишком долгая и утомительная, а кроме того, она никак не согласуется с основной целью – захватом Апостола рабов.

Бросив прямо на тракте лишенные тягловой силы возы и орудия, громоздкая походная колонна с Никием во главе медленно поползла вперед к спасительным виноградникам и садам.

В это время основные силы автоматчиков совершали очередной наскок на Гордиана и его мушкетеров. Укрывшись в канаве, бойцы отрезанного отряда палили залпами по наседавшим кавалеристам, отбрасывали первый мушкет, хватались за второй, тут же палили и брались за третий. Три мушкетных выстрела, конечно, не шли ни в какое сравнение с автоматной очередью, однако недостаток скорострельности ручного оружия Гор с лихвой компенсировал числом своих стрелков. И на ближней дистанции его огонь производил сокрушительное действие! Дальность же стрельбы автоматов также не могла сыграть решающей роли, поскольку канава, возы и пушечные лафеты достаточно надежно прикрывали солдат Тринадцатого пророка. Время от времени всадники наскакивали на укрепившихся вдоль дороги мушкетеров, но, получив по рогам и оставляя во влажном травяном море кровавые островки человеческих тел и лошадиных туш, откатывались назад. Кавалеристы попытались атаковать сразу с двух сторон, затем – атаковать с флангов, вдоль дороги, но Гордиан перестроил линии своих мушкетеров в «круговую», растащил возы, перегораживая тракт, и с кровавыми потерями для обоих сторон отбил все атаки. Ситуация заходила в тупик.

* * *

Кардинал наблюдал за происходящим на экране монитора и тихо плевался. Ситуацию усугубляло то, что в первой же решительной атаке на укрепившихся по тракту мушкетеров погиб вновь назначенный командир спецназа и теперь кардиналу некому было отдавать команды и не на кого орать. Более всего его раздражала путаница, из-за которой по совершенной случайности захваченный в самом начале операции серв в полковничьем мундире оказался не Апостолом восставших, а всего лишь одним из старших офицеров корпуса.

Матерясь в рацию на связного, Амир приказал прекратить хаотичные налеты и захватить предводителя сервов одним решительным ударом, не считаясь с потерями. Кавалеристы нехотя сконцентрировались для броска. Чтобы собственные пули не могли повредить нападавшим, решено было атаковать не по всему периметру, а с одной стороны, нацелив конные эскадроны на точку, где находился Тринадцатый пророк. Половина автоматчиков при этом спешилась, и на каждую лошадь сели по два человека. Затем перегруженных двойным весом скакунов построили в линию, и всадники перезарядили автоматы.

Гордиан видел, как, находясь на безопасном расстоянии, конный спецназ строится компактной группой, а офицеры старательно рассматривают линии его мушкетеров в современные для демиурга навороченные бинокли. Большинство биноклей смотрело в его сторону, так что цель следующей атаки не оставляла сомнений. Он спешно переместился в центр своих позиций, подозвал к себе дополнительные взводы мушкетеров, рассадив их за возами и бронзовыми тушами кулеврин, а целую роту стрелков заставил залечь за трактом, создав таким образом, резерв на случай прорыва линии обороны.

Наконец всадники сорвались с места, словно разом подстегнутые невидимым кнутом. Не прозвучало ни звука горна, ни гортанной команды старшего офицера. «Радиосвязь», – подумал Гордиан. У него не было сомнений, что каждый спецназовец снабжен миниатюрной рацией.

Не имея подобных технических возможностей, Гор просто дал отмашку вестовому – и команды понеслись по рядам. «Готовьсь!» – дружно проорали лейтенанты, и подразделения стрелков разом выставили мушкеты в сторону нападавших.

Триста метров.

Ружейные стволы дрожали в воздухе, старательно выцеливая жертвы среди маленьких приближающихся фигурок.

Двести пятьдесят метров.

Враг вышел на линию огня, но стрелять пока рано, пуля достанет цель лишь наизлете.

Двести метров.

Дистанция! «Пли!»

Первый залп прогремел, и маленькие фигурки стали выпадать из седел. В этот момент всадники разделились. Часть из них, те, что сидели вторыми, попадали с лошадей на землю, но не от мушкетных пуль, а по собственной инициативе. Действуя также, как трейтовские драгуны, спешившиеся бойцы рассеялись по полю, вжались в землю и полоснули автоматными очередями по линии сервов. Без особого результата, однако заставив мушкетеров прижать головы к земле и лафетам. Оставшаяся часть кавалеристов, то есть собственно всадники, огрызаясь короткими очередями, повернула назад.

Атака, таким образом, внезапно превратилась из конной в пешую. В первое мгновение это напугало Фехтовальщика, поскольку всадники представляли собой куда лучшую мишень, чем вросшие в землю пехотинцы, по которым залповый огонь неэффективен, но поделать ничего было нельзя.

Гор собрал вокруг себя часть артиллерийской прислуги, посадил ее за возами и велел перезаряжать мушкеты для передовой линии стрелков. Мушкетерам же было приказано стрелять не залпами, а по индивидуальной готовности, тщательно выцеливая свои жертвы. Бой окончательно превращался из отражения лихой кавалерийской атаки в затянувшуюся позиционную перестрелку.

Прошел почти час. Мелкими перебежками, прикрывая друг друга огнем, рассыпавшиеся по полю автоматчики медленно, но упорно приближались к позициям сервов. Мушкетеры огрызались как могли, и множество тел в пятнистой форме снова развалились на земле перед дорогой, но теперь уже без конных туш, а в одиночку. Наконец автоматчики вышли к тракту почти вплотную и принялись полосовать свинцовым дождем залегших сервов почти в упор. Под кинжальным огнем автоматов передовая линия мушкетеров прекратила стрельбу, не в силах даже оторвать голову от земли.

Автоматчики еще раз сменили магазины и рванули в короткий бросок, покрыв отделяющее их от дороги расстояние за несколько секунд. Встречного залпа не прозвучало, поскольку все стрелки Армии Свободы, потрясенные скорострельностью противника, валялись в пыли или засели за лафетами, не в силах даже выглянуть наружу.

Достигнув линии, автоматчики начали «резню». Видя пятнистые мундиры прямо перед собой, мушкетеры поднимались в штыки, однако тут же выкашивались огнем автоматов. Как понял Гордиан, местный спецназ в принципе не признавал рукопашной схватки и целиком полагался на мощь своего оружия. А зря: в атаку на позиции сервов было отправлено всего три сотни автоматчиков – ровно половина от уцелевших в предыдущих атаках спецназовцев. Гор же в центре своих позиций имел почти тысячу штыков и две сотни резерва, залегших в траве за линией дороги.

По знаку Фехтовальщика из-за воза протрубил рог, и вся эта масса разом поднялась. Без всякого строя, одной ревущей толпой мушкетеры бросились в контратаку! Каждый солдат бежал, делал выстрел и кидался на врага со штыком. Автоматчики выкосили первую шеренгу, затем вторую, но на третьей и четвертой запас магазинов иссяк, и пятая линия вбила автоматчиков в дерн и исколола штыками!

В этот момент, видя близкое фиаско своих пеших товарищей, оставшиеся эскадроны конных автоматчиков бросились в стремительную атаку.

Стрелять по ним было некому, однако и сами конные автоматчики не решились полосовать массу сервов, смешанную с бойцами в камуфляже, из своего смертоносного, но не слишком разборчивого оружия. Всадники влетели в плотную толпу и принялись расстреливать сервов из автоматов короткими сериями в упор. Но в столь плотной мешанине преимущества автоматов сводились почти на «нет» численностью хуже вооруженного, но упрямого противника.

Всадников сшибали с коней одиночными выстрелами пистолей и ударами штыков. Понимая неминуемый крах операции, несколько групп спецназовцев решились на прорыв, пытаясь достать Гора, раздававшего команды из задних рядов. Они сбились плотной кучей и, очищая себе путь автоматными очередями, рванулись к цели. Впервые за время затянувшейся перестрелки перед ним оказались не рассеянное по полю каре и не вжавшиеся в землю пехотинцы, а плотная кавалерийская масса, упорно пробивающая тесными рядами сбившихся в толпу пехотинцев.

Гор подал знак, и из травы за трактом поднялась резервная рота. Ее первая линия метнулась вперед и плюнула в сторону атакующего конного клина гранатами из бомбард, но тут же была выкошена автоматами.

Гранаты перелетели через головы первых всадников и приземлились под копытами лошадей в самой гуще их строя. Гулко бухнуло – ошметки человеческих тел и изувеченные лошадиные трупы разбросало в стороны. В центре атакующих эскадронов зияли страшные пустые дыры, где вместо бодро гарцующих кавалеристов стелился страшный покров из рваного мяса, щедро сдобренный красным.

Не дожидаясь, пока противник оправит свои ряды, рассеянные взрывами гранат, резервная рота изготовилась к стрельбе. Вторая линия припала на колено, третья пригнулась, четвертая вытянулась в рост – и все вместе грянули тройным залпом. Десятки автоматчиков и лошадей рухнули наземь. Дальнейшее уже было за пределами какого-либо контроля. Уцелевшие автоматчики продолжали палить вокруг, почти не разбирая, куда и в кого стреляют. Ряды резерва рассеялись под автоматным огнем и стали еще одной частью неуправляемой толпы, кромсающей всех, кто попадался под руку.

Все окончательно смешалось, и в этом диком хаосе, в каком-то шизофреническом припадке люди иступленно расстреливали друг друга, кололи штыками и рубили саблями, скользя по окровавленным трупам, которые лежали уже не кучами, а настоящими холмами из свежей плоти!

Внезапно несколько конных автоматчиков, несмотря на сопротивление сервской пехоты, все же преодолели расстояние до воза, за которым укрывался импровизированный штаб Гордиана Рэкса, состоявший из него самого, трех вестовых и горниста, сидевших за телегой.

Гор выпалил в первого из пистоля, не глядя, попал или нет, отбросил разряженное оружие и достал меч. Рядом упал горнист, затем по очереди трое вестовых, сраженных автоматным огнем. Один конный автоматчик перепрыгнул с коня на повозку и, выкатив бешеные глаза, навел на Гордиана ствол автомата. Второй гарцевал рядом, расстреливая ломящихся к нему со всех сторон мушкетеров, бросившихся спасать своего Апостола.

Почти не задумываясь, действуя скорее на уровне рефлексов, чем осознанной оценки ситуации, Гор метнул свой меч в автоматчика на возу. Клинок полетел косо и лишь разодрал солдату плечо, рассек мышцы и задел кость. Боль наверняка была сильная, однако всадник даже не вскрикнул, а только дернулся и выронил оружие, оставшись, впрочем, верхом и каким-то чудом удержавшись в седле. В это время кто-то из сервов достал лошадь второго автоматчика из мушкета, и тот завалился на бок вместе с конем. Раненое животное забилось в агонии, выбрасывая седока из седла и топча подвернувшихся под ноги людей. Выброшенный из седла кавалерист встал, пошатываясь, но тут же оказался насажен сразу на несколько штыков.

Пара счастливо улыбающихся мушкетеров подбежала к Гору, полагая, что тот спасен. Но тут всадник на возу достал одной рукой из-за пояса барабанный пистолет и снял обоих выстрелами в голову – сервы даже не успели понять, что произошло. Не сбавляя темпа стрельбы, спецназовец на возу выстрелил Гору по ногам.

Привыкший уклоняться от меча и секиры, Гордиан инстинктивно понял, куда последует выстрел, и подпрыгнул буквально за мгновение до того, как пули полоснули по земле там, где он только что стоял.

Чертыхнувшись, всадник прицелился выше, и Гор понял, что следующий выстрел придется уже не по ногам, а в голову, поскольку стрелок, видимо, разочаровался в возможности взять Апостола восставших живьем. Как в замедленной съемке Гордиан смотрел на поднимающийся ствол. Руки были пусты, и он был совершенно безоружен перед лицом своей смерти. Звуки исчезли…

Но в следующее мгновение по ушам ударил гром выстрела – чей-то мушкет выпалил картечью в голову конного стрелка. Теперь его тело сидело на лошади без головы, медленно покачивая плечами в такт движениям дрожащего и почти обезумевшего от постоянной пальбы животного. Странно, но пистолет в правой руке обезглавленный спецназовец продолжал держать и даже рефлекторными движениями бедер сжимал и разжимал бока бедного скакуна. Как живой, надо же! – отвлеченно подумал Гордиан. Вид всадника без головы вызвал у него внезапные ассоциации с каким-то хорошо известным ему, но давно позабытым литературным героем.

В этот момент еще один конный автоматчик был ссажен с лошади ударом штыка, и крик умирающего отвлек экс-демиурга от анализа литературных ассоциаций. Схватка вокруг, такая яростная в начале, медленно затихала, сменяя боевой рев атакующих подразделений на стоны раненых и умирающих людей, а также предсмертное ржание животных.

Еще через несколько минут хаотичной потасовки все было кончено.

Оставшиеся автоматчики, в основном те, кто не пошел в атаку, а остался со свободными лошадьми на безопасном расстоянии, продолжали гарцевать по периметру. Гор без труда насчитал всего два десятка всадников – остальные лежали вокруг его отряда, в траве и на дороге.

Спустя еще полчаса уцелевшие спецназовцы отступили, быстрым галопом удалившись в ту же сторону, откуда появились несколько часов назад.

Гор велел изловить возможно большее количество свободных лошадей, оставшихся от «темных арбалетчиков», запряг их в возы, собрал оружие с трупов, бросил тяжелые орудия, оставил без погребения тела павших и ускоренным маршем двинулся к поместью, где уже укрылись основные силы его корпуса. День клонился к вечеру, однако в том, что кровавые дела на сегодня еще не закончены, Гордиан нисколько не сомневался. Почти на каждом трупе поверженного автоматчика он находил ноктовизоры – приборы ночного видения, и это значило, что ночью ситуация может измениться кардинально. Вздумай кардинал атаковать не днем, на марше, а в ночное время, успех нападения был бы обеспечен.

Ночью эффективность мушкетного огня станет практически равна нулю, а это значило, что Гору следовало хорошо подготовиться к предстоящей схватке.

* * *

Кардинал метался из угла в угол, меряя шагами комнату наблюдения. К сожалению, оборудование комнаты, связанное с космическими спутниками, было слишком секретным, и доступ к нему имел лишь очень ограниченный круг людей, а именно два оператора, чьи трупы лежали сейчас на поле перед походной колонной проклятого Фехтовальщика, и отстраненный от дел викарий. А также, разумеется, и лично он, кардинал Бургоса.

В результате заменить Его преосвященство на этом посту сейчас было не кем, а обстоятельства требовали срочного вмешательства.

Что делать?

В долгой клерикальной практике Амира случалось, что рота автоматчиков смещала с престолов монархов и заставляла парламенты гигантских держав трепетать перед властью церкви, однако сегодняшние события шли вразрез с его устоявшимися представлениями о способностях этой квазирелигиозной организации.

Кардинал вполне отдавал себе отчет, что причиной гибели семисот двадцати бойцов клерикального спецназа является его собственная увлеченность. Если бы он не посылал в атаку своих солдат так безоглядно, вполне возможно, большая часть уцелела и сейчас, в ночное время, смогла бы сделать то, что не представлялось возможным при свете дня, а именно атаковать ослепшего на ночь противника, используя ноктовизоры. Но что сделано, то сделано. Воскресить без позволения Господа Хепри своих спецназовцев Амир не мог, однако в его распоряжении оставались и другие силы…

Он опустился во вращающееся кресло и, оттолкнувшись ногами, резко развернулся к экрану. Быстро пробежал пальцами по клавиатуре и пробудил из летаргии Священный легион.

Легионеры ворочались в своих летаргических камерах, медленно приходя в себя после почти десятилетнего сна. Крышки камер автоматически раздвинулись, и огромные тела поднялись, вставая на ноги в узком коридоре. Матово-белесая слизь, в которой они пребывали во сне, тяжелыми сгустками сползала по коже, обнажая гипертрофированную мускулатуру торса и уродливых конечностей. Повинуясь беззвучной команде, пробежавшей по нейрошунтам, биороботы синхронно развернулись и, чеканя шаг, двинулись на выход.

Закончив пробуждение киборгов, Амир вышел во двор поместья, которое до последнего времени служило местом дислокации клерикального спецназа. Увы, до возвращения Господа новых автоматчиков ему не видать и поместью придется побыть под надзором немногочисленной хозяйственной прислуги. Во дворе толпились бойцы его личного эскорта, гвардейцы кардинала, «красноплащники», ровно тридцать два всадника – один «полный корнет», или полуэскадрон. Остальные подразделения кардинальской гвардии пребывали снаружи, на обширном лугу, обильно поросшем цветущими васильками.

За исключением всего пары десятков бойцов, дежуривших сейчас в Пашкот-паласе, перед поместьем собрался весь гвардейский полк кардинала в полном составе. Четыре тысячи опытных рубак в черных мундирах и в алых с золотой оторочкой плащах. Все, как на подбор, красавцы и великаны. В отличие от гвардии короля, подбиравшейся исключительно из дворянских отпрысков, в гвардию кардинала набирались рекруты из среды простолюдинов за рост, ширину плеч и прочие телесные габариты. Все они проходили жестокое обучение в закрытых клерикальных лагерях по индивидуальной программе и после двух лет тренировок превращались в бойцов, на порядок превосходивших по выучке и технике владения оружием обычного королевского солдата. И если гвардия Бориноса считалась последним доводом Его величества, то эти красноплащные всадники, вне всякого сомнения, должны стать последним доводом Его преосвященства.

Подвели коня, и кардинал взлетел на него с лихостью хайранского бедуина. В почти позабытом прошлом, в те немыслимо далекие годы, когда Господь Хепри только появился в мире Невона, Амир был одним из его старших офицеров и командовал кавалерией. Сейчас он уже не чувствовал себя тем беспечным рубакой, который некогда лихо бросался в кавалерийские атаки и безудержной личной отвагой заслужил уважение Божества, однако кураж остался. Пришпорив вороного, кардинал выехал за ворота, и четыре тысячи гвардейских глоток дружно приветствовали своего господина могучим ревом.

Глава 24 Капкан для красного петуха

Артиллерийский корпус Гордиана Рэкса пребывал в целом в весьма плачевном состоянии. Почти половина орудий оказалась брошена в поле, из них почти все – тяжелые осадные картауны и большая часть двенадцатифунтовок. Оставшиеся в распоряжении корпуса легкие мортиры, погруженные на спины осликов, и шестифунтовые кулеврины для картечного боя были хороши для навесного обстрела во время осады или в полевых баталиях, однако для сокрушения стен укрепленного Бургоса не годились.

Некоторые из старших офицеров, в частности Никий, смотрели на ситуацию весьма позитивно, восхищаясь уже тем, что Гордиан и три его батальона вообще выбрались из передряги с конными автоматчиками живыми и сумели спасти хотя бы свои жизни и раненых, а на пушки уж плевать. Однако Тринадцатый пророк подобной радости не разделял.

С одной стороны, им, конечно, удалось выжить в схватке с более мощно вооруженным противником, с другой – задание, с которым артиллерийский корпус вышел ускоренным маршем из Риона, полностью провалено и осадных орудий Трэйт не получит. Но самое главное – Гордиан не сомневался, что ночью последует еще одна атака кардинала, которая может оказаться последней в жизни как для него лично, так и для его солдат.

Поместье, ставшее их временным лагерем, окружало плотное кольцо виноградников и садов, которые могли послужить отличным укрытием для его мушкетеров. До полной темноты еще оставалось почти три часа, и это время Гор использовал по полной программе.

Он разделил солдат на смены и рассадил по кустам с боезапасом в ранцах и двумя-тремя заряженными мушкетами. Все сервы из поместья были освобождены от рабских ошейников, женщины, старики и дети немедленно выдворены с минимальным скарбом, а мужчины принудительно рекрутированы в Армию Свободы. Каждому выдали по мушкету и посадили в дальней линии виноградников в качестве передового заслона. Меж кустов и садовых деревьев расставили имевшиеся у них легкие полевые пушки. Гор ожидал атаки автоматчиков в рассеянном строю, а потому заряжать велел картечью, а не ядрами.

Артиллеристы тщательно пристрелялись по определенным местам перед позицией и могли теперь бить точно, ориентируясь на промежутки между большими охапками соломы, разложенными по периметру поместья, в шахматном порядке. Бесполезные в предстоящем бою мортиры, предназначенные для навесной стрельбы и не способные стрелять прямо по наступающим линиям, были убраны в центр позиции к возам обоза и незначительному резерву, состоящему из раненых мушкетеров, а также коневодов, сдерживающих развьюченных осликов и лошадей.

Отборный отряд лучших и наиболее преданных лично ему бойцов Гор вооружил трофейными автоматами. Дисков к этому оружию собрали не так много, но на несколько длинных очередей каждому из сервов-автоматчиков патронов должно было хватить.

Спустя три часа выставленный вперед дежурный дозор доложил, что к поместью прямо по тракту мимо усеянного трупами поля приближается значительная кавалерийская масса, по оценке – около четырех тысяч сабель, и небольшая колонна очень рослых пехотинцев, по-видимому облаченных в панцирные доспехи. Никакого оружия, издали напоминающего автоматы, с которыми сервам пришлось столкнуться днем, в руках вражеских кавалеристов не замечено.

Доклад разведчиков обескуражил Фехтовальщика. Безусловно, отсутствие автоматического оружия давало определенные надежды – судя по всему, у кардинала просто не осталось больше автоматчиков, однако самоуверенность противника, решившегося нападать на двадцатитысячный корпус с четырьмя тысячами сабель, внушала серьезные опасения. Как показала прошлая атака, кардинал не мог похвастать избытком тактического мастерства, однако и на полного идиота не походил. Возможно, у него в рукаве есть новый туз, совершенно неизвестный сервам.

Как бы там ни было, в очередной раз решил для себя Гордиан, следует исходить из фактического положения дел. Если сделано все, что можно сделать в данной ситуации, значит, не о чем и беспокоиться, поскольку будущее от тебя уже не зависит.

Спустя тягостные пятьдесят минут первые кавалеристы показались перед виноградниками. С передовых линий засевших меж кустов мушкетеров выбежало несколько человек с зажженными факелами, подпаливая стога, раскиданные тут и там вдоль периметра. Сухая солома вспыхнула ярким веселым пламенем, играя причудливыми тенями по скошенной траве, по кустам, деревьям и освещая окружающее пространство дрожащим оранжево-желтым огнем.

В свете горящих стогов Гордиан видел, как пространство перед поместьем стало заполняться всадниками. Отборные откормленные лошади с сидящими на них крупными людьми в алых плащах и щегольских шляпах гарцевали под роскошным знаменем с развевающимися на ветру букколинами. На знамени плясал хорошо узнаваемый даже с такого расстояния черный дракон, пожираемый пламенем, вышитым на полотнище красными и золотыми нитями.

– Гвардия, – сказал стоящий рядом с Гором неразлучник Никий, – это Красная гвардия кардинала.

Гор оторвал подзорную трубу от глаза и удивленно посмотрел на Никия.

– Ну ты глазастый, – подивился он, – ты как знамя-то разглядел? Его и в оптику видно еле-еле.

– Знамя? Какое знамя, мастер Гор, я вижу алые плащи на всадниках, вот и все. Оптика тут не нужна, ведь таких тряпок во всем Эшвене больше никто не носит. Видно, Его преосвященство совсем дошел до ручки, если выставил против бывших рабов своих телохранителей. Кстати, судя по ширине колонны, там сейчас весь кардинальский полк.

– Знаешь, – сказал Гордиан, снова прикладывая трубу к глазу, – я не удивлюсь, если среди гарцующих перед нами всадников пребывает и сам кардинал Амир.

– Да ну?

– Вот те и да ну. Вообще, тебе не кажется странным, он решился атаковать нас всего с четырьмя тысячами сабель? Не маловато ли? Ночь там или не ночь, а ведь мы снесем этих придурков картечью за пару залпов, если вздумают атаковать. Не бессмертные же они, в самом деле!

– Полагаю, у него есть для нас сюрпризы.

– Согласен. Знать бы, какие.

Ответ на последний вопрос им пришлось ждать недолго. Сюрпризы стали появляться из-за линии кавалеристов спустя буквально десяток минут, так сказать, «во плоти». Никий крякнул, а Гордиан покачал головой.

Мерно маршируя по основному тракту, к повороту на узкую грунтовку, ведущую к поместью, разворачивалась небольшая по сравнению с кавалерийской массой кардинальского полка колонна пехотинцев. Внешне они очень походили на боссонцев Бранда, поскольку были полностью закованы в тяжелый панцирный доспех. Однако на этом сходства заканчивались.

Броня покрывала бойцов с головы до пят, и даже узкая прорезь глухого ведрообразного шлема, казалось, была закрыта толстой стеклянной пластиной. Бронированные листы не только на торсе, но и на конечностях солдат скреплялись какими-то подвижными металлическими соединениями, не оставляя в доспехе даже щелей, которые можно было бы достать мечом или штыком.

Но более всего поражал рост пехотинцев. Их плечи возвышались над плюмажами и перьями на шлемах и шляпах самых высоких кавалеристов, во весь рост сидящих в седлах своих коней. А ведь в гвардию кардинала, насколько знал Гордиан, брали не карликов. Как минимум три – три с половиной метра, прикинул он, оценивая рост нового врага. Настоящие великаны!

Гор вспомнил книги, прочтенные им в лавзейской библиотеке во время, казавшееся теперь, после Ташских болот, Шерна и Риона, прошлым столетием. Конечно же это Священный легион – неуязвимые, несокрушимые бойцы, разрушающие стены крепостей голыми руками. Вот он, козырь кардинала! Двух сотен таких вояк хватит с лихвой, чтобы передушить всех его мушкетеров или, по крайней мере, чтобы разогнать их как толпу безоружных подростков. Четырем тысячам гвардейской кавалерии останется только веселая охота за уцелевшими сервами и, собственно, арест Гора и других офицеров.

В это время, совершенно не обращая внимания на приближающуюся пехоту, гвардейцы кардинала рассыпались по окружающему пространству привычным для атак кавалерии порядком – широким рассеянным каре, бойцы которого держали в руках не сабли, а изготовленные к бою короткие обрезанные мушкеты, по непонятным причинам именуемые в мире Невона кавалерийским карабином.

Вперед двинулось всего несколько полных подразделений. Остальные же гвардейцы остались стоять на недоступном для огня расстоянии, сбившись в большую темную массу, освещаемую неверным светом горящих стогов.

Разведка, понял Гордиан: двинувшиеся вперед гвардейцы проводили рекогносцировку местности, чтобы оценить позиции противника, и были готовы сразу же отступить в случае прицельного огня. Действительно, всадники разведки растянулись по полю почти вдоль всего доступного обзору периметра обороны и быстрым аллюром устремились в центр. Кто-то из его лейтенантов дал отмашку – и в сторону несущихся всадников прогремели одиночные и залповые выстрелы. Кто-то из гвардейцев упал, кто-то выстрелил в ответ, но большинство, достигнув опасного участка, отхлынуло назад, зафиксировав засады мушкетеров, залегших в кустах и за деревьями.

Когда разведка вернулась, четырехтысячная масса гвардейцев спешилась и, явно подражая тактике автоматчиков несколькими часами ранее, быстрыми перебежками распределилась по окружности и залегла вдоль периметра.

Гордиан удивился: даже обычного пехотинца в мире Невона трудно было убедить лечь в своем красивом мундире на землю, а тем более ползти по-пластунски, собирая дорогущим военным крашеным сукном пыль с дороги.

Королевский гвардеец за подобное предложение, наверное, тут же зарубил бы командира, отдавшего подобный «унизительный» приказ, сочтя это оскорблением чести. Однако красноплащники легли на землю молча и дружно, как будто делали это каждый день. А затем, марая пурпурные плащи с золотым шитьем, уверенно поползли вперед. Перед линией горящих стогов, впрочем, им пришлось остановиться, поскольку при дальнейшем продвижении их фигуры слишком ярко освещались пламенем и представляли даже в положении лежа хорошую мишень для оборонявшихся. Укрывшись в тени, недоступные вражеским пулям бойцы кардинальской гвардии вжались в грунт, не шевелясь и словно чего-то ожидая.

К этому моменту бронированная пехотная колонна трехметровых великанов дошагала до грунтовки и разом остановилась, вбив обутые в железо ступни в дорожную пыль.

Стальные подошвы ударили в утоптанную дорогу!

Затем, повинуясь какой-то незримой и неслышимой команде, прямоугольник бронированных воинов дружно развернулся и тяжелым шагом двинулся по направлению к линии обороны.

Киборги, а в том, что это были модифицированные бойцы, Гор уже нисколько не сомневался, шли плотной колонной, совершенно синхронно поднимая и опуская ноги. Шеренги наступающего пехотного порядка смыкались настолько тесно, что плечо любого из биороботов отделяло от плеча его товарища расстояние едва не в один сантиметр. Такой способ построения противника представлялся идеальным для стрельбы картечью, однако Гордиан внезапно засомневался в эффективности своей артиллерии.

Люди были расставлены им по местам еще час назад, все команды отданы и в принципе ему некем было командовать кроме своего собственного отдельного отряда, расположенного в центре позиции. Но для этого отряда колонна была еще слишком далеко и ввязываться в бой пока не представлялось возможности. Вместе с Никием, стоящим тут же, им оставалось только наблюдать, как сработает созданный и отлаженный ими механизм обороны.

Механизм сработал!

Колонна двинулась меж двух горящих стогов, разметав третий, пришедшийся точно на середину их движения. Бойцы-великаны прошли сквозь пылающую кучу сена, даже не пошатнув идеальную линию своего строя. Гордиана, впрочем, это не удивило – на то и киборги.

Однако дальнейшее выбивалось из нормального хода событий.

Пушки пальнули четко, разом выплюнув раскаленные шарики картечи в сторону своего врага. Колонна представляла собой слишком хорошую мишень, да и орудия, расставленные в виноградниках, были пристреляны по центру созданных стогами интервалов, поэтому ни один залп не прошел мимо.

Под Шерном Гор видел, какое действие оказывает прямое и близкое попадание картечного гостинца из шестифунтовой кулеврины в плотную пехотную массу. Это похоже на удар мухобойкой по густому скоплению насекомых. Центр атакующей колонны должно было смыть словно волной, накатившей на фигурки вылепленных из прибрежного песка солдатиков. Железные кирасы, рокантоны и даже щиты, обитые стальными полосами, не могли на таком расстоянии прервать смертоносный полет свинца. Но сейчас ничего не случилось!

Картечь отскакивала от нагрудников и ведрообразных шлемов атакующих великанов как горох от стены, не оставляя даже вмятин и сколов.

Колонна киборгов перла вперед. Скорость ее движения оставалась небольшой – закованные в сталь ноги поднимались все-таки не слишком быстро, но само движение было мерным и безостановочным.

Не прекращающие палить артиллерия и мушкетеры первой линии оставались на своих местах до последнего, никто не покинул свой пост, пока колонна, сламывая виноградники, не вступила непосредственно на их позиции. И тут оказалось, что киборги вооружены не только руками в бронированных перчатках.

Раздвинулись металлические листы на правом бедре каждого великана, и из бронированных недр в правые руки киборгов вынырнул длинный металлический цилиндр. Гордиан заметил, как с одного конца цилиндрика вынырнуло длинное лезвие и перекладина гарды, превратившая его в подобие огромного двуручного меча. Длина меча составляла почти два метра – легко вращать подобным орудием вряд ли смог бы даже Бранд с его силой и статью.

Взяв свои телескопические мечи двумя руками за цилиндр-рукоять и держа их вертикально и прямо перед лицом, как во время рыцарского парада, киборги вонзились в линию пристегнувших штыки мушкетеров!

Первые из сервов были сражены даже не мечами. Киборги Священного легиона просто отшвыривали их с позиций пинками, словно кошек или нашкодивших щенков – тяжелыми мешками с переломанными позвоночниками и ребрами несчастные бойцы Армии Свободы отлетали метров на десять от этих страшных ударов.

Затем в ход пошли чудовищные мечи. Чтобы эффективно орудовать ими, колонна немного рассеяла свои ряды, увеличив расстояния между первой и второй шеренгами до нескольких метров. Первая шеренга таким образом выполняла функцию своеобразного волнолома, описывая своим оружием гигантские полукруги и восьмерки, разрубавшие попавших под размах сервов на ровные половинки; вторая и последующие шеренги по-прежнему маршировали, держа мечи «по-парадному» вертикально вверх перед лицом. При этом выдвижение вперед первой линии киборгов нисколько не повлияло на четкость и слаженность движений в колонне. Легионеры следующих за первой шеренг по-прежнему маршировали синхронно, плечом к плечу, соблюдая между собой идеально равное расстояние.

Мерно шагающая «колонна смерти» с монотонностью отлаженного механизма приближалась ко второй линии обороны. Никий тронул командира за плечо, и Гор оторвал взгляд от завораживающей работы этого истребляющего его людей «комбайна». Никий показывал на спешенных гвардейцев, которые, прикрываясь ползущим вперед легионом, продвигались всё ближе и ближе к позициям сервов. Еще немного, и легионеры-великаны прорвут последнюю линию обороны, а поток следующей за ними гвардии кардинала хлынет в обреченное поместье.

* * *

В это мгновение кардинал Амир, гарцующий на своем вороном вместе с приближенными офицерами на дальней высотке перед поместьем, показал стоящему рядом полковнику гвардейцев в направлении двух центральных зданий, между которыми размещался широкий проход внутрь усадьбы. Именно там расположился обоз и резерв сервов. И именно туда направляли свою железную поступь киборги легиона.

Здания, сложенные из серого кирпича, представляли собой примитивные коробки с двускатными крышами наверху и узкими окнами-бойницами в стенах. Высота обоих зданий была такова, что они стояли почти вровень с огромным пальцем башни-донжона, возвышающейся над всей территорией поместья. Наверняка именно там укрылся ненавистный церкви Фехтовальщик.

– Взгляните, сударь, – сказал Амир полковнику, тыча пальцем уже в донжон, – минут через двадцать Священный легион дойдет до внутреннего двора, и наше дело можно считать завершенным. Как только не станет их командиров, сервы разбегутся. Однако, сударь, для меня важно следующее. Там, в донжоне или около него, где-то в центре позиции, находится наша цель – небезызвестный вам Апостол восставших, Гор Фехтовальщик. Его обязательно нужно взять живым!

Амир перевел дух и принялся загибать пальцы.

– Во-первых, – заявил он, – пустите крупные разъезды вокруг поместья, чтобы он не ушел, если вздумает скрыться, затерявшись среди отступающих. Сервов много, так что в разъезды придется выделить, как минимум, половину наших людей. Во-вторых, составьте ударный кавалерийский отряд не менее чем в тысячу сабель. Вместе с ним мы будем двигаться прямо за колонной Священного легиона и за нашими гвардейцами почти след в след, чтобы, как только последний рубеж обороны падет под ударом легиона, немедленно атаковать отступающих в конном строю и найти среди них Фехтовальщика.

– Ударный отряд вы можете считать сформированным, монсеньор, – полковник склонил голову в полупоклоне. – Это первые тридцать эскадронов полка – они готовы и стоят прямо за нами.

– Тем лучше. Собирайте их и выдвигаемся в тыл легионерам.

Красивым жестом кардинал Амир поправил плюмаж на шляпе – сегодня он был в форме гвардии, а не в сутане понтифика – и дал шпоры своему вороному.

Отряд в тысячу сабель, громыхая сбруей, поскакал за ним.

* * *

Оставив Никия наблюдать за ходом этой сумасшедшей баталии, Гордиан Рэкс развернулся и спокойным шагом вошел внутрь центрального здания, с крыши которого они обозревали окрестности, сел в кресло и потер виски. Принимая во внимание относительно небольшую скорость продвижения легиона, до полного поражения и истребления доверенного ему Советом виликов стрелкового корпуса есть еще, по крайней мере, минут тридцать—сорок.

Как говорили в его родном городе Доростоле в мире под названием Каталаун, полный трындец. Взгляд упал на недопитую бутыль с вином, стоящую на столе. Мозг услужливо подсказал – вокруг шато виноградники. Есть вино, а возможно – тинза, виски, коньяк – и вообще что-то такое, что может гореть.

В голове всплыл кадр с ползущими по полю танками и пехотой, бросающейся на железнобокие машины с бутылками зажигательной смеси. Гор вскинулся, крикнул стрелков резерва, столпившихся в центре двора бесполезной массой, и спустился вместе с ними в подвал…

Первые поднятые Гором мушкетеры резерва с бутылками зажигательной смеси в руках выбежали на позиции уже спустя десять минут. Импровизированные сервы-гренадеры устремились вперед густым потоком, поскольку стрелять по ним было некому, да и времени на осторожные перебежки просто не оставалось. Они быстро покрыли расстояние до гибнущей под ногами киборгов второй линии обороны и буквально закидали лишенных стрелкового оружия легионеров-великанов своими пылающими снарядами.

Легион вспыхнул как сухой лес, густо покрывшись оранжевыми языками пламени. Из «гренадеров» непострадал почти никто, поскольку разгоряченные боем мушкетеры двигались значительно быстрее, чем закованные в бронебойные латы киборги.

Громогласное «Кхарра!» прокатилось по рядам сервов. Легион замедлил движение и встал. Пламя скакало по плечам и шлемам, по нагрудным кирасам и металлическим спинам людей-великанов. Блистающие никелированные панцири покрывались чернотой от нагара и копотью от дыма. «Даже если не сгорят, они должны задохнуться» – с надеждой подумал Гордиан и велел выдвигаться второй партии бойцов с зажигательными бутылками, поскольку в центре колонны горели еще не все киборги.

Повинуясь команде, сервы бросились вперед, раскручивая бутылки над головой, как гусары сабли во время конной атаки, и что-то крича в неистовом кураже.

В этот момент по рядам легионеров прошла волна. По-прежнему стоя на месте, колонна разделилась на три части.

Каждая вторая и третья шеренги двинулись соответственно направо и налево.

Плотный строй превратился в линию.

То, как это было сделано, нисколько не вязалось с представлениями Гордиана о действиях пехоты в критической ситуации, когда каждый из бойцов сгорает заживо, почти обезумев от болевого шока. Под ложечкой засосало в предвкушении чего-то рокового и неотвратимого. Киборги взмахнули мечами и шагнули вперед с прежней четкостью комбайна смерти.

Гор тихо застонал. В этот момент вторая линия сервов-гренадеров достигла легионеров. Бывшие рабы метнули свои бутылки, и почти ни один не промахнулся. Пламя заиграло ярче, но этот пиротехнический эффект уже не мог никого обмануть. Легионеры накрыли метателей самодельных гранат смертоносными веерами вращающихся мечей, и разрубленные человеческие тела десятками ложились на землю – бойня продолжалась!

Сервы держались стойко. Многие из мушкетеров, понимая полную бессмысленность подобных действий, пытались брать латников на штык. Десятками они кидались на пылающих великанов, палили в упор из мушкетов, скользили кошкодерами и штыками по гладким панцирям – и десятками же падали, сраженные страшным оружием киборгов.

Тем не менее яростная контратака рабов не прошла даром. Мушкетеры Гора практически засыпали своими телами путь надвигающейся линии легионеров, и те замедлили движение, спотыкаясь о трупы, увязая в человеческих останках. Десятки одновременных мушкетных залпов не могли их поразить, но заставляли пошатнуться даже самых рослых из великанов-убийц, а некоторые из них даже падали от количества врезавшегося в их панцирь свинца. И хотя они тут же поднимались, строй ломался, и линия вынуждена была равнять ряды, прежде чем снова начать размеренное и убийственное продвижение к третьей линии обороны. На несколько тяжких мгновений наступление Священного легиона замедлилось.

Гор понимал, что долго сдерживать противника, заваливая его путь телами собственных бойцов, он не сможет. Во-первых, у людей не хватит мужества и выдержки, а во-вторых, у него просто не хватит численности бойцов. Под ногами легионеров уже лежало почти четыре тысячи мушкетеров, и число павших стремительно росло с каждой секундой.

От центра оборонительной позиции – главных зданий поместья – наступающих киборгов отделяло уже не более пары сотен метров. В следующие минуты должно решиться все. Горящие тела киборгов освещали собой пространство вокруг, ночь превратилась в ужасающее подобие дня, и Гору уже не нужна была подзорная труба, чтобы разглядывать врага во всех подробностях.

Линия киборгов немного замедлила шаг перед основными зданиями поместья и вновь отлаженно и четко сбилась из широкой линии-цепи в плотную колонну, чтобы пройти меж двух строений во внутренний двор. Глядя на марширующих легионеров, вновь вставших квадратным строем, Гор автоматически еще раз пересчитал их.

В продольном ряду пятьдесят человек, в поперечном – четыре. Ровно две сотни.

Всего две сотни! Против его оставшихся шести тысяч стрелков. Неужели никак не сдюжить?

Один из его бойцов, с зажатой в руке обыкновенной разрывной, а не зажигательной «гренадой», подскочил к ближайшему легионеру. Тот тут же снес смельчаку голову мечом, однако зажатая в руке гренада разорвалась, обдав гипертрофированного рубаку взрывной волной. Тот был слишком тяжел и устоял, лишь немного покачнулся и снова двинулся вперед, выписывая двуручником круги и восьмерки. Но Гор смотрел не на вихрь смерти, выписываемый мечом, а на металлический нагрудник киборга. Под копотью и нагаром отчетливо была видна вмятина, оставленная взрывом.

В первые мгновения боя Гор подозревал, что доспех легионеров покрыт тонким слоем ишеда – системного металла, неразрушимого в обычных условиях никаким оружием. Но теперь он внезапно понял, что церковь поскупилась на своих легионеров и перед ним всего лишь «обычный» доспех, сработанный из молибденовой или высокоуглеродистой стали. Необычайно прочный, но все же поддающийся механическим повреждениям при достаточной мощности удара!

Пули отскакивают от панциря. Картечь тоже. Возможно даже ядра, доставшие легионера на расстоянии, для него достаточно безопасны. А вот выстрел осадного орудия в упор, причем не картечью, а тяжелым ядром, будет пожалуй эффективен. Гор мысленно прикинул ударную силу выстрела из мортиры, принимая во внимание сечение ствола и низкое качество пороха. Как бы ни были здоровы легионеры, толщина их панциря не может превышать пяти—восьми миллиметров, иначе двигаться будет совершенно невозможно. Значит – мортиры смогут достать киборгов.

Как всегда в такой ситуации, сердце Гора совершенно успокоилось, а голова работала четко и даже как-то излишне отвлеченно. Внезапно он стал смотреть на бой как бы со стороны, наблюдая не кровавую картину ожесточенной резни, а компьютерную игру с эффектом присутствия и соответствующей графикой.

Он подозвал вестовых офицеров и прошел за здания, на обширный плац, где стоял обоз и мортиры. Мортиры всегда предназначались для навесной стрельбы и, по мнению местных спецов, для работы в поле совершенно не годились. Начать с того, что стволы мортир вообще не устанавливались в горизонтальном положении и стрелять могли только под углом вверх или под тем же углом вниз, например, по тяжелой осадной технике во время обороны крепостей. Кроме того, ядра мортир слишком тяжелы, и в поле стрелять подобными снарядами было попросту невозможно. Дальность полета тяжелого ядра из широкого жерла такого орудия не превышала пятидесяти метров, и десяток мушкетеров с легкостью выкашивал орудийный расчет мортиры еще до того, как она могла начать стрелять, надеясь поразить кого-нибудь своим огнем в открытом поле.

Поэтому почти всегда мортиры использовали исключительно для навесной стрельбы картечью. Однако калибр мортир совпадал с калибром тяжелых кулеврин и осадных картаун, а тяжеленные чугунные ядра последних вполне подходили для коротких стволов этих мини-гаубиц.

Быстро объяснив орудийной прислуге, что нужно делать, Гордиан подключился к работе одного из расчетов. Орудия быстро расчехлили и подняли наверх, на стены и крыши нескольких центральных зданий, выбив стекла окон и проломив стволами орудий тонкие перегородки мансард. При чудовищно широких дульных срезах, стволы мортир были короткими, а вес – относительно невелик, поэтому силами нескольких человек на одно орудие Гору удалось оперативно поднять мортиры на стены.

С осадными картаунами такой номер не прошел бы, поскольку при том же калибре толщина и длина стволов, а также размер пороховой каморы были значительно больше. Этаж или крыша попросту бы провалились под их весом.

Поэтому, отставив картечь в сторону, Гор велел заряжать гаубицы осадными ядрами для картаун, но только чугунными и железными, оставив каменные ядра без дела валяться на возах и телегах. Спустя десять минут все было готово, и жерла мортир уставились своими черными глотками в проходы между двумя основными зданиями, свесившись с крыш и мансард.

Гордиан быстро спустился вниз, оставив за старшего над мортирными расчетами Самсона (того самого лейтенанта, под командованием которого в прошлую военную кампанию он ошивался в Ормском полку), и бросился внутрь двора – расставлять немногочисленные уцелевшие после схватки с автоматчиками кулеврины. Затем, по команде Гора, мушкетеры все еще пытавшиеся контратаковать надвигающуюся колонну Священного легиона, раздались в стороны и откатились назад в широкий проход, ведущий прямо в глубь обширного двора внутри поместья.

Марширующий легион устремился следом.

Широкий проход меж двух зданий перекрывал невысокий забор, являвшийся препятствием для любого желающего пройти внутрь. В заборе были широкие двухстворчатые врата, через которые дружным потоком и откатились внутрь двора отступающие мушкетеры. Однако то, что является препятствием для мыши, не является препятствием для слона. Настигающий мушкетеров легион прошел сквозь кирпичную кладку забора как бронированный танк сквозь соломенную хижину, оставив за собой только изломанные руины и осколки кирпича! Колонна вошла в проход, уставившись навершиями ведрообразных шлемов в заряженные глотки нависающих сверху мортир.

– Огонь! – услышал Гор громовую команду Самсона откуда-то сверху. Мортиры дружным залпом обрушили свои заряды на головы марширующих легионеров!

Великаны, которых ядра достали прямым попаданием, буквально складывались в лепешку, выплескивая из щелей между сложившимся в складочки металлом кровавые густые брызги из плоти раздавленных тел. Те же ядра, которые не попадали прямо в голову киборгам, ложились рядом, вырывая в земле огромные ямы, в которые марширующие строем легионеры валились грудами.

Упавшие, впрочем, вставали, но привыкшие действовать на относительно ровной поверхности, не шли вперед, дальше от опасного участка, а старались выровнять разрушенный залпом строй, что было практически невозможно, ибо пространство между двумя зданиями превратилось уже практически в лунный пейзаж, состоящий из наложенных друг на друга глубоких рытвин и высоких подъемов. Во всяком случае, легионеры топтались на месте достаточно долго для того, чтобы Самсон успел еще раз перезарядить свои орудия, чуть-чуть их перенацелить и дать еще один залп по узкому пространству, на котором стояли, падали и ползали повалившиеся железные чудовища.

Залп! Грохот! Дым…

На этот раз попытку подняться сделали едва ли несколько десятков бойцов из бывших двухсот. Но Гор понимал, что и эти ничтожные десятки, неуязвимые для пуль и штыков мушкетеров, остаются смертельно опасными для его изрядно поредевшего за минувший день корпуса. Он посмотрел на прислугу стоящих перед ним немногочисленных кулеврин и сам дал команду на стрельбу по готовности.

Кулеврины выплюнули свои ядра вперед и прямо в киборгов, поднимающихся всего в нескольких метрах от них, из рытвин и котлованов. Ядра кулеврин были легче, чем ядра мортир, и били не сверху, а прямо. В нагрудный доспех, который наверняка был прочнее, чем защита иных частей тела. И все же залп даром не прошел. Гор видел, как пущенные с короткого расстояния снаряды отрывали поднявшимся людям-роботам руки в суставах, ломали ноги, сносили головы или просто отшвыривали назад, оставляя на широкой бронебойной кирасе, закрывающей грудь, здоровые вмятины от попаданий.

Но снова почти десяток бронебойных бойцов поднялся из вскопанной снарядами земли. Остаток легиона вылез из котлованов, встал строем и с неумолимостью стихии двинулся к сгрудившимся в центре двора мушкетерам.

Проклятье! – подумал Гордиан. – Похоже, нам все-таки придется сдохнуть сегодня. Двигаясь, как в тумане, он выкрикивал команды и видел, как его измученные, но по-прежнему бравые стрелки судорожными резкими движениями, двигаясь как заведенные механизмы, в страшной спешке прочищают стволы кулеврин и подносят снаряды.

И понимал – не успеют: слишком коротко расстояние, слишком медленно перезаряжаются орудия. Еще несколько мгновений – и легионеры вырвутся из узкого прохода, обрушив свои огромные мечи на мушкетеров, которые не в силах противопоставить им ничего кроме мужества и готовности к смерти.

Но знакомый звук внезапно вырвал его из багрового тумана, в котором плыла голова.

– Огонь! – услышал он вновь не голос, а рык Самсона. Гулко ухнули с крыш мортиры, но их мощные ядра вонзились не в плечи и головы легионеров – те ушли уж достаточно далеко, чтобы бить по ним прямо сверху, – а в стены зданий по обеим сторонам изуродованного взрывами прохода.

Тяжкий гул прокатился вокруг. И мрачные тяжелые фасады обоих строений медленно рухнули, пластами, этаж за этажом.

И Гор понял. Чтоб не палить «по косой» в спины продвинувшихся вперед легионеров, Самсон решил ударить наверняка. Его стрелки навели мортиры с осадными ядрами не на оставшихся киборгов, попасть по которым из примитивных орудий было необычайно тяжело, а на основания противоположных зданий. С крыши правого он велел палить по фундаменту левого строения и наоборот. Тяжелые осадные ядра, пущенные с высоты, разворочали внутренности обоих домов. Пять многотонных этажей разом обрушились на остатки Священного легиона. Вместе с ними с крыш полетели железнобокие мортиры и их стрелки, их ядра и пороховые заряды. Страшный взрыв, слившийся со звуками разрушающихся строений, накрыл мушкетеров Свободы. А когда дым и пыль рассеялись, кулеврины уже были перезаряжены и готовы к встрече, на случай, если кто-то из рукотворных чудовищ остался в живых.

Гордиан выждал несколько минут, но руины безмолвствовали – Священный легион пал.

Оставив артиллерию наблюдать за остатками зданий, Гордиан созвал к себе автоматчиков и кинулся расстреливать спрятавшихся за развалинами гвардейцев кардинала…

Тысяча гвардейцев следовали за Священным легионом почти вплотную. Впереди двигались тонкой цепью спешенные гвардейцы с мушкетами, а за ними – кавалеристы. Сначала ударный отряд Амира перемещался в рассыпном строю для уменьшения потерь от возможного мушкетного огня, однако перед двумя огромными зданиями, закрывавшими вход в поместье, всадники перестроились в плотную колонну, чтобы пройти сквозь проход, образованный стенами этих строений.

Амир, уверенный в том, что схватка практически закончена и от победы его отделяет всего лишь шаг, следовал впереди отряда, всматриваясь вперед, дабы не упустить проклятого Фехтовальщика, которому оставалось одно – искать спасения в бегстве. Внезапные и резкие залпы мортир с крыш и мансард застали Его преосвященство врасплох. Такого поворота событий Амир не ожидал, поскольку, наблюдая из космоса, знал: все картауны оставлены его врагом на поле после схватки с автоматчиками, кулеврин очень мало, а мортиры годятся лишь чтобы стрелять навесом.

Увидев, как неуязвимые легионеры один за другим превращаются в груды скомканного металла с сочащимися из щелей внутренностями, он чуть не поддался панике. Но легионеров не зря называли «священными» – под чудовищным огнем почти десяток киборгов устоял и вышел из зоны обстрела с крыш. Еще несколько мгновений – и они должны были смять обессиленных сервов, стоявших прямо перед ними внутри открывшегося внутреннего двора. Однако тут грянул новый взрыв, и кирпичный обломок, слетевший с высоты почти двадцать метров, ударил кардинала по голове.

* * *

После уничтожения Священного легиона схватка длилась недолго. Вооруженные автоматами стрелки Тринадцатого пророка резво перебрались через обломки и выкосили пытавшихся атаковать их в конном строю гвардейцев менее чем за несколько минут. Тела в роскошных алых накидках усеяли развалины только что рухнувших зданий и окружающие их виноградники.

Впрочем, большая часть красноплащников, пущенная в обход места сражения, по всей видимости, с целью пресечь возможное хаотическое бегство сервов после взятия внутреннего двора, все же ушла. Их оставалось почти три тысячи человек, но Гор не жалел. «Ударные» всадники кардинала, брошенные на штурм внутреннего двора, и большая часть спешенных стрелков были либо скошены автоматными пулями, либо сдались на милость победителя. Всех сдавшихся согнали в кучу в центре разрушенного поместья и разоружили, отбирая не только мушкеты, но и множество вещей, которыми гвардия запасалась, выезжая на войну. Изысканные кинжалы, даги, пистолеты с позолотой, ремни, стилеты, маленькие седельные секиры – все это во множестве изымалось у горемычных вояк, брошенных своим кардиналом в самое пекло огневого боя.

Кстати, отсутствие самого кардинала среди согнанных в круг пленных очень настораживало Гордиана, ведь по всем свидетельствам выходило, что Амир вел свой ударный отряд сам. Взяв пару сговорчивых гвардейцев для опознания и нескольких мушкетеров, Гор спешно отправился на поиски Его преосвященства и после недолгого брожения по обломкам и перед ними обнаружил искомое тело.

Амир валялся возле лошади, в несколько неестественной позе, но не настолько неестественной, чтобы можно было сделать вывод о переломе позвоночника. Гор перевернул потенциальный труп на спину и приложил два пальца к шейной артерии.

Пульс определенно прослеживался. Кардинал был жив.

«Можно начинать верить в собственную святость, – подумал тогда Гор, – надо же как везет». Он велел отнести Амира в центр полуразрушенной позиции, связать и беречь как собственную печень. Поговорить с главой Бургосской курии можно будет утром, когда тот придет в себя. Пока же имелись и другие дела.

Утро, впрочем, не заставило себя ждать. Всего через полчаса заалел рассвет, и стоящий рядом Никий тронул Фехтовальщика за руку. Апостол рабов обернулся и сквозь прищур глаз увидел, как на вершины холмов, словно ангелы в лучах восходящего солнца, выезжают конные отряды.

Над всадниками реяли синие знамена Армии Свободы – это двигались авангарды Крисса.

Эпилог под стук молотка

Искусственное Мироздание. Континиум Твердого Космоса. Пятое Пафира 4380 года. Южный Артошский тракт

Кардинал Амир сидел на диване в позе, которую в первый момент можно было принять за расслабленную. Если бы не кровавые проломы в зубах, зияющие во рту, а также перебинтованные пальцы руки, только что отбитые молотком, можно было подумать, что он всего лишь отдыхает на подушках.

С некоторых пор Гор сделался довольно грубым человеком и не любил молчаливых собеседников. По счастью, несмотря на долгую жизнь, славное офицерское прошлое, высокую церковную должность и видимую властность поведения, Амир не оказался стоиком. Он сдался быстро, его даже не пришлось пугать калеными прутьями и углями, специально приготовленными Никием на этот случай. Десять минут работы в местной столярке – и все. Его высокопреосвященство стал необычайно говорлив и добродушен.

Гор смотрел на клерикала в упор. Его взгляд был полон истинно божественной ненависти, а в голове бурлили мрачные мысли. То, о чем поведал ему Амир, не вызывало воодушевления.

С момента своего пробуждения в новом мире Гора интересовало множество вещей. Прежде всего то, какое место занимает Невон-143 в Искусственном Мироздании, причины своего пробуждения именно здесь, а также то, по чьей вине это произошло. На второй и третий вопрос у Амира не нашлось ответов – в этом Гор убедился, как ему казалось, доподлинно, ибо пальцы рук он разбивал Амиру последовательно – фаланга за фалангой, и тот вряд ли мог врать. А вот на первый вопрос ему дали развернутый ответ.

Один миллиард лет назад, когда некий множественник по имени Аннубис создал первый кластер Корпорации Нулевого Синтеза, он уже не являлся новичком в деле Сотворения. На момент создания Корпорации, почитаемой ее жителями единственной реальностью Искусственного Мироздания, творение Аннубиса уже включало в себя сто сорок три независимых континиума вселенных, каждый из которых он назвал «новым», или – «невоном», на своем древнем божественном языке.

Корпорация стала всего лишь сто сорок четвертым из них!

«Невон-0144» – так называлось она в закрытом списке Аннубиса.

В отличие от Континиума Корпорации, «Невон-0143», или Эшвен, в котором возродился Гор после неудачного Хеб-седа, имел более почтенный возраст. Жители сто сорок третьего Невона именовали свой мир «Твердым Космосом», и название это представлялось Гору более чем верным.

«Твердый Космос» являл собой извращенный аналог «Корпорации Нулевого Синтеза». Как и во вселенных Нулевого Синтеза, тут широко применялись традиционные для всех «невонов» технологии клонирования, Хеб-седа, нейрошунтования и создания материи из Нуля. Однако вместо индустриальных центров здесь присутствовали храмы, вместо «менеджеров» – клерики, вместо Торгового союза планетарных государств – единое на весь Твердый Космос вселенское королевство.

Но все это казалось Гордиану не самым главным отличием. Суть состояла в ином: место космического пространства, заполненного вакуумом и межзвездной пылью, тут занимала бесконечная космическая твердь!

Внутри этой тверди, как пустые пузырьки в воде, плавали планеты-каверны – вывернутые наизнанку миры. Миры эти именно плавали, поскольку с течением миллионолетий, они плавно смещались по орбитам вокруг друг друга.

Каждый пузырь окружала сначала земная кора, затем твердая и сухая мантия, и, наконец, весь этот твердый «орех» плавал в бесконечном по всем направлениям океане из расплавленной под чудовищным давлением бескрайней космической магмы.

Сначала Гор не поверил – такого «вывернутого» космоса просто не могло быть в природе, ведь давление магмы, прежде всего, должно было выплеснуться внутрь каверн, внутрь плавающих воздушных пузырей-миров, в которых проживали люди. Все планеты-каверны должны были перестать существовать сразу после сотворения!

Но Амир пояснил: внутри «ореха» из мантии и земной коры, внутри заполненного воздухом гигантского планетарного пузыря сияет солнце-ядро. Диаметр оно имеет явно недостаточный для генерирования внутри себя термоядерных реакций, однако – горит. Почему? Потому что над головами жителей Эшвена светит не настоящее солнце, а огромная электростанция, получающая энергию от Нуля! Внутри Медиас Кордис и подобных ей «внутренних» звезд находятся пустующие залы с огромными машинами, ведущими наблюдения за подконтрольными планетами, а также – машины, поддерживающие силовые поля, защищающие мантию и кору «ореха» от давления извне.

Представив себе всю эту картину, Гордиан покачал головой.

В Твердом Космосе, бесконечном, как и любая «обычная» звездная вселенная, кружили миллионы миров-каверн, или миров-пузырей. Они складывались в настоящие галактики и скопления галактик, возможно, не такие большие по численности составляющих их объектов, как звездные структуры «обычного» космоса, но по сути весьма похожие. Галактики миров-каверн кружились в бесконечной тверди, заполненной плотной, сжатой давлением магмой. В вечном, очень медленном, но неудержимом, почти мистическом хороводе.

Однако это было не все. В каком-то смысле Невон-0143 повторял Корпорацию даже в определенных мелочах. Ибо в Твердом Космосе плавали не только пузыри, сотворенные лично Аннубисом, но пузыри, сотворенные самой храмовой системой. Эта система, так же как и промышленная система Нуль-Корпорации, размножала сама себя!

Первым «пузырем» Твердого Космоса стал Эшвен-1, центральная планета-каверна, тот самый мир, в котором очнулся Гор, в котором имелся Боссон, стояла Лавзея и сумасшедший король Боринос строил свою столицу на заросших камышами болотах. Эшвен значило «камень», и потому Гор счел название символичным, поскольку Эшвен-1 стал первым камнем в фундаменте огромного мироздания.

Внутри Эшвена неувядающим светом горел Медиас Кордис – полузвезда, полуэнергостанция, полукорабль. Пройдя в Медиас Кордис через порталы храма, Амир, если возникала нужда, мог надуть в космосе новый «пузырь», определив его местоположение в бесконечной тверди. Гравитационные силы слишком медленно распространялись во вселенной, полностью заполненной материей, а потому появление рядом с одной из планет-каверн ее новой соседки не слишком влияло на вулканическую активность первой. К тому же обе планеты защищались силовыми полями, генерируемыми их «звездами», а значит, опасаться землетрясений в связи с новым «сотворением» не приходилось.

Через портал Медиас Кордис выпускал своего двойника в указанное место пространства, тот надувал вокруг себя силовое поле, создавая таким образом внутри космической Тверди пустующую каверну шарообразной формы. Ее заполнял синтезированный тут же воздух, а затем «звезда» повторяла программу Богов-Роботов Корпорации – на поверхность пузыря выпускались «семена жизни» в форме вмороженных в лед аминокислот, и время локально ускорялось, до того момента, как на поверхности мира-каверны не появлялись первые человеческие общины, достигшие определенного уровня культурного развития. После этого время замедлялось, на поверхность новоиспеченного мира приземлялись громадины храмов, кардинал открывал порталы, и войска бессмертного короля отправлялись в погоню за новыми колониями и рабами!

Как и вселенная Корпорации, местная система была в некотором смысле абсолютна и совершенна. И это значило, что бунт сервов, поднятый Гором, с его странной способностью расстегивать разумные ошейники эшвенских рабов, в любом случае обречен на провал.

– Сколько бы побед вы не одержали, – восклицал кардинал, прижимая изувеченную руку к дрожащей груди, – вам не проникнуть в храмы, а это значит, не получить оборудования для синтеза материи и миров. На вашей стороне всего лишь непобедимая армия, на нашей – технологии синтеза и клонирования! Ваша доблесть – ничто по сравнению с нашей наукой!

Гор смеялся и бил его по лицу.

Однако внутри него смеха не было. В этот час ситуация показалась ему безвыходной более чем в тот день, когда он впервые осознал себя бесправным худосочным рабом на кухне лавзейского поместья. Мушкеты и шпаги бессильны против клонических колб и синтетических аппаратов.

Но он продолжил свой допрос.

О строении оставшихся ста сорока двух невонов Амир рассказать не мог – он там никогда не бывал. Согласно спискам, энциклопедиям и каталогам, Невоны были разнообразны – от совершенно плоских вселенных, до таких вычурных, как «Нуль-Корпорация» или «Твердый Космос». Однако различались невоны не только строением, но и функционально.

Так, например, континиум Корпорации считался самым передовым, а потому и последним континиумом Искусственного Мироздания. Скорость «размножения» кластеров Нуль-Корпорации значительно превышала скорость роста Твердого Космоса и всех прочих вселенных. («Еще бы, – подумал Гор, – ведь в Нулевом Синтезе производством миров занимались роботы, а не люди!») Кроме этого, Корпорация представляла собой самый передовой мир в смысле развития техники, науки и искусства – это тоже было понятно, ведь в ней действовала самая совершенная в этом смысле экономическая система.

Образование в Корпорации являлось тотальным и доступным, работников интеллектуального труда имелось много, все открытия патентовались и гарантировали огромные дивиденды в случае их практической применимости. Более того, только удачные изобретатели могли стать во вселенных Нулевого Синтеза богатыми людьми. Всех остальных ждали безработица и «добровольное рабство», необходимое для продления жизни и реинкарнации. Так что свободным людям из Континиума Корпорации приходилось слишком много «работать головой», чтобы сохранить свое платное бессмертие и свободу.

Результаты, как говорится, были налицо – вселенные «Нуль-Синтеза» порождали невероятное количество технических открытий и произведений искусства, фильмов, книг, невероятных архитектурных сооружений и бесконечное море новых потребительских товаров каждую долю секунды своего миллиардолетнего существования.

Континиум Корпорации, по мнению Амира, стоило бы назвать «миром потребления и прогресса». Твердый Космос в этом смысле казался совсем другим: Эшвен, по словам кардинала, был «Миром Приключений».

Постоянные, бесконечные средневековые войны в колониях, схватки флотов, восстания покоренных народов, дуэльные турниры, скачки и стычки, гладиаторские бои, гаремы наложниц, шпаги и пистолеты – все это на фоне блистательного королевского двора вкупе с роскошными поместьями шательенов, их титулами и роскошью быта представляли собой великолепное поле для самореализации любых, самых авантюрных натур.

Гор спросил, является ли функциональная характеристика невонов домыслами Амира, или…

– Или! – сказал Амир, давясь от боли в поломанных пальцах. – Все невоны были созданы Божеством для себя! Их функции – вот причина для сотворения Континиумов и Мирозданий, все остальное – лишь внешний антураж.

«Корпорация Нулевого Синтеза», она же Невон-0144 стала передовым миром, которым Бог покрывал свои амбиции к безудержному росту владений человечества и прогрессу цивилизации.

А «Твердый Космос», он же Невон-0143 стал местом его досуга. По мнению Амира, в истории Эшвена не раз и не два зафиксированы случаи, когда Творец путешествовал по вселенскому королевству в качестве обычного человека. В основном – богатого шательена, получающего удовольствие от приключений, развлекающегося в поместье с наложницами, на балах – с роскошными дамами, на войне – с врагом, а в мирное время – на дуэлях с консидориями.

При последних словах Гордиан на секунду задумался, припоминая Хавьера, однако задерживаться на этой мысли не стал – ему стало страшно, и продолжил расспросы. Теперь, когда картина Творения оказалась более или менее ясна, он задал главный вопрос – о Творце…

В Континиуме Корпорации Творец звался «Богом Смерти», а здесь, в Твердом Космосе, он был «Богом Света». Почему? Ответ на этот вопрос интересовал Гора довольно давно. И Амир, пожалуй, являлся самым лучшим из собеседников, кто смог бы удовлетворить этот интерес. Однако глава Бургосской курии и соответственно всей Эшвенской Церкви ничего толком не смог на это ответить. Но кое-что интересное в его рассказе все же прозвучало.

Давным-давно, когда только был создан Твердый Космос, верховным божеством на всех планетах-пузырях почитали мрачного Бога Смерти – так же как в Корпорации. Однако ровно три тысячи лет назад произошла перемена. С экранов храмовых мониторов, через которые обращался к своим служителям Бог Смерти и Тьмы – Творец Мироздания, явился Другой, представившийся церковникам Богом Света – реинкарнацией старого Божества. Имя свое он прочел как Хепри-Ра, и, поскольку альтернативы у храмовников не было (Бог с экрана управлял техникой храмов – силовыми полями, клоническими цехами и аппаратами синтеза), в честь нового Господа изменили культ. Население Эшвена никогда не испытывало особой религиозности по отношению к своему старому Богу-Творцу, преклоняясь скорее перед его реальным могуществом, чем перед его божественной святостью, а потому замена произошла легко.

Храмовников, однако, это не спасло. В мир явился Двенадцатый Апостол – Хепри, назвавший себя олицетворением Хепри-Ра на земле. Он создал новое королевство и полностью сменил всех клериков на высших постах. Именно тогда, три тысячи лет назад, Амир получил свой пост вселенского кардинала – до этого он подрабатывал у Апостола адъютантом в штабе кавалерии.

Чем объяснялась подобная смена культов, Амир объяснить не мог.

Бог Смерти умер, но явился Бог Света.

Услышав об этом, Гор задумался и на сей раз – надолго. В перемене Божеств что-то было – но он не мог понять что! Еле различимая, почти подсознательная уверенность протянула в его голове тончайшую нить между странным фактом смены культов в храмах Твердого Космоса и исчезновением Учредителя Корпорации в родном ему мире. Ответ на загадку, послужившую началом всех его бед, казался ужасающе близок, Гор чувствовал это, но… Логика молчала, ей попросту не хватало фактов.

Гордиан задумчиво посмотрел в окно: звезды вокруг искусственного светила, превратившегося на ночные часы в «луну», светили совсем как в «обычном» космосе – ярко, но сумрачно, навевая мысли о вечном. Судя по цвету «луны», было уж далеко за полночь. В палатках, кольцом окруживших полуразрушенное поместье и виноградники, дремали драгуны Крисса и его мушкетеры. Завтра в дорогу, подумал Гордиан, следовало отдохнуть. На сегодня он итак узнал слишком много.

Кинув Амиру фляжку с брэнди, чтобы запить боль в изломанной руке, Гор отдал распоряжения конвоирам и завалился спать.

А на следующий день, подобрав валявшиеся вдоль тракта пушки и наскоро похоронив мертвых, оба корпуса длинной чередой тяжелогруженых повозок потянулись на юг. Теперь Гор ехал в середине строя в окружении охраны и вестовых. Знамя восстания не развевалось над его головой, а, напротив, пронзало небеса в авангарде, где вместе с бывалыми мушкетерами тянулась в бесконечную даль по тракту разудалая песня восставших сервов. Подобное размещение внутри строя не слишком импонировало самому Гору, однако война есть война и рисковать понапрасну он более не хотел.

Пламя восстания по-прежнему бушевало на просторах Эшвена сокрушительной бурей, цунами, гоняя по древним трактам многоголовые армии, состоящие из десятков, а то и сотен тысяч вооруженных убийц. Короткий бой, который Гор выиграл вчера у кардинала, сражаясь одним мушкетерским корпусом против гвардейского полка и двух сотен бронированных легионеров, казался чем-то незначительным по сравнению со всей этой титанической круговертью. И все же бой многому научил Тринадцатого пророка. Забота о безопасности и отсутствие самомнения стали главными из новых уроков. Амир поспешил, и вот результат: со связанными руками и ногами, с кляпом во рту и с заблокированным от Хеб-седа шунтом он валялся в ближайшей телеге гниющим мешком с соломой. Кардинал сейчас беспомощен и бесполезен: нейрошунт его отключен и не поддерживает контакт с Сетью. Силовые поля вокруг храмов не пропустят пленника внутрь. Нуль-портал не откроется перед захваченным в заложники иерархом. Жизнь Его Высокопреосвященству, казалось бы, сохранена только для одного – публичной казни на площади под презрительные окрики поднявшихся на бунт сервов…

Так думали спутники Гора. Но сам падший бог до дрожи в пальцах надеялся на иное. Как ни смешно, но вчерашний ничтожный бой и последовавший вслед за ним почти случайный захват кардинала Амира являлся главным событием последнего года войны – Гор это отчетливо сознавал.

И пусть для служителей церкви жизнь Амира теперь ничто, но для него самого и для преданных кардиналу людей эта жизнь – жизнь бессмертного существа – должна являться непревзойденной ценностью. А значит…

А значит – вперед!

Бог Гор рассмеялся. Впервые за два долгих года пребывания в Твердом Космосе у падшего демиурга появился ничтожный шанс на победу.

Продолжая размышлять о деталях нового плана, Гордиан Рэкс дал шпоры разленившемуся гнедому. Как будто позабыв о собственной безопасности, Рэкс вырвался из круга телохранителей и помчался вдоль линии марширующих рот к полковнику Криссу. Им многое следовало обсудить, а до города Бургоса, самого большого мегаполиса этого мира и величайшей из когда-либо построенных в нем столиц, их маленькой армии оставалось миновать всего восемь дневных переходов…

И наутро девятого дня Гор и Крисс увидели священные стены Бургоса.

В голубые небеса над великим городом тучными жирными червяками устремлялись ввысь дымовые столбы. Когда-то белые облака, плывущие над широкой долиной Кобурна, темнели рваными полосами и походили на печную отрыжку. Ветер разносил по округе ужасающий трупный смрад, и даже сама земля, казалось, была напитана липкой и скользкой копотью…

Внизу копошились вражеские полки.

Гор и Крисс опоздали… И теперь новые, кровавые и ужасающие приключения ждали их впереди!

Продолжение следует!

Приложения

Приложение 1 Штатная численность подразделений Эшвенской Королевской армии

ПЕХОТА

Деление пехоты является классическим для описываемого периода эшвенского военного искусства. Структура королевской армии, численность и устройство ее подразделений складывались веками в соответствии с применяемой эшвенами бригадной (терционной) тактикой ведения боя. В соответствии с этой тактикой пехота строится на поле большими квадратными колоннами в шахматном порядке и состоит из следующих видов подразделений.

Тяжелая пехота (пикинеры и алебардщики):

1. Полк, или регимент. Включает 10 800 человек и состоит из 3 пикинерских бригад (терций).

2. Пикинерская бригада, или терция. Включает 3600 человек и состоит из 12 рот.

3. Рота. Включает 300 человек и состоит из 10 капральств по 30 человек в каждом.

Построение пикинерской бригады на поле – квадрат со стороной 60 человек.

Легкая пехота (мушкетеры):

1. Полк (регимент). Включает 12 960 человек, состоит из трех мушкетерских бригад.

2. Мушкетерская бригада. Включает 4320 человек, состоит из 12 мушкетерских рот (фирфинлейнов).

3. Мушкетерская рота (фирфинлейн). Включает 360 человек, состоит из 6 караколей.

4. Караколь. Включает 60 человек, состоит из двух капральств по 30 человек в каждом.

При построении в поле одной пикинерской терции соответствует один фирфинлейн мушкетеров. Фирфинлейн становится перед квадратом пикинеров отдельными караколями, шириной десять человек и глубиной шесть.

КАВАЛЕРИЯ

В соответствии с эшвенской тактикой боя королевская кавалерия делится на два вида: тяжелую (жандармы) и легкую (рейтары). Однако подразделения и тех и других имеют одинаковую численность и состоят из следующих типов подразделений:

1. Кавалерийский полк (регимент). Включает 960 человек, состоит из трех эскадронов.

2. Кавалерийский эскадрон. Включает 320 человек, состоит из 10 корнетов.

3. Кавалерийский корнет (полный корнет). Включает 32 человека ровно. Так называемый «полукорнет» – 16 человек.

Приложение 2 Штатная численность подразделений Армии Свободы

ПЕХОТА

После реформ 4380 года пехота рабов была разделена на полки, которые при необходимости объединялись в бригады и корпуса. Однако в рассматриваемый период (Рабская революция 4380–4382 годов) командование восставших несколько раз меняло структуру и численность своих военных подразделений и после знаменитой реформы, постоянно экспериментируя как с вариантами тактических построений, так и со структурной организацией сервского войска. Однако в целом основная часть военных сил Республики состояла из следующих видов подразделений:

1. Корпус. Включает 12 800 человек, состоит из 4 полков.

2. Бригада. Включает 6400 человек, состоит из 2 полков.

3. Полк. Включает 3200 человек и состоит из 4 батальонов.

4. Батальон. Включает 800 человек и состоит 4 смешанных рот.

5. Рота. Включает 200 человек и делится на 4 плутонга (полусотни).

6. Плутонг (полусотня). Включает 50 человек и делится на 2 капральства.

7. Капральство. Включает 25 человек ровно.

Кроме основного деления, корпуса, бригады и даже отдельные полки могли сопровождаться дополнительным «корволантом» (корпус вестовых и разведки), включающим до 400 всадников, то есть четыре полные сотни.

КАВАЛЕРИЯ

Вся кавалерия в рабской армии на протяжении всех лет войны была исключительно драгунской, то есть состоящей из конных мушкетеров, неуклюжих наездников, очень часто спешивавшихся перед схваткой для огневого боя и дравшихся как обычные пехотинцы.

Драгуны сервов объединялись в следующие типы подразделений:

1. Кавалерийский корпус. Включает 4000 человек и состоит из 4 полков.

2. Кавалерийская бригада. Включает 2000 человек и состоит из 2 полков.

3. Драгунский полк. Включает 1000 человек и состоит из 10 эскадронов (сотен).

4. Эскадрон. Включает 100 человек. Так называемый «полуэскадрон» (полусотня) включает 50 человек.

Ввиду никчемности драгун в сабельной рубке каждый драгун вооружался мушкетом, саблей, а также (помимо них) двумя или четырьмя отличными пистолетами, расположенными в седельных кобурах (первая пара) и в кобурах на поясе (вторая пара).

АРТИЛЛЕРИЯ (стрелковый корпус Гора Фехтовальщика) – в бригады не формировалась и состояла из:

1. Артиллерийский полк. Включает 2640 человек, 4 батальона-батареи.

2. Батальон-батарея. Включает 660 человек, 4 канонирские роты и 1 бомбардирскую роту.

3. Канонирская рота (кулеврины и мортиры). Включает 132 человека, 22 орудия.

4. Бомбардирская рота (картауны). Включает 132 человека, 11 орудий.

Бойцы стрелкового корпуса считались конными мушкетерами.

И хотя реально во время войны на всех стрелков лошадей не хватало, сугубо теоретически вся артиллерия Армии Свободы является конной артиллерией.

Илья Тё Свобода для Господа Бога

Часть первая Свобода или смерть

…О, низойди в наш мир, природы дочь, Свобода!

Власть, высшую в стране, захватим навсегда.

Тебе возводят храм восставшие народы,

Поправ насилия года.

Свободные! Весь мир гордится вами,

Презрев обман богов – найдите к правде путь!

Свобода, поселись в гостеприимном храме,

Богиней будь!

Слова из песни Великой французской революции

…Революция как Сатурн – она пожирает собственных детей.

Робеспьер

Пролог

Коммуникационная система

храмов Хепри.

Вибрации в сети

– Селена?

– Да.

– Это Юсуф… Кардинал Амир схвачен сервами.

– Ты бредишь!!

– Нисколько.

На три секунды зависло тягостное молчание.

– На базе есть кто-нибудь? – спросил Юсуф.

– Никого… Его высокопреосвященство забрал всех подчистую. Есть два охранника-серва. Наложницы из публичного гарема. Уборщики. Сервы-поварята. Ах да, еще есть я… Но из спецназа никого.

– А не из спецназа?

– Только клерикальные мушкетеры, мой господин. В окрестностях Стеллополя расквартированы два полных гренадерских полка… Но разве они годятся для спецопераций?

– Если бы я знал!

– И что теперь?

Молчание зависало в пространстве снова.

– Послушай, ты сможешь открыть мне проход в один из порталов Бургоса?

– Не вопрос. Но куда именно?

– А какие есть варианты?

– Всего три: Пашкот-палас, Башня Дракона и, разумеется, ближайший к городу храм.

– Пашкот-палас!

– Сделаем.

Искусственное Мироздание.

Континиум Твердого Космоса.

Клерикальная провинция Эльбиника.

Храмовый арсенал

Тридцать минут спустя викарий прошел в оружейную, закрыл за собой дверь и задумчиво осмотрелся. Его окружали полки и стеллажи. Оружейная база клерикального спецназа в Стеллополе поразила бы воображение самого требовательного посетителя – в четырех сотнях подземных ангаров бесконечной чередой были выставлены образцы разнообразнейшего оружия и спецсредств. Для получения рабочих экземпляров в каждом из этих огромных экспозиционных залов размещались стационарные нуль-синтезаторы, на которых по желанию можно было воспроизвести точную копию любого из представленных на полках орудий убийства в течение нескольких секунд.

Размышляя над выбором, секретарь кардинала Амира не спеша прошелся вдоль длинных рядов стендов и полок.

Вокруг лежали арбалеты, пружинные и пневматические ружья, самозарядное, автоматическое и, наконец, лучевое оружие – тысячи и тысячи видов. Плюс десятки разнообразных боеприпасов к каждому, амуниция, одежда и спецсредства. При желании, одними только образцами, без всяких нуль-синтезаторов, здесь можно было вооружить приличную армию, но, к сожалению, в епархиях Эшвена уже более тысячи лет действовал строжайший запрет на применение высокотехнологичных видов оружия кем-либо из «простых смертных». Единственными, кто мог бы даже просто взять в руки одну из этих вещей, оставались лично отобранные Господом Хепри бойцы кардинальского спецназа. Те самые, что валялись сейчас мертвыми на залитых солнцем и кровью лужайках в окрестностях Бургоса.

Выходило, что в пределах Твердого Космоса применить это оружие в бою, не нарушая тем самым запрета Хепри, мог, собственно, только сам викарий да оператор связи Селена, миловидная девушка, которая вряд ли держала в своей жизни что-либо смертоноснее кухонного ножа.

В итоге, в сложившейся ситуации, викарий мог располагать только самим собой с неограниченным запасом вооружения, а также двумя полками клерикальных мушкетеров. Последние вооружались примитивными кремневыми ружьями, никогда ранее не участвовали в стремительных силовых операциях, а потому годились разве что для несения охранной или пограничной службы. Между тем, по данным видеонаблюдения со спутника, вращающегося вокруг Медиас Кордис, под Бургосом находилось более трехсот тысяч солдат и офицеров Армии Свободы, и каждый из них – был уже почти ветераном. Так что мушкетерам церкви там мало что светило.

Викарий взял шлем-каску с опускающимся пуленепробиваемым стеклом, надел кевларовый жилет. Потом снял с полки снайперскую винтовку с оптическим прицелом, заткнул за пояс автоматический пистолет, достал коробку с патронами…

«Что же еще?» – подумал он. Взгляд случайно упал на одну из самых нижних полок, куда обычно никто не заглядывал.

Оружия там не было. На перфорированной поверхности алюминиевого стеллажа лежали маленькие гранаты незнакомого типа, окрашенные фиолетовыми и зелеными полосками.

Викарий поднял одну из малышек и повертел в руках. Потом резко откинул в сторону винтовку, стащил шлем-каску и прошел к аппарату-синтезатору. Там набрал код искомого изделия и, подождав примерно минуту, принялся набивать подсумок маленькими «лимончиками», появившимися в емкости аппарата.

На красном экране машины мигал код полученного изделия и его краткое описание: «Газовая граната РГХ-15. Рекомендуется использование химзащиты».

Глава 1 Столица в огнях и в кольцах

Южный Артошский тракт,

окрестности Бургоса.

Четырнадцатое Пафира 4380 года

Как и миллионы людей, рожденных в котле сложной технологической цивилизации, давно забывшей о рабстве в прямом смысле этого слова, Гордиан Рэкс прекрасно помнил древний девиз «Свобода или смерть!». Однако он солгал бы сам себе, если бы сказал, что хоть раз до своего ужасного пробуждения в мире планеты-каверны задумывался о подлинном смысле и страшном содержании этой крылатой фразы.

Оброненные в забытые времена кем-то из великих героев древности, а может, сразу несколькими из них – в разное время, в разных местах и при разных обстоятельствах, эти слова давно стали расхожими. Однако всегда ли произносящие их сознавали, чту именно стоит за этим коротким кличем? Пожалуй что почти никогда, ведь противоречие подобных прописных истин можно прочувствовать только на собственной шкуре, а понять разумом – вряд ли.

Жить рабом или умереть свободным?

Умереть свободным или остаться рабом?

Сложный вопрос, ответить на который отдельно взятый человек может только сам себе и только в совершенно конкретной ситуации, когда выбора отвечать или нет у него не остается.

Кровавая рабская революция бушевала в Эшвене уже второй год, и новые десятки и даже сотни тысяч невольников давали свой ответ на этот вопрос, почти не задумываясь. Они умирали свободными!

Совет виликов бросал тела и души своих соратников в пылающую топку войны без жалости и без счета, не составляя списков погибших, часто не выкапывая даже общих могил и уж тем более не ставя памятников. У наступающих полков армии рабов-сервов при избытке решимости и оружия не было важнейшего из военных ресурсов – времени. А потому повсюду в Северном Эшвене украшением для братских кладбищ служили лишь изглоданные кости бойцов, их истлевшие мундиры и сытое воронье.

Короткая передышка, дарованная победой маршала Трэйта в «священной битве» под Шерном, а также огромные материальные ресурсы, захваченные в ходе весенней кампании на севере Артошской марки, позволили Совету виликов накопить силы и собрать огромную армию для вторжения в южные провинции континента. Сорок дней назад Трэйт вывел эту армию в поле из своего временного лагеря и двинулся по большому Артошскому тракту, в направлении Бургоса и Литавры…

Гордиан Рэкс усмехнулся печальным мыслям и посмотрел на уходящую в горизонт длинную линию собственных полевых батальонов: «Для большинства из них, – подумал он, – свобода или смерть очень скоро будут означать одно и то же».

Так был ли смысл подниматься им на эту войну?

Впрочем, лично для него смысл был, и это уравновешивало все остальное. А насчет жертв… Второй прописной истиной, которую Гордиан знал с детства, было то, что войны и революции подобны кровавым богам – они требуют человеческих жертвоприношений, и прежде всего – от тех, кто является вершителем этих вселенских потрясений. Вне зависимости от того, насколько чисты причины и побуждения воюющих сторон, насколько светлы идеи и вера революционеров в непорочную чистоту справедливости, их путь всегда омыт кровью, и никак иначе…

Двадцать дней назад, вслед за маршалом Трэйтом, из разоренного сервами и войной Риона на юг континента выполз, тряся пузатыми боками повозок, знаменитый стрелковый корпус. «Корпус Апостола Гора», впрочем, следовал не один. Гордиана Рэкса сопровождал огромный обоз, буквально с тоннами необходимых для продолжения войны продуктов, со взятыми в Рионе орудиями, с порохом, с ядрами и еще с тысячью наименований разнообразных предметов, что сотворил человеческий гений или же человеческое безумие для насыщения страшных потребностей вечно голодного чудовища войны.

Боезапас и амуниция, медицинские бинты и лекарства, палатки и сапоги, котлы для варки пищи и фляги для воды и вина, пули и ядра, брандкугели и гренады, мундиры и треуголки, пистоли, алебарды и пики, соль, красное вино и, конечно, грубая мука для маленьких солдатских хлебцев – все это присутствовало здесь в огромных количествах.

Вместе со стрелковым корпусом Апостола по пыльному тракту двигалось огромное количество присоединившихся по пути отрядов: драгуны бывшего габелара Крисса, набранные на севере артошские добровольцы, отставшие и оставленные в городках вдоль тракта маленькие трэйтовские гарнизоны, которых Гор без зазрения совести менял на собственных израненных или приболевших бойцов, а также свежие бронвенские батальоны, успевшие добраться к Риону, до того как огромный обоз двух полковников покинул разграбленный город. За корпусом также двигались неисчислимой грудой отряды мелких торговцев, чем-то непрерыв-но обменивающихся с солдатами, кучи местных бездельников, желающих поглазеть на легендарного Тринадцатого пророка, а также армия «свободных девиц», занимающихся на коротких ночных стоянках своей нехитрой и старой как мир торговлей.

В авангарде всей этой разномастной, шумной и весьма потрепанной в многочисленных мелких стычках толпы на гнедом жеребце ехал Гордиан Рэкс собственной полубожественной или полусолдатской персоной.

Господь и Создатель Тринадцатимирья, акционер Корпорации Нулевого Синтеза и великий Тшеди, а ныне обычный артиллерийский полковник и командующий небольшим рабским полевым корпусом, он грозно зыркал по сторонам и по возможности старался ускорить неспешное движение своего пестрого воинства. Однако сделать это на практике оказалось довольно сложно. Торговцы и проститутки, которых Гор пытался отгонять, все равно возвращались. Заниматься же показательным развешиванием торгашей и девок на придорожных столбах рабский полковник совершенно не собирался. Дисциплина в рядах его маленькой армии оставалась все же на приемлемом для такого малообученного сброда уровне, но дело, собственно, крылось вовсе не в дисциплине. Кровавые потери последней схватки с кардиналом и тот мистический ужас, который пришлось пережить его бойцам во время сражения под Рионом с почти миллионной ордой ремесленных сервов, выгнанных против профессиональных полков болевыми разрядами «хомутов», не могли не отразиться на психике и состоянии духа его несчастных солдат. И потому, хотя Гор неистово торопился, считая каждый километр и подгоняя своих ребят со всей яростью уже бывалого командира, применения крайних мер, вроде обычных для местных армий показательных казней или увечащих телесных наказаний, он старался не допускать.

Ровно два года назад мистер Гордиан Оливиан Рэкс, демиург и бизнесмен, владелец собственной звездной системы, биллионов кредо, а сейчас просто нищий, не имеющий ничего, кроме злой смертоносной шпаги, болтающейся на боку, после неудачного Хеб-седа, вопреки собственной божественной воле, оказался в тщедушном теле юнца в этом странном «вывернутом» мире.

Причиной провальной реинкарнации – сейчас Гор это отчетливо понимал – стали не технические неполадки или просчеты медиков, а жестокие политические интриги, участником которых он умудрился стать.

Два могущественнейших существа его старой родной вселенной, которых он с трудом мог называть людьми, архонт Нуль-Синтеза Питер Тициан Аякс и верховный стратиг Нуль-Синтеза Тэдди Октавиан, полубоги и полужрецы, встали у него на пути.

Согласно сведениям, сообщенным обоими высшими правителями в тот роковой и последний день его пребывания в Мироздании Корпорации, мистический Творец Вселенной, таинственный и внушающий ужас Учредитель, исчез из собственного Творенья.

В отсутствие верховного божества Корпорации угрожали хаос и стагнация. И вот, после крушения высшей власти, архонт и стратиг потребовали от демиурга Гора преданности. Причем каждый – себе. Им нужна была его божественная сила, уникальная способность контролировать вычислительные машины и, прежде всего, – машинерию Корпорации, соединенную в Сеть, связывающую многие миры. Машины давали бессмертным невероятную власть. Власть большую, чем та, которой обладали когда-то языческие божества древних, власть, способную творить само пространство и время с бесчисленными мирами внутри!

Гордиан горестно усмехнулся. Его божественный дар – сила Тшеди, талант экстрасенса, говорящего с машинами и сетями, стал для него проклятием. Эта сила вознесла его на вершины власти, сделав одним из акционеров Корпорации Нулевого Синтеза, демиургов и полубогов. И она же привела его к гибели, убив «божественное» тело и вышвырнув разум сюда, на задворки вселенной. Даже трижды проклятая сервская война, бушующая в приютившем его диком мире, стала следствием этого дара.

Оказавшись в Эшвене, в теле кухонного раба, Гордиан быстро понял, что в новом жестоком мире главным препятствием к свободе являются вовсе не стражники, не цепи, не стены и не опасность преследования. Решающей и единственной причиной, что вот уже тысячелетия держала сервов Эшвена в подчинении у хозяев, являлось простейшее техническое приспособление – койн, электронный ошейник, надетый на шею каждого раба, прошитый особой программой контроля и управляющий поведением носителя с помощью создаваемых в храмах Хепри болезненных или даже смертельных разрядов.

Первоначально Гор пытался сбивать настройку «хомутов» электричеством, однако вскоре, когда дар Тшеди возвратился к нему в полной мере, выяснилось, что он может раскрывать койны, сжигая их электронную начинку на расстоянии. В результате впервые за тысячелетия сервы Эшвена получили возможность огромными массами избавляться от узды, не пускавшей их к вожделенной свободе.

Гордиан покачал головой. Великий дар – это великое горе. В тот проклятый день он отказал им обоим – и архонту Аяксу и стратигу Октавиану, не приняв сделанные ему предложения.

Почему? Ответа на этот вопрос он и сам не знал до сих пор. Стратиг вызывал у него отвращение своим высокомерием, архонт – слащавостью и ложью, скрывающейся в глазах. От первого исходил зримый ужас, он явился с угрозами, демонстрируя свою силу. Второй пришел с лестью и уговорами, с добродушной улыбкой, скрывающей оскал льва. Как это ни смешно, но Гору больше импонировал второй. Впрочем, отказ есть отказ, и предательского удара в спину, результатом которого стало пробуждение в теле полудохлого выродка в захолустном мире, можно было ждать от любого из этой пары, а возможно – сразу от обоих.

Слова, которые срывались тогда с его искривленных в презрении губ, были полны самомнения и наивной отваги, странной для трехсотлетнего человека. И кусочком сознания, что бы ни говорил сам себе Гордиан, он понимал, почему отказал тогда и стратигу, и архонту.

Причина была проста – она вела его сквозь пылающий Эшвен все эти два долгих года: Гор был свободен! Свободен как Бог, свободен как Человек. И никто, даже величайшие из бессмертных, не могли подчинить себе его волю.

Бывший демиург снова мрачно и зло усмехнулся. Криво, одним углом рта. Воля Творца Тринадцатимирья осталась тогда не подвластна его врагам. Однако жизнь его и могущество оказались вполне в их власти.

Он умер в тот день или – стал кем-то другим. Технология переноса матрицы экс-божества в тело хилого юноши во вселенной, про которую не знали в Нуль-Корпорации, до сих пор оставалась ему не ясна. Но причины происшедшего были вполне прозрачными – это возмездие за ослушание.

Возмездие – вот только от кого?..

* * *

Как бы там ни было, вопрос о возмездии, ставшем причиной провального Хеб-седа, волновал павшего демиурга в данный конкретный момент существования весьма незначительно.

Спустя девять суток после схватки с кардиналом Амиром, а именно душным утром четырнадцатого Пафира, Гор и Крисс оказались на вершине холма, с которого открывался вид на живописную долину реки Кобурн и город Бургос с окрестностями.

Бой, в результате которого стрелковому корпусу удалось полностью истребить Красную гвардию кардинала и чудовищных великанов личной сотни кардинальского Священного легиона, запомнился Гору надолго, ведь уцелел он тогда почти случайно – исключительно благодаря героической стойкости своих бравых артиллеристов. Однако даже по сравнению с собственным чудесным спасением, как гораздо большую удачу Гор оценивал иной факт – пленение самого кардинала Амира!

Теперь, имея на руках высшего церковного иерарха вселенской Апостольской церкви, главу Бургосской курии и соответственно всей местной храмовой структуры, Гор рассчитывал изрядно поторговаться с его подчиненными. За свободу сервов и некоторые личные, необходимые ему дивиденды.

Впрочем, как наглядно демонстрировал раскрывшийся перед Гором и Криссом вид, до торговли с храмами было еще далеко. Прежде чем войти в Пашкот-палас – резиденцию кардинала, разместившуюся по злой иронии в самом центре города Бургоса, двум полковникам армии рабов предстояло овладеть одним тщательно оберегаемым призом – самой королевской столицей.

«Задача, – подумал Гор, – отнюдь не из легких». Глядя на одинокие столбы дыма, тянущиеся к небу по всей обширной равнине, а также на вражеские полчища, мнущие траву под утренними лучами Медиас Кордис, Гордиан многозначительно крякнул и привычно потер мозолистой ладонью рукоять офицерской шпаги.

Мысленно экс-господь прикинул, что в мирное время в долине вокруг многоголосой столицы располагалась весьма густонаселенная местность с богатыми селами и веселыми жителями. Нехитрый этот вывод проистекал из того, что дымы поднимались со всех концов открывшегося взору пейзажа: то горели усадьбы и коттеджные поселки состоятельных горожан, деревни сервов-арендаторов и фермы.

По докладам пленных и перебежчиков, обозный корпус восставших здесь ожидал карракошский субпрефект Оттон, прославленный генерал и один из величайших эшвенских полководцев, гонявший хайранцев еще до того, как большинство ныне живущих сервов вылезли из клонических колб безусыми сосунками. Королевская армия, таким образом, неожиданно сменила командующего, но о печальной судьбе генерала Бавена Гор с Криссом предпочитали не спрашивать – во-первых, о ней и так уже все догадывались, а во-вторых, слишком жуткой и несправедливой она казалась по отношению к бравому, убеленному сединами вояке.

На первый взгляд, Оттон показался Гордиану грамотным воеводой: ведь долина пылала не случайно. Осадившие Бургос войска короля жгли окружающие деревни, чтобы лишить спешащих к городу Крисса и Гора материала для строительства контрвалационной линии, что, конечно, весьма удручало Тринадцатого пророка. Но еще больше это обстоятельство наверняка удручало многочисленных местных жителей, покинувших местность несколько дней назад и укрывшихся в лесах, дабы избегнуть ужасов войны.

Вообще, ситуация вырисовывалась забавная. Насколько Гору было известно из отрывочных сведений, поступавших к нему от перебежчиков и вестовых, Трэйт умудрился взять укрепленную крепость с ходу, забросив внутрь городских стен лавзейский десант Бранда. Под покровом ночи головорезы захватили главный городской арсенал, Замок Дракона и устроили в Бургосе пожар, пожравший почти половину внешней стены.

Всем городом, впрочем, маршал сервов овладеть не успел. Центральная цитадель Бургоса – знаменитый Старый Город, где размещались резиденции короля и кардинала, – осталась в руках королевского гарнизона. Трэйт не стал штурмовать высокие стены и просто обложил их сплошным кольцом осады, укрепившись в пределах оставшихся в его распоряжении городских кварталов. От Старого Города до Кольцевой Стены.

Однако спустя всего пару дней после взятия Бургоса сервами к несчастной столице с юга подошел неизвестно откуда взявшийся полулегендарный генерал Оттон со свежими подкреплениями. Он, в свою очередь, зажал плотным кольцом теперь уже самого Трэйта, окружив внешние стены города контрвалационной линией из подручных материалов.

Сейчас, с приходом корпусов Гора и Крисса, ситуация снова менялась, поскольку у двух последних не имелось значительного перевеса в численности. И вследствие этого, не оставалось ничего иного, как опять-таки закрыть Бургос очередным сплошным кольцом окружения.

В итоге получился слоеный пирог.

Сначала Цитадель Дракона с Брандом и Сарданом Сато внутри. Затем Старый Город с королевским гарнизоном Бургоса. Затем кольцо осады, образованное сервами Трэйта, укрывшегося за внешней Кольцевой Стеной. Потом войска Оттона, закрывшие сплошным окружением теперь уже самого маршала рабов. И, наконец, великие и ужасные Крисс и Гор, отрезавшие Оттона от внешнего мира четвертой осадной линией.

Вокруг города было четыре осадных кольца!

Со стороны ситуация могла показаться весьма забавной, если бы не обещала в будущем реки крови для каждой из осаждающих город армий.

Гордиан пожал плечами и погладил своего скакуна по шее. Несчастный антиец, как будто разделяя переживания своего наездника, ерзал и дрожал. Успокоив таким образом животное, Гор кивнул Криссу– и они спустились к войскам.

Ощетинившись мушкетами, в плотном строю отряды повстанцев окружили войско Оттона по всему периметру. Как и Бавен, новый предводитель королевской армии оказался бывалым военачальником и узнал о подходе противника задолго до его появления на горизонте. Конные разъезды, раскиданные по всему центральному Артошу, доложили о приближения сервов за три дня до их реального появления.

И генерал подготовился. За эти три дня было разобрано большинство домов вокруг города, а то, что осталось не разобрано, сейчас горело, пуская белесые столбы дыма к небесам под лучами Медиас Кордис. Из собранных досок делали грубо сколоченные щиты для укрепления земляных валов, а сами валы выкладывали в основании булыжником и щедро отсыпали землей и песком.

Примечательно, что Оттону Великому (а именно так именовали прославленного генерала старинные книги, описывающие военные кампании Хепри, что гремели над местными континентами столетия назад) вообще пришлось отсыпать вокруг Бургоса целых два вала.

Первая линия окружала собственно стены города, чтобы предотвратить возможные вылазки со стороны осажденного маршала Трэйта. Вторая же была возведена непосредственно вокруг позиций Оттона для защиты от приближающихся армии Крисса и корпуса Гора Фехтовальщика.

В общем и целом, королевские солдаты ударно поработали киркой и лопатой, и сейчас перед бывшим старшиной лавзейских габеларов маршалом Трэйтом и бывшим демиургом Нулевого Синтеза Гордианом стояла нешуточная задача – свести их труды на «нет» и выйти из сложившейся ситуации с минимальными потерями.

Спустя несколько часов четвертая линия окружения была завершена…

Гор и Крисс не имели возможности соорудить сплошную цепь укреплений, а потому поступили просто: элементарным образом расположили свои войска в двух больших лагерях, защищенных земляным валом и рвом.

Первый лагерь под руководством Гордиана встал с северо-запада от Бургоса, перекрывая направление на Рион, Бронвену и ответвлявшийся в этом месте западный тракт на Катриш.

Второй лагерь соответственно встал южнее города, закрывая направление к морю, Литавре, ГрейтБориБергу, Харториксу и прикрывая от подхода возможных королевских подкреплений. Здесь расположился Крисс.

Восточный же край всех четырех колец упирался в Кобурн. А потому, по мнению Гордиана, не нуждался в специальном прикрытии со стороны их армии, ибо у них все равно не имелось кораблей. С запада два последних кольца проходили через городской Дуэльный парк, протянув свои валы и окопы между разбросанными по парку вековыми деревьями.

Кольцо окружения получилось, таким образом, весьма неплотным, и мимо разъездов и караулов Армии Свободы, как и подозревал Гордиан, достаточно свободно по ночам метались подручные осажденных. Это, впрочем, не сильно огорчало павшего демиурга, поскольку разрешить сложившуюся ситуацию с помощью долгой осады было невозможно в принципе. Ведь ставка всех четырех армий, участвующих в противостоянии, делалась не на измор противника, а на скорую и неминуемую схватку.

Бранд. Оттон. Трэйт. Гор.

Схватку кровавую, как закат перед ураганом…

* * *

Спустя еще сутки, когда работы по укреплению лагеря и размещению в нем бойцов и подразделений были окончательно завершены, Гордиан Рэкс впервые за несколько часов остался в своей палатке один. Он развернул мятую карту Бургоса и его окрестностей, каким-то чудом добытую офицерами его корпуса в обезлюдевшем после бойни Рионе.

Карта содержала множество пометок, нанесенных не далее как сегодня утром, а кое-где даже буквально только что. Пометки указывали нумерацию и предполагаемую численность королевских полков, окруженных в городе, а также их положение на оборонительных рубежах. В узком пространстве, образованном двумя кольцевыми укреплениями Оттона, собралось по приблизительным подсчетам почти сто сорок тысяч человек, преимущественно пехоты, набранной из свободных жителей центральных и южных провинций. Как и у сервов, их обучение оставляло желать много лучшего, к тому же находились они в армии без году неделя и реального боевого опыта не имели. Солдаты Крисса и Гора в этом плане – впервые за всю военную кампанию – даже превосходили своих противников.

Внезапно полог палатки раздвинулся и внутрь вошел Крисс. Не здороваясь со старым товарищем, с которым они во время похода и так практически не расставались, он снял драгунскую шляпу и взгромоздился на стул.

– Что-то задумал? – спросил он, глядя на корпящего над картой Фехтовальщика.

Бывший демиург только задумчиво покачал головой:

– М-мм… Не знаю, дружище. Как-то все хреново выглядит. Мешанина. Четыре кольца окружения – ума не приложу, что делать. Тут наши, там их. Тут мы, здесь они. Чер-те что! При такой диспозиции проще застрелиться, а не воевать. Но главное, я полагаю, что их ситуация выглядит все же несколько лучше, чем у нас. Мы, видишь ли, ограничены в ресурсах. Если разграбим местные запасы, то придется голодать, да и стрелять нам будет нечем, на сто тысяч мушкетов у нас не так много пороха и картечи. А у Его светлости герцога Оттона материальный фонд, как ты знаешь, безграничный и имеется свободное снабжение по Кобурну кораблями речной флотилии. Да и сам Боринос, того и гляди, припрется сюда с подкреплением. Тогда будет пятое кольцо, представляешь? Так что по всему выходит, что инициативу в распутывании этого узла придется проявлять нам, а не Оттону.

– А инициатива обычно наказуема! – воскликнул Крисс с непонятным его товарищу задором.

– Вот именно!

– И что? – поинтересовался бывший габелар. – Опять будешь пить?

– Зачем? – не понял Гордиан.

Крисс рассмеялся.

– Ну, алкоголь, как показывает наша практика под Рионом, стимулирует у тебя умственную деятельность. И вообще – положительно влияет.

Гор отмахнулся.

– Иди ты к черту, нашел что вспомнить, я же серьезно! Вот подумай, инициатива к общему штурму и сражению в любом случае принадлежит нам. Давай посчитаем. Первое: Бранд, запертый солдатами казненного Бавена в Цитадели Дракона, не может атаковать при любом раскладе – у него слишком мало людей, чтобы самостоятельно действовать против королевского гарнизона в Старом городе. Максимум его возможностей – поддержать штурм Старого города со стороны Трэйта.

Второе: королевский гарнизон в Старом городе также не способен атаковать Бранда, поскольку, как только он приступит к штурму, Трэйту достаточно будет сделать вид, что он готовится к нападению на Старый город, и гарнизон будет вынужден прекратить свою попытку, дабы не получить удар в спину.

Третье: Трэйт находится в аналогичной ситуации – он не может атаковать Старый город, пока ему в спину смотрят орудия и штыки Оттона. И четвертое: Оттон, хотя и он в целом гораздо более свободен в принятии решений вследствие численности своих войск, также не может нападать – ведь если он дернется на Трэйта, в спину ему тут же ударим мы. Вот и выходит, что сигналом к общей потасовке будет только наша атака.

– Значит, – заключил Крисс, – вся ситуация состоит в координации действий. Мы должны пойти на штурм одновременно с Трэйтом и Брандом. Ты это имеешь в виду?

– Не только. – Гор покачал головой. – Координация – это лишь половина дела. Даже если мы ударим одновременно тогда, когда враги не ждут, исход сражения практически не предсказуем, поскольку силы всех трех наших отрядов – я имею в виду нас с тобой, Трэйта, а также Бранда с Сарданом – равны по численности силам Оттона и бавеновского гарнизона в Старом городе. Даже атакуя скоординированно, мы спровоцируем лишь хаотическую драку на тесных улицах, где ни одна из сторон не имеет решительного перевеса. Ввязаться можно, но вот каков будет результат, я сказать не берусь.

– Печальная картина, – скривился Крисс, – похоже, ничего не остается, кроме как стоять и ждать, пока придет Боринос с подкреплением. Или пока наши из Бронвены кого-нибудь в помощь не пришлют. Точно?

– Нет.

– Нет?!

Гордиан пожал плечами.

– Знаешь, я и сам не вполне представляю, как это будет, но мне кажется, что шанс есть вот здесь. – Он ткнул пальцем в карту.

– Городской парк?

– Это Дуэльный парк, мастер Крисс. Его так и называют – Дуэльный парк! Символическое название, учитывая, что в деле участвуют консидории, ты не находишь?..

Глава 2 Парк для дуэлей. В очередь!

Бурная ночь шестнадцатого Пафира – время битвы за Бургос – началась не ровно в полночь, как это предписывается календарем и часами, а где-то около восьми вечера.

Гордиан Рэкс бродил по палатке, додумывая детали, затем вышел к ожидавшим его офицерам. Ждали его всего четыре человека: начальник инженерной службы Роббер, новый полковник ормских мушкетеров Биллон, заменивший героически павшего Самсона, начальник драгунской кавалерии Крисс и, конечно же, Никий, начальник штаба и адъютант.

Остальные офицеры по соображениям определенной конспирации приглашены не были.

– Господа, – начал Гор негромко, – сегодня мы попытаемся выманить противника из его берлоги и навязать сражение. Вот здесь!

Он снова ткнул пальцем в изображение парка на карте и продолжил, делая между длинными предложениями продолжительные паузы, чтобы дать слушателям время усвоить сказанное.

– Роббер. Через тракт, отойдя на север, чтобы не вызывать подозрения, вы делаете крюк и вот тут, примерно в районе Тохо, минируете низкую стену парка. – Гор подождал, фиксируя предложение, а затем продолжил: – Биллон. Примерно через час после Роббера вы выходите в полном составе своего пехотного полка и следуете тем же путем. Мне известно, что через парк каждую ночь, пользуясь темнотой и отсутствием охраны периметра, следуют группы вестовых и конные разъезды разведчиков, которые обеспечивают коммуникации между Оттоном и остатками королевских гарнизонов в поместьях западнее города. Мы специально не тревожили эти вражеские силы и специально не контролировали территорию парка ночью. Во-первых, это действительно трудно – держать под надзором крупный лесной массив, а во-вторых… во-вторых, мы приучили врага не бояться! Нам известно, что остатки гарнизонов из поместий тайно просачиваются в город небольшими группами каждую ночь. Инциденты имели место уже восемь раз за последнюю неделю. Разведка докладывает, что сегодня попытка проникновения повторится – почти две сотни конных габеларов пробираются к нам с запада. Мы ждали, пока враг осмелеет и войдет в парк более или менее крупной группой. Сегодня это наконец должно случиться. Двести человек – это самый крупный отряд из всех, что когда-либо пытался просочиться сквозь нашу осадную линию. Враг обнаглел, и значит – время пришло!

Гор взмахнул рукой.

– Крисс! – воскликнул он. – Спустя три часа после Биллона ты выводишь конных драгун тем же путем в обход через Тохо. Примерно в это же время двести нарушителей периметра должны достигнуть Тохо с другой стороны парковой стены. Как только наблюдатели докладывают об их прибытии, вы, Робер, взрываете минные заряды в стене, образуя в ней проломы, достаточные для одновременного и внезапного введения в бой одной роты ормской пехоты. Разом!.. Это понятно?

Роббер и Крисс одновременно кивнули.

– Хорошо! Далее, как нетрудно догадаться, Биллон атакует нарушителей силами этой самой одной роты. Остальные ждут. Крисс, твои бойцы спешиваются, отгоняют коней подальше и тоже ждут. В бой, если что, вступите на своих двоих, как пешие мушкетеры. Кавалерии, как вы сами понимаете, в парке не место. Примерно в это же время, сразу после начала перестрелки, Никий поднимает остальную армию по частям и поэтапно отправляет полки тем же путем к месту сражения. Это все!

В воздухе повисло напряженное молчание. Прервал его конечно же Крисс.

– Не понял, – сказал он, – столько сложных передвижений, обходные маневры, суета. А зачем? Ты хочешь пострелять габеларов, нарушающих периметр? Давай просто посадим в парке вместо роты один батальон среди деревьев, а когда враг подойдет – просто расстреляем картечью. Кстати, это давно следовало сделать, а то шляются туда-сюда прямо перед носом – бойцы недовольны, враг обнаглел, моральный дух страдает.

Гордиан покачал головой.

– Я вижу, ты меня совсем не понял, – сказал он. – Мы не будем ввязываться в бой крупными силами, Крисс. Только рота. Это основа плана. Я надеюсь, что старший офицер королевской армии, который в это время будет охранять позиции Оттона в районе парка, увидев, сколь незначительны наши силы, станет думать так же, как ты. И не будет ждать, пока наша рота справится с его ротой или, наоборот, – его рота с нашей. А просто введет в бой дополнительный контингент. Ты понимаешь меня?..

Крисс помотал головой, и Гор, вздохнув, пояснил:

– На самом деле все просто. Как только со стороны Оттона, неважно, по его личному приказу или по приказу дежурного штабного офицера, в бой в парке будут введены дополнительные силы, мы тут же введем свои. Враг будет знать – для того чтобы перебросить в парк помощь, нам потребуется не меньше часа, – и будет вводить туда войска в надежде обеспечить себе численное преимущество! Но там уже будем мы. Мы уже там будем!

Он покачал головой, развернулся и уперся глазами в карту, как будто видел за слоем покрытой краской бумаги настоящие парк, лес, земляные насыпи и суетящиеся между ними полки и батальоны в цветных мундирах.

– Сначала рота, – воскликнул Гор, – затем батальон, потом полк! Потом – дивизия! И, в конце концов, вся армия – Оттона и наша. Но при этом всегда у нас будет преимущество в численности. Войска будут вступать в бой поэшелонно и немного отдохнувшими после перехода, а не прямо с марша, как у него. К тому же я уверен, что для нас бой будет носить оборонительный характер. По крайней мере, на первом этапе. Кроме того, когда в сражении завязнет значительный контингент, мы начнем обстрел парка через боковую стену силами артиллерии, которую так же заранее, где-то часа через два после начала схватки, доставим на место. Оттон просто не сможет также быстро через лес подтащить туда пушки! Это гарантированный перевес! Ситуация начнет развиваться по нарастающей, и я надеюсь, наступит момент, когда Оттон уже не сможет отступить. – Гор шумно выдохнул и посмотрел на товарищей-офицеров: – Таким образом, мы дадим Оттону неожиданное генеральное сражение с численным преимуществом на каждом этапе боя. С поэшелонным вводом свежих сил на незнакомой ему пересеченной местности и без участия его артиллерии и рейтар! Что скажете, ну?!

Крисс задумался.

– В принципе, план дельный, – произнес он после весьма продолжительного молчания, – вот только что будет, если в момент, пока наши войска будут на поэтапном переходе к Тохо, Оттон атакует наш лагерь?

Гордиан кивнул, принимая вопрос.

– Согласен, это опасный момент, – подтвердил он, – но кто не рискует, тот не побеждает. Да и к тому же, чтобы напасть на нас именно в это время, нужно быть провидцем, а Оттон, насколько мне известно, хоть и замечательный полководец, но к оракулам не относится. К тому же я не вижу иных вариантов втянуть его в драку, кроме как пойти на штурм города через парк. Но главное – сражение ведь начнется стихийно, с маленькой глупой стычки, понимаете? Возможно, на первом этапе Оттон даже не будет в курсе, что именно происходит в парке – так, какая-то мелкая драка. Ну что принимается?

– Конечно, принимается! – восторженно сказал Никий, в очередной раз убежденный в великолепии и неподражаемости своего кумира.

Крисс просто пожал плечами, Биллон молча кивнул, Роббер тоже.

Гордиан сжал свой маленький кулак, как будто ломая тонкими юношескими пальцами стальной прут:

– Тогда вперед!

* * *

В эту долгую ночь орудия гремели не переставая. В пять часов утра почти вся армия Оттона дралась в парке с по-прежнему превосходящими силами Армии рабов, и вся глупость этого сражения стала для полководца очевидной: это была ловушка!

Сражение началось в одиннадцать часов вечера, когда он только что прилег, чтобы выспаться после привычно тяжелого дня. В самом начале драка имела вид мелкой перестрелки между следовавшими в город габеларами из дальних поместий и ротой сервов, по непонятной причине именно в эту ночь решивших перекрыть Дуэльный парк.

В одиннадцать тридцать Оттон, поднятый с кровати отдаленными выстрелами и мощным одиночным взрывом (это Робер взорвал стену парка), с мрачным лицом выслушал доклад дежурного офицера и махнул рукой – две сотни никчемных габеларов его интересовали весьма незначительно. Так что в ответ на просьбу дежурного выделить роту поддержки, он только утвердительно буркнул и снова завалился под одеяло.

Примерно до двенадцати тридцати перестрелка разрасталась, втягивая в конфликт все новые и новые роты, а затем и батальоны королевской армии, которые подходили к месту боя поодиночке, разрозненно и спросонья – и только после того, как от их предшественников оставались лишь жалкие клочья! Дуэльный парк как огромная топка начал медленно сжигать королевскую армию.

Все это время Оттон спал, как сурок – дежурные не посмели будить командира, который отдал ранее однозначное распоряжение, а после прилег отдохнуть.

Все же, примерно в час ночи, дежурный офицер решился снова поднять Оттона, поскольку в огне ночного боя сгорал уже целый полк. Мелкая стычка решительно превращалась в серьезную баталию.

Оттон продрал глаза, раздраженно выслушал доклад и в полном бешенстве кинул в бой своих рейтар.

То была страшная ошибка, ибо в этот момент имелся последний шанс, когда королевская армия могла еще достойно выйти из боя. Оттон, однако, в эту минуту пребывал в слишком сильном раздражении, да к тому же и заспан, чтобы думать.

– Раздавить! – крикнул он дежурному. – В клочья! Все полки на западной стене – в ружье!

Так уж получилось, что на западной стене ближе всех к месту неожиданного сражения стояли именно рейтары, и, взлетев в седло, они бросились во тьму ночи.

Далее события развивались стремительно.

Пять тысяч рейтар – уже целых пять тысяч! – освещенные тусклым светом Медиас Кордис, приблизились к границе парка и, мелькая между деревьями, попытались навязать рабским мушкетерам «правильный» бой с традиционными для легкой кавалерии массовыми залпами и вольтами. Однако местность была слишком пересеченной, небо слишком темным, а стволы вековых дубов – слишком частыми для размашистого конного маневра. Кустарник и живые изгороди, то тут, то там разбросанные в этой части парка, рассеяли рейтар лучше, чем это могли бы сделать самые крепкие пики и самые острые алебарды. Сервские мушкетеры прятались за деревьями, палили и отбегали назад, увлекая рейтар все дальше и дальше в глубь расширяющегося к западу парка. В результате менее чем через час пять тысяч бравых всадников оказались практически истреблены мушкетными пулями.

Тут же, увлекаемый товарищеским долгом, гневом на «грязных сервов» и ночным возбуждением, которое вполне обоснованно охватило размещенных перед парком королевских солдат, в дело ввязался еще один рейтарский полк, а также несколько пехотных частей, преимущественно батальоны ополченцев и габелар. На относительное счастье Оттона стоящие тут же, но более дисциплинированные пикинеры и алебардщики в лес не пошли, ожидая команды сверху, и спустя всего несколько минут атакующие части королевской армии, так же как и их предшественники, намертво увязли в затяжной перестрелке «втемную».

Оторвав зад от теплой кровати, Оттон лично выехал за стены укреплений и вгляделся все еще острыми и внимательными глазами в темный массив гигантского городского парка. Мысль об отступлении мелькала в его голове, однако, судя по всему, он уже опоздал. Под бликами лунного света по корням деревьев и в некошеной траве топталось почти двадцать тысяч человек, и бросить на произвол судьбы и сервской пули такое количество бойцов он не мог.

Ну что же, как ему казалось, потери, понесенные королевской армией до этого момента, объяснялись преимущественно несерьезным отношением командования к ночной стычке. В бой вступали малыми отрядами, которые последовательно перемалывались засевшими в укрепленной позиции сервами-мушкетерами. Расстояние от места схватки до лагеря восставших на пять километров больше, чем расстояние от этого же места до позиций Оттона, а значит, вводить свежие силы в ночную драку он сможет быстрей.

Следовательно – в бой!

План Оттона был прост. Ввести в парк значительные силы, прежде чем сервы успеют среагировать. Подавить вражеских мушкетеров массой и натиском, спасти своих и отступить обратно, за спасительные стены оборонительной линии.

Схватка происходит хаотически. Укрепления ни у одной из сторон не подготовлены. Случайный бой.

Решено!

Властным голосом знаменитый генерал дал команду, и королевская армия, всего шестьдесят тысяч человек, поднялась в ружье. Собственно, большая часть воинства, разбросанная крупными лагерями по периметру осады, только-только продрала глаза и под звуки рожков начала одеваться. Передовые же подразделения, те самые пикинеры и алебардщики, что ожидали команды сверху, размещенные ближе к рубежу перед парком, стояли «в ружье» уже больше часа, переминаясь с ноги на ногу и тихо матерясь. С них и решено было начать.

Двумя огромными змеевидными колоннами пикинерские полчища прошли через ворота Западнойстены. Следом за ними к парку двинулись ополченцы числом шестьдесят пять тысяч и с ходу вступили в бой.

Через десять минут после начала этой фазы сражения Оттон поднялся на вал, пытаясь хоть что-нибудь увидеть через стекло подзорной трубы. Темнота и нагромождение деревьев не позволили ему это сделать, и командующий присел, ожидая докладов от вестовых.

Примерно в полтретьего ночи первый вестовой прибыл и доложил, что в парке оказалось большое количество вражеских солдат. Сколько – не понятно, но ясно, что их никак не меньше, чем королевских. Пикинерские колонны вошли в лес, рассеялись меж деревьев, с огромными потерями прошли сквозь первую линию сервов, стрелки которой были разбросаны по кустам, и тут же наткнулись на вторую, затем на третью, а после и на четвертую вражеские линии. Потери от рассеянного мушкетного огня оказались просто беспрецедентны, а далее последовала рукопашная контратака.

Длинные пики и тяжелые алебарды хороши на поле, в строю, когда товарищ прикрывает плечом товарища. В лесу же, когда ты бьешься почти в полной темноте, один на один, мушкет со штыком становится куда более грозным, дерзким и злым оружием. Он короче, чем пика, легче, чем алебарда, и значительно быстрее, а толстый трехгранный штык с размаха бьет пехотный нагрудник. В общем, случилось невозможное – легковооруженные пехотинцы сервов опрокинули королевскую панцерную пехоту, лучшую в мире и не знающую себе равных!

Ровно в три часа ночи в дело вступили ополченцы. Сервы снова откатились, заманивая дилетантов в лес, и расстреляли их на третьей линии из засад. Оставшихся в живых встретили в штыки.

«Похоже, – мрачно подумал Оттон, – в следующем году нужно ожидать в парке бурного роста зелени. С момента основания Бургоса так щедро его никогда не удобряли…»

В три двадцать ночи Оттон бродит в ставке, сгорая от бешенства. Он уже четко осознает, что введение войск в непредсказуемую ночную схватку было ошибкой. И в то же время прекрасно понимает, что выйти из боя, бросив застрявших в лесу, избиваемых мушкетерами ополченцев, просто невозможно – ему этого не простят.

К черту, думает он, пусть будет, что будет. Бой решит все. По приказу королевского генерала вся его армия, снявшись с лагеря, темным спрутом потянулась в парк.

И снова диспозиция сыграла с Оттоном злую шутку. Королевские войска вокруг города располагались по кольцу, а значит, у каждого формирования расстояние до места боя было разным. Вводить же свежие войска в топку сражения требовалось срочно, так что при всем желании Оттону приходилось входить в схватку не всей массой своей армии, а разрозненно и в судорожной спешке.

Тем не менее к четырем часам ночи грубая сила сделала свое дело. Гигантские королевские полчища вступили в бой в парке, повернув тяжелое колесо фортуны в свою сторону. Вскоре сопротивление трех линий мушкетеров было подавлено, а четвертая линия уставших за ночь сервских стрелков, существенно израсходовавших боезапас, держалась разве что из последних сил и на том диком кураже, который им придали первые часы схватки. Оттон уже готовился дать распоряжение о завершающей атаке и победоносном отступлении обратно в лагерь, когда его уши уловили страшный далекий гул, доносившийся со стороны парка.

Стоящие вокруг офицеры замерли, да и сам Оттон превратился, казалось, в ледяную статую. Его тренированный мозг, привыкший за столетия военных кампаний различать самые тонкие оттенки батальных звуков, с роковой неумолимостью подсказывал ему, чту именно он слышит, хотя сознание отказывалось в это верить.

– Это картауны, картауны, – зашептали за спиной офицеры, – это артиллерия!

Оттон покрылся холодной испариной. При всем своем желании он не мог ответить на огневые удары противника тем же – чтобы снять со стен и доставить на поле боя тяжелые картауны или даже более легкие кулеврины, потребуются часы, которых у него не было!

Смахнув леденящий пот, Оттон посмотрел на парк уже без подзорной трубы. Медиас Кордис медленно загорался розовым предрассветным огнем, постепенно освещая лесное море, ставшее сегодня ночью местом кровавого побоища.

Теперь Оттон видел все.

Навесом, через стены Дуэльного парка десятки, нет, сотни огнедышащих чудовищ лупили картечью по его оробевшим полкам, столпившимся плотными массами под ветвями деревьев. Картауны, кулеврины, мортиры.

Это был разгром! Генерал схватился за голову.

– Выводите, выводите их! – в бешенстве закричал он.

Но команда повисла в воздухе. Королевская армия слишком сильно увязла в своем натиске, слишком далеко откатилась от города. Пушки били ее по всему фронту, полосуя ряды и шеренги неумолимыми граблями из свинца и смерти. Бешено замелькали мгновенья.

Пять минут, десять, двадцать.

Десять тысяч убитых. Пятнадцать. Тридцать.

Через полчаса королевской армии более не существовало. Часть обезумевших людей бросилась в самоубийственную атаку через стену парка на истязающих их артиллеристов. Другая часть метнулась через противоположную стену на прорыв из города. Оставшиеся тысячи бойцов, развернувшись и бросая оружие, помчались обратно в свой лагерь, надеясь найти защиту за насыпями осадного периметра.

Глупцы! На их плечах, наступая на пятки, к раскрытым воротам земляного вала, пустым палаткам, к оставленным без расчетов орудиям, к осажденному городу летели мушкетеры и спешенные драгуны Армии Свободы.

Гром! Оттон развернулся. Где-то за его спиной гремели залпы и лопались гренады – это маршал Трэйт, засевший в городе, ударил в спину остаткам королевской армии.

Командующий сел и устало откинулся на спинку услужливо подставленного адъютантом стула.

– Оставить город! – приказал он. – Периметр не удержать.

Глава 3 Священник делает ход

Долгая ночь девятого Пафира все еще продолжалась, хотя ее уже рассеивал своими призрачными лучами кровавый рассвет. Рассвет поднимался над городом вместе с утренним паром от насыщенных влагой полей, а также тем духом ужаса, что витал над отступающими оттоновскими колоннами. Остатки королевской армии, сдавленные в железных тисках Равных, в судорожной спешке все еще выходили из города. В спину им били наступающие на пятки легионы Крисса и Гора, а незащищенный бок удирающих отрядов терзал Трэйт с засевшими в Старом городе консидориями и стрелками.

Орудия лупили, не переставая, трещали дружными залпами мушкеты. Оставляя раненых, бросая награбленное добро, пушки и даже ручное оружие, королевские солдаты пробивались вон из своей столицы.

Маршал Трэйт, верховный главнокомандующий Армиеи Свободы, стоял на площадке одного из старинных бастионов и с высоты почти тридцать метров смотрел на унижение противника.

Там царили хаос и паника, паника и хаос!

Не хотелось бы оказаться сейчас на месте Оттона, подумал маршал. Что ни говори, а в свое время старик был хорош. Когда-то в Лавзейской библиотеке юный Мишан Трэйт, тогда еще безусый консидорий, в краткие часы отдыха, которые позволял ему суровый дацион Черух, зачитывался воспоминаниями Оттона Великого о военных кампаниях, проведенных блестящим генералом в различных частях планеты-каверны. Мог ли он тогда даже думать, что означенный гений войны и публицистики сдаст его армии столицу Вечного королевства?..

Месяц назад, овладев Бургосом с лету, благодаря неожиданному речному десанту Бранда, и заняв восемьдесят процентов огромного средневекового мегаполиса практически без сопротивления, маршал Трэйт осадил в Старом городе остатки бавеновских полчищ.

Оба тертых вояки прекрасно осознавали бессмысленность ситуации, в которой оказались их армии. Два кольца окружения являлись стратегической глупостью, результатом которой мог стать только полный разгром запертых в Старом городе королевских отрядов – то был лишь вопрос времени. Однако Бавен оказался упорным орешком и не сдавался. Ощетинившись оставшимися в его распоряжении пушками, сенешаль Артоша изготовился к отчаянной обороне.

Тогда, желая сохранить жизни и время, Мишан Трэйт предложил Бавену пропустить королевские полки без боя. К этому широкому жесту помимо прочего прилагалась возможность сохранения вымпелов, вексилумов и знамен, ручного оружия и артиллерии, огромной казны столичной префектуры, всех запертых в городе шательенов и их семей, королевских ценностей, а также личного имущества жителей вселенской столицы.

Предложение было более чем шикарным. И выгодным обоим противникам: Трэйт получал огромный моральный куш – без единого убитого солдата он становился полным хозяином в столице рабовладельцев, а Бавен сохранял свою армию, артиллерию, казну города, его жителей и получал возможность продолжить военную кампанию, не рискуя жизнями гражданских лиц и опираясь на земли, связывающие его с королевским югом. Однако Бавена сразу арестовали и, как стало известно позже, провели через церковные нуль-порталы пред очи изверга-короля, а затем по непонятной причине зверски казнили где-то в Антийском Каскаде.

Преемником Бавена на посту командующего осажденными в Старом городе королевскими полками стал некий совершенно неизвестный Трэйту шательен с фамилией Де Люссак, новый королевский префект. В оскорбительной форме новоиспеченный главнокомандующий отверг предложения рабского маршала и, более того, – повесил прибывшего к нему с этим предложением трэйтовского посла.

Маршал взъярился, поскорбел о своем дурацки погибшем вестовом офицере, собрал штаб и велел «мочить» королевских.

Штурм Старого города обещал быть кровавым, но с технической точки зрения ни у кого сомнений не вызывал. Тяжелых картаун у сервов имелось маловато, но и тех, что были, с лихвой хватало для такой задачи. Старый город являлся, скорее, декоративным укреплением и имел в большей степени историческое, нежели фортификационное значение. К тому же за спиной у Де Люссака в Замке Дракона сидели Бранд и Сардан, существенно отвлекавшие осажденных от непосредственной обороны внешнего периметра.

Так что, сделав в стене несколько широких проломов и снеся огневыми залпами почти все куртуазные башенки этого памятника столичной архитектуры, Трэйт уже приготовился не мудрствуя лукаво покончить с несчастным королевским воинством одним могучим движением армейских подразделений, как с юга явился Оттон…

Перед лицом столь прославленного противника штурм Старого города отложили.

Из заранее запасенных материалов была живо восстановлена внешняя оборонительная стена, и тяжелые орудия перенесли на нее – для противодействия артиллерии знаменитого карракошца. Затем к городу прибыли Гор с Криссом, и идиотическая ситуация с осадными кольцами еще более усугубилась.

Трэйт дождался, пока Крисс и Гордиан укрепят свои полевые лагеря и чуть отдохнут после длительного перехода, а затем приготовился «списаться» с ними, послав вдоль берега Кобурна ночных пловцов. Задача была проста: скоординировать действия сервов и разрешить ситуацию с четырьмя осадными кольцами в хаотической потасовке всех пяти армий. Но внезапно Гор сделал ход за него.

По мнению Трэйта, ход был рискованный, но, как показала практика, невероятно эффективный. Армия Оттона, вероятно, величайшего из когда-либо существовавших в Эшвене полководцев, улепетывала в данный момент по южному тракту, разгромленная бывшими гладиаторами рабских школ!

Все еще удивляясь таланту Гора как воеводы, Трэйт покачал седой головой.

Рядом стоял Рихмендер.

– Чистая победа, – прокомментировал его мысли старый товарищ и улыбнулся, показывая рукой на закрытый дымами город. – Если не ошибаюсь, именно так говорит барриста, когда в поединке консидориев повержен противник? Полагаю, эти слова очень подходят к данной ситуации.

Мишан Трэйт кивнул. Чистая победа, город взят. Однако почти шестьдесят тысяч оставшихся после сражения королевских солдат представляли серьезную опасность даже будучи разбросанными за пределами Бургоса. И хотя численное превосходство Армии Свободы после ночного сражения в Дуэльном парке создалось просто подавляющее, пренебрегать возможностью окончательно «примучить» вражеские отряды совсем не следовало.

– Битва не окончена, – озвучил Трэйт свои мысли. – Рихмендер, высылайте полки на перехват отступающих. Все резервы – за южную стену. Пусть отрежут Оттона от Кобурна и речной флотилии. Кроме того, мы пошлем курьера к Гордиану и Криссу, чтобы выводили своих драгун за стены парка и атаковали отступающие колонны кавалерийским порядком. Нужно добить раненую лисицу!

Трэйт развернулся и подозвал к себе вестовых.

– Господа офицеры. Ко мне!

* * *

Ранним утром семнадцатого Пафира первые лучи солнца осветили обширную долину Кобурна. Если бы одинокая птица пролетала в этот момент над рекой, она стала бы свидетелем захватывающего зрелища. С высоты птичьего полета, откуда только и можно было рассмотреть гигантскую полосу великой реки и серое пятно Бургоса, распластавшегося по земле мертвым грибным наростом, отчетливо виднелись десятки тысяч бойцов в разноцветных мундирах, марширующие по тракту и лугу. Почти шестьдесят тысяч королевских солдат разрозненными отрядами отступали на юг и на запад.

Оттон вел их к реке, ближе к спасительным водам Кобурна, где мельтешили вдоль берега корабли речной флотилии с заряженными картечью кулевринами. Он планировал укрыться в прибрежном лагере, ощетиниться штыками и под защитой судовых батарей пережить этот день. А дальше будет видно: либо удастся дождаться новых подкреплений, либо – организованно отступить без наседающих на плечи преследователей, отступить без паники и суеты, превращающих отступающую армию в толпу перепуганных людей.

До реки оставалось всего семь километров, когда передовые колонны встали. Задние партии отступающих стали напирать на тех, кто двигался впереди, сокращая интервалы между колоннами, однако в целом организованное отступление застопорилось.

Оттон послал вперед вестового, а затем, в нетерпении, выехал сам в сопровождении штабных офицеров. То, что он увидел, заставило его грязно выругаться: из-за южной стены Бургоса выкатывались свежие, не измотанные многочасовым побоищем полчища Трэйта, намереваясь преградить его войску единственный спасительный путь.

Их было, в общем, не так уж и много, Оттон оценил заградительный отряд Равных примерно в пятнадцать тысяч человек, и в другой ситуации его войска смяли бы это ничтожное препятствие, давясь от смеха и разбрызгивая рабские потроха своими пиками и мечами. Однако сейчас, когда в спину его полкам смотрел другой настигающий враг, препятствие это смешным не казалось. Отнюдь.

– Разворачиваемся! – снова в бешенстве заорал Оттон вестовым. – Отходим по тракту вдоль реки к Каробергу!

Команды понеслись по рядам. Измотанные боем и бессонницей колонны солдат-беглецов разворачивались на юг, на девяносто градусов в сторону от предыдущего направления. Прочь от речного лагеря и спасительной корабельной артиллерии, от древней столицы – к новой, еще не построенной.

Но опытный глаз Оттона уже видел, как на западе через проломы, сделанные минерами в низких стенах Дуэльного парка, пробираются полуэскадроны сервских драгун – не одна и не две тысячи, а много больше. Звериное чутье старого лиса вспыхнуло, обжигая грудную клетку тягостным и страшным предчувствием.

Предчувствие врать не могло: его ждал страшный и окончательный разгром.

Отступающие колонны двигались, далеко растянувшись по тракту, полки, пытающиеся маршировать вдоль дороги по полю, безнадежно отставали в этой изнурительной гонке смерти. Так что по мере продвижения остатки отступающей армии все более и более вытягивались в одну тонкую нитку, толщиной всего в пять, а то и десять шеренг.

Драгуны сервов настигали отставшие части, как волки настигают заплутавших овец, и устраивали резню. Они подлетали к центру колонны, делали залп, вольт и резким маневром безнаказанно откатывались обратно. Под этими быстрыми, точечными, но кровавыми и безжалостными ударами королевская армия все более и более превращалась в задыхающееся от страха стадо. Один за другим от нее откалывались части и люди. Кто-то погибал под картечью драгун, кто-то сдавался, а кто-то, бросая оружие, бежал в лес, наплевав на приказы командира, воинскую честь и присягу.

Собственная кавалерия, представленная двумя полными полками шательенской конницы, уцелевшей в ночном сражении, шла в начале колонны. Еще при выходе из города Оттон приказал ей защищать тылы отходящей армии, но шательены, разумеется, отказались: не барское это дело прикрывать отход пехотинцев! Но сейчас это был единственный шанс, и, не медля, Оттон вторично послал вестовых к обоим кавалерийским полкам с приказом жандармерии собраться, выдвинуться в хвост колонны и пресечь вражеские атаки.

Однако великолепные шательены, краса и гордость Эшвена, игнорировав приказ своего командующего, пришпорили коней и дружно припустили по тракту на юг, галопом, бросая оставшуюся королевскую армию на произвол судьбы.

Им вслед понеслись проклятия. Передовые пехотные колонны устремились за ними бегом, задыхаясь под тяжестью доспехов и безнадежно отставая. Предательство благородных лордов не осталось незамеченным, по рядам войск прокатилась волна негодования, возникло ощущение полной безысходности и через короткое время, как после прорыва плотины, началось паническое бегство. Сотни, нет уже тысячи бойцов, как по команде, отбрасывали в сторону оружие и разбегались как зайцы, кто в сторону от тракта, на запад к лесам, кто на восток, ближе к реке и пляжам Кобурна. В течение нескольких минут армия Оттона умерла.

Замыкающие отряды сдавались гарцующим по полю драгунам уже организованно, по команде своих офицеров. Бойцы откидывали мушкеты и пики, снимали ремни с кошкодерами, поднимали вверх усталые, пустые ладони. Рядом с Оттоном остались лишь горстка штабных офицеров, рота охранения и ближайшие батальоны, не решившиеся сдаться победителю перед очами своего прославленного командира.

Оттон снял шляпу и несколько раз обмахнулся своим пышным головным убором. Вот и все, подумал он, конец армии, конец карьере. Сдаться настигающим сервам ему не позволяла честь. Пытаться спастись практически не представлялось возможным, а кроме того, Оттон лично присутствовал на казни сенешаля Жернака и был прекрасно осведомлен о том, как именно кончил жизнь его старый товарищ Бавен. Умереть в столь почтенном возрасте с колом в заду? Нет уж, увольте.

В этот момент подскакал офицер одного из оставшихся батальонов.

– Мы ждем ваших распоряжений, мой генерал, – прокричал он прямо с коня. – Отступать далее столь незначительным контингентом смысла не имеет, нас легко настигнут и сомнут на тракте драгуны. Предлагаю занять круговую оборону и драться! Мой генерал?

Оттон печально посмотрел на офицера.

– Драгуны сомнут нас в любом случае, мой друг, – спокойно ответил он. – Бросайте оружие и сдавайтесь. Насколько мне известно, Трэйт вполне сносно обращается с военнопленными.

– Мой генерал, о чем вы? Сдаваться рабам?!

– Ну что вы, сударь, – ответил военачальник, – рабам сдадутся наши солдаты. Таким образом, мы сохраним хотя бы их несчастные жизни. Что же касается офицеров, включая вас и меня лично, то тут я не в праве отдавать какие либо распоряжения. Действуйте, как подскажет вам совесть и честь командира.

С этими словами генерал Оттон, прославленный покоритель Хайрана, лорд Самоса и герцог Риши, полный кавалер семи высших орденов королевства, Тайный советник Его величества, герой Эшвена и просто солдат вытащил пистоль и приставил к подбородку.

– Прощайте, сударь! – произнес он бодро.

Пуля прошила мозг.

* * *

Викарий не видел позорного разгрома королевской армии, поскольку почти час назад отключился от спутникового канала. Он был занят подготовкой к атаке на Бургос и счел возможным отказаться от наблюдения. Место кардинала в центральном зале занимала клерик Селена, которая на время операции должна была стать его глазами, ушами и, пожалуй, даже нюхом, если понимать под таковым не банальное обоняние, а некое подсознательное чутье на опасность. Ибо в любой силовой акции интуиция почти всегда подсказывает больше, чем видит глаз и объемлет рука.

Фиолетовая рамка вспыхнула, блеснула переливами и показала кусок плохо освещенного помещения – нижние галереи Пашкот-паласа.

Юсуф взмахнул рукой, и две тысячи клерикальных мушкетеров шеренга за шеренгой шагнули в открывшийся межпространственный проем.

Операция началась!

* * *

Все это время Мишан Трэйт по-прежнему стоял на стене в стальной кирасе и почти в полном одиночестве. Как бы сказал Гордиан Рэкс, город был «демилитаризован», то есть практически очищен от пребывания военных, в том смысле, что все солдаты, находившиеся в нем еще ночью, покинули сейчас казармы и квартиры, посты и бастионы.

«Королевские», в том числе и из Старого города, драпали ныне по тракту, а бойцы Армии Свободы наседали на них, лупя, как говорится, в хвост и в гриву. Четырех колец окружения более не существовало, и в Бургосе больше не осталось войск.

Все находившиеся в оперативном распоряжении Трэйта немногочисленные солдаты стояли сейчас рядом с ним. Точнее, на крыше бастиона он был один, а два десятка консидориев сопровождения и примерно столько же штабных офицеров разместились ниже, не смея беспокоить командующего в минуту размышлений.

Трэйт бросил взгляд вверх, на белесые облака и яркий диск светила, блистающего в сердцевине небесного свода, и расстегнул ставший удушливым ворот камзола.

Битва закончена, от его решений более ничего уже не зависит. Еще час – и охота за отступающими королевскими частями завершится, а к вечеру выловят всех королевских солдат, пустившихся в бега поодиночке. Полки Равных вернутся в Бургос, можно будет дать отдых войску, да и самому поспать – все-таки три дня без сна это слишком даже для его не пробиваемого никакими недугами организма.

В этот момент в воздухе резко прозвучали выстрелы. Сначала Мишан даже не придал им значения, поскольку за последние двенадцать часов ухо уже привыкло к беспрестанному визжанию картечи, пороховому грому и реву пронзающих воздух ядер. Но сейчас выстрелы звучали слишком близко.

Трэйт подошел к противоположному бортику бастиона и посмотрел поверх кирпичных зубцов на происходящее внизу. На его скулах заиграли желваки: там, внизу, сотни стрелков в серых мундирах клерикальных полков расстреливали его охрану.

«Чистая победа?» – усмехнулся маршал.

Похоже, придется посорить.

* * *

Грянул залп!

Двадцать консидориев, скучающих у входа в бастион, ставший на последние пять часов резиденцией Трэйта, умерли мгновенно, не успев даже взяться за оружие. Серая масса клерикальных мушкетеров в угрюмых шинелях и войлочных колпаках, перекрывая все пространство от ближайших домов до городских стен, к линии которых примыкала каменная туша бастиона, устремилась навстречу своей цели.

Викарий приказал им взять маршала и убить остальных. И они убивали! Разместившиеся на первых этажах беззащитные штабные офицеры, картографы, советники и вестовые, умерли разом, пронзенные штыками. Пытавшиеся огрызаться из пистолей адъютанты маршала распластались по полу, превращенные в решето мелкой мушкетной картечью. Рихмендер пал, сраженный пулей, поразившей худощавого старика в грудь и руку, поднятую им для защиты от убийственного свинца.

Наверху оставались лишь двое. Бывший призовой консидорий, чемпион боссонских авеналий, а ныне бравый сервский полковник Дакер и сам легендарный маршал Трэйт на крыше этой маленькой и уже павшей крепости.

Уже павшей? Ну нет!

Предпоследний этаж. Выстрел. Первый же клерикал вылетел обратно в дверной проем с головой, простреленной пистолетной пулей.

Дакер встал здесь и оказался страшным противником!

Прежде чем взбежавшая по лестнице толпа мушкетеров настигла его, он бросился к ним сам, отбросив в сторону разряженный пистоль, метнулся в самую гущу и начал работать мечом.

Так, как это делают в Дуэльной школе!

Раз, два, три! Укол, плавно переходящий в разящий удар наотмашь, змеиное движение кистью, отскок, отсеченная голова, разрезанные к чертям потроха и вспоротое горло!

Класс Лавзейской дуэльной школы явил тут себя во всем своем ужасающем совершенстве. Прежде чем кто-то из дальних рядов свалил блестящего консидория из мушкета, он положил пятерых, сильно порезал двоих и отсек голеностоп еще одному. Затем его, уже раненного, толпа сбила с ног прикладами и затоптала. Но даже после того как Дакер затих, клерикалы продолжали разить его штыками, не веря, что такое смертоносное и фантастически быстрое создание можно убить. Наконец, церковники остановились на незримое мгновенье, чтобы оценить силу поверженного противника, воздать ему дань уважения и ужаснуться.

Один к восьми. Точнее – один с мечом к восьми с мушкетами.

То был зверский расклад!

Наконец, отбросив тело в сторону, клерикалы двинулись дальше.

Наученные горьким опытом предыдущей встречи, мушкетеры двигались вперед осторожно, стараясь не лезть на рожон. В конце концов маршала им нужно взять живым, а это значит, что мушкетные залпы им тут не помогут, придется не стрелять, а сражаться. Сотня штыков против единственного меча консидория! Силы не равны, но кто первый рискнет, судари, кто первый?

Трэйт не стал размениваться на мелочи типа игр с мечами. Он подождал, пока этаж заполнится людьми, и просто вышел к толпе из-за угла с двумя бомбардами под мышками каждой руки. Стволы были заряжены картечью.

Он дал залп с бедра и отбросил обе бомбарды. Свинцовые дробины, вылетев сквозь широкие раструбы бомбард, прошили воздух и разметали тела вбежавших в комнату бойцов кровавыми ошметками по стенам и потолку. Остальные бросились врассыпную, скрывшись за дверными косяками и мебелью. Отстрелявшись, Трэйт мигом укрылся за спасительным углом, и запоздалые мушкетные пули с дальних рядов, просвистев мимо, воткнулись в стену. Трэйт улыбнулся. Щенки!

Вытащив гренаду и отсчитав пару секунд, он не глядя метнул ее через коридор в дверной проем, за которым укрылись оставшиеся клерикалы. Прогремел взрыв и коридор с комнатой заполнились стонами раненых и изуродованных бойцов. И пороховым дымом.

Не дожидаясь ответа, Трэйт вскочил и с двумя пистолями за поясом, а также с парой мушкетов в руках припустил в надстройку бастиона. Клерикалы же, пораженные упорством единственного оборонявшегося, замешкались. Прошла, как минимум, минута, прежде чем с нижнего этажа новые бойцы решились подтянуться к коридору, в котором валялись, по меньшей мере, пятнадцать трупов их товарищей. Наконец, забросав коридор гренадами, они вошли внутрь и, не глядя на кровавые останки соратников и сдерживая рвоту, двинулись за Трэйтом.

Два наиболее храбрых и отчаянных головореза из числа церковников-мушкетеров шли медленно, плечом к плечу, нацелив стволы ружей и взгляд напряженных глаз на узкий проем ведущей на крышу двери-люка – она осталась приоткрытой. Солнечный свет пробивался тонкими струйками через узкую щель и пару небольших отверстий прямо над их головой чуть левее и соответственно чуть правее двери. Интересно, для чего они, эти маленькие бойницы? Может быть, вентиляция?

Неожиданно нечто темное выпорхнуло из ближайшего отверстия и бухнулось им на ботфорты, вертясь и искря фитилем. Бойцы лишь глянули друг на друга и истошно завопили от ужаса. Это стало последним, что они видели в жизни – испуганные глаза товарища и гренада, шипящая под ногами.

* * *

Викарий подъехал к бастиону с точно рассчитанным им самим опозданием ровно в двадцать минут. За это время внезапный штурм и горячая схватка должны были подойти к завершению, однако, как выяснилось, не подошли. Засевший в надстройке бастиона маршал заблокировал дверь, привалил ее одним из имевшихся на этаже орудий и эффективно пресекал все попытки атакующих взять его штурмом. Маленькие бойницы, сделанные справа и слева от дверных проемов специально на этот случай, давали ублюдочному серву прекрасную возможность палить по стоящим на лестнице людям, не подвергая себя при этом особой опасности.

Если бы в распоряжении викария имелся его верный спецназ или хотя бы обычные морские пехотинцы королевского флота, можно было бы попытаться подняться по почти отвесным стенам крепости на крючьях и веревках и ворваться внутрь через окна, одновременно с нескольких сторон. Однако клерикалы для этого не годились – что с них возьмешь? Они всего лишь полевая солдатня, полные ничтожества.

Викарий отстранил в сторону майора в сером мышином мундире, командовавшего штурмом и сейчас что-то тараторившего ему. А затем сделал раздраженный жест рукой – помолчи. Задумчивым взглядом он осмотрел бастион, оценил ветер и вновь подозвал офицера:

– Вот что, милейший, отведите большую часть своих людей подальше, скажем, на противоположные улицы. Хотя нет, на всякий случай, оставьте мне один взвод на нижнем этаже. Далее мне нужны от вас четверо наиболее крепких парней с хорошим здоровьем и покрупнее. Для них – вот это…

Он раскрыл небольшой подсумок, висящий у него через плечо.

– Пусть наденут на лица. Надевается вещица вот так, а потом вот так… – Викарий показал. – Все довольно просто. Понятно?

Майор обомлел:

– А что это, сэр?

– Противогазы, сударь, если вы понимаете, о чем я. Это спецсредства из арсенала Господа Хепри.

Майор задохнулся:

– Но как возможно?!. Магическое оружие под строжайшим запретом, только спецназ имеет право…

Викарий презрительно посмотрел на клерикала.

– Да, только спецназ, – сказал он. – А еще я.

Не торопясь, он достал из подсумка гранатомет, двумя движениями собрал его, один за другим вставил в оружие восемь забавных зелено-фиолетовых вещиц, напомнивших клерикальному офицеру недозревшие плоды лимона. Потом надел на лицо собственный противогаз, застегнул молнии костюма химзащиты, надетого под мундир, натянул перчатки и передернул затвор.

– Четверо с противогазами поднимаются за мной, – пробурчал он из-под резиновой маски, – остальной взвод перекрывает подножие бастиона. Все прочие пусть засядут в домах через улицу. И да, командир, посадите их с наветренной стороны, это важно!

Один за другим странные незнакомые заряды влетели в окна бастиона, со звоном выбивая стекла и заполняя помещения густым тягучим желтым дымом.

Викарий вспомнил инструкцию: «Использование химзащиты обязательно».

Он усмехнулся: у вас она есть, мастер Трэйт?

* * *

Спустя час к опустевшему зданию бастиона подоспели вооруженные протазанами расчеты артиллеристов из Дуэльного парка. Еще через тридцать минут подскакали Крисс с тысячью конных драгун и Гордиан с двумя десятками верховых сопровождения. Бесчисленные мушкетерские роты и батальоны консидориев спешили к месту побоища пешком, задыхаясь от бега.

Гордиан и Крисс спешились первыми, выпрыгнув из седел чуть ли не на ходу и вбежали в здание. Повсюду висел удушающий запах газа, выветрившегося уже до безопасного состояния, но оставившего свои «ароматные» следы в воздухе маленькой цитадели.

К ним навстречу, опираясь единственной целой рукой на поддерживающего его артиллериста, развернулся и даже привстал Рихмендер, постаревший казалось еще на десяток лет. На правой руке, в том месте, где у человека обычно бывает кисть, у него болтался разможженный окровавленный веник с торчащими наружу костями и кое-как перебинтованный обрывком грязной рубахи. Очевидно, старый командир испытывал страшную боль, но на лице его не дрожал даже мускул. Он подошел к Фехтовальщику и схватил его здоровой рукой за грудки.

– Трэйт схвачен! – прохрипел он. – Трэйт! Схвачен!!!

Глава 4 Сделка лжецов

Республика была обезглавлена. У нее вырвали сердце, вырезали печень, выжгли мозг и глаза!

Однако, если использовать ту же аналогию, руки, точнее кулаки, у Армии Равных еще оставались. У победоносных полков, с ходу взявших грозную столицу Королевства рабовладельцев, остались полевые полковники, колонели, и хотя связующей их силы, единого разума, заключенного в простом крестьянском лице их непобедимого седого командира не было, все военачальники армии горели решимостью вернуть Трэйта в строй!

Трэйт схвачен. Трэйт схвачен!

По каменной брусчатке древнего города топали две тысячи консидориев. Их подбитые железными гвоздями ботфорты выбивали четкую дробь по булыжникам мостовой. Закованные в латы лавзейцы смотрели на молчаливые стены старинных домов грозным взором из-под надвинутых шлемов. За ними семенил едва ли не весь стрелковый корпус, артиллеристы и мушкетеры, почти пять тысяч человек с мушкетами наперевес и обнаженными кошкодерами.

Впереди всей этой молчаливой железной массы, сжимая в руках оружие, выступали Бранд Овальд и Гордиан Рэкс.

Бранд шел, взирая на всех с высоты своего нешуточного роста и свирепо вращая глазами. В руках он сжимал огромный, почти мясницкий топор, устрашающий одним своим видом. Рядом с великаном, шагая более часто, чтобы поспевать за своим длинноногим товарищем, но с таким же решительным видом, бесшумно и быстро, как кошка на ночной охоте, двигался Гор Фехтовальщик. Пророк и Апостол. Маленький юный уродец с конопатой рожей. Мушкет за спиной. На поясе пистолеты. В портупее шпага. Руки сжаты в кулаки. В сердце каждого, кто шел сейчас за ними по узким улочкам замершего в испуге города, клокотала ярость.

Трэйт схвачен. Трэйт! Схвачен!

Немногочисленные пешеходы, попадавшиеся в этот час на пути, поспешно отскакивали к стенам домов, стараясь вжаться в кирпичную кладку, или же резво убегали, чтобы не столкнуться с марширующими солдатскими рядами. Озлобленность сервов, казалось, была материальной и, как волна, бежала впереди молчаливых колонн, спешащих к центру Старого города. Два или три раза дорогу консидориям перегораживали посты, поставленные командованием Армии Свободы. Однако, увидев впереди закованной в латы массы знакомых каждому вождей восстания – а Бранд и Гордиан пользовались известной славой в рядах собратьев по оружию, – постовые расходились, убирая свои алебарды и мушкеты подальше и отступая к стенам подобно обычным пешеходам. Тех же, кто осмеливался не то что препятствовать, а хотя бы просто задавать вопросы, Бранд отпихивал могучим плечом в сторону и шагал дальше, не обращая внимания на протесты и ругань. Сопротивляться разъяренному великану не смел никто.

Трэйт схвачен. Трэйт!! Схвачен!!!

Наконец железнобокие консидории и серомундирные мушкетеры, вынырнув из узких уличных проходов с разных сторон, подошли к площади Пашкот-паласа и замерли, напряженно вглядываясь в башни и анфилады старинного дворца. Бойцы в нетерпении теребили оружие, готовые ко всему. Сердце ненавистного королевства рабовладельцев было окружено солдатами рабской армии – их ненавистью и оружием.

И все же ненависть не являлась в этой огромной закованной в латы или увешанной огнестрельными пукалками толпе каким-то всеохватывающим чувством. Во время движения по улицам города, несмотря на свой грозный, убийственный вид, дьявольское сверкание глаз и клокочущую в сердце ярость, уроженец Нуль-Корпорации, мистер Гордиан Оливиан Рэкс, в отличие от большинства своих более примитивных спутников, старался не только до боли в ногтях сжимать рукоять шпаги, но и анализировать ситуацию. Постепенно он заставил себя сдержать эмоции, успокоить бешеный темперамент, присущий, по всей видимости, не столько трехсотшестидесятилетнему разуму демиурга, сколько его юному телу.

И результаты в его мозгу не замедлили появиться. В Апостольской церкви, размышлял Гор, работали, по всей видимости, неплохие аналитики. После захвата в плен главы курии кто-то из них «просчитал» его с Трэйтом. Изучил, разложил по полочкам все стремления и мотивы, а затем сделал единственно верный ход! Расчетливый, необычайно ничтожный, почти что точечный укол и …потому поражающий своей эффективностью. Торговаться с храмовниками, тыкая их носом в плененного кардинала, теперь стало невозможно, и задумка Гордиана, на которую он возлагал столько надежд и которой посвятил столько времени, размышляя зябкими вечерами на коротких стоянках, похоже, летела ко всем чертям.

«Итак, – подумал бывший демиург, – есть Трэйт и есть кардинал. Ну что же, посмотрим…»

Не медля далее, рабский полковник вышел вперед, чуть дальше, чем стоящие вокруг бойцы, но в то же время не сильно высовываясь из общей массы. Он сосредоточился, стараясь отвлечься от постороннего шума и движения тысяч тел. Картинка окружающего мира привычно сдвинулась. Изображение заиграло, дернулось и превратилось наконец в подобие двух отменного качества слайдов, наложенных друг на друга. На одном по-прежнему виднелись грозные солдаты в доспехах и без, а также красивый старинный дворец, а на другом…

Пашкот-палас окружало тонкое, едва различимое фиолетовое сияние с четко очерченной границей – так сверкало силовое поле. Незримая, почти невидимая даже для нарождающегося Тшеди, но при этом незыблемая и несокрушимая материальным оружием стена отделяла его от последних врагов восстания в древней и великой столице. Ну, с Богом, сказал он себе. С тем, который Иешуа, конечно, а не Хепри.

Гор подал знак, и Никий с одним из стрелков вывели из рядов сервов связанного по рукам кардинала.

Амир стоял на ногах, но при этом шатался словно пьяный. Голова его болталась из стороны в сторону, а по подбородку стекала слюна.

Гордиан отступил снова в толпу солдат и там, уже невидимый для гипотетического наблюдателя в Пашкот-паласе, опустился на землю. Он сел в традиционную для медитации позу «лотоса» и медленно потянулся к спящему мозгу Амира. Мысленно коснулся входного отверстия шунта и рухнул вниз, в самый центр «я» пленника.

Секунда. Две. Веки Амира медленно разлепились, и Гор посмотрел на мир глазами кардинала. Как всегда после проникновения, Гордиан испытывал легкое головокружение. Это сказывалась разница в общих физиологических параметрах у него и у Амира, но через несколько минут все должно было пройти.

Гордиан сделал шаг, другой, привыкая к новой оболочке. Повернулся и скользнул взглядом сквозь ряд солдат по застывшему без сознания собственному телу. Все хорошо.

В этот момент из рядов вышли старшие офицеры – Бранд и Крисс. Они подхватили его, стараясь держать так, как держат пленника. Бранд взял Гордиана (точнее, тело Амира) за шею и приставил к его виску заряженный пистоль. Крисс же, габеларская рожа, отработанным приемом заломил пленнику руку и железной хваткой вцепился в плечо. В такой связке они и прошли к воротам древнего дворца и остановились прямо перед закрытыми створками.

Разумеется, за ними наблюдали.

Чугунные решетки ворот, украшенные замысловатым литьем, имели забавные витые загогулины внутри вензелей и орнаментов. Две из них медленно и почти незаметно для глаза вертелись из стороны в сторону, поблескивая красной точкой оптического зрачка. Видеокамеры, понял Гордиан. Две на воротах, две чуть дальше на ближайших секциях забора и дальше – раз, два, три, – он насчитал, по меньшей мере, еще восемь скрытых камер, после чего бросил это занятие. Судя по всему, видеонаблюдение велось по всему периметру ограды. Может, разбить ближайшие из мушкетов? Пожалуй, нет, мерцающая стена силового поля проходит прямо перед створками. Да и не стоит разговор начинать со стрельбы, по крайней мере, нам. Лишь бы с той стороны палить не начали.

– А не шмальнут ли в нас, а, Гордиан? – Бранд, видимо, подумал почти о том же самом. – Стоим ведь голые посреди площади. Свинцом в лоб – милое дело.

Фехтовальщик дернул щекой – вот бы кто ему на такой вопрос ответил!

– Не знаю, – сказал он вслух, – но надеюсь, что стрелять не станут. Видишь вон те узоры в чугунном литье? Да, те, с красной точкой. Они медленно шевелятся. Это их глаза. Они видят нас и видят лицо своего кардинала и твой пистоль у моего виска.

Бранд посмотрел на пистоль нехорошим взглядом.

– Странно мне все это. Ты вроде – а вроде и кардинал! Ненавижу эту рожу. Так что не обессудь, если я тебе в этом теле полбашки снесу.

– Да ну, какие обиды, – попытался пошутить бывший демиург, – полбашки твои. Сноси на здоровье.

– А не заткнуться ли вам обоим? – прошипел Крисс. – Юмористы хреновы! Похоже, к нам делегаты с той стороны забора.

Действительно, из резных дверей в главном фасаде здания вышли три человека, один из которых носил традиционное церковное одеяние – длинный черный камзол с поднятым коротким воротничком и маленькой серебряной пекторалью на шее, а двое других в военной гвардейской форме.

Церковник был высок и строен, хорош лицом и вообще имел вид, необычайно благолепный, хотя и несколько бледный. Именно людей с подобным обликом всегда рисует воображение, если представляешь себе служителя церкви. Гордиан усмехнулся и мысленно одернул себя. Местная богадельня менее всего, по его мнению, попадала под понятие «церкви» и, скорее, являла собой пример отлаженного коммерческого предприятия, промышлявшего в числе прочего производством оружия и рабов. Так что перед ним не «отец», не «падре», а всего лишь топ-менеджер враждебной организации.

«Топ-менеджер» вышел вперед, подойдя вплотную к незримой силовой линии, отделявшей дворец от остального мира.

– Ваше преосвященство? – спросил он, внимательно глядя в лицо Гору-Амиру.

Тот молча зыркнул в сторону схватившего его Бранда. Бранд засопел, сильнее надавил дулом на висок Гордиана и … ничего не сказал. Только железной хваткой вцепился в шею пленника, да так что тот рефлекторно поморщился от боли и от досады на товарища: вот же дубина, двух слов связать не может!

– Им нужен Трэйт, – сказал Гордиан, стараясь хрипеть и говорить как можно более подавленным голосом, чтобы собеседник не уловил изменившейся манеры речи у мнимого первосвященника и его оригинала. – Отдайте им маршала и меня отпустят.

Церковник еще внимательнее вгляделся в Гордиана, одновременно прислушиваясь к какому-то сообщению, явно прозвучавшему в этот момент у него в шунте, и медленно покивал головой:

– Обмен возможен. Но нам нужен кардинал, а не то, что я вижу перед собой. У меня есть средства, которые позволяют думать, что передо мной не Его преосвященство. Выведь не Амир, не так ли?

Это был критический момент. Гор понял, что у церковника, очевидно, имеются приборы, снимающие ментальные спектры людей, и то, что там можно увидеть, кардинально отличается от того, как выглядит спектр кардинала Амира.

Гор почувствовал, как напряглись руки гвардейцев, стоящих за спиной церковника, как легла на рукоять сабли ладонь Крисса, и собственным виском ощутил, как Бранд притер палец к спусковому крючку прижатого пистолета. В этот момент Фехтовальщик внезапно и вполне отчетливо осознал, что через мгновение вместо шести крепких, здоровых мужчин перед воротами может оказаться шесть крепких, «здоровых» трупов.

– Спокойно! – воскликнул он, осторожным движением отвел пистолет Бранда от своей головы и затем вывернулся из рук своих спутников.

Встряхнулся, улыбнулся, поднял руки и посмотрел в глаза собеседнику, мнение которого в этой ситуации было решающим.

– Да, я – не Амир, – просто заявил Гор.

Церковник улыбнулся краем рта. Его рука лежала на поясе, а за поясом был пистолет. Все висело на волоске.

– И?..

– И я предлагаю вам его, вашего кардинала! Тело, которое вы видите перед собой, это тело Амира, в нем заключена его личность. Сознание кардинала подавлено. Если в этот момент тело Амира погибнет, его «я» умрет навсегда.

Церковник покачал головой:

– Это невозможно. Аппаратура, отслеживающая души погибших в Эшвене, стара как мир и сбоев не дает никогда. Если тело убить, Его преосвященство очнется в новой оболочке в своем дворце. – Он показал большим пальцем назад. – Именно здесь, в Пашкот-паласе, в покоях верхнего этажа.

– Отлично! Но насколько вы уверены в этом? – продолжил Гордиан. – Аппаратура воскрешения не давала сбоев ни разу. Замечательная статистика! А сколько раз сознание Его преосвященства оказывалось подавлено сильным медиумом и сколько раз в его тело вселялся «чужой»? Опять же сколько именно раз вы видели свечение ауры, подобное моему? Один раз? Два? Может быть, три? – Гор сделал шаг вперед, и под его напором враг-собеседник неожиданно для себя отступил на тот же шаг назад. Гор же буквально рокотал, а не произносил слова: – Ты не знаешь этого! Но я – знаю! Стоит мне нанести этому телу смертельный удар и твой босс сдохнет, как последний серв, не имеющий шунта. Вот так!

Гор сделал быстрое движение. Его и церковника отделяло всего двадцать или тридцать сантиметров друг от друга, и он решил подавить решимость собеседника еще одним доводом, мелким, но всегда производящим впечатление – ловкостью фехтовальщика. Рука потянулась к поясу врага, чтобы выдернуть оттуда чужой пистолет и приставить к его же животу.

Но, к своему стыду, он начисто забыл про силовое поле.

Треск! Искры! Незримая стена, все это время отделявшая двух людей, сработала как надо. Короткий разряд пробежал сквозь присвоенное тело кардинала и ушел в землю, унося с собой мысли и контроль над собой. Мир красочно распался на пазлы и собрался вновь, но уже с другого ракурса – Гор, хрипя, лежал на земле у ног Бранда и Крисса.

Церковник ухмыльнулся.

– Возможно, вы правы, – спокойно сказал он, глядя на Гордиана сверху вниз, – эта сделка выглядит разумной. В конце концов, мы меняем Его преосвященство «всего лишь» на бунтовщика, который и так рано или поздно будет пойман. Так что рисковать, убив сейчас занятое вами тело, смысла нет. Вставайте. Кстати, с кем имею честь?

Гор с трудом поднялся, опираясь на руку Бранда. Его трясло мелкой дрожью и сильно тошнило. Как глупо!

– Командующий стрелковым корпусом Армии Свободы полковник Гордиан Рэкс, по прозвищу Фехтовальщик. Он же – Ракир-Жало, Апостол Свободы, Тринадцатый пророк и прочая и прочая. А вы кто?

– Али Юсуф, викарий кардинала.

* * *

Когда спустя двадцать минут Гор, Бранд и Крисс вернулись к своим, старшие офицеры бросились к ним с расспросами. Но Гордиан поднял руку, и все замолчали. Ничего еще не было решено, нечего было и говорить об этом. Решать предстояло троим – именно Гору, Бранду и Криссу, поскольку после пленения Трэйта в силу отсутствия при армии Сабина и ранения Рихмендера старшими в гарнизоне захваченной столицы, да и вообще в армии, за исключением Вордрика Аймена, оставшегося в Бронвене, стали именно они.

– И что, ты думаешь, ему можно верить? – спросил Бранд, как только они оказались одни в небольшой бакалейной лавке напротив Пашкот-паласа, приспособленной под оперативный штаб переговорщиков.

– Я слышал то же, что и ты, старина, – ответил только что «переодевшийся» Гор, кидая шляпу на стол, – понятия не имею.

Он задумчиво посмотрел на лежавшее на легкой кушетке тело Амира, мозг которого он только что оставил, вернувшись в собственный.

– Скажу одно: менять кардинала только на Трэйта мы не должны. Его преосвященство – слишком значительная фигура для всего королевства.

– А Трэйт что же? Он, по-твоему, меньше стоит, чем этот мешок дерьма? Наш маршал – герой, вождь восстания! А этот… да даже слов нет ругательных, чтобы описать, какая это гнида.

– Зато есть обычные слова, Бранд. Амир – это глава Бургосской курии. Сиречь – глава всей эшвенской церкви. Первый здесь после Господа Хепри, к тому же бессмертный. Ты можешь себе представить, как бессмертное существо должно дорожить своей жизнью? Это должна быть для него абсолютная ценность. Превыше долга, чести, превыше Родины, семьи, любимой женщины, превыше вообще всего. И у нас есть шанс сыграть на этом!

– И что ты предлагаешь?

– Не знаю пока. Можно попытаться провести этого церковного прихвостня: взять Трэйта и не отдавать кардинала. А потом потребовать еще… уж не знаю чего. Снять ошейники со всех сервов на планете, например. Передать нам оборудование синтеза храмов. Да что угодно!

– Звучит заманчиво. Да только реально ли это? Викарий, сдается мне, не дурак.

Фехтовальщик вздохнул:

– Он, конечно, не дурак, но ведь и не медиум, как я, верно? Надо пробовать.

Гор опустил голову, и Бранд глянул на Крисса.

– А габелары чего молчат? – спросил он. – А, голова вертухайская?

– Гордиан прав, – задумчиво сказал Крисс, как всегда, ничуть не обидевшись. – В смысле, нужно торговаться. Но обманывать его – я против. Лучше прямо предложить. Он должен понять, если хочет вернуть господина.

– А хочет ли?

Крисс ухмыльнулся:

– Откуда ж я знаю? Надо пробовать!

Через полчаса они снова вышли на площадь.

– Слышь, Гордиан, – поинтересовался Бранд, – и что, Амир действительно умрет, если я убью это тело?

Тот пожал плечами:

– Думаю, да. Я держу его сознание под контролем. Оно сейчас подавлено и не сопротивляется. Вопрос лишь в том, что мне придется удерживать его сознание в его мозге в сам момент смерти. Это всего несколько секунд, может быть, минута. Но минута – это все же время, и в течение этого времени я буду совершенно беззащитен. Собственно поэтому я и оставил свое тело там, на расстоянии, за рядами своих мушкетеров. Когда я внутри Амира, я удерживаю его сознание в мозге автоматически. Поэтому, если его тело начнет умирать вследствие, допустим, колотой раны в сердце, то начнет умирать и его личность, подавленная моим сознанием. Аппаратура воскрешения в Храмах просто не сможет эту личность зафиксировать. Когда же мозг кардинала умрет, мое «я» также исчезнет внутри него и я автоматически очнусь в своем теле. Понятно объясняю?

– Вообще-то не очень. Короче, он сдохнет?

– Короче, да.

Они подошли к воротам почти в той же сцепке – Гор в теле Амира, Бранд за ним с пистолем у кардинальского виска, а Крисс чуть сзади также с пистолетами за поясом и шпагой в ножнах.

Их уже ждал Али Юсуф.

– Пока его преосвященство не слышит, – начал он, – скажу, что мне очень необычно видеть непосредственное начальство в таком пикантном положении. Надо же, как он плохо выглядит! Надеюсь, вы не пытали его и вообще не чинили вреда?

– Только тот, который был минимально необходим, сударь, – ответил на вопрос Гордиан, поминая давешний молоток и его воздействие на пальцы Его высокопреосвященства. – Ему, видите ли, кирпичи на руку упали в момент, э-э… задержания. С крыши, от взрыва.

– Ну-ну. И что вы решили, господа, по поводу моего предложения?

– Будем меняться, – улыбнулся бывший демиург.

– Отлично! Тогда еще раз повторим условия…

– А условия, знаешь ли, несколько меняются! – решительно встрял Бранд. – Во-первых, гвардейцев твоих пленных мы отдавать не будем, хватит и одного кардинала. Если хочешь, можем их потом на сервов каких-нибудь поменять. Это, значит, раз. Во-вторых, кроме маршала Трэйта, мы хотели бы получить оборудование синтеза для организации собственной фабрики по производству оружия, боеприпасов и продовольствия. Это, значит, два. И, наконец, вы должны дезактивировать все рабские ошейники, какие только у вас в церкви есть. Даешь свободу всем сервам! Это все.

Викарий несколько секунд смотрел на Бранда, потом тихонько рассмеялся в кулачок.

– Очень скромно, – сказал он наконец, – но главное, смешно. И вы действительно решили, что мы освободим всех рабов Эшвена? Я еще согласен подумать на счет пленных гвардейцев, но оборудование синтеза и все ошейники – это через край!

– Как знаете, сударь, но это наши условия. Быть может, вам нужен перерыв, чтобы их обдумать? Обсудить с кем-нибудь?

– Обсуждать мне нечего и не с кем, господа. В церкви, если вы забыли, установлена система единоначалия. Старше меня – только кардинал, – тут он довольно неуважительно показал подбородком на тело Его преосвященства, временно занимаемое сознанием Гора, – а все остальные в Бургосской курии – ниже. Так что советоваться мне не с кем.

– Отлично! – передразнил тон викария Гордиан. – Тогда скорее соглашайтесь, и мы немедленно вернем вам ваше «непосредственное начальство».

Юсуф молчал. Гору показалось, что его лицо сделалось более внимательным, хотя вроде бы и не меняло своего выражения. Прошла минута, и наконец викарий сказал:

– А почему вы решили, что можете ставить мне условия? Что если я сейчас выведу вашего маршала и пристрелю его у вас на глазах? А потом велю дать залп собственно по вам?

– Вы молчали почти минуту, сударь, прежде чем сказать нам это, – радостно возразил Гордиан, – и я полагаю, что все сказанное – блеф. Вы не станете ни казнить маршала, ни стрелять по нам. Ведь здесь кардинал.

– Черта с два! – Юсуф приложил указательный палец к черной точке мобильного телефона, закрепленной внутри правой ушной раковины, и ритмично нажал, вводя пин-код.

– Заключенного ко мне! – уверенно приказал он, однако от Гора не ускользнуло, как легонько дрогнул его голос.

Вскоре пара молодцов вывела из здания маршала Трэйта в изодранном мундире. Командир выглядел несколько потерянно, возможно, от непрошедшего еще химического отравления, но ни кровоподтеков, ни синяков Гордиан на нем не заметил.

Трэйта повалили на колени прямо перед ними. Их разделяла всего пара метров и… непроницаемое силовое поле – не достать.

Викарий вытащил из-за пояса пистолет и взвел курок. Брови Гордиана медленно поднялись вверх: в отличие от прошлого раза в руках у Юсуфа находился не пистоль, а именно пистолет, точнее – барабанный револьвер вполне стандартной конструкции. Пока оружие оставалось в кобуре на поясе, Гор не мог отличить его от привычных кремневых пистолей, поскольку рукоять револьвера была сильно изогнута и отделана резной костью. Однако сейчас различия стали очевидны.

– Ого! – сказал Гор, показывая на револьвер. – Интересная штуковина.

Викарий, собравшийся приставить оружие к темени Трэйта, остановил движение.

– Это оружие знакомо вам, сударь?!

– Представьте себе, да!

– Похоже, вы еще более загадочный человек, чем я думал…

– Похоже!

– Но это не меняет расклада. – Юсуф все же приставил револьвер к голове маршала. – Мое окончательное предложение таково: меняем Трэйта на Его преосвященство. Гвардейцы пока остаются у вас. В качестве бонуса предлагаю в дополнение к вашему предводителю четыре аппарата для синтеза промышленных изделий. Сможете делать ядра для пушек, пули и мушкеты. Ну и прочую дрянь. Орудия лить не сможете. Большего дать не могу, поскольку в Пашкот-паласе всего четыре аппарата, а разукомплектовывать для вас оборудование храмов Хепри я не стану. Как выражается ваш разговорчивый друг, – викарий кивнул на Бранда, – это все. Согласны?

Троица переглянулась. Барабанный пистолет у затылка маршала выглядел весьма красноречиво. Почти так же, как кремневый пистоль с картечью у виска кардинала. Кто его знает, этого церковника, вдруг ему и вправду плевать на «непосредственное начальство»?

– Согласны, – кивнул Гордиан. – Как будем меняться?

– Да очень просто. Силовое поле открывается посекционно. Пространство ворот – это отдельная секция. Я отключу поле здесь, но по периметру оставлю. Трэйт пройдет через ворота к вам, а Его преосвященство – ко мне.

– А аппараты?

– Их вам вынесут. Пригласите шестнадцать носильщиков, чтобы можно было дотащить технику к вам. Сначала заберете аппараты, потом обменяемся пленниками. Но пусть они будут без оружия. И вы трое также приходите на обмен без оружия. Только кинжалы, чтобы было, что приставить к горлу заложников. Ни пистолетов, ни мечей. Я знаю, что все вы – бывшие консидории, и я не хочу здесь бойни. Годится?

– Пожалуй. Если условие об оружии распространяется и на вашу сторону.

– Разумеется. Только кинжалы.

– Ну и отлично. Так я зову носильщиков?

Викарий покачал головой.

– Нет-нет, – заявил он, – встречаемся через час. Мне понадобится время, чтобы демонтировать аппараты во дворце.

– По рукам!

Они вернулись в бакалейную лавку и стали совещаться дальше.

– Он лжец, – заявил Гордиан, – я хорошо рассмотрел линии силового поля, пока мы там болтались. Оно имеет одностороннюю структуру!

– Не понял, – удивился Бранд. – Что это значит?

– Это значит, что если стрелять будут с «той стороны», то пули и энергетические лучи пройдут сквозь него. А если стрелять будем мы – пули срикошетят или сгорят.

– Круто!

– Круто не только это, Бранд. Ты видел турели на крыше здания?

– Что видел?!

– Маленькие, стянутые друг с другом трубки на треногах, по шесть штук в связке, с отверстиями. Не видел? Так вот, они там есть. Это крупнокалиберные пулеметы. Нечто вроде сверхбыстрого самозаряжающегося мушкета. Дальность боя – наверняка свыше тысячи метров. Это значит, что если викарий захочет, он расстреляет всех, кто есть на площади. Всех наших солдат. Я не помню данных по скорострельности именно этой модели, но что-то подсказывает мне, что она выкосит всех наших бойцов минут за пять—десять. Когда-то я смотрел старый фильм про концентрационные лагеря, так вот там, для того чтобы в случае бунта перестрелять всех заключенных, достаточно было десяти башен и десяти пулеметчиков на них. А во дворце их больше, чем десять, и все автоматические, без стрелков.

– Да ну, брось, Гордиан, где ты видел такие скорострельные мушкеты, да еще стреляющие сами по себе?!

Гор чертыхнулся, подошел Бранду и схватил его за отворот мундира:

– Они стоят на крыше дворца, Бранд! Я их там видел! Ты понял?!

– Так это значит…

– Именно! Как только кардинал окажется за воротами, Юсуф активирует силовое поле и таким образом закроет Амира от нас. Затем откроет кинжальный огонь из пулеметов. Войска, стоящие на площади, будут расстреляны, а нас троих… Ну, нас могут либо также расстрелять, либо захватить обратно вместе с Трэйтом в плен. Что называется – на выбор заказчика.

– Но ведь викарию не обязательно так делать. Он может и выполнить свое обещание, а эти, как ты говоришь, турели – просто для подстраховки.

– Может быть, конечно, и так. Викарий действительно может быть честен с нами. Возможно, он на самом деле просто обменяет маршала на кардинала, даст нам аппараты и все. Но подумай! Как бы сделал ты на его месте? Ведь каков шанс! Можно вернуть кардинала и покончить со всеми военными лидерами восстания прямо здесь, прямо сейчас, верно? Что же касается его честности, то не забывай: мы для него всего лишь сервы. Меньше чем животные! Слово, данное рабу, это слово, данное пустоте.

– Верно, – как всегда последним подал свой голос Крисс, почему-то размяв кулаки, – в любом случае мы должны подстраховаться. Мы консидории или нет? Я вот что предлагаю…

* * *

Шестнадцать рабочих отнесли четыре аппарата синтеза в глубину солдатского строя. Гор хотел бы проверить технику на предмет работоспособности, но решил отложить этот вопрос на потом. Сейчас не это главное, самое важное – Трэйт и кардинал.

Сейчас Амир был Амиром, а Гор – Гором. Он впервые подошел к воротам дворца в собственном теле. Кардинал же, напротив, не подошел, а был буквально привезен к воротам на плечах Бранда.

Как и всегда с момента пленения, Амир пребывал в бессознательном состоянии и приходить в другое, по-видимому, не собирался, что устраивало повстанцев. Сейчас перед дворцом стояли двое – только Гор и Бранд. Старина Крисс остался с войсками и наблюдал за сценой обмена со стороны.

Через несколько минут, чуть запаздывая к условленному времени, к воротам вышел Юсуф и те же два мушкетера, которые вели Трэйта. Маршал выглядел уже несколько живее, на ногах держался вполне крепко и был уже не в оковах, а просто со связанными веревкой руками.

Гор шагнул к самой кромке силового поля.

– Привет, – сказал Юсуф.

– Привет, давно не виделись, – ухмыльнулся Гордиан.

– Вообще-то, мы никогда не виделись, сударь, – поправил его церковник, – в живую, в вашем собственном теле я вижу вас впервые.

– Мне как повернуться, в профиль или анфас?

– Да никак. Стойте, как стоите. Вы собственно статью ни с какого бока не впечатляете. Мелковаты-с. Просто перестаньте язвить и давайте сюда Его преосвященство.

– Нате, забирайте. – Гор скорчил чуть-чуть обиженную мину и дал знак Бранду. Тот послушно подошел к мирно беседующим противникам и выразил глазами полную готовность сдать свою ношу куда положено.

Юсуф, не торопясь, приложил указательный палец к точке телефона в ухе и проговорил приказ. Силовое поле, невидимое до этого обычному глазу, несколько раз бликнуло и растворилось в воздухе.

– Свободно, – сказал викарий и улыбнулся.

– Отлично, – кивнул Гор и шагнул вперед через невидимую границу.

Руки он держал в карманах, и на каждой был тяжелый кастет с шипами. Чуть присев и немного нагнувшись, он выдал правой классически красивый апперкот прямо в челюсть надоевшему оппоненту. Стремительно – снизу-вверх!

Выполнив короткое, но весьма порадовавшее Гора сальто, Юсуф грохнулся на землю.

Тя-же-ло!

Интересно, жив ли? Мог ведь и дуба дать с непривычки. Наверняка его редко бьют на его работе.

Гор скосил глаз – Бранд уже стоял рядом за границей поля. Великан слегка полуприсел, прикрывшись телом кардинала от возможных выстрелов, но никто не стрелял.

Однако к ним бежали!

Как и следовало в критической ситуации, восприятие Гора резко ускорилось. Движения других людей тормозили, как в замедленном кино, а собственные – замельтешили словно на ускоренной перемотке. Не оборачиваясь, необъяснимым шестым чувством он понял, что силовое поле за его спиной снова активировано, и теперь они отрезаны от своих.

Движение воздуха вокруг тронуло мыслью – вот разворачиваются турели пулеметов, чтобы начать огонь по столпившимся перед воротами сервам-мушкетерам. Вот несется к нему, размахивая оружием, гвардия кардинала, вылетевшая из центрального входа в Пашкот-палас.

ТУМ! ТУМ! Прогремело слева – это Бранд, отбросив Амира в сторону, двумя ударами пудового кулака в таком же, как и у Гора, кастете, вышиб дух из молодцев, что вели Трэйта. Великан одним движением кинжала разрезал маршалу путы, затем, схватив Трэйта и кардинала, отшвырнул их за спину и стиснул кулаки.

Пока все это происходило, сам Гордиан на полном автомате действовал, как и предполагалось по плану. Он схватил викария, затем одним движением кастета разодрал ему кожу на виске и приник дрожащими пальцами к окровавленному шунту.

Нужен контакт! Господи, дай контакт!!!

…И он рухнул вниз. По алмазным линиям из силикона, по нейронным цепям и узлам нервных клеток. Всё дальше и дальше!

Внутри каждого из служащих Корпорации есть секретная кодировка, дающая доступ к управлению системной техникой. Эшвенская церковь являет собой почти точное подобие Нулевого Синтеза в ее полусредневековом варианте, и она наверняка имеет схожую структуру нейропрограммирования.

Викарий – первый после кардинала. Это значит, что если Система не регистрирует сигнал личности кардинала, то викарий для нее вообще первый в иерархии управляющих, даром что раб. Система выполнит любой приказ такого человека или любого другого, знающего его, викария, личный код доступа.

Вот оно! Гор уцепился за длинную ленту двоичных цифр, которыми был записан церковный код Эшвена. Еще секунда, еще…

…Бранд Овальд фыркнул. Подбежавшие к нему гвардейцы со шпагами наголо и числом почти в целую полусотню, по-видимому, станут его последними противниками в этой жизни. Он был в доспехах, но без оружия, два кастета – не в счет. Пора помирать, мастер Овальд, но помирать красиво!

Первый гвардеец был молодец, саданул шпагой с размаху, издалека, так, чтобы руки с кастетами не достали его голову. Но под одеждой у Бранда скрывался нагрудник, и шпага лишь скользнула по металлу, жалобно скрипнув. В следующее мгновение великан сократил дистанцию и ударом молотобойца разнес кастетом череп резвого гвардейца.

Второй ударил сбоку. Быстро и сильно, как и полагается хорошему рубаке. Однако Бранд был не просто хорошим бойцом. Много лет являясь дуэльным чемпионом, он по праву считался лучшим в своем классе и потому с легкостью ускользнул от удара. Затем кастет рассек воздух и превратил нос и скулы нападавшего в кашицу из мяса и костей.

– Следующий!!! – прорычал сквозь стиснутые зубы Бранд. – Давай!!!

… А Гор в это время погружался в глубины. Для его ускоренного восприятия время тянулось медленно. И хотя на самом деле счет шел на доли секунд, для Гора время вытянулось в минуты. Он двигался от одного нервного узла к другому, постепенно разматывая нить, ведущую к коду.

Одновременно сознание регистрировало и происходящее вокруг – он видел Бранда, крушащего черепа. Кулак великана с шипастым кастетом плыл в голову очередной жертвы со скоростью ползущей черепахи, и воздух расплескивался перед ними как вода, расходясь волнами и переливами.

Гор видел Крисса, разинувшего рот и, видимо, кричащего что-то надрывным голосом далеко за воротами, за щитом силового поля. Крисс стоял во главе развернувшейся перед дворцом огромной солдатской массы, и замедленные движения его рта складывались в слова.

«Н-н-а-а ш-т-у-у-р-м!» – вскричал габелар. И, повинуясь его команде, железнобокие консидории рванули вперед, вытаскивая на ходу мечи, а стрелки в серых мундирах вскинули к плечам мушкеты. Однако за ровными рядами мушкетеров стояла сила страшнее. Здесь выстроились десятки мортир и кулеврин с задранными вверх стволами. Орудия заранее нацелили на окна и двери первого этажа, на крышу и мансарду дворца, и пушкари сервов готовились к дружному залпу. Фитили уже пылали в умелых руках.

А в это же время навстречу рабскому войску разворачивались турели на крыше Пашкот-паласа. Находясь в режиме повышенного восприятия Тшеди, Гордиан отчетливо слышал, как на расстоянии сотен метров от него защелкали автоматические предохранители и затворы, вгоняя патроны в стволы.

Со следующим импульсом сердца «ударники» стукнули по запалам, воспламенив порох в патронах, и в пламенном облаке крупнокалиберные пули прыснули наружу. «Смерть сервам!!!» – пел летящий свинец, и Гор понимал, что когда пулеметные очереди коснутся цели, они разнесут в клочья и атакующих сервов, и их артиллерию…

…Но вместе с дворцовыми пулеметами ухнули и рабские пушки. Примитивные круглые чугунные ядра с гневным рычанием вырвались из стволов и устремились навстречу конусовидным крупнокалиберным пулям. Сейчас они коснутся невидимой линии силового поля и опадут кусками оплавленного металла.

Время, казалось, замерло.

В это мгновение Гор наконец-то размотал всю линию до конца. Воля викария спазматически дернулась слабым потоком хаотических мыслей и опала бессмысленным студнем к ногам захватчика. Гор потянулся и взял код!

Есть! Его сознание пронеслось через шунт церковника к АСУ дворца и дальше, пробежав развертку меню, вошло в сектор систем безопасности.

Питание силового поля. Отключение поля. Включение поля. Не то.

Вот – режим силового поля! Развернуть наружу. Развернуть вовнутрь.

Развернуть вовнутрь!

Виртуальный тумблер кликнул, и фиолетовая пленка вокруг дворца на мгновение стала видимой, подернулась мелкой рябью и вновь исчезла из спектра человеческих глаз.

И тут же вспыхнула тысячью ярчайших всполохов. То врезались в энергетическую стену пулеметные очереди! Врезались и опали на землю обожженными горошинами свинца.

Но не так произошло с ядрами. Снаряды примитивных чугунных пушек разом прошли сквозь блистающую границу, просвистев над головами сражающегося Бранда и Гордиана с викарием, валявшихся на земле, и устремились к дворцу, разрушительным тараном круша чудесные арки, колонны, портики, анфилады и стены, покрытые филигранной лепкой. Чарующая красота фасада подернулась клубами пыли и пламени, и стены рухнули, обнажая внутренности великого строения.

В следующее мгновение атакующая волна консидориев ворвалась в ворота. Железнобокие панцеры в полном доспехе и с тяжелыми мечами разметали бездоспешных храмовых гвардейцев, как промчавшийся по дороге скакун разгоняет куриц. Мечи замелькали быстрее, быстрее – и Гор понял, что выходит из ускоренного режима.

Сил не осталось.

За скорость, с которой его мысли неслись несколько прошлых мгновений, сейчас приходилось расплачиваться сполна. Он моргнул, покидая нервную систему викария, а вместе с ней и АСУ разрушенного залпом Пашкот-паласа. Темный занавес появился из ниоткуда и накрыл его с головой.

Вокруг расцвела тьма…

Глава 5 Черный юмор господина Викария

В помещении штаба гвардии, где еще совсем недавно проводили собрания Доминик Бавен и Оттон Силломарский, теперь заседали сервы.

Трэйт, одетый в серый мундир без знаков различия, Бранд, Крисс, Дакер, Сардан и прочие старшие офицеры, оставшиеся в живых после шернской баталии, рионской резни и битвы за Бургос.

Гор лежал здесь же, развалившись в кресле с закрытыми глазами. Сознание его блуждало внутри викария, который со скованными руками сидел в центре зала на стуле со спинкой. Пальцы церковника дернулись, сжались в кулаки, затем разжались.

Гордиан открыл глаза, и вслед за ним поднял веки и викарий – оба снова стали сами собой.

– Ну? – чуть ли не шепотом спросил Бранд.

– Что «ну»? – ответил Гор и потер надбровные дуги.

«Вот ведь странно, – подумал он, – во время проникновения глаза закрыты, но именно они устают больше всего». Видимо, при виртуальных путешествиях сильно напрягается глазной нерв, ведь получаемая информация в основном зрительная, а не какая-то иная.

Гордиан помассировал глазные яблоки еще несколько секунд, затем устало оглядел товарищей.

– В общем ситуация такова, – сообщил он. – Викарий, конечно, крутой перец в местной иерархии, однако его волеизъявления недостаточно, чтобы снять ошейники с сервов Эшвена. Так что тут он не врал: для повсеместного отключения «хомутов» требуется код кардинала Амира. Более того, даже если Амир решит освободить сервов, он сможет это сделать только в пределах своей епархии – то есть в Артоше, Артоне, Аране и, разумеется, Боссоне, который и так нами очищен от ошейников почти полностью. Для снятия койнов в других частях королевства требуются коды других кардиналов соответствующих епархий.

– Ну так в чем же дело? – спросил уже Трэйт. – Хреново, конечно, что Антика, Валькрика и Хайран с Ветой останутся в ошейниках. Но четыре эшвенских марки – это уже хорошо. Надо снимать, и скорее!

– Все не так просто, – вздохнул Гордиан. – После пленения викария и разгрома нами Пашкот-паласа его шунт, – он кивнул на церковника, – как и шунт Амира, отключен от основной храмовой системы. Отдать команду на снятие хомутов и ввести код кардинала, подтверждающий ее, можно только из какого-нибудь храма. А это, как вам известно, невозможно, поскольку храмы Хепри защищены силовыми полями. Проникнуть туда мы не можем. Я мог бы снять защиту храма, войдя через шунт какого-нибудь высокопоставленного чиновника типа нашего викария, но полагаю, второй раз церковь на подобную тупую уловку не поддастся, и высокопоставленные чиновники будут разговаривать с нами только через активированное силовое поле. Если они вообще станут разговаривать.

Гордиан помолчал.

– Эх, – продолжил он наконец, – вчера была такая возможность! Если бы я не потерял сознание после переориентации силового поля, я смог бы, пожалуй, вырубить и расстегнуть все хомуты в Эшвене. Нужно было только покопаться в их системе контроля. Ведь код кардинала мне известен, а шунт викария тогда еще не отключился от спутниковой связи. Но, увы, мы имеем то, что имеем…

Он вздохнул, открыл рот, чтобы продолжить пояснения, но его перебил Крисс. Бравый габелар хлопнул ладонями по коленям и решительно встал.

– Ладно, – жестко сказал он, – нельзя так нельзя. Давайте кончать обоих – и Амира, и этого Юсуфа, и будем готовиться к выступлению.

У Гора, однако, возникла иная мысль, и он протестующее поднял руку:

– Полагаю, у нас есть еще одна-единственная возможность отключить ошейники жителей Эшвена… – Гор сделал паузу. – Это его свобода!

Он указал на сжавшегося на стуле викария.

Али Юсуф затравленно поднял глаза на своих пленителей.

– Что вы имеете в виду, сударь? – спросил он тихим голосом, возможно, потому что был сильно подавлен фактом пленения, а возможно, потому, что сломанная Гором челюсть давала о себе знать.

– То, что и говорю, мастер Юсуф, – ответил Гордиан. – Наша сделка, заключенная у дворцовых ворот, не отменена. Напротив, ее исполнение продолжается. Я лишь предлагаю скорректировать условия в силу известных вам обстоятельств, а именно вашего плена и разгрома ваших гвардейцев. Меняем по-прежнему – одно на другое: Его высокопреосвященство и вас на свободу для всех сервов Эшвена. Могу добавить к этому еще всех пленных гвардейцев и вообще всех королевских солдат, которых мы взяли в Бургосе. Соглашайтесь – это неплохие условия, тем более что альтернатива им – ваша смерть.

– Вы сошли с ума, – хрипло и как-то излишне поспешно проговорил викарий, – церковь не примет таких условий. Ни один из моих починенных, а тем более ни один из кардиналов других епархий не поверит вам и не согласится. Ведь вы только что нас обманули, сорвав предыдущее соглашение!

– Возможно, – согласился Гордиан, – мы действительно не были с вами абсолютно честны в смысле соблюдения предыдущей договоренности, однако согласитесь, силовое поле и турели давали вам слишком большое преимущество и… слишком большой соблазн, чтобы обмануть нас. Так что, без обид. Да, я согласен, после подобного обмана ни один церковнослужитель не захочет вступать со мною в переговоры. Но ведь вы сами, Юсуф, вы лично, поверите и согласитесь, не так ли?

Викарий молча проглотил слюну, а Гордиан продолжил:

– Я предлагаю следующее. Мы отпускаем вас на свободу. Я сообщаю вам код кардинала. Вы возвращаетесь в ближайший храм Хепри. Пока нет кардинала, вы старший в иерархии, и, как только вы вернетесь, власть и полномочия снова станут принадлежать вам. После этого вы с помощью кода отключаете всех, вы слышите, всех сервов Эшвена, которых сможете отпустить, имея кардинальский доступ. После этого мы отдаем вам Амира. Допустим, бросаем его перед тем же храмом на недоступном для ваших орудий расстоянии и отъезжаем. Сделка совершена!

– А где гарантии, что вы вернете Его преосвященство после того, как я отключу ошейники?

– Да, таких гарантий у вас нет, но есть логика. Мне незачем убивать Амира, если рабские ошейники будут сняты. Амир не один – в церкви есть еще с десяток кардиналов. Убью одного – останутся другие, и возможность для переговоров с вами будет утрачена. В общем, я даю вам свое слово, но главное не в этом. Подумайте, мастер Юсуф, даже если мы не отдадим вам кардинала, вы-то, Юсуф, вы лично, останетесь живы. Разве это – не предмет для сделки?

Викарий задумался. Он сопел и потирал скованными руками вспотевший лоб.

– Согласен, – сказал он наконец.

– Прекрасно! – И Гор протянул церковнику ладонь для рукопожатия.

* * *

Четыре тысячи мушкетеров залегли почти в километре от храма, затерявшись в траве и кустах. Вместе с бойцами в простом солдатском мундире валялся в кустах и Гор.

Конники Крисса с заводными лошадьми и артиллерией стояли чуть поодаль за небольшой высоткой, готовые поддержать стрелков как лихим кавалерийским налетом, так артиллерийской пальбой навесом.

Бранд вместе с полусотней консидориев, напротив, был впереди, у самой границы выжженного перед храмом черного круга. По черному кругу, быстро-быстро мельтеша ногами, к храму бежал викарий. Бежал неуклюже, если не сказать неумело, смешно подпрыгивая и спотыкаясь, что при его благолепном облике смотрелось довольно комично. Но Гору было не до смеха – он грыз травинку и думал о предстоящем исполнении сделки.

Перед расставанием викарий оставил ему маленький сверток, сказав, что там находится устройство для связи. В надушенном духами платке оказался обычный мобильный телефон, тот самый, который был на Юсуфе перед воротами Пашкот-паласа, когда Гор врезал ему кастетом. Впрочем, «мобильником» в полном смысле слова предмет не являлся. Скорее, это была гарнитура, совмещенная с телефоном. Маленькая пластмассовая штучка с усиками, легко разделяющаяся на две части. Одна из этих частей с помощью тонких усиков телесного цвета закреплялась внутри ушной раковины, а вторая теми же усиками фиксировалась на зубе внутри ротовой полости. Совершенно не видно и практически не ощутимо для носителя, если немного привыкнуть.

Гордиан чуть нажал на защелку, и устройство распалось на два кусочка. Первый – белого, а второй – телесного цвета. Ну, понятно. Белую часть он засунул за правый клык в нижней челюсти. Сжал, надавив на кнопку. Микроусики вылезли из корпуса и оплели его зуб, плотно прижав микрофон к десне и зубной эмали. Вторую часть телефона Гор вставил в ушное отверстие. После нажатия усики так же самостоятельно оплели ухо тонкой линией.

Фехтовальщик поклацал зубами, поковырял пальцем в ухе – вроде ничего: не мешает и почти не чувствуется. Сам телефон издавал слабый, еле слышный зуммер с периодичностью раз в три секунды. Значит, он в зоне приема.

Из прошлого опыта, накопленного за год кровавой войны, Гордиан знал, что шунты шательенов и церковнослужителей, использующие нуль-передачу, поддерживают связь с храмовой системой постоянно и в любом месте планеты, что, собственно, и обеспечивало им возможность гарантированного воскрешения в случае смерти. Однако ни шательены, ни рядовые храмовые служащие не могли использовать шунты для телефонных переговоров. Видимо, поэтому викарий и использовал мобильник перед воротами Пашкот-паласа для связи со своими бойцами, имеющими шунт, но не имеющими возможности общаться через него.

Телефон в отличие от шунтов работал на ином принципе – на радиоволнах, а потому использоваться мог лишь в определенных зонах – обычно в радиусе нескольких километров вокруг храмов или, как в случае викария, в пределах дворцового парка Пашкот-паласа.

Интересно, можно ли через мобильник войти в контакт с храмовой системой? Наверняка нет, иначе викарий просто не отдал бы ему это устройство. Но проверить нужно. Гордиан напрягся и вогнал сознание внутрь аппарата. Порылся тут, порылся там, пробежал по программам.

Функция связи с системой в телефоне присутствовала, но действовала она, по-видимому, только в непосредственной близости от источника сигнала и то, если сигнал не экранировался. Источники сигнала системы находились внутри храмов, а стены этих замечательных заведений надежно защищали их от прослушки.

Гор прекратил свои попытки и аккуратно «вышел» из телефона. Он даже не расстроился: этого и следовало ожидать, Юсуф ведь не идиот. Итак, игрушка годится только для телефонных переговоров, и то не везде. Но как вызывать абонента, как набирать номер? Из прошлой жизни Гордиан помнил, что к таким телефонам-гарнитурам должен прилагаться наручный браслет с клавиатурой для набора номера, а если ее не имелось под рукой, то абонента следовало вызвать голосом, предварительно произнося голосовой пароль.

Гордиан, разумеется, пароля не знал, да и браслета с клавиатурой ему не выдали. Это значит, возможность связи у них односторонняя: ответить на вызов он может, но вызвать сам – нет. Оставалось ждать.

К счастью, ждать пришлось недолго – уже через полчаса телефон зазвонил. Точнее, запищал внутри уха очень громко для Гора и почти не слышно для окружающих.

– Да? – сказал бывший бог, удивляясь сам себе. Все-таки за два года он в первый раз говорил по телефону.

– Все сделано, – прозвучал в ухе немного искаженный голос викария, – как и договорились. Ошейники отключены, замки раскрыты.

– Странно, я ничего не чувствую.

– А должен? Хомуты – не та аппаратура, чтобы вы чувствовали ее отключение, не напрягаясь специально. Она слишком примитивная.

– И как мне это проверить?

– Бог мой, да как хотите, сударь. Поезжайте в свой Бургос и посмотрите там. Потом оставите Амира возле любого из храмов Хепри, а я его заберу. Твои сервы свободны, Фехтовальщик, можешь плясать от радости.

– Я-то спляшу, а вот ты что-то не слишком о Его высокопреосвященстве беспокоишься. Я ведь уже получил, что хотел, а если я сейчас прирежу твоего кардинала к чертям собачьим?

– Это дело ваше, сударь, ведь я лично жив! Если честно, Амир – страшная сволочь, хотя я и обязан ему карьерой. Так что хочешь резать – режь его, но я буду расстроен.

– И только?

– И только!

– Понятно. Тогда дай мне дня три, я проверю Бургос и окрестности. Если сервы действительно на свободе, Амира привезу сюда же на четвертый день. Идет?

– Конечно.

– Ну бывай, мастер Юсуф. Даст бог, свидимся.

Гор поднялся из травы и оправил мундир. Потом сунул два пальца в рот и свистнул что есть мочи, созывая бойцов.

– В Бургос! – заорал он. – Дело сделано!

* * *

За следующие два дня Гордиан облетел окрестности города и успел воочию убедиться, что многочисленное население Южного Артоша на самом деле лишилось своих «хомутов». По крайней мере, в шато и виллах, которые его отряд успел объехать за это время, проклятые ошейники более не функционировали, и их бывшие владельцы с удивлением встречали Апостола восставших, показывая расстегнувшиеся койны и пораженные тем, что чудовищные электронные изделия перестают работать при одном только приближении их любимого Тринадцатого пророка. Ждать донесений из дальних регионов Эшвена не было смысла: на это ушло бы несколько месяцев, так что последний третий день, оставшийся Гору по уговору с викарием, был потрачен на поездку обратно к храму под Бургосом, где Амир наконец был возвращен в лоно церкви, а договор между восставшими сервами и секретарем кардинала оказался, таким образом, исполнен…

Оставалось воспользоваться последним плодом их «сделки». Сделки, в которой, прямо скажем, сервы не показали себя образцом честности. Но совестью Гор особо не мучался: на войне, говорят, как на войне. Результат заключенного с викарием соглашения, быть может, и не решал всех проблем, стоящих перед восставшими, но все же значительно превышал надежды, питавшие мужество сервов в начале артошской кампании. Миллионы рабов получили свободу, в руках Трэйта оказался весь гигантский Эшвенский континент, а в руках армии восставших – четыре аппарата для производства любых материальных предметов, включая мушкеты и кулеврины. Получить такое сокровище всего лишь за жизнь одного церковного ублюдка являлось, по мнению Гора, больше чем удачей.

Однако кроме него из всего высшего командования восставших проверять аппараты синтеза было некому. Надлежащими техническими знаниями здесь обладал только сам Тринадцатый пророк.

Поэтому вечером того же дня, даже не сменив с дороги пыльный мундир, создатель Тринадцатимирья, демиург Гордиан Оливиан Рэкс, вошел в просторный и пустующий зал – технический подвал Пашкот-паласа. Именно здесь для сделки с сервами Юсуф демонтировал в день памятного соглашения аппараты для производства промышленной продукции.

Сейчас все четыре агрегата, напоминавшие, скорее, металлические «гробы», чем продвинутые машины будущего, стояли на прежнем месте. Благодаря виртуальному вмешательству Гора в систему Пашкот-паласа, дворец сейчас был отрезан от основной храмовой сети, силовое поле вокруг строения отключено, информационная связь потеряна, а свет в анфиладах погас. Однако аварийный генератор под фундаментом дворца работал исправно. Поэтому в свете неоновых ламп на потолке подвала четыре синтетических аппарата тихо гудели, все своим видом изображая готовность к «труду и обороне» Республики.

В мире Гордиана аппараты синтеза обычно выглядели по-другому – не в смысле дизайна, а по габаритам: для промышленного производства подобный размер не годился. В мире Нуль-Корпорации продукция обычно синтезировалась целыми контейнерами, годными к немедленной транспортировке, погрузке на космические лихтеровозы или на составы монорельсовых дорог.

Вообще, подвал Пашкот-паласа при своих приличных размерах не походил на помещение для промышленного синтеза. Даже те же двери, ведущие сюда, были хоть и широкие, но ни для прохода автопогрузчиков, ни для проезда крупнотоннажных грузовиков не годились. В лучшем случае в них могла проехать телега.

Вдоль стен стояли стеллажи, заваленные полиэтиленовыми упаковками с какими-то непонятными небольшими предметами черного цвета. Гор ковырнул одну из пачек ногтем, посмотрел, что внутри. Аккуратными стопочками под пленкой лежали деревянные рамки для фотографий. Насколько ему было известно, фотосъемка в Эшвене широко не использовалась.Фотографировали только специалисты храмов, услуга эта стоила довольно дорого, а потому заказывалась редко – на свадьбах, на юбилеях, а также для памятников, устанавливаемых на кладбищах во время похорон. Твердый Космос хоть и напоминал собой Корпорацию, но все же местные обитатели не были бессмертными поголовно, и неудачники, не сумевшие заработать себе на Хеб-сед королевской службой или титулом шательена, здесь умирали от старости, так же как и в доисторических «естественных» вселенных.

Гордиан покачал головой. «Синтезаторы в форме гробов, рамочки для фотографий на кладбище… – подумал он. – Мрачно-то как!»

Два таргитария из числа наиболее опытных боссонских специалистов суетились вокруг машин, и Фехтовальщик, подойдя поближе, обратился к техникам:

– Здорово, бойцы. Как дела? – Он кивнул на аппаратуру.

– Да нормально вроде. Вот подключили. Гудят…

«Гудят! – покачал головой демиург. – Кузнецы, вашу мать!»

– А синтезировать что-нибудь пробовали?

– А то! – обиделся таргитарий. – Конечно! У нас, кстати, для вас подарок, сударь. Вчера копались тут в комнатах, весь подвал прошли, пока точку для подключения отыскали. И схрон обнаружили. Показать?

Гордиан кивнул: конечно, показать!

Они прошли через несколько комнат со сводчатыми потолками, одинаковых как близнецы-сестры. Стены были тяжелыми и мрачными, из хорошего бетона и покрыты известкой. В последней комнате, закончившейся тупиком, во фронтальной стене имелась дверь. Массивная, с металлическим «штурвалом» посередине.

Сомнений не оставалось – перед ним был сейф.

«Схрон» уже разворотили: в силу полного отсутствия в арсенале кузнецов-таргитариев автогена дверь примитивно вывернули ломами и кувалдами.

Гор покачал головой. «Это сколько сил надобно, чтоб такую дуру свернуть? – прикинул он, посмотрев на свои тонкие руки, – Звери, а не люди».

Тем временем один из таргитариев услужливо отодвинул срезанную стальную пластину и показал внутрь рукой. Внутри лежала всякая мелочевка, какие-то документы, но вот на верхней полке за скромной и тоже уже вывороченной стальной дверцей покоился чемодан.

А на чемодане – обычный космический шлем из бронепластика. «Обычный» космический шлем от военного скафандра!

Гор с восторгом покачал головой.

– Вы не поверите, сударь, – тут же заявил таргитарий, – но там, в чемодане, священный доспех Господа Хепри. Трэйт, когда увидел, сказал, что именно в нем пятьсот лет назад тот водил свое воинство. Герб на шлеме и нагрудных пластинах вполне узнаваем – «Сгорающий Дракон», представляете? А еще Трэйт сказал, что эта вещь теперь ваша, коль скоро вы, сударь, наш Пророк и Апостол. Чтобы вы побереглись!

Гордиан крякнул и пожал плечами. Находка, конечно, порадовала его, однако личная неуязвимость в данный момент волновала его гораздо меньше кое-чего другого…

Он молча кивнул, вытащил из сейфа чемоданчик, подхватил под мышку шлем, развернулся и быстрым шагом двинулся обратно по коридору. Он посмотрит на это «божественное» добро потом. В принципе, подумал Гор, отлично, что нашли доспех, он, конечно, пригодится в рейде за Лисией, да и вообще… Но сейчас ему нужно было главное – плоды сделки, которая решила судьбу Эшвенского континента: аппараты для синтеза материи!

Ядра, картечь и мушкеты, мука для хлеба – то, в чем нуждалась Республика, а не только он сам.

– Спасибо маршалу, – сказал Гор на ходу, – поблагодарю его потом лично. Спасибо и вам, друзья, однако вернемся к «гудящим» машинам. Значит, пробовали синтезировать?

– Я ж говорю!

– Значит, работает?

– Работает.

– Замечательно, – обрадовался Гордиан и чуть ли не потер в предвкушении руки, но они были заняты скафандром, – тогда вот первый заказ. На шестифунтовые кулеврины – две тысячи ядер, это обеспечит нужды оборонительной линии Бургоса, и на двенадцатифунтовки – как минимум сотни полторы. До утра сделаем? Я вам своих бойцов пришлю на подмогу, для погрузо-разгрузочных работ и так, на подхват. Крисс, кстати, обещал мне тягловых лошадей. Сейчас отправлю к нему вестового и…

Таргитарий остановился.

– Не-а, сударь, – пробурчал он.

Гор тоже встал и прищурился.

– Что значит «не-а»?

– Не получится.

– В смысле? Аппаратура ведь пашет?

– Пашет.

– Тогда в чем дело?

– Пашет-то она пашет, да вот только делает лишь одно. Вот – поглядите.

Только сейчас Гор обратил внимание на то, что в первой комнате, где разместились аппараты синтеза, лежали только упаковки с похоронными рамками – и более ничего. Если помещение использовалось кардиналом под склад, то складировать изделия, по идее, нужно было во всех комнатах, и изделия самые разные…

Гор проглотил комок. Странное открытие, если оно верно, Армия Свободы перенесет больнее, чем даже пленение Трэйта.

Он поставил на пол чемодан с «божественным» космическим шлемом и нервно ткнул пальцем в стеллажи:

– Я правильно понял, мы говорим об этом? Аппараты работают, но делают только черные рамочки?

– Да, сударь.

Гор бросился к машинам синтеза. Пробежался по клавишам управления, вошел в меню. Внутри, в длинном стандартом списке электронных матриц, по которым машина производила требуемые предметы, стояло только одно наименование: «Рамка деревянная траурная / матрица разработана королевским комбинатом бытовых и ритуальных изделий / лицензия № … / по вопросам приобретения права на синтезирование обращаться / адрес / почтовые реквизиты / авторское право производителя матрицы зарегистрировано».

Вот дерьмо!

Гордиан покачал головой. Остальные матрицы были стерты. Это значило, что ни его способности Тшеди, ни самый лучший электронщик или настройщик синтетических машин в мире тут не помогут.

Машины исправны. Они работают. Просто нет файлов, по которым они могли бы синтезировать дубликаты.

Кроме одного…

Ах, какое чувство юмора у господина викария – «черное», в прямом смысле слова.

Храмовник, собака, все же надул его.

Сделка лжецов – совершилась!

Глава 6 Призраки победы

Вот так, неожиданно для большинства жителей королевства, миллионы сервов стали свободны от гнета рабовладельцев. Судьба всех рабов в четырех великих марках – Артоше, Артоне, Аране и Боссонском крае, а значит, почти на всем громадном Эшвенском континенте, оказалась решена за несколько секунд простой электронной командой и коротким разговором по мобильному телефону.

Пятнадцатого дня месяца Мехир, в тот самый момент, когда Гор еще цеплял мобильный телефон на ухо, лежа в траве, викарий кардинала Юсуф вошел в храм, поднялся в центр коммуникаций и ввел переданный ему Фехтовальщиком код.

Двести восемьдесят миллионов человек – а ровно столько сервов плюс минус сто—двести тысяч проживало в Эшвене в этот миг – почувствовали странное жжение на шее в месте, где привычно стискивал горло неснимаемый храмовый ошейник. Сто сорок третий Невон, как известно, был миром-каверной, а потому Медиас Кордис одинаково яростно освещал все уголки его поверхности днем и одинаково не светил здесь ночью. А значит, в миг, когда это случилось, по всем городам и весям царил солнечный полдень и никто из сервов не спал, за редким исключением.

Двести восемьдесят миллионов «хомутов» мигнули цветными огоньками на панели управления, а затем с коротким щелчком раскрыли свои замки и пали на землю. С короткой вспышкой внутри блока питания двести восемьдесят миллионов дьявольских устройств испустили дух, превратившись в куски бесполезного металла.

На следующие несколько мгновений всякое движение на континенте замерло. Люди, которые шли, встали как вкопанные. Сидящие – застыли статуями. Те же, кому довелось в это мгновение бежать или ехать верхом, споткнулись или натянули поводья скакунов. И так же замерли, глядя на невиданное явление – двести восемьдесят миллионов электронных ошейников, упавших на землю.

Двести восемьдесят миллионов пар глаз смотрели на это фантастическое зрелище почти несколько секунд, а затем, когда восприятие достигло уровня осознания, они разразились невиданным в истории планеты криком радости, подпрыгнув вверх и потрясая кулаками.

Двести восемьдесят миллионов сервских глоток, воскликнув одновременно, сотрясли древние горы Эшвена, пронеслись отголосками по его бескрайним полям, разворошили листья в бесчисленных лесах и дубравах.

Секунды бездействия кончились! Сервы понеслись к своим домам и баракам, к школам, к поместьям, мануфактурам, виллам и торговым домам.

Сервы бежали к лачугам подсобных рабочих и к коттеджам виликов, квартирам наложниц и казармам габеларов.

Сервы брались за оружие, брались за факелы, за вилы, за молотки, за все, что попадалось под руки. Тысячелетняя ненависть вырвалась на свободу! И запылали дворцы шательенов. И дворянские семьи тысячами выставлялись вдоль дорог на деревьях и придорожных столбах.

В петле. На крючьях. На колах. И тем, кто висел, – повезло, ибо большинство шательенов разрывалось на мелкие клочья прямо на месте сотнями ненавидящих рук, затаптывалось ногами, перемалывалось кирками, ломами, ножницами и кухонными тесаками.

Великолепная, блистательная Госпожа Свобода шла по Эшвенскому континенту от марки к марке, пряча свое прекрасное лицо за маской из крови, в одежде из кожи трупов!

А навстречу ей из Бургоса и из Бронвены, из Риона и из Кербуля спешили роты и полки Армии Равных. Ехали эмиссары партии, чтобы нести слово Бронвенского Совета в освобожденные земли Эшвена.

И, как вихрь, впереди солдатских рядов из уст в уста летела легенда о Фехтовальщике, пленившем кардинала и обменявшем его жизнь и свободу на свободу и жизнь для миллионов рабов. Потому бойцов армии под синим знаменем Фехтовальщика везде встречали с ликованием, открывая для них только что отобранные у шательенов погреба и винохранилища.

О сопротивлении властей не могло быть и речи. Во всех землях королевства рабы составляли настолько преобладающую массу населения, что местные сенешали могли выставить едва ли одного солдата против тысячи безоружных, но бешеных сервов. По этому поводу Гор часто задумывался – почему в Кербуле, где они начали собирать свою армию, большинство освобожденных рабов убегали на север, в лучшем случае – оставались дома, а не вступали в ряды бойцов за Свободу? Здесь же все, как один, бросались жечь дома, убивать господ и штурмовать королевские казармы. Ответ был прост: в Кербуле каждый освобожденный им серв решал сам – сражаться или бежать. Здесь же рабов освободили разом – и всё решала толпа. Они разом кинулись убивать, тут нельзя было отказаться.

Ненависть захлестнула несчастный мир! В Босоне сервы также не любили своих виликов, однако именно вилики показали боссонцам путь к свободе и получили право быть лидерами движения. А здесь свобода пришла сама. Рядовой серв ничем в этом смысле не был обязан своему начальнику, и ненависть, копившаяся годами, нашла свой выход. В худшем случае виликов убивали вместе с шательенами, а в лучшем – оставляли в живых, но ни о какой передаче власти бывшим рабским управляющим речь конечно же не шла.

Как бы там ни было, бешеная энергия, с которой освобожденные массы сервов совершенно неорганизованно, но необычайно эффективно принялись крушить и топтать королевские государственные институты, полицию и армию, почту и связь, да и вообще любого, кто не был сервом, сыграла только на руку Армии Свободы. Уже к пятнадцатому дню месяца Фармутин, то есть спустя всего месяц после сделки с викарием, почти все марки Эшвена в той или иной степени перешли под контроль Бронвенского Совета. Продвижение армии ограничивалось только скоростью перемещения пехотных колонн по грунтовым дорогам – и ничем более.

На северо-западе, в Аране, полки дошли до Гандеры. В Тысячеградье – до Ибиса. Артош же был занят полностью, за исключением лишь удаленных южных провинций у самого побережья, где еще вдоль каботажной линии сновали королевские военные суда. Казалось, сама Богиня Победы шествует рука об руку со Свободой по землям рабов, а королевство Бориноса вот-вот рухнет к ногам сервской армии…

Но так лишь казалось.

Черные туши храмов, защищенные силовыми полями, возвышались у дорог, по которым маршировали рабы. Гордиан понимал, что это – порталы в иные миры, а знания, почерпнутые им из местных книг, косвенно свидетельствовали, что Эшвен являлся далеко не единственной вывернутой наизнанку планетой в пространстве Твердого Космоса. Не знал Гор только того, что король Боринос являлся так же и правителем этих иных миров И повсюду в других мирах, в колониях и протекторатах вселенского королевства собирались полки и дивизии, готовые выступить против сервов по мановению длани своего безумного повелителя.

И за пределами континента, давшего имя целой вселенной, закрывшись в своем дворце, Единый король вынашивал планы мести.

Спустя всего лишь месяц после освобождения сервов Эшвена от соглядатаев с юга пришло сообщение, что Его величество король Боринос, набрав новые армии в Антике, Валькрике, Вете, Хотторе, Карракасе и Хайране, готовится к вторжению в Эшвен.

Сам по себе этот факт не вызывал больших опасений руководства повстанцев, так как все знали, что сколотить серьезную боевую силу, превосходящую численность Армии Свободы, в других землях не получится – там просто не хватит солдат. Но разведчики доложили, будто бы Боринос не начинает вторжение только потому, что ждет подкрепления, которое должно прийти через храмы Хепри – судя по всему, из других миров. И что это за подкрепление, какова его сила и численность, никто даже не догадывался.

Призрак победы, покружив над Армией Свободы, помахал ей ручкой и исчез в облаках, предоставив сервов самим себе.

Война продолжалась, и никто не мог сейчас, как и в самом начале, предсказать ее кровавый итог.

Часть вторая Демократия в действии

Глава 1 Лисия из Лавзеи

Выпав в полный шпагат, Гордиан Рэкс схватился пальцами за стопу правой ноги и с наслаждением застыл на несколько долгих секунд. Затем выпрямился, встал, как можно выше поднялся на носки и потянулся обеими руками вверх. Хрупкие кости его новой юной оболочки с наслаждением хрустнули, растягивая затекшие за ночь сухожилия, а мускулы сладостно застонали. В его старом модифицированном теле искусственного божества такого бы не случилось, отстраненно подумал Гор. Та, старая плоть не затекала ото сна и не болела после утомительных тренировок… Да что там! Раньше Гор мог бы вообще не спать неделями и месяцами, не есть, не пить и чуть ли не растирать ладонями камни в пыль.

Но прошлое ушло безвозвратно… Семнадцатилетняя и совершенно обычная, человеческая и не модифицированная, оболочка тщедушного узкоплечего, а главное – смертного юноши, которую ныне Его божественность изволил занимать по чьей-то подлой прихоти, не походила на его прежнее «божественное» тело. В лучшем случае она годилась на украшение анатомического музея в качестве экспоната для демонстрации слабой подростковой мускулатуры.

Впрочем, в данный момент, худоба беспокоила бывшего создателя кластеров совсем не значительно. Более того, став подростком, экс-господь приобрел то, чего не имел во времена, когда являлся мощным высоким мужчиной, – гибкую подвижность, легкость, стремительность движений и невероятную растяжку юного тела. Как бы демонстрируя ее самому себе, Гор еще раз неспешно выпал в шпагат, затем без рук собрал себя в позу лотоса, перевернулся, встал на руки и несколько раз отжался, разгоняя таким образом кровь и заставляя работать суставы.

Размявшись, экс-демиург направился в гардероб. По странной иронии судьбы, став аж полковником Армии Свободы, он отхватил не только офицерский патент, но и шикарные апартаменты гвардейского колонеля в старых бургосских казармах, где ныне, согласно эдикту маршала Трэйта, размещался его стрелковый корпус. Ирония состояла в том, что ему – пятнадцатилетнему щенку – долго отказывали в этой должности вследствие «нежного» возраста, притом что истинный возраст бессмертного, узнай они о нем, просто шокировал бы местных вояк.

В апартаментах имелся не только гардероб, но и даже фаянсовый клозет, правда, с ведром вместо системы канализации. Впрочем, после рабских бараков Гордиан был весьма рад и такому проявлению цивилизации.

После неудачного (или, напротив, удачного?) покушения, произошедшего два года назад в родном, собственноручно сотворенном кластере Тринадцатимирья, внутри накопилось много недоброго и злого, играющего бликами тьмы на выжженной ненавистью душе, и потому Гордиан Рэкс старался не раздражаться по пустякам. Любые бытовые мелочи, по мнению павшего демиурга, являлись таковыми по определению. Что же касается тьмы…

Убийство за последние два года стало его ремеслом более чем когда-либо раньше, лица поверженных людей смешались в неистовый головокружительный хоровод – и он уже не запоминал их, просто отщелкивал что-то в своей голове: вот еще один, вот еще… От шизофрении и потери человечности бывшего создателя карманных вселенных спасала только слепая вера – все эти люди являлись врагами сервов, и по-другому поступать было нельзя…

Гордиан торопился. Утро только зарделось нежными красками, однако дел на сегодня у Гора было достаточно много. Он быстро оделся, обулся, нацепил оружие и уже собрался выйти из комнаты, когда увидел свое отражение в начищенном до блеска бронзовом зеркале.

Увидел – и поморщился. Молодой человек, отразившийся в металлическом полотне, не поразил бы воображения дам, а уж тем более – воображение дационов, муштрующих бойцов. Субтильный мелковатый подросток – вот и все слова, которые приходили на ум при взгляде на отражение. Наивное, почти детское выражение на некрасивом лице, мягкий подбородок, неправильные черты, криво обрезанные рыжеватые волосы, спадающие на лоб из-под полковничьей шляпы. Чуть подправляли общее неказистое впечатление лишь глаза, стреляющие из-под тонких юношеских бровей всей тяжестью скрытых за ними столетий, а также военная форма и оружие мушкетера, которым в противовес к своим «смертным» недостаткам бывший Господь увешался по самое горло.

Длинная шпага на перевязи, кинжал на поясе, два пистолета, сверкающие полированными рукоятками, на животе. «Вояка, – самокритично подумал он, – гроза полей!» Еще бы росточка побольше, и цены бы не было герою. Однако с последним моментом имелись некоторые проблемы: рост, как известно, из кобуры не достанешь.

Гор тихо ругнулся. Детская рожа в сочетании с массой вооружения создавали глупейшее впечатление. Он показал своему отражению оскал кривых зубов, развел пошире узкие плечи, вышел на улицу и быстрым шагом направился в сторону центра города, к месту, добраться до которого давно уже мечтал, ибо только там он мог хоть что-то узнать о судьбе своей возлюбленной. Ноги в высоких ботфортах застучали подкованными каблуками по каменной брусчатке, и мысли в голове падшего божества поплыли вместе с длинной лентой мостовой…

Вопреки собственным прагматическим убеждениям, полным как трезвой иронии, так и откровенного цинизма, демиург Корпорации Гордиан Оливиан Рэкс всегда был убежденным бабником и к женщинам относился потребительски. С его возможностями владельца целого мира и биллионами кредо на банковских счетах, он вполне мог себе это позволить. В его гаремах томились не тысячи – десятки тысяч наложниц, по сотне на каждый день. Многих из них он не видел и не познал ни разу за долгие десятилетия своей псевдобожественности. А многих – ни разу и не увидел бы, настолько велико было их число. Могущество Нуль-Корпорации гарантировало ее акционерам (а именно акционеры «Нулевого Синтеза» становились владельцами собственных кластеров) беспредельную власть в границах своих владений. Он мог не только спать, он мог убить или искалечить любую из своих женщин!

Воспоминания окатили его холодной волной. Гор вздрогнул и прикрыл глаза, как будто бы отгоняя внезапное наваждение.

Лисия… Пред его взором возникло женское лицо, самое прекрасное из всех, которые ему когда-либо доводилось видеть. Когда-то, не имея стеснения ни в средствах, ни в могуществе, Гордиан Рэкс брал в гарем и в постель только самых лучших, точеных женщин. Их тела были безупречны, наряды фантастичны, а лица – невообразимо прекрасны. Им не требовалось пользоваться косметикой: помада, тени, тушь вводились в пигментацию кожи, длина ресниц, фигура и ноги программировались генетически еще до рождения. Да что там говорить, о Иешуа! Наложницы в мирах Нуля даже не полнели от избытка калорий и не старели от прожитых лет. Их волосы вырастали всегда до определенной длины и имели цвет по усмотрению покупателя. То было искусственное совершенство искусственных вселенных!

Под заказ – и в любой комплектации!

Девушка, которую он встретил на просторах этого примитивного мира, оказалась совершенно иной. Такой же, как и сам этот убогий мирок, – обычной женщиной, а не искусственным клоном. Курносый маленький нос, глупые веснушки, веселые, чуть раскосые глаза, непослушные волосы, разбросанные по немного полным плечам. Посторонний ценитель, какой-нибудь евнух агнатской школы, которыми так славится Корпорация, подавился бы смехом, если б ему предложили сравнить достоинства Лисии и одной из его искусственных выпускниц. У Лисии не было ни огромных, специально увеличенных глаз, ни генетически удлиненных ресниц, ни алебастровой кожи. Вне всяких сомнений, идеальные пропорции и божественные лица его бывших наложниц дали бы ей сто очков вперед.

Но зато она была – настоящей!

Два года назад, после нескольких почти случайных встреч, пожалуй, впервые в своей заполненной сначала бесконечной карьерной гонкой, а затем оголтелым бездельем жизни, сверхпресыщенный богатствами и развратом демиург Корпорации Гор почувствовал, что его любят просто как человека, а не как владыку и господина. И что он – это было удивительно – привязался к кому-то сам.

Воистину это была магия! Для столь опытного в любовных утехах мужчины, каким Гор представлялся себе еще совсем недавно, столь всепоглощающая и жгучая страсть к совершенно обычной, по всем меркам, девушке казалась мистическим чудом.

И тем более страшной оказалась для него ее потеря…

На мгновение остановившись, узкоплечий подросток до боли в мозге, до хруста зубов сжал челюсти. Злоба и ненависть распирали его изнутри!

Десять месяцев назад он потерял единственную нить, связывающую его с Лисией. Мия Брегорт, женщина, которой Лисия доверила тайну своего бегства, умерла от автоматной пули у стен храма под Бронвеной или… или была схвачена церковниками. «И черт его знает, – подумал Гордиан сквозь захлестнувшую его волну боли, – что лучше для нее? Первое, пожалуй, даже предпочтительней».

«Мог ли я тогда поступить иначе? – спросил он себя. – Не стрелять?»

Наверное, мог. Однако в этом случае Мия наверняка досталась бы церкви, и кто знает, каким образом Амир с Юсуфом смогли бы использовать привязанность Гора к девушке, которая на сегодняшний день является малоинтересной для других игроков. Во время торга с викарием Гор испытывал сильный соблазн спросить у церковника, почему засада под Бронвеной была подготовлена именно на вилле Брегорта, а не в каком-то ином месте по ходу движения его отряда. Однако он сдержался: спросить – значит напомнить. У церкви наверняка полно лазутчиков в среде сервов как на освобожденных территориях, так и внутри Армии Свободы. А значит, узнать о его страсти к Лисии не так уж и сложно – любой из лавзейцев знает о том, с чего именно началось это кровавое восстание. Викарию нужно лишь правильно задавать вопросы, и он поймет.

Гордиан не сомневался, если бы Лисия находилась на территориях, подконтрольных Армии Свободы, она бы сама давно вышла на контакт с командованием сервов. Именно поэтому он не бросился на ее поиски в первый же день после взятия Бургоса. Но коль скоро этого не случилось, существовало только два варианта.

Первый – девушка находится на землях, подвластных королю и церкви, а потому недоступна.

Второй – она мертва. Сердце замирало при мысли о ее гибели, однако исключать такую возможность было нельзя. «В любом случае я должен отыскать Лиси живой, – сказал он себе, – а если она умерла, то убедиться в этом доподлинно и… отомстить убийцам!

Куда Мия Брегорт могла направить беглянку из Бронвены? – размышлял Гор. – К своим знакомым, к родственникам, к друзьям? Возможно, к деловым партнерам? Такое дело, как укрывательство беглых сервов, требует лично-доверительных отношений. Бизнесом, насколько Гор понял из расспросов лавзейских старожилов, Мия не занималась. Родственников у сервов-клонов не водится по определению. Старых знакомых она могла завести только по месту основной работы, а именно – в обширных поместьях лорда Брегорта, разбросанных по всему Эшвенскому королевству, кочуя вместе со знаменитым литератором из одной провинции в другую.

Получается, что единственными людьми, к которым Мия могла направить Лисию за помощью в Бургосе, были либо вольноотпущенники лорда Брегорта, либо кто-то из старых сервов, проживающих в местном отеле старого писателя, с которыми Мия была знакома в прошлом.

Поскольку никто из вольноотпущенников бывшего хозяина в Бургосе не проживал (по крайней мере, в городском магистрате, ведущем учет подобных лиц, информации о таковых не имелось), Гор решил начать поиски с местного отеля своего бывшего господина.

Неделю назад, сразу после заключения достопамятной «сделки с викарием», Гор уже удосужился заглянуть туда, однако в тот день его ждали в седлах драгуны и мушкетеры для рейда на Катриш, и пришлось ограничиться лишь самыми общими вопросами, а также чисто поверхностно убедиться, что в отеле Лисии «вроде бы нет».

Сейчас время имелось – не было других дел, более важных, «военных», которые смогли бы отвлечь бывшего демиурга от поиска ответа на вопрос, столь неожиданно ставший главным в его столь долгой и столь бессмысленной жизни скучающего божества.

Скучающего? Гор невесело рассмеялся. Назвать свою жизнь сейчас бессмысленной и скучной, он бы уже не посмел. То, чего ему так не хватало в течение всей немыслимой череды годов и столетий, он теперь имел с избытком: пронзительная жажда существования разрывала сейчас каждую клеточку его весьма хилого тела. А древний разум неуязвимого полубога боялся признаться даже самому себе – он любил Лисию, банальную девушку из заштатного дикого мирка, любил так, как не любил никого никогда! Так, как только и может любить ничтожное смертное существо – неистово и безумно, до боли в висках, до конца!

И, во всяком случае, сегодня Гор твердо намеревался выбить из визита хоть каплю информации о своей возлюбленной. Опросить всех, кто там работал, тщательно обследовать сам отель – мало ли что всплывет? Собственно, других вариантов у него и не было, последнее, что оставалось, – рыться в архивах местной габеларской стражи, выполнявшей в городах еще и роль криминальной полиции.

Еще один поворот за угол – и вот перед ним отель Брегорта. Оказалось, за размышлениями Гор уже подошел к искомому строению. Падший бог поднялся по ступенькам и остановился перед крыльцом напротив массивной дубовой двери на тяжеленных железных навесах. Внутри слышались приглушенные голоса, а площадка вокруг крыльца была аккуратно подметена – дом явно оставался жилым. Мушкетер снял шляпу, откашлялся, приготовившись давать объяснения по поводу своего нового неожиданного визита, и уже потянулся рукой к свисавшему рядом шнуру звонка, когда заметил, что дверь банально не заперта. Рука замерла.

«Люди, поставившие на вход такую тяжелую дверь, обязаны запирать ее, не так ли? – подумал он. – Тем более в такое неспокойное время, как война и революция».

Гор осторожно приоткрыл створку и заглянул внутрь. Цепь, протянувшаяся от стены к полотну дверной коробки, была выдрана «с мясом», а металлическая скоба для зацепа валялась на полу в созвездии щепок рядом с искореженным крючком.

Не мешкая далее и почти не загружая себя лишними размышлениями, юноша бесшумно вытащил оба пистолета и решительно шагнул в полумрак перед собой.

Глава 2 Настоящая красота

Инстинкт консидория, отточенный за два года «дуэльных» драк и боевых столкновений, вел его к схватке независимо от желаний разума. А инстинкт самосохранения, привитый прошлой сытенькой жизнью, надо сказать, порядком поистаскался. Уголком сознания Гор понимал, что, возможно, следовало бы крикнуть кого-нибудь из патрульных солдат, которых он видел на соседней улице или, по крайней мере, послать кого-то из них за поддержкой в казармы стрелкового корпуса, но… нет. На это уйдут драгоценные минуты, за которые может случиться что-то слишком важное. В конце концов, он ведь чемпион авеналий позапрошлого года, лучший из лучших! Новых авеналий с тех пор не проводилось, а это значит…

Гордиан прикрыл за собой дверь и, аккуратно переступая с носка на носок, двинулся вперед, осторожно, но быстро.

С каждым шагом голоса в глубине здания становились все отчетливей. Гор вполне различал, по крайней мере, три мужских голоса. Женских голосов, по счастью (или к несчастью?), слышно не было.

– Кто повез? – прорычал в дальней комнате надменный мужской баритон. – Куда именно повез? Кто встретит? Мне нужны имена, точный адрес и подробности, а не это блеяние. Отвечай!

– Я же объяснил, сударь… это Харторикс, сударь, я же говорю.

– Вот урод. Ну-ка добавь ему, Мирко, а то братец не понимает. Меня достало его мычание!

Послышались глухие шлепки ударов и резкие полувсхлипы-полувыдохи жертвы.

– Господину! Нужен! Адрес! – приговаривал незримый Мирко при каждом ударе. – Адрес! Точный! Сука! Ты понял?

– Ай-ххх, – прохрипел избиваемый, очевидно, выплевывая изо рта скопившуюся кровь и поломанные зубы. Он вдохнул, выдохнул и уже открыл рот, чтобы что-то сказать, как на пороге комнаты внезапно появился Гордиан. С двумя пистолетами наголо и с решительной миной на лице.

В комнате находились пятеро.

Избиваемый, со связанными за спиной руками и голый по пояс, стоял в центре на коленях. Какой-то человек, стоя у него за спиной, держал его одной рукой за волосы, а второй рукой за шею. Еще один (это был, вероятно, Мирко) держался чуть левее «сладкой парочки» со сжатыми кулаками и без оружия. Костяшки его правой руки были обильно смазаны кровью, причем явно не своей.

Еще два действующих лица располагались чуть поодаль. Первый не вызвал у Гора никаких ассоциаций – обычный косоглазый хайранский головорез с лицом верблюда. А вот второй…

На нем красовался черный камзол, чудесная черная шляпа с коротким павлиньим пером, золоченый пояс, а в руках у него были ножны, инкрустированные драгоценными камнями. В ножнах блистала шпага с серебряным эфесом, покрытым изысканной резьбой…

Лицо у человека с серебряной шпагой было совершенно обычным для носителя золотого пояса – стандартно-горделивое лицо молодого шательена. Тень падала на лоб, скрывая глаза, но вот осанка, взгляд, одежда и оружие…

Неужели?!.

– Братец! – выдохнул тут человек со шпагой, явно узнавая Фехтовальщика.

Голос шательена Гор также не узнал, но вот обращение «братец» вызывало у него вполне конкретные ассоциации.

– Хавьер? – то ли спросил, то ли констатировал Гор, и по спине у него пробежал предательский холодок.

– Лорд Хавьер! – поправил шательен и растянул губы в жутковатой улыбке. – Хавьер де Катрюшен. Ты узнал меня, братец!

Гордиан мрачно покачал головой. Действительно, перед ним стоял возрожденный лорд-консидорий. В новом теле, с новым лицом – надо же, снова реинкарнировали ублюдка! Восемь месяцев назад, тогда под Шерном, Гор вроде бы пробил шунт мерзавца мечом. Неужели не помогло?

Вслух же он произнес, как сплюнул:

– Такую тварь, как ты, трудно не узнать. И я тебе не братец!

– Ну отчего же? Смерть, говорят, сближает людей.

– О-о! Тогда ты не будешь против, надеюсь, если я попробую сблизиться с тобой еще раз. Пристрелить например.

– Не буду. – Голос шательена слегка подрагивал от резкого возбуждения. – А ты самонадеян! Не торопись, а подумай – ведь нас четверо, а ты один, значит, шансов у тебя мало. Предлагаю решить вопрос, как подобает консидориям: брось пистолеты и сразимся честно на шпагах. Ведь за тобой должок за Бронвену – ты напал на меня, когда я не был готов, не честно. Да и за Шерн тоже – должок. Надеюсь, ты помнишь это?

– Бронвену я помню, – ответил сквозь зубы Гор, – и помню, как честно ты поступил тогда со мной, выкрав Лисию. Помню и Шерн. Поэтому так: скажи своим – не двигаться. Пусть положат оружие на пол. Тогда никто не умрет. Я просто сдам вас коменданту – и все.

Хавьер скривился. Его рот при этом почти не поменял прежнего выражения, но каким-то немыслимым образом превратил дружелюбную улыбку в звериный оскал.

Он быстро глянул на стоящего рядом с ним человека, и тот осторожно приблизил руки к сабле на поясе. Остальные также напряглись. Мирко аккуратно вытер ладони от крови и потянулся к кинжалу. Боец, держащий пленного, отпустил его волосы и также изготовился дернуть оружие из ножен. И только избитый коленопреклоненный незнакомец в центре комнаты продолжал с раскрытым ртом обалдело таращиться на Гора.

– Брось пистолеты, говорю! – повторил де Катрюшен уже зло и серьезно. – Нас четверо. Брось!

– У вас нет огнестрельного оружия, как я вижу, – усмехнулся теперь уже Гор. – Боишься спугнуть кого-нибудь выстрелами, а милорд? Я поясню: в моих пистолетах картечь, и это значит – попаду не глядя. Из четверых – двое сразу в расход. Оружие на пол, я сказал!

Хавьер напряженно дернул усом. Его спутники один за другим осторожно и мельком взглянули на своего предводителя. Умирать никому не хотелось.

В конце концов, два пистолета с картечью – это аргумент против четверых.

Дальнейшее произошло очень быстро.

– Бей его! – резко заорал Хавьер и прыгнул за спину стоящему рядом с ним бойцу, укрываясь от выстрела. Пораженный предательским поведением своего главаря, тот замешкался на долю секунды и кинулся к Гору чуть медленнее, чем следовало. Однако остальные, стоявшие спиной к лорду-консидорию, не видели трусливого маневра предводителя и среагировали как надо. Выхватив оружие, они бросились на врага!

Гор чуть качнул стволами, корректируя направление выстрела, и дал залп. Два тела, наткнувшись в прыжке на заряд картечи, вскинулись в воздух и, пролетев два метра, с размаху шмякнулись о стену.

Ба-бам! Комната заполнилась дымом и пылью.

Гор отбросил ставшие бесполезными пистолеты и схватился за шпагу.

В это мгновение бывший демиург оказался совершенно беззащитен, и если бы третий боец, тот самый «верблюд», за которым спрятался лорд Хавьер, оказался рядом, все было бы кончено. Но трусость врага спасла ему жизнь на этот раз точно так же, как в Бронвене спасла его заносчивость. Пока третий боец переваривал измену предводителя и сумел обежать пленного незнакомца, Гордиан уже выхватил оружие и был готов к встрече.

Шпага в правой руке, дага в левой. Подросток или нет, но с оружием он обращаться умел. Опасное мгновение миновало!

Враг сделал пробный выпад, и Гор легко парировал его одним движением лезвия, а уже другим распорол предплечье. Потом вошел в клинч, блокировав саблю, и резко пнул коленом под ребра. Н-на! Жалобно заныв, «верблюд» отлетел в сторону, выронил свое оружие и распластался на полу.

Гордиан уже занес над ним свою шпагу для последнего пронзающего удара, но краем глаза уловил быстрое движение сбоку и вовремя развернулся.

С расстояния разделявших их четырех метров классическим фехтовальным «притопом» к нему мчался Хавьер со сверкающей серебряной шпагой, вертевшейся в его руке как маленький пропеллер.

Оружие Гора, резко изменив направление, по скошенной дуге отклонилось от «верблюда» и с сухим треском врезалось в расписное лезвие шательена. Шпаги звякнули, и оба клинка от удара спружинили в стороны.

Но Хавьер и не ждал легкой победы. Он знал Гора давно и понимал, что под глупой внешностью тщедушного недоноска скрывается грозный чемпион авеналий и страшный боец! Получив отпор, лорд сделал финт, обведя клинок Гора слева, затем справа и снова слева в течение секунды. Затем распрямился в выпаде, как сжатая пружина.

Удар!

Гордиан благополучно отскочил. Однако левая нога при этом уперлась в стену, и Фехтовальщик понял, что еще один отскок ему не совершить – места в комнате было слишком мало для маневренного боя. Хавьер между тем атаковал снова.

Удар!

Гор снова отбил, отклонив корпус в сторону и назад – спина окончательно уперлась в стену. Драться в таком положении было неудобно, и Гор, спасаясь от очередного нападения, соскользнул по стене вниз в полуприсед и легко вынырнул из комнаты.

Но Хавьер не отставал. Не успел Гордиан выпрямиться за порогом в боевую стойку, как тот уже показался в дверном проеме и с убийственной монотонностью автомата принялся колоть противника в корпус и в голову, в голову и в корпус! Засверкал металл, заскрежетали друг о друга хищные лезвия каленых клинков.

Выпад – защита – контратака – отход.

Однако по сравнению с дракой в комнате ситуация кардинально изменилась. Теперь они сражались в длинном и узком коридоре, а не в замкнутом пространстве сравнительно небольшой комнаты. Стена теперь не упиралась Гордиану в спину, и он имел прекрасные возможности для отступлений и маневра. В то же время сектор атаки у Хавьера существенно сузился. Нападать в коридоре он мог теперь только прямо, и Гор весьма успешно парировал эти сильные, быстрые, но крайне примитивные броски серебряной шпаги.

Лорд Хавьер, казалось, был неутомим, атаки следовали одна за другой, причем в очень быстром темпе и направленные крепкой рукой. Но Гордиан понимал – долго работать в таком режиме шательен не сможет.

Пять, максимум – десять минут. И расплатой за самонадеянность и неэкономный расход сил будет смерть.

Вскоре, однако, это понял и сам гвардейский полковник. Он стал замедлять нападения на своего низкорослого, юркого противника, делать выпады реже и более осторожно. Примитивные наскоки сменились на более сложные комбинации, а резкие сильные уколы – на замысловатые финты. Стремительная и яростная схватка превращалась в затяжной поединок двух опытных игроков.

Отражая удары, Гордиан механически анализировал ситуацию. Ситуация была так себе. Узкий коридор, одинаково освещенный для обоих противников через боковые окна. Оба одинаково вооружены – узкая шпага для колющей техники фехтования и кинжал-дага для левой руки с зацепом.

Оба противника вступили в схватку свежими, ни у кого нет ранений, никто не измотан. Класс бойцов также примерно одинаков: хотя Гор положил Хавьера в их первую встречу на авеналиях, однако это случилось, скорее, благодаря внезапности его атаки и самоуверенности шательена, а не превосходству Гордиана как фехтовальщика. Значит, шансы бойцов в новой драке можно считать равными, если не учитывать одного – шательен выше Гора почти на голову и имеет более длинные руки и более длинные ноги, что также немаловажно для дальности выпада.

И конечно, атлетически сложенный лорд Хавьер просто физически сильнее бывшего некормленого раба. Зато Гор – моложе, а значит, наверняка быстрее и, возможно, выносливей массивного дворянина.

В общем – рулетка.

В этот момент шательен сделал очередной выпад, а Гор в очередной раз его отразил. Клинок лорда поймался на дагу и влетел в ее зацеп. Гор скользнул зацепом даги по лезвию Хавьера вниз, пытаясь захватить шпагу противника у самого основания, чтобы блокировать ее. Одновременно, синхронным движением другой руки, он попытался уколоть врага собственной шпагой, но тот был внимателен и поймал шпагу Гордиана на зацеп собственного кинжала. Дага Хавьера также прошла по лезвию Гора вниз и также уперлась в щиток эфеса.

Следующие несколько мгновений два врага стояли один напротив другого и тяжело дышали друг другу в лицо, скрестив свое оружие в паутине из сцепленных клинков.

Мускулы обоих напряглись, пытаясь высвободить свои шпаги из зацепов противника и, наоборот, сохранить шпагу врага в зацепе собственного кинжала.

Но Хавьер был явно мощнее и постепенно выворачивал руки Гора в более неудобное положение. Видя, как рукоять кинжала медленно выскальзывает из его напряженных пальцев, Гор внезапно понял, что всего через мгновение окажется совсем без оружия. Вот же черт!

Слабосильный мушкетер резко выпустил дагу, вцепился в рукав хавьеровского камзола (чтобы блокировать руку со шпагой) и, подтянув к себе корпус шательена, с силой врезал ему коленом в пах!

Тот что-то сдавленно заорал, явно возмущенный неспортивным поведением оппонента и согнулся от боли. Затем отбросил в сторону дагу, схватил врага свободной рукой за грудки и попытался достать его коленом в ответ.

Мимо, разумеется, поскольку пинать коленками надо тоже уметь.

Страшно ругаясь и рыча, противники юлой закружились по коридору, пиная и шмякая друг друга о стены. Наконец, подловив стоящего на одной ноге Хавьера, Гор сделал подсечку, и тот, потеряв равновесие, мешком повалился на пол, увлекая за собой более легкого Гора. Дуэль фехтовальщиков невероятным образом превратилась в борцовскую схватку, но шпаги при этом противники по-прежнему сжимали в руках.

Впрочем, колоть подобным оружием из положения лежа возможным не представлялось, поэтому шпаги фехтовальщиков стали просто помехой для катающихся по полу людей.

Хавьер сообразил первым – спустя минуту их «лежачего» противостояния он отбросил свой клинок в сторону и, стукаясь о доски, шпага полетела в угол. Озверевший шательен наконец-то высвободил обе конечности и вцепился в горло ненавистному серву.

– Умри! – прохрипел он, задыхаясь и брызгая слюной в лицо врагу.

Тот судорожно глотнул воздух сдавленной глоткой и также выпустил шпагу из ослабевших пальцев. Дернулся, попытался сорвать кисти со своей шеи, но, разумеется, не смог – враг был сильнее. Тогда он закружился на месте, на собственной спине, отталкиваясь ногами от стен и от пола.

Когда тело повернулось на сто восемьдесят градусов, руки шательена сами собой разжались, а Гор смог вздохнуть, перевернуться и встать на четвереньки. Но Хавьер был неумолим. Приподнявшись на коленях, он настиг своего болеетехничного, но слабого противника и снова опрокинул на пол, навалившись сверху на плечи. Сжав Гора ногами, шательен захватил его шею локтем и принялся душить, сложив кисти рук в «замок» и перекрывая противнику дыхание железным «локтевым» захватом.

Гор понял, что проигрывает схватку, – он снова начал задыхаться. Хавьер явно доминировал в борцовской позиции, а силы консидория были уже на исходе.

«Ладно, – задыхаясь подумал он, – попробуем по-другому».

Из последних сил он немного отжался от пола, подтянул под себя ноги и чуть повернулся на левый бок. Затем высвободил правую ногу, вывернул ее и принялся долбить пяткой в тяжелом ботинке в «замок» из рук шательена. На ботинке были злые металлические набойки, поэтому уже с четвертого удара хват разжался, а на пальцах шательена остались полосы из содранной кожи и кровавых синяков.

В тот же миг Гордиан рванул в сторону, пытаясь вырваться из смертельного захвата и втягивая воздух в горящие от удушья легкие… Еще рывок, еще…

Проклятье! Хавьер вцепился в Гордиана мертвой хваткой за отвороты камзола и удержал от бегства. Затем подтянул легкое тело юноши к себе и насел сверху, заблокировав тонкие ноги серва своими мощными бедрами, чтобы избежать еще одной серии ударов каблуком. И с наслаждением сжал напряженные руки в новый локтевой «замок». Сила силу ломит.

Сдохни, серв!

Гор дернулся несколько раз, покрутил пунцовым от напряжения лицом и как-то спокойно понял – это все, не вырваться.

Мысли замерли, как вода в болоте… Мыслей не было…

Мышцы задеревенели от непрерывного напряжения…

Легкие разрывались без воздуха…

Ослабевшие пальцы бессильно вонзились в кисти Хавьера, даже не пытаясь их оторвать – без толку.

Глаза покрылись серой, слезливой пеленой, сквозь которую Гор видел только кусок коридорной стены и пола. Неужели это последнее, что он увидит в своей такой насыщенной и богатой на события жизни?

Но нет, на полу среди осколков штукатурки, выбитых им во время драки со стен и потолка, на расстоянии всего полуметра от глаз, поблескивал тусклым светом серебряный эфес шпаги Хавьера, отброшенной им в угол всего несколько мгновений назад.

Шпага была изумительно красива. Покрытый изящными вензелями эфес был настоящим произведением искусства. Рукоять венчала голова льва, сработанная так точно, что морда животного казалась живой. В глазах царя джунглей блистали маленькие зеленые самоцветы, источающие мягкий лучистый свет.

Сама же рукоять, обвитая акульей кожей, переходила в великолепную гарду, состоящую из переплетенных стальных полос, стилизованных неизвестным мастером под виноградные лозы. А из центра серебряного виноградника вдаль устремлялся чудесный идеально отточенный клинок, настолько изящный и хрупкий, что…

Изящный и хрупкий!

Гор медленно протянул руку и схватил длинное оружие за рукоять на манер кинжала – клинком вниз, побелевшие пальцы сжались на шее льва.

Шпага бесполезна в борцовском поединке…

Гор захрипел, собирая последние силы, и что есть мочи вонзил сверкающее лезвие в стену напротив своих глаз.

Шпага бесполезна. Тут нужен более короткий клинок…

Гор согнул полотно клинка на излом, уперев его центральную часть в пол, а кончик – оставив вонзенным в стену.

Нужен короткий клинок….

Чудесное лезвие напряглось и завибрировало как струна на музыкальном инструменте. Казалось, оно застонало от боли и унижения, предвкушая свою оскорбительную для произведения искусства смерть.

«Тресни, сволочь! – прорычал Гордиан. – Ну!»

Но клинок держался.

Гор закричал, в последнем рывке разрывая себе мышцы и сухожилия. Легкие клокотали без воздуха, а зрение почти исчезло за пеленой из пота и крови. Давай!

И вот металл поддался еще на несколько миллиметров.

Их и не хватало – с легким щелчком, более подобающим повороту замка в дверной скважине, чем гибели благородного оружия, лезвие треснуло почти посередине, оставив в руке Гора богатый эфес с жалким кривым обломком стального полотна длиной сантиметров тридцать.

Хавьер с ненавистью зарычал.

Он понял, но слишком поздно!

Почти без замаха, Гордиан вонзил кривой обломок в живот шательену. Бритвенно острая линия скола вспорола мягкое подбрюшье, как нож масло.

Сталь потекла вовнутрь, вниз и назад. Глубже, до рукояти!

Вот эфес уперся под ребра, в лохмотья разворочав по пути желудок и печень, разрезав на части кишечник.

Здесь Гор провернул клинок, как бы расширяя рану, затем выдернул и вонзил его еще раз.

Опять провернул, поставив шпагу поперек разреза, чтобы кровь, жизнь и дерьмо вытекали оттуда обильней.

И оставил так, уже не в силах вытащить оружие и вонзить его снова. Все.

Сверху булькнуло. Выпустив кровавый пузырь, Хавьер захрипел и обмяк, как будто внезапно заснул. Железная хватка его «замка» разжалась, и воздух потек в легкие Гора, восполняя силы. Тот жадно задышал.

Между тем что-то теплое потекло по спине, залило бок, замочило одежду, лужей растеклось вокруг переплетенных тел двух противников. Как сказал Хавьер – смерть сближает? Вот уж точно, бульшую близость трудно себе вообразить, даже при очень хорошей фантазии.

Кровь была везде – на лице, на руках, на ногах, на теле, на одежде и на оружии. Гор откинул в сторону руки врага, продолжавшие сжимать его как будто в любовных объятьях, и с невероятным усилием выполз из-под Хавьера.

Через лужу крови – к стене. Откинулся на спину. Посмотрел вокруг.

В дверном проеме стоял старый знакомый – косоглазый головорез с лицом верблюда, чья медлительность спасла Гору жизнь в начале драки.

Ублюдок стоял с мечом-кошкодером наголо, схватив его одной рукой, разумеется за рукоять, а другой – пальцами за самый кончик и вертя таким образом предмет в руках.

Туда-сюда-обратно. Обратно-сюда-туда.

На помощь к командиру он, по всей видимости, не спешил.

Совершенно обалдев, Гор смотрел на «верблюда», надсадно дыша. «Что-то не прет сегодня», – подумал он грустно и мысленно усмехнулся: он совсем забыл про последнего вражеского бойца.

– Спасибо, – неожиданно сказал «верблюд», осклабившись. – Давно хотел посмотреть, как сдохнет эта шательенская сволочь.

С этими словами бандит кивнул на тело лорда и сплюнул.

«Это уже интересно…» – мелькнуло у Гора в голове.

Он тоже кивнул на мертвеца и, чередуя слова со вздохами и выдохами, спросил, стараясь экономить дыхание:

– Он же… твой… командир… Разве нет?

«Верблюд», взяв наконец кошкодер одной рукой, лениво потянулся.

– Разве да, – передразнил он. – Был командир. А теперь нет, как видишь.

– У вас… я смотрю… сплоченный коллективчик… – Дыхание Гора постепенно восстанавливалось, но он по-прежнему старался дышать тяжело, чтобы не провоцировать врага и еще хоть немного отдохнуть.

– Да уж какой есть! – сказал боец и оттолкнулся плечом от дверного косяка. Теперь он стоял прямо и не расслабленно, как всего мгновение назад, а чуть напряженно. И хотя на кривом уродливом лице по-прежнему светилась улыбка, Гор понял, что враг готов к броску, – беседа закончилась.

– Ты чего? – испуганно выдохнул он. – Командира твоего… ублюдочного… я завалил… Давай… к нам… Представлю тебя… в армии… как своего спасителя… Не пожалеешь.

– Жить хочется, да? – Ублюдок снова осклабился.

– А кому… не хочется? – Гор показал зажатый в руке обломок шпаги, мол, все в твоих руках, куда я против боевого меча с такой железкой.

Но враг на провокацию не поддался.

– Ты ведь Гор-Апостол, верно? – спросил он.

– С чего ты… взял?

– Да не юли, я твою рожу век не забуду. Я под Шерном в кавалерии стоял. Хорошо тебя видел.

– Так ты… шательен, что ли?

– А что не похож?

– Не очень.

«Верблюд» оскалился.

– А это потому, – произнес он сквозь зубы, – что денег у меня нет и воскрешение мое не оплачено. Наша поганая церковь новое тело мне «бесплатно» предоставила. Как бы! Должен служить до конца дней, пока не отработаю!

Глаза его, казалось, метали молнии.

– Вот это, – он ткнул себя в грудь, – ублюдочное тело кривого бездомного бродяги! А мое собственное лежит под Шерном с пулей в черепе. По твоей милости!

Он отодвинулся от дверного проема на шаг и, как будто играя пальцами, удобней перехватил рукоять своего оружия.

– А теперь представь… – продолжал обиженный реинкарнированный шательен. – Твоя голова для церкви бесценна, на новое тело, полагаю, мне хватит. А Хавьер пусть валяется здесь.

– Так вы… за мной охотились… что ли? – спросил Гор с неподдельным интересом, но по-прежнему изображая из себя запыхавшегося кролика. – Странно. Вы ведь… не могли знать… что я приду сюда… сегодня.

В ответ «верблюд» дико, истерически расхохотался.

– Да за бабой твоей мы приехали, серв, – заорал он, – которую ты освободил, а потом сюда отправил местному отребью на потеху. Вон в комнате сидит местный распорядитель, он сдавал ее в аренду как матрас, на ночь. Поди спроси его! А сейчас они ее в Литавру повезли, как будто там своих шлюх не хватает… Кардинал сказал – найдите мне червя для наживки! Чтобы поймать врага, мне нужна его сучка! И ты ведь сглупил, Апостол! Девка весь год сидела у тебя под боком взаперти в этом поганом отеле, а ты не удосужился себе под ноги посмотреть! Ха! Да ее тут весь Бургос оттрахал!

Гор дернул щекой, но сдержался. Он по-прежнему сидел в луже хавьеровской крови, прислонившись к стене с обломком шпаги, изображая испуганного юнца. Он казался маленьким и беспомощным. Ничтожным…

Так было легче задавать вопросы. Слушать, что говорит враг. Сдерживать развязку.

«Верблюд» между тем разошелся, тараторя скороговоркой и постепенно приближаясь к развалившемуся в неудобной позе Гордиану. Кончик кошкодера немного подрагивал от возбуждения бойца.

– Но теперь нет нужды охотиться за ней, – прошипел он, – ты сам к нам пришел. Я принесу кардиналу твою отрезанную башку и сам займу место полковника Хавьера! Он только что сдох, а теперь твоя очередь, хе-хе… – И добавил с издевкой: – Братец!

Гор посмотрел на «верблюда» снизу вверх, спокойными глазами и ровно дыша.

– Я не братец тебе, – сказал он и, оттолкнувшись спиной от стены, одним молниеносным рывком поднялся на ноги.

– Сидеть! – заорал «верблюд» и прыгнул к нему, взмахнув своим оружием.

Но оказавшись на ногах, Гор лишь дернул корпусом, уходя от удара и даже не пытаясь отразить лезвие гардой серебряной шпаги.

Слишком плохой удар, слишком плохой боец. Не чета Хавьеру!

Гор увернулся, не поднимая рук. Затем сблизился с мечником корпус в корпус и аккуратно, как будто на тренировке, вонзил обломок хавьеровского клинка прямо в сердце горе-шательена. Как в мишень, «в яблочко»!

Длина твоего оружия не всегда означает превосходство. Не умеешь обращаться с клинком – не лезь на мастера.

Тощий юнец вытащил кошкодер из ослабевших рук сраженного мужчины и прошел мимо по коридору в направлении комнаты. «Верблюд» остался за его спиной. Он по-прежнему стоял, глядя изумленными глазами на торчащий из груди чудесный серебряный эфес. Качнулся раз, два и упал лицом вниз, вбив обломок шпаги внутрь себя еще глубже.

Кончик обломка вылез из спины с кровавым куском мяса.

Падший бог не смотрел. Он вошел в злополучную комнату и внимательно оглядел стоящего на коленях полуголого пленника, которого несколько минут тому назад Хавьер избивал, пытаясь получить ответы на свои вопросы.

Надо же, пленник не убежал!

– Вы победили! – радостно воскликнул несчастный. – Это невероятно! Вы – мой спаситель. Скорее же развяжите меня, нужно вызвать стражу. Вот ублюдки! Они били меня, представляете. Я…

Гор молча прошел через комнату. Взял табурет, поставил его перед связанным и так же молча сел.

– Вы распорядитель отеля лорда Брегорта, – утвердительно сказал он.

Пленник в недоумении кивнул.

– Здесь, в отеле, в течение всего прошлого года пребывала девушка, Лисия Брегорт, посланная к вам мадам Мией Брегорт, вольноотпущенницей нашего лорда.

Пленник кивнул еще более недоуменно.

– Несмотря на запрет правительства Республики, она использовалась здесь как доходная наложница, а недавно ее увезли, – также утвердительно произнес Фехтовальщик.

Глаза «голого» расширились от ужаса и внезапного понимания ситуации, но он по инерции по-прежнему кивнул. Однако тут же одумался и открыл рот, чтобы что-то добавить.

Но Гор поднял руку, пресекая попытку пленника оправдаться. Гор посмотрел вокруг.

Кроме трупов, в комнате был большой платяной шкаф, зеркало с остатками дешевой косметики, тумба. А также огромная двуспальная кровать. С наручниками, приваренными к прутьям спинки. На дверном полотне, открытом вовнутрь комнаты, был отличный встроенный замок – обитателя комнаты, очевидно, запирали снаружи. Стандартный набор – как в рабском публичном доме.

Гор поднял трофейный кошкодер и взял его одной рукой, разумеется, за рукоять, а другой – пальцами за самый кончик. Повертел предмет в руках перед глазами связанного распорядителя, так же как минуту назад это делал перед его собственным лицом поверженный шательен с верблюжьей рожей.

Туда-сюда-обратно. Обратно-туда-сюда.

По-видимому, кровавая работа на сегодня еще не закончена. Он перехватил оружие правой кистью и прижал клинок к плечу пленника.

– Это кошкодер, – начал он, – а ты сегодня кошка. И у меня есть всего несколько вопросов к тебе: Кто? Куда повез? И кто встретит? Мне нужны имена, точный адрес и подробности.

С этими словами клинок вошел в тело. Отточенное лезвие пронзило кожу, мышцы и сухожилия, застряло в костях! Гор знал, как протыкаются люди – он делал это почти с рождения, ведь демиурги рождаются взрослыми, а не детьми. Он провернул клинок на пол-оборота, зацепив нерв и легким подрагиванием заставил боль вибрировать внутри трупа своего визави. Именно трупа, ибо насильники жить не должны. Труп просто пока дышит, пока.

Следующие тридцать минут вопящий от ужаса сутенер вместе с кровью, слезами и собственной истекающей сквозь открытые раны жизнью исторгал из себя подробности и имена…

А Гор слушал, иногда закрывая глаза, касаясь врага лишь рукой, сжимающей запутавшийся в нервах меч. Какая чудовищная ошибка! Все это время Лиси действительно была прямо здесь, у него под боком, на территории, освобожденной Равными от рабства и шательенов!

Гор рассмеялся. Будучи смертным вот уже два долгих года, падший бог не переставал удивляться величию духа и безграничной подлости смертных! Многие сервы сражались вместе с ним за Свободу, стоя плечом к плечу, но другие – такие, как этот стенающий на коленях паук, – зарабатывали деньги на бывших наложницах своего бывшего господина!

Гор втянул в себя воздух – вместе с миазмами смерти и мести, расползающимися вокруг. Информации было много. Фамилии, звания, имена и прозвища участников, а также красочные детали событий, до отказа заполнивших этот столь стремительно пролетевший, но столь богатый на бурную деятельность год, путались в голове, мешая друг другу… Человеческая боль и человеческая радость… все это варилось в бурном котле новой истории Эшвена, которую писали своими штыками восставшие сервы Трэйта…

Гор слушал визжащего от боли и ужаса сутенера, и перед его глазами проплывали картины столь недавних, но уже столь далеких дней, заставивших его позабыть на страшные месяцы войны о ненаглядной, такой желанной и столь давно утраченной в горниле сражений Лисии из Лавзеи…

Глава 3 Призраки прошлого

Гор прошел в кухню, смыл с рук кровь, заляпавшую его до локтей, вытер их о камзол одного из мертвецов и вышел из здания через парадный вход. Экзекуция, совмещенная с пристрастным допросом, отняла у него всего лишь час личного времени и огромный кусок человечности от его измученной души. Как и у всякого консидория и солдата сражающейся рабской армии, на его совести имелось множество убитых. Но сейчас, похоже, он положил начало новой персональной статистике – счету изувеченных пыткой.

Когда Гор вышел из здания, голый пленник, оказавшийся распорядителем отеля, а по совместительству еще и сутенером Лисии, остался в комнате, повешенный за ремень на люстре. Ремень проходил через тело сквозь дырку сделанную в плече кошкодером. У бедняги не хватало обеих рук до локтя, обеих ног до коленей, ушей и носа. Двадцать пальцев, отрубленных по одному, валялись на полу прямо под подвешенным распорядителем, обмоченные выделениями, обильно вытекавшими из ублюдка в процессе допроса. Кошкодер, а также нож и кухонный топорик, служившие в течение часа инструментами для оживления разговора, валялись тут же, на кровати, измазанные в крови, слюнях и дерьме.

Без отрубленных конечностей жирный распорядитель стал легче почти на десять килограммов, а Гор, напротив, стал тяжелее на некоторую толику информации.

Оказалось, он опоздал всего на несколько дней. Лисия была здесь не только во время штурма Бургоса, но и после, когда Армия Свободы уже вошла в город. Все восемь месяцев! Вот только прибежать в лагерь к сервам она не могла.

Мия направила ее в Бургос, в единственное место, где могли ее приютить – в отель лорда Брегорта. В этом догадка Гора оказалась верной. Однако остальное…

Лисию здесь ждали отнюдь не друзья. Да, сначала они укрыли беглянку от глаз городских габеларов, но как только в городе начались беспорядки, стали зарабатывать на ней деньги. Девушка сдавалась по цене пять сестерциев за час. В принципе, приличная цена, и в какой-то мере любая наложница-рабыня могла бы гордиться таким достижением, но…

Но не его Лисия!!

Далее, как только сервы вошли в город и Трэйт выпустил эдикт о немедленном освобождении всех рабов, девушек вывезли южнее. По словам изувеченного распорядителя отеля, куда-то в Харторикс, подальше от Армии Свободы и ближе к морскому побережью, где услуги доходных наложниц всегда пользовались неувядающим спросом.

Гор мысленно воспроизвел перед глазами большую географическую карту Эшвена, которую время от времени использовал Трэйт на военных советах. Прикинув, он легко подсчитал, что расстояние отсюда до Харторикса составляло не менее трехсот пятидесяти километров – очень прилично, если учесть полное отсутствие в перечне годных к использованию видов транспорта, межпространственных порталов, самолетов и даже захудалой железной дороги или автомобиля. Для того чтобы преодолеть такое расстояние с небольшим отрядом даже на сменных лошадях, потребуется минимум две недели.

Проклятье, такой прорвы времени – целых двух недель – у него сейчас просто не было!

Гор ускорил шаг.

«Время, время, – думал он, вышагивая по мостовой. – Времени всегда не хватает!»

Относительно местных жителей он мог считать себя очень старым человеком. Триста шестьдесят лет – не шутка, особенно учитывая, что упомянутые годы были прожиты вовсе не в уютном домике на теплом курортном побережье, а в колониальных офисах Корпорации, в ее шахтах и на борту космических крейсеров. Три с половиной сотни лет, заполненных работой и войной, пoтом, кровью, клонированными агнатами и чужими, выжженными космической бомбардировкой планетами и немыслимыми деньгами!

Таков был Гордиан Рэкс – столько, сколько себя помнил. Не помнил он себя несколько раньше, ибо, так же как и большинство своих сослуживцев, являлся клоном-агнатом, искусственно созданным менеджером Корпорации с фальшивой и, надо признать, весьма ущербной памятью о вымышленном прошлом.

Память подобных существ, выращенных из смешанных наборов ДНК (а значит, не имеющих прямых доноров-родителей), создавалась большей частью в компьютере, наподобие того как создаются игры от первого лица. Причина для создания искусственной памяти была банальна – Корпорация Нулевого Синтеза не желала возиться с детьми, ждать, пока они повзрослеют, и тратить силы на их воспитание и образование. Все ее будущие работники рождались уже взрослыми, со стандартной памятью двадцати—тридцатилетних людей и профессиональными знаниями в той области, в которой им надлежало работать.

В первую же секунду после рождения, как только кабель Сети отсоединяли от головы, клон-агнат становился не только отличным пилотом, воином, официантом, такелажником или управленцем, но и полноценной личностью. Впервые встав на новые ноги и впервые моргнув только что созданными глазами, работник уже умел ходить, говорить, обладал обычными гигиеническими навыками, был знаком с этикой поведения в обществе, носил в голове некий общий набор жизненных установок и даже якобы прочитанной литературы и фильмов.

Но имелось одно «но» – остальные, то есть личные воспоминания, факты и конкретика прошлой вымышленной жизни сохранялись лишь урывками, в виде лиц, картинок, отдельных слов, фраз и сцен.

Гордиан Рэкс не помнил своих вымышленных родителей, но помнил «кусочки» детства, не знал названия собственной родины, но помнил улицы города, по которым гулял с первой девушкой. Имени девушки, разумеется, он не помнил тоже – программа не предусматривала подобных вещей.

Однако тут присутствовал прокол. Город назывался Доростолом – с глинобитными стенами мазанок и выложенной булыжником мостовой. Гор помнил слово точно так же, как знал название места собственной гибели – Каталаун, «каталаунское поле». Кто-то из программистов ошибся, оставив ему эту память. Но Гор, конечно, был не в претензии.

В честь своего главного и, пожалуй, единственного важного воспоминания он назвал две звезды Тринадцатимирья – своей собственной искусственной вселенной, которую создал, когда стал демиургом Нуля. В честь «родного» города была названа главная звезда – Доростол, а в честь матери – вторая звезда, Дара.

Да, кивнул он сам себе, купаясь в волнах воспоминаний, триста шестьдесят лет – это огромный срок. По местным меркам Гордиан был стар, очень стар. Однако во вселенной Нуля большинство тех, кому он был равен, считали его юнцом. После рождения в колбе, благодаря уникальному таланту Тшеди и известной жесткости на посту диадоха одного из колониальных владений Корпорации, Гор быстро продвинулся и стал демиургом – акционером Нулевого Синтеза. Однако, если говорить более точно во всех смыслах, Гор продвинулся по карьерной лестнице слишком быстро – аналогов подобным взлетам имелось, быть может, два-три случая за всю историю Корпорации. Его невероятное возвышение казалось резким, даже учитывая его экстрасенсорные способности (ведь Тшеди тоже выращивали искусственно, и обычных экстрасенсов, пусть и не таких сильных, как Гор, имелось на службе Корпорации довольно много).

Стать демиургом всего в триста лет?! «Бог мой, – вскрикивали другие акционеры после знакомства, – вот это да!» После этого они обычно с ним не общались, ведь возраст среднего демиурга исчислялся миллионами лет, для них Гор являлся менее чем младенцем. А для «обычного» общения акционерам хватало или таких же старцев, как они сами, или рабов.

Но даже миллион лет не являлся для «бессмертных» эталоном возраста. Тот же Аякс на вопрос Гордиана о возрасте представился «ровесником Корпорации», этой огромной вселенской структуры, создавшей, согласно легендам Нуля, само известное мироздание.

Тогда, услышав подобный ответ, Гордиан просто пожал плечами, сочтя слова Архонта шуткой. Однако сейчас, немного задумавшись об этом, он с удивлением покачал головой, ибо подобное заявление – впечатляло!

Согласно историческим хроникам, запечатленным Глобальной Информационной Сетью и уходящим корнями в некое мистическое начало, Искусственное Мироздание, «Альтернативная реальность» или… «Арт Континиум», как называли его иногда эстетствующие идиоты, было построено невероятно давно.

Некогда, согласно этим легендам, существовало Естественное Мироздание, сотворенное то ли по прихоти истинного Божества, то ли по прихоти Природы, что по сути не слишком отлично одно от другого. Где-то в начале времен прогремел Большой Взрыв и истинная вселенная начала свое движение к смерти в бесчисленном количестве вариаций. Спустя сто миллиардов лет это движение закончилось – «естественная вселенная» умерла. Вместе с ней скончались и бессчетные сестры-близняшки в параллельных пространствах и временах.

Одни умерли, сжавшись в огромную, на весь космос черную дыру, другие были пожраны энтропией, превратившись в бездвижные пустые пространства без единого кванта энергии. В любом случае все естественные вселенные постиг печальный и неизбежный Конец, олицетворяемый многими учеными с Нулем, то есть с пустотой.

Однако в одной из таких вселенных (а может быть, и во многих) появились расы, не готовые скончаться вместе с собственной космической родиной. Они нашли способ «скользить» по континиуму, переходить сквозь порталы из одной вселенной в другую. Но, поскольку все вселенные являлись смертными, им пришлось пройти по этому пути еще дальше – стать наследниками Создателя и усовершенствовать его ущербное, хотя и величественное творение.

Открыв секреты Нуля, эти расы оказались способны творить собственные вселенные – не виртуальные, а настоящие, из материи, энергии, из времени и пространства! Так появились первые Искусственные Континиумы, или Множественности – части будущего Искусственного Мироздания, состоящие из биллионов вселенных каждая.

Поскольку настоящее имя тех рас, что ныряли в Нуль и выныривали с другой его стороны в параллельных или искусственных вселенных, было неизвестно, хроники ГИС называли их Множественниками – по цели, которую те ставили перед собой. Множественники считали, что задачей равнодушной Природы или Абсолютного Бога является создание множественности, то есть реализации максимального количества возможных вселенных.

Не все миры могут возникнуть «естественно» – эта мысль очевидна. Например, для бессмертных и вечных миров требуется «искусственная» подпитка – источники энергии, способные компенсировать энтропию, и источники материи, позволяющие создавать новые галактики, вместо пожранных «дырами».

Игра «божества», создающего новый мир, подобна выбросу кубиков при игре в кости: основные параметры заданы, однако как лягут кости – так и пойдет. И сколько ни выбрасывай из руки горсть костей, они никогда не лягут в форме имени или слова – таков закон вероятности. И значит это лишь одно: не все миры могут быть созданы Природой, но могут быть созданы разумными обитателями уже созданных ей вселенных.

Множественники подняли дело Господа Бога и продолжили его труд – они творили вселенные и миры, непохожие на те, что создавались им, но, конечно, несли в себе печать предыдущих Творений.

Творения эти располагались за гранью естественных вселенных во всех смыслах – они не соединялись с ними пространством и создавались в другом, не связанном с ними времени. И только тоненькая нить какого-нибудь единственного портала могла соединить меж собой одну из умерших вселенных где-нибудь из середины ее истории и альтернативное мироздание, сотворенное Множественником с помощью своих фантастических технологий.

Одним из таких Творений стала Корпорация Нуля.

По своему собственному счету времени Корпорация Нулевого Синтеза была создана легендарным Учредителем, получившим впоследствии имя Аннубиса – Бога Смерти. Какое отношение Аннубис имел к расам Множественников и к мифологии оригинального, а не корпоративного человечества, ГИС умалчивает (судя по многим факторам – не самое прямое), но одно очевидно – он являлся человеком.

Аннубис сотворил первое пространство и запустил в нем первое время. Там он разместил свой первый Индустриальный Центр и выпустил первого Бога-робота. А далее – понеслось!

Каждый нуль-робот раз в секунду создает черную дыру, ныряет в нее и создает параллельное пространство-время за пределами «старого» космоса.

В ту же секунду он заполняет созданное пространство галактиками и скоплениями в количестве, определенном программой, – триллионы огромных объектов мгновенно. Он наполняет свой мир материей и энергией, зажигает звезды, а на планеты высеивает кубики льда с аминокислотами – зерна жизни для будущих народов.

В ту же секунду он запускает время и прокручивает его с чудовищным ускорением. На мириадах планет возникает жизнь, на миллионах – появляются цивилизации, человек открывает огонь и берет скребок для обработки шкур и разделки дичи.

Тогда нуль-робот «включает» время своего мира в общее время Корпорации и тут же (секунда закончилась) делится и прыгает вновь!

Таким образом с момента сотворения первого мира Искусственного Мироздания каждую секунду из долгого миллиарда лет Искусственное Мироздание растет. Каждую секунду увеличивается в два раза!

Когда Гордиан Рэкс, впервые выйдя из клонической колбы, осознал свою жизнь в новой удивительной рукотворной вселенной, он был просто шокирован. Воспоминания, оставшиеся в его голове, подсказывали, что родился он в захолустном мирке, не имеющем ни выхода в космос, ни связи с другими мирами. До «рождения» в теле клона Гор был достаточно религиозен, подвержен обычным человеческим суевериям и страхам. Величественность картины, при которой Миры создаются роботами – в огромных количествах каждую секунду, а также масштабность этой титанической «штамповки» поразили его до глубины души.

Воистину Корпорация называлась верно – «Нулевой Синтез», промышленное предприятие для сотворения универсумов из пустоты, огромных вселенных на фабричном потоке. Гигантский станок сотворения новых вселенных, Бог-Машина…

Или – Бог с машиной?

Удивительным было еще кое-что: все вселенные Корпорации, созданные нуль-роботами, отличались друг от друга. Да, общий принцип оставался единым – звезды получали подпитку от энергостанций и никогда не должны были потухнуть, отработанная материя утилизировалась в Нуль, новые ресурсы синтезировались из Нуля, искусственные вселенные оставались вечными! Однако размеры пространства, размещение в нем галактик, конфигурация звездных систем и планет внутри них – все обыгрывалось ГИС – неким объединенным машинным разумом Корпорации – и варьировалось от вселенной к вселенной. Так что, несмотря на скорость «размножения», в Корпорации не имелось ни одной абсолютно похожей планеты!

Тем не менее штамповка есть штамповка. Все вселенные Корпорации, число которых, учитывая скорость и срок, в течение которого она размножалась в бесчисленных пространствах и временах, уже невозможно было даже написать от руки на большом листе бумаги, все же походили одна на другую, если не конфигурацией планет и рисунком рельефа, то, по крайней мере, шарообразной формой.

Гораздо большее разнообразие можно было наблюдать в личных мирах демиургов: частное владение есть частное владение, оно подразумевает большее количество фантазии и инициативы.

Квадратные солнца, плоские планеты, планеты в форме пирамид или колец невозможны с точки зрения естественной физики! Однако с точки зрения высокооплачиваемого инженера из Департамента космической архитектуры – более чем возможны!

Акционеры Корпорации могли позволить себе все. Даже пространство и время творилось для них под заказ Архитектурным департаментом Корпорации. Частные миры демиургов назывались кластерами, то есть ячейками, ибо не являлись частью созданных Корпорацией супергалактик, а размещались в собственных замкнутых пространствах и временах, соединенных с «основными» мирозданиями Корпорации только порталами и транспортными лифтами.

Кластеры демиургов существенно различались один от другого, ведь именно в вычурности планет и изысканности их формы по большей части отражалась теперь индивидуальность бессмертных и скучающих полубогов.

Гор слышал о разных кластерах. Некоторые из них вмещали одну планету, а некоторые – сотни. Планеты имелись и в форме цилиндра, и форме гексаэдра – о многих из них Гор только слышал, но на многих лично бывал. Собственный его мир, Тринадцатимирье, считался относительно небольшим, однако вмещал тринадцать планетарных тел и целых два солнца.

Десять миров из тринадцати Гордиан Рэкс сотворил шарообразными по старой привычке к «естественной форме», а три – в форме огромных колец. Планеты были заполнены парками и дворцами, а проживали в частной вселенной только слуги, рабы и наложницы, приобретаемые им миллионами единиц.

Каждый демиург являлся прежде всего акционером, бизнесменом и богачом. И только потом творцом звезд, планет и полубогом. Однако божественный статус зажравшихся богатеев был не просто словами или видом лести: «божественность» демиургов являлась бесспорной без всяких преувеличений.

Конечно, по большому счету все это было баловством, но баловством ужасным, жутким в своей надчеловечности. Бессмертные, вечные, неубиваемые, способные творить для себя миры и распоряжаться миллионами жизней своих слуг и рабов, в том числе возрождать их и давать новые тела по своему усмотрению, они многократно покрывали своим могуществом жалкую власть языческих пантеонов древних. Не раз и не два Гор наблюдал, как пресыщенные демиурги устраивают в своих замкнутых кластерах травлю людей собаками или охоту на танках, массовые оргии с наложницами и зверями, побоища гладиаторов и нечеловеческие пытки рабов. Сам он старался избегать подобных развлечений, однако скука, этот ужасный порок божества, медленно разъедала его человеческую сердцевину, толкая… к чему?

К тому, чтобы стать Аяксом или Тэдди Октавианом? О нет! Двухгодичное пребывание в шкуре щуплого мальчика-серва, турнир консидориев и война восставших рабов отрезвили его как поток ледяной воды. Феерическая ущербность знакомой Гору системы внезапно стала для него очевидной. Искусственное Мироздание нуждалось в коренном исправлении, и не было ли карой Истинного Бога то, что проклятый наследник Множественников исчез, а на развалинах его власти разгорелась война между его бывшими жрецами?

Гор вздохнул. Как бы там ни было, он, Гордиан, Тшеди, демиург Тринадцатимирья, уже сошел с дистанции. Мундир полковника сервских мушкетеров и самое грозное местное оружие – пороховой гладкоствольный мушкет с дальностью выстрела едва ли двести метров вряд ли помогут ему в войне за Искусственный Космос. Победить бы в нынешней своей войне – местной.

Да просто выжить и… отыскать свою девушку.

Лисия!

При мысли о ней ход размышлений резко пресекся, а сознание вновь захлестнул гнев.

«Проклятые ублюдки!» – подумал Гордиан, вспомнив только что убитого им распорядителя отеля. Люди – такие же сервы, как он, за которых он сражался и проливал свою кровь вместе с другими товарищами по мундиру – вместе с огромным Брандом, могучим Дакером, хитроумным Криссом и преданным Никием, эти вот люди оказались способны воспользоваться подаренной свободой, чтобы сдавать в наем девок, зарабатывать деньги, насилием и страхом подавляя таких же, как они сами, бесправных наложниц!

Что и говорить, с приходом свободы мир Эшвена погрузился в хаос.

Дела у армии восставших, несмотря на блистательные виктории последних месяцев, в этом смысле шли не слишком уж хорошо. Невероятный Парад Свободы, причиной которого стала способность Тора массированно расстегивать койны, охватил своими крыльями уже весь огромный Эшвенский континент, однако хладнокровный и независимый наблюдатель со стороны легко бы заметил, как сквозь вуаль всеобщей радости и буквального опьянения свободой, богатством и безнаказанностью на землях сервов вызревает плесень.

Помимо чрезмерной жестокости по отношению к свободным жителям Эшвена, которую снятие ошейников принесло в освобожденные марки, помимо упадка нравов, повального пьянства и насилия среди освобожденных сервов, сюда пришла бессистемность.

Перебив бывших хозяев, а также большинство виликов – профессиональных управляющих, возглавлявших старую иерархию в сельских поместьях, школах и городских мануфактурах, сервы освобожденных земель лишились организующего стержня, без которого любое общество, и общество рабов в том числе, превращается в толпу.

Никто ничего ни делал, никто никого не слушал, все только грабили склады и запасы, пьянствовали, насиловали и убивали. Рихмендер как-то назвал это стадом, но и Сабин и Трэйт, да и сам Гордиан прекрасно видели, что перед ними не стадо, а «стая», точнее тысячи стай по тысяче хищников в каждой.

Марки формально признали власть Бронвенского Совета виликов и важность его армии, но на деле ему никто не подчинялся. Каждое поместье, каждый город, каждая школа и мануфактура жили сами по себе, занимаясь грабежом и прожирая накопленные годами запасы. Эмиссары Совета проехали по городам, призывая свободных сервов вступать в армию, избирать мэров, бургомистров и судей, прекратить грабежи и начать наконец учитывать запасы.

Эмиссарам дали от ворот поворот, причем не везде вежливо. Повторный призыв окончился тем же. В этих условиях помочь могло лишь одно – расширение армии и введение на новых территориях прямого и жесткого правления Совета. Но власть его должна быть легальной, а потому двадцатого Фармутина Бронвенский Совет собрался в столице Боссона на свое последнее заседание, провозгласил созыв Всеэшвенской учредительной Ассамблеи и, собрав манатки, покатил в Бургос, чтобы отныне называться не Бронвенским, а Бургосским Советом.

В третий раз промчались его эмиссары по городам и поместьям Артоны, Арана и Артоша, призывая делегатов от рабских общин на сие великое собрание. Делегаты самоизбрались, набрали со складов деньжат и винишка, заседлали лошадей и покатили на Ассамблею.

Гордиан был далек от всего этого. Волна революции и войны и так вознесла его, семнадцатилетнего юношу, на недосягаемую для его возраста высоту. Апостол Свободы, расстегивающий «хомуты», полковник мушкетеров, дерущийся в битвах, – Советы и Ассамблеи были не для него. При всех своих заслугах его тело все-таки оставалось телом подростка, и эмоции – эта неотъемлемая часть юношества – раздирали его сверкающими когтями, били в голову дурманящим кипятком. При одной мысли о своей потерянной девушке его сердце сжималось в стальной комок, в кусок льда, застывшего вокруг камня.

Уткнувшись в пустоту невидящим взором, Гор шел домой. От бургосских казарм его отделяла уже всего пара улиц.

Пройдя мимо часовых, он автоматически отдал честь, прошел к себе в комнату и, не раздеваясь, бухнулся на кровать, прямо в сапогах и с оружием. Сейчас, когда он остался один и посторонние взгляды не терзали спину, он больше не мог сдерживаться. К глазам подкатили предательские слезы, горло сжалось в удушливом спазме, а кулаки сжались.

Гор вскочил, подошел к зеркалу и посмотрел своему отражению в глаза. Отвернулся. Перед ним в отражающем полотне стоял юноша-полуподросток, ничем не напоминающий бессмертное божество, которым когда-то являлся. Щуплый, небольшого роста, с мягким, почти детским лицом. С кудряшками, непослушно свисающими на лоб.

Дьявол! Гор вспомнил свое лицо и тело из сравнительно недавнего прошлого: высокий мужчина с крепкими плечами и проседью в волосах. Такой бы не упустил свою женщину!

Но какого черта?! Он таким и остался! Внутри, за хрупкой внешностью скрывается тот, прежний, демиург и диадох, «Седанский палач», Гордиан Фехтовальщик.

«Взять себя в руки, – сказал он себе. – Не рыдать!»

Гор стиснул зубы, несколько раз глубоко вздохнул и прошелся по комнате. Постепенно сердце успокоилось, дыхание стало ровным, руки перестали предательски дрожать.

Да, рассуждал он, Лисия унижена, вновь лишена свободы, но, в конце концов, она жива, и это главное. Сейчас, когда весь континентальный Эшвен находится в руках Армии Свободы, для него, одного из безусловных лидеров восстания, не составит труда собрать специальный отряд, преодолеть эти несчастные триста пятьдесят километров и вернуть ее, чего бы это ни стоило.

С ним весь его стрелковый корпус, вся армия! Пусть это ничтожно мало для космической войны, но для данной его проблемы этого более чем достаточно! Если понадобится, он перевернет весь Харторикс, но отыщет свою девушку.

Все остальное – к черту! И Искусственный Космос и Аякс с Октавианом. Лисия – вот его цель!

В это мгновение в дверь постучали.

Гордиан, уже совершенно успокоившись, подошел к двери, открыл ее и посмотрел на визитера.

В коридоре стоял запыхавшийся вестовой и протягивал командиру белый квадратик конверта с письмом из штаба.

– Это что? – спросил Гор глухо, хотя прекрасно знал эти квадратные конверты. Просто хотелось поворчать.

– Письмо от Каро Сабина, сударь, – невозмутимо пояснил вестовой. – Сегодня вечером в здании Штаба королевской гвардии собирается Совет виликов по поводу завтрашней Ассамблеи. Совет собирается в полном составе с совещательным присутствием старших командиров армии. Вы – в числе приглашенных. Сбор ровно в пять. Не опоздайте, сударь.

Глава 4 Гордиан Рэкс, советник

Цокая подкованными сапогами, Гор вошел в здание королевского штаба гвардии, где еще не так давно заседал со своими офицерами сенешаль Артоша Доминик Бавен, а еще, извините, «более недавно», генерал Оттон, собственной знаменитой персоной. Более страшной мести врагам королевства воистину было трудно придумать. Офицеры и лидеры восставших сервов заседали в самом сердце королевства рабовладельцев, в самом осином гнезде!

Сейчас королевские флаги, украшавшие главный вход роскошного особняка, были спущены и пустые флагштоки одиноко торчали над газоном, словно ободранные зимней стужей деревья.

С некоторых пор здание приспособили под нужды Совета виликов, переехавшего из далекой Бронвены в столицу бывшего королевства. И поэтому сейчас вместо алых плащей королевских гвардейцев в коридорах штаба мелькали туда и сюда серые мундиры рабских мушкетеров.

Родные мундиры, знакомые лица. Гор лично знал почти каждого, кто проходил мимо него по коридору, и, разумеется, каждый из проходящих знал его. Ему кивали головами в знак приветствия, улыбались и жали руки – искренне, как он надеялся. Вообще, по мнению Гора, простые люди в большей степени готовы к проявлению искренних чувств и реже лукавят, нежели те, кто облечен ответственностью и властью.

Совсем другое ждет его за дверью Совета. Бывшие вилики, управляющие поместьями и усадьбами, виллами и городскими отелями шательенов, управляющие торговых сетей и ремесленных мануфактур, управляющиепубличных домов и школ консидориев.

Вилики, дационы, старшины габеларов.

Волчья стая!

Пожалуй, единственным, с кем можно было нормально поговорить в этой клоаке из амбициозных себялюбцев, гордо называвшихся Советом виликов, был мастер Трэйт. Точнее – маршал Трэйт, военный вождь и полководец.

Все остальные – не люди, а так. Балласт, болтуны.

Конечно, на собрании будут присутствовать и офицеры армейских подразделений, такие как Бранд и Сардан Сато, Никий и тот же Крисс. Однако все они не члены Совета, а значит, и права голоса не имеют. Могут только слушать и высказывать мнения. Не могут голосовать. Так же как, впрочем, и он, Гордиан Рэкс.

Отбросив ненужные мысли, Фехтовальщик открыл дверь и вошел в зал.

Внутри собрался весь цвет политической элиты восставших сервов – офицеры практически всех крупных подразделений, а также не вступившие в армию многочисленные гражданские управляющие.

При этом почти все гражданские управляющие входили в Совет, а из военных руководителей в число советников были включены всего три человека. В частности, сам Мишан Трэйт, старик Рихмендер и бывший лавзейский таргитарий Вордрик Аймен, специально на этот случай прибывший из далекого Кербуля.

Формально, по праву старшего на Совете председательствовал Циллий Абант, но на деле протоколом по-прежнему заправлял Сабин, видимо, из-за дряхлости председателя.

Когда Гор вошел, Сабин был явно чем-то озабочен и вещал несколько раздраженным тоном, перечисляя возникшие перед Советом и армией проблемы.

– Прежде всего, – заявил он, видимо, продолжая начатую перед этим речь, – мы не должны делиться полномочиями с новоприбывшими делегатами. Армия Свободы – это детище нашего совета. И вилики, провилики, а тем более разный сброд из Арана и Артоны, не имеют никакого права влиять на назначение руководителей армии и на военную стратегию. Это мы освободили их, а не наоборот! И они должны подчиниться нашим решениям.

– Однако формирование новых полков невозможно без участия новых свободных провинций, – возразил Рихмендер, поднимая руку, изуродованную при штурме Бургоса. – Вы же осознаете это, Сабин? Мобилизационных ресурсов только Боссона и Артоша может не хватить для окончательной победы над королем и церковью. Армия должна расширяться, и, прежде всего, за счет жителей вновь освобожденных территорий, не тронутых войной.

– Это понятно, – скривился Сабин, – но дело тут в принципах формирования новых подразделений, а не в мобилизационных возможностях Артонской и Аранской марок. Безусловно, рекруты должны набираться в новых землях, но под контролем старого командования. Под нашим с вами контролем! И важнейшая задача на предстоящей Ассамблее – закрепить власть Бронвенского, вернее, теперь уже Бургосского Совета виликов над всеми освобожденными землями. А также над всеми землями, которые будут присоединены к нам в будущем!

– Не думаю, что делегаты из соседних марок легко согласятся с этим требованием, – заметил Трэйт. – Мы обещали им свободу, а предлагаем подчинение.

Сабин, обычно держащий себя с достоинством, остался раздосадован этой репликой.

– Вы путаете свободу с хаосом, Мишан, – горячо вскричал он, – а это, поверьте, не одно и то же!

– И тем не менее, – сухо возразил бывший дацион, – все делегаты, прибывшие на Ассамблею, вполне достойные люди. Все – бывшие сервы. Все кипят ненавистью к угнетателям и боготворят нашего Фехтовальщика, – с этими словами маршал показал на Гора и слегка улыбнулся. – Мы, сударь, вполне можем избрать представительный совет, который включал бы в себя делегатов от всех освобожденных земель, а не только боссонцев, как сейчас.

Сказав так, Трэйт посмотрел на Рихмендера, ожидая поддержки, но тот почему-то промолчал, погруженный в какие-то собственные мысли.

Видя бездействие одного из оппонентов, Сабин с воодушевлением продолжил.

– Безумие! – вскричал он громко. – Война не закончена, а вы предлагаете сменить руководство армии, перед решительной схваткой!

– Вовсе нет, сударь, – Трэйт покачал головой. – Командиры подразделений останутся на своих местах. Полки и дивизии сохранят своих командиров. Руководство армии может остаться прежним. Я предлагаю лишь расширить Совет за счет представителей других земель, сделав власть над свободными землями более представительной, а значит, и более популярной в этих освобожденных землях.

Сабин замолчал, как будто подавился. На его скулах заиграли желваки.

– Хорошо, – сказал он наконец, – мне все равно. Пусть решит голосование.

Он сел и выразительно посмотрел на других присутствующих здесь боссонских виликов. Те переглянулись. Затем все загалдели, активно обсуждая проблему. Наконец, перекрывая своим скрипучим голосом гул дебатов, над сидящими участниками собрания поднялся Циллий Абант – формальный председатель и самый старший из руководителей восстания.

– Тише! – прокряхтел он. – Тише! Тишина в зале!

Гул стих.

– Пока что для голосования нет предмета, – проскрипел Циллий, с трудом поддерживая себя в стоячем положении и опираясь одновременно на спинку своего стула и трость, – и мастер Трэйт, и уважаемый вилик Сабин высказали только свои мнения, а не конкретные решения, которые может утвердить Совет. Однако у Сабина, насколько мне известно, есть несколько предложений, четко выраженных в письменной форме…

Циллий сделал акцент на последних словах, а Сабин сдержанно усмехнулся.

– Я предлагаю ознакомиться с ними и проголосовать, – продолжал Циллий. – Если у маршала Трэйта или уважаемого полковника Рихмендера есть ответный вариант письменного постановления, мы проголосуем и за него. Есть возражения?.. Нет? Тогда слово опять вам, Сабин.

Тучный лавзейский вилик гордо кивнул и поднялся во второй раз. Он достал из тубуса свернутые трубочкой листы, развернул их и передал сидящим вокруг него виликам.

– Это проект Великого ордонанса, который мы должны утвердить на Ассамблее, – сказал он. – Пусть члены Совета ознакомятся с содержанием.

Листы пошли по рукам от одного вилика к другому.

– Тем, кому не хватило копий ордонанса, – обратился Сабин к офицерам, – я поясню его содержание устно.

Циллий кивнул.

– В начале текста, – продолжил тогда Сабин, – идет обширная преамбула, в которой мы констатируем нашу победу, провозглашаем падение королевства и учреждение на освобожденных землях Эшвена Республики Равных, которая впоследствии, по завершении войны, должна включить в себя все территории нашего мира.

Второе. Единственным высшим органом власти в Республике до конца войны мы провозглашаем Великий Совет Равных в Бургосе, управляющий Армией. Совет включает в себя тридцать человек, то есть ровно столько, сколько есть сейчас. Члены нового Совета будут утверждены завтра на Ассамблее после утверждения ордонанса. Список представлен на последнем листе, и он, разумеется, идентичен существующему составу.

Сабин шумно выдохнул и продолжал:

– Далее! Великому Совету Равных подчиняются и им назначаются командующий действующей армией и командиры других крупных воинских формирований. А также гражданские губернаторы территорий и городов. Те, в свою очередь, назначают управляющих в поместья, торговые дома и ремесленные предприятия. Все назначенные таким образом управляющие составляют на данной территории или в данном городе местные Палаты Равных. Делегаты от местных Палат Равных раз в десять лет собираются на съезде в Бургосе и переизбирают членов Великого Совета.

Сабин вздернул бровь и осмотрел аудиторию, как бы призывая присутствующих оценить предложенный им только что цикличный вариант демократии.

Но зал пока не оценил – мысли бегали по извилинам, но в сознание должны были ворваться только через секунду.

Сабин помедлил секунду и напоследок громогласно добавил:

– И последнее! До конца войны состав действующего Совета останется неизменным. Поскольку коней, как вы понимаете, на переправе не меняют! Теперь я хотел бы услышать комментарии от присутствующих по поводу текста ордонанса.

Сабин изысканно (насколько это было возможно с его весом) поклонился, и в зале, до которого наконец дошел смысл его несложного предложения, раздались жидкие, но восторженные аплодисменты. Тут же поднялся Трэйт.

– Простите меня, Сабин, – решительно заявил он, – но это не великий ордонанс, а собачье дерьмо. Великий Совет назначает губернаторов, губернаторы – управляющих поместьями, а управляющие выбирают Великий Совет. Получается замкнутый круг! Неужели вы думаете, что на Ассамблею приехали только идиоты, которые не поймут, что вы им предлагаете? Это же диктатура! Кроме того, члены нового Совета будут избраны завтра голосованием делегатов. С чего вы взяли, Сабин, что делегаты из Арана и Артоны проголосуют за действующий состав? За меня, за вас, вообще за лиц, им совершенно не известных. Все мы – боссонцы! С какой стати сервам из других марок отдавать нам власть над своими землями? Ведь не из чувства благодарности, в конце концов?

Советники зашумели.

– Тише! – успокоил многоголосый гул Сабин. – Я отвечу. Видите ли, маршал Трэйт, завтра утром на центральной площади соберется свыше двухсот тысяч человек, этих самых делегатов Всеэшвенской Ассамблеи. Однако численность солдат одного только Бургосского гарнизона составляет на сегодняшний день почти триста тысяч бойцов. Так вот: если Ассамблея не утвердит наш состав сама и самостоятельно, мы поможем ей сделать правильный выбор. Завтра на площадь вместе с делегатами выйдут солдаты гарнизона. Они встанут по периметру и пристегнут штыки. И если вы, Трэйт, не предадите нас, то полномочия Совета виликов будут завтра подтверждены!

Тут уж загалдели офицеры. Само предположение о том, что их вождь может кого-то предать, вызвало в их сердцах бурю возмущения, которая пока что не выплескивалась наружу, а бушевала внутри, выражаясь лишь в шепоте и тихих репликах, в гневных взглядах и резких жестах. Из стоящих вокруг офицеров вперед подался Бранд, махнул рукой, как мечом, открыл рот, чтобы что-то сказать, но не решился и торопливо залез обратно. Бесстрашный в бою великан и отпетый болтун, как всегда, оказался не многословен, когда требовалась демонстрация ораторского искусства в политических баталиях.

Гор укоризненно посмотрел на сконфуженного товарища, но тут же одернул себя – ведь сам-то он также не решился возражать Сабину.

Тут Трэйт поднял руку и галдеж прекратился.

Маршал встал, лицо его застыло, как восковая маска, а мускулы не двигались.

– Я не предам Совет, – сказал он глухо, – и если вы изволите завтра продавить свое решение силой, я подчинюсь и брошу армию на наших братьев-сервов, хотя мне это и не по душе. Но вы, Сабин, следите за своими словами! А не то в следующий раз я их затолкаю вам в глотку подошвой сапога. Второй раз предупреждать не буду. – Тут он сделал паузу и подытожил: – Мнение Совета мне понятно. Завтра утром солдаты гарнизона будут на площади!

Держась подчеркнуто прямо, маршал Трэйт резко развернулся на каблуках и вышел из комнаты. На несколько минут вслед за этим в воздухе повисло молчание. Затем один за другим офицеры стали покидать комнату, оставив виликов заседать одних. Вышел Бранд, вышел Крисс, вышел Никий. Гор немного отстал, пропуская прочих, и выходил одним из последних. Но когда он был уже у самой двери, Сабин внезапно подскочил с места, догнал его и подхватил за локоть.

– Останьтесь, Гор, – сказал он. – Эта часть нашего заседания касается и вас.

Гордиан немного поколебался, затем кивнул. Бранд, остановившись в дверном проеме, посмотрел укоризненно, но ничего не сказал и тихо удалился.

В комнате остались только Гордиан Рэкс и вилики восставших поместий.

– Я вижу, вам не понравилось, как я говорил с мастером Трэйтом? – начал Сабин, широким жестом приглашая Гора присесть на освободившийся стул.

– Полагаю, это не понравилось никому из офицеров, – спокойно ответил Гор, присаживаясь. – Трэйт – это душа армии.

– Возможно, и так, – согласился советник, – Трэйт – душа армии, согласен. Но мы, Совет виликов, это ее разум, ее голова. Трэйт не понимает, насколько важно нам не упустить из рук власть над освобожденными землями! Наша сила в единстве, а если в разных марках, да что там, в разных частях королевства возникнут разные сервские правительства с разными армиями, без единого координационного центра, восстание обречено – король раздавит нас поодиночке. Это очевидно для всех присутствующих, но не очевидно для Трэйта и для его офицеров!

– Кто бы возражал, – Гордиан пожал плечами, – я все это понимаю.

– Тогда вы с нами, с Советом, а не с этими армейскими выскочками?

– Ну, – помялся Гор, – во всяком случае, я не против. Все-таки я тоже военный и Трэйт мне не чужой. И потом, разве армия и Совет враги? Мы ведь делаем одно дело.

– Верно, верно, – быстро проговорил Сабин, бегая глазами по лицу Гора так, будто высматривал проявления недовольства. – Однако я хотел показать вам кое-что!

И он развернул перед Фехтовальщиком листы с текстом ордонанса.

– Здесь, в ордонансе, есть еще один пункт, и он касается вас, сударь. Взгляните.

Гор пробежал бумагу глазами и покачал головой:

– Вы делаете меня членом Совета виликов?

– Именно!

– Но я же… я не вилик. И не командующий армией, как Трэйт, Вордрик или Рихмендер. Я всего лишь полковник. Зачем?

Сабин засмеялся.

– Если мы продолжим использовать язык аллегорий, то вы, Гор, это знамя восстания! Как вы только что отметили, Трэйт – душа армии, Совет виликов – ее ум, но кто тогда ты, Гордиан Фехтовальщик? Ничего, если я буду называть тебя все же на «ты»? Отлично! Так вот я скажу тебе. Ты – живое воплощение нашей Свободы. Первый раб, снявший «хомут» со своей шеи! Первый раб, снявший ошейник с шеи другого раба! И разве не ты заключил сделку с викарием, обменяв кардинала на свободу для всех сервов Эшвена? – Сабин поднял голову, набирая в грудь воздух. – В каком-то смысле Трэйт прав! – воскликнул он. – Сервы других марок и провинций не знают ни меня, ни других членов Совета. Наши имена им ничего не говорят. Но твое имя, имя Гора Освободителя, Тринадцатого пророка и Апостола, известно каждому из тех, кто когда-то носил ошейник! И ты должен быть в Совете, мастер Гордиан, и только наша недальновидность, – он обвел рукой всех собравшихся, – не позволила тебе стать советником еще полгода назад. Я просил за тебя давно и вот сейчас наконец имею честь предложить тебе эту высокую должность. Что скажешь?

Гор усмехнулся.

– Что я могу сказать? – спросил он. – Не ожидал… Спасибо.

– Достойный ответ! – улыбнулся вилик и панибратски хлопнул бывшего бога по плечу. – Но кроме «спасибо» делу восстания нужно от тебя еще кое-что. Завтра, во время Ассамблеи, я представлю тебя как нового члена Совета Равных и одного из его лидеров. Ты должен призвать собравшихся на Ассамблее сервов голосовать за нас! Трэйт подопрет голосующих своими штыками, однако будет лучше, если нас выберут мирно и добровольно. Голосовать будут не за каждого члена совета, а за наш ордонанс и за всех советников вместе, включая тебя. Не думаю, чтобы кто-нибудь проголосовал против Апостола Свободы. Согласен?

Фехтовальщик пожал плечами. Он в очередной раз убедился, что человеческая сущность не меняется со сменой вселенных, королевств и технологий. Но, собственно, а что делать?..

Гор встал.

– Согласен, – сказал он вслух, – мирно, так мирно. Мирно – это правильно.

Выйдя из здания штаба королевской гвардии, Гор направился на поиски товарищей. Площадь, еще недавно бывшая местом нешуточной перестрелки, теперь стала площадкой для народных гуляний.

Толпы народонаселения шлялись туда-сюда, однако, приглядевшись, можно было без труда догадаться, что это не жители Бургоса, а в основном приезжие сервы – делегаты Ассамблеи, их спутники, а также местные девицы из школ наложниц, совсем распустившиеся в атмосфере царившей вокруг анархии. Тут же в обилии можно было встретить гулявших бойцов Армии Свободы, свободных от дежурств и постов. Трэйт по мере возможностей старался оградить своих солдат от беспутства и пьянства, однако сделать это было тяжело, если вообще в человеческих силах. Все восемь месяцев после победы город был буквально наводнен войсками, а также… снедью и вином.

Делать бойцам было совершенно нечего, кроме как патрулировать улицы и бродить по полуразрушенным стенам, изображая из себя часовых при полном отсутствии военной опасности. Телесные наказания и аресты уже не помогали, поэтому было не удивительно, что черная армейская меланхолия приняла откровенно массовый характер.

Армия Свободы постепенно погружалась в то сумеречное состояние, когда воинское формирование практически неотличимо от многотысячной толпы пьяных насильников и мародеров. Только авторитет старших офицеров и лично Мишана Трэйта, победителя знаменитого генерала Бавена и самого Оттона Великого, покорителя Бургоса, еще сдерживал стрелков и кавалеристов от срыва в бездну, именуемую «свободой», а точнее – хаосом, насилием и отсутствием элементарного порядка.

Улицы, естественно, никто не убирал. То тут, то там валялись бутылки и отбросы, грозившие скоро полностью укрыть под собой брусчатку мостовой. В отбросах храпели пьяные тела, часто не только мужские, но и женские – в обнимку. Кто-то кого-то бил, кто-то кого-то грабил. Гор шел мимо всех этих безобразий, морща нос. Благо своих солдат он в этом бедламе не наблюдал, равно как и знакомых бойцов из числа консидориев Бранда или криссовских кавалеристов. Остальные гуляки его не интересовали. В конце концов, в городе пьянствуют несколько десятков тысяч солдат. Всех и каждого из них он в карцер не посадит. А, к черту!

Какой-то пьяный прохожий наткнулся на него в суете. Гор отступил на шаг и жестоко опрокинул встречного пьянчугу на землю ударом сапога в пах. Тот с криком рухнул. Гор перешагнул через тело и направился дальше. Хулиганов и грабителей он не боялся. Во-первых, полковничий мундир был достаточно веским аргументом, способным остановить любого из буйствующих солдат, а во-вторых, его шпага и пистолеты представляли собой еще более серьезные аргументы.

«Пусть только сунется кто-нибудь, – раздраженно думал Гор, – лучше несколько человек. Перережу!» И он не преувеличивал. По статистике один вооруженный консидорий в драке на мечах стоит четверых бойцов. Точнее – четверых трезвых. Он же – вообще чемпион. Значит, для его класса пять-шесть человек в открытой схватке – это не предел.

Видимо, чувствуя настроение одиноко шагающего по тротуару узкоплечего юноши в полковничьем мундире, прохожие больше не натыкались на него.

Догадываясь, где, скорее всего, могут быть его друзья, заливая злость на виликов, Гордиан направился к кабаку недалеко от Пашкот-паласа и, дойдя до него без происшествий, пинком распахнул дверь и ввалился внутрь.

Бранд, Никий и Крисс сидели за самым дальним и самым уютным столиком (все же старшие офицеры) и разливали по кружкам пиво из кувшинов. Кувшинов на столе стояло много, и часть из них, как подозревал Гордиан, уже были пусты.

Не снимая шляпы, он подошел к столу, ногой пододвинул стул и сел.

– Не рано начали? – спросил он. – День еще на дворе, а вы уже пивом залиты.

– Да пошел ты, – невнятно ответил Бранд.

Гор покачал головой.

– Ты, я смотрю, уже по самые уши накачался, – заметил он. – Что бойцы твои скажут, если увидят?

Бранд глупо заржал.

– А рядом сядут и будут пить, – ответил он слегка заплетающимся языком. – Чем им еще заниматься? Лизать зад Сабину? Уволь!

– Та-ак, – протянул Гор, – я вижу вы действительно выпили хорошо. Ты на что намекаешь, брат?

– Брат? – переспросил великан. – Мои братья не шушукаются с Советом за спиной у Мишана Трэйта.

Гор помрачнел. И без того плохое настроение превращалось в откровенно дерьмовое. Еще ссоры с друзьями не хватало.

– Я не буду оправдываться, Бранд, но ты ошибаешься, – произнес он ледяным тоном. – Я не имею с Советом никаких дел, которые бы считал бесчестными по отношению к маршалу. И не имею привычки «шушукаться», как ты говоришь у кого-либо за спиной. Сабин попросил остаться, и я остался.

– И что? – подал голос Никий.

– Ничего! Вилики предложили мне стать членом Совета, и я согласился. А что бы ты сделал на моем месте? – спросил он, обращаясь к Бранду. – Отказался бы и ушел?

– А может, и ушел бы! – заорал Бранд.

– Ладно вам, бретеры хреновы! – встрял Крисс, до этого сидевший тихо и молча. – Успокойтесь.

Крисс положил обе руки на плечи и чуть придержал друзей ладонями. Между прочим, вовремя. И пьяный Бранд, и Гор, которого достали обвинения великана, готовы были в этот миг уже броситься друг на друга.

– Давай-ка по порядку, – сказал Крисс, когда оба задиры откинулись на спинки стульев. – Ты что у нас теперь, советник?!

– Советник.

– Об-бал-деть. Вот это карьера! Особенно для того, кто никогда не был виликом.

– Все не просто так, – мрачно отметил Гор. – Сабин хочет представить меня завтра на Ассамблее как члена Совета Равных и живой символ восстания. Чтобы делегаты добровольно проголосовали за его ордонанс и старый состав. А если не получится, в дело вступит Трэйт и, как ты понимаешь, сталь и свинец.

– То есть ты – как бы запасной вариант, – сделал вывод Никий.

– Не совсем, – Гор покачал головой. – Полагаю, это Трэйт запасной вариант после меня. Я должен выступить перед делегатами и призвать их к единству. Сначала убеждение, потом сила, а не наоборот.

– Понятно.

Все помолчали, поглядывая друг на друга.

Наконец Бранд вздохнул.

– Ты извини меня, – сказал он Гору, прижав свою нечесаную башку к его голове, – я просто злился. Завтра на площадь выйдут не только мушкетеры гарнизона, но и все остальные. Мои панцеры в полном доспехе, драгуны Крисса в конном строю – все. Таков приказ маршала, который он дал, когда мы вышли из зала заседаний. Но ты представляешь, что будет, если нам дадут приказ атаковать Ассамблею? Резня! Сервы против сервов. Мои волки консидории против безоружных горожан. Даже в бреду я не могу представить себе такого!

Гор хлопнул товарища по спине, задумчиво покачал головой.

– Ладно, – сказал он, – проехали. Приказ есть приказ, а назначение есть назначение. Но нам, похоже, действительно ничего не остается, кроме как залить это дело пенистым.

– И правда, – подтвердил Крисс, – давайте-ка пить.

Гор кивнул.

– Ник, мне полную!

Глава 5 Пиво как социальный катализатор

Трактирщик принес еще пива, они разлили темный напиток по кружкам и выпили. После третьей пол-литровой порции Гор почувствовал, что напряжение, накопленное за день, постепенно уходит, а по телу разливается вязкое, уютное тепло. Беседа постепенно сходила на нет, все решительнее сводясь к сальным шуточкам и нетрезвым замечаниям. Они выпили еще, а потом еще.

Вскоре Крисс, бывший из них самым трезвым, заявил, что намерен выспаться и, несмотря на упреки Бранда в отсутствии товарищеского духа, откланялся и ушел нетрезвой походкой. Затем их покинул Никий, и только Бранд продолжал, стуча кружкой по дубовому столу, требовать еще пива и жареной говядины, до которой был большой охотник. Однако к полуночи сморило и его.

Бранд плюхнулся лицом в доски стола и тихо уснул, держа в правой руке кружку с недопитым напитком, а в левой – вилку с наколотым огромным куском мяса.

Гор глядел на это фантастическое зрелище и не переставал удивляться. Бранд был тяжелее его почти на пятьдесят килограммов и, по идее, не мог слечь от алкоголя раньше, чем субтильный Гор. По крайней мере, до этого, ни на одной из попоек, а их было довольно много, такого не случалось. Видимо, сказалось то, что великан успел испить изрядное количество пива еще до того, как Гордиан сел с ними за стол. А также, возможно, то, что он на самом деле сильно расстроился из-за ссоры между Трэйтом и Сабином на Совете виликов.

Как бы там ни было, возвращаться в казарму Гору еще не хотелось и, подозвав трактирщика, он заказал себе еще кружку.

Прихлебывая хмельную влагу мелкими глотками, он огляделся. Несмотря на полночь, пивная все еще оставалась полна народу. Те, кого он видел в самом начале, когда только пришел в заведение, почти все ушли, однако на их места пришли новые гости и столики оказались почти все не только заняты, но и переполнены, поскольку вместо обычных трех-четырех человек за каждым сидели по шесть-восемь гостей. При этом Гора внезапно поразило некое изменение контингента, занимавшего таверну. Если всего часом раньше тут дули пиво в основном солдаты Армии Свободы в серых мундирах мушкетеров или в пикинерских жилетках, то теперь вокруг Гордиана толпились в основном гражданские лица.

Другая особенность поразила его еще больше. На столах у собравшихся не было еды и не было пива – столы были пусты.

«Так, – подумал Гор, – дело дрянь. Если люди собираются в пивной и не пьют, то это, это…» – он так и не смог подобрать слов для описания наблюдаемой им бессмыслицы, поскольку эти размышления прервал звон, раздавшийся из глубины зала. Гор обернулся и увидел стоящего в центре высокого плечистого мужчину в роскошной одежде и с шикарной бородой, свисавшей вниз аккуратным квадратом.

Бородач держал в левой руке перевернутый вниз винный бокал на длинной ножке, а в правой – столовый ножик, которым стучал по бокалу, как по хрустальному колокольчику. Именно этот звук и привлек внимание Гордиана, а также, как выяснилось, всех присутствующих в зале. Разговоры прекратились, возня и споры за столами затихли. Все молча пялились на стоящего в центре зала мужчину.

Тот поставил бокал и ножик на ближайший стол, воздел руки ладонями к зрителям наподобие проповедующего святого с какой-нибудь иконы и начал речь.

– Друзья мои, – вкрадчиво сказал он, – для тех, кто не знает, меня зовут Гор Арбаль, и сегодня мы собрались здесь, чтобы определиться с нашей гражданской позицией на предстоящей Ассамблее. Каждый из вас приглашался сюда отдельно, из разных мест, и большинство незнакомы друг другу. Поэтому прежде чем приступить к обсуждению, я хотел бы, чтобы все присутствующие на нашем историческом собрании представились товарищам. Итак, начнем по часовой стрелке. Первый столик!

По этому призыву обитатели первого столика по очереди встали и назвали свои имена, а также города и территории, откуда прибыли в Бургос. Затем встал второй столик, третий и далее.

Гор смотрел на этот парад имен и полномочий и быстро трезвел.

Почти все, кто был в зале, оказались делегатами из далеких провинций, в основном Аранских и Артонских, причем почти все – вилики поместий и управляющие предприятий. Всего несколько человек прибыли из южных земель Артоша и практически никого не было из Боссона. За двумя или тремя столами оказались такие же, как он, отщепенцы, попавшие на сборище случайно, но они не представлялись, а просто мотали головами в знак того, что делегатами не являются и представляться не будут. Кроме того, Гор Арбаль, по-видимому, знал всех приглашенных лично и тех, кто не был в его списках, представляться не просил. Чтобы не быть узнанным, Гор поглубже нахлобучил на голову мушкетерскую шляпу – благо их с Брандом столик стоял самым дальним в углу, да еще угловым и довольно темным. Затея удалась, очередь миновала и ни представляться, ни отказываться от представления ему не пришлось.

Шоу между тем продолжалось. Ведущий снова вышел вперед.

– Итак, – сказал он, – как вы видите, здесь присутствуют делегаты от всех крупнейших городов свободных земель Эшвена. Нет только боссонцев, и я поясню, почему. Боссонцы, их Совет, захвативший наш город и всю Артошскую марку, считает себя единственным носителем власти на свободных землях. Но это не так! Власть в Эшвене принадлежит представителям всех земель, а не только этим боссонским выскочкам! И завтра с началом Ассамблеи должна начаться новая эра в борьбе за нашу свободу! Все, как один, мы, уроженцы других марок, земель и провинций, должны выступить за изменения в составе Совета! И прежде всего должны выступить мы – жители городов, вилики мануфактур и торговых домов, ремесленных мастерских и строительных заводов. Во главе своих рабочих мы должны бросить вызов засилью боссонской диктатуры!

Можете мне поверить, завтра борьба будет жестокой и боссонцы не отдадут власть над армией и свободными территориями просто так. Из надежных источников внутри Бронвенского Совета нам стало известно, что боссонец Сабин, этот тиран в мантии демократа, приготовил текст Великого ордонанса, согласно которому власть в Совете будет по-прежнему принадлежать только боссонским виликам. Мы должны отвергнуть его на голосовании и потребовать назначения советников от разных земель! Прежде всего тех виликов, кто в годы королевской власти состоял в Партии Равных и жаждал пробить дорогу Свободе еще до начала восстания.

А если бронвенцы откажутся от наших решений, что ж, мы будем действовать силой! Я знаю, что делегации, прибывшие из других городов немногочисленны, поскольку дорога в Бургос длинна и не безопасна. Однако мы, вилики Бургоса, готовы поддержать вас всей мощью своих предприятий. От имени торгово-промышленной элиты столицы я официально заявляю, что завтра на площадь вместе с делегатами Ассамблеи выйдут сто тысяч человек столичных сервов. От вас я прошу лишь одного – поддержки наших требований! Пусть условия, которые я завтра оглашу на Ассамблее, будут не только условиями столичных рабочих, но и условиями всех сервов Эшвена!

– Вы с нами, господа? – Тут он повысил голос: – Я спрашиваю: вы с нами?!

Зал отозвался в ответ на призыв многоголосым гомоном.

– Верно! Верно! – послышались возгласы с разных концов собрания.

– Действовать нужно вместе!

– Поддержим бургосцев!

– Власть в Совете – всем землям!

– Долой бронвенцев! Боссон – вон! Пусть убираются на свой вонючий север!

– Отлично! – провозгласил тогда Гор Арбаль. – Я знал, что разум и вера в справедливость победят в ваших сердцах, господа. Тогда я оглашу текст наших требований, которые завтра я собираюсь зачитать перед Советом. Это новый, наш великий ордонанс, ордонанс Справедливости, ордонанс Всех Свободных земель, а не только Боссона, узурпировавшего власть!

Он сделал знак стоящим за спиной сервам и показал им на стопки бумаги, лежащие за ним на столе.

– Раздайте тексты, пусть делегаты свободных земель ознакомятся с ордонансом.

Бумаги пошли по рукам, но Арбаль продолжал говорить очень горячо и громко. Поэтому почти никто не смотрел на тексты – чуть не с раскрытым ртом все смотрели на оратора, горячившегося перед слушателями.

«М-да, – подумал Гордиан, – где-то я уже сегодня это видел».

– Во-первых, – вещал между тем столичный вилик, – долой всех старых членов Совета. Долой боссонцев!

– Да! – заорали в зале десятки глоток. – Долой!

– Второе, – продолжил оратор, – новых членов Великого Совета избирать «поземельно», от каждой делегации по одному представителю!

– Точно! – заорали в зале, но уже тише. – А почему по одному?

– Третье! – Гор Арбаль понял руку в успокаивающем жесте: мол, подождите, прочту все. – Губернаторы земель не назначаются Великим Советом, а избираются местными Советами из числа виликов соответствующей земли или города. В местные же Советы входят вилики всех крупных предприятий с численностью сервов более тысячи человек.

– Да! Да! А почему только крупных?

– И, наконец, четвертое. После избрания новых членов Совета мы должны поменять руководство армии, сместить командующих и назначить новых, включающих не только боссонцев, но и офицеров-сервов из других земель Эшвена.

Зал снова радостно загудел, однако то с одного столика, то с другого раздавались вопросы, отдельные делегаты встали и решительно начали проталкиваться в центр зала, чтобы взять слово и добавить к сказанному Арбалем свои мнения и условия.

Но Арбаль поднял руки, воздев их теперь не как святой с иконы, а как монах, читающий молитву, ладонями к себе.

– Господа! – прокричал он громко, перекрывая шум галдящей толпы. – Спокойствие! Я требую тишины!

Гул стих, движения прекратились.

– Я знаю, – продолжил Арбаль уже тише, – у многих из вас есть предложения, которые бы сильно улучшили текст предлагаемого вам Великого ордонанса, однако для прений пока нет времени. Главное сейчас – выступить единым фронтом, потребовать от боссонцев отречься от власти и избрать новый Совет. Это – цель нашего собрания. А уже в Совете мы сможем оговорить все прочие условия. И поверьте, если мы победим, ни одно слово не будет оставлено без внимания. Все остальное – потом! Вместе мы сможем построить новый мир! Мир справедливости для всех свободных земель. Долой Боссон! Да здравствует Всеземельная Эшвенская Ассамблея!

– Ура! Ура! Ура! – заорали в зале, а бургосский вилик, надрывая голос и перекрикивая рукоплескания, продожил:

– Друзья мои! Завтра, когда мы выйдем на площадь для проведения Ассамблеи, мои соратники, сервы подчиненных мне и другим столичным виликам предприятий, будут в зеленых повязках. Зеленый – это цвет цветущей травы, цвет земли, освобожденной от гнета рабовладельцев. Все, кто с нами, все, кто поддерживает наш ордонанс и готов требовать от Бронвенского Совета переизбрания, пусть наденут зеленые повязки на руки, на головы и поднимут над собой зеленые полотнища знамен. Наш цвет – зеленый, господа!

Он что-то кричал еще, но уже почти ничего невозможно было разобрать, поскольку сидящие за столами делегаты повскакивали с мест, принялись обниматься, рукоплескать и кидать в потолок шапки и шляпы.

Гор покачал головой. По долгу службы в Корпорации он был хорошо знаком с социологией и не питал иллюзий относительно восстаний, революций и прочих кровавых потрясений, призванных в принципе сделать человеческое общество лучше и чище через обильное кровопускание. Людей угнетают люди, и люди же пытаются сделать их счастливыми. Принцип тут простой: тех, кто был снизу, – наверх, кто был наверху – к ноге. А от перестановки мест слагаемых сумма, как известно, не меняется. Сущность любой власти – скотство. И это скотство, в конце концов, проявляется в любом самом светлом идеалисте.

То, что сейчас Гор видел перед собой, называлось просто и однозначно – формирование организованной оппозиции. У Бронвенского Совета вообще и у Сабина в частности появился серьезный противник, противостояние с которым в контексте сегодняшней размолвки между ним и Трэйтом покажется боссонцам морским ураганом по сравнению с помешиванием сахара в стакане.

Гордиан аккуратно, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, подозвал трактирщика, рассчитался по счету и пнул Бранда. Туша не прореагировала. Тогда Гор взвалил руку великана себе на плечо и, кряхтя от напряжения, потащил пьянчугу на улицу. Хватит развлечений на сегодня, всяких там собраний и митингов – надо поспать, и плевать он хотел на все партии с оппозициями. Пусть Сабин сам с этим разбирается.

И все же в груди немного щемило. Помимо трэйтовских солдат на завтрашней Ассамблее окажется еще и сто тысяч мастеровых сервов под зелеными знаменами. Все это может превратиться в бойню почище Рионского сражения. Причем бойня будет беспорядочной – и между своим же братом сервом. А лучшего подарка королю и кардиналу, чем братская резня на первой рабской Ассамблее, представить трудно.

Оказавшись на улице, Гордиан остановил бредущий мимо конный патруль, назвал свое звание, должность и попросил помочь довезти товарища до казармы. Ребята не возражали, тем более что и сами были не совсем трезвы. Один из бойцов спешился и вместе с Гором взвалил Бранда на свою лошадь. После этого патруль последовал дальше, а вызвавшийся помочь солдат, взяв лошадку под уздцы, побрел рядом с Гордианом до казарм стрелкового корпуса.

Ночной город оказался довольно активен.

По площади и улицам народу шлялось не меньше, чем днем, а насилия и криков было даже больше – ночь, как известно, скрывает грязь грехов и преступлений. По-прежнему вокруг пили, дрались, ну и развратничали, конечно, как без этого. Кто-то орал песни, кто-то плакал, кто-то мочился на стену, кто-то под этой стеной спал.

Они прошли уже половину пути, как Гор остановился как вкопанный, узрев перед собой то, что никак не ожидал увидеть на улицах «освобожденного» города.

На фонарном столбе, очень низко над землей, всего лишь на расстоянии сантиметров тридцати от брусчатки висел труп дородного мужчины в богатой одежде. Вернее, одежда была богатой когда-то. Сейчас она напоминала тряпье голодранца, с ободранными пуговицами, изодранными рукавами, измызганным воротником и прочими атрибутами откровенного насилия. Труп висел в петле, подвешенный за шею, и ко лбу у него гвоздиком, аккуратно так, была приколочена табличка с надписью:

«Судия судим».

Гор готов был увидеть в неспящем и гуляющем свободном Бургосе все что угодно: труп какого-нибудь прирезанного воришкой прохожего, изнасилованную женщину, солдата, забитого в драке насмерть, но – повешенного? Нет, это невозможно, Трэйт заявил, что во взятом сервами городе репрессии и казни шательенов и королевских чиновников проводиться не будут, за исключением лиц, пойманных на шпионаже и вредительстве.

– Кто это? – спросил Гордиан своего случайного спутника.

– А, это местный королевский прево, – вяло ответил патрульный солдат. – Толпа поймала его сегодня утром и повесила.

– Откуда знаешь?

– Сам видел. Да и не я один. Я утром тоже в патруль ходил, так мы всем взводом мимо проезжали.

– И не остановили?

– Никак нет, сэр. А как остановить-то? Там толпа была почитай человек сорок. Все пьяные… Пришлось бы их всех насмерть гасить. А так – одного только и повесили. Довольно мирные, в общем, граждане.

– Мирные? – глаза у Гора полезли вверх. – Если эти мирные, то каковы тогда немирные граждане?

Солдат хмыкнул.

– Хотите посмотреть? Зайдите как-нибудь на площадь Лимура, посмотрите. Там на деревьях висят шательены из соседних коттеджей. Райончик-то престижный был, почитай одни шательены и проживали. Так вот, их там несколько десятков болтается, трупов то есть. Причем не только мужики, а и женщины – жены там, любимые наложницы, приближенные сервы, даже дети, рожденные от лордов. Даже домашние собаки! А вы говорите – немирные. Эти-то мирные были, да.

Гор в сомнении покачал головой.

– Беспредел какой-то, – пробурчал он.

– И не говорите, сэр, – подтвердил стражник, – беспредел он и есть.

– Неужели нельзя усилить патрули и прекратить эти безобразия?

– Наверное, можно, сэр, но это ведь не я решаю.

– Верно, – Гордиан замедлил шаг. – А ты из какого полка? Кто контролирует этот район? Неужели маршал Трэйт не видит, что происходит в городе?

– Извините, сэр, но маршал Трэйт нам не указ.

Гор еще раз остановился и внимательно посмотрел на солдата.

Лицо бойца было немного уставшим, явно не выспавшимся и каким-то отрешенным. В любом случае патрульный не походил на человека, способного катить бочку на главнокомандующего в присутствии вышестоящего офицера.

– Не понял, – сказал Гор, – а ну-ка поясни.

Боец пояснил.

– Я же не армеец, – развел он руками, – я из дивизии гадгедларов, Гвардии Свободы. Это четыре полка, созданных Советом специально для контроля над городом. Сабин сказал, что мы, как же это… «внутренние войска»! Что мы – сила, поддерживающая порядок внутри Республики, пока другие части освобождают новые земли.

– Ты, брат, как будто гордишься этим.

– Конечно, – обиделся боец.

– А сам-то откуда? Боссонец?

– Никак нет, сэр. Артошец. Я из столичных предместий. Да почитай все другие – из артошских усадеб, что недалеко от Бургоса.

– А кто командир дивизии?

– Полковник Критий, сэр.

– Понятно. В общем, дивизия подчиняется лично Сабину.

– Ну, в общем, так, сэр. Советник Сабин – наш кумир. Говорят, это он освободил Святого Фехтовальщика и направил его на освобождение других сервов.

Гор чуть не споткнулся – интересная версия. И ведь, в принципе, правдивая, не придерешься.

– Ясно, – вздохнул он, – ладно идем.

И они пошли дальше по серым кварталам, мимо высоких, в пять и шесть этажей, домов, мимо сквериков, башенок звонниц, изысканных базилик и арок, скульптурных фонтанов и прочих архитектурных изысков, которыми всегда гордился старинный Бургос. Все эти изящества ныне, в военную годину, годились лишь на одно – терзать душу ностальгией о сладостной и тихой мирной жизни. Гор же погрузился в размышления, думая о завтрашнем дне, и шел, почти не глядя по сторонам. Да и возможно ли думать о городских красотах, когда вокруг, под этими самыми красотами вешают людей?

Однако перед самыми казармами внимание Гора привлекло странное сборище. Толпа стояла в небольшом сквере, шевеля плотными рядами, как спрут щупальцами, свернутыми в клубок в расщелине морского грота. Люди что-то кричали, махали руками, но ни на драку, ни на пьянку это не походило. Экс-демиург остановился, поднял бровь, а затем решительно повернул лошадь с Брандом в сторону подозрительного сборища.

– Пойдем-ка туда, – махнул он рукой патрульному, – глянем.

И действительно, поглядеть тут было на что. Гор быстро прикинул и решил, что в сквере собралось примерно душ восемьсот. Люди заняли все пространство, многие стояли на скамейках, даже сидели на деревьях, а пара смельчаков – на перекладинах фонарных столбов, свесив ноги вниз и болтая ими, как малыши на высоких стульях.

Над толпой возвышался небольшой помост, до этого, по всей видимости, служивший театральной сценой или местом для выступлений танцоров и певцов, так как сквер был местом отдыха горожан. Сейчас эта импровизированная трибуна, разумеется, не пустовала.

Люди вокруг трибуны стояли один к другому, плечом к плечу, и почти у каждого на шее красовалась черная повязка. После двух предыдущих политических собраний, в которых Гору довелось сегодня участвовать, он уже не сомневался в назначении аксессуара. Версия была одна – предмет явно свидетельствовал о политической приверженности носителя.

Заинтересованный подобным поворотом, Гор решил задержаться в сквере еще немного. Тем более что человек, вещавший с трибуны под черными знаменами, выглядел весьма колоритно.

Оратор был высок и сух, как мертвый богомол. Седой пучок волос на полысевшей голове, длинныеузловатые пальцы на руках, неприятный оскал гнилых желтых зубов и прочие прелести «натурального», а не клонированного тела.

Одежда очередного народного лидера также не отличалась притягательностью. С одной стороны, она была вполне приличной – простой рабочий камзол темно-коричневого цвета, широкие брюки, косоворотка, какую носят мастеровые, крепкие рабочие башмаки. Такая одежда красовалась более чем на половине собравшихся здесь людей. Однако неопрятность, мятость, какая-то несвежесть этой одежды делали выступающего крайне непривлекательным и выделяющимся даже в общем однообразном людском море.

Кроме того, в облике выступающего поражала некая демоничность. Она присутствовала во всем – во взгляде, манере речи, в дерганных эпилептических движениях, свойственных только очень неуравновешенным натурам. На этом фоне некрасивое лицо, худое тело и грязная одежда даже терялись, затмеваемые энергией, потоком рвавшейся из «богомола».

Человек не говорил, а завывал как порывистый ветер, то усиливаясь, то стихая.

– Уби-и-ийцы!!! – заорал «богомол» так внезапно и так громко, что Гор вздрогнул от неожиданности. – Тва-а-ари! Подо-о-онки! Во-о-от как я назову тех, кто бросает вы-ы-ызов народной воле! Они – вилики ваших поместий, прихвостни ваших шательенов – они настоящие враги Свободы, а не только король Боринос и стоящие за ним храмовники! Кто-о-о из шательенов наказывал вас кнутом или жег раскаленным железом за опоздание к фабричному станку или украденную со склада вещь? Шательены?! Нет, братья, это были ви-ли-ки, проклятые ублюдки, рожденные, как и мы, в чреве рабыни или в клонической колбе храма! Так же, как и мы, рожденные рабами, эти изменники общей участи стали псами на службе у наших господ! И теперь, когда лорды сметены огнем священной войны за свободу, эти самые вилики пытаются захватить власть над нами! Они пытаются снова надеть на нас ярмо!

Богомол потряс кулаками.

– Не электронные хомуты, – заорал он, – не-е-ет, не-е-ет, но кое-что другое, не хуже этого, заставит нас подчиниться их воле, потакать их желаниям, выполнять их приказы! Эти оковы просты и надежны – это ложь и лицемерие! Они-и-и называют себя нашими освободителями, но что мы видим на деле? Армией управляет Великий Совет, состоящий только из виликов! Провинциями и городами на свободных землях правят новые сенешали, но откуда они? Посмотрите! Да это же вилики из этих же городов и земель! Только раньше они управляли поместьями и мануфактурами, подчиняясь своим шательенам, а сейчас они правят уже целыми городами и провинциями, но уже сами, без койна на своей шее! Так для кого затеяна эта война? Получается – для виликов?!?!

И богомол взорвался криком!

– Да! – вскричал он, надрываясь. – Мы сражаемся за Свободу! Но свободу-то получили только вилики!! Неужели только ради их власти и сытого брюха простые сервы проливают кровь на полях сражений?! Получается так! Но так ли должно быть? Нет, нет и нет!!!

Он обвел площадь безумным пылающим взглядом.

– Я прибыл к вам из далекого Катриша и со мной – почти тысяча сторонников со всей Артоны – мастеровых, ремесленников, простых работяг, несущих на себе бремя каждодневного тяжелого труда. Мы пришли сюда без оружия, но мы взяли с собой свои инструменты – молотки, топоры, вилы, заточенные штыковые лопаты, серпы и косы. Завтра мы все, все, как один, выйдем на площадь Ассамблеи и скажем – а что мы скажем, братья мои? Что мы скажем?!

– Долой виликов!!! – заорала толпа.

– Смерть угнетателям!

– На кол подонков!

– Виликам – вилы в пузо!

– Пустить им кровь!

– Так и есть! Товарищи, братья мои! – простенал в ответ «богомол». – Всех виликов выбросить на хрен! Власть простым сервам! Даешь равенство для всех!

– Даешь! Даешь!! Даешь!!!

Гор снял шляпу и почесал затылок.

– Это кто? – спросил он у своего спутника.

– Это Честер Керминос, сэр, – ответил тот, испуганно озираясь. – Нехорошая личность, доложу я вам. Злобная очень. Нам бы уйти отсюда, он совсем не любит солдат, а уж гадгедларов – так вообще ненавидит.

– С чего это вдруг?

– У нас с ним, как бы это сказать, э-э… конфликт. Брали мы его пару раз, били. Вы ведь сами слышите – человек призывает мочить виликов, а наш Совет, сами понимаете. Того…

– Чего «того»? – усмехнулся Гор. – Ладно пойдем, достали меня уже сегодня эти митинги.

Но он опоздал с решением.

Внезапно оратор на трибуне замолчал и замер. Люди, до этого скандировавшие «Даешь! Даешь!», также смолкли, глядя на застывшего, как в анабиозе лидера.

Над сквером повисла тягостная тишина. Гордиан обернулся и посмотрел на «богомола». Честер Керминос, рабочий вождь из Катриша, не отрываясь, смотрел на них, точнее – на военные мундиры его, Бранда и застывшего с широко раскрытыми от ужаса глазами патрульного гадгедлара.

Указательный палец Честера поднялся и в полной тишине ткнул кривым ногтем в направлении их троицы.

– Уби-и-и-йцы!!! – взвыл Керминос срывающимся на писк голосом. – Они шпионят за нами! Смерть виликам!!! Смерть!!!

Как огромная амеба, толпа дрогнула, развернулась и бросилась в направлении, в котором указывал скрюченный палец.

Все началось настолько неожиданно, что Гор в первую секунду просто опешил. В оккупированном их армией городе огромная масса народу ни с того ни с сего решила его убить! Происходящее просто не укладывалось в голову. Однако уже во вторую секунду Гор пришел в себя, поскольку в голову уложилось нечто другое: булыжник с мостовой со свистом пересек отделяющее его от толпы пространство и с силой врезался ему прямо в лоб.

В глазах помутнело, Гор пошатнулся и почувствовал, как по лбу стекает что-то обжигающе горячее. «Кровь!» – отчетливо понял он. Еще он понял, что убивать его сейчас будут конкретно и по-настоящему. И никакая божественность в прошлом ему не поможет.

Не думая более о прочем, Гор дернул из-за пояса пистолеты.

Два залпа в самую гущу атакующей толпы прошли просто незамеченными. Действительно, что для сотен человек смерть всего двух-трех? Меньше чем укус. А уже в следующий миг людской поток захлестнул экс-демиурга, сбил на землю и принялся остервенело топтать и рвать голыми руками.

Гор схватился за шпагу, но достать ее конечно же не смог – слишком тесно, да и на руки навалилось по нескольку человек сразу. Краем глаза он увидел, как тело Бранда слетело с лошади, а несчастного патрульного гадгедлара, пытавшегося убежать, толпа настигла и также повалила на землю.

Дальнейшее он уже не мог ни описать, ни вспомнить, поскольку со всех сторон на него сыпались бесчисленные и жестокие удары. Кулаком в лицо, ногой в зад и в спину, коленом под дых. Задыхаясь от кулачного града, Гор почувствовал, как теряет сознание и начинает тихо соскальзывать в глухой обморок, но тут чья-то сильная рука дернула его за ворот. Ноги Гордиана немного приподнялись над землей, и он увидел перед лицом вздутый бицепс обхватом со ствол дерева: Бранд, старина, это он!

Тут еще раздались выстрелы. Дергаясь и давясь хлынувшей из разбитого носа кровью, Гор приподнял голову и увидел, как с разных концов улицы к месту митинга привлеченные залпами его пистолей спешат вооруженные патрули, на ходу вскидывая мушкеты и стреляя по митингующим. Пораженная с разных сторон не столько картечью, сколько видом многочисленных спешащих на расправу стражей порядка, толпа медленно спала и откатилась, исчезая в темных подворотнях и узких переулках ночного Бургоса.

Держащая Гордиана могучая рука снова его встряхнула.

– Ну что, – сказал Бранд весело, – ты живой, братишка?

– Угу, – пробормотал Гор, глотая кровавые сопли, – благодарю за спасение. Ты бы поставил меня, а?

Бранд разжал пальцы, и Гор с размаху хлопнулся на землю, ушибив колено и чуть не свалившись на бок. Вот дерьмо!

Бранд между тем огляделся.

– Ты домой меня тащил, что ли? – спросил он.

– Не, на живодерню. – Гор со злостью потер ушибленное колено.

– Поня-атно. А что не разбудил?

– Да тебя добудишься, алкоголик хренов.

Бранд вздохнул.

– Это ты зря, брат, – сказал он серьезно, – я не алкоголик. Я спортсмен. Чемпион авеналий между прочим! Просто пиво тут поганое… если выпить много.

Экс-демиург молча подивился странной логике могучего боссонца, потом, пошатываясь, встал и хлопнул здоровяка по плечу.

– Ладно, – сказал он примирительно, – правда, спасибо тебе, а то запинали бы меня, ей-богу. Кстати, уже почти три часа ночи. Пора бы и в казарму, надо выспаться. Завтра, чую, денек тот еще будет.

– Ассамблея, будь она неладна, – проворчал Бранд.

– Точно, – подтвердил Гор, – а знаешь, Бранд, что я еще чую, кроме того, что нам надо спать?

– И что же?

– Что завтра на Ассамблее будет много интересных лиц. В том числе и тех, кого мы сегодня видели впервые.

– Ты гадгедларов имеешь в виду?

– Если бы только их, брат, если бы только их!

Так, разговаривая, мятые, но протрезвевшие, они медленно побрели к казармам. И хотя война кончилась два месяца назад, в этот день оба четко осознали одно: самая страшная битва – с собственным освобожденным народом – еще ожидает их впереди.

Гордиан усмехнулся. Свобода, этот величайший из всех призов, отвоеванный ими для сервов планеты мечом консидория и штыком мушкетера, внезапно и неожиданно стала тяжким грузом, обременяющим армию, названную в ее честь, более, нежели тяготы походов и потери в сражениях. Свобода для жителей огромной страны принесла с собой и огромную ответственность – всем, кто за нее сражался и умирал, начиная с виликов Совета и кончая последним солдатом, ночующим в окопе. Свобода давила на плечи достигших ее людей всей своей немыслимой ношей.

«Да, идея всеобщего освобождения благородна и необъятна, – подумал вдруг Гор, – она прекрасна, священна, велика и… И слишком сложна, чтобы народ – не армия, не вилики, а именно все население – смогло ей разумно распорядиться».

Что ждет их завтра на площади?

Вспоминая многочисленные трофеи, что доставались армии после кровавых сражений этой ужасной войны, он стиснул зубы и помотал головой.

«Свобода – это добыча безумцев! – бились в нем мысли. – Сокровище, оплаченное телами убитых и доставшееся убийцам».

Глава 6 Господин Уитанагемот

Трэйт смотрел на бушующую огромную площадь, по слухам – самую большую площадь этого мира, с крыши ратуши, где разместился его оперативный штаб. Несмотря на мрачные мысли и сведенные в линию густые, тяжелые брови, сердце его трепетало. Если не от восторга, то от величия и символичности того зрелища, что сейчас разворачивалось перед ним.

Огромная площадь перед великолепным зданием дворянского собрания, где король в былые годы собирал Генеральные Штаты, теперь полнилось контингентом, от которого у порядочного шательена волосы вставали дыбом.

Сервы.

Сервы – враги короля!

Их было много. Обширные Эшвенские марки насчитывали сотни городов и сотни тысяч поместий. От каждого пришел представитель с несколькими десятками спутников, чтобы добраться в столицу через весь кипящий грабежами и насилием континент. Здесь собрались люди из пышного Солимбриона и далекой Утрики, Северной Бронвены и цветущей Литавры. Люди из Тысячеградья и из Приморской марки, люди из Карабана и люди из Катриша. Почти двести тысяч человек, включая жителей Бургоса, явились на Ассамблею, чтобы выразить свое мнение по поводу будущего устройства государства освобожденных рабов.

Разумеется, такое количество делегатов, по определению, не могло втиснуться ни в одно из стоящих на площади зданий. А посему внутрь Дворянского собрания впускали только представителей крупных городов с верительными грамотами для регистрации, а все остальные (то есть уже зарегистрированные или не имевшие верительных грамот делегаты) толпились бескрайней аморфной массой на каменной брусчатке перед зданием собрания и на десятках соседних улиц. Наверное, даже если бы все оставшиеся после весенней кампании жители многолюдных городских кварталов в этот день вышли на улицы, их вряд ли оказалось больше, чем прибывших в город делегатов со всей страны.

В отличие от маршала Трэйта, рассматривавшего площадь, пожалуй, с самой лучшей из возможных точек, Апостол Свободы, падший бог, а по совместительству мушкетерский полковник Гордиан Рэкс протиснулся на площадь с трудом и далее сквозь толпу – к главному зданию.

Он шел с Никием и почти взводом своих мушкетеров и, только благодаря такому «силовому» сопровождению, усиленно работающему локтями и прикладами, смог пробиться сквозь спрессованные человеческие ряды. Хотя народ вокруг собрался сплошь незнакомый, многие в толпе уже узнавали его. Еще бы – знаменитость, почти легенда! Замечая Гордиана, люди радостно приветствовали его, но не расступались, а, напротив, лезли знакомиться. Гор улыбался, кивал, отвечал что-то невпопад и упорно двигался вперед.

Познакомимся после, есть дела.

Возле здания собраний давка в толпе достигла такой степени, что было просто не продохнуть, но люди все лезли и лезли, протискиваясь вперед, поближе к основному месту событий. Тем не менее Гор смог продвинуться к фасаду, где за ночь сколотили импровизированный помост для главных чинов Армии Свободы и высокую деревянную трибуну – для выступающих.

Тут уже сидели лидеры восстания.

Ближе всех к трибуне на помосте находились сам Циллий Абант – преседатель действующего Совета виликов, новый префект Бронвены Астоний Фотий, назначенный комендантом Бургоса вместо королевского сенешаля, генерал Либер Рихмендер, а также специально прибывший из Кербуля наместник Боссона Вордрик Аймен.

Здесь же присутствовали победоносный маршал Мишан Трэйт и постоянный представитель Совета при штабе Армии Свободы Каро Сабин, величавый и внушительный как никогда.

Рядом с Сабином прямо за спинкой кресла стоял его бессменный и неразлучный заместитель – Дэн Критий, тот самый, что возглавлял теперь дивизию гадгедларов, Гвардию Свободы, одного из солдат которой Гор встретил вчера поздно ночью.

Вместе с неразлучным Никием Фехтовальщик взобрался на помост, раскланялся со всеми по очереди, затем сел и с волнением окинул взором раскинувшееся перед ним людское море.

Громадная масса народу колыхалась и бушевала – пока спокойно, даже как-то умиротворенно, как похлестываемый несильным ветром дремлющий океан, но Гордиан понимал: сейчас перед ним дремлет чудовищная сила.

Монстр. Масса. Толпа.

Если подумать, людей здесь, конечно, раза в два поменьше, чем было солдат на поле под Шерном. Но там столкнулись армии, разделенные на организованные единицы подразделений, а здесь «бродила» неуправляемая никем и ничем «человеческая гуща», океан Хаоса.

Пока Гор здоровался со всеми, Сабин взошел на трибуну, венчавшую центр обширного помоста, и с ее высоты обратился к собранию.

– Братья мои! – провозгласил вилик громовым голосом. – Я приветствую делегатов свободного Эшвена на его первой священной Ассамблее!

Сабин конечно же был великолепен. Свою реплику он выкрикнул внушительно, красиво и при этом настолько громко, что услышали ее даже в самых дальних рядах, несмотря на шорохи и разговоры. Да, подумал Гордиан, глотка у Сабина луженая. При таких талантах и микрофон не нужен – прирожденный глашатай или певец.

Между тем человеческая масса, пронзенная этим титаническим возгласом, пролетевшим от первого до последнего ряда, притихла и успокоилась. Гудевшие, как развороченный пчелиный улей, люди замолкли и вперились взглядами в оратора. С нетерпением предвкушая начало судьбоносного собрания, они смотрели на Сабина и вслушивались в его речь, растекающуюся над ассамблей, как небо, разворачивается над океаном.

Посмотреть стоило: огромного роста, с широченными плечами и громадной, тучной фигурой, Сабин выглядел умопомрачительно. Даже необъемное брюхо, висевшее на Сабине, не портило общего впечатления. Наоборот, более внушительной фигуры на ораторской трибуне представить себе было трудно. Хорошо поставленный, громовой, но в то же время какой-то бархатный голос лавзейского вилика пленял и завораживал, заставляя внимать изящным оборотам и горячим, эмоциональным призывам.

– Победа, – звенел его голос колокольным набатом, – даровавшая Свободу сервам Эшвена, досталась нам дорого! И, видит Бог, каждый из стоящих здесь знает об этом, ибо победа наша оплачена кровью наших же товарищей, павших на полях сражений и под стенами городов. Их жизни требуют отмщения! Их жизни требуют возмездия для своих убийц! Их жизни требуют свободы для своих братьев-рабов, кто еще мучается под пятой Бориноса в заморских провинциях! Их жизни требуют окончательной победы над изгнанным из Эшвена, но сильным и жестоким врагом, зализывающим раны за океаном!

Но главное – они требуют от нас сплоченности. Единства, братья мои, без которого победа эта невозможна! Сейчас, когда король Боринос и церковные псы повержены нашей доблестной армией – героями, что принесли освобождение миллионам рабов на кончиках своих алебард и пик, на штыках своих мушкетов, худшее, что мы можем сделать, – это допустить разногласия в наших рядах! Лишь стоя плечом к плечу, прикрывшись одним щитом и взяв в руки единый меч, мы сможем защитить завоевания нашей армии! И нашей Республики!

Да, друзья, я не оговорился, именно Республики, ибо, если кто-то из вас не заметил, прямо сегодня и прямо сейчас, прямо на наших глазах и внутри наших сердец происходит величайшее событие, что впишут во все летописи Твердого Космоса. Сейчас, по вашей воле и с вашими поднятыми руками, голосующими за новый земной порядок, умрет ненавистное королевство Бориноса, королевство рабовладельцев. И на священных землях Эшвена восстанет по зову истории новая, свежая, спелая и светлая сила – Республика Рабов! Нет, не рабов, друзья мои, то будет РЕСПУБЛИКА СВОБОДНЫХ!!! Вы слышите меня? Свободных людей!

Так говорил Сабин.

Он рокотал. Он пел. Он рыдал на трибуне!

Сабин рыдал и пел это еще, по крайней мере, полчаса, и за это время все присутствующие, казалось, были загипнотизированы стройностью его доводов и безупречностью решений. Наконец, когда делегаты, вместившиеся в зал, были окончательно подавлены силой слога и завораживающим тембром голоса оратора, он внезапно закончил:

– Только могучее и хорошо организованное государство, друзья мои, сможет защитить нашу Республику от любых посягательств Бориноса или всякого другого подонка, рискнувшего бросить ей вызов. Защитить свинцом и сталью. Защитить высокими стенами городов и насыпями полевых редутов. Но главное – защитить своей грудью, своим мужеством и пламенем сердец! Все вместе! Ведь каждый в отдельности – слаб, но вместе – нас миллионы, нам подвластны огромные земли и тысячи городов! Так давайте же сегодня все, как один, поднимем руки за новый ордонанс, который станет для будущих поколений священным храмом и знаменем Свободы!

Тут он хлопнул в ладоши, и по этому знаку на трибуну взбежал Дэн Критий, с показным трепетом сжимая обеими руками Великий ордонанс, свернутый трубкой и связанный зачем-то яркой голубой лентой, скрепленной замысловатой сургучной печатью.

Величественным жестом Сабин сорвал печать, отбросил в сторону ленту и развернул документ.

Гордиан тихо усмехнулся – выглядело все до ужаса театрально.

Но народ купился: люди застыли в молчании, слушая с плохо сдержанным восторгом и живым трепетом в душах и глазах.

Сабин прочитал ордонанс восторженным речитативом, делая ударения на повсеместно встречающихся в тексте словах «Свобода» и «Республика», «Единство» и «Победа», потом очень быстро пробежал короткие предложения об утверждении Великого Совета в прежнем составе, свернул манускрипт и вопрошающим взором взглянул на пораженную аудиторию.

Слова Сабина прозвенели над площадью как набат колокола, как мелодия гимна, как сигнал к началу атаки. Площадь зашумела. Напряжение последних минут спало – на лицах людей заиграли улыбки, в глазах заискрились радость и неподдельное счастье. Сабин обернулся к Гордиану и, победно улыбнувшись, мотнул ему головой, приглашая на трибуну. Весь вид его как бы говорил: «Ну, каково? И ты сравнивал меня с Трэйтом? Давай, осталось только добить!»

И Гор вбежал на трибуну по зову вилика так же, как за минуту до этого туда забрался шавкой адъютант Сабина.

Вилик чуть приобнял его за плечо и громогласно объявил:

– А сейчас, друзья, настал торжественный момент. Я приглашаю вас к голосованию! И огласит вопросы для голосования не просто человек, не просто воин нашей славной армии и даже не просто герой. Друзья мои, с невероятной гордостью и замиранием сердца своего представляю вам… Гора Фехтовальщика!!!

Не известно, замерло ли в этот момент сердце у самого Сабина, но лично у Гора оно дрогнуло, застыло на мгновение и застучало, чуть не выпрыгивая из груди, а на глазах снова, как вчерашним утром, навернулись слезы. Но если вчерашние являли собой следствие горя и отчаяния, то сегодняшние были явно другими. Это были слезы опьянения счастьем и гордостью.

За себя. За дело, которым он дышал и жил весь последний год. За сервов Эшвена и за их такую невиданную, нежданную, обильно политую кровью, но такую сладкую Свободу!

Площадь ахнула – вдохнула и выдохнула так, словно имела одни легкие на все стоящие строем тысячи душ, и взорвалась криком восторга.

Гор Фехтовальщик! Освободитель! Кумир миллионов!

Каро Сабин между тем спокойно, но по-прежнему громогласно продолжал:

– Чемпион авеналий, мастер клинкового боя, славный предводитель стрелкового корпуса, герой Ташского сражения, Рионской битвы и взятия Бургоса. Человек, пленивший самого кардинала и выкупивший ценой его жизни свободу для всех нас. Святой Апостол, разрывающий проклятые хомуты, как горла червям-шательенам. Да что там говорить, вы все знаете его. Встречайте – Гор Фехтовальщик!!!

Зал зашумел снова, флюиды радости и какой-то наркотической эйфории окатили всех присутствующих и зацепили самого Гора, пошатнувшегося на непослушных ногах и почти захлебывавшегося от исходящей от толпы волны восторга.

Но Сабин не медлил. Он ткнул Гордиана в плечо, выводя из сладкого ступора, и сунул в руки листок, где красовались всего два абзаца, четко отделенные друг от друга.

– Читай, – тихо, но очень жестко приказал Сабин, хотя лицо его по-прежнему улыбалось. – Пусть голосуют, время дорого.

Гор развернул листок перед глазами.

– Итак, – произнес он громко, стараясь придать словам как можно больший вес и силу, – свободные сервы Эшвена! Я обращаюсь к вам! Голосуете ли вы за Великий ордонанс, поддерживаете ли вы его всей душой, признаете ли вы Великий Совет единственным и высшим органом власти над свободными землями? Любите ли вы нашу Свободу и Республику всем своим сердцем, как люблю ее я, клянетесь ли защищать Свободу, Республику и Великий Совет ценой своей жизни, до последней капли крови и до последнего вздоха? Кто «за» – пусть поднимет руку вверх!

Площадь заворочалась и взметнула ладони к бездонному небосводу. Вестовые и адъютанты, стоящие по краю площади, бросились судорожно считать, что-то записывая в маленькие блокноты, но, в общем, без толку, ибо и так было ясно, что все голосуют «за».

– А теперь тот, – продолжал Гордиан, читая второй абзац по врученной ему бумаге, – кто желает раскола нашей славной армии, гибели Республики и роспуска Великого Совета, пусть поднимет руку и выйдет вперед, чтобы каждый из нас, свободных сервов Эшвена мог увидеть такого человека в лицо.

Толпа замерла. Никто не шевелился. «Раскол армии и гибель Республики» – сами слова эти казались страшными, они просто не помещались в сознание, за мгновение до этого до отказа заполненное радостью и восторгом. И ни одна рука не поднялась вверх…

«Демократия, черт побери! – подумал Гордиан. – С такой постановкой вопроса можно утвердить хоть смертный приговор для всех собравшихся. И ведь проголосуют».

Сабин между тем аккуратно оттеснил Фехтовальщика с трибуны и, встав на его место, поднял руки вверх, привлекая к себе внимание.

– Голосование закончено! – торжественно объявил он. – Ордонанс принят единогласно. Благодарю всех собравшихся за проявленное мужество и мудрость. А сейчас… – Тут он снова улыбнулся, набрал в легкие побольше воздуха и заорал: – Мы будем праздновать, друзья! Да здравствует наша Республика! Да здравствует Великий ордонанс! Да здравствует Победа!

Все закричали. Вверх, как водится, полетели головные уборы. Кто-то из делегатов-офицеров затянул даже бравую маршевую песню, сочиненную сервами во время походов. Кто-то подхватил эту мелодию, и поющие ряды заколыхались чуть ли не в ритуальном экстазе.

Да здравствует победа – Сабин победил!

Но в это мгновение перед стенами Дворца грянул сухой выстрел. Ряды делегатов раздвинулись, расталкиваемые крепкими руками, а к помосту и трибуне, быстро семеня упитанными ногами, выбежал крупный мужчина в роскошной одежде и с шикарной, широкой бородой, свисавшей вниз аккуратным квадратом.

Гор моргнул и вспомнил – то был Гор Арбаль, собственной персоной, первый вилик столицы, не включенный Сабином в Великий Совет.

В руке бородач держал дымящийся пистоль.

– Не пугайтесь, господа! – прокричал он низким хрипловатым голосом. – Выстрелом я лишь привлек внимание, никто не пострадал.

С этими словами он отбросил свое разряженное оружие и в сопровождении нескольких человек протолкался к трибуне. Здесь спутники оставили его, и на трибуну он взобрался в гордом одиночестве, нагло втиснувшись между Гором и Сабином.

– Что вы позволяется себе, Арбаль? – вполголоса прошипел Сабин так, чтобы его не слышали стоящие на площади. – Ума лишились?

– Никак нет, господин советник, – заявил артошец, нимало не смущаясь, и очень громко, так чтобы его слышали все, – а вот вы похоже, тронулись, да?

– Да что это значит?! Вы не уважаете Совет и почтенных делегатов Ассамблеи! Это оскорбление! – Сабин вскипел и развернулся к стоящему рядом вестовому: – Капрал, немедленно арестуйте негодяя!

Капрал, вооруженный одной лишь шпагой, немедленно попытался вытащить ее из портупеи, однако спутники Арбаля, стоявшие у трибуны, выхватили пистолеты и направили стволы прямо ему в голову. По ближайшим рядам пробежал ропот, но Арбаль, не обращая на него внимания и уже окончательно обнаглев, грубо столкнул Сабина с трибуны, затем встал на его место и поднял руки в успокаивающем жесте.

– Спокойно, господа! – возвестил он торжественно и громко. – Наше оружие – лишь средство для борьбы с произволом. Мы пришли не драться, а говорить. Говорить и открыть вам глаза на происходящее здесь! Посмотрите вокруг, – он обвел рукой замершую площадь, – что вы видите, а вернее кого? А я вам отвечу! Здесь, на площади, стоит двести тысяч человек, делегатов свободного Эшвена. А сколько их прибыло в Бургос с верительными грамотами от своих городов и поместий? Я отвечу еще раз. Только пять тысяч. Пять тысяч, вы слышите?! Но кто же остальные, те, кто стоит сейчас рядом с нами? И я отвечу в третий раз – это сервы-солдаты из Боссона, снявшие на сегодня свои мундиры. А также праздные зеваки, зашедшие на площадь поглазеть. Это не делегаты, не делегаты!

По толпе пошел глухой шепоток, словно ветер зашелестел степной травой. Арбаль откашлялся и продолжил:

– Как представитель Бургосского отделения Партии Равных, я требую, чтобы в голосовании приняли участие только те лица, которые зарегистрированы и имеют соответствующие верительные грамоты от своих городов и земель. Все остальные могут поддерживать их как угодно, но голосовать не должны. Иначе подлог получается! Я предлагаю тем из присутствующих, кто имеет на руках верительные грамоты, подойти ближе к трибуне и проголосовать еще раз, но зафиксировать свое мнение письменно, на отдельном листе, с указанием города, который они представляют, и указанием лица, подписывающего документ. После этого все подсчитаем и посмотрим результат. Далее! Уважаемый советник Сабин очень много говорил, но совершенно не о том, что написано в документе. Было много слов о свободе и борьбе с королем и церковью, однако на деле после простой декларации всей этой словесной галиматьи ордонанс Сабина просто закрепляет действующий состав Совета, управляющего армией. Совета, который на девяносто процентов состоит из боссонских виликов! В нем нет ни одного представителя от Артоша и Арана, а разве это справедливо?! – Он повернулся к Сабину. – Вы слышите меня, сударь? Не будете ли так любезны еще раз разборчиво зачитать нам имена советников?

Сабин выпрямился так, как будто в зад ему вставили кол. Он не торопясь потянул мышцы своей чудовищно мощной шеи направо, затем налево. Потом волчьим взглядом посмотрел на низкорослого Арбаля.

– Голосование закончено, Арбаль. Ты опоздал. Ордонанс принят, а состав Совета утвержден.

– Черта с два! – заорал артошец, брызгая слюной. – Вы слышите, господа! Это же произвол! Не было никакого голосования. Советник Сабин лишь спросил, кто тут за Свободу, а кто предатель! Разумеется, все за Свободу, а предателей нет.

– Закрой рот! – Сабин широко шагнул к Арбалю и, толкнув того плечом, свалил с трибуны. – Право на голос имеют не только те, кто явился в Бургос с верительной грамотой, но и всякий свободный серв! Каждый, кто стоит сейчас на площади, каждый, кто пришел на Ассамблею, имеет право голоса. Это древний закон!

«Верно! Верно!» – закричала разношерстная масса.

«Неправильно! Неправильно!» – замахали руками делегаты из дальних городов, тряся своими грамотами.

Сабин усмехнулся. Зевак и солдат-боссонцев явно присутствовало больше. К тому же мушкетеры Крития, называемые им «гадгедларами», с одним из которых Гордиан столкнулся в прошлую ночь, сумели наконец-то протолкаться к помосту сквозь плотные ряды и сейчас наставили мушкеты на людей Арбаля.

– Еще вопросы есть? – победным голосом спросил Сабин поднимающегося с земли артошца.

Но, к удивлению Гора, тот встал совершенно спокойно.

– Вопросов нет, – сказал он, пожимая плечами, – но если это «древний закон» и каждый, кто пришел на Ассамблею, может голосовать, то ты не будешь против, чтобы к нам присоединились еще люди? – И с этими словами он ткнул рукой в сторону противоположного конца площади.

Сабин обернулся. Гор поднял глаза и обомлел.

В сверкающих лучах солнца сверху вниз по бегущей к площади главной улице города двигалась огромная толпа. На головах людей были зеленые платки, а на руках – зеленые повязки. Впереди колонны шел знаменосец с огромным зеленым полотнищем на древке алебарды – полотнище колыхалось на ветру, как поле извивающихся змей.

Зеленознаменный питон вонзился в стоящую на площади толпу народа и, расталкивая ее, устремился к центральной трибуне.

– Это измена, – зашипел Сабин.

– Нисколько! – заверил Арбаль, обернувшись к делегатам. – Они лишь хотят проголосовать согласно древнему закону. Это жители Бургоса, городские сервы со своими виликами. Освобожденные рабы, как и все мы здесь!

Сабин с побелевшим лицом смотрел, как зеленоплатковые заполняют и без того забитую народом площадь. По всему выходило, что они составляют едва ли не половину из прибывших на Ассамблею.

– Не соизволите ли еще раз зачитать ваш ордонанс? – поинтересовался Арбаль медовым голосом. – Нет?.. Тогда я прочту свой!

С этими словами он снова забрался на трибуну так, чтобы его видели как площадь, так и прибывшие товарищи, и достал из куртки еще одну свернутую трубочкой бумагу. Новый манускрипт на сей раз не имел сургучной печати, но его тоже обвивала красивая ленточка, правда, зеленая.

– Итак, это не «другой» ордонанс, – тут Арбаль сделал акцент на слове «другой», – ибо мы полагаем, что не следует употреблять для первого свободного установления Республики названия устаревших и преступных монархических законов. Мы назвали этот документ Хартией Свободы! Подобно тем старинным декларациям, что древние жители Артоша требовали у своих королей в подтверждение вольностей и иммунитетов. Здесь нет ни слова о Великом Совете, ни слова о назначаемых Великим Советом губернаторах провинций и марок. Ибо мы полагаем, что высшей ценностью для Республики является не только свобода для всех рабов, но и справедливость!

Далее Арбаль очень коротко изложил основные принципы предлагаемых реформ. Согласно документу «зеленых», власть в Эшвене должна принадлежать не Боссону, а всем маркам их великого континента. Должен быть избран не Великий Совет, а Всеэшвенский Собор, составленный из делегатов всех земель Эшвена, избранных городами и префектурами. Более того, «зеленые» даже не протестовали против предложенного Сабином состава Великого Совета. Все названные им лица войдут в Собор без исключений. Но в Собор должны были войти также и представители других марок в количестве, пропорциональном населению соответствующей территории. Не более того! От Боссона, таким образом, в Ассамблею войдет тридцать человек, а Боссон – лишь десятая часть населения Эшвена. Это значит – общая численность всех делегатов должна составить около трехсот человек, от каждой префектуры – по двое! Таким образом, к управлению государством будут допущены не только северяне, но и избранные вилики от всех свободных марок Эшвена.

– Разве это не справедливо, судари мои? – провозгласил Арбаль. – Ответьте же мне! Это – справедливо?! Ответьте же мне!

– Да! Да! Да! – заскандировали не только зеленоплатковые, но и многие из тех, кто стоял между ними без зелени на головах и предплечьях. Даже боссонцы из числа солдат Армии Свободы только пожимали плечами и мрачно глядели на веселящихся «собратьев». Им, разумеется, было обидно за Боссон, но справедливость есть справедливость: действительно, кровь придется проливать сервам из всех провинций, а значит, и власть следует делить всем провинциям.

Сабин смотрел по сторонам, как затравленный волк. Он молчал. Несколько раз тучный советник открыл и закрыл рот, чтобы что-то возразить, однако так и не решился, а только залился краской от бешенства – сказать ему было нечего. Его замысел провалился.

Веселящийся Арбаль между тем уже приготовился зачитать сам предлагаемый документ, когда внезапно положение изменилось…

Гор почувствовал это каким-то странным образом, как кот, которого ветер тронул за усы. Толпа по-прежнему бушевала, Сабин молчал, Арбаль веселился. Гадгедлары и пистолетчики «зеленых» опустили свое оружие, одни – в растерянности, другие – в восторге. Все оставалось таким же, как секунду назад, и все же…

Отделившись от толпы, из наваливающихся на помост рядов вперед вышел невзрачный на первый взгляд старикашка в окружении таких же невзрачных, как он, спутников. Пожилой человек был высок и сух, словно сушеный богомол. Седой пучок волос на полысевшей голове, длинные узловатые пальцы на руках, неприятный оскал гнилых желтых зубов и прочие прелести «натурального», а не клонированного тела. Честер Керминос – пробежал по спине Гордиана леденящий душу холодок: он его узнал!

Честер меж тем улыбнулся гнилым ртом и взошел на трибуну. Он был не просто уродлив – Честер был страшен. От него будто веяло мерзостью, сумасшествием и… какой-то потусторонней мистической силой. Сабин и Арбаль, пораженные внезапным появлением на трибуне неизвестного конкурента, отпрянули, боясь коснуться грязной одежды и тощего тела катришца. Но тот лишь окинул обоих невидящим взором, как будто смотрел на мертвецов, а затем неожиданно как-то криво развернулся к толпе и надтреснуто захохотал.

– Вилики! – пугающе резко заорал он, надрываясь и тыкая пальцем в живот Арбаля. – Вот они, перед вами! Они топчут вашу веру в Свободу у вас на глазах, а вы даже не видите этого изуверства. Узрите же яд, что капает из уст предателей! К управлению государством будут допущены «ви-ли-ки» всех марок Эшвена! Так он сказал?! Не сервы свободных земель, а только ви-ли-ки! Ужели не видит глаз и не слышит ухо? Ужели сеть зла и обмана опутала ваши сердца так, что те стали глухи к голосу рассудка? «Свобода», «справедливость» – говорят эти псы с лицами добродетельных мужей, но только кнут и розгу имеют они в виду!..

Керминос, казалось, задыхался от гнева.

– Вилики, – надрывался он, – те, кто презирал и унижал вас вместе с шательенами, а часто и вместо них. Те, кто бил вас, калечил и предавал пыткам! Неужели им, этим червям, столько лет лизавшим сапоги наших врагов-шательенов, мы отдадим власть над новым свободным миром? Нет, говорю я вам, нет, нет и нет!

– Да что он там лопочет, – вполголоса возмутился Арбаль и дал знак пистолетчикам: – Остановите глупца!

– Это безумец! – вскричал почти одновременно с ним Сабин и посмотрел на Крития: – Арестовать недоноска!

И «зеленые», и гадгедлары двинулись было к «богомолу», но тут невзрачные спутники показали зубы. Откинув полы своих плащей и курток, они ощетинились лесом пистолетных стволов, обрезов, шпаг, сабель и топоров.

Все замерли, и «богомол» захохотал снова.

– Собратья! – возвестил он. – Нищие и прислуга, мастеровые и конюхи, чернорабочие и грузчики с портовых доков. Все, кто со мной, ко мне!

И тут из окон окружающих площадь домов, из бесчисленных мелких улиц и переулков, из дворов и подъездов на площадь выбежали отряды в коричневых камзолах – то были простые сервы из работных домов. Гор бегло оглядел самые крупные группы, двигающиеся из боковых улиц, и покачал головой: две, три, пять тысяч человек, по меньшей мере. И они все прибывают. Да откуда столько?

Площадь, сдавленная с разных концов домами, а изнутри раздираемая страшной давкой и теснотой, оказалась сжата еще раз стальными тисками нового человеческого прилива. Чернорабочие длинными толстыми нитями устремились в центр, выталкивая соответственно менее организованных делегатов первой волны в свободные улочки и проулки, примыкающие к площади.

Дождавшись, пока к помосту прорвутся первые ряды «коричневых курток», Честер довольно потер руки.

– Вот бумага, – сказал он, поднимая над головой третий за сегодняшний день свиток, – это не «ордонанс» и не «хартия». Я назвал его «Словом Эшвена», ибо это последнее и единственное слово, которое несет вам правду, а не ложь, рожденную виликами в их мерзости и злобе. Правду о том, каким будет наш новый счастливый мир, мои братья!

Гор искоса посмотрел на манускрипт. Глазам предстала вообще дерьмовая бумага без всяких украшательств. Он вообще умеет читать, этот уродец?

Уродец же вещал:

– Не только свобода для тех, кто был рабом, не только справедливость для земель Эшвена, но и равенство для каждого из нас – вот что сказано здесь. Вот, во что мы верим и чего мы требуем! Нет виликам! Да здравствует равенство между сервами! Пусть каждый свободный, в каждом городе и в каждом поместье будет равен своему вилику в правах свободного гражданина. Пусть судьбы городов и префектур решаются не в кабинетах управляющих торговыми домами, а так, как сегодня, – на площадях всеми сервами! Пусть каждый, кто получил свободу, вилик он или нет, сможет быть избранным в качестве делегата на Всеэшвенский Собор! И не триста человек будет в нем, а три тысячи! А понадобится – то и тридцать тысяч!

– Но позвольте, милейший, – встрял Арбаль, видя, что пистолетами делу не поможешь, – что же за Собор числом в тридцать тысяч человек?! Да они не поместятся ни в одно нормальное здание для собраний. Что же, будут заседать под открытым небом, в поле?

– На площадях! – заорал Керминос. – На площадях городов и во дворах поместий! На площадках заводов и на плацах школ! Да! В древности жители Эшвена собирались именно так – на полях. Теперь это будут каменные поля! Долой Великий Совет, долой Собор и Ассамблею виликов! Даешь «Каменные поля» для всех сервов!

– Каменные поля! Каменные поля! – подхватили тысячи глоток в неистовом крике. – Долой Ассамблею! Власть – всем сервам!

Теперь уже не только Сабин, но и Арбаль растерянно взирал на беснующееся человеческое море. Чернорабочих было слишком много, к тому же многие из «зеленых» и боссонцев, захваченные горячей речью Керминоса, вторили «коричневокурточной» толпе.

– Это бред! – заорал Сабин, перекрывая своим потрясающим голосом рев огромной толпы. – Кто будет командовать армией, кто будет управлять предприятиями и городами – ваши «каменные поля» по тридцать тысяч человек в каждом? Так не пройдет ни одно решение, ни один человек не будет назначен и ни один закон не будет принят!

– Заткнись! Пошел ты! – В Сабина полетели мелкие камни и какой-то мусор. – Проклятые вилики! Вон! Вон отсюда!

Но Сабин лишь отмахнулся от летящего в него града и вновь обратился к Керминосу:

– Это вопрос к вам, любезный! Кто поведет армию на сражение с королем? Вы лично или какой-то другой каменотес? Или вы всем составом делегатов пойдете прямо с «Каменных полей» на «травяные» поля сражений?

Его ехидству не было предела.

Керминос собрался что-то крикнуть в ответ на вопрос или просто плюнуть в лицо Сабину – было не понятно, но в это время из дальних рядов закричали:

– Трэйта, Трэйта командующим!

– Нет, Фехтовальщика! Гора Фехтовальщика!

– Керминос! Керминос!

– Арбаль!

– Гор!

– Трэйт! Трэйт! Трэйт!

Толпа заскандировала, задвигалась на месте, выкрикивая имена то одного, то другого лидера, но в конце концов сторонники одних, менее популярных утихли, подавленные более многоголосым хором сторонников самой известной личности. Через минуту площадь уже скандировала, повторяя на разные голоса имя самого грозного из сервских полководцев:

– Трэйт! Трэйт! Трэйт!

Гор не был удивлен, да и становиться военным лидером Армии Свободы ему почему-то совсем не хотелось. Он отбросил сомнения и, выйдя вперед, крикнул что есть мочи:

– Трэйт – командующий! Все за – Трэйта! ЗА!! ТРЭЙТА!!!

Это, похоже, решило дело. Сторонники Гора, второго по популярности кандидата в полководцы, немедленно или замолкли, или присоединились к скандирующим «Трэйт! Трэйт! Трэйт!».

В это время Керминос, окончательно лишившийся рассудка из-за срывающегося плана, с ненавистью кинулся на Сабина. Его сухой кулак врезался в безразмерный живот огромного вилика и утонул в складках жира. Сабин в растерянности оттолкнул его. Подбежавшие гадгедлары тут же попытались разнять дерущихся лидеров и схватить Честера Керминоса, но не смогли. Многочисленные спутники голодранца снесли их с трибуны, разрядив свои пистоли прямо в лица «гвардейцам свободы», а затембросились на оставшихся с дубинками и ножами.

Завязалась драка. Гор Арбаль с ужасом взирал на это несколько мгновений, но затем один из мастеровых, тот самый, что стоял с двумя тесаками, заехал ему своим оружием по лицу. Удар пришелся вскользь, поскольку бил люмпен неумело, однако кусок кожи и волосяного покрова, как по волшебному мановению, исчез с головы предпринимателя, и тот жалобно заверещал, расплескивая кровь по трибуне. Спутники Арбаля немедленно разрядили свои пистоли в дерущихся и прыгнули в гущу хаотической бойни с длинными кинжалами, спрятанными под полами одежды. Брызнули фонтаны крови.

Вот тебе и все демократические выборы!

В мгновение ока вся огромная площадь превратилась в арену хаотической бойни!

Черт! Где же Трэйт? Рука Гора медленно потянулась к оружию – судьба Ассамблеи висела на волоске. Мечта о свободе, за которую они сражались столь долго, засыпая трупами поля незатухающей сервской войны, была готова рухнуть в бездну братоубийственной бойни. Не из-за козней кардинала, не из-за доблести солдат короля, а из-за глупости людей, делящих власть в едва освобожденной стране.

Гордиан стиснул зубы и отдернул руку от собственного клинка: даже его меч, великолепный меч чемпиона боссонских авеналий, тут ничего не решит!

Резко повернувшись, он спрыгнул с помоста, чтобы избежать случайной пули, и схватил за отвороты стоящего сразу за трибуной вестового офицера гадгедларов.

– Сигнал! – прокричал он ему в лицо. – Должен быть сигнал на ввод войск на площадь! Тебе известно, что это за сигнал?

– Никак нет, сэр! – ответствовал тот. – Сигнал должен был подать лично советник Сабин. Возможно, он просто пошлет к войскам курьера, возможно, что-то еще.

Гор покачал головой, мысли лихорадочно скакали.

– Ерунда! – крикнул он. – Единственный сигнал, который может начать движение такой массы, это сигнал армейского горна. Где ваши трубачи, офицер? Здесь?.. Отлично! Ребята, играть «К атаке!». Даже если условный сигнал другой, Трэйт поймет! Ну же, шевелись!

И горны взревели!

И забила барабанная дробь!

Сабин, Арбаль и Керминос замерли с открытыми ртами. Их спутники в нерешительности опустили оружие, убитые валялись на трибуне и на земле, и только раненые своими криками чуть оттеняли этот грохот.

Оттрубив, горны замерли.

Гор нагнулся к ошеломленному офицеру гадгедларов и спросил его шепотом:

– Послушай-ка, дружище, как называли в Эшвене древний сход воинов, который собирали вожди перед походом?

– Уитанагемот. Но зачем?..

– Спокойно! – Гор удовлетворенно кивнул и выпрямился.

Вся площадь смотрела сейчас на него.

Не мешкая далее, Фехтовальщик вскочил на трибуну и поднял руку, привлекая к себе внимание многотысячной массы.

– Братья! – воскликнул он что есть мочи. – У нас есть три проекта для будущей Республики. Каждый из них представлен одним из валяющихся прямо передо мной, прямо в пыли и крови дерущихся людей. Это великий Гор Арбаль, неподражаемый Честер Керминос и божественный Каро Сабин…

В толпе послышались смешки.

– Но есть и четвертый! – продолжал Гор. – По старинному обычаю, более древнему, чем Закон Ассамблеи, более старому, чем все королевства и республики этого мира, в грозовую годину войны все решения в Эшвене утверждались уитанагемотом, простым «сходом воинов». Имеющий оружие имеет право голосовать! Не имеющий – не имеет! Есть ли среди вас воины, друзья? Есть! Тогда именно вас я призываю к голосованию. Отныне Ассамблея закрыта. Но открыт уитанагемот! И кроме стоящих на площади, есть еще желающие сделать свой выбор! Смотрите.

Он выхватил меч и острием сияющего клинка ткнул за спины взирающих на него людей.

– Встречайте! Знакомьтесь: господин Уитанагемот!

Толпа повернулась, как огромное неуклюжее чудовище, – на площадь двигалась новая неохватная людская масса.

Эти не шли змеей под самодельным знаменем на древке алебарды. И не выпрыгивали из окон первых этажей, не выскакивали из проулков. По улицам Бургоса к заполненной народом площади шли не люди – то были солдаты. Четкий строй, плечом к плечу. Чеканя шаг под стук барабанов.

С проспекта правее трибуны выдвинулась, ощетинившись копьями, бригада пикинеров. За ней виднелась вторая.

Из аллеи слева показались консидории Бранда в полном вооружении. Их было значительно меньше, чем пикинеров, так мало, что в узкой аллее через сто или двести метров угадывался даже конец колонны. Но каждый из консидориев шел в железном доспехе, со щитом, в глухом шлеме и с тяжелым мечом в руке, владеть которым каждый из них приучался с первого дня в этом мире.

– Колонна, стой! Мечи из ножен! Сомкнуть щиты! – прорычал Бранд, и бравые консидории синхронно, как огромная многорукая машина, выполнили скупую команду своего грозного предводителя.

А по центральной улице, более широкой и вливающейся в площадь, как могучая река вливается в океан, двигался самый широкий поток – кавалерия Крисса с заряженными карабинами и кривыми саблями в седельных ножнах.

– Первый ряд – в карабины! – скомандовал Крисс, красующийся верхом во главе своих всадников. – Остальным – сабли наголо!

И по этой команде тысячи лезвий, прошипев внутри деревянных полозьев ножен, вылетели на воздух, а Медиас Кордис ослепительно блеснул, пройдясь лучами по холодным раструбам грозных кавалерийских обрезов, что уставились дульными пятаками прямо в обомлевшую на площади толпу.

– Стой! В первую позицию! Пики к бою! – прорычал Сардан Сато, полковник первой пикинерской бригады.

Бригада замерла, опустив оружие параллельно земле, и только первый ряд выдвинулся чуть вперед, выставив левые ноги, а правыми наступив на древки своих пик, устремленных вверх под углом. Смертоносный двухрядный частокол копий смотрел на собрание народа, а собрание – на частокол.

– А вот теперь голосуем, – проорал Гор и звонко рассмеялся: – За Трэйта!!!

Когда его смех замолк, в звенящей, почти гробовой тишине, царившей над площадью всего секунду назад, прозвучал громогласный рев сотен тысяч солдатских глоток, и в воздух взметнулись все сто тысяч пик и двести тысяч мушкетов, тридцать тысяч драгунских сабель и десять тысяч мечей консидориев.

Уитанагемот сделал свой выбор!

Гордиан удовлетворенно кивнул.

– Голосование окончено! – торжественно провозгласил он. – Я, Гор Фехтовальщик, Тринадцатый пророк, Освободитель, Ракир Жало, снявший с вас койны, я призываю вас всех к присяге! Пусть настоящее собрание, сделавшее свой выбор по древнему обычаю уитанагемота, «схода всех воинов», присягнет сейчас Республике и нашему кандидату!

Трэйт – командующий и диктатор!

Трэйт – законодатель и судия!

Трэйт назначает людей в Великий Совет и Великий Собор Эшвена.

Трэйт назначает Ассамблеи.

Кто «против» – путь выйдет сюда!

Кто «за» – пусть поднимет вверх свое оружие.

А кто его не имеет, тот пусть просто умолкнет! Навсегда.

Он обежал глазами огромную, заполненную народом площадь. Под хмурым взглядом копейных наверший и хищным прищуром мушкетных дул никто не двигался. Даже солнце. Ни единое слово не покинуло уст. Ни единый возглас.

Да и что тут сказать? Республика восставших рабов – это Республика их сражающейся армии. Иначе и быть не может. Ни в этом мире, ни в любом другом. Все остальное – просто болтовня.

– Я принимаю ваш выбор! – провозгласил Фехтовальщик. – Да здравствует первый Верховный маршал! Да здравствует Республика! Да здравствует Мишан Трэйт!

Глава 7 Имя Бога

Тем временем в западном крыле великолепного мраморного дворца, раскинувшегося в десяти километрах от столицы Антийского континента города Митополя, Его величество Единого Короля Бориноса ожидал старый знакомый, успевший, правда, порядком поднадоесть за несколько недель их совместного пребывания в вынужденной южной ссылке.

Амир, кардинал Бургосской епархии.

Ничтожество, из-за которого был потерян священный Эшвенский континент и захвачено ядро сколоченной за тысячелетие империи. Отвратительная в своей беспомощности, мерзкая клерикальная тварь.

Однако Боринос вошел в кабинет и лучезарно улыбнулся. Как бы там ни было, до возвращения Господа Хепри Амир не в его власти. В противном случае Его высокопреосвященство уже давно украшал бы собой кол. Но… всему свое время.

Король вежливо поклонился:

– Ваше преосвященство!

– Ваше величество!

– Как самочувствие? Этот южный климат не изнурил вас?

– О, сир, я терплю.

Боринос пожал плечами, прошел в глубину комнаты, где завалился в роскошное кресло красного ясеня с меховым пледом и позолотой, и не удержался от шпильки.

– Даже если так, сударь, – сказал он, – я полагаю, что климат здесь все-таки тяжеловат для здоровья. Вы не склонны думать, что нам пора отправляться несколько… м-м, несколько севернее?

Лицо Амира вытянулось, как от пощечины. Все эти долгие недели богообразный лик клерикального владыки Эшвена и так был омрачен печатью скорби от пережитого в Бургосе унижения, когда он, властелин миллионов душ и неисчислимого церковного состояния, стал жертвой грязного, презренного серва.

– Неужели вы попрекаете меня, сударь? – вспыхнул он. – Я с превеликим удовольствием прямо сейчас оказался бы в центре Бургоса, как вы изволили выразиться, «несколько севернее», чтобы вместе с дознавателями церковной инквизиции перевешать лидеров рабской швали, захватившей вашу столицу! Но, как это ни прискорбно, в столице нет ваших солдат, без которых моя инквизиция бессильна. И на что вы намекаете? Военное поражение – это целиком и полностью ваша проблема, сир, и ни в коем случае не моя!

Король снова пожал плечами. В последнее время ему доставляло удовольствие бесить своего вынужденного визави. В конце концов, если бы не этот урод с посредственными умственными способностями, большая часть Эшвена оставалась бы под властью короля.

– Вы так полагаете, сударь? – Его величество скривился. – Тогда извольте подумать вот о чем. Зима на исходе, храмы Хепри в Эшвене закрыты и не поставляют в многомиллионные города континента ни промышленной продукции, ни грамма продовольствия, что намного важнее. Конечно, запасы континентальных складов велики, но весной-летом следующего года армии голодранцев, чтобы не сдохнуть с голоду в ободранных ими провинциях, придется куда-то двигаться. А теперь представьте мысленно карту: весь центральный Эшвен, а именно Артош, Аран и Артона ими уже заняты. Переправить сотни дивизий через море к нам, в Антику, они не в состоянии в связи с банальным отсутствием кораблей. Тысячеградье у них под каблуком, и что остается? Остается единственное направление для экспансии – Эльбиника, собственность церкви! Думаю, вам понятна моя мысль! Как только спадут снега, полчища сервов двинутся на восток. И тогда проблема военного противостояния станет, безусловно, в большей степени вашей проблемой, нежели моей!

Амир вскочил, нервно прошелся по комнате и снова сел.

– Ваша мысль мне понятна, сир, – сказал он наконец, – но она не верна. Вы забываете, что Эльбиника – это не просто провинция, это священная земля Господа! И посему главная гавань Эльбиники охраняется не только силой клерикальных полков, но и прежде всего божественной мощью церкви.

При этих словах почти в экстазе Амир воздел руки над головой и бешено потряс рукавами.

Король усмехнулся.

– Вы говорите о древних огненных башнях, не так ли, сударь? – Он поднял бровь. – Но это всего лишь замшелые легенды! Неужели ваши архаические дольмены еще способны на что-то?

– О, вне всяких сомнений, сир. Огненные башни построены Господом более трех тысяч лет назад, в самые первые годы правления церкви на этой земле. И именно в ту далекую эпоху они использовались в первый и последний раз. То была Хоттская война, если не ошибаюсь. Башни испепелили армию хоттов в двести тысяч копий на расстоянии почти пять километров от стен города. Те даже не увидели очертаний Стеллополя! Вы можете себе представить?

– Ну, представить вряд ли, однако в любом случае цифры впечатляют. Вот только правда ли это? Я первый и единственный король Эшвена вот уже более десяти столетий, но про хоттскую кампанию слышу впервые.

– О, сударь, – Амир покачал головой, – в этом нет ничего удивительного. По местному времени война закончилась более двух с половиной тысяч лет назад. В то время, насколько я помню, вы жили в другом мире и королевских регалий не носили. Вы ведь сын Хепри, не так ли? В те далекие годы Его Божественность правил сам, совмещая власть духовного наставника и государя нашего мира. И этот период длился почти две тысячи лет. Тогда я был наместником обоих Марли и принимал участие в хоттской войне именно как наместник соединенных западных марок во главе Солимбрийского ополчения.

Король посмотрел на Амира с плохо скрываемым сомнением.

– Забавно, – сказал он, – получается, что вы тоже солдат? Удивительно, но, имея за плечами столь обширный военный опыт, сударь, вы должны водить полки более искусно, чем мой Оттон, упокой, Господи, его душу. Ну, ладно, ладно, не напрягайтесь, – махнул он рукой, заметив, что Амир побелел от гнева. – Так вы, значит, видели башни в действии?

– Видел. – Амир отвернулся. – И смею вас заверить, что это зрелище трудно забыть! Башни не убивают молниеносно. Мгновенная смерть наступает только для тех счастливцев, кто оказался в центре одного из лучей. Этот центр занимает, как я понял, не более десяти метров в окружности. Еще где-то километр от этой точки сила луча действует по убывающей, нагревая поверхность предметов, а не просто сжигая их. У хоттов, оказавшихся в сфере такого остаточного воздействия, плавились доспехи, кожа и плоть опалялись, но при этом все они оставались живы в течение еще какого-то времени. Представляете, какие они испытывали мучения?!

– И вы могли наблюдать столь пикантные подробности с расстояния в пять километров, стоя на городских стенах? – Король фыркнул.

– Отнюдь, – обиделся церковник, – и это не предмет для шуток, сир. Проектировщик башен, кто бы он ни был, по всей видимости, являлся существом с весьма специфической, я бы даже сказал извращенной психикой. Не знаю, с какой целью, но башни сочетают в себе не только функции оружия, но и функции переноса изображения. Все, что происходило с хоттами, пока Господь Хепри жарил их на марше, в великолепном качестве отображалось на ночных небесах, как на гигантском экране от горизонта до горизонта, так что превращение сотен тысяч здоровых мужчин в жаркое могли наблюдать все, кто был тогда на юге провинции.

– Должно быть, впечатляющее зрелище! – Боринос даже облизнулся.

– Могу вас уверить, сир, более чем.

– Тогда, мой любезный друг, быть может, вы сможете применить ваше умопомрачительное оружие не только в обороне, но и в нападении? Давайте просто испепелим полчища сервов прямо в лагерях под Бургосом – и дело с концом!

Амир снова фыркнул:

– Вам прекрасно известно, сир, что ни огненные башни, ни иное оборудование храмов я не могу использовать без личного распоряжения Господа Хепри. Причем речь не идет о простом формальном разрешении сделать это. У меня просто нет технической возможности, ибо для активации башен нужен его личный код, который, как вы понимаете, мне не известен. Боже! Да я не могу даже воскресить своих автоматчиков! Сколько еще можно об этом спрашивать? Если ваш Генеральный Штаб не в состоянии вести войну на равных с этим проклятым «маршалом рабов», то не стоит обвинять в этом церковь! Вините своих солдат, сударь, а не меня!

Почему-то именно последняя реплика вконец взбесила Бориноса.

– Не трогать мой штаб! – рявкнул он. – Если бы храмы помогли мне, восстание подавили бы еще в зародыше! В вашем распоряжении уникальная техника, оружие, силы, которые даже невозможно вообразить вонючим рабам, захватившим мою страну! И мне надоело выслушивать нелепые обвинения по поводу причин нашего разгрома. Хватит винить моих солдат! Да, мы проигрывали сражения, но Эшвен рабам сдала церковь, разве нет? Это ваша жизнь выкуплена в Бургосе ценой миллионов сервских ошейников, а не моя. Вместо того чтобы давить сервов с помощью сверхоружия, вы сдаете им целые континенты!

Король грязно и витиевато выругался.

– Когда-то давно, – произнес он, немного успокоившись, – когда я не был королем и жил в другом мире, Господь Хепри призвал меня сюда и вручил мне эти земли. И я отстою их, сударь, с вами или без вас!

Он подошел к окну и отдернул штору:

– Взгляните сюда!

Окна комнаты выходили на гавань, и вся акватория была заполнена сотнями кораблей.

– Это десантный флот, – пояснил Боринос, – я собирал его, как вам известно, все эти месяцы для перевозки своих дивизий через океан. Но сегодня из миров-каверн Варданея и Кира подошли последние полки и сборы закончены. Не позднее трех дней от сегодняшнего утра моя армия поднимется на корабли и отойдет на север, чтобы вырвать сердца у озверевшей рабской швали, захватившей мою столицу. С вами или без вас, сударь, я выступаю.

– Вы высадитесь прямо под Бургосом, сир?

– Полагаю, нет. В устье Кобурна топи, дорог там нет, идти можно только водным путем на кораблях по великой реке. Добрая батарея картаун, поставленная на речных берегах, превратит мой флот в щепы. Поэтому мы высадимся немного южнее, где к океанскому побережью подходят дороги, годные для передвижения армии, и на столицу зайдем с запада. К тому же там обширные луга, где мы сможем развернуться для битвы.

Тут он снова выругался:

– И все же, сударь, в походе мне понадобится ваша помощь. Если наша хваленая церковь не в состоянии использовать сверхоружие, то помогите хоть в малом. Моим командирам понадобятся ваши спутники, чтобы следить за передвижением сервов, ваши радиотелефоны, чтобы поддерживать связь, и, наконец, им понадобятся ваши храмы! Да-да, я хочу, чтобы по мере продвижения моей армии, вы снимали с храмов силовые поля и включали машины для синтеза. Солдатам нужна будет еда и вода, сменное белье и одежда, пули для мушкетов и ядра для кулеврин. И спаси вас Хепри, если сейчас вы откажете мне в этом!

Амир, несколько опешивший после этой отповеди, моргнул и пожал плечами.

– Ну что вы, сир, – сказал он, – радиопередатчиков я вам, конечно, не дам, по уже известным причинам. Но в остальном, все что угодно – любая информация со спутников, любая продукция из храмов. Более того, я готов предоставить вам солдат церкви, чтобы пополнить ряды десантной армии.

– У вас есть бойцы?! – король был удивлен. – Если не ошибаюсь, церковные автоматчики полегли под Бронвеной и Бургосом до последнего человека, равно как и ваши гвардейцы-красноплащники.

Амир кивнул.

– Это так, сир, – подтвердил он, – но среди воинов церкви есть и другие. Я говорю о Священном легионе и двух клерикальных полках.

Король усмехнулся.

– Ну, сударь, – протянул он, – я видел действия Священного легиона и клерикалов в кампании Господа Хепри против валькингов в Истрии. Ни те, ни другие, признаться, не произвели на меня впечатления. Одни – жутко мутированные гиганты, закованные в пуленепробиваемую броню. Другие – обычные мушкетеры, притом плохо обученные. Скажу вам откровенно, сударь, среди моих телохранителей найдутся экземпляры, не уступающие в объемах мускулатуры вашим гигантам-легионерам. А что же касается клерикалов, то… то более дерьмовой пехоты я не видел в жизни! С оружием они обращаются настолько плохо, что любой новобранец даст им фору. Единственное, чем они меня тогда поразили, – это маниакальная смелость, с которой церковные роты бросаются в атаку. С полным презрением к смерти, отчаянно, удало! Однако, если быть предельно честным, пустая бравада в бою – меньше, чем ничто. Это глупость, сударь! В бой ваши ввязались лихо, но тут же почти все и полегли из-за косолапости в рукопашной.

Теперь уже усмехался Амир.

– Вы старый солдат, сир, – заметил он, – но надо бы вам знать, что умение обращаться с оружием не всегда гарантирует победу. Дело в том, что смелость наших солдат вполне объяснима. Они бессмертны, сир! И для их хебседирования, в отличие от спецназовцев и гвардейцев, нам не требуется кодов Господа, я могу утверждать такие воскрешения сам. Повсюду в храмах – в Артоше, Артоне, Аране, Эльбинике, Антике и Тысячеградье – установлены уловители душ, настроенные на шунты клерикалов. За их смертью последует возрождение. Каждый павший на поле брани уже в следующую секунду поднимается в храме, надевает новый мундир и берет в руки новый мушкет. Они – идеальные воины при всех своих недостатках! Кстати, я прибыл к вам в сопровождении эскорта из клерикалов. Если позволите, я приглашу одного.

Король скептически согласился и кивнул своему телохранителю, стоящему у входа с алебардой на плече. Солдат скрылся за дверью и спустя минуту в коридоре, соединявшем зал с приемным покоем Амира, в четком строевом ритме застучали по паркету подкованные кавалерийские сапоги.

«Кавалерийские? – удивился Боринос. – У клерикального пехотинца?»

Дверь распахнулась, и в зал вошел человек, от вида которого в первое мгновение Бориноса бросило в дрожь, как от вида собственного трупа. Меж золоченых створок двери перед королем и приором в сером церковном камзоле с золотым поясом шательена стоял человек, погибший восемь месяцев назад последней смертью на поле под Шерном. Играя желваками, король воззрился на своего племянника.

Хавьер де Катрюшен, знаменитый и безжалостный шательен-консидорий, шаркнул ножкой и изысканно поклонился.

* * *

Спустя полчаса лорд Хавьер сидел напротив Его величества на золоченом стуле, закинув одну ногу на другую.

Никто в присутствии короля сидеть так не смел. Даже Амир. Но Хавьер не смущался, он пил кофе и хрустел вафлей в сахарной пудре. Амир сидел тут же на диване перед высоким столом. Чашка его была пуста – никто не наливал.

Официально знаменитый лорд-консидорий считался племянником самодержца, однако и сам Боринос, и Хавьер, и Амир прекрасно знали, что это ложь. Три тысячи лет назад, когда Апостол Хепри, еще не провозгласивший себя Господом, шлялся по мирам-кавернам в сопровождении победоносных армий, покоряющих страны и континенты, Боринос служил кадровым менеджером в одном из отелей в кластере Сота Корпорации Нулевого Синтеза. То есть в другом Мироздании.

Три тысячи лет назад владелец сети отелей, а по совместительству Господь Твердого Космоса, призвал его сюда, соблазнившись исполнительностью, послушанием и несомненным талантом Бориноса к урегулированию конфликтов с подчиненными. Конфликты урегулировались в основном массовыми увольнениями и жесточайшей системой штрафов, которые, будучи перенесены на почву средневекового Эшвена, выродились в систему нечеловеческих пыток и медленных убийств.

Боринос с удовольствием применял не только заточенный кол для протыкания задниц, но и большие сковороды для поджаривания подданных в масле, а также вертела для их пропекания над открытым огнем. В общем, кадровая работа в Эшвене велась на славу – понятиям Бориноса о дисциплине оказались недоступны только церковные служащие, опека над которыми вверялась кардиналу. Из мирян же во всей огромной «твердой» вселенной королю был неподвластен только один человек…

Этим человеком был Хавьер.

Давно, очень давно, в стародавние времена, когда лорд-консидорий еще не сделался шательеном Эшвена и бравым кавалеристом, его приемный отец Боринос рассказывал ему странные сказки. Лорд Хавьер родился в Эшвене, где наряду с клонированием практиковали и примитивное живорождение – тут не только клонические фабрики, но и обычные женщины могли стать вестниками новой жизни, зажигая в новорожденных телах новые искры разума, что зовутся в храмах Хепри душой.

Но Хавьер, сколько себя помнил, всегда был взрослым. Большим. Два метра роста, саженные плечи, крупные руки, нос коршуна, орлиный взор, напор!

А вот детства у него никогда не было. В то же время, он не являлся и программным клоном, ибо, насколько подсказывала ему память, он всегда жил в Эшвене.

В общем, все это выглядело странно. Множество раз за свою долгую, насыщенную смертями жизнь, а умирал он, если ему не изменяла память, уже раз пятнадцать, Хавьер задумывался над этим странным феноменом – ведь, по сути, он был единственным, кто не помнил своего детства вообще.

Программные клоны стандартно помнили выдуманную жизнь в виртуальном мире. Живорожденные эшвены – обычное детство, проведенное в красивых городках и живописных усадьбах этой огромной средневековой страны. Но Хавьер был не таков.

Рожденный в клонической колбе взрослым, он не имел памяти. Старые обитатели дворца, да и сам Его величество король Боринос неоднократно рассказывали, как его – огромного слюнявого мужика обучали сначала ползать, затем – ходить. Есть с ложки, самостоятельно одеваться. Пользоваться клозетом и не гонять собак.

Он не был дебилом. Просто мозг в этом огромном теле был девственно пуст. Потому, наверное, его обучение шло быстрее, чем у найденных в лесу «маугли» и чем у настоящих маленьких детей.

Уже через полгода после рождения Хавьер осознал себя. Еще через год – свободно пользовался членораздельной речью и бегал. Через два – уже ездил на лошади и играл с палашом.

В три года врачи признали его вполне полноценным совершеннолетним человеком. В следующие пять лет он стал владетельным шательеном Эшвена, получил титул, земельный аллод и звание гвардейского полковника. А следующие триста лет славно гулял на просторах Невона, рубя в капусту гладиаторов-консидориев или выезжая впереди строя королевской жандармерии в многочисленных битвах, что вел Боринос, завоевывая не покоренные еще континенты и города родной планеты.

А еще Боринос рассказывал ему на ночь сказки – по крайней мере, в первый год жизни. Тогда они казались Хавьеру страшными и темными. Но сейчас, разглядывая себя и рассказчика с высоты прожитых лет и опыта, он понимал, что «дядя», который ни разу за все время царствования не назвал его «племянником», не просто развлекал своего подросшего воспитанника. Он программировал его – на будущее.

– Наш мир – это отражение другого, большего, – говорил Боринос. – Вселенная Эшвена лишь стеклышко в огромном калейдоскопе. Ты должен это понимать! Однажды, когда случится то, чего мы все ожидаем, ты должен быть готов. Есть формула, она проста, как лезвие палаша. В любом мире, где властвует Смерть, ты – на особом счету. Ты не можешь умереть никогда! Пока существует последний храм, последний замок, последний Индустриальный Центр последнего кластера последней вселенной нашего Искусственного Мироздания, ты будешь жить, Хавьер!

И Хавьер жил – насыщенно и разнообразно. Мироздание Твердого Космоса, которое Амир иногда называл Мирозданием Приключений, как будто было сотворено специально для него. Бесконечные драки, дуэли, обеспеченные бессмертием; безумные богатство и власть, обеспеченные покровительством короля; войны, в которых его убивали, женщины, которые делили с ним шелковые постели в роскошных спальнях или в пылающих переулках взятого штурмом города, все это доставляло ему бесконечное наслаждение. Почему? Он не имел понятия.

Однако то, что происходило в Эшвене в последний год, заставило его пробудиться…

Хавьер знал многое из того, что смертным Твердого Космоса не следовало знать. Несмотря на провалы в памяти, видения чуждого прошлого будоражили его покой. Не раз и не два за многие годы он приходил к Бориносу и к Амиру, задавая вопросы и не получая ответов. Кроме своей судьбы и своего прошлого, Хавьера интересовали науки, техника и боевые искусства. Он заставил Амира обучить его стрельбе из автомата и бластера, а также вождению гравикаров, хранившихся в ангарах провинции Эльбиника. Он заставил Бориноса возить себе наложниц и рабов из других Мирозданий и, прежде всего, из загадочной Корпорации.

Так завозились на Эшвен лучшие красотки из Нулевого Синтеза, и лучшие повара, и лучшие массажисты, и лучшие художники, и блистательнейшие из трюкачей. Однако самым загадочным приобретением лорда Хавьера за эти три тысячи лет стал вилик Гартаг.

Гартаг был ужасен хищным взглядом тигриных глаз и неукротим в сражении. Он не выделялся силой – не сильнее местных бойцов, – но владел уникальной техникой мечного поединка, с которой и блистал на ристалищах. Эта техника звалась «фехтованием».

Ровно год назад Гартаг пал, сраженный тщедушным ублюдком, рожденным в храмах в обычной клонической колбе. А спустя сутки от руки того же молокососа погиб и Хавьер, пронзенный первым же – и смертельным – ударом низкорослого палача. Уже трижды Хавьер умирал от руки недоноска, и с каждым разом ненависть его разгоралась все сильней и сильней. Но вместе с ненавистью росло и удивление лорда: ведь звали его врага «Фех-то-валь-щик!»

Связь этого человека с другим Мирозданием присутствовала, таким образом, налицо. Лорд спрашивал о ней короля, но тот лишь отмахивался. С каждым годом из последних столетий виделись они с царственным «дядей» все реже и реже. И каждый раз вид Хавьера вызывал у монарха все большее раздражение. Быть может, «то, чего мы все ожидаем», должно было лишить его трона? И снова сделать менеджером при отелях?

Наконец чашка Хавьера опустела. Знаменитый бретер и бабник отставил посуду и посмотрел на своих «дядек», воспитывавших его почти с самого клонического рождения. Амир, как обычно, в присутствии короля старался сдерживать эмоции, король, как обычно, комплексовал в присутствии бессмертного шательена-консидория.

– Ну-с, – сказал лорд Хавьер, глядя в глаза своему первому наставнику, – я вижу, сир, вы не ждали моего визита.

– Не ждал – это мягко сказано! – фыркнул король. – Амир, какого черта вы меня не предупредили? Я бы хоть… подготовился!

– Подготовились? Ну что вы, – улыбнулся Хавьер, – кофе был вполне достойным, вафли отличные, а иной встречи мне и не надобно. Излишества тут ни к чему.

– Я не кофе имею в виду! – махнул рукой Боринос. – Вы, сударь в последнее время меня раздражаете. У меня целый список обвинений, и если бы я знал, что вы придете, я бы приготовил его и повозил вас по нему вашим длинным орлиным носом! Насколько мне известно, именно вы виновны в похищении девицы нашего юного Апостола Свободы, которая и стала, по большому счету, причиной этого идиотского бунта. А что за кровавую баню вы устроили недавно в Бургосе? Сменили тело и в другом обличье проникли с группой головорезов на оккупированную сервами территорию. Нет, я не против диверсионных операций, но вы даже не удосужились поставить меня в известность! Меня, короля! Ваше происхождение многое вам прощает, но не все! Клянусь Хепри, не все!

– Вот на счет происхождения, – заметил Хавьер, – я бы хотел узнать подробнее. Вы с Амиром водите меня, простите, за мой «длинный орлиный нос» уже уйму времени, ничего не рассказывая о моем прошлом. Сегодня я прибыл, чтобы положить этому конец! Это ведь не просто бунт сервов, не так ли? Я не идиот и вижу, что с каждым днем ситуация ухудшается. Стремительно ухудшается! Этот Гор Фехтовальщик, кто он такой? Что связывает его с Корпорацией?! И, в конце концов, что связывает с ней меня?!

Амир и Боринос переглянулись.

Хавьер при всей своей наглости никогда ранее не позволял подобного тона и подобных прямых вопросов. Господь Твердого Космоса не отвечал на электронные письма кардинала, а следующий плановый сеанс связи предстоял еще только через три месяца. Решение им предстояло сейчас принять самим. Причем быстро. Несмотря на кажущуюся незыблемость государственного и церковного строя вселенского королевства, ситуация с сервским бунтом со всей очевидностью приближалась к своей критической точке. Ибо важнейшей картой в раскладе, как ни крути, были не только армии и эскадры, но и мощь богов, играющих смертными, как пешками на доске!

И Боринос решился.

Он не спеша поднялся, прошел через комнату, сел за рабочий стол, включил компьютер и отправил файл на распечатку. После того как из принтера вынырнул белый листок с коротким списком имен, Его величество протянул его кардиналу. Тот ловко подхватил и передал шательену.

Пока Хавьер вчитывался в распечатку, Боринос начал вещать.

– На листке несколько имен с краткими описаниями их носителей, – пояснил он. – Список я взял из сетевой Библии, так называемой «Библии Нуля» или «Библии Смерти», что в Континиуме Корпорации почитается собранием сакральных файлов, Священным писанием вселенной. В наших храмах известны только ее отрывки, отдельные главы и выдержки. Каждое из имен списка – это имя Бога, Творца Сущего! Искусственное Мироздание включает в себя огромное количество Континиумов, каждый из которых состоит из почти бесконечного числа вселенных, каждая из которых включает в себя множество миров. И, разумеется, в Искусственном Мироздании обитает большое количество богов. Но Единый Бог – лишь один. Учитывая что Нуль-Синтез был создан и ныне существует после гибели всех «естественных» вселенных, общее имя нашего ужасающего Творца вполне логично. Это Бог Смерти, Нуль! А наш Хепри – всего лишь его наследник. Но, как и любое абсолютное божество, Смерть имеет множество инкарнаций. Пройдитесь по списку!

Палец Хавьера послушно соскользнул вниз. Буквы складывались в слова, слова скользили по его разуму, как по залитому льдом склону.

Аннубис. Ам-Мон. Ат-Тум. Первые имена шли на «а» и далее – по алфавиту. Но ближе к концу списка палец Хавьера дрогнул.

Там было написано:

«Гор. Он же – Хор, Хорнатор, Гармахис.

Бог мести, палач, боевая реинкарнация Смерти».

А еще ниже:

«Хефу. Он же – Хавьер.

Бог вечности и бессмертия.

Запасная телесная оболочка на случай гибели Абсолютного Божества».

Медленно лорд поднял округлившиеся глаза на своего короля.

Глава 8 Дуй на юг!

Глаза Гора слезились, он часто моргал и периодически тер их ладонью. Из-за бессонной ночи и нервного утра настроение было ни к черту. Однако вызов на офицерский совет даже для таких относительно самостоятельных руководителей армии, как колонели отдельных корпусов и полков, являлся серьезной штукой, так что Гор, несмотря на настроение и самочувствие, быстрым шагом притопал в назначенное место ровно в десять пятнадцать, как и условился с Трэйтом.

После памятного уитанагемота здание Штаба королевской гвардии в одночасье превратилось из обители Совета виликов в Ставку Командующего Армией Равных. Внешне на здании это никак не отразилось – над крышей по-прежнему весело струились по ветру сине-золотые знамена, однако вот внутри некоторые изменения все же произошли. Канцелярия Совета виликов естественным образом сделалась аппаратом Ставки Верховного Командующего, а огромный, раздутый до невозможности штат адъютантов и секретарей членов Совета виликов, так же как и самих советников, пришлось подсократить.

Боссонские, а также некоторые артошские вилики, успевшие к этому моменту войти в Совет, вежливо, но без излишних церемоний выселялись из казенных кабинетов, из недавно оформленных государственных квартир, из лучших казарменных комнат и направлялись в свои поместья, что называется, «по домам».

Их места занимали штабные офицеры, а также впервые сформированные по совету Гордиана отделения и управления Ставки – разведка, кадры, собственная безопасность, административно-хозяйственная служба, управление военных имуществ, финансовый и даже аналитический отдел.

И все же уехали не все вилики. Когда Гордиан, а также подтянувшиеся к зданию одновременно с ним Бранд, Крисс и Сардан вошли в кабинет Трэйта, в кресле напротив новоиспеченного Верховного маршала и диктатора сидели двое – Циллий Абант и, разумеется, Каро Сабин.

Бывший председатель Совета, вилик таргетских усадеб, Циллий Абант, при своем росте, худобе и выпученных глазах, выглядел как высушенная, обиженная отловом вобла и в основном молчал. Однако Сабин, чья огромная туша залила своими складками все кресло, говорил не переставая, порой переходя на высокие ноты, и активно жестикулировал руками. Разговор шел горячий.

– Вы просто невозможны, Мишан! – всплескивал руками Сабин. – Управлять Республикой без Совета?! Да как вам в голову такое пришло?

– Не мне, сударь, – спокойно возразил маршал, – это пришло в голову солдатам армии, которых, кстати, вы сами пригласили на уитанагемот.

– На Ассамблею, сударь!

– А есть разница? Думаю, никакой. Признаться, я и сам не ожидал, что так выйдет. А потому, для вашего вящего успокоения, заявляю, что государственная власть мной принята только на время войны. По ее окончании я, безусловно, сложу с себя все диктаторские полномочия, и дальнейшее государственное устройство определит Учредительное Собрание всех марок Эшвена. Хотите – называйте это новой Ассамблеей. Вы удовлетворены?

Сабин вспыхнул.

– Ни в коей степени! Я требую признать, что ваше избрание на Ассамблее было просто формальностью. Вы – командующий армией, и это не подлежит сомнению. Но вы должны сохранить Совет виликов и все его старые полномочия. Я и все члены совета настаиваем на этом! В противном случае…

Тут Трэйт не выдержал и посмотрел на Сабина в упор. Лицо его было спокойным, глаза внимательными, но в их глубине Гор уже заметил маленькие сверкающие молнии ярости, готовые вырваться наружу.

– И что же в противном случае? – холодно поинтересовался маршал.

Сабин открыл рот, чтобы что-то сказать, застыл на мгновение, потом сомкнул губы и опустил глаза. Действительно, крыть ему было нечем. Не заговором же угрожать? От унижения Сабин покраснел еще больше, его полное лицо стало почти пунцовым.

– Ну что же, сударь, – сказал Трэйт, – на сей печальной ноте, я полагаю, мы закончим беседу, ибо у меня и моих офицеров еще много дел. Вы свободны.

Сабин резко встал, откинул стул в сторону и выбежал из комнаты, колыхая складками тела. Циллий поднялся медленнее, с достоинством старого управленца. Несколько секунд он смотрел на Трэйта печальными подслеповатыми глазами, затем сказал:

– Мишан, Мишан… Я помню вас совсем еще ребенком. Когда вы в первый раз вышли на арену Лавзейской школы обычным кадетом. Зачем вы так с нами? Разве мы враги?

Мишан также поднялся с кресла. Было видно, что ему неловко выслушивать упреки старого друга и наставника.

– Мы не враги, Циллий, – вздохнул он, – но идет война. Я не могу вести бойцов на смерть, постоянно оглядываясь на Совет виликов. Поймите меня правильно, я уважаю членов Совета и всегда прислушивался к их мнению, но в последнюю кампанию мнение гражданских руководителей только мешало армии. Я никогда бы не посмел выступить против Совета виликов, нарушив свою клятву верности. Но раз уж армия сама постановила, что именно я решаю, быть Совету или не быть, то вот мое мнение: Совет виликов не нужен. По крайней мере, на время войны.

Циллий кивнул:

– Я прекрасно понимаю вас, Мишан, однако должен заметить, что каждый из членов Совета – это яростный борец, не менее ваших офицеров мечтающий о свободе для сервов. Каждый из них мог бы внести свой вклад в общую борьбу, если не на посту советника, то в любом другом месте. Было бы неразумно отталкивать этих людей от дела восстания вообще. Дайте нам хоть что-то.

– Что именно? – спросил Трэйт.

– Посты в армии, губернаторство над марками, магистратуры в городах. Каждый вилик – это опытный администратор, мы не будем лишними, поверьте.

Трэйт вышел из-за стола и прошелся по комнате.

– Вы просите о ком-то конкретно?

– О многих. Но прежде всего о Каро Сабине и Дэне Критии, Мишан. О ваших лавзейских товарищах. Критий – полковник гадгедларов, гвардии Свободы, командующий внутренним корпусом, созданным нами для борьбы с контрреволюцией. Пусть он останется его командиром.

Маршал помолчал, недовольно покрутил ус.

– Хорошо, – сказал он наконец, – пусть останется. Я не стану его смещать, пока нет серьезных нарушений. А что с Сабином?

Циллий пожал плечами.

– Бургос, столица Эшвена, – сказал он. – Я думаю, для этого города нет более достойной кандидатуры на пост префекта, чем наш друг Каро.

– Сомневаюсь, – пробурчал себе под нос Трэйт, но тут же развернулся и сказал: – Однако, если это ваша личная просьба, то она будет удовлетворена.

– О, да. Это личная просьба, Мишан.

– Пусть будет так, сударь. С завтрашнего утра Сабин назначается префектом Бургоса и префектуры Бургоса и Литавра. Что-то еще?..

Когда Циллий вышел, Трэйт коротким жестом пригласил стоящих на входе офицеров присаживаться.

Они расселись вокруг его стола полукругом, в роскошных обтянутых шелком креслах. Все несколько пораженные теми уступками, которые новоиспеченный маршал только что сделал для партии виликов. Почти полностью должности префектов и губернаторов провинций были занятыми бывшими советниками и приближенными к ним людьми. Согревало только то, что собственно в армии единственным командиром «от виликов» остался Критий. На всех остальных должностях находились не вилики и провилики, а рядовые сервы, выдвинувшиеся в ходе войны.

Как всегда, паузу неопределенности в лоб и с ходу нарушил Бранд.

– Меня, конечно, никто не спрашивает, сэр, – сказал он, смущаясь, – однако, по-моему, зря мы с ними цацкаемся. Надо бы за шкварник – и вон из города! А то, значит, Сабин теперь станет столичным префектом, а этот его прихвостень Критий по-прежнему останется заправлять целым полком! Зря, зря: чую я, намучаемся еще и с тем, и с другим.

Трэйт поморщился:

– Знаешь, Бранд, дружище, я вот не пойму одного – вы выбрали меня командующим или проституткой? C каких пор я должен отчитываться перед своими офицерами?

Бранд заткнулся и опустил глаза, но Трэйт не собирался устраивать выволочку. Он хлопнул великана по плечу и примирительным тоном продолжил:

– Что касается свежих назначений, то тут я могу сказать одно. Что бы ни решила армия в Бургосе, вилики пользуются большим влиянием во многих провинциях. Если вы заметили, большая часть вчерашних депутатов Ассамблеи была представлена именно управляющими поместий, а не кем-то другим. Так что прямая ссора со вчерашней властью чревата расколом. Это один момент. А другой таков: Циллий прав, не все вилики такие говорливые политиканы, как Сабин. Многие из них преданы нашему общему делу и могут быть реально полезны. К тому же все они – профессиональные управляющие, хозяйственники, администраторы, бизнесмены. Именно они нужны сейчаснам на местах. По крайней мере, на гражданских должностях.

Трэйт вздохнул.

– Да, – продолжил он, – в Бургосе и Рионе, в Силломарисе и Утрике нами захвачены десятки тысяч орудий и сотни тысяч единиц ручного оружия. Тонны боеприпасов, сотни армейских продовольственных складов, огромное количество амуниции, казна марок и провинций. Свыше ста тысяч пленных королевских солдат и даже несколько военных кораблей. Да, мы на вершине славы! Да, миллионы освобожденных сервов по всей стране боготворят нашу армию, а прочие жители, бывшие свободные подданные короля, готовы лизать нам сапоги. Однако каждый из вас должен прекрасно осознавать, что без поддержки твердынь храмов Хепри нашему новорожденному государству не устоять перед монархией Бориноса, сколько бы побед мы ни одержали, сколько бы земель нами ни было захвачено!

Сначала людям нужны свобода и победы, но затем им банально хочется есть.

Продовольственные запасы пока велики и непосредственной угрозы голода нет. Однако сколько так может продолжаться? Уже сейчас даже поверхностный анализ отчетных документов, которые поступают в Ставку от фуражиров, показывает, что хлеба нам хватит от силы на год. И только вилики могут помочь нам справиться с этой проблемой. Республика будет сдавать захваченные промышленные предприятия и усадьбы в аренду бывшим управляющим с требованием выплатить стоимость аренды через год зерном или промышленными изделиями. И если война не завершится в ближайшее время – а я не вижу для этого серьезных предпосылок, – вилики должны организовать на территории Эшвена новую экономику, чтобы обеспечить нас пищей и товарами, без которых Республика умрет. Гор, уж ты-то должен понимать, что нищета и голод разят любую власть, любую армию, надежней, чем пика и пуля. Наверняка и смертельно. Именно поэтому сегодня я сделал первый шаг к этой сделке. И через неделю, когда я призову виликов взяться за организацию хозяйства, они мне не откажут. Иного выхода нет, вы поймите!

Бранд покачал головой:

– По мне так простые сервы вполне могли бы и сами организовать работу в усадьбах и мануфактурах. Зачем нам вилики?

Но тут уже подал голос Крисс:

– Нет, Бранд, маршал прав. Для производства и торговли нужна организация. Ни один рабочий сам по себе не встанет к станку и не выйдет в поле. Нужен контроль, нужна ответственность, а иначе все замрет. Да и, собственно, мы явились сюда не для дебатов. – Он развернулся к Трэйту: – Вы нас звали для чего-то конкретного, сэр?

Трэйт кивнул:

– О да, друзья мои. Прежде всего я хотел бы поблагодарить вас, старших офицеров армии, за прошедшее избрание. Признаться, я не ожидал такого исхода Ассамблеи. Спасибо за доверие. Спасибо за оказанную честь. В то же время я заявляю перед вами, как перед братьями по оружию и предводителями крупнейших военных отрядов, что государственная власть принимается мной только на время войны, как я уже говорил. А по ее окончании диктаторские полномочия будут сложены и будущее устройство Республики определит новая Ассамблея. Уитанагемот, «сход воинов», конечно, хорош, однако в мирное время судьбу вселенной должна решать мирная Ассамблея.

– Принимается, – сказал Гор и встал. – Мой стрелковый корпус в полном распоряжении командующего.

– И мои консидории, – подхватил Бранд.

– И мои драгуны, – заявил Крисс.

– И пикинеры! – Сардан Сато прищелкнул каблуками.

Трэйт посмотрел на каждого из них по очереди, потом крепко обнял одного за другим. Потом отвернулся, отошел к окну, помолчал. Было видно, что могучего старика переполняют чувства, но он справился с собой и вернулся к столу уже совершенно спокойный.

– Ну что ж, – произнес он прежним невозмутимым и строгим голосом, – тогда по делу. Из Антийского Каскада поступают известия, что Боринос серьезно готовится к войне. В Митополе собирается огромная армия и флот для перевозки десанта. Наши лазутчики по линии Партии Равных докладывают, что вдоль северного побережья континента собраны все суденышки, способные перевезти людей через внутреннее море. Воинские контингенты отозваны из колоний и по предварительным данным прибудут в Митополь не позднее шестого дня месяца Хойак. Усиленно воскрешаются шательены, истребленные нами под Шерном и Рионом, так что по истечении весны, судари мои, нас ждут очень бурные летние месяцы… Теперь далее. Линия побережья, которую надлежит охранять, очень велика. Перекрыть все места возможной высадки вражеского десанта мы, разумеется, не сможем, поскольку это просто распылит наши силы вдоль огромной линии и в любом случае обеспечит противнику численное превосходство в месте, где он непосредственно вступит на берег… Я предлагаю следующее. На самом побережье оставить минимум войск – только габелары местных префектов, небольшие гарнизоны в портовых городах, не более того.

Саму армию разделить на две крупные части и каждую из них расположить вдали от берега, но в пределах оперативного маневра. Первую часть – под Бургосом. Вторую, я думаю, вот здесь (Трэйт подошел к висящей на стене карте), в районе Стилли, в Тысячеградье. Первая армия призвана контролировать устье Кобурна. Вторая – побережье Тысячеградья. Таким образом, в каком бы месте не высадился десант из Митополя, мы успеем спокойно отмобилизовать одну из армий и выйти к нему навстречу.

Таким образом, – закончил изложение плана Трэйт, – мы не сможем воспрепятствовать самому десанту, но сможем своевременно среагировать на его попытку продвинуться в глубь континента после высадки. Мы сдадим противнику один или два прибрежных города без боя, но сохраним свои силы нераспыленными, в двух мощных, крепко сжатых кулаках. И при этом в той или иной степени сможем контролировать все побережье. Ваше мнение, господа?

Офицеры переглянулись.

– Придется сдать прибрежные городки, сэр, – сказал Бранд, – это десятки тысяч мирных граждан, это роты и батальоны габеларов, это солдаты гарнизонов, которым придется умереть ни за грош. Боринос ведь псих, и после стольких поражений от нашей армии он просто вырежет всех жителей и спалит их дома!

– Точно, – сказал Крисс, – это, кстати, здравое замечание, нужно вывезти с побережья все, что может оказаться ценным. Продовольственные и оружейные склады, промышленные предприятия и мастерские переместить в Бургос, а также в иные пункты подальше от моря. Лучшие части с побережья также стоит убрать. Нужных людей и специалистов тоже. Пусть останутся только ополченцы и габелары.

Бранд вскипел:

– Да ты же, Крисс, сам бывший габелар, вертухайская рожа! – возмутился он. – Они что, не люди? А ополченцы? Там, куда придется первый удар Бориноса, сдохнут все поголовно! Вы что не понимаете?!

– Другого выхода нет, Бранд, – сказал Гордиан, взглянув великану в глаза, – а если ты его знаешь, то предложи.

Бранд помолчал, помотал головой:

– И все же это не по-человечески как-то.

– Это по-военному, сударь. Победы, как известно, оплачиваются кровью.

С этими словами Трэйт поднялся, и за ним встали все остальные.

– Если принципиальных возражений нет, господа, будем считать предварительный план обороны утвержденным. Завтра мой Штаб оформит детали с указанием подразделений в каждом из воинских контингентов. Жду вас здесь же в шестнадцать часов. А пока все свободны.

Крисс и Сардан Сато встали и, отдав честь, вышли из комнаты. Но Бранд и Гордиан остались.

Трэйт немного порылся в бумагах на столе, затем посмотрел на оставшихся друзей-подчиненных.

– Ну что еще? – спросил он. – Есть просьбы, я так понимаю?

– Есть, – сказал Гордиан, чувствуя себя до ужаса неловко. – Я, сэр, обнаружил в Бургосе следы Лисии. Они ведут на юг, в Харторикс. Мне нужно туда. Девушка, по всей видимости, стала жертвой содержателей доходного дома. Мы с Брандом хотим смотаться туда с небольшим отрядом. Через пару недель вернемся.

Трэйт молча перевел взгляд с одного на другого, как будто не узнавая своих преданных соратников.

– Да вы что? – возмутился он. – Сейчас вы оба нужны мне здесь как никогда! На карте судьба Республики, всего нашего дела, до вторжения Бориноса от силы месяц, а вы хотите бросить армию из-за личных обстоятельств?!

– Простите, мастер Трэйт, но эти личные обстоятельства имеют конкретное человеческое имя – Лисия! В отличие от слова «Свобода», это не просто набор звуков, а конкретный, живой человек. И он страдает каждый час, пока я живу здесь и думаю о глобальных проблемах рабов Эшвена! В конце концов, это моя женщина и, если уж на то пошло, именно с нее все и началось.

Гор с этими словами неопределенно обвел рукой воздух, поясняя, что под «всем» он подразумевает снятие ошейников, их бунт в Боссоне, войну за Эшвен и сделку с викарием. «Все» – это все. Из-за нее!

Трэйт молча посмотрел на него – глаза в глаза. Очи полководца и диктатора были сумрачны и серьезны, но обиды на бросившего его в решающий момент товарища или начальственного недовольства в них не наблюдалось. Только грусть очень уставшего человека.

– Я понял, – сказал он, наконец, – и знаешь, Гор, ты прав. «Свобода» и «Республика» – это только слова, набор пустых звуков, которыми Сабин сотрясал аудитории. Мы сражаемся за конкретных живых людей. И если не драться за них, то вообще за что драться?..

И он отвернулся, вернувшись к бумагам на столе.

– Валяйте, – сказал он, не глядя, – дуйте на юг. Но не позднее двух недель я жду вас обратно. И пусть ваши сердца будут с женщинами, которые дарят вам любовь, но руки, сжимающие мечи, пусть будут моими!

Часть третья Право на ярость

Глава 1 Выбор консидория

Власть – как много в этом звуке!

Сабин, униженный поведением Трэйта и оскорбленный непризнанием армии, теперь редко сидел в своем кабинете, выделенном ему в чудесном особняке аж одного из принцев королевской крови. Еще реже он заходил в ратушу, где вел дела бывший королевский префект. Дел в республиканском Бургосе, конечно, было невпроворот, однако Каро, опытный администратор и бизнесмен, без труда распихал их по многочисленным заместителям и вице-префектам.

В понедельник он приезжал на контроль. В среду – на подписание отчетов Трэйту. Подчиненные боялись его, опасаясь гнева бывшего лидера Великого Совета, а вышестоящие, коих было собственно всего два – диктатор Трэйт и председатель Правительства Рихмендер, старались не трогать – кое-что тронь, как известно, руку не отмоешь – и влиять на городские дела старались либо непосредственно, либо через заместителей Сабина. В результате бывший лавзейский вилик работал совершенно бесконтрольно, получив вместо реальной власти почетную синекуру без особой ответственности и привилегий.

Сабин грустил. Каждое утро он прогуливался по красивым набережным Бургоса, поглубже надвинув широкополую шляпу, чтоб меньше узнавали, и постукивая тростью по мощеной мостовой. Ближе к обеду он возвращался домой, но вот сегодня все вышло не так…

– Господин советник? – вкрадчивый мужской голос обратился к нему со спины.

Сабин обернулся:

– О чем вы, сударь, я давно уже не…

Внезапно он узнал – перед ним стоял сам лорд Брегорт! В одеянии из старого лакейского камзола, с наклеенными усами и бородой. Да, узнать было трудно, но плох тот вилик, который не узнает господина даже после пластической операции.

– Мой лорд! – автоматически сорвалось с его губ. – Что вы здесь…

– Тише! Я хочу всего лишь поговорить.

Знаменитый литератор, подхватив экс-советника под локоток, увлек его в переулок.

– О Боже, – вздохнул лорд Брегорт, – наконец-то я встретил вас, сударь. Я так боялся, пока ждал вас на набережной. Удивительно, но мимо меня за час прошло уже четыре лавзейца! Я думал, меня узнают и схватят. Но – пронесло.

Сабин пожал плечами. Хорошо, что «пронесло» в переносном смысле, а не в прямом, подумал он. А может, действительно «сдать» старого хозяина новой власти, крикнуть сейчас гадгедларов? Ведь шпионит господин писатель, явно шпионит, ведь не просто так усищи нацепил. Хотя… Сабин, конечно, не очень уважал лорда Брегорта как личность, но в общем, относился к нему хорошо. При всех обычных для шательена «закидонах», Брегорт был нормальным мужиком и совсем не злым хозяином – в целом справедливым и разумным. И если бы не эта писательская блажь… Впрочем, может быть, в ней-то все и дело?

– Сударь, – сказал бывший раб бывшему господину, обращаясь на равных и немного превозмогая себя, ибо привычку унижаться перед этим лицом, впитанную с детства, сломать было не просто, – вам не о чем беспокоиться. Лавзейцы всегда любили вас и, поверьте, не оставят сейчас, когда рабство отменено. Не могу сказать, что я предан вам, как и раньше, но на дружбу и помощь вы, сударь, можете рассчитывать.

Брегорт кивнул.

– Чудесно, – еле слышно пробормотал он. – Его величество рассчитывал именно на это.

– Его величество? – Щеки Сабина вспыхнули пунцовым. – Так вы, сударь, шпион…

– Нет-нет, – Брегорт воздел руку в предостерегающем жесте, – я лишь прибыл, чтобы спросить…

Спустя час они сидели в темном кабинете экс-вилика, освещенном тусклым мерцанием единственной свечи. Город давно жил без света, храмы Хепри по-прежнему отказывались поставлять электричество в освобожденные Равными провинции и марки, и Эшвен опустился в совершенно варварские времена: в домах зажгли свечи, заработали камины, задымили печные трубы.

В кабинете царил полумрак – тяжелые шторы на окнах были плотно задернуты, надежно отгораживая говоривших от ярких лучей Медиас Кордис.

– Герцогский титул, – повторил Брегорт свое предложение, – наследственное шато, в том числе и моя Лавзея. Бессмертие, власть. Все это предлагает вам мой король. Пока – только устно. У меня была идея взять на встречу с собой письмо с его подписью и печатью Лейб-Канцелярии, но этот документ, увы, полностью скомпрометировал бы вас в случае моего ареста, а потому… Но, клянусь честью, сей документ существует, он подписан королем и, если это необходимо, я могу предоставить его вам при следующей встрече, как гарантию вашего будущего благополучия.

– Не стоит, – задумчиво пробормотал Сабин, – я, разумеется, верю Бориносу. Но более того, я верю вам, сударь. Действительно, Его величество все верно рассчитал. Если бы вместо вас прибыл с таким предложением любой другой посланник, пусть даже наследный принц, я бы тут же вздернул его, не отходя от набережной и пары метров. А так… Но это же измена!

– Нет! – всплеснул руками литератор. – Это шанс, сударь! Возможность добиться всего – бессмертия, богатства. Неужели вы думаете, что ваш бунт, ваша, безусловно, великолепная и могучая попытка, способна окончиться победой? Да никогда! Менее чем через год на «свободных» землях начнется голод. Сначала закончится хлеб, а затем – картечь, пули, ядра. Чем станете воевать? Мечами консидориев?

Сабин лишь покачал головой.

– Я не могу, сударь, – сказал он, запинаясь, – Много, много лет я мечтал, что Партия Равных, в которую мы с таким упоением «играли», я не побоюсь этого слова, в Боссоне и в Лавзее, когда-нибудь сможет подняться на борьбу против угнетателей. И никогда не думал…

– Так разве мы спорим не об одном? – Брегорт всплеснул руками. – Король обещает, что как только восстание будет подавлено, вы не только приобретете титул, аллод и свободу. Он обещает вам префектуру над всем огромным Боссонским краем! Если хотите, эта должность в пределах северной марки может стать и наследственной. Получите эту власть, сударь, и используйте ее по своему усмотрению. Партия Равных в Боссоне выйдет из подполья и сможет открыто бороться за права сервов. Вы сможете защищать рабов в Боссоне легально!

Сабин не ответил и молчал очень долго. Брегорт, внутренне дрожащий от страха и напряжения, уже стал приходить к выводу о полном провале своего шпионского предприятия, когда бывший вилик открыл наконец рот.

– Я должен сохранить лицо перед соратниками, – произнес он сильно изменившимся голосом, таким глухим и задавленным, словно никогда не неистовствовал на площадях перед многотысячными аудиториями. – Мои условия таковы: Боссон становится не наследственным доменом, не префектурой, а автономией, маленьким подобием Республики Равных, но входящей в состав Эшвенского королевства. Своего рода коллективным вассалом с наследственной властью дожа, каковым, естественно, должен стать я. Остальные территории я вам сдам. И, да, сударь, рабство в Боссоне должно быть отменено.

Брегорт кивнул.

– Трэйт? Гор? Бранд? Рихмендер? – спросил он.

– Пусть все умрут – мне нет до них дела.

– Армия Свободы?

– Пусть останется лишь костяк. Несколько полков. И мои гадгедлары. В Боссоне мне понадобятся войска. Все остальное – на усмотрение короля.

Брегорт поспешно встал – у него гора свалилась с плеч.

– Отлично! – почти воскликнул он. – Тогда по рукам, сударь?

Сабин медленно поднял голову и кивнул:

– Да, по рукам.

* * *

Двенадцатого дня месяца Хойак Бранд, Гор и верный Никий впервые со времени выезда из столицы, срезав путь по удалявшемуся от Кобурна мощеному тракту, вновь оказались перед водами Великой Реки.

Здесь, в низине, на относительно ровном пространстве, открывался роскошный вид на море, которое Гордиан видел впервые со времени своего неудачного Хеб-седа. Еще через несколько километров, ближе к накатывающимся на берег волнам, на болотистых, поросших камышом топях, стояло некое подобие города, сплошь состоящего из недостроенных зданий, брошенных фундаментов и недомощенных дорог.

– Это что такое? – спросил Гор подъехавшего к нему Бранда.

– Это КароБерг, город короля, если ты не знал, – с непонятной гордостью пояснил великан. – Об этом уже лет пять судачат по всему Эшвену, а ты не в курсе. Если выразиться точнее, то перед нами – ГрейтБориБерг, город Великого короля Бориноса. А ты: «Чего? Чего?» Серость!

Гор лишь пожал плечами.

– Ты меня прости, Бранд, – усмехнулся он, – но на город короля не похоже. Тем более «великого». Тут вон пара болотец, камыш, речки мелкие да здоровая плотина. И зачем сразу столько фундаментов, если даже дороги нормальной нет? Нельзя было дома по одному строить?

Бранд саркастически ухмыльнулся:

– Я же говорю, Гордиан, ты – серость, хоть и пророк! Замыслов королевских не разумеешь. Это город, но только будущий! Он станет столицей, когда достроят. Черт его знает, зачем Боринос решил строить ее именно здесь. А то, что сразу столько фундаментов заложили, так это как бы «план», понимаешь? Только не на бумаге, а прямо на земле чтобы лишний раз потом не перемеривать. Климат тут – гадкий. Дождь пройдет, какая-нибудь речка пойменная русло изменит, – придется перемерять. А так каменный фундамент стоит – сразу видно, где и что было.

– Понятно, – хмыкнул Фехтовальщик. – Я, по несчастью, с Бориносом не знаком, но слышал, что он псих, каких надо поискать. И вижу теперь, что люди не врут. Проект этот – бред, а не столица. Вон, на том берегу Литавра стоит – город как город. Хоть и порт, а везде сухо и красиво. Потому что на восточном берегу пляжи, а не болота. А здесь, на западном, вонь одна, камыш да топи.

– Да я разве спорю? – криво усмехнулся Бранд. – Топи, они топи и есть. А про Бориноса ты зря не болтай. Король он, может, и со странностями, но после Шерна и Бургоса возьмется он за нас круто, так что мало не покажется. Безумец, не безумец, однако в свое время Вету он к ногтю быстро приставил. И Антику тоже, и прочих. И не знаком ты с ним не к несчастью, а к счастью. Думаю, если бы мы с тобой с ним случайно зазнакомились, он бы первым делом живо нас на колы либо на виселицы пристроил.

– Ну это смотря при каких обстоятельствах знакомиться, – в свою очередь рассмеялся Гордиан. – Когда мы сервами в Школе были – тогда конечно. А если как с кардиналом в Бургосе после разгрома Оттона… Как бы не он нас, а мы его задом на кол, а?

– И то верно, дружище, – кивнул боссонец. – Но у тебя и фантазия, однако Его величество – и на кол!

– А что, думаешь, если он король, так его и на кол нельзя? Нет, уж что-что, а свой кол этот ублюдок заслужил по полной!

Так, болтая, они двигались вперед и через несколько дней, примерно к двадцать седьмому дню того же месяца, после долгого перехода через горные перевалы и скачек по лесным тропам Северного Карабана они оказались уже на солнечном южном побережье.

С момента выхода их отряда из Бургоса прошло ровно четырнадцать дней. Постепенно с приближением к побережью природный пейзаж менялся. Гордиан, которому наскучила езда по узким горным тропкам между крутыми обрывами и почти отвесно взмывающими вверх скалами, с радостью смотрел на раскинувшиеся вокруг цветущие луга и милые взгляду березовые рощи. В горах такого не было – только камень да чахлый кустарник, да снег на самых вершинах.

Здесь вдоль дороги их стали встречать сначала одинокие дома, затем небольшие деревеньки. Спустя еще три перехода и две ночевки, они вошли в шумный портовый Харторикс.

Да, не зря старый развратник Брегорт выбрал его для очередной своей резиденции, не зря – даже на первый, довольно поверхностный, взгляд город представлялся Гордиану более чем интересным местом. Определенно, у старика имелся вкус на красивые пейзажи… Растянувшийся вдоль узкой береговой полосы, контур которой обрисовывали отвесные скальные кручи буквально нависавших над городом гор, Харторикс представлял собой тесное переплетение узких извилистых улочек со старинными игрушечными домами, многочисленными шумными базарами, причалами и верфями. В целом городишко создавал благоприятное впечатление – цветущий юг, пляжи, виноградники вокруг, харчевни и летние кафе, чистые гостиницы, аккуратная брусчатка на мостовых и прочие атрибуты вечной сиесты теплого побережья.

Пожалуй, единственным тяжелым пятном, несколько омрачавшим вид Харторикса, оставалась его морская цитадель, так называемая «Крепость Порта», нависавшая над гаванью и, таким образом, обеспечивавшая артиллерийский контроль над большей частью ее акватории. Крепость была, на взгляд Гордиана, мрачновата. Где-нибудь в холодном Северном Боссоне она была бы самое то, однако здесь… «Как фингал на лице смазливой шлюхи, ей-богу! – подумал он. – Ни к месту, братцы, ни к месту».

С другой стороны, а именно с точки зрения оборонопригодности города, это была единственная практичная деталь пейзажа. А все остальное – так ерунда, никуда не годилось. Стены города могли называться таковыми чисто номинально и не представляли серьезного препятствия, вздумай их кто-то брать приступом. Кроме того, как было известно Гордиану, гарнизон в Харториксе держался ничтожный, орудия в морской цитадели стояли старые, наместник военными талантами не блистал, ну и прочее, и прочее, и прочее.

Впрочем, в городе проживало от силы сто тысяч человек, и хотя по меркам Эшвена это была приличная численность, стратегическим объектом Харторикс никто никогда не считал. Топать отсюда до Бургоса было далеко и долго, а значит, ни один здравомыслящий полководец не выбрал бы это место достойным для высадки десанта из Антики. Хотя кто его знает этого Бориноса – безумный ведь умному не товарищ? Как бы там ни было, Гор рассчитывал завершить операцию спасения за день и незамедлительно отправиться обратно в столицу.

Формальности на въезде в Харторикс оказались недолгими. В воротах габелары городской стражи ознакомились с путевыми грамотами, уважительно покивали, глядя на регалии и печати, и даже предложили разместиться в казармах гарнизона, под которые, как водится, в военное время были выделены лучшие прибрежные гостиницы и доходные дома.

Но Гордиан отказался. Он выяснил, где расположен отель Брегорта, и после получения короткой, но четкой географической справки направил отряд прямо к искомой цели.

Курортный отель лорда Брегорта находился всего в двух кварталах от центральных ворот и являл собой милый двухэтажный домишко в новоготическом стиле, чистенький, с декоративным зеленым заборчиком и ухоженным сквером.

«Ну-ну, – подумал Гордиан, – вертеп сутенеров».

Экс-демиург спрыгнул с лошади, шагнул к двери и решительно постучал.

Дверь чуть-чуть приоткрылась, и чей-то глаз глянул на него поверх накинутой цепочки.

– Кто там?

– Мое имя – Гордиан Рэкс. Я полковник Равных и бывший серв лорда Брегорта. Могу войти?

– И чего надо?

– Я же говорю, я бывший серв нашего бывшего лорда. Ищу человека из Лавзейского поместья. Хочу задать несколько вопросов, за помощь заплачу. Открывай.

– Нам денег не надобно. Шел бы ты, служивый.

Гор глубоко вздохнул и выдохнул. После тяжелого перехода, когда нельзя было ни помыться толком, ни поесть, этот разговор с неизвестным служкой через приоткрытую дверь начинал его раздражать.

– Ты меня послал, что ли? – Он достал из-за пазухи монету и просунул через щель. – На держи!

Монетка исчезла в темноте.

– А сколько вас?

Тут уж не выдержал Бранд.

– Да все, что есть, твои!

Он шандарахнул гигантской ладонью по дверному полотну с такой силой, что дверь откинулась, сорвав цепочку, а служка полетел на пол.

– Ну вот, – сказал Бранд, входя и легко подхватывая за шкирку бывшего партнера по переговорам, – и всего делов. Ты, мастер Гор, много болтаешь, ей-богу. Проще надо быть, проще… А золотишко-то ты отдай, милок. Монета-то казенная!

* * *

Спустя двенадцать часов после того, как они ворвались в отель, Гор вышел в обширный пустующий вестибюль «захваченного» здания и взгромоздил на журнальный столик небольшой чемодан с оборудованием. Чемодан был тот самый, добытый из тайного сейфа в подвале под Пашкот-паласом. Гордиан достал широкий сверток, лежавший сверху, и дернул за замок-молнию.

Перед ним лежал аккуратно сложенный «конвертиком» доспех Господа Хепри.

С легким перезвоном в руках падшего бога развернулся обычный боевой скафандр из числа тех, в которых выходят на боевое дежурство космические рейнджеры, причем скафандр был явно очень старый. Пластины старинного боевого облачения покрывал лишь тонкий энергоотражающий слой из обычного бронепластика без стандартного для современных костюмов напыления системного металла. Гордиан вздохнул. «Этот антиквариат, – подумал он, – не выдержит серьезного боя с применением плазменного оружия и в течение нескольких минут». Пара прямых попаданий из лучевика – и все.

Впрочем, именно плазменного оружия сегодня и не ожидалось. А против пороховых мушкетов броня должна устоять – свинцовые пули будут отскакивать как горох!

Гор аккуратно и внимательно облачился в доспех, не пожалев времени и потратив на это без малого минут десять—пятнадцать, тщательно подгоняя все бронепластины под свой рост и размер. Затем нацепил глухой шлем-каску с опускающимся тонированным экраном забрала. Попрыгал, подвигался, выполняя нехитрые упражнения. Удивительно, но скафандр был настолько удобен, что в нем, казалось, он смог бы исполнить большинство фехтовальных движений от простого выпада до максимально сложных бросков с финтами.

Конструкция шлема обеспечивала отличный обзор. Гор удовлетворенно кивнул и, сняв шлем, вернулся к чемодану, откуда достал следующий трофей, доставшийся ему после Бургосской кампании – два тупоносых пистолета-пулемета кардинальского спецназа.

Хищные звери с пузатыми цилиндрами многопульных магазинов и короткими откидными пластиковыми прикладами. Эффективные орудия убийства, продукт технологии, неизмеримо более совершенный, чем все, созданное в этом примитивном мире. Гор по очереди достал оба смертоносных творения, сложил приклады (они прижимались к корпусу специальной защелкой), проверил дисковые магазины, перещелкнул затворы, поставил оба орудия на предохранитель и повесил на шею: правый автомат – ремнем через левое плечо, а левый – крест-накрест через правое плечо, чтобы стрелять с обеих рук, стоя во весь рост, благо в скафандре прятаться за укрытиями или лежать в окопе ему не придется. Вместо окопа и бруствера – броня космического скафандра.

Сверху Гор накинул широкий плащ, скрывший от посторонних глаз и броню и оружие. Шлем спрятал в сумку и также закинул ее на плечо.

Пленные, взятые им в отеле вчера вечером, сначала отмалчивались, но когда Бранд демонстративно и голыми руками выломал одному из них ногу вместе с суставом, они стали более чем разговорчивы. Оказалось, рабынь-проституток здесь не держали. Рабство в Республике было повсеместно запрещено, однако, по мнению обитателей отеля, на женщин этот принцип не распространялся. Тем не менее доходное предприятие, которым они промышляли в бытность тут королевской власти, оказалось под официальным запретом. Дело пришлось вести тайно, а всех девушек переместить за город в большой частный дом – и весь бизнес перевести туда.

Как понял Гордиан в ходе допросов, которые отняли у него бульшую часть прошедшей ночи, в доме содержалось до сотни несчастных рабынь-наложниц, одну из которых, жемчужину коллекции, маленькую блондинку, любимицу самого Лорда Брегорта, привезли туда совсем недавно.

При этом сообщении Гордиан и Бранд переглянулись: все совпадало – Лисия, в этом не было сомнений.

Гор посмотрел в окно на занимающийся день, мысленно проверяя, все ли сделал. Потом, стараясь не шуметь, очень тихо прошел мимо спящих товарищей к двери. Там его ждали только Бранд и Никий, самые близкие ему в этом мире люди.

Ник был в полном доспехе консидория, но без щита и так же, как Гордиан, прикрыт длинным плащом. Вот только доспех на нем был местный, а не космический, из железных пластин, сохраняющих от удара меча, но пробиваемых мушкетной пулей навылет. Бранд же стоял по-простому в одной холщовой рубашке и в сапогах.

– Может, все же проводить вас? – с упреком в голосе cпросил великан.

Гор мотнул головой.

– Мы же обсуждали это, брат, – мы идем вдвоем. Я врываюсь в дом, Никий ждет с лошадьми. Не дрейфь, старик, у меня скафандр и автоматы, так что я разнесу там все в клочья. Даже Никий – и тот лишь для прикрытия, а не для атаки. От участия в деле еще одного меча результат налета не станет лучше. Жди нас!

Бранд нехотя кивнул, посторонился, и его товарищи скрылись в сумерках.

* * *

Уже светало, и до дома с Лисией оставалась всего пара километров, когда долетевший с моря грохот заставил Гора осадить коня и обернуться. Позади за уступом скалистой площадки открывался вид на гавань, где вздымались в воздух потрясающе красивые, но оттого не менее смертоносные огненные и водяные столбы.

У повстанцев не имелось флота, а потому, хотя Гордиан и не видел с такого расстояния вымпелов, развевающихся на мачтах линкоров, очевидное было очевидным – порт находился под обстрелом королевских эскадр.

Боринос сделал свой ход – и город погибал под ударами его артиллерии. Пока восставшие сервы грызлись за Эшвен и делили плоды победы, король зализывал раны за океаном и успел подготовиться к реваншу.

«Но как это возможно?» – подумал Гор. Ведь Трэйт ожидал королевский десант не раньше второй декады Табиса и, как очевидно теперь, ошибся ровно на три недели.

Впрочем нет, именно Трэйт не ошибся. С момента выезда из Бургоса прошло уже восемнадцать дней, за это время подготовительные мероприятия в столице должны были завершиться. Новые полки, собранные в Боссоне и в Аране, дошли до Артоша, запасы вывезены с юга, с севера подтянута оставшаяся там артиллерия. Произошло бы нападение сейчас или позже на три недели – не важно, Армия Свободы была готова к новой войне. Не готовы оказались они с Брандом.

Ошибся не Трэйт, а Гор!

Фехтовальщик выругался. Затем достал из сумки трофейный бинокль и всмотрелся в развернувшийся перед его взором военно-морской «парад» с салютом и фейерверком.

Прикрываясь огненными отрыжками с бортов, медленно-медленно, как маленькие муравьи в кукольном мультфильме, от туш парусных гигантов, казавшихся игрушечными на фоне бескрайней полосы моря, отделились десантные боты. Гор видел такие в Бургосе и Рионе, в Литавре и в самом порту Харторикса, а потому знал, что боты достаточно велики и вмещают по двадцать—тридцать человек морских пехотинцев.

Напрягая зрение, он попытался сосчитать количество лодок, заполняющих гавань, но вскоре сбился – количество явно превышало его возможности к счету и время, которое он мог позволить себе потратить на это. К городу устремилось, усердно шевеля веслами, не меньше тысячи плавсредств – а значит, по крайней мере, десятки тысяч стрелков. Вполне достаточно для небольшого Харторикса, чтобы сжечь его до головешек и перерезать всех жителей как собак.

Гордиан знал, что гарнизоны небольших провинциальных городов состоят от силы из пары батальонов регулярных войск. Остальное войско – потенциальное ополчение, которое можно собрать в случае планомерной мобилизации, но при подобном внезапном нападении это не солдаты, а просто толпа безоружных обывателей. В Харториксе солдат должно быть чуть больше, чем в других городах, все-таки самый крупный порт Карабана, однако против такой силищи – все равно ничто. Что же делать?

Он передал бинокль Никию, сидящему рядом в седле своего гнедого.

– Что скажешь? – спросил Гор у неразлучного друга и помощника, когда тот оторвался от окуляров. – Судя по всему, это Боринос?

– А есть варианты? – ответил юноша вопросом на вопрос, усмехнувшись. – Конечно, это он, больше некому.

Оба помолчали, обдумывая ситуацию. Наконец Гор сказал, не отрывая взгляда от корабельного дефиле, вошедшего в гавань, и не глядя на товарища:

– Ты вот что, друг ситный, бери свою лошадку и дуй на север в ближайший военный лагерь. Маршал Трэйт должен знать, что у нас здесь десант. И знать скоро.

– Да ты что, брат-командир, а как же Лиси? – возмутился Ник. – Да и Бранд, он там, в городе, надо выручать его! И потом…

– Я справлюсь! – резко перебил его Гор. И несколько мягче добавил: – Поезжай! У меня ведь чудо-доспех (с этими словами демиург стукнул себя бронированным кулаком в закрытую скафандром грудь) и чудо-оружие (он щелкнул затвором). С такой техникой мы с Брандом перещелкаем королевских ублюдков, как семечки. Ты, главное, маршала предупреди. Пусть приходит, авось и добить поможет. Все ясно?

– Так точно, сударь. Вот только ты сам-то, что станешь делать?

– Пока не знаю, – пожал плечами Гор. – Но будь уверен, я справлюсь.

Никий поджал губы, «как же, справится он, чемпион хренов» – было написано на его лице, развернул коня и вспомнил про зажатую в руке оптику.

– Бинокль? – спросил он, протягивая руку.

– Нет, себе оставь. Вдруг еще чего углядишь. А мне – вроде как и ни к чему при вновь открывшихся обстоятельствах.

Никий покачал головой, догадываясь примерно, о чем думает командир. Дальнейший разговор, насколько он знал Фехтовальщика, смысла не имеет. Упертый его босс, упертый. Потому юный офицер кивнул, еще раз посмотрел на пылающую гавань Харторикса и без дальнейших разговоров умчался вперед по дороге.

Гор проводил его взглядом, размышляя о чем-то своем. Решение еще не было принято, но оно уже почти лежало на поверхности, и если не для сознания, то уж для подсознания и «сумрачной души» наверняка вполне созрело.

Возможно, в этот момент кто-то из поганых бестий-работорговцев насилует его Лисию, убивая в ней остатки человеческого достоинства. Возможно, в этот момент в Харториксе погибает под осколками ядер Бранд и еще двадцать отличных парней, убиваясь по-настоящему, а не только в смысле унижения чести. В смысле разрушений тела, несовместимых с жизнью на этом свете. И нет у них нейрошунтов, чтобы скопировать личность и возродить на оборудовании для Хеб-седа!

Но доспех подогнан и автоматы заряжены.

Твой выбор, господин консидорий?

Гор посмотрел на дом, где его ждала та, к которой он рвался все эти долгие месяцы. Затем – на пылающие здания в гавани незнакомого еще вчера города, где пороховой дым и брызги картечи накрывали его верных товарищей.

Выбор был недолгим.

Он развернулся и стремительным галопом помчался обратно к гавани. Пусть Лисия подождет – еще немного, совсем немного.

Глава 2 Десант Его Величества Короля

Пятьдесят линейных кораблей, две сотни фрегатов, почти пятьсот барж и транспортных судов медленно вползали в гавань, выплывая из утреннего тумана.

В белесой влажной густоте морского муара зачастую не было видно даже очертания собственных бортов, но королевские штурманы сегодня смотрели не глазами, ориентируясь не по блеску звезд и не по положению солнца. Рядом с каждым из них стоял храмовник, сжимающий в руках мобильный телефон. А на другом конце линии сидел клерик-оператор, следящий за экранами спутникового наблюдения.

– Полрумба вправо! – прозвучала команда, и многотонная туша «Пронзителя океанов», а по-простому «Пронзителя» (так, кстати, Бориносу больше нравилось, то был намек на его любимый вид казни) чуть развернулась, корректируя курс.

И вот туман спал. Первые лучи солнца и легкий бриз, парящий над волнами, сдули эти мутные одежды в первые же минуты рассвета. Гордые силуэты кораблей открылись городу, а город – силуэтам флота, пришедшего, чтобы испить его кровь.

Медленно раскрылись тяжкие веки бойниц-портов. Медленно полезли из них рыла бортовых батарей.

Его величество стоял на мостике рядом с капитаном своего флагмана. В обычном морском бою лишь очень отчаянный флотоводец рискнул бы взойти на палубу, когда ядра пронзают воздух, дерево бортов и человеческие тела. Но сейчас ему предстоял не обычный бой, а… обычная бойня!

– А-агонь, – томно произнес Боринос, и тысяча орудий дали дружный могучий залп.

Сжав огненную смерть в своих чугунных рубашках, трехфунтовые ядра устремились к едва проснувшемуся городу, еще нежившемуся в сладкой утренней дреме.

Просыпайтесь, господа!

Кто пришел?

Это Смерть!

* * *

По словам встреченных Брандом бойцов припортовой стражи, Манзаний, комендант крепости и порта Харторикса, пребывал в перманентном шоке с того момента, как первое ядро от первого залпа коснулось подконтрольного ему прибрежного отрезка земли. Поэтому когда Бранд сотоварищи ворвались к нему в здание Центральной магистратуры, комендант был уже на грани истерики, поскольку с момента начала атаки на город ситуация только ухудшалась, стремительно скатываясь от просто неожиданной к тотально катастрофической.

Ранее расквартированные в городе регулярные войска были выведены приказом верховного командования, а оставшихся гарнизонных войск едва хватало для патрулирования и охраны городских стен, так что рассуждать об организованной и действенной обороне против превосходящих десантных сил даже не стоило.

Внезапное появление Бранда с парой десятков головорезов из числа лучших солдат Армии Свободы нисколько не обнадежило Манзания. Действительно, что могли сделать эти двадцать человек против многотысячного десанта?

Но Бранд его сомнений не разделял. Согласно приказу маршала Трэйта, отданному неделю назад в его, Бранда, присутствии, на стенах портовых крепостей должны были оставаться противодесантные батареи, огромные картауны, значительно превосходящие по дальности установленные на деревянных палубах орудия кораблей. При великолепной диспозиции, которую занимала могучая Крепость Порта над гаванью и над городом, имелась хорошая возможность оказать врагу более чем достойное сопротивление.

«О да, – думал Бранд, – имея несколько картаун на стенах, шанс будет более чем хорош!»

Манзаний, бывший ранее провиликом из числа портовых администраторов, имел увесистое брюшко, короткие ноги и круглую голову. Нависнув над низкорослым чиновником во весь свой нешуточный рост, Бранд представился, а затем немедленно высказал свои соображения по поводу портовой крепости.

Манзарий крякнул.

Как командир спецподразделения консидориев, Бранд уже давно имел на мундире нашивки армейского полковника – в армейской иерархии чин не потрясающе великий, однако в провинциальных округах он должен был производить на местных неизгладимое впечатление. Ведь командиры провинциальных гарнизонов, губернаторы целых областей и огромных городов имели от силы звания от лейтенанта до майора и командовали контингентом, наспех набранным из габеларов и желторотых сервов-добровольцев в количестве до нескольких рот. Посему Бранд с уверенностью полагал, что Манзаний окажется просто сражен внезапным появлением в его захолустном городке «большого начальства» из Бургоса и тут же изъявит готовность к сотрудничеству.

Однако ничего подобного не произошло. Манзаний, конечно, несколько удивился, однако воспринял появление Бранда явно негативно.

– Вы не понимаете, – срывая голос, завывал он, – город и Крепость Порта по большому счету уже пали! Защищать нечего! У меня всего тысяча бойцов на весь порт, из которых больше половины впервые увидели мушкет месяц назад. О чем вы говорите?! У нас никакого боевого опыта, нет подготовленных офицеров. Но главное, у нас нет орудий! Все пушки из морской цитадели забрали в Бургос!

– Не понял, – удивился Бранд, – когда забрали?

– Да еще и недели не прошло, – взвизгнул вилик. – Последний артиллерийский обоз отбыл на север всего пару дней назад. Город пал, мы разгромлены!

Бранд зарычал и, перегнувшись через стол, схватил пухлого коменданта за шею, сжимая неохватные жирные складки. Затем, совсем чуть-чуть напрягшись, он оторвал толстяка от пола, подняв над стулом и над столом одной рукой. Тот в ужасе засучил ногами, но стоявшие в углах комнаты местные габелары – его непосредственная охрана – только в страхе переглянулись и с места не сдвинулись: молва о «железнобоком» лавзейском батальоне и его могучем командире давно пролетела по всему Эшвену.

– Кто отдал такой приказ? – тихо прорычал Бранд. – И как ты посмел его выполнить? Мне точно известно, что маршал Трэйт такого распоряжения не давал! Кто?! У тебя же портовый город! Морская граница! Ты не знал, с-сука, что у короля есть флот и морпехи? Отвечай, не то шею сломаю! Ну?!

Вилик захрипел, тыча рукой на кучу бумаги, валявшуюся на столе. Бранд разжал пальцы, и тело коменданта с размаху бухнулось на столешницу. Манзаний перевел дыхание, пошарил рукой в бумагах и протянул великану развернутый свиток с текстом и печатью.

– Это рескрипт префекта Бургоса, сударь, – прохрипел полупридушенный комендант. – В связи с необходимостью укрепления обороны столичного округа вывестиразмещенные в городе и порте тяжелые орудия до начала месяца Табис. Срочно…

Бранд пробежал глазами текстовку и поднял удивленное лицо на товарищей.

– Сегодня какое число, братцы? – спросил он сдавленно.

– Первое Табиса, сэр. Месяц Хойак закончился вчера аккурат в полночь.

Бранд вернулся к бумаге и пробежал короткую текстовку рескрипта еще раз. Волосы на его голове, казалось, зашевелились. На гербовой бумаге чуть ниже резной печати Республики стояла подпись: «Каро Сабин, префект».

Однако Бранд мог читать и между строк. Замысловатые завитки и росчерки красивого почерка складывались только в одно слово: «Измена».

Без тяжелых орудий шансы на оборону города, действительно, становились призрачными, как тени усопших на распаханном кладбище. Проходящие прямо в гавань через узкую горловину пролива корабли Бориноса были великолепной мишенью, но когда не из чего стрелять, любая мишень становится недосягаемой.

Если бы на стенах крепости стояло всего несколько серьезных стволов, объяснял Бранду старый канонир цитадели, эскадра десантных кораблей вообще не вошла бы в гавань и бомбардировки городских кварталов можно было бы избежать. А так…

По словам пожилого артиллериста, на стенах крепости еще с «королевских времен» постоянно находились восемь тяжелых картаун специально для обороны гавани со стороны моря, пристрелянных на узкую горловину харторийской акватории. То, как нагло королевская эскадра входила в гавань, и то, когда именно были вывезены могучие морские орудия, снова и снова наводило на мысль о предательстве.

Да и что тут думать? Согласно вредительскому рескрипту Сабина, все восемь титанических стволов были сняты с каменных лафетов и вывезены в Бургос якобы для защиты столицы. Не четыре, не шесть, а все восемь! Город ободрали, как изнасилованную девку, и бросили совершенно беззащитным. Легкие кулеврины, оставшиеся в распоряжении оборонявшихся, были в принципе не способны состязаться в корабельными пушками в дальности выстрела – они просто не добивали до кораблей.

Но Бранд не сдавался. Быстро расспросив Манзания о расположении и численности оставшихся в городе частей, о характере укреплений и имевшихся в распоряжении коменданта готовых к бою легких орудий, командир консидориев встал перед простым выбором.

Гарнизон города действительно составлял всего тысячу двести человек, включая и габеларские роты, и охрану порта – это против, как минимум, тридцати тысяч мушкетеров-десантников. При таком соотношении сил город не удержишь, это очевидно.

Далее, крепость порта, размещенная на прибрежной скале напротив входа в гавань, даже без артиллерии по-прежнему оставалась единственной серьезной фортификацией Харторикса. При этом стояла она достаточно высоко и имела настолько сильное укрепление, что могла с презрением взирать на орудия корабельных батарей. Остальные фортификации, в частности архаичная круговая стена, опоясывающая город со стороны суши и немного прикрывающая по молам пирсы гавани, серьезной защитой не служили. Флотские канониры легко расстреливали их со своих линкоров, превращая древние оборонительные сооружения в руины, лишенные какой-либо архитектурной ценности.

«Что у нас остается?» – подумал Бранд.

Оставалось всего два варианта.

Первый – сдать город и сваливать в хорошем темпе на север к Литавре и Бургосу. А второй – запереться в мощной крепости и ждать подмоги от Трэйта. Здравомыслящий человек, Крисс, например, или даже Гор, разумеется, выбрал бы первое. Но Бранд был, в первую очередь, чемпионом-консидорием, и только во вторую – командиром, а значит… здравомыслие к числу его достоинств относилось не в полной мере.

Зато сюда относились беспримерная личная отвага, беспредельное упрямство и способность быстро принимать решения. Так что, оперативно сориентировавшись, Бранд соскреб со всего города не разбежавшихся к этому моменту бойцов габеларских рот и заперся в крепости вместе с Манзанием и несколькими десятками тех немногочисленных добровольцев, кто выразил желание присоединиться к защитникам. Но главное, он успел это сделать всего за один час. Остальные жители были оповещены о сдаче родного города и призваны к срочной эвакуации.

К несчастью, именно к этому моменту линкоры закончили обстрел и сквозь дым пожарищ и развалины пирсовых построек на песок и доски гавани спрыгнули первые десантники короля.

В коротких мундирах-бушлатах, вооруженные кто карабинами типа кавалерийских, кто обнаженными кривыми морскими кошкодерами, морпехи-мушкетеры в несколько минут затопили гавань сплошным живым морем синих, под цвет волны, треуголок. Они растекались по улочкам гавани тягучим маслянистым пятном, вулканической лавой, волнами накатывая на портовые склады и комплексы торговых домов, не снесенных огненным шквалом залпов корабельной артиллерии. Спустя несколько минут первые крики, и выстрелы, и удары коротких сабель, разрывающих кости и плоть «проклятых сервов», зазвучали на улочках Харторикса.

Первыми жертвами морпехов стали жители города, не успевшие бросить дома и убраться за стены. Некоторым просто не хватило времени сделать это, но многие элементарно проигнорировали призывы Бранда к эвакуации и остались в домах и подвалах, надеясь, что возвращение короля не принесет им несчастий, кроме очередной смены власти и некоторых беспорядков. Какая горькая ошибка!

Морпехи шли по городу убийственной саранчой, оставляя за собой мохнатый ковер из трупов. Об ужасах, якобы творимых сервами на захваченных землях, в Антике ходили легенды, поэтому «морские мушкетеры» считали вполне справедливым жестокое убийство каждого, кого застали на улицах этого первого города, встреченного ими в королевском походе возмездия!

Кровь за кровь и око за око! Вот непреложное правило всякой затянувшейся войны, когда нет места справедливости и доводам разума, а царят только всеобщее ожесточение и кровавое состязание в умении убивать.

Да и, собственно, в какой-то мере морпехи не так уж и ошибались. После двух месяцев безраздельного господства сервов ни в городе, ни в провинции не осталось так называемых «бывших свободных граждан». Не только шательенов, но и простых обывателей без разбора развешали на деревьях и вдоль живописных южных дорог. А труп королевского префекта, уже прогнивший чуть не до костей, до сих пор болтался на центральных воротах порта, дрожа на ветру, разносящем смрадный запах разлагающегося тела и сопряженный с ним ужас едва ли не до центра относительно небольшого городка.

Смерть за смерть!

Бранд стоял на передовом бастионе крепости порта, откуда открывался вид на город и единственную улицу, соединяющую Харторикс с занимаемой им цитаделью. Отсюда его взору открывались игры Хаоса в визжащем от боли, сгорающем в огне старинном портовом городе.

Бранд перевел взгляд внутрь крепости на суетящихся товарищей. Тысяча двести человек его маленького гарнизона спешно освобождали проходы внутри казематов и каменных коридоров, заколачивали одни окна, а у других раскладывали мушкеты. Кто-то спешил отлить или умыться, кто-то проверял оружие и снаряжение. Командиры, уже получившие от Бранда короткие и простые инструкции по диспозиции, расставляли бойцов по границам контрольных участков.

Кто-то заряжал чудом оставшиеся в крепости длинноствольные легкие полукулеврины, подтаскивал к стенам добытые в недрах оружейных хранилищ бронзовые мортиры с боезапасом.

Небольшой городок при полном отсутствии сопротивления можно было захватить очень быстро, но морпехи чересчур увлеклись вырезанием населения под корень, и это сильно замедлило их движение. При такой скорости движения к стенам крепости первые королевские мушкетеры должны подойти не ранее чем через полчаса. Этого с лихвой хватало Бранду для подготовки обороны на том уровне, который вообще возможно обеспечить с гарнизоном из габеларов и в крепости без тяжелых орудий.

Основную ставку Бранд делал на мушкеты. Стены крепости крепки и хороши. Тяжелые корабельные пушки сюда не достают. А те, что достают, бьют на излете, так что стены Бориносу не сокрушить.

Расположить орудия со стороны города тоже вряд ли возможно: крепость имеет преимущество по высоте, а значит, дальность обычных мортир и кулеврин у Бранда на уровень выше, чем у осаждающих. Да и попробуй дотащи серьезные орудия по кривой улочке, соединяющей ближайший городской квартал с крепостными стенами и петляющей по горному склону, как лента в руках танцовщицы.

Еды в крепости полно – здесь располагался городской продуктовый склад, пуль и пороха не меряно, так как испокон веков подвалы цитадели служили арсеналом гарнизона. Вода поступала не из городских источников, а из собственной скважины. Так что в любом случае пару дней они продержаться смогут. А там – посмотрим.

Но помимо вопросов обороны Бранда волновало еще несколько вещей.

Прежде всего его беспокоило, где сейчас Гордиан и Никий.

Парочка отбыла за Лисией еще до рассвета и должна была уже давно добраться до поместья работорговцев. В успех акции по освобождению девушки Бранд верил безоговорочно и ни секунды не сомневался, уж если Ракир Жало чего решил, да еще и рассчитал все пошагово – так добьется наверняка. Но его волновало другое. Поместье работорговцев располагалось в предгорьях, а значит, вид на гавань и порт оттуда отличный. Гор, безусловно, увидит, как сотни королевских кораблей входят в гавань Харторикса. Увидит он и залпы орудий, и дым от пожарищ. Как тогда поступит Фехтовальщик? Вернется – или пойдет на север без них?

Второе, разумеется, было предпочтительней во всех отношениях и для всех участников их маленькой экспедиции. Если Гор уйдет, это гарантирует скорейшее прибытие помощи и снятие осады, если же останется – это гарантирует, вероятно, только общую смерть. Его чудесный доспех и многозарядный мушкет – серьезная техника, но для налета, не для войны, тем более при таком численном вражеском превосходстве.

У Гора только один бронированный доспех и только два автомата. В каждом – цилиндрический диск-магазин на сотню патронов. Плюс в сумке запас – еще два диска-магазина. Итого: четыре сотни свинцовых подарков для желающих вскрыть скафандр вручную. Но даже если каждый выстрел найдет свою жертву, он, Ракир Жало, обойдется Бориносу всего в четыре сотни морпехов – ничто для многотысячного десанта!

Бранд напряженно всмотрелся вдаль и вверх, где в туманной дымке высились скалистые горы. Там, около их подножия, где-то в оливковых рощах и виноградниках, укутанных туманной дымкой, пребывали сейчас его верные товарищи. Куда пойдут они – на север или на юг?

Бранд вглядывался так, как будто на самом деле надеялся увидеть их за блеклым утренним туманом. Но, разумеется, глаза упирались только в размытые очертания далеких домиков и игрушечной растительности.

Снизу раздался свист, и консидорий окончательно пришел в себя. На противоположном краю пустоши, отделявшей фасад крепости порта от закончившейся здесь же последней городской улицы, вышли с десяток морпехов. Праздной походкой, без строя и слегка пьяные. Если не от алкоголя, то от некой дикой эйфории, в которую приходит человек, в течение часа усердно резавший собратьев по генотипу.

Свистел один из морпехов, по всей видимости, призывая товарищей по оружию к обнаруженному им укрытию недобитого врага. С улицы из-за домов, углы которых скрывал ближайший поворот, на этот свист поспешили новые королевские бойцы. Гордые морские мушкетеры, прошедшие весь город, заливая его человеческой болью и кровью, были уже слишком расхлябаны успехом и не воспринимали ничего всерьез.

Отсутствие потерь среди своих и горы трупов чужих, которыми они считали каждого попавшегося навстречу жителя Харторикса, включая детей, женщин, стариков и не успевших убраться из города инвалидов, придали им силу и уверенность в себе. Походкой победителей они выходили на пустошь с мушкетами наперевес и с обнаженными саблями, лезвия которых уже не сверкали на солнце из-за запекшейся на них крови.

Бранд быстро прикинул – человек двести, значит, полная рота. Больше на пустошь в ближайшие минуты вряд ли кто выйдет, поскольку морпехи наверняка рыщут по городу только полными подразделениями – где ротой, а где и взводами. Он повернулся к своим и, в нарушение устава, дал отмашку молча, без команды голосом. Только рука и горящий взгляд!

О, этот взгляд был красноречив! Поймав этот взгляд, капралы консидориев, вооружившихся сегодня не мечами, а мушкетами, взмахнули в свою очередь, давая сигналы стрелковым расчетам. Тысяча указательных пальцев коснулись спусковых крючков и тысяча кремневых бойков стукнули о запал. Порох на полках вспыхнул, придавая огненный импульс свинцовым чушкам в стволах. Те с визгом дернулись и вместе с потоком газов и пламени вырвались на свободу!

И грянул залп, и крепостная стена окуталась облаками дыма.

Когда дым рассеялся, на пустоши лежало ровно двести трупов. Где-то в городе без малого тридцать тысяч голов других морских мушкетеров вскинулись и посмотрели туда, где стояла крепость порта Харторикс.

«Город не взят!» – услышали они в грохоте тысячи мушкетов и, пинками отшвыривая истерзанные трупы жителей города, бросая награбленное добро, морпехи кинулись к цитадели Бранда.

«Выбор сделан, – подумал чемпион, – итак, господа, началось!»

* * *

За три часа с момента первого залпа Бранд со своими людьми выдержали три штурма. Пустырь перед основным фасадом крепости усеяли горы тел. Виной тому было, конечно, самодурство морпеховских командиров и опьянение победой у рядовых, которое, как наркотик, вскружило королевским солдатам головы после их победоносного шествия по изуродованному и окровавленному штурмом Харториксу.

Первые два раза мушкетеры валили толпами, пытаясь взять крепость с лету, задавив защитников массой. Оттого и накрошили их без счету. «Тысячи, пожалуй, две, как минимум, а может, и больше», – прикинул Бранд. На самом деле он толком не считал даже навскидку и полагался в деле подсчета вражеских потерь на чутье и размеры заваленного телами поля перед стеной.

Но уже третий штурм оказался серьезнее. Во-первых, атаку поддержали дружные залпы с кораблей, не принесшие, впрочем, никакого вреда защитникам – скала была высоковата, и крупные ядра, способные разрушать бастионы, до нее не долетали. Во-вторых, мушкетеры полезли не только напролом через хорошо простреливаемую пустошь, но и по крутым скалистым склонам на фланги маленькой цитадели. Особых успехов этот маневр не принес, и сервы-консидории в доспехах легко скинули фланговый отряд со скалы.

Ни убитых, ни серьезно раненных у Бранда пока не случилось, не считая нескольких человек, зацепленных случайными пулями. В общем, до поры до времени все складывалось неплохо, однако последняя передышка между штурмами была длиннее прочих, и Бранд понимал – это не результат усталости или страха королевских солдат, а свидетельство тщательной подготовки или неких решительных мер, которые проявят себя в скором будущем.

И он оказался прав – будущее себя ждать не заставило.

Еще через час дополнительного ожидания из-за дома, скрывавшего поворот улочки, упиравшейся в пустошь перед крепостью порта, на тяжелом лафете, а точнее, огромном уродливом деревянном брусе, размерами чуть ли не три нормальные телеги, на место действия была вытянута суперкартауна. Выглядело орудие словно некое чудовище: огромное рыло, толстый торс, короткие мощные лапы лафетных упоров. Десяток каменных ядер – подвезли каждое на отдельной повозке.

Бранд почесал затылок: да, вот тебе и передышка!

Стоящие рядом с ним мушкетеры вскинули было свое оружие, но Бранд только раздраженно махнул рукой, чтобы не дергались. И действительно, мушкетная пуля на таком расстоянии никого не достанет – слишком далеко.

Между тем вокруг чудовищного орудия засуетились канониры и подсобные рабочие. Гигантское ядро подтащили с помощью лебедки и примитивным краном с противовесом подняли его жерла титанического ствола.

Удивляло, как только морпехи умудрились затащить такую махину на скалу, но удивление ничего не меняло: огромная пушка стояла перед крепостью.

Спустя еще минут двадцать несуразной возни вокруг картауны орудие наконец изготовили к стрельбе. Старший канонир осторожно поднес фитиль к винграду, и чудовище громоподобно ухнуло, исторгнув из себя облако пепла и яростный столб пламени. Огромное ядро диаметром около метра раскаленной каменной болванкой в мгновение ока пронеслось над пустошью и с силой вонзилось в стену чуть выше фундамента.

Крепость и земля вокруг вздрогнули, серою тучей взметнулась пыль. Каменные блоки брызнули в стороны, словно песок от удара сапога. Бранд и все защитники цитадели, кто в этот момент стоял на ногах, рухнули наземь. В месте, куда вонзилось ядро, часть стены держалась еще мгновение, а затем мягко, как водопад в замедленной съемке, в осколках камня и каменной крошки слоями сползла вниз.

Образовавшийся проем имел в ширину, по меньшей мере, пять метров – более чем достаточно для прорыва. Сотни морпеховских глоток прорычали громогласное «Ур-ра!» и рванули в крепость, перескакивая через обломки и ликуя в предвкушении возмездия.

Встав на ноги, Бранд еще секунду смотрел на разрушенную стену. Не хотелось себе признаваться, но он и его ребята, стоящие сейчас вокруг пролома, смотрели не просто на кучу кирпичных осколков и рухнувших каменных балок. Они смотрели в лицо собственной судьбе. Пятиметровый пролом в стене в их случае означал почти стопроцентную смерть.

Плавным движением Бранд Овальд вытащил меч и, стукнув эфесом по шлему, опустил забрало.

– Габелары – первая линия! Консидории – вторая! – услышал он собственные слова.

По команде, как часовой механизм, тонкая линия габеларов, вооруженных мушкетами без штыков, выдвинулась в пролом.

Как всегда, первый ряд упал на колено, второй, пригнулся, третий – стол во весь рост. Прогремел единственный залп, выкосивший несколько стремительно приближающихся вражеских рядов, а затем волна нападавших накрыла обороняющихся.

Не приученные к рукопашному бою, габелары слегли все как один, в первые же мгновения ожесточенной драки. Морпехи, сверкая кривыми кошкодерами, резали их, как поросят, сминали массой, втаптывая в покрытую слоем каменных осколков землю.

В каком-то яростном ожесточении и веселье они кромсали тела городских стражников, даже когда те уже были мертвы и держались на ногах исключительно благодаря тесноте, в которой велась драка в относительно узком проеме. «Победа! Победа!» – стучало в головах королевских солдат, пульсировало в сердце, ударяя кровью в виски. Презрение к сервам, не способным сражаться на равных с профессиональными бойцами, но поднявшихся на борьбу, упоение местью за павших от мушкетных пуль товарищей и жар горячего боя – вот что вело их вперед. Казалось, еще несколько шагов и последний стрелок падет под ударом сабли с раскроенной головой.

И тут в дело вступили консидории. Ситуация повторилась с точностью до наоборот! Морпехи со своими короткими саблями, защищенные только ловкостью и привычкой к хаотической рубке, оказались просто детьми против закованных в латы панцеров с полуторными мечами. Бранд выстроил своих бойцов клином, сам встав впереди, словно острие тарана, и прошел этим клином из глубины крепости до самого пролома, выталкивая накативших внутрь морских мушкетеров, как газы выталкивают пробку из бутылки с игристым вином.

Дойдя до пролома, панцеры встали. Сверкая латами, они перегородили все его отверстие несокрушимой, железной стеной, о которую разбивалась одна атака морпехов за другой. Эйфория, охватившая врага в первые минуты после выстрела чудовищной картауны, теперь играла на руку лавзейцам. Морпехи поперли все сразу, без линий и эшелонов, одной сплошной массой, надеясь раздавить упорного противника числом и сабельным мастерством, но не тут-то было!

В давке королевские солдаты практически лишались возможности целиться и стрелять. Бой шел в рукопашную – сабля против меча, шелковая рубашка и мундир моряка против стального доспеха и глухого шлема консидория.

Следующие несколько минут Бранд просто поднимал и опускал меч. В латном доспехе, с хауберковой подстежкой он даже не сильно уклонялся, отводя лишь наиболее опасные удары, и с каждым взмахом своего чудовищного меча сносил голову очередному мушкетеру или раскраивал его от плеча до пояса.

Хек! Хек! – скрипел меч о позвонки.

Первый, второй, десятый, двадцатый. Считать дальше не имело смысла, поскольку свою «обычную» для удачного боя норму он уже выполнил. Теперь оставалось только достойно умереть. Поэтому вместо того, чтобы распороть пузо очередному вражескому бойцу, он просто толкнул его ногой, отбросив в сторону и освободив себе место, а затем широко шагнул вперед, вонзаясь в плотные ряды морских пехотинцев.

Бранд откинул забрало – было тяжело дышать – и, не сбавляя темпа ударов, запел старинную боссонскую песню, которую его предки, возможно, пели, умирая на полях древних сражений под знаменами древних своих королей.

«Сражайся, если хочешь жить вечно!» – говорилось в ней.

И Бранд – хотел, потому он и бился, и пел песню смерти, и меч его вертелся, словно крылья смертоносной мельницы, создавая своему хозяину странный аккомпонемент хлюпанья плоти от вонзившейся в нее стали и взвизгивания лезвия о вражеские клинки.

Удар! Удар! Удар!

Бранд оторвался от своих почти на три метра, глубоко проникнув во вражеские ряды и очистив вокруг себя настоящую площадку, заваленную горой трупов. Никто не дерзал приблизиться к великану в кровавом железе, возвышавшемуся над толпой почти на две головы. На мгновение опустив свой меч, он поднял мокрое лицо кверху, прокричал боевой клич и широко раскинул руки в стороны, приглашая подавленных мистическим ужасом морпехов к продолжению зверской резни.

Никто не дерзнул. Но из дальнего ряда, пользуясь передышкой и свободным пространством вокруг несокрушимого серва, поднялась рука неизвестного с зажатой в ладони пистолью. Щелкнул курок, и пуля с ревом покинула ствол!

Бранд покачнулся, опустил глаза вниз, взглянув на небольшое отверстие в левой части груди, слишком ничтожное на фоне его огромного тела, откуда тонкой струйкой стекала по железу кровь.

Качнувшись еще раз, как подкошенная крепостная башня, непобедимый чемпион авеналий с грохотом рухнул на землю.

«Сражайся, если хочешь жить вечно! Или умри!» – таков был припев.

В следующее мгновение очищенное Брандом пространство заполнилось морпехами, и тело великана скрылось под подошвами вражеских сапог. Консидории сдвинули ряды и дружно взмахнули мечами.

Резня, несмотря ни на что, продолжалась.

Глава 3 Один в поле воин

Спустя час торопливого спуска Гордиан Рэкс добрался до центральных городских ворот. В течение всего времени, пока Фехтовальщик ехал по предгорьям, торопясь вернуться в Харторикс, он мимоходом с идущей поверху дороги видел, как из этих ворот выбегали и выезжали толпы обезумевшего народа – беженцы, не успевшие покинуть город до начала резни, или беженцы слишком поздно осознавшие последствия вступления в город королевской армии. Причем поток прорывающихся сквозь ворота людей был значительным, хоть и каким-то рваным, неровным. К моменту, например, когда Гор в последний раз бросал быстрый взгляд на врата с очередного скалистого плато, по которому петляла тропа, через откинутые створки стремились пройти еще сотни людей, и еще сотни спешили от врат в спасительные виноградники и рощи, стремясь умчаться от ужасов родного города как можно дальше. Тем более удивительно, что сейчас, когда Гор наконец-то спрыгнул с лошади и стоял одиноким столбом прямо напротив вратной башни, вокруг не было ни души. Его окружали только трупы, которые, как известно, душ начисто лишены, а полны только быстро разлагающегося дерьма.

Гор прошел в пустующие ворота, где никто его не остановил. Посмотрел на длинную улицу, протянувшуюся от крепостной стены и башен вперед до некоего предела, обозначенного очередным поворотом. Вся улица была завалена трупами. Он даже не стал считать. Одежда на всех была сугубо гражданской – ни габеларов, ни стражников порта, ни тем более консидориев тут не валялось. Только жители. Бывшие сервы. Бывшие освобожденные им граждане Республики. А ныне – просто куски гниющей органической массы. Бездыханные, с холодными пальцами и остановленными сердцами. Так уж нужна была им эта свобода? Гордиан покачал головой. Плохие мысли. Как там говорил ему Крисс? Нужно не думать, а действовать.

Чуть дальше в глубине портовых строений, ближе к гавани грохотали выстрелы, преимущественно мушкетные, но с редкими вкраплениями одиноко ухающих полукулеврин и мортир – за время войны Гор научился их различать. Ну что ж, похоже, действительно настало время для действия.

Фехтовальщик раскрыл сумку, достал шлем, нахлобучил на голову, прикрепил к стальному воротнику нательной части скафандра, нажал на кнопку герметизации на рукаве возле запястья. Гулко хлюпнув, скафандр втянул сквозь фильтры воздух из спинных запасников и превратился в абсолютно изолированную систему. Тогда Гор опустил на лицо светоотражающий бронированный щиток, полностью скрывший его лицо, и бодрым шагом потрусил в направлении выстрелов.

Тридцать минут спустя Гор шел по кривой улочке вертлявым спортивным шагом, дрыгая задом и смешно размахивая локтями. Он старался беречь дыхание и при этом двигаться с максимальной скоростью. Оставалось еще немного. Только сейчас, после почти часового подъема, он по-настоящему оценил все преимущества скафандра.

Солнце пекло беспощадно, но внутри космического доспеха поддерживались стабильная температура и необходимый уровень влажности воздуха. От долгой и быстрой ходьбы, преимущественно в гору, тело покрылось только легкой испариной, а не ручьями горького пота, поскольку абсорбирующий материал подкладки костюма тут же впитывал все выделения. Дыхательная смесь внутри системы жизнеобеспечения насыщалась кислородом, а значит – дышалось значительно легче, чем на открытом воздухе.

И все же он устал – сам по себе доспех был достаточно тяжел, два автомата оттягивали плечи, а идти пришлось долго. Улица же петляла между домами, как змея, поднимаясь все выше и выше.

Примерно еще через полчаса после очередного поворота Гор добрался до места, откуда был хорошо виден весь подъем до вершины, где стояла крепость порта. Улочка, ведущая к ней, была очень узкая и извилистая, поэтому оперативный лагерь осаждающих растянулся вдоль нее почти на километр.

Атакующая партия на самой вершине числом около пяти—шести тысяч человек штурмовала крепость – там гремели мушкеты, воздух заволакивал пороховой дым, и долетали истошные крики людей.

Силы поддержки примерно таким же числом растянулись ниже вдоль улицы. Еще ниже и ближе к месту, где остановился Гордиан, расположился импровизированный госпиталь – раненые лежали в тени прямо на уличной брусчатке, – а также оперативный армейский обоз с боеприпасами и продовольствием.

Тут же вдоль домов сидели отдыхающие канониры в форме морской артиллерии и скучал небольшой арьергард прикрытия, призванный охранять тылы атакующих колонн.

Штаб всей этой змееподобно вытянутой армии располагался, судя по всему, почти на передовой – флаги короля и кардинала развевались где-то между атакующей колонной и колонной поддержки.

Увидев Гордиана, бойцы арьергарда дружно встрепенулись, а те, кто сидел на земле, повскакивали с мест. Впрочем, лицо Фехтовальщика было скрыто тонированным забралом шлема, и при виде незнакомца в странном доспехе стрелки растерялись.

Человек «в белом и серебряном» мог оказаться как врагом, так и очередным чудесным бойцом церкви, специально присланным храмами Хепри им на помощь. Тем не менее сказалась военная выучка: морпехи дружно подняли заряженные мушкеты и окружили Гордиана плотным полукольцом, полагая, что столь открыто и явно вышедший к ним одинокий боец вряд ли представляет серьезную опасность сразу для полусотни солдат.

Гор постоял в расслабленной позе, не отвечая на вопросы и подождав, пока почти все стрелки арьегарда подтянутся почти вплотную. Затем он вскинул оба автомата и аккуратно прошил полукруг длинными параллельными очередями.

Пули разрезали воздух и плоть, пробивая навылет по нескольку тел сразу. Люди в ужасе отпрянули. Кто-то из наиболее бравых вскинул мушкет и даже успел выстрелить, кто-то из самых решительных бросился вперед, чтобы достать Гордиана своей саблей, но все оказалось напрасно.

Пули отлетали от белого нагрудника и тонированного шлема словно горошины от бетонной стены, не оставляя никаких следов, а ноги не успевали доносить своих хозяев на расстояние сабельного удара – бешеный свинец из стволов автоматов был слишком быстр для неспешной пехоты этого мира.

За несколько секунд полусотня рухнула к ногам павшего полубога. Пара человек, из тех, кто стоял дальше остальных и каким-то чудом умудрился уклониться от смертоносных автоматных трасс, спрятались за ближайшими домами. Впрочем, мушкеты их были уже разряжены бесполезными выстрелами, и больше эти люди Гора не интересовали.

Пинком откинув оказавшийся на его пути труп, демиург Корпорации Гордиан Оливиан Рэкс неспешным шагом двинулся дальше.

«Вперед и вверх, а там…»

А там его ждала кровавая свистопляска покруче всех, что он видел в жизни.

* * *

Услышав странные звуки, кардинал Амир оторвался от созерцания штурма крепости и посмотрел вниз на тыловые части и арьергард.

Там происходило нечто странное – по королевской армии, вытянутой в одну длинную ленту, прошла волна непонятных перемещений, как судорога, сбивающая колонны по всей линии протяженности в плотную массу, сдвигающуюся к вершине горы. Такой эффект, вероятно, могла бы вызвать внезапная кавалерийская атака, направленная вдоль дороги снизу вверх, однако ни один из спутников-наблюдателей не сообщал о приближении сколько-нибудь существенных сил, которые могли бы настолько решительно поразить его десантный корпус. Он поднял бинокль – за толпами собственных бойцов не было видно ничего кроме столба пыли, поднимаемой тысячами ног.

«Непонятно», – подумал кардинал. Если бы атаковали серьезные вражеские силы, он бы в любом случае увидел хвост атакующей колонны за одним из поворотов. Тут подбежал вестовой.

– Что за дерьмо? – набросился на него Амир, хмуря брови и всем своим видом выражая недовольство. – Почему колонны сбиваются в кучи? Команды никто не давал, пусть стоят на месте!

Вестовой глядел ошалело, округлившимися, словно в шоке, глазами.

– Это Господь Хепри, сир! – сдавленно выкрикнул он. – На нем Священный доспех из Бургоса и священное оружие. Он убивает нас сотнями, сир. Войска отступают!

Кардинал злобно выругался и отпихнул офицера в сторону, а затем взобрался на один из ближайших валунов. Увидеть он все равно ничего не увидел, но сквозь крики людей и шум бегущих солдатских рядов услышал то, к чему уже был готов: на фоне криков и мушкетной пальбы четко выделялся вполне знакомый ему клекот «трещоток» – короткоствольных автоматов клерикального спецназа.

* * *

Королевские войска отхлынули от крепости. Оставшиеся в живых консидории и немногочисленные габелары из гарнизона Харторикса втянулись внутрь пролома и залегли. Они смотрели вперед, на спины врагов. Там, за пустошью, сбившись необычайно плотной кучей, толпились тысячи морских пехотинцев, а за ними, на улице, усыпанной трупами, возвышалась одинокая фигура в белом.

Гор прошел сюда, на вершину горы, как «сквозь тернии к звездам». Он прогрыз себе путь не через сотни, а через тысячи вражеских бойцов. Он сделал это один. Его четыре дисковых магазина были на исходе. Три первых – совершенно пусты, а в последнем – лишь несколько пуль. Вообще было чудом, что, имея четыре сотни патронов, он прошел сквозь пятитысячную колонну и продолжает сжимать в когтях ужаса еще почти десять тысяч человек, столпившихся сейчас на вершине.

Технология чуда была проста. Горная улочка слишком узка, чтобы атакованные Гором морпехи могли рассеяться и избегнуть автоматных пуль, а ужас, пробуждаемый в их душах неуязвимым бойцом, – слишком велик, чтобы они решились броситься на него скопом.

Не прикрытые латами пехотинцы короля стояли слишком плотно, и каждая пуля, выпущенная Гордианом, пронзала иной раз по десятку человек. Четыреста, помноженные на десять, – серьезное число, если подумать.

Сейчас Гор стоял чуть согнувшись, под тяжестью амуниции, которую не снимал уже слишком давно, и пытался передохнуть. Как бы ни была совершенна система жизнеобеспечения космического скафандра, снять тяжесть с позвоночника и усталость с натруженных ног она не могла. Столпившиеся на вершине люди, зажатые между ним и обороняющимися бойцами Бранда и Манзания, так же замерли в напряженном молчании, взирая на него с нескрываемым ужасом.

Гор не стал испытывать терпение вражеских командиров дальше. Он выпустил один автомат, который повис на ремне, и поднял пустую правую руку вверх, приглашая к переговорам. Через несколько минут по плотным рядам морпехов прошла волна и из-за спин рядовых показался старший офицер с нашивками полковника и золоченым мечом на боку. Он протолкался вперед и размеренным, осторожным шагом, придерживая свое оружие, направился к бывшему демиургу.

Когда расстояние между ними составило метров пять, Гор снова поднял руку раскрытой ладонью вперед.

«Стоп, – говорил его жест, – поговорим так, ближе не надо». Вражеский переговорщик подчинился и застыл на месте, приставив одну ногу к другой, как на параде.

– Как зовут? – спросил Гордиан, стараясь говорить как можно более властно и вместе с тем небрежно.

Звук его голоса передавался изнутри скафандра нашлемным динамиком.

– Полковник Ратан мое имя. Генеральный штаб Его величества, – последовал ответ. – Представитель королевской армии при дворе Его высокопреосвященства кардинала Амира.

– Отлично, – кивнул Гордиан. – Я желал бы увидеть обоих – и короля, и кардинала. Они здесь?

– Его величество находится на борту своего флагмана «Пронзитель» в гавани порта. Здесь только Его высокопреосвященство, но он желает вести беседу через меня. Во избежание м-м… во избежание осложнений.

Гор захохотал, а полковник Ратан нервно дернул усом, но в целом виду не подал и стоял, почти не шелохнувшись.

– Его высокопреосвященство боится получить пулю в лоб, не так ли?

– Его высокопреосвященство бессмертен. В случае убийства он будет возрожден внутри храма. Он переживает, что насильственная смерть кардинала на глазах у тысяч солдат королевской армии может негативно сказаться на боевом духе солдат. Особенно, если убийство совершит некто, в доспехе Его Божественности Господа Хепри. «Сгорающий Дракон» у вас на груди, сударь, «Сгорающий Дракон»!

Гор хмыкнул:

– Разумно.

– Разумеется. Но я послан не обсуждать с вами, сударь, разумность решений Его высокопреосвященства, а услышать требования относительно вашего неожиданного визита. Мне также велено увидеть ваше лицо. Во-первых, в этом случае переговоры будут честнее, вы-то мое видите, а во-вторых – я должен убедиться, что вы действительно Гордиан Фехтовальщик.

– А у вас есть сомнения?

– В общем нет, но приказ кардинала – это приказ кардинала.

Гордиан пожал плечами и спокойно поднял тонированный экран забрала, так как светлое пуленепробиваемое стекло в любом случае защищало его от выстрелов.

Полковник кивнул, узнавая эшвенскую знаменитость.

После процедуры опознания Гор демонстративно отстегнул пустой магазин от левого автомата и с видом скучающего снайпера на стрельбище пристегнул к нему другой, сохранившийся в сумке такой же пустой магазин. Правый и единственной автомат, где оставалось немного патронов, он оставил нетронутым.

– Теперь так, – сказал он, – коль скоро вы меня опознали и имеете представление о том, с кем ведете беседу, я оглашу свои условия.

Гор секунду смотрел на полковника, выжидая, не скажет ли тот что-нибудь, но офицер молчал – и тогда он продолжил:

– Первое! Вы немедленно предоставите возможность бойцам гарнизона и моим консидориям, что заперты в крепости порта, спокойно покинуть город. Второе! Вы сдадите нам свое оружие и останетесь ждать, пока мы не отойдем от Харторикса, по крайней мере, до горного перевала. Это все. Кровавых жертвоприношений и выдачи головы Его преосвященства мне пока не надобно.

Ратан сдержанно, хотя и несколько нервно, улыбнулся. Поправил волосы на виске, как бы невзначай демонстрируя Гору шунт.

– А, вы тоже бессмертны, как я погляжу! – воскликнул тот.

– Бессмертен, но вы понимаете, умирать пока не приходилось и пробовать как-то не хочется.

– Тогда к чему этот жест непричесанного педика, я не пойму? – вскипел Гор. – И эта улыбка? Вы находите мои требования смешными, сударь?

– В некотором смысле, да, сударь. А шунт я вам показал, чтобы вы также имели представление, с кем ведете дело, и не пытались оказывать на меня давление, угрожая физической расправой. Сколько у вас патронов?

Гор внутренне сжался.

– Достаточно, как вы видите, – твердо сказал он, показывая на левый, только что пристегнутый пустой магазин. Блефовать так блефовать!

Ратан снова улыбнулся.

– Достаточно для чего, сударь? Я служу уже много лет, и мне приходилось сталкиваться с оружием клерикального спецназа, в отличие от большинства моих подчиненных. Это магазин на сто патронов. Допускаю, что в сумке у вас, судя по ее объемам, имеется еще штук пять-шесть от силы. Вы только что прошли почти пятьсот метров, непрерывно поливая огнем все, что движется и складывая в сумку пустые диски. На склонах лежит почти три тысячи трупов, так что я сомневаюсь, что у вас остался боезапас достаточный, чтобы угрожать еще десяти тысячам солдат.

Гор поднял оба автомата и упер тупоносые рыла прямо в грудь Ратану.

– А хотите узнать точно, сколько у меня патронов? – зло спросил он. – Есть простой способ выяснить это. Попробуем?

– Ну-ну, сударь, не стоит так горячиться, – забеспокоился парламентер. – Его величество, а значит, и Его высокопреосвященство дорожат мушкетерами морской пехоты. Никто не хочет бессмысленных смертей. Однако вы должны понимать, что требование полной капитуляции в ваших условиях – это бред и чрезмерные амбиции! Предлагаю обмен. Мы выпускаем ваших бойцов из Крепости Порта, а вы – то есть вы лично, мастер Гордиан, – складываете оружие и сдаетесь. Его высокопреосвященство гарантирует вам при сдаче достойное содержание и полную физическую безопасность. Он поражен вашими талантами и желает обсудить с вами варианты сотрудничества, не более того. Если согласитесь – отлично. А нет, так мы просто запрем вас в удаленном поместье до конца войны и только-то. В любом случае сервом вам уже не быть!

Гор поджал губы. В каком-то смысле, если допустить, что кардинал с королем его не обманут, это был, конечно, шанс. Открыто войти в храм, найти общий язык с иерархами местной церкви. Возможно – получить доступ в ГИС, связаться с Корпорацией…

Да, в некотором смысле это был шанс. А еще это было – предательством.

– Вы сошли с ума, – процедил он сквозь зубы, – это не условия. Я не изменю делу сервов Эшвена никогда. Будет или по-моему, или вообще никак. Единственное, что могу предложить – сохраните свое оружие, когда выпустите моих людей из крепости. Подумайте хорошо – в конце концов, зачем вам сдались эти несколько рот, запертые там? Если мы не договоримся, вы потеряете в живой силе значительно больше этих жалких сотен. Давайте просто разойдемся – и все.

– Помилуйте, сударь, но если эти «несколько жалких сотен» так не важны, то зачем, вы, советник Равных, Апостол и полковник Армии Свободы рискуете ради них своей жизнью, выйдя один против тысяч?

Гордиан скривился:

– Вам, возможно, этого не понять, сударь, но среди этих нескольких сотен есть мои друзья! Друзья – это такое слово. Я удовлетворил ваше любопытство?

Ратан покачал головой.

– О молодость, романтика, вера, – задумчиво произнес он. – Но любопытство мое удовлетворено не вполне. Насколько много среди осажденных ваших друзей, и готовы ли вы ради одних жертвовать больше, чем ради других?

Ответа полковник Ратан дожидаться не стал. Развернувшись, он резко махнул рукой, и из плотных рядов морпехов, еле помещающихся на узком отрезке улицы, четверо бойцов волоком вытащили огромную тушу. Сначала Гор даже не понял, что это. Но уже через несколько мгновений осознание коснулось его разума – под слоем пыли и запекшейся на солнце крови просматривалось лицо великана Бранда, искаженное мукой и болью. Грудь Бранда покрывала грубая тряпичная повязка, хоть немного, но сдерживающая кровотечение, а руки скованы за спиной. Четыре человека поддерживали массивное тело за локти, а пятый, отделившись от толпы, приставил к горлу консидория острие сабли.

Ратан вновь повернулся к Фехтовальщику.

– Этот раб ведь знаком вам, не так ли? Его сразили пистолетной пулей, которая прошла сквозь доспех навылет чуть выше сердца на несколько сантиметров. Кстати, именно стальной панцирь спас ему жизнь: тяжело раненный, этот медведь был не в силах пошевелиться, и, если бы не доспехи и шлем, его затоптали бы в горячке боя. Он ведь знаком вам, не так ли?

Гор тихо вздохнул под шлемом – ломаться далее не имело смысла. Бранд должен жить и двадцать консидориев, которых он привел сюда на смерть, должны вернуться домой. Что же до сдачи в плен…

– Я согласен, – произнес он, глядя на коленопреклоненного Бранда, в беспамятстве опустившего голову и глухо мычащего от боли.

Да уж, уникальное зрелище, Бранд – на коленях. Даже в этом положении великан был немногим ниже вцепившихся в него стражников.

– Нам нужны гарантии, – сказал Ратан, – поэтому снимите доспехи. Пусть останутся только автоматы. Мы должны иметь возможность быстро убить вас, если вы измените своему слову и откроете автоматный огонь по войскам.

Гордиан мотнул головой.

– Я сниму шлем, – сказал он, – тогда вы сможете убить меня, если постараетесь. А в качестве гарантии я сдам вам сумку и один автомат с полным барабаном. – С этими словами он откинул в сторону левый, пустой. – Выпускайте осажденных!

class="book">* * * Когда молчаливая колонна из пятисот оставшихся в живых габеларов и консидориев прошла мимо, Гор настоял, чтобы королевские морпехи прождали еще пять часов, дабы измотанные боем и имеющие большое количество раненых защитники города смогли убраться на безопасное расстояние.

Все это время Гордиан сидел на камне рядом с дорогой и не давал никому из морпехов спуститься вниз. Со своим «священным» автоматом он запер их на вершине, надежней, чем на засов, перекрыв единственную дорогу в город. Руководил отступлением Манзаний, комендант Харторикса, чудом оставшийся в живых, но имеющий, как и почти все отступающие, ранение.

Именно неуклюжий, сам истекающий кровью, пухлый вилик Манзаний распорядился соорудить из пик и алебард скороспелые носилки, на которые погрузили великанскую тушу Бранда и вынесли из рядов злобно зыркающих на сервов морпехов. Кроме того, Манзаний лично сменил на Бранде повязку и обработал рану, остановив кровотечение, и тем самым, как думалось Гору, практически спас великану жизнь.

Колонна сервов удалилась, а время шло. Кровавый день подходил к концу, в свои права вступал поздний вечер. Полковник Ратан снова отделился от плотных рядов подчиненных и подошел к Фехтовальщику.

– Ваше время настало, сударь, – сказал он, – пять часов истекли.

– Еще десять минут, – кивнул Гор, – хочу полюбоваться закатом.

– Но это нарушает нашу договоренность.

– И что вы сделаете? – Гор покачал автоматом. – Оштрафуете меня за нечестность?

Ратан заткнулся и отошел.

Гордиан посмотрел на великолепный Медиас Кордис, медленно гаснущий в центре небосвода. То было удивительное зрелище! Конечно, его не сравнить с обычными закатами на планетах, которые вращались вокруг звезд, а не имели таковые внутри себя, и все же, все же…

Не каждый день приходится видеть, как гаснет солнце – неописуемо и прекрасно. Не так ли вспыхивает жизнь человеческая, возгораясь поутру, ярко сверкая в полдень и угасая, когда наступает ночь?

Да, именно так. Различие только в длительности «дня». У некоторых – это семьдесят лет, у некоторых – тысяча, у некоторых – неделя. А у других вот ровно триста шестьдесят два года. Хороший возраст. Его!

Вновь подошел Ратан.

– Это бесчестно, сударь, – возмущенно заявил он, – уже темнеет. У наших людей затекли ноги. Напомню, если вы не выполните договор, то, скорее всего, Его высокопреосвященство не сможет гарантировать вашу безопасность после сдачи в плен. Бросайте же оружие!

Гор выплюнул травинку, которую жевал, и тяжело вздохнул. Вставать с камня, к которому он уже привык за пять часов, ужасно не хотелось.

– Извините, сударь, но вам, пожалуй, придется считать меня бесчестным человеком, – нехотя выговорил он.

– Да что вы говорите, сударь? – опешил полковник.

– Да то, что вы, сударь, слышите. Я считаю вашего кардинала подлецом, не стоящим даже дерьма тех людей, которые пять часов назад прошли мимо. И я лучше сдохну, чем сдамся ему на милость.

Ратан молчал ровно секунду, затем открыл рот, чтобы закричать.

При свете почти погаснувшего светила суть их беседы, мимику и жесты было уже трудно уловить, поэтому Гордиан, прикрывшись Ратаном как естественным щитом, молча нацепил на голову шлем, опуская забрало. Ноктовизор, вмонтированный в стекло, сработал автоматически, ночь раскрасилась оттенками зеленого, и он смог отчетливо видеть стоящие на расстоянии сотни метров молчаливые ряды морских мушкетеров.

– Измена-аааа! – закричал Ратан, надрывая глотку.

– Отнюдь, сударь, – молвил Гор и разрядил оставшиеся в магазине патроны прямо в голову королевскому полковнику.

Выстрелов оказалось ровно четыре, и они ровненько вошли в затылок развернувшегося офицера, разорвав его лицо на тысячи осколков. Так, с половиной головы, «без лица», тот и повалился на землю.

– Счастливого Хеб-седа, мастер Ратан, – сказал Фехтовальщик и вырвал меч из ножен на поясе мертвеца.

Недоступный ни пулям, ни саблям доспех, ноктовизор, позволяющий ему видеть в темноте, и мастерство консидория – не плохой зачин для ночной драки с бездоспешными морпехами. Гордиан прокрутил клинком пару восьмерок, разминая тело и привыкая к весу незнакомого оружия.

Десять тысяч бойцов бежали к нему!

* * *

Король и герцог смотрели на пылающий город и на схватку, пылающую в нем. Перед ними танцевал Господь Гор, с обнаженным мечом, отрубающий руки и рассекающий черепа. Король и герцог смотрели через небольшой экран монитора, который держал перед их лицами склонившийся в полупоклоне викарий.

За прошедшие два месяца викарий осунулся и побледнел, спина его покрылась множеством глубоких рубцов. Амир, раздраженный результатами сделки, спасшей его бессмертную кардинальскую жизнь, собственноручно забил бедолагу кнутом почти до смерти, а затем согнал с должности и отправил к Его величеству в качестве обычного техника-связиста.

Решение было взвешенным. С одной стороны, викарий отлично разбирался в оборудовании церкви, а с другой – Амиру требовалось приглядывать за королем. Его величество прекрасно осознавал двойной смысл назначения, однако не слишком беспокоился по этому поводу, ведь средств наблюдения за тем же Амиром хватало и у него. Что же касалось кнута и ободранной спины бывшего клерикального чиновника, то эшвенский монарх, безусловно, считал подобное наказание слишком мягкой мерой, но вмешиваться опять же пока не стал. В конце концов, рабы церкви – это ее рабы, а посадить бывшего викария на кол за мелкие погрешности, неизбежные при работе с таким сумасбродным правителем, как он, всегда успеется.

Его величество при этой мысли ухмыльнулся, хотя в данный момент его более занимал совсем другой человек. Неизмеримо более важный для мирового расклада, нежели несчастный церковный раб, пусть совсем недавно пребывавший на должности кардинальского секретаря. Мысль о коле, любимом хобби в дни покоя и скуки, просто слегка позабавила его усталые нервы.

Однако в следующую секунду улыбка сошла с лица короля. Сдвинув брови, Его величество отвернулся от экрана с пляшущим на нем Гором и обратил напряженное лицо к лорду Хавьеру. Ему нужно было сказать кое-что, и он начал издалека.

– Пламя! – воскликнул он, указывая рукой на панораму пожарищ, что раскинулась за спинами умирающих под мечом Гордиана морпехов; маленький экран был потрясающе четок и передавал картинку во всем многоцветии мельчайших деталей. – Во вселенной, сударь, нет почти ничего, что могло бы сравниться с пламенем по силе гипнотического эффекта. Рядом с огнем пожарищ я смог бы поставить лишь ужимки изувеченного под пыткой или крики истребительной битвы, когда армии сходятся в рукопашной. Очень скоро, надеюсь, я смогу насладиться всем этим!

– Вы о битвах или о боли? – переспросил Хавьер, также глядя сквозь морпехов и Гора на пылающий на заднем плане портовый город. – Рабов для превращения в инвалидов вам хватает и сейчас, разве нет?

С этими словами Хавьер ослепительно сверкнул белозубым оскалом и пнул викария, склонившегося перед ними.

– Взять хоть этого, например! Какая серьезная морда для рабского отродья! – Он вытащил нож и легонько ткнул лезвием в щеку викарию. – Я бы сделал ему раскрой от уха до уха, чтобы всегда улыбался. Впрочем, сейчас ночь, порез может выйти криво, пожалуй, сделаю это утром… Ты как насчет вечной улыбки, а, братец?

Из маленькой ранки, образовавшейся в месте укола, тонкой струйкой потекла кровь, но викарий даже не шевельнулся. Молча и неподвижно он стоял в полусогнутой позе, словно статуя, удерживая перед господами цветной экран. Бледные щеки, казалось, стали еще белей.

Боринос прищурился. Смысл сказанного Хавьером нравился королю, однако не нравился сам говорящий. Кроме того, Юсуф был приставлен лично к Его величеству, и какому-то герцогу не пристало тыкать в него ножом.

Впрочем, герцог как раз был не «какой-то».

– Я имел в виду все три предмета, – уточнил король, возвращаясь к прерванному выходкой разговору, – и боль, и битву, и горящие города. Как только город будет зачищен, наш флот отплывет на север, в направлении моей недостроенной столицы. В Харториксе я не оставлю даже гарнизона, здесь мы просто вырежем все население. Никаких пыток, ни одной минуты лишнего времени. И лишь там, в КароБерге и Бургосе, я утолю свою жажду. Вверх взметнутся миллионы колов, тысячи виселиц и сотни плах с топорами. Там разольются океаны из крови!

Герцог протяжно моргнул.

– Ого! – восхитился он. – Вы, Ваше величество, всегда казались мне увлеченной натурой. Но миллионы колов – не слишком ли вычурно? До встречи с Его Божественностью осталось всего два месяца. Шестьдесят дней по нашему времени и примерно четыре часа – по Его. Как утверждает Амир, так живо наш Бог еще ни разу не реагировал на сообщения. Видимо, ситуация с апостолом-экстрасенсом возбудила его обычно вялый интерес к нашему миру. Так не проще ли дождаться Хепри и сжечь бунтовщиков бластерами? Отчего нет?

Боринос фыркнул.

– Оттого, сударь, – пояснил он, – что я монарх и судьбы этого мира доверены мне! Я хочу покончить с бунтом доступными мне средствами до того, как явится наш Господь. Иначе какой я король, черт возьми, его наместник? Пусть дело решат мушкеты и пушки, а не небесный огонь!

– Вы так уверены в своих силах?

– А вы не уверены? Посмотрите – тут миллион человек и тысячи кораблей! И кроме того, у меня есть и иные козыри. Этот придурок Амир наконец-то согласился предоставить мне необходимые техсредства, а это значит, я буду видеть рабского маршала, а он меня нет, буду координировать действия своих полков с помощью радиосвязи, а он – гонять вестовых. Кроме того, клерикалам доступны порталы, а он… Впрочем, вы ведь сами слышали все, к чему эти бессмысленные повторы? Вне всяких сомнений, спустя четырнадцать дней Господа Хепри будет ждать освобожденная от сервов столица, а меня, как вы выразились, особо вычурное развлечение – миллионы колов в телах рыдающих от боли бунтовщиков. Но вопрос в другом. Собственно, я начал весь разговор только к этому: вы, сударь, со мной это наслаждение уже не разделите!

Хавьер нахмурился. Реплика Бориноса была похожа на выпад, однако в том, как развивалась их беседа до сего мгновения, не чувствовалось опасности, а это значило…

– Что вы имеете в виду, сир? – вежливо уточнил он. – Я не иду с вами в Бургос?

– Нет! – отрезал король.

– И кто же сможет мне запретить? Уж не вы ли, мой дорогой «дядя»?

Боринос весело рассмеялся. Добродушно, как смеются чистые совестью люди, и потому как-то дико, ведь Хавьер знал эту злобную тварь уже тысячи лет.

– О нет! – воскликнул монарх, сдерживая рвущийся из груди хохот. – Сегодня ночью, как вам известно, была дата плановой связи с Господом. Я и Амир почти пять минут разговаривали по видеофону непосредственно с Богом Света! И вот, мой милый племянник, вас вызывает к себе сам Хепри! Портал между Мирозданиями откроется через час. Вы покидаете мое королевство и короля вместе с ним. Навсегда!

При словах «навсегда» и «портал» Хавьер вздрогнул. Рожденный в Эшвене, он прожил тут тысячи лет, ни разу не покидая миров-каверн Твердого Космоса. Он пользовался порталами бессчетное число раз, бродя между странами и континентами, но ни разу не проникал в другие вселенные.

– Он зовет меня в Корпорацию?! – одним духом выпалил лорд.

Но Его величество лишь качнул головой.

– Искусственное Мироздание, – сказал он, – чудовищно велико. Возможно, вам известно, что оно состоит из ста сорока четырех независимых пространственно-временных Континиумов. Корпорация лишь самая последняя в этом списке, «Невон—сто сорок четыре»! Так чего вы зациклились на нем? Во время сеанса связи Бог Света указал мне адрес, куда откроются врата. Там серьезная кодировка, однако «имя» мира читается вполне однозначно. Это «Невон—ноль-один» Самое первое из всех частей Искусственного Мироздания! Старше, чем Эшвен, больше, чем Корпорация, и вы, сударь, отправляетесь туда!

Потрясенный новостью, Хавьер замолчал, словно проглотил язык. Затем, забыв про гордость и пафос самого бессмертного из бессмертных жителей королевства, впервые за тысячи лет склонился в глубоком поклоне перед сюзереном.

Уже через час?! В неизвестность?! В самый первый мир из всех искусственных вселенных?! Разгадка обрывочного прошлого пугающе приближалась к его сжавшемуся в комок разуму потерявшим управление бешеным локомотивом.

Он хотел уже повернуться, чтобы уйти, как картинка на мониторе в руках склонившегося викария вновь привлекла повышенное внимание обоих титулованных собеседников.

Кровавый бенефис Фехтовальщика там, похоже, приближался к своему логическому концу.

Глава 4 Завершение бенефиса

Крепкий морской башмак взлетел на поднебесную высоту и опустился вниз прямо ему в переносицу. Мир дернулся, несколько раз подпрыгнул и перевернулся, как медный таз, накрыв его с головой. Сознание превратилось в пульсар, то вспыхивая обрывками смутных картин, то угасая, как память наркомана. С него снимали доспехи, царапая и защемляя кожу, его грузили на лошадь, тряско везли, так что тело болталось, задевая связанными руками камни вдоль пыльных дорог, тащили по коридорам, стукая головой об пол, что-то кололи в плечо и в шею, и, наконец, бросили куда-то в холодный и мрачный склеп с влажным полом и потолком.

Но и до того, как его размашисто пнули в лицо, воспоминания были смутными. Он помнил начало боя и отрывочно помнил его конец, а середину не помнил вообще. Десять тысяч морпехов с кошкодерами и мушкетами против космического скафандра, ночной темноты и шлема с ноктовизором. Узкая дорога, по которой вряд ли пройдет более десяти человек в ряд. Отличная позиция и… глупая затея.

Накрошил он их, конечно, без счета. Десятки, возможно сотни. Трудно даже представить сколько. Но все же один меч и десять тысяч – слишком разновеликие цифры, независимо от условий. Его задавили массой, свалили, когда он уже не мог поднять руку для удара, не упираясь клинком в свежеповерженный труп. Скрутили, вырвали меч и – все.

Иллюзий Гор не испытывал. Если и до этого его существование было костью в горле у кардинала и короля, то уж теперь, когда он обесчестил их перед лицом своих лучших солдат, и подавно. Выжмут все, что можно выжать в смысле информации, если нужна она им, эта информация, и удовольствия от пыток, а затем убьют. Хорошо, если убьют скоро.

Гор медленно разжал сухие, рваные губы. Втянул затхлый воздух меж выбитых зубов. Вместе с воздухом в легкие попала кровь, застоявшаяся во рту. Он поперхнулся. Попробовал кашлянуть и скрутился от острой боли в груди. Несколько ребер было сломано. Попробовал коснуться груди рукой, но правая не шевелилась, отбитая ударом приклада, а левая – что с ней? Гор попробовал разлепить глаза и сделал это с огромным трудом, вырывая движением век собственные ресницы, склеенные запекшейся кровью.

Посмотрел – и откинулся назад. Лучше бы не видеть: вместо руки красовалась культя, с торчащим огрызком кости, слегка прикрытая санитарным герметиком. Гор вспомнил, как, пытаясь остановить его бешеные попытки к сопротивлению, когда уже сорван был шлем и сняты доспехи, кто-то из морпехов саданул его саблей по руке.

Теперь он инвалид…

Хорошо хоть левая – фехтовать на шпагах можно и одной правой, и все же было страшно обидно. Ни постоянная боль во всех частях тела, ни острая жажда, ни сломанные кости не причиняли ему таких страданий, как простое сознание того, что он теперь – калека.

Как посмотрит на него Лисия? Да и посмотрит ли вообще, после того как он оставил ее в руках работорговцев в Харториксе. И жива ли она?

Вопросы, много вопросов, но на самом деле главный один: сможет ли он вообще выйти из этого места – живым? Он подумал и ответил сам себе – вероятно, нет. Логика – жесткая штука, и следует признать, что и он сам в подобной ситуации не выпустил бы врага живым из подземелья.

За ошибки следовало платить.

Гордиан откинулся на спину поудобней, насколько это слово вообще уместно в его отношении, и медленно, ритмично задышал. Дыхательная практика всегда успокаивала его. Она смиряла рефлексы, снижала уровень адреналина в крови, отрезвляла мысли, отвлекала от боли. Главное в такой ситуации – отдых. Когда ничего нельзя сделать, нужно не делать вообще ничего, нужно спать.

Осторожно поднимая и опуская сломанные ребра, Гор заснул, убаюканный собственным болезненным дыханием.

* * *

Когда он проснулся, то обнаружил, что лежит на широком столе, а воздух вокруг чист и свеж, без постоянной примеси человеческой вони, характерной для местных узилищ. Лежать было на удивление удобно, а глаза смотрели на белый потолок с квадратным галогеновым светильником, освещавшим пространство мягким электрическим светом.

Стоило осмотреться вокруг, но странное равнодушное оцепенение охватило Гордиана – и поворачивать голову не хотелось. Обрубок левой руки он вообще не чувствовал, но правая, по-видимому, чуть-чуть ожила, а потому он пошевелил пальцами, пощупав незнакомый материал под собой. Материал был мягкий, немного напоминающий кожу и ткань одновременно.

– Это пластиглас! – сказал откуда-то из-за головы довольно приятный мужской голос, как будто угадавший его немой вопрос.

Голос звучал по-доброму, приветливо и все же носил какой-то непонятный оттенок испорченности, с ноткой женственности в глубине интонаций. Голос дружелюбно продолжил:

– Пластиглас применяется в хирургии, акушерстве, да много где еще. Он мягкий, впитывает влагу, «дышит», так сказать, но при этом гладкий, как пластик, и легко моющийся – чудо, а не материал.

– Плас-ти-глас-с, – повторил Гор по слогам, медленно раздвигая распухшие губы; язык и губы не слушались его, он почти не мог говорить.

– Точно, – весело подтвердили сверху, – а вы начинаете оживать!

Гордиан чуть-чуть – а иначе он и не мог – кивнул. Неужели рядом настоящий врач?!

– Вы врач… сударь? – спросил он, едва выговаривая слова.

– Байрон Эскудо, королевский хирург, – последовал ответ, – к вашим услугам. Для пациентов – просто док Барни.

«Значит, врач… – с облегчением подумал Гордиан. – Видимо, Боринос с Амиром решили подлечить меня немного перед пытками. И то радость».

Он снова разлепил губы и, в свою очередь, тихо назвал себя:

– Гордиан Рэкс, полковник Республики, к вашим…

– О, сударь, я знаю, кто вы, – перебил его голос. – Главная эшвенская знаменитость, не считая самого короля, кардинала и великого рабского полководца, этого удивительного Мишана Трэйта. В каком-то смысле для меня честь работать с вами, сударь. Какая личность, ах, какой клиент!

Гор еще раз попытался кивнуть, решив на этот раз промолчать, но затем через силу снова раскрыл свой разбитый спекшийся рот – контакт с доктором был ему жизненно необходим.

– Для меня это тоже честь, док, – выдавил он из себя. – Вы уж подлечите меня, насколько возможно… – Тут он вспомнил про отрубленную руку: – Хоть я и калека, а хотелось бы еще пожить.

После этих безобидных слов совершенно неожиданно для Гордиана в воздухе повисла неловкая пауза.

Барни обошел вокруг стола и впервые показал Гору свое лицо. Лицо выглядело добрым, ухоженным и даже немного детским. Лицо улыбалось, но вот глаза при этом оставались равнодушными, как у рыбы.

На левом виске у обладателя рыбьих глаз и женственного голоса поблескивал тусклыми переливами металлический нейроразъем. Значит, перед Гором стоял бессмертный.

– А вот это вы зря, сударь, – спокойно сказал доктор по-прежнему тихим и милым голосом. – Такие слова – для меня почти профессиональное оскорбление, ибо людей я не лечу, да и с продлением жизни могут возникнуть проблемы. Вы, видимо, не расслышали, я – королевский хирург. Лейб-врач Бориноса-Пронзителя, это вам что-нибудь говорит?

Казалось, в словах не крылось угрозы, однако сам не зная почему, Гор судорожно сглотнул. Он опустил глаза ниже, впервые за время разговора широко раскрыв их и посмотрев на себя. Ноги, которые он почти не чувствовал, как и единственная оставшаяся рука, были прикручены мягкими резиновыми шлангами с замками-защелками к специальным ручкам на пластигласовой кровати, а поперек туловища, скрепляя торс с кроватью, пролегали широкие полосы прорезиненной ткани, похожие на автомобильные ремни безопасности, но только используемые здесь, совершенно очевидно, для других целей.

Барни между тем поднял руку и показал предмет, зажатый в его красивой ладони с длинными пальцами и коротко стриженными ногтями. Предмет имел зеленую ручку и тонкое выдвигающееся лезвие длиной всего около двух сантиметров и скошенным, почти на сорок пять градусов острием.

– Это макетный нож, – сказал он, помахав предметом, – им я помечаю места будущих разрезов.

С этими словами он воткнул острейшее лезвие Гору в правое предплечье, прошел им по косой линии от вершины плеча до подмышки. Действительно мастер – сталь прошла по сухожилиям, старательно и аккуратно огибая кости, точно по тем местам, где эти самые кости скреплялись между собой.

Гордиан в панике заорал.

– Да вы что, док! Моя рука! – Он дернулся, дугой изогнувшись на кровати, несмотря на сломанные ребра.

Леденящая судорога страха, вызванного нестерпимой болью и резкой переменой в поведении «доктора», пробежала по его позвоночнику, а сердце забилось, как напуганная птица в крошечной клетке.

Барни округлил глаза в поддельном ужасе, а затем криво улыбнулся.

– О! – театрально пискнул он. – Ваша единственная рука, сударь!

И, наклонившись, сочувственно добавил:

– Обидно потерять, да?

Издевается, тварь! Гор в бешенстве зарычал.

– Не с-с-смей, – выдавил он из себя почти не картавя, – убью, с-сука!

Но Барни лишь покачал головой и сделал такой же разрез на обрубке левой руки.

Из обеих резаных ран обильно бежала кровь. Гор дернулся и вправо и влево, бешено крутя головой, которая еще минуту назад казалась ему совершенно неподъемной, но проклятые ремни держали слишком крепко. Боль в суставах и поврежденных внутренних органах была забыта. От бессилия он застонал, а новый ужас заслонил все. Адреналин буквально кипел в его жилах!

Королевский хирург тем временем продолжал:

– Его высокопреосвященство, кардинал Амир, – спокойный, дружелюбный голос «дока» звучал теперь как издевка, – не желает видеть вас мертвым, но и не находит возможным терпеть ваши выходки в будущем. Его величество король Боринос предложил ему простой выход. Элементарный, как и все гениальное. Я отрежу вам обе ноги до паха и обе руки до плеч, тем более что от одной у вас и так, – он коротко хохотнул, – осталась лишь половинка. Останутся только член и голова. Да, да, Его величество так и сказал – только член и голова!

С этими словами «хирург» снова воткнул макетный нож в тело Гора, но уже рядом с пахом в непосредственной близости от половых органов. Кровь хлестнула фонтаном, но Барни вел своим инструментом совершенно спокойно, как будто кроил ткань.

Фехтовальщик сжал челюсти, стараясь сдержать рвущийся наружу крик. От резкой боли, унижения и злости кружило голову и жгло в горле.

Только сейчас он осознал, что полностью обнажен, хотя и видел прикрученные к кровати ноги. Просто понимание пришло лишь сейчас. Он гол, связан и беззащитен!

Барни между тем закончил соответствующие предварительные надрезы вокруг бедер, затем взял с соседнего столика дисковую электропилу и тубус с герметиком.

– Это, – объяснил он тоном лектора, демонстрируя Гору тубус, – санитарный герметик. Я уже обрабатывал вас таким, сударь, – Барни кивнул на левую руку Гора, заканчивающуюся культей. – Герметик не только дезинфицирует открытые раны любой протяженности, но и останавливает кровотечение, мгновенно спаивает стенки разорванных сосудов, а главное – замораживает нервные окончания. Так что операцию мы проведем на самом лучшем техническом уровне. Прямо скажем – по-королевски.

Он отложил тубус в сторону и поднял электропилу. Ее диск завизжал.

Гор тоже.

* * *

Боринос и Амир вошли в комнату и посмотрели на изувеченное тело своего пленника. Лорд Хавьер отбыл только что, и теперь король и кардинал коротали время вдвоем. То, куда именно отправился порядком надоевший за тысячелетия лорд-консидорий, Бориноса не слишком интересовало. В гораздо большей степени в ожидании Господа Хепри его заботила предстоящая военная кампания и схватка с рабской армией Трэйта.

Амир тоже не обременял себя излишними думами о бессмертном лорде, ибо в последние часы оказался необычайно сильно увлечен поимкой своего главного и самого страшного за долгую жизнь врага. Врага, которого им с Бориносом наконец-то удалось заполучить ценой унижения перед собственным победоносным войском.

Фехтовальщик висел в центре комнатенки, повешенный за ребра на два металлических крюка. Глазам предстали страшная голова, со спутанными волосами, мертвенно-бледным лицом и окровавленное туловище с болтающимся членом. Плечи и таз переходили в трудноописуемые ошметки плоти вокруг страшных ран, напоминающие края грубо оборванной ткани.

В центре всех четырех обрубков торчали концы серовато-желтых, ровно спиленных диском пилы костей.

Ухоженный «королевский» доктор стоял рядом в противоположном углу комнаты, буквально источая всем своим видом чувство удовлетворения от хорошо сделанной работы, но в то же время стараясь не мешать высокопоставленным особам любоваться ее результатами.

– Вот так тушка, – весело усмехнулся Боринос и лукаво посмотрел на кардинала, – забавно. Ну-с, разлюбезный мой Амир, как вы находите это зрелище?

Амир поморщился и зажал нос надушенным платочком. Он, конечно, был массовым убийцей и жестоким рабовладельцем, но откровенным садистом – нет.

– Я бы сказал, Ваше величество, что зрелище не для слабонервных, – нейтрально ответил он, стараясь не раздражать лишний раз безумного монарха. – Однако не слишком ли радикальное решение? Руки-ноги могли бы ему пригодиться, а сам он – хорошо послужить…

– Послужить чему, Ваша Святость? – король всплеснул руками. – Вы забыли, как он разбивал вам молотком пальцы? Неужели вы не поняли еще после всего того, что этот негодяй вытворил в Харториксе, что разговаривать с ним совершенно бесполезно. Насладитесь победой – и отправьте недоноска в расход, пусть помучается и сдохнет. Я бы даже… даже посоветовал вам использовать при этом стимуляторы, чтобы пытка длилась дольше, а парень не терял сознание. Сдерите кожу полосами с живота и спины, отрежьте по кусочкам член и мошонку, потом скормите все это собакам у него же на глазах, а потом – выжгите ему глаза. В общем – наслаждайтесь!

Король махнул рукой, решительно развернулся и направился к выходу из «лаборатории».

– Вы покидаете меня? – воскликнул Амир.

– О, да, Ваше преосвященство, – ответил Боринос, подойдя к двери. – Мы и так потеряли с этим молодцем почти сутки. А между тем Апостол рабов – это добыча церкви, моя же добыча – это вся армия сервов. К тому же не забывайте, нам нужно уложиться в срок до прибытия Его Божественности, а времени совсем мало. Так что я отправляюсь в поход, а вы оставайтесь с вашим пленником. Меня же ждет Бургос!

Амир немного постоял, поглядывая на покачивающуюся на крюках «тушку» своего главного врага. Первой мыслью было достать пистоль и пристрелить серва, не сходя, как говорится, с места. Все равно использовать пси-талант Фехтовальщика, учитывая специфику их личных взаимоотношений, уже не удастся, а как источник информации о восставших пленник кардинала тоже не интересовал – на то имелись спутники, вращающиеся вокруг местного светила.

Убить его – и дело с концом. Убить – и не думать.

Пси-матрица, о которой просил Господь Хепри, уже снята, и для изготовления клона и соответственно удовлетворения интереса божества к необычному медиуму из Твердого Космоса ее вполне хватит.

С другой стороны, Боринос прав: ничто не приносит такого удовлетворения, как расправа над поверженным противником. С Армией сервов король справится сам, к нему приставлены тысячи клерикалов с техникой, в его распоряжении все храмы. Личное участие кардинала в военной операции сейчас не обязательно. Следовательно, время есть.

Решившись, коротким жестом Амир подозвал к себе дока Барни и кивнул на «тушку».

– Можешь привести его в сознание? – спросил он.

– Конечно, сэр.

– Валяй!

Барни отбежал к лабораторному столу, стоящему в конце комнаты, и тут же вернулся со шприцем.

– Просто привести в сознание, сэр, – уточнил он, – или ввести стимулятор, чтобы усилить боль?

– А это возможно?

– О, разумеется! У Его величества в этом смысле лучшая лаборатория на планете. Есть все! Вот это, – он показал маленькую стеклянную капсулу с прозрачной жидкостью, – обычный стимулятор. Он не дает пациенту потерять сознание даже при самых страшных болевых ощущениях. Клиент будет жить, пока не разорвется сердце или пока не лопнут сосуды в мозге. А это, – он продемонстрировал другую капсулу с мутноватой жидкостью, – еще и усилит восприятие. Даже прикосновение пальца он будет чувствовать так, как будто с него в этом месте сняли кожу и вы дотрагиваетесь до обнаженной плоти. Я уже не говорю о раскаленном железе и клещах. Орать будет, вы даже не представляете как!

– Он консидорий, – засомневался Амир, – и вряд ли будет орать.

Барни посмотрел на Амира с легкой хитринкой, как смотрят умные прорабы на глупых заказчиков.

– Такого не выдержит никто, – заявил он уверенно, – поверьте моему опыту. Сила воли и болевой порог, тренированность и стальной характер здесь ни при чем. Это просто химия. Что герой, что ребенок – все едино. Препарат стимулирует нервную систему настолько, что в сотни раз обостряются все органы чувств. Осязание, обоняние, вкус. Впрочем, вкус тут как раз ни при чем. Обостряется слух, изменяется зрение. Немного мутнеет в глазах, предметы становятся расплывчатыми, человек ничего не видит, но солнечные лучи и тени просто режут зрачки. Кошмарно! Эту дрянь я из интереса даже как-то пробовал на себе. – Барни скривился и покачал головой: – Я вколол тогда ничтожную дозу, но чуть не сошел с ума от простого валяния на постели. Так что ваш хваленый Фехтовальщик будет плакать даже от легкого щелчка по носу. Ну как, попробуем?

Амир медленно кивнул – химия так химия!

Он отошел от «тушки» подальше, чтобы не забрызгало кровью и слюнями, подтянул туда кресло и сел, приготовившись к долгому живодерскому шоу.

Боринос, насколько кардинал знал, часто развлекался подобным образом здесь, в особой лаборатории Центрального храма, еще в доисторические годы предоставленной в его распоряжение Господом Хепри.

«Ну что ж, – подумал Амир, – побуду немного в шкуре Его величества».

Барни в это время вколол Фехтовальщику дозу стимулятора. Затем и палач, и кардинал, один сидя, другой – стоя, застыли, ожидая эффекта, который и не заставил себя ждать.

Веки искалеченного бойца несколько раз дернулись, словно крылья пойманной бабочки, и, наконец, раскрылись, явив свету расширенные зрачки и раздраженный глазной белок, подернутый красными разводами.

– Хххешшш, – выдохнуло то, что некогда было Гордианом Рэксом, демиургом Корпорации и диадохом Седана.

Раскрылась трещина рта. Слюна сбежала вниз по бледным, дрожащим щекам, Фехтовальщик плакал.

Надо сказать, что пыточная комната имела одну особенность. Помимо того, что она была довольно просторной, чистой и в ней царил воистину клинический порядок, палата королевского хирурга имела огромное зеркало, протянувшееся во всю стену, противоположную той, вдоль которой расположились столики и шкафчики с различным пыточным инструментом «дока» Барни.

Гор висел не просто на крючьях, торчащих из потолка. Гор висел лицом к зеркалу, и первое, что он увидел, приведенный в сознание стимулирующим препаратом, был он сам – туша без рук и ног, отпиленных по самый край изувеченного тела. Только вялый, болтающийся член и страшная бледная голова с безумными глазами выделялись из бесформенной груды туловища.

Такое зрелище само по себе могло свести кого угодно с ума. И если бы у Гора еще оставались силы на крик отчаяния и ужаса, он без сомнения закричал бы. Закричал до надрыва, до порванной глотки. Но сил не осталось, и только жалкий выдох, исторгнутый уставшими дышать легкими, служил свидетельством той адской муки и отвращения, которые он испытал, взглянув на собственное отражение в зеркальной стене.

– Анх-уджа-сенеб! – сказал Амир, поднимаясь из кресла. – Приветствую вас, сударь.

Гордиан хрипел.

– Он так не слышит, – пояснил Барни, – ваши слова для него как удар в барабан над самым ухом.

– Так я не смогу ему ничего сказать?

– Ну почему же. Подойдите ближе и говорите четко. И медленней.

– А он узнает меня?

– Разумеется. – Барни пожал плечами. – Все время до самой смерти он будет вполне вменяем. Иначе в чем же смысл?

Амир кивнул и наклонился к Гордиану, лицо которого плавало в воздухе как раз чуть ниже его собственного, и заговорил:

– Я вижу, сударь, вы наконец-то пришли в себя. Надеюсь, вы узнаете меня, я – Амир, кардинал Бургосской курии. Ну, вспомнили?

Темный провал на месте, где раньше у Гора был рот, медленно расползся вширь.

– Помню вас, сударь, – прохрипел истерзанный серв, и голова его при этом подрагивала, как у фарфорового болванчика.

– Отлично! Тогда вы должны помнить и то, как поступили со мной, тогда под Бургосом. Помните молоточек, которым вы отбивали мне пальцы? А позже, возле Пашкот-паласа, и еще позже, под стенами храма, где вы изволили обменять меня на снятые ошейники сервов. Ну?! Вы должны понимать, милейший, что подобные выходки не забываются и не прощаются никогда. Мой викарий уже поплатился за то, что решил сделать своего сюзерена предметом для торга. А сейчас настал день и вашей расплаты!

С этими словами кардинал выпрямился и даже как-то торжественно вздохнул.

– Видит Бог, – заявил он, – не тот Бог, что Хепри, а тот, что воистину правит всеми вселенными: в Харториксе я хотел предложить вам честную сделку, забыв про все унижения, которым я подвергался по вашей, сударь, милости! Ибо ваш дар, дар истинного Тшеди, по идее, гарантирует вам высокое положение в любом обществе. Но, увы, вы проигнорировали мои добрые предложения. Вспоминайте же об этом сейчас.

Он сделал знак Барни:

– Приступайте!

Работая четко, без суеты, доктор-изувер подошел к своему рабочему столу, набрал в шприц еще одну порцию стимулятора, затем вернулся к «туше» и ввел препарат. Потом аккуратно натянул термоперчатки, взял в руки ацетиленовую горелку и щелкнул тумблером питания.

Мягкое, голубое пламя ровной струей выплеснулось из раструба. Барни нагнулся и прошел краем огненной струи по отвисшей мошонке Гора. Казавшееся почти мертвым тело калеки изогнулось во внезапной и страшной судороге, от которой, казалось, должен был сломаться позвоночник. Гор закричал так, что глаза чуть не выпали из орбит.

Стимулятор усилил ощущения до невероятных пределов! Каждый нерв стал металлической нитью, гитарной струной, бешено вибрирующей от малейшего импульса, от ничтожного касания. Что уж говорить о химическом пламени?

Разум обрушился как карточный домик. Гор дергался на воздухе, почти позабыв о том, что железные крючья раздирают ему ребра на спине. По сравнению с новой болью, старое, ставшее уже привычным истязание было просто ничем.

Барни работал не спеша, с расстановкой, выписывая горелкой на теле Гордиана геометрические фигуры.

Запах горелого мяса, паленых волос, жирная копоть и гарь заполнили комнату. Тело Гордиана постепенно покрывалась обугленной корочкой, он «пропекался», словно кусок свинины на вертеле.

Где-то в середине процесса, аккуратным прикосновением, Барни выжег ему правый глаз и срезал ноздри, оставив на кошмарном подобии лица лишь искаженные криком губы и левое око, чтобы оставшийся от павшего бога человеческий обрубок мог видеть в зеркале весь ужас продолжавшейся с ним бесконечной садистской процедуры.

Разум Гора давно бы «поплыл», рухнув в глубокий обморок, однако химия, бурлящая в крови, вновь и вновь возвращала его к реальности. Единственный глаз смотрел в зеркало на то, что некогда было человеком. На спину Барни, работавшего с горелкой. На кардинала, застывшего в кресле и с трудом сдерживающего естественный для непривычного человека рвотный рефлекс.

Кричать Гор больше не мог – легкие спеклись, горло слиплось.

Не будет и смотреть. Он и так чувствовал каждое прикосновение пламени, не глядя. Еще и видеть все это – больше не было сил. Веко упало, закрывая расширенный зрачок и кровавое око. Вокруг на мгновение застыла темнота, озаренная только отблеском пламени горелки, которое он видел в отражении на зеркальной стене, а затем…

Стимулятор действовал!

Гор чувствовал каждую клеточку своего тела, каждый нерв. В мозгу всплыло поле перед Рионом и карабанский абсент, пробудивший в нем могущество Тшеди! Химия растеклась по крови, заливая вены и артерии. Еле заметное для нормального человека шевеление воздуха в комнате, в которой чуть слышно работал кондиционер, обжигало кожу. Дыхание Амира, мерное гудение горелки отдавалось в обугленных остатках ушей, как оглушительный рев турбины и удары штормовых волн в береговые скалы.

Чувства обострились до сумасшедшего предела. Он сам стал чувством, ибо двигаться, говорить, дышать, сражаться и даже думать ему уже было нечем. Обостренное восприятие, привнесенное в обрубок изуродованного тела химическим препаратом, усиливалось тысячекратно от того острейшего ощущения полной безысходности, горя, ненависти и нечеловеческих страданий, которое он испытывал в ходе более чем двухчасовой непрекращающейся пытки.

У него больше не осталось тела в нормальном понимании этого слова, но сохранилось восприятие. Нервная система, обнаженная для всех ощущений, была напряжена и сконцентрирована, как никогда. Натянута, как готовая сорваться арбалетная тетива, и вот, когда последний канал, связывавший его с окружающим миром, – зрение – погас с опускающимся опухшим веком единственного глаза, Гор почувствовал то, что давно уже считал для себя потерянным…

Глава 5 Сквозь огонь

Свет цвета крови окружал его всюду. Волны боли плескались над головой. Ветер смерти шевелил его волосы. Шепот ужаса топтался в оплавленной голове.

Движение… Блики…

Скомканные красные пятна за закрытым веком зашевелились, обрастая плотью видимости, приобретая черты настоящих предметов.

Вот странная бесформенная фигура – плечо Барни, поднимающего пламенеющий белым факелом ацетилен.

Вот силуэт кардинала, слепленный из ярко-красной глины, далекий, как силуэт корабля на горизонте.

Обе фигуры ужасны, лишены четкости, раздуты, как наполненные водой бурдюки, страшные, страшные призраки в призрачном мире зрения без глаз.

Их лиц не видно, носы, скулы, искривленные рты перетекают друг в друга, словно виды в дешевом пластилиновом мультфильме, но Гор знает, кто из них кто!

Этюд в багровых тонах. Голова кардинала поворачивается то в одну, то в другую сторону, видимо, стараясь не смотреть на изувеченное тело пленника. Его рвет. Под виском горит точка. Яркая, как маленькое солнце, и повороты головы не скрывают ее. Она видна сквозь череп, сквозь мозг, сквозь все – настолько ярок ее дьявольский блеск. Эта точка жива, она шепчет ему…

Шепчет ему?!

Боже, да это же шунт!..

Как в гипнотическом трансе сознание Гора двигается вперед.

Все ближе, ближе, ближе.

Точка-звезда расширяется, обрастая красными лучами. Лучи цвета крови тянутся вдаль, и это линии, связывающие шунт с окружающим миром. С сетью!

Гордиан прикасается к одной из напряженных нитей и отшатывается, будто от электрического разряда. Внутри, за тонкими стенками энергетического канала, он чувствует движение информационных потоков в окружающей вселенной, размеренное перешептывание сотен интеллектуальных машин, спрятанных за стенами храмов, плавный шелест их электронных мыслей.

К нему возвращался прежний дар Тшеди во всей своей мощи и божественной красоте. Теперь уже не только ошейники сервов, казалось, всю машинную вселенную Корпорации он может бросить к своим ногам одним усилием воли.

Силы небесные, Бог Смерти, Создатель Нуля, если ты существуешь, дай мне шанс!

Краем сознания Гордиан тронул шунт. Мягкими круговыми движениями нащупал входное отверстие и рухнул внутрь, за грань металлической шапки ретранслятора. Алая сеть, опутывавшая бесчисленными переплетениями электронных капилляров все тело ненавистного кардинала и воспринимаемая Гором до этого как «чужая», окрасилась льдисто-голубым.

Теперь «своя»!

Разум Гордиана чуть поерзал, привыкая к новым ощущениям и прогоняя волны нейронов по нитям новой системы. Система была знакомой, ведь всего несколько месяцев назад, во время сделки с викарием Гор уже хозяйничал здесь, под черепом своего врага. Разница состояла лишь в том, что раньше для проникновения ему требовался физический контакт и время на перекачку сознания из одной головы в другую, теперь же Гор оказался внутри чуждого мозга, прорвавшись сквозь разделявшее их пространство, не касаясь шунта руками и почти мгновенно!

Даже в лучшие времена его способности не простирались настолько. Сейчас же, усиленное болью и наркотиком, его сознание перебирало части чужого мозга легко, как карточную колоду.

Вот область контроля, здесь область памяти, а это – сектор рефлексов. Силиконовые волокна нейроразъема опутывали незримыми щупальцами все тело кардинала, его внутренние органы, мышцы, дублируя нервную систему, ускоряя рефлексы, гарантируя бессмертие – и делая более доступным его разум для проникновения таких, как Гор…

Наркоманов!

Он был внутри. Боль пропала. Бывший демиург и бывший калека замер на краткое мгновение и широко распахнул оба глаза.

Комната оставалась той же. Огромное зеркало все так же закрывало большую стену. Барни хлопотал с горелкой, а дурно обжаренный кусок мяса, бывший когда-то человеком, размеренно покачивался на крючьях.

Но вид теперь стал иным: Гор сидел, развалившись в кресле, напротив прежнего собственного изуродованного тела.

Медленно, до конца еще не веря произошедшей метаморфозе, он повернул голову и увидел собственное отражение –холеное лицо Амира с красной шапочкой на голове и красными же от бликующего света глазами.

Ни в руках, ни на поясе кардинала оружия не было – как духовное лицо Амир носил колюще-режущие предметы только на полях сражений, а не в Центральном храме. Однако всего в нескольких шагах от него на столе с инструментом лежал знакомый до боли предмет, от одного вида которого Гора слегка передернуло.

Превозмогая шок от ставшего для него слегка подзабытым ощущения ног, Гор встал, выпрямился во весь рост и подошел к столу.

В этот самый момент заплечных дел мастер в очередной раз тронул «пациента» за низ живота тонкой струей химического пламени, но тот даже не дернулся. Не дрогнул на лице ни один мускул, ни одна жилка не изогнулась от боли. Способность воспринимать страдания покинула бренное вместилище, вместе с сознанием Тшеди, смотревшим сейчас в спину черного «доктора» глазами красного кардинала.

От удивления Барни даже крякнул. Весь его опыт противоречил тому, с чем он столкнулся сейчас. Накачанный наркотиком «пациент» должен метаться от боли при малейшем прикосновении.

«Док» отстранил горелку от тела и с сомнением посмотрел на бело-голубую струю. Что не так?

Гор взял со стола «предмет» и шагнул вперед. Тело, только что занятое им, пока слушалось не во всем, руки и ноги двигались слегка невпопад: рост, вес, длина конечностей – все это обусловливает иную биомеханику и, как следствие, иные навыки координации движений и управления мускулатурой.

Барни все еще переводил непонимающий взгляд с бликующего ацетиленового пламени на изуродованное тело и обратно.

Еще шаг.

Барни развернулся. Невероятная интуиция, присущая почти каждому человеку за мгновение до смерти, пробежала по его спине леденящим разрядом. Он поднял глаза.

За спиной стоял кардинал с поднятой правой рукой и сжатым в ней знакомым предметом.

– Это макетный нож, – сказал Гор и воткнул острейшее лезвие прямо в основание шеи.

Дуговым движением справа, прямо под череп. Затем резко провел своим импровизированным, таким ничтожным и в то же время таким страшным оружием по спине, вдоль линии симметрии тела. Сверху вниз и обратно – раз, два, и вынул лезвие.

Только сейчас в глазах Барни мелькнула искорка понимания. Он открыл рот в немом и непонятном вопросе и выпустил из рук горелку. Порванный спинной мозг мгновенно превратил здорового мужчину в парализованную, неподвижную куклу. Тело бухнулось на пол, с размаху ударившись головой о доски.

Слегка наклонив голову, Гор посмотрел на грубый разрез. В момент удара чужие руки еще слушались плохо, но, тем не менее, кончик лезвия проник внутрь вражеского тела точно на нужную глубину, так что боль раненого была велика, но смерть от кровопотери ему пока не грозила. Конечности обездвижены, максимум что может, шевелить ртом да глазами вращать. Если повезет, а точнее, не повезет, ублюдок проживет еще, по крайней мере, несколько часов.

Фехтовальщик ногой перевернул своего палача на спину, присел на корточки и поглядел ему в лицо.

– Ваш единственный позвоночник, сударь, – процедил он сквозь зубы, – обидно потерять, да?

Тот что-то сдавленно промычал, но Гор лишь злобно оскалился.

– Я тебя понимаю, – сказал он, – шунт, бессмертие, все такое. А меня все равно поймают – ты это хочешь сказать?

Он поднял с пола горелку и старательно, но очень осторожно, чтобы причинить как можно меньше повреждений, обработал «хирургу» висок, оплавляя металлический шунт прямо внутри человеческой плоти, затем отрезал у него кусок штанины и засунул подонку в рот в качестве кляпа. Качественно засунул. Кусок ткани был здоровый настолько, что у подонка даже немного порвался рот.

– Ну вот, – сказал Гор, – шунта у тебя теперь нет и бессмертие ты свое просрал, сволочь. А теперь отдыхай – сколько выдержишь.

Напрягая все еще немного непослушные спину и руки, он подтащил тело палача к шкафу для одежды, стоявшему в углу перед входом в пыточную комнату.

– Жечь я тебя больше не буду, – объяснял он хлопающему глазами Барни, – я ведь не садист, как ты. Но и оставлять тебя вот так мне не с руки. Вдруг кто-нибудь найдет тебя и окажет первую помощь, а? Нехорошо получится – такие твари, как ты, жить не должны.

Он распахнул дверь платяного шкафа, где «доктор» хранил разное тряпье, и поставил туда тело своего палача вверх ногами. Тщательно привалил разными пакетами и присел перед потенциальным трупом в последний раз.

Парализованный Барни не шевелился и даже не мычал.

– Когда кровь прильет к голове, ты умрешь, – сказал Гор, – но это будет не скоро, так что шансы есть. Растопырь пошире ноздри и глаза, чтобы через них кровь вытекала на пол. Лужа выльется из шкафа и, может быть, кто-нибудь из проходящих мимо заметит тебя и спасет. Все в твоих руках, мразь. Дерзай!

Он хлопнул Барни по спине, встал и закрыл дверь шкафа. Хотя его уже никто не жег ацетиленовой горелкой, красный цвет все еще застилал ему глаза.

Месть сладка!

* * *

Гор вышел из пыточной и запер дверь. Собственное изуродованное тело он снял с крючьев и аккуратно «сложил» – иначе и не назовешь! – вместе с отрезанными руками и ногами на больничную кровать в глубине комнаты, накрыв на всякий случай простыней и обработав раны герметиком и мазью от ожогов. Если все будет хорошо, то за ним он еще вернется. А если нет…

Перед ним открылся длинный коридор, упиравшийся в лестницу. Зрительные образы, обнаруженные в голове кардинала, говорили, что лестница ведет вверх к лифтовой шахте, а лифт, в свою очередь, поднимается непосредственно до личных покоев короля (минус двадцать второй этаж) и кардинала (минус двадцать первый), где имеются пульты управления и доступ в Сеть.

Виртуальный «силь», кнопка, нарисованная воображением на расстоянии вытянутой правой руки, висела перед ним, мигая красным огоньком с тех пор, как он оказался внутри чужого тела. На нее можно нажать и вызвать, таким образом, изображение интерфейса – большого, круглого невидимого для других экрана с информационными папками, виртуальной клавиатурой и иконками специальных программ, главной из которых, безусловно, была иконка высокочастотной связи с Глобальной информационной сетью Корпорации Нулевого Синтеза.

Однако из короткого эксперимента, проведенного им еще в пыточной, Гор знал, что шунт и «силь» кардинала обеспечивают связь только с компьютерной системой Эшвенской церкви – электронными сетями храмов Хепри, и доступа к ГИС Корпорации все равно не имеют.

И дьявол с этим! В принципе ему и так невероятно повезло. Тогда, в Бургосе, во время сделки с викарием, когда он уже занимал это тело и этот мозг, кардинал находился вне храма и зоны действия его передатчиков. Это означало, что Гор не мог тогда добраться до Системы. Сейчас же из памяти кардинала и проведенного опыта по входу в сеть через «силь» он знал, что пыточная дока Барни располагается внутри Центрального храма, стоявшего недалеко от Стеллополя, и связь с Системой здесь просто наилучшая из возможных.

Гордиан уже сейчас смог бы снять ошейники с миллионов, нет – с миллиардов рабов не только в оставшихся под властью короля землях Эшвена, но вообще во всем Твердом Космосе. Он мог отключить все электронные приборы внутри храмов, убить болевым разрядом всех священнослужителей, имеющих шунты (а они имели их почти все), и всех шательенов, оплативших себе бессмертие. От невероятного могущества, обладателем которого он внезапно стал, почти кружилась голова, и сознание захлебывалось от открывавшихся перед ним возможностей и перспектив. Но…

Реально оценивая происходящее, Гор заставил себя сдержаться.

Любая система должна иметь гарантии безопасности. Она не может зависеть от воли одного, даже самого высокопоставленного, оператора, каким являлся кардинал Бургосской курии. Кроме того, над кардиналом теоретически находится создатель храмовой системы – все тот же пресловутый Господь Хепри, который, разумеется, должен иметь запасные варианты на подобные случаи. Такая сложная система, как Эшвенская церковь, просто обязана иметь страховку!

Раскрыть «хомуты», уничтожить шательенов и церковнослужителей означало выдать себя раньше времени. Значит, шаг номер один, прежде чем освободить рабов, – попытаться выйти в ГИС, связаться с должностными лицами Корпорации, сообщить о наличии в мироздании Твердого Космоса глобального конкурента, использующего клонические и синтетические технологии без ее ведома.

Гор подошел к лифту и положил на световую панель раскрытую ладонь. Лифт служил для «индивидуального» пользования и кататься на нем могли только лично король Боринос, являвшийся собственником местной высокотехнологичной тюрьмы и пыточной, конечно же Амир, имеющий доступ вообще к любым техническим устройствам, применяемым местной церковью, ну и палач Барни.

Световая панель мигнула, принимая считанный с пальцев папиллярный узор, и двери лифта плавно раскрылись.

– В мой кабинет, – произнес Гордиан голосом кардинала, и лифт рванул вниз, пронзая подземные этажи храма со скоростью курьерского поезда. Впрочем, никаким другим голосом Гор говорить и не мог, ведь он был в теле кардинала, смотрел его глазами, ходил его ногами и говорил, естественно, его голосовым аппаратом.

Он еще раз мысленно коснулся собственного изуродованного тела, оставшегося в пыточной под простыней. Несмотря на всю проявленную им «заботу», оно было мертво. Не выдержав ужасающей пытки, «физический» Гордиан Рэкс скончался почти сразу, как только его сознание перешло в иной носитель. Поэтому сейчас Фехтовальщик мысленно поклонился, отдавая таким образом дань уважения хорошо послужившей ему «боевой» оболочке, и отбросил ностальгию в сторону. Отступать некуда!

Двери лифта раскрылись, и уже через пять минут он стоял перед экраном центрального пульта управления. Память кардинала услужливо подсказывала, что отсюда и только отсюда во всем Эшвене система храмов Невона имела выход в ГИС Корпорации. Гор потер виски и взялся за шарообразные рукояти контакторов, торчащих из пульта. Такие устройства являлись стандартными для любого пульта связи «Нулевого Синтеза», однако в мире Невона, насколько Гор понял из воспоминаний Амира, они существовали в единственном экземпляре.

Контакторы предназначались исключительно для Тшеди, никто иной не мог пользоваться этим устройством прямого входа в Систему.

Падший бог закрыл глаза и активировал программу вызова.

И ответ пришел!

– Назовите себя, – произнес приятный женский голос.

– Гордиан Оливиан Рэкс, демиург Нуля. Место регистрации – сектор Седан. Личный номер два-пять, шестнадцать, двадцать девять. Диадох Нуля в отставке, действующий демарх Нулевого Синтеза демархии «Дема-Инфо». Вот код доступа, – несколько напрягаясь с непривычки, Гор мысленно передал компьютеру двадцатимиллионозначный электронный код, удерживаемый в памяти.

– Код принят. Желаете просмотреть почту, сделать запрос, ознакомиться с новостями, написать письмо?

– Письмо! Пожалуй, даже несколько. Гриф «Срочно. Обязательно для прочтения».

– Назовите адресатов, – прощебетала машина.

Тут Гордиан заколебался. Два года он мечтал об этой ситуации, о возможности доступа в ГИС, откладывая принятие непростого решения. Так к кому ему бежать? Октавиан или Аякс? Аякс или Октавиан?

Времени было мало, и Гордиан, отринув сомнения, назвал оба имени. Будь что будет, подумал он.

– Верховный стратиг Нуля Тэдди Октавиан, – произнес он четко. – Верховный архонт Нуля Питер Тициан Аякс, а также… – Тут он запнулся еще на мгновение: – Учредитель Нуль-Корпорации.

Казалось, даже машина была обескуражена этим впечатляющим списком адресатов. Она сообщила:

– Простите, сэр, но код доступа не позволяет вам отсылать Учредителю Корпорации письма с грифом «Срочно. Обязательно для прочтения». Изменить гриф для этого абонента?

– Конечно. Я могу диктовать?

Машина пожужжала, ничего не отвечая, затем сказала:

– Простите, сэр, но мне неизвестен адрес абонента «Учредитель». По неизвестной причине он стерт из базы. Боюсь, у вас не пройдет даже простое письмо без грифа. Будете диктовать сообщения для первых двух адресатов?

– Но мне нужен и третий!

– Ничем не могу помочь, сэр. Адрес третьего стерт.

– Когда?

– Информация закрыта, сэр. Вашего доступа недостаточно.

«Вот так», – усмехнулся Гор. Оказывается, даже доступ в ГИС не решает всех его проблем. Информация закрыта, как же! Интересно, кем из первых двоих?

Гордиан задумался.

– Могу я послать письмо со срочным грифом абоненту с неизвестным адресом, но с указанием имени? – спросил он наконец.

– Если таковое найдется в базе, сэр, и если нет ограничений. Предупреждаю, что адресатов с одинаковым именем может быть несколько.

– Устраивает!

– Назовите имя, сэр.

Гор решился. В ситуации, когда все паршиво, нужно использовать любую, даже безумную возможность.

– Бог Смерти, – сказал он, и голос почему-то дрогнул.

– Обнаружено три миллиарда девятьсот восемьдесят семь тысяч пятьсот пятнадцать абонентов с указанным именем, – деловито ответила машина. – Подготовить бланки сообщений для всех, сэр?

– Да. Но тогда, пожалуй, меня интересует еще одно имя.

– Я слушаю вас, сэр.

– Аннубис!

– Как, сэр?

– Я сказал «Аннубис»! Две буквы «н». Сколько абонентов обнаружено?

На этот раз машина молчала почти несколько секунд. Затем ответила, но в нежном псевдоженском голосе явно звучала нотка удивления:

– Обнаружен единственный абонент с указанным именем, сэр.

– Тогда третье письмо – для него.

– Понятно, сэр. Вы диктуете?

– О да…

Гор отпустил рукояти контактора, тем самым вызывая изображение машины-собеседника в виде хрупкой виртуальной девушки на экране монитора. Больше общаться «мозг-в-мозг» почему-то не хотелось.

Он произнес:

– Текст такой: «Анх-уджа-сенеб!

Лорду Аннубису, Учредителю Корпорации, Богу Смерти, от Гордиана Рэкса, демиурга Нуля – Хайре!

Уведомляю вас об измене. Обстоятельства дела таковы…»

И невидимые электронные клавиши сами собой застучали по экрану, набирая текст для страшного абонента.

Глава 6 Господь в ярости

Дверь отворилась.

Темная личность в длинном плаще с капюшоном проплыла в комнату. Сабин сидел в высоком кресле перед камином и грел руки. Сейчас, в месяце Фаменот, когда лето было в самом разгаре, солнце палило немилосердно, однако Сабина бил озноб. Медленно-медленно, как будто сдавленный страшной тяжестью, он повернул голову.

Охрану Сабин отпустил, вход в здание был свободен. В огромном особняке придворного вельможи, чудом пережившего войну и посаженного им на кол в прошлом месяце, не было ни души.

– Каро Сабин? – спросил вошедший.

– Это я, сударь.

– Полковник Ратан к вашим услугам.

– Я также – к вашим.

Оба сдержанно откланялись.

– Что с Брегортом?

– Все хорошо, но он труслив и не рискнул отправиться к вам посреди войны.

Сабин кивнул. Что ж, весьма похоже на его лорда. Человек, который пишет о чужой доблести. Поэт. Писатель. Трус. В чем отличие в этих трех словах?

– Я весь во внимании, – сказал он.

– Со мной послание от известного вам человека.

Сабин вздохнул: итак, свершилось!

Зачем все это? Вежливость… Как будто лижем друг другу зад. Один пришел, чтобы склонить к предательству. Другой – чтобы предать. Шательен, унижающий себя любезностью к серву, и раб, презирающий рабов. Оба убили бы друг друга, если б могли, но…

Он протянул руку:

– Давайте, сударь.

Пришедший ядовитой змеей проскользнул к камину и вложил в протянутую ладонь свернутый трубочкой листок. Вилик развернул бумагу.

Так-так, все согласно уговору. Этот Боринос не такой уж и безумец.

– Ваша индульгенция, сударь, – шепнул Ратан. – Жизнь и свобода для сервов Боссона.

– Увы, сударь. – Глубокий, бархатистый голос Сабина дрогнул. – Это их смерть…

* * *

Сателлит выскочил из-за огненного горнила Медиас Кордис и впился электронным глазом в освещенную новым днем планету. Точнее, в ту ее часть, где решалась сейчас ее судьба.

Северный Карабан, бескрайние темно-зеленые просторы огромной южной провинции великого Эшвенского королевства, зажатые между горами и морем. Обширные луга, горные кручи, возвышающиеся над ними с запада, и тысячекилометровые пляжи Антийского моря, раскинувшиеся от них на востоке.

Именно здесь, от изнасилованного Харторикса к бурному многоводью Кобурна, по длинному Южному тракту, по берегу океана, по предгорьям Скалистых гор маршируют бесчисленные армейские корпуса. Их много. Их видно за тысячу километров из поднебесной высоты космического шпиона.

Слава королю!

Боринос I Победоносный, Повелитель Твердого Космоса, Единый король Артоша, Артоны и Арана, а также сопредельных территорий, Великий герцог Боссона, Бургоса и Литавры, Первый патриций «Тысячи городов», маркграф Солимбрионский, регент Карабана, царь Веты, князь Валькрики, каган Хайранский и прочая, и прочая, и прочая, выступил сегодня во главе своих полчищ в направлении Бургоса и Литавры.

Его дивизии движутся медленно, тремя громадными пехотными колоннами, выслав в авангард и во фланги комариные облака неисчислимых кавалерийских эскадронов. Впервые в истории войн на планете Невон армиями противников образован фронт, поскольку ударные подразделения, размещены и движутся вдоль всей линии соприкосновения подконтрольных территорий.

Слава королю!

За долгие шесть месяцев заокеанского «сидения» Его величество король Эшвена, в прошлом году позорно бежавший из собственной столицы, превзошел сам себя. Он собрал в Митополе колоссальную армию почти в два миллиона человек. За всю историю Невона-0143 ни одна регулярная армия ни одного государства ни в одну из эпох не могла даже приблизиться к подобной численности.

Колониальные гарнизоны вселенского королевства почти опустели. Ряд недавно захваченных территорий за океаном оставлен войсками короля. Подобная численность армии была достигнута Его величеством путем невероятной концентрации всех мобилизационных возможностей планетарного государства, которые были не так уж и велики, учитывая, что призывали только свободных граждан, то есть едва ли два процента от общей численности годного к службе мужского населения.

Армия повстанцев по-прежнему оставалась почти вдвое больше, не хуже вооружена и все также полна решимости сокрушить государство рабовладельцев.

Но было одно «но»: стараясь перекрыть все побережье континента и не зная точного направления главного удара своего врага, Трэйт разделил свою армию. Пятьсот тысяч бойцов он оставил на зимних квартирах между Карабаном и Тысячеградьем, где-то под портом Стилли. Еще миллион – стояли под Бургосом, севернее великой столицы. А еще почти восемьсот тысяч штыков оказались размазаны по многочисленным гарнизонам от базальтовых мысов Рамаки до снежных вершин Карнадены.

Расчет маршала Трэйта строился на оборонительных линиях. Диктатор Республики и «Король рабов» прекрасно знал о зимних приготовлениях своего венценосного соперника. За месяц после отхода от побережья граница между центральными графствами Артоша, занятыми главными силами Армии Равных и провинцией Карабан, где высадился король, была превращена Трэйтом в сплошную укрепленную линию. Линия «Северный Карабан—Кобурн» – так назвал ее Трэйт. Свыше десяти тысяч орудий, взятых в захваченных арсеналах Арана и Артоны, размещенные в редутах укрепленной линии обороны, позволяли достигнуть потрясающей концентрации огня. А к десятому Фаменота за первой линией была выстроена вторая и начато строительство третьей.

Великий день десятого Фаменота начался с невиданной в истории планеты канонады. Сорок тысяч орудий короля против десяти тысяч стволов Верховного маршала. Оглушительный рев орудий звучал, не переставая, двенадцать часов, а затем смолк.

Редуты устояли, и в звенящей от ужаса тишине, поскрипывая новыми синтезированными в храмах сапогами, бесконечные цепи королевских мушкетеров, гренадеров, пикинеров и егерей, растянувшиеся на десятки километров, драгунские и уланские полки, эскадроны летучих гусар и тяжеловооруженной жандармерии двинулись на штурм укреплений «Короля рабов».

Битва закипела!

В крови и пороховом угаре, в свисте картечи и глухих ударах штыков, вонзающихся в плоть, минул первый день. За ним прошел и второй, сгинул третий.

В полдень четвертого дня Трэйт осадил своего огромного гнедого жеребца за третьей линией редутов. На этом участке, где всего двадцать минут назад окончилась ожесточенная атака королевских мушкетеров, теперь стало тихо. Трупы, живописно раскидав потроха и конечности по земляным насыпям, рвам и песчаным россыпям, покрывавшим контрэскарпы, устилали все вокруг почти сплошным ковром.

«Наши, королевские, снова наши, опять их», – считал Трэйт. Двадцать минут назад враг откатился назад.

За четыре дня кровопролитных боев Эшвен потерял больше солдат, чем за всю свою многовековую историю. Первая линия укреплений была смята и снесена генералами Бориноса, однако устояла вторая и была достроена третья. За клочок территории, разделяющий оборонительные укрепления Равных, Победоносный король заплатил жизнями почти трети своей армии.

Семьсот тысяч трупов. Тонны свинца. Тонны крови.

Между тем, пользуясь почти неограниченными мобилизационными возможностями «рабской» Республики, сам Мишан Трэйт все это время готовил в глубоком тылу своих позиций армию возмездия – почти двухсоттысячный ударный корпус, свежий и не измотанный боями.

Трэйт еще раз осмотрел бесконечную линию истерзанных сражением укреплений. Рвы, земляные валы и цветастый палас из покрывших эти валы тел уходили вдаль настолько, насколько мог видеть глаз.

– Час настал, господа, – обернулся он к своим офицерам. – Трубите резерв!

Привыкшие за последние дни к определенному режиму боя, измотанные нечеловеческим напряжением собственных атак и слишком полным расслаблением после отката, королевские полки готовы не были!

Резервные колонны Трэйта врезались в них, как ударившая с плеча кувалда. Передовые королевские батальоны, сидевшие прямо на земле, опираясь на мушкеты, были настолько измотаны только что закончившейся собственной атакой, что, увидев приближающихся к ним цепи «равных», некоторое время просто тупо смотрели на них, не веря своим глазам.

Сервы? Атакуют?!

Многие из этих солдат только-только отмолились Господу Хепри за то, что он сохранил их жизнь в законченном кровавом штурме. Эти многие побежали просто от неожиданности, не сделав даже выстрела по наступающему врагу.

Внезапная и мощная атака мобильных многотысячных мушкетерских корпусов резервной армии пришлась на левый фланг. Ураганом она пронеслась по позициям, направленная не против, а вдоль всей вражеской линии, сметая с поля солдат Бориноса, не подготовившего за дни наступления ни укреплений, ни резервов. Подавляя сопротивление измотанного противника, свежие, численно превосходящие силы повстанцев перли на юг неудержимой миллионноногой лавиной!

Казалось, что еще несколько часов – Армия Свободы войдет в королевский лагерь на плечах сломленного врага.

* * *

Пятью километрами южнее Трэйта на линию укреплений смотрел Боринос.

Уже вчера стало ясно, что его полчища окончательно увязли в позициях маршала рабов. Множество сервских редутов пали, но ударная сила королевских дивизий иссохла на подступах к третьей линии обороны. Моральный дух упал, и издыхающая тень наступления обратилась для большинства в предчувствие страшного поражения, которое, судя по всему, не заставит себя долго ждать.

Вдали слева, на грани видимости его многократно клонированных глаз, из-за порохового тумана сомкнутыми колоннами с рабских укреплений сползали темные движущиеся массы.

Контрудар!

Впервые за дни кровопролитного сражения Боринос видел, как наступают сервы. И также впервые за это время он видел, как бегут с поля боя его ударные полки.

Подбежал адъютант:

– Ваше величество…

– Ну?

– Враг наступает!

Боринос медленно повернул голову и просверлил подчиненного долгим прищуренным взглядом, сулившим мало хорошего. По кому-то, подумал король, плачет грубо отесанный кол.

– Я вижу! – гаркнул он. – Выводите легион!

* * *

Никий двигался в первых рядах резервных полков, обрушившихся на противника. Стрелковый корпус, которым когда-то командовал Гордиан Фехтовальщик, теперь был в его распоряжении, чему, собственно, молодой офицер не слишком радовался: его кумир погиб, дело восстания висело на волоске. И Никий шел впереди, защищенный от пуль лишь собственным куражом и бесстрашием консидория.

Опрокинутые королевские солдаты драпали со всех ног, и после очередного броска в штыки Никий и его мушкетеры совершали скорый марш до следующей высотки, где пикинеры Сардана Сато сейчас ожесточенно резались со спешенными рейтарами.

Никий первым взлетел на низкий убогий холм и приготовился с ходу врезаться в гущу уже завершающегося боя, как вдруг застыл пораженный. За плотными рядами пикинеров Сардана, за отступающими и пестрыми брызгами удирающих королевских солдат, на поле выходили знакомые ему несокрушимые чудовища – закованные в сталь и молибден модифицированные гиганты Священного легиона.

Строй легиона был не велик – как и прежде, десять на сорок, но уже не единичных бойцов, а десятков! Сорок по фронту и сотня в глубину. В отличие от Никия, сражавшегося вместе с Гором против кардинала в знаменитой схватке в «поместье и виноградниках», Мишан Трэйт никогда не видел мутантов-легионеров, но зато, в отличие от того же Никия, был прекрасно осведомлен об их чуть приукрашенной, но все же жуткой славе.

Да, сорок тысяч бойцов против полуторамиллионной армии, это капля в море, пипеточная инъекция в бак с питьевой водой. Но если говорить о легионерах, это может стать инъекцией ртути.

Трэйт это понимал. Закованные в броню боевых защитных доспехов чудовищные киборги приближались к его шеренгам, и наступление сервов замедлилось. Еще нигде мушкетерские роты и пикинерские батальоны не вошли в соприкосновение со странным, невиданным врагом, однако необычный вид противника и вызванное этим замешательство сервов уже сделали свое дело. Королевские солдаты перестали драпать, а повстанцы, напротив, начали топтаться на месте, в нерешительности не делая ничего, разрушая боевые порядки и постепенно превращаясь из боеспособных единиц в удивленную чудом толпу.

Трэйт жестом подозвал к себе вестового.

– Трубить отход! – скомандовал он. – Отходим за линии!

– Но их всего сорок тысяч, сэр!

– Выполнять, сударь! И меньше разговоров.

Повинуясь, горнисты выдули медь.

В это время идеальная линия «священных» легионеров достигла своего врага. Как когда-то на Большом Артошском тракте, на правом бедре каждого великана раздвинулись металлические листы. Из бронированных недр доспеха прямо в руку каждого киборга вынырнул страшно знакомый Никию длинный металлический цилиндр. Зажужжали сервоприводы, и цилиндры превратились в рукояти мечей, выдвинув с торцов двухметровые лезвия, а горизонтально в стороны – стальные перекладины гард.

Как всегда при маневрировании такой значительной человеческой массы, откат сервов к редутам прошел не гладко. Часть подразделений отступила успешно, но часть замешкалась, ряды и отряды то там, то здесь смешались. Команды спутались, офицеры рявкали, а некоторые солдаты, возбужденные атакой, разворачивались слишком запоздало.

Арьергард наступавших, ставший внезапно авангардом отступления, двигался более лениво, поскольку не видел приближающегося врага, к тому же редуты требовали замедления движения при преодолении рвов и брустверов. В результате часть полков отступающих оказалась зажата между собственными впереди бредущими товарищами и ужасным противником.

Все это время легион приближался с грохотом от подкованных железных сапог и в полном гнетущем безголосии батального поля.

Наконец Священный легион ударил!

Взмыли вверх неподъемные выдвижные мечи и упали разом на головы отступающих. Кровь и Боль взметнулись над армией сервов!

Четыре тысячи киборгов стояли в первом ряду легиона и четыре тысячи разрубленных от темени до паха тел упало к их ногам.

Трэйт снял головной убор, вытер лоб, ставший внезапно мокрым, несмотря на прохладу, и развернулся к своему штабу. Офицеры ждали распоряжений.

– Картауны к бою! – приказал маршал. – Долой картечь, только ядра!

Грянул гром, в раскаленном от жара воздухе прозвучало завывание тысячи задыхающихся от напряжения орудийных стволов. Пушки выплюнули свинец и железо.

Залп сверхтяжелых картаун смел ряды легиона, словно кегли. Тяжелые доспехи не пробивались, но скоростью и массой вертящихся со свистом ядер киборгам сминало панцири, а многих просто разрывало на части.

От первого же залпа рухнуло больше половины чудовищ. Еще почти треть – от второго. Третья и четвертая огненные отрыжки добили легион, обрушив его на землю до последнего биоробота. И все же после каждого огненного удара в пороховом дыму и собственной ублюдочной крови часть страшных латников поднималась снова и снова, в полном молчании выстраивалась в ряды и перла дальше несокрушимой махиной.

Картауны палили уже на перелет, а перенаправлять тяжеленные орудия просто не оставалось времени. Ручные бомбарды против легионеров бесполезны – бьют слишком неточно и годятся только чтобы палить залпами по плотной толпе. А что если…

По знаку маршала консидории выбежали вперед. Очень давно луки боссонцев не участвовали в полевых сражениях. В диких ночных налетах, лихих захватах усадеб и складов они потешили себя вдоволь, однако в сражении, когда сошлись две могучие армии, они применялись, пожалуй, впервые со взятия Руция.

Бранд был впереди. Всего сутками ранее он вернулся из Харторикса, опережая воинство короля лишь на часы. Несмотря на рану, богатырь принял командование «железными» батальонами консидориев, и сейчас, не медля, он вывел их в поле. Бранд поднял огромную руку, удерживая несимметричную дугу своего оружия{

Речь идет о знаменитом луке-юми, т. н. «большом боссонском луке», Для компенсации нагрузки, которую испытывает «дуга» при натяжении тетивы, оружие делается очень длинным. Соответственно натягивается тетива　– коротко и мощно. Рукоять лука-юми (то есть центральная часть древка, за которую держит лук стрелок и на которую накладывается стрела) при этом расположена не по середине. Почти две трети длины лука находятся выше его рукояти! Основа лука укреплена металлическими пластинами　– также для увеличения силы натяжения. Особенности: прицел из лука сильно затруднен, поскольку при натяжении тетивы стрела находится выше уровня глаз. Однако мощь этого оружия неоспорима. Стрела-юми способна пробить закованного в доспехи «жандарма» навылет. С панцирем и щитом. Недостатки　– лук-юми в использовании доступен только физически очень сильным «арчерам» и требует долгих тренировок для приобретения навыка к точной стрельбе.

} высоко над собственной головой. Оперение стрелы оказалось на высоте темени и в любом случае значительно выше уровня его глаз.

– Целить в щели в доспехах! – проорал он. – Стрелять по готовности! Понеслась!

Толстенная тетива знаменитого боссонского лука-юми щелкнула по пластине наручника, и метровое древко стрелы сорвалось в небеса. На расстоянии в полусотню метров медленно приближающиеся ровной походкой киборги представляли идеальную мишень. Сам Бранд выстрелил четырежды, трижды спустили луки его бравые товарищи. Пять тысяч стрел прошили воздух, и половина из них нашла свои цели в телах мутированных гигантов, вонзившись в прорези для глаз, в места стыков доспеха, в отверстия для дыхания..

Но расстояние сокращалось. Еще мгновение – и оставшиеся в живых легионеры метнутся в атаку и разнесут засевших в редутах сервов.

– Вот и все, – прокомментировал Боринос, потирая руки, – это конец!

– Начинаем, – скомандовал Трэйт. – Крисс, выдвигайся!

Крисс поднял пику и потряс ею над головой.

– Атакуем волнами! – крикнул он. – Первый эшелон со мной, второй с Лестатом, третий за Кабером. В рубку не лезть! Бей пикой. Бей на скорости, всем весом, закрепив конец на опоре седла. Каждый всадник, плюс конь, плюс скорость – это почти тонна. Мы стопчем этих уродов, господа, как секач сминает грибочки. Вперед!!!

И конница ринулась в атаку.

Боринос не сомневался в исходе боя. Каждый легионер-киборг в полтора раза выше и в два раза сильнее обычного человека. Легион раздавит сервов, даже если легионеров останется несколько десятков.

Но что это? Драгуны повстанцев, сроду не носившие в бой пик, вонзились в сильно поредевшие порядки легиона классическим ударом копейщиков, кавалерийской трехэшелонной лавой!

Многотысячная многоглавая коса прошла сквозь бессмертных воинов как сквозь масло, не потеряв в сшибке ни единого бойца. Этому имелось объяснение. Конечно, каждый киборг в два раза сильнее и в полтора раза выше обычного человека, но конь с всадником в два раза массивней легионера, а с пикой он имеет преимущество в дальнобойности более чем на метр. За прошедшей по головам врагов кавалерией остались лишь мятые мешки тел, копошащиеся сейчас по земле, как скопище раздавленных навозных жуков!

Осталось только добить.

Трэйт снова нахлобучил на голову свою треуголку – пожалуй, на поле не так уж и жарко, как казалось. Недолго и простудиться, черт побери! Он подозвал вестового.

– Не стойте столбом, офицер, – приказал он грозно. – Пусть на поле выдвигаются мушкетеры. Добьем тварей! В штыки!

Одним эшелоном без волн и шеренг мушкетеры кинулись на поле. По десять на одного, окружая сбитого с ног и оглушенного ударом пики врага со всех сторон. Прижать к земле, ударом приклада сбить с головы киборга шлем и пустить в ход штык…

* * *

Боринос прикрыл лицо. Было немного стыдно наблюдать за избиением самой смертоносной и страшной военной легенды королевства – и кем? Кучкой сервов под предводительством бывшего тренера «призовых» потешных бойцов! Позор.

Плохо скрывая раздражение, он посмотрел на жмущихся друг к другу в страхе офицеров штаба. Идиоты! Вместо того чтобы думать о сражении, они думают о своих шкурах. Кол по вам плачет, кол.

– Что у нас с построением? – нервно спросил Боринос.

– Полки, отступившие во время атаки сервов, остановлены и собраны, сир. Они готовы к бою. – Старший офицер подобострастно поклонился; его била мелкая дрожь.

– Отлично. – Король достал из кармана мобильный телефон и начал набирать номер. В принципе на ухе висела гарнитура, над ухом – шунт и можно было воспользоваться ими, но ему почему-то не хотелось, и он решил попробовать по старинке.

Дьявол! Амир не отвечал. С еще большим раздражением король швырнул мобильник в карман и резким жестом подозвал к себе вестового.

– Мне нужна связь, – с деланным спокойствием, негромко произнес он. – С Селеной, оператором церковного храма в Эльбинике. Мне нужны порталы. И передай клерикальным полкам – пусть готовятся. Ну, живей!

* * *

Трэйт зализывал раны. После блистательного уничтожения Священного легиона, а еще более после поспешной атаки и последовавшего за ней еще более спешного отступления, армия была немного растрепана. Теперь на первой, полуразрушенной линии обороны, на редутах и, особенно, на освобожденном перед ними пространстве его по-прежнему гигантская воинская масса готовилась к новой схватке.

Командующий размышлял. Место, на которое выдвинулись его полки и дивизии, располагалось южнее и было более широким, нежели перепаханный брустверами и рвами перешеек, который они обороняли последние несколько дней. Подготовить здесь новые укрепления не получится, отступать снова к Бургосу не хотелось – еще один хаотический маневр вместо решительного боя подорвет моральный дух, который сейчас, к счастью, необычайно высок.

Значит – бой? Значит – бой. На ровном месте, лицом к лицу, без укреплений и преимуществ рельефа, без тяжелой артиллерии, почти на равных. Воистину в данном случае шансы были хороши, ибо у сервов имелось превосходство в численности почти на двадцать процентов, да плюс отличный настрой после уничтожения прославленных «бессмертных» легионеров.

Пользуясь передышкой, Трэйт быстро произвел перестроение.

Центр фронта, опасный близостью к трактам, близостью к вожделенному королем Бургосу и наименьшим уклоном местности, что удобно для королевских атак, маршал отдал Сардану и его пикинерам. Их задача была проста: держаться, сколько возможно, и не пустить врага к переправам на столицу и за свои спины.

На наиболее укрепленный и оставленный практически на линии старых редутов левый фланг Трэйт поставил бургосских ополченцев. Формально во главе с Сабином, как официальным префектом города, но на деле с Дэном Критием и дивизией гадгедларов.

Наконец, правый фланг, прикрытый западнее лесами Катриша и упирающимися в него в этой точке обрывистыми кручами горных пиков, составил стрелковый корпус. Здесь стоял Никий и сам Трэйт. Особенностью участка было то, что благодаря близости к горам, местность здесь имела максимальный уклон, а значит, затрудняла атаку со стороны короля. Чтобы ударить по правому флангу в лоб, королевским войскам пришлось бы долго и нудно идти под обстрелом вверх по склону, что, по мысли Трэйта, исключало их удар в этой части великого противостояния.

С другой стороны, если атаковать из этой точки самим и не прямо, а в центр, то уклон окажется в самый раз. Бросать конницу или пехоту сверху вниз на обороняющегося противника намного сподручнее.

По сути, Трэйт хотел повторить утренний маневр с правофланговой контратакой, но только в более резкой, хотя и менее масштабной манере. Поэтому за спинами стрелков Никия, чуть скрываясь в тени катришских деревьев, разместился, гарцуя и рисуясь, ударный корпус рабского маршала – криссовские драгуны в полном вооружении с карабинами и нагайками, в роскошных шляпах с пышными плюмажами, двумя пистолетами, саблей, гренадами и полудюжиной перевязей для всего этого снаряжения.

Так встали сервы.

Что касалось короля, то в эти последние решающие часы перед схваткой Его величество не слишком задумывался над тактическими построениями. План у «непобедимого» монарха был несколько иной.

* * *

Время неумолимо приближало день тринадцатого Фаменота к удлинившимся теням вечера. К шестнадцати ноль-ноль этой памятной пятницы, всего через два часа после гибели Священного легиона, обе армии наконец изготовились к эпилогу затянувшейся совместной драмы.

«Достоинство полководца состоит в том, чтобы подготовиться к битве и сделать безвыходным положение врага, а вовсе не в том, чтобы выигрывать сражения в безвыходном положении», – так читал Трэйт в одном из старинных полуфилософских наставлений по военному искусству. Он еще раз осмотрел свои позиции и сам себе удовлетворенно кивнул. Ну что ж, похоже он действительно достойный полководец.

Впервые за все время этой проклятой войны, во многом благодаря его хлопотам, сервы имели на поле битвы численное превосходство над противником, при этом не уступая ему ни в вооружении, ни в качестве подготовки бойцов. Дело оставалось лишь за доблестью, все остальное – работало на маршала рабов.

Немного красуясь перед самим собой, старый дацион смахнул несуществующую пылинку с отглаженного рукава. «Да и с доблестью у нас тоже все хорошо!» – подумал он. В конце концов – ведь с ним консидории, и тот дух, которым питались его бойцы в стенах Лавзейской школы, выходя на ринг в одной холщовой рубашке со смертельным клинком в руке, этот дух каким-то незримым образом передался за годы войны всей Армии Свободы.

И пусть собственно консидории составляли ничтожную часть его воинства, философия дуэльных поединков была тут философией каждого солдата!

«Пусть на деле они не консидории, – думал он, – пусть многим не хватает мастерства, многим опыта, но сердца их – сердца консидориев, души их – это души консидориев».

А если так, то за его спиной стояла, по сути, целая армия бретеров!

«Так что не говори мне о доблести, сударь, – сказал он себе, – эта штука есть часть призового бойца. Неотделимая как печень!»

По сигналу маршала его огромная армия вздрогнула и зашевелилась как единый живой организм. Тысячи тысяч ног, рук, клинков и мушкетов мгновенно пришли в движение.

– Двинулись! – взревел Крисс.

Его ударный корпус, аккуратно просачиваясь через мушкетерские батальоны Никия, неспешным шагом начал выдвижение для атаки.

– Стоя-ать, стоя-ать. – Сардан Сато сдерживал своих рвущихся вслед за драгунами пикинеров. В центре рабской линии цель пехотных полков заключалась в обороне, и значит, бригадам не нужно дергаться, нужно сплотить ряды, ровнять шеренги, держать позицию. Битву выигрывать будут другие. Наш хлеб, знал Сардан, стоять здесь и перемалывать наступающего врага так много и часто, как выдержат верная пика и добрый кошкодер.

Трэйт дал отмашку. Драгуны Крисса бросили скакунов в галоп и сшиблись с вражеской линией!

Кавалерия врезалась в строй королевских стрелков могучей океанской волной и принялась истреблять мушкетеров с холодным бешенством.

Странно, но именно бездоспешные мушкетеры составляли теперь львиную долю «новой» королевской армии. Как видно, уроки прошлых кампаний не прошли для стратегов Бориноса зря. В новой армии не было пехотных эшвенских бригад, почти не было жандармерии, но были стрелки из мушкетов со штыками и артиллеристы с орудиями на конях. Главный принцип, привнесенный в эшвенское военное искусство Тринадцатым пророком Гордианом Рэксом, восторжествовал: не нужно долгие годы готовить панцера-профессионала, нужно взять зеленого рекрута без доспеха, вручить ему ружье со штыком и научить стрелять – через месяц боец новой армии готов!

И тем не менее стратеги Бориноса упустили главное: боевой опыт такому бойцу все же нужен, иначе накат кавалерии безусый пехотинец не выдержит с непривычки.

Крисс просто снес левый фланг!

Королевские стрелки и рейтары смешались в ужасе и бросились бежать. На плечах сломленноговрага драгуны сервов вломились в королевский центр.

Последняя схватка этой войны началась.

* * *

Селена нажала на кнопку. Фиолетовые рамки в каменных порталах эльбинийской базы сверкнули бледным светом.

– Готово, – сказала она в трубку. На другом конце провода заскрипел голос короля.

– Место десантирования?

– Открыто пять грузовых порталов, сир, в храме Хепри севернее батального поля. Координаты пять-семь, двенадцать-четырнадцать. Ориентир – точка между Западным берегом Кобурна и Большим Артошским трактом. Но на выход из храма всем полкам потребуется, как минимум, час. Шестьдесят тысяч человек, сир, это очень много. Прикажете полкам атаковать с ходу и каждому в отдельности или сначала построиться на поле единым отрядом?

– Сначала построиться.

– Мы потеряем время, сир.

– О нет, сударыня, – ответил Король ухмыляясь, – мы произведем эффект!

С его словами фиолетовое поле мигнуло над башнями храма и исчезло, растворившись в душном воздухе. Огромные стальные врата медленно поднялись.

Клерикалы выливались из чудовищного портала бесконечной рекой.

И все же шестьдесят тысяч человек – большая цифра. На выход из храма всем полкам такой численности требовалось очень много времени. Слишком много, для того чтобы удар получился внезапным. Но, на удивление, им некуда было спешить.

Медленно растекаясь по полю серым шинельным морем, полки клерикальных мушкетеров неспешно строились ровными колоннами в тылу Армии Свободы. Но одновременно с серыми массами клерикалов, за спинами атакующих «рабских» драгун пришла в движение еще одна организованная сила – их собственный левый фланг.

Как бы там ни было, в одном Боринос был прав – эффект его воинство произвело. Как только вестовые доложили о появлении «серомундирных» прямо за спинами бургосского ополчения, Сабин прикрыл руками свое лицо. Кровь застучала в его висках, огромное тело бывшего лавзейского вилика задрожало. «Вот оно, вот!» – прошептал он себе. Боссон – цветущий край, и чтобы купить над ним власть, нужно внести огромную предоплату.

– Кажется, нас окружают, сэр! – прокричал ему вестовой. – Примерно в двух километрах к северу строятся клерикалы!

Сабин вытер пот.

– Они вышли из храма Хепри?

– Полагаю, да, сэр, больше неоткуда. Разъезды не сообщали нам об обходе.

– Такого раньше не случалось, а?

– Не случалось, сэр. Храмы закрыты для мирян, в том числе и для армии короля. Но иных вариантов нет, королевские мушкетеры становятся линейными колоннами в пределах Черного Круга.

– Действительно окружение… – прошептал Сабин, пытаясь изобразить удивление. – Тогда поднимайте столичные батальоны, мы снимаемся с позиции.

– Не понял, сэр?

– Все ты понял. Мы отходим к Бургосу!

– Но левый фланг Бориноса опрокинут, еще немного и Трэйт прорвет его центр.

Но Сабин лишь гневно помотал головой.

– Ты мне указывать вздумал, щенок?! Да плевать я хотел на Трэйта! Сражение проиграно и как префект столицы Республики я обязан ее защитить. Отходим в Бургос. Живее!!

Драгуны Крисса рвались вперед. Левый фланг армии Бориноса был опрокинут навзничь, казалось, вот-вот будет прорван и центр обороны – это отчетливо просматривалось из ставки Трэйта.

Маршал удовлетворенно кивал головой, щурясь и всматриваясь старыми, но зоркими глазами в пыльные столбы над атакующими клиньями своей победоносной кавалерии, когда Рихмендер тронул его за локоть:

– Как странно, сударь. Мне только кажется, или Сабин на самом деле снимается с редутов?!

Трэйт обернулся.

Серые точки бургосских ополченцев, как волна муравьев, сбегали с земляных насыпей, а чуть дальше за ними, на хорошо просматриваемом пространстве за линией укреплений наплывали на поле ровные пятна неизвестно откуда взявшихся свежих полков короля.

* * *

Манипулируя ручками пульта спутников, Гордиан всматривался вниз сквозь облачную завесу. С орбиты вокруг светила огромное батальное поле просматривалось как на ладони.

Гор не был профессиональным полководцем, однако для понимания ситуации быть специалистом генерального штаба не было необходимости. Ситуация была прозрачна даже для младенца. Дивизии Сабина, построенные на левом фланге Армии Свободы, оставляли свои позиции в почти выигранном сражении! Несколько клерикальных полков в тылу Армии Свободы были серьезной помехой, но не тогда, когда фронт короля почти прорван их конницей!

Опустив камеру слежения ниже, Гордиан отчетливо видел, чту именно происходило внизу. Бургосские ополченцы, возмущенные приказом своего префекта, отказались покидать позиции. Однако их командующий был непреклонен, а дисциплина в армии – суровой. Сто сорок тысяч человек, обнажив огромную дыру в единой линии войска повстанцев, начали переправляться на восточный берег реки – в Бургос.

Это было предательством!

Десятью минутами позже завершения маневра Сабином, видя крах своих построений, к которым огромным спрутом двинулись пехотные дивизии короля, Трэйт прекратил контратаку. Его победоносная кавалерия, откатившись назад для сохранения линии фронта, оказалась зажатой между позициями Бориноса и собственными редутами, уже занятыми к тому моменту клерикальными полками – как будто в капкане.

Минуты спустя клерикалы развернули брошенные Сабином мортиры и начали убийственный обстрел «рабских» флангов и драгунов Трэйта, попытавшихся выбить их, возвращаясь с такой удачной и так неожиданно прерванной атаки. Оказавшись в чистом поле, открытая, как обнаженная девка, кавалерия Трэйта была выкошена картечью!

Но армия не сдавалась. Уже через час, нечеловеческими усилиями сдерживая натиск Бориноса по всему фронту, Трэйт атаковал бывшие собственные позиции и окровавленными штыками вышиб оттуда церковных мушкетеров!

Наблюдая через спутник, Гордиан удовлетворенно кивнул: линию фронта удалось сохранить. Боринос не смял строй повстанцев, однако…

Люди были измотаны, а дальнейшее сражение просто невозможно.

И Трэйт отдал приказ об отходе. Организованно и четко, окруженные с трех сторон, истерзанные дивизии Верховного маршала двинулись в направлении Бургоса, откуда явились сюда для битвы ровно пять дней назад.

* * *

Сабин наблюдал за приближением остатков Армии Свободы и наседающим ей на плечи неприятелем. Оба воинства были измотаны и избиты почти до крайнего предела, однако никто не отступал от задуманного – противники демонстрировали фантастическое упорство.

Сабин обернулся к Критию:

– Этот идиот Трэйт пытается на своих плечах ввести Бориноса в Бургос!

– Он всего лишь спасает армию, сударь. Тех, кто сегодня сражался за наш город, тех, кто за него умирал.

– Ерунда! Тех, кто «умирал», спасать не надобно, а вот Бургос мы обязаны защитить. Сжечь мосты! Король не ступит на восточный берег! Живее!

Даже Критий, лично преданный Сабину, опешил:

– Что, сударь? Но это же… Что?!

Лицо Сабина налилось кровью. Критий подумал – от гнева, но сам префект знал, что это от ужаса перед собственными словами. Он только что произнес приговор сотням тысяч собратьев.

– Мы должны сохранить город, – солгал он себе. – Сжечь мосты! Сжечь!

Мишан Трэйт оторвал глаза от подзорной трубы, его челюсти сжались как стальной капкан. Когда вестовой сообщил ему, что Сабин жжет мосты, он в первое мгновение не поверил, бросился вперед и… увидел все сам. Но почему?!! Вопрос был хорош, а вот времени на ответы, похоже, не совсем осталось. Времени, если честно, не осталось уже ни на что!

– Вот и все, – сказал он, обращаясь, скорее, к себе, чем к стоящим за спиной офицерам. Но затем – обратился и к ним. Спокойно, как будто перед тренировочным боем:

– Полкам развернуться. Дивизии ближе к Кобурну пусть отходят на север к Катришу и Риону. Никий, ты с ними. Крисс, кавалерию в арьергард.

А потом громче:

– Сардан Сато! Лавзейцы – ко мне! Полки в линию! Прикроем отход!

И развернувшись лицом к истерзанным солдатским шеренгам, он выхватил свой клинок.

– К смерти и победе готов! – могучим голосом, сотрясая вершины копейных наверший и воздетых в воздух блистающих кошкодеров, взревел старый дацион.

– Кхарра! Кхарра! – ответили ему сто тысяч пикинерских глоток. И с этим криком каждый из них, вчерашних огородников и столяров, в то же мгновение стал консидорием!

Король Боринос кивнул. Похоже, так неудачно начатое и не менее неудачно разворачивавшееся сражение все же направлено в нужное русло. Пикинеры сервов оказывали его воинству отчаянное сопротивление, ложась в землю один к двум, а может, и к трем атакующим бойцам. И все же он знал – все кончено. Сейчас подтянется королевская артиллерия и начнет лупить по прижатым к Кобурну пикинерам Свободы картечью прямой наводкой.

Это будет не битва – бойня.

И все же мужество маршала рабов, чей алый плащ – епанчу призового бойца – видели в самой гущи кровавой резни, вызывало невольное уважение у Единого короля.

«Каков человечище! – подумал он, – Если возьму в плен, даже не буду сажать на кол. Голову рубану. Как монарху. Хотя в плен, конечно, вряд ли получится. Ведь он консидорий, дьявол, и чемпион авеналий каких-то годов! Такой скорее сдохнет, чем сдастся».

Боринос вздохнул и повернулся к своему адъютанту.

– А он достойно бьется, этот рабский маршал, вы не находите?

– О, сир, конечно! Достойный противник таланту Вашего величества. И все же пред Вашим гением – ничто!

Боринос пожал плечами. Подлиза! Ну что за люди у него на службе? С каким таким гением?

В это время подкатила его артиллерия. Тяжелые картауны и кулеврины-двенадцатифунтовки. Настоящие монстры войны.

«Вот и эпилог, господа», – усмехнулся Единый король.

Для сервов настало… время умирать!

* * *

На равнине под Бургосом сервы умирали. Клик. Клик.

А где-то в поднебесной высоте, немыслимо высоко над далекой равниной, космический спутник раскрыл свои прозрачные крылья. Он впился краснозрачковым глазом в кровавый пейзаж под собой и выдал сигнал. Клик. Клик.

Последние, ускользающие меж пальцев часы Гор старался разобраться в общей системе контроля, и главное, что его интересовало, была не ее структура и пароли, а оружие Хепри. Секунды стучали в висках подковами лошадей. Еще немного, и может быть уже поздно.

Наконец он обнаружил то, что искал. Повинуясь беззвучному электронному приказу, в такой далекой от западного берега Кобурна провинции Эльбиника ожили легендарные огненные башни, и Гор замер перед экраном в комнате соединений на вершине храма.

– Активировать башни, сэр? – задала вопрос автоматика.

– О, да, – устало выдохнул Гор и вжал тумблер.

Его величество поднял голову. В голубом небе из некой точки за горизонтом ослепительно яркая линия разрезала небо, уходя куда-то за облака. Линия была очень тонкой и если бы не ее яркость, то, возможно, вытянутый в нитку свет вообще трудно было бы различить. Но уже из-за облаков этот же «свет» изливался совсем другим. Под немыслимым наклоном, обхватом почти в километр, в его войско бил настоящий сияющий столб. Бил, разбрызгивая многотонные капли расплавленного грунта на сотни и сотни метров от своего отмеченного кошмарной смертью пути.

– Ваше величество? – спросил дрожащим голосом стоящий рядом лейб-адъютант.

Но Его величество промолчал. Что именно произошло, думал он, Амир сошел с ума? Или у Тринадцатого пророка, этого проклятого Фехтовальщика, все же проснулись божественные способности, как когда-то у Хепри? Ведь, судя по всему, он видит перед собой действие знаменитых огненных башен. Впрочем, в данную конкретную секунду разница казалась несущественной. За несколько мгновений, пока в голове неслась эта мысль, королевская армия уменьшилась на половину. А еще через несколько стуков сердца она исчезнет совсем.

Боринос потер подбородок.

«Интересно, – подумал он, – что чувствовали хотты под Стеллополем две тысячи лет назад? Удивление? Ужас?.. Да бросьте, сударь! Вероятно, они чувствовали боль».

Столб пламени нырнул к его Ставке, пройдя почти километр за время, в которое он лишь моргнул.

«С другой стороны, – думал Боринос, – огненные башни убивают слишком быстро, чтобы что-то почувствовать. Будет забавно».

Забавно… Молодой офицер, стоявший рядом с монархом, завизжал, перекрикивая треск и дрожание плавящейся рядом почвы. В то же мгновение край огненного столба коснулся его руки, превратив фигуру в ярко вспыхнувший факел.

Плоть человека испарилась мгновенно, чуть дольше продержались лишь кости, и на какую-то долю секунды обнаженный скелет застыл, сжимая в руках остаток оплавленного мушкета. И тут же пал, как ледяное изваяние, попавшее в домну.

«А ведь красиво, дьявол!» – успел подумать безумный король.

И вдохнул. Кипящий воздух вошел в его легкие, сжигая по пути рот, гортань, пищевод. Последний взгляд его упал на руки. Кожа кипела! Потом глазной белок свернулся, и вид заслонила тьма.

В следующее мгновение Его величество стал паром.

Глава 7 Кворум для мертвецов

Темным нарывом на лике планеты в голубые небеса таращился шрам. Титанические борозды глубиной в несколько десятков метров, оправленные брызгами застывшей лавы и расплескавшегося базальта, мрачные рытвины кратеров в тех местах, где неописуемо яркий луч задерживался чуть дольше. Лучи огненных башен оставили на поле страшные следы.

Трэйт покачал головой. Он сидел перед самым краем оплавленной местности на большом армейском барабане, оставленном отступающими гадгедларами Сабина.

Вырвавшись из жерла огненных башен в далекой Эльбинике, поток ионов в доли секунды пронзил почти сто тысяч километров до сателлита Медиас Кордис, а затем, отразившись от его распахнутых крыльев-ковшей, ударил сюда, еще через сто тысяч километров, на поле под Бургосом.

Какая убийственная мощь!

Два миллиона человек испарились меньше чем за несколько мгновений.

В момент удара Трэйт находился не слишком далеко от зоны действия луча, сражаясь плечом к плечу с рядовыми, и лично видел, как в огненной геенне плавились неуязвимые доспехи Священного легиона и тлеющей бумагой сворачивались в трубочку фигурки королевских стрелков.

Поразительно, но в месте удара не осталось даже человеческих останков, даже теней и следов, даже пепла. Только застывший в невероятных формах оплавленный камень.

Луч прошел вдоль линии сражения, вдоль самого края рабских батальонов, как бы отрезая их пламенем и жаром от королевских полков. За этой чертой полыхал огненный ад, а перед ней бойцы почувствовали бритыми затылками лишь сильный жар и истекающие из земли клубы обжигающего водяного пара. Некоторое время луч блуждал по полю, вполне осмысленно уничтожая застывшие в ужасе королевские соединения, а затем погас также внезапно, как и возник за секунды перед этим.

Королевские солдаты, волею судьбы оставшиеся в живых, бросили оружие. По всей многокилометровой линии сражения их уцелело всего несколько шеренг – десять, может быть двенадцать тысяч человек против оставшихся трехсот тысяч у Трэйта.

Победа была страшной, но абсолютной.

Тут же, рядом со своим полководцем стояли Бранд, Никий и Крисс. Где-то на поле, сраженный мечом, а затем развеянный огненной бурей на атомы, испарился Сардан. Разбитый картечью в сито и сожженный космическим пламенем, там же витал и Вордрик Аймен.

А также Роббер, и Биллон, и Карум, и Лестар, и Римо, и Паден, и Сима, и Руфий. За его спиной, организуя разоружение и сортировку пленных, помахивая культей правой руки, отдавал команды Рихмендер.

Из всех лавзейских консидориев, с которыми они начинали когда-то этот кровавый бунт, в живых остались только они. Пятеро человек на всю армию.

– Думаешь, это Гор? – негромко спросил маршал у Крисса, показывая рукой на выжженное поле.

– А есть варианты, сэр? – пожал плечами взмыленный габелар.

Трэйт кивнул.

– Значит, Фехтовальщик жив, – маршал поднялся. – Тогда собирай драгун, мы отправляемся в Бургос. Полагаю кроме Гордиана остался в живых еще один лавзеец. Едем к нему.

Крисс удивленно обернулся.

– К кому, сударь? – поинтересовался он.

– К Сабину, – отрезал Трэйт и потер рукоять своего клинка.

* * *

Впервые за два года своего пребывания в этом мире Гордиан Рэкс смотрел на планету-каверну сквозь очи космического сателлита. Если не считать уродливого «шрама» под Бургосом, вид был отличный. С сожалением Гордиан щелкнул клавишей, и великолепная панорама на экране погасла. Времени оставалось мало и ему следовало поторапливаться.

Вызвав интерфейс базовых аксиом, Гор быстро прошелся по основным установкам системы.

Так – шунты шательенов. Отключить всех, пусть спят.

Клик. И свыше миллиона бессмертных лордов во всех частях планеты рухнули без сознания.

Теперь – служители церкви. Сорок миллионов человек? Долой всех и каждого. В летаргию!

Клик. И на пол храмов свалились бесчувственные тела.

Силовые поля вокруг храмов? Убрать, пусть сервы заходят внутрь.

Клик. И, бликнув фиолетовыми пузырями, силовые поля погасли!

Так, что теперь? Питание машин Нуль-Синтеза? Электричество в городах и усадьбах?

Включаем, нам нужна промышленность.

Информационные файлы? О, это интересно. Знакомиться некогда, придется просто скачать прямо в мозг, внутрь тех секторов собственной головы, которые заблокированы шунтом для хранения архивированной информации.

Туда же – все коды Системы. Туда же – только что измененные Гором пароли доступа в секретные и закрытые комнаты управления в храмах.

Контроль над турелями огненных башен и камерами сателлитов вывести на свой шунт через спутниковую радиосвязь, чтобы можно было использовать их в любом месте континента, а не только внутри помещений храмов.

Отлично! А сейчас главное. Закрыть Твердый Космос от проникновений извне, закрепить свою власть. Пусть абоненты Нуля, которым он только что «отписался», шлют письма на электронную почту, а не заявляются сюда незваными. Сначала следует разобраться, кто из них есть кто, а затем по очереди пускать их в свою новую вселенную.

Вот и все.

Гордиан откинулся в кресле. Удивительно, но оказавшись в теле Амира, в совершенном синтезированном теле идеального суперклона со всеми возможными улучшениями генотипа и абсолютным физическим здоровьем, он сразу вернул себе все способности Тшеди. Возможно, сказался способ, которым он занял эту оболочку, возможно, что сам Амир имел некоторую склонность к пси-оперированию. А возможно, что-то еще, теперь уже не столь важно.

Гор с наслаждением потянулся. Хорошо быть богом! С новыми возможностями, с подключением к «глазам» спутников, к убийственной мощи огненных башен он вполне мог считать себя таковым.

«Отставить!» – тут же одернул сам себя Фехтовальщик. Его божественность – фикция. Война не окончена, а значит, он такой же боец, как любой из тех сотен тысяч, что только что превратились в падаль и прах на поле меж Кобурном и Карабаном.

Повесив на плечо автомат, «бог» щелкнул затвором. Пора возвращаться в Бургос. Трэйт ждет.

* * *

Пашкот-палас, выбранный Сабином для своей резиденции на время вероятной осады столицы, сверкал всеми огнями. Час назад включилось электричество, и, несмотря на дневное время, старинный дворец сверкал довоенной иллюминацией сотен хрустальных люстр.

Но вокруг дворца царил хаос.

Как только огненные лучи уничтожили королевскую армию, стало ясно, что битва выиграна сервами, и бургосцы, изменив своему префекту, кинулись к его штабу-дворцу. Лишь преданные гадгедлары, да и то не все, оставались еще с Сабином. В украшенные колоннадой фасады и портики летели зажженные факелы, пакля, просто камни и куски кирпича. Два крыла здания уже пали под натиском штурмующей толпы и подоспевших к расправе армейцев. Держался лишь центральный корпус и несколько примыкающих к нему строений.

Часы предателя были сочтены.

Сабин стоял у окна мансарды, куда не долетали булыжники и проклятия горожан. Думал ли он когда-нибудь, что начатое им предприятие, великолепный бунт за свободу, окончится столь бесславно – проклятиями освобожденных им сервов и булыжниками с мостовой? Ему казалось, что все это кошмарный сон, наваждение! Вот он проснется в своей кровати в Лавзее, где подобострастный лакей принесет кофе и пожелает доброго дня.

– Доброго дня! Не скучаете, сударь? – Голос прозвучал в пустой комнате и прокатился эхом по стенам.

Сабин вздрогнул и резко обернулся. В дверном проеме в дальнем углу стоял некто знакомый. Белый доспех. Круглый шлем с поднятым забралом. «Сгорающий Дракон» на груди. Знакомые черты лица кардинала Амира. Но вот осанка, движения, речь как будто иные.

– Кто вы? – спросил вилик немного рассеянно.

– Ваш бывший серв, сударь.

Сабин помолчал.

– Гордиан. Это вы?

Голова кардинала с начинкой из Гора Фехтовальщика учтиво кивнула.

– Откуда вы взялись? Из дымохода? – Голос вилика стал внезапно спокоен, но руки предательски задрожали.

– Портал, сударь, – спокойно ответствовал Гордиан и прошел вперед. – Это ведь Пашкот-палас, дворец Господа Хепри. Он нашпигован порталами. Кстати, одно из этих творений находится всего в двух комнатах отсюда. Я активировал его прямо из Центрального храма в Эльбинике.

– О, так вы все-таки проникли в Храмы! А это огненное побоище на поле перед Бургосом – ваших рук дело?

– Лишь отчасти, сударь. Огненные башни, как вам известно, построил Хепри. А я, в некотором смысле, только пожинаю плоды.

Сабин растерянно кивнул и снова глянул в окно. Там по-прежнему звучали крики и выстрелы. Осаждающая толпа пошла на штурм центрального корпуса. Его гадгедлары умирали.

– Зачем вы здесь, Гор?

– Так вам невдомек? – взгляд экс-демиурга внезапно сделался жестким. Колючим, как пики атакующей пехотной бригады. Он достал из-за пояса пистолет и взвел курок. – Пистоль за вашим поясом, сударь. Извольте достать!

Сабин посмотрел удивленно.

– Хотите стреляться? Я вилик, мастер Гордиан, а не призовой боец. Я плохо обращаюсь с оружием и не собираюсь играть с вами в эти дурацкие дуэльные игры. К тому же на вас противопульный доспех. Хотите стрелять – извольте.

Но Гор покачал головой.

– Вы не поняли, сударь. Какие могут быть дуэли между солдатом и крысой? Просто достаньте пистолет и бросьте его на пол. Вы арестованы за измену!

Сабин с деланным равнодушием пожал плечами. Медленно достал из-за пояса пистоль, а затем резко вложил дуло в рот, приставив мушку к нижней губе, чтобы можно было говорить.

– Я не стану сдаваться! – в истерике прокричал он. – Уйдите, Гордиан. Уйдите или я убью себя!

Теперь уж плечами пожал Фехтовальщик, а рот его, в свою очередь, скривился в презрительной усмешке.

– Вы изменник, сударь, – сказал он невозмутимо. – Какого черта вы решили, что ваша жизнь мне хоть чуточку дорога?

Он поднял свое оружие и направил заряженный ствол прямо в голову предателю.

– Ну, стреляйте сами, – в голосе Гора сквозило презрение. – Стреляйте же, или это сделаю я!

Но у Сабина лишь мелко тряслись руки. Сильно, даже как-то судорожно вздрагивали под туникой упитанные круглые колени. Трус!

Гор тщательно прицелился в центр лба вилика и уже приготовился спустить курок, но раньше чем прозвучал выстрел, раздался страшный удар – сильнее и громче, чем выстрел пистоли или мушкета!

Здание завибрировало как натянутая струна, как полотно барабана от бравого прохода палочек. Куски штукатурки со стен и потолков попадали на паркет. Один кусок зацепил Сабина и снес его на пол. Другой кусок пролетел мимо Гора всего в паре сантиметров от плеча. Гордиан быстро развернулся и проскользнул к дверному проему в капитальной стене. Здесь под несущей балкой, риск подставить голову под кирпич был несколько меньше. В тот же миг сильная вибрация и порыв ветра, могучего как торнадо, вышиб все стекла в здании.

Еще машинально прикрываясь от пролетавших осколков, Гор посмотрел в окно. С такого расстояния из глубины комнаты ему, конечно, не открывалась вся площадь, но кое-что он увидел. Штурмующая здание толпа разбегалась, как тараканы, прочь со всех ног.

Хотя был полдень, над городом внезапно повисла тьма. Чудовищная титаническая тень заслонила солнце… Гор видел край этой тени – она наползала на брусчатку мостовой, она двигалась. Презрев опасность, бывший губернатор Седана оторвался от дверного проема и решительно выглянул из окна.

И вздрогнул.

Над зданием, да что там – чуть ли не над доброй половиной огромного столичного города, давящей необъятной глыбой висел гигантский космический линкор.

* * *

Абордажные люки корабля раскрылись, и из них, вопреки ожиданиям Гора, вылетела не рота отдела спецопераций Нуль-Синтеза, а всего лишь три одинокие человеческие фигурки. Но зато какие!

Каждый из троицы был закован в армейский скафандр, а в руках сжимал АШК – «автоматический штурмовой комплекс», – способный бить плазменными разрядами по пехоте противника, а также поразить на орбите космический корабль среднего класса прямо с поверхности планеты.

Оружие богов! В условиях Невона-0143 одна такая штука, пожалуй, дала бы сто очков вперед всей местной артиллерии, вместе взятой.

Боевые скафандры были также экстракласса. Броня выдерживала не просто выстрелы любого ручного оружия. В таком костюме, пожалуй, можно было грудью встретить попадание тактической ракеты без какого-либо ущерба. За спиной у каждого из визитеров висели гравитационные ранцы. Да, эти трое при желании смогли бы разнести весь Эшвен!

Если это враги, то дела плохи.

Толпа под летунами в ужасе разбегалась. Только группы солдат под предводительством нескольких офицеров Армии Свободы, презрев опасность, по-прежнему пробирались к зданию. Опешившие гадгедлары, какое-то время глазели то на линкор Корпорации, то на приближающихся к зданию армейцев, а затем дружно бросали оружие и в отчаянии падали на землю.

«Космическая троица», впрочем, не обращала внимания ни на тех, ни на других. Еще бы, с таким техническим обеспечением они могли себе это позволить! Летающие бойцы просто развернулись и быстро проплыли к Пашкот-паласу.

Конкретно – к месту, где из окна на них смотрел Гордиан Фехтовальщик.

Гор не был удивлен. Если уж кто-то вопреки его программным ограничениям смог притащить сюда целый линейный корабль, то провезти оборудование для слежения за шунтами для такого игрока вообще не представляло проблемы.

Вопрос в другом – кто это?

«Кажется, кардинал со дня на день ожидал визита самого Господа Хепри, – вспомнил Гордиан и усмехнулся. – Ну что же, по всей видимости, он его дождался!»

Но что же делать ему, Гору Рэксу?

Бежать? Ерунда – от космического линкора не убежишь. Ни Центральный храм в Эльбинике, ни огненные башни, ни храмы в Антике не помогут ему. А значит…

Гор не спеша размял пальцы, проверил свое примитивное, по сравнению с «космическим», оружие, спокойно сдвинул предохранители, чуть отошел от окна и стал ждать.

Через пару минут троица ворвалась в комнату с лету, сокрушив при этом остатки балконной двери и витража. Приземлились и, не окружая Гора, как следовало бы при аресте, встали с одной стороны, прямо напротив окон. Стволы АШК мирно смотрели в пол.

Первый из них, самый низкорослый и крепкий нажал на кнопку шлема, слева, чуть выше виска. Повинуясь приказу, глухое забрало сложилось, открывая знакомое Гору лицо.

Грозный начальственный взгляд его сначала напоминал выражение лица человека, готового сделать выволочку нерадивому подчиненному, однако постепенно это выражение менялось.

Оба молчали. Один – усиленно обдумывая ситуацию, другой – теперь уже – со странным удивлением в глазах.

Так же как и Гор, этот человек был Тшеди и, оказавшись лицом к лицу, увидел сквозь оболочку кардинала истинную сущность разума, занимающего этот череп.

Так значит, он до сих пор не в курсе?

– Мастер Октавиан? – сказал наконец Гор ничего не выражающим голосом и скупо поклонился. – Гордиан Рэкс к вашим услугам.

Верховный стратиг Корпорации Тэдди Октавиан ответил с некоторой задержкой:

– Здравствуйте, мистер Гор, – сказал он, с трудом оправившись от удивления, и сдержанно кивнул. – Развлекаетесь?

– Да куда уж… Не вашими ли трудами? – произнес Гор спокойно, но мысли его лихорадочно скакали.

В дальнем углу, роняя со спины остатки штукатурки, поднялся, пошатываясь, Сабин. Его сильно приложило, глаза бессмысленно блуждали, а по высокому, открытому лбу змейкой струилась кровь.

– О, черт, – вскричал он жалобно, пытаясь утереть лицо рукавом, – да что же это?!

Его вопли мешали сосредоточиться.

Дополнительный элемент в серьезном раскладе отвлекает внимание и всегда лишь вредит. Без лишних церемоний Гор поднял пистоль, нацелив его прямо в рот Сабину, и хладнокровно спустил курок. В конце концов, тот ведь сам туда целился?

Грохнул выстрел, и великолепный голос лавзейского вилика умолк навсегда.

Мозги, осколки кости и куски языка величайшего оратора Республики из тыльной части черепа разлетелись по стенам, сильно испачкав обои и плинтуса.

Сабин медленно сполз по стене. Гор поднял руку с бесполезным оружием и демонстративно разжал пальцы. Пистоль упал на пол с высоты его плеча, с грохотом стукнувшись о паркетную доску.

– Он много говорит, вы не находите? – спросил Гордиан громко, не отрывая глаз от лица собеседника.

Тэдди Октавиан улыбнулся одними губами. «Жестко», – подумал он.

Гор открыл рот, чтобы продолжить, но в этот момент в дверном проеме в ближайшей стене засверкала фиолетовая рамка. Изображение следующей комнаты исчезло, и возникла странная пустота, заполненная тусклым светом и клубящимися тенями.

Тени сложились в очертания, очертания – в фигуру.

Фигура сделала шаг вперед, и в комнате оказался еще один персонаж.

Высокий и хрупкий, с чудесными волосами, струящимися по плечам.

Октавиан нахмурился, а Гор дернул бровью.

– Мастер Аякс? – воскликнул он пораженно.

– Пит Тициан Аякс! – поправил тот. – Это я, сударь. Рад вас видеть.

Верховный архонт Нуль-Синтеза ослепительно блеснул зубами и сделал салют рукой.

* * *

С нижних этажей все это время раздавались приглушенные звуки выстрелов и схватки, а спустя секунды в комнату ворвались Бранд и Никий с окровавленными мечами. За ними – партия консидориев и, наконец, Трэйт с Криссом в сопровождении спешенных драгун.

Аякс улыбнулся:

– Я смотрю, у нас тут намечается довольно представительное собрание. Так сказать полный кворум!

Стараясь не отворачивать лица от Октавиана, Гор скосил глаза и посмотрел на прочих визитеров.

«Да уж, – подумал он, – действительно, кворум полный. Или лучше сказать – полный пи…ц!»

Нужно сдержать ребят. Но как? А, понеслось…

– Что здесь происходит? – рявкнул Трэйт. – Ну-ка оружие на пол!

– На пол оружие! – повторил команду маршала Бранд.

– А он шутник, ваш маршал, – тут же прокомментировал Аякс.

– Да нет, он серьезный, – возразил Гор. – Просто не разобрался в ситуации. Здравствуйте, мастер Трэйт!

– Гордиан, это ты? – удивился Трэйт.

– Да это я, – кивнул Гор, – опять в кардинале, как видите.

Трэйт и Бранд переглянулись.

– Опять в кардинале? – переспросил Трэйт. – Но как?..

– Какая трогательная встреча, – снова съязвил Аякс.

– Вам бы заткнуться, Пит, – заявил Октавиан. – Я думал, мы побеседуем с этим парнем наедине.

– Уж лучше вам, Тадеуш, – Аякс поморщился. – Для интимной беседы не являются на линкорах.

– Оружие на пол, я сказал, – снова заорал Бранд.

– Вам здесь не светит, Аякс, шли бы вы.

– Да катитесь сами, сударь!

– Эта броня не для мушкетов, Бранд. Не дергайся.

– Спокойно, мой друг, спокойно.

– Не двигаться!

– Гор, успокойте ваших!

– Мастер Трэйт?

– Сдавайтесь Тадеуш.

– Вздор!

– АШКи не помогут вам, сударь!

– Тихо!

– А вот и проверим!

– Вы, двое, к стене!

– Я выстрелю!

– Молчать!

Видя, что Трэйт и его люди на фоне перепалки заражаются нервозностью высших чинов Корпорации, неожиданно собравшихся здесь, Гор как можно спокойнее произнес:

– Осторожнее, мастер Трэйт, не ввязывайтесь, пожалуйста!

Однако это не помогло. Разговор Аякса и Октавиана переходил на все более и более высокие ноты, что никак не способствовало и спокойному поведению ввалившихся в покои дворца консидориев.

Глазницы разномастного оружия с каждой репликой дергались то в одну, то в другую сторону. Три десятка людей, заполнивших комнату, орали друг на друга наставив на собеседников разнокалиберные стволы. Три бойца в центре комнаты, включая самого Тэдди Октавиана, тыкали в стороны космическими штурмовыми комплексами, Гор прижимал подмышки висящие на ремнях пулевые автоматы, такие же, какими он пользовался в Харториксе. Драгуны Крисса сжимали в руках кавалерийские карабины, консидории Бранда – огромные пистоли с картечью, а ворвавшиеся позже всех мушкетеры Никия – гладкоствольные ружья с пристегнутыми штыками.

И только Аякс был безоружен. Совсем.

Первым не выдержал Бранд. Бешенство берсерка как всегда ударило ему в голову, он рванулся вперед, направил пистолет прямо в лицо Октавиану, видимо, показавшемуся ему наиболее опасным, и заорал:

– Брось оружие! Брось оружие, ты!

Стратиг чуть качнул стволом, и Гор, видя, что сейчас случится непоправимое, кошкой метнулся к ним.

– Назад, Бранд, назад! – заорал он что есть мочи. – Оглобля ты двухметровая!

Он ловко пнул великана и вышиб из его руки пистолет. Затем развернулся спиной к закованному в доспехи стратигу и заорал на своих:

– Стоять! Я сказал всем стоять! Успокоились!

– Точно, это Гор, – сказал Бранд, потирая ушибленную пинком кисть и при этом удивленно глядя на лицо кардинала Амира. – Храмовник бы так не сумел. А орет-то как!

Все действительно замолчали. Гор поднял руки с раскрытыми ладонями вверх – спокойно!

– Первое, – сказал он, по-прежнему глядя на «своих». – Я Гор, и я снова в кардинале. Усвоили? Теперь, второе. Броня, надетая на стоящих перед вами бойцах, недоступна мушкетным пулям. А их оружие испепелит всех, кто тут есть, за долю секунды. Поэтому опустите стволы и не дергайтесь. Мы просто поговорим, хорошо?

Трэйт кивнул. Бранд фыркнул. Оружие сервов опустилось.

Сжав руки в кулаки, Гордиан развернулся к «гостям».

Глава 8 Увертюра для кинжала с черепом

Спустя десять минут комната немного опустела. В ней остались Октавиан с двумя спутниками в скафандрах, Аякс, единственный из присутствующих, позволивший себе расслабленно развалиться в кресле, Гор, Трэйт, Крисс, Бранд, маячивший за ним Никий и два консидория с взведенными пистолями. Остальные сервы удалились и теперь молча топтались за закрытыми дверями. Апартаменты Сабина оказались довольно велики, и для одиннадцати человек места в них хватало с лихвой.

– Вообще-то я думал, что Твердый Космос закрыт мной от проникновения из других вселенных, – начал Гордиан издалека. – И ни один корабль не может проникнуть сюда, пока координаты защищены паролем.

– Так и есть, мастер Гор, – поморщился Верховный архонт, – однако господин Верховный стратиг, по всей видимости, владеет технологиями, превышающими общедоступные.

– Как и вы, Аякс, – парировал Октавиан. – До этой секунды я полагал, что внепространственные туннели открываются только в стационарные порталы. А вы, сударь, только что вышли почти из воздуха. Где в Корпорации разработана такая методика переходов? И почему мне, как главе правительства Нулевого Синтеза, ничего о ней не известно?

– Не имейте тайн, сударь, и другие не будут хранить секреты от вас.

– Я уже дважды посылал вас сегодня, Аякс. Хотите в третий?

Архонт в который раз поморщился.

– О, Тадеуш, вы как всегда грубы… – Затем он повернулся к Гору: – Мы оба, я и наш общий друг мастер Октавиан, по всей видимости, представляем собой нечто большее, чем просто чиновники Корпорации. В отношении себя я это знал всегда, но вот что касается мастера Октавиана, то он начал удивлять меня всего около тридцати лет назад, демонстрируя возможности, недоступные не то что Верховному стратигу, но даже подчас самому Учредителю Корпорации! За пояснениями мы обратимся к нему позже, после его ареста, – здесь Октавиан хмыкнул, – а сейчас с вашего позволения, мастер Гор, я посвящу вас в события, предшествующие нашей «дружеской» беседе. Много времени это не займет. Надеюсь, вы не против, Тадеуш?

Стратиг лишь пожал плечами.

Гордиан чуть разжал ладони, запотевшие на автоматных прикладах, Октавиан и его бойцы чуть переменили позы, встав более расслабленно. Трэйт и сервы сняли пальцы со пусковых крючков пистолетов.

– Светская беседа за десять минут до смерти, Аякс! – воскликнул Тэдди Октавиан. – Как это в вашем стиле, сударь!

Аякс, не обращая внимания на комментарии своего врага, начал рассказ.

– Итак, Гордиан, – сказал он, – как вам известно, около трех с половиной десятилетий назад власть Учредителя покинула Корпорацию и в связи с этим в наших мирах сложилась… хм, некоторая стагнация, неощутимая, впрочем, для большинства обывателей. Учредитель игнорировал утверждение важнейших решений, перестали появляться новые архитектурные системы миров, новые специальные домены, новые программы. Все это время не подтверждались назначения важнейших должностных лиц и не подтверждалось смещение старых…

Тут архонт поднял палец:

– Но имелось одно «но»! Безусловно, все важнейшие решения должны поступать к нашему Господу и Им утверждаться. Однако мироздание огромно, Творец очень занят и не всегда отвечает на запросы своих чиновников. Поэтому миллиард лет назад, чтобы облегчить Творцу участие в управлении, установилась довольно простая процедура. Верховный стратиг, глава правительства Корпорации, принимает решение сам, отсылает свой вердикт Божеству по электронной почте и ждет десять дней. Если за это время наш Господь не отвергает решений стратига, то такое решение утверждается Сетью автоматически. Понимаете? Это значит, что важные решения Бог Смерти контролирует лично, неважные – пускает на самотек.

Аякс хмыкнул и продолжал:

– И что вы думаете? – Он всплеснул руками. – Наш общий друг, Верховный стратиг Нулевого Синтеза Тэдди Октавиан, воспользовался этим! После исчезновения Учредителя главы секторов руководители департаментов, судов, колоний и даже флотов назначаются им единолично. То же самое происходит с законами и указами, с постановлениями правительства и уставами колоний. Фактически на этот долгий период наш друг стал диктатором!

– Ну не надо сгущать краски, Аякс! – возмутился Октавиан. – Все это время, мастер Гор, ваш чистенький господин Верховный архонт и возглавляемый им ареопаг Нуля самозабвенно вставлял мне палки в колеса. И если бы не моя решительность, то Корпорацию накрыл бы хаос, все встало бы без движения и колоссальная восхитительная система, созданная нашим божественным Учредителем миллионы лет назад, оказалась бы на грани гибели!

– Под решительностью, сударь, – тут же парировал архонт, – мой оппонент понимает прямое насилие по отношению к коллегам по цеху, не так ли, Тадеуш? – Аякс посерьезнел. – Да будет вам известно, Гор, что этот самозваный «спаситель Корпорации» для утверждения собственной власти физически уничтожил более половины членов ареопага и несколько сотен демиургов, одним из которых чуть не стали и вы!

– Это ложь! – взревел Тэдди Октавиан.

Но Аякс, не обращая на него внимания, продолжал:

– И дело не только в том, что вы отказались сотрудничать с ним! – воскликнул он, снова всплеснув от негодования руками. – Как владелец компании, осуществляющей под заказ взлом информации, размещенной в ГИС, вы представляли для него опасность самим фактом своего существования. Ведь как Тшеди-взломщик вы могли получить доступ к любой информации! То, что кто-то кроме самого Октавиана может знать правду о его делах, должно было внушать Тадеушу настоящий мистический ужас, поскольку дела им творились невообразимые!

Гор посмотрел на Октавиана. Тот молчал, сопя от гнева и нервно покусывая нижнюю губу.

– Но почему, сударь, вы не остановили его? – поинтересовался Гордиан у Аякса.

– А что я мог?

– Ареопаг и экклесия, насколько я знаю, могут отменить любой нормативный акт главы правительства и даже сместить с должности его самого!

– О да! – согласился Аякс. – Но они могут сделать это лишь полным составом, сударь, собрать же полный состав из двадцати восьми человек, каждый из которых владеет собственным миром-курортом, миром-гаремом или миром-игрой, да еще с разным течением времени, довольно затруднительно. Но даже не в этом дело! Октавиан, желая обезопасить себя, в первые же годы своего «правления» уничтожил шестнадцать из двадцати восьми архонтов, тайно проникая в их миры, уничтожая их самих, их пси-матрицы и даже аннигилируя сами их частные вселенные! Сначала мы не понимали, что происходит, списывая случившееся на отказы оборудования, аварии и катастрофы, но когда разобрались, в ареопаг некого было собирать!

– Ложь, опять ложь, – прошептал Верховный стратиг.

Архонт только усмехнулся, не обращая на эту реплику внимания:

– Вы скажете мне сейчас, мастер Гор, что можно было бы избрать новых членов ареопага, и… ошибетесь! – воскликнул Аякс. – Архонтов назначает Учредитель, либо, если ему недосуг, их кандидатуры утверждает экклесия. При большом напряжении сил я мог собрать всю экклесию и всех демиургов, но для того чтобы добиться от них решения о смещении главы правительства, мне пришлось бы объяснить им суть, рассказать об исчезновении Учредителя! Секретная информация стала бы достоянием масс, а это могло привести к непредсказуемым последствиям!

– И вы молчали? – заключил Гордиан.

– Да я молчал! Мне оставалось лишь наблюдать за действиями Верховного стратига и ждать. Я и несколько оставшихся в живых членов ареопага сумели на время отделить свои миры-резиденции от каналов Нуль-Синтеза и таким образом обезопасить себя от вторжения. Для сбора сил время в наших мирах нам пришлось максимально ускорить, чтобы успеть набрать войска для противодействия правительству и для созданиярезервов. И вот мы заперлись в своих доменах, собирая силы, готовясь к космической войне и прилагая немыслимые усилия для поисков исчезнувшего Учредителя…

Рассказчик сокрушенно покачал головой:

– То же самое, впрочем, делал и Октавиан, но в отличие от нас он заперся не в собственном частном кластере. Каким-то немыслимым образом, обобрав, должно быть, самого Учредителя, он получил доступ к другим Невонам – тем ста сорока трем Континиумам-Множественностям, что составляют Искусственное Мироздание, помимо Корпорации. Вы представляете?! Причин, по которым наш любезный собеседник выбрал Твердый Космос в качестве своей базы, я не знаю, однако то, что здесь происходило под его управлением, достаточно очевидно! Явившись сюда тридцать лет назад по летосчислению Корпорации, он ускорил здесь время! С тех пор по местным меркам минуло почти четыре тысячелетия. Он заменил собой местное божество, изменив – вы только вдумайтесь в это! – сам культ в местных храмах, объявив себя инкарнацией Бога Смерти! Инкарнацией Учредителя, черт меня раздери, понимаете?! Господь Хепри-Ра – это не кто иной, как Его превосходительство Тэдди Октавиан. И если это не богохульство, то уж измена – наверняка!

Но Гор пропустил последнюю реплику мимо ушей. Похоже, ответ на свой старый вопрос, касаемый смещения времени, он только что получил!

– Значит, здесь ускорено время? – спросил он тихо. – Я здесь два года, а сколько лет минуло в Корпорации?

Аякс усмехнулся.

– Как и в моих мирах, – ответил он, – время в Твердом Космосе в разные периоды сжималось по-разному. Но в последнее время – почти в триста раз! Когда здесь проходит год, в обычном времени Нуль-Синтеза минует лишь один день. Так что, хотя вы провели здесь более двух лет, с момента вашего неудачного Хеб-седа минуло всего два дня!

Гордиан ошарашенно помотал головой. Так вот почему кардинал и король могли связаться со своим трижды проклятым Господом не чаще, чем раз в полгода-год! У Хепри-Октавиана просто не находилось времени, чтобы чаще одного-двух раз в течение суток уделять внимание своим титулованным подчиненным.

– Этого не может быть, – прошептал он тихо. – Два года… Два дня!

Гор со злостью посмотрел на Верховного стратига:

– Дьявол, в такие игры со мной еще не играли!

– О, не спешите сыпать проклятиями, сударь, – заверил его Аякс, – смещение времен не самое страшное из того, на что вас обрек наш молчаливый собеседник. Итак, вы отказались сотрудничать с ним и представляли угрозу. И он решился! Естественно, не смея напасть на вас открыто эскадрами своих флотов, что вызвало бы возмущение в среде других демиургов, Октавиан решил действовать тайно. Его ударом стало вторжение нанятого программиста в процесс вашей реинкарнации, в Святая Святых нашей цивилизации, в личный Хеб-сед. Ваш убийца, мастер Гор, это он – Тэдди Октавиан!

Лицо Фехтовальщика сделалось суровым.

– Это правда? – спросил он резко.

– Именно это – да! – ответил Верховный стратиг, как сплюнул. – Не люблю щенков, которые из-за своих вшивых убеждений готовы подставить под удар всю вселенную! После своего отъезда из вашего кластера я отдал команду на однозначное стирание вашей личности из ГИС в момент перевоплощения! Жаль, что не получилось!

Аякс удовлетворенно кивнул.

– И не могло получиться, – заявил он. – Вы же помните, Гордиан, я обещал вас спасти! Так вот, желая обезопасить возможно единственного своего потенциального союзника, я отдал соответствующие распоряжения, и мой программист еще до вашего Хеб-седа отдал команду на ваше безусловное сохранение при любых обстоятельствах!

Гор помолчал, соображая.

– И что же случилось? – недоуменно поинтересовался он.

– Как что? – усмехнулся светловолосый архонт. – Да то, что и должно было! Обе команды сработали как надо! Ваша матрица исчезла из Корпорации, как того требовал мастер Октавиан, но в то же время она была сохранена, как того требовал я! Вы были стерты из одной системы, но при этом сохранились в другой – ближайшей. Этой «другой» сетью, как вы можете догадаться, стала компьютерная система Эшвенской церкви. Корпорация носит название «Невон-0144», а Твердый Космос Эшвена – «Невон-0143», всё логично! Твердый Космос – ближайшая к Корпорации, невообразимо похожая, но при этом совершенно независимая от Нуль-Синтеза структура. Компьютер просто выполнил обе команды самым простым и доступным образом, вот и все!

Аякс перевел дух, сам завороженный описанной им картиной сногсшибательной «машинной ошибки».

– Единственное, что омрачило ваше воскрешение, – продолжил он, – так это место и тело, в котором вы очнулись. Как вы уже знаете, Эшвенская церковь использует клонические технологии только для создания рабов и воскрешения шательенов. Для перемещения в тело шательена пришлось бы убить одного из них, стереть его личность, что для программы Хеб-седа абсолютно неприемлемо. Для рабов же пси-матрицы набирались из программных, несуществующих миров, и при занятии вами «рабского» тела никто бы не пострадал. Программа Хеб-седа оценила все варианты и приняла наиболее оптимальное решение.

– Ага, – в холодном бешенстве Гордиан сжал кулаки, – я стал рабом. И что же дальше?

– Да ничего! Все это время я был уверен, что мой программист ошибся и вы мертвы. Так же, насколько я понимаю, размышлял и наш противник. Однако час назад я получил от вас письмо, дубликат которого вы, вероятно, отправили и нашему другу Тадеушу. – Аякс показал изящной ладонью на стоявшего в напряженной позе Октавиана. – И вот мы здесь.

– Не совсем, – глухо проговорил молчавший все это время Верховный стратиг. – Я прибыл сюда не по письму мистера Гора, а по сообщению одного из своих местных «управляющих». Примерно час назад по времени Корпорации на плановом сеансе телефонной связи кардинал Амир рассказал мне о захвате медиума, которого он ловил весь последний год. Я знал, что дурацкое восстание, вспыхнувшее в подконтрольном мне сто сорок третьем Континиуме, возглавляет неизвестный Тшеди с потрясающим уровнем способностей. Я, конечно, заинтересовался, но не настолько, чтобы охотиться за местной диковиной сам. Я думал, что сил местной администрации вполне хватит как для подавления бунта, так и для отлова серва-экстрасенса. У меня и так было много дел, я носился по вселенным Нуль-Синтеза как угорелый в поисках следов нашего Учредителя. И как я ошибся! Признаю, если бы я знал, что это вы, мастер Гор, то я вылетел бы сюда лично без промедления.

Он покачал головой.

– Но что сделано, то сделано, а господин Аякс лжец. Вы можете мне не верить, но все, что он поведал в своем увлекательном рассказе про мою роль в уничтожении других членов ареопага, – вранье! Впрочем, это уже не важно. Покушение на вас действительно совершил я. И именно я являюсь Господом Твердого Космоса, церковь и королевство которого подавляли вас все это время. Вы выбрали сторону, мастер Гор, и на ней вы будете сражаться! По телефону Амир сообщил мне, что взял медиума со странным именем Фехтовальщик, с именем, которого не могло быть в моей вселенной! Я велел ему сохранить для меня на диске пси-матрицу этого уникума для воспроизведения в лаборатории, а самого медиума по просьбе короля Бориноса разрешил оставить. Насколько я понял, сударь, уж больно сильно вы ему здесь насолили, и придурок решил лично с вами разделаться в своей привычной манере. Амир с Бориносом немного страдали этим. В смысле – садизмом. Самовлюбленные кретины! Видимо, я зря набирал кардиналов и королей из бывших солдат и менеджеров! Настоящие церковнослужители помогли бы мне больше! – Он махнул рукой: – Но не важно. Двадцать минут назад я спокойно собрался, сел на корабль и отправился сюда, чтобы забрать пси-матрицу загадочного экстрасенса и заодно покончить наконец с дурацким бунтом. Прибыл, осмотрелся, нашел Амира по сигналу его шунта и отправился сюда надрать негодяю уши. И обнаружил в теле Амира вас, мастер Гор. Признаюсь, был удивлен. Вот и все. Сообщений на почтовом ящике я не читал.

Аякс рассмеялся.

– Вы удивляете меня, Тэд! – воскликнул он, рассматривая свои ухоженные ногти. – За столько тысячелетий так и не научились читать сообщения электронной почты вовремя. И вот опять – в пролете. Получается, что ваше присутствие здесь есть результат заблуждения относительно личности нашего собеседника. Вы спутали Гора с Амиром, надо же! Ну-ну, не перечьте, вы ведь только что сами признались. Кроме того, сударь, если бы вы были знакомы с реальной ситуацией, то не явились бы сюда в сопровождении всего лишь двух телохранителей, это очевидно. У нас «пат», сударь!

– Ну отчего же? – Октавиан хищно оскалился. – Вы полагаете, мне не хватит двух космических десантников, чтобы сровнять с землей это место вместе с мастером Гором и его мушкетной армией? Да полно вам, Аякс, на нас боевые скафандры второго уровня безопасности. Сейчас я просто сожгу вас всех на хрен до последнего человека. Всех. Каждого. Разумеется, вы лично, Аякс, не пострадаете и очнетесь в новом теле где-нибудь в родном кластере. Но все стоящие здесь, включая нашего дорогого мастера Гордиана, умрут. Система сто сорок третьего Невона закрыта Гором сама на себя, и даже если он где-нибудь очнется в новом теле, то только снова в шкуре раба в одном из Эшвенских храмов, что означает – полностью в моей власти!

Он медленно обвел стоящих вокруг противников тяжелым и слегка презрительным взглядом.

Гор сглотнул. Негодяй был прав, его бойцы закованы в космические скафандры. За Октавианом стояла сила.

Бранд шумно вздохнул, переминаясь с ноги на ногу, но на него никто даже не посмотрел.

– Но я милосерден, – продолжил Октавиан ядовито, – а потому предлагаю всем следующий вариант. Неплохой. Для вас… Вы, Аякс, возвращаетесь отсюда к себе в кластер и спокойно живете дальше. Сервы уходят подобру-поздорову и занимаются своими делами. А Гордиан Рэкс поднимается ко мне на корабль и помогает в поисках Учредителя. Повторяю: все остаются живы. Более того, я даже готов предоставить определенные гарантии! Этот мир мне не нужен, и я оставлю его в распоряжении армии восставших рабов, пусть играют в свою свободу и свое равенство. И до тех пор, пока вы, Гордиан, будете со мной сотрудничать, они будут жить – подумайте, сударь, это вполне разумное предложение. Плюс большой денежный гонорар, само собой! Ну так как, по рукам?

Гор задумался. Все окружающие молчали, даже Аякс.

И это было понятно, ибо дальнейшее зависело только от него.

Что делать? Вечный вопрос…

На самом деле, стратиг бросал им вполне достойную кость.

Действительно, Гору не было существенной разницы, кому помогать – Аяксу или Октавиану. Оба высшие иерархи Нуля, оба не бескорыстны. Оба просят содействия в поисках Учредителя, оба хотят нанять Гора на службу.

И оба предадут его, когда сочтут это выгодным!

А значит, если Тэдди Октавиан гарантирует безопасность Республике Трэйта, то прозвучавшее только что предложение являет собой приемлемый вариант. Это значит – конец войне, конец королевству. То есть победа?!

Но что так свербит в душе и почему так кошки скребут на сердце?

«Мне просто не нравится Октавиан!» – мелькнуло в голове Гора.

Человек, создавший эту бесчеловечную, извините за каламбур, систему, не достоин ни верности, ни преданного служения. Уже два года консидорий Гор, по прозвищу Фехтовальщик, и сотни тысяч взявшихся за оружие сервов сражаются с королем и церковью, обагряя кровью земли Эшвена. Но ведь Амир и Боринос, Бавен и Оттон, викарий Юсуф и Хавьер Великолепный, спецназовец по кличке Рыжий Пес и даже красавица Селена с Эльбинийской клерикальной базы – это всего лишь куклы!

Это ширмы, маски, за которыми скрывает свое лицо истинный Творец этого мира, господин всех рабов, лорд всех лордов и шательен шательенов.

Господь Хепри. Тэдди Октавиан…

И решение было принято.

Так же как два года назад, если считать по времени Эшвена, в своем дубовом кабинете на планете Залена, Господь Тринадцатимирья Гордиан Оливиан Рэкс поднял голову и прямо посмотрел на своего врага.

– Нет, – сказал он отчетливо и громко.

– Нет? – Октавиан был искренне удивлен. – Нет?! Да вы глупец, сударь! Вы отказываете мне уже второй раз, причем без каких-либо разумных оснований! Как я могу не желать вашей смерти в таких условиях? Ведь на карте судьба вселенной! Судьба всего Искусственного Мироздания! Аякс лжец, я не убивал архонтов, и это значит… А, к черту вас всех!

Его левая рука дернулась к уху, к кнопке, закрывающей шлем, и уже коснулась ее. Секционное забрало начало быстро разворачиваться сверху вниз, закрывая лицо несокрушимой броней.

В это же мгновение руки всех людей в комнате метнулись к оружию!

Время застыло…

Гор видел. Дар Тшеди снова был с ним!

В огненно-красном цвете со всполохами от оранжевого до бурого окружающий мир завертелся, задвигался, закружил. Вот очень плавно, разрубая прицелами воздух, но дерзко, решительно дернулись АШКи обоих космических десантников.

Где-то слева Бранд воздел в воздух огромный топор, чтоб метнуть его в сторону врага.

Где-то справа Крисс, Трэйт и стоящие рядом консидории развернули рыла своих пистолей!

Аякс поднял руку. Открытую, пустую, но привязанную тысячами незримых нитей к шунту и к странной сверкающей точке в основании изящной ладони.

И все они не успевали!

Плюнув пламенем, с дьявольской эффективностью высокотехнологичного оружия заработал ствол первого спецназовца, скашивая стоящих в зале людей, как серп луговую траву.

Мешком рухнул Крисс, а за ним стоящие рядом солдаты – разрезанные напополам тела свалились к собственным сапогам запекшимися кусками. Спасения не было.

С огромной дырой в груди, размером в добрую дыню, в нелепом движении застыл мастер Трэйт. А уже в следующее мгновение его тело, лишенное части позвоночника и ребер, сложилось пополам, голова гулко стукнулась, расплескивая содержимое. Стукнулась о печеное рагу из товарищей, растерзанных скачущим по комнате лучом!

Сгустки плазмы ударили в стороны, в стены, в дверной проем, из которого рванули внутрь мушкетеры. В окна, через которые метнулись в комнату драгуны. Солдаты отчаянно, невзирая на смерть, бежали вперед, не останавливаясь, и падали оплавленными свечами!

В тот же миг топор Бранда достиг своей цели. Запущенный могучими руками, длиннодревковый метательный снаряд буквально снес стреляющего по сервам бойца, выбив его в окно как кеглю с высоты пяти этажей! Да, броня космического скафандра недосягаема для его лезвия, но инерция, скорость, вес! Топор был слишком тяжел.

Один готов!

Увидев, как вылетает в окно товарищ, второй охранник с плазмобоем резко развернулся. Ничтожное шевеление ствола – и Бранд упал со срезанной выстрелом головой, но тут же упал и убийца, сраженный прозрачным светом, вырвавшимся из пустой, казалось, руки Аякса.

Танцы смерти! Все это промелькнуло перед Гором за секунду, смешавшись в дикой пляске плазменных сгустков и пороховых залпов. За одну лишь секунду! От начала и до конца этой секунды он сам падал, описывая головой дугу сверху вниз, с уровня, где воздух вспарывали выстрелы, до пола в паркетных дощечках.

Но за мгновение до начала этой бешеной свистопляски, молниеносного комнатного боя, уже унесшего души его ближайших товарищей, что-то холодное и в то же время обжигающее коснулось его виска. Чуть искривило траекторию и метнулось дальше, по направлению к цели. Гор не успел осознать, что это было – пуля, сгусток плазмы или стрела.

И вдруг все стихло.

Осторожно отталкиваясь непослушными руками от пола, Гордиан чуть приподнялся и сел. Голова кружилась. Из живых в комнате остались только стоящий прямо Аякс и Никий, почему-то, как и Гордиан, сидящий на корточках, прижавшись руками к полу. Все остальные были мертвы.

Гор поднял руку к правому уху – висок заливала кровь, а верхняя часть ушной раковины отсутствовала.

Он, как во сне, посмотрел на Никия.

– Прошу прощения, командир, – сказал молодой офицер, смущенно улыбаясь, – извини за ухо. Просто стоял я, понимаешь, за Брандом, чуть сбоку, вот и пришлось, так сказать, скользящим рикошетом, скорректировать полет метательного кинжала через твой висок. Но зато я попал!

Обалдевшими глазами Гор глянул перед собой.

В самом центре бойни, раскинув руки, как будто в посмертном распятии, картинно лежал Тэдди Октавиан в космическом доспехе, шлеме и… с ручкой здорового метательного кинжала, торчащего из середины лица.

Секционная броня шлема не закрылась, упершись в лезвие и оставив открытой челюсть и нос. Кинжал торчал прямо оттуда, чуть выше скулы и немного левей переносицы.

Гор снова посмотрел на Никия. Тот сидел немного левее и сзади, сразу за массивной тушей Бранда, разрезанного лучом.

И Гор понял. Никий не мог метнуть кинжал так, чтобы попасть в Октавиана прямо, ибо его закрывали Бранд Овальд и сам Фехтовальщик.

И он бросил свое оружие по дуге!

Кинжал ударил Гора в висок, а затем, срезав ухо и изменив траекторию от удара плоскостью лезвия в череп Фехтовальщика, вошел бессмертному стратигу Нуль-Синтеза прямо в клонированную рожу отточенным острием. Классный бросок!

– Ну понимаешь, – продолжал тем временем оправдываться Ник, – ты ведь все делаешь лучше, чем я. Ты лучше со шпагой, лучше в стрельбе. А вот ножи кидаешь так себе. Ну я и подумал, превзойду тебя хоть в чем-то! Почти год тренировался, представляешь?

Он встал. По-видимому, Бранд, оказавшийся в момент схватки прямо перед ним, спас Ника от картечи и АШК. Заслонил от смерти. С другой стороны, удар метательного кинжала в висок снес Гора на пол, тем самым укрыв экс-демиурга от прыгающих по комнате смертоносных лучей.

– А вообще-то, нормально получилось, – обозрев поле бойни, заметил под конец молодой консидорий. Вокруг лежали друзья, однако близость смерти, последние два года сопровождавшей их постоянно, притупляла в бойцах человечность. Они с Гором живы, и значит – хорошо.

Фехтовальщик еще раз посмотрел на Никия, на Аякса, на мертвого Тэдди Октавиана, на свежие тела павших товарищей. Затем отер ладонью кровь с изуродованного, лишенного уха виска, с размаха хлопнул себя по коленям и раскатисто, звонко, истерически захохотал.

Глава 9 Снова в путь

Воскрешение займет год.

Предателя правителя – не воскрешаем.

Аппарат пискнул, сообщая операторам, что процесс реинкарнации завершен.

Гордиан Оливиан Рэкс, диадох Седана, демиург Корпорации Нулевого Синтеза, властелин тринадцати сотворенных планет и собственной частной вселенной, бывший бог и бывший поваренок, чемпион боссонских авеналий и мушкетерский полковник, а ныне еще и Господь Твердого Космоса, с трудом прогоняя нервные импульсы по только что синтезированным мышцам брюшного пресса, сел внутри клонической колбы.

Крышка колбы с жужжанием открылась и явила миру костистое тело узкоплечего, но жилистого полуподростка.

Да, именно так! Гор отказался от великолепных клонических оболочек, предлагаемых ему на выбор программой Хеб-седа. Рослые гиганты, красавцы с атласной кожей, груды мышц, точеные лица женских соблазнителей…

Он послал их к черту. Он выбрал тело, к которому привык за два года безумных мытарств по этой проклятой планете.

Жалкое тело раба. Непобедимое тело чемпиона дуэльных схваток.

Поджарое тело солдата, закаленное походами и боями. Тело бойца.

Тело, в котором он познал Лисию.

Тело, в котором он разил своих врагов.

Напрягая непослушные руки, Гордиан вылез из колбы.

На него глядели, сверкая начищенным оружием, воскрешенные час назад Бранд, Крисс и конечно же маршал Трэйт собственной блистающей латами персоной.

Неразлучный Никий, герой последней схватки с Тэдди Октавианом, бравый мушкетер и «богоубийца», стоял тут же, вытянувшись перед возрожденным командиром «в струну». Впрочем, и другие, включая маршала Трэйта, стояли почти так же. Выправка, мать ее за ногу! Пятка к пятке, носки в стороны, бравую грудь – колесом!

– Вольно, – сказал Фехтовальщик автоматически. – Вы чего это, братцы? Расслабьтесь, чай я не Боринос.

– Да мы так, – смущаясь, прогудел Бранд, – из личного уважения, а не по уставу.

– Ну отчего же «не по уставу», – заметил Крисс. – Гор ведь у нас теперь не только вместо Его величества короля, но и вместо самого Господа Хепри. Натуральный бог, можно сказать!

Трэйт же просто шагнул вперед и крепко прижал Гордиана к своей могучей груди.

– Спасибо, – просто сказал он.

Чуть дальше стоял Аякс, маяча, как и в прошлый раз, в раскрытом дверном проеме. Привычка у него, что ли, такая?

– С удачным Хеб-седом, сударь! – сказал древний, как мир, архонт и изысканно поклонился.

Роскошные волосы цвета платины бледной россыпью разбрызгались по плечам, закрывая прекрасное лицо с нежной шелковой кожей. Чудесные ресницы, достойные юной девы, прикрыли глаза, видевшие рождение вселенных. Он трогательно приложил руку к груди. Форма ладони была совершенна, а ногти ухожены до невозможности.

«С удачным Хеб-седом! – повторил мысленно Гордиан Рэкс. – Воистину…»

Прошли уже сутки с момента, когда Тэдди Октавиан упал в Пашкот-паласе с кинжалом в голове. События в 143-й Множественности Искусственного Мироздания все это время стремительно неслись вперед. По большому счету, в момент, когда Гордиан Рэкс вошел в центр управления храма в Эльбинике, королевство рабовладельцев пало и сервы по всем провинциям безграничного планетарного королевства сбросили ошейники.

Шательены и церковники упали, сраженные внезапной летаргией.

Силовые поля над твердынями церкви схлопнулись фиолетовыми пузырями. Оборудование для синтеза материи и энергетические установки стали добычей рабов.

Либер Рихмендер, единственный из руководства армии, не участвовавший в финальной схватке в Пашкот-паласе, а потому оставшийся в живых, за это время направил части Равных к ближайшим континентам и удаленным планетам-кавернам через порталы храмов. Знамена Республики взвились везде, куда ранее простиралось королевство Бориноса Вечного.

Сам Гордиан Рэкс, как профессиональный взломщик, прежде всего занялся изучением Эшвенской системы. Познакомившись с архитектурой и программным обеспечением этого потенциального конкурента Нуль-Корпорации, он был очень удивлен. Тэдди Октавиан, он же Хепри, действительно обладал уникальными возможностями, недоступными не только рядовым демиургам Нулевого Синтеза, но даже архонту Аяксу.

В частности, он имел доступ к неизвестным технологиям реинкарнации. Случай с воскрешением Хавьера, после того как на поле под Шерном Гор вырезал ему шунт, прояснился. Храмы могли воскрешать не только подключенных к шунтам, но и вообще любых существ, умерших в Твердом Космосе!

Король, епископы и некоторые из их приближенных, в число которых входил и Хавьер де Катрюшен, могли быть воскрешены независимо от работоспособности шунта в момент смерти. Пси-матрицы погибших считывались непосредственно с затухающего мозга мертвецов спутниками, вращавшимися внутри планет-каверн. Естественно, данная возможность скрывалась от большинства обитателей этого мира.

Это был уникальный шанс, и Гор не замедлил им воспользоваться.

Получив доступ к клоническим технологиям, новый Господь Твердого Космоса, апостол и кардинал в одном лице Гордиан Рэкс, по прозвищу Фехтовальщик, решился воскресить всех солдат, павших во время войны. Именно «всех солдат», а не только «всех сервов» или «солдат Республики».

Жертвы двухлетней кровавой бойни на полях Эшвена, до последнего человека, исключая, быть может, единичные экземпляры особо ретивых врагов восстания, таких как сам король Боринос или кардинал Амир, стали один за другим пробуждаться в палатах реинкарнации. Вся процедура, учитывая количество убитых и умерших от ран, должна была занять, без малого, год, а то и более, однако Гордиана это совершенно не останавливало.

Светлые чудеса!

Столица Республики ликовала. Воскрешались даже павшие шательены, и хотя тех из них, кто прославился наиболее жестокими преступлениями против сервов, лишили бывшей собственности, в живых оставили почти всех. В некотором роде в обществе возник великий «социальный консенсус», свободные снова жили бок о бок с сервами, сбросившими ошейники. Бойня прекратилась, и воцарился мир.

Постепенно приходила в себя и церковь.

Викарий Юсуф, воскрешенный Гором одним из первых, возглавил эту обновленную псевдорелигиозную организацию, занявшуюся после своего разгрома снабжением молодой Республики промышленными товарами и синтезированным зерном. Практически все осталось без изменений. Разрушения, причиненные храмам сервами после снятия силовых полей, были исправлены. Гвардия кардинала, великолепные красноплащники, клерикальные мушкетеры, батальон спецназа с Псом Рутгером и даже восстановленный Священный легион из киборгов присягнули новой власти.

Разница заключалась лишь в одном – вместо Господа Хепри в качестве объекта канонизации отныне повсюду фигурировал некто по имени Гор Фехтовальщик, Тринадцатый пророк.

Господь и Человек в одном лице. Богочеловек.

Трэйт по-прежнему оставался Верховным маршалом и диктатором Республики.

По личному требованию Гора новый уитанагемот или ассамблея не должны были собираться до тех пор, пока не закончится «большая война» не только в Твердом Космосе, но и противостояние в Корпорации Нулевого Синтеза.

Дело в том, что когда кинжал Никия вышиб дух из бренной оболочки Тэдди Октавиана, где-то в неизвестных далях Искусственного Мироздания разумные Хеб-сед-машины начали процесс его реинкарнации.

Ни Гор, ни Аякс ни на секунду не сомневались в том, что мятежный стратиг Корпорации, самоназванный «Господь Хепри», присвоивший себе славу Аннубиса, и лжесоздатель Невона-0143, где-то воскреснет. Воскреснет, несмотря на всю замкнутость Твердого Космоса и на программные ограничения, наложенные Верховным архонтом.

Огромный космический линкор, на котором Тэдди Октавиан прибыл на сто сорок третий Невон, исчез из неба над Бургосом спустя всего минуту после смерти своего хозяина. Как видно, смерть Верховного стратига повергла в шок экипаж корабля, и они не решились вступить в бой с противником, сумевшим уничтожить их лидера, хотя бы даже временно.

Да это им и не удалось бы. Ручное оборудование, с которым Аякс явился на Невон, позволяло без труда расправиться даже с небольшим космическим флотом, а не только с единственным линейным кораблем.

Однако Гор не питал иллюзий: он прекрасно понимал, что решающая схватка с Верховным стратигом еще впереди.

Как только решились насущные вопросы безопасности и снабжения, Гор немедленно переключился на задачу, которая все это время, как заноза, сидела у него в сердце. Получилось так, что все долгие месяцы войны Гордиан не мог планомерно отвлекаться на поиски Лисии, но думал о ней постоянно и так или иначе шел по следу, который окончательно потерялся всего несколько недель назад, когда события понеслись вперед со скоростью урагана.

Теперь у него появилась возможность использовать всю свою обретенную власть в этом мире для решения своей личной проблемы. Прежде всего, как только воскрешенные служащие храмов присягнули ему на верность, он через пространственный портал Пашкот-паласа послал в Харторикс викария с отрядом клерикальных гвардейцев, чтобы узнать, что случилось с девушкой в адской круговерти последнего месяца войны.

Красноплащники прочесали город-порт, облазили каждый квартал, но обнаружили только пепелище на месте загородного борделя и полуразрушенный бесчинствами отступающих королевских солдат и бандитов дом Брегорта в самом Харториксе.

Новоиспеченный бог Эшвена только скрипнул зубами и задействовал все доступные ему средства.

Спутники прочесывали поверхность планеты-каверны день и ночь, всматриваясь в лица ползающих внизу людей, однако безрезультатно – Лисию найти не удавалось.

Патрули габеларов по всей территории, где к этому времени уже развернулись отряды Армии Свободы, обыскивали частные гаремы и публичные дома, осматривали больницы и приюты, но всё безрезультатно.

К сожалению, спутниковая система, фиксирующая сознание каждого жителя планеты, регистрировала их только по номеру, полу и возрасту. Данные об именах содержались лишь в отношении прошунтованных лиц, в основном шательенов и церковников, в число которых Лисия не попадала. Соответствующие рабским номерам имена присваивались электронными реестрами койнов, но ошейник с Лисии снял лично Гордиан еще в Бронвене во время таких далеких сейчас боссонских авеналий.

Не находя себе места, Гор перебирал самые фантастические варианты, одним из которых могло быть похищение девушки Аяксом или Октавианом, чтобы потом шантажировать нового Господа Эшвена. Но могло быть и так, что Лисия просто мертва, а ее матрица стерта из Эшвена врагами Фехтовальщика.

Других предположений просто не оставалось: ведь если она жива и ее матрица не уничтожена, то Лисия должна была возродиться вместе со всеми, павшими на этой войне. Но если она снова здесь, то почему не обратилась к ближайшему патрулю с требованием доставить ее к любимому?

Информация пришла, как всегда, внезапно, в тот миг, когда Гор почти отчаялся.

В этот день по заданной программе компьютер эльбинийского храма просматривал реестры всех зарегистрированных в системе лиц – именные шунты шательенов и церковнослужителей, данные бывших койнов бывших рабов, матрицы сервов, воскрешенных Гором и проименованные им в новом реестре. Машина делала эту нудную безрезультатную проверку ежедневно каждый час в течение всего дня, без перерывов.

Гор сидел неподалеку от главного пульта и устало просматривал периодически выдаваемые системой пакеты информации. Казалось, что голова уже кружится от бесконечного потока данных, среди которых, словно песчинка в пустыне, могло затеряться одно-единственное интересующее его имя.

Отупляющая ритмика этого нудного процесса неожиданно была нарушена ворвавшимся Никием, который протянул соратнику по борьбе, а ныне своему повелителю запечатанный конверт.

– Из Антики, сэр, от лорда Брегорта, сэр! – отчеканил он одним духом, вытягиваясь, как на плацу.

Лицо Никия оставалось напряженным, так как он понимал, что вести могут быть как и радостные, так и дурные.

Гор немного заторможенно, в тягостном предчувствии взял и распечатал конверт.

«Ваша Светлость! – писал Брегорт. – Нижайше довожу до Вашего сведения, что любезная Вам Лисия находится у меня в поместье Брегорт, континента Антика, округа Митополь, Антийского Каскада…»

Гор хотел вскрикнуть от радости, но сил почему-то не осталось, и он лишь махнул рукой Никию, сдавленно выговорив короткую фразу:

– Собирайся, мы отправляемся!

Сборы были недолгими. Новый бог местной вселенной испросил у Трэйта отряд драгун в качестве группы сопровождения (кардинальской красной гвардии он пока не доверял), собрал свой убогий скарб, поместившийся в один заплечный ранец, прицепил к поясу шпагу, кинжал для левой руки и по привычке нахлобучил на голову серую шляпу мушкетера с пером.

Сейчас отличий от его старого походного костюма полковника артиллерии имелось всего два – вместо пистолей в поясных кобурах торчали бластеры, а вместо мушкета за спиной – лучевое ружье. Ну и в виске блестел шунт, обеспечивавший его связь с системой Хеб-седа и огненными башнями, в первую очередь, и делавший его богом – неуязвимым и разрушительным.

Однако отъезд суждено было отложить еще на какое-то время – почти перед отбытием на юг в это утро к Гордиану явился Аякс.

Над Замком Сгорающего Дракона, а именно там, в бывших апартаментах Бориноса, размещалась теперь официальная резиденция новоявленного Господа Твердого Космоса, зависли два космических корабля средних размеров. Проигнорировав на этот раз свои возможности к телепортационным переходам, Аякс спустился вниз на обычном гравитационном каре и ступил в старый королевский кабинет прямо с балкона.

– Какие лица! – вскричал Гордиан Рэкс, отрываясь от укладки своих немногочисленных походных принадлежностей. Он понял, что визит этот неспроста – слишком сложен этот мастер Аякс, чтобы вот так, за здорово живешь, заявляться в гости.

– День добрый, сударь, – сказал архонт вежливо.

Гор в ответ поклонился.

– Добрый, сударь! Что-то стряслось?

– Ну что вы, – сказал гость, – я просто явился еще раз засвидетельствовать вам свое почтение. Узнать, как самочувствие. – Аякс улыбнулся. – Узнать, какие планы…

– О, сударь, последнее, я уверен, наверняка является более важным обстоятельством, чем выражение почтения, верно? – рассмеялся Гордиан. – Каковы мои планы? Да, собственно, никаких специальных планов пока нет. Я счастлив, рад и удовлетворен. Что еще сказать? Я получил новое тело, я возвращаюсь домой, враг разбит, друзья живы. И, сударь, я наконец-то отыскал свою девушку, так что скоро буду счастлив полностью. Вот и все!

– И все, вы так полагаете? – Аякс с сомнением изогнул бровь. – Не думаю, сударь, не думаю. Корпорация по-прежнему находится в жесточайшем кризисе, как и само Искусственное Мироздание. Смерть Тэдди Октавиана – явление временное, и его уничтожение вашим юным товарищем не решает всего сонма проблем.

Гор прекрасно понимал, куда клонит старый политик, и, торопясь отправиться в путь, только пожал плечами.

– Опять хотите предложить мне работу? – воскликнул он. – Учредитель Нуля, древние тайны, поиски божественного начала… – Он покачал головой: – Мне триста шестьдесят два года, сударь, и главное, чего я хочу после двух лет мытарств по этому жестокому миру и купания в реках крови, это отдых в родном Тринадцатимирье. К тому же временно или нет, но Октавиан мертв. Насколько я понимаю, на время, пока Верховный стратиг отсутствует, его полномочия переходят к председателю ареопага. То есть к вам! Используя коды экклесии, вы можете заблокировать Хеб-седы Октавиана в пределах всей Корпорации так же, как он когда-то заблокировал мой. Разве я не прав?

Аякс помедлил, рассматривая собеседника чуть прищурившись, затем отрывисто кивнул:

– Вы правы, более того – это уже сделано. Нигде в пределах Корпорации Тэдди Октавиан возродиться не сможет. Но мастер Гор, – архонт сокрушенно покачал головой, – неужели, глядя на простирающийся вокруг вас удивительный Мир Приключений, на замкнутую вселенную, которая не связана с Нулевым Синтезом ни временем, ни пространством, вы склонны питать иллюзии? Искусственное Мироздание включает в себя сто сорок четыре огромных континиума, каждый из которых состоит из бессчетного количества Вселенных, каждое из которых несет внутри себя множество планет. Мы же с вами контролируем пока лишь две из этих Множественностей. И Тэдди Октавиан воскреснет, я готов поставить на это все что угодно! Кризис не будет исчерпан до тех пор, пока узурпатор окончательно не упокоится или пока не будет найден Учредитель!

Гордиан вздохнул.

– Я прекрасно понимаю, что с нашим противником вряд ли покончено, – печально согласился он. – Но по большому счету мне нет особого дела до кризиса Множественности, по крайней мере, в ближайшее время. Я только что нашел свою женщину, и мне нужен определенный срок, чтобы рассказать ей о том, что я снова ее покидаю. Но, сударь, не унывайте – мне интересно то, о чем вы говорите, так что, быть может, я присоединюсь к вам. Но где-нибудь через стандартный локальный год, не раньше!

Тонкие губы Аякса расплылись в усмешке.

– О, сударь, вы серьезно заблуждаетесь, – энергично произнес он, – ибо вы уже присоединились ко мне. Вам нет дела до кризиса? Вам просто «интересно»? Но кризису, сударь, есть дело до вас! Тэдди мстителен, он не забудет о вашей роли в его убийстве. Учитывая, что на сегодняшний день наш экс-стратиг обладает техническими возможностями, во много раз превышающими все, что только можно себе представить, было бы непростительным самообманом сомневаться, что он рано или поздно достанет вас еще раз. В Нулевом Синтезе, в Твердом Космосе – да где угодно!

Аякс встал и прошелся по комнате. Легко было догадаться, что результат беседы его совсем не удовлетворяет.

– А знаете что, друг мой? – воскликнул он с неожиданным оптимизмом. – Я делаю вам серьезное предложение – я приглашаю вас на Совет архонтов! На самом деле, Гордиан, когда закончите здесь свои личные дела, приезжайте в кластер Уасет, столицу Нуль-Корпорации. Там мы встретимся с другими архонтами, с преданными нам стратигами, эфорами, диадохами, хилиархами, геронтами, эпархами, да, господи, со всеми, кто управляет нашей чудовищно огромной Множественностью Нулевого Синтеза. Теперь вы, можно сказать, властелин собственной Множественности, равной по статусу всей Корпорации Нуля. Вы включены в число вершителей судеб Искусственного Мироздания уже одним этим фактом. И если одна Множественность не в состоянии справиться с проблемой, то, быть может, с ней справятся две вместе? Твердый Космос и Нуль-Корпорация – таков будет наш союз! Приезжайте, и тогда, возможно, слова тысяч людей убедят вас сделать то, в чем вы отказываете мне. Сделать правильный выбор!

Гор в раздумье слегка наклонил голову набок.

– Уасет, – медленно произнес он, словно пробуя слово на вкус.

Скрытая столица Нуль-Синтеза, своего рода Новые Фивы. Космический куб, колоссальная тайная планета, откуда управляются рукотворные вселенные. За всю свою долгую карьеру Гордиану Рэксу доводилось там побывать лишь дважды…

– Год, не год, но приезжайте через месяц, – продолжал настаивать Аякс. – Уверен, месяца вам хватит, чтобы отдохнуть и разобраться со своими личными делами. Я же за это время соберу оставшихся членов ареопага и прочих магистратур, готовых присоединиться к нашему союзу. К этому же сроку, я полагаю, немного прояснится и ситуация с Тэдди Октавианом.

Гордиан задумчиво потер подбородок.

– Полагаю, месяца должно хватить, – сказал он наконец. – И если вопрос поставлен таким образом, то я, конечно, прибуду.

Аякс удовлетворенно кинул:

– Вот и отлично! Тогда жду вас в условленный срок в нашем столичном кластере.

Архонт уже развернулся к балкону, у которого висел гравикар, но неожиданно задержался.

– Скажите мне, Гор, – спросил он через плечо, – а кроме меня и Октавиана, вы отправляли с Невона—сто сорок три письмо кому-нибудь еще?

Гордиан пожал плечами:

– Да, сударь, как это ни странно. Вы будете надо мной смеяться, но кроме вас я умудрился отослать сообщение еще и Учредителю Корпорации.

– Вам известен электронный адрес Бога Смерти?! – Удивлению Архонта не было предела, а взгляд почти превратился в острие кинжала.

– Нет, я отослал сообщение наугад, просто по имени. А что, письмо дошло?

Аякс отвернулся, уставившись куда-то в окно. Лица его не было видно, и Гор дорого бы дал, чтобы увидеть чувства, отражавшиеся на нем.

– Видимо, да, – медленно, почти по слогам произнес бессмертный Архонт. – Впервые со времени своего исчезновения, впервые за тридцать лет, с адреса Учредителя мне пришел запрос. Странный запрос, сударь, как будто писал не Он, Бог Смерти, наш Господь и хозяин, а некто другой.

Аякс мотнул головой, как бы стряхивая оцепенение, махнул в знак прощания рукой и снова направился к открытому балкону.

– И знаете что, мастер Гор? – крикнул он, уже садясь в гравикар. – Проверьте-ка свою почту. Я думаю, вы найдете там много интересного для себя. Анх-уджа-сенеб, сударь. И до скорого!

Гор в изумлении присел в кресло. Признаться, отправляя послание Аннубису, он не рассчитывал на ответ, а сделал это в том состоянии отчаянной безысходной решимости, в котором пребывал, только-только вырвавшись из прежнего изувеченного и раздираемого нечеловеческой болью тела.

Эта новость требовала отложить даже поездку за Лисией до того момента, пока он не узнает, что именно может находиться в личной почте Гордиана Рэкса в кластере Тринадцатимирье Множественности Нуль-Синтеза.

Для нового правителя Невона-0143 и одного из сильнейших Тшеди всех известных вселенных не составляло труда через общую сеть Искусственного Мироздания войти на личный сервер в одном из кластеров Невона-0144 и развернуть перед собой поступившее послание.

Заставляя себя не спешить и еле сдерживая дрожь во внезапно непослушных руках, Гордиан активировал почтовую программу и кликнул иконку единственного письма.

Текст гласил:

«Анх-уджа-сенеб!

Гордиану Рэксу, демиургу Корпорации Нулевого Синтеза, демарху!

Властелину Твердого Космоса, Господу и Апостолу!

От лорда Аннубиса – Хайре!

Мастер Гор! Учитывая обстоятельства, в которых я оказался, прошу простить меня за некоторую краткость в изложении событий и отсутствие надлежащих пояснений. Если Вы читаете это письмо, то, вероятно, меня нет в живых или же я близок к указанному и, прошу заметить, весьма необычному для Бога Смерти состоянию.

В любом случае примите от меня посылку. Возможно, это последнее, чем я могу послужить созданной мной вселенной и моему Человечеству.

Memento mori!

Многих реинкарнаций и славной смерти в конце!

Искренне Ваш, Творец Искусственного Мироздания, Учредитель Нуля, лорд Аннубис Хептиамент Египетский.

P.S. Это Пшент! Использовать осторожно».

В правом нижнем углу экрана появился восклицательный знак и замигала надпись:

«Прикреплена молекулярная матрица! Прикреплена молекулярная матрица!»

Гор осторожно кликнул на надпись.

«Желаете синтезировать объект? – спросила машина. – Да/Нет?»

Еще бы он этого не желал!

«Да», – кликнул Гор, разумеется.

Аппаратура для синтеза материи, встроенная прямо в шкаф чуть ниже и левее компьютерного стола, легонько зажужжала, замолкла и мигнула зеленым, показывая, что процесс синтеза материального объекта с только что полученной электронной матрицы завершен.

Господь Гор откинул дверцу, и электронные доводчики упругим движением плавно выдвинули полку наружу. В приемном лотке материализатора, словно на блюде простой микроволновой духовки, лежал широкий браслет желтого металла со вставками из черных самоцветов. Сделан он был довольно грубо и выглядел очень древним.

Подделка? Орнамент на браслете на взгляд Гордиана смотрелся довольно примитивно – жесткиепрямые линии, угловатые символы. Египетский стиль, точно!

Египетский?! Гор сам поразился внезапно всплывшему в голове слову.

Что такое «египетский»?

Он поднял материализованный предмет и прикинул вес на руке. Ого! Браслет явно сделан целиком из ишеда. Серьезно.

«Это Пшент», – гласило письмо.

Один из кодов Учредителя, «Нижняя Корона»!

Первый Код, гарантирующий власть над Нуль-Корпорацией, Твердым Космосом и, пожалуй, любым другим из ста сорока четырех Невонов, составляющих Искусственное Мироздание Бога Смерти.

Согласно легендам существовало всего два таких «материализованных» кода.

Первый, «Пшент», являлся кодом для управления в рамках Системы. Он обеспечивал власть над существующими мирами, над всей машинерией и над Сетью.

Второй звался «Атеф» и, в отличие от «Пшента», не обеспечивал ничего и никому. Он считался чем-то вроде ключа для взлома Системы, тайным паролем, необходимым для уничтожения Искусственного Мироздания или… или для создания Нового.

И Пшент и Атеф существовали только в единственном экземпляре. Считалось что Сеть Искусственного Мироздания контролирует все существующие миры и все аппараты Нуль-Синтеза, работающие в них, поэтому до тех пор, пока не уничтожен один Пшент или один Атеф, нигде, никем и ни при каких условиях не мог быть сотворен второй…

Фехтовальщик задумчиво покачал головой и, как будто делал это всегда, автоматически застегнул браслет на запястье. Тот лег на узкую кисть как влитой.

«Значит, это Пшент, – подумал Гордиан Рэкс. – Значит, Пшент».

* * *

Длинными коридорами Гор прошел из королевского кабинета в комнату телепортации. Она находилась на нижних ярусах дворца, и на пути пришлось миновать множество помещений.

Пока Фехтовальщик шел, ему многое вспомнилось.

Воистину время – странная вещь, думал он. Когда ты в нем, то ждешь – не дождешься, пока оно истечет. Но как только заканчивается определенный период жизни, в сердце вползает предательская ностальгия по ушедшему. Гордиан смотрел по сторонам, иногда даже трогал поврежденные мушкетной картечью картины и гобеленовое полотно и думал о событиях, которые никогда более не повторятся в его жизни, и о людях, с которыми он их разделял.

Да, сразу после победы судьба раскидала бравых повстанцев.

Трэйт остался диктатором и главой государства.

Рихмендер возглавил министерство Армии и Генеральный штаб, Циллий Абант – новое гражданское правительство, а его вилики – отраслевые департаменты. Сардан и Лестат, Рашим и Самсон остались во главе своих «легионов» и в качестве таковых возглавили в должности губернаторов целые области павшего «вселенского королевства».

Сардан возглавил Артош и Боссон, Лестат – Артону, Роббер – Тысячеградье, Самсон – гигантский Антийский континент, а Рашим, бывший мертвецом почти половину войны и воскрешенный всего неделю назад, внезапным вывертом судьбы стал наместником Эльбиники.

Биллон и Карум, напротив, остались в Бургосе и вошли в Генеральный штаб в качестве высших офицеров, распределив между собой столичные кавалерийские полки и корпуса инфантерии.

Эти люди останутся здесь и будут строить новое будущее этой вселенной. Воистину в Эшвене наступала новая эпоха, время, уже названное скорыми на язык бардами «Эпохой Фехтовальщика». Но какой действительно станет эта эпоха – решать не ему. Только им самим. «Мир Приключений» менялся решительно и бесповоротно. И – навсегда.

И все же имелись люди, которым с местным «новым временем» было не по пути. Как оказалось, Бранд, Крисс, Дакер и, конечно же, Ник, свое будущее представляли себе кардинально иначе.

Как только Аякс ушел, они завалились к Гордиану в комнату все вчетвером.

– Как жизнь? – спросил Бранд, как всегда, первым и, как всегда, в случаях, когда речь шла не о пробивании железом голов, а об обычном общении, несколько нерешительно.

Хотя с момента воскрешения и канонизации Гора прошла уже в общем-то уйма времени, неистовый в битве великан-консидорий по-прежнему комплексовал в беседе.

Господь, он ведь и есть Господь, даже если раньше ты пил с ним дрянное пиво и бил его в морду.

– Нормально, – ответил Гор, посмотрев на друзей. – Вы чего?

– Уезжаешь?

Фехтовальщик пожал плечами.

– Да, пора, други мои, и так я у вас засиделся. Вот заберу Лисию и отправлюсь к себе домой. К тому же с окончанием войны в Эшвене мои проблемы совсем не кончились. Так что, боюсь, мне еще придется повоевать.

– Ну-ну, тебе виднее, конечно, – протянул Крисс. – Но «у нас» – это громко сказано. Я вот, например, в Боссоне не родился, а так же, как и ты, клонирован в колбе. Моя родина – пустая компьютерная программа, выдуманный мир.

– И у меня, – сказал Дакер.

– И у меня, – сказал Ник.

Бранд насупился и выдал, как всегда, напрямик:

– Вообще-то я, судари мои, коренной боссонец, а Лавзея мой дом, но… – Тут он пошевелил могучими плечами. – Но война здесь закончена и делать, я считаю, мне здесь больше нечего. А вот если еще где-то мечом помахать – то я иду с вами!

При этом он так свирепо оглядел всех присутствующих, что стало ясно: Бранд даст по башке любому, кто запретит ему резать падаль на космических просторах.

Гор почти нежно, насколько были способны его трехсотлетние глаза и вытянутое сухое лицо юного волчонка, посмотрел на друзей, а потом обнял каждого из них по очереди.

– Хорошо, – сказал он. – Как говорят в высших кругах культурной интеллигенции на моей неизвестной родине, в далеком городе Доростоле, «базара нет». Хотите посмотреть на иные миры? Извольте! Вот только легких прогулок я вам, господа, не обещаю. Там, – он ткнул пальцем куда-то вверх, подразумевая неисчислимое бесконечье искусственных вселенных Нуля и поминая давешний договор с архонтом Аяксом, – пока идет война скрытая. Очень возможно, она скоро превратится в войну открытую. Нас ждут кровь и пот, бои и походы. Много, по крайней мере, не меньше, чем здесь, на маленьком древнем Эшвене. Готовы?

И каждый из них кивнул, резко приложив сжатую в кулак правую руку к закованной в сталь груди – под сталью стучали сердца.

– К черту! Чужие миры проходят с обнаженным мечом!

– Да что ты, Гор. Ради прогулки никто бы к тебе и не пришел!

– Мы готовы!

Гор подтянул пояс, на котором уже висела шпага, поправил шляпу с пером, потрогал по-военному «плотно», под горло застегнутый воротничок и еще раз посмотрел на друзей.

– Ну, тогда куда ж я без вас? – улыбнулся он. На душе было легко и радостно. – Раз так, собирайтесь, едем сразу и вместе. Жду вас у портала в левом крыле. Времени на сборы – ровно час.

Эпилог

Искусственное Мироздание.

Континиум Твердого Космоса,

центральная планета-каверна.

Континент Антика, округ Митополь.

Антийское шато лорда Брегорта

Спустя несколько часов Гор и его товарищи были в Антике и въезжали вместе с бойцами сопровождения в распахнутые ворота южного поместья лорда Брегорта. На открытой площадке, вымощенной красивой декоративной брусчаткой, стоял сам лорд Брегорт со свитой и приближенными сервами. Было видно, что пожилой шательен сильно волнуется, поскольку руки его немного подрагивали, фигура скрючилась, а сам бывший хозяин Лавзейской дуэльной школы чуть ли не кланялся в ноги гостям. Было неприятно видеть подобное изменение манер в некогда гордом литераторе, а потому Гор говорил с Брегортом вежливо, но по возможности кратко и по существу, чтобы как можно скорее покинуть пределы поместья и вернуться к делам.

– Лисия, сударь, – спросил он сразу же после рукопожатия (подумать только потомственный шательен жал руку своему бывшему рабу!), – где она? Я хотел бы с ней переговорить.

– Конечно, монсеньер, – несколько подавленным голосом ответил бывший хозяин, – она здесь, давно готова и ждет вас у себя.

– У себя? Что это значит «у себя»?

– О, господин, – всплеснул руками литератор, – как только мне стало известно, что Лисия вызывает интерес Вашей Божественности, мы сразу же отделили ее от прочих наложниц и предоставили отдельные покои!

– Понятно, – кивнул Гордиан. – Куда идти, показывайте!

Но шательен продолжал лебезить:

– Ваша Божественность, вы, должно быть, утомились с дороги, – скороговоркой пролепетал он, – а мы ожидали вас и приготовили торжественный обед в честь столь почетного гостя. Все накрыто в столовой. Роскошно! Мой повар настоящий мастер, вы будете в восторге, я…

– Признаться, сударь, мне не до еды, – нетерпеливо перебил демиург, – и я не устал. Несколько миль скачки для конного артиллериста – это сущая ерунда. Да и в столице много дел, так что я вас не задержу надолго. Мне нужна девушка!

– Монсеньер, со всем уважением, но девушка никуда не денется, она ваша! Если пожелаете, за обедом Лисия выйдет к вам и вы сможете переговорить с ней в спокойной расслабленной остановке. – Брегорт семенил справа от Гордиана чуть бочком, то и дело кланялся и подобострастно улыбался.

Именно эта улыбка, которую ранее просто невозможно было наблюдать на обычно высокомерном лице шательена, раздражала Гордиана больше, чем его упорство в попытках показать себя гостепреимным хозяином. И внутренне Гор взорвался. Он медленно повернул свое лицо к Брегорту и отчеканил ледяным тоном, от которого даже стены, казалось, немного заиндевели:

– Вы начинаете испытывать мое терпение, сударь, – произнес он, чеканя слог. – Мне нужна Лисия, и ничего больше. Это понятно?

Брегорт отпрянул. Тихо зашуршала сталь, и он обернулся, глядя на охрану Фехтовальщика, которая, услышав гнев сюзерена, автоматически обнажила свое оружие. Клинки сабель и палашей тускло поблескивали на солнце. И Брегорт даже представить себе не мог, кровь скольких людей стекала по этим остро отточенным лезвиям в течение последнего года.

– Конечно, господин, конечно, – тихо прошелестел хозяин поместья внезапно пересохшими губами. – Идемте…

Они прошли в дом и длинным коридором добрались в закрытую часть здания – к гарему Брегорта. Далее Гор последовал за лордом один, дав знак своим ребятам оставаться в холле, с которого начинались помещения женской части поместья. Минуя помещения с многочисленными полуголыми девицами, по-видимому, ублажавшими самого литератора, Гордиан и его бывший владелец оказались перед одной из дальних комнат.

– Там? – спросил Гор тихо.

Брегорт кивнул, и его голова качнулась как у фарфорового болванчика. Было видно, что пожилой рабовладелец сильно удручен. Ну и черт с ним. Открыв дверь, Гордиан шагнул в комнату.

Лисия сидела у окна. День был светлым, и солнечные лучи заливали двор. Однако на единственном широком окне комнаты висели густые двухрядные шторы под массивным ламбрекеном, вокруг царил полумрак. Увидев вошедшего, девушка издала тихий возглас и встала, приветствуя то ли старого друга, то ли нового хозяина.

В принципе ничего не изменилось. Та же фигура, светлые волосы, пухлые губки, чуть вздернутый носик, большие, глубоко посаженные томные глаза. Не женщина, а мечта! И все же что-то было не так.

– Лисия?

– Гор?..

Они помолчали.

– Я искал тебя.

Она немного скованно пожала плечами:

– Ты нашел…

– Не могу поверить, мы виделись в последний раз почти два года назад. Ты совсем не изменилась, стала только краше.

– Вот скажешь. Я постарела ровно на два года.

Оба улыбнулись. Он – восторженно и широко, она – немного сдержанно, как будто с опаской.

Повинуясь внезапному порыву, Гордиан бросился к ней. Сердце застучало в груди как молот, бьющий по наковальне, и кровь гулко ударила по вискам. «Это она! Она!» Он снова и снова целовал ее, проникая в губы, прижался лицом к глазам, зарылся носом в волосы. Крепко прижал податливое тело к груди.

– Я не могу поверить – ты здесь, со мной! После столького… После стольких… Так много пережито, Лисия, ты не представляешь. Мы сражались и днем и ночью, мы брали города и защищали их. Мы штурмовали крепости, форсировали реки, ночевали в полях… И все это время я думал о тебе. Постоянно, каждую свободную минуту!

И только тут он заметил, что Лисия отвечает ему ласково, но как-то замедленно и осторожно. Так женщина прижимает к груди чужого ребенка, которого нужно приласкать, но к которому нет любви.

– И много их было? – прозвучал ее вопрос.

– Чего?

– Свободных минут.

Фехтовальщик потупился:

– Признаюсь, не много, война отнимает время. И разве это имеет сейчас значение?

– Конечно, нет, – сказала она с горечью и вздохнула.

Что-то было не так!

Гор остановился и опустил руки. Отпрянул, вглядываясь в девушку. Лисия стояла, отведя глаза. На ее лице слабо играла какая-то неживая, механическая улыбка. Прекрасное тело застыло неподвижно, как мертвая статуя.

– Что-то не так? – спросил он вслух.

– Да нет, все отлично. Ты вернулся, и теперь я – твоя.

Она оправила длинные волосы. Тонкий локон соскользнул с груди, и Гор увидел, как за высоким вырезом ее платья тонкой полоской блеснула ленточка «хомута»! Он знал, что она снова стала рабыней Брегорта, однако все ошейники Твердого Космоса были давно обесточены, церковь не поддерживала систему контроля над рабами, и смысла носить на шее это чудовищное «украшение» не было никакого – ни для хозяина серва, ни тем более для самого невольника. Но может быть, был смысл для невольниц?! Дыхание Гордиана на мгновение прервалось. Видеть проклятый койн, с которым он боролся столь долгое время, на шее любимой женщины, ради свободы которой, собственно, и начался этот трижды проклятый сервский бунт, было не просто неприятно – это было кошмарное наваждение, безумие, бред! Но Фехтовальщик сдержался.

Он покачал головой и медленно отошел к окну. Старые вопросы затеребили душу смоченными в яде когтями.

– Кто надел на тебя этот ошейник? – спросил он негромко. – И как ты здесь оказалась? Что случилось в Харториксе? Расскажи мне.

Лисия на несколько секунд застыла, а затем вонзила в него взгляд своих чудных зеленых глаз. В глазах были гнев и слезы!

– Ты знаешь про Харторикс? – спросила она, не отвечая на первый вопрос.

– И даже про Бургос, – тихо ответил он.

– Ты знал и ничего не сделал!

– Я пытался. Просто не успел.

Она села и покачала головой:

– Боже, так ты все знаешь…

– Ерунда! Другие мужчины были у тебя и раньше. Я спокойно к этому отношусь, поверь мне, но… Но я знаю не все. Мне нужно знать подробности. Просто знать. – Он осторожно взял ее за плечи: – Как ты оказалась здесь? Тебя вернули Брегорту солдаты? Перепродали держатели притона в Харториксе? Кто? Почему ты снова в рабском ошейнике?

– Хочешь «покарать» их? – усмехнулась она. – Ну да, ты ведь теперь Господь…

Гор чуть не поперхнулся от непонимания и злости:

– Нет! Но я снял с тебя ошейник и я должен знать, кто его снова надел!

Лисия помолчала, словно собираясь с мыслями.

– Брегорт тут ни при чем, – наконец вздохнула она после долгой паузы. – И на самом деле все просто, Гор, мой милый избавитель, – это ведь не настоящий ошейник, он не может карать болью, как прежде. Просто Брегорт надевает такие на всех своих наложниц. Своего рода дань традиции, символ… – Она усмехнулась.

– Наложниц?! – Фехтовальщику показалось, что под ним качается земля. – Если Брегорт сделал тебя наложницей насильно, я скормлю его свиньям прямо сейчас!

– Брегорт ни при чем, – снова повторила Лисия. – Хочешь знать, как все было – изволь. После взятия Харторикса притон захватили солдаты. Сутенеров всех разогнали к чертям, кое-кого даже порешили. Поделом, впрочем. Попользовались нами всласть, конечно, война, ты ведь понимаешь? Но затем короля сожгли под Бургосом вместе с армией. И королевский гарнизон, наспех похватав все что можно, загрузился на корабли да и отбыл обратно в Митополь. Наложниц, как ты можешь догадаться, с собой не взяли – ведь мест было мало. Просто оприходовали нас напоследок, чтобы потом было о чем с друзьями под пивко потрепаться. И все. Потом я шаталась по городу без куска хлеба, занимаясь… разным. Потом ты стал новым Господом, открылись храмы, и я вернулась к Брегорту.

– Что значит вернулась? Габелары? Они арестовали тебя и вернули владельцу?

– Я вернулась сама.

– Не понимаю.

– Я вернулась сама, Гордиан!

– О чем ты? Ты ведь получила свободу, порталы открылись. Нужно было вернуться в Бургос, ко мне. При чем здесь Брегорт? Как возможно такое?!

Она качала головой, а в глазах слезной пеленой стояла горечь:

– Видишь ли, милый, когда все это началось и ты снял с меня ошейник, тебя схватили, а я бежала и оказалась в Бургосе одна. А спустя год, когда сбежали королевские солдаты, я оказалась одна в Харториксе. Поверь мне, я пыталась найти работу, но кому нужна прислуга даже за пищу, если у каждого есть рабы? И мне повсюду предлагали одно и то же. Ты легко догадаешься, что именно, если немного посмотришь на меня. И если в Лавзее я делала это с призовыми бойцами, имела комнату, одежду, даже прислугу, то и в столице, и в этом проклятом южном порту, мне пришлось отдаваться за хлеб и за воду, за ночлег, за то, чтоб помыться, за то, чтоб не сдали властям, за то, чтобы не избил сутенер. Ты хоть можешь это представить?! – В голосе ее неожиданно, несмотря на душившие слезы, зазвучал искренний гнев. – Ты подставил меня, дорогой! Подставил так, как не подставлял никто и никогда! Такого ужаса я не испытывала ни разу в жизни!

Гор опешил и задохнулся.

– Но я дал тебе свободу! – пробормотал он.

– Свободу? – усмехнулась Лисия, шмыгнув носом. – Да ты выбросил меня на улицу, заставил стать подстилкой у нищих, у городских голодранцев, у такого отребья, которого я даже не встречала раньше. Знал бы ты, что мне пришлось делать для этой мрази и по скольку раз в день! Поэтому, когда в Харториксе среди шательенов, бегущих с остатками армии, мне случайно встретился наш лорд Брегорт, я сама кинулась к нему за спасением. И он простил меня!..

– Он тебя простил?.. – медленно проговорил Гор.

– Да!! – с каким-то вызовом ответила Лисия. – Пусть он попросил снова надеть подобие прежнего ошейника, но он дал мне кров и накормил.

– И ты счастлива?! – прошептал пораженный демиург.

– Да, да, да! – почти в истерике закричала она. – Если хочешь знать, я счастлива! Брегорт знает, что нужно женщине. Ей нужна забота, нужна ласка и достаток, а не абстрактные идеалы на голодный желудок в вонючей корчме, когда тебя по очереди насилуют грязные уроды. Твоя свобода принесла мне одни несчастья. Как ночной кошмар, как страшный ужасный сон, я хотела бы это забыть как можно скорее!

Вдруг она замолчала так же внезапно, как и начала кричать, словно одумалась.

– Но все кончено, – тихо продолжила она. – Теперь я твоя.

С этими словами Лисия упала на колени, подползла к Гордиану и склонилась перед онемевшим властелином в позе «Тредламму», прислонив голову к его бедрам, что повсюду в гаремах Эшвена означало выражение максимальной покорности мужчине.

Демиург секунду постоял в замешательстве, затем опустил руку и погладил ее по голове. Затем осторожно отодвинул податливое тело и вновь отошел.

– Я вижу тебе нравится ошейник? – спросил он, стараясь не видеть выражение лица девушки.

– Что значит нравится, Гор?! – Лисия чуть повела плечом. – Это мой удел. Мое призвание, если хочешь. Я рождена, чтобы быть рабыней, и никем больше я быть не могу.

– Сотни тысяч мужчин из Лавзеи и Кербуля, из Бронвены и Бургоса сорвали свои «хомуты» и стали свободными. И тысячи из них умерли за эту свободу! Чем ты отличаешься от них? Почему они рвутся на волю, а ты нет?

Лисия слабо улыбнулась, но в этой улыбке уже сквозили нотки обольщения.

– Так ты не заметил? – промурлыкала она, изогнувшись как кошка. – Они мужчины, мой господин, а я – женщина. Скольких наложниц ты знаешь, которым твоя война принесла радость? Признайся – ведь ни одной! Свобода нужна пастухам и таргитариям, купцам и дационам, консидориям и гончарам. Поверь, наложницам из гарема нужна не свобода. Им нужен добрый и мудрый хозяин. Желательно, сильный и молодой. Такой как ты, мой Гордиан…

И вновь, опустившись на четвереньки, она подползла к нему, взяла за руку, заискивающе заглянула в глаза, словно забыв, что всего минуту назад обвиняла его во всех своих бедах. Ее руки заскользили по бедрам мужчины, мягко взбираясь от колен все выше и выше… Челюсти Гора сжались. На коленях перед ним стояла не любимая женщина. То была наложница.

Профессионалка!

Гор отпрянул уже в третий раз за время их короткого разговора. Гнев и отвращение вдруг застлали ему глаза, с которых, как и с его чувств и с разума, словно слетела окутывавшая их пелена.

– Ты ошибаешься! – глухо сказал он, наклонился, подхватил ее за локти и с силой поставил на ноги.

Он придвинулся к ее напуганному личику и тихо произнес, глядя прямо в глаза:

– Лисия Брегорт, ты ошибаешься дважды! Во-первых, свобода – это ценность сама по себе, даже без пищи и без крыши над головой. И нет человека, который рожден быть рабом, ибо даже червь на этой земле рожден, чтобы ползать, как ему вздумается, а не по воле своего господина. А во-вторых… Во-вторых, я не твой, Лисия. Я – свободен!

Еле сдерживаясь от клокочущей внутри ярости, Гор откинул Лисию в сторону и вышел вон из ставшей внезапно удушливой комнаты.

Брегорт, прохаживавшийся неподалеку, засеменил за ним, о чем-то причитая, но Гордиан слышал только отрывки фраз.

– …Я специально съездил в Митополь и переписал Лисию Брегорт на имя Вашей Божественности. Мы уже собрали ее вещи, подготовили карету, ее любимую служанку, кучера и даже двух рабов, чтобы носить чемоданы. Все они отправятся с вами, немедленно, как только вы прикажете…

Он шелестел и шелестел рядом, и Гордиан, окончательно устав от навязчивого присутствия Брегорта, остановился, махнув рукой, чтобы хозяин поместья замолчал.

– Девушка останется с вами сударь! – твердо сказал он. – Вы позаботитесь о ней?

– О, разумеется, монсеньер, но…

– Вот и отлично! – отрезал властитель Невона-0143. – У меня к вам все, прощайте.

Дав сигнал своим спутникам, Гор вышел в центр двора. Никий подвел к нему жеребца, и свободный, как никогда, демиург одним движением лихо взлетел в седло.

В этот момент, увидев, как новый Господь Эшвена взметнулся на коня, лорд Брегорт кинулся к нему, побелев от волнения.

– Монсеньер! Монсеньер! – вскричал он настолько жалобно и горячо, что Фехтовальщик придержал скакуна и обернулся к нему.

Брегорт подскочил, заглядывая всаднику в глаза.

– Я не смею, но хочу спросить про мое будущее, господин, – задыхаясь, пролепетал он. – Сознаю, вина моя перед вами ужасна! Два года назад я стал формальным собственником Вашей Божественности, но я ведь не знал… Это произошло совершенно случайно, и, заметьте, я всегда был противником рабства и даже написал по этому поводу эссе. Помните, то «Дитя свободы, вдохновенье…». Вот, прошу вас, примите скромный дар, чтобы прочитать на досуге…

Трясущимися руками Брегорт засунул в седельную сумку какой-то томик, продолжая без остановки лепетать:

– Мы, прогрессивное дворянство Эшвена, всегда осуждали тиранические порядки, установленные Бориносом и Хепри. Надеюсь, мой статус бывшего рабовладельца Лавзеи не скажется на отношении Вашей Божественности ко мне. Эти ужасные реквизиции, прокатившиеся по всей стране… А я всего лишь скромный литератор. Мои имения, моя фамилия достались мне от предков, и хотя я получаю незначительные суммы от издательств, я…

– Пустое, милорд, – перебил Гордиан, прекрасно понимая, к чему клонит старый писатель. – Все ваши привилегии останутся за вами. Имения, титул, думаю, даже ваше положение и оклад при дворе, как королевского библиографа. Я обещаю. Вот только сервов придется отпустить… – Тут он скривился: – Тех, кто захочет! А ошейники приказываю снять со всех!

Внезапно зардевшись от счастья, Брегорт принялся лепетать слова благодарности и уверения в исполнении полученных приказаний, схватил Гора за руку и потянулся, чтобы поцеловать его давно привыкшие к мечу пальцы, но Гор отдернул кисть. В принципе, он знал, что лобызание вассалом руки сюзерена является стандартной дворянской традицией, и ничего унизительного в попытке Брегорта, по сути, не было ни для его чести, ни, тем более, для чести самого Гордиана, особенно учитывая его божественный, священный статус. Однако почему-то ему стало несказанно противно.

Он кивнул изумленному Брегорту, чтобы тот не впадал в отчаяние от такой внезапно продемонстрированной господней немилости, и пришпорил коня. Впереди ждало много дел и забот, а от ближайшего храма, в котором находится портал, чтобы переместиться в Бургос или в Стеллополь, его отделяло почти четыре часа торопливой скачки.

Вскоре поместье уменьшилось, и, обернувшись, Гордиан смог увидеть только силуэты маленьких домиков, в окружении изумрудной россыпи садов и виноградников. Чудесный вид!

Повинуясь внезапному порыву, демиург замедлил галоп, вытащил из седельной сумки книгу Брегорта – это было то самое эссе про «дитя свободы». Размахнувшись, он швырнул ее как можно дальше от обочины. Пусть летит к черту! Сплошная ложь и позерство.

«Конец иллюзиям, – подумал Гор почему-то с неизъяснимо светлой грустью. – Конец любви…»

И, безусловно, конец прошлому. Впереди – только новое!

– Кхарр-рра! – проорал он весеннему небу боевой клич боссонцев, и полусотня луженых глоток его боевых товарищей подхватила этот безудержный крик.

– Кхарр-рра!! Кхарр-рра!! – взревели рядом Бранд и Крисс, Никий и Дакер.

На душе вдруг, несмотря ни на что, стало хорошо и спокойно. Вот они настоящие люди. Те, с кем срывал ошейники, поровну делил кров, кровь и тяготы войны.

Братья, консидории свободы.

Все остальное – прах, все остальное – тупое наваждение, все остальное – ничего не стоит.

Громко улюлюкая, бойцы поскакали на север, обгоняемые только лихим степным ветром, в котором Фехтовальщику уже чудились порывы ураганов иных миров, несущие новые кровавые битвы…

До встречи с Аяксом оставалось ровно двадцать девять дней.

Олег Верещагин, Алексей Ефимов Хрустальное яблоко

Перегреется танк – заведу звездолет,

Назову его «Драккар» – и в небо уйду! Алькор.

Предварение

Оригинальные слова песни принадлежат офицеру Советской Армии Игорю Макарову, воевавшему в одном из локальных конфликтов ХХ века.

Данный вариант был популярен среди бойцов последних лет Первой Галактической войны.

Пять мальчуганов жили тут в тиши, веселье, мире…

Но с неба сторки сорвались – и их

Уже четыре.

Мальчишки вчетвером пошли в десант для мести, боя —

И Землю от Чужих спасли – но их

Осталось трое.

Трое мальчишек шли в песках, плелись едва-едва…

Один растяжку прозевал – и их

Осталось два.

Двое мальчишек слышат крик, решают: «Поглядим!»

Там был скиутский штурмовик – и их

Уже один.

Один вернулся – и ему молиться бы судьбе,

Но в ликования дыму не нужен стал себе.

Он, в прошлом коротая дни, прожег себя дотла —

И… снова встретились они. Такие вот дела…

Что было …

«Ядерная война …-х годов ХХI века фактически уничтожила земную цивилизацию, изменив не только природу и погоду, но во многом и саму географию Земли. Все прежние силы – государства, церкви, корпорации, преступные синдикаты – исчезли. Под покровом атомной зимы воцарился хаос, в котором остатки людей, не выкошенные радиацией, болезнями, голодом, сцепились в бесконечных междоусобных войнах, больше похожих то ли на феодальные схватки, то ли на стычки бандитских группировок. Серые Войны – так позднее назвали ученые этот период в истории Земли из-за того, что ожесточенные бои шли в мире, скрытом пологами плотных свинцовых туч.

В этих условиях центрами притяжения тех, кто не поддался всеобщему одичанию, стали две организации: контролировавшая значительную часть Сибири и Севера бывшей России славянская «РА» и действовавшая на берегах Гудзонова Залива англосаксонская «Фирд». Во главе обеих организаций стояли кланы воинского дворянства, возродившегося на почве конфликта, продолжавшегося почти тридцать лет.

Ушла в прошлое зима. Снова светило солнце. Земля с трудом возрождалась из пепла. Но это было уже совершенно новое общество. Русская и Англо-Саксонская Империи, сотрудничая и соперничая, сумели построить мир, в котором в конце концов за счет нравственного и физического совершенствования и воспитания человека были побеждены болезни, голод, преступность, эгоизм и многое другое – именно то, что и привело к краху предыдущей цивилизации. Отброшены были догмы демократии, причинившие человечеству так много бед. Две нации воинов и тружеников решительно вышли в космос и раздвинули границы обитаемого мира человека до пределов Солнечной системы, освоив практически все мало-мальски пригодные для жизни планеты. Так окончились пятьдесят лет Реконкисты.

На довольно долгое время (примерно на тридцать лет, этот период был назван Промежутком) порыв экспансии был погашен отсутствием средств передвижения, которые могли бы позволить людям достичь звезд. Человечество обустраивало свой новый мир. Но вызов, брошенный Вселенной, не умолкал. Труды ученых и объективные законы развития Галактики привели к тому, что в России был создан и введен в действие аппарат, позволявший осуществлять то, что в доядерной фантастической литературе называлось «гиперпереход» – мгновенный прыжок через пространство.

Пред охваченными эйфорией первооткрывательства землянами распахнул ворота Великий Космос. Но мирная жизнь продолжалась, пока не сбылась великая мечта человечества – и оно не вступило в контакт с инопланетным разумом. Это произошло на 5-й год Экспансии.

К сожалению, вдохновенные и светлые мечты талантливого древнего писателя и незаурядного ученого Ефремова о братстве разумных существ в Космосе оказались несбыточными. Освоенную часть Галактики – десятки рас, сотни солнц, тысячи планет, десятки тысяч лун – раздирали зависть, жестокость, войны и восстания, а объединяла безжалостная власть дюжины наиболее могущественных звездных рас. Свободному человечеству с его возрожденными с таким трудом идеями всеобщей справедливости и личного достоинства в этом мире не было места. Люди готовы были прекратить экспансию в «заблокированных» агрессорами направлениях, справедливо считая, что космос велик и бессмысленно сражаться за него. Но самозваным повелителям Галактики этого показалось мало. Существование независимой расы, да еще основанной на таких принципах, которыми руководствовалось человечество, угрожало их миропорядку, было вызовом системе и примером для тех, кто не желал смириться с рабством. Поэтому Земле была объявлена война – именно она позже получила название Первой Галактической. Ее начали Чужие – так возродился фантастический термин давно забытого Голливуда.

Очень быстро самозваные властители убедились, что имеют дело со страшным противником. Неукротимое свободолюбие, безоглядная отвага, всеобщая спайка землян компенсировали их отсталость в вооружении и технике и гораздо меньшую общую численность. Искусно играя на заранее выявленных противоречиях и старых счетах врагов, созданный для борьбы за будущее Большой Круг Объединенной Земли не только успешно оборонялся, но и развернул наступление. Десанты землян высаживались на одну планету за другой. В тылу врага вспыхивали умело подготовленные восстания. Часть противников Земли начала подумывать о мире, а то и о переходе на ее сторону…

Но на исходе второго десятилетия войны четыре наиболее активных противника Земли, собрав все силы, начали планомерное контрнаступление, беспощадно давя любые попытки подать голос в защиту мира в своих рядах. Огрызаясь, отбиваясь, войска и звездные флоты Земли отступали. В решающих битвах человечество ждала неудача – слишком огромен был перевес противника. Оттесненные фактически в границы Солнечной системы, потерявшие 9/10 военного флота и почти всю армию, люди приготовились к обороне на пороге родного дома. На планете, названной землянами Сельговия в честь могучей крепости древних времен Земли, Чужие заложили огромные склады и собирали десантную армию, угрожая Земле оккупацией. Впрочем, «почетная» капитуляция тоже была предложена. Она означала превращение Земли в вассала врага, отказ от самостоятельного развития и выдачу множества заложников.

Истощенная, полуголодная, уже целое поколение живущая в бешеном, тяжелом ритме военного завода и армейского лагеря Земля затихла. Большой Круг объявил землянам условия, на которых может быть заключен мир, и предоставил альтернативу – собрать все силы, поставить под ружье пятнадцатилетних, призвать добровольцами женщин и тех, кому исполнилось тринадцать, отказаться от нормальных условий жизни окончательно – и захватом Сельговии с ее глобальными запасами выиграть время, чтобы еще раз попытаться переломить ход войны. Вопрос – «унизительный мир» или «тотальная война» – был поставлен на голосование человечества.

С подавляющим перевесом голосов оно – вопреки тому, что враги называли «здравым смыслом»! – выбрало тотальную войну.

И – победило.

Так наступила Галактическая Эра».

Выдержка из предисловия к научно-популярной электронной книге для детей П.С. Охтина «Первая Галактическая Война».

Издание 156 г. Галактической Эры.

Земля. Русская Империя. Великий Новгород.

Земля

…Будучи энергичными и экспансионистски настроенными, земляне обладают нестандартным мышлением и всегда жаждут попробовать что-то новое. Превыше всего они ценят свободу и личную независимость, но при этом мгновенно организуются для отпора врагу или решения каких-то глобальных проблем…

Англичане:

Хладнокровны, уравновешенны и целеустремленны как в торговле, так и в битвах. Они не поддаются как моральному, так и физическому давлению, что помогает им в сражениях и других тяжелых ситуациях. Англичане также одни из лучших звездолетчиков в Местной Зоне Галактики. Их ярко выраженные экспансионистские устремления сочетаются с не менее ярко выраженной ксенофобией (как правило, неагрессивной) – в какой-то степени даже по отношению к «соседям по планете» – русским. Англичанину нелегко на что-то решиться, но, решившись, он не отступает, пока не добьется цели…

Мужчины: немногословны, выдержанны, упорны, замкнуты, кажутся тяжеловесными в мыслях и суждениях. Храбры и ироничны. Они отличные работники и талантливые ученые, но им часто не хватает порыва духа для того, чтобы найти нестандартные решения…

Женщины: красивы, но очень холодны в отношении даже близких людей. Англичанки – прекрасные домохозяйки, но в то же время очень самостоятельны в суждениях; среди них самый большой процент из женщин всех народов Земли занимается «неженскими делами». Хотя, как правило, особыми талантами они не обладают…

Русские:

Добродушны и степенны в обычной обстановке, задумчивы и любопытны, временами порывисты и вспыльчивы – и тогда способны совершать невероятные вещи. Они великолепные работники, но могут применить свои качества в любой профессии только при условии, если серьезно возьмутся за дело. Русские – лучшие воины в Местной Зоне. Они крайне чутко реагируют на несправедливость даже в отношении чужих рас Галактики и не раз подвигали всю Землю выступать на их стороне. К другим народам относятся с добродушной иронией, по словам одного писателя, «как к большим детям»…

Мужчины: азартны и амбициозны, очень открыты и щедры. Они часто поступают самоуверенно, не просчитывая последствий своих действий, но в любой критической ситуации проявляют чудеса организованности и храбрости…

Женщины: красивые, спокойные и добрые, энергичные, общительные и веселые. Они ценят уверенность в себе и часто обладают творческим началом и изобретательностью. Большинство русских женщин – истинные «правительницы дома». Но среди русских женщин также очень много ученых…»

Выдержка из электронного издания «Расы Местной Зоны. Справочник для учебных заведений не-людей».

Издание 200 г. Галактической Эры.

Луна. Русская Империя. Звездный Порт.

Пролог

Сражение в Танна-Моо.

204 год Галактической Эры, через два века после I Галактической Войны.

Двести сверкающих защитным покрытием кораблей вышли из гиперпространства на краю системы Танна-Моо. Лишь истинно сторкское высокомерие объясняло использование столь малых сил. Никто не ожидал сопротивления.

Для сторков этот день обещал стать великим. Победа возродила бы веру в будущее Империи. В течение многих недель коммуникационные сети наводнялись пропагандой, убеждавшей сторков, что они – полноправные хозяева всех миров, давались обещания сокрушить мьюри.

Танна-Моо не была центром Федерации Йэнно Мьюри. Но в этой пограничной системе находилось крупнейшее из известных сторкам месторождений редкоземельных элементов, жизненно необходимых для производства гипердвигателей и гравиприводов. Именно поэтому Сторкад выбрал ее для демонстрации старым врагам подавляющего превосходства своего нового оружия, хотя пока что им была оснащена всего лишь одна эскадра – сила, даже не сопоставимая с размерами Флота Империи. Не сопоставимая по количеству кораблей, но теперь вполне сопоставимая по мощи…

Но мьюри всегда помнили, что самое ценное из возможных преимуществ – это информация. Колоссальный размах их торговли, превосходная электроника и деньги позволили им создать крупнейшую в Галактике разведывательную сеть, проросшую во внутренние структуры большинства государств. Каждый разработанный сторками план доставлялся мьюри едва ли не прежде, чем его получало само имперское командование. Это позволило им заранее узнать о нападении сторков на Танна-Моо и принять все возможные меры по ее защите.

Эскадра вторжения включала в себя новейшие модели линейных кораблей и крейсеров, оснащенных последним достижением технологий Сторкада: лазерными пушками. Эти новые суда были неповоротливыми и медленными, но недостаток маневренности с лихвой восполнялся разрушительной мощью лазерных батарей. Боевое построение тоже было новым для флота сторков – ступенчатая линия, разработанная для усиления эффекта лазерного огня по фронту противника. Это был день Сторкада; день, ради которого они жили.

И вот «Всеужасающий» дал первый залп. Турели крейсера вздрогнули, дотянулись своими невидимыми в пустоте лучами до ближайшего корабля мьюри и превратили его в ослепительное солнце, которое тут же угасло, рассеявшись пылью.

Битва началась.

Фаланга фрегатов мьюри тут же распалась на мелкие звенья, каждое по пять кораблей. С пугающим ускорением они врезались в строй нападавших. Крейсеры сторков, оснащенные старыми плазменными орудиями, отлично подходившими для ближнего боя, вышли на перехват, но атакующие фрегаты мьюри накатывались волна за волной и набрасывались на них, будто разъяренные звери, отступая и перестраиваясь, сполна используя свое превосходство в маневренности. Сторки упрямо проламывались вперед – плотной фалангой.

А затем случилось это. Тысячетонные, летевшие со скоростью семьсот километров в секунду снаряды проломили защитные экраны… и флагман сторков вспух огромной огненной горой. Еще один залп ударил долю секунды спустя, и уничтожил целое звено фрегатов, превратив их в рой ослепительных вспышек, тут же мгновенно угасших в пустоте.

Сторки не ожидали такого. Их жесткая командная структура запрещала разговоры в эфире во время боя, и капитаны кораблей не могли понять, что происходит. Нехватка согласованности и гибкости в тактике привела к тому, что они не справились с внезапным появлением этого нового врага.

Это был супердредноут Йэнно Мьюри.

Нападения фрегатов вызывали все больше и больше беспорядка. В конце концов общая координация окончательно рухнула. Но военная доктрина сторков строилась на жертвенности, их флот просто не мог отступить. Капитаны и их команды отважно отдавали свои жизни Империи, уверенные, что иначе нельзя. Те, кто отступит с поля боя, будут обвинены в трусости, их семьи будут проданы в рабство, а Дома распущены.

В течение многих часов взрывы гибнущих кораблей освещали систему, юркие фрегаты мьюри раз за разом врывались во флот сторков, крейсеры с дальних дистанций поддерживали их лазерным огнем, и вспухали разрыв за разрывом залпы супердредноута, стрелявшего с чудовищной по привычным меркам дистанции. Четко удерживая свою линию обороны, мьюри не оставляли сторкам никакой надежды приблизиться к нему на расстояние эффективного огня.

Впервые со времен Первой Галактической Войны сторки оказались в таком положении. И что им оставалось делать, кроме как нажимать на гашетки и умирать?

Много часов спустя система Танна-Моо переполнилась обломками кораблей, дрейфующих в космической пустоте. Мьюри выиграли первое сражение этой войны: почти вся эскадра сторков была уничтожена, в то время как они сами потеряли только треть состава.

Империя Сторкад знала, что ответ должен быть быстр и сокрушителен. Руководство флота было публично обвинено в трусости при штурме Танна-Моо – несмотря на чудовищные потери эскадры. В результате даже капитаны, отдавшие Империи свои жизни без малейшей мысли об отступлении, были посмертно уволены из флота, их репутации были разрушены, а семьи опозорены.

Был отдан приказ собрать весь Большой флот для подготовки к общему нападению на мьюри. Но те тоже не сидели сложа руки – и когда сторки оценили вставшие против них армады, то поняли, что разбудили силу, с которой уже никто не сможет справиться.

И эта сила теперь хотела большего. Она хотела получить все.

1. Император Всея Руси

В полночь на Святой Софии вразмах и наперебой, но в то же время слитно-слаженно ударили, запели звонкой медью древние колокола – и Император проснулся.

Последнюю неделю он спал по три-четыре часа в сутки, и это уже начало доставлять некоторое неудобство, особенно с трех до пяти утра. Но сегодня, скорей всего,последняя ночь. Можно и потерпеть.

Не вставая из-за рабочего стола, он сильно потянулся всем телом. Запрокинул голову. Кабинет мерцал – голографическая карта так и не была выключена, и звезды неспешно совершали вечный полет прямо вдоль золотых с белым стен, над тяжелой мебелью черного дерева. Забавляясь как мальчишка, Император протянул руку – и система Полызмея послушно прыгнула на ладонь, увеличилась, обросла шариками планет, россыпями астероидов. Вспомнился дурацкий памятник, который хотели ставить на Амбрии – Император стоит, держа в руке модель Галактики. Вассальные власти переборщили. Памятник был как будто со школьного конкурса, причем из аутсайдеров. Император не любил памятников самому себе, потому что твердо знал, что не совершил ничего такого, за что заслужил бы памятник. Он – просто слуга своего народа. Он – не его дед Василий VI, выведший русских к звездам и погибший среди этих звезд, когда не стало возможности победить. Не отец Александр IV, работавший в Большом Круге как про́клятый, герой победного сражения той войны. Он – просто Император. Интересно, понял ли это растерянный и смущенный посол амбриан? Едва ли, ведь его народ искренне хотел угодить властелину. До чего это сложно! Признаться, психология многих рас была для Императора загадкой, еще в лицее ему не нравилась эта наука. Но он обязан был понимать всех своих подданных.

Памятник памятником, однако это его развлекало. Он коснулся пальцем Сумерлы. Планета приблизилась, оттеснив остальную систему. На миг Императору стало смешно. На Земле, в столице Русской Империи, сидел в кабинете дворцового комплекса немолодой уже даже по нынешним меркам стопятидесятилетнего среднего срока жизни человек и играл со звездной картой. В тысячный раз.

Право, смешно.

Память подсказала меню; Император шевельнул пальцами и увидел лицо генерал-губернатора планеты. Самого молодого в Империи. История прошлого года – вся, как есть, круговерть с торговой компанией, с агентурой фоморов – помнилась хорошо^[4].

Фоморы.

Император нахмурился и движением руки убрал карту.

Теперь не до фоморов. Такие опасные вчера, сегодня они казались почти что мелким недоразумением. Как же быстро Галактика подгоняет человечество… У людей хватит сил для этой гонки. Но хватит ли сил, а главное – разума и знаний – у их вождей?

Он встал из-за стола и усилием воли стер не прошедшую после короткого сна усталость. Колокола на Софии продолжали отбивать древний ритм. Императору нравилась колокольная музыка…

Его личный спикер-компьютер Нестор поинтересовался:

– Ваше Величество не будет больше работать здесь?

– Нет, пока не буду. Я прогуляюсь.

– Системы оповещены, Ваше Величество.

– Да, спасибо, – кивнул машинально Император. Нестор был везде и нигде. Собственно, им был весь дворцовый комплекс.

Сразу за порогом бесшумно открывшейся двери начинался Зеленый коридор. Он был на самом деле зеленым – летний сад, соединявший кабинет Императора и его личные комнаты с официальными помещениями. По размерам коридор намного превосходил обычный. Где-то в зелени журчали искусственные фонтаны, рождая неожиданную и очень красивую музыку. Этой музыкой и лунным светом, проникшим через невидимые крышу и стены, был наполнен воздух.

Император бесшумно шел по серо-желтой – похожей на песчаную, но на деле из каменных плиток – дорожке, временами отводя склонившиеся ветки. (Садовник работал так, чтобы его работа была заметна как можно меньше и не нарушала впечатления дикого уголка.) Высокий человек в гвардейской форме в Зеленом коридоре казался то ли ночной тенью, то ли лесным видением из сказки.

В стороне от дорожки, на каменных постаментах – кругах из черного гранита – стояли через каждые десять шагов телохранители лейб-гвардейцы. Двухметровые великаны в дворцовой форме – черных с золотом плащах на левом плече, белых с черно-золотой вышивкой рубахах, белых шароварах и черных сапогах, с мечами на широких поясах из золотых пластин – они были лишь данью традиции и символом величия Империи. Ничто не грозило и не могло грозить Императору не только здесь, но и, пожалуй, на всей Земле. Даже у англосаксов…

Внезапно Императору вспомнилось, как два месяца назад он виделся с Эдуардом XI. Император англосаксов был моложе. Но, как каждый раз при их встречах, властитель Русской Империи ощутил, что это, пожалуй, единственный человек в немалой части Галактики, с которым можно разговаривать без напряжения. Кроме, пожалуй, еще одного. Это было даже странно. Что-то вроде детских воспоминаний. Императору было тогда восемь лет? Да, восемь, и он приехал домой на каникулы. Отец ввел в их с братом детскую мальчишку в незнакомом наследнику узком оранжево-сине-серебряном мундирчике с широкими тяжелыми обшлагами и, сказав коротко: «Займи гостя», вышел. Наследник дружелюбно смотрел на молчавшего мальчика несколько секунд, думая, с чего начать разговор, и вдруг понял, что это не человек, а сторк. Их трудно отличить, очень, но можно, если всмотреться, по тому, как складываются черты лица. Сторк смотрел зелеными широко посаженными глазищами, угрюмо и сердито. И явно не знал, что сказать и надо ли вообще что-то говорить. Гость оказался младшим сыном сторкадского Главы Совета Родов, фактического правителя Империи Сторкад. Тогда был один из редких, чуть ли не последний, визит сторков на Землю.

Через полчаса мальчишки, растянувшись на ковре, рассматривали альбом по истории Флота Империи. И сторк, мешая русские исковерканные слова и хрипловато-придыхающие свои, доказывал, что в «ту войну» Сторкад сражался отважней всех, его просто предали трусливые союзники, а иначе Земля непременно потерпела бы поражение. Мальчишки немного подрались, потом помирились и досмотрели альбом. Наследник неожиданно огорчился, когда выяснилось, что нежданному гостю пора уходить, проводил его до главных ворот и даже помахал вслед. И долго размышлял потом, до чего это обидно, что с Даг Фартом не получится дружить.

Его нечаянный знакомец – кстати, владелец крупнейших в Сторкаде рабских латифундий – капитан флагманского линкора, погиб во время битвы при Танна-Моо, последнего, самого крупного и самого неудачного нападения сторков на Йэнно Мьюри. С тех пор эта война уже не казалась Императору чужой. Как будто от рук врага погиб ну не то что друг, но хороший старый знакомый. Честное слово. Хотя голография в дайджесте новостей ничего общего не имела с тем мальчишкой. Даже глаза – по-прежнему большие и зеленые – изменились, в них не было ни сердитости, ни искреннего веселья. Только надменный холод освещенного снаружи изумруда.

Интересно, вспоминал ли Даг Фарт кен ло Фарт ап мид Фарт о русском мальчишке?

– Ваше Величество, – голос Нестора раздался как будто из воздуха, – прибыл полковник Белозерский. Он ждет в Знаменном зале.

Император кивнул и чуть ускорил шаг. Он ждал этого визита с того самого момента, когда отодвинул бумаги и задремал за рабочим столом. Чтобы не встречать Илью с совсем уж сонной физиономией…

…Чрезвычайный Посол, гвардии полковник Илья Аскольдович Белозерский прохаживался по отражавшему свет луны паркету в затемненном зале – и тень двигалась за ним. Знамена гвардейских полков мерно покачивались вдоль стен. В детстве Император побаивался этого зала именно из-за вот такого ритмичного и непонятного шевеления, постоянного и таинственного. Позже, когда он подрос, казалось, что в зале собираются тени гвардейцев, павших в войнах Империи, – преображенцы, семеновцы, измайловцы, макаровцы, дроздовцы, алексеевцы, все-все…

Сейчас Императору это уже не казалось.

Сейчас он был в этом уверен.

Белозерский обернулся с улыбкой – молча. Пожал без церемоний протянутую руку. Им, лицейским товарищам, не было нужды в субординации. Двое мужчин неторопливо зашагали по залу, как посетители музея, с уважением поглядывая на торжественно молчащие реликвии.

– Ну, как прошел визит, Илья?

Белозерский отмахнулся:

– Да нормально все прошло. Переговоры, приемы, то, се… Обычная кутерьма. Неинтересная, в общем. Меня подарками завалили, словно девицу. А все равно – вспоминаю амбриан. Странно, – Белозерский вдруг рассмеялся – негромко, но искренне, и Император удивленно посмотрел на него. – Знаешь, что меня больше всего тогда удивило? Кристаллы, – пояснил полковник. – Амбриане в знак дружбы послали самые первые свои кристаллы кварца… Ну, ты знаешь – памятные кристаллы, мнемозаписи… Они еще не умели делать их сами, не то что искусственные, даже обтачивать природные не умели из-за их твердости. И искали в реках «хрустальные яблоки».

Лицо Императора сделалось изумленным:

– «Хрустальные яблоки?» – эхом откликнулся он и вдруг улыбнулся.

Белозерский кивнул:

– «Хрустальные яблоки». Ты помнишь?

Император задумчиво кивнул. Его глаза сделались мечтательными, улыбка не сходила с губ…

…Когда-то давно два мальчика – Славка и Илюшка – учились в Вишерском Императорском лицее. И дружили. Дружили так крепко, что все им искренне завидовали.

В тамошних речках нет-нет да и попадались «хрустальные яблоки» – окатанные водой и песком до идеального шара разноцветные куски горного хрусталя. Заиметь такое «яблоко» было мечтой любого лицейского мальчишки. Но они встречались редко и попадались чаще всего на перекатах, где вода легко могла унести даже опытного пловца.

И вот однажды утром Илюшка вошел в комнату к Славке. Он был в одних трусах, с пристегнутым к ноге ножом, мокрый – и с правого плеча, глубоко распоротого, из рваной раны, текла кровь. Но глаза Илюшки сияли как две звезды. И также в свете лампы – синим и золотым – сверкали на протянутых к другу мокрых ладонях два тяжелых шара величиной с мужской кулак. Славка, севший в кровати, изумленно смотрел на друга. А тот сказал: «Вот, выбирай!»

Илюшка нырял за «хрустальными яблоками» в Ермаков котел. Куда не мог нырнуть никто. И на дне ему под обе руки попались сразу два кристалла. Но об этом Славка узнал потом. А тогда он соскочил с кровати, подбежал к другу и, не глядя на яблоки, тревожно спросил: «Ты же ранен! Больно?! Погоди, я сейчас, я быстро помогу!»

А Илюшка замотал головой. Он был счастлив. И вовсе не потому, что удалось сделать дорогой подарок Вячеславу Романову, Его Высочеству, Цесаревичу. Он знал, как будет рад его друг Славка, лучший в мире друг…

…Потом, сидя на кровати, они разыграли «яблоки». Чтобы не было обидно. И Славке досталось синее – синее, как его глаза. А Илюшке – золотистое, как веселые искры в его карих…

Им было тогда по двенадцать лет. А через два года Славка подарил то «яблоко» на балу одной девчонке. И признался в этом Илюшке, мучаясь от стыда, не смея поднять глаз и тяжело глотая слюну отвращения к самому себе. И добавил: «Я сказал… что я сам… нырял…»

Илюшка пошатнулся. Посмотрел неверяще. И молча пошел прочь, разодрав высокий ворот парадного мундира – так, что со стуком полетели по полу орленые золотые пуговицы…

…Они не разговаривали полгода. Пока девчонка, которую тогда еще не титуловали Ее Величество, не свела их вместе буквально за руки и не рассказала Илюшке, что Славка признался в обмане на следующий же день. И что «яблоко» все равно останется и его тоже, потому что они уже решили…

– Хватит ходить кругами, Илья, – сказал Император. – Выкладывай, как у нас дела.

Белозерский повернулся к нему. Лицо у него было холодное, как полная луна.

– Плохо, Вячеслав. Очень плохо. Нет, нет, – торопливо пояснил он, заметив, что Император встревожился. – Сейчас нам совершенно ничего не угрожает. Но потенциально… потенциально это катастрофа.

Император кивнул. Он понял это уже тогда, когда чрезвычайный посланник сторков потребовал личной встречи с Его Величеством, категорически отказавшись назвать суть дела. Это было против всех правил, но Император согласился его принять, он уже чувствовал, что причина была очень серьезной. Нет, не «очень серьезной». Из ряда вон выходящей.

И он не ошибся. До сих пор перед глазами стояло мертвое, словно промороженное, лицо сторка, его деревянный, неживой голос – Сторкад никогда и никого не просил о помощи, сама мысль об этом казалась невозможной. Сторкад до сих пор считал себя победителем в Первой Галактической – вопреки истине, вопреки рассудку; там учили детей, что лишь трусость и некомпетентность «предателей-союзников» не позволили одолеть землян. И вот… Император сразу понял, что новости будут скверными. Но все оказалось еще хуже, чем он мог представить.

…По глупости… а точнее – по надменности своих суровых владык Сторкад оказался втянут в войну с могущественной, технически развитой расой, доселе очень слабо известной землянам – ее владения располагались там, куда упрямо расширял свою зону влияния Сторкад, вдали от земных колоний и трасс земных звездолетов. Инопланетяне-мьюри еще в годы Первой Галактической нарочито-неактивно, но все же интересовались делами воюющих сторон, продавая и тем и другим то одно, то другое, по мелочи, но ни с кем даже не пытаясь вступить в союз. Хладнокровное уничтожение флота вторжения сторков не впечатлило Императора – сторки напали первыми… но их противник не потрудился подобрать спасшихся с подбитых кораблей. Теперь все шло к большой войне, а у Сторкада уже просто не осталось сил, чтобы противостоять нападению. Само их обращение за помощью – конечно, вслух не говорилось ничего такого, речь шла лишь о помощи в расследовании инцидента, не больше, – выглядело не более чем изощренной провокацией, попыткой столкнуть лбами старых и новых врагов. Так ее и восприняли все… кроме Вячеслава Романова. Мотив Его Величества был сугубо личным, но он принял просьбу, изрядно, надо сказать, удивив этим посланника. Но лишь теперь он начал понимать, насколько ему повезло. Повезло всей Империи. Ведь если бы…

Император нахмурился. Да. Мьюри… Торговцы. Точнее – торгаши.

В первые годы Галактической Эры к Земле прибывали в немалых количествах посланцы самых разных цивилизаций. Порой очень странных и по внешности, и по взглядам на жизнь. Но, увы, почти всех в конечном счете интересовало, что тут плохо лежит и нельзя ли тут чем-то поживиться (землян буквально поразила мелочность большинства визитеров, дико не сочетавшаяся с их звездолетами). Убедившись, что все лежит хорошо, кое-что на всякий случай привинчено шурупами, а на концессии с грабительскими условиями земляне не соглашаются (хотите разрабатывать луну N? Мы не против – но на равных и без какой-либо самостоятельной политики с вашей стороны, только деловые отношения!), незваные гости убирались так же быстро, как и появлялись. Мьюри тут в целом не составляли исключения.

Первоначально. Разве что они вызвали всплеск интереса тем же, чем сторки – внешним видом.

Но в самые черные, самые страшные годы Первой Галактической они появились вновь. С отличным, казалось бы, предложением: Земле нужны боевые корабли? Мы можем продать – лучше, чем есть у Чужих. Даже лучше ваших, мы их знаем (откуда они их знали, черт побери – не иначе как выменивали у тех же Чужих трофеи…). Сколько? За сколько заплатите, у нас их много. Да, конечно же, недешево, хотя сторков мы не любим, да и остальные – наши старые конкуренты. Чем платить? Нет, золото нам не подойдет, у нас самих, знаете, хватает лун. Что нам нужно? Да сущий пустяк. Дети – по пять тысяч за крейсер. За линкор – больше, за эсминец – соответственно, меньше. Зачем они нам нужны? Ну вы же все взрослые люди, вы же понимаете… Мы даем вам шанс спасти миллиарды, всю планету, всех ее детей, пожертвовав частью.

Самым поганым было то, что дети нашлись бы. Добровольцы, согласные даже на это, – лишь бы жил их мир и их родители. Вот только воевать тогда было бы не за что. Сразу не за что. И все тут.

Все не могут быть больше, чем часть. Верней, людей просто не делят так. Или мы вместе единое целое – или нас просто нет, и зачем тогда линкоры и крейсера?..

…Гости, кажется, очень удивились, когда им предложили убираться из системы на максимально возможной скорости и выделили в конвой целую эскадру – «чтобы никуда не завернули по пути, мать их!» (именно так сказал тогдашний Председатель Большого Круга). И, видимо, так и не поняли – почему, искренне не поняли. С тех пор въезд мьюри в Империю был запрещен под страхом смерти, про них почти не писали в школьном курсе ксенологии, да и вообще, старались не упоминать без крайней на то нужды – слишком уж все это было мерзко. Так, наверное, в давние времена старались не упоминать имя дьявола, чтобы не призывать его.

Да, больше расы землян и мьюри не встречались – территория мьюри лежала далеко за враждебной обоим Империей Сторкад, потом – за «ничейными» системами… да и расстояние было слишком уж большим, чтобы пересечь его без промежуточных баз. Но теперь…

– …Они хотя бы извинились? – спросил Император.

Белозерский покачал головой. Он понял, о чем идет речь, сразу понял.

– Нет. За что – с их точки зрения? Они и не помнят про ту историю. Все участники этого дела и так давным-давно мертвы, их компания – обанкротилась и ликвидирована. Это их обычный трюк – если какую-то из их фирм уличают в бесчестности, она просто исчезает, и ее заменяет новая, их корпорации меняют «дочек» так же легко, как мы меняем носки… и вони от них куда больше. Зато если сами мьюри решают, что с ними играют нечестно, они возвращаются с войсками и заставляют обидчиков горько пожалеть. Даже фоморы для них – не враги, а просто помеха бизнесу. Не будь те такими иррациональными ксенофобами, мьюри бы торговали и с ними.

Император глубоко вздохнул.

– Жить только ради денег… нет, я просто не могу понять этого. Неужели там никому не знакомо понятие «честь»? Такого просто быть не может, иначе Йэнно Мьюри развалилась бы еще давным-давно.

– В том-то и беда, Вячеслав, что есть и такие – и даже довольно много. Есть даже те, кто призывает к возрождению их древней Империи. Просто они не представляют, что можно жить как-то по-другому.

Император вдруг усмехнулся.

– Ну вот как раз это мы вполне можем им показать!.. В ногах правды нет, – сказал он Белозерскому. – Пошли в кабинет. Доложишь по всей форме.

Сторкад:

Сторки произошли от полулегендарной этнической группы данвэ. Высокомерные и надменные, очень преданные своим традициям, они чтят культ предков. Сторки – рьяные ксенофобы и националисты. Даже Безродные сторки ощущают себя выше любого инопланетянина и всячески это показывают при малейшей возможности…

Общество:

Сторкад – самая большая Империя среди соседей Земли. Это ритуалистическое, авторитарное государство, фактически империя, но Император носит звание Главы Совета Родов, из числа которых он избирается. Он объединяет в своем лице законодательную и исполнительную власть, но она сильно ограничена бюрократической системой сторкадского правительства, через которую проходят все издаваемые им законы. Сторки – глубоко религиозные люди, всегда серьезно относящиеся ко злу и добру (в их понимании, конечно), религия очень много значит для них. После первого конфликта с мьюри они быстро оправились и начали расширять свою Империю за счет соседних государств. Нации, которые они побеждали, порабощались – практика, оправданная их религией, замешанной на мессианстве и чувстве собственного превосходства. Сейчас большая часть сторкадского общества состоит из рабов когда-то порабощенных наций и рас. Это, конечно, испортило их отношения с другими расами, особенно со свободолюбивыми землянами…

Сторки были первый расой в Местной Зоне, которая открыла технологию гипердрайва. Еще более двух тысяч… лет назад они начали полеты к ближайшим солнечным системам, медленно создавая свою Империю. На своем пути они встретили двенадцать инопланетных рас, которые были порабощены намного превосходящей их численно, мощной и хорошо организованной империей Сторкад. Однако еще в самом начале сторки получили и отпор. Им встретилась Федерация Йэнно Мьюри. Хотя она была тогда намного меньше Империи Сторкад, но превосходила сторков в экономическом и военном плане. Сторки же, строящие свои боевые действия на жестком и тщательном планировании, оказались не готовы к «быстрой войне»…

Намного позже сторкам встретились земляне, и все попытки Империи поработить их или хотя бы вытеснить из освоенных районов (Первая Галактическая война) закончились еще одним поражением – на этот раз поражением оскорбительным, так как сторки сражались в составе большого союза, а земляне явно уступали им по уровню развития. Положение сторков добавочно ухудшили столетиями притеснявшиеся скиутты, не упустившие возможность начать войну против своих старых врагов. Начиная с этих роковых событий два столетия назад сторки повсюду постоянно получают отпор. Это отрицательно сказалось на расширении их владений и отношениях с другими расами, но они все еще считают себя самой мощной расой в Местной Зоне, ссылаясь на большие размеры своей Империи, хотя сейчас она включает всего 40% планетных систем, входивших в нее когда-то…

Мужчины: смелы, надменны, жестоки и непреклонны. Это придает им решительности и целеустремленности, но порой с ними сложно общаться…

Женщины: ведут себя официально в отношениях с другими. У сторков сильны семейные узы. По этой причине их женщины могут быть очень мстительны, если кто-то причиняет зло их близким, – их злопамятность может не угасать на протяжении многих поколений. В прежние времена именно женщины чаще всего были вдохновительницами многочисленных межродовых войн…

Выдержка из электронного издания «Расы Местной Зоны. Справочник для учебных заведений не-людей».

Издание 200 г. Галактической Эры.

Луна. Русская Империя. Звездный Порт.

С голоэкрана на Его Величество смотрело полдюжины парней и девушек в довольно легкомысленной, надо сказать, одежде – должно быть, фотография из какого-то журнала. Внешне мьюри почти ничем не отличались от землян – рослые, отлично сложенные, с широко расставленными синими глазами. Вьющиеся крупными кольцами черные волосы и золотистый цвет кожи издали придавали им вид давно вымерших на Земле ближневосточных племен, но черты лиц были совсем другими, не похожими ни на одну земную расу.

– Я уже и забыл, какие они, давно не интересовался… – Император с интересом рассматривал экран. – Очень похожая на нас раса, еще одна после сторков… Согласись, пожалуй, тут поневоле станешь апологетом Кирьякова и Ванагаса с их теориями…^[5]Тебе не кажется, что мьюри похожи на потомков Рейнджеров, хотя и сильно измененных?

– Я тоже читал про это, – усмехнулся Белозерский. – Мы еще не разобрались с фоморами, и, кстати, конца этой истории не видно. А тут новый сюрприз.

– Планета Йэнно Мьюри, – Император переключил изображение. – Восемь миллиардов населения на ней самой, столько же – в колониях. Технократическая цивилизация с тупиковым социальным строем… Но при этом – техника мощнейшая, мощней, чем у нас или фоморов.

– А значит – самая мощная в известной нам части Галактики, – дополнил Белозерский.

Император наклонил голову:

– Семнадцать колоний с собственной разумной жизнью, тридцать две – с пригодными для нее биосферами, но без автохтонов… Больше шестисот лун. Восемь рас-союзников. Да… Впечатляет…

– Социальный тупик, – задумчиво повторил Белозерский. – По образцу Сторкада?

– Нет. Сторки не в тупике, они просто остановились. В феодализме. И развили его в космическую систему. А тут все гораздо хуже. Это не остановка, это извращение развития… Они живут, чтобы потреблять. И открывают, чтобы потреблять. И в нас будут видеть конкурентов не во власти, не в науке, не в культуре, а именно в потреблении… Странно, – в голосе Императора послышалось искреннее недоумение. – Мы думали, что навсегда покончили со всем этим. Ладно. Что тебе удалось выяснить?

Белозерский вздохнул.

– Их экономика на порядок мощней нашей – я имею в виду всю Землю. Очень высокий жизненный уровень – конечно, не для всех… Высокоразвитая наука – их экономикой заправляют восемь крупнейших корпораций, и каждая лезет из кожи вон, чтобы обогнать конкурентов. Флот… До трехсот линейных кораблей, до пяти тысяч крейсеров, около пятидесяти тысяч фрегатов и другой мелочи. Впрочем, это все неважно… Мьюри начали строительство супердредноутов, сторки их называют – Имид Хубрау, или «Чудовище Небес», есть в их мифологии такой персонаж. Длина каждого из этих монстров достигает восьми километров, они являются самыми большими из когда-либо построенных кораблей, нам на такие не хватит ни техники, ни ресурсов… ни знаний, Вячеслав. Сейчас в их флот входят всего три, но их заложено двадцать, а мьюри – отличные кораблестроители. Пожалуй, лучшие, чем англосаксы… Их опасность невозможно переоценить. Одним своим появлением супердредноуты ломают весь баланс сил. Кроме огромного количества оружия и многометровой брони они имеют еще один козырь – гравитационное защитное поле. Генераторы супердредноута настолько сильно искажают вокруг него пространство, что никакие материальные снаряды не могут его поразить. Конечно, такая защита не спасает от лазеров и излучения близких ядерных взрывов, но от них супердредноут и так отлично защищен броней.

– Понятно, – ответил Император. – Каковы же тогда наши шансы, если..?

Белозерский прямо посмотрел на него.

– Никаких. Если дело дойдет до войны – по расчетам аналитиков, мы выбьем у них тридцать процентов флота, а они нас просто уничтожат. Их главный козырь – это лазерное оружие. Оно с легкостью режет броню, а силовые поля просто не замечает. Если мы сможем добыть у них или у сторков эту технологию, то сможем хотя бы побороться за свое будущее – и с неплохими шансами на победу…

– Я поручу ООСЕИВК^[6]заняться этим, – тихо сказал Император. – Но тут придется действовать крайне осторожно – провал сразу приведет к войне, а ее мы пока должны избегать любой ценой. На перевооружение флота нужны годы. А некоторые типы кораблей просто невозможно перевооружить. Ну так как все же прошли переговоры? Они предъявили нам какие-то претензии? Хотя бы что-то формальное?

Белозерский сухо засмеялся.

– Нет, Вячеслав, что ты! Они были само дружелюбие. Дипломатические отношения, торговый обмен, тары-бары… Это тебе не фоморы, которые тупо убивают всех, кто непохож на них, и надеются, что когда-нибудь в светлом будущем смогут убить всех. Эти – нет. Они говорили интересные вещи… Да, конечно, у нас ужасно отсталый общественный строй, они рады бы помочь нам в становлении демократии и все такое… тебе это ничего не напоминает?

– Америку до Серых Войн. – Лицо Императора стало брезгливым. – Воистину, история любит повторяться…

– Я думаю, теперь ты понял, зачем они нацелились на сторков, – сказал Белозерский. – Рабовладельческий строй для них – как красная тряпка для быка. Конечно, и для нас тоже – но если сторков сомнут, мы просто станем следующими. А если они сомнут Землю – это будет уже неостановимо, ты понимаешь меня? Остальных они задавят поодиночке или запугают до одури. Или просто купят. А потом… сожрут.

– Сожрут? – как эхо переспросил Император.

– Ты не видел их заводов, – ответил Белозерский. – Один мьюри потребляет на два порядка больше ресурсов, чем такой же средний землянин, – но боги, на что они тратятся! Флаеры, отделанные палладием и никому не нужным золотом. Космические яхты, обшитые чистым серебром! Ты знаешь, что происходит, когда мьюри удается открыть или захватить луну, богатую ресурсами? Используя многотысячный флот кораблей… англосаксы видели их в деле и окрестили харвестерами… так вот, они за несколько десятилетий полностью истощают ее и уходят, оставляя за собой тектонический ад, бушующий на поверхности. И они не остановятся, пока черт знает на сколько световых лет вокруг не останется ничего. А потом, когда все это наконец развалится, уже никто и никогда не будет летать между звезд. Разве что фоморы, если они окажутся достаточно умны и терпеливы. В чем я сомневаюсь. И что останется тогда? Пустыня?

– Не пугай, и без того тошно, – угрюмо сказал Император. Ситуация до странного напоминала сложившуюся перед самыми Серыми Войнами – и это совсем ему не нравилось. – Я же вижу, что у тебя уже готов план действий.

Белозерский помолчал, барабаня пальцами по столешнице.

– План… Да, Вячеслав, у меня есть план. Остановить мьюри силой мы не сможем – не стоит даже и пробовать. Но я видел, как живут они, и знаю, как живем мы. И я думаю, мы сумеем доказать им, что жизнь людей лучше жизни стаи обезумевших от жадности крыс. Даже если крысы живут на забитом продуктами складе.

Император помолчал.

– Неужели ты веришь, что у нас получится? – наконец сказал он. – Это невозможно!

Белозерский вдруг усмехнулся.

– Вячеслав, помнишь лицейский лозунг? «Если делать – то невозможное!» До Третьей мировой тоже твердили, что капитализм – это высшее достижение человечества, что он на века и что человек навсегда останется алчным скотом. Они все ошибались, как ты видишь. Ты живешь в этой невозможности – зачем же отрицать другую?

– И что же ты предлагаешь? – спросил Император. – Устроить там социальную революцию, как красноармеец Гусев на Марсе? Помнишь эту книжку? Смешная, интересная… Но ведь ты не хуже меня знаешь, куда идут и куда зачастую ведут все навязанные высокоразвитым цивилизациям извне рецепты. Заставить мьюри измениться мы не сможем. У них не тот уровень техники.

– Не сможем, – легко согласился Белозерский. – Измениться мьюри могут только сами. Но вот заставить их захотеть этого – вполне в наших силах.

– Как? – Император уже ухватил суть и теперь желал понять детали. – Да, образ жизни землян прельщает очень многих – взять тех же амбриан! – но кто нам позволит демонстрировать его?

– Уже позволили, – засмеялся Белозерский. – Нас, в смысле Землю, пригласили на Большую Ярмарку. Ты знаешь, что это такое?

– Что-то вроде Олимпийских Игр в Древней Греции, – пробормотал Император. – Ты же знаешь, что Земля никогда не участвовала в них – сразу после Войны познакомились с условиями и решили не принимать участия.

– А вот они собираются принять, как я понял. В будущем году Ярмарка пройдет на Йэнно Мьюри. Приглашены все, даже сторки. И каждый – каждый, Вячеслав! – постарается доказать там, что он – самый лучший. Не особенно стесняясь в средствах. Ты знаешь, что на Ярмарках разрешены гладиаторские бои? Рукопашные схватки? Формально – это просто развлечение, неформально… проигравшая раса теряет престиж, влияние, на нее могут просто напасть соседи, потому что слабых не принято уважать. У нас есть очень хороший шанс показать йэннимурцам и их союзникам, что с нами стоит считаться. Я уже не говорю о том, что Ярмарка – это просто рай для сбора информации, для переговоров, для торговли…

– Ну так в чем же дело? – удивился Император. – Собирай делегацию, подбери бойцов, если надо, – и вперед, как мы говорили в свое время!

Белозерский помолчал.

– Вячеслав, не все так просто. Делегацию – ученых, плановиков, экономистов, техников – я могу подобрать какую угодно, но вот в боях – в показательных рукопашных боях – могут участвовать только военные.

– А что, могло быть иначе? – Император не понимал, о чем беспокоится старый друг. – Прошерсти пластунов, вообще все силовые службы, англосаксы дадут своих рейдеров, вот и наберется группа, которую не стыдно будет показать. Ты же сам знаешь, что рукопашная подготовка у нас на Земле – на высоте, это признают все.

– Вячеслав… – Белозерский помедлил, вздохнул. – Мьюри выставят очень юных бойцов. Подростков. «Наше будущее», как они выразились. И нам придется взять с собой таких же – тридцать человек не старше четырнадцати лет.

Впервые за много лет Император Всероссийский выругался – длинно и грубо.

2. Кадет Его Величества

Лестница из черного диабаза, украшенная на площадках между пролетами фигурами распростерших крылья орлов (разинутые клювы грозных голов на вытянутых и угрожающе опущенных шеях, казалось, издают воинственный клекот), спускалась прямо в озерную воду. В прохладном утреннем безветрии над водой плавал длинными рваными полосами голубоватый туман, и звуки идущего на пастбище за озером и полосой леса стада казались близкими, словно коровы шли под балконом. Левее – там, где из озера вытекала прячущаяся в тростниках и уходившая в лесные топи речушка, – туман превращался в сплошную пелену, и над нею, и над верхушками деревьев, поднимались словно бы из ниоткуда решетчатые мачты линии струнника. По ним – жик! – размытой тенью проскочил каплеобразный рейсовый вагончик.

Слева от последних ступенек лестницы – как у причала – стояло несколько лодок, обычных весельных плоскодонок, даже без уключин – такими правят, стоя в рост и «ерша» по бортам единственным веслом, иначе не пройти по многочисленным лесным протокам. Лодки казались архаичными рядом с черным обтекаемым гидроциклом и золотисто-серо-жемчужной дельта-амфибией. В одной из лодок, на белом носу которой алыми буквами было написано «ПРОЙДОХА», сидел мальчик.

Поставив на носовую скамейку ноги, он склонился над книгой – обычной бумажной книгой – так, что видно было только коротко подстриженную светло-русую пушистую макушку, на которой задумчиво колыхалась мягкая метелка вставших торчком волос. Кроме белых спортивных трусов с красными полосками-лампасами на мальчишке была только небрежно накинутая на плечи куртка той же расцветки – из тонкой кожи. Новенький комбрас торчал из кармана куртки. К правому бедру мальчишки – точно под опущенную руку – был пристегнут полевой нож с простой коричневой рукоятью, в дереве которой серебром мерцали врезанные тройные молнии.

В тишине с ее ненавязчивыми утренними звуками вдруг осатанело грохнул по воде жерех. Мальчишка быстро закрыл книгу, поднял голову и встал – все это за долю секунды: вот – сидел и читал, вот – стоит на ногах и смотрит на воду, никаких промежуточных движений.

Звук не повторился, и мальчик, вздохнув, улыбнулся чему-то. Высокий, узкобедрый, плечистый (только неистребимо выпирающие ключицы указывали, что лет мальчишке маловато), оснащенный (именно это слово и лезло на язык при первом взгляде) длинными сильными ногами и стройной крепкой шеей, мальчишка выглядел совершенно беспечным. Большие серо-зеленые глаза смотрели на мир из-под высоко распахнутых длинных ресниц весело и немного наивно, с хорошим ожиданием – и даже на искристом их донце не было ни опаски, ни хмурости. Чуточку курносый нос, чуточку широкий рот, чуточку пухлые губы – и уже заметная на округлом, мягком пока еще подбородке ямочка.

– Ох достану я тебя, – сказал мальчишка в пространство и, снова вздохнув, медленно сел, продолжая разглядывать воду. Свернул и сложил на скамейку куртку, поднял книгу, раскрыл, обложкой вверх положил на колено. На обложке – простой, темно-коричневой – желтело: «Алексей Николаев. Аварийный отсек». Мальчик побарабанил пальцами по обложке, с сомнением посмотрел на надпись, вздохнул, перевернул, полистал книгу. Но, как видно, настроение читать было сбито полностью, он решительно закрыл ее, положил на куртку, вылез из трусов и, бесшумно перевалившись за борт, тут же ушел на глубину.

Его не было на поверхности минуты три. Собственно, беспокоиться особо было некому, засекать время – тоже, да ныряльщика это интересовало меньше всего. Ныряние в число его талантов никогда не входило, он мог пробыть под водой не больше пяти минут при лицейском рекорде в двенадцать сорок две. Если бы кто-то спросил тринадцатилетнего Игоря Сурядова, что в жизни его интересует, – он ответил бы, что вообще-то все, но если брать по шкале приоритетов со снижением, то это рукопашный бой, сверхпроводимость материалов, ксенопсихология, педагогика, аквастрой и вождение универсальной бронетехники.

Впрочем, отсутствие особых успехов в нырянии не помешало ему всплыть посередине озера через эти самые три минуты. Он выпустил из кулака ошалелую плотвичку, перевернулся на спину и, пошевеливая ногами, лениво поплыл к берегу, но потом не выдержал, крутнулся на грудь и перешел на брасс, каким в полном снаряжении подбираются к врагам боевые пловцы. Лицо плывущего мальчишки стало внимательным и суровым – конечно, он играл в атаку на вражеский берег и сейчас стремился только к тому, чтобы его не заметили часовые или не засекли сенсоры. Со стороны и правда могло показаться, что к ступеням приближается что-то вроде плавучей кочки. Но кочки редко – почти никогда – улыбаются. А Игорь вдруг заулыбался, глядя куда-то вверх.

Там, где лестница выходила – двумя ответвлениями – на полукруглый балкон, на укрепленном на перилах белом с алой окантовкой французском щите пикировал за добычей все тот же орел. Дворянский герб Сурядовых в Империи был хорошо известен. А выше лестница продолжалась – уже легкая, ажурная, из серебристого металла, с широкими ступенями и плавно изгибающимися перилами, она легко взбегала наискось и вверх по стене, словно бы сложенной из непрозрачных кубиков матового-черного и темно-синего оргалитового стекла.

Сурядовы не были сторонниками того большинства среди дворянства, которое предпочитало отстраивать дома либо в стиле европейских замков, либо под глубокую славянскую старину, вплоть до частоколов с черепами. Их имение, отстроенное заново после большой реконструкции еще век назад именно в таком виде, в виде устремленного в небо жилого комплекса «звездолетных», «космических» очертаний, как бы подчеркивало, что вот уже несколько веков, практически со времен начала Реконкисты, все мужчины семьи связывают судьбу со звездами. Даже лифтовые шахты по углам здания были сделаны в виде массивных безекторных колонн примитивного, грозного и прекрасного звездолета начала Галактической Эры. Игорь рассматривал дом с обычным восхищенным удовольствием. Его было видно издалека. Возвращаясь на каникулы, он не пользовался самолетами и даже нарочно сходил со струнника на одну станцию раньше – там можно было спуститься к озеру по тропинке косогором и вдоволь налюбоваться поместьем… Когда он видел дом – он каждый раз пытался представить себеих. Предков. Яростных, грубых, непреклонных, отважных, скорых на дружбу и гнев, но великодушных… В такие минуты ему казалось, что он – очень маленький – робко и восторженно смотрит снизу вверх на замершие в полутьме фигуры титанов. И вместо глаз у них сияют звезды, и лежат на широких плечах эполеты облаков… Никому он не рассказывал об этих мыслях. Не потому, что боялся насмешек. Просто… кто же говорит о ТАКОМ?..

Мама, что это за горы —

Там, на горизонте?

Я хочу туда домчаться,

Посмотреть с кручи…

Тихо я пойду – чтоб не спугнуть

Сон тех,

Кто при жизни был сильнее скал,

Круче…

И тут со ступеней стремительно метнулась и вошла в воду без единого всплеска золотисто-бело-алая торпеда. Игорь подпрыгнул и закрутился в воде, не без оснований предполагая… ага! Он нырнул и перевернулся под водой, ускользнув от вытянутых рук стремительно надвигающейся стилем «дельфин» полупризрачной тени. Сам попытался ухватить, но промазал – и на несколько минут в воде закрутилась бешеная круговерть – пловцы пытались подловить друг друга. Наконец рядом с вынырнувшим в очередной раз Игорем выскочила на поверхность голова, а потом плечи, обтянутые купальником. Это была женщина – сдувая с носа капли, она смеялась.

– Молодец!

– Доброе утро, мам, – сказал Игорь. Мать и сын поплыли к ступеням. Игорь хотел было галантно помочь матери выбраться из воды, но она сделала одно-единственное движение и оказалась на суше, а в следующий миг сильным рывком за руки выдернула из воды несолидно ойкнувшего и брыкнувшего ногами сына, деликатно отвернулась, сделав вид, будто что-то рассматривает в тумане – когда мальчишка вроде бы равнодушно, но очень быстро цапнул трусы (скрыла усмешку – наверное, на занятиях по анатомии и по эротике он не такой стеснительный).

Потом они уселись рядышком – молча, чтобы просто обсохнуть под лучами только-только появившегося солнца. Игорь косился на мать, почти против воли любуясь ею. Он гордился матерью и любил ее, как только можно любить и гордиться в тринадцать лет.

Велина Целимировна была типичной русской дворянкой – рослая, сероглазая красавица, золотисто-русые волосы которой были собраны в тугую «корону», ее фигура – широкобедрая, с тонкой талией и высокой крепкой грудью – ничуть не пострадала после трех родов. Величаво-медлительная, она могла становиться стремительной, как молния, в чем только что убедился средний сын. В юности очень неплохой ученый-химик и биолог, она и сейчас иногда публиковала небольшие работы, но в основном отдавала время управлению поместьем. Говорили – сама Велина Целимировна об этом не распространялась, – что девочкой она служила в Круге Мораны^[7], и Игорь этим не раз козырял в мальчишеских разговорах: «У меня не только отец – у меня имать!..» По правде сказать, он не помнил, чтобы мать в его детстве выразила по отношению к нему чувств больше, чем считала приличным. Даже когда он был маленьким и возвращался из Лицея, то получал всего лишь короткое объятие и поцелуй. Но он уже тогда умел читать чувства и выражение глаз – и не обижался. А последние год-полтора отношение матери изменилось, потеплело, и не только потому, что погиб отец – Игорь ощутил, что она видит в нем – как и в старшем брате – не столько уже детей, которых можно «разбаловать», сколько друзей и единомышленников. Но Роман уже давно не жил дома и даже наезжал редко – когда его эсминец оказывался на Луне, а это было нечасто. Даже отпуск последний не взял, и это было понятно – старший Сурядов был настроен стать капитаном корабля в кратчайшие сроки… Как отец. Отец, погибший в пограничной стычке с фоморами четыре года назад.

Игоря иногда забавляло и удивляло, что у не-дворян отношения в семьях были несколько иными. Семьи очень прочно держались на любви родителей друг к другу и к детям и любви детей к родителям, да и дети, как правило, искали и находили работу или службу поближе к родителям, отчего не редкостью были целые населенные пункты-«семьи». Дворянские роды скрепляла ясно и деловито осознанная и пронизывавшая всю их жизнь служба общности интересов Империи – в каком бы краю освоенной Галактики ни находился сын или дочь любой из семей…

– Мам, – спросил Игорь неожиданно для самого себя, – ты любила отца?

–Я его любила. – Казалось, Велина Целимировна ждала этого вопроса. – Вернее – полюбила. Семьям нужно было упрочить союз. Мы встретились – и все. Так было нужно. Но потом… – Она улыбнулась.

– А я похож на него? – Игорь подтянулся.

Мать мягко улыбнулась:

– Вы все трое похожи на него и на меня. Даже Надюша.

– Ну вот, ответила, – надулся Игорь и встал. – Я пойду, я голодный. Тетя Аня спит еще?

– Спит… Игорек, принеси мне тоже чего-нибудь поесть.

– Ма… – сделавший уже несколько шагов по лестнице Игорь оглянулся. Медленно шагнул обратно на пару ступенек, спросил: – Ма, ты где ночью-то была? Ты ж не спала, я вижу теперь.

– Ну не спала, – слегка смущенно отозвалась Велина Целимировна. – Попросили помочь на ферме с синтезатором. – Она кивнула за озеро.

Игорь сделал суровое лицо, женщина – покаянное.

– Я принесу поесть, – наконец кивнул мальчишка.

– И попить! – крикнула ему вслед мать. – И еще комбрас принеси, он на входе! И еще… – Она махнула рукой, потому что Игорь был уже на самом верху лестницы (последним пролетом пользоваться он счел ниже своего достоинства и, с разбегу подпрыгнув, ухватился за перила балкона, подтянулся и оказался там). – Ну ладно…

…В большой, казавшейся совершенно прозрачной из-за сплошного остекления (и притом матово-черного снаружи) кухне было на самом деле пусто. При появлении молодого хозяина из «норок» показались два робота-уборщика; если бы они обладали хоть каплей индивидуальности – можно было бы сказать, что на блестящих туповатых носах отражалось нетерпеливое ожидание.

– Брысь! – Игорь топнул ногой, и роботы исчезли. Мальчишка довольно усмехнулся. Еще три года назад он втихую перепрограммировал уборщиков именно на это слово и движение – кстати, никто в доме больше об этом не знал, и все частенько удивлялись, почему это довольно назойливая и очень хлопотливая, готовая утащить на секунду отставленный в сторону стакан буквально из-под пальцев домашняя техника боится Игоря как огня? Сестричка Надька, уже тогда, в семилетнем возрасте, отличавшаяся повышенным ехидством, заметила, что это, наверное, потому, что роботов страшит мысль об уборке в том свинарнике, который называется «комнатой Игоря». После этого замечания, высказанного за обедом и слишком громко, Надька впервые в жизни близко познакомилась с тем, что такое настоящий свинарник, отработав там по приказу Велины Целимировны целую неделю по четыре часа в день – и это в каникулы…

Сунув два стакана под автомат и скомандовав: «29-19, лимонный сок, пожалуйста!», Игорь открыл духовку и довольно улыбнулся. Тетя Аня, конечно, спала. Но она не была бы сама собой, если бы не оставила с вечера на ма-а-аленьком подогреве великолепный ростбиф в коричневой корочке, уже нарезанный солидными кусками, нежно-розовыми внутри.

– Вы золото, теть Ань, – пробормотал Игорь, улыбаясь. Вспомнил, как года в четыре, когда тетя Аня в очередной раз отмыла их с Пашкой – своим младшим – после того, как они почти пять суток «шлындрали» по лесу и лугам, носа не показывая домой и питаясь подножным кормом, – а потом усадила за стол и положила по куску горячего, просто-таки «дышащего» пирога с земляникой, а в глиняные кружки-самоделки (гончарное дело было для ее мужа, инженера-гидротехника, работавшего на ферме за озером, отдыхом) налила холодного молока – так вот, тогда он, Игорь, восторженно булькая молоком, прямо заявил: «Хочу, чтоб ты была моей мамой!» Пашка ответил, что тетя Аняегомама и он ее никому не отдаст. А тетя Аня неожиданно строго сказала, что мама у Игоря одна и лучшей ему и не надо желать, и говорить так нельзя, и даже думать.

Мама любила готовить шарлотку с яблоками. Очень вкусную. Но делала ее редко-редко… так редко, что каждый подобный случай был маленьким праздником.

– Игорек, сок готов, – дружелюбный баритон спикера, казалось, принадлежал живому и разумному человеку.

– 29-19, спасибо. – Игорь, обжигаясь, взялся было за блюдо, потом хмыкнул и толчком пальцев перебросил его по воздуху точно в центр стола. На ходу подхватил оба стакана, открыл хлебницу. Он любил подовый хлеб, большие полукруглые буханки, а мама – ржаной «бородинский». При слове «бородинский» Игорю неизменно представлялось поле, застилающие солнце пороховые дымы, сшибающиеся конные лавы, дробный гром больших барабанов и зоркий взгляд единственного глаза имперского полководца – такой неподходящий к смешному грузному телу и старческому, чуть задыхающемуся, голосу. Проще говоря, представлялись кадры из фильма «Слава нашего оружия», серия 217-я, «Бородино». Это заставляло относиться к «бородинскому» с уважением, но на вкус он Игорю не очень нравился.

Напевая довольно громко воинственный мотив из вспомнившейся серии, Игорь расположил на столе хлеб, переложил двойные ломти кусками ростбифа, приготовленный для мамы посыпал нарезанной зеленью (скукоженные мерзлые и непривлекательные опилки из пакетика на воздухе тут же превратились в свежие), а свой мазнул горчицей. От ее запаха наконец-то полностью очнулся, проснулся организм – и есть захотелось так, что мальчишка уже собирался вцепиться в один из двух своих бутербродов, а уж потом нести остальное наружу, но…

– Игорек, к тебе визит, – сообщил спикер.

– Ууууу! – мальчишка от разочарования даже взвыл, отложил бутерброд и крикнул: – 29-19, сюда давай, кто там еще-о… О?!?!?!

Капитан-преображенец – в парадном мундире, – появившийся над пластиной связи, не выказал ни малейшего удивления по поводу еще не вполне обсохшего персонажа в трусах, который стоял у кухонного стола.

– Сурядов Игорь Викторович? – как ни в чем не бывало осведомился офицер.

– Это я. – Игорь кивнул. – С кем имею честь?

– Капитан гвардии Дорошевич, личный секретарь Его Императорского Величества. – Игорь снова кивнул – точнее, уже поклонился, хотя еще ничего не понимал и не ощущал, кроме изумления. – Игорь Викторович, мы понимаем, что вы находитесь на каникулах, но, может быть, вы сочтете возможным выполнить просьбу Его Императорского Величества и сегодня к вечеру прибыть в столицу? В случае вашего согласия собирайтесь – в течение двух минут за вами будет выслан легкий самолет дворцового аэропарка. Итак, Игорь Викторович?

3. Лучшие

Самолет оказался двухместным реактивным «лучом» цветов Дома – алый, с личными императорскими гербами на коротких, загнутых на концах кверху крыльях и разнесенном двойном хвосте: золотая рысь с серебряной секирой в правой лапе. «Луч» сидел в положении «на взлет», опираясь о землю выпущенными передними опорами и почти уткнувшись в гладкое покрытие дюзами двигателей. Стоявший рядом пилот – в обычной форме ВВС с погонами штабс-капитана – издалека смотрел на идущего мальчика; и ни во взгляде, ни в позе не было нетерпения.

Игорь оделся в лицейскую форму и нес маленькую сумку, с которой обычно уезжал на занятия. Возить с собой много вещей давно не было необходимости, по крайней мере на Земле и в «старых» колониях – где бы человек ни оказался, к его услугам был максимум удобств, нередко – бесплатных. Лицо мальчишки было тоже совершенно непроницаемым, как будто вызов к Императору он получал по меньшей мере раз в месяц. Провожать себя он никому не позволил – да никто и не настаивал, хорошо зная характер среднего Сурядова. Велина Целимировна проводила сына дальше всех – на крыльцо. Остановив, внимательно осмотрела взглядом скорей унтер-офицера, чем матери, одобрительно кивнула. Помедлив – Игорь выжидающе не сводил с нее глаз – негромко сказала:

– Я чувствую – тут что-то важное.

– Думаю, что для неважных дел Его Величество вызвал бы кого-нибудь из ближнего окружения, – серьезно сказал Игорь.

Велина Целимировна слегка ткнула сына пальцем в лоб, улыбнулась, но лишь на миг – улыбка тут же пропала:

– Не шути, Игорек. Если я еще не растеряла своих навыков, могу сказать: дело, для которого тебя вызывают, – дело важное, очень важное, и… – она помедлила, – и опасное.

– Что ж, – Игорь сделал усилие и остался невозмутимым, хотя внутри опять радостно и торжественно запели серебряные трубы, как в тот момент, когда капитан Дорошевич передал ему просьбу Императора, – разве мы живем не для таких дел?

Велина Целимировна немного склонила голову:

– Да, это так. Я ничего не буду тебе говорить особо – ты мой сын и ты кровь рода Сурядовых. Иди и сделай то, что тебе прикажет Его Величество. Если выполнение его приказа добавит России славы – это будет и наша слава. Если ради славы России ты будешь должен отдать свою жизнь – это тоже будет наша слава… – Она подняла руку отталкивающим жестом и сказала повелительно: – Иди, мой второй сын. Твой отец гордится тобой…

Сбежав по лестнице в сторону тропинки к посадочной площадке, Игорь не выдержал – обернулся. Велина Целимировна стояла в дверях. Увидев, что сын оглянулся, она шагнула вперед, раскидывая руки – Игорю на миг показалось, что это… орлиные крылья. А потом донесся ее голос, и мальчик слышал его, даже когда уже подходил к «Лучу». Мать пела…

Вера моя – воля,

Лики озер – мои образа,

Певчие-ветры в поле,

Сила моя – гроза!..

– Я готов, – кивнул в ответ на молчаливый вопрос пилота Игорь и принял поданный шлем, нахлобучил, застегнул под подбородком.

В кабине пилот подал ему маленькую «памятку» и суховатым голосом, в котором выразительности было не больше, чем в звуке сыплющегося песка, предложил – даже без оттенка приказа, но странным образом непреклонно – ознакомиться с материалами. Игорь кивнул, прищелкнул «памятку» в комбрас и, включив в шлеме проектор, уже на автомате зафиксировал себя ремнями в мягком глубоком кресле. И вдруг подумал – а точнее, ясно понял, – что не удастся слетать в Декан к лучшему другу Мишке, а ведь обещал, что прилетит через две недели, и Мишка будет ждать, и ничего не объяснишь ему, обидится он… а сам Игорь – где он будет через две недели?

Правота матери и ее неясные слова о важном обрели плоть вместе со щелчком фиксаторов ремней. Игорь стал не вполне обычным человеком – скорее автоматом с натренированным человеческим мозгом, автоматом, готовым ко всему…

«Луч» прыгнул в небо, чтобы почти тут же выметнуться в стратосферу и набрать скорость более десяти тысяч километров в час. Но Игорь – честное слово – почти не заметил перегрузки, удивленный разворачивавшейся перед ним информацией. Такого он не читал никогда и нигде! Если честно, даже не мог себе представить, что описываемые вещи могут быть сколь-либо реальны…

Йэнно Мьюри:

Жесткая, сугубо деловая раса мьюри – целеустремленные и независимые люди. Их родная планета – естественный рай, хотя столетия эксплуатации оставили на ней свой отпечаток. Сострадание не чуждо мьюри, но их черта смотреть на все вокруг, тонко просчитывая всевозможные исходы событий, заставляет их слишком часто жертвовать милосердием в угоду долгосрочной «прибыли».

В прошлом они были настоящими демонами войны, но современные мьюри, выросшие в роскошной и склонной к гедонизму культуре, прежде всего пытаются распропагандировать, а не убить врага. Но если эта тактика терпит неудачу, противник просто истребляется. Стирается даже его след, причем переход от уговоров к убийствам происходит у мьюри совершенно внезапно и с поразительной легкостью.

Мужчины: бдительны и полны решимости. Они властны, упорны и эгоцентричны, готовы многим пожертвовать ради высокого социального положения.

Женщины: в какой-то мере противоположность мужчин, чутки и осмотрительны, известны умением распутывать даже самые острые конфликты. Они привлекательны, практичны, воспринимают мир таким, какой он есть.

Общество:

Формально Федерация Йэнно Мьюри представляет собой последнюю в Местной Зоне «классическую» демократию. Фактически же – это государство, построенное на диком капитализме, оно управляется восемью мегакорпорациями. Каждая состоит из тысяч мелких компаний, от юридических фирм до индустриальных концернов. Вся земля и недвижимость принадлежат этим компаниям, они, в свою очередь, сдают их в аренду гражданам и правительству. Охраной Федерации тоже занимаются независимые военные компании. Мегакорпорации доверяют друг другу с большими оговорками, у каждой есть собственные вооруженные силы для защиты собственности.

Хотя все это дает корпорациям неограниченные полномочия, они в то же время скованы таможней и законами Федерации. Постоянная, иной раз даже жестокая конкуренция между ними способствует быстрому росту научной и экономической мощи расы мьюри, но разрушает ее социальную структуру беспощадной «отбраковкой» «неуспешных» людей. Попыток воспитания народа в целом мьюри практически не делают, профессия педагога у них считается профессией аутсайдера.

Так как в Федерации торговлей занимаются компании, а не государство, это сдерживает развитие политических отношений с другими империями. Если компания виновна в неэтичных деловых отношениях, она просто исчезает, и вскоре ее место занимает другая. Но если компании угрожает чужая корпорация или даже государство, то мьюри применяют силу почти без раздумий.

Общество мьюри имеет богатые военные традиции. Когда-то они вели жестокую и затяжную войну со своими колониями, ныне известными как Союз Аниу. Именно тогда корпорации утвердились как движущая сила в создании и развитии нового государства – Федерации. Сейчас, несмотря на давно царящий мир, мьюри все равно стремятся быть первыми в военных технологиях, хотя до сих пор уступают в этом аниу и другим расам Верхнего Края.

Чтобы выплескивать свою агрессивность, мьюри активно участвуют в различных спортивных состязаниях. Многие из них кровавы, подобно гладиаторским боям. Помимо спорта мьюри любят азартные игры, они создали целую игровую индустрию в государстве.

Помимо самих мьюри в Федерацию входят еще три расы. Считается, что до контакта с ней они находились на примитивном уровне развития, а под покровительством мьюри развились и стали полноправными членами Федерации – однако на самом деле это не совсем так.

Аниу первоначально были лишь политическим движением, но из-за всевозрастающих разногласий и вражды с остальными мьюри им пришлось искать новые системы и создать там свое государство. Какое-то время эти две части расы воевали, но так как никто не смог одержать победы, они заключили мир.

Сейчас на планетах Федерации живет множество выходцев из других рас – большинство их покинули родину по политическим или идеологическим причинам или прилетели просто в поисках счастья – Федерация создала своим гражданам лучшие в Местной Зоне, но в то же время ограниченные условия жизни. В ней можно жить довольно хорошо и красиво – но лишь строго соблюдая ее законы, как писаные, так и неписаные. Жизнь их нарушителя быстро становится невыносимой. Такие мьюри теряют все: уважение, семью, статус, работу, и единственный выбор для них – изгнание или самоубийство.

Мьюри допускают в свое общество инопланетян, но лишь тех, кто придерживается их правил. Вхождение в состав их цивилизации предполагает фактически полный отказ от самоидентификации любой расы.

Общество мьюри контрастно. Большинство богачей Местной Зоны живут именно на Йэнно Мьюри – они создают постоянный спрос на предметы роскоши и известны самыми дорогими космическими яхтами и особняками.

Но сотни миллионов мьюри ужасающе, постыдно бедны, потому что либеральная рыночная экономика и свобода прав человека дают каждому шанс не только подняться к вершинам общества, но и обеспечивают риск неожиданно и алогично потерять все из-за принципиально нерассчитываемых «конъюнктур рынка». У мьюри нет правильного понимания экономики, они считают ее саморегулирующимся механизмом, доведя это заблуждение до совершенства и превратив в одну из основ своей жизни.

Для многих Федерация – это «обетованная земля», где любая мечта может стать реальностью. Мечты же многих существ, вызванные к жизни абсолютным отсутствием воспитания, поощряемым обществом Йенно Мьюри, – ужасны. Такое общество не только отвратительно, оно еще и буквально пожирает себя изнутри. Со стороны может показаться, что Федерация Йэнно Мьюри – монолитное, цельное государство. Так – отчасти – было в прошлом, но теперь даже сами мьюри понимают, что дальше подобным образом жить нельзя. Восемь крупнейших мегакорпораций преследуют каждая свои цели, цинично пренебрегая интересами общества, и буквально рвут Федерацию на части.

Сейчас вокруг различных идеологий, главным образом в отношении внешней политики, сформировались три группы – кое-кто из них даже призывает к революции! Эти новые радикальные веяния пока не могут перевернуть внутреннюю политику мьюри, но могут сильно повлиять на их отношения с другими империями.

Историки мьюри обеспокоены этим, они проводят параллели со временем начала Великой Гражданской войны – ситуация в точности повторяет те страшные времена. Тогда мегакорпорации раскололись на два лагеря, одни настаивали на мирных переговорах с аниу, а другие хотели войны. Конфликт был решен с помощью ряда заказных убийств. Все лидеры миролюбиво настроенных корпораций были уничтожены, а сами они поделены между милитаристами и втянуты в войну.

Сейчас Федерация не ведет войн, но политическая ситуация в ней очень нестабильна, многие опасаются, что время Второй Гражданской уже не за горами. Пока мы не можем сказать, какая из трех противоборствующих группировок одержит верх, их силы практически равны. Во главе каждой из фракций стоит мегакорпорация, и ее поддерживают корпорации поменьше.

Первую фракцию, «Практиков», как они сами себя называют, возглавляет мегакорпорация «Амфатара», или просто «Амфа».

«Амфатара» – одна из крупнейших корпораций мьюри, по размеру она сопоставима только с «Сурнимайа Корп». Она является крупнейшим игроком на рынке недвижимости. Ей и подвластным ей компаниям принадлежит почти 40% всех земель в мирах Федерации.

«Амфатара» славится своими неэтичными, зачастую безжалостными методами ведения дел. Она почти не заботится даже о своих друзьях и повинна в большей части конфликтов Федерации с другими империями.

Ее главные союзники – «Траде Корп» и «Нихель Корп». Все три корпорации известны циничным пренебрежением к этике и связью с организованными преступными сообществами. Для них весь остальной мир – лишь средство обогащения, с которым не стоит считаться.

«Траде Корп» – один из крупнейших экспортеров и импортеров в Федерации. Она контролирует многочисленные торговые маршруты, далекие и близкие, постоянно перевозя огромные объемы товаров – в том числе контрабанду, включая рабов и наркотики. Это торгаши до мозга костей, их главный тезис: нельзя всем заработать, кто-то обязательно будет разорен.

«Нихель Корп» – единственная мегакорпорация мьюри, работающая в индустрии развлечений и контролирующая ее почти полностью. Она готова производить все: от дешевого порно до великолепных гиперпространственных яхт, лишь бы удовлетворить все прихоти клиентов. «НХ», как ее обычно называют, известна своими прочными связями с преступным миром – большая часть ее бизнеса прямо связана с этой «аудиторией», да и сама компания часто преступает закон. Для «НХ» главное – это прибыль, на пути к ней ее владельцы не остановятся ни перед чем, пойдут не только на убийство, но и на любое злодейство, которое только в состоянии представить их крайне извращенная и, к сожалению, чрезвычайно богатая фантазия. «НХ» не брезговала даже торговлей человеческим мясом – закупленными у Чужих в период войны трупами землян и даже плененными, выкупленными и убитыми землянами.

Вторая фракция – «Либералы», их позиция внешне полностью противоположна «Практикам». Они призывают к открытой и честной торговле, к уважительному отношению к другим империям, уверяя, что только взаимовыгодное сотрудничество ведет к процветающему мирному будущему, но на самом деле они выступают лишь против барьеров на пути свободного распространения их товаров и ищут пути захвата колоний, альтернативные военному вмешательству. Они всецело поддерживают идею укрепления контактов с Землей, так как видят в ней гаранта свободной торговли и мирного развития отношений с соседями. Этот блок состоит из двух мегакорпораций – «Иривана» и «Найравана». Из числа их союзников особый интерес представляет компания «Варп Дайнемикс».

«Найравана»

«Найравана» – одна из немногих корпораций, основанных на Йэнно Мьюри в Индустриальный Век, вскоре после первого контакта со сторками и переживших войну с аниу. Долгое время она была самой слабой из мегакорпораций, но мир с аниу изменил ситуацию. «Найравана» первой начала торговать с ними и получила от них технологию гравипривода, принесшую ей миллиарды прибылей, прежде чем другие компании спохватились. Она до сих пор пожинает плоды хороших отношений с аниу и обладает самыми продвинутыми технологиями за пределами их пространства.

Крупнейшая инвестиционная компания в Федерации, «Найравана» – прогрессивная корпорация, готовая вкладывать средства в рискованные предприятия. Она помогла многим перспективным компаниям вырваться за пределы Федерации и выйти на новые рынки, она также серьезно вовлечена в зарубежные инвестиции, особенно в Империи Джаго.

«Иривана»

«Иривана» – редкий пример того, как компания-аутсайдер смогла захватить лидерство в Федерации. В прошлом подпольное содружество контрабандистов, «Иривана» отреклась от прошлых деяний, чтобы получить признание в обществе. После великого исхода – Бегства аниу – когда половина расы покинула родную планету, новую державу надо было поднять из руин в кратчайшие сроки. «Иривана» была одной из компаний, совершивших этот великий рывок, и до сих пор она живет на дивиденды от своих прошлых свершений. Она уже не так активна в мире большой политики, но все еще имеет в этой области большой авторитет.

В пору расцвета «Иривану» прославляли как новую великую надежду Федерации, но в последние несколько десятилетий компания переживает упадок. Консервативная и осторожная, она придерживается старой поговорки мьюри: «Выживают только параноики» и всей своей деятельностью соответствует этим словам.

«Варп Дайнемикс» – мелкая исследовательская фирма, основанная эксцентричным Огро Варатасом, первым мьюри, перенесшим свой разум в машину. «ВД» с момента возникновения находится на переднем крае исследований в биохимии и наномеханике, а ее штаб-квартиру проще описать как сочетание лаборатории безумного ученого и тропического зоопарка. Она создала первый действующий гипердвигатель для коротких внутрисистемных прыжков. И пусть «ВД» не оправдала возлагавшихся на нее надежд, она всегда удивляла новаторским и интересным подходом к своим разработкам и сделала свой вклад в развитие двигателестроения.

Третья фракция заботится о том, какое место занимает Йэнно Мьюри в отношениях с другими империями, как в военном, так и в экономическом аспекте. Они называются «Патриотами», фракция состоит из «Сурнимайа Корп» и ее союзников.

«Патриоты» берегут историческое наследие планеты и взывают к возрождению Империи. Самые фанатичные из них призывают к войне со Сторкадом, но пока они в меньшинстве. Большинство желает добиться военного господства для Йэнно Мьюри и как следствие экономического доминирования. Они уверены, что, достигнув военного преимущества над всеми соседями, смогут диктовать свои условия и внутри самой Федерации.

«Сурнимайа Корп»

Создана в годы войны с аниу как основа военной машины Федерации. После войны сфера ее деятельности расширилась, но военное кораблестроение до сих пор остается гордостью компании. Она строит немало кораблей на заказ.

Крупнейшая мега-корпорация мьюри, «Сурни», как ее обычно называют, имеет свой интерес почти везде. Они производители и исследователи, да и в политике у «СК» сильные позиции. Их главным соперником и в бизнесе и в политике является корпорация «Амфатара».

Корпорация до сих пор принадлежит семье Сурнимайа, ее основателям, известным своей честью и надежностью.

«Махион Корп»

Создана мегакорпорацией «Сурнимайа» как прямой ответ «Нихель Корп». Хотя «НК» удерживает наибольшую долю рынка развлечений, «Махион Корп» умудряется блистать и на таком невыгодном фоне, и ее продукция приобретает все большую популярность – многие считают ее единственным противовесом насаждаемой «Нихель корп» аморальности.

«Минералик Корп»

Основана группой независимых шахтеров. История «Минералик» началась в годы войны с аниу, с флотского отряда особого назначения, который начинял астероиды взрывчаткой, делая из них мины-ловушки. После войны личный состав отряда создал компанию и применил свои особые знания для скорейшего продвижения к вершинам добывающей индустрии. С тех пор компания расцвела, и темпы ее роста – одни из высочайших в пространстве мьюри. Также фирма известна как производитель жилых отсеков и систем жизнеобеспечения для космических кораблей и станций. У нее энергичная программа исследований, ее технологические достиже-ния заставляют нервничать даже великую «Найравану».

«Минералик» до сих пор с особенной охотой принимает на службу бывших военных, а ее военные силы считаются одними из лучших и не уступают силам крупнейших мегакорпораций. Считается, что большинство якобы пиратских нападений на корабли «Амфатары» и ее союзников совершается именно рейдерами «Минералик» и что официальная деятельность компании служит лишь прикрытием для создания сети нелегальных поселений, которые служат базами для разного рода экстремистских организаций, ставящих своей целью радикальное изменение всего общества мьюри.

На первый взгляд мьюри могут показаться никчемными созданиями, увлеченными одной лишь погоней за удовольствиями. Тем не менее все, что у них есть, они создали сами, и никому не следует забывать этого факта.

Из личного отчета ООСЕИВК Его Величеству.

* * *

– «Памятку» возьмите, пожалуйста, – дождавшись, пока «луч» прочно встанет на опоры, Игорь протянул пилоту блок.

Тот покачал головой, не поворачиваясь:

– Оставьте себе и выходите – вас ждут… – затем все-таки повернулся. В глазах пилота была симпатия и немного – почему-то – зависть. – Ты там не подкачай, парень, – сказал он. И видя, что Игорь собирается задать вопрос, вернулся к официальному тону: – Невежливо заставлять ждать хозяина дома. Выходите.

– Хозяина дома? – До Игоря не сразу дошел смысл этих слов. А когда дошел, то он промахнулся мимо ремня сумки, подхватил ее только со второй попытки и, выбравшись из кабины, увидел, как к пустому пятачку посадочной площадки, расположенному посреди соснового леса (сосны были гигантскими, краснокорыми, у их корней пушился белый мягкий мох…) идет по узкой тропинке человек в гвардейском мундире преображенцев. Полковничьем, это было видно издалека. Но в мире был только один полковник Его Величества Лейб-гвардии Преображенского полка… только один человек, который имел право на этот мундир… Игорь понял все по форме раньше, чем разглядел лицо. Но в следующий миг его внимание оказалось отвлечено – рядом с Императором возникла и поплыла голограмма. Мальчишка узнал запись событий двухмесячной давности: Общеимперский Чемпионат боевых искусств среди юниоров, группа 13 – 15 лет… его бой – финальный бой с Джерри Карнеги… вот! Рыжий веснушчатый крепыш на полтора года старше Игоря получает удар ногой в живот, отлетает, даже не пытается подняться – без сознания! Восторженный вой трибун – чуть ли не громче, чем тогда ему показался на самом деле, особенно если учесть звон, возникший в тот миг в голове после стремительного и беспощадного свинга в ухо… Зачем Императору эта запись? Что в ней особенного-то?

Император подошел вплотную, голограмма – лицо Игоря и вскинутые руки – уплыла куда-то в сторону. Мальчик тут же слегка склонился – церемониально:

– Ваше Величество, Игорь Сурядов из рода Сурядовых, второй сын…

– И первый рукопашник человечества среди тех, кому еще не исполнилось четырнадцать, – прервал его Вячеслав.

– Мне исполняется четырнадцать через месяц, – уточнил Игорь – просто чтобы сказать, не молчать. – Я получил вашу… просьбу, Ваше Величество, и счел за высочайшую честь исполнить ее тут же.

– Скажите, Игорь, – с искренним интересом спросил вдруг Император, – вы всерьез считаете, что разобрались в причинах конфликта скиуттских кланов на Варрохе?

Вопрос был неожиданным. Но Игорь тут же покраснел – от удовольствия (Император читал его работу в дайджесте «Лицеи Империи»?!) и гнева (конечно, он не верит, что в двенадцать лет можно разобраться в клановой стычке скиуттов, о которой они сами толком ничего не могли сказать!) и сказал быстро:

– Да, я так всерьез считаю.

– Гм… – Император уже шел обратно, и так получилось, что Игорь шагал рядом с ним, лишь на полшага позади. – Гм. Я не ксенолог, мне никогда не нравилась ксенология. Не могли бы вы меня несколько… просветить на этот счет? Насколько я помню, двое наших дипломатов были внезапно обезоружены и вежливейшим образом посажены под арест, чтобы не мешали этому малопонятному конфликту…

– Да он малопонятен только с точки зрения семейного общества, каковым является наше! – Игорь воодушевился. – Если экстраполировать действия скиуттов на модели земных клановых систем – все становится более чем ясным…

За разговором – говорил Игорь, Его Величество время от времени задавал вопросы – они дошли до поворота в известный всему человечеству «Уголок жизни». На нескольких гектарах сложные автоматы поддерживали множество «климатических уголков», каждый из которых являл собой небольшой фрагмент одного из освоенных русскими миров. «Уголок жизни» всегда был открыт для посетителей – экскурсий, туристов, просто любопытных – и пользовался даже большей популярностью, чем Космозоо в Петрограде.

Издалека Игорь, как ни был увлечен разговором, увидел, что у главных ворот стоят с десяток мальчишек – примерно его возраста, одетые в форму разных Лицеев. Некоторые оживленно разговаривали друг с другом, другие просто осматривались, кто-то читал с комбраса или висящего перед лицом голографического экрана. Игорь с удивлением понял, что знает почти всех… да нет, всех остальных парней. Не всех – лично, но – знает. Это были победители самых разных соревнований по рукопашке. Насчет некоторых Игорь удивлялся – почему в финал вышел он, а не они. Кое-кого он знал еще и по научным и исследовательским работам – весьма многообещающим. Кстати, и на него тоже уже смотрели, и кто-то сказал довольно громко:

– Сурядов идет.

А кто-то еще окликнул:

– Игорь, привет!

Игорь сбился, закончил объяснение и посмотрел на Императора – с некоторой долей требовательности. Ответом был строгий взгляд и легкий толчок в спину:

– Спасибо за интересный рассказ. А теперь идите. Немного подождите, я должен встретить еще троих.

И, повернувшись, Император зашагал обратно. Игорь проводил его глазами, потом вздохнул и уже быстрым шагом подошел к ожидающим его мальчишкам. В сущности, представляться не было нужды, он легко вспоминал имена, отчества и фамилии даже тех, кого и видел-то только на экране. Мальчишки с прибытием новенького начали опять строить догадки на тему, зачем их сюда собрали. При этом все дружно выказывали вслух недовольство прерванными в самом начале каникулами – и столь же дружно ощущалась в воздухе атмосфера ожидания и неуемного любопытства.

– Древние Боги наконец-то проснулись и потребовали жертвы, – не поймешь, серьезно или в шутку предположил мрачным тоном рыжеволосый плечистый Тиудир (с фамилией фон Лютциг), с которым Игорь встречался в поединках пару раз. Кроме того, трудно было не зачитаться его «Историей тевтонов», которую печатал их лицейский альманах – работа мальчишки походила на мальчишескую же песню, вдохновенную, в которую вложена вся душа, и оттого почти не замечаются огрехи, ошибки и неточности исполнения. – Нас всех отвезут в Аркаим^[8]и торжественно сожгут в Равноденствие. Как лучших из лучших, – добавил он без ложной скромности (но в общем-то справедливо).

Мальчишки примолкли. Потом зеленоглазый, веснушчатый Славка Макаров, известный пирокинетик^[9], не без успеха пытавшийся учить этому младших, тряхнул головой и сказал серьезно:

– Если бы по правде так было нужно для Родины – я бы пусть… Разве мало наших на самом деле за Родину… сожгли?

– И совсем даже не торжественно, – добавил его тезка (и троюродный брат Игоря) Славка Данич. Каждый из мальчишек понял, что имел в виду хорват, они опять примолкли, посматривая вокруг рассеянно и нетерпеливо.

Игорь снова внимательно оглядел всех мальчишек. Слова Тиудира о жертве не шли из головы. Нет, это была, конечно, шутка. Но и что-то от правды в ней ощущалось тоже.

Ему очень захотелось домой. Это было странное и непривычное желание. Секунду анализировав его, Игорь понял, что это – обычный страх. Страх перед неизвестностью, перед загадочной темнотой вне освещенного круга возле уютной, обжитой пещеры.

И упрямо наклонил голову, заставляя страх отступить.

* * *

На экране пятнадцать мальчишек покачивались в открытом вагончике, везущем их на дворцовый лунадром. Они вертелись и весело глазели по сторонам. В таком возрасте больше всего угнетает неподвижность, пусть сколь угодно комфортабельная – больше всего бодрит движение, пусть сколь угодно трудное…

– Это они и есть?

Его Высочество Цесаревич, скрестив руки на груди, смотрел на экран поверх отцовского плеча. Василий Вячеславович был очень похож на отца, только одевался не в парадный мундир гвардии, а в довольно скромную повседневную форму звездолетчиков со знаками различия капитана второго ранга военно-космических сил.

Император кивнул, не оборачиваясь:

– Это они и есть.

Цесаревич покачал головой:

– Не перемудрил ли дядя Илья со своим планом? Все привезут показывать достижения своей техники, а мы…

– Технику мы везем тоже, и лучшую, которая есть, ты это отлично знаешь, – ответил Император. – Но многих на этом сборище техникой не удивишь. Никакой, даже самой изощренной. Разве наша техника заставила два с лишним века назад развалиться альянс Чужих?

– Но мальчишки… – Василий Вячеславович вздохнул. – Можно было бы отказаться от участия в рукопашных боях. Это, в конце концов, всего лишь один из многих видов соревнований.

– Слушай, Васька, – отец наконец обернулся к сыну, – мне кажется, что это ты мой отец, а не я твой! Вспомни-ка себя лет сорок назад. Выпади тебе такое – неужели ты стал бы прикидывать, рассчитывать и думать?! Или вцепился бы руками и ногами в такой шанс с криком: «Мое, не отдам!»?!

Засмеявшись, Цесаревич поднял руки в шутливом жесте сдачи.

– То-то же, – наставительно сказал ему отец. И оба они вновь повернулись к экрану – вагончик сворачивал на поле, и мальчишки, повскакав с мест, разглядывали Императорскую яхту, которая должна была доставить их на базу витязей «РА».

Все пятнадцать мальчишек:

Белозерский Андрей

Беляев Дмитрий

Вайрау Раймар фон

Валишевич Антон

Вихорев Андрей

Вишневский Мариан

Волохов Федор

Ворожеев Андрей

Данич-Горват Мирослав

Залов Данчо

Лютциг Тиудир фон

Макаров Святослав

Немиров Владимир

Сурядов Игорь

Шомберк Яромир

– Не подведите, ребята, – тихо сказал Император. – И возвращайтесь живыми.

4. На палубе – слушать!

– Вот это да! Игорь, смотри! – Андрюшка Ворожеев так пихнул Игоря в бок, что тот скривился. Но ничем не ответил – было не до этого.

Призыв был зряшным. К иллюминаторам шаттла прилипли все пятнадцать лицеистов – расплющивая о стекло носы и даже отпихивая друг друга. Не потому, что не хватало места – просто от волнения, словно место у иллюминатора как-то приближало смотрящего к этому – этому, к чему неуклонно приближался шаттл. И до мальчишек постепенно начинало доходить, что вот это – и для них тоже, они летят туда! Кто-то, окончательно обалдев от счастья, выкрикивал:

– «Разящий»! «Решительный»! «Полтава»! «Грозный»! «Верный»! А вон англосаксы! «Хенгист»! «Вюрсгеорт»! Смотрите, сколько их!

Они смотрели. Они смотрели во все глаза.

Там, где за орбитой Плутона Ближний Космос словно бы обрывается в черную бездну – оттолкнись от Солнца, шаг – и упадешь в ничто, в то ничто, которое так долго когда-то прятало от землян звезды – там, где кончались огни поселений и станций, там – в неправдоподобно четком строю – гигантской, раскинувшейся на несколько десятков километров буквой W – сияли в пустоте походными огнями корпуса множества кораблей. Их было… Игорь попытался сосчитать, хотя точно знал, что их сорок (авианосец, два линкора, четыре крейсера, десять эсминцев и три вспомогательных судна от каждой из Империй) и знал все корабли по именам. Но сейчас просто разбегались глаза. И те проблемы, сомнения и тревоги, которые – никуда от них не деться – приходили к каждому из мальчишек по ночам, казались смешными и ничтожными перед лицом такого воплощения силы человечества.

Не отлипая от иллюминаторов, мальчишки начинали переглядываться. В глазах у них появлялась смесь гордости и тревоги. Они – пятнадцать юных воинов Русской Империи и пятнадцать летящих сейчас где-то воинов Империи Англо-Саксонской, их ровесников, они лишь маленькое звенышко в защищающей Землю кольчуге. Вот она, сияющая и грозная броня человечества. Ее мощь наглядна и неоспорима. Там – тысячи людей. Тысячи лучших звездоплавателей, пилотов, ученых, разведчиков, контактеров, инженеров, техников. И многих, многих других – взрослых людей, которые могут и умеют все. Но… но ведь даже крохотного ослабевшего звена достаточно, чтобы вражеское копье вошло в бок, чтобы пробила грудь бойца свистящая стрела… И ведь ждут сейчас где-то – совсем далеко – другие. Ждут, охваченные той же самой страстью, одной мыслью – победить. Победить их, землян. Ждут – такие, как в фильмах, которые показывали на базе «РА» на острове Буян^[10]. Ждут – привыкшие давить весом, числом и мощью своих жутких кораблей, грозой своих невыдуманных побед, памятью о непобедимости своих предков, опрокинувших черт-те сколько миров… Ждут.

И они, пятнадцать человек, – они летят. Не на экскурсию. Даже не на соревнования. Они летят в бой. На равных со взрослыми. Как в годы Той Войны.

* * *

А если… если я…

Дальше не думалось. Дальше не хотелось думать. Игорь, глядя, как из подплывающего борта линкора «Полтава», окутываясь облачками вымерзающего воздуха, выпрыгивают гибкие щупальца захватов, решил – не за других, за себя и только за себя: «Ну что ж. Если я чего-то не смогу – лучше пусть умру, пытаясь смочь. И все».

И пришло спокойствие.

Шатлл медленно, в полной тишине, потеряв собственный ход, плыл, подчиняясь захватам, к открывающемуся створу ангарной палубы линкора – сравнительно с кораблем – небольшой совсем. Наверху нависал, делаясь огромным, острый нос ходовой рубки. Почти физически ощущались взгляды – оттуда, сверху, из-за толстых плит прозрачной брони – там взрослые люди, офицеры, смотрели на шаттл, хорошо зная, кто на нем летит. А мальчишки не спешили рассаживаться по креслам, хотя этого и требовала посадочная инструкция. И не смотрели друг на друга. За два месяца они отлично изучили и лица, и привычки своих товарищей – пятнадцати лучших дворян-лицеистов в возрасте 13 – 14 лет, которых выбрала Русская Империя. Им не требовалось глядеть друг другу в лицо или что-то говорить – мысли и чувства читались и так, читались, как крупный текст на белом листе.

– Парни, – сказал, берясь обеими руками за спинку кресла, Яромир. На него посмотрели разом все. – Парни, давайте… только – не вслух. Не надо трепать слова. Давайте каждый… сам про себя. Ну, вы понимаете. Скажем – и сделаем, как сказали.

И чуть наклонил голову.

Они понимали. Все понимали…

Игорь не пытался прочесть мысли или хотя бы чувства остальных. Зачем, и так ясно. Он не знал точно, что именно сейчас они повторяют про себя. Но был уверен – смысл сказанного в тишине такой же, как у него. А он всего лишь повторил кусочек из Клятвы Огня – слова, которые говорят вслух один раз в жизни, но помнят всю жизнь. Короткую или длинную – не важно.

…и когда прах мой станет пламенем, каким была при жизни моя душа – пусть даже враги мои не смогут найти недоброго слова о том, как я жил – если есть у них хоть капля чести. Так я сказал, так я поклялся, так буду жить я – я, Игорь сын Викторов Сурядовых рода, русский дворянин и слуга народа русского, плоть от плоти, кровь от крови, дыхание от дыхания…

Игорь сел в кресло и прикрыл глаза. Ему вспоминалось сейчас удивление, охватившее их всех на базе «РА», когда им полностью – обстоятельно и подробно – объяснили предстоящую миссию. Игорь знал, что в последнее десятилетие космические просторы стали доступны как никогда ранее. Между Империями установился пусть хрупкий, но мир – и они бросили все силы на открытие новых космических маршрутов, что превратило Галактику в рай для исследователей и колонизаторов. Чуть ли не ежедневно у границ изученного пространства открывались новые планеты, непокоренные миры ждали своих первопроходцев. Все Империи поощряли и поддерживали частные компании, которые занимались освоением недавно открытых планет. Рост темпов экспансии позволял Империям расширяться, а исследователям давал приличный доход. Эти компании получали от своих правительств самые широкие полномочия, военную и финансовую поддержку – и, в свою очередь, головой отвечали за успешную реализацию своих амбициозных проектов. Несколько таких частных компаний создало и правительство Йэнно Мьюри. Они работали успешно и стали очень известны – их именами были названы открытые ими планеты и даже целые звездные системы, которыми они фактически управляли. Странный мир… но это была гонка за лучшее будущее, и в ней участвовали все.

Удивление, восторг, нетерпение – естественные чувства любого мальчишки, которому предложили увидеть новое и испытать свои силы. Поэтому на предложение подумать и упоминаниевозможности отказаться последовала лишь изумленная тишина, нарушенная парой тихих «пфы…». Потом были два месяца тренировок. В общем-то не таких уж сложных и тяжелых, ребята, привыкшие к нешуточным лицейским нагрузкам, быстро приспособились к новым требованиям. Скорей удивляли немалые массивы открывавшейся им новой информации. Оказывается, человечество знало и умело несколько больше того, что было общеизвестно.

Их навещал Император. Не то чтобы каждый день, но раз десять за эти месяцы прилетал. Именно он объяснил, что надо будет сказать родителям и друзьям – да фактически правду, умолчав лишь о парочке нюансов, вроде вполне реальной опасности не вернуться. Велина Целимировна выслушала сына с каменным лицом, но в глазах ее Игорь различил зажегшийся огонек гордости и азарта…

… – На выход, давайте на выход! – окликнули мальчишек из отъехавшей в сторону двери пилотской кабины.

* * *

Форма лицеев, в которых учились ребята, была оставлена еще на Земле. Мальчишки переоделись в армейскую парадную форму Русской Империи. В обычных условиях любой из них скорей сдох бы, чем отказался от ношения лицейского обмундирования на мероприятии такого ранга – но условия были не обычные, и это понимали все.

Лететь предстояло на линкоре, поэтому вес личных вещей был строго лимитирован. Эта традиция сохранилась еще с давних времен и, видимо, торчала в инструкциях неизменной, всеми забытой и уже просто никому не интересной – впрочем, Игорь немало посмеялся вместе с другими ребятами, читая про «не более 25 кг личных вещей на человека». Их «личные вещи» были представлены в основном комбрасами, редко у кого имелось что-то иное, хотя гитары взяли аж трое. И конечно, каждый тащил объемистую сумку с вещами «неличными». Но это подпадало под раздел «предметы служебного пользования» и не лимитировалось.

Конечно, каждый из них бывал – и не по разу – на борту военных кораблей, и все хорошо представляли себе жилые места для временных пассажиров. Это просто помещение – не важно, большое или маленькое, – по обе стороны которого (а иногда еще и в середине двойной полосой) идут нары, разделенные бортиками, в головах у каждых нар – шкафчик для вещей и лампа направленного света, в ногах – откидная скамейка, рядом с входной дверью – визитер и другая необходимая аппаратура, в торцевой стене – входы в тесноватые душ и туалет – вот и все. На линкорах, правда, не доводилось быть еще никому (кроме музея на земной орбите – линкора «Отвага» времен Первой Галактической Войны – но это и был именно музей). Мальчишки удивились, узнав, что за ними зарезервированы каюты офицеров-стажеров на центральной жилой палубе: небольшие, конечно, зато каждая с душем и туалетом, с визитером и удобным столом. Без иллюминатора – но какие иллюминаторы в жилых помещениях военного корабля? Их тут вообще нигде нет, кроме рубок да обзорной палубы… Даже в предоставленном ребятам для отдыха и тренировок зале не было и намека на настоящий иллюминатор – только обычное голографическое окно, позволявшее, однако, моделировать пейзажи на любом уровне реальности, доступном земной науке и технике.

Правда, зал этот Игорь увидел потом. Он еле успел снять полетный комбинезон, тщательно осмотреть и как следует оправить форму – ведущий группы, полковник Андрей Данилович Макаров, появился с визитом на экране и коротко приказал собраться всей группе в стыковочном модуле. Игорь отсалютовал, громко ответил «есть!»… и как раз в этот момент ощутил короткий, но мощный толчок – линкор с кем-то состыковался всем корпусом.

Расположение стыковочной палубы Игорь знал наизусть, как и лифтовых шахт, ведущих к ней. Обычно звездолетчики боевых частей живут рядом со своими боевыми позициями, давно нет такого понятия, как «единая жилая палуба», жилые помещения самым причудливым образом перемежаются со служебными постами – по тревоге не побежишь четверть километра и, как бы совершенны ни были лифты, в один миг не взлетишь (или не спустишься) на высоту двадцатиэтажного дома. Да и от борта к борту линкор не один десяток метров… (Во флоте ходили анекдоты про офицеров, которые служили по пять лет, но не знали в лицо капитана корабля, или про матросов, которые ухитрялись дезертировать, не покидая пределов своего судна; про то, что на некоторых кораблях, склонных к гигантомании джаго, о начале Первой Галактической узнали через месяц после того, как корабль вступил в бой – от усталых путников из других отсеков…) Но про пассажиров, конечно, никто особо не думал, и стыковочный модуль – здоровенное выдвижное помещение, похожее на ангар (да и служившее в этой роли сплошь и рядом), был далеко, пришлось добираться вместе с остальными – молчащими и изо всех сил делающими вид, что ничего не происходит, – мальчишками довольно долго…

На самом деле каждый из них ощущал – как и в тот день возле «Уголка жизни», – что сейчас произойдет нечто очень и очень важное. Будет пройдена еще какая-то веха на пути – пути еще даже не к цели, пути к тому Полю Чести, на котором и развернется борьба за эту цель. Нет – Цель.

И они не ошиблись…

Две застывшие в десяти шагах друг против друга шеренги лицеистов были похожи полной неподвижностью и неправдоподобной четкостью – казалось, какой-то мальчишка тщательно расставил своих солдатиков на полу большой комнаты. Зелено-черно-красная шеренга русских – красно-сине-золотисто-белая шеренга англосаксов. Из-под козырьков форсисто примятых «на центр» русских фуражек-«макаровок» и переднего края надетых косо к правой брови английских пилоток-глэнгэри смотрели бесстрастные мальчишеские лица – в общем-то похожие. Хотя «подкладка» русых волос, пухлых губ и курносых носопырок с одной – и каштановых волос да резких подбородков с другой стороны указывала достаточно четко, кто есть где даже без формы.

Над шеренгами тяжело обвисали расправленные парадными складками большие флаги военно-космических сил. Справа – черный с Андреевским золотом русский. Слева – темно-синий с серебряной восьмиконечной звездой и Юнион Джеком в крыже англосаксонский. В складках одинаково таилась суровая темнота.

Звуки марша грянули из невидимых динамиков неожиданно – но не от этой неожиданности по шеренгам прошло еле уловимое шевеление. Это был не «О, Россия!» и не «Правь, Британия!». Палубу заполнили звуки «Песни землян». Ее пели в обеих империях, но никогда – вместе.

Никогда – с поры Первой Галактической.

– Смирно! На палубе – слушать!

– Смирно! На палубе – слушать!

Адмиралов было двое. Оба командующих эскадрами человечества, отправленными на Йенно Мьюри. Черно-золото-белый русский, сине-золото-белый англосакс – сияли эполеты, ремни и перевязи тяжелых палашей. Пройдя со вскинутыми к фуражкам ладонями в белых перчатках между шеренгами лицеистов, они синхронно развернулись каждый под своим флагом.

Музыка смолкла.

– Вольно, – не скомандовал, просто сказал, русский.

– Вольно, – повторил англосакс.

Оба строя коротко пошевелились: почти неуловимо – расслабившие одно колено русские, синхронно и ясно – заложившие руки за спину и расставившие ноги англосаксы. Адмиралов – и своего и чужого – знали в строю все, хотя далеко не все собирались связать близкое уже будущее с космосом. Если только это было возможно – жить на Земле и не быть связанным с Космосом…

– Ребята, – почти по-домашнему сказал русский. Говорил он тоже по-русски. – Русские, англичане… все, кто сейчас тут стоит. Я видел, вы все были удивлены, когда услышали нашу песню. Я говорю – нашу, потому что она наша. Всех землян. И за последние два века она ни разу не звучала вот так – для всех… Все вы знаете, зачем мы летим на Йэнно Мьюри. Мы летим, ребята. Не англичане, не русские. Мы летим. Земляне. Мы собрали вас здесь, чтобы сказать то, что вы все, надеюсь, и так понимаете. Космос велик и равнодушен к слабым. Мы летим туда доказывать, что мы сильны. Так получилось, что нашим народам есть в чем обвинять друг друга… Но теперь представьте, с каким удовольствием вцепятся в нашу слабость наши враги. Как будут разочарованы друзья. Как будут испуганы те, кто за щитом Земли нашел себе спасение от хищников со злым и мощным разумом – все вы знаете этих хищников в лицо и по именам… – Адмирал перевел дыхание. – Мы летим туда воевать. Это будет особая война. Война без объявления, война с улыбками и рукопожатиями, со словами о мире и разуме. Но в ней любой из нас может погибнуть. И проигрыш на ее полях будет, пожалуй, страшнее проигрыша в схватке космических эскадр. Так пусть же не будет меж нами розни! – Он медленно вытянул из ножен златоустовский палаш и, держа его на руках, как ребенка, четко повернулся к англосаксу. – Я, флота русского воинского адмирал и Империи Русской дворянин Ознобишин Виктор Егорович, на этом клинке честью своей клянусь, что не изменю ни в мыслях, ни в делах матери нашей – Земле! И в том присягаю и вручаю клинок и присягу брату моему…

Среди лицеистов побежал изумленный шепот – англосакс потянул из ножен шеффилдский клинок… Почти такой же, как у русского, тяжелый и прямой, только увенчанный головой льва, а не медведя…

Игорь встретился взглядом со стоящим чуть наискось слева англосаксом. Мальчишки как сцепились взглядами. И родилось тихое-тихое касание, при котором не важно – знаешь ты язык или нет, потому что все на свете воины думают и понимают одинаково…

«Ну?»

«А ты?»

«Ага, и я».

«Идешь?»

«Иду!»…

Мальчишки шагнули друг другу навстречу одновременно, доставая из прилегающих к бедру парадных ножен ножи – Игорь свою полевку, англичанин – длинный обоюдоострый дирк. И голоса их зазвучали синхронно… и тут же утонули в голосах других ребят…

5. Поле чести

Ох, как же Игорю не хотелось вставать этим утром…

Вчера вся флотилия праздновала День Жатвы^[11]. Мальчишки выли от восторга – когда еще увидишь, как капитан линкора копает картошку?! Вообще, конечно, старшему в семье полагалось в этот день жать, но хлеб любого вида отказывался расти при искусственном освещении, как ни изощрялись ученые; картошка оказалась не столь требовательной. А уж что при этом распевали мичмана – это было не для женских ушей. Впрочем, на корабле женщин в экипаже не было, поэтому пассажирок ритуально загнали в спешно переоборудованный под гумно отсек для хранения образцов, где вся эта толпа гулко митинговала – вопреки, кстати, правилам, предписывавшим сидеть тихо, чтобы не разгневать ревнивых полевых летуний. Концерт, как и все самодеятельные концерты, тоже был полон бурного энтузиазма. Но и утро вспоминалось, и слова того же капитана – вечные слова про силу золотых колосьев и веру в животворящую Мать-Землю. Игорь знал эти слова наизусть, и все равно они каждый раз его волновали. И он видел, что и всех вокруг они волнуют, даже тех, кто прожил на свете уже много десятилетий и видел не один такой день. Да и как не волноваться – если именно День Жатвы приобрел почти религиозный (насколько это было применимо к землянам) оттенок – после Безвременья с его, казалось, навечно умершей природой – некогда такой прекрасной? Ее возрождение для землян было практически мистическим…

* * *

Вот только загулялись они, конечно. К «вечеру» полковник Макаров начал, ругаясь, вылавливать хохочущих лицеистов в самых разных местах корабля при помощи наряда из экипажа. Это так всегда бывает под конец Дня Жатвы – немного дураковатое веселье. Именно оно заставило Даньку Залова и Марьку Вишневского залезть в вентиляционную систему, ползать там и выть задыхающимися от смеха голосами… Их отловили последними и притащили в каюты в завязанных мешках, из которых торчали только головы. Развязывать мешки Андрей Данилович мстительно отказался.

Игорь улыбнулся в темноте, перевернулся на бок и испытал сильнейшее желание поспать еще – тем более что общей побудки, скорей всего, не будет. Это уже освоившийся организм поднял его в обычное время. Но потом мальчишка вспомнил, что они уже вышли из гипера, а на саму Йэнно Мьюри прилетают завтра.

Завтра!!! Игорь сел, пробормотал ругательство. Хлопнул в ладоши, зажигая свет, – в таких помещениях, где постоянных хозяев не было, почти никогда не настраивали голосовые системы. На столе лежал так и не отключенный со вчера комбрас, в воздухе плавали строчки лекционного материала – Игорь вчитался:

Калмы:

Представители этой примитивной расы были завоеваны тысячу лет тому назад империей Сторкад. По сравнению с большинством других порабощенных Империей рас калмы адаптировались в обществе сторков намного лучше, и сегодня лишь незначительная их часть все еще находится в рабстве. Большинство калмов торговцы и ростовщики – эти занятия, к которым сторки исторически относятся с неодобрением и презрением, все-таки крайне необходимы для их общества. Единственный открытый для калмов путь в продвижении по нелегкой социальной лестнице Сторкада – накопление огромного богатства, которое хотя и не дает им особых прав, но по крайней мере заставляет считаться с собой как с грязной, но неотъемлемой частью «механизма». Поэтому для большинства калмов главным является получение выгоды. Для них самое важное в жизни – заботиться о себе и о своей собственности. В то же время скупыми назвать их нельзя.

Мужчины: пронырливы, хитры и нещепетильны. Они не очень любопытны, стремятся в жизни к стабильности и любят чувствовать себя в безопасности (старая поговорка сторков: «Ну, это калмский воин!» – означает что-то невероятное, небывалое и невстречающееся).

Женщины: обладают соблазнительными и очаровательными манерами поведения. Несмотря на их кроткий нрав, женщины калмов так же проворны и хитры, как и мужчины их народа…

Игорь тычком пальца отключил комбрас, переместился на пол и занялся гимнастикой, поглядывая на экран над дверью.

Нет, похоже, что сегодня их и правда не станут будить. Захотелось снова прилечь – да что ж такое, он и проспал-то всего три часа! Но Игорь напомнил себе, что от такого недосыпа еще никто не умер, а вот отсутствие побудки может быть просто-напросто провокацией: ну-ка, кто там решил заняться накоплением жировых отложений? Отмечаем галочками и вечером даем им вместо свободного времени свободный выбор – заниматься рукопашным боем или силовой гимнастикой.

На фиг-на фиг, не фиг-не фиг. Ищите ленивых добровольцев в других местах, а тут живет очень собранный и энергичный молодой человек.

Мальчишка от души скорчил рожу отражению в зеркале – металлическом полированном листе на двери…

Игорь уже принял душ и влезал в спортивный костюм, когда в дверь постучали и голос Яромира поинтересовался:

– Спишь?

– Заходи, – стоя на одной ноге, Игорь затянул захлест кеда.

Дверь Яромир открыл, но внутрь не полез, спросил из коридора:

– Завтракать идешь?

– Иду. – Игорь переступил порог и тряхнул руку Яромира. С чехом за две недели полета они сдружились крепко. Яромир был большим специалистом по экономике иных миров и обладал инстинктами саблезубого енота с Закатной – то есть рассматривал все новое в пределах досягаемости как потенциальную добычу для пытливого ума и крепких лап и зубов. Но если енот приспосабливал добытое исключительно в желудок, Яромир был озабочен благом Русской Империи. Личность совершенно неромантичная по меркам начала III века Г.Э., чех хорошо дополнял Игоря, чья русская душа требовала широты и размаха, из-за чего полковник намекал уже, что при подлете к цели их просто сбросят на поверхность как идеальную диверсионную группу – и мьюри головная боль, и Земле какое-никакое, а облегчение… Яромир промолчал, а Игорь не удержался и спросил, дадут ли им скафандры, или все будет как обычно, в результате чего провел целый час личного времени за чисткой этих самых скафандров дезинфектантами. Провел бы и больше, но после десяти минут одиночества на помощь его паре рук явились еще четырнадцать, а к концу работы прибежал дежурный офицер отсека – узнать, что случилось в «раздевалке» и откуда такие дикие звуки? На самом деле это всего лишь Антошка Валишевич показывал, как ревет дюнный рогач с его родной Нова-Гоби… Кто же был виноват, что он ревет так громко и – прямо скажем – довольно противно?

…В столовой отсека кроме них никого не было. Из людей. За столиком у экрана сидели и чинно ели двое офицеров-нэрионов, стажировавшихся у артиллеристов линкора. За воротники их мундиров с пышными эполетами были аккуратно заткнуты салфетки. У Игоря всплыли в голове строчки из повторенного как раз позавчера вечером материала.

Нэрионы

Вот уже два века союзники землян в каждой войне, трехпалые нэрионы ловки, трудолюбивы и очень ответственны. Из-за полного соответствия темпераменту землян нэрионы часто добиваются руководящих постов как в администрации, так и в военном деле. Очень неохотно воевавшие против Земли в годы П.Г.В. даже в моменты наибольших успехов ее врагов, нэрионы массово благодарны землянам за спасение своих планет, которые Чужие собирались «покарать за предательство» (еще до официального перехода Нэриана на сторону Земли вместе с землянами против Чужих активно сражалось несколько сот тысяч нэрианов – бывших военнопленных, откровенных перебежчиков, жителей колоний)…

Мужчины: обычно высокого роста, подтянуты, с лисьими чертами лица и подвижными чуткими ушами. Отличаются безупречными манерами и сдержанностью в общении.

Женщины: опрятны и уравновешенны, обладают мрачным юмором и трезвым взглядом на жизнь.

Впрочем, о нэрионах он и так знал немало, и не сухих строк пособия – он переписывался с двумя братьями, с которыми познакомился два года назад в пионерском лагере на Океаниде. Правда, Ю-Ас-Су и Та-Ас-Су родились и жили не на Нэриане, а на Атодаке, одной из колоний нэрионов, и в их метрополии не были ни разу. Страстные любители охоты, не обладавшие даже зачатками чего-то хотя бы отдаленно похожего на страх, нэрионы были помешаны вдобавок и на аквастрое, который, к удивлению Игоря, находился на очень богатом водой Атодаке в рудиментарно-смешном состоянии – на этой почве они и сошлись с Игорем и первоначально под его руководством просто разрабатывали проект подводного спорткомплекса. Потом выяснилось, что оба нэриона – на самом деле пионеры (на Нэриане уже давно то тут то там появлялись пионерские отряды), а не просто отдыхают в пионерлагере, потом было приключение во время похода – в подводных лесах на Рогах Дьявола…

– Ты чего застыл, садись, выбирай, – дернул Яромир Игоря и сунул карточку меню.

– Угу, выбор обалденный, – буркнул Игорь, садясь. – У тебя знакомые нэрионы есть?

– У отца сослуживцы, – ответил Яромир. – Неинтересные они какие-то. Сами не знают чего хотят.

– Зато ты очень интересный, – оскорбился за нэрионов Игорь и в знак протеста выбрал тушеную капусту с сосисками. – Из мешка вылез? – поинтересовался он у вошедшего в столовую Вишневского (Залова не было видно).

Мариан передернул плечами:

– Не напоминай, это было страшно. Темная пустая каюта, я лежу посредине в мешке, совершенно беспомощный, и слышу по углам шорох чудовищ…

– Это у него опять вентиляция барахлила, – услужливо пояснил появившийся следом Андрюшка Ворожеев. Мариан ухитрился посмотреть на Андрея с высоты пятого этажа – Ворожеев изобразил «а мне наплеватеньки!».

– А Даньки так и нет, – отметил Игорь.

– Да был он, – усмехнулся Андрей. – Прибежал, покидал в трюм две нормы и убежал. Ему обещали, что отведут в ходовую рубку, и он почему-то решил, что это экскурсия. По-моему, там просто уборщик понадобился.

– А неплохо бы все-таки в иллюминаторы глянуть, – вздохнул Мариан. – Наверное, Таллар уже близко совсем.

– Газовый гигант, – согласился Яромир. – Должно быть, грандиозное зрелище. Я пробовал экран в зале на внешний обзор перенастроить – глухо, отрубается, и все тут.

– Наверное, чтобы мы не отвлекались от процесса подготовки, – предположил Тиудир, он тоже, видимо, решил позавтракать. – А то будем там дневать и ночевать… Кстати, этот Таллар интереснейшая штука. Первый раз вижу такой фокус: планета – газовый гигант, типа нашего Джупа, у нее обитаемый спутник, и все это вращается так близко к обычной звезде класса G.

– Этот Таллар – поменьше нашего Джупа, – напомнил Яромир.

– Меньше или нет, а поток излучения в его радиационных поясах, я думаю…

– А не надо думать, возьми и посчитай – ничего особо страшного.

– А вот сейчас и посчитаю…

Игорь рассеянно ковырялся вилкой в капусте, вполуха слушая мгновенно завязавшийся спор и разглядывая лица ребят.

«Может быть, они не ощущают того, что я? О чем они говорят? Спектральный класс… гигант… Они и правда не ощущают того, что там – за броневыми стенками – с бешеной скоростью приближается наше Поле Чести – мое и их? Или они ощущают то же, что и я, а все эти разговоры – просто дежурная маска? А под ней – нетерпение, ожидание, гордость, может быть, даже страх? Просто мы должны быть мужчинами, и мы надели эти маски… Или не только о нас речь, и все – все, все, все! – ощущают то же, что и мы? Но разве это может быть? Кто мы – и кто капитан Жаров, кто – Его Высочество?! Как сложно разобраться… Ощущаю себя персонажем интересного кино. Но разве это кино?! Или так всегда бывает, когда происходит что-то на самом деле важное, на самом деле громадное – человек ощущает себя слишком маленьким, и ему легче, если представить себе, что все это – ненастоящее?

Перестаньте болтать о каких-то глупостях, – захотелось крикнуть ему, – ну же, хватит! Вы что, правда ничего не понимаете?!»

Он столкнулся взглядом с глазами Андрея. И ощутил, как вздрогнули уголки губ. В глазах Ворожеева были нетерпение, ожидание, гордость…

Только страха – страха там не было.

Ни капли.

* * *

В зале было почти темно, только дежурное освещение над входом горело, да в глубине голографического окна переливались и сплетались в танце серебристые и голубые огненные струи. Макаров, тихонько остановившись, различил своих мальчишек – они сидели кто где, в полной тишине, неподвижные. Слушали, как… кто?.. Димка Беляев, точно – стоя возле стены с заложенными за спину руками, читает стихи. Негромко так, и слова – вспышками в темноте. Как трассирующие пули…

…И поднялись с живыми

Трупы в единый ряд.

Мертвые пальцы сдавили

Верный свой автомат.

Мертвый наводчик ищет

Цель для гранаты своей.

Ужасны бесстрастные лица

Однажды погибших людей!

И вновь из мертвых восставший

Смотрел командир, как враг,

По склону обратно бежавший,

Не мог одолеть свой страх…

Эндорфины, подумал полковник. Он знал много таких случаев и знал конкретно этот случай – древнюю «Оборону Мертвых», когда в одном из пограничных фортов «РА» во время Серых Войн сражались, не пропуская большую банду людоедов, воины, получившие по три, пять, а то и семь смертельных ран. Все объяснимо. Эндорфины, биоопиаты и прочее.

Он продолжал стоять неподвижно и слушать мальчишеский голос в темноте – четкий, ясный, только самую чуточку дрогнувший на строчках о том, как

…словно в Средневековье,

Чтоб победить до конца,

В ужасе вбили колья

Витязям павшим в сердца…

Эндорфины… да.

Только это не важно сейчас. Вот этим мальчишкам – на хрен не важно. Они и сами все знают – про эндорфины. И те бандиты тоже, наверное, знали.

Вот только каждому трупу витязя они и вправду вбили в сердце осиновый кол. И ни одного не посмели сожрать. И не пошли дальше…

…А в зале было совсем тихо. Совсем-совсем, хотя Димка умолк. Через очень долгую минуту кто-то пошевелился, еще кто-то сказал нарочито-беспечно:

– Кто споет, раз уж вместе сидим?!

– Давайте я, – отозвался Володька Немиров. – Эй, кто там ближе – дайте гитару.

– Держи, – ему перебросили инструмент.

Полковник Макаров прикрыл глаза… Осталась темнота с гаснущими огненными кольцами – и голос мальчишки с бешеным ритмом гитары:

Ветер – опора мне! Падаю в звезды.

Сердце не выдержит? Выдержит воздух!

Память моя – жестокая плеть…

Бойтесь не гибели – бойтесь стерпеть!

Бойтесь не судей – бойтесь не сметь!

Синее небо —

черная смерть…

Синее небо —

черная смерть…

Синее небо —

черная смерть…^[12]

Раздался стук – угасающий стук по корпусу гитары.

Полковник оттолкнулся от косяка и ворчливо сказал в темноту:

– Свет включите, ну?

Быстрая беготня, возня, вспыхнуло освещение. На Макарова смотрели пятнадцать мальчишеских лиц, даже чем-то одинаковых. Но за последние два с лишним месяца Андрей Данилович изучил своих подопечных очень и очень хорошо. Не были они одинаковыми. И именно поэтому составляли отлично функционирующий организм с молниеносными реакциями, отличной хваткой и мощным коллективным разумом.

– Так. – Макаров прошел к выдвинувшемуся из стены столику, положил на него оттянувший руку металлический кейс. – Удачно, что я вас тут застал, не надо ни за кем бегать по каютам… Завтра мы прибываем. Готовьтесь вволю погулять по совершенно новой не то что для вас – для всех землян планете.

Оживленное шевеление, шепоток, блестящие глаза.

– Андрей Данилович, разрешите вопрос. – Игорь Сурядов поднял руку. Полковник кивнул. – Что, вот так простопойдем погулять? Или это вы, так сказать, фигурально выражаясь?

– Во-первых – да, пойдем, и что в этом плохого – увидеть новую планету? – спокойно ответил полковник. – А во-вторых… конечно – нет. Вы будете гулять под прицелом. На вас будут смотреть, и будьте уверены, если вам приспичит плюнуть в плевательницу – ваш плевок оттуда выскребут и изучат на субатомарном уровне. На вас будут смотреть, смотреть очень внимательно – и совсем не дружелюбно, потому что друзей там у нас нет.Поканет. – Полковник выделил голосом это слово. – Поэтому ваша задача – произвести впечатление. Такое, чтобы оно оказалось посильней любого военного флота на орбите… – Офицер подождал, пока мальчишки переварят сказанное, потом продолжил как ни в чем не бывало: – Это не значит, что вы должны лезть в драки на пустом месте, вызывать на дуэль из-за косого взгляда, как считают кое-где у наших соседей некоторые придурки, знающие земных дворян лишь по скверным местным фильмам. Нет. Но и спускать явных оскорблений тоже нельзя. Негодяй должен получить по заслугам – так, чтобы желающих повторять не нашлось. Только… – Полковник замолчал, и пауза нехорошо затянулась. Мальчишки тоже молча ждали. Игорь ощутил, как где-то в глубине души сгущается напряжение. Это была уже совсем не игра. Даже не соревнование, пусть сколь угодно жесткое и жестокое, на какое они настраивались. Это была… да, это, пожалуй, была и правда – война. – Ребята, вы должны быть очень осторожны, – наконец закончил свою мысль полковник. – Вы просто не представляете себе, что это за общество. Никакой симулятор не может дать точного представления об этом. Уровень преступности на Йэнно Мьюри очень высок. Но, что еще хуже, там хватает психопатов, готовых открыть стрельбу – просто так, в приступе безумия, – швырнуть в толпу бомбу, распылить ядовитый газ или даже сделать кое-что похуже.

– Что значит – хуже? – прямо спросил Игорь. Услышанное не укладывалось у него в голове с точки зрения элементарной логики, считавшей, что все действия человека должны иметь под собой рационально объяснимую и понятную основу – поиск нового, защиту своих… Зачем, например, распылять среди собственных сограждан ядовитый газ? Мальчишка вспомнил, как в прошлом году они бурно обсуждали историю на Сумерле, где один из местных деловых людей, Карев, помог агрессивным туземцам устроить взрыв около школы^[13]. Все единодушно решили, что Карев был генетически неполноценным, даже странно, как его прозевали до родов…

– Хуже – это, например, использовать вот эту штуку. – Полковник выложил на стол странное устройство – бредовый гибрид гигантского шприца и кустарно сделанной винтовки. Выглядел он омерзительно. – Это ручной метатель кислоты. На Йэнно Мьюри находятся психи, которые поливают прохожих вот из этого – в «знак протеста» или просто для потехи. Поэтому вы должны быть всегда вооружены.

– И нам позволят везде ходить с плазмой? – с сомнением спросил Яромир.

Полковник усмехнулся.

– С армейскими плазмометами, конечно, не позволят – их ношение там запрещено. Запрещено вообще носить оружие – открыто, разумеется. Так что… надеюсь, что пистолеты у всех у вас с собой? – Мальчишки согласно закивали. На Земле не было нужды носить с собой оружие, но пацан без оружия, да еще и лицеист, это не мальчишка, а недоразумение. Совсем недавно они получили право иметь собственное оружие в постоянном владении и, согласно традиции дворянства, закупили каждый тот образец, какой хотел.

– Хорошо. Не расставайтесь с ними. Нигде. Никогда. Кроме того, я бы посоветовал вам носить виброножи.

Игорь поморщился. Он не любил этого оружия – да и мало кто его любил. На вид вибронож мало чем отличался от обычного, но в его рукоятке скрывался генератор ультразвука, заставлявший лезвие вибрировать с невероятной быстротой. Такой клинок без особого нажима разрезал надвое шестидюймовый сосновый брус, а любого живого противника буквально разваливал. Виброножи не любили отчасти поэтому – эффект их применения был слишком уж… грязен – но в основном потому, что генераторы ультразвука могли отказать или исчерпать заряд, а без них любой, привыкший рассчитывать лишь на проникающую мощь виброножа, становился практически беспомощным. Дворяне изучали вибронож, но лишь по обязанности.

Андрей Данилович обвел взглядом хмурые лица мальчишек.

– Ребята, вам действительно лучше взять виброножи. На Йэнно Мьюри это любимое оружие всякого рода отребья, и если вы считаете, что использовать против них такое же оружие бесчестно, то вы ошибаетесь. Урок должен быть ясен и нагляден. Возьмете пластунскую модель на складе.

Он вновь внимательно оглядел мальчишек. На сей раз возражений не было – серьезностью момента прониклись все.

– Хорошо, теперь пойдем дальше. – Полковник вывалил на стол связку браслетов, как две капли воды похожих на обычные комбрасы последней модели.

– Вы замените свои браслеты вот этими. Вы с ними уже знакомились, и знаете, что в них… м… особая начинка. На Йэнно Мьюри это будет совершенно нелишне. Кроме того, в них установлены датчики жизнедеятельности. Постоянный сигнал с них поступает непосредственно на флагман. Пока браслеты на вас, мы будем видеть, где вы и что с вами. Снимать их не рекомендуется. Так мне сказали на Земле, но вы можете считать это прямым запретом.

– Но… – попытался возразить кто-то.

– Никаких «но»! – отрезал полковник. – Вас могут попытаться убить. Или похитить. А Русская Империя не вступает в переговоры с бандитами. Нигде и никогда. Понятно?

– Но нас-то зачем похищать? – удивился Андрей. – Ну что мы такого знаем?

– Вы знаете уже достаточно много, – отрезал полковник. – И если вы думаете, что вас там, в плену, ждут только пытки, то вы ошибаетесь. У мьюри есть машины для считывания памяти – таких мы не используем даже для работы с пленными, потому что рост некротического поля Вселенной при некоторых… ммм… действиях разумных – не шутка, вы сами это знаете. Попутно они разрушают мозг – после первого же «сеанса» вы умрете или превратитесь в клинических идиотов. Но мьюри получат почти все, что вы знаете, а такого допускать нельзя, – полковник обвел взглядом притихших мальчишек.

– Кроме того, очень многие там не откажутся купить землянина-раба. Да, рабовладение на Йэнно Мьюри запрещено, но лишь для тех, у кого нет на это денег. Или для тех, у кого есть совесть. А совесть и деньги в этом мире сочетаются плохо. Не то чтобы совсем не бывает такого сочетания, но бывает достаточно редко.

Эта новость вызвала возмущенный шум. Смысл его сводился к тому, что пытаться превратить землянина, да еще русского, в раба – занятие безнадежное и крайне вредное для здоровья неуемного оптимиста-рабовладельца. Больше всех шумел Раймар, и сидевший рядом Игорь шепотом уточнил:

– Ты чего разорался? Ты же немец. Может, на вас там и спрос-то нулевой.

– Я за компанию, – пожал плечами фон Вайрау.

– Я не сказал, что вас сделают рабами, – с нажимом повторил между тем полковник. – Но могут попытаться сделать – и, поверьте мне, у мьюри есть крайне мерзкие способы… дрессировки. Конечно, вас будут вытаскивать до последней возможности – до конца, – но лучше не испытывать свою стойкость таким вот образом. Очень легко говорить, что оружие не делает человека свободным, что силы духа достаточно, чтобы не стать рабом, но такие вот болтуны никогда не бывали в застенках, они не знают и тысячной доли способов, которыми человека можно превратить в скота. Так что мой совет прост: не попадайтесь!

– Пусть попробуют только меня похитить, – нехорошо усмехнулся Яромир. – Я их мигом провожу…. в верхнюю тундру.

По мальчишкам легкой искрой пробежал злой и веселый смех:

– В места доброй охоты!

– Ага, точно!

– Может быть, и проводишь. – Полковник внимательно посмотрел на мальчишку. – А может, и нет. – Он выложил на стол еще один предмет – пластмассовый, похожий на игрушку пистолет – даже без дула на конце коробчатого ствола.

– Это микроволновый мазер, или тазер, как их называют на Йэнно Мьюри. То, что вы видите, – это армейская модель очень высокой мощности – зона поражения достигает пятидесяти метров, а на дальности меньше десяти метров выстрел из такого оружия может причинить ожоги второй и третьей степени и даже смерть. Батареи хватает на десять выстрелов, а заряжать ее можно от любой энергетической сети – с помощью не слишком сложного устройства. Ношение такого оружия на Йэнно Мьюри категорически запрещено, если кто-то пустит его в ход – полиция может просто застрелить его на месте. Тем не менее эта милая игрушка часто попадает там в руки маньяков и психопатов. Так что, если вы видите, как в вас целятся из такой вот штуки, стреляйте сразу, не раздумывая. Тазер оглушает всего на несколько минут, но этого вполне хватит, чтобы утащить вас в место, выбраться из которого вы уже не сможете. И вряд ли кто-то из окружающих вступится, если они и будут, эти окружающие. Это понятно?

Мальчишки молчали. Понятно было всем, да и давно, еще на Буяне, а полковник сейчас лишь повторял некоторые новые детали, но вот поверить в то, что такое общество существует, было трудно. Почти невозможно. Игорь вспомнил, как удивлялся на вводных, что не может в моделированной «толпе мьюри» ментально определить источники угрозы. Мысли окружающих были хаотичны, желания, симпатии и антипатии – неопределенны; возникало ощущение, что причиной для неадекватных действий любого против любого в этой толпе может быть просто косо брошенный взгляд, неосторожно заданный вопрос или какая-то нитка на твоей одежде. Нет, полковник был прав – если в такой ситуации кто-то решит пальнуть в тебя, то рассчитывать можно только на свои глаза и уши, намерений не проследишь толком. А глаза и уши тоже несовершенны, особенно если вокруг масса народу…

– Надеюсь, вы понимаете, что вам не следует гулять там в одиночку, – продолжил полковник. – Как минимум парами, а лучше втроем. Да, вот еще… – Андрей Данилович выложил на стол цилиндр из молочно-белого полиэтилена. Полковник надорвал один из торцов, на стол увесисто вывалились, маслянисто поблескивая, золотые монеты. Мальчишки зашевелились, подались ближе. Это оказались не русские червонцы и не английские соверены. Монеты были побольше, на одной стороне отчеканен номинал – не слишком большой для такой монеты, надо сказать, на другой – претенциозный герб Йэнно Мьюри: стилизованная спираль Галактики.

– Это энге, – пояснил Макаров. – Мьюри намного меньше ценят золото, чем мы, потому что добывают они его гораздо больше. Поэтому золотыми монетами они пользуются в обиходе, и в определенной степени это считается шиком. Каждый из вас получит сотню таких монет. Это немало даже по меркам Йенно Мьюри. Возможность погулять по планете и посмотреть ее у вас, как я уже сказал, будет, и было бы неправильно отпускать вас без денег… Конечно, стандартные кредитные карты вы получите тоже, – добавил полковник. – И на них сумма будет еще солиднее. Надеюсь, вы понимаете, что праздной прогулки у вас не выйдет. Это совершенно новый для нас мир – и нам важно все, каждая мелочь, даже совершенно незначительная, на наш взгляд. Образцы техники, оружия, произведения искусства – они очень нужны нам, чтобы понять мьюри. Одним словом – все, что покажется вам интересным. Экономить не надо – Империя покроет любые расходы, – но и транжирить тоже, потому что эти деньги заработаны не вами, и они должны быть потрачены с пользой. Ну вот, пожалуй, и все. – Полковник тяжело вздохнул и… вдруг улыбнулся: – А теперь спой еще, Володя… Доставай гитару, доставай, я все одно видел, как ты ее под диван пихнул…

…Ничего не отвечай,

Придорожная трава,

Да сплошная кутерьма

Необъезженных дорог.

Отцветает иван-чай, —

И зовет меня тропа.

Город мой – моя тюрьма,

Но закончился мой срок.

Ничего не говори,

Я такой же, как и был.

Только ветер в голове

Поседел да приутих.

Лучше чаю завари,

Чтобы не было беды,

Чтоб разбойник-соловей

Свистом не будил шутих.

Разведи меня, печаль,

На веселое словцо!

Пусть оно себе летит,

Как оброненный кремень.

Облетает иван-чай.

Запотевшее лицо

Обдувает, холодит

Ветер новых перемен.

Облетает иван-чай.

Запотевшее лицо

Обдувает, холодит

Ветер странных перемен^[14].

6. Чужой и чуждый

Йэнно Мьюри. Планета-столица Федерации, объединившей шесть сотен миров. Цель самого дальнего в истории Земли полета.

Когда Андрюшка Ворожеев ворвался в каюту Игоря, глаза у него были совершенно сумасшедшие, и Игорь невольно подумал, что же могло так поразить его обычно спокойного товарища? Теперь же, выбравшись на наконец-то открытую для них смотровую палубу, он сам ошалело замер. Ему даже захотелось удивленно приоткрыть рот, но это намерение он благополучно подавил.

Йэнно Мьюри заполняла полнеба – уже лишь чуть выпуклая, голубовато-белая равнина, почти сплошь покрытая идущими смешной рябью полями облаков – под ними едва угадывались смутные очертания морей и континентов. Над ней парила невыразимо громадная, выпуклая, желто-красная сфера Таллара – газового гиганта, вокруг которого вращалась Йэнно Мьюри, опоясанная по экватору текучими, словно бы жидкими, вихрями. Над ними, волоча по тучам черное пятно тени, медленно плыла Утта Мьюри – безжизненная, с геометрически четким узором пятен и яркими белыми искрами автоматических заводов, рассыпанных по ним.

Картина была слишком яркая – словно бы из приключенческого стерео, да еще и видимая как будто сквозь цветные стекла. Но это были естественные цвета трех планет – и только фон для…

Первым впечатлением Игоря было: хаос. Движение возле Земли тоже оживленное, но тут…

Космос буквально кишел кораблями – крохотные, побольше, просто громадные, похожие на футуристические небоскребы, сверкающие золотом гигантские безделушки, напоминавшие каких-то зеленоватых глубоководных гадов, насекомых, поделки из детского конструктора – и немалая их часть была Игорю просто незнакома, а ведь невеждой в ксенологии он отнюдь не был.

Сновали сверкающие мигалками полицейские катера – они агрессивно, едва ли не идя на таран, отгоняли стаи разноцветных, попугайски-пестрых корабликов, вероятно частных яхт, которые не менее настырно лезли вперед, стараясь поближе подобраться к гостям. За всем этим скопищем висел громадный, похожий на небольшую луну терминал, за ним, вдали – еще один, такой же, и еще к ним и обратно неторопливо плыли громадные, как горы, контейнеро– и рудовозы, истинная основа мощи Йэнно Мьюри – сюда свозилось самое ценное сырье с шестисот подвластных мьюри лун, отсюда едва ли не по всей Галактике развозились сделанные из него товары. Между терминалами и планетой сплошным потоком текли тяжелые гравибаржи и челноки – Игорь не представлял, как вся эта толчея обходится без аварий.

Большей части прибывших на Ярмарку кораблей не хватило места в доках, и они, словно настоящая туча, висели вокруг терминала – корабли десятков рас, с большей частью которых земляне еще никогда не встречались – о них слышали лишь высококлассные специалисты-ксенологи, а о многих не слышал еще никто.

Игорь узнал похожие на короткие стрелы корабли скиуттов, тяжеловесные, словно сбитые из коробок, дредноуты нэйкельцев, невероятные зеркальные пузыри рейдеров дайрисов, а несколько в стороне висели девять узких, с продольными ребрами, пирамид, огромных, как мьюрские супердредноуты, тоже зеркальных, но они отливали не серебром и даже не ртутью, а мрачным, жутковатым блеском расплавленного свинца – закованные в нейтрид корабли аниу, гостей из Верхнего Края – они прибывали сюда только раз в десять лет, привозя гравиприводы, которые нельзя было сделать здесь, в Нижнем Крае, и забирая в оплату миллиарды тонн редкоземельных элементов. Ко всем обитателям Нижнего Края, даже к своим предкам-мьюри, аниу относились с непробиваемым презрением. Вокруг их кораблей царила пустота – приближаться к этим чудовищам никому не хотелось, расплата за лишнее любопытство была немедленной и страшной.

От строя аниу отделился… эсминец? Крейсер? Как бы ни называлась эта штуковина, она не уступала в размерах земному крейсеру, только была похожа на фрезу или какой-то жуткий цветок из острых, как бритва, игл и лезвий, такого же мрачного свинцово-зеркального цвета. Окруженный роем похожих на автоматные пули истребителей он, вращаясь, прошел над земной эскадрой воплощением холодной бездушной угрозы. Давящего гула в пустоте слышно не было, но Игорь все равно его слышал. Яхты и полицейские катера брызнули во все стороны, убираясь с его дороги, но мальчишка лишь погрозил кулаком. На миг он сам испугался своей дерзости, но никакой реакции не было, да ее, конечно,и не могло быть.

– Смотри, вон и почетный караул, – подошедший Яромир толкнул Игоря под руку, показывая куда-то вверх.

Мальчишка перевел взгляд – да, там, над ними, висел флот Йэнно Мьюри – пусть лишь малая его часть, но и она смотрелась весьма впечатляюще: плоские, как ножи, фрегаты, утюги крейсеров, похожие на плоскогорья своей тяжеловесной мощью, ограненные громады супердредноутов, крестовидные призмы ударных авианосцев – все тусклое, матово-черное, выстроенное в безупречном порядке, молчаливо-жуткое. Правду говоря, на почетный караул этот флот походил весьма мало – скорее на брошенный вызов: смотрите, дикари, чем мы будем вас бить! Слишком уж много тут было кораблей, слишком уж угрожающей была сама их форма – даже фрегаты походили на ножи убийц. Не приходилось сомневаться, что канониры пристально наблюдают за гостями и при первых же признаках угрозы затопят пространство океаном огня.

Игорь вздохнул. Чего греха таить – он завидовал героям Первой Галактической, отразившим натиск древних и могучих рас и построившим Империю. Завидовал – потому что боялся: на его долю уже ничего не достанется, разве что ревниво оберегать построенное предками. А теперь оказалось, что Галактика безмерно велика и что земляне сделали лишь первый шаг по ее меркам. А идти дальше придется ему, Игорю, – ему и его товарищам, и будет это совсем даже непросто. Впрочем, он не боялся – скорее ему хотелось завыть от восторга. Сколько же всего впереди! Ну сколько!!! Нет, зря он жаловался, что ничего уже не осталось на его долю!!!

Мальчишки, стоявшие на смотровой палубе – когда над ними прошел корабль аниу, – обменялись десятком быстрых, холодных реплик на тему: как бить? Неподалеку несколько офицеров переглянулись – без насмешки, с одобрением больших волков, наблюдающих за волчатами, которые задорно обрыкивают валко идущего мимо медведя – погоди, бурый, подрастем – узнаешь, что такое стая, рвущая шерсть со всех сторон!

Игорь сразу ощутил, что на палубе появился полковник, и обернулся, хотя тот ничего и не говорил. Лицо у Макарова было серьезное.

– Все, собирайтесь, ребята, – тихо сказал он. – Мы летим туда.

* * *

К удивлению Игоря, их погрузили в земной штурмовой челнок, входивший в состав бортовой авиации линкора – страшноватый выпуклый клин с короткими, загнутыми книзу крыльями и двумя разваленными в стороны высокими килями. Скрытого под броней оружия вполне хватило бы, чтобы за пару секунд разнести до основания несколько городских кварталов и начисто уничтожить их население. На Земле летать на подобном не доверили бы даже близким союзникам, но тут дела обстояли иначе. Почти все корабли и челноки мьюри, даже торговые, были вооружены – и не воинственности ради, а из сугубой нужды: для защиты от рейдеров корпораций-конкурентов и просто разбойников – таких же мьюри, кстати. В материнской системе подобного не встречалось, нападение на чужой корабль здесь каралось немедленным уничтожением – но в других, дальних, системах стычки, иногда похожие на небольшие войны, не прекращались никогда. Знать о таком было дико.

Игорь попытался представить, что Русская и Англо-Саксонская империи ведут бои за месторождения, например на Марсе… да хоть на самой дальней луне!.. одновременно делая на Земле вид, что ничего не происходит, – и не смог. Ссориться из-за такой мелочи для землян было просто немыслимо – но здесь, похоже, это считалось нормальным. Так что даже тяжеловооруженный челнок в качестве дипломатического транспорта тут никого не удивлял. О своей безопасности местные заботились сами – очень разумно, на взгляд Игоря, но… но вот только каждый в этой заботе тут рассчитывал лишь на себя, а в соседе видел не друга, даже не помощника, но потенциального врага. А вот такое было уже немыслимо, дико для любого землянина…

…Катапульта ангара выстрелила челнок с глухим мощным выдохом. Окон в бронированном корпусе, разумеется, не было – но обзорные экраны с лихвой восполняли их недостаток. Вначале мальчишку ударила по зрачкам пугающая чернота и не менее пугающий свет здешнего солнца. Потом все это отсекли автоматически сработавшие фильтры – и он увидел под собой необозримую, тончайшую вязь облаков и рельефа, занимающую полнеба: Йэнно Мьюри. Это было столь красиво, что на какие-то мгновения мальчишка забыл про все. Потом… нет, конечно, его не колотило от волнения, но вот сердце забилось чаще: чего греха таить, Игорю было страшновато. Не за себя, нет – о таком смешно было даже думать. А вот подвести Империю, оказаться недостойным славы предков, построивших из ничего, из радиоактивных груд рухнувшего мира эту внушающую уважение десяткам рас громадину… вот это было бы попросту непереносимо.

Игорь сосредоточился, стараясь прогнать лишние эмоции – уж этому их в Лицее учили на совесть, дворянин, не способный в нужный момент совладать со своими чувствами, – это и не дворянин вовсе. К его удивлению, хватило буквально секунды – нет, полностью он не успокоился, это было невозможно, но стал собран и внимателен.

Заработали двигатели – по корпусу прошла волна почти беззвучной вибрации – резко вдавило в сиденье. Ощущение давно стало привычным, но все же сердце на пару секунд замерло, потом забилось как прежде.

Торможение оказалось коротким, потом челнок заскользил вниз, быстро приближаясь к поверхности. Зрелище плывущей под ним, постепенно приближавшейся планеты поглощало все внимание Игоря. Неисчислимые стада облаков, дымчатый блеск морей, темные, почти не зеленые пятна лесов – все это было так красиво, что у мальчишки прямо-таки захватывало дух. Сначала поверхность под ним двигалась почти незаметно, но по мере снижения челнока все быстрее. Теперь Игорь мог оценить скорость, и ему опять стало страшновато. Потом он ощутил упругое сопротивление воздуха – челнок окружило мгновенно уносящееся назад сияние. Оно быстро уплотнилось, сделалось ослепительно-ярким. Челнок затрясло, Игоря вновь вдавило в кресло – на сей раз гораздо резче. Он сжал зубы, пережидая перегрузки, – привык к ним на тренировках, но все равно, приятного тут было мало.

Челнок встряхнуло с негромким хлопком – он прошел звуковой барьер, и изображение прояснилось, открыв простершийся внизу невероятный город. Это был город-монстр, город-страна… да черт побери, пожалуй, даже – город-континент! Узкие пирамиды, конусы, башни его разноцветных зданий пронзали облака, словно горы. Между ними и на их уступах зеленели парки, разделенные сложной сетью улиц, а в воздухе парило невероятное количество разнообразнейших машин. У Игоря просто голова пошла кругом от этого зрелища. Город под ним был невообразимо огромен – его башни поднимались из-за горизонта смутными пиками. Из-за них выплыл берег моря и расположенный на этом берегу космодром.

Снижаясь, челнок заложил над ним круг – один этот космодром был размером с колоссальный город. Большую его часть занимали похожие на каньоны доки – строительные и для тяжелых грузовых барж, ангары, плоские коробки складов… Все это было соединено многоэтажной паутиной дорог. Посадочное поле, правда, тоже было огромное, и при первом же взгляде на него в глазах у Игоря начало рябить от кораблей – большей частью небольших, вероятно частных яхт, но виднелись и корабли гостей. Кое-кто вроде скиуттов не мелочился и сажал их прямо на поверхность, где они возвышались, словно горы среди холмов. Да уж, идиоты, никогда им не стать настоящими звездоплавателями – тут нужно вызывающее зависть мастерство пилотов, но каждая такая выходка дорого обходится аппарату: две подобные взлет-посадки – и меняй двигатели… да и обшивку местами тоже.

Главное поле космодрома окружало несколько меньших, уже для местных транспортных средств, мало похожих на привычные Игорю самолеты. Антигравитация, с которой земная наука пока только билась, у мьюри плотно вошла в быт – и поле космодрома окружали не только посадочные площадки, но и целые парившие в воздухе дворцы размером с городской квартал.

В душе мальчишки шевельнулась зависть, но он тут же подавил ее, напомнив себе, что делать антигравы мьюри таки не умеют – им их привозят аниу, грабя и надувая «дорогих хозяев» так, как самим того хочется. А Земля через десяток лет будет иметь свои антигравы – обязательно!!! Никаких сомнений!

Противный внутренний голосок, правда, тут же подсказал, что в «неумении делать» мьюри в целом не виноваты: делать антигравы не позволяла сама физика Нижнего Края, и даже уже готовые могли работать в ней только несколько лет.

Такое вот устройство мира вовсе не казалось мальчишке справедливым, но оно бросало вызов: чтобы стать вровень с сильнейшими, нужно было подниматься вверх, и не только в переносном, но и в самом что ни на есть прямом смысле, ломая вовсе не шуточное сопротивление часто сильнейших врагов. Но аниу, да и многие другие расы успешно прошли его – и Игорь не сомневался, что пройдет и его родная Империя. И он, Игорь Сурядов, приложит все силы для этого. И разве он один?

Капля за каплей

Растят волну!

Вместе мы, люди, —

Сила! —

вспомнилась ему еще детская песня. Правильная песня.

Игорь усмехнулся, отметив, что мьюри и здесь не забыли о демонстрации своей силы – в воздухе висели фрегаты, а на дальнем краю поля бездушно-угрожающими рядами выстроились сверхтяжелые танки – каждый размером с заводской цех, и было их… было их, прямо скажем, много. Пожалуй, здесь стояло их больше, чем было у Русской Империи вообще. Десять рядов по тридцать или сорок машин в каждом – это впечатляло. Впрочем, толчея воздушного транспорта впечатляла куда больше – казалось, что нет ни формы, ни цвета, которые местные конструкторы не могли бы использовать. И размер у многих парящих штуковин был… впечатляющим – многие из них сами вполне могли бы сойти за немаленькое здание.

В уши впился свист посадочных двигателей – челнок выдвинул опоры и словно провалился вниз. Игоря резко вдавило в кресло, но вот момента посадки он не ощутил. Пилотировавшие челнок офицеры были мастерами своего дела. Просто защелкали уравнительные клапаны, резко зашипело, внутрь хлынул густой, жаркий воздух – давление на поверхности тут было заметно больше земного, а вот тяжесть ощутимо меньше, Игорь чувствовал себя неожиданно легким.

У него резко, до боли, заложило уши, но ничего страшного в этом не было: несколько несложных упражнений – и все прошло.

К некоторому огорчению мальчишек, сразу выходить они не стали – вокруг садились другие челноки землян, и соваться под их плазменные струи определенно не стоило. Челноков было много – такие же десантные, другие, еще больше – грузовые; наконец Игорь заметил бело-красно-золотой челнок Его Высочества Цесаревича. Вот теперь пора было выходить.

К некоторому огорчению Игоря, церемония Первого Ступания на чужую планету торжественностью не отличалась – быстро отстегнуть ремни, сумку с нехитрыми пожитками на плечо и вперед – сначала по узкому проходу между креслами, потом вниз, по не менее узкому и крутому трапу и даже не вдохнешь, не осмотришься толком – за тобой тоже идут ребята, а устраивать сутолоку определенно не стоит – слишком уж много за землянами следит внимательных чужих глаз.

Снаружи оказалось жарко и влажно, как в тропиках, воздух пах пылью и озоном – наверное, все космодромы Галактики пахнут одинаково. Под ногами оказался самый обычный бетон, а вот вокруг…

Увы, глазеть на происходящее вокруг пока что было некогда – делегация строилась, мешкать в таком деле не следует – и на лицейском плацу стыдно опозориться, а уж тут… Неподалеку шустро строились англосаксы, и Игорь хотел уже помахать Дику Шелтону, тому парнишке, с которым они обменялись клинками, но вовремя одумался. Не вовремя «помашешь маме ручкой» – и вылетишь с почетного места намыленной пробкой…

К счастью, их место – и правда почетное? – оказалось на самом краю общего строя, так что, замерев в нем, Игорь мог осматриваться в свое удовольствие. Кораблей тут было… множество, в основном – плоские, массивные коробки орбитальных паромов, ничуть не похожих на земные шаттлы, да маленькие крылатые челноки, вероятно частные. Дальше виднелись похожие на бронированные многоэтажки корпуса тяжелых грузовых лихтеров. Поле окружали площадки с гигантскими фермами-кранами и не менее гигантские здания без окон, оплетенные трубопроводами и балками – казалось, что каркасы и все коммуникации у них выведены наружу. Уже где-то возле них, вдали, виднелись пулевидные серебристые челноки аниу. Они не касались поверхности, а парили невысоко над ней, словно не желая осквернять себя прикосновением к грубой почве. Справа же стояло нечто очень странное – выпуклая сверху, овальная штуковина величиной с земной линкор – то есть метров двести пятьдесят в длину. Она возвышалась надо всем, словно холм, – Игорь в первый раз вблизи видел на земле корабль таких размеров. Массивный сегментированный обод овального основания, плоский параболический свод, перекрывающий всю переднюю часть. На их стыке блестела прозрачная броня смотровой галереи. Заднюю часть корабля составляли скошенные стальные массивы. Дюзы были наглухо закрыты, все плоское дно занимала серая, похожая на резину подошва, – должно быть, весило это чудо техники очень и очень много. Даже неясно, на кой черт его посадили на атмосферную планету? Конечно, с гравистатическим приводом на нее можно опустить хоть целую гору, вот только зачем? Гордыню свою тешить?

– Кто это, Андрей Данилович? – тихо спросил он, пользуясь тем, что команды «смирно!» еще не было. Чужой корабль выглядел, мягко говоря, впечатляюще.

– Это личная яхта Его Высочества, Принца-Наследника Империи Джангра, – усмехнувшись, ответил полковник. – Эта Империя – союзница Йэнно Мьюри. Одна из восьми.

– Ничего себе… – Мальчишка помотал головой. Слов нет, о престиже государства надо заботиться. Но представить себе, что Цесаревич решит завести себе такую вот громадину, он не мог. Это было попросту немыслимо. Зачем? Человека красят его дела, а вовсе не размер его собственности. Хотя… у других рас иногда очень странные, с точки зрения землянина, правила. Игорь вспомнил шэни, зимой гостивших у Сурядовых, – и то, как они могли буквально часами расправлять складки наряда. Но не ради красоты – нет! Добиваясь того, что на их языке выражалось одним словом, а на русский переводилось – очень приблизительно! – как «наибольшее соответствие внутренней гармонии, сочетающейся с глобальной гармонией вовне и, следовательно, не нарушающей плавного течения всеобщего равновесия». С другой стороны, скиуттов, например, смешило стремление землян унифицировать снаряжение бойца – разве не смешно, что разные существа вынуждены пользоваться одинаковыми вещами, да еще в таком вдохновенном деле, как Битва?

Еще раз взглянув на массивную тушу «яхты» – было видно, что на броне строители не экономили, да и скрытого под ней оружия наверняка хватило бы как минимум на крейсер, – мальчишка попытался представить себе ее владельца. Наверняка он низкий, жирный и плешивый, с крючковатым носом и противным бабьим лицом, как глупый, жадный и злобный восточный царек в историко-приключенческой ленте, вроде «Дорога Ашторет» или «Где мертвые правят мертвыми». Бр-р-р! Осталось только найти отважного героя, который победит царька и освободит… ну, рабов там или даже пленную княжну… Не то попробовать?

От этих плодотворных размышлений его отвлек Андрей, стоявший рядом и довольно-таки чувствительно и незаметно ткнувший Игоря в бок.

– Смотри, мьюри почетный караул выставили!

Игорь сморгнул и переключился на новое зрелище – в самом деле, мьюри подкатили передвижную трибуну, на которую взобралось несколько упитанных мужчин в золотых… очевидно, тогах – должно быть, какие-то важные чиновники. А вот по обе стороны от них построились уже обычные солдаты – много, никак не меньше полка. Зрение у мальчишки было очень острое, так что расстояние не играло для него никакой роли. Солдаты-мьюри, в отличие от своих чиновников, выглядели – чисто внешне – довольно-таки симпатично, совсем непохоже на надменных и каких-то… угловато-негнущихся, что ли… сторков. Но и от землян они отличались куда больше сторков. У мьюри были гладкие, видимо вообще не знающие растительности, словно точеные, лица с длинными глазами и красивыми изгибами – любая девчонка позавидует! – дважды изогнутых, словно лук, губ. В руках солдаты держали лазерные винтовки – совсем не страшные на вид, но Игорь уже достаточно знал о возможностях этого оружия. Все они были в коротких, отделанных золотом черных куртках, черных шароварах с высокими ботинками и круглых шапках с козырьками. Парадная форма на Игоря впечатления не произвела, в ней не было торжественности. Или это даже не парадная? Брони у солдат не было, да, но ее заменяли небольшие генераторы силового поля, которые помещались у мьюри за спиной, в компактных плоских металлических ранцах. Несерьезного вида штучки, но эффективные – это Игорь уже знал.

Мальчишка заметил, что многие мьюри тоже разглядывают землян с откровенным любопытством. Несмотря на суровые лица, они походили больше на переодетых актеров, чем на воинов. Да уж… торговцы. Нет, наверное, все-таки мьюри не потомки Рейнджеров. Те на сохранившихся скульптурах и картинах больше напоминали землян. А в мьюри было что-то от легендарного – или даже сказочного – народа эльфов, который вроде бы населял Землю в вовсе уж незапамятные дочеловеческие времена. Игорь отметил по внешнему виду, что у мьюри проблемы с генетической вариативностью. Странно – при шестнадцати миллиардах населения, – но, похоже что у них физическое вырождение. Неявное, в начальной стадии – и все-таки… Наверняка рождается много близнецов и мало вырабатывается тестостерона у мужчин…

Саму церемонию встречи он запомнил плохо – да и ничего интересного тут не было. Обход почетного караула, речи хозяев, ответная речь Цесаревича (он говорил на мьюрике, но по здешним понятиям явно коротко и суховато)… Игорю оставалось только косить глазами вокруг, гадая об окружавшей его странной здешней жизни. Он оживился только в самом конце, когда здешние девушки поднесли Цесаревичу цветы. Общеземного обычая подносить гостям хлеб-соль^[15]здесь то ли не знали, то ли не сочли нужным соблюдать. Громадные, ярко-пестрые букеты почему-то показались похожими на охапки сена – слишком уж их было много. Девушки, впрочем, понравились ему куда больше. Гибкие, высокие, очень красивые, они были одеты во что-то яркое и разноцветное – нечто вроде коротких платьев или туник с большими накладными карманами. У сторков и землян могли быть общие дети. Насчет мьюри пока не было известно. Проверить, что ли, усмехнулся про себя Игорь. Поймал взгляд одной из девиц, когда она отходила от Его Высочества и скользнула глазами по мальчишкам – с любопытством, – и послал ей короткий импульс желания. Не сине-черно-алого, откровенно-животного, которое чаще всего просто отпугивает на первом этапе, да и вообще рекомендуется лишь в определенные моменты и только между хорошо друг друга знающими и понимающими мужчиной и женщиной, а окрашенного в голубовато-золото-белые тона романтики. Девчонка споткнулась и приоткрыла рот – кажется, даже жалобно пискнула. На ногах удержалась, но, уходя, несколько раз оглянулась на земных мальчишек затуманенными глазами. Явно искала, от кого накатилась такая сладостная волна…

Игорь опять хихикнул про себя.

Наконец надоевшая и чересчур длинная по земным меркам официальная часть кончилась. Как оказалось, под бетонными плитами поля скрывался целый лабиринт ярко освещенных галерей, ведущих к окружающим аэродромам, и землянам пришлось отправиться туда – использовать челноки и в качестве постоянного атмосферного транспорта мьюри таки запретили, что в целом свидетельствовало, что они народ не такой уж беспечно-неосторожный. Да пусть их, они дома и в своем праве… Но вот в туннелях, к разочарованию Игоря, оказалось пусто – должно быть, их перекрыли для встречи земной делегации. Так когда-то поступали и на Земле, если приезжал кто-то важный – и это было одним из признаков трагичного раскола «народ-власть»… Пусто оказалось и на взлетном поле – точнее, на отведенной землянам его части.

Как оказалось, оставленная Белозерцевым на планете делегация под руководством действительного статского советника Коробишина постаралась на совесть – транспорта хватило всем, а для лицеистов был арендован купленный у аниу прямо на месте челнок – ртутно сияющий овал, около десяти метров в длину и трех в диаметре. Он висел над землей на высоте в половину роста Игоря – казалось, ни на что не опираясь, – но, подойдя еще ближе, мальчишка ощутил мягкое, воздушное прикосновение силового поля и даже погладил его рукой. Невидимое, оно было шелковистым, упругим и податливым, однако чем сильнее он нажимал – тем сильнее становилось сопротивление. Игоря удивило, что этот физический феномен оказался таким… нежным на ощупь. Как конский нос, подумал мальчишка и еще раз с удовольствием пихнул силовое поле – конские носы ему нравились с самого детства.

Входом в челнок служил узкий прямоугольник в задней части корпуса – откинувшись, он превращался в закрепленную на двух тягах лестницу. Такая привычная конструкция неожиданно удивила Игоря – он уже привык к необычному в этом мире, а тут на тебе – простейшая десантная аппарель. Салон был не очень большим – переднюю и заднюю части машины занимали гравиметрические двигатели, и в нем помещалось всего одиннадцать кресел – три впереди и по четыре с каждой стороны. Кресла были обиты темно-синей кожей, большие и очень удобные. Игорь устроился в переднем ряду, слева, откинулся на спинку кресла и осмотрелся внимательней.

Здесь не было никаких приборов, кнопок, но зато были экраны – один громадный впереди и два по бокам, длинные и узкие. Они казались просто окнами, причем незастекленными – склонившись к одному, Игорь заметил, что оно напоминает очень густую дымку, на которую направлен луч проектора. Вблизи изображение расплывалось, и глаза начинали болеть – но едва мальчишка откинулся в кресле, иллюзия окна вернулась.

Как только все они устроились, челнок взмыл в воздух и…

Изображение закрыл плоский, словно составленный из нескольких сросшихся цилиндров корабль, судя по окнам многочисленных палуб, пассажирский – на его выпуклых золотисто-коричневых боках промелькнул похожий на водоворот черный символ – Галактика, герб Йэнно Мьюри. Корабль пролетал перед ними добрых полминуты, а когда, наконец, кончился, челнок поднялся уже высоко, и Игорь невольно замер в кресле: от открывшегося вида у него захватило дух.

Они летели очень быстро, и поверхность – темно-зеленые равнины металлических крыш, которые он поначалу принял за парки, – лежала далеко внизу. Их неправильные многогранники, окаймленные мохнатыми шпилями антенн, разделяли провалы узких отвесных ущелий улиц. Оттуда пробивался темно-синий, мертвенный свет фонарей. Непоздним вечером! Наверное, улицы-ущелья были так глубоки, что на их дне царила вечная ночь…

Над этой технологической равниной вздымались исполинские темные башни, неровные и угловатые. На них горели редкие зеленовато-белые огни. Верхушки самых высоких из них терялись в коричневато-рыжих облаках, вызывавших у землян дрожь – именно так выглядели постядерные облака Безвременья. Небо на востоке стало уже лилово-темным, и силуэты башен там светлели на его фоне. На западе они казались островерхими силуэтами – ближние резкими и темными, дальние – едва заметными призраками, тонущими в палевой дымке. Их было так много, что они казались какой-то фантастической горной страной.

Высоко в небе, за тучами, парили угловатые террейны, летающие дворцы – одни еще рыжие от света уже ушедшего за горизонт солнца, другие, нижние, синевато-темные. Их неровная поверхность походила на перевернутые города – и их тоже было так много, что настоящее небо лишь кое-где проглядывало между ними. Один из них челнок миновал всего метрах в пятидесяти – его тускло отблескивающий борт медленно и бесшумно проплыл перед окнами.

Это не просто не было похоже на города Земли – это словно бы нарочито (хотя Игорь и понимал, что это смешно так думать, не к их же прилету построили все вокруг!) строилось в расчете на то, чтобы оскорбить, подавить, перечеркнуть все то, чем живет любой землянин. На Земле, например, давно не было жилых многоквартирных зданий…

Гостей и тут не оставили в покое – хотя всю колонну сопровождали полицейские флаеры, за ними толкалось множество других летающих машин. Игорь заметил и свупы – летающие мотоциклы, больше похожие, правда, на обычные земные гидроциклы. Один из них нагло начал подбираться поближе. Полицейский флаер попытался оттеснить его, но неудачно – водитель вдруг сделал мертвую петлю и на миг оказался совсем рядом.

Игорь увидел, что за рулем сидит мальчишка лет максимум пятнадцати, одетый лишь в пестрое парео на бедрах – край этого, с позволения сказать, одеяния и длинные черные волосы трепал ветер. Мальчишка помахал рукой – улыбка у него была ну совершенно земная, искренняя, веселая, в тридцать два (у мьюри, правда, в двадцать восемь) зуба – а потом вновь заложил резкий вираж и исчез прежде, чем ошеломленные полицейские успели как-то среагировать.

– Ничего себе, – пробормотал сидевший впереди Андрей, провожая его взглядом. – Видел? Ловко он… Я себе куплю такую же штуку и буду на Земле кататься, вот!

– Она там работать не будет, – предположил Игорь. Хотя мысль о покупке подобного транспорта показалась и ему привлекательной. Жаль, что его не соберешь сам, как он собрал дельта-амфибию… Может, тут удастся на таком погонять? Не все же местным…

– Да будет работать, не волнуйся. Помнишь, что Андрей Данилович говорил? Антигравы только делать у нас нельзя… пока. А работать они аж до Медленной Зоны могут.

Игорь вздохнул. Нет, любой мальчишка ради такой штуки на уши встанет, тут и говорить нечего, но его больше поразил сам факт, что мальчишки есть и здесь. Умом он все это понимал – раз мьюри рождаются, то бывают и детьми, в конце концов дети в том или ином смысле есть у всех рас, сколько он их видел-то! – но вот так, чуть ли не на расстоянии вытянутой руки, увидеть почти ровесника, да еще и ведущего себя ну совершенно по-земному… Это не то чтобы сняло камень с души, но определенно подняло ему настроение – он уже почти убедил себя, что все мьюри – алчные, бездушные торгаши, одержимые лишь мыслью урвать побольше, но нет. Оказалось, что люди здесь тоже есть – те самые люди, на которых в конечном счете все держится… Вряд ли этот парнишка по ночам, озираясь, считает золотые монеты в чулке при свете свечи (при слове «торгаш» Игорю упорно лезла в голову такая вот совершенно ненаучная ассоциация).

– Эй, о чем задумался? – толкнул его в спину сидевший сзади Яромир. – Как с ним познакомиться и подружиться?

– Ну, что-то вроде этого, – отмахнулся Игорь. Сама идея дружбы с потенциальным врагом казалась ему все же… несколько странной, но познакомиться определенно стоило, как же без этого? Он хорошо и давно понял, что личные отношения людей нужно отделять от интересов нации и государства. Ведь часто бывало так, что твои друзья в мирное время во время войны становились врагами твоей страны. В прошлом из-за этого было много человеческих трагедий. Сейчас – легче, люди не воюют с людьми, а главное – они поняли и усвоили твердо: вражда государств не обязательно должна становиться враждой людей, дружба людей вовсе не обязывает к измене своему государству. Принимай мир в этом отношении таким, какой он есть…

…А город внизу казался бесконечным, но на самом деле он вовсе не был таким – неожиданно быстро внизу потянулось сплошное море зданий и – наконец-то! – растений. Вот только все растения здесь были сужавшимися спиралями из колоссальных темно-зеленых листьев, а здания – металлическими, серебристо-серыми, огромными, и что-то в них – облицовка из броневых плит, сложные перистые антенны, широченные окна с толстыми стеклами – напомнило мальчишке боевые корабли. Здесь, на окраине, размещались резиденции богачей и роскошные гостиницы, одну из которых и арендовали земляне: левое крыло – англосаксы, правое – русские. Сопровождавшие и полицейский эскорт отстали – тут был район, закрытый для обычных полетов. Сиреневые и голубые полотнища силовых полей и недвусмысленно торчавшие кое-где зенитки вполне подтверждали это.

Игорь увидел ожидавшую их резиденцию – громадное, похожее на дворец здание, окруженное узким кольцевым садом и высокой металлической стеной с тонкими башенками. Оно здорово походило на крепость, но по-другому здесь было нельзя. Миссия Белозерского и англосаксы вообще-то купили его под будущее посольство, однако в сущности земляне только что прибыли, и работы предстоял непочатый край.

Челнок опустился прямо на крышу – она нарочно была оборудована как посадочная площадка, так частенько делали и на Земле – и мальчишки, потягиваясь, разминаясь и переговариваясь, выбрались наружу. Лифт, похожий на парящее блюдце, понес их вниз плавно, с мягким, приятным звуком, а вот первый же коридор, мягко говоря, оглушил. Гостиницы Земли могли выглядеть сколь угодно разнообразно, но все их объединял отпечаток временного жилища. А тут… тут все скорей напоминало дворец. По потолку волнами катился светящийся туман, отливавший расплавленной медью и золотом. Шершавый упругий пол покрывали подвижные живые узоры, они струились и переливались под ногами. Толстые стены оказались сплошными экранами – сейчас на них темнели джунгли, сумрачная глубина зелени с редкими пятнами ослепительно ярких цветов звала и манила внутрь себя. В том же, с позволения сказать, стиле оказались оформлены и отведенные мальчишкам комнаты, а точнее – комплексы комнат. Каждый из них включал в себя небольшой зал, вполне подходивший для приемов, ванную, похожую на рубку космического корабля, и спальню – очень уютное, хотя и напрочь непривычное помещение, с цветами, нарисованными на потолке, и похожим на тарелку бассейном, наполненным нежно-розовыми силовыми полями – в них мьюри, очевидно, и спали. Это до такой степени не походило не то что на стажерские каюты на линкоре, но и на комнаты в лицее и даже на комнаты дома, что вызывало удивленный и почти неприлично громкий смех мальчишек.

– У меня то же самое. Сдохнуть можно от этого, – заключил Яромир, который, обозрев свои новые владения, заглянул к соседу. Игорь был вполне с ним согласен – например, самым близким к нормальной постели тут был массивный блок из биопластика – его гладкая поверхность была прохладной, но не твердой. Подобные составы были и на Земле, но использовались они в основном в медицине, в коррекционной хирургии, например, или в военно-полевой… Биопластик мягко подавался под его весом, повторяя все изгибы его тела, и снова твердел. Здесь можно было уютно развалиться в любой мыслимой позе – биопластик тянулся за телом и тотчас мягко подхватывал его, едва оно расслаблялось. Впрочем, просто лежать тоже было очень удобно, но спать на этой почти живой дряни Игорь не стал бы.

– Еще удавит во сне на фиг, – озвучил он свои опасения.

– Или надругается в особо извращенной форме, кто ж его знает, на что оно запрограммировано, – предположил Яромир, после чего оба ржали примерно с минуту, пытаясь представить себе это.

– Вообще-то об этом и правда стоит подумать, – отсмеявшись, заметил Игорь. – Что и на что тут запрограммировано.

– Забудь, – покачал головой Яромир. – Служба безопасности миссии знаешь сколько отсюда выгребла разных подслушивающих-подглядывающих фигнюшек? Я слышал, офицеры говорили, один с нами прилетел, а второй тут уже давно… Контейнер целый набрался. Наши не удержались – торжественно передали его хозяевам: мол, ваши вот тут кое-какие вещи забыли… Мьюри эти мило извинились – сказали, что это у них обычная практика, просто хозяева гостиницы и правда забыли, что тут будут жить земляне. Свалили все, как всегда, на стрелочника.

Разговаривая, мальчишки продолжали осматриваться. Как оказалось, стены тут служили не только элементом интерьера, но и телеэкранами. Правда, выяснить, сколько тут каналов, земляне не смогли. Содержание передач при обилии самих каналов не отличалось особым разнообразием – какие-то совершенно дурацкие фильмы с бесконечной стрельбой и взрывами, похожие на них концерты – казалось, создатели всех этих зрелищ считали главным, чтобы с экрана беспрерывно палило, гремело и сверкало. Глаз отдыхал лишь на биржевых котировках и других похожих новостях, но они были совершенно непонятны мальчишкам, да и просто откровенно скучны – сама идея о том, что можно «торговать воздухом», какими-то акциями, облигациями, процентами, была для землян совершенно дикой. Ну и, конечно, бесконечная, агрессивная, бьющая по мозгам реклама вещей, которые были мальчишкам либо совершенно незнакомы, либо откровенно не нужны любому нормальному, по их мнению, человеку. На Земле уже давно не демонстрировали по общим видеоканалам ни художественных лент, ни тем более реклам – только новости, важные чем-то документальные ленты, редкие обращения властей, спортивные состязания и прочие конкурсы… Зачем навязывать людям что-то, если каждый может найти в информаториях художественные новинки, сведения о технике, посуде, мебели, одежде, обучающие лекции, песни, музыку? Себе по вкусу… Кроме того, мальчишки легко уловили глубоко запрятанные почти в каждом сюжете здешнего телевидения вставки нейропрограммирования. В основном, правда, относительно безобидные – «всего лишь» стимулировавшие опять-таки покупать, покупать и покупать все новые и новые вещи, отличавшиеся от старых лишь какими-то мелочами, но мелочами, поданными как эпохальные изменения.

Изображение здесь сопровождалось не только звуком, но и запахами, как в мощных смелфидерах Земли, нужных многим профессиям для работы – и после того, как Игорь попал на канал с дешевой порнографией, его едва не стошнило. В бешенстве он вырубил сразу все… и мальчишки замерли посреди сразу потемневшей комнаты, освещенной лишь тусклыми, розовато-белыми прямоугольниками «дежурного света». Без спецэффектов роскошный номер превратился просто в пустой ящик с мебелью, темными стеклянными стенами, мутно-серым пластмассовым полом и откровенно металлическим потолком, где среди сплетения труб, кабелей и балок молочно белели прямоугольники проекционных матриц. Глухо загудел кондиционер, вытягивая приторную сладковатую вонь, и температура в комнате упала сразу градусов на десять. Мальчишки сидели прямо на полу, оглушенные.

– Ну ничего себе, – сказал наконец Игорь. Им показывали похожее на уроках истории, но тут все мерзости были наложены друг на друга и усилены в десять, в сто раз. К эротике, которой они оба учились с начала сознательного возраста, это не имело никакого отношения, скорей наоборот – противоречило всему учению об Эросе и тем более Ладе. Казалось, что одни люди стремятся вывернуться погаже, а другие что – на это смотрят, выходит?

– Неудивительно, что тут столько психов, – ответил Яромир. – Я бы тоже от такого зрелища свихнулся уже на второй день и стал во всех брызгать кислотой.

– А я сейчас как раз подумал… эти, которые брызгают, может, и не психи? – хмуро сказал Игорь. – Может, они как раз и есть нормальные, только им просто тошно оттого, что у них такое на родине творится. Мне тоже захотелось бомбу в этот гадюшник швырнуть, в самый центр. Кобальтовую. Старую такую, надежную…

– А пес их разберет, психи, не психи… – Яромир зевнул и вдруг спросил: – Интересно, если вот так во всей их жизни разом все спецэффекты выключить – что мы увидим? – Игорь, все еще переживая отвращение, пожал плечами молча, и Яромир предложил: – Вот что, друг мой, давай-ка спать. Я к себе пойду, и ты ложись, пока Макаров обход не начал – он грозился, между прочим.

– Где спать, на полу, что ли? – спросил Игорь. – Я на эту дрянь не лягу. И в это блюдо дурацкое с силовыми полями тоже. Я там себя чувствую как килька на тарелке!

– Ляжешь, как миленький, – ответил Яромир.

– Это почему же? – с искренним интересом спросил мальчишка.

– Потому, – уже серьезно ответил Яромир, – что завтра мы будем нужны бодрые и отдохнувшие, с ясной головой, а на полу ты не выспишься, да и просто смешно это… Представь, что они о нас подумают, если наши все-таки прозевали какие-нибудь шпионские штучки и хозяева нас сейчас видят? Или просто утром зайдет Андрей Данилович, а мы на полу спим; мол, извините, господин полковник, мы в кровать лечь побоялись, она шибко колдунская! Еще надо не забыть костер в углу развести и круг начертить на полу – от злых духов. Чего уж там мелочиться, знай наших!

Игорь вздохнул. Вот умеют же некоторые говорить так, что возражать им не хочется – просто потому, что глупо. Яромир, впрочем, был прав – а уж говорить себе «надо» Игорь привык достаточно давно. Это было просто-напросто частью жизни любого дворянина.

Он разделся и осторожно забрался в приторно-розоватое светящееся блюдце. Ничего особо страшного тут, впрочем, не оказалось, напротив – он словно парил в свежем теплом воздухе. Спать, впрочем, совершенно не хотелось, но Игорь еще раз сказал себе «надо».

И мгновенно уснул.

7. Мир мал, а Россия – велика!

В школах Земли любили приводить в пример ставший хрестоматийным случай времен самого начала Первой Галактической. Во время нападения сторков на колонию Луна-11 их десантники ворвались в школьный класс. Преподаватель жестами объяснил Чужим, что тема урока очень важная и им придется подождать окончания объяснения. Некоторые говорили, что после краткого ступора сторки перебили весь класс. Но большинство придерживались версии, что они – то ли обалдев от наглости землянина, то ли из уважения к его спокойствию – ждали в коридоре, пока закончится урок.

Этот случай был далеко не единственным подобным примером такого хладнокровного отношения к окружающему: «Гори оно огнем, а мы будем жить как заведено!» Скорей – просто первым на Галактической войне. Или наиболее врезавшимся в память по каким-то несохранившимся причинам. Игорь не знал, хотя, в шесть лет услышав эту историю, не раз представлял себя на месте того учителя – класс, учеников, врагов и свой собственный абсолютно спокойный голос, предлагающий вооруженным сторкам подождать. Именно из-за того рассказа он, кстати, и выбрал в качестве одной из своих специализаций педагогику.

Но сейчас он думал, что, скорей всего, и Андрей Данилович этот случай хорошо знал. И, возможно, имел его в виду как жизненный ориентир и пример. Во всяком случае, мальчишки пробежали вокруг здания посольства уже около пяти километров, время от времени пересекаясь с так же неспешно и уверенно бегущими англосаксами. Они были точно так же босиком и одеты в трусы (что на Земле в январе, например, было не особо приятно, но тут, в здешней паровой бане, оказалось почти благословением), и возглавлял их подполковник ван Карьйо, англосаксонский вариант Макарова, который, кстати, тоже бежал вместе с лицеистами, точнее, то впереди, то позади, то нарезая вокруг них – бегущих! – круг.

Ну а что такого? Обычная зарядка лицеистов. Утренняя. Окружение, правда, не особо приятное – чужой сад выглядел непривычно и темновато, но бегать за стеной было бы еще хуже – там, собственно, и не было ничего, лишь разделяющие ограды резиденций широкие, стерильно чистые бетонные дороги, по которым, впрочем, давным-давно никто не ездил – все пассажиры и даже грузы доставлялись сюда по воздуху. К тому же эти дороги вдоль и поперек были под совсем недобрым прицелом сторожевых камер – часто спаренных с автоматическими пулеметами, а получить в грудь «случайную» плазменную очередь как-то не хотелось. У мьюри бытовала поговорка: выживают только параноики – и лишь теперь земляне начали понимать, как это выглядит на практике. И уже через какой-то час, даже меньше, им предстояло выйти в этот мир… Точнее – прыгнуть в него.

Тем не менее страха Игорь не чувствовал – он воспринимал любую угрозу как брошенный вызов, а вызовом землянина напугать было трудно. Скорее, он чувствовал возбуждение и азарт – вот пусть только попробуют задеть его, посмотрим, что получится! Но больше всех иных чувств его разбирало обычное мальчишеское любопытство.

* * *

Перед вылетом полковник придирчиво оглядел короткую шеренгу лицеистов, не поленившись обойти кругом каждого и потребовать предъявить комбрасы и оружие. Оружие – виброножи и аккуратно спрятанные старые пороховые пистолеты – было у всех, а форма сидела так, что хоть сейчас на Императорский смотр. Не найдя к чему придраться, Макаров удовлетворенно крякнул, еще раз критически осмотрел шеренгу и сказал:

– Повторяться не буду, все вы не маленькие и знаете, как себя вести. Но вашего же спокойствия ради напомню: по своему почину драк с местными не заводить, держаться как минимум парами и не лезть ни в какие закоулки. Всем понятно?

Ответом было сосредоточенное молчание. А вот что мальчишки думали по этому поводу – оставалось тайной…

* * *

На сей раз они были одни – в том смысле, что их челноки – русский и англосаксонский – оказались в одиночестве. Большинство взрослых уже разлетелись по своим важным и очень важным делам, и Игорь ощущал некую не вполне понятную ревность по этому поводу – для взрослых работа началась сразу, без раскачки, и только им, мальчишкам, выделили целый день для знакомства с этим миром. Правда, как и вчера, челнок преследовало немало различных машин и машинок – видимо, это были опять-таки любопытные и репортеры местных средств массовой информации, твердо настроенные ни в коем случае не упускать ничего из действий гостей.

Солнце уже взошло, и город внизу был виден куда лучше, чем вчера – неровная мозаичная равнина металлических крыш, над которой возвышались такие же неровные жилые башни. К одной из них – вполне приличной, как уверяли хозяева Ярмарки, – челнок и направлялся. Мальчишки глазели в дымчатые окна и шумно договаривались кто с кем пойдет и кто что будет смотреть в первую очередь.

Челнок опустился на небольшой частной площадке, арендованной специально для этого случая – привлекать лишнее внимание землянам не хотелось. Мальчишки сразу высыпали наружу, прилипнув к перилам, – высота здесь была приличная, добрых полкилометра, – а шпиль башни поднимался над ними еще километра на два, словно гора. Игорь посмотрел на плавно скругленную арку входа и невольно повел плечами: он знал, чтотеперь все начнется уже по-настоящему.

– Пойдем? – Яромир мотнул головой, подойдя. Они договорились, что отправятся на прогулку вдвоем. – Смотри, наши уже расходятся.

– Пошли, – Игорь выдохнул – для решимости.

* * *

В первый миг мальчишкам показалось, что перед ними настоящая улица – шириной шагов в двадцать, вымощенная гладкой коричневой плиткой. По обе ее стороны тянулись два бесконечных фасада двухэтажных домов, облицованных другой плиткой, светлой. На вторых их этажах были балконы с узорчатыми чугунными перилами, на первых – небольшие витрины и арки поперечных коридоров. На свод из матового стекла словно светило солнце.

Вдоль улицы дул теплый, свежий ветерок. Она тянулась в обе стороны насколько хватало глаз и была заполнена самыми разнообразными существами. Большинство, конечно, были мьюри – девушки в сложных пестрых нарядах, состоявших из множества отдельных частей, гибкие юноши в коротких куртках. Но прочие… Одни шли на двух ногах, на трех и на пяти или сразу на трех парах рук, мотали головами на длинных шеях и какими-то длинными хлыстообразными отростками, похожими на щупальца. Другие напоминали пони – только с неправильным количеством ног и щупальцами на спине, третьи походили на здоровенных росомах или лемуров со страшными черными глазами и шестью длинными конечностями… вооруженными устрашающими когтями, четвертые представляли собой прямоходящих ящеров высотой в человеческий рост, с огромными фасеточными глазами и длинными, изогнутыми пастями, усаженными множеством кинжалообразных зубов. Требовалось усилие, чтобы осознать: это – разумные существа, причем скорей всего вполне мирные и цивилизованные. Попадались и вовсе несуразные создания – цилиндрические, похожие на цистерны тушки на шести коротких тумбообразных ногах, с невероятно длинными, кончавшимися раструбами шеями – местный вид роботов-пылесосов, благо, мусорили здесь много и охотно, что Игоря поразило. Поначалу улица вообще показалась мальчишке бредом, и Игорь даже с силой царапнул себе руку. Из царапин немедля выступила кровь. Нет, это не бред. Это самая настоящая реальность. Ни Игорь, ни Яромир, знавшие множество рас по лекциям и немало их представителей видевшие воочию, все-таки не могли представить себе такого почти пугающего разнообразия.

– Буду ксенологом, как ты, – прошептал Яромир, завороженно наблюдая за этой сутолокой. – Никогда без работы не останусь… и скучать точно не придется…

Игорь хихикнул.

Они шли, глядя во все стороны, наверно, минут десять. Больше всего мальчишек поразили прически здешних девушек – у многих были темно-синие, блестящие и очень густые волосы. У одной из них волосы были синевато-зеленые, отливающие металлом, кожа – фиолетовой, радужка – серебристой, и глаза светились, как матовый алмаз. При том ее лицо было самым красивым и в то же время странным изо всех человеческих лиц, какие Игорю доводилось видеть. Он долго размышлял, что это – какой-то народ или ухищрения этой… как ее… косметики? Или, может быть, метаморфинг, к тайнам которого на Земле только подбирались масштабно? В его Лицее двое мальчишек были метаморфами, но – от природы… В общем, он не оглянулся вслед этой девушке, только сделав над собой усилие…

Бесконечная длина улицы оказалась иллюзией – весь ее торец занимало громадное, безупречно гладкое зеркало, и Игорь едва не налетел на него. Яромир увлек его в боковую арку – они, как малыши на прогулке в незнакомом месте, держали друг друга за руки, чтобы не потеряться в толчее. Толпа казалась равнодушной, а все идущие существа – нелогично одинокими в этой чудовищной сутолоке. Игорь, конечно, бывал в самом большом городе Земли – Лондоне, столице Англо-Саксонской Империи, но там не было и сотой части этих живых текучих масс…

Миновав короткий, широкий туннель, мальчишки попали в заставленное множеством застекленных стеллажей огромное пространство – как оказалось, гигантский магазин. Мысль о том, что нечто могут продавать в таких размеров помещении (зачем? почему вещи не продают прямо там, где производят? для чего отвлекать на такое неинтересное дело, как торговля не тобой произведенными вещами, людей и занимать такие площади?), землян удивила и позабавила. Но сам зал был, слов нет, грандиозным. Игорь не смог разглядеть ни стен, ни потолка – казалось, он в долине, окруженной заснеженными горами. Над головой было синее небо, однако почему-то без солнца, бросающего резкие тени на снега. Неожиданно что-то изменилось – небо с пугающей, неестественной быстротой потемнело, на нем зажглись звезды, и среди них поплыли корабли сторков. Какое-то время они пробивались сквозь стену огня кораблей мьюри, вспыхивая один за другим и ярко освещая зал, потом повернули и обратились в бегство, панически удирая от фаланги йэнно-мьюрского флота. На миг стало темно, потом горы выплыли из мрака – и все повторилось сначала. Игорь, запрокинув голову, глазел на это зрелище. Очевидно, оно отражало неудачную войну Империи Сторкад с мьюри.

Яромир вновь отвлек его, подергав за рукав. Они наугад побрели среди прилавков и витрин, разглядывая выставленные на них вещи. Большая их часть была Игорю совершенно незнакома – блестящие ртутью штуковины, похожие на гибрид подшипника с шестеренкой, плоские приборчики из серого пластика с множеством кнопок и индикаторов, браслеты из металла, также сплошь состоявшие из кнопок и крохотных экранчиков – на каждом их было не менее дюжины. Потом они забрели в отдел с радужными дисками всех размеров – от маленьких, с ноготь, до громадных, едва ли не в обхват. Большая их часть была упакована в яркие цветные коробки. По картинкам на них Игорь заключил, что это фильмы или игры, или и то и другое сразу – очевидно, на материальных лазерных носителях, которые и на Земле еще кое-где применялись сейчас (даже в комбрасах некоторых моделей еще встречались устройства для их приема). Дисков здесь было очень много – наверное, десятки тысяч различных сюжетов, – и у мальчишки от попыток вообразить их содержание по обложкам закружилась голова. На некоторых, правда, присутствовали группки нагих юношей и девушек или даже подростков. В отличие от вчерашних передач, тут они не делали ничего неприличного, и, может быть, поэтому мальчишки смотрели с интересом – скорей, правда, чисто анатомическим. Потом, усмехнувшись и помотав головой, Яромир потащил Игоря обратно. Интересно, мьюри вообще знают, что такое настоящая эротика, или все сводится вот к таким примитивно-половым сюжетам, подумал Игорь.

Миновав этот отдел, они наткнулись на стену – вернее, на ряд заменявших ее гигантских экранов. Крутившиеся на них ролики, должно быть, служили рекламой для дисков и повторялись каждые несколько минут. По большей части там шло яростное взаимное уничтожение каких-то механических тварей, явно ненастоящих – их нелепость сразу бросалась в глаза. Но были там и какие-то романтические, очень красиво нарисованные – хотя и более примитивные по исполнению, чем земные стереофильмы, – истории, привлекавшие даже не сюжетом, – попробуй что пойми за полминуты, – а именно каким-то приятным настроем.

Игорь не отказался бы посмотреть на все это – его поразило богатство фантазии, обилие тщательно отделанных деталей и игра цветов, – но Яромир нашел кое-что более интересное – громадную цветную схему всей Местной Зоны Галактики. На фоне миллионов звезд сияло сложнейшее цветное сплетение – как Сурядов догадался, карта трасс, соединяющих планеты Федерации. Волны разноцветной мути накатывались на него и, казалось, вот-вот затопят – однако они рассеивались, а сплетение Федерации вспыхивало еще ярче. Очевидно, это изображало борьбу мьюри с какими-то другими расами – разумеется, условно. Игорь не заметил, чтобы кто-то еще смотрел на экраны – в том числе и на тот, который заменял свод.

– По-моему, Йэнно Мьюри здесь. – Яромир показал на центр сплетения, сиявший, как алмазное солнце. Игорь отметил, что при этом жесте, естественном и сделанном как бы невзначай, Яромир выполнил безупречную съемку схемы комбрасом. На всякий случай… – Но где Земля, интересно? Эта карта, похоже, включает империи многих рас… – нахмурившись, он вглядывался в схему. – Мы, должны быть, где-то у периметра… – Присмотревшись, Игорь заметил тусклую, едва видимую паутину, в нескольких местах выступавшую за четко очерченную границу живого сияния. Похоже, сравнивать достижения иных рас со своим великолепием мьюри не желали. Вдруг он заметил у нижнего края карты темную полосу Медленной Зоны – именно к ней примыкала одна из тусклых паутин – и толкнул Яромира.

– Смотри! Вот тут мы!

Тот вздрогнул и с минуту разглядывал схему. Его палец двигался в воздухе, следуя светящимся линиям.

– Не могу сказать точно, но Русская Империя, должно быть, здесь, – он ткнул в узелок на схеме. – Маловата будет, – добавил он с сожалением. – Но вот тут… – В самом центре узелка светилась крупица, подобная центральному светилу, крохотная, в сущности, просто искра, – Земля.

Что ж, усмехнулся про себя Игорь. Из искры – возгорится пламя.

* * *

Обход магазина занял самое большее минут пятнадцать, но мальчишкам казалось, что прошли часы. От разнообразия выставленных здесь вещей и смотревших на них посетителей у них кружилась голова, и они чувствовали себя так, словно спали на ходу – шум и все остальное доносились словно из-за стекла. Нет, когда что-то вдохновляло, Игорь мог работать сутками напролет, но сейчас он чувствовал усталость. Не то чтобы он был физически измотан, просто в его голове накопилось слишком много впечатлений, и мозг настоятельно требовал сна, чтобы разложить их все по полочкам, а еще лучше – отсеять шелуху, уж слишком много тут было наносного и откровенно показушного… Причем назойливо-показушного.

В этот момент Сурядов заметил, что навстречу им идут четверо рослых молодых людей, одетых в пушистую массу длинных белых нитей, кончавшихся яркими, как звезды, разноцветными искрами. Она открывала лишь ладони словно отлитых из металла рук и ступни босых ног, перехваченных на запястьях и щиколотках тяжелыми серебряными браслетами со сложным фрактальным узором. Вьющиеся черные волосы этих созданий являли собой странный контраст с белизной их одежды. Их лица были гладкими, словно золотые маски с прорезями длинных, густо-синих глаз. Кто это – юноши или девушки, невозможно было угадать, и Игорь ощутил какой-то брезгливый, пришедший из глубин подсознания толчок.

Все торопливо убирались с их дороги, и, только заметив это, Игорь понял, что видит аниу – гостей с Верхнего Края. Они шли прямо на землян, словно не замечая – привыкли уже, что им уступают дорогу. А вот я не уступлю, вдруг решил мальчишка. Яромир покосился на него, одобрительно кивнул и тоже замер, сложив руки на груди.

Аниу, впрочем, решили доказать, что репутация их вполне оправданна – они остановились, встали полукругом… и направили на мальчишек пистолеты. Эти серебристые устройства с узкими соплами казались смертельно опасными, и Игорь не сомневался, что первое же резкое движение будет стоить ему головы. В самом буквальном смысле.

В животе у него словно запорхали бабочки размером с лису – стоять под прицелом оказалось очень страшно. Аниу выхватили оружие так быстро, что он – сам вовсе не бездарь в таких делах! – даже не успел заметить, откуда. Это не торговцы и не солдаты даже. Это – воины, и отступать они привыкли не больше землян, а это значило… значило…

Как-то лениво промелькнула мысль, что глупо умирать из-за такой вот мелочи – тем более что и не узнает никто…

Один из аниу едва заметно пошевелил стволом, указывая вбок, молча предлагая сойти с дороги. Да щазззз, вдруг ехидно подумал Игорь. В какой-то миг он понял, что… наслаждается своим страхом. Нет, не совсем так – смотрит на него как бы со стороны и смеется над этим испуганным мальчишкой. Смерть из-за ерунды? Ну так он все равно однажды умрет, вся разница – когда, и еще – с честью или без. И эта вот разница была для него очень важна. А все остальное… да просто не имело смысла.

На лице аниу отчетливо отразилось недоумение. Он – явно растерянно! – оглянулся на остальных, они все переглянулись – не просто так, Игорь уловил тень стремительного обмена мыслями! – потом первый аниу пожал плечами… и они так же быстро убрали оружие, парами обходя землян сразу справа и слева и старательно делая вид, что ничего такого не случилось.

Яромир длинно выдохнул – похоже, он все это время не дышал. Один из аниу обернулся и очень даже земным жестом покрутил пальцем у виска – мол, фигли хвост поднимать, нам с вами делить нечего. Игорь возмущенно открыл рот, чтобы высказать ему все, что он о нем думает, но аниу уже отвернулся, и вся их компания скрылась в одной из арок, что-то возбужденно обсуждая.

Игорь осмотрелся. И вдруг заметил, что вокруг них… никого нет. То есть совсем. Только что кишащий зал буквально вымер за какие-то секунды. И вот тогда он испугался уже по-настоящему.

* * *

Яромир опомнился первым. Понимая, что сейчас сюда сбежится толпа – она сбегалась тут на любое происшествие, – он схватил Игоря за руку и потащил куда-то вбок, к каким-то раздвижным дверям из зеркального стекла. Миновав их, они попали в просторное Т-образное помещение, залитое ярким желтым светом, совершенно пустое. Полы тут были из мрамора, до потолков – добрых метров шесть. Между кофейного цвета панелями облицованных деревом стен зияли ниши громадных витрин. В них, на литых стеклянных полках, стояли огромные роскошные вазы из золота и хрусталя, а в боковинах «Т» Игорь увидел две фантастические многослойные конструкции из матового, полупрозрачного стекла. Подсвеченные изнутри множеством разноцветных ламп, они походили сразу на башни и на цветы, высотой метра по четыре. Мальчишка замер перед одной из них, удивленно приоткрыв рот, – невероятная красота многоцветного застывшего сияния будоражила душу, вызывая непонятную, совершенно необъяснимую тоску по какому-то высшему, нездешнему миру. Это была чистой воды абстракция, вроде популярных на Земле «мобилей» – структур для аутогипноза, создающих иллюзию движения.

Яромир прислонился к стене, насмешливо посматривая на него. Игорь отвернулся от витрины – в конце концов, ему вовсе не хотелось выглядеть глупым провинциалом из исторического фильма. Хотя – пес бы с ними, вокруг столько интересного…

– Офигел? – обманчиво мягким голосом спросил Яромир. – А если бы они нас там и положили?

Игорь усмехнулся:

– Ну не положили же! Зато теперь они знают, кто такие земляне.

– Ага, и в следующий раз будут стрелять сразу.

Игорь покачал головой.

– Не думаю. Думаю, теперь они будут нас… уважать.

– Толку-то нам с их уважения? Они-то на Сторкад нападать не собираются, да и на нас тоже.

– Друзей много не бывает. – Игорь сладко потянулся. – Встретились, плечами потолкались, да и разошлись – все как у настоящих людей получилось.

– Ага, хороший способ познакомиться – сунуть голову под дула, – ехидно заметил Яромир. – Вот он я, стреляйте!

– Что-то ты на себя не похож, – заметил Игорь. – Это ты должен всех в друзья Империи затаскивать, а я тебя отговаривать должен.

– С такими друзьями зачем нужны враги? – ответил Яромир. – Уж больно они странные, словно и не люди вовсе. Я так и не понял, например, какого они пола.

Игорь задумался. В самом деле, аниу вели себя, мягко говоря, необычно, но он знал о них слишком мало, чтобы решить что-то определенное. Мальчишка пообещал себе, вернувшись, подробно расспросить Андрея Даниловича на этот счет.

Яромир толкнул его под бок. Задумавшись, Игорь испуганно дернулся и опустил голову. Друг молча указал куда-то вбок, и Игорь мысленно ругнулся: нежданные знакомства продолжались.

К ним быстро и целеустремленно направлялась группка местных мальчишек – человек пять, довольно разношерстная компания, лет так тринадцати-пятнадцати. Возглавлял компанию… Игорь удивился такой встрече – это был тот самый поразивший их мальчишка, который вчера облетал их челнок на свупе. Сейчас он был одет в легкие штаны из тускло блестевшей светло-серой ткани и черную футболку, на груди которой блестел огромный красно-сине-золотой государственный герб, больше похожий в таком исполнении на произведение искусства. Блестящий черный ремень туго, почти по-военному, стягивал узкую талию, а на босых ногах были легкие сандалии с ремешками.

Не доходя до них трех шагов, мальчишка остановился. Смущенно и в то же время с любопытством глядя на землян, он сунул руки в карманы, что придало ему удивительно независимый вид и одновременно странное сходство с англосаксом – с их манерой заталкивать руки в карманы даже военной формы. Лицо у юного мьюри было хмурым и серьезным, но, поймав ошарашенный взгляд Игоря, он улыбнулся ему – обыкновенной мальчишеской, дружелюбной улыбкой. Яромир так же дружелюбно улыбнулся в ответ и даже поклонился по-здешнему, прижав ладони скрещенных рук к груди. Надо же, выучил обычаи…

Мальчишка повторил это приветствие – торопливо и неловко, и в итоге получилось смешно. Они чуть не рассмеялись – все трое, но в последнее мгновение приняли невозмутимый вид. Остальные мьюри откровенно разглядывали землян. Их черные и блестящие волосы были спутаны крупными кольцами, лохматыми шапками венчали головы и касались плеч – на таком фоне коротко подстриженные (лишь спереди челки) русоволосые земляне выглядели странно. Из-под волос внимательно смотрели большие, широко расставленные темно-синие глаза. Казалось, что эта компания явилась сюда с пляжа: сандалии были на всех, но в остальном они выглядели весьма легкомысленно – один в чем-то вроде легких джинсов, голый по пояс, остальные вообще в парео. Среди мьюри оказался даже сторк – вроде бы сторк, потому что таких сторков земляне еще не видели: с тяжелой гривой темно-золотых волос, небрежно падавших на плечи, с темной от загара кожей и неожиданно скуластым лицом. Глаза у него были длинные, как у мьюри, но темно-зеленые, сторкадские, на запястье левой руки болтался браслет из нескольких ниток блестящих разноцветных галек, явно собранных просто-напросто где-то на морском берегу. На Земле мальчишки, жившие на берегах морей, тоже любили делать такие вещи.

Игорь, как всегда в неопределенной ситуации, опомнился первым. Он тоже широко улыбнулся, прижал ладони скрещенных рук к груди и сдержанно, слегка, поклонился.

– Игорь Сурядов, русский дворянин, – церемонно представился он и толкнул друга локтем.

– Яромир Шомберк, русский дворянин, – торопливо произнес тот.

Вожак компании повторил их приветствие – вновь излишне старательно и торопливо, но, как теперь понял Игорь, от избытка дружелюбия, а не от неловкости, улыбнулся им снова и, наконец, представился:

– Вайми Анхиз.

– Очень приятно, сударь, – ответил Игорь. – Чем обязаны?..

– Вы не боитесь аниу, правда? – Глаза Вайми блестели, и Игорь ощутил, что тот буквально сгорает от любопытства.

– Нет, не боимся, ничуть. – Игорь умолчал, что испугался и что этих аниу они сейчас впервые увидели вживе, так сказать.

– Правда? Совсем? А вы что, тоже бессмертные?

– Тоже? – спросил Игорь. Он малость ошалел от этого натиска.

– Ну, говорят, что аниу бессмертные, по-настоящему – возвращаются, даже если их убить! – Щелк, отложилась в голове Игоря на полочку информация. – Как на самом деле, тут никто не знает, конечно. А правда, что вы все владеете Силой?

– Правда. – Игорь протянул руку и осторожно толкнул Вайми в грудь, не касаясь его.

Мальчишка тихонько охнул, его глаза удивленно расширились. Игорь уже знал по отчетам, что у мьюри эти способности очень редки – он, собственно, никого и не встречал пока с таковыми. Правда, он пока что знал мало мьюри…

– А я могу этому научиться? – спросил Вайми.

Игорь печально вздохнул и помотал головой.

– Нет. То есть я не знаю, есть ли у тебя способности, – поправился он. – Это надо такого учителя найти, который видит, а это совсем непросто. Нас учат этому в Лицеях.

– А правда, что там дворянам только военное дело преподают и больше ничего? – спросил еще один мьюри, невысокий, коренастый парнишка.

– Чушь собачья, – возмутился Яромир. – Кто тебе это сказал?

– Джет сказал. – Мьюри мотнул головой в сторону юного сторка. – Он говорит, что все земные дворяне техники боятся, потому что толком не знают, как она устроена.

Игорь фыркнул и смерил сторка взглядом. Тот был хорошо сложен и гибок, но в драке против землянина он не устоял бы, и сам явно знал это.

– Мне так отец рассказывал, – смутился мальчишка. – Сам-то я живых землян в первый раз вижу.

– А кто твой отец? – спросил Вайми.

Игорь нахмурился. Ему не слишком-то хотелось отвечать на такой вопрос, но и не отвечать было совершенно невозможно – все равно что предать память отца.

– Был военным, капитаном корабля. Он погиб за Империю в стычке с фоморами, – это прозвучало как-то казенно, но точно и емко отражало суть.

– Ха, фоморы! – фыркнул кто-то из мьюри. – Да от нас они как тараканы разбегались! – Вайми с явным удовольствием ткнул его локтем в бок, и дружок замолчал, обиженно и удивленно глядя на него.

– А мой отец – пилот джампфрейтера, – с гордостью заявил Вайми.

– А что такое джемпфрейтер? – спросил Яромир. Он уже явно опомнился и решил направить беседу в деловое русло.

Вайми снисходительно посмотрел на них.

– Джамп. Не джемп. Фрейтер – это такая штуковина, чтобы перевозить грузы, любые – хочешь, контейнеры, хочешь, модули станций. А джампфрейтер – это то же самое, но с гиперприводом. На нем даже небольшие корабли перевозить можно, которые без гипердрайва. Очень удобно – собираешь кораблики торговцев и везешь их в другую систему, а потом обратно. Корабль с гиперприводом – он большой и дорогущий, мало кто может себе такой позволить, а тут всем выгода – и торговцам экономия, и нам доход. Знаешь, сколько мой отец получает? У-у-у! – Мальчишка даже прикрыл глаза от важности. – У нас даже свой террейн есть… правда, маленький, – самокритично заключил он после короткой заминки.

– И ты тоже хочешь быть пилотом? – спросил Яромир, и Игорь понял, что он попал в точку – глаза мальчишки блеснули.

– А то! Только не гражданским, а военным. Я хочу стать капитаном супердредноута, вот!

– Зачем? – машинально спросил Игорь. Он все-таки представлял себе мьюри несколько другими, не такими… непосредственными, что ли.

– Чтобы победить вас, когда будет война, – как ни в чем не бывало заявил Вайми, и Игорь даже глазами хлопнул от такого заявления.

– Победить нас? – удивленно переспросил он. – А что мы тебе сделали? Зачем нам воевать?

Вайми задумчиво прикусил губу – было видно, что до сих пор эта мысль явно не посещала его ни разу и оказалась неожиданной и новой.

– Потому что вы дикари, вот, – нашелся он наконец. – У вас нет демократии… и потому вы все нищие.

– Из-за этого с нами надо воевать? – спросил Яромир. Было видно, что логика мьюри сразила его наповал, но в то же время позабавила. Глаза чеха сузились, он смотрел на мьюри как на интересную задачу в учебнике.

– Нет, мы же не убить вас хотим! – искренне возмутился Вайми. – Мы вам помочь хотим, чтобы вы жили как мы. Так же богато. А ваш Император этого не захочет. Он деспот и тиран.

– А что ты знаешь про нашего Императора? – с нехорошим прищуром спросил Игорь. – Я вот его видел, ну вот как тебя. Говорил с ним. И он никакой не тиран – он очень, очень хороший человек.

Вайми замолчал. Было видно, что система мироздания юного мьюри дала изрядную трещину, но это все-таки не слишком его смутило.

– Все равно, я хочу быть военным, – упрямо заявил он. – И победю… то есть побежу… то есть побежду… – он сердито посмотрел на землян и победно закончил: – …сторков!

Джет тут же дал ему леща. Вайми увернулся с очаровательной непосредственностью и попытался ответить пинком, но юный сторк уклонился не с меньшей легкостью. С секунду мальчишки смотрели друг на друга – видно было, что им хотелось продолжить явно старый спор, но тут же оба вспомнили о землянах.

– Ну тогда фоморов, – решил Вайми. Эта идея ни у кого не вызвала возражений – фоморов в пределах слышимости не было, как легко можно было догадаться, и добрых чувств к ним никто тут не испытывал.

– А почему ты хочешь стать военным? – спросил Игорь. Он чувствовал, что ответ на этот вопрос очень важен.

– Понимаешь, – Вайми смутился, – я хочу защищать свой мир. Просто жить и деньги зарабатывать, когда наших где-то убивают… ну, просто нечестно это.

– А что у вас защищать-то? – Игорь обвел рукой вокруг. – Мешки с деньгами?

– Это мой мир, – сказал Вайми уже таким тоном, что желание продолжать в том же роде у Игоря пропало сразу – он чувствовал, что иначе они сразу поссорятся и очень сильно. В голосе мьюри сейчас звучала такая же уверенность в своей правоте, как в голосе Игоря, когда он защищал Императора. Да Игорю и не хотелось продолжать. В самом деле, Родина у любого одна – будь он человек, мьюри или сторк. И защищать ее – надо. А тот, кто думает иначе… он просто не человек. Не человек – и все тут.

– Ладно, прости, – пробурчал он, чувствуя, как подозрительно теплеют уши. В голове мелькнула мысль, что неплохо было бы завести такую же прическу, как у мьюри, – под ней ушей не видно, и никто не знает, краснеют они или нет. А что? На Земле очень долго носили длинные волосы, некоторые народы носят и до сих пор. Но не в Лицеях, конечно…

– А как вы нас нашли? – спросил Яромир. Он-то сразу понял, что встреча их далеко не случайна – похоже, что эта компания следила за ними уже давно и подошла, едва представилась возможность.

– Ну, это-то несложно, – снисходительно заявил Вайми. – Видишь, у меня скорпупки есть? – Он коснулся легких очков без оправы – такие были на всех пятерых мьюри, только задранные на лоб. – Я системе слежения запрос даю, и она любого нужного человека находит, если он в публичном месте где-то. Это дорого, конечно, зато быстро. А по аугментам его сразу можно узнать.

– По чему? – спросил Игорь. Сейчас он и в самом деле ощущал себя дикарем.

– Аугментам. Ты знаешь, что такое аугментированная реальность?

– Нет, – честно признался мальчишка.

Вайми снисходительно хмыкнул, но тут же протянул ему свои «очки».

Игорь осторожно надел их. Это вроде бы были совсем обычные защитные очки – мир сквозь них виделся совершенно без искажений, но почти над каждым человеком в толпе теперь плыли какие-то надписи, рамки, значки, а направление взгляда отмечала маленькая красная точка. Это оказалось очень похоже на шлем-дисплей тяжелого пехотинца или даже на голопроектор комбраса, только, пожалуй, намного сложней; в частности, Игорь обнаружил, что если навести точку на какой-то значок и моргнуть, то он раскрывался в полупрозрачное окошко, в котором можно было прочесть имя и профессию человека, меню ресторанчика или цены на какой-то товар. Он развлекался с этим примерно с минуту, потом у него начало рябить в глазах, и он торопливо вернул «очки» владельцу.

– Как вы тут живете? – спросил он хмуро. – У меня от такого крыша поехала бы уже на второй день.

– Это потому, что ты дикарь, – снисходительно и непосредственно, даже обидеться не получалось, заявил Вайми и тут же, без перехода, спросил: – Постой, а у вас что, такого нет?

– Такого – нет, – ответил Игорь. – Совсем.

– А как же вы узнаете тогда, как кого зовут и что сколько стоит?

– А мы спрашиваем, – просто ответил мальчишка.

Было видно, что эта идея поразила Вайми до глубины души и его товарищей тоже.

– И у вас компьютеров совсем нет? – спросил кто-то из них.

– Нет, почему, – ответил Игорь. – Есть… и очень даже хорошие, не хуже ваших – вот компьютер, например. – Он показал, вытянув руку, свой комбрас. – Просто мы пользуемся ими лишь тогда, когда это действительно нужно. А голову мусором забивать зачем?

К его удивлению, мьюри промолчали, задумавшись и даже явно нахмурившись. Вайми крутил в руках «очки», так и не решаясь их надеть, и вдруг решительно сунул их в карман. Осмотрелся, прищурившись. Потом вдруг улыбнулся – несмело, но все же…

– Странно, – сказал он, – но мне без аугментов легче думается, что ли…

– Это еще что, – снисходительно заметил Игорь. – Вот когда ты по Алтаю автономным походом пойдешь, где не только компьютеров нет, а надо еду самому добывать – вот тогда ты поймешь, что такое настоящая жизнь!

– А как это? Без компьютеров? – удивленно спросил Вайми. – А новости как узнавать? А как самому добывать еду? А как…

Яромир начал рассказывать – Вайми слушал его, буквально развесив уши. Это, впрочем, не мешало ему тащить их за собой, показывая город, и Игорь понял, что по крайней мере один друг у них тут уже есть. На один больше нуля. То есть – много.

* * *

Как и другие интересные дни, этот растянулся, казалось, до бесконечности. Игорь с некоторым удивлением понял, что все мальчишки во Вселенной одинаковы – мьюри трещали без устали, засыпая их вопросами, часто совершенно дурацкими, по мнению землян, вплоть до: «Есть ли у вас девчонки?» – и одновременно непрерывно хвастаясь, словно все вокруг не только принадлежало им, но и было сделано лично их руками. Стоило Игорю неосторожно упомянуть, что их интересует местная техника, и землян потащили по магазинам, наперебой объясняя и ожесточенно споря, что лучше. Правда, многие вещи – вроде аналога земных комбрасов, но с дюжиной маленьких экранчиков – для общения сразу с кучей собеседников, казались Игорю бесполезными: ну в самом деле, какой смысл таскать на руке целое болтающее без умолку созвездие друзей? Хотя местные мальчишки-таки таскали и находили это интересным. Странный народ…

Другие вещи – такие, как личные генераторы силового поля, – не военные и не для особо важных персон, а для повседневного ношения простыми гражданами! – вызывали некоторую оторопь. На Земле даже идея такой штуки никому просто не пришла бы в голову, а здесь их носили многие, даже не слишком богатые мьюри!

Попадались, правда, вещи и полезные – вроде телефонов с многослойно зашифрованным сигналом – покруче иных систем военной связи! Земляне, не удержавшись, купили сразу несколько штук, хотя Вайми и отговаривал их, уверяя, что разработчики таких игрушек сплошь и рядом продают секретные ключи от своих шифров. От этой новости Игорь несколько обалдел. То, что на Земле каралось отправкой на газ – в теории, на практике нужды в таком не возникало уже века два! – здесь было «просто бизнесом». Чушь какая-то.

По ходу дела компания расширилась: к ним присоединилась еще одна парочка землян, довольно-таки необычная, надо сказать: Славка Макаров и англосакс Фрэнк Фитц-Рой, тоже пирокинетик, можно сказать, нашли друг друга и теперь почти не расставались.

Наконец мальчишки добрались и до оружейного магазина. Оружия здесь было море – от газовых баллончиков и миниатюрных шокеров до лазеров, но весь этот набор неожиданно разочаровал Игоря. В дизайне холодного оружия мьюри предпочитали сугубую функциональность, будь Игорь клинком, он бы обиделся на здешних до глубины души: едва ли не все выставленные на продажу мечи и ножи представляли собой просто косо срезанные толстые полосы бритвенно заточенной стали, а то немногое, что выглядело лучше, было так усыпано украшениями, что годилось только для коллекции какого-нибудь не слишком разборчивого богача. Пороховые пистолеты в большинстве оказались такого калибра, что проходили скорее по разряду карманных гаубиц, и были к тому же увешаны кучей разных малополезных в реальном бою фишек, вроде фонариков, лазерных и даже оптических прицелов – не то что стрелять, таскать такую дуру с собой было бы жутко неудобно. Тем не менее в конце концов Игорь-таки высмотрел и купил один идеальный (по мнению продавца) лазерный пистолет – понятно, не армейский, а гражданскую модель, для самообороны.

Выглядело это чудо-техники потрясающе и невероятно удобно ложилось в руку, но весило едва ли не килограмма два и скорострельностью отнюдь не отличалось, хотя одно точное попадание и могло уложить на месте почти любого противника. Игорь уже знал, что лазерное оружие невероятно просто в прицеливании – луч настигал цель мгновенно, с легкостью пробивая почти любую броню, а силовые поля просто не замечал. Но оно было очень сложным и очень дорогим, мальчишка ощутил это на примере своего счета, который уменьшился весьма существенно. Ни о каком ремонте этой чуда-техники в полевых условиях не могло быть и речи – к тому же любой лазер был бесполезен против целей со специальным отражающим покрытием, а дым и пыль в воздухе – обычные спутники боя! – уменьшали радиус эффективного поражения почти до нуля. В общем, Игорь не сомневался, что в настоящем бою он бы спокойно вышел со своей плазмой против бойца с лазером – и победил…

…В конце концов он устал окончательно – не физически, укатать легкой прогулкой земного мальчишку-лицеиста было очень даже непросто! – а от царившего вокруг шума, постоянного мельтешения рекламы и бессмысленной, по его мнению, суеты. Заметив это, мьюри затащили землян в подростковый клуб, как Игорь понял сперва, аналог земных молодежных центров отдыха – чтобы «развеяться». Но один вид этого полутемного, полного дыма, невероятно шумного помещения едва не сразил Сурядова наповал. Здесь было полно подростков обоего (а то и вовсе непонятного) пола – как в ярко-ядовитом, как здесь говорили «кислотного цвета», тряпье, так и почти совсем голых. Центр зала занимала сцена, на которой какие-то тощие девчонки дергались так, словно их било током.

Судя по одежде, собрались здесь не самые бедные обитатели Йенно Мьюри и развлекались они тут вовсю. Некоторые – явно пьяные или принявшие наркотики,дурь(как тут это называется?), но большинство все-таки казались достаточно вменяемыми. Что землян на самом деле поразило, так это как их тут встретили: буквально валом хохота и презрительных насмешек. Большинство собравшихся были воспитаны отвратительно, а скорее, не воспитаны вообще. На Земле мальчишки и девчонки были очень любопытны, но никому из них не пришло бы в голову нарочито громкими и презрительными замечаниями в адрес гостей скрывать зависть и комплексы неполноценности. Открыто оскорблять даже того, кто тебе не нравится, при первой же встрече вообще считалось настолько дурным тоном, что позволивший себе такое в компании мальчишек рисковал надолго стать изгоем. Если кто-то вызывал у тебя неприязнь, ему можно было просто предложить подраться, но не оскорблять – да еще из толпы, понимая, что ответить тебе не могут.

Особенно усердствовали двое на удивление толстых пацанов с крашенными в разный цвет волосами, которые даже влезли на декоративную решетку, словно обезьяны, чтобы их отовсюду было видно. Они изощрялись в оскорблениях и сравнениях, заходясь хохотом над своими же дурацкими шутками, так, что у Игоря появилось здоровое желание допрыгнуть до них (с упором и кувырком можно) и показательно набить обоим морды. Но это намерение – к счастью для шутников – так и не дозрело до решимости. Оба малолетних нахала вдруг с воплями соскочили с решетки и грохнулись на пол, подвывая и тряся обожженными руками, а ее часть, за которую они держались, неожиданно приобрела красноватый цвет раскаленного металла.

В зале воцарилось удивленное и испуганное молчание, а потом снова раздался смех. Смеялись на этот раз не над землянами – еще двое ребят, ровесники первых, стоя плечом к плечу чуть в стороне, высмеивали обжегшихся, которые принялись – на взгляд Игоря, слишком уж надрывно – плакаться над своими ожогами. Эти мальчишки были одеты вполне нормально – в местные джинсы, футболки и легкие сандалии – и смотрели на землян с явным интересом. Игорь помахал им рукой – чего, мол, стоите, подходите и знакомьтесь, и мьюри подошли. Теперь их было уже одиннадцать – достаточно большая компания, чтобы не задирать ее, и все оставили их в покое.

Земляне и мьюри как ни в чем не бывало заняли два свободных столика. Еду им подали такую, что Игорь ее только попробовал – слишком уж тут все отдавало дешевой химией, причем со сногсшибательной явностью. «Их» мьюри тоже не слишком на нее налегали – как рассказал Вайми, в таких вот заведениях только перекусывали, да и вообще, в общественных местах тут питались лишь те, кто не мог заказать на дом нормальную, но и дорогую – еду. Теперь Игорь понимал, откуда тут столько не по годам упитанных малолеток и настоящих маленьких толстяков – зрелище отвратительное до тошноты. Впрочем, хватало и крепких, подтянутых ребят, которые явно заботились о себе. Правда, какова цель этой заботы? Игорь рассматривал свое тело как нужный инструмент, но из разговоров с мьюри успел понять, что тут очень многие больше озабочены «формой», позволявшей получить работу попрестижнее да прожить подольше. Убогие задачи…

Вечер определенно удался, хотя отдыхом его Игорь не назвал бы. Вопросы на землян сыпались буквально градом, и большая их часть была, увы, порождена таким дремучим невежеством, что подошла бы живущим в глухом лесу пятилеткам, а не почти взрослым парням, чуть ли не в три раза старше. В самом деле, разве стал бы даже такой малыш спрашивать, сколько рабов имеет каждый земной дворянин? Или сколько дворяне содержат наложниц? У землян такие вопросы вызывали лишь хохот, но вот от того, какой образ Земли рисует местная пропаганда, смеяться Игорю совсем не хотелось, и он видел, что Яромир все это скрупулезно запоминает. Ночью будем писать отчет, понял Игорь. Надо, надо… Да, это все дикая чушь, разоблачить которую пара пустяков, но здесь к каждому-то не подойдешь, не объяснишь, что к чему – а если бы Игорю рассказали про такое государство, каким представала здесь Русская Империя, он сам пошел бы воевать с ним с большим удовольствием… И считал бы, что уничтожает гнездо разврата, нищеты, деспотизма и темных сил… На Земле давно не лгали в отношении инопланетян, даже потенциальных или реальных врагов – исключением была военная пропаганда, направленная на самого же врага. Какой смысл во вранье, если бездны информации доступны любому, только руку протяни? Конечно, землянин мог удивиться какому-то странному обычаю, посмеяться над ним, а то и искренне возмутиться, и даже «принять меры воздействия», но только после пристального знакомства: так ли уж нелепо это для этой расы?

Под конец юные мьюри упросили землян показать им «фокусы», и теперь со столика на столик перелетали огненные спирали и шары, то распадаясь на струи пламенного дождя, то свиваясь в бурные потоки. Славка и Фрэнк обменивались «приветами», стараясь изо всех сил. Игорь подумал, что утром их придется поднимать с постелей домкратами, после чего за завтраком они станут трудиться как пищесборники. Пирокинез в таких масштабах штука захватывающая – и очень и очень выматывающая. Мьюри наблюдали – в зал набилась целая толпа, в которой уже было немало и взрослых, привлеченных зрелищем с улицы.

Игорь поморщился – вот и такого на Земле не может быть. Ну прилетели. Ну чужие. Ну фокусы разные показывают, которые, кстати, и не фокусы совсем… Но стоять, раскрыв рот, и глазеть на них беззастенчиво – бестактно, а главное – просто глупо… Впрочем, он знал, что подобное распространено на многих планетах, и делегаты некоторых, из «значительных лиц», прибывая на Землю, просто-напросто оскорбляются поведением хозяев – а где зеваки, где постоянное внимание, где толпы на улицах?! В то же время когда один из лучших – и пока что немногих! – звездолетчиков-шэни, Сааваро Садго Тридцать Шестой, побывал на Земле, обставив свой визит с привычной для этой расы скромностью, то был удивлен, что его встречали повсюду множество людей, узнававших отважного шэни в лицо, спешивших сказать ему несколько слов ободрения, восхищенных им мальчишек (и девчонок!), взрослых, готовых прямо сейчас отправиться на его родную Брэссудзу и помочь отстаивать идею звездоплавания словом и делом… «Я убежден, – говорил потом Сааваро Садго Тридцать Шестой у себя на родине, – что в известной нам части Галактики нет народа, более гостеприимного и в то же время тактичного, чем земляне. Никто не сочетает этих качеств так органично, как они, и я уверен, что такими сделала их мечта о звездах – невозможно оставаться унылым интровертом либо превратиться в назойливого глупца, если тебя ведет их свет!»

Игорю всегда нравились эти слова, и он гордился, что слова были сказаны о его земляках. Но ведь и мьюри летают к звездам… И что? Может быть, шэни ошибался, как ни приятно для землян звучали его слова?

* * *

– Ну как, орлы, порезвились?

Мальчишки промолчали, опуская глаза. К челноку, а с ним в посольство вернулись все и вовремя, но форма на некоторых была в сильном беспорядке, а нагружены покупками оказались все. Приключения разного плана тоже были почти у всех. Тиудира и Раймара попытались ограбить двое местных отморозков – земляне, естественно, не пострадали, зато местные «разбогатели» на три сломанные руки, восемь выбитых зубов и нудно прочитанную Раймаром лекцию (на немецком!!!) на тему, «как следует вести себя в общественных местах с благородными носителями шпаги» (судя по сделанной Тиудиром записи, избитые грабители-неудачники решили, что нарвались на сумасшедших, и только послушно кивали, прижавшись друг к другу). К Данчо и Мариану пристал с назойливыми и денежными предложениями какой-то извращенец – его пришлось поместить в клинику для основательной реконструкции лица («Раз ему денег девать некуда, пусть на свое здоровье потратит», – пояснил Данчо, а Мариан гордо заявил, что приставали к нему, потому что он красивей). Мирослав и Белозерский Андрей триумфально притащили тяжеленную снайперскую винтовку, купленную где-то на черном рынке – черт знает, где им удалось найти продавца и как их с этой дурой не замела вездесущая здешняя полиция. Антон и Андрюшка Ворожеев ухитрились разбить гоночный свуп, который взяли в аренду покататься. (Ворожеев никогда не оставлял исполнение мечты надолго.) Федор и Владимир близко познакомились с местными девчонками и не допустили перехода событий в горизонталь лишь благодаря могучим усилиям воли. Многим пришлось-таки иметь дело с корреспондентами. Ну а сам Игорь…

– Решили аниу попугать? – обманчиво мягко спросил Макаров. – А вы знаете, что они сегодня убили двадцать семь мьюри – просто потому, что кучка местных, пацанов совсем, обкуренных – не убралась с их дороги? Пополам порезали, а заодно и тех, кто стоял за ними. Лицеист Сурядов, вы считаете, что ваша безвременная кончина принесет пользу Империи?

– Никак нет, Андрей Данилович, – спокойно ответил Игорь. – Но моя трусость принесла бы ее еще меньше.

– Дорогу уступить – нетрусость, а простая вежливость, – ответил полковник. – И ссоры с незнакомцами заводить, да еще и на пустом месте – не дело. Еще вопросы есть?

– Есть, Андрей Данилович, – сказал Игорь.

Полковник хмыкнул, глядя на мальчишку сверху вниз.

– Интересно. Задавай.

– Андрей Данилович, а почему аниу это делают? – спросил Игорь. – То есть не так: почему – я как раз понимаю, если бы у меня на родине такое вот творилось – у меня тоже нервы не выдержали бы. Но вот почему мьюри это им разрешают? Пусть убитые сами виноваты, пусть они гады, но они же свои, а своих надо защищать.

– Защищать… – Полковник прошелся перед строем. – Да не хочет тут никто таких вот… защищать. Полиция – точно, ей от таких вот кадров одна сплошная головная боль, а другие бандиты – ну так на луч им нарываться неохота, они только с беззащитными храбрые. А корпорациям ссориться с аниу – страшно. Вы корабли их видели? А это ведь транспорты, это даже не боевые – те сейчас болтаются на окраине системы, их там двенадцать штук. Каждый такой корабль весит больше триллиона тонн, а его мощность… ну, скажем так, на полном ходу его реакторы превращают в энергию свыше тридцати тысяч тонн материи в секунду. Я полагаю, лицеист Сурядов, вам не составит труда пересчитать, сколько это будет в киловатт-часах или в джоулях?

– Не составит, – ответил мальчишка. Он уже прикинул – цифра получалась впечатляющая, с двумя десятками нулей.

– Все корабли аниу оснащены фотонными двигателями – причем крейсер способен сфокусировать всю эту мощность в суперлазерном луче, поражающем цель на огромном расстоянии. Сверх того, этот крейсер закован в нейтрид, а значит, почти неуязвим. И таких крейсеров у аниу – не дюжина, даже не сотня, но около трех с половиной тысяч.

– Но я все-таки не понимаю, – пожаловался мальчишка. – Вот была Первая Галактическая Война. Разве нас, землян, тогда останавливало, что противник сильнее?

Полковник вздохнул.

– Нет. Нас – нет. Но у мьюри – цивилизация выгоды. А сотрудничество с аниу им очень даже выгодно – вся экономика мьюри построена на их гравиприводах. Кроме того, влиятельные… люди от выходок аниу не страдают – они либо ведут себя сдержанно, либо не пересекаются с ними вообще. А судьба отдельных отморозков, как я уже сказал, тут никого особо не волнует.

– Андрей Данилович, а почему между мьюри и аниу такая разница в развитии? – спросил Игорь. – Ведь один же народ, у них и государства всего пятьсот лет назад разделились…

– Это, лицеист Сурядов, – полковник покачался с носков на пятки, – общественный строй. У мьюри – капитализм, причем самый дикий. У аниу – коммунизм. Надеюсь, что вам не нужно объяснять, какой строй эффективнее?

– Не нужно, Андрей Данилович, – ответил мальчишка. В самом деле, ежу было понятно, что общество, которое главным приоритетом поставило развитие – причем как в личном, так и в общественном смысле, – в два счета обгонит общество, которое почти все силы тратит на борьбу с самим собой, а долговременной стратегии развития не имеет в принципе.

– Хорошо, – согласился полковник. – Раз уж ты такой любопытный, завтра утром представишь мне доклад о расе аниу. Источники можешь использовать любые. Понятно?

– Понятно, Андрей Данилович! – Игорь щелкнул каблуками и вытянулся. Ну что ж, это дело интересное, и есть законный повод сказать Яромиру, что отчет о настроениях местных – не самое приятное, надо сказать, занятие – он будет писать один…

– Так, с этим покончили. Лицеист Шомберк!

– Я! – Яромир тоже вытянулся.

– Боюсь, что я переоценил ваше благоразумие, сударь. Вы уверены, что, хвастаясь достижениями вашей Родины – не вашими достижениями, сударь! – вы не сказали ничего такого, что бы пошло ей во вред?

– Уверен, Андрей Данилович!

– Гм… ну ладно, – смягчился полковник. – Интересных вы ребят нашли, весьма интересных… Лицеист Макаров!

– Й-й-й-йа! – лихо проорал Славка, озорно сверкая зелеными глазами под фырканье друзей.

– Устроенная вами демонстрация была весьма показательна, но на нее смотрело слишком много не слишком дружелюбных глаз. Для профилактики – два рабочих часа в личное время!

– Ййййесть двабочсавлчинэремя! – оттарабанил мальчишка.

– Теперь все. Свободны. Разойтись!

* * *

После ужина Игорь завалился спать в силовые поля, которые его вчера так нервировали, заказав себе проснуться через четыре часа – хватит, чтобы отдохнуть. Проснулся, как и уснул – незаметно и мгновенно, не скажешь, спал или нет. Но воцарившаяся тишина говорила – спал, и сейчас ночь.

Он поднялся, сходил в душ, потом тщательно размялся, прогоняя остатки сна из каждой мышцы. Высунулся в коридор, поблуждал по нему, убедившись, что не спят во многих номерах. С нижнего этажа его непреклонно завернул преображенец – Игорь успел заметить, что там работают практически во всех помещениях. По сравнению с этим этаж мальчишек казался сонным царством, и Игорь, в очередной раз убедившись, что взрослый мир несправедлив, вернулся в номер. Он хотел открыть окно, но никаких окон тут не было и в помине, все наружные стены из глухой брони, словно в танке. Недобрым словом помянув здешних строителей-параноиков, Игорь поднялся на крышу.

Ночной воздух был теплым, насыщенным влагой и дурманными ароматами здешних цветов. Почти никакого шума сюда не доносилось, по небу переливалось что-то похожее на земное северное сияние – полосы холодного света. Игорь подышал как следует и, сделав еще несколько энергичных движений руками перед грудью, уселся на полу со скрещенными ногами – писать отчет. Правда, сказать по чести, сначала он взгрустнул по дому и по маме. Грусть пришла незваная, и гнать ее не хотелось. Закрыв глаза, мальчишка попытался представить себе то расстояние, которое их разделяет, – и вздрогнул. Нет уж, лучше про это и не думать. Это все-таки слишком для человеческого сознания. Да и сама Земля все-таки такая маленькая – даже со всеми колониями, со всеми союзниками…

«Игорь, а ну-ка, соберись!» – услышал он строгий голос Велины Целимировны и заозирался изумленно.

Конечно, вокруг никого не было. Но… он слышал ее голос!

– Понял, мама, – серьезно сказал он. И включил в комбрасе, среди любимых старых музыкальных записей, одну – не слушал уже давно…

Задорный мальчишеский голос возник в каналах направленного звука… А потом появилось и изображение, которое Игорь смоделировал сам, как представлял себе – курносый мальчишка помладше него, Игоря, плохо одетый, с сумкой на плече, шагал босиком по летней полевой дороге и весело распевал:

Кто бы что ни говорил там —

Выход есть наверняка

Из любого лабиринта,

Из любого тупика!

Есть неведомая сила —

Чтобы нам, беде назло,

Все прощалось и сходило,

Удавалось и везло!

Голос менялся на мужской:

Лишь одно меня пугает,

Лишь одно мешает спать —

Вдруг да то, что помогает,

Перестанет помогать?!

Может, с нами силе этой

Вдруг возиться надоест,

Вдруг она заклинит где-то

Иль откажет наотрез?

Мальчишка, насмешливо кивавший все это время, врезался своим пением в опасения невидимого взрослого:

Кто бы что ни говорил там —

Выход есть у нас пока

Из любого лабиринта,

Из любого тупика!

Ну и пусть заклинит где-то,

Ну и пусть откажет чуть!

Мы-то знаем, что и это

Обойдется как-нибудь!

Игорь открыл рабочий файл и сосредоточился…

Золотой Народ/аниу/айа

Гуманоиды, средний рост около 1,8 м. Стройные создания неземной красоты и как правило неопределимого пола, с тяжелыми гривами черных блестящих волос и длинными зеркальными глазами, одеваются в переливчато-разноцветные «облака» (состоящие из силовых полей), носят множество украшений. Общественный строй – коммунистический. Из-за постоянных нападений Богомолов и других машинных рас на населенные планеты обитают в основном в космическом пространстве. Общая численность расы – 24 миллиарда.

Пройдя ряд генетических и нанотехнологических модификаций, аниу стали весьма сообразительны и превосходно развились физически. Уникальная биотехнология позволила им достичь индивидуального бессмертия и вечной юности, однако она не может обеспечить им неуязвимость. Они стараются любой ценой избежать личной встречи с врагом, для чего создали множество автоматических боевых механизмов. У аниу также прекрасно развита технология защитных полей и других оборонительных приспособлений.

Государство: Союз Многообразий:

Формально представляет собой равноправное объединение 208 разумных рас общей численностью в 960 миллиардов особей, но одна из них (аниу) неизмеримо сильнее всех прочих. Цель создания Союза довольно трудно понять: он не приносит аниу ничего, кроме забот и расходов. Упоение деспотизмом здесь отсутствует тоже: если младшие расы ведут себя как аниу, то могут делать буквально все, что придет им в голову – в точности, как их хозяева. Отказы чрезвычайно редки: главным оружием аниу в отношении младших рас является обещание (всегда и неизменно выполняемое) бессмертия в обмен на верность и покорность.

Армия аниу:

Официально – Объединенная армия Союза аниу. Традиционно делится на 5 видов: Милиция, Пастухи, Миротворцы, Звездный Флот и ОсНаз.

Милиция – формирования, следящие за порядком на борту кораблей и в поселениях аниу. Набираются из морально устойчивых особей. Общая численность – 80 млн. Их основной задачей является пресечение излишне буйных или непристойных забав, причем скучать им не приходится.

Следует отметить, что любой аниу снабжен силовым щитом и системой квантовой связи, и то, что представители других рас принимают за украшения, часто является элементами этих полезных устройств.

Личные щиты аниу неуязвимы для большинства видов ручного оружия и оснащены интеллектронным управлением, т.е. их можно носить постоянно поднятыми и даже не замечать. Они заменяют аниу теплую одежду (и одежду вообще), при необходимости – обувь, а также постель, палатку и т.п.

Пастухи – «контора глубокого бурения», следящая за неизменностью политического курса аниу и других членов Союза. Традиционное вооружение – парализатор и ласса (генератор ощущений). Общая численность – 144 млн.

Несмотря на свое революционное прошлое, современные аниу очень социальны. Их общественная структура столь подвижна, а рамки личной свободы столь широки, что само понятие оппозиции становится у них весьма расплывчатым. На любое вмешательство Пастухов аниу смотрят косо, как на нечто излишнее, и в основном те «окучивают» младшие расы. Следует также отметить, что аниу владеют техникой перестройки сознания и могут изменять его в любом направлении, так что никаких наказаний у них нет – только «лечение».

Миротворцы – отряды для наземных боевых действий, официально именуются «гуманитарными силами». В бою носят сандалии на босу ногу и короткие туники из коричневых композитных пластин, разделенных светящимися полосами. Они одновременно являются броней и генераторами защитного поля. Вооружены тяжелыми бластерами, мультилазерами, парализаторами и парящими щитовыми генераторами Мини Гет (один на 12 аниу). Организованы по армейскому образцу, основные единицы – батальон (360 аниу), бригада (3600 аниу) и дивизия (10 800 аниу). Основная их задача – насаждение культуры Союза в слаборазвитых мирах, где раздача «гуманитарной помощи», пропаганда, разного рода обучение и т.п. несравненно эффективнее, чем боевые действия. Имеют свой флот из 102 десантных кораблей, несущих по 740 «миротворческих» дивизий. Обычно Миротворцы действуют в составе множества автономных отрядов по 72–180 аниу. Их общая численность достигает 820 млн.

Стратегия аниу основана на войне в космосе и из космоса. Их наземные силы практически не ведут боевых действий, ввиду чего их подготовка оставляет желать много лучшего. Несмотря на мощное вооружение, Миротворцы трусоваты и умеют сражаться лишь достаточно большими группами, что, ввиду их многочисленности и превосходства в защите, т.е. установок Мини-Гет и надежных личных щитов, как правило, неплохо им удается. Первая же потеря, как правило, ведет к паническому бегству (и к тому, что по врагу начинают бить часто неадекватно сильными средствами). В одиночку, как бойцы, аниу не стоят почти ничего, но если дело доходит до крайности, отдельные их особи могут проявить невероятную хитрость, соединяя ее с природной дикой яростью в совершенно убойную смесь. Попав в плен, аниу обнаруживают невероятную изворотливость и (опасаясь пыток) могут очень неприятно удивить врага своей готовностью погибнуть вместе с ним.

Звездный Флот – высокопрофессиональная гильдия, объединяющая экипажи и строителей космических кораблей. Фактически – единственный вид вооруженных сил аниу, обладающий реальной (и очень большой) боевой мощью. Впрочем, аниу очень ценят свои жизни, и потери, даже самые небольшие, скорее всего приведут к панике и бегству с поля боя. Общая численность Гильдии – 488 млн.

ОсНаз – официально не существует. Занимается внедрением культуры Союза в те миры, где официально это невозможно, а также уничтожением культур или частей культур, существование которых вызывает у аниу особое раздражение. Имеет свой звездный флот (12 тяжелых крейсеров) и специально подготовленные наземные отряды. Они набираются из тех, кто всегда готов убивать во имя светлой цели или без нее. Они отличаются коварством и фанатичной беспощадностью. Каждый боец ОсНаз в дополнение к личному щиту имеет парящий генератор Мини-Гет, вооруженный к тому же смертоносной дисрапторной пушкой. Общая численность – 20 млн.

Флот аниу насчитывает 6800 кораблей-разведчиков, 3964 легких и 3409 тяжелых крейсеров, 2241 жилой корабль класса «Тайат», 80 легких и 17 тяжелых авианосцев, 102 десантных транспорта, 82 мобильные базовые станции. Также аниу имеют 18 рас-союзников…

… – Держи! – подкравшийся сзади с видом заговорщика Андрюшка Ворожеев метнул Игорю бутерброд – два куска хлеба с горчицей и полтавским соленым салом. Игорь поймал нежданный подарок, а Андрюшка, насвистывая и шлепая босыми ногами, подошел и уселся рядом. – Мы с поручиком Волошиным покупки сортировали, – сообщил он, – не представляешь, сколько всего натащили за день, половина вообще непонятные вещи… А потом я воздухом подышать сюда пошел, вижу, тут ты сидишь, работаешь… Что делаешь-то, отчет по аниу?

– Угу. – За время этого короткого рассказа Игорь успел заглотить весь бутерброд и сейчас широко дышал открытым ртом, смаргивая с глаз слезы. – Ты где горчицу взял?!

– Там же, где все остальное, – хихикнул Андрюшка. – Внизу на кухне стырил, все равно поварам не до таких мелочей, они на завтра презентацию готовят во весь парадный стол. Кое-что из этой еды, – он трагично понизил голос, – даже ползает и пищит. Неужели прямо так есть будут – у кого, интересно, такие вкусы?!

– А нам не все равно? – хмыкнул Игорь. И добавил: – Мир мал, а Россия – велика! – а потом чувствительно толкнул Ворожеева в плечо.

И разлегся на полу, глядя в сумрачное чужое небо.

8. Калейдоскоп миров

Когда Игорь увидел сверху Ярмарку, то был поражен.

Территория размером с Великий Новгород была покрыта сплошной шевелящейся массой гостей. Тут и там – кольцами, овалами, ромбами – располагались цирки, арены, стадионы. В воздухе было посвободней, чем обычно у мьюри, зато на земле бесконечно змеились на нескольких уровнях, взметываясь на многометровую высоту и пропадая под землю, бегущие дорожки. Над Ярмаркой плясали, сталкивались, искрили, взрывались и сыпались огнепадом рекламы.

Лицеистов предупредили, что вначале в течение нескольких дней на Ярмарке демонстрируются, так сказать, «культурные программы» гостей и хозяев, потому желающие могут остаться в посольстве. Но это было чистой формальностью – во-первых, из числа мальчишек кое-кто тоже участвовал в этих программах, и для них сегодняшний день был первым рабочим днем, а во-вторых, глупо было бы сидеть в четырех стенах среди назойливых голограмм, когда можно увидеть выступления обитателей пол-Галактики! Проще говоря, на Ярмарку прилетели все. Не только мальчишки – все, кто был свободен (среди взрослых, если не считать выступавших, таких оказалось немного, и Игорь подозревал всерьез, что их «свобода» – тоже работа, только тихая).

На этот раз никто даже не стал ни о чем мальчишек предупреждать – им просто предоставили полную свободу искать себе «хлеба и зрелищ». Игорь и Яромир вообще-то договаривались с Вайми и его компанией, что «где-нибудь там» встретятся, но Яромира Игорь потерял почти сразу и не очень искал. Особых опасностей в отличие от улиц городов Ярмарка не таила – тут и там среди толп шагали по трое охранники-мьюри, и не «для престижа». Когда собирается такое количество разумных, среди которых множество готовых порвать друг другу глотки (или что там жизненно важное есть?) за старые обиды, лучше сделать так, чтобы подобной возможности – а с нею новых обид – просто не возникло. Власти мьюри честно предупреждали всех, что в случае конфликта охранникам дан приказ применять любые меры к участникам такового. Поэтому Игорь вполне мирно разошелся с двумя джаго, посмотревшими на юного землянина глазами гиен – трусливо, зло, несыто. Кажется, они смотрели еще и вслед, готовые при первой возможности разорвать землянина в клочки. Уходя, Игорь ощущал их взгляды спиной и вспоминал, как по строчкам читал:

Джаго

Джаго – гуманоиды и выглядят весьма похоже на людей. Ясно видимых анатомических отличий, за исключением голых черепов, нет. На уровне строения и расположения внутренних органов различия также мало заметны, однако анализ ДНК показывает, что к мьюри, сторкам, джангри и людям, т.е. к потомкам Рейнджеров, джаго не имеют никакого отношения: это существа совершенно иного генетического происхождения.

Морфологически джаго отличаются от людей большим ростом и весом (2 м/100 кг), а также черным (с оттеночными вариациями) цветом кожи. Внешне они весьма похожи на ныне вымерших высокорослых коренных жителей Африки, но туловище джаго напоминает туловище крупного примата из семейства горилл. Соответственно, у джаго типично обезьяний нос с «вывернутыми» ноздрями и другие поразительно схожие анатомические признаки крупных земных приматов.

Психологически джаго также достаточно схожи с людьми, однако в начале Галактической Эры (до начала активной эволюции Человека Космического) несколько превосходили их по силе и умственным способностям (за счет большей массы мозга) и относились к своим «младшим братьям» с брезгливым презрением.

Джаго – холодные и расчетливые эгоисты, превыше всего ставящие личную выгоду. Их культура – капиталистическая, основанная на жесткой конкуренции. В обществе джаго все продается и все покупается. Они имеют свой аналог наследственной аристократии, однако большая часть народа стоит на весьма низком уровне развития. Они часто грубы, распутны, злы и имеют в целом очень мало положительных качеств с точки зрения землянина.

Джаго – одна из самых многочисленных рас Местной Зоны: они населяют тридцать планет, а их общая численность достигает двадцати миллиардов. Для их общества характерно безудержное размножение, постоянная перенаселенность – и, как следствие, очень малая цена жизни любого представителя низших слоев общества. Во время войны джаго предпочитают изнурять противника беспрерывными атаками, буквально заваливая его своими трупами. Также с определенного момента Первой Галактической Войны они стали печально известны беспощадным истреблением любой разумной жизни на всех планетах, которые им удавалось захватить.

С древнейших времен джаго также известны жесточайшей враждой с Империей Сторкад, отношения с которой представляют собой почти беспрерывную череду войн, фактически прекратившихся лишь в период Первой Галактической. В настоящее время эта раса находится в союзнических отношениях с Йэнно Мьюри, однако отношения между союзниками весьма натянутые, а отношение к джаго у мьюри презрительное и часто откровенно враждебное, что связано во многом с торговой конкуренцией рас и неприязнью мьюри к внешнему виду джаго…

Джаго действительно превосходные торговцы, лишенные, однако, земных представлений о морали. Они агрессивны, но нападают, как правило, только в тех случаях, когда могут получить выгоду и уверены в превосходстве над жертвой. В других ситуациях откровенно трусливы. В принципе, с джаго вполне можно общаться и вести дела, однако следует делать поправку на их корыстный менталитет и жесткую культуру. При наличии взаимного интереса и особенно при явном перевесе сил общение с джаго не представляет сложности…

Но он быстро выбросил встречу из головы – слишком много вокруг было по-настоящему интересного. К удивлению Игоря, иномирянам было что показать, но мальчишка иногда не знал, смеяться ему или плакать оттого, что они нередко считали самым ярким и выразительным в своих культурах. Увиденное воочию, это все привлекало куда больше самых совершенных фильмов. Джангри, например, придали сцене вид роскошного луга своей планеты на закате. На нем кружились десятка два рослых, крепких девчонок, всего лет по семнадцати. Внешне джангри почти ничем не отличались от мьюри, то есть были не по-земному, но очень красивы. Тяжелые черные волосы танцовщиц доходили до поясниц, светлая кожа серебрилась в коричневатом сиянии поддельного заката. Их головы были увенчаны большими венками из ночных цветов – даже издали Игорь чувствовал одуряющий аромат, похожий на аромат земных магнолий (от которого, как известно, можно не проснуться, если уснешь в одной комнате с таким букетом). Круглые лица с пухлыми губами, широковатыми, плоскими – не как у мьюри – носами и длинными, косо посаженными глазами хранили высокомерное выражение. Зыбкий серебристый свет отблескивал на их округлых плечах, высокой и крепкой неприкрытой груди, мускулистых гладких животах. Единственное одеяние танцовщиц составляли бисерные браслеты на запястьях и щиколотках и такие же пояски, низко лежавшие на крутых бедрах. С них до середины икр свисали пестрые цепочки бус, не скрывавших ни сильных стройных ног, ни тугих изгибов ягодиц, ни даже темных треугольников внизу живота. Узкие, изящные босые ступни словно ласкали пышную холодную траву.

Мальчишка, словно завороженный, смотрел на них. Да, вот это было красиво! Странно, если тут умеют так танцевать – кому нужна та – как ее? – порнография? Или на Джангре как раз ее нет? А девушки грациозно покачивали бедрами, сомкнув руки над головой, кружились парами, вдруг крепко прижимаясь друг к другу и резко расходясь в стороны. Их танец казался текучим, бесконечно рассыпавшимся и вновь рождавшимся узором – и этим, как ни смешно, в чем-то напоминал русские танцы. Игорь готов был смотреть на него до утра, но выступление, к сожалению, закончилось… и ненасытное мальчишеское любопытство потянуло его в павильон хозяев Ярмарки.

Мьюри решили не заморачиваться с декорациями – оставили лишь эллиптическую сцену, закрыв ее, правда, силовым щитом. Там беззвучно кружились и танцевали босые девушки – смугло-золотистые, ловкие и крепкие. На них были лишь серебряные браслеты и пояски со свисающими на бедра цепочками. Игоря поразило совершенство их пропорций – груди у них были высокими и полукруглыми, изгибы широких бедер – безупречно выпуклыми. Гривы тяжелых волос метались, словно черное пламя. Под слабо колебавшейся поверхностью поля их танец казался каким-то древним видением. Однозначно чужим для русского – но не чуждым, красивым… Чем дольше Игорь смотрел, тем больше ему казалось, что он, черт побери, уже видел такое… когда-то, где-то, во сне?!

Несколько ошалев, он разглядел, как на сцену вышли аниу – тоже, разумеется, девушки. Они со смехом кружились по ней, то ли танцуя, то ли играя в прятки друг с другом. Одеты эти новые выступающие были в украшенные узором сине-белых светящихся линий просторные туники, состоящие из сложно вырезанных матовых и полупрозрачных сегментов. Казалось, что девушки не обращают ни малейшего внимания на зрителей.

Одна из девушек вдруг прыгнула, сжавшись в тугой вертящийся комок, и ловко приземлилась на ноги – вроде бы ничего особенного, если не считать, что прыжок вознес ее на высоту второго этажа, и она перекувырнулась в воздухе дюжину раз за две секунды. Приземление с такой высоты тоже не заставило ее ни на миг сбиться с безупречного ритма танцевальных движений, вслед за ней прыгать так начали и другие.

Игорь поежился – он не хотел бы сойтись в поединке даже с одной такой девчонкой. Сила и скорость реакции аниу намного превосходили человеческие, но он уже знал, что все эти качества аниу получили с помощью генных модификаций, а также вживленных в тело наноботов, которые и формировали в нем магнитную силовую сеть. Телам это никак не шло на пользу – каждые десять лет их приходилось заменять – а представить, что станет с аниу, если наноботы выйдут из-под контроля, было совсем несложно. Несложно. Но страшно. Игорь ни за что не согласился бы на такие «улучшения» – не хватало еще, чтобы в нем жило что-то столь откровенно чужое! – да и не хотел он достижений, в которых не было его личной заслуги. Аниу получили свое превосходство готовым, сразу, а доставшееся даром не стоит ничего, как известно. Тем не менее он не удержался от восхищенных аплодисментов, которые поддержали не только люди, но и инопланетяне – из тех, кто был знаком с этим земным обычаем.

– Землянин! Игорь! Эгей!

Он обернулся на оклик и ответно замахал рукой, улыбаясь. К нему пробирались через толпу старый знакомый Вайми и еще двое мальчишек и две девчонки – все улыбающиеся во весь рот.

– Привет! – Игорь протянул руку. Вайми крепко ее сжал, тряхнул первым, старательно сказал по-русски:

– Срррауустууй, – и полез обниматься с явным намерением поцеловать землянина.

Игорь со смехом увернулся:

– Я прочитал, что у вас так здороваются, – обиделся мьюри. – В серьезной книжке! – и добавил честно: – Очень удивился, правда.

– Здороваются, если старые друзья, – пояснил Игорь. – Мы только что прилетели, а вы тут давно?

– С самого утра, – сказала одна из девушек. – Столько всего обошли и объехали, а почти ничего не видели.

– Я хочу скиуттов глянуть, – предложил Игорь, и ему никто не возразил – скиутты так скиутты, почему нет?

Они зашагали дальше вместе. Довольно странная вообще-то компания: лохматые, весьма вольно одетые мьюри – и земной лицеист: коротко стриженный, в зеленом френче с черно-алыми обшлагами и петлицами и черным ремнем, зеленых штанах с алым тонким лампасом, начищенных черных ботинках и зеленой «марковке» с черным околышем и алыми выпушками. Впрочем, вокруг было столько намного более удивительных групп, что никто особо и не смотрел на шестерых ребят. Они просто сделались частичкой живых потоков, струящихся во всех направлениях.

– Вот тут скиутты выступают! – Вайми, поколдовав над какой-то схемой, воспарившей прямо перед ним в воздухе, ткнул большим пальцем в сторону – через плечо. Через арочный проем, в котором задерживаться было нельзя, – охрана следила, чтобы не возникало «пробок», – они вошли на галерею, по которой можно было двигаться вокруг всего амфитеатра. Но с краю галереи стояли зрители, и компания протиснулась к ограждению. Внизу как раз начинался один из номеров скиуттской программы. Игорь с интересом глядел на сцену, вспоминая, что знает о скиуттах…

Скиутты:

Скиутты – одна из самых многочисленных рас в Местной Зоне, но она разделена на множество частей. Официальное государство Скиутта включает лишь четверть всего народа скиуттов. Самая большая часть, почти треть, до сих пор служит Империи Сторкад, пятая часть проживает в пределах земных Империй и составляет мощный политический блок, который держит в постоянном напряжении отношения между Землей и сторками. Остальные скиутты проживают во всей Местной Зоне как граждане других империй. Многие – наемные солдаты, кочующие от одной системы к другой в поисках работы. Некоторые промышляют пиратством и контрабандой, многими крупными преступными группировками в Местной Зоне управляют именно скиутты – к таковым, впрочем, в отличие от «классических» пиратов и контрабандистов (эти занятия считаются «истинно мужскими»), их родные кланы относятся с откровенным презрением.

Хотя семья и играет важную роль в их обществе, скиутты предпочитают вести клановый образ жизни. Клан может иметь любое количество членов, но в основном его размеры диктуются их основной деятельностью. Одни из кланов занимаются сельским хозяйством и индустрией на планетах, другие, путешествующие по галактике, торгуют, грабят и т.п. В недавнем прошлом кланы постоянно воевали между собой. Однако сейчас скиутты прекратили междусобицы и представляют единую империю, хотя все еще продолжают поддерживать свои клановые традиции.

Когда-то государство скиуттов было велико, они процветали, и уровень технологического развития был довольно высок. Но позже скиутты были разгромлены сторками, и на долгие столетия превратились в «пушечное мясо», они воевали и работали на благо захватчиков.

Народ:

Скиутты решительны и обладают огромным чувством индивидуальности. Они крепче и крупней, чем представители практически всех других рас. Отдают предпочтение физическому превосходству перед техникой. В принципе, внешне скиутты очень напоминают волков-оборотней земных легенд. Скиутты суровы, но не жестоки. В годы Первой Галактической Войны многие земные раненые, женщины и дети были спасены от уничтожения некоторыми другими расами именно благодаря решительному – вплоть до угрозы применения оружия или даже применения его – заступничеству скиуттских наемников. Скиутты при первой же возможности переправляли спасенных землян к своим, когда же это стало невозможным – начали расселять их среди кланов, ничем не ущемляя ни обычаев, ни даже в какой-то степени свободы людей.

Мужчины: до того как Сторкад столкнулся с землянами, скиутты считались лучшими воинами в Местной Зоне. В течение Возвышения Сторкада наемные воины-скиутты были в первых рядах поработителей других рас. Хотя физическая сила и храбрость сегодня значат не так много, как раньше, скиутты все еще очень трепетно относятся к своим воинским традициям.

Женщины: образ жизни воина закрепился за мужчинами скиуттов с древних времен. Женщины у них единолично управляют домашним хозяйством, что сделало их независимыми и находчивыми. Они никому не позволяют указывать себе, как вести дела, и всегда сами принимают все решения. Женщина-скиутт – хозяйка своей судьбы…

…У вышедших троих скиуттов – одетых в широкие куртки и штаны клановых расцветок – не было иного оружия, кроме длинных сабель-когтей на лапах. Игорь ощутил холодок – в первых рукопашных Галактической скиутты успевали уложить взмахами лап по три-четыре человека прежде, чем получали хоть одну рану – после которой, как правило, еще продолжали сражаться почти в полную силу. Над полем загремел дикий, аритмичный хорал-вой, от которого начинали шевелиться волоски по всему телу и шли по коже мурашки. Игорь поспешно включил в комбрасе устройство перевода, но поморщился – выданный текст не давал представления о песне как таковой и только мешал слушать…

И ночь пала на землю,

Ночь – время охоты.

Черные птицы летят над нами,

Черные птицы кличут смерть.

Черные птицы охоты,

Черные птицы судьбы.

Ночь пала на землю.

Ночь – время охоты…

Сцена в самом деле превратилась в ночные заросли древней прародины скиуттов – Скойу. Густая листва мрачно отливала коричнево-бронзовым в свете двух мчащихся по небосводу бурых больших лун. Игорь залюбовался мрачной красотой ночного леса и вздрогнул – впрочем, вздрогнул не он один, – когда из чащи с воющим ревом выметнулся на четырех лапах похожий на медведя зверь не меньше трех метров во вздыбленной холке. За ним выскочили еще два – немногим меньше. Это были не голограммы, а настоящие хищники, стремительные и разозленные.

Даже не пытаясь отступать, взвывшие скиутты встретили чудовищ грудь в грудь. Схватка была яростной, но короткой. Игорь покачал головой – все три зверя были убиты в какие-то секунды, причем он мог поклясться, что никаких подвохов тут не имелось: скиутты победили силой и ловкостью. Не обращая внимания на полученные раны, все трое в убыстряющемся темпе закружились по поляне диким хороводом, прыгая через туши убитых зверей и перекатываясь друг через друга – под все убыстряющуюся музыку и вой хора… Вспыхнуло пламя костров, ночь стала непроглядной, черно-алой, и лишь три мощных тела скользили, скользили, скользили в охотничьем танце…

– Мурашки по коже, – сказала одна из девушек. – И ничуть не красиво.

– Что ты понимаешь, – высокомерно задрал нос Вайми. – Эй, землянин, – раз он назвал Игоря не по имени, значит, старался подколоть, – а ты бы смог завалить хотя бы одного из таких зверей… ну, ножом? – и он кивнул на висящий на поясе Игоря английский дирк.

– Нет, – покачал головой Игорь. – А ты?

Вайми смешался и, покраснев под взглядами друзей, что-то пробурчал. Честный и короткий ответ Сурядова поставил его в глупое положение: сказать «смог бы!» значило просто и явно соврать, а признаться «нет, не смог бы…» мешало самолюбие. Вайми внимательно посмотрел на Игоря. Странно, а вот ведь он признался, что не смог бы, расписался в слабости – и совершенно не чувствует себя неудобно, а тот, кто с ним спорил, попал в глупое положение… Вот земляне, не поймешь их! Вайми мотнул головой в досаде и бросил:

– Да ну и ладно. Пошли на сторков поглядим, там Джет должен быть.

– Пошли, – охотно согласился Игорь. В конце концов, они затем и пришли на Ярмарку, чтобы увидеть как можно больше. – А Джет кто? Сын кого-то из посольства?

– Да нет, ты что! – вытаращил глаза Вайми под смех своих друзей. – Кстати, он вообще-то Джерд, просто произносить неудобно… И его отец не из какого не из посольства, он беженец со Сторкада. Ну, вроде как он был против тамошней власти, его хотели даже казнить, он и бежал сюда. А мать у Джерда наша, в смысле мьюри.

– Не видно его что-то, – заметил один из мальчишек.

– Найди в такой каше… – Вайми досадливо покривился. – Я аугументы пробовал надеть, но тут столько всего, что глаза ломит…

Да, народу было в избытке. На своих врагов мьюри посмотреть очень и очень хотели, кое-где над трибунами даже развернули какие-то антисторкадские лозунги, но не буйствовали – следила все та же охрана. Над сценой парили не меньше сотни разных аппаратов и аппаратиков, на взгляд Игоря, чудом не сталкиваясь.

Ухищрения голограммы превратили сцену в пологий песчаный пляж, сбегавший в густо-синюю воду. Росли деревья – с продолговатыми густо-зелеными листьями, с серебристой гладкой корой. Над деревьями поднимались коричневые башни замка; одна, самая высокая, вздымалась на высоту не меньше сотни метров.

Потом ударили барабаны, и появились сторки. Их было два десятка, мужчины, одетые в национальные костюмы – черные с золотой каймой куртки вроде земных вестов, под ними – белые рубахи, узкие белые штаны, черные высокие сапоги, длинные стилеты на поясах. Собравшиеся в квадратный строй, они маршировали по песку пляжа. Барабаны били сухо и четко, глухие мощные удары пересыпала раскатистая боевая дробь. Движение сторков поражало машинной отточенностью. Внешне не так похожие друг на друга, как были похожи мьюри, скорей напоминающие индивидуальными чертами лиц землян, сторки каким-то образом сделались похожи. Плотная коробка строя – бледные лица, широкие плечи идеальных механических солдат в черно-бело-золотом – двигалась как жутковатое живое существо, меняя направления, потом в какой-то момент развернулась в шеренгу – сторки замерли лицом к морю.

Послышалась и странным образом приглушила барабаны неожиданно нежная мелодия – какой-то дудочки, но многоголосая. Из воды – зрители от неожиданности примолкли все сразу – стали выходить женщины. Рослые красавицы в коротких, чуть ниже колен, платьях тех же расцветок, что одежда мужчин, с волосами, убранными под серебристые – по контрасту с рыжиной волос – сетки, в сандалиях с высокими ременными затяжками. Линия женщин застыла напротив мужского строя.

Музыка как бы резко переломилась, изменилась – и оба строя смешались, в общем движении рождая новый танец. Барабаны и дудочки пели вместе, в лад, ничуть не противореча друг другу. Игорь – он замечал все вокруг – увидел, как опали в руках зрителей-протестантов плакаты…

Сторки танцевали долго, и никто не мешал им. А в конце последняя фигура танца образовала снаружи плотный квадрат мужчин – стоя плечом к плечу, они смотрели на все четыре стороны света. Внутри же квадрата женщины, замерев в круге, лицами друг к другу, синхронно вскинули руки – и меж них взметнулся и закачался столб живого золотистого пламени, в котором неожиданно – Игорь даже дернулся, и не он один – закружились детские лица…

– … А ваши где выступают?

Этим вопросом Вайми нарушил довольно долгое молчание, которым сопровождалось вполне бесцельное шатание всей компании по территории Ярмарки. Игорь мог бы поклясться, что все сейчас думают про выступление сторков. Кастовое общество, Высшие Роды, безродные, рабы… Но танец был хороший. Не потому, что просто красивый. Хороший, вот и все.

– Елки зеленые! – очнулся Игорь. – Рядом! И сейчас как раз наши выступают, в смысле, мальчишки наши! Бежим!

– А что такое зеленые елки? – на бегу спросил Вайми.

– Деревья такие, зеленые и колючие, как ежи… только не спрашивай меня сейчас, что такое ежи!!! – пояснил Игорь. – Скорей сюда! Вот!

Они успели вовремя – площадки землян находились недалеко от сторкадских, и самого разного народу тут кишело чуть ли не втрое больше. Над прямоугольником сцены, к которой они выскочили, как раз зазвучала музыка – точнее, песня, без аккомпанемента, просто мужской голос:

Выйду ночью в поле с конем…

Ночкой темной тихо пойдем…

Мы пойдем с конем

По полю вдвоем…

Мы пойдем с конем по полю вдвоем…

Видеоинженеры постарались – на площадке встал лес, заколосилось золотое с червонными отблесками заката поле, за которое садилось большое солнце. И в это поле – такое реальное, что, казалось, рукой можно потрогать – выбежал рядом с идущим плавной рысью рыжим неоседланным конем держащийся за его гриву мальчишка…

Андрюшка Ворожеев был одет в чуть мешковатые штаны с тугим кожаным поясом, обут в узкие сапоги без каблука. Подчиняясь песне – в каком-то гипнотизирующем едином ритме с ее словами, – он начал показывать приемы верховой езды. Искусство, правильней сказать. Конь – без седла и узды, громадный, могучий – подчинялся мальчику мгновенно и охотно, словно угадывая желания юного всадника. А тот с невероятной легкостью, как другие дышат, проделывал то на рыси, то на легком галопе сложнейшие трюки, и казалось, что нет ни коня, ни мальчика – есть юный полкан из древних легенд Земли. Не было ни хозяина, ни покоренного животного. Было одно целое – Конь и его Мальчик, Мальчик и его Конь…

А голос певца поднялся почти угрожающе – казалось, шарахнулись даже мельтешащие вокруг шары камер, ведущих прямую трансляцию…

Будет добрым год-хлебород!

Было всяко – всяко пройдет!

Пой, златая рожь,

Пой, кудрявый лен, —

Пой о том, как я в Россию влюблен^[16].

Эх, подумал Игорь, эх, как жаль, что тут почти никто не знает русского!!! Ну как же жаль!!! Но все равно… пусть слушают и смотрят! Пусть! Вон как притихли на трибунах…

А в руке Андрюшки сверкнул закатным лучом невесть откуда взявшийся меч. И завертелся, закрутился, полетел вокруг мальчика, неподвижно стоящего на спине идущего галопом коня, разбрасывая вокруг кроваво-серебряное сияние. Потом меч взлетел и, сверкнув, исчез, а Андрюшка, ловко упав на конскую спину, шагом направил рыжего в сторону заката.

То, что было потом, иначе как овацией не назовешь. Торопливо бросив вопящим мьюри: «Извините, я сейчас, быстро…» – Игорь начал проталкиваться туда, куда ушел Андрей – сказать ему, что все было здорово (он по себе знал, что во время таких выступлений не замечаешь сам, что делаешь). Это оказалось не так уж сложно – мальчишка понял, что перед формой землянина расступаются… Взгляды скользили по нему, прикасались – как руки. Разные, очень разные…

Выбравшись на чистое место, Игорь тут же увидел, что рядом с Андрюшкой, который поглаживал коня по широкому лбу, стоят две здешние женщины. Красивые, хотя и слишком, как тропические цветы. Они о чем-то говорили с мальчиком – настойчиво, напористо, только что за руки не хватали. Тот улыбался и отвечал – коротко, покачивая головой. Одна из женщин даже ногой топнула – конь рядом с Андрюшкой фыркнул, прижал уши, оскалился. Андрюшка перестал улыбаться, положил левую руку на конский лоб и что-то сказал – по-прежнему коротко, но уже очень резко.

Игорь проследил, как женщины уходят – неспешно, рассчитанно-красивой походкой, всеми движениями выражая презрение к юному землянину. И только после этого подошел:

– Что им было нужно-то? – спросил он. Ворожеев хмыкнул:

– Приглашали меня и Лихого… – он поцеловал коня в храп… – В какое-то поместье. Выступать и заниматься сексом.

– С тобой или с конем? – усмехнулся Игорь.

Андрюшка чуточку покривил угол рта, улыбнулся, ответил спокойно:

– Со мной, со мной… Втроем, но при коне. Обещали большие деньги и массу удовольствия. Но я сказал, что Лихому приятно смотреть на благородных кобылиц, а не на грязных самок. Мне же и вовсе они неинтересны. По-моему, они удивились, что я знаю мьюрик, сперва-то они говорили… – Андрей вдруг потер лоб и медленно продолжил: – А знаешь… сперва-то они говорили… по-русски. Одна плохо, очень, другая тоже очень – хорошо.

– Ничего себе… – Игорь задумался. – Надо сказать Андрею Даниловичу. Кто его знает, что им еще в голову придет и кто они вообще такие.

Андрей кивнул. Мальчишки, ведя коня, отправились на поиски полковника; правда,двигаться пришлось медленно, Андрюшка не успевал отбиваться от желающих сказать ему несколько слов или дотронуться до него и коня. Отхлынули они только потому, что на площадке, принявшей вид опушки дубравы, появились двое юных англичан, одетых в жесткую кожу – жилеты, штаны, краги, ботинки – и вооруженных длинными ножами, а с ними – два боевых пса, гудзонские овчарки, серебристо-белые, с короткими ушами и жемчужным оскалом. А с другой стороны выскочил, разбрасывая землю копытами, разъяренный бык. Угольно-черный, он громко фыркнул и повел лобастой головой – если бы кто-то из мальчишек улегся посреди лба, то раскинутыми руками как раз достал бы до концов жутких рожищ. Один из англичан громко свистнул – и бык молниеносно развернулся в их сторону. Хрипло выдохнул – «уфффаххх!» – и пропахал копытом борозду…

Ударили барабаны – упорной дробью, в которую вплелся визг офицерских рожков: «Forward! Marsh on!». (Игорь отметил, что на трибунах кое-где прошло взволнованно-испуганное движение, и усмехнулся – ага! Кто-то услыхал знакомую страшную музычку – вот такой визг, перекличка рожков с флангов на центр – и волна техники и похожих на киберов солдат затапливает позиции Чужих… Ну, молодцы братья по планете!) Но голоса перекрыли музыку, сделав ее фоном…

There’s a whisper down the field where the year

has shot her yield,

And the ricks stand grey to the sun,

Singing: «Over then, come over, for the bee has quit

the clover,

And your English summer’s done».

Бык хрипло, жутко взревел, метнулся на мальчишек, целясь поддеть рогом. Они прянули в стороны, а овчарки, порскнув вбок-назад, атаковали зверя сзади…

You have heard the beat of the off-shore wind,

And the thresh of the deep-sea rain;

You have heard the song – how long! how long?

Pull out on the trail again!..

…Бык умирал, хрипя. Две раны – под лопатками – были смертельны. Но один из мальчишек – второй сдерживал ревущих с пеной на клыках псов – прыгнул, рванул за рог – и в пыль свистнула тугая струя крови из-под резко и глубоко пересекшего могучую черную шею ножа.

Ha’ done with the Tents of Shem, dear lass,

We’ve seen the seasons through,

And it’s time to turn on the old trail, our own trail,

the out trail,

Pull out, pull out, on the Long Trail – the trail that

is always new^[17].

Зрители не успели ни опомниться, ни выразить впечатление. На мгновенно изменившуюся площадку под плавные, льющиеся медленными волнами звуки «Вдоль по улице метелица метет…» поплыли одна за другой девушки из «Березки» – одинаковые в своей непривычной и невиданной тут неприступной красоте, недвижные и в то же время чудесным образом передвигающиеся. Игорь уже слышал, что видевшие репетиции чиновники-мьюри спорили: это андроиды или танцовщицы стоят на невидимых под длинными нарядами робоплатформах? Девушки смеялись до слез, когда эти слухи дошли до них. Это был слух еще из безобидных – куда интересней было заявление про ампутацию ног и замену на спецпротезы…

– Черт, я сегодня все время все забываю! – выругался Игорь. – Меня местные ребята ждут! Дойдешь до Андрея Даниловича один?!

– Дойду, – кивнул Андрей. – Потом меня познакомишь со своими приятелями?

– Да сколько угодно, – Игорь хлопнул его по плечу и зашагал через толпу, высматривая Вайми и других. На сцене между тем уже смешались мужской и женский хороводы – они сплетались и выгибались кольцами и овалами под древнее заклинание-песню:

– …Ой, Ладо, Ладо,

Ладо, мати, Ладо

Славослови, мати,

Весну закликати…

Зиму провожати,

Ой, Ладо, Ладо,

Мерю провожати.

Леля да Полеля

Ой, да пили воду

Во великой Сварге

Пили – лили воду

Ой, да лили воду,

Славу пели Роду,

Ой, да славу пели

Диду, дубу, снопу…

– Ну куда ты делся?! – сердито спросил Вайми, облизывая пальцы от сладкой ваты. Остальные юные мьюри еще вовсю ее лопали. И тут же без обиды и всякого перехода сказал: – Отличные у вас артисты!

– Это не артисты, – улыбнулся Игорь, снимая фуражку и обмахиваясь ею.

– Как не артисты? – не понял Вайми.

– Ну так, не артисты. У нас нет такой профессии, я и знаю-то про нее потому, что на истории говорили, ну, на уроках. У нас каждый человек что-то такое делает – танцует, поет, картины рисует… Кто-то лучше, кто-то хуже. Но это не работа, это отдых скорей. Андрей, например – ну, тот мальчишка с конем – учится, как и я, в Лицее. Вообще он хочет стать зоопсихологом.

– Врешь, – недоверчиво сказал один из парней. Игорь пожал плечами:

– Да зачем мне?

– А как же собирали ансамбль? – спросила девушка.

– Да просто. Пригласили всех желающих пройти отбор по месту жительства. Потом отобрали по уездам, потом – по губерниям, потом – по Империи. А из них еще раз – самых лучших. Вот и все. Быстро, просто, честно, никому не обидно.

– А как же вы без артистов живете?! – почти возмутилась та же девушка. Игорь усмехнулся:

– А зачем они?

– Ну… развлекать… – смешалась девушка. Как видно, этот вопрос не приходил ей в голову.

– Человек, которого нужно развлекать, – это почти животное, – серьезно ответил мальчик. – Даже хуже животного – у животного времени на такие глупости нет. А если человек тратит свое время на развлекалово… – Игорь покривился очень выразительно.

– Но ведь артисты всегда самые красивые, самые талантливые, самые…

– Да ладно тебе, – поморщился Вайми. – Знаю я, как в эти артисты попадают. Кто задницу или передок быстрей подставит, тот и артист. Его и тянут вверх, как на канатах. Даже если там ни голоса, ни слуха… Ну, так мне отец сказал, а он много чего видел.

– У нас тоже так было, – признался землянин. – Их «звездами» даже называли. Считали элитой, интеллектуальной, культурной там… А на самом деле вы подумайте – элита это ведь или защитники, или изобретатели. Те, кто или создает новое, или не дает разрушить построенное.

– Но ведь, например, композитор – он тоже может написать новую песню, – задумчиво сказал Вайми.

– О чем? – спросил Игорь. – Ну вот о чем он будет писать, если он больше ничего не умеет? Вот так и получаются ваши «песни» про «вродекаклюбовь», их чаще всего такие композиторы и сочиняют. А вот у нас, например, был – очень давно – такой композитор: Агапкин. Он написал «Прощание славянки»… вот! – Игорь пустил с комбраса музыку, и с полминуты все ее слушали.

– Женщины провожают мужчин на войну, – тихо сказала вторая девушка, едва музыка затихла. Игорь хлопнул глазами:

– Точноооо… – Девушка смущенно улыбнулась. – А, ну вот. Он написал, и ее уже сколько веков играют! А он, между прочим, был военный. И просто знал, о чем пишет. Поэтому музыка получилась такая – из души. Если человек «профессионально пишет музыку» – он такого просто никогда не напишет. Не сможет, потому что ему не о чем писать… Что он видел-то?! И лучше уж написать за всю жизнь одну мелодию – но такую! – чем сто, но… простите, как у вас. Или как у нас раньше, – примирительно закончил он.

– А эта песня настоящая? – вдруг спросил Вайми и кивнул в сторону соседней сцены, на которой в окружении ореола скрещивающихся лучей, в ослепительном сиянии – такое рождается в кабине пойманного прожекторами самолета – рослый мужчина в пилотской форме пел, широко расставив ноги, одну из знаменитых песен времен Первой Галактической – «Марш Полярной Звезды»:

Кто умер рабом, тот не жил никогда.

Кто истинно жив, никогда не умрет.

Мы верим: Великих традиций Звезда

На небе полуночи скоро взойдет.

Умершим в удел достаются гробы.

Живые наследуют солнечный Трон.

И только живых собирает в ряды

Полярной Звезды штурмовой легион…

– Настоящая, – кивнул Игорь. – И пилот этот – настоящий… Ну что, пошли? Андрей с вами познакомиться хотел.

9. О мидиях и кроссовках

И все-таки не обошлось без инцидентов.

Правда, произошли они не на территории Ярмарки, а за ее пределами – пользуясь тем, что не было прямого запрета, многие юные земляне шустро сунули носы в город, здраво рассудив, что Ярмарка не сегодня кончится, а если что интересное пропустят – можно посмотреть в записи. Ну а там покатилось-понеслось. Так, Тиудир не смог разойтись с каким-то невероятно толстым джаго в роскошных, расшитых золотом и драгоценными камнями одеждах – тот упорно не желал уступать дорогу, что-то кричал, брызгая слюной и страшно вращая и без того выпученными глазами, и, наконец, полез в драку, размахивая усыпанным драгоценными каменьями кривым кинжалом – после чего Тиудир с чисто немецкой практичностью влепил ему между глаз диск из допотопного кластерника, который носил вместо огнестрела. «Побоялся я с ним, ребята, в поединок вступать, – пояснил он под всеобщий хохот. – Вдруг его блохи на меня перепрыгнут? С ног сшибут и весом задавят, честное слово…»

Андрюшке Ворожееву повезло меньше – на него вдруг набросился какой-то шакалоподобный гуманоид с громадными ушами, поразительно похожий на древнеегипетского бога Анубиса. Эта тварь не имела никакой одежды, кроме собственного черного короткого меха и неприлично большого количества украшений, – но очень умело орудовала коротким мечом и упорно лезла в драку, даже будучи уже изрядно порезанной виброножом – окончательно ее утихомирила, увы, лишь отсеченная метким ударом голова. Никто, ни сам мальчишка, ни даже местная полиция, не смогли объяснить, что подвигло гостя из далеких миров на такую агрессию. Игорь предположил, что это месть какой-то из тех женщин, которых Ворожеев оскорбил отказом служить им игрушкой, но Андрей только отмахнулся – на вменяемую месть этот глупый поединок не тянул, а храброго чужака ему было даже немножко жалко. Мало ли какие могут быть у его народа обычаи и обеты? Андрюшка даже собирался поискать данные по этой расе.

Кто-то из англосаксов задержал двух вооруженных грабителей – парень зашел в магазин сувениров, а они как раз вломились следом и помешали ему рассматривать какой-то половичок с массажером. В благородном гневе англосакс сильно ушиб обоих друг о друга раньше, чем они сообразили, что происходит, и даже согласился взять половичок бесплатно как подарок от благодарного хозяина магазина. Пистолеты он тоже хотел унести – на предмет ознакомления. Но не дала полиция…

Но самая веселая забава досталась на долю Мирослава и Федора – лучших в группе менталистов. Им повезло наткнуться на пикет из оглушающе безвкусно одетых и размалеванных тварей неопределимого пола, громко протестующих против угнетения на Земле «сексуальных меньшинств». На Ярмарку их то ли не пустили, что вряд ли – то ли они сами не пошли и бушевали возле одного из входов. Какое-то время мальчишкам понадобилось, чтобы понять, о каких «меньшинствах» идет речь. Но после того, как вопрос был выяснен, не прошло и секунды, как вся эта компания вдруг потеряла интерес к любым землянам вообще, да и к окружающей реальности в целом – потому что необычайно бурно, громко и синхронно обделалась в то, что заменяло им штаны. Причем мальчишки категорически отрицали свою причастность к этому инциденту, ссылаясь на промелькнувших где-то на заднем плане аниу, а у Андрея Даниловича не нашлось ни желания, ни времени разбираться в столь вопиющем попрании прав «меньшинств», как ни призывала его к этому вся здешняя «свободная пресса». Тем более что аниу и не отрицали своей причастности, а о землянах после этого начали высказываться несколько благожелательней – мол, дикие люди, конечно, но не без задатков…

В посольство многие земляне возвращаться не спешили. На территории Ярмарки были любезно выстроены удобные сборные домики – для тех, кто предпочитал далеко не отходить от мест выступлений или каких-то ценных вещей, аппаратов либо животных. Домики по роскоши далеко уступали гостиничным апартаментам, но Игорь рассудил, что вся тамошняя роскошь все равно голография, и остался в маленьком четырехместном номерке. Впрочем, тоже выдержанном в местном стиле.

Ярмарка не замирала и ночью, но все-таки становилась куда менее шумной и бурной. Открыв все окна и дверь, мальчишки отдыхали после трудного дня; надо сказать, что в номере их было вовсе не четверо. Ян Дэнфорд, Мирослав, Яромир и Андрюшка Вихорев играли в покер. Данчо и Джерри Вильбоу просматривали какие-то материалы, снятые ими для намечавшейся общей работы по ксенологии. Игорь просто сидел на подоконнике и рассматривал световые рекламы, размышляя о ребятах-мьюри, с которыми он и Андрей не расставались почти до конца ярмарочного дня. Димка перебирал гитарные струны и напевал:

Жил в городе Белфасте мальчик по имени Падди,

Ходил в детский сад и котенка по пузику гладил.

И в целом хороший был мальчик, но в голову била моча.

Ведь Падди с самого детства терпеть не мог англичан.

Увидит в песочнице англосаксонскую рожицу —

Ногами топочет и отбирает пирожные.

И часто стоял он в углу, ведь вел себя плохо…

Но Падди родился ирландцем, Падди все…

– Ты допросишься, русский, – буркнул Ян, рассматривая взятку.

– Ла-на-а, – покладисто согласился Димка, – я другое спою…

Блуждал по горам британский отряд,

британский отряд, неделю подряд.

И там их встретил, говорят,

Баран по кличке Барни.

Солдаты смелы, но баран смелей,

Они сильны, только он сильней…

Вот так баран надавал люлей

Сраной британской армии…^[18]

– Морально воздействуешь? – ухмыльнулся Ян. – Мимо, все равно игра моя.

– А, черт! – Вихорев бросил карты. – Точно!

– Гитару дай, – протянул руку Ян. – Спою балладу о том, как русские организовывали на Марсе колхоз. Сам сочинил. Нервным не слушать.

– Интересно, вы эти колхозы когда-никогда забудете? – задумчиво спросил Мирослав. Ян хмыкнул:

– Разве такое забудешь…

– А кто на Ньюфаундленде в Серые Войны вовсю клепал сельхозкоммуны, не ваши? – невинно спросил Игорь, не поворачиваясь в комнату. Ян не смутился:

– Это было тяжкое время.

– А у нас оно всегда было тяжкое, – победоносно заключил Яромир. – В том числе и благодаря вам.

– Ну вот что мы чехам-то сделали?! – фыркнул Ян.

Под шумок Игорь плавно «выпал» за окно. Постоял за кустами – в ночи среди широких, казавшихся черными листьев распустились огромные, жадные белые цветы с золотыми мерцающими сердцевинами, вились рои зеленовато фосфоресцирующей мошки́. По дорожке мимо прошли двое офицеров.

– …приехали два часа назад.

– Ну и как они тебе?

– Здоровые. Здоровей наших и, по-моему, старше.

– Думаешь, готовят какую-то подлость?

– Почти наверняка. Сегодня наши выступления в числе лучших. Вот они и решили…

Голоса отдалились, стихли. За окном в комнате весело спорили мальчишки. А Игорь замер, пораженный мыслью – да ведь это же об их будущих соперниках, о мьюри! Значит, они как раз прибыли!

Качаясь с пятки на носок, Игорь кусал губы. В нем росло сильнейшее жгучее желание как можно скорее увидеть кадетов-мьюри. Ясно, что они не будут похожи на Вайми и его друзей. Потому-то и хотелось…

Оглядевшись внимательно, Игорь пригнулся – и канул в переплетение ветвей. Бесшумно, как плавно опущенный в воду камешек…

…Он, конечно, понимал, что поступает, мягко говоря, глупо – шляться одному по чужому тренировочному лагерю даже на Земле, в Лицее, было не принято, а здесь, на совершенно чужой и откровенно враждебной планете… нет, никаких законов он не нарушал, хозяева – это заранее оговаривалось – были ничуть не против осмотра лагеря, но все же бродить здесь одному определенно не стоило. Можно было нарваться и на неприятный вопрос, и на драку, и даже на такое, после чего в его личном деле напишут короткое «без вести». Игорь все это понимал, но удержаться не смог. Найдите на Земле четырнадцатилетнего мальчишку, который согласится ходить по чужой планете за экскурсоводом и, развесив уши, слушать его хвастливую и не вполне честную трепотню. Не найдете. Любой земной мальчишка решит попробовать этот мир на зуб. Игорь не был исключением. Все равно их послали сюда узнать как можно больше – вот этим он сейчас и занимался.

Пока что вокруг не попадалось ничего интересного – все те же стандартные сборные домики, посыпанные песком дорожки – если закрыть глаза, то и не подумаешь, что находишься не на Земле…

Из-за длинного дома донесся голос, игравший характерными интонациями, – инструктор распекал нерадивых кадетов. Игорь сначала не обратил внимания – уж чего-чего, а таких речей он наслушался в Лицее досыта – и вдруг с удивлением отметил, что понимает мьюрик, даже не думая об этом, – хватило пары встреч с Вайми и его друзьями, чтобы довести перевод до полного автоматизма. Он и сам не ожидал этого, но вот поди ж ты! Учиться в Лицее было тяжело, иногда очень, но учить там умели. Игорь не думал, что сможет так быстро овладеть совершенно чужим и притом не самым простым языком. Словарный запас у него был пока что маловат, от пацанов и девчонок много не наберешь, но, чтобы понимать бытовую речь, много и не требовалось.

Он повернулся в сторону голоса, уже чувствуя, что наткнулся на нечто интересное. Говорила женщина – он знал, что здесь было много женщин-инструкторов, и Игорю это казалось диким. Женщина-воин – еще куда ни шло, защищать себя должен уметь каждый, а мужчины бывают рядом не всегда. Но женщина, которая учит парней воевать?! Скажи ему кто на Земле, что он увидит такое наяву, причем скоро – рассмеялся бы. Ну чему она может научить? Мьюри, однако, думали иначе – правда, и женщины у них были часто не ниже парней, да и характером не слишком от них отличались. Такой тут был мир – каждый мог рассчитывать только на себя. Если бы тут еще и не считали главным врагом ближнего своего…

Игорь мотнул головой, выбросив из нее явно лишние мысли… и осторожно выглянул из-за угла. Ему повезло – он смог увидеть здешних лицеистов-кадетов в их естественной, так сказать, обстановке. На лицеистов эта не слишком ровная шеренга, торчавшая у входа в помещение, походила, правда, весьма мало: шорты, песочного цвета футболки, кроссовки на босу ногу, на головах – плоские круглые шапки с большими козырьками – словно вся эта компания собралась, например, на пляж. А уж представить у земных лицеистов пышные «хвосты», пропущенные под ремешки в вырезы на шапках, было и вовсе немыслимо. Но – здоровые. И правда здоровые. Даже слишком здоровые.

Перед шеренгой лицеистов стояла инструктор – рослая, крепкого сложения девица лет так двадцати пяти, в такой же круглой шапке и в сандалиях, одетая во что-то вроде туники. В руках она держала легкий деревянный шест, которым энергично жестикулировала.

– …и запомните в конце: рукопашный бой – это крайнее, последнее средство. Эффективность невооруженной руки близка к нулю. Если у вас нет оружия, найдите любой предмет – какой угодно – и сражайтесь им. Если не найдете ничего, наносите удары ногами, это намного более действенно. Любой ценой избегайте прямого контакта с противником – ударили, отступили, посмотрели результат, атаковали снова. Ни в коем случае не увлекайтесь. Всегда трезво соизмеряйте свои силы. Если не уверены в победе – не атакуйте. Если чувствуете, что не можете победить, – бегите. Да, бегство позорно, но тогда у вас будет шанс вернуться подготовленным лучше, знающим больше, и попробовать еще раз. А смерть – это навсегда. Она никому не принесет пользы – и прежде всего вам. Вопросы есть?

– Госпожа инструктор, у нас в отсеке кондиционер дребезжит, спать невозможно…

– Кроссовки выдали дурацкие, я вчера все ноги стер…

– Мидии в столовке несвежие, я чуть не отравился…

– Ти-хо! Разговорчики в строю! Те, кто сдаст сегодня норматив, поедут на полигон, смотреть танки. Несдавшие займутся генеральной уборкой территории. Еще вопросы есть?..

Игорь быстро отступил назад, оставшись незамеченным. Ну и порядочки тут у них – офигеть. Воспоминания о не таком уж давнем прошлом надвинулись, замелькали, поплыли…

…Не упасть. Только не упасть. Не сбиться с ритма. Не отстать. Боги, не видно же не зги… Поздняя ноябрьская ночь, по небу ползут быстрые тяжелые тучи, ветер хлещет ледяным дождем. По стиснутой лесом, насмерть разбитой проселочной дороге бежит отряд голых до пояса семилетних – всего лишь! – мальчишек. Сзади, невидимые, но ощутимые, бегут витязи. Только не сбиться с шага… только не отстать… волосы слиплись, все тело мокрое – от дождя и от пота. Кожа горит, босые ноги при каждом шаге словно взрываются болью – под ними вязкая, перемешанная с битым льдом грязь. Как же тяжело бежать по такому… совсем нет света, лишь какие-то призрачные, обманные пятна, нет воздуха, он не проходит в сжатое от усилий горло… Нет, смотреть не надо, надо чувствовать. Глаза могут подвести, сила – никогда. Ты и мир – одно целое. И ноги легко переносят тело через шестиметровый ров, скрытый во мраке. Остановиться, соразмерить силы – значит, не решиться. Никогда…

– Страх убивает. Тот, кто боится, уже мертв. Дух не чувствует страха. Страх рождается в теле. Если дух владеет телом – ты непобедим. – В руке витязя стек. Забавная, почти детская игрушка, но стек раз за разом бьет по ушам, в лоб, в зубы… Лицо мальчишки – сплошной оплывающий кровью синяк, но большие серые глаза смотрят упрямо и зло. Не шевелиться. Не вздрагивать. Не моргать. Страх рождается в теле. Тот, кто боится, уже мертв…

…Мьюри ушли. Игорь стоял за углом здания, смотрел в небо.

И улыбался. Спокойно. Уверенно. Презрительно.

10. Троянский жеребенок

На экране опять говорили о землянах. С утра пораньше. Игорь выспался в номере – вчера днем их все-таки заставили вернуться в посольство, потому что мальчишки стали проявлять излишнюю ненормированную активность. Из интереса после зарядки и завтрака он включил какие-то новости – и вот здрасьте… Сурядов уже знал, что в передачах мьюри тема «земляне» стоит на первом месте, им посвящалось 56% от общего эфирного времени, уделенного инопланетянам, гостям Ярмарки. Правда, знал он так же и то, что большую часть этой информации составляет или откровенная ложь, или в лучшем случае до идиотизма некомпетентные искренние «исследования».

В данном случае трудно было понять, о какой разновидности брехни идет речь. Уже немолодой мьюри в деловой одежде – чем-то вроде обернутой вокруг тела серой простыни, скрепленной железными пряжками, выглядевший, с точки зрения землянина, страшно несолидно – обстоятельно раскрывал «секреты земного дворянства». Игорь зачарованно слушал горячо излагаемый бред о том, что так поражавшие мьюри возможности землян вообще и в особенности дворян получены путем безжалостного подстегивания организма. Дескать, в грудничковом возрасте каждому землянину делается укол некоей вакцины, резко повышающей порог физических возможностей. Дворянам, естественно, колют вакцину лучшей очистки и в большей дозировке, отчего они и становятся способны на «поразительные фокусы». Но у вакцины есть побочный эффект – от нее люди тупеют. Поэтому земные дворяне – накачанные безграмотные полуживотные, способные только подавлять всех как «болезненной психоэнергией», так и чисто физически. Техника землян – скопированная с трофеев времен Первой Галактической Войны – почти вся находится из-за неграмотного обслуживания в жутком состоянии, эскадру для прилета на Ярмарку едва собрали, причем на каждом корабле томятся в трюмах несколько десятков «настоящих специалистов», вынужденных под угрозой смерти для их близких выполнять за дворян всю работу…

Вот честное слово – не знай Игорь реального положения дел, он бы поверил в этот жуткий бред, так уверенно и напористо, чуть ли не со слезой, излагал его ученый. Несколько сбило настрой только то, что по окончании передачи в эфир пошел репортаж о какой-то колонии для несовершеннолетних преступников и проблеме молодежной преступности вообще. Игорь отвернулся – смотреть сюжет было страшно и жалко – и честно поразмыслил над интервью. Мьюри-ученый явно не врал по заказу – и столь же явно выступали в его словах его личные проблемы: больной психики, комплексы детства, зависть и еще многое другое. Но сами мьюри в массе вряд ли способны различить такие нюансы… Что же, возить каждого на Землю? На кой им это сдалось, проще поверить экрану. Да и тогда многие скажут: «Вы нам правду не показываете, а вон под тем холмом в подземельях томятся узники, которые и вертят на самом деле колесо генератора!»

Игорь ощутил беспомощность перед лицом агрессивного неверия.

А потом вдруг вспомнил Дениса Третьякова. Жил себе парень еще во времена Реконкисты, организовывал пионерские отряды в Республике Семиречье, было тогда такое независимое государство. И потом – уже взрослым – написал интересную книгу про свое детство. Тогда он столкнулся с такой же проблемой – с агрессивным неверием и долго не знал, что делать… Пока не понял – надо заинтересовать молодых. Мальчишек, девчонок. Заинтересовать новой жизнью, отличной от того болота, в котором они живут.

Конечно, Йенно Мьюри – не Семиречье. Но ведь есть же Вайми… И его друзья.

Точно!!! Игорь соскочил с куба и взъерошил короткую стрижку в полном ошалении от пришедшей ему в голову мысли. Вскинув руку с комбрасом, он стал поспешно вызывать ребят одного за другим – всех сразу, и русских, и англосаксов.

– Ко мне в номер! Да! Срочно, ну срочно! Очень важное дело! Всем быть! Да, и тебе! Скорее! – Игорь почти подпрыгивал от нетерпения, как малыш. – Обсудить кое-что надо! Скажу всем! Бегом давай! Потом поспишь! Да что ж такое, хватит жевательные мышцы тренировать! Да! Всем! Ко мне! Срочно! Быстро! Сюда-а-а-а-а!!!

…Большой номер сразу стал маленьким, когда в него набилось три десятка активно выражающих в основном возмущение и недоумение мальчишек. Большинство устроились на полу, кое-кто притащил с собой недожеванное. Игорь в сердцах обозвал всех «растущими организмами», после чего, как ни странно, установилась относительная тишина.

Игорь кашлянул и простер руку – бессознательно, просто так. Кто-то уважительно сказал: «Оооооо…» Игорь руку смущенно опустил и начал:

– Я сейчас смотрел интервью. Про нас.

– А, я тоже видел, – сказал Берт Кромвелл. – Бред, как после контузии.

– Не перебивай, сосед по планете, – толкнул его Андрюшка Ворожеев.

– Так вот. – Игорь не обратил внимания на реплику. – Подумайте сами, их миллиарды. Мьюри. Ну были сколько-то на Ярмарке. А остальные смотрят вот такие трансляции.

– Наши рекламы они тоже смотрят, – возразил спокойно Яромир.

– Да, смотрят. – Игорь улыбнулся и на миг замолк…

…Мьюри было не привыкать к рекламе – самой разной: голографической, назойливой, летающей, пролезающей в жилища, какой угодно. Поэтому в общем-то не было ничего удивительного в том, что время от времени над городами с хлопком разворачивались полотна голопроекторов. Землянам, как и другим участникам Ярмарки, легко дали разрешение на подобную демонстрацию своих «роликов».

Удивительным было другое. Именно то, из-за чего как раз во время демонстрации «земных» лент на улицах городов останавливались множество людей. И – поднимали глаза к небу.

Земляне не пытались рекламировать свою технику. Не пытались они и испугать военной мощью. Нет – и техника (в том числе и незнакомая мьюри, вызывавшая интерес и даже удивление), и военные, война – присутствовали на этих кадрах.

Но не они были главным. И движение звездолетов, и работа механизмов, и оружие, и пейзажи планет, и, казалось, весь мир – все это служило лишь фоном для людей.

И это поражало и приковывало взгляд. С жадным интересом – или с опаской – или с завистью – или с восторгом – или внимательно и холодно – или с открытой ненавистью – но только неравнодушно! – наблюдали мьюри за необычной жизнью.

Жизнь на экранах была стремительной, веселой, радостной, полной, необычной, притягательной. Сильные, красивые, казавшиеся почти нелепо беспечными люди все время что-то делали, чему-то радовались, куда-то стремились. Но не было в их движении – похожем на бег ручья по камням – ни зависти к чужому успеху, ни боязни отстать от окружающих, ни спешки. Казалось, любое дело доставляет им просто-напросто удовольствие, казалось, что они делают дело ради самого процесса. Чистые, зеленые, почти без привычного наземного транспорта улицы городов были довольно многолюдны, но нешумны. Можно было легко заметить, что землянам доставляет удовольствие неспешно гулять по ним семьями – мужчина, женщина, несколько здоровых, веселых, но явно небалованных детей… Открывались великолепные дворцы, висевшие арками над водами заливов, от длинных причалов уходили в закат парусные корабли, и на широких луговинах, укрытых туманами, паслись красивые животные, «кони»… Пологие лестницы вели вверх, на смотровые площадки – а казалось, в самое небо… Застывшей каменной музыкой высились древние готические храмы…

Но в момент, когда недобрый зритель уже готов был поверить в то, что люди на экранах беспечны и беззащитны, а их планета богата и, главное, доступна, странная веселая жизнь вдруг прорастала твердой острой сталью. Нет, это не была угроза. Земляне не угрожали никому. Но те же самые люди – да, да, те же самые, и это было дико и непонятно! – что кувыркались в падающих струях какого-то огромного бассейна, или мирно удили рыбу на зеленом берегу тихого озера, или просто ехали куда-то с детьми – превращались в часть неумолимого, сильного и сурового механизма. Над огромными полями в окружении слитно ревущих трибун плескались яркие и в то же время грозные флаги в руках могучих атлетов, шедших впереди колонн, двигавшихся как одно целое. Резкие черты старинных памятников всплывали из темноты, и на их фоне появлялись почти такие же суровые лица крепких, удивительно владеющих собой мальчишек, поднимались в незнакомом салюте руки – и музыка, только что беспечная, вдруг начинала… нет, не угрожать, нет… предупреждать, а лица мальчиков взрослели, твердели, становились суровыми глаза. Защитники, бойцы… А над прекрасными лесами неслись эскадры боевых воздушных кораблей, странно единых с землей внизу и небом вокруг…

Но тут же снова – плавно скользящие ленты самодвижущихся дорог уводили в глубины земли, в города в огромных пещерах, в сады искрящихся многоцветьем радуг высоченных кристаллов, к загадочным подземным озерам и черным рекам… Чередовались кадры массовых спортивных состязаний, проходивших везде – от ледяных северных трасс, где бежали по твердому искристому насту, высунув языки, сильные животные-собаки, запряженные в санки, где люди мчались на лыжах со склона на склон, держа в раскинутых руках чаши с водой – и до теплых морей, в которых пловцы соревновались в ловкости с рыбами, сражались с ураганами на маленьких суденышках… А потом сменяли друг друга виды других планет – совсем иных, не таких, как Земля, – но земляне были и там. Их окружали существа других рас. Мьюри было не привыкать к видам самых необычных инопланетян – удивительно было другое. Ни высокомерия, ни превосходства не было в землянах. Они жили среди других народов как бы сами по себе, не пытаясь никому ничего продать, поменять, навязать. Но как-то само собой получалось, что – словно железные опилки к могучему магниту – к поселениям землян прибивались потихоньку и местные жители. Самые разные и по разным причинам. Кто в поисках нового, кто – из интереса, а кто – ища защиты. И – странно! – они получали эту защиту. Экраны беспощадно и с праведным холодным гневом показывали то, как гибли злые, глупые, жестокие, мнившие себя непобедимыми враги, пытавшиеся посягнуть на жизнь землян или их новых друзей.

Но – не было мести никому, кроме виновных! Это почти пугало…

А фильмы снова возвращали на Землю. И срывался с края ажурной башни крылатый мальчишка, летел над прекрасным и добрым миром – миром, отражавшимся в больших веселых глазах стоящей на самом краю башенной площадки девчонки… Ни жадности, ни страха, ни тоски, ни зависти, ни страшной опустошенной скуки и пресыщения не было в людях Земли – спокойных, веселых, энергичных, задумчивых, суровых… Поражало количество детей и удивляло отсутствие дряхлых – люди, которых можно было назвать «стариками», были прямы и сильны, а их лица удивляли глубоким спокойствием и внутренним достоинством. Нигде нельзя было заметить и следа нищеты или безысходности, и двери домов – таких разных, от рубленых кряжистых пятистенков огромной зеленой Сибири до приземистых, с большими верандами коттеджей Австралии – люди закрывали лишь от непогоды. И даже открыто показанные последние секунды отживших свое тел землян не ужасали неизбежностью смерти – тела, в которых перестал нуждаться воплотившийся в творениях и учениках высокий дух мастера, воина, учителя, пахаря, исследователя, поглощало в бешеном красивом танце светлое и чистое пламя погребальных костров…

…А потом – на фоне спирали Галактики – в рост вставала фигура Человека. И Галактика умалялась и послушно, теплой искрой, падала в протянутую ладонь. Но протянутую не жестом завоевателя, а осторожным движением защитника и покровителя. Свет Галактики согревал лицо землянина…

… – Смотрят, – повторил Игорь. – Но это ведь только здесь. А сколько все-таки не видели? А на других планетах? Они и судят о нас так, как этот… кот ученый сказал.

– Ты к чему клонишь? – спросил Тиудир.

Игорь повернулся к нему:

– К тому. Ну прилетели мы. Ну показали свои умения. Ну даже, положим, победили. А что мы после себя оставим? Забытый в номере носок? Так мне и пары не жалко, а смысл?!

Теперь было совсем тихо. Игорь прочувствовал эту тишину и продолжал:

– Обычно мы как делаем? Если на планете есть туземцы – мы их в первую очередь техникой удивляем. Они к нам тянутся. А дальше – дело… техники, – скаламбурил он. – Но мьюри мы техникой не удивим, а в наши общественные отношения они просто не поверят, пока им мозги полощут. Я такого пропагандистского аппарата, как тут, ни у одной расы не видел. Даже у нас раньше такого не было. Может, техники не хватало. А тут могут заставить человека, сидящего в дерьме по шею, поверить, что он в рай попал.

– Это верно, – сказал Тим Фоксвелл. – Я тут ради интереса кое-что подбил, кое-какие данные. Давление искусственного психополя у них – как крышка в скороварке. Долбанет – мало никому не покажется, сколько можно кипятить миллиарды людей и одновременно повышать давление?

Игорь кивнул:

– Вот. Мы с Яромиром тут познакомились прямо на улице с местными мальчишками. Хорошие мальчишки. И их лидер нам как брякнет – вырасту и буду воевать с вами, потому что у вас демократии нет. И это, повторюсь, умный парень. Нестандартный.

Мальчишки посапывали сердито, ждали. Игорь прошелся по комнате, лавируя между сидящими, ему вслед поворачивались головы.

– Я и подумал… – Игорь вздохнул. – У кого есть знакомые ребята-мьюри?

К удивлению Игоря, который думал, что откликнутся пять-шесть человек, отозвались почти все. Оказывается, во время экскурсий в город или на Ярмарке обрасти знакомыми успел практически каждый. Причем эти знакомцы были, судя по отзывам, хорошие ребята и девчонки, которым тяжело жилось «в скороварке» Йенно Мьюри. И даже не из-за этой дурацкой «бедности», знакомцы как раз были в основном из семей «среднего класса», а просто потому, что…

– Они что-то делать хотят, а им предлагают за морковкой на веревочке бежать всю жизнь, – сказал сердито Федька Волохов. – Вот они и чудят. То краской полицейский участок обольют, то голые по людной улице с плакатами пробегут, то дерутся со всякой местной сволочью… Я им самые простые вещи рассказываю-показываю, а они смотрят, как четырехлетка волшебную сказку!

– Во, – Игорь поднял палец. – Вот это и есть мой план.

– Голыми бегать по улице? – уточнил Раймар. И тут же добавил: – Если я правильно понял, ты предлагаешь завязать крепкие отношения с нашими случайными знакомцами. Взрослым власти в головы льют пропаганду, а мы молодым покажем, какие мы есть на самом деле, так?

– Ну! – Игорь энергично кивнул. – Вроде как посадим… ну… хлореллу на планете с плохой атмосферой. Маленькие кустики, плесень какая-то… А лет сто пройдет – и дышать будет легче, а там и люди поселятся!

На этот раз молчание было задумчивым и длительным.

– А ведь может получиться, – сказал Яромир. – А то в самом деле – прилетели, побегали по арене и улетели, гордые собой. И взрослые тут ничего не сделают, они как в глухую стену бьются. Здешние нашим или не верят, или… верят и боятся нас. Боятся, что мы их мир развалим. А мальчишки-девчонки нам поверят. В общем, я – «за».

– Только надо договориться! – перекрыл возникший тут же одобрительный гул Мариан Вишневский. – Чтобы им не врать. Совсем. Как своим. Если хоть чуточку попадемся на вранье – они нам тут же верить перестанут. Им и так будет трудно.

Гул возник снова и не менее одобрительный.

– Атакуем их с тыла!

– Ага, как партизаны!

– Изнутри!

– А ты что так улыбаешься? – вкрадчиво спросил Яромир Игоря. Тот гордо хмыкнул. – Рад, что твой план приняли? Ну тогда иди и договаривайся с Андреем Даниловичем. Или мы в город по веревочной лестнице будем убегать?

– Черт, – пробормотал Игорь. – Опять взрослые будут путаться под ногами!

* * *

– Работаем буквально в мыле, – профессор Даниловец, кусая длинный хвост сушеной рыбины, расхаживал по кабинету. – У мужиков глаза на лоб лезут. Закупок наделали в разных местах множество. Проверяем лекарства. 43% – плацебо^[19], 17% – на основе мощнейших наркотиков без объявления, 29% с разрушающими здоровье добавками иного рода, в основном – гормональными. Проверяем продукты. В обычных магазинах фальсифицированы синтезированной чуть ли не из нефти дрянью 95% товара. В «элитных» таким же образом фальсифицированы 43%. Продукты, рассчитанные на массовое потребление детьми, имеют добавки, вызывающие привыкание в ста процентах случаев. Ощущение такое, что эта раса сошла с ума, Андрюх!!!

Полковник Макаров хотел вставить реплику в возмущенный монолог ученого, но в дверь по-земному постучали.

– Разрешите войти? – Игорь проник внутрь. – Господин полковник, у меня есть дело. Предложение. Вы бы не могли меня выслушать и после принятия решения довести мое предложение до сведения Его Высочества?

* * *

Спрыгнув со свупа – купленного миссией и выданного в пользование после полуофициального утверждения плана «Троянский жеребенок», Игорь удивленно осмотрелся. Он и не подозревал, что в бурлящей жизнью Джей-Таане есть целые заброшенные… не то что кварталы, а целые заводские районы – мьюри потихоньку переносили производство в космос, где оно обходилось дешевле и не губило и так уже изрядно подпорченную местную природу, – а разобрать или приспособить подо что-то старые корпуса у них просто не дошли руки. Тут было что-то вроде башни управления полетами в старых грузовых доках – ощетинившейся антеннами многоэтажной металлической штуковины. Стекла в ней были выбиты, но Вайми и его компанию, устроившую тут что-то вроде штаба, это ничуть не волновало. Она оказалась несколько больше, чем ожидал Игорь, – в просторном помещении бывшей диспетчерской собралось человек тридцать, и не только парней, но и девчонок – как легко догадался Сурядов, в его честь.

При этой мысли Игорь ощутил… нет, конечно, не страх, но и выставить себя дураком перед такой толпой ему совсем не хотелось. Мьюри с явным любопытством разглядывали его. Все они были лет тринадцати-пятнадцати, одетые лишь в парео на бедрах (и девчонки тоже!), с браслетами на руках и ногах – смешно, но здесь это считалось чем-то вроде национальной одежды и носилось чуть ли не в знак протеста против моды на ядовито-пестрое тряпье. Видно было, что это ребята из семей, которые старались жить по заветам предков, наперекор здешнему бездушному «обществу потребления». Судя по гибким, ладным фигурам, они занимались спортом – что опять-таки было не совсем типично. У многих на боку висели длинные тонкие кинжалы или даже кобуры с самым разным «личным оружием» – его здесь подросткам покупали родители. Один хмурый парнишка держал в руках похожий на длинную узкую коробку мелкокалиберный ручной пулемет – здесь, в заброшенных кварталах, хватало самой разной швали, и даже этот свой «дом» мальчишкам приходилось отстаивать. Игорь уже знал, что некоторые из них на самом дележивутздесь – потому что своих домов у них не осталось или вообще никогда не было.

Сурядов вздохнул. Андрей Данилович отпустил его сюда с большим скрипом – строжайше наказав не снимать комбраса и намекнув, что за ним будут «присматривать» – не сказав, понятно, каким образом, но ясно было, что в случае чего вмешательство будет немедленным и жестким.

Как Игорь и ожидал, его засыпали вопросами. Как ни странно, мьюри поражали вещи, совершенно обычные для Игоря – о них он до этой минуты даже не задумывался, считая их совершенно естественными. Его новые знакомцы попросту отказывались верить, что на Земле родители отпускали детей на целый день, а то и не на один, зная, что с ними ничего не случится, и что в каждом незнакомом взрослом ребенок не видел потенциального смертельного врага. Игорю, в свою очередь, было дико слышать о том, что здесь нельзя доверять никому, что без умения идти по головам в здешнем обществе трудно достичь успеха. У большинства собравшихся, впрочем, это «общество успеха» не вызвало ничего, кроме глубокой ненависти – потому, что жить в нем и остаться человеком было невероятно трудно, и многим из присутствующих, невзирая на юный возраст, оно жизни уже искалечило. Абсолютное большинство мьюри были просто наемными рабами мегакорпораций и при этом искренне считали себя полноправными гражданами «самого демократического общества в Галактике» и «свободными производителями-потребителями» – этот термин, по мнению Игоря, звучал особенно дико, но в то же время – нехорошо-знакомо по урокам истории. Он многое узнал о тайных войнах корпораций – диверсии, шантаж и вымогательство, похищения и убийства – вот что тут давно стало синонимом «честной конкуренции свободных экономических единиц».

Никакой «свободой» внутри корпораций и не пахло – напротив, в них царили поистине драконовские порядки, а тех, кто продался конкурентам, они карали с изуверской, нечеловеческой жестокостью. Чуть ли неединственной мечтой почти каждого, кто работал в них, было любой ценой взобраться на вершину иерархической пирамиды, пробиться в директора, где привилегии возрастали до максимума. На таком фоне жизнь Земли казалась юным мьюри какой-то волшебной сказкой, и они слушали о ней, удивленно приоткрыв свои красивые рты, с восхищением и недоверием в глазах. Даже цена, которой было построено земное общество, – а Игорь не скрывал, как она была велика, – не слишком их пугала, веру в иллюзии и прекраснодушный идеализм у мьюри отбили уже достаточно давно. Мальчишка поразился той ненависти, с которой здешние ребята говорили о «свободном корпоративном государстве», в котором им была уготована в лучшем случае жизнь белки в колесе, вечно бегущей за «успехом».

В конце концов Игорь просто устал от разговоров – да и хозяева тоже. Мальчишка увидел, для чего они здесь обычно собирались – песни и танцы, бесхитростные, но вполне даже симпатичные, просто веселый треп, а также подготовка к нелегкой местной жизни. Участвовать в поединках Игорю уже никто не предлагал – все тут признавали преимущество землянина, – но в тренировке по стрельбе он-таки поучаствовал, и даже непривычное оружие – в основном гаусс-пистолеты разных марок – не помешало ему взять верх с солидным преимуществом, а вот в метании кинжалов в цель отличились почему-то местные девчонки. В конце концов Вайми, явно раздосадованный тем, что ему не удалось обставить землянина в стрельбе, предложил Игорю гонку на свупах. Сурядов согласился, не вполне представляя, что его ждет.

Как оказалось, правила у гонки были довольно веселые – надо было первым добраться до видной издалека приметной башни, не поднимаясь выше уровня крыш – то есть миновать целый лабиринт заброшенных цехов, не сбившись с дороги и не врезавшись во что-нибудь. Это было совсем даже непросто. Вайми знал этот маршрут как свои пять пальцев и ничуть не сомневался в успехе. Вот только Игорь вовсе не собирался уступать – уступать он просто не умел и учиться этому не собирался.

Свупы им дали одинаковые, одной марки – чтобы все было по-честному, – и после сигнального выстрела мальчишки одновременно сорвались с места.

В первые же секунды Игорь едва не повернул назад – стремительно летевшая на него сеть спутанных колоссальных балок, труб, свисавших кабелей казалась совершенно непроходимой, но сразу же взял себя в руки. Он совершенно не знал, куда двигаться, но доверился своей интуиции, надеясь лишь на то, что она не подведет его – влететь на такой скорости в тупик означало попросту разбиться. Но все же он не представлял себе всей трудности задачи – бьющий в лицо твердый, как доска, ветер, верткий, как блоха, непривычный свуп, который то и дело пытался выпрыгнуть из-под него, летящий навстречу черно-зеленый трехмерный лабиринт, непрерывные прыжки из темноты в косо падающие сверху столбы солнечного света, мгновенно слепившие глаза…

Игорь казался себе мухой, залетевшей в заброшенный город гигантов – невероятные нагромождения кое-где уже рухнувших конструкций подавляли одним своим размером. Вайми скользил в этом лабиринте легко и плавно, словно ехал по невидимым рельсам, и землянин поначалу стал отставать.

Игорь быстро ощутил, что боится потерять соперника из виду, и эта мысль привела его в себя – он понял, что ему предстоит поединок с собой, а не с противником. Сжав зубы, мальчишка резко бросил свуп в сторону, нырнул в узкий проем в толстенной металлической стене, обогнул громадную трубу, чуть не врезался в широкую стальную балку, уже в последнее мгновение вывернув свуп в какую-то сумасшедшую вертикальную свечу и мертвой петлей бросил его вниз, уже из-под самой крыши – между каких-то колоссальных машин, прямо в смутно черневшее у самого дна отверстие туннеля, где едва синели смутные сигнальные люминофоры…

И в какой-то миг Игорь понял, что ему безумно нравится этот сумасшедший полет, состоявший почти из одних избегаемых в последний миг столкновений, когда свуп с дикой силой вырывался из-под него, а от перегрузок темнело в глазах. Вправо, влево, вверх, вниз – он стал одним целым с этим трехмерным лабиринтом, безошибочно угадывая – нет, чувствуя! – путь, то и дело переворачиваясь вниз головой, молниеносно проскакивая, казалось бы, глухие тупики, зажмуриваясь в столбах падавшего сверху ослепительного света, задерживая дыхание в колоннах поднимавшегося снизу густого, как молоко, пара, такого горячего, что он попросту сварился бы, если бы летел чуть помедленнее…

И вдруг все кончилось – он вылетел в залитое жарким солнцем огромное круглое пространство, посреди которого в зенит вздымалась темная громада башни. Почти в один миг домчавшись до нее, мальчишка поднял свуп на дыбы, словно норовистую лошадь, моментально погасив скорость, и мягко опустился на служивший финишем приметный уступ, лишь потом оглядевшись.

Вайми нигде видно не было. Вначале Игорь с испугом подумал, что он уже где-то здесь и насмешливо смотрит на него сверху, но почти сразу же заметил золотистую мушку, вынырнувшую из темных металлических джунглей, на не такой уж большой дистанции мьюри отстал от него на целую минуту.

Подлетев к нему, Вайми ловко спрыгнул на пол и подошел к землянину. Вид у него был несколько обалдевший – казалось, он не может поверить, что видит его здесь. Игорь явственно ощущал его злость и досаду, но это ничуть его не трогало. Он знал, что победил честно, а если мьюри решит это оспорить – что ж, пусть попробует!

Вайми на минуту замер, оглядывая его – как-то по-новому и очень внимательно. Лицо у него было хмурое.

– Я сдохну или стану таким, как ты, – наконец сказал он. Это прозвучало как клятва – да, пожалуй, и было ей.

– Попробуй, – спокойно ответил Игорь. – Многие, кстати, подыхают – совсем не фигурально выражаясь. Это совсем не так просто – стать даже отчасти таким. Это не хвастовство, Вайми, поверь.

– Я не верю, я знаю. – Вайми вдруг улыбнулся. Потом протянул Игорю руку – как друг, – и тот пожал ее.

11. Душа-птица

То, что на обратном пути Игорь решил завернуть в клуб, было чистой случайностью. После гонки он чувствовал настоятельное желание размять ноги, да и перекусить – поэтому, увидев сверху первую же световую рекламу, спикировал на нее коршуном. Свуп, конечно, пришлось оставить на платной стоянке – она имелась рядом с этим клубом. Одернув и проверив мундир на предмет аккуратности, мальчишка проследовал внутрь так, словно был входящим в свое имение принцем.

Внутри оказалось людно… э… мьюрно, усмехнулся Игорь. Как видно, заведение пользовалось популярностью. Но свободный столик нашелся – нашелся сразу, причем Игорь мог бы поклясться, что столик сделался свободным, когда он к нему направился. Подошедшая девушка-официантка приняла заказ, уверенно заявила, что у них ни за что не осмелятся подать клиенту ничего «ненастоящего» (Игорь сомневался, поняла ли она сказанное – он-то имел в виду еду из хороших продуктов), и исчезла.

Клуб был, как понимал Игорь, типичным для Йенно Мьюри – полутемный зал со столиками, громкая неприятная музыка, залитая кислотным мигающим светом сцена, на которой две девушки глупо и смешно изображали страсть вокруг какой-то металлической трубы. Наверное, довольно приличным – вдоль стен в нескольких местах стояли явно не клиенты, молодые крепкие парни в неброской одежде внимательно оглядывали, точнее ощупывали взглядами весь зал. Заказ – странную на вкус землянина комбинацию из жареного мяса, местных овощей и специй, к тому же тщательно завернутую в какие-то местные съедобные листья – принесли очень быстро, и Игорь уже почти все прикончил, как вдруг тягостные мотания этих несчастных вокруг шеста закончились, свет сменился на однотонно-ровный, музыка тоже изменилась и стала вполне приятной и негромкой, а на сцену вышла еще одна девушка.

Она была в национальном костюме мьюри – цельном куске густо затканной серебром темно-синей ткани, обернутом вокруг тела. На босых ногах и запястьях посверкивали золотые браслеты. Подойдя к самому краю сцены, она отстранила плавающий перед лицом микрофон. Игоря удивило, какой у нее безразличный взгляд – словно бы она находилась где-то не здесь… а что верней – ей просто было наплевать на зал.

Но еще больше мальчишка удивился, когда она запела. Во-первых, это была живая песня, не под запись, как тут «пели» чаще всего. А во-вторых… Игорь уже привык к тому, что у мьюри «песнями» называются совершенно бессмысленные или слащавые тексты, а «музыкой» – технические звуки разной частоты и высоты. Здесь же было совсем-совсем иное, и он бессознательно оперся локтем на столик, чтобы оказаться к девушке ближе…

У Игоря не было дара быстро слагать хорошие стихи, хотя он, как и любой дворянин, мог это делать вообще. И уж конечно, мог оценить песню на любом языке и понять слова… Девушка пела:

Птица всегда одна над вечерними облаками…

Как ей должно быть печально!

В безмолвии ветра ее цепким крыльям нет отдыха.

Что ты такое, моя душа-птица?

Что ты такое, моя кружащая в небе тоска?

Цветы под скалой на моросящем дожде…

Как им должно быть трудно!

Мой спутник на дороге в пустых полях,

И тебе, должно быть, одиноко?

Мы вместе идем по лугам под ветра свист,

Но не перемолвимся ни словом.

Что ты такое, моя душа-путник?

Что ты такое, мое одиночество?

«Но лишь во тьме есть Свет.

Лишь в молчании слышно Слово.

Смотри, как сверкают крылья

Ястреба в ясном небе…»

– вдруг откликнулось в Игоре на русском, и он испуганно дернулся – казалось, переведенные много веков назад на его родной язык слова древней кельтской баллады сами прозвучали в голове. Ритмика старой песни мьюри и ритмика кельтского стиха неожиданно совпадали. Мальчишка почти враждебно посмотрел на зал – черт, какие же уроды, как они могут жрать, пить и галдеть, когда им поют такое?! И, когда девушка закончила, громко, вызывающе зааплодировал. На него покосились изумленно, потом, видимо, узнали землянина… А на безразличном лице девушки впервые отразилось какое-то чувство – удивленная благодарность.

У Игоря вдруг возникло сильное, почти неконтролируемое желание – увезти эту девушку с собой. На Землю. Любой человек наклонится, увидев в груде мусора красивую вещь – просто чтобы поднять. То же самое было и здесь. Все существо мальчишки бешено взбунтовалось против посаженного на цепь сокола, против втоптанного в грязь прекрасного полотна…

Она не поедет, вдруг отчетливо понял Игорь. Это ничтожества и ублюдки легко бросают родину, стоит вокруг запахнуть жареным. Такие – нет. Такие остаются до конца. И гибнут нередко, но… но их песни продолжают петь даже в самые постылые и поганые времена. Наверное, это ее личная война – приходить сюда, петь старые песни и искать в зале хотя бы одни глаза, в которых оживет мысль… И не наплевать ей на зал, а больно и обидно за него…

Решение пришло мгновенно. Поймав за руку проскользнувшую было мимо девушку, торговавшую цветами, мальчишка бросил на поднос ей золотую монету и, выбрав большой пышный букет чем-то похожих на земные розы, вышел к сцене. Встал на колено и, подняв руки, протянул букет собиравшейся уходить девушке.

Зал умолк. Сразу, как будто рубанули сияющим клинком по шуму. Игорь ощущал сзади изумление, насмешку (невысказанную – не посмеют!) и… и зависть, тоскливую зависть. А и черт с ним со всем.

– Возьмите, – сказал мальчик. – Вы прекрасно пели.

– Спасибо, – девушка взяла цветы и немного растерянно посмотрела на Игоря. – Вы… ты землянин, не так ли? Я удивилась, когда увидела в зале землянина. – Игорь между тем помог ей сойти со сцены, а она и сама этого не заметила.

– Как вас зовут? – прямо спросил мальчик.

– Лина, – коротко представилась певица.

Игорь остановился:

– Я могу пригласить вас за свой столик?

– По-моему, мы уже к нему пришли, – с легким удивлением заметила девушка и помедлила, когда Игорь предупредительно выдвинул для нее стул. – Зачем это?

– Если за один стол садятся мужчина и женщина, то мужчина сперва помогает сесть даме, – пояснил мальчик.

Лина села с улыбкой, положив аккуратно цветы на край стола. Смерила Игоря взглядом:

– Вы всегда носите форму… – она помедлила, давая понять, что не знает, как зовут нового знакомого. Игорь поспешно поднялся, щелкнул каблуками и кивнул:

– Игорь сын Викторов Сурядовых рода, русский дворянин… – и мгновенно обернулся на смешок за спиной. – Сударь, я сказал что-то смешное?

Компания за соседним столом – из троих богато одетых парней на три-четыре года старше мальчика – замерла. Окружающие делали вид, что ничего не происходит.

– Вы находите смешными мои слова, мой внешний вид, мою манеру разговаривать с женщинами? – допытывался Игорь. – В таком случае я довожу до вашего сведения, что нахожу скотской вашу манеру жрать и ржать, когда вам со сцены поют о душе. Итак?

– Я… мы… я не имел в виду ничего… – забормотал не вовремя рассмеявшийся парень. – Он пошутил, – судорожный кивок в сторону покачнувшегося на стуле соседа, – а я просто рассмеялся… Мы не имели в виду никого постороннего… Извините.

– Это то, что я хотел услышать. – Игорь сел. – Прошу простить, Лина, – улыбнулся он внимательно следившей за ним девушке. – Да, форму я надеваю всегда, когда иду туда, где меня видят чужие. В знак того, что я на службе.

– Даже здесь? – Девушка очаровательным движением руки охватила зал. Игорь пожал плечами:

– Даже здесь.

– Она похожа на коробку с неизвестным содержимым, – серьезно сказала Лина. – Как можно знать, что внутри? Хотя… – она лукаво улыбнулась, – …коробка красивая, только немного странная. Земля ведь холодная планета?

– Если сравнивать с вашей родиной – да, – кивнул Игорь. – Но мой мундир из особой ткани, в нем не жарко.

Лина кивнула:

– Когда я увидела в зале землянина, то подумала:как саженец дуба в оранжерее с тропическими цветами. Не удивляйтесь, я всегда смотрю ваши трансляции и знаю, что такое дуб. Очень крепкое и странное дерево. У него есть цветы?

– Нет, – покачал Игорь головой. – Наши деревья редко бывают с цветами и очень медленно растут. Зато они устоят там, где поляжет или вымерзнет целая роща тропического… мусора, который вымахивает за ночь.

Уголки губ девушки дрогнули – горько:

– Должно быть, и я вам показалась таким же мусором.

– Нет. – Игорь покачал головой. – Я не сравнивал вас с деревом, я просто слушал песню. Но если уж так, то вы – липа, которую заставили расти в кадке на потеху дуракам-хозяевам. У липы, кстати, цветы есть. Они хорошо пахнут, и от них бывает очень вкусный мед.

– Я никогда не ела настоящего меда, это очень-очень дорого, хоть мы и не бедные… – грустно сказала Лина.

Игорь прикусил губу:

– Послушайте, Лина… Послезавтра в нашем посольстве будет бал. Мы тоже можем кого-то пригласить – каждый по одному человеку. Я хотел пригласить одного вашего парня, но теперь меняю решение. Если вы согласитесь, я приглашу вас.

– А потом? – тихо спросила Лина.

Игорь чуть свел брови:

– Потом я, если позволите, провожу вас домой. Если же на балу вы споете, то мы все будем считать себя обязанными вам.

– Вам и правда понравилась моя песня? – грустно спросила девушка.

Игорь наклонил голову:

– Она похожа на старинные баллады некоторых народов Земли.

– Иногда я пишу песни сама, – улыбнулась Лина. – Вижу что-то во сне, а потом пишу увиденное. Но эта песня на самом деле очень старая. Ее пела Лина, моя тезка, когда герой Вайми впервые увидел ее – на холме посреди полей. Сейчас про это почти никто не помнит. Есть, правда, несколько фильмов про эту историю, но они так пошлы и глупы, что… – Лина печально умолкла.

– Вы ходите сюда, чтобы хоть кто-то услышал ваши песни? – тихо спросил Игорь.

Девушка кивнула:

– Да… нет, не совсем. Я не хожу, мой отец владеет этим клубом, целой сетью. Поэтому я пою тут, и в других местах, и мне не запрещают, хотя это совсем не кассово.

– Как? – не понял Игорь.

– Моими песнями не привлечешь публику, – пояснила девушка.

– Какая глупость, – сердито сказал мальчишка. – Знаете, ваша песня – первая настоящая песня, которую я слышу на Йенно Мьюри!

– Мне очень стыдно, что это так, – прошептала Лина. Игорь смутился. – Иногда – очень редко! – я вижу людей, которые и правда слушают то, что я пою. Это счастливые дни. Если это повторяется несколько раз, я приглашаю такого человека в наш клуб, он у нас возле дома, довольно далеко отсюда. Там я отдыхаю душой… Но мы можем только собираться, говорить и петь. И ничего не можем изменить…

– Хотите, – с тяжелой злобой сказал Игорь, – сейчас погаснут все эти дурацкие вертучие огни, и вся эта пискливая свора…

– Не надо. – Рука девушки легла на крепкий, окаменелый от ярости кулак земного мальчика. – Я верю, что вы можете так сделать. Но я не хочу. Эти люди вокруг… они одной крови со мной. Мне стыдно за них, но я не хочу вымещать на них чужую злость… – и неожиданно назвала мальчика на «ты». – У тебя смешные волосы смешного цвета. А глаза – как серый металл… Многие у нас боятся землян, сочиняют про них глупые небылицы и сами же им верят. Но теперь я могу им сказать, что этого не нужно делать. Земляне не злые.

Игорь ошеломленно поднял брови. Странная реакция именно на вспышку гнева… Но Лина продолжала:

– Человек, который может злиться за другого, – хороший и добрый человек. Я принимаю твое приглашение, Игорь. Я приду – только скажи точно, когда. А куда – вся столица знает.

* * *

Прием в земном посольстве был обставлен неожиданно для мьюри. Они уже привыкли к тому, что земляне – народ не слишком-то стремящийся к роскоши. Поэтому и были ослеплены. Даже не богатством и пышностью, а именно строгостью официального действа.

Сияющий громадный зал – в бело-золотых тонах, с огромными зеркальными панелями и блистающим паркетом, похожим на лед, под которым движутся неясные загадочные тени. Голограмм тут не было. Зато были – не считая множества гостей – несколько сотен землян. Женщины в легких, но в то же время сложных платьях, почти открывавших грудь, усыпанные драгоценностями, – и рядом с ними строго одетые мужчины, даже не в мундирах, а в дворянском, со шпагами на поясах – шпагами, которые при такой одежде можно отстегнуть лишь на время танца… Звучала музыка, которую время от времени прерывал ясный, звучный голос распорядителя, громогласно объявлявшего о прибытии нового гостя или делегации. Когда вошел лорд Оксбридж, послышалось протяжное, мощное: «О-хоооой!» – англосаксонских гостей и лязг гард шпаг об устья ножен.

Кстати, Вайми не остался без приглашения – позаботился Яромир (да и другие лицеисты не обошли приглашениями своих знакомых – так что в зале было полно мьюрской молодежи, одетой в национальные костюмы и ведшей себя несколько скованно). Но, если честно, Игорь это отметил так – краем глаза. Он ждал Лину и с трудом сдержался, когда объявили ее.

Девушка вошла в зал очень естественно, высоко неся голову и развернув плечи. И даже пока она еще не видела Игоря, в ее лице и движениях не было смущения. Зато когда мальчишка подошел и отвесил поклон, Лина улыбнулась. Игорь хотел ей сказать какой-нибудь нехитрый комплимент, но тут распорядитель прогремел:

– Дамы и господа, гости Земли! Его Императорское Высочество!

После короткого – волной – движения зал замер. Русские дамы чуть присели в реверансе, склоняя головы, над головами русских мужчин взметнулись клинки. Игорь вскинул вверх шпагу и плотно стиснул губы. Краем глаза он отметил, что Лина смотрит на него внимательно и непонятно, но сейчас, по чести сказать, ему не было дела до нее. Там, от высоких распахнувшихся дверей, украшенных гербами Империй – русскими – поражающим демона Хадарнави – и английскими – Волками Водена, – шествовала Власть. Непреклонная, могучая, всеобъемлющая, величественная, служить которой – счастье и благо… Он почти обиделся, когда наследник престола вдруг улыбнулся, отстегнул на ходу шпагу, передал идущему следом офицеру и склонился перед женщиной – своей женой, и уже она, царственно и с достоинством Женщины-Матери и Подруги, распрямившись, стала выше склоненного перед нею мужчины и благосклонно протянула ему руку…

– Большой Круг Вальса! – объявил распорядитель. Мужчины отстегивали оружие, размещая его вдоль стен…

– Разрешите пригласить вас? – повернувшись к Лине, Игорь чуть наклонил голову. На лице мьюри отразилось удивление.

– Я не знаю этого танца, – покачала головой девушка. И увидела, что землянин улыбается:

– Не беспокойтесь, просто идите за мной, – и подал руку. Властным, не терпящим отказа жестом…

Песня-печаль. Дальняя даль.

Лица людей простые…

Вера моя, совесть моя,

Песня моя – Россия.

Время дает горестный бал

В Зимнем дворце тоски.

Я прохожу в мраморный зал

Белой твоей пурги…

Музыка вальса вдруг взмыла, понеслась и стала почти ужасной, ликующей и свирепой. Но в то же время она не давала вырваться из своих объятий, затягивала, кружила и несла… Девушка с восторгом и страхом поняла, что полностью принадлежит партнеру – мальчишке с каменным лицом, похожим на этот вальс, странным образом неподвижный и бешеный…

Русcкий вальс – трепетный круг солнца и вьюг.

Милый друг, вот и прошли годы разлук…

Милый друг, вот и пришли годы любви…

Русcкий вальс – нашу любовь благослови!

На время мелодия смягчилась, словно бы затосковала…

Жизнь моя – Русь.

Горе и грусть.

Звезды твои седые…

Издалека я возвращусь

Песней твоей, Россия.

Все позабыв и не скорбя,

Можно прожить вдали…

Но без тебя, но без тебя

Нет у меня любви!

Грохнуло снова и ринулось:

Русcкий вальс – трепетный круг солнца и вьюг.

Милый друг, вот и прошли годы разлук

Милый друг, вот и пришли годы любви…

Русcкий вальс – нашу любовь благослови!

Вешних лугов, праведных слов

Буду беречь ростки я.

Вера моя, удаль моя,

Песня моя – Россия.

Время дает горестный бал

В Зимнем дворце тоски.

Я прохожу в мраморный зал

Белой твоей пурги.

Милый друг, вот и пришли годы любви…

Русcкий вальс – нашу любовь благослови!

Русcкий вальс —

нашу любовь

благослови!^[20]

Музыка оборвалась, и девушка упала бы, не поддержи ее руки землянина. Игорь отвел партнершу, находившуюся в полном ступоре, к стене, снова чуть поклонился:

– Благодарю.

– Какая страшная и красивая песня, – прошептала Лина, очнувшись. – И очень красивый танец.

– Это вальс, – пояснил Игорь. – Король танцев.

Лина ничего не ответила. Игорь провел ее по залу, знакомя со всеми подряд – да весь зал вращался в неспешном круговороте передвижений, – подцепил со скользящего мимо киберподноса мороженое с ликером, передал девушке. Хотел спросить, нравится ли ей здесь, но Лина подняла свободную руку:

– Можно я послушаю?

– Конечно, – немного удивился Игорь. Он не сразу понял, что она имеет в виду молодого офицера – видимо, немца – который, держа на колене арфу, играл и пел для стоящих вокруг – и землян, и не меньше чем двух десятков инопланетян…

an der ewigen Suchen nach verlorenem Namen,

gierieg drinkend des Mondes kaltes fliessendes Eis,

Klausner wilder Oede, heimlich der Nacht entstammen,

mein vergessenes Schatten heult im steineren Kreis.

riechen nach spaerlichem Wermut beissende Tropfe des Regens,

neigt sich das Himmel des Friedhofs gegen heidischem Kreis.

ohne Stolze und Hoffnung, Seine Vergebung wegen,

schreiend das bloede Luder seine Stimmbaender reisst^[21].

– Он не из твоего народа, – утвердительно сказала Лина. Игорь кивнул:

– Не из моего, хотя и из моей Империи… А что?

– Печальная песня… Вообще вы тут совсем не такие, как на Ярмарке. Очень другие…

– Сурядов, – раздался над плечом мальчика голос, и он, обернувшись, увидел Цесаревича. – Может быть, твоя прекрасная гостья, – он поклонился, – споет нам? Ты расхваливал ее голос.

– Думаю, излишне, – спокойно сказала Лина.

Игорь бросил на нее отчаянный взгляд – женщина! не представленная! первая! с Цесаревичем! Но тот проигнорировал нарушение этикета.

– И тем не менее, позвольте нам судить об этом. Итак? – Наследник подставил руку. – Позволите увести вашу даму? – Это уже было сказано Игорю, который ответил поклоном:

– Ваше Высочество…

…Когда Лина вернулась к Игорю, идя сквозь аплодисменты, как сквозь живой свет, он посмотрел на нее задумчивым взглядом.

– Жаль, что большинство не поняли, о чем песня, – грустно сказала девушка. – Но ваши слушали очень хорошо. Я почувствовала… Что с тобой? – встревожилась она.

Игорь усмехнулся – коротко, резко. И заговорил по-русски:

– Здравствуй, моя богиня с кошачьим взглядом,

Здравствуй… Вот, я стою пред тобой на коленях.

Здравствуй… Да что там, просто – я буду рядом,

Мы – просто рядом, мы поднимаемся по ступеням

Твое лицо – такое теплое, милое личико,

Умеющее стать сталью в обрамлении пушистых кудрей, —

Теперь носят, как маску, девы с мозгами птичьими:

Они крадут твою сказку, не придумывая своей.

Ты – белый пламень в черно-серебряном тигле,

Давай я обращусь в ветер – огню он необходим;

Твой мир – как бездна, и я – в тебе, я тебя настигну

Прыжком лосося из бездны, где я один…^[22]

Сдвинутые брови девушки изломились сильней:

– Что это? – спросила она быстро.

– Твоя песня, – ответил мальчик. – Я перевел сейчас. Дарю!

И подал ей руку:

– Пошли, сейчас снова будет танец!

И налетела музыка, вовлекая всех в новый вихрь…

…Я гляжу на тебя с тоской.

Я боюсь, ты уйдешь навсегда.

И погаснет над нашей рекой

В небесах молодая звезда.

Жизнь открыта недобрым ветрам.

Только истинный выстоит храм.

Ты мой сын, ты сын России.

Не молись чужим богам!

Гнутся деревья, гнутся к земле, ты не согнешься.

К дому родному даже во мгле снова вернешься.

К дому родному даже во мгле снова вернешься…

Тростники все шумят над рекой, я на помощь

к несчастным иду.

Я зажгу над родимой землей среди туч золотую звезду.

Трудно соколу в небе лететь, трудно песню о Родине петь.

И никто, никто не знает, сколько нам еще терпеть.

К нашим истокам даже во мгле снова вернемся.

К нашим истокам даже во мгле снова вернемся^[23].

12. Стальные когти пластмассового мира

Игорь не сразу понял, что его разбудило – не звук, не было тут никакого звука. Просто острое, как нож, ощущение опасности. Рывком сел, но не сразу понял, где находится. Комната была многогранной, высокой и почти темной, с металлическими стенами. Из-за широких стальных пластин струился тусклый зеленоватый свет. Постель была низкой, на полу лежали темные меха. Пробивавшийся из-за пластин свет был призрачным, но был и еще один его источник – сияние рассвета, проникавшее через широкий проем. Совершенно беззвучно в нем возникла облитая черным фигура и замерла, осматриваясь. Даже лица ее видно не было – только тускло мерцающий пузырь глухого забрала.

Игорь невольно подумал, что им с Андрюшкой не стоило спать тут, на крыше, в этом дурацком мезонине, предназначенном непонятно для чего, но после бала оставаться внизу, среди навязчивой «мебели», было слишком уж тошно, а на Ярмарке заночевать опять не разрешили – теперь уже не из-за излишне энергичного поведения, просто домики срочно понадобились подо что-то экстренное и важное. И теперь…

Плавным, беззвучным движением фигура подняла станнер – точно такой же, как показывал им полковник еще в корабле. Игорь понимал, что не успеет допрыгнуть до незваного гостя, но это, к счастью, и не требовалось. Английский дирк словно живой ввернулся в руку, короткий замах, и мьюри беззвучно согнулся, молча хватаясь за торчащую между ребрами рукоять. Мертв, мгновенно определил Игорь. И точно – мьюри покачался на согнутых ногах и завалился на спину. Все происходило беззвучно, как во сне, и казалось совершенно нереальным. Именно поэтому Игорь и не продолжил действовать тут же, мгновенно.

А какой-то доли секунды мьюри хватило.

За первой черной фигурой стояла вторая, тоже со станнером. Игорь увидел, как Андрей стремительно скатился с постели, поднимая РПП, – и тут мир вокруг него взорвался.

Мальчишка рухнул на пол без сознания.

* * *

Игорь очнулся почти сразу – то ли его задело лишь краем луча, то ли стрелявший не представлял себе стойкости землянина, но сознания мальчишка надолго не потерял, лишь в голове помутилось, и все тело стало отвратительно-ватным.

Игорь с трудом поднялся на четвереньки, помотал головой, прогоняя предательскую слабость, и одним упругим рывком вскочил на ноги.

В комнате было пусто. То есть совсем. Нет, убитый им мьюри так и лежал на пороге, но вот второго не было… и Андрея тоже!

Сердце обморочно бухнуло, мерзкая слабость вновь поползла вверх от ног, застилая зрение. На миг закрыв глаза, Игорь яростно выжег ее, потом одним рывком выскочил из мансарды.

Воздух здесь был теплым и влажным, ветер – едва ощутимым. Никого больше на крыше не оказалось, он не слышал ни звука, только в воздухе висел слабый, низкий гул, исходивший словно бы из всего окружающего пространства.

Игорь вновь быстро осмотрелся – не мог же похититель просто так исчезнуть! – и его взгляд упал на свуп, паривший над самым краем террасы, машину первого, убитого им мьюри. Второй свуп уже таял над крышами исчезающей мушкой, и мальчишка не стал раздумывать – он оседлал упруго просевшую машину, ощутив, как изогнутые захватные выступы плотно сжали его бедра: теперь он не смог бы свалиться, даже если бы очень захотел и сам попытался это сделать. Его ладони плотно сжали руль, босые пятки уперлись в разгонные педали. Всего одно легкое нажатие – и ветер ударил в лицо, взъерошил волосы.

К удивлению Игоря, силовое поле расступилось перед ним, словно дым, – теперь он понимал, как эти двое попали сюда. (Мелькнула мысль – если в свупе есть какой-то генератор, «глушащий» поле, то такая машина – просто находка для Земли!) Но почему нападавших никто не заметил? Откуда они узнали, что Андрей – теперь не приходилось сомневаться, что они пришли именно за Андреем! – будет спать именно здесь?

Увы, сейчас было не время задавать вопросы. Игорь запоздало осознал, что в пылу погони он не взял с собой оружия – вообще никакого оружия, даже дирк остался торчать в убитом похитителе – не взял даже снятого на ночь комбраса (о идиот, за такое надо пороть – ведь говорили же: не снимать!!!), а из одежды на нем оказались лишь трусы. Вот только времени возвращаться уже не было – он заметил Андрея, переброшенного через седло свупа и грубо прихваченного к багажнику ремнями. Мальчишка не двигался, лишь его ноги безжизненно мотались – должно быть, его оглушили очень основательно. И не только станнером, а добавочно примитивно и надежно – по голове чем-то тяжелым.

С двойным грузом свуп похитителя медленно набирал высоту, и Игорь догонял его. Он не представлял, что станет делать, когда догонит, в его прошлом не было похожих случаев, как можно драться врукопашную в воздухе на скорости под сто километров в час, но, когда ему оставалось всего метров тридцать, его заметили. Мьюри оглянулся и, описав мертвую петлю, вдруг бросил свуп вниз, к далеким крышам.

Игорь опрокинулся за ним. От стремительного спуска у него заложило уши, теплый, казалось бы, воздух вдруг сделался резким, секущим, отчего по коже побежали мурашки. Мьюри падал вниз как камень. Он выровнял свуп уже над самыми крышами и помчался вдоль нее, огибая гудящие призмы воздухозаборников и узкие массивы оплетенных трубами темно-зеленых механизмов. Игорь летел за ним, изо всех сил стараясь ни во что не врезаться и не потерять его из виду – помогала молниеносная реакция землянина. Такие же темно-зеленые гладкие плиты скользили под ним, иногда проваливаясь на несколько метров вниз. Иногда Игорь чуть поднимался, минуя пешеходные мостики, которые тянулись вдоль пучков кабелей и труб или ограждения из сетки. Как-то вдруг под ними открылась улица – и мьюри направил свуп туда, вниз, в ущелье между массивами темно-зеленых стальных стен. Кое-где исполинские плиты были раздвинуты, и Игорь то нырял в мощные потоки теплого, пахнущего машинным маслом воздуха, то выскальзывал из них.

Он уже видел дно – голую бетонную полосу, усыпанную всевозможным мусором. Было ясно, что живые мьюри годами не появлялись здесь. Выровняв свуп, похититель помчался вдоль нее. Если бы не косые пучки света от закрепленных на стенах синих фонарей, здесь было бы почти совершенно темно: здесь еще царила ночь. Игорь не заметил ни единой живой души, даже каких-нибудь животных, хотя крысам тут самое место… Машин здесь не было тоже. Сами улицы, правда, были довольно широкими. Они сходились по две или по три и вновь расходились косыми лучами. Мчась за чужим свупом как привязанный, Игорь миновал несколько таких перекрестков, а потом чуть было не врезался в стену, отвернув лишь в последний миг.

Мгновением позже он понял, что путь ему преграждает огромный, с двухэтажный дом, люк, занявший всю середину улицы. Долетев до него, свуп встал на дыбы, словно норовистый конь, потом замер… и Игорь заглянул вниз.

Вглубь уходила прямоугольная шахта. Она была такой глубокой, что мальчишка не видел ее дна, но зато видел летящий по ней свуп похитителя. Стенки шахты были из той же темно-зеленой стали, вдоль них протянулось несколько цепочек белых неярких огней. Изнанка люка была темной, словно закопченной. Игорь ощутил себя едва ли не муравьем – с двух сторон крышку люка подпирали две пары огромных гидравлических цилиндров. Их блестящие штоки были толще его тела, а поршни он даже не смог бы обхватить.

Недолго думая, Сурядов бросил свуп вниз, через минуту достигнув дна шахты – здесь начинался, казалось, бесконечный туннель. Просторный, он выглядел узким из-за своей высоты, его пол был прорезан глубокой трапециевидной траншеей. Между косыми выступами гладких стальных стен, высоко, из узких прямоугольников матового стекла, струился неяркий синеватый свет.

Место здесь было какое-то странное, на удивление тихое, лишь в воздухе висел печальный негромкий гул, не имевший источника: даже прислушавшись и покрутив головой, Игорь не смог определить, где рождается звук.

Он помчался вдоль ощущавшегося бесконечным туннеля, пока тот не оборвался, впадая в другой, поперечный – точной такой же. Здесь, далеко справа, виднелось крохотное темное пятно – туннель там кончался, впадая в огромное неосвещенное пространство, и, следуя толчку инстинкта, Игорь повернул в ту сторону.

Всего минут через пять он вылетел в огромное помещение, стены которого терялись в темноте. Его заполнял лес толстенных, исполинских колонн, покрытых неправильной мозаикой тускло светящихся зеленоватых панелей, верхняя и нижняя их части исчезали в непроглядном мраке. Воздух здесь был тяжелый, жаркий и влажный. Ага! Именно откуда-то снизу исходил этот гул, по-прежнему почти неслышимый, но теперь уже настолько могучий, что от заполнявшей здесь воздух вибрации у мальчишки дрожали даже пальцы на ногах.

Игорь на миг закрыл глаза, пытаясь почувствовать Андрея – их учили и этому, и не удивился, уловив едва ощутимый отзвук. Андрей только-только пришел в себя и ничего не понимал. Его сознание было похоже на выброшенного на берег пловца, который может только слабо озираться: куда я попал, что со мной было?!

Игорь бесстрашно бросил свуп вниз, чувствуя, как густеющий воздух мягко обнимает его, подобно жаркому, влажному одеялу. Вокруг становилось все темнее, и, наконец он замер на границе абсолютной тьмы, где колонны и разделяющий их мрак сливались в неразличимую фосфоресцирующую пустоту и лишь где-то бесконечно далеко наверху едва брезжило призрачное свечение. Игорь не представлял, как глубоко спустился – может быть, на несколько километров под землю. Он чувствовал, как вокруг что-то движется. Никаких звуков не было – да здесь он и не мог их услышать, но его кожа ощущала слабые колебания жаркого, застойного воздуха. Тот ощутимо давил на грудь, и Игорю было трудно дышать.

Он уже не понимал, пребывает наяву или во сне. Окружающее напоминало полигон. Или это и правда полигон? С самого начала? Какая чушь… Его сознание населяло окружающий мрак образами – и он ничуть не удивился, когда один из них выплыл к нему. Это было черное, овальное, плоское существо, в два или в три его роста длиной, покрытое гладким блестящим панцирем и состоящее из множества сегментов. Оно скользило в воздухе беззвучно, волнообразно колыхаясь. У него не было головы, казалось, не было рта или глаз, но его кромку окаймлял ряд тонких плавников, острых, словно бритвы, а из переднего конца тела торчал целый пучок тонких, как иголки, длинных пик. Игорь совершенно не представлял себе, что это за тварь и на что она способна. Да и вообще – реальное это существо или плод его воображения? Он лишь бездумно уклонился от чудовища и направил свуп вверх. Но, едва он начал подниматься, наверху показалось еще несколько свупов. Иначе окрашенные, чем трофей Игоря, они были совершенно идентичны по форме. Кто сидел на них, мальчишка разглядеть не успел – словно невидимая рука дотянулась до него и одним сокрушительным ударом выбросила прочь, в темноту.

* * *

Офицер полиции мьюри, присланный в посольство, был в высоких чинах, и Цесаревич, вглядевшись в гладкое, золотисто-смуглое лицо, понял, что мьюри далеко не так молод, как это могло показаться на первый взгляд. Кроме того, он ощутил (и это ощущение лишь добавочно подтверждало полученные по кое-каким каналам данные), что офицер честен – среди высоких чинов Йенно Мьюри это было не то чтобы совсем уж исключением, но явлением нечастым. Видно было, что офицер раздражен и слегка смущен, хотя эти свои чувства он прятал очень хорошо и, представившись: «Помощник комиссара Руллимаат Кхеммур», – сразу же перешел к вопросу похищения.

– Странно, что мальчики спали в незащищенном помещении, на крыше, – заметил он первым делом. – Возможно, они сами назначили встречу с кем-то? У нас есть сведения, что… м… одному из них поступало предложение…

– Нам это также известно, – взглядом попросив разрешения у Цесаревича, вмешался Макаров. – Разрешите представиться – ведущий группы, полковник Макаров Андрей Данилович. Я отвечаю за лицеистов. И отвечаю также за то, что на условия той встречи они согласиться не могли.

На лице офицера полиции появилась скептическая улыбка.

– Скажите, – не дал ему открыть рта Цесаревич, – сколько вам нужно заплатить, чтобы вы вели это дело энергичней?

Щеки мьюри потемнели от мгновенного гнева. Но и на этот раз ему не дали ничего сказать:

– Видите, – мягко заметил Цесаревич. – У вас вызвала отвращение сама мысль о взятке.

– Я понял вас, – кивнул офицер, успокаиваясь. – Я даже готов вам поверить. Но я уже убедился, что земляне очень любопытны. Я тоже… э… в свободное время посещаю мероприятия Ярмарки и познакомился с вами достаточно близко… Возможно, мальчикам пообещали экскурсию или что-то вроде этого…

По знаку подполковника Алябьева, отвечавшего за безопасность миссии, прямо в кабинет вкатили на столике тело убитого. Из него даже не выдернули дирк Игоря.

– Это похоже на приглашение? – уточнил Цесаревич.

Полицейский, взглядом попросив разрешения, подошел к трупу, поднял маску, одновременно что-то просматривая на маленьком экранчике, легшем в левую ладонь. Через несколько секунд он кивнул:

– И снова признаю вашу правоту. Мне… нам хорошо знаком убитый. Он не из тех, кто развозит приглашения от пресыщенных дам мальчикам. Но он вполне мог заняться организацией такого приглашения без согласия приглашаемого… Это наемный охотник за головами – профессионал очень высокого класса.

– Послушайте, господин Кхеммур, – неожиданно резко сказал Цесаревич. – В то время, пока мы тут ведем разговор, мальчики где-то находятся, и они, я уверен, живы. Так вот. Как официальный представитель Русской Империи, я заявляю: если хоть с одним из них случится что-то – война будет делом решенным. Проиграем мы ее, нет, но ее не избежать. Возможно, у вас к этим вопросам относятся проще. Возможно. Но мы не допускаем подобных вещей с нашими людьми – любого возраста и положения.

– Как официальный представитель Англо-Саксонской Империи, я поддерживаю русского брата, – холодно сказал, сверля мьюри пристальным взглядом, лорд Оксбридж, глава англосаксонской миссии, находившийся тут же. – Мальчики должны быть возвращены целыми и невредимыми. В противном случае будут подняты не только наши силы, но и силы восьми союзных нам рас. Можете поверить – они пойдут за нами и на такое. Репутация скиуттов, надеюсь, вам известна, как и их реакция на нанесенные им и их союзникам оскорбления. Кроме того, Земля будет вынуждена заключить союз с Империей Сторкад, а сторков еще никто не обвинял в трусости, равно как и не хвалил за милосердие к врагу. Может быть, вы выиграете и эту войну. Может быть. Но цена победы будет слишком тяжелой – даже для вас.

Его адьютанты встали за спиной лорда ало-сине-золотой стенкой. Один из них – похожий скорей на медведя, чем на волка, огромный даже по меркам своей могучей расы скиутт в специальном «туземном» мундире той же расцветки, что и у людей, – смотрел на мьюри так, как будто собирался разорвать его пополам прямо тут – скиутты относились к «обидчикам детенышей» еще хуже землян.

Полицейский не смог скрыть – и не пытался скрыть – волнения, почти испуга. Но не за себя, это тоже было видно, и внушало уважение. Он оглядел лица землян и быстро заговорил:

– Господа, господа. Вы, видимо, не поняли. Никто из официальных лиц, даже никто из представителей наиболее агрессивно настроенных в вашем отношении корпораций не имеет к этому нималейшего касательства. Это акт не политический, похитителей наняли взбалмошные женщины, помешанные на своих деньгах и своих удовольствиях…

– Едва ли это может послужить оправданием и облегчит судьбу мальчиков, – сказал полковник Макаров. – Похитители – ваши граждане, заказчики – тоже, как я понял. Следовательно, и отвечать вам. А действовать… – Он не договорил.

– Более того, вам известны заказчицы, ведь так? – спросил Алябьев. Мьюри кивнул. – Тогда я не понимаю, в чем дело.

– Мы проверили дома – все дома – этих женщин, – пояснил полицейский. – Там никого нет… никого постороннего. Мальчиков, конечно, содержат где-нибудь в катакомбах… и можете мне поверить, чтобы прочесать их – не хватит всех сил полиции планеты. Кроме того, мы получили сообщение – конечно же, анонимное, – что в случае ареста заказчиц похищенных просто убьют. Сразу. Мы боимся проводить арест, остается только ждать, когда они отправятся к «игрушкам» и…

– Как я понял, вопрос только в том, что неизвестно местонахождение похищенных? – вкрадчиво спросил лорд Оксбридж.

– Именно так. Кроме того, даже если мы узнаем это место и освободим их, нужно будет получить живым кого-то из похитителей, чтобы он дал показания против заказчиц, а это еще труднее… – пояснил мьюри.

– Как все сложно, – немного хищно улыбнулся англосакс. Он быстро переглянулся с Цесаревичем, и глава русской миссии заговорил:

– Если мы узнаем местонахождение, мы получим возможность действовать самостоятельно? Гарантирую, что вы, в свою очередь, получите по крайней мере одного живого похитителя, а следовательно, сможете привлечь к ответственности по вашим законам заказчиц и отчитаться начальству о том, что вами улажен серьезнейший конфликт. Размен?

– Размен, но… – Мьюри покачал головой. – Я могу согласиться с тем, что вы, земляне, – решительные существа… по крайней мере, я ни разу не слышал, чтобы преступник такого класса, – кивок на тело, – был убит подростком при помощи ножа… Но я хочу быть честен: узнать место, где держат похищенных, можно лишь со слов одного из похитителей. Вы не представляете себе, как велики подземелья столицы. Миллионы путей, миллионы запахов – отказывают даже интеллектронные ищейки… Неосторожные же действия могут привести к тому, что похищенных опять-таки убьют. Я не буду скрывать, хотя мне… – Он сделал усилие, – …мне стыдно говорить такое о моих соотечественницах… мальчиков похитили для того, чтобы потешить некоторые… м… фантазии… и…

– Оставим этот разговор, – поморщился Цесаревич. – Так вы согласны на размен?

Мьюри задумался. Потом решительно кивнул и подтвердил снова:

– Да. Эти похитители в любом случае давно вне закона, и их смерти не вызовут ни малейшей официальной реакции. Хотя я по-прежнему не понимаю…

– Отлично. – Цесаревич прервал полицейского просительным жестом и повернулся к лорду Оксбриджу.

Англосакс подошел к трупу на каталке. Положил ему на грудь ладонь – сняв белую с золотом короткую перчатку. И резко, но ясно сказал:

– Steyni.

Конечности трупа дернулись, как от заряда тока.

Мертвец сел.

13. Русские идут

Глубокие, гортанные голоса твердили что-то на самом краешке сознания, незаполненном мутью. Твердили снова и снова. Это чем-то напоминало работу пневматической дрели – уррроооууу-уррраааууу, уррроооууу-уррраааууу, урр урр урр… Потом муть начала отступать, откатываться, хотя Игорь и не делал для этого никаких сознательных усилий – организм сам очищал себя, все быстрей и быстрей, и разум очнулся как раз в тот момент, когда урчание стало восприниматься как слова чужого, но понятного языка, а мозг подал сигнал: «Ты связан!» – раньше, чем тело задергалось непонимающе.

– …ты мне рассказываешь сказки, Хент!

– Бренц, я тебе клянусь чем угодно, ты же знаешь меня, и Джехаана ты тоже знал! А он даже дернуться не успел, когда вот этот дикарь всадил в него нож! Я и не понял тогда, что с ним, просто тут же ударил по ним полной мощностью, и хорошо, что перестраховался – еще мгновение какое-то, и наш заказ поджарил бы и меня, у него оказалась плазменная пушка!

– Ты что, хочешь сказать, что они нарочно вылезли спать в башенку, чтобы устроить вам засаду?! Не гони мне чушь, это обычные мальчишки! Дурацкие мальчишки с дурацкой короткой стрижкой и дурацкой… – Что там еще у них с Андреем (где Андрей?!) дурацкое – Игорь дослушать не смог, потому что Хент буквально зашипел рассерженным котом:

– А ты что, хочешь сказатьмне, будтоянарочно подставил Джехаана? Где, зачем?

– Не знаю! Но точно знаю, что после удара полной мощностью лежат пластом час, а не угоняют чужие свупы и не летят безошибочно через полгорода, словно на сигнал маячка!

– Хент сработал чисто, – третий голос. – Я не знаю, как этот дикарь завалил Джехаана, но он на самом деле шел по следу как хорошая ищейка. Мы сверху наблюдали. Даже если терял его из виду – находил почти сразу. Крутнется, головой повертит – и выбирает правильное направление.

– Вот видишь, – сказал Хент, уже примирительно, – что ты шумишь? Ну да, Джехаан мертв. Но он сам виноват, нечего было расслабляться. Полиция от него получит только тело для кремации, его долю заплатим той девчонке с сопляком, над которыми он так трясся. Заказ у нас, и даже с довеском. Дело сделано.

– Я не люблю странностей, – настойчиво повторил Бренц. – Если все было так, как ты рассказал, то парень наверняка псионик, а это дело всегда пахнет дерьмом.

– Потому я и вкатил ему полторы взрослых дозы тразеина, – снова третий голос. – Проспит сутки, и это как минимум. Хотя, сказать по правде, когда он выследил нас в гидротерме, я тоже… забеспокоился. Странные они, эти земляне. Я на Ярмарку захаживал – очень странные. Как бы не повторилась история с джанграми, помните?

Молчание – почти испуганное… ага, уже ощущаю чужие эмоции. Хорошо. Игорь по-прежнему лежал неподвижно. Он был связан, но не веревкой, а пластиковыми лентами – такие штуки от рывков затягиваются сильней и сильней. Но если не рваться…

– Не сравнивай, Дван, – процедил Бренц. –Когопохитили тогда икогосейчас? Кроме того, в этих лабиринтах и принца не нашли бы. Джак Овано был просто болван. И, как болван, получил по своим болванским заслугам вместе с тем извращенцем, Кертерном.

– А я бы их отпустил, – вдруг сказал Дван. Снова молчание – изумленное на этот раз. Изумление просто-таки дышит в тишине.

– Ты что, снова надышался эйфорита? – брезгливо спросил Бренц. – Как это – отпустил бы?

– Да вот так. Ну, не отпустил бы… Разрезал бы ленты и оставил тут. Сдохнут в катакомбах – не наша вина, если найдут трупы, то нас не замажут. Выберутся – их счастье. А те две полоумные стервы пусть чешут свои… – грубое, отвратительное ругательство, – …хоть о слингера. У меня нехорошее предчувствие. Вот как увидел, как этот, – Игорь ощутил кивок, – на свупе гарцует и по сторонам башкой вертит, как полицейский радар, тут и появилось, и не оставляет оно меня, хоть убейте… Это вторые аниу. Точно вам говорю. Мы с головой не посоветовались, когда подписались на это похищение.

– Взять аванс и не сделать дело – это позор, – голос Бренца жесткий, как старинная окопная проволока из музея, такой же колючий.

– Аванс можно вернуть и выплатить положенную неустойку.

– И стать посмешищем для всех и вся? Думаешь, никто не поймет, в чем тут дело? Поймали двух мальчишек вместо одного, испугались и выпустили их, да еще и доплатили за их свободу из своего кошелька! Над этим будут хохотать сто лет! Или двести! А через триста нас будут упоминать как пример трусости и глупости!

– Нет, отпускать их нельзя, конечно, – сказал Хент. – Но куда девать второго? Нам заплачено за одного.

– Если бы это были не земляне, я бы его просто продал обратно своим, – ответил Бренц. – А так и правда не стоит. Они явные психи – откажутся, да еще и настучат полиции.

– Передать тем стервам за двойное вознаграждение, – предложил Хент. – Не думаю, что они откажутся заплатить за вторую игрушку.

– Нет. – В голосе Бренца металл. – С этим парнем у них наверняка будут проблемы, если вдруг что, то нас же и обвинят, я хорошо их знаю. Лучше вообще не говорить им о накладках. Вот ваш заказ, комнату мы вам подготовили, давайте наши деньги, спасибо, успехов в тяжелом пути. Мы улетаем, они остаются – и все, кончены общие дела.

– Тогда отвезем его в порт и продадим, – упрямо продолжил Хент. – Хотя бы джаго. У них пунктик насчет землян, а за несовершеннолетнего мальчишку они заплатят втрое.

– Нет, – снова отрезал Бренц. – Не стоит. Не хочу, чтобы через месяц-другой эти уроды ввалились ко мне и выставили счет за бойню, которую устроил им этот парень. А он может. Я вам говорю – может. В конце концов, мальчишка храбрый, он просто защищался и пытался спасти друга. Ни к чему его мучить.

– Тогда пусть Дван отвезет его к дробилке – и туда. Раз – и никаких улик. – Хент говорил спокойно, словно обсуждая меню. И так же спокойно добавил: – Только пусть сначала пристрелит. Мне не нужны новые неприятности.

Игорь с трудом сдержался, чтобы не начать вырываться из тугих пластиковых лент.

– Почему я? – взвизгнул Дван. – Я на мокруху не подписывался! У меня чистый бизнес!

– Хочешь остаться чистеньким, как твой бизнес, Дван? – процедил Бренц. – Не-ет, тебе придется испачкать руки в крови, как всем. Если хочешь остаться в доле – избавься от мальчишки. Сейчас, немедленно.

– Убивать его я не буду! – завопил Дван. – Я всего лишь в прикрытии!

– Черт с тобой, просто отвези его к дробилке и сбрось вниз, – решил Бренц. – И не вздумай меня обмануть. Если дикарь потом всплывет живым, я убью тебя. Ты понял, нюхач?

– Понял, – зло выдохнул Дван. – Будь проклят день, когда я согласился на все это!

– Откажись, – хохотнул Бренц. – Тебя же никто не насилует.

– Мне чертовски нужны деньги, – процедил Дван. – И будь уверен, я их заработаю.

Игорь ощутил, как липкие, горячие руки схватили его под мышки и куда-то поволокли.

– Я бы все же его пристрелил, – предложил Хент. – Просто на всякий случай.

– Парень накачан тразеином по самые брови, – пропыхтел Дван. – Он даже в дробилке ничего не почувствует.

– Но…

– Довольно болтовни! – отрезал Бренц. – Времени осталось мало, до приезда этих сук все должно быть убрано.

Засопев от натуги, Дван перекинул Игоря через багажник свупа, потом сам взобрался на сразу просевшую машину. Загрохотала механическая дверь, свуп тронулся и заскользил вперед, мягко набирая скорость.

Когда дверь загремела снова, закрываясь, Игорь дернулся всем телом и соскользнул с багажника. Он пребольно ударился о стальной пол – сразу локтем, коленом и головой – и с трудом подавил готовый вырваться крик.

До него донеслась длинная серия отборных ругательств: заметив потерю груза, Дван развернулся и слез с машины.

Игорь открыл глаза. Он был в туннеле с темно-зелеными стальными стенами, едва освещенном тусклыми красновато-желтыми лампами. Всего шагах в пяти от него стоял свуп, а возле него толстый, с бритой головой мьюри – в чем-то вроде засаленного полосатого халата, толстощекий, он походил на хомяка.

Наткнувшись на взгляд мальчишки, мьюри высоко, по-бабьи, взвизгнул и полез куда-то под халат – должно быть, за оружием. Игорь не сомневался, что он тут же пристрелит его – просто из скотского страха, ведь связанный по рукам и ногам мальчишка не представлял для него никакой опасности. Хотя…

Игорь прекрасно понимал, что ничего, кромеСилы, ему сейчас не поможет. Заметив на полу тяжелый кусок железа – какую-то древнюю ржавую деталь, – мальчишка сосредоточился. Это тебе не тарелки взглядом двигать, но если эта попытка окажется неудачной, он тут же умрет – и Андрей тоже, но позже и намного мучительней, судя по всему.

Мьюри выхватил – вытащил, точнее, ну и скорость! – наконец из-под халата плоский, с длинным стволом пистолет и успел лишь беззвучно охнуть, когда тяжелая железка, как живая, прыгнула ему в лицо, ударив в переносицу.

Игорь вложил в бросок все силы и не удивился, когда бандит, нелепо взмахнув руками, – оружие из них тут же вылетело – тяжело грохнулся на пол. Его жирное тело отвратительно колыхнулось при этом, словно студень.

Теперь счет времени пошел на минуты. Прежде всего, нужно было избавиться от лент – порвать их было невозможно, но зато можно было пережечь.

Игорь вздохнул. Он вовсе не был силен в пирокинезе, но тут много усилий не требовалось: при нагреве пластик быстро терял прочность.

Голую кожу обожгло. Игорь сжал зубы и удвоил усилия. Несколько сильных рывков, и лопнувшие ленты свалились с его тела, оставив лишь красные полосы. Связали его с толком – тело почти не затекло, и мальчишка сразу поднялся на ноги. Ожоги, к его счастью, оказались неглубокими – обошлось даже без волдырей – зато голова еще кружилась от дури, но помешать ему это уже не могло.

Наскоро осмотрев себя – хорошо хоть трусы оставили, – Сурядов подошел к оглушенному мьюри. Тот пострадал не слишком сильно – лишь из разбитого носа обильно лилась кровь – и уже приходил в себя, бессмысленно ворочая головой.

Игорь подобрал его оружие – двухмиллиметровый двенадцатизарядный гаусс-пистолет, видел такие в здешних оружейных магазинах. В отличие от плазменного или лазерного, это оружие не выдавало себя ни звуком, ни вспышкой света и потому было любимым у местных бандитов. Земляне уже «затарились» дюжиной разных образцов и неплохо их изучили – перепало и лицеистам.

Когда мьюри наконец очухался, в лоб ему смотрел ствол собственного оружия. Поверх него светились упрямые глаза мальчишки, и, взглянув в них, Дван громко непроизвольно икнул.

– Слушай меня, урод, – тихо сказал Игорь. – Сейчас ты поднимешься и отведешь меня к твоим дружкам. – В монолите стены коридора был прямоугольный проем, наглухо закрытый зеленой стальной плитой, похожей на горизонтальную дверь, и мальчишка хорошо понимал, что сам открыть ее не сможет.

Мьюри часто закивал, с его лица градом лился пот. Игорь отступил на два шага, позволяя ему встать, и молча повел стволом, указывая дорогу.

Сопя и вздыхая, Дван медленно поднялся и засеменил к двери. От него непередаваемо воняло страхом, и Игорь с трудом удержался, чтобы не дать ему пинка, придавая ускорения.

Дверь, как и ожидал Сурядов, оказалась заперта, но, набрав код, Дван открыл ее. Толстая плита поднялась перед ними на блестящих гидравлических опорах, открыв громадный пустой зал с такими же стальными стенами, только освещенный ярче. В нем стояла еще пара свупов, а возле них спорили двое оставшихся. Они повернулись на шум и на какой-то миг ошалело замерли.

Мига Игорю хватило «за глаза».

Он понимал, что теперь должен действовать быстро. Никаких причин сдерживаться у него не было – в конце концов, они, все трое, решили его убить. Он хладнокровно вогнал короткий вольфрамовый болт в грудь того мьюри, что был помоложе – пистолет выстрелил с глухим хлопком и с неожиданно мягкой силой рванулся из рук – тут же развернулся и выстрелил в висок Двану, вновь развернулся, направив ствол на последнего – и все это быстрее, чем худощавый, верткий, похожий на хорька мьюри успел достать свое оружие.

– Брось пушку, – резко сказал Игорь. – И без глупостей. Убивать тебя я не стану, буду стрелять в колено – мне это не помешает, а вот ты весь остаток жизни будешь шкандыбать на костылях. Или у тебя отложено на серьезное лечение?

Мьюри оказался понятливым – он с крайней осторожностью извлек откуда-то из-под мышки такой же длинноствольный пистолет и аккуратно положил его на пол. Потом медленно выпрямился, испуганно глядя на мальчишку.

– Сейчас, – сказал Игорь, – вы отведете меня к моему товарищу, – говорить этой мрази «ты», как другу, было уже выше его сил. – Вы знаете, где он, и я знаю, что вы знаете. Так что не надо никаких дурацких игр. У нас очень мало времени.

– Ты не понимаешь… – зачастил мьюри, и Игорь по голосу сразу узнал Бренца. Смуглое лицо мьюри посерело, руки у него тряслись – то, с какой легкостью землянин убил двух его подельников, напугало матерого бандита до судорог. – Он в самом низу, туда не добраться на свупе. Нужно идти пешком, а потом ехать на поезде – это долго, и госпожа Буррас наверняка опередит нас. С ее охраной тебе не справиться. Ее сторожевые андроиды убьют нас обоих.

– Это мое дело, – спокойно ответил Игорь. – Доведешь меня до цели – и можешь убираться на все четыре стороны. Пошел!

Мальчишка отступил в сторону, давая Бренцу выйти из зала. Они быстро пошли вперед, бесшумно ступая по гладкому стальному полу. Справа и слева изредка попадались такие же высокие литые двери, иногда открытые. За ними виднелись столь же просторные, скудно освещенные залы. Здесь, в старых складах, царила странная тишина: звуков вроде бы не было, но если прислушаться, можно было уловить все то же исходившее непонятно откуда слабое гудение, словно рождавшееся в воздухе. Оно постепенно становилось громче.

Минут через пять Бренц свернул в поперечный туннель – узкий, очень высокий, он упирался в новую стальную дверь – она была раза в два выше его и вела в колоссальное круглое пространство, на галерею, обегавшую монолитное цилиндрическое стекло. Дно шахты было метрах в тридцати. Его покрывала сплошная масса мусора. Здесь его было чудовищно много: он целыми реками стекал вниз из наклонных желобов. Это мусорное море быстро поднималось, его глубину невозможно было представить. Толстенное стекло отсекало вонь, но Игорь знал, что за ним она была невыносимой. Его поразило и ужаснуло, как нерационально, нелепо мьюри – при их-то технике!!! – используют океаны отходов своего города.

Загрузочные желоба убрались с неожиданным лязгом, их проемы перекрыли глухие стальные заслонки. Послышался нарастающий гул – он шел откуда-то сверху.

Подняв голову, Игорь увидел, что над шахтой сходятся четыре гигантские изогнутые лапы. На их нижней стороне сияли ослепительные голубые полосы. Они сомкнулись с громом, от которого содрогнулся пол. Звук становился все выше, уходя за пределы слышимости, голубой свет разгорался, и на него уже нельзя было смотреть.

Вдруг все пространство за стеклом полыхнуло слепящим белым пламенем. Пол качнулся, стекло залила бурлящая коричневая волна, комковатыми ручьями стекая вниз. В тот же миг раздался мощный, низкий удар – словно в вязкую грязь бросили огромный камень. За прояснявшимся стеклом клубился мутный пар.

Игорь смотрел на расходившиеся лапы с невольным опасением. Он понял, что видитдробилку, в которую Дван хотел его сбросить. Умереть в таком месте было бы слишком… нет, не страшно, хуже – мерзко, и мальчишку откровенно затошнило.

Бренц повел его дальше. Шахту обегала толстенная, метров в восемь, стена из монолитного камня с четверкой пустых ограненных проемов. Один из них, против входа, вел в очень странное место: темный стальной настил пола, потолок, расчерченный тяжелыми балками… а вместо стен были гигантские резервуары, толстенные трубы и непонятные механизмы, одетые в корпуса из стальных плит. Игорь видел лишь небольшую их часть, остальное скрывалось вверху и внизу, хотя это залитое ярким белым светом пространство было высотой в три или четыре этажа. Пронизанный гулом машин, неожиданно холодный воздух казался ощутимо плотным. Механизмы и трубы были странных оттенков – темно-зеленые, тускло-желтые или же бело-розовые. Узкие стальные лесенки, вертикальные и наклонные, вели вверх и вниз, на другие уровни этого лабиринта. Да, столица мьюри была несравненно больше и сложнее, чем Игорь мог представить, глядя на нее сверху. А ведь это был всего лишь машинный зал ее системы жизнеобеспечения… Интересно, сколько же она строилась? Ведь похоже, что все это высечено в скале, стены сплошь и рядом не построенные, а природные… И зачем это строили? Сколько лет – да нет, не лет, не веков даже – этим лабиринтам? Черт, тут же рай для пионерских поисков… если только поисковикам удастся сберечь головы.

Они шли по прямой, постоянно оглядываясь, – жизни здесь вроде бы не было, но даже мьюри ощущал падавшие на них порой внимательные и вовсе не добрые взгляды. О том, кому они принадлежат, Игорь старался даже не думать. Многие из обитателей Джей-Тааны были чудовищны на вид, а здесь, внизу, они наверняка и были таковыми на самом деле.

Проходы между машинами были достаточно широкие, чтобы мог проехать грузовик, но здесь ничего не стоило заблудиться: никаких ориентиров не нашлось. Не было и мьюри, и вид оставленных без присмотра машин казался Игорю тревожным. Иногда в просветах между ними открывались проезды, уходившие так далеко, что он был не в силах различить их конца.

Минут через пять стало темнеть: бесконечные ряды механизмов кончались у неровной скальной стены, по ней едва заметными струйками сбегала вода. Они пошли вдоль нее и всего шагов через двести наткнулись на обтянутую сеткой шахту с клетью лифта.

Бренц молча закрыл двойную решетчатую дверь. Сбоку от нее, на уровне его пояса, был щиток с десятком больших черных кнопок. Он нажал крайнюю справа.

Лифт с грохотом пошел вниз, нырнув в шахту, обшитую железными листами. Здесь ничего видно не было. Они молча посматривали друг на друга в тусклом свете единственной желтой лампочки. Спуск оказался весьма долгим, у Игоря даже заложило уши. Они и так находились на черт знает какой глубине, и все существо мальчишки восставало против дальнейшего спуска.

Когда лифт, наконец, замер, они вышли в неожиданно огромное помещение. Пол его был гладким, из мокрого блестящего камня. Наверху, метрах в пятидесяти, начиналась сплошная путаница труб, балок и кабелей. Неравномерно густая, она просвечивала. Сиявшие в ней синие огни озаряли уходящие в таинственную высоту неровные колодцы. Оттуда доносился ровный глухой шум, он пропитывал воздух и заполнял все вокруг. Эта чудовищная масса машин опиралась на массивные – метров по восемь в диаметре – стальные башни, стоявшие далеко друг от друга.

Здесь, в самом низу, царил сырой прохладный полумрак. Длину зала нельзя было представить, в ширину он был метров в пятьсот. Дальше, за колоннами, сияла ровная полоса розовато-белого, туманного света. Они пошли к ней, невольно задирая головы.

Ровный шум наверху глушил все остальные звуки. Игорю все время казалось, что он в каком-то чудовищном механическом лесу – наверху ему мерещились какие-то мелькания, шорохи, даже – невероятно! – вроде бы шелест чьих-то крыльев. Под босыми ногами то и дело хлюпали лужи: сверху непрестанно капала холодная, мутно-ржавая вода.

Полоса света впереди, поначалу узкая, постепенно становилась шире. Мальчишке казалось, что там выход наружу, но он знал, что ошибается – совсем недавно они шли прямо над этим сиянием.

Вблизи оно стало бездной, полной лениво клубившегося тумана – легкий ветерок не давал ему проникать между колоннами. Вниз, метров на тридцать, уходила отвесная гранитная стена, у ее основания начиналась сырая каменистая осыпь, исчезавшая в мутном полумраке. Игорю казалось, что он видит все это в каком-то бредовом сне – он даже невольно протянул руку, чтобы ущипнуть себя и проснуться.

Вдруг его пронзила неожиданно острая боль – словно иглой ткнули в сердце. Игорь замер – он не сразу осознал, что эта боль не была его собственной. До этой секунды он не мог почувствовать Андрея – как ни старался, но теперь тот сиял, словно костер в ночи. И ему было больно. Очень больно.

Игорь сжал зубы. Главное, что Андрей жив. Остальное… с остальным он разберется – или умрет, стараясь разобраться. Третьего исхода просто не могло быть.

– Пошевеливайся! – Он ткнул Бренца стволом в спину. Сейчас главное – не дать этой гадине понять, как же он спешит на самом деле, иначе, почуяв его слабость, мьюри мгновенно начнет торг – относиться к чужой беде по-другому тут просто не умеют.

Вдоль стены шла эстакада, похожая на ажурный лоток. К ней широким веером сбегались полосы монорельса. Тут была стоянка служебных поездов, но Игорь увидел лишь один обтекаемый серебристый вагон. Когда Бренц нажал пару кнопок на маленьком пульте, вагон приподнялся с легким шипением. Едва он сел к пульту машиниста, как входные панели опустились. Потом вагон тронулся.

Поездка превратилась для Игоря в пытку – ему казалось, что поезд едва тащится, а этот проклятый зал бесконечен. Лишь минут через семь впереди показалась уходящая в туман гладкая гранитная стена – и они нырнули в темное жерло туннеля.

* * *

Андрей плохо помнил обстоятельства похищения и совсем не помнил, что было дальше. Правда, в какой-то момент он совершенно отчетливо ощутил ментальный вопль Игоря: «Ты где?!» – и даже ответил вроде бы… но потом… нет, что было потом, он не помнил снова.

Мальчишка не знал, что выставленной Хентом (и тот не рассказал об этом своим, боясь насмешек) с испугу мощности тазера хватило бы на то, чтобы отправить взрослого мьюри в длительную кому. Для Андрея же удар обернулся «всего лишь» сильнейшим шоком и временным, но почти полным параличом. Сейчас мальчишка медленно приходил в себя. Не то чтобы он был без сознания, но понимания, что происходит, явно не было. Сейчас ощущения возвращались.

Он не сразу осознал, что лежит, обнаженный, в большой, ярко освещенной комнате, распяленный на мощном ложе из блестящих стальных труб и захватов. Когда он увидел комнату во всех подробностях, его сердце испуганно замерло. Наверное, впервые за все четырнадцать лет.

Место, в котором ему предстояло, похоже, провести весь остаток жизни, смотрелось довольно-таки зловеще. Камера была неожиданно просторной – квадратная, шириной метров в пять. Ее стены, пол и потолок были из светло-серого, шершавого бетона, дверь – из синевато-темной стали. Она была глухой: никаких смотровых щелей или камер Андрей не заметил, но легче ему от этого не стало. Похоже, ее хозяева не хотели, чтобы кто-то увидел происходящее в ней. Комната была почти пуста – в ней стоял лишь единственный мягкий стул, изящный, небольшой столик с бутылками вина и какой-то, явно дорогостоящей, снедью, а в самом центре – это самое ложе из толстых блестящих стальных труб. Рядом, у стены, стоял другой, длинный стол с какими-то странными вещами.

На первый взгляд этот набор казался сразу смешным и диким, словно составленный играющим невесть во что малышом. Но историю мальчишка знал хорошо. И знал, что такими вещами приходилось пользоваться еще в Первой Галактической. Орудия пыток, вот что это было. Землянам давно не было нужды пытать своих пленных такими примитивными штуками – информацию добывали ментальной атакой. Неужели у мьюри все так грубо? Полковник Макаров говорил про специальные машины… Или его будут пытать не для допроса? А для чего?!

Сердце у Андрея ухнуло и бешено забилось, почти сразу же успокоилось и забилось снова: мальчишка наконец понял, что с их помощью тут будут развлекаться. Его, Андрея, муками. Пока он не умрет тут. Вот от этого. И никто не узнает… Не хочу, не надо!!! Но собственный страх тоже вызывал у него омерзение. Мальчишка, сжав зубы, яростно помотал головой, прогоняя его, и осмотрелся уже внимательнее.

Ничего больше тут не было, только в углу зияло окантованное нержавеющей сталью отверстие стока. Четыре узких прямоугольных плафона на стенах рассеивали бело-розовый, неожиданно приятный для глаз свет. Под потолком темнели две широкие щели, забранные массивными стальными жалюзи. Из левой тек равномерный поток жаркого, тяжелого и влажного воздуха. Андрею было трудно дышать, и он был весь мокрый от пота, но сейчас это волновало его меньше всего. Мальчишка изо всех сил старался высвободиться, но у него ничего не получалось. Массивные кольца захватов были не просто защелкнуты, а заперты на замки – каждый отдельно, – и его познаний вСилене хватало, чтобы открыть их.

Андрей начал наконец понимать, что деваться ему некуда и придется испытать все, что ему уготовили, до конца. Тем не менее он пробовал вырваться с яростным упорством – снова и снова, отгоняя мысль, что, может быть, придется «остановить» самого себя. Мысль о боли казалась не такой жуткой, как мысль о том, чтобы сделать это…

Он не знал, сколько пролежал так, до предела напрягая свои способности, – может быть, час, может быть, больше. Истратив все силы, он замер и даже не пытался пошевелиться, только едва скосил усталые глаза, когда совершенно неожиданно лязгнула железная дверь. В камеру вошел…

Вначале Андрей решил, что перед ним инопланетянин какой-то неизвестной расы. Ростом он был всего метра полтора, тело его очертаниями повторяло человеческое – по крайней мере, настолько, что надетый сверху синий комбинезон и высокие армейские ботинки полностью скрывали все отличия, а вот голова была совершенно нечеловеческой: с выпуклыми фасеточными глазами и совершенно безволосая. Вместо носа и рта у вошедшего красовался громадный «пятак» вроде противогазного фильтра – Андрей узнал диск вокабулятора и понял, что перед ним андроид, или, как их называли мьюри, киборг из искусственной органики. Не доверяя живым слугам, богатые мьюри использовали их в качестве охранников. Внешне никакого оружия у киборга не было, но мальчишка знал, что в правое его предплечье вмонтирован бластер, а в левое – мощный парализатор. На Земле андроидов не делали – и из принципа, и из-за того, что во время краткого увлечения экспериментами с ними – еще в период Промежутка – было несколько страшных или трагичных историй.

За первым киборгом вошел второй – они молча встали в углах комнаты и замерли там как истуканы. А вслед за ними вошел… то есть вошла…

Андрей сразу узнал госпожу Буррас – ту самую, что приглашала его в свое имение. Тогда на ней было нелепое платье, похожее на множество нанизанных друг на друга – от плеч до колен – юбок из какой-то блестящей, невероятно пестрой ткани. Сейчас госпожа Буррас была затянута в блестящую, густо проклепанную кожу – высоченные ботфорты с ремнями, перчатки до плеч, сверкающие хромом наплечники, похожие на недоразвитые крылья, и объединяло все это нечто вроде кожаного купальника – с громадными вырезами на самых неприличных местах. Собственно, эти вырезы и делали указанные места «неприличными» и очень глупыми, если так можно сказать.

Может быть, госпожа Буррас считала, что ее наряд сразит любого мужчину наповал. Андрея же просто начало потряхивать от смеха – надеть эту… э… вещь, по его мнению, мог только буйнопомешанный из исторической книжки.

Госпожа Буррас замерла, жадно разглядывая обнаженного мальчишку. Глаза у нее заблестели, на лице вдруг выступил резкий румянец, словно у чахоточной. Потом явственно прорезалось разочарование – ожидаемой реакции она так и не дождалась.

– Ты не хочешь меня?! – с возмущением и вполне искренним недоверием воскликнула она.

– Сударыня, – холодным как лед голосом ответил Андрей. – Я совершенно ясно сказал вам, что не желаю свидания ни с вами, ни с вашей подругой. С тех пор мое отношение к вам не изменилось. Вы можете сделать со мной все, что подскажет вам ваша фантазия, но участвовать в этом я не буду никаким образом. И ради вашего же блага я бы посоветовал вам немедленно отпустить меня. Когда здесь появятся мои наставники – а они непременно здесь появятся, сударыня, – вам придется ответить за все, что вы со мной сделаете. Буквально за все.

Андрей ожидал, что его речь подействует, но он сильно переоценил благоразумие (да что там – здравый рассудок!) госпожи Буррас. Она захихикала, словно мальчишка угостил ее тонкой остротой, потом бросила короткий приказ одному из киборгов: тот включил яркую лампу, закрепленную на длинном кронштейне возле ложа, и, следуя указаниям госпожи, установил ее так, чтобы свет подчеркнул все изгибы тела мальчишки.

– Твое мнение, дикарь, меня не интересует, – неожиданно снисходительно заявила она. – Что ты будешь здесь делать, теперь решаю я!

Андрей изогнул бровь. Стыдно ему не было – он отлично знал вид и возможности своего тела. А вот противно – было. Очень.

Она полезла за отворот перчатки и достала какой-то небольшой прибор, показав его мальчишке едва ли не торжествующе. Эта штука не выглядела опасной – скорей как старый пульт дистанционного управления, такие были в ходу до массового внедрения компактных моделей комбрасов (Ну какие же они кретины, зачем, вот зачем сняли перед сном комбрасы… и где теперь Игорь? Жив ли вообще?!).

Женщина, уже без стеснения облизывая губы, пробежала пальцами по миниатюрной клавиатуре сбоку «пульта», улыбнулась:

– Вот… сейчас мы начнем… Но ты не бойся, это будет очень и очень приятно, а умереть тебе я не позволю. Надеюсь, Джейми меня простит – уж больно аппетитно ты выглядишь… – и с этими словами она направила приборчик на мальчишку.

В ту же секунду Андрея выгнуло от такого желания, какого он не ощущал никогда ни разу в жизни, он даже не мог представить, что можно испытывать что-то подобное и оставаться живым. Впереди плавало в переливающемся тумане что-то невероятно привлекательное, к чему не пускали зажимы. Убрать их – надо попросить, чтобы убрали… и это переливчатое окажется рядом, а он сможет сделаться его частью…

В следующий миг Андрей овладел собой.

Он не знал, что приборчик, называвшийся ласса, активизировал – с любой по желанию владельца силой – физические ощущения организма и легко настраивался на фактически любую расу, имевшую в основе своих тел белок. Подобные штуки, хотя и не столь изощренные – как неизбежно бывает с аморальными, но технически высокоразвитыми обществами, появлялись и на Земле перед самой ядерной войной. Они позволяли тому, кто держал эту вещь в руке – чаще всего человеку глубоко ущербному психически, – ощущать себя полным хозяином даже не судьбы, этого было уже мало, а хозяином личности других людей…

Но те, кто тренировал юных дворян с пяти лет, а чаще всего и раньше, еще в утробе матери, знали о печальной истории многих рас и на Земле, и вне ее. Не обремененный моралью гедонизм, разрешавший все, зачастую оказывался страшнее любой изуверской диктатуры, все запрещавшей. Он выжигал некогда великие народы за поколение-другое. Поэтому в каждом из юных землян – в дворянах больше и намного жестче, в остальных куда меньше и не так сурово – закладывалось то, что мудрые эллины древности называли metron – мера. Полное, абсолютное умение владеть собой или столь же полное умение отпустить себя, если это будет нужно. И сейчас вся сущность – и все тело Андрея почти неосознанно взбунтовались против диктата мертвого устройства, старавшегося навязать ему чужую волю…

…Мокрый от пота, всхлипывающий, он тем не менее смотрел на женщину напротив не с желанием – с отвращением:

– Если бы ты была настоящим человеком, – тихо сказал мальчик, – а не похотливой дурой, может быть, я бы показал тебе кое-чтонастоящее. Из жалости к тому убогому набору чувств и желаний, который тебе известен в области Эроса.

Мьюри изумленно откачнулась. Казалось, она рассматривает говорящую статую.

– В областичего? – ошарашенно спросила она.

– Эроса, – любезно пояснила говорящая статуя. – Это то, что вы у себя здесь по недоразумению именуете любовью. Хотя любовь – это Лада, и это совсем-совсем иное… тебе вряд ли доступное. – Мальчишка оскорбительно засмеялся.

– Ничего не понимаю… работало же… – Красавица, помедлив, направила прибор на себя, коротко простонала, закрыв глаза, а когда открыла их, во взгляде была только злость. – Ну что ж, – прошипела она, бросая прибор на стол у стены, – если не этот путь, то другой. Куда более неприятный… для тебя, маленькое животное!

На столе стоял другой непонятный прибор, похожий на радиоприемник, и лежали мотки проводов со всевозможными наконечниками: пластинки, шарики, гроздья разнокалиберных зажимов, полоски толстой свинцовой фольги… «Полевой генератор, что ли?» – подумал Андрей, если честно, слабея от вновь нахлынувшего страха. Но внешне он остался спокойным…

По приказу госпожи один из андроидов начал закреплять все это на теле мальчишки. Андрей невольно начал крутиться под мерзкими прикосновениями холодных искусственных рук, но помешать киборгу не мог. Когда он закончил, госпожа Буррас подошла, глядя на него с ненавистью и вожделением сразу. Она часто и глубоко дышала, ее глаза лихорадочно блестели.

– Сейчас, – процедила она, сжимая в ладони другой маленький пульт, – ты, дикарь, познаешь новые измерения страдания и боли. Когда все это закончится, ты будешь умолять меня о смерти – напрасно!

Она нажала на кнопку. В тело ударила неожиданная, ослепительная боль, и Андрей, выгнувшись, заорал так, что в дальних коридорах отозвалось эхо.

* * *

Когда вагон нырнул в туннель, стало темно. Заливающий салон холодный, голубоватый и слабый свет длинных ламп падал на плитки облицовки, мелькавшие за стеклом всего на расстоянии ладони. Они слились в серую пелену из-за скорости, но шума почти не было – лишь убегавшая назад гладкая стена показывала, что они едут. Да еще вздрагивание сидений. Эта ветка явно делалась на совесть.

Игорь сидел совершенно неподвижно, направив пистолет на Бренца, и его рука не дрожала, словно каменная. В душе, словно раскаленная игла, пульсировала боль Андрея – она все длилась… и длилась… и длилась, и мальчишка уже боялся представить, как его друг выносит все это. Он пытался вобрать часть ее в себя и даже не сознавал, что у него получается… Только бы сознания не потерять… не потерять бы сознания…

Они ехали всего минут десять, миновав несколько пустых маленьких станций, от каждой вел единственный коридор, перекрытый серой дверью из стали. Потом вагон мягко остановился на одной из них, совсем крохотной – в сущности, просто комнате с глухими стенами, облицованными золотистой плиткой. В них темнела единственная литая, массивная дверь.

– Это здесь, – сказал Бренц. Выглядел он очень бледным – казалось, его сейчас стошнит от страха.

– Открывай, слизняк, – приказал Игорь. Ему уже было противно дышать одним воздухом с этой трусливой тварью.

Они вышли из вагона на низкий бетонный перрон. Подойдя к стене справа от двери, Бренц нашел в ней маленький люк, открыл его и пробежался по рядам едва светящихся прозрачных кнопок внутри. Мягко зашипев, массивные створы разъехались. Свет за ними не горел, но выбирать было не из чего.

– Ступай вперед, – велел Игорь. – И не пробуй убежать – я застрелю тебя в спину, на звук.

– Я не пойду туда, – вдруг зашипел мьюри с храбростью отчаяния. – Встревать в бой с дюжиной киборгов – это самоубийство!

– Значит, в этом бою мы умрем. – Мальчишка молча шевельнул стволом, и Бренц пошел вперед, как по мановению волшебной палочки.

Передернув плечами, Игорь нырнул в темноту – и броневые двери закрылись за ним.

* * *

Словно слепые, они побрели вниз по покатому склону.

– Не убирай оружия, – неожиданно предупредил Бренц Игоря, словно союзника. Да, пожалуй, сейчас они и были союзниками, как ни странно и ни дико… – Хотя тут киборгов быть не может, рисковать не следует.

После столь бодрой фразы Игорю стало неуютно. Спуск кончился. Теперь Бренц поворачивал то вправо, то влево – Игорь не представлял, как мьюри выбирал путь. Было так темно, что воздух казался черной жидкостью, и дыхание выходившего из боковых проемов теплых, влажных сквозняков отзывалось на коже мурашками. Его преследовали странные звуки – шепот, какие-то вздохи – словно подземелье было полно призраков, и это тревожило. Он невольно жался к мьюри, каждую секунду ожидая, что на них вдруг бросится нечто невообразимо страшное. Хотя у него был гаусс-пистолет с почти полной обоймой, шансов отбиться во тьме, наугад, было очень немного, а мьюри тут был все-таки свой. Кажется, и тот ощущал нечто похожее…

Неожиданно Бренц замер, и Игорь вздрогнул, налетев на него. Пробурчав что-то в ответ, мьюри зашарил по стене. Зашуршал рукав, тихо щелкнуло, лязгнуло, и Игорь увидел призрачно-зеленоватый прямоугольник прозрачных кнопок. По ним скользили быстрые тени – пальцы мьюри. Каждое их движение сопровождалось попискиванием.

Вдруг донеслось гудение, рокочущий лязг, и Игорь прищурил глаза, увидев низкий звездообразный зал. Проемы других выходов, перекрытые зелеными стальными плитами, прятались между сходившихся клиньями стен. Над каждым горела маленькая лампа, заливая подземелье тусклым красноватым светом. Здесь к ним с пугающей быстротой – да что там «с быстротой», мгновенно! – обернулось несколько громадных черных фигур, закованных в титан и металлокерамику.

«Тихо.– Рука легла на плечо Игоря, вторая перехватила запястье руки с оружием. Игорь дернулся и пораженно воззрился в выпуклые фасеточные глаза боевой маски витязя. –Очень тихо, очень спокойно.– Слова звучали не в воздухе, слова звучали в мозгу. –Ты молодец, мальчик, а мы успели вовремя, и сейчас все кончится. Подожди».

«Там Андрей…» – начал Игорь.

«Подожди», – ответил витязь и, отпустив мальчишку, как ни в чем не бывало потащил окончательно одуревшего от страха Бренца за собой словно щенка.

В центре зала стоял массивный цилиндр с венцом индикаторов и крохотных экранчиков. Понятливый Бренц открыл в нем маленькую неприметную дверцу, набрал код и нажал на черную рукоятку. Одна из плит, слева, сдвинулась, открыв просторный коридор, бледно освещенный розоватыми лампами. Он оказался гораздо длиннее, чем ожидал Игорь, – метров пятьдесят, с десятком железных дверей. Одна из них была открыта, и из нее уже наяву летел крик Андрея.

Все остальное произошло мгновенно. В коридоре с десяток боевых андроидов мьюри синхронно повернулись, но сделать уже ничего не успели: РАПы в руках витязей полыхнули огнем – и дымящиеся обломки биороботов отлетели в другой конец коридора. Ни броня, ни скрытые проекторы силового поля не удержали смертоносную мощь земного оружия.

Витязи миновали коридор пугающими, невероятно огромными прыжками – только что были здесь, миг – и они уже внутри комнаты. Там хлопнуло еще несколько выстрелов, вдруг взвился – и сразу прервался – пронзительный женский визг, потом наступила могильная тишина.

На ватных, неожиданно непослушных ногах Игорь вошел в эту комнату. Он увидел сразу все – обугленные обломки еще двух андроидов, стол с мерзкими инструментами, красивую женщину в сумасшедшем наряде – она скорчилась в углу, молча хватая ртом воздух и с ужасом глядя на витязей совершенно безумными глазами – и Андрея, голого, опутанного проводами, распяленного на каком-то жутком стенде – он громко всхлипывал-дышал широко открытым ртом. Мальчишка ошалело замер, не зная, что делать, но его помощь тут и не требовалась.

Один из витязей протянул руку к стенду – провода отлетели,толстый металл начал корежиться, рваться, ломаясь с протестующим скрежетом, и вдруг Андрея вырвало из этой груды лома и швырнуло прямо в объятия витязя. Тот моментально уложил парнишку на пол, провел над ним руками – того снова выгнуло, но тут же Андрей обмяк, а его взгляд сделался осмысленным.

– Все, парень, успокойся, – уже вслух сказал витязь, и Игорь с крайним изумлением узнал Цесаревича. Но с другой стороны – не мог же тот остаться в посольстве, когда…

– Ваше… – начал он каким-то деревянным, не своим голосом.

Цесаревич поднял забрало и повернулся. Мальчишка сразу замолчал – понял, что сказать ему нечего.

– Господа, – спокойно сказал Цесаревич, – у нас очень мало времени. Однако прежде чем уйти, мы должны восстановить справедливость, – он спокойно протянул свой РАП Андрею. – Поступай с ней так, как считаешь нужным.

Мальчишка сглотнул. Сейчас госпожа Буррас вовсе не казалась страшной – просто испуганная почти до обморока баба, растерявшая всю злую власть. Невероятно хотелось взять, плюнуть на нее и уйти. Но Андрей слишком хорошо знал, к чему ведет такая вот жалость. Перед ним был уже не человек, а злобная ядовитая гадина, осквернявшая все, к чему прикасается. А жить такие не должны.

Госпожа Буррас прочла свой приговор в глазах мальчишки.

– Не убивайте меня! – завизжала она. – Я сделаю для вас что угодно! Отдам все, что у меня есть! Я…

– Нам не нужно ничего из того, что есть у тебя, – спокойно ответил Андрей. – Даже твоя бесполезная жизнь. – Он направил РАП на низ ее живота и нажал спуск.

Госпожа Буррас издала дикий, нечеловеческий вопль, тут же прервавшийся, когда белый плазменный огонь распорол ей грудь и ударил в голову.

* * *

Игорю показалось, что его самого ударили по голове огромной мягкой кувалдой – так сильно оглушила его смерть этой женщины. Смерть разумного существа – и не в бою, не солдата вражеской армии, а в мерзком подвале, смерть глупой развратной бабы… Нет, он понимал, конечно, что поступить иначе тут было нельзя – разве что надругавшись над самим понятием справедливости, но все же… Странно, однако, что, застрелив тех двух бандитов, он ничего не почувствовал – совершенно ничего, а тут…

В себя его привел непонятный глухой шум – он не сразу понял, что прибыла подруга покойной, госпожа Скрабо. Витязи, словно тени, выскользнули из комнаты, тут же канув в глубину лабиринта. Мальчишка хотел пойти за ними, потом замер – путаться под ногами у взрослых ему сейчас ну совершенно не хотелось.

Госпожа Скрабо отличалась более традиционными вкусами – ее сопровождали восемь живых охранников, «лучших профессионалов, которых только можно нанять за деньги», как тут говорили. Трое из них действительно оказались профессионалами: когда со всех сторон вдруг хлынул ослепительный свет и не допускающий возражений голос на мьюрике приказал им бросить оружие, они мгновенно подчинились и поэтому остались в живых. Пятеро остальных схватились за бластеры – и умерли прежде, чем успели это осознать. Госпожа Скрабо тоже замерла в самом центре побоища, словно превратившись в легендарный соляной столп, когда к ней вышел Цесаревич.

– Сударыня, – сухим, совершенно безжизненным голосом сказал он. – Вы не посягнули делом на одного из моих, – он подчеркнул это слово голосом, – людей, поэтому я сохраню вам жизнь. Однако за свои мерзкие намерения вы будете наказаны. Пятьдесят ударов кнутом.

– Вы не посмеете, – выдохнула госпожа Скрабо. – Мой муж – член Совета Директоров «Амфатары». Он стоит пятьдесят миллиардов. Достаточно ему только захотеть – и ваша жалкая планетка превратится в пыль…

– Довольно. Взять ее! – Цесаревич обращался к уцелевшим охранникам. Игоря совсем не удивило, что они подчинились приказу.

* * *

Дальнейшее Игорь запомнил весьма смутно. Госпожу Скрабо притащили в пыточную – именно таким было истинное назначение этой комнаты. Она орала и вырывалась, как безумная, грозя «дикарям» всеми карами ада, пока не увидела полусожженный труп своей подруги и ее угрозы не сменились униженными благодарностями за то, что ей будет позволено жить – они звучали до тех пор, пока ее же охранники не разорвали на ней кожаный «вампирский» костюм и не привязали ее к искореженным останкам «стенда». Потом по ее холеному телу загуляла нашедшаяся тут же плеть – и членораздельная речь сменилась визгом.

Игорь видел, как Цесаревич с каменным лицом отсчитал пятьдесят ударов. Когда наказание закончилось, госпожа Скрабо потеряла сознание – может быть, от облегчения.

– Помогите ей, – сухо сказал Цесаревич. Уже в дверях он обернулся и добавил: – И никогда, никогда больше не посягайте на моих людей. Второй раз я не милую. – Он протянул руку, и стальной стол с пыточными инструментами охватило белое, ослепительное пламя, мгновенно сплавившее стекло и металл. Мьюри отпрянули от него, забившись в угол комнаты, словно громадные крысы.

Не глядя на них, земляне вышли.

* * *

Невероятно, но на перроне их поджидал Бренц – он даже не решился уехать и стоял у вагона, замерев, словно суслик. Должно быть, все увиденное произвело на него поистине неизгладимое впечатление.

– Ты не заслужил жизнь, – брезгливо сказал Цесаревич, – но я все же отпущу тебя, чтобы ты рассказал всем и каждому в вашей паршивой наемной банде, как кончают свою жизнь те, кто поднял руку на землянина. Если это повторится еще раз, мы уже не будем наказывать. Мы будем карать. И мне плевать, сколько ваших законов мы при этом нарушим. Советую вам – всем – хорошо запомнить это. Это – первое предупреждение. Второго – не будет.

Игорь, помогавший идти Андрею, на миг задержался около бандита. Если честно, он хотел коротко поблагодарить. Но Бренц буквально отшатнулся от мальчишки.

Кажется, Игорь внушал ему страх едва ли не больший, чем взрослые земляне.

* * *

В посольстве мальчишек встретил Макаров. Они уже успели умыться и оделись как положено, но все равно он смотрел на них так брезгливо, словно оба были голыми и вдобавок испачканными чем-то очень неприятным.

– Вы сняли комбрасы. – Голос полковника был сухим, безличным. – Сняли вопреки совету, фактически прямому приказу.

Мальчишки переглянулись и опустили головы. Оба молчали.

– Вы знаете, что мы стараемся не унижать телесными наказаниями тех, кто перешагнул за порог тринадцатилетия, – жестко продолжал Макаров. Мальчишки не видели его глаз, но ощущали взгляд, как ощущают близость раскаленной печи. – Как правило, юные дворяне не подают к такому поводов. Но вы вели себя как пятилетние дети. Даже не младшие лицеисты. Поэтому и накажут вас как маленьких детей, но с учетом… биологического, – слово прозвучало презрительно, – возраста. Игорь Сурядов.

– Я, – Игорь поднял голову.

– Десять ударов.

– Есть десять ударов, господин полковник.

– Андрей Ворожеев.

– Я, – Андрей тоже выпрямился.

– Пятнадцать ударов.

– Есть пятнадцать ударов, господин полковник.

– Вы согласны с наказанием?

– Да, согласен, господин полковник.

– Можете объяснить, почему вы получите больше, чем Сурядов?

– Образ действий Сурядова, – ответил Андрей, – без приложения к общим обстоятельствам отвечает высшим стандартам поведения дворянина, господин полковник.

– Не совсем… отвечает высшим стандартам. Иначе было бы пять. Но в целом вы правы. Идите.

– Господин полковник, – вмешался Игорь, – я не согласен с неравенством наказания.

– Вот как? – Макаров посмотрел с интересом. – Должен сказать, что в любом случае количество ударов, назначенных Ворожееву, я не снижу.

– Что ж, тогда добавьте мне, господин полковник, – спокойно предложил мальчик. – За неполное соответствие стандартам.

Несколько секунд полковник рассматривал своих стоящих плечом к плечу подопечных в упор. Потом кивнул:

– Хорошо. Пятнадцать ударов каждому. Идите и закончите с этим поскорей.

* * *

Последний раз Игоря наказывали физически почти три года назад. Он даже не ожидал, что начнет так бояться, и от мысли, что он боится – стало смешно, а веселье прогнало страх.

– Кстатиииии! – вдруг протянул полковник. – К вам тут еще двое присоединятся…

В помещение вошел ван Карьйо, за которым гордо шагали двое англосаксов – точнее, швед Вальтер Оскенштерн и… Игорь хмыкнул – и Дик Шелтон. Оба напоминали героев, идущих на расстрел. Этому не соответствовало лицо ван Карьйо – явно ироничное.

– Вот. – Макаров указал подбородком на гостей. – Шелтон, вот объясните мне то, что вы уже объясняли своим руководителям: как вам пришла в голову мысль угнать челнок и отправиться на поиски Игоря?

– Охтыоп! – вырвалось у Андрея. Игорь тоже удивленно воззрился на Дика. Тот процедил надменно:

– Мы поменялись клинками. Может быть, господин полковник, в Русской Империи это просто традиция. Но у нас это клятва. Клятвы мужчины выполняют. Или умирают, стараясь выполнить. Я не жалею о сделанном и готов принять наказание. И мне кажется, что Сурядов сделал бы то же самое, случись что-то со мной.

– Не задумываясь, – твердо и искренне сказал Игорь, хотя, честное слово, еще минуту назад и правда не задумывался – не задумывался ни о чем таком. Шелтон наклонил голову.

– Ну а вами что двигало, Оксенштерн? – усмехнулся ван Карьйо. Швед выше поднял сильный, уже совсем мужской подбородок:

– Я побратим Ричарда с пяти лет, и это знают все. – Его заметный акцент в русском языке был жесток и резок. – Отец проклял бы меня и прогнал бы прочь из дома плетью, узнай, что мой брат отправился на опасное дело, а я остался глазеть на свой номер.

– С тем их и бери, – удовлетворенно заключил Макаров. – Ладно, пусть идут получать свое.

– Марш, – вальяжно махнул рукой ван Карьйо. Англосаксы синхронно повернулись и вышли плечом к плечу, прямо отмахивая рукой и высоко поднимая колени.

14. Признание

На сей раз помощник генерального комиссара выглядел несколько… озадаченным, так, пожалуй, можно было сказать. Не озлобленным, как отчасти ожидал Цесаревич – нет, именно озадаченным, как любой человек, столкнувшийся с чем-то непонятным.

– Меня прислали заявить вам протест, – начал он, – но я не стану этого делать, – с ходу начал он.

– Не станете? – удивленно-насмешливо спросил Цесаревич. – Это отчего же?

Полицейский замялся. Было видно, что ему стыдно говорить то, что он хотел сказать. Но он все же решился.

– Понимаете, Ваше Высочество, мы должны были сделать это сами. Сами остановить этих… этих женщин, не доводя дело до того, что… что случилось.

– Я рад, что вы понимаете это, сударь, – заметил Цесаревич.

Полицейский вдруг резко повернулся к нему, и с секунду они смотрели друг другу в глаза. Потом помощник комиссара опустил взгляд.

– Что толку понимать, если даже я ничего не мог тут сделать? Понимаете, мы могли найти мальчишек. Достаточно было арестовать этих… женщин и подвергнуть их допросу – уверяю вас, никаких… особых мер там не потребовалось бы, на таких особ отлично действует сама угроза заключения в тюрьму. Но кто посмеет арестовать людей, у которых столько денег? Вы знаете поговорку наших олигархов? «Если ты нарушил один закон – ты преступник. Десять – смертник. Все – бог!»

– У нас, на Земле, было еще хуже, – ответил Цесаревич. – В вашем обществе есть воля – пусть даже до предела извращенная, но она все же есть. У нас же не было ничего – мы тонули в болоте безволия, даже те, кто мог, не решались, просто не хотели что-то делать. Но все это изменилось, как вы видите, после войны.

– Война… – Полицейский скривился, словно откусил лимон. – У нас тоже была война – Великая Гражданская, надеюсь, что вы слышали об этом… Кончилось все тем, что наш народ оказался разодран надвое, и лучшая его часть – да, лучшая, что бы теперь ни говорилось об этом! – ушла туда, Наверх… оставив нас захлебываться в дерьме, в котором мы тонем. Аниу презирают нас, как… вы даже представить себе не можете! А мы… нам стыдно думать о них, вы понимаете? Нет, не понимаете, такое невозможно понять…

– Что вы должны были заявить мне? – сухо спросил Цесаревич.

– Ах это… Ничего особенного, уверяю вас – обычная истерика власть имущих насчет «самоуправства» и «превышения прав на необходимую самооборону». На самом деле господин Скрабо смеялся до колик, узнав, что его надменную супругу выпороли как последнюю шлюху – каковой она, впрочем, и является. С семейством Буррас дела обстоят сложнее – они очень, очень злы на вас, но теперь им будет непросто найти… исполнителей. Наемники… наемники напуганы, – это полицейский сказал с явным удовлетворением. – Вы даже не представляете себе, как они напуганы. Конечно, никто на самом деле не знает, что именно произошло в катакомбах, – и я не думаю, что вы мне это скажете, – но слухи на этот счет ходят самые страшные. Почти легендарные – как вы проходили сквозь стены, а мальчишка перебил целую банду голыми руками… Для вас это хорошо – непонятное пугает больше всего остального. У нас уже были… прецеденты.

– Неужели? – спросил Цесаревич. – И кто же это так отличился?

– В основном аниу – их репутация вам уже известна, надеюсь. Не далее как вчера они устроили бойню в гей-клубе – просто вошли туда и убили всех, кого смогли найти, всего лишь за то, что один из… актеров изображал аниу, а таких вещей они не любят… Мы заявили протест, как обычно – но, понимаете, никто в полиции не любит эту мразь, так что на самом-то деле… но нам очень, очень стыдно, что чужаки делают за нас нашу работу. Тем не менее мы стараемся хотя бы не мешать им… так что не думаю, что данный инцидент будет иметь какие-то серьезные последствия. Но в будущем…

– Что?

– Надеюсь, что вы представляете себе политический расклад в нашем обществе. Та же «Нихель Корп» – один гигантский легализованный гангстерский синдикат, и если вы перейдете ему дорогу, начнется настоящая война.

– Войны мы не боимся, – сухо заметил Цесаревич. – Ни настоящей – с воинами, ни… поддельной – с обнаглевшими бандитами.

Полицейский внимательно посмотрел на него.

– Да, я уже понял. И это… удивительно. Вы не представляете, сколько людей тут позволяют твориться самым гнусным мерзостям буквально у себя во дворе, «лишь бы не было войны»… Улаживание конфликтов превратилось у нас в высокое искусство, но это искусство мерзавцев оставаться безнаказанными. Их нельзя наказать в рамках закона.

– Но можно вне их? – заметил Цесаревич.

– Как полицейский, я не имею права обсуждать это, – отрезал Руллимаат. – Но если бы вы только знали, какие кошмарные вещи были предотвращены таким образом…

– Вы сказали, что это в основном постарались аниу, – сказал Цесаревич. – Кто еще?

– Вы думаете, я знаю? – ответил полицейский. – О таких вещах лучше не знать, потому что знание обязывает к действию, а что-то тут делать я не хочу… Хотя… у меня есть подозрения, кто объявил, например, настоящую войну любителям мальчиков. В последние пять лет все слишком ярые проповедники такой… любви вдруг стали просто… исчезать. Не находили ни тел, ничего. Потом до нас начали доходить слухи, что похищенные обнаруживались в качестве рабов на Сторкаде. Сторков много в чем можно упрекнуть, но таких вещей они не любят исторически, их религия очень строга на этот счет, так что судьбе извращенцев не позавидуешь. Как вы понимаете, сами сторки не могут заниматься тут похищениями – их бы сразу поймали, они слишком… э… выделяются… – (Цесаревич отметил, что мьюри не знают о кальке личности – превосходно, запомнить, но сейчас – слушать дальше…) – Нет – кто-то создал тщательно законспирированную сеть, сманил в нее лучших охотников за головами – не идеями, конечно нет, но – деньгами, громадными, надо сказать, деньгами и начал методичную охоту за всеми проповедниками этого… И вы не поверите – это, казалось бы, бездонное болото начало вдруг просыхать: меньше этих тварей не стало, но теперь они боятся пропагандировать свои извращения, потому что за ними могут прийти, и они закончат свою жизнь на сторкадском Параде Клинка, есть у них такое веселое мероприятие… – Цесаревич кивнул, он знал. – Впрочем, – Руллимаат вдруг усмехнулся, – я знаю и об одной нашей организации, которая любит повеселиться с пойманными джаго, что очень уж навязчиво приглашают в гости наших мальчиков – трупы этих джаго находят, но в таком… виде, что тошнит даже повидавших виды патологоанатомов. Многие корпорации требуют пресечь этот экстремизм – он вредит их бизнесу, – но полиция, увы, бессильна… Но мотивов многих… охотников мы просто не понимаем – и это самое страшное.

– Боюсь, теперь я не понимаю вас, сударь, – заметил Цесаревич. – Что вы имеете в виду?

– Я тоже боюсь – боюсь, вы не знаете, что на самом деле представляет собой Йэнно Мьюри, – начал полицейский. – Хотя… понимаете, я начал изучать вашу историю – поразительная вещь, надо сказать, – и у вас был такой город, Вавилон, где перемешались все народы, вся языки и… увы, все пороки.

– Был, – чуть наклонил голову Цесаревич. – Его разрушили наши дальние предки… нашей расы, в смысле.

– Да… Так вот, Йэнно Мьюри – это Вавилон Галактики, в каком-то смысле. По воле случая наша система лежит на перекрестке торговых путей Верхнего и Нижнего Края, она объединяет весь этот сектор Галактики. Другой такой нет, насколько мы знаем… И нас посещает множество… гостей – сотни, да, буквально сотни рас ведут у нас свои дела, кто-то вполне законные, а кто-то и не очень. У нас бывают гости из Верхнего Края – и даже из Перехода, да…

– Из Перехода? – переспросил Цесаревич.

– Ах да, вы же, наверное, не знаете… Понимаете, Зоны ограничивают… технические возможности – что в нашем случае следует признать несомненным благом, – но за пределами Галактики, за пределами Верхнего Края, их действие кончается, и там возможно… возможно буквально все. Там практически нет звезд, но есть… обитатели. Выходцы из Верхнего Края или из внегалактической бездны вне Млечного Пути – мы не знаем. Но они бывают и здесь, да. Обычно их невозможно узнать – они вовсе не стремятся к известности, но мотивы их бывают порой очень странными. О некоторых существах и их возможностях ходят чудовищные слухи, в основном лживые, ибо если бы они были правдой – Йэнно Мьюри уже не существовало бы, – но у нас бывают, порой… необычные гости… и иногда они убивают. А требовать отчета у них будет только сумасшедший. Поэтому я советую вам все же быть… осторожнее. Необычное притягивает необычное – а вы, земляне, очень необычны.

– Я благодарю за совет, – отозвался Цесаревич искренне.

* * *

– Мне стыдно, – глухо сказал Вайми.

– За что? – удивился Игорь.

Они сидели на краю какой-то цистерны, назначения которой Игорь даже не мог себе представить, опустив ноги в густой белый туман, теплый и плотный. Создавалось обманчивое впечатление, что по нему можно ходить. Между тем внизу была пропасть метров в сто, и на ее дне, под слоем этого тумана, шел первый матч по футболу – Земля – Йенно Мьюри, молодежные команды. Площадку размечали толченым кирпичом. Сквозь муть резко прозвучала сирена рефери-англичанина…

– За то, что было. Во всех новостях шумят… Андрей… он как себя чувствует?

– Нормально, – отозвался Игорь. – Что с ним сделается, его ломом не убьешь.

И вздрогнул. Вайми повернулся к нему, упер подобородок в кулак. Спросил резко:

– Не может быть, чтобы вы не боялись. Ну скажи честно?!

– Боялся, – признался Игорь. – Не за себя, за Андрея… А больше просто противно было.

– А смерти? – допытывался Вайми. – Ну вы же не верите, что после нее что-то заново бывает. Ну вот раз же – и нет тебя!

– Нет. Смерти я не боялся, – твердо ответил Игорь…

…Роман пробился с визитом почти одновременно с сестричкой. Остальные каналы Игорь, озверев от визитов, заблокировал, выставив заставку: «Прошу извинить!» Он понимал, что это даже немного некрасиво – люди, связывавшиеся с ним, всего лишь предлагали помощь или хотели поблагодарить за поддержку чести Земли, но… сколько можно-то?

Брат с сестрой долго толклись на плите проектора – как обычно, трехсторонняя связь удивляла. Наконец Надька обиженно вздохнула и сердито сказала:

– Говори ты, Ром, ты же старший мужчина в доме. Хотя дома тебя и не бывает никогда!!! – не удержалась она напоследок.

– Спасибо. – Капитан третьего ранга Роман Викторович Сурядов был в форме, вокруг проступали детали его корабельной каюты. – Здравствуй, брат.

– Здравствуй, брат. – Игорь смутился, опустил глаза. Как провинившийся. И не поверил своим ушам, услышав:

– А знаешь, я всего-то хочу сказать, что тобой горжусь. У меня мало времени.

Игорь поднял голову, но Романа уже не было. Зато Надька преданно смотрела с экрана и только чуть губами шевелила. Потом наконец разродилась:

– Никогда больше не буду с тобой спорить. Никогда-никогда!

– Будешь, – хмыкнул Игорь.

Девчонка замотала головой:

– Слова против от меня не услышишь!!!

– Ну и что это будет за жизнь? – разочарованно буркнул Игорь. – Ложись и помирай со скуки.

– Ты шутишь, – вздохнула Надька. – Шути. Ты вообще теперь что угодно можешь делать и говорить мне.

– Надь, ты что, рехнулась? – куртуазно поинтересовался юный дворянин.

– Ты ведь герой, – пояснила девчонка.

Игорь уточнил:

– А кем ты была, когда в прошлом году вытащила из моря котенка, который со скалы упал? Кто прыгнул метров с десяти, между прочим! – и вытащил?

– Да что ты глупости… – Надька осеклась: – Ой, извини. Но это же несравнимо, правда! Ты…

– Одно и то же это, Надь, – спокойно сказал Игорь и вдруг сам осознал свою правоту. – Одно и то же. И там и там риск. Одинаково смертельный. И окажись ты тут, ты бы поступила точно так же, как я. Ведь ты с Земли. Ты моя сестра. Ты Сурядова.

Девочка моргнула, потом вздохнула:

– Я бы не смогла… ну, просто не получилось бы…

– Вот тут мы и подходим к самому главному, – поучительно сказал Игорь. – Надо каждое утро делать зарядку. Это раз. Питаться правильно – это два. Выкинуть всех кукол – это…

– Балабол! – фыркнула Надька.

– Такая ты мне больше нравишься, – засмеялся Игорь. Девчонка тоже засмеялась, махнула рукой и вдруг сказала:

– Братик, я тебя очень люблю, – и тут же выключилась.

Мама появилась почти тут же. Она молчала, глядя на сына через десятки парсек. И Игорь молчал, хотя больше всего ему сейчас хотелось шагнуть вперед и обхватить ее руками. Вот только уткнуться, как это иной раз бывало когда-то, в живот, не получится – Игорь почти сравнялся с матерью ростом.

Поэтому он просто молчал, глядя ей в глаза. И слушал ее голос – родной и такой близкий, словно Велина Целимировна находилась рядом с ним и на самом деле что-то говорила вслух…

… – Не боялся, – твердо ответил Игорь. – Жирно смерти будет, чтобы я ее боялся.

Вайми долго смотрел ему в лицо, потом почти растерянно сказал – не спросил, нет, именно сказал:

– Ты правду говоришь.

– Конечно, правду. – Игорь пожал плечами. – Придешь завтра на Ярмарку? Начинается демонстрация техники.

– Приду! – Вайми немедленно задрал нос. – Вот тут мы вас…

В кармане куртки Игоря завибрировал местный коммуникатор. Мальчишка быстро достал его и включил режим ответа.

На эту штучку, купленную им совсем недавно, могли пробиваться только Вайми и Лина. Больше Игорь никому не успел дать координаты.

15. Что ты можешь?

Зал был просторным, полукруглым, ярко освещенным. Вогнутую его сторону заполняли трибуны, плоскую же скрывало мутно-лиловое марево энергопоглощающего поля – как вскоре убедился Игорь, предосторожность совершенно не лишняя.

В центре сцены стояла массивная броневая плита. Один из аниу вышел к ней – Игорь уже знал, что конкретно эти, в пухлых нитяных облаках, которые, впрочем, были совсем не облаками, а генераторами защитного поля, являются очень отдаленным аналогом земных витязей.

Неуловимо быстрым движением аниу выхватил свой пистолет. Тонкий луч был почти невидим, но там, где он уперся в броню, вспыхнул гигантский сноп бело-золотых искр. Какая-то секунда – и срезанная наискось верхняя часть плиты тяжело грохнулась на пол.

Аниу также мгновенно убрал оружие, бесстрастно посмотрел на зрителей и удалился. Игорь поежился – теперь он вполне понимал, почему случайные свидетели их стычки разбежались с такой невероятной быстротой. Режущий луч аниу редко ограничивался целью, он имел большую дальность и беспощадно кромсал все, что оказывалось за целью даже вдали, а «сопутствующим ущербом» аниу не заморачивались. С их точки зрения, виноват всегда был тот, кто спровоцировал их на применение оружия. Впрочем, это было только самое начало представления.

Броневую плиту убрали и заменили другой, словно бы отлитой из черного стекла. Аниу вновь вышел к ней, но на сей раз луч его лазера изогнулся, словно по волшебству, не касаясь ее, и канул в мутном мареве энергопоглощающего поля.

Игорь догадался, что видит еще одно из технологических чудес Верхнего Края – идемитную броню, которая сама создавала постоянное защитное поле, наподобие магнитного. Она считалась редкой и дорогой, и секретом ее изготовления аниу ни с кем не делились. Игорь знал, что англосаксы с их чутьем и молниеносной реакцией на технические новинки уже пытались добыть образец – бесполезно.

И это, впрочем, был еще не конец. Двое аниу внесли небольшой столик, еще двое положили на него квадратный металлический кофр, и один из аниу открыл его. Внутри лежала миниатюрная копия их корабля – полуметрового диаметра «фреза» из скрученных спиралью, изогнутых, нестерпимо сверкающих, сбегающих в невидимые острия лезвий. Но игрушкой эта жутковатая штуковина не была – когда аниу отступили от столика и один из них нажал что-то на своем браслете, она плавно и беззвучно поднялась в воздух, повернувшись к броневой плите. В центре ее зажглось маленькое злое солнце, оно разгоралось, становилось все ярче – и зал потряс тяжелый, почти беззвучный удар. Несокрушимая плита разлетелась в пыль, и аниу, отключив свое страшное устройство, положили его в кофр и тщательно закрыли замки. После этого взмахом руки аниу обратил внимание зрителей на развернувшийся огромный экран – он показывал какой-то полигон. Громадный кусок ровной, как стол, земли, окруженный силовым полем. На него, сразу с трех сторон, аниу выгоняли колонны странных тварей – общим числом никак не менее тысячи. С высоты колонны напоминали темные кружевные ленты. Но кое-что в них было странным. Если глазомер не изменил Игорю, эти существа были вдвое выше человеческого роста. Покрыты густой черной шерстью. Пропорции тел не вполне человеческие – в них что-то от зверя, вставшего на задние лапы. Широченные покатые плечи и длинные, до колен, руки говорили о громадной силе этих тварей. Головы – большие и вытянутые, так густо заросшие, что нельзя было понять, где уши или рот. Глаз тоже видно не было. Жуткие безликие фигуры, словно из кошмарного сна.

Игорь узнал их. Русские называли их «волоты», англосаксы – «огрз». Обитатели планеты Чинк, население которой в незапамятные времена вымерло или деградировало до первобытного состояния. Достаточно разумные, чтобы действовать сообща, но недостаточно – чтобы пользоваться орудиями.

Сердце Игоря неприятно заныло – все истории, в которых упоминались волоты, были страшными, как древние сказки Земли о разных жутких существах. Но если те сказки невозможно было проверить, то эти рассказы… Ему навсегда запомнилась история времен Первой Галактической о маленькой группе земных детей, которая оказалась вынуждена жить среди этих чудовищ после того, как подбитый корабль с беженцами потерпел на Чинке аварию. И было еще кое-что неприятное, что ему не хотелось вспоминать.

Волоты – людоеды.

Над головой Игоря сверкнуло серебро исполинской копии показанного им разрушителя – один из малых кораблей аниу, повернувшись вниз, завис над полигоном. В середине его зияла круглая «пасть», окруженная изогнутыми шипами, – и в ней полыхал шар жидкого, многослойного, зеленовато-белого сияния. Он вдруг засиял ярче, столб прозрачного зеленоватого света вдруг хлынул вниз и охватил нескольких волотов – словно они угодили в громадный пузырь морской воды. Их очертания странно струились, изменялись в нем, словно миражи. Когда свет погас, они превратились в бесформенные сине-багровые массы, похожие на сон сюрреалиста, – там гигантская нога, там чудовищно увеличенный рот, там аморфное сплетение шевелящихся трубчатых внутренностей… Все эти груды еще были… живыми, и Игорь внутренне содрогнулся от отвращения. Волотов, похоже, охватила паника. Они попытались разбежаться, но силовое поле не выпускало их. Столб света накрывал их сотнями. Он не убивал. Тела внутри него подвергались мгновенным, невообразимым мутациям, превращаясь в какие-то жуткие живые узлы. Иные из них замирали неподвижно, но большинство шевелилось. С некоторыми происходило и нечто более ужасное: один волот вдруг распался на целую стаю небольших тварей, тут же разбежавшихся в стороны. Другой превратился в нечто вроде нескольких сросшихся наверху ног – этот жуткий клубок тоже помчался прочь, делая громадные, в несколько метров, прыжки. Это оружие походило на волшебную палочку, одним махом превращавшую врагов бог весть во что, и… было очень страшным.

Когда экзекуция закончилась, даже наиболее сохранившиеся особи напоминали побывавшие в огне пластиковые статуэтки: сросшиеся с телом руки, перекошенные, вытянутые головы… У одного существа Игорь заметил громадный черный глаз, занимавший половину живота. Но большая часть тварей выглядела еще хуже: это были просто бесформенные, удлиненные массы плоти с множеством недоразвитых рук и ног, зевающих ртов, глаз… они ползли по земле, словно черви, отвратительно извиваясь. Со всех сторон донеслись неприятные звуки – многих зрителей откровенно тошнило, кто-то зажимал лицо руками, лишь бы не видеть всего этого.

К счастью, на этом жуткое представление закончилось – корабль аниу беззвучно поднялся вверх, его место заняли несколько похожих на облитые ртутью автоматные пули истребителей. В их узких, окруженных шипами «пастях» тоже засияло пламя – на сей раз, правда, злое, сине-белое, – и хлынувший вниз частокол тонких лучей буквально вымел поле за какие-то секунды – каждый истребитель в один и тот же миг поражал сотни, тысячи целей, превращая уродов в куски обугленного мяса.

Со всех сторон послышались вздохи облегчения, хотя кое-кого тошнило до сих пор. Когда истребители аниу тоже убрались и на поле выползли киберы-уборщики, Игорь задумался. В розданных им проспектах было написано, что этот корабль – аниу называли его Изменителем – излучал пластическое поле: он мог почти мгновенно создавать машины и даже здания – разумеется, если был надлежащий материал. Без управляющих программ поле могло создать лишь хаос: если бы в зону его действия попало живое существо, оно мгновенно превратилось бы в фарш. Следовательно… Кто-то из аниу специально и с великим тщанием составлял программы, благодаря которым Изменитель не убивал, а «всего лишь» уродовал врагов. Игорь представлял себе сложность живых организмов и осознавал, что создание жизнеспособных мутаций требовало громадного труда. Смысл этого представления был ему вполне ясен: не поднимайтесь против нас, ибо смерть – совсем не самое страшное, что ждет вас в таком случае.

Это была уже не демонстрация силы. Это была явная угроза. И Игорь не знал, что можно ей противопоставить. Ощущение было нелепым и непривычным. Мальчишка беспомощно огляделся…

…и почти сразу у него отлегло от сердца. В каких-то десяти шагах от него с десяток человек – в гражданском и мундирах – вели съемку, видео и параметров, почти открыто. Лица их были спокойны и бесстрастны, а у одного, совсем молодого, – скорей азартное было лицо. Лицо голодного человека, которому показали шикарно накрытый стол и предложили взобраться к яствам по отвесной стене; что ж – заберемся, конечно!!!

Игорь перевел дух. Вайми, который тоже притих, теперь дергал его за рукав, настойчиво предлагая пойти и посмотреть на достижения его родной армии.

– Ну пошли! Вон там наши! Или ты спешишь?

– Не очень. – Игорь послушно зашагал следом. До их выступления оставалось еще почти три часа, и он не собирался думать о предстоящем.

* * *

Этот свой кусок полигона мьюри оборудовали под типичный театр боевых действий – воронки, куски бетона, попадавшиеся там и сям развалины и почти целые жилые башни. Позиции в них занимало несколько сотен боевых киберов – страшноватых металлических скелетов, вооруженных устаревшими плазменными винтовками, роторами и ракетными установками.

Игорь вздохнул и осмотрелся. Была обещана пехотная атака на укрепленную позицию – и он честно высматривал фигурки бегущих пехотинцев, пока не услышал знакомый звук, сначала слабый, но тут же обернувшийся нарастающим ревом – звук реактивных двигателей. Из низких сумрачных туч вырвалось восемь темных, угловатых машин с короткими трапециевидными крыльями, загнутыми на концах вверх. Из окна верхнего этажа ближайшей башни к ним устремилась ракета, оставляя белый дымный след, но машина-цель уклонилась с презрительной легкостью и выстрелила ослепительной бело-синей молнией, канувшей в амбразуре. Над крышей башни взметнулся смерч из обломков и пыли, другие вырвались из окон… и верхушка здания начала разваливаться. Свет и грохот оглушили Игоря и привели его в почти бессознательное состояние. Он едва успел заметить, как, едва вынырнув из туч, корабли переворачиваются днищами вверх, их бронированные крыши открываются, и оттуда вниз летят массы каких-то темных комков. Касаясь земли, они подскакивали неожиданно высоко, падали вниз, снова подскакивали…

В какой-то миг это движение стало осмысленным. Игорь вдруг понял, что это мьюри – множество одинаковых парней в темно-фиолетовых, с золотой отделкой, куртках до колен и в высоких сапогах. На головах у них были круглые плоские шапки с большими козырьками, за спинами – небольшие стальные ранцы. Каждый был окружен подвижным голубоватым сиянием – оно то тускнело, то вспыхивало ярче, отталкивая их от земли и позволяя им перемещаться громадными прыжками. В руках у каждого были лазерные винтовки. Из них вырывались тонкие голубые лучи – попадая в киберов, они без малейших усилий резали их пополам. Меткость стрелков была фантастической: ни один выстрел не шел мимо цели. Киберы успели оказать сопротивление – они стреляли из винтовок, а откуда-то из развалин даже ударил ротор, но плазменные заряды разлетались разноцветными искрами, разбиваясь о призрачную, подвижную броню.

Через какие-то минуты все было кончено.

– Впечатляет, – услышал Игорь хрипловатый голос и, чуточку скосив глаза, увидел двух офицеров миссии – точнее, миссий: невысокого, сухого, как пустынная колючка, русского штабс-капитана с ястребиными чертами и вислыми усами и стройного, гладко выбритого англосаксонского майора с холеным лицом и серыми холодными глазами. Ни того ни другого лицеист не знал; говорил русский и говорил на арья, мертвом пра-языке, преподававшемся в лицеях обязательно и в школах по желанию. – Но в сущности, это обычная вертолетная штурмовка с высадкой десанта на бреющем.

– Причем медленно проведенная, – ответил англосакс. – Я засекал: мои ребята сделают это быстрее. И поддержка с воздуха недостаточная, эти парни, мьюри, атаковали фактически неподавленные позиции – в лоб.

– Ну, это, скорей всего, чтобы продемонстрировать нам снаряжение, – возразил штабс-капитан. – Эти силовые поля – могучий козырь. И с их ружьишками я бы не прочь был познакомиться поближе… со стороны приклада.

– Пожалуй, это даже хорошо, что они так надеются на свою технику, – вдруг сказал англосакс. – Все-таки не исключено, что они и вовсе не знают таких понятий, как охват, обход, окружение. Или знали, да забыли – к чему все это, если ты почти неуязвим?

Офицеры рассмеялись – русский хрипловато, немного хищно, англосакс – почти музыкально, но без улыбки в глазах.

– О чем они говорили? – поинтересовался Вайми. И тут же соскочил с темы: – Ну что, видел? Здорово, правда?!

– Здорово, – кивнул Игорь. – Пойдем, мне пора уже… А заодно по пути глянем еще на кое-что.

* * *

На поле вышли десять человек – витязи «РА» и гезиты «Фирда». Все были в обычном легком снаряжении, с РАПами в руках. По кругу поля возникли грозные силуэты – это были бээмэсы, боевые машины сопровождения. Они сузили кольцо и встали – аппараты нескольких видов. Земляне разбрелись по оставленному пятачку… потом в тишине прозвучала команда.

Трибуны то ли каркнули, то ахнули. Пятачок затопило лавинами огня. В первые мгновения у всех зрителей было одно ощущение – люди хотели показать что-то, но не рассчитали и, конечно, мертвы… мертвы?.. а?!. но…

Но так не бывает!

Казалось, фигуры поджарых мужчин танцуют среди вихрей плазмы, ливней стали и потоков кинетических масс. Ни у одного из них не было практически никакого защитного снаряжения, даже бронежилета. То взмывая вверх, то распластываясь по земле, то крутясь волчком или косо падая в стороны, а временами вообще пропадая, люди танцевали безумный танец. Они оставались невредимы.

И они – стреляли.

И каждый выстрел находил цель. Машины оседали покореженным металлом. К тем же, вокруг которых пульсировали защитные поля, люди подошли – переместились? оказались? – почти вплотную и уничтожили их просто бросками валко, красиво пущенных гранат, медленного – по дуге – полета которых поле отразить не могло.

Это немного походило то ли правда на танец, то ли на игру, отчего возникало ощущение какого-то фокуса или обмана. После того как схлынуло изумленное молчание, кое-где на трибунах раздались выкрики на нескольких языках – именно в этом смысле.

Подняв забрало шлема, Его Высочество Цесаревич с улыбкой вскинул руку и в наступившей тишине любезно предложил желающим из числа хозяев проверить, насколько это фокус. Мальчишки на трибунах не сдержали хихиканья и переталкиванья. Но желающих нашлось много – даже слишком много. Видно было, что спускающиеся на поле мьюри разозлены – большинство «попыткой обмана», а некоторые… оооо, Игорь понял, что эти «некоторые» знают, что все показанное – реальность. И не хотят в это верить.

С оружием все вышедшие и отобранные – двадцать – обращаться умели. И открыли огонь сразу по команде – свирепо, с намерением не подранить, нет. Игорь видел, что мьюри хотят убить землян, убить и списать на правила Ярмарки.

Он видел это и смеялся, обняв за плечо Андрея, который тоже не сдерживал смех. А трибуны бушевали…

…Мьюри стреляли в своих противников, казалось, неспешно подошедших к ним, уже в упор – стреляли с изумленным отчаяньем, зло, непонимающе. Но круговерть рук и ног стоящих в двух шагах землян раз за разом отбивала руки с пистолетами – за неуловимую долю секунды до выстрела. И вот уже один пистолет перекочевал в руку землянина – и уперся под челюсть застывшему мьюри, руки которого оказались выгнуты вбок и вверх – сразу обе, схваченные за указательные пальцы. И второй мьюри, закрутившись волчком, оказался лежащим на земле без возможности нормально дышать – землянин полулежал на нем, с обидной легкостью удерживая болевой прием, а пистолет покоился в кобуре хозяина, заботливо определенный туда землянином.

Вскоре утихли последние выстрелы…

– Мне пора, Вайми, – как ни в чем не бывало сказал Игорь. – Скоро наша схватка.

– Удачи, – вдруг ответил мьюри.

Игорь напомнил:

– Мы будем драться с вашими.

– Удачи, – повторил Вайми упрямо.

16. Никто, кроме нас!

Стоявшее в зените солнце заливало плац дрожащим маревом. Его жар лежал на коже, словно плащ, и Игорь невольно повел плечами, не отводя глаз от строя противников. Это им – по четырнадцать?! Угу, шнурки поглажу и побегу верить… Тогда ночью он их плохо разглядел, а сейчас видел «во всей красе». Уже почти взрослые парни, все рослые, мускулистые, гибкие. Как хищные звери, выращенные в дорогом питомнике на специальном рационе по особому режиму. По трое на одного…

Он невольно сглотнул, оглянулся вправо-влево на своих товарищей – четверых англосаксов и пятерых русских. Сами напросились, конечно, – но, если вдруг что, пенять можно только на себя. Законы Ярмарки очень просты – обещать можешь что угодно, но будь добр подтвердить свои слова делом. За язык тебя никто не тянет, не уверен в своих силах – промолчи, постой в сторонке, никто тебя не тронет. А уж если вызвался… Это все же не война, убивать необязательно, но если все-таки убьешь – никто с тебя не спросит. И если убьют тебя – тоже никто не почешется. Сам вышел, прости. Такое тут место – здесь решают, с кем стоит дружить, а с кем можно не считаться и прижать при случае. А прижать здешние хозяева могут конкретно, это они еще вчера показали на полигоне – атакой роты сверхтяжелых танков на долговременные укрепленные позиции, с ПТРК залпового огня и тяжелыми плазменными орудиями. Землян посадили в бункер перед этими самыми позициями, чтобы наглядно все прочувствовали.

Игорь вспомнил, как сверхмощные плазменные заряды бесполезно расшибались о силовые щиты, как лазерные роторы сносили по 30 – 40 залпом пущенных в один танк ПТУРС… По пусковым установкам никто даже не стрелял – их высокомерно игнорировали. Универсальные плазменники сухопутных крейсеров палили беспрерывно, расшибая расставленную в капонирах устаревшую технику – «случайно» очень похожую на земную, а гауссы ГК потрясали небо и землю своими сокрушительными залпами, просаживая навылет нарочно расставленные стальные блоки трехметровой толщины… Нет, конечно, все в Лицеях бывали на учениях и проходили «обкатку» танками, но это…

…Глухие, мощные удары плазменных залпов, страшный шипящий вой многоствольных лазеров, бело-голубые сполохи летящих ракет и зарядов, дикий танец земли под ногами, мерзкое ощущение собственной ничтожности, когда, словно не замечая бешеного огня, кажется, прямо на тебя надвигаются неуязвимые монолиты, каждый размером с заводской цех, стреляя из всех своих стволов, а потом перед окном бункера с кажущейся медлительностью, один за другим проплывают чудовищные катки величиной с хороший дом…

Игорь мотнул головой, заметив, как один из распорядителей Ярмарки – черно-серебристый от старости скиутт – поднял стартовый пистолет. На его морде явственно читалось неодобрение – по его мнению, «щенкам» надлежало еще учиться и учиться, а не участвовать в заведомо неравном бою… Госпожа инструктор стояла с другой стороны, в тяжелойармейской пластинчатой броне, стальной боевой шест в одной руке, станнер – в другой. На лице – твердая решимость не допустить своих подопечных до позорного убийства слабосильных малолеток.

Короткий треск выстрела. Мьюри набросились сразу, в их глазах горел азарт – что им стоит стоптать десяток возомнивших о себе дикарят с задворков Галактики?

Игорь усмехнулся. Сейчас посмотрим, кто тут щенки…

Как он и ожидал, противники оказались так себе – первый с ходу нарвался на удар каблуком берца под дых, второй подбежал ближе – на прямой удар правой в глотку. Третий… где третий?

Ой дурак! Зашел за спину – и не ударил, только попытался схватить. Игорь наотмашь врезал ему локтем между глаз… и недоуменно огляделся. Что, и это все? Ему только трое и достались?!

Все мьюри лежат в глубочайшей отключке, а ребята по-прежнему стоят, уже открыто ухмыляясь, посреди оглушительного, потрясенного молчания…

…которое разбивает яростный вопль – госпожа инструктор срывается с места. Боевой шест в ее руках мерцает, как пропеллер. Игорь напрягся, но ее гнев был направлен не на него: раскручивая шест до призрачного мерцания, госпожа инструктор наотмашь лупила по телам опозорившихся до конца подопечных.

– Поднимайтесь и деритесь, вашу мать!..

Боевой шест мьюри – двухметровая стальная труба весом около четырех килограммов, с мягко закругленными концами – в тычке пробивала грудную клетку как копье. Сейчас шест с глухим деревянным стуком врезался в распластанные тела, оставляя страшные глубокие вмятины на крестцах и ребрах…

…Это было не его дело, но смотреть на избиение совершенно беспомощных парней Игорь не мог. Он сам не сразу осознал, что прыгнул вперед, перехватывая шест. Тот со звонким хлопком ударил по пальцам, едва не оторвав мальчишке руку – ее до самого плеча пронзила боль. Но шест замер – Игорь и госпожа инструктор тоже замерли, глядя глаза в глаза.

Это длилось не более мгновения. Даже ослепленная яростью, дурой госпожа инструктор не была – она просто отпустила оружие, прыгнула назад и выхватила станнер. Они вновь замерли. Теперь Игорь понимал, что нарвался конкретно – станнер, конечно, не боевое оружие, но выстрел полной мощности сожжет лицо до костей и превратит мозги в овсянку – очень повезет, если насмерть. И не сделаешь уже ничего – одно легкое движение пальца, и тебя нет. Никто не поведет даже бровью: тот, кто встревает между учеником и наставником, виноват во всем сам.

…Вот только витязей не обучают сдаваться. Никогда. Если нельзя драться руками – значит, просто приходит черед иных средств.

– Сунна! Кемик элк!

…В любой мало-мальски приличной армии офицеров учат командному голосу. Витязей тоже учат, но несколько иначе – на самом деле здесь важна не громкость начальственного ора, не хитрая игра гаммой интонаций и ударений. Важна воля того, кто приказывает. Госпожа инструктор никак не ожидала услышать от 13-летнего пацана фразу «Спокойно! Убрать оружие!» – сказанную на ее родном языке и с убежденностью убеленного сединами генерала. Ее остановили даже не слова, нет, взгляд – стоящие под дулом так не смотрят. И госпожа инструктор убрала станнер в кобуру даже быстрее, чем успела это осознать. Вот только ненависть из ее взгляда никуда не делась… и Игорь понял, что нажил смертельного врага…

Он не сразу осознал, что происходит что-то не совсем обычное. Побитых хозяева убрали с плаца с хорошей армейской четкостью, но на заднем плане началась непонятная возня – похоже, что прибывали Очень Важные Зрители, которым совсем не хотелось светиться.

Хорошо, подумал вдруг мальчишка. Хотите зрелищ? Что ж, будет вам зрелище. Такое, что на всю жизнь запомните.

– Есть ли еще заявки? – спросил Рларра, тот самый скиутт-распорядитель. Его тон намекал, что никаких заявок не надо и лучше побыстрее закрыть лавочку – пока дело не зашло слишком далеко.

Черта с два, решил Игорь. Сейчас я с вами посчитаюсь – за похищение, за Андрея, за наглость, за высокомерие, за то, что Лина все время грустная – за все. Зря вы все это затеяли. Совсем зря.

– Я обещаю с голыми руками продержаться против любого противника с любым холодным оружием, которого только смогут выставить наши хозяева, – Игорь не сразу осознал, что говорит это. У него не было никаких прав делать такое заявление… но тут – Ярмарка.

Тут слово не оспаривают словом. Только – делом.

– Ты реххххххнулсссся?! – прошипел по-русски, хватая его за локти, Шелтон.

Игорь мягко высвободил руки, дурашливо ответил:

– Не-а, ни разу!

Макаров посмотрел на него многозначительно и зло – если он, Игорь Сурядов, дворянин в шестом поколении, опозорит Империю…

«Если опозорю, ему до меня уже будет не добраться», – неожиданно весело подумал мальчишка. Страха не было, только азарт. Посмотрим, на что способны эти наглые сытые твари без мегатанков и лазерных винтовок…

Он поймал чей-то взгляд и, повернув голову, безошибочно нашел на трибуне Лину. Она сидела очень прямо и смотрела уверенно и гордо, излучая спокойствие всей своей позой – как скала в бушующем прибое. И не сводила глаз с Игоря…

…Начали хозяева ну совершенно традиционно – выставили против наглого заявителя кадета с ножом. Точнее, с кинжалом. По правилам Ярмарки Игорю дали осмотреть оружие – нет ли какого подвоха, вроде выстреливающей клинок пружины в рукояти или яда на лезвии. Никто за тебя это тут проверять не будет, просмотрел, не заметил – ну так внимательней надо быть…

Подвоха не оказалось, но сам кинжал был на удивление хорош – плоская, с насечкой, рукоять, мягко скругленный нижний упор – и восьмидюймовый, в смутных полосах, клинок цвета стылого зимнего неба. Да, даже такие простые вещи тут делать умеют. Посмотрим, умеют ли пользоваться…

…Как оказалось – умеют. Противник без всяких затей ударил кинжалом снизу вверх – зато быстро, очень быстро…

Но все же недостаточно быстро. Защита от ножа в Лицее ставилась до полного автоматизма. Игорь не то что испугаться – он и подумать-то ничего толком не успел, только вдруг услышал мокрый, отвратительный хруст и лишь тогда заметил, что сжимавшая кинжал рука мьюри очень неестественно выгнута в двух суставах сразу. Кинжал… да, а где кинжал?

Игорь обмахнул взглядом всю полусферу – их учили и этому: не заметил, не понял, что происходит – будет очень больно… – и сразу нашел пропавшее оружие: кинжал взлетел высоко в небо, как птица, и сейчас падал.

Игорь проследил за ним взглядом – не задело бы кого – и досадливо поморщился, когда клинок лязгнул о бетон. Какая бы ни была сталь, острие неизбежно попортится, придется править…

Потом он перевел взгляд на противника. Тот, не понимая, еще стоял – и Игорь, даже не спеша, врезал ему берцем между челюстью и ухом – безо всяких затей. Здоровому выхоленному семнадцатилетке этого хватило вполне – его закрутило, и он с размаху хлопнулся мордой на бетон. Мокрый мягкий шлепок… Кто-то в стороне поморщился, но Игорь даже не моргнул. Промедли он хоть мгновение – и на бетоне лежал бы сейчас он, и не с разбитым лицом, а с проткнутым сердцем…

Второй противник появился не сразу, и Игорь усмехнулся – до хозяев, видимо, начало доходить, что первый-всякий русского мальчишку не возьмет. В теле, правда, начала потихоньку нарастать противная дрожь – выставят против него парня с мечом, или, сохрани боги, со шпагой – и привет, против метра отточенной стали в умелой руке никакое рукомашество и ногодрыжество не поможет…

Когда противник таки появился, Игорь едва не засмеялся ему в лицо – не шпага, всего лишь боевой шест, как у госпожи инструктора, но тут же противная дрожь вернулась снова. Парень походил на молодого тигра – массивное, но гибкое тело словно состояло из одних тугих мускулов, а весил он точно больше гостя раза в два. Шест в его руках превратился в жутковато гудящий мерцающий круг – и этот круг неотвратимо надвигался на спокойно стоящего мальчишку. Внешне спокойного – сейчас Игорю хотелось заорать. Защите от такого их не учили – ну так думай сам, на то ты и витязь, а не простой боец…

…Ничего запредельно трудного тут все же не оказалось – прыгнуть вперед, перехватить шест – и не пытаться вырвать, нет! – направить вниз, в ступню владельца. Если твой противник сильнее, тем хуже. Для него. Витязь найдет способ обратить его силу против него самого…

Бзанг! Вот такого Игорь никак не ожидал – шест, словно взбесившись, миновал ступню владельца и со всей мощью врезался в бетон. Тут же парень ударил в ответ – быстро и сильно. Очень сильно – но к этому Игорь уже был готов, разъяренный до бешенства враг уже не опасен.

…В программу подготовки витязей входят порой очень неожиданные предметы. В самом деле, зачем в рукопашной знания о таких вещах, как передача момента импульса, инерция, плоскость вращения и прочее такое все? А очень даже затем – приемы на все случаи жизни не заучишь, порой нужно думать самому, причем быстро. А это куда как проще, если знаешь основные принципы взаимодействия физических тел. Только…

Только это оказалось очень тяжело – Игорю пока просто не хватало силы, ему казалось, что он тащит и тащит тяжеленное бревно…

…и вдруг все кончилось. Шест остался в руках удивленного Игоря, а вот мьюри, обежав вокруг мальчишки полукруг, вдруг покатился по земле, увлеченный мощью собственного размаха. Бойцом он оказался неплохим – тут же опомнился и начал подниматься, только вот сделать это Игорь ему уже не дал: перехватил шест поудобнее и от всей души врезал мьюри по загривку, буквально вбив его в бетон.

Бросив шест, мальчишка утер пот, чувствуя, как дрожат ноги. Сил ему все же хватило, но едва-едва.

До него начало наконец доходить, как он влип – правила Ярмарки запрещали выпускать противников с одним и тем же оружием, но сколько его видов найдется у хозяев? А отступать… нет, можно, конечно, просто уйти, и никто ему слова не скажет, даже Макаров – после такого-то… Но отступать не то что не хочется – просто нельзя. «За мной Империя» – звучит пафосно, но… здесь и сейчас Империя была за ним. Он и был – Империя. И от того, останется ли он драться дальше, зависит очень и очень многое. Вот только ноги все сильнее дрожат от нарастающего противного предчувствия…

Предчувствия Игоря не обманули – как не обманывали почти никогда. Следующий противник появился почти сразу – и он выбрал проволочный хлыст, чудовищное по своей подлости оружие, невероятно упругую плетеную косу, плавно сбегающую к концу уже в невидимое острие. Даже в неумелой руке удар ею срывал мясо с костей. Что-то отдаленно похожее на казачью нагайку – а она бывает страшнее и копья, и кинжала, и даже меча; в Первую Галактическую кое-кто из казаков гордился убитыми в рукопашной скиуттами – двумя, пятью, десятком! – в те времена, когда другие земляне сами же считали их непобедимыми в поединках…

Владелец плети с нею явно обращаться умел и был невероятно гибок и проворен. Он словно танцевал вокруг своего безоружного противника, высматривая слабости, выгадывая подходящий момент. Вот! И хлыст взлетел снизу вверх. Удар этим оружием непредсказуем и невероятно быстр, уклониться от него невозможно.

…Вот только Игорь и не пытался уклониться. Он спокойно подставил руку – и хлыст с жутким мокрым звуком обвился вокруг нее. Боль белой вспышкой разорвалась в голове, но на лице мальчишки не дрогнул ни один мускул. В Лицее учат отключать боль. Как – лучше и не спрашивать…

…На этом бой и кончился. Игорь сжал кулак, резко рванул, и мьюри тупо уставился на свою вдруг опустевшую руку. Ничего больше сделать он не успел – Игорь ударил одновременно в пах, под ребра, в горло – насмерть, выбравший подлое оружие не может рассчитывать на пощаду. Противник отлетел, словно кукла, и упал – тупо, деревянно. И лишь потом с руки мальчишки медленно, словно издохшая змея, сполз хлыст, открывая сразу же оплывающую кровью, страшную ярко-алую спираль…

На сей раз замешательство дорогих хозяев длилось довольно-таки долго. Игорь терпеливо ждал, чувствуя, как вместе с кровью его покидают силы. Он уже чувствовал, что остался только один поединок – поединок, который решит все…

В сторону Лины мальчишка не глядел. Но чувствовал ее взгляд – по-прежнему спокойный и уверенный.

Он не слишком удивился, когда против него вышла лично госпожа инструктор. Это не нарушало правил Ярмарки, но нарушало традиции, и скиутт-распорядитель посмотрел на женщину неодобрительно. Игорь усмехнулся – даже если он не уйдет отсюда на своих ногах, уважение к дорогим хозяевам кое у кого упадет очень резко – а уж еслиуйдет…

Если уйдет. Госпожа инструктор – это не полуголый кадет: подбитые металлом берцы, черные шаровары, жирно блестящие металлокерамикой сегменты брони защищают тело от горла до верха бедер, на них падает глухо лязгающая при каждом шаге юбка из переплетенных цепных петель. На голове – шлем, похожий на круглую плоскую шапку с большим козырьком. В руках – шест, но если шесты кадетов, пусть и с натяжкой, можно назвать учебными, то это – однозначно боевое оружие. Он короче, но на одном его конце лезвие, на другом – твердое трехгранное острие, рассчитанное пробивать броню, под ним – острые ребра шестопера. Это оружие не крутилось, не мерцало, с гулом рассекая воздух, чтобы напугать противника. Оно спокойно и твердо лежало в руке для одного-единственного, решающего удара.

Игорь стоял совершенно неподвижно, не пытаясь поддержать залитую кровью руку. Уже пятый поединок – и седьмой противник. Он смертельно устал, и она это видит. И он ранен. Госпожа инструктор, несомненно, знает, как действует проволочный хлыст, знает, что левой рукой он не сможет пользоваться еще долго. Если бы она выбрала это оружие, Игорю осталось бы только тут же и умереть. Но здесь, на Ярмарке, слово «честь» – не пустой звук. Может, ей бы и хотелось… но слишком много ушей и слишком много глаз следят теперь за каждым ее движением. Она должна не просто победить, но победить честно – насколько это возможно в таком бою.

…Сейчас главное – сохранять спокойствие, абсолютное. Это действует на противника гораздо сильнее, чем самое дикое беснование и угрозы. И госпожа инструктор не выдержала.

– Откажись от боя, – почти не разжимая губ, сказала она. – Иначе я тебя убью. У тебя нет никаких шансов.

Игорь не шевельнулся, даже не моргнул. Да, она дрогнула – пусть и не осознав этого, но ей – страшно. Нет, этот страх не поколебал ее решимость. Все мыслимые преимущества на ее стороне, и она вполне владеет собой, но ей все равно страшно. И тем опаснее будет ее нападение, когда…

…Она почти застала его врасплох. Только что неподвижная фигура – девяносто килограммов брони и мускулов – внезапно взорвалась в стремительной атаке. Удар лезвием снизу, в горло – почти смертельный, чтобы заставить противника поверить… и, просто продолжая движение – шестопером в колено, сбоку. Такой прием неотразим, и Игорь ничего не смог бы сделать, если бы…

Если бы он стоял на месте. В бою не всегда получается угадать движение противника еще «до», но если уж ты смог, то… то все. Мгновением раньше – со стороны казалось, что все происходит одновременно – Игорь начал уходить вбок. Госпожа инструктор попыталась изменить направление удара, и будь у нее обычный боевой шест, она бы смогла, но сейчас слишком тяжелое оружие не подчинилось ей вовремя. Все остальное уже просто отработанные до автоматизма рефлексы. Перехватить оружие противника… заставить его продолжать удар… лезвие скрежещет по броне – если бы не высокий воротник панциря, развалил бы госпоже инструктору горло, но броня ей уже не поможет. Руки мальчишки выходят на захват, короткий хруст сломанного запястья – и госпожа инструктор тяжело падает наземь, а ее оружие остается в руках Игоря. Он размахивается и бьет изо всей силы сверху вниз твердым трехгранным острием – такой удар пробьет и шлем, и череп, и мозги…

Но слово «честь» – не пустой звук. А убивать таких вот, неумелых, но наглых – слишком много чести. И острие врезается в бетон прямо перед носом госпожи инструктора. По ее лицу бьют острые осколки – и над плацем взлетает высокий пронзительный визг.

Игорь смотрел на поверженную противницу без ненависти, с легким презрением – просто дура, взявшаяся не за свое дело, потом перевел взгляд на шест. Бетон треснул, острие ушло в него на два дюйма, а над плацем еще гуляет постыдное эхо. Такую победу невозможно оспорить – и на фоне гробового молчания хозяев поднимается сначала негромкий, но нарастающий до мощи штормового моря ликующий рев. Кричат все – и друзья Земли, и даже враги. И лишь в уже затихающих отзвуках эха Игорю мерещился предсмертный стон войны – войны, которая не началась и уже никогда не начнется…

Он понял это отчетливо. Ясно. Как взрослый солдат, выигравший самый важный бой.

* * *

За поединком следило невероятное множество глаз – еще с самого начала следило, а уж когда Игорь остался один, их стали уже миллиарды – освещавшие Ярмарку телекомпании сориентировались мгновенно и пустили невероятное зрелище в прямой эфир. Едва ли не половина населения планеты увидела все эти поединки, один за другим – кто на маленьких экранчиках комм-браслетов, кто – на километровых экранах голографических проекторов, сияющих над крышами городских мегабашен. Но самые, пожалуй, внимательные зрители находились совсем близко – невидимые в тени окна второго этажа одного из окаймлявших плац зданий. Их было двое – и, в отличие от многих и многих других, они понимали, что видят.

– …Знаешь, Ханнар, это же чертовски несправедливые условия!

– Да, Ваше Высочество.

Его Высочество стоит босиком у открытого настежь окна. Из окна пышет жаром, как из топки. Белое полуденное солнце из зенита заливает плац – словно смотришь в горнило. На раскаленных плитах – два строя. Два ОЧЕНЬ разных строя. Слева – десяток русских и англосаксонских тринадцатилетних мальчишек в маскировочных штанах и берцах. Голые по пояс, уже дочерна загорелые под здешним солнцем, худые, гибкие, жилистые, чем-то неуловимо похожие на волчат. Справа – мьюри, их ТРИДЦАТЬ. Все – рослые, здоровые парни, в армейских сандалиях, в парео – за сотни поколений привычные к такой жаре. Страшно представить, каково в ней северянам – уж это Его Высочество может сказать на основе своего личного опыта.

Короткий треск сигнального выстрела. Земляне остаются на месте. Мьюри бросаются на них – накачанные мультивитаминами, гладкие, мускулистые, блестящие. Каждый из них просто в полтора раза тяжелее и может пинком свалить бычка…

Темно-золотая волна набегает на коричнево-смуглую, сливается с ней. Вдруг эта слитная масса… РАЗМАЗЫВАЕТСЯ. Его Высочество невольно закрывает глаза – и в этот миг до него долетает ЗВУК: словно тяжелый грузовик врезался в груду рассыпающихся кожаных мешков. Его Высочество открывает глаза.

Земляне по-прежнему стоят на месте. В тех же расслабленно-угрожающих позах. Мьюри… ЛЕЖАТ. Все. Никто из них даже не шевелится.

Тишину разбивает яростный вопль – госпожа инструктор срывается с места. Боевой шест в ее руках мерцает, как пропеллер, мерцание обрывает лишь глухой деревянный стук ударов по копчикам и ребрам опозорившихся подопечных.

– Поднимайтесь и деритесь, вашу мать!..

Тишина. Молчание. Никакой реакции. Лишь одна-единственная усмешка.

– Явное несоответствие намерений и действий, не так ли, Ханнар?

– Да, Ваше Высочество.

Его Высочество с явным недоумением наблюдает, как один из кадетов остановил избиение – вырвав у госпожи инструктора шест и как-то заставив ее убрать оружие – Его Высочество считал, что мальчишку вынесут отсюда с выжженным мозгом, а он оч-чень редко ошибался в таких вещах. Жаль, что он не видел, как тот дрался, но это нетрудно поправить. Ханнар видел все – и Его Высочество, не разжимая губ, спросил:

«Мой друг, я могу воспользоваться твоей памятью? Этот парень совсем не так прост».

Ответа нет – вернее, вспыхнувшие в голове Его Высочества картинки и есть ответ. Опустив ресницы, он видит…

…Трое мьюри бросаются на землянина с трех разных сторон одновременно. Никаких шансов… у них. Мальчишка словно взрывается ударами – принц-то их видит в отличие от большинства зрителей! – каблуком берца под дых одному, страшный клевок сложенными в щепоть пальцами между ключиц другому, наотмашь локтем между глаз – третьему. Неясный глухой звук – и трое взрослых парней летят в стороны, словно от взрыва, падают с тупым деревянным стуком и замирают, уже не шевелясь… Нет, в стерео такое никого не удивляет – но вот наяву!..

Увлекшись, Его Высочество не сразу заметил, что землянин только начал свое представление. Или… не представление это, а что-то намного большее? Принц просто не мог поверить своим ушам и с недоумением повернулся к Ханнару.

– Этот мальчишка – сумасшедший. Обещать продержаться с голыми руками против любых противников с любым холодным оружием – самоубийство.

– Теперь я так не думаю, Ваше Высочество. У этой расы просто невероятный потенциал.

Его Высочество задумался, сложив руки на груди и глядя вниз.

– Ну, посмотрим. Я полагаю, они начнут с…

Крепко сжимая пальцами левой руки подбородок, Его Высочество очень внимательно и со все большим неверием смотрел на поединки. Такого просто не могло быть!

Однако же – было.

…Мьюри с кинжалом с неуловимой быстротой бьет снизу вверх – и целое мгновение, кажется, не происходит ничего, оно словно вырвано из реальности. Потом кинжал вдруг взлетает высоко-высоко в небо, как птица, падает с резким сухим звоном… и лишь потом зрители замечают, что сжимавшая его рука очень неестественно выгнута в двух суставах сразу. Ее владелец, не понимая, еще стоит, но нога мальчишки взлетает, с какой-то презрительной медлительностью бьет его между челюстью и ухом. Мьюри падает, вдруг завертевшись, как волчок, и очень резко замирает, коснувшись земли…

…Мьюри с боевым шестом похож на молодого тигра – массивное, но гибкое тело словно состоит из одних тугих мускулов. Шест в его руках превращается в жутковато гудящий, мерцающий круг – и этот круг неотвратимо надвигается на спокойно стоящего мальчишку. Тот протягивает навстречу ему руку… и вдруг взбесившийся шест врезается в бетон возле самой ступни владельца. Тем не менее тот не отпускает оружия, и все трое – землянин, мьюри, шест – неуловимо размазываются. Никто не успевает понять, что именно происходит. Здоровенного парня сдувает, как пушинку, он катится по земле, опирается на руки, пытаясь подняться, но шест описывает роскошный полукруг, с резким хлопком выстрела рушится на загривок и буквально вбивает его в землю с силой копра, загоняющего в неподатливый суглинок железобетонную сваю…

…Мьюри с проволочным хлыстом словно танцует вокруг своего безоружного противника, высматривает слабости, выгадывает подходящий момент. Вот! И хлыст взлетает снизу вверх. Удар этим оружием непредсказуем и невероятно быстр, уклониться от него невозможно.

…Вот только мальчишка и не пытается уклониться. Он спокойно подставляет руку – и хлыст обвился вокруг нее. Загорелый кулак вдруг сжимается. Неуловимый рывок – и мьюри тупо смотрит то на свою вдруг опустевшую ладонь, то на трепещущую в воздухе рукоять. Ничего больше сделать он не успевает – мальчишка бьет одновременно в пах, под ребра, в горло… противник отлетает, словно кукла… всем телом деревянно падает. И лишь потом с руки мальчишки медленно сползает хлыст, открывая страшную рану…

…Госпожа инструктор лично – в тяжелой боевой броне, боевой шест прочно лежит в руке для одного-единственного, решающего удара. Мальчишка стоит совершенно спокойно. Это уже пятый поединок для него – и седьмой противник. Он устал, должен был устать. И он ранен. Кадет смотрит на госпожу инструктора. Абсолютно невозмутимое лицо.

Его Высочество чувствует страх женщины, как свой собственный, – наплевав на запреты, он потянулся к ее разуму, жадно и нетерпеливо вбирая чужие эмоции – да, так нельзя, но любопытство – сильнее. Его Высочество добрался бы и до мыслей землянина, но не смог. Мальчишка неплохо владеет Силой, когда только успел научиться вещам, обычно недоступным в его возрасте? – но, удивительно, даже не пытается использовать ее в поединке, от которого, быть может, зависит судьба его родного мира!

…Никакого смысла ждать дальше больше нет. Только что неподвижная фигура – девяносто килограммов брони и мускулов – внезапно взрывается в стремительной атаке. Удар снизу в горло – почти смертельный, чтобы заставить противника поверить… и, просто продолжая движение, – шестопером в колено, сбоку. Этот прием не подводил ее еще никогда.

…Госпожа инструктор успевает понять, что происходит нечто странное. Мальчишка опять размазывается, уплывает из поля ее зрения куда-то вбок. Уже понимая, что все кончено, она пытается повернуть шест, но внутри его стальной трубы – тяжелый подвижный цилиндр, умножающий силу удара, он уже ушел в другой конец и не дает повернуть вдруг словно ожившее… нет, уже скорее взбесившееся оружие – какая-то совершенно необъяснимая сила подхватывает госпожу инструктора, несет… несет… несет…

…Сперва она слышит мерзкий хруст, и лишь потом сознание заливает багровой волной боли. Госпожа инструктор уже не управляет своим телом, оно с размаху, плашмя, грохается на бетон, вышибая воздух из груди. Сломанная правая рука словно взрывается белым ослепительным огнем, и госпожа инструктор на целую секунду исчезает из этой реальности.

…Когда она открывает глаза, мальчишка стоит над ней, сжимая в руках ее шест. Он бьет сверху вниз, бьет притупленным трехгранным острием – оно проткнет шлем и череп и войдет глубоко в мозг. Госпожа инструктор издает высокий пронзительный визг – и острие врезается, врезается в бетон перед ее носом, по лицу больно бьют острые осколки, а над плацем еще гуляет постыдное эхо. Мальчишка еще секунду смотрит на всаженный на два дюйма в бетон подрагивающий шест, потом поворачивается и уходит. Просто уходит – и это самое обидное.

* * *

Его Высочество удивлен и растерян. Он не понимает, как такое могло быть, и очень, очень злится из-за этого.

– Ханнар, может быть, я просто дурак. Может быть, я ничего не понимаю. Но – черт побери! – ты знаешь мою сумасшедшую сестру. Я тренируюсь с ней вот уже десять лет и, думаю, кое-чему научился. Так вот: того, что мы видели, просто не может быть. Ты понимаешь это?

– Да, Ваше Высочество.

Его Высочество хмыкнул и надел сандалии.

– Я хочу увидеть этого мальчишку. Сейчас. Немедленно.

– Едва ли это возможно, Ваше Высочество.

Его Высочество насмешливо приподнял бровь.

– Да? Это почему же?

– Он не пойдет к вам, даже если его приглашу я.

Его Высочество широко улыбнулся.

– Только и всего? Ну, тогда я сам пойду к нему, делов-то…

17. Принц хочет знать

Как-то вдруг вокруг Игоря собралась масса людей – его товарищи, Макаров, даже лорд Оксбридж… но раньше всех рядом оказался Цесаревич. Он недоверчиво окинул взглядом вовсе не могучую фигуру мальчишки и покачал головой.

– Жаль, что ты уже дворянин.

– Почему? – Игорь вскинул удивленные глаза.

– За такое дают потомственное дворянство. Сразу. Ты хоть понимаешь, что только что сделал?

– Нет, – Игорь и в самом деле не понимал. Он дрался. Потому что был зол. На… на многое. За многое. Даже за самих мьюри. И все. Что тут такого? Вспомнилось —

Нам славы не надо,

Хрустального блеска не надо…

Пусть светит над нами

Лишь небо – святое, как правда!

Но вслух Игорь ничего не сказал больше, лишь чуть поклонился. Он вдруг захотел спросить, где Лина, но не посмел. А Цесаревич покачал головой.

– Так. Ладно. Разберемся потом. Давай руку.

Игорь бездумно протянул руку – залитую кровью, со свисающими лохмотьями кожи. Здорово он меня, как-то отстраненно подумал мальчишка. Интересно, сколько теперь я не смогу…

Цесаревич сжал его руку своими – у локтя и запястья, не больно, но с пугающей, сокрушительной силой, и мальчишка дернулся, когда ее до самого плеча пробило белое, ледяное пламя. Игорь едва смог уловить оглушающий по мощи всплескСилы… и недоуменно уставился на руку.

Рана просто… исчезла. Нет, не полностью – от нее остался обвивающий предплечье багровый шрам, но боль словно стерли, и мгновенно высохшая кровь осыпалась с кожи бурой, невесомой трухой.

Мальчишка удивленно захлопал глазами. Нет, он знал, конечно, что Цесаревич славится не только как воин, но и как целитель, но он даже и представить не мог…

– Спасибо, Ваше… – начал он, но Цесаревич прервал его усмешкой.

– Это тебе спасибо, парень. Шрам-то у тебя теперь на всю жизнь останется…

– Это ничего… – Игорь бездумно потер руку, стараясь хоть как-то освоиться со свалившимся на него вдруг… и понял, что свалилось еще не все.

В окружившей их толпе мьюри вдруг возникла суматоха, потом она вдруг отхлынула в стороны – словно овцы от кнута пастуха.

К ним направлялся целый десяток солдат, одетых во все черное – черные куртки-мундиры, черные шаровары, высокие, окованные сталью ботинки, тяжелая черная пластинчатая броня, черные круглые шлемы. В руках они держали черные блестящие винтовки с плоским раструбом на дуле и тяжелым рубчатым стволом, на поясе у каждого висел тесак. Из-за очень светлой кожи и больших зеленых глаз Игорь поначалу принял их за сторков. Но лица у них были совсем другие – едва ли не в полтора раза шире, – а волосы темные, и мальчишка понял, что видит джангри, союзников мьюри.

Во главе отряда шел, очевидно, офицер – без брони, без шлема, одетый точно так же, как солдаты – лишь на стоячем воротнике его мундира были какие-то золотые листья и на плечах погоны со сложным серебряным узором. Слабо блестевшие черные волосы, расчесанные волосок к волоску, ровно падали ему на плечи, по-кошачьи зеленые глаза закрывала узкая полоса темного стекла. Светлокожее, высокоскулое лицо казалось совершенно безжизненным. Оружия у офицера не было, кроме кобуры на поясе, на которой лежали его затянутые в перчатки пальцы, но Игорь сразу ощутил, что он опаснее едва ли не всех этих солдат, вместе взятых.

Один из журналистов-мьюри сунулся к нему, целясь камерой в лицо, – офицер даже не повернулся к нему, только поднял ладонь, сжал два пальца и махнул в сторону, словно отгоняя мошку.

Упитанную, едва ли не стокилограммовую тушу журналиста смело, словно ее боднул бык, – она полетела в сторону как пушечное ядро и врезалась в плотную стену коллег, сбив с ног еще нескольких. Кто-то из устоявших кинулся вперед, вереща что-то о свободе прессы и ближайший солдат с явным наслаждением ударил его прикладом в печень. Офицер вновь повел пальцами – и парившие над толпой шары камер вдруг гулко лопнули – все разом! – осыпавшись вниз стеклянным и металлическим мусором. Испуганные журналисты бросились в стороны, как тараканы из-под тапка. Этот джангри владел Силой едва ли не лучше всех людей, которых знал Игорь, – понятно, за исключением Цесаревича, – ну так на то он и Цесаревич, чтобы уметь больше своих подданных.

Игорь не сразу заметил, что солдаты образуют кольцо, внутри которого идут еще двое джангри – старый и молодой. Старый был похож на черную каменную глыбу – тяжелую, грубо обтесанную, может быть, из-за своего наряда – пышный камзол с тяжелой золотой цепью, кружевной воротник, а сверху еще и расшитый золотом плащ – просто удивительно было, как его до сих пор не хватил тепловой удар. Но ничего общего с уже виденными мальчишкой чиновниками-мьюри – напыщенными, упитанными, шумными, велеречивыми – у джангри, явно стоявшего очень и очень высоко, не было. Лицо у него тоже оказалось грубое, словно у грузчика из здешнего порта, но вот глаза… глаза были как ножи – не злые, нет, но пронзающие насквозь – и Игорь невольно подумал, что не хотел бы вызвать его гнев. Этот человек… то есть джангри, мог быть абсолютно безжалостным в случае чего. Второй…

Вначале Игорь принял его за девушку – длинное черное… платье? – сандалии на босу ногу… но фигура была совсем не девчоночьей, да и черты лица – очень красивого, кстати – не оставляли никаких сомнений. Ярко-зеленые глаза, большие и длинные, высокие скулы, крупный рот говорили о хорошей породе. Тяжелая грива очень густых, черных, металлически блестевших волос небрежно падала на спину, в ней нестерпимо горело серебро диадемы, сплетенной из коротких, тяжелых цепочек. Узкую талию стягивал тяжелый пояс из толстых пластин черного стекла, покрытых сложным светящимся узором, на нем, слева, висела длинная кобура, справа – короткий меч в простых кожаных ножнах. Явно не просто так висел – походка юноши была очень легкой, он небрежно вроде бы посматривал по сторонам, но Игорь хорошо знал такую манеру – сам был из таких.

Вся эта компания направлялась к нему – быстро так направлялась, собранно и деловито. Мальчишка зло посмотрел на них – чего другого, но вызова на дуэль ради чести союзников-мьюри он хотел сейчас меньше всего.

Не доходя до землян шагов десяти, солдаты развернулись полукругом – оружие они держали у груди, но Игорь не сомневался, что стрелять они, случись что, начнут уже через мгновение. Центральная парочка продолжала идти к нему. Земляне расступились перед ней – Игорь не поверил своим глазам: чтобы русские и англосаксы вот так просто расступились? – и юноша остановился всего шагах в трех, разглядывая его с чистым, незамутненным любопытством – из-за его широко расставленных глаз казалось, что с двух сторон сразу. Интересно, подумал мальчишка, кто бы это…

– Перед вами, – хорошо поставленным глубоким голосом провозгласил пожилой джангри, – Аннит Охэйо анта Хилайа, Принц-Наследник Империи Джангра, Господин и Повелитель… – он явно собирался продолжать в том же роде, но «Господин и Повелитель» коротко взглянул на него – и придворный моментально замолк с легким неудовольствием. Игорю понадобилось огромное усилие, чтобы удержать себя в рамках и оставить лицо бесстрастным – это что, была его «яхта» размером с линкор?! Ну да! Ничего себе жирный восточный царек… Ничего общего с тем, каким представлял себе мальчишка принца Джангра. Этот скорей напоминал многих земных дворян века XVI – XVIII от Рождества Христова – избалованных, капризных, временами бездельно-ленивых, но могущих быть безоглядно смелыми, беспредельно верными, беспощадно-жестокими и безрассудно решительными…

– Для некоторых – просто Аннит, – между тем принц спокойно кивнул Цесаревичу, как старому знакомому.

– Чем обязаны,сударь? – Голос Цесаревича был холоден как лед.

Вместо ответа Охэйо повернулся к Игорю и выхватил из кожаных ножен меч. Короткий, но устрашающий даже на вид. Полная противоположность той шпаге, что обычно носят дворяне Земли «при параде». Эта жуткая штуковина походила скорее на тесак мясника. Рукоять тоже обшита старой кожей, потемневшей от пота, – видно, что с оружием упражнялись часто и подолгу. Кроме режущего края, все лезвие такое же темное, как рукоять, но уж сам-то край… Он выгляделоченьчистым,оченьярким иоченьострым – руку тебе отсечет, и не заметишь сначала… Из такой стали, что гранит разобьет в брызги и не затупится. И хозяин вполне ей соответствовал. Была в нем какая-то страшноватая грация – стоит вроде бы лентяй из лентяев, но вот двинулся – и уже держит в руках меч, глаз не успевает уследить. Таких типажей Игорь еще не встречал – дворяне Земли были собраны всегда, если… если только не притворялись зачем-то.

Перехватив рукоять двумя руками, Охэйо вскинул меч клинком вверх и слегка склонил голову – Игорь узнал военный салют джангри, отданный ему – как равному! – с хорошей армейской четкостью. Такого он никак не ожидал – да и никто не ожидал, похоже. По рядам мьюри пронесся глухой ропот – такого привета от союзника они одобрить не могли, но возмущаться вслух все же не стали.

Игорь подумал, что за таким салютом вполне мог последовать и вызов на дуэль, более того – это было бы почти естественно… но Охэйо мгновенно убрал оружие и принялся вновь откровенно разглядывать мальчишку. Глаза у него были внимательные и довольно-таки наглые.

– С кем имею честь? – наконец спросил он.

– Игорь сын Викторов Сурядовых рода, русский дворянин, – глядя прямо на него, представился мальчишка и щелкнул каблуками, уронив и мгновенно вскинув голову. – Я весь внимание: что вам от меня нужно, сударь?

Охэйо улыбнулся, обнажив белые, очень ровные зубы – зубы молодого хищника.

– Я хочу увидеть чудо. Я не бог весть какой специалист в таких делах, но одержать столько побед над такими противниками, да еще подряд и в твоем возрасте – невозможно. Ну, я так думал до сих пор. И я – да, я хочу знать, как невозможное стало возможным.

– Прямо здесь? – вырвалось у Игоря. Сейчас ему больше всего хотелось в душ, потом поесть и спать.

– Гм. – Охэйо с сомнением посмотрел на него. – Пожалуй, нет. Вот что: я приглашаю тебя в Малау – это наше посольство… – Он вновь внимательно посмотрел на мальчишку – вероятно, чтобы оценить, как быстро он оправится. – Сегодня вечером. – Цесаревич нахмурился. Охэйо перевел взгляд на него и спокойно добавил: – Приглашены все присутствующие, разумеется. Я думаю, нам найдется, о чем поговорить. Итак, друзья мои?

Игорь ждал, что ответит Цесаревич, но тот молчал. Мальчишка догадался, что раз приглашение сделано ему, то ему и отвечать. Но…

Воспоминания о «гостеприимстве» мьюри были еще слишком свежи, а джангри не слишком от них отличались. С другой стороны, они здесь не просто так – они здесь, чтобы найти новых друзей, а ему вполне откровенно предлагали дружбу. Насколько искренней она окажется – Игорь не знал.

Он вновь с сомнением посмотрел на принца, разглядывая его уже внимательней. Охэйо был одет в… нет, на платье это все-таки не походило – из тускло блестевшей черной ткани, расшитой серебряным фрактальным узором. Одеяние это имело множество карманов – и в каждом из них, похоже, что-то лежало. Сандалеты у принца были самые обычные, с мягкими ремешками из черной кожи, на запястьях и лодыжках – тяжелые браслеты из того же черного стекла со сложными светящимися узорами. Украшения аховые – редкий здешний извращенец нацепит такие, да и не нравилась Игорю здешняя мужская мода таскать всякие побрякушки, но толькоукрашениямиэти штуки не были. Воздух вокруг принца мерцал и струился – судя по всему, проецируемый ими силовой щит легко отразил бы огонь тяжелого армейского бластера. Левая лодыжка Охэйо была оцарапана, ногти на ногах подрезаны неровно – явно лично рукой Его Высочества. Короче говоря, если не брать его бижутерию (Игорь нарочно так обозвал все это), выглядел он вполне нормально, почти как старший лицеист где-нибудь на отдыхе – и Игорь, подумав, ответил «да». Охэйо спокойно кивнул – и вся компания джангри спокойно удалилась, без труда прокладывая путь через шумящую толпу мьюри.

– Этот принц – он вообще кто? – несколько запоздало спросил Игорь, сообразив только теперь, что его «да» прозвучало не менее нагло, чем предложение джангри – рядом стояли главы обеих делегаций и молчали! Впрочем, взрослые вокруг улыбались…

– Аннит Охэйо анта Хилайа, принц-наместник Империи Джангра – он же Полукровка, он же Бледнолицый, он же Лунная Моль. Возраст 22 года, рост 182 сантиметра, вес 80 килограммов, – скучным тоном сказал подполковник Алябьев. – Мать – Аютия Охэйо анта Хилайа, 44 года, вдовствующая Императрица, отец – Император Иннир IX – погиб при нападении нанятых сторками террористов. Старшая сестра Лэйит Охэйо анта Хилайа, 26 лет, жена – Иннка Келлихаанс, 20 лет. Любит вкусно поесть и поспать. Прекрасно разбирается в побуждениях людей, имеет отличные актерские способности. Опубликовал несколько очень интересных статей по математике; их у нас переводили, и половина научного мира заявила, что это просто бред дилетанта, а вторая бросилась собирать средства, чтобы выкрасть автора и доставить на Землю… Внимателен, очень любопытен, обожает мечтать. Скрытен. Вы удовлетворены, сударь?

– Откуда вы все это знаете? – спросил Игорь оторопело.

Подполковник усмехнулся.

– Служба у меня такая, парень.

* * *

Уже вечером, когда Игорь отдыхал в своей комнате, к нему зашел Макаров. Игорь вскочил с постели и вытянулся, но полковник небрежно махнул рукой.

– Сиди… герой. Задал ты нам работы, нечего сказать. Вся планета гудит, как разворошенный улей. Один дипломатический скандал мы уже имеем, другие не за горами – едва ли не все участники Ярмарки вдруг очень заинтересовались землянами, а нашим дорогим хозяевам, сам понимаешь, все это – поперек глотки. У них, впрочем, тоже не все ровно – такие споры идут, что телевизоры лопаются. Кое-кто требует нас выслать, а кое-кто ставит нас в пример местным остолопам. И эти кое-кто – не «простые люди», как они говорят, даже очень не простые… Вот так-то, парень.

Игорь вздохнул. Внезапно свалившаяся известность совсем его не радовала.

– Андрей Данилович, как мне себя вести с этим принцем? – прямо спросил он. – У него явно не все дома, по глазам видно – он как из поздних Средних веков, когда тормозов у дворян в голове не было, – что вижу и понравилось, то и хватаю… Нет, я не боюсь его, конечно, но мало ли что…

– На твою честь он посягать не будет, – полковник усмехнулся. – Но характер у него… Знаешь, десять лет назад – ему тогда всего двенадцать было – его здесь, на Йэнно Мьюри, похитили – как Андрея. Извращенцу одному, триллионеру, принца трахнуть захотелось. Он-то, правда, не успел, но издевались над мальчишкой сильно, хотели, чтобы сам к «хозяину» приполз… Вся планета стояла на ушах, через три дня его вытащили. Участников похищения – всех, кого полиция местная, а кого и Тайная Стража Джангра выследила. Кого-то казнили по суду, кого-то – и без, а заказчика джангри сами похитили, увезли к себе и скормили бурым муравьям – такая у них казнь за покушение на августейшие особы… Короче, с тех пор принц всякую сластолюбивую мразь не любит страшно. До чего додумался – организовал здесь целую гангстерскую сеть, которая похищает особо известных развратников – «модных» писателей, визажистов, журналистов, фотографов, падких до несовершеннолетней «обнаженной натуры» – и преспокойно продает в рабство сторкам, а те мьюри ну очень не любят и отыгрываются на купленных так, что чертям в аду тошно. Вот так вот… Ладно. Вот карта памяти, – полковник протянул Игорю небольшой прямоугольник. – Тут все, что нам удалось собрать о Джангре. Изучай – а как себя вести, решай сам. Не маленький уже…

В эту секунду Игорь понял, что он теперь – просто-напросто живец. Уже насаженный на крючок, причемнасадившийся добровольно и с восторгом.

Мысль привела его в восхищение. Он перевернулся на живот, схватил коммуникатор и начал вызывать Лину, чтобы спросить, почему она сегодня не подошла, видела ли его победу и гордится ли им?!

18. Странные гости странного принца

Игорь уже видел немало здешних «аналитических» передач – в лучшем случае там не было ничего интересного, в худшем – все участники их казались ему просто помешанными. Но в этот раз все оказалось иначе, недаром у большого проектора собрались почти все лицеисты. Гостем программы был ни много ни мало сам президент корпорации «Минералик» Оттин Неймур – здоровенный, с грубым лицом мужик в чем-то вроде пурпурной тоги – да и ведущий не слишком походил на тех придурков, которые с пеной у рта «расследовали», какого цвета трусы носит очередная местная поп-дива и носит ли вообще. Темой – уже как обычно – стала Русская Империя, однако на сей раз не было ни уничижительных рассуждений на тему «чего еще нет у этих дикарей», ни истерических поисков грязи, скрытых под «объективным взглядом на Землю».

– Мы привыкли считать наше общество наиболее прагматичным и лучше всего приспособленным к многочисленным и различным вызовам жизни, – начал Неймур. – Так вот: основательно познакомившись с землянами, я хочу сказать, что это не так. Более того, я намерен доказать, что земное общество намного эффективнее нашего. Достаточно сравнить темпы нашего развития: земляне вышли в Большой Космос меньше двух с половиной веков назад – смешной срок для нашей цивилизации, которая совершила тот же прорыв тому уже как полторы тысячи лет. Но владения двух земных Империй – Русской и Англо-Саксонской – вместе взятые, равны двум третям территории Федерации. Согласитесь, это впечатляет.

– Но всем известно, что земляне строго тоталитарны, – возразил ведущий. – Многие их обычаи просто неприемлемы в цивилизованном обществе. Например…

– Чушь! – оборвал Неймур. – Давайте определимся, что для нас на самом деле важно. Рост курса акций? Нет. Наше личное благополучие? Тоже нет! Единственное, что имеет значение, – это благополучие и развитие нашей цивилизации. На фоне этой цели все, абсолютно все – вторично, низшего порядка. Да и потом, где вы нашли у землян «тоталитаризм»? Да, они жесточайше борются со всеми проявлениями преступности, разврата, моральной деградации – но разве то же самое не должны делать и мы? Миллиард мьюри – и это только здесь, в метрополии! – потребляет различного рода наркотики. У землян же наркоманов просто нет. Полтора миллиарда мьюри стали рабами виртуальной реальности – и их количество растет в геометрической прогрессии, все корпорации жалуются на всевозрастающую нехватку рабочих и даже квалифицированных специалистов, – землянам же наша главная проблема просто непонятна, они даже представить не в силах, зачем человек может бежать от реальности, что ему страшно и неинтересно в ней жить. Просто не в силах представить! Преступность стала нашим злейшим бичом, никто, выйдя на улицу, не может быть уверен, что вернется в дом живым. У землян нет и этой проблемы! Они решили ее – у них практически нет преступников! Мы же ежегодно тратим триллионы кредитов на безопасность нашей жизни и собственности – преступность и борьба с нею давно слились в единое, неразделимое целое и превратились в бизнес. Давайте спросим себя: на что тратятся драгоценные ресурсы нашего общества, какова его цель? Никто не даст вам ответа. Можно ли считать целью удовлетворение все более безумных прихотей? Бесконечное расширение ареала нашей торговли, производства и потребления? Ведь материальные потребности бесконечны, а ресурсы – вовсе нет, я говорю вам это как человек, который сделал состояние на их добыче.

– А разве у землян есть какая-то другая цель? – поинтересовался ведущий. – Они тоже заняты расширением своих Империй, добывают ресурсы и так далее.

– Хотите узнать, в чем разница? Земляне вкладывают все ресурсы в развитие, оно у них идет по третьей производной – с постоянным ускорением ускорения. Они вкладывают ресурсы в развитие каждой личности – Ярмарка дала нам впечатляющие результаты такого подхода. Черт побери, да со взводом землян я не побоялся бы выйти и против полка наших трусливых идиотов!

– Но Земля – это не более чем муравейник, – покачал головой ведущий. – Интересы всех ее жителей подчинены интересам государства, они все – не более чем винтики.

– Бред! – возразил Неймур. – Я лично общался более чем с сотней землян, в том числе и в неформальной обстановке. Никто из них не жаловался на то, что им скучно жить, что им запрещают чем-то заниматься.

– Но вы же не станете отрицать, что на Земле грубейшим образом попираются права человека…

– Какие «права»? «Права» предаваться извращениям, насилию, разрушать себя тем или другим способом? Мы всегда гордились тем, что были прагматичным обществом. Давайте спросим себя – а какова же польза от всех этих «свобод»? Никакой пользы, кроме вреда! Никакой! Пользу от таких «свобод» имеют только производители наркотиков и содержатели борделей, больше никто! Шестьдесят процентов нашего национального дохода тратится на развлечения – это деньги, спущенные в унитаз. Мы грабим сами себя, грабим свое будущее и будущее наших детей. Каждый мьюри потребляет в сотни раз больше ресурсов, чем нужно ему для нормальной, здоровой жизни. Сотни планет были разграблены и превращены в пустыню – во имя чего?

– Но добычей ресурсов занимается и ваша компания… – напомнил ведущий.

– Да, мы занимаемся добычей ресурсов, – подтвердил Неймур. – Но мы снабжаем реальный сектор производства, о котором почти все забыли, но без которого никому нельзя жить. Давайте по-новому взглянем на наше корпоративное общество. Мы привыкли считать, что корпорации – это символ свободы предпринимательства, что их конкуренция – это залог прогресса. А что на самом деле? Никакой «свободы предпринимательства» в нашем обществе давно уже не осталось – любого независимого предпринимателя или заставят принять «покровительство» одной из корпораций, или просто раздавят, примеров несть числа. Прогресс? «Афматара» и ее сателлиты превратились в паразитов, в язву на теле нашего общества, хуже того – они превратились в злейших врагов нашего народа. Семьдесят миллионов умерших от наркомании за прошлый год! Пятнадцать миллионов, умерших в креслах виртуальной реальности! Наш народ вымирает, наша внешняя мощь – не более чем иллюзия. У нас нет настоящих союзников – все «союзные» нам расы или куплены, или запуганы, или приведены к покорности силой. Все наши соседи ненавидят нас. А наши компании продают им оружие, только чтобы нажиться! Зачем мы вооружаем тех же джаго, – которые, как известно, массово скупают наших же детей для своих омерзительных, противоестественных утех? Никто не думает о том, что стоит нашему могуществу рухнуть – и нам на голову свалятся орды стервятников, мародеров и просто злобных фанатиков, мечтающих стереть самую память о нашей расе! Да, мы гордимся своей военной мощью – но кто сомневается, что аниу раздавят нас, как червяков, приди им в голову такая мысль? А ведь они – плоть от нашей плоти, кровь от нашей крови. Посмотрите, как многого они достигли за эти пятьсот лет! Мне смешны идиоты, уверяющие, что наше общество есть идеал развития, что ничего лучшего создать уже невозможно. Глупцы! Если мерить счастье не количеством купленных товаров, а тем, интересно ли нам жить, кто из соседей не окажется впереди нас? Те же земляне – да, они сильно отстали от нас в технике, но они преодолеют эту пропасть и пойдут дальше – у них нет страха за свое будущее, они не тратят всех сил на борьбу друг с другом! А ведь наше «мирное» соперничество не просто бессмысленно – оно еще и смертельно опасно. Все новости полны сообщениями о войне корпораций – диверсии, саботаж, взрывы, похищения и убийства ведущих сотрудников, пиратство, уничтожение целых баз – нет ни одного средства, которым наши воротилы погнушались бы! Достаточно вспомнить прошлогоднюю историю с нановирусом «Черный лотос», который был применен «Амфатарой» на наших приисках, – тогда погибло пятьдесят тысяч мьюри. Если бы этот вирус применили здесь, в метрополии, погибли бы миллиарды – и кто даст нам гарантию, что этого не случится? Каждая из корпораций содержит военный флот, у каждой есть оружие массового поражения – и где гарантии, что грызня не перейдет во всеобщую бойню? Где гарантия, что истребительное оружие не попадет в руки сумасшедших – да и уже попадает! Всего два года назад наш Хрустальный каскад, гордость нашей планеты, был уничтожен взрывом ядерной бомбы – полмиллиона погибших, ни организаторов, ни исполнителей так и не нашли… но виноваты не только они, виноваты те, кто превратил Хрустальный каскад в гнездо сверхдорогих отелей, приюта для особо обеспеченных извращенцев. Гнев рождает ненависть – это было известно задолго до расцвета наук. И в результате на месте наших знаменитейших хрустальных скал появился отвратительный кратер – кто возместит нам этот ущерб?

– Но что же вы предлагаете? – спросил ведущий. – Ведь не можем же мы уподобиться землянам, общество которых было создано крайне специфическим образом – стечением обстоятельств, я бы сказал…

– Не только можем, но и должны! – возразил Неймур. – Это наш единственный шанс избежать деградации, падения в пропасть, из которой нам уже не подняться. Наш народ замечательно красив, он одарен намного больше многих других народов – но посмотрите на умственное и физическое развитие большинства современных подростков и тех, кто жил хотя бы пятьдесят лет назад! Очевидная деградация налицо. Без объединения всей нации, без единой власти нам никогда не решить эту проблему.

– Неужели вы предлагаете вернуться ко временам Империи? – спросил ведущий.

– Именно! Именно Империя, а не корпорации подняла нас к звездам – о чем сейчас слишком многие стараются забыть.

– Но наследственная власть – это рулетка, никто не скажет заранее, окажется ли новый Император гением или дураком.

– А гении среди Императоров не обязательны – достаточно, если ему хватит такта и ума подобрать гениев в правительство, – сказал Неймур. – Дураком же человек со здоровой наследственностью, да еще и получивший всестороннее образование просто не может быть.

– Но евгеника преступна, – начал ведущий. – Вмешательство в генетический код…

– …осуществляется сплошь и рядом, – перебил Неймур. – Что для вас важнее, в конце-то концов – «права» плазмы или нормальные, здоровые дети? Этот вопрос смешно даже обсуждать.

– Но земляне тормозят технический прогресс, – нашелся ведущий. – Многие совершенно обычные у нас технологии у них запрещены. Взять хотя бы производство андроидов…

– Надеюсь, вам знакома статистика убийств, ежегодно совершаемых андроидами, – желчно заметил Неймур. – Сейчас почти кто угодно может купить андроида. За совершенно смешные деньги его программу взломают и заставят его убить почти любого, кого хочется – причем доказать факт причастности владельца андроида к убийству почти невозможно, как и отследить сам источник взлома. Уничтожить андроида сразу после преступления – это пара пустяков. Достаточно одного фунта экразита… Таким образом, любой, у кого есть деньги – или хотя бы минимальное количество мозгов – способен совершить фактически безнаказанное убийство. Напомнить вам, насколько выросло число таких убийств за последние годы? А ведь это – просто мелочи по сравнению с действительно серьезными проблемами. Излишняя забота об автоматизации сплошь и рядом приводит к тому, что устройства из самодействующих становятся самовольными. Моя корпорация несет колоссальные убытки от «диких» добывающих дронов, которые отказываются подчиняться приказам и даже разбирают на запчасти наше оборудование – с ними приходится вести настоящую войну, в которой машины имеют все преимущества, – а ведь у них при этом даже нет настоящего интеллекта! Если же мы заглянем дальше, в Верхний Край, то найдем там множество примеров гибельности такой политики – тысячи рас, или вымерших после того, как они переложили все заботы на автоматику, или прямо истребленных своими созданиями. Взять тех же Богомолов – беспощадное истребление всего живого, нечеловеческая жестокость, доходящая до превращения живых людей в объекты садистских инсталляций, – вот истинное лицо «добрых киборгов». А наше правительство упорно продвигает проект роботизации армии – ведь «наши несчастные мальчики не должны погибать в боях»! Я даже не говорю о том, что мьюри, не способный рискнуть жизнью за то, что ему дорого, – это не мьюри, а слизняк, и наши предки это хорошо знали. Я не говорю о том, что эта армия может выйти из-под контроля – и вместо войны с врагом нас будет ждать нечто неизмеримо худшее: война с машинами. Я спрашиваю: в чьих руках окажется управление этой нерассуждающей мощью? Не станет ли такая армия оплотом диктатуры, по сравнению с которой ужасы прошлого покажутся детскими сказками? Наше желание доверить все заботы машинам ужасно – мы забываем, что уничтожаем этим самих себя. И это лишь один пример угроз, которые несет нам «прогресс»! Достаточно вспомнить, чем закончилась многолетняя истерия с развитием нанотехнологий – появлением нанопаразитов и наноболезней, на которых наши медицинские корпорации теперь делают миллиарды. Наша безумная погоня за новыми технологиями сплошь и рядом приводит к тому, что в продажу поступают машины, принцип работы которых никому не понятен, а побочный эффект зачастую чудовищен. Голографические экраны, способные убить любого, кто к ним прикоснется, электрическим разрядом! «Безопасные» силовые поля, вызывающие распад живых клеток! Высокоемкие батареи, которые при любой поломке взрываются с мощью плазменных гранат! Любой мало-мальски сложный аппарат способен преподнести неосторожному покупателю смертельный сюрприз – у землян нет такой проблемы! И речь идет об обычной для нас бытовой технике! Если же посмотреть на то, что творится в лабораториях корпораций, то становится непонятно, как еще существует наша несчастная планета. Знаменитый проект «Найраваны» по созданию телепортационной установки закончился взрывом, истребившим все живое в радиусе многих миль – причем ни его причина, ни даже природа до сих пор не установлены. Ее же проект по созданию сверхмощного генератора энергии на основе черных дыр привел к тому, что в небытие исчезла вся опытная станция – а проводись эксперимент на поверхности, исчезла бы вся наша планета. Боязнь отстать от конкурентов сплошь и рядом приводит к тому, что фундаментальные силы мироздания становятся предметом безответственных игр корпоративных «ученых»-недоучек, которых интересует только извлечение прибыли. Любой, кто изучал историю рас Верхнего Края, легко сможет сказать, чем обычно кончаются такие игры. Вправе ли мы осуждать землян за то, что они тщательно просчитывают последствия каждого шага в научно-технической области, и потому у них почти нет технологических катастроф и жертв сумасшедших экспериментов, совершенных единственно во имя «престижа»? Мы должны остановить эту безумную гонку, пока не стало слишком поздно. Это уже не вопрос нашей внутренней политики. Это насущный вопрос выживания.

В комнате повисла тишина – какое-то время молчали все, кто смотрел на экран.

– Знаете, ребята, – наконец озвучил общее мнение Яромир. – Похоже, что мы видели будущего Императора. И я, пожалуй, хотел бы оказаться здесь, когда он будет становиться им. Это будет самое интересное место на много десятков парсек вокруг.

Начался общий разговор – оживленный, пока еще не деловой. Игорь потянулся незаметно, тихо встал и выскользнул за дверь.

Надо было заняться делом.

* * *

Вставив «память» в комбрас, Игорь растянулся на постели, один за другим изучая подобранные Макаровым ролики. К его удивлению, история Джангра оказалась похожей на земную – хотя он и не пережил разрушительной ядерной войны, на планете до сих пор сохранялись различные государства. Впрочем, правда, эпоха острого противостояния между ними давно ушла в прошлое.

Самый большой материк Джангра, Арк, занимала, естественно, Империя Джангра, созданная Ультра, то есть Ультралевым Монархическим Движением. Все знали, чье это было движение: народа ойрин, населявшего две восточные трети Арка, отделенные Становыми Горами (Игоря повеселило, что именно так на русский язык переводилось название этого хребта – на Земле тоже был Становой Хребет) – страну бесконечных болот, поросших тайгой сопок, тундры и великих рек. Там же находились, правда, величайшие на планете запасы угля, нефти и других полезных ископаемых. Именно они позволили диким когда-то ойрин обрести могущество. Теперь это была страна гигантских электростанций, заводов и новых городов, сильно напоминавшая «индустриально развитые страны» Земли до ядерной войны.

Ойрин были полны решимости ни много ни мало сделать свою Империю самой могучей в Галактике и уже сильно продвинулись по этому пути: очень многие молодые мьюри улетали на Джангр, привлеченные как деньгами, так и возможностью стать чем-то большим, чем у себя дома.

К западу от Становых гор лежали страны более старые и давно обжитые. Ойрин покорили и объединили их в ходе целого ряда различных по силе и жестокости войн. Последней из них стала Великая Освободительная Война с Объединенными Штатами Джаны. В начале ее джан захватили почти всю планету, потом ойрин разбили и изгнали их, навсегда положив конец войнам.

Игорь сразу заподозрил, впрочем, что причиной этого была не военная доблесть ойрин, народа, как он понял, в ту пору жизнелюбивого и вовсе не склонного к фанатизму, а тогдашний режим Джаны, при котором – тоже что-то знакомое – безудержная погоня за прибылью и сомнительные опыты на детях вовсе не считались чем-то особенным. Подобные «культуры», как бы они ни кичились своим «уровнем разивития», почти мгновенно терпят поражение, встретившись в открытом бою с мало-мальски серьезным сопротивлением.

Целый ряд захваченных Джаной стран встретил Ультра как освободителей, забыв о созданном пропагандой образе «диких орд ойрин». Когда Народная Революция (лишь финал бесконечной и кровавой партизанской войны ойрин с Джаной) смела либерально-демократический режим на их родном континенте, ойрин живо добили его и на других – как добили и многое другое, отчего жизнь большинства обитателей планеты улучшилась, надо сказать, самым радикальным образом, как почти всегда бывает при конце «демократических обществ».

Полуфеодальный режим Империи поразительным образом уживался с идеями всеобщего равенства, а точнее – равноправия^[24]. Притом он оказался очень и очень устойчивым – может быть, благодаря одной из самых эффективных из известных в истории систем правления, а именно тому, что на Земле называлось «просвещенным абсолютизмом». Но зато в истории Земли была лишь одна аналогия тому, что именно императорский дом Хилайа возглавил Народную Революцию – как единственное спасение от окончательного вырождения народа и гибели цивилизации. Нечто подобное произошло в Японии XIX века. И лишь благодаря Ультра уже восьмое поколение граждан Империи жило практически при коммунизме.

Во главе государства стояла Ее Императорское Величество, вдовствующая Императрица Иннира XI, но этот факт никого не удивлял. Мало кто сомневался, что правление сей благородной дамы было благословением Божиим для всех народов Империи. Даже те, кто выступал за более демократический строй, сразу же оговаривались, что не имеют ничего против сей августейшей особы – за оскорбление величества в Империи, по старой традиции, неизбежно и флегматично секли розгами.

Впрочем, у Ультра хватало других, куда более серьезных врагов. К северо-западу от Арка лежала гористая и холодная Джана – сразу и материк и держава. Не столь большая и густонаселенная, она к тому же гораздо сильней пострадала от засилья «демократии», от которого освободилась лишь благодаря ойрин. Джана до сих пор отставала от Империи технически – зато ее амбиции были гораздо больше, и она старалась соперничать с Империей в любой области.

По мнению Игоря, это не предвещало джан ничего хорошего. Современные ойрин слыли народом достаточно суровым и не склонным бросать слова попусту – в каждом их ролике мальчишка мог видеть треугольные космические крейсеры, огромные орудия морских платформ, громадные, как городской квартал, парящие крепости, боевые шагатели и прочие достижения имперской мысли. По сравнению с ними даже целые стада излюбленных джан – тут они были похожи на землян – самолетов смотрелись почему-то весьма бледно. Именно ойрин начали Народную Революцию и не уставали обвинять джан в краже и извращении своих любимых идей. Те же, в свою очередь, уличали ойрин в сохранении «феодальных пережитков» в обществе, но именно благодаря им те пользовались такой популярностью в мире, в то время как напористые и предприимчивые джан не знали равных лишь в производстве всякой завлекательной дребедени – от фильмов до конфет.

Так же к западу, только южнее и уже вблизи берегов Арка, лежал небольшой, но весьма благополучный континент Левант, где сохранились прежние – буржуазные – порядки. В военном или экономическом отношении он не мог конкурировать с двумя гигантами, но, будучи формально нейтральным, извлекал все возможные выгоды из торговли и с теми и с другими, так что жизнь там выглядела вполне привлекательно. Игорь, правда, не мог понять, почему две великие державы еще не взяли к ногтю этот последний заповедник капитализма.

А на юге, далеко за экватором, лежала Ламайа – жаркая, перенаселенная арена вечной борьбы трех северных континентов и основной источник их головной боли. Основную ее территорию сейчас контролировала Империя, но это было явно не самое полезное ее приобретение. Большая часть тамошних народов славилась фанатизмом, злобой, упертой тупостью и другими милыми качествами, а разобраться с ними окончательно, имея в союзниках таких поборников терпимости и демократии, как Федерация Йэнно Мьюри, – формально сильнейшая держава Местной Зоны – ойрин, к сожалению, не могли. Фактически сохранить свою независимость им удалось лишь благодаря заключению грабительских концессий – как с самими мьюри, так и с аниу, и те хозяйничали в их системе как хотели. Сил выгнать незваных пришельцев у Джангра не было, именно поэтому он старался установить связь со всеми расами, до которых только мог добраться, и по крупицам собирал инопланетные технологии, дополняя их еще и своими.

Его цивилизация была даже несколько моложе земной – он находился на другой стороне зоны Великого Сброса, и земляне не обнаружили Джангр лишь потому, что он скрывался за территорией уже два с половиной века враждебной им Империи Джаго. Джаго первыми же и наткнулись на него, когда обычно инертная масса Медленной Зоны внезапно отхлынула к центру Галактики, открыв Нижнему Краю невиданное доселе множество миров.

Джангр спасло, как ни странно, противостояние двух его крупнейших держав – каждая из них имела армию в несколько миллионов солдат, вооруженных автоматическим огнестрельным оружием, а Джангр, например, мог присовокупить к ним 2160 70-тонных танков «Хин» с шестидюймовыми орудиями и 4100 ЗРК «Маэт». Эти ракеты запускались с четырехосных колесных платформ и несли как обычные, так и ядерные боеголовки, так что первая же попытка джаго захватить новый мир обошлась им очень дорого. К тому же ядерный арсенал ойрин впечатлял: 7,5 тысяч стратегических и 15 тысяч тактических зарядов – и после первого же вторжения джаго Император предупредил их, что при новой попытке оккупации ойрин попросту взорвут всю планету вместе с собой к местному аналогу чертей – не нам, так и никому. Джаго поначалу не поверили, но после того, как ойрин восемью 100-мегатонными зарядами взорвали крупнейшее в Ламайа месторождение бериллия, задумались – им нужен был живой мир с ресурсами, а не вывернутая наизнанку радиоактивная пустыня.

Полученную отсрочку джангри использовали сполна – они оперативно уладили внутренние разногласия и взялись за создание систем единых планетарных ПКО, так что когда джаго решились-таки на вторжение, ойрин уже запустили 480 трехсоттонных орбитальных оборонительных платформ, несущих 9600 рентгеновских лазеров с ядерной накачкой, и устроили джаго форменную бойню, масштабы которой не могли не порадовать Игоря – истинного землянина.

В конце концов джаго раздавили бы непокорную планету, просто смяв защитников количеством, но Джангр заключил союз с Йэнно Мьюри, а потом и с аниу. Искусно играя на противоречиях двух империй, джангри создали новую систему ПКО – сотню огромных плавучих океанских платформ, способных погружаться на километровую глубину и несущих по четыре сверхтяжелых лучевых орудия.

Космофлот у ойрин теперь был довольно большой, по меркам однопланетной цивилизации – 33 линкора, каждый из которых нес по 112 тяжелых ракет и 342 артиллерийских крейсера – дюжина их сопровождала яхту Принца-Наследника и сейчас ожидала ее на орбите. Эти треугольные корабли массой по 180 тысяч тонн и длиной больше трехсот метров несли по паре 1380-миллиметровых рельсовых орудий, стрелявших двадцатитонными снарядами, а также 25 гигаджоулевых лучевых орудий и 40 магазинных ПУ для 45-килограммовых самонаводящихся перехватчиков – они не имели боевого заряда и, разгоняясь до шести километров в секунду на химическом топливе, просто таранили цель, как старинные кинетические снаряды Земли – «ядра» – или более поздние высокоскоростные зенитные ракеты. Защищали крейсеры тераджоулевой емкости силовые щиты и 75-сантиметровая композитная броня – неплохие корабли даже по земным меркам, но по сравнению с армадами Йэнно Мьюри это было все равно что ничего, так что самым мощным оружием джангри по-прежнему была угроза уничтожить свой мир, и Игорь вполне мог представить, чего стоило пойти на нее. Нечто подобное готовились сделать со своей планетой в конце Галактической войны сторки – тогда только великодушие землян помешало погибнуть Сторкаду. Так или иначе, но джангри начали определенно нравиться мальчишке. Они находились еще только в начале большого пути, и уж во всяком случае у них не было такого дикого разгула преступности и гедонистических извращений, как у мьюри.

Вообще-то ойрин весьма терпимо относились к преступлениям против собственности – если вор соглашался своим трудом возместить нанесенный ущерб. Насильникам и убийцам же не стоило ждать от них снисхождения – наказанием за это служила не тюрьма, а пытки и смертная казнь разных степеней, да и сыскная полиция в Империи работала преотлично.

Узнав об этом, Игорь усмехнулся. В Русской Империи не было государственной полиции как таковой. Никто вообще не «следил за порядком» в привычном смысле этого слова. Закон соблюдали скорее потому, что он стал традицией, настолько древней, что она фактически стала нормой жизни. Ее нарушали очень редко – да и смысла в том не было. То есть украсть или обмануть при желании было можно – только зачем, если доброе имя теперь стоило дороже любых вещей? На фронтире, конечно, полицейские были, но их выбирали сами местные жители и они скорей являлись организаторами защиты населенных пунктов от враждебно настроенных туземцев, да еще командирами местных ополчений…

…Погасив экран, Игорь подтянул колени к животу и, одним рывком выпрямившись, вскочил. Несколько секунд мальчишка сладко, до дрожи, потягивался, балансируя на пальцах босых ног, потом встряхнул головой и подошел к окну-экрану, занимавшему всю стену спальни.

Солнце уже садилось. Пора было лететь. Игорь оделся и вышел в коридор. Подумав только о том, что надо было набраться наглости и попросить, чтобы разрешили взять с собой Лину. Если бы она согласилась. Но ведь согласилась же она встретиться, «когда тебе, Игорь, будет угодно…»

* * *

Малау стояла почти рядом с резиденцией землян – в том же районе, всего в паре километров от нее. Над окружавшей ее металлической стеной торчали восемь тонких башен, увенчанных многогранниками лазерных пушек – первое и последнее предупреждение всем незваным гостям.

Игорь вздохнул. Ему не так уж и хотелось на этот прием – правду говоря, он уже начал уставать от назойливого любопытства, но тут уж ничего не поделаешь – назвался груздем, полезай в кузов. Друзей слишком много не бывает, а кто тут друг, кто враг – никто, кроме него самого, не выяснит. Это – тоже война и не слишком далекая от той, что ведется пушками и ракетами.

На стальных стенах Малау квадратами горел яркий, резкий синий свет проекционных матриц, и всю территорию посольства накрывал купол силового поля. После похищения единственного сына Ее Величество помешалась на безопасности, но Игорь не стал бы ее осуждать – он уже знал здешнюю поговорку, что выживают только параноики, дико звучавшую на Земле, но совершенно понятную и уместную здесь, на Йэнно Мьюри.

Джангри открыли им силовое поле, и земные челноки опустились за стеной, на просторной, мощенной шестигранниками шершавого камня площадке. Здесь стояли машины джангри, и еще несколько десятков их хозяев, включая майордома Его Высочества – честь, соответствующая статусу Цесаревича. Все остальные были, очевидно, придворными – дамы в длинных платьях и замшевых башмачках со смешными малиновыми помпонами, господа в таких же, как у принца, хайлинах – только покороче и не со столь сложной отделкой. Эта мелочь позабавила мальчишку – на Земле никому не пришло бы в голову выстраивать иерархию по длине подола и количеству узоров на одежде, но джангри считали иначе и были здесь в своем праве. Кроме того, им тоже могла показаться странной парадная одежда земных дворян, их тяжелые родовые перстни и пышные рукава свободных рубах… Что ни город – то норов, как говаривал отец.

Выбравшись из челнока, Игорь осмотрелся. За посадочной площадкой лежал ухоженный парк. Таинственно-синие силовые поля лениво колыхались над деревьями, скользя по верхней кромке стены. Их тусклый, рассеянный свет был похож на лунный и падал словно ниоткуда, углубляя тон зарослей, но в общем тут было уже темновато. Лишнего света на Йэнно Мьюри старались не жечь – и вовсе не для экономии энергии…

Сама Малау стояла в центре парка. Ведушая к ней широкая аллея упиралась в открытые ворота – единственные в стальной, темно-синей стене, поднимавшейся высоко над кронами исполинских деревьев. Это и правда напоминало армейский форт землян на какой-нибудь враждебной, но важной планете.

Громадное здание, служившее домом для тысячи двухсот джангри, в городе заняло бы целый квартал. Его плоскую крышу венчали перистые шпили и тарелки антенн, массивные башни тяжелых лучевых орудий. Вход в Малау ничем не был закрыт, но толстенная плита террасы, нависавшая над ним громадным балконом, в любой миг могла повернуться на поперечной оси, наглухо перекрыв и его, и громадное окно над ней – еще средневековая штучка, по-прежнему эффективная, надо сказать. Игорю вдруг вспомнились замки сторков. Давно утерявшие крепостные функции, многократно перестроенные, а то и вовсе совершенно новые, они, тем не менее, сохранили почти в точности такие же балконы!

Тут же Игорь с тоской и еще кое-чем вспомнил родной дом, так непохожий на этот жутковатый гибрид дворца, крепости и тюрьмы особо строгого режима. Да, Йэнно Мьюри была чужой в самом точном смысле этого слова – и вовсе не для одних землян…

Все формальные приветствия и расшаркивания мальчишка пропустил мимо своего внимания – он не видел в этом ничего интересного, что-то вроде формального танца, движения которого знаешь наизусть и не думаешь над ними. Сама земная делегация была небольшой – полтора десятка русских и английских мальчишек, Макаров, Цесаревич, лорд Оксбридж и подполковник ван Карьйо, несколько преображенцев и лондонских гвардейцев, а вот встречающих оказалось едва ли не вдвое больше. Они потянулись за землянами шумной, галдящей толпой, и Игорь поморщился: играть роль белой вороны ему ну совершенно не хотелось.

Войдя в залитый молочно-белым светом просторный вестибюль здания, земляне разошлись, огибая пьедестал статуи – женщина в легкой одежде, с гордым, редкой красоты лицом, сжимая в одной руке копье, протягивала кому-то другую руку… В прощании? В приветствии? Трудно понять… А над ней в воздухе парили холодные и чистые звуки песни на незнакомом Игорю языке ойрин, словно идущие из какого-то древнего, неведомого мира… Статуя была красивой. Чуть ли не первой по-настоящему красивой статуей, виденной Игорем на Йенно Мьюри… впрочем, тут скорее Джангр.

Кто-то из придворных пояснил, что это Императрица Иннира I, легендарная основательница Империи – даже свои статуи джангри старались здесь упрятать под защиту брони…

Поднявшись по широченной мраморной лестнице, земляне вошли в залу для приемов, один вид которой заставил Игоря удивленно поднять брови. Пол здесь был покрыт не ковром даже, а длинным темно-пестрым мехом, стены облицованы резными каменными панелями. Здесь стояли громадные полукруглые диваны, сплошь обитые красным сафьяном, тисненым, словно корешки старинных книг, и столики из полированного дерева, каждый дюйм которого покрывала сложная инкрустация из кости, уставленные разнообразной снедью. Вместо ламп были статуи нагих девушек высотой в человеческий рост. Они возвышались на кубических постаментах из малахита, словно вазы из матового стекла, налитые доверху сильным и ровным белым светом.

Игорь еще никогда не видел такой роскоши и даже не представлял, что она вообще может быть, а главное – не представлял ее функции. Для того чтобы быть «просто» красивой, роскошь была слишком… роскошной. Как очень сладкий торт. Невкусно… Впрочем, все мысли вылетели у него из головы, когда он увидел собравшуюся здесь толпу. Их появление вызвало громкие аплодисменты – к облегчению мальчишки, вполне искренние.

Как оказалось, приглашены были не только земляне – множество пестро одетых (или неодетых, кто их знает?) гостей ели, болтали и танцевали здесь под негромкую музыку. Некоторые, устав, дремали на диванах, другие сидели прямо на полу, у громадных плоских панелей настенных экранов. Они казались окнами в какие-то немыслимо прекрасные, живые миры – вероятно, нарисованные при помощи суперкомпьютеров, потому что реальность никогда не бывает столь продуманно-красивой.

Игорь ошалел при виде этой вечеринки – она казалась ему совершенно нереальной, но не растерялся и на миг. В конце концов, многие балы на Земле собирают не меньше людей и не-людей! Он сразу заметил, что самих ойрин здесь мало – хотя эти бледные, черноволосые, зеленоглазые люди в своей традиционной черной одежде выделялись в любой толпе. Но здесь большинство гостей составляли мьюри – а кроме них, хватало и инопланетян: Игорь увидел нескольких сторков, пару нэйкельцев и даже одну девушку явно славянской внешности – правда, не русской, а скорее чешской или словацкой. Оставалось лишь гадать – то ли это еще одна какая-то человекоподобная раса, то ли кто-то из потомков затерявшихся в хаосе Первой Галактической землян – слухи про такие колонии и анклавы в чужих мирах упорно ходили, хотя пока ни один не подтвердился…

Едва осмотревшись, Игорь сразу узнал Охэйо: это сочетание черных блестящих волос, ярко-зеленых глаз и очень светлой кожи трудно было забыть. Сейчас принц был без силовых проекторов и почти без оружия: его черную, длинную хайлину, расшитую фрактальными узорами из серебра, стягивал серебряный же узорчатый пояс; на нем висел кинжал с серебряной рукояткой. Серебряными были и тяжелые браслеты на запястьях и щиколотках. Солдат в зале видно не было, но их командир здесь присутствовал – он вроде бы праздно стоял в нескольких шагах от принца, но такую праздность Игорь хорошо умел различать – человек на трудной работе, вот как это называется. И, наверное, у всех рас выглядит одинаково.

Заметив землян, Охэйо прижал ладони скрещенных рук к груди и сдержанно, слегка поклонился. Затем он широко улыбнулся и помахал им, подзывая к себе. Подойдя к нему, Игорь замер. Он просто не знал, что делать дальше – не кланяться же, в самом деле, чужому правителю без приказа своего?

Охэйо откровенно разглядывал их – всего пару секунд, не больше, – потом вновь улыбнулся и сказал:

– Здесь шумно. Я думаю, вы не откажетесь поговорить в более… э-э-э… тихом месте? – теперь он обращался к Цесаревичу. Тот спокойно кивнул. – Я думаю, и герой сегодняшнего дня не откажется почтить нас своим присутствием? – Он повернулся к Игорю. Мальчишка тоже кивнул, но глубже и медленней. – Отлично.

Принц быстро повернулся на пятках и пошел, разрезая толпу, словно нож. Игорь заметил, что одетый в черное офицер – капитан Лвеллин, вот как его звали – увязался за принцем, и Андрей Данилович тоже присоединился к ним. Оставлять Цесаревича наедине с чужими определенно не стоило.

Уходя, Игорь заметил, что англосаксы остались стоять – и лорд Оксбридж слегка усмехнулся. Без обиды, спокойно. Глаза его пожелали удачи – не русскому, нет.

Землянину.

* * *

По пути Охэйо отвечал на многочисленные приветствия, однако пересек зал, не задерживаясь ни на секунду. Толстая, тяжелая дверь – из тускло блестевшей чеканной бронзы – вывела их в коридор, облицованный подсвеченными изнутри витражами. Здесь было очень тепло и совершенно тихо: у Игоря возникло вдруг ощущение, что сейчас уже четвертый час ночи. Народу здесь почти не было: им встретилась только пара темно-золотых девушек-мьюри – хмурых, пухлогубых, синеглазых, чьи лохматые спутанные гривы доходили до ног и были чернее самой ночи, а одежда в основном состояла из украшений. Интересно, а джангрийки каковы?

Новая точно такая же дверь привела их в просторную квадратную комнату со стенами из толстых резных блоков матового стекла: оно сочилось мягким, таинственно-розоватым светом. Вдоль стен бежал сплошной диван, обитый тисненым сафьяном. У него стояли низкие столики с крышками из хрусталя, обрамленного черным деревом. Пол был покрыт сплошным же пушистым ковром. Никого, кроме них, тут не было.

– Итак, сударь? – спросил Цесаревич, когда массивная дверь закрылась за ними. Лвеллин сразу сел в углу и замер, словно истукан, – похоже, что кроме безопасности принца его не интересовало ничего.

– Мне нечасто приходится видеть невозможные вещи, – спокойно ответил Охэйо. – Совсем нечасто. Очень… да, очень многие сомневаются, что ваша победа была честной.

– Хочешь проверить? – насмешливо спросил Игорь. Ему до чертиков надоели все эти дипломатические реверансы, да и быть объектом обсуждения ему вовсе не хотелось. Цесаревич удовлетворенно утонул в диване; его мельком брошенный Игорю взгляд был похож на щелчок отомкнутой сворки на ошейнике охотничьего пса.

– А если хочу? – Охэйо не менее насмешливо посмотрел на него – сверху вниз.

– Попробуй. – Мальчишка уже выбирался из не слишком удобной для драки парадной формы, аккуратно складывая ее на первый попавшийся узорно-резной стул. Сейчас ему было наплевать, что обо всем этом подумают Цесаревич, Андрей Данилович и тот странный офицер с именем (фамилией?), ужасно похожим на валлийское. – Кто кого собьет с ног, идет?

– Идет. – Охэйо усмехнулся в ответ, сбрасывая сандалеты. Одежда у него была пусть и смешная, но очень удобная: она никак не стесняла движений.

Игорь задержал дыхание. Он как-то вдруг заметил, какимбольшимОхэйо кажется в этой комнате. Нет, конечно, это всего лишь казалось – свободная одежда и длиннючие волосы изрядно добавляли ему размера, но все же этот противник без малого вдвое старше его – и раза в полтора тяжелее, и он учился драться почти все то время, что Игорь жил. И учили его, несомненно, мастера своего дела, которых едва ли смущали неудобные кроссовки и нехватка мидий в рационе ученика… Но все-таки… все-таки вопрос – выучили ли…

Мальчишка упрямо мотнул головой. Да, это не настоящий бой… хотя с другой стороны – так очень даже настоящий. А проиграть, опозориться в присутствии Цесаревича просто невозможно. Да только когда было можно-то?

Игорь атаковал первым, без всяких церемоний – сдерживаться он не собирался, перед ним – не женщина и не кадет, а взрослый парень, да нет – молодой мужчина, который должен стать вождем. А у вождей принято доказывать, что они достойны этого звания.

Охэйо увернулся – почти опоздав, но «почти» тут не считается – и тут же атаковал сам. Игорь понимал, что первый же пропущенный удар отправит его в нокаут, если не что похуже – силой принц обделен отнюдь не был – да и пытаться отбивать или даже блокировать его удары определенно не стоило. Нужно уклоняться – и атаковать, атаковать самому при любой возможности…

…Обычно исход рукопашной схватки решается первым же ударом. Редко – двумя-тремя. Сейчас все было иначе. Игорь быстро понял, что принц никогда не дрался всерьез – он любил рукопашный бой ради самого процесса, активной, но не слишком опасной игры с нулевыми ставками. И он… да, он больше привык защищаться, а никакой бой не выигрывают защитой. Если он, Игорь, сможет прорваться сквозь нее… но вот как раз это оказалось совсем непросто – рисковать мальчишка не собирался, он хотел победить, и победить наверняка. Выиграть за счет физической силы или тактики боя Игорь не мог. Пытаться измотать противника тоже явно не стоило – Охэйо наверняка смог бы загнать лошадь, мчась с ней наперегонки, такие фокусы умел проделывать и сам Игорь… Мальчишке оставалось одно – выиграть за счет скорости…

Для неопытного зрителя их схватка превратилась бы в нечто, уже неуловимое для глаза – пара сражавшихся исчезала в вихре мелькающих ладоней, двигавшихся с неуловимой быстротой светлых и загорелых рук и ног, пыльных подошв, падала и вновь поднималась. Теперь Игорь наносил удары мгновенно, с такой скоростью, что даже быстрый как ветер Охэйо не всегда мог их избежать. Его же удары всякий раз или отражались, или просто шли мимо. Вот пятка землянина врезалась в его живот пониже пупка, рука ударила прямым в лицо, и Охэйо вскрикнул – звук скорее гневного удивления, чем боли. Он замешкался всего на миг… и бой кончился: высоко подпрыгнув, Игорь нанес принцу сокрушительный «выстрел» – удар босой ногой в грудь, от которого Охэйо, на мгновение зависнув в воздухе, гулко грохнулся спиной на пол.

Пару секунд он не двигался, и мальчишка испугался: такой удар мог проломить грудину и превратить сердце в месиво. Охэйо, впрочем, оказался крепок – как в переносном, так и в самом прямом смысле. Он приподнялголову, потом подтянул ноги и сразу сел. Тем не менее Игорь понимал, что бой выиграл: Охэйо дышал часто и отрывисто, он был наполовину оглушен, и будь бой настоящим, мальчишка мгновенно добил бы его.

Лицо Игоря светилось от радости победы, но мысли о ней оказались все же преждевременными: Охэйо вдруг протянул к нему руку – просто протянул, ладонью вперед – и Игорь ощутил, как нечто обманчиво-мягкое оплетает его и поднимает в воздух.Силойпринц владел явно лучше, чем своим телом, – мальчишка повис над полом. Теперь он мог брыкаться и бить во все стороны сколько угодно – он не мог только сдвинуться с места и совершенно ни до чего не доставал.

Вот толькоСилой, как подобает дворянину, владел и сам Игорь. Он не стал пытаться разорвать окутавшее его плетение – здесь Охэйо был намного сильнее его самого – он просто собрал все свои силы в один раскаленный пылающий клинок и рассек невидимую сеть. Плетение моментально лопнуло, его обрубленные жгуты отлетели назад, чувствительнозадевпринца – Охэйо вскрикнул от боли, и в его глазах зажглась уже настоящая злость. Растерянная улыбка мгновенно обратилась в оскал, Игорь ощутил, как принц стремительно набирает Силу, формируя ее в… нет, не в обычный «клинок» или даже файерболл, как у Славки Макарова, а во что-то, уже без дураков, страшное. Мальчишка не испугался, нет – он напружинился, готовясь отразить удар, но…

– Довольно, сударь, – вдруг резко сказал Цесаревич. Он не прикасался кСиле, не делал вообще ничего – просто сказал… но так, что Охэйо взглянул на него с каким-то удивлением… и темная волна отхлынула, словно ее не было вовсе. – Вы честно проиграли схватку, имейте мужество это признать.

Принц посмотрел на него – многозначительно и зло, – выплюнул изо рта кровь прямо на пол (плевок тут же куда-то исчез) и осторожно запустил в рот два пальца, проверяя наличие передних зубов. Зубы оказались на месте, но вот верхняя губа была рассечена изнутри и распухла раза в два, придав Охэйо некое неуловимое и смешное сходство с сайгаком. Потом принц распахнул свою хайлину и посмотрел вниз. Точно посреди его груди багровел на удивление четкий отпечаток босой мальчишеской ноги – след от последнего удара Игоря.

– Если бы этот сссс… Сурядов сын ударил бы меня под дых, я бы сдох, – хмуро сообщил он. – Так что, наверное, да – проиграл. Я не понимаю, – пожаловался он в пространство, – какого черта я, как ненормальный, целых десять лет, каждый день по два часа, занимался с моей сумасшедшей сестрой, позволял ей прикладывать руку – и ногу тоже – к каждой части моего тела – буквально к каждой! – и ради чего? Ради вот этого? – Он осторожно потрогал отпечаток. Было ясно, что он сохранится надолго – уже в виде изумительного синяка.

– Не знаю. Может быть, из свойственного Вашей Светлости мазохизма? – насмешливо предположил Цесаревич.

Охэйо вновь зло покосился на него, потом запахнулхайлинуи неожиданно легко поднялся.

– Научишь? – обратился он к Игорю.

Мальчишка длинно выдохнул. Лишь теперь он начал понимать, что почти любой из здешних власть имущих сейчас позвал бы охрану, и она очень всерьез попыталась бы их убить, что закончилось бы буйным кровавым безобразием, грудами трупов местных, трупами землян-гостей – и… дальше лучше не заглядывать (мальчишка похолодел). Охэйо, правда, оказался из другой породы – тут, судя по всему, мало кто умеет проигрывать, даже достойному противнику, но он умел.

– Ты не хотел победить, – серьезно ответил мальчишка. – Но я думаю, ты сможешь, если тебе будет на самом деле нужно. Не меня, конечно, – добавил он с усмешкой.

Охэйо удивленно взглянул на него, потом задумался на миг и печально покачал головой.

– Я не хотел бы, чтобы мне пришлось захотеть, – сказал он. – Вы, земляне, бросаетесь в каждый бой как в последний – и потому побеждаете, наверное. Как вы стали такими?

– Вам не понравится рассказ, Ваше Высочество, – ответил за Игоря Цесаревич. – История о том, как из стада вымучивали людей, – долгая и кровавая.

– Лишь дураки слушают только те истории, которые им нравятся. – Охэйо наконец бухнулся на диван, с удовольствием вытянув ноги. – А эта, я думаю, стоит всего времени, что нам придется на нее потратить. Итак?..

Интерлюдия. Старик.

200 год Галактической Эры.

За пять лет до Ярмарки.

Бессмысленно воевать против этих безумцев.

Мы предпочитаем быть на их стороне.

Из заявления представителя скиуттов.

Первая Галактическая Война, финал.

Завтра исполнится два века нашей победе в Войне. С тех пор было еще немало войн, но та – она так и остается Войной даже для тех, у кого и деды не могут сказать: «Мы видели ее!» Это утешает. Немного.

Два века. Двести лет. Нет, двести лет – не звучит. Два века – лучше. В этом слове – век – тяжелый гром двигателей и рев моторов. В нем крики атакующих и стоны раненых. Короткое и увесисто-емкое, как граната.

Век.

На нашей Закатной среди восемнадцати миллионов населения я – последний из тех, кто не только видел ту войну, но и участвовал в ней. Я – последний ветеран на планете…

Нас и вообще осталось немного – что-то около двухсот на обе Империи. Празднования и чествования начались год назад, и я так от них устал, что под конец уже с трудом терпел все это. Ничего. Завтра – все. Уже все.

Столица не спит, и отсюда видно, как переливается огнями небо. Но у нас тихо. Нам выделили гостиничный комплекс в парковой зоне. Может показаться, что попал в рай, где все твои желания выполняются по движению бровей. Но, учитывая то, как я жил, рай – не самое подходящее место для меня. Да и для остальных тоже.

И все-таки здесь можно чувствовать себя так, как я и мечтал последний год – в одиночестве. Странно. Вроде бы на свете не должно быть никого ближе для меня, чем эти старики, которые делят со мной гостиницу. Но я не ощущаю их своими. Умом я понимаю: они видели то же, что и я, но я не знаю никого из них – Империя огромна. И не знал тогда – война была еще более огромной, она закрутила судьбы сотен миллионов. И это только людей.

Может быть, я зря принял приглашение Его Величества и не остался на Закатной, в своем доме у подножия Граненых Пиков, где прожил весь этот век? Не хочется торжеств, не хочется парада, не хочется поздравлений, сколь угодно искренних. Хочется сидеть в кресле на веранде и смотреть, как синими сапфирами вспыхивают на вечернем небе облачные гряды. И слушать, как смеются внизу дети соседей. А потом, когда отгорит закат, поразивший когда-то Дорина, капитана «Рубина», первооткрывателя нашей планеты, уйти в комнаты. И знать, что в этот день они придут точно. Обязательно придут.

Впрочем… а не все ли равно, где я нахожусь? Для них давно уже нет ни парсеков, ни лет. Если я в самом деле был их другом – они войдут и сюда. Бесшумно, не открыв дверей. Этим вечером гостиница будет переполнена теми, кого не услышит предупредительный персонал, но кто будет видим для каждого из нас – еще живых ветеранов. Я не знаю, кто придет к моим соседям. Но тех, кто с темнотой появится в моем номере, я могу назвать поименно. Их будет много. Но начнется все с тех, с кем начиналось тогда.

Эдвард «Артур» Фарвелл, прикрывающий пулеметчик-раз, 14 лет. Юрка «Прут» Курзанов, снайпер-раз, 13 лет. Гэндзо «Танто» Такеши, стрелок-два, 14 лет. Валька «Валек» Прудкин, снайпер-два, 13 лет. Игорь «Сирин» Симонов, гранатометчик-раз, 14 лет. Димка «Брат» Симонов, стрелок-три, 13 лет. Дик «Болт» Толливер, прикрывающий пулеметчик-два, 14 лет. Олег «Казак» Разин, стрелок-четыре, 13 лет. Джок «Джей» Льюис, штурмовой пулеметчик-два, 13 лет. Тома «Мессер» Фильхе, гранатометчик-два, 14 лет. Майкл «Файр» Брэнсон, штурмовой пулеметчик-раз, 14 лет.

Они были. Но эти два века я – один. Слишком долго для одиночества…

Кто посмел тосковать о жизни?

Забудьте думать о тленном и бренном!

Номер приказа… Слушай, Отчизна!

Всем. Всем. Всем, чья могила – Вселенная…

Они здесь. Я вижу их. Пора начинать разговор.

– Здравствуйте, пацаны.

* * *

Мы шлем кораблям, бороздящим просторы Вселенной,

Послание это – пусть примет его капитан:

Все в мире проходит, все в жизни не вечно и тленно,

Когда-нибудь высохнет самый большой океан…

Но память пусть будет жива о штормах и приливах,

О том, как тревожно, испуганно чайки кричат,

О том, как безумно, немыслимо, дико красиво

На море спускается ярко-багровый закат.

Романтики нового, третьего тысячелетья,

Мы просим вас взять эту память сквозь толщу веков:

Как рвет паруса на все в мире озлобленный ветер,

Как гонит он тучи дурных, грозовых облаков,

Как волны взлетают почти что до самого неба,

Швыряя корабль, будто щепку, по черной воде…

Кто шторма не видел, тот на море вовсе и не был,

Кто на море не был, тот не был, по сути, нигде.

Вы так же, как мы, океан бороздили когда-то,

Галактику режете сотней космических трасс,

Пускай не взберется вовек у вас юнга по вантам —

Вы младшие братья, вы память храните о нас!

Своя будет радость у вас – и свое будет горе,

Открытия новых планет и созвездий вас ждут…

Но солнце садится багровое в синее море,

И чайки по-прежнему грустные песни поют^[25].

Олег Верещагин, Алексей Ефимов Шаг за грань

1. Распахнутая дверь Двадцать девятый год Промежутка

Девятилетний Борька Рокотов, сердито всхлипывая, рассматривал в зеркало ванной свою губу. Оттопыренная, она и без этого казалась втрое больше, чем обычно. Хотя – какой там «казалась», она такой и была, а изнутри ее «украшала» черная рана.

Губу Борьке разбил его лучший друг Витька Галюшин буквально двадцать минут назад. Начиналось все вполне обычно. Встретившись после школы, мальчишки, как договаривались, отправились на Волгу – проверить первый раз поставленные этой весной рачьи вентеря. Там они вздули двух пиратов с противоположного берега, которые тоже решили проверить вентеря, только чужие – пираты бесславно бежали, оставив ликующим победителям в качестве трофеев одно весло, две пары кедов и удочку. Борька и Витька решили немедленно, что агрессоры были на год («не, на два…», «да не, ты помнишь, здоровые такие, я прям до носа еле допрыгнул – на три!..») старше, и отпраздновали победу костром и прыжками вокруг него с дикими воплями, от которых лягушки в затоне массово попадали в воду в обмороке. Потом оказалось вдобавок, что раков попалось немерено.

И вот тут все и произошло. Витька немедленно заявил, что самый большой рак у него. Он, Борька, вежливо указал, что – нет, фиг, вот самый большой – клешни как раздвинутые пальцы на руке – и он в Борькином вентере. И честно предъявил рака. Тогда Витька мерзко засмеялся и безосновательно ответил, что это только так кажется потому, что у Борьки руки маленькие, как у девчонки.

Борька въехал лучшему другу в ухо…

…Раскрытые вентеря упали с обрыва, и раки обрели свободу, положив конец спору о своей величине. Кроме того, утонули сами вентеря. Друзья заметили это уже позже, так как в тот момент они, окончательно потеряв человеческий вид, с урчанием, визгом и прочими малочеловеческими звуками катались вокруг костерка, терзая друг друга совершенно беспощадно и собирая на одежду весеннюю траву, грязь и пепел. Расцепились они только когда вкатились в костерок.

Оба являли собой жалкое зрелище – перепачканные, ревущие от ярости в два ручья каждый, встрепанные. Но Борьке повезло меньше – Витька успел заехать ему головой в подбородок – видимо, случайно – и вот…

…Набрав в рот жидкость для полоскания, мальчишка тихо заныл и, поспешно плюнув в раковину, стал яростно полоскать рот водой, приплясывая на месте от жжения. Потом опять исследовал рану и вздохнул. Да уж. И это еще никто не видел – он пробрался домой через огород, таясь за свежей зеленью… Одежду засунул в стирку в надежде: мама решит, что «это уже давно тут лежит», переоделся, пригладился более-менее… но вот губа…

Борька опять всхлипнул и поклялся, что больше никогда Витьке словечка не скажет, раз он такой гад, предатель, да еще и по лицу головой бьет. Все. Дружба кончена. Навечно.

От этой мысли мальчишке стало совсем плохо, и он поплелся к себе в комнату – точнее, в комнату, которую делил с двумя младшими братьями. В голову лезли мысли, что драку вообще-то начал он сам, воспоминания, как ошалело моргал Витька, когда уселся на землю от удара в ухо, раздумья о том, что ухо у Витьки распухло, как вареник, и гудит, наверное…

А все равно сам виноват!!!

Усевшись на ковер, мальчишка включил телевизор. Новенький, стерео. Низачем включил, просто надеясь наткнуться на какую-нибудь передачу, которая его развеселит – ничего из любимых Борькой программ (типа документалок про освоение Солнечной, мультиков серий «Витязи» и «Серый конь мой» или концертных программ по старым песням) в это время еще не шло.

А включив – вздрогнул от неожиданно и властно вторгшихся в комнату звуков гимна «О, Россия!» и поднял голову. На фоне развевающегося государственного флага с гербом Империи сидел в кожаном кресле с высокой спинкой и смотрел прямо на Борьку…

…Борька ошалело уставился в экран. Личное обращение Императора к согражданам было чем-то неслыханным – ведь Император не политик из прошлого, ему нет нужды поднимать свою популярность дешевыми обещаниями. К нему мог прийти любой. Он приходил к людям редко… Да и оторвать все русское население Земли и других планет Солнечной системы от их важных и интересных дел – это не фунт изюму. Вне всяких сомнений, предстояло услышать нечто… нечто экс-тра-ор-ди-нар-но-е. Необычное, на взрослом языке.

И Борька не ошибся.

Всем знакомое по стерео помещение отнюдь не поражало роскошью, напротив, это был самый обычный кабинет человека, который работает всерьез и много – и лишь многочисленные терминалы спецсвязи давали понять, какова власть обитателя этого кабинета.

Сам Его Величество Василий тоже не слишком походил на Императора – невысокий, подтянутый мужчина, с узким, почти лисьим лицом и коротко подстриженными светлыми волосами. Он был одет в гвардейский офицерский мундир без знаков различия. Трудно было поверить, что еще в бытность наследником престола этот человек заслужил репутацию одного из лучших пилотов Солнечной системы, а позднее стал автором нескольких блестящих работ по гиперфизике. Все знали, что космос был страстью Его Величества – за десять лет его правления население внеземных колоний, и до того немаленькое, увеличилось вдвое, а внеземная промышленность – едва ли не вчетверо. Сам Его Величество еще в двадцать лет прославился полетом через хромосферу Солнца на им же сконструированном корабле – подвиг, не удававшийся доселе никому и принесший уникальные научные результаты, – а позднее руководил не менее уникальной «глубокой» экспедицией в атмосферу Юпитера, которая поглотила не одного отличного пилота-исследователя.

Солнечная система была велика – и неизученного в ней должно было хватить еще на тысячелетия, – но ни один мир в ней, кроме Земли, не был изначально пригоден для жизни, и это совсем не нравилось Борьке – в свои девять лет он прямо-таки бредил далекими планетами, по которым можно ходить без скафандра. Ждать, когда полностью сработает на Марсе и крупнейших спутниках планет-гигантов проект «Атмосфера»? Долго… скучно… Но тут уж ничего не поделаешь – межзвездные полеты невозможны. Хотя гипердвигатель был создан более полувека назад, его нельзя было использовать – мощности реакторов не хватало, чтобы совершить прыжок, и после нескольких катастроф исследования в этой области закрыли. А три посланных в Дальний Космос «медленные» экспедиции на кораблях с работающими на межзвездном водороде термоядерными двигателями Буссарда так и не вернулись и быстро перестали даже выходить на связь… Поначалу казалось, что постепенное развитие земной техники решит эту проблему, но уже через несколько лет ученые развели руками – они уперлись в потолок, обусловленный самими физическими законами. Альтернативой гиперприводу мог стать только квантовый двигатель, но вот его-то никак не получалось создать.

– Господа, – начал Его Величество, и его голос зазвенел торжеством. – Друзья. Братья мои и сестры… – Борька вдруг изумленно понял, что Его Величество… ой, нет… не может быть… волнуется! Мальчик подобрался и аж наклонился к экрану в готовности ловить каждое слово. «Вы только скажите, – мелькнула горячая мысль, – а уж мы… мы…» – На данный момент у нас есть все основания утверждать, что проблема, беспокоившая человечество последние полвека – проблема недостижимости звезд, – на самом деле коренится вовсе не в бессилии земной науки, как мы, увы, уже привыкли считать. Все вы знаете, что задача перехода в гиперкосмос нами давно решена, вопрос лишь в энергии, которую наши реакторы не в состоянии обеспечить. Человечество оказалось заперто в Солнечной системе. Мы не могли исследовать Галактику непосредственно, но тем усерднее вели астрономические наблюдения. И недавно наши ученые – профессор Белозерцев из Петербургского института гиперфизики и профессор Джон Кауфман из Эдинбургского астрофизического института – совершили поразительное открытие. На самом деле многие физические законы, которые мы привыкли считать чем-то вечным, вовсе не являются неизменными. По некоторым, до сих пор еще неизвестным причинам вся центральная часть нашей Галактики оказалась погружена в зону, в которой не действуют гиперприводы – и, следовательно, невозможны межзвездные полеты. Но, как нам удалось установить, эта зона медленно – конечно же, по астрономическим меркам, – но неотвратимо сжимается. И от имени всей Империи я заявляю – уже в ближайшее время – ближайшее время по меркам человека, его жизни, а не меркам Вселенной – настанет момент, когда звезды во всем их манящем величии станут близки нам! По самым последним расчетам, нам осталось ждать не больше года. Нам же с вами предстоит достойно ответить на вызов, который бросит нам Вселенная, и сильно расширить пределы нашего обиталища – в сравнении с теми, к которым мы привыкли и которые так уютно обжили…

Его Величество сделал паузу, и Борька с трудом перевел дух – как оказалось, он все это время не дышал. Просто забыл – неудивительно, когда вот так, вдруг, сбываются твои самые смелые мечты. И это что… это вот так… просто?!

– Я сказал «вызов»? – продолжил речь Император. – Что ж, я не ошибся. Это будет величайший вызов за всю историю человечества. Не только нам откроется Вселенная. Мы тоже откроемся для Вселенной. Вековая загадка чужого разума наконец решена – за все время существования Земли никто не прилетал на нее – просто потому, что не мог. Но отныне покров Медленной Зоны не будет защищать нас. Любой корабль любой расы отныне сможет достичь Земли – и никто не поручится, что намерения гостей окажутся добрыми. Там, – Император показал рукой вверх, – нас ждет невиданно огромный мир, в котором миллионы цивилизаций развивались тысячи лет. Мы – не более чем дети, которые вышли на порог родительского дома, не более чем юные моряки, которые готовятся впервые выйти из уютной гавани в море, где безумствуют грозные шторма. Мы пока что ничего не знаем о том огромном мире – но мы должны быть готовы ко всему, даже к вторжению, направленному на то, чтобы уничтожить нас. Времени осталось очень мало – и поэтому я, как и мой коллега, Император Англо-Саксонской Империи, Его Величество Эдуард VII, объявляем на Земле военное положение. Отныне все силы двух наших Империй будут направлены на производство гипердвигателей и на оснащение ими наших кораблей. Кроме того, во имя обороны Земли нам предстоит решить огромную по масштабам задачу – создать военный флот, который сможет обеспечить защиту нашей Родины от врагов, потенциал которых мы пока даже не в силах представить. Наши армии, которые за долгое время мира превратились в воспитательные центры для юношей, должны вернуть себе былую мощь. Наша промышленность должна обеспечить их новым и самым современным оружием, а наши ученые должны начать разработку еще более совершенного оружия, а также вернуться к разработке оружия, изготовление которого ранее было признано нецелесообразным. Наши биологи и медики должны быть готовы к встрече с самыми фантастическими формами жизни, многие из которых наверняка окажутся смертельно опасными. Наши ксенологи должны выйти из тени и превратить свою доселе абстрактную науку в нечто такое, что позволит нам установить контакт даже с самыми невероятными существами. Наши дипломаты должны стряхнуть пыль со своих навыков и быть готовыми к переговорам, от которых, возможно, будет зависеть судьба наших Империй. Для человечества настала пора выйти в Большой Космос – и я призываю всех и каждого поддержать этот прорыв. Нам нужны рабочие на звездолетные верфи, нужны моряки для новых кораблей и солдаты для нашей новой армии. Нужны врачи и ученые, исследователи и экспериментаторы. Нужны те, кто не побоится покинуть Землю и сделать своим домом новые миры. Нет, я не оговорился, товарищи, – вопрос о колонизации подходящих планет уже решен. Человечество не может вечно оставаться в Солнечной системе, мы должны выйти в Большой Космос – и пойти дальше не в хрупких скорлупках звездолетов, а на прочной базе населенных планет, ставших новым домом Человечества. Возможно, наш путь не будет легок и нас встретят те, кто не желает нам добра. Что ж: мы будем готовы и к этому. Нам есть что вспомнить. Мы подняли наши Империи из руин, из праха рухнувшей цивилизации. И вот теперь – мы поднимем их к звездам.

Император отчетливо перевел дух, несколько секунд молчал. Потом неожиданно широко улыбнулся и сказал, разведя руками:

– Вот. Я поздравляю всех. Есть с чем, честное слово.

– МаааАААА!!! ПаааААА!!! – истошно завопил Борька (все это время он буквально смотрел в рот Его Величеству и только кивал снова и снова, сам того не замечая), вскакивая и опрометью бросаясь к выходу из комнаты. Зацепился за стул, с шумом полетел на пол, яростно пнул стул в сторону, как живого врага, опять вскочил, вылетел в дверь и ссыпался по лестнице с грохотом землетрясения, не переставая вопить.

Сразу внизу он попал в руки вбежавшего с улицы отца. Смеющийся, раскрасневшийся мужчина подбросил старшего сына к потолку и, с размаху посадив себе на плечи, вышел на крыльцо. Следом почти выбежала мама, несшая на руках таращившего глаза маленького Тошку; трехлетняя Ладка спешила позади сама, в восторге от поднявшейся суматохи.

Средний из братьев – Вовка – взобравшись на забор, что-то верещал наружу, наверное – приятелям. Дед Семен – Борька обалдел, качаясь на плечах отца, – с уханьем, гиканьем и свистом плясал посреди двора вприсядку. Смеющаяся баба Дина махнула рукой дочери:

– Наших зови всех! Скорей зови, отца унимать!

– Молчи… баба! – почти не сбивая дыхания, рявкнул дед. – Я… с детства… мечтал! Эх, старый я! – и, подскочив, сел в воздухе на «шпагат». – Старый, пропали мои мечты пропадом! Ух-хаААА!!!

Борька прислушался. И понял, что поселок полнится гулом – слитным, катящимся, ликующим. Гул – шум голосов, шаги, смех, выкрики – наваливался отовсюду-отовсюду. Мальчик никогда не слышал такого. И вскрикнул удивленно, когда руки отца вдруг сжали его под бока и взметнули еще выше – так, что он увидел сразу все улицы, заполнявшиеся кипением народа.

– Запомни, сынок! – крикнул отец. – Этот день! Запомни!

И Борька закричал – звонко и громко – первое, что пришло ему в голову:

– УррррррРРРРАААА!!!

– …раааААААА!!! – отозвались улицы – словно ждали лишь этого детского крика, восторженного, как сама искренность, и звонкого, как веселый водопад.

* * *

Со дня сотворения мира

легенды слагались веками,

но не было дерзостней мифа,

чем миф о крылатом Икаре…

Мы медленно всходим по трапу.

Мы смотрим на землю влюбленно.

Нас ждут голубые пространства

прекрасного Млечного лона.

И вот чуть приметною вехой,

укутанная облаками,

плывет колыбель человечества,

покачивая материками.

Старенькая,

обжитая,

с повернутой набок осью…

В ее позывных – ожиданье,

в ее позывных – беспокойство:

А вдруг мы закружимся в млечности,

молниями испепеленные?!.

…Гордись, колыбель человечества:

мы выросли из пеленок!^[26]

2. Кто стучится в дверь ко мне? Второй год Экспансии Предупреждение

Дэм-Торсад, столица Империи Сторкад, будто заклеймил меня. Он во мне, хотя я постоянно пытался стереть его гнилостный след в моей памяти. Он воздвигнут в воспоминаниях – кошмарах, на самом деле – и я не могу остановить его тлетворное влияние на разум. Пятьдесят долгих лет я всеми силами старался освободить себя от мучительных образов этого жестокого и озлобленного общества. Я могу вырваться из давящих стен города, но яркие воспоминания остаются. В памяти он выглядит не процветающим мегаполисом, а огромным памятником… Памятником людям, чей инертный разум настолько придавлен традициями и привычками, что их жизнь подобна той, какую вели их предки тысячи лет назад.

Я не мог не заметить, что в обществе их глубоко укоренилась несправедливость. Знать подавляет обычных людей, которые, в свою очередь, растаптывают рабов. Талант ничего не значит, о людях судят исключительно по социальному статусу. Воспитываются и одобряются подсиживание и клеветничество. Знатные старики глубоко завидуют усердной молодежи и испытывают извращенное удовольствие, раздавив кого-нибудь из них своим влиянием. Простолюдины же благоговейно смотрят на знать, страстно желают ее положения и власти, но связаны традициями крепче железных кандалов.

Понятие прогресса чуждо сторкам. Кажется, что эта громадная Империя построена лишь стечением обстоятельств и удачей. Но как только ты узнаешь больше об их замысловатой системе, появляется ощущение, что они – словно большой могучий зверь, небрежно продирающийся вперед и растаптывающий любое препятствие. Этот зверь – не тупое здоровенное травоядное. Это хищник. Хищник с жестоким умом и без какого-либо намека на сочувствие. Их успех не в стремительных действиях, он достигается неторопливым и четким планированием, что может занять десятилетия. Но сторки умеют ждать.

Попадая в безупречно сплетенную знатью паутину, знай – это больше чем попасться самому, сюда же могут попасть твои дети и дети твоих детей. Выбраться не проблема. Проблема выбраться живым.

За проведенное в Дэм-Торсаде время я стал ненавидеть и презирать сторков. Их общество слишком во многом радикально отличается от нашего. Но я научился никогда не недооценивать их. Путь сторков беспощадно действенный, и я даже сейчас, после победоносной для нас войны, против воли восхищаюсь всеми их достижениями за века.

Из автобиографии Яромира Лещинского, первого посла Русской Империи в Империи Сторкад (3–5 гг. Экспансии)

Братья по разуму

Капитан Рэн кен ло Илвэри был в растерянности.

И пусть она выражалась всего лишь в слегка приподнятых плечах, украшенных неброскими контрэполетами повседневного мундира, а лицо капитана, обращенное к панорамному иллюминатору ходового мостика, оставалось обычным лицом сторка хорошего Рода – спокойным и чуточку надменным, – несмотря на все это, капитан Рэн кен ло Илвэри был в растерянности.

Он понимал, что эту растерянность видят все. Понимал, что надо сказать офицерам хоть что-то, после чего мир обретет привычные опоры и очертания хотя бы вчерне. Но это понимание затмевалось, парализовывалось мыслью о происходящем перед его глазами. Более того, он мог бы поклясться, что подчиненные, видящие его растерянность, сейчас о ней не думают совершенно – все их существо заполнено тем же изумлением и неверием, что и у него, капитана. Реальным оставался лишь голос штурмана, читавшего все новые и новые координаты. Но – эти координаты!!!

Рэн кен ло Илвэри даже в детстве не интересовался проблемой Медленной Зоны. Он просто знал, что такая зона есть, он выучил о ней достаточно, чтобы пройти проверки и испытания… но скажите на милость, кто станет всерьез рассуждать о весе тени? Какой смысл – хотя бы теоретический, хотя бы самый отвлеченный! – в этих рассуждениях? В Космосе – огромном и невообразимо сложном – да! – есть граница, за которую невозможно проникнуть. Изгибы ее довольно прихотливы, но они рассчитаны, записаны в каталоги и – совершенно безопасны. Лишь астрономы изучают лежащие в Медленной Зоне звезды. Оттуда не приходит никакая информация (если не считать легенд – например, о каком-то смешном беспилотном аппарате, якобы найденном дайрисами и содержавшем подробные сведения о какой-то планете вокруг какого-то солнца и запущенном какими-то аборигенами этой неведомой планеты…). Когда – очень давно – сторки выбрались в космос и наткнулись на границу Медленной Зоны – было много попыток проникнуть туда. С кораблями не происходило ничего страшного, их просто «вышибало» из гипера, как выразился кто-то. Потом был период, когда на почве этого феномена расцвели буйным цветом различные теории. А еще потом Медленная Зона стала просто такой же данностью, как многие другие неразрешимые загадки Космоса.

Ну… конечно, не совсем такой. Мало кто из мальчишек не мечтал о том, как он найдет способ, и Сторкаду откроются новые звезды, вот же они, видны в телескопы! Об этом мечтали даже дети из Низших Родов. Но это были всего лишь детские мечты…

…Капитан вздрогнул. Штурман смотрел на него растерянно. Он перестал говорить, очевидно, отчаявшись перечислить все те цифры, что мелькали на экране.

– Я поставил автоматическую проверку гиперполя, – пояснил он. – Я не понимаю… Такое ощущение… – Он замолчал, судя по всему, сам не веря тому, что хотел сказать.

– Да при чем тут ощущения?! – нетерпеливо, высоким от волнения голосом сказал кто-то из младших офицеров. Капитан не оборвал его. – Все же ясно! Я читал об этом, о такой теоретической возможности, ее предсказывали, только в сроках расходились, и никто не называл близких к нашему времени – Медленная Зона начала откатываться!

Рэн кен ло Илвэри смерил офицера взглядом. Потом повернулся к иллюминатору.

– Похоже, вы правы, – сказал он.

И тут же мостик наполнили голоса – говорили все офицеры, говорили, забыв о всегдашней сдержанности. Капитан не обрывал их. Мысль снова работала четко, хотя где-то на заднем плане разума полыхало лесным пожаром изумление и неверие – открываются Недоступные Звезды?! И он – он! – обнаружил это первым! Но это же, это же, это же…

Его рейдер был загружен рабами с Арк-Сейора, которых ждали на Арк-Федане. Но любой капитан флота имел право на свободные действия в условиях форс-мажора, а сложившаяся ситуация подходила под форс-мажор по всем параметрам. И нужно было быть древесным слизнем, чтобы – даже не имея на то прав! – не попытаться «пощупать языком» новое.

Движением руки капитан подозвал карго-офицера:

– Освободите половину трюмов, на ваше усмотрение.

Карго-офицер отсалютовал и быстро вышел, на ходу отдавая приказы в диск коммуникатора. «Освободить трюмы» в данном случае значило просто выбросить рабов в открытый космос, однако сейчас капитану было не до сантиментов, возможная добыча могла стоить во много раз дороже. Склонившись к штурману, Рэн кен ло Илвэри негромко приказал:

– Вон та звездочка, – и просто ткнул в экран. – Давайте курс. Попробуем на легких крыльях… – и, выпрямившись, прочел курс громко, вслух.

На мостике установилась тишина, в которой металлическим звоном прозвучали последние слова командира:

– Сила с нами, мужи Сторкада!

– Сила с нами! – отозвался слаженный хор. И на этот раз в нем не было и тени дежурной слаженности – только откровенный энтузиазм, только рев стаи накъя’тт, пикирующих за добычей.

Обычные школьники

– Вставай, друже, рассвет занялся, и схватка ждет нас!

Вообще-то, когда у тебя над ухом с утра пораньше орут такое, а открыв глаза, ты видишь на экране окольчуженного витязя с воинственно торчащей бородой – может и крыша подломиться. Но Генка, приоткрыв один глаз, дотянулся до пульта, и экран выключился.

Однако вставать и правда было пора. Пружинисто потянувшись и достав противоположные стенки пальцами рук и ног, Генка улыбнулся в потолок, разглядывая крест светящихся панелей, и со вздохом закинул ладони под голову. Повысив голос, запросил:

– Метеорология, как обстановка?

– В комплексе без изменений, – отозвался мелодичный голос справочного. – Снаружи утро, минус тридцать градусов по Цельсию, ветрено. Ожидается пылевая буря.

Было 7.00, а значит, завтрак ждал на столе. Интересно, пришел ли отец, подумал Генка и, встав прыжком, потянулся снова, потом резко нагнулся за гантелями. Судя по шуму, отец был в душе. А мама, наверное, все еще спала. Где Машка, и спрашивать не стоило, она ни за что не встанет раньше половины восьмого, если только ее не разбудит мама, да и тогда Машка ухитряется прятаться в кровати, словно суслик в норе. В результате, она всегда просыпает, а потом мчится на занятия, как солнечный призрак. Такой же красивый, неуловимый и опасный в своей стремительности.

За большим окном ронял листву осенний лес. Красивый такой, с вьющейся между ясеней тропкой и алыми кустами терновника, с голубым небом между крон… Жаль, что голография. Нет на Луне-11 лесов, если не считать здоровенного парка. Но он под куполом, а это немного не то. Нет, там воздух, ветер, «солнце» – все, как настоящее.

Но «как» настоящее – это все-таки не настоящее.

Генка очень любил свою планету. Нет, это правда было так – и красные пески-барханы, и черные скалы, и фиолетовое небо с ослепительным кружком класса F2, Зрачком. И бури любил, и все вообще. Он полюбил Луну-11 сразу, как только прилетел сюда, первой верной и глубокой любовью…

…но этот пейзаж не менял почти никогда.

Луну-11 открыли два года назад, сразу после того, как рухнула Зона – и почти тут же, в числе первых, на нее прилетели Никишовы. На Луне оказались гигантские залежи минерала лопарита – сырья для добычи тантала и ниобия, поэтому на планете была (и есть, и будет) нужда в инженерах, а Никишовы и были инженеры, только он – проходческих машин, а она – глубинной разведки.

Короче говоря, Луна-11 – не какое-нибудь там захолустье. Тут два грузовых и пассажирский космопорты, которые никогда не пустуют. Но туристов не бывает. Луна – не планета. Десять процентов кислорода в атмосфере, высокая радиоактивность, ужасающие ветры и почти ноль фауны-флоры.

Поэтому весь родной город Генки – Красный Порт – лежал под землей, выставив на поверхность лишь терминалы портов да парк под мощным защитным куполом. Луна-11 была немногим меньше Земли, но город – Город, как его еще называли – тут был только один, и жил он, подчиненный добыче лопарита. Подземные шахты и коридоры по площади были уже больше самого Красного Порта, и хватит их еще на века, точных цифр Генка не помнил, хотя они это учили.

Нельзя было сказать, что у колонистов легкая жизнь. Если мерить жалованьем – оно было просто огромным, так как шло сразу по дюжине статей от нескольких ведомств. Но бесплатных товаров и услуг, которые недавно начали появляться в метрополии, тут не было. Техническое обслуживание, впрочем, на уровне, это признавали все. Генка вспомнил, как в прошлом году на Надежде тамошние пацаны кулаки сгрызли от зависти, когда узнали, что на Одиннадцатой в каждой квартире полный набор бытовых автоматов. Зато на Надежде нет вспышек радиации и такой тяжеленной работы у взрослых. Отец Генки после шестичасовой смены спал полсуток, и еще часов шесть к нему лучше было не подходить… Ну и развлечений на Одиннадцатой было поменьше, чем на планетных колониях, что уж говорить о метрополии… Было даже искусственное море. А вот домашнего зверька не заведешь – не выжить ему в бронированных коридорах с оптимальной температурой, влажностью и искусственным (пусть и совсем солнечным по научному спектру) светом. Поэтому вот кому на самом деле завидовал Генка, так это мальчишкам, у которых жили собаки, кошки, лошади, коровы, да кто угодно, хоть хомяк на жердочке!!! Генка и на хомяка согласился бы.

И все-таки он хотел работать тем же и там же, где и отец. В будущем году мальчишка собирался лететь учиться на Землю. Вообще ему нравилось многое – история очень нравилась, и нравилось пилотировать самолеты, а иногда хотелось стать воздушным десантником. Но всякий раз, когда школьники посещали шахты, все эти желания разом отступали…

Никишов-старший работал на «мыши» – горном проходчике. Тот и правда походил на большеголовую, короткотелую мышь с большим длинным хвостом. «Глаз» – блистер кабины оператора. «Рот» всегда открыт, «верхняя челюсть» его – плазмотрон, короткобойный, но мощный, он выжигает лопарит, превращая его в расплав вместе с породой, и эта масса течет в «нижнюю челюсть» – хобот, по которому расплав подается в составленный из автономных вагонеток «хвост». «Мышь» ползет себе на двух парах гусениц, бесконечно и неспешно выжигая перед собой туннель. Едва заполняется охлаждаемая автоматически подающимся жидким азотом вагонетка, как она тут же отцепляется и едет на завод, который тут же, в шахте. Там параллелепипеды расплава вновь идут в печи, и уже готовые слитки металла загружаются в очередной балкер в одном из грузовых портов. И – вперед, к звездам! Почти все мальчишки хотели работать именно на проходчиках, но на практике меньше чем у половины получается выдержать хотя бы треть взрослой смены – тяжело. «Мышь» управляется мускулопультами, ты сидишь в тяжелом скафандре голый и почти ничем не можешь шевелить, кроме рук, а жара от плазмотрона такая, что печет даже сквозь блистер и скафандр. У Генки получалось – он был не то чтобы сильный, но выносливый, это признавали все. Недаром в пионерских походах он всегда ходил разведчиком и мало кто мог его «перепрыгать» на теннисном корте.

Квартира Никишовых – большая, пять комнат – располагалась на втором жилом ярусе, 17-я линия, № 85. А в этой квартире одна из комнат находилась в полном распоряжении мальчишки со всем барахлом – от мощного компьютера «регина» до древних, еще бумажных, книжек Александра Афанасьева, которые Генка чохом купил в букинистическом на Земле.

Середина мая второго года Экспансии – даже на календарь смотреть не нужно. Сегодня в школе Генке нужно было читать доклад о Третьей Мировой. Он неожиданно вспомнил об этом именно сейчас и понял, почему такое хорошее настроение. Генка неделю готовился к этому докладу, на который сам напросился, – готовился тщательно, даже можно сказать – любовно. Диск с докладом лежал на столе.

Именно поэтому Генка настроил побудку на упоминание о схватке.

* * *

17-я линия в этот час принадлежала спешащим на рейсовик школьникам. Улицы на Одиннадцатой были почти настоящие – если не поднимать голову к потолку и не обращать внимания на одинаковый в любое время суток свет.

Почти около двери Генку поджидали Алька Хотько и Богдан Равиков. Если Алька была одета почти так же, как сам Генка (в смысле – сапоги, джинсы, тонкая ветровка, только на девчонке – защитная пионерская, а на мальчишке оранжевая, в цвет комбинезона проходчиков, галстуки), то Богдан оказался в своем репертуаре. Затылок и виски выбриты, волосы надо лбом торчат семью прядями, зафиксированными лаками всех цветов радуги; брюки – одна штанина джинсовая, вторая – из металлизированного вельвета – обрезаны выше колен, наколенники – белый и черный – украшены шипами; на груди майки – герб Империи, только Хадарнави копьем поражает не демона, а недоуменного сома… Даже сапоги не как у людей – носы сверху обрезаны, и торчащие пальцы покрашены по ногтям черным лаком. Маечку его Генка раньше не видел и не мог сказать, что она ему понравилась – Генка не любил шуток над символикой. В такие минуты он искренне жалел, что на Одиннадцатой нет обязательной школьной формы. И еще временами удивлялся, что этот придурок – его лучший друг…

Хотя нет – придурком Богдан не был. Еще в прошлом году он отхватил бронзу в Императорских Юношеских по классу «малый реактивный», а в начале этого получил Премию Цесаревича за разработку маячной системы посадки авиатранспорта. Ну, нравилось парню выставлять себя то ли придурком, то ли просто асоциалом из старых времен. «Свобода – так на всю катушку!» – как иногда говорил Богдан.

Алька тут же начала с подъемом рассказывать о том, как позавчера они с девчонками проверяли снаряжение для вылазки к одному горному кряжу на предмет находки там артефактов Рейнджеров. Это у нее пунктик. Ну что Рейнджерам делать на такой планетке, как Одиннадцатая? Но энтузиазм заражает – Генка слушал, кивал, мычал, а когда Богдан начал за Алькиной спиной корчить утрированно-вдохновенные рожи, не выдержал:

– Кончай!

Алька обернулась, немедленно все поняла и, вспыхнув, сказала:

– Свинья! – и ускорила шаги, оторвавшись от мальчишек.

Богдан не смутился. Его вообще трудно было смутить, он сам предпочитал делать это. Как, к примеру, два месяца назад, когда он изложил на социологии свою теорию окружающего мира. По его мнению, все вокруг – большой эксперимент, поставленный Мировым Разумом, и эксперимент этот близок к завершению, о чем свидетельствует константа убывания энтропии, каковая энтропия является неотъемлемой частью процесса развития цивилизации: как она сойдет на нет – тут всем и Армагеддон. Виктор Борисович, социолог, выслушал Богдана в полном спокойствии, поставил ему за семинар «пять» и вежливо попросил более не читать на ночь Шопенгауэра, а если уже свербит – взять «Комментарии» англосакса Озрика Генти.

– Чего ты заводишь ее? – толкнул Генка Богдана под ребра.

Тот пожал плечами и вместо ответа объявил:

– А вон и транспорт.

Внутренний транспорт в Красном Порту – открытые автоматические электровозы, идущие по заданным маршрутам. Один такой стоял на углу 17-й и 18-й линий, и снего уже махали ребята и девчонки, одноклассники друзей. Алька, по-прежнему не оглядываясь на мальчишек, запрыгнула на платформу первой и подсела к своим пионеркам.

Отвечая на приветственные тычки, мальчишки пробрались на свободные места – и Богдан тут же воткнулся взглядом в установленный на носу платформы экран. Генка вытянул ноги в проход и бросил ворвавшейся на уже двинувшуюся платформу Машке:

– Проснулась?

– Мама велела тебе передать, чтобы ты не задерживался сегодня в школе, – заявила младшая сестричка, села наискосок и достала из рюкзачка каталог одежды.

Платформа набрала скорость и выскочила на транспортный ярус, по которому потоком неслись вагонетки. Полосы для городского транспорта были почти пусты. Генка устроился удобней и благожелательно осмотрелся. Ребята вокруг менялись разной ерундой вроде дисков с новыми фильмами и минералов для коллекций – этим на Одиннадцатой увлекались даже девчонки. По рукам ходили несколько номеров «Пионера», «Костра», «Вестника Русской Империи» и местной газеты «Вокруг порта».

Все, как обычно.

Платформа вылетела на верхний ярус, и Генка заметил, как сидящая справа девчонка с рюкзачком на коленях вздрогнула и привстала, безусловно выдав себя, как приезжую – даже если бы Генка не вспомнил, что не видел ее раньше.

Ну, это в самом деле было жутковато. Керамлит невидим, а несущие арки тоннеля – очень тонкие, поэтому по первому разу всем кажется, что платформа с разгону выперлась на поверхность. Слева и справа ветер срывал с верхушек барханов, отливавших червонным золотом, вихри красного песка. Чуть подальше видна была около черных скал машина ремонтников – там гектар за гектаром серебристо поблескивали солнечные батареи, питавшие все поселение энергией. В здешних местах это был самый дешевый и выгодный способ. Над скалами поднималась угловатая громада корабля – медленно, она казалась вообще неподвижной, от решеток лидаров до острых копий пламени из реверс-моторов.

– Балкер «Слон» уходит на Землю, – сказал Генка, чуть нагнувшись через проход к девчонке. – За горами, там – грузовой космодром.

– А? Да, спасибо… – Девчонка бледненько улыбнулась, потом вздохнула и как-то очень мило наклонила голову вбок. – Я перепугалась.

– А все пугаются первый раз. – Генка улыбнулся как можно шире и мужественней. – А ты новенькая, это точно. Как тебя на Одиннадцатую занесло?

– Не меня, а папку, – пояснила она, но тут же поправилась, очевидно, опасаясь обидеть старожила: – Но мне тут нравится!

– Неужели?! – изумился Генка, и новенькая рассмеялась. – А кто у тебя отец?

– Новый начальник портовой полиции, – гордо сказала она и наконец представилась: – Я Уля… Ульяна Устинова.

Все три космопорта Луны охранялись своим полицейским подразделением – оно и больше, и не такое бездельное, как городская полиция, в его ведении и посты лидарного предупреждения, и противокосмическая оборона, и таможня… Короче, начальник портовой полиции – фигура, даже если и у него половина функций – фикция. Например, та же ПКО – от кого обороняться? Или таможня – ну скажите на милость, откуда в космосе контрабандисты? Космос-то открылся, а вот мечты и надежды встретить в нем высокоразвитый технический разум, похоже, так и остаются мечтами и надеждами…

– Никишов, Генка, – кивнул Генка, а больше ни о чем они поговорить просто не успели – платформа подкатила, снижая ход, к мраморной арке, на которой золотом было высечено:

Нельзя воспитать мужественного человека, если не поставить его в такие условия, когда бы он мог проявить мужество.

А. С. Макаренко

* * *

Как очень часто бывает на нервном подъеме, Генка плохо запомнил, как делал доклад. Знал, что было тихо и все смотрели на него. Наверное, одноклассники и отворачивались, и двигались, но Генка этого не заметил, ему все запомнилось именно так – повернутые к нему знакомые лица и неожиданно незнакомо построжавшие глаза.

У него все было рассчитано по минутам, однако он не следил за временем – тема подхватила и несла его сама. Такое же восторженное состояние мальчишка испытывал и когда готовился к докладу, читал выбранную литературу. Люди страшной и святой эпохи, о которой он говорил, представлялись ему кем-то вроде витязей из эпоса. Всего-то – мир со всеми его людьми, с космосом, с журналами и выходными, с фильмами и песнями, с Землей и звездами – вот этот хороший, добрый, веселый мир есть только потому, что они тогда умирали, голодали, сражались и оставались непоколебимы, как… нет, не как скалы, куда скалам – как настоящие люди!

Генка опомнился, только когда закончил доклад.

– Вы все знаете эти слова, и я вполне могу отнести их к людям, о которых сейчас рассказывал… «Им страшно только забвение. Помните. Пожалуйста – помните», – и, нажав на кнопку стерео, отошел к «окну», где под легким ветром покачивались волны трав в степном море.

По классу пронеся шепоток, и даже учитель истории Игорь Алексеевич Могилев сделал шаг вперед от стены, возле которой стоял все это время. У Генки и правда получилось удачно – он голографировал кусочек старой хроники, и сейчас вышедший из боя «витязь» РА, неся в руке шлем, в замедленном темпе шел сквозь падающий снег из глубины «окна» – в класс. Все подались вперед и застыли, не сводя глаз с приближающегося человека. Свет в классе погас, и Алхунов запел (Генка долго искал именно эту древнюю запись)…

От героев

былых времен

Не осталось

порой имен…

Те, что приняли смертный бой,

Стали просто землей и травой…

«Витязь» шагнул с экрана в класс – под песню. И, остановившись, посмотрел вокруг, вытирая лицо рукавом грязного бушлата. Потом – улыбнулся, неумело и светло…

…Этот взгляд —

словно высший суд

Для ребят,

что сейчас растут.

И мальчишкам нельзя

Ни предать, ни обмануть,

Ни с пути

свернуть…^[27]

…Кончилась запись. Свет зажегся. Девчонки прятали сырые глаза. Мальчишки смотрели упрямо, набыченно. Генка стоял около «окна», которое вновь опустело, заложив руки за спину, и не нашел ничего умнее, как сказать:

– Это все.

– Ну что же, Гена, – Игорь Алексеевич подошел к своему столу, помолчал. – Это очень хорошо. Я с удовольствием поставлю тебе «отлично».

– Да, меньше за это сошествие ангела не поставишь, – сказал Богдан. – Весьма трогательно.

…Прежде чем мальчишек растащили, Генка разбил Богдану бровь, и сам обзавелся рассеченной губой…

* * *

Сразу после школы – несмотря на просьбу матери – Генка домой не пошел. Настроение было пакостным, он отвязался от сочувствующих приятелей, устав выслушивать негодующие речи и обещания в адрес куда-то девшегося прямо из медпункта Богдана.

Мальчишка забрался, петляя по улицам-линиям, в портовый район, в кафе «Красные Пески» – половина стен в заведении была прозрачной и выходила на поле космодрома. Кафе это облюбовали охотники, и тут же находилось представительство компании «Бобров и сын». Дело в том, что среди бедной фауны Луны-11 имелась такая хищная тварь, как визгун – опасная и хитрая, но с отличным мехом. Человек двадцать на Луне профессионально занимались добычей визгуна, поэтому кафе внутри было украшено снимками пустыни, оружием, шкурами, около шлюза постоянно торчали два-три пескохода, а в самом помещении так же постоянно сидели минимум трое охотников, причем их громоздкое снаряжение было свалено по углам вперемешку с оружием и пустыми бутылками. Охотники старательно поддерживали мнение о себе как об отчаянных ребятах – впрочем, достаточно оправданное. Тут же можно было встретить и немногочисленных туристов – как правило, офицеров космофлота или таких же охотников-любителей-экстремалов.

Вот сюда Генка и пришел. Только что вошедший охотник с болтающейся на груди маской махнул ему рукой:

– А, Генок! Привет, Генок, как дела?

Мальчишка улыбнулся, молча кивнул. Этого парня пионеры два месяца назад спасли от верной смерти – его пескоход ухнул в расщелину, сам водитель выбрался чудом и полз к городу со сломанной ногой. Ползти ему оставалось еще километров сорок, когда Генка и Богдан на него наткнулись.

Усевшись за столик спиной к залу, Генка хмуро уставился на поле космодрома. Злость на Богдана не исчезла, даже меньше не стала, и мальчишка решил, что обязательно сцепится с другом… – бывшим другом, черт!.. – снова. Совсем оскотинел, гаденыш!!! И дело было даже не в том, что он там буркнул о докладе. Дело – в теме доклада.

«Решено, – подумал Генка. – Допиваю сок – и отправляюсь к нему домой. Драться он не откажется, не трус же он, в конце концов. А мне станет легче».

– Садится, – сказал кто-то неподалеку, и в кафе произошло легкое движение.

Генка обернулся – все дружно смотрели в противоположное окно. Генка увидел высоко в небе точку – она пульсировала и быстро росла, все отчетливей делясь на четыре огненных креста. Стал слышен свистящий гул.

Генка сверился с часами и удивился. Никакого корабля по времени не должно было быть. Экстренный рейс?.. Послышался вибрирующий писк – сработали звуковые глушители, зато начали трястись все незакрепленные предметы. Мальчишка ощутил неприятное – словно кто-то быстро забегал под кожей. Он встал, сделал несколько шагов к окну и не удержался от вопроса:

– Кто это?

Бородатый охотник, уже стоявший там, ответил:

– Грузовик. Час назад запросил экстренную… О, смотри.

Четыре колонны призрачного пламени отвесно спустились сверху. Они ширились, укорачивались, и на них, словно приседая, неспешно опускался большой серебристый корабль, неуклюжий, какими кажутся большинство космических кораблей на поверхности атмосферных планет. Вибрация сделалась невыносимой – корабли такого класса для посадок не предназначались. Около махины держались четыре автоматических буксировщика.

– Да вы гляньте, туда батальон строем войдет! – ахнул кто-то.

Генка не сразу понял, о чем это, но потом увидел… Да – насчет батальона – это, пожалуй, еще и преуменьшение… Половина флаинг-моторов была выдрана – не только внешние дюзы, но и сам безектор, кораблю словно вывернули нутро. Там серебристый металл почернел, от корабля то и дело отрывались и падали вниз какие-то куски. Генка завороженно смотрел на посадку. До такой степени изувеченные корабли он до сих пор видел только в стерео, в фантастических лентах о звездных войнах.

Изумлен был не только мальчишка. Кто-то позади спросил потрясенно:

– Да что с ним такое случилось-то?

– Факел сорвался, – предположил еще кто-то неуверенно.

Ему ответили презрительно:

– Когда факел срывается, от корабля только атомы остаются, салага.

– Столкновение, похоже…

– Да с кем – такое?! Взрыв какой-то…

Грузовик окончательно опустился, словно очень усталый человек наконец-то добрался до стула и сел. В кафе включились экраны – показывали вблизи корабль, машины, мчащиеся к нему. Генка с интересом посмотрел бы, что там будет происходить, но его тронули за плечо.

Мальчишка обернулся.

Рядом стоял Богдан.

Контакт

Женщина на снимке улыбалась, стоя под большим деревом – раскидистым, с корой в мощных трещинах. Капитан Рэн кен ло Илвэри неожиданно узнал дуб и невольно хмыкнул от удивления.

– Красивая женщина, – оценил старший помощник. – Доктор, что скажешь по их поводу?

– Фактически они идентичны нам, – корабельный медик, изучавший какие-то блестящие предметы – тоже из трофеев, – отвлекся от своего занятия. – Конечно, отличия есть, но они минимальны. Так что даже общие дети у нас могут быть – если когда-нибудь нанесешь визит на их планету, то вполне можешь взять эту женщину себе.

За столом прокатился короткий смех. Настроение у всех было возбужденным. Не успели хотя бы «с краю прихватить каши», как гласила древняя пословица, шалея от открывшихся перед ними новых горизонтов – и буквально на рейдер вынесло большой неизвестный корабль. Команда чужака не ожидала атаки – похоже, вообще не подозревала, что такое возможно – и до последнего момента вместо того, чтобы звать на помощь или хотя бы сообщить о происходящем своим, бомбардировала сторков восторженными (по тону голосов было слышно) приветствиями и какими-то вопросами. Правда, капитан не мог не признаться самому себе – когда его рейдер выпустил абордажные катера и чужаки поняли, что это всерьез, они дали хороший отпор. Их корабль уходил на полной тяге, и рейдер смог остановить его, лишь почти безнадежно изувечив. Когда абордажные группы вломились, наконец, на борт, их встретили всем, чем только можно – и даже тем, чем нельзя. Оружия у экипажа почти не было, но сторки потеряли пятерых убитыми, а из всей вражеской команды – двадцати трех невероятно, до ступора похожих на них существ – никого схватить живым не удалось. Трюмы корабля были заполнены слитками металла – кстати, очень дорогого, тантал был редок на Сторкаде, он шел в медицину, а главное – на производство реакторов космических кораблей. Но груз знаний о чужом мире – от звездных карт до личных мелочей команды – был в миллион раз ценней.

Сейчас рейдер и его жертва дрейфовали в космосе, сцепленные штурмовыми галереями. Внешне оба корабля казались мертвыми, но на деле внутри шла напряженная непрерывная работа.

– Раса крепкая, но глупая и доверчивая, – задумчиво сказал Рэн кен ло Илвэри, и офицеры, замолчав, повернули головы к капитану. – Что они похожи на нас – с этим пусть разбираются ученые. В конце концов, мьюри тоже на нас похожи… – При упоминании старых врагов многие нахмурились. Сравнение получилось неудачным – ЧЕМ кончилась война с мьюри, на Сторкаде знали все и забывать не собирались. – Как там с анализом уровня развития?

Офицер, к которому был обращен вопрос, кивнул:

– Судя по тому, что мы успели изучить, – эта раса только-только выбралась в космос. Они освоили крохотный кусочек пространства. Технически сильно отстают от нас, хотя корабль сам по себе неожиданно хорош, есть множество вещей, которые просто драгоценные камни на фоне даже наших достижений. Если мне будет позволено добавить… – офицер замялся, и Рэн кен ло Илвэри кивнул. – У меня странное ощущение… В этой расе есть что-то неправильное… нет, не так. Непривычное, необычное. Я не могу понять, что это, но оно есть – сквозит во всем, начиная от их корабля и кончая тем, как они дрались…

– Когда сможете сформулировать свои подозрения более точно, – с легкой насмешкой сказал капитан, – тогда мы вернемся к этому разговору. Пока же… – Он встал. – Пока я принял решение, – вытянувшийся из его руки зеленый луч пошел по новой карте, развернувшейся на экране. – Мы используем их корабль и захваченные записи, а также наше удачное сходство для того, чтобы высадиться вот сюда, – на карте вспыхнула точка. – Если я что-то успел понять – это планета-рудник. Я приказываю подготовить десантную группу – думаю, трехсот человек хватит. С их наивностью и явной неискушенностью в делах войны мы легко сломим сопротивление, разграбим рудник, вывезем все ценное, включая рабов, и вернемся на Сторкад втройне победителями. Разработкой деталей операции я займусь сам.

Одобрительный шум был ответом на короткую речь капитана. Лишь офицер, так скомканно сделавший доклад-прогноз, молчал. Не от обиды – нет, он не находил ничего обидного в словах командира, скорее соглашался с ними. Но сейчас он рассматривал доставшийся ему в качестве трофея пистолет врага – пороховой, древний, с вытертым воронением. Длинный плоский ствол пистолета был украшен какими-то буквами – пока что письменность новых будущих рабов не была расшифрована, и офицер просто задумчиво проводил по надписи пальцами, пытаясь разобраться с тем, что его беспокоит, и злясь сам на себя за эту неуравновешенность…

…На стволе старого, как история Земли, «ТТ», сделанного еще в 30-е годы ХХ века от Р. Х., который офицер-сторк забрал у старшего механика захваченного рудовоза после того, как успел выстрелить раньше, упав за тело застреленного стармехом десантника, было выгравировано – видимо, намного позже, в годы Серых Войн:

Я УМРУ – НО И ТЫ, ГАД, ПОГИБНЕШЬ!

Беда и жизнь

Домой мальчишки возвращались пешком, хотя это было далеко. Но они не спешили и забрались аж на коммуникационный уровень, потому что там было меньше людей, а те, что были, – занимались делами и по сторонам не смотрели.

– Ген, ты меня прости, – говорил Богдан негромко. В ответвлениях коридора мягко мерцали указатели, слышался шум работающих проходчиков. – Понимаешь, у меня… у нас горе. Мне бы просто сказать, а меня зло какое-то взяло, ну, я и – как идиот…

– Что случилось-то? – спросил Генка хмуро.

Богдан тоскливо вздохнул:

– Да понимаешь, Ждан погиб. – Он неожиданно споткнулся и всхлипнул.

– Как погиб? – холодея, спросил Генка. Ждан, старший брат Богдана, служил в полиции на Земле.

– Как, как… – хрипло сказал Богдан. – Так и не бывает даже… Сволочи какие-то… банда, как в истории твоей любимой… Напали на поселок на Курильской косе, с моря. Жданка там еще с двумя ребятами, стажерами, что-то делал, я не понял, что… А больше никого. Даже мужчин почти не было, все в море на ловле… А эти… с баркаса с моторного высадились и по поселку… Стрельба, крики… Ну, Ждан и эти двое стажеров, они… бой приняли, в общем. Они, а с ними мужики, какие были, пацаны постарше – оружие похватали, бандитов почти всех и положили, какие остались – сдались. А Ждана… убило. Вот так… – Он вытер глаза рукой.

– Какая банда? – Генка никак не мог взять в толк. – Разве такое бывает?!

– Ну вот… выходит, бывает, – ответил Богдан. – Сказали – даже место нашли, где у них база была, где-то на островах, которые от Японских остались… Дикари совсем, а с винтовками автоматическими, с пулеметом…

Генка не знал, что сказать. Он осторожно положил руку на плечи Богдану – показалось, что тот собирается по-настоящему заплакать. Но это, конечно, была чушь. Богдан дернул плечом и, посопев, зло сказал:

– Ладно, там посмотрим, что дальше… Простишь? – требовательно спросил он.

– Конечно, – кивнул Генка. – Только больше не надо так, Богдан. Ждан… он же видишь, он и сам, как… – и не договорил, не нашел слов.

А Богдан только наклонил разноцветную голову, и какое-то время мальчишки шли молча.

Потом Генка спросил:

– Ты на той неделе собираешься в поход? Или…

– Пойду, – ответил Богдан. – Слушай, давай в наше кафе зайдем, что ли…

«Наше кафе» – это было кафе-автомат на углу 17-й и 18-й линий, около остановки.

Мальчишки вскочили на только-только отошедшую от остановки платформу, идущую в нужном направлении. Группа инженеров, возвращавшихся со смены, распевала старую песню – впрочем, тут она звучала скорей в ироническом ключе:

Гонят партию в землю глухую,

В самоцветный проклятый рудник…

Генка думал о случившемся. Не верилось, что такое вообще могло произойти. Банда… Нет, конечно, бывает разное. Но такое?!

Он вспомнил Ждана. Тот был старше Богдана на шесть лет, служил уже два с лишним года и прилетал в отпуск – в форме; конечно, не такой, как армейская, но все равно в форме – веселый, возбужденный от встречи с родными…

Генка закрыл глаза. Он пытался представить себе, как это было. Но в голову лезли только кадры из фильмов – пусть и документальных, но фильмов. А Ждан был не из фильма. Он был настоящий, а теперь его – нет.

Это были тяжелые мысли. Потому что смерть, хоть и далекая, была настоящей смертью в бою. У Богдана был брат. А теперь его нет.

* * *

К удивлению Генки, в кафе сидели за столиком и жрали пирожные Алька и… Ульяна. Алька заметила мальчишек первой и громко сказала:

– Ну, вот и они. И рожи целые. А ты беспокоилась чего-то там…

– Привет… – удивленно сказал Генка, присаживаясь к столу. – А ты как здесь? – вопрос был обращен к Ульяне.

Она снова – как тогда на платформе – наклонила голову к плечу и спокойно ответила:

– Я думала, что вы будете драться. И я с Алькой решила вас подождать тут.

«Ты им не говорил?» – взглядом спросил Генка.

Усевшийся рядом Богдан ответил:

«Нет».

– Ульяна Устинова, – представил Генка новенькую, доставая из окошка вазочки с мороженым. – А это – Богдан, его внешний вид куда хуже внутреннего содержания.

– Очень приятно, – двусмысленно, но в то же время церемонно сказала Ульяна, и Богдан передал ей вазочку:

– Мне тоже. Ты ведь дочь нового начальника полиции космопорта?

– Так ты ее знаешь? – удивился Генка.

– Видел мельком и в школе, а главное, в новостях… Мило с твоей стороны, что ты тут нас подождала с Алькой.

– Вы все пионеры? – неожиданно поинтересовалась Ульяна.

Алька кивнула и повела вокруг ложечкой, как скипетром:

– Все, даже этот раскрашенный псих. Тут без этого можно было бы умереть со скуки. А ты – пионерка?

– Конечно, – гордо ответила Ульяна. – Старший пионер. У вас небольшие отряды, наверное?

– Отряд, – уточнил Генка. – Он смешанный, называется «Кроты»… Мы тут весело живем – кстати, у нас парк здоровенный, с целую страну размером, но это не самое интересное. Алька насчет скуки не права, вообще-то. Вот ты чем занимаешься?

– Я? – Ульяна задумалась. – Ну… Флюктуационной психологией, но это для себя, такие специалисты нечасто нужны… А так – коррекционной хирургией. А как пионер – следопыт и инструктор служебного собаководства.

– Ого! – вырвалось у Альки. – Но собак у нас нет, только в парке волки.

– Кстати, а почему весь город не в парке? – полюбопытствовала Ульяна. – Это ж лучше…

Мальчишки переглянулись, и Генка пояснил:

– Понимаешь, наверху бывают вспышки радиации. Растениям там или животным даже – им ничего, а людям тяжеловато бывает… А, ну так вот, я – оператор проходческих машин и радиооптик, а как пионер – следопыт тоже, как ты, и водитель пескоходов. Богдан – техник наземных служб и лингвист, плюс пионерские – водитель, как я, и взрывотехник. Алька – геолог и археолог, и еще фельдшер и связист. Ну и развлекаемся, как можем. Профессии у нас в основном «домашние», конечно… Но мы и еще немало чего умеем.

– А театр у вас есть? – поинтересовалась новенькая.

– А как же, – ответил Генка гордо. – И театр, и станции по интересам.

– Которые, правда, влачат довольно жалкое существование, – добавил Богдан. Подумал и уточнил: – Ну, кроме геологической.

– Почему? Я очень историю люблю, – возразил Генка.

– Так там вся станция на тебе и держится…

– Военную историю, конечно? – Ульяна с интересом посмотрела на мальчика.

– Да почему? Не только, – Генка пожал плечами. – Даже не столько, наверное, хотя это и странно звучит. Меня больше интересует, как получилось все то, чем мы живем, из всего того, что было… ну, в двадцать первом веке. Из бардака, короче.

– Кое-кто говорит, – вдруг добавила Ульяна, уже не сводя с мальчишки глаз, – что из бардака получилась тюрьма.

– Это о так называемой «внутренней свободе»? – презрительно уточнил Генка. – Да знаю, читал. Ерунда полная. Как раз эта «свобода» чуть мир не угробила, потому что она без умения себя контролировать и подчиняться правилам ведет к вседозволенности, которую опять-таки каждый считает «свободой», для личного пользования, правда. Анархия.

– А по-моему, не было тогда никакой анархии, – возразила Ульяна. – Анархия, если научный термин брать, а не бытовое понимание, скорее сейчас. Почти все тогдашние государства были настоящими диктатурами. Отец полгода назад писал большую работу, а я материалы читала. Интересно очень. И страшно. Например, полицейским можно было застрелить человека за отказ выйти из машины. Или забрать ребенка из дома просто так, потому что кому-то что-то показалось.

– Ну, я про бытовое понимание анархии, – слегка смутился Генка. – В душах и в умах. А полицейский произвол как раз и шел от попыток навести порядок при непонимании, что начинать-то надо с воспитания людей – а для этого сами правители должны быть сверхлюдьми! Читала, наверное, – умение грабить людей называлось «умением делать деньги» и было почетным. «Адвокат» профессия была – защищать преступников, причем только богатых преступников. А искусство? Микроволновка для психики – сходил на выставку и испек мозги… И при этом толпа народу кричала: «Запрещать – значит нарушать права человека!»

Только после этой горячей тирады они обратили внимание на то, что Богдан и Алька наблюдают за ними с преувеличенными вниманием и робостью. Ульяна смущенно вздохнула, а Богдан, выставив перед собой ладони, подобострастно сказал:

– Продолжай, продолжайте! Это просто радость сердцу – вас вот так слушать и слушать. Набираться мудрости в осознании собственного приземленного ничтожества…

– Ой, мне казалось, что ты тоже любишь историю, – покаянно сказала Ульяна Альке.

Та вздохнула и засмеялась:

– Археологию. Все, что нельзя выкопать из земли, меня интересует лишь в обязательном порядке.

* * *

В квартире Никишовых было тихо. Отец все еще спал, сестра куда-то умелась, мама – на работе. Генка тоже решил не задерживаться, хотя отец, конечно, проснувшись и никого не обнаружив, за обедом начнет бухтеть, что его все бросили, – есть у него такая манера. Мама всякий раз говорит, что это атавизм – желание мужика видеть себя в семье толстой осью вращения. Генка в таких случаях всегда выступал за отца, Машка – за маму, и получалось равенство и равновесие…

Вообще-то надо было готовить уроки. Тем более, что задали немного. Но у Генки лежала недочитанная книжка по радиооптике, да еще оказалось, что пришла почта, а с нею – письмо от Келли О’Мейры, с которым Генка познакомился на Надежде. К письму были приложены снимки, которые Генка не успел скопировать себе тогда. Бросив в угол рюкзак, мальчишка присел к столику и начал просматривать присланное, забыв обо всем остальном и представляя отдых на Надежде – как было здорово! Келли сообщал, что этим летом полетит в международный лагерь на Землю, и звал с собой. Генка задумался. Отпуск у родителей предполагался в начале осени – и Никишовы вроде бы всей семьей собирались на Землю. Может быть, удастся уговорить родителей ездить там с Машкой, а самому – в лагерь? В конце концов, последнее лето свободное, через год кончится школа – и все, считай, началась взрослая жизнь…

А ведь и правда – последнее лето. Генка вздохнул. Похоже, как говорится, кончается детство.

Подняв голову, он оглядел свою комнату и повел плечами. Ну и пусть. Но наступающее-то лето – точно его! А дальше и заглядывать нечего, потому что ясно одно: будет интересно. Иначе просто не бывает, любая жизнь интересна, главное – выбирать самому! И знать, что та же самая жизнь не даст – просто не даст! – выбрать неправильно.

Вот это – здорово.

Смерть

Еще несколько лет назад планета была одна.

Нет, правда. Генка хорошо знал и любил историю, но ему постоянно приходилось себе напоминать, что все события, которые восхищали и завораживали его, происходили на одной планете.

Да что там – на одной планете, чаще всего просто – на какой-то части этой планеты! И нередко – крохотной. Даже первые две мировые войны Мировыми на самом деле вовсе не были. А вот, скажем, вся знаменитая и легендарная эпопея короля Артура крутилась на части острова Британия. Небольшого острова.

Колумб плыл почти три месяца, преодолевая расстояние, которое Генка с друзьями проходили в пионерском походе. Ну – ладно, в большом походе. Но это – подростки. А у взрослых сейчас были другие подвиги и путешествия, именно поэтому на Одиннадцатой имелся парк размером с целую старинную страну. На таком клочке «земной Земли» могло произойти столько всего, что историкам хватило бы материала на века. А тут это просто парк. Место отдыха.

Иногда, если честно, это было немного обидно…

…Солнце Одиннадцатой в целом вполне нормальная звезда – ярче и горячей настоящего Солнца, но расположено дальше от планеты. Если бы не редкая ядовитая атмосфера, на Одиннадцатой вполне можно было бы комфортно жить и на поверхности. Но атмосфера для человека непригодна, а почти полностью отсутствующий озоновый слой пропускает на поверхность столько ультрафиолета, что лучше не рисковать.

Купол над парком, расположенным в долине между гор, ультрафиолет пропускает в нужных дозах, если только не случится особо жесткой вспышки, о чем всех оповещают заранее. При разбивке парка его создатели словно бы выдернули с Земли кусочек России – с лесами, реками и береговыми рощами, озерами в ивовых зарослях… Немногочисленные строения – гостиницы, молодежный центр, базы – просто теряются на природе, и земные (и не только земные) животные чувствуют себя тут здорово. Люди их не трогают никогда, сюда просто запрещено приносить оружие, а несколько лесников следят за тем, чтобы не слетел с катушек никто из зверей. Двоюродный брат Альки, кстати, был как раз лесником.

По самому парку можно было передвигаться пешком, верхом и… все. Правда, выходов довольно много, и ребята, ехавшие на урок истории на природу, сошли с платформы недалеко от лифта, ведущего к Черному озеру.

Озеро было мертвым. Вообще воду город для своих немалых нужд брал из подземных озер в пещерах. Там хоть раз в жизни был на экскурсии каждый – в местах поразительной холодной красоты, где малейший лучик света рождает сотни огней в кристаллах льда. На поверхности Луны воды нет. Ну – не то чтобы вот совсем нет – нет в привычных человеку количествах, и если воду из подземных озер по какой-то причине выбрасывает наверх – пески мгновенно ее поглощают.

Воду для озер и речушек парка тоже брали оттуда. На специальной станции ее обрабатывали, добавляли кое-что, и получалась обыкновенная речная вода, с водорослями и рыбой. И только Черное озеро было не такое. Его проектировал кто-то из поклонников вечных книг Толкиена и создал копию Келед Зарам, как с иллюстраций. Получилось красиво. Словно в рамке из черных диабазовых скал лежит не очень глубокое и абсолютно прозрачное озеро. И именно потому, что оно абсолютно прозрачное, – оно кажется абсолютно непрозрачным, черным и непроницаемым. Никакой живности в озере тоже специально нет – черная ледяная вода…

Еще по пути к лифту все заспорили насчет того, сколько действительно важных изобретений и открытий было утеряно из-за Безвременья. В спор втянули и Игоря Алексеевича. Генке сегодня спорить не хотелось, он нацепил на ухо проигрыватель и включил старую, им самим обработанную запись – и слушал, прикрыв глаза, чеканные строки, которые и были историей куда больше, на его взгляд, чем все потерянные изобретения…

…Когда истевон, и сорб, и летт не разнились меж собой,

в низовьях Эльбы, большой реки, царил один Закон:

«Любой имеет право на суд, и право на хлеб – любой!

Да будет конунг мечом племен, и тинг – защитой племен!»

И снова правит этот закон, и держит нам стол и кров…

Генка задержал дыхание от привычно подступившего восторга в ожидании этих обрекающих, холодных слов, в которых – сила великого, правого, могучего Добра… вот!

…прижат сапогом язык лгунов, и подать их тяжела.

Как кости кривые, что плохо легли, двадцать гнилы веков

военачальники нашей страны смахнули со стола!..^[28]

«Вот что важно, – подумал он. – А не изобретения. Вот что есть история…»

Об этом же он думал, когда они шумной кучкой шли к лифту. Богдан, конечно, хватил через край, когда сказал, что историческая станция держится только на Генке, но тот и правда стоял у самых ее истоков. Еще год назад этой станции вообще не было – были несколько человек, как и Генка, интересовавшихся историей. И в один прекрасный день, выписав оборудование, фильмы, наглядные пособия с Земли, они отпочковались от школьного театра. Этой весной, не так давно – тоже вместе с театром, – станция удивила всех (Генка шутил, что в первую очередь самих себя) постановкой ко Дню единства нации^[29].

Сегодня на станции ожидалось серьезное пополнение – трое младшеклассников решили связать свою судьбу с изучением родной истории. Генка как раз подумал об этом, когда они все подходили к большому лифту – и его двери открылись навстречу. Кто-то приехал сверху…

…Люди, вышедшие из лифта, удивили ребят. Все сразу изумленно замолчали, рассматривая десяток солдат – явных солдат тяжелой пехоты, не понимая, как и зачем они попали на Луну-11 и почему едут сверху. Солдаты, вышедшие из лифта, тоже смотрели на ребят – это чувствовалось, хотя лица у всех были закрыты масками из матового материала.

«Кто это такие?» – неожиданно подумал Генка.

Мысль его самого удивила, а через миг он понял, что удивляться незачем – и правда, кто это такие? Это не были солдаты тяжелой пехоты. Ни русские, ни англосаксы. Похожи – да. Но форма доспехов, форма шлемов, наконец, оружие в руках не оставляли сомнений, что это… кто?! На рукавах и шлемах золотом отблескивали эмблемы – крылатая пантера… или не пантера?

Кто-то удивленно охнул. Солдаты задвигались, поднимая стволы. Ребята и девчонки чуть подались назад – ничего не понимая, а точнее – не понимая своего понимания, потому что такие вещи так не происходят даже в стерео. Стоявший впереди-справа солдат поднял одной рукой матовое забрало, и на этот раз удивленно выдохнули, охнули, вскрикнули сразу несколько человек, а Генка подумал медленно:

«Да ну… чушь…»

На школьников смотрело совершенно человеческое лицо – бледноватое, узкое, с большими, внимательными зелеными глазами, высоким лбом… Волос не было видно за козырьком.

– Здрасссь… – сказал кто-то. Кто-то, все еще думавший, что это тяжелые пехотинцы.

А еще кто-то – из девчонок – произнес тихо:

– Люди, это же инопланетяне.

– Хватит чушь городить, – ответили ей.

Зеленоглазый обежал всех взглядом, остановился на стоящем впереди учителе – Игорь Алексеевич молчал, видимо, тоже был растерян. Чуть наклонил голову и произнес – снова раздалось на этот раз уже совершенно дружное «оаххх»:

– Нужна ваша сдача. Вы захвачены.

Его голос был гортанным, произнесенные слишком тщательно слова отдавали акцентом, похожим на акцент германца или скандинава.

– Это школьный класс, – учитель отвечал на удивление спокойно. – Это дети, я их учитель. Я понятно говорю?

– Понимаю, – ответил… кто?! – Не… сучествено, – с этим словом он не справился. – Вы есть пленная собственность Сто’кадт. Вы идете с моими людьми.

Он что-то скомандовал – быстро, резко. От общего строя отделились двое солдат, взяли оружие (что это за штуки-то?) поперек груди и легко потеснили землян к стене. Остальные быстро пошли, почти побежали по коридору вслед за своим командиром.

– Что происходит? – спросил кто-то высоким голосом, нехорошим таким.

Игорь Алексеевич спокойно ответил:

– Сейчас разберемся… – и обратился к оставшимся охранникам: – Я не очень понимаю, кто вы и что вам нужно. Но я хотел бы начать урок. Мы можем подняться наверх?

«Он что, с ума сошел? – подумал Генка. – Это же самые настоящие ВРАГИ – как бандосы в Серых Войнах, они всех нас тут положат и даже не чихнут…»

Бросил взгляд вправо – Ульяна стояла там, рядом с Алькой. Девчонки были бледны, в глазах – непонимание. Стоявший слева Радька Юргин шепнул:

– Ген, у меня в сумке пистолет. Прикрой меня, я доберусь… положу этих гадов на хрен.

Генка машинально сдвинулся, закрывая его. Между тем один из солдат что-то коротко сказал своему товарищу, и тот ответил на очень плохом русском:

– Верх нет. Раб дурак? Урок, урок. Дурак.

– Я вынужден буду настаивать на продолжении наших занятий… – Игорь Алексеевич сделал шаг вперед – спокойно говоря все это, даже улыбаясь. – Вы не понимаете всей сложности учебного процесса…

– Ты назад! – инопланетянин (глупости, это какие-то люди, так думать легче и проще…) упер ствол оружия в грудь человека.

В тот же момент Игорь Алексеевич сделал резкое движение снизу вверх скрещенными кистями, отбивая оружие от себя в потолок, и с силой ударил – точнее, просто толкнул – солдата на его товарища. Последний шаг позволил учителю занять выгодное место и совпал с рокотом взрыва, прокатившимся по коридору, – а потом тишина так и не вернулась, потому что сразу из нескольких мест послышалась пальба. Под потолком мигнул и зажегся экран всеобщего оповещения, но работал только несколько секунд и показал перестрелку в аппаратной между двумя дежурными и полудюжиной солдат – таких же, как эти, в коридоре у лифта. Впрочем, этого никто не видел – в коридоре бушевала куча мала, сбитых с ног сторков лупили чем попало и, если бы не броня – от них мало что осталось бы…

Вакханалию мщения прервал лишь голос Игоря Алексеевича:

– Берендяев, Сайгин! Возьмите их оружие – запереть пленных… а, черт, вон в том помещении, запереться самим, сидеть и не шуметь!

– Есть, Игорь Алексеевич!

– Новенькая! Извини… С тобой пойдет Машуков, его отец на космодроме работает… Коля, отведи новенькую на пост ПКО, пусть все объяснит отцу.

– Есть, Игорь Алексеевич!

– Скорее идите! Ребята, у кого есть пистолеты?

– У меня!

– У меня!

– У меня есть!

– И у меня!

– Так, хорошо… Никишов, Гена, ты будешь за старшего.

– Есть, Игорь Алексеевич… Игорь Алексеевич, что происходит?!

– Не знаю, Гена, ребята, – я не знаю! Скорее всего это и есть долгожданный контакт… – Учитель проверил свой пистолет, не стал его убирать. – Я доберусь до ближайшей рубки связи. Вы – уходите на коммуникационный ярус вон через тот колодец. Никишов, не рассыпайтесь. Пробирайтесь в школу, запритесь там в убежище. С собой берите всех, кого встретите. Все, идите, скорее!

Учитель попятился, потом повернулся и заспешил по коридору, держа пистолет в полуготовности. Класс едва не побежал за ним – за взрослым, который знал, что делать.

Генка передохнул и запретил – наглухо запретил – себе думать о маме, папе, о Машке.

– Все слышали, кто старший? – отрывисто спросил он.

Ответом было молчание – напряженное, но не истеричное.

– Что Игорь Алексеевич сказал – тоже слышали? Тогда за мной, скорее!

Их подхлестнул еще один взрыв где-то наверху…

…Из коридора, где располагались младшие классы, выводили ребят.

Аварийный выход на коммуникационный ярус был в коридорчике за поворотом к младшим классам – там и сидели, тяжело дыша и совершенно не понимая, что делать, запыхавшиеся, перепачканные смазкой, мокрые мальчишки и девчонки. Странные, как две капли воды похожие на людей чужаки успели в школу раньше них – то ли случайно, то ли у них был план? И теперь в пяти шагах от ребят их младших товарищей – а у некоторых братьев и сестер – вели по коридору.

Кое-кто из младших ревел, но большинство просто цеплялись друг за друга и за воспитательниц. Девчонки смотрели со страхом, мальчишки – кто в пол, кто – волчонком, исподлобья – на идущих рядом чужих солдат. У некоторых пацанов были разбиты лица, двоим помогали идти. Вокруг воспитательниц держались не только те, кому было очень страшно, – каждую из женщин беспомощным, трогательным и решительным кольцом окружали по десятку восьми-десятилетних мальчишек, державшихся как охрана.

Чужаки не осторожничали – они торопились. И по их поведению было видно, что они… они уводят добычу. Не прикрываются заложниками, как бандиты, не выводят детей из зоны боя, как честные враги, – нет.

Они вели рабов. И что рабы, несмотря на возраст, явно непокорны, похоже, их не смущало.

И это решило все.

Наверное, Генке показалась она – эта музыка. Или прозвучала в нем самом… Но она – была, как были чужие солдаты, ведшие младших…

Острые копья мы воткнем в небо,

Полками затмим горизонты.

Знает уж враг – не откупиться

От русского воина золотом желтым.

Мы выступаем не за трофеи,

Ведет нас вперед великая вера.

Если погибнуть за землю родную —

Не побоится тут каждый быть первым.

Лютая, братья, будет битва,

Сложат былины мудрые деды.

А коли останемся в поле навеки,

Что ж – жить нам после в легендах…

Песенный текст группы «Лигалайз»

– Будет славный бой… – одними губами прошептал Генка.

И увидел, что глаза сидевших вокруг и осторожно дышавших мальчишек разгораются – как угольки в пригасшем костре от дуновения ветра.

– Мальчишки… – дрожащим голосом сказала Алька.

– Молчи, – оборвал ее Богдан, не поворачивая головы. – Сидите тут. Когда все кончится – нагоните малышей и помогите воспиталкам.

– А вы… куда? – прошептал-вскрикнул кто-то.

– Поговорим о правилах поведения, – отозвался один из мальчишек. – Ну что, броском? Как на гандболе?

– Маль… – Алька осеклась и прижала ко рту ладони…

…Сторки ничего не поняли и даже первые секунды не сопротивлялись, растерянно отмахиваясь руками и прикладами, когда на них сразу отовсюду – кажется, даже с потолка! – с воплями и руганью посыпались какие-то полоумные чертенята. Некоторые из них были вооружены пистолетами, большинство – ножами, разными палками и прутьями. Но если прутом засветить изо всех немаленьких, хоть и мальчишеских сил в горло, то и латный воротник не выдержит… В руки мальчишек перекочевало кое-какое оружие. И все-таки это была заведомо проигранная схватка. Пришедшие в себя взрослые, мощные враги – в доспехах, тренированные – стали стрелять в упор, засверкали, а потом заалели, длинные тесаки с изогнутыми концами-клювами…

…Страшно не было. Было весело. Было жутко. Но не страшно. Зеркальные тени плясали в масках врагов в толчее коридора.

Потом что-то – не больно, но очень горячо, с каким-то треском – вонзилось в грудь Генки, сторк толкнул его левой рукой – и мальчишка упал, но не на пол, а куда-то в свет и тепло. И успел подумать, что все они сделали правильно, только обидно, что…

…Десантник вырвал из груди звереныша, толькочто в упор застрелившего его товарища, тесак и перескочил через падающее тело…

…Девчонки смотрели, как погибают их одноклассники, как подгоняемые нерастерявшимися воспитательницами быстро исчезают в коридорах малыши…

– Девчонки! – вскрикнула вдруг Алька и, вскакивая, выхватила пистолет…

…Все было кончено. В коридоре друг на друге лежали мертвыми девятнадцать земных мальчишек, семь земных девчонок и одиннадцать сторкадских десантников. Оставшиеся сторки растерянно озирались, с трудом приходя в себя после этой дикой схватки, принимались помогать раненым, которых было – почти все.

– Что это было?! – спросил кто-то у молодого офицера. – Это дети! Подростки! Что это было?!

– Они просто дали уйти младшим, ты же видел, – сказал офицер. – Разве ты сам поступил бы не так?

Он хотел еще что-то добавить, но насторожился. Снизу по коридору докатился звук плотной перестрелки, разбавленный хлопками взрывов. Это были звуки не стычки – а боя. Настоящего.

Офицер быстро огляделся. Ему показалось, что один из зверенышей – исколотый и изрубленный тесаками, с простреленным животом и полусожженным плечом – пошевелился… нет, не до этого.

– За мной, вперед, – скомандовал он, и коридор загудел от слитных шагов.

Двух тяжелораненых оставили под стеной – с оружием, даже не обещая вернуться: это и так было ясно, своих сторки не бросали никогда…

…Сторк не знал причину шума: это рабочая смена ударила в тыл сторкам, осадившим полицейский участок. Озверевшие от страха за свои семьи рабочие буквально в клочья разнесли врагов спешно наделанными из горных подрывных зарядов гранатами и дорвались до тут же открытого полицейскими аварийного арсенала…

Жители Одиннадцатой перешли в решительное наступление. Вначале сторки не приняли их всерьез. Вначале. А когда по тесным туннелям поползли неуязвимые для ручных бластеров проходческие «кроты», дыша в лица десантникам десятитысячеградусной смертью, когда повсюду загремели взрывы, убивая сопротивлявшихся и отрезая дорогу тем, кто пытался спастись, тогда было уже слишком поздно…

…Раненые сторки не бросили оружие, когда в конце коридора вместо с надеждой ожидаемых своих появились люди. Вспыхнул короткий бой – и разномастно вооруженные земляне заполнили коридор. Раздались крики – боли, ужаса, изумления. Взрослые узнавали сыновей и дочерей.

Никто еще не знал, что больше сотни младшеклассников спаслись в штольнях именно благодаря этому классу. Все видели только искалеченные рукопашной тела девочек и мальчиков, и кое-кто начал искать живых сторков.

На крик «наш живой!» сбежались снова все, и каждый надеялся, нет – каждый был убежден, что… Но жив оказался только один – тяжело израненный – подросток…

…Потерявший весь десант и все высланные машины, ошеломленный яростным сопротивлением новой расы Рэн кен ло Илвэри сумел уйти с орбиты только потому, что захватившая пост ПКО группа сторков сражалась с отчаянным мужеством и в конце концов, потратив все боеприпасы, подорвала себя вместе с боевой рубкой. Позже на родине его действия были, как ни странно, оправданы – слишком велики были те новости, которые он доставил на Сторкад…

…Первый долгожданный контакт Человечества с высокоразвитым разумом состоялся.

«Привет вам, братья, вступившие в нашу семью…»

Интерлюдия Йэнно Мьюри

205 год Галактической Эры

История Луны-11 не заняла много времени – фактически первых героев Первой Галактической на Земле чтили и помнили, и фильмов об их подвиге – что документальных, что художественных – было снято множество. Кое-что Игорь хранил на своем комбрасе и выбрал самую-самую классику: еще в годы той войны снятый «За други своя» Вадима Завороницына – в чем-то наивный даже по нынешним стандартам, но зато сохранивший самый дух той эпохи, то самое неуловимое, что жившим после… нет, ну не понять, конечно, но возможно почувствовать сердцем…

Проектор в комбрасе, правда, был слабоват – изображение недотягивало до полноценного стерео, – и Игорь волновался: вдруг джангри просто не поймут, что им тут показано? Он-то «За други своя» столько раз смотрел, что ему и картинки не надо – достаточно услышать, и образы пионеров тех лет сами встают перед глазами, как живые… А вот если ты и пионеров-то в глаза не видел, да и истории тех лет не знаешь – тут можно и сказать: «Ну и что тут такого?»

Но вышло совсем по-другому. Выключив проектор, Игорь посмотрел на принца. Лицо у Охэйо было хмурое и злое – и не только лицо. Мальчишка чувствовал, что и в душе у него перекатывалась та же темная, тяжелая злость.

– Вам не понравилось, сударь? – сухо спросил Цесаревич. Он-то, конечно, ощущал все это куда лучше.

Охэйо дико взглянул на него:

– Разве такое может нравиться? Нет. Просто… жаль, что меня там не было – чтобы врезать этим гадам и спасти мальчишек.

Игорь длинно выдохнул. То же самое чувствовал и он – и совпадение их ощущений очень его порадовало.

– У вас такого не было? – спросил он.

Охэйо перевел взгляд с Цесаревича на него:

– Такого – нет. Когда рухнула Зона, у нас и кораблей-то космических не было – какие там колонии… А когда появились джаго – до боев на поверхности не дошло, мы воевали в космосе… Но я-то хорошо знаю – как это, когда тебя ведут в рабство. Так что вполне могу представить, как все это было. Только…

– Только – что? – спросил Игорь. Он чувствовал, что злость Охэйо не связана с обычным для каждого нормального человека ощущением обиды за то, что он не смог пресечь увиденное им зло.

Охэйо растер ладонями лицо. Невооруженным глазом было видно, что чувства у него сейчас… растрепанные.

– Я просто подумал: а смог бы я вот так пойти в бой – без малейшей надежды на победу?..

– И? – спросил Цесаревич.

Игорь бы на ТАКОЙ вопрос не решился.

– Нет. – Охэйо прямо посмотрел на него. Глаза у него были злые. – Я бы не смог. Вот почему у вас – Империя, а мы, ойрин, даже на своей планете не хозяева…

– Долг наследника престола – не в том, чтобы погибнуть, – дипломатично заметил Цесаревич.

Охэйо вдруг улыбнулся:

– И это бы тебя остановило – там и тогда?

Цесаревич ответил такой же страшноватой улыбкой:

– Нет.

– Ну вот… – Охэйо вновь потер ладонями лицо. – Знаете, я теперь понимаю, почему всякие уроды так на вас бросаются – рядом с вами становится стыдно. Чувствуешь себя… да погано себя чувствуешь.

– Это значит, сударь, что вы больше не желаете длить общение с нами? – спросил Цесаревич.

Охэйо вновь поднял голову и посмотрел на него. Потом вдруг широко улыбнулся:

– Не-ет. Знаешь, как у нас говорят? «Если видишь гору – взойди на нее». И я хочу знать, что было дальше. Это ведь не единственная такая история? – Он посмотрел на Игоря.

Тот кивнул, одновременно думая: как же хорошо, что он захватил сюда подборку вроде бы и ненужных уже – и так все наизусть помнится! – фильмов о пионерах-героях Первой Галактической. Ведь как пригодились же!

– Ну вот. Значит… – Охэйо неожиданно широко зевнул и посмотрел на гостей уже сонно. – Я думаю, что хватит на сегодня, да?

Цесаревич кивнул. В самом деле, было уже поздновато.

– В таком случае, я приглашаю вас всех завтра. Можно пораньше – скажем, в полдень. Это не помешает вашим планам? – Он повернулся к Цесаревичу.

– Ничуть, сударь. У вас при дворе очень интересная компания.

Охэйо скривился.

– Интересная – это точно. Знали бы вы, насколько она интересная… – Он вдруг почти незаметным движением поднялся и шагнул к двери. – Позвольте, я провожу вас к машинам…

* * *

Понятно, что спокойной дороги домой у Игоря не получилось – едва он забрался в челнок, на него тут же навалились с вопросами. Игорь отвечал, как мог, коротко – лететь им было совсем недолго, а день, он чувствовал это, еще не закончился.

– Знаете что, ребята, – подытожил Яромир, когда они уже шли от посадочной площадки к посольству. – Генка и все остальные… Они до сих пор сражаются. Сражаются за нас, ребята. Так что… будем их достойны, – он замолчал, не зная, что тут еще можно добавить – да и стоит ли…

Когда земляне вернулись в посольство, было уже далеко за полночь. Мальчишки откровенно зевали – всем хотелось спать, однако пока что об этом нечего было и думать.

Андрей Данилович собрал своих подопечных в гостиной. Мальчишки переглядывались, кое-кто опускал глаза – одни перепробовали чужеземных угощений, проще говоря, бессовестно объелись, другие позволили себе несколько вольный танец с дамой, а кое-кто отвечал на разные, не слишком умные высказывания в адрес Русской Империи вовсе не в рамках дипломатического протокола. На дуэль, правда, мальчишки никого не вызвали – что уже само по себе было удивительно.

– Ребята, – начал Андрей Данилович, – вы общались сейчас с кучей народа, и мне – всем нам, взрослым – очень важно, что вам сказали, как к вам отнеслись. О мелочах не надо, только действительно важное.

Мальчишки посерьезнели. Объяснять им, что важно, а что нет, было уже не нужно.

– Господин полковник, – начал Яромир. – Вы видели в зале девушку-славянку?

– Да, видел, сударь. И что?

– Она подошла ко мне, – смущенно сказал мальчишка. – Очень подробно расспрашивала о том, как сейчас живут в Чехии, сколько на Земле осталось чехов, как обстоят дела с их культурой и прочее такое все…

– И что ты ей ответил?

Яромир смущенно опустил глаза:

– Правду. Да, мы живем в Русской Империи, но мы по-прежнему чехи.

– Она не сказала, откуда она, почему это так ее интересует?

– Сказала, что жила там, что она родилась в Братиславе, в тридцать четвертом году…

– Галактической Эры? – Андрей Данилович казался озадаченным.

– Нет, – мотнул головой мальчишка. – В две тысячи тридцать четвертом году. От Рождества Христова.

– Это ж почти пятьсот лет назад! – воскликнул Андрюшка Ворожеев. – Люди столько не живут.

– Я уверен, что она и в самом деле жила в Чехии, – упрямо повторил мальчишка. – Понимаете, есть мелочи, о которых невозможно узнать из книг, из стерео, откуда угодно – надо там жить. Кстати, в России она тоже жила.

– Гм. А потом? – спросил Андрей Данилович.

– А потом она покинула Землю и с тех пор ни разу на ней не была.

Это заявление вызвало короткий шум – в те времена Земля пребывала глубоко в Медленной Зоне и никто не мог ни прилететь туда, ни, тем более, улететь.

– Я надеюсь, ты спрашивал ее об этом? – спросил полковник.

Мальчишка вздохнул:

– Спрашивал, Андрей Данилович. В ее мире никакой Медленной Зоны не было, и Третьей мировой не было тоже.

– Вы уверены, что она говорит правду, сударь?

– Я уверен, что она действительно жила на Земле, – твердо ответил Яромир. – И что ей действительно пятьсот лет. Понимаете… она так говорила… словно после каждой моей фразы отходила на полчаса подумать, почитать книжки, справочники там всякие и только потом отвечала. Только на самом деле никакой паузы не было. Соображала она невероятно быстро. И еще… на самом деле, тут ее не было. Тело, которое мы видели, – кукла, я даже не знаю, как сделанная, но у нее не было своих мыслей, ничего. А хозяйка была где-то далеко – и, может быть, управляла не одним этим телом.

– Так, – Андрей Данилович нахмурился. – Лицеист Шомберк, сейчас вы пойдете в ксенологическую секцию, найдете там доктора Анисимова и расскажете ему все самым подробным образом. Выполнять!

Мальчишка четко откозырял и вышел. Полковник повернулся к оставшимся:

– Так, орлы, кому еще счастье привалило?

– Ко мне какой-то джангри подошел, – начал Димка Беляев, – интересовался, как там у нас, на Земле, с математикой. Молодой еще – навроде принца, – но ехидный какой! Изо всех сил старался выставить меня дураком, но я ему показал, что мы, земляне, тоже не лыком шиты. Ну, по крайней мере, постарался, – самокритично добавил мальчишка.

– А ко мне две дамы привязались, – сказал Святослав. – Нет, вы плохого не подумайте, – быстро добавил он, – у них уже внуки, наверное, взрослые. Их русский язык заинтересовал – просто страсть как. И так им скажи, и этак, и спой – хорошо хоть станцевать не попросили. А что, я бы мог, – добавил мальчишка под общий смех.

– А ко мне какой-то аниу пристал, – сказал Андрюшка Ворожеев. – До чего любопытный, жуть! Ему сколько ни скажи – все мало. Я под конец уже утомился языком ворочать, а он все одно – а как, а почему? Я еле отмахался от него. Дикие они, эти аниу, – совсем дикие, ровно как дети. Словно и не знают, как люди живут.

– Не ехидствовал хоть? – спросил Димка.

– Не, ну, по малости разве что. Мол, и форма у нас дурацкая – мы в ней, мол, как конфеты в обертке, и прически оттого короткие, что волосы рано выпадают. А у самого патлы, как у девчонки, прямо в глаза лезут, а он их отмахивает, а когда я ему подстричься предложил – вызверился на меня, ровно я ему уши предложил отрезать.

– А может, это девочка и была? – предположил Игорь. – У них ведь и не отличишь в этих их полях.

– Не, – отмахнулся Андрей. – Я тебе что – парня от девушки отличить не смогу? И мордочка как у парня, и голос. Одно – любопытный, как ребенок.

– А ко мне мьюри какой-то подошел, – сказал Федор Волохов. – Все спрашивал, как мы боремся с подростковой преступностью. Я ему в лоб говорю: нету у нас такой, ну, нету! А он не верит – не может, говорит, такого быть, все подростки, мол, по натуре преступники. Ну, я его и послал – жаль стало время на дурака тратить.

– Далеко послал-то? – спросил Игорь.

– А сразу на три буквы и послал, – невозмутимо ответил мальчишка.

– И что? Пошел? – спросил Игорь.

– Пошел, как миленький, – ответил Федор, вызвав настоящий взрыв смеха. – Не понял ни фига, но пошел – вник, видать, что тут ему не рады.

– Спокойно, ребята, – сказал Андрей Данилович, и смех сразу стих. – Что еще у кого было?

– Мне словно в затылок кто смотрел, – резко сказал Раймар. – Не все время, а осторожно так – посмотрит, а как я замечу – сразу шасть и нет его. Не глазами, конечно, смотрел – в мысли влезть попытался, паскуда. Я его стукнуть пару раз даже пробовал – так он уворачивался, а потом снова…

– И ко мне кто-то в голову влезть пробовал, – сказал Мирослав. – И не пообщаться – так-то я и не против – а нагло: что, мол, я думаю? Ну, я его и отшил.

– И ко мне, – сказал Тиудир. – Только не слишком старался уже – понял, видать, что ничего не получится.

Полковник нахмурился:

– Так, ребята, это уже серьезно. Любопытство – любопытством, а за такие вещи надо бить. И не только ментально, но и в морду.

– Может, это тот офицер в черном был? – предположил Раймар. – Как-то не по нутру мне он, чисто покойник.

– Капитан Лвеллин все время был с нами, – резко ответил полковник. – И ничем лишним он не занимался, в этом я уверен. Тут кто-то еще постарался. Так что пара неприятных вопросов нашим хозяевам гарантирована – и от подполковника Алябьева, и от Цесаревича лично.

Мальчишки промолчали. Они понимали уже, что к их визиту хозяева основательно подготовились – да и не только они, а вся весьма разношерстная компания, которая кучковалась при этом весьма странном посольстве. Каждый разговор, каждая вроде бы случайная беседа представляли собой тщательно продуманный экзамен – или даже настоящий бой, – и они не проиграли ни одного.

Пока не проиграли. И не собирались впредь.

* * *

Вернувшись, наконец, в свою комнату, Игорь вдруг понял, что не может уснуть. Вернее, не то, что не может – глупость какая! – а просто впечатлений он сегодня получил сверх меры и их нужно было разложить по полочкам, потому что и в голове тоже порядок должен быть. Но прежде, чем он успел этим заняться, к нему явился Яромир, уже бесстыдно зевающий – вообще-то, им обоим уже полагалось спать, завтрашней побудки Андрей Данилович отменять не собирался.

– Ну и как тебе принц? – спросил он. – Я-то вначале испугался даже, как он на тебя попер… А в итоге вон что вышло…

– Странный он какой-то… – честно ответил Игорь. – Так вроде бы нормальный парень, честный. Но как там англосаксы говорят? – без пары карт в колоде…

– Без царя в голове, – машинально поправил Яромир. Он всегда очень пунктуально относился к приоритету Русской Империи даже в таких вот мелочах.

– Ну, так. Вот ты можешь представить дворянина, который подходит к кому-то и говорит: «Хочу»?

– А в этом ничего плохого нет. – Яромир бухнулся на стул, поджал босые ноги и начал раскачиваться – казалось, он вот-вот грохнется, но Игорь знал, что такой радости он не дождется. – Это смотря чего хотеть, вообще-то. Знать хотеть – хорошо. А хотеть, чтобы люди людьми были, а не свиньями, – так прямо-таки обязательно. Слушай, разве тебе Андрей Данилович не говорил: «Хочу, мол, чтоб у тебя в комнате все было убрано?» – Он улыбнулся.

Игорь поморщился:

– Да говорил, целых два раза. Но мне тогда шесть лет было… А тебе какое счастье привалило? Кто там эта девушка была? Анджела?

– Анхела, – поправил Яромир. – Анхела Маржета.

– И что? Откуда она, как ты думаешь?

Яромир молча покачался на стуле. Лицо у него было вдохновенное, как морда у саблезубого енота, добравшегося до залежей продуктов.

– Я сейчас у доктора Анисимова был… Интереснейший, кстати, мужик – я из его речей половину не понял, наверное… Ты теорию Сафронова знаешь?

– О параллельных Вселенных? Знаю, конечно, кто ж ее не знает? Дофига параллельных Русских Империй – это, знаешь, внушает… Вот только доказательств никаких, хочешь – верь, хочешь – не верь…

– А если доказательства найдутся… – начал было Яромир, но Игорь прервал его: чего другого, но заумных лекций на ночь он желал сейчас меньше всего иного. В конце концов, завтра будет день и будет пища, как брат говорит… и как говорил отец.

– Уже второй час ночи, между прочим. Давай, братец, спать?

– Валенок ты сибирский, – проворчал Яромир, поднимаясь, и, зевая, побрел к двери. – Нет, черт побери, как интересно все же жить, а?

Игорь молча согласился с этим.

* * *

Жить в самом деле оказалось… интересно. Утром, едва разгоряченные после зарядки мальчишки ввалились в столовую, неугомонный Андрюшка Ворожеев включил стерео – посмотреть, что там еще врут о землянах. Но о землянах там не врали. Правды, впрочем, не говорили тоже. Можно сказать, совсем ничего не говорили, если не считать постоянных апеллирований типа «на Земле такое было бы недопустимо… земляне никогда так не поступили бы… если мы обратимся к опыту решения подобных проблем землянами…» и так далее и тому подобное.

Сейчас хозяевам было, судя по всему, уже не до «жутких земных дворян» и тех способов, какими они угнетают свой многострадальный народ…

Здешние аналитики перемывали кости не землянам, а собственным хищникам-капиталистам. Причем напоминало это просто-напросто сводки из районов боевых действий.

Закончившееся недавно исследование условий жизни и труда неквалифицированных рабочих вызвало шок у граждан Федерации. Данные, опубликованные медиаконцерном «Махион», подтверждают беспардонное нарушение прав человека, низведение рабочих до положения рабов и вопиюще низкие условия жизни.

Данные касаются главным образом «Мемон Фабрик», дочерней компании «Ультра-Текстилез» (которая, в свою очередь, является дочерней компанией «Амфатара»). Свидетельства бывших рабочих, а также данные негласного расследования деятельности одного из ведущих заводов компании раскрывают картину, которую невозможно назвать иначе как «абсолютно негуманную».

Один из свидетелей, ранее работавший на «Мемон Фабрик» и обратившийся в «Махион» с идеей расследования, утверждал, что однажды получил травму руки из-за отказа автоматического станка. Вместо того, чтобы направить его в медпункт, начальник смены попросту перетянул ему руку какой-то тряпкой и отправил работать до конца рабочего дня. В медпункте же ему за пять минут простерилизовали и зашили рану, после чего уже на следующий день отправили на рабочее место.

Один из журналистов «Махион» смог устроиться на завод и пронести с собой скрытую камеру. Среди происшествий, попавших в ее объектив, – рабочий, пострадавший от обезвоживания, сотрудник, получивший травму из-за поломки станка и немедленно замененный другим рабочим без какого-либо ремонта оборудования, а также множество случаев порезов и мелких ран, оставшихся без должной помощи и ухода в антисанитарных условиях.

«Компании выплачивают своим сотрудникам почти всю зарплату своими купонами, – заявил также бывший сотрудник фабрики. – Да, они платят небольшую сумму нормальными деньгами, однако все эти деньги уходят на оплату корпоративного жилья, так что сотрудникам не остается практически ничего. Купоны компании можно отоварить в корпоративных магазинах, а цены там такие, что вся зарплата уходит на хлеб и воду. В принципе, есть возможность обменять купоны на реальные деньги, однако курс обмена настолько несправедлив, что для того, чтобы скопить достаточно реальных денег на паршивый гамбургер, нужно не есть и не пить несколько месяцев!»

Сотрудник ПР-отдела компании «Мемон Фабрик» заявил корреспонденту «Махион»: «Сотрудники вправе в любой момент сменить место работы по своему желанию, а также вправе просто расторгнуть контракт в любой момент. Им оплачиваются больничные листы, а также предоставляются отпуска в соответствии со сроком работы. Сотрудники довольны обращением и вполне счастливы. Мы действуем в строгом соответствии с законодательством, а любые известные случаи его нарушения тщательно расследуются».

На это бывший сотрудник компании ответил, что формально все сказанное соответствует истине, однако для простого рабочего более чем невозможно заставить эти формальности работать на себя.

«Сотруднику требуется доказать, что он болен, а для этого нужно попасть к врачу, чтобы он выписал больничный лист. Если же ему хватит здоровья, чтобы добраться до доктора, его объявят достаточно здоровым, чтобы продолжать работу. Если же он не сможет добраться до врача, из его жалованья вычитается сумма для оплаты труда сотрудника, заменившего его на рабочем месте. Сведения о нарушениях принимаются только от менеджеров, а именно они и являются главными нарушителями законов. Для того же, чтобы покинуть станцию, на которой расположен завод, нужно оплатить место реальными деньгами, которые практически невозможно получить».

После передачи «Мемон Фабрик» выпустила пресс-релиз с опровержением. В нем опубликованные сведения названы «типичным примером предвзятости т. н. «свободной прессы» в отношении бизнеса». Далее в нем было заявлено, что «данная история выставляет в самом невыгодном свете условия труда на заводах компании. Условия труда на всех наших заводах соответствуют стандартам, действующим на территории Федерации. Если правительство соберется должным образом проверить условия труда на наших заводах, мы, естественно, будем настаивать на как можно более тщательной проверке. До окончания проверки вся эта история не стоит и выеденного яйца».

Сенатор Харле Исли из Сенатского Комитета по надзору за корпорациями отметила, что комитет намерен начать расследование данного случая. «Если эти обвинения окажутся правдой, то продукция компании «Мемон Фабрик» может в соответствии с Федеральным Законом о торговле быть объявлена созданной с применением рабского труда, что приведет к полному запрету ее деятельности на территории Федерации».

– Вот тебе и «общество благоденствия», – сказал Яромир. – Обычные граждане Йэнно Мьюри – рабы… хоть официально это и звучит по-другому…

Игорь хмыкнул:

– Сторки говорят, что рабы-джаго все же лучше – выносливей, неприхотливее… и выживают на урановых рудниках дольше.

Яромир кивнул:

– Правильно все делают. Куда еще всех их девать? Если их отпустить – расползутся по вселенной, размножатся, и придет всем пушистый сибирский зверек… И так тут уже в каждом портовом квартале куча джагганских рож, я видел, посещал, так сказать… Это сейчас мьюри чушь порют про демократию и права человека, а завтра что – прилетят к нам насаждать свои порядки? На фиг на фиг – нефиг нефиг.

– До нас у них руки коротки, – ответил Игорь. – Я думаю, корпорации сейчас начнут информационную войну с переманиванием джаго к себе на фабрики, чтобы компенсировать недостачу рук. Платить будут живыми деньгами, а не талонами, но мало…

– Ага, с рабочими руками у них и правда фигово, – усмехнулся Яромир. – Народу толпы, а рабочих нету, каждый рвется хоть с краешку, но штурвал покрутить… Как тебе «найм наркозависимых граждан в обмен на достойный медицинский уход за ними»? И, разумеется, корпорации получат свою долю за использование рабочей силы… Знаешь, как они друг перед другом на этот счет распинаются? Мол, у нас ничего такого нет. Да, у нас строгие порядки и капитализм. Но никакой рабской эксплуатации. Да, наш народ впахивает, как папа Карло, и уровень жизни скромный, роскошь и развлечения не шибко распространены. Но это потому, что мьюри предпочитают труд на благо страны и своей родной корпорации личным интересам. Так что это все грязная клевета и пропаганда конкурентов, которые только и могут работать за большой куш! Да еще чтобы телевизор на рабочем месте, и обед бесплатный, и если пальчик порезал, то сразу больничный. Вот рабочей силы у них-то и не хватает, ибо все они декаденты и гедонисты, а мы – трудоголики.

Игорь хихикнул:

– Когда наш земной бородатый дядя придумал слово «капитализм», нормой был четырнадцатичасовой рабочий день с одним выходным. Никаких тебе отпусков, больничных и медицинских страховок. Нет работы – становишься этим, как его… вагабондом, и тебя отправляют на пару-тройку лет в каменоломни. Там тот же рабочий день, только вообще без выходных и бесплатно. При всем этом ты должен быть патриотом родной фирмы, и в случае чего – сдохнуть за хозяина по первому его зову. Кто против хозяина – тот не гражданин… Так что налицо обыкновенная «демократическая» пропаганда с целью достижения своих интересов, под прикрытием «гуманизма» и «общечеловеческих ценностей» – последнее особенно круто, представь общие ценности для дайриса и фомора!!! – Мальчишки буквально заржали. – Интересы – привлечение дополнительной рабочей силы на свои предприятия и попытка недобросовестной конкурентной борьбы посредством удара по престижу конкурента. Классический пример «свободной журналистики».

Яромир, перестав смеяться, с сомнением посмотрел на него:

– Знаешь, все-таки пропаганда творит чудеса. Человека можно убедить, что ему что-то не нужно, особенно когда этого «что-то» он не имел, не имеет и в глаза не видел. Пропаганда объяснит, что является средством передвижения, а что роскошью. Она может убедить, что роскошью может являться все, что лежит свыше маленькой кельи и рубища на теле. Обладая чем-то, мы привыкаем к нему и не думаем, что для кого-то мы можем выглядеть людьми, живущими в роскоши. Это я к тому, что пропаганда может назвать роскошью то, что таковой не является. Многие мьюри сейчас считают, что они являются скромными людьми, не любящими роскошь. Только для них понятие «роскошь» несколько отличается от нашего. Впрочем, кто-то в более дикой стране может считать, что мы тоже просто лицемерим и таки купаемся в роскоши. Немного сумбурно, да?

Игорь пожал плечами:

– Наверное. Хотя да, ведь на многих планетах на самые обычные наши вещи глядят, как на сокровища… Понятие роскоши напрямую зависит от среднего уровня жизни и принятого за эталон образа жизни. Причем не обязательно, чтобы этот эталон можно было назвать человечным, нужно только убедить людей, что так и надо. Роскошью могут быть названы даже те предметы, которые в другом месте попадают в разряд жизненно необходимых. Кстати, мьюри любят развлечения и азарт… и рисковать особенно остро любят. Но при всем при том карьеру на риске ты у них не сделаешь. Вот у скиуттов – запросто.

– У скиуттов… – задумчиво пробормотал Яромир, явно уже задумавшись о чем-то другом. – Ты к принцу-то этому снова летишь или как?

Пятый год Экспансии

Сведения

ПРОКСИМА (альфа Центавра): расстояние до Солнца – 1,31 парсека… Спектральный класс G2; радиус и масса равны солнечным. Тепловое излучение ок. 6 тыс. Кельвин… 4 спутника… Луны: русская № 2, англосаксонская № 4… обитаем один мир – Китеж (3-й спутник… статус – Вассал)…

КИТЕЖ: орбитальный радиус – 1 а. е., (…) период обращения – 343 дня… естественные спутники: Полуночная, диаметр – 0,7 земной луны, радиус орбиты – 1 земной луны; Червонная, диаметр – 0,6, радиус орбиты – 0,2…

Масса планеты – 0,89 земной, плотность – 1, сила тяготения – 0,92… Радиус – 5974 км, длина экватора – 41 005 км… Общая площадь поверхности – 490,2 млн. км²…

Водой занято 64 % поверхности… Среднее атмосферное давление 0,9, содержание кислорода – 21 %…

Ось вращения наклонена к плоскости эклиптики под углом 12°38′. Период обращения – 25 часов…

Население: /на 4 г. Экспансии./ – 11 млн. чл. (84 % русские, 11 % французы, 3 % болгары, 2 % англосаксы). Язык – русский… Столица – Трезубец (45 835 чл., космопорт)…Основная масса населения – фермеры, охотники, старатели – живет в небольших поселках, на фермах, кордонах, в поселках и станицах… Управление: вассалитет Российской Империи… генерал-губернаторство… 37 губерний, 14 латифундий с внутренним самоуправлением… Уверенно контролируется 100 % планетарной суши…

Экономика: экспортируются продукты сельского хозяйства, живой скот, лесоматериалы, пластмассы, меха, некоторые металлы… импортируются техника, оружие, часть предметов быта… денежная единица – рубль… средний доход на душу населения – ок.6 тыс. руб…

История: планета открыта в 1 г. Экспансии 2-й Звездной экспедицией (В. В. Игнатович, «Гамаюн»)…

Туземцы: харг-каарт (оценочная численность на 3 г. Экспансии ок. 25 млн.). Человекообразные гуманоиды… населяют зоны умеренного пояса… четыре тонкие конечности с двусторонней вертикальной симметрией. Средний рост ок.1,5 м. Зеленовато-бурый волосяной покров всего тела… большие круглые глаза зеленого (оттеночно) цвета со зрачком-диафрагмой… нос-клапан… Уровень развития харг-каарт на всей планете примерно соответствует неолиту по времени Земли… Туземцы легко контактны, восприимчивы и в целом миролюбивы… в настоящее время основное их количество так или иначе дружелюбно контактируют с землянами и признают – насколько это возможно в силу их миропонимания – власть Императора…

Серия «Планеты и Луны исследованной Вселенной»

Том 2. «Китеж».

Из сообщений СМИ Йэнно Мьюри о событиях в Нижнем Крае

Русская Империя объявила официальную войну рабству

Военное министерство Русской Империи объявило о полном подчинении так называемых «отказников», живущих на Брэссудзе сторков-рабовладельцев, которые не исполнили указ Императора о безусловном освобождении рабов. Русские части ОВС Земли заняли их владения и освободили всех шэни, объявленных «неотчуждаемой собственностью Сторкада».

«Его Величество Василий VII желает, чтобы было известно: указ основателя династии Евгения Романова о вечном запрете рабства распространяется на всех граждан других государств на всех планетах, заключивших союз с Русской Империей, без каких-либо исключений, – заявил командующий экспедиционной эскадрой контр-адмирал Александр Санин. – Те рабовладельцы, что упорствовали в своем отказе, были захвачены. Руководители мятежа уже казнены в соответствии с законами Империи. Те, кто по глупости последовал за ними, арестованы. Семьи «отказников» будут высланы с Брэссудзы на Сторкад с перспективой обмена на земных гражданских лиц, удерживаемых сторками по принципу «всех на всех». Такова будет судьба всех рабовладельцев. Они должны вновь понять, что зло не остается безнаказанным. Вне всякого сомнения, – добавил он, – нас в ближайшее время поддержит и Англо-Саксонская Империя, а вскорости практика освобождения рабов будет официально установлена Большим Кругом Земли как обязательная для всех, кто желает мира с нами».

Сообщения с Брэссудзы указывают на жесткие боевые действия в отдельных районах, с орбитальными бомбардировками по некоторым целям. Часть сторков продолжает сопротивление в прибрежных лесах вдоль океанских берегов. Предполагается, что более пятнадцати миллионов рабов-шэни удерживалось ими в нарушение императорского указа. Они будут перевезены в центральные города планеты, а оттуда – в выбранные ими места, в соответствии с их пожеланиями.

3. Сезон охоты Пятый год Экспансии / Первый год Галактической войны

Жизнь – штука довольно-таки непредсказуемая. Если бы всего год назад кто-то сказал Борьке Рокотову, что он будет рассекать по улице затопленного и заброшенного туземного поселка на сделанном своими руками аэрокатере, он бы ни в жизнь не поверил, хотя как раз это и не было удивительно – улица была затоплена на добрых полметра, а то и выше, и между серыми плетнями лениво колыхалась холодная темная вода.

Сам катер мог бы привлечь гораздо больше внимания – темно-синий пластмассовый «блин», два на три метра. На его корме был установлен мощный мотор с полутораметровым воздушным винтом, впереди стояло водительское кресло, руль и пульт управления, а между ними, на маленьком пятачке, было место для стрелка. Все это окружали легкие, но прочные дуги из стальных труб, защищавшие катер от ударов – весьма нужное приспособление, учитывая то, что разгонялся аэрокатер хорошо, а вот про тормоза Борька как-то забыл.

Место стрелка сейчас занимал Витька Галюшин, пристегнутый к трубам поясом, каким обычно пользуются монтажники – чтобы не биться о них, если катер во что-нибудь врежется, а это случалось сплошь и рядом – управляться с ним было непросто, несмотря на похожий на жалюзи воздушный руль. К тому же, часто единственным способом проехать было снести очередной забор, врезавшись в него на полной скорости.

Сам Борька не слишком страдал от таких трюков, Он сидел в автомобильном кресле, пристегнутый стандартными ремнями безопасности, а вот Витьке приходилось хуже – он стоял, а руки у него были заняты. Так что все рывки приходились на пояс, и после каждого столкновения Борька узнавал о себе много нового.

Правду говоря, именно Витька был тут главным, он говорил Борьке, куда ехать, не особо объясняя, зачем, но тот не возражал. В конце концов, от водителя катера тоже кое-что зависело, хотя от стрелка зависело гораздо больше. Хорошо хоть, что оружие им досталось серьезное – у Витьки была древняя автоматическая винтовка «L1A1», созданная еще до Безвременья. Во времена Серых Войн практичные англосаксы вновь начали производство этого надежного и неприхотливого оружия под мощный 7,62×51-миллиметровый патрон, разработав к нему и сошки, и тяжелый ствол, и барабанный магазин, – все это позволяло превратить винтовку в полноценный пулемет. Но у Витьки винтовка была обычная, правда, с экспансивными пулями.

Обращаться с тяжелой, в четыре с половиной килограмма, стодесятисантиметровой дурой, да еще с сорокапятизарядным барабанным магазином было не очень-то удобно, но против маха даже стандартный русский 7,62×39-миллиметровый патрон действовал довольно-таки плохо, да и прицельная дальность тут была побольше – семьсот метров верных.

Правду говоря, охотничий «Тигр», под сверхмощный патрон 8,6×70, тут подошел бы куда больше, но это было слишком редкое и дорогое оружие, да и весил он почти семь килограммов – когда стрелку четырнадцать лет и его мотает, словно горошину в стручке, это довольно-таки неудобно. У Витьки винтовка и так была «лысая» – не только без разных малополезных в данной ситуации прибамбасов вроде лазерного прицела или сошек, но даже без оптики – это позволяло снизить вес, а речь о снайперской стрельбе с качавшегося катера все равно не шла. Стрелять приходилось навскидку, почти не целясь – и главным тут было не попасть в цель на запредельной дистанции, а сделать побольше относительно точных выстрелов. Вообще любой пулемет – хотя бы простой «Печенег» на турели – подошел бы тут куда лучше, но Витька не любил пулеметы. Он отчего-то считал, что, когда ты стреляешь из него, убиваешь не ты, а убивает машина, и с пеной на губах проталкивал эту странную теорию. А после того, как полгода назад произошла трагедия – маха разорвали его младшую сестру, – он истреблял их с самозабвенной яростью, как настоящих разумных врагов, и сам решал, как будет сводить счеты. Хорошо хоть, что патронами он запасся основательно. В тяжело болтавшейся перед мальчишкой привязанной к трубе сумке лежало шесть запасных сорокапятизарядных магазинов, а на самый крайний случай на бедре Витьки висела кобура с древним, как мир, «кольтом», тоже до сих пор производимым практичными англосаксами. Это старое, но очень мощное и точное оружие весило многовато для мальчишки, но вес окупался уникальной надежностью, огромной убойной силой и почти полной невосприимчивостью к грязи. В левом кармане джинсов Витьки лежали две запасные обоймы к этому чудовищу.

Борька тоже был вооружен – винтовки ему не полагалось, да она ему была и не нужна. У его правой ноги, в специальном креплении, торчал англосаксонский же полицейский «раптор» – тридцатизарядный пистолет-пулемет под мощный 10×25-миллиметровый патрон. Конечно, современные русские 4,8×30-миллиметровые модели, вроде «элемента» или «жнеца», стреляли в два с половиной раза дальше – прицельная дальность «раптора» не превышала ста метров, – но это было оружие для уличного боя, его проектировали против врагов, закованных в бронежилеты, а против маха было нужно оружие попроще, с упором на убойную силу, и «раптор» неплохо под это подходил. Он был компактен и легок – шестьдесят сантиметров с выдвинутым прикладом и два с половиной килограмма веса, имел неплохую балансировку, был прост в обращении, разборке и ремонте, а также оснащался встроенным глушителем – необходимая вещь для боя в замкнутых помещениях, если вы не хотите оглохнуть. Здесь глушитель был вроде бы ни к чему, но Борька не любил треска выстрелов, да и слышать команды ему тоже иногда стоило.

В прицепленном под его левой рукой подсумке лежало семь запасных тридцатизарядных рожков – плюс еще один в самом «рапторе». Конечно, водитель вообще не должен стрелять – разве что в совсем уж крайних случаях, когда стрелок не справляется, ведь вообще-то его дело рулить – но иметь запас все-таки стоило. Мало ли что – вдруг откажет двигатель, например. Хотя он, как и топливный бак под ним, был прикрыт массивным кожухом, защищавшим его от случайных повреждений, всегда оставалась опасность непредвиденной поломки. Борька прекрасно понимал, что, если мотор сломается, например, сейчас, они, скорее всего, умрут – до поселка было уже больше тридцати километров и пройти их пешком, по наполовину затопленной, кищащей маха местности было почти совершенно нереально. Конечно, перед этим рейсом – как и всегда – он проверил все как можно тщательней, но приходилось следить и за топливом – катер нес всего трехчасовой его запас, а они плыли уже больше часа. Чуть меньше часа на охоту – и в обратный путь.

Борька поежился – одет он был лишь в поношенные джинсы, как и Витька, а день выдался довольно-таки холодный, хмурый и ветреный. Но ничего не поделаешь – винт поднимал массу водяной пыли, да и сам катер сидел очень низко – вода то и дело захлестывала его босые ноги. Она тоже была холодная, но Борька не вздрагивал, уже почти привык. Он по опыту знал, что любая одежда тут скоро промокла бы, и тогда стало бы по-настоящему холодно, да еще, вдобавок, и мерзко, а их ничего не должно было отвлекать. Ровный шум двигателя усыплял и глушил все звуки, так что оставалось надеяться лишь на глаза. Что еще хуже – этот шум и быстрое движение катера создавали ощущение защищенности, отдельности от окружающего мира, а доверять ему ни в коем случае не стоило. Сзади их защищал прикрытый предохранительной решеткой массивный стальной винт с не менее массивными рулевыми жалюзи, а вот с других сторон защиты почти не имелось.

Конечно, трубы вокруг неплохо прикрывали их от ударов, но совершенно ничего не мешало маха просунуть между них лапу и выдернуть водителя или стрелка вместе с крепежными ремнями. Что потом бывает, Борька знал слишком хорошо. Даже если тварь тут же убьют, она почти наверняка успеет превратить человека в мешок с костями, он подобное видел и вовсе не мечтал умереть таким вот образом.

Как назло, погода сегодня и правда выдалась скверная – по небу сплошь плыли низкие серо-синие тучи, дул сильный ветер, того и гляди мог пойти дождь. К тому же было уже довольно поздно – около четырех часов дня. Когда они будут возвращаться, уже начнет темнеть – не лучшее время для охотников, но лучшее время для охоты – как раз такую погоду и такое время предпочитали маха.

Борька вообще не считал этот поход хорошей идеей – они отправились в него в одиночестве, и сейчас до самого поселка вокруг не было ни одной живой души, но у Витьки были свои соображения. Правда, маха словно бы как-то почуяли их – они явно попрятались, и в их поисках ребята забрались уже слишком далеко – туда, куда обычно забираться не решались. Все это было не к добру, и Борька нахмурился.

Пока он ехал быстрее тридцати километров в час – сейчас катер уверенно держал сорок, – бояться нападения сзади не стоило. Спереди, собственно, тоже – вдоль длинной затопленной улицы можно было вести огонь, как в тире, а стрелком Витька был отличным. Но вот если твари выломятся сбоку, с небольшим упреждением, чтобы катер не успел проскочить мимо них… тогда останется рассчитывать лишь на то, что их будет мало и они нападут лишь с одной стороны. Надеяться на внезапность было бы глупо – ровный шум мотора разносился на километры вокруг, и маха вполне хватало времени, чтобы подготовить засаду. Заборы и хижины вокруг давали им возможность нападать буквально с нескольких метров – и, если они бросятся сразу со всех сторон…

Борька невольно положил руку на пистолет, свое запасное оружие. Простой «бердыш» или даже стандартная армейская «гюрза» тут малогодились, и у него поэтому был такой же, как у Витьки, «кольт». Его тяжелая пуля обладала впечатляющей убойной силой, но со скоростью у нее было плоховато и прицельная дальность оружия не превышала полусотни метров – впрочем, Борьку это мало волновало, он понимал, что стрелять придется (если придется) на гораздо меньшей дистанции. Куда больше он боялся за надежность оружия – «кольт» славился своей чувствительностью к влаге, а ее вокруг было более чем достаточно.

Когда-то очень давно этот пистолет считался «крутым», но в бою он мало чем отличался от того же «бердыша». В охоте на маха было иначе – тут убойная сила играла основную роль. Борька не считал себя особо метким стрелком и потому прикрутил к пистолету лазерный прицел – прибамбас обычно довольно бесполезный, но вполне эффективный в такой вот хмурый день. Вот только запасных патронов у него совсем не было – одна обойма в пистолете, и все. Не то чтобы их не было совсем – Борька не брал их из какого-то, довольно-таки глупого, суеверия. Он считал, что пистолет может пригодиться при внезапной атаке, но рассчитывать на него не стоило – если основное оружие выйдет из строя, толку от «кольта» в любом случае будет весьма мало…

Мальчишка заметил впереди переулок – до него оставалось всего метров пятьдесят. Ему инстинктивно захотелось притормозить, но он тут же прибавил газу: мимо таких вот мест лучше проскакивать на полной скорости.

Он ничего не успел подумать, когда из-за этого поворота вдруг вылетели маха – двое или трое, он сразу не успел понять, не успел даже испугаться, хотя маха выглядели, мягко говоря, жутко. Само это слово было сокращением от «росомахи», но ничего похожего на росомаху в этих тварях не было, и о чем только думал тот, кто их первым так окрестил… хотя, возможно, это произошло из-за их хитрости и коварства. Больше всего они походили на каких-то здоровенных обезьян, скорее, на вымерших горилл Земли – двухметровые, невероятно широкоплечие, с чудовищными, с человека толщиной, руками, свисающими почти до земли – маха и передвигались в основном с их помощью. Башки у них были здоровенные, морды вполне обезьяньи, только с громадными зубастыми пастями. Больше ничего обезьяньего в них не было – никакого хвоста, а голая, красновато-черная кожа делала их похожими на каких-то жутких мутировавших жаб.

Над головой Борьки бабахнул выстрел, больно ударив по ушам, – Витька принялся за дело. За черепом первой твари распустилось тут же пропавшее красноватое облачко, и она грузно опрокинулась навзничь. На таком малом расстоянии пуля мощного винтовочного патрона пробила навылет даже почти несокрушимый череп…

…Лишь потом Борька понял, что их спас плетень, за которым твари устроили засаду. Они рассчитали все – и дистанцию, и то, что внимание стрелков будет отвлечено. Не учли лишь, что плетение палок, заросшее и стянутое вьюнком, окажется слишком прочным даже для их исполинской силы – забор не рухнул в первый же миг, и тварям пришлось ломать его, а это дало мальчишкам несколько спасительных мгновений.

Витька, не отрываясь, продолжал стрелять вперед – оттуда к ним бежали уже пять или шесть тварей, и Борька развернулся, выдернув из креплений «раптор». Забор буквально взорвался перед ним. Один их обломков больно ударил его в бедро, и перед парнем возникли сразу четверо маха. До ближайшего было всего метра три. Борька отчетливо подумал: «Это конец» – и тут же открыл огонь.

Он стрелял не целясь, опустошая магазин одной длинной непрерывной очередью, – к его счастью, вбитые в подкорку стрелковые рефлексы сработали быстрее сознания, и, вместо того, чтобы расстреливать ближайшую к нему тварь, он повел стволом справа налево, вогнав по нескольку пуль в каждую – это не убило ни одного маха, но остановило атаку, а потом катер уже проскочил мимо них. Бояться погони не стоило – эти амфибии, смертельно опасные в глубокой воде, были неуклюжи и малоподвижны на мелководье, что и породило саму охоту с аэрокатеров.

Борька до предела дал газу, направив катер прямо на отряд бегущих навстречу маха, – другого выбора не оставалось. Над его головой загрохотала винтовка – Витька перешел на автоматический огонь, что делал только в крайних случаях.

Маха задергались – двое или трое, окутываясь тут же исчезавшими облачками кровавого пара, – а потом катер на полном ходу врезался в них. Борьку рвануло вперед с такой силой, что потемнело в глазах, автомат едва не вылетел из его руки. На какой-то миг он ослеп, ремни впились в тело так, что хрустнули ребра. Раздался мощный глухой удар, катер просел, и холодная вода захлестнула ноги.

Мальчишка скорее понял, чем почувствовал, что туша маха пролетела над катером, и почти тут же он врезался во вторую, сбил ее и начал опрокидываться – корму ощутимо повело вверх.

К счастью, на сей раз гравитация победила – замерев на секунду, корма катера рухнула вниз, но не выровнялась, упав на что-то мягкое – на тушу маха, как бездумно отметил мальчишка. Он не сразу осознал, что они не движутся – мотор по-прежнему ревел, но тупой нос катера упирался в тушу маха… в тушу, которая начала медленно, неуклюже подниматься.

Борька оцепенел от ужаса – от удара дыхание его сбилось, все тело стало как ватное – словно в каком-то кошмаре, он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. В каком-то метре от него колыхалась огромная, как арбуз, башка маха – налитые кровью глазищи тупо буравили его, из пасти воняло. Краем глаза он заметил, что справа и слева поднимаются еще две твари, чуть ли не больше первой. Громадная лапа потянулась к нему…

Над его головой снова раздался грохот – и по башке твари наискось пробежала линия узких зияющих дырок, словно кто-то вбил в нее ряд толстых невидимых гвоздей, вколотив кожу в череп. Маха шумно опрокинулся назад, в воду, грохот повторился еще дважды – двумя короткими очередями Витька сбил двух других поднимавшихся тварей. Еще двое были, похоже, убиты до этого – никто больше не пытался нападать на охотников.

Борька наконец вдохнул и повернулся к другу. Лицо у Витьки было белое от боли – страшный рывок едва не перерезал его пополам, но он все же смог как-то перезарядить винтовку и открыть огонь. Борька шевельнул онемевшей, словно чужой рукой с повисшим в ней автоматом – в оружии не осталось ни одного патрона, и он подумал, что его нужно перезарядить.

В этот миг катер потряс страшный удар – его корму подбросило и наполовину развернуло. У Борьки непроизвольно клацнули зубы – он чуть было не откусил себе язык. Витька охнул и выдал нечто непечатное.

Второй удар развернул катер боком, и Борька увидел маха, похоже, того самого, который только что пролетел над его головой. Не было видно, что он сильно пострадал от этого, – хрипло заревев, он протянул к мальчишке громадную осклизлую лапу… и Борька, выхватив «кольт», уложил его одним выстрелом между глаз.

За первой тварью, шатаясь, приближались еще две или три – из числа тех, что Борька подранил, но так и не добил до конца, и Витька расстрелял их из винтовки. Потом вдруг стало очень тихо – Борька заглушил двигатель и, расстегнув ремни, обежал катер кругом, выискивая возможные повреждения. Ограждение винта оказалось погнуто – к счастью, не настолько, чтобы винт задевал его, – а вот дальше…

– Что там? – испуганно спросил Витька, торопливо перезаряжая винтовку.

Вокруг них царила тишина, но это мало что значило. Маха привлекал шум – и в любой миг могли появиться новые.

– Руль погнул, падла, – хмуро отозвался Борька. – Сразу две лопасти.

– Не заклинил? – тревожно спросил Витька. Инструменты для ремонта у них были, но чиниться тут, отбиваясь от тварей, было бы тем еще удовольствием.

Борька вскинул винтовку на спину и двумя руками подергал лопасти.

– Вроде нет, но обратная дорога будет, я скажу тебе…

– Скажи еще, что не справишься, – усмехнулся Витька.

Борька сплюнул.

– Почему? Справлюсь, конечно. Но вот помотает нас здорово, это да. Короче, накрылась твоя охота. Так что слезай, голубь, со своего насеста.

– Это зачем? – подозрительно спросил Витька. Лезть в холодную, бурую от крови тварей воду ему совсем не хотелось.

– Зачем, зачем… Надо эту п-падаль растащить, иначе я не развернусь.

– А если новые пожалуют, кто тебя прикрывать будет?

Борька картинно закатил глаза. Витька, конечно, был прав, но возня с мерзкими тяжеленными тушами не слишком его прельщала. Р-р-романтика, мать ее… Но раз любишь кататься – люби и саночки возить. Да и клыки у дохлых маха заодно можно вырвать – на ожерелье типа «смерть девчонкам»…

– Я тебе еще припомню, – ухмыляясь, предупредил друга Борька и, вздохнув, принялся за дело.

* * *

Обратная дорога и правда оказалась выматывающей. Когда они добрались до сухого места, где можно было причалить катер, из мальчишек вытрясло остатки сдержанности, и оба хмуро сопели – не поднимали настроение даже мысли об удачной охоте. Болтанка была совершенно невыносимой, движок принялся угрожающе взвизгивать время от времени, и мальчишки смирились с мыслью, что семь километров надо будет топать пешком, а потом возвращаться к катеру и чинить его.

– Вообще-то надо бы давно эти места мелиорировать, – сказал Витька, выскакивая на берег первым. Поскользнулся на траве и сел. – Ну твою ж мать, – уныло сказал он и махнул рукой.

Пошел дождь.

– Тебе что, земли мало? – Борька, поспешно пряча оружие в чехлы, метался по катеру.

Витька не ответил.

Земли на Китеже хватало, что правда, то правда. Семьи Рокотовых и Галюшиных прибыли сюда с первой волной переселенцев почти четыре года назад. Десятилетний Борька был измотан непереносимыми для земного мальчишки тремя неделями полунеподвижности в чреве на скорую руку склепанного рейдера. Сейчас корабли проходили этот путь за шесть дней, но в те времена гипердвигатели были послабей, да и капитан осторожничал, как мог, – все-таки на нем были жизни одиннадцати тысяч человек, не считая команды! Мальчишка решил, что попал в рай, и на второй день убежал из лагеря просто потому, что обалдел от воздуха, океана, степи на юге и востоке и одного вида синеватой полоски леса на севере и западе. Нашли его через три дня, и то, как ему влетело тогда, Борька не любил вспоминать до сих пор. Что мальчишка остался жив, все сочли добрым предзнаменованием, и поселок, который группа колонистов начала строить на месте, где изловили Рокотова-младшего, назвали Доброй Надеждой.

До сих пор Добрая Надежда оправдывала свое имя. Жившие в лесу харг-каарт быстро познакомились и сошлись с землянами. Почва оказалась превосходным черноземом, в холмах на северо-востоке почти сразу нашли несколько речных каскадов, позволявших не возиться ни с каким сложным оборудованием. Когда строили ГЭСку, наткнулись на залежи самородной меди, а чуть позже – железной руды. Земные животные приспособились и к местным условиям, и к местным кормам, а здешняя фауна не таила никаких особых угроз (обитатели болот маха и еще пара тамошних хищников – не в счет), как и здешний микромир – этот вообще так и не смог ничего противопоставить иммунитету землян, автохтонные микробы, вирусы и споры дохли, едва попав в организм пришельцев. В общем, как сказал поселковый голова, склонный к стилизациям речи отец Витьки: «Место рыбой и травами обильно, пахотами и покосами сильно и велми глазу приятно». Не приживались земные деревья, и старшие нет-нет да и грустили по дубам, липам, ясеням родных мест. Но мальчишки и девчонки уже искренне считали планету своим домом, а родившиеся здесь мелкие и вовсе Землю видели лишь на стерео, березу воспринимали как полосатую экзотику, зато великолепно – и раньше взрослых – узнали, что невзрачные, похожие на сушеных гусениц стручки трехножки (это тонкое высококронное дерево смешно опиралось на три выступавших из земли корня) очень вкусные…

…Да, восемьсот человек, живших в Доброй Надежде, вполне могли считать себя счастливыми людьми. Но ни Борька, ни Витька сейчас так не думали. Витька наконец соизволил подняться, они вытащили из катера сумки с упакованной одеждой и обувью, чехлы с оружием, затянули суденышко тентом и полезли на береговой откос.

Дождь пошел сильнее, откос размок на глазах. Когда мальчишки – тяжело дыша, перепачканные красной глиной и страшно злые на все на свете, готовые просто начать кусаться – выбрались наверх, то первый, кого они увидели, был Олег.

Олег Полежаев появился тут два года назад – точнее, в двадцати километрах на восток появилось ранчо Полежаевых, где они выращивали коней. Сам Олег учился на Земле, в каком-то лицее, и сюда наведывался только на каникулы. Когда в начале позапрошлого лета мальчишка-дворянин появился на улицах Доброй Надежды впервые, то местным он «не показался». Слишком замкнутый, недружелюбный – наверное, он и в лицее был такой. Ребята попытались завести с ним дружбу, но он вежливо и оттого еще более обидно дал понять, что в компании не нуждается. Вообще.

Оскорбившаяся общественность решила не навязываться. Похоже, Олег был этим очень доволен. И позапрошлое лето, и прошлое, и начало нынешнего он время от времени попадался местным на глаза – то на реке, то в лесу, то в холмах, то в степи – всегда один и почти всегда верхом. С местными он дружелюбно здоровался, но не более того – и, как видно, на самом деле ни в какой компании не нуждался. Мальчишки из семей персонала латифундии, быстро ставшие друзьями-соперниками поселковых во всех делах, подтвердили, что да, Олег Полежаев и там такой же, ни с кем дружбы не водит, и все тут.

На этот раз Олег был не верхом, а на курносой танкетке «Еж». Он сидел за рулем, закрытый изогнутым бронещитом, и напряженно смотрел в сторону берега, из-под которого шумно карабкались мальчишки. На сиденье рядом устроился, развернув спарку двадцатитрехмиллиметровых стволов, кто-то из взрослых егерей Полежаевых. И взрослый, и Олег были не только в форме, но и в легкой броне, лишь забрала шлемов с изображенными гербами Полежаевых – синий круглый щит с алым Андреевским крестом и золотой окантовкой – подняты. Увидев, что это всего лишь мальчишки, егерь что-то пробормотал и приподнял стволы, а Олег вскинул руку:

– Привет. Как охота?

– Удачно, – Борька не сдержался, похвастался: – Можно считать, что в брошенной деревне маха не осталось. Зато рыбу прикормили хорошо.

– Садитесь, подвезем до поселка, – кивнул Олег на танкетку. – Вы что, связь не включали?

– Какая связь? Вода со всех сторон хлещет! Да и зачем? Мы же сказали, куда едем, на сколько… – Витька запрыгнул в кузовок – там были сложены аккуратными штабельками уже вскрытые ящики со снаряженными лентами к спарке, у заднего борта в креплениях торчали шесть реактивных гранат, над ними угловато высилась автоматическая спарка старых зенитных ракет. – Вы что, воевать собрались? С кем? Надеюсь, не с нами из-за выпасов?

«Еж», урча двигателем и покачиваясь на широких гусеницах, мягко взял с места. Олег, не отрываясь от руля, включил коммуникатор.

– Чужими атакованы наши верфи у англосаксонской Луны-четыре, – сухо, совсем не по-мальчишески, сказал он. – Два часа назад генерал-губернатор объявил сбор ополчения. А четвертая армия, по моим сведениям, уже три дня как заняла позиции. Смотрите, это запись обращения…

Из сообщений СМИ Йэнно Мьюри о событиях в Нижнем Крае

Начало всегалактической войны

События в Нижнем Крае продолжают стремительно развиваться.

Как мы знаем, первая всегалактическая война началась с «вразумительного рейда» коалиции сторков, нэйкельцев и джаго на территорию Альянса Шэни.

Шэни потеряли свою первую станцию в системе GB-6X5. Объединенным флотом была полностью уничтожена верфь на орбите вокруг Брэссудзы, где с помощью землян строился военный флот.

Император Русской Империи официально заявил, что вступается за шэни. Через несколько часов с подобным заявлением выступил Император Англо-Саксонской Империи, и вскоре земной флот был замечен в системах коалиции.

Далее события начали развиваться самым стремительным образом. Многие системы, в которых находились земляне, подверглись массированному вторжению:

– система GB-6X5 – джаго, нэйкельцы, скиутты и сторки;

– система Брайта была атакована дайрисами и отрядами наемников;

– система Китежа была атакована сторками, джаго, дайрисами и отрядами наемников.

Во всех указанных случаях широко использовались навербованные в принудительно-добровольном порядке отряды с различных подчиненных и полуподчиненных планет.

Нельзя сказать, что эта атака была неожиданной, однако ранее земляне никогда не вели войны такого масштаба на своей территории. Как результат, помощь шэни от землян была приостановлена (не факт, что она возобновится), и земляне ушли защищать свои системы.

В целом, война с шэни у коалиции более успешна, чем в системах землян. Хотя, конечно же, все воюющие несут солидные потери. Из действительно крупных – гибель линкора сторков от рук земной диверсионной группы. При этом сами земляне уже потеряли до десяти военных кораблей.

Серьезными неожиданностями для всех оказались демонстрация Землей четырех кораблей класса «авианосец» и вступивший в войну на стороне землян флот шэни (впрочем, в условиях отложенной помощи Земли шэни, видимо, удастся «привести к покорности»).

Следите за нашими обзорами, война обещает быть очень затяжной.

Судовые верфи землян прекратили свое существование

Конфликт между землянами и коалицией, словно холодная война, века назад раздиравшая Йэнно Мьюри на два противостоящих лагеря, наконец-то получил логическое продолжение в активных боевых действиях. Силы коалиции нанесли более чем сокрушительный удар по огромной верфи землян. Верфь, замаскированная под добывающий комплекс в системе F-TE1T, прекратила свое существование. В атаке принимало участие беспрецедентное количество кораблей, и на эту битву, скажу я вам, надо было посмотреть. Некоторые наемники коалиции, вместо того, чтобы воевать, вообще «висели» невдалеке и вульгарно делали ставки. В ходе этой кампании потери обеих сторон достигли внушительных размеров, а в тот момент, когда верфь исчезла в облаке плазмы, к ее обломкам, словно стервятники, ринулись все, желающие немного поживиться.

Когда взрывы стихли, оказалось, что земляне потеряли станцию и верфь, ну и, естественно, в эллингах верфи сгорел (будем надеяться) весь строившийся на ней флот. В ходе этой кампании коалиция потеряла по меньшей мере сорок крупных боевых кораблей, а по информации из земных источников, более полусотни. Как бы там ни было, но пока эта битва поставила рекорд в нашей Галактике по количеству разово уничтоженных кораблей. В средствах массовой информации коалиция настаивала, что под маской производства харвестеров и фрейтеров коварные земляне производили постройку супердредноута, который, видимо, хотели назвать не иначе, как «Звезда Смерти». Если парни ввиду грандиозной попойки после победы ничего не напутали, то это – важнейший объект землян, который был вульгарно взорван.

Представитель Империи Сторкад признал, что существенные потери линейного флота все же ожидались, но тут же заявил, что «целью было уничтожить верфь врага, и эта цель достигнута, а все остальное второстепенно». К сожалению, он отказался прокомментировать следующее шаги коалиции и заметил, так, между делом, что события, произошедшие на F-TE1T, должны сказать все сами за себя.

Нэйкельцы говорят о произошедшем так: «Обе стороны, словно предчувствуя знатную битву, были заранее готовы. Защита F-TE1T насчитывала около 150–200 вражеских кораблей. Все мыслимые и немыслимые препятствия нашему заходу в систему были приняты, но мы были готовы, и коварные планы врага с треском провалились. Невероятно, но единственный в системе гиперпространственный глушитель, который якобы, хотя кто его знает каким образом, должен был помешать флоту коалиции «впрыгнуть», даже не был включен. Сам по себе план был достаточно прост – впрыгнуть, атаковать верфь, разрушить ее, а затем уйти. Тактика, в старинные времена именуемая «ударь и беги». Первая часть плана прошла как по маслу, не в последнюю очередь благодаря навыкам нашего личного состава и профессионализму наших командиров. Ну и, подводя итоги, можно сказать, что план был выполнен на «отлично», цель достигнута, а объект уничтожен. Все говорит о том, что на верфи строился очередной супердредноут, поэтому игра стоила свеч».

Капитан земного линкора Англо-Саксонской Империи «Эльфред Великий» со своей стороны ответил вот чем: «Без линейного флота коалиция оказалась поставлена на колени. Поезд налетел на каменную стену. Да, мы потеряли верфь, несомненно, ценную, но все же потери коалиции в этой битве не стоили того».

Как бы там ни было, но война продолжается, и ее неутомимые жернова продолжают перемалывать корабли и пилотов в мелких стычках и дерзких вылазках на территорию обеих сторон. Доподлинно неизвестно, действительно ли это сражение стало поворотным моментом в войне, однако уже понятно, что эта битва запомнится многим как знаменательный момент в истории.

Из архивов Регистрационной Палаты Йэнно Мьюри.

(Затребовано к изучению Главным Исполнительным Собранием в 205 г. Г. Э. по времени Земли)

Общие сведения. 5-й г. Экспансии / 1-й год Галактической войны

НАСЕЛЕНИЕ ЗЕМЛИ (людей; с колониями):

Русская Империя – 650 млн. чл. (+ 73 млн. в национальных автономиях) – 723 млн. чл.

Англо-Саксонская Империя – 509 млн. чл. (+ 87 млн. чл. в национальных автономиях) – 596 млн. чл.

ВСЕГО: 1 млрд 319 млн. чл.

Объединенные вооруженные силы Земли

Сухопутные войска (по мере необходимости части сводятся в бригады и дивизии)

УСЛОВНЫЕ НАЗВАНИЯ РОДОВ ВОЙСК:

– кирасиры: бронечасти, оснащенные тяжелыми танками прорыва и предназначенные для сокрушения обороны противника;

– драгуны:

а) мобильные части, оснащенные машинами огневой поддержки и предназначенные для непосредственного взаимодействия с пехотой;

б) классическая кавалерия, входящая в состав охраны латифундий дворян-землевладельцев;

– гусары: мобильные части разведки;

– уланы: мобильные части, предназначенные для глубинных рейдов;

– спецназ;

– штурмовики: десантно-штурмовые части;

– тяжелая (панцирная) пехота, предназначенная для активных боевых действий против высокотехничных войск любого противника;

– гренадеры: бойцы частей огневой поддержки – артиллерии, ракетных частей и т. д.;

– егеря:

а) легкая пехота;

б) пехотные отряды из состава охраны латифундий дворян-землевладельцев.

Военно-воздушные силы: 2 500 000 чл.

Боевые самолеты – 48 300 шт.

Боевые вертолеты – 28 800 шт.

Вспомогательные самолеты – 93 100 шт.

Вспомогательные вертолеты – 50 300 шт.

Военно-морские силы: 1 870 000 чл.

Боевые корабли – 780 шт.

Боевые катера – 3560 шт.

Вспомогательные суда – 2760 шт.

Отряды морской пехоты – 82 000 чл.

Боевые самолеты ВМС – 4300 шт.

Боевые вертолеты ВМС – 8800 шт.

Вспомогательные самолеты ВМС – 3500 шт.

Вспомогательные вертолеты ВМС – 10 600 шт.

Ополчение:

Военно-космические силы – 4 112 000 чл.

Космические корабли

КОРОТКО О ВОЕННОМ КОСМОСЕ:

Основное оружие кораблей – артиллерия и ракеты. С надежным энергетическим оружием земляне познакомятся близко только в ходе войны. Правда, для их противников тоже окажутся сюрпризами две вещи:

– применение артиллерии в космических боях (против снарядов, да и ракет зачастую, будут бессильны силовые поля);

– конструкция земных кораблей (она окажется намного более утилитарной и выгодной, чем у врагов).

Линкор – военный КК с экипажем до двухсот человек и длиной до трехсот метров. Основная задача линкоров – подавление сопротивления врага в космических боях, иногда – орбитальные удары.

Крейсер – военный КК с экипажем до ста человек и длиной до двухсот метров. Основная задача крейсеров – подавление сопротивления врага в космических боях, охрана конвоев и дальние рейды.

Авианосец – военный КК с экипажем до полутора тысяч человек и длиной до километра. Основная задача авианосцев – охрана конвоев и орбитальные удары (посредством истребителей).

Эсминец – военный КК с экипажем до семидесяти человек и длиной до полутораста метров. Основная задача эсминцев – охрана конвоев и орбит вокруг обитаемых планет.

Штурмовой монитор – военный КК с экипажем до ста человек, длиной до ста метров и мощным вооружением, предназначенным для «работы» по поверхностям планет, в сущности – тихоходная огневая батарея.

Фрегат – военный КК с экипажем до полусотни человек и длиной до ста метров. Основная задача фрегатов – охрана конвоев.

Корвет – военный КК с экипажем до тридцати человек и длиной до семидесяти метров. Основная задача корветов – охрана орбит обитаемых планет.

Истребитель – малоразмерный КК малого радиуса действия, базирующийся на авианосцах и терминалах-базах, с экипажем 2–3 человека. Основная задача истребителей – охрана конвоев (с авианосцев) и орбитальные удары, иногда – атаки КК врага в космических боях.

Рейдер: а) исследовательский корабль; б) легкий крейсер с усиленным вооружением.

Лайнер – комфортабельный КК для пассажирских перевозок.

Планетолет (шаттл (англ. – сакс.)) – общее название КК, не использующиеся для межзвездных перелетов. Могут быть самого разного назначения.

4. Разоренный очаг Первый год Галактической войны

Дома, естественно, царила паника. Тихая, но отчетливая. Создавала ее мама Борьки, и причиной как раз Борька и был, точнее, его отсутствие. Высадившиеся на планету полчища Чужих уже, конечно, схватили и растерзали несчастного ребенка – скорее всего, именно с этой целью они и прибыли. Поэтому, когда Борька вошел домой, то был почти что сшиблен с ног и раздавлен – Чужие Чужими, а пока реальная опасность ему скорее грозила от собственной родительницы…

Остальные Рокотовы особого волнения не проявляли. Младшие брат с сестрой – восьмилетняя Ладка и пятилетний Тошка – приготовили к эвакуации игрушки и с интересом наблюдали за взрослыми. Одиннадцатилетний Вовка – сердитый, в полной пионерской форме – помогал вскрывать упаковки с разными военными мелочами. На его лице было написано: «Возьмите меня с собой!» – пополам с безнадежным пониманием нелепости оглашения этой просьбы. Бабушка Дина хладнокровно готовила и паковала в вакуум бутерброды, временами бурча, что мужики все бестолочи и что питаться бы им травкой с корой, если бы не бабы. Дед Семен – морщинистый, с коричневой почти кожей, похожий на лешего своими седыми патлами и бородищей – со вкусом перечищал на обеденном столе (откуда бабуля в обычное время его бы шуганула с таким делом) «ПКМ» и сипло мурлыкал, как здоровенный кот: «Ой, при лужку, при лужке…». Дядя Саша и дядя Антон вместе с отцом уже примеряли разгрузки, обмениваясь негромкими советами-замечаниями. Жена дяди Саши тетя Нина помогала бабушке, их девятилетки-близняшки Никита и Наташа с серьезными лицами караулили коляску с полугодовалым Сенькой. Пятилетний сын дяди Антона Димка возился с журналами Борьки, пользуясь тем, что его мама, тетя Валя, ушивает какую-то матерчатую колбасу защитного цвета.

В общем, все были при деле, поэтому Борька очень смутился напору мамы и с трудом отбился. Но она, убедившись, что старший жив-здоров, обрела обычное хладнокровие и, отойдя к окну, выходящему в садик, стала передавать туда пластмассовые коробки с патронами. Оттуда доносилось возбужденное поскрипывание-пощелкивание, речь взволнованных харг-каарт. Борька, удивленно выглянув над локтем матери в окно, увидел, что снаружи их не меньше десятка. Старшенький дяди Антона, двенадцатилетний Ромка, тоже в пионерской форме и тоже насупленный, раздавал им из вскрытого контейнера «АКС-74» и показывал, как их очищать от смазки и как с ними обращаться. Везде валялись куски ветоши и разодранные пластиковые упаковки. В дальнем углу сада старый знакомый шаман Безымянный с тремя помощницами, составив из родовых копий Священную Треногу, занимались серьезным делом – призывали духов молнии и грома на одоление супостатов. Выглядело это совсем не смешно, а сурово и трогательно.

– Как поохотился? – спросил отец как ни в чем не бывало.

– Нормально. – Борька продемонстрировал клыки и, подумав, бросил их в кухонный ящик. Потом разберусь, решил он. – Из штаба нашего не искали меня?

– Искали, – кивнул отец. – Не дергайся, никуда тебе бежать не надо. Решили, что вы по отдельности будете – связь, вестовые… Так что с нами останешься. Снаряжайся давай.

– Угу, – деловито кивнул Борька и вдруг поймал себя на том, что видит свои руки, ноги, всего себя, как бы со стороны и так же со стороны воспринимает свои мысли. И понял, что страшно волнуется. – Дееееед, а карты чего тут?

– Ну, я их не звал, – пожал плечами дед Семен. – Пришли, полон поселок набились, кто с кем ближе из наших знаком, к тем и подвалили. Оружие им давай, потому как чужие придут, лес, воздух и воду испортят, и картам жизни не будет. Им так Безымянный сказал, а ему прямиком духи ночью нашептали. Вот и вооружаем со складов разной завалью. Не гнать же… Бабы, хватит еду переводить. Нас всего-то пятеро, а вы на Императорскую Гвардию наготовили.

– Молчал бы, пень старый, – вскинулась бабушка Дина. – Таскаешь свою тарахтелку и таскай, а кормить мы вас станем.

– Деееед, – протянул Вовка, преданно подавая снаряженную ленту. – Ну, деееед… скажи папке, чтобы меня взяли… я стрелять могу, я патроны… Дед, ну Борька всего на два года меня старше!!! – выложил он почти со слезами главный козырь.

– На три. – Борька вжикнул «молнией» извлеченной разгрузки.

Вовка глянул злыми глазами и замолк – взрослые на его просьбы вообще не реагировали. В окно всунулся ХРаРКх, один из лучших охотников соседей. Из накрест висящих кожаных сумок торчали несколько магазинов.

– Много снард больш снард дай дай! – застрекотал он.

– Переломисьси, – ответил добродушно дед Семен и лязгнул сошками.

ХРаРКх возмутился и пулеметно затрещал уже окончательно по-своему. Тетя Валя сунула ему упаковку патронов:

– Со всеми раздели!

Тот исчез в саду. Бабушка Дина отряхнула руки, придирчиво осмотрела запасы, кивнула:

– Ну вот… Теперь грузиться пойдем.

– Сама б тоже уезжала, – сказал дед Семен.

Бабушка хмыкнула:

– Вот еще. Стара я от разных чучел бегать. Да и не пустите вы их сюда, иначе что вы за мужики? А вы поедете! – повысила она голос на младших женщин, побросавших работу и навостривших уши. – Мои уже вымахали, а у вас еще растить и растить. И нечего тут спорить, и говорить не о чем. Точка… а ты, старый пень, – привычно-ласково обратилась она к собиравшемуся что-то сказать деду Семену, – за дверями вон будешь распоряжаться, а в доме – я хозяйка, ей и останусь.

– Ну, тогда сели, – не стал больше спорить с женой дед Семен. – Дорога вроде как и не дальняя, а…

Он не договорил, а Борька подумал, ощупью присаживаясь на какой-то ящик: «…а может навсегда увести – не вернешься».

В наступившей тишине Тошка, выдержав положенную паузу, звонко и с интересом сказал, оформив наконец-то какие-то свои мысли в слова:

– А у нас правда настоящая война, как в стерео?! Вот здорово!

* * *

В Доброй Надежде отряд ДОСАФ насчитывал 375 человек, из них 67 – юнармейцы-пионеры. В планах обороны планеты он значился как 73бо – «73-й батальон ополчения» – и имел своей задачей – в случае отсутствия каких-то конкретных распоряжений – просто-напросто оборону поселка от «текущей опасности». «Конкретным распоряжением» мог являться, например, приказ о призыве каких-то специалистов или людей, имеющих опыт регулярной службы, на доукопмлектование армейских частей. Но на этот раз такого приказа не только не было – напротив, в поселок прибыла боевая группа майора (звание Объединенной Армии, о создании которой было только-только объявлено, звучало непривычно, в русской армии это был просто штабс-капитан…) Иванищева – три сотни драгун, панцирников и гренадеров с кое-какой техникой, в основном – зенитными установками. Голова Галюшин, отец Витьки, почти с облегчением сдал полномочия по обороне Доброй Надежды. Два десятка драгун и егерей прибыли с латифундии Полежаева под командой Олега. Его отец решил оборонять жилой комплекс латифундии, а сына послал на помощь соседям.

У 73бо имелась и кое-какая своя техника – и наземная, и стволы поддержки, и даже авиационная. Майор Иванищев, впрочем, был обеспокоен. Он и не пытался скрывать от жителей, что Чужие, несомненно, нацелятся с высадкой на район столицы – с его складами, космодромом и вообще. Но там развернута отличная наземная ПКО, поэтому не исключено – и даже точно, – что Чужие, получив отпор, начнут высадку по принципу «кто где может», а оттуда пойдут на столицу по земле. В этом случае Добрая Надежда, расположенная на краю леса и степи, становилась одной из первоочередных мишеней…

Ту ночь, проведенную на позициях, Борька помнил потом всю жизнь. Спать он не мог, сидел в траншее, глядя в небо, и – думал. Пытался как-то уложить в сознании мысль о войне. Мысль не укладывалась, вставала колом и ежом. Война – это было что-то далекое. Даже когда во время первого контакта случилось кровавое недоразумение со сторками – земляне решили, что это была просто чудовищная ошибка, тем более что и сторки горячо в этом всех убеждали, а Галактика и правда была вовсе не тихим местом… Какая война? Зачем напали на землян? Борьку мало интересовала политика, он мог, конечно, рассказать кое-что о взаимоотношениях рас, но… зачем? Неужели из-за того, что Земля несколько раз заступалась за другие расы? Но это же так понятно! Никто в школе уяснить не мог, почему себя так ведут люд… ну, существа с древней историей и высокой техникой – какая им радость давить и терзать других и почему они так возмущаются, если земляне вступаются за слабых?

«Не нужно было, – вдруг мелькнула мысль. – Не лезли бы мы – нас бы и не тронули. И не было бы этой войны».

Но тут же Борька ощутил, как щеки вспыхнули от стыда. Это же подлость! Все равно как если бы шел он и увидел, как обижают маленького. Пусть чужого, пусть кто-то совсем незнакомый – все равно ведь, если не вступишься, то будешь… да нет – что «будешь»? – Борька просто не мог представить себе такого.

И все-таки было дико и нелепо думать: утром, всего лишь утром он просто жил. Жил и жил. И вдруг – какая-то война! Кому она нужна?! Зачем?! За что напали?! Ведь это так просто – вода под ногами, небо, весело, друг рядом… А что же, выходит, в это время кто-то уже высчитал, как напасть на их планету? Уже напал на другие колонии Земли? Убивал? Но как так можно?! Дикость, глупость… Борька с Витькой охотились, планета жила, где-то родился ребенок… а где-то еще уже горело и рушилось? Да почему?!?!?!

Мальчишка яростно замотал головой и вздохнул. Стало неуютно, тяжело на душе. Дом был совсем близко, и временами Борьке очень хотелось убежать туда со всех ног – накатывала уверенность, что туда не достанет никакая беда. А потом – через секунду – дом начинал казаться уже невероятно далеким, и Борька невольно оборачивался, чтобы найти в полусумраке здешней ночи знакомый силуэт без огней. Бабушка там – что она делает? Спит? Вряд ли. Сидит у окна без света? Наверное… А он – как будто на другой планете… А если его убьют?! Он умрет, и что тогда?

В окоп соскочил человек. Борька дернулся, но тут же увидел, что это Олег. Дворянин был в легкой броне, с пулеметом на ремне, забрало шлема поднято.

– А, это ты, Борис… – сказал он, приваливаясь к стенке окопа, укрепленной решетчатой бронеплитой. Добавил неожиданно: – Хожу и думаю: коней-то отец приказал отогнать или нет? У нас такие табунищи… да ты и сам видел, наверное.

Борька не знал, что сказать. Просто смотрел на ровесника-дворянина. Олег был спокойный, бесшумный, и Борька ощутил себя вдруг каким-то угловатым и неуместным здесь вообще. Пришла неожиданная зависть. Дворяне – что? Дворяне есть сословие воинское, как записано в «Русской Правде»… Был бы он, Борька, дворянином – не путался бы в мыслях, желаниях и страхах. Наверное, у Олега все просто и понятно… И ответы на вопросы он знает – «за что?», «почему?» И не боится.

– И книжку я на кровати оставил… – задумчиво продолжал Олег. – Старая, раритет бумажный… Не дочитал-то всего три страницы.

– Какая книжка? – спросил Борька. – В смысле, про что?

– Власова, «Путь менестреля». Я ее на Земле нашел во время похода… в одном подвале… Интересная. Сказка фантастическая. Хожу и думаю, чем кончилась… Смешно.

– Олег, – вдруг вырвалось у Борьки.

– А?

– Олег… зачем они напали?

Дворянин оттолкнулся плечами – излишне широкими из-за граненых наплечников – от стенки. Подумал. Потом спросил серьезно:

– Тебе соврать или правду сказать?

– Правду, конечно, – невольно улыбнулся Борька.

Олег ответил улыбкой:

– Ну вот тебе правда: я не знаю. Вернее – я не понимаю. Умом не понимаю. Я сегодня то же самое спросил у отца.

– И? – быстро спросил Борька.

Олег понизил голос:

– Потому что они мудаки. Это его дословный ответ.

И – ловко выскочил из окопа. Пропал в темноте, оставив Борьку с ошарашенной глупой улыбкой. А еще через секунду Борька вдруг понял, что это – правда. Как еще назвать того, кто обижает слабого? Кто толпой нападает на человека, вступившегося за этого слабого? Нападает из-за угла?

Мудаки. И нечего тут.

Он удовлетворенно рассмеялся и уже собрался все-таки заставить себя вздремнуть, но услышал, как неподалеку поют. Песня была – кто ее пел, Борька не понял, может, это пел и не поселковый, а кто-то из солдат – старая, не во всем даже понятная. Но какая-то очень ладная. Как раз к ситуации.

Непомерно высокий трон…

Непомерно надменный хан.

Весь в рубинах кровавых он

И от власти над гостем пьян.

Сеют ужас и взгляд, и жест,

Холодеют рабы у ног…

«Рус крещеный, поплюй на крест —

Пусть порадуется наш бог!»

Рус кривит, усмехаясь, рот —

Негодует безмолвно так…

«Плюнь на веру, на свой народ?

Ишь, чего захотел, варнак!

Хочешь душу еще в казну?!

Видно, мало казны златой?!

Ну, а как я в глаза взгляну

Ладе, людям, Руси Святой?»

– Раззолоченный, мерзкий тать!

Мнишь, мне твой халат по плечу?

А ведь я не могу петлять —

Даже если я жить хочу…^[30]

«А ведь я не могу петлять – даже если я жить хочу», – подумал Борька.

И стало легко. Совсем легко…

…Олег стоял на откосе холма, опираясь на пулемет. Смотрел в ту сторону, откуда придет – он ощущал это – враг. Так тысячу раз стояли его предки. Тысячу, тысячи раз – стояли в ночи и ждали, зная, что будет бой. Это было на одной-единственной маленькой планете, где решались судьбы всего лишь нескольких народов. До этих судеб не было дела Галактике.

Сейчас? Юный дворянин поднял лицо к небу. Сузил глаза. Нет, сейчас – иное. Может, так ему лишь кажется, но, похоже, грядущая война решит судьбу этой самой Галактики. Когда что-то кажется – надо слушать внимательно…

Он опустил лицо.

– Идите сюда, – сказал мальчик. – Идите и умрите все. Имя нам Огонь. Идите в наш огонь, и пусть костер горит ярче, пусть пожар сожрет то, что было вашим «порядком», – пусть… Отец, удачи тебе желает твой сын. Не посрамим памяти предков и сделаем то, для чего рождены и выращены.

Удачи тебе, Олежка, – шевельнулось не словами – ощущением в душе.

* * *

Чужаки атаковали поселок не на рассвете, а прямо посреди белого дня, когда об их приближении защитников уже оповестили по связи – впрочем, заморачиваться со внезапностью Чужим смысла особого не было, характерный шипящий вой плазменных двигателей штурмовых челноков мог бы поднять и мертвого. Рой непонятно откуда взявшихся машин Чужих – нелепых, похожих на ящики с кое-как приделанными крыльями – брал поселок в плотное кольцо. Чужие явно боялись, чтобы никто из землян не ушел.

Как оказалось, бояться им надо было совершенно иного. Навстречу челнокам взвились короткие стрелы ракет. Пилоты Чужих – по крайней мере, некоторые из них – попытались сманеврировать, но дистанция была уже слишком малой, а оружие, как видно, непривычным. Десятки челноков сразу превратились в огненные шары, словно наткнувшись на невидимую стену. Едва ли не каждая ракета попала в цель. Борьку ударил по ушам многократно повторенный грохот, огненные шары вывернулись наизнанку и погасли, протянув к земле длинные дымные щупальца падающих обломков. Те, кому повезло уцелеть, отворачивали и на минимальной высоте тянули куда-то за ближайший лес, решив, очевидно, не связываться с земной ПВО.

На несколько секунд в Надежде воцарилась тишина – люди сами не могли поверить, что первую атаку так пугавших всех Чужих удалось отразить столь легко и быстро, – потом началась… нет, не паника, конечно, а расчетливая, деловая суета.

Несмотря на свой внешне мирный вид, поселок колонистов мог много чем удивить незваных гостей. Начать с того, что почти все дома в нем были на каменных фундаментах, а узенькие оконца в полуподвалах ну очень походили на амбразуры. В каждом доме было оружие – и не только привычное охотничье, но и самое настоящее боевое, причем владеть им, так или иначе, умели все. Под несколькими совершенно неприметными с виду домиками скрывались настоящие бункеры – с железобетонными перекрытиями, с фильтрами, способными задержать любой отравляющий газ, – никаких иллюзий насчет благородствапротивника у землян давно не было, все слишком хорошо помнили времена Серых Войн и усвоили данные о Чужих, за последние три года доставленные разведчиками. О таких мелочах, как окружавший поселок двойной забор из стальной сетки и натыканные повсюду вокруг него датчики, не стоило и говорить – врага они остановить не могли, но от визитов любопытной местной живности помогали отменно. Сейчас же, с приходом профессиональных военных – с ракетными установками, с дюжиной боевых машин, – поселок мгновенно превратился в настоящую крепость.

Борька, как ни странно, был одновременно разочарован и напуган. Разочарован, естественно, тем, как быстро все закончилось и что ему не довелось участвовать в потехе. Умом он понимал, что за этой неожиданной быстротой стоят десятки лет самоотверженной работы земных конструкторов и годы не менее упорной учебы тех, кто применял их технику по назначению, но сердцу-то не прикажешь, оно рвалось в бой и требовало покарать наглых пришельцев по старинке – чуть ли не зубами порвать, а лучше перестрелять их всех, так эффективней и надежней…

Но при всем при том мальчишке было страшно. В свои годы он не так уж хорошо разбирался в военном деле, но самые основы уже знал и понимал, что прикрытую надежной ПВО позицию – их поселок, в данном случае – положено давить танками или просто разбивать в пыль артиллерией, а смотреть, как все, построенное здесь за четыре года, превращается в эту самую пыль, ему ну совершенно не хотелось.

На какое-то время – примерно на полчаса – установилось затишье. Враг вовсе не отказался от своих намерений – челноки заходили на цель волна за волной, но теперь они опускались за лесом, вне зоны досягаемости ракет.

Борька заметил, как несколько крохотных – по два-три человека – группок егерей канули в этом самом лесу – разведка на войне дело самое первейшее. Враг, силы и намерения которого известны, – это уже не враг, а материал, который понятно как бить. Мальчишке тоже хотелось пойти с ними – и не в разведку, а в самую настоящую атаку – такого враги уж точно не ожидали! – однако ускользнуть от внимательного взора отца, хорошо знавшего авантюрные наклонности отпрыска, было совершенно нереально. Юнармейцы-пионеры были рассеяны среди взрослых защитников, среди родни: действовать отдельным отрядом им не разрешили, хоть они и были к этому подготовлены. Именно потому, что рисковать не стоило – мало ли, что придет в голову мальчишкам, да еще разгоряченным видом падающих машин врага…

…Вторая атака Чужих тоже не стала неожиданной – по крайней мере, прежде, чем в воздухе завыли мины, зазвучала сирена – и все, кто еще не был в окопах или укрытиях, успели спрятаться. Стреляли Чужие неточно – по квадратам, как говорится, – но все равно даже в окопе было очень страшно. От прямого попадания мины окоп не поможет – а сидеть и ждать, когда тебе на голову грохнется смертоносный «гостинец», изготовленный бог весть на какой планете каким-нибудь затурканным рабом, было слишком тошно.

Какого калибра мины, мальчишка, разумеется, не знал, но взрывались они гулко и мощно, земля под ногами подскакивала, а воздух больно бил не только по ушам, а по всему телу. Над головой то и дело противно визжали осколки, так что высовываться особо не хотелось. Тем не менее мальчишка высунулся – на пару секунд, пока железная рука дяди Антона не утянула его вниз.

– Сиди, береги уши!

Борька успел заметить, как от прямого попадания мины взлетела крыша соседнего дома. Несколько домов уже горели – не слишком, надо сказать, жарко, выпуская лениво клубившийся белесый дым.

Мальчишка ощутил, как откуда-то из глубины души поднимается почти незнакомое ему доселе, темное, страшное чувство: НЕНАВИСТЬ. Все ночные раздумья и сомнения отступили – их сменила ненависть к этим вот незваным гостям, спокойно и равнодушно уничтожавшим весь его мир. К ненависти примешивалось оставшееся с ночи недоуменное удивление – зачем, кому помешал маленький переселенческий поселок? За что их всех приговорили к смерти? А в том, что Чужие явились сюда просто убить всех землян, сомнений не оставалось – прорвавшаяся к планете разномастная эскадра не предъявила землянам никаких требований, а запущенные ею штурмовые челноки сразу же принялись палить из плазменных орудий и швырять бомбы… И, должно быть, не только здесь!

Ненависть к незваным гостям испытывал, как оказалось, не он один. Когда по цепи окопов покатилось предупреждение о появлении врага, в нем звучал не страх, нет – в нем звучал едва сдержанный, нетерпеливый гнев.

Вновь осторожно высунув голову из окопа, мальчишка, наконец, заметил врага – крохотные пока что темные фигурки. Борька приложил к глазам одолженный у дяди Антона бинокль – сейчас так делали многие, стараясь понять, с кем свело их недоброе военное счастье.

В первый миг мальчишке показалось, что на него движутся… орки из известной всем старинной книжки «Властелин колец» – закованные в черное железо, гориллоподобные фигуры в шипастых шлемах. Лица – темнокожие, с вывернутыми ноздрями – были тоже самые что ни на есть орочьи, вот только в руках эти уроды держали, увы, не ятаганы, а незнакомое Борьке оружие с короткими и толстыми стволами – должно быть, знаменитые плазмометы. Было их очень много – наверное, тысячи, двигались они с равномерной, безжалостной неторопливостью, явно рассчитанной на психологический эффект.

Вот только землян напугать было трудно – там и сям захлопали снайперские винтовки, и враги начали падать, словно марионетки с обрезанными нитями. В поселке очень многие умели отлично стрелять из оптики и промаха не давали. В каком-то смысле защитникам поселка повезло – на них вышли не почти неуязвимые для обычных пуль дайрисы, не нэйкельцы, привыкшие давить врагов огнем своей жуткой биомеханической техники, не страшные своей неотступной методичностью и холодной отвагой сторки, даже не свирепые наемники-скиутты, почти непобедимые в рукопашном бою, – на них вышли джаго, славные в Галактике лишь своим умением давить врага количеством. Но в другом смысле – не повезло, нет. Скиутты и даже сторки могли бы пощадить хотя бы женщин и детей, у них было свое понятие Чести. Джаго тоже пощадили бы их, но совершенно с другой целью. Кое-что Борька проходил в школе, кое о чем ему с гневом и презрением говорил отец, и мальчишка понимал, что попадать в плен к джаго живыми нельзя. Мертвыми тоже нежелательно – эти твари ели убитых ими, надеясь, что их сила перейдет к ним. Для землянина такое звучало дико, но большинство джаго – озлобленных, не получавших почти никакого образования – были самыми настоящими дикарями, пушечным мясом не только для своих более продвинутых союзников, но даже и для собственных безжалостных и грозных владык. Боевых машин у них, к счастью, не было – они не вошли бы в обычные челноки, – но в задних рядах строя там и сям виднелись гротескные, похожие на трехногие шагающие колоды, фигуры киберстрелков.

Джаго, впрочем, не собирались терпеть устроенное им землянами избиение – по их рядам покатился нарастающий гортанный ор, – и они черной волной побежали в атаку. Киберстрелки присели, растопырив упоры и поводя короткими стволами мортир, и от них к позициям землян потянулись ровные белые полосы. Казалось, что перед самым носом мальчишки вспух шар чисто белого пламени, ударная волна, как молот, долбанула ему в лицо, отбросила на заднюю стенку окопа… и сознание Борьки просто отключилось…

…В себя он пришел тоже резко – словно включили свет. Он стоял возле разбитого сарая, сжимая в руке какой-то чужой, зазубренный тесак, весь буро-коричневый от запекшейся крови. Левый рукав тоже был весь в крови, какая-то незнакомая девчонка торопливо разрезала его, почти непрерывно ругаясь. Окружающий мир обрушился на очнувшегося мальчишку.

Мир был черным. Черное от дыма небо, черная земля, усыпанная черными трупами, – среди них, лениво дымя, догорали какие-то искореженные машины. Вокруг были только разбитые вдребезги, жарко полыхающие развалины, среди которых как-то бессмысленно бродили люди. Джаго нигде видно не было. Борька понял, что это окраина их поселка и что они победили, но эта мысль прошла как бы в стороне от сознания – пока он мало что соображал, воспоминания прорывались в сознание толчками, словно кровь, хлещущая из глубокой раны. Отец, почти беспрерывно палящий из пулемета и орущий что-то, неслышное в царящем вокруг диком грохоте… дядя Антон, спокойно и методично бьющий куда-то из гранатомета… дед, с руганью принимающий из рук распластавшегося по брустверу подползшего Вовки цинк с патронами… страшные, орущие темные фигуры… бьющийся в руках автомат, ровная строчка пробоин, весело бегущая по черному шипастому нагруднику… странно, но Борька никак не мог вспомнить лица… злые дружные стайки харг-каарт, как-то быстро-деловито облепляющие великанов-джаго и бешено бьющие своими короткими охотничьими клинками в лица, в каждую щель в броне… раскоряченная туша киберстрелка – не рассчитанная на ближний бой машина упорно отступала, стараясь поймать землянина в радиус действия своей мортиры – и он, он сам, Борька, так же упрямо идущий вперед, дико вопящий: «А ну, стой, курррваааа!!!» – и поливающий бронированную тушу огнем «абакана», перезаряжая его снова и снова, пока броня таки не поддалась и страшная туша не рухнула, подергиваясь в электрических конвульсиях… Куда делся «абакан» потом, он вспомнить не мог начисто…

Борька удивленно помотал головой и вновь посмотрел на тесак. Неужели это все – он? Простой, ничем не примечательный пионер? Быть такого не может… однако же – есть. Мысль о том, что началась война и он на войне и вокруг война, по-прежнему казалась какой-то кривой, нелепой, неприемлемой. Она не помещалась в мозгу.

Он терпеливо дождался, пока девчонка закончит перевязку, и побрел по разрушенной окраине среди складов и хранилищ, надеясь отыскать кого-то из своих.

* * *

К невероятной радости мальчишки, никто из его семьи не погиб – хотя убитых среди ополченцев насчитали целых двадцать семь человек, а еще семьдесят девять получили ранения. Трупами джаго были завалены все окрестности, их невозможно было сосчитать, хотя кое-кто честно пробовал и сбивался всякий раз, а из раненых землян половина оставалась в строю. Но остальных пришлось эвакуировать в Трезубец. Среди них оказался и дядя Антон – разорвавшаяся рядом мина осыпала его осколками. Большую их часть задержала броня, но и оставшегося хватило, чтобы отправить его в столичный госпиталь. Борька принял это неожиданно спокойно – правду говоря, он сам еще не вполне отошел после контузии и воспринимал мир, словно в тумане.

Отпраздновать победу жители Новой Надежды не успели – в ответ на донесение о ней пришел строжайший приказ губернатора об эвакуации всего мирного населения: к джаго присоединились скиутты и нэйкельцы, а делать рядом с ними женщинам и детям было ну совершенно нечего.

Отцу Борьки пришлось выдержать еще одну битву – дед Семен и бабушка Дина категорически отказывались уезжать, переубедил их только личный приказ майора Иванищева, сообщившего, что для обеспечения эвакуации ему разрешено применять силу. И ему пришлось ее применить, чтобы вывезти из поселка всех мальчишек младше тринадцати лет – о том, чтобы вывезти тех, кто постарше, не учиняя настоящей гражданской войны, не могло быть и речи. Сейчас поселок опустел – в нем остались лишь военные и ополченцы, которые готовились дать бой уже нэйкельцам. Остановить их тут было невозможно, и приказ губернатора предписывал отступать, нанося противнику как можно большие потери. Борька не сомневался в победе – вот еще! – но все же оставлять поселок, зная, что он почти наверняка будет стерт с лица земли, ему ну совершенно не хотелось. Умом он понимал, что дома можно отстроить, а вот убитых уже не вернуть. Но сердце не желало слушать, оно буквально кипело от гнева, и даже воспоминания об убитых его рукой джаго не успокаивали его. Борька знал, что и не успокоится, пока все захватчики не лягут в землю. Если бы хоть один из них ушел живым, он бы воспринял это как личное оскорбление. И знал, что все вокруг думают точно так же.

Эвакуированный поселок как-то сразу стал совершенно безжизненным, ненастоящим, словно военный полигон. От этого впечатления, как ни странно, стало легче на душе – теперь не за кого было бояться. И это же впечатление еще усиливалось видом отрытых повсюду окопов – майор Иванищев распорядился готовить запасные позиции в дополнение к уже готовым. Пока они окапывались, окончательно стемнело, взошла полная Червонная, и в кровавом свете ее низко висящего огромного диска мир окончательно принял какой-то сюрреалистический вид. Ни один фонарь, ни одно окно не горели, и все вокруг состояло из призрачных полос света и непроглядных теней, плавающих в призрачном кровавом мареве – отчасти порожденном луной, отчасти – трепещущими за крышами отблесками далеких пожаров. Жара после заката не спа́ла, и Борька словно плыл в густом, остро пахнущем гарью воздухе.

Как-то вдруг все шевеление прекратилось – все разошлись по позициям и затаились. Перед сидевшим в окопе Борькой лежал обширный темный луг – сплошное море высокой, волнующейся травы, – а за ним поднималась темная, неровная полоса леса. Где-то там мерцали странные огни – то ли свет чужих фар, то ли еще что-то, непонятное. За толщей теплого воздуха они мерцали, словно звезды. Настоящих звезд видно не было – затянувшая небо мутная хмарь едва тлела в падавшем снизу тусклом свете пожарищ. К горизонту она окончательно темнела, переходя в неразличимый мрак, и, глядя на этот тусклый свет, Борька невольно подумал, что они, возможно, единственные люди, оставшиеся в глубине этой душной бесконечной ночи, в этом тусклом мире.

Мальчишка еще терялся в догадках, стараясь понять, что происходит, когда бесшумная белая вспышка мгновенно заполнила все небо. Секунды через три свет стал багровым, замерцал и погас. Борька словно ослеп – наступила кромешная темнота, не было видно ни одного огня, даже вдалеке, только в ослепленных глазах плавали призрачные разноцветные пятна. Еще секунд через пять по ушам ударил тугой грохот, а через полминуты налетел яростный порыв неожиданно холодного ветра. Загремело железо на крышах, затрещали сломанные ветки, и Борька с удивлением ощутил, как на коже тают редкие снежинки. Потом все затихло. Тишина была такой же непроницаемой, как и мрак, – глухой и ватной. Температура упала сразу градусов на двадцать, и мальчишку пробил озноб. Вытянув вперед руки, он прикоснулся к перебравшемуся ближе Витьке и порывисто сжал его ладонь. Грохнуло в стороне врагов – похоже, на них сбросили электромагнитную бомбу, потому что и связь, и даже ночные прицелы отрубились намертво.

Какое-то время они всматривались в темноту, невольно прижавшись друг к другу. Сердце Борьки бешено колотилось. В темноте он чувствовал себя совершенно беспомощным, понимая, что стрелять наугад они не смогут.

Непонятно почему, ему стало вдруг жутко, а уши понемногу начали улавливать звуки, которые он принял бы за шум моря, если бы не отчетливо различимый топот. Тяжелые, тяжелые, очень ТЯЖЕЛЫЕ шаги – ТАК не могут шагать не то что люди, а даже и слоны. Сердце Борьки замерло от страха, и в этот миг мир залил ослепительный свет. Запущенные из поселка осветительные мины с негромкими хлопками повисли над лугом, и мальчишка увидел…

Вначале ему показалось, что кто-то построил вдоль леса ряд треногих водонапорных вышек, но эти штуки ДВИГАЛИСЬ. Двигались сюда, к ним.

Приникнув к оптике прицела, Борька рассмотрел одно такое существо. Удивительно изящное при своих громадных размерах, оно напоминало треногого рыжего паука на длинных тонких ногах. Вот только «паук» был этажей пять в высоту, не меньше… Под брюхом у странного, явно биомеханического существа болталось устройство, в котором без труда угадывалась плазменная пушка. Мальчишка узнал нэйкельский боевой шагатель, а за ним быстро перебегали туда и сюда затянутые в гибкую легкую броню фигуры, удивительно похожие на волков-оборотней из земных легенд – скиутты. Рядом с шагателями они казались небольшими, но Борька знал, что на самом деле рост их далеко за два метра, а весили они килограммов по сто пятьдесят, и вовсе не за счет жира. Скиутты двигались со звериной ловкостью, постоянно бросаясь то вправо, то влево, чтобы в них труднее было попасть. Это не придурки-джаго, способные лишь толпой бежать в атаку, стараясь диким ором заглушить собственный страх. Это – настоящие бойцы, и справиться с ними будет ох как непросто… До земных позиций донеслось дружное «йорр, йорр, йорруууууу!» атакующих скиуттов, свирепое и ликующее. В нем была откровенная жажда драки…

Понятно, что ждать, пока враги подойдут вплотную, земляне не собирались, – там и тут захлопали снайперки, затрещали пулеметы, к шагателям потянулись огненные стрелы ракет, оставляя за собой идеально ровные, словно по линейке проведенные хвосты…

Но нэйкельцы были одной из самых древних рас – их цивилизация насчитывала уже больше восьми тысяч лет, и воевать за это время они научились. Шагатели с невероятной быстротой уворачивались от ракет, приседая на широко расставленных лапах к самой земле и раскачиваясь, словно гигантские маятники. Увернуться удавалось не всем, но кумулятивных зарядов у землян не было, а термобарические эту заразу не брали – шагатели отшатывались от их взрывов, качались, кренились, но – суки! – не падали. Их броня из природной керамики и естественного углеродного волокна оказалась невероятно прочной. Пули и даже снаряды автоматических пушек боевых машин ее не брали – резко наклоняя корпус, шагатели подставляли под огонь выпуклые спинные щиты и стреляли в ответ. Очереди плазменных импульсов забились над головами людей, снося и поджигая один дом за другим.

Укрыться в окопах от огня этих шагающих вышек было невозможно. Было ясно, что поселок пал, и отступление началось везде и одновременно, ополченцы разбегались по дворам, стреляя назад. Солдаты прикрывали отступление; майор Иванищев отдал последний приказ – самостоятельно добираться до столицы. Мальчишкам оставалось лишь присоединиться к отступающим. Да, шагатели тоже были уязвимы – нескольких попаданий земных ракет не выдерживал даже их панцирь, – но на стрельбу в свою сторону они тут же отвечали океаном огня и стреляли, к сожалению, очень точно.

Прыгая, как зайцы, под градом плазменных импульсов, мальчишки сразу потеряли своих. Спасаясь от огня, они свернули в узкий переулок, потом в другой, выходивший на улицу, но оказалось, что он перегорожен в конце колючей проволокой. Сбоку был чей-то амбар – с глухими кирпичными стенами и железной дверью, – и мальчишки укрылись в его душной темноте, замерли, настороженно прислушиваясь к доносившейся снаружи стрельбе и глухим взрывам. Потом взрыв раздался совсем рядом с ними – пол больно ударил по ногам, и часть толстой стены рухнула, открывая роскошный вид на улицу, окруженную развалинами и освещенную светом пожаров.

Не дожидаясь, когда сюда выстрелят еще раз, Витька прямо по завалу скатился на улицу. Борьке оставалось лишь следовать за ним. Огибая пожарища, они побежали к околице, но путь им преградила вышедшая из-за угла чудовищная рыжая фигура шагателя. Витька, казалось, не замечая ее, продолжал бежать вперед.

Вначале Борька решил, что его друг сошел с ума, но потом заметил впереди подбитую танкетку, полузасыпанную обрушившейся стеной. Кузов влажно блестел от крови, в нем лежали три изуродованных трупа, но установленный на турели древнючий 14,5-миллиметровый КПВТ оказался совершенно целым. Витька быстро отстегнул пустую коробку, раскидав обломки, с натугой вытащил стозарядную ленту из полной, примкнул ее и сноровисто зарядил оружие. Шагатель уже почти нависал над ними – до него оставалось всего метров двадцать, – когда Витька с трудом развернул громадный, в человеческой рост, шестидесятикилограммовый пулемет и, наконец, нажал на спуск. КПВТ с радостным ревом выплюнул полуметровый факел желто-рыжего огня. Сверхмощные 14,5×110-миллиметровые патроны позволяли ему за пару километров поражать БТР и вертолеты, а теперь он бил почти в упор. Лента была снаряжена, как положено – на два разрывных патрона один бронебойный, – и они влетали в корпус шагателя со скоростью десять пуль в секунду. От брони летели искры, но толку видно не было – махина развернулась и направила на них дуло плазменной пушки. От испуга оно показалось Борьке величиной с дуб.

Витька опустил пулемет, направляя огонь в незащищенное броней брюхо, и Борька, наконец, увидел, как из него фонтанами брызнули ошметки. Потеряв управление, машина опрокинулась назад так, что танкетка под ними подпрыгнула, а улицу заволокла пыль. Огибая чудовищную тушу, они нырнули в пылевую завесу, направляясь к околице. Борька успел вытащить из-под трупа автомат и сейчас на бегу разглядывал его. Это оказался снова «абакан» – такой же, как брошенный им на позиции, с пятидесятизарядным коробчатым магазином, двукратным оптическим прицелом и подствольным гранатометом, сейчас, правда, пустым. Оружие пригодилось почти сразу – из пыли на них выбежало что-то дико ревущее, бурое, высотой метра в два, и Борька, не глядя, влепил в него длинную очередь. Оглушенного пехотинца-скиутта сбило с ног – и он с воем, в котором смешались изумление, гнев и боль, покатился по земле.

К счастью, до леса оставалось не так уж далеко – не больше километра. Миновав ограду поселка, они наискось пересекли еще один луг и, обогнув старицу, выбежали к лесу. Он венчал древний речной обрыв высотой в трехэтажный дом – с разбега Борька взлетел метра на два, выронил только что найденный автомат, потом ему пришлось взбираться наверх на четвереньках, скользя по траве. Добравшись, наконец, до гребня, он был весь мокрый и дышал, как загнанная лошадь. Сил бежать дальше пока не было – он плюхнулся на землю, переводя дух и одновременно осматриваясь.

На фоне горящих развалин поселка виднелось несколько огромных черных машин – они, казалось, не продвигались вперед, паля во все стороны из плазменных пушек. В начале атаки их было гораздо больше – где-то десятка два, – но остальные куда-то исчезли. Похоже, победа далась чужакам дорого – электромагнитная бомба прикончила их оснащенную хитроумными прицелами артиллерию, а в ближнем бою огонь земных гранатометов и орудий оказался опасным даже для шагателей.

Борька подумал, что обрыв будет непреодолим для врага – по крайней мере, на какое-то время, – и пока чувствовал себя в безопасности. Вокруг, кроме них двоих, уже не было видно ни души. Низко над головой плыли тяжелые, мутно-рыжие тучи – казалось, что вот-вот хлынет ливень. Воздух был теплый и тяжелый. Ветер дул с запада, и Борька едва не задыхался от тяжелой дымной гари.

К счастью, они знали, куда идти.

5. Отпор Первый год Галактической войны

Мальчишки шли всю ночь, ориентируясь лишь по компасу, – губернатор приказал отходить к столице, и они решили следовать этому приказу, хотя до Трезубца было пятьсот километров. Им хотелось остаться в лесу, чтобы пустить кровь захватчикам, они даже коротко обсудили такую возможность, но скиутты, в отличие от нэйкельцев и джаго, боявшихся и не понимавших леса, ориентировались в нем отлично, и тягаться с их поистине звериным чутьем явно не стоило. Но за лесом лежала степь, и когда мальчишки вышли к ней, уже занимался рассвет. Очень скоро он перешел в день – и тогда появились нэйкельские штурмовики, странные, похожие на креветок биомеханические корабли с большим винтом на хвосте – стремительные и абсолютно безжалостные.

Борька на всю жизнь запомнил этот бесконечный день: бескрайняя высокотравная степь, жаркое солнце в ясном небе и непрерывно парящие в этом небе биомехи, выслеживающие группки выживших. Ни на секунду люди не оставались одни – все время вдали в небесной синеве маячили несколько темных точек. Когда одна из них приближалась и ее очертания уже можно было различить – падали, заползали под высокую траву, благословляя ее и все равно чувствуя себя совершенно беззащитными. Несколько раз натыкались на сожженные плазменными пушками и, к счастью, неопознаваемые тела и понимали, что, если им не повезет, они просто станут следующими. Борька мучился пониманием того, что эти трупы – его земляки, и то, что он их не может узнать, ничего не меняет… В одном месте наткнулись на два очередных тела, и по росту мальчишки поняли: это ребята из отряда. Постояли немного, стараясь не присматриваться, чтобы, храни судьба, все-таки не узнать – потом пошли дальше… И было ясно: как бы теперь ни сложилась судьба, вместе им всем уже никогда не увидеться. Следующий костер с песнями и плясками будет, не может не быть… однако на него соберутся не все.

Война.

Кое-где по штурмовикам стреляли, но кончалось это всегда одинаково – очередной кучкой трупов. В одном таком месте Борька подобрал «мясорезку» – английский ручной пулемет с почти полным коробом стозарядной ленты. Польза от него была нулевой – более-менее точно стрелять из него можно было лишь лежа, с сошек, да и его патрон был совершенно бесполезен против штурмовиков, но мальчишка упрямо тащил четырнадцатикилограммовое оружие, понимая, что в любой миг им могут встретиться и живые враги – везде вокруг них на горизонте наклонными конусообразными столбами стояли дымы. Витька же постоянно менял оружие – убитых вокруг хватало и ему было, из чего выбирать. Вначале, почти сразу, он подобрал мелкокалиберную винтовку джаго, дешевую, неточную и ненадежную, но зато похожую на земное оружие, с полным рожком и гранатой в подствольном гранатомете. Потом нашел великолепный армейский «абакан», а в конце концов остановился на древней «мосинке» под еще более древний патрон с закраиной. Очень точное и с приличной отдачей оружие, давно снятое с вооружения, оно весило больше четырех килограммов, но било прицельно без оптики на добрый километр, что здесь, в степи, было важнее любых подствольников.

Борька временами плохо осознавал происходящее, словно так и не проснулся до конца после того ночного боя. В его глазах до сих пор стояли пылающие дома, в ушах звенело от взрывов. Он не знал, где его семья, совершенно не соображал, куда идти, – все, кого они видели в степи, шли на восток, к столице – но Витька почти с самого начала держал курс на одиноко торчавшую впереди ретрансляционную вышку. Они добрались до нее только в полдень – слишком долго пришлось лежать в траве, – и Борька задрал голову, разглядывая ее.

Усаженная антеннами вышка была высотой метров сто. Она стояла на крутом земляном кургане, окруженном сетчатым забором. В кургане зиял бетонный вход – под ним скрывался бункер с аппаратурой. Сама вышка осталась целой, но двери бункера были взорваны и вокруг читались следы ожесточенного боя. Внутри могло быть до фига неприятных сюрпризов, но Борька все равно полез туда, чтобы связаться со своими. Сумасшедший риск, но он себя оправдал – всего через час в бункере появились немногословные военные с нашивками 11-го уланского полка и быстро вывели мальчишек наверх, где их уже ждали «Буйволы» – огромные четырехосные армейские вездеходы, отправленные из столицы специально для сбора беженцев. Машин не хватало, и в кузов каждой набилась едва ли не сотня человек, но шума и протестов не было, серьезность ситуации понимали все.

К столице машины шли на полной скорости, не колонной, а широким фронтом – благо степь позволяла, с боевыми машинами на флангах, с зенитными самоходками в арьегарде – нападения Чужих ждали в любую минуту. Радары и пушечные стволы «Панцирей» непрерывно прощупывали чистое предвечернее небо, но штурмовики так и не появились. Такие храбрые с беззащитными, они уже научились избегать хорошо вооруженных земных конвоев.

Еще издали мальчишки заметили вознесшийся над степью колоссальный пепельно-белый купол – силовой щит столицы. Диаметр его достигал двадцати километров, высота – десяти, и он, казалось, даже не приближался – словно застывшая на горизонте огромная гора. Купол впечатлял – само собой, Борька видел планетарные щиты в стерео, но вот так, вживую, еще не сталкивался ни разу. Зрелище этого чуда техники, способного защитить Трезубец от всего, даже от ядерного удара, должно было вселять в их сердца гордость, но Борьке было очень обидно. Как ни крути, они бежали от врага, а какой пионер на это согласится?

Когда они, наконец, добрались до столицы (вблизи силовой купол смотрелся уже страшновато, он буквально давил своими размерами, и мальчишки облегченно вздохнули, отведя от него взгляд), оказалось, что нэйкельские дроны усеяли все подступы к нему минами, так что работа саперам предстояла долгая. Оставаться в голой степи явно не стоило, поэтому колонну завернули к расположенному возле столицы космопорту. С гребня незаметного издали увала Борька увидел его длинное трехэтажное здание, на вид совсем целое. Справа и слева торчали еще какие-то ангары, а за ними в небо вонзалась высокая антенная башня.

Колонна повернула в ту сторону и всего минут через пять миновала широкие ворота в ограде. За ними уже стояли земные боевые машины, армейские – с зенитными спарками на башнях. Слева была трехэтажная коробка главного корпуса – целая, но совершенно пустая. Прямо из вестибюля длинная широкая лестница вела вниз – к толстым стальным плитам, которые начали медленно, бесшумно подниматься, открывая вход в шлюзы главного убежища космопорта…

* * *

В бункере было неожиданно светло, просторно и многолюдно – здесь, на двадцатиметровой глубине, помещался целый небольшой городок, сумевший вместить, наверное, несколько тысяч человек. В нем укрылись не только работники космодрома, но и многочисленные беженцы, которые не смогли попасть в город. Никакой тесноты, вопреки ожиданиям мальчишек, не было – имущества у беженцев почти не осталось, да и затеять суматоху тоже никто не пытался. Планы эвакуации предусматривали уход очень многих людей в лес к туземцам, но кто-то промедлил, кто-то припоздал, кто-то не захотел, и Трезубец стал настоящим лагерем беженцев.

Большинство обитателей бункера было детьми. Женщин тоже хватало, а вот мужчин было очень мало. Ни один из них, казалось, не сидел на месте – все куда-то спешили, явно по делу. Многие оборачивались, смотрели на него, и Борьке вдруг стало неловко – он ощущал себя едва ли не дезертиром.

Их отвели в некое подобие длинного широкого коридора. Большая его часть была разгорожена ширмами из пестрой разноцветной клеенки, пол кое-где устлан коричнево-золотыми коврами – такими торговали харг-каарт. В клеенке были обширные проемы – и там, где они не были закрыты на «молнии», Борька видел внушительные кипы толстых одеял и матрацев. Шагов через сто они свернули в одну такую «комнату», где уже сидели несколько мальчишек, чуть помладше на вид, чем друзья. На всех были пионерские галстуки. Они откровенно разглядывали гостей, потом один из них – главный, как понял Борька – поднялся и подошел к ним. На вид лет двенадцати, и Борька сомневался, что здесь есть кто-то старше.

– Привет, – деловито сказал мальчишка, не представляясь. У него получилось с акцентом, и Борька понял, что это болгарин, наверное, из Ново-Сливена, был неподалеку такой поселок. – Есть хотите?

– Пить, – ответил Витька, и Борька только теперь ощутил ужаснейшую жажду. Едва он подумал о воде, как возникло ощущение: высохло все тело.

Мальчишка кивнул, махнул рукой:

– Воды принесите! – И две девчонки, появившиеся из-за откинувшегося полога, притащили большую открытую флягу.

Ребята, не церемонясь, рухнули на колени и столкнулись над водой головами, при этом не выпуская из рук оружия. Не раздалось ни единого смешка…

– Вы из Сливена? – спросил Борька, подняв наконец от воды лицо и вытираясь рукавом. Рукав был в засохшей крови – наверное, уже давно разошлась рана.

Мальчишка кивнул.

– Вас что, тоже сожгли?

– Нас отослали. – В голосе паренька прозвучала злость, и сейчас он показался Борьке похожим на Вовку, хотя Вовка был пониже, поплечистей и русый, а не черноволосый. Наверное, теперь всех мальчишек этого возраста на планете объединяла такая злость – злость и обида даже не на врага, на взрослых, которые не дают с этим врагом встретиться. Где же Вовка, добрались ли транспорты с детьми и женщинами до безопасных мест?.. – А поселок держится… Вы из Надежды?

– Оттуда. – Витька тоже выпрямился, отдал салют. – Спасибо.

– Да не за что. Мы всех поим и кормим, кто придет, у нас задание такое. – Мальчишка ответил салютом, показал на проход подальше. – Там душ можно принять. И медсестра сейчас придет, тебя посмотрит. – Он кивнул Борьке.

– Как там бои? – спросила одна из девчонок. – Как наши?

И снова все затихли, как в тот момент, когда мальчишки пили.

– Бьем мы их, – спокойно ответил Витька. – Отступаем по плану и бьем, – и добавил весело: – Да ерунда, их легко бить…

* * *

…Он появился, когда медсестра заново обрабатывала рану Борьки, а Витька рылся в одежде из вскрытых пакетов с надписью «Мобилизационный резерв Военного Министерства Русской Империи» – собственная одежда, да и снаряжение мальчишек превратились в обноски, рвань и лохмотья, а они и не заметили даже, когда это произошло.

– Олег?! – вскрикнул Борька.

Он почему-то очень обрадовался и видел, что и Витька рад тоже. Самое главное – улыбался до ушей и сам Олег! Он тоже был в новом, без брони, и не с пулеметом, а с кобурой пистолета на косом поясе и держал в руках большой поднос с едой.

– Руку побереги. – Медсестра, закончив свою работу, тоже невольно улыбалась при виде радости всех троих мальчишек.

– Спасибо, – поблагодарил Борька, если честно – мельком. – Олег, ты наших не видел?

– Не видел, но знаю, что все эвакуированные глубоко в лесу, – ответил Полежаев-младший. – А взрослые, кто сражался и дошел, те, наверное, тут. Я сам в городе еще не был, сразу сюда… – Он опустил поднос на пол, сел сам и медленно, угрюмо сказал: – Моих людей всех перебили… Мы вместе с солдатами прикрывали отступление… Я потом решил идти на латифундию, когда понял, что остался один, пришел, а там все горит… черт. И там… – Олег вздохнул. – Там погиб мой отец.

Мальчишки, уже начавшие есть (теперь они поняли, что вдобавок и голодны), разом поперхнулись и уставились на Олега.

– Откуда ты знаешь? – осторожно спросил Витька.

Олег криво усмехнулся:

– Знаю. Я больше не чувствую его.

И, как ни в чем не бывало нагнувшись к подносу, взял банку с консервированной кукурузой.

* * *

Первое время Чужие не обращали особого внимания на столичный космодром – он был небольшим, да и кораблей на нем к началу атаки не оказалось. Они считали, что космодром падет сам, когда будет взята столица. Но после того, как передовые части были затерты между гарнизоном Трезубца и частями 4-й армии и перемолоты с неожиданной быстротой и жестокостью, Чужие, откатившись, изменили план атаки.

Система обороны космодрома – то, что можно было заметить с воздуха или с орбиты – отнюдь не отличалась мощностью: восемь бункеров со стандартными башнями спаренных пятидесятисемимиллиметровых зениток. Их хватило, чтобы расстрелять несколько нэйкельских штурмовиков, так что те сочли за благо больше не появляться над ним. Внимание нападавших было привлечено к окружению столицы и к борьбе с многочисленными автономными отрядами армии и ополченцев, которые, непрерывно маневрируя, появлялись в самых неожиданных местах и наносили внезапные сокрушительные удары по многочисленным колоннам сил вторжения и их тылам, дезорганизуя работу снабжения. Довольно быстро Чужим стало ясно, что с наскока планету не взять, – от лихого налета, рассчитанного на внезапность и мощь брошенных в атаку сил, пришлось перейти к методичной осаде укреплений землян, и маленький космодром приобрел неожиданно важное значение. Поскольку атака с воздуха заведомо не принесла бы успеха – судьба нэйкельских штурмовиков была тому наглядным подтверждением, – в бой решено было бросить танки, доставленные на планету в достаточном количестве.

Надо сказать, что землян удивило своеобразие тактик каждой из четырех рас Альянса. Лучше всех на земле дрались сторки – в основном, за счет скиуттской пехоты, но не только. Если скиутты не справлялись (как правило, из-за недостаточности техники), сторки уверенно и отважно шли в бой сами. Их собственные штурмовики мало чем уступали земным самолетам. Тяжелой боевой техникой сторки пренебрегали, предпочитая легкие и маневренные боевые машины, а при необходимости прибегали к прицельным ударам с орбиты. Дайрисы вообще не имели наземной боевой техники – сами по себе они были превосходными бойцами, но, в основном, за счет своих «индивидуально-технических данных» – с тактикой у них было плоховато. Они, наверное, и сами понимали это, так как старались воевать в космосе не слишком активно, осторожно. Нэйкельцы тоже не имели нормально подготовленной пехоты – полагались на свои штурмовики и биомехи. А вот джаго просто обожали танки, которых другие расы, за исключением землян, вообще не строили. Техника их, которую они наконец-то подтянули с орбиты на тяжелых транспортах, была, по галактическим меркам, грубой, но мощной и к тому же ее было много. Так что штурм космодрома поручили именно им, и джаго решили не мелочиться. Они послали в бой сразу целый полк, сотню танков, за которыми ехали грузовики с солдатами. Джаго были ленивы и старались передвигаться на машинах везде, где было можно. Их армада двигалась широким фронтом, совершенно не скрываясь, – джаго вполне искренне считали, что лучшей их защитой является внушаемый ими другим расам ужас, и ухитрились так и не сделать никаких выводов из штурмов земных поселений, ни одно из которых вот такой лобовой атакой взять не удалось…

* * *

Земляне, собравшиеся в командном пункте космодрома, никакого ужаса не испытывали. Они уже сталкивались с джаго и успели убедиться, что вояки те так себе. Да и подготовка к отражению наступления была проделана очень серьезная – гораздо большая, чем можно было заподозрить на первый взгляд… Просто это не афишировалось, подготовительные мероприятия дробились, маскировались под другое – вплоть до фольклорных фестивалей. Это делалось не столько затем, чтобы обмануть Чужих, сколько чтобы не беспокоить свое население – власти обеих Империй до последнего искренне надеялись, что большой войны не случится… И теперь то, что Чужие захватили и сожгли несколько поселков, тоже входило в этот план – враг втянулся в наземные бои и полностью раскрыл все свои силы…

– Неужели они и в самом деле считают нас дикарями? – с искренним недоумением спросил командир гарнизона космодрома, штабс-капитан Шахматов, когда инженерам удалось перехватить сигнал с вражеских наблюдательных дронов и люди увидели приближавшуюся к ним армаду, как говорится, в деталях и подробностях.

– Невероятно, но, похоже, да, – подтвердил главный инженер, а теперь еще и комендант космопорта, гражданский подполковник Степанов, светловолосый, с широкими плечами мужик, похожий больше на хирурга. – Насколько я знаю, до войны Чужие вообще не интересовались нашей техникой. Свою навязывали очень активно, но какой это был хлам… Одна сторкадская фирма долго пыталась объяснить нам, зачем нужны персональные компьютеры, – они совершенно искренне считали, что у нас нет своих, а, между прочим, то, что они предлагали, отстало от наших лет на сто. Кроме того, установленное здесь оборудование намного превосходит то, что обычно имеется в армейских частях. Еще с самого начала вторжения мои ребята пытались расшифровать их сигналы – и вот результат, как вы видите.

– Очень хорошо, Валерий Павлович, – кивнул штабс-капитан. – Благодаря вам наша задача значительно упрощается… Что вы можете сказать об их силах? – Он повернулся к своему начальнику разведки, лейтенанту космофлота Смирнову.

– Около ста тяжелых танков типа «Химера»^[31], до двухсот грузовых транспортных средств с десантом – примерно, около трех-четырех тысяч солдат. А у нас…

– У нас, Семен Михайлович, осталось считаных двадцать семь человек… – задумчиво подытожил Шахматов. – И пять тысяч беженцев в бункере. Так что проиграть мы с вами не имеем права.

Лейтенант не по-уставному хмыкнул – это он отлично знал и сам. Им предстоял совсем особый бой – операторы автономных боевых точек против бронетанковой орды, и допустить ошибку тут было нельзя.

– Дистанция пять тысяч метров, – сказал Смирнов. – Уже можно стрелять.

– Подождем. Надо бить наверняка. Мы уже выяснили, что лучший способ остановить джаго – это нанести им высокие одномоментные потери… Торопиться не надо, свое мы все равно возьмем. Какая там дальность огня у «Химеры»?

– Пятьсот метров главным калибром, – ответил Смирнов.

– Наш «Витязь» бьет на пять тысяч подкалиберным, – ухмыльнулся Шахматов.

– Ну и что, Петр Прохорович? У «Витязя» боезапас – сорок выстрелов, а у «Химеры» – за две сотни. Да и скорострельность выше раз в пять. Система наведения, правда, плоховата, но другой на такой дальности и не надо… Три тысячи метров.

– Начнеоооом, пожалуууууй… – неожиданно хорошим оперным баритоном пропел штабс-капитан, утер платком вспотевший лоб и надел фуражку. – Операторам ПТРК – огонь по готовности!

Отворачивая пласты дерна, по периметру космопорта поднялись бронированные коробки противотанковых ракетных установок – их было всего четыре, но каждая вмещала двенадцать твердотопливных ракет с лазерным наведением, две дюжины из которых сразу же устремились к врагу. Секунду спустя пусковые установки вновь ушли под землю, и гидравлические лапы втолкнули в направляющие новые пакеты ракет…

Это было противостояние двух систем оружия, разделенных несколькими веками технического развития, но совсем не такое безнадежное, как могло показаться (и показалось многим) с первого взгляда. «Химеры» были защищены керамической броней, рассчитанной на противостояние плазме, и прикрыты магнитными экранами, достаточно мощными, чтобы отразить залп двадцатисантиметрового плазменного орудия. Но вот на противодействие ракетам они рассчитаны не были. Нет, тяжелые плазменные роторы, рассчитанные на зенитный огонь, на них тоже были, но главной их целью считались сторкадские штурмовики, а вовсе не ракеты.

Это была еще одна тяжелая проблема Альянса – большую часть времени составлявшие его расы были врагами. Соответственно, и оружие они разрабатывали не из общихсоображений, как земляне, а под совершенно конкретного врага – в данном случае, под сторков, которые довели плазменное оружие до пределов совершенства. Земляне же, хотя и уделяли основное внимание строительству космофлота и пехоте во всех ее видах, вовсе не исключали, что им придется вступить в бой с тяжелой техникой. Для борьбы с ней ПТУР «Поток» с пятикилограммовой боевой частью и прицельной дальностью стрельбы до пяти километров подходила идеально. Она пробивала полтора метра броневой стали, то есть столько же, сколько тяжелые плазменные орудия, которые обычно ставят на военные корабли, а не на наземную технику.

Танки открыли шквальный зенитный огонь и даже сбили несколько ракет, но всего через несколько секунд дюжина из них взорвалась. Против ракет их магнитные щиты оказались совершенно бесполезными. Многие экипажи дали ответный залп – даже несмотря на то, что до цели их заряды попросту не долетали. Через полминуты последовал второй залп – с теми же результатами, а после третьего джаго начали отступать. Треть их танков чадно догорала в трех километрах от земных позиций…

Замешательство джаго длилось недолго – к тяжелым потерям им было не привыкать. Их пехотинцы спешились и не слишком охотно побрели вперед, растянувшись длинной, в несколько километров, цепью, вполне разумно рассудив, что стрелять противотанковыми ракетами по пехоте глупо. К их несчастью, одними ракетами оборона земного космодрома не исчерпывалась…

– Главный калибр к бою, господа, – распорядился Шахматов.

Вопреки сложившемуся уже у некоторых рас мнению, что земляне пренебрегают техникой, предпочитая ей отчаянную смелость лихих атак (основанному, надо сказать, на нескольких очень удачных таких атаках, когда именно за счет быстроты прямого натиска земляне громили многократно превосходящие силы), к разработке оружия, способного противостоять даже самой изощренной чужой технике, на Земле относились очень серьезно. Сделано в этом отношении было много, и один из таких образцов – опытный четырехсотшестимиллиметровый миномет «Рокот» – как раз стоял на космодроме. Внешне он ничем не притягивал взгляд – совершенно непримечательный круглый бугор, четырех метров в диаметре. Однако под дерном скрывался бронированный купол, в амбразуру которого сейчас выдвинулись пять метров громадного, шести с половиной метров длиной, ствола. С гулким «бумм!», от которого трава полегла на сотню метров вокруг, а из передовых окопов обороны понесся сочный древний мат, в воздух взмыла мина весом тысячу двести килограммов. Заряжался «Рокот» жидким порохом, так что минимальной дальности стрельбы для него просто не существовало.

Мина по крутой дуге понеслась к неспешно наступающим джаго. Зенитные роторы «Химер» нацелились на нее, но на высоте два километра мина разорвалась, выбросив шесть сотен небольших, похожих на консервные банки бомбочек. Трепеща жестяными крылышками оперения, они, словно рой каких-то разумных насекомых, начали выстраиваться в линию, устремляясь туда, где их несложные сенсоры видели пятнышки тепла – вражескую пехоту.

Джаго даже не успели понять, что происходит. На высоте полутора метров бомбочки взрывались – сейчас они взорвались почти одновременно, обдав врага тучей стальных шариков. В отличие от обычных снарядов и мин, которые взрываются уже на земле и дают относительно немного осколков, эти бомбочки были устроены, как прыгающие мины – цилиндрические банки, начиненные старой доброй шрапнелью. При взрыве она не пропадала зря, плотно разлетаясь в горизонтальной плоскости, – и несколько сот пехотинцев джаго полегли сразу, их броня не устояла против закаленной земной стали.

Уцелевшие залегли, но мины летели одна за другой, со скоростью двадцать штук в минуту, находя все новые и новые жертвы, решетя и поджигая грузовики, и уцелевшие скоро обратились в бегство. Оставались еще танки, но Шахматов приказал перейти на огонь бронебойными боеприпасами, и всего через четыре секунды в воздух устремилась мина, несущая тридцать шесть самонаводящихся кумулятивных бомб. Половина из них попала в цель – и уцелевшие танки газанули, давя и обгоняя свою же пехоту, в напрасной попытке уйти от огня.

Вот только максимальная дальность «Рокота» составляла сорок километров, так что уйти, в итоге, не удалось никому.

* * *

– Отличная работа, Войко! – штабс-капитан повернулся к наводчику «Рокота» Мирошевичу. Невысокий, похожий на старого лиса, и на самом деле уже немолодой, засевший в поручиках из-за своего яростного нежелания «повышать квалификацию» серб довольно оскалился: он состоял канониром еще в первой дипломатической экспедиции к джаго, много повидал на Джаггане и давно мечтал задать старым знакомым хорошую трепку. – Сколько зарядов осталось?

– Шестьдесят, – спокойно ответил серб. – Меньше трети.

Штабс-капитан крякнул:

– Эх, увлеклись! Что ни один не ушел – это хорошо. Но…

– Не думаю, что вторая атака будет такой же, – заметил Смирнов.

– Чего же нам следует ждать? – спросил штабс-капитан.

Начальник разведки задумался.

– С чисто военной точки зрения – бросить сюда ядерный заряд, но я не думаю, что Чужие пойдут на это. Этот космодром нужен им для высадки тяжелой техники, так что разрушать его они не станут… Так что, скорее всего, бросят сюда сторков, чтобы раскатать нашу оборону с воздуха. Да и с земли у этих товарищей найдется чем нас поджарить.

– Пусть попробуют, – усмехнулся Шахматов. – Наша противовоздушная оборона вполне надежна.

– А это как сказать, Петр Прохорович. Нэйкельские штурмовики – для серьезной армии не противник, они предназначены для борьбы с пехотой. Сторки – совсем другое дело. Они много веков били джаго, да и с нэйкельцами и даже с дайрисами сцеплялись вполне на равных. Техника у них – не самая мощная, да, но все же намного лучше нашей. Да и личный состав подготовлен очень хорошо – дерется грамотно и фанатично, в плен не сдается – разве что при самых крайних обстоятельствах.

– Сторки сильны своим планированием, – заметил штабс-капитан. – По сравнению с их Штабным Комитетом старинный германский Генеральный Штаб показался бы сборищем анархистов. Если мы дадим им провести операцию по ИХ плану, они почти наверняка нас разобьют.

– Что же вы предлагаете? – с интересом спросил Смирнов.

– Неожиданность. Импровизацию. Вот в чем мы, несомненно, на голову или на две выше всех Чужих: в способности найти нестандартный подход, неожиданное решение. ТАМ, – штабс-капитан ткнул рукой вверх, – все давно друг друга знают, как облупленных, знают, что на действие «а» всегда будет ответ «бэ». Чужие привыкли воевать по шаблону, тактики как таковой у них нет. А вот мы для них – пока что неизвестная величина. Но они не в силах этого понять, подходят к нам со старыми шаблонами, да еще и со своими для каждой расы. Сторки, например, принимают нас за еще одну разновидность «грязных дикарей», вроде джаго, даже не считают нужным тщательно планировать свои атаки – пока что. Понятно, что это может измениться в любой миг. Но пока преимущество на нашей стороне.

– Нельзя ли конкретнее, Петр Прохорович? Как бы сторки к нам ни относились, но если они пошлют сюда, скажем, полсотни штурмовых челноков, то просто задавят нас количеством. Тут никакая неожиданность не поможет.

– Смотря какая, Семен Михайлович. Чего они от нас ждут? Позиционной обороны, зенитных орудий, ракет… Все это у нас есть, и было бы глупо отказываться от этого… Но этого может оказаться недостаточно.

– И что же вы предлагаете?

– Я договорился с генералом Трофимовым об авиаподдержке – если сторки и впрямь бросят в бой штурмовики, он поднимет истребители с лесных баз и нанесет по ним удар – само собой, если позволит обстановка… Конечно, это полумера – лучше всего было бы уничтожить их носители, авианосцы, не дожидаясь, пока они атакуют, но такой возможности у нас пока что, к сожалению, нет. Наш флот еще не подошел к планете, и нам придется держать оборону наличными силами. Поэтому мы должны очень хорошо думать, как их использовать, – подкреплений в ближайшее время не будет. Это не значит, конечно, что мы должны садиться в глухую оборону и дрожать над каждым стволом. Нет. Единственная возможность отразить вторжение – это нанести Чужим как можно большие потери, и нужно использовать каждую возможность для этого. Но без авантюризма – бить расчетливо и наверняка.

– В городе не хватает людей, – вмешался Степанов.

Офицеры задумались – это было правдой. Гарнизон столицы не понес потерь в отражении этих атак, но очень многие огневые точки молчали просто потому, что их некому было обслуживать.

– Ладно, – подполковник поднялся с кресла. – Пойду за добровольцами. Мужиков там нет почти, какие есть – раненые все… а вот парнишки постарше прибегут, только свистну!

* * *

Неизвестно, что сторки думали о поражении своих, так сказать, союзников, но действия их оказались и впрямь достаточно легко предсказуемыми – всего минут через пять радары космопорта засекли целую армаду устремившихся к нему штурмовых челноков. Их было сорок восемь – четыре эскадрильи, полный боевой наряд сторкадского ударного авианосца, – если не считать эскадрилью разведчиков и эскадрилью истребителей. Каждая из этих тяжелых двухсоттонных машин несла до двух взводов пехоты и четыре мощные плазменные пушки – в носу и под крыльями.

– Это полная десантная бригада, Петр Прохорович, – предупредил Семенов. – Если они высадятся, хотя бы частично – они нас сомнут.

– Не высадятся, Семен Михайлович. – Штабс-капитан кивнул на другой угол бункера, где конопатый авианаводчик азартно передавал уже дежурившим в воздухе эскадрильям координаты целей. – У нас в воздухе сейчас эскадрилья «МиГ-240» и эскадрилья «ягуаров» – с полным боекомплектом. Да и мы сидеть без дела не будем…

Сторки шли к цели кучно, плотным строем – со стороны это смотрелось, наверное, устрашающе. Но здесь, в штабном бункере, никто не стал устрашаться – люди работали, им было не до таких глупостей. Никто не толкал пафосных речей, никто не бегал кругами, выпучив глаза от страха, – враг поставил перед ними сложную задачу, и они решали ее. Вот и все.

Первым в бой на этот раз вступил «Рокот» – этот уникальный миномет мог стрелять не только минами, но и управляемыми ракетами, в данном случае – зенитными. Калибр у них был побольше, чем у обычных земных зенитных ракет, и первая из них устремилась к цели на скорости четыре Маха. Для задуманного штабс-капитаном лучше всего подошел бы ядерный заряд – более того, такие у него были. Но Шахматов не любил ядерного оружия – как и почти любой профессиональный военный, он предпочитал драться рапирой, а не дубиной. Кроме того, не стоило сверх меры дразнить гусей, ибо соблазн ответить «грязным дикарям» тем же был очень велик, а превращение Китежа в радиоактивную пустыню в планы штабс-капитана не входило. Впрочем, в данном случае такое оружие было и не нужно.

Все в бункере замерли, неотрывно глядя на экраны. В начале Экспансии никто, разумеется, не знал, с чем именно придется столкнуться землянам. Поэтому было изготовлено множество разного рода экспериментальных моделей оружия, и сейчас еще одна из них держала суровую проверку боем – чтобы победить или бесславно сойти со сцены. Если не повезет, то вместе с теми, кто ее применил…

На первый взгляд, земная ракета летела совершенно неправильно – по слишком крутой траектории, проходящей высоко над курсом сторков – те даже не обратили на нее внимания. Но в десяти километрах над ними корпус ракеты полыхнул желтым огнем и развалился, выпустив на свободу десяток пятидесятикилограммовых вольфрамовых стрел; бодро пыхнув выхлопами реактивных двигателей, они понеслись вниз, каждая уже к своей цели. Эту систему вообще-то разработали для поражения танков – но, как оказалось, она вполне могла бить и воздушного врага – по крайней мере, на учениях. Как она покажет себя в настоящем бою, сейчас и предстояло узнать.

Нельзя сказать, что сторки совсем уж не были готовы к подобным неожиданностям – воевали они уже очень давно и, как правило, успешно, так что системы радиоэлектронного подавления на их челноках вполне даже имелись, как и инфракрасные ловушки, специально предназначенные для отвода ракет. Однако в данном случае помочь им это не могло, потому что земные «стрелы» наводились в оптическом диапазоне на любую цель, движущуюся на фоне земной поверхности.

Само собой, чувствительные сенсоры штурмовых челноков сразу же заметили угрозу, а их верхние автоматические турели открыли по ним огонь. Но скорость сближения была слишком большой, а радиус огня плазмометов – слишком малым. Пилоты начали маневры уклонения, но их челноки были слишком тяжелыми, они не предназначались для маневров. Их назначением было сойти с орбиты и сесть, высадить десантников, забрать груз, а потом подняться на орбиту. Тем не менее, опытные пилоты клали свои «утюги» в вираж с предельной перегрузкой. Глупые надеялись на силовые поля – за тысячи лет войн силовая защита у сторков достигла совершенства, щиты штурмовых челноков могли противостоять плазменному огню и даже аннигилирующим пушкам нэйкельцев, – но на летящие с огромной скоростью тяжелые вольфрамовые «стрелы» они рассчитаны все же не были. Два челнока сразу превратились в огненные шары, остальным удалось уклониться, но вслед за первой ракетой летели новые и новые.

Красивый и угрожающий строй мгновенно рухнул, тяжелые машины шарахались туда и сюда, уворачиваясь от летящей в них сверху смерти, эфир был забит руганью в адрес разведки, которая не предупредила их о таком сюрпризе, – и именно в этот миг, когда ни о какой координации сил уже не могло быть и речи, появились горбатые, похожие на хищного зверя в прыжке, «МиГи» и стреловидные стремительные англосаксонские «ягуары». Они начали с массированного ракетного залпа, но их ракеты были более традиционными, и сторкам кое-как удалось отбиться – они потеряли всего три машины. Однако потом земляне оказались уже на расстоянии прицельного огня – и вот тогда сторкам пришлось кисло. Штурмовые челноки менее всего предназначались для воздушного боя, этим должны были заниматься истребители, но те сейчас прикрывали авианосец, да никто и не подумал, что они могут быть нужны здесь. А земляне, как выяснилось, отлично подготовились к битве с, казалось бы, неуязвимым врагом. Они уже хорошо знали, что силовые поля прекрасно защищают от высокоскоростной кинетики, но с падением скорости снаряда их эффективность тоже быстро падает. Поэтому в ход для начала пошли двухсотпятидесятикилограммовые управляемые бомбы – попасть ими в воздушную цель, конечно, удавалось нечасто, но когда все же удавалось, от нее оставалось лишь огненное облако, из которого во все стороны, кувыркаясь, разлетались обломки. За какие-то секунды сторки лишились еще пяти машин, а потом их накрыл огонь пушек. Стандартная тридцатимиллиметровая шестистволка каждого истребителя-бомбардировщика выбрасывала шесть тысяч снарядов в минуту – пробить защиту это не могло, но пилоты в упоенной, бешеной карусели заходили на цель снова… и снова… и снова, пока защита не рушилась и снаряды не разносили вдребезги керамическую, рассчитанную на огонь плазменных пушек и атмосферный нагрев броню. Да, землянам тоже не везло, кто-то из них то и дело попадал в перекрестье плазменных трасс и вспыхивал, но они атаковали вновь и вновь, со страшной, методичной безжалостностью – выбирали себе цель и били ее, заходя на нее раз за разом, выбивая ее силовое поле непрерывным огнем, пока она не разваливалась. В эфире стояла злая ругань обреченных, помочь им никто не мог – выйти «в хвост» вертким, как черти, земным истребителям было невозможно. И, когда уже половина челноков была сбита, сторки, наконец, не выдержали – все разом врубили маршевые двигатели и дружно рванули вверх, за пределы атмосферы, куда чокнутые враги с их воздушно-реактивными двигателями не могли последовать. Разгром был полный – в сбитых челноках погибла половина десантно-штурмовой бригады – со средствами усиления, с киберстрелками, – в то время как защитники Китежа потеряли только пять машин. Сторки очень не любили сюрпризов – особенно неприятных, – и потому командующий их эскадрой распорядился прекратить боевые действия, пока новые сюрпризы землян не будут как следует изучены и не будет разработана тактика, способная нейтрализовать их. В который уже раз Сторкад тихо отходил в сторону, предоставляя пальму первенства своим заклятым «союзникам» – джаго и нэйкельцам.

Со стороны это могло показаться слабостью. Но сторки умели ждать…

* * *

А в земном бункере стоял сплошной ликующий рев – забыв о субординации, офицеры кричали, хлопали друг друга по плечам, зная, что в этой победе есть и их собственный, вовсе не маленький вклад…

– Довольно, господа, – сказал, наконец, Шахматов, и веселье словно отрезало ножом – как и не было. – Наша победа пока что далеко не окончательная, и Чужие вернутся – скоро и с большими силами. НО! Сейчас мы выиграли самое ценное, что только есть на войне, – выиграли время. Более того, мы заставили наших врагов отступить – хотя бы и временно. Поэтому сейчас самое важное – переправить беженцев в столицу, под защиту ее гарнизона и стационарных систем ПКО. Мы же укрепим, насколько можно, нашу оборону и будем держаться здесь дальше…

* * *

О полыхавшей над его головой битве Борька ничего не знал – по крайней мере, в те минуты, когда она полыхала. Потом-то о ней сообщили по трансляции – и особого удивления ни ход ее, ни исход ни у кого не вызвал. Наши победили – разве могло быть иначе?

Вообще-то, Борька понимал, что могло, но размышлять над превратностями военной удачи его как-то не тянуло. Выходило, что, пока другие сражались, они отсиделись в тылу, как последние трусы. Тот факт, что их никто, собственно, и не приглашал участвовать – более того, их аккуратно вывели бы за ухо, явись они на командный пункт добровольцами, – в расчет, естественно, не принимался. Так или иначе, это сражение было выиграно – и появившиеся в бункере немногословные военные быстро и организованно вывели всех наверх, где их ждали «Буйволы». Олег куда-то делся – как в воду канул, и мальчишкам внезапно стало грустно.

Погрузка заняла едва минут пятнадцать – имущества у беженцев почти не было, да и затеять суматоху тоже никто не пытался. К столице машины шли на полной скорости, плотной колонной, по-прежнему с боевыми машинами на флангах, с зенитными самоходками в арьегарде – нападения Чужих ждали в любую минуту. Радары и пушечные стволы «Панцирей» непрерывно прощупывали чистое предвечернее небо, но Чужие так и не появились – должно быть, еще переваривали полученный от землян урок.

Однако, когда они, наконец, добрались до столицы (под силовым куполом было темно, он буквально давил на голову, как свод пещеры, и мальчишки облегченно вздохнули, опустив глаза), дело нашлось и для них. Прямо на сборном пункте беженцев ожидали офицеры, выкликавшие военнообязанных, отставших от своих частей солдат и просто добровольцев. Среди офицеров мальчишки с громадным облегчением заметили майора Иванищева, но прежде, чем они к нему протолкались, их нашел Олег. Сейчас юный дворянин был в полном боевом, да еще и в новой броне. На боку у него висел «АК-103» с подствольником.

– Так. Нашлись наконец-то, – сказал он с хмурым видом.

– Да мы… – начал было Витька возмущенно, но тут же смолк. Никаких особых подвигов на память ему не приходило, а хвастаться удачным бегством от врага в качестве груза в кунге «Буйвола» было… м-м-м… неразумно.

– Дурак, – хмыкнул Олег. – Все, кстати, думали, что вы погибли. Так что – марш к своим родителям, оба. Нашел я их, тут они… Доложитесь по всей форме, что живы, здоровы и прочее.

– А потом что? – не менее хмуро спросил Борька. Очередное сидение в бункере ему ну никак не улыбалось.

– Потом… – Олег поправил ремень автомата. – А «потом», ребята, может и не быть – Чужие идут на столицу со всех сторон, их то ли триста, то ли четыреста тысяч – с техникой, с воздушным прикрытием. Шансов отбиться у нас, честно скажу, мало. Так что если хотите в строй – добро пожаловать. – Он слабо улыбнулся. – Гнать вас никто не будет. Не то место и не то время…

Странно, но Борька почти не испугался. Ну, враги. Ну, наступают. Ну, много. И что? В первый раз, что ли? Сколько было этих врагов – начиная от хана Батыя? Где все они – и где Русь? Ну вот, то-то же. Даже смешно, что Олег, дворянин, этого не понимает.

– Да, четыреста тысяч Чужих – это проблема, – задумчиво протянул Витька. – Где мы их всех похороним?

Олег неопределенно хмыкнул.

– Так. С тобой все ясно. Майора Иванищева видишь? Марш туда, он как раз твоих собирает, из поселка.

– А я? – ревниво спросил Борька.

– Ты… – Олег задумчиво посмотрел на него. – В стационарных огневых точках типа «Горчак-6М» разбираешься?

– На НВП проходили. Но мало, – самокритично признался мальчишка. – А что?

– Меня к одной такой приписали. Наводчиком. А техника защиты нету. Пойдешь?

– Конечно! – Правду говоря, Борька плохо представлял, что от него там потребуется, но раз Олег его приглашает, ничего особенно сложного.

– А я? – сразу влез Витька. Бросать закадычного друга ему ну никак не хотелось.

– Точка двухместная, – отрезал Олег. – И потом, ты слишком хорошо стреляешь из обычных стволов, чтобы сидеть под землей.

Теперь вскинулся уже Борька:

– Ты что, Олег? Хочешь сказать, что я плохо стреляю, так?

– По сравнению с Витькой – да, – спокойно ответил тот. – Зато в технике разбираешься куда как получше. Так что пойдете туда, где от вас будет польза, или подеретесь, горячие финские парни?

Мальчишки прикусили языки. Глупое это дело – спорить с дворянином, подумал Борька. И не потому, что фиг переспоришь его, а потому, что глупо это. Сам себя дураком чувствуешь. Они ведь здесь не для того, чтобы бессмертную славу снискивать. Они здесь свои семьи защищают. И спорить с тем, что на своем месте они полезнее, – глупо.

Витька ушел не оглядываясь, с деревянной спиной – понимание пониманием, а сердцу-то не прикажешь, оно все по-своему чувствует. Да и Борьке было невесело – с другом расставаться-то…

– И что дальше? – хмуро спросил он.

– Дальше… – Олег задумчиво покачал автомат за ремень, словно игрушку. – Вон, наблюдательную башню видишь? Как со своими разберешься, иди туда, я по-любому там буду. Время у нас есть еще…

* * *

– А вот и они, – Олег оторвался от телескопа и посмотрел на Борьку.

Тот проснулся и встал, ошалело осматриваясь – как часто бывает после глубокого сна, он не понимал, где проснулся, – и все вокруг казалось ему незнакомым.

Мальчишки находились в просторной, низкой круглой комнате – рубке наблюдательной башни, куда их распределили после пары слов насчет добровольцев, сказанных гражданским офицером. Ее центр занимал глянцево-белый цилиндр лифта, верхнюю половину внешней стены составляла сплошная полоса наклоненных наружу толстых стекол. Под ними стояли уютные кресла и низкие полированные столики, разделенные экранами, сейчас темными, и подставками двойных телескопов, похожих на огромные бинокли. Олег стоял возле одного из них.

Беззвучно ступая босиком по застилавшему пол мягкому ковру, Борька подошел к нему и склонился над обращенным кверху окуляром.

Он увидел смутную в ночном сумраке и струении защитного поля полосу шоссе на столицу – она упиралась в какую-то темную массу, на первый взгляд неподвижную, лишь ее очертания иногда неравномерно менялись, и Борька не сразу понял, что это колонна Чужих – колонна, которая идет прямо к нему. На самом деле, она была гораздо шире, чем дорога, – многие шли по обочинам.

И это были уже не только джаго, атаку которых отбили ополченцы в Надежде.

Нет.

В атаку шли сторки. Сами. Не скиутты, не джанеты – их обычные наемники.

Сами сторки.

А над темным муравьиным ковром закованных в черную пластинчатую броню сторкадских пехотинцев виднелись огромные, с пятиэтажный дом, фигуры, похожие на чудовищных треногих пауков – нэйкельские боевые шагатели. Мальчишку и врагов разделяли еще километры, но, тем не менее, Борьку пробрал неожиданный озноб – хотя до начала боя оставалось еще, по крайней мере, десяток минут, противник оказался куда более опасным и многочисленным, чем они полагали.

Глядя на него, мальчишка чувствовал, как башня слабо, едва заметно покачивается под ним, хотя ветер вроде бы совсем не был сильным. Он стал торопливо обуваться, поглядывая на окна, как будто в них вот-вот должны были появиться Чужие. В принципе, защитной системой они могли управлять и отсюда, но командный пункт, расположенный на высоте девяноста метров, казался слишком уязвимым – хотя, если защитное поле выдержит, это не будет иметь никакого значения. Тем не менее, Олег тоже не хотел здесь оставаться.

– Пошли, – тихо сказал он, нажав на кнопку лифта.

Выгнутые панели тут же с шипением раздвинулись, открыв тускло освещенную кабину. Едва они вошли в нее, Олег вновь нажал на кнопку, и пол уплыл у Борьки из-под ног.

Спуск был резким. У мальчишки перехватило дыхание, потом заложило уши – и тут же пол резко нажал на его подошвы. Двери кабины разошлись. Они вышли в маленькое помещение, похожее на кузов фургона, и через узкую дверь – прямо на улицу.

Фундамент башни окружала высокая ограда из белой металлической сетки. Задрав голову, Борька посмотрел на поднимавшуюся в зенит сложную ферму из труб различной толщины: самой толстой из них была труба лифта, и у мальчишки возникло вдруг глупое желание спрятаться там. Прогоняя его, он помотал головой и осмотрелся.

Они стояли посреди неровного пустыря, поросшего бурьяном и засыпанного строительным мусором. Простершийся над ними мутно-черный купол защитного поля то и дело вспыхивал яркими серебристыми сполохами – обстрел столицы с орбиты еще продолжался, несмотря на отсутствие каких-то результатов. Эта спасительная тьма была повсюду, и только юг полыхал страшным, коричневато-мутным заревом. На пустыре было довольно светло – по крайней мере, все предметы выступали так же четко, как днем.

Справа от них, всего метрах в ста, тянулось широкое, совершенно пустое шоссе. За ним, далеко справа, виднелась группа восьмиэтажных зданий из серого кирпича, а на юге простирался луг, покато спускавшийся к низким крышам какого-то завода. За ними полыхало зарево.

Борька обернулся. За ажурным силуэтом наблюдательной башни, розовато-четким на фоне темного северного неба, виднелись низкие деревья одного из городских парков. Пустырь от луга отделял только что законченный четырехметровый забор из нескольких рядов вертикально залитых в бетон рельсов. Перед ним стояли низкие квадратные бункеры, увенчанные плоскими орудийными башнями спаренных пятидесятисемимиллиметровок. Башен было много: не сходя с места, Борька увидел еще четыре или пять. Но к ним приближалась почти сплошная стена Чужих, и на их фоне эта защита смотрелась довольно-таки хило.

Сейчас вокруг них царила поразительная тишина. Иногда слабыми порывами налетал теплый ветерок, но нигде, насколько хватал глаз, не было никакого движения – казалось, кроме них в городе не осталось больше ни одного человека. Оборона его была глупой и бессмысленной затеей, но Борька не собирался отказываться от нее.

Он посмотрел на Олега – тот стоял в пяти шагах, спокойно и чуть насмешливо глядя на него. Его светлая кожа слабо отблескивала в зареве. Он был одет в черную пластинчатую броню, как и Борька. Броня была тяжелая, неудобная, непривычная, и все вокруг казалось Борьке происходящим во сне. Он явно не вполне проснулся: окружающему его миру не хватало глубины или объема, да и себя он сознавал не вполне четко. Полезное в таких случаях яростное мотание головой не помогло. Напротив, эта самая голова закружилась, и все вокруг начало расплываться еще больше. Впрочем, поверить в то, что он, Борис Рокотов, вот-вот падет при геройской обороне столицы от орды Чужих, мальчишка при всем желании не мог – да и не особо старался, надо сказать.

Одно это могло здорово его напугать – не очень-то приятно понимать, что твоя жизнь кончится, так толком и не начавшись, – но Борька не чувствовал страха, отчасти потому, что в его мире было мало отвлеченных опасностей. Он привык воспринимать угрозу как нечто реальное и конкретное, и в то же время не имеющее к нему отношения, как некую игру – может быть, просто-напросто потому, что еще не вполне вырос или не осознал себя взрослым.

Впрочем, и это не было новым: твердо решив что-то сделать – залезть на дерево в грозу, например (естественно, пребывая пока в полной безопасности), он потом с ужасом сознавал, что уже не может остановиться, даже зная, что это может стоить ему головы. Пока что все эти безрассудные выходки необъяснимым образом сходили ему с рук – во всяком случае, потом он быстро поправлялся, – но так не могло продолжаться вечно.

Борька вновь помотал головой. По крайней мере сейчас любопытство перевешивало – его не оставляло предчувствие того, что впереди его ждет нечто крайне интересное. Он улыбнулся Олегу, потом быстро и бесшумно пошел за ним. Несмотря на ледяной страх, от которого его кожа покрывалась мурашками, сердце мальчишки запело – признаваться в этом было смешно, но ему хотелось драться. У его выбора было и еще одно преимущество: если битва окажется проигранной, он просто не узнает об этом.

Олег внешне совершенно беспечно вышел к самой траншее и остановился почти у ее края, за одной из орудийных башен. Вытащив из поясного кармана маленький пульт, он быстро пробежался по кнопкам. Возле его ног поднялся люк – метровый сварной квадрат со срезанными углами. Из глубины шахты всплыла серая платформа лифта. Едва мальчишки ступили на нее, плита пошла вниз, но неглубоко, всего метра на четыре. Когда она замерла, люк над головами ребят захлопнулся с резким, ударившим по ушам звуком. Потом там коротко, маслянисто лязгнули сувальды запоров.

Они оказались в тесной каморке со стальными стенами, залитой тусклым синим светом. Прямо перед мальчишками была массивная литая дверь. Когда Олег набрал второй код, она с лязгом распахнулась.

Орудийная рубка оказалась низким, тесным, жарким помещением. Его стены состояли из темных панелей со множеством индикаторов и переключателей. Напротив входа, у двери, стояли два глубоких кресла. Перед ними были два больших экрана и клавиатуры. Протиснувшись между креслами, Борька сел в правое и пристегнулся – здесь, в подземелье, это казалось глупым, но таковы были правила. Олег нажал на небольшой рычажок. На сей раз восьмидюймовая литая дверь закрылась почти бесшумно. Борька услышал шипение герметизации, потом у него заложило уши – включился компрессор фильтровальной установки.

Олег тоже плюхнулся в кресло и затянул ремни. Его пальцы метнулись по клавишам. Экраны вспыхнули. Изображение передавалось с камер на защитном периметре города, и какое-то время они молча смотрели на начавшийся бой. Нэйкельские челноки со штурмовыми силовыми генераторами садились на самой границе защиты, открывая вражеской пехоте доступ внутрь силовой стены, а земляне могли лишь беспомощно наблюдать за этим. Тактические датчики давали им довольно точную диспозицию сил противника, и Борька гадал, сколько продержится оборона.

Силовая система, поставленная гренадерами, насчитывала тридцать четыре генератора, расположенных по периметру Трезубца, и около семисот разных орудий, в основном, легких, установленных недавно, причем весьма неравномерно: большая их часть стояла на открытых участках периметра, которые, кроме них, защищало лишь силовое поле.

Теоретически, оно могло выдержать древний ядерный удар мощностью две мегатонны, но Борька видел, как силовые пузыри штурмовых генераторов проходят сквозь него – они словно прилипали к невидимой поверхности, растекались по ней в мерцающих сполохах – и, наконец, превращались в смутные арки, через которые внутрь устремлялись войска.

Тут же заговорили спаренные пятидесятисемимиллиметровки в башнях. Нэйкельские челноки были отлично бронированы по стандартам их создателей – но, как оказалось, противостоять граду тупых трехкилограммовых подкалиберных снарядов, летящих со скоростью тысяча двести метров в секунду, их биоброня не могла – один за другим они взрывались облаками белой ослепительной плазмы, выжигая все на десятки метров вокруг. Но орудий было слишком мало, чтобы уничтожить их все, а палящие очередями плазменные пушки шагателей сбивали орудийные башни; огонь одного орудия их защита еще могла выдержать, но концентрированный огонь двух сразу или больше окутывал башни вихрем огня, который тут же взрывался небольшим вулканом пылающих обломков, выброшенных из чрева вывернутого наизнанку бункера.

Мальчишкам пока что везло, может быть, потому, что Олег стрелял быстро и точно – наводчиком он оказался отличным. Борька следил за состоянием защитного поля и силовым генератором – правду говоря, ничего особо сложного в этом не оказалось, у Борьки ведь была специальность техника энергетических систем.

Вслед за орудиями в бой вступили солдаты и ополченцы – они укрывались за заграждением, в наспех отрытых окопах. Теперь Борька понял его назначение: плазменные заряды шагателей, растекаясь по рельсам, лишь раскаляли их добела, в то время как солдаты могли стрелять между балками. Но, как и ожидал Олег, продержаться им удалось недолго: их автоматы были слишком слабыми, чтобы поражать шагатели, а попасть в этих чудищ ракетой удавалось нечасто. К тому же сосредоточенный огонь шагателей плавил рельсы, а укрыться в окопах от плазмы было совершенно нереально, и солдаты начали отступать. Борька понимал, что им тоже пора уходить – иначе они рисковали остаться тут навсегда, – но он не собирался это делать, пока их орудие могло стрелять. За себя он не слишком волновался – как-то не получалось, и к тому же зрелище разлетавшихся в клочья под их огнем Чужих увлекало.

Конец наступил очень быстро – бункер резко и сильно встряхнуло, сквозь его стены донесся мощный гул взрыва, уничтожившего их орудийную башню. Экраны и большая часть индикаторов погасли, работали только те, которые спокойно и холодно выдавали информацию о повреждениях, степень которых фактически была равна полному уничтожению огневой точки. Оставаться здесь не было больше никакого смысла, и ребята торопливо выбрались из кресел, кинувшись к открывшейся броневой двери. «Их» башни больше не существовало как боевой единицы. Но они сами еще вполне могли сражаться с врагом.

Все еще действующий лифт вознес их на поверхность. Борька сразу же расчихался от дыма и, едва осмотревшись, кинулся бежать. Оружия у него не было, так что он не видел в бегстве ничего постыдного.

Он не оглядывался и понятия не имел, что происходит за его спиной. Пролетев через парк, выскочил на новый, тоже рассеченный шоссе пустырь. За ним уже стояли огромные здания столицы, а слева поднималась белая бетонная стена высотой с трехэтажный дом, разделенная прямоугольными пилонами. В ней зияли массивные стальные ворота – они были открыты и вели во двор окружного штаба, где размещался один из силовых генераторов и командный бункер – все под землей. Из-за стены виднелись лишь темные кроны деревьев.

Резко изменив курс, мальчишки побежали к этой, последней, укрепленной позиции. Позади них, в парке, раз за разом вспыхивало и гасло светло-оранжевое пламя – и секунды спустя спрессованный воздух больно бил Борьку по ушам. Хотя он не видел, откуда стреляют, снаряды или ракеты падали точно в скопления Чужих. Пламя их взрывов быстро гасло, и высоко в небо поднимались розовато-черные дымные грибы, тут же сносимые ветром, – только огонь артиллерии позволил немногочисленным отступавшим уцелеть. Отступать дальше они, правда, не могли.

Запаса энергии в генераторах должно было хватить на пять суток. Поскольку они работали, в общем, независимо друг от друга, за пробитым силовым полем удалось поставить новое, но дальше эта игра продолжаться не могла. Силовые поля такого класса могли формироваться лишь в отдалении от источника, в довольно узкой полосе, и на третий слой резерва мощности уже не хватило бы. Пробив поле хотя бы в одном месте, Чужие быстро доберутся до всех генераторов… и Борька гадал, дотянет ли хоть один из них до исчерпания ресурса.

Осмотревшись напоследок, они вошли в замкнутый стенами двор. Передняя его часть, залитая асфальтом, была голой и пустой. Заднюю занимал уютный сквер, за ним высилось белое здание штаба, в стене которого чернели открытые окна. Там не осталось ни одной живой души: все, кто мог, уже ушли под землю.

Середину двора занимал пятнадцатиметровый, со срезанными углами, квадрат, сложенный из серых стальных плит. В его центре был второй квадрат, такой же формы, но меньше, всего метров шесть. Он сиял мертвенным синим огнем, словно подпирая призрачно-жидкий, тускло светящийся столб, упиравшайся в мутно-черное небо, – это и была проекционная матрица силового генератора, цилиндрический массив которого уходил еще на тридцать метров под землю.

Кто-то из офицеров открыл толстый стальной люк на внутренней стороне стены и потянул за рубильник. Борька сразу ощутил и звук, и вибрацию мощных моторов. Коробчатые сварные ворота начали неторопливо сходиться и сомкнулись с ударом, от которого раскатилось эхо. Теперь им оставалось только ждать последнего, решающего штурма.

* * *

– Приготовиться! – крикнул майор Иванищев, поднимая руку в ребристой броне.

Майор командовал только что подошедшими на помощь гарнизону штаба солдатами. Но разогнать поучаствовавших в бою мальчишек обратно по бункерам просто не представлялось возможным – они успели обзавестись и оружием, и броней, кто со складов, кто трофейной, и к младшим, женщинам и девчонкам возвращаться не собирались даже под угрозой смерти.

Возня под воротами штаба затихла – было ясно, что Чужие заложили заряд. Борька надвинул на глаза защитный козырек шлема и прижал к плечу приклад тяжелой автоматической винтовки. Взрыв раздался почти сразу. Земля ударила его по ногам, спрессованный воздух толкнул в грудь. Лишь наушники шлема спасли его барабанные перепонки. Одну створку сорвало с петель, и она, крутясь, влетела во двор, вспыхнув в столбе силового поля. Вторая распахнулась настежь. В воздухе клубились дым и пыль, но тепловизору в прицеле это не мешало.

Из зияющей бреши хлынул поток Чужих. Они больше не казались однородными, как издалека, а были всех видов и форм – черные, дымчатые, глянцево-серые, одни крохотные, другие – в полтора раза выше человека. Оказалось, что это не только сторки, но и масса рабов и наемников разных рас – сторки лишь вели их. Именно вели, не подгоняли, как этого вроде бы можно было ожидать. Уже хорошо были видны блики на масках, наплечники офицеров и – знамя. Выглядело оно не смешно, хотя, казалось бы, что в нем в таком-то бою, не Средневековье же?! Но золотой крылатый зверь на черном полотнище словно готов был вцепиться когтями в самое сердце Борьки…

В то же мгновение двор опоясали вспышки – все стрелки одновременно открыли огонь. Борька тоже прицелился и нажал на спуск, выпуская весь магазин в одной длинной очереди. Оружие яростно било в плечо, целиться было тяжело – да это и не требовалось. Промазать по палившему в ответ живому месиву было просто невозможно.

Чужие взрывались, разлетались багровыми облачками от ударов тромблонов, падали под пулями, но по бьющимся в агонии телам исступленно лезли новые. Их становилось все больше и больше, даже сквозь грохот, рев и свист пальбы уже стало слышно, как яростно орут офицеры-сторки, с невероятным, презрительным бесстрашием снова и снова возглавлявшие эту атаку. Из бреши тек сплошной живой поток… и Борька понял, что у них просто не хватает огневой мощи, чтобы справиться с ним.

Он быстро сменил позицию, спасаясь от кромсающих деревья лучей, потом еще раз и еще. Воздух вокруг почернел от дыма. Весь двор был залит кровью и покрыт мертвыми и издыхающими Чужими, но живых было еще больше. Они стреляли уже в проекционную матрицу и в плиты покрытия, пытаясь подорвать генератор – пока что тщетно, но…

У Борьки отказало оружие – он стрелял слишком долго и слишком часто, ствол «поплыл». Бросив его, он сорвал с пояса термическую гранату, выдернул кольцо и швырнул ее в Чужих. Вслед за ней полетели и другие гранаты – почти у всех стрелков, что еще оставались в живых, тоже вышло из строя стрелковое оружие. Двор зарябил ослепительными вспышками и окончательно утонул в непроглядном дыму, клубах пыли, огне.

А когда все это рассеялось, Борька с крайним удивлением понял, что двор пуст – нет, мертвых и умирающих врагов в нем более чем хватало, кое-где они лежали друг на друге в несколько слоев, – но все, кто еще мог передвигаться, сбежали, бросив личное оружие и раненых. И больше не было страшного знамени.

Борьку словно ударили чем-то по голове – ничто не сравнится с ощущением, когда побеждающий вроде бы враг вдруг ломается – и бежит, бежит, бежит…

Заорав «куда же вы, трусы?!» – мальчишка подхватил какое-то относительно целое на вид оружие и, прыгая прямо по трупам, выбежал в зияющую брешь ворот.

Далеко слева вслед отступавшим Чужим из города вроде бы неторопливо катилась волна ополченцев – тех самых «мирных жителей», которым полагалось покорно дожидаться исхода боя. Вот только они не пожелали – и изрядно уже истрепанные нервы агрессоров не выдержали. Одно дело – разбить пусть и хорошо подготовленную, но армию. А вот понять, что против незваных гостей поднялись все, кто в силах держать оружие – и ты не получишь тут ни богатой добычи, ни рабов, и даже если победишь, то будешь править руинами и трупами, – это совсем другое. И потому Чужие побежали, оставив землянам такое количество оружия, что на успех второй атаки у них не оставалось никаких шансов.

6. Мы – гнев! Первый год Галактической войны

Вся эта история началась с сущего пустяка – с попавшегося им навстречу незнакомого штабс-капитана, который спросил, куда это направляются мальчишки. Услышав, что никуда и что они ждут распоряжений (а они и в самом деле их ждали – суматоха после отбитого чудом штурма царила невероятная, а спуститься в бункер они не согласились бы ни за какие коврижки… ну и еще надеялись найти кого-то из земляков), он не терпящим возражений голосом приказал им заступить на охрану склада трофеев. Олег было попробовал возмутиться –какой склад, когда вокруг творится такое! – но штабс-капитан уже язвительно спросил, часто ли в лицее Олег просит повторить приказ, после чего мальчишкам оставалось только взять под козырек.

Сам склад оказался совсем недалеко – самый обычный складской ангар, в котором еще пару часов назад хранились какие-то запчасти. Теперь же и на стеллажах и прямо на полу лежали буквально груды инопланетного снаряжения и оружия – по большей части разбитого в хлам, но попадалось и совершенно целое.

Будь у капитана хотя бы минута на размышление, он бы, безусловно, понял, что доверять охрану всего этого мальчишкам – все равно, что доверить полный капусты огород, прямо скажем, козлу.

Как нетрудно догадаться, стоять на часах у дверей мальчишки не стали, а сразу забрались внутрь, вполне логично рассудив, что эти самые трофеи куда проще охранять, находясь прямо посреди них. А попутно и знакомиться, потому что просто смотреть на такое богатство было просто невозможно.

Борька сразу же схватил похожую на отлитый из черного стекла утюг боевую маску сторков – с респиратором и желтым крылатым котом на лбу. Маска была тяжеленная и выглядела сногсшибательно. Мальчишка решил было примерить ее, но тут же обнаружил, что в самой середине она прострелена, а изнутри забрызгана мозгами, – ее владельцу явно не повезло, и бой с землянами принес ему не славу, а только место в безымянной могиле. Тут же лежало и остальное снаряжение покойника – разбитая взрывом рация, несколько каких-то непонятных электронных приборчиков и пистолет. Борька жадно цапнул и его – таких пистолетов он никогда не видел. Судя по всему, это был самый настоящий бластер, стрелявший плазменными зарядами. Вот только стрелять в руках мальчишки он категорически отказывался – то ли был испорчен, то ли просто разряжен.

Борька подошел к соседнему стеллажу и присвистнул. Здесь лежало еще полдюжины бластеров той же марки, а за ними виднелось оружие посерьезнее. Это был странного вида, но все же автомат! Мальчишке показалось, что он чем-то напоминает древнюю штурмовую винтовку Штейера, корпус был почти такой же. Ствол, правда, выглядел совершенно иначе – должно быть, это тоже был плазмомет, только более мощный. Съемный блок, очевидно, игравший роль обоймы, оказался на месте, но и это оружие стрелять категорически отказывалось – похоже, на всем сторкадском оружии стояли какие-то защитные системы, делавшие его бесполезным в руках врагов. Точнее, рабов – у НАСТОЯЩИХ врагов хватает своего собственного оружия. А сторки явно боялись, что их оружие попадет в руки безоружных. Одно это много и нехорошо говорило об их цивилизации. Правда, она не слишком-то им помогла. Внизу, на небольших полках, лежали зарядные блоки для «автоматов» и бластеров, длинные тесаки, гранаты… Да уж, не повезло сторкам – пошли по шерсть, а оказались стрижены…

– Эй, где вы там? – крикнул Витька откуда-то из глубины склада. – Тут такие пушки лежат – офигеть!

Не выпуская из рук трофея, мальчишка подошел к другу, стоявшему возле длинного стеллажа. Оружие на полках тускло поблескивало. Борька, присвистнув, достал один из автоматов. Поднес его к свету, чтобы получше рассмотреть. Да, это был не тот автомат, какой был у него. Это было нечто куда более массивное и совсем странной формы.

Это было оружие, сделанное не людьми. Борька ощутил легкую растерянность – впервые он держал в руках столь явно инопланетное оружие. Во всем виде автомата угадывался «фирменный» стиль нэйкельцев. Как и вся их техника, он был сделан из темного, почти черного металла со странным бирюзовым оттенком. В форме его было что-то нелогичное – странно смотрелись и маленькая ручка и большой щиток, закрывающий зарядный механизм, который был расположен не сзади, как у земного оружия, а сбоку.

– Странная штука, – заметил Олег, оглядывая автомат. – Даже магазина нет… А все-таки его удобно держать.

– Ну эти Чужие и дают! – сказал Витька. – Вещь, похоже, убойная… Только как она работает?

– Ну, это понятно – вот кнопка включения, – показал Олег.

– А где же патроны? Как эта штука стреляет без них? Может, очередной синтезатор направленной плазмы?

– Похоже на то… Надо бы испытать…

Борька включил оружие, и на маленьком мониторчике высветилось несколько странных угловатых значков – должно быть, количество выстрелов. А может, письмо покойного хозяина своей левой полужене, кто их знает…

Приготовившись к сильной отдаче, мальчишка поудобнее перехватил автомат и нажал на спуск – легко, и так же легко автомат выстрелил безо всякой отдачи.

Массивный спусковой механизм тихо щелкнул – и из ствола вырвался желто-бирюзовый короткий луч, напоминающий трассер. Заряд ударил в стену склада, оставив на ней глубокую пробоину.

– Ничего себе! – охнул Витька. – Такую дыру в бетоне пробить…

– Автомат-то явно не пулями стреляет, – заметил Олег. – И даже не направленной плазмой – она тянется непрерывным лучом и в условиях обычной атмосферы имеет ярко-синее свечение. – В мальчишке, наконец, заговорил молодой дворянин. – Скорее, это напоминает лазер…

– Точно! – воскликнул Борька. – Но как в такой маленькой винтовке можно смонтировать такой мощный лазер, да еще и без отдельной энергобатареи? Черт! Голову можно сломать!

– Эх, было бы у меня побольше времени, немного хорошего оборудования… – сказал Олег. – Надо будет потом наших расспросить…

Оставив увлеченных теоретической дискуссией товарищей, Борька пошел вдоль стены склада, разглядывая сваленный вдоль нее непонятный хлам. Первым эту проклятую бомбу заметил именно он – ее индикаторы слабо мерцали в тени, искрились едва заметным бирюзовым светом.

Поднатужившись, мальчишка вытащил на свет эту странную штуковину длиной полметра. Перед глазами Борьки на миг промелькнули те странные штуки Чужих, с которыми он уже сталкивался. Но эта была не такой. Все в ее внешнем виде сквозило нечеловеческой логикой нэйкельцев: косые углы, неправильная форма, холодный, немного бирюзовый металл, резкие линии…

– Что за фигня? – спросил подошедший сзади Витька.

– Это нейробомба, – сказал Олег. – Надеюсь, проходили в школе?

Борька кивнул. Конечно же, проходили – на уроках НВП, в разделе «оружие массового поражения». Принцип действия этой штуки мальчишка не понял. Говоря же простым языком, нейробомба напрочь выжигала мозги сверхмощным ментальным импульсом.

– Действие по живой силе знаешь? – незнакомым, требовательным голосом спросил Олег.

– Тротиловый эквивалент – около двадцати тонн, – тоже незнакомым, каким-то деревянным голосом ответил Борька. – В радиусе ста пятидесяти метров все будет уничтожено обычным взрывом. В радиусе восьмисот метров погибнут все формы жизни, обладающие нервной системой. В радиусе тысячи шестисот метров все разумные существа превратятся в овощи. В радиусе двух тысяч метров все разумные существа подвергнутся шоку и оглушению на срок от нескольких минут до нескольких часов в зависимости от индивидуальных… – мальчишка оборвал себя и, сглотнув, спросил: – Зачем тебе это?

Вместо ответа Олег ткнул в висящий на стене склада новенький, еще влажный от клея, плакат: черный штурмовой челнок с алыми имперскими звездами и падающие из него на инопланетной архитектуры заводские корпуса бомбы. Громадная надпись под рисунком призывала: «Верни им обратно!»

– Ты что, совсем с ума… – начал Витька, но Олег жестом прервал его.

– Джаго заняли нашу латифундию, – холодным, каким-то совершенно безжизненным голосом начал он. – Мать и сестер отец до штурма отослал в столицу, а сам остался, не мог не остаться… И погиб. Я сказал вам: он погиб. А я жив.

– Но наверняка ты же не знаешь… – возразил Борька. – Ты же только чувствовал там что-то, а это…

– Знаю. Дворяне в плен не сдаются, – отрезал Олег. – А в плен к джаго сдаваться просто НЕЛЬЗЯ. Лучше уж к нэйкельцам или к дайрисам, чем к ним, – да, они опыты жуткие ставят, но хотя бы издеваться, чтобы сломать и растоптать, не станут. А эти уроды… они даже коней наших убили, понимаете?

– Коней? – Борька просто не мог поверить своим ушам. – Зачем?

– А чтобы сожрать! – зло ответил, почти выкрикнул Олег. – Консервов им было мало, там полон склад! Это не люди, это не твари даже, это нелюдь, нежить какая-то… Так что я сделаю вот что: возьму вот эту бомбу, – он легко, словно картонку, поднял нейрозаряд, – и пойду туда. Чтобы посмотреть, как они все сдохнут.

– Охренел? – хмуро спросил Витька. – Сдохнуть-то любой может. Только нашим врагам как раз того и надо.

– А раньше последнего джаго подыхать не собираюсь! – резко ответил Олег. – Но если ПРИДЕТСЯ умереть, бояться я не буду.

– Я пойду с тобой, – неожиданно даже для себя сказал Борька. – У меня тоже счет к этим гадам есть.

– Вы оба офигели, – сказал Витька. – Нас же склад поставили охранять. Это же дезертирство…

– Дезертирство – это когда в тыл драпают, – рассудительно ответил Борька. – А когда в тыл врага идут, то это не дезертирство называется, а диверсия. Ты-то сам идешь?

– Иду, – совершенно спокойно, словно не он только что тут разорялся, сказал Витька. – Ты что думаешь, я могу друга бросить? Только не рано ли мы все в герои подались? Ты вот, – мальчишка повернулся к Олегу, – хотя бы знаешь, как эта штука работает? Или камнем по ней лупить будешь, как обезьян?

Олег почесал в затылке:

– Черт, нет. Ну да это пустяки. Разберемся.

* * *

С бомбой пришлось разбираться довольно-таки долго – опыта работы с нэйкельской техникой ни у кого из мальчишек, понятно, не было. Но терпение и упорство в конце концов взяли верх – бомбу все же разобрали по винтику, и нэйкельский электронный блок, непонятно как работающий, заменили на простой и надежный, как дубинка, детонатор от сторкадского саперного фугаса – снабженный радиовзрывателем, так что необходимость бросать бомбу под ноги толпе охреневших врагов, слава богам, отпала.

– Ты уверен, что эта штука сработает? – спросил Борька, когда все было собрано.

– Уверен, – спокойно кивнул Олег. – Там все замыкается на цепь, подающую ток от первичной батареи к запирающим полюсам источников, я встроил в нее сторкадский детонатор. Проверять не буду, хоть убейте. Сами понимаете, почему…

Сердце Борьки замирало, но совсем не от страха, нет – от ощущения предстоящего Большого Дела. Нейробомба была архиподлым оружием, ее применение запрещалось едва ли не всеми межзвездными конвенциями, ни одна из рас даже не решалась признать, что имеет ее в своем арсенале, но Чужие сами притащили сюда это оружие – ДЛЯ НИХ, и земляне просто обязаны были вернуть долг. Опасность погибнуть казалась мальчишке несущественной – точнее, ему было бы очень обидно умереть, не увидев, что бомба сработает, так что помирать он категорически не собирался.

Сборы вышли недолгими – одеты все трое и так были по-военному, в маскировочные комбинезоны и берцы, НЗ, включающий аптечки и сухие пайки, тоже у всех был с собой. С оружием, правда, пришлось немного помучиться – слишком уж его тут было много, но в конце концов Борька выбрал сторкадский штурмовой автоматический дробовик – здоровенную, почти метровой длины дуру весом семь с половиной килограммов. Эта жутковатая штуковина расстреливала свой двенадцатизарядный магазин за две секунды, посылая в цель сплошной поток стальной дроби, – Борька не был метким стрелком, так что эта штука пришлась ему в самый раз. В холщовой сумке, висевшей на боку, у него лежало пять или шесть запасных магазинов – тоже армейских, коробчатых, сменявшихся почти парой движений. В заплечный мешок он сунул с десяток пачек с патронами, а на другом боку у мальчишки болталась его верная полевка.

Витька выглядел куда более воинственно – в руках он сжимал тяжелую и не слишком удобную импульсную винтовку, а к его спине был приторочен замысловатый нэйкельский рюкзак с запасными стаканами с «топливом» к этому оружию и другим снаряжением. На боку у него висел английский револьвер «EX 0.223» – довольно экзотическая штуковина под армейский 5,56×45-миллиметровый патрон, точная и дальнобойная, но большая и тяжелая, очень неудобная при перезарядке – извлечение стреляных гильз по одной и пятизарядный барабан превращали ведение боя в сплошную головную боль. К тому же «0.223 Remington» делался под стволы, мягко говоря, подлиннее, так что фейерверк и грохот при выстреле были впечатляющими, но мальчишке его подарил друг, англичанин Джонни Баффел, так что избавляться от него он не собирался, сохранил во всей суматохе с начала войны, тем более что пара пачек патронов к этому чуду у него тоже была.

Взять с собой они могли только один импульсный автомат, но и его было достаточно. Немного подумав, Олег оставил тут свой автомат – он все-таки не мог таскать на себе столько оружия, тем более что нейрозаряд оказался довольно тяжелым. Экипирован он был точно так же, только из оружия оставил себе лишь «Гюрзу», несколько запасных магазинов к ней и пять трофейных плазменных мин, до отказа забив все отделения рюкзака.

– Ну все, ребята, – сказал он. – Пошли.

* * *

Пока они шли – выбирались из столицы, прячась от своих, пробирались через кордоны Чужих, почти не прячась, там не было сплошной линии осады и вообще наличествовала какая-то нервозная неразбериха, – не случилось ничего интересного. К близким контактам с Чужими мальчишки отнюдь не стремились, а у тех хватало теперь иных забот, им было уже недосуг шарить по лесам в поисках земных диверсантов. Когда земляне на пятый день вышли к латифундии Полежаевых, уже окончательно стемнело, взошла полная Червонная, и в кровавом свете ее низко висящего огромного диска мир окончательно принял какой-то сюрреалистический вид. Все вокруг состояло из призрачных полос света и непроглядных теней, плавающих в призрачном кровавом мареве – отчасти порожденном луной, отчасти – трепещущими вдали отблесками далеких пожаров. Жара после заката не спа́ла, и Борька словно плыл в густом, остро пахнущем гарью воздухе.

Они шли, сняв берцы, босиком, чтобы не создавать шума, и ощущения при каждом шаге были почти болезненно острыми, они били по до предела натянутым нервам. Крепко сжимая в руках дробовик, Борька напряженно вслушивался в каждый звук. Если бы вокруг царила тишина… но нет. До него то и дело долетали то какие-то странные шорохи, вроде бы далекие шаги, иногда какой-то стрекот – каждый раз он замирал, словно влипая в колючий, обжигающе-холодный страх, и каждый раз Витька тащил его дальше. Олег вообще скользил, как призрак. Они старались не выходить на свет – это легко им удавалось, потому что Червонная поднялась еще совсем невысоко, а Полуночной и вовсе пока не было видно, но тени на фоне световых пятен казались непроглядно черными, и Борька был лишь наполовину уверен в том, что видит. Несколько раз он чуть было не выстрелил в источник непонятного шума, а этого делать не стоило, так как любой звук мог выдать их. А вот когда впереди обрисовался силуэт настоящего врага, Борька не сразу понял, что это он – враг. И что они почти дошли.

Джаго был огромен – метра два с половиной, если брать в расчет шипастый шлем с гребнем и дурацкие высокие сапоги, – а весил он точно центнера полтора. Казалось, что справиться с этим чудищем без гранаты или противотанкового ружья нельзя, и Борька невольно сглотнул слюну. Но тут рядом с черной тушей выросла – словно из-под земли – тонкая фигурка Олега, беззвучно поднялась и опустилась рука с полевкой. Удар пришелся сверху вниз – между шлемом и воротом панциря, – и джаго, тихо захрипев, начал оседать. Олег сразу подхватил его, не давая с грохотом свалиться, и глаза Борьки удивленно расширились. Умения юного дворянина… пугали его порой, если честно. Только что Олег был там, в десятке шагов от них – и вот уже тут, и не понять, как он оказался рядом так близко и так бесшумно, – телепортировался, что ли?

– Где остальные? – шепотом спросил Витька. Джаго, конечно, дураки, но даже они не выставили бы только одного часового.

– Вон, за бугром спят, – так же шепотом ответил Олег. – Семеро. Убираем всех, быстро и тихо, в три ножа справимся.

Борька вновь сглотнул. Нет, он неплохо владел ножом и знал, ЧТО надо делать, – учил на уроках НВП. Да и, как и любому деревенскому мальчишке, ему приходилось резать всякую живность – кур, гусей, даже свинью колоть один раз, – охотиться, добивать и разделывать добычу… Но людей… ну, не людей, но все равно… нет, этого не было никогда. Не то чтобы ему стало жалко джаго – они заслуживали еще и не такой смерти, – просто противно. Тем не менее он беззвучно пополз вперед, вслед за Олегом и Витькой.

Джаго нашлись почти сразу – они и в самом деле дрыхли за бугром, сбившись в неприличную кучу. От кучи откровенно воняло немытыми телами и пивом, которым джаго наливались при первом же удобном случае. Должно быть, в обитателях Китежа угрозы для себя они не видели.

Борька подполз к ближайшему джаго. Тот откровенно храпел, раскинувшись на спине, и дело казалось нетрудным. Мальчишке было страшно – вдруг у него ничего не получится? – но он сам вызвался на это дело, так что теперь рассуждать было поздно.

Как ни странно, ничего необычного в ЭТОМ не нашлось – НВП в их школе преподавал ветеран пластунов, сержант в отставке Иван Карымов, так что приемы снятия часового мальчишка заучил на совесть. Тогда это было просто игрой – пусть и страшноватой. Сейчас от успеха дела зависела его, Борьки, жизнь и жизни его товарищей, так что мальчишка отправил все чувства далеко-далеко. Представив, что имеет дело со свиньей (от джаго так воняло, что считать его человеком в любом случае не вышло бы), Борька одной рукой зажал ему рот, а другой вонзил полевку под челюсть – прямо в мозги.

Джаго дернулся, из его рта в ладонь мальчишки толкнулась горячая кровь. Борька сжал зубы, чувствуя, что его вот-вот стошнит, и всем телом навалился на Чужого, удерживая его. К счастью, агония прекратилась почти сразу – несколько затихающих рывков, неразборчивый хрип и все.

Мальчишка сполз с тела, с отвращением обтирая руки о траву – чужая кровь моментально густела и становилась липкой, – и тут же наткнулся на Олега.

– Готов? – деловито осведомился юный дворянин, кивнув на тело.

– Да, – ответил мальчишка. – А что, уже все?

– Все, все, – подтвердил Витька. – Олег четверых снял, мне всего двое осталось.

Борька вздохнул. Было стыдно – распустил нюни, как девчонка, но свою часть работы он сделал.

– Все. Берем снаряжение и двигаем вперед, – приказал Олег.

Мальчишки вернулись к сброшенным рюкзакам, подобрали оружие и, уже не скрываясь, пошли вперед – чего другого, а ожидать встретить здесь автоматические датчики не стоило.

Пост размещался на самой вершине холма, так что мальчишки почти сразу увидели латифундию. Точнее, то, что от нее осталось. Почти все здания были сожжены, ограды проломлены, в стенах уцелевших построек зияли дыры – понятно было, что тут защищались до последнего патрона, до конца.

Теперь вокруг развалин раскинулся военный лагерь – повсюду торчали натыканные в беспорядке палатки, быстросборные модули, там и сям громоздились штабеля каких-то ящиков, стояла техника – не в парках, не в капонирах, как придется, в поле, да и то какими-то неровными рядами, словно пьяные.

Несмотря на позднюю ночь, лагерь не спал – там и сям в лучах развешанных кое-где ламп бродили темные фигуры, кое-где горели костры (Борька старался не думать, ЧТО на них может жариться… хорошо бы – просто конина…), доносился гомон… Джаго тут было много – их лагерь раскинулся на несколько квадратных километров, так что явно не меньше дивизии.

– Ого, это мы удачно зашли, – попробовал пошутить Витька. Сейчас именно он тащил бомбу в заплечном ранце.

– Заткнись, – прошипел Олег, обернувшись к ним. Лицо у него было почти совсем белое, а вот глаза, напротив, светились, словно у зверя. – Это мой дом. БЫЛ. Там мой отец остался. Я… – он замолчал и резко отвернулся. – Идем до ограды, там, в дренажном колодце, оставляем бомбу и уходим.

– Нас же заметят! – зашептал Витька. – Поле же голое!

– Тебе что – ПОВТОРИТЬ ПРИКАЗ? – тихо спросил Олег, вновь повернувшись к ним с таким лицом, что Витька сразу же заткнулся. Только поправил лямки рюкзака и молча зашагал вперед, словно робот.

«Олег спятил, – подумал Борька, шагая вслед за ним. – Нет, я вполне могу его понять, но все равно… Конечно, гибель наша будет геройская, и памятник нам поставят, и в состав дружины зачислят навечно, и прочее такое все – только я этого уже не увижу. Обидно… Какой во всем этом смысл, если я – не увижу?!»

Мысль была донельзя глупая, и мальчишка недовольно помотал головой. Они деловито топали и топали вперед – и их, несомненно, уже видели. Однако никому почему-то не пришло в голову поинтересоваться, куда это направляются трое мальчишек откровенно неджагганского вида. Нет, понятно, что крадущиеся по углам фигуры вызывают куда больше подозрений, чем идущие деловито и открыто, да еще и с грузом – но все же…

Витька угодил в темноте в глубокую колдобину и процедил что-то неразборчивое.

– Ты ползешь, как черепаха, – прошипел Олег. Лицо у него по-прежнему было белое, как мел, и теперь на нем еще выступил пот. – А я их вечно не смогу удерживать.

Витька резко прибавил шагу, а Борька от удивления по-настоящему икнул, хотя раньше думал, что такое бывает только в глупых кино. Выходит, что дворянин как-то ПРИКРЫВАЛ их от чужих взглядов? Выходит, так – на них смотрели сейчас сотни глаз, но ни одни не задерживались, скользили мимо, словно по пустому месту. Вообще-то, он знал о таких вещах – какого-то особого секрета из своих способностей дворяне не делали, но в жизни сталкивался впервые.

А ведь я не хочу быть дворянином, подумал Борька, упрямо шагая и шагая вперед. Раньше хотел, а теперь не хочу. Слишком уж жуткая это штука – ДЕЛАТЬ НЕВОЗМОЖНОЕ, ломая себя, через «не хочу», через «не могу»… Да еще когда твои же друзья огрызаются на приказы, словно забыв, что дворяне никогда никому ничего не приказывают без действительно серьезной причины. Ведь видно же, что Олег идет в волоске от обморока, а свались он, нам всем конец. Тут же.

Тем не менее Борька оставался обычным земным мальчишкой, а это значило, что никакие, даже самые мрачные размышления не могли лишить его любопытства. Лагерь джаго был не самым приятным местом – по своей воле Борька ни за что бы сюда не пошел, – но сейчас в нем проснулся интерес натуралиста, раскопавшего гнездо каких-то редких гадов. Что – и ЭТО тоже люди, как сказал им один врач в столичной городской больнице? Как там была его фамилия? Стрекалев? Стригалев? А, черт с ней. Полноте, батенька. Вот эти вот крупные вонючие приматы людьми, по определению, не являются. Медицинский факт. И не потому, что им не повезло с эволюцией, ведь и харг-каарт, с точки зрения землянина, тоже не повезло… и землянам с точки зрения харг-каарт, и вообще тут все очень сложно… нет, а просто потому, что не хотят они быть людьми. Ведь никто же не заставляет вон того здоровяка ссать прямо на стену собственной (ну или даже чужой) палатки. Никто не заставляет вон того офицера бить по лицу, наверное, своего вестового, принесшего, очевидно, остывший ужин. Никто не заставляет тех вон двух особей в тени… тьфу, черт, даже думать об этом противно. Никто не заставляет вон ту компанию у костра громко рыгать, гоготать, как павианы, и сплевывать в огонь. Никто не заставляет всех их впираться на чужую планету и убивать ее жителей – всего лишь потому, что те решили быть людьми, а не скотами. Так что никакого сочувствия к джаго Борька не испытывал. Радости от того, что они все скоро умрут, впрочем, тоже. Скорее, обычное чувство человека, выполняющего тяжелую, противную, но неизбежную работу – как очистка выгребной ямы, например.

Но все же это были Чужие, уроженцы далеких миров, и даже среди этой помойки острые глаза мальчишки то и дело натыкались на что-нибудь интересное. Что, например, хранится в тех вон шестиугольных (неудобно, кстати!) контейнерах, у которых навытяжку стоят часовые – аж вспотели от усердия? Что питает все эти лампы в глухих, явно неразъемных металлических корпусах – проводов-то нет, химические фонари, наверное? Что это за похожая на здорового краба зверюга – и почему ее выгуливает на поводке какой-то явный офицер; елочки, домашнее животное, что ли?! Куда идут вон те закаменевшие от надменности сторки – и что они вообще делают тут, в лагере своих злейших врагов? А кто вон те инопланетяне, люди даже, скорее – завернутые в яркие шелка и с гладкими золотистыми лицами? Неужели те мьюри, о которых говорили в новостях еще до войны? И почему все вокруг них чуть ли не приседают от почтения, они что, союзники джаго, но ведь с мьюри войны у Земли нет?

Увлекшись наблюдениями, Борька не сразу заметил, что они добрались до цели – идущей вдоль ограды латифундии треугольной дренажной канавы. Здесь от нее отходила другая – и в месте их пересечения был устроен колодец, правду говоря – просто врытая в землю труба большого диаметра.

– Все, – выдохнул Олег. – Оставляем им подарок и уходим.

Витька с облегчением сбросил рюкзак и вытащил из него изрядно намявшую ему плечи бомбу. Олег быстро и деловито взвел взрыватель, потом поднял ее и бросил в колодец. Внизу бултыхнуло, полетели брызги тухлой, застоявшейся воды. Теперь предотвратить взрыв не могла уже никакая сила на земле и в небе – еще там, в ангаре, Олег поставил взрыватель на неизвлекаемость, и даже если джаго найдут бомбу и попытаются ее вытащить – мгновенно произойдет взрыв.

– Теперь двигаем назад в темпе, – сказал Олег. – Я всего десять минут поставил.

– Охренел? – спросил Витька. – Мы только сюда полчаса перлись, а…

Что он еще хотел сказать – осталось неизвестным, потому что его перебили.

– Джамма бачули хут, а-а-а? – громко спросил кто-то, и Борька буквально подскочил, обернувшись.

К ним обращался толстый джаго в чем-то вроде красного плаща без рукавов и в смешной, похожей на миску шапочке. Оружия у него не было, да и на солдата он тоже был не похож, как его одежда не была похожа на военную форму. Кто это такой, Борька не знал, но понял, что уйти по-английски – красиво, не прощаясь, у них не получится. Отвечать ему было нечего, так что он вскинул дробовик и бабахнул одиночным.

Дробовик выстрелил гулко и мощно, ствол рвануло вверх, и Борька с непривычки едва устоял на ногах. Джаго моментально снесло – заряд картечи попал ему в грудь, убив мгновенно.

– А-а-а, ссуки! – закричал Витька.

Он вскинул плазменную винтовку и рубанул длинной очередью по сидевшим у ближайшего костра джаго – те так и полегли вокруг, даже не поняв, что происходит.

– И что дальше, орлы? – спросил Олег неожиданно спокойно, даже с какой-то иронией, в повисшей на мгновение вокруг тишине.

Борька вздохнул. В самом деле – что? Их трое – а вокруг не то десять, не то двадцать тысяч джаго – с тяжелыми танками, со штурмовыми челноками, – и перспектива геройской гибели была при таком раскладе вполне вероятной. Нет, в стерео (а еще лучше – в мультиках) герои кладут врагов направо и налево, не стесняясь количеством, но это же для малышей! Любой пионер скажет, что выходить втроем против дивизии врагов несколько… м-м-м… нескромно.

– Так. Понятно. Не знаете. К машине! – выкрикнул Олег уже на бегу.

Всего метрах в двадцати от них стояло нечто вроде джипа – открытая, на трех осях машина с размещенной в кузове поворотной платформой. На ней был установлен какой-то жутковатый агрегат, похожий на два трехствольных, немалого калибра, пулемета.

Как ни странно, добежать до машины и даже залезть в нее они успели – их забег очень удачно совпал с волной охватившей лагерь паники. Борька сразу же прыгнул на водительское место – с любыми машинами он был на «ты». Витька так же привычно полез в кузов, к пулеметам, а Олег сел рядом с Борькой, держа наготове плазменный автомат.

Рассчитанное на джаго кресло было мальчишке несколько… велико (Борек туда поместилось бы штуки три, и не в тесноте…), и ему пришлось стоять за рулем, словно за штурвалом старинного корабля. Машина была военная, так что поставить на нее противоугонку никто не озаботился – двигатель завелся от одного рывка назойливо, прямо под пальцы, торчавшего под приборной панелью рычажка – хорошо все-таки, что у джаго почти человеческая анатомия…

К их общему счастью, управление оказалось несложным и ничем, в общем-то, не отличавшимся от управления земных машин – да и у Борьки был прямо-таки нюх на незнакомую технику. Мотор взревел, и машина почти сразу же тронулась. Делали ее явно не джаго – во всей конструкции выпирал какой-то бездушный, рациональный стиль, скорее земной даже, в то время как для джаго характерны были брутально-напыщенные, часто карикатурные формы. Сейчас Борька, впрочем, не думал об этом. Неуклюже развернувшись на месте, он повел машину прочь из лагеря.

Вначале по ним не стреляли – к боевым машинам кинулись многие, и некоторые из них как раз начали хаотично двигаться туда и сюда. Но потом навстречу им бросился, размахивая руками, какой-то джагганский офицер, а поскольку Борька и не подумал останавливаться, машина поддела его бампером и с хрустом переехала. Лишь тогда позади них заверещали, а потом начали стрелять. По-джаггански неточно и беспорядочно, но приятного в этом все равно было мало. Витька развернул турель и в свою очередь рубанул по стрелявшим. Пулеметы оказались плазменные, так что на джаго обрушился сплошной поток огня. Витька заорал что-то неразборчивое, ворочая стволами вправо и влево, благо, промазать было просто невозможно. Борька вдохновенно рулил, стараясь избегать хотя бы самых крупных препятствий. Джаго к таковым не относились… и если кто-то из них не успевал убраться с пути его машины – что ж, извините, их никто сюда не звал.

Олег какое-то время молча наблюдал за охваченными яростным вдохновением мщения мальчишками, а потом тоже заорал что-то неразборчивое, вытащил из рюкзака плазменную мину и, включив таймер, швырнул ее за проплывающий мимо штабель каких-то ящиков, подозрительно похожих на снарядные. Вторую он бросил в стадо стоящих танков, третью – просто назад, где уже намечалась какая-то погоня. На этом столь увлекательное занятие пришлось прекратить – позади шандарахнуло, в небо взметнулось облако бенгальского порохового огня, и там принялось рваться и громыхать так, что они и не заметили, как взорвалась вторая мина. Третья же взорвалась как нельзя вовремя – вслед им вывернул здоровенный танк и принялся активно водить пушкой. За ним тут же бабахнуло, ослепительное облако плазмы подняло корму танка. На какой-то миг он замер на стволе пушки, словно исполняя какой-то сумасшедший цирковой трюк, а потом неслышно в царящем вокруг грохоте перевернулся кверху гусеницами. На сей раз заорали все трое, в унисон и громко. Лагерь остался позади, под колеса летела степь – и все же им, наверное, не удалось бы уйти, если бы их бомба не взорвалась чуть ли не втрое раньше положенного срока – должно быть, какой-то джагганский сапер ошибся-таки во второй раз – первую ошибку он совершил, выбрав эту профессию.

Отъехали они уже далеко, но все равно зацепило их сильно. Борьке показалось, что его дербалызнуло током очень высокого напряжения – все вокруг вспыхнуло, неясно даже, внутри или снаружи. Он взвыл, перейдя на визг от дикой и неожиданной боли, после чего едва не опрокинул машину, но им повезло. Смертоносная волна только задела их. А вот тем, кто остался в лагере, пришлось куда хуже. Витька успел заметить, что даже нэйкельский штурмовик, уже явно нацелившийся было в погоню, вдруг кувыркнулся и камнем пошел к земле – нейробомба проняла даже его бионический мозг. Потом их догнала ударная волна – больно шандарахнула по ушам, подняла вокруг тучи пыли. Но помешать им она не могла, и, оглянувшись на секунду, Борька увидел над лагерем оккупантов несколько жирно подсвеченных снизу красным дымных столбов, а над ними, как гигантская поганка, вырастал лохматый страшный гриб.

* * *

Последствия этой атаки были обширны и многообразны. К моменту ее в лагере находилось более двадцати тысяч джаго. Более пяти тысяч из них были убиты сразу, еще около восьми превратились в овощи. Нэйкельцы разработали нейробомбу так же и как психологическое оружие, которое должно было сломить моральный дух противника, обременив его массой безнадежных инвалидов. Но джаго пронять так было трудно: командование корпуса вторжения распорядилось тут же незатейливо добить всех «обезмозженных», что и было немедленно проделано. В результате, правда, общие безвозвратные потери джаго выросли до тринадцати тысяч. Все уцелевшие получили сильнейший шок и тоже надолго вышли из строя. Таким образом, агрессоры потеряли целую дивизию со средствами усиления – благодаря спонтанной выходке троих пацанов… один из которых, впрочем, был дворянином.

С пожарами, начавшимися в лагере, вести борьбу не было никакой возможности, ввиду чего сотни единиц техники, тысячи тонн боеприпасов, горючего и продовольствия самым банальным образом сгорели. Разлетавшиеся от взрывов снаряды вывели из строя несколько штурмовых челноков и оборудование развернутого у базы полевого космопорта. Но все это были мелочи по сравнению с политическими последствиями. Невероятно, но никто так и не связал случившееся с землянами – свидетелей их налета не осталось, а так как нейробомбы были разработаны нэйкельцами, на них и посыпались все шишки. Джаго обвинили союзников в диверсии, направленной против их славных, героических, непобедимых войск, отдыхавших после тяжелейших боев с многократно превосходящими силами коварного врага. Нэйкельцы, напротив, заявляли, что это джаго украли их оружие, а взрыв стал результатом попытки неумелого демонтажа, каковая, в свою очередь, была вызвана общеизвестной тупостью джаго в обращении с техникой. Слушать объяснения ни одна из сторон в принципе не хотела, к тому же среди сторкадских военных нашлось множество свидетелей, готовых словом и делом подтвердить нэйкельские обвинения – мол, ныряли в человеческое дерьмо (хотели вымыться, видимо), вытащили сундук, доброго совета не послушали, стали вскрывать молотком и зубилом, споря о том, что тут: золото или алмазы, потом бухнуло – а вы чего хотели от джаго?! В итоге, Нэйкели отказала Джаггану в поставках военного снаряжения, а джаго, оскорбленные в лучших чувствах, оперативненько и привычно растерзали нескольких попавшихся им под горячую руку нэйкельцев. Нэйкельцы снесли джагганский лагерь орбитальным ударом – и конец этому жутковатому и смешному пополам балагану положило лишь некстати начавшееся наступление землян (как меланхолично отметил кто-то из скиуттских наемников: земляне могли бы и подождать, все бы сделали за них…).

У взрыва были и более интересные последствия. Среди убитых оказалась и делегация мьюри – группка особо экзальтированных политиканов и журналистов, в очередном припадке демократической горячки прибывших поддержать «отважных борцов за свободу». Сама по себе их смерть на их же родине никого особо не опечалила, но гибель граждан Федерации в чужом военном конфликте – даром что они сами туда поперлись, никто не посылал – вызвала грандиозный скандал. И в итоге контракт на поставку Джаггану сверхтяжелых танков был сорван, а отношения его с Йэнно Мьюри основательно и радостно испорчены влиятельными силами среди самих же мьюри, желавшими улицезреть всех джаго в гробу и в белых тапочках. Они очень удачно обратили себе на пользу поднятую их же оппонентами истерику, но мальчишки ничего не узнали об этом.

Правду говоря, им чудом удалось уйти.

* * *

Вначале Борьке казалось, что они лихо доедут до самого Трезубца – или, на худой конец, до передовых позиций землян. Но триумфальное возвращение героев не состоялось – Чужие быстро опомнились. Небо заполнили нэйкельские штурмовики, и машину пришлось бросить – слишком уж большая и заметная цель. Жаль – было бы просто здорово въехать в город на таком чуде, – но ничего не поделаешь, жизнь дороже. А помереть после такого подвига, никому не рассказав о нем, было бы очень обидно.

Загнав машину в какой-то овраг, они обулись и протопали еще пару километров – оставаться рядом с ней было бы неосмотрительно, – после чего, наконец, устроили привал. До рассвета оставалось еще часа два, но после бессонной ночи измотаны были все. У Борьки перед глазами все время прыгали перекошенные рожи джаго, вспышки выстрелов, взрывы, и он недовольно помотал головой. Яркие впечатления – это хорошо, но в меру, судари мои, в меру! Легко воображать себя, например, адмиралом, стоящим на мостике и бодро приказывающим лихой команде: «А ну-ка, молодцы, расклепайте мне этот броненосец!» Вспоминать, как тебе в руку толкалась изо рта чужая кровь, – это совсем другое. Нет, Борька ничуть не сожалел о содеянном – напротив, в нем было неколебимое ощущение ПРАВИЛЬНОСТИ – но теперь он отчетливо вспоминал, как часто плазменные заряды джаго проходили совсем рядом с его головой, и мальчишку начало потряхивать. Это была нестрашная, уже миновавшая жуть, но все равно приятного в ней было мало, как ни крути. Олег мурлыкал задумчиво, осматривая свое оружие:

А ты не тушуйся, парень, —

Это последний бой!

Кто был с тобою в паре,

Двинул другой тропой.

Ты же прошелся пеклом,

Но не на страх – на риск.

Сыплются с неба пеплом

Звезды на обелиск…^[32]

– А здорово мы им вломили! – заметил неугомонный Витька, разувшись и вытянув гудящие ноги. – Теперь они побегут как ошпаренные!

– Это надолго, – вдруг сказал Олег.

– Что? – непонимающе повернулся к нему Борис.

– Эта война – надолго, – нехотя пояснил Олег и тоже вытянул ноги, потер коленки.

– Да ты что? – вскинулся Витька. – Сомневаешься, что мы Чужих скоро с Китежа выкинем?

– С Китежа – не сомневаюсь. Скоро. Просто сами подумайте – сколько таких вот планет под Чужими? И сами они оттуда не уйдут, их оттуда придется выковыривать. Потом и кровью. В победе нашей я не сомневаюсь. Но легкой и быстрой победы не ждите. Мы на этой войне еще вырасти успеем, попомните мое слово.

Борька обиженно прикусил губу. Это было совсем не то, что он хотел бы услышать. Но он уже имел случаи убедиться, что дворянин никогда не бросает слова зря, просто чтобы попугать или придать себе значительности. Раз он говорит, что война будет долгой, – значит, так оно и есть. Ну что ж, раз так надо…

– Я останусь дежурить, – сказал Олег. – Вы оба будете спать. До рассвета. Потом будем идти весь день.

– Я могу… – начал было Витька, но Олег оборвал его:

– Не можешь. Я же вижу. Да не бойся ты так, я же знаю, что делаю. Не свалюсь.

– Да куда спешить-то? – спросил Борька. – У джаго если кто не сдох, то навалил в штаны по самые уши.

– Многие джаго убиты, – спокойно ответил Олег. – Но многие остались. А они мстительные, ребята. Вам лучше даже и не знать, насколько они мстительные. Не от любви к своим – от страха, а это вещь опасная: мстящий от страха. И они будут нас искать. Пока что опасности нет. ПОКА. Так что отдыхайте, пока еще можно.

* * *

К своему удивлению, Борька заснул почти сразу – мальчишеский организм быстро одолел впечатления этой сумасшедшей ночи. Он даже не увидел снов, что было, определенно, и к лучшему: что хорошего могло ему присниться после такого?

Мальчишка не знал, что эта начавшаяся пару недель война затянется на два с лишним десятка очень долгих, кровавых, временами уже совершенно безнадежных лет… и что конец ее он встретит бывшим прославленным командиром партизан, освободившим от врага целую планету, в настоящем – не менее прославленным генералом бронетанковых сил, командиром дивизии сверхтяжелых танков – седым, как лунь, хоть и не старым еще совсем ветераном, прозванным сторками Железной Смертью. И что к тому времени в живых не останется почти никого из тех, кого он в детстве знал в лицо.

Ничего этого Борька Шалыгин пока еще не знал. Он спал.

* * *

1

Реки движутся вспять.

Три часа до прорыва из Нижних миров.

Дан приказ отступать.

В штабе жгут документы несбывшихся снов.

Твердь земная дрожит под ногой.

Древо мира кренится, как башенный кран.

Звезды гаснут одна за другой —

Это орды Магогов идут на таран.

Кемет снова во мгле,

На Синайских высотах бушует гроза.

Он уже на Земле!

О, мой Бог, Он уже открывает глаза!

Вместо неба – броня,

Двери Рая закрыты на ржавый засов.

Все ушли без меня,

Я зову, но не слышу родных голосов.

Вижу, словно в бреду,

Как над миром восходит Последний Рассвет.

Сердце, мертвою птицей во льду,

Все твердит о грядущем,

Которого нет.

2

Придите, слабые народы!

Всепоклонитеся Царю!

Я щедрой дланью вам дарю

Рога бессмысленной свободы.

Во Мне проявлен высший гнозис —

Он в разрушении миров.

Мое касание – теозис.

Низвержен в прах Илдабаоф!

3

Над водной толщею бездонной,

Над морем, что навек сошлось,

Закатным солнцем озаренный

Летит последний альбатрос.

В нем нет смятенья смертной дрожи,

В нем нет пустого мятежа —

Он просто делает, что должен,

Пока живет его душа.

В луче закатном оперенье

Горит, как огненный кристалл,

Скользит по волнам тень креста,

Но лишь наступит миг паденья —

Земля, как перед Днем Творенья,

Безвидна станет

И пуста.

4

Прошуршал по людям шорох —

«Снег пошел…»

Попримолкли, задышали:

– Хорошо…

Тихо-тихо подплывали

К синему окну,

Нежно-нежно осязали

Тишину.

И с такой тоской глядели

Через стекла – вдаль…

Жизнь – от тьмы до тьмы качели.

Жаль.

Жаль…^[33]

7. Конец удачи Первый год Галактической войны

Идти назад было легко – как в переносном, так и всамом прямом смысле. Рюкзаки мальчишек основательно опустели, и Борька подумывал уже, что последнюю пару дней им придется обойтись и без еды, которой они взяли вроде бы достаточно, но беготня по холмам здорово возбуждала аппетит, так что запасы убывали просто с волшебной быстротой – иногда Борьке даже казалось, что еда исчезает сама по себе, проваливаясь куда-то мимо желудка – ел, не ел, никакой вроде бы разницы. Небо сегодня было чистое, так что мальчишки шли быстро, лишь посматривая по сторонам. Наземной погони они не опасались – и, как оказалось, зря.

Из-за холма волной накатился тяжелый лязгающий гул – он-то, наверное, их и спас, потому что Олег оглянулся и тут же негромко, но очень убедительно крикнул:

– Ложись!

Ребята без звука повалились в высокую траву. Из-за гребня пройденного ими пять минут назад холма появились джанеты – много, штук сорок. Их широкие рослые фигуры выглядели еще гаже в маслянисто блестевшей боевой броне – казалось, на троих ребят надвигается целый взвод каких-то глубоководных тварей. В непомерно длинных руках джанеты держали винтовки. А из-за холма все наплывал и наплывал гул – похоже, в погоню за наглыми землянами бросили не меньше танковой роты.

– Зачем столько-то? – с искренним недоумением спросил Витька. – Нам одного танка хватит – во! – он провел ладонью по горлу.

– Здорово мы их допекли, значит, – буркнул Борис, глядя на поднимавшуюся за горизонтом, впечатлявшую даже с тридцати километров вулканическую гриву роскошного черного дыма.

– Не в этом дело, – скупо сказал Олег, не отводя глаз от деловито приближавшегося противника. – ОНИ НАС БОЯТСЯ, понимаете? Ох, как же они боятся трех пацанов…

– Есть за что, – Борис зло сплюнул, вспоминая бойню на латифундии. – Уроды. Только джанеты – это не джаго. Они по следу идут, как собаки, да и побыстрее нас. Что делать-то будем?

– У меня пять патронов осталось, – скучным голосом сообщил Витька.

– У меня три, – Олег усмехнулся. – Не мельтеши, сейчас мы их приголубим…

Он вытащил из сброшенного рюкзака последнюю секторную мину – тяжелый, блестевший ртутью предмет, похожий на плоскую коробку с выпуклой передней гранью, раскрыл ее ножки и установил, направив несколько вниз. Теперь им оставалось только отползти на расстояние, которое казалось безопасным. Они едва успели – джанеты и впрямь двигались очень быстро, к счастью, не цепью, а сравнительно компактным табуном – видать, и впрямь здорово боялись, раз не решались отходить друг от друга. До землян им оставалось всего метров пятьдесят.

– Уши! – крикнул Олег, вытаскивая из кармана плоскую коробочку взрывателя.

Нажав на кнопку, он невольно зажмурился – впереди вспыхнула дугообразная стена пламени, раскаленный воздух словно резиной ударил по голове, по всему телу, подняв тучи пыли. Целую бесконечную минуту ребята всматривались в нее, но ни один джанет не появился из пылевой завесы.

Когда пыль, наконец, рассеялась, стало ясно – почему.

Направленный заряд буквально сдул их со склона – от элитной «команды очистки» остался лишь широкий веер основательно оплавленной земли. Вот только времени радоваться победе уже не было – из-за гребня холма один за другим выползали танки, разворачиваясь в боевую цепь, – огромные, приземистые, страшные. Пока они не стреляли – должно быть, не видели противника. Радости в этом было мало – передовой танк надвигался прямо на них, так и передавит всех, даже не заметив. А за танками черной волной валила пехота – много, не меньше батальона…

Олег вытащил из саперной сумки последнее, что в ней осталось, – похожую на толстый стальной карандаш кумулятивную мину. Она выбрасывала узкую струю плазмы, способную пробить двухметровый бетон, однако ее надо было, во-первых, закрепить на объекте, во-вторых, она приводилась в действие дистанционным взрывателем…

– Олег, не дури, – каким-то сразу севшим голосом сказал Борис. – Их все равно много…

– Ну, так будет одним меньше, – Олег сжал зубы, неотрывно глядя на приближавшийся танк.

Чудовищная машина была уже всего в двух десятках шагов, когда он вдруг вскочил на ноги. На какой-то миг все замерло – грязный, измученный мальчишка с бесполезным зарядиком против семидесяти тонн металлокерамики и плазменных пушек…

…Того, что случилось, не ожидал никто. Олег бросил в танк мину, как нож, и, мгновенно прыгнув в сторону – чтобы не оказаться на пути обратной струи, – нажал на кнопку взрывателя.

Мина на лету вспыхнула бесконечно длинным лучом жидкого солнца, и этот луч вошел в лобовую броню головного танка, разбиваясь диском бесполезных, казалось, ослепительных брызг.

Еще целое мгновение не происходило НИЧЕГО.

А потом танк взорвался. По-настоящему, всерьез – сорванная с погона башня взлетела высоко в небеса на столбе желто-рыжего пламени, корпус словно вбило в землю ударом исполинского кулака.

Борис следил за лениво кувыркавшейся падавшей башней – не зашибло бы, вот глупо-то будет – и не сразу заметил, ЧТО делают уцелевшие танки.

Они… уходили – буквально взвыв турбинами, на предельной скорости пятились от единственной тонкой, высокой фигурки, из самой руки которой, казалось, вырвался луч беспощадного пламени, насквозь прошивший их собрата и оставивший глубокую оплавленную траншею в склоне холма. Пехота панически брызнула из-под широких танковых задниц, но везло не всем – наименее проворные исчезали с неслышимым отсюда хрустом.

На какую-то секунду Борис задохнулся – сердце билось, казалось, прямо в горле, пытаясь выскочить из груди. Если хотя бы один из отступавших танков выстрелил, от них не осталось бы даже пепла. Но они не стреляли, и его затопила свирепая радость. Ничто не сравнится с чувством победы, когда способный уничтожить тебя враг ломается и бежит, бежит, бежит… НИЧТО.

– Что дальше делать будем? – неожиданно спокойным голосом спросил Витька, и Борис удивленно посмотрел на него – во нервы у старого друга! Его только что на корм дождевым червям чуть не пустили, а он…

– Дальше потопаем, – так же спокойно ответил Олег. – Эти, – он презрительно ткнул в бегущих, – к нам больше не полезут.

– И? – убедившись в тщетности всех усилий врагов, спросил Витька. – Что дальше-то делать? Все пятьсот кэмэ своим ходом топать?

– Правильно мыслишь, отрок, – Олег вскинул на плечи изрядно полегчавший за последние минуты рюкзак. – Топать и топать.

– А дойдем? – с сомнением спросил Витька, проверяя, легко ли выходит из ножен полевка. – Тут твари всякие бродят, а патронов мало, и вообще…

– Дойдем, – усмехнулся Олег. – Теперь – дойдем.

* * *

Но дойти не получилось. Все произошло внезапно и до обидного глупо – мальчишки уже слышали гул канонады с земных передовых позиций, когда их накрыл накатившийся сзади вой плазменных двигателей. Над головой пронеслась тень, дохнуло огнем – и всего метрах в пятидесяти перед замершими мальчишками опустился сторкадский штурмовой челнок, похожий на громадную хищную птицу. Аппарели сразу же откинулись, с них горохом посыпались десантники – все в глухой броне, с мертво-зеркальными забралами шлемов. И… это было, собственно, все – мальчишки даже опомниться не успели, как их уже взяли на прицел. Шансов справиться с дюжиной сторков – да еще и с их штурмовым челноком, нижняя турель которого недвусмысленно смотрела на землян – не было.

Глупо все вышло, подумал Борька. Донельзя глупо. И сами ведь виноваты – расслабились, защелкали клювами и забыли, что среди Чужих есть не только придурки-джаго, но и эти вот – с бездушностью механических роботов и грацией прирожденных убийц.

Стрелять сторки не стали – в их культуре высшей честью для воина был захват врага в плен. Земляне тоже – плен, это еще не конец, а раньше смерти помирать незачем.

– Бросайте оружие, – одними губами сказал Олег. – Они выиграли раунд.

* * *

Эрси^[34] Джерду Кину кен ло Кину повезло – хотя бы потому, что так кстати попавшиеся на пути земляне дали ему отличный повод досрочно завершить этот дурацкий разведывательный рейд, не долетая до укрепленных позиций противника, где его, вполне возможно, бы сбили. Эрси уже был знаком с земными зенитными ракетами, и продолжать это знакомство ему ну совершенно не хотелось. Сейчас он благословлял свой зоркий глаз – заметить крохотную группу землян было невероятной удачей, а взять их в плен – тем более. Земляне попадали в плен… редко. Чаще всего – в бессознательном состоянии или так тяжело раненные, что уже не могли сопротивляться. Пользы от них было мало – работать на захватчиков они отказывались, на допросах молчали, как мертвые, но сам факт ЗАХВАТА значил многое. Он благоприятно отразится на личной карьере эрси и на репутации его, к сожалению, не слишком известного Рода. Особенно на фоне того, что вторжение на Китеж, говоря откровенно, провалилось. Приказ об эвакуации экспедиционных сил был уже отдан, и все их действия, все эти налеты и рейды, представляли собой, в сущности, конвульсии. Нет, потом они, разумеется, вернутся – вооруженные лучше, знающие больше – и неизбежно вобьют в грязь этих возомнивших о себе дикарей – но сейчас… сейчас чутье подсказывало Джерду, что с этой проклятой планеты нужно убираться побыстрее. А своему чутью Джерд доверял. Чутье у них было семейное. Отец его был капитаном рейдера – грабил и джаго, и нэйкельцев, и дайрисов – и ни разу не был подбит или пойман с поличным, именно благодаря чутью.

И когда он увидел глаза пленных землян, это самое чутье буквально завопило. Земляне были очень молоды – сколько им весен, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать? – их оружие лежало у их ног, но они не выглядели ПЛЕННЫМИ. Их глаза были жесткими, как сталь, – особенно у того, кто стоял в центре.

Джерд поймал себя на том, что боится – не этих вот мальчишек, он может стереть их в порошок одним только словом, – боится за судьбу своего народа, вступившего в войну с этими одержимыми. Земляне казались легкой добычей – со всей своей мягкостью и болтовней о Чести, странной, распространяемой на всех без разбора, – но, когда на них напали, они обернулись настоящими сурти, демонами войны. Такого еще никогда не случалось – доселе все встреченные сторками расы были или такими же, как они, хищниками, или добычей – и необычность землян пугала и тревожила.

* * *

Борька сразу понял, что упорно смотревший на них сторк – командир. Это подтверждали и его яркие оплечья, и расступившиеся перед ним десантники. Закованная в броню его фигура смотрелась, надо сказать, страшновато. Но что-то в его виде было… напыщенное, так не похожее на суровый и лаконичный дизайн земных доспехов – что-то, почти незаметное, но это «что-то» и убивало весь эффект, – сторк выглядел как типичный Инопланетный Злодей из детского стерео.

– Скажите, господин урод, у вас трусы тоже бронированные? – вдруг вежливо обратился к нему Витька.

Сторк кивнул – должно быть, принял фразу за мольбу о пощаде, – и Борька, не удержавшись, заржал.

Как видно, столь явное презрение разозлило командира. Он вытащил из кобуры хищно выглядевший бластер, по бокам которого пульсировали два зеленых огонька. Ясно было, что шуток он не любит. Чуть раздутый («Будто в трубку запихнули яйцо», – вдруг подумал Борька) срез ствола качался перед мальчишками, словно сторк выбирал, в кого выстрелить. Да, наверное, так оно и было…

– Давай, стреляй, – презрительно сказал Олег. – Только быстрей решай, герой зассанный, а то вон – удрать не успеешь! – и он мотнул головой в ту сторону, откуда доносилась канонада.

Сторк дернулся, и в его движении был настолько человеческий испуг, что мальчишки рассмеялись.

На этом терпение командира иссякло – он что-то коротко пролаял, и десантники набросились на мальчишек, скрутили им руки и потащили к челноку.

* * *

Нет, ну ее, эту войну, вдруг решил Джерд, глядя на прижатых к полу пленников. То, что они посмеялись над ним, испортило все ощущение от победы. Но даже тогда эрси не было бы так мерзко. Во всем, что он тут делал, было что-то… неправильное. Пусть дураки пытаются обрести Честь там, где ее нет и быть не может. С него – довольно. Если ему повезет вернуться на Сторкад, он уволится из Флота и станет, как отец, вольным рейдером. И пусть за его спиной шипят о предательстве и трусости. Пусть. Он, Джерд Кин кен ло Кин, знает, когда отойти в сторону и когда вернуться. В конце концов, последним смеется всегда тот, кто остается в живых.

* * *

Борька быстро устал бояться. Они летели, наверное, всего несколько минут, но мальчишка мечтал лишь об одном – чтобы полет побыстрее закончился. В конце концов, он – весьма неудобно! – лежал на заплеванном стальном полу, а какой-то десантник-сторк небрежно прижимал бронированным сапогом его загривок. Сердце Борьки – землянина и пионера – кипело от такого обращения, но поделать пока что он ничего не мог, разве что строить всевозможные планы отмщения. Витька, правда, произнес возмущенную речь, пытаясь доказать, что добровольное освобождение землян зачтется сторкам в срок исправительных работ. Увы, его никто уже не слушал. Приказ был отдан, ему дали по шее, прервав словоизвержение, а потом тоже засунули в этот вот трижды проклятый челнок.

Десантники болтали на каком-то совершенно незнакомом языке – должно быть, на сторкадском, – и Борька мог понять лишь интонации, полные не вполне приличного облегчения. Но голоса эти один за другим стихли, а полет тянулся минута за минутой. Челнок, очевидно, мчался на предельно малой высоте, скрываясь от земных радаров. Его немилосердно швыряло в воздушных ямах, стальной корпус грохотал, а через открытые люки внутрь то и дело врывалась клубами едкая пыль. Острые шипы на подошве сторка при каждом рывке впивались в спину – это было очень больно, но Борька был даже благодарен за это, иначе его ребра превратились бы в один сплошной синяк – трясло челнок немилосердно. К тому же его, придавленного, не бросало из стороны в стороны – по крайней мере, не слишком.

От постоянных рывков и грохота мальчишка впал в какой-то транс – он потерял ощущение времени, казалось, что все это тянется уже целую вечность. Когда челнок, наконец, завис, он не сразу осознал это. Двигатели взвыли громче, вновь несколько голосов сразу заговорили с неприличной радостью, потом челнок буквально провалился вниз. Его упруго поддало снизу, подбросило, вновь кинуло вниз, и Борька понял, что они, наконец, сели. Сторки, толкаясь, полезли к выходу, его грубо подняли и как куклу опустили на землю. Борьку обдала волна очень жаркого воздуха – во время этого, явно нештатного полета двигатели челнока раскалились едва ли не докрасна. Потом его повели, крепко придерживая за плечи. Но то, что он увидел, почти примирило его с пленом. Почти.

То, что в огромном базовом лагере Чужих царит настоящая паника, было видно даже малоискушенному в военном деле Борису. Именно паника, повальная и массовая. Около челноков дрались. На глазах у мальчишек сразу три, попытавшихся взлететь, столкнулись и рухнули всей массой на лагерь, расплескиваясь реками пламени. Брошенная техника вкривь и вкось забивала подъезды, валялись вперемешку оружие, раненые, продукты, контейнеры… Шум, гул, рев, вой на десятках языков стояли над ошалелыми толпами оккупантов. Гигантские массы Чужих метались туда-сюда совершенно без смысла – казалось, они готовы бежать от малейшего непонятного щума или просто резкого жеста.

Наспех сколоченная из солдат разных народов, плохо управляемая, громоздкая армада вторжения, громадное большинство бойцов которой привыкли лишь к «действиям подавления» против слабо развитых рас, потерпела от земной армии, ополченцев и туземцев сокрушительное поражение… Оказалось, что биться насмерть с оснащенным неплохой техникой, дружным и отчаянным противником, который к тому же хорошо обучен и защищает свой дом, – вовсе не то, что жечь и расстреливать полубеззащитных… До очень многих вражеских солдат эта простая, в общем-то, истина дошла лишь сейчас и оказалась откровением.

– Дали им наши, – сказал Борис и зло засмеялся. – Смотри, как шарахаются, гады!

Впрочем, на том участке, где находились мальчишки, был относительный порядок. Сторкадские десантники – в броне, выставив бластеры, вперемешку с боевыми машинами – огромным овалом окружали место своего базирования. Раненых у них было тоже очень и очень много, но их быстро грузили в челноки, и никто не пытался прорваться вперед по беспомощным телам, как это сплошь и рядом было видно вокруг. Между рядами лежащих на земле сторков (и только сторков, своих разноплеменных рабов они, очевидно, побросали на произвол судьбы) и челноками с бешеной скоростью метались невысокие мохнатые существа, чем-то похожие на сказочных гномов. Одетые в бирюзового цвета комбинезоны, четырехрукие, эти существа без малейших усилий попарно подхватывали сразу по двое носилок (удивительно земного вида) – одни на уровне пояса, вторые – во вскинутых вверх руках – и тащили их в челноки, стремительно семеня короткими кривыми ногами, толстыми и мохнатыми.

На пленных землян никто не обращал внимания – сейчас сторкам было не до них. Мальчишек посадили на ближайший свободный пятачок, под присмотр двух безликих, как истуканы, десантников, и тут же забыли о них.

– Уроды поганые, – пробормотал Витька, потирая пострадавшую шею. – Нет, вот же не повезло нам, а?

– Будь добр, пожалуйста, заткнись, – повернулся к лучшему другу Борька. – И без тебя тошно.

– Нет, ну, может, наши нас освободят? – не унимался Витька. – Десант выбросят или еще что…

– Ага, щазз, – зло отозвался Борька. – Бомбу на башку кинут, чтоб не трепался, – и привет.

И – как накаркал. С неба накатился нарастающий рев реактивных турбин. Мальчишки одновременно вздернули головы и повскакали.

«Кречетов» – «МиГ-штурм» – было не меньше ста, они занимали все небо, приближались и вот стали расходиться в стороны – влево-вправо – словно тянулась распяливающая бесчисленные пальцы огромная рука, – и одновременно помчались к земле, окутываясь белесыми вихрями пусков.

У Чужих, и без того явно деморализованных, начался буквально ад. Никакой ПВО в лагере не было, укрытий тоже – солдаты лезли под челноки, под технику, даже друг под друга, безжалостно затаптывая раненых. Сторкадские десантники немедленно открыли огонь – иначе не сдержать было обезумевшую толпу, – многие вокруг ответили им тем же, и эта бойня на краю могилы смотрелась до безумия дико. А потом ракеты долетели, наконец, до земли – и вокруг мальчишек встал частокол взрывов. В воздух летели куски земли, обломки, изуродованные тела, ударные волны сталкивались, словно перебрасывая их в каком-то безумном танце.

– Давай! – кричал Олег, стоя в рост, и взмахивал рукой. – Бей! Давай! Бей! – И каждый взмах его руки словно рождал пламя и смерть. Волосы дворянина развевались, лицо было искажено каким-то остервенелым вдохновением.

Упав и цепляясь руками за судорожно заходящуюся в тряске землю, Борис кричал от восхищения другом и презрения к самому себе – он не мог встать так, как Олег.

– Крррой! Давай! Еще!!! – мимо с визгом пролетел гнутый кусок металла, едва не перерезав Олега пополам, – тот засмеялся, покачнувшись от тугого удара вихря, рожденного смертью. – Молодцы! Бей! Бей! Бей их!

А потом огненная темнота наотмашь ударила в лицо – и больше Борька ничего не помнил…

* * *

Сражение за Китеж было очень тяжелым, хотя и не слишком длительным – всего пять дней. Чужие бросили на штурм планеты огромные силы: около миллиона солдат десанта, 5 тяжелых штурмовых мониторов, 700 штурмовых транспортов, 15 тысяч тяжелых челноков, 7 тысяч атмосферных истребителей, 8 тысяч единиц тяжелой бронетехники и 11 тысяч легких боевых машин. Силы защитников были намного меньше, но также довольно внушительны: боевой орбитальный терминал, 12 кораблей (крейсер, 3 эсминца и 8 корветов) и 180 истребителей ПКО; 550 атмосферных штурмовиков, 600 атмосферных истребителей, 80 атмосферных бомбардировщиков, более 300 вертолетов из состава ВВС, предварительно переброшенная на планету 4-я Объединенная армия (см. таблицу).

80 тысяч регулярных солдат при отражении штурма погибли, как и более 150 тысяч мирных жителей. Защитники планеты дрались насмерть, две трети погибших мирных жителей пали с оружием в руках. В боях с ними Чужие потеряли 400 тысяч убитыми и две трети всей наземной и воздушной боевой техники. Более 400 тысяч – в основном, рабы с покоренных планет – попали в плен, остатки десанта сумели эвакуироваться только потому, что никто, даже сами защитники, не ожидали такого исхода, а слабая эскадра ПКО землян почти полностью погибла при попытке перехвата десанта и, естественно, не смогла воспрепятствовать эвакуации.

Интересно и показательно также то, что более двухсот тысяч туземцев – плохо вооруженных и никем не призванных – добровольно приняли участие в отражении десанта Чужих. По натуре вовсе невоинственные, харг-каарт сражались неожиданно упорно и мужественно; три четверти из них погибли. Кроме того, десятки тысяч женщин и детей землян были спасены от врага туземцами в лесных убежищах.

Что же до пленных землян – их было не больше нескольких десятков…

8. Пленные победители Первый год Галактической войны

Открыв глаза, Борька закричал.

На него сверху – почти в упор – смотрело лицо, чем-то напоминавшее лицо мумии – с выпирающими странными костями, нечеловеческое, бледно-синее, с запавшими щеками и глубокими ямами глазниц. Борька дернулся, откатываясь… и вдруг сообразил, что они в космосе.

Нет, в большом полутемном помещении, где царил голый металл, не было ни одного иллюминатора. Но Борька, сын своего времени, тут же определил по еле заметной вибрации пространства, по состоянию организма – они в гипере. А эта коробка – космический корабль. Трюм – пожалуй, менее тесный, чем тот, в котором их семья летела на Китеж. Но…

Трюм был наполнен этими странными существами. Их было не меньше сотни, они сидели и лежали, чем-то занимались, переговаривались – в воздухе витал странный, хотя и не неприятный запах, похожий немного на запах грибного леса. Существо, которое держало Борьку, когда он очнулся – явно женщина, с земными, так сказать, женскими половыми признаками, да и одетое во что-то вроде жакета и юбки, драные и грязные, – протягивало к мальчику левую руку.

– Чего тебе?! – заорал Борька.

И облегченно услышал голос Олега:

– Не кричи, Борь, ты что?! Это шэни. Они пленные… как и мы. И они хорошие. Они мне помогли с тобой.

Борька почувствовал, что краснеет. Дурацкое освещение и страх сыграли с ним злую шутку – он не узнал шэни, внешний вид которых изучали в школе! Но стыд тут же отступил – Борька вытаращился на Олега:

– Кто пленные?! Мы?!

Женщина, державшая на коленях голову Борьки и так его напугавшая, улыбнулась – почти по-человечески, только зубы у нее были очень мелкие и совершенно ровные, еле разделенные бороздками.

– Мальчик испугался, – сказала она по-английски с оксфордским произношением. – Ничего. Я тоже очень испугалась, когда впервые увидела землянина, а когда он улыбнулся – едва не убежала, увидев, что у него клыки, как у зверя. А я была уже совершенно взрослая.

Борька невольно улыбнулся в ответ и тут же прикрыл рот рукой:

– Ой. Извините.

– Ничего, – покачала головой шэни. – Обычаи различных рас и их внешний вид могут стать источниками и более серьезных проблем при контакте между ними.

Борис не нашелся что ответить. Только теперь он смог осмотреть себя и Олега. На мальчишках была та самая одежда, в которой они попали в плен, но оружия и доспехов и следа не осталось…

Шэни:

Общество

Шэни, чья родина – планета Брэссудза, являются частью галактического общества уже в течение пяти столетий. Официально они примкнули к землянам почти сразу после выхода из состава Лиги, примерно в то же время, когда ее покинули скиутты и нэрионы (в конце Первой Галактической войны), но на деле сочувствовали землянам и всемерно помогали им с первого же контакта, состоявшегося еще до ПГВ.

Шэни всегда были для других рас загадкой. Оставаясь приветливыми в совсем неприветливой системе, шэни являются такими затворниками и интровертами, насколько это возможно для того, чтобы принимать участие в галактических делах. Для сильных духом шэни материальный мир представляет небольшой интерес. Пилотов среди них было очень мало, и все они остались далеко в прошлом, но уже первая встреча с землянами побудила шэни вновь все чаще и чаще обращать свой взор на небеса. Планета шэни известна как объект туризма из-за множества достопримечательностей – как природных, так и созданных руками ее обитателей. При этом сами шэни к туристам практически равнодушны и никогда не пытаются «делать бизнес» на них.

Народ

Шэни худощавого телосложения, при этом гибкие и весьма грациозные. Их лица с бледной, натянутой кожей часто заставляют считать их страдающими от постоянного недоедания и болезней, что на самом деле неверно. Они мастера маскировки собственных мыслей и эмоций. Продуманная и осторожная манера поведения – гарантия осведомленности и контроля над ситуацией для шэни.

Мужчины: в основном беззаботны и добродушны, хотя очень сознательны и умны, терпеливы, очень сдержанны в своих делах и манерах. Они не отличаются стремительностью и импульсивностью, любят долго размышлять и медитировать перед принятием какого-либо важного решения.

Женщины: очень ценятся как хорошие учителя и наставники. Они неутолимо интересуются окружающим миром, и это дает им величайшие знания обо всем, начиная с квантовой физики и заканчивая человеческой психологией. Более того, данная черта наделяет их также терпением и скромностью, заставляя смотреть вне своих собственных мелких интересов, концентрируя внимание на какой-то определенной основной задаче. Женщины шэни чуть ли не единственные инопланетяне, которых приглашают для постоянного преподавания в земных лицеях.

Выдержка из электронного издания «Расы Местной Зоны.

Справочник для учебных заведений не-людей».

Издание 200 г. Галактической Эры.

Луна. Русская Империя. Звездный Порт.

…Шэни давно тяготились зависимостью от своих соседей. Это была именно зависимость. Ограничение на космические полеты эта самоуглубленная раса восприняла достаточно спокойно, космосом цивилизация шэни внезапно «переболела» около трех веков назад. Хотя у них сохранялись и космофлот, и даже несколько планет-колоний и немало лун, ни на что большее Брэссудза не претендовала, а проблемы, занимавшие шэни, были настолько обращены в их внутренний мир, что большинству рас они казались и вовсе беспроблемным – или совершено окостеневшим – сообществом оторванных от насущных реалий мира странноватых особей. Но шэни претила агрессивность Четырех Рас и их готовность брать силой то, что им не принадлежит. Кроме того, сторки нередко не гнушались захватом шэни в рабство, да и остальные высоко ценили таланты шэни в области различных теоретических наук и ставили их себе на службу незамысловатым путем: опять же силой.

Появление на «галактической арене» землян шэни сперва напугало. Новые обитатели космоса были агрессивны, нетерпеливы, упрямы – короче, обладали всеми теми качествами, которые были неприемлемы для мировоззрения шэни. Тем больше было их удивление, когда выяснилось, что земляне как-то сочетают со всем этим уважение к любой расе, не задевающей их интересов. Первые контакты, состоявшиеся во втором году Экспансии (по земному летоисчислению), удивили флегматичных шэни донельзя, как никто не удивлял их уже давно. Удивление переросло в благодарность, когда земляне вдруг решительно стали вступаться за шэни в конфликтах с соседями. Благодарность, зревшая достаточно долго, что типично для шэни, наконец переродилась в твердое стремление помочь землянам в надвигающейся войне и самим обрести долгожданный покой (не «свободу», этим словом шэни, будучи всегда и везде свободными внутренне, не оперировали) в полной независимости от угнетателей. Наверное, если брать старые земные аналогии, примерно то же ощущал привыкший к побоям старших ребят талантливый, развитой, но слабый мальчик, за которого вдруг решительно вступился подошедший незнакомый парень – может, и не слишком умный, но справедливый, сильный и добрый.

Благодарность не только на словах. Благодарность, толкающая – вопреки всему накопленному прежнему опыту, призывающему к осторожности, вопреки просто-напросто рассудку! – слабого малыша в драку плечом к плечу с тем, кто заступился…

…К сожалению, попытка не удалась. Новорожденный флот шэни был разгромлен, земляне оттеснены от зоны союзников – и на Брэссудзу высадились полчища карателей, разозленных и удивленных поведением «водорослей», как кое-кто называл шэни. Активно воевать на поверхности родной планеты шэни не осмеливались, так как это окончательно разрушило бы привычный мир…

Ааанло Мит Хаанто Семнадцатая была одной из тех немногих – относительно немногих, впрочем – шэни, которые оказали врагам активное сопротивление. Ей не повезло. Отряд, в котором женщина сражалась (и в составе которого было с десяток землян и существ других рас), был разбит, сама она – пленена. Все это Борька выслушал без особого внимания, если честно – его интересовали сейчас совсем другие вещи.

– А Витька где? – спросил он, едва шэни замолчала.

– Не знаю, – покачал головой Олег. – Когда ахнуло, я ему крикнул: «Беги!» Он побежал. А ты упал, я и задержался… Будем надеяться, что он спасся.

– Из-за меня ты в плену остался, – убито ответил Борис.

Олег покривился:

– А, зола. Плюнь.

– Нет, все равно… Ты стоял и смеялся, когда вокруг ракеты рвались, а я… я…

– Я… не от храбрости, – с усилием сказал Олег и спрятал глаза. – Я, наверное, наоборот. От страха. Я думал – может, наши меня сейчас убьют, и тогда я не в плен…

– Да уж, – пробормотал Борька, отворачиваясь. – Повезло нам. Как утопленникам. Ладно, не жалко – лишь бы Витька спасся…

* * *

…Витька не убежал далеко. Тот самый взрыв, который контузил Борьку, отшвырнул его в овражек, почти доверху засыпанный какими-то вспоротыми упаковками, и сильно оглушил. Сверху навалило разного мусора и сора…

Когда мальчишка, придя в себя, выбрался из оврага, то первое, что он понял, было: Чужие ушли. Все, кто остался жив.

Вторым было то, что Борьку и Олега они забрали с собой.

Витька пришел в неописуемый ужас от своего нечаянного предательства. Он вскинул голову к небу и закрыл лицо руками, скуля:

– Ребята… я не хотел… ребята… я случайно… ребята… вернитесь же…

Он – тут, Чужие ушли. А друзья – там, во вражеском корабле, в плену!!! И как теперь жить дальше?!

Почувствовав чье-то присутствие, он быстро опустил руки. И увидел, что к нему приближаются не меньше сотни – настоящая толпа! – Чужих. В основном это были джанеты, но не только. Они быстро и целеустремленно двигались к мальчишке.

Витька почти обрадовался тому, что сейчас неизбежно должно было случиться. Все справедливо. Он бросил друзей и теперь погибнет в бою после победы, как после победы попали в плен они. Нагнувшись, мальчишка схватил – вокруг валялись горы этого добра – не очень удобную, не под человеческие руки, винтовку… а когда распрямился, то почти выронил оружие себе на ноги.

Чужие остановились метрах в пятидесяти от него. Они бросали оружие – далеко в сторону. И кто-то кричал на довольно правильном русском:

– Человек, мы сдаемся! Человек, не стреляй! Человек, мы сдаемся! Человек, вы победили! Мы в плен, человек! Не убивай нас, человек! Мы сдаемся! Сдаемся! Сдаемся!

В первую секунду мальчишка не понял сказанного, словно говорили не на его родном языке. Во вторую – не поверил тому, что понял.

А потом – рассмеялся. Презрительным, негромким смехом. И, вскинув винтовку стволом на плечо, оглядел Чужих.

Они вторглись на планету, жители которой и в мыслях не держали с ними воевать. Они сожгли его, Витьки, родной поселок. Сколько они убили людей… И вот они стоят перед ним, Витькой, и они боятся его – Витьки. Потому что земляне победили.

И он не хочет в них стрелять. Слишком велико презрение.

– Марш вперед! – сказал он громко, но без срыва, скорей презрительно. Увесисто кинул винтовку стволом в ладонь, и множество взглядов проводило ее ствол со страхом.

И кивнул туда, куда надо было идти…

…Передовой гусарский дозор встретил мальчишку, гнавшего перед собой – покорным стадом – больше сотни вражеских солдат нескольких рас, через три часа.

Ни в какие отчеты этот случай не попал, так как был далеко не единичным.

* * *

Второй раз в жизни Борька не мог уснуть.

Но в первый раз он не спал перед боем, когда готовился защищать родной поселок. А сейчас… сейчас он был пленным. Пленным у проигравшего врага.

Впрочем, если честно, такие нюансы он не обдумывал. Он просто лежал на жестковатой обивке трюмного днища ничком и ощущал, как рукав куртки под лицом становится все сырее и сырее. Нет, он не плакал, еще чего! Но тоска – именно тоска, не страх и не еще что-то, а тоска – была такой сильной, что слезы просто вытекали сами собой. При мысли о том, какое расстояние сейчас между кораблем врага и его домом и с какой скоростью оно увеличивается, тоска делалась непреодолимой, а себя Борька ощущал совсем маленьким и беспомощным. Начинали болеть ушибы, ныла раненая рука, и мысли, лезшие непрошенно в голову, были не черными, а серыми и унылыми. Вспоминались родные, вспоминалась мама… и хотелось оказаться около нее, обнять и никогда в жизни больше не пытаться быть взрослым – это не получилось, иначе он не валялся бы тут… О будущем же Борька старался не думать вовсе. Оно представлялось даже не в сценах, а в цветах – точнее, как мокрое пятно того же серого цвета, стремительно втягивающее весь мир Борьки в себя. Со всеми его красками, надеждами, мечтами и вообще всем, что составляло жизнь нормального земного мальчишки… А Борька сейчас был не солдат и даже не пленный солдат, а напуганный, обиженный и страдающий мальчишка – обычный потерянный мальчишка, одинокий в огромном враждебном мире…

…Наверное, он все-таки уснул, потому что увидел это безнадежное серое пятно воочию и начал в него падать, но проснулся не от тошнотного чувства падения, а от того, что вокруг начались тихий шум и легкое движение. Но нервам Борьки этого оказалось достаточно. Он быстро крутнулся и сел рядом с Олегом.

Тот уже не спал – сидел, глядя в сторону входа. Люк был открыт, от него – свет, конечно, никто не погасил, с чего? – расталкивая и распихивая шэни, шли трое джаго. В форме, носившей быстро и небрежно зачищенные следы боя. Шли прямиком к земным мальчишкам.

Олег поднялся. Быстро сказал, обращаясь к шэни вокруг:

– Я очень прошу никого не вмешиваться. Бо… – Он посмотрел в сторону и увидел, что Борька тоже встал.

Рокотову стало опять тоскливо, но теперь еще и просто-напросто страшно. Джаго были явно злы. И были на полметра выше мальчишек. И у них было оружие. Как они вообще сюда попали, кто их пустил в трюм – это же сторкадский корабль?!

Но сидеть и ждать было нельзя. Борька выпустил наружу из-под куртки концы галстука. Неосознанно, машинально, сам не поняв, что сделал. И ближе придвинулся плечом к плечу Олега.

Джаго, шумно дыша, остановились в нескольких шагах. Причем Борька мог бы поклясться, что они не собирались останавливаться, а собирались подойти, и хорошо, если просто свернуть землянам шеи. Но… остановились. Как в стену уперлись. Он покосился на Олега – его фокусы, что ли? Не похоже… Олег был не напряжен, спокоен, только глаза сузились немного. Олег ждал.

И только теперь Борька понял, почему остановились джаго. И увидел, как они, постояв, стали перехрюкиваться и перескрипываться друг с другом. И смотрели на землян уже не в упор, а как-то скользя по ним взглядами, стараясь не встречаться глаза в глаза.

Потом раздался смех. Человеческий вполне, хотя смеялся – негромко, ясно, искренне – офицер-сторк, возникший в дверях. Он перешагнул через комингс, подошел (просто-напросто не замечая шэни, переступая через них, как через кочки, и не давая себе труда даже толкнуть) к стоящим друг против друга землянам и джаго, посмотрел на тех и других.

Джаго сделали вид, что заходили полюбоваться на пленных и посмеяться над ними. Они громко и презрительно загомонили, окидывая Олега и Борьку взглядами с ног до головы (но только не глаза в глаза), лениво повернулись и пошли к выходу, еще усердней пиная шэни и ругаясь на них.

Сторк остался. Он скрестил руки на груди, тоже осмотрел ребят. В его взгляде было холодноватое веселье. У Борьки отлегло от сердца, хотя сторк, пожалуй, был пострашнее этих трех дрессированных обезьян, сбежавших из цирка. Олег смотрел уже спокойно.

– Ле ооле тизт отэ дин, – сказал сторк и усмехнулся. – Оу ти’т слоувин.

Повернулся и ушел. Дверь за ним масляно клацнула, и Олег сел на пол. Борька опустился рядом.

– Что он сказал, ты не понял? – прошептал он, стараясь не обращать внимания на взгляды шэни – в них было не характерное для этой расы удивление.

– Почему, понял, – Олег выдохнул, потер руками лицо. – Сказал, что все будет в порядке и что мы пленные.

– Ничего себе «в порядке»! – вздохнул Борька, приваливаясь к стене рядом с Олегом.

Тот почему-то усмехнулся и ничего не стал объяснять.

Олег знал – а Борька не знал, – что в сторкадском пленного обычно называют словом «т’зэрв», на русский это ближе всего можно перевести как «раб». А словом «слоувин» называют именно пленного.

А это большая разница для сторков.

* * *

– Эти джаго из миссии просят у меня землян, – сторкадский офицер, неловко положив на столик руку в коробке пневмобандажа, поморщился. – Тех двоих мальчишек, которых привез кен ло Кин.

Его собеседник – тоже сторк, моложе, но совершенно неожиданно и почти нелепо для мужчин этой расы – в гражданской одежде – с интересом всмотрелся в офицера:

– Дают хорошую цену?

– Крайне хорошую, – пробормотал сторк, с явным трудом пошевеливая торчащими из коробки пальцами руки – очень белыми, с синеватыми ногтями. – Может быть, если бы не распоряжение, которое ты недавно привез, братишка…

– Распоряжение могло опоздать, – нейтральным тоном сказал собеседник офицера и пригасил зеленые огоньки глаз тонкими веками с длинными густыми ресницами.

Офицер вздохнул. Двинул плечами с тяжелыми пластинами погон. Буркнул:

– Мы еле унесли ноги с этой планеты. Я не взлетал, пока не забил все уголки в корабле нашими ранеными. Все это сделали с нами эти земляне, просто безумие какое-то… никогда бы не поверил в такую возможность… Что говорят наверху?

– Там молчат, – ответил, открывая глаза, младший. – Там думают, кому говорить первым, что кому сказать, а главное – на кого указать, чтобы наказать. В конце концов накажут кен ло Вэрдона.

Оба сторка невесело рассмеялись. Командующий сторкадским контингентом погиб во время стремительного налета диверсионной группы землян, ворвавшихся в его лагерь на двух десятках легких машин, утыканных оружием, как старинная игольница – иголками. Пуля из примитивной тяжелой винтовки вышибла командующему мозги…

– Так как с предложением джаго? – напомнил, посерьезнев, младший.

Ответ старшего прозвучал на старом языке – не столь утилитарном, как современный вариант сторкадского, и куда более пригодном для выражения эмоций. Безродные давно не помнили этого языка, но оба сторка были хорошего Рода, и младший усмехнулся.

Старший брат остался прежним. Джаго было предложено идти лесом на болото и там совокупиться в задний проход с корягой посвилеватей… и младший не сомневался, что такой же ответ они услышат в лицо.

9. Интерлюдия Йэнно Мьюри 205 год Галактической Эры

Закончив показ, Игорь погасил проектор и с интересом посмотрел на принца. Охэйо выглядел… задумчивым, в довольно сильной степени.

– Понравилось? – с волнением спросил мальчишка.

– История не очень веселая, но – да, – ответил Охэйо. – Понравилось. Теперь я понимаю, почему Альянс проиграл – победить противника, у которого КАЖДЫЙ думает о том, как одержать победу, а не просто «исполняет приказ», – невозможно. У вас было будущее, за которое стоит драться. У Чужих – нет. Они хотели, чтобы все оставалось по-прежнему, а за такое, знаешь, мало кто будет умирать или даже стараться победить всерьез. Знали бы вы, кстати, как они все испугались, когда поняли, что с вами вообще придется ВОЕВАТЬ, – до этого противники, которых нельзя было запугать, или купить, или просто растоптать, Четырем Расам не попадались. У нас есть записи их тогдашних дебатов, доставшиеся от мьюри, – это паника в сумасшедшем доме! А вот о том, что вы устроили эту диверсию, я не знал. Да и никто не знал, наверное. Поразительная история. Знаешь, у мьюри она довольно известна до сих пор – это повлияло на их политику в той войне очень и очень сильно… И все это сделали трое мальчишек! – принц хлопнул себя по бедрам и покачал головой.

– У вас такого не было? – спросил Игорь. – Вы же тоже воевали с джаго.

– Такого – нет. В этом отношении нам повезло – нервы у моих предков оказались из стали, и они смогли предотвратить вторжение с помощью угрозы, которую почти невозможно было бы исполнить. А к началу второго мы были уже готовы… Зато потом все оказалось совсем не так весело – если бы не мьюри, джаго бы нас просто растоптали. Мьюри бы нас тоже растоптали, но тут мы нашли общий язык с Аниу. До сих пор нам удавалось балансировать на лезвии ножа, но удовольствия нам это не доставило ни в малейшей степени, нельзя вечно бегать туда-сюда по канату над пропастью, рано или поздно дунет ветерок – и… – принц показал ладонью стремительное падение. – Вам повезло больше – вы уже с самого начала были сильны, вам не пришлось лавировать между превосходящими силами. Вот что ты можешь показать мне, как вы, земляне, одержали первые победы в этой войне – победы в космосе, которые предопределили, в конечном счете, ее исход?

– Да, конечно, – ответил Игорь.

Об исторической битве у Спики на Земле знали даже малыши. Ее героями гордились, павших в ней помнили, хотя в той войне позже были сражения и помасштабней. Тут никаких сложностей быть не могло. Смешно, но Чужихпочему-то всегда интересовали битвы космических флотов – даже тех, кто относился к землянам искренне дружелюбно. Чем-то они походили в этом на детей, и принц вовсе не составлял исключения.

– Только давай завтра, а? У меня и без того дел хватает.

Охэйо усмехнулся:

– Да, конечно. Надеюсь, ты не будешь против, если я вас провожу?..

* * *

Вернувшись в посольство, мальчишка с облегчением перевел дух. Вроде бы ничего не делал – сидел у проектора да давал пояснения, – а устал, как обычно устают от безделья. Ну и от волнения, конечно, – Охэйо ему нравился, и разочаровываться в нем очень не хотелось.

Впрочем, все эти мысли почти сразу вылетели у него из головы, едва его обступили товарищи. Его наперебой засыпали вопросами и рассказами о том, как они провели этот день в странном обществе Йэнно Мьюри. На миг мальчишка ощутил разочарование – его друзья отрывались вовсю, находили новых друзей, били морды мерзавцам, одним своим видом, а также словом и делом опровергали так популярные здесь ядовитые – или просто нелепые – бредни насчет землян. А он чуть ли не лектором работает. Но, как оказалось, завидовали и ему – познакомиться с принцем ни у кого больше не получилось, – и, выяснив это, мальчишки рассмеялись. Все они делали общее дело, а как – в общем-то, не очень важно. За ужином кто-то из лицеистов включил экран, и Игорь снова окунулся в вывернутую жизнь здешнего странного мира. Правда, в новостях за последнее время скандалы из жизни бомонда и какие-то нелепые рассказы о диких вещах отошли на задний план очень и очень резко. Вот и сейчас – начало было похоже на сводки боевых действий…

Неожиданная находка на конвое работорговцев

Сегодня дальний патруль Федерального Флота объявил о победе над конвоем работорговцев на границе с Джагганом. Хотя само по себе это событие всего лишь повод для праздника в клубах Флота, этот конвой имел неожиданный груз – почти две дюжины уцелевших в неудачном паломничестве.

Выжившие все еще находятся в компетенции Флота и недоступны для опросов СМИ. Им предоставляются медицинская и психологическая оценки и лечение. Представители Флота заявляют, что они предоставят проезд ближайшим родственникам в местоположение выживших.

О двадцати двух выживших известно только, что все они девушки и были захвачены пиратами-бродягами для продажи независимым работорговцам.

Эксперты по работорговле предполагают, что из всех захваченных паломников выжили только «пригодные к продаже», здоровые и половозрелые. Те же эксперты предполагают, что в зависимости от предпочтений группы пиратов, нашедших паломников, остальные заключенные были оставлены в обломках кораблей или «гуманно умерщвлены».

Представители семей паломников отказались от комментариев текущей ситуации.

Фабрика боеприпасов уничтожена взрывом; погибло более сотни рабочих

Взрыв потряс один из крупнейших комплексов по производству вооружений на Йэнно Мьюри, уничтожив при этом одну из фабрик и сильно повредив другую. Уничтоженная фабрика производила боеприпасы из обедненного урана для тяжелых орудий, которыми оснащаются корабли класса «линкор»; поврежденный завод производил стрелковое оружие. По предварительным оценкам, около 100 рабочих были убиты либо пропали без вести. Следователи считают, что это был не инцидент, но акт саботажа – на это указывает характер повреждений.

Находящийся под управлением мегакорпорации «Найравана» оружейный комплекс производит оружие и боеприпасы как для Федерального Флота, так и для собственных сил безопасности корпорации. Совсем недавно она отказалась поставлять вооружение «Нихель Корп», что наводит некоторых аналитиков на мысль о саботаже со стороны агрессивно настроенных покупателей.

Но представители «Нихель» яростно отвергли подобные догадки, сообщив, что они «просто оскорбительны». Один из представителей корпорации (пожелавший остаться анонимным) сообщил, что «любого, выдвигающего эти беспочвенные обвинения, корпорация призовет к ответу». Представители «Найраваны» не выступили с комментариями, однако уже через несколько часов после катастрофы вокруг основных ее объектов были сконцентрированы большие военные и полицейские силы.

Следователи пока отказываются сообщать о ходе расследования. Единственным комментарием пока является то, что наиболее вероятная причина взрыва – саботаж. В данный момент многочисленные офицеры полиции и армии опрашивают выживших и собирают вещественные свидетельства. Также на месте трагедии все еще ведутся поиски выживших, но шансы найти кого-то живым невысоки. Больницы, находящиеся в районе взрыва, сообщают о тысячах раненых, и в помощь им из всех соседних больниц доставляются медикаменты и медицинское оборудование.

– Кто-то пытается столкнуть корпорации лбами, как пить дать, – сказал Андрюшка Ворожеев. – А там и до гражданской войны недалеко.

– Сами они сталкиваются, – ответил Игорь немного брезгливо. – Читал ведь: конкурентная борьба. То, что корпорации стали настоящими государствами в государстве, – это пресловутое ружье на сцене, которое рано или поздно должно выстрелить. Если бы не надкорпоративное руководство и надзор в лице того же Бизнес-трибунала, а также объединяющая общество идея внешней угрозы в лице сторков, Федерация давно бы сгорела в гражданской войне. Корпорации передрались бы из-за рынков и ресурсов. Учитывая, что с Аниу долгий относительный мир и серьезные торговые отношения, их образ, как врага, медленно и постепенно размывается. Ощущение внешней безопасности расслабляет. Имуществу уже не угрожает злой дядя из-за границы, ему угрожает злой дядя-конкурент. Все слабее роль и ответственность надкорпоративных структур в деле сохранения государства. По большому счету, свое право на существование Федерация может начать доказывать только сейчас. Консолидировать государство и общество на основе внешней угрозы просто. Сложнее это делать тогда, когда четкого и явного врага нет… – Он кашлянул и подумал смущенно, что уж теперь точно говорит, как лектор.

– Если сторкам нужна смерть Федерации, им надо быть тише воды и ниже травы, – заметил Яромир. – Надо дать корпорациям войти во вкус силовой конкурентной борьбы и тихонько копать вокруг надкорпоративных структур в поисках разного рода компромата. Если удачно подобрать момент и раздуть масштабный коррупционный скандал вокруг, например, Бизнес-трибунала, во внутренней политике мьюри начнется настоящее веселье. Вопрос в том, а надо ли сторкам, чтобы у них под боком было нестабильное черт знает что с пальбой, трупами, беженцами и прочей сопутствующей ерундой? Маловероятно. Зато мьюри сейчас выгодно обвинить сторков во всех смертных грехах – ради попытки вернуть и усилить идею внешнего врага.

– Раскачать ситуацию в Йэнно Мьюри не выйдет, по-моему… – возразил Тиудир. – По банальнейшей причине. Патриотизм у мьюри – это не просто красивое слово, это повсеместное явление. Даже для главы мегакорпорации Федерация будет важнее его собственной корпорации. Любой конфликт корпораций как разгорится, так же и утихнет… все это так, искорки… и пороховой бочки, что б все это взорвать, нету. Я читал, что раньше такие конфликты не раз уже разгорались. Во время войны с Аниу мьюри чуть планету не спалили. И ничего, все утихло… Был и другой конфликт, когда партия имперцев попыталась подорвать авторитет власти корпораций в целом… так их там так задавили, мама, не горюй…

– В галактической истории не было еще ни одного общества, которое вечно сохраняло бы «приверженность демократии», – заявил Игорь. – Нет никаких оснований полагать, что мьюри вдруг станут исключением из общего правила.

– Диссидентов просто пнут на фиг, ДАЖЕ если диссидентом окажется директор мега-корпорации, – возразил Тиудир. – Неймур не Император в конце концов, и даже далеко не диктатор.

– Речь не о диссидентстве, – ответил Игорь. – Мьюри привыкли считать, что не совершают ничего ужасного, делая друг другу гадости. Вот, казалось бы, шалость – устроить саботаж. Какой вред государству? Да, в общем, никакого, ведь всегда найдется конкурент, который заменит на рынке пострадавшего. Ну да, нарушены какие-то правила, законы… Но мьюри сыты, государству по-прежнему идут налоги, просто немного изменились позиции на рынке. Ничего страшного вроде бы… Но! Прецедент. Кто-то потом следует их примеру. И еще, и еще… А это уже девальвация моральных ценностей. Нормой стал саботаж, потом стали нормой убийства важных служащих. А что потом – откровенные военные действия между корпорациями? Выживет ли Федерация – зависит сейчас только от того, найдется ли в правительстве достаточно решительных людей, чтобы задавить в зародыше эти корпоративные войны, или их самих сожрут тайные и явные сторонники новых правил игры. Ситуация с распадом морали у мьюри дошла до ручки – вроде бы никто не хочет смерти государству и не выступает против него, просто на каком-то этапе развития общества большинство мьюри признало нерыночные методы конкурентной борьбы приемлемыми.

– Так давно уже у мьюри, уж поверьте мне, – возразил Яромир. – Я с самого начала этим тут занимаюсь… Раньше о диверсиях так часто не сообщалось в новостях, но подобное уже не раз и не два было. Для Йэнно Мьюри, как государства, это комариные укусы… или даже, наверное, правильнее – пчелиные. Ибо для здорового организма пчелиный яд лишь на пользу… хоть и болезнен… Значит, органам власти удается пока контролировать эти процессы. Значит, большинству корпораций на данный момент выгодны нынешние правила игры. Что будет завтра, сказать сложно. Все может быть тихо, спокойно. А может, достаточно будет снежинки, чтобы сошла лавина. Определенно можно сказать одно – не существует статичных обществ, все они меняются со временем, особенно это касается неизолированных обществ, контактирующих с какими-то соседями. На нас посмотрите – мы гордимся приверженностью традициям, а ведь человек из времен Галактической, чего доброго, решил бы, что мы в анархизм скатились! То же самое ждет и мьюри. Перемены.

– Да, нынешние правила игры мьюри выгоднее… были, есть и будут, – подтвердил Тиудир. – Верхушки мегакорпораций прекрасно понимают, что им нужны даже их же конкуренты в составе того же государства. Ибо иначе будет куда сложнее…

– Уж слишком громко мьюри кричат о том, что «у нас все хорошо, это нам тока на пользу» и о патриотизме, – возразил Игорь. – Похоже, что пытаются убедить в этом сами себя. У представителей других рас я подобных подхлестов морали не наблюдаю.

– Не забывайте, что многим мегакорпорациям уже не один век, и тем не менее они сосуществуют вместе, – добавил Тиудир.

– Раз уж на то пошло, спешу напомнить, что корпы неоднократно сжирали своих же, – сказал Яромир. – Вспомните, что до того, как часть живших в симбиозе корпораций была сожрана другой частью в начале гражданской войны, они тоже сосуществовали вместе значительный промежуток времени. Кроме того, не соглашусь с тем, что мьюри от этого становились сильнее. Ни в коем разе. В лучшем случае поддерживали свою мощь на одном уровне: улучшая военную составляющую, они точно так же проигрывали в социальной. Если пойти так еще дальше, то мьюри, в итоге, плохо кончат.

– А никто и не пророчит долгую жизнь Федерации… – вступил в спор Мирослав. – Тока вот, к примеру, Джаггану куда вероятнее распасться нынче, да и Дайрону, в общем-то, тоже…

Распахнулась дверь, в комнату ворвался Святослав.

– Ну, выяснили, кто наших хозяев по миру пускает?!

– Сторки, кто ж еще, – ответил Антон. – Только не по миру пускают, а пытаются устраивать экономические диверсии.

– Товарищи дворяне, увлекаемся… – подвел итог Игорь. – Все проще. У мьюри – наемная армия и переизбыток народу, который кроме шопинга уже ничего не умеет и в поисках новых аЩуЩЩений ударяется в извращения. У них нет Императора, зато есть уйма народу, желающего смены порядков. У них – биржевой крах, межкорпоративные разборки и «внезапные озОрения» местной демшизы по поводу «ужасТных условий» труда… – Игорь выдержал паузу и выдал победно: – Стоит ли нам их бояться? Люди! Мы ВЫИГРАЛИ то, зачем прилетали на Ярмарку, вы хоть понимаете?!

В ответ, после краткой изумленной тишины, посыпались одобрительные возгласы. К сожалению, поучаствовать в общем веселье Игорю не довелось.

– Сурядов! – окликнул его возникший на браслете дежурный офицер. – Иди-ка вниз, радость наша, тебя там посетитель дожидается…

…Кто его «дожидается» – Игорь даже не понял, а почуял еще на лестнице. И хотел, конечно, спуститься с большим достоинством, подать руку, поклониться… но вместо этого ноги его понесли через ступеньки, через последние пять он перепрыгнул одним махом и почти врезался в Лину. Но вместо того, чтобы извиняться или кланяться, он взял ойкнувшую девушку за запястья и улыбнулся. Не широко, а скорее застенчиво.

Лина вздохнула. Улыбнулась – мудро, странно. Потом освободила руки осторожным, плавным движением.

Но лишь затем, чтобы положить свои пальцы на растерянно замершие в воздухе ладони мальчика.

* * *

Третий визит к принцу начался уже привычно – короткой поездкой в челноке, рядом с серьезными взрослыми из миссии. Впрочем, теперь Игорь не завидовал им – он делал не менее, а может, и более серьезное дело…

В этот раз Охэйо их не встретил, и придворные проводили мальчишку с Андреем Даниловичем в гостиную, но Игорь не обиделся – у наследного принца и других забот хватает. Тем более что встретил он землян с заметным нетерпением.

В этот раз мальчишка выбрал старый, но до сих пор невероятно популярный сериал «На палубах слушать!» – на документальной основе, как и прошлые, о мальчишке, ставшем юнгой Флота. Ему самому этот сериал очень нравился, и Игорь не сомневался, что понравится и принцу.

10. Руины Первый год Галактической войны

Дождь падал сверху все эти дни.

Если бы не дождь, мальчик, лежавший в развалинах дома рядом со своей мертвой собакой, умер бы на пятый или шестой день. Но дождь шел и шел – мелкий, тихий, теплый, почти горячий, пахнущий пластмассой. Поэтому мальчик прожил неделю… и вторую… и третью.

Все это время он не мог двигаться.

По дурной случайности взорвавшаяся рядом с домом ракета, убившая мать мальчика, грудного братишку, двух семилетних сестер-близняшек, собаку и кошку, его самого не задела. Взрыв вышвырнул его в открытое окно, а потом сверху упала стена дома с этим самым окном. Придавив его распятым – так, что нельзя было пошевелиться…

Мальчик смотрел в форточку – если бы кто-то увидел это сверху, он бы поразился тому, как странно выглядит брошенный среди руин жуткий портрет – рама в виде окна и белое, распухшее от ударов дождевых капель лицо ребенка, – и думал, что дождь его растворяет. Боли, которая нестерпимо терзала его первую неделю, он не ощущал. Сперва ушел голод, потом – боль. Запахи ушли еще раньше, хотя он понимал, что воздух насыщен гарью и тяжелой вонью разложения…

…Когда он очнулся, то стал ждать спасателей. Позвал маму, сестер – окликал, боясь, что с ними что-то случилось. Потом нашарил пальцами рядом с собой теплую шерсть – это был Бобик. Убитый. Поняв, что пес убит, мальчишка стиснул зубы. Чужих, которые атаковали Сапфир, он готов был разорвать голыми руками. За собаку.

Что погибли родные, что вообще в радиусе пятидесяти километров после ракетного удара сторков с орбиты остался жив только он один, мальчик не мог себе представить и поверить в это.

Тогда слова «Родина», «гордость» для него многое значили. Он терпел и ждал, только иногда окликал маму.

Ночью ему стало страшно. Тело онемело, а в развалинах не было слышно ни единого звука. Он гладил кончиками пальцев шерсть мертвого пса и думал об отце и старшем брате, которые пропали без вести год назад, в самом начале войны. Потом уснул и проснулся от ломоты в суставах. Пошевелиться хотелось так, что сквозь зубы протиснулся слабый крик – мальчик подавил его…

…Потом он много кричал. Начал кричать не сразу, он был гордым и сильным мальчишкой. И даже когда пришлось ходить под себя – он убеждал себя, что это вынужденно, так бывает и с солдатами. Но шло время (несколько суток прошло), и он начал кричать. И просто так, и плакал, и звал хоть кого-нибудь на помощь. Понадобилось еще время, чтобы понять – никого не осталось. Только он…

…Впервые он заплакал на шестой день, когда не смог больше терпеть ударов капель по лицу. Он плакал и кричал, чтобы перестали его поливать водой. Потом испугался, что сходит с ума. Тогда он еще этого боялся…

…Уже больше недели он молчал. Он ослаб и ничего не хотел уже, ни во что не верил и почти ни о чем не думал. Сначала он заставлял себя читать стихи, решать задачки по математике, просто-напросто мечтать о чем-то. Но в конце концов и это не смог делать. Сперва он еще вяло испугался этого понимания, а потом подумал – а зачем? Зачем все вообще?

Оставалось лежать, ждать и глотать теплую воду, настоянную на пластмассе.

Мальчик не помнил, как его зовут (его звали Тошка, Антон). Не помнил, сколько ему лет (ему было двенадцать).

Ничего не знал и не помнил.

Это не имело значения.

* * *

– Живых тут нет.

Высокий угрюмый мужчина в форме старшины Флота соскочил с обломка стены и щелкнул выключателем пеленгатора.

– Гонять шаттл, чтобы увидеть это… – буркнул он и сплюнул. – Местные что, не могли обследовать?

– Не ворчите, – вздохнул, подходя от небольшой машины – простенького багги, – офицер, молодой и усталый. – Тут редкое население, соседи поселка за несколько сот километров… Им добираться трудней, чем нам с орбиты.

Голоса обоих были достаточно спокойными, хотя они находились фактически посреди кладбища. Может быть, потому они и говорили спокойно, чтобы не сорваться. Их группа уходила к шаттлу последней, потому что лейтенант еще не привык к такому и заставлял своих людей снова и снова обшаривать сектор. Они не возражали – по большому счету, кто из них привык к зрелищу убитых? Не погибших, а именно убитых? Убитых гражданских, детей и женщин? К зрелищу разрушенных не стихией, а злой разумной волей домов? Но у всего бывает предел. Было ясно, что в руинах поселка нет никого живого.

– Зачем они сделали это?.. – бормотал офицер, еще раз – сам не понимая, к чему – карабкаясь на груду мусора справа. – Сельхозкоммуна… я сам в такой рос. Что тут, ракеты производили, что ли? Жили люди, хорошо жили, растили хлеб, скот, детей… Праздновали, свадьбы играли… Ну зачем?!

– Зачем они вообще на нас напали-то… – Старшина уже вставал на подножку багги, когда услышал крик офицера.

Это был крик ужаса, но земляне наяву так не кричат, так кричат только во сне, когда не контролируют себя.

В три прыжка старшина, выхватывая пистолет, взлетел на курган, когда-то бывший домом, – туда, где сидел, вытянув вперед руку, лейтенант. Он был похож на испуганного мальчишку, и рука, и губы тряслись.

– Там… – выдохнул он. – Там…

Старшина посмотрел себе под ноги и чуть вперед – туда, куда указывала рука офицера.

И обмер.

Из какой-то дикой рамы на него глядело детское лицо.

Живое…

…Когда они, спеша и отталкивая друг друга, откопали, вытянули мальчика из-под развалин, поддомкратив вручную кусок стены, то ужаснулись еще больше. Смотреть на мальчишку – грязный скелет, обтянутый кожей, противоестественные гигантские серые с золотом глаза на дико одутловатом, белесом и гладком лице, в которых не было и проблеска мысли – было невыносимо. Старшина зарыдал – тяжело, проталкивая всхлипы, как корявые куски разорванной стали через узкую дыру. Лейтенант пытался задавать мальчику какие-то вопросы, но их смысл тонул в этом сером с золотом безумии глаз, в их пустоте. И когда офицер положил ребенка на одеяло, расстеленное на сиденье багги, и достал шприц-пистолет, то замер в ступоре, не видя, куда можно приложить присоску – кожа облегала кости, как тонкая перчатка руку. Поверить в то, что мальчик жив, было невозможно.

Но мальчик был жив. Он дышал. И было видно, как под кожей на груди за ребрами бьется сердце.

* * *

– Семнадцать килограммов, – сказал врач. – Он весит семнадцать килограммов. А должен не меньше пятидесяти. Семнадцать килограммов – и живой.

Капитан осунулся и побелел – космический загар отхлынул с его лица, как темная вода. В лазарете линкора – точнее, в кабинете главного врача – они сидели вдвоем, хотя коридор был забит людьми, не уходившими оттуда с момента, когда спасенного внесли в лазарет.

– Сколько он голодал? – хрипло спросил капитан.

Врач пожал плечами против всей субординации:

– Я не знаю. Недели три. Может, даже месяц… Атрофия конечностей, пролежни, паралич… Мозг почти не работает, фактически только безусловные рефлексы остались. Конечно, все это можно вылечить… я имею в виду его тело. Мозг – не знаю. Но приложу все усилия.

– Кто он? – капитану было легче говорить отрывисто.

– Ничего не обнаружили. Разгрести завалы, конечно, тогда… но чем? Послали же искать живых… Проверим по банкам ДНК. Может быть, найдем отца или братьев, если они воюют… остальные погибли в доме. Это точно. Позже можно будет обратиться к генерал-губернатору планеты, когда у них дойдут руки до раскопок… Денис Ярославович, если можно, уберите этот митинг из коридора. Ни кровь, ни костный мозг, ни руки-ноги не нужны, а волногенный контакт невозможен, они же не родственники ему. Но я все-таки дворянин… – врач чуть свел брови. – И я сделаю, что смогу.

– Мы с вами… – капитан встал и сделался выше и прямей, чем был, – и без того высокий и прямой.

Именем Огня, брат. Помни.

Во имя Огня, брат… —

поднялся и врач.

И – уже вслух – добавил:

– Я помню.

* * *

Помещение было чужим. Оно напоминало космические корабли, как в кино или в журналах. И в то же время было похоже на привычный поселковый фельдшпункт. Он в больнице? Что случилось? Что могло-то случиться – они собирались ехать с…

…Воспоминание вонзилось в мозг, как раскаленная игла: всего на миг, но со страшной болью. Мальчик не мог застонать – он был слишком слаб для этого, – но приборы чутко показали изменение его состояния, и лицо, возникшее над ним на фоне белого потолка, было участливым и добрым, хотя, пожалуй, и мало приспособленным к этому.

– Очнулся, – сказал человек… врач? – Хорошо. Молодчина. Имя свое помнишь, можешь назвать?

– Меня зовут Антон, – пошевелились губы. – Где я?

– На линкоре «Белая Русь», – сказал врач негромко.

– Я жив?

– Ты жив.

– Хорошо, – мальчик удовлетворенно захлопнул ресницы и вздохнул, засыпая по-настоящему.

Он спал и не знал о празднике, спонтанно воцарившемся по всему кораблю…

…Капитан первого ранга Денис Ярославович Белобородов, капитан линкора, не был первым, кто навестил Антона. Но остальным разрешали задержаться на полминуты-минуту и толком ничего не позволяли сказать – говорить много Антону вообще запретил врач линкора, хотя рядом постоянно находился кто-то из санитаров. Так что визит капитана мог считаться первым настоящим визитом.

Больше всего Белобородову хотелось сказать, что мальчик наконец-то стал похож на человека. По крайней мере, смотреть на него было уже не страшно. Даже руку с ложкой он не поддерживал второй рукой, как еще недавно, когда закатил небольшой скандал, не желая, чтобы его и дальше кормили с ложечки. Но до нормального двенадцатилетнего мальчишки ему было еще «пилить и пилить», как выражались в капитанском детстве. Да и сейчас – насколько капитан мог судить по своим младшим, одиннадцатилетним близняшкам. Белобородов подумал о них и вдруг испугался – непривычно испугался, до испарины, – примерив на них, на Ромку с Руськой, судьбу этого мальчика: огонь с неба… рушащийся дом… смерть… Капитану понадобилось усилие, чтобы остаться внешне спокойным. Но для себя он сделал заметочку: Чужим нельзя дать сделать ни шагу дальше. Нельзя.

Как и большинство военных, в белом халате и в обстановке лазарета Белобородов выглядел нелепо и ощущал себя скованно. Чуть не опрокинул стул, сердито на него оглянулся, как на живое существо, стукнул по активатору креплений, пошатал прилипший к палубе стул и сел. Поправил халат. Как и все командиры линкоров, Белобородов носил усы с баками – вживе Антон такого у людей еще не видел и смотрел с неожиданным интересом. И вообще ему на секунду показалось, что это какой-то спектакль – капитан очень походил на героя приключенческой книги. Странно, но это успокоило мальчика.

– Как ты себя чувствуешь, Антон? – капитан спросил это казенными словами, но за ними было настоящее чувство.

Антон поправил на откидном столике салфетку, отодвинул столик на шарнире, кивнул:

– Хорошо… Папу не нашли?

– Нет пока, – вздохнул капитан. – Запросы разосланы, но сам понимаешь – война.

– Не понимаю, – вдруг сказал мальчик и сел прямее, глядя на офицера и дворянина требовательно и упрямо. – Я не понимаю, за что на нас напали. Не понимаю, почему вы нас не защитили. Если можете, то объясните. Хотя бы буду знать.

– Напали – потому, что им не нравится то, как мы себя ведем, во что верим… и то, что не утираемся, когда в нас плюют, да еще и в других плевать не даем, – ровно ответил Белобородов. – Понял?

Мальчик коротко кивнул.

– А что мы не сумели вас защитить… – Капитан на миг опустил глаза, но тут же снова посмотрел в лицо мальчику. – Это наша вина. Лично моя вина. Тебе стало легче?

Мальчишка резко отвернулся к стене. Его спина вздрогнула, голос был глухим и беспощадным:

– Я трус. Я орал и плакал. И вообще. Если об этом узнают, меня будут презирать.

– Некому узнавать. Из всего поселка уцелел только ты.

Мальчишка обернулся и снова сел прямо. Его тут же повело, он стукнулся затылком в обивку переборки, на миг прижмурился от слабости, но тут же вновь открыл мокрые глаза.

– Один?! – В голосе его были ужас и недоверие.

Капитан смотрел на него печально и спокойно, и Антон опустил голову.

– Значит, это правда… Мне не приснилось… Я думал, что хоть это сон… – Его лицо стало угрюмым и серьезным. А глаза… капитан подобрался. Такие глаза у мальчишки сулили неприятности… кому? – Хорошо, – с поразительным холодным самообладанием продолжал между тем Антон. – Тогда еще… Я бы хотел просить вас… Если это возможно… Я хочу остаться на вашем корабле. Не как гость. У вас же есть юнги?

Юнги на линкоре, конечно, были. Но четырнадцатилетние мальчишки, выбравшие Флот еще лет в восемь-девять, постоянно и упорно занимавшиеся на станциях юных звездоплавателей при обычных школах, вдобавок – отучившиеся по два последних года, с двенадцати до четырнадцати, во флотских школах специалистов и стажировавшиеся на кораблях – это не двенадцатилетний мальчик из сельскохозяйственной колонии. Даже если у него вся комната была обвешана снимками космических кораблей и он мечтал стать космонавтом.

Так подумал Белобородов. И еще подумал, что людям с такими глазами не отказывают. Это глупо. Просто глупо – такой человек все равно найдет путь к своей мечте… нет, не к мечте – к мести. И что у детей таких глаз быть не должно. А раз есть…

– Через три дня тебя выпишут. – Капитан поднялся со стула, одернул халат, как мундир, снова недовольно покосился на себя же. – Тогда мы и поговорим об этом. Поправляйся до конца, Антон.

– Угу… – Мальчик кивнул. Проводил глазами вышедшего офицера, посидел. Потом начал медленно клониться – лицом в свои коленки под простыней. Уткнулся в них, сжал голову ладонями и застыл, шепча еле слышно: – Бобик, Бобик… Бобик…

Звать маму, сестричек и братика, точно зная, что с ними, было слишком страшно.

11. Юнга Первый год Галактической войны

Линкор «Белая Русь» был обычным линкором типа «Русский Щит»^[35] – еще довоенной постройки, русский проект. Их было сделано двадцать штук, и сейчас новые не строились – их заменили на стапелях линкоры совместного проекта «Память Китежа». Но множество «Русских Щитов» еще служили уже в объединенных ВКС.

Экипаж из ста восьмидесяти пяти человек (в том числе двадцати девяти офицеров) обслуживал корабль длиной двести восемьдесят семь метров и массой два с половиной миллиона тонн. Линкор был надежно бронирован: орудийные башни главного калибра прикрывала метровой толщины броня из сверхпрочных полимерных композитов, сверхжаростойкой керамики и древней, но надежной броневой стали. Корпусная броня была куда тоньше – двадцать сантиметров, не считая, конечно, участков, прикрывавших реакторы и боевые рубки. Корабль снабдили генератором дефлекторных щитов «Доспех-5М». Его энергосистема обеспечивалась двумя термоядерными реакторами «Топаз-6М», двумя же аварийными реакторами БРМ-450 мощностью 450 МВт и термоядерным реактором «Топаз-4М2» для генератора щитов. Два основных прыжковых двигателя «Квант-200» и аварийный прыжковый двигатель ГП-60 были сердцем корабля. Их дополняли четыре флаинг-мотора «Поток-25», два реверс-мотора «Поток-35М» и 25 маневровых двигателей ТР-156. Корабль развивал ускорение в космосе до 12 g и при необходимости мог даже входить в атмосферу, но лишь с целью торможения – для посадок он не предназначался, слишком уж был велик.

Огневую мощь линкора составляли восемь спаренных двухсоттрехмиллиметровых башенных орудий «Заря-203», десять счетверенных стомиллиметровых башенных орудий «Заря-250», сто «револьверов» для ракет РС-350М с общим боеготовым комплектом в триста ракет, сорок счетверенных зенитных установок-пятидесятисемимиллиметровок «Ока-57» – и все орудия линкора были уже не пороховые, а рельсовые, они выбрасывали снаряды со скоростью десятков километров в секунду. Антон и раньше знал почти все об этих кораблях (какой земной мальчишка не собрал к четырнадцати годам кучу не всегда понятной, но завораживающей информации об оружии?!), но его реальное знакомство с боевой космической техникой ограничивалось экскурсией на орбитальный терминал, да – еще на Земле, до переселения! – на корвет.

Линкор оказался царством отсеков, разделенных (везде, кроме грузовых трюмов) узкими проходами, в которые экипаж проскакивал с поразительной быстротой и легкостью. Внутри владычествовали натуропластики – твердые, пористые, мягкие, гибкие, клейкие, светящиеся… Объединяло их только то, что все они были негорючими и приятными для глаз в жилых помещениях, нейтральными в грузовых, напряженно-резкими – в боевых палубах и постах – постарались психодизайнеры.

Антону досталась отдельная каюта Ю-4 – точнее, каютка, три метра на два и высотой два метра. Но все-таки это был отдельный мир, замкнутый и надежный. При постройке космофлота еще до начала Экспансии стали учитывать, что человеку психологически крайне необходима «своя территория», и от прошлого опыта больших казарм отошли – по крайней мере, в отношении экипажей космофлота. У каждого появилось место, куда можно прийти и закрыть за собой дверь. Кроме того, большое количество отдельных герметичных помещений с броневыми переборками кардинально повышало живучесть корабля. Ну а если кому-то хочется общения – тоже вещь необходимая, – есть большие кают-компании.

Напротив двери, над которой выпятился спикер-шкафчик, даже шкаф – от пола до потолка. Слева от него откидная кровать. Над нею – портрет Его Величества. Справа – откидные стол и стул. Над ними – простенький пейзаж с дубом и кусочком луга, через который идет дорога. Справа от двери – откидной умывальник с зеркалом из полированного металла, слева в крохотной выгородке за жесткой пластиковой шторкой – унитаз и душ. Крупно и грозно было предупреждено о лимите воды во время походов, но тут же кто-то – уже явно неофициально и не для Антона, а для обитателей кают класса Ю вообще – написал по трафарету:

ЮНГА!

НЕ БУДЬ СВИНЬЕЙ!

ПРИНИМАЙ ДУШ ДВАЖДЫ В ДЕНЬ!

ЭТО СБЕРЕЖЕТ

ОБОНЯНИЕ ЭКИПАЖА,

НЕРВЫ КАПИТАНА И ВРАЧА,

А ГЛАВНОЕ —

ТВОЙ БЕСЦЕННЫЙ ЗАТЫЛОК!

Антон невольно улыбнулся, садясь на откинутую кровать. Но почти тут же ему стало так тоскливо, что мальчик стиснул зубы, закрыл глаза и откинулся этим самым затылком в переборку. Каюта сделалась ему противна, захотелось домой, так захотелось, что мальчик выцедил сквозь зубы короткий стон. Потом резко открыл глаза и сказал решительно:

– Уймись, у тебя нет дома.

И, произнеся эти страшные слова, с облегчением ощутил, что они – неправда.

Дом был. Он лежал в развалинах, но он был. Туда надо было вернуться, чтобы его отстроить, чтобы похоронить – хотя бы символически – останки семьи. Любое другое решение будет предательством. Но чтобы вернуться – надо победить. Чтобы снова обрести дом – надо разбить врага. Иначе кем возвращаться? Прячущимся беглецом? Рабом Чужих? Ну, нет.

Все стало ясно и просто.

Мальчик решительно поднялся, подошел (ха, шаг сделал!) к шкафу и распахнул его.

Внутри оказалась кое-какая аппаратура, рабочая и развлекательная, безликие «личные вещи» и форма. Парадная, повседневная, выходная… И скафандр – настоящий полностью снаряженный «Рысь». Все точно под размер, это было видно на глаз… и даже уже с нашивками, на которых были его данные (Антон потер машинально подмышку, где навечно разместилась татуировка с теми же данными). На полочке лежал Устав, на нем – листок со строгим: «Читать даже во сне!» Рядом – коробка, тоже с надписью: «Нашему найденышу!», в которой обнаружились деньги, несколько шоколадок, пара книжек (Антон удивленно засмеялся – кто-то или пошутил, или до такой степени не знал подростков; одна из книг оказалась совершенно детской «Бего́м за тенью», читанной, кстати, Антоном в бытность мелким) и несколько разных дисков для стоявшего тут же плеера. Один из дисков был официальным изданием и назывался «Экскурсия по линкору типа «Русский Щит»». Еще имелись список должностей нового юнги в разных обстоятельствах – ого! – и распорядок «дня» и «ночи» линкора – тоже «ого». Не менее «ого» было расписание школьных занятий – Антон приуныл. Занятия были по электронному самоучителю, но в конце каждых пяти дней было ясно написано: «КАПИТАНСКАЯ ПРОВЕРКА!»

А еще – тут же лежал пионерский галстук.

Его, Антона, галстук.

Он бы узнал свой галстук из тысячи.

Мальчик застыл. Неверяще протянул руку к ткани, смял, сжал. Под галстуком обнаружилось фото – фото семьи. Кто-то нашел в развалинах этот снимок, добрался-таки до комнаты Антона и нашел – и фото, и галстук. Взял то, что показалось самым ценным для умирающего от истощения мальчика. И не ошибся.

А рядом со снимком под галстуком лежала коричневая кобура со стандартной «гюрзой». Старым, надежным и очень мощным пистолетом, который использовался во всех родах войск Русской Армии.

Антон откинул незастегнутый клапан и вытащил тяжелый серебристый (не матово-вороненый, как у «наземников») пистолет. Взвесил его в руке.

Он понимал, что это смешно и глупо. Едва ли ему, хоть окажись он завтра в бою и не вылезай из него целый год, приведется хоть раз выстрелить из пистолета – не та война, не те враги, не то оружие… Но пистолет… пистолет был как бы символом. Как бы тем же галстуком. Повязав ему на шею галстук, Империя сказала: теперь ты пионер, теперь ты часть моего будущего. Дав пистолет – сказала: теперь ты моя защита, Антон.

Держа в одной руке пистолет, а в другой галстук, мальчик смотрел на фотографию.

Глаза его были сухи, губы – крепко сжаты. И взгляд, которым он встретил вошедшего – сразу после вежливого стука – в каюту мальчишку-юнгу, был откровенно холодным. Но нежданного гостя этот взгляд ничуть не смутил.

– Ставрос Навкатос, – тут же представился он солидно – с легким цокающим акцентом. И сразу пояснил гордо: – Я эллин.

– Грек, что ли? – уточнил Антон, заинтересовавшись.

Ставрос свел брови:

– Сам ты грек. Эллин.

Мальчишка был постарше Антона, повыше, покрепче, глаза – густо-синие, коротко подстриженные волосы все-таки отчетливо вились тугими завитками золотисто-бронзового цвета. Рукав формы мальчишки украшали старшинские нашивки, хотя по званию он, несомненно, был юнга. Усевшись на кровать рядом, он объявил, что Антона зовут Антон, он это знает, и Антон – тоже эллинское имя.

– А корабль этот не эллинский? – попытался съехидничать Антон, но не удержался от улыбки – сам этого не ожидал! – когда Ставрос невозмутимо ответил:

– Нет, конечно. Но первые настоящие корабли построили эллины, это в школе учат…

…Ставрос был родом из семьи военных, и традиция эта уходила корнями куда-то в незапамятные глуби и дали, по утверждениям самого мальчишки – в эпоху до Третьей Мировой. Все мужчины Навкатосов служили на флоте – сперва морском, когда же моря Земли потеснил океан космоса, то и они сменили океанские корабли на космические (хотя кое-кто по-прежнему плавал и по обычным морям-океанам). Но рождались и умирали – по возможности – Навкатосы по-прежнему на острове Эгина, который никуда не делся даже при катаклизмах Безвременья. Отец, три дяди, два родных и пять двоюродных братьев Ставроса – все служили в ВКС Русской Империи, и этим же путем пошел и он (и собирались пойти еще несколько подрастающих Навкатосов).

К удивлению Антона, мечтой Ставроса была не должность капитана, а штурманский мостик. Он сам пояснил это очень просто:

– Да ведь небо, которое видно с Земли, – это памятник нашим мифам, самый настоящий атлас их героев! А звезды? Ну, какие-то арабы там потом примазались, а так все звезды названы эллинами! Вот и самое достойное для меня дело – прокладывать между ними курсы!.. Эй, а ты-то куда записан? – спохватился он.

– Я не знаю, – пожал плечами Антон. – Не посмотрел пока.

Ему стало стыдно – ну и вояка, расселся в каюте и даже не глянул на самое главное! Но Ставрос повел себя неожиданно. Помолчал, глядя чуть сбоку, потом сказал:

– Слушай, а хочешь, когда будет отпуск – если будет, конечно, – поедем на Эгину? У нас очень красиво! Знаешь, как все наши будут тебе рады? У нас море! Рыбу можно ловить руками. А знаешь, какие кораллы?! А прямо над заливом, на другой стороне, ну, напротив нашего дома – храм стоит… Древний, как море… Знаешь, какой красивый?! Я там первый раз поце… – Ставрос осекся и немного покраснел.

Антон вспомнил поселок над Вилюем, откуда они всей семьей переселились на Сапфир. И понял неожиданно, что ему не хочется на Землю. Если и правда будет отпуск, он полетит туда, где развалины дома. Дома его семьи. Его дома.

– Спасибо, Ставрос, – сказал Антон.

И тот понял, больше не заводил разговор. Деловито встал, подошел к шкафчику, взглядом попросил разрешения, достал боевое расписание и свел брови:

– Угу. Ага. БП-1 БЧ-4… Пост внешней связи службы наблюдения и связи… Интереееееснооо… Ты связист, что ли?

– Вообще-то, да, – Антон заглянул в листок и сам удивился: совпало, что ли? – Видеосвязь, даже старое радио знаю… интересовался.

– Хорошее место, – прокомментировал Ставрос не без ехидства. – Чуть что – сразу в спикере орут: «Вашу мать, вы что там, кофе пьете?! Где канал?!» Весело там у них.

– А у тебя не так? – немного обиделся Антон.

Ставрос гордо ответил:

– Конечно, не так. Кто ж на штурманов будет орать? Рука на клаве дрогнет – и здравствуй, звезда, принимай нас в свои горячие объятия. Нас если распечь хотят, прямо к капитану вызывают. В нерабочей обстановке… Слушай, что мы тут сидим? Пошли, я тебе весь корабль покажу! – Он вскочил.

Антон тоже поднялся, но с заминкой. Спросил неуверенно:

– А это… можно?

– А ты что, хотел линкор по диску с лекцией изучать? – искренне удивился Ставрос. – Да хочешь, сиди, смотри, конечно, но это какой интерес? Как раз сейчас-то и можно, в полете не всюду пройдешь и не везде пустят.

– А сейчас везде? – Антон подошел к шкафу, задумался: во что переодеваться?

– Повседневное напяливай, – тут же посоветовал Ставрос, как будто мысли читал. – Галстук можешь под форму, я вот ношу, – он оттянул ворот, показал алое, – это только приветствуют, нас – ну, юнг, – даже для журнала «Костер» как-то снимали с галстуками… А, да! Сейчас-то можно почти везде. Кроме секретки – это, кстати, ваш БП-5 БЧ-4, там только капитан и секретчик могут находиться. Ну и в арсенал, конечно, не пустят. Это БП-10 БЧ-2. Ты, кстати, запоминай это все, это нужно будет. Ну, идешь?

– Конечно! – Антон вскочил… и вдруг с удивлением ощутил, как что-то – большое, грузное, злое и тяжкое – словно бы свалилось с плеч и кануло в прошлое…

* * *

– Сто раз? – уточнил Антон.

– Ровно сто, – кивнул старшина Полуэктов. – И меньше, и больше – может случиться беда. Проверено опытом поколений.

Антон огляделся растерянно. В БП-1 БЧ-4, куда Ставрос привел его в самом конце экскурсии, после посещения камбуза, ему понравилось. Оказалось, что многие приборы знакомы, и кое на чем он может работать прямо сейчас… но вот именно сейчас ему работать и не предлагали, а просто на него все смотрели выжидающе и почти осуждающе.

Мальчишка вздохнул. Одернул форму, как это делал, вставая, капитан Белобородов. И решительно взялся за одно из кресел…

…Когда капитан-лейтенант Свиридов, командир БЧ-4, вошел на «единичку», то его глазам предстало зрелище, в общем-то, довольно обычное в таких случаях. Новый юнга под одобрительными отеческими взглядами всех, кто находился в помещении поста, декламировал:

Оберег от беды на космическом корабле

В небе звездищи, яркие глазищи,

на корабль смотрите, от бед берегите:

от метеорита,

от радикулита,

дезориентации,

разгерметизации,

от потери связи

и от всякой мрази.

А для полного порядку дайте мягкую посадку!

Вошедший капитан-лейтенант внимательно посмотрел на юнгу, который, стоя посреди поста на кресле, изо всех сил орал грозно звучавшие в его устах строки, дождался, пока кончится очередной заход, и, осмотрев спины мгновенно и глубоко погрузившихся в свои дела при его появлении людей, веско подытожил:

– Аминь. Кто бел-горюч-камень Устав изгложет, тот сей заговор переможет. Слезайте, юнга. И когда вас пошлют искать затычку для бортовой амбразуры, что в целом неизбежно и не очень страшно, постарайтесь хотя бы сначала подумать.

12. Гнев Земли Первый год Галактической войны

Четвертым Объединенным Флотом Земли командовал вице-адмирал Олег Анатольевич Шалыгин, Седьмым – адмирал Тимоти Стью Толливер. Оба флота насчитывали около четырехсот вымпелов класса линкор-фрегат и полтысячи истребителей на пяти авианосцах и располагались на самой границе освоенной Землей космической зоны.

К выдвигавшимся навстречу двум земным флотам силам Чужих более всего подходило пресловутое определение «армада». Противник поступил очень разумно и стратегически верно. Он понял, что после наглядной демонстрации «благородства» Альянса Четырех Рас земляне не рискуют оставить охрану своих колоний только на небольшие охранные эскадры, и демонстрационными действиями достаточно сильных соединений заставил Большой Круг держать четыре из восьми флотов – основные силы – на защите границ, которые могли подвергнуться нападению, в принципе, откуда угодно. Первый и Второй флоты прикрывали Солнечную систему. И только два флота оказались свободными для активных действий. Именно против них была брошена полуторатысячная армада Чужих. Основные силы выставили, конечно, Сторкад, Джагган, Нэйкели и Дайрон – 467, 122, 218 и 352 вымпела соответственно. Еще более трехсот кораблей принадлежали одиннадцати другим расам, подчиненным Альянсом Четырех Рас. План предусматривал разгром – неизбежный, заведомый – в открытом сражении двух земных флотов, после чего – прорыв в глубь контролируемых землянами секторов. Другие земные флоты так же неизбежно отвлекутся от охраны границ, после чего главные силы Альянса – еще более шести тысяч боевых вымпелов по семи направлениям – пересекут линию фронта, оставленную практически без защиты, и начнут сжимать кольцо, а точнее, сферу, одновременно все дальше и дальше взрезая земную территорию глубокими ударами. После этого наступит черед Флота Вторжения – 355 тяжелых штурмовых мониторов и 12 000 штурмовых транспортов с десантом (около 10 миллионов солдат), прикрываемые восемью сотнями боевых вымпелов, захватят все земные колонии и – главное! – саму Землю.

У Земли не было шансов устоять. Даже поддерживай ее еще кто-нибудь. По крайней мере, так считали аналитики Чужих, привыкших мерить силу флотов по количеству вымпелов. Качественная разница в счет принята не была – точнее, была, но единственно со знаком «минус»: не имеющие плазменных орудий земные корабли считались легкой добычей. Печальный опыт нескольких прежних неудачных столкновений просто не брался в расчет – участвующие в них силы были незначительны, а соблазн списать поражения на вполне наглядную тупость командиров – очень велик. К тому же более чем тройное численное превосходство не слишком располагало к тактическим экзерсисам – все четыре адмирала Альянса (единого командующего не было) сошлись на том, что надо не дать землянам уйти. План сражения был прост, как яйцо: используя свое преимущество в скорости, рейдеры сторков и дайрисов должны были окружить земной флот, взять его в сферу, лишить маневра и смять в небоеспособную кучу, уничтожением которой могли легко заняться линкоры нэйкельцев и джаго с их смертоносной артиллерией. Возможности каких-то ответных действий противника, за исключением разве что отчаянной попытки прорыва, в расчет не принимались.

Адмирал Шалыгин ничего, конечно, не знал о расчетах аналитиков Чужих – да, по правде говоря, не очень ими интересовался. Одного взгляда на развернувшийся перед ними флот Чужих ему хватило, чтобы понять – организована армада отвратительно. В сущности, это была огромная куча кораблей. Нет, хуже – четыре большие отдельные кучи. Доведись ему управлять таким флотом, он бы развернул его в единую боевую структуру, разделив легкие корабли на небольшие, автономно атакующие эскадры, в то время как тяжелые корабли поддерживали бы ее огнем с большой дистанции. Однако проблема Чужих была в том, что флот каждой из Четырех Рас строился по своим принципам – так, у сторков и дайрисов практически не было линейных кораблей, а у нэйкельцев, напротив, не хватало эсминцев и рейдеров. Что же до джаго, то адмирал под любым предлогом вообще избавился бы от подобных «союзников» – их неповоротливые полуслепые корабли были только обузой.

Так или иначе, но на самом деле объединить и «сыграть» свои силы Чужие не догадались – или, что вернее, не захотели. Флот каждой из рас двигался сам по себе – сторки и дайрисы впереди, потом джаго, а позади них – нэйкельцы, как заподозрил адмирал, для того, чтобы непутевые «союзнички» не сбежали с поля боя, поверни он в неожиданную сторону.

– Отвратительное зрелище, – заметил адмирал Толливер. Он, конечно, находился на своем флагмане, но двусторонняя видеосвязь позволяла двум земным командующим говорить так, словно они стояли совсем рядом. – Стадо. Как у моей бабули на ферме. Нет, хуже.

Англосаксонский адмирал был значительно моложе русского и озирал картинку на экранах своего мостика с насмешкой. Даже короткие рыжеватые усики подергивались, словно он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Успевший «отметиться» как «королевский корсар» еще до войны (на нескольких быстроходных крейсерах Толливер уничтожал конвои работорговцев и освобождал «товар», не забывая, впрочем, о добыче для своих команд и для себя лично – благо с работорговцев всегда было что «тряхнуть»), он и сейчас посматривал на врага скорее как на охотничью добычу и, видимо, тоже, как и его русский коллега, не предполагал каких-то реально опасных действий…

– Их в три раза больше, – все-таки задумчиво возразил Шалыгин. – И нэйкельские корабли действительно очень опасны. Одного попадания их осевого орудия хватит, чтобы любой наш линкор распался на атомы.

– У них плохая противоракетная оборона, – напомнил Толливер. – Кроме того, их линкоры оснащены единственным осевым орудием и должны наводиться на цель всем корпусом, чтобы попасть в нее. Это значит, что в ближнем бою у нас будет преимущество.

– Ваши предложения? – спросил Шалыгин. – Разделить флот?

– Да. Ядро линейных сил бросим вперед – между сторками и дайрисами. Пусть думают, что поймали нас в ловушку. Поставим корабли в оборонительный шар и будем работать артиллерией. Посмотрим, насколько хватит их отваги при прорыве сквозь сплошную стену огня. Истребители и ракетные крейсеры бросаем в обход, атакуем нэйкельцев. На джаго внимания пока не обращаем. Если сломим остальных, все равно потом добьем, если нет, то и черт с ними, это уже не будет иметь значения. Как вам мой план?

Шалыгин задумчиво почесал подбородок. Повторялась история, когда-то характерная для флотов морей-океанов Земли. Англичане были великолепными флотоводцами и довольно скверными артиллеристами. У русских, наоборот, то и дело возникали проблемы с флотовождением, зато их артиллеристы были выше всяких похвал.

– Не вижу возражений. Пусть ракетные крейсеры атакуют с максимальной дистанции, не входя в зону вражеского огня, и сразу же отворачивают – после запуска ракет их боевая ценность минимальна. Истребители заходят второй волной и бьют нэйкельцев торпедами. Авианосцы ставим в центр линейного ордера, крейсеры ПВО – на периметр. И – доверяемся капитанам.

Адмирал Толливер кивнул. Нет ничего хуже командира, который не знает, когда ему пора отойти в сторону. Хорошо, что русский это понимал…

– Атакуем первыми? – спросил Шалыгин.

– Нет, – ответил Толливер с истинно англосаксонской флегматичностью. – Пусть за Чужими останется право первого хода.

* * *

Со стороны никаких особых изменений в земном строе не произошло – да, самые большие корабли ушли в центр, мелкие выдвинулись на периметр – вполне разумное тактическое решение, надо сказать, но оно могло лишь продлить агонию. Немного. Земляне по-прежнему компактной массой летели вперед, нацелясь в промежуток вражеского строя – сами лезли между молотом и наковальней, должно быть, уповая на помощь своих богов. Эта заведомая глупость никого не впечатлила. Команда «фас!» уже была отдана, и флоты сторков и дайрисов начали распухать, развертываться, обходя землян с флангов. Мелкие корабли землян сразу же обратились в бегство, удирая во все стороны, – они уходили перпендикулярно атакующей армаде, должно быть, понимая, что в прямом бегстве им ничего не светит, – для этого им придется погасить свою атакующую скорость, а потом снова набрать ее. В считаные мгновения ядро земного флота лишилось своих внешних оборонительных порядков – и по рубкам сторкадского флота прокатилось дружное: «Сила с нами!»

Предки снова даровали Сторкаду победу. Победу, после которой можно будет иначе поговорить уже не с землянами, а с этими… союзниками.

* * *

Антону было страшно. Ничего не поделаешь – первый бой всегда пугает. Тем более бой, от исхода которого – без малейшего преувеличения! – зависит судьба Земли. Все старались этого не показывать, но потряхивало многих: выучка выучкой, а восемьсот несущихся на тебя кораблей – это МНОГО. Особенно сейчас, когда легкие силы покинули ядро флота и в нем остался только десяток линкоров, пять авианосцев без истребителей, да две дюжины крейсеров ПВО. План командования – обойти легкими силами фланги противника и ударить ему в тыл – был ясен всем, и в его правильности никто не сомневался. Хватит ли у них сил ВЫСТОЯТЬ – тоже никто не сомневался. Поражение означало гибель всем – и тем, кто был на кораблях, и тем, кто остался в тылу, на Земле. Перед такой угрозой личный страх становился чем-то мелким, почти стыдным, но Антон все равно боялся. Нет, отомстить сторкам за подлое нападение ему тоже очень хотелось, но именно ОТОМСТИТЬ, а не погибнуть в первом же бою, даже не увидев врага и не поняв, куда стрелять.

Правду говоря, отомстить у него при любом раскладе шансов было мало – его спешно прикомандировали с поста, на котором он уже успел освоиться, к шлюпочной палубе. Попросту, сейчас смертельно, до немоты обиженному мальчишке полагалось сидеть «на контроле» в нулевой спасательной капсуле, ожидая отбоя боевой тревоги или последнего приказа капитана, который выстрелит капсулы из разваливающегося на куски корабля. Вот только вынести это было бы совершенно невозможно, и потому мальчишка в нарушение прямого приказа пробрался даже не к себе, а сюда – в третью орудийную башню главного калибра. Все здесь знали печальную историю мальчишки, и ни у кого не поднималась рука его прогнать. Да, это было не по уставу, но сейчас, когда на кону стояла судьба всей Земли, соблюдение буквы устава волновало офицеров и рядовых меньше всего.

– Боевая тревога, господа, – объявил командир башни, капитан-лейтенант Изылметьев – смугловатый, с щегольскими усиками брюнет, похожий на древнего поэта Лермонтова. – Закрыть скафандры.

Прозвучали в посту – в быстрой скачущей музыке – беспечные строки песни:

Умирай,

Умирай,

Умирай —

Для таких бог и выдумал рай!

Только как бы нам в этом раю

Не подохнуть

со скуки…^[36]

Антон торопливо надвинул на лицо прозрачное забрало и защелкнул замки.

– Проверка герметизации, господа.

Один за другим номера расчета доложили о герметизации скафандров – старый, как сам космос, ритуал, привычный и потому странно успокаивающий.

– Проверка герметизации завершена. Вакуум, господа.

Резко зашипело, потом внутренность башни окутал тут же рассеявшийся туман. Антон ощутил, как сразу раздулся, стал жестким его скафандр. Перед началом боя воздух из всех внешних боевых постов стравливали – само собой, сидеть на них в скафандрах было не слишком-то удобно, но неизбежность контузий и пожаров в воздухе была куда как неприятней. Что же до осколков, то боевой опыт показывал, что осколок, достаточно крупный, чтобы пробить скафандр, почти наверняка убьет его владельца. Антон все это знал, но все равно ему стало неуютно. Учебные тревоги – это одно, их было уже немало… а вот знать, что через минуту в башню может ворваться заряд вражеской плазмы, – совсем другое. Хотя… взрослые говорили, что в таком случае или остаются живы – или просто ничего не успевают почувствовать, это очень милосердная и чистая смерть.

Да и, правду говоря, орудийные башни главного калибра были, наверное, одними из самых безопасных мест на корабле…

– Господа, противник, – предупредил капитан-лейтенант.

Прицельные экраны в башне были уже включены, и Антон пристроился за широкой спиной наводчика – мичмана Кузякина, колоритного, с пышными усами, дядьки, привыкшего к месту и не к месту употреблять слово «кстати».

Противник пока что представлял собой просто россыпь бледных пятнышек. В секторе обороны, за который отвечал линкор, их насчитывалось штук семьдесят – понятно, что часть их возьмут на себя прикрывающие линкор крейсеры ПВО – таких было целых три, но все равно, подобный расклад смотрелся довольно-таки паршиво.

– Господа, перед нами – легковооруженные рейдеры, – донесся по трансляции голос командира корабля капитана первого ранга Белобородова. – Их плазменное оружие эффективно лишь на дистанции пятьсот километров и меньше. Поэтому врага не подпускать, бить без промаха!

Кузякин оскалился и припал к прицелу. Антон уже отлично знал, что он добрый дядька – по-настоящему добрый, не напоказ, – но сейчас лицо мичмана было… страшным. На Китеже у него погибли две дочки – и Антон невольно подумал, какие все же Чужие дураки. Ему даже стало их жалко – на секунду.

Вражеские корабли падали на землян, росли – уже можно было разглядеть их в деталях: зеркальные пузыри рейдеров дайрисов и хищные, похожие на акул корабли сторков.

– Господа! – загремел по трансляции голос командира русской половины флота адмирала Шалыгина. – Я надеюсь, что каждый из нас исполнит свой долг до конца! За Землю, за Человечество, за будущее наше – разите без жалости!

– Открыть огонь! – скомандовал Белобородов.

Антон покосился на Изылметьева, но капитан-лейтенант был спокоен – честь первого выстрела принадлежала не им.

На бронированном корпусе линкора распахнулись крышки сотни ракетных шахт. Секунда – и сотня сорокатонных ракет устремилась к кораблям Чужих. Еще секунда – и последовал второй залп. Еще секунда – третий. На этом роторные магазины пусковых опустели, и броневые крышки захлопнулись. Три сотни ракет с термоядерными двигателями устремились к целям с ускорением 75 g.

Антону показалось, что Чужие не ожидали такой атаки, – курсы многих атакующих кораблей дрогнули. Правда, почти тут же Чужие опомнились и открыли огонь. Пустоту рассекли ясно видимые трассы плазменных выстрелов.

С замершим сердцем Антон смотрел, как ракеты пробиваются сквозь вражеский огонь. Экран зарябил от вспышек попаданий – что сторки, что дайрисы стреляли быстро и точно. До цели дошло всего несколько ракет. Но зато те, что ДОШЛИ…

Фильтры экранов захлопнулись, на миг опережая детонацию двадцатимегатонных боеголовок. Когда изображение вновь вспыхнуло, в строе Чужих открылись бреши: десятки их кораблей превратились в пар и обломки, десятки других, оказавшихся к ним слишком близко, потеряли управление. Это не остановило атаки, но дало Чужим понять, что перед ними не безответные жертвы и что грубое земное оружие вовсе не так беспомощно, как уверяла их собственная пропаганда.

– Этого и следовало ожидать, – пробормотал Кузякин.

Антон знал, что мичман-артиллерист глубоко презирал и самих ракетчиков, и их оружие, называя их – непонятно почему – «свистунами».

– Первая кровь за нами! – прогремел по трансляции голос Белобородова. – Главный калибр – огонь на поражение!

– Наш выход, господа, – произнес Изылметьев, склонившись над командирским пультом. – Наводчикам – огонь по готовности!

– Ну, держитесь, суки. – Сейчас голос добряка-мичмана был похож на рычание дикого зверя.

Корабль беззвучно содрогнулся, когда башня выплюнула две стошестидесятикилограммовые стальные болванки со скоростью двадцать километров в секунду. А потом снова… и снова… и снова…

Тем не менее, Антон заметил, что мичман стреляет едва ли не впятеро медленнее возможного, тщательно целясь перед каждым залпом. Его страшная методичность тут же принесла плоды – ближайший к ним рейдер дайрисов вдруг брызнул осколками и начал откровенно разваливаться на части – сложнейшая, дорогая кристаллическая броня, способная отразить тераватты лазерного огня, не устояла перед грубой мощью «тупого» земного оружия. Почти сразу же получил свое и рейдер сторков – снаряд пробил его от носа до кормы, распоров борт и выбросив половину начинки корпуса облаком пылающих обломков.

– Вот вам за Машку, за Ленку! – прорычал мичман. – И ты тоже сдохни, с-сука!

Второй рейдер сторков превратился в ослепительную звезду, и Антон завыл от радости. Это вам не беззащитных убивать, твари!

Чужие не были готовы к такому оружию и к такому обороту дела. И все-таки атака не прекратилась. Сторки не уступали землянам в отваге, а биомашинам дайрисам был и вовсе неведом страх в человеческом его понимании. Да, они потеряли уже десятую часть кораблей – много больше, чем первоначально рассчитывали, – но все-таки прорвались на дистанцию огня своего оружия. И теперь…

Антон ощутил, как содрогнулся огромный корпус линкора, и сразу же завыли аварийные сирены.

– Попадание в шлюпочный отсек! – выкрикнул Белобородов. – Аварийные партии на шестую палубу!

«Ох, елки! – подумал Антон. – Я же там должен быть! Мне же голову оторвут потом… если будет какое-то «потом»…»

…Сражение превратилось в свалку, исход которой решает уже не мастерство капитанов, а единственно мужество и выучка канониров. На малой дистанции превосходство Чужих в вооружении было убийственным – они бы за считаные секунды смяли, растерзали землян… если бы не наткнулись на столь предусмотрительно расставленные Шалыгиным крейсеры ПВО. Их было немного – всего два десятка, – но вооружение каждого состояло из двадцати четырех спаренных пятидесятисемимиллиметровых рельсовых пушек и двух сотен шестизарядных пусковых установок зенитных ракет – сейчас они тучей летели во врага, и их было слишком много, чтобы вражеские орудия – не только главного калибра, но и противоистребительные – сумели с ними справиться. Рейдеры дайрисов могли хотя бы похвастать лазерной защитной сеткой, которая худо-бедно, но исполняла свои обязанности, а вот на кораблях сторков ПРО фактически не было, им оставалось рассчитывать лишь на силовые поля, но те не всегда могли сдержать огонь землян. Сама по себе одна тридцатикилограммовая шрапнельная боеголовка не представляла никакой опасности для рейдера, но ракеты били… и били… и били… и в какой-то момент силовое поле рушилось, и смертоносные стрелы попадали наконец прямо в цель, пробивая корпуса, снося орудийные установки, уродуя двигатели. Эфир был наполнен воплями и визгом погибающих. Но среди криков и призывов не было слышно голосов землян.

Земляне горели молча.

* * *

Для Антона эта битва стала минутой сумасшедшей кутерьмы – чернота неба, исчерченная выхлопами двигателей и трассами ракет, крики и команды в наушниках, ослепительные сполохи плазменных выстрелов, попадающих в защитное поле корабля, – пока оно не рухнуло и корпус линкора не задрожал тяжело под градом прямых попаданий. Сознание его вырвало из битвы, и запомнились лишь какие-то обрывки: разлетевшийся в пыль рейдер дайрисов, попавший под полный бортовой залп… подбитый, рассыпающийся на куски под огнем сторк – он упрямо шел и шел вперед, разбрасывая вокруг пламя и ошметки корпуса, пока под дикий, восторженный рев на чужом языке в эфире не врезался в крейсер «Самара» и не исчез с ним в одной чудовищной вспышке…

А потом очередной залп ударил прямо в башню.

* * *

Вначале Антон даже не понял, что случилось – белая, ослепительная вспышка, мгновенные росчерки летящих обломков – и вдруг тишина. Страшная. Мертвая. Несколько секунд мальчишка ошалело крутил головой, пытаясь понять, что происходит. Потом увидел…

Левое орудие было разбито – чей-то меткий заряд попал прямо в амбразуру, пробил качающийся щит и разворотил кожух орудия, из которого сейчас хлестала и тут же превращалась в пар охлаждающая жидкость. Там зияла рваная, с раскаленными, загнутыми внутрь краями дыра, и в нее светили равнодушные звезды. Капитан Изылметьев был мертв – осколки настигли его прямо на боевом посту, – и мичман Кузякин, и вообще все, кто был в башне, – по какой-то дикой прихоти судьбы они миновали лишь случайно оказавшегося здесь мальчишку, словно смерть пришла сюда, сверяясь со списком расчета орудия, и мальчишка оказался «лишним». Трансляция молчала, половина приборов была разбита, но экран наведения еще горел, голос наводчика с поста локации повторял коррекционные цифры… и на экране Антон увидел сторка, идущего на второй заход. Разбив последнюю в кормовом секторе башню, он спокойно и как-то неторопливо, с уверенным профессионализмом опытного, расчетливого и храброго пирата заходил сзади, целясь в сопла двигателей – самое уязвимое место любого боевого корабля. С каждым мигом вражеский корабль становился все больше и наконец занял весь мир.

«А ведь я сейчас тоже умру», – подумал Антон.

Словно сама по себе его рука потянулась к джойстику наведения – покорно ждать смерти было противно самой натуре русского, землянина.

Невероятно, но разбитая, с мертвым экипажем башня была еще жива – тысячетонная громадина дрогнула, и двадцатиметровые стволы орудий уставились прямо в лоб сторку. Тот еще мог бы выстрелить, но сидевших за пультами на миг парализовал священный ужас непонимания, словно сраженный наповал витязь вдруг поднялся и занес над головой врага меч.

«Он слишком близко от меня, – подумал Антон, нащупывая пусковую кнопку. – Даже если я в него попаду, это уже ничего не изменит. Мы умрем вместе. Пусть!»

Последнее уцелевшее орудие толкнулось в палубу мягкой, но ощутимо сокрушительной мощью отдачи.

Вспыхнув сразу белым, желтым и фиолетовым пламенем, огненный шар, только что бывший рейдером, распался на тысячи осколков.

* * *

Лишь много позже Антон узнал, что исход всего боя решило оружие, названное «защитой последнего рубежа», – пятидесятисемимиллиметровые рельсовые зенитки. На каждом русском линкоре было сорок счетверенных установок, у англосаксов от тридцати до сорока восьми – и каждый ствол выплевывал в минуту сто двадцать трехкилограммовых снарядов со скоростью восемь километров в секунду. Подкалиберные «стрелы» из обедненного урана протыкали защитные поля, броню и все, что находилось под ней. Там, где, казалось, уже не могло быть никакого сопротивления, Чужих встретил настоящий шквал нового огня.

Первыми дрогнули дайрисы – им и правда не был ведом страх живых существ, но их холодные искусственные умы подсказали им, что дальнейшее продолжение атаки… нерационально. Все одновременно, словно внезапно повернувший косяк сельди, их корабли начали выходить из боя, безжалостно бросая сторков, которых – как и вообще все формы органической жизни – дайрисы глубоко презирали. Сторки еще какое-то время продолжали бесполезные атаки – спасая уже не исход сражения, а единственно свою честь, – но потом дрогнули и они. Самые упертые погибли, до остальных постепенно начало доходить, что дело пахнет керосином. Хотя три земных линкора были уничтожены, а еще четыре – серьезно повреждены, земной флот сохранил строй и упорно двигался навстречу нэйкельцам и джаго, к которым уже со всех сторон слетались корабли земных легких сил. Сейчас это уже никому не казалось смешным. Две трети атаковавших земной флот рейдеров были уничтожены или выведены из строя. Даже если нэйкельцам и джаго удастся одержать победу, колоссальный размер потерь сам по себе пошатнет Альянс и изменит расстановку сил в непрочном союзе…

Вторая фаза сражения сильно отличалась от первой – как по тактике, так и по составу применяемых сил. Здесь в состав земного флота входило полсотни ракетных крейсеров – дешевых, с небольшим экипажем, кораблей, каждый из которых представлял собой, собственно, увешанную ракетными контейнерами ферму с двигательным блоком на одном конце и жилым модулем – на другом. Каждый мог выпустить свой боекомплект одним залпом – но, как и в первый раз, ракеты были запущены тремя волнами. Теперь их было десять тысяч – туча, внушавшая ужас одним своим количеством. Чужие не смогли помешать запуску – теоретически, это смогли бы сделать уцелевшие рейдеры, но большая их часть уже вовсе не рвалась в бой с землянами, а тех, кто все же дерзнул, встретили земные фрегаты и эсминцы. Здесь сторки могли вести бой на равных, но их осталось слишком мало, и даже эти немногие быстро усвоили, что победить землянина – значит умереть. Сходясь в бою, легкобронированные корабли обычно уничтожали друг друга. Вот только земляне оказались готовы к этому, а сторки – нет. К тому же многие из них просто не видели смысла рисковать жизнью сейчас. За Сторкад – да, за Сторкад они были готовы погибать. Но отдавать жизни за надменных трусоватых нэйкельцев или за вонючих дикарей джаго, которые тащатся за спиной? Увольте. Многие сторкадские капитаны меняли курс, занимая откровенно наблюдательную позицию, считая, что их участие в этой битве – во всех отношениях лишнее. Нэйкельцев никто из них не любил – и, если те получат хорошую трепку… что ж, сторки не имели ничего против. Что же до джаго – то любой сторк, даже Безродный, мечтал увидеть их всех валяющихся дохлыми в большой яме с грязью. Эти смрадные крысы оскорбляли Вселенную одним своим существованием.

Нэйкельские корабли были утыканы оборонительными орудиями – пусть не против ракет, а против малых кораблей – и потому могли считать себя в относительной безопасности. А вот джаго, традиционно презиравшие оборону, чувствовали себя весьма кисло, пока не поняли, что ни одна ракета не направлена на них. Нэйкельцы дрогнули, их корабли ломали слишком тесный, сбитый для линейного боя строй, стараясь рассредоточиться, выйти из-под удара, но было уже слишком поздно.

Когда их защитные орудия открыли огонь, первая волна ракет взорвалась – вся, одновременно, выжигая сенсоры наведения, радары и глаза неосторожных наблюдателей. Защитные системы устояли – хотя бы частично, – и орудия продолжали огонь, но вторая волна ракет взорвалась совсем близко, ломая щиты, а третья ударила в цель.

* * *

Позднее этот придуманный адмиралом Шалыгиным тактический прием назовут «тройной чесалкой». Со стороны могло показаться, что он почти не дал результатов – был уничтожен едва десяток нэйкельских линкоров, – но корпуса почти всех уцелевших оказались оплавленными, их защитные поля и орудия были выведены из строя. А на них заходили полтысячи земных истребителей, каждый из которых нес торпеду с термоядерным зарядом. Кому-то из них не везло, и он попадал под огонь еще действующих нэйкельских пушек, чьи-то торпеды влетали в поля защитных эффекторов и таяли, распадаясь белыми искрами. Но многие и многие попадали в цель – и, когда двухмегатонная боеголовка срабатывала, толщина нэйкельской брони тут же теряла всякое значение. Двухкилометровые корабли-чудища массой по восемьсот миллионов тонн каждый превращались в облака раскаленных обломков, разлетавшихся с космической скоростью.

Когда истребители закончили, половина нэйкельского флота просто… исчезла. Таких потерь Нэйкели не несла еще нигде и никогда, даже в древних, ныне забытых почти всеми, ставших сказками, конфликтах с дайрисами. Это был конец. Исход противостояния примитивных земных крошек и бронированных громадин, построенных по лучшим в Местной Зоне технологиям, был столь нагляден, что проняло даже самых безбашенных. Пока что совершенно нетронутый флот джаго рассыпался, их корабли в беспорядке бросались кто куда, пытаясь спастись, но было уже слишком поздно. Земные линкоры уже настигали их – и били, били, били с дистанции, на которой примитивные плазменные пушки джаго ничего не могли поделать, несмотря на свою чудовищную мощь. Эсминцы и крейсера настигали разбегавшиеся рейдеры – и тоже били, били, били, пока по громкой связи не загремел голос адмирала Шалыгина:

– Прекратить огонь! Я сказал БЕЗ ЖАЛОСТИ, а не БЕЗ ПОЩАДЫ!

И тут же на десятках других языков зазвучали призывы: «Сдавайтесь!», «Глуши частоты!», «Ложитесь в дрейф!», «Стволы и направляющие на минус!», «Всем сдавшимся гарантируем жизнь!». И, словно по волшебству, сотни кораблей включали торможение и вырубали защитные поля – даже те, кто вполне мог бы уйти.

Кто-то из них был парализован страхом… а кто-то и не хотел уходить.

Увидев в землянах не победившего врага, нет – надежду…

* * *

Ничего этого Антон не увидел – вернее, увидел потом, уже в записи. Его участие в бою закончилось быстро – когда в башню ворвались суровые и неразговорчивые мужики из аварийной партии. Они вытащили мальчишку в заполненный воздухом коридор, вылущили из скафандра и сразу же отправили в госпиталь. Как оказалось, один из обломков все же пометил его, не разорвав скафандра, но оставив громадный, в полспины, синяк. В горячке боя мальчишка даже не заметил удара, а вот потом ему стало довольно-таки плохо, начало тошнить и трясти. И он очень удивился, когда капитан Белобородов сам пришел к нему в палату – с благодарностью за спасение корабля.

И с распоряжением о десятидневной отсидке на гауптвахте и лишении месячного жалованья за нарушение приказа.

* * *

Командующий военно-космическим флотом Империи Сторкад, съенунк^[37] Харт Джервен Фаарто кен ло Фаарто ап мит Фаарто пребывал в состоянии, чрезвычайно близком к шоку. Того, что случилось, просто НЕ МОГЛО БЫТЬ. Нэйкельский флот был непобедим, любой сторк мог подтвердить это по памяти давних довольно печальных сражений. БЫЛ. Пока не появились эти одержимые зуртс^[38] земляне и не совершили невозможное. Состояние остальных членов Тайного Имперского Совета было схожим. Никто из них даже не попытался обвинить съенунка в разгроме – катастрофа была слишком велика, чтобы стать следствием глупости одного человека.

– Надеюсь, кто-нибудь объяснит мне, КАК это случилось, – произнес Император очень спокойно и тихо… и съенунк посмотрел на него.

Небеснорожденный выглядел… плохо – серое от бессонницы лицо, дрожащие от старательно сдерживаемой ярости руки, но никто тут не выглядел лучше. Съенунк понимал, что не сможет дать никаких объяснений – разве можно объяснить волю рока? Только взять на себя вину и умереть – бессмысленный, ритуальный жест, но ничего больше ему не оставалось. Да, они, сторки, не были в этом виноваты – их предали союзники, эта цинично-расчетливая нежить-дайрисы, а нэйкельцы, безусловно, поплатились за свою безмерную гордыню – поделом. Джаго, эти лупоглазые выродки, бежали сразу. По докладам, ход боя было восстановить нельзя. Точнее не боя – разгрома. Что и как делали земляне – неясно, показания уцелевших разнились. Ясно было другое – четыре сотни земных кораблей разгромили флот из полутора тысяч вымпелов! Нет, не разгромили – уничтожили: безвозвратно потеряны были семьсот двенадцать, захвачены землянами триста шестьдесят четыре корабля. Безвозвратные потери самих землян составили едва сотню вымпелов…

Последнее, что он подумал, – сын. Его третий, самый любимый, нежно любимый, самый умный, смелый, красивый сын, сын, более других похожий на отца, командовал эсминцем «Ирье». Всего три недели как получил назначение… Эсминец был в числе погибших кораблей.

Когда командующий поднял голову, его лицо было спокойным и холодным.

– С разрешения Небеснорожденного, мы переходим к обсуждению, – сказал он негромко.

* * *

В это самое время командир эсминца «Ирье» был еще жив. Хотя его корабль давно уже умер и бесконечно падал и падал в пустоту – мертвый кусок металла, в котором не осталось ни жизни, ни воздуха, ни света.

Лежа на боку между вывернутым листом брони и вырванным из пола и опрокинутым столом связи, Инрао Джервен кен ло Фаарто не думал ни о том, сколько еще воздуха осталось в скафандре, ни о том, что происходит сейчас дома, – только о поражении, наполнявшем его горечью и злобой. И – недоумением. Объединенный флот Четырех Рас превосходил землян троекратно! Не только по данным разведки – превосходство было видно даже на глаз.

А потом… что было потом? Ни объяснить, ни даже толком восстановить картину Инрао не мог.

Земляне вдруг развернулись из дрожащего жалкого шарика в беспощадные острые фаланги, их стало много, и они стали везде. Словно бы сверкающая жуткая перчатка схватила, сдавила и смяла ровные линии такого многочисленного и грозного флота Альянса… А дальше… дальше был удар. Инрао попытался отдать команду – и ничего не смог…

Он считал себя последним уцелевшим и потому очень удивился, когда в разбитую рубку, разбросав обломки, пробрался еще один сторк в аварийном скафандре. Инрао узнал его. Механик. Безродный. Капитан даже имени его не помнил.

– Почему ты здесь? – спросил Инрао, когда механик наклонился к нему и прижался шлемом к шлему. – Ты не бежал – почему?

Механик не отвечал. Со странной настойчивостью Инрао продолжал твердить, словно бы втолковывая прописные истины больному или маленькому ребенку:

– Ты можешь бежать. Над тобой нет того долга, что над нами. Если повезло – беги.

– Долг есть, – механик отгибал лист. – Я впервые так говорю с человеком твоего рода, капитан, и не уверен, что ты поймешь. Может быть, я и сам не очень-то понимаю. Но долг есть. Потому что есть у меня родина, капитан. Сторкад моя родина. Не слишком ласковая, но… – Он оборвал себя. – Сейчас я тебя вытащу, капитан, и мы доберемся до ближайшей капсулы. А там все проще. И все вернется на свои места.

* * *

Если бы кто-то спросил Ставроса, что он как участник может рассказать о великом сражении, на десять с лишним лет вперед определившем ход войны, мальчишка просто пожал бы плечами. Со смущенной неловкой улыбкой. Ставрос служил на Флоте, но для него, как и для Антона, его нового друга – и новичка в космосе! – это сражение было первым.

Он просто сидел в кресле, прочно пристегнутый ремнями. И удерживал зеленый штрих на экране между двумя красными. Еще ему было страшно – наверное, не так страшно было бы видеть врага, схватиться с ним грудь в грудь по-настоящему. Еще – корпус заходился дрожью, и эта дрожь проникла внутрь мальчишки и завладела им, он то и дело отхаркивал в загубник густую кислую слюну с отбитой с зубов эмалью.

Не дрожала только правая рука на верньере.

Она не дрожала, когда вибрация корпуса становилась вдруг нервной и аритмичной. Не дрожала, когда в какой-то момент эта аритмия не прекратилась, а перешла в бешеную тряску, и чей-то страшный голос в наушниках неузнаваемо заревел: «Разгер… мети… заци… яуауауау…» – сорвался в вой, и мимо прошел человек с каким-то баллоном. Не дрожала, когда пульт слева вдруг вспучился, и сосед Ставроса, судорожно вскинув руки с распяленными пальцами, повалился в сторону – левой рукой Ставрос выдвинул из развороченного пульта запасную панель, положил руку на еще один верньер, и она перестала дрожать тоже. Руки не дрожали, когда линкор начал проваливаться и казалось, что голова отрывается от тела, а само тело выкручивают, как тряпку, – от ужаса, понимания того, что это смерть, Ставрос закричал… но руки не дрожали.

И только когда его покачал за плечи лейтенант, командир БП, Ставрос поднял руки – и его заколотило всего. Он елозил трясущимися пальцами по забралу скафандра, а оно не открывалось, и лейтенант молча показал на борт – с огромной дырой, рваной и покрытой инеем вымороженного воздуха; скафандр был умнее человека. Ставрос не смог даже кивнуть – его трясло, корежило и ломало, и это было даже не стыдно, а просто – никак.

Он посмотрел на часы и увидел, что прошло три с половиной часа корабельного времени с того момента, как он сел в кресло. И пришел в ужас, подумав, что наверняка все запорол и натворил массу ошибок. И удивился, услышав в наушниках голос лейтенанта (и узнав его, как ни странно – тот вой про разгерметизацию тоже был голосом командира БП):

– Отличная работа, юнга. Можете идти дезинфицироваться и отдыхать.

– А мы что, победили? – спросил Ставрос изумленно.

Лейтенант помог ему расстегнуть ремни и встать, потом кивнул:

– Победили, юнга…

…По непривычно холодным коридорам, где шныряли ремонтные роботы и ругались ремонтники, в обход обычного пути (тот был перекрыт) Ставрос добрался из дезинфекционного отдела (заваленного скафандрами, в том числе раскромсанными) до своей каюты, разделся, лег на кровать и уснул мгновенно…

Проснулся он счастливым. Это было странное счастье, сжатое, стянутое, спрессованное в одну точку-слово:

ПОБЕДИЛИ!!!

Теперь отдохнувший разум воспринимал его, а отдохнувшее тело отзывалось адекватно. Но потом пришел страх. Антон жив?! Все ли живы?! Он понимал, что все – это невозможно, нереально, и от этой невозможности становилось страшнее. Тем более, что счастье никуда не ушло – оно пело и сверкало: мы победили, я жив, мы победили, мы победили, я жив! Ставрос вскочил – одеться, скорее, бежать, проверить, кто… да нет же, мы ведь победили, не может быть!!!

На линкоре погибло двадцать семь человек. Еще семеро были чудовищно искалечены, не раненых осталось едва полсотни. В шлюзе было полно народу – дюжина землян с каких-то кораблей, Чужие – не меньше полусотни, все сидели вперемешку, а между ними ходили оба младших корабельных медика, и один матерно ругался, пытаясь на ходу разобраться в электронном справочнике по анатомии Чужих, составленном наспех и «криво» донельзя. Валялись ошметки разнотипных скафандров и вообще непонятно чего. За медиками, словно привязанный на веревочке, ходил огромный джаго с распяленными неподвижными глазами, в драном комбинезоне. Джаго носил, прижав к широченной груди левой, оторванную правую руку. Залитая биоклеем-антисептиком культя празднично поблескивала. Джаго что-то говорил и говорил, говорил и говорил, нудно и протяжно, и его никто не перебивал, даже высокий сторк, стоявший у стены, как манекен – на щеках сторка были следы от слез, в зеленых глазах – гнев, усталость, непонимание… Два дайриса в дальнем углу вдруг начали странно блестеть и на глазах резко ссохлись, и медик со справочником с досадой и жалостью сказал: «Померли, ну что ты будешь делать, ну вот же ж бля ж, ну вот же ж, а?!» Потом к землянам, ни слова не говоря, присоединился нэрион – в черной, узко приталенной куртке, в мешковатых штанах, он пользовался каким-то своим набором из ящика на поясе, но явно знал, что делает, и намного больше понимал в анатомии Чужих.

– Ставр, – обратил на мальчишку внимание один из медиков, – давай-ка отсюда.

– Антон где? – выдохнул Ставрос.

Офицер махнул рукой:

– В лазарете опять, видно, нравится ему там.

– Что с ним?! – обмер Ставрос.

– Да ничего особо страшного… А вот что с нами со всеми стало бы, не окажись твой дружок там, где ему было совершенно нечего делать… – Офицер покачал головой и рявкнул: – Юнга, пошел отсюда, я тебе говорю!

И Ставрос пошел. А точнее – побежал. Он бежал по коридорам, и его не останавливали, хотя и ругались вслед. Но не зло, скорее весело.

Победителям не полагалось злиться.

13. Интерлюдия Йэнно Мьюри 205 год Галактической Эры

Игорь вздрогнул, когда капитан Лвеллин вдруг словно очнулся – рация у него в ухе, что ли? – и что-то сказал принцу на ойрин. Охэйо хмыкнул и вдруг засмеялся.

– В чем дело? – спросил Игорь откровенно сердито. Ему не понравилось, что его рассказ прервали в самый торжественный момент.

– Хорошие новости, – ответил Охэйо. – Не знаю, как это получилось, но похоже, что многие мьюри подхватили то, что тут уже называют «земным безумием», – он коснулся браслета, и над столом вспыхнул объемный экран.

Новости и в самом деле оказались… интересными.

Насилие на расовой почве. Вандализм шокировал Йэнно Мьюри

Прошлой ночью на Йэнно Мьюри против беженцев-джаго было совершено множество актов надругательства и насилия. На отснятом камерами безопасности материале видны многочисленные банды вандалов, вовлеченные в ряд преступлений на почве расовой неприязни, начиная с физических нападений на этнических джаго и заканчивая поджогом крупнейшего на планете мергоса – культового здания джаго.

Пламя грандиозного пожара было видно на расстоянии многих миль. «Это непередаваемая трагедия, – заявил д-р Хос Дегато из Джагганского Института Дружбы Народов. – Это место было священным для нас! Кто мог совершить подобное? Зачем?»

Антиджагганские настроения особенно явно проявились в разрушении зданий, переданных джаго, эмигирировавшим в Федерацию столетия назад. «Где была полиция? – спрашивал один испуганный беженец. – Мы думали, что находимся здесь под защитой Федерации. Как они могли допустить подобное?»

Местные представители Федерации обнародовали изображения вандалов и просят любого, кто обладает какой-либо информацией, сообщать властям немедленно. Также они предупредили, что любой самосуд будет жестоко караться. За исключением крупных городов, мьюри и джаго живут преимущественно изолированными сообществами. При этом первые имеют статус «беженцев» и бессрочные визы, позволяющие им оставаться на планете. Вся собственность и земельные владения на Йэнно Мьюри принадлежат правительству Федерации или частным компаниям.

Анонимный представитель погромщиков заявил: «Смерть работорговцам! Месть наша будет жестокой и неотвратимой».

Революция: заводы «Найраваны» захвачены рабочими

Срочная новость: три завода корпорации «Найравана» захвачены восставшими рабочими. Корреспонденты подтверждают сообщения о том, что производство на этих заводах полностью остановлено. Все новостные агенства следят за развитием событий.

Картинка вдруг поплыла, потом обрела резкость, и прямо с экрана в лица сотен миллионов зрителей глянул молодой парень. Он сидел на фоне какой-то каменной стены, лохматый, в расстегнутой куртке, с упрямыми и по-хорошему злыми глазами, и держал на колене местный гудок (как назывался этот инструмент, Игорь не знал, окрестил «гудком» из-за сходства). Видимо, поняв, что он на экранах, парень крутнул ручку и запел резким, полным вызова голосом:

Когда мывернемся —

Все будет иначе!

Прекрасный сбудется сон!

И ты не печалься —

Поможет удача

Порвать полумертвый сезон!

О тепленьком хлеве

Пусть плачут другие,

А нам нет смысла в тоске!

Мы все соберемся,

Мы будем живыми —

На будущий год налегке!

Когда придут наши —

Кончится полночь,

Повисшая над страной!

По темным углам

Попрячется сволочь,

Не смея выйти на бой!

А ты не печалься!

Ведь с нами – удача!

И наше время придет!

Когда мы вернемся – все будет иначе,

Встречайте на будущий год!

Живым так просто!

Поверь – и мы сможем!

Осмелимся, победим!

И выбор дороги —

Не очень-то сложен,

Лишь вспомнить – и не позабыть

И слово,

И дело,

И доброе имя,

И солнечный свет не погас!

Мы встретимся снова,

Оставшись живыми,

На будущий год ждите нас!^[39]

Картинка растаяла.

– Эээ… мы приносим свои извинения за пробой трансляции… – Возникший снова диктор сглотнул, посмотрел куда-то в сторону, улыбнулся. – Мы продолжаем выпуск…

– Нет, ну ни фига себе, – выдохнул ошарашенный мальчишка. Вот тебе и кислотная музычка… – Это ж надо такому быть… – Он вскочил, словно готовый бежать на баррикады.

Андрей Данилович и Охэйо одновременно иронично посмотрели на него. Игорь смутился. В самом деле – этим найдется кому заняться и без него, да и вмешательство землян в такие вещи могло иметь последствия самые негативные. Но все же – здорово, что здешнее болото забурлило. Может быть, и не потому, что прибывшие земляне дали мьюри реальный и донельзя наглядный пример ДРУГОЙ жизни, а просто потому, что глубина дерьма в Федерации превысила все разумные пределы – но все равно, мальчишка волновался за тех неведомых мьюри, что бросили вызов тупой и бездушной системе, почти как за своих товарищей. Да и потом – почему неведомых?! Вайми и вся его безумная веселая банда – где они сейчас? Уж точно не в террейны папочкины забились. А знакомые остальных землян? А… а Лина?! На губах ожил вкус ее поцелуя – вкус свежей воды, вкус солнечного полдня в степи… Ну нет же, ну вот сейчас впору сбежать – к ним. И вместе с ними…

Игорь вздохнул. Дело его было – здесь, и он обязан был его продолжать, даже если это казалось сейчас смешным и бесполезным.

– Это была невероятная победа, – сказал Охэйо, возвращаясь к теме встречи. Несмотря на актуальные новости в сегодняшнем мире, он явно все еще был под впечатлением от увиденного на комбрасе – щеки у него покраснели, глаза блестели. – По всем канонам вы, земляне, НЕ МОГЛИ победить, это было просто невозможно. Но – победили все-таки. Мужеством и точным расчетом, а это очень редкое сочетание. А Чужие во многом перехитрили сами себя – развитие военной техники у них ушло в противоборство плазменных орудий и силовых полей, о многом другом оружии они и думать забыли. Да и застой ко времени вашего появления в Галактике царил невероятный. Сейчас даже трудно поверить… Так что там было дальше?

Игорь усмехнулся, тряхнул головой и вставил в проектор еще один чип.

14. Операция «Вихрь» Второй год Галактической войны

В этот день обстановка в зале Большого Круга показалась адмиралу Масальскому совсем иной, чем недавно в личном женевском кабинете Его Величества Императора Всероссийского. Вроде бы ничего не изменилось, но даже сам воздух пах теперь иначе. Давящая атмосфера неотвратимой угрозы, царившая здесь столько дней, тяжелое ожидание, временами похожее на беспомощность, самое ненавидимое землянами чувство – исчезло.

– Итак, Вячеслав Иванович? – Император повернулся к нему. Он был бодр и весел, как и в любой день до начала войны. – Докладывайте. Общество ждет.

«Общество» – Император Англо-Саксонской Империи Его Величество Эдуард VII, генералитет военный и гражданский – короче, весь Большой Круг – и правда заинтересованно ждало.

– Победа полная, Ваше Величество… господа… товарищи! – Голос адмирала дрогнул, но никто даже глазом не моргнул. Справившись с собой, адмирал продолжал: – Флота противника как сколь-либо организованной силы более не существует. Из состава команд у него погибло не менее ста пятидесяти тысяч бойцов, более семидесяти тысяч пленено нами. Из захваченных и сдавшихся кораблей значительная часть может быть использована немедленно, правда многие – лишь после переделки…

– Насколько велик нужный объем работ? – спросил Василий VI.

– Корабли дайрисов нам не походят совершенно, нэйкельские – только с дорогой и сложной переделкой, – вздохнул Масальский. – Джагганские примитивны, но вполне могут быть использованы в охранных эскадрах немедленно. Настоящий подарок – корабли сторков, но их очень мало нам досталось, сторки дрались, словно черти… Есть еще корабли нескольких рас, помимо этого уже в ходе боя и позже на нашу сторону перешло двадцать семь судов, в основном – нэрионы и шэни, но не только. Именно перешли на нашу сторону, не сдались нам – они готовы драться вместе с нами.

– Наши потери? – уточнил Император.

– Велики… Погибло и пропало без вести по приблизительным подсчетам – мы еще тралим космос на месте сражения и находим живых – более двадцати тысяч человек, – вместо Масальского ответил маршал медицины Баннефрич.

– Какой из кораблей больше всего отличился? – спросил Эдуард VII.

– Несомненно, линкор нового совместного проекта «Память Китежа», Ваше Величество, – решительно сказал Масальский. – Прорыв головы атакующей колонны Чужих, дуэль с четырьмя линкорами врага – три он уничтожил, четвертый – флагманский линкор джаго – заставил сдаться. Команда понесла тяжелейшие потери…

– Что ж. Погибших оплачем и героев наградим позже, – поднялся Глава Большого Круга маршал фон Райхен. Взглядом попросил разрешения у императоров. – Пока же предлагаю действовать! Начнем с того, что немедленно проводим ротацию – Первый и Второй Флоты отзываем от Земли, их сменяют для ремонта и отдыха команд Четвертый и Седьмой. Их оставшихся сил вполне хватит для прикрытия метрополии. К Первому и Второму присоединяем Шестой. Это более восьмисот вымпелов при поддержке тысячи трехсот истребителей.

– Отзывать Шестой опасно, у его соседей не хватит сил прикрывать… – сказал кто-то.

– И не нужно! – рубанул воздух рукой германец. – Буквально на днях в тылу фронта Чужих на направлении, прикрытом Шестым Флотом, началось сразу несколько серьезных восстаний… – Он выдержал паузу, пережидая тихий общий смешок и обмен взглядами. – Первый, Второй и Шестой Флоты мы бросаем в прорыв к Брэссудзе… – зажглась карта, по ней побежал луч указки, – …и уничтожаем десантную эскадру врага прямо в базах – для этого задействуем мониторы и штурмовиков флотов – пятьдесят мониторов и более тридцати тысяч десантников. После этого развиваем наступление вот в этих направлениях… Я спешу, пользуясь случаем, поблагодарить Большой Круг за оказанное моему народу доверие – заложены постройкой второй, третий и четвертый линкоры нового проекта, назвать которые было решено «Бисмарк», «Тирпиц», «Дойчланд»… – голос адмирала чуть дрогнул сентиментально, но никто даже не переглянулся, все слушали внимательно и сочувственно.

– Мы еще не одержали победы, – предупредил Василий VI. – Разгромленный нами флот составлял лишь седьмую часть общих сил врага.

– Мы тоже бросили в сражение лишь четверть наших сил, Ваше Величество, – ответил фон Райхен. – По его итогам соотношение сил определенно в нашу пользу. Сейчас враг растерян и деморализован – мы должны использовать этот момент, уничтожить десантный флот и десантные силы врага, что на многие годы вперед лишит его возможности совершать операции вторжения. Военно-космические силы Альянса, конечно, будут по-прежнему представлять опасность, но мы думаем, что враг теперь перейдет к обороне, откажется от крупных операций. Таким образом, мы, безусловно, на годы вперед завладели стратегической инициативой. И только от нас зависит, сможем ли мы использовать ее… Я предлагаю назвать план наших действий… – германец сухо улыбнулся. – Предлагаю назвать его «Вихрь».

* * *

– Мы сможем в конце концов отбиться, Вячеслав Иванович? Отбиться и победить? – спросил Василий VI. Расстегнул ворот парадного мундира и отошел к окну, из которого открывался вид на Женевское озеро. – Поймите, мне нужен честный ответ. Речь не идет о том, будем ли мы сражаться, смешно об этом спрашивать. Речь идет о том, хватит ли нам сил победить. На Большом Круге я не стал об этом спрашивать; сейчас – спрашиваю.

Адмирал пожал плечами:

– Я не дам вам ответа, Ваше Величество. По крайней мере, мы постараемся. Суммарная боевая мощь наших флотов выше, чем у флота любой из противостоящих нам рас. К тому же, мы будем драться за право своей расы на жизнь, а они – явно нет. В победе они не уверены, иначе были бы здесь гораздо раньше. Однако сил для наступления у нас катастрофически не хватает, новые корабли заложены и строятся, но в ближайшие годы численность Флота возрастет незначительно…

– На земных терминалах у нас есть пятьдесят эскадрилий или шестьсот штук истребителей – их можно будет перебросить на авианосцы для восполнения потерь, – предложил Император. – Это может сэкономить нам годы боевого развертывания.

– Оставлять Землю без прикрытия опасно, – вздохнул Масальский. – Крайне маловероятно, что Чужие сейчас бросят в атаку все наличные силы, но если все же бросят и прорвутся, мы потеряем все.

– О безопасности Земли не беспокойтесь, – сказал Император. – Нам удалось собрать еще одну верфь и наладить производство корветов – таких же, как и прежние, только гораздо мощнее. Мы заложили их пятьсот пятьдесят штук, и большинство уже готово – осталось доделать штук сто. Кроме того, с наземных батарей ПКО, я думаю, можно снять штук пятьсот тяжелых рельсовых орудий и установить их на грузовые баржи – если наши верфи справятся в срок с этой работой, мы получим целый флот вполне эффективных мониторов ПКО. Таким образом, наша оборона только усилится. А вот хватит ли нам экипажей, Вячеслав Иванович? Боюсь, что единственный резерв обученных специалистов, на который мы можем рассчитывать в ближайшие несколько месяцев, – это выздоравливающие из госпиталей. Как ни огромны казались наши довоенные программы подготовки, они оказались недостаточными. Мы недооценили потенциал врага – и увы, уровень наших потерь.

Адмирал вновь вздохнул:

– С этим проблем не возникнет, Ваше Величество. Как вы знаете, еще в самом начале войны было решено развернуть сеть госпиталей здесь, на Земле, чтобы не подвергать риску жизни раненых и медицинский персонал, заменить который очень сложно. Так что людей у нас вполне хватает – пусть они, увы, часто еще не вполне здоровы. Кроме того, сейчас у нас более двух миллионов новых добровольцев… и их обучение идет очень быстро – спасибо пионерским и скаутским программам, они уже заложили прочный фундамент…

– Добровольцы… – Император отвернулся. – Сколько многим из них лет? Семнадцать? Восемнадцать? Мальчишки…

– Многим еще меньше, Ваше Величество. Но очень многие из них уже потеряли родителей на атакованных планетах и лунах периферии. Не думаю, что врагам стоит рассчитывать на пощаду.

Император прямо посмотрел на него:

– Нам тоже, Вячеслав Иванович. Нам тоже.

Его Величество вновь отвернулся к окну и замер, заложив руки за спину. Сейчас адмирал не видел его лица.

– И все же, я сомневаюсь, Вячеслав Иванович. Правильно ли мы поступили, ввязавшись в эту войну? Сейчас мы побеждаем – но это сейчас. Мы давим врагов за счет быстроты и эффекта неожиданности, но вечно это продолжаться не может. Противник превосходит нас не только количественно, но и – увы – качественно. Есть ли в нашей ситуации хоть какие-то плюсы?

Масальский откашялся. Ему, отчасти, было неловко. Уже далеко немолодой человек, он понимал, что Император – отнюдь не бог, он тоже подвластен слабостям и сомнениям. И на нем лежит ответственность за судьбу всей Империи – а это невероятно тяжелая ноша. Что ж: не он один несет ее…

– Плюсы у нас есть, Ваше Величество, – начал он, – и их много. Первый плюс – мы едины. Даже наспех созданные объединенные части – из регулярных подразделений нашей и англосаксонской армий – действуют очень сыгранно. У противника такого нет. Мы пока не можем сказать точно, но ощущение такое, что среди его бойцов много рас-наемников и еще больше рас-рабов. При таком разнообразии, как у них, нужен отчаянно сложный механизм взаимодействия – его нет. Кроме того, можно уверенно сказать, что Альянс и возник-то из желания «поставить на место» нас – между многими расами, в него входящими, отношения откровенно враждебные. Допросы пленных это подтверждают. Наши аналитики составляют схему – очень интересную, кстати, – в которой будут прослежены взаимные симпатии и антипатии врагов. Уже сейчас можно сказать, что союз между нашими основными противниками – сторками и джаго – является вынужденным, и до встречи с нами их отношения представляли собой, по сути, беспрерывную войну. Отношения между сторками и нэйкельцами – главной технической ударной силой Альянса на поверхности планет – также довольно натянутые, а дайрисы и вовсе участвуют в нем из чисто экономического интереса… если мы правильно понимаем, что они считают экономикой. Кроме того, многие расы, формально союзные сторкам – прежде всего скиутты, – фактически, являются порабощенными, и многие их представители видят в нас не врагов, а как бы даже возможных будущих освободителей от многовекового рабства. Мы уже планируем ряд операций, которые могут буквально взорвать Альянс изнутри. Я видел черновики – отличная паутина, думаю, в нее мы поймаем не одну расу… Следующий плюс – моральная сторона. Тут мы однозначно на голову выше врага в целом. Агрессия Альянса основана, в основном, на страхе перед тем, что мы после победы заставим их держать ответ за их явные и несомненные преступления в прошлом, а это не самый прочный фундамент, согласитесь. Кое-кто из их правителей не скрывает, что считает поражения соседей-«союзников» большой удачей. Они, кстати, очень удивлены тем, что мы перед войной вступались за некоторые расы, до которых нам, казалось, не было дела; похоже, альтруизм у наших врагов не в чести, и теперь они за это платят.

– А наш моральный дух? – резко спросил Император, отвернувшись, наконец, от окна. – Наши Империи еще никогда не вели крупномасштабных войн – Серые Войны не в счет, Империй как таковых там еще не было…

Масальский усмехнулся:

– Опасения некоторых стариков, что долгий мир без реального врага уничтожит характерную для нас культуру воинского духа, не оправдались. По неофициальным, подчеркиваю, сведениям – бесстрашно и очень умело сражались практически все, также все отдают себе отчет в том, что речь идет о судьбе расы и цивилизации.

– В стойкости землян я не сомневаюсь, – кивнул Император. – Но вы же понимаете, Вячеслав Иванович, что в технике мы пока что отстаем очень сильно…

– Не во всех областях, – возразил адмирал. – Например, авиация Чужих резко уступает нашей. Они привыкли использовать атмосферно-космические истребители, которые не требуют аэродромов, потому что размещаются на авианосцах и легко перевозятся из системы в систему. Но эти машины плохо приспособлены к действиям в атмосфере, и в результате их войска в планетарных боях обычно скверно прикрыты с воздуха. Еще один плюс – у противника нет разработанной общей тактики; у нас – есть. Проще говоря, речь идет уже о культуре войны в целом. Чужие совершают ошибку за ошибкой, некоторые – наивные, детские. Иногда невольно возникает впечатление, что они ни разу не воевали всерьез…

– Не стоит рассчитывать на глупость противника.

– Не думаю, что это глупость. Это опять-таки разница культур, под которую невозможно или дьявольски трудно создать общие принципы действий… Теперь минусы. Стрелковое оружие на пороховых принципах уступает энергетическому вражескому – как в проникающей, так и в убойной силе. Дополнительное огорчение – те образцы, которые попали в наши руки, зачастую пока – пока! – не поддаются копированию. Неизвестные материалы, непонятные узлы… Ученые возятся, но до сих пор безуспешно. К счастью, Альянс не объединяет все известные нам расы, и мы можем попытаться купить некоторые основные технологии у нейтралов, например, у тех же мьюри, которые относятся к нам вполне нормально…

– Не стоит рассчитывать на помощь нейтралов, – предупредил Император. – Если они продают своих соседей нам, то нас своим старым знакомым они продадут с еще большим удовольствием, едва у них появится такая возможность.

– Я не сомневаюсь в этом, Ваше Величество, – усмехнулся Масальский. – Но многие расы, такие, как шэни или нэрионы, относятся к нам с несомненно искренним дружелюбием. Шэни, например, – отличные ученые, их помощь была бы очень нам полезна; нэрионы – отважные солдаты с близким к нашему менталитетом, тяготящиеся ролью наемников-полурабов… Это – тоже плюс. Минус – наземная техника Альянса. У врага ее дьявольски много, и она зачастую превосходит нашу, особенно техника нэйкельцев и дайрисов. Минус – масса того мяса, которое они на нас бросают. У нас есть уже общие сведения о численности их населения – и мне, если честно, даже страшно себе представлять хотя бы гипотетически, сколько они могут вооружить… гм… единиц. Как и масштабы их промышленности. Но что они чудовищны – не подлежит сомнению. Мы можем сколько угодно перемалывать их на фронтах – и кстати, не факт, что у нас и дальше это станет получаться, но пока целы их необозримые и непознанные нами тылы – это не будет иметь смысла, в сущности.

– И что же вы предлагаете? – иронически спросил Император. – Начать с предложения о сдаче – так сказать, авансом?

– Отнюдь, Ваше Величество, – возразил Масальский. – Сейчас наше наступление развивается успешно, и мы должны его продолжать, хотя бы в силу того, что каждая занятая нами планета – это ресурсы, это промышленность, часто превосходящая нашу, это, наконец, их обитатели, многие из которых – наши потенциальные союзники. Но это не значит, что мы должны поддаваться победной эйфории, считать, что еще пара битв – и враги падут к нашим ногам. Нет. Я думаю, нам не стоит скрывать, что война за будущее Земли будет долгой, тяжелой – и, увы, кровавой. Мы не должны ни в коем случае ослаблять наших усилий по строительству военных кораблей – впрочем, это банальность, конечно…

– А как у нас обстоят дела с Флотом, Вячеслав Иванович? – спросил Император. – В общем, – добавил он, заметив, что адмирал готовится к долгой речи.

– В общем – лучше, чем мы могли ожидать, – ответил Масальский. – В основном, как ни странно, из-за нашей технической отсталости – как вы знаете, противоплазменные магнитные экраны вражеских кораблей непригодны для защиты от кинетики, то есть от огня нашей бортовой артиллерии и ракет. Истинные же защитные поля имеются далеко не у всех, и их эффективность тоже часто ограничена. Многие хитроумные системы радиоэлектронного подавления врага тоже часто бесполезны, потому что у нас просто нет таких сенсоров. Кроме того, мы проектировали защиту наших кораблей от кинетики – они малоподвижны, но покрыты тяжелой броней, как оказалось, вполне эффективной против плазмы, особенно в сочетании с магнитными противоплазменными экранами, производство которых уже начато…

– Гм. Интересно, – заметил Император. – Как же вы тогда охарактеризуете корабли наших основных противников?

– Сторкадские – прекрасно вооружены, быстры и маневренны, но очень плохо защищены – это, по сути, пиратские рейдеры разных размеров – кстати, в более мирные времена я бы прочел вам интереснейшую лекцию по их истории, она напрямую взаимосвязана с нынешним состоянием космофлота Сторкада… Они опасны, но не выдерживают нашего огня. Джагганские – утыканы плазменными орудиями, но громоздки, неповоротливы, отвратительно оснащены и, по существу, непригодны для настоящего боя. Дайрисские – превосходны во всех отношениях, но слишком малы, им часто не хватает мощности. Нэйкельские – наиболее опасны, особенно линейные штурмовые носители – они достигают двух километров длины и покрыты броней толщиной двадцать метров, а также оснащены аннигиляционными орудиями – к счастью, больше ни у кого из наших противников нет таких технологий, а нэйкельцы отнюдь не расположены делиться ими с кем бы то ни было даже под угрозой смертельной опасности… Сами по себе нэйкельцы не очень хорошие бойцы – полагаются, в основном, на своих боевых биомехов, которые, к сожалению, действительно очень опасны… Бои на Китеже это показали, я видел записи и разговаривал с непосредственными участниками…

– Нэйкельцы – очень старая цивилизация, – заметил Император. – Насколько мы знаем, их империи уже больше восьми тысяч лет. Тем не менее, они не бросили против нас никаких супертехнологий, никаких свертывателей пространства, телепортаторов и прочего, чем пугали нас некоторые наши аналитики… Сейчас это хорошо, но в перспективе выглядит очень печально…

Масальский кивнул. Как и все, он знал о мечтах Его Величества – его тревожили любые преграды на пути развития Империи, даже такие, о которых другие еще и не задумывались.

– Здесь у нас есть весьма интересные сведения. Как я уже говорил, некоторые образцы инопланетной техники не поддаются копированию в наших условиях – тем не менее, они как-то были сделаны. А это значит…

– Что кроме Медленной Зоны в Галактике существуют и другие, с другими условиями, еще более благоприятными, – мгновенно догадался Император. – И большинство наших… оппонентов к ним не относится – они пользуются подачками более развитых цивилизаций. Это очень интересно, Вячеслав Иванович. Выходит, что наши противники… – Император на секунду застыл, явно пораженный этой мыслью, только сейчас пришедшей ему в голову, – о черт, да они же просто не смогут бросить против нас ничего лучше того оружия, что у них уже есть! Предел! Край! А вот мы – мы еще можем их удивить! Кроме того, мы можем развивать технологии, которыми наши враги пренебрегают, считая их слишком грубыми, – такие, как электромагнитные рельсовые орудия или неуправляемые ракеты, способные прорвать системы ПРО одним своим количеством… Кроме того, никто из наших врагов – за исключением сторков и скиуттов – фактически не имеет нормально подготовленной пехоты. Я думаю, мы должны максимально использовать это наше преимущество, вовлекая врага в планетарные бои везде, где это только возможно, выбрасывая в его тылы группы диверсантов и разведчиков. Далее. Нам нужно электромагнитное импульсное оружие для борьбы с автоматической боевой техникой – это в значительной степени нейтрализует преимущество врага. Но больше всего нам нужна разведка. Воевать вслепую нельзя, а мы пока что не имеем представления об истинных силах противников, о местоположении их баз, об их соседях, об отношениях между ними…

– Мы занимаемся этим, – заметил Масальский. – Соответствующие службы ведут тщательный допрос пленных и вообще всех инопланетян, согласных с нами сотрудничать… Все, что успел за предвоенные годы наработать наш дипкорпус, подвергается фактически разложению на атомы, буквы и звуки с целью наиболее полного изучения…

– Этого мало! – отрезал Император. – Много ли стоят сведения, полученные из вторых рук? Нам нужны рейдеры дальней разведки – корабли, которые смогут пройти в самый дальний тыл противника и вернуться. Как вы знаете, эта проклятая война сорвала все наши космографические программы, которые были очень перспективны. Мы должны возобновить их, уже на другом уровне, конечно. Нельзя замыкаться только на войне, думать о том, как победить стоящего перед нами врага. Да, победа нам нужна, и мы этого не скрываем. Но – черт побери! – мы ведем войну с четырьмя расами, а ведь их в Галактике тысячи! Большинство просто ничего не знает о землянах – мы должны изменить хотя бы это. Мы бьемся не только за себя – речь идет о судьбах Галактики, быть ли ей домом для разума, или по-прежнему оставаться загоном для скота для одних и браконьерским заповедником – для других…

– Поможет ли нам это, Ваше Величество? – спросил Масальский. – Те, кто мог бы встать с нами на равных, оказались просто алчными и не очень умными хищниками, а те, кого мы могли бы назвать своими друзьями, – порабощены, унижены и ничем не могут нам помочь. Пока, по крайней мере.

– Признаюсь, я ожидал иного, – вздохнул Император. – Я, да и не я один, мечтал о братьях по разуму, о том, что в космосе нас ждут друзья. Вы слушали пять лет назад выступление моего венценосного соратника, императора англосаксов, – сколько в нем было веры в это братство!

А Адмирал задумчиво кивнул. Эдуард был еще большим фанатиком освоения космоса, чем русский император.

– Я предполагал, конечно, что найдутся и враги, – продолжал Василий VI, – глупо было бы верить в иное, но что ближайшая Галактика окажется поделена между расами рабовладельцев и разбойников, что в ней царит закон силы, что мы с нашими тяжело выстраданными понятиями о Чести и Свободе окажемся единственными, кого они еще не подмяли, – нет. Согласитесь, Вячеслав Иванович, это очень печально. Просто по-человечески печально. Мальчишки, которым я обещал звезды, вынуждены за них воевать… Девочки, которым эти мальчишки звезды показывали, теперь смотрят на них с ужасом: не сейчас ли, не возле этой ли вот звезды погибнет любимый?

– Несомненно, Ваше Величество, это тяжело… – согласился Масальский. – Но я бы посмотрел на эту проблему иначе. Вспомните, с чего начиналась наша Империя – с одного-единственного человека, который решил не «выживать», а навести порядок в разрушенном мире… Сейчас нас шестьсот миллионов. Вместе с англосаксами – далеко за миллиард. Среди нас больше нет дураков и предателей – просто НЕТ, как вида. Да, наших врагов больше, и они, к сожалению, сильнее. Да, война будет трудной и долгой. Может статься и так, что мы с вами уже не увидим победы… Ну и что с того? Разве вы сомневаетесь, что мы победим, что мы когда-нибудь вычистим и эти авгиевы конюшни?

– Нет, Вячеслав Иванович, я не сомневаюсь. Мне просто обидно. Вспомните, как ликовал народ – да и мы с вами, – когда Зона рухнула, когда открылись звезды… Сколько было надежд – и чем все кончилось? Теми же ордами зверья, с которыми мы должны драться за свою жизнь… Да, не все они зверье, там полно бьющихся за свою Честь, купленных, проданных, запуганных, просто обманутых – но, боги, опять начинать все сначала… ломать силу силой, убеждать, доказывать… неужели в мире не меняется ничего?

– Ничего не менялось, – ответил Масальский. – Пока не появились мы.

Официальное заявление Императора Англо-Саксонской Империи Эдуарда VII по поводу победы над Чужими

Это ночь Первого Дня: день, который начался почти два года назад – начался, как кошмар.

Маятник качнулся в обе стороны – и мы увидели многочисленные грани нас самих.

Это была блестящая кампания!

Она подарила нам самую массовую битву кораблей, когда-либо виденную Галактикой, величие и вечность которой нельзя описать словами.

Мы все были свидетелями разрушения 300 вражеских дредноутов, 285 вражеских крейсеров и неисчислимого количества рейдеров, фрегатов, корветов и шаттлов. 220 000 вражеских солдат попали в наш плен. Мы были свидетелями самого большого тактического отступления Чужих со времен нашего появления в Галактике, масштаб которого заставил многих усомниться в его реальности. Они очистили без боя более тридцати звездных систем. Это привело к самому большому расширению наших границ со времен начала Экспансии.

Наши Империи вынесли тяжесть атаки флотов, измеряемых тысячами вымпелов, и порой казалось, что вся Галактика объединилась с целью поставить нас на колени. Мы видели наших союзников, умирающих под натиском стены огня, – многие из них исчезли в небытии. Другие же вышли на новый уровень, и политическая карта региона изменилась до неузнаваемости с начала событий этой войны.

И все же одна вещь осталась неизменной: мы все еще здесь. Наши Империи сильнее сейчас, чем когда-либо. Они выдержали проверку временем, проверку почти непереносимым давлением, никогда не сомневаясь в себе, всегда без страха за будущее. Возможно, что теперь все поймут, что мы, земляне, называем себя братьями не только потому, что это красиво и приятно звучит. Мы существуем не по причине нашего огромного богатства. Мы существуем не потому, что нас много. Мы существуем не потому, что у нас вдохновляющие лидеры. Заслуга за наше существование и все наши достижения принадлежат всем и каждому землянину в отдельности: нам всем, братья.

Мы победили – здесь. Сейчас. Сегодня.

15. Интерлюдия Йэнно Мьюри 205 год Галактической Эры

Охэйо помотал головой, когда запись закончилась. Было видно, что предусмотрительность русского Императора произвела на него глубокое впечатление.

– Да уж, после вашего появления в Галактике изменилось тогда и меняется постоянно многое, – сказал он. – И, что интересно, только в лучшую сторону. Интересно – мьюри пригласили вас сюда, чтобы позабавиться над дикарями, не скрывали этого – и что мы видим сейчас на их улицах? – Он помотал головой в искреннем изумлении. – Жаль даже, что мы, джангри, так мало интересовались землянами… Вот что: не хотите ли пообедать? – обратился он сразу к обоим землянам.

Земляне хотели. Церемонии из обеда никто из присутствующих устраивать не пожелал, так что еду принесли прямо в гостиную – что-то вроде запеченных креветок и суп, все очень вкусное. Игорь немного волновался насчет придворного этикета, но Охэйо ел как совершенно обычный, хорошо воспитанный человек. К тому же, во время обеда можно было смотреть новости – похоже было, что в болоте «общества благоденствия» назревала еще большая буча, чем уже было известно из прежних выпусков новостей. Игорь чувствовал, что крышку с котла все-таки вот-вот сорвет, и варево, кипятившееся столетиями, хлынет наружу…

Массовые беспорядки на расовой почве сотрясают Йэнно Мьюри. Сообщается о погибших

Срочное сообщение. Сообщается по крайней мере о дюжине смертей, явившихся ответом на преступления на расовой почве, и акты вандализма по отношению к мергосам джаго на Йэнно Мьюри. Столкновения между беженцами-джаго и этническими мьюри происходят во всех крупных городах планеты. Полицейские силы Федерации по подавлению беспорядков пытаются прекратить насилие. Сообщения о погибших и раненых поступают из промышленных районов на окраинах, где, судя по всему, волнения и начались. Очевидцы рассказывают о разъяренных рабочих-джаго, повернувшихся против хозяев-мьюри, которые, в свою очередь, защищают себя «всеми возможными способами», включая огонь на поражение. Местные федеративные силы правопорядка призывают горожан «держаться подальше от опасности», оставаясь дома или в более безопасных центральных районах.

Десант Внутренних Сил Безопасности атаковал мятежников

Десант Внутренних Сил Безопасности корпорации «Найравана» высадился на территории мятежного завода для противодействия «захвату заложников», как это было названо в пресс-релизе. В соответствии с официальным заявлением, сделанным корпорацией, мятежные рабочие шантажируют ее угрозами убить своих коллег на заводе, если их требования не будут выполнены. Однако несколько сотен рабочих собрались по периметру захваченного завода и открыто выражают свою поддержку мятежникам. Так же, по неподтвержденным сведениям, на заводе удерживается только его руководство. Представители правительства Федерации никак не комментируют появление десанта. Захваченный завод является основным производителем вооружения на планете, а также крупнейшим поставщиком оборудования многим корпорациям.

Группы молодежи поддерживают Неймура

Ажиотаж от выступления Оттина Неймура все еще прокатывается по всей Федерации, и юные мьюри больше всех призывают к поддержке революции.

Особенно часто в эти дни на улицах встречается молодежь, устраивающая демонстрации в поддержку Неймура, а также иногда распевающая Те’Раухака (древние родовые песни победы) или декламирующая некоторые из наиболее ярких моментов выступления этого одиозного лидера, восставшего против строя, которому он обязан всем в жизни.

Пока все свидетельствует о мирном характере этих демонстраций, хотя есть неподтвержденные сообщения о некоторых группах, нападающих на мьюри, которые не выказывают полную поддержку продолжающимся погромам против джаго.

– Ну что, продолжим? – спросил Охэйо, когда немногословные слуги унесли посуду. – Время у нас еще есть, надеюсь?

– Время есть, – согласился мальчишка. – Но впереди – не самое веселое…

16. Дело чести Второй год Галактической войны

Орбитальный боевой терминал Антон впервые так подробно видел изнутри. На экскурсии (казалось, она была давным-давно!) школьникам показали то, что сочли нужным, а не то, что составляет повседневную жизнь этого огромного комплекса – одного из тех, что предназначены для обороны планет и лун. Но, честно сказать, первое время его занимал не столько терминал, сколько новый выходной мундир. Как и все земные мальчишки, Антон, конечно, мечтал стать военным, но отдавал себе отчет в том, что с его-то вполне средними показателями, и физическими, и умственными, вряд ли это получится при тамошнем конкурсном отборе. И вот он – юнга, участник настоящего победного сражения, в выходном мундире Флота (эх, жаль нельзя надеть парадку!) идет по коридорам самой настоящей космической крепости. И все на него восхищенно смотрят.

На самом-то деле, конечно, никто на мальчишек не смотрел – ни восхищенно, ни как-либо иначе. Скорее тут уставились бы удивленно на человека без формы. Таковых не наблюдалось вообще. А двое юнг с какого-то линкора были зрелищем насквозь обыкновенным, даже если на груди у одного из них орденская планка (и снова жаль, что настоящий орден можно только с парадкой носить!). Ставрос это понимал, кстати, и на Антона поглядывал иронично, но ничего не говорил.

Мальчишки гуляли. Они были в увольнении, вскоре предстоял отпуск – как только линкор отправится отсюда – с орбиты вокруг Плутона – к Земле. Об отпуске Антон старался не думать, и у него это, в целом, получалось. Только иногда по вечерам он снова ощущал прежнюю боль… но она казалась далекой, и даже то, что отец так и не отозвался пока – то ли ушедший запрос так и канул в бездны аппарата стремительно растущих вооруженных сил, то ли еще что, – не сильно беспокоило. Тринадцатилетний мальчишка, по счастью, обладал присущими этому возрасту мощнейшими защитными рефлексами и сейчас просто наслаждался прогулкой. Навстречу попадались не только люди – в эллингах терминала стояла и спешно чинилась Первая Освободительная Эскадра в полном составе, а инопланетяне – в основном шэни и нэрионы – тоже отдыхали, и вот на них-то как раз посматривали с любопытством, да и они сами глазели кругом. Казалось, многие прямо-таки стараются найти вокруг что-то такое, что им откроет глаза на секреты земных побед…

– Зайдем? – ткнул Ставрос Андрея в бок и кивнул на ярко освещенную арку-дверь, завешанную, казалось, облаком полупрозрачного переливчатого газа, – они находились в зоне отдыха, и такие двери – кафе, рестораны, бары – тут встречались часто. Где-то танцевали, где-то ели, где-то просто разговаривали… В данном случае изнутри слышался веселый шум, который, правда, утих, как раз когда мальчишки подошли к арке, – под гитару зазвучала песня, заставившая замолчать даже самых неугомонных весельчаков. Песня была новая, о Китеже, о нападении сторков на поселок…

…не стреляйте, дяденька, милый —

Вы, должно быть, храбрый солдат!

В десять раз у вас больше силы,

И у вас в руках автомат…

Папа мертв, он взрывов не слышит,

А Андрюшка ранен в живот…

Бой идет, и рушится крыша,

И мой братик сейчас умрет…

Не стреляйте, дяденька, в спину —

Всей моей семьи больше нет…

Вы же взрослый, сильный мужчина —

Ну а мне всего девять лет…^[40]

– Зайдем, – только теперь кивнул Антон.

Внутри почти не было свободных столиков – тут сидели штурмовики, и пел молодой офицер, вокруг которого сидели и стояли слушатели. Как раз когда мальчишки, осмотревшись, обосновались на отыскавшихся свободных местах, офицер усмехнулся, посмотрев вокруг, подмигнул и начал другую песню – заставившую всех оживленно и весело зашуметь – впрочем, шум он перекрывал легко…

…А наверху скиутт сидит здоровый…

А кто ж их знает, тех скиуттов, – мож, их пять?

Такой вот выпал мне расклад хреновый —

Ползти наверх и ни фига о них не знать…

Но я дополз туда, ругаясь злобно!

А вот и опаньки – а вот и мой клиент!

И не смотрите вы, что я помельче, —

Я все равно его уделаю в момент!

Вот нагайкой в череп, да без разговора,

Вот те с правой в печень острый нож…

Ты посмотри – вокруг такие горы,

Ты с этих гор, волчара, больше не уйдешь…^[41]

Мальчишки заказали себе по большому бокалу лимонного сока и по двойной порции котлет по-киевски с жареной картошкой – и картошка и мясо тут были свежие, не консервированные и не сублимированные, от которых в походе все равно устаешь, сколько бы ни уверяли тебя, что они «идентичны свежим». В ожидании заказа они принялись обсуждать, что делать дальше – до конца увольнения оставалось еще полно времени, собственно, оно фактически только-только началось, – и не сразу заметили, как к стойке подошел и стал делать какие-то покупки, набивая ими большую сумку, их ровесник. И только когда он заказал – видимо, себе – минеральной воды и стал озираться, ища, куда сесть, Ставрос подавился новым предложением насчет дальнейшего отдыха:

– Сторк!

– Че-го?! – Антон завертел головой и уставился на мальчишку с сумкой и минералкой – именно на него смотрел Ставрос. – Иди ты знаешь… – и замолчал, разглядывая мальчишку.

Зеленоглазый, рыжий… таких было достаточно и среди землян во всех концах обеих Империй. Но Антон быстро «кинул линии»^[42] на лицо зеленоглазого и даже привстал.

– Е!

Между тем мальчишка – он был одет в рабочий комбинезон Флота, но без знаков различия, эмблем и нашивок – поймал на себе взгляды юнг. На миг опустил голову, кажется, вздохнул тяжело. Потом вскинул подбородок, сделал несколько шагов и сел за их столик – те отодвинулись даже, не сводя с рыжего откровенно враждебных глаз.

– Да, я сторк, – тихо сказал тот по-русски почти без акцента, нагло отпил из своего бокала.

Ставрос свирепо засопел и покраснел – быстро, резко. Антон стиснул зубы и почувствовал, как затекают кулаки. Наверное, он бы ударил… если бы не глаза сторка. В них был странный вызов – беспомощный и горький. И Антон спросил резко:

– Пленный? Тогда чего тут разгуливаешь?!

– Да какой он пленный, у него же сопли под носом висят, – презрительно сказал Ставрос, видимо, решив убить сторка высокомерием. – Небось, из некомбатантов, только какого он не в лагере? Ты как тут оказался, слышишь, ты? – соизволил он обратиться к сторку.

– По своей доброй воле и обоюдному желанию сторон, – огрызнулся сторк и снова отпил из бокала.

Ставрос молниеносным движением поднес к его лицу крепкий, с космическим загаром кулак – остановил в каком-то сантиметре.

– Видишь? Тресну – ты в коридор на жопе выедешь. И все барахло по дороге растеряешь.

– А оно не мое, – криво улыбнулся сторк. – Моего тут только я и остался, да и то кусочком.

Мальчишки переглянулись. Антон спросил негромко:

– Да откуда ты, тебя же добром спрашивают?

– С корвета «Стрела», – ответил тот. – За покупками послали.

Мальчишки снова переглянулись. Ставрос уже спокойней спросил:

– У тебя что, родители за нас, что ли? Беженцы? Так бы и сказал…

Глаза сторка полыхнули:

– Мои родители – не предатели, и сапоги вам целовать… – он вдруг осекся и даже как-то сжался. Но продолжал: – Мои родители мертвы. И две младшие сестры. Их всех убили на Арк-Торе ваши десантники.

Две младшие сестры, подумал Антон. И потупился. Но Ставрос презрительно сказал:

– Врешь ты что-то. Наши десантники в детей никогда не стали бы стрелять.

– Их убили случайно, – сторк отвел глаза, вздохнул. – Отец, мать и я… мы стреляли из дома. Ваши думали, что там военные, и ударили из какой-то большой пушки.

– Ну и сами виноваты, – отрезал Ставрос.

Антон поморщился:

– Ставр, погоди ты… Ну, виноваты, конечно. Но все равно же… – и повернулся к сторку. – Тебя что, наши подобрали?

– Капитан корвета Ярошевский Иван Иванович… меня и младшего брата… – сторк вдруг поставил бокал и, вскочив, повернулся к мальчишкам спиной. Рывком задрал куртку.

Никто не обратил на это внимания – молодой офицер опять что-то пел, вокруг него стояли буквально стеной. А Антон откинулся на стуле. Спина сторка была украшена синими, лиловыми, алыми рубцами – следами зверских постоянных побоев в течение уже долгого времени.

– Это – от него, – тихо сказал сторк, садясь и опуская куртку. – В подарок.

Юнги молчали. Сторк болтал в стакане минералку, потом залпом допил ее, отвернулся куда-то к стене. Антону очень хотелось, чтобы он встал сейчас и ушел. Просто и поскорее. И можно было о нем забыть и пойти дальше гулять. Они заслужили. А сторк – просто сын врагов. Но сторк не уходил, и мальчишка задал вопрос – почти выкрикнул:

– Да почему ты не сбежишь?!

– Да я же не один, сказал ведь… Мы с младшим братишкой. Он нас отдельно держит. Меня просто в каюте, а брата в спальне, в клетке, – лицо сторка передернулось. – Я сперва сразу сказал, что он меня убить может, и все, и ничего я не буду делать. А он тогда… он тогда… он тогда… – сторкскривился, поглотал, переждал боль. – Он младшего подтащил к себе, на колено положил и стал гнуть через него… Говорит: «Вот сейчас я ему позвоночник сломаю, гаденышу, и тогда ты что скажешь?» А он же маленький. Он не понимает еще. Он закричал. Заплакал. И я сразу сломался… В ноги упал… – сторк как будто сам себя резал – медленно и даже с каким-то удовольствием. – И сапоги ему… – выговорить он не смог. – А этот… еще сказал, чтобы я не вздумал с собой что сделать – я-то тогда отмучаюсь, а вот мой брат сполна заплатит… Я раньше читал сэокг… ну, песни про героев, про воинов… Они даже если на их глазах близких убивали, от своего не отступались. Оказывается, по-другому тоже бывает…

– А команда?! Команда что?! – допытывался Антон.

Ставрос молчал, только хмурился все сильней…

– А команда и не знает ничего. Наоборот, хвалят капитана – мол, чужих вражат подобрал и жалеет, при себе держит, вот так… К нему же без вызова никто прийти не может, никто и не видит ничего и не знает. А я вечером лежу и думаю: хоть бы мы оба не проснулись утром. Просто не проснулись, и все. А предки не слышат, далеко, наверное… Или не хотят трусу помогать…

– Какой же ты трус? – хмуро сказал Ставрос.

Сторк медленно повел углом губ:

– Трус… Я знаю. Ладно, брат, ради него… Но я и сам… Кидаюсь сразу выполнять, только чтобы не бил лишний раз. А он все равно бьет. Когда не в спальне, а в каюте и дверь закрыта, брат не слышит, тогда я кричу. Кричишь – не так больно… Еду – миску в угол ставит, на пол. У нас так рабам есть не давали… Или сапоги… в зубах заставляет приносить. А еще… на нитку кусок колбасы привяжет, и я за ним бегаю. Говорит, как кот. А кто такой кот, я не видел ни разу. Животное, да?

– Дома у нас такие живут, – сказал Антон. – Как ваши накъятт, только меньше намного и бескрылые.

– Ну, я так и думал. Еще «спортом занимается» со мной. На беговой дорожке, ерунда такая, тренажер называется. Руки к рукояткам пристегнет и бежать заставляет. Пока падать не начну. А падаю – он через рукоятки током, чтобы вставал. У меня от тока уже рефлекс выработался – ударит, и у меня моча течет. Сама. Когда подошвы в кровь сотру, тогда он отпускает… Или вместо груши для бокса – так? – вешает за руки… – сторк опустил глаза в стол. – Мне уже и не стыдно. Ни гордости не осталось, ни стыда, ничего… Я раньше мечтал на войне героем стать, героем Сторкада. А сейчас только думаю – уснуть бы и навсегда. Только чтобы с братом… Правда, предки нас не узнают. И мы провалимся в ледяное озеро, где туман кружит всех, кто умер, как трус, а в воде – битый лед. Ну и пусть уж. Я младшего на руках понесу. Говорят, там все-таки можно выбраться на берега… Только вот отца я не увижу уже никогда – он умер, как воин, ушел в Палаты Мужей, а я умру в рабстве… – Сторк выпрямился отчаянно, его глаза сверкнули, он шепотом вскрикнул: – Я – в рабстве! Даг Ульво кен ло Ульво ап мит… – его голос сорвался и упал, он опять сгорбился. – А утром все равно просыпаюсь – и все заново…

Мальчишки притихли, слушая сторка. Ставрос, воспитанный в традициях Флота и не знавший другой жизни, в общем-то, был просто возмущен и разгневан тем, что офицер-землянин позволяет себе издевательства над пленным. Он бы даже воспринял это, как вражеский поклеп, если бы не наглядные доказательства и чисто подростковое интуитивное ощущение, что ему не врут. И теперь грек разгневанно посапывал, исподлобья глядя на сторка и соображая, что надо делать с таким позорищем, – ни в уставе, ни в предыдущей небогатой жизни ничего не подсказывало парню, как тут поступить. Он, кстати, хотел было сказать, что теперь сторк почувствовал, как это – быть рабом, и поделом… но не сказал. Какое это имело отношение к происходящему? Сторки были рабовладельцы, и этим все сказано. А капитан земного корвета рабовладельцем не был, и это – другое дело, другой разговор, другой спрос…

Антон, более тонкая натура, просто пришел в ужас. То, что его родной поселок уничтожили именно сторки, кошмар медленного умирания в развалинах – он ничего этого не забыл. Но именно потому, что он умел сочувствовать, собственные страдания как-то наложились на сторка и слились именно с ним, лишившимся родных, живущим безо всякой надежды, в постоянном страхе, да еще и среди врагов! Если Ставрос все-таки не мог представить себе по отношению к землянам слово «враги», то Антон понимал, что для сторка-то это именно так и есть! Враги кругом, и мундиры вражеские, и язык врагов, и лица, и даже воздух, которым дышишь, и все, что для него, Антона, – родное, свое, близкое! – для сторка враждебно и страшно… Подавшись вперед и притиснув кулак к кулаку, Логинов слушал сторка, неподвижно, широко раскрыв глаза.

А сторку, измученному, оскорбленному до глубины души, отвратительному самому себе, как видно, было уже все равно, кто перед ним и с кем он говорит – лишь бы выговориться и больше не держать это в себе. Ровесникам рассказывать такое было все-таки проще, чем взрослым, перед взрослыми землянами он бы ни за что не унизился так, это был бы уже край, бездна… Когда же он выговорился и посмотрел на молчащих мальчишек-землян, то только усмехнулся – горько, криво. Конечно, они радуются унижению – да еще какому унижению! – врага… Что ж. Все правильно…

– Ладно, я пойду, – сказал он, вставая.

Антон схватил его за рукав:

– Куда?! К этому гаду?! Ты что?!

Сторк окаменел, изумленно глядя на земного мальчика. Это не укладывалось в его голове – свой назвал своего гадом за то, что тот издевался над врагом! Разве пленный враг – не раб?! Не вещь?! Да, ему плохо, ему непереносимо. Но землянам-то что?! Он даже подумал, что неправильно понял чужой язык.

– Нет, идти надо, – Ставрос встал и одернул мундир. – К коменданту терминала сразу. Пошли быстро.

Заказа мальчишки не дождались.

* * *

Капитан Ярошевский, казалось, не удивился, когда увидел явившийся наряд военной полиции. Спокойно кивнул в ответ на уточняющий вопрос о звании и фамилии. Посмотрел на вошедшего среди полицейских Ульво, усмехнулся, открыл каюту, жестом пригласил всех присутствующих – как будто хозяин на банкет. Растерянные офицеры корвета вошли со всеми, держа наготове оружие, – и в каюте сразу стало очень тесно.

Ульво опрометью бросился к установленной в углу между кроватью и переборкой клетке – явно самодельной, но прочной, – в которой вскочил в рост маленький сторк, что-то закричавший брату. Ульво задергал замок. Обернулся к Ярошевскому…

И в тот же момент капитан выстрелил. Из небольшого пистолета старой модели, который он держал, как позже оказалось, в кобуре-кармане.

Первая пуля попала в лоб Ульво, и он упал – упал, стараясь прикрыть клетку с братом. Но вторая угодила точно в висок младшему мальчику, и тот осел, цепляясь за прутья, привалился к ним…

В каюте стало пронзительно тихо. Не двигался никто. Только из голов убитых сторков с еле слышным побулькиванием вытекала темная кровь, сливаясь в одну лужицу. Когда лужица добралась до сапог сержанта, командовавшего нарядом, тот отступил и вскинул глаза на Ярошевского, который аккуратно положил пистолет на стол.

– Что вы смотрите, сержант? – спокойно, с легкой насмешкой, спросил он. – На арестованных полагается надевать наручники. Вот к чему приводит забвение устава.

– Что вы наделали, Иван Иванович? – тихо сказал молодой гардемарин. – Иван Иванович, что же вы наделали?

– Ничего такого, чего не стоило делать, Саша, – отозвался капитан, не глядя кладя в руку сержанта, протянутую по-прежнему молча, ключ. Удовлетворенно кивнул, когда на его запястьях щелкнули браслеты. – Вот теперь правильно…

Гардемарин проследил, как сержант вытащил из клетки – нет, скорее осторожно вынул – тело младшего сторка. Помедлил, держа его на руках, положил рядом с убитым братом, поправил обоим руки по швам и закрыл глаза. Потом подумал, положил правую руку старшего на левую – младшего. Снова было тихо, и снова все следили за сержантом. Тот выпрямился и сказал с трудом:

– Вы арестованы, – больше ничего не конкретизируя.

– Я знаю, – согласился Ярошевский.

Сержант сглотнул, приоткрыл рот – собирался что-то сказать, что-то тяжелое, как булыжник. Но вместо этого только указал рукой подчиненным.

– Иван Иванович, зачем?! – гардемарин пошел рядом с арестованным, заглядывая ему в глаза, как маленький мальчик взрослому. – Иван Иванович, это же дети! Как вот они! – гардемарин ткнул в застывших в кессоне – дальше они идти не посмели – Ставроса и Антона, хотя сам был старше на пару лет, не больше.

– Не говори глупостей, Саша, – капитан улыбнулся. И вдруг заговорил – быстро, громко, напористо и убежденно, обращаясь уже не к гардемарину, а ко всем вообще: – Вы что, слепые?! Как вы не поймете, что мы воюем со зверьем, с бесчисленным и опасным зверьем?! Какое милосердие?! Какие правила войны?! Убить их как можно больше; если попадаются их дети – убивать их, пока не выросли! Расчистить космос от этой дряни! Иначе они поднимутся! Даже побежденные – опять поднимутся! Думаете, они оценят наше благородство?! Чушь, глупость, наивность! Они посмеются над нами, потому что любая доброта для них – только слабость! Если уж война – то война по-настоящему, без этих игрушек в тупое благородство!..

В коридорах корвета все обалдели от произошедшего настолько, что никто и не подумал задержать бегущих юнг. Они, тяжело дыша – хотя пробежали немного, вообще-то, остановились в капитанском салоне, у входа в каюту.

– Вам сюда не надо, – военный полицейский преградил наконец дорогу, но мальчишки успели увидеть лежащие рядом трупы – с окровавленными головами, держащиеся за руки.

Антон попятился. Споткнулся о комингс, удержался на ногах и опрометью бросился обратно…

…Когда он выбежал на причальную площадку, капитана Ярошевского вели уже далеко внизу. Люди вокруг – на лестницах, у подъемников, в переходах – недоуменно провожали группу взглядами. И еще более удивленно вскинули головы, когда сверху – там, где мальчишеская фигура, вцепившись руками в перила, перегнулась через них почти в падении – раздался отчаянный звонкий крик:

– Гад! Какой ты гад! Лучше сто раз проиграть, чем один раз – победить с такими гадами, как ты!!! Гад! Гад! Гад!

Яростный крик, его отрывистые слова не били – они словно клеймили.

Только теперь Ярошевский замолчал и ссутулился.

* * *

В личном деле расстрелянного по приговору военного суда капитана Ярошевского было отмечено, что его родители, жена, младший брат и две дочери – трех и пяти лет – погибли во время боевых действий на Китеже.

А на короткую церемонию погребения сторкадских мальчиков в космосе пришло неожиданно столько людей, что им не хватило места на парадной палубе.

17. Долг Второй год Галактической войны

Пожалуй, никогда еще Варшау – древний город на стыке Империй – не был так многолюден, как сейчас.

Люди переполняли город, и временами казалось, что он вот-вот взорвется – как плотно завинченная банка с водой, поставленная на огонь.

Военные и гражданские. Ошалелые и от этого пронзительно-шумные делегации школьников – самых разных победителей и призеров, получивших право приехать сюда в награду. Дворяне. Фермеры. Рабочие. Женщины и мужчины. Жители Земли и космических колоний. Оба Императорских Двора и весь Большой Круг. Флаги, флаги, флаги – самые разные флаги…

Не меньше пяти миллионов человек (и много тысяч не-людей) съехались сюда. Событие же, которое должно было состояться сегодня, будут смотреть более миллиарда только людей. Сколько самых разных инопланетян увидят его на экранах трансляторов – было трудно себе даже представить.

Вместе с людьми по городу волнами перекатывался обычный шум – и пение разноголосое, разноязыкое, замешанное на военных маршах. Было от чего просто-напросто ошалеть.

Молодой парень в простой одежде, по виду – рабочий, попавший в это кипение прямо с трапа самолета, не ошалел. Может быть, потому, что думал о своем и смотрел по сторонам как-то отстраненно…

…Мимо возбужденно пронеслась компания из десятка мальчишек в пионерской форме с яркими табличками «Добровольный помощник» на груди. Это были местные ребята, шедший по окраинной улочке между древних домов юноша уже несколько раз видел их – то бегущих вот так куда-то, то просто исполненных гордости за родной город и чувства собственной значимости, вышагивающих рядом с приезжими: вся пионерия Варшау была мобилизована для того, чтобы помогать на улицах «не местным» – показать дорогу, рассказать что-то, проводить куда-то… Вместе с земными мальчишками бежал нэрион – азартно прижав уши, на груди национальной рубашки – алый галстук пионера, инопланетный мальчишка перекликался с худощавым рыжим парнишкой на посвистывающем и цокающем языке, непринужденно вставляя в перекличку русские и английские слова… Юноша проводил их глазами и грустно улыбнулся, посмотрел на часы – явно не просто так, он чего-то ждал. И, судя по всему, времени до этого события оставалось еще немало.

В кофейне, куда он заглянул, хозяин – пышноусый атлет – сразу махнул рукой, предотвращая попытку достать бумажник:

– Никаких денег, пане! Сегодня все и для всех – бесплатно! Жаль, что посетителей маловато… – он обвел взглядом зал, посмотрел в большое окно-витрину и воспрянул духом: – Ну да ничего! Как парад начнется – так набьются, это право слово верно! Тогда и скучать не придется… Вам чего подать-то?

Юноша заказал кофе, печенья и почти не удивился, когда хозяин, принеся заказ, устроился на стуле рядом и завел разговор. О том, что «всех своих» он отпустил погулять в такой день, что старший сын с женой и маленькой дочкой у него живет на Китеже и как волновалась вся семья, когда Чужие напали на планету, но «бронь божи!», Чужие никого у сына не убили, хотя он сам дрался с ними в ополчении, а жена и дочь прятались в лесу у туземцев. И что двоих этих туземцев сын недавно привозил сюда, показывал Землю, и что «люди они добрые весьма, а что дикие – так и что?» И что младшего недавно с тремя одноклассниками поймали аж на Арконе – почти пробрались на космодром, чтобы лететь на Флот и вступить в него юнгами; пришлось всыпать, но несильно, уж очень дело большое. И что у дочки парень погиб в «большом сражении в космосе, знаете, конечно?» – хороший был парень такой, рос на глазах, дружили с дочкой с детства – и дочка, которую наотрез не взяли на Флот, теперь записалась на курсы медсестер, «мувит, хоть так за него отомщу – раненым помогать буду!». И что война, видимо, все-таки долгой не будет, потому что «ведь сильно добже их побили, замиренья просить будут – вы-то как думаете?»… Разговор юноше не мешал ничуть, хотя посетитель сам говорил мало. Хозяин спохватился, только когда послышался резкий электронный сигнал – видимо, заранее выставленный где-то за стойкой на приборах:

– О! Полчаса до парада! Сейчас соседи собираться начнут…

– Полчаса?! – юноша вскочил, заторопился.

Хозяин, очевидно, собиравшийся предложить посетителю остаться – экран в кофейне был огромный, – тут же уважительно спросил:

– Так у пана билет?

– Ну… – юноша развел руками и от смущения полез снова за бумажником, но хозяин с улыбкой задвинул его руку обратно в карман.

– С праздником. А до площади лучше ехать трамваем, остановка сразу за перекрестком, на любом можно…

До трамвая сразу добраться не получилось – перед самым носом движение перекрыл идущий строй солдат в парадных мундирах малиново-черно-белой расцветки. Но никто даже не пытался возмутиться – наоборот, со всех сторон послышались приветственные выкрики, слившиеся в единый гул, который, впрочем, перекрыли солдаты, хором грянувшие песню…

Это шла Гвардия – Дроздовский полк, и стены дрожали от грохота шагов и мужских голосов…

Нам в окопах родиться велела судьба

И в походах провесть свои годы.

Мы не спим, ожидая, когда же труба

Позовет нас в походы, в походы!

Нам не нужно ни денег, ни славы, ни благ —

Лишь бы был вещмешок за плечами.

Никогда мы не сможем умерить свой шаг —

Будем днями шагать и ночами.

Мы не можем забыть, мы не можем предать,

Мы не можем отсрочить отмщенье.

Мы идем не проигрывать, а побеждать,

Не бывать никогда пораженью!

От походов во веки веков не устав,

На ходу с неба звезды хватаем…

И Святое Писанье – Военный Устав —

Нас сближает немножечко с Раем.

Мы пока затаились в казармах своих,

Мы пока лишь готовимся к бою,

Ждем мы грома небесного от часовых,

Что в поход позовет нас с тобою!

Мы до самого логова Зверя дойдем,

Чтоб гордились героями деды…

Что ж, дроздовцы… Довольно валяться! Подъем!

От привала – и вплоть до победы!^[43]

Лицо юноши стало каким-то самоуглубленным и в то же время решительным. Он не кричал вместе с остальными, но провожал взглядом строй как человек, что-то для себя окончательно прояснивший… И это выражение сохранилось на его лице, когда он легко вскочил на первый трамвай – звонко заголосивший на повороте…

…Занять свое место на импровизированной трибуне – между сухощавым стариком-офицером и крайним из группы взволнованных донельзя мальчишек-скаутов, которым изменила даже англосаксонская сдержанность – юноша успел как раз к тому самому моменту, когда над площадью повисла тишина. Сразу после отчетливого удара в невидимый огромный барабан – одинокого и раскатистого. А потом зазвучала музыка – музыка, похожая на… да нет, она не была похожа ни на что. Просто – музыка. Но по лицам людей вокруг было видно, что каждый из них представил что-то свое. Что-то – самое лучшее, самое близкое и светлое в жизни…

И трибуны вздрогнули, как одно большое живое существо, которому сделали больно, – когда светлый поток вдруг прервался. И в наступившую секундную тишину упала – именно упала, тяжко и колюче – совсем иная мелодия.

Эта музыка грохотала и ревела. И в этом реве отчетливо слышались угрожающие чужие голоса, гул форсированных двигателей, тяжкий лязг металла и близящийся гром шагов – диссонансный, не марша солдат, а накатывающейся орды… Над горизонтом поднялись и уперлись в небо, растеклись по нему, заполнили летнюю белизну черные столбы дыма. А потом над ними и над миром – в космос, в неизбежность – встали четыре ярких меча густо-алого пламени. И начали опускаться – на улицы, на город… на всю Землю – под торжествующий злой рокот Нашествия…

И тут ударил барабан. Не гулкий и мягкий, как вначале, а рассыпчатый, сухой и злой.

Барабан бил дробно, громко и упорно. Все, кто напряженно смотрел в сторону, откуда опускался огонь (словно бы это по-настоящему, словно бы не постановка…), повернулись в сторону этого звука.

По мостовой – навстречу дымным колоннам и клинкам из багрового пламени, навстречу давящему реву Нашествия – шел мальчишка. Просто мальчишка, без формы. Он шел и бил в высокий барабан, не глядя по сторонам. На середине площади мальчишка показался совсем маленьким, беспомощным и… упрямым. Он чуть приостановился, глянул на нависающие над ним столбы пламени – и выбил раскатистую дробь призыва.

Ответ пришел сразу…

…Они шли вперемешку – скауты и пионеры, – не чеканя шаг, но в ногу. Яростно били барабаны, и серебряным звоном пели фанфары. Лица. Взгляды. Ноги, делающие шаг – шаг – шаг – навстречу грозной силе, которая там, за горизонтом, приближа…

Да нет. Нашествие больше не приближалось.

Последний ряд мальчишек замаячил спинами в конце площади. А потом оттуда вдруг, придерживая на боку барабан, выбежал тот, первый, мальчишка. Подышал, огляделся, махнул рукой и крикнул (его голос услышали все) звонко и отчаянно:

– Ну?! Давайте, что же вы?!

И – бросился догонять уходящих своих.

А на площадь потекли реки боевых знамен. Уже не мальчишки – армейские оркестры шагали по мостовой плотными рядами, и люди, узнав музыку, почти одновременно запели – запел весь город, и каждый из поющих знал, что сейчас поют и у многочисленных экранов по всей Галактике Человека… А следом за оркестрами катились чеканные ряды боевых полков и батальонов, и им не было конца…

Нас не сломит беда,

Не согнет нас нужда,

Рок всевластный не властен над нами:

Никогда, никогда,

Никогда, никогда,

Мы, земляне, не будем рабами!

Пусть чужая орда

Снаряжает суда,

Угрожая всем нам кандалами:

Никогда, никогда,

Никогда, никогда

Мы, земляне, не будем рабами!

Нашествие еще взрыкивало, лязгало, гремело, но уже огрызаясь и затихая. А песня Землян ширилась – куплет на русском, куплет на английском… И шли, шли, шли, сотрясая твердь, колонны боевых машин и похожих на машины солдат…

Враг силен? Не беда!

Пропадет без следа,

Сгинет с жаждой господства над нами!

Никогда, никогда,

Никогда, никогда

Мы, земляне, не будем рабами!

Коль не хватит солдат —

Станут девушки в ряд,

Будут жены и дети бороться!

Будь же верен и смел

И возьми, что хотел!

В бой – в ком сердце отважное бьется!..^[44]

Сотни тысяч голов поднялись к небу. По нему – навстречу рушащимся гаснущими осколками огненным мечам, навстречу разносимым ветром черным дымовым колоннам – скакал Хадарнави, русский серебряный всадник, заносивший копье, а у ног его коня – слева и справа – неслись на врага Волки Британии. А за ними шли, оставляя в небе плотные полосы национальных дымов, десятки боевых машин…

Казалось, от восторженного рева сейчас рухнет небо…

– Тише, – сказал диктор, из ниоткуда, торжественно и спокойно, перекрыв и обрубив своим голосом сразу все, поселив в мире такую всеобъемлющую тишину, что становилось страшно…

И в эту тишину стали падать слова – числа потерь, названия погибших кораблей, уничтоженных баз и населенных пунктов… В небе сменялись картины – новые и новые, – печально и торжественно иллюстрировавшие сказанное.

– Мы не хотели этого! – вдруг снова перелился в стальной звон-гром голос диктора. – Этого хотели – ОНИ! Так пусть же платят! Смотрите и слушайте, люди Земли! Слушайте и смотрите, наши друзья! Мы – взяли с них эту цену!

Горели корабли Чужих. Полыхала техника. Валялось брошенное оружие. С громом всплывали гигантские горящие цифры: уничтожено… сожжено… захвачено… погибло… сдалось… А на площадь – на площадь вдруг вперемешку начали выходить пленные враги и выезжать буксирующие образцы трофейной техники транспортеры.

И этому потоку тоже не было конца.

Взорвался над головами зрителей корабль-чудовище…

Люди молчали. Они молчали и просто смотрели. Без криков, без гнева, без радости. Они смотрели, как течет мимо унылая река, над которой гремели и гремели, жгли и давили числа, числа, числа потерь Чужих…

Вдоль дороги, на обочинах, бесконечно громоздились трупы джаго – искалеченные, срубленные беспощадным и точным огнем не в бою – во время бегства. Дико, но многие еще сжимали в скрюченных смертью лапах, словно пытаясь удержать и после гибели, разные украденные в брошенных домах колонистов вещи. По дороге шли земные солдаты и ополченцы, не глядя по сторонам. Только один – почти мальчишка – вдруг сбежал на обочину, выхватил у одного мертвеца какой-то медальон, обтер и бережно спрятал под куртку, за ворот разгрузки. Поднял строгие, внимательные глаза – ставшие огромными, заполнившие мир над городом Варшау, над Землей…

* * *

Сержант-вербовщик, не попавший на парад из-за того, что ему выпало дежурство, стоял у двери и курил. Это он мог себе позволить только на работе, а точнее – в краткие минуты после нее. На работе курить – значило ронять престиж вооруженных сил. Дома – нарываться на пламенные филиппики младшего сына, который был уверен, что курить – это скатываться к состоянию обезьяны. Хотя сержант не раз замечал ему, что обезьяны не курят. И еще он несколько раз порывался бросить – не получалось, привычка въелась с почти детского возраста намертво…

– Простите, я бы хотел подписать контракт, – услышал сержант, когда делал последнюю затяжку – самую вкусную, которой, конечно, поперхнулся. И посмотреть на того, кто обратился к нему с этой просьбой, не сердито, просто не мог.

За сегодняшний праздничный день сержант «обработал» более двухсот человек и семнадцать инопланетян и чертовски устал, как будто весь день орудовал лопатой. Поэтому он хотел сказать неслышно подошедшему юноше, что пункт уже закрыт, и предложить прийти завтра. Но… встретился взглядом с глазами юноши – и не предложил.

– Проходите, садитесь, – кивнул он и, вздохнув, открыл дверь. В конце концов, раз он здесь все еще, то почему бы и нет?

Внутри зажегся свет. Вошедший следом за сержантом доброволец не спешил садиться и с интересом осматривался – плакаты и репродукции на стенах, буклеты на столе, экран, еще один стол – рабочий, за который, походя включив компьютер, уселся сержант. Вербовочный пункт был невелик и даже уютен, словно тут еще и жили…

– Полные имя, фамилия, отчество – и тогда немного поговорим, – сержант откинулся на спинку кресла, чуть свел брови, вглядываясь в лицо посетителя – сейчас ярко освещенное, в отличие от вечерней улицы.

Лицо показалось… знакомым, что ли? Может, кто-то из приятелей старшего сына, который стажируется в гусарском полку? Нет, не было такого вроде среди них… и тем не менее, сержант где-то видел этого молодого парня. Хотя тот и был похож на миллионы землян своего возраста – рослый, спортивный, со спокойным взглядом и отточенными с детства движениями спортсмена – все-таки сержант где-то видел именно его.

– Равиков Богдан Игнатьевич, – отчетливо назвался юноша, наконец сев через стол от вербовщика.

Сержант внезапно резко подался вперед.

– Равиков, Равиков… Богдан Равиков… – пробормотал он, хмурясь и все внимательней рассматривая спокойно сидящего напротив юношу. Потом его лицо неожиданно изумленно дрогнуло, и он всерьез, не в шутку, ударил себя по лбу: – Луна-одиннадцать! Четыре года назад! – Сержант отодвинул «мышь», снова смерил взглядом сидящего напротив юношу. – Так ты герой, парень…

– Я не герой, – тихо сказал юноша. – Я очень виноват… впрочем, это только моя вина. Тогда я не успел сказать, что извиняюсь за одну… одну глупую подлость. А теперь я пришел сюда, чтобы отдать долг. Просто отдать долг… – и добавил не очень понятное сержанту: – Им страшно только забвение. Помните. Пожалуйста – помните… Давайте начнем оформление…

…Когда Богдан вышел из вербовочного пункта, стемнело уже совсем. Если честно, он не хотел, чтобы сержант его догнал и начал говорить. Не факт, что у того было подобное намерение, но Богдан все-таки быстро свернул в ближайший переулок и облегченно выдохнул.

У него было еще сорок восемь часов свободы. Нет. Не так. Впереди были празничный шум и огни, но в узком старинном переулке – пусто, и Богдан замедлил шаг, задумчиво покачивая головой. Что такое свобода? То, что он называл так четыре года назад? Или тот выбор, который сделал сейчас? Свобода – возможность делать то, что пожелается в сиюминутном запале… или право забыть о себе?

В тот миг, когда они – в том коридоре – на той планете – набросились на врагов, на настоящих врагов – мальчишки – на вооруженных взрослых солдат, – в тот миг он был свободен. Впервые в жизни свободен по-настоящему. Для того состояния не было слов. И не нужно было слов. Остальное – мелко.

Он посмотрел на часы, чуть ускорил шаг. И – остановился, потому что с другого конца переулка шла девушка. О древнюю брусчатку ясно пощелкивали каблучки. Богдан еще какую-то секунду не верил в то, что видел, – они договорились встретиться в аэропорту, он уже сейчас сильно опаздывал, он не звонил ей, она – ему, он не назвал никаких других мест встречи, Уля не могла найти его тут. Просто не могла!

Сказка какая-то.

Но навстречу шла она. Богдан неуверенно поднял руку: вдруг все-таки ошибка?

И услышал голос – тот самый голос, который был первым из услышанного им, когда он – четыре года назад – все-таки вернулся в мир живых…

Я стою у заветного дома, не веря себе,

В этом доме все окна обвиты зеленым плющом,

В этом доме ступенек широких протяжная нить,

И звенят голосами детей стены в доме моем.

Я стою у порога, едва притихая в мольбе,

Пусть мой дом окружает всегда этих яблоней сад,

Пусть в нем будет уют и желание все позабыть,

Даже то, что на улице вьюги, ненастье и град.

Я стою у стола, расставляя тарелки семье,

В моем трепетном доме пылает спокойный очаг,

В моем ласковом доме не хочется больше спешить,

И покоем счастливым сквозит каждый сделанный шаг.

Я стою на ступеньках, прислушиваясь к тишине,

Скоро дом мой наполнит звенящий ребяческий гам,

Скоро муж мой вернется, мы будем друг друга любить,

И я счастье это теперь никому не отдам…^[45]

18. Интерлюдия Йэнно Мьюри 205 год Галактической Эры

Охэйо встретил финал истории в молчании. Лицо у него вновь стало задумчивым и хмурым, и Игорь не решился его спрашивать – один неловкий вопрос мог все испортить.

– Ничего не достается даром, – наконец, сказал Охэйо, и Игорь невольно вздрогнул – так неожиданно прозвучал его голос. – Ничего. Вы, земляне, достигли невероятно многого, но заплатили за это невероятную цену. Настолько высокую, что я не знаю, сможет ли кто-то последовать за вами… Это ведь только на словах легко призывать «не врать и не бояться». А когда надо пожертвовать собственной единственной жизнью, тут отступают почти все.

– Я рад, что вы это поняли, сударь, – заметил Андрей Данилович.

– Понял что – что мы, джангри, будем всегда идти за вами? – фыркнул Охэйо. – Да, наверное, так, хотя это не очень-то приятно. Впрочем, к одной цели ведут несколько путей… – он помолчал. – Не все они требуют такого исполинского мужества, но легких среди них нет…

– О чем это ты? – спросил Игорь.

– Так, о своем… – Охэйо уже опомнился и насмешливо посмотрел на него. – Ты можешь считать меня просто глупым принцем, но я много где побывал и много что видел, несмотря на молодость. Может быть, даже слишком много…А знаешь, иногда бывает тяжело, когда человек может СРАВНИВАТЬ. Особенно если при этом он еще может думать. Каким бы хорошим он ни был, но неизбежно приходят сомнения, приходят вопросы, на которые очень трудно ответить…

– Я не считаю тебя глупым, – обиделся Игорь. – О чем это ты? О том, что другие – те же мьюри – достигли внешне большего меньшей ценой?

Охэйо вновь посмотрел на него – на этот раз с уважением.

– Ты все-таки поразительно умен для своего возраста… если только у вас на Земле – а похоже, это так и есть – такое не считается самым обычным делом… Да. Кому-то ваши жертвы могут показаться напрасными – и очень многим кажутся, вообще-то. Но ведь мы обсуждаем не сказку, а реальное бытие, которое конца не имеет. Так что судить надо не по тому, чего все мы достигли, а по тому, что мы все СМОЖЕМ достичь. Кто сможет сказать, чем станут ваша Империя и Йэнно Мьюри через тысячу лет? Кто будет тогда впереди? Никто. Но мне кажется, что вы уйдете куда дальше мьюри.

* * *

В посольство Игорь вернулся усталым и зевающим – устал он, впрочем, не от объяснений, а от неподвижности – он устал сидеть в этой проклятой гостиной. Хорошо хоть, оставалось немного – завтра принц вновь обещал устроить для землян большой прием – уже прощальный, – и там Игорь собирался показать последние отрывки историй Борьки и Антона. А пока что, болтая с друзьями, он не забывал одним глазом смотреть на новости. Мьюри, как и русские, долго раскачивались, но когда все же начинали, их уже нельзя было остановить. Общество «процветания и демократии» трещало по всем швам.

Срочная новость:

Внутренние Силы Безопасности открыли огонь по бастующим рабочим, десятки убиты

Десант Внутренних Сил Безопасности корпорации «Найравана» открыл огонь и убил, по меньшей мере, одного рабочего. Это послужило началом битвы между ВСБ и восставшими, которая унесла жизни нескольких десятков мьюри.

Снайпер ВСБ смог убить главаря мятежников, которого исполнительный директор корпорации сумел выманить наружу якобы для обсуждения судьбы захваченных заложников. Последующие записи показывают, как разъяренная толпа рабочих бросилась в атаку, начав битву, в которой погибли несколько десятков человек. Наши анонимные источники предоставили убедительные доказательства того, что именно глава корпорации «Найравана» Хаатакан Оиритсуу отдал приказ открыть огонь по рабочим и отбить у них фабрику. Сама корпорация отрицает эти сведения. В настоящий момент обе противоборствующие стороны отступили на свои позиции, фабрика остается под контролем мятежников. Корабль исполнительного директора корпорации был замечен улетающим с планеты несколько минут назад, ВСБ окружили фабрику по периметру и установили полевые госпитали для раненных.

Федерация с осторожностью наблюдает за «проблемой Неймура»

В то время, как официальная реакция правительства на подстрекательскую речь главы корпорации «Минералик» Оттина Неймура отсутствует, аналитики и эксперты по всей Федерации пристально следят за ситуацией.

«Это может спровоцировать дальнейшее усиление антикорпоративных настроений в государстве, – заявил др. Кирби Метаи, эксперт по безопасности Федеральной Военной Академии. – Это всего лишь один человек, однако его амбиции предельно ясны, и он уже многого добился. Если он продолжит популистскую риторику для привлечения сторонников, он сможет настроить значительную часть населения против Федерации».

Метаи уверен, что неожиданное выступление Неймура может спровоцировать подобные восстания по всей Федерации. «Мы уже видели сотни восстаний рабочих по всей территории Федерации. До сих пор мегакорпорации воздерживались от таких жестких действий, которые предприняли в «Найраване», поскольку руководство боится так же потерять влияние. Остается неясным, принесут ли успех более мягкие действия по сравнению с мерами, к которым прибегло руководство «Найраваны», либо им удастся лишь отсрочить потерю занимаемого положения».

Специалист по внутренним проблемам мегакорпораций Эвлин Смолтц опасается, что удар, нанесенный Неймуром, уже сейчас может вызвать проблемы во взаимоотношениях Федерации Йэнно Мьюри и Джаггана. «Уличные беспорядки? Уничтожение собственности? В Федерации сейчас полная неразбериха, и все благодаря Неймуру. Он в одиночку дестабилизировал Федерацию до такой степени, какой мы уже давно не видели. Если вообще когда-нибудь видели. Если он хочет захватить больше власти, чем имеет сейчас, все возможности у него есть. Мегакорпорации обладают силой для стабилизации ситуации и поддержания мира. Остается неясным, справятся ли они с этим».

Метаи в основном согласен с анализом Смолтца, однако имеет возражения в деталях. «Если честно, то, учитывая нынешнюю ситуацию в государстве, нет необходимости в захвате власти. Неймур, возможно, уже сейчас имеет все, что хочет или что ему нужно. Даже если амбиции его еще больше, он должен быть спокоен. Его харизма достаточна для того, чтобы продвинуться дальше».

Были попытки получить комментарии от правительства Федерации и Федерального Разведывательного Управления. Ответ, полученный от правительства, содержал отказ от комментариев по поводу политики корпораций. В ответе ФРУ было заявлено, что они следят за ситуацией и будут действовать так же и в дальнейшем, но по поводу самой ситуации комментариев у них нет.

По крайней мере, один комментатор смотрит на выступление Неймура со сдержанным оптимизмом. Авери Фарнал из корпорации «Сурнимайа» заявил следующее: «В настоящее время я не могу определить его отношение к Федерации. Он, по крайней мере, предоставляет альтернативу рабочей силе джаго. Мощное популистское послание было ориентировано на всех мьюри, и, если Неймур в действительности не считает нас своим врагом, наши корпорации даже больше сблизятся».

Уничтожены джагганские корабли. Федерация снимает с себя ответственность

Власти Федерации подтвердили сегодня, что несколько торговых судов джагганского происхождения были уничтожены неопознанной флотилией кораблей без опознавательных знаков на территории Федерации в системе Осоггир несколько дней назад.

В заявлении для прессы, сделанном сегодня утром, Министр Внутренних Дел Федерации приложил массу усилий, чтобы дистанцировать правительство от данного происшествия. «Мы сожалеем, что этот инцидент имел место, – заявил он. – Я могу подтвердить, что ни наш Флот, ни любой из органов поддержания правопорядка к данному происшествию не причастны. Мы хотим заверить Империю Джагган, что относимся к происшествию очень серьезно и что мы приложим все усилия, чтобы определить виновных и призвать их к ответу по всей строгости закона».

Министр подтвердил, что предварительный анализ обломков, обнаруженных в системе, указывает на то, что было уничтожено по меньшей мере пять кораблей джагганской конструкции. Также он разъяснил, что несколько спасательных шлюпок с выжившими были обнаружены властями указанной системы. Когда представители прессы спросили о причине присутствия джаго в системе, министр отказался от комментариев, однако признал, что некоторые из выживших джаго оказывали местным властям содействие в расследовании.

Многие убеждены, что джагганские корабли были частью конвоя, задачей которого был захват граждан Федерации в целях перемещения их в Империю и удовлетворения значительной потребности в рабах. В последние несколько месяцев произошло несколько инцидентов, связанных с похищениями или внезапными исчезновениями мьюри на аутпостах, станциях и колонизированных планетах на протяжении всей границы Федерации с Империей Джагган. Часто эти случаи были связаны с присутствием по соседству джагганских кораблей. До сих пор было недостаточно улик, подтверждающих хотя бы один факт деятельности джаго по захвату рабов на территории Федерации, однако слухи циркулировали, и напряжение продолжало нарастать.

Несколько недель назад посольство Империи сделало заявление, в котором утверждалось, что власти Джаггана «не давали никаких разрешений на противоправные действия на территории Федерации» и что они «с радостью окажут помощь в любом расследовании подтвержденных случаев похищения людей или работорговли». Многие комментаторы-мьюри верят, однако, что Джагган ничего не делает для того, чтобы положить конец подобным действиям и что он может даже скрыто поощрять их. Правительство Федерации до сих пор проявляло осторожность и не предъявляло никаких официальных обвинений, и многих интересовало, как долго такая ситуация может продолжаться.

В отдельном заявлении для прессы, сделанном вскоре после заявления министра, представитель правительства Джаггана выразил озабоченность и сделал несколько пренебрежительных высказываний по поводу неспособности Федерации контролировать собственных людей. «Мы разочарованы, что Федерация Йэнно Мьюри неспособна гарантировать безопасность деловых интересов другой нации на своей территории, – было сказано в заявлении. – Мы будем требовать извинений и соответствующей компенсации родственникам погибших».

Существует множество предположений относительно происхождения неопознанных кораблей, ответственных за стрельбу по джаго. Некоторые корпорации достаточно громко заявляли о необходимости обеспечивать безопасность самостоятельно, однако никто из них не зашел настолько далеко, чтобы взять ответственность на себя. По утверждению очевидцев, подтвержденному корабельными логами, корабли хотя и были однозначно йэнно-мьюрской конструкции, опознавательные знаки на них отсутствовали. Более сомнительными были комментарии одного из свидетелей, описывающие их поведение. «В молодости я провел некоторое время в рядах Флота, и их порядки и тактика были мне определенно знакомы», – отметил он.

До сих пор неизвестно, на какое время выжившие и свидетели будут задержаны для допроса, однако очевидно, что завершение предварительного расследования у властей системы займет по крайней мере несколько недель.

Срочно – полиция открыла огонь по демонстрантам

Ситуация на Йэнно Мьюри резко обострилась этой ночью: Федеральная полиция открыла огонь по протестующим джагганского происхождения. Точная картина произошедшего пока не ясна, но надежные источники сообщают, что полисмены открыли огонь после того, как выстрелом из бушующей толпы был убит офицер. Кадры с места столкновения запечатлели большую группу молодых джаго, атакующих полицейские заграждения, в то время как силы безопасности пытаются эту группу оттеснить. В данный момент полиция строит в городе баррикады для защиты магазинов и прочей частной собственности. Хотя политики призывают все стороны конфликта к спокойствию, счет жертв беспорядков уже пошел на сотни.

Как часто тут бывало, сразу после новостей началось обсуждение события – похоже, местные телекомпании всегда держали наготове «дежурную группу» болтунов, единственно для того, чтобы показать оперативность при обсуждении очередной сенсации.

– Погромы – это всего лишь повод, – с ходу заявил какой-то встрепанный и злой полицейский чин. – Джаго всегда были асоциальны, они асоциальны даже в своей Империи, где их сдерживает лишь постоянный страх смерти, они ненавидят полицию и…

На него тут же налетел какой-то джаго в ярком наряде, поразительно похожий на петуха – в обоих смыслах этого слова.

– Массовые нападения, избиения мирных беженцев и разрушение храмов при полном попустительстве полиции – всего лишь повод? Очень интересное отношение к функциям государства и понятию «безопасность»! При этом вандалов и хулиганов-мьюри не поймали, авот демонстрации джаго расстреливают! И при этом мьюри утверждают, что они единственная демократия в Галактике? А как же права человека и прочее?

– Государственная полиция в поте лица работает, чтобы обеспечить права мьюри на их родине! – рявкнул полицейский.

– Демократия, права человека, гражданское общество… – хмыкнул Яромир. – Все это будет сохранено в лице нескольких сотен выживших джаго, спрятавшихся от праведного возмездия где-нибудь в дальних норках.

– Где-то поводом были детишки, забравшиеся туда, куда не надо было забираться, и схлопотавшие смертельный удар током, а где-то – вандализм, – заявил какой-то мьюри профессорского вида. – Причины лежат глубже. Как причины вандализма, так и возмущения джаго. К слову, я лично не вижу большой разницы между вандалами и теми, кто мстит за вандализм невинным… Справедливых погромов не бывает. Наказывать надо и тех, и других. С юридической же точки зрения, наказать вторых, наверное, проще, потому как гражданин Федерации и джаго со статусом беженца – это разные вещи. Да и защищает их закон тоже не так, как полноправных граждан.

– Может, будем обращать внимание не только на вандализм, но еще и на нападения на граждан? – возразил еще один джаго, более приличного вида. – Мне эта ситуация видится в том свете, что молодцеватые головорезы-мьюри решили очистить родную планету от «недочеловеков». Полиция ничего не делала. Новость один. «Недочеловеки» начали возмущаться. Начались акции протеста. Собственники-мьюри испугались (видимо, было чего испугаться) и начали вести гуманный и демократичный превентивный огонь на поражение. Чтобы неповадно было. Полиция из центра не высовывалась. Новость два. Кто-то из «недочеловеков» (а может, и провокатор) выстрелил в полицейского. Попал. Убил. Заметим, что до этого уже были убиты с десяток джаго. О погибших мьюри – ни слова. У полиции оказались развязанными руки. Теперь уже сотни погибших. Думаю, догадаться о национальной принадлежности их не трудно. Ждем демократичных концентрационных лагерей и гетто!

– Не превентивный, – возразил полицейский. – Полиция стрелять стала далеко не сразу с началом выступления джаго, а только после убийства полицейского. Ну, а случаи самообороны с применением оружия – это вполне нормально, если оное оружие приобретено и хранится в соответствии с законом. Кроме того, сообщается по крайней мере о дюжине смертей, явившихся ответом на преступления на расовой почве и акты вандализма по отношению к мергосам джаго…

– Ну, то есть дюжину трупов мы имеем точно, – заявил какой-то важный на вид чиновник. – Но, скорее всего, больше. Впрочем, у меня нет никаких сомнений в том, что среди джаго жертв гораздо больше. Полиция защищает граждан и налогоплательщиков – не исключено, кстати, что среди них есть и джаго, принявшие гражданство со всеми вытекающими последствиями – от некой категории лиц со статусом беженца. Это печально, но ничего иного быть не может. В конце концов, не в ладушки же с погромщиками играть? Отдельно подчеркну, что полиция не защищает вандалов, она пытается навести порядок! Причем очевидно, что чем больше сил полиции привлечено к проблеме массовых беспорядков, тем меньше ресурсов остается на поиск и поимку преступников, заваривших эту кашу.

– Все же мьюри – хороший народ, – подвел итог Игорь. – Когда у них у самих дома запахло жареным, они быстренько начали забывать про всю эту «демократию».

* * *

Сам прием Игоря не очень заинтересовал – пусть на самом деле все эти встречи были очень важными, у мальчишки было свое дело, которое он сегодня собирался закончить на ударной, так сказать, ноте. Фильмы он отбирал сам – какие, никто ему не советовал, взрослые понимали, что мальчишке видней, где его сверстники выглядят совершенно живыми. А, как ни странно, Чужие больше всего любили именно земные детские фильмы…

19. Рабы Арк-Сейора Второй год Первой Галактической войны

Зелень леса внизу казалась темной почти до черноты и мрачной. Сверху, с высоты полета геликоптера, ее полоски между высовывающимися алыми зубчатыми грядами высоких гор выглядели узкими, перешагнуть можно. Но фантор^[46] Логэ Нэйк кен ло Нэйк отлично понимал, что каждая такая черная полоска – десяток дней пешего пути. А горы вообще непреодолимы. Как их называют местные? Нейк не знал, он вообще почти ничего не знал об Арк-Сейоре. И свое нынешнее назначение воспринимал, как всякий сторк хорошего рода должен воспринимать тыловую должность в те дни, когда его родина ведет тяжелейшие бои с врагом!!!^[47] Издевательство и происки.

Нет, Арк-Сейор был ему не по душе с самого космодрома – лежащий в предгорьях, за окраиной столицы колонии, он был, тем не менее, невыносимо влажным и жарким, как баня. А что творится в этих низинах, кажущихся такими узкими, и предположить было трудно. Собственно (Нэйк посмотрел на массивный угловатый браслет на левом предплечье) можно все это узнать. Только – сдалось оно. Сторкад – планета гигантских мелких морей с пресной водой, в которых рассеяны тысячи островов и островков, тут и там соединенных перешейками и до сих пор во многих местах поросших девственным лесом – не была такой жаркой даже на экваторе. И воздух намного суше, как ни странно. Не кажется, что, дыша – одновременно пьешь. И, если уж так была необходима тыловая работа после того дурацкого ранения, почему бы не отправить его домой? Он не был там полтора года. С начала войны… Нэйк вспомнил ступенчатые серо-серебристые стены имения – и острую башню-венец, возносящуюся над окрестными стройными деревьями еще на одну их высоту. В детстве он любил туда забираться – там, наверху, всегда был ветер – и, раскинув руки, стоять между зубцов и задыхаться от ужаса перед высотой у ног и восторга перед миром, распахивающимся вокруг…

…Фантор тряхнул головой – с коротко стриженными золотистыми волосами, отблескивающими металлом.

В самой сути предстоящей службы он не видел ничего странного или недостойного. У его рода были хорошие плантации морепродуктов на Сторкаде – одни из старейших в истории планеты, и он с детства привык к этому. Но во время войны такое занятие – для средних родов. Можно даже для низших, если рабы – чужие. Лучшие должны завоевывать для народа новые и новые земли.

Правда, пока не очень-то получается, сердито подумал он. Земляне оказались весьма и весьма серьезным противником. Временами они вызывали у Нэйка настоящее восхищение. Их техника уступала технике союзников (разве что корабли были, как ни странно, во многом лучше – по крайней мере, приятно-рациональны даже на вид). Даже просто бойцов у них было гораздо меньше. И вот, они уже второй год наступают. Фактически – все время после разгрома десанта на Китеж и позорнейшей для союзников битвы у голубого гиганта, звезды, называемой землянами Спика. Более мелких стычек в космосе и планетарных сражений никто толком не считал – они происходили еженедельно… и всегда, всегда имели один и тот же результат. Земляне наносили Альянсу очередное поражение, вспыхивало очередное восстание в тылу союзников, становилось известно о том, что очередная группа из числа пленных перешла на сторону землян…

Впрочем… малоподвижное лицо Нэйка, покрытое сизоватым космическим загаром, чуть покривилось. С такими союзничками ничего не стоит и вообще проиграть. Вечные дележки… Когда земляне ворвались за первую линию обороны, сокрушая защиту одной планеты за другой и разгоняя спешно бросаемые навстречу сборные эскадры, когда заполыхали ужасающие размахом и упорством бунты рабов даже далеко в тылах – и тогда ведь ухитрялись выяснять, кому руководить! Бегством. Ха.

Фантор передернул плечами. Да уж. Не смешно было – убегать по коридорам базы без сапог, отстреливаясь от десантников-землян из ручного бластера. Пережить такое унижение вторично – лучше уж умереть.

– Подлетаем, – пилот геликоптера сверкнул на него серебристыми очками. – Справа внизу, господин фантор.

Нэйк чуть наклонился наружу из открытой кабины легкой машины. В щеку ударил теплый, влажный, пахнущий чем-то сладким ветер. Внизу – у подножия скал – плавно проходили длинные плоские здания под белыми крышами – четыре в ряд, окруженные красной стеной; за ее пределами – еще три здания поменьше и одно совсем маленькое – и ряд каких-то будочек. Тонкие линии желтых тропинок разграфляли этот план на ровные секторы. Ниже тянулись залитые водой длинные полосы полей, на которых различались фигурки работников.

Да, ни один сторк в здешних джунглях нормально жить не может. Океанское дно какое-то. И если что и нужно от Арк-Сейора – так это здешняя древесина, дающая великолепные натуральные пластмассы – и вот эти поля с кустарником, названия которого не выговоришь, да и незачем. Таурент – лучший в Галактике анастетик, который получают из листьев этого кустарника… По краям поля тут и там грелись неподвижные, похожие на каменные изваяния слэйверы. На громадных сторкадских плантациях рабский труд используется веками. Миллионы рабов разных рас, а также сторкадских преступников работали, рождались и умирали на них.

Необходимость большого числа людей на вот таких полях разных планет вкупе с высокой смертностью делала невыгодным применение высокотехнологичных методов контроля рабов, таких, как, например, виток (токсин, убивающий жертву через некоторое время, если не введен антидот). Вместо них сторки давно уже стали использовать слэйверов, иногда называемых раб-гончими.

Далекий Арк-Рикос – родина слэйверов, а сторки приручили их вскоре после первой высадки на эту планету, более тысячи лет назад. У этого позвоночного тонкое, покрытое гладким мехом тело, и четыре длинные лапы. Взрослый слэйвер может быть более метра ростом, от лопаток до ступней передних лап. Однако более примечательная особенность – мощные челюсти и зубы. В предвкушении схватить что-нибудь слэйверы буквально истекают слюной. Она постоянно капает из пасти, и отсюда старое название слэйверов, данное им до того, как они стали использоваться в качестве надсмотрщиков, – слюнтяи. Слэйверы чрезвычайно быстро бегают и способны далеко прыгать, что делает этих плотоядных смертельной опасностью для невооруженного человека. Слэйверы крайне злобны и кровожадны, но могут быть приручены, если дрессировать щенков. Им позволено свободно перемещаться вне огражденных периметров на плантациях. Обладающие отменным зрением и обонянием, проворные животные быстро обнаруживают смельчаков, рискнувших выбраться за пределы изгородей, и немногие могут избежать безжалостного нападения. Любимая тактика слэйверов – атака сверху. Для этого они часто затаиваются на возвышенностях, даже на деревьях, но могут просто прыгнуть на несколько метров вверх и обрушиться на ничего не подозревающую жертву.

Успешный опыт использования слэйверов как охранников привел к распространению животных с Арк-Рикоса на другие земледельческие планеты Империи Сторкад и даже на некоторые индустриальные и рудодобывающие колонии. Уже давно слэйверы стали и модными домашними животными – эти кровожадные существа могли быть крайне верными и преданными своим хозяевам, если заботиться о них должным образом. Сторки, большие почитатели «дикой» (на самом деле – тщательно и любовно селекционированной под дикую) природы, несмотря на высокоразвитую технику, использовали животных в быту очень и очень часто. Впрочем, у Нэйка слэйвера не было, и он не любил этих существ… То ли дело нак’ятт, крылатые быстрые умницы, гордые и безоглядно привязчивые… Хотя – нак’ятт не заставишь караулить добычу часами…

…Геликоптер пошел на посадку отвесно, ровно – пилот знал свое дело. Мир вокруг потерял распахнутость – и Нэйк увидел идущего от края посадочной площадки офицера – того, кому он прилетел на смену.

Фантор Элья был ниже ростом и старше годами, чем Нэйк. Одетый в темно-зеленые свободного покроя безрукавку и шорты, в легких ботинках и широкополой шляпе, он своим видом покоробил Нэйка, привыкшего к яркой и строгой форме военного флота. Кобура бластера на поясе и браслет на запястье висели как-то косо-криво, знаки различия выглядели нелепо. Нэйк знал, что в колониях некоторые от долгой службы опускаются, и с неудовольствием подумал, что этот… начальник мог довести лагерь до чего угодно, а разгребать придется ему, Нэйку…

Но нет. Правда, вместо отточенного военного приветствия Элья панибратски пожал Нэйку локти – но, скупо улыбнувшись, с ходу сказал:

– Не удивляйтесь моему внешнему виду. Сразу же первый совет – не гонитесь за формой. Есть тропический образец для таких мест, и вам советую переодеться поскорей. Чувствуете?

О да. Нэйк почувствовал, что мгновенно взмок. Подбежавший слуга-туземец – невысокий, гибкий, с кожей зеленого цвета и черепом, похожим на череп рептилии – подхватил рюкзак и чемодан фантора и застыл, как статуя. Элья поднес ко рту браслет:

– Вещи нового Главного Господина на мое место. Быстрее.

Коммуникатор издал разнотонный длинный свист – и туземец сорвался стрелой, опять-таки как рептилия, на бегу балансируя длинным тонким хвостом. Сторки не любили рептилий и аборигенов Арк-Сейора истребляли походя, так же походя делали рабами… Элья повел рукой:

– Прошу в ваше хозяйство. Теперь ваше, хотя за последний год я к нему как-то привык.

– Вы были переведены по ранению? – Нэйк пошел рядом с Эльей по ровной тропинке, понимая, что начинает мечтать о более свободной одежде. Ударивший в спину ветер от вертолетных винтов показался благословением.

– А как же иначе? – удивился Элья. – Почти в самом начале войны получил две пули в живот во время неудачной высадки на Каледонию, – он произнес земное название планеты на английском языке. – Чудом не попал в плен… А потом мне долго не могли найти замену на этой должности.

– Неудивительно, – искренне сказал Нэйк, мельком глядя на прохаживающихся по верху стены часовых. Они были в той же форме и, хотя с оружием, но без намека на доспехи. – Хилая охрана.

– Бежать не имеет смысла, – Элья открыл дверь в самое маленькое из виденных сверху зданий. – Вы заметили слэйверов? Да и не только в них дело… Прошу в ваше новое обиталище, мой счастливый преемник…

…В здании было несколько комнат. Около самого порога стояли чемодан и два небольших контейнера – видимо, вещи Эльи. Но он сам явно не торопился, и Нэйк решил, что это к лучшему, – наверное, введет в курс дела. В домике вовсю работали кондиционеры, и Нэйк перевел наконец-то дух.

Одна комната была типичнейшим офисом со всем необходимым – от государственного флага до систем связи за отдельным столиком. Вторая – «личными покоями». Были двери в душ и туалет и линия доставки. Вещи Нэйка уже стояли в спальне, слуга-туземец исчез.

– Еда с гарнизонной кухни, – пояснил Элья. – А туземные слуги живут в тех будках во дворе, вот кнопка вызова. Организовать построение свободной смены охраны, представить вас?

– Если не торопитесь, то не сейчас… Вы сказали, что бежать не имеет смысла? – Нэйк заинтересованно посмотрел на Элью. – Почему?

Элья улыбнулся:

– Вы видели землянина близко?

– Достаточно близко, – Нэйк потер кулак правой руки ладонью левой, вспомнив схватку у шлюпки и перекошенное, разбитое в кровь этим кулаком лицо со странными коричневыми глазами – он еле отцепился от земного десантника, с которым схватился врукопашную на самом пороге спасения…

– Нас легко спутать, если не проводить вскрытия и анализов, – продолжал Элья. – Туземцы, живущие вокруг плантаций, – естественно, рабы, занимающиеся заготовкой и первичной обработкой древесины; комплексы на краю леса, вы их потом непременно увидите… Но уже в дне пешего пути отсюда можно встретить дикарей. Землянин для них – тот же сторк. Они его убьют, как только увидят, и разбираться не станут. Куда и зачем бежать?

– Хм, ловко, – признал Нэйк. – А сколько в лагере землян?

– Двести тридцать шесть, – Элья помолчал. – Рабочий день – двенадцать часов с часовым перерывом на обед. Один день из семи – выходной. Больные от работ освобождаются; болеют они редко, местные инфекции им не страшны, как и нам, – только травмы. Трехразовая кормежка.

– О чем вы говорите?! – Нэйк оторопело уставился на второго офицера.

Элья медленно усмехнулся:

– А вы еще не поняли? Что ж. Прошу. Переоденьтесь – и я сам устрою вам экскурсию, чтобы снять сразу все вопросы. Фантор Нэйк, вы попали в лагерь, где содержат пленных землян, а не рабов-туземцев. И более того… а впрочем – сейчас вы все поймете сами.

* * *

В бараке было чисто. Окна забраны решетками, но большие, много света. Кондиционер работал – один, правда. Вдоль стен шли двухъярусные кровати с номерами и именами, между ними стояли тумбочки на четыре ячейки каждая. Посередине – стол с задвинутыми под него длиннющими скамьями. У дальней стены – загородки душа и туалета, по сторонам от входной двери – стойки с разным барахлом. Все прибрано, ощущение такое, что барак просто нежилой.

Но, во-первых, на трех койках Нэйк увидел людей. А во-вторых – навстречу вошедшим офицерам по проходу мимо стола быстро шел…

…Нейк проклял сложнейшим проклятием тех, кто устроил его на эту работу…

…Мальчишке было по счету Сторкада весен десять. Значит, если по земному… по земному… двенадцать лет, кажется. Тощий, в одних широких потрепанных зеленых шортах и босиком, но аккуратный, подтянутый, он вытянулся по стойке «смирно» (не такой, как у сторков, но отчетливо-понятной) и ясно, резко разделяя слова, отрапортовал на сторкадском:

– Господин комендант, русский блок находится на работах! Больных трое. Нарушений нет. Доложил дежурный по блоку Аркадий Ильин, номер сто два.

Мотнув головой, отбросил со лба длинный русый чуб и посмотрел на обоих офицеров спокойно и безразлично. Глаза у него были серые и усталые.

– Как там Иван? – Элья, кивнув дежурному (тот посторонился и скользнул взглядом, в котором на миг появился интерес, по Нэйку – но тут же отвел его и пошел следом за офицерами), подошел к крайнему из лежащих. Веснушчатый мальчишка постарше Аркадия – с забинтованной от щиколотки до колена правой ногой – привстал на локтях. – Лежи. Болит?

– Болит, господин комендант, – буркнул тот, тоже косясь на Нэйка.

– В обед врач посмотрит еще раз… – не сводя глаз с рыжего, Элья сказал чуть повысив голос: – Максим, я думаю, что руки у тебя уже в порядке. И что это нечестно – лежать тут и корчить из себя сопротивленца… а на самом деле ты просто бездельничаешь, прикрываясь высокими словами, пока остальные ползают в грязи.

Худощавый мальчишка с короткими темными волосами, торчащими, как иголки, вскочил с кровати и растерянно посмотрел вокруг. Элья поднял на него глаза и произнес:

– Ненавидеть нас – это одно. А взваливать свою работу на других – таких же, как ты, людей – это несколько иное. Руки прошли?

– Д-да, господин комендант, – тихо сказал парень и опустил глаза.

Элья хмыкнул. Прошелся по бараку туда-сюда (Нэйк ходил следом, изо всех сил стараясь не показать, как он ошарашен и разозлен), потом открыл одну из тумбочек. Посторонился, показывая нутро. Нэйк подошел ближе. Вещей там, конечно, было немного, но на всех четырех ярусах лежали одинаково – аккуратно свернуты, один уголок свисает – красные платки.

– У англосаксов такие же, только зеленые, – сказал Элья. – Их тут никто не носит, потому что считают себя недостойными их носить. Но хранят вот так – напоказ, чтобы мы видели.

Нэйку было плевать на платки, хотя его заинтересовало на миг, что это за штука. Уходя следом за своим счастливым – о, каким же счастливым! – предшественником, он еще раз оглянулся.

Никто из троих мальчишек не смотрел им вслед.

* * *

– А сейчас слушайте внимательно, – Элья пустил в оба высоких стакана шипучие холодные струйки, сделал приглашающий жест и с довольным вздохом откинулся на плетеную спинку кресла. – Контингент, как вы теперь сами убедились, очень специфический. При первой возможности мы его разменяем… но такая возможность не представляется пока, хотя есть на кого и давно пора, вообще-то… Работают они на нас именно на плантациях, потому что помогать в производстве оружия и техники – хотя там намного лучшие условия, а знаний у большинства из них более чем хватает – отказались наотрез даже под угрозой жизни младших и девочек. Даже под угрозой… – Элья помедлил и закончил: – Даже под угрозой пытки. И не только под угрозой… хотя это было не при мне. Теперь о тех двух ошибках… – Элья отхлебнул: – Пейте, пейте, это местная минеральная вода, отличная вещь… Так вот, о двух ошибках, которые вы можете совершить. Первая. Вы можете начать относиться к ним как к представителям низших родов, безродным или вообще покоренным дикарям – именно так, как это распространено среди нашего народа. Но я вас уверяю, Нэйк, это не дикари и даже не сторки низших родов. За такое отношение они платят открытым презрением, скрытыми насмешками, тихим и умелым саботажем или даже устраивают несчастный случай.

– Убивают? – Нэйк не поверил своим ушам.

Элья повел щекой:

– А вы чего ожидали? Это свободные люди, как они сами говорят. Большинство из них вообще – дети дворян из не успевших эвакуироваться дипломатических миссий. Мы разделили многих из них с родителями. И их чувство собственного достоинства только обострилось от того, что они в плену и делают работу, которая вызывает у них отвращение.

– А вторая ошибка? – Нэйк искренне заинтересовался, злость уже прошла.

– Вторая… – Элья поболтал воду в стакане и прямо посмотрел в глаза сменщику. – Вторая в том, что вы можете начать видеть в них сторкадских детей, таких же, как ваши и ваших друзей. Это тем более возможно, что они разительно похожи на нас внешне, а по реакциям и воспитанию – почти неотличимы от детей хороших родов. Но и это тоже ошибка. Вы создадите им постепенно курортный режим, особенно младшим, перестанете выполнять план – и пойдете под трибунал. А они все равно не оценят вашей доброты. Мы для них – враги, и это непреложно.

– Если я вас правильно понял… – Нэйк говорил медленно, оценивая свои слова, – …то правильно будет относиться к ним, как к честным пленным, честно взятым в честной битве? Вроде наших битв времен Радужного Неба?

Но я ввысь иду красиво —

Да пребудет с нами Сила!

Сильный Враг —

Он не ударит со спины… —

процитировал Нэйк старинную песню.

Элья медленно склонил голову:

– Вы совершенно точно уловили мою мысль, фантор Нэйк. Помните эти платки? Так вот: это знак принадлежности к полувоенному молодежному ордену. Запомните: они их не носят. И – не прячут. Помните это всегда. Это полезно. Очень и очень полезно.

* * *

– Свободны! – закончив перекличку, скомандовал дежурный конвоя, и плотный строй, сломавшись, начал растекаться на два ручейка, направившиеся к баракам. Около других – девчачьих и для малышни – старших терпеливо ждали, но туда они заглянут потом, пока надо было отдохнуть. И, хотя среди младших и девчонок, раньше окончивших работу, у тех, кто вернулся с полей, были братья, сестры и подружки, никто не окликнул старших ребят – ясно было, что в первую очередь они нуждаются в отдыхе…

…Олег улегся на кровать с удовольствием. После рабочего… точнее – рабского дня кровать становилась мечтой. Двенадцать часов монотонной тупой работы, пусть и с перерывом, в теплой грязи, под солнцем и при осознании того, что работаешь подневольно – именно то, что противопоказано землянину любого возраста по целой дюжине причин, и чисто физических, и моральных. Он вздохнул, лениво, но в то же время внимательно осмотрел блок. Кое-кто еще толокся у душевой загородки, большинство разошлись по кроватям или уселись у стола – чем-то занять руки, голову и язык. Колька устроился на своей кровати, перебирал струны самодельных гуслей и напевал:

Закрутило, понесло

перекати-поле.

То ль случайно, то ль назло —

по недоброй воле.

Веселись, гуляй, чудак!

А в нашем доме все не так:

Скучно в доме нашем —

Не поем, не пляшем…^[48]

– Коль, ну давай уж что-нибудь повеселей! – окликнул его кто-то.

Колька покладисто кивнул:

В наших душах вольны,

Кто в неволе прожил

И кто света не видел в глаза —

Всем смертельно больным

Беспокойством души

Посвящается эта гроза, —

прочел он и пробежался по струнам пальцами:

Напрочь расколота громом скрижаль,

И не прочесть письмена.

Небо набросило черную шаль —

Траур на все времена

В память о каждом, кто песню свою

Нес через тяжкий искус.

Горек запев, и пока я пою,

Молнией бьется мой пульс…

Он тряхнул головой, лихо выкрикнул:

– Э-эййй!..

Вера моя – воля,

Лики озер – мои образа,

Певчие – ветры в поле,

Сила моя – гроза!

Аркашка Ильин, дежуривший сегодня по блоку, подошел, подсел к Олегу:

– Новости, – сказал он, уронив щеку на локоть. – Три.

– Давай, – Олег потер живот. – Не знаешь, кстати, что на ужин?

– Знаю, – Аркашка осклабился. – Местный рис с тушенкой, чай – тоже местный – плюс пресные галеты.

– Да уж, – выразительно сказал Олег. – Ну, что там у тебя?

– У девчонок в блоке одна повесилась.

– Что?! – Олег подскочил.

Аркашка покачал головой:

– Не прыгай. Она под двоих охранников подставлялась.

– Не мож… – Олег мотнул головой. – Не дворянка?

– Нет, конечно. За разные там вкусности. Младшие заметили, уже давно, сказали сразу. Как иначе?.. Надюшка ничего нам не велела говорить, сама сперва все проверила досконально, проследила. Ну и сегодня эту… в общем, дежурной оставили. Когда все ушли, девчонки – ну, там, больные – ей приказали повеситься. И все.

– Ясно… – Олег перевел дыхание, поморщился.

Не верилось в такое. Но Надюха Коломыйцева была хладнокровней и бесстрастней любого парня и свой блок держала железной хваткой… За то время, пока существовал этот лагерь, двое мальчишек, ирландец и серб, погибли, попытавшись бежать – наудачу, просто от бушевавшей оскорбленной гордости. То, что от них осталось после встречи с раб-гончими, сторки притащили на плац и привязали к столбам. Останки висели там, пока не разложились почти полностью… Это было еще при прежнем начальнике лагеря; мальчишки, прежде чем погибнуть, насмерть искалечили одного из слэйверов, любимца сторка. А через пять дней вездеход начальника свалился с обрушившейся дамбы и утонул в грязи вместе с ним самим и водителем.

Олег поморщился и вспомнил страх и сменившую его боль, которую он принял почти с облегчением – терпеть ее было трудней, чем страх. Пытали, заставляя дать согласие на работы на заводах, его и еще троих ребят – русского и двух англосаксов. А потом привели двух младших девочек и стали бить их током. Все четверо мальчишек, молча терпевшие пытки почти три часа – только временами, когда боль становилась невыносимой, разговаривавшие друг с другом о погоде и видах на победу Земли ровными спокойными голосами, – начали кричать именно тогда, и начальник лагеря, слушая их крики, понял, что согласия не добьется… Нет, эти мысли – долой.

Кроме тех двух парней погиб – точнее, повесился – еще один, из младших. К сторкам он какими-то извилистыми путями попал от джаго. Его пытались вернуть к нормальной жизни, но восьмилетний мальчик, казалось, не понимал даже, на каком языке с ним говорят. Может быть, со временем удалось бы его вывести из этого ужасного состояния, на шестой день в лагере он даже начал разговаривать и осмысленно действовать… но, очевидно, вместе с этим к нему полностью вернулась и память. Обрадованные тем, что Женьчик (так называли его девчонки, самоотверженно с ним возившиеся), приходит в себя, ребята ослабили контроль, и мальчик повесился за бараком на какой-то веревке, нацарапав на бетоне у стены очень взрослое и жуткое: ЖИТЬ НЕ МОГУ.

Ставить удавившуюся сегодня тварь в один ряд с теми тремя погибшими не хотелось, и Олег жестко подвел итог:

– Так, с этой блядью все. А вторая новость?

– Новенького приволокли. Больше пока ничего не знаю – ни кто, ни откуда. Он сейчас на передержке. И еще две девчонки, маленькие, с ним – кажется, сестры… И третья новость: прибыл сменщик нашему Дядюшке.

– Так, – Олег сел, махнул рукой Борьке, который закончил мыться и выходил из душа. – И?

– Заходил сюда. Моложе. Глаза были, как будто на ежа сел… – Ильин хихикнул, подвинулся, уступая место Борьке. – По-моему, вообще нормальный дядька, но с гонором отчетливо.

– Боевой офицер? – спросил Борька, упираясь ногами в кровать напротив и сладко потягиваясь. Несмотря на последний год тяжелой жизни, Борис подрос, окреп, глаза его стали жесткими, и с дворянами он вел себя, как равный, потому что был им. Впрочем, и кое-кто из других мальчишек-недворян незаметно преодолел эту границу.

Ильин кивнул:

– Угу, явно. Но без тараканов.

– Пусть живет, – разрешил Олег, и все трое мальчишек рассмеялись. – Кооооль! Хватит бренчать, ты помнишь, что вам еще сегодня к младшим идти, спектакль устраивать? Сегодня же восьмое ноября!^[49]

– А то же ж, – отозвался Колька, мигнул кому-то, и как по волшебству у края стола выскочила самодельная кукла в форме «витязя» времен Серых Войн, важно раскланялась и представилась: – Здравствуйте, детишки, девчонки и мальчишки! Хоть путь на Арк-Сейор далек, я заглянул на огонек. Ну-ка, бросьте, а ну – не скучайте, в ладоши бейте, меня привечайте!

Куклу никто не держал в руках. К ней не вели ниточки. Ее не подпирали палочки.

Она двигалась сама.

20. Новичок Второй год Первой Галактической войны

– Лазарев, пора.

Лешка сел, щурясь. Голубовато-белый свет, призрачно-мягкий, не гасший в маленьком закутке изолятора все те двое суток, что он провел тут, сменился обычным ярким, падавшим из коридора. Вошедший сторк-охранник бросил на узкую кровать запечатанный пакет с личными вещами – малостью, которая сохранилась, модный браслет пропал, нож, конечно, тоже, не было и одежды – двое зеленоватых шортов, двое трусов, еще один пакет – прозрачный – с какими-то штуками, отчетливо похожими на средства гигиены.

– Где сестры? – хмуро спросил Лешка по-сторкадски, вставая и влезая в трусы.

Охранник ответил – Лешка не ожидал, что ответит:

– В коридоре ждут…

…Юлька, конечно, врезалась в старшего брата и повисла на нем, запрыгнув на шею. Лидка суетилась где-то внизу, Лешка сгреб ее не глядя, прижал к себе и подумал, что это идиотизм – сколько раз он мечтал никогда в жизни более не видеть этих пискунов, отравлявших каждую минуту рядом с родителями… а весь полет в трюме, все эти двое суток в изоляторе он мучился только одной мыслью: только бы ничего с ними не случилось, только бы не произошло ничего такого, от чего он не сможет их защитить, только бы их не разлучили… И тяжело страдал от непривычного чувства – понимания того, что, в сущности, беспомощен. Когда их уводили, Юлька – и та плакала, и сам Лешка ощущал себя так, словно у него вырывали сердце, – только понимание того, что это всего лишь недолгая изоляция, помогло не броситься в драку со сторками.

Но вот теперь они вместе. Пусть в плену – но вместе.

– Как вы? – Лешка ссадил Юльку на пол. Охранник ждал, глядя куда-то сквозь ребят, не торопил. – Вас не обижали? Вы не голодные?

– Нет, только очень скучно было, и Лидка ревела все время! – и Юлька по-хозяйски потянула старшего брата к выходу, к яркому, пронзительному дневному свету.

Охранник двинулся следом.

Девочки тоже держали в руках пакеты с вещами (объемистые, у Лидки внутри виднелись куклы, и Лешка закусил губу – их положила мама), и их тоже переодели – короткие свободные юбочки, что-то вроде земных топиков.

– Они что, тоже босиком будут ходить? – хмуро спросил Лешка.

Охранник отозвался:

– Ничего страшного, привыкнут, – и вдруг добавил: – Я вам вообще завидую, в такой жаре-то. Не планета, а… – он добавил что-то вроде бы на сторкадском, но непонятное, наверное, из старого языка, поправил пояс с большой кобурой.

Снаружи было утро, был тот самый плац, на котором стояли двумя линиями ребята и девчонки. Шла перекличка, и охранник придержал новеньких:

– Стоп. Подождем.

– И мы тут будем жить? – оглядевшись, спросила Юлька тихо, но капризно. Лидка держала старшего брата за руку. Она все время после того, как их разлучили с матерью, при любой возможности старалась взять Лешку за руку и не выпускать. И почти не смотрела по сторонам. – Ле-ош!

– Тут, тут, – кивнул Лешка, за плечо притягивая к себе Юльку.

Та насупилась и, освободившись от руки брата, спросила еще:

– А папа и мама нас тут найдут?

– Найдут, но нескоро, – ответил Лешка. – Вы будете жить вон в том доме, видите, где много девочек? Будете слушаться того, кого я вам покажу, как меня, – во всем и без разговоров. Иначе накажут, и я добавлю.

– А ты где будешь жить? – прошептала Лидка.

Лешка погладил ее по локтю:

– Я буду жить, наверное, вон в том доме… – Он услышал, как из строя напротив одного из бараков отзываются по-русски. – Не бойтесь, каждый вечер будем встречаться тут, вот на этом месте. Это можно? – Он посмотрел на охранника.

Тот кивнул – чисто человеческий жест – и уточнил:

– Только не здесь, а на той стороне. Здесь нельзя.

– Ты будешь на них работать? – спросила Юлька.

Лешка промолчал, но Юлька была настойчива, и голос ее стал злым:

– Ты не должен! Папа тебя наказал бы! Они наши враги, они папу и маму увели, нас от них увезли, и они мне не нравятся! А ты трус, если будешь работать!

– Если я не буду на них работать, вас увезут и от меня, – прямо сказал Лешка.

Юлька осеклась, а глаза ее сестры стали большими, испуганными и мокрыми. Но Юлька тут же справилась с собой:

– Пусть увозят! Мы потерпим, раз война! А ты не работай на них все равно!

У мальчика зашлось сердце от этой беззащитной решимости.

– Маленькие мои, – Лешка присел между сестрами на корточки и притянул их к себе слева и справа, никогда и ни за что он не сделал бы этого раньше. – Мы ничего сейчас не можем сделать с врагами. Но мама и… и папа хотят, чтобы мы были живы и встретили их после того, как наши разобьют этих…

Глаза девочек загорелись, даже Лидка повеселела. Конечно, разобьют! Сколько раз они видели это в мультиках! Опрокинутся вышки, чужие солдаты побросают оружие и разбегутся, кто куда, а сюда въедут на танках земные бойцы. Лешка наверняка знает, что говорит, он ведь мужчина!

– Ага, – все-таки вредно сказала Юлька, не спеша, тем не менее, на этот раз отстраняться от брата. – А наши спросят: зачем ты на них работал?!

Это вопрос, согласился Лешка мысленно. Ему стало так мерзко, что он почти увидел, как выпрямляется и говорит, что и пальцем не шевельнет для врагов. И пусть хоть рвут на куски щипцами, пусть пилят пилой или жарят на костре! Пусть… но сестры-то как? У него мороз пошел по коже. Сторки жестокие и равнодушные существа. Что, если они не его, Лешку, начнут… а их?! Нет!!! Нельзя допускать… что угодно, но это – нельзя.

– Они… Чужие поступают неправильно, не по военному закону, потому что детей нельзя заставлять работать и даже просто брать в плен нельзя, – пояснил Лешка наконец. – И я не виноват.

– А ты работай плохо. Очень плохо, просто очень! – предложила Юлька воинственно. – Но незаметно, чтобы тебе не досталось… – Она вдруг взялась руками за руку Лешки и тревожно посмотрела ему в глаза: – Ой… нет. Если они заметят, они тебя будут бить. Ты лучше так работай… средне. Чтобы и сделать немного, и чтобы тебя не тронули…

Лешка заставил себя улыбнуться, дунул взизгнувшей Юльке в ухо.

– Я все равно боюсь одна оставаться, – выдохнула Лидка.

– Ты будешь не одна, – пояснил Лешка. – И Юлька с тобой, и там, я же сказал, будут еще девочки, наши, земные, старшие. Они и позаботятся, и защитят, и… и нашлепают, если что! – он грозно свел брови.

В этот момент охранник резко выпрямился и отчетливо щелкнул каблуками. Лешка, не отпуская сестер, повернул голову.

К ним подходил сторкадский офицер. Молодой, и вообще не тот, который встречал пленных два дня назад. Остановившись рядом с часовым, он жестом прервал его в начале доклада, едва тот рот раскрыл, и сказал:

– Я фантор Логэ Нэйк кен ло Нэйк, новый начальник лагеря, и это извиняет тебя, человек. Но все-таки встань и представься.

Девочки – даже Юлька – тесней прижались к брату. Лешка спокойно сказал, не поднимаясь:

– Алексей Лазарев сын Андреев, Русской Империи дворянин. Вы же видите, я говорю с сестрами. Им тут не нравится.

– Мне тоже, – вдруг ответил сторк. – И тем не менее, следует встать и представиться по форме.

– Может быть, позже? – Лешку словно кто-то тянул за язык. Хотя он встал (а девочки спрятались за него), но только затем, чтобы его глаза оказались ближе к глазам фантора – молодой, а уже полковник… На зверя не похож. Лешка подумал, что надо все-таки представиться, но вместо этого добавил: – Когда я размещусь в вашей гостинице сам и размещу сестер.

Нэйк улыбнулся – коротко, отрывисто. И кивнул:

– Хорошо. Твоих сестер отведут и передадут старшей по блоку… – Он указал рукой конвоиру, и Лешка, улыбнувшись девочкам, сам подтолкнул их к сторку и погрозил пальцем, чтобы не пищали и не дурили. – А для тебя приготовлен особый номер. Прошу, – и сделал еще один жест – на середину плаца…

…Яма – узкая, темная – была глубиной метра три, и в нее скинули веревочную лестницу. Мальчишка стоял почти на самом краю и мысленно чертыхался – хорошее начало… Его настораживали и откровенно сочувственные взгляды пока что незнакомых ребят и девчонок, которых задержали на плацу.

– Лучше будет, если ты разденешься сам и сам же туда спустишься, – пояснил Нэйк. – Это и есть особый номер для наиболее высоко себя ставящих гостей. Индивидуальный. Итак?

Лешка презрительно, широко улыбнулся, хотя сердце екнуло. Глядя поверх голов сторков, начал насвистывать, неспешно стянул и кинул на бетон шорты, потом – трусы. Пожал плечами, подошел к яме, снова ловя на себе взгляды остальных ребят. Кто-то даже охнул в строю – кажется, девчонка. Лешка, не переставая свистеть, сел на край ямы, спустил ноги, поболтал ими, как в бассейне. Прищурясь, глянул в неподвижное лицо Нэйка. Хмыкнул:

– Ну, я пойду.

– Иди, иди, – кивнул сторк. С чисто человеческой иронией, которая Лешке не понравилась.

Мальчишка отвернулся и соскользнул вниз, проигнорировав веревочную лестницу, которая тут же дернулась наверх. Лешка услышал команду расходиться…

– Отдыхай, – сказал сверху Нэйк.

Его голова на миг появилась на фоне яркого неба – и исчезла. Щелкнула решетка…

…Вся изуверская подлость наказания стала ясна Лешке буквально сразу. Яма представляла собой бетонный конус. Но – не совсем конус. Стенки его тут и там выпирали уступами – полукруглыми, острыми, плоскими – разными. А на дне он превращался в площадку сантиметров десять в диаметре. В такой яме невозможно было стоять нормально – разве что на одной ноге и на цыпочках. Хорошо еще, бетон не был холодным…

Несколько минут мальчишка, постепенно наполняясь тоскливым ужасом от мысли, что ему предстоит, пытался устроиться в карцере хоть как-то. Вплоть до того, что садился, сложив ноги «восьмеркой». Но, какие бы позы он ни принимал, как бы ни гнул свое тренированное тело – все равно в любой позе его тут же настигало неудобство, быстро перераставшее в боль: сначала просто тупую и надоедливую, но уже через пару минут становившуюся жгучей, словно на этом проклятом пятачке бетона под ногами горело пламя.

Мальчишка заставил себя максимально отстраниться от боли и принял единственную позу, которая – хотя бы временно – не причиняла ее: встал «по-балетному» на левую ногу, упершись правой ступней в левое колено, правым коленом в скат карцера…

…– Если вы надеетесь его так подчинить – это бессмысленно, – заметил Нэйку начальник охраны кен ло Хант.

Фантор, равнодушным взглядом изучавший плац, покачал головой:

– Я это отлично понимаю. Видел по глазам. Нет, о подчинении речи не идет. Думаю, что он скорее умрет в этой яме, чем будет подчиняться в привычном смысле слова… Но! – Нэйк качнул пальцем; кен ло Хант невольно за ним проследил. – Он умен, и это тоже видно по глазам. Думаю также, что он вылезет из ямы осознавшим: сейчас сила не на его стороне – и больше не будет доставлять неприятностей. Именно потому, что умен. Правда… я не хотел бы оказаться перед ним, если вдруг представится возможность отомстить.

– А если он все-таки заорет? – вдруг усмехнулся кен ло Хант.

Нэйк ответил такой же улыбкой:

– Тогда я оставлю его в яме…

…К тому времени, когда на плац обрушился новый здешний стремительный рассвет, Лешка уже ничего не видел от боли. Болело все тело. Болела каждая косточка, каждая мышца, каждое сухожилие, болели кожа, волосы, глаза. Тренинг почти не помогал – его хватало лишь на то, чтобы не начать орать – громко, плаксиво, с визгом, как не орал ни разу в жизни. Еще хотелось пить, но это было ерундой, почти неощутимой.

«Он меня тут оставит насовсем».

Ужас этой мысли все-таки выжал из Лешки тонкий скулеж, но всего один и очень тихий, неслышный никому, кроме него самого. От стыда сознание прояснилось, и мальчишка увидел, что бетон вокруг во многих местах перемазан его кровью – кожа по всему телу тут и там была стесана, широкие ссадины не подсыхали. Лешка поводил над самыми страшными ладонями, но ничего не смог сделать, вернувшаяся боль отвлекала все силы на противостояние ей.

Когда упавшая сверху лестница стукнула его по голове, мальчишка не поверил, что это ему не кажется. Вскинул голову – на него смотрел Нэйк.

– Просунь руки в петлю, там, на конце, – сказал фантор. – И под мышки. Тебя вытащат.

В следующий миг он покачнулся от короткого, резкого головокружения – глаза земного мальчишки полыхнули такой ненавистью, что сторк не выдержал. Когда же сознание прояснилось – русский лез вверх по лестнице. Лез сам. Сам. С каменным лицом, мокрым от пота, перебирая руками и твердо ставя ноги.

«А пожалуй, стоит его застрелить», – подумал фантор. И даже положил руку накобуру.

Но передумал. Нет. Тогда всем станет ясно, что он сделал это от… от испуга, что ли? Сторк надменно сжал губы и удовлетворенно кивнул – вылезший мальчишка не устоял на ногах, конечно, упал на бетон. Попытался встать, но не смог приподнять собственное тело – руки не слушались. Мальчишка закрыл глаза, не желая видеть ничего вокруг, – ясное дело. Все его тело мелко тряслось в судорогах.

– Это просто урок, – сказал Нэйк размеренно. – Не надо создавать мне хлопот. И не надо создавать хлопот себе.

Будь перед ним просто ополоумевший непослушный раб – Нэйк потребовал бы подтвердить свои слова. Вслух и громко. Чтобы додавить. Но сейчас не стал этого делать. Повернулся и зашагал к блоку ровной походкой…

…Его встретили, повскакав с мест. Нэйк ощутил десятки враждебных взглядов – враждебность не скрывали, хотя и молчали. Дежурный – Нэйк еще не помнил его по имени-фамилии – начал было доклад, но сторк повел рукой:

– Не надо. Двое, заберите наказанного. Он около карцера.

К дверям рванулись сразу все. И так же сразу остановились, переглядываясь и перешептываясь. Нэйк быстро обернулся.

Сила Сил! Окровавленный, шатающийся мальчишка входил в блок. Нэйк посторонился. Остальные пленные расступились.

Землянин подошел к умывальнику и начал плескать себе в лицо водой. Нэйк услышал, как он насвистывает…

…Лешка упал, едва за сторком закрылась дверь. Сполз на пол, скорчился и завозил щекой по пластику. Как его перетаскивали на кровать, как что-то делали, вертели, чем-то мазали, говорили что-то – он не помнил. Но он точно знал, что не застонал и не закричал ни разу.

Эта мысль его успокоила, и мальчишка, блаженно чувствуя, как отступает потихоньку боль, отключился – пропал в темном сне.

* * *

Отец не отсылал нас, что называется, «до последнего». Пока было можно. А когда надо все-таки было отослать, стало уже нельзя…

…Мама с младшими сестрами сидели в кабинете – в большом кресле, поставленном так, чтобы залетавшие в окна пули не задели даже на рикошете, очень спокойная, и Лидка с Юлькой не двигались и не жались к маме. А когда ухнуло уже в коридоре, и Лидка было хныкнула и дернулась прижаться к маме плотнее, та отстранила ее и сказала:

– Веди себя спокойно, Лидия, – и та снова застыла.

А мама набивала – ловко, умело, двигались только руки – патронами из двух вскрытых цинков большие тяжелые семидесятизарядные барабаны к «абакану» и бросала их мне в обмен на пустые.

Отец – тот был беспокоен, и весьма. Он быстрыми, отточенными движениями уничтожал распечатки, диски, метко бил, вскрыв корпус большого компьютера, дареным каменным пресс-папье биоколбы в мелкие брызги, чтобы ничего нельзя было восстановить.

Я стрелял. То в одно окно, то в другое, то в третье. Стрелял последние двадцать минут, пока шел штурм торгпредства. Гильзы раскатывались под ногами, в ушах стоял мягкий звон.

Я начал стрелять, когда гаргайлианцы преодолели ограду – и тонкая цепочка охраны откатилась сперва на широкую лестницу, а потом – в само здание. Среди кустов и на ступенях из бело-голубого мрамора остались тут и там лежать тела в зеленых с алым парадных мундирах.

Гаргайлианцев было убито намного больше. Но я видел только тела наших охранников. По газонам волокло дым от трех подбитых боевых машин, и было очень солнечно, светилось все небо, как обычно в погожие дни. Здешнее солнце было сверхгорячей звездой и располагалось на огромном расстоянии от планеты.

Я не перестал стрелять и когда вбежал начальник охраны и что-то сказал. Я не понял, что, но расслышал слова отца – спокойные:

– Еще пять минут, Алексей. Ровно пять минут, потом я приказываю вам сложить оружие.

Начальник охраны вышел.

Я продолжал стрелять. Для человека гаргайлианец – легкая мишень. Во-первых, он движется слишком медленно, во-вторых, у них вооружение пока не шагнуло дальше магазинок и станковых пулеметов да броневичков.

До этого я никого никогда не убивал. Ну, если не считать животных на охоте, на экзаменах. Я прожил на Гаргайле больше двух лет и никогда не думал, что смогу убить гаргайлианца. А сейчас я даже не считал, в скольких попал.

Бой шел уже в здании. Но я видел только одно – флаг Империи над горящим главным подъездом вдруг метнулся вверх, затрепетал и вспыхнул. Поднялся урчащий рев восторга, и я стал стрелять во гаргайлианцев возле флагштока.

– Все, – сказал отец за моей спиной. Я подумал – откуда он знает, ведь он не видел, что флаг сгорел. А потом понял, что он говорит о документах. – Коля, хватит.

Я положил автомат на подоконник. И сообразил, что пальба и взрывы сменились отдельными выстрелами и просто шумом.

– Пап… – я не мог выпустить рукоятку «абакана».

Пальцы отца разжали мои.

– Все, – повторил он, и я, вскинув голову, увидел его лицо.

Отец усмехнулся и кивнул на кресло. Я отошел туда, поправляя рубашку, встал сбоку от мамы и положил руку на высокую спинку.

– Оленька, – он кивнул матери, – следи за детьми. Девочки, – посмотрел на моих сестренок, – все в порядке, тихо. Николай, – взгляд отцовских глаз обратился на меня. – Ну… ты все и так понимаешь.

У него никогда не было для нас, детей, особо ласковых слов. Собственно, больше он ничего и не сказал – вышел в смежную комнату, почти сразу оттуда щелкнул выстрел.

– Тише, – мама прижала хлопающих глазами девчонок к себе – на миг, отпустила и опять замерла прямо.

А я с усилием отвел взгляд от двери, за которой скрылся отец. И приказал себе не думать.

Первые гаргайлианцы ворвались через несколько минут. Их сразу стало очень много в кабинете – невысоких, в серой форме, с оружием в почти человеческих, но очень тонких руках. Они шумели, но не подходили, рассосались вдоль стен; щелевидные глаза пульсировали. Потом кто-то быстро заговорил, и я понял, что говорят о мальчишке и автомате. Собственно, кучи гильз, барабаны, цинки – все это не оставляло сомнений в том, чем я тут занимался.

Мама тоже поняла. Она встала.

Но этим дело и кончилось, потому что вошел сторк, и весь шум как отрезало.

Сторка можно спутать с человеком, когда он без формы. Но не в боевой форме. Честное слово, они слишком любят выделываться – глухой шлем с маской, похожей на утюг, оплечья – как крылья у их любимых летающих кошек… Красиво, конечно, но и смешно немножко. Дико, что все это в тот момент я и подумал.

Сторк поднял серебристо-матовое забрало и спросил:

– Где господин торгпред? – на русском, без малейшего акцента или запинки.

– Мой муж покончил с собой, – ровно ответила мама. – Его тело в соседней комнате.

Сторк представился, но я не понял, не расслышал, потому что все силы уходили на то, чтобы унять гул в ушах и сдержать слезы.

– Стрелял ваш сын? – это он опять спросил по-русски, как раз когда я включился в реальность.

– Я стрелял, – ответил я.

Сторк посмотрел на меня. В руках у него был бластер – пехотный сторкадский бластер, я даже название помнил, а сейчас вылетело из головы.

– Госпожа Лазарева, – сказал сторк, – вы и ваши дети с этого момента являетесь плененной собственностью Сторкада. Если у вас есть желание и возможность, эти, – он кивнул на гаргайлианцев, – помогут вам похоронить тело вашего мужа.

* * *

Крик не успел прорваться и перебудить всех вокруг. В жуть сна вплыла чья-то теплая яркая ладонь, и Лешка сел на кровати, тяжело дыша, но без тех мучительных стонов, которые сопровождали этот кошмар.

На кровати сбоку сидел парень одних лет с Лешкой. Дворянин – это было видно. Впрочем, тут, наверное, почти все дворяне. Лешка выжидательно посмотрел на него.

– Я над тобой сплю, – сказал парень. – Ты что-то такое видел во сне, что я проснулся. Ну и слез.

Лешка обхватил себя за плечи. Было почти темно, только над входом горела – далеко за кроватями – лампочка. Парень молчал, лишь откинулся чуть назад, в тень, его лицо стало невидимым.

– Отец погиб? Или все? – тихо спросила наконец эта тень.

Лешка открыл рот, но вместо слов, спокойных и взвешенных, вырвалось рыдание. Он наклонился вперед и закрыл лицо руками, ткнулся в постель. Только теперь, только сейчас мальчик понял отчетливо и ясно, как любил отца. И теперь его нет. Нет. Только теперь осознал он и то, что скорее всего никогда не увидит мать, и представил себе, каково ей сейчас. От этих мыслей и ощущений не спасало ничего, да и не хотелось спасаться, хотелось умереть. Он бы и умер, наверное, если бы не мысль о сестренках и не руки этого парня. Он осторожно помог Лешке сесть и необидно обнял. Подождал, пока рыдания сменятся тихими всхлипами.

– Только днем не плачь, крепись, ага? – сказал он негромко. – Днем младшие могут увидеть, девчонки, да и сторки… Днем надо быть очень сильным… Знаешь, как наши братья-англосаксы говорят? «Выбор аристократа – воплощать образец любой ценой».

– Ага… – Лешка всхлипнул в последний раз, судорожно задрожал и чуть отстранился. Хмуро спросил: – А ты… откуда?

Парень усмехнулся – было видно, как сверкнули зубы.

– Я сражался на Китеже. Такое скотство – мы же победили, а меня и Борьку… еще одного парня, вон он спит… нас схватили под самый конец, они уже удирали с планеты… Ну и попали мы сюда. А отец мой тоже погиб… Олег, – он протянул руку.

– Ле… – Лешку опять тряхнуло, он сглотнул и пожал ладонь: – Лешка… – помолчал и спросил: – Тут на полях работают?

– На полях… Ты завтра можешь не ходить.

– Ничего, я нормально… – и понизил голос: – А… бежать?

– Бежать? – Олег покачал головой. – Куда? Наши многие знают здешнюю планетографию. Так вот: космодром за триста километров отсюда. А у нас девчонки, малыши у нас. Твои сестренки – ты же их не бросишь? Даже если мы лагерь захватим – представляешь, какая встреча нас будет ждать и что с нами сделают?

– Не верю, что вы ничего не задумали, – прямо сказал Лешка.

Олег сощурился:

– Ха, с чего такое недоверие?

– Мы ж земляне, – Лешка тоже сощурился. – И, как говорят наши братья-англосаксы: «Лорду должно самому направлять свою судьбу!»

Олег ответил не сразу. Потер икры, откинулся назад, опершись на локти, закинул ногу на ногу, покрутил ступней.

– Тут датчики стоят, – сказал он вдруг. – Слежения. Только сторки в этих делах туповаты. Поэтому видят и слушают они не нас, а картинку со звуковым оформлением. Кто-то храпит, кто-то пукнул… Ну, да. Ну, задумали. Давно. Вылизали даже. Но не факт, что это лучший вариант. То есть, он лучший, потому что сторки нас не достанут скорее всего. А вот сейри… Это туземцы. Думаешь, что тут такая охрана халявная – стоят на вышках и зевают? Раб-гончие – это, конечно, раз, но мы и с ними кое-что придумали. А два – сейри. Сейри… – Олег вздохнул.

Лешка недоуменно выдохнул:

– Слушшшш… Но если они сторков не любят, то нам должны помочь!

Олег вздохнул. Посмотрел сожалеюще. И спросил:

– Как ты думаешь, с какого раза средний сейри различит сторка и землянина?

– Ччччерт… – Лешка рухнул обратно на постель. – Черт, черт, ЧЕРТ! Точно. Конечно.

– Ладно, – Олег встал. – Давай-ка спать, скоро уже вставать на завтрак. А потом… потом будет потом. Ты нормально?

– Нормально, – Лешка вытянулся на постели.

Олег легко заскочил наверх, повозился. Лешка подумал, поднял ногу и пнул верхнюю постель.

– Чего? – проворчали сверху.

– Спасибо, – сказал Лешка.

– Спи, – по голосу было слышно, что Олег улыбается.

* * *

Утро – самое тяжелое время в блоках. Отдохнуть за ночь, правда, все-таки удается, но усталость монотонной подневольной работы все равно копится в мышцах, а главное – в мозгу, и никаким сном ее оттуда не выжать. Вставать не хочется, помогает это сделать только земная дисциплина. Хмурый шум – все толкаются, ходят, стучат и гремят. Именно утром чаще всего вспыхивают ссоры, а иногда даже стычки-драки, причем из-за ерунды. Тридцать семь – теперь тридцать восемь – мальчишек, младшим из которых десять, а старшим – пятнадцать лет, толкутся в проходах, плещут водой в душе, торчат в очереди к туалету – а ведь и рожков и смывов всего по четыре… Работать идти никому не хочется. Всем хочется есть.

Завтрак приносят сейри. Землян они – настоящие рабы, без поблажек – боятся до частого мигания, выражающего у них высшую степень страха. Земляне очень похожи на сторков, и туземцы, пусть и немного цивилизованные, не утруждают себя непонятными счетами таких похожих существ, поскорей убираются из блока, чтобы не попасть под горячую руку – хотя ни разу никто из землян даже не повысил на них голос. Все попытки как-то с ними установить контакт потерпели неудачу даже у тех, кто занимался ксенологией. Правда, выяснилось, что сейри можно взять под контроль – овладеть разумом. Но только двух-трех сразу для каждого из дворян-землян и на небольшом расстоянии…

Мальчишки сидят в два ряда у стола и быстро едят. Молча и аккуратно. На завтрак сегодня – по три больших тяжелых лепешки, чем-то похожих – но только отдаленно, увы – на русские блины (эх, где они… такие вкусные… с вареньем, медом, маслом, сахаром, икрой, печенкой… ой, не надоооо!!!) и по большой кружке кофе. Конечно, это не кофе, но кофеин в этой штуке есть, и сторки бухают туда еще и патоку, так что напиток сладкий. Бухали и еще кое-что – вроде брома, – пока Олег, старший в блоке, и старший от англосаксов, Тимми, не поговорили с начальником, пояснив, что это не нужно, земляне умеют себя контролировать, а вот на борьбу с этой дрянью организм тратит лишние силы. Элья подумал – и химию добавлять перестали…

В блоке останется дежурный – список ребята составляют сами, стараясь включать в него младших, тех, кого почему-либо нужно оставить в лагере, и еще – иногда – тех, по кому видно: ему идти на работу нельзя, а надо полежать просто так, иначе учудит что-нибудь вроде драки с охраной. Ну и еще остаются те, кто не может работать из-за травм. Остальные строятся на плацу – на первую перекличку. Все еще злые на все на свете…

Более-менее в себя они придут по дороге на плантацию. Девчонки свернут к цеху переработки – там есть вентиляция, кстати, там не так жарко и можно сидеть. Но это ведь правильно – они девчонки, и им должно быть легче даже в плену. Хотя бы немного легче. Помашем друг другу, посвистим, покричим «до вечера!», а кое-кто и помолчит, как можно дольше удерживая взглядом – взгляд… Охрана не гонит, охране жарко и мокро, Арк-Сейор так же непереносим для сторка, как для землянина, и полтора километра можно идти неспешно, главное – ровно, чтобы не показалось: тормозят специально. Можно поговорить, что кому снилось, пошутить, даже спеть. Поют по очереди, день англосаксы, день русские. Вот, опять – на этот раз черед англосаксов, и кто-то нарочито монотонно и жалобно-протяжно завывает:

Эй! Енота поймать нелегко – хо-хо, охххохо!

Надсмотрщик пинает, привал далеко…

– Хо-хо, охххохо! – воет хором весь англосаксонский строй и нарочно раскачивается в такт шагам – с серьезнейшими минами.

Смеются все, только охрана шагает истуканами да скользят по обочинам слэйверы. А идти все равно тяжело – дорога вечно мокрая, воздух с утра – как в бане, и мысли о том, сколько впереди часов работы по колено в воде, бодрости не прибавляют. Но… этого не должны замечать сторки. Ни в коем случае. Только улыбки и издевательские песенки. Пусть подавятся. Мы будем идти, работать, петь и улыбаться. Даже когда к полудню руки начнут неметь от сока таурента, а ноги, топчущиеся по колено в горячей жиже, станут ощущаться, как два противно-мягких мешка. И будешь знать, что до конца работы – еще пропасть времени.

Даже тогда мы будем себя вести так, словно отдыхаем на природе.

Подавитесь. Подавитесь…

…Как тошно, как противно, как хочется домой, как все безнадежно…

…Подавитесь, гады.

И снова звонко солирует одиннадцатилетний запевала-англосакс, Дигги:

А вот скажем, сторк один однажды

Взял, завел себе собачку —

Ни фига и не собачку, просто слэйвера большого!

Через месяц тот ему наскучил,

И сторк послал любимца в жопу!

Но слэйвер – персонаж реальный,

Он понимает все буквально!

Строй покатывается…

…Лешка, как и обещал, вышел на работу – ночи хватило, чтобы организм как следует над собой поработал. Но о своем решении, если честно, пожалел сто раз в первые же два часа ползанья по грязи. Работа была простой – заламывай листья на невысоком – по колено – иссиня-зеленом кустарничке, чтобы сок уходил не в листья, а в корневище. Но тело забунтовало даже не от монотонности – окапывать картошку на участке занятие тоже не разнообразное, – а главное от осознания, на кого он работает. Хотелось распрямиться, плюнуть и заорать, чтобы…

– Ну-ка, – по соседней борозде его нагнал Борька. – А что это у тебя лицо такое, как будто тебя злоехидное пресмыкающееся в пятку ужалило?

Борька был постарше Лешки, как и Олег, уверенный, очень спокойный. Даже не поверишь, что не дворянин. Правда, отец говорил, что наступит время, когда дворянами – в смысле умений и возможностей – станут просто все. И эти умения и навыки будут намного разнообразней и ярче, чем у современных дворян. Лешке тогда было девять или десять лет, ему стало жутко любопытно – а что будет потом?! Отец покачал головой и честно сказал, что просто не знает. Но, наверное, что-то интересное.

В будущем могло быть только интересное. Четырнадцать лет Лешка рос с этой твердой уверенностью. Чтобы оказаться на этой плантации – ра… рабом, рабом, рабом!

– Ясно, – Борька шел по соседней борозде, не обгоняя. – Смотри-ка… вот так надо. Мы! – пальцы Борьки заломили лист – почти яростно. – Их! – хрустнул другой лист. – Разобьем! – хрустнул третий. – А ну – попробуй. Попробуй.

Лешка недоверчиво усмехнулся. И заломил лист:

– Мы…

– Не так! Мы! Ну?!.

…Мы. Их. Разобьем.

Мы. Их. Разобьем.

– Мы! Их! Разобьем! – цедил Лешка. И сердито посмотрел на Олега, который, подойдя, хлопнул его по спине – с улыбкой:

– Разгибайся! Обед, часок можно отдохнуть.

Лешка разогнулся с трудом, стиснув зубы. Постоял, покачиваясь, прогоняя из мышц и связок нудную боль. Олег смотрел серьезно, кто-то из мальчишек – они брели к краю поля, где виднелся подъехавший фургончик – остановился и окликнул:

– Помочь?!

– Доведу, – Олег и правда повел Лешку, приобняв за пояс. – Сейчас отлежишься, поешь, потом массаж тебе сделают.

– И ванну, – попросил Лешка.

Олег хмыкнул:

– Ага, значит, отходишь, – и подмигнул. – А такую песню знаешь? – и он без малейшего смущения на все поле пропел:

Не спи, горнист, не спи!

Не все еще окончились бои…

Нас ждут сраженья будущих веков,

Два полюса и шесть материков!

И ему тут же откликнулись голоса – только что стоявшие в очереди к фургончику ребята поворачивались и подхватывали, как самое обычное дело:

Не спи, горнист, не спи, горнист, не спи!

И веру в наше братство укрепи.

Предательство для нас страшней всего —

Один за всех и все за одного!

– Знаю, конечно, – Лешка заставил себя совсем выпрямиться и продолжил:

Зови, горнист, на подвиги зови

Во имя нашей дружбы и любви.

Для юных время звездное пришло —

Один за всех и все за одного!

Труби, горнист, труби!

Надежда загорается вдали…

Клокочет в медном горле у трубы

Бессмертная мелодия борьбы!^[50]

– Эхой! – донеслось с английской половины поля.

И отозвались голоса:

Небо молнией расколото

Гневом северных богов.

Кровь восстала против золота,

И мятеж ее суров.

Звонче, колокол восстания!

Выше, всполохи знамен!

Мы промозглого отчаянья

Вновь штурмуем бастион.

Сокрушит громовым молотом

Крепость вражью Тунор-Тор.

Кровь восстала против золота,

Кровь выносит приговор!^[51]

– Эй! – заорали с русской половины поля в ответ, махая руками. Охранники на дамбах, до этого державшие оружие у ноги или прохаживавшиеся туда-сюда, взяли его на изготовку.

Олег сплюнул. И помог Лешке, последним рывком выбравшись на сухое место, сесть.

– Сиди, обед я сейчас принесу… – и, сделав пару шагов, обернулся: – Мы их разобьем, Леш. Разобьем.

* * *

Возвращения с работы старших младшие всегда ждали, сидя возле своего блока. Все игры, все разговоры прекращались – сидели и смотрели на ворота. А потом просто бросались – бросались навстречу входящим, вопя каждый свое, и на какое-то время плац просто превращался в бурлящее, смеющееся, галдящее месиво.

Лешку не встретили. И он испуганно озирался, готовый закричать в голос, заметаться, забегать, потому что все уже разошлись, а сестренок не было… и в груди рос мгновенно образовавшийся ледяной камень ужаса… но тут подошедшая девушка – ослепительно-холодная красавица, Лешка прямо обомлел – улыбнулась:

– Ты новенький? Твои сестрички в блоке, нельзя сразу столько на здешнем солнце. Я сейчас их пришлю. Или сперва сходишь помоешься?

– Я… нет, пусть сюда бегут, – Лешка невольно проводил девушку взглядом – она шла, как юная принцесса в плену у дикарей – уверенная в том, что ее честь и достоинство всегда будут с нею, как бы ни жалила судьба.

Но уже через полминуты Лешка о ней постыдно забыл, потому что…

– ЛешаааААА!!! – С этим воплем выскочившая первой Юлька рванула через двор к брату.

Лешка присел, улыбаясь, расставил руки, а взглядом искал вторую сестренку.

То, что произошло потом, не разобрал толком никто. Охранники смотрели внутрь двора, и, конечно, все пленные, кто был снаружи, тоже смотрели на то, как несется к брату девчонка.

Сверху на раскаленный квадрат двора пала визжащая молния. Вихрем рвануло от машущих здоровенных кожистых крыльев…

…Лауно – летающие ящерицы – падальщики. Как и все падальщики, они трусливы. Но лауно размером с земного кондора, у него – когти и полная зубов пасть. Они отлично видят и, бывает, нападают на небольших живых существ.

Как видно, этот лауно не удержался. Тем более, что задача казалась легкой – добыча маленькая, схватить ее и улететь сразу. Но Юлька, завизжав, кувыркнулась, уходя из самых когтей – тройных, похожих на рыбацкие крючки. Метнулась обратно; лауно с шипением запрыгал следом.

Дальше Лешка видел на бегу. И не верил тому, что видел.

Оттуда, где стоял вышедший во двор фантор Нэйк, стрелять было нельзя – попадешь неизвестно в кого. Поэтому Лешка только увидел метнувшуюся рослую тень. И услышал не крик – боевой рев-клич:

– Хад’ра!!!

Лауно испуганно и жалобно заквакал, метнулся в сторону, припадая на крыло. Длинный тонкий бронзовый стилет-тарва – «хранитель чести», древнее родовое оружие – вошел точно в основание перепонки. На Сторкаде такой удар был бы смертельным для большинства животных. Но Нэйк не знал анатомии местных зверей и только ранил падальщика, а сам, сброшенный рывком длинного тела, ловко приземлился на ноги и встал между лауно и девочкой. Та тоже остановилась, видя, что на помощь ей бежит брат, и не понимая, что спас ее сторк, подобрала какой-то камень. Со всех сторон кто с чем мчались пленные. В руке фантора был клинок, офицер скалился. Лауно опять заорал, шарахнулся в страхе от нового врага, который был почти с него, шумно попытался взлететь, но тут кто-то из часовых наконец сделал прицельный выстрел – единственный. По лестницам тарабанили шаги охранников…

…Лешка прижал к себе уронившую камень и заревевшую девочку, поднял на руки. Неверяще поглядел на фантора – сторк с улыбкой вытирал стилет, потом примерился шагами ко все еще подрагивающей туше, кивнул, что-то сказал сбежавшимся охранникам. Те восторженно застучали прикладами, коротко выкрикивая какие-то слова.

– Спасибо, – выдохнул Лешка. – Слышите, спасибо.

– А? – Нэйк обернулся. – Не за что… – улыбка сбежала с его лица. – Разумные могут убивать друг друга вволю. Это закон жизни. Но нельзя позволять зверю своей волей убивать разумных. Это скверное дело. Прервать такое – закон чести. Унеси сестру, она испугалась.

– Я не сама испугалась! – сказала Юлька, выворачиваясь на руках брата. – Я за Лешку испугалась!

– Я прошу прощения, – чуть поклонился сторк. – Я видел, как ты подняла камень и собиралась драться. Я уважаю твою смелость, маленькая дочь наших врагов. Но пусть брат все-таки унесет тебя. Тебе надо помыться, ты в крови.

– Это из коленки, – заявила Юлька. – И ты тоже в крови… Спасибо тебе.

– А, – Нэйк мельком посмотрел на ободранную ладонь. – Да.

Он повернулся – уйти. Но обернулся на голос Лешки:

– Эй.

– Да?

– Не в спину и не тайком, – тихо сказал мальчик. – Слово чести.

В глазах сторка мелькнуло злое уважение.

– Я понял, – кивнул он. – Благодарю за честность и за благородное обещание.

21. Свобода не всем Второй год Первой Галактической войны

По ночам, случалось, Нэйк плохо спал.

Арк-Сейор не был скучен, в поселке неподалеку от плантации жило достаточно сторков, в том числе и очень хороших родов, фантора были рады видеть там. С пленными он сумел себя поставить сразу, и они вроде бы не собирались доставлять хлопот. Но по ночам иногда не шел сон. Нипочему. Его просто не было, и Нэйк лежал, глядя в окно с широко раздернутыми шторами. Потом поднимался и шел гулять по дамбам, махнув рукой в сторону слуги-сейри, вскакивавшего из своего «гнезда» у порога, а потом бросив: «Нет, не надо» – охранникам из ночной смены, дежурно собирающимся его проводить.

Чаще всего Нэйк думал не о своих «подопечных», а о ходе войны. Ничего хорошего… Земляне упрямо отодвигали фронт, расползались, как масло по поверхности воды. На их стороне воевали уже десятки тысяч бывших рабов. К ним переходили боевые корабли – так часто, что Четыре Расы удалили от линии фронта корабли почти всех других рас-«союзников». Неужели земляне могут победить? Мысль была оскорбительна до глубины души. Нелепа. Сторкад не имел соперников в обозримой части Галактики, его неудачи – которые случались – имели логичные объяснения. Успехи землян были необъяснимы, и Нэйку не удавалось себя успокоить тем, что он всего лишь фантор, что там, наверху, мудрые умы, конечно, уже разработали тактику и стратегию победы…

Мать, вхожая в самые верха, типичная сторкадская женщина, умная, холодная и жестокая, но обожавшая свое потомство, писала ему – родовой тайнописью между строк обычных писем, – что там, наверху, царит растерянность. Четыре Расы походили на мечущихся по дому жителей, которые пытаются кусками ткани заткнуть окна и двери, в то время как наводнение уже подобралось к крыше, и вода хлещет изо всех щелей… И бойцами, и техникой Альянс численно превосходил Землю. Сила Сил, да что там говорить, он превосходил Землю и качеством техники – во многом! И все-таки земляне били Альянс. Били безостановочно, расчетливо, беспощадно, лихо и очень больно. Даже Китеж не казался на фоне этого таким уж поражением – там земляне потеряли почти столько же, сколько и Альянс. А с тех пор нередки были бои, когда потери союзников превышали потери Земли в пять, десять, двадцать раз!!! И разгром отодвигался лишь тем, что, похоже, Земля не подозревала, как обширны владения врага, – расширяя захваченную зону, она невольно замедляла темп наступления, не хватало людей. Если бы землян было больше… хотя бы вдвое… Нэйк ощущал, как противно взмокают ладони.

С тошнотной четкостью понимал он и то, насколько хрупок сам Альянс. И гадал: кто и когда первым побежит к Земле на поклон? Не сторки. Только не сторки. Но кто? А если на стороне землян вмешаются те, кто сейчас нейтрален? Если вмешаются мьюри? Или пусть не мьюри, кто-то другой, даже не столь сильный? Тогда это будет уже не военный разгром. Это будет полная гибель. Крах. Хорошо еще, что земляне все-таки столь не похожи на остальных обитателей Галактики, что их опасаются, что к ним относятся с подозрением даже нейтралы…

Иногда после таких мыслей он начинал думать и о самих землянах. Мучительно, словно сам себя прижигая раскаленным железом. Он раскладывал перед собой личные дела. Или – на своих ночных прогулках – перебирал мысленно своих подопечных. Должен был быть какой-то секрет. Ключик. Кнопка. Едва ли эти, наверху, видели близко хоть одного землянина, если исключить довоенный официоз. Он, Нэйк, видит ежедневно. Как они работают. Как едят. Как развлекаются. Как спят. Он заходил в блоки ночью, как будто пробирался во вражескую крепость. Он смотрел на спящих. Он тасовал лица и привычки, слова и взгляды. Смешивал в кучу. Раскладывал. Рассматривал, анализировал. Его никто не принуждал делать это, и поэтому, именно поэтому, Нэйк был так настойчив. Он выкачал из информатория все, что там было о землянах. Он перебирал конфискованные вещи. Его брала жуть от одной мысли, что старший брат или отец вот этого – ну вот этого, коротко стриженного, которого сегодня вечером старший распекал за немытые пятки… или вот этого, старше, с внешностью принца, чеканным поведением солдата и взглядом героя сэокг… или вот этого… вот этой… вот этой… вот этого… – что их старшие могут однажды прийти на Сторкад. Прийти, как на десятки планет приходили сами сторки.

Он обязан был сделать все, чтобы этого не случилось.

Сегодня на приеме у командующего планетарной базой флота одна из женщин спросила всерьез, нельзя ли взять из лагеря двух девочек, ее младшая дочь хочет служанок-рабынь с Земли. Нэйк не сразу понял, о чем с ним говорят. И едва нашел достойные слова для отказа. Достойные и лживые. Не мог же он сказать, что служанки-рабыни не получатся даже из самых маленьких. Его бы не поняли.

Сторки не понимают землян. Он тоже не понимает. Но должен понять.

Должен.

Два дня назад он случайно услышал, как двое юных англосаксов говорили об охоте. С тоской, как фанатики говорят о недоступном предмете вожделения. Тем вечером Нэйк подошел к одному из них во дворе и предложил вместе поохотиться – мол, нужен кто-то, кто будет носить подстреленное, сейри слабоваты. Англосакс ответил, что господин начальник лагеря едва ли найдет себе носильщика среди пленных – это не входит в их обязанности. И спокойно ждал, пока Нэйк его отпустит.

Что на уме у старшего русских, у Олега? Что у них у всех на уме? Нет, что на уме – ясно, свобода. На уме – свобода, в глазах – ненависть. Почему так однотонно-стерильны отчеты камер наблюдения?

Ключик. Полжизни за ключик.

* * *

Цивилизованному человеку трудней, чем дикарю. Дикарь привык голодать, ему легче в тысячу раз перенести однообразную еду. А с другой стороны – дикарь, увидев накрытый стол, не задается вопросами типа можно ли есть? И очень удивится, если кто-то скажет, что – нельзя. Может быть, спросит понимающе: еда отравлена, да?

Отравлена. Да.

Тридцать восемь пар глаз уже начали есть. Они лопали подряд все, что стоит на столах. Потому что с самого детства, с рождения, с первого вздоха никто из их хозяев не знал, что такое настоящий голод. Даже дворяне, за плечами которых были лицейские испытания. В мире, в котором они росли, еды было много. Разной еды. И никому не пришло бы в голову кормить ребенка бесконечной кашей из местного «риса», который даже и не рис.

Будем честны. Если бы сторкам пришло в голову накрыть такой стол просто так – ну, просто так! – ребята стали бы есть.

Но стол был накрыт не просто так. Сторки отмечали День Крови – главный праздник своей Империи. С Парадом Клинка, со спортивными соревнованиями, с торжествами и шествиями. Очень красивый и торжественный праздник.

То есть, отмечали то, что земляне отмечать просто не могли…

…Русский блок для мальчишек был последним, в который зашел Нэйк. И он уже знал, что увидит тут. И не удивился.

На накрытых столах не было тронуто ни крошки. Земляне занимались своими делами – кто чем. Но за столами не сидел ни один. Столов будто бы вообще не существовало.

Нэйк начал с блока для младших мальчиков. И вот там он поразился тому, что к еде не прикоснулся ни один. И даже сорвался – накричал. Ему не отвечали – сопели в пол, да несколько самых младших все-таки начали всхлипывать. А в других блоках удивления уже не было – картина повторялась.

– Хорошо, – сказал Нэйк, сцепив руки за спиной. Все услышали, как хрустнули пальцы. – Ужин вам не нужен? Значит, его и не будет.

Повинуясь его свистку, в блок вбежали – с характерной для них суматошной скоростью – несколько сейри с тележками. Стол опустел за какие-то полминуты. После этого Нэйк еще раз – внимательно и долго – окинул всех мальчишек взглядом.

И вышел, оставив их стоять вдоль кроватей.

Наступила тишина.

– А ужин был вкусный… – вдруг сказал уныло Митька, самый младший в блоке.

На него уставились все сразу – почти враждебно. Он вздохнул, махнул рукой и вдруг, вскочив, замаршировал вокруг пустого стола – то одного дергая за руку, то другому подмигивая, то вертясь на пятке или проходясь колесом – и распевая, отчаянно и весело:

Кто бы что ни говорил там —

Выход есть наверняка

Из любого лабиринта,

Из любого тупика!

Есть неведомая сила —

Чтобы нам, беде назло,

Все прощалось и сходило,

Удавалось и везло!

Вскоре все улыбались, глядя на мальчишку, который куролесил изо всех сил. А потом Олег, вскочив, положив руку младшему на плечо и придержав, включился в песню:

Лишь одно меня пугает,

Лишь одно мешает спать —

Вдруг да то, что помогает,

Перестанет помогать?!

Может, с нами силе этой

Вдруг возиться надоест,

Вдруг она заклинит где-то

Иль откажет наотрез?

– Не-а! – мотнул головой Митька и, кувыркнувшись мимо Олега под его руку, снова запел:

Кто бы что ни говорил там —

Выход есть у нас пока

Из любого лабиринта,

Из любого тупика!

Ну и пусть заклинит где-то,

Ну и пусть откажет чуть!

Мы-то знаем, что и это

Обойдется как-нибудь!^[52]

* * *

Что к побегу на самом деле все готово, Лешка убедился, когда на его глазах были собраны семь арбалетов. Мощных, из какого-то упругого дерева и стальных тросов. Детали арбалетов таились в самых неожиданных местах – иногда лежали просто на виду, только они не были похожи на арбалетные детали.

В блоке все двигались быстро, тихо и очень слаженно. Лешка не взялся бы даже сам себе объяснить, почему и как получилось, что они «вдруг» собрались бежать, что изменилось-то?! Возможно, этот накрытый стол был последней каплей. Так бывает. Вроде бы совсем незначительное событие, пустяк, а тянет за собой такое, что остается только удивляться.

Впрочем, в данный момент никто как раз не удивлялся. Все действовали, и первые слова прозвучали вслух, только когда все уже, в принципе, было готово.

– Младшие спят, – быстро и четко доложил Олегу Тимка Быстров, осуществлявший ментальную связь. – Англичане и девчонки ждут. Можно начинать.

– Ребята, – тихо сказал Олег, и в блоке полностью прекратилось движение. – Если мы сейчас начнем, назад не будет пути. У нас будут сутки, чтобы пройти через плантации, а потом прорваться за реку и уйти в долину. Там сейри. Что с ними делать, мы так и не решили толком, есть лишь слабые предположения. Сейчас еще можно разобрать арбалеты и лечь спать. Может быть, наши нас скоро обменяют. Если что-то сорвется, нас ждет смерть. Хорошо, если быстрая и простая.

– Леш, давай начинать, – как-то жалобно попросил Митька. – Ну, хватит уже…

Олег кивнул. И, подойдя к своей кровати, первым начал повязывать на шею галстук – медленно и торжественно, как в первый раз…

…Блоки запирались на ночь с пульта в дежурке, это было естественно. Но в дежурке – это было давно проверено – находился только рубильник, а исполнительный контакт – в стенах блоков. Что замки можно открыть изнутри – и при этом перехватить управление ими так, чтобы в дежурке не мигнула ни одна лампочка, – сторки, видимо, не могли даже заподозрить. Из четырех часовых на вышках – на стене в этот час просто никого не было – смотрел на блоки только один, и он был убит первым: стрела, выпущенная кем-то из девчонок, попала ему между глаз. В следующие две секунды погибли остальные трое часовых, и возбужденная – но при этом совершенно бесшумная, это выглядело странно и страшновато – толпа подростков заполнила двор. Их движение со стороны могло показаться хаотичным, но – лишь со стороны. На самом деле каждый знал, что делать.

Несколько человек слаженно взяли на себя управление сейри – все рабы в лагере мгновенно погрузились в полное оцепенение не меньше чем на сутки. Группа парней исчезла в блоке для младших мальчишек; девчонки выводили и строили своих младших. Арбалетчики сняли часовых у складов, вскрыли их и начали раздавать оружие, снаряжение и продукты, а несколько человек – Лешка в их числе – ворвались в дежурку.

Двое сторков, находившихся там, лениво созерцали на экранах то, что им показывали «дурилки» землян. Они не успели даже обернуться.

Убивать в спину было отвратительно…

…– Вот так… – мальчишка-англичанин подключил выводы какой-то на живую нитку слепленной штуковины к блоку внешней связи и подмигнул Лешке. – Конечно, ерунда, но на сутки их обманет, если кто вздумает дежурную связь проверить. А за сутки все так и так решится.

Лешка кивнул…

…Нэйк стоял в коридоре. Наискось от распахнутой двери в общую казарму – оттуда донеслись два бластерных выхлопа, земляне уже не стеснялись, добили тех, кто успел спрятаться или не был замечен сразу. Нэйк понял, что он – последний сторк в лагере.

Он стоял и ничего не говорил. Что это глупо, что есть слэйверы, что пленные далеко не уйдут, что за него отомстят… Зачем? Они все это прекрасно знали, и все равно пошли на побег, а значит – не имело смысла повторять хорошо им известное и унижать себя завуалированными угрозой мольбами о пощаде.

Глупая была затея – с этим угощением, подумал фантор. Это из-за него. Можно было бы догадаться – они легче переносят удары и боль, чем снисходительно протянутую руку с огрызком булки… О себе Нэйк уже не думал, как о живом, зачем? Жалел только, что не оформил в записи все свои многочисленные наблюдения. Может быть, из этого вороха сведений кто-то сумел бы вычленить нечто на самом деле важное для победы Сторкада.

За спинами мальчишек было видно, как мимо быстро и деловито проводят младших. Мелькнула та девочка, спасенная им от лауно. Нэйк быстро отвел глаза – чтобы ребенок не повернулся сюда, почувствовав его взгляд. К чему хлопоты? И себе, и им? А кстати, где…

Вот.

Этот землянин, Лешка, – уже с плазменным карабином и штурмовым рюкзаком, в великоватых немного ботинках – протолкался вперед. Посмотрел. Опустил глаза и ствол.

И фантор понял, что никто из мальчишек не сможет его убить. Ему стало немного смешно. У него все шансы остаться живым. Какая дикая нелепость. Единственный живой из тридцати охранников – это будет выглядеть очень красиво.

Тогда он прыгнул вперед.

На выстрелы – сразу несколько рефлекторных выстрелов.

* * *

– Иди же ты рядом, – сердито сказал Сэило и почти без нужды дернул сестру за руку.

Висанти наградила брата упрямым взглядом, но промолчала и ускорила шаг. Девочка понимала, что наказана не зря – три дня подряд играть после школы с девчонками из безродных, а дома врать про дополнительные занятия… И понимала, что брату – ни в чем не провинившемуся – не доставляет никакого удовольствия забирать ее после штрафных часов и вести домой. Сэило недаром выбирал кружную дорогу – за околицей поселка, чтобы не увидел никто из приятелей или даже просто кто угодно. Сын командующего планетарной базой флота идет рядом с девчонкой-соплячкой! Нетрудно себе представить, что запоет ехидный хор недругов Сэило – их хватало, и Висанти всегда гордилась тем, что ее брат лучший драчун во всей школе. Сейчас девочка убито вздохнула, переходя от упрямства к раскаянию – за себя. Но все-таки это смешно и как-то глупо – слуги из ящериц-сейри могут жить рядом с самыми высокородными, а такие же сторки без рода – не могут.

– Я бы и сама дошла, – пробормотала девочка. – И не пришлось бы ходить кругами.

– Поздно, – Сэило поднял лицо. – Отец говорил, что лауно видели на улицах. Девчонку им утащить ничего не стоит.

Висанти притихла, вспомнив когти, здоровенные кожистые крылья и полную зубов пасть лауно из школьного музея. Да, пожалуй, неплохо, что рядом брат…

– Двое, – Лешка повернулся к Джерри. – Пацан с девчонкой.

Мальчишки-земляне лежали прямо в теплой грязи среди пышных побегов местного «риса» – они не знали и не интересовались, как он тут называется, неважно; этот рис они ели минимум раз в день. По дамбе шагах в двадцати от них приближались мальчишка и девчонка сторков – если по земному счету, то лет четырнадцати и восьми, одетые в бело-серое. Мальчишка – в широких шортах, подпоясанных ремнем, с которого свисала открытая кобура гражданского бластера, в свободной куртке-безрукавке с высоким стоячим воротом – широким и жестким. Девчонка – тоже в шортах, в блузке с легким шарфиком, с сумкой на спине. Оба в шлемах. Мальчишка явно что-то выговаривал своей спутнице. Та молчала…

…Они дошли почти до самой реки.

Сторки слишком надеялись на слэйверов. Слов нет, раб-гончие были опасны. Смертельно опасны даже для землян. Но не тогда, когда землян – десятки, и большинство из них – подростки-дворяне.

Убивать обездвиженных животных было еще гаже, чем стрелять в сторков в спальне казармы. Но и там и тут все было ясно – придя в себя, слэйверы кинулись бы в погоню, а, учитывая их ум и ловкость, в этом случае было бы полно жертв, особенно среди младших. И в результате зверей все равно пришлось бы перебить…

Беглецам везло. Да. Да, они дошли почти до реки, и за зеленью был уже виден проход в долину. И младшие, даже самые младшие, не хныкали и шли быстро, достаточно быстро, чтобы уложиться в срок.

Не повезлотолько в одном – в том, что патруль сторков по каким-то одним им ведомым причинам обоснуется на берегу у переправы. Две машины, дюжина бойцов. В принципе, их можно было бы смести. Но от базы Флота до этого места штурмовику – полминуты лету. А сделать бесшумно такое – это из области кино для самых младших. Или действий спецназа.

Вот тут время и начало уходить. Вот тут время и полетело в галоп…

…– Возьмем, – шепнул Джерри. – Проводник нужен. Тут должны быть обходы. Не может не быть.

– Он не поведет, – ответил Лешка.

Англичанин скривил губы:

– Поведет. Поведет потому, почему мы работали на сторков, Алек…

… – Отпусти ее! – Сэило рванулся и зарычал от унижения и злости.

Эти твари держали его крепко – так же безуспешно можно было бы пытаться вырваться из стальных зажимов. От землян пахло не так, как от сторков, Сэило ощущал на своем затылке дыхание одного из них, и это дыхание заставляло относиться к происходившему реально, а не как к дурному сну – именно о дурном сне он подумал, очнувшись на поляне в зарослях.

Рыжий, почти как многие сторки, землянин усмехнулся. Крутя в руке бластер Сэило, он стоял напротив исходящего яростью пленного. Рядом на земле лежала между тремя мальчишками Висанти. Один из землян держал ее за схваченные над головой руки, двое других развели ноги девочки почти на «шпагат». Все трое смотрели на Сэило с глубокой ненавистью. Рот Висанти был заткнут ее шарфом, девочка глядела на брата немигающими огромными глазами. Сэило понадобилось усилие, чтобы заставить себя понимать: все это происходит в получасе ходьбы от дома.

– Если согласишься провести нас за реку в обход поста, она будет жива, – сказал рыжий на родном языке Сэило почти без акцента. – Если нет, ее будут тянуть за ноги в стороны и вверх… – крак! – землянин щелкнул пальцами. – Я бы приказал вынуть шарф, чтобы ты послушал, как она будет вопить, но не хочу нас выдать. Ничего, зрелище и так будет еще то.

– Вас поймают… – Сэило делил слова. – И утопят в кипятке. Всех. Медленно.

– Спасибо, мы знаем, – лицо рыжего снова осветила усмешка. – Так ты готов рискнуть сестричкой ради сомнительного удовольствия знать, что нас поймают?

– Если я отведу вас за реку, – Сэило перевел дух, – дикие сейри прикончат вас в тот же день.

– Это все не твои заботы, – отрезал рыжий. – Ну?

Если бы Сэило был один, он бы без раздумий сказал «нет». Вряд ли захватившие его земляне были достаточно опытны в таких делах… и они слишком сильно ненавидели – ясно по глазам. Поэтому у него был бы солидный шанс, что земляне увлекутся пытками и прикончат его раньше, чем сломают. Но никто не собирался его даже просто бить (пока что ему досталось только по затылку – там, на дамбе, – а он даже не успел понять, что к чему!!!). А Висанти… нет, если бы речь шла о чем-то вроде проникновения на базу, захвата арсенала – Сэило и тогда сказал бы «нет»… и будь что будет. Но перед ним были не диверсанты, а беглые рабы. И они хотели не драться, а просто бежать.

– Вы нас отпустите за рекой? – спросил он хмуро.

Рыжий пожал плечами:

– Может быть. Но если ты не согласишься здесь, твою сестру разорвут пополам.

– Я согласен, – процедил Сэило.

А про себя подумал, что рыжего он запомнит. И убьет. Но так, чтобы это было не слишком быстро. Так, чтобы сперва тот проклинал, потом начал просить, потом – умолять, а потом просто кричал до самого конца. Никакого кипятка ему не будет, слишком это легкая смерть в уплату за глаза Висанти.

* * *

Темнеть начало в тот момент, когда последние из беглецов – арьергард, следивший за тем, чтобы не отстал никто из младших, которые, хотя и не жаловались ни словом, но шли все медленней и тяжелей, – прошли между двумя отрогами горного кряжа и вступили в проход, уводивший в одну из бесчисленных горных долин.

Точнее, казалось – не вступили, а опустились на дно влажного, душного моря, пахнущего прелью и чем-то сладким, наполненного шумом и шорохами, заставлявшими сжимать оружие и изо всех сил стараться определить опасность раньше, чем она появится.

Лешка и Олег задержались в хвосте колонны. И увидели, как вдали – за рекой и плантациями – выстрелили вверх два столба белого прожекторного пламени. Потом опустились и стали шарить кругами.

– Все. Обнаружили, – выдохнул Лешка и засмеялся.

Олег хмыкнул:

– Да. Поздновато только.

И стал насвистывать песенку, слова которой Лешка знал – древние, древние…

Как все просто удается

На словах и на бумаге…

Как легко на гладкой карте стрелку начертить…

А потом идти придется —

Через горы и овраги…

Так что прежде, человечек, – выучись ходить…

Что увидят эти точки?

Что построят эти ручки?

Далеко ли эти ножки уведут его?

Как он будет жить на свете —

Мы за это не в ответе,

Мы его нарисовали —

Только и всего…

Что вы, что вы! Это важно —

Чтобы вырос он отважным,

Чтобы мог найти дорогу, рассчитать разбег…^[53]

Зашуршали шаги. Двое ребят подвели сторков – угрюмого мальчишку и прижавшуюся к нему, но глядевшую тоже враждебно, хотя и с испугом, девочку. Мальчишка честно выполнил то, что требовали, – молчал весь путь, но вел быстро и без обмана…

– Вы обещали нас отпустить, – сказал юный сторк Олегу.

Тот помолчал и хотел уже сказать: «Идите…» – потому что больше-то сказать было нечего… как вдруг Лешка, все это время вглядывавшийся в сгустившуюся темноту позади отряда, быстро и напряженно, тихо прошептал:

– Там кто-то есть.

Мгновенно присели все – и земляне и сторки. Мальчишка-сторк спрятал у себя на груди голову девочки и побелел так, что стало видно в темноте.

В темноте, чуть подсвеченные сзади вертящимися прожекторными лучами, быстро перемещались какие-то фигуры. Впрочем… не «какие-то». Земляне достаточно насмотрелись на сейри-рабов, чтобы узнать их манеру двигаться.

Вот только это, конечно, были не рабы.

– Сейри, – сказал Олег. И окликнул резко: – Борька!

Борис уже был здесь – карабин за спиной, глаза сужены от напряжения. Олег хлопнул его рукой по плечу:

– Делай, что собирался.

Борька помедлил. И спросил негромко:

– А эти? – он покосился в сторону сторков.

Олег тоже какое-то время молчал. Потом покачал головой:

– Нет. Только все вместе. Нельзя… так неправильно.

– Ну и хорошо, – облегченно сказав это, Борис встал в рост и, скрестив над головой пустые руки, медленно пошел – в свет далеких прожекторов, навстречу быстро и неотвратимо перемещающимся все ближе и ближе невысоким темным фигуркам.

А Лешка вспомнил, сжимая в руках карабин: —

…как прожить на белом свете?

Проще этого вопроса – нету ничего!

Просто надо быть красивым,

Щедрым,

Умным,

Справедливым,

Сильным,

Смелым,

Верным,

Добрым —

ТОЛЬКО И ВСЕГО…^[54]

22. Опоздавшие могут не платить Церра-Прим. Нейтральная Зона Второй год Первой Галактической войны

Базар – везде базар, даже если на нем нет ни одного человека. А если где-то неподалеку бушует война, то нетрудно догадаться, что торговать на нем будут, в основном, оружием. Не первой свежести, конечно, – то, что получше, или вообще не продают, или продают только проверенным союзникам, но все же найти кое-что интересное можно было и здесь.

Правду говоря, выглядел этот базар не бог весть как – просто голое поле возле космопорта, на которое согнали грузовики с товарами и наделали навесов. Получился настоящий лабиринт, по которому туда и сюда шатались потенциальные покупатели и просто любопытствующие. Разноязыкий гомон успешно заглушался пальбой – казалось, что рядом идет жестокое сражение, но это было всего лишь близко расположенное стрельбище, на котором любой желающий мог испробовать предложенный на продажу товар или потренироваться с уже купленным. У человека непривычного от развалов смертоносного железа могла бы закружиться голова – куда ни кинь взгляд, везде ряды винтовок и пулеметов, ящики с патронами, гранаты, прицелы, – но любой профессиональный военный сразу заметил бы, что большая часть всего этого – явное барахло, или изношенное до последней степени, или устаревшее настолько, что и бросовую цену за него платить – выбрасывать деньги на ветер. А профессиональные военные здесь были – несколько в стороне от общей массы, под неприметным навесом, установленным, однако, на пригорке – так, что отсюда открывался отличный обзор – стояли трое почти незаметных в его тени землян, и без того почти неприметных в полевой форме без знаков различия. Самый рослый из них был, одновременно, и самым старшим по званию – на первый взгляд полковник Генерального Русской Империи штаба Иван Сергеевич Макаров походил на матерого и не слишком дружелюбного медведя. Второй – штабс-капитан Буривой, невысокий, уже седеющий, с жесткими, аккуратными усами, когда-то был его наставником в Минском Императорском лицее, где преподавал социологию вооружений. Ученик обогнал его в званиях на три ступеньки, но это не вызывало у старого служаки ничего, кроме глубокого удовлетворения, – таких у него был не один и даже не два. Правду говоря, штабс-капитан подумывал уже выйти в отставку и посвятить свою жизнь науке – благо, собранных им за долгую службу материалов хватило бы не то, что на диссертацию, а на целую профессорскую монографию, но этим планам помешала война.

Третий землянин был пока что тонок в кости, но гибок, словно стальной клинок, с коротко стриженными светло-русыми волосами и внимательным взглядом серых глаз. Любой, кто был знаком с землянами, сразу бы понял, что он приходится полковнику сыном. Формально пятнадцатилетний выпускник того же Минского Императорского лицея Дмитрий Макаров находился здесь на стажировке, фактически же – нес уже вполне взрослую долю общей работы. Он мечтал стать ксенологом, а ксенологов на Земле катастрофически не хватало. Никто не был готов к контакту с ТАКИМ количеством инопланетных рас – тем более, столь вызывающе разных. У Димки же обнаружился совершенно неожиданный талант в этой области, так что к его мнению уже прислушивались порой и взрослые.

– Знаешь, что мне это напоминает, Иван? – штабс-капитан снял фуражку и утер платком уже заметно лысеющий лоб. – Нашу земную Африку, какой-нибудь Судан восьмидесятых годов девятнадцатого века. Та же публика, почти те же проблемы. Только масштаб, к сожалению, другой.

– Да, масштаб другой, – вздохнул полковник. – А в остальном… Нам уже несколько раз предлагали продать взятых нами в плен Чужих – не обменять на наших, не ради каких-то уступок – а просто ПРОДАТЬ. Ладно, скиуттов я еще могу понять – они всегда стараются отбить или на крайний случай выкупить своих пленных. Но другие! Кто-то надеется продать их своим подороже. Кто-то откровенно интересуется, какие у нас цены на рабов. А кто-то просит пленных для сведения старых счетов – такая вот у наших союзников дружба. Мерзко…

– Большой Круг Земли еще в самом начале объявил, что Земля не торгует разумными существами – ни в качестве рабов, ни в любом другом качестве! – возмутился Димка. – И что для освобождения пленных мы признаем только честный обмен. А Чужие этого не то, что не понимают – просто НЕ ХОТЯТ понимать.

– Привыкай, юноша, – усмехнулся штабс-капитан. – Почитай для начала Киплинга – там много совпадений вот с этим вот, чуть ли не один в один. Я-то и не думал уже, что такое увижу.

– Смотрите – триании, – полковник показал на группку, заметно выделявшуюся в толпе: кошкоподобные обитатели планеты Триан были за два метра ростом, но в отличие от скиуттов – тонкие и гибкие: гравитация на их родине составляла только семьдесят процентов земной.

– Матриарх со свитой, – сразу же определил Димка. – Редкая птица. Интересно, что она тут делает?

В самом деле – во главе делегации двигалась явно женская фигура, завернутая в одежды, которые подошли бы фее из средневековых сказок Земли. Двигалась, надо сказать, довольно-таки неловко: слишком высокая местная гравитация заметно ей мешала. Следующие за ней восемь солдат были закованы в экзоскелеты и вооружены импульсными винтовками – двигались они бодрее, но как-то механически-скованно. Ничего особого от кошачьей грациозности в них не замечалось.

– Интересный народ, – заметил штабс-капитан. – Вроде бы и воевать умеют, и техника у них вполне на уровне – шесть планет освоили, не шутка. Но последнюю тысячу лет – ни шагу ни вперед, ни назад. Нам, мол, и так хорошо. Традиционалисты еще похуже сторков – при том, что сторков они гоняют беспощадно. Но лишь когда те на их владения покушаются – как говорится, от сих до сих. А когда те их соседей режут – ноль внимания.

– Они и с нами говорить не захотели, – заметил полковник. – Похоже, им на инопланетян вообще наплевать, пока те их не трогают. А ведь и себе могли бы помочь, и нам. Понимают же, что сторки их в покое не оставят. И дожмут – сторки намного упорней.

Штабс-капитан вздохнул. Едва ли не с самого начала Экспансии Земля столкнулась со множеством чужих рас. Довольно скоро стало ясно, что те делятся на две категории: сильные и слабые. Сильные были откровенными хищниками, жадными до чужого добра, слабые нередко видели в землянах возможных союзников или даже освободителей от рабства, но при более близком знакомстве часто сочувствие к ним пропадало: такие же хищники, только вдобавок трусливые, подлые и с гнилыми зубами. Мотивы и тех, и других были хорошо понятны землянам. Но теперь, когда Человечество уже основательно продвинулось в Галактику, стало ясно, что есть и третья категория: расы, понять которые землянам было… трудно. Например, дайрисов или тех же трианий – до начала Экспансии никто не смог бы представить, что может существовать общество – причем, высокоразвитое! – со строгим матриархатом. Да еще и буквально повернутое на традициях. Для землян прогресс был естественен, как дыхание, и понять, как можно отказаться от прогресса, они просто не могли.

Конечно, смешно было бы ожидать, что в Галактике людей ждет только ПОНЯТНОЕ – да и неинтересно это было бы. Другое дело – загадки. Они дразнят, они бросают вызов – а ну-ка, пойми, что тут на самом деле! А к брошенным вызовам земляне давно привыкли – еще задолго до того, как вышли в Галактику. По правде говоря, иногда Димка думал, что самое главное сделали еще первые «витязи», основатели РА, которая и создала Империю. Да, наверное, так оно и было – ведь тогда, перед самой войной, казалось уже, что и надежды никакой нет, все погибло. А после войны и подавно. И вот Империя неколебимо стоит уже триста лет, она твердой ногой ступила в Галактику – и это самое-самое начало. Димка часто и с удовольствием представлял, что будет с ней через десять лет, через сто, через тысячу, – да и кто из мальчишек не представлял? Но будущее – оно само по себе не наступит. Его надо строить. За него надо воевать – и далеко не всегда на поле боя. Вот, например, их миссия – кому-то в тылу, быть может, она показалась бы чуть ли не дезертирством – идет война, а опытнейшие офицеры, которые могли бы решить исход не одного сражения, мотаются по «серым зонам», собирают какие-то слухи, а то и – страшно сказать! – приторговывают казенным имуществом… «из-под полы», как он прочитал в одной исторической книжке. Сравнение было смешным: так и представлялся человек, воровато вытаскивающий из-под полы длинного старинного кафтана танк.

Вот только Димка знал, что и его отец, и другие офицеры их миссии – здесь совсем не по своей воле, а по личному приказу Императора, и что рапортов о переводе в действующую армию ими было написано немерено. Но то, что они делают, – нужно. Очень нужно. И кроме них это никто не сделает. Технологии Чужих, например, Земле очень нужны. Но еще нужнее – ПОНИМАНИЕ. Нужно знать мотивы других рас – что может сделать их другом, что – врагом, а выяснить это ох как непросто! Некоторые расы, казалось, нарочно издевались над всеми представлениями землян о том, каким может быть общество. Взять хотя бы тех же трианий. Или зелтронов – вот уж кто точно напрашивался.

Внешне зелтроны очень походили на людей – не считая чуть меньшего роста и ярко-розовой, словно с мороза, кожи, но двух более несхожих рас представить было трудно. Зелтроны славились своей страстью к развлечениям – они умели закатывать праздники по самым малейшим поводам и даже совершенно без оного, а уж зелтронские куртизанки ценились по всей Галактике. Казалось бы, и внимания не стоит обращать, тем более, что содержанием армии и флота зелтроны не заморачивались – да и представить их в военной форме было совершенно немыслимо, это даже служило у некоторых рас любимой темой для юмористических представлений – смешней были только солдаты-калмы. За последние шестьсот лет их планету завоевывали уже раз двенадцать – но всякий раз завоеватели, если не успевали вовремя смыться (повезло, например, сторкам), гибли от полного морального разложения, а зелтроны оставались. На самом деле эта раса обладала мощной телепатией – не настолько мощной, конечно, чтобы подчинить дворянина, но вот простым землянам от них стоило держаться подальше. Зла они не творили – причиняющему боль телепату больно и самому, да еще как, но выгоды своей тоже не упускали и задурить голову, а после разуть-раздеть, как белочку, и ищи-свищи – могли запросто. Да и праздники учиняли в основном для того, чтоб хорошо было им. А если у кого-то голова потом болит – не их проблемы, меру тоже надо знать. Из всех рас Галактики зелтроны боялись одних только дайрисов, на которых их телепатия не срабатывала, – да еще теперь землян. На любую попытку подчинить их земляне реагировали мгновенно, а часто еще и неадекватно, с точки зрения зелтрона, – и после нескольких изувеченных трупиков приставания горячих зелтронок к землянам прекратились. Были, правда, попытки натравить на землян местные власти – формально планета принадлежала скиуттам, но скиутты к прелестям зелтронок были как раз равнодушны, да и телепатия их на них особо не действовала. А попытки «наезда» с помощью местной шпаны земляне пресекали с такой эффективностью, что желающие очень быстро закончились – в самом что ни на есть прямом смысле. Мораль, впрочем, была ясна: щелкать клювом в Галактике не стоило, за милой улыбкой часто скрывался такой оскал, что и земная акула утерлась бы. Но, с другой стороны, все эти местные акулы сами были очень даже уязвимы: они привыкли к тому, что все продается и покупается, и никак не были готовы противостоять тем, кто считает иначе, – землянам, например. Их тоже часто ставила в тупик земная логика – да что там, «ставила», внушала благоговейный ужас! Штабс-капитан Буривой, например, как-то, по сугубой ошибке, забрел в бордель, в котором держали детей нэрионов – должно быть, для каких-то особых ценителей. Не особо вникая в детали, старый служака спокойно перещелкал, как подвижные мишени в тире, и обслугу, и «ценителей» из додревнего «стечкина», а потом поговорил по душам с попавшимся под руку капитаном-мьюри – да так, что тот не только согласился отвезти чужих детишек на родину, но и – поразительно! – сдержал свое слово. Ведь ничего не поимели земляне с того, кроме сугубых неприятностей с местным «криминальным миром» – и не только.

Через неделю, правда, шайка наемных убийц-нэрионов деловито прикончила офицера сторкадской военной разведки, предложившего им выгодный заказ на убийство землян, а все его вещи, вместе с головой, подбросила в земное посольство. О том почти никто не узнал, однако слухи поползли самые жуткие, и найти желающих напасть на землян – а заказчиков было совсем немало! – стало невозможно ни за какие деньги. Димка, понятно, о таких тонкостях не знал, но с местной гопотой пару раз сталкивался – ничего интересного, тренировочные поединки в лицее и то были сложнее. Бедняги, похоже, даже и не ожидали, что встретят их не слезными мольбами о пощаде, даже не какими-то идиотски-навороченными приемами, обучение которым тут было в большой моде, – а беглым пистолетным огнем. На поражение – церемониться со шпаной Димка не собирался, живущий «с ножа», по его представлениям, не должен был жить вовсе – и об убитых не сожалел ничуточки. Радовался тоже не особо – мразь давить нужно, но это долг, не удовольствие. Да и думать об этом ему было особо недосуг – сколько вокруг интересного! Взять хоть тех же мьюри – ведь почти люди на вид, хотя и меньше, чем сторки, – тех и вообще не отличить от немцев, например. И техника у них отличная – всем соседям на зависть. А вот психология убогая – купи-продай. Или того хуже – «не обманешь, не продашь». Но при том – фильмы земные смотрят, как ребенок сказку, и купить готовы за любые деньги – даже такие, в которых, по мнению Димки, ничего интересного нет… Что, вообще-то, пришлось очень кстати – как говорилось в одной такой сказке, «чтобы продать что-нибудь ненужное, надо сперва купить что-нибудь ненужное, а на это у нас денег нет». Нет, конечно, землянам было, что предложить, – и редкие металлы, и машины, а уж земное оружие в Галактике ценилось уже очень высоко – но нельзя забывать, что этим же оружием потом вполне могут бить самих землян, честность и даже простая благодарность здесь были не в чести. Так что искусство торговли – как получить все, что надо и не отдать взамен ничего ценного – землянам тоже пришлось изучать, надо сказать, без малейшего удовольствия. Правда, как оказалось, здесь очень ценятся даже старые земные фильмы – вначале Димка не понимал, почему, но разобрался быстро – большая часть того, что здесь считалась фильмами, была или топорными боевиками, или уже настоящей порнухой. С искусством у Четырех Рас было туго – у дайрисов и нэйкельцев искусства не имелось в принципе, джаго пекли сплошной китч, и только у сторков часто встречалось достойное. А спрос на что-то нормальное, светлое оказался громадный – кое-где землянам суждено было стать настоящим «лучом света в темном царстве», как говорилось в одной старой книжке.

– Ну что, – полковник посмотрел на браслет, – нам пора. Пошли, лицеист, – он ни разу за все пребывание тут не назвал Димку «сын», хотя обычно не стеснялся даже «сынка». – И… – полковник задержался, умоляюще положил руку на грудь, посмотрел на Буривоя, – Станимир, я тебя от всей души и изо всех сил прошу – ну не трогай ты джаго!

Димка скрыл усмешку. Хотя в причинах ненависти штабс-капитана к джаго не было ничего смешного, и недаром они обходили землянина в принципе чуть ли не с самого начала миссии.

Его средний сын, молодой офицер егерей, погиб на Китеже – уже после того, как Чужие бежали с планеты. В одном из освобожденных поселков егеря наткнулись в доме на окраине на детей – мальчика лет десяти и девочку помладше на год-два. Они сидели на диване – совершенно неподвижно, плечом к плечу. Девочка тихонько плакала, а мальчишка, увидев, что в комнату входят свои, еле слышно прошептал:

– Дяденьки… уходите, нас джаго заминировали… – и закрыл глаза.

Солдаты, которых командир тут же выгнал, не знали, что там случилось. Через несколько минут вышли – мальчик почти тащил сестру – падающие от пережитого дети, плачущие навзрыд уже громко и оба. А еще через пять-шесть секунд раздался взрыв…

…Земляне взяли «рикшу» – экипаж, который тянул жутковатого вида монстрик с четырьмя ногами, парой гибких рук и длиннющими сомячьими усами на плоской голове. Монстрики эти были одновременно и тягловой силой, и хозяевами экипажей, которые таскали с бешеной скоростью. Димка знал, что это церриты, местные жители – несчастный народец, давно утерявший и власть на планете, и даже самоидентификацию и переключившийся на обслуживание посетителей их «шарика» – посетителей любого пошиба, от чиновников разных правительств до уголовников. Но вот «рикшу» он увидел тут впервые и возмутился – как это можно ездить на разумных существах?! Иван Сергеевич серьезно объяснил сыну, что, отказываясь от рикш, он, во-первых, тратит время миссии – а во-вторых, лишает этих самых церритов заработка. Димка понял правоту отца, но не принял ее и каждый раз в рикше сидел угрюмо и тихо. А в выпадавшие свободные часы старался посетить побольше местных исторических памятников. Мальчика ужасало и вызывало жалость то, что он видел, – обломки истории целого народа, осколки надежд, обрывки веры… До этого не было дела подавляющему большинству самих церритов. Все, сколь-либо представлявшее материальную ценность, вывезли с планеты соседи – остались руины. Скиутты же церритов просто имели в виду, они презирали все расы, которые не могли себя защитить, – презирали незлобно, но и помогать не собирались. Димка хорошо запомнил, с каким недоверием немногочисленные хранители этих остатков истории планеты убеждались в том, что инопланетянин пришел не увозить что-то и не делать «снимки на фоне», а просто постоять и расспросить – тихо и с уважением. Они сами привыкли к тому, что не стоят уважения. Но это была ложь! Ложь…

…Димка хмуро повозился на сиденье и вздохнул. Покосился на отца. Тот сидел прямо, глядя точно перед собой. Да, отцу было о чем беспокоиться – предстояла встреча со сторками. Важнейшая встреча. Мальчишка видел записи отца и знал, о чем – короткая схемка:

Если честно, Димка немного подозрительно относился к этим ребятам и девчонкам – пленным у сторков. Ну ладно, ну пусть младшие, что они соображают… А старшие?! Как можно было попадать в плен?! Последнюю пулю – себе! Гранату под ноги, полевку под ребра! Да хоть в камни головой, но только не плен – себя в плену Димка не мог и представить… Однако, конечно, своих надо было выручать. Как угодно. К счастью, выход был – и дело решалось сегодня…

…На землян уставились сразу, как только они вышли возле хэлэ – сторкадского кафе, построенного тут в чисто сторкадском же стиле (высокие двойные коньки, резьба, низко спускающиеся края крыши…) и служившего местом, где сторки отдыхали, встречались и прочее. Дикое это было ощущение. Шла война. Люди и сторки убивали друг друга. А сейчас Димка прошел мимо сторков, стояших возле дверей, и окаменел спиной: выстрелят. Но не выстрелили, конечно. Ведь и сторки приходили в земное кафе – настороженные, негнущиеся…

В кафе было шумно. Сторки вовсе не были шумным народом, наоборот скорей, но – только до тех пор, пока не употребляли как следует ширр, что-то вроде земного кумыса, только с градусами посильней. Димка эту штуку пробовал, если честно – она не оставляла похмелья и скорее была полезной для здоровья, но расслабляла не на шутку. На землян обратили внимание сразу все – десятки зеленых глаз (были и несколько пар сероватых) уставились на вошедших откровенно враждебно. Кто-то даже начал подниматься, но хозяин заведения (по сведениям землян – в ранге генерал-полковника, если по-земному) коротко что-то сказал – и стало как прежде. Земляне как бы начисто выключились из сферы внимания – Димка подумал, что мог бы тут сплясать вприсядку, и сторки смотрели бы сквозь него, не больше.

Следом за отцом он прошел к отдельному столику – в углу справа от стойки. Навстречу поднялся молодой офицер в пышном парадном мундире, разительно отличавшемся от рабочей формы землян, на которой не было даже знаков различия, подождал, пока сядет Иван Сергеевич. Видимо, они с отцом были знакомы, потому что Макаров-старший даже не счел нужным представлять сторка, а вот сына – кивком разрешив сесть и тому – отрекомендовал на сторкадском:

– Мой сын Дмитрий. Ксенолог.

– Не доверяете нам? – сторк говорил по-русски.

Иван Сергеевич усмехнулся:

– Несколько нелепо. Так и будем говорить каждый на чужом языке, чтобы показать: я его знаю, да?

Сторк тоже улыбнулся и перешел на зелтроник:

– Да, нелепо. Но ксенолога могли бы не брать – мы очень похожи. Едва ли наша психология таит такие уж загадки.

– Думаю – таит, если учесть, где вы содержите наших детей, – жестко ответил полковник на том же языке.

Димка не сводил со сторка глаз. Это было снова и снова странно – вот так смотреть в лицо врага.

Сторк не смутился. Налил себе розоватой воды – фруктовой, жестом предложил землянам; Макаров-старший кивнул, наполнились еще два бокала. Только после этого сторк иронично спросил:

– Но ведь и наших детей вы – как это у вас говорится? – должно быть, не кормили плюшками?

– Почему? Кормили, – ответил полковник. – Видите ли, по решению Большого Круга ваши дети содержатся в скаутском лагере на озере Уиндемир на Британских островах. Там похоже на Сторкад. Те, кому, по нашему счету, не исполнилось семи лет, – с матерями. Кажется, на полдник там бывают и плюшки.

Сторк был поражен. И не смог этого скрыть. Он даже чуть нагнулся через стол, рассматривая землянина. Димка от удовольствия ощутил дикий позыв поерзать на месте, но не двинул даже бровью.

– Но почему?! – не выдержал наконец сторк.

– Да потому что они – дети, – пояснил Иван Сергеевич даже с каким-то сожалением. – Даже те, кто стрелял в нас. Они – дети.

За большим столом у дальней стены что-то заорали на древнем языке. Сторки, вскакивая один за другим, вскидывали, расплескивая ширр, стилизованные под старинные рога бокалы, присоединялись к крику, угрожающему и мощному. Димка вспомнил, как смотрел сторкадский фильм «Стража Острова» – вот с таким ревом сотня за сотней пикировали на побережье вражеского острова всадники в бронзе и коже на крылатых пронзительно орущих зверях – и вой зверей смешивался с кличем всадников… Хороший был фильм. Интересный… У землян тоже такие были – Димка помнил, например, «Щит Олегов»: вылетающие на прибрежный песок широкие груди лодей, прыгающие через крутые борта ревущие воины с топорами, в алых плащах, как в живом пламени…

Да. Были. Но плюшки в лагере – это аргумент. Аргумент.

Все трое повернулись – и люди, и сторк. Подошел и тяжело сел еще один сторкадский офицер – старше. Положил на стол кулаки. Видимо, отец его тоже знал, потому что кивнул и тут же перешел к делу – снова на зелтронике:

– Итак – двести тридцать восемь земных детей из лагеря на Арк-Сейоре будут обменяны завтра на семьсот восемьдесят три сторкадских ребенка… Всех – на всех. Вы привезли наших?

Сторк опустил глаза. Собеседник Макаровых тревожно глядел на него. Молча, но видно было – хочется спросить. За большим столом опять взревели, и сторк поднял взгляд:

– Полковник Макаров… – говорить ему было трудно. – Пришло официальное сообщение… ваши дети… все… они бежали. Бежали из лагеря в горные долины. Это был хорошо подготовленный массовый побег… Их искали, их не нашли. Их просто не могут найти на Арк-Сейоре. Они… – и сторк сбился, замолчал мучительно.

Димка обомлел. Он знал, что сторки тоже несколько раз бежали из лагеря на Уиндемире. Но куда? Их каждый раз возвращали рано или поздно, хотя троим удалось добраться аж до одного из лунных космодромов… А тут – Арк-Сейор. Туземцы Арк-Сейора. Сейри. Сейри, ненавидящие сторков. Земляне, неотличимые от сторков. Маленькие дети. Девчонки.

Кажется, он привстал. Кажется, стиснул отяжелевшие, налившиеся злостью кулаки. Сторк посмотрел на него и тихо сказал:

– Я клянусь вам – они бежали, мальчик… не потому, что с ними так уж плохо обращались… видимо, не смогли в конце концов перенести неволи в принципе… – и вдруг умоляюще спросил, всем телом повернувшись к полковнику: – Что будет с нашими… детьми? Там… там мой племянник. Мой брат погиб, погибла его жена, старшая их дочь без брата превратилась в тень себя, он остался у нее один… Я… – сторк что-то переломил в себе и стал сухим, прямым и официальным: – Вы вправе не возвращать детей. Вправе даже не верить нам. Я уполномочен передать: какая бы судьба ни ждала юных сынов и дочерей Империи в руках врага – никакого более торга…

– Не надо, – странно мягко попросил полковник Макаров, и сторк поперхнулся. И он, и его подчиненный глядели на землянина. Иван Сергеевич тоже сел прямее и продолжал: – Вы получите всех своих детей завтра утром, как мы договорились.

Сторки встали – разом, как будто их подняли на ноги сильным рывком. Переглянулись, старший что-то неуловимо быстро сказал младшему, и тот почти выбежал. Земляне тоже поднялись.

Они стояли вокруг стола минуту, не меньше.

Потом сторк сделал шаг к двери. Замер. Его спина закаменела. Он повернулся.

И отдал землянину салют. А еще потом быстро вышел.

Димке пока что еще ничего не говорил этот жест – кроме того, что он не был похож на обычное сторкадское отдание чести, напоминавшее земное, – медленный и в то же время ломано-резкий, как бы объединивший сердце, мир вокруг и небо.

Но полковник Макаров знал, что так салютуют на Сторкаде лишь одному – Главе Совета Родов, Императору.

Из сообщений СМИ Йэнно Мьюри о событиях в Нижнем Крае

Бесследно исчезла целая колония рабов

Одно из самых больших поселений рабов в регионе внезапно опустело. Станция, расположенная на одной из обитаемых лун системы Циллия, содержала около 30 тысяч рабов разных рас. Прекрасно охраняемая колония была атакована и уничтожена прошлой ночью, а все рабы-шэни бесследно исчезли.

Колония предназначалась для выращивания и тренировки рабов для Империи Сторкад. Большинство рабов были шэни, первые из которых появились в колонии в первые дни порабощения этой расы сторками. Вокруг колонии был построен защитный периметр, который, до прошлой ночи, справлялся даже с большими группами пиратов.

Сегодняшним утром поселение было атаковано землянами. Согласно отчету, все вооружение, тренировочное оборудование, компьютеры с информацией о рабах были уничтожены или исчезли. Но самое главное – исчезли почти тридцать тысяч рабов-шэни. Остатки рабов – в основном джаго – не были тронуты нападавшими.

Данные системы безопасности колонии не помогли расследованию, так как большинство камер слежения и внешние сенсоры были выведены из строя и уничтожены вместе со всем охранным персоналом. Оставшиеся в колонии рабы рассказывают о «темных фигурах», которые «проверяли, джаго мы или нет, и если да – запихивали обратно в камеры».

Некоторые наблюдатели полагают, что в свете учащающихся атак землян Империи пора разместить в регионе дополнительные военные силы. «Эти пираты пьют нашу кровь, – сказал Наместник Лир кен ло Орм ап мид Орм. – Каждый день ситуация становится все хуже и хуже. Если мы сейчас ничего не предпримем, все усилия Имперского Флота по очищению региона от пиратов пойдут прахом. Регион просто попадет в руки землян, этих новых еретиков».

С тех пор, как несколько недель назад в результате военной атаки в той же системе Циллия была уничтожена Имперская станция, Наместник региона постоянно взывает к более активным действиям Имперского Флота против земных пиратов. Но вместо этого Флот уходит из региона.

Штаб Имперского Флота никак не прокомментировал последний инцидент.

В Нижнем Крае неспокойно

Ситуация в Нижнем Крае остается нестабильной.

Множество не связанных между собой источников сообщает о продолжающихся рейдах землян против объектов Империи Сторкад в Нижнем Крае.

Сегодня рано утром был уничтожен коммуникационный центр 7-го Флота, расположенный в одном из удаленных секторов системы Арк-Харас.

Уничтоженный коммуникационный центр был совсем недавно установлен в системе силами 7-го Флота и охранялся подразделением кораблей Флота. Подразделение было внезапно атаковано, и после короткой, но яростной схватки коммуникационный центр был разрушен. По предварительным данным, главной целью нападавших был именно коммуникационный центр. Земляне атаковали корабли Флота Империи Сторкад только после уничтожения комцентра. По свидетельствам выживших, атакующие понесли многочисленные потери, несколько их кораблей вышли из боя с тяжелыми повреждениями. Есть подозрение, что комцентр во время боя был взят на абордаж, но никаких подтверждений этого до сих пор нет.

Официальные представители 7-го Флота отказываются комментировать эти события, и более того, всему личному составу приказано воздержаться от общения с репортерами.

Менее чем через час после уничтожения комцентра Флота был атакован и уничтожен рынок рабов, принадлежащий Роду Тор, находившийся на дальней стороне системы. Представители Рода отказываются от комментариев, однако многие считают, что целью рейда был именно захват содержащихся на рынке рабов.

Из архивов Регистрационной Палаты Йэнно Мьюри.

(Затребовано к изучению Главным Исполнительным Собранием в 205 г. Г. Э. по времени Земли)

23. Дано такое право… Второй год Первой Галактической войны

Дорога, как видно, не использовалась, хотя указатель на повороте – «пос. ЗЕЛЕНЫЙ, 5 км» был цел. Но водитель явно удивился, когда мальчишка в форме Флота попросил остановить именно тут. Он даже счел нужным предостеречь юнгу:

– Там нет ничего.

– Как? – Антон задержался. – А…

– Был поселок, большое хозяйство с коровами, завод, то-се… – водитель не торопился уезжать, хотя мальчишка уже вышел. – В начале войны, год назад, когда Чужие сюда прорвались, разбомбили поселок. Черт его знает, зачем, там ничего военного не было… Пока отбились, пока опомнились – месяц прошел, пока туда добрались. Никого живого, развалины. Разбирать даже не стали, трупы похоронили, кого нашли сразу… Людей-то у нас не хватает, сам видишь, сколько тут простора… Вот с Чужими разберемся, детишек нарожаем побольше, тогда и займемся, восстановим или хоть расчистим…

Антон кивнул молча. Между столицей и крупнейшим портом – Портом Федосеева, куда ехал водитель – было километров семьсот, и на всей этой протяженности среди лесов и больших заливных лугов по берегам рек было с полдюжины разных кордонов да Зеленый. Теперь остались только кордоны…

– У тебя там знакомые жили, что ли? – голос водителя стал тихим и сочувственным. Он постучал пальцами по мягко изогнутой с-образной «баранке» руля и предложил: – Поехали к нам. Хочешь – весь отпуск живи, я тебя потом отвезу в столицу, а хочешь – обратно на рейсовом уедешь, и все…

– Спасибо, – искренне сказал Антон. – Но мне надо именно туда.

– Ну, как знаешь… – но водитель все-таки медлил, пока Антон не махнул ему рукой, уже пройдя шагов сто и добравшись до остановки рейсового автобуса. Только после этого машина плавно снялась с места и, быстро набрав скорость, исчезла за лесом.

Антон подошел к остановке. Сине-белый павильон был цел. Мальчика вдруг посетила глубокая спокойная убежденность: если сейчас он останется стоять тут – рейсовик в Зеленый придет, и тогда можно будет…

Но это была мысль – шаг к безумию. Антон взялся за лицо – в павильоне уцелела доска объявлений, а на ней среди прочих он увидел свое, наклеенное за день до той бомбежки – о том, что он ищет старые записи бардов ХХ века. Мальчика пошатнуло от ужаса, он попятился и побежал…

…Антон перешел на шаг, только когда павильон скрылся из виду. Рывками расстегнув ворот куртки и рубашки, тяжело дыша, он остановился, постоял, потом пошел снова. Идти было страшно. А когда не страшно – опять толкалась эта надежда, что сейчас он увидит всех и все, живыми, целым. Антон понимал, что, стоит допустить эту мысль в сознание прочно, как он немедленно сойдет с ума. И почти обрадовался, увидев – дорога скользнула между холмов, мимо стенда с надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!» и улыбающимися лицами людей, – что поселка нет.

Кладбище – а точнее, одна братская могила, выложенный плитами местного голубоватого сланца курган, увенчанный еще одной плитой, с датой, даже без имен и фамилий – оказалось сразу за холмами, справа. У подножия кургана лежали цветы: от сухих былинок до свежих, невесть откуда взявшихся. На курган Антон посмотрел мельком…

На развалинах тут и там уже проклюнулась свежая зелень. Так, как ей хотелось, – и деревья вокруг домов, и оба парка погибли вместе с людьми во время бомбардировки. Антон потер лоб. Он знал, куда и как идти, чтобы прийти к живым. Помнил, как они строили школу и здание Думы, – помнил веселье и бронзовые таблички, заложенные в фундамент. Помнил спортплощадку и так и не достроенный молодежный комплекс.

Мальчик стащил с головы фуражку и заплакал. Он плакал зло, сотрясаясь от боли, и если бы в тот момент ему дали право и возможность – Чужие были бы уничтожены все. Без различия пола, возраста и вины. Вместе с их планетами.

Выплакаться не получалось. Это тоже осталось в детстве, как бронзовые таблички: поплачешь – и тебе становится легче. Антон хмуро вытер лицо и, не надевая фуражки, тяжело пошел по дороге.

Ему не было страшно идти по мертвым улицам – в основном заваленным щебнем, но кое-где расчищенным, очевидно, спасателями. Развалины были заботливо помечены – где, кого нашли, если неопознанные – сколько… Пару раз встречались и другие, горестные, но в то же время полные надежды надписи: «…мы вас не нашли… может быть, вы живы… приезжайте…» Антон вспомнил сражение с флотами Чужих, вспомнил его размах и жертвы – и все равно, понимание того, как мал был его родной поселок, не помогало. Он мог по именам назвать семьи, которые остались в руинах, вслепую показать, где кто жил.

Сердце оборвалось.

За согнутой, но сохранившейся витой оградой – невысокой, для красоты, по пояс, от кого тут было загораживаться?! – курганом щебня лежал его дом. На косо торчащем обломке было написано:

Шевардины:

Ольга Викторовна, 37 лет

Снежина и Ростислава, 7 лет, близнецы

Артем, 8 мес.

–

Антон, 12 лет – не найден

– И еще Бобик. И Муська, – шепотом сказал Антон.

Подошел к плите, вцепился в нее раскинутыми руками, словно обнимал всех тех, о ком на ней было написано, и встал на колени, чертя по шероховатой поверхности лбом.

Замер…

…Наконец мальчик поднял голову и рывком выпрямился. Достал универсальный нож, открыл основное лезвие и, плотно стиснув губы, стал резко, глубоко процарапывать на поверхности плиты, ниже своего имени:

МЫ ИХ РАЗОБЬЕМ.

МЫ ОТСТРОИМ ПОСЕЛОК.

КЛЯНУСЬ.

Папа, я жив. Я на Флоте.

class="book">Антон.

Убрав нож, он погладил плиту, потом поцеловал имя матери. И быстро обернулся, потому что кусты на другой стороне улицы еле заметно дернулись.

На Надежде хватало крупных хищников. Правда, основная их масса – и самые опасные виды – жила ближе к экватору, но и в умеренных поясах было чем расстроить человека. В окрестностях поселка хищники, конечно, были давно выбиты… но тут уже год нет людей…

Убрав нож, Антон достал пистолет.

Кусты заволновались сильнее… и на поляну перед обалдевшим Антоном выбрался мальчишка лет одиннадцати – конопатый и круглолицый. Волосы его были вызывающе-рыжие, длинные, да еще, вдобавок, собраны в «хвост», перетянутый – офигеть! – девчоночьей резинкой, причем, не на затылке, а на самой маковке – и нагло торчали вверх, на манер победного бунчука. Ярко-зеленые, как у сторка, широко расставленные глаза не менее нагло смотрели на пришельца. Одет мальчишка был в драный комбез-камуфляж с закатанными штанинами, голые до колен ноги все в грязи и бессовестно ободраны. Шею украшал видавший виды алый галстук. Лицо у мальчишки было такое хитрое, что Антон даже посочувствовал ему. Жить с таким лицом наверняка было трудно – взрослые, да и не только они, точно не верили ни одному слову обладателя такого лица…

Правду говоря, все эти детали Антон заметил уже потом. Первое, что бросилось ему в глаза, – это громадный, почти с мальчишку, арбалет, который тот держал в руках. Арбалет был откровенно самодельный, но внушал, если честно. И угадать его автора было совсем нетрудно.

На левом боку у мальчишки болтался столь же самодельный колчан с такими же явно самодельными болтами. Правда, впечатления игрушечных они не производили, как и само оружие – смотрелось оно страшновато, если честно, и вовсе не по качеству исполнения. Антону даже захотелось пожалеть придурков-врагов, которые напросятся на применение к ним этого… э-э-э… приспособления. Делали его со знанием, с любовью и умелыми руками.

На правом боку у мальчишки висела полевка с замызганной рукоятью – невооруженным глазом было видно, что пользуются ею часто и охотно, а прямо на груди крепилась здоровенная кобура, из которой откровенно торчала рукоять вполне настоящего, хоть и старого, пистолета – если Антон не ошибся, системы Стечкина. Сверх того, на портупее висели кармашки для запасных магазинов – очевидно не пустые, – да и многочисленные карманы мальчишки тут и там подозрительно оттопыривались. В одном отчетливо виднелось явно не в лесу сорванное яблоко, а из другого торчала антенна мощной полевой рации, так что даже становилось интересно, как этот далеко не могучего сложения товарищ ухитряется таскать на себе столько всякого – да еще и сохранять при этом столь вызывающе-бодрый вид.

Мальчишка Антону был незнаком. Судя по всему, и Антон мальчишке был неизвестен, что не мешало ему разглядывать юнгу с немалым интересом. В качестве приветствия рыжий достал из кармана яблоко, протер его – символически – о камуфляж, звучно хрупнул и щедро протянул вперед надкусанное:

– Хочешь? – поинтересовался он, интенсивно жуя.

Начало было интересное. Антон взял яблоко. Хрустнул тоже. Мальчишка положил на камни арбалет. Достал рацию, щелкнул тангентой:

– Але-але-але, это я, все нормально, это юнга какой-то… сам такой!

Антон даже глаза вытаращил и еще раз хрустнул – уже возмущенно. Рыжий между тем ловко убрал рацию в кармашек и подал Антону руку:

– Юрка^[55].

– Антон, – Антон пожал твердую горячую ладонь. Мальчишка стрельнул глазами на развалины и заморгал. – Да, я. Это мой дом.

Мальчишка даже чуть отшагнул, смерил Антона взглядом. А тот опустил глаза, положил надкусанное яблоко на верхний край обваленной стены и присел на камни. Ему захотелось, чтобы этот непонятно откуда вынырнувший деловитый Юрка ушел.

Но Юрка не уходил. Он вместо этого сел рядом.

– Мы из столицы, а тут, – он мотнул головой в сторону леса, – у нас полевой лагерь. Пять километров отсюда… Я пошел проверить, как тут, может, расчистку начнем. Поход-то краеведческий, а это тоже… ну, как бы краеведение… А ты тут был, когда…

– Был… – Антон кивнул, не поднимая голову. – Я был.

– А у Спики?.. – голос мальчишки завибрировал.

– И у Спики был… – равнодушно отозвался Антон.

Юрка вскочил и выпалил:

– Ну!

Выпалил так, что Антон поднял голову.

Юрка смотрел распахнутыми глазами, в которых были звезды. Горящие яркие звезды. И чуточку зависти. И даже немного преклонения.

Антон вдруг понял, что может вздохнуть нормально, – до этого не получалось. И вздохнул. И сморгнул. И вздохнул снова.

Юрка сел рядом снова – осторожно, как будто возле драгоценной хрупкой статуэтки.

– Наши им врезали. Да? – спросил он с надеждой, как будто нужны были слова Антона – словно последнее, самое важное подтверждение.

– Да, – сказал Антон. И неожиданно яростно, со стеклом и металлом в голосе, добавил: – Врезали! Они от нас бежали, как… как… эххх! – и мотнул головой упрямо.

Юрка от восторга – не сводя глаз с Антона – притопнул ногой. И вспыхнул, как сухой хворост, с таким же треском:

– Ой-я!!! Слушай!!! Ну! А пошли со мной?! К нам!!! У нас вечером костер! Все попадают, когда ты придешь! Ты про Спику расскажешь! И вообще!!!

Казалось, он готов был тащить Антона с собой прямо сейчас. Даже за рукав хватал.

– Я… – начал Антон, но Юрка его перебил:

– А давай лучше мы сюда придем, если ты отсюда не хочешь уходить! Тут лагерем встанем, все равно же расчищать собирались! А?!

На миг Антон вспыхнул от злости. Тут его близкие погибли, а они хотят… но уже в следующий миг понял, что – странно! – это будет правильно.

Нельзя, чтобы наш мир полнился кладбищами. Нельзя охранять бесконечно руины и населять их своей памятью. Пусть будет костер. И мальчишки из столицы. И голоса. И песни. Пусть будут!!! Антон яростно стиснул зубы. Хотели, чтобы – так?! Чтобы кладбище?! Чтобы я сидел тут и изводил себя тоской и болью?! Не будет так!!! Не будет!!! Не дам и не позволю!!! Иначе получится, что они все-таки победили. Хотя бы здесь.

– Давай, веди своих, – решительно сказал Антон, вставая. – Тыщу лет не сидел у костра. Я ведь тоже… – он высвободил наружу два языка алого пламени.

– Ухххх!!! – Юрка прямо-таки обомлел и даже руку протянул – коснуться. Но огляделся и как-то немного притих. – А твой отряд, он… он тут? – понизил голос мальчик.

Антон кивнул. И на миг снова опустил глаза. Но только на миг. Потому что Юрка сделал очень странную вещь.

Юрка запел. И его голос – звонкий и ясный, как приказ перед боем, полетел в небо над руинами, оживляя их…

Горит закат вечерний, большой, как знамя,

И звезды невесомо встают над нами.

Они, изведав счастье и боль изведав,

Глядят глазами наших отцов и дедов.

На бруствере окопа солдат споткнется,

И сразу же над полем звезда зажжется,

Она взойдет над миром светло и строго,

По ней усталый путник найдет дорогу.

А мы шагаем дальше, мы есть, мы будем —

Дано такое право траве и людям.

И каждый, кто кончает свой путь бессонный,

Становится посмертно звездой высокой.

Горит закат вечерний, большой, как знамя,

И звезды невесомо встают над нами.

Глядят, благословляя, плывут, алея,

И оттого на свете нам жить светлее^[56].

Антон изумленно смотрел на мальчишку. А тот неожиданно смутился – как смущаются такие мальчишки, когда делают что-то «немужское», – например, поют, – недостойное будущего воина… но к чему лежит душа. Это потом они понимают, что свою душу надо слушать внимательно. А в таком возрасте они просто стараются быть похожими на настоящих мужчин. И искренне верят, что мужчины не плачут…

…Антон повесил сброшенную куртку на торчащий прут арматуры. Закатал рукава. Посмотрел вокруг. Пока Юрка бегает за своими, кое-что можно начать делать руками. И он – мужчина – крепко взялся руками за первую косо выпятившуюся глыбу, сказав отчетливо:

А мы шагаем дальше, мы есть, мы будем —

Дано такое право траве и людям.

И каждый, кто кончает свой путь бессонный,

Становится посмертно звездой высокой…

Боли уже не было.

24. Бросок Второй год Первой Галактической войны

Ночью Его Императорскому Величеству Василию VI приснился сон.

Мальчик, идущий по бесконечной дороге – светлой полосе среди черноты. Сперва императору показалось, что это – Сашка, его старший. Но потом мальчик обернулся – со спокойным отстраненным лицом, – и Василий узнал себя. Мальчик печально поднял руку – и светлая полоса стремительно стала сворачиваться в тугой рулон, вспыхнула искрой и погасла, оставив лишь чувство падения в темноту – чувство ужаса.

Император проснулся.

В его покоях в Женеве было тихо. Только в коридоре отчетливо щелкнули шаги меняющегося гвардейца.

Император понимал, что погибнет. Это знание, пришедшее во сне, было настолько отчетливым и ясным, непреложным, что не казалось страшным или даже печальным. Но как? Где? Когда? Его судьба была неразрывно связана с судьбой Империи, более того, с судьбой Земли. Что должно произойти, чтобы он погиб? Поражение? Неужели все-таки поражение?! Он тщетно пытался осознать угрозу, спрятанную в предчувствии, – она не давалась, и Его Величество сердито сел в кровати. Щелкнул пальцами, включая лампу на столике. Удивился, что Вика… ах да. Ее Императорское Величество не в Женеве. Конечно. Война – это дело мужчин. Но Вика, наверное, помогла бы, почувствовала, растолковала.

Хотя – нет. Не надо. Брак по любви – такая редкость среди дворян, среди тех, кто принадлежит к Домам, – невероятная. Но Вика его всегда любила и любит. Не меньше, чем он ее, – и с куда большей безоглядностью. Пусть предчувствие остается с ним…

Но как? Когда?! Что ждет Землю, какие испытания, какая беда подходит к порогу? Он сделал еще одно усилие – пробиться через туман неясности, выкристаллизовать суть. Может быть, его жизнь – это плата за победу? Может быть, этого требует История?

Нет. Ничего.

Император досадливо вздохнул, взял со столика книгу, которую читал перед сном, – бумажную, старую. Мысли, записанные гением по призванию и убийцей по необходимости, в блокноте карандашом, на колене, среди радиоактивных развалин… Неужели он, прямой потомок того, кто писал эти слова, прикрыв страницу блокнота от снега капюшоном куртки, недостоин… Император задержал взгляд на строчках: «Благородство – это думать хорошо, говорить хорошо и поступать хорошо. Тот, кто спрашивает у других, что значит «хорошо», – лишен благородства». Он пролистал книгу – много раз читанную, вырывая из текста строчки, на которых сам собой задерживался взгляд…

Человек пал в тот самый миг, когда проклятие древних язычников: «Чтоб тебе умереть в своей постели от старости!» – стало мечтой большинства.

В глазах человекоподобного высшее мужество – умение приспособиться к любой ситуации. В глазах Человека – умение изменить любую ситуацию в соответствии со своим желанием.

Император отложил книгу – осторожно, бережно. Встал, накидывая халат. Подошел к окну, открыл его – широко, взмах, чтобы увидеть мерцающее под луной озеро и черный в ночи лес на его берегах. Стиснул зубы, представив себе Землю со стороны, какой он увидел планету, впервые оказавшись в космосе. Тогда он – совсем маленький – вдруг задохнулся от неожиданных и слишком больших для него жалости и любви и, вытянув ладошку, подставил ее под бело-сапфирово-изумрудный хрустально-хрупкий шар. И сам себе показался большим, сильным, ответственным… На плечи легли руки отца, и отец не стал смеяться или удивляться – нагнулся, и ухо щекотнул шепот: «Береги ее, Васька. Понял, слышишь?»

Тогда он кивнул. Закивал в полной уверенности, что сбережет это прекрасное хрустальное яблоко. Но сегодня во сне последние искры живого золота растаяли в черноте – остался страх. Отец, отец, как же ты был мудр, как смешон сейчас я…

Интересно, спит ли Эдвард? Не снился ли и ему такой сон? Император поднял голову, глядя в небо, полное звезд. Крейсер старшего сына – там. И корвет третьего. И второй сын – гардемарин на линкоре – тоже там. И оба брата. И два племянника.

Нет, не уснуть. И не хочется заставлять себя. Раз уж ты на ногах, Император, пора начинать день…

… Глава Большого Круга маршал фон Райхен дисциплинированно дождался, пока Императора покинет делегация нэрионов. Все трое ее представителей – Вождь Войны, Вождь Торговли, Вождь Мира, весь «Совет в изгнании» – посетили обоих земных Императоров с известием о том, что восемьдесят семь тысяч солдат – бывших пленных и беженцев – и новая эскадра из двадцати трех кораблей с экипажами – готовы сражаться на стороне Земли, как это уже делают другие их сородичи. Василий VI слушал их с удовольствием. Мужественные, цивилизованные, но ничуть не изнеженные, решительные нэрионы ему нравились больше всех остальных инопланетян. Когда-то именно они дольше и активней всех сопротивлялись Четырем Расам, причем сопротивлялись, движимые примерно тем же, чем и земляне, – оскорбленным чувством справедливости. У нэрионов не хватило сил, их подчинили, согнули, но не сломали. И теперь они выпрямлялись, хотя их планеты контролировал Альянс. Тем большее мужество требовалось от тех, кто открыто перешел на сторону землян…

Фон Райхен был похож на мальчишку, которого распирает тайна. Это до такой степени не подходило немцу, что император даже забеспокоился. Но маршал после обычных приветствий всего лишь – без объяснений – поставил в проигрыватель диск. Император заинтересованно наблюдал за его действиями.

– Вот, послушайте, – фон Райхен двинул рукой, включая запись. Кажется, видеосопровождения не было – в экране закрутился туман заставки. – Это боевая песня скиуттов. Новая, – пояснил маршал.

Император кивнул и придвинулся к проектору, внимательно слушая.

Из динамиков ударила музыка – в ней различались, кажется, барабаны, но в целом было неясно, какие это инструменты. Однако музыка рождала странное и жутковатое ощущение – Его Величество даже вздрогнул, когда в нее вплелись воющие голоса. Они рычали, хрипели и рявкали в разноголосой какофонии… но был в этой какофонии какой-то железный ритм. Временами голоса уходили в какой-то неслышимый диапазон – и Император ощущал, как мурашки бегут по коже, как возникает неясный страх… Те, кто сражался со скиуттами, рассказывали ему, что это тяжело чисто физически – сохранить спокойствие при звуках их боевого клича-воя, вопля, лая, рычания, всего вместе – не сразу разберешь. Скиутты не ненавидели землян и не боялись их. Что само по себе было редкостью среди разношерстных врагов.

– Впечатляет, – покачал он головой, когда песня закончилась. – Но…

– А вот перевод, – опередил вопрос фон Райхен. – Конечно, ребята перевели приблизительно, вы понимаете, что эта проблема с инопланетными языками никуда не денется… Однако меня уверили, что сохранено все, что можно было сохранить… – И он снова включил запись.

Музыка не изменилась, разве что стала немного тише. А потом рванулись голоса – человеческие, но почти такие же воющие:

Расплавленный бетон под траками кипит,

Система ПВО радарная ослепла.

Расколот пополам огромный материк,

Покрытый ровным слоем

Атомного пепла.

Война, cтала нашей жизнью война,

Станет нашей смертью

Война за войной, сражение за сражением,

Одно за другим.

Сегодня победа, завтра поражение:

Победа одним – поражение другим.

Напалмовый цветок бутоны распустил.

Закованы в броню ударные колонны.

И воздух бороздят десятки тысяч крыл,

И сквозь пожарища

Шагают батальоны.

Война, cтала нашей жизнью война,

Станет нашей смертью

Война за войной, сражение за сражением,

Одно за другим.

Сегодня победа, завтра поражение:

Победа одним – поражение другим.

Бронепехота в бой вступила не спеша.

Ударная волна периметр накрыла.

И счастлив тот солдат, что верит, что душа

Бессмертна,

Потому неуязвима!

Война, cтала нашей жизнью война,

Станет нашей смертью

Война за войной, сражение за сражением,

Одно за другим.

Сегодня победа, завтра поражение:

Победа одним – поражение другим.

– Внимание, слушайте, это важно, – быстро сказал фон Райхен. – Вот, сейчас…

Император изумленно поднял брови.

Идут за строем строй, летят звено в звено,

Примкнув свои штыки, землян стальные роты.

Под яростным огнем, красиво, как в кино,

Они ползут

На наши огнеметы…

– Ого, – тихо сказал Император. – Какое уважение… Значит – землян стальные роты?

Фон Райхен кивнул. А песня продолжалась:

Подкованный сапог на горло наступил.

Агония земли слилась в едином взрыве.

Последний марш-бросок, рывок десантных сил.

Мы захлебнулись

В наступательном порыве!^[57]

Василий VI позволил себе широкую улыбку.

И именно в этот миг – мощной волной – пришло второе за последние часы осознание: он не увидит победы. Но победа – будет.

* * *

– Подлетаем к верфи, – сказал Ставрос, и Антон сразу же приник к окну.

Военная верфь впечатляла. Издали она походила на гантель – длинная и толстая труба с двумя плоскими цилиндрами на концах. От трубы накрест отходили разной длины пары строительных пирсов, а между ними висели корпуса недостроенных кораблей. Уже издали было видно, что там все кипит и движется – вокруг каждого корпуса парил рой монтажников, сварочных автоматов и деталей, повсюду мерцали ослепительные огни сварки.

По сравнению с громадиной верфи даже корпуса будущих авианосцев казались маленькими – она достигала четырех километров в длину и вмещала в себя не только жилища для монтажников, но и заводы по выпуску многих деталей и элементов конструкции – лишь самые сложные, вроде двигателей и бортовых орудий, приходилось доставлять с Земли.

Антон попытался прикинуть, сколько здесь строится кораблей. Выходило никак не менее полусотни – и ведь все это авианосцы, линкоры и крейсера, ударная сила Флота. Вообще-то, мальчишка уже знал, что строительство военного корабля – дело очень сложное и долгое, большинству виденных им кораблей до входа в строй оставались еще годы. Но ведь и верфь у Земли далеко не одна – и не только у Земли, да еще строятся и строятся новые… Земля готовилась воевать всерьез – и вроде бы лишние мощности космических производств, развернутые по настоянию обоих императоров еще до того, как рухнула Зона, пришлись как нельзя кстати.

– Смотри, вот он! – Ставрос ткнул в пару пирсов, которые были длиннее остальных.

Между них висел уже готовый корабль, непохожий на остальные – сбоку он чем-то напоминал финский нож: гладкий, длинный и узкий корпус обитаемой части, длинная многогранная призма двигательного отсека, а между ними, из толстой муфты реакторного, торчали здоровенные шипы гипердвигателя. Правду говоря, Антон еще никогда не видел таких громадных гипердвигателей – он один был величиной со стандартный крейсер, а уж его мощность, наверняка…

– «Мстислав», первый корабль шестьсот семидесятого проекта, – возбужденно продолжал перечислять Ставрос. – Рейдер сверхдальней разведки – таких кораблей на Земле еще не строили. Шестьсот метров в длину, масса покоя – миллион восемьдесят тысяч тонн, экипаж – полторы тысячи, две эскадрильи истребителей, дюжина разведывательных катеров, оружие – четыре осевых рельсовых двухсотвосьмидесятимиллиметровки, сорок универсальных комплексов, ракеты… Гиперскорость на порядок больше, чем у любого современного корабля, на одной заправке может пройти две тысячи светолет и вернуться. И мы будем на нем служить! Антон, мы на нем будем служить!!! – Эллин даже захлебывался от восторга, его распирало от восхищения – кораблем, самим собой, миром и сверкающим будущим.

Антон кивнул. В это до сих пор верилось с трудом – но, раз уж выпал такой шанс, мальчишка вцепился в него руками и ногами. Глубокий рейд по тылам Чужих обещал быть… интересным, особенно с учетом состава экипажа – в него входили две сотни дипломатов, ксенологов и людей из военной разведки, группа инженеров и ученых, чтобы прямо на месте разбираться с разными образчиками техники Чужих, а также пластунский батальон в полном составе. Говорили, что будут на борту и люди с особой миссией. Антон понимал, что они в любом случае БУДУТ – такого рода рейс никак не мог обойтись без участия земных спецслужб, – но вот КТО это был, он, скорее всего, никогда не узнает, даже если будет жить с ними в одной каюте, что было все же несколько обидно. Экипаж рейдера набрали из тех, кто участвовал в достопамятном победоносном сражении, – поскольку опыта лучшего и большего просто не было ни у кого на флотах. Двенадцать таких рейдеров должны были осуществить скрытный прорыв в глубину территорий Чужих – далеко за линию фронта. Прорваться – и вернуться через полгода – два года, сроки были различные в соответствии с заданиями. Вернуться и привезти то оружие, которого катастрофически не хватало Земле: информацию. Как можно более обширную и подробную^[58].

С того момента, когда после неясно зачем проведенного конкурса, в котором они оказались в числе победителей, юнги дали уже вполне ясную подписку, они фактически не принадлежали себе. И проживание, и этот перелет – последний перед прибытием на борт – находились под плотным контролем. Чего стоили капсулы, вшитые всем членам экипажей, даже дворянам, – активировав такую капсулу определенным сложным переплетением пальцев и рук, «подшитый» умирал в течение долей секунды…

…– Добро пожаловать на борт «Мстислава», юнги, – офицер-впускающий у шлюза посмотрел на браслет. – Ставрос Навкатос – каюта Ю семь, Антон Шевардин – каюта Ю восемь, можете располагаться и быть свободными в пределах палубы до вечернего построения.

– Разрешите вопрос… – начал Ставрос, на что офицер коротко ответил:

– Нет, – и показал рукой в коридор. – Прямо, первый лифт слева, три цифры вниз.

– Вот так, – поучительно и значительно сказал Антон, толкнув друга, когда они вышли из лифта.

Ставрос выглядел несколько обалдело и даже не огрызнулся. Навстречу прошли двое молодых мужчин – в военной форме, но было отчетливо видно, что она им «не родная». Разговор у них шел о квантовой механике…

– Ты зайдешь, когда разложимся?

– Зайду… в пределах палубы, – Ставрос головой помотал даже. – Ну и да. Вот это да так да.

– А ты чего ожидал? – Антон отвесил другу точный легкий пинок и, быстро открыв дверь каюты поднесенной ладонью, шмыгнул туда.

Ю8, несмотря на стандартное название, оказалась совсем не стандартной каютой. Во-первых, она была вдвое больше обычных кают Ю. Санузел помещался в отдельной секции, а не в выгородке. Имелся сейф и рабочий стол с полным набором аппаратуры и креслом; аппаратура оказалась подключенной к общей системе информации и связи корабля и корабельной библиотеке. Большущий экран позволял настраивать земные – и не только – пейзажи, музыку…

Но, если честно, Антон вдруг заскучал по своей каюте на линкоре. А все-таки жалко было его оставлять… так жалко… И сам корабль, и экипаж…

Он вздохнул и расстегнул сумку.

На самом верху лежал снимок-стерео. Антон медленно выпрямился и замер, глядя на него – как в окно.

Развалин поселка не было видно за плотной стеной стоящих вокруг Антона и пожилого крепкого атлета мальчишек.

Они стояли, как щит. Улыбаясь в объектив и спаявшись в единое неразрушимое целое закинутыми на плечи руками. Алели галстуки. Ниже снимок был плотно исписан именами, фамилиями и адресами. А в самом низу рукой Юрки Харитонова было подписано:

ВОЗВРАЩАЙСЯ ДОМОЙ С ПОБЕДОЙ

25. Решение женщины Второй год Первой Галактической войны

Мальчик шел по тропинке через лес уже восьмые сутки. Лес был незнакомый, страшный, наполненный звуками и угрожающим движением, тропинка – тоже протоптанная явно не людьми… Ему было всего одиннадцать лет, и он ничего не знал о планете, на которой оказался после того, как дипломатический корабль, вывозивший миссию землян с одной из колоний Брэссудзы, внезапно атакованной рейдерами врага, был сбит истребителями джаго, и спасательная капсула рухнула, разваливаясь, в синеватую зелень. В капсуле был только он и его трехлетняя сестра – их спас раскрывшийся над сиденьями парашют, мягко опустивший обоих на берег ручья.

Мальчик не знал, что на Хррауффе (так называли эту планету колонизировавшие ее несколько десятков лет назад скиутты) нет опасных хищников, нет даже крупных травоядных и птиц, и вообще довольно бедный животный мир. Найти аварийный запас еды он не смог, он вообще не смог найти толком ничего – капсулу разнесло капитально. Рядом оказалась тропа, и он пошел по ней, иногда ведя сестричку рядом, но чаще неся ее на спине или на руках.

Ему было очень страшно и ему хотелось плакать, но он не плакал, потому что мужчины не плачут никогда, так говорил отец. И он не знал, что отвечать на детские наивные вопросы сестры: а когда?.. а где?.. а мы?.. а что?..

Впрочем, последние двое суток она почти ничего не спрашивала и уже не шла сама – ослабла от голода. Только вечером, когда мальчик разводил костер и, садясь рядом с ним, прижимал малышку к себе и сипловато, неумело напевал ей песенку, она немного капризничала и требовала, чтобы спела мама, а потом немного хныкала, потому что мама не шла и потому что очень хотелось есть.

Мальчик умел охотиться, знал съедобные травы и прочее, но не здешние. Да и не на кого тут было охотиться – насекомые да эти жуткие шорохи… У него тоже кружилась голова, и он несколько раз падал на ровном месте, в последние два дня. И понимал, что скоро не сможет нести сестру. Тогда придется ползти и тянуть ее. А потом они умрут. Умрут от голода. Было страшно, и хотелось, чтобы тут оказался хоть кто-нибудь из взрослых. Или хотя бы хотелось надеяться, что после смерти они окажутся с мамой и папой, как верила бабушка, что после смерти люди идут к богу. Мальчик даже помолился однажды – от отчаяния, вечером, когда сестра уснула. Он просто сказал: «Бог, сделай так, чтобы Ларка осталась жива. Или чтобы если мы умрем, мы оказались там, где мама и папа…»

Бог молчал, конечно. Наверное, только бабушка умела с ним говорить.

Да, было страшно. Страшно, страшно, страшно. Голодно, страшно, голодно, страшно – хорошо еще, что ночи не холодные и встречались ручьи. Но в них не было рыбы… Он старался почаще держать руку на полученном полгода назад галстуке – это помогало, было не так страшно и появлялось немножко новых сил. А мысли о том, что тропа может быть звериной или вывести к каким-нибудь врагам, он старался не допускать…

…На восьмое утро они вышли из леса на большой луг. Дул теплый ветер, по зеленоватому небу бежали густо-синие красивые облачка. Вдали начинались холмы, и мальчику показалось, что там, за ними – какое-то спасение… и тут же он понял, что не дойдет до них. Не осталось даже крохотных сил.

Он все-таки пошел, придерживая на спине тихо дышащую Ларку. И прошел сколько-то, прежде чем упал.

Упал и уже не смог встать…

…– Хвост оторванный, кого ты принес?! – Драхр-аррр-Вэрро даже пригнулась от изумления и опаски, рассматривая принесенных сыном существ. Сынок, чтоб у него облезла шерсть на ушах, бегал в соседнее селение клана к своей Великой Любви и обратно приволок невесть кого – каких-то… каких-то… что-то… – Рррррарааар! – скиуттка вцепилась зубами в ухо стоящего возле кровати сына и рванула почти не в шутку – тот покорно взвизгнул. – Дерьмо в норе! Это же земляне! Точно как по видовому каналу! Ты что, ослеп, ты что – подземный червяк?!

– Я вижу, что земляне… – Драхр-храа-Уарт потер ухо. – Я их на тропе через Ясный луг нашел. Они, наверное, с той капсулы, что взорвалась над Ребрами, помнишь, передавали? Говорили, что там никого не было, а я иду – вот…

– …вот подарок! – рыкнула скиуттка и снова укусила сына за ухо – уже в воспитательных целях.

Почти взрослый Драхр-храа-Уарт живо напоминал ей мужа – тот сгинул где-то в боях с этими самыми землянами, и два старших сына сгинули; Драхр-аррр-Вэрро мечтала, что третий сын, прежде чем пойдет сражаться, наплодит клану хотя бы десяток таких же красивых и здоровых щенят, а то здорово поредел клан…

Между тем пять младших щенят уже выбрались из комнаты, где играли, и, просочившись по стенкам, столпились возле низкой круглой кровати, на которой лежали два еле дышащих существа. То, что найденыши грязные, тощие и оборванные, – маленькие скиутты не поняли, потому что никогда не видели живых землян и не знали, какими они должны быть. Но и просто так смотреть было любопытно – все пятеро перешептывались:

– Смотри, у них, наверное, кожная болезнь, как у наших в старину, – почти вся шерсть облезла…

– Глупая, у них шерсть только на голове, учиться надо!

– Какие они маленькие!

– А это одежда? Странная.

– А зачем этот красный платок?

– Откуда они тут?!

– Вот этот, побольше – самец.

– Откуда ты знаешь?

– А вот, смотри, что у него.

– Хрр-ахх, не такой, как у нас, но похож.

– Да не лезь ты, они же живые. Вечно ты слабых мучаешь!

Сердитый визг, быстрое кусание. Старшие обратили внимание на малышей, и Драхр-аррр-Вэрро прикрикнула:

– А ну, не трогать! – и, когда те порскнули за спину старшего брата, присела на край кровати. Покачала головой: – Похоже, что это не только их щенята, они еще и очень голодные щенята…

– Старший нес младшую, – подал голос Драхр-храа-Уарт. – Я из леса еще видел.

– «Нес младшую!» – рыкнула самка. – Кто убил твоего отца и братьев?! Их отец и брат! А?!

Мальчик-скиутт невольно поднял верхнюю губу, из его груди вырвалось рычание, но он тут же ответил:

– Когда я встречу убийц с Земли, мои клыки и когти не будут знать пощады. Но тех, кто дела воинов делает с детенышами и самками врага, не зовут воинами. Их зовут калом. Ты сама пела мне про это, мать. Или это неправда?

– Мама, они смешные и слабые, – подала голос старшая из дочек – которой, впрочем, было еще далеко до возраста случки. – Не надо их обижать.

– Они слабые, потому что у них нет оружия и их страшных кораблей, – возразил братишка Драхр-храа-Уарта, младше его, но великий знаток всего, что касалось войны. – Надо их отдать в лагерь, и пусть они сидят под замком! – и поднял хмурую мордочку в решительном жесте, казавшемся ему самому очень взрослым.

– Ты злой и жестокий, как изворотни из сказок! – тявкнула самочка, прижимая уши и ставя шерстку на шее дыбом. – Только попробуй тронь их, и я вырву тебе уши! И всем расскажу, что ты подрался с самкой! И тебя будут дразнить!

– Только попробуй!

– Только тронь их!

– Мама, не отдавай их никуда, – попросила вторая дочка. – Они маленькие, слабые. У них есть мама и папа, я читала, у землян так же, как и у нас, – они по-настоящему живые, у них семьи, они любят друг друга… Папа не разрешил бы их отдать в лагерь. Там плохо. Там не кормят, я слышала…

– Кормят, но и правда плохо, – хмуро сказал Драхр-храа-Уарт. – Никак не разберутся с раскладками еды… Мать?

– Хватит этого визга и писка, – Драхр-аррр-Вэрро поднялась. – В норе мое слово закон, и вот оно вам промеж ушей: ванну наберите. Их надо помыть. А потом решим, как и чем их кормить и где положить отдыхать.

Восторженный вопль был ответом на это решение…

…Когда мальчик пришел в себя, это было ужасно. Он лежал голый на чем-то белом в маленькой жаркой комнате, а в шаге от него огромное мохнатое чудище с урчанием опускало в дымящуюся воду постанывающую сестру.

– Не тронь, тварь! – Вскочив – откуда взялись силы?! – мальчишка схватил какой-то ковш, кружку – не поймешь. – Пусти ее! – и бросился в последний бой…

…Когда они засыпали на непривычной, круглой, но настоящей кровати, девочка, обняв за шею брата, прошептала:

– Они добрые… И смешные, как плюшевые игрушки. А у тети Дру нос – как у нашей овчарки… – и замолчала на полуслове, уснула – сытая впервые за много дней, успокоенная, смертельно усталая.

Мальчик не спал. Он тоже был довольно маленьким, но хорошо знал, что скиутты – не плюшевые игрушки. И совсем не добрые… или как? Ему стало вдруг стыдно за свой страх, за свои крики и попытки драться. Вспомнилось, как их кормили – в основном каким-то мясом, очень вкусным, и поили водой, но не просто, а вроде морса, кисловатой. Комната была тоже непривычная, как кровать, но – именно комната, не звериное логово. И на стене над большой серебряной фигурой какого-то зверя – не скиутта, но похожего – висели моноплоскостные, хотя и цветные снимки трех скиуттов-воинов, окруженные связками плетеных черных и белых волосяных шнуров. Не нужно было быть взрослым, чтобы догадаться, кто эти воины – и кто убил их.

Женщина-скиутт подошла неслышно – мальчик поскорей прикрыл глаза. В темноте на нее смотреть было страшновато, если честно. Но он слышал и чувствовал, как она поправила на нем и сестре покрывало, постояла… а потом он ощутил легкое влажное прикосновение к щеке. Скиуттка лизнула его. Как целовала на ночь мама.

И тогда он, не боясь разбудить сестру и уже ничего не стыдясь, заплакал навзрыд…

…Скиутты знают, что такое слезы. Драхр-аррр-Вэрро неожиданно поразило увиденное – маленький землянин плакал, и в его рыданиях был скулеж испуганного или смертельно обиженного детеныша, хорошо ей знакомый. Взрослые земляне представлялись ей, потерявшей мужа и двух сыновей, чудовищами, отдаленно похожими на сторков, только хуже, совсем бездушными и жуткими, утыканными всевозможным оружием, в броне, возможно даже – кто знает?! – умеющими колдовать, иначе как они одолевают скиуттов? Но этот землянин был маленький. Совсем. Меньше младшей дочки. И он плакал.

Огромному, почти двухметровому существу ничего не стоило легко поднять одиннадцатилетнего человеческого ребенка. Драхр-аррр-Вэрро, сидя на краю кровати, устроила плачущего детеныша удобней и начала самым тихим голосом навывать-напевать Сонную Песню Ночи – первое, что пришло ей в голову. И удивилась еще сильней – почти сразу плач затих, а через короткое время она поняла, что землянин спит.

«Я никогда не видела их раньше въяве, – подумала она, чуть покачивая спящего. – Муж мой, ты был умным и знал дела мужчин. Ты бы сказал мне, ты бы объяснил, почему мы должны воевать против существ, никогда нами не виденных, ничего нам не сделавших – за сторков, которые разорили Древнюю Скойу, нашу прародину. Ты знал, наверное, какую-то высшую истину. Я – женщина. Я не знаю этой истины. Но я знаю, что этот земной ребенок плачет точь-в-точь, как плакал щенком Драхр-храа-Хирр. Он был плаксивым, и над ним смеялись. Он был слабеньким, и ему говорили, что он никогда не станет воином. Но в письме, которое пришло о нем, сказано, что он сжег два земных танка и потом долго бился один против многих врагов, чтобы его раненый друг успел унести полумертвого командира… Какое странное кольцо, какая странная вязь – как на мужском браслете, мне не понять, не познать…

Но этот маленький землянин плакал точно так же. И пусть звезды воюют друг с другом в своей вышине, недоступной глупой самке. В норе хозяйка я. И я приняла решение…»

26. Интерлюдия Йэнно Мьюри 205 год Галактической Эры

Прием шел так себе – собравшимся было уже не до дипломатических реверансов. Прямо в зале приемов был включен большой стереоэкран, и с него непрерывным потоком текли все более мрачные новости.

Насилие на расовой почве распространяется по всей территории Федерации

Сообщается, что прошлой ночью были совершены многочисленные нападения на почве расовой неприязни на эмигрантов джагганского происхождения, проживающих в колониях Федерации. Данные события стали ответной реакцией на подобные события на Йэнно Мьюри. Внезапное увеличение числа подобных инцидентов произошло после того, как муниципальные полицейские силы Федерации начали вести огонь на поражение для подавления беспорядков в главных городах. Подтверждены сообщения о нападениях, причинении материального ущерба и прочих преступлениях на почве расовой неприязни на территориях, подчиняющихся мегакорпорациям «Сурнимайа», «Найравана», «Иривана» и «Минералик». Анонимные источники также сообщают, что полицейские силы мегакорпораций практически ничего не делают, чтобы остановить все это, несомненно, в качестве ответа на отношение к этническим мьюри на их родине.

Миллионы джаго ведут дела на территории Федерации, начиная от импорта товаров широкого потребления и заканчивая предоставлением финансовых услуг. Многие из них уже были непопулярны среди местного населения, но, так или иначе, умудрялись преуспевать в переживающей застой экономике Федерации. Неожиданная эскалация напряженности во многом связана с драматическим выступлением Оттина Неймура, главы корпорации «Минералик», который возложил вину за криминальные проблемы государства на влияние джаго и чьи антиджагганские комментарии усилили напряженность в межрасовых отношениях.

– Давно пора национализировать джагганские конторы на территории мьюри, – прокомментировал Андрюшка Ворожеев.

– Ага, отобрать и поделить, – фыркнул Димка Беляев. – Это мы проходили уже.

– На сам деле, мьюри надо подкорректировать пропаганду, – пояснил Яромир. – Неймур не в тему просто сказал, что виновата Федерация… виноваты те, кто захерил Федерацию, и те, кто по сути повинен в начале войны между Аниу и Федерацией – «Амфатара» и ее присные. Аниу трогать не надо, да и сторки тоже нормальные… лучше пусть увидят, что у мьюри есть неприязнь только к одной расе, а не к Галактике в целом. А джаго Федерация нужна, только чтобы контрабанду от пиратов переправлять. Джагган – это изначально просто бандиты, позднее невольно реорганизованное полукриминальное государство… впрочем, его и государством-то считать едва ли получится… на территории Джаггана нет ни одной терраформированной планеты, все живут только на обычных.

– Застоявшуюся экономику Федерации может спасти только победоносная война с истреблением джаго и прочей нечисти, соскучившейся по подаркам с небес, – заявил Святослав широко-декларативно.

– Ага, и мьюри будут заставлять джагганских эмигрантов нашивать на одежду желтое изображение лягушки, – съязвил Яромир. – Дешевле сразу в печь.

– Прально товарищ говорит! – поддержал Андрей с коварной улыбкой. – Гнать надо мьюри всех инородцев и особенно черножопых заср… засланцев из Джаггана! И еще неплохо было бы их биржи почистить! Всех тамошних буржуев к стенке, а их добро поделить!

– Тише, люди! – зашипел Игорь на расшумевшихся товарищей. – Тут дело уже войной пахнет… Смотрите, что творится!

Федеральный флот открыл огонь по военным кораблям Джаггана

Ранним утром подразделения Федерального Флота настигли группу тяжеловооруженных военных кораблей Джаггана, готовящихся к незаконному проникновению в пространство Федерации. В краткой, но жесткой битве убедительную победу одержали силы Федерального Флота, получившие только незначительные повреждения. Представитель Флота определил потери джаго в четыре фрегата, семь крейсеров и один линейный крейсер.

На пресс-конференции вскоре после стычки адмирал Фериус Льярл, Глава Военно-космических операций региона обратился к СМИ: «Почти две недели подразделения Федерального Флота контролировали действия этой боевой группы, принадлежавшей Джаггану. Все это время мы тайно наблюдали за их нелегальными пограничными набегами в пространство нашего государства. В три часа утра группа была обнаружена при формировании еще одной вылазки. В это же время я санкционировал незамедлительное применение силы и выдал указание оперативной группе капитана первого ранга Каллена преследовать и уничтожить любые суда джаго, пытающиеся перейти в пространство Йэнно Мьюри. Все суда получили предложение отступить. Все отказались. Все были уничтожены».

Адмирал Льярл предпринял необычный шаг добавления личного комментария к официальной редакции прессы Флота. В ответ на вопрос репортера о тайных поводах Флота относительно такой жесткой линии в отношении джаго Льярл заявил: «Я не могу заниматься домыслами относительно отношений между Федерацией и различными расами Галактики, но я однозначно могу заявить, что пограничные набеги – это акт войны. Несмотря на напряженность между нашими нациями, пока Штаб Флота не даст мне иных указаний, я буду исходить из позиции, что никакого состояния войны между Федерацией и Джагганом не существует. Но мы не можем и не должны позволять военизированным подразделениям свободно пересекать наше пространство, давая им безопасное убежище, пока они разжигают международные разногласия. Делая это, мы провоцируем войну, которую вряд ли можем себе позволить».

Реакция на эти события была сильно поляризована. Оттин Неймур, глава мегакорпорации «Минералик», заметил: «Пора правительству занять твердую позицию. Такое противозаконное поведение джаго только укрепляет взгляд большинства межзвездного общества на них, как на не заслуживающих доверия дикарей».

По-прежнему неизвестно, где или как Джагган ответит на это происшествие.

Восстания рабочих распространяются по всей Федерации

Со всех планет Федерации, за исключением областей, подконтрольных корпорации «Минералик», поступают сообщения об актах гражданского неповиновения и открытых восстаниях против власти крупных корпораций. Эти события стали логическим развитием инцидента у завода по производству брони корпорации «Найравана» и жестоких попыток его подавления. Многочисленные молодежные банды, воодушевленные «героическими»действиями мятежников, пытаются уничтожить символы влияния корпораций, разрушая их собственность, даже когда полиция атакует их. На производствах начались многочисленные, невиданные в Федерации доселе по величине, акции протестов среди рабочих. Опасаясь следовать примеру «Найраваны», пока что корпорации стараются противостоять восставшим со всей возможной осторожностью. И тем не менее, в попытках остановить разрастающиеся волнения уже тысячи мьюри по всей Федерации попали под арест.

Официальное заявление Империи Сторкад

Империя Сторкад и Совет Глав Родов, в частности, обеспокоены сложившейся ситуацией в Федерации Йэнно Мьюри и готовы оказать активную помощь в устранении беспорядков. Народ Сторкада молится за успешную ликвидацию восстания рабочих и восстановление законного порядка.

Заявление главы земной делегации лорда Оксбриджа

Хочу со всей ответственностью заявить – и русским, и англосаксам не нужна смута и неопределенность у наших соседей по Галактике. Желаю Федерации Йэнно Мьюри как можно скорее решить свои внутренние проблемы.

* * *

– Забавно, – сказал посол Империи Сторкад. Казалось, он совсем не смотрел на землянина, тщательно изучая игру света в полном вина бокале. – Мьюри с началом волнений надо было ввести информационную блокаду СМИ, благо они все куплены и подконтрольны. Странно, что государство-мегакорпорация не сделало такой логичный и стандартный для подобных ситуаций ход.

– Не просчитали, к чему все идет, – ответил Цесаревич. – А Неймур сам глава мегакорпорации, просто так его уже не уберешь.

– Как хорошо, что у нас, в Сторкаде, нет пролетариев, – заметил посол.

– Почему нет? Есть, только они у вас рабы и не имеют голоса под страхом смертной казни.

– О да. Все же хороший строй – диктатура и монархия… – Сторк устроился удобней с видом довольного волка, наблюдающего, как барахтается в болоте надоевший ему глупый охотник. – А вы не замечали, Ваше Высочество, с какой скоростью и в каких количествах демократия плодит сперва проблемы, а потом многочисленные разветвленные структуры для решения этих проблем? Но при этом ни разу – по крайней мере, я не знаю ни одного случая из известной мне истории десятка планет – она не смогла ни одной проблемы решить по-настоящему. Только любовное, старательное, бережное выращивание проблем из маложизнеспособных зародышей, а потом долгая и затратная борьба для того, чтобы в лучшем случае перевести проблему в состояние дремоты… Честное слово, если бы существовал такой гифф… э… простите, дар, приз – за наиболее агрессивную, дорогостоящую и опасную глупость, я бы вручил его демократии!

– Спасибо за историческую справку, – улыбнулся Цесаревич. – Как ни странно, я с вами совершенно согласен по этому вопросу… Однако сказанное вами не проливает свет на то, почему сообщения о беспорядках поступают со всего государства, кроме территорий «Минералик». Или тут поработали Аниу?

– «Минералик» вполне могла профинансировать эту операцию, – предположил сторк. – Не забывайте о том, кто ее возглавляет. Неймур откровенно хочет власти, а в средствах он явно не стесняется, как в финансовых, так и в… других.

– Это не совсем методы «Минералик», – возразил Цесаревич. – Они же не маньяки. Это «Амфатара» может на такое пойти с легкостью, хотя и то вряд ли. У «Минералик» станции есть и на территории Аниу. Поэтому и спокойно. Не будут же эти конспираторы совсем уж у себя под боком устраивать рабоче-крестьянскую… И, кстати, «Найравана» – это лидер «патриотической фракции» в Федерации. Так что наверняка внешние враги поработали. Не вы ли?

– Зачем нам ослаблять союзников накануне времен настоящих перемен?..

– Скорее стравливать двух непримиримых врагов накануне войны. Будем реалистами – сторки ничего не смогут противопоставить мьюри, буде начнется война. Ее главные сторонники – «Сурнимайа» и «Найравана» – сейчас, конечно, союзники, но любой союзник должен считаться вероятным противником. Так почему бы не ослабить и тех и других одним ударом?

Сторк задумчиво почесал подбородок.

– Кто-то умненько спланировал бунты так, что исключить оные только у «Минералик»… это же удобно… чуть что – все подозрения падают на них… Доводя логику до конца… Неймур – не полный идиот… в такой ситуации он бы и у себя устроил «мыльные» бунты… Если бы он действительно был инициатором всего этого безобразия. А раз этого не произошло…

– Это был бы слишком простой перевод стрелок. Настолько очевидный, глупый и детский, что просто смешно. Мьюри, устроившие – не факт, кстати, что был кто-то, кто все задумал и устроил – массовые беспорядки в масштабах государства, явно способны были бы придумать что-то более тонкое. Я вообще уверен, что бунты к истории с джаго ни имеют никакого прямого отношения, и сомневаюсь, что они вообще являются следствием реализации какого-то хитроумного и сложного плана по развалу государства. Это разные истории. Просто сработал принцип «дурной пример заразителен». Кто-то заигрался в конкурентной борьбе. Один фальшивый бунт спровоцировал кучу настоящих. Именно поэтому я не подозреваю Неймура в том, что он устроил беспорядки.

– Мне тоже интересно, почему же у них так тихо. У меня чисто познавательные цели.

– Так о чем и речь. Что, если Федерации будет настолько не до того, чтобы помогать, скажем, джаго? Долго последние продержатся против вас в одиночку?

– Откуда мысли, что инициатором войны должна быть одна из фракций вообще? Есть некоторая напряженность в отношениях, но с чего вы решили, что мьюри так уж сильно хотят уничтожить Сторкад, а сторки мечтают поработить Федерацию? Мьюри ищут «сторкадские следы» во всем, и убежденность некоторых, что «фракция, которой я симпатизирую, – самая чистая, честная и благородная», смотрится несколько по-детски и очень наивно. Думаю, не стоит воспринимать ни один из существующих политблоков как единое целое, скорее это образования со своими внутренними трениями и симпатиями, которые держатся рядом просто исторически. Почему все отрицают вариант, что эти события – всего лишь внутренняя разборка корпораций или просто естественное недовольство рабочих, выплеснувшееся наружу без стимуляции со стороны?

– Империя Сторкад не может не хотеть вернуть то, что принадлежит ей по праву. И сторки имеют исторический и идейный подтекст вражды с мьюри.

– Сомнения в чистоте намерений сторкадского престола – дерзкое нарушение священного закона и влечет за собой соответствующие… последствия, – процедил сторк. Его зеленые глаза гневно буравили землянина. – Великая Империя Сторкад обладает исключительным правом, данным ей от Бога и его наместника Императора, на всех своих рабов, даже тех, кто осмелился бежать в Федерацию Йэнно Мьюри… или в Русскую Империю!

– Ну, – спокойно ответил Цесаревич, словно не замечая гнева сторка, – если все эти беспорядки устроили вы, то тогда половину сотрудников здешних спецслужб надо поставить к стенке по причине полного служебного несоответствия. Тут ведь титаническая работа была. Мьюри надо было завербовать, обучить, организовать… Это куча времени, сил и огромные средства. И они все это проворонили… Если это действительно провернула ваша разведка, то я снимаю перед вами шляпу. С такими специалистами Сторкад выиграет войну с мьюри, не сделав ни единого выстрела.

– Да, но Федерация разделена между своими соперничающими корпорациями, и обвинять нас в подрывной деятельности, забыв об их внутренних разногласиях, мне кажется несколько поспешным. Или вы думаете, что «освобожденный» пролетариат мьюри ринется в Сторкад за лучшей жизнью?

– Просто ответьте, пожалуйста, на вопрос: могло ли подобное произойти без вмешательства внешней силы? Или в нехватке рабочей силы в Федерации, активности пиратов тоже надо винить соперничество корпораций?

Сторк усмехнулся:

– Вы способны изменить свою судьбу, изменив судьбу мира, как у нас говорят.

– Какие же будут ваши прогнозы в свете надвигающихся событий? Что в ближайшем будущем произойдет здесь?

Сторк откровенно засмеялся:

– Сложите осколки происшествий в цельный рисунок – и отличите ли вы звезды в таинственной темноте космоса от их отражения в луже мутной воды?

Ответил улыбкой и Его Высочество:

– Что ж, иногда это бывает неотличимо, согласен. Но хочу предупредить: если определенные силы – неважно, кто это будет – попытаются погреть руки на пожаре, который охватывает Федерацию… или свести старые счеты… то мы – дикари с окраины Галактики – поступим так, как велит наша совесть и наша честь. Вы понимаете, что это значит?

Сторк ошарашенно воззрился на Цесаревича:

– Вы… вступитесь за мьюри?!

– Только в том случае, если третья сила – любая, повторяю! – проявит себя открыто. Но в этом случае ответ Земли – ДА. Да, и еще раз – да… – Цесаревич внимательно смотрел в лицо сторка, ставшее бесстрастным, и продолжал говорить: – Каждая звездная раса по-своему видит Путь и Долг. Мы ничего и никому не собираемся указывать. Даже если чьи-то представления отличны от наших в корне. Но да не потерпит Земля рук, протянутых к чужому горящему дому, чтобы погреться, – это было бы гибелью нашей чести, а потерявшему честь – жить незачем.

Цесаревич встал, и посол поднялся тоже – холодно-яростный, молчаливый. А Цесаревич – уже тише – закончил:

– К моему отцу вы обратились за помощью. Мы помогли вам по мере сил, и ваш древний и страшный враг повержен – на ближайшие десятилетия на месте Федерации Йэнно Мьюри будет кипящий котел. Наша заслуга невелика – мы послужили всего лишь катализатором в давно назревавшем процессе. Но держите стаи ваших рейдеров на приколе, Высокий Посол. Пусть мьюри сами решат свои проблемы. Как положено людям. И пусть им помогают лишь те, кого они попросят о помощи.

– Например – вы? – В голосе сторка было столько ярости, что Цесаревич автоматически поставил ментальный блок. И закончил:

– Не наша вина, что только мы, земляне, в обозримой части Галактики научились помогать бескорыстно и небезуспешно учим этому других… Может быть, надо не завидовать нам, не ненавидеть нас, а попытаться самим стать такими?.. Так вот: думаю, что мои слова очень скоро дойдут до всего дипломатического корпуса. И думаю, все понимают, что сейчас не Пятый год Экспансии. За нами – десятки рас, Высокий Посол. Рас, которым мы показали, что значит – Быть Людьми. Так стоит ли?..

Цесаревич не договорил. Но взгляд его – насмешливый, угрожающий и чуточку сожалеющий – сказал то, что оставалось за молчанием.

* * *

Игорю пришлось покинуть зал по совершенно естественной необходимости, но, возвращаясь назад, он буквально наткнулся на Охэйо – тот стоял посреди коридора, скрестив на груди руки и многозначительно притопывая ногой. Принц очень внимательно смотрел на гостя, словно стараясь понять, кто перед ним и к какому делу его можно приспособить. А скорее всего и не «словно». Игорь поежился, как от внезапного холода. Он уже знал, что правящая династия анта Хилайа славилась неприятной привычкой убивать тех, кто им не нравится, – и незваных гостей тоже.

– Так. Ну вот, ты, наконец, и попался, – с внезапной усмешкой констатировал Охэйо.

– Что тебе от меня нужно? – спросил Игорь. Разговор сразу перестал ему нравиться.

Охэйо широко улыбнулся:

– Мне нужен ты. Я давно хочу поговорить с тобой… один на один.

Как ни странно, вот теперь Игорь поверил ему сразу. В основном потому, что умел ощущать намерения людей, а если у Охэйо и были какие-то недобрые намерения, то могучее любопытство забивало их наглухо.

– Говори, – мальчишка пожал плечами, что вызвало еще одну улыбку.

– Ну не на ходу же! Хочешь, я отведу тебя в мое любимое место? Не волнуйся – твоим я уже сказал, – догадался Охэйо. – Возражений не было.

Игорь пожал плечами снова – почему бы и нет?

– Отлично. Пошли.

Охэйо, разумеется, пошел впереди, показывая землянину дорогу. Почти сразу массивная стальная дверь вывела их в поперечный коридор. Тут было совершенно пусто и почти темно, только вдоль стен струились, тускло мерцая, фиолетовые завесы силовых полей. Времени в Малау словно бы не было – казалось, тут навечно воцарился поздний вечер или ночь.

Стальные панели стен блестели темно-синей эмалью. Их прорезали ниши с прозрачными дверями лифтов. Они вошли в одну из узких кабин, такую тесную, что вдвоем едва в ней поместились. Едва Охэйо коснулся маленького пульта, как лифт бесшумно поплыл вверх.

Они поднялись на последний этаж здания, в просторное, полутемное помещение, также обшитое синей эмалевой сталью, и вышли в небольшой сад на западном уступе здания. Тут было темно и страшновато – темные силовые экраны отсекали свет города, а далекий и узкий серп внешней луны Таллара даже не отбрасывал теней. Редкие звезды, белые и мохнатые, как маргаритки, лишь подчеркивали глубокую черноту неба. Врезанные в перекрытие квадратные проекционные матрицы струили ничего не освещающий, таинственный, темно-фиолетовый свет, ветер шумел, то налетая волнами, то отступая, шелестела высокая трава, метались диковатые кусты, и тяжелые цветы клонились на упругих стеблях. Все было смутное, туманное. Влажное.

Охэйо замер на углу крыши и словно исчез: в своем официальном, черном с серебром, одеянии он сливался с темнотой. Его лица Игорь не видел.

– Для меня ночь – самое любимое время, – тихо пояснил принц.

Мальчишке казалось, что с ним разговаривает сама темнота.

– Почему? – Игорь сел на край силовой матрицы, шагах в десяти от него. Он сам любил раннее утро и полдень, но услышать ответ было и правда интересно.

Охэйо поднял левую ладонь, призрачно белевшую в темноте, словно у привидения.

– Лет в десять я пугал так девчонок – скидывал всю одежонку, а потом выскакивал из кустов, когда они шли спать. Сколько было визгу… А сейчас я хочу быть смуглым – очень смуглым – и черноглазым.

– Зачем?

– Чтобы меня в темноте видно не было, зачем же еще? Я не люблю, когда люди на меня смотрят. Замолкают, когда я вхожу в комнату, смущаются, когда я к ним обращаюсь. А мне становится неловко – знаешь, как во сне, когда выходишь к публике, забыв одеться.

– Наверное, это оттого, что ты красивый, – резюмировал Игорь. – Не по-нашему, но красивый. У тебя, наверное, нет отбоя от поклонниц.

Охэйо тихо засмеялся:

– Вот для таких случаев у меня и есть охрана. И скучать ей не приходится, уж поверь мне. А ведь я – женатый человек. И не могу – даже если бы хотел. Только я ведь и не хочу особо – хотя такие красивые заразы попадаются… Иннка – она… ну, она… она такая… – Охэйо махнул рукой, отчаявшись объяснить, и снова тихо засмеялся. – Ладно, когда найдешь СВОЮ – поймешь, о чем это я… А что до моей несравненной красы, сказал бы честно: я сам похож на девушку. Волос нигде нет, кожа гладкая, как у… если бы мог, я стал бы здоровенным мужиком с квадратной челюстью и шерстью на спине. Тогда бы на меня не пялились.

Игорь невольно засмеялся тоже, представив себе эту картину:

– Думаю, тогда пялились бы еще сильнее! Самый волосатый принц Галактики!

На свету он, скорей всего, не сказал бы такого. Но в темноте говорить легче.

Охэйо повернулся к землянину с хмурым видом, подумал и засмеялся тоже.

– Знаешь, недаром говорят, что красота – это наказание за грехи. Когда становится темно, мне хочется бегать и выть диким голосом.

Игорь неопределенно хмыкнул. Ему вдруг тоже захотелось сделать что-то необычное, и он, недолго думая, вскочил, бросившись в поднимавшийся над матрицей столб твердого, вещественного света. Его стало резко утягивать вверх, и Игорь почувствовал, что волосы зашевелились на голове – то ли потому, что все вокруг наполнилось электричеством, то ли потому, что эта игра была и в самом деле смертельно опасна. Тем не менее, мальчишка танцевал и кувыркался в световом столбе, в то же время не давая ему увлечь себя – совершенно свободно, словно делал так уже много лет, а не в первый раз в жизни. Наконец, он легко выскользнул из светового потока – так рыба выскальзывает из упавшего в воду солнечного луча. Мягко спрыгнув на пол, Игорь встряхнул головой и победно улыбнулся, небрежными щелчками, с шиком, расправив сбившиеся кружевные рукава парадной рубашки. Вид офигевшего от этого представления Охэйо был ему лучшей наградой.

– Интересно, как ты научился всему этому? – спросил Охэйо. – Драться. И вообще.

Игорь замялся. Честно говоря, он не знал, о чем тут можно рассказывать, да и вообще не знал, как можно рассказать о таком. Во всяком случае, он понимал, что о Клятве Огня рассказать не сможет точно.

– Я связан пожизненной и посмертной клятвой, – наконец честно сказал он. И тут же добавил с упрямым мальчишеским любопытством: – А как учился ты?

– Я? – Охэйо как-то странно посмотрел на него: было видно, что он привык получать ответы на свои вопросы. – Ну, это история не короткая… Начать с того, что во дворце я не жил, мне построили дом в парке – одноэтажную железобетонную коробку, всего с несколькими комнатами – Их Величество не хотели, чтобы мальчик привык к роскоши, да и дворцовое общество они находили исключительно вредным для ребенка… Комната у меня была одна – зато она была МОЯ, и никто не мог входить в нее без моего разрешения… Правда, наводить в ней чистоту, мыть полы и так далее приходилось тоже мне – такова была плата.

Игорь представил себе принца, ползающего по полу с тряпкой, и хмыкнул. Это было очень похоже на его собственную жизнь – ну, за исключением того, что в его комнату мог войти любой из наставников и в любое время.

– Мы тоже моем полы сами, хотя есть киберы, – признался он. – Везде, по всему лицею.

Принц ответил ухмылкой, потом многозначительно посмотрел на землянина:

– Это окупалось, знаешь ли – в конце концов, меня никто не видел. Моей сестре пришлось куда хуже – она заболела заносчивостью, и Их Величество велели завести ей зверинец – небольшой, конечно, так – пара коней, леопард, кхоммы – это такие забавные зверушки, вроде длинноногой копытной лисы. Так вот, ей не только приходилось кормить всех этих животин, но и лечить их, когда требовалось, и убирать за ними говно. Визга было до небес, но Их Величество распорядились, что сестру не будут кормить, пока все не будет убрано… А голод, знаешь, творит удивительные вещи… Всего через неделю ей даже напоминаний не требовалось… Правда, к уборке она привлекла и меня – воспользовалась тем, что я люблю животных…

– У меня мама так наказала сестру, когда та принялась как-то меня подкалывать, – вспомнил Игорь. – Заставила убирать за свиньями. Это такие животные, у них вкусное мясо, но грязи от них – возы… Да, а что стало со всеми этими зверями, когда она выросла? – вспомнил Игорь.

– А ничего не стало – все живы и здоровы по сей день. Их Высочеству понравилось возиться с ними – она говорит, что отдыхает там душой, – Охэйо хихикнул. – Я тоже, кстати. Люди меня иногда достают. Да и кони – благородные животные, на них еще кататься можно…

– Ты умеешь ездить верхом? – вырвалось у Игоря. – У вас есть кони?! – до него только теперь дошли эти слова принца.

Охэйо удивленно посмотрел на него.

– Умею, конечно. И кони есть. Хотя… это и правда странновато… – Он потер лоб. – Хм. Я так увлекся твоей рукопашкой и рассказами о вашем прошлом, что не вспомнил сейчас – ведь у вас на самом деле в точности такие же кони, как у нас… хм… хм… Ну, ладно. В общем, верхом я езжу не бог весть как, с вами не сравнить – лишь для своего удовольствия, – но умею. А на призы всякие скакать – зачем? Так вот, видел бы ты этих зверей, их довольные зажравшиеся морды – и нас двоих, ползающих там, – иногда мы чуть не помирали от смеха, глядя друг на друга… Знаешь, мы вспоминали статьи всяких писак – о том, как проводят время дети Их Величества – там даже бассейн, полный жемчуга, присутствовал…

– Но, наверное, вы не только навоз выгребали? – спросил Игорь. В этом рассказе об ужасах придворной жизни ему сразу почудилось некое лукавство.

Охэйо усмехнулся:

– Нет, конечно. Я, например… Пожалуй, я расскажу тебе, что представлял собой едва ли не каждый мой день до того, как мне исполнилось восемнадцать.

Игорь устроился удобней, давая понять, что ему очень интересно.

– Поднимали меня в восемь часов…

– В лицеях подъем в шесть, – вставил землянин.

– Ну, значит, мне повезло – Их Величество считали, что парень должен много спать, чтобы быть сильным, а я не возражал ей, конечно… Так вот, каждый божий день, ровно в восемь, ко мне являлась моя сумасшедшая сестрица и начинала трезвонить… Я не сказал, что у меня был звонок, который мог поднять мертвого и который мне никак не удавалось испортить? Короче говоря, мне приходилось вскакивать и в чем есть бежать на зарядку…

– Мы тоже каждое утро в трусах бегаем, по десять километров, – сказал Игорь. – Зимой это бодрит, знаешь. Жаль, что ты нашу зиму не видел.

– У нас так не побегаешь, – ухмыльнулся Охэйо. – Дворец в горах стоит, там в парке и дорожек-то нормальных нет, одни лестницы, а по ним снизу вверх бегать – сразу язык набок будет… Так что бежали мы на берег моря – пляж, там, правда, фиговый, одна галька, ну да мы не загорать туда ходили… тоже в любую погоду – дождь, не дождь – нам пофиг, я в трусах, сестра в купальнике… Зимы у нас, конечно, нет, но штормы часто случаются – нас волнами окатывает, ветер так свищет, что не слышно ни фига, да и не видно – темно, тучи по головам прямо ползут, а мы скачем… Прыгнешь – тебя сносит, волосы треплет так, что шею натурально сворачивает…

– А подстричься? – спросил Игорь. В каждой избушке свои погремушки, конечно, но видеть парня с такой гривой ему по-прежнему было дико. Да и все-таки неудобно, наверное, с такими лохмами.

Охэйо насмешливо посмотрел на него:

– Нельзя. Должен же принц чем-то от простых людей отличаться? Не знаю, как у вас, а у нас, на Джангре, длинные волосы – это признак богатого человека – значит, у него есть, кому их мыть и вычесывать…

– У нас так не делят, – пожал плечами Игорь. – Дворянина можно узнать – если просто так, на глаз – по родовому кольцу, и все… А тебя кто расчесывает? – Вопрос получится не совсем вежливый, но сейчас вежливость интересовала мальчишку меньше всего – слишком было интересно, да и Охэйо не обиделся.

– Иннка вычесывает, конечно. А до восемнадцати лет вычесывал сам, то еще занятие, скажу я тебе… У меня-то они хоть прямые, а у Иннки – из кольца в кольцо, да еще до попы и густющие – умучаешься распутывать все, а драть нельзя – невежливо…

– Дурацкий обычай, – фыркнул мальчишка.

По его мнению, в этом мире существовало множество куда более интересных дел, чем уход за волосами. Хотя… если бы у него были длинные волосы и Лина по здешнему обычаю ему их расчесывала – это, наверное, было бы приятно…

Он сердито моргнул, прогоняя несвоевременную мысль.

– И ни разу не дурацкий, – Охэйо с усмешкой посмотрел на него. – Она лежит, я сижу у нее на бедрах и чешу. А что? Очень удобно.

Игорь представил себе эту сценку, снова подумал о Лине и засмеялся, поднял руки. Охэйо тут же уточнил:

– Что за жест?

– У нас так сдаются в плен, – пояснил Игорь. – В шутку, конечно, в настоящем бою земляне рук не поднимают… А дальше?

– Мне ужасно много было «нельзя», – усмехнувшись, продолжил Охэйо. – Штаны, например, тоже носить нельзя, потому что это варварская одежда, а что я в этом вот, – он приподнял край хайлины, – выгляжу, как последний дурак, никого не колышет.

– Ты так и на коне катаешься? – удивленно спросил Игорь.

– На коне, конечно, нет – иначе ногам быстро придет стрррррашный конец, а мне на них ходить потом… А вот в официальной обстановке – только вот так. – Охэйо хихикнул. – Помнится, какой-то крупный визажист – он подвизался в то время при дворе Их Величества – спросил меня, какой костюм я предпочитаю…

– Кто такой визажист? – тут же спросил Игорь.

Принц посмотрел недоверчиво:

– Ну, человек, который как бы делает внешность лицам из высшего класса.

Игорь несколько секунд напряженно думал, потом пожал плечами и вернулся к теме разговора:

– И какой костюм?

– Я ответил, что самый достойный костюм – тот, в котором меня родили Их Величество. Видел бы ты рожу этого драпировщика…

– Ты и в самом деле так считаешь? – засмеялся Игорь.

– А я так и хожу, – невозмутимо ответил принц. И добавил: – Когда никто не видит, разумеется. А что? Очень удобно.

– Мы тоже иногда ходим, на пляжах, например, – признался мальчишка. – Раньше это считалось очень неприличным, но в основном потому, что люди собой не умели управлять и потому, что у нас было очень много физически уродливых… – он смешался, подумав, не сболтнул ли чего лишнего. – Ты хотел о своем распорядке рассказать!

– А, да, – Охэйо на мгновение задумался. – Я начал с зарядки, да? Так вот, зарядки никакой не было – моя дорогая сестра изо всех сил старалась дать мне в глаз, или в ухо, или еще куда-нибудь, а я изо всех сил старался избежать этого…

– А если не получалось?

– Тогда морда у меня была основательно разбита, – ухмыльнулся Охэйо. – Тебя никогда не били босой ногой по лицу или в ухо? Ощущения… очень яркие – словно за провод взялся. Искры в глазах и прочее такое все… А потом лежишь на гальке, в приятном таком дурмане – в ушах звенит, все вокруг так симпатично кружится и все тебе пофиг… А вот если под дых – ну, тогда я мечтал о том, как бы незаметно сдохнуть, чтобы не мучиться…

Игорь хмыкнул:

– А сестре не доставалось? – Он не мог себе представить, как – даже в шутку – будет бить женщину. Настоящую, конечно, – то злобное и глупое существо, которое воображало себя воином, к женщинам не относилось…

– Ну, доставалось иногда. Но она же сестра – я по груди, например, не мог ее бить, а она так очень даже могла… Хотя, в общем, доставалось мне не так уж и много – знаешь, получать ногой по морде как-то не очень приятно, так что я изо всех сил старался избежать этого, и это в конце концов начало получаться у меня довольно быстро… Длилось все это недолго – в девять был завтрак, и там мы присутствовали уже при всем параде…

– Зачем?

– Знаешь, как-то неловко сидеть в трусах в присутствии Их Величества – даже в самой неофициальной обстановке.

С точки зрения Игоря, сидеть в ночнушке-переростке было куда более неловко… Но он не стал поднимать эту тему и задал еще один вопрос:

– А чем тебя кормили?

– Ну, много чем… Названия блюд тебе ничего не скажут, да и было их… – Принц завел глаза. – Да чем Их Величество скажут, тем и кормили. Голодом, правда, не морили, знаешь – я и мясо за обе щеки трескал, и разных морских гадов… А вот деликатесов никаких особых не было, да и вина мне до восемнадцати лет не давали – Их Величество решила, что подрастающему организму это вредно. Помню, что я все время был… ну, не голодный, но не отказался бы что-нибудь съесть, только нажраться мне было фиг – если Их Величество скажут «нет», спорить с ней никто не станет…

– А, – Игорь понимающе кивнул. Это он тоже хорошо знал – почти постоянное легкое чувство голода, не довлеющее, не мучительное, но ощутимое. – Ну а если кто-то все-таки спорил?

– А их из дворца гнали со свистом, а во дворце работать, хоть прачкой – знаешь, какой престиж? Да и платят неплохо. Весьма неплохо. Так что я привык жрать, что дают, – знаешь, голод замечательно придает вкус даже самой обычной еде…

– А что было после завтрака? – спросил Игорь.

– После завтрака снова была физподготовка – с девяти тридцати до одиннадцати. Вот там и бег был, и плавание, и «упал – отжался», и инструктора рукопашного боя настоящие, которые учили, а не старались просто в ухо дать, – учился у них я очень активно, потому что получать каждое утро на орехи мне совсем не хотелось. Много там чего было, много было учителей – я учился и искусственное дыхание делать и… – Охэйо протянул к Игорю руку, и на ней вдруг зажглось маленькое злое солнце.

Файербол… Игорь ощутил его жар и резкий запах озона. Коснись оно тела – прожгло бы его до костей, а ведь Охэйо мог сделать шар и гораздо больше, и подвижный, и не один – учили его действительно на совесть, да и способностями принц тоже вовсе не был обделен. Впрочем, как раз это мальчишку и не удивляло – правитель на то и правитель, чтобы уметь намного больше любого из своих подданных.

– А потом? – спросил он.

Шарик погас, словно его и не было.

– А потом, до обеда, были уроки труда – Их Величество считали, что каждый парень должен уметь работать руками. Вот я и учился собирать и разбирать, а заодно и чинить самые разные штуки, а в качестве производительного труда я занимался шлифовкой оптических стекол. Насколько помню, за все время обучения я отшлифовал их шестьсот тридцать семь штук – их потом ставили в сенсоры на военные суда, и, знаешь, это здорово добавляло мне потом гордости – смотришь на корабль и думаешь: а ведь в нем есть и толика моего труда… Но это потом – сначала-то я злился, как мало кто. Мне было, чем заняться, знаешь – в библиотеке посидеть хотя бы. Я шумел, орал, отказывался работать…

– И тебя пороли? – спросил Игорь. В лицеях физические наказания применялись редко – лишь за действительно серьезные проступки, но беспричинный, «на дурака», отказ работать считался именно таким.

– Ты что? Нет. Принца-наследника пороть категорически нельзя…

– Это почему?

– А потому, что он затаит на всех зло, и когда вырастет, заделается злобным тираном. Были… прецеденты. Так что бить меня было нельзя – сестра не считалась, а что она иногда мне ногой по причинному месту попадала, так это случайно. «Ой, прости, брат, я не хотела, тебе, наверное, больно?» – Охэйо удивительно точно воспроизвел преувеличенно-невинный голос девчонки. – А оно БОЛЬНО. Да еще и стыдно вдобавок – до невозможности. Инструкторам тоже можно было – хотя по этому самому месту они мне никогда не попадали почему-то… А у Их Величества метод был простой – не хочешь работать, не будешь жрать. Я трое суток продержался, – добавил Охэйо с не вполне понятной Игорю гордостью. – Я был упрямый, знаешь… Только толку-то… А потом оказалось, что, работая руками, я могу думать о чем-то другом, – ну вот я и думал…

– Я голодал десять дней, – тоже гордо сказал Игорь. – Когда мне десять исполнилось. Так положено во время одного испытания – можно только пить воду, а она там особенная, и… – Игорь неловко свернул тему: – Ну а потом, после труда?

– Потом был обед – а обед Их Величества – это, скажу я тебе… Туда такие люди приглашались… И еда была… такая, что словами мне не описать – ее есть и видеть надо. И столовые приборы – восемь слева, четырнадцать справа, щипчики для омаров, вилочки для улиток, лопаточки для пирожных… Помню, как я сцапал пирожное двумя руками – в знак протеста – и Их Величество дали мне ложкой по лбу…

– Мы тоже учимся пользоваться столовыми приборами, – кивнул Игорь. – Традиция, как наша придворная одежда – смысла никакого, но… Хотя знаешь, нам говорили, что это вроде теста – способен человек усваивать массу скучных мелочей и не путаться или нет? А что было после обеда? Тихий час?

– А? – принц удивленно шевельнул бровью.

Игорь засмеялся:

– До семи лет мы днем спали час. Обязательно. Это и называлось «тихий час». Смешно, но мы очень уставали, поэтому было кстати…

– Фиг, а не тихий час! – ухмыляясь, ответил Охэйо. – После обеда была ШКОЛА. О, я вижу, ты начинаешь понимать, на что было похоже мое детство… Каждый будний день по пять уроков. Программа была, конечно же, не обычная – да и учителей брали вовсе не на улице. Их Величество считали, что Их сын достоин самых лучших преподавателей, – и поверь мне, они такими и были. Учиться мне было интересно, как ни странно – в отличие от большинства других детей.

Игорь удивился, хотя и молча. Он не знал никого из ребят – что в лицеях, что в обычных школах, – кому было бы не интересно учиться. Глупость какая-то, честное слово. Но интерес подстегивал:

– А чему тебя учили?

– Истории Джангра, в основном – в практическом аспекте: кто поступал правильно, а кто нет. Государственное управление – от изучения законов Империи и юриспруденции мне таки невероятным усилием удалось уклониться. А госуправление та еще наука – мне подробно рассказывали, как очередной Император доверился негодяям и в каких мучениях он потом умирал… Психология – да и психиатрия тоже, у августейших особ паранойя – профессиональная болезнь. Хотя меня интересовали совсем другие вещи…

– Какие? – быстро уточнил Игорь.

– Математика. Знаешь, в этой области Их Величество предприняли особые усилия – дети ненавидят этот предмет, как мало что другое, а Император, который не может взять даже простого интеграла, – это национальный позор. А предмет тонкий и преподавать его надо осторожно – Император Охэйо Четвертый сразу после коронации велел сжечь все книги по математике, а всех математиков живьем закопать в землю – это все после усиленного математического курса…

Игорь захохотал:

– У нас на Земле раньше был такой народ – китайцы. У них правил император Цинь Шихуан – он историков закапывал в землю, чтобы никто не мог сравнить, как жилось раньше и как при нем… А после ядерной войны убили очень много физиков, – Игорь вздохнул, погрустнев. – Просто так, толпа…

Охэйо покивал, слушая с интересом:

– А, ну вот. В общем, учителя на этот пост не рвались – о поганом характере Его Высочества было известно уже достаточно хорошо, а время, между тем, уходило. В конце концов, Их Величество лично пошли к академику Нотгорну и сказали, что Императорскую Премию нужно таки отрабатывать… Он согласился – в конце концов, ему было уже восемьдесят лет… – Охэйо усмехнулся. – Видел бы ты его – такой мощный старик, с тростью, с лицом, которое просится на портрет титана науки, – а впрочем, он им и был. Учить он не умел совершенно – подростков точно, на его семинары попадал не всякий доктор наук… Так что он просто рассказывал мне историю математики, зачем она нужна, что на ней основано… а основано на математике ВСЕ – так что я проникся.

– И что? – Игорь к математике дышал совершенно ровно, без ненависти и любви, и не очень понимал принца.

– И все. Мне стало… интересно. На самом деле интересно – может быть, потому, что я сразу попал туда, где обитает живая наука. И, как оказалось, у меня есть способности – не такие, конечно, как у него, но все же… Когда бедняга сказал Их Величеству, что Их сын талантлив, они на его наорали – что он старый дурак, что они лучше него знают своего дурака, что в его возрасте пора думать о душе, а не о том, как подольститься к венценосной дуре… Что поделаешь – Их Величество совершенно не выносят лести. Целую комиссию собрали, чтобы узнать – на самом деле сын умный или притворяется… Оказалось – не притворяется. Это, знаешь, их на самом деле удивило… А я с тех пор ушел далеко – до Нотгорна мне пока что как до Джангра пешком, но кое-что новое мне удалось сделать – и вот этим я горжусь больше, чем всем прочим…

– А что именно? – спросил Игорь быстро и невинно.

Принц иронично и в то же время с уважением смерил его взглядом:

– Гм… Это я вряд ли смогу тебе объяснить – точно не сейчас…

– А какой во всем этом смысл? – Такая одержимость математикой казалась Игорю все-таки немного странной.

– Смысл? Весь мир вокруг может быть описан с помощью математики – полностью и точно описан. Как те вещи, которые есть, так и те, которые МОГУТ БЫТЬ. О, я вижу, ты и это начинаешь понимать…

– Теоретическая физика? – догадался Игорь.

– А что еще? Думаешь, стал бы я заниматься числами просто ради чисел? Не-ет. Открывать тайны мира гораздо интереснее…

– Тебе бы с Димкой Беляевым поговорить, он от этой штуки без ума… Говорит примерно как ты, невольно начинаешь верить, что мир и правда вертится вокруг математики… А, так что ты открыл-то?

Охэйо усмехнулся:

– Гнешь свое? Вот об этом я уже точно не могу говорить.

– Это оружие? – задал Игорь прямой вопрос.

– Угу. Не только, но все же…

Игорь вздохнул. Знать это ему было бы очень интересно – и Русской Империи тоже, – но ведь математика-то везде одна и, если изучить ее хорошенько…

Мальчишка мотнул головой. Сейчас его интересовало совершенно другое.

– А что было потом, после школы?

– После школы? Она кончалась уже в семь часов вечера. Потом были культурные мероприятия – выступления всяких артистов, пиры, балы… Я сбегал с них при первой же возможности – танцевать я не умею…

– Зря, – категорично ответил мальчишка. – Приятное занятие… А артисты? Я бы не отказался посмотреть на ваших… У нас в лицее театр хороший.

– Я тоже не отказался бы… посмотреть, – Охэйо усмехнулся. – Но Их Величество решили, что наследнику неплохо бы освоить актерское мастерство – так что мне пришлось не смотреть, а играть. Хотя… знаешь, мне нравилось – я играл страшных сумасшедших тиранов, злобных колдунов, упырей и других милых персонажей, одним словом – отводил душу… А больше всего мне нравилась история про юношу, воспитанного дикими зверями, – можно было скакать по декорациям в набедренной повязке и орать не своим голосом…

– У нас тоже такая история есть, – сказал Игорь. – Киплинг написал, английский писатель.

– Интере-есно, – протянул Охэйо. – Расскажешь? Потом, – поправился он. – В общем-то, куда больше мне нравилось просто побродить по парку одному, посидеть на берегу моря, просто подняться на гору и посмотреть на закат… А в десять часов я шел спать.

– Просто спать?

– А ты чего ждал? Бассейна с шампанским, полного прекрасных наложниц, или, сохрани Господь, наложников? Фиг! До восемнадцати лет я мог лишь смотреть на девчонок и стараться убедить себя, что на самом-то деле я совсем их не хочу… Только толку-то…

– По-моему, глупо, – честно сказал Игорь. – И даже опасно. Можно заработать расстройство психики…

Охэйо спокойно посмотрел на него. Сейчас у него было лицо взрослого человека.

– Можно. Но, если уж принцу суждено сойти с ума, то лучше, если это произойдет раньше, пока он еще не стал Императором, не так ли?

Игорь невольно поежился. В лицее хватало тяжких испытаний, но такого вот не было. Впрочем, сам факт его не удивил – с того, кому много дано, с того и спросится немало. Да и непохоже было, что воздержание пошло принцу во вред.

– А друзья у тебя были?

Охэйо взглянул уже хмуро:

– Нет. Их Величество строжайше запретили пускать во дворец всех других детей. Так что все, кого я видел, были взрослыми.

– Но почему? – напряженно спросил Игорь. С его точки зрения, ЭТО было уже слишком. Испытания – испытаниями, а друзья – это святое. Без друзей человек все равно что никто.

– Дети легко и быстро привязываются друг к другу, а наследник не может иметь СЛУЧАЙНЫХ друзей, которые вмешивались бы потом в его дела, он должен выбирать друзей сам, уже в достаточно сознательном возрасте… – спокойно пояснил Охэйо. – Ну что ж, я и выбрал – хотя мне и жалко тех лет, что я прожил без друзей…

Игорь невольно подумал, как воспитывали Цесаревича. Но там, вроде, ничего особенного не было – наследник учился в лицее, как все дети дворян, и друзья, разумеется, у него были. Разве что программа плотнее, чем у других, – ну так и знать ему надо было больше…

– Серьезное у тебя было воспитание, – с невольным уважением признал он. – И так было каждый день?

– Нет. У нас каждый шестой день выходной – это значило, что Его Высочество можно поднять в пять часов и куда-нибудь повезти – на завод, на ферму, на полигон, – чтобы он познакомился как следует со своей страной. Это было интересно, конечно, но я не слишком-то люблю, когда на меня все пялятся, словно им говорящего коня привезли…

– Почему?

– А мне потом снилось, что я голый стою и на меня все смотрят. То еще ощущение, скажу я тебе… Хотя на полигонах было весело – можно было пострелять, порулить танком, а когда я подрос – так и истребителем. Марш-бросок в полном боевом, да еще в броне – оно тоже интересно, но уже по-другому… Ничего особо страшного, правда, не было – для такого здорового парня, каким я вырос, конечно, – но удовольствие то еще было, скажу я тебе… И полоса препятствий, и рукопашные бои с настоящими десантниками – хотя после моей сумасшедшей сестрицы уже никто не казался мне чересчур страшным…

– А чем ты сейчас занимаешься?

– Ну, поскольку мне все равно не сидится на месте, мотаюсь по Галактике в поисках союзников для моей родной Империи – благо, корабль позволяет…

– И где ты был?

Охэйо усмехнулся:

– Много где… Здесь, в Сторкаде, даже у джаго – тот еще гадюшник, надо сказать… Я и в Верхнем Крае был, и даже в Переход забирался…

– Ты и у Аниу был?

– Конечно. У них чертовски интересно…

– А не страшно было? – Игорь вспомнил свое, не слишком удачное знакомство с этой расой.

– А Аниу как раз не страшные – по сравнению с их соседями. Ты хоть знаешь, что это за место – Верхний Край?

– Нет, откуда мне?

– Это место, где работает интеллектроника – где возможны полноценные ИИ. У нас, да даже и здесь, таких не создать – физика не велит-с. А вот там это возможно. И это значит, что почти все цивилизации там – небиологические. Одни Аниу – исключение.

– Цивилизации машин? – Игорь помотал головой. – Бред, не бывает такого. Про дайрисов у нас некоторые ученые говорят, что они – потомки машин Рейнджеров, но я не верю.

– Здесь, может, и не бывает. Там – да, бывает. И там, Наверху, век за веком бушует жесточайшая война – война с машинами. Аниу есть за что не любить – но лишь благодаря им Богомолы и другие не спускаются сюда, вниз…

– Богомолы? Кто это?

– Это машины. Здоровенные – у них по двенадцать лап, похожих на пушечные стволы, и они напоминают ваших, земных, богомолов. На самом деле их форм существует бесчисленное множество… но с точки зрения Богомолов вся органическая жизнь – просто грязь, которую нужно уничтожить.

– Так не бывает, – упрямо повторил Игорь, хотя понимал глупость своих слов.

– Бывает, – терпеливо сказал принц. – Я не знаю, кто создал Зоны, – может быть, те, кого вы называете Рейнджерами, может быть, кто-то еще, но созданы они были не для того, чтобы подавить развитие цивилизаций. Они были созданы для защиты. Если бы интеллектронные твари Верхнего Края могли выжить здесь, здесь бы уже давно не осталось жизни – никакой и нигде. К счастью, там, Наверху, почти не осталось ресурсов – все, что было, истрачено за миллионы лет развития, – ирасы Верхнего Края должны сотрудничать с нами, просто чтобы выжить. Мы-то без их техники еще обойдемся, а вот они без наших ресурсов… Те же редкоземельные элементы можно, конечно, синтезировать, но это долго, дорого, ну и опасное, конечно, дело… Так что на самом деле Аниу не могут тут слишком уж возникать – реакторы их кораблей работают тут нестабильно. А все эти выходки – просто игра на публику – отчасти. На самом деле их просто тошнит от всего этого, и они часто не могут сдержаться. Только когда они не сдерживаются, страдают все. Вчера они зашли в бордель с малолетками и убили ВСЕХ – и порченых детей, и клиентов, просто потому, что смотреть не могли на все это…

Игорь сцепил под подбородком пальцы, глянул в стену. Витязи тоже убивали без разбора в прошлые страшные времена всех, кто был чем-то «запачкан». Так что вряд ли стоит осуждать этих Аниу…

– А почему они тогда не переделают весь этот мир? – спросил он. С точки зрения землянина это был важнейший вопрос.

– Не могут. Изменение – это революция и гражданская война, по-другому тут не получится, и, кто бы ни победил, ему придется восстанавливать Йэнно Мьюри из печального состояния, а ресурсы Наверх должны поступать бесперебойно… Поэтому, кстати, я и не верю, что за нынешними беспорядками стоят Аниу.

– Тогда нам тоже стоит с ними дружить?

Охэйо пожал плечами:

– Игорь, я не знаю. У них коммунизм, но совсем не такой, как у вас. У вас общество пирамидальное – у них сетевое, с лозунгом «незаменимых у нас нет!». У них нет дворян, и уж подавно нет Императора. И относятся они к вам… плохо. Я, когда был у них, сам в свой адрес наслушался – и про дворян-паразитов, и про бездарные ничтожества на троне – уши вянут…

– Да что они про нас знают! – зло вскинулся Игорь. – Судят и судят! Все кругом! У нас в лицее первым делом внушают – прежде чем делать выводы, УЗНАЙ, изучи проблему! Иначе такого навыводишь, что… – он скривился. – Знатоки, не различишь, где парень, где девчонка!

– Знают они о нас и вас и правда очень мало, и почти все – из третьих рук, – спокойно ответил Охэйо. – Но я не думаю, что если они узнают больше, их отношение к вам улучшится. Слава богам, им нет дела до младших рас – и так забот хватает. Переход – страшное место, Игорь. По-настоящему страшное. Там бесследно исчезают не только корабли, но даже и целые цивилизации. Их было несколько, таких случаев. Обычно следов внешней агрессии нет: планеты – целые, нанотеха боевого нет, вирусов – нет, со звездой – все нормально, но следы трупов – есть, и есть следы техногенных катастроф от потерявшей управление автоматики. После попытки восстановить компьютеры – нет никаких записей, которые можно было бы как-то прочитать. Видимо, все эти расы были уничтожены – потому что почти мгновенно, – но КЕМ? Или сами смогли так себя уничтожить? И Аниу не хотят стать… следующими.

– Послушай… – Игорь задумался. – А кто – ну, с твоей точки зрения – виноват в том, что сейчас творится у мьюри?

– Вы, – спокойно ответил Охэйо. – Что самое волшебное – вы, похоже, даже и не заметили, что виноваты в этом.

– Мы не хотели ничего менять у них, хотели лишь, чтобы нас… – Игорь осекся, но Охэйо продолжал без насмешки:

– …оставили в покое, потому что мьюри сильней всех известных вам рас. И вы решили продемонстрировать себя во всей красе. Но не поняли, не учли – то, что вам самим кажется обычным и естественным, здесь дико пугает одних и до столбняка восхищает других. Вот и два лагеря. Вот и война. Вот и можете успокоиться – в ближайший век мьюри будет не до вас. И вообще ни до кого. А вот на них со старыми счетами налетят со всех сторон. То, что другие называют спецоперациями и тратят на них средства, нервы и время, для вас, землян, – просто… в общем, у меня нет слов.

Игорь промолчал. Охэйо был прав. Вот вам и Ярмарка. Вот вам и театрализованные представления… Он решил об этом поговорить позже и не с принцем. А пока вернуть разговор в прежнее русло.

– А еще кто-нибудь есть такой же… необычный? – спросил он.

– Есть, и их много – Галактика невероятно огромна, то, что нам известно, – лишь небольшая ее часть. В других все совершенно иначе, хотя основа все та же – Медленная Зона, Нижний Край, Верхний, Переход…

– А еще Зоны есть? – спросил Игорь.

– Есть, одна – Безмысленная Бездна. Это под Медленной Зоной, по направлению к центру Галактики. Там разумная жизнь существовать не может, а в центре Галактики вообще никакая жизнь существовать не может, наверное.

– А что там, в самом центре? – Игорь спрашивал жадно и уже видел мысленным взором флотилии Земли, стремящиеся во все эти неизведанные и такие заманчивые уголки Мироздания…

– А никто не знает – туда не долететь, а что там – не видно за облаками космической пыли. Видно лишь, что там черная дыра в три миллиона солнечных масс – а вокруг нее крутится куча звезд, вот и все. Может быть, это и есть генератор Зон. Придумка очень разумная – без нее Галактика была бы выжата досуха и опустошена за какие-то десятки тысяч лет, а Зоны существуют уже долго – сотни миллионов лет, насколько мы знаем…

– А Переход?

– Это просто место, где сдерживающая сила Зон – она везде одна, только в разной степени – совсем перестает действовать. Собственно, это внегалактическая бездна вне Млечного Пути. Там все работает, но там почти ничего нет. В Верхнем Крае ходит множество страшных историй о Переходе – и, наверное, почти все они – правда. Оттуда приходят порой очень, очень странные гости…

Они помолчали. Наконец Игорь спросил:

– Послушай… Я хочу узнать… Когда тебя похитили, что ты чувствовал? Не обижайся, мне важно. Потому что я сперва очень боялся, когда утащили нас с Андрюшкой…

Охэйо смотрел ему в глаза. Его лицо стало очень серьезным.

– Мне тоже было очень страшно сначала. Настолько, что в конце концов я понял, что начинаю сходить с ума от страха, – и испугался еще и этого… и мне вдруг стало смешно. Наверное, страх все равно задавил бы меня – я понимал, что не выйду оттуда живым и что умирать мне придется долго, а в двенадцать лет это рановато и жутковато, но меня спасло, как ни странно, богатое воображение: я ухитрился убедить себя, что смерть – это только начало, что есть и другие миры, кроме этого… И мечтал. Ну а потом, когда я увидел Кертерна… этого заказчика… – принц передернулся от воспоминания. – Ты не представляешь, как он поначалу вокруг меня трясся – словно матерый алкоголик, которому в руки попала поднятая с морского дна заплесневелая бутылка с вином многовековой давности – жутко хочется выпить, но на этом все и кончится… – Охэйо помолчал. – Прежде, чем парни из Тайной Стражи нашли меня, прошло три дня. Я не лишился невинности – она стоила слишком дорого, – но плети я попробовал. И потом целый день провисел нагишом на связанных руках, весь иссеченный в кровь – после того, как пнул этого ублюдка в промежность. Он едва не спустил с меня шкуру, но это было, вообще-то, очень полезно. Благодаря еще и ему из меня не вырос очередной глупый избалованный принц. Смешно, но тогда я понял, что зло СУЩЕСТВУЕТ. Реальное, в рост. И что с ним надо бороться, иначе просто невозможно будет жить. Ну что ж, я и борюсь…

– Это ты похищаешь и продаешь в рабство сторкам здешних извращенцев? – тихо спросил Игорь.

Вопрос был очень рискованный: на такие обычно не отвечают… или отвечают, но услышавший это уже, как правило, не может никому рассказать об ответе…

Охэйо посмотрел на него – глаза в глаза, – и не отводить взгляд Игорю было ТРУДНО.

– Я делаю то, что МОГУ делать. Вопрос не в том, чтобы уничтожить рабство: если в рабы попадают скоты и подонки, оно становится благодеянием для общества.

Игорь смутился; у него горели уши. Пусть бессознательно, но все эти дни он представлял Охэйо именно принцем из старой детской книжки: хрупким созданием неземной красоты и неопределимого пола – мало ли, что он умеет драться? Но это был человек другой породы: из тех, что рождены пасти, а не бежать под бичом. И все-таки Игорь сказал упрямо:

– Мы считаем иначе. Мы хотим, чтобы в мире не было скотов и подонков. Даже среди рабов. И чтобы и рабов не было. Совсем…

Охэйо смутился – нет, правда! – и Игорь сменил тему:

– А почему ты все время говоришь о Их Величестве? А твой отец?

– Его убили, когда моя мать была беременна мной на восьмом месяце, – какой-то псих швырнул в них бомбу «во имя демократии». Отец погиб на месте и с ним еще восемь человек, а у матери случились преждевременные роды. Ребенка, правда, удалось спасти – вот так вот я появился на свет, среди крови и смерти, и многие говорили, что это не к добру… Знаешь, мой отец не был хорошим Императором – он был слишком слабым и, да, изменял моей матери. Но когда им под ноги упала бомба, он заслонил ее и меня – собой. Его изрешетило двумя сотнями осколков, а мать лишь задело в нескольких местах, ну и еще контузило, конечно. А ведь он мог бы спрятаться за мать – она крупная женщина, знаешь – и уцелеть. И кто бы решился осудить Императора? Но он поступил иначе… Вот так Император Иннир Девятый вошел в историю под именем Иннира Великого, и никто не сказал, что он недостоин этого звания.

Игорь помолчал, склонив голову. Потом просто сказал:

– Я тебе сочувствую. Мой отец тоже погиб, но я хотя бы помню его – живого, хотя редко видел… Он был капитаном военного корабля.

И после этих слов Игорь решился.

Земляне редко лгали, и поэтому их интуицию, в свою очередь, было невозможно обмануть. Включив комбрас, Игорь продемонстрировал голограмму царя Зимирлима – кадр из «Дороги Ашторет». Пояснил, предупредив вопрос принца:

– Это когда я твою яхту увидел, я тебя таким представил. Ты оказался другим. Потом я увидел третьего. Сейчас вижу четвертого и – похоже – самого настоящего. С ним я и буду говорить… Послушай, за то, что я сейчас скажу, мне в принципе может здорово нагореть. Но вот ты и вот я. Ты будущий Император своей страны. Кроме меня перед тобой сейчас нет других земных дворян, а значит, я могу говорить за Импе… – Игорь похолодел от этой внезапно осознанной мысли, – …рию. Мне кажется, что наши планеты и наши народы чем-то похожи. Может быть, потому что они и правда молодые. Что ты скажешь, если я передам Его Высочеству Цесаревичу и лорду Оксбриджу, что ты, наследник трона Джангра, заинтересован в союзе с Землей? – и заключил с прямотой мальчишки и проницательностью землянина-дворянина: – Мне кажется, что ты неплохой человек. Когда хорошие объединяются, это правильно. Так как?

Охэйо вновь посмотрел на него – на сей раз несколько иронично:

– Я тебе ведь говорил, для чего я все время мотаюсь по Галактике и, в частности, для чего я прилетел сюда? Нужны ли друзья Джангру? Невероятно нужны – без них мы все сдохнем, рано или поздно. Особенно теперь – мьюри станет не до нас, а джаго снова могут попробовать напасть… Так что ответ, разумеется, «да» – а вот условия, прости, я буду обсуждать уже не с тобой…

– Да уж конечно, не со мной, Ваше Высочество, – спокойно отозвался Игорь.

Охэйо замолчал – видимо, собираясь с мыслями, – было ясно, что предложение Игоря удивило его, и он сказал первое, что ему пришло в голову. Отказываться от своих слов он, правда, не стал, только добавил:

– Передай им, что я готов с ними встретиться – и чем быстрее, тем лучше.

* * *

Вернувшись в зал, Игорь сразу подошел к полковнику.

– Андрей Данилович, мне нужно увидеть Цесаревича. Это срочно.

– Вон он, – полковник указал на тесный кружок из нескольких мьюри и джангри, очевидно, говоривших с наследником престола. – А зачем он тебе?

– У меня к нему дело. Очень важное.

– Важное, говоришь? – Полковник внимательно посмотрел на мальчишку. Встревожен тот не был, и офицер пожал плечами. – Иди, если надо. Надеюсь, что дело действительно важное – иначе, сам понимаешь…

– Важное, Андрей Данилович! – Это мальчишка крикнул уже на бегу.

Подойдя к Цесаревичу, он замер, словно налетев на стену – точнее, на удивленный взгляд нескольких пар глаз. Цесаревич смотрел на него иронически, остальные – явно недовольно, но Игорю было на это наплевать.

– Ваше Высочество, мне нужно поговорить с вами, – твердым, официальным голосом сказал мальчишка. Все остальные с интересом уставились на него, и он добавил: – Наедине.

Сердце у Игоря ушло в пятки – он понимал, что ведет себя, мягко говоря, странновато, но и отступить он уже никак не мог.

Цесаревич вновь с интересом посмотрел на него.

– Гм. Господа, прошу меня простить… – Он цепко ухватил мальчишку за рукав и потянул за собой – в другой угол зала. Преображенцы, как бы случайно, встали вокруг, не подпуская сюда любопытных.

– А теперь извольте объясниться, сударь, – спокойно сказал Цесаревич.

Игорь глубоко вздохнул. Момент был, как говорится, решающий – или пан, или пропал… но отступать было уже поздно.

– Ваше Высочество, я говорил с принцем… – начал он.

– И? – Цесаревич явно не настроен был тратить время зря.

– И он предложил нам союз.

– Нам? – иронично спросил Цесаревич. – Или все же Империи?

Игорь ощутил, как у него горят уши. Он понимал уже, что влез не в свое дело, но теперь ему оставалось лишь довести его до конца.

– Земле, – твердо сказал мальчишка.

– Так. И когда?

– Сейчас, если хотите, – это сказал уже сам Охэйо, как-то просочившись через кольцо преображенцев. – Лорд Оксбридж тоже приглашен, разумеется. Итак?..

27. Интерлюдия Йэнно Мьюри 205 год Галактической Эры

На переговоры его, разумеется, не позвали, к тому же голова гудела от избытка впечатлений. Игорь решил выйти в сад, чтобы проветриться, но совершенно неожиданно потерял ориентацию, заплутал по коридорам и в конце концов остановился, не в силах понять, куда идти дальше. Стены, потолок, пол были здесь совершенно прозрачными, но бесчисленные отражения, голубые и бело-фиолетовые блики путали мальчишку и сбивали его с толку. Похоже было, что его – землянина и дворянина! – кто-то очень аккуратно водит. Беззвучно снующие за стенами джангри выглядели скорее привидениями, они ничем не могли ему помочь. Нельзя было даже просто понять, где здесь двери, куда и как проходят коридоры. Под собой Игорь видел еще несколько этажей, сливавшихся в неразличимую мешанину.

Он испуганно вздрогнул, когда из вихря отражений показалась босая девушка в составной тунике с короткими рукавами. Жесткие, похожие на камень, пластины с резным узором покрывали только широкие бедра и высокую грудь, все остальное было вполне прозрачным. На голове незнакомки высилась такая же «каменная» круглая шапка с большим козырьком, но без верха. Тяжелая масса блестящих черных волос плащом спадала ей на спину. У нее было круглое широкоскулое лицо и золотистая кожа, но Игорь сначала посмотрел на ее гладкий подтянутый живот и лишь потом поднял взгляд.

Глаза у девушки оказались большие, косо поднятые к вискам, но без зрачков и радужки – они состояли из одной неразличимой темноты, пронизанной слабыми радужными бликами. Мальчишку обдало короткой волной жара, и он невольно подумал, какая у нее температура тела – семьдесят градусов, девяносто, сто? И это был не просто жар – Игорь ощутил белое, накаленное сияние Силы, из которой это создание было словно отлито. Такая ее концентрация просто испепелила бы любую плоть… и ЭТО явно вообще не было живым – однако же любопытным и вполне разумным. Она приостановилась, взглянув на него, и мальчишку обдало еще одной волной, на этот раз ВНИМАНИЯ – такой мощной, что Игорь на какой-то миг потерял себя. Когда он пришел в себя, девушка коротко кивнула – очевидно, вполне удовлетворенная – и бодро двинулась дальше.

Даже когда ее отражения растаяли между стеклянных стен, Игорь какое-то время еще стоял неподвижно, стараясь справиться с охватившими его чувствами. Он не испугался, конечно – это было бы просто смешно и стыдно для землянина, – нет, его оглушила внезапно открывшаяся перед ним пропасть, полная всевозможных чудес. Игорь не сомневался, что она увидела его до самого дна, – но ВНИМАНИЕ ее вовсе не было враждебным. Оно было спокойным и дружелюбным – как ВНИМАНИЕ наставников – и даже не таким строгим. Но она – ее сознание – была БОЛЬШЕ любого человека, которого знал Игорь. НАМНОГО больше. И она была старше его – как минимум, в тысячу раз. ТАКОГО просто не могло быть – однако же было.

Как же глупо было думать, что все интересное было открыто предками и на его долю ничего не останется! Как оказалось – осталось, да еще так, что голова просто шла кругом – как, впрочем, и всегда, когда мир представал перед ним во всем своем пугающем многообразии. Правда, при мысли, что по зданию рядом с Цесаревичем свободно разгуливают… нет, даже не существа, а скорей сущности, намерения которых никому толком не известны и с которыми не так-то просто справиться, Игорю стало неуютно. Мир вокруг менялся слишком быстро, и он явно не успевал за ним.

Он решил вернуться в зал, чтобы рассказать своим еще и об этой встрече, но всего через минуту буквально наткнулся на Охэйо – тот стоял посреди коридора, скрестив на груди руки и многозначительно притопывая ногой. Принц очень внимательно смотрел на гостя, словно видел его в первый раз. А скорей всего и в самом деле – в первый. Игорь поежился, как от внезапного холода. Он уже понял, что это – совсем НЕ ТОТ Охэйо, которого он знал. Сквозь серьезность принца пробивалось мальчишеское любопытство. Этот же был спокоен – как может быть спокоен человек, проживший невероятно, немыслимо долго и которого уже ничто не может удивить. И… ЕГО ЗДЕСЬ НЕ БЫЛО. Общаясь с принцем, Игорь ощущал свет его разума, мощь его Силы, пусть и надежно укрытые щитами. У ЭТОГО Охэйо не было НИЧЕГО. По ощущениям Игоря, ему полагалось лежать в глубочайшей коме – однако же это НИЧТО смотрело на него с неким снисходительным интересом.

– Кто ты? – прямо спросил Игорь, сам удивляясь своему спокойствию.

– Не похож на принца, да? – спросил Охэйо.

– Угу. Кто ты?

– Аннит Охэйо анта Хилайа.

– Но ведь он же сейчас… – Игорь прикусил язык.

– Я – не он.

– А кто?

– Аннит О… ну и так далее.

Игорь недовольно помотал головой:

– Я не понимаю.

Охэйо ухмыльнулся:

– Все очень просто. Я – ДРУГОЙ Охэйо.

– Выходит, их много? – разговор был бредовый, но Игорь понимал: все, что он слышит, – ОЧЕНЬ важно.

– ВСЕХ много – просто они обычно не встречаются: попасть из одной Вселенной в другую не так-то просто.

Охэйо сказал это совершенно спокойно, словно не замечая, что совершил только что крупнейший переворот в представлениях землян об устройстве мироздания.

Игорь почесал запястье и, совершенно незаметно, включил запись на комбрасе – то, что он тут услышит, наверняка будет интересно не ему одному.

– Но ведь ты сюда как-то попал? – спросил он.

– Угу, – Охэйо кивнул, по-прежнему глядя на него с неким ироничным интересом, – так старый матерый волк мог бы смотреть на делающего первые шаги волчонка.

– И как?

– Так. Пошли, – Охэйо быстро посмотрел вправо, потом влево, потом вновь на мальчишку.

– Куда? – От такого натиска Игорь несколько оторопел.

– Ко мне. Там хоть сесть можно, – Охэйо быстро повернулся и пошел, не оглядываясь.

Ругаясь про себя, Игорь поспешил за ним: вот ведь язва, знает, что никуда он не денется! Отчасти было страшновато – мало ли что может быть? – но Силой этот Охэйо не владел – ну вот ничуточки, – а просто здорового парня мальчишка не боялся ни капли.

Охэйо шел вперед быстро и целеустремленно – видно было, что уж он-то отлично ориентировался в этом лабиринте, и мальчишка едва поспевал за ним. Все же разница между принцем и этим вот чудом природы БЫЛА – как между бурей и настоящим ураганом.

Всего через минуту Охэйо замер у двери в просторном коридоре, и толстая плита из серой стали сама по себе уехала в сторону, открывая просторную, полутемную комнату. К некоторому разочарованию Игоря, ничего необычного в ней не было – два изогнутых дивана из матово-черной кожи, между ними – низкий стол со стеклянной столешницей, какие-то безделушки в застекленных шкафах у стен… Мальчишка понял, что это просто одна из комнат для гостей, а НАСТОЯЩЕЕ жилье Охэйо наверняка выглядит совершенно иначе.

Охэйо на ходу стряхнул сандалии и плюхнулся на диван, с удовольствием вытянув босые ноги – в чем другом, но в этом они были с принцем абсолютно похожи. Игорь уселся напротив – еще в самом начале жизни его научили, что сидеть рядом с незнакомыми людьми… э-э-э… невежливо. Охэйо по-прежнему наблюдал за ним с неким ироничным интересом – мол, ну-ну, знаем мы эти ваши штуки. Начинать разговор он, паразит, явно не собирался – ждал вопросов. А Игорь знал, что ХОРОШИЙ вопрос стоит очень даже дорого. И плохой – еще дороже. Забавная все же штука жизнь – вот сидят два вполне дружелюбно настроенных человека, а от ощущения, что между ними идет бой, никуда не деться. Нет, не бой, конечно, скорее экзамен – да разве ж от того легче?

– Ты не сам попал сюда – тебе помогла та девица, с которой я встретился до тебя, да? – Фраза вырвалась у мальчишки почти непроизвольно, но по тому, как улыбка Охэйо на миг стала растерянной, Игорь понял – в цель!

Охэйо скривился, словно раскусил недозрелую сливу:

– Вообще-то, это ЕЕ поиск – без нее нас бы тут просто не было. Не слишком полезно для самолюбия, конечно, но на что не пойдешь ради любопытства? – На его лицо вернулась прежняя ухмылка.

– А зачем ты здесь?

– Посмотреть на самого себя в молодости.

Идея, на взгляд Игоря, была совершенно дикой, но посмотреть на себя в молодости лет так через десять он тоже не отказался бы.

– И только?

– А что – разве мало?

– А она?

– Посмотреть на новый мир всегда интересно. Даже если он настолько… тихий.

– ТИХИЙ? – Игорь был… ошарашен услышанным. Он мог назвать, минимум, дюжину войн, бушующих сейчас, а уж те, что бушевали раньше, он мог перечислять долго-долго.

– Тихий, – повторил Охэйо. – И чистый, что главное.

– Чистый? От кого? – разговор вдруг перестал нравиться мальчишке. Найти того, кто может ответить на любой твой вопрос, конечно, здорово. И, как оказалось, – страшно.

Охэйо промолчал. Видно было, что он затеял этот разговор едва ли не ради забавы и сейчас явно жалеет об этом. Но Игорь решил идти до конца. Отказаться от возможности УЗНАТЬ – такое было немыслимо для любого земного мальчишки.

– Откуда ты? – наконец спросил он, поняв, что ответа на первый вопрос не будет.

– Я вырос на Джангре, в стране, называемой Империей Джангра. Мой отец был императором, – Охэйо тихо засмеялся. – Я был его четвертым сыном. Как видишь, сходство весьма отдаленное, но нам не попалось ничего лучше. Это ведь только на первый взгляд кажется, что можно отыскать любой мир, какой только пожелаешь. На самом деле все значительно сложнее.

– А что вы ищете? – Игорь чувствовал, что его голова сейчас вот-вот взорвется от обилия вопросов.

– Родину Командора.

– Кого? – слово прозвучало внушительно, сразу напомнив Игорю о древних рыцарях и крестовых походах.

– Командора. Основателя Станции С-Ц^[59].

– Станции чего? – Мальчишка понимал, что сбился на глупости, но сейчас ему было уже не до того.

– С-Ц. Это сокращение от слова «Сверх-Цивилизация». То еще место, скажу я тебе, – я сам, когда там оказался, надолго прифигел, а ведь не должен был, по идее…

– А он сам разве не помнит, где родился?

– Помнит, конечно. Отлично даже помнит. Но его путь был очень-очень долгим, и он сам не знает, как попал оттуда сюда. То есть туда. Сколько лет все мы пытаемся отыскать его родину, но напрасно. Найти потерянное в Бесконечности – это та еще задача…

– А что вы там еще делаете, кроме того, что ищете?

Охэйо улыбнулся – вроде бы дружелюбная улыбка, но очень уж ехидная. Игорь вдруг заподозрил, что именно этот персонаж долго и упорно пытался достать Димку Белова на первом балу.

– Как бы тебе сказать… – Охэйо задумчиво закатил глаза. – А! Ну вот, конечно… – Он прикрыл глаза и принялся читать по памяти: – «Так вот, Боромир, в мире много сил, помимо организованного Вражьего воинства, которым приходится давать отпор. Вы защищаете свои границы, прикрывая соседей от армий Моргула, и ни о чем, кроме собственных границ, не заботитесь, а мы – стражи пограничного Глухоманья – боремся со всеми Темными Силами. Не Вражье воинство – Безымянный Страх разогнал бы жителей севера и запада, если б арнорцы не скитались по дикому Глухоманью, без отдыха сражаясь с Темными Силами. Скажи, кто чувствовал бы себя спокойно – даже за стенами своего жилища, в самых отдаленных и мирных странах, – если бы призрачные подданные Мордора беспрепятственно проникали в западные земли? Кто отважился бы пуститься в путь? Но когда из черных лесных чащоб, из трясинных болот или мглистых ущелий выползают темные союзники Мордора, их неизменно встречают арнорцы, и они отступают за Изгарные горы. А мы не требуем даже слов благодарности. Путники подозрительно косятся на нас, горожане и сельские жители Средиземья с презрительным сочувствием называют бродягами… Совсем недавно один толстяк, живущий по соседству с такими существами, что, услышав о них, он умер бы от страха, назвал меня – не желая оскорбить! – Бродяжником… он не знает, зачем мы странствуем, и снисходительно жалеет неприкаянных скитальцев. Но нам не нужна его благодарность. Он, подобно всем его сородичам и соседям, живет спокойно, мирно и счастливо – вот что «скитальцы» считают наградой. Вернее, считали…»

– Ты читал «Властелина колец»?! – воскликнул Игорь.

Охэйо удивленно посмотрел на него:

– Конечно, читал. Что в этом особенного?

– И этот… мир… мир, про который писал Толкиен… он что, тоже есть? – горло перехватило от волнения.

Игорю казалось, что голова сейчас лопнет. Потом пришел иррациональный, дикий страх – сейчас это существо расскажет ему, что движет звездами… а потом убьет, чтобы он никому не открыл тайн. Игорь даже напружинился и с трудом заставил себя расслабиться, осознать бредовость опасения.

– Есть, – спокойно подтвердил Охэйо. – И много-много-много на него похожих. Я, впрочем, там не был – правду говоря, мне нечего там делать, – но ЕСТЬ.

– Вообще-то, ты не слишком-то похож на Арагорна, – опомнившись, сказал Игорь.

– Ну, я же не он, – спокойно согласился Охэйо. – Зато и бродягой меня никто не обзывает. Короны, правда, тоже никто не поднесет, ну и фиг с ней, не в коронах счастье…

– Кстати, а сколько тебе лет?

На вид Охэйо было лет двадцать, не больше.

– Двадцать, – подтвердил он, словно читая мысли мальчишки. – Тысяч. С мелочью.

– Люди столько не живут, – сказал Игорь, просто от удивления.

– Живут, как видишь.

Игорь попытался представить, как это – прожить двадцать тысяч лет – год за годом, – но ему не хватило терпения.

– А зачем тебе это? – ничего умнее ему в этот миг не пришло в голову.

Охэйо фыркнул:

– Ну, ты и сказал… Разве ты не хотел бы?

– Нет.

Охэйо дико взглянул на него – наверное, второй раз мальчишке удалось его удивить.

– Но почему?

Игорь пожал плечами. В самом деле, как объяснить чужаку всем понятные вещи? Но ведь придется объяснять как-то…

– Понимаешь, человек не может меняться бесконечно, – наконец сказал он. – Рано или поздно, но неизбежно, он становится замшелым консерватором. Опыт сделает его осторожным. Чересчур. Неизбежно. А общество должно жить. И если оно не будет обновляться, оно погибнет.

– Вот как… ради Империи, да? – В голосе прозвучала насмешка.

Игорь твердо взглянул в его глаза:

– Да. А разве у тебя иначе?

– МОЕЙ Империи уже давным-давным не существует. Правду говоря, я – последний, кто еще помнит о ней…

Охэйо сказал это спокойно, как вещь совершенно обычную, но Игорю вдруг стало страшно – просто оттого, что такие вещи БЫВАЮТ. Умом он понимал, что Империи, как и люди, тоже рождаются и умирают, – но примерить такое на себя он не решился. Даже представить ТАКОЕ было слишком тяжело. Вот и живи вечно. Тут с ума сойдешь от одних воспоминаний…

– Как… как это было? – Голос прозвучал глухо, как не его собственный. Знать это Игорю не хотелось, но он был должен.

– Мроо.

Как ни странно, после ответа мальчишка успокоился. Он не представлял, конечно, кто такие эти самые Мроо, но пасть в битве с врагом совсем не так страшно, как медленно сгнить изнутри. Да это и не обязательно – в войне не только пасть, в ней и победить можно…

– Мроо? А кто это? – решил он уточнить важный вопрос.

– Я надеюсь, что ты никогда не узнаешь этого, – спокойно ответил Охэйо. – Мроо – это такие твари, что, дай им хотя бы миллионную долю шанса – они тебя убьют. Здесь их нет и, как я надеюсь, никогда не будет. Они не смогут войти в ваш мир, не изменив его, а сделать это им будет… очень трудно. Кроме того, очень и очень многие не дают им делать все, что только им хочется…

И тут, в самый неподходящий момент, замурлыкал комбрас. Игорь едва не подскочил от неожиданности. Первым его побуждением было – выключить проклятое устройство… но в следующий миг дисциплина взяла верх, и он нажал на кнопку визирования – кто бы это ни был, оставлять его без ответа было бы невежливо.

С маленького экранчика на него уставилось возмущенное лицо Яромира.

– Ты куда пропал? – с ходу спросил он. – Мы все с ног уже сбились!

– Я у Охэйо, – ответил мальчишка. – Очень важный разговор.

– Ты что, офигел? – спросил Яромир. – Охэйо тут, в зале!

– Слушай, я потом тебе все объясню, – Игорь начал злиться.

– У тебя все в порядке? – Яромир встревожился.

– Да все, все! – Игорь поднял комбрас и обвел объективом комнату, чтобы показать – никто не держит его тут насильно.

Охэйо – вот зараза! – широко улыбнулся и даже помахал рукой, отчего глаза у Яромира стали совершенно квадратные. Раньше, чем он успел что-то сказать, Игорь оборвал связь. Сердце у мальчишки колотилось – он уже понимал, что объяснять все это ему придется ДОЛГО.

– Зачем? – наконец, спросил он. Он не уточнил, но Охэйо и сам догадался, о чем идет речь.

– Мне нравится удивлять людей – такой ответ тебя устроит?

Игорь помотал головой. В его представлении последний герой погибшей Империи был кем-то вроде… да, вроде того же толкиеновского Мэглора из «Сильмариллиона» – мрачным и немного ненормальным витязем с печатью проклятия на челе. Охэйо, однако, никак не походил на витязя – впрочем, и на беззаботного болтуна он не походил тоже. Боги, как же наивно было думать, что впереди будет только ПОНЯТНОЕ…

В голове у него крутилась куча вопросов, и он даже не знал, какой задать, – за что ни возьмись, все казалось потрясающе важным. Он даже на секунду задумался: а что, если попробовать отвести ЭТОГО Охэйо хотя бы к полковнику?

– Как ты попал сюда? – наконец спросил он. Самое важное, безусловно, было – это.

Охэйо искоса посмотрел на него. Видимо, вопрос ему понравился.

– Правду говоря, сюда попал не я, а Анхела – я такого не умею… Я – как это сказать? – лишь ее попутчик. Иннка, кстати, тоже…

– Кто?

– Иннка Келлихаанс. Ты ее видел только что… Та девушка, о которой ты сказал.

– Так, значит, Анхела – не она? – голова у мальчишки закружилась. В мире не столь развитом Иннка могла бы сойти за небольшого бога. А Анхела… – А Иннка – она кто?

– Симайа.

Это слово ничего не говорило Игорю, и мальчишка вновь помотал головой.

– Кто?

– Знаешь, это долго объяснять. Если коротко и как нельзя проще – то есть существа, а есть Сущности. Вы тоже когда-нибудь станете… ну, не такими же, конечно, но похожими. Этого не избежать. Пусть даже у вас все будет по-другому…

– Почему?

– Ваш мир – отчасти магический. Наверное, вы не задумываетесь об этом, но это – правда. Вы владеете Силой, а на родине Иннки – кстати, она и моя тоже – эту возможность пришлось СОЗДАВАТЬ. В каком-то смысле, вам повезло больше. В каком-то – нет. Ведь СОЗДАТЬ способность гораздо почетнее, чем ОВЛАДЕТЬ ею…

Эта фраза задела мальчишку. Игорь привык считать, что Империя – лучшее не только из того, что есть, но и из того, что может быть. Пусть это не всегда согласовалось с логикой, но он считал так, и все тут.

– То-то вы все сидите у принца в посольстве, как тараканы за печкой, – это прозвучало довольно-таки зло, но Охэйо не обиделся:

– Мы здесь просто гости, у нас нет тут никакой цели – разве что отдохнуть немного и посмотреть на новый мир… И потом – вот ты, например, можешь надавать люлей, – Охэйо обращался с терминологией лицеев с невероятной небрежностью и знанием дела, – почти каждому, кого встретишь. Но это же не значит, что ты только этим и занимаешься?

– Нет, конечно, – Игорь прекрасно знал, на что он способен, и доказывать это всем и каждому вовсе не собирался – зачем? И так дел хватает…

– Ну вот… Неужели так трудно представить, что можно просто – посмотреть?

– Ничего себе – посмотреть… – Игорь вспомнил все безобразия, которые ему тут довелось увидеть. – И вам не хочется ничего тут… исправить?

Охэйо насмешливо посмотрел на него:

– Хочется. Но, правду говоря, я не вижу тут ничего, с чем вы не справились бы сами… Было бы невежливо лишать вас возможности расти в ответ невзгодам – ты так не думаешь?

Игорь вздохнул. Охэйо был, вообще-то, прав, но это всезнающее создание изрядно его злило. Как злили все знающие и все умеющие наставники в лицее в свое время. Но там ответ был простой – не ленись, старайся – и, если будешь усерден, то не только встанешь наравне, но и пойдешь дальше. А вот ТАКУЮ пропасть не перепрыгнешь – точно не за время одной человеческой жизни. Так что, может быть…

– И как – не тяжело тебе-то жить вечно? – Это вырвалось почти непроизвольно, из самой глубины души.

Охэйо усмехнулся:

– Ничуть. Знаешь, бессмертие тяжко лишь для тех, кто привык только БРАТЬ, – их жизнь быстро превращается в бесконечное повторение одного и того же, в бесконечный кошмар для пустой души. А вот если ты умеешь ТВОРИТЬ, тебе даже вечности не хватит…

– А ты?

– А у меня слишком много разных дел, чтобы рассуждать о смысле жизни, – это прозвучало как намек, и Игорь вернулся к главному.

– Расскажи мне о других Вселенных и о том, как можно среди них путешествовать, – попросил он.

Охэйо кивнул:

– Тебе тоже мало мира, в котором ты живешь?

Игорь повторил кивок – полунасмешливо-полусерьезно.

– Хорошо. Вообще, что такое Вселенная? Весь мир, который мы можем увидеть. Но ведь там, за горизонтом видимости, она не кончается. Размер одной Вселенной – одного пространства – почти бесконечен, а вот его многообразие – нет. Из чистой статистики следует, что миллиардов за сто световых лет у каждого из нас есть двойник, не просто похожий, а в точности такой же и живущий в неотличимом от нашего мире. Это – Сверх-Вселенная первого уровня. В свою очередь, существуют разные пространства с разными физическими законами, числом измерений – в том числе и времени. Они соприкасаются, как клетки на шахматной доске, и разделены Листами, доменными стенками. Их вовсе не бесконечно много: число возможных вариантов составляет десять в сто восемнадцатой степени. Это – Сверх-Вселенная второго уровня. Существуют еще браны, на которых размещаются пространства. Каждую создает свой Творящий Взрыв, и они все плавают в объемлющем пространстве. Это – Сверх-Вселенная третьего уровня. На самом деле, лестница здесь не кончается – она вообще НЕ КОНЧАЕТСЯ, – но на уровне Четыре и дальше мы уходим уже в глубокие математические абстракции… Существует Сверх-Вселенная математик – и вот она поистине безмерна. Здесь скрыт секрет Бесконечности: Бесконечностей бесконечно много.

Игорь помотал головой. Что-то похожее он уже слышал – кто из мальчишек не мечтал о совсем новых, неведомых мирах и не вгрызался жадно в дебри едва слепленных на живую нитку физических теорий о параллельных временах и пространствах? А то и не лепил их сам – наивно, из нахватанных знаний, снов и неукротимых мечтаний… Но до сих пор все это оставалось этой… – как ее там?.. – абстракцией. А вот для Охэйо это была не абстракция. Это была ЖИЗНЬ. Пугающе чужая, страшноватая – но, черт бы ее побрал, привлекательная.

– И как же можно путешествовать по всему этому?

Охэйо пожал плечами:

– Освоить можно даже Бесконечность – если каким-то образом решить проблему транспорта. Для уровня Один – это ОЧЕНЬ быстрый сверхсвет, квантовые прыжки, проще говоря. Для уровня Два – они же, плюс способность обходить доменные стенки ВНЕ обычных измерений. Для уровня Три – квантовые порталы. Впрочем, иногда считается, что уровни Один и Три – одно и то же. Вот как попасть на уровень Четыре – вне времени и пространства, – непонятно, да и вряд ли нужно – ВОЙТИ туда все равно нельзя, разве что посмотреть издали. Это же, в основном, касается и уровня Два – туда даже офицеры С-Ц ходят редко, разве что им нужна уникальная физика для каких-то невозможных в их Вселенной операций.

– И для чего она может быть нужна? – спросил Игорь.

– Например, для возможности идти еще дальше… Как бы тебе это объяснить… Есть у С-Ц такое понятие – «уровень дестабилизации Реальности», который обычно очень высокий. Но если он низкий – можно силой воли, ну, имея некоторые базовые знания, менять мир. У вас вот уже значительная часть людей получила возможность контролировать материю силой мысли. А на более высоких уровнях получаем массовое использование магии всеми и выборочно – Великих Магов. Было бы интересно на них посмотреть, согласись… Но «магические» Вселенные имеют совершенно другие законы, и до них С-Ц из своей Вселенной не дотягивается, точнее, требуются слишком большие работы по созданию энергоблоков – скорее, уже астроинженерные работы… Из моей Вселенной или близких к ней переход, по предварительным расчетам, должен быть менее энергоемким…

– А зачем С-Ц вообще нужны эти Великие Маги?

– Просто интересно… Посчитали примерно, что нужно, чтобы попасть к ним. Выяснилось, что напрямую – слишком дорого. Посчитали обход. Очередная плановая экспедиция пошла проверять обход… Вот так вот Анхела на нас и наткнулась. Хотя обычно офицеры Станции изучают уровень Три. Эти Вселенные «плавают» в объемлющем пространстве, и доступ к ним – «сетевой», а не «поэтажный». Да и попасть туда проще – можно посмотреть, что нам нужно.

– А КАК посмотреть?

Охэйо вздохнул:

– Никаких «информационных полей», конечно, не существует, но вот квантовая спутанность действует и между разными Вселенными. И их можно ВИДЕТЬ – без всякой техники, если уметь, конечно. Или случайно. Так ваш Профессор увидел Средиземье, например.

Игорь задумался.

– Выходит, что ВСЕ миры, описанные в книгах, где-то существуют?

– Разумеется. Описания, правда, далеко не всегда точны, но в основе их почти всегда лежит правда. В этом мне и самому пришлось убедиться…

– То есть наиболее подробно описанные миры расположены БЛИЖЕ и в них легче попасть. Так, да?

– Да. У Станции, в принципе, есть технологии для перехода и связи – они считают, что работающие почти в любой Вселенной. Например, любой из офицеров может перебросить себя и небольшой груз или людей – с переброской разумных существ тут есть еще один способ, которым в крайнем случае пользуются только. Ну и генераторы таких порталов С-Ц тоже умеет строить. Тут есть проблема – для первичной настройки генератора для новой целевой Вселенной – нужен офицер для его доставки туда. Сама по себе технология перехода, в принципе, почти доступна вашей цивилизации, и энергии там немного надо. Но вот доставить генераторы в другой мир намного сложнее. У офицеров принцип перехода слегка отличается и имеет некоторое отношение к тому способу, которым изначально попал во Вселенную С-Ц Командор. Опять же были случаи, когда офицеру, чтобы вернуться, приходилось накапливать энергию и, если с ним были люди, брать с собой только матрицы памяти и бросать все временные, «материальные» части обвеса.

– А на что именно он… э-э-э… наводится? – спросил Игорь.

– ОЧЕНЬ упрощенно – на «картинку», считанную со своего разума. При этом – на естественный объект навестись намного сложнее. «Картинка» тут – ПРЕДСТАВЛЕНИЕ офицера о цели. Откуда информация – не имеет значения. Наличие координат ТОЖЕ не имеет значения. Офицер может «размазать» себя по почти всей Вселенной или, если нужно, – Метаверсу и «стянуть» в нужной точке. Как этот механизм работает детально, знает только Командор. У офицеров – просто программа и схема эффектора для такого прыжка есть. И в момент прыжка они могут НАЯВУ увидеть цель и создать возле нее точку перехода. Тут механизм схож с работой памяти. То есть, мы имеем некий воображаемый образ и большой объем РЕАЛЬНЫХ образов, с одним из которых он должен совпасть. Понятно, что дело это – архисложное и очень, очень опасное: время перехода фиксировано, и либо выход куда-то будет, либо… уже никуда и никогда. Идея тут в том, чтобы синхронизировать квантовые колебания элементарных частиц, превращать их в волны и перемещаться мгновенно, без затрат энергии, если не считать «настройки». Но принцип работы этой штуки никто, кроме Командора, не понимает. Пользоваться – могут. Теоретическое описание этой технологии, похоже, есть только у Командора. Который молчит. Кстати, побочный эффект – если материя в точке выхода материя есть – точнее, плотность выше критической, – и офицер тащил с собой хоть что-то из обычной материи – будет взрыв. Если нет – ничего не будет. С-Ц – и Командор, кстати, тоже – заинтересованы в получении какого-то другого метода. Желательно – чтобы офицер в обязательном порядке не требовался и можно было задавать цель. Но пока что…

– Офигеть, – выдохнул Игорь. – А эти офицеры – они кто?

– Я думаю, ты знаешь, как устроены рыцарские ордена, – усмехнулся Охэйо. – А названия – конкретные названия – не имеют особого значения. Командор, Гроссмейстер, рыцарь, офицер… В любом случае, речь идет о людях, которые служат чему-то большему, чем собственное благо… А если ты о физической… э-э-э… стороне, то офицер Станции обычно… не совсем материальный объект. В «развернутом состоянии» ядро – десятки метров, внешнее поле – энергосистема, часть сенсоров, комплекс субатомной сборки и прочее – до сотен километров. Это уже зависит от ситуации, вариант с сотнями километров – это если надо что-то БОЛЬШОЕ и минимум частично материальное «отрастить», и между звезд в этом случае сложно летать – нужно бросить часть «внешнего поля». Находиться внутри и ядра и поля – лучше все же не надо, новозможно, в некоторых случаях. Офицер умеет «сворачиваться» так, что в габаритах человеческого тела поместится, но тогда проблемы с работой дальних сенсоров, производственного комплекса и так далее будут. В принципе, можно вообще к внешним модулям подключаться, как к части тела, – для Командора это сама Станция. То, что на физическом плане, – это проекция. И развернутый комплекс с подготовленным оператором, например, имеет ПОЛНЫЙ архив знаний своей цивилизации и возможность производственные модули при желании делать. КАК он устроен – очень хороший вопрос, но больше такая технология нигде не используется. Собственно – каждый офицер может Станцию С-Ц с нуля построить – только это долго. Но она изначально так и была построена – Командором.

Материалы обвеса – облако частиц темной материи, не обязательно – компактное, массой… ну, могут быть и тысячи тонн, и больше. Есть возможность конверсии темной материи в обычную, причем без особых пиротехнических эффектов. Можно «кушать» обычную материю – хотя бы и скальный грунт, но тут надо «готовый продукт» структурировать, то есть наращивание обвеса требует больших усилий и времени. Зато обратный переход происходит легко и безболезненно – офицер может свободно «проявляться» и «стираться» в реальном пространстве. Этим же, кстати, решается и проблема защиты – «стереться» можно быстро. Из темной материи также можно формировать эффекторы – как вещественные, так и полевые. То есть у офицера есть некий «резервуар» темной материи и инфоматрицы, с помощью которых он может создавать хоть плутоний, хоть золото, хоть автомат «АКМ» с «бесконечным» боезапасом – патроны формируются прямо в стволе. По мобильности – можно летать сквозь любую материю, даже сверхплотную, силовые поля и так далее. А вот приближаться к белым карликам, нейтронным звездам, черным дырам все же нежелательно – может и засосать. По сверхсвету – способ я описал уже… Офицер полностью «стирает» вещественную часть, «синхронизирует» квантовые колебания всех своих частиц и «перескакивает» в другое место, благо, возможность нахождения электронов и других частиц в любом месте присутствует, только она маловероятна. Но вероятность можно и повысить, есть даже дисциплина такая – магия вероятности… Ну и юзать обычный гиперспейс, когда он доступен, тоже никто не запрещает. Квантовый прыжок – обычно дело очень сложное и, возможно, даже сопряженное с потерей части обвеса, хотя тут – все уже от умения офицера зависит… Кстати, принципы квантового прыжка действуют и у вас, только во Вселенной С-Ц это намного проще. В принципе, ничто не запрещает квантовые прыжки и вам, просто способ потребуется другой, его надо будет открывать, а потом еще ему учиться… Что же по энергии – ну, так Вселенная расширяется с ускорением, а офицерский обвес может «катализировать» выход «темной энергии», хоть в виде полей, хоть в виде вещества. Ну и аннигиляцию как резервный источник энергии тоже никто не отменял. Аннигилировать массу они все умеют. Как, другой вопрос – антиматерии тут не надо, но Командор, например, МОЖЕТ без подготовки мгновенно «забрать в себя» планетную систему целиком, энергию – на свои нужды, а структуру и население потом как-нибудь восстановить в исходном или не совсем – виде.

– Он что – Бог? – ошалело спросил Игорь.

– Нет, почему?.. В самом начале он был человеком, как вот мы с тобой… Но, как говорят на Станции, – разум может ВСЕ. Даже победить само время.

– Зачем?

– Ну, это-то понятно – если произошла какая-то катастрофа, а С-Ц – не среагировала вовремя, остается лишь устраивать откат во времени на пару месяцев. Но это ДОРОГО даже для С-Ц, дешевле намного выдернуть разум всех, кого С-Ц считает нужным, и предоставить новые тела.

– Путешествия во времени невозможны, – упрямо сказал Игорь, отчаянно пытаясь зацепиться хоть за что-то привычное.

– Откат в терминологии С-Ц – это не обратить время вспять, хотя эффект – похожий, это просто заглянуть в прошлое, изменить которое, конечно же, нельзя, сделать ПОЛНУЮ скан-копию объекта, а затем просто восстановить его. Это требует кучу энергии – если объект сохранился физически, его можно аннигилировать, но этой энергии – далеко не достаточно. Снять матрицы сознания таким путем – скажем так, намного проще, чем целиком снять копию Земли.

Игорь ошалело помотал головой.

– А Иннка – она тоже?..

Охэйо тихо засмеялся:

– Нет. Она – нет. Симайа – это отчасти энергетическая, отчасти физическая сущность с человеческим интеллектом и дополнительным ИИ – для математических расчетов и прочего. Могут принимать любую форму, но лишь в приблизительно человеческих размерах и внешне. Лет до сорока они растут как обычные люди… то есть, золотые айа, потом – проходят Трансформу, но это – дело непростое, и берут не всех, а кто справится. Это примерно как у вас с дворянством.

– А она что тут делает?

– Отражения Йэннимура изучает. Плюется, в основном.

– Йэнно Мьюри?

– ЙЭННИМУРА. Он больше похож на Аниу – примерно так же, как звезды в таинственной темноте космоса на их отражения в луже мутной воды, как говорят сторки… Вообще, вам здорово повезло, что собратьям Иннки до вас не дотянуться.

– Это почему же?

– Аниу хотя бы в дела других рас не лезут – ну, обычно. А вот в Йэннимуре могут и построить всех. По принципу «живите хорошо и дружно, не то хуже будет».

Игорь хмыкнул:

– Посмотрим, как они тех же фоморов будут строить…

Охэйо хмуро посмотрел на него:

– Вот вы вот против бессмертия, да? А у симайа пунктик есть насчет ценности жизни – так что внедрение бессмертия на попавших в зону их влияния мирах чаще всего ПРИНУДИТЕЛЬНОЕ. Формально – для всех, на деле – с маньяками и другими гадами происходят «технические сбои», да и коррекция психики при переносе тоже вещь обычная, о чем они не говорят, конечно… Плюс культурная экспансия. Грубо – если в Йэннимуре ходят в зеленых сандалиях, то ВСЕ должны ходить, ибо это хорошо. Убивать не будут, но грубую силу применить для принудительного «осчастливливания» – это запросто. Ессно, никакого «самостоятельного развития» у «осчастливленых» потом уже не будет.

– И никто не надавал им люлей за такую «помощь»? – нехорошим голосом спросил Игорь.

– Ну, «оригинальные случаи» Йэннимуру встречаются, хотя и редко. Тогда цивилизация может рассчитывать на определенные бонусы – по крайней мере на то, что ее не будут тупо давить «культурной массой». Но тут и другая крайность может получиться – в Сети возникнет мода, и идеи аборигенов могут так «творчески развить», что они сами уже не рады будут… И «младшим расам» в Йэннимуре достаются лишь «обслуживающие» технологии – матричного бессмертия, например. Все, что может создать реальные проблемы, симайа не положено. Но вступить «в ряды» симайа при наличии подходящих способностей можно из любой расы.

– Йэннимур – величайшее достижение Вселенной? – съязвил Игорь. – Выше которого ничего нет и не будет?

Охэйо рассмеялся:

– Нет, на самом деле никто так не считает. У них в соседях – шесть сверхрас такого же или более высокого уровня. Что же до примитивных культур, так в Йэннимуре двести миллиардов марьют, которые занимаются фактически ТОЛЬКО творчеством и большинство – уже несколько тысяч лет. Создать что-то, до чего бы не додумались они… несколько трудно.

– М-да, – ответил Игорь. – Задача… Берем две цивилизации, одна из которых обогнала другую, скажем, на сорок тысяч лет. Вопрос: надо ли цивилизации номер один тратить сорок тысяч лет, чтобы достичь уровня цивилизации номер два, или можно лет за двадцать усвоить ее достижения и двигаться дальше, но при условии, что цивилизации номер один больше не будет, а будет чуть увеличенная цивилизация номер два?

– Ты же сам знаешь ответ, – усмехнулся Охэйо. – И ты видел местную, в смысле, йэнно-мьюрскую систему найма. Не сразу видно – но младшие расы в Йэннимуре фактически ТОЖЕ являются «рабами по контракту»: они обязуются НЕ делать ничего, опасного для симайа, НЕ убивать, не истязать друг друга и погружаться в йэннимурскую культуру в обмен на бессмертие и защиту от внешних угроз. Это – уже не рабство, это пакт между человеком и котом, фактически… Вот и думай, что лучше – рабство или…

Игорь поежился. Мысль о том, что избыток ДОБРЫХ намерений ТОЖЕ может привести к жутким последствиям, как-то не приходила ему в голову.

– А Станция С-Ц? – спросил он. – Она тоже так… помогает?

Охэйо улыбнулся.

– Нет. С-Ц, вообще-то, очень даже не против делиться технологией в разных формах, иногда – через свои подставные структуры, но тут нужно сперва попросить или С-Ц должна посчитать, что ПОПРОСИЛИ, а они многое могут за просьбу принять… И она все же учитывает технический – и не только – уровень тех, кто просит, и то, ЧТО они просят, – старается себе на шею совсем уж не садить и не мешать развитию науки, но это тут решает конкретный офицер С-Ц чаще всего.

Игорь хмыкнул:

– А как быть с клановостью и кумовством?

– Подразумевается, что в плохом смысле? До такого не доходит, это раз. Если помощь просто надо оказать, так это отдельный разговор. Второе… помочь-то могут… но тестов на умение использовать подаренное никто не отменял. Формально – не обязательных, но реально большинство вещей работает при УМЕНИИ использовать аппаратуру, скажем так – ламерский режим там, конечно, можно спроектировать… только пока желания не было. Вообще – все это, конечно, в идеале, на практике ПОКА проблем не возникает… Если туземцы просят помощи, их стараются учить. Именно – готовить физиков, химиков и прочих по ПОЛНОЙ программе, а не «двухмесячные курсы техников по управлению рогом изобилия». Побочный эффект – имеем спецов с ИЗБЫТОЧНЫМ уровнем подготовки… но у С-Ц такого понятия нет. Кстати – с базовой самой поддержкой, медициной и продлением жизни – чтобы было время учиться – С-Ц через левые подставные организации тоже старается помогать…

– И они так всем помогают?

– Нет. Цивилизация может оказатся просто неинтересной для контакта. С-Ц просто так ради общего блага НЕ работает. Либо должна быть конкретная польза конкретным офицерам С-Ц, возможно – многим, либо это должно быть сильное нарушение принципов С-Ц, которое проигнорировать сложно, либо кто-то С-Ц, кто хоть кому-то там симпатичен, должен помощи попросить, либо, наконец, цивилизация должна быть способной дать что-то новое…

– А мы в это число входим?

– Отчасти. Были уже случаи, когда прилетает наблюдательная группа Станции и ожидает встретить рыцарей в латах, а их после выхода из прыжка в этой системе – посчитали, что маскировка особая – не нужна, сразу запрашивают по радио, кто они такие. Когда разбирались, почему такие ошибки в расчетах, – выяснилось, что у местных образовалось общество, ориентированное именно на развитие НАУКИ. Технический прогресс – во вторую очередь уже, упор именно на фундаментальную науку. Цена… ну, скажем так, уровень жизни был ниже того, который обычно соответствует такому уровню. При этом недовольных почти не было. И – в отличие от вас – у них не было необходимости в таком скоростном развитии. Просто – так вышло…

– А кто ты? – спросил Игорь. – Ведь ты тоже – не просто человек?

– Нет, конечно. Я – сарьют.

– Кто?

– Сарьют – это «свободные сознания», безмассовые квантовые функции, способные «вселяться» в любые ОРГАНИЧЕСКИЕ тела, вплоть до дождевого червяка, плюс способность «видеть» другие сознания в «свободном» состоянии. «Живем» мы в обычных телах, нуждаемся, как и вы, в разной технике, и возможность «выхода» из тела – ограничена. Грубо говоря – не все умеют, иначе – потеря сознания нужна, как минимум.

– То есть вы сами вроде офицеров Станции?

– Тут звери все же разные немного… Офицер – пусть полевая, но все же вполне материальная форма жизни, он хоть какую-то энергию, но излучает, да и взаимодействие с полями-предметами присутствует, хоть какое-то… Сарьют – безмассовая жизнь, клубок квантовых функций. То есть нам пофиг, что там творится «на поверхности», – разве что черная дыра встретится… Основная трудность у сарьют – в «сцеплении» с реальным миром. Возможности как-то влиять напрямую нет никакой, возможность восприятия – ограничена и… своеобразна, скажем так. Но вот видеть, что думают другие, – вполне можно. Ощущать «тени» материальных предметов – тоже. Влезть в работу компьютера – если он квантовый, – пожалуйста, если на лампах – увы. С вселением в тела – если только «смотреть», – все равно ощущение «взгляда в спину» будет, хотя бы бессознательное. Общаться так с кем-то – надо «близко подходить», и тут возможны варианты – от слов до образов, но полного «слияния разумов» не получится – Неделимая Сущность просто «провалится» в тело. Тут вообще осторожность надо соблюдать, во избежание «застревания». Выйти «из себя» для сарьют трудновато, тут нужно усилие большое психологическое, и может не получиться – если растерялся, скажем. Ну, или ощущение какое-нибудь сильное, потеря сознания, например. Состояние психики «носителя» никакой роли не играет, если есть органические повреждения – будет труднее управлять телом, только и всего.

– Сарьют, кстати, свои ПОСТОЯННЫЕ тела могут менять? – как бы между прочим спросил Игорь.

Охэйо усмехнулся:

– Вот уж у кого точно нет проблем с этим самым, так это у нас. Неделимая Сущность может вселяться в любое органическое тело. Возможно и не только… Кроме того, сарьют и в генной инженерии разбираются неплохо: если кому-то хочется чего-то очень уж экзотического, можно вырастить, лишь бы это было биологически жизнеспособно…

– А на фига?

– Не на фига. Сарьют – это свободное сознание, или «безмассовая сущность», по-научному, способная свободно перемещаться в пространстве, «видеть» другие сознания и даже вселяться в них. Тут проблемы ФИЗИЧЕСКОЙ несовместимости не возникнет. Зато какая может быть ПСИХИЧЕСКАЯ несовместимость… Повезет, если наше сознание тупо перехватывает контроль над телом, а доступа к его ПАМЯТИ у него нет. Хотя и тут возможны варианты. Тела тоже могут быть очень разные, а, грубо говоря – если «процессор» другой, то и сознание меняется…

Охэйо говорил задумчиво, он не рассуждал, а ВСПОМИНАЛ – и мальчишка поежился. Представлять себя таким вот бесплотным перекати-полем ему было страшновато, и он решил сменить тему.

– То есть ты вообще никогда не умрешь?

– Естественно. Правда, с бессмертием еще одна проблема выплывает – объем воспоминаний непрерывно растет, а сознание не меняется – замучаешься вспоминать, что десять тысяч лет назад было… Тут или сознание тоже наращивать постепенно – а где предел, угу? – или профессиональная болезнь склероз, но тогда смысл бессмертия теряется… Кстати, у сарьют проблем с объемом памяти нет ну никаких. А вот с отловом нужных воспоминаний… Я как-то раз из-за этого даже с Маулой – ну, с моей девушкой – поссорился: «Я целый день вспоминал, что было тем апрельским утром, девять тысяч семьсот семьдесят шесть лет назад, почти уже добрался – а тут ты!..»

Игорь засмеялся, представив эту сцену, но Охэйо не обиделся.

– На самом деле, наше бессмертие относительно, конечно. Во многих Вселенных, даже для человека не смертельных, сарьют жить не могут. И к магии, скажем так, к определенным видам – мы чувствительны, еще задолго до опасного уровня… Хотя у сарьют «мыслительная система» совершенно автономная и, ЧТО будет с телом-носителем, нас обычно волнует весьма мало.

– То есть вас все же прибить можно? – спросил мальчишка.

Охэйо усмехнулся:

– Прибить – ну, телоноситель можно БЫСТРО покинуть. Да и лезть «на ура» мы не любим, конечно, – сперва только «присматриваемся», и долго. Вот тут заметить могут телепатией. А в теле Неделимая Сущность сворачивается, и получается «просто» человек.

– А не ты ли в мозги к мальчишкам влезть пытался? – подозрительно спросил Игорь.

Охэйо со смехом поднял руки, словно сдаваясь в плен:

– Я. Глупо вышло, вообще-то, но я это не нарочно, у нас само это получается. Я же говорил – даже если только «смотреть» – все равно ощущение «взгляда в спину» будет, хотя бы бессознательное. Я и не думал, что меня смогут заметить…

– Подглядывать нехорошо, – упрямо заявил мальчишка. – Особенно за чужими мыслями.

– Нехорошо, – согласился Охэйо. – Но раз уж так вышло, что делать?

– Пойти и извиниться хотя бы.

– Угу – и как ты себе это представляешь? Два принца-наследника Джангра – лучший цирковой номер всех времен и народов!

– Конспирация, да? – спросил мальчишка. – Тогда для чего ты все это мне рассказал?

Охэйо пожал плечами:

– Может быть, потому, что ты заслужил это?

– Заслужил? Это чем же?

– Тем, что ты сделал, например. Пока что это все не очень заметно, но вот потом… потом… – Охэйо замолчал и явно прислушался к чему-то. – Черт, это случилось все-таки…

– Что?

– Возвращайся к своим, там сам все увидишь. А мне придется срочно вас покинуть…

* * *

В это же самое время ДРУГОЙ Охэйо провел землян в незнакомую им часть здания. Стены здесь были облицованы огромными панелями из украшенного барельефами, отполированного базальта. Врезанные в него вставки из толстого матового стекла рассеивали мягкий, приятный для глаз свет. Сейчас их было только трое – тема разговора не допускала лишних ушей.

Вслед за Охэйо земляне вошли в низкое просторное помещение библиотеки. С ее потолка, облицованного матовым стеклом, на коричневый навощенный паркет и золотистые изразцы стен падал неяркий свет словно бы зимнего, негреющего солнца. В центре комнаты стояли окруженные креслами столы, а вдоль стен – шкафы с книгами.

– Господа, – начал Охэйо, когда земляне уютно устроились в креслах. – Я не буду объяснять вам, в каком положении находится моя родная планета и как мы нуждаемся в союзниках – в союзниках, которым мы можем доверять.

– И вы считаете, сударь, что мы, земляне, заслуживаем доверия? – спросил лорд Оксбридж.

Охэйо спокойно посмотрел на него:

– Да, считаю. И я с удовольствием бы пригласил на Джангр несколько земных эскадр, просто чтобы отвадить от него разных незваных гостей.

– Пока что это невозможно, сударь, – сказал Цесаревич. – Мы не имеем намерений ссориться ни с мьюри, ни, тем более, с Аниу.

– Мы тоже не имеем, – сказал Охэйо. – Но мы должны заставить их уважать нас и говорить с нами на равных, а добиться этого мы можем только одним способом: стать сильнее, гораздо сильнее, чем сейчас. У вас есть совершенно замечательные системы воспитания. У нас есть… определенные технологии. И я предлагаю вам обмен – в итоге выиграют обе стороны.

– Что вы имеете нам предложить, сударь? – спросил лорд Оксбридж.

Охэйо вздохнул:

– Меньше, чем мне бы хотелось, но уж что есть. Идемте.

Они спустились на нижние этажи здания, в полутемный, обшитый сталью коридор. В его конце был единственный проем, перекрытый монолитной плитой, на ней светился знак в форме снежинки. Охэйо коснулся ее – и земляне ощутили короткий всплеск Силы. Через секунду плита в шаг толщиной беззвучно ушла в сторону, открыв небольшое помещение, вдоль стен которого шли узкие высокие стеллажи. На их полках лежали довольно-таки странные вещи – толстые браслеты с индикаторами, массивные чемоданчики, длинные стержни из черного стекла. Земляне, впрочем, узнали в них идемитные сердечники подкалиберных полебойных снарядов. Только Аниу умели делать это страшное оружие – вбиваясь с огромной скоростью в силовое поле, они поглощали его, словно губка, впитывали его энергию и, пресытившись ей, взрывались с невероятной силой, в несколько десятков раз превосходившей мощь того же веса тротила. Но и стоили они безумно дорого, так что запасы их у Земли были невелики.

– Вот, можете считать все это подарком – или первым вкладом в наше общее дело, как угодно. Все это – действующие образцы, которые можно использовать для изучения вашими учеными. Вот это – браслеты квантовой связи. Тактические компьютеры – каждый может управлять батальоном солдат. Идемитные подкалиберные снаряды: втыкаешь их в обойму, заряжаешь пушку – и бабах! Одна эта штука может прикончить двухкилотонный штурмовик. У нас есть и действующие лазерные орудия, но даже сорокапятимегаваттное лучевое орудие весит больше тонны, гигаджоулевый генератор силового поля – четырнадцать тонн. Все это есть на наших кораблях, и мы можем переправить их на ваши – так будет проще, и это позволит избежать ненужного внимания.

– Это все технологии Аниу, сударь? – спросил лорд Оксбридж.

– Разумеется. Они намного выше ваших – и наших тоже, к сожалению. Тем не менее, нам удалось разработать кое-что свое – магнетронные бомбы, энергия ядерного распада в которых выделяется, в основном, в виде магнитного поля. Оно выстраивает спины атомов в направлении силовых линий, тормозит их движение – и после исчезновения поля температура падает почти до абсолютного нуля. Радиус поражения одного такого заряда достигает сотен миль – это оружие Судного Дня. Применять его обычно не следует, но вот иметь его весьма полезно. На наших линкорах есть пара сотен ракет с такими зарядами – и еще несколько мы привезли с собой, просто на всякий случай. Один из них мы можем передать вам – он весит больше ста тонн и здесь не поместился бы, так что его придется перевозить челноком, и это должен быть большой челнок, смею заметить. Вот тут, – Охэйо жестом фокусника извлек, казалось, из воздуха небольшой квадратный чип, – вся техническая документация к этим штуковинам, к сожалению, неполная, но, думаю, она будет полезна вашим ученым…

– Это щедрый подарок – весьма щедрый, – заметил лорд Оксбридж. – А что вы хотите взамен?

– Я думаю, было бы весьма полезно, если бы Земля прислала нам преподавателей для коренной реорганизации наших Императорских лицеев – да, они у нас тоже есть, но там обучают, в основном, приятным манерам, подобающим для светского человека, и пользы они приносят весьма мало. Понятно, что окончательное решение будут принимать Их Величества, но я не думаю, что это встретит у них возражения… Все остальное, конечно, совершенно банально – обмен дипломатическими представительствами, торговый обмен, культурный… Но у меня есть одно, предварительное условие…

– И какое же? – иронично спросил Цесаревич. – Впрочем, я, кажется, догадываюсь…

– Ага, именно это, – улыбнулся Охэйо. – Я прошу вас не наказывать мальчишку, который свел нас таким странным образом. Не думаю, что проступок повторится.

– Сударь, об этом позвольте судить мне, – ответил Цесаревич.

Чип с данными исчез так же быстро, как и появился.

– А если я скажу, что этот вот пункт для меня лично очень важен?

– Важнее благополучия Джангра?

– Представьте себе – да.

– Если так, сударь, то да, я согласен.

Охэйо протянул ему чип, и все трое пожали руки, окончательно скрепляя дружбу.

* * *

Когда Игорь вернулся в главный зал, там царило молчание. На большом экране парило что-то непонятное – какая-то темная, распадающаяся масса, рдеющая раскаленными пятнами. Там что-то то и дело взрывалось, от него во все стороны медленно разлетались куски. Вокруг сновали бесчисленные корабли, и лишь по их размерам можно было судить о величине катастрофы. Потом, сквозь вату, к мальчишке пробился сбивчивый голос диктора.

Срочно! Контакт со штаб-квартирой «Амфатары» потерян, на станции видны взрывы

Свидетели утверждают, что взрыв огромной силы потряс штаб-квартиру мегакорпорации «Амфатара», где буквально мгновение назад была объявлена эвакуация. Контакт со станцией, как и со всеми, находящимися на борту, потерян. Следите за новостями.

Похоже, только что линкор класса «Сцимитар», который переводился в доки для разборки, врезался в штаб-квартиру корпорации «Амфатара». Предварительные оценки количества жертв зашкаливают за сотни тысяч. По пока неподтвержденным данным, столкновение было намеренным. Свидетели утверждают, что линкор сопровождала эскадра военных кораблей, огонь которых вывел из строя защитные системы станции. Мы продолжаем следить за развитием событий.

По передачам в общий канал системы контроля полетов стало ясно, что автопилот линкора намеренно направил его на станцию штаб-квартиры мегакорпорации «Амфатара». Атака произошла во время проведения экономического саммита, на котором присутствовало все руководство этой мегакорпорации и представители правительства Федерации. Вот запись обращения главы мегакорпорации «Минералик» Оттина Неймура, переданная в общий канал через несколько минут после столкновения:

«У нас всех есть долг перед нашей нацией – свести счеты с негодяями, с ненасытными палачами… Много поколений мы все пили яд этой алчной банды, молясь о том дне, когда сможем отомстить за тех, чьи тела и души они погубили. И вот этот прекрасный день пришел. Пришло время свернуть с дороги, которая ведет нас всех в преисподнюю. Пришло время вернуть эпоху величия Империи, очистить наш мир от подонков, втоптавших в грязь честь нашей нации. Время слов кончилось, пришло время оружия. Пусть каждый из нас сделает свой выбор!..»

Правительство Федерации пока не выпустило официального заявления. На борту станции в данный момент проводятся спасательные работы. Станции нанесен катастрофический урон, и точное число жертв не поддается оценке.

После столкновения линкора со штаб-квартирой «Амфатары» многие посетители оказались в ловушке внутри структур станции. И хотя в данный момент спасательные бригады пытаются найти выживших и пробраться к ним, дело осложняется возникающими тут и там возгораниями.

Джианна Кишио, официальный представитель мегакорпорации, прибывшая с соседней станции «Амфатары», сказала, что «в данный момент отсутствует связь с ключевыми лицами – все мы делаем, что можем, но у нас нет доступа к банковским счетам, так как нет связи с людьми, которые могут авторизовать платежи». На вопрос, чем могут помочь желающие, она ответила: «Нам срочно нужно спасательное оборудование, люди умирают из-за нехватки медикаментов…»

Одновременно к нам поступили многочисленные сообщения об атаках корпоративных военных сил «Амфатары» на корабли и станции, принадлежащие мегакорпорациям «Сурнимайа» и «Минералик». Сообщается, что нападающие везде встречают жестокий отпор, несомненно, по заранее разработанному плану. По неподтвержденным данным, СВБ «Сурнимайа» захвачены корабли Флота, проходившие модернизацию на ее верфях, также зафиксирован вход в систему Йэнно Мьюри большого числа неопознанных кораблей, принадлежность которых еще устанавливается. Таким образом, Федерация, вне всяких сомнений, находится в состоянии гражданской войны, исход которой мы не можем пока даже предугадать.

Изображение вдруг мигнуло и рассыпалось серым бессмысленным шумом – трансляция прервалась.

– Вот и все, ребята, – тихо сказал Яромир. – Революция началась.

Алексей Ефимов. Олег Верещагин Хрустальное яблоко. Книга - 3 

1. РАЗОРВАННАЯ СЕТЬ.

ЙЭННО МЬЮРИ.

205-й год Галактической Эры.

   В зале поднялся нестройный шум, быстро усилившийся до крика. Мьюри толпой рванулись к выходу, но гвардейцы-джангри встали у дверей и никого не выпускали. Охэйо замер с рукой возле уха - и с каждой секундой лицо его мрачнело. Похоже, что новости были воистину скверными. Наконец, принц убрал телефон, осмотрелся - как-то по-мальчишески растерянно - потом вдруг глубоко вздохнул и резко мотнул головой, словно вынырнул.

   - Тихо! - рявкнул он, выйдя в центр зала, и весь шум как отрезало. Теперь Игорь понял, что видит его настоящего - он тоже знал таких людей, безбашенных в обычной жизни, которые при кризисах не впадали в панику, не орали, призывая всех на баррикады, а просто работали - и решали казалось бы неразрешимые задачи. - Только что мы узнали, узнали совершенно точно, что столкновение линкора со станцией-штаб-квартирой "Амфатары" и, якобы, "обращение" Неймура - это провокация, организованная руководством самой "Амфатары" - оно сейчас вообще находится в другой солнечной системе.

   - Извольте объясниться, сударь, - сказал Цесаревич. - Вы хотите сказать, что это столкновение - инсцинировка и что на самом деле никто не погиб?

   Охэйо покачал головой.

   - Нет. Столкновение было настоящим - и катастрофа тоже. Среди погибших не оказалось лишь руководства корпорации, все остальные жертвы - просто кровавые декорации чудовищего спектакля, призванного пробудить сочувствие к тем, кто не заслуживает его ни в малейшей степени.

   - Но зачем это было им надо? - выкрикнул кто-то из мьюри.

   - Это совершенно очевидно, - Охэйо вдруг улыбнулся, холодно и страшновато. - Все, кто способен думать, давно поняли, что после выступления Неймура революция и гражданская война стали неизбежны, слишком много противоречий накопилось в обществе. Также все, кто способен думать, давно поняли, что сами по себе "Амфатара" и ее присные эту войну проиграют - попросту потому, что слишком многие их ненавидят. А вот если выставить СЕБЯ жертвой предательского нападения и привлечь Федеральный Флот на свою сторону...

   Среди гостей-мьюри снова поднялся шум - негодующий, испуганный. Один из них вдруг выхватил оружие, хлопнул выстрел - и он с развороченной грудью отлетел под ноги остальным.

   Капитан Лвеллин не стал убирать бластер - он неподвижно смотрел на толпу, как змея, и, похоже, страстно желал, чтобы нашелся СЛЕДУЮЩИЙ. Но СЛЕДУЮЩЕГО, как нетрудно догадаться, не нашлось.

   Игорь заметил, что толпа мьюри резко разделилась на две части - одна умирала от страха и страстно желала оказаться как можно дальше отсюда... а вот вторая смотрела на нее с презрением и ненавистью. Охэйо при всем этом даже не моргнул.

   - Советую запомнить вот что: "Амфатара" и ее присные, чтобы победить в этой войне, пойдут на все. Понимаете? Абсолютно на ВСЕ. На самую чудовищную ложь, на геноцид, на измену и сговор с Чужими... А если победить не получится - они сделают ВСЕ, чтобы утянуть Йэнно Мьюри в могилу, вслед за собой. И возможности уничтожить ВСЮ жизнь на планете - у них есть. Начиная от вирусов и кончая релятивистскими ракетами. Да и потравить всё живое газом, учитывая масштаб их химической промышленности - не такая уж сложная задача.

   Игорь заметил, как сразу изменилось, построжало лицо Цесаревича, как сомкнулись вокруг него уже не опускающие оружия преображенцы, как рядом мгновенно появился офицер с терминалом спецсвязи...

   Страшно не было. Ни чуточки. Даже несмотря на то, что Игорь понимал: они все, скорее всего, умрут. Он не сомневался, что здешние "хозяева жизни", даже падая в пропасть, сделают все, чтобы их убить. А вырваться из самого сердца здешнего гадюшника будет, мягко говоря, затруднительно...

   Охэйо снова поднес к уху телефон - он тоже с кем-то разговаривал. Потом убрал его и осмотрелся. Сейчас он выглядел хмурым - но не испуганным.

   - Господа! - громко заявил он. - По не зависящим от нас причинам мы должны немедленно покинуть планету. Капитан Хортон уже предупрежден, он поднимет "Анниту" - Игорь догадался, что речь идет о той самой крейсероподобной "яхте" наследника. - Через десять минут она будет здесь, поэтому, мы собираемся на крыше и берем с собой только то, что можем унести. Ваше Высочество, - он повернулся к Цесаревичу, - я предлагаю вам воспользоваться моим гостеприимством. Мы сочтем за честь доставить вас на орбиту, к вашим кораблям.

   - Благодарю, но я не могу оставить моих людей, - ответил Цесаревич.

   - Мы можем забрать и сотрудников вашего посольства. Будет тесно, но мой корабль хорошо бронирован и вооружен. Я полагаю, что в данных обстоятельствах это важнее всего остального.

   К удивлению Игоря, Цесаревич кивнул - как наследник престола, он умел принимать быстрые решения. Тут же рядом с ним вновь появился офицер с терминалом спецсвязи и только что отданные приказы были изменены.

   Хорошо, что прием состоялся так поздно и наши уже в посольстве, подумал мальчишка. Но, всё равно... кто-то же наверняка работает сейчас В ПОЛЕ - и вот им эвакуация уже не светит...

   - Господа! - сейчас принц обращался уже к мьюри. - Я предлагаю вам немедленно покинуть посольство - а при возможности, саму эту планету. Самое большее через полчаса здесь будет настоящий ад - и не в переносном, а в самом прямом смысле. Если вы не сможете улететь - запасайтесь всем необходимым и спускайтесь в катакомбы, как можно глубже. Те, кто НЕ сделает это, вряд ли доживут до рассвета.

   Зал начал стремительно пустеть. Мьюри повалили на выход, джангри рассасывались по боковым проходам - должно быть, побежали за вещами. Игорь оглянулся на Цесаревича - тут замер в кружке преображенцев, разговаривая с кем-то по спецсвязи и, видимо, отдавая приказы - потом опомнился.

   Вытащив местный телефон, он быстро набрал номер Лины. Она ответила почти сразу.

   - Игорь, где ты? Что с тобой? - спросила она.

   - Слушай... - сердце защемило от мысли, что он никогда больше не увидит ее, да и говорит, конечно, в последний раз. - Хватай в охапку все необходимое и спускайся вниз, в катакомбы. Как можно глубже.

   - Что?

   - Это война! - закричал мальчишка. - Понимаешь, война! "Амфа" сорвалась с катушек, она может всю планету засыпать термоядерными бомбами, если не чем похуже! Ради всего, что нас связывает, я прошу тебя - не пытайся меня отыскать, спускайся вниз, как можно быстрее! Куда угодно! В любое убежище!

   Секунду Лина молчала. Молчание обжигало Игоря, как раскалённое железо в ладони.

   Потом девушка коротко спросила:

   - А ты?

   - Я улетаю домой! Все, прощай! - мальчишка резко прервал связь, чтобы не травить и так ноющее сердце. Оставалось надеяться, что Лина ПОЙМЕТ - и последует его совету.

   На душе было погано, но Игорь тут же опомнился. Оставался еще Вайми с его сумасшедшими дружками - и уж эти-то наверняка влезли в самое горнило.

   Он торопливо набрал номер мальчишки и на сей раз ему пришлось ждать довольно-таки долго. Игорь даже подумал, что Вайми просто забыл где-то телефон в революционном угаре - но после десятого гудка тот, наконец-то, изволил отозваться.

   - Кто? А, это ты, Игорь? - возбужденно затараторил он, так быстро, что землянин едва его понимал. - Мы полицейский участок захватили, представляешь? Полицаи все сбежали, тут оружия дофига, мы сейчас пойдем бордели "Нихеля" громить! Ййййййхххууу!!!

   - Отставить громить! - непривычно командным голосом заявил Игорь. - Это война, настоящая война, понимаешь? В новостях говорят, что на орбите уже идут бои, вот-вот сюда посыплются бомбы! Так что собирай свою банду - и уматывай вниз, иначе все просто поджаритесь!

   - ЧТО? - теперь в голосе Вайми прорезался настоящий ужас. Игорь вспомнил, что это ЕГО планета - и что такая новость могла снести с катушек даже взрослого, здорового мужика.

   - Это не конец истории, это начало новой! - крикнул Игорь. - Не распускай слюни, ты будешь ее творить! Но для этого ты должен, сначала, просто остаться в живых!

   - Ладно, - невероятно, но Вайми, похоже, опомнился и говорил уже вполне нормальным голосом. - А как там ты?

   - Я... я улетаю домой. Может, увидимся еще, когда-нибудь... - в зале гулко взревела сирена и мальчишка торопливо убрал телефон. Похоже было, что спокойно покинуть гостеприимных хозяев у них, к сожалению, не получится.

* * *

   Кто-то из джангри вывел изображения с внешних камер Малау на главный экран. Прорезая толчею воздушного движения, к посольству неслась дюжина тяжелых штурмовых челноков класса "Страж" - Игорь, уже неплохо знакомый с местной военной техникой, узнал их. Каждый из них нес четыре мощных лазерных пушки и четыре магазинных ракетных установки, а его бронированный корпус прикрывали два генератора защитного поля. Сверх того, каждый из них нес на борту шестьдесят тяжеловооруженных солдат.

   Челноки сопровождало десятка три бронированных флаеров - коротких, с клиновидными кабинами машин. Под их широкими, наклоненными вниз крыльями висели по два массивных цилиндра лазерных же пушек. Все машины были зеркально-черные, на их броне резко выделялась эмблема Сил Безопасности "Нихеля" - латный шипастый кулак, сжимающий три молнии. Вторая такая же эскадра направлялась к земному посольству.

   Как ни странно, у Игоря отлегло от сердца - господа бандиты решили привычно захватить заложников, вместо того, чтобы просто уничтожить пришельцев. Они, несомненно, знали, ГДЕ сейчас находится Цесаревич - а такие мелочи, как дипломатическая неприкосновенность, не останавливали их нигде и никогда. Как и вопрос, бить ли первым - к Малау потянулись дымные стрелы ракет.

   Лазерные пушки на ограде посольства сразу же ответили - и все произошло очень быстро. Воздух рассекла подвижная сеть лучей - и в следующий миг на месте всех ракет распустились облачка взрывов. Эсбешники, впрочем, не остались в долгу - пушки флаеров и челноков открыли ответный огонь и лазерные башенки Малау в один миг окутались гигантскими фонтанами искр - они были прикрыты противолазерной керамической броней, но между броневых плит зияли щели амбразур и защитные лазеры выходили из строя один за другим.

   Но на этом успехи эсбешников и кончились. Малау была прекрасно защищена - шесть независимых генераторов силовых полей, восемь тяжелых лазерных орудий на крыше и рота охраны - 144 имперских гвардейца. Гвардейцы пока что бездельничали, а вот тяжелые орудия тоже открыли огонь - и челноки эсбешников начали просто взрываться один за другим. Силовые поля могли защитить Малау от всего - кроме, разве что, ядерного удара, и даже сокрушительные взрывы немногих долетавших до цели идемитных ракет пока что не могли его пробить.

   Игорь ощутил, как пол под ногами подрагивает. А ведь у нас в посольстве нет таких пушек, вдруг подумал он. Как же там наши-то?!

* * *

   Лазерных пушек в земном посольстве действительно не было, а защищавшее его силовое поле эсбешники смогли сбить массированными ракетными залпами. Но вот потом их ждало несколько крайне неприятных сюрпризов.

   Во-первых, в посольстве не возникло никакой паники. Возможность штурма была предвидена заранее и все необходимые действия на этот счет - так же заранее расписаны.

   Во-вторых, предупреждение об атаке пришло за считанные минуты - но оно сыграло свою роль, люди успели занять отведенные им позиции.

   В-третьих, земляне далеко не в первый раз сталкивались с технически превосходящим противником - а на дворе стоял совсем не пятый год Галактической Эры. Когда штурмовые челноки СБ "Нихеля" зависли над зданием, готовясь выбросить десант, на его крыше появилось несколько солдат с громоздкими, почти полутораметровыми винтовками. Разработанные в Эдинбурге EW101 "Shockrifle" выстреливали высокочастотным импульсным зарядом такой мощности, что он был опасен для самых крупных боевых машин и даже для стационарных укрепленных центров. Дальность их огня не превышала двухсот метров - но челнокам этого хватило. У двух мгновенно отключились двигатели, они перевернулись, рухнули вниз мёртвыми глыбами и взорвались. Еще у нескольких выбило защитное поле - и в их силовые отсеки мгновенно влетели пущенные с крыши же кумулятивные реактивные гранаты, сразу же превратив их в гигантские огненные шары.

   Потеряв в один миг половину машин, эсбешники дрогнули. Они никогда не были хорошими бойцами, они воевали за деньги, ради денег они были готовы пойти на всё - не только на убийство, а на любое злодейство - но они твердо усвоили, что деньги ни к чему тем, кто не сможет их потратить. Яростный, мгновенный и холодный отпор прирождённых бойцов их просто-напросто... испугал. Уцелевшие челноки врубили маршевые двигатели и дружно рванули вверх - прямо под огонь тяжелых орудий Малау, канониры которых уже расправились со своей партией и жаждали отомстить дорогим хозяевам за многие годы унижений, которым те подвергали их родину.

* * *

   Еще менее удачно закончилась попытка захватить стоявшие в космопорте земные челноки. Экипажи их всегда были на местах, предупреждение об атаке пришло вовремя - и когда с зависших наверху бронированных флаеров посыпалась было штурмовая пехота, ее встретил огонь плазменных роторов. Силовые поля мьюри не могли сдержать мощь тяжелого оружия и попавших в прицел солдат просто разрывало на куски, вместе с защитой. Потом стартовые двигатели челноков тоже дохнули огнем - и эскадрилья бронированных громадин поднялась в воздух. Земляне всегда держали здесь достаточно машин, чтобы вывезти разом весь состав посольства - и девять штурмовых челноков представляли собой силу, с которой лучше не связываться. Построившись клином, они напролом пошли к посольству. Жалкие попытки полицейских флаеров остановить их были мгновенно подавлены огнем тяжелых плазменных пушек - нарушивший правила гостеприимства ставил себя для землянина вне закона.

   Между тем, побоище на космодроме еще только начиналось. Среди прочих, на нем стояли и четыре скиуттских корабля - и не челнока, а рейдера - и они стартовали тоже. После предательского нападения на союзников-землян скиуттов охватило чувство, которое - весьма бледно! - можно было назвать БЕШЕНСТВОМ. Первый же попытавшийся преградить им путь фрегат мьюри попал в фокус огня всех четырех рейдеров и был мгновенно разнесен в клочья. Канониры зенитных установок тем временем отводили душу, расстреливая полицейские и эсбешные флаеры, легкое оружие которых ничего не могло сделать с защитой пусть и грубых, но всё же полноценных боевых кораблей.

   Но больше всего неприятностей эсбешникам доставила личная яхта Е.И.Высочества принца-наследника Империи Джангра. Этот корабль был уникален в своем роде - его построили Аниу, на заказ - так что когда яхту окружили штурмовые челноки "Нихеля", из её бронированных бортов просто выдвинулись двадцать противоракетных лазеров. Мощность восьми из них составляла восемьсот мегаджоулей в выстреле, мощность остальных поменьше - двадцать, но все вместе они просто вымели пространство вокруг яхты за считанные секунды. Потом громадина плавно оторвалась от поверхности и воздух вокруг нее забурлил жидким стеклом, когда поднялись щиты.

   Вовремя! Среди стоявших на краю поля сверхтяжелых танков началось движение, сразу несколько из них повернули башни - и почти одновременно сверкнули выстрелы. Силовое поле яхты вспыхнуло - но отразило удар 200-миллиметровых снарядов,летевших со скоростью десять километров в секунду. В боекомплект танков входили и ядерные снаряды - и капитан Хортон не стал дожидаться следующего, совершенно логичного шага. "Аннита" дала ответный залп из торпедных орудий.

   Каждая из четырех торпед несла термоядерный заряд мощностью в шестьсот килотонн - и там, куда они ударили, разверзлась огненная бездна.

* * *

   В космосе было ещё жарче. Джангрийская эскадра, сопровождавшая яхту принца-наследника, насчитывала дюжину крейсеров - и СВБ "Нихеля" посчитала их легкой добычей. Во всяком случае, они решили, что десяток крейсеров корпоративного флота легко с ними справится.

   Хотя законы Федерации запрещали даже мега-корпорациям строить полноценные боевые корабли, корпоративные крейсеры были километровой длины громадинами с массой покоя в тридцать два миллиона тонн. Главный калибр каждого крейсера составляли два осевых рельсовых орудия, стрелявших восьмитонными самонаводящимися снарядами мощностью в тридцать мегатонн, универсальный - 16 башен со спаренными плазменными орудиями, ПРО - 32 лазерных башни. Сверх того, каждый крейсер нес 160 тяжелых ПКР с термоядерными двигателями, способных разгоняться до скорости в двенадцать тысяч километров в секунду и поражать цели на расстоянии светового часа.

   По сравнению с ними крейсеры Джангра казались игрушечными. Эти треугольные корабли массой по 180 тысяч тонн и длиной в триста метров несли по паре осевых рельсовых орудий - а также 25 лазерных башен ПРО. И всё.

   Однако, у джангри было одно небольшое преимущество - они ЗНАЛИ о готовящемся нападении. Пусть всего за минуты - но этого хватило, чтобы объявить боевую тревогу. Вполне разумно рассудив, что корабли "Нихеля" направляются к ним вовсе не с добром, джангри открыли огонь первыми. К кораблям СВБ понеслись две дюжины двадцатитонных снарядов. Их защитой было лишь маскировочное покрытие, но устроены они были хитро: подходя к цели, каждый снаряд отстреливал свою пятитонную головную часть со сверхмощным кумулятивным зарядом. Узкая, как игла, струя распыленного идемита прожигала силовое поле, а потом, уже при ударе о броню, срабатывала термоядерная боеголовка. Дистанция была смешной по меркам космического боя и крейсеры СВБ просто ничего не успели сделать. Восемь из них мгновенно превратились в плазму, два успели открыть ответный огонь и даже уничтожили два джангрийских крейсера - но второй залп оставшихся превратил в пар и их.

* * *

   - Господа, боевая тревога! - очень обыденно сказал адмирал Ознобишин. Голос его был совершенно спокойным. Возможное предательское нападение на земную эскадру десятки раз проигрывалось на учениях - еще до отправки с Земли - и то, что невозможное превратилось вдруг в реальность, не вызвало ни у кого не то что паники, но даже и просто секундного замешательства. - Только что бандитами, отринувшими все представления о Чести, было учинено злоумышление действием на особу Наследника Цесаревича, на жизни наших дипломатов и дипломатов наших братьев-англосаксов. Так как правительство Федерации Йэнно Мьюри, в нарушение всех принятых на себя обязательств, не предприняло никаких мер для их защиты, я приказываю: всеми находящимися в нашем распоряжении силами обеспечить эвакуацию с поверхности наших людей. Открытия врагом огня не ждать, все идущие в атаку корабли уничтожать немедленно и без предупреждения! Слава России!

   - Слава, слава, слава... - мрачно и свирепо прокатилось по отсекам русских кораблей, и откликнулись англосаксы:

   - Rule, Britain! Marsh on!

   Со стороны это могло показаться бессмысленным актом отчаяния - однако, и сами земляне, и их корабли были уже далеко не те, что в начале Первой Галактической. Более того - в этой эскадре собралось все лучшее, что только могла дать Земля.

   Здесь СВБ "Нихеля" отнеслась к поставленной задаче всерьез и бросила против землян полсотни крейсеров, прикрыв их двумя сотнями фрегатов. Каждый из крейсеров был крупнее земного линкора и эсбешники не сомневались в легком и быстром успехе. Брать пленных они не собирались, отданный им приказ был очень прост: уничтожить землян полностью и как можно быстрее, с помощью любых доступных средств. Но, как и с джангри, внезапной атаки не вышло. Более того - земляне сами постоянно отслеживали перемещения всех потенциально опасных кораблей и офицеры на мостиках не только пили кофе, но и решали, что они станут делать, если прямо вот сейчас...

   Приказ Цесаревича - как, впрочем, и приказ главы земной делегации, лорда Оксбриджа, разрешал адмиралам атаковать первыми любые явно угрожающие корабли, так что дожидаться нападения земляне не стали. Когда парившая возле терминала армада кораблей "Нихеля" вдруг включила двигатели и повернула в сторону землян, ее встретил настоящий шквал огня. Флагман русской эскадры, "Полтава" несла двенадцать башен главного калибра, в каждой из которых стояло спаренное ионное орудие с дальностью огня в восемь с половиной тысяч километров. А почти таких же линкоров в земной эскадре было четыре и каждое их орудие делало сейчас по сто двадцать выстрелов в минуту... Одного такого выстрела было достаточно, чтобы превратить в пыль фрегат. Защитные поля крейсеров были в тысячу раз мощнее - но щиты головного корабля эскадры рухнули почти сразу. Через миг он разлетелся вдребезги, за ним, очень быстро, взорвалось еще несколько.

   Внезапный сокрушительный отпор мгновенно сломил дух эсбешников. Снова из безнаказанного профессионального убийства, за которое хорошо платят, "акция" превратилась в настоящий бой равных противников, а к такому наемники были не готовы. Они сами поставили себя в невыгодное положение, окружив ударные корабли бесполезными, как оказалось, фрегатами - предназначенные для атак на минимальной дистанции, фрегаты несли лишь батарею мощных плазменных пушек, их огонь сейчас просто не доставал до цели. Земные канониры откровенно отводили душу, расстреливая эти корабли и за считанные минуты уничтожили их несколько десятков.

   Окруженные непрерывными взрывами, лишенные маневра из-за царившей возле терминала корабельной суматохи, крейсеры СВБ начали отворачивать, стараясь выйти из боя. Лишь немногие из них решились открыть ответный огонь - но их снарядам нужны были секунды, чтобы достичь цели, в отличии от молниеносных ионных зарядов землян. К тому же, те неплохо подготовились к отражению такого рода нападений: универсальный калибр "Полтавы" составляли 24 башни со спаренными плазменными орудиями, предназначенными специально для перехвата вражеских снарядов. Их приводы и системы наведения были столь совершенны, что встречным огнем они могли поражать даже такие же плазменные заряды, так что ни один направленный в линкор снаряд просто не долетел до цели.

   Не все выстрелы эсбешников прошли мимо или были перехвачены. Земляне потеряли вспомогательное судно "Иркут" - к счастью, с пустыми трюмами - и два эсминца, русский и англо-саксонский - но первая атака была отбита. Впрочем, адмирал Ознобишин понимал, что это ещё самое начало: ни Федеральный Флот, ни корабли "Найраваны" пока что не вступили в сражение и от того, чью сторону они выберут, зависело сейчас все...

2. ЗЛЫЕ СОЛНЦА .

ЙЭННО МЬЮРИ.

205-й год Галактической Эры.

   Игорь замер у парапета на крыше Малау, глядя в пустынный внутренний двор. Солнце стояло уже совсем низко и мир вокруг казался сумрачным. На южном горизонте, над космопортом, пробив разметанные взрывом тучи, стоял огромный черный гриб. Бои шли уже по всему городу, в том числе и здесь - отсюда Игорь не видел, что творилось в рабочих кварталах, но над ними кружили боевые флаеры и даже теперь, днем, различались зарницы разрывов. Битва с карателями шла всего километрах в пяти - но он уже не сможет поучавствовать в ней...

   Предатель, горько подумал мальчишка - словно сам себя ударил по лицу. Обещал... призывал... кричал, горланил, подбоченивался: я землянин!.. земляне своих не бросают!.. И вот они - поверившие ему - там. А он - тут. В безопасности. Дважды и миллион раз предатель, потому что там ещё и Лина.

   Руки мальчишки согнули и вырвали кусок прочнейшего ограждения. Игорь выпустил кусок металла, не глядя на него...

   Вдруг там, куда он смотрел, сверкнула бесшумная вспышка. Всё залил неистовый, невыносимо яркий свет. Игорь крепко зажмурился, но тепло захлестнуло его, словно горячая вода. Сквозь толщу силового поля и даже сквозь одежду он всей кожей ощутил давящую силу ядерного жара. Потом жар истаял, исчез. Пол ударил мальчишку по ногам, здание подпрыгнуло и задрожало, но не сильно - взрыв, судя по всему, был воздушным.

   Открыв глаза, он увидел вдали новое, ярко-белое солнце. Оно выросло, вывернулось в страшную черно-багровую тучу. Под ней рос огромный клокочущий столб скрученного жгутами огня. Простым глазом была видна ударная волна: взрыв спрессовал воздух, он уплотнился, посинел и упругой, прозрачной стеной шел к нему - сначала вроде бы медленно, потом быстрее... быстрее... и четкая синеватая тень обрушилась на Игоря с непредставимой скоростью. Он даже не успел отпрянуть, лишь напрягся, ощутив мягкий удар ногами и ладонями. Все его тело прошил сокрушительный грохот, заставив задрожать даже кости, смутный покров поля пошел рябью, но выдержал. С соседних же домов снесло крыши, стену одного из них вдавило, как бумажную - и яростный шквал полетел дальше, вздымая тучи пыли.

   На душе у Игоря стало погано. Даже во времена Первой Галактической никто не применял ядерное оружие на населенных планетах. Никаких договоров на этот счет не было - ни официальных, ни неофициальных - просто любой, кто начал бы бросать атомные бомбы на города, поставил бы себя вне закона... и, пожалуй, все соседи, независимо от того, враждовали они или нет, объединились для того, чтобы уничтожить сумасшедшего. История Галактики знала всего несколько таких историй - но их памяти хватало на многие поколения вперед. Здешние же "хозяева жизни", похоже, решили, что им не писаны вообще НИКАКИЕ законы. Они бомбили СВОИХ. Тем самым они мгновенно исключили себя из состава людей, стали стаей кровожадного зверья, с которым бесполезно разговаривать и которое можно только уничтожить. А он - землянин и дворянин... чёрт, просто ЧЕЛОВЕК! - не сможет в этом поучаствовать... и теперь уже и это возмущало мальчишку до глубины души.

   Вообще-то, Игорь понимал, что с куда большим удовольствием "хозяева жизни" уничтожили бы их - но орудия Малау работали пока вполне исправно, и даже если бомбу запустили бы - до цели она просто бы не долетела. Сейчас на крышах здания собралась большущая толпа - многие из гостей и весь персонал джангрийского посольства. Все с надеждой смотрели на юг - туда, откуда должна была появиться яхта.

   Наконец, там стали видны вспышки - и всего через минуту показалась разномастная эскадра. Яхта наследника скользила над крышами на антигравах, словно плывущая гора, вокруг нее держали строй четыре скиуттских рейдера, опиравшихся на ослепительные столбы плазмы. На них со всех сторон наскакивали вооруженные флаеры СВБ, жаля их лазерным огнем.

   На глазах мальчишки один из рейдеров союзников развалился на куски и рухнул вниз; тут же заработали лазерные орудия яхты, и воздух зарябил от взрывов.

   Над головой с ревом прошла эскадрилья земных штурмовых челноков, развернулась и встала в оборонительный круг над земным посольством. Устроив классическую еще со времен легендарной Второй Мировой "карусель", они поочередно пикировали на что-то, невидимое отсюда, и из-за крыш поднялись жирные столбы дыма - похоже, что эсбэшники решили добраться до него и по земле, мир их праху...

   А потом яхта оказалась совсем рядом и Игорь едва не отшатнулся от бронированной громадины, как-то вдруг заполнившей полнеба - точнее, его и отшатнуло, горячей воздушной волной. Броневые плиты на ее носу раздвинулись, оттуда выполз широкий пандус, лег на крышу. Мастерство пилотов яхты впечатляло - он даже не вздрагивал и лежал ровно, как мост.

   - Все внутрь, быстро! - заорал Охэйо.

   Игорь побежал, стараясь не потерять преображенцев из виду - сейчас было не до сантиментов. Миновав просторный шлюз, он влетел в ангар яхты - здесь стояли изящные флаеры, сейчас совершенно бесполезные. Большая часть джангри остановилась тут, но просторные пандусы вели наверх, на смотровую галерею, и Игорь взлетел по одному из них - следившие за погрузкой офицеры-джангри не решились его остановить.

   Выбежав наверх, мальчишка на миг удивленно приоткрыл рот. Коридор был выдержан в худших традициях мьюри. По его потолку волнами катился светящийся туман, отливавший расплавленной медью и золотом. Шершавый упругий пол покрывали подвижные живые узоры, - они струились и переливались под ногой. Толстые стены были прозрачны до невидимости. За правой темнели самые настоящие джунгли - сумрачная глубина зелени с редкими пятнами ослепительно ярких цветов. За левой лежала сумрачная панорама города - над полуснесенными крышами стоял ещё один чудовищно распухший ядерный гриб. Картина была сюрреалистическая, словно в фантастическом стерео - но любоваться ей долго Игорь не смог.

   Погрузка заняла какие-то минуты. Едва последний человек ступил на борт, бронированные створки сошлись, яхта развернулась - так быстро, что людей на ее палубах сбило с ног - и помчалась к земному посольству. Под ее днищем проплывали резиденции здешних богачей - темные, затаившиеся. Должно быть, их хозяева сейчас дрожали на самых нижних этажах своих убежищ, молясь о том, чтобы никто из восставших не кинул сюда бомбу. Игорю этого тоже не хотелось бы - сейчас, пока он еще не убрался отсюда.

   Когда яхта зависла рядом с крышей посольства, мальчишка пулей вылетел наружу, к своим. Его встретил настоящий хаос - крыша была покорежена и завалена догорающими обломками двух рухнувших на неё штурмовых челноков. Обломки остальных догорали во дворе и на прилегающих улицах.

   Лавируя между грудами покореженного железа, к пандусу быстро побежали люди и сердце Игоря сжало от неожиданной боли - смотреть на землян, бегущих от опасности, было невыносимо. Но жутко распухающий на востоке ядерный гриб яснее ясного говорил, что тот, кто немедленно не уберется отсюда - или не зароется, как минимум, на километровую глубину - имеет очень мало шансов дожить до нового рассвета.

   Паники, впрочем, никакой не было, напротив, эвакуация шла быстро и деловито. Несли документы, оружие, раненых - и, увы, убитых, погибших при защите посольства. Было их немного, всего пятеро - но всё равно, это означало, что виновные уже не отделаются извинениями...

   Сейчас мальчишке уже казалось, что собирается гроза, - дул сильный, пахнущий озоном ветер, мерцали зарницы взрывов и выстрелов, небо затянули тяжелые облака... Вдруг с юга донесся далекий звук, похожий на гул самолета. Секунды через три за ним, затопив все небо, накатило сине-зеленое сияние. Стало светло, словно днем - и на фоне этого света вдруг вспыхнуло белое, очень чистое пламя. Оно ослепительным клинком ударило откуда-то из-за Малау, косо вошло в тучи и вспыхнуло за ними, словно огромное косматое солнце - сверхмощные лазеры планетарной обороны расстреливали какой-то большой, прикрытый силовыми полями корабль.

   На глазах изумленного Игоря белизна перешла в синь, потом в пурпур и поплыла на север. С небес обрушился гром взрыва - глухой, громкий удар, от которого задрожала крыша. Тут же стало совершенно темно - казалось, что погас даже закат, такой яркой оказалась вспышка. Белое пламя вновь косо ударило в тучи, вспыхнув за ними уже на севере, потом еще раз - и вдруг небо прошила очень яркая белая вспышка. Через несколько секунд на северном горизонте, выжигая облака, вырос купол слепящего пламени. Над ним, параллельно земле, разлетелся такой же огненно-белый диск.

   Что там творилось дальше, Игорь не видел: всё небо залил ослепительный свет, такой яркий, что стало больно глазам. В этом сплошном, ровном сиянии пропали все окружавшие его предметы и давящее тепло хлынуло сверху, словно горячая вода. Крыша под ним заплясала, как безумная, он зашатался, замахал руками - и, наконец, упал лицом вниз.

   Когда сияние начало затухать, Игорь приподнял ресницы. Над горизонтом, в широкой бреши разорванных облаков, ещё вспухал громаднейший, уже светло-оранжевый купол. Он рос, набухая всё больше и, оторвавшись-таки от земли, превратился в приплюснутый шар. Казалось, там восходила немыслимая алая планета, окруженная идеально правильным кольцом пухлых туч, тянущая за собой смерч тускло-дымного пламени.

   Игорь, открыв рот, глазел на это невероятное видение. Оно длилось уже секунд тридцать, когда на него накатился звук взрыва - низкий, почти инфразвуковой гул, от которого заныли зубы и помутилось в глазах. Воздушной волны не было, но вдали стеной поднялась пыль - как поднимается разбившаяся об мол волна. Крышу снова тряхнуло, плиты перекрытия, на которых он стоял, задребезжали, едва не вылетев из пазов.

   Судя по всему, их спасло очень мощное поле, прикрывшее весь этот район. Игорь замер, пытаясь разглядеть его - а шар ещё увеличился, медленно и беззвучно скользя вверх. В него, как в воронку, казалось, втянется вся земля. Постепенно тускнея, он сделался огненно-красным, затем темно-бордовым, оплывая вниз дымными языками и через минуту после вспышки пропал вовсе, - но мальчишка не мог сдвинуться с места, весь в холодном поту. Йэнно Мьюри обратилась в пылающий ад - но это не доставило ему радости. Напротив - ему страстно хотелось вытащить на свет всех виновников этого - и собственноручно свернуть им шеи.

   - Игорь, где ты там? - закричал Яромир. - Наши уже все на борту!

   Мальчишка ошалело мотнул головой - он и не заметил, что остался совершенно один. Осмотревшись напоследок, он побежал к пандусу. Тонкий бело-голубой луч пропахал крышу у самых его ног, но Игорь даже не сбился с ритма, просто перепрыгнул дымящуюся раскаленную борозду. От борта "Анниты" вверх тоже протянулся луч и где-то за спиной грохнуло - защитная сетка "яхты" работала превосходно. Сверху, правда, посыпались раскаленные обломки и мальчишке пришлось попрыгать, уворачиваясь от падающего железа. Смотреть вверх не получалось - смотреть надо было под ноги, чтобы не грохнуться - и он раскинул над собой зыбкую сеть ОЩУЩЕНИЯ.

   Раньше у него не получалось раскинуть её так далеко - но, когда припекает нужда, ещё и не такие таланты раскрываются. Да и ничего особо сложного тут не было, если совсем уж честно. Обломки - они и есть обломки, они просто падают и даже медленно для его внутреннего взора - он обходил места их падения даже не задумываясь особо, как это у него получается. Вот предвидеть атаки реального противника в настоящем бою - это сложнее, это - настоящее мастерство, которому ему - еще учиться и учиться, как бы ни хотелось ему верить, что в свои неполные четырнадцать он знает абсолютно всё...

   Едва Игорь вскочил на пандус, "Аннита" начала подниматься, одновременно разворачиваясь и мальчишка едва не полетел вниз, лишь чудом удержав равновесие. Обижаться он не стал - их время стремительно истекало, а на кону стояла вовсе не одна его жизнь.

   Пандус с глухим рокотом пополз внутрь корабля. Игорь перепрыгнул с него на пол огромного шлюза - и тут же за его спиной сошлись многослойные броневые плиты. Здесь, на срезе, была хорошо заметна их толщина - добрых полметра - и мальчишка понял, что сейчас он - более-менее в безопасности. Более-менее - потому что для боевого корабельного лазера даже такая броня преградой быть не могла, они пробивали по двадцать метров стали...

   Игорь осмотрелся. Никакой паники не было - земляне быстро и организованно отходили вглубь корабля. Они миновали ангар, за ним Игорь заметил высокие квадратные ворота, ведущие в какое-то просторное, полутемное помещение - наверное, в грузовой трюм. Там, в мертвенном свете синих ламп, тускло отблескивал темный голый металл.

   Вдруг чья-то невероятно цепкая рука схватила его за локоть, остановив на бегу. Рывок был такой, словно за спиной раскрылся парашют - несмотря на молодость, Игорь не раз и не два прыгал с ним и хорошо знал это выворачивающее нутро ощущение. Он мгновенно развернулся - и замер, увидев Охэйо.

   - Притормози, - спокойно сказал принц. - Иначе ничего не увидишь.

   - Чего? - мальчишка осмотрелся.

   Обширный ангар уже почти опустел. В нем остался лишь Охэйо со своими неизменными спутниками, главным телохранителем капитаном Лвеллином и майордомом Ханнаром - и Цесаревич вместе с подполковником Алябьевым - преображенцев рядом с ним не было, и это мгновенно изменило решение мальчишки - оставить Цесаревича с чужими он просто не мог. Пусть даже и с союзниками - всё равно, долг перед Императорской Фамилией - для дворянина совсем не пустой звук...

   - В рубке восемь мест, - пояснил Охэйо. - И не все они заняты. Надеюсь, что ты не откажешься?..

   - Нет, конечно, - Игорь даже удивился вопросу. Он и в самом деле не отказался бы - на земных боевых кораблях вход в рубку был разрешен только тем, кто стоит в ней на вахте - да еще командиру. Присутствие посторонних там запрещалось категорически. Смешно - но какой-то частью сознания мальчишка был возмущен этим предложением. Кто он такой, в самом деле?..

   Последние земляне втянулись в ворота трюма - и те сразу же с лязгом сошлись за ними. Еще секунда - и оттуда донеслось приглушенное гудение. Игорь дернулся - ОЩУЩЕНИЕ товарищей вдруг пропало. Не оборвалось, как смерть - это ощущение он тоже уже знал - а просто... исчезло, словно его выключили.

   - Я включил в трюме статическое поле, - пояснил Охэйо. Игорь заметил, что он держит руку на левом запястье - там блестел массивный, похожий на комбрас браслет. - "Аннита" не предназначена для такого количества людей, просто не хватит противоперегрузочных ложементов - и после первого же попадания на борту была бы кровавая каша. Всё, времени нет, пошли!

   Шустро взбегая по ведущему наверх пандусу, мальчишка вспоминал всё, что знал об этом статическом поле. Оно создавало своеобразную "кристаллическую решетку", которая останавливала движение молекул, то есть, мгновенно "замораживала" человка. А после отключения поля он так же мгновенно "оживал", что было гораздо лучше старинного анабиоза. На Земле совсем недавно стали его применять, потому что только-только научились его контролировать, не позволяя стазису превратиться в вечный каменный сон. Игорь знал также, что на современных боевых кораблях статическое поле служит для защиты экипажей на боевых постах от ударов и других тому подобных неприятностей - но с применением его в таких масштабах сталкивался впервые. Кто бы ни строил эту "яхту" - дураком он отнюдь не был.

   Выбежав, наконец, на верхнюю палубу, мальчишка на миг удивленно замер. За прозрачной броней галереи словно колыхался океан растопленного жидкого стекла, сквозь него смутно просвечивали какие-то вспышки и полосы - Игорь догадался, что смотрит на мир сквозь толщу защитного поля. Судя по всему, они оказались в гуще боя, столь жаркого, что капитан уже не решался использовать орудия, тоже уязвимые для вражеского огня.

   Толстая квадратная дверь из белой эмалевой стали пропустила их в рубку - овальное помещение, в котором стояло восемь огромных, похожих на какие-то фантастические цветы кресел. Кроме них, в ней не было никаких приборов, вообще ничего - лишь занимавшее всю переднюю стену громадное изогнутое окно. Вид в нем был кристально чистым и мальчишка догадался, что имеет дело с экраном. Прочая отделка тут оказалась такой же пёстрой, как и в коридоре и Игорь поразился, как нормальный в общем-то принц терпит такую безвкусицу.

   В центральном кресле, окруженный множеством рукояток и маленьких цветных экранчиков - часть из которых горела прямо в воздухе - гордо восседал Охэйо. Тот, в смысле - ДРУГОЙ Охэйо - спутать их, несмотря на совершеннейшее внешнее сходство, оказалось решительно невозможно. Перед ним был штурвал, а босые почему-то ноги удобно упирались в педали, похожие на автомобильные. Игорь сразу же понял, КТО проектировал этот странный корабль.

   Цесаревич на мгновение замер - словно матерый волчара, почуявший вдруг дичь - и мальчишка дорого бы дал, чтобы узнать, ЧТО он думает, что смог ОЩУТИТЬ, глядя на двух совершенно одинаковых принцев - но сейчас на такие глупости совершенно не было времени.

   За этим, очевидно, капитанским креслом плавной дугой стояли семь других и мальчишка бросился в крайнее слева, словно в воду - времени и впрямь совсем не оставалось.

   Кресло тут же сомкнулось вокруг него, словно хищный цветок. Мягкие выступы обхватили его тело так, что на свободе осталась только голова и руки - ощущение было страшноватое, но приходилось терпеть. Никаких пультов и экранчиков вокруг не появилось, но мальчишка был только рад этому - ещё не хватало чему-нибудь помешать!

   Охэйо-сарьют повернулся к ним. Его зубы были оскалены в усмешке, а глаза блестели так, что становилось страшновато. Защитное поле "Анниты" под непрерывным обстрелом полыхало так, словно на него целыми ковшами лили расплавленную сталь - но он явно был глубоко счастлив тем, что оказался в такой вот ситуации. Вот уж воистину - человек на своем месте. Игорь хорошо знал эту породу - сам был из таких.

   - Держитесь крепче! - крикнул Охэйо. - Я стартую так, что чертям тошно станет! Йээээ!

   Его босая нога вдавила педаль и мальчишку сразу же втиснуло в подушки - антигравитационное поле ощутимо поддало махину корабля снизу. Одновременно Охэйо потянул штурвал на себя - и Игорь с каким-то восторженным ужасом ощутил, как "Аннита" начала опрокидываться назад. В какой-то миг ему даже показалось, что она перевернется вверх дном, но нет - с мягким, но мощным толчком корабль замер, становясь вертикально. Кресло тряхнуло, исчерченный лазерными трассами горизонт провалился вниз. Нос корабля уперся в совсем уже близкое дымное небо. Охэйо переключил что-то на пульте - и снова нажал на педаль.

   Корпус "Анниты" завибрировал, воздух вокруг наполнил могучий свистящий гул - и дымные тучи наверху вдруг засияли страшным блеском. Охэйо начал подниматься не на гравистатах, а сразу на плазменных двигателях. Это означало, что на месте земного посольства останется лишь озеро расплавленного стекла - но мародерам не достанется ничего и при этой мысли мальчишка ощутил вдруг мстительное удовлетворение. Откуда-то от пальцев ног поднялась волна дикого, нечеловеческого восторга, которая всегда охватывала его в любой стартующей в небо машине. Несмотря на ртутное давление перегрузки, ощущение взлета было удивительным. Вокруг него лежала невероятная горная страна из дымовых туч, в них и вокруг них роились, как злобные насекомые, боевые флаеры и упорно жалили стартующий корабль лазерным огнем - но напрасно, напрасно!

   Внезапный чудовищный удар швырнул его вправо, мир вокруг померк - мальчишка скорее ощутил, чем понял, что в рубке на миг сработал статический генератор, спасая их от превращения в мешки с костями. Едва он очнулся, второй чудовищный удар швырнул четверть миллиона тонн "Анниты" влево, третий, почти сразу же - вверх. Корпус загудел, застонал тысячей голосов сразу, этот апокалиптический звук был уже невыносим для слуха. Далеко внизу из туч вынырнули коробки сверхтяжелых танков - они поднимались за ними на гравистатах. Сверкнули вспышки выстрелов - и почти сразу же корабль вновь сотрясли два чудовищных удара. Небо превратилось в купол чистого пламени - но всего мгновение спустя "Аннита" пронзила его и оставила позади.

   Ядерные, вдруг понял Игорь. По нам стреляют ядерными снарядами. Невероятно, как мы еще можем оставаться в живых, когда...

   Охэйо заорал что-то, беззвучное в этом чудовищном грохоте, яростно вцепившись в штурвал. Откуда-то снизу, из-за спины, покатилась поглощающая всё волна низкого, вибрирующего рева - заработал маршевый термоядерный двигатель. По креслу словно с размаху врезали сзади - и мальчишку вдавило в упругие подушки с такой силой, что потемнело в глазах. Опираясь на тридцатикилометровый факел ослепительной плазмы, корабль вырвался из дымного ада, едва не ставшего их могилой - в космос.

3. ВОЛЯ ЗЕМЛЯН .

ЙЭННО МЬЮРИ.

205-й год Галактической Эры.

   В космосе тоже был ад. Сотни кораблей сошлись в братоубийственной мясорубке - и эта битва бушевала не в открытом пространстве, а вблизи планеты, служившей едва ли не самым оживленным центром судоходства в Галактике. Весь огромный экран был испещрен вспышками взрывов и выстрелов, исчерчен факелами грузовых кораблей, панически удиравших кто куда на полной тяге. Везло не всем - попавшие под шальной выстрел грузовозы просто распадались на куски, летящие следом налетали на них - и обломков становилось ещё больше. Даже Игорю было понятно, что в какой-то миг число столкновений превысит критический предел и вызовет цепную реакцию катастроф, на многие годы вперед превратив окрестности Йэнно Мьюри в непроходимую тучу космического мусора.

   Перед креслом, наконец, вспыхнул изогнутый прозрачный экран тактической схемы. Одновременно мальчишка ощутил, как кто-то - он даже не мог сейчас понять, кто - прикасается к его сознанию, пытаясь объяснить происходящее, но сознание не выдержало, поплыло - Игорь потерял себя, он воспринимал, но не осознавал происходящее. После десятикратной перегрузки сердце бухало где-то у горла, в глазах темнело. Тем не менее, мальчишка почти сразу разобрался в объяснениях и в висевшей перед глазами схеме - годы жестких, даже порой жестоких тренировок в Лицее прошли совсем не даром.

   Дела, прямо скажем, обстояли неважно. Крейсера "Сурнимайа" были мощнее крейсеров "Амфатары" - при почти одинаковых размерах они несли шесть осевых рельсовых орудий главного калибра - но их банально было меньше. К тому же, с терминалов "Амфатары" поднялась туча истребителей - каждая из этих небольших машин несла по четыре осевых лазера и 16 легких ракет с ядерными боеголовками. Одна такая ракета не могла пробить щит крейсера - но ракет было очень много...

   Вдруг экраны "Анниты" засияли ослепительной расплавленной сталью, отражая поток лазерного излучения и Охэйо заорал - то ли от боли в глазах, то ли просто от ярости. Экраны погасли - камеры нырнули под бронированный крышки, чтобы не сгореть в чудовищном сиянии. Корабль ослеп - но Игорь успел увидеть, что крейсеры "Амфатары" атаковали их со всех сторон и ускользнуть из этой ловушки было уже совершенно немыслимо. Вот только Охэйо и не собирался УБЕГАТЬ. Едва экраны протаяли, он снова врубил маршевый двигатель и направил "Анниту" на ближайший крейсер "Амфатары" - лоб в лоб.

   Мы все сейчас умрем, подумал вдруг Игорь с какой-то отстраненной веселой яростью. Ну и пусть! Если и умирать - то именно так, в бою, вместе со своими врагами. Мы уже победили, мы подожгли это осиное гнездо и эти твари всё равно сгорят, они сами это понимают, и...

   Охэйо снова завопил - но это был дикий вопль охотника, загнавшего, наконец, нож в сердце огромного злобного медведя. Он развернул корабль, словно удирая от врага - только вот бегством это не было. Низкий гул двигателей внезапно перешел в пронзительный, почти ультразвуковой свист - и в лоб противнику ударил поток гамма-излучения, бьющего из аннигиляционного реактора "Анниты". Километровой длины крейсер - вместе с выпущенными им снарядами - просто испарился в одно мгновение.

* * *

   Игорь не был таким уж особым любителем истории - но в Лицее её проходили весьма основательно. Во времена древней могучей Империи Добра, государства по имени СССР, когда в ходу ещё были военные атомные подводные лодки, враги-американцы очень любили незаметно подкрадываться к ним сзади - чтобы сразу же потопить, начнись вдруг война. Советские капитаны придумали простой и жестокий прием против этой хитрости - он назывался "Сумасшедший Иван". Субмарина-цель внезапно разворачивалась и шла на преследователя лоб в лоб на полном ходу. Нервы капитанов-янки такого не выдерживали. Никогда. Они отворачивали и удирали. Те, кто пробовал-таки геройствовать - уже с изрядно помятыми корпусами.

   Неизвестно, знал ли Охэйо-сарьют об этом вот маневре, но он проделал нечто подобное - направил "Анниту" прямо в лоб ближайшему крейсеру, полагаясь лишь на силовой экран, если говорить о защите. А потом развернулся на сто восемьдесят градусов - и включил установленный Аниу фотонный двигатель. Аннигиляционный реактор "Анниты" был мощностью в девять миллионов тераватт - то есть, сжигал в секунду почти сто килограммов вещества - но этот поток не был направленным, он быстро рассеивался в пространстве - как выстрел из дробовика - и был эффективен лишь на небольшой дистанции. Сам этот прием требовал точнейшего рассчета, потому что противник тоже вел огонь и удара тридцатимегатонных снарядов щит корабля точно не выдержал бы.

   На несколько секунд огонь врага прекратился - эсбэшники явно не ждали, что эта вот козявка, летающий дворец молодого бездельника, окажется смертельно опасной - и Охэйо направил "Анниту" на новую цель...

   Это походило на какой-то безумный танец - да, пожалуй, и было им. Резкий, звенящий вой фотонного привода, дикие виражи, от которых глухо гудел корпус и темнело в глазах, не менее дикие вопли Охэйо-сарьют, его непереводимые комментарии по поводу распыления очередного врага, напоровшегося на столб твердого, словно сталь, света, - всё это сливалось в какой-то бредовый калейдоскоп.

   Я не хотел бы, чтобы он стал моим врагом, вдруг подумал Игорь. Наверное, проделать такое смог бы любой хороший пилот - окажись он достаточно безумным, чтобы вообще это представить. Но вот ухитриться ни разу не попасть при этом лучевым потоком в планету или даже в какой-нибудь орбитальный терминал мог только настоящий мастер. А у людей знающих насаженная на острие копья муха вызывает куда больше уважения, чем разрубленный лихим ударом панцирь...

   После пятого или шестого испаренного крейсера от них отступились - решили, что себе дороже связываться с сумасшедшими, да ещё такими ловкими. Но вот от флота "Сурнимайа" к этому времени уже мало что осталось - в таком бою огневая мощь значила намного меньше, чем количество огневых точек. Однако почти сразу же победителей накрыла волна небольших кораблей, очевидно, принадлежавших "Минералик". Каждый из них нес два курсовых лазера - и шесть спаренных лазеров системы ПРО - а также тридцать две ПКР "Нова". Не все из них были обычными - да и действовали эти корабли хитро: ослепляли противника близкими ядерными взрывами, после чего к цели прорывались совсем другие ракеты. Каждая из них, как с удивлением понял Игорь, имела простейший, но мощный гипердвигатель - и всё, что попадало в радиус его действия, тут же исчезало в гиперпространстве. Силовая защита от этого не спасала - а размер каждой зоны перехода был всё же слишком мал, чтобы утащить крейсер целиком. После попадания такой ракеты корабль превращался в обкусанный огрызок, смятый и расплющенный к тому же приливными силами - ясно было, что ничего живого остаться там не могло. Истребителям везло больше - они, обычно, проваливались целиком, но гипердвигателей на них никогда не ставили и вернуться назад они могли лишь в трюмах больших кораблей или благодаря какой-то природной аномалии - то есть, никогда.

   Никто на Земле не стал бы использовать такое оружие - не потому, что не додумался бы до него, а потому, что гипердвигатели стоят слишком дорого, чтобы использовать их в качестве бомб.

   Игорь вновь ошутил всю разниницу между землянами и мьюри - то, что для одних казалось безумным расточительством, для других было всего лишь тактическим приемом... по-прежнему безумно расточительным по своей сути. И это также говорило о том, как высок научный и промышленный потенциал мьюри. Как бы ни были велики доступные ресурсы - а организовать столь массовое производство столь дорогих устройств невозможно без радикальных изменений в технологии. Если Земля заполучит её - строительство межзвездных кораблей станет дешевле на целый порядок, и одно это даст людям колоссальное преимущество...

   Мальчишка невольно поежился при мысли, что вся эта мощь могла обрушиться на них, землян, даже не ожидавших такого - и ещё раз невольно-бесхитростно и искренне восхитился мудростью Его Величества, сумевшего найти единственно верный путь к победе в, казалось бы, абсолютно безвыходной ситуации...

   Особо долго размышлять над этим у него, правда, не получилось. Как-то вдруг он понял, что "Аннита" оказалась в самом центре строя рейдеров "Минералик" - и что истребители "Нихеля" и "Амфатары" уперлись в него частоколом своих лазерных лучей, обгонявших тучи выпущенных ими же ядерных ракет. Натыкаясь на бледные пузыри защитных полей, они мгновенно расцветали косматыми звездами взрывов.

   Но, несмотря на небольшой размер - каждый рейдер имел массу покоя всего в пятьдесят тысяч тонн - защита у них оказалась отличной. И они не только защищались, они нападали, причем, не по одиночке - точно сфокусированный огонь нескольких рейдеров мог если и не уничтожить противника, то сбить его защиту, сделав корабль уязвимым для ракет. Но чаще всего эти атаки не достигали цели и мальчишка видел, как три рейдера "Минералик" выкатились из строя, устремившись к ближайшему крейсеру "Амфатары". Второй слой экрана показал, как из их торцов вырвались три спаренных столба лазерного огня, ударив во вражеский щит - и не пробив его, погасли. В следующий миг залп осевых орудий крейсера накрыл их - и рейдеры просто исчезли, распыленные на атомы взрывами тридцатимегатонных боеголовок. Лишь четверть их ракет несла гиперприводные бомбы - и этого оказалось недостаточно. Рейдеры действительно оказались маневреннее - но истребители "Амфатары" очень искусно навязали им бой, не подпуская к своим кораблям.

   Рейдеры "Минералик" гибли сотнями - они прекрасно справлялись с истребителями, но из-за слабой силовой защиты горели под огнем тяжелых крейсеров. Хорошо сфокусированный пучок энергии мог проткнуть щит, способный противостоять даже ядерному удару.

   Крейсеры "Сурнимайа" держались лучше. Лазерные лучи рассеивались и дробились в их могучих защитных полях, их отблески отражались от их зеркальной брони - но, когда тридцатитонные гиперскоростные снаряды сминали их защиту, они тоже вспыхивали мгновенно исчезавшими солнцами. Залпы их осевых орудий чаще всего шли мимо, не достигнув врага, и их число сокращалось с каждой секундой. Конечно, крейсеры "Амфатары" тоже были уязвимы и гибли, но гораздо реже, чем нужно. Хуже всего оказались истребители: едва крейсеры и рейдеры лишались спасительных полей, они били в них ракетами, прошибая насквозь гамма-лазерными пучками и превращая во вспухающие тучи белого огня.

   Охэйо бешено метался по полю боя, непрерывно уворачиваясь от снарядов и ракет и едва ли ещё что-то замечая. Текучие полотнища силовый полей корабля под непрерывными ударами гневно полыхали, переливаясь всеми цветами радуги - словно в ответ на его настроение.

   Игорю отчаянно хотелось быть там, в бою. Хотя враг тоже нес потери, с каждым крейсером повстанцев, беспомощно испарявшимся в облаках своих же обломков, в ничто обращались и восемьсот мьюри, и смотреть на это было невыносимо. Обе стороны уже полностью утратили управление: сражение превратилось в хаотическую бойню, напоминавшую чем-то безжалостные и дикие битвы древнейших времён, когда враг шёл с мечом на врага - лицо в лицо, не глядя по сторонам. Тактические системы захлебывались, не в силах обработать огромный объем информации, помехи от ядерных взрывов и гиперпрыжков превратили изображения на экранах в бесполезную рябь. Охэйо это, впрочем, не остановило.

   Хотя "Аннита" не являлась, собственно, боевым кораблем, - тяжелых ракет, плазменных и рельсовых орудий не ней не было - она бесстрашно бросалась в атаку. Игорь словно оказался на какой-то сумасшедшей подлодке - Охэйо уже не пользовался маршевым двигателем и "Аннита" то и дело ныряла в гиперкосмос. Хотя его тело было плотно зажато в упругом противоперегрузочном саркофаге, пол каждый раз уходил у мальчишки из-под ног, а полыхающее небо битвы сменялось гиперпространственной мглой, высоко над которой колыхалась призрачная поверхность Реальности. Они неистово устремлялись к ней - и иногда ослепленный и оглушенный переходом Игорь успевал заметить пугающе близкую тушу крейсера "Амфатары" - к ней, оставляя идеально ровные полупрозрачные хвосты, устремлялись рои белых звёзд, но прежде, чем происходил взрыв, они снова ныряли в переливавшуюся мглу. На тактической схеме, парящей в центре рубки, были видны столь же дикие маневры других кораблей. Они пытались поразить их, но безуспешно, так как "Аннита" мгновенно ныряла в гиперкосмос, "всплывая" вновь уже возле других целей.

   Отличные сенсоры и высокоточный гиперпривод позволяли ей "выныривать" уже внутри сферы вражеской защиты и атаковать так, словно её вообще не было. Огневая мощь её лазерных пушек была, правда, слишком малой, чтобы поражать даже фрегаты - но это и не требовалось. Проникая за экраны, Охэйо давал залп ядерными торпедами, и на столь малой дистанции результат был убийственный. Он умел драться и восемь крейсеров "Амфатары" - каждый в километр длины - превратились в неосязаемую пыль. Но затем торпедные магазины опустели, - а в остальном сражение шло вовсе не так хорошо.

   Флот Федерации, наконец, определился с врагом - и им оказалась совсем не "Амфатара". Даже его фрегаты помимо 16 тяжелых ПКР имели на вооружении по четыре башенных лазерных орудия мощностью в полтора гигаватта. На линкорах таких орудий было тридцать восемь - плюс еще четыре осевых орудия, мощностью по двести гигаватт каждое. Крейсеры Федерального Флота - относительно небольшие по здешним меркам, всего пятьсот метров в длину корабли, были буквально набиты оружием - 25 тяжелых счетверенных лазеров, 15 плазменных орудий, 20 рельсовых - и это не считая тяжелых ПКР и оборонительной мелочи. Защита у них была очень слабой - по сути, крейсер представлял собой реактор с нанизанными на него орудийными батареями - но для корабля, способного извергать сплошной поток огня, защита не слишком и требовалась. Для снарядов они были практически неуязвимы, а от лазеров их неплохо защищало отражающее покрытие. К тому же, к военным присоединились и корабли "Найраваны" - по сути, такие же военные крейсеры, только устаревшие и проданные корпоративным силам. Более крупные и тяжелые - девятьсот метров длины и восемь с половиной миллионов тонн массы против всего двухсот тридцати тысячтонн новейших кораблей - они были, к тому же, гораздо хуже вооружены: восемь рельсовых орудий в четырех башнях, десять счетверенных лазеров и триста противокорабельных ракет. С активной защитой у них оказалось плоховато - но вот пассивная была выше всяких похвал. К тому же, все эти корабли сражались совместно - сильно защищенные корабли "Найраваны" двигались в первых рядах, принимая на себя огонь врага, а крейсера Флота шли за ними, стреляя через промежутки строя. Линкоры прикрывали всю эту формацию своим огнем. Ещё со времен греческой фаланги правильный строй был главным преимуществом регулярной армии - и так осталось даже в эру космических сражений. И, пусть адмиралы Флота сделали трагически неправильный выбор - но воевать они умели.

   Флот повстанцев - он уменьшился уже в несколько раз - отступал, отчаянно огрызаясь. Но адмиралы недаром поставили в первые ряды устаревшие крейсеры. В отличии от более современных (и более дешевых) кораблей, они обладали отменными щитами. Попадая в них, лучи лазеров рассыпались волнами ослепительных радужных бликов. Повстанцы пытались сосредоточить на одной цели огонь нескольких крейсеров, но безуспешно, так как рельсовые орудия противника раз за разом били по ним, разбивая их строй, а иногда и проламывая силовые стены их защиты. Так как координация их сил была хуже, повстанцы не могли помешать этому. Враг тоже нес потери, но это уже не могло им помочь. Крейсеры "Найраваны" атаковали их ракетами, заставляя перебрасывать всю мощность боевых лазеров на их истребление. Наконец, наступил пат: крупные корабли Флота не могли подойти к планете без риска напороться на ответный огонь, а уцелевшие корабли повстанцев были не в силах перехватить бессчетные истребители, стартующие с ударных авианосцев - каждый из них нес их больше пяти тысяч.

   Истребители "Нихеля" первыми устремились в атаку, но лучше бы они этого не делали - десятки одновременно вылетавших из зенитных лазеров синих лучей - условных, разумеется, так как свет не был виден в пустоте - превращали их в мгновенно лопавшиеся пузыри вполне реальной белой плазмы. Некоторые корабли успели уничтожить по тридцать или пятьдесят этих лишенных защитных экранов устройств, прежде чем супердредноуты Флота открыли по ним огонь, превращая повстанцев в пар.

   Спустя две минуты всё было кончено: армада повстанцев превратилась в туманный слой кристаллической пыли. Несмотря на бешеный огонь, часть кораблей смогла прорваться в открытое пространство и через несколько минут ушла в гиперпрыжки. Над поверхностью планеты роями восходили огни ракетных пусков и ионосфера рябила от разрывов - защитная автоматика сбивала падающий мусор, - но сражение, по сути, уже кончилось.

   А ведь теперь наша очередь, как-то отстраненно подумал Игорь. То есть, в "Анниту"-то они вряд ли попадут, она просто уйдет в гипер, но вот наш флот... и флот джангри...

   Сам по себе, потрепанный сражением Федеральный Флот уже не выглядел особенно устрашающе - но вот супердредноуты...

   Каждый из этих чудовищных кораблей нес по двенадцать осевых рельсовых орудий, стрелявших тысячетонными снарядами - по сути, тоже кораблями, этакими брандерами-камиказде. И в дополнение - четыреста пусковых установок, в каждой из которых - 32 ПКР. Плюс артиллерия - 16 200-гигаваттных башенных лазерных орудий, 30 спаренных плазменных, 30 спаренных башенных рельсовых, 500 1,5-гигаваттных лазеров оборонительной сетки... Плюс - сотни истребителей и тяжелых десантных кораблей. Все это упаковано в многометровую броню, прикрыто многослойными силовыми полями и гравитационным генератором, искривляющим само пространство...

   Однако, сюрпризы этого длинного и жестокого дня еще далеко не закончились. Многие, очень многие предвидели возможность катастрофы - и джангри не составляли исключения. Помимо военного флота, вокруг Йэнно Мьюри болталось немало их торговых кораблей. Самым крупным из них был построенный здесь же джемпфрейтер "Панопира" - старый, уже просящийся на списание корабль, который в пылу боя был покинут экипажем. Но вот его бортовые системы работали вполне исправно - и после полученного с "Анниты" сигнала шестьдесят огромных грузовых контейнеров были отстрелены. Затем пироболты разнесли на сегменты сами эти контейнеры - и к Федеральному Флоту понеслись шестьдесят сверхтяжелых противокорабельных ракет, вершины джангрийской оружейной мысли - настоящие монстры размером со старинный морской эсминец и массой в семь тысяч тонн. Они обладали собственной силовой защитой, лазерной оборонительной сеткой и несли на борту по нескольку десятков противо-противоракет. Их пучковые двигатели использовали распад сверхтяжелых ядер - аномалонов и разгоняли их до скорости в шестьсот километров в секунду.

   Хотя половина их мощности уходила на создание оборонительных щитов, до цели дошло только четырнадцать ракет. Многие из них были уничтожены, другие взорвались, прокладывая дорогу остальным. Сами их двигатели служили и боевым зарядом - замкнув накоротко силовые контуры магнетронов, они сжигали аномалоновое ядро в одной наносекундной вспышке, посылавшей в цель пучок ускоренных теравольтажем протонов с убийственной точностью и мощью. Попавшие под залп линкоры мьюри просто испарялись - даже их защита не могла удержать столь чудовищный поток энергии. Супердредноуты отразили удар - но всего через несколько секунд в их щиты ударили уцелевшие ракеты - и в самой середине строя Флота вспыхнули вдруг три чудовищных багровых солнца.

   Главный боевой режим превращал двигатель в миниатюрный пульсар, раскинувший вокруг себя сеть магнитного поля мощностью в десять миллиардов гаусс. Любая материя, попадая в него, текла вдоль силовых линий, словно газ - и неуязвимые супердредноуты буквально разносило в клочья.

* * *

   - Что это было? - спросил Игорь спустя, примерно, минуту - когда чудовищные солнца уже погасли, превратившись в кустистые туманности. Над полем боя царило потрясенное молчание - все три супердредноута были уничтожены, несмотря на гравитационную защиту. Погибла и половина линейных кораблей - и даже один ударный авианосец. То, что осталось от Флота, уже совсем не смотрелось устрашающе.

   - Это главный боевой режим, - спокойно ответил Охэйо. Не Охэйо-сарьют, а принц. - Мьюри забыли, что гравитационное поле не экранирует магнитного.

   - Это то, что ты придумал? - спросил Игорь.

   Охэйо кивнул.

   - Как и любой нормальный парень, я клялся защищать Родину. Защищать её, как солдат, я не мог. Но я смог сделать кое-что другое.

   - Ты действительно хороший человек, - ответил Игорь. - И на своем месте. Всё правильно.

   - Да. Но вы уничтожили их флот и открыли дорогу, - каким-то странным, очень нехорошим голосом сказал вдруг Охэйо-сарьют. - Смотрите...

   На Йэнно Мьюри вспыхнуло ослепительное солнце - даже здесь, за много тысяч километров, Игорь невольно закрыл рукой глаза. Сердце у него противно сжалось. Отсюда уже плохо различались очертания материков и океанов и нельзя было представить, где произошел взрыв. Если это в столице... то Лина...

   - Мультигигатонный взрыв, - сказал принц. - Термоядерный. Ну-ка...

   Ослепительное солнце вдруг выросло, заняв весь экран - потом начало гаснуть и исчезло. Похоже, всё, происходящее вокруг яхты, записывалось - и теперь принц пустил запись в обратную сторону. Над синей дымкой атмосферы осталась висеть темная черточка корабля. Возле него повисло несколько строчек - данные бортового транспондера.

   - Автоматический грузовик "Сулкарай", приписан к порту Нова на Джаггане. Но ведь это... джаго... они!!!

   - Ещё! Ещё летят! - заорал сарьют, переключая экран. На нем появилась дюжина - нет, две точно таких же грузовозов. Их двигатели работали на полной мощности, а траектории упирались в планету, как мечи. Сомнений не оставалось - они шли на таран. Остановить их мьюри уже не могли - первый, предательский, взрыв вывел из строя все защитные системы.

   - В каждом из них - термоядерная бомба мощностью в пятьдесят гигатонн. Если хотя бы половина прорвется - планете конец, - констатировал принц.

   Игорь осмотрелся в поисках кораблей мьюри. Увы - после ракетной атаки "Панопиры" от их флота мало что осталось. Перехватить корабли-убийцы было просто некому. Хотя...

   - По кораблям джаго - огонь! - скомандовал Цесаревич. Игорь догадался, что он всё это время держал связь с эскадрой. И не просто держал, но и командовал.

   Для человека со стороны такая команда показалась бы глупостью - с самого начала заварушки земная эскадра уходила от планеты и сейчас была уже так далеко, что корабли-брандеры оказались вне зоны досягаемости орудий. Ракеты же к ним просто не успевали.

   Обычные ракеты.

   На пути кораблей-брандеров начали появляться вспышки - не адские солнца мультигигатонных детонаций, а почти безобидные с такого расстояния взрывы стандартных тридцатимегатонных боеголовок. Вот первый браднер развалился на куски, за ним - второй... потом всё же полыхнул адский огонь - на третьем сработала система детонации. Но заряды перехватчиков продолжали взрываться - и уже очень скоро от эскадры кораблей-убийц не осталось ничего.

* * *

   Игорь с трудом перевел дух. На его глазах земляне спасли жизни восьми миллиардов человек - дети другого солнца, мьюри тоже оставались людьми. Пусть многие из них считали землян врагами - но даже враг должен пасть в честном бою, а не безоружным, от предательского удара подлого зверья.

   - Джаго что - окончательно сошли с ума? - удивленно спросил Охэйо-сарьют. - Они что - не понимают, что даже если они уничтожат домашний мир мьюри - у колоний хватит сил стереть их с лица Вселенной?

   - Ненависть, сударь, - спокойно ответил Цесаревич, - затмевает рассудок. А джаго ненавидели мьюри с самого начала - как ненавидят они все народы, не происходящие от их корня - и нас, и сторков, и мьюри тоже. Увечные душой всегда люто ненавидят тех, кто служит напоминанием об их убожестве. Вероятно, они уже очень давно планировали эту операцию. А, очень может быть, и приложили руку к организации смуты. И их адский план наверняка бы удался - если бы не мы.

   Охэйо-принц хмыкнул.

   - Все мы судим о других по себе. Джаго тоже. Но для них гибель соплеменников - большой праздник, ведь тогда выжившим остается больше земли и жратвы. Они и представить не могут, что некоторые - не прощают.

   Игорь невольно посмотрел на экран. Ему открылось сюрреалистическое зрелище: брандер взорвался в верхних слоях атмосферы и там, где поток излучения ударил в планету, образовался... нет, не гриб, а фантастическая система из трех почти совершенно правильных дымовых колец диаметром в сотни километров - а в самом центре сияло белое, ослепительное пламя, над которым прямо в космос поднимался зыбкий, призрачный конус превращенного в плазму воздуха. Кольца медленно вращались, проблескивая в разрывах туч огнем и неотвратимо расползаясь в стороны - а в самом центре было видно, как по поверхности планеты растекается во все стороны матовобелое сияние взрыва. Вокруг огненно-дымных колец над планетой висела бесформенная серая мгла. Представлять, что там творится, было страшно. Число жертв этого взрыва, окажется, должно быть, чудовищным.

   - Температура двенадцати тысяч квадратных километров поверхности под нами превышает десять тысяч градусов, - принц говорил каким-то совершенно незнакомым, хрипловатым голосом. - И радиация. Несколько миллионов рентген. Это означает...

   - Я знаю, - мягко сказал Охэйо-сарьют. Он, наконец, разобрался с приборами и нанес место взрыва на карту. - Диаметр кратера - впрочем, он наверняка будет доверху заполнен магмой - превышает тридцать километров. Всё живое на поверхности планеты уничтожено в радиусе трехсот километров. Только убитых будет больше сорока миллионов. А если взять раненых, контуженных и просто облучившихся - то число их возрастет ещё раз в двадцать. Каждый десятый из тех, кто живет на этой несчастной планете.

   - Честью моего рода я клянусь покарать совершивших это, - спокойно сказал Цесеревич. Игорь уже знал, что ТАК спокоен он бывает лишь в нечастые минуты крайнего бешенства.

   Принц повернулся к нему. У него тоже было спокойное лицо. СТРАШНО спокойное.

   - Я тоже. Но, сколько бы мы им не мстили, убитых уже никто никогда не вернет, понимаешь? И - их дети тоже никогда не появятся на свет. И дети их детей. Разве наша месть утешит погибших? Или хотя бы нас - тех, кто видел и не предотвратил всё это?

   Игорь очень хотел знать, что на ЭТО ответит Цесаревич - но земляне бы никогда не простили такого - и Игорь знал, что мьюри не простят тоже. Хорошо хоть, что взрыв произошел в тысяче миль от столицы - и ни Лина, ни Вайми не должны были пострадать.

   Мальчишка не знал, что именно здесь, в Озерном Краю, среди роскошных отелей, на пятикилометровой глубине скрывался подземный город - настоящая, а не парадная резиденция Федерального правительства. Чудовищный удар термоядерного молота вмял геологические пласты в недра планеты, превратив владык Федерации и всё их окружение в тонкую прослойку в спрессованных взрывом породах.

* * *

   - Джаггану конец, - сказал принц. - Чем бы ни кончилась эта война, выжившие мьюри не успокоятся, пока не прибьют к стене труп последнего джаго во Вселенной. И мы им в этом поможем, клянусь Небом. У нас тоже есть, за что платить. Кстати, а чем вы их так?

   Цесаревич с усмешкой покачал головой.

   - Не думал, что стану об этом говорить - но после того, что сделал ты... У нас есть гиперракеты - то есть, ракеты, которые летят к цели не в обычном, а в гиперпространстве - и летят очень быстро, смею заметить.

   - Но разве можно поставить гипердвигатель на ракету? - удивился принц.

   - Нельзя. Её катапультирует в гиперпространство двигатель корабля. Всё, что есть на самой ракете - это простейший стабилизатор, который удерживает ее в гиперкосмосе - да и то, лишь до назначенной точки выхода.

   - А система наведения? Нашим ученым так и не удалось решить эту проблему. Нельзя наблюдать за реальными объектами из гиперпространства... если ты не Аниу.

   - Инерциальная. Такими ракетами можно стрелять лишь по неподвижным целям - или по целям, траектория которых известна - как вот сейчас. В маневреном бою толку от них немного.

   - Зато такая ракета может "вынырнуть" даже внутри цели - и уничтожить любой корабль. Квиты, - подытожил принц. - Мы умеем больше, чем думали друг о друге.

   - Пьеса ещё не закончена, - сказал вдруг Охэйо-сарьют с изрядной долей яда. - Похоже, что пришел лесник.

   - Что?

   Игорь повернулся к экрану. Непонятно, откуда сарьют узнал старинную земную шутку о немцах, партизанах и леснике - но суть дела она передавала точно.

   Эскадра Аниу не принимала никакого участия в начавшейся заварушке - а сумасшедших, готовых задеть её, не нашлось. Когда в припланетном пространстве вспыхнул бой, все восемь кораблей начали сходить с орбиты - на малой тяге, потому что мощность аннигиляционного реактора каждого из них достигала уже такого уровня, где энергию меряют не в киловаттах, а в тоннах - он мог превращать в излучение тридцать шесть тысяч тонн материи в секунду - и если бы лучевой поток такой мощности ударил в Йэнно Мьюри, с планеты просто сорвало бы атмосферу. А реактор крейсера был еще на порядок мощнее - причем, вся эта мощь могла быть направлена в осевой суперлазер, способный поражать цели на расстоянии в миллиарды километров. Аниу держали на окраине системы дюжину таких крейсеров - сейчас они вышли из гиперпрыжка точно в промежутках строя своих грузовых кораблей. Такая точность смотрелась впечатляюще - а огневая мощь крейсеров впечатляла ещё больше. Помимо осевого орудия каждый из них нес ещё восемь башенных, мощностью по 2200 тераватт - и на любой наличный в системе корабль этого хватало вполне.

   - Что они здесь делают? - удивленно спросил Игорь.

   - То, что им давно стоило сделать, - ответил Охэйо-сарьют. - Смотрите. Там только два крейсера, остальные десять - десантные корабли.

   С десантными кораблями Аниу Игорь уже был знаком - много читал о них, когда писал доклад об этой расе. Осевых суперлазеров на них не было - зато каждый из них нес восемнадцать тысяч истребителей, тридцать шесть тысяч десантных челноков - и восемь миллионов солдат. Что ж, всё правильно: нельзя занять планету, угрожая сжечь её с орбиты. Каким бы мощным ни было оружие, никакая территория не может считаться захваченной, пока по ней не пройдет пехотинец. Невероятно, но крейсеры Аниу вообще не несли экипажей, будучи полностью автоматическими, как и их бортовой флот. Игорю это казалось диковатым: погибать на войне, конечно же, страшно и ужас как не хочется - но доверять защиту Родины машинам... Пусть даже эти машины и лучше - но есть вещи, которые не доверяют никому, потому что каждый должен делать их сам. А тот, кто перекладывает заботы на чужие плечи, становится... правильно, слизняком, который рано или поздно, но неизбежно попадет под даже не безжалостный, нет - равнодушный чужой сапог. Ужас Верхнего Края, Богомолы, о которых земляне уже наслышались, тоже когда-то были всего лишь боевыми машинами - пока вконец обленившиеся создатели не наделили их разумом и правом принимать решения. Они никак не ожидали, что первым же решением машин станет уничтожение создателей - как бесполезной паратизической прослойки, вредно влияющей на бюджет и расхищающей ресурсы государства...

   - Так, пошла передача, - сказал принц. - Требуют немедленно прекратить огонь и не препятствовать высадке гуманитарных сил, которые займутся раздачей... гуманитарной, ясен пень, помощи и... обучением?! Круто берут, однако.

   - Каким обучением? - спросил Игорь. В его представлении десант на планету выглядел несколько иначе.

   - Жизни при коммунизме, разумеется. А если кто-то будет учиться плохо - то его можно и простимулировать. Лассой, например. Она у каждого "миротворца" Аниу есть.

   Мальчишку передернуло от отвращения. Андрюшка Ворожеев кое-что рассказал ему о знакомстве с этим устройством, позволявшим управлять ощущениями и даже эмоциями другого человека - и Игорь больше не удивлялся тому, что на Земле за создание таких вот игрушек издавна полагалась смертная казнь. У Аниу же лассу имел каждый - как каждый землянин имел комбрас.

   Мальчишка даже не мог представить, как вообще существует такое общество - обычно создатели всяких оргазмотронов вымирали очень быстро. Должно быть, у Аниу за долгие века выработался своеобразный иммунитет к этой дряни - но у их соседей его не было, и все попытки Аниу поделиться с ними своим "счастьем" неизменно кончались вымиранием последних от избытка удовольствия и полного истощения сил. К тому же, он теперь знал, ЧТО Охэйо имел в виду, говоря "простимулировать". Использовать для принуждения боль - это обычно, это отлично помогало от лени, и даже в Лицеях порой прибегали к таким методам. Но вот использовать для принуждения удовольствие... вот в этом было что-то, невыразимо мерзкое.

   Игорь знал, что в старину, когда на Земле еще существовали наркотики, их не только продавали для наживы, но и раздавали даром - чтобы получить армию рабов, готовых ради дозы не только на убийство, но и на любое злодейство. Аниу рабы были не нужны - они действовали совершенно бескорыстно и искренне считали, что несут всем счастье.

   С таким вот подходом мальчишка еще не сталкивался. Он знал, что зло обычно порождает неуемная жажда счастья для себя и любым способом. Но вот что жажда осчастливить всех вокруг может стать еще намного худшим злом - такая мысль была для него в новинку. На Земле "помочь" - значило просто выручить из беды. Большой или малой, опасной или смешной - но беды. А счастье... его же нельзя дать, его можно только добиться - самому, самостоятельно, иначе какое же это счастье? Когда он, Игорь, побеждал в соревнованиях - немалой, прямо скажем, ценой - он был счастлив. Но если бы звание победителя ему преподнесли за просто так, за красивые глаза - он почувствовал бы себя оскорбленным и даже униженным - как любой нормальный человек, которому бросили подачку. А раздавать подачки насильно, под прицелом зависших на орбите крейсеров, способных смести с лица планеты всё, вплоть до гор - это было уже надругательством над самим понятием справедливости, и всё существо мальчишки восставало против такой вот "помощи".

   - Неужели мьюри согласятся с этим? - возмущенно спросил он, потому что хорошо понимал, ЧЕМ закончилось бы предложение такой вот "помощи" Земле - любой из землян предпочел бы умереть в бою, чтобы не попасть в чистую просторную клетку с обильным кормом.

   - Многие, очень многие согласятся, - хмуро ответил принц. - Они УЖЕ приучены жить ради того, чтобы потреблять удовольствия. Единственное, что еще удерживает их от превращения в скотов - это необходимость работать, чтобы получить деньги на эти удовольствия. Всё же даже в капиталистическом обществе есть свои плюсы - оно безжалостно карает совсем уж откровенных бездельников. А тут им предлагают то же самое - но уже совершенно даром. Конечно, Аниу по мере сил постараются устранить слишком уж явные пороки - а уж привить свою культуру они попробуют тут обязательно - но самая суть потребительского общества останется тут неизменной. У самих Аниу девяносто восемь процентов населения такие же и ничего страшного они тут не видят. Там-то потребляют высшие достижения искусства и культуры, в основном - на борту звездолета, даже огромного, с материальной роскошью особо не забалуешь.

   Игорь знал, что с планет Аниу выжили Богомолы - с помощью таких милых средств, как релятивистские ракеты и бомбы с антиматерией - что, по идее, никак не способствовало столь бурному росту гедонизма. Вероятно, при столь высоком развитии автоматики, абсолютное большинство населения было Аниу совершенно не нужно - для управления промышленностью и развития науки вполне хватало того самого активного полумиллиарда. Но еще одним проклятием их расы и ловушкой для неё стало биологическое бессмертие - даже практически полное прекращение рождаемости, неизбежное при очень высокой стоимости жизни на борту космических кораблей и неизбежной ограниченности ресурсов не помогло им отрегулировать численность населения - напротив, привело к неизбежному застою и сделало любые перемены в обществе, мягко говоря, затруднительными. Это была совершенно чуждая Земле цивилизация - как по своему образу жизни, так и по основным ее целям. Игорь это понял ясно, когда писал свой отчёт... совсем недавно, а кажется - миллион лет назад.

   - Всё равно, многие будут против, - упрямо повторил мальчишка. - Вайми, например - помнишь, я тебе о нем рассказывал? Ну никак я не поверю, что он согласится не вставая с дивана жрать, да галактических классиков почитывать. Человек должен сам что-то делать - иначе это уже и не человек.

   - Не волнуйся - самых активных членов здешнего общества Аниу... как это сказать? Да, кооптируют, - ответил Охэйо. - И дело для них найдут, не волнуйся. Отправят на передовую - воевать с Богомолами. Или в шарашке какой-нибудь научной вкалывать. Только решать что-нибудь важное им не дадут, с этим у Аниу строго. То есть, может быть и дадут, но только тем, кто уже полностью проникся.

   - Типа, я буду воевать, а за моей спиной будут такое вот "счастье" распространять? - зло спросил Игорь. - Да фиг я на это соглашусь! Сами пусть с машинами воюют, а не фигней своей всех вокруг достают!

   - Никогда не забывай - всё, что у них есть, Аниу создали сами, - ответил Охэйо. - То, что они могут позволить себе превратить абсолютное большинство своего населения в пассивных потребителей культурных и разных прочих благ, всего лишь означает, что элита их общества чертовски хороша. Уверяю тебя - они-то отлично понимают, что делают, зачем и почему. Они ЗНАЮТ, что сопротивление будет, и даже отчаянное. По старинным, но до сих пор правильным канонам для полного контроля за населением оккупированной страны на сто человек нужен один солдат. Именно поэтому их сюда прислали восемьдесят миллионов. А вторым эшелоном наверняка прибудут и осназовцы - потому, что здесь развелось огромное количество сволочи, и убивать им все равно придется, причем, много. Только вот КОГО убивать - осназовцам обычно всё равно. Аниу далеко не пусечки - непрерывная война, знаешь, не способствует развитию гуманизма. Если она чему-то и способствует, то разве что расхождению углов - чем больше розового меха внутри, тем длиннее шипы на броне снаружи. Когда тебя в любую минуту могут аннигилировать - то каждый день живешь, как последний. Я думаю, что началось всё именно с этого. А кончилось желанием сделать счастливыми всех, до кого выйдет дотянуться. Богомолы с нашей точки зрения совершенно безумны, фоморы в сравнении с ними образец логики и разума - а безумие, знаешь, заразительная штука. Особенно, когда тебе нужно понять безумного противника. Мьюри еще повезло, что к ним повернулись розовой стороной - а не той, что с шипами. Хотя... Там же наверняка не только "миротворцы", там и Пастухи есть...

   О Пастухах Игорь уже знал. Формально эта милая организация следила за чистотой культуры Аниу - на деле же усердно пресекала все отклонения от "генеральной линии", то есть, по сути, была политической полицией. На двадцать четыре миллиарда населения у Аниу приходилось 144 миллиона Пастухов - одно это говорило о том, что принудительное счастье там нравится далеко не всем. Правда, к чести Аниу, они сами не слишком-то жаловали эту организацию - или, быть может, в родной среде у нее уже просто не осталось работы, потому что в гедонистическом обществе грань между извращенной прихотью и сознательным нарушением закона становится неразличимой. Так или иначе, но в основном эта публика работала в Союзе Аниу, на тех двухста восьми планетах, которые Аниу смогли-таки затащить в свое царство всеобщего благоденствия. Суммарное их население приближалось к триллиону - так что дел у них наверняка хватало.

   Игорь невольно усмехнулся. В Русской Империи политической полиции не было никогда, с самого дня ее рождения. Основную массу мерзавцев и предателей смели еще Серые Войны - а жить в Империи было так удобно, что бороться с ней могли разве что сумасшедшие. Такие тоже находились, к сожалению - но в таком исчезающе ничтожном количестве, что держать какую-то структуру для борьбы с ними просто не имело смысла. К тому же, любой землянин теперь хорошо знал эту мерзкую породу и был приучен с ней не церемониться. Дворянин же мог ПОЧУВСТВОВАТЬ мерзавца. Некоторым удавалось скрываться и от них - но лишь пока они держали в узде собственные порочные наклонности. Кое-кто даже успевал нанести серьезный вред - прошлогоднее дело Карева было у всех на слуху - но ни у кого, даже у самых коварных и хитрых подонков, еще не выходило сотворить зло дважды. Кара за совершенное настигала их быстро и неотвратимо. И наглядно - так, что повторять их "подвиги" обычно не тянуло никого. Однако, Пастухи играли в Союзе ещё и роль разведки - и сомневаться в том, что они приложили руку и здесь, не приходилось.

   - Интересно получается, правда? - сказал вдруг принц. - Кто-то подталкивает "Амфатару" и компанию начать войну против собственного народа - а потом появляются спасители в белом и наводят порядок. Странно, что они не сделали этого раньше - как минимум весь последний век такая возможность у Аниу была. Собственно, они и в поводе не очень-то нуждались. Могли просто послать эскадру - и всё. Но не послали... не посылали до сих пор. Похоже, что и там есть свои подводные течения...

   Игорь невольно вздрогнул - принц не мог прочитать его мысли, но у умных людей они часто приходят в голову одновременно.

   - Ты хочешь сказать, что это они подтолкнули "Амфатару" устроить провокацию? - недоуменно спросил он. - Но это же само по себе преступление!

   Принц скривился, словно раскусил недозрелый лимон.

   - Во имя счастья всем даром можно пойти ещё и не на такое. А уж сотрудников "Амфатары" им никак не было жалко.

   - Не слишком-то хорошо у них получилось, - сказал Игорь. - Если бы не мы - они бы прибыли к радиоактивному кладбищу.

   - Я думаю, никто не мог представить, до какой степени джаго свихнулись от своей ненависти, - ответил принц. - Так что они нам обязаны - только толку-то...

   - И восстание у них плохо получилось, - добавил мальчишка. - Военные его разбили.

   - Нет, как раз тут всё прошло правильно. Злобные угнетатели начали топить в крови восстание трудящихся - и тут как раз прибывают спасители. Вполне возможно, что Пастухи приложились и к этому - тем более, что это дает Аниу отличный повод лишить мьюри военного флота.

   - Для нас, землян, такие игры отвратительны, - заметил Цесаревич. - Мы предпочитаем честный бой с врагом, даже если он тяжел. Потому что слово Честь для нас - не пустой звук. А нечистая совесть способна сожрать даже самого отъявленного мерзавца.

   Принц усмехнулся.

   - А разве я говорил, что хороши? Отвратительны, конечно. И особенно потому, что все эти мерзости совершаются во имя Добра. Аниу могли просто захватить Йэнно Мьюри в любой момент - причем, многие бы их поддержали! - но тогда им пришлось бы сражаться. А что до совести - то против творящих зло во имя добра, да еще с искренней убежденностью в правоте своего дела, совесть, к сожалению, бессильна. Взяток они, конечно, не дают, к шантажу тоже не прибегают - это ниже их достоинства. А вот сознание перестроить полностью - это, по их мнению, не зло, а всего лишь социальная терапия. У них и наказаний-то никаких нет - если что-то сотворишь, то тебе мозги вправят сразу, за государственный счет, и гуляй.

   Игорь поёжился. В Империи тоже гноить людей в тюрьмах было не принято - но лишь потому, что за мелкие проступки наказывали публично и физически или просто заставляли возместить ущерб трудом. За тяжелые же преступления кара была одна - смерть. "Виновного прости или убей!" - этот принцип в Империи действовал неукоснительно. Когда каждый человек носит Закон в душе - нужды в писаных законах становится очень немного.

   - Это что же получается? - возмущенно сказал мальчишка. - Если им попадется какой-нибудь убийца, маньяк - они его просто вылечат и отпустят? И даже не подумают, каково родным и друзьям убитых от того, что эта тварь рядом с ними ходит, как равная?

   - Именно так, - Охэйо кивнул. - Ты думаешь, Аниу как здешние умельцы действуют, которые просто блоки в сознание вбивают? Ну так сильный человек такой блок всё равно сломает - а слабый свихнется скорее всего, от подсознательного принуждения. Нет, тут всё хитрее. Аниу не связи в сознании меняют, а воспоминания. Человек же не просто так что-то решает, а на основании того, что он помнит. Раз воспоминания другие - то другие и решения. А что ты после этого - уже и совсем не ты, а другой человек - ну так ведь никакого насилия! Убить - это нельзя, это зверство. А заменить одну личность другой - это то же самое, но гуманно и безболезненно. Обычная мера социальной гигиены... И даже, с точки зрения Пастухов - бескорыстная помощь на грани подвижничества. Дело-то ведь сложное, фальшивые воспоминания - это огромный объем информации. Тут интеллектронные компьютеры нужны со специальными программами для её выращивания. А потом всё это еще надо и записать аккуратно, чтобы точно встало на место стертого и окружающей реальности противоречило не слишком нагло, к тому же. Дело тонкое, требующее большой квалификации и опыта. Вот почему, я думаю, они раньше сюда не полезли - не могли производство фальшивых воспоминаний наладить, для такой большой цивилизации, как Йэнно Мьюри, это сложно.

   Игорь помотал головой. В его представлении всё это было самой настоящей черной магией, чистым, концентрированным Злом. Сторки, например, тоже умели делать такие вещи - но для создания нерассуждающих солдат или рабов... и они никогда не хвалились тем, что несут таким образом благо.

   - Мерзость какая, - сказал он. - Честнее уж просто убить.

   - А это, - вдруг ответил Охэйо-сарьют, - как, впрочем, и всегда - зависит от намерений и от умения, конечно. В Йэннимуре, например, есть машины для принудительной загрузки знаний всем, кто попадает в радиус их действия. А можно еще и совести добавить. Или воображения. Или ума - чтобы сам клиент понял, что натворил. Вот ЭТО иногда жестоко - действительно жестоко, по-настоящему. Но без этого иногда просто нельзя, не получается иначе. Не убивать же всех подряд, в самом-то деле...

   - А если их много? - спросил Игорь. Придумать возражения против принудительного вкладывания ума сразу у него как-то не получилось.

   - У каждого симайа есть такая способность. Ты вот, например, можешь просто приказать умереть обычному человеку. Взрослый дворянин, - он посмотрел на Цесаревича, - я думаю, может гораздо больше. Для Сущности, даже небольшой, тут вообще нет препятствий. Ну а для Сущности великой изменение всего окружающего - ее естественное свойство, хотя так высоко мы забираться не будем... Конечно, с помощью корабельных систем можно изменить сознание населения целой планеты - хотя обычно симайа так не делают... Можно даже так незаметно вмешаться, чтобы они сами себя уничтожили - я думаю, что Иннка может много чего рассказать на этот счет, это часть ее работы...

   - Воевать так - бесчестно, - резко ответил Цесеревич.

   - Травить тараканов дустом - НЕ бесчестно, - спокойно ответил сарьют. - Во Вселенной много дряни, которая не заслужила ни достойной жизни, ни даже достойной смерти. Есть просто дерьмо, которое нужно выгребать.

   Игорю очень хотелось узнать, ЧТО ответит на это Цесаревич - но услышать ответ ему было не дано. Пространство между планетой и флотом Аниу изогнулось и вспыхнуло - из гиперпространства выходил ОЧЕНЬ крупный объект.

   Игорь не очень удивился, увидев супердредноут мьюри - ещё один. Но этот чем-то отличался от других - такой же плоский ограненный массив, похожий на широкий каменный наконечник копья - но какой-то горбатый, больше похожий на панцирь черепахи.

   И...

   И...

   И в следующий миг кошмарные, грозные корабли Аниу - все двадцать - превратились в ослепительные солнца.

* * *

   ...Несколько секунд в рубке "Анниты" царило потрясенное молчание. Онемели все - даже те, кто понимал, что случилось. Ослепительный свет взрывов залил и разбелил экран - Игорь даже почувствовал тепло. Потом сияние начало слабеть...

   Там, где только что висела армада из двадцати одетых в неразрушимый нейтрид громадин массой по триллиону тонн каждая, сейчас вспухало колоссальное облако раскаленного газа.

   - Ну вот, теперь вы имеете представление, на что похожи войны в Верхнем Крае, - неожиданно спокойно сказал принц.

   - Что это было? - спросил Игорь. Голос у него дрожал и он почти выкрикнул снова: - ЧТО ЭТО БЫЛО?

   - Инвертор барионного заряда - или, проще говоря, аннигилятор второго рода, - так же спокойно ответил Охэйо-сарьют. - Технология Богомолов, разумеется. Эта штука превращает обычное вещество в антиматерию - как и любой фотонный привод, но принцип там совершенно другой. Аниу до такого не допрыгнуть ещё тысячу лет как. А может, и вообще никогда. Хороший облом, да? Два крейсера - это для Аниу мелочь. А вот десять процентов десантного флота - это уже серьёзнее. Десять процентов всех наземных сил - это уже совсем серьёзно. А пара миллионов специально подготовленных Пастухов - действительно нехорошо, потому что у Аниу серёзные проблемы с восполнением потерь живой силы... Мьюри тоже далеко не дураки. Они искали способ отразить агрессию - и, наконец, нашли. По странному совпадению тот же, которым Богомолы остановили экспансию Аниу в Верхнем Крае.

   - О небо и горы, здешние идиоты хотя бы понимают, с КЕМ связались? - теперь спокойствие изменило и принцу. - Враг Богомолов - это ЖИЗНЬ. Вообще. Любая. Да, конечно, они окажут любую помощь, чтобы сокрушить с тыла то, что не смогли снести атакой в лоб. Но неужели кто-то верит, что уничтожив Аниу, они остановятся?

   - С таким оружием мьюри сами их остановят, я думаю, - предположил Игорь.

   - Когда рыба глотает наживку, она не может заглотить одного червяка, а крючок игнорировать, - ответил принц. - Барионный инвертор - это лишь вершина айсберга. У Богомолов много технологий. Технологии бессмертия - путем переноса сознания в машину. Технологии расширения сознания с помощью имплантов. Технологии киборгизации. А кто из здешних толстосумов не желал бы жить вечно? Желающих получить сверхспособности - хотя бы и путем превращения в полуробота - у мьюри тоже хватит.

   Игоря передернуло. Он тоже хотел бы стать быстрее и сильнее - но встраивать в свое тело механические элементы? Брр! Лучше умереть.

   - Только в итоге никаких мьюри уже не будет, а будут только миньоны Богомолов, - безжалостно закончил принц. - Глупо думать, что можно выиграть у шулера его же картами. О, он разворачивается...

   Супердредноут в самом деле разворачивался. Не оставалось сомнений, что второй его целью станет земной флот.

   - Всё, довольно, - сказал Цесаревич - его слова были словно бы выкованы из брони и вставали в воздухе в военный строй. - Код "омега".

* * *

   С самого начала сражения земной флот уходил от планеты. Его корабли не были скучены в одном месте, а размещались в припланетном пространстве довольно свободно. На высоте шести тысяч километров - там, где вокруг планеты крутился вспомогательный флот из грузовых и ремонтных судов - осталась хрупкая, ажурная конструкция диаметром в триста шестьдесят метров и массой более восьми тысяч тонн - её собрали уже здесь, из привезенных в трюмах деталей. Приказ Цесаревича в один миг достиг флагмана - и, уже в форме машинного кода, вернулся обратно.

   В один и тот же миг взорвались девяносто шесть термоядерных бомб, закрепленных на углах конструкции. Каждая из них была лишь "лампой накачки" для гамма-лазера мощностью в шесть тысяч тераджоулей. И все эти джоули, выброшенные коническими нановолоконными матрицами, ударили не наружу, а внутрь, сходясь в одной точке. Вовсе не пустой - в центре, в хитроумной магнитной ловушке, парил крохотный сферический сгусток очень странной материи - бозонной плазмы, состоявшей не из протонов и нейтронов, а из пи-мезонов и других, более тяжелых частиц. Диаметром всего в микрометр, он весил больше тонны. Чтобы создать его, возле Плутона построили сферу из сверхмощных ускорителей - массой в девятнадцать миллиардов тонн и восемьдесят миль в диаметре. Все это понадобилось лишь для того, чтобы превратить ядро из восьми тонн урана вот в это.

   Сейчас в это микронное ядро ударил поток гамма-излучения мощностью в сто сорок четыре мегатонны, в один миг сжав его до размеров атома. Концентрация энергии оказалась столь высока и столь специфична, что само пространство вскипело, выбросив часть заключенной в нем бесконечной энергии - во все стороны со скоростью света понеслась волна возбужденного вакуума, сокрушая не только материальные тела, но и самую структуру метрики.

   Через ничтожно малую долю секунды ударная волна погасла, исчерпав энергию - но всё, что находилось в радиусе пяти тысяч километров, уже распалось на элементарные частицы.

   От супердредноута мьюри, созданного по непревзойдённой технологии машинной цивилизации Богомолов, не осталось никаких следов.

   На сей раз тишина воцарилась не только в рубке "Анниты". Стало тихо во всей системе Йэнно Мьюри. Совсем. Мертво.

   И голос Цесаревича прозвучал в этой тишине, как гром небесный.

   - Я, наследник престола Русской Империи, приказываю всем, кто поднял против нас оружие, прекратить огонь и сдаться.

* * *

   - Круто играете, - сказал Охэйо-сарьют, когда остатки Федерального Флота сообщили о капитуляции. - Очень круто. Вы ведь притащили сюда эту штуку, чтобы уничтожить Йэнно Мьюри, если они всё-таки решат начать против вас войну?

   - Да, - спокойно ответил Цесаревич. - Для меня выживание Империи... и Земли - не пустой звук, сударь. Но я очень рад, что нам не пришлось применить эту... вещь по её прямому назначению.

   - Тем не менее, вы и Федерация Йэнно Мьюри отныне находитесь в состоянии войны.

   Цесаревич холодно улыбнулся:

   - Сколько её осталось - той Федерации? Да и война началась ещё в миг, когда мьюри злодейски напали на наше посольство. Покушение на мою особу - это, в масштабах Галактики, мелочь. Но убийство людей, за которых я несу ответственность - это нечто совершенно другое. Если мы после всех попыток мирного контакта были атакованы, значит, была атакована Земля, ибо это она нас сюда послала. Поэтому Земля может через нас ответить. Надеюсь, что вы знаете эту старинную поговорку. Nemo me impune lacessit.

   - Никто не нападет на меня безнаказанно, - мгновенно перевел сарьют, демонстрируя отличное знание изучаемой только в земных Лицеях древней латыни.

   - Да, сударь. И Русская Империя, и Англо-Саксонская Империя стоят именно на этом. Нападение на любого гражданина Империи является нападением на Империю. На этом мы стоим и сходить с этого не намерены. Как бы тяжело это ни было. Через две недели объединённый флот Земли выступит в поход. Как и флоты всех наших союзников.

4. ТУЗЫ, КОРОЛИ И ДЖОКЕРЫ .

ЙЭННО МЬЮРИ.

205-й год Галактической Эры.

   - Так. Похоже, что продолжения не будет, - сказал Охэйо-сарьют спустя, примерно, минуту. В голосе его прозвучало отчетливое разочарование, хотя Игорь даже представить не мог, что ещё тут может случиться - после всего этого.

   Сарьют коснулся чего-то на пульте - и кресло раскрылось, словно цветок, выпустив его на волю. Охэйо тщательно и с чувством потянулся, поднявшись на пальцы босых ног. Вслед за ним из кресел выбрались и остальные.

   - Я полагаю, сударь, что нам следует о многом поговорить, - сказал Цесаревич, многозначительно глядя на двух стоявших перед ним Охэйо - совершенно одинаковых, однако спутать их было невозможно.

   Игорь заметил на его лице добрую усмешку охотника-таксидеримиста, поймавшего на мушку интересный экземпляр. Охэйо тоже ее заметил - и, более того, истолковал её совершенно правильно.

   - Прошу меня простить - но... как это сказать? Да - моё время, к сожалению, вышло.

   Пространство на экранах "Анниты" всколыхнулось - словно пруд, в который бросили камень. В тот же миг яхту ощутимо тряхнуло. Совсем рядом с ней возник странный корабль, похожий на... да совершенно ни на что не похожий - плоский, изящно сужавшийся в центре, что делало его более узкую переднюю часть похожей на голову кобры. Странный рисунок стыков или швов лишь подчеркивал сходство. И он был красив -страшной, нечеловеческой красотой космических бездн. Он был фиолетово-черный, лишь вдоль узкой кромки зубчатыми сегментами тянулась полоса фиолетово-белого, невыносимо чуждого, туманного сияния. Мощь, мощь - самая ткань Реальности вокруг него становилась зыбкой, как туман. Игонь понял, что видит личную яхту Анхелы. Точнее говоря, сама эта яхта и БЫЛА Анхелой - её видимым сейчас воплощением.

   - Это Анхела, - подтвердил сарьют. - "Омега". Её... катер. Да, сейчас, - он уже обращался к кому-то, кого здесь не было. Потом шагнул, словно на невидимую ступеньку - и замер, стоя прямо в воздухе. Похоже, что уходить обычным путем, через шлюз, он не собирался.

   - Подождите, сударь, - сказал Цесаревич.

   Охэйо повернулся к нему.

   - Я думаю, что лицеист Сурядов может дать вам все необходимые разъяснения, - сказал он с очаровательной невинностью.

   Добрый взгляд охотника-таксидермиста переместился на мальчишку - и Игорь мысленно застонал. Вот ведь ехидна! Теперь именно ему придется объясняться с Цесаревичем. И с подполковником Алябьевым. И с Андреем Даниловичем. И с доктором Анисимовым. И... да, пожалуй, с половиной земной делегации. Не то, чтобы он боялся этого - каждое слово той беседы он запомнил наизусть - но всё же, не он должен был быть на этом месте...

   - Успехов вам в ваших начинаниях, - Охэйо прижал к груди скрещенные руки и слегка поклонился. - Прощайте.

   Пространство вокруг него выгнулось пузырем, размазавшим очертания фигуры, словно кривое зеркало. Игорь напрягся - непонятно почему, он ожидал, что пузырь сейчас схлопнется с оглушительным треском. Но столь же плавно пространство разгладилось - и от Охэйо не осталось никакого следа.

   Игорь перевел взгляд на экран. Но "катер" Анхелы тоже исчез - и никто даже не заметил, как это случилось.

* * *

   Всего час спустя "Аннита" висела в самой гуще корабельного роя - земные корабли, джангнийские корабли, сдавшиеся корабли Федерального Флота и корабли повстанцев - армада получилась довольно-таки внушительная.

   Между кораблями густо сновали челноки - многие, очень многие решили вести переговоры лицом к лицу, да и среди экипажей кораблей Флота далеко не все поддерживали повстанцев - их надо было переправить на планету и поместить под арест, хотя сопротивления они и не оказывали - пока, по крайней мере. На борту "Анниты" тоже оказалась масса лишнего народу - даже мьюри - и сейчас их всех надо было рассортировать и отправить, куда следует.

   В большом зале для приемов, расположенном на главной палубе, собралась шумная толпа. Но вокруг Охэйо и Цесаревича, стоявших в стороне от общей массы, оставалось свободное пространство - подходить слишком близко к державшим наготове РАП преображенцам никому не хотелось. Игорь стоял внутри кружка, не зная толком, что он, собственно, тут делает. Охэйо предложил ему остаться - такое приглашение со стороны принца походило на вежливый приказ, а Цесаревич, к которому Игорь обратился за советом, лишь иронично заметил, что он, Игорь, уже вполне взрослый человек и может решать такие вопросы самостоятельно. Вздохнув поглубже, мальчишка остался - дел у него вполне хватало, но ведь интересно же! Да и столь невероятное везение долго продолжаться не могло.

   - Итак, Ваше Высочество, - докладывал адмирал Ознобишин, - капитулировало и сдалось пять линкоров, тридцать крейсеров разных проектов - как федеральных, так и корпоративных, и более четырехсот эсминцев, фрегатов и другой мелочи. Что прикажете со всем этим делать? Предупреждаю сразу: призовых партий хватит лишь на линейные корабли, с остальными я не знаю, что делать.

   - Передавайте всё под контроль повстанцев, - ответил Цесаревич.

   - Но, Ваше Высочество...

   - Мы здесь не для того, чтобы наживаться на чужой беде, Виктор Егорович, - мягко сказал Цесаревич. -У этих кораблей есть вполне законные хозяева - и, надеюсь, они смогут распорядится ими лучше нас. Всё равно, у нас не хватит людей, чтобы их использовать, а сидеть на них, как собака на сене никуда не годится. Корабли повстанцам очень нужны, вы сами это понимаете.

   - Да, Ваше Высочество. Когда нам следует ждать прибытия подкреплений?

   - Силы постоянной готовности будут здесь через две недели - один тяжелый ударный авианосец, десять легких эскортных, десять крейсеров ПКО и десять ракетных крейсеров. А также линкор "Мурманск" в качестве флагманского и штабного корабля. Еще десять - войсковые транспорты, семь сверхтяжелых танкодесантных и три транспорта снабжения. На них к нам прибудет Первый десантно-штурмовой корпус, две бронетанковых и одна мотопехотная дивизия с частями усиления - всего двести пятьдесят шесть тысяч человек. Все это будут прикрывать сорок два эсминца и тридцать два корвета. Как вы понимаете, это лишь то, что мы держим в постоянной готовности к вылету. Каков будет состав Объединенного Флота Земли - пока что сказать трудно, так как участвовать в походе захотят все, включая наших союзников. Посему, сударь, - Цесаревич повернулся к неподвижно стоявшему рядом послу Сторкада, - перед вами сейчас очень простой выбор. Либо вы встанете в один ряд с нами - либо мы пройдем сквозь вас.

   - Но, сударь... - попытался возмутиться посол.

   - Послушайте, - Цесаревич обращался к нему, словно к упрямому ребенку. - Мы даем вам шанс вырваться из порочного круга, в который вы сами загнали себя ещё много столетий назад. Ведь и вы - в ловушке, пусть и иной, чем была Федерация! Я не спорю - в те дни, когда воздвигалась ваша Империя, Галактика была местом столь жутким, что ваше общество более чем соответствовало ему - об этом говорят ваши несомненные успехи. Но галактика меняется - а вы остаетесь на месте. Уже со времен Первой Галактической у Сторкада нет союзников. Все ваши соседи вас презирают, боятся и ненавидят. И с каждым годом боятся всё меньше, а презирают всё сильнее. Вы платите им тем же - и даже не замечаете, что сами превращаете себя в карикатурный штамп на тех, кем вы были когда-то. Сколько ещё осталось вам до начала катастрофического вырождения? Век? Или полвека? Чем станут ваши гордые замки, во что превратится ваша прекрасная родина?! - посол на миг опустил глаза, а Цесаревич продолжал - страстно, неистово: - Мы все стали свидетелями большой беды, вызванной теми же силами, которые пятьсот лет назад едва не погубили нашу Землю. Вы можете прийти к мьюри рука об руку с нами - как друзья и соратники. В таком случае вас примут как равных в семье друзей. Или вы можете наброситься на них, как стервятники бросаются на раненого льва. Но в таком случае, сударь - мы вас просто уничтожим. Ибо любому терпению однажды приходит конец. Я всё сказал, сударь. Решайте.

   - Я передам ваше предложение Совету Глав Родов, - сухо, официально сказал сторк, так же официально поклонился и отошел, тут же пропав в шумной толпе.

   - Надеюсь, - заметил лорд Оксбридж, - что он сделает правильный выбор. Собственно, у них нет вообще никакого выбора. Мы загнали их в угол. Я бы даже сказал: наконец-то - и без выстрелов. Мои поздравления.

   - Если заставить сторков выбирать между бесчестьем и смертью, они выберут смерть, - сухо ответил Цесаревич. - Как и мы. Но сейчас ситуация иная. Сторки должны понять, что побеждает не тот, кто завоевывает земли, а тот, кто завоевывает сердца. А они совсем не глупый народ, сэр. Упрямый - да, но не глупый. Если они не могут получить всё сразу - они берут то, что могут взять.

   - Я знаю, - лорд Оксбридж усмехнулся. - И что мы будем делать с нашим... приобретением? Насколько я знаю, ещё никому не удавалось взять на шпагу целую звездную систему.

   Цесаревич поморщился.

   - Я бы не советовал вам шутить таким образом, Эдвард. Если мы решим воевать с народом Йэнно Мьюри - мы проиграем, точно так же, как проиграли ваши предки, решившие подчинить себе весь мир. Нет. Наш истинный враг - это раздувшиеся от жадности отвратительные пауки, которые сосут соки этого самого народа. Сами по себе они ничтожны, но вот паутина лжи, которую они сплели, очень опасна. Она очень многих запутала - а кое-кого и убила. Именно эту паутину мы и должны уничтожить. Наш долг - помочь тем мьюри, которые хотят того же, не больше.

   Лорд Оксбридж посмотрел на толпу мьюри - многие из них предпочли улететь с планеты вместе с землянами и одно это говорило о многом.

   - Доверьте это мне. Я хорошо разбираюсь в подобных вопросах.

   - Не сомневаюсь, - Цесаревич усмехнулся. - Только не забывайте, что за любую уступку, которую вы от них потребуете, в конечном счете придется платить вам же.

   - Мы не торговцы, сударь, - лорд Оксбридж усмехнулся в ответ. - Но как мы поможем им победить, если не заставим их понять, чего они хотят сами?

   - Я не сомневаюсь в вас, сэр. Тем не менее, я посоветовал бы вам обратиться за помощью к нашим специалистам. У них очень хорошие контакты с мьюри

   - Не сомневаюсь, - лорд Оксбридж иронически посмотрел на стоявшего рядом Игоря. В этот день всё перемешалось - вчера представить такую ситуацию было просто немыслимо. - Тем не менее, мы оказались в глазу бури - и я хотел бы знать, какой шторм настигнет нас в первую очередь. Наш флот будет тут только через месяц - а если сторки заупрямятся, то и гораздо больше. Виктор Егорович? - он повернулся к адмиралу.

   - Основные силы Федерального Флота разбросаны по пограничным системам, - начал Ознобишин. - Те, что развернуты у границ со Сторкадом и Джагганом, вряд ли сдвинутся с места - это равносильно тому, чтобы бросить их население на расправу - но вот развернутые у более спокойных границ могут прибыть сюда самое большее через неделю. Основные силы корпораций-антагонистов также не пострадали. Каждая из них контролирует десятки и сотни звездных систем и трудно сказать, насколько велики на самом деле их силы. Насколько я знаю, у "Сурнимайа" есть свой супердредноут и ударный авианосец - устаревшие и списанные из Флота, но мощные и вполне боеспособные. У "Минералик" тоже есть боевой флот - возможно, они сделали самый правильный выбор, поставив на небольшие, но хорошо вооруженные корабли. Такая война может тянуться десятки и сотни лет - пока противники не искрошат друг друга до полной технической невменяемости... мы-то помним это по примеру последних лет Первой Галактической... Вмешательство Флота могло бы прекратить войну довольно быстро, но, так как Федеральное Правительство погибло, я сомневаюсь, что силы Флота сохранят единство. Влияние "Сурнимайа" в нем традиционно очень велико - но многие также поддерживают "Найравану" и компанию. Скорее всего, Флот расколется. Сколько кораблей примкнет к каждой из сторон - пока что сказать трудно - А как поведут себя соседи?

   - Для Джаггана война - дело решенное. Их же собственными стараниями ситуация упростилась до крайнего предела - или мьюри или они - и я не сомневаюсь, что джаго вложат все силы в один сокрушительный удар. Без предварительной подготовки они могут бросить в бой около пятисот кораблей разных типов и назначения, не считая десантных транспортов, в том числе двенадцать ударных авианосцев класса "Рыргак". Эти корабли являются не только мобильными базами авиаподдержки, но и мобильными десантными базами, они несут по сто двадцать истребителей - примитивных с нашей точки зрения, но вооружение их очень мощное. Флагманский корабль их флота - супердредноут "Адмирал Храггар" - имеет в длину четыре километра и массу покоя в четыре миллиарда тонн. Он несет на борту сверхмощные плазменно-термоядерные орудия - а также двадцать четыре десантных баржи. В сущности, сам "Адмирал Храггар" представляет собой сверхтяжелый десантный корабль -.устаревшая, но предельно защищенная конструкция, обладающая, к тому же, очень мощным оборонительным вооружением и представляющая собой трудную цель даже для наших современных линкоров.

   - Кроме того, - добавил вдруг Охэйо, - я очень сомневаюсь, что Богомолы не закидывали удочек и там. Нам известно, что джаго строят ещё один супердредноут длиной около пятнадцати километров. Вполне возможно, что к этому их сподвигло получение новых технологий. В таком случае нам стоит ждать крайне неприятных сюрпризов.

   - Еще один супердредноут с аннигилятором? - спокойно спросил Цесаревич.

   - Может быть, хотя тогда нам всем придется очень плохо. Но насчет этого я сомневаюсь - корабли Богомолов совершенно непригодны для людей, да они их никогда и не дадут. А построить корабль такого класса сами джаго не смогут.

   - А как поступят Аниу?

   Охэйо задумчиво почесал в затылке.

   - Они лишились здесь ресурсов, достаточных для работы их промышленности в течение десяти лет. Это не смертельно для них, но очень, очень неприятно. С учетом того, что Богомолы наверняка используют удобную ситуацию, организовать крупномасштабное вторжение им будет трудно - но нам много и не надо, правда?

   - Не хотелось бы с ними воевать, - Цесаревич задумчиво почесал бровь. - Мммм... по крайней мере - в этом столетии, - не без иронии добавил он. - Мы ещё как бы немного не готовы.

   - У Аниу есть все права для вмешательства, - возразил лорд Оксбридж. - В конце концов, они тоже мьюри по крови.

   - Это может показаться странным, но я полюбил народ Йэнно Мьюри, - ответил Цесаревич. - И считаю, что только он сам может решать свою судьбу. Аниу же никогда мне не нравились. При всей высоте их техники в них есть что-то... нечеловеческое. Скорее, именно благодаря высоте их техники. Кому-то это может показаться ретроградством - но я люблю и привычный мне мир и намерен его защищать. Совершенно независимо от того, кто на него покушается.

   - И что вы намерены делать? - спросил Охэйо.

   - Сейчас внизу все тихо, - Цесаревич задумчиво посмотрел на экран. - Но не думаю, что это надолго. Спор зашел слишком далеко, чтобы его можно было разрешить миром - да никто и не хочет этого. Впрочем, завтра сюда прибывает Оттин Неймур - и, если он не провозгласит себя Императором, я лично очень сильно удивлюсь. После этого дела должны пойти на лад.

   - Это значит, что мы останемся на орбите, Ваше Высочество? - спросил Игорь.

   - Совершенно верно, сударь, - ответил Цесаревич. - Сейчас внизу - настоящий ад. Разрушения, пожары, миллиардные орды озверевшего хомячья и безумная война всех со всеми. Туда пойдут пластуны и люди из Черной Сотни. Потом, быть может, пойдут и другие. Но вы, молодые люди - вы останетесь. Свою работу вы уже сделали - и, смею заметить, сделали с верхом.

   - В таком случае, Ваше Высочество, - упрямо сказал Игорь, - я надеюсь, что вы разрешите мне вернуться на планету одному. Под мою сугубую личную ответственность.

   - Зачем вам, сударь, понадобилось... - начал было Цесаревич, но тут же догадался. - Лина?

   - Да, Ваше Высочество, - Игорь склонил голову, стараясь скрыть вспыхнувший на щеках румянец. - Надеюсь, вы понимаете, что я не смогу принять ваш отказ. Это совершенно невозможно.

   - Я понимаю, - Цесаревич задумался. - Что ж, сударь. Это против всех правил - но, как я понимаю, любой мой запрет вы всё равно нарушите. Посадить же вас под арест в таких обстоятельствах я просто не имею права. Посему, отправляйтесь - и считайте, что мы ничего не видели.

5. ЖИЗНЬ ЖЕНЩИНЫ .

ЙЭННО МЬЮРИ.

205-й год Галактической Эры.

   - Летишь? - сразу же спросил Яромир, когда Игорь ворвался в отведенную лицеистам кают-компанию.

   - Лечу, - ответил Игорь. - Просто не могу иначе, понимаешь?

   - Я с тобой, - сразу же сказал Яромир.

   - И я! - выкрикнул Андрюшка Ворожеев.

   - И я!..

   - И я!..

   Игорь с ужасом обвел взглядом товарищей, уже понимая, что ничего не сможет изменить.

   - Что же вы делаете, ребята...

* * *

   Улететь по-тихому, к сожалению, не получилось. В ангаре, возле указанного капитаном Денисовым челнока, спасательный отряд поджидал лично Цесаревич с преображенцами - сам бывший лицеист, он прекрасно понимал, чем всё это кончится.

   - Судари мои, - начал он. - Надеюсь, вы понимаете, что разрешение вернуться на планету было дано одному Сурядову. По сугубо личным обстоятельствам.

   - У меня там тоже... обстоятельства! - вдруг звонко крикнул Мариан.

   - И у меня! - добавил Раймар, отчаянно при этом краснея.

   - Если вы хотите нас остановить, Ваше Высочество, - закончил Яромир, - вам придется делать это силой. Никто не учил нас бросать в беде друга.

   - Ребята, - Цесаревич почти умолял, - что же вы делаете?! Мы не можем позволить себе потерять вас в чужой войне! Вы - лучшие!

   - Если это так, - отчеканил Яромир, - то позвольте нам, Ваше Высочество, и впредь иметь возможность не только называться так, но и быть такими - и в глазах всех вокруг, и, что намного важнее, перед самими собой.

   Цесаревич нахмурился. Игорь уже знал, что в гневе этот спокойный и вежливый человек может быть страшен - и совсем не в переносном смысле. В глазах его зажглись опасные огоньки, сейчас он был похож на большого рассерженного волка. Нет, не так. На Волка - с большой буквы.

   - Ну что ж, судари, - сказал, наконец, он. - Боюсь, что вы просто не оставляете мне выбора. Надеюсь, вы понимаете, что, как русский дворянин, я просто не могу остаться в стороне, когда речь идет о жизни женщины. - Он повернулся к удивленным преображенцам и неожиданно весело взмахнул рукой. - Гвардия, за мной!

   - К сожалению, Ваше Высочество, - сказал подполковник Алябьев казенным, невыносимо скучным голосом, - как офицер, отвечающий за безопасность каждого человека в этой миссии - в том числе, и за вашу, я не могу разрешить этот вылет, пока не будут предприняты все надлежащие меры по обеспечению безопасности Вашего Высочества.

   Цесаревич посмотрел на него с неким ироническим интересом.

   - И что же вы имеете в виду, Мстислав Григорьевич?

   - Мною уже вызваны лица, способные обеспечить безопасность Вашего Высочества, - ответил подколковник тем же невыносимо скучным тоном, хотя в глазах его отчетливо прыгали чертики.

   - И я, думаю, могу догадаться, о каких именно лицах идет речь, - ответил Цесаревич.

   - Не о всех, Ваше Высочество, - подполковник наконец улыбнулся. - Далеко не о всех.

   Игорь вздохнул. Задержка не обещала быть долгой - но всё равно... ждать в такой ситуации - невыносимо, куда проще действовать самому. С другой стороны, один в поле - не воин и если кто-то хочет встать с тобой плечом к плечу, то отказывать ему - предательство...

   Он, конечно, догадывался, о ком идет речь - и не слишком удивился, увидев подходящую к ним "Анниту". Всего через пару минут весь линкор содрогнулся от мягкого, но ощутимо мощного толчка стыковки - как ни старались джангрийские пилоты, но масса "яхты" ненамного уступала "Полтаве". Зашипели и защелкали шлюзы - и всего через минуту в ангаре появился Охэйо собственной персоной - с ним был капитан Лвеллин и не меньше взвода солдат. Сейчас принц был совсем не в сандалетах, а в высоких, отделанных сталью ботинках и в черных шароварах, таких же, как и у солдат. Поверх черной куртки-мундира была надета броня из глянцевито-черных пластин. Они казались прилепленными к слою темной блестящей смолы, струившейся между стыками. Время от времени она выпускала острые шестидюймовые иглы и пристально следила за мальчишкой множеством крохотных злых глаз. Выглядело это весьма устрашающе, но голова Охэйо была непокрыта, а глаза весело блестели.

   - Я думаю, Ваше Высочество, - сказал он, - что, раз я привез вас сюда, то смогу вернуть и обратно. Надеюсь, вы не против вновь прибегнуть к моему гостеприимству?

   - Из всех воздушно-космических средств, имеющихся в нашем распоряжении, яхта Его Высочества, безусловно, является самой вместительной и защищенной, - добавил подполковник. - Боюсь, что до прибытия с Земли тяжелых десантно-штурмовых кораблей, мы не сможем предложить Вашему Высочеству ничего, более надежного. Кроме того, яхта Его Высочества способна вместить до бригады живой силы - что, учитывая численность добровольцев, которые решили отправиться на планету вместе с Вашим Высочеством, я думаю, весьма существенно.

   - Мстислав Григорьевич, знаете, что сказал мне отец, когда я решил отправиться сюда? - Цесаревич вдруг усмехнулся. - "Васька, погибнешь - убью!" Как вы понимаете, я не намерен огорчать Его Величество. Тем более, отвергать предложение верного и надежного союзника, - Охэйо прижал к груди ладони скрещенных рук и вежливо, слегка поклонился. - Но, как я понимаю, это еще не всё?

   - Отнюдь, Ваше Высочество. Учитывая сложность поставленной задачи, я решил, что вам понадобится... проводник, который хорошо ориентируется в городских катакомбах. К счастью, искать его долго не пришлось. Как раз сейчас он приближается к "Полтаве".

   Игорь подбежал к окну - здесь, в ангаре, были обычные окна, хотя и из бронированного стекла. Он увидел корабль, похожий на ёлку, установленную на массивной подставке - роль "подставки" играл двигательный отсек, а на "ветках" крепились грузовые контейнеры. Это был джемпфрейтер - один из множества, кишевших в этой системе. Стыковаться с линкором он не стал - "яхта" Охэйо закрыла едва ли не все шлюзы - но от него отделился челнок. Он устремился к ней с рассчетливой лихостью профессионального пилота, привыкшего ценить свое время.

   Когда шлюз открылся, на палубу выплеснулась шумная толпа. Едва взглянув на нее, Игорь радостно понял, что операция по спасению Вайми провалена глубоко и безнадежно - потому что юный мьюри спрыгнул на палубу первым. За ним повалила и вся уже знакомая компания - в ней набралось добрых человек тридцать, вперемешку мальчишки и девчонки, в ярко-пёстрой одежде, уместной на Земле разве что на пляже. Сам Вайми был в бронированном нагруднике, точнее, в полицейском энергожилете - он проецировал силовое поле, защищавшее владельца от выстрелов из мелкого ручного оружия. Живот у него был голый - впрочем, и остальные его товарищи смотрелись не лучше, кое-кто просто в шортах и босиком. Зато оружие теперь было у всех - сам Вайми держал в руках армейскую лазерную винтовку.

   Последним из шлюза выбрался атлет в пилотском комбинезоне и в шлеме. Забрало у него было откинуто - и Игорю показалось, что он снова видит Вайми, только лет на двадцать постарше. Не приходилось сомневаться, что он видит его отца. Тот встал позади толпы ребят, осматривая ангар земного линкора с острым и вполне профессиональным интересом. Вайми говорил, что его отец в юности служил на Флоте - а, став пилотом джемпфрейтера, как-то раз сжег пиратский корабль со всем экипажем. Теперь мальчишке стало ясно, в кого удался сын.

   - Итак, Мстислав Григорьевич, - Цесаревич иронически осмотрел примолкших мьюри - они сбились в кучку и осторожно посматривали по сторонам, явно дичась многочисленных землян-военных. - Вы решили доверить судьбу наследника престола этой... гм... компании?

   - Если вам, Ваше Высочество, нужны проводники в городских катакомбах, то никого лучше этой банды просто не найти, - серьезно ответил подполковник. - Тем более, что они знакомы с тем конкретным их районом, в котором вам придется вести поиск.

   Цесаревич посмотрел... нет, не так - ПОСМОТРЕЛ на собравшихся перед ним мальчишек - и по ним словно прошел ветерок. Кое-кто непонимающе поёжился, кто-то ошалело распахнул глаза - в самом деле, ощущение, когда в тебя СМОТРЯТ было не из приятных, уж Игорь-то мог подтвердить это - а вот Вайми сам посмотрел на Цесаревича с этаким обалделым ПОНИМАНИЕМ. Лицо его отца осталось бесстрастным - уж ему-то, верно, было не привыкать к параноикам-работодателям - и Игорь невольно хихикнул. Предстоящее мероприятие - сколько у них сейчас уже врагов? - не обещало участникам ровно ничего, кроме, разве что, вполне возможной смерти - но, если кого-то из них оставят тут, он почувствует себя кровно обиженным. Они все свихнулись, наверное - и это здорово.

   - Ну что ж, Мстислав Григорьевич, - Цесаревич спокойно кивнул, - полагаю, что вы правы. Эти... гм... провожатые отлично мне подойдут. Мальчишки. Девчонок я не возьму ни в каком случае.

   По группке мьюри вновь прошло волнение - на сей раз вполне удовлетворенное. Глаза Вайми заблестели нехорошим азартом - и Игорь подумал, что этот конкретный товарищ пойдет далекоооо...

   Однако, полететь прямо вот сейчас у них опять не получилось.

   - Я полагаю, Мстистав Григоревич, что это еще не весь эскорт, который вы собрали для сопровождения моей скромной особы? - иронично спросил Цесаревич.

   Подполковник удовлетворенно кивнул.

   - Отнюдь, Ваше Высочество. Если вы соизволите посмотреть в окно...

   Игорь тоже посмотрел - на сей раз там не было ничего необычного, всего-то три "Кондора" - англо-саксонских штурмовых челнока. Каждый из них вмещал роту штурмовой пехоты - союзники не поскупились и выслали "в сопровождение" наследника целый батальон.

   Один из "Кондоров" состыковался с "Полтавой" - и через минуту на палубу выплеснулась настоящая волна штурмовиков. Они были уже вполне готовы - в иссиня-черной боевой броне "Грендель", с трехствольными роторами, которые англо-саксы предпочитали плазме.

   Мьюри и даже джангри ошалело попятились от этого напора - вид англо-саксонской брони был сугубо утилитарным, без так любимых, например, сторками дизайнерских наворотов - однако вызывал уважение даже у тех, кто еще не видел англо-саксонских панцирников в бою.

   Офицер, руководивший отрядом, откинул шлем. Командир Первого десантно-штурмового командо Первого полка Корпуса Морской Пехоты Его Величества, подполковник Франциско Нуньес-и-Бальбоа был совсем не англичанином и даже не шотладцем, как большинство офицеров Корпуса, а чистокровным испанцем. Со своими щегольскими усами-шилами и острой бородкой клином, он был похож на старинного конкистадора - и даже держал в руках самую настоящую шпагу. Ей дон Франциско владел, может, и похуже бога - но определенно лучше того, что считалось возможным для человека. Сейчас её клинок сверкнул молнией, взметнувшись в военном салюте.

   - От имени лорда Оксбриджа и от моего лично я приветствую вас, Ваше Высочество, - официально сказал он. - Лорд Оксбридж сожалет, что не может принять участие в предстоящей вылазке - однако же считает, что вы не отвергнете участие... э... небольшой группы добровольцев.

   Игорь хихикнул. Он не сомневался, что если бы не прямой запрет главы земной делегации - в добровольцы пошел бы каждый второй - не считая каждого первого.

   - Не отвергну, - с усмешкой ответил Цесаревич. - Однако, и не стану скрывать, что дело опасное.

   Дон Франциско кивнул. В его темных бесстрастных глазах зажегся угольками огонек мрачного удовлетворения.

   Встретившись с ним взглядом, Игорь невольно вздрогнул. Дон Франциско был безупречно вежлив и ироничен - как и полагается земному дворянину. Однако, большинство дворян имели интересы в разных областях. Единственным же интересом дона Франциско была Война. Это не значило, конечно, что он не занимался теорией - такого специалиста по военной истории стоило ещё поискать - однако, Игорь знал, что этот человек мог быть абсолютно безжалостным. Сторки, фоморы, джаго - да много кто ещё мог подтвердить это на собственном печальном опыте. А скиутты нескольких самых воинственных кланов приняли полковника в свои ряды ещё в бытность его лейтенантом...

   Цесеревич задумчиво обвел взглядом собравшуюся толпу - как-то незаметно, она заполнила просторный ангар полностью.

   - Я полагаю, господа, что наша спасательная экспедиция будет похожа на полноценное вторжение.

   - Черт побери, сэр, - ответил дон Франциско, - это будет именно оно!

* * *

   Как Игорь уже и ожидал, полететь сразу у них всё-таки не вышло. Полковник Макаров собрал своих подопечных в просторном помещении главного арсенала "Полтавы". Лицо у него было серьёзное.

   - Скажу сразу: мне ваша затея категорически не нравится. У нас на борту есть люди, гораздо лучше подготовленные для этого. Однако, решение вами принято и потому вы лично будете отвечать за все возможные... последствия, - полковник помолчал. - Как вы все, надеюсь, понимаете, я пойду с вами - как командир вашей... гм... группы. И что ВСЕ мои приказы обязательны к немедленному исполнению - как и приказы ЛЮБОГО старшего по званию. Потому что ЭТО - уже не игра. Это война. А правила войны вы знаете. ЧЕМ кончается их нарушение - тоже... Далее. Точного плана операции у нас пока что нет - похоже, что уже и не будет. Сейчас боевики "Нихеля" штурмуют главную столичную энергостанцию. Мы наносим по ним воздушный удар, при необходимости высаживаемся и учавствуем в обороне. Если такой нужды не возникнет - действуем по обстоятельствам. Ваша главная задача - поиск... гм... девушки. Вторая, но не менее важная - разведка. Обо всем, что представляет интерес, докладывать немедленно. Местные с вами не пойдут, но будут постоянно на связи, не стресняйтесь спрашивать у них совета, но следовать ли им - решайте сами. Огонь вести по необходимости, насильников, мародеров, грабителей - уничтожать на месте.

   Игорь длинно выдохнул. На сухом военном языке "огонь по необходимости" означал, что стрелять разрешается лишь в ответ на огонь противника. Обычно при планетарном десанте отдавался совсем другой приказ - "вести огонь на поражение немедленно", то есть, без особых рассуждений бить всё, что покажется явно враждебным. Но мальчишка понимал, что здесь ситуация иная, здесь всё перемешано и вооруженный мьюри - совсем не обязательно враг. Могло быть и хуже - например, приказ "вести огонь на поражение - лишь в случае крайней необходимости". А крайняя необходимость - это когда кого-то из твоих товарищей ранят. Или убьют. Но бывает - что иначе нельзя. Стрельба без раздумий во все стороны тоже дорого обойтись может. Фоморы - наглядный тому пример... А теперь я должен рассказать вам, с чем мы можем столкнуться там, внизу, - Андрей Данилович подошел к столу, на котором было разложено различное оружие мьюри - часть его добыли сами мальчишки. Мариан картинно закатил глаза - лекция явно обещала стать длинной - но полковник взглянул на него так, что мальчишка невольно вытянулся и щелкнул каблуками, а соседи на него зашикали - знать врага на войне дело первейшее, без этого и сам сгинешь и друзей подведешь.

   - Так как мьюри уже давно используют лазеры для боев на планетах и в космосе, - начал полковник, - мы покрыли вашу броню черным абляционным материалом. Это вещество - толстый эластичный полимер, который очень хорошо поглощает лучистую энергию. При попадании луча он сразу испаряется, минуя фазу плавления, очень эффективно отводя энергию. Внутренний слой покрытия состоит из полупроводниковой сетки, которая обеспечивает отличную защиту от ЭМ-атак, например, мазеров. Далее.

   Полковник поднял крупнокалиберное ружье с барабанным магазином в прикладе.

   - Это, - сказал он, - штурмовой дробовик мьюри калибром двадцать миллиметров. Ручка для переноски, стабилизированный прицел с оптическим зумом обычного и ночного видения, фонарь, передняя рукоятка, устройство ослабления отдачи. Двадцать патронов в одноразовом пластиковом магазине, общий вес с патронами - шесть килограммов. В качестве боеприпасов могут применяться разрывные гранаты со стабилизаторами, фугасные снаряды, бронебойные снаряды, металлические стрелы и картечь. Возможен запрограммированный взрыв гранаты в воздухе и стрельба кассетными боеприпасами. Советую вам всем хорошо запомнить, как выглядит эта штука. Данный вид оружия наиболее опасен, так как способен стрелять атомными пулями...

   Подождав, когда утихнет удивленный ропот, полковник продолжил:

   - Как вы все знаете, атомные пули представляют собой миниатюрные ядерные или даже термоядерные боеголовки. Роль детонатора в них играет крохотная магнитная ловушка с нанограммами антиматерии. 50 граммов в тротиловом эквиваленте хватает, чтобы начать деление. Мощность взрыва может быть еще увеличена с помощью термоядерной реакции. Картина взрыва типична - раскаленный до рентгена плазменный шар, испускающий палящую вспышку тепла, взрывную ударную волну и импульс нейтронного излучения. Типичная атомная пуля 20-миллиметрового калибра может буквально испарить человека в защитном доспехе и разнести вдребезги средних размеров особняк, попутно излучая столько нейтронов, что их хватит на уничтожение даже радиационно стойкой электроники в радиусе десятков метров. Понятно, что такое оружие не годится для ближнего боя. Кроме того, атомные пули не выдерживают высоких ускорений при выстреле - их максимальная скорость не превышает четырехсот метров в секунду, что делает их довольно уязвимыми для систем лазерной обороны. Однако, поскольку таких систем у нас нет, соблазн применить против нас именно это оружие у мьюри будет очень велик. Систем наведения у атомных пуль нет - однако, поскольку такое оружие доверяют лишь очень хорошим стрелкам, это не существенно. Кроме того, мьюри производят миниатюрные атомные пули калибра 6,2 миллиметра - они слишком слабы для термоядерного синтеза, почти вся их взрывная сила исходит от деления - но всего одна такая пуля может превратить незащищенного человека в облако кровавого пара. Хотя такая мини-пуля гораздо дороже обычной и ее эффективность против тяжелобронированных целей незначительна, стрелять ей можно из чего угодно - электротермическое ружье, гаусс-пистолет, обычный пистолет, да хоть рогатка - хватило бы начальной скорости на детонацию. Но наиболее вероятно применение мини-атомных пуль вот из такого оружия, - полковник поднял со стола автомат, похожий на миниатюрную копию дробовика - тоже с барабанным магазином в прикладе. - Отвод пороховых газов, вращающаяся казенная часть. Калибр - 6,2 миллиметра, скорострельность - 600 выстрелов в минуту, емкость одноразового пластикового магазина - 80 патронов, вес с патронами - около трех килограммов. Коллиматорный прицел со встроенным лазерным прицелом, индикатор прямой видимости. Данный образец оружия позволяет компенсировать скверную точность стрелка высокой скорострельностью. При нужде же в дело идут миниатюрные ракеты, которые могут зафиксироваться на цели еще до запуска, а потом упорно преследовать ее. В открытом космосе такие ракетки легко разгоняются до двух километров в секунду. Мини-боеголовки могут нести и телеуправляемые или даже полностью автономные беспилотные дроны - но дрон-бумеры, как их тут называют, летают всё-таки небыстро и их легко можно сбить - в отличии от пули. Поэтому наиболее продвинутые модели дрон-бумеров лишь выслеживают цель - а потом запускают по ней ракету.

   25-миллиметровые атомные снаряды для автоматических пушек служат у мьюри элитным противотанковым вооружением. При стрельбе очередями они могут разбить даже сверхтяжелый танк и быстро пробивают укрепления. Снаряды, конечно, управляемые, с аэродинамическими рулями для корректировки курса. Как правило, к ним добавляют кумулятивный заряд, способный прожечь практически любой материал на глубину не менее полуметра - а самые продвинутые модели сами кумулятивные, концентрируя большую часть энергии взрыва в узком переднем конусе. Как вы все знаете, у нас тоже есть подобные боеприпасы - но не пули, а гранаты для 40-миллиметрового переносного гранатомета. Их мощность сравнима с 20-миллиметровыми пулями мьюри. К сожалению, начальная скорость гранат для ручных гранатометов еще меньше, чем у ружейных пуль, что делает их легкой мишенью для систем обороны. Кроме того, хотя система сдерживания антивещества сейчас относительно безопасна, любое ее повреждение означает взрыв боеголовки, так как в бою они применяются полностью снаряженными.

   Такие же, но более мощные устройства мьюри используют в космосе - это мощные бронебойные боеголовки для универсальных 40-миллиметровых орудий. Электромагнитные ускорители могут выплевывать их со скоростью пулемета. Каждая из них имеет мощность в 20 тонн в тротиловом эквиваленте, а для срабатывания ей достаточно всего лишь разбиться о цель. Кроме того, они часто несут "лидирующий" кумулятивный заряд - иногда на основе второй кумулятивной микро-боеголовки, прожигающей броню корабля струей высокотемпературной плазмы. Собственно, это всё, - закончил полковник. - Тяжелая боевая техника для вас тоже опасна - но, к счастью, хорошо заметна ввиду своего большого размера. А вот внезапный выстрел из засады - дело совершенно другое... - полковник обвел мальчишек взглядом. Было видно, что вся эта затея ему категорически не нравится. - Вопросы?

   - Андрей Данилович, а почему мьюри против нас всё это не применили, когда штурмовали посольство? - спросил Ярослав.

   Полковник усмехнулся.

   - Не успели. На убитых-то мы много чего нашли, не волнуйтесь. А в космосе наши просто не подпустили мьюри на дистанцию огня их 40-миллиметровок - врезали первыми. Зато здесь у вас будут все шансы познакомиться с этой дрянью вплотную, - полковник помолчал. - Еще вопросы?

   Вопросов не последовало - мальчишки уже всё решили и никакие рассказы об могуществе противника изменить их решение уже не могли, лишь добавили холодной сосредоточенности.

   - Значит, с вводной всё, - подвел итог полковник. - Поскольку уровень радиации в зоне поиска очень высок, пойдете в "Латниках". Обращаться с ним, надеюсь, умеют все?

   Ответом был тихий восторженный вой. Русский доспех тяжёлого пехотинца - "Латник" - внутри легко подгонялся по размеру нажатием двух кнопок. Его можно было подогнать даже по десятилетнему мальчику - земляне не хотели повторения дней, когда это может понадобиться, но годы Первой Галактической помнили все. Внешне это была 2,5-метровая полутонная глыба композитной, титановой и стальной брони, позволявшая обитателю самоокапываться, совершать прыжки на пять-семь метров в высоту и двадцать-тридцать в длину, часами выдерживать температуру в 200-300 градусов Цельсия (а 20-30 минут - до двух тысяч!), свободно дышать в критично ядовитых атмосферах и до двух суток жить в безвоздушном пространстве. Автономный запас делал возможным пять суток не покидать доспеха ни для приёма пищи и воды (кстати, фильтры позволяли пить воду, от которой немедленно умер бы сколь угодно тренированный человек), ни для отправления естественных потребностей. Постоянно осуществлялась связь по нескольким каналам. Гидропривод доспеха работал от ядерной батареи и увеличивал физическую силу человека трёхсоткратно. При желании и небольшой тренировке тяжёлый пехотинец мог двигаться совершенно бесшумно, а при нужде - проходить сквозь толстые стены "напрямую" или развить скорость до 60 км/ч.

   Доспех защищал обитателя от излучений, ударных волн, старых добрых пуль и в целом практически всех видов угроз. Конечно, прикончить русского в "латнике" было можно. Но для этого следовало очень постараться. Автоматическая аптечка - довольно простая, но вполне эффективная - позволяла превратить доспех в маленький полевой госпиталь и даже несложную операционную.

   В стандартном варианте на предплечья доспеха крепились: плазмомёт ИжК-88 - на правое; самозарядный гранатомёт "печка" - на левое; за плечами - две трёхзарядных пусковых установки универсальных ракет. На поясе размещались ручные гранаты и многофункциональный тесак - по размеру он, впрочем, больше напоминал "полуторный" прямой меч времен ранней Земли с тем отличием, что рукоять и гарда составляли одно целое с лезвием из сверхтвердого сплава. Шестьдесят гранат к гранатомёту и тысяча восемьсот зарядов к ИжК-88 составляли полный боекомплект. Вспомогательный боекомплект "Латника" включал восемь плазменных гранат, а еще пара - тяжелые, зеркально блестевшие цилиндры со скругленными кромками - содержали заряды мощностью в тонну тротила. Точно такие же заряды служили боеголовками ракет.

   Сложная система сенсоров и дисплеи в шлеме позволяли управлять всем этим оружием одновременно, находить и выслеживать врага ночью, в тумане, под водой, задымлённом пространстве, при постановке помех. Но шлем, матово-черный снаружи, изнутри обеспечивал и круговой визуальный обзор. Верхний слой доспеха менял цвет в зависимости от местности, на которой находился солдат - сейчас, впрочем, он был скрыт под толстым слоем дополнительной противолазерной брони.

   Сам себе столовая, танк, туалет, узел связи, спальня, больница и что угодно, тяжёлый пехотинец был ударным кулаком (нередко - в прямом смысле слова) Русской Империи.

   Игорь тренировался с доспехом с десяти лет на практике, а в теории - с семи. Проще говоря, он обращался с "Латником" так же легко, как и с собственным телом - и знал, что никто из друзей не уступает ему в этом. Кое-кто из здешних - может, по глупости, а может, и намеренно - представлял земных дворян злобными идиотами, готовыми броситься с мечом на танк. На деле же никто из дворян не отказывался от самого лучшего оружия, которое есть под рукой. Потому что это - не турнир, а война, а быть убитым на войне единственно из-за собственной глупости - не лучший способ послужить Отечеству.

   - Так, всё, орлы, - подвел итог Андрей Данилович. - Одеваемся!

   Конечно, в "Латник" можно было залезть, как говорится, в чем есть - проект брони это предусматривал, ибо всякое бывает, а лишняя минута в бою может стоить жизни. Но сейчас спешить особо было некуда, так что Игорь одевался по уставу - то есть, сперва разделся догола, потом натянул мягко облегающий тело хлопковый комбинезон, а потом - поддоспешник, похожую на свитер броню из множества мелких, зеленовато-серых боразоновых пластин. Подкладка его была толстой и мягкой, из карбинового нановолокна и особой полимерной жидкости - текучая при плавных движениях, при ударах она становилась твердой, словно сталь. Поддоспешник покрывал Игоря целиком, кроме головы, он включал также обувь. Высокий двойной воротник защищал шею и горло.

   Стянувшись, поддоспешник мягко обхватил тело и мальчишка невольно повел плечами - он весил килограммов десять, но сейчас этого почти не ощущалось. Со стороны это могло показаться смешным - лезть в бронекостюм в такой броне - но в бою всякое бывает, а боец и без "Латника" не должен оставаться беззащитным. Отделение для личного оружия в нем тоже имелось и Игорь поместил туда свой верный ТБ-98 - так, как полагалось уставом.

   Войти в "Латника" было совсем нетрудно - броня сзади раскрывалась, как надкрылья жука. Ухватился за захваты, подтянулся - и ты уже внутри. Потом нажимаешь подбородком на две кнопки - справа и слева - и всё. Сегменты брони беззвучно смыкаются за спиной, подушки амортизации раздуваются, мягко, но плотно облегая тело, перед глазами вспыхивают дисплеи - и ты превращаешься в живой шагающий танк, равный по боевой мощи как минимум дюжине "обычных" пехотинцев. А может, и целому взводу.

   Автоматически включилась система терморегулирования - по капиллярам поддоспешника побежала в меру теплая вода, свежий прохладныйвоздух наплывал из вентиляции мягкими волнами, а такая же мягкая, почти беззвучно-низкая вибрация гидромоторов пронизывала тело. Ощущение было необъяснимо уютным, но он уже привык к нему и почти не замечал.

   Проверяя исправность брони, Игорь выхватил из ножен тесак, провел пару выпадов. Вокруг так же "разминались" товарищи - и смотрелось всё это, надо сказать, страшновато. Не раз и не два "латники" обращали врага в бегство именно вот так - не тратя патронов, одним лишь напором с холодным оружием в руках.

   Понятно, что только им - и даже встроенным оружием "Латников" - снаряжение отряда отнюдь не ограничилось. Тиудир - его доспех казался располневшим из-за дополнительных батарей - аккуратно подключил к нему "Ваджру" - а "Ваджра" была оружием, что и говорить, жутковатым. Нет, в виде ее ничего особо страшного не было - толстая, побольше метра в длину, труба с отходившим от ее заднего торца кабелем. Но вот когда она стреляла, из ствола била непрерывная, геометрически прямая сине-белая молния в окружении синего нимба черенковского излучения от рассеянных электронов, оправдывая свое имя. Била она недалеко, всего метров на двести - но даже стоять рядом с трассой излучения не стоило, тормозной рентген - это не шутки. А уж в точке попадания... И это не говоря об электромагнитных помехах - "Ваджра" надежно вырубала всю электронику. Она сносила защитные поля и от встречи с ней не поздоровилось бы даже тяжелому танку. Яромир аккуратно пристроил на плечо пятнадцатизарядный двадцатимиллиметровый "Булат" - электромагнитную снайперскую винтовку, бронебойные пули которой летели со скоростью три километра в секунду и точно поражали цель за две с половиной тысячи метров. Дик Шелтон (понятно, что мальчишки-англосаксы пошли вместе с русскими) предпочел "Булату" отечественную EX13 "Disruptor", стрелявшую импульсными электромагнитными снарядами. Вальтер Оскенштерн, памятуя о любви мьюри к автоматическому оружию, прихватил знаменитую EW101 "Shockrifle" - для доспеха эта двадцатикилограммовая дура была пушинкой, и даже то, что штатной ее батареи хватало всего на пять выстрелов, сейчас значения не имело - Вальтер подключил ее к внутренним батареям доспеха. Расходившийся конусом луч накрывал на предельной дальности зону диаметром в пятьдесят метров - то есть, превращал винтовку почти в оружие массового поражения, способное одним выстрелом повергнуть в шок целое полчище живых врагов - или превратить в лом толпу роботов. Андрюшка Ворожеев прихватил 40-миллиметровый гранатомет и набил микроатомными зарядами все свободные отделения доспеха - хотел посчитаться с мьюри за всё хорошее. Вокруг с мрачным спокойствием вооружались и другие. Кто-то брал ГАП ТЛ-89 - десятимиллиметровый плазмомет повышенной мощности, который за минуту расстреливал свой двухсотзарядный магазин и поражал цели на практически любом расстоянии в пределах видимости. Кто-то - "Метлу", четырехствольный ротор, бивший на полтора километра со скорострельностью две тысячи выстрелов в минуту. Сам Игорь взял полуавтоматический гранатомет "Бич" - он мог за двадцать секунд отправить все свои двенадцать 25-миллиметровых гранат на пятьсот метров. Гранаты были кумулятивные - для охоты на крупную птицу, как мрачно пошутил Раймар, выбравший то же оружие.

   Ну всё, держитесь, сволочи, странно веселея, подумал мальчишка. МЫ этого не хотели. Но так захотели ВЫ. И теперь - теперь пришло НАШЕ время.

   Время платить по счетам.

* * *

   Миг начала их великого похода был так же неприметен, как и смерть - просто исчезло постоянное ощущение ожидания, к которому Игорь уже почти привык. Потом исчезла тяжесть и он ощутил, что взлетает над полом - "Аннита" отключила гравитаторы, чтобы без проблем отстыковаться от "Полтавы". У мальчишки закружилась голова.

   Сейчас все они - бронепехота, джангри и мьюри - собрались в просторном трюме "яхты". Выстроившиеся вдоль стен длинные ряды русских "Латников" и англо-саксонских "Гренделей" сделали его похожим на какой-то мрачный древнеегипетский храм. У джангри серводоспехов не было, зато нашлось кое-что другое - в центре ангара стояли четыре тяжелых бронетранспортера "Хейс" - массивные восьмиколесные машины в серой антирадиационной броне, оснащенные ядерными генераторами и силовыми щитами, и вооруженные 15-миллиметровыми пулеметами. Их пули - идемитные оперенные стрелки в керамической обойме - без труда протыкали двухдюймовую сталь, а в силовом поле взрывались, как небольшие снаряды. Внутри этих машин разместился взвод джангрийских гвардейцев - а также отряд юных мьюри, кое-как упакованных в лёгкие доспехи из земных арсеналов. Отговорить от высадки их было невозможно, да никто и не пытался это сделать - в конце концов, это был ИХ мир. Почти все они лишились домов - а многие и родителей, и Игорь не сомневался, что ими владеет та же свирепая ярость, как и им.

   Никаких захватов для сервоброни в трюме "яхты", разумеется, не было - во время очень быстрой подготовки ограничились тем, что натянули вдоль стен стальные тросы. За них приходилось держаться руками, в то время как остальная часть доспеха болталась в воздухе. Игорю не очень это нравилось, но выбирать не приходилось. Смотреть здесь было не на что, так что он переключил визор "Латника" на вид, который транслировался с внешних камер.

   Рассеченная угольно-черными тенями, грозная громадина "Полтавы" плавно ушла назад. В визор хлынул ослепительный солнечный свет. Игорь не мог понять, откуда он исходит - за сияющим краем рамы была непроглядная, пугающая чернота.

   Охэйо повернул корабль, и свет померк. Теперь всё поле зрения заняла слепяще-белая стена, испещренная синевато-серыми, отливающими металлом разрывами - как догадался мальчишка, поверхность Йэнно Мьюри. Она ощутимо двигалась, приближаясь - адмирал Ознобишин подвел эскадру очень близко, чтобы до предела сократить путь уязвимых десантных челноков.

   Вокруг них замелькало что-то темное - покрытые металлокерамической броней корабли, одни узко-хищные, другие - массивные и угловатые. Дюзы их двигателей сияли звездной голубизной. Их были десятки, сотни. Они обгоняли "Анниту" или летели рядом с ней. На их гладких панцирях сияли эмблемы Русской и Англо-Саксонской Империй. Игорь узнал стремительные, похожие не то на наконечники копий, не то на каких-то фантастических летучих рыб "Фэйри" - общеземные, то есть, вообще-то, англо-саксонские атмосферно-космические истребители. Официально "Фэйри" был дальним истребителем планетной и орбитальной обороны - но вот атаковать противника это пилотам не мешало ничуть. Благо, было из чего - четыре тяжелых плазменных пушки (по две в каждом крыле), две самонаводящихся ядерных противокорабельных ракеты под крыльями, да еще рельсовый "гатлинг" под кабиной пилота. Это если бой идет в космосе. Если в атмосфере - можно обычных ракет подвесить или бомб. Много - двигатель у "Фэйри" термоядерный, на дейтерий-гелии-три, этот истребитель мог разгоняться до четырехсот километров в секунду - понятно, на низком ускорении. В бою, когда тяга растет за счет скорости истечения - до двадцати, но зато с многократными перегрузками. В крайних случаях пилот мог и форсировать двигатель - но тогда перегретая плазма могла просто разорвать магнитную "бутылку" и испарить весь истребитель - да и тем, кто рядом, мало бы не показалось.

   В атмосфере "Фэйри" летал на вполне обычных электрореактивных двигателях, питавшихся напрямую от вихревого реактора и мог свободно держать два с половиной маха - сколько нужно или пока пилот не устанет. "Фэйри" мог летать даже в очень плотной атмосфере - в четыре раза плотнее земной - да и вообще, конструкция его была на удивление надежна и могла выдержать даже очень серьезные повреждения.

   В отличии от автоматических истребителей Аниу, да и самих мьюри, "Фэйри" управлялись живыми пилотами. Игорь знал, что это - вовсе на так глупо, как думают некоторые. Во-первых, поставить на "Фэйри" робопилота, конечно же, можно - но для этого придется кабину пилота снимать и весь истребитель серьезно переделывать. Во-вторых, попробуй императорских асов в отставку отправить - тут не то, что бунта не миновать, тут не миновать революции - сколько мальчишек в эти асы рвется! Да и просто, глупо это. Очень глупо. Создать эффективного робопилота - дело нехитрое. Только программу в него придется каждый раз загружать заново, для каждого конкретного противника или даже поля боя. А если нет ее? Вот то-то же. И телепилотирование - тоже не панацея, системы постановки помех его глушат на раз. А живому пилоту нужна лишь простая и эффективная система управления огнем, которая на все помехи кладет с прибором. А кто не верит - пусть самих пилотов спросит. "Фэйри" чаще всего списывают после многих лет эксплуатации - просто списывают, по износу, а не из-за боевых потерь, хотя воюют на них преизрядно и воюют не трусы. Да и техниками "Фэйри" любим за надежность и удобство обслуживания... Да и вообще всеми любим - именно "Фэйри" сопровождают прибывающие и отбывающие грузовые и пассажирские корабли на любой подвластной землянам планете...

   - Кто это? - сидевший в БТР Вайми не смог удержаться от вопроса.

   - Это наши штурмовые челноки и истребители, - пояснил Игорь. - Наш эскорт.

   - Кто в них?

   - Добровольцы. Ты же знаешь, что земляне - самые лучшие наземные бойцы? Поскольку там, внизу, идет война, их помощь будет вам очень кстати.

   - Сколько их?

   Игорь быстро переключил визор в тактический режим и посмотрел.

   - Девяносто челноков. Тысяча восемьсот добровольцев. Все - ветераны разных войн, новичков Цесаревич запретил брать - ну, кроме нас, конечно. Штурмовые танки были бы лучше, но у нас сейчас их нет. Разве что ваши - ну, повстанцы - подбросят нам технику.

   Вайми вздохнул.

   - Игорь, я даже не знаю, поможет ли кто-то из нас вам. Это старая наша беда - каждый гуляет сам по себе и делает лишь то, что ему нравится. Делает хорошо, но часто очень плохое. Сейчас очень многие внизу взялись за оружие, чтобы защитить свое имущество, не больше. Тех, кто не забыл о Чести, тоже много и они действительно дерутся сейчас очень хорошо - но поодиночке и имея за спиной, кого защищать. Понимаешь... нам очень трудно объединиться. Хороших людей у нас тоже хватает - но мы разучились доверять друг другу.

   - Не разучились, а разучили, - ответил Игорь. - Потому что эти ваши "хозяева жизни" на самом деле слабы и прекрасно понимают, что против организованной силы им не выстоять - они и друг-друга-то жрут, словно пауки в банке. Отсюда вся эта остервенелая пропаганда индивидуализма, всё это деление на корпорации. Разделяй и властвуй. Но, знаешь, всего сразу не бывает и даже такое вот начало лучше, чем вообще никакое. Понимаешь?

   Вайми не ответил. Игорь подумал, что плохо вот так разговаривать - когда не видно лица.

   - А что ты будешь там делать? - спросил он.

   Вайми помолчал.

   - Если честно, то я хочу уничтожить джаго. До последнего. Не потому, что они на нас напали... ну, и поэтому тоже, конечно, но... на войне ведь редко думают, КАК победить - главное ПОБЕДИТЬ. Мы сами такое творили, что мне вспоминать сейчас тошно... Но джаго считают нас, мьюри... как вы говорите? Да, унтерменшами - и презирают нас. ОНИ! Вот чего нельзя снести! Ты знаешь, что они захватили уже восемьдесят заселенных планет? ВОСЕМЬДЕСЯТ, землянин! Всё их население было уничтожено. Более ста миллиардов. Разумных. Живых. Я думаю, что этому пора положить конец.

   - И что же - конкретно - ты хочешь сделать?

   Вайми рассмеялся. Нехорошо так рассмеялся. Совсем нехорошо.

   - Знаешь, я БОЮСЬ того, что мне хочется сделать. Понимаешь... нельзя ТАК ненавидеть. Мне самому страшно от этого - я свихнуться просто боюсь, я ведь не собака бешеная, я всё же человек. Но... знаешь... я РАД, что всё так случилось. Да, да, понимаешь? Я! РАД! ЭТОМУ! - сейчас Вайми почти кричал, он выплевывал слова, словно раненый - кровь из пробитой груди и совсем не был похож на прежнего себя, мальчишку-весельчака. - Потому что мы сами топили друг друга в дерьме - а ОНИ смотрели на нас и смеялись, глядя, как мы в нем барахтаемся! Но теперь... О, теперь всё изменилось. Да, ВСЁ. Теперь мы не масса "производителей-потребителей", акционеров, дистрибьюторов и разной прочей мрази. Теперь мы народ, который хотят уничтожить. ОДИН народ. Пусть не все, пусть нас мало - но мы ЕСТЬ и мы ВИДИМ друг друга - вот в чем ваша заслуга, больше, чем в чем-то другом. Теперь, чем сильнее нас будут бить - тем больше мьюри очнутся и потребуют мести. А воевать мы умеем, ты же знаешь... Джаго повезет, если от них останутся хотя бы чучела в музеях.

   - А ваши "хозяева жизни"?

   - А КТО они теперь? Ты правильно сказал. Безумцы, решившие уничтожить свой народ, запутавшиеся в своих собственных интригах, предавшие и продавшие всё, что только можно! Они - главные виновники всего этого. Знаешь - мне не страшно будет даже умереть, если перед смертью я точно узнаю, что эти твари сдохнут.

   - А если мы проиграем войну?

   Вайми вновь нехорошо засмеялся.

   - Хочешь правду? Мне плевать. Потому что я уже смотреть не могу на всё это паскудство. Так что, я или уничтожу его - или сдохну, пытаясь уничтожить. Если мы не сможем жить, как люди - то зачем нам вообще ЖИТЬ?

   Игорь промолчал.

* * *

   Посадка оказалась неприятной процедурой - для начала Охэйо развернул корабль кормой вперед и включил главный двигатель, чтобы погасить скорость. Когда он заработал, Игорь отчаянно вцепился в тросы - казалось, "Латника" куда-то тащит трактор.

   Когда они вошли в атмосферу, во весь обзор визора заполыхало ослепительное радужное пламя. Охэйо убрал внешние камеры и в визоре повис мрак. Игорю стало трудно дышать, сердце болело, перегоняя тяжелую, словно свинец, кровь. Торможение оказалось слишком резким - но, поскольку исходная скорость "Анниты" составляла шестьдесят километров в секунду, в этом не было ничего удивительного. Ни одного корабля мьюри они так и не увидели - до тех были тысячи миль и они не подходили ближе. Теперь - да, теперь почти всесильные хозяева Среднего Края боялись "диких землян".

   Наконец, тяжесть стала более-менее нормальной. Снаружи доносился приглушенный рев - они миновали звуковой барьер. Охэйо вновь открыл камеры, но всё, что видел мальчишка - серое струящееся месиво. Они пробивали облака.

   Вдруг в его животе вновь возникло тянущее, неприятное чувство. Его Игорь уже научился определять безошибочно - Охэйо запустил защитный генератор корабля.

   - По нам стреляют снизу, - небрежно пояснил принц.

   - А почему мы тогда не чувствуем ударов? - спросил Игорь. Он очень сомневался, что ему ответят - но ему ответили.

   - Это лазерный огонь. Нет момента импульса, понимаешь? По нам сейчас стреляют... да, уже семнадцать батарей. Если они все придут к точной синхронизации залпов, нас просто разорвет. И любого. Если ваши не накроют их с орбиты, так и будет. Сейчас...

   Ничего не произошло. Они продолжали мчаться вперед. Неприятное ощущение в животе осталось, но Игорь думал, что сможет к нему привыкнуть.

   Облака разорвались неожиданно. "Аннита" была уже невысоко над землей, под низко нависшими тучами. Игорь увидел...

   ...Тяжелый танк на улице пытался сдержать напор паукообразных боевых дронов, ворочая туда и сюда закрепленным на командирском люке ротором. Попадая под огонь дроны с невероятной быстротой отпрыгивали в стороны, кое-кому не везло - но их было слишком много. Паучья волна рассыпалась, окружая машину - и та вдруг исчезла в бурлящем облаке взрыва...

   ...Начиненные взрывчаткой дроны-камикадзе ползли по земле, словно пытаясь слиться с ней. Звезды лазерных ударов вспыхивали между них, подрывая то одну, то другую машину - но уцелевшие продолжали ползти...

   ...Траншея с азартно палящими солдатами - все они в защитных костюмах, от их лазеров тянутся длинные питающие шнуры. Но земля, изрытая воронками, затрудняет им обстрел - и вот первый дрон-камиказде взрывается среди них. В воздух летят какие-то лохмотья...

   ...Облицованная сталью башня высотой с пятиэтажный дом - из множества узких её амбразур вырываются веера огненно-синих лучей. Что-то многочисленное, мелкое ползет к ней, карабкается вверх по стенам. И вновь - вспышки многочисленных взрывов. Мьюри очень любили всяких боевых киберов - и вот теперь вся эта механическая армия повернулась против них...

   Как смог понять Игорь, под ними была одна из огромных термоядерных электростанций столицы - шесть колоссальных срезанных пирамид, скрывающих в себе реакторы. Их окружали плоские строения поменьше и пруды - первые большие водоемы, которые он здесь увидел.

   Станция снабжала энергией огромный кусок городской территории - возможно, он протянулся на сотни миль во все стороны - и мьюри позаботились о её защите. Укрепленная полоса достигала в ширину почти полумили. Сразу за внешней высоченной стеной тянулся широкий ров, точнее, соединяющий пруды канал, заполненный исходящей паром, явно ОЧЕНЬ горячей водой. За рвом - несколько рядов высоких заграждений из колючей проволки, несомненно, под током высокого напряжения. Между ними - облицованные сталью башни-доты. Между башнями - густая сеть укреплений попроще: бронеколпаки и траншеи с ходами сообщения. Собственно территорию станции опоясывал второй ров, похожий на ущелье, и монолитная стена высотой с десятиэтажный дом, тоже с башнями, увенчанными куполами тяжелых лазерных пушек. Вот только никаких силовых щитов здесь не было: иначе всё избыточное тепло реакторов оставалось бы в защитном поле и станция просто не смогла бы работать...

   В Лицее Игорь прошел полный курс фортификации и не нашел, к чему придраться. Даже дурацкое, казалось бы, расположение внешней стены с наружной стороны рва имело смысл: штурмующие подорвали её во множестве мест, но разрушить её полностью были не в состоянии. И им пришлось засыпать ров через узкие проломы, под ураганным огнем.

   Тем не менее, они перебрались. Ров у проломов местами был завален - и вовсе не телами нападающих, а чем-то вроде клеток. Кое-где дроны сумели прорвать уже две линии укреплений из пяти; кое-где мьюри не допустили их и до внешней стены. Тем не менее, дроны продвигались. У них не было тяжелого вооружения, но его с успехом заменяли многочисленность и бездумная храбрость - начиненные взрывчаткой "многоножки" и "пауки" слепо бросались вперед, стараясь подорвать укрепления. Большинство этих самоходных мин гибло, но некоторые из них достигали цели, прикрытые плотным огнем живых боевиков "Нихеля". Ответный огонь защитников был страшным - здесь они могли позволить себе не жалеть энергии. Было вообще непонятно, как дроны не гибнут под ним все и мгновенно, - но увидев стлавшиеся по земле облака дыма, Игорь начал понимать, почему.

   Лазеры обладали низкой проникающей силой - они резали, плавили, при достаточной концентрации энергии даже взрывали - однако их невесомый свет быстро рассеивался в шлейфах дымовых шашек, клубах поднимавшегося от прудов пара и поднятой многочисленными взрывами пыли. Впрочем, если бы мьюри смогли выделить под укрепления хотя бы несколько километров расчищенной территории, они получились бы совершенно неприступными. Здесь же все их позиции оказались скучены; башни первой линии стояли слишком близко ко рву и их можно было достать выстрелом из гранатомета. Стен они, конечно же, не пробивали, попасть в амбразуру было очень непросто - но, рано или поздно, это удавалось, а заменить разбитые взрывами лазеры защитники уже не успевали. Подавив их огонь, штурмующие могли подойти ко второй линии укреплений - и всё начиналось сначала...

   Но, скорее всего, дроны-камикадзе ничего бы не добились, если бы не бешено метавшиеся шары наемников-дайрисов. Они легко двигались по самой неровной земле, быстро уходили от обстрела тяжелых орудий. Быстрота же спасала их от пехотного огня - щупальца мелькали с едва уловимой скоростью и лучи ручных лазеров просто не успевали их сжечь. Дайрисы были достаточно цепкими, чтобы удерживать подрывные заряды - добравшись до укрепления, дайрис моментально отскакивал и мчался дальше, а через несколько секунд гремел взрыв. Если дайрису удавалось забраться в траншею, он просто катился вдоль неё, оставляя за собой только трупы. Этих тварей было относительно немного, они тоже были уязвимы и гибли - но за каждую мьюри платили десятками своих убитых...

   Наблюдения Игоря были очень недолгими. Он ощутил, что "Аннита" быстро развернулась на ходу: пол в трюме заметно накренился. Потом вниз устремился целый ливень лучей и запущенных земными штурмовиками ракет. Земля от их взрывов буквально расплескивалась, словно жидкость, каждый взрыв оставлял многометровую воронку. Вниз также градом сыпались кассетные бомбы и водопадами лился напалм. Плазменные орудия соединили небо и землю лесом огненных трасс.

   Как оказалось, обученные воевать с такими же, как они, наемниками, боевики "Нихеля" ничего не смогли противопоставить настоящей, хорошо вооруженной армии "дикарей". Их боевые лазеры могли поражать цели и на такой высоте, - но не могли причинить никакого вреда "яхте", защищенной, кроме силового поля, полуметровой толщины броней. Вот только "Аннита" у нас одна, подумал вдруг Игорь - а у этих мразей вся планета... ну - пока что...

   Веет древнею Войною

   Из бездонных наших глаз.

   Оглянитесь. За спиною

   Будет кто-нибудь из нас.

   Оставляя за собою

   Суету, добро и зло -

   Меч в руке! Готовы к бою?!

   Эскадрилья! На крыло! (1.)

   1.Стихи Алькор.

   Охэйо, похоже, надоела перестрелка - корпус "Анниты" завибрировал, воздух вокруг наполнил могучий свистящий гул - и корабль рванулся вперед с такой силой, что мальчишку едва не швырнуло на стену. Похоже, что устроенный тезкой-сарьют "мастер-класс" совсем не прошел даром - принц включил плазменные двигатели и повел "Анниту" совсем низко, над самой землей. Корабль вновь накренился - он описывал вокруг станции колоссальный круг - а тянувшийся за ним километровый плазменный хвост выжигал наемников "Нихеля" и их боевых дронов, словно чудовищный огнемет. Теперь это напоминало уже не битву, а, скорее, истребление колорадского жука.

   Игорь прекрасно понимал, ЗАЧЕМ наемники "Нихеля" напали именно на энергостанцию: здесь, на Йэнно Мьюри, где солнечного света и земли не хватало, чтобы прокормить огромную массу населения, такой объект даже до войны имел жизненно важное значение. А теперь, когда на многие годы вперд выращивать урожай можно будет лишь в герметически закрытых теплицах - и подавно... А, по мнению Игоря, мрази, решившие нажиться на страшной беде своего народа, не заслуживали ни человеческой жизни, ни даже человеческой смерти. Да, дворянин мог дать равный бой равному противнику - бывало, что и на шпагах. Но заразную и ядовитую плесень выжигают огнем и кислотой и это - правильно.

   "Аннита" завершила второй круг - а оставленные ей огненные валы уже сшиблись, уничтожив всё, что было между ними. Защитники станции заранее спрятались - а массивным её постройкам ударная волна повредить не могла. Эта битва закончилась - но война только началась...

* * *

   Когда энергостанция осталась далеко позади и "Аннита" направилась к городу, к тому самому району, где жила Лина, Игорь начал переключать визор с камеры на камеру, чтобы осмотреться. Утешительного в увиденном было очень мало - они летели в самом центре магистральной воздушной трассы, но других машин на все четыре стороны видно не было, не было видно вообще никакого движения. Закат превратился в диффузное облако коричневато-серебристого свечения, повисшее над северным горизонтом - а повсюду вокруг них вздымались чудовищные дымные столбы, подсвеченные снизу заревами. Они вздымались на уровень облаков, сливаясь в сплошную, высоко зависшую массу - но все же, их высота была часто меньше ширины. На фоне заката столбы дыма казались непроницаемо-черными, на востоке отблескивали мутной, призрачной белизной - и все медлительно, неторопливо клубились, величаво поднимаясь вверх. Казалось, что на равнине вокруг проснулось сразу множество вулканов - и везде, где, судя по карте, находился город или поселок, вздымался очередной дымный столб. И лишь тогда Игорь начал ощущать страх. Нет. Не за себя.

   Он просто не представлял, как найти Лину в этом пылающем аду.

   Отвлёкшись от этой мысли, Игорь удивленно повернул голову, заметив проплывающую внизу, маленькую отсюда Малау. Боевые дроны мьюри запрудили кольцевую дорогу, ворота во внешней стене оказались выбиты, но сама Малау была еще жива - темно-синий, переливчатый силовой щит перекрывал пролом ворот и куполом вздымался над двором. Интересно... И хорошо - но сейчас неважно. Это - потом, Малау может и подождать, сколько бы джангри не оставили там ценного.

   - Господа, подходим к цели, - объявил по общей связи Цесаревич и мальчишка вздрогнул, словно проснувшись. Они летели на восток - там зловещий сумрак за бесформенной массой развалин прорезало зарево пожара. Игорь видел монолитную, в полгоризонта, стену дыма, подсвеченную снизу сполохами пламени. Вдали, на ее фоне, двигались огромные, как скалы, силуэты террейнов - тоже разбитых, охваченных огнем. Всё это казалось ненастоящим и потому нестрашным, но все равно, у него свело все мускулы - картина была вполне апокалиптическая. И он должен был найти там Лину. ДОЛЖЕН. Иначе окажется, что всё это, весь этот поход - всё это зря. Даже если они перебьют и разгонят всех гадов - для НЕГО всё равно зря. Но об этом Игорь запретил себе думать.

   - Господа, приготовиться к высадке! - объявил Цесаревич - и почти в тот же миг пол уплыл у Игоря из-под ног. "Аннита" резко пошла вниз. Мальчишка не видел, куда они спускаются - казалось, что в бездонную дымную мглу - и сердце у него замерло. Не только от падения - сейчас начнется бой, мальчишка не сомневался в этом. И в этом бою он должен победить. Несмотря ни на что. Вариант поражения исключался - потому что Лина в таком случае тоже умрет, а допустить это было невозможно.

   Гул двигателей стал громче, пол завибрировал, резко нажал на ноги - "Аннита" тормозила. Потом последовал мягкий, сокрушительно мощный удар - "яхта" врезалась днищем в землю. Да уж, пилот из принца никакой, подумал мальчишка - но он доставил нас сюда, а это главное.

   - Господа и... как там?.. товарищи, это конечная станция, - объявил по громкой связи Охэйо. - Мой чокнутый тезка спалил в бою почти всё топливо - его осталось лишь на то, чтобы вернуться на орбиту, а там уже придется ждать танкер с Джангра. Извините.

   - Ну всё, веселье кончилось, - проворчал Раймар, отцепляясь от троса. - Придется самим. Нет, ну что за жизнь...

   Бронированные ворота трюма раздвинулись, внутрь вихрем ворвалась пыль.

   - Пошли, пошли, пошли! - крикнул Андрей Данилович.

   Разведчики выходят первыми, вспомнил Игорь. А разведка сейчас - это мы.

   Отцепившись от троса, он побежал вперед, вслед за полковником - значки на визоре четко показывали, кто есть кто.

   Спрыгнув с пандуса, Игорь быстро осмотрелся. Тяжелые дымные тучи скрыли сияние заката, стало почти совершенно темно - но они, судя по всему, приземлились на каком-то необозримом неровном пустыре. По всему его периметру торчала бесконечная зубчатая гребенка развалин, за ними мерцали зарева пожарищ. Впереди клубились чудовищные зыбкие силуэты, великанские, фосфоресцирующие багрянцем и пурпуром тени в развевающихся одеждах, - они то пригасали, то вспыхивали ярче, словно поднимаясь в рост. Сердце мальчишки ухнуло, он не сразу сообразил, что видит просто подсвеченные снизу столбы дыма - похоже, глубоко под землей горел какой-то химический завод.

   Слева кто-то приглушенно ругнулся и он повернул голову. Яромир стоял всего шагах в трех, голос у него был совершенно обалдевший - он был готов увидеть что угодно, но это...

   Вокруг с ревом, в тучах пыли, садились штурмовые челноки, из распахнувшихся люков выбегали отряды закованных в броню доспехов пехотинцев, бодро выкатывались "Росомахи" - трехосные колесные броневики огневой поддержки. Девяносто таких вот машин и полбригады тяжелых пехотинцев - это очень много. Даже не считая того, что с воздуха их поддерживает пара эскадрилий "Фэйри" - да и челноки и сами земные корабли отнюдь в долгу не останутся. Теперь страха не было, только азарт - ну, господа, чья возьмет?

   - Вперед, - скомандовал Андрей Данилович. - Выдвигаемся в город. Не зевать!

   Быстро рассыпавшись цепью, лицеисты двинулись на восток - к заслонявшей полнеба туче черного дыма. К ним же присоединились джангрийские БТР: четыре с взводом гвардейцев и один - с группой Вайми. Мало - но мы самое острие копья, подумал Игорь. За нами идут "Росомахи" и тяжелая пехота. Если мы не нарвемся совсем уже глупо - всё будет хорошо... Хорошо, что Цесаревич остался там, на плацдарме, вместе с Охэйо - как координатор операции. Всё же, не дело наследника престола бегать по развалинам, он и так уже сделал для нас очень много. Теперь наш черед...

   Они осторожно шли вперед, лавируя среди бетонных глыб и обгоревших металлических конструкций, прислушиваясь после каждого шага и напряженно осматриваясь. Вокруг не было ни огонька, ни души - но даже это необъяснимо пугало. Из огромных провалов в земле с глухим мощным ревом поднимались толстенные столбы дыма, рассеивая текучий багровый свет; между ними темнели вздыбленные нагромождения мятой стали высотой в несколько этажей - чудовищный молот ударной волны снес здесь целые заводские цеха. Впереди вздымалась плывущая в подвижном зареве выпуклая наклонная стена мегабашни. В неё был врезан трапециевидный портал с парой высаженных взрывом стальных ворот. За ними жутко чернела тьма. Хорошо, что нам туда не надо, подумал Игорь. Пока что...

   ...Когда они вошли в столицу, вокруг по-прежнему никого не было. Огромный город казался вымершим - ни одного огня, ни одного целого здания. Они шли среди бесконечных, безжизненных развалин. Там, где фасады ещё уцелели, окна зияли прямоугольными дырами и за ними громоздились завалы. На них сквозь бреши в крыше падал бледный, призрачный свет. Другие здания превратились в мертвые, выгоревшие остовы, просвечивающие насквозь. Игорь не представлял, что тут творилось. Он хотел спросить Андрея Даниловича, но не осмелился - не хотел отвлекать.

   Впереди, в развалинах замерцал огонек, к идущему впереди полковнику потянулась плазменная трасса - и брызнула во все стороны, разбившись о защитное поле. Никто из мальчишек не успел ничего сделать - на доспехе Андрея Даниловича хлопнул гранатомет, в развалинах бабахнуло, всплыла туча дыма. Мальчишки рассыпались, окружая позицию стрелка - но вот стрелка там не оказалось. Лишь плазменная винтовка, наспех прикрученная к какой-то, перевернутой уже взрывом турели - вероятно, оставленной защищать чей-то дом и чудом уцелевшей во всем этом хаосе.

   - Не зевать! - повторил Андрей Данилович. - Тут этих сюрпризов будет много.

   Игорь поморщился. Да уж. "Умное" оружие мьюри очень любили. И не только всякие там переключателя между видами боеприпасов, встроенные камеры и прочее. Были и "умные пули" с гиперзвуковыми воздушно-реактивными двигателями - они имели встроенные сенсоры, воздушные рули и системы наведелня. В принципе, любой ручное оружие тут могло быть оснащено системой самонаведения и установлено в качестве стационарной огневой точки или вооружения дрона, если его поместить на штатив или подходящее транспортное средство - хотя это и стоило дорого. Страшно это - людей уже нет, а их машины всё еще воюют...

   Здания по обе стороны улицы зияли пустыми дырами окон и дверей, их стены кое-где рухнули, груды камня громоздились на лестничных клетках и в подъездах. Дальше начались пожары. Дым и пепел затянули все небо и были видны лишь бесконечные руины в багровых сполохах пламени - дикий, сюрреалистический сон. Игорь не мог поверить, что шел тут с друзьями и что тут было таинственно и красиво. Он просто не узнавал этих мест, не хотел узнавать... На дороге то и дело попадались горящие машины, и "Латник" со скрежетом расталкивал их. Многие уже дотлевали, другие - те, где стояли батареи - были разворочены взрывами. Людей здесь нигде видно не было. Живых, то есть. Иногда Игорь замечал что-то, похожее на шмат обугленного тряпья - но каждый раз отворачивался, опасаясь, что его стошнит. "Хозяева жизни" били по своим, без разбора, только чтобы убить побольше - уже без надежды на победу, без плана, почти без цели. Судороги неограниченной войны.

   Ближе к эпицентру тел уже не было - от них просто ничего не осталось. Хотя воздух в "Латник" шел через многослойные фильтры, Игорь все равно чувствовал удушливый смрад сожженого мяса - воображаемый, конечно, но не менее от этого ужасный. Не желая уступать себе, он угрюмо смотрел в визор. Все здания здесь разнесло начисто, - только стальные балки торчали из груд бетона и битого кирпича. Оставалось надеяться, что никто не укрылся в подвалах - спасателей не будет и агония обреченных продлится несколько дней...

   В сам эпицентр они, конечно же, не пошли, свернув к юго-востоку. Игорь был только рад этому: сейчас он не желал испытывать уже никаких чувств и знал, что именно в этом его спасение.

6. ОРФЕЙ И ЭВРИДИКА.

ЙЭННО МЬЮРИ.

205-й год Галактической Эры.

   Игорь, петляя, шел по улице. Петлять приходилось из-за машин - их выгоревшие остовы громоздились причудливо, как штормовые наносы. Сама улица, как ни странно, уцелела - хотя деревья на ней превратились в низкие, обугленные обрубки, а по обе стороны угрюмо темнели ободранные каркасы офисных башен - громоздившиеся на каждом этаже завалы тлеющих обломков делали их похожими на многоэтажные свалки. Воздух был сизый от гари, в нем кружились легкие белые хлопья, они причудливо вились между развалин и оседали на землю толстым, пушистым ковром. Но это был не снег.

   Кое-что похуже.

   ПЕПЕЛ.

   Он подавался под ногами с противным хрустом битого стекла и при каждом шаге Игорь морщился - и без того, счетчик Гейгера стрекотал, как безумный. Обычному человеку тут не помог бы и "Латник" - дворяне же могли блокировать воздействие радиации, но их способности тоже имели предел. Мальчишке было откровенно страшновато, хотя вокруг - насколько хватал глаз - ничто не двигалось, лишь иногда что-то рушилось в развалинах. Да и нечему было уже двигаться - люди превратились в жилистые, смолистые коряги, скорченные внутри сгоревших машин или занесенные на земле пеплом. Он и не воспринимал их, как людей.

   Только сказочка х...ая -

   И конец у ней неправильный:

   Змей Горыныч всех убил и съел... - вертелись и вертелись в мозгу Игоря когда-то где-то слышанные или читанные слова. - Только сказочка х...ая -

   И конец у ней неправильный:

   Змей Горыныч всех убил и съел...

   ...Только сказочка х...ая -

   И конец у ней неправильный:

   Змей Горыныч всех убил и съел... - и от них никуда было не деться. (1.)

   1.Стихи Янки Дягилевой.

   Трттттттттт, сообщал счётчик равнодушно и непрестанно. Для Игоря это был не страшный звук. Но для тех, кто, наверное, ещё был жив в этих десятках километров руин, он значил лишь одно - смерть. Неизбежную и страшную. Мальчишка ощутил, как по всему телу прошли волны озноба - отчётливо вспомнились выученные признаки лучевой болезни: кровавая рвота... язвы, сливающиеся в конце концов в одну целую... паралич... и всё это - в полном сознании, у живого человека...

   На миг от ужаса его закачало - почудилось, что это Земля. И что всё, о чём говорили на уроках истории, повторяется, для него повторяется, сейчас.

   Нет, нет! Это не Земля! Это чужая планета... Но бесстрастные мощные устройства то и дело доносили до Игоря стоны и крики о помощи. В некоторых местах стон был сплошным, а в других он слышал голоса, слишком тонкие, чтобы принадлежать взрослым - дети, к несчастью, более живучие, чем их родители, звали на помощь из дышащих рентгенами развалин.

   Эти завалы придётся разбирать десятилетия, думал мальчишка, отмеряя шаги. Как у нас после Серых Войн. Сколько людей умрёт до того, как их найдут?! Он с трудом сдерживал себя мыслями о Лине - и всё равно ощущал себя предателем. Несколько раз попадались ему и люди - но они шарахались от шагающего по улице чудовища, да и потом - они всё равно уже были мертвы...

   Ему было девять лет, когда в классе зашёл спор о применении оружия массового поражения "по площадям". Многие мальчишки настаивали, что слишком дорого - платить людьми там, где можно решить проблему одним ударом с орбиты; в конце концов, "война есть война!" Это он сам так сказал, Игорь. А учитель спокойно и сухо ответил, что "война есть именно война, а не убийство. И если есть хотя бы минимальная возможность не превращать дело мужчин в грязь, то ею надо воспользоваться - даже ценой жизни. Ценой жизней. Исключение бывает лишь когда речь идёт о жизни твоей расы".

   Потом Игорь признал правоту этих слов. Но - признал, только признал. А понял - вот понял именно сейчас. И внезапно жалость и ужас, владевшие земным мальчишкой, превратились в злость, в ненависть. Да, это была не Земля, и не его соотечественники умирали под развалинами. Но сейчас это не имело значения. Он не мог никого спасти (мог надеяться только на то, что за его спиной уже идёт Мощь, которая вызволит-таки многих, очень многих...), но готов был убивать тех, кто оказался настолько скотоподобен, что приказал убивать своих же братьев - ради химер, ради нелепой жажды денег и власти.

   Вокруг была не война. Вокруг было убийство. Он знал, что это разные вещи и выучил эту разницу. Древний инстинкт подсказывал Игорю: в таких случаях надо просто как можно скорее и беспощадней убить убийц. И долго ждать не пришлось.

   На наемников "Нихеля" мальчишка наткнулся очень глупо - они банально столкнулись нос к носу, обходя груду обломков. Их было четверо - трехметровых бронированных чудищ, уже совсем не похожих на человека - широкие безголовые туши с нелепыми обрубками конечностей, ослепительно-радужно сверкавшие противолазерным покрытием. Эту модель доспехов мальчишка уже знал. В левой "руке" - трехствольный мультилазер, в правой - плазмомет и дробовик - одни боги знают с какими зарядами. На "плечах" и "бедрах" - изогнутые бронированные коробки турбореактивных двигателей - эти штуки еще и летают. На левом плече грозно топорщится ствол 25-миллиметровой рельсовой пушки - опять-таки невесть с какими снарядами, под плечом, в пусковых трубах - три тупорылых самонаводящихся ракеты. Землянам до таких доспехов было пока далеко. Вот только начинка доспехов сильно разнилась - и уже совсем не в пользу мьюри.

   Наемники ошарашенно замерли: не ждали. Можно было просто отступить - к своим ребятам, к джангри, под прикрытие стволов "Хейсов" и "Росомах". Вот только Игорь отступать не собирался.

   ...Там, в твоём прошлом, жестокий бой -

   Невесёлые там дела...

   Сторки прожгли периметр. И всё - труба.

   Но там, под огнём - твой дед, он наводит в борт

   Сквозь канал ствола... (1.)

   1.На основе стихов Олега Медведева.

   Все преимущества были на стороне мьюри - первый же выстрел 25-миллиметровки просто проткнул бы землянина насквозь, вместе с доспехом. Но наёмники фатально уступали Игорю в двух вещах - в невероятной быстроте движений и в готовности сражаться без оглядки.

   Стволы рельсовых пушек синхронно дернулись, наводясь на мальчишку, но Игорь уже оказался - жутким бронеклубком, стремительным перекатом - рядом с крайним наёмником. Устройство их брони было очень хитрым: верхний её слой состоял из сверхтвердого искусственного алмаза, предназначенного для разрушения высокоскоростных кинетических снарядов. Он также превосходно отражал и рассеивал лучи лазеров. Второй слой состоял из сверхпрочной моноволоконной губки, предназначенной для улавливания осколков внешнего слоя и был пропитан быстротвердеющим на воздухе вязким полимером, способным в некоторой степени восстанавливать повреждения внешнего слоя. Внутренний слой брони тоже состоял из алмазоидных пластин, более толстых, чем наружные, с добавками бора, свинца и других материалов, предназначенных для защиты от излучения. Но вот на двухсоттонный удар огромного стального кулака эта броня рассчинана не была. Игорь ударил в середину верхнего сегмента доспеха, прямо в призмы визоров, вогнав глубоко в корпус алмазное крошево и расколов череп наемника, словно тухлое яйцо. Второй получил в упор гранату "Бича" - мальчишка просунул ствол гранатомета сквозь силовое поле, бесполезное против таких вот медленных атак и граната ударила точно в стык между средним сегментом и бедром, проткнув толщу брони и тело наемника струей раскаленной плазмы. Уцелевшие дернулись, отступая - но Игорь уже нырял под выстрелы третьего, закрываясь им же от четвёртого. Его мультилазер плюнул жидким солнцем, вгоняя в напарника двадцать импульсов в секунду. Броня вспыхнула, лопнула, вскипела и вновь взорвалась - огня в упор не выдержал даже алмаз. Игорь отшвырнул неуклюжую тушу и вплотную столкнулся с четвертым.

   К таким вот сюрпризам мьюри оказался не готов: вместо того, чтобы просто отступить и дать залп из всех калибров, он попытался не то оттолкнуть, не то просто ударить мальчишку. Вот только вместо нормальной руки "Латника" у мьюри был неуклюжий обрубок, да и землянин вовсе не собирался ждать, когда его ударят - Игорь изо всех сил врезал в брюхо доспеха мьюри, с хрустом кроша алмазные пластины. Второй удар превратил в пыль сферу инфраоптической системы, третий - проломил головогрудь. Наёмник, наконец, отступил, наводя на него вооруженные "руки" - и Игорь в упор выстрелил в него весь магазин плазмомета. Разбитая броня не выдержала - плюнула сначала фонтанами осколков, искр и кипящей полимерной жижи - а потом крови и пара, когда плазма добралась до плоти. "Руки" доспеха дернулись, инстинктивно стараясь прикрыть брешь - и наемник тяжело опрокинулся навзничь. Третий - с прожженной спиной - лежал ничком, дёргая "руками", но это были уже явно предсмертные судороги, передаваемые сервомеханизму. Перезарядив оружие и наступив на врага, Игорь вогнал длинный клинок тесака в пробоину доспеха, и судороги тут же прекратились. Он ощущал лишь холодную злость - это были не солдаты, не воины, не честные и храбрые враги, а - наймиты, убийцы своего же народа, и они заслужили самую страшную гибель - быть выброшенными без доспехов в этот ад. Так что Игорь подарил им лёгкую смерть.

   Ни боли нет, ни сожаленья -

   Глядеть на ваши кровь и страх!

   Конец ваш - миру избавленье,

   Земле спасение - ваш крах! - вспомнились ему слова древнего поэта. (1.) Как всегда было с мудростью древних - верные слова.

   1.А.Харчиков.

   Переводя дух, Игорь даже не заметил, как его окружили товарищи, с удивленным уважением глядя на четыре покореженных туши. Еще вчера этим трофеям цены бы не было, отстраненно подумал мальчишка. А сегодня - это просто лом. Мусор, такой же бесполезный, как обломки бетона вокруг. Жизнь идет быстро...

   - Ну, ты даешь, - Яромир хлопнул его по плечу - так, что броня доспеха загудела. - Четырех таких тварей завалить...

   - Я думаю, что лицеист Сурядов понимает, что сейчас ему просто повезло, - сухо добавил Андрей Данилович. - Окажись наемники хоть немного осторожней - и все могло кончиться совсем не так однозначно.

   Да уж, подумал Игорь. Если бы эти придурки следовали уставу, то есть, шли парами на расстоянии в пятьдесят метров... Нет, первую пару я бы всё равно завалил... но вот вторая... да. Тут осторожнее надо быть...

   - Продовижение прекратить, занять оборону, - между тем скомандовал полковник. - Те, кого мы уничтожили - лишь разведывательный дозор. Они, к сожалению, успели сообщить о стычке. Сейчас сюда направляется около тысячи боевых роботов... с легкой бронетехникой.

   Всё, началось, со странным холодным азартом подумал мальчишка. Теперь посмотрим, кто кого...

   - Оборону отставить, - сказал по общему каналу дон Франциско - сейчас именно он командовал десантом. - Это не самый серьезный противник. Вперед!

   - Вот это по-нашему, - с уважением сказал Тиудир. - Ещё ждать этих гадов, мы лучше уж сами...

   В самом деле, так лучше, подумал Игорь. Глупо ждать, когда противник спланирует атаку, гораздо удобнее навязать встречный бой... Тем более, что такого вот мьюри явно не ожидают - тридцать мальчишек идут в атаку на тысячи боевых роботов...

   Роботы, правда, оказались так себе. Страшноватые металлические скелеты, вооруженные устаревшими, но вполне смертоносными плазменными винтовками и роторами - на таких Игорь уже насмотрелся на полигоне и они его не впечатлили, мягко говоря. Кое-кто, правда, тащил ракетные установки - но нападения машины в самом деле не ждали, шли по улице плотной колонной и земляне вышли на нее сбоку - атака атакой, а тактических маневров еще никто не отменял.

   Игорь шел первым и еще метров с пятидесяти открыл огонь. Плазменные очереди пробивали роботов насквозь - защитных полей у них не было, но роботы и не думали отступать. Они повернулись всей массой и бросились на них. Мальчишка косил их справа налево и обратно - и все равно не успевал расстреливать всех. По нему тоже стреляли - но силовое поле "Латника" легко держало огонь. "Интересно, на кого мьюри рассчитывали, когда создавали этих дуболомов? - подумал Игорь. - Похоже, что на совсем уж примитивных дикарей..."

   - В атаку бегом! - приказал Андрей Данилович.

   У роботов не было даже подобия строя - просто бесформенная толпа. Земляне с ходу врезались в нее, они двигались так быстро, что даже машины не успевали в них попасть - они, как демоны, носились вокруг них, круша роботов ударами штурмовых тесаков и решетя плазменным огнем. Игорь стрелял почти в упор и вокруг ширилось нагромождение дымящегося лома. Это было жуткое побоище - но машины всё равно не сдавались.

   Бум! Мощный плазменный заряд врезался в грудь "Латника", едва не сбив мальчишку с ног. Игорь качнулся назад, но всё же восстановил равновесие и осмотрелся.

   Всё-таки, мьюри смогли перехитрить их: подсунув для приманки толпу устаревших роботов, они окружили сражавшихся землян более тяжелой техникой. То есть, роботы как-то очень быстро кончились, но их место заняли небольшие, с легковую машину, шагающие танки, похожие на массивные столы с плазменными пушками. Эти пушки стреляли почти непрерывно, но силовой щит "Латника" всё равно держался, хотя страшные удары бросали доспех то вправо, то влево, а ослепительное полыхание растекавшейся по полю оранжевой плазмы закрывало мальчишке весь обзор. Плазмометы землян тоже не пробивали их защиты и дело могло кончиться довольно плохо - но тут подоспели джангрийские "Хейсы". Мощь силовых щитов "танков" сразу же обернулась против них - 15-миллиметровые идемитные снаряды впитывали ее, как губку и тут же взрывались, снося эти самые щиты и пробивая "танки" насквозь. Фонтаны искр, вспышки вторичных взрывов - шагающие "столы" валило или просто разносило на куски. Джангри уже добивали последних, когда уцелевшие мини-танки дали согласованный залп, пришедшийся в борт неосторожно развернувшегося "Хейса". Бок машины подбросило, она отлетела метра на два и замерла, как вкопанная - а "танки" готовились к новому залпу. Оскенштерн, пробормотав что-то, явно нехорошее, по-шведски, снес их всех одним выстрелом из своей EW101. На этом бой и кончился, вместе с врагами.

   Подойдя к подбитому БТР ближе, Игорь непроизвольно сглотнул. Техническому чуду джангри пришел конец: плазменный удар пробил поле и полтора дюйма керамопластовой брони, и в борту машины зияли две страшных выжженых дыры, обрамленных седой бахромой нановолокна. Сквозь них внутри исходившего дымом и жаром корпуса виднелись какие-то смолистые останки. Хорошо ещё, что для экипажа всё кончилось сразу - и что Вайми там не было...

   - Внимание, господа, - сказал дон Франциско. - К вам движется вторая волна: тяжелая техника с пехотой. Много. Неприлично много. Сейчас я бы посоветовал вам занять оборону. Дело предстоит жаркое.

   Да уж, подумал Игорь, выбирая место поудобнее за грудой обломков. Всякие там роботы и дроны - это, конечно, здорово и хорошо - но у них есть один прискорбный недостаток: в бою они очень быстро кончаются. И в атаку приходится идти самим. Посмотрим, как господа мьюри дерутся в настоящем бою...

   Ждать врага долго не пришлось. Первый образец "тяжелой техники" появился буквально через пару минут. Больше всего, как ни странно, эта машина до смешного походила на шагоход из древнего фильма "Звездные войны" - четыре механических ноги, бронированная алмазом и наноуглеродным волокном туша величиной с большой грузовик и угловатая башка на гибкой шее, мотавшаяся на высоте двухэтажного дома. Судя по размеру башки, пилота в ней не было - но весила эта тварь, наверное, тонн шестьдесят. Пара тяжелых плазменных пушек под "челюстью" и пара роторов там, где полагалось быть ушам - вот это уже действительно серьезно. Черт знает, был ли экипаж в этом глухом броневом ящике - но машина шагала через обломки быстро и уверенно, она явно строилась как раз для таких вот городских боев в развалинах, где не пройти ни колесной, ни гусеничной технике.

   Земляне открыли по шагоходу бешеную стрельбу, но он, несмотря на разрывы гранат и огонь электромагнитных винтовок, продолжал идти вперед. Похоже, что на защиту его создатели не поскупились. Игорь пожал плечами - и выпустил по шагоходу ракету. Немного изменив курс, она врезалась прямо в безглазый бронированный лоб. Машина мгновенно исчезла в шаре ослепительной плазмы, из которого полетели тысячи раскаленных обломков. Казалось, они летят прямо в него и Игорь инстинктивно отпрянул назад. В следующий миг ударная волна подняла его в воздух и отбросила на несколько метров. Если бы не надежная защита "Латника", он вполне мог бы погибнуть.

   Опомнившись, Игорь мгновенно вскочил на ноги. Дым и пыль рассеивались с поразительной быстротой - они втягивались в ножку поднимавшегося гриба. От шагохода не осталось ничего, кроме мелкой широкой воронки. Взрыв не только снес сгоревшие флаеры, но и выломал изрядную часть стены соседнего здания, проделав обширный пролом, заваленный каменным крошевом.

   Вот вам, мстительно подумал мальчишка. Считаете нас дикарями - ну так попробуйте на вкус НАСТОЯЩЕЙ войны с настоящим противником. Посмотрим, понравится ли вам... Вас учили убивать. А нас - воевать. Чуете разницу, сволочи?! Чуете?!

   Джаго бы вполне хватило бы урока - но это были, к сожалению, не они. Всего через минуту в конце улицы показался танк, очень похожий на тот, что взорвался возле электростанции - обтекаемый, плоский, как дохлая лягушка, без колес или гусениц - машина плыла низко над землей, расталкивая обломки подушкой силового поля. Весила она явно за сотню тонн, да и оружие у нее было серьезное - по бокам башни крепилось два тяжелых рельсовых орудия, а на ее крыше стояла турель с ротором. На сей раз мьюри не поскупились, выслав против землян монстра, предназначенного для борьбы с тяжелой техникой. За ним шло еще четыре шагохода - десантных, теперь он вспомнил эту модель. Вообще-то, вся эта техника считалась у мьюри устаревшей, ее списали из армии и продали СВБ корпораций... Современные танки мьюри выглядят совсем иначе - восьминогие громадины с мощным корабельным лазером, питаемым не менее мощным реактором - и с целой батареей лазеров поменьше. Боезапас ракет у них был небольшим - но эти ракеты, как правило, несли тактические ядерные боеголовки. Правда армия пока что не вмешивалась - в любом случае, судьба наемников волновала их весьма мало.

   Вновь пожав плечами, Игорь выпустил по танку вторую ракету. Противоракетных лазеров на танке не оказалось - когда его проектировали, их еще просто не было - и, чиркнув по верхней лобовой плите, ракета ударила прямо под башню.

   Тонна в тротиловом эквиваленте - это не так уж и много. Но танк разнесло вдребезги, словно стекляшку - осколки брони полетели во все стороны из облака пламени. Взрыв был такой силы, что идущему за танком шагоходу буквально разбило "голову" - машина смялась, как картонка, встала на дыбы и взорвалась. Пылающий остов опрокинулся кверху лапами, и, разваливаясь, мгновенно превратился в груду огнедышащего лома.

   Как прикинул Игорь, внутри машины сидело не менее двух десятков наемников, - однако выпрыгивать вон было уже некому. Три других шагохода мгновенно опустились на брюхо, из них, как тараканы, поползли сверкающие фигурки, дергаясь и замирая под прицельным огнем.

   Броня мьюри была похожа на панцири здоровенных жуков. Она и в самом деле состояла из синтетического хитина, покрытого поликристаллическим алмазом и подбитого синтетической же паутиной. Она была громоздкой, отлично защищала от виброножей и подкалиберных боеприпасов - но не от плазмы, мьюри здорово отставали от землян в области био-керамических технологий, полагаясь на защитное поле. Вот только силовых генераторов у этих наемников не было - дешевое пушечное мясо, брошенное господами на убой. И только теперь, похоже, начавшее понимать это - с ужасом понимать.

   Уцелевшие мьюри рассыпались во все стороны, стреляя из лазеров и забрасывая землян ручными гранатами, - но и то и другое не особенно точно. А в ближнем бою плазмометы землян оказались гораздо эффективнее - один выстрел мог пробить самый тяжелый доспех наемника, и они не слишком-то рвались вперед. В отличии от землян - совсем рядом с Игорем Яромир поднял свой "Булат", прицелился и выстрелил. Звук был негромкий, но в груди попавшего в прицел наменика возникла внушающая уважение звездообразная дыра.

   Поднявшись на ноги, шагоходы открыли ураганный огонь. Мальчишка кувырком ушел в укрытие - и, выглянув в пролом, увидел десяток бежавших к нему наемников, безликих в своем защитном снаряжении. Поймав в прицел самого наглого, он нажал спуск. ИжК-88 вовсе не был игрушкой - мьюри подняло в воздух и отбросило на несколько метров, одновременно разбивая в кровавые брызги. Потом один из зарядов попал в его лазер - и наемник исчез в электрическом огне, мгновенно разлетевшись в клочья. Уцелевшие с похвальной быстротой бросились назад и попрятались. Двое, правда, осмелились высунуться и принялись стрелять в него из своих лазеров - но Игорь сшиб их одной короткой очередью. Против этакого воинства хороший стрелок мог держаться долго - пока его не обойдут с тыла...

   Через минуту в атаку пошел шагоход - не десантный, а легкий, патрульный, двуногий. Очередь автоматического плазмомета хлестнула по блокам стены, но бетон выдержал. Тогда экипаж стал рассчетливо стрелять по стене за Игорем - заряды плазмы рвались на ней в ослепительных вспышках и на него обрушился ливень каменной крошки и искр.

   Зло усмехнувшись - для "Латника" он был не опаснее грибного дождичка - Игорь дал ответную очередь. Прицел плазмомета разнесло вдребезги, сам плазмомет разбило и свернуло набок, патроны в его простреленной турели начали рваться, как шутихи, рассыпая снопы ослепительных искр.

   Тем не менее, шагоход продолжал идти вперед. Составленная из одних острых углов броня машины с наглухо задраенными смотровыми люками оказалась неуязвима для его оружия - а за её бронированным корпусом шел десяток солдат. Игорь догадался, что, подойдя ближе, они просто расстреляют его из гранатометов. Похоже, что наемники наконец-то забыли о деньгах - сейчас главным для них было убить наглого мальчишку. Что ж, это было намного достойней и понятней для Игоря...

   К счастью, он не был здесь единственным землянином - а шагоход, слишком глубоко забравшись в переулок, подставил бок. Огненная стрела без вспышки пронзила броню машины - и шагоход взорвался изнутри. Снося люки и верхние листы, из всех щелей вырвалось кустистое пламя. Горящие обломки посыпались на головы наемников, те бросились врассыпную - и Игорь успел скосить добрую половину прежде, чем остальные попрятались.

   Насладиться победой он не успел. Из-за руин с гулом вылетел боевой флаер и устремился в атаку.

   Игорь понимал, что его единственный шанс - сбить машину раньше, чем его разнесут в клочья. Мгновенно переключившись на ракеты, он поймал её в марку прицела - хорошо, что здесь ручное наведение! - и нажал спуск.

   Флаер летел по какой-то хитрой кривой, но для Игоря не составило труда понять, где он должен оказаться в следующий миг. Огненный след ракеты и трасса машины пересеклись. В последний миг флаер нырнул вниз - слишком резко и врезался в глухую стену. А в следующий миг в его правый стабилизатор врезалась ракета.

   Взрыв был чудовищным - гигантское облако огня и разлетавшихся обломков. Игоря резко ударило воздухом, прямо на шлем "Латника" упал каменный блок величиной с могильную плиту. Разломился... Будь он без брони...

   Когда обломки перестали падать, Игорь осторожно выглянул. В добротной, метровой толщины стене возник громадный пролом, за ним был широченный развал крошеного бетона, окаймленный остатками осыпавшихся перегородок и рухнувшими балками. По ним бежали быстрые струйки огня. Да, господа капиталисты, земное оружие - это вам не шутки...

   Вокруг клубился густой дым, но вот видел он всё по-прежнему очень чётко - мультиспектральный визор "Латника" работал где угодно. Заметив неторопливо плывущий вперед свуп с двумя наемниками, Игорь недовольно помотал головой - похоже, что его начали убивать, не считаясь с потерями.

   Стрелять в свуп ракетой было глупо - слишком мелкая цель, а ракет осталось всего три. Плазмомет? Нет - пока он будет возиться с защитным полем, наемники подберутся так близко, что увидят - и прикончат его. Отступить? У одного мьюри - а может, и у второго - были примитивные, но смертельно эффективные базуки. Игорь знал, что даже "Латник" не выдержит удара кумулятивной гранаты. Но сдаться...

   Он переключил систему наведения на "Бич" и сжался за стенкой. Из гранатомета можно стрелять лишь с очень близкого расстояния - и, если первый выстрел окажется неточным, он тут же умрет.

   Когда свуп оказалась метрах в десяти, он не выдержал - выпрямился и выстрелил навскидку, почти не целясь. Силовое поле не удержало кумулятивного взрыва - броня на груди водителя разлетелась в брызнувшие кровью клочья. Свуп пьяно вильнул вбок и, накренившись, врезался в стену. Обеих наемников взрывом выбило из седел. Они грохнулись на землю с пятиметровой высоты - один головой вниз, второй - плашмя на живот. Следом за ними упал гранатомет, его заряд сдетонировал, и мьюри исчезли в полыхнувшем белом огне...

   Игорь с облегчением перевел дух - и тут же подавился воздухом. Впереди показались три других свупа - построившись треугольником, они плавно плыли вперед. За ними - ещё пять, идущих широкой дугой. Эти машины были больше, их защиту "Бич" уже не взял бы. А за ними - две цепи пехоты. Не меньше сотни наемников...

   На сей раз Игорю ничего не стоило ускользнуть, прячась в развалинах, но он не стал. Звуки боя - стрельба, взрывы, грохот машин - внезапно как бы отдалились. Он быстро поменял позицию, надеясь, что за грудой развалин его не видно.

   Три передних свупа повернули в его сторону. Игорь снял с пояса плазменную гранату. Она весила побольше килограмма - но "Латник" мог метать гранаты с такой силой и точностью, что вполне заменял миномет. Игорь быстро переключил взрыватель на ударную детонацию - возиться с рассчетом времени не хотелось. Предохранитель долой, теперь осталось только угадать траекторию свупа... а, вот!

   Встав на колено, Игорь метнул гранату. Он нарочно бросил ее несильно, чтобы силовое поле свупа не смогло отбросить её. Пилот то ли не заметил летящий в него предмет, то ли просто не успел увернуться. Граната пролетела сквозь поле, ударилась о корпус...

   Свуп разлетелся на куски в облаке ослепительного пламени. Второй свуп взрывом перевернуло вверх дном и наемники полетели на землю, третий лег набок и его экипаж сшибло с сидений - один грохнулся о землю загривком, другой повис на руках, снаружи защитного поля. Игорь сбил его короткой очередью из плазмомета, потом бросил вперед щупальце Силы - и, направив пустой свуп навстречу остальным, рванулся в сторону, прячась за руинами.

   Поднявшись, он увидел, что хитрость удалась - мьюри начали яростно расстреливать пустой свуп. Он взорвался на достаточно большом расстоянии, но взрывная волна разметала остальные свупы, разрушив их строй. Несколько мьюри на них потеряли оружие, один сам вылетел за борт. Пехота, впрочем, открыла по нему шквальный огонь и Игорь метнулся в сторону, укрывшись за массивом многоэтажного здания.

   Огненно-белый луч прошел в сантиметре от его головы. Повернувшись, он увидел пикирующий на него флаер.

   К его счастью, эта машина была вооружена парой лазерных пушек, жестко закрепленной в корпусе. Развернуть их было невозможно, но Игорь едва успел убраться с пути машины, чудом не попав под огонь. Это был очень серьезный противник - подобравшийся слишком близко для ракет, и он не мог состязаться с ним в подвижности. Единственным его преимуществом была неожиданность - разворачиваясь, флаер потерял ход и Игорь прыгнул на него, стараясь приземлиться на крышу. Он чуть было не соскользнул вниз, но ему удалось зацепиться за стабилизатор. К счастью, у этой машины не было хвостовой турели.

   Флаер свечой пошел вверх, но Игорю оставалось лишь подтянуться и забросить себя на крышу машины. Он разбил боковое окно бронированным кулаком, схватил стрелка за шиворот и рванул, что было сил. Тот немедленно вывалился, ударив ногами пилота, пролетел метров сто, вопя и трепыхаясь, - а потом замолк, пробив изрядную дыру в какой-то плоской крыше.

   Всех бы их так...

   Игорь уже держался за край окна. Всего одно движение сорвало фонарь и швырнуло его внутрь кабины. Пилот с огромными от ужаса глазами попытался выхватить короткий бластер - но Игорь, взяв наемника за за шиворот, просто вышвырнул его вон, словно мешок. Короткий визг захлебнулся в реве турбин.

   Вот теперь я, кажется, убьюсь, как-то равнодушно подумал мальчишка. Или нет?

   Кабина была слишком тесной для "Латника" - да и управлять машиной в бронированных перчатках всё равно невозможно. Да и не нужно - Игорь легко мог дотянуться до рычажков и кнопок с помощью Силы. Он быстро выровнял полет - управление оказалось несложным, явно рассчитанным не на гениев - и, не слушая воплей и приказов в наушниках, осмотрелся. С этого летающего насеста надо было слезть немедленно - но мальчишка решил сделать это с максимальной пользой.

   Так... А вот это кое-что интересное - целый батальон наемников штурмует почти дотла разрушенный квартал - и обороняются в нем явно не земляне. А раз в атаку идут наёмники - сто процентов, там держатся стоящие ребята. Наемники, впрочем, всё же не рвутся вперед - добрая половина их собралась на какой-то платформе за остовом многоэтажного здания - то ли у них там временный лагерь, то ли полевой аэродром. Пара танков и два десятка шагоходов - это, пожалуй, многовато для примерно сотни повстанцев. Что ж - это соотношение можно и изменить...

   Игорь направил флаер вниз, целясь в скопище техники. Его сразу же заметили и, более того, правильно поняли его намерения. Внизу засверкали вспышки выстрелов, и мальчишка включил защитное поле. Ракет у наемников, к счастью, не оказалось - а вот зенитные лазеры были. Воздух вокруг машины замерцал, дробя луч волной ослепительных бликов. Сильно преломляя свет, поле рассеивало убийственную иглу, превращая её в безвредное (хотя и очень яркое) сияние, ещё ослабленное поляризованным стеклом. Интересное такое поле... вроде как противолазерные поля есть только у Аниу... или были...

   Жаль разбивать такую машину - но ничего не поделаешь...

   Погибать при геройском таране Игорь, понятно, не собирался - выровняв курс флаера и убедившись, что он точно не пролетит мимо скопища техники, мальчишка просто прыгнул за борт, до предела раскинув силовое поле "Латника", используя его как парашют - и амортизирующую подушку...

   Это было похоже на прыжок в воду - его подхватило и понесло что-то невероятно плотное, смутно, неразличимо мерцающее - и почти в тот же миг выплюнуло. Игорь резко ударился о каменистую землю, упал, покатился, поднялся, потом замер. Голова мучительно кружилась, его по-прежнему куда-то несло, но ощущение постепенно слабело; когда оно окончательно прошло, он помотал волосами и поднял голову, осматриваясь. Вовремя!

   Флаер врезался в бок одного из танков и взорвался. Внутри облака пыли полыхнуло ещё несколько взрывов, вверх полетели куски искореженной стали. Всё исчезло в гигантской клубящейся туче. Полагая, что внимание мьюри наверняка привлечено к ней, Игорь взобрался на руины какого-то здания и осторожно выглянул. Когда дым рассеялся, он увидел, что у наемников остался всего один танк и дюжина шагоходов. Их армия сократилась на четверть, в середине платформы зияла огромная дыра. Да уж, усмехнулся мальчишка, тут вам не равнина, тут климат иной... летят к вам лисчики, одна за одной...

   На платформе поднялась вдруг ужасная суматоха. Наемники сбегали с неё по пандусам, просто прыгали с краев. Казалось, их отталкивает, разбрасывает ливень тонких синих лучей. Вскоре Игорь увидел солдат-мьюри: они двигались, непрерывно стреляя. Мальчишка ощутил нечто вроде облегчения: по крайней мере, теперь всё кончится быстро. Как только они его заметят...

   Его заметили. Не менее десятка солдат упали на колено на самом краю платформы и открыли шквальный огонь.

   Игорь удивленно замер. Лучи сверкали вокруг него, косили, кромсали бегущих - но ни один не прошел близко. Напротив, они даже расчищали ему путь, по которому он мог бы добраться до платформы... но он не мог. Ноги подогнулись.

   Игорь сел на землю. В ушах шумело, битва превратилась в беззвучное мелькание теней. Солдаты пустили в ход базуки; вспышки разрывов казались в этом полумраке ослепительно яркими. Наемников охватила паника - они отступали, рассыпались, скрываясь в развалинах. Солдаты решительно продвигались вперед, не жалея энергии и боеприпасов. Игорь понял, что подоспели союзники...

   Мгновенно, без предупреждения, мир снаружи окрасился в страшный белый цвет. Жидкое, бурлящее сияние окружило его, изображения на экранах "Латника" погасли, сменившись сразу множеством тревожно-алых надписей. Затем за стеклами визора полыхнул клокочущий огонь. Страшный удар вогнал Игоря в глубину подушек. "Латника" швырнуло в воздух и он полетел, кувыркаясь.

   Мальчишка инстинктивно сгруппировался - и вовремя. Его так приложило о землю, что потемнело в глазах... мгновения небытия... Игорь отчаянным усилием вышвырнул себя из обморока - если бы не защитные подушки, его просто расплющило бы об изнанку брони. Несколько мгновений в его глазах плавала жаркая тьма, потом он опомнился, встряхнув головой, и осмотрелся.

   Всё, что ему удалось увидеть сначала - это склон из перемешанной с крошеным бетоном рыхлой земли. Он перевернулся на живот и осторожно поднялся чуть выше.

   Его окружал невообразимый хаос - стекло, застывшее окаменевшими кляксами, причудливо выгнутые обломки стальных стен, какие-то тлеющие щепки, очевидно только что бывшие деревьями. Сам "Латник" лежал в глубоком провале, наполовину засыпанный землей. Метрах в тридцати дымилась огромная воронка: очевидно, сюда от души шарахнули микроядерной ракетой - и жизнь Игоря спасла только русская броня, выдержавшая этот взрыв. Впрочем, он понимал, что если бы заряд ударил прямо в него - он бы не уцелел. Опомнившись окончательно, он посмотрел вверх.

   Над ним, частично скрытый тучей дыма, висел виновник торжества: серо-стальной вытянутый восьмиугольник штурмового монитора мьюри, длиной метров в триста и шириной не менее ста. На его узких торцах торчало по паре тяжелых лазерных орудий, на каждой центральной боковой грани было ещё по четыре орудийных башни, немного поменьше. Между многометровой ширины стальных плит, составлявших корпус монитора, виднелись узкие амбразуры и стволы разнообразных пушек. Игорь заметил также огромные закрытые ворота. Вокруг этой плоской, похожей на авианосец штуковины парило несколько десятков маленьких, похожих на автомобильные фургоны - но только собранные из таких же серо-стальных броневых листов. Из их плоских насекомоподобных морд то и дело вырывались ослепительно-яркие белые лучи, падавшие куда-то за окружающие крыши; оттуда немедленно поднимались столбы черного дыма.

   Игорь лишь начал пугаться по-настоящему - поверить, что он видит ЭТО наяву и впрямь было трудно - когда небо над летающей крепостью вдруг будто прокололи иглой и там, - меньше булавочной головки, - сверкнула ярчайшая точка-звезда. Всего через миг она выросла в огромный огненный шар. Визор залил ослепительный свет, изображение расплылось, погасло. Через какие-то секунды страшный удар потряс доспех. Игорь полетел вверх и закричал. Визор потух, все вокруг громыхало и катилось, казалось, в самый ад. Потом земля ударила его и тьма сменилась болью.

* * *

   Когда визор загорелся вновь, Игорь опомнился, словно очнувшись. Улица за секунды превратилась в свалку - всюду валялся искореженный хлам пополам с обломками, в них, отчаянно ругаясь, возились подоспевшие земляне. Монолитное покрытие раскололось, железобетон стен расселся и в пыльную мглу развалин втекал быстро густеющий дым.

   Чья-то рука взяла его за плечо и без нежности поставила на ноги. Это был Яромир - доспех его побелел от оседавшей пыли, внешняя броня ободрана, как наждаком, но сам "Латник" не пострадал ничуть. Сам Игорь с удивлением понял, что и он отделался испорченным противолазерным покрытием.

   - Пошли! - сказал Яромир, осматриваясь, очевидно, в поисках остальных. Все они куда-то исчезли, словно по волшебству.

   - К-куда? - спросил Игорь. Он был потрясен случившимся сильнее, чем ему бы хотелось. Не каждый день над твоей головой взрывается мегатонная бомба - а ты остаешься жив и почти цел. Почти.

   - Туда, - Яромир показал на чудом уцелевшую платформу.

   Пригнувшись на пандусе, "Латник" поднялся наверх. К удивлению Игоря, здесь мало что напоминало о бушевавшем аде - впрочем, висевшая в воздухе пыль не давала ничего разглядеть. Тучи разметало взрывом, стало довольно светло. Только треск счетчика Гейгера и резкий хруст шлака под ногами говорили о том, что тут творилось: шагатели куда-то снесло, танк превратился в оплавленный стальной гроб. Что ж: тем, кто в нем сидел, уже не потребуются услуги могильщиков...

   - Так, - сказал Андрей Данилович, когда все собрались. - Выдвигаемся к региональному центру "Сурнимайа" - сейчас там собираются беженцы. Если Лина жива - то она, скорее всего, там.

   Если жива, подумал Игорь. Нет, к черту! Жива - и всё. Точка.

* * *

   Когда они подошли к эпицентру, гриб уже рассеялся, ушел вверх, оставив лишь редкую пылевую завесу. Воздушный взрыв не создал кратера, только оплавил землю на несколько километров вокруг. От зданий, впрочем, тоже не осталось и следа, по сплошным руинам они шли долго и у Игоря было время присмотреться к стекловидной, с потеками, желтовато-зеленой поверхности. Где-то в километре справа проплыли остатки неузнаваемо изувеченного монитора - какие-то скрученные обломки торчали из нагромождений развалин, как корешки гнилого, сломанного зуба. Оттуда еще лениво поднимался белесый мутный дым. Подальше, за остекленевшей и полностью оплавленной землей, тянулись длинные черные полосы - следы коснувшихся почвы чудовищних клубов пламени.

   - Эти... мьюри были виноваты только в том, что не захотели думать и приняли нас за врагов, - тихо сказал Яромир. - Мы их уничтожили, но лекарство оказалось ещё хуже болезни.

   Игорь угрюмо кивнул. Он заметил, что чувствует себя, словно простуженный. У него шла кровь из носа, невыносимо сильно болела голова, ныли кости рук и ног, а иногда он просто отключался, совершенно внезапно - словно на несколько секунд переставал существовать. Это всё были признаки облучения. Быстро... Пока признаки не из самых опасных, но Игорь не сомневался, что они предвещают ему большие неприятности. Он уже знал, к чему это может привести и лейкоз казался благодеянием по сравнению с другими вариантами - саркомой, например.

   - Сколько мы получили? - наконец спросил он.

   Яромир тихо засмеялся.

   - Импотентом боишься стать? Мелко плаваешь, братец. Раньше надо было бояться.

   Игорь тряхнул головой, словно очнувшись, потом вывел на визор показания счетчика и сверился с ним.

   - Где-то бэр сто или около того, - подтвердил Ярослав. - Это с самого начала.

   - Это опасно?

   - В общем, нет. Даже для первой степени маловато.

   - Степени чего?

   - Лучевой болезни.

   - А... - посмотрев вокруг, Игорь замолчал. Желание выяснять детали их медицинского будущего у него, почему-то, прошло. Но оставалась ещё масса вещей, о которых ему нужно было знать.

   - Где эти чертовы повстанцы? Попрятались по щелям и ждут, когда мы их от ига капитализма избавим? А вот фиг им. Не хотят драться - пусть так под игом и сидят.

   Яромир хмыкнул.

   - Ты спасибо скажи, что против нас одни эсбешники корпов воюют. Если бы еще и военные поперли - нам бы небо с овчинку показалось.

   - А что ж не поперли? - хмыкнул в ответ Мариан. - Мы же того... этого... агрессоры. Инопланетные. Вот, - он явно спародировал идиотский тон некоторых здешних "аналитических" передач.

   - Военные капитулировали, согласно приказу Цесаревича, - с немецкой обстоятельностью объяснил Раймар. - То есть, они сейчас как бы права не имеют - хотя, на самом-то деле им никто не запрещал, Цесаревич только нас их попросил не трогать. Так нет - сидят и ждут. То есть, деруться, вообще-то, но когда наемники их самих задевают, от сих до сих. Дальше - ни-ни.

   - Чего ждут? - заинтересовался Андрюшка Ворожеев.

   - Чья возьмет, - серьезно пояснил Тиудир. - Вот как станет ясно, чья возьмет - тут они за него ого-го! Чтобы верность доказать и всё такое.

   - Гадко всё это, - сказал Игорь. - Наемники их же народ убивают - а они смотрят. Да их самих убить мало из-за этого...

   - А ты на себя чужую шкуру не примеряй, - посоветовал Ярослав. - Наемники-то тоже мьюри, а тут уже столько народу погибло... Мьюри-то себя ровней богам считали, а тут бах - война. Такая... Сейчас единицы что-то могут делать - остальные все сидят в прострации и стараются поверить, что всё это - на самом деле. Или, напротив, НЕ поверить. Я читал, после Третьей Мировой у нас то же самое было... Ага, вот и они.

   Игорь поднял голову. В миле от них возвышались два невероятно огромных здания, накрытых еще более огромным прозрачным куполом силового поля. Когда они подошли ближе, мальчишка заметил за ним массивные орудийные башни. Там тоже не горело ни огня, но вокруг башен кружили военные флаеры.

   Лина там, подумал мальчишка. Должна быть там. Устал он уже от всего этого...

   Идти по сплошным руинам было трудно и земляне спустились в полузасыпанный канал. Подернутая ржавой пленкой вода в нем смотрелась отвратительно и была радиоактивной - но выбирать не приходилось, карабкаться по обломкам всем уже надоело до чертиков.

   А ведь здесь - идеальное место для засады, подумал мальчишка. Вот засядут наверху наемники с базуками...

   Краем глаза он заметил движение и лишь спустя мгновение услышал плеск - несколько боевых киберов, похожих на механические скелеты - таких он уже тут видел, - пугающе быстро кинулись наперерез из какой-то зияющей трубы. Если бы им не мешала глубокая вода, они настигли бы его раньше, чем он успел опомниться. Оружия у них не было, зато они тащили металлическую сеть. Понятненько. Господа бандиты сообразили, что в бою с землянами им ничего не светит и решили раздобыть заложника. А вот фиг им...

   Игорь поднял плазмомет, прицелился... Здесь, в канале, звук выстрела был совсем иным - глухим, но резким. На броне ближайшего кибера вспыхнуло алое пятно, совсем неяркое в свете Таллара, - но он тотчас перевернулся через голову, подняв огромный, как при взрыве, фонтан брызг и больше не двигался. Почти в одно мгновение Игорь подбил ещё троих, потом совсем рядом с ним раздалось ещё два выстрела. Последние киберы тупо врезались в воду, широкие веера взметенных ими брызг попали на доспех - так они были близко. Мальчишка оглянулся на друга, потом с облегчением перевел дух.

   - Сейчас нам повезло, их было немного, - сказал Яромир, отдышавшись. - Но может быть и иначе. Давай так - я смотрю вправо, ты влево. Ясно?

   - Да.

   - Поднимаемся наверх, - приказал Андрей Данилович. - В этой дыре нас накроют очень быстро.

   Проклиная на все лады злую судьбу, мальчишки взобрались на осыпавшийся под ногами берег. Увы - наверху их уже ждали. Угловатые фигуры киберов набегали сверху, с гребня завала, стреляя из дробовиков - подкалиберными бронебойными стрелами. Похоже, что с техникой у господ бандитов стало совсем уже плохо... вот интересно - почему это?..

   Быстрые синеватые вспышки разметали набегавшую стальную волну. Игорь всего за секунду четыре раза нажал на спуск, подбив четыре или пять киберов. Почти в тот же миг рядом с ним раздались выстрелы Яромира - и "убитых" киберов стало десять или одиннадцать. Они с железным стуком повалились на обломки, но это не задержало атаку даже на мгновение: хотя под огнем полегла добрая половина нападавших, уцелевшие и не думали отступать. Один из них налетел-таки на Яромира, и тот врезал врагу кулаком в грудь - изо всех сил и не жалея. Панцирная кираса промялась, как бумажная, из-под неё брызнули искры и дым. Скелетообразная фигура с лязгом повалилась назад. Игорь ударил так же - и второй кибер свалился со свернутой броневым кулаком головой. Из-за него тут же налетел третий, ловко отбив руку с оружием и едва не сбив мальчишку с ног.

   Игорь выхватил острый, как бритва, штурмовой тесак - его лезвие описало широкий полукруг, словно коса, и кибер отшатнулся от него, размахивая обрубком руки. Малчишка сам бросился на него и всадил все сорок дюймов молибденового клинка прямо под грудной панцирь. Из пробоины посыпались искры, машину затрясло в электрических конвульсиях. Игорь с отвращением вырвал оружие. Кибер тут же рухнул и замер неподвижно. Всё это заняло какие-то минуты - они даже не успели войти в раж. Хорошо, что даже бронебойные пули были "Латникам", что горох...

   Услышав нарастающий вой, Игорь поднял голову. Впереди вздымались две светлых башни Центра. Уступчато сужавшиеся кверху, увенчанные острыми шпилями, они резко выделялись на фоне темного неба, искристо поблескивая бесчисленными окнами - и к ним неслись два оранжево-белых огненных шара, оставляя бледные, идеально ровные следы. Они, словно мыльный пузырь, проткнули силовое поле - оно вспыхнуло кольцами, ослепительными и разноцветными, - косо, сверху вниз, врезались в башни - и исчезли, оставив лишь горизонтальные фонтаны разлетавшихся, словно брызги, обломков.

   На какое-то мгновение Игорю показалось, что всё уже кончилось - но в следующий миг два квадратных восьмидесятиэтажных массива превратились в чудовищные, бело-красно-черные облака невероятных взрывов, знаменуя смерть десятков тысяч мьюри. Прямо в лицо Игоря полетела туча пылающих обломков и он невольно отпрянул назад. Только доспех его и спас - ударная волна отбросила "Латника", словно пустую коробку - хотя до Центра было добрых полмили. Ничто, на самом деле, ещё не закончилось и "хозяева жизни" продолжали свою страшную жатву.

   Лины там не было, яростно подумал мальчишка. Просто не было.

   Интересно, сколько мне придется еще бродить здесь, спросил он себя. Искать Лину дома или в клубах ее отца смысла не имело - там остались лишь мёртвые развалины. Лезть в катакомбы? Сначала бы найти входы - позаваливало же все, да даже если и найдешь - ищи там, он помнил свой единственный визит в подземелья Джей-Тааны, слишком хорошо помнил... Пусть сейчас на нем чуть побольше трусов - шансов что-то найти это прибавит не много...

   Кстати, о найти... После той стычки с атаки как отрезало. Уже добрых полчаса они не встречали никого - ни наемников, ни уцелевших. Ладно те - забились в подземные норы. Или умерли. Но вот наемники...

   Игорь не верил, что их оставили в покое так вот легко. Да, конечно, они преподали наемникам хороший урок - но тогда должны появиться ДРУГИЕ мьюри - те, ради кого они тут, собственно, и оказались. Но нет ведь никого. Все как вымерли и даже разведка с орбиты не могла найти никаких...

   Игорь замер, полностью оцепенев - все его чувства работали, зато в голове не осталось ни одной мысли. Все это походило на сон - странный сон наяву. Не будь окружающее похоже на сюрреалистический бред, он соображал бы лучше, а сейчас ощущение реальности окончательно покинуло его. Реальности? А что это такое - реальность?...

   ...А ведь я, кажется, лежу, вдруг понял мальчишка. И не помню, сколько прошло времени. Отключился. Так вдруг? Или... отключили? Стоп, да это же ментальная атака! И не простая, призванная оглушить или убить, а ооочень аккуратно гасящая сознание...

   Как всегда в таких случаях, едва он понял, в чем дело, морок исчез. Нет, давление чужой мысли осталось - но теперь Игорь легко мог заблокировать его. И не только заблокировать, но и ощутить источник - над ним медленно, с легким шипением, плыл странный овальный, сине-серый предмет метров пять длиной и два в диаметре. Интересно, что это, лениво подумал мальчишка. Оно ведь явно неживое, я же чувствую... А неживое не может вести ментальных атак. Или может?

   Он попытался приподняться - и в его лицо ударил сноп фиолетового света, больше похожего на поток пронизанной электричеством горячей воды. Игоря сбило с ног и оглушило - это сквозь броню-то! - но он пришел в себя почти сразу: застыв над ним на уровне крыши двухэтажного дома, овальная штуковина вдруг буквально разлетелась в клочья, брызнув во все стороны обломками и лилейно-белым огнем.

   Игоря, как доской, ударило спрессованным воздухом - и ментальной волной тоже - и вторично он очнулся лишь через несколько секунд. Вокруг него падали, высоко подскакивая, куски какого-то пёстро-зеленого дымящегося металла.

   Опомнившись окончательно, он сел и помотал головой, потом осмотрелся. Тиудир спокойно опускал "Ваджру": чем бы ни была эта дрянь, неуязвимой для земного оружия она вовсе не являлась. Ослепительное копье искусственной молнии прикончило её со смешной легкостью.

   - Так, ребята, похоже, что против нас бросили новейшее оружие, - сказал Яромир. - Я ни разу не слышал тут о таком, а я много что слышал...

   - Мы сами тут новейшее оружие, - Славка Макаров протянул руку и по руинам скользнула полоса ослепительного пламени. - Фигня всё это - Игоря-то они на неожиданности подловили, а так-то для дворян это не опасно.

   - Для дворян-то неопасно, - согласился Яромир, - а вот для простых мьюри так очень даже. Ох, не нравится мне всё это...

   - А мне наплевать, - резко сказал Игорь. - Вы зачем за мной пошли? Всё равно, пока дело не сделаем - нам отсюда пути нет...

* * *

   Загадка раскрылась очень быстро. Не успел мальчишка пройти и ста метров, как его пронзило острое ощущение смертельной опасности. Повинуясь чистому инстинкту, Игорь кувырком ушел в сторону - а там, где он был, вспыхнул воздух.

   Счетчик Гейгера взвыл - похоже, что в него стреляли из чего-то, намного более жуткого, чем простой лазер. Полыхнувший за спиной взрыв вполне это подтвердил. В тот же миг мальчишка вскочил на ноги - и сразу заметил стрелка.

   И замер.

   Это был Аниу. Точно такой же, как те, встреченные им в торговом центре. В пушистом облаке белых нитей, босой... Хотя сейчас это облако не было уже ни белым, ни пушистым. Руки, ноги, лицо - всё стало грязным и ободранным. И грязь эта вовсе не простая. Мьюри на его месте уже давно был бы мертв. Игорь ощущал, что и Аниу тоже практически МЕРТВ - лишь созданная всё еще действующими наноботами магнитная сеть позволяла ему как-то двигаться. В глазах и глубже, в душе, сияло чистое, полное сумасшедшего ликования, беспримесное безумие. И он целился в Игоря из...

   Не рассуждая, Игорь вскинул гранатомет и нажал спуск. Описав короткую дугу, граната ударила Аниу прямо в грудь. Какие бы супертехнологии не создавали его защитное поле - удара земной кумулятивной гранаты оно не выдержало. Аниу, как куклу, швырнуло назад - в облако вырванных из спины кровавых брызг. Но он успел нажать на спуск - и мир вокруг взорвался.

* * *

   Похоже, это входит у меня в привычку, подумал мальчишка, приходя в себя. В какой раз уже за последний час? Долбануло его здорово - и не только ударной волной. На счетчик радиации смотреть уже не хотелось - и так ясно, что по возвращении на "Полтаву" его ждет госпиталь. Когда он оттуда выйдет - и выйдет ли вообще - вопрос непростой и, как говориться, открытый. Ладно, к черту. В любом случае, он продержиться еще несколько часов - и за это время Лина должна быть найдена. Должна. И всё тут.

   Мальчишка помотал головой и осмотрелся. Яромир сидел на земле, скрестив ноги, так спокойно, словно занимался медитацией. В руке у него было оружие, какого Игорь до этого не видел: черный, массивный цилиндр с ручкой и широким соплом, окруженным загнутыми внутрь трапециевидными лепестками. Сбоку, возлеручки, горели два резких, ярко-красных огня.

   Заметив, что он очнулся, Яромир встал и подошел к нему, не обращая внимания на бурлящее неподалеку озерцо магмы. С неожиданной легкостью подняв друга на ноги, он потащил его к ближайшей стене.

   - Тебе повезло, - проворчал он, когда Игорь очухался и сам повел "Латника". - "Латник" - это не реактивный истребитель, но скачет очень шустро. Мало кому удается так близко разминуться со смертью.

   - Если бы я не замер, как последний дурак... а я что, увернулся от выстрела?

   - Еще как увернулся, - подтвердил Яромир. - Мы офигели даже. Такого даже в стерео не показывают, потому что не поверит никто...

   Игорь печально покачал головой.

   - Совсем не помню... Кстати, что это за оружие?

   - Аннигилятор. Аниу - мьюри таких не делают. Дальнобойность у него, правда, небольшая и всего пять зарядов - черт знает, зачем Аниу вообще его сделали и в кого он тут стрелял...

   Игорь удивленно присвистнул. Аннигилятор был, в общем, штукой несложной: лазер, который выжигает воздух на трассе выстрела, и небольшой ускоритель, стреляющий пучком заранее запасенных античастиц. Эффект был потрясающий - и не только в плане взрыва, но и в плане далеко расходившегося излучения, столь мощного, что аннигиляторы не годились на роль личного оружия. Даже при стрельбе в открытом космосе инструкция требовала убедиться в отсутствии пыли и газа на трассе выстрела. Впрочем, Аниу с их бессмертием на это наверняка пофиг...

   - Черт, мы совсем забыли, что тут, на Йэнно Мьюри, осталось немало Аниу, - сказал Игорь. - И явно не простых гостей, а... как это раньше называли? Пятая колонна, да?

   - Похоже, - проворчал Яромир. Новость совсем его не радовала. - Мало нам было наемников... Те-то простодырые совсем, их действия предугадать несложно. А Аниу - они же чокнутые, черт знает, что им придет в голову, сколько их тут, что у них есть... Ладно, чего травить душу... Пошли.

   Несколько первых минут они шли вполне спокойно. А потом, словно ниоткуда, появился собрат сбитого Тиудиром "яйца" - только раза в два больше. Игорь попытался, но не успел поймать его в прицел. Дрон прошел над ними и завис на высоте метров в двадцать. Вдруг их залило ослепительным сиянием. Двигатель доспеха моментально заглох, визоры и индикаторы погасли. "Латник" остановился, словно врезавшись в гору из ваты - мягко, но быстро. Игоря пребольно ударило лбом о рамку визора и несколько секунд он не видел ничего, кроме разноцветных звезд в глазах.

   Опомнившись, он приник к триплексам, но яростный свет снаружи не давал ничего разглядеть - они словно попали внутрь неоновой трубки. Когда он попытался вызвать остальных, оказалось, что радио точно так же мертво, как и все остальное. Сам он мог говорить, но не двигаться: сила тяжести вдруг выросла в несколько раз. Воздух внутри доспеха наполнился электричеством: волосы у мальчишки встали дыбом, как проволока. Яростно сражаясь со всё возрастающей тяжестью, он приподнял предплечье доспеха и ствол гранатомета задрался вверх на девяносто градусов. Его пальцы уже лежали на спуске. Пошевелить ими оказалось невероятно трудно. Тем не менее, это удалось и он вздрогнул от приглушенного грохота.

   Очередь 15-миллиметровых гранат ударила прямо в брюхо дрона, разрывая основание пленившего их силового луча. Силовой конус не гас, но его основание начало подниматься и под ним становилось темно. Такого просто не могло быть - но сейчас Игорь вкладывал свою ярость и гнев в каждый выстрел - и вот это оказалось пострашнее кумулятивных зарядов.

   Едва давление чуть ослабло, мальчишка собрал все силы - и ударил тварь огненной волной НЕНАВИСТИ, так, как никогда, наверное, не смог бы ударить человека. И...

   Силовой луч вдруг погас, словно его сдули, дрон подскочил, как ужаленый и с огромной скоростью умчался. Тотчас все лампочки вновь вспыхнули и "Латник" рванулся вперед с такой силой, что чуть не опрокинулся.

   Несколько секунд царило удивленное молчание.

   - Похоже, теперь все наоборот - они боятся нас, - наконец сказал Андрей. Его голос звучал возбужденно. - Здорово ты ему всыпал, а?

   - Но мы же его не подбили, - рассудительно сказал Яромир. - Что, если сюда летит целая стая таких?

   - Может быть, у них... - начал Славка Макаров - О!

   Игорь рывком обернулся, увидев под тучами огромный сине-фиолетовый шар, быстро спускавшийся к земле. Пройдя над мальчишками, он заскользил вниз каким-то странным стремительным зигзагом и приземлился всего метрах в трехстах, сплющившись и превратившись в купол размером с футбольное поле. Он переливался всеми цветами радуги и мерцал, словно северное сияние, а внутри него смутно виднелось что-то большое и красноватое. Мальчишка бездумно отметил, что этот светящийся купол не освещал ничего, словно его образ возникал прямо в глазу. Снова ментальные штучки...

   Яромир неожиданно сорвался с места, помчавшись к этой штуке, и Игорю оставалось только следовать за ним. Он хотел остановить друга - но для этого его нужно было хотя бы догнать, а Яромир без труда загнал бы лошадь, мчась с ней наперегонки. Он захотел крикнуть - но горло перехватило и из него вырвался только какой-то придушенный писк. Казалось, что друг мгновенно сошел с ума - и Игорю очень хотелось проснуться, вот только от яви не было пробуждения.

   На полдороге его вдруг охватил сильный и беспричинный страх, словно излучаемый этой странной штуковиной. Сначала это был страх необъяснимый, чисто физический - у него свело все мышцы, поднялись волосы, мурашки побежали по спине, а сердце забилось, как бешеное. Он не понимал реакции тела и замер, ощутив, что его заливает уже страх психологический. Чем бы ни была эта штука, ее ментальное поле было просто чудовищным. Вскоре страх сменился паникой - и Игорь обратился бы в бегство... если бы Яромир повернул назад. Проклиная все на свете, он побежал вслед за ним, уже не обращая внимания на то, что творится с ним самим.

   Яромир первым врезался в зеленовато-голубое поле - и его отбросило назад метра на три. Он перекатился, тут же вскочил на ноги, словно пес - и Игорь едва не налетел на него. Они замерли, ошалело осматриваясь - и в то же мгновение их залило таким ярким, ослепительным светом, что Игорь ничего не мог различить - его словно засунули внутрь сине-белой матовой лампы. Какая-то необъяснимая сила прижала его к земле, он не мог пошевелиться, генератор защитного поля на спине гневно зажужжал и раскалился так, что обжигал даже сквозь подушки. Все это продолжалось, быть может, секунд пять - а когда давление исчезло и свет погас, они были уже внутри купола. Над ними, всего метрах в пяти, нависало совершенно плоское, сине-серое дно - из него к ним тянулось что-то вроде толстого, гибкого хобота с зияющим жерлом на конце. Воздух ревел в нем, затягивая внутрь щебень и обломки. Вдруг там вспыхнул ослепительный свет - и ничего больше Игорь не запомнил...

* * *

   - Игорь. Игорь! - кто-то оглушающе засвистел в микрофон и лишь тогда мальчишка опомнился. Яромир сидел на нем верхом, крепко держа за плечи - похоже, он тряс его, словно крысу. Когда Игорь в сердцах послал его, он тихо засмеялся и тут же поднялся, потянув его за собой - Игорь не понял, как оказался на ногах. Голова у него гудела, словно ее лягнул осел, обожженые лопатки чесались - но в остальном он чувствовал себя вполне нормально. О том, что стало с кораблем Аниу, спрашивать не пришлось - совсем рядом, застряв в проломленном остове трехэтажного дома, лежал перевернутый, дымящийся остов, похожий на жука длиной метров в пятьдесят - из его развороченного брюха с гулом вырывалось странное, ядовито-зеленое пламя.

   - Как? - наконец спросил Игорь.

   Яромир сунул ему под нос блестящий цилиндр гранаты.

   - Микроядерный заряд. Эта тварь нацелилась на тебя - а я кинул ему в пасть вот это. Хорошо, что наши щиты выдержали - он взорвался прямо над нами. По мне словно танк проехал, - в самом деле, он был весь в грязи. Игорь посмотрел на себя - и он тоже. Им повезло, что тварь успела заглотить заряд - и не успела выплюнуть его обратно. Интересно, зачем мы были им так нужны, подумал мальчишка. А, уже неважно.

   - Это Крест России... с мечами... - сказал Яромир возбужденно. - И мне и тебе. Без тебя у меня ничего бы не вышло.

   - Ты с ума сошел? На фига тебе Крест? Мы что тут - за награды воюем?

   - Да тошно мне стало - этой твари бояться, - проворчал Яромир. - Было бы чего - а то так, морок...

   - А, вот это по-нашему, по-земному... - ответил Игорь. Что-то назойливо жужжало в голове, толкалось в сознание... что-то... нет, КТО-ТО. Лина! Живая! Теперь он чувствовал ее! Словно спала какая-то пелена...

   Мальчишка посмотрел на полыхающей остов. А ведь и в самом деле - спала, подумал он.

   - Хватит трепаться, пошли, - сказал он. - Я ее... я ее чувствую.

   - Лину? - сразу догадался Яромир. - Черт... а ведь я с тобой, похоже, не пойду, - проворчал он, осматривая колено доспеха. Оно было покорежено - не сильно, но так, что нога не сгибалась. Идти так было невозможно, а прыгать на одной ножке - увольте, здесь не цирк...

   - Дел-то, я один пойду, - сказал Игорь. Он понимал, что бросать друга нехорошо - но друг всё понимал, да и вообще, остановить его сейчас не могла уже никакая сила на земле и на небе...

   - Я тут наших подожду, - понимающе кивнул Яромир. - Да не волнуйся ты за меня, оружие-то всё исправно. Если кто полезет - я так его ошарашу... Кстати, возьми, вот - он протянул Игорю аннигилятор Аниу. - Тут всего один заряд остался - но может пригодиться, это тебе не граната...

   Игорь молча взял оружие. Потом пошел - не прощаясь, не оглядываясь. Радио молчало - то ли окончательно испортилось, то ли некому уже было отвечать... а, неважно. Он вытащит Лину из этого ада - даже для этого ему придется умереть.

* * *

   Идти по прямой тут было невозможно - и всё-таки Игорь шел так, словно его вел невидимый компас. Сейчас ничего, кроме этого компаса, не имело значения. Нет, вообще-то имело - Игорь понимал, что не имеет права НЕ ДОЙТИ. Потому что тогда Лина умрет тоже.

   ...Первым пришло ощущение чужого пристального и недоброго взгляда - как дворянин, Игорь легко мог ощутить такие вещи. Потом, почти сразу, пришло пронзительно-острое ощущение опасности. Не тратя времени на размышления, Игорь вихрем отскочил в сторону... вовремя! Там, где он только что стоял, вспыхнуло атомное солнце -небольшое, но смертельное для всех, кто попал в него. За мгновение до взрыва до мальчишки долетел звук выстрела - вот и снайпер с атомными пулями. Прекрасно... то есть, прекрасного тут ничего нет. Солдат-попрыгунчиков, как их прозвали после той демонстрации, мьюри не выпустят - погода, знаете ли, теперь не та, слишком много выпадает рентгенов... Тем не менее, какой-то энтузиаст таки нашелся... не пожалел времени, а может, и здоровья, чтобы убить его, Игоря...

   Зря ты это затеял, подумал мальчишка, обходя позицию снайпера по широкой неровной дуге. Я не знаю, зачем ты напал на меня, но пощады не будет. Даже если ты мстишь за брата или отца, убитого сегодня в бою с нами - всё равно... Да будь ты хоть девчонкой - но раз ты в меня стреляешь, то всё равно враг.

   На первый взгляд, могло показаться, что у Игоря нет никаких шансов - наемнику был нужен лишь один точный выстрел из развалин. Или не очень точный - когда ты стреляешь атомными пулями, промахнуться не страшно, результат будет тот же... Но он ЧУВСТВОВАЛ разум наемника - пусть не точно, не полностью, но чувствовал - чувствовал его страх и холодную, рассчетливую ненависть. Нет, это не девчонка и не мститель за погибших - это сознательный, идейный враг, враг не одного его, Игоря, а враг землян вообще. Враг Земли. И враг очень опасный.

   А ведь я его не вижу, вдруг понял мальчишка. Чувства уверяли его, что наемник стоит вон там, на углу того, что осталось от улицы. Но глаза не видели ничего. Игорь устал, как собака, глаза горели и слипались - и страшно хотелось поверить, что всё это просто какой-то не слишком хитрый глюк.

   Вот только чувства дворянина не лгут. Глаза можно обмануть, Силу обмануть невозможно. Этот мерзавец стоит там - и даже не целится, наслаждаясь его, Игоря, слепотой, растягивая миг торжества. Но почему тогда...

   Дженсьют, вдруг понял Игорь. Дженсьют был на Йэнно Мьюри штукой довольно обычной - им пользовались военные, полицейские, тайные агенты правительства, боевики гангстерских банд и повстанцы. Он мог одновременно и поглощать, и передавать электромагнитное излучение, делая своего владельца невидимым в ультрафиолетовой, видимой, инфракрасной и микроволновой области. Он также служил фазированным лазером, настолько мощным, что владельцу дженсьюта обычно не требовалось никакого дополнительного внешнего оружия. Дженсьют был гораздо надежней обычного костюма-хамелеона, но требовал мощного встроенного компьютера. Впрочем, дженсьют не давал полной защиты - его можно было обнаружить с помощью акустики или интерферометрии.

   Или с помощью Силы.

   Дурак ты, подумал он про наемника, который уже буквально лучился самодовольством. Ты даже не знаешь о земных дворянах ничего, кроме местных скверных баек. Не знаешь, что мы били даже фоморов - могучих ментальных бойцов, не чета вам, идиотам. А теперь ты, пожалуй, умрешь. Хватит.

   Коротко рявкнул гранатомет. И в ментальном пространстве воцарилась тишина...

   ...Дальше на его пути не попалось ничего интересного. Даже довольно крупная банда в стелс-костюмах отвлекла Игоря лишь ненадолго.

   Стелс-костюм представлял собой сочетание микрокамер и пленочных экранов. Камеры снимали фон на одной стороне костюма, экраны проецировали его на другую, делая владельца стелс-костюма невидимым. Он был не так надежен, как дженсьют - большинство охранных систем легко обнаруживали его с помощью систем анализа движения - но дешев и популярен даже среди уличных банд. Но мальчишку ничуть это не трогало. Будь бандиты в дженсьютах или без них - они все равно не могли спрятаться, их выдавал смрад собственных мыслей. Игорь убивал их походя, со скучным отвращением - не война, даже не охота, просто уборка дерьма. Никакого серьезного оружия у них не было - даже не наемники, обычная разбойничья банда, охреневшая от безнаказанности - а беспорядочная пальба из гаусс-винтовок и ручных лазеров вреда "Латнику" причинить не могла. Игорь даже не тратил на них гранат, стрелял из плазмомета - даже на самых вертких хватало одного выстрела. Уцелевшие вскоре потеряли всякий интерес к охоте на крупную дичь и разбежались - он их не преследовал. Это было совершенно неважно.

   Игорь остановился, не веря, что всё-таки дошел. Впереди, всего метрах в ста, был складской модуль, сваренный из старой корабельной брони - такие тут часто использовали для хранения ценных товаров. Модуль был полузасыпан обвалившейся стеной - но вполне цел. Он терялся на фоне развалин но Игорь чувствовал, что Лина - там, внутри. Только...

   Только тут его ЖДАЛИ. И совсем не наемники, нет. Больше всего эта тварь походила на чудовищного паука - восемь когтистых членистых лап и массивная туша между ними. Высотой она была, наверное, метров в шесть, но из-за рахмаха своих лап казалась приземистой. Несмотря на свой размер - сорок пять тонн брони и оружия - она двигалась поразительно быстро, на торчавшем вверх суставе каждой лапы помещался спаренный лазер - и еще одна здоровенная пушка, - в том, что заменяло твари голову. Ее покрывали скопления неестественно ярких красных глаз-датчиков, пауки поменьше бегали по панцырю, а вокруг вился рой каких-то тварей - Игорь без труда узнал в них дронов-камикадзе.

   Во всем облике этой механической твари было что-то, до жути чужеродное - ни мьюри, ни даже Аниу создать такое не могли. Наверное, это Богомолы - точнее, боевая машина, построенная по технологиям Богомолов, подумал мальчишка - мьюри и не знали, что это - одно и то же... Так вот, значит, они какие... Да уж, Аниу не позавидуешь... Ведь ни ракетой, ни даже атомной пулей эту тварь не возьмешь - она просто не пролетит сквозь лазерную защитную сетку... вот зачем тот Аниу взял аннигилятор... и вот в кого он стрелял... у всех своя война...

   Игорь бросил "Латника" в немыслимый кувырок, уходя от выстрела - а под ним вспухло облако ослепительной плазмы. Но счетчик Гейгера на этот раз молчал и мальчишка понял, что встретился с еще одной технической новинкой - о ней ему как раз недавно рассказал принц.

   Дезинтегратор был штукой жуткой, но по своей сути довольно простой: просто луч бозонов, переносчиков слабого взаимодействия - они разрывали атомные связи, превращая цель в огромный шар перегретого газа. Дальность этих штук никогда не превышала двухсот метров - а обычно, не более пятидесяти - и они были почти так же опасны для стрелка, как для жертвы. Плохое оружие для человека - но не самое плохое для машины-убийцы...

   Ударная волна ощутимо поддала мальчишку снизу, закрутив в воздухе. Время для стрельбы было не самое подходящее - но Игорь уже понимал, что второго шанса у него не будет, второго шанса эта тварь никому не дает. Это не тупой боевой дрон, это - убийца со злым и мощным разумом...

   Рука, словно сама по себе, потянулась к отделению костюма, открыла его, достала аннигилятор - Игорю казалось, что всё происходит страшно медленно, хотя на самом деле глаз не смог бы за этим уследить. Мальчишка прицелился - и нажал спуск. В бронированной перчатке это не получилось бы - но, кроме пальцев, у него была Сила.

   И чудовищный механический паук растаял в огне.

* * *

   Ну, вот и все, подумал Игорь, останавливаясь у бронированной двери. От Богомола не осталось ничего - кроме разбросанных вокруг оплавленных обломков. Взрыв был такой силы, что прикончил и его, и всю его механическую свиту. Всё же, машина не может быть ВОИНОМ, подумал он. Убийцей - да, убийцей может. А воин... Воин не тот, кто умеет убивать других людей. Воин - это тот, кто, когда приходит беда, встречает её лицом и с тем оружием, которое у него есть, несмотря на опасность. А убивать... Это нетрудно. Научить убивать можно кого угодно, но от этого они воинами не станут...

   "Между прочим, а как я попаду внутрь? - с внезапным испугом подумал мальчишка. Дверь-то заперта, на электронный замок, и как его открыть - я не знаю, даже в теории. А выламывать - не тот случай, ох, совсем не тот..."

   Не придумав ничего лучше, он просто постучал.

   И ему... открыли.

   Внутри складской модуль оказался вовсе не так уж и прост. За первой бронированной дверью скрывалась вторая - а между ними помещался самый настоящий воздушный шлюз, совмещенный с дезактивационной камерой - Игоря со всех сторон обдало какой-то белесой жидкостью, мгновенно смывшей с "Латника" радиоактивную пыль. Потом вихрь горячего воздуха вытянул пары этой самой жидкости - надо полагать, тоже не самые полезные для здоровья. И лишь потом открылась внутренняя дверь.

   Игорь вошел.

   Внутри оказалось просторно и светло. Какие-то ящики, коробки... И впрямь склад. Но не простой, а, так сказать, для выживания - продукты, в основном, аптечки, еще что-то... предусмотрительный тут всё же народ.

   Лина стояла в самом центре. Уже не в той воздушно-легкой одежде, в которой он ее увидел - в сером комбинезоне, в ботинках. С лазером в руках. И лицо у нее... НЕ ДОЛЖНО быть у девушек таких лиц...

   А ведь она будет стрелять, вдруг понял мальчишка. Ведь она же не знает, кого впустила - и все же впустила. Не знала? Или, наоборот - ЗНАЛА? Черт, не о том надо сейчас думать...

   Игорь торопливо нажал кнопки и выскользнул из раскрывшегося "Латника". Воздух тут был теплый, застойный, душный - о системе регенерации воздуха тут или не подумали или она вышла из строя...

   Потом Лина вдруг оказалась рядом с ним - и все мысли вылетели из головы мальчишки.

   Черт, теперь я понимаю, почему рыцари ради принцесс шли на бой с драконами, подумал Игорь спустя неопределенно долгое время, осторожно размыкая объятия. Потому что это - здорово. Вот. Только...

   Он осторожно отстранил девушку, глядя в ее глаза. Ничего тут не было "здорово". Ничего.

   - А твой отец где? Где остальные? - вопрос был глупый, ненужный был вопрос - но надо было сейчас сказать хоть что-то.

   Лина спокойно посмотрела ему в глаза.

   - Нет их... никого.

   Она сказала это так же спокойно, как смотрела - страшно спокойным тоном человека, у которого в душе всё уже прогорело до пепла.

   Черт, черт, черт! - подумал Игорь. Да что же это... да как же так можно...

   Мальчишка почувствовал, как в его душе появилось еще одно черное пятно. Самое большое. Сейчас он хотел лично прикончить всех здешних наемников, каждого из них, отубая их конечности и глядя в их глаза, полные боли. Он хотел взять всех здешних олигархов и долго-долго жечь их напалмом, пока их пепел не развеется по вселенной. Они заслуживали большего, чем просто смерти за то, что они сотворили с его Линой. Со всем этим городом.

   - Лина, - он крепко взял ее за плечи. - Что с тобой было?

   Девушка не ответила... но ее память словно вспыхнула... и Игорь увидел...

   ...Они даже не успели добраться до дома. Ее отца и его товарищей убили здешние бандиты - покромсали лазерами на куски, просто так, и еще - чтобы завладеть ей, Линой. Вот только она уже давно решила, что никому не будет принадлежать... так. А после того, как Игорь сказал ей, что НЕ ПРИДЁТ - ей уже ничего не было страшно, самое страшное было сказано и случилось. Когда главарь бандитов схватил ее - твердо уверенный, что не встретит никакого сопротивления от запуганной насмерть девчонки - Лина коснулась массивного браслета на левом запястье - и он вдруг упруго развернулся, превратившись в короткий изогнутый кинжал. Еще через миг этот кинжал вспорол бандиту брюхо - тот с диким воплем отшатнулся от нее, пытаясь поймать выпавшие наружу кишки. Всего минуту назад один вид этого убил бы девушку на месте. Но сейчас - сейчас ее вела только ненависть...

   Она бросила кинжал и подняла лазер убитого главаря - быстрее, чем ошарашенные его смертью бандиты успели что-то сделать. Наверное, ее бы всё равно убили. Но, к ее счастью, лазер был очень простым оружием. Чтобы пользоваться им, не нужно было иметь даже тех небольших навыков, которые нужны для стрельбы из автоматического оружия. Ни звука, ни отдачи. Только яркий свет. Нажимай спуск и веди. Целиться, считать упреждение не надо. Вспышки огня обозначали попадания.

   ...Это заняло не более трех секунд. Лазер в руках Лины дернулся несколько раз, чтобы накрыть бандитов, старавшихся избежать луча, потом всё кончилось. Кто-то кричал, оглушительно громко в тесноте коридора. Лина осторожно пошла вперед, чихая от резкой вони сгоревшего мяса.

   Первый бандит. Мертв. Голова срезана до половины. Главарь.... С этим всё ясно - снесена голова и обе руки до плеч. Третий...

   На Лину смотрели расширенные, полные боли глаза. Лазер почти отжег правую руку - она болталась на лоскуте кожи. Узкая дымящаяся рана с обугленными краями тянулась от правого бока до центра груди. Явно не жилец - луч проник глубоко в тело, повредив внутренности. Но он ещё смотрел на неё и даже старался отползти...

   И не кричал. Кричал бандит, которому лазер исполосовал грудь, оставив несколько глубоких, выжженных шрамов. Этот ещё сможет жить - если ему своевременно помогут...

   Потом Лина поняла, почему победители так часто добивают вражеских раненых. Не из жестокости, совсем наоборот. Просто невозможно смотреть на чужие страдания, зная, что можешь в одно мгновение их прекратить...

   Но она не могла.

   ...Второй раз бандиты встретили ее уже здесь - когда она пыталась открыть этот вот модуль, подготовленный ее отцом на крайний случай. Только сейчас в ее руках был лазер, взятый у мертвого главаря - цилиндр длиной сантиметров сорок и диаметром в шесть, с удобнейшей ручкой и шершавой, искрящейся поверхностью. Дуло было крохотным, едва заметным - но она видела, как луч такой штуки обрубал руки и вспарывал животы...

   - Не двигайтесь, - отрывисто сказала девушка, голос у неё был усталым и хриплым. - Всякий, кто подойдет ближе, - умрет.

   Один из бандитов не внял предупреждению: он с ревом бросился на неё. Лина вскинула оружие и прожгла в нем аккуратную дымящуюся дыру - точно в центре груди. Когда бандит рухнул на землю, он был уже мертв.

   Остальные пятеро бежали...

   - Лина, Лина, Лина, - шептал Игорь, гладя девушку по волосам. - Ты не будешь ничего этого помнить, этого не было, не было... - он ощущал, что и в самом деле смог заблокировать эти рвущие ее душу воспоминания. Не зная, толком, как - но сумел. Так нельзя делать - но это неважно, сейчас главное - добраться до своих, землян - а там ей помогут уже настоящие специалисты, мастера своего дела...

   На сей раз Лина сама отстранилась от него, глядя на него с некоторым недоумением.

   - Игорь? - удивленно спросила она, и мальчишка понял, что она, оказывается, узнала его только теперь. - А откуда ты здесь? Как ты меня нашел?

   - Это неважно, - Игорь с облегчением перевел дух. Сейчас и взгляд, и лицо Лины были уже вполне человеческими. - Ты меня прости за... прости. Мы, русские, своих не бросаем, - просто сказал он. - Никогда. Сейчас мы уйдем отсюда к своим... ну, к нашим, и всё будет хорошо.

   - Как уйдем? - ответила Лина с чисто женской практичностью. - Защитных костюмов тут нет, отец их не успел купить просто. Да и не помогут тут костюмы - радиация снаружи слишком сильна.

   Упс, сказал себе Игорь. Вот как раз об этом я и не подумал. И помощь не вызовешь - радио-то сдохло. Ждать тут? Тоже не выход - вдвоем они просто задохнутся быстрей. Нет, их будут, конечно, искать - и найдут, но вот когда? И живых ли? Тут ничего еще не кончилось - Игорь чувствовал это - тут даже корабельная броня не поможет. Нет, уходить надо. И быстро. Прямо сейчас. Слишком много вокруг охотников - и не только мьюри. Слишком многим земляне уже наступили на хвост - и слишком многие мечтают отыграться, уже любым способом...

   Вообще-то выход был - и очень простой. Игорю он, правда, не нравился - попросту потому, что ему тогда, вполне возможно, придется умереть и не сказать, что приятно - но выбора-то всё равно нет, а значит, и думать тут не над чем... Девушка тоже смотрела на него. Догадалась? Наверное...

   - Лина, - Игорь взял её за локти. - Сейчас ты сделаешь вот что. Ты влезешь внутрь, вон туда, - он показал на "Латника", замершего посреди комнаты, как статуя Командора. - Это просто, там место сразу для всего найдётся. Потом подбородком нажми две кнопки - левую, правую. И не пугайся - тебя как бы... ну... обляжет. А дальше можно просто идти. Больше ничего не делай, иди и всё. За мной.

   - А... ты? - Лина посмотрела на мальчика большими глазами. Игорь рассердился мгновенно, потому что сопротивление девушки по волоску уменьшало его решимость - он понимал, что снаружи ему придётся солоно. Очень солоно. Но в любом случае - что же делать? Опять вспомнилась школа, разговор с наставником: " - Как ты думаешь, если одно и то же смертельно опасное задание могут выполнить - и погибнуть - либо одна девушка, либо десять мужчин - кому следует поручить задание? - Мужчинам. В любом случае. - Но тогда погибнут десять человек. А так - одна... - Ну и что? Это не имеет никакого значения. В функцию мужчины это входит - умирать..."

   Его пробрало дрожью, но мальчишка скрыл это и повернулся к Лине всем телом:

   - Лина... - голос Игоря изменился, девушка отстранилась, закрываясь рукой:

   - Не надо! - выкрикнула она. - Нечестно же!

   - Лина, - Игорь почти заставлял себя говорить, - делай, что я скажу.

   - Нет! - мьюри резко опустила руку. Она была бледна, глаза мгновенно запали - но она... она сопротивлялась голосу дворянина. Это было невозможно... только уже в следующий миг Игорь понял, в чём дело - и растерял свои навыки мгновенно.

   Силы - невозможные силы - сопротивляться приказу Лине давала... любовь.

   К нему. К Игорю.

   И Игорь вздохнул:

   - Лина, пожалуйста, делай, как я скажу, - попросил он самым обычным голосом. - А за меня не беспокойся. Я могу выдержать очень высокую радиацию. И довольно долго.

   Это было правдой. И боевая форма-поддоспешник неслабо экранировала радиацию, и сам Игорь на самом деле вполне держал радиацию. Вот только - это было не всей правдой. Потому что снаружи была не просто радиация - там совсем недавно разорвалось до чёрта бомб... Там был смертельно заражён даже воздух.

   Но Лине, наверное, тоже было очень страшно. И она - простительно и к облегчению Игоря - и его страху - предпочла поверить.

* * *

   Бронированная дверь шлюза загорохотала, отползая в сторону. Внутрь ворвался сизый от гари, жаркий воздух, невыносимо воняющий горелым мусором. Игорь крепче сжал в руках взятый у Лины лазер - нельзя ж было идти совсем уж безоружным - и заставил себя вдохнуть его.

   После первого вдоха бояться было уже нечего. Игорь понимал, что с этого самого вдоха его организм начал насыщаться смертоносными изотопами. И если он задержится - то может оказаться бесильной даже могучая корабельная медицина. Может оказаться, что это на самом деле смерть. Идиотская смерть - её не видно и она нелепа до предела. И чудовищно обидна.

   Но он дворянин. А дворяне часто умирают. И нелепой, и безвестной, и непередаваемо страшной смертью. Когда иначе бывает нельзя... а сейчас иначе нельзя.

   А буквально на следующем шагу Игоря вдруг подхватили мощные руки. Он дёрнулся, извернулся - и понял, что его подняла Лина.

   - Показывай, куда идти, - сказал девичий голос, странный и диковатый от бронированного чудовища. - Я побегу.

   Игорь от смущения несколько секунд молчал - ему было неудобно и казалось даже, что Лина смеётся, хотя это было глупостью, конечно. Потом прислонил комбрас к сенсорной пластине:

   - Видишь экран слева-вверху?

   - Да.

   - Там зелёная стрелочка появилась?

   - Ой. Да.

   - Иди так, чтобы стрелочка всё время двигалась к верхнему краю экрана.

   И пустил из комбраса на сенсор программу возвращения.

* * *

   Как оказалось, ядерные взрывы разнесли тут далеко не всё. Лина замерла у начала длинной пустой улицы. Вдоль нее протянулись глухие, черные, пятиметровой высоты стены, под ними с низких фундаментов струили темно-синий, мерцающий свет кубические проекционные матрицы. Силовой щит призрачной зыбью колыхался над их головами. Справа виднелись длинные глухие корпуса наземных убежищ, тоже усыпанные призрачно-синими и фиолетово-зелеными квадратами. Слева вздымалось несколько чудовищных тарелок планетарных локаторов и похожие на наклонные башни стволы противоорбитальных орудий. За стеной, по обе стороны улицы, чернели пирамиды высотой в четырехэтажный дом, усеченные плоскими тарелками отражателей. Над венцами острых шпилей пирамид мерцали рои расплывчатых лиловых звезд, а над ними высоко в небо поднимались кинжаловидные столбы призрачного сияния. Эти проекторы формировали самый верхний слой щита - уже где-то в стратосфере. Именно они спасли всё это от разрушения в самом начале войны, когда бомбы сыпались градом.

   Игорь поежился. Перед ним, всего метрах в двухстах, зияли широкие ворота, перекрытые лишь синим сиянием силового поля, за ними - еще несколько таких же, уходя куда-то в бесконечность. Силовые поля жужжали и мерцали. Картина была странная и чуждая, словно на другой планете. Хотя это и есть другая планета... Интересно, кто всё это контролирует, подумал он - и не летит ли сюда ещё...

   Вдруг что-то вспыхнуло и их швырнуло в море света. Игорь инстинктивно прикрыл глаза и видел кости пальцев в ослепительном лиловом сиянии - словно на рентгеновском снимке. Затем земля ударила "Латника" снизу, раздался невероятный грохот и через несколько секунд налетел жаркий вихрь. Взрывная волна обрушила на них шквал песка и мелких камешков. По лицу точно серпом резанули - остро и больно. Игоря выбило из неуклюжих рук доспеха и отбросило шагов на семь - к счастью, он упал удачно.

   Вторая вспышка, третья, четвертая, пятая... Игорь зарылся в пыль, спасая лицо от волн света и жара. Земля каждый раз содрогалась и больно била его по животу.

   Когда снова воцарилась ночь, голова у мальчишки мучительно кружилась, а волосы прилипли к лицу. Вокруг него в небо восходили страшные багровые солнца. Под ними все бурлило, как в котле, клокотало и втягивалось в них, оставляя внизу дым, пыль, мглу и пожарища. Антенны и стволы орудий исчезли - лишь кое-где из-за стены торчали углы нагроможденной, искореженной стали.

   Могучие руки подхватили его, подняли в воздух.

   - Игорь, ты в порядке? - незнакомым искусственным голосом спросила Лина.

   - Да в порядке, в порядке, - проворчал мальчишка. - Лазер подбери, а то мне тебя нечем защищать будет...

   Проверив поданное оружие и пристроив его поудобнее, Игорь бросил прощальный взгляд назад. Сияние адских взрывов погасло, он видел только подсвеченные снизу багровым чудовищные тучи. Стало совершенно темно. Насколько он видел, ни одно силовое поле больше не работало. Надеюсь, что они укрывали виновников всего этого, подумал мальчишка.

* * *

   Лина пробиралась вперед в поднятой взрывами пыли, освещенной лишь заревами далеких пожаров. Несколько минут в ней вообще ничего видно не было, а потом и этот мутный свет померк. Над самой головой Игоря поплыли, клубясь, страшные, черно-желтые тучи. Из них пошел словно бы крупный черный снег и мальчишка испуганно сжался. Сердце у него тоскливо заныло: они попали в "хвост" атомного взрыва, а значит, не миновать изрядной дозы облучения даже тем, кто укрылся за толстыми стенами и под надежным силовым покровом. А уж ему...

   Ну вот и всё, подумал мальчишка. Теперь - теперь ему оставалось только остановить себя. Или...

   Помимо всего прочего, дворяне умели впадать в оцепенение, почти неотличимое от смерти. В таком состоянии человек почти не потреблял кислорода, да и радиация ему совсем не так опасна. Шанс призрачный - но раньше смерти сдаваться всё равно нельзя...

   Игорь закрыл глаза и сосредоточился, вспоминая нужные формулы. Да... кажется, вот так...

   Он завис в пузыре светящегося золотого тумана, то дымчато-темного, то яркого, идущего волнами - и постарался устроиться поудобнее на этой зыбкой, мягчайшей, светящейся постели. Возможно, ему только казалось, но запах гари и дыма исчез. Теперь он мог дышать, легко и свободно.

   Ровное мерцание тумана навевало дремоту. Игорь вольно растянулся, опустил ресницы. Ему было уютно и тепло. Он не заметил, как пришел сон, и поплыл - в никуда...

* * *

   Андрей Данилович был зол. Яромир тоже был зол, да все они злились - Игорь словно провалился сквозь землю. Они мотались по руинам, как безумные, то и дело вступая в короткие, ожесточенные схватки с наемниками и местными бандитами, в конце концов едва не попали под ядерный удар, нанесенный с орбиты по базе "Амфатары" - но мальчишка как в воду канул, то ли погиб, то ли что-то, куда как похуже... Кстати, а кто там это?..

   - Что за чёрт?

   То, что это Игорь, не оставалось сомнений - об этом точно говорила отметка на дисплеях. Но "латник" шёл как-то неуклюже, словно внутри находился несмышлёный мальчишка. Это раз. А два... два - на руках идущего лежал человек.

   - Игорь! - выкрикнул первым Дик Шелтон, бросаясь навстречу идущему. Это было дикостью, но именно Игорь лежал на руках своего доспеха - словно тот ожил и нёс хозяина... раненого? умирающего? мёртвого?!

   Андрей Данилович первым оказался рядом, остальные отстали от него лишь на миг. Игорь был цел - но без сознания и весь обсыпан пеплом. О том, что это за пепел, гадать не приходилось - едва Яромир протянул к другу руку, счетчик радиации взревел. Какого черта он... - подумал Яромир - и понял. Любой из них в этой ситуации поступил бы так же.

   Полковник быстро склонился над мальчишкой, потом выпрямился.

   - Всё, возвращаемся, - приказал он. - Его надо в госпиталь, немедленно...

7. inner space .

ЙЭННО МЬЮРИ.

205-й год Галактической Эры.

   В просторном ангаре "Полтавы" собралась небольшая толпа - тридцать лицеистов с ведущими, Лина, Цесаревич и Охэйо со Лвеллином. Все они смотрели на лежавшего на каталке мальчишку. Игоря освободили от поддоспешника и тщательно дезактивировали - но это и всё, что можно было сделать. Лицо мальчишки стало бурым от "ядерного загара", черты заострились, тело мелко подергивалось - и даже не имевшие особых познаний в медицине могли понять: это уже агония.

   - Я ничем не смогу ему помочь, - сказал, выпрямляясь, профессор Белозерцев, главный врач экспедиции. - Мальчишка получил больше восьми тысяч бэр - само по себе это больше двенадцати смертельных доз. Кроме того, каждая клетка его тела отравлена радиоактивными изотопами. Если с последствиями облучения мы еще как-то сможем бороться, то с этим - нет.

   - И что вы предлагаете? - спросил Цесаревич.

   - Эвтаназия, - отрывисто сказал Белозерцев. - Он проживет еще сутки, максимум - двое. Потом наступит смерть от дыхательной недостаточности и отека головного мозга. Даже шансов вернуть ему сознание, хотя бы на несколько минут, нет никаких. Повреждения необратимы.

   Цесаревич кивнул. Как и Белозерцев, он это знал. Эвтаназия безнадежно больных стала на Земле делом обычным еще во времена Серых Войн. Единственное, что изменилось с тех пор - для этого требовалось личное согласие больного. Если он был в состоянии его дать. (Впрочем, земляне не цеплялись за жизнь любой ценой, и желавших превращать свои последние дни и дни своих близких в ад не находилось уже давно...) Если же не был в состоянии - то решение принимали трое врачей.

   - А что скажете вы, Ваше Высочество? - обратился он к принцу.

   Охэйо покачал головой.

   - Наша медицина, увы, намного хуже вашей - у нас нет... целителей, - он посмотрел на Цесаревича. - Но я могу позвать... тезку. Он разбирается в этом куда лучше меня.

   - Зовите, - сказал Цесаревич. Сама идея совсем ему не нравилась - но, когда речь шла о жизни человека, отвергать даже малейший шанс он просто не имел права.

   Принц с минуту повозился со своим браслетом, потом поднес его к уху и закрыл глаза. Никто не представлял, где сейчас находится его двойник и как его можно вызвать. Пауза продлилась еще, примерно, минуту. Потом за спинами людей щелкнула дверь - и, обернувшись, они увидели сарьют. Тот вышел из комнаты, предназначенной для хранения скафандров: проблема заключалась в том, что из нее не было другого выхода, а единственная ведущая в нее дверь находилась у всех на виду.

   Кое-кто с изумлением посмотрел на двух совершенно одинаковых принцев - но сейчас было не время для проявлений любопытства. Сарьют подошел к каталке, склонился, посмотрел...

   - Я смог бы его вытащить, - наконец, сказал он. - Если бы у меня было оборудование, взять которое тут решительно негде. Но даже тогда это заняло бы добрых полгода.

   - Это значит, что вы не сможете ему помочь, сударь? - спросил Цесаревич.

   Охэйо покачал головой.

   - Я - не смогу, но Анхела сможет. Если захочет.

   - Как это - захочет? - сухо спросил Цесаревич. - Можно ли смотреть на умирающего ребенка - и не помочь?

   Охэйо пожал плечами.

   - Офицер Станции всегда поступает так, как хочет офицер. Исключения... очень редки. Он может помочь любому - но лишь тогда, когда это зачем-то ему нужно или этот кто-то ему нравится. - Он вновь пожал плечами. - Но, пока не попробуешь, не узнаешь, верно?

   Никто не заметил, чтобы Охэйо-сарьют подал какой-то сигнал - казалось, что он просто, склонив голову, смотрит на мальчишку - но всего через минуту дверь экипировочной щелкнула еще раз. Из нее вышла женщина лет тридцати, не слишком, на первый взгляд, примечательная. Коротко стриженые огненно-рыжие волосы, чуть широковатое лицо с бледным загаром и веснушками - с ним странно не вязались светло-серые, почти прозрачные глаза. Одета она была во что-то вроде длинного свитера - если бывают, конечно, свитера из зеленоватой кожи, украшенной золотым выпуклым узором. Толстый ворот и высокие обшлага были украшены серебристыми значками - меч, пронзивший круг. Ничего больше странного в ее одежде не было - черные брюки, тяжелые ботинки...

   Решительно никто не удивился бы, встретив эту девушку, например, в немецкой автономии. Ее легко можно было принять за учителя - или, делая поправку на решительное выражение лица - пилота транспортного корабля. Яромир, правда, уже видел Анхелу - но та длинноносая светло-русая девица не имела ничего общего с этой, быстрой и собраной. А вот для того, кто умел ВИДЕТЬ, странностей в ней было неизмеримо больше. Живое, совершенно человеческое тело было буквально нашпиговано наноботами - настолько, что весило больше обычного, наверное, раза в полтора. И эти наноботы были не из обычной материи, даже не из нейтрида, а из... чего-то, явно не входящего в рамки классической физики.

   Мальчишку передернуло. Ни за какие сверхспособности он не согласился бы жить в таком вот теле... впрочем, в нем и не жили - своего сознания у него и не было. Управляемая чужой волей кукла, не более. И воля это была вполне материальной - Анхелу окутывало облако невидимой глазу, но вполне ощутимой для юного дворянина... ряби? Слов не хватало. В общем, нечто невнятное, не черное и не белое, не близкое и не далекое, странное до самых пределов воображения - и еще дальше. Наверное, так бы могла выглядеть проекция одиннадцатимерной фигуры в трехмерном пространстве, подумал вдруг мальчишка. Чем бы ни была Анхела, она была ВОВНЕ, она просто не вмещалась в этот мир. И, чем бы ни была эта... рябь результат был вполне очевиден: в ее предалах Реальность определяла не физика, а Воля и Представление. Наверное, взорвись тут, в ангаре, водородная бомба, Анхела даже не моргнула бы. Это было настолько странно и далеко, что даже не пугало.

   Анхела быстро подошла к каталке. Перед ней бездумно расступились - никому не хотелось попасть в ее... ореол. Подняла и развела в стороны руки. Тело мальчишки плавно всплыло в воздух... и вдруг беззвучно вскипело, распадаясь бесцветными струями. Какой-то миг - и от него ничего не осталось. Совершенно ничего.

   По ангару пронесся изумленный вскрик, словно вырвавшийся из одной груди. Даже те, кто мог ВИДЕТЬ, почти ничего не заметили - ореол Анхелы вдруг расширился, вобрал в себя мальчишку, уплотнился на миг... и вновь стал прежним. ОЩУЩЕНИЕ Игоря исчезло - не угасло, как при смерти, а просто исчезло, словно его выключили.

   - Где он? - крикнул Андрюшка Ворожеев.

   - Здесь, - Анхела на миг коснулась лба. Голос у нее оказался совершенно обычный. - Вы получите его обратно через тридцать часов. Совершенно здоровым.

   Яромир подавил тяжелый вздох. Как ни странно, онждал мгновенного исцеления - но, как оказалось, что даже богам (кем была Анхела на самом деле? Они видели лишь ее часть - но вот насколько большую?) для всего нужно время.

   - Вы уверены, сударыня, что сможете вернуть нам Игоря Сурядова - живого и здорового? - сухо спросил Цесаревич.

   По губам Анхелы скользнула быстрая, как молния, улыбка.

   - Хуже не будет.

   - Гарантии? - голос Цесаревича был требователен и резок.

   - Я сказала, - вновь эта улыбка, словно молния, сверкнувшая в туче. - Разве мало?

   Цесаревич не ответил, только чуть наклонил голову. В самом деле, сомневаться в чьем-то слове в Империи было не принято.

   - Еще вопросы? - Анхела обвела взглядом молчаливую аудиторию. Никто не издал ни звука.

   Я могу задать ей любой вопрос, вдруг подумал Ярослав - и почти наверняка получу ответ. Вот только радости это мне не добавит - и она это знает.

   - Тогда - всего хорошего.

   Быстро развернувшись, Анхела исчезла в экипировочной.

   - Ну вот, теперь вы представляете, на что всё это похоже, - нарушил затянувшееся молчание Охэйо-сарьют. Тон его, отчасти, был извиняющимся. - У Сущностей нет времени на хорошие манеры.

   - Боюсь, - сухо сказал Цесаревич, - что, последовав вашему совету, сударь, я совершил очень большую ошибку, доверив жизнь и самую суть подданого Империи столь бесцеремонному... существу. Я хочу верить в то, что она сдержит обещание - но если нет, сударь, боюсь, что вам придется дать объяснения насчет того, насколько вы были в курсе происходящего. И, если вы не сможете их дать - вам придется ответить за злоумышление действием на подданого Империи, а также и за ложь.

   Охэйо хмуро посмотрел на него.

   - Анхела держит свое слово. И это всё, что я могу сказать после обращения в таком тоне... сударь. - Заметив несколько десятков сошедшихся на нем недружелюбных взглядов, сарьют вдруг смутился, как мальчишка. - Прошу меня простить... - он почти бегом скрылся в той же экипировочной и ее дверь хлопнула, как выстрел.

   Примерно через минуту Яромир прошел вслед за ним и распахнул эту дверь.

   Как и следовало ожидать, просторное, ярко освещенное помещение было совершенно пусто.

   Она сказала, что хуже не будет, вдруг подумал мальчишка. Но не сказала, что не будет ЛУЧШЕ.

   И вот это пугало больше всего.

* * *

   Игорь не сразу понял, что пришел в себя. К реальности его вернул холод, от которого он начал дрожать. Он лежал у сырой стены полуразрушенного подвала, полузасыпанный каким-то шлаком - словно лежал здесь уже многие годы. Когда он заставил себя встать, шлак осыпался с него, словно песок. Игорь помотал головой, чтобы вытрясти его из волос, потом отряхнулся. Он, правда, никак не мог вспомнить, как сюда попал и что должен делать дальше. Но все его вещи остались на месте, и мальчишка жадно схватился за ТБ-98. Он помнил, как его несло куда-то в прохладных, гибких волнах, мягко скользящих по коже - они проходили сквозь него, увлекая все глубже в небытие...

   Когда он уснул окончательно, его поглотили тягучие, бесконечные сны. Они были очень тяжелыми. Игорь никак не мог проснуться. Ему снилось, что он просыпается - и он просыпался в новом сне, еще более тяжелом и страшном, чем прежде. Нагой и дрожащий от холода, он бродил по коридорам какого-то огромного здания - казалось, целую вечность, каждый раз вздрагивая, когда его босая нога касалась ледяного камня. Он то поднимался по бесконечным лестницам, то шел по анфиладам темных комнат. В полумраке он не мог видеть цветов, все казалось ему серым, плоским, едва различимым, а вокруг бродили темные призраки. Он боялся их, хотя знал, что увидеть его нельзя - его тело словно бы стало прозрачным и все окружающее просвечивало сквозь него. Но вот его ощущения во сне были реальными - даже сильнее и ярче, чем наяву - и это оказалось особенно мучительно. Он проползал в узкие, тесные щели, карабкался по крышам на огромной высоте, спускался глубоко вниз, погружаясь в блестящую, вязкую жидкость. Все время ему было невыносимо холодно. Ледяной пол обжигал босые ноги, словно раскаленный, но он пробирался в полумраке, сером, бесцветном, все более странном, все дальше.

   И это было лишь начало, вход. Потом Игорь оказался в смутной, темной Вселенной, в неисчислимом множестве жизней одновременно. Казалось, в них прошли тысячи лет. Воспоминания о них были врезаны в него неизгладимо - хотя ему вовсе не хотелось вспоминать. В некоторых реальностях он становился автором или жертвой мучений, столь изощренных, что они превращались в искусство почти экстатическое. Или он просто становился другим - живущим в темном мире ради темных удовольствий - и это очень нравилось ему. Но он видел и истинную Вселенную - пространство, необычайно глубокое, затененное призрачными, синеватыми туманностями, в которых тонули неисчислимые рои звезд, но заселенное. Мириады тускло-серебристых спиральных конструкций пронизывали его, протянувшись из бесконечности в бесконечность бритвенно-тонкими слоями. Мелкие группировались вокруг крупных, следуя изгибам их спиралей, они становились все больше, сами превращаясь в центры маленьких скоплений - и этот неправильный, поразительно сложный узор тянулся, насколько хватал глаз. Все было безупречно четким, резким и лишь бесчисленность мелких деталей давала мальчишке представление о невообразимых размерах этого космического города. Он видел другие, такие же бритвенно-плоские города, но уже цельные - перистые палевые пластины, рассыпавшиеся разрезными спиралями, состоявшими из еще меньших и еще - пока его глаз не тонул в тончайшей паутине самоподобного кружева. Иные города казались ему сплетенными из безупречно изогнутой синеватой проволоки - загнутые влево перепончатые, фестончатые изгибы, состоявшие из еще меньших, шествующие друг за другом, словно вырастающие у берега волны. Цепочки ажурных тяжей закручивали их в спирали, и, истончаясь до невидимости, сбегались лучами мохнатых плоских солнц. Это было немыслимо красиво - и немыслимо чуждо.

   И еще более странное - бархатно-черная сфера, повисшая в пустоте, облепленная другими - все меньшими, сидящими друг на друге в какой-то неравномерной, непонятной гармонии. Мертвенно-синее сияние обрамляло их, мягко растворяясь в пустоте, пронизывая себя спутанными, ажурными нитями - они тянулись в бесконечность, образуя непредставимо сложный узор. В них запуталось множество тускло-серебристых светящихся сфер, похожих на луны - больших и столь крошечных, что они едва были заметны. Мальчишка чувствовал, что это - что-то необычайно древнее и важное, одно из тех немыслимо далеких, затерянных на самой окраине мироздания мест, что придали ему форму и дали законы, благодаря которым все живое появилось на свет. Это ощущение неизмеримого покоя и силы Игорь просто не мог выразить, но сейчас его интересовали более насущные вещи.

   Там, во сне, он чувствовал Лину. Это чувство не исчезло после пробуждения - он по-прежнему чувствовал ее и должен был отыскать. Все остальные чувства отступили, даже страх - если бы Лину отыскать не удалось, Игорь умер бы с большим облегчением.

   Он полез наверх, карабкаясь по грудам битого кирпича. Они осыпались, увлекая его вниз, но Игорь не сдавался. Наконец, ему удалось выбраться на широкую прямую улицу, залитую рыжим светом фонарей. Дома здесь были четырех и пятиэтажные, ободранные, все в потеках, они смыкались в два непрерывных массива. На их высоких крутых крышах торчал сплошной лес ржавых ажурных антенн. Небо оказалось темное, сквозь туманную дымку просвечивали мутные звезды. Игорь с удивлением смотрел на них - он видел звезды многих миров, но вот эти были ему незнакомы. Какой-то совсем чужой мир - чужой и неприятный.

   Быстро осмотревшись, он пошел налево, к какой-то площади, испуганно оглядываясь - реальность теперь казалась ему смутной, как продолжение сна, но он вдруг почувствовал, что за ним следят.

   Игорь остановился и тут же услышал торопливые шаги - впереди, позади, везде. Чуть дальше по улице над крышами возвышалась шестнадцатиэтажная жилая башня и он решил укрыться в ней. Лезть в темные закоулки не хотелось, но стоять посреди улицы было еще опаснее.

   Проскользнув в зияющую дверь, он побежал вверх по лестнице. На последнем этаже мальчишка миновал еще две двери и, жадно хватая ртом воздух, остановился в просторной комнате с выбитым окном. Вдоль ее стен стояли застекленные шкафы, на столах и полу была разбросана посуда. Казалось, все панически бежали отсюда во время обеда, но от еды, если она вообще здесь была, не осталось никакого следа. Голодный Игорь вздохнул и сел на подоконник, переводя дух и осматриваясь.

   Город лежал под ним неправильными кусками темноты, рассеченной мутно-рыжими ущельями освещенных улиц. Выбитые окна зияли квадратами фосфоресцирующей абсолютной тьмы. Наверху тлели мутные звезды. Движения нигде видно не было, но ему постоянно чудились странные шорохи, мелькания - скрытая, потаенная жизнь. Он видел белые сполохи вокруг, за крышами домов - такие яркие, словно светило солнце, но не слышал ни звука. Небо и горы, куда его занесло? Почему он не помнит, как попал сюда? Не помнит даже, каково его последнее воспоминание? Контузия, что-ли? Нет...

   Услышав странный, стрекочущий треск, Игорь оглянулся. Свет испорченных, но еще горевших люминисцентных ламп вдруг странно замерцал, сочась сквозь стекло. Из него, словно корень, вытянулась полупрозрачная, туманно сиявшая трубка, беззвучно и страшно извиваясь в воздухе. Ее конец вдруг распался облачком искр, слившихся в призрачный шар. Он ярко вспыхнул и совершенно бесшумно потянулся к нему. Страшный, сюрреалистический сон, ставший вдруг реальностью.

   Воспитание землянина и дворянина спасло его - еще не успев испугаться, Игорь, вскочив, швырнул в шар подносом. Шар с треском взорвался и погас. В лицо мальчишки, как кулак, ударила волна горячего воздуха, все стекла в дверцах шкафов разлетелись. Но тотчас затрещало в корпусе выключателя, зыбкий свет замерцал в его щелях. Но теперь страха уже не было. Таинственное нечто оказалось вполне уязвимым - и, решив не церемонится, Игорь выпалил в него из РАП. Полыхнуло белое пламя, истлевшие обломки выключателя разлетелись по всей комнате. Желтое сияние гневно затрещало и вдруг с тихим свистом ушло в стену. На секунду повисла тишина, потом Игорь вновь услышал треск, уже из коридора.

   Выскочив за дверь, он увидел текущее по стенам живое синеватое мерцание - оно походило на множество призрачных вращавшихся колец. Они пульсировали, исчезали и появлялись снова.

   В глазах у Игоря поплыло, он шагнул вперед, уже не контролируя себя. Его рука поднялась сама по себе, словно во сне - вбитые в подсознание боевые рефлексы всё же работали. Мертвенное сияние смыло волной вихрящегося белого огня и ударная волна отбросила мальчишку в глубину коридора. Затем все стихло, лишь сизый дым и тлеющие пучки проводов в развороченном взрывом распредщите напоминали о происшедшем. Толстая куртка и ловкость спасли Игоря от синяков, но встать он смог не сразу. Остро пахло паленым металлом и пластиком. Именно эта вонь убедила его в том, что противник вполне материален и, следовательно, уязвим. Но от этого он не становился менее опасным - а неизвестное пугало.

   Игорь быстро растер ладонями лицо. Он совершенно не представлял, что это было - а ведь есть и другие противники, те, кто следил за ним на улице. Они уже были здесь - он услышал доносившийся снизу нарастающий шум.

   Несколько секунд Игорь убеждал себя, что ему показалось, потом в его груди разлился ледяной холод - бежать отсюда было некуда, разве что - выпрыгнуть в окно...

   Сперва ему захотелось где-нибудь спрятаться. Потом он вспомнил об оружии и его страх превратился в ярость. Сидеть и ждать, пока его найдут, было невыносимо. Мальчишка побежал вниз, навстречу частому топоту, потом, опомнившись, замер возле открытой двери, судорожно хватая ртом ледяной воздух. Лестница дрожала от гула. Игорь на миг растерялся - ему хотелось вернуться назад, затаиться, но он понимал, что это глупо. Сжав зубы, он вновь побежал вниз. Что бы там ни было - но вот так просто он не сдасться...

   Тремя этажами ниже он увидел десятка полтора высоких, закутанных в изодранные коричневые плащи фигур. Их разделял лишь один лестничный пролет. Они на миг замерли, увидев его.

   Через секунду Игорь вскрикнул, - их лица походили на обгоревшие пластиковые маски, а глаза-пузыри были совершенно черными - без белков.

* * *

   Почти инстинктивно Игорь вскинул РАП и нажал спуск. Голова первой твари взорвалась облаком искр, брызг и разлетавшихся клочьев, она взмахнула руками, отлетая назад, и опрокинулась навзничь. Мальчишка нажимал на спуск вновь и вновь, приветствуя каждое попадание диким воплем. Плазменные заряды сносили тварям головы, опрокидывая назад, но уцелевшие с ревом бросились на него, размахивая руками. В мальчишку полетели камни. Один из них ударил его в грудь, другой - прямо в лоб и ослепленный болью Игорь выронил оружие. Уже в последний миг опомнившись, он бросился бежать. Когда лестница кончилась, он забился в самую дальнюю комнату и просто ждал - пока целая толпа причудливо деформированных тварей не ворвалась в нее.

   Игорь вскочил, прижимаясь к стене. Выхватил плазменный нож - внешне он походил на фонарик, но вместо света из его блестящего рефлектора вырвался семидюймовый клинок мертвенно-синего, очень яркого огня. Вся комната засверкала, словно усыпанная алмазами. Резко запахло озоном. Игорь, как зачарованный смотрел на сияние неподвижного пламени. Оно казалось холодным и застывшим, и горело беззвучно. Лишь прислушавшись он уловил тихий печальный свист. Мальчишка чувствовал, как нож рвется из руки - струя плазмы действовала как реактивный двигатель.

   Твари попятились, удивленно разглядывая его. Они были одеты в длинные грязно-коричневые плащи. Плоть на их лицах обгорела и вздулась неровными пузырями, а головы и руки оказались искорежены, словно в кошмарном сне. Игорю показалось, что их формы продолжают медленно меняться. В их глазах мерцал синий, неестественный свет и сухой шорох сопровождал их движения. Что же это, что? Что это за место?

   Твари начали приближаться к нему.

   Лишь сейчас он заметил, что в руках они держат длинные палки с крючьями.

* * *

   Игорь не двигался, пока они не подошли вплотную. Потом, яростно закричав, он сам бросился на них, вонзив огненное лезвие прямо в лицо ближайшей твари - оно взорвалось смрадными горячими брызгами, открывая ухмыляющийся череп. Игорь полоснул тварь еще несколько раз, растерзав ее в обугленные лохмотья, она рухнула... тут же кто-то схватил его за плечо...

   Он повернулся, взмахнув плазножом. Темная плоть второй твари с треском вскипела от прикосновения огня, расходясь, словно сгнившая ткань. Когда клинок рассек ей шею, она отпустила его, опрокинувшись назад. Третьей твари лезвие пламени отсекло руку и глубоко вошло в грудь, рассыпая горящие брызги. Она завертелась, нелепо махая сожженным обрубком и рухнула под ноги остальным. Дыра в ее груди напоминала огромный рот с огненными губами. Отпрянувший было Игорь увидел, что несколько окруживших его врагов испуганно попятились и вновь бросился на них...

   Перекошенные уроды двигались неуклюже и гораздо медленнее землянина. В тесноте они не могли свободно орудовать своими палками и лишь мешали друг другу. Гибкий, как стальная пружина, мальчишка отбивался, уклонялся от ударов и нападал сам. Огненный клинок в его руке отсекал руки и головы, вспарывал животы, перерубал палки. Мерзкая плоть вспыхивала с шумом и кипящая черная кровь стекала смрадными ручьями.

   Пробившись через строй гадов, Игорь обернулся на лестнице. Одна из тварей с широко разведенными руками мчалась за ним, издавая неестественно высокий визг. Ее плащ пылал сверху донизу, за ней тянулся шлейф черного дыма. Попасть в эти липкие огненные объятия было равносильно смерти.

   Игорь судорожно рванулся вбок. Тварь промахнулась, рухнув в пролет лестницы. Он перепрыгнул через нее, стремительно скатился вниз и выбежал на улицу. Он не думал о том, куда бежать, но ноги сами вынесли его, куда нужно. Куда он хотел попасть еще до.

   Площадь выглядела жутко. Все окна в окружавших ее домах выбиты, причудливо скрученные фонарные столбы казались бредом безумного абстракциониста. В воздухе висел резкий, непонятный запах. Гарь? Нет. Тогда что?

   Глядя на дико искривленное железо Игорь вздрогнул - это и впрямь была сцена из кошмарного сна. Но, кошмар это или нет, страха он больше не чувствовал. Единственное, что его тревожило - беззвучно мелькающие вокруг тени и странные желтые сполохи за крышами. Во всем этом месте, во всем мире было что-то недоброе и жуткое. Чуждое. Нечеловеческое.

   Игорь осторожно вступил на площадь. Густохвойные деревья на ней были жутко, неестественно разросшимися. Они странным образом не пострадали от, очевидно, грянувшего тут взрыва, хотя здесь под его ногами толстым слоем лежал невесомый коричневый пепел, похожий на снег.

   Он подошел к согнутому в дугу, судорожно искривленному фонарному столбу, поднял руку и коснулся его. В следующий миг мальчишка с криком отскочил - его ударило током.

   Столб задрожал и начал выпрямляться с адским стоном. Не рассуждая - если бы он задумался, он бы погиб - мальчишка выхватил плазнож и метнул его, включив. Бешено вращаясь, оружие огненным диском полетело вперед, легко разрубив толщу ожившей вдруг стали.

   Столб переломился посередине и застыл. Упавшая верхушка с хрустом разлетелась на куски, в обрубке полыхнуло призрачное голубое пламя, затем погасло с негромким хлопком. Игорь вновь шарахнулся назад, поднял оружие, потом, осторожно - кусок металла, рассматривая излом.

   Сталь, побывавшая в страшном живом сиянии, стала рыхлой и крошилась у него в руках. Мальчишка содрогнулся, представив, что оно может сделать с живым телом. Например, превратить его в ту черную тварь...

   Он отшвырнул обломок и повернулся к громадному плоскому зданию, почти вдвое ниже, чем окружающие его многоэтажки, но гораздо больше - оно занимало целый квартал. Его привлек горевший в окнах желтый электрический свет - все другие здания вокруг были темными. Стена первого этажа оказалась глухой, в ней светились лишь три застекленных двери. Выше, откуда-то из утробы огромного зала, тоже пробивался бледный свет.

   Осторожно толкнув среднюю дверь, мальчишка попал в лабиринт безоконных галерей, залитых ярким розоватым сиянием длинных ламп и заваленных товарами. Именно заваленных - здесь когда-то был гигантский магазин. Теперь все вещи были сброшены с полок, свалены в беспорядочные груды, через них с трудом удавалось перелезть. Здесь могла спрятаться целая армия. Игорю постоянно казалось, что за ним следят, хотя, кроме мерного жужжания ламп, он ничего не слышал.

   Пробираясь все дальше, он попал в пустой служебный коридор. Свет здесь был тусклее, жужжание ламп - тише. Вскоре мальчишка вышел к лестнице и, толкнув тяжеленную дверь, оказался в почти темном тамбуре. Перед ним была новая дверь - стальная, двустворчатая, она, очевидно, вела на улицу. На нее откуда-то сзади падал зыбкий, подвижный свет. Обернувшись, Игорь увидел другую лестницу, уходившую на глубину метров в пятнадцать и темную, но внизу словно мерцал громадный телевизор.

   Чувствуя, что все это происходит во сне, мальчишка бесшумно пошел вниз. Казалось, он несколько раз заснул и проснулся на ходу. Этот спуск занял словно целые дни.

   Окончив его, он оказался в обширном низком помещении. Одна из его стен была покрыта неярким текучим узором. Многоцветный, он казался объемным, уходящим в бесконечную глубь, и состоял из бессчетного множества деталей - их было так много, что сознание мальчишки не могло вместить их. Его глаза рефлекторно захлопнулись, он понял, что есть вещи, на которые действительно нельзя смотреть. Когда он пытался, его сознание ускользало, не выдержав нагрузки - Игорь чувствовал, что вот-вот лишится его, но не упадет в обморок, а просто станет каким-то совершенно другим.

   Он миновал этот зал, опустив ресницы и ведя ладонью по стене. Невидимые узоры словно бы щекотали ее и даже с закрытыми глазами он ощущал давление этой чужеродной сложности. Глаза и уши не могли помочь ему в поисках выхода, но, к счастью, были и иные чувства. Следуя навстречу струям все более холодного воздуха, он неожиданно вышел к пропасти - инстинкт заставил его ресницы распахнуться, когда до нее оставался всего шаг.

   Игорь испуганно замер. Он стоял на узкой полосе гладкой стали, над уходящим глубоко вниз шестигранным зеркальным колодцем. Над его головой в несколько ярусов сплетались синеватые толстые трубы. Далеко внизу из узких высоких проемов струился зеленовато-белый свет. Ажурная сеть лесенок и галерей оплетала стены, ныряя в круглые отверстия.

   Мальчишка ошалело почесал в затылке - он совершенно не мог представить, что это за место. Да и боги с ним - но возвращаться назад не хотелось, а в какую сторону пойти - он не знал. Сейчас его судьба зависела от чистого везения.

   Он пошел влево, внимательно оглядываясь и прислушиваясь. Идти по гладкой стали оказалось трудно и, если бы Игорь не догадался разуться, то наверняка сорвался бы и упал - держаться тут было не за что.

   Миновав проем в перегородке, он попал в новую шестигранную шахту, потом в еще одну и в еще. Здесь царила абсолютная тишина, лишь изредка откуда-то долетало гудение, столь слабое, что Игорь не знал, не кажется ли оно ему. Ни живых существ, ни машин не попадалось на его пути, но он был только рад этому. Нет, это не убежище, не катакомбы... а что?

   Сотовая несущая панель, вот что, вдруг понял Игорь - такие штуки используют на самолетах... и в космических кораблях. Похоже, что это какая-то станция - громадная. Но зачем тут эти нелепые кирпичные дома, магазины, лампы?

   Ога, да это же, наверное, полигон, подумал мальчишка. Чуть больше и сложнее, чем у нас в Лицее, явно давно заброшенный - ну и что? Главное - что из этого сюрреалистического мирка есть выход...

   Он прошел уже тысячу шагов - может, и больше - когда ему попался первый выход наверх: совершенно темная шахта метров двух в диаметре. Нащупав на ее стене скользкие скобы, Игорь быстро полез по ним. В шахте вихрился, спускаясь вниз, ледяной смерч, и она казалась бесконечной, но мальчишка лез вверх, почти не сбавляя темпа, пока не оказался в чем-то вроде многогранной железобетонной ротонды. Узкие проемы в ее стенах были забраны решетками, но в одной из них зиял рваный, ощерившийся пролом. Продравшись сквозь него, Игорь увидел над головой мутное, сизо-рыжее небо - а опустив взгляд, вздрогнул. Он был в обширном дворе, огороженном трехметровой кирпичной стеной - через такую он не мог перелезть. Здесь стояло несколько плоских, промышленного типа строений. В выбитых окнах одного из них горел свет, оттуда слышался шум - голоса, крики, возня... а во дворе маленькими группками бродили черные твари с бесформенными, похожими на пузыри лицами и неестественно большими глазами.

   Отступать, спускаться в этот дурацкий лабиринт не хотелось. Игорь побежал, стараясь отыскать выход, но двор оказался еще больше, чем ему представлялось и он запутался в поисках ворот. Твари двигались медленнее и он легко уклонялся от них - но он не мог бежать все время. Наконец, мальчишка заметил, что от освещенного цеха через стену идут толстые, поднятые на бетонных опорах трубы. Он повернул к нему и вбежал в распахнутые настежь ворота.

   В светлом, совершенно пустом цехе собралось, наверное, несколько сот тварей. Они были нагими, но их поверхность - рыхлая, липкая и черная - ничем не напоминала кожу. Они то ли занимались любовью, то ли танцевали в каком-то ломаном бесовском ритме. Игорь видел, как их слипшаяся плоть перетекала с одного костяка на другой, тянулась, подобно резиновым лентам. Если бы не пустой желудок, его бы вырвало.

   В центре зала возвышался полый многогранник из труб. К нему сходилось, сбегалось множество кабелей - а внутри металось мертвенное лиловое сияние.

* * *

   Игорь узнал его, когда вспомнил оживший столб на площади. Он шарахнулся назад, но стена мерзких слизистых тварей уже зажала его в клещи, тесня к многогранной клетке. Он понял, что, попав в нее, станет таким же, и выхватил плазнож, но шансов отбиться у него не было. Игорь понял, что сейчас его жизнь закончится. Он попытался думать о Лине, но это плохо получалось - было слишком страшно. Как во сне. Но думать, что это сон, было бы концом...

   Его прижали к широкому проему пустой грани. Игорь уперся в его боковину, и, уже чувствуя, как мертвенное сияние обжигает затылок, что было силы, оттолкнулся от нее. Твари повалились на пол вместе с ним и левая рука мальчишки вдруг оказалась в тисках липких лап. Он ударил в горло схватившую его тварь, обезглавив ее, и, рывком вскочив, бросился бежать.

   Он надеялся прорваться к выходу, но врагов было слишком много. Уворачиваясь, ускользая от них, Игорь оказался прижатым к стене. Он залез на узкую галерейку второго яруса и развернулся, яростно отбиваясь. Он уже не надеялся выжить и мечтал об одном - умереть прежде, чем твари схватят его.

   Они пытались, Игорь отбивался, не чувствуя в последней ярости ничего, кроме наносимых врагу ударов. Наконец, твари отступили - у многих недоставало рук или частей лица, а другие мертвой грудой лежали под лестницей. Игорь внимательно смотрел на них - по его лицу из свежих ссадин текла кровь, но было видно, что тем, кто хоть как-то дорожит своей жизнью, лучше вовсе к нему не подходить. Вот только долго это продолжаться не могло - под ним колыхалось уже сплошное море черных тел.

   Ворота зала взорвались. Их разметал свет - синее, беспощадно яркое пламя. И в еще дымящемся проломе появился Яромир.

   Игорь ничуть не удивился - все было так, как должно быть. Друг тоже заметил его. Их разделяло море нелюдей, но это уже не имело значения.

   С ледяным спокойствием Яромир навел оружие и выстрелил. Едва луч коснулся первой черной твари, она вспыхнула ослепительным пламенем, затем взорвалась. Клочья горящей плоти полетели во все стороны и от твари остался лишь растекшийся по потолку столб пара.

   Яромир замер на секунду - он явно не ждал подобного эффекта - потом вновь поднял оружие. По залу разнесся испуганный крик, словно вырвавшийся из одной груди. В следующий миг ослепительный луч впился в толпу.

   Твари целыми десятками вспыхивали и взрывались в тучах пара. Они кинулись бежать, но луч находил их и в дыму, нанося неотвратимые, меткие удары. Весь цех затянуло паром, трещало, как на огромной сковородке в аду.

   Игорь закричал, когда огненное лезвие рассекло многогранник и белое пламя, пробив крышу, разметало по залу крутящиеся обломки труб. Мальчишка сжался, прикрывая глаза, пытаясь спасти их от ослепительных фонтанов искр. Он не видел, но слышал, как луч расчертил зал от стены до стены, сжигая все, что в нем находилось. Потом стало тихо и он поднял голову.

   Воздух стал острым, наполнился жаром и гарью. Невыносимо пахло горелой... но не плотью, а вроде бы землей. Перегноем - мерзкая, богопротивная вонь. Игорь закашлялся, но именно эта сатанинская вонь привела его в себя. Только что страх буквально душил его... а сейчас он уже не мог поверить, что испытывал это наяву.

   Через минуту аммиачно-едкий пар рассеялся. Мальчишка увидел пустой чистый пол, усыпанный бурым дымящимся крошевом - все, что осталось от орды тварей. На стенах дымились рубцы, что-то сыпало искрами, что-то тихо потрескивало, разгораясь. Он осторожно спустился вниз. Под ногами хрустели осколки бурой пузырчатой массы, похожей на шлак. Не осталось ничего, даже отдаленно напоминающего плоть. Что ж, тем лучше...

   Они сошлись в центре, обойдя мелкую, обожженую впадину. Игорь ничего не мог с собой поделать - он бросился в объятия друга и, прижавшись к нему, зарыдал, как ребенок. Он чувствовал легко объяснимую громадную радость и совершенно необъяснимый стыд.

   - Ты в порядке? - спросил Яромир, осторожно отстраняя его. Игорь хотел ответить, но сил хватило только на слабый всхлип.

   - Что с тобой? - спросил Яромир, уже резче.

   - Мне стыдно. Я... я струсил. Извини.

   - За что?

   Перехватив его взгляд, Игорь смутился, как маленький мальчик.

   - Когда это... сияние напало на меня, я убежал, - наконец сказал он. - Но недалеко: меня поймали эти твари. Я... словно спал вечность. Видел этот город, потом мне показывали разные страшные вещи, - он помедлил, - чтобы я предал себя... потом... я видел звезды, мироздания. И я видел... Я стоял на равнине... под серыми звездами... а потом... - Он встряхнул головой. - Ничего не помню. Там, где было воспоминание - только пустота... и все.

   - Странно. Значит, мы видели одно и то же.

   Яромир слабо, задумчиво улыбнулся.

   - Там был еще кто-то, не ты... Это была она, да?

   - Да, - тихо сказал Игорь. - Лина. Мы были там вместе...

   Яромир молча кивнул.

   - Я видел... Чтобы спасти ее жизнь, ты пожертвовал своей. Это... это страшно?

   Игорь тихо, зло засмеялся.

   - Это входит в функцию мужчины - умирать. Умирать страшно, да. Но жить, когда умерла та, кого ты мог бы спасти - гораздо страшнее. Как выбирать между страхом и совестью?

   - Никак, наверное, - Яромир уже думал о чем-то другом. - У нас есть союзники, о которых мы не знаем, - наконец сказал он. - Не знаю, что это было, но оно вывело нас. Вывело из той темноты, что была внутри нас... Знаешь, когда меня пытали... во сне... хотели, чтобы я предал тебя... я выдержал. И, если ты не найдешь Лину...

   - Найду, - спокойно ответил Игорь. - Наши мысли уже дважды были в одном месте и в одном времени... это очень много. И почему-то мне кажется, что однажды мы с тобой расстанемся... навсегда. Там, куда я в конце концов попаду - на ту равнину, - за мной не сможешь последовать даже ты.

   Игорь вдруг замер, удивленный тем, что только что сказал. Не только в сказанном им была некая странность - во всем окружающем мире было что-то ужасно неправильное. Это никак не могло быть иллюзией - мальчишка ощущал каждую клеточку своего тела и всё, что к нему прикасалось, но...

   Но ничего этого просто... не могло быть. Он с ужасом понял, что таки оказался во сне - но в ЧУЖОМ сне какого-то бесконечно огромного, безумного сознания, и что его друг - не более чем искаженный чужим безумием призрак.

   Интересно, что станет со мной, когда оно... когда это проснется, с каким-то отстраненным спокойствием подумал вдруг мальчишка. А, ладно - к черту, к черту, я не хочу видеть этот чужой бред, он не более чем морок, непонятно как забравшийся в мою голову. А нас хорошо учили, что делать с мороками.

   Мальчишка закрыл глаза, сосредоточился, призывая Огонь. Потом поднял ресницы. Лениво посмотрел вокруг. Усмехнулся презрительно. С его рук потекли струи белого пламени, морок вокруг полыхнул, словно пропитанная бензином бумага. Яростное ревущее пламя подхватило и понесло мальчишку вверх... и, как-то вдруг, всё исчезло.

* * *

   Какое-то время он спал. Потом пришло пугающее даже во сне ощущение провала в небытие. Это было как смерть, это БЫЛА смерть: время остановилось, его не было и Игоря не было тоже. Иногда приходили расплывчатые серые видения, беспорядочные, смутные, но их было пугающе много. Он боялся пропасть, просто затеряться в них. Потом прекратилось даже это. Потом на какое-то мгновение пришла чудовищная боль. Игорь очнулся и понял, что умирает: его уносило куда-то, но куда - он понять не успел. Снова тьма, небытие. Во тьме - вновь дымчато-золотой свет и мягкое, ровное тепло. Ему было уютно, как никогда, он нежился в этих, пронизывающих его волнах, пока не понял, что очнулся.

   Ему по-прежнему было очень уютно. Сначала он потянулся и зевнул, и только потом осмотрелся, однако увиденное заставило его вздрогнуть, а сердце - часто забиться.

   Это совсем не походило на госпиталь. Правду говоря, вообще мало на что походило. Он оказался в комнате, пепельно-белой, просторной, очень соразмерно отделанной, но не лежал, а почему-то парил в странно упругом, теплом воздухе. Место было незнакомое и он несколько секунд удивленно смотрел вверх, потом, поняв, что это не сон, вскочил упруго и стремительно. Крутанулся на пятках, чтобы охватить взглядом всю комнату - и замер.

   Всего шагах в пяти от него стоял... наверное, мьюри - парень лет пятнадцати, почему-то совершенно обнаженный, очень похожий на Вайми - та же кожа цвета застывшего золота, те же черные волосы, такие же длинные синие глаза.. А ведь на мне тоже ничего нет, вдруг понял Игорь. Это всё совсем ему не нравилось. Он бессознательно принял боевую стойку - и удивленно вздрогнул, когда мьюри принял ее тоже. Двигался он с хищной страшноватой грацией, совсем не подходившей к обалдевшему лицу и мальчишка подумал, что не хочет с ним драться. То есть, совсем. И он, похоже, знает боевой стиль земных витязей... откуда?

   Игорь осторожно отступил назад - и мьюри отступил тоже. Боится? Или...

   Мальчишка осторожно выпрямился - и мьюри выпрямился тоже. Черт, да это же просто громадное, во всю стену, зеркало!

   Игорь почти рассмеялся от облегчения, потом поднес к глазам руку - и замер, чувствуя, как обморочно бухает сердце и темнеет в глазах.

   Рука была НЕ ЕГО. Гладкая, без мозолей, с кожей идеально золотистого оттенка.

   Мальчишка ошалело опустил взгляд. Он не представлял, что собирается увидеть - но чужих рук ему никто не пришивал, всё тело было такое... золотистое.

   Игорь вновь посмотрел в зеркало - уже внимательнее. Там стоял серьезный пятнадцатилетка-мьюри - рослый, гибкий... правильные и чёткие черты высокоскулого лица... гладкая золотистая кожа... красивый изгиб губ... большие, длинные глаза, тёмно-синие, опушенные густыми ресницами... лохматая грива густых черных волос, падающих на плечи... крепкие, мускулистые руки... он был хорошо сложен, строен и даже красив, но... но это был НЕ ОН!!! На его... на лице застыло обалдевшее выражение. Нет, быть такого не может, это всё бред, бред, бред...

   Игорь ущипнул себя за ногу - получилось плохо, ногти соскользнули с гладкой кожи, но всё равно вышло больно. Нет, это не бред... а что это, что? В кого он превратился? Как? Зачем? В памяти звенела пустота. Он совершенно не мог вспомнить, как сюда попал, что вообще было до...

   Меня из Лицея теперь выкинут, уныло подумал Игорь. Потому что я теперь не Игорь Сурядов, даже не землянин, а вообще непонятно что. И куда мне идти?

   В ООСЕВИК меня с рукам оторвут, вдруг подумал мальчишка. Готовый агент, никакой кальки личности не надо.

   Эта мысль привела его в себя. В конце концов, не в гусеницу его превратили, а во вполне... - Игорь высоко подпрыгнул и, сделав двойной кульбит в воздухе, ловко приземлился на ноги - ...развитого парня. А ведь могли бы и пол сменить, вдруг подумал он - и даже хихикнул про себя. Ладно, с собой разберемся потом, сейчас главное понять, что это за место.

   Оторвав взгляд от зеркала (из-за него комната казалась вдвое больше), Игорь вновь осмотрел ее. .Комната была узкой, с множеством непонятных вещей в застекленных нишах стен. В ней царствовал ровный пепельно-белый цвет. Ни ламп, ни окон не было: гладкий шелковистый материал потолка светился сам, но так рассеяно, неярко, что свет, казалось, падал ниоткуда. Мебели нет, дверь - гладкий лист какого-то пластика без ручки и петель, как в психушке, в палате для буйных. Спасибо, неизвестные друзья, это очень мило, мы оценим ваше гостеприимство... Ещё - две вентиляционные решетки под потолком. И всё. В комнату проникал слабый гул - словно где-то работал вентилятор, но больше - ничего.

   Игорь попробовал открыть одну из ниш - напрасно. Закрыты все... хотя нет. В одной лежала одежда - пушистая, пепельно-белая, под цвет стен, туника с золотой отделкой и черным, тоже пушистым поясом. На его взгляд в этом одеянии из толстой, но мягкой ткани было что-то, откровенно девчоночье, но выбора не оставалось - или одевайся, как хотят хозяева, или гордо ходи голый.

   Игорь взвесил одежду на руке - и небрежно уронил на пол. Платье это или нет - но такое он не наденет, спасибо. Раз не хотите дать нормальную одежду - любуйтесь на все, что я могу вам показать. Да, судари - это именно то, что я о вас думаю. Ах, это оскорбляет ваш тонкий художественный вкус? А меня вот оскорбляют эти девчоночьи тряпки. Или рубаха и штаны или - утритесь и любуйтесь видом.

   Мальчишка невольно хихикнул про себя. Да уж - вот смелый вызов истинного героя... но рабство как раз и начинается с таких вот безобидных мелочей, с готовности не спорить по пустякам, соглашаться, не поднимать волну... А потом и охнуть не успеешь, как покорность войдет в привычку... Ладно, надеюсь, тут не будет женщин... Теперь - дверь...

   Очевидно, за ним наблюдали - едва мальчишка повернулся к двери, она мягко, беззвучно распахнулась и в комнату вошли двое...

   Вначале Игорь решил, что людей, но, присмотревшись, изменил свое мнение. Возможно - и даже скорее всего - это были не люди. Глаза у них были большие и внимательные - с узкими вертикальными зрачками, казавшиеся безжалостными.

   Игорь удивленно разглядывал странную пару. Они казались едва достигшими совершеннолетия, босые, рослые и очень стройные, с густыми, металлически-черными волосами - но на этом их сходство кончалось. Спутанные крупными кольцами волосы юноши падали на плечи. Волосы девушки... о небо, он все же идиот... собранные в пугающе тяжелый хвост на затылке, каскадом струились по спине. Одеты они тоже были по-разному. Юноша - в такой же пушистой, пепельно-белой, под цвет стен, тунике с черным, тоже пушистым поясом. Девушку вместо одежды окутывало странное полупрозрачное сияние, не скрывающее, собственно, ничего... забавно. Она решила его соблазнить? На пару с парнем? Оптимисты...

   Кожа у пары была темно-золотистая, отливающая влажным матовым серебром, у юноши - однотонная, у девушки - вся в узоре смутных дымчатых пятен... как у какой-то змеи... брр! Темная на плечах и бедрах, она была чуть светлее на пояснице и груди. Ладони и подошвы были почти светлыми, живот - светло-золотистым.

   Игорь не понимал, как может видеть её со всех сторон сразу, но это было как образ в воображении - образ удивительно точный и самостоятельный. Если до предела скосить глаза в сторону, он видел только смутное дрожащее пятно со слабыми радужными бликами - как если бы эта девушка была... не вполне реальной. Морок... интересно, как она выглядит на самом деле... хотя... лучше не надо. Может, это вовсе и не девушка...

   Лицо юноши было твердым, словно бронзовая маска, с большими и длинными, широко расставленными глазами глубокого темно-синего цвета. Лицо... девушки? напротив, было мягким и коротким, ниже высоких скул оно идеально точными дугами сбегало к узкому подбородку. Глаза у неё были серебряными и светились, словно матовый алмаз, нос короткий и закругленный, губы - красиво очерченные и пухлые, похожие на дважды изогнутый лук. Они приоткрылись в улыбке, обнажая белизну зубов, и выражения лиц пары были разными - веселое и любопытное, почти дерзкое, у девушки и хмурое, даже сумрачное - у юноши. Они были очень красивы - настолько, что их красота была уже не привлекательной, а тревожной и даже пугающей. В ней не было ничего беззащитного, невинного. Игорь мгновенно понял, что он - не на "Полтаве". Сколько... сколько же времени прошло? Что это за место? Кто эти пугающие и одновременно симпатичные существа? Впрочем, сейчас это совершенно неважно...

   - Судари, - холодно и твердо сказал Игорь. - Я предупреждаю вас, что являюсь гражданином Русской Империи - и что за любое причиненное мне зло вам придется ответить.

   - Тебе ничего не угрожает. Ты в полной безопасности, - девушка говорила не на любом известном Игорю языке, а на каком-то другом - очевидно, на своем родном. Но он с удивлением понял, что отлично знает этот язык. Это пугало его больше, чем всё остальное. Если они смогли запихнуть в его сознание свою речь, то могли сделать с ним и что угодно ещё. И... да, он и ДУМАЛ сейчас как-то по-другому.

   Игорь чувствовал, что какие-то вещи просто выпали из его памяти - попросту потому, что он не мог их теперь осознать. Из него словно вынули добрую треть его сути. И сейчас там было пусто. Стерильно чисто и холодно. Как и вокруг. Во всем происходящем было что-то нереальное. Он едва смог вспомнить о Силе - а уж о том, чтобы прикоснуться к ней, не могло быть и речи. Но ведь это же невозможно!..

   Стало страшно. Очень. Уже по-настоящему. Если они смогли вынуть из него часть его сути - и вложить взамен часть своей - то значит, они могли сделать с ним все. Буквально всё - что им придет в голову. Превратить в кого угодно. Нет, так думать нельзя, это прямой путь к безумию...

   - Вы что-то сделали со мной, - пробормотал он, сжав руками голову. - Я даже... - он замолчал.

   - Естественно, - девушка явно не считала нужным что-то скрывать. - Мы спасли твою жизнь. В той степени, в какой это было возможно.

   - Возможно? - удивление оказалось таким сильным, что перебило даже страх.

   - Тела мы спасти не смогли, - призналась девушка. - Поэтому, тебе дали другое, оно подойдет тебе даже лучше.

   Игорь горько улыбнулся. Страх отпустил - на его место пришло презрение. Теперь он вспомнил все - полет к Йэнно Мьюри, Лину - всё-всё-всё.

   - А вы что - знаете, что для меня лучше?

   Она улыбнулась. Страшновато.

   - О да. Поверь нам, мы знаем.

   Игорь, наконец, понял, КОГО они ему напоминают. Он должен был обмереть от страха... но ничего не почувствовал. Бояться? Жирно им будет...

   - Вы Аниу? - в лоб спросил он. И через миг понял, что перестал дышать в ожидании ответа.

   Девушка улыбнулась. Клыки у неё были несколько больше, чем он находил привлекательным, зато передние зубки трогательно маленькие - это походило на улыбку кошки.

   - Аниу? Они лишь одно из наших Отражений... не самое удачное, к тому же. Мы - Йэннимур, Исходная Линия. В общем - добро пожаловать во Вселенную Золотого Народа. Твой путь был очень долгим. Часть твоей сути погибла. Даже странно, что мы смогли собрать остальное.

   Это звучало как шутка, причем, довольно глупая. Но лица пары были очень серьёзны. Игорь вдруг почувствовал что-то, весьма похожее на страх. Не очень сильный - он просто не мог поверить, что всё это происходит с ним и наяву. И не мог представить, как такое вообще могло быть - хотя и понимал, что МОГЛО. Но он изменился сам и насколько сильно - он не знал. Йэннимур, значит...

   Игорь вспомнил недавний рассказ сарьют - принудительное внедрение бессмертия... культурная экспансия... пакт между человеком и котом - горькая фраза Охэйо об отношении симайа к "младшим расам". Да уж,ТАК наверное не попадал еще никто из лицеистов Империи...

   - Я полагаю, нам пора представиться, - продолжила девушка. - Твое имя нам известно. Я - Наммилайна Сариммай, из Второй Генерации симайа. Он - Вайми Йенай, основатель Третьей Генерации.

   - Что это значит? - имя было знакомое, но на того этот Вайми не слишком походил.

   - Почти все ныне живущие симайа - его потомки.

   - Скорее уж свои потомки: детей у меня было не так много, - вдруг возмутился юноша. - Я делал то, что должен был. - Он улыбнулся и добавил: - И что мне нравилось.

   Игорю понравилась эта добавка, но Наммилайна пояснила:

   - Симайа - это Вторая Форма, взрослые. Обычно мы выглядим вот так...

   Она поджала ноги, повиснув в воздухе, и вдруг... свернулась. На её месте парил дымчато-золотой шар диаметром в полметра - светящийся и Игорь чувствовал исходящий от него, словно от солнца, цепенящий упорный жар. На него пристально смотрело две пары громадных серебряных глаз. Расплывчатость, мерцания исчезли. Это был её подлинный вид.

   Через секунду Наммилайна обрела прежний вид, томно потягиваясь. Игорь медленно покачал головой. Он уже видел одного... одну симайа - но их... чужеродность неприятно его поразила. Впрочем, так и лучше, наверное... Желать это вот в образе девушки - спасибо, он еще не псих.

   - Вы - не люди, - то ли спросил, то ли обвинил он, стараясь, чтобы в голосе не звучал страх.

   - Нет. Наше внешнее сходство - результат эволюционной конвергенции, не больше. Мой истинный вид напугал тебя, но мы не любим вранья. Здесь говорят то, что думают - попросту потому, что ложь мы видим даже издали. И так гораздо проще жить. Далее. Мы все находимся на борту астромата Йэннимурского Союза Многообразий "Тайна". Йэннимурский Союз - это объединение ВСЕХ симайа, - она подчеркнула последнее слово. - Цель нашего существования - в том, чтобы ВСЕ жизни во Вселенной продолжались вечно.

   - Ни фига себе претензия... - пробормотал Игорь.

   - Угу, - согласилась Наммилайна с неожиданным юмором. По ее лицу скользнула быстрая, как молния, улыбка. - Но именно благодаря ей ты до сих пор жив. Твоя... душа попала в нашу Ловушку.

   - А что со мной было? - немедленно спросил Игорь.

   - Боюсь, что пока я не смогу это объяснить, - ответила Наммилайна.

   - Хорошо. Что вы хотите со мной сделать?

   - Постараться, чтобы ты понял, что хочешь сделать с собой сам. Вряд ли больше.

   Игорь вздохнул. Ладно, это уже что-то. Лучше, чем ничего, по крайней мере.

   Какое-то время он сидел молча. Ладно, это не враги - но уж и точно не друзья... пока что.

   - Вы, наверное, должны знать всё о множестве других цивилизаций... - осторожно сказал он. Личные проблемы - личными проблемами, а раз попал в новое место - изволь собирать информацию. Это - обязанность.

   Наммилайна улыбнулась. Этого вопроса она явно ждала.

   - О, мы знаем. Но предупреждаю тебя: ты не найдешь там ничего того, о чем мечтаешь.

   - Почему?

   - Все примитивные культуры одинаковы в своем невежестве. Когда ты изучаешь первые несколько рас, различия могут показаться восхитительными. Потом они начинают утомлять. Вариации бесчисленны, но в очень узких рамках: жизнеспособных вариантов развития немного.

   Это Игорь уже знал и так. На языке у него, правда, завертелся достойный ответ на "примтивные культуры, одинаковые в своем невежестве" - но мальчишка задавил его усилием воли. Сперва знание, потом действие - так его учили в Лицее. Правильно учили...

   - А высокоразвитые расы?

   - О, тут разнообразие больше, чем ты сможешь представить. Но ты вряд ли сможешь его понять. Во всяком случае, ты не найдешь там ничего близкого. Высокоразвитые цивилизации, как правило, небиологичны. Это машинные культуры, часто не несущие в себе никакой памяти своих создателей. Чаще всего, это мертвые процессы самоорганизации, совершенно непонятные даже для нас. Они тоже умеют творить красоту, но она слишком далека и абстрактна для обычного живого существа.

   - А кто тогда вы?

   Наммилайна улыбнулась.

   - Мы - исключение. Физически мы - тоже машины, бозонно-плазменные структуры. Но наши сознания - живые. Мы растем и получаем воспитание как живые существа. Собственно, этому мы обязаны всем. Эмоции могут показаться слабостями, но они очень важны. Иначе может оказаться так, что ты сможешь сделать всё, но ничего не захочешь. Во всяком случае, детство Вайми - и моё тоже - было гораздо ближе к человеческому, в твоем понимании.

   Игорю захотелось сказать "да неужели?"... но ненадолго. Было слишком много всего, о чем он должен был знать.

   - Но вы позволите мне посмотреть... ваши материалы о других расах?

   - Несколько позже. В этом океане легко утонуть, Игорь. Я полагаю, Вайми сможет немало рассказать тебе на этот счет... Сейчас мы знаем восемь миллионов разумных рас. Информации о каждой больше, чем ты сможешь усвоить за всю жизнь. Мы учимся не поглощать всё без разбору: только то, что нужно. У нас можно проводить всё время, что-нибудь узнавая. В результате, ты всё будешь знать, но ничего не успеешь сделать. Изучай только то, что действительно привлекает тебя. А этого, уверяю, будет совсем не так много. Может быть, даже меньше, чем ты бы хотел.

   - Почему? - сейчас мальчишка действительно был удивлен.

   - Игорь, я знаю, о чем говорю. Моя профессия связана с примитивными расами.

   - Ты историк? - ничего другого ему просто не пришло в голову.

   Наммилайна вздохнула.

   - Нет. Я... ты можешь назвать меня разрушителем. Моя специальность - уничтожение примитивных культур. О, я никого не убиваю. Я открываю им нашу, йэннимурскую культуру - а погрузившись в неё, примитивная цивилизация просто вливается в нашу. Лучшие её представители становятся симайа, одними из нас, остальные... получают свой искусственный рай, и живут в нем, ни на что уже более не влияя. Но, уверяю тебя, это печальный труд.

   - Почему? - спросил Игорь. Больше по инерции - внутри у него разгоралось холодноее пламя.

   Это враг, понял он. Враг страшный, смертельный - и еще более страшный оттого, что не считает себя врагом. Что там сказал Охэйо про Аниу? Кооптируют? И она еще смеет их презирать?

   - Игорь, есть разница между тем, что ты достиг сам, и тем, что тебе дали. Даром. Но мы не можем пройти мимо миров, где царит нищета, голод, невежество, всяческое разорение. Мы никого не заставляем смотреть, мы просто говорим им: "смотрите". И они смотрят. Смотрят, Игорь. И все ИХ достижения становятся для них просто глупыми, бесполезными игрушками - а это, знаешь, трудно пережить. Им везет, если они этого не замечают - но так бывает далеко не всегда. Многие так никогда и не могут принять нас - и не могут пойти дальше, ведь мы не помогаем даже невольным врагам. Мы предлагаем им бессмертие, как и всем прочим, - но иногда они отказываются и от этого. А вот кое-кого из тех, кто рвется к нему, мы стираем - просто потому, что они не заслужили жизни вообще. Как бы то ни было, результат всегда один: кто-то вечно смотрит в экраны, созерцая творения наших марьют, а кто-то, вместе с нами, идёт к звёздам. Но таких всегда меньше. Намного.

   - И так происходит... всегда? - Игорю казалось, что всё это происходит в жутком сне. Они же понимают, что творят, с каким-то ужасом подумал он. Понимают! И - творят всё равно. Вот что было совершенно непонятно - и потому страшно.

   - Возможны варианты. Там, где природа жестока к разумным, они всегда намного любознательней и честней. Это парадокс Керхера: чем лучше природные условия, тем хуже в них растут культуры. Здесь почти нет исключений. На теплых, спокойных мирах цивилизации развиваются очень медленно. Там почти никогда не возникает науки. Только деспотии и их войны. Цивилизации застревают в вечном феодализме на десятки, иногда сотни тысяч лет, потом угасают, возрождаются вновь - и так без конца. А вот в мирах, где нужно буквально зубами цепляться за жизнь, цивилизации растут очень быстро. Они часто бывают суровыми, но сплоченными. Иногда им даже удается сохранить свою культуру после встречи с нами. Но никогда - полностью, Игорь.

   - Холодные миры? - ему сразу вспомнились Серые Войны... и мир, в котором они велись - мир бесконечной зимы...

   - О, не только. Жаркие миры - жаркие настолько, что полуденное солнце может убить человека. Миры, полные жизни - безжалостной и хищной. Это, как правило, они же. Миры, просто расположенные неудачно - в системах двойных звезд с их резчайшими перепадами климата или в астероидных поясах, под постоянным разрушительным обстрелом. Родина Возрождения Файау, Уарк, была именно такой. Она вращалась вокруг квазара. Жесткая радиация, холод, полумрак, постоянные метеоритные ливни. И этот мир породил величайшую культуру нашей части Вселенной. Эрайа, наша природная родина, относилась к первому типу. Теплый мир - такой теплый, что экваториальный океан никому не удавалось пересечь, пока не были созданы подводные лодки. Ветры такой силы, что могли унести и разбить человека. Звери, которых почти невозможно убить холодным оружием. Не говоря уж о полчищах насекомых, паразитов и заразных болезнях. И там возник красивейший народ Вселенной. Золотые айа. Это мы.

   - Я могу спросить... - медленно сказал мальчишка, - зачем вам нужно давать им бессмертие... несмотря ни на что?

   - Мы даем не бессмертие, а бытие. Смерти не существует, Игорь. Но по ту её сторону нет ничего. Было бы слишком жестоко обрекать мириады разумных на бесконечные скитания в пустоте.

   - По ту сторону нет ничего... - медленно повторил Игорь. - Нет. Не верю.

   - Ты там был, - негромко напомнила Наммилайна.

   - Я там не был, - резко ответил Игорь. Ему вспомнилось то ощущение, которое испытывает, наверное, каждый землянин в дни, когда чтит память предков - ощущение того, что сотни тысяч душ, добрых и отважных, становятся частью тебя...

   Вдруг ему стало смешно. Он понял, что эта вот Сущность - такая хитроумная, настолько уверенная в себе - просто ничего не знает о Звездной Дороге, о том, кто и куда уходит по ней - туда нет доступа отринувшим человеческую суть. И стало жалко идиотов, которые, из самых лучших побуждений, захотят отобрать у землян всё это...

   Он прямо посмотрел на сидящих перед ним. Сейчас нагота и чужое нелепое тело не мешали ему ничуть.

   - Вы изучили восемь миллионов разумных рас - но так ничего и не поняли, то ли не захотели, то ли просто не смогли... Может, ваш мир на самом деле такой, как вы рассказываете - в таком случае мне жаль вас. Слепцы, ведущих слепых... Но наш мир - другой. Совсем другой. И таким, как вы - в нем нет места. И не будет. Не может быть. Вы можете попробовать дать нам ваше Добро - силой. Но я могу сказать только одно - мы не берём подарков от тех, кого не можем назвать друзьями. И не учимся у тех, кто решил нас учить, не зная и не желая знать нас самих... - мальчик встал. Симайа отступили. От него, от голого мальчишки в чужом теле. Смешно... - Да, мы дикари. Но мы слишком дорого заплатили за свою дикарскую культуру и дикарскую историю. И мы не отдадим ее кому бы то ни было. А потому... - и он улыбнулся, широко и красиво, во все зубы, - можете теперь пойти на..!

   А волчата красивы,

   Волчата храбры -

   Пусть и прячутся в губы

   Клыки до поры...

   И - живьём разрываемы! -

   Не закричат...

   Мы гордимся, что так

   Воспитали волчат... (1.)

   1.Песня группы "Конструктор"

8. ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА .

НАДЕЖДА .

21-й год Первой Галактической Войны.

   Известие о том, что транспортники привезут ещё беженцев, ни у кого не вызвало никаких особых чувств...

   ...До войны на нашей Надежде жило около сорока миллионов человек, в основном русские. Сейчас - в три раза больше, и кого только нет. Конечно, Надежда планета большая, не меньше Земли и куда щедрей, места хватает всем. Людям вообще повезло, что первая открытая ими планета за пределами Солнечной оказалась именно такой. Как говорили нам в школе: "Это как бы подхлестнуло стремление человека к экспансии." Хорошие слова. Красивые.

   Правда, выяснилось, что "хороших" планет в космосе не так уж и много. А желающих владеть ими - полно. И вот теперь снова - как уже было когда-то - Надежда оставалась единственной планетой, кроме Земли, которой всё ещё владело человечество. Об остальных вспоминали беженцы...

   ...У нас была обычная семья. Нет, не совсем. В отличие от большинства моих одноклассников мой отец - командир носовой артустановки главного калибра на крейсере "Летящий" - был жив. Старший брат Витька - ему было двадцать два года... было бы... год назад погиб во время планетарных боёв на Грин Вэлли. (И трое дядей, и двое двоюродных братьев тоже погибли, но раньше...) Второй брат, Сашка, ему было семнадцать, уже почти год служил на орбитальном терминале оператором системы наведения. Там же, в госпитале, работали медсёстрами сеструхи-близняшки, двадцатилетние Ирина и Кристина, и там же воспитывали своих детей - у каждой уже было по сыну чёрт знает от кого, кто сейчас в этом особо разбирается, разве что дворяне...

   А мы жили на планете в посёлке Заводстрой. Не ЗаводсКОЙ, а именно Заводстрой. Когда-то тут и правда построили завод - рядом оказались богатые месторождения меди, потом, уже в войну, их выбрали, тогда в старых корпусах развернули производство комплектующих к... в общем, комплектующих. Ну, вы знаете, как это: восемь часов стоишь и что-то делаешь, а что - сам не знаешь. И анекдот про то, как рабочий унёс с завода комплектующие к детской кроватке для сынишки, стал собирать по инструкции и получил крупнокалиберную винтовку - тоже слышали, конечно.

   Какой-то другой жизни я не помнил. Бывало лучше, бывало хуже, но в общем-то ничего не менялось. Шла война. Сначала мы её весьма лихо выигрывали, потом выяснилось, что слишком велики пространства, занятые противником, наше наступление застопорилось само собой - тут-то на нас и навалились кучей, и мы начали отбиваться, потом - отступать... А дед, бабушка, мама, я, две младших сестры и маленькая племяшка жили себе и жили. Мама работала в управлении завода. Сестрёнки уже два года ходили в школу. Я ходил в школу три дня в неделю и уже полтора года на том же заводе ещё три дня в неделю по десять часов в сутки стоял у станочка, развлекая себя мыслями о том, что вещи, которые делаю я, помогают воевать. Это было трудновато. Вот ребятам из патронного было легче. Олежка Разин мне как-то признался, что он, заштамповывая каждую термитку, представляет себе, что она отрывает башку тому скиутту, который снёс ноги его отцу... Это стимул, я понимаю. А про нашу продукцию говорили всё, что угодно: от того, что это детали для унитазов на эсминцах, до того, что это реле для сверхмощных ракет. Ничего себе выбор, да?!

   В воскресенье можно было отдохнуть, но мы почти все ходили в юнармейский клуб и торчали там с утра до позднего вечера. Так как сомнений в том, что Чужие придут и сюда - уже почти не оставалось. Бежать нам всё равно уже было некуда (разве что на Землю?), да и охоты бежать не имелось. С двух сторон Заводстроя лежал практически первобытный лес, он тянулся километров на восемьсот и туда и туда, до самого Серебряного Океана и гор Восточных - и поселковая Дума давно приняла решение, что делать, если общий план обороны рухнет. Ну, вы понимаете.

   С едой у нас было не так, чтобы плохо. Конечно, как люди кое-где живут на один паёк - я себе не очень представлял (а ведь есть такие места - особенно после того, как у нас отобрали Беловодье, а у англосаксов - Хольд, две самых мощных сельскохозяйственных планеты, снабжавших обе империи продуктами). Нам помогал большой огород за домом, хотя возни с ним было немеряно...

   В общем, я ещё раз говорю - я не знал, как можно жить иначе. Я родился, когда война шла. И уже не первый год. И в общем-то не думал, что мы живём так уж плохо. А в фильмы и хроники, изображающие довоенную жизнь, трудновато поверить, если честно...

   ...Это было в среду после уроков. Мы с ребятами пошли посмотреть, кого там еще привезут - космодром как раз в трёх километрах от окраины посёлка, на транспортной развязке. Вообще-то он грузовой, конечно, но с начала войны это уже никого не колыхало.

   Пошли не все. Кому-то было лень, у кого-то оказались дома дела... Мой лучший друг Такеши (он, между прочим, настоящий японец!) остался с отцом - у их семьи аж с самого заселения Надежды своя студия художественных фильмов с несерьёзным названием "Япона Мама". Но название несерьёзное, а они не только всю нашу планету снабжают любыми фильмами, но и по всей известной галактике торгуют, и заказы то и дело получают. Вот и сейчас им нужно было лепить фильм про партизан. Кстати, "своих" Такеши снабжал фильмами "прямо из печки" и, естественно, бесплатно.

   Ну, в общем, он не пошёл. Нас собралось три десятка парней не только из нашей параллели, но и из других классов, и вообще со школы. И наверняка и ещё придут компании.

   Конечно, смотреть на человеческую беду приятного мало. А хуже беженцев я ничего никогда не видел. Но люди всегда ходят. В основном - помочь, чем можно, порасспрашивать насчёт родственников, друзей, знакомых... Мало ли, что ещё? Поэтому мы не удивились, когда оказались в довольно плотном потоке идущих и едущих к космодрому земляков. Нас предлагали подвезти несколько раз, но денёк конца весны был отличный, и мы шагали себе по обочине. Босиком, кеды несли кто в руках, кто на плече. У нас вообще апрель-октябрь - сказочное время. Кто угодно подтвердит. Говорят, до войны там, где сейчас армейские учебные лагеря, были базы для туристов - много-много, целая цепь.

   Но это было до войны...

   ...Все восемь транспортников сели прямо на поле космодрома и были видны издалека - чёрные, словно из кубиков составленные, с нелепыми закрылками. Ясно становилось, что им никогда больше не взлететь - такие корабли не садятся на планеты, если только нет особой нужды. Мы даже приостановились, рассматривая занявший почти всё поле ряд металлома, и Валька Прудкин вынес вердикт:

   - Отлетались кораблики.

   Его никто не поддержал. А я подумал невольно, сколько умения и мужества понадобилось от экипажей, чтобы осуществить эту посадку.

   Между кораблями и выгнутыми огромной буквой С зданиями портового комплекса сновали машины и двигались люди. Обычно пешком на поле никого не допускают, но тут уже было бессмысленно обращать внимание на такие запреты: главным осталось - поскорей разместить людей.

   - Пошли, - предложил Тома Фильхе, доставая из кармана бумагу - список тех, о ком его просили узнать и спросить родственники, соседи и вообще кто-то. У нас у всех были такие списки.

   В здания пускали любого желающего, и мы, рысцой спустившись вниз по склону холма, с которого вела дорога, сразу рассыпались кто куда счёл нужным. Я покричал имена-фамилии из своего списка и неожиданно какие-то люди - семья - мне ответили, что какой-то никогда мной не виденный старый знакомый деда, оказывается, жил рядом с ними и погиб во время штурма планеты. Мне почему-то стало ужасно тоскливо, обидно и жалко погибшего старика. И стыдно. И ещё страшно. Это было отвратительное, низкое чувство - страх. Но я никак не мог отвязаться от мысли, что всё. Мы проиграли. Засовывал список в карман, он никак не засовывался, и я в конце концов разозлился и запихал его скомканным. Уж что сказать деду - не забуду. Или ничего не говорить?

   Кругом было шумно, людно и суетливо. Кругом было шумно, людно и суетливо. Никому не было дела до моих чувств - да и что мои чувства на фоне вот этого? Смешно...

   Мне захотелось пойти домой, закрыться в комнате и никуда не высовываться, может быть, даже лечь в кровать и укрыться одеялом... но, движимый неприятным и непреодолимым любопытством, я завернул ещё в одно место, куда заходил всегда, когда мы посещали космодром. Я не знаю, что меня туда тянуло. Стыдно признаться, но, наверное, это было желание осознать свою успокоенность - что у меня-то пока, хотя бы пока, всё нормально...

   ...Это был самый обычный ад - без старинных сковородок и чертей, просто ад детского распределителя. "Распределение живого груза", как бессердечно и ясно пишут в сопроводительных бумагах в таких случаях. Отец говорил.

   Плач. Крики. Ругань. Голоса. Запахи грязного белья, мочи, ещё чего-то химического. Военные. Медсёстры и врачи, делающие свою работу до грубости быстро, потому что детей - тысячи. Сами дети, ещё не отошедшие от перелёта. Киснет на полу блевотина. Дети лежат вповалку на каких-то матах вдоль стен - кто-то спит, кто-то безучастно смотрит, замучившись, в потолок, кто-то плачет... Грудой в углу - под охраной дюжих солдат - конфискованное оружие. Подростки, по-взрослому ругаясь, лезут к этой куче с искажёнными лицами - недетские, солдатские угрозы, требования вернуть то, что для них ассоциируется с безопасностью, с возможностью защищать себя и близких хоть как-то... Девчонка лет четырнадцати, собрав малышей, читает им вслух "Вини-Пуха" - бумажную растрёпанную книжку, обгоревшую по краям. Восьмилетняя девочка спит прямо на полу, прижав к груди грязную, замызганную куклу, через неё перешагивают, забыв о старом поверии - или нет у англосаксов такого, что, если перешагнуть через ребёнка, он перестанет расти? Мальчишка лет десяти-двенадцати кривится от боли, стараясь не плакать - ему дренируют начавшую гнить рану в левом боку, зашитую какими-то невообразимыми нитками. На тележках увозят в дезинфекцию одежду с наспех приклёпанными личными пометками; раздетых отправляют налево в дверь мальчиков, направо в дверь девочек, за дверями - санпропускники, обнажённые тела выглядят странно беззащитными, многие истощены до синевы. Третья дверь - в операционную, около неё - наш хирург в окровавленных перчатках разговаривает с англосаксонским офицером с серым от недосыпа лицом. Девочка лет пяти в одних трусиках молча бродит по залу, кого-то ищет...

   ... - Кормить будем всех! Я сказал - всех, но после санпропускника!..

   ... - ...осколочное, пневмоторакс, осколок всё ещё внутри...

   ... - ...пусти, не имеешь права забирать, чёртов коп!..

   ... - ...да заберите же вы его! Он сторк, но его родители повстанцы, а наши мальчишки его бьют всю дорогу!..

   ... - ...как тебя зовут?

   - Цо пани хце? (1.)

   - Как твоё имя?

   - Не розумем. Не розумем, Проше пани... (2.)

   - ...бомбордират не био? Сионзи не био бомбордират?.. (3.)

   - ...Порт-Кук, Астор, 224, Ники.

   - А кто твои папа, мама?

   - Папа, мама.

   - Кто они?

   - Порт-Кук, Астор, 224, Ники. общем, он не пошёл.атно. про партизан. и дело получают.бжают любыми фильмами, но и повсей лать, если общий план обороны рухне

   - Пишите, англосакс, мальчик, примерно два-три года... Он твой брат, девочка, слышишь?

   - Вас ду бист шпрэхн, фрау?.. Ах, ист кнабэ!.. (4.) Йа нихьт... не знат. Ми алле... бежат. Находит его... унтэр грунт... (5.) в развалина...

   ... - ...Мадрэ, мадрэ! (6.)

   - Пишите - испанец... В этом бардаке кто-нибудь знает испанский?!

   - Мадрэ, мадрэситта!..

   ... - ...дов э ла папа? Мама? Дов э ла? (7.) О чёрт...

   ... - ...сэ ла. Пардон... (8.) я не знайу, кто они есть. Я и мон ами... друг, он голляндец, вон он... мьи нашльи их на улица, где оньи... как это?.. сидьеть и плякать...

   ... - ...ты немка, австрийка, кто?

   - Ихь вайс нихьт, фрау... (9.)

   - Ну не плачь, не плачь... Пишите - немка...

   ... - ...Пыл твееквект... (10.) прямо на споорвейк... (11.) Не полеть... только скрэстись...

   - Сквозное ранение в мякоть шеи слева...

   ... - ...я есть хочу... хочу есть...

   ... - ...мама кричала сзади: "Беги! Беги, не оглядывайся! Не оглядывайся!" Так страшно...

   ... - ...дефицит веса - 15%...

   ... - ...Давай запишемся, как братья? Чтоб дальше вместе?

   - Давай...

   ... - ...Цэ що? Та вы сказылысь, тётичку ничого мэни не трэба, тильки посплять, а цэ йим, йим зовсим тяжко...

   ... - ...Не подходи! Не подходи, башку снесу, не отдам!

   - Не дури, парень, положи... хватай его, Ген!..

   ... - ...Елена Никифоровна, тётя Лена, я больше не могу, это же не дрова, это дети!

   - Возьми себя в руки, милая, или убирайся и плачь дома! Им и так тяжело, а тут ещё твои сопли!..

   ... - ...аппарато, аппарато! (12.)

   - Тише, тише, нет никаких самолётов, никто тебя не обидит... Витамины дайте, в комплексе...

   - ...Да я швед, а не англичанин! Это он англичанин, а билет его у меня, потому что он не соображает ничего, он контуженный!..

   ... - ...Мои родители здесь, в столице, сообщите им!..

   ... - ...Что значит: "Раздевайся!"?! Мне не пять лет, я взрослая девушка!

   - Сержант, в санпропускник эту идиотку! Силой!..

   ... - ...ми сега шестьнадесят. Сум едан. Едан, чуете? Дайте ми орыжье. Био местить, повеч няма никого. Дай ми орыжье... (13.)

   ... - ...Кто может дать разрешение вступить добровольцем? Вот мои документы, смотрите сами...

   ... - ...Закрой хлеборезку, а то так звездарезну - пуговицы от кальсон поотскакивают!..

   ... - Это твоя сестра?

   - Пишите, как сестру.

   - Как её зовут?

   - Я не знаю, миссис...

   1. Чего госпожа хочет? 2. Не понимаю, простите, госпожа... (польск.) 3. Бомбить не будут? Сегодня не будут бомбить? (сербск.) 4. Что вы спрашиваете, госпожа?.. Ах, этот мальчик!.. (немецк.) 5. под землёй... (немецк.) 6. Мама, мама! (исп.) 7. Где твои папа? Мама? Где? (итальянск.) 8. ...вот так. Простите. (фр.) 9. Я не понимаю, госпожа... (немецк.) 10. Схватка. 11. Железная дорога. (голландск.) (12.) Самолёт, самолёт! (исп.) 13. Мне сейчас шестнадцать. Я один. Один, понимаете? Дайте мне оружие. Буду мстить, больше нет никого. Дайте мне оружие... (сербск.)

   Я начал пятиться к выходу - и почти столкнулся со своим ровесником. Мальчишка в форме со знаками отличия неизвестной мне части держал на руках девочку лет четырёх - в обрывках платья, с недетски усталыми глазами. Она посмотрела на меня - медленно, пристально - и положила голову на плечо мальчишке. А тот, облизнув чёрные сухие губы, зачем-то сказал мне по-русски - на школьном языке, правильном и медленном:

   - Неделю в этой банке. Кислорода 18%, гравитация ноль, места на каждого - полтора метра на полметра по-вашему. Стакан воды в день... Это Надежда?

   - Надежда, - я кивнул, шагнул дальше... и остановился. Посмотрел на стоящую возле стены с какими-то листами женщину-офицера - это была наша соседка, Пустовалова. - Тёть Рит, - окликнул я её. Она посмотрела, кивнула, и снова уткнуться в бумаги я ей не дал. - Я возьму вот их? - кивнул я в сторону мальчишки и девочки, которые подошли за мной следом. - Они будут у нас жить.

   Это как-то само собой сказалось. Я успел удивиться - и услышал, как тётя Рита говорит:

   - Погоди пару минут, сейчас в список внесу, чтобы на них всё оформили... Маме привет передай.

* * *

   Да уж. "Привет маме" получился неплохой. Наши младшенькие девицы, высыпав из своей комнаты - и сестрёнки, и племяшка - уставились на девочку на руках англичанина - он её так и не спустил с рук, так и нёс до дома, молча шагая следом за мной. Бабушка, выйдя следом за ними, держала руки под передником. А мама, как раз пришедшая с работы, только глаза расширила.

   - Ма, вот это... - начал я и сообразил, что ничего не знаю о тех, кого привёл в дом. Я судорожно схватился за карман, в котором были временные удостоверения, но мальчишка меня опередил:

   - Ричард Толливер, - представился он, - а это моя сестра Марджери.

   - Очень приятно, - всё ещё непонимающе кивнула мама. Я вклинился:

   - Ма, они у нас будут жить.

   Тут подоспел дед. Он вошёл с улицы - наверное, возился в саду - и сразу на всех прикрикнул. На "баб" - чтобы не стояли, как памятники первопроходцам, а занялись девочкой и ужином. На меня - для порядка. На Ричарда - чтобы отдал сестру. Он и отдал, успокаивающе сказав на родном языке заозиравшейся девочке:

   - Марджи, это хорошие люди.

   - Мы будем тут жить? - спросила девочка, которую взяла мама, всё ещё стараясь отстраниться от неё - поближе к брату. Дик помедлил, опустил глаза, поднял их... и тут мама наконец-то включилась:

   - Конечно, будете жить тут, - сказала она. - Я тётя Ира, и я о тебе позабочусь, пока не придёт твоя мама.

   - Мама не придёт, - серьёзно и спокойно ответила Мардж, тем не менее обвивая мамину шею (мои сестрёнки зашушукались сердито, и я показал им кулак) руками - тонкими и грязными. - Маму убили Чужие, тётя.

   Английский мальчишка закрыл лицо руками и содрогнулся - длинно, сухо. Потом опустил руки, начал зачем-то расстёгивать куртку - и мы с дедом изумлённо подались вперёд, не веря своим глазам.

   Под курткой вокруг тела Ричарда было плотно обмотано пропотевшее, помятое, грязное, но хорошо узнаваемое знамя - белое полотнище с алым Крестом Георгия. Знамя Англо-Саксонской Империи. По верхнему краю его, под тёмными то ли от времени, то ли от грязи золотыми кистями шла надпись -

Bright's Light Riflemen

   ...Мы с Диком улеглись на одной кровати - просто не было свободных. Он ни о чём не спрашивал, вообще не говорил ничего, хотя комнату оглядел внимательно, только когда я сказал, что завтра сколочу топчан, тихо ответил:

   - Я сам. Я умею, ты только покажи мне, где у вас инструменты и материал. Меня дед научил. Он был хороший плотник.

   Он вставлял в сказанное по-русски английские слова, но я хорошо понимал английский. Мне было не по себе. Английскому мальчишке пришлось в пору всё моё, он и сейчас лёг в моих трусах... но когда я помогал ему найти одежду после душа, то увидел на теле Ричарда - бабушка обработала - следы свежих, ещё только начавших подживать, ран. На правом бедре и на правом боку. Мне хотелось спросить, откуда это и от чего, но я просто не посмел.

   Мы лежали и не спали. Снаружи было темно, только вдали что-то шумело - я сам не мог понять, что. И, кажется, уже начал засыпать, когда голос Дика меня выдернул в мою комнату:

   - Ты меня у себя поселил, а я - я предатель. Я бросил в бою своего командира и убежал.

   Я привстал на локте и чуть не грохнулся с кровати - она была односпальная. Англичанин лежал и смотрел в потолок - глаза поблёскивали, и я понял, что это слёзы.

   - Ты же знамя полка спас, - сказал я недоверчиво. Дик скривил губы:

   - Ну спас. Знамя спас, а командира бросил.

   - Расскажи, - потребовал я, и Дик резко сел. Подтянул колени к подбородку и опустил на них голову - так, что я видел только его макушку и не видел - глаз.

   - Ну слушай... - глухо произнёс он...

* * *

   ...Что мы сейчас защищаем?

   Я не знаю.

   Я не знаю, есть ли у нас соседи слева и справа. Я даже не знаю, сколько у меня осталось людей. Возможно, я один сижу в этом подвале и жду новой атаки. Будет ли она последней? Этого я не знаю тоже.

   Я знаю только, что, пока мы сидим здесь, шаттлы, может быть, ещё продолжают улетать.

   Я знаю так же, что, если мы уйдём, то они точно перестанут улетать.

   Я отдаю свою жизнь - и с ясностью это понимаю, что нам не выбраться отсюда живыми - за то, чтобы продолжали улетать шаттлы, за Императора, за наш Брайт, за то, что я - землянин и англосакс. Я богатый человек. Есть столько вещей, за которые я умираю.

   Если наши когда-нибудь найдут эти записки, пусть знают - мы не отступили живые и не отступим мёртвые. Если же эти строки читает враг - пусть посмеет сказать, что мы не верили...

   ...Человек откладывает ручку и сидит над листами бумаги.

   В подвале полутемно, только горит синеватым светом химический фонарь - переломленная пополам палка на краю стола, рядом с очкастым глубоким шлемом. Около бойницы, в которой пляшут отблески пожара, стоит длинная самозарядка - крупнокалиберный полуавтомат. Лежат похожие на книги обоймы, ручные гранаты. Стоят два гранатомёта - кустарные, производства местной мастерской. В другой бойнице - перископ. Ящики вдоль стены. Около входа - неожиданно яркое знамя Империи: белое полотнище, алый георгиевский крест, золотая корона в пересечении его лучей, надпись - название полка...

   Снаружи - рокот и свист. Временами мягкой судорогой сводит пол, стены и потолок. Бой за кварталы пакгаузов вокруг последнего космодрома планеты Брайт всё ещё идёт.

   Может быть, надо было уйти в леса между Силвер Стрим и Трибоем. Там пол-континента девственных лесов, туда ушли кое-кто из регуляров, ушли в полном составе кланы МакТэвишей и Стюартов, многие из гражданских англичан, норвежцы Сорансена - с семьями, даже со скотом... Они могут продержаться там годы. Даже десятилетия...

   Из сорока лет жизни - треть средней жизни землянина, всего треть - человек отдал армии Империи двадцать шесть лет. Он начинал ещё до войны. Война взяла троих сыновей, младшему из которых было семь. Война взяла жену. Скоро возьмёт и его.

   Но только не прятаться. Даже с самыми благими целями. Нет, те, кто ушёл - они ушли, пусть им поможет счастье землян. Он никого не держал из своего взвода, он никого не держал из примкнувших ополченцев. Когда всё ТАК рушится - каждый сам выбирает, как продолжать борьбу. Среди землян нет трусов. Выбор каждого - его выбор.

   Позиции атакуют нэйкельцы. Странно, этих существ не воспринимаешь, как живых. Как будто механизмы идут. Он вспомнил последнюю атаку. Один из них издыхал, застряв в проломе. Синеватая вязкая жидкость, вытекающая через пробоину в сером панцыре - между двух щупалец. Третье - шарит по камню. "Йук-йук-йук..." - быстрый звук непонятно откуда. Даже не похоже, что это умирает живое существо.

   Вспомнились аборигены Брайта - вялый, малочисленный мирный народец, обитавшие в предгорьях "лупоглазики" с оранжевой весёлой шерстью. Землянам они были бесполезны, почти необучаемы, но места хватало всем, и приходивших в города и посёлки никто, конечно, не гнал и ни к чему не принуждал. У Стива - младшего - был слуга не слуга, игрушка не игрушка из лупоглазиков. Как его звали - кому интересно? Стив называл его Апельсин, и тот охотно откликался.

   Тогда... одиннадцать дней назад... во дворе...

   У Апельсина кровь была почти человеческая, алая. Когда он стащил лупоглазика с сына - прямо посреди развороченного двора - Апельсин вдруг сказал по-английски: "Больно, человек, больно, зачем Стив больно, зачем я больно?" - и затих. А Стив простонал: "Па-а-ап... он меня... закрыл..."

   Лупоглазик не спас сына. Не мог спасти. Кругом всё было начинено стальными стрелками в палец длиной, тело сына - тоже, и он умер через полчаса. Наверное, лучше бы было ему - сразу.

   Но Апельсин закрыл мальчика собой. Как бы там ни было.

   Он вырыл яму посреди двора, рядом с тем, что было его домом. И похоронил в ней - рядом - своего сына и Апельсина...

   ..."Йук-йук-йук..." - звук надоедливо лезет в мозг. Дик Толливер подошёл ближе, сунул прямо в дыру панциря ствол офицерской "гюрзы" и выстрелил. Щупальца обвисли. Дик зло засмеялся...

   ... - Товарищ майор, можно?

   Как будто спрашивает разрешения войти в класс во время урока...

   ...Майор Сайклс обернулся.

   На пороге штабного подвала стоял Дик. При свете фонаря лицо мальчишки казалось белым овалом с темными ямами глазниц. Без шлема, в лёгкой броне, с висящим на плече "абаканом", Дик держал на руке прижавшуюся к нему девочку лет четырёх, в запачканном платье. Девочка спала, обеими руками обхватив подростка за шею - поверх жёсткого ворота-валика жилета.

   Сайклс кашлянул.

   - Это что такое?

   - Сестра, - ответил Дик. Он подошёл к столу, и стало видно, что у него глаза ненормального. - А знаете, в наш дом попали наконец. Мама всё тянула, тянула, они выходить собрались - и как раз угадало. А Мардж жива осталась, её в калитку выбросило. Ну и она сюда добралась.

   Девчонка на руках Дика завозилась, захныкала и крепче вцепилась в брата. Тот приобнял её.

   - И что ты дальше собираешься делать? - уточнил майор. Дик пожал плечами с остро торчащими стопорами для ремней снаряжения. Ответил с заминкой:

   - Я не знаю. Ну ей же некуда было идти. Пусть со мной.

   Майор закрыл блокнот, сунул куда-то за ящики. Спросил:

   - Сколько наших осталось?

   - А никого, - Дик вдруг улыбнулся. И это была весёлая, нормальная улыбка. - Вы не помните? Я же вас сюда затащил. Вы без сознания были. А больше никого не осталось.

   - Никого, ясно, - майор кивнул. Он и правда только теперь вспомнил разрыв рядом, вспышку... До этого почему-то казалось, что он сам вошёл в подвал. - Шаттлы взлетают?

   - Десять минут назад взлетел нормально, - Дик удобней устроил сестру. - А полчаса назад то ли сбили на взлёте, то ли что с двигателем случилось - я не понял, только он сразу за окраиной упал.

   - Возьми знамя, - кивнул Сайклс на флаг у двери, и мальчишка повёл туда же взглядом. - Сними с древка. Иди на космодром. Постарайся сесть на шаттл.

   - Не, я не пойду, - сказал мальчишка. - И не приказывайте, я всё равно не пойду. Я лучше тут.

   - А я не приказываю. Сестру спасай. И знамя. Ну и... - Сайклс хмыкнул. - Ну и расскажешь там, как мы геройски дрались. Соври побольше, чтобы было красиво. Это важно, когда красиво.

   - Я... - мальчишка посмотрел на спящего на руках ребёнка. - Но я...

   - Ты иди, Дикки, - сказал майор мягко, ласково, как сыну. - Знамя забери и иди.

   - Пойдёмте вместе, - выдохнул Дик умоляюще.

   - Ну что ты глупости говоришь, - спокойно ответил майор. - Я не могу. Я присягу давал. А ты должен. У тебя ребёнок.

   - Я её посажу и вернусь, - сказал мальчишка. - Не пропадёт с людьми. Её посажу, знамя отдам и вернусь. Я быстро. Ага?

   - Иди, - кивнул майор. Смотрел, как мальчишка, уложив спящую девочку на ящики, аккуратно снимает знамя. Сайклс вытащил из кармана бумажник. Белые листки фунтов - потрёпанные и новые... несколько платиновых соверенов... карточки - местные, больше нигде не ходят, но всё равно. Снимок. Он засунул бумажник в вырез платьица спящего ребёнка.

   - Я быстро, я вернусь, - Дик поднял сестру на руки снова. Знамя он засунул под ремни на груди. - Я вернусь.

   Сайклс отдал честь - без наигрыша. Одной из традиций полка Bright's Light Riflemen было то, что они имели право не отдавать честь военнослужащим других полков. Но эта традиция почти утеряла смысл в объединённой армии Земли. Кроме того, майор подумал, что Дик ничем не хуже его ветеранов.

   Мальчишка ответил тем же - на миг его лицо стало очень серьёзным, не усталым, а именно серьёзным. И вышел.

   Сайклс ещё какое-то время сидел неподвижно. Потом поднялся, вывалил на пол из двух ящиков чёрные брикеты пластита. Сел за стол и положил рядом ручную гранату. Аккуратно разогнул усики чеки.

   Чтобы - когда настанет момент - не замешкаться...

   ... - Ты не вернулся? - глупо спросил я.

   Дик не удивился идиотизму вопроса, лишь покачал головой, не глядя на меня.

   - Я не смог. Мы вскочили в шаттл, и меня не выпустили. Я секунду замешкался, искал, кому сестру отдать. И всё. Я просто не успел. Я правда не успел... но я теперь всё время думаю, что я его бросил.

   Мы сидели рядом на кровати, и казалось, что я знаю Дика сто лет, как любого из нашей компании, с которой его надо будет непременно познакомить.

   - Никого ты не бросал, - уверенно сказал я. - Ты просто дурак, как все англосаксы, - он сердито отстранился. - Нет, правда. Ты душу полка спас, ты, может, в миллион раз больше просто чем человека... - у меня кончились слова, и я сердито встал. - Пойду в сортир. А ты ложись и не валяй дурака.

   Дик послушно лёг. Вздохнул. Потом опять привстал на локтях:

   - Ой, погоди! Посмотри, как там Мардж. Она боится одна, понимаешь?..

   ...Мама ходила по коридору, укачивая сонно похныкивающую маленькую англичанку. Я слышал, как мама тихонько напевает:

   - За душой, за пазухой,

   Встрепенулась раз, другой

   Лёгким звоном под дугой

   Не дала уснуть...

   Полетела лёгкая

   С облаками окая

   Стрелами, не строками

   Ворожила путь... (1.)

   1.А.Красавин. Славословие.

   Что-то шевельнулось во мне... что-то, чего я, конечно, не мог помнить, но почему-то помнил - и помнил отчётливо: мамин голос, мамино лицо, мамину песню... такую непохожую на колыбельную, хоть и негромкую - спетую надо мной, совсем крошечным...

   Мой брат серой птицей метался по лесу,

   Собой прикрывая волчиц да щенят;

   И, пулю приняв, не визжал - пел последнюю песню,

   И псы сторонились его, неживого, в санях.

   Что вякает пёс? Мол, большие сейчас перемены?

   И наших щенков "благородно" возьмут в зоосад?

   Я псам никогда не прощал первородной измены!

   С дороги! Не пятятся волки назад! (1.)

   1.И. Семёнов. Песня волка-одиночки.

   Вы как хотите. Но я это - вспомнил.

9. НЕПРОШЕНЫЙ ДАР .

ЙЭННО МЬЮРИ.

205-й год Галактической Эры.

   Смешно, но в итоге Игорь испугался. Сказать-то можно всё - но ведь потом слова придется подкрепить делом - а что он сможет против двух Сущностей? И не страшно, что убьют - а страшно, что заставят ПОВЕРИТЬ. В свое. И не словами, нет - силой.

   Заставлять его, впрочем, никто не стал. Наммилайна очень земным жестом покрутила пальцем у виска, развернулась и вышла. Вайми, однако, остался, с каким-то новым интересом глядя на него.

   - Мои поздравления, Игорь, - ядовито сказал он. - Вышло офигеть как вежливо.

   - Мои поздравления, Игорь, - сказал он. - Я и не знал, что ты сам разберешься в себе. Ты выдержал испытание.

   При звуках этого голоса мальчишка вздрогнул. Он был слишком похож на голос того Вайми и Игорь чувствовал, что и сути говоривших схожи, только тот Вайми был мальчишкой - а это создание взрослым, даже древним: его жизнь горела звездным огнем под внешней симпатичной оболочкой.

   - Ты, я вижу, уже знаком с моим здешним Отражением, да? - спросил Вайми.

   - Да, - Игорь по мере сил поджал ноги и обхватил их руками, но всё равно чувствовал себя весьма неуютно. Стало стыдно - но одевать эту дурацкую тунику было бы еще стыдней. - Ты читаешь мои мысли?

   - Нет. Ты стоек душой, поэтому я скажу тебе правду. Ты мертв.

   - Мертв? - удивился Игорь. - По-моему, я вполне жив, раз говорю это.

   - Конечно, ты жив, но твое тело мертво. Знаешь ли, радиация в Джей-Таане сейчас очень высокая, а твоя защита была... скажем так, недостаточной. К счастью, мы смогли поймать твою... душу прежде, чем она затерялась в Эккайа навсегда. Сейчас твое сознание живет в компьютерной сети нашего корабля.

   - Но я же не призрак! - возмутился Игорь. - Мои руки, ноги, всё тело - я чувствую его, как всегда!

   - Это значит лишь, что мы хорошо сделали свою работу. Впрочем, скоро ты получишь свое тело назад - если хочешь, мы даже улучшим его, хотя, по-моему, это делать не стоит.

   - Значит, город и те черные твари? - это тоже придумали вы? - удивленно спросил Игорь. - Зачем?

   Вайми спокойно посмотрел на него.

   - Мы должны были знать, как ты отнесешься к этой... новости. Традиционный тест нанеобычное... не самый сложный, кстати. Всё прошло успешно. Более-менее.

   Игорь вспомнил текущий с рук Огонь, вспомнил тающий в нем морок... Усмехнулся.

   - Не думаю, что вам там удасться еще кого-то... протестировать.

   Вайми пожал плечами.

   - Нет, почему? Это просто запись - ее можно снова запустить, хотя программу-стимулятор ты обвалил, поздравляю. Это мало кому удается.

   Мальчишка хмыкнул. Обвалил одну - обвалит и другую, вот эту. И что тогда с тобой будет, друг мой сердечный? Проснешься? Или нет? Интересно...

   - Наверное, долго пришлось бред для такой жути собирать?

   Вайми искоса посмотрел на него. Усмехнулся.

   - Нет. Собирать ничего не пришлось. Все сведения о ней мы взяли из исторических записей. Такой мир и в самом деле был. Очень давно.

   Игорь задумался, на секунду опустив голову. Поморщился.

   - Да? Не хотел бы я в нем оказаться... ну да не важно. Значит, я по-прежнему в иллюзии?

   - Ну, в общем... да. Я же говорю тебе - что у тебя нет тела. Ведь...

   - Мне интересно всё это, - откровенно нетерпеливо перебил Игорь, - и я чувствую, что ты считаешь меня другом. Но, черт побери, мне можно, наконец, одеться?

   Вайми как-то непонятно посмотрел на него. Усмехнулся.

   - А я что - запрещаю? - он отвернулся к стене, что-то рассматривая.

   Игорь со вздохом подобрал тунику. Он уже понимал, что вел себя глупо - но тут уж хозяева сами виноваты, могли бы и понять, что их моды не всем тут подходят.

   Одевшись, мальчишка вновь подошел к зеркалу. Туника не доходила ему даже до колен, однако была удобной и он-здешний выглядел в ней совсем неплохо - если не смотреть на голые ноги. Ладно, в Древней Греции такое же носили - и никто не морщился. Теперь - главное...

   - Объясни, наконец, что со мной стало - и как я оказался здесь?

   Вайми вдруг улыбнулся. Потом его лицо стало серьезным.

   - Вряд ли ты в это поверишь, но ещё никогда, за все семь тысяч лет её работы, в нашу Ловушку Душ еще не попадалось существо из мироздания, настолько отдаленного. Для такого хрупкого создания, как ты, такая смелость удивительна. На самом деле удивительна. Даже сам Хранитель Ловушки был удивлен. Он очень редко вмешивается в чужие дела, но для тебя он сделал всё, что мог - направил тебя в Туннель, по которому летел наш астромат... корабль. Сейчас ты на борту "Тайны"...

   - А кто вы? - спросил Игорь. - Кто Золотой Народ?

   - Мы предки файа. Они воссоздали нас из уважения, но мы стали лучше, чем были - так бывает, если создающий любит того, кого создает. Мы избраны, чтобы наследовать файа их мироздание. А они... пошли дальше, выбрав иные пути...

   Игорь пожал плечами. По его мнению, всё это - "избраны, чтобы наследовать" - звучало смешно, напыщенно и глупо. Но кто их знает - вдруг на самом деле так?

   - А я? Что будет со мной?

   Вайми пожал плечами.

   - Ты выберешь это сам. Я не знаю. Вернуть тебя домой будет очень трудно, но мы можем сделать это - хотя бы из уважения к твоей смелости. А я бы хотел, чтобы ты стал моим братом. Мой народ отличается от других. Не все симайа, - такие, как я - родились золотыми айа. Мы многих принимаем в свою семью. Видишь ли... мы рождаемся, как вы, как вы растем, стареем... но не умираем. Там, где вас поглощает смерть, мы изменяем свою суть. Не всем из нас дана способность Приобщать, но я ей обладаю. Когда ты выйдешь из машины, я смогу... ты станешь одним из нас, но только навсегда, Игорь. Истинная свобода дается лишь раз. Никто не в силах отнять этого дара. Ты уже не сможешь жить в мире своих снов, как сейчас. Мы можем заглядывать в этот мир, но вместить нашу сущность он не может. Но если хочешь, ты сможешь остаться тут навечно.

   - Я не хочу жить в иллюзии, - опустив глаза, глухо сказал мальчишка. - Это всё равно, что брести по краю пропасти с закрытыми глазами.

   - Пусть так, но мир снов не более хрупок, чем мир яви, поверь мне. Вдобавок, он бесконечно разнообразней. Не думай, что тут ты сможешь всё. Нет. Ты будешь жить здесь, как жил там, у себя. У нас есть мир... где живут люди... миллиарды их... и этот мир гораздо интереснее, чем твой. В нем нет смерти. Если ты умрешь там, то просто очнешься в каком-нибудь другом мире... Видишь ли, это мир... несозданного. Там живут наши творения, которые ещё не созданы, живет всё лучшее, что в нас заключено и что мы должны спасать друг в друге. В этом мире мы сами - завтрашние... - Вайми мечтательно прикрыл глаза. - Когда мы смотрим в него, нас охватывает неутолимая тоска. И в этой тоске мы стремимся переделать наш мир, нашу Реальность, чтобы она стала похожа на наши мечты о ней... - его бездонно-синие глаза вдруг сумрачно блеснули из-под золотящихся темных ресниц. - У моего народа есть мечта, Игорь. Ничто не ненавистно нам так, как страдания - неважно, свои, или чужие. И мы хотим... чтобы нигде - нигде во всем мироздании - не осталось места для страданий и смерти. Это глупо звучит, я знаю, но в словах трудно выразить всю глубину наших чувств. Пускай мой народ молод, но наши знания очень стары. Мы с самого рождения видим суть вещей - те, кто ушли дальше, научили нас. Мы знаем, что наша мечта осуществима и что она исполнится. Пускай это займет миллиарды лет - что за важность? Это можно сделать. Это правда. Но, - на миг его глаза беспощадно сузились и вдруг мальчишке стало страшно, - мы не допустим, чтобы кто-то встал между нами и нашей мечтой. Воин-мечтатель - самое страшное, что только может быть во Вселенной. Он смотрит, но не видит ничего иначе, как через призму своей мечты. Страдания и смерть легко проходят мимо глаз, не желающих их замечать... Мечтатель страшнее безумца, потому что ведает, что творит, но его душа парит так высоко, что её уже не трогают чужие страдания - она ослеплена собственным светом. Именно здесь нас ждет основная ловушка, - Вайми взглянул прямо в глаза Игоря. Тот прямо и открыто встретил этот взгляд - и не удивился, когда симайа прочел его невысказанные мысли. - Мечтая о рае, легко сотворить ад. Лучший способ установить мир - уничтожить своих врагов. Мы знаем это, но не можем отказаться от нашей мечты. Грань между безднами столь узка, что мы не видим её. Но мы пройдем по ней, Игорь. Пройдем. Однажды мы станем старше и мир будет принадлежать нам - ради единственной цели, которая может это оправдать. Впрочем, - Вайми на миг улыбнулся, - будущее творит само себя. Сколько рас уже пытались пройти по нашему пути? И что они сейчас? Прах. Мне не стоит говорить за других, но я хочу помочь тебе - просто потому, что мне это нравится. Так чего же ты хочешь?

   - У меня есть... девушка, - смущенно сказал Игорь. - Ее зовут Лина. Я хотел спасти ее... и даже не знаю, смогла ли она дойти до наших. Помогите ей. Больше я ни о чем не прошу.

   Вайми задумался.

   - Всё не так просто, как тебе кажется, - наконец ответил он. - К сожалению, я знаю, о ком идет речь - из твоей собственной памяти. Любопытство - страшная вещь...

   Игорь опустил голову в сильнейшем смятении чувств. Услышав о том, что Вайми прочел его память, он пришел в дикую ярость... и, в то же время, был рад, что не нужно ничего объяснять. Вдруг поединки на арене Ярмарки показались ему детской забавой - враги были злобны, и, ослепленные злобой, глупы. Они нападали, он защищался - всё было просто. А вот если ты просто не можешь понять своих чувств к тому, с кем разговариваешь - что тогда? В самом деле?

   Вайми надолго замолчал.

   - Любовь - величайшая из сил нашей души, - вдруг тихо сказал он. - Она приносит нам счастье, но не только. Любовь может быть и самой разрушительной из всех наших сил. В ослеплении любви можно перейти границу... когда уже ничто иное не кажется важным. В желании любой ценой быть с любимой... любимым... любимыми можно шаг за шагом разрушить весь окружающий мир и оказаться в пустыне, откуда уже не будет иного выхода, кроме смерти. Так было... и будет, даже если мы решим иначе. Путь между безднами чересчур узок... впрочем, что толку в словах? Я вижу, как ты страдаешь и не хочу этого. Все мы совершаем ошибки, падаем... но потом поднимаемся. Мы поможем твоей девушке - если сможем помочь тебе.

   Несколько минут они молчали. Игорь пытался разобраться в своих чувствах, однако тщетно. Слишком многое ему нужно было обдумать. Впрочем, остались и более важные вещи, которые он должен был знать.

   - Вы сможете вернуть меня домой? - наконец спросил он прямо.

   Вайми пожал плечами.

   - Нам будет трудно помочь тебе. "Тайна" может пройти через Зеркало Сути, но на той стороне мы не сможем обогнать свет. Лишь Нэйриста, Строитель Туннелей, может там это сделать, но никто не пошлет туда такую громадину только ради тебя. Она пожирает по солнцу каждые тридцать дней, знаешь ли. Даже Анхела решилась пройти этот путь лишь однажды. А мой народ слишком юн, у нас ещё нет таких вещей... и вряд ли скоро будут.

   Игорь, однако, не хотел отступать.

   - Я не верю, что вы ничего не можете сделать. Наверняка, какой-нибудь выход есть.

   Вайми насмешливо поклонился.

   - Конечно, ты прав. Невозможного нет, всё можно сделать, вопрос лишь в том, когда и какой ценой. Наш не-пространственный привод не действует в вашей Вселенной, но Врата Мэйат могут открыться в любой её точке. Положим, нам даже известно, какой именно. Но, я не могу обещать, что мои... потомки не вмешаются в вашу жизнь, едва получат такую возможность. И ваша судьба уже не будет вашей собственной. Об этом ты не думал?

   - Думал, - осторожно сказал Игорь. - Мне вообще-то нравится ваш народ. Вы не такие, как все.

   - Тебе нравлюсь лишь я, потому, что других симайа ты еще не знаешь, - мгновенно отпарировал Вайми. - А мы бываем всякие. Не все из нас знают, где нужно остановиться. Ты же слышал, что говорила Наммилайна. Другие наши - такие же. Готов ли ты взять на себя ответственность за весь свой мир?

   Говорить это совсем не хотелось, но Игорь заставил себя сказать правду.

   - Нет.

   Вайми на миг склонил голову. Игорь понял, что это не только знак уважения.

   - А если я скажу тебе, что тогда ты не сможешь вернуться домой?

   - Зачем ты испытываешь меня? - вдруг тихо спросил мальчишка. - Что изменится от моего ответа? Или эти вопросы не от недоверия, а просто из пустого любопытства? Если ты видел меня изнутри - зачем спрашивать?

   - Я видел твою память, но не душу и не могу предвидеть твоих поступков. Не нам выбирать тебе путь. Но мы должны сначала знать, потом хотеть. Такова суть моего народа.

   - Так вы отвезете меня домой?

   - Если ты захочешь, то да. Но вот захочешь ли ты?...

   Игорь не хотел это говорить... но это не имело никакого значения.

   - Так - не хочу. Империя - важнее, - отрубил он. И подумал неожиданно спокойно, что, если пройдёт сто лет и родичи Вайми на самом деле попробуют принести землянам какое угодно счастье... что ж, даже год - это срок. Что уж - век. И еще неизвестно, кто кого будет тогда учить жить...

   И ощутил невероятное, ни с чем не сравнимое облегчение - словно нажал кнопку на древней "сигналке". Над зыбкими руинами, заполнившими было его душу, ликующе и стремительно вознеслись стройные башни - и выше башен стояли суровые великаны со звёздами глаз. В их взглядах было одобрение и... и ВОСХИЩЕНИЕ?!

   Мир вокруг погас.

* * *

   Лес тонких металлических колонн уходил вверх и вниз, насколько хватал глаз. Соединенные горизонтальными поперечинами, они составляли колоссальную трехмерную решетку, похожую на кристаллическую. Её освещали редкие синеватые огни и один из них был совсем близко - яркий, резкий, сине-белый шар, пылавший прямо в воздухе. Ни проводов, ни лампы. Ничего. Только чистое, беззвучное сияние. Но когда Игорь захотел коснуться этого чуда, его пальцы уперлись в упругий воздух - предосторожность нелишняя, так как шар излучал и заметное тепло. Тяжести здесь не было: он свободно парил в воздухе.

   Расстояние между прутьями или трубами - толщиной дюйма в три - оказалось не очень большим: в самый раз протянуть руку или толкнуться ногой. Игорь осторожно поплыл вперед, скользя между прутьев - туда, где горел чистый золотистый свет. В стальной чаще трудно было находить проходы, несколько раз он попадал в тупики, пока не выбрался в некое подобие туннеля.

   Эта чаща не всюду была одинакова: она то становилась реже, то сгущалась, образуя гигантские облака металлической паутины. Однако, появилось новое побуждение, влекущее его туда, смутное, но неотступное и он не стал сопротивляться ему.

   Впереди было круглое пространство размером с комнату, окруженное многослойными стальными решетками. Свет падал из пяти прорезающих сплетения стали тонких прозрачных колонн, словно наполненных раскаленной золотой пылью. А между ними он увидел Анхелу. Он никогда прежде не видел ее - но он ее знал и это совсем не было удивительно.

   Он прянул вперед, протискиваясь через прутья. Анхела повернулась на шорох, потом замерла, касаясь ладонью стены. Из украшений на ней были лишь браслеты на запястьях и щиколотках; покрывающий их золотой узор слабо светился в полумраке. Ее красивое высокоскулое лицо казалось сосредоточенным и хмурым, словно она постоянно размышляла над вещами, которые ей не нравились.

   Какое-то время они молчали. Игорь вдруг понял, какая тут тишина. Казалось, они совершенно одни в этом безграничном пространстве. Трехмерная решетка уходила в бездну под их ногами, над головой - повсюду. Редкие синеватые огни тлели в ней, словно звезды. Их отблеск лежал на темной стали призрачными длинными полосами. Слабый, равномерный поток влажного, прохладного воздуха шевелил их волосы. Их ресницы поднимались и опускались так медленно, словно они были где-то глубоко под водой. Их темные в полумраке глаза, казалось, знали всё.

   - Игорь, зачем ты здесь? - голос Анхелы был таким отстраненным, холодным, что, казалось, принадлежал не ей.

   - Потому, что я люблю Лину.

   Какое-то время они безмолвно смотрели друг на друга. Игорь был потрясен до глубины души. Признание вырвалось у него неожиданно... но он чувствовал, что это - правда. Её самый глубинный, нижний слой. Слова тут были уже не нужны.

   Глаза Анхелы остались непроницаемо спокойными. Её красивые губы вдруг тронула недобрая, всезнающая усмешка.

   - Любишь? Разве ты знаешь, что такое любовь?

   Игорь легко толкнулся босой ногой, поплыл к ней. Замер, сжав ладонью решетку. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Чистое, похожее на маску из тусклого серебра лицо Анхелы казалось таинственным. Её большие глаза были непроницаемо темными, древними.

   - Любовь не может жить сама по себе, Игорь. Ей нужна цель. Цель любви - это продолжение рода. А какое продолжение рода у вас, детей двух разных рас? Ваша любовь бесплодна. Пустая трата чувств, времени, сил, которая ни к чему не ведет. А я не люблю напрасной работы. Зачем мне спасать тебя, если в этом просто нет смысла?

   - Нет, - тихо возразил Игорь. - Смысл есть всегда. Хотя бы потому, что Лина не будет больше одинока.

   - Что ж, ты неглуп, и ты получишь свою награду. Может, ты даже поймешь, как мало она на самом деле значит.

   - Почему?

   - Игорь, я БЫЛА в твоем будущем. Я не смогла увидеть всё, но я там БЫЛА. Быть там вторично я не хочу.

   - Была? Неужели ты хочешь сказать, что... - Игорь осекся и замолчал.

   - Чтобы вытащить тебя, я должна тебя знать, - сказала Анхела. - Я не могу спасать никого.

   Игорю не хотелось рассказывать, но и молчать он тоже не стал. Ему пришлось рассказать обо всем: о посольстве к мьюри, так неожиданно предавшим их, о друзьях, о похищении Андрея, о поисках в подземельях, уходящих в самое сердце земли...

   Это был долгий рассказ: из его памяти всплывало куда больше подробностей, чем ему бы хотелось. Здесь она определенно улучшилась: стоило только подумать о чем-либо из прошлого, как воспоминания начинали сами рватся вверх, иногда даже против его воли. Здесь он часто вспоминал такое, что, казалось, должен был забыть, отчего его жизнь - её отражение в его памяти - стала едва ли не вдвое длиннее.

   - Нам придется поспешить, - сказала Анхела, когда он закончил. - Слишком многое тебе еще нужно сделать. Я вложила в тебя многое из того, что знаю о Вселенной. Ты должен будешь рассказать своим всё, что только помнишь. Я знаю, что это утомительно, но это очень важно.

   Игорь кивнул. Ему не хотелось этого делать... но он был должен. Разве не для этого он оказался здесь?

   - Это война, правда? - спросил он, уже зная, что время его здесь истекает. - Нравится нам, или не нравится, но мы должны сражаться. Мы не можем стоять в стороне.

   - Я могу всё, Игорь. И я никому не обязана. Но знание, открытое мне, заставляет действовать.

* * *

   Игорь не знал, сколько пробыл во тьме. Вначале был пугающий разрыв небытия. Потом он, не сознавая себя, стал смутно ощущать течение времени. Ему грезились смутные, беспорядочные сны, но он чувствовал, что ему очень уютно и тепло.

   Мальчишка проснулся незаметно. Он лежал на чём-то мягком, укрытый толстой тканью. Слышался равномерный слабый звук - то ли шум крови в ушах, то ли просто гудение. В общем, его телу было хорошо и так же уютно было его душе - длинный кошмарный сон закончился.

   Тихо вздохнув, Игорь расслабился. Он чувствовал, что спал очень долго, но вот когда он уснул и что было на самом деле, а что - во сне? Он никак не мог вспомнить. В голове крутились непонятные, бессвязные обрывки. Кажется, он почему-то попал в госпиталь и с тех пор плыл в смутных объятиях кошмаров. Или нет? Вроде бы, война с мьюри ему, увы, не приснилась, и поиски Лины тоже. Но вот потом... Мертвецы, симайа, все эти бесконечные видения - всё это, конечно, не могло происходить в реальности. Просто не могло. Только...

   Игорь не считал себя гением, он не мог придумать вещей, о которых неведомо откуда теперь знал. В самом деле, откуда он мог узнать, что Вселенная - совсем не то, что ему представлялось? Он видел - или ему снилось, что он видел - бесчисленные звезды, бессчетные галактики, огненные воронки квазаров - и то, что лежало ещё дальше... или всё это ему просто померещилось и на самом деле Вселенная построена из огня и Сил, кипящего хаоса, в котором он плыл всего миг - и вечность?

   Вздохнув, мальчишка открыл глаза. Анхела стояла возле постели, очень спокойно глядя на него. Одета она была странновато: во что-то вроде длинного свитера - если бывают, конечно, свитера из зеленоватой кожи, украшенной золотым выпуклым узором - но он сразу УЗНАЛ ее. Да и странно было бы не узнать ту, благодаря которой во второй раз родился на свет... Кстати, а ГДЕ?

   Игорь недоуменно огляделся. Он лежал в полутёмной комнате, похожей на срезанный снизу овал. Кровать... то есть, конечно, не кровать, а... что-то, очень мягкое - стояла у стены, плавно переходившей в свод. Его составляли неправильной формы панели с множеством мелких деталей и каких-то светящихся черточек. Двери не видно не - да она тут явно и не нужна.

   На госпиталь "Полтавы" это место мало походило. Всё здесь было каким-то незнакомым. Даже свет. Дело не в его оттенке - он как раз очень ему нравился - а в чем-то другом, в чем - он не мог представить. Всё было безжалостно четким и каким-то... неправильным. Ненастоящим.

   - Где я? - наконец спросил он.

   - В Реальности, - спокойно, как всегда, ответила Анхела. - До этого мига ты жил в моем сознании, в его отражении, в иллюзии, во сне. Сейчас ты на борту "Омеги"... моего катера.

   - Я не понимаю!

   - Я объясню. Попробуй-ка встать...

   Он попробовал - и тут же едва не свалился: здесь всё совершалось мгновенно, он двигался как-то слишком легко, и, начав движение, уже не мог остановиться. Что за нафиг? Что это с ним?

   Кое-как утвердившись на ногах, мальчишка опустил взгляд. Он был обнажен и, тщательно осмотрев себя, понял, что новое тело ничем не отличалось от его собственного, но словно чья-то рука стерла с него все мелкие дефекты, шрамы, даже родинки. Шрам от проволочного хлыста тоже исчез - и вот это Игоря взбесило.

   - Пусть это выглядит не очень красиво, - гневно сказал он Анхеле, - но этот шрам - не просто память о том, что я пережил. Я доказал, что могу победить честно, доказал, что не боюсь своего страха. А теперь оказалось, что ничего этого словно и не было!

   - Всё это осталось в твоей памяти, - очень спокойно ответила Анхела, - в твоей душе. Разве доблесть определяет число шрамов? А на Земле ты и так будешь... необычен. Не стоит привлекать лишнего внимания.

   - Да? Шрамы на моем теле - это не просто память о пережитой боли! Это часть моей жизни. Пусть это и глупо, но я гордился ими. А теперь я... словно самозванец какой-то!

   - Разве кто-то у вас посмеет назвать тебя так?

   На это Игорю нечего было возразить, и он с трудом смог прогнать мерзкое чувство - казалось, его обокрали. Но Анхелу, похоже, ничуть не трогало его душевное смятение.

   - Координация движений у тебя еще не настроена, - сказала она. - Я бы посоветовала тебе начать с этого.

   Вздохнув, мальчишка начал привычную с раннего детства разминку. Получалось не очень. Лишь после нескольких минут осторожных попыток тело стало, как и раньше, бездумно подчиняться ему. Вот только ноги почему-то ещё плохо слушались.

   - Это пройдет, - сказала Анхела. Она следила за ним с усмешкой, но молча. - Если ты захочешь этого.

   - Как это? - немедленно спросил Игорь.

   - Именно это я и хочу объяснить, - мальчишка ожидал, что она сядет, но, похоже, что об усталости Анхела давным-давно забыла - как забыла и о многом другом. - Твое тело сейчас - проекция, так же, как и мое. Сознание - в носителе, таком же, как и меня. Реально - это очень маленький фрагмент моего носителя, полностью автономный. Регенерация, соответственно - почти абсолютная. Если в этом месте молекулы обычной материи существовать не могут вообще никак в данный момент - идет аварийное торможение психоматрицы - и аварийный сигнал мне. Так что в термоядерный реактор лучше не входить. За исключением этого, тело можно хоть аннигилировать - регенерация все равно сработает.

   - Это что же выходит - я теперь никогда не умру? - ошалело спросил Игорь.

   Анхела улыбнулась.

   - Если захочешь - то нет.

   - Это что, я теперь, выходит, как Аниу? - Игорь совершенно запутался. Он чувствовал, что должен просто взбесится от всего этого... но только не получалось. Она мне, наверное, успокаивающего вкатила, заранее, подумал мальчишка. Чтобы я не орал и башкой об стены не бился от радости. Только нафига?

   Он стал... не то, чтобы старше, но он выжил, станцевав с самой смертью и страх больше не имел над ним власти. А воскресшего из мертвых уже трудно чем-то смутить или испугать. И вообще - что может быть страшным, если нет смерти?

   Бесчестье, вот что, подумал вдруг мальчишка. ЭТО хуже любой, какой угодно смерти.

   - Лучше Аниу, - ответила Анхела. - С небольшими недостатками: эмоционально психоматрица "тормозит" - как и у меня, собственно. Возбуждение идет медленно, его падение - еще медленнее.

   - Ох! - стать бесчувственным болваном Игорю никак не улыбалось. - Это что же выходит - я теперь Лину разлюблю?

   По лицу Анхелы скользнула быстрая, как молния, улыбка.

   - Нет. Лину ты любишь по-прежнему. Даже, может быть, СЛИШКОМ сильно, судя по тому, что ты сделал с собой. Забыть это можно, но, намного сложнее, чем... человеку, - вновь эта улыбка, быстрая, словно укус змеи. - Далее. Запаса энергии для системы абсолютной регенерации хватит на триста тысяч часов непрерывной работы. Без ее использования носитель сможет работать около двух тысяч лет. Силовых полей и другой защиты, кроме этой - нет. Если нужно выйти в непригодную для жизни среду - будешь гулять в скафандре, как и раньше. Или - под абсолютной регенерацией... чего я искренне не советую. Можно очень быстро сойти с ума. Проблем от повреждения мозга не будет - но это и все. Половые органы... - Анхела вновь улыбнулась, - всё на месте. Всё, что в этих клетках было модифицировано до меня - так и остается, остальное - изначальное, включая ДНК. Так что детей иметь можно, но носитель - не наследуется. Зрение, слух и прочее немного усилены, по желанию - могут быть еще усилены, но расширения спектра - не делалось. С памятью - аналогично. Сила - НЕ выше исходной, но если быть уверенным, что тренировками можно достичь большего - можно увеличить ее в три-четыре раза. Возраст - тоже настраивается. Естественное старение блокировано, вместо теломеров в ДНК поставлены заглушки. Если ты несколько месяцев подряд считаешь, что твой внешний возраст не соответствует реальному - идет перестройка тела. Если почувствуешь себя старым - система будет имитировать сбои и в конце концов - смерть от старости. На самом деле - аварийное торможение психоматрицы и сигнал мне. Там - решим окончательно. Есть и дышать надо по-прежнему. Точнее, можно НЕ делать этого - если хочется посмотреть, как работает абсолютная регенерация. Если попробовать подключить любую аппаратуру считывания сознания и ты считаешь, что обстановка - безусловно дружеская, будет попытка контакта через нее и согласование сброса туда психоматрицы. Копии или оригинала - как попросит аппаратура считывания. В любом случае, будет активной лишь какая-то одна копия.

   - А зачем это мне? - сбрасывать себя куда-то там Игорь отнюдь не собирался.

   Анхела улыбнулась.

   - Например, ты захочешь стать симайа. Я обязана предусмотреть любую возможность. Для их уровня - построить прыгалку между двумя вашими вселенными возможно. Нужная математика у них уже есть, в плане энергии для них это обойдется дорого - но вполне возможно. Да и Охэйо найдет, чем заняться в своей бесконечной жизни...

   - А Сила? - нервно спросил Игорь. Сейчас он ровно ничего не ощущал.

   Анхела вновь мрачно улыбнулась.

   - Пси-компонента вашей вселенной почти нулевая, классических магов тут быть не может. Псионика ваших дворян - это другой принцип, гораздо более сложный в освоении, из-за необходимости использовать источники энергии за пределами данной вселенной. Собственно, потому вы и дворяне, что можете за пределы трех измерений очень немного смещатся. А пси - особенность сознания, а не тела. Даже у вас оно может жить автономно... частично, пока что. Носитель пси-способности, такие, как телекинез, мысленная связь и прочее - поддерживает. Совместимость с местной системой эффекторов я сделала. На штатную работу эффекторов носителя это похоже мало, но софт, на котором запущена психоматрица - очень хороший и адаптивный. Думаю, максимум придется освоить те же способности, что были у тебя при рождении. Если это в принципе не противоречит логике работы системы.

   Перед Игорем забрезжила практически безбрежная тема для вопросов - но Анхела не была настроена отвечать.

   - У меня очень мало времени на самом деле. Вот, держи, - она протянула ему две серебряных фигурки - девушки с прижатыми к груди руками, каждая - не больше мизинца, на цепочках.

   - Что это? - спросил Игорь.

   - У вас это называют флешкой. Здесь - краткое описание всех сделанных мной модификаций. В понятном Империи виде. Одна - тебе, вторая - тому, кому ты доверяешь, и кто сможет во всем этом разобраться. Это для того, чтобы если тебя еще кто-то потащит - не было сюрпризов.

   - Спасибочки, - проворчал Игорь. - А где я был? Что это за сны?

   Анхела пожала плечами.

   - Изначально это планировалось, как один из тестов на получение обвеса для офицеров Станции. Здесь без них тоже нельзя обойтись. Для обладателя обвеса главное - сохранение контроля над разумом. Все остальные опасности - ничтожны по сравнению с этой.

   Игорь глубоко вздохнул. Ему совсем не хотелось говорить то, что он собирался сказать - это могло кончиться для него очень плохо - но он был должен. Просто - должен.

   - Сударыня, - начал он холодным, официальным тоном. - Поверьте, я глубоко ценю усилия, которые вы приложили для спасения моей скромной особы. Но: я не помню, что просил вас о разного рода... модификациях. Я не могу принять их. Просто - не могу. И потому прошу вас вернуть мне мое собственное тело.

   Угу, подумал мальчишка - а если это невозможно? Где мое тело, в самом деле? Что, если мне до конца дней... тьфу, до конца вечности придется жить в этой вот... проекции на обвесе? Бррр!

   Анхела посмотрела на него с удивлением.

   - Я могу это сделать. На самом деле - это гораздо проще. Но - зачем? Понимаешь ли ты, от чего отказываешься? И я не хочу что-то тут исправлять - то, что получилось, мне весьма нравится.

   Мальчишка вздохнул. Она что - в самом деле, не понимает? Или притворяется?

   - Как я уже сказал вам, сударыня, - тем же холодным официальным тоном начал он, - я люблю Лину. Вы представляете, каково мне будет остаться одному - похоронив и ее, и моих детей?

   Анхела пожала плечами.

   - Я могу наделить носитель способностью к размножению. Лина и твои дети станут такими же, как ты.

   Игорь вздрогнул. Нет уж, подумал он. Лучше уж я, чем они. Спасибо.

   - А их дети и дети их детей? - горько спросил он. - А их супруги, друзья и товарищи? Вам придется изменить всё человечество - а потом и все расы в галактике, чтобы она не стала ареной истребительных войн, порожденных завистью к бессмертным. Вы уверены, что у вас хватит сил на такой подвиг? Хватит сил смотреть на то, во что вскоре превратится галактика, перенаселенная бессмертными? Или вы хотите лишить нас способности иметь детей? Все расы? Впрочем, это неважно... Дело в том, сударыня, что никто из землян - даже умирающий старик - не примет ваш... подарок. У нас... свои пути, мы просто не нуждаемся в нем. И не будем нуждаться - уж поверьте. Всё, что у нас есть, мы создали сами - и считаем себя вправе гордиться этим. А вы хотите лишить нас гордости, бросив подачку. Хотите нас унизить, на самом-то деле. Думаете, это нам понравится? Нет... Поэтому, сударыня, - голос мальчишки окреп, - я прошу вас вернуть мне мое собственное тело. Если же это невозможно - лишите меня жизни, потому что жизни в вашем... творении я никогда не приму.

   Анхела с сожалением посмотрела на него.

   - Ты не представляешь даже, от чего отказываешься, но - ладно. Это твое право и твой выбор. Поэтому...

   - И еще... - заторопился мальчишка. - Заберите с "Полтавы" мои вещи, я не хочу возвращаться к друзьям голым или в том, что вы для меня придумаете.

   Анхела усмехнулась.

   - Ладно. Сейчас...

   ...На секунду вспыхнула боль - в нескольких местах тела. Вспыхнула - и откатилась.

   Мир погас.

* * *

   В этот раз пробуждение оказалось неприятным: Игорь словно очнулся от кошмара. И совершенно не мог вспомнить, что было в этом новом небытии - наверное, и к лучшему. Он всё ещё вздрагивал от пережитого напряжения: ещё до сна он тщетно пытался высвободиться из какой-то чуждой, умирающей глыбы. Это походило на роды - долгие и мучительные. Он помнил... не руки, чье-то присутствие, помощь, которые позволили ему освободиться. Это существо стало близким ему, словно мать, но он совершенно не помнил его, точнее, её - поскольку это, несомненно, была она.

   Вспомнив о ней, он рывком сел, его большие глаза широко открылись. В один миг к нему вернулось прежнее ощущение реальности и его ум лихорадочно заработал, жадно вбирая в себя весь окружающий мир. Он был в той же комнате - но на сей раз смотрел на нее своими глазами, а не нечеловеческим взглядом "проекции". Не так уж и много тут странного - ну, комната и комната, и что? Это же совсем неважно сейчас...

   Игорь быстро посмотрел вниз, сам себе не веря.

   И увидел шрам от боевого хлыста. А ещё - ощутил СЕБЯ. Именно СЕБЯ. Привычного. Обычного...

   В общем - СЕБЯ.

   Анхела, как тогда, стояла рядом, с сомнением глядя на него.

   - Я не люблю ломать уже сделанное, - хмуро сказала она, - и не уверена, что не сделала еще хуже, чем ты хотел. Попробуй-ка сесть...

   Игорь кивнул, потом медленно, неловко сел. Голова слегка кружилась, тело казалось ему оцепеневшим и чужим. Впрочем, оно и было чужим - восстановленное по его генетическому коду и снабженное всеми его воспоминаниями, но всё же, не его собственное. Что стало с его гнжлдгти вместилищем, со всем этим... обвесом и проекцией, Игорь не знал - и не хотел знать.

   Он встал и тут же зажмурился. Вроде бы всё в порядке, вот только пол под ногами как-то странно качается... впрочем, он чувствовал, что это быстро пройдет. Он знал, что, по сути, воскрес из мертвых, но не мог в это поверить. Важно было лишь одно - он жив... и скоро вернется домой.

   Анхела посмотрела на него с очевидным скепсисом - как хозяйка смотрит на непропеченный пирог - потом сказала:

   - Полагаю, что тебе нужно одеться.

   Игорь вспомнил, что до сих пор обнажен, но стыда не было - не до того сейчас. И она всё равно всего его видела...

   - Да, конечно. Во что? - это прозвучало, как вызов - и по губам Анхелы скользнула быстрая, как молния, улыбка.

   - В свою одежду, во что же еще?

   Игорь осмотрелся. В самом деле - возле... постели или как это тут называлось - лежала его собственная лицейская форма - всё, что он снял, забираясь в "Латник". Тут же лежало и его оружие - Игорь едва сдержался от того, чтобы цапнуть его первым. Да, это были его вещи - уж их-то он узнал. Здорово, гордая ходьба с голым задом и девчоночьи туники уже надоели до чертиков...

   Одевшись, Игорь тщательно оправил мундир. Сейчас он и в самом деле чувствовал себя - собой, то есть, старшим учеником Селенжинского Императорского Лицея, а не подопытной крысой.

   - Готов? - Анхела нетерпеливо посмотрела на него. - Тогда пошли. Тебя там уже ждут.

   - Подожди... - мальчишка вдруг вспомнил про свои "тесты". Нелепый город с мертвецами - это лишь морок, пес с ним, а вот второе... - Симайа - они на самом деле кто? - Пусть они и лишь потенциальная угроза Империи - он должен знать о них как можно больше.

   Анхела пожала плечами.

   - Симайа - это отчасти энергетическая, отчасти физическая сущность с человеческим интеллектом и дополнительным ИИ - для математических расчетов и прочего. Есть встроенная связь - НЕ межмировая. Удаленных резервных копий, как у Аниу - нет, акцент на чисто физической защите. Могут принимать любую форму, но лишь в приблизительно человеческих размерах и внешне. Кстати, для них "выйти из тела" - невозможно физически. Пси-способности - есть и очень мощные, они могут включать в себя человеческое сознание и менять его так, как сочтут нужным - возможность "расщепления" интеллекта на несколько параллельных потоков у них имеется. Лет до сорока они растут как обычные люди... золотые айа, потом - проходят Трансформу, а это - дело непростое, магнитные монополи как источник энергии нужны и берут не всех, а кто справится. Их еще называют Обрекающими-на-Жизнь. Фактически, у них самое страшное преступление - это самоубийство, независимо от мотивов.

   Игорь хмыкнул. Да, наверное, для Обрекающих-на-Жизнь такое вот пренебрежение их милостями действительно очень обидно...

   - А Охэйо? - спросил он. - Кстати, взаимотношения между сарьют и симайа - какие?

   Анхела пожала плечами.

   - Практически - никаких. Симайа жили в одной части Вселенной, сарьют - в другой. Потом симайа решили границу немного подвинуть - просто посмотреть, получится ли. А в их физике сарьют жить не могут... Треть погибла, остальные сбежали. Охэйо им потом отомстил, но способ был... очень необычный, мягко говоря.

   - А вы - такие же, как симайа? - спросил Игорь. - Тоже мечтаете всех осчастливить?

   - Нет. Станция скорее будет исправлять ошибки, объяснять, почему человек был неправ. Получить в ответ на глупый провал направление на курсы повышения квалификации или просто на практические занятия, силой - это обычный ответ. Реально Станция устроена как индивидуально-коллективный разум, побочный эффект - строго говорить о личности, например, Командора сложно, учитывая кучу аватар, часть из которых - имеет автомномную аппаратную базу, часть - на биологическом носителе, часть - может быть очень долго вне контакта, либо просто в ускоренном времени, часть - имеет жесткое программирование. Воинские звания - в явном виде их нет. Офицеры обычно более опытны и имеют больше знаний, как и возможностей по анализу, также некоторые вещи - психоконтроль, управление опасными установками - советник будет делать, даже если может, только если офицера нет рядом и ждать его - тоже нельзя. Если нужно - группа в зависимости от опыта и способностей формируется. Вариант, когда в такой группе офицер будет советнику подчинятся - возможен, но бывает редко. Например, если офицер - ученый в первую очередь и вообще не изучал стратегию, а ситуация требует именно военных навыков... Лейтенант - это вообще биоробот с управлением от главного компютера Станции, без своего разума. Хотя система допускает загрузку туда человеческой личности - этим не пользуются обычно. Для всех, включая Командора, положены большие усилия, чтобы у них оставались человеские в первую очередь эмоции и чувства. Да - их можно пригасить, но процесс намеренно сделан не самым удобным. Да - частично осознают, что вообще-то - это эмуляция, у офицеров - но одна из особенностей того, как работают офицерский компьютер - это осознание не влияет на поведение. Проблемы с этой эмуляций у офицеров или любое отклонение от реальности - повод для доработки системы. По крайней мере, идеал такой.

   - А ты? - для Игоря это общество было совершенно непонятным - и бесконечно чужим. Не хотел он на Станцию... нечего там ему делать, да и не понравилось бы ему там...

   Анхела пожала плечами.

   - Я - "роевая личность". Грубо говоря - разные "ипостаси" одного человека, снабженные автономными ИИ и имеющие ограниченную связь друг с другом. Подразумевается, что разные "ипостаси" выполняют и различные функции... Ладно, довольно. Пошли.

10. ВОЛЯ ПРЕДКОВ.

ЙЭННО МЬЮРИ.

205-й год Галактической Эры.

   На борту "Полтавы" царила нервная обстановка. Всего несколько часов назад в систему Йэнно Мьюри прибыл Император - не русский и не англо-саксонский, а спешно и решительно самокоронованный (впрочем, при вовсе не фальшивом и не организованом специально массовом одобрении народа) всего сутки назад Неймур I. Понятно, что не своим ходом прибыл, а на борту принадлежащего "Сурнимайа" супердредноута "Йомханг" - три с половиной километра длины, два миллиарда тонн массы покоя. Впрочем, даже он казался крошкой рядом с ударным авианосцем "Дантетайгер" - шесть километров длины и восемь с половиной миллиардов тонн массы покоя. 144 спаренных тяжелых лазера, 9600 тяжелых ПКР "Нова", 5200 истребителей и 2600 штурмовиков - и всю эту радость сопровождало три обычных линкора и две сотни крейсеров корпоративного флота. Остатки Федерального Флота, войска "Найраваны" и "Ириваны" тут же присягнули Императору - но вот объяснение с землянами и джангри прошло на повышенных тонах, Неймур никак не мог простить им уничтожения флота - и его вполне можно было понять. Армады джаго шли сюда полным ходом, силы "Нихеля" и "Амфатары" пока выжидали - но никто не мог поручиться, что они не нанесут удар в спину в самый критический момент. Фактически, от объявления войны Неймура удержало лишь то, что земляне, буквально, спасли его планету. Прочь их не выгнали - но вмешательство "во внутренние дела" таки запретили. Да оно особо уже и не требовалось, это вмешательство - "Дантетайгер" привез две с половиной тысячи десантных транспортов и больше миллиона тысяч солдат Императорской армии - это не считая ста тысяч единиц различной бронетехники. Сейчас вся эта армада была уже высажена, и Йэнно Мьюри бурлила, как котел - там шло восстановление законной - отныне законной - власти. С врагами народа Неймур не церемонился - тех, кто отказывался сдаться и присягнуть Императору, тут же уничтожали. Наемники оборонялись отчаянно - терять им было уже нечего, за государственную измену их всех ждала петля - и в чью сторону склонится победа, пока что было совершенно непонятно.

   Непонятно было, и что стало с Игорем - в назначенный срок Анхела не появилась. Вызванный задерганным принцем Охэйо-сарьют лишь заявил, что "возникли проблемы" - и тут же смылся, прихватив личные вещи Игоря - чтобы ему было, во что одеться. Он обещал вернуть Игоря через шесть часов - и к этому времени на ангарной палубе собралась целая толпа: мальчишки-лицеисты, их ведущие, много взрослых и членов экипажа корабля - история Игоря стала известна всем и все желали ему удачи. Был тут и Цесаревич, была и Лина - сразу после прибытия на борт ее утащили в госпиталь. Следов облучения не нашли - но психотравма оказалась серьезная, и Белозерцев погрузил девушку в глубокий сон, из которого она вышла лишь недавно. Теперь удержать ее было невозможно - и она ждала вместе с остальными...

* * *

   Игорь не знал, как долго придется лететь до "Полтавы" - но всё оказалось проще. Анхела взяла его за руку - и мир вокруг... вывернулся, иначе не скажешь. Мальчишке показалось, что его закрутило в темноте, он полностью потерял ориентацию - его с огромной скоростью потащило то ли вверх, то ли вниз, то ли вообще непонятно куда - и в тот же миг всё кончилось.

   В глаза ударил яркий свет. Игорь зажмурился, потом открыл глаза.

   Он стоял в просторном ангаре "Полтавы". Земляне - его товарищи, русские, англосаксы - замерли вокруг. Осмотреться толком у него, правда, не вышло. К нему метнулось что-то сине-золотое - и Лина чуть не сбила его с ног, заключив в такие крепкие объятия, что мальчишка охнул. Раньше он никогда не держал в объятиях настоящей живой девчонки и это оказалось... в общем, когда он смог думать более-менее связно, прошло немало времени. Это было... здорово. Настолько здорово, что ради одного этого мига он согласился бы пройти весь этот кошмар - с начала и до конца - сколько угодно раз.

   На них смотрели - и СМОТРЕЛИ - но сейчас Игорю было на это наплевать. Он прошел через ад, он вернул свою Эвридику и отстоял себя - и был дико, до безумия счастлив.

   Краем глаза он заметил, что Анхела улыбается - вполне обычной человеческой улыбкой. А ведь она не для меня старалась, вдруг понял мальчишка. Кто я ей? Она ради Лины старалась. В самом деле - если я никому не нужен, то нафиг я тут нужен? А, ладно. Всё, всё. Кончилось это.

   Но, как оказалось - не кончилось.

   - Я благодарен вам за то, что вы спасли от неизбежной смерти Игоря Сурядова, дворянина Империи, - начал Цесаревич, - и вернули его нам, живого и здорового, в здравом уме и трезвой памяти. Тем не менее, сударыня, вы нарушили оговоренный вами же срок - и я вправе потребовать объяснений.

   - В задержке виноват сам Игорь, - ответила Анхела. - Он не согласился с тем, что я наделила его уменьшенной версией моего обвеса. Эти шесть часов ушли на то, чтобы извлечь из него его суть - и дать ей новое тело. ВАШИХ шесть часов. МОИХ - гораздо больше.

   - Сударыня! - голос Цесаревича зарокотал вдруг смертельной угрозой. - Я не думаю, чтоИгорь Сурядов желал ваших непрошенных подарков! И не думаю, что он желал стать объектом для ваших сомнительных... опытов!

   Анхела улыбнулась. Неприятно.

   - Можете ли вы, Ваше Высочество, гарантировать, что Игорю Сурядову впредь не придется получать такие дозы облучения?

   - Нет, - Цесаревич ответил резко, но откровенно. - Дворяне - воины.

   - В таком случае, - с удовольствием сказала Анхела, - его возвращение в обычном виде подпадает под статью Кодекса Независимой Станции Транквилити "Оставление в опасности". Как полноправный Офицер Станции, я обязана обеспечить достаточную защиту тем, кому решаю оказать помощь - в том случае, если это не противоречит остальным статьям Кодекса. И, если работа мной начата - она должна быть завершена максимально эффективно в доступных рамках. Предоставление носителя в таких случаях является стандартной процедурой, так как он дает защиту почти абсолютную. Но, как вы верно заметили, Ваше Высочество, Игорь Сурядов не был согласен с предоставленной защитой - и мне пришлось снять ее. Я не вижу тут повода для споров, так как инцидент исчерпан.

   - Послушайте, вы, как вас там... - отрывисто, но уже обычным голосом сказал Цесаревич. - Мне на... мне наплевать на ваши кодексы или что там вы придумали для себя. Когда вы имеете дело с подданым Империи - то извольте следовать нашим законам! Или хотя бы спрашивать его согласия на ваши манипуляции! Раз вы считаете, что инцидент исчерпан - так и быть. Но предупреждаю, что господина Сурядова мы изучим весьма тщательно. И, если ему нанесен хоть какой-то ущерб, либо мы обнаружим вашу попытку обрести власть над ним... вам придется ответить за это, сударыня. Пусть не сейчас - но, уверяю вас, рано или поздно вам придется горько пожалеть о нечестной игре, если она действительно имела место.

   Анхела улыбнулась - с мрачным юмором. Похоже, что ситуация ее забавляла.

   - Было бы крайне интересно посмотреть, сударь, на ваш метод - но нет. Я не всегда говорю ВСЮ правду - но я никогда не обманываю. Юный Сурядов возвращен к вам в том состоянии, в котором он пребывает обычно. Я признаю, что предоставила ему обвес без его согласия - но лишь потому, что еще никогда не встречалась с отказом. Я вижу, что ваша культура не очень одобряет... искусственность. Что ж. Вы вправе требовать компенсации за недостойное обращение с юным Сурядовым - и я могу вам ее дать. В разумных пределах, конечно. Я знаю, что пси-компонента вашей вселенной почти равна нулю - классических магов у вас не может быть, а псионика дворян империи - это другой принцип, гораздо более сложный в освоении, из-за необходимости сбора ошметков просачивающейся из-за пределов данной вселенной энергии. Так вот. Я могу подвесить за орбитой Плутона... скажем так, источник Силы. Благодаря ему сила дворян Империи резко возрастет и они смогут постичь многое, ранее недоступное им. И - если они захотят - они смогут инициировать теперь и не-дворян, пусть их сила будет и слабее - но потенциал есть у почти ста процентов населения Империи. Достаточно ли этого?

   Ну ничего же себе... - охнул про себя Игорь. Это что же выходит - Анхела вроде бога? А подарок роскошный, просто немыслимый... да... да - вот только вот принимать его нельзя. Никак. Вообще.

   Он с тревогой посмотрел на Цесаревича - но его опасения оказались напрасны. Цесаревич... рассмеялся.

   Презрительно.

   - Любители непрошеных подарков, - с непонятной интонацией сказал он, наконец. - Как же вы все обожаете это самолюбование собственным могуществом - и слишком далеко зашли. Вы слишком самонадеяны - и забыли о том, что вы - уже давно не люди. Вы сами отказались от этого. Что ж... Мы не станем принимать непрошеных даров. И уж тем более не будем ничего требовать у существ, дающих столь сомнительные подарки. Ром и одеяла, заражённые оспой, тоже были весьма ценными сами по себе, знаете ли. Но у них был длительный и очень неприятный... эффект. А мы, земляне, русские и англо-саксы.. и наши союзники... мы - давно не индейцы и не тихоокеанские племена. Возможно, вы делаете столь щедный дар от чистого сердца. Возможно. Но если бы вы были истинно мудры - то давно заметили бы, что мы, земляне, сами НИКОГДА и НИКОГО не делаем счастливыми. Мы поселяемся где-то, ни у кого ничего при этом не отбирая. Ни плохого, ни хорошего. И живем. Просто живем. А уж местные сами решают, нужно ли им то, что принесли мы. При этом мы - в отличии от вас, сударыня! - отлично понимаем, что народы - разные. И то, что хорошо одним - других может просто убить.

   - Иными словами, - сухо сказала Анхела, - вы отказываетесь, потому что боитесь не справиться... с подарком?

   Цесаревич снова засмеялся.

   - Да нет. Просто чтобы всё было честно. А то ведь даже волк может сдохнуть от лени, если его поселить рядом с продуктовым складом, ворота которого открыты...

   - Тем не менее, - с нажимом сказала Анхела, - сдохнуть можно НЕ ТОЛЬКО от лени. И потом - придёт время, и люди Земли сами откажутся от жёсткой биоформы.

   Цесаревич резко вскинул голову.

   - Это будет НАШЕ время, сударыня, - жестко сказал он. - И НАШ отказ. Не ваш. Отнюдь не ваш!

   - Земляне могут не пройти этот путь, - предупредила Анхела. - Слишком много сил на вашем пути не хотят этого.

   Цесаревич снова засмеялся.

   - Не вы первая пугаете нас этим... На нашем пути стояли уже многие... Теперь - их нет. Или - они встали рядом с нами. Послушайте, сударыня, - он помолчал, очевидно впервые за этот разговор тщательно подбирая слова. - Я нахожу дальнейшую беседу с вами не только совершенно бесполезной, но и в крайней степени утомительной. Вы здесь не к месту. Не ко времени. Не к счастью. Сейчас из Империи потихонечку начинает формироваться единый, пусть и индивидуально-коллективный разум категории Эль. Да, он еще очень слаб, но признаки его - уже видны. Я вижу, что вы хотите общаться с нами. Хорошо. И, тем не менее, вам придётся подождать нашего согласия - каких-то две-три тысячи лет. Раз вы столь могущественны - значит, вашего терпения хватит на этот срок. А там уж посмотрим, кто кого переупрямит - если вам нужно только и именно это.

   Анхела улыбнулась - с мрачным юмором.

   - За этот срок я сама смогу... подрасти - и весьма существенно, смею заверить.

   Цесаревич спокойно кивнул.

   - Вряд ли мы сможем дорасти до уровня людей Станции. Вы же не дикари, который заигрались в богов. И даже не Аниу. И естественно, вы будете расти. Но ведь не только же вы... А с возрастом разница в этом самом возрасте, - Цесаревич вдруг улыбнулся, - перестаёт играть большую роль. Много ли первоклашке даст назойливая опека пятиклассника? Разве что так и не позволит ему вырасти в мужчину... А вот для тридцатилетнего тридцатипятилетний - ровесник, человек одного поколения, и говорят они на равных. Надеюсь, вы поняли, что я хотел сказать.

   Анхела ответила кивком:

   - Мне отчаянно жаль - но что ж... Это ваше право и ваш выбор. Еще вопросы есть? Нет? Тогда - прощайте.

   Воздух вокруг нее исказился - и ангар опустел.

   Вот и все, уныло подумал Игорь. Сейчас меня отпрепарируют и выставят, как экспонат...

   ...А потом к нему бросились друзья и всё стало - как прежде...

   ...На шее мальчика, под одеждой, покачивались необычные флешки.

   Последнее слово Анхела всё же оставила за собой.

11. РАБОТА ПОД НАЗВАНИЕМ ВОЙНА .

ЙЭННО МЬЮРИ.

205-й год Галактической Эры.

   Игорь подозревал, что возвращение получится... суматошным, но действительность превзошла все его ожидания. Сначала ему пришлось объясняться с Цесаревичем. Потом - с полковником Алябьевым. Потом с Линой. Потом Лину утащили куда-то русские девчонки, а его самого, наконец, загнали в госпиталь.

   К тихой радости мальчишки, никакой вивисекции не было - просто полное обследование, как перед полетом сюда - но времени это отняло изрядно. Результатами медики, правда, не делились. Но Игорь особо и не беспокоился, вспоминая ВЗГЛЯД Цесаревича - воспоминание было как чьё-то слово чести, надёжнейшая гарантия от любых бед. Потом Игоря пригласил к себе некий господин в безупречно отглаженном костюме-тройке - даже с часами на цепочке, как у старинных купцов - и принялся очень тщательно расспрашивать о самых мелких событиях его жизни в возрасте трех-четырех лет, в том числе и о таких, знать о которых никто и не должен. Под конец он предложил Игорю просчитать в уме курс "Полтавы" от Земли до Йэнно Мьюри. Изрядно попотев, Игорь с этим справился. В результате статский советник Савицкий - огромные вислые усы делали его невероятно похожим на тюленя - предположил, что после окончания Лицея Игорь, возможно, согласится пройти стажировку в ООСЕВИК. Мальчишка осторожно пообежал подумать - после чего был отпущен на все четыре стороны.

   Это значило, впрочем, что ему пришлось рассказать всё сначала - уже ребятам и Андрею Даниловичу. Наконец, Игорь почувствовал, что выдохся. Яромир отвел его в каюту - но сам не ушел, глядя на друга с неким странным интересом.

   - Говоришь, я целую толпу тех тварей перебил? - наконец, спросил он.

   - Угу, - мрачно согласился Игорь. Сейчас он больше всего хотел спать.

   - А из чего? - поинтересовался Яромир.

   - Слушай, я не помню, - огрызнулся мальчишка. - Да и какая теперь разница - это же просто сон был. Ты лучше мне расскажи, что тут без меня было.

   - Что было... - Яромир сел у стены и усмехнулся. - Неймур прибыл - в смысле, новый Император. С целой армадой. Сразу начал на нас наезжать, войной грозил даже - очень ему не понравилось, что мы флот их разнесли. Ну и джангри тоже досталось, Охэйо на него наорал - мол, сам бы посмотрел на него в такой ситуации...

   - Охэйо? Наорал? - Игорь помотал головой. Представить это было трудновато...

   Яромир усмехнулся.

   - А, ты же не знаешь. Наши совсем его задергали - где ты, что с тобой, когда будешь - он тут и бегал, как мальчик на посылках. А тут еще такое, его родине войной грозят. Вон он и с катушек, начал орать, что лучше в бою сдохнуть, чем с такими дураками рядом жить. Если бы его Ханнар с Лвеллиным за шиворот не оттащили, до мордобоя бы дошло, ей-богу. Неймур даже с лица спал. Он-то привык, что вокруг все под козырек берут, едва он что-то скажет. Да и у нас с ним вышло не лучше. Мол, дикари, варвары, оккупанты, применили оружие массового поражения в населенной системе... Тут Цесаревич ему и заявил, что раз он хочет воевать с Землей - пусть воююет на здоровье, только не удивляется потом, что его царствование стало самым коротким в истории... А лорд Оксбридж добавил, что Федеральный Флот его первого и поджарил бы, как мятежника и узурпатора... Тут он и заткнулся - умный все-таки мужик, просто сам на нервах оттого, что дома у него такое... Нам, правда, вмешиваться запретил, сказал, что сами с наемниками справятся.

   - И что? - спросил Игорь.

   - А то. Армия у него одно название, что Императорская - на самом-то деле такие же наемники, да отряды повстанцев. Как схлестнулись - у наших офицеров слезы аж текли, такое обе стороны отмачивали. Смеяться бы, да не смешно, правда... Искрошили друг друга в капусту - а толку... Кто бы мог подумать, что мьюри просто... разучились воевать?

   Игорь фыркнул.

   - Ну, ты и загнул... Они ж на всех соседей жуть наводят - на нас тоже, кстати.

   Яромир покачал головой.

   - Наводить-то наводят, но лишь за счет техники. Как мьюри воюют? Бомбят, бомбят и ещё раз бомбят. Если нельзя бомбить - посылают дистанционно управляемых дронов. Дронов побили - фигня, сделаем и пошлем новых. А вот чтобы самим... с этим у них плоховато. Даже просто с оружием тренироваться - оно времени требует. А вокруг столько удовольствий! Лень. Даже поговорку придумали: "всегда найдется тот, кто выстрелит быстрее". А фирмы, которые автоматическое оружие производят, эту лень всячески культивируют. Мол, лучше занимать глаза, руки и ум тем, что действительно важно - зарабатыванием денег. А оружие пусть таскает андроид-телохранитель, которого мы вам продадим по сходной цене... А с другой стороны - частные охранные фирмы, их тут было море. Только не андроидов предлагали, а своих наемных мордоворотов. А богатые и рады: только бы не самим. И это несмотря на то, что тут без оружия не выжить! Тут если город не патрулировался полицией повсеместно и круглосуточно, то на улицу безоружным не выйдешь. Не бандиты убьют, так СВБ соперничающих корпораций. Да и сами власти тут такие, что хуже всяких бандитов... Поймут, что беззащитен - раздавят, как клопа. Просто так, для развлечения. Нет, когда ты старик или женщина, без телохранителя, неважно, живого или искусственного, не обойтись. Но вот когда взрослый здоровый мужик вместо бластера покупает робота-телохранителя, или, если денег не хватает, сторожевого дрона, который следит, не подобрался ли кто сзади... Тут самые крутые параноики целые сети таких дронов заводят, за всем, что вокруг происходит, следить. А сами не знают, с какого конца за бластер взяться. Выживальщики, блин... Вместо того, чтобы живую собаку завести - за бешеные деньги покупают поддельную, которая на вид совсем как настоящая - а на деле автоматическая боевая платформа, набитая всем, что только влезет - от маленьких ослепляющих лазеров до дальнобойных ракетных установок. А дальше уже цепная реакция идет - когда у соседа есть такой миниатюрный шагающий танк, с бластером на него не полезешь. Только покупать такой же. Целее будешь. Вот и пошло-поехало...

   - Но многие же мьюри личное оружие носят, - удивился Игорь. - Карманные лазеры, пистолеты, виброножи...

   - Это в основном те, у кого денег на роботов нет, - возразил Яромир. - А в массе-то мьюри привыкли, что за них дядя воевать будет. Не армия, так полиция, не полиция, так личный робот-бодигард... А сами-то пистолет в руки взять бояться, не говоря уж о том, чтобы самим под пули идти. Ты на Земле такое себе представить можешь? Вот и я не могу. А теперь полиция с армией хизнули - и что? Тут сразу войны начались. Гражданские. Буквально - между отдельными гражданами. Натравливали друг на друга своих роботов, чтобы счеты свести или там поживиться. Кто больше купил, тот и герой. А потом оказалось, что батарейки-то у роботов не бесконечные - а электричества в розетке нету, кончилось там электричество. И всё... Из танкособаки-то лазер не достанешь, да и толку-то от него, без электричества... А бандиты тут как тут. С острыми ножами и тупыми тяжёлыми дубинами. И привет. А самим объединиться - ум не доходит, привыкли, что каждый сам за себя... Мой дом - моя крепость, всё такое... Вот и мрут теперь на ровном месте - и не жалко, разве что детей только - они-то ни в чем не виноваты... Ладно, друг, - он зевнул. - Давай-ка спать.

* * *

   Утро тоже выдалось... интересное. Сначала в гости пришла Лина - и мальчишка порадовался, что земные девчонки явно подробно объяснили ей правила вежества, иначе дело запросто могло дойти до такого, что дворянам до свадьбы делать категорически не положено: Лина вела себя очень чопорно, скованно, но в конце концов прыснула, и они всё-таки целовались, а потом Лина расплакалась, вспомнив от отце, Игорь утешал её, и они целовались опять... Потом с неофициальным визитом заявился принц - с явной надеждой погреть уши. Игорь, которому уже до смерти надоело повторять одно и то же, предложил ему обратиться за помощью к действительному статскому советнику Савицкому, который, безусловно, предоставит ценному союзнику Земли всю интересующую его информацию. Охэйо скривился, словно куснул недозрелый лимон - не иначе, господин Савицкий и его вежливо, непреклонно и подробно расспрашивал о превратностях его босоногого детства - или, что вернее, об весьма интимных деталях его взаимоотношений с тезкой-сарьют - но потом начал пугать Игоря разными невероятными вещами (вроде женитьбы на своей пресловутой старшей сестре)... наконец, рассмеялся и потащил мальчишку за собой. И не куда-нибудь, а на заседание спешно учрежденного штаба Объединенных Союзных Сил, куда его пригласили в качестве консультанта по Аниу. На вопрос Игоря, в каком качестве он-то там будет находиться и что говорить, когда его начнут выводить за ухо, принц что-то такое изобразил спиной и этим ограничился...

   - ...Пока что ситуация неопределенная, - говорил адмирал Ознобишин, когда принц с Игорем вошли. - Флот джаго движется сюда на полной скорости, не атакуя пограничные колонии - это значит, что они нацелились на крупную добычу. Скорее всего, они прибудут сюда раньше нашей объединенной эскадры - а до выхода Объединенного Флота Земли остается еще две недели. Ситуация в Сторкаде и колониях Йэнно Мьюри остается до сих пор непонятной, у нас есть сведения, что столкновения распространились на всю территорию Федерации, но об их ходе у нас достоверной информации нет. Сторки также не определились с решением - неизвестно, атакуют ли они Джагган, оборона которого с отбытием основных сил джагганского флота резко ослаблена, решат ли напасть на мьюри или атакуют наш флот. В последнем случае наше положение станет... довольно неудобным. Однако, самый опасный вариант развития ситуации - это столкновение мьюри и Аниу. Поэтому, я хотел бы послушать, что нам может сказать человек, который бывал там и хорошо их знает.

   - Пока что этот вопрос не срочный, - сказал Цесаревич. - А вот столкновение с превосходящими силами мьюри волнует меня гораздо больше.

   - Мьюри, вообще говоря, разучились воевать, привыкли побеждать за счет превосходящей технологии, - сказал адмирал Ознобишин. - За ними - преимущество в точном оружии большой дальности, то есть, в лазерах. Это преимущество почти решающее - но не абсолютно. Их лазерное оружие очень эффективно против ракет - а вот против крупных кораблей, если те не подойдут совсем близко, его эффективность всё же ограничена. Наш единственный шанс - это подойти к ним близко, а это возможно лишь с помощью маскировки.

   - В части обнаружения атакующего врага у нас будет безусловное преимущество, - сказал, поднимаясь, главный тактик эскадры, контр-адмирал Кауфман. - Любой термоядерный двигатель выбрасывает плазму с начальной температурой около ста миллионов градусов. Основное ее излучение рентгеновское и потому наши рентгеновские телескопы могут не только обнаружить высокотемпературный факел, но и дать информацию о его мощности и особенностях термоядерной реакции, а по ним определить класс корабля и даже его принадлежность. Они могут обнаружить корабль с работающим двигателем за миллиард километров.

   Контр-адмирал отпил воды - равномерно, одинаковыми небольшими глотками, ровно полстакана.

   - Конечно, наши корабли снабжены антирадарным покрытием, а также покрашены в черный цвет, чтобы избежать оптического обнаружения - но самый демаскирующий их признак - это тепло, ведь реакторы военных кораблей очень мощные - и даже их отключение не решит проблемы, потому что для современных ИК-телескопов даже объект комнатной температуры остается в пространстве очень ярким. Единственым способ скрыться от них, это охладить корабль - точнее, его обшивку - до температуры космического вакуума, то есть, до минус двухсот семидесяти градусов. Конечно, тепло всё равно надо отводить, поэтому мы помещаем радиаторы в фокус отражающей тарелки, чтобы сконцентрировать сброшенное тепло в одном луче. Правда, сам этот луч рассеивается на межпланетной пыли и потому может быть обнаружен, но уже с очевидным трудом. Таким образом, я считаю, что у нас есть хороший шанс подойти к противнику на дистанцию действительного огня, если он не будет очень осторожен - что, впрочем, маловероятно, учитывая грубую тактику мьюри...

   - Если бы у вас были энтропийные ловушки... - вдруг сказал Охэйо.

   - Что? - спросил кто-то.

   Охэйо вздохнул.

   - Это большие магнитные цистерны, как для хранения антивещества, только внутри - железо с ядерно охлажденными спинами - у него теплоемкость намного больше обычного. Туда выведены радиаторы, пока массивы ловушки не прогрелись - обнаружить наши корабли невозможно. Надолго ее не хватает - но всё-таки... Единственный недостаток - это штуки тяжелые, так что у наших крейсеров нет брони, на нее просто не остается массы.... Кроме того, на них стоят голографические маскировочные системы, которые радиоволны поглощают, а свет просто пропускают насквозь...

   - Я полагаю, сударь, ваши корабли намерены сражаться рядом с нашими? - спросил Цесаревич.

   - Конечно, - Охэйо кивнул. - В любом случае, сейчас уже поздно отступать. Или мы победим вместе с вами, или...

   - В таком случае, я предложил бы поставить ваши корабли в первую линию, как более устойчивые к обнаружению, - предложил адмирал Ознобишин. - Кроме того, я предложил бы вам доверить верховное командование над вашей эскадрой мне. Я сомневаюсь, что Ваше Высочество или ваши адмиралы имеют боевой опыт, равный опыту адмиралов Земли.

   Охэйо пожал плечами.

   - Меня совсем это не радует, но это правда. Я согласен - но лишь на время... данной операции.

   - Естественно, - сказал Цесаревич. - У нас нет никаких намерений подчинять себе вашу Родину. Вы можете не поверить после всего, что мы продемонстрировали, но у нас вообще нет желания подчинять кого-либо силой.

   - Кроме того, я намерен выставить на трассах наиболее вероятного подхода противника минные поля, - сказал адмирал Ознобишин. - Мьюри давно не пользуются минами, и потому есть шанс, что они не будут ждать встречи с таким "примитивным" оружием и не будут готовы к ней. Это дополнительно увеличит наши шансы.

   Игорь знал, что космическая мина - штука, в общем, несложная: сенсорный кластер и ПКР в контейнере, которая автоматически атакует всё, что не передает правильный код. В силу ее пассивной природы, мину можно было замаскировать так, что враг обычно вообще не замечал ее вплоть до начала атаки. Конечно, если у врага есть лазеры, шанс, что ракета долетит до цели, ничтожный - но вот если он не ждет встречи и его оружие не включено... в общем, шанс есть и неплохой.

   - Тем не менее, нам пока что не хватает некоторых, критически важных технологий, - сухо сказал Цесаревич. - Вы нам не поможете? - обратился он к принцу.

   Охэйо задумался.

   - Нет, почему... Я думаю, что можно сделать... Ускорители плазмы у вас очень хорошие... а в плазме электромагнитные поля очень мощные... короче, из плазменной пушки можно сделать импульсное протонное орудие. Оно, конечно, сложно, и надо нейтрализатор пучка еще ставить - ну, параллельный ускоритель электронов - чтобы он не рассеивался, ну и чтобы он сквозь магнитные поля проходил, конечно...

   - И что нам это даст?

   - Ну как... Дальнобойности особой не обещаю - охлаждение пучка штука сложная, тут специальные лазеры нужны, а у вас с ними... понятно. Но для боя на планетарных орбитах хватит. Фича тут в том, что пучки релятивистских протонов обладают огромной проникающей способностью - через метр брони проходят свободно. А потом, - Охэйо хихикнул, - создают ливень мюонов, которые сами по себе могут пройти через много метров стали...Это каскадное излучение создает чрезвычайно высокий уровень радиации, который уничтожает все формы биологической жизни - и даже хорошо защищенную электронику. Короче говоря, мгновенно выводит корабль из строя. И силовые поля ему пофиг, что интересно... А вот у мьюри таких орудий нет. Ускоритель протонов обычный - штука громоздкая, несколько сот метров минимум. Иногда - несколько десятков километров... В корабль такое не засунешь, да и в космическую станцию не очень... Кстати, протонные орудия - как и любой излучатель энергии - можно использовать в качестве локатора, с очень высоким разрешением. Преимущество его в том, что никакой экранировки тут не существует. То есть, можно всю маскировку врага обесценить - если он к ней еще прибегнет, конечно. Я сейчас к вам наших инженеров пришлю, они сразу этим займутся...

   - Ну что ж, на этом можно и закончить, - подвел итог Цесаревич. С явным облегчением, даже не думая его скрывать. - За работу, господа!

12. Цена победы .

ЙЭННО МЬЮРИ - НАДЕЖДА.

205-й год Галактической Эры - 22-й год Первой Галактической Войны.

   Они вышли из комнаты в числе последних - Игорь не считал себя вправе лезть впереди людей с большими погонами, а принц чего-то задержался. Впрочем, почти сразу стало ясно - чего. Выйдя, Игорь было направился к себе - ему было, чем заняться - но Охэйо не слишком-то вежливо поймал его за рукав.

   - Чего тебе? - спросил мальчишка. Он уже привык обращаться к принцу по-свойски. Тот и не возражал, собственно.

   - Мы еще с Первой Галактической не закончили, - ответил Охэйо. - Ты мне фильмы показывал, помнишь? Ну, еще до того, как началось всё это... - он неопределенно повел рукой. - Нет, ты не думай, я понимаю, что времени мало, чтобы все подряд смотреть, но хотя бы главное - как вы победили. Ведь всё же против вас было...

   - Ладно, - вздохнул Игорь. Дела-делами, а сейчас и ему снова хотелось вспомнить Первую Галактическую, когда земляне - совсем как сейчас! - встали лицом к лицу с чудовищно превосходящей силой - и победили.

   На этот раз он не стал подбирать фильмы. Он просто сосредоточился, воспроизводя в памяти то, что вспоминалось ему там, где его хотели сделать лучше, не спросив его желания. И принц застыл, расширив глаза - он видел то, что вспоминал Игорь...

   - Земляне!

   Я поведу вас туда,

   где не бывали мы!

   Мы пройдем сквозь толпы

   врагов,

   как сквозь лес,

   затрещат их кости, как сухие сучья.

   И если прекратится треск,

   значит полегла в боях слава наша!

   Мы войдем в их миры,

   как пламя в камыш,

   города их вспыхнут

   другими огнями,

   их планеты навзничь

   падут перед нами!

   - Шел на площадь за рядом ряд.

   К небесам поднимались руки.

   И клялись войска.

   Был парад.

   Проносились хоругви, хоругви.

   В центре вился имперский флаг,

   черно-желто-снегово-белый,

   а на левый и правый фланг

   уносились знамена красные.

   Этот видел его, видел тот

   наше красное, красное знамя,

   красное-красное, как восход,

   потревоженный ураганами.

   До далеких звезд пронесли

   цвет восхода -

   и мы узнали,

   что закаты нездешней земли

   были цвета земного знамени!

   Всё пройдя и смерть победив,

   возвратимся мы стариками.

   Станут драками наши бои,

   реки быстрые -

   ручейками.

   Мы вернемся в свои города,

   где полдневный дремотный воздух,

   и лишь в снах к бойцам иногда

   возвратятся

   дальние звезды... (1.)

   1.Переделка стихов О.Сулейменова из поэмы "Глиняная книга".

* * *

   В чашах факелов, опоясывавших зал частой лентой, горело настоящее пламя - яркое, ало-золотое. Вокруг большого каменного стола, занимавшего весь центр зала, в креслах с высокими спинками и широкими подлокотниками, сидели около полусотни мужчин, в основном одетых в мундиры разных родов войск. В центре стола голубовато светился шар выключенного стереоэкрана; возле него высился увенчанный прямой золотой ладонью алый штандарт с золотой свастикой. Все слушали молодого широкоплечего генерал-полковника в форме Объединенного Флота, который один не сидел за столом, а стоял под одним из факелов.

   - Сейчас, после двадцати двух лет тяжелейшей войны, в которой мы одерживали победы и терпели поражения, которую вели с напряжением всех сил, на алтарь которой положили десятки миллионов молодых жизней, огромное количество крайне необходимых Земле материальных ресурсов, всю нашу веру и волю к победе, всю нашу научную мощь - так вот, сейчас мы на грани краха. Да, краха! - он повысил голос, перекрывая начавшийся легкий шум. - Всем вам известно, что несколько лет назад альянс Чужих против нас стал реальностью - они отринули свои разногласия ради победы над нами, и их мощь выросла в разы. Вы все так же знаете, что мы до сих пор отстаем технически. Если раньше нам удавалось одерживать победы сперва за счет внезапности, потом - используя старые счеты врагов между собой, то вот уже несколько лет мы более не можем на это рассчитывать - и терпим поражение за поражением. Многие из рас, которые уже были готовы нас поддержать, вновь заняли выжидательную позицию - и я не могу их винить. Чужих намного больше. Их оружие всё ещё лучше. У них достаточно решимости, чтобы вести эту войну, пусть это и решимость страха. Они хорошо с нами познакомились и понимают; если нас не остановить сейчас, то мы уничтожим их миропорядок - даже не по злой воле, а просто потому, что для нас в нем нет места. В сложившихся условиях... - он выдержал паузу. - В сложившихся условиях Военный Комитет Большого Круга Объединенной Земли, который я возглавляю волей Их Императорских Величеств Императоров Русской и Англо-Саксонской Империй, пошел на заключение перемирия... - он поднял руку, глуша уже не шум, а начавшийся яростный рев. - Не мира, а перемирия, товарищи, которое поможет нам оценить ситуацию и принять решение... Мы отброшены фактически в границы Солнечной Системы. За ее пределами в наших руках только Надежда и две Луны. Если мы отдадим Надежду - мы лишимся нефти, а с нею - пластмасс и горючего, все еще необходимого для наземной техники. Ресурсы нефти и вообще полезных ископаемых на Земле минимальны... Кроме того, на Надежде находятся миллионы беженцев, которых нам просто не на чем эвакуировать. Защищаться нам тоже нечем. Второй, Четвертый, Пятый, Шестой и Седьмой флоты уничтожены практически полностью, у нас нет никаких сведений об их остатках, мы даже не знаем, есть ли эти остатки. Первый флот имеет едва сорок процентов списочной численности. Регулярная армия находится в плачевном состоянии - мы считаем убитыми, искалеченными, попавшими в плен и пропавшими без вести до восьмидесяти процентов ее состава, мы даже не знаем точной цифры наших потерь за последние полтора года. На Сельговии собираются десантные армии Чужих. Оттуда одиннадцать дней броска до Надежды. Десантного броска, не боевого даже. Это знаем мы, и Чужие это знают тоже. В этих условиях, - голос генерал-полковника звякнул металлом,- у нас остаются два выхода. Первый выход - КАПИТУЛЯЦИЯ.

   Люди с бледными лицами повскакали с мест. При свете факелов они казались оскаленными животными, загнанными в угол, но от того лишь более опасными и разъяренными. И русские, и англосаксы, и представители автономий словно разучились говорить - они рычали и выли. Оратор вскинул руки:

   - Тише, товарищи! Тише! Мы встречались с делегацией Чужих. Условия капитуляции таковы. Мы остаемся лишь в пределах Солнечной Системы. Уничтожаем весь военный флот кроме сторожевых кораблей. Все космические перевозки для наших нужд вне пределов Солнечной Системы переходят к Чужим. Мы распускаем армию, оставляем лишь силы внутренней безопасности с легкой техникой и стрелковым оружием. Наблюдатели Чужих получают контроль над производством. И наконец... - генерал-полковник перевел дух, сжал и разжал кулаки. - Мы даем заложников. Десять миллионов заложников - по выбору Чужих, которых они разместят на своих планетах.

   Опираясь локтем и грудью на стол, белобрысый молодой швед крикнул, не вставая:

   - У меня двое маленьких сыновей и грудная дочка! Если Круг согласится... если только... я убью детей и жену своими руками, а потом покончу с собой!

   - Нас растерзают наши же люди, если узнают, что мы поставили подписи под документами, отдающими в рабство миллионы землян!

   - Они возьмут детей! Вы понимаете - ДЕТЕЙ, как бандиты Безвременья!

   Рослый англичанин в мундире генерал-майора десантников, положив на гранит стола ладони, поднялся в рост. Верхнюю часть его лица скрывала повязка. Голосом невыразительным и резким он сказал:

   - Я проклинал тот день, когда лишился глаз. Но если будет принято решение о капитуляции - я тот день благословлю, потому, что не увижу этого... Вы говорили о двух выходах. И сказали, что это первый. Каков второй?

   - Второй - это ТОТАЛЬНАЯ ВОЙНА, - генерал-полковник обвел зал взглядом, и стало совсем тихо. Англичанин медленно опустился на место. - Это значит, что придется призвать пятнадцатилетних и разрешить вступать добровольцами в армию тринадцатилетним. Надо будет разрешить вступление в действующую армию женщинам. Нам придется отменить не только отпуска, но и выходные, и праздники, снова увеличить рабочий день - уже до двенадцати часов. Мы вынуждены будем на треть сократить пайки, ввести трудовую повинность для десятилетних и вернуть на работу пенсионеров, пенсии которых придется урезать до минимума. Придется остановить практически все гражданское транспортное сообщение. Подача тепла и света снова будет сокращена, а она и так на пределе. В результате не десять миллионов окажутся в рабстве - а умрут в боях ДЕСЯТКИ МИЛЛИОНОВ. Погибнут в новых боях вдобавок к тем, кто уже погиб. Наш народ вправе просто отказаться делать все это. После двадцати лет разговоров о скорой победе предложить им ТАКОЕ... - он покачал головой и продолжал: - Мы их правители, но мы и их слуги. И мы обязаны сначала спросить людей Земли, а потом - решать самим, - он показал на экран компьютера. - По распоряжению моего коллеги из Социального Комитета вот уже два дня по месту жительства всем гражданам обоих Империй и всех автономий раздают одноразовые "сигналки" с двумя кнопками, нажатие которых фиксируется Центральным Информаторием. К этому моменту их получили практически все земляне старше тринадцати лет... - он вытер лоб рукой. - Красная кнопка - тотальная война. Зеленая - капитуляция. Товарищи, сейчас я дам сигнал, и экран начнет фиксировать ответы. Нижний правый угол - война, нижний левый - капитуляция. Прошу внимания. Я... - он склонился над столом, помедлил, выложил на его поверхность тяжелый армейский пистолет "гюрза". - Если голосование подтвердит решение о капитуляции... я не считаю себя вправе, поскольку наш курс... и прошу всех в этом случае последовать моему примеру. Я отдаю приказ о начале.

   Он коснулся основания голографического экрана, и в его углах вспыхнули первые цифры. Вокруг стола пробежало движение - на его холодную поверхность люди спокойно и решительно выкладывали оружие.

   Алые цифры в правом углу слились в кровавое сияние. В левом - медленно ползли. Постепенно - никто не сказал бы, сколько времени прошло - движение слева остановилось совсем; справа - еще продолжалось, но уже было видно десятизначное алое число - и жалкие пять зеленых цифр.

   - Голосование проведено, - тихо, но очень громко в молчании зала Большого Круга сказал генерал-полковник. Его лицо вдруг дрогнуло и исказилось, превращаясь в страшную маску - Люди Земли отказались быть рабами! Они сказали своё слово! Что скажем им мы, правители Земли? Хотите ли вы капитуляции?!?!?!

   - Нет... нет, никогда!!! - завыл зал, вскипая волной.

   - Тогда - тотальная война!!! - оратор вскинул руки, и пламя факелов заметалось огненными крыльями.

   - Да... да, война!!! - послышался рев, слитный и мощный.

   - Мы поставим на карту все! Если мы возьмем Сельговию, то запасов, накопленных Чужими для десантных армий, нам хватит на год войны - и жизни! За этот год мы восстановим и нарастим флот! Мы ударим снова и снова! Мы будем бить - пока не победим или не погибнем все до единого!!! Юрий!

   В зал чеканным шагом вошел, отсалютовав Большому Кругу, широкоплечий подросток, одетый в мундир Селенжинского Императорского Лицея. Не надо было присматриваться внимательно, чтобы заметить сходство между ним и генерал-полковником. Подросток под пристальными взглядами вновь затихших людей обогнул стол и подошел к генералу.

   - Да, отец, - его ясный голос эхом отразился от стен.

   - Товарищи, вы все знаете, что моей дочери десять, а младшему сыну - пять лет, - генерал-полковник положил ладонь на узкий витой погон лицейского мундира. - Юре четырнадцать. Сегодня мы приняли ужасное, бесчеловечное решение - и я, ответственный за него, не имею права уходить от этой ответственности. Юрий, ты сегодня же оставишь лицей и вступишь в первую же формирующуюся для десанта на Сельговию часть.

   - Да, отец, - спокойно ответил мальчик. В его взгляде, брошенном на отца, были только любовь и бесконечная вера.

   - Скорее всего, сынок, ты погибнешь. Ради Земли. Ради ее будущего. Ты понимаешь?

   - Я понимаю, отец. Я готов, - так же спокойно сказал мальчик. И посмотрел на людей вокруг стола. - Я бы только хотел просить присутствующих последовать примеру моего отца. Тех, у кого есть сыновья подходящего возраста.

* * *

   Антон Федорович Шевардин, капитан первого ранга Флота и личный адъютант Его Императорского Величества Александра IV, подходя к дверям своих комнат, распустил галстук парадной формы, втянул ароматизированный хвоей воздух - и только теперь заметил, что около входа стоит Вар-Ан-Та.

   Вождь Войны нэрионов-"предателей" был один - без свиты, даже без Тени (так называли у нэрионов личного адьютанта, как правило - младшего родственника). Каперанг Шевардин и Вар-Ан-Та дружили со времён знаменитого плана "Знания-сила", когда юнга с "Мстислава" Антон Шевардин спас пленного подростка-нэриона, сына одного из лидеров повстанцев, от мучительной смерти в руках джаго.

   - Я уже знаю о результате, - Вар-Ан-Та поднял длиннопалые изящные руки и накрест положил их на эполеты землянина, наклонил голову и опустил уши чуть в стороны. - Моя благодарность и моё преклонение, мой брат по сердцу. В случае вашей капитуляции нас ждала гибель. Да простится мне, что я говорю в первую очередь о своём народе, хотя реки крови вновь придётся пролить вам.

   Он говорил по-русски совершенно чисто, без характерного "беличьего" акцента, который некрасиво смешил землян.

   - Да. Реки крови, - устало ответил Шевардин и подумал о своих детях - десятилетнем Артёме и дочках, тройняшках-трёхлетках Оле, Снежинке и Ростиславе. У Вар-Ан-Та было двое сыновей - нэрионы чаще всего рожали парами... - Мало ли крови пролили вы, Ваат? - он назвал Вождя Войны мальчишеским именем. - Не будем считаться кровью...

   - Мне стыдно, мой брат по сердцу, - руки нэриона опустились, уши шевельнулись - вперёд-в стороны. - Когда-то мы сломались вот на таком. Нас не хватило на самый страшный шаг... который, возможно, стал бы спасением нашей чести и справедливости в Галактике. Во всяком случае - в нашем её кусочке...

   Капитан первого ранга кивнул. Он хорошо знал историю Нарайна. Нэрионам долго везло больше, чем землянам. Хотя их история тоже была полна крови и крутых лестниц вверх, с которых их раса не раз срывалась, но всё-таки на Нарайне коммунизм победил без самой страшной войны, без почти полной гибели цивилизации. Около трёхсот лет назад нэрионы вырвались в дальний космос, освоили несколько десятков планет и лун - и столкнулись с Четырьмя Расами. Хотя напрямую Чужие не угрожали Нарайну в тот момент, но их жестокость в отношении покорённых рас толкнула возмущённых нэрионов на сперва скрытую конфронтацию, а потом и открытую войну с угнетателями Галактики. Нэрионы бились отчаянно, война продолжалась одинадцать лет. Медленно теснимые, несущие большие потери, истощившие ресурсы, в конце концов они вынуждены были согласиться на мир - мир на условиях победителей. Жестоких - не жёстких даже - условиях. Гордых, отважных, веривших в справедливость и отвагу нэрионов не просто разбили - их унизили. Как ни странно, от полного порабощения побеждённых спасли враги-сторки, в ходе войны с обычной своей "романтичной прагматичностью" оценившие храбрость бойцов Нарайна. Но с тех пор нэрионы обязаны были участвовать во всех войнах Сторкада и менять свои законы по прихоти сторкадских наместников. Не смирившиеся до конца, помнившие о прекрасном, справедливом прошлом, нэрионы восприняли появление в космосе землян как шанс отомстить старым врагам даже не за поражение в войне - за издевательства и отвратительный диктат...

   - Я до сих пор помню боль, которую причиняли мне джаго, - тихо сказал Вар-Ан-Та. - И то, что готов был начать умолять их о пощаде. Ты пришёл, как герой из песни, сын Земли. Мне до сих пор снятся кошмары о том дне - но во всех них приходишь ты, и мучители тают, как дурнотный туман над пустошами... - нэрион по-человечески кивнул: - Вы победите. Я верю в это, мой брат по сердцу. И завтра мои старшие встанут в строй наших отрядов, которые пойдут в бой рядом с вами. Они горды этой честью, поверь.

* * *

   Потом я много раз думал, что, наверное, интересно было наблюдать за поведением людей, которым работники Социального Комитета раздавали те сигналки. Простые такие аппаратики, две кнопки - красная и зелёная. Нажмёшь красную - голосуешь за войну. Нажмёшь зелёную - голосуешь за... нет, я не хотел думать даже "за мир". За сдачу. Сдача - это не мир. Это позор. Это всё равно смерть, только гадкая и позорная, как... как утонуть в гавне.

   Так вот, очень по-разному вели себя люди. Кто-то брал аппаратик сразу, кто-то медлил, кто-то - брал так, словно боялся обжечься. Где-то потом собирались семьями, где-то - группы друзей, кто-то наоборот - уходил подальше от людей. В общем, все по-разному себя вели. Одинаковым было только то, что везде стало тихо. Это даже страшновато казалось - множество людей и почти полная тишина. Даже мелкие молчали, многие только испуганно цеплялись за родителей или просто за старших...

   ...А несколько человек застрелились. Я сам не видел, потом говорили. Наверное, не могли выбрать между двумя этими кнопками, и смерть оказалась третьим - самым простым - выходом...

   ...Нам сигналки раздавали в здании школы. Их раздавали всем, кому исполнилось тринадцать. Это было, мне кажется, справедливо, хотя до совершеннолетия в тринадцать ещё несколько лет. Но раз уж речь зашла о том, что нам разрешат вступать добровольцами... Я до сих пор помню, как на моей ладони лежал этот приборчик. Простенький, тупой. Я такой могу сделать за четверть часа дома. Ну, в принципе такой.

   Но... не ТАКОЙ.

   Я смотрел на приборчик, и меня стало тошнить. Очень сильно тошнить. Мы все - наша компания - задержались около школьного крыльца. Поодаль стояли десятка два ребят-нэрионов из местной колонии беженцев. Стояли, смотрели на нас молча, только ушами дёргали... смешно так. А я на них глянул и не мог больше смотреть. Снова начал пялиться на приборчик на своей ладони и вспоминать фильм, документальный, который недавно крутили, наверное, по обеим Империям... Там были куски из трофейной инструкции Чужих - как обращаться с населением захваченных территорий...

   Не успевшее эвакуироваться земное население без исключения по возрасту и полу должно быть помещено в лагеря сотделением мужчин старше 12 лет от женщин и детей, а детей старше двух лет в свою очередь от женщин. Следует твёрдо помнить и внушить всем своим подчинённым, что все без исключения земляне сколь-либо сознательного возраста опасны и являются упорными фанатиками сопротивления. К минимальной хотя бы покорности их может привести только постоянная и реальная угроза близким - желательно родным детям и жёнам. Впрочем, и это не обеспечивает стопроцентной уверенности в подчинении, поэтому контроль нельзя ослаблять ни на секунду хотя бы из чувства самосохранения.

   Не привлекать ни к каким работам даже в случае изъявления желания!

   Наличие шейного платка красного или зелёного цвета у ребёнка или подростка, означающее принадлежность к военизированным организациям - смерть!

   Вызывающее неподчинение приказам - наказание! (Не смерть, так как такое поведение часто апеллирует к смерти как избавлению от плена).

   Помните, что на территории, занятой нашими войсками, почти повсеместно, где это позволяет ландшафт, действуют с очень большой хитростью отряды бандитов как из регулярных войск землян, так и из гражданского (условно) населения. В случае уничтожения такого отряда прямо запрещается захват пленных с любыми целями кроме скоростного допроса с последующим обязательным уничтожением. Возраст, пол, физическое состояние в расчёт не берутся. Известны случаи убийств и диверсий, совершённых 5-7-летними детьми или инвалидами.

   Бежавшие ранее к землянам и схваченные теперь рабы - независимо с оружием или нет - должны немедленно уничтожаться в назидание другим.

   Бежавшие ранее к землянам и схваченные теперь рабы - независимо с оружием или нет - должны немедленно уничтожаться в назидание другим. Вот так вот. То есть, эти нэрионы умрут. Мы их всех хорошо знали, они ходили в нашу школу тоже, и их старшие воевали вместе с нашими. У нас жили не только нэрионы, просто их было больше всего... А мы, наверное, не умрём. Нас, наверное, даже не возьмут в заложники, ведь в заложники будут брать только дворянских детей. Просто, например, я никогда больше не смогу носить свой галстук.

   Я увидел вдруг, что Гэндзо роняет свою сигналку под ноги. И спросил:

   - Ты чего?

   - Да я уже нажал, - равнодушно ответил он.

   - Каку... - начал было я, но осекся. Глупый был вопрос, и Гэндзо ответил мне немного удивлённым взглядом. Потом сощурил свои и без того узкие глаза и стал куда-то смотреть - куда-то в небо.

   У Дика сигналки не было, и он ответил на наших взгляды:

   - Да я сразу нажал, как дали. Чего тянуть, ясно всё...

   Эти слова меня оглушили своей определённостью и правдивостью. Я снова посмотрел на приборчик, на свою ладонь - живую ладонь, пошевелил пальцами. Ужас, который внезапно меня охватил, был таким, что я сразу нажал красную кнопку, уронил сигналку, браво улыбнулся всем и, что-то пробормотав, что, мол, сейчас вернусь, отошёл от них.

   Я завернул за угол, и меня всё-таки вырвало. Очень-очень сильно, до желчи. Но мне стало легче, намного. Страх ушёл и уже больше не возвращался. А когда через двадцать минут стало известно, что за капитуляцию проголосовало ничтожно мало людей, настолько мало, что цифру просто не стоило брать в расчёт - то ли одиннадцать, то ли двенадцать с чем-то тысяч из едва ли не полутора миллиардов голосовавших - нас всех охватило какое-то странное возбуждение. Как будто враг уже побеждён и вообще всё на свете хорошо.

   Наверное, так чувствуют себя пьяные. Не знаю. Мы шли по улице нашего Заводстроя - снова наполнившегося шумом, даже сверх обычного - шли группой, во всю проезжую часть, шли, обнявшись за плечи - и Валька Прудкин вдруг громко, звонко запел - а мы подхватили, все сразу, не сговариваясь:

   - Кто умер рабом, тот не жил никогда.

   Кто истинно жив, никогда не умрет.

   Мы верим: Великих традиций Звезда

   На небе полуночи скоро взойдет.

   Умершим в удел достаются гробы.

   Живые наследуют солнечный Трон.

   И только живых собирает в ряды

   Полярной Звезды штурмовой легион!

   ...Сейчас, когда я стар и уже немного мне осталось в этом мире - я верю в эти строки ещё больше, чем верил тогда. Когда мы, пацаны, шли по улице маленького посёлка большой Империи, решившей НЕ СДАВАТЬСЯ - и пели. Пели так, что, клянусь, услышь эту песню наши враги - они бы закончили войну уже тогда.

   С нами не имело смысла воевать. Не воюют с теми, кого заведомо нельзя победить.

13. НЕИГРУШЕЧНЫЕ СОЛДАТИКИ .

НАДЕЖДА .

22-й год Первой Галактической Войны.

   Плац.

   Двести мальчишек стоят на плацу. Младшим тринадцать. Старшим четырнадцать.

   Сержант говорит, прохаживаясь туда-сюда:

   - Тяжело видеть, что в таком юном возрасте вы успели наделать столько глупостей. Я их перечислю, чтобы вы всё поняли. Глупость первая! - он останавливается, поворачивается лицом к строю. - Вы пошли добровольцами! Глупость вторая! Вы пошли добровольцами в наши войска! Глупость третья! Вы пошли добровольцами в наши войска и в наш лагерь! Глупость четвёртая! Вы пошли добровольцами в наши войска, в наш лагерь и мою роту! Четыре глупости - и каждая из них смертельно опасная! Ну а теперь я представлюсь! Я ваш старший инструктор сержант Крамарев!

* * *

   Столовая.

   Маленькие треугольные столики на трёх человек.

   Я никогда в жизни так не ел. Правильней сказать, я, сколько себя помню, всегда был немного голоден. Меньше, больше, но всегда. А тут огромный выбор и добавка. Лопают все. Большой зал со сводчатым потолком полон звуками, немного похожими на звуки свинарника во время кормёжки. Глаза у большинства растерянно-обалделые. Мне стыдно, я стараюсь не жрать по-свински, и это получается, хотя ощущаю, что у меня руки трясутся от жадности, словно меня могут опередить и отобрать еду. За добавкой - очередь, но женщины на раздаче дают её только один раз. Кое-кто подходит и снова, но они говорят извиняющимся голосом:

   - Больше одного раза нельзя... Ничего, ничего, отъедитесь... - а у самих блестят глаза.

   Я ем, смотрю на них и думаю, что и их дети, наверное, сейчас в армии.

   Мы едим и нас не торопят. Как позднее увидим, это исключение.

   Глаза у Дика становятся сонными. Он слегка удивлённо говорит:

   - Слушай, что со мной? Больше не хочу...

   - Просто наелся, - говорит худенький незнакомый мальчишка, сидящий с нами третьим.

   - Да? - сомневающимся голосом спрашивает Дик. - Новое ощущение...

   И мы опять едим.

* * *

   Зал учебного центра.

   - Это скиуттский боец. Взрослый скиутт имеет рост около двух метров и весит под сто килограммов. Чудовищных размеров волк, вставший на задние лапы и наделённый не очень гибким, но всё-таки разумом - вот что такое скиутт.

   Голограмма поворачивается, движется. Мы много раз видели скиуттов в стерео, но тут совсем не то. Он кажется живым. Инструктор показывает лазерной указкой:

   - Скиутты исповедуют философию планетарного боя. 50% ваших противников на земле будут именно из этой расы. Они очень сильны, один скиутт легко расправится с двумя-тремя взрослыми мужчинами. Малочувствительны к боли от природы и благодаря воспитанию. Безоглядно отважны. Минусы - они проигрывают людям в быстроте движений, это раз. Два - скиутт в силу строения организма не может сомкнуть руки на груди, ну, как бы обнять себя, понятно? В ближнем бою это и то, что люди - а вы особенно - ниже их ростом, даёт шанс поразить вот эту точку. Это двойная восьмёрочная мышца, проще говоря - "восмёрка". Если её повредить, то скиутт потеряет способность к быстрому передвижению и вы сможете его добить. Нападать лучше вдвоём на одного - один отвлекает, а второй атакует... Их любимое оружие в ближнем бою - холодное в виде вот этих перчаток с клинками. Скиутты обожают бластеры разных моделей, от, скажем так, карманных до здоровенных установок. Тому, кто попал под струю высокотемпературной плазмы, не поможет никакой доспех. Остаётся только молиться, чтобы сгореть сразу - это три или четыре секунды диких мучений, но только три или четыре. Ожоги от скользящих попаданий настолько чудовищны, что в половине случаев заканчиваются той же смертью, но по прошествии долгих часов. Однако, у скиуттских бластеров есть минус, и серьёзный. Их струя летит с небольшой скоростью. Если будете быстры и ловки - сможете увернуться даже от выстрела в упор...

* * *

   Ночь. Спальник. Шёпотом разговаривают двое.

   - Ты почему пошёл?

   - А ты?

   - Я первый спросил.

   - Ну... У меня только мама и две младших сестры. А были отец, двое дядей, старший брат... Чужие их всех убили...

   - У меня тоже...

   Тишина. Темнота. Вздох.

* * *

   Двое молодых офицеров негромко разговаривают возле умывалки. Отжимаю швабру и вижу приближающегося заспанного сержанта с полотенцем через плечо - и...

   Офицеры тоже поражены. Они застывают, только моргают глазами. Потом один спрашивает у недовольно глядящего на них - почему пройти не дают? - сержанта:

   - Вы себя в зеркало видели?

   - Нет, а что? - настораживается сержант.

   - Да нет, ничего, - говорит второй офицер и изысканно делает шаг в сторону: - Прошу...

   На лице у сержанта - роскошные усы из зубной пасты. Он входит внутрь - и через секунду из умывалки раздаётся хохот. Офицеры тоже смеются. Я улыбаюсь. Сержант выходит наружу, вытирая мокрое лицо полотенцем, и говорит:

   - Наверное, я их плохо гоняю, раз у них остаются силы на такие шуточки... Ничего, я это исправлю. Через каких-то полчаса.

   - Мальчишки, - говорит первый офицер, - чего вы хотите?

   Ему около двадцати. Вместо правой руки - протез.

* * *

   Оружие.

   Всё наше, русское. Никаких новых моделей, всё знакомо по урокам в школе. Я держу в руках тяжёлый "абакан". Барабан на 50 патрон - калибр 7,62х39, пули бронебойные. Трубка оптического прицела. Под стволом - трёхзарядный помповый двадцатимиллиметровый гранатомёт ГДП-7; гранаты с картечью, осколочные, термобарические.

   Лежат ручные гранаты. Пистолеты "гюрза". Стоят пулемёты - "печенеги" и удлинённые "абаканы" с двойными барабанами. Оружия много, самого разного.

   И мы знаем, как оно уступает оружию многих наших врагов. Иногда - всё равно что кремнёвое ружьё по сравнению с магазинной винтовкой. Но другого оружия у Земли пока нет. А значит, мы пойдём в бой с этим.

   Пойдём в бой - и победим.

* * *

   Плац.

   Три часа ночи.

   Бежим по кругу семнадцатый километр.

   Сержант кричит:

   - Бодрей! Ну! Я знаю, что вы думаете! - он качается на каблуках. - Вы сейчас думаете, как вам тяжело! Правильно думаете!

   Строй хрипит и бежит молча.

   - Но вы забыли об одной очень важной вещи! Вы не призывники! Вы добровольцы! Это огромная разница! Вы даже по нынешним правилам призыву не подлежите! Вы сами это выбрали! Любой из вас может сказать сейчас! Прямо сейчас! Вот сейчас! Сказать! Всего! Два! Слова!

   - Сержант - козёл, - сипит Дик. Строй смеётся. Бежит, хрипит и смеётся, не может не смеяться. Сержант смеётся тоже, но я как раз бегу мимо и вижу, что у него в глазах... да, у него в глазах БОЛЬ.

   - Нет, не это! - кричит он. - На месте стой! Направо! Упор лёжа принять! Р-раз!.. Сказать всего два волшебных слова! Я! У! Х! О! Ж! У! Была команда "раз!" Сказать "я ухожу!"! Тут же встать! Встать с этого засранного бетона! И уйти вон в те двери, пока остальные будут тут корячиться! И ещё год, а то и два - гулять! Спать! Есть! Пить! Начать трахаться! Делать всё то, чего скоро большинство из вас уже не смогут делать, потому что мёртвые не пьют, не спят и не трахаются! А если гуляют - то очень недолго, когда оторвёт башку! РААААЗ, я сказал!

   Перед глазами - крошки бетона. На них падает мой пот. Не каплями, а струйками. Не падает, а льётся. У Вовчика из носа течёт кровь. На бетоне пот и кровь по цвету почти одинаковы...

   - Два! - всеобщий выдох облегчения. - Может, вы думаете, что я вас испытываю на мужество, как суровый, но справедливый сержант в стерео?! Нет! НЕТ, нет, НЕТ, глупые щенки!!! Те, кто останется - они умрут! Поймите, они умрут! Почти все! Многие умрут уже в самом начале высадки, не успев даже выбраться из модулей! Уходите! Скажите эти два слова - и уходите! Год! Два года жизни! Вы не знаете, что это! РАЗ!!! За месяц всё может измениться! ВСЁ!!! Всё может решиться без вас, и никто вас ни в чём не упрекнёт, потому что в вашем возрасте нельзя требовать от человека, чтобы он пошёл и отдал то, чего не имел - ЖИЗНЬ отдал! Мальчишки! Откажитесь! ОТКАЖИТЕСЬ! - кричит он, и я вижу, приподняв лицо, что он... он ПЛАЧЕТ. - Без вас! Уходите! Без вас! Уходите! - кричит он. - Два! Раз! Два! Раз, два, раз, два, раз, два! Встать! Налево! По кругу! Бегом! Марш!

   Он бежит рядом с нами. Нога в ногу. Бежит и кричит:

   - Идиоты! Придурки малолетние! Чего вы добиваетесь?! Вы СМЕРТИ добиваетесь, да поймите же вы это!!! СМЕРТИ! ВАС! НЕ! БУ! ДЕТ!!! Умоляю, мальчишки, дурачьё - уходите! Живите!

   - Нам! Всё! Пое...ть! - вдруг звонко выкрикивает наш запевала. И мы на бегу подхватываем:

   - Будем! Молодыми! Умирать!

   - Нам! Всё! Пое...ть!

   - Будем! Молодыми! Умирать!

   Строй бежит и орёт эти строчки до гипноза, поёт страшную песню смерти, гимн смерти. Хором. Сержанта не слышно. Он бежит рядом.

   Бежит и плачет.

* * *

   Зал учебного центра.

   - Попадать в плен не рекомендую, - говорит инструктор. - В начале войны большинство рас относились к пленным достаточно гуманно, но с тех пор всё изменилось, вы знаете. Лучшие из наших врагов - скиутты - пленных просто презирают, потому что по их философии в плен может попасть только трус. Вас ждёт лагерь под куполом на какой-нибудь Луне, где вы скоро сойдёте с ума от тоски и безысходности. Джаго же, например, начнут с того, что изнасилуют вас, а потом скорее всего кастрируют, вырвут глаза и язык, отрежут уши и ещё живого бросят на съедение каким-нибудь своим крысам... В левом нагрудном кармане вашего жилета располагается вытяжное кольцо. При нужде до него можно добраться даже без рук. Оно приводит в действие направленный заряд, поставленный напротив сердца - оно и только оно, можете не опасаться случайного срабатывания от удара или сотрясения. Рывок за кольцо - и вы ничего не почувствуете, взрыв проломит рёбра и разнесёт сердце за доли секунды. Это не больно, только немного страшно, когда приходится так делать.

   Он показывает кольцо на тросике, достав его из кармашка. Тянет за него и улыбается:

   - Last chansе, - говорит он на родном языке.

* * *

   Умывалка.

   - Да правильно всё сержант тогда говорил! Просто погибнем, и всё! Вспомните, как они наши армии смели - а там НАСТОЯЩИЕ солдаты были, их по многу лет готовили! Понимаете, пропадём без пользы! Надо как-то по-другому, ну, мир на время заключать...

   - Скажи прямо, что ты струсил.

   - Я не трус! Я тоже добровольцем пошёл...

   - Ну а теперь добровольцем вали отсюда.

   - Ты мне не указывай!

   - А ну-ка дайте, я ему...

   Драка. Трое бьют одного, хотя так не бывает. Бьют беспощадно, не по-мальчишески.

   - Трусло!

   - Гадина!

   И - самое страшное:

   - ПРЕДАТЕЛЬ!

   - АААААТставить!!!

   Это сержант...

   ...Трое отжимаются на плацу под мелким дождиком. Мимо проходит избитый. Уже в гражданке. Идёт к дверям наружу. Трое не смотрят ему вслед. Для них его больше не существует.

   - Раз! Два! Раз! Два! Раз! Я сказал - РАЗ, бойцы!!!

* * *

   Танцы.

   Девчонки пришли с соседнего завода. Наши ровесницы, чуть постарше, чуть помладше. Всё наше командование куда-то пропало, мы предоставлены сами себе и это здорово.

* * *

   Мы лежим на траве. Её голова у меня на груди.

   - У меня будет ребёнок, - шепчет она. - Обязательно будет ребёнок от тебя. Я знаю.

   Ты можешь не возвращаться, просто знай, что он будет от тебя. И когда он вырастет, я расскажу, кем был его отец.

   - Кем? - спрашиваю я.

   - Героем, - просто отвечает она.

* * *

   Знамя над плацем, на котором застыли ряды солдат. И - плывёт в такт шагам почётного караула знамя погибшего на Брайте полка, ныне обрётшее новых защитников и детей. Уже не только и не столько англичан, но разве это важно?

   Знамя с надписью -

Bright's Light Riflemen

* * *

   Когда странная "запись" кончилась, Охэйо растер ладонями лицо и посмотрел на Игоря, как разбуженный. Вид у него был пришибленный. Мальчишка заметил, что за эти двое суток принц вообще здорово сдал - совсем не спал, наверное. Оно и понятно - флот мьюри-то как раз джангри и вынесли и никакой самообороной тут уже не оправдаешься - Неймур не из тех, кто прощает, а если за джангри ПРИДУТ - от них просто ничего не останется. Поспишь тут... А тут еще такое - как это бывает, когда в твой дом приходят превосходящие числом и силой враги. Не ко времени это пришлось и не к месту - ну да что теперь...

   - И как тебе? - спросил Игорь, просто потому, что надо было спросить.

   Охэйо зло посмотрел на него.

   - Ненавижу войну, тошнит... Нет, не от вас, - спешно поправился он, - а просто от всего этого... Мне Анхела рассказывала, как они воюют - просто запускают заряд, вспышка - и всё. А тут... Не оттого даже тошнит, что мы колбасу с маслом жрали и мьюри зад вылизывали, когда вы так вот сражались. Просто... вот смотришь на себя и думаешь - а я бы пошел добровольцем в тринадцать лет, зная, что, скорее всего, тупо погибну в первой же атаке, даже не поняв толком, куда стрелять? Остался бы защищать Родину - зная, что можно просто уйти в лес и там дождаться своих? И понимаешь - не-ет, кишка у тебя тонка, братец... И не только у тебя... Как надоело это всё... Слушай, а что мы тут все делаем? - спросил вдруг Охэйо, словно проснувшись. - В Первую Галактическую было понятно - к вам пришли, чтобы сделать рабами, вы кровью превозмогли всю эту мразь... Но здесь-то мы что делаем? Ведь источник-то всего тогдашнего гадства - здесь, здесь, здешние фирмы благословляли ту войну, на ней тут триллионы сделали, из кожи вон лезли, чтобы она не кончилась... Что мы тут делаем? Защищаем Вавилон галактики, планету, которую, по-хорошему, давно надо взорвать к мышам собачьим? К черту, пусть мьюри передерутся с джаго и сторками, пусть все они сдохнут и тут останется лишь пыль...

   - Ты что?! - испугался Игорь. - Нельзя так говорить...

   Охэйо посмотрел на него. Лицо у него было усталое и сонное.

   - У меня уже крыша едет от всего этого. Ладно, хватит. Я спать хочу, не могу больше...

14. ПЛАСТМАССОВЫЙ МИР: ПОСЛЕДНЯЯ АТАКА .

ЙЭННО МЬЮРИ .

205-й год Галактической Эры.

   Когда из яви сочатся сны,

   Когда меняется фаза луны,

   Я выхожу из тени стены,

   Весёлый и злой.

   Когда зеленым глаза горят,

   И зеркала источают яд,

   Я десять улиц составлю в ряд,

   Идя за тобой.

   Игорь не помнил, где он услышал эту песню. Она назойливо крутилась в голове - первый куплет словно нарочно сочинили про Охэйо... про ВТОРОГО Охэйо. Очень было похоже...

   Твоя душа в моих руках

   Замрет, как мышь в кошачьих лапах,

   Среди тумана не узнает меня.

   И ты на годы и века

   Забудешь вкус, и цвет, и запах

   Того, что есть в переплетениях дня.

   Нет, что-то во всём этом было нехорошее, тревожное. Неправильное. Уж он-то, дворянин, знал, что страшные сказки о существах, отнимающих не жизнь, а самую СУТЬ человека - далеко не всегда только СКАЗКИ. Но ведь Охэйо-сарьют не такой? Или ТАКОЙ? Что он о нем, в сущности, знает? Что он сделает с тем, кто разозлит его ОЧЕНЬ сильно?..

   Ты спишь и видишь меня во сне:

   Я для тебя лишь тень на стене.

   Сколь неразумно тебе и мне

   Не верить в силу дорог!

   Когда я умер, ты был так рад:

   Ты думал, я не вернусь назад,

   Но я побрался однажды в щель между строк

   Я взломал этот мир, как ржавый замок,

   Я никогда не любил ворожить, но иначе не мог!

   ...Интересно, можно ли в самом деле вернуться С ТОЙ СТОРОНЫ? В легендах возвращались - и для любви, и для мести - но то в легендах. А что, если (от этой мысли тревожно и сладко замирало сердце) такое вот возможно НАЯВУ? Он повидал уже достаточно чудес в своей короткой жизни. Более чем... И разве он сам - не вернулся ОТТУДА?

   Когда я в камень скатаю шерсть,

   Тогда в крови загустеет месть,

   И ты получишь дурную весть

   От ветра и птиц.

   Но ты хозяин воды и травы,

   Ты не коснёшься моей головы,

   А я взлечу в оперенье совы,

   Не видя границ.

   Тебя оставив вспоминать,

   Как ты меня сжигал и вешал:

   Дитя Анэма умирало, смеясь.

   А я вернусь к тебе сказать:

   Ты предо мной изрядно грешен,

   Так искупи хотя бы малую часть!

   Одна мысль о том, что кто-то мог сжигать и вешать ребенка, приводила Игоря в ярость. Но если ЭТОТ ребенок умирал, зная, что сможет ВЕРНУТЬСЯ - и отомстить? Дикая мысль...

   Ты спишь и видишь меня во сне:

   Я для тебя лишь тень на стене.

   Я прячусь в воздухе и в луне,

   Лечу, как тонкий листок.

   И мне нисколько тебя не жаль:

   В моей крови закипает сталь,

   В моей душе скалят зубы страсть и порок,

   А боль танцует стаей пёстрых сорок.

   Я никогда не любил воскресать, но иначе не мог!

   ...А если это ребенок развратный, порочный и - БЕССМЕРТНЫЙ? Нет, бред, бред, не бывает развратных и порочных детей - просто НЕ БЫВАЕТ. Или... всё же бывает? И их не остановит даже смерть - потому что они ВОЗВРАЩАЮТСЯ? Возвращаются - и мстят?

   Когда останемся мы вдвоём,

   В меня не верить - спасенье твоё,

   Но на два голоса мы пропоём

   Отходную тебе.

   Узнай меня по сиянью глаз,

   Ведь ты меня убивал не раз,

   Но только время вновь сводит нас

   В моей ворожбе.

   ...Можно ли убивать кого-то РАЗ ЗА РАЗОМ? Сознание начинало кипеть от этого...

   Опавших листьев карнавал,

   Улыбка шпаги так небрежна.

   Дитя Анэма не прощает обид.

   Ты в западню мою попал,

   Твоя расплата неизбежна.

   Ты знаешь это - значит, будешь убит!

   Ты спишь и видишь меня во сне:

   Я для тебя лишь тень на стене.

   Настало время выйти вовне,

   Так выходи на порог!

   Убив меня много сотен раз,

   От смерти ты не уйдёшь сейчас.

   Но ты от злобы устал и от страха продрог,

   Я тебе преподам свой последний урок.

   Я никогда не любил убивать, но иначе не мог!

   Что там было НА САМОМ ДЕЛЕ? Нет - ЧТО ТАМ БЫЛО? Неужели есть существо столь порочное - и столь бессмертное, что его пришлось убивать много сотен раз - снова... и снова... и снова... пока убийца и мститель сам не свихнулся и ЭТО не пришло за его душой и жизнью - то ли в бреду, то ли уже наяву? Игорь попытался представить СЕБЯ рыцарем, много сотен раз убивавшего ОДНУ И ТУ ЖЕ порочную тварь - и голова у него закружилась. Нет, есть же долг, Долг - но ЭТО уже слишком. Слишком...

   Я никогда не любил ворожить,

   Я никогда не любил воскресать,

   Я никогда не любил убивать,

   Я никогда не любил,

   Но иначе не мог... (1.)

   1.Песня групы "Джэм"

   Ой! Охваченный сумбуром мыслей, мальчишка не заметил, как буквально налетел на кого-то. Он поднял голову - и замер, увидев Цесаревича. Тот смотрел на него с неким ироничным любопытством - но совсем без обиды.

   - Простите меня, Ваше... - начал мальчишка и осекся. Последний куплет крутился в голове, как ёж. Существо, никогда не любившее, было откровенно жалко. Но как это можно - не любить убивать - и убивать, снова... и снова... и снова... Воображение усложливо подсунуло Охэйо-сарьют в образе бессмертного вампира - и Игорь недовольно помотал головой. Нет, свихнуться же можно от этого!

   - Что за песня? - спросил Цесаревич и мальчишка вздрогнул: похоже, что он напевал ЭТО вслух даже не замечая!

   - Так... просто... - пробормотал он, упорно глядя в пол. Признаваться Цесаревичу в том, что его одолела такая вот глупость было невероятно стыдно.

   - Нет, не просто, - Цесаревич вдруг взял его за подбородок и силой поднял голову. Пальцы у него были как стальные - и взгляд тоже. - Я вижу, что совсем не ПРОСТО. Ну-ка, спой всё - с начала и до конца.

   Это был уже приказ - и пришлось, засунув стыд подальше, спеть. Получилось неплохо даже - и Игорь вдруг испугался, что Цесаревич тоже начнет напевать эту жуть - а потом и другие, и...

   Цесаревич, однако, напевать не стал - только хмыкнул и покачал головой.

   - И что это было? - спросил мальчишка. Песня мгновенно вылетела у него из головы - должно быть, от волнения.

   - Ничего особенного, - Цесаревич мягко увлек его к стене, где стояли удобные сидения. - Всего лишь мемобомба.

   - Что?

   Цесаревич поморщился.

   - Ах да, вы же это не проходили еще... Мемобомба может быть произведением искусства - картиной, скульптурой, музыкой и даже проявлением естественной красоты - любым явлением или предметом, которое специально "настроено", чтобы вызвать экстремальное и непреодолимое чувство, взрыв эмоций, часто - страх, радость, любопытство или духовное прозрение или всё сразу, чтобы человек вышел из строя на более или менее длительное время или даже полностью изменил свое мышление... туда, куда нужно. Мемобомбы попроще могут вызывать тошноту, судороги, паралич и потерю сознания. Иногда - смерть. Даже если их создатели и не хотели этого... Ну вот - ты подцепил такую мемобомбу.

   - И что мне теперь делать? - уныло спросил Игорь.

   Цесаревич усмехнулся.

   - Ничего. Теперь ты понимаешь, что всё это написано лишь затем, чтобы вызвать сумбур в голове - и заставить думать о вещах, думать о которых не стоит. Этого достаточно.

   Игорь почесал в затылке. Теперь ему было почти смешно - почти взрослый парень, дворянин - и чуть не свихнулся из-за такой вот глупости. Обидно...

   - Кто это сделал? - спросил он глухо. Язык бы этому умельцу вырвать... или ещё что-нибудь...

   - Мьюри, - спокойно ответил Цесаревич. - У них тоже есть мастера психологической войны. К счастью, как правило, чтобы быть эффективным, мем-воздействие должно проводиться скрытно и/или очень тонко. Если человек понимает, что его ВЕДУТ - он, скорее всего, не пойдет, просто из упрямства. Конечно, чтобы создать мем-бомбу, нужно отлично знать объект атаки - культуру, психологию, язык... изучили, как видишь. Но очень часто для эффективного воздействия мем-бомбы нужно некоторое количество предварительной психологической подготовки - для тебя ей стала встреча с Охэйо, ты теперь готов поверить в любую невероятность - вот эта песня про НЕВЕРОЯТНОЕ тебя и зацепила.

   - Не в первый раз уже, - проворчал Игорь. - Со мной уже несколько раз такое было... на Земле. Когда я песни слушал или фильмы смотрел, которые сильно цепляли. Что, они тоже?..

   Цесаревич улыбнулся.

   - Нет. Не нужно путать с мем-бомбами нормальный ответ души и тела на проявление подавляющей красоты, а также повышенную восприимчивость к искусству, которая у тебя, похоже, присутствует... Мем-бомбы вызывают негативные реакции, очень часто - подсознательные. Истинные произведения искусства душу ВОЗВЫШАЮТ. Даже если это мучительно.

   - А это опасно? - спросил Игорь и тут же поправился: - я мем-бомбы имею в виду.

   - Опасно, - ответил Цесаревич. - Но - не очень. Люди, к нашему счастью - РАЗНЫЕ. И потому мем-бомба может поразить лишь очень небольшую группу единомышленников или даже отдельных людей. Для целого народа нужно множество сложных мем-бомб, что практически, конечно, неосуществимо. По крайней мере, об эффективных мем-атаках на крупные и разнообразные популяции мы не знаем. А мы знаем много.

   - А до меня такое было? - с ннтересом спросил Игорь.

   Цесаревич кивнул.

   - Несколько переданных нам мьюри клипов и мелодий на самом деле являлись мем-бомбами, а уж в довоенную эпоху, когда Империй еще не было, многие художественные произведения, включая настоящие шедевры, были преднамеренно искажены и использованы в качестве средства ведения войны. Атаки этого типа очень трудны для определения и защиты из-за обвинений в удушении свободы и творчества художников, тем более, что эмоциональные реакции, которые вызывают мем-бомбы, часто совпадают с теми, которые стремятся вызвать сами художники. Маскировка мем-бомб часто столь тонка и вредоносные мемы так эффективно скрываются внутри сознания общества, что они часто не выявлялись в течение многих лет - а иногда оставались незамеченными до тех пор, пока не возникали целые течения порочного искусства или большая часть населения вдруг не впадала в безумие. ООСЕВИК занимается и такими вопросами, но тайно - открытые расследования против художников, подозреваемых в умышленном производстве мем-оружия, станут лишь причиной многочисленных споров и обвинений со стороны организаций, объединяющий людей искусства. А вот здесь, как и в случае со многими другими смутно определимыми угрозами, мем-бомбы стали благодатной почвой для развития разного рода теорий заговора. Некоторые "теоретики искусства" здесь считали, что общество мьюри в целом может быть поражено некими, доселе неизвестными видами вредоносных мемов, которые могут распространиться гораздо шире, чем все ранее известные и даже привести к гибели здешнего человечества. Многие параноики и "артпокалиптические группы" считали, что источником такой широкомасштабной атаке будет некий артефакт невероятной новизны. Они выдвигали многочисленные протесты и предостерегали против тщательного изучения артефактов загадочного происхождения - и, в конечном счете, оказались правы, потому что знакомство с образом жизни землян в самом деле разрушило общество мьюри. И, одновременно - начало его возрождение.

   - Ничего себе... - протянул мальчишка и опомнился. - Ваше Высочество, прошу меня простить - но я спешу...

   - К Охэйо? - сразу догадался Цесаревич.

   - Ну да. Смешно просто - такая война, а он фильмов просит, как мальчишка...

   - Не смешно, - сказал Цесаревич, - если вспомнить, ПРО ЧТО эти фильмы. По мне - так в самый раз. Да ты иди, иди...

* * *

   Ругая себя за глупейшую трату времени - это же надо, почти уже взрослый дворянин едва не свихнулся из-за какой-то дурацкой песенки! - Игорь спустился в ангар. И удивленно замер.

   Командир приписанной к линкору роты космопехотинцев, капитан Волков, отбивался от добровольцев-джангри - к счастью, пока что словесно. Джангри было много, не меньше нескольких десятков. Все они чем-то походили на Охэйо: длинные черные волосы и светлая, с серебристым отливом, кожа. Лица у них были правильные и красивые, глаза - темно-зеленые, большие и внимательные. Все они, казалось, имели один возраст - лет, примерно, двадцати, в темной одежде длиной до середины икр и до локтей, богато расшитой белым, красным и золотым; узор орнамента Игорю ни о чем не говорил. На запястьях и лодыжках у всех были браслеты, словно отлитые из черного, блестящего стекла, тоже украшенного золотым узором. Такими же были и плотно прилегающие пояса. Проекторы защитного поля, догадался мальчишка.

   - ...Сражаться вместе с вами - честь для нас, - говорил один из джангри, как решил Игорь - их вожак. Это был рослый, сильный юноша с хмурым, хотя и очень красивым лицом. Его выделял черно-золотой витой шнур в гриве волос; концы шнура болтались у него за левым ухом. - За всё время существования Империи эта честь не была оказана еще никому, - он говорил на мьюрике, так как ойрин, язык Джангра, необъяснимо похожий на валлийский, тут мало кто знал - ну, пока что.

   - Честь - честью, а что вы делать умеете? - не уступал капитан. - У меня даже в рядовых нет того, кто бы меньше десяти лет служил! Они хоть меня заменить могут, если надо! А ты вот - сможешь? Да ты хоть броню пехотную надеть хоть раз пробовал? Да я таких, как ты...

   Джангри слушал его с видом мрачного упрямства - было видно, что он не отступится, и согласен даже на то, чтобы подносить патроны и оттаскивать раненых - дело, кстати, не менее важное, чем идти в атаку. А ведь это джангрийские дворяне, судя по одежде. Еще месяц назад наверняка цедили слово "землянин" через губу, с брезгливым презрением - а теперь вот поди ж ты...

   Игорь покачал головой. Наверное, это и называется - "нет отбоя от добровольцев" - хихикнув про себя, подумал он. Мало того, что мы, земляне - явно чокнутые, так это еще и заразно. Нет, это ж просто кошмар какой-то!..

   ...Челнок с "Анниты" его уже ждал - пилот посмотрел на мальчишку явно неодобрительно, но оправдываться за опоздание Игорь не стал - в конце концов, он не по делу, а, можно сказать, в гости.

   В ангаре "Анниты" его никто не встречал, и пилот - или не совсем пилот - отвел его прямо к принцу. Охэйо выглядел лучше, чем вчера - продрыхся, наверное, подумал мальчишка. Или тезка просто по щекам надавал - оно тоже замечательно действует...

   - Ну, что сегодня? - спросил он.

   - Сельговия, - ответил Игорь. - Самая страшная битва Той Войны...

   - Только... - принц вдруг дёрнул плечами, - ты мне снова фильмы показывай, ладно, как сперва? Через себя такое пропускать, как ты в прошлый раз устроил мне - страшно, - неожиданно признался он откровенно.

15. ПРЫЖОК ВОЛКА .

СЕЛЬГОВИЯ .

22-й год Первой Галактической Войны.

   Тот, кто рассчитал этот отчаянный прыжок земного флота, недаром заработал себе нервный срыв. Подобной точности вычисления, судя по всему, были сделаны вообще впервые в истории звездоплавания.

   Впрочем, это выясняли потом. А в тот момент...

   На Сельговии отметили внезапный, не по сроку, сильный прилив. Даже в реках. И снова - в тот момент никто на поверхности не мог себе и представить, что это прибыл земной флот. У тех, кто вообще думал об этом флоте, царила полнейшая убеждённость в том, что земляне просто-напросто собираются эвакуировать свою последнюю надежду - планету Надежда. Поэтому не то что наземные наблюдатели, но даже те, кто находился в космосе, ещё какое-то время тупо созерцали - на экранах приборов и визуально - возникший прямо на орбите, внутри минных полей и орбитальных фортов флот.

   То, что это флот - земной, физически никому не могло прийти в голову. Просто физически. Это предполагалось разве что в положенных на самые дальние "полки" запасных планах. Искать эти планы было уже поздно. Мысль о том, что это пришли земляне - посетила Чужих только в тот момент, когда первые корабли Альянса уже горели.

   816 боевых вымпелов и четыре тысячи истребителей Третьего Флота под командой адмирала Ставроса Навкатоса вступили в отчаянное сражение с двадцатитысячной армадой Альянса. Отчаянное - но совсем не безнадежное. Нет, будь корабли Чужих готовы к битве - землян бы просто уничтожили, брезгливо поморщившись. Вот только ГОТОВЫ Чужие не были. У кого-то на борту не было экипажей, у кого-то - не поставлены еще орудия, у кого-то - разобран реактор, да и сами корабли даже не были развернуты в боевые порядки, они просто кружили вокруг планеты бесформенными кучами. Мало кто успел просто открыть огонь. А когда ракетная волна дошла до цели... в общем, тогда было уже поздно. Корабли скучковались так густо, что, когда взрывался один, его осколки поражали соседей. Чем-то это было похоже на цепную реакцию - и так же фатально. Выстроенные в порядки "к переходу", корабли Чужих гибли сотнями...

   Десантные отряды под прикрытием восьмидесяти мониторов - почти триста тысяч бойцов-штурмовиков - брызгами кипящей стали рассыпались по системе - к базам и терминалам, к складам, платформам и Лунам врага. Реорганизованные остатки Первого флота растянулись в сферу вокруг системы - редкую, но достаточную, чтобы не выпустить никого и ничего в открытый космос.

   Не кладите все яйца в одну корзину, как говорят англичане. Чужие - положили. Они смертельно устали от этой бесконечной, нелогичной, странной и страшной войны, в которой открывшиеся новые звёзды, вместо того, чтобы стать полем для азартного грабежа, начали выплёскивать отряды безумцев, готовых биться насмерть за дикие, непонятные почти никому вещи и слова; они подготовили последний удар тщательно, вложив в него всё - и теперь были твёрдо уверены в победе.

   То, что сделали земляне, не вмещалось не только в рамки, нет, если имеешь дело с ними, то это уже привычно - не вмещалось это вообще никуда.

   Но самое важное началось чуть позже. Когда четырёхтысячный строй на живую нитку скроенных транспортов окутал планету шаром-коконом - и вниз ринулись, проламывая не успевшую опомниться оборону и уничтожая её узлы, сорок мониторов и двенадцать тысяч истребителей. А за ними - как в пылающий ад - ливнем рухнули десятки тысяч десантных контейнеров-модулей.

   Это высаживалась 16-я армия - 40 миллионов человек при поддержке десятков тысяч единиц бронетехники, самолётов и вертолётов - девять десятых живой силы, которой ещё располагала Земля. Это была армия добровольцев. И 20% армии составляли женщины, 35% - подростки младше 16 лет.

   На Сельговию словно бы опустилась, рассекая по-живому дороги, линии связи, топливопроводы, налаженные пути сообщения, а главное - рассеянные по поверхности армии врага, мощная стальная решётка.

   Вот только она была не стальной... Это были люди. Всего лишь люди...

   Это были люди.

* * *

   Вновь земляне пустили в ход свой давний и до сих пор так и не побитый козырь - чёткое планирование, когда каждый знал, что делать и в какие сроки.

   Специальные группы атаковали лагеря рабов, разбросанные в сельскохозяйственных и промышленых районах планеты. Получили оружие и командиров и встали в ряды бойцов восемьдесят тысяч пленных землян и три миллиона рабов разных рас; сто сорок тысяч земных женщин, маленьких детей и стариков, почти два миллиона разумных других рас были освобождены и выведены в безопасные зоны планеты.

   Через две недели после начала боёв практически в один день закончились две битвы, шедшие соответственно с пятого и второго дня высадки - сражения у хребта Варха-хрис и на полуострове Коррмай, в которых земляне потеряли треть личного состава десанта и почти половину техники. Но то, что осталось от полевых и десантных армий Чужих - собранных для броска на Землю ста тридцати миллионов бойцов и орд техники... в общем - не осталось почти ничего. Действуя на опережение, не жалея техники и людей, то выбрасывая петли окружений, то ощетиниваясь рассекающими оборону клиньями атак, то выстраивая мгновенную несокрушимую стену обороны, которая тут же снова оскаливалась контратаками, рвавшими в отчаяньи атаковавшего врага в клочья - земляне избивали Чужих сотнями тысяч, как будто вернулись первые пять лет войны. Невозможно было поверить, что в бой большей частью идут почти не подготовленные мальчишки и женщины. Чужие были разгромлены в пыль, им не помогли ни новейшая техника, - парки которой большей частью были захвачены десантными отрядами, кстати, ни свирепость, ни тройное численное превосходство... Те из Чужих, кому повезло уцелеть или не участвовать в битвах, - сторки и скиутты, в основном - поспешно откатывались на север - в район мощнейшего "восьмиугольника крепостей", защищавших колоссальные склады снаряжения, продуктов, боеприпасов.... Отсидеться там - было последней их надеждой. Нет, что помощи не будет - понимали все, потому что ни флота, ни подготовленной живой силы у Альянса почти не оставалось. Но у Чужих было то, чего не было у землян - были ресурсы. А крепости могли позволить обескровить землян в атаках на них - а там... кто знает, как всё обернётся? Время - время снова решало всё.

   Это понимали и земляне. Поэтому 16-я не остановилась. Ни на час. На "восьмиугольник" со всех сторон хлынул обезумевший, освирепелый, уже не знающий ни страха, ни даже просто самосохранения человеческий прибой...

   ...От Третьего Флота осталось семнадцать вымпелов. Но особых усилий от них и не требовалось - сколь-либо организованной силы в космосе у Чужих уже не оставалось, кто не сдался и не погиб в схватках с Первым Флотом при попытке прорваться - просто-напросто прятался, где мог, и не помышляя о вступлении в бой.

   Но на планете ещё ничего не было решено.

* * *

   Меня разбудил чувствительный удар по шлему. Пожалуй даже слишком чувствительный, но я только благодарно выдохнул - мне снова снилось, как сбоку от нас взрывается и рушится вниз огненными россыпями соседний транспорт. Я уже две недели - с начала операции - не мог отделаться от этого сна, он мне снился почти каждую ночь, даром что наша батальонная группа в боях пока не участвовала.

   Да, вот... повезло. Я иногда думал, что повезло, когда видел, как грузят раненых или когда мы проходили по местам боёв. Но чаще злился - сражение за Сельговию идёт уже почти полмесяца, а мы тащимся в резерве. По-моему, то же самое ощущали все ребята и девчонки. Девчонок у нас всё-таки было не очень много, но - были.

   А тот сон не отпускал. Это было на орбите, когда мы грузились в ящики модулей, все спешили, орали, толкались, хотя было ясно заранее, кому и куда идти - и вдруг висевший невдалеке от нас транспорт окутался пламенем. Весь. И стал разваливаться. Стало тихо, потом кто-то тонко крикнул: "Мама!!!" - и я увидел человеческие фигурки, тут и там выпадающие из медленно идущей вниз огненной руины. Их было много-много. Сотни...

   Потом меня втолкнули в модуль. Просто пинком втолкнули. А ещё через минуту мы уже падали вниз, я держался за стропы, стиснув зубы и старался не закрывать глаза - они закрывались сами собой. И всё-таки не выдержал - закрыл. А когда открыл - то над опускающимся пандусом алела чудовищная жаркая звезда - здешнее солнце, Уррках - и внутрь дул горячий ветер от каких-то всё ещё потихоньку рушившихся развалин...

   Мы подошли к крепости Эрнорх. Вернее, к тому, что от нее осталось. Здесь скиутты сопротивлялись так удачно, что их внешние форты пришлось уничтожить ударом с орбиты. Сейчас врагов - и ничего живого - здесь уже не было, пожары успели отгореть и ветер очистил небосвод от кромешного дыма. Устроить засаду в выжженой пустоши было невозможно, да и некому, так что нас высадили здесь.

   Выбравшись из модуля, я по щиколотку провалился в серый летучий пепел. Инстинктивно отряхнул ноги, одновременно осматриваясь. Вокруг лежала тускло-серая, ровная, как стол, пустыня, - она тянулась во все стороны, насколько хватал глаз, лишьна западе виднелись крутые бока далекого горного кряжа, облитые кровавым светом низко стоящего солнца. Покров плотных коричневых туч, изрезанных йодисто-бурыми разводами, нависал над землей, словно потолок огромной душной комнаты. Сама равнина была совершенно безжизненной и гладкой до удивления. На юге, куда нам было надо, где-то, бесконечно далеко, земля и тучи сплавлялись в темной рыжеватой мгле. На ее фоне застыла наклонная, нелепо растянутая колонна пылевого смерча. Она соединяла землю и тучи, окруженная словно бы недоразвитыми отростками. Пейзаж был странный и чуждый, словно на другой планете. Впрочем, почему "словно"? Это другая планета и есть...

   Вдруг пришло ощущение чужого пристального взгляда, столь острое и реальное, что я невольно попятился. На многие десятки километров вокруг не осталось ни единой живой души, но ощущение взгляда не исчезло, усиливалось и, наконец, стало непереносимым. Другие ощущали то же самое. Только нам было на это плевать. Пусть Чужие смотрят - раз больше ничего не могут...

   ...Нам потом сказали, что потери при высадке были минимальны. Удивительно малы, настолько хорошо отработали мониторы и истребители и настолько неожиданным было наше появление. Всего четыре транспорта на орбите и около сотни модулей. Погибло около сорока тысяч человек. При расчётах твёрдо предполагали вчетверо большие потери...

   - Всё, сейчас пойдём, - сказал Прут. Мы, казалось, так давно называли друг друга только по позывным даже в обычной жизни, что имена стали стираться. Я повозился на сиденье и, вывернув шею, посмотрел вперёд.

   Впереди горело. Всё горело, от земли до неба. Это что - туда надо идти? Хотя... чего я ожидал?

   Мы стояли в улице - как раз там, где она переставала быть улицей и превращалась в нагромождения мусора и металла. Дальше начинались подходы к одной из крепостей Восьмиугольника. Их уже прогрызли наши. Чего это стоило - от нас никто не скрывал: из пяти тысяч человек 75-й бригады, шедшей впереди нас, в строю не осталось НИКОГО. Их даже не успели отвести и заменить - санрота лишь собрала около пятисот раненых и отправила в тыл. Остальные погибли, и зачастую даже останки найти было невозможно. От людей оставались только строчки в штабных списках. Шедшая перед 75-й 4-я бригада нэрионов за три дня до этого точно так же перестала существовать почти полностью. От прикрывавших 75-ю и 4-ю бригады 14-го штурмового авиаполка и 247-го полка штурмовых вертолётов осталось соответственно 2 и 5 машин - из 45 и 40...

   Сейчас нас готовились прикрывать 57-й и 212-й полки. Пока ещё полного состава. Как и мы.

   Вот так вот. Знаете, как в песне...

   Крутые дяди говорят: "Твои потуги смешны. Куда годна твоя дурацкая рать?!

   Подумай сам: коснётся дело настоящей войны - они же строя не сумеют держать!"

   Ты серый снег смахнёшь с лица - ты улыбнёшься легко - ты скажешь: "Верно. Но имейте в виду:

   Где ваши штатные герои не покинут окоп - мои мальчишки не сгибаясь пройдут..." (1.)

   1.Стихи Олега Медведева.

   Наш "Легионер" (1.) с открытыми люками и дверями стоял в общей цепи. Но сцепка уже была разорвана - нам предстояло наступать пёхом, моя группа - впереди, группа Танто - позади машины. Все мы - двенадцать человек, вступившие в армию на Надежде - были тут.

   1.БМП земных армий второй половины Первой Галактической войны. Представляло собой двухзвенную гусеничную машину. Первое звено несло 175-мм штурмовое орудие, два трёхствольных 12,7-миллиметровых пулемёта-ротора и два шестнадцатиствольных блока активной защиты; имело экипаж из четырёх человек. Второе звено транспортировало (в том числе при необходимости в автономном режиме) восемь человек десанта - две боевых группы - и имело амбразуры для стрельбы из личного оружия и один шестнадцатиствольный блок активной защиты.

Экипаж штурмового звена:

   Рядовой Эдвард "Артур" Фарвелл, прикрывающий пулемётчик-раз, 14 лет.

   Сержант Дик "Болт" Толливер, прикрывающий пулемётчик-два, 14 лет.

   Капрал Димка "Брат" Симонов, стрелок-три, 13 лет.

   Рядовой Олег "Казак" Разин, стрелок-четыре, 13 лет

Первая огневая группа:

   Сержант Максим "Вал" Валохин, стрелок-раз, 14 лет.

   Рядовой Джок "Джей" Льюис, штурмовой пулемётчик-два, 13 лет.

   Капрал Юрка "Прут" Курзанов, снайпер-раз, 13 лет.

   Рядовой Игорь "Сирин" Симонов, гранатомётчик-раз, 14 лет.

Вторая огневая группа:

   Сержант Гэндзо "Танто" Такеши, стрелок-два, 14 лет.

   Рядовой Майкл "Файр" Брэнсон, штурмовой пулемётчик-раз, 14 лет.

   Капрал Валька "Валёк" Прудкин, снайпер-два, 13 лет.

   Рядовой Тома "Мессер" Фильхе, гранатомётчик-два, 14 лет.

   Надо сказать, экипировали нас очень неплохо. Снаряжение и оружие, может быть, не имели того суперэстетичного вида, который придают им, если есть время, на самом-то деле, со многими вещами можно не возиться (например, какая разница, покрашен корпус ручной гранаты в приятный неброский зелёный цвет, или так и остался "природного" серо-пластмассового оттенка?) - но были выполнены качественно, давно подогнаны нами каждым для себя и по себе и многократно опробованы. Ни личных вещей, ни продуктов (если исключить полуторалитровую фляжку с водой и плитки концентрата - паёк на трое суток) у нас не было - только боеприпасы и снова боеприпасы. Я нёс четыре полных пятидесятизарядных барабана к "абакану" (пятый был примкнут), ещё две сотни патрон в пачках, двадцать 20-миллиметровых гранат к трёхзарядному подствольнику-"помпе" (не считая уже заряженных), шесть ручных гранат, две реактивных гранаты "овод", два подрывных заряда, тесак-"гладиус", "гюрзу" и три запасных обоймы к ней... Да ещё три гранаты к гранатомёту Сирина. На каждом - шлем с забралом, гарнитурой связи и прицелом-ЭВМ, жилет с грудным вкладышем из керамики, прочным воротом, оберегающим шею, наплечниками и фартуком, брассарды, наколенники, поножи, перчатки... В общем, выглядели мы, наверное, на самом деле грозно.

   Позади нас появилось три "вулкана" (1.) Машины, размалывая в окончательную пыль развалины, расползлись в ряд, синхронно задрали стволы - и мы порадовались, что на нас шлемы. Каждые пятнадцать секунд вперёд уносились шесть восьмидесятикилограммовых фугасов - содрогалась земля. Орудия проводили расчистку именно для нас, и при виде этого, если честно, прибавлялось уверенности.

   1.Самоходное универсальное орудие земных армий второй половины Первой Галактической войны. Вооружалось двумя 203-мм орудиями, 15-мм пулемётом, двумя восьмиствольными блоками активной защиты и штурмовым БПЛА на специальной рампе. Имело экипаж из 5 человек.

   - Поскорей бы, - Джей устроил удобней "печенег". Лентами он запасся так, что, на мой взгляд, вообще не должен был и с места сдвинуться. За спиной торчал запасной ствол. Его голос в связи стал тихим и чуточку шелестящим: - Вал... Максим, если меня...

   - Молчи, - оборвал я. - Никого не убьют, понял?

   - Понял, - ответил он на моё тупое враньё.

   За вчерашний день на нашем участке убили четыре с половиной тысячи людей и чуть меньше нэрионов. Они сделали своё дело - закрепились у самых фортов. Тех, по которым сейчас бьют "вулканы" и, наверное, авиация, просто в этом аду не понятно и не слышно даже то, что делается уже в ста метрах от нас... Из каждых десяти погибли девять. То есть, в нашем отделении к вечеру сегодняшнего дня уцелеет кто-то один. Ну или двое.

   Нет, думать не надо. Нельзя думать про это.

   - Поскорей бы... - вырвалось теперь уже у меня.

   Никто не ответил.

   Девять шансов из десяти, что меня сегодня убьют.

   Я представил себе, что стоит за этими словами - и меня полностью, без остатка, затопил страх. Страх такой силы, что я перестал ощущать тело. Была колышущаяся темнота и маленькая искорка, которая вот-вот погаснет - я. Я?! Я!!! Я не хочу! Я не хочу! Я не стану! Зачем я здесь?! Я мог ещё год! Я год ещё мог!!! Ещё год жить! Вечность! Год!

   Я!

   НЕ!!

   ХОЧУ!!!

   Дайте мне жиииить!!!

   Говорят, что подростки не представляют своей смерти. Так вот - это враньё. Я видел себя - лежащим в оплавленных развалинах, с развороченным черепом. В разбрызганном мозге копошились местные жучки. И это - ВСЁ?! И больше - НИЧЕГО?!

   ЗА-ЧЕМ?! Зачем всё это?! Империя?! Но меня не будет! Победа?! Я не увижу её! Родные, близкие?! А почему они должны умереть?! Мы не дворяне. Нас не тронут. Мы бы жили, как жили. Враньё. Ложь. Всё враньё, кроме того, что я сейчас должен будут встать и упасть лицом в горячую пыль. Мама!!! Я не хочу умирать!!! Враньё, всё враньё, никакого героизма, ничего нет - только моя смерть, сразу за этой вот линией развалин...

   В ушах бурлила, клокотала кровь. Казалось, что сейчас она польётся из глаз, из носа, из ушей... она и польётся, в меня попадёт - и я...

   ...Где-то в кровавом тумане прошёл наш комвзвода - лейтенант Марьянов. Он был старше нас на четыре года. Дворянин. Не потому, что офицер, и офицер не потому, что дворянин. Просто дворянин, и всё. Он встал чуть сбоку от нас, на стыке нашего и соседнего отделения, перекинул на грудь, поперёк неё, "абакан", положил на него руки и стал смотреть в небо. Как Танто когда-то - когда нажал кнопку сигналки...

   Сейчас отползти. Просто отползти в развалины. Спрятаться. Бросить всё оружие. Затаиться. Меня нет. Я та искорка, которая не хочет гаснуть. Меня слишком мало...

   "Летящий" сгорел в бою. Отец погиб. Я это уже знал. Мне сообщили на второй день высадки. Ему не будет стыдно, он мёртв... или...

   ...потом? Что потом? Наша победа? Я представил себе победу - просто слово, ПОБЕДА, огромное, сияющее - и на его фоне я на четвереньках выползал из развалин. Безоружный, весь в пыли, в крошке, трясущийся. Мерзкий до такой степени, что... Поражение? Ну и что? Меня точно такого же выволокут из развалин враги. И будут смеяться. Или просто презирать, если смеяться не умеют. Или даже этого не сделают - прикончат, и всё.

   Неужели я трус до такой степени, что не могу даже представить ничего больше своей жизни?

   Эта мысль была неожиданно спокойной и отчётливой. Если и правда самое главное для каждого - его жизнь... ну если это так и есть на самом деле... то значит, что я, что мой отец, что все-все-все жили неправильно. И он мне неправду говорил тогда...

   Про плен...

   ...Страшным был плен вообще. Любой. Те нормы, которые тщательно, иногда даже показушно, соблюдались в начале войны, были давно сметены двойным валом озверения. Сперва Чужие, перепуганные победами землян и разъярённые их непреклонным сопротивлением, стали отыгрываться на пленных. А через какое-то время и земляне, осатаневшие от того, в каком виде находили своих товарищей (и не только солдат, нет, если бы - женщин и детей...), практически догнали врага в жестокости.

   Правда - всё-таки лишь по отношению к пленным бойцам, да и то не всегда. И среди врагов далеко не все щеголяли жестокостью - многие тоже старались сберечь хотя бы остатки воинских кодексов, а кое-кто - скиутты, например - словно бы в укор даже нашим по-прежнему не поднимали рук на беззащитных. Да и мы, земляне, не раз удерживали своих союзников-перебежчиков от сведения древних и в общем-то справедливых счётов с Четырьмя Расами.

   Трусы же, вроде джаго, свирепствовали безумно. Они были жестоки к пленным и в начале-то войны, а уж теперь... Землян, попадавших к ним в руки, ждала неизбежная и кошмарная гибель - или наполненное изощрённым садизмом рабство, заставлявшее желать этой гибели. Было немало случаев, когда, чтобы не попасть к джаго, с собой кончали любыми доступными способами дети четырёх-пяти лет; даже их, не понимающих ещё, что такое смерть и жизнь, война научила, что нет страшнее плена у джаго.

   И всё-таки попасть к дайрисам было страшнее. С самого начала войны.

   Дайрисы просто не понимали слова "пленный". Мощнейшие менталисты, они ломали психосопротивление даже у земных дворян, превращая людей в протоплазму. Вивисекции и экспериментальный забой детей, кошмарные опыты с новыми видами оружия - всё это дайрисы делали совершенно спокойно и естественно. И их даже не в чем было обвинить!!! Если джаго понимали, что делают зло и делали его с наслаждением трусов - дайрисы с их точки зрения всего лишь изучали врага... Те, кто вырвался их из плена, как правило, были практически безумны и далеко не всех удавалось вернуть к нормальной жизни. Кому же повезло вернуться здоровыми психически - рассказывали вещи настолько ужасные, что им первоначально не верили. Не верили - пока не захватили один из исследовательских центров дайрисов. В нескольких залах как раз шла работа, и отец говорил, что никогда не забудет, как снимал с какого-то подобия стола не перестающего кричать мальчика лет десяти - вскрытого накрест, практически выпотрошенного, но - живого; питательный раствор, тут же вводимый в кровь, не давал ни умереть, ни хотя бы потерять сознание. А существа, перемещавшиеся вокруг того стола, даже не понимали ПРИЧИНЫ его криков, в которых только иногда ещё прорывалось сознательное и членораздельное: "Дяденьки, дяденьки, не надо!" - хотя какие там "дяденьки"...

   Они не мучили. Нет. Они изучали.

   Спасти ребёнка удалось чудом. Его - удалось. И ещё много кого. Много. А других...

   Отец вспоминал, не скрывая от меня, как они, спеша, отталкивая друг друга, поливали струями огня захваченных дайрисов. Не понимающих даже, что они - пленные... Кем были для них земляне? Чудищами? Кошмаром? Стихией?

   Их не получалось даже ненавидеть... Но уничтожать - уничтожать их было надо. Надо, как надо строить плотину от разлива реки, как надо стрелять в скопившийся на склонах гор снег. Чтобы не умирали люди.

Дайрисы

   Дайрисы - полностью негуманоидная кремнийорганическая форма жизни, происхождение которой до сих пор неизвестно: ряд ученых считает их всего лишь потомками биомашин Рейнджеров, однако точно это до сих пор не установлено.

   Внешне дайрисы представляют собой полупрозрачные, радужно светящиеся сферы высотой по грудь среднему человеку, но несколько шире. Они состоят из упругого, похожего на резину материала, снабженного 20-30 гибкими отростками длиной до метра. Часть их несет различные органы чувств, другие являются аналогами рук или ног гуманоидов. Дайрисы способны очень быстро двигаться по почти любой поверхности, их естественное вооружение включает несколько когтей, обладающих режущими свойствами виброножа. Также они способны атаковать жертву мощным электрическим зарядом, вызывающим немедленную смерть.

   Относительно разумности дайрисов существуют различные теории. Большинство ученых считает, что этот разумный вид не имеет индивидуального сознания, и каждый отдельный дайрис представляет собой лишь клеточку единого разумного сверхорганизма - но объединяет ли он всю расу или таких сверхорганизмов много - неизвестно.

   Раса дайрисов высоко развита технически, кроме того, они способны жить при температуре плюс/минут 100 градусов, в ядовитой или разреженной атмосфере. Они чрезвычайно многочисленны (их общая численность оценочно достигает ста миллиардов), но большую часть их империи составляют безжизненные Луны. Она занимает обширную территорию и простирается вплоть до Верхнего Края, имея форму своеобразного конуса, "основание" которого находится у Медленной Зоны, а верх простирается на неизвестную пока высоту.

   Дайрисы известны своим непредсказуемым и часто агрессивным поведением, отчего большинство рас Местной Зоны избегают общения с ними. После смерти тела дайрисов приобретают кристаллическую структуру и игру света, схожую с алмазной. Многие недобросовестные торговцы продают тела умерших или умерщвленных дайрисов как произведения искусства, однако наличие их почти всегда провоцирует дайрисов на нападение.

   Выдержка из электронного издания

   "Расы Местной Зоны.

   Справочник для учебных заведений не-людей."

   Издание 200 г. Галактической Эры.

   Луна. Русская Империя. Звёздный Порт.

   ...Пусть жизнь самое важное. Пусть. Вот я и буду защищать жизнь. Жизнь мамы, жизнь сестричек, жизнь той девчонки, которая стала моей в ночь перед отлётом. Чтобы никогда к ним не пришли эти твари. И чтобы мне не пришлось прятаться от вопросов - где был ты, когда?..

   Пусть ни за что другое. Мне и этого хватит, чтобы...

   ...Красная ракета взлетела откуда-то сзади, описала дугу и повисла, резко однотонно воя, над нашими позициями. Видная и слышная со всех сторон...

   - УРРРРРАААААА!!!

   ...Самыми смешным и диким было то, что мы - я имею в виду всю нашу роту - ворвались в укрепления на назначенном нам участке без потерь.

   Я даже не понял, как это произошло. Мы бежали впереди непрерывно стреляющей поверх наших голов сразу из обеих роторов машины, потом я вскарабкался на какой-то вал - из горячего щебня, дымящегося мусора и угловатых глыб - и увидел лужу слизи, какие-то блёстки и три угловато сломаных в шарнирах ноги - всё, что осталось от нэйкельского шагателя-биомеха. В него, судя по всему, прямиком угодил НУРС с вертолёта. И сообразил, что мы уже на вражеских позициях, более того - в укреплениях.

   Наши, возбуждённые атакой и обрадованные её простотой, тут же рассыпались вокруг. Огневая подготовка так отделала линию обороны врага, что зачастую невозможно было понять, что перед тобой - останки Чужого или просто мусор. Не получалось даже пугаться или брезгливо отворачиваться - всё было слишком неожиданно, всего было слишком много...

   - Урааа!!! - неслось откуда-то сбоку уже не яростно, а ликующе. Я посмотрел туда - над развалинами там рвался и бился алый флаг. Техника и люди переваливали через руины волнами, над ними вились стаями БПЛА, чуть выше курсировали вертолёты - а я их и не замечал, и не слышал... Офицеры карабкались дальше на вал, залегали на нём, широко разбросав ноги; наш комбат сидел перед развёрнутым экраном полевой связи.

   - Прошли, что ли?! - крикнул мне, высовываясь из люка "легионера", Брат. Я пожал плечами - я сам не понимал, что к чему. Кроме того, что жив - и от этой мысли меня постепенно заполняла дикая, неконтролируемая и глупая радость. Не знаю, что я отколол бы от этого чувства, если бы случайно не обратил внимание на группу наших, столпившихся над вполне целым (если не считать обугленной, вывернутой дыры в груди) телом сторка-офицера. Судя по некоторым останкам, тут в числе прочих держали оборону джанеты, а этот, конечно, командовал...И почти уцелел. По крайней мере - опознаваем...

   Я подошёл ближе. Судя по наплечникам - и учитывая то, чему нас учили - сторк был офицером, причём не из младших. Кто-то уже стащил с него шлем; одна из девчонок, присев, вдруг стала вытирать кровь, которая натекла на лицо из носа и рта убитого. Это было нелепо и смешно, но никто ничего не говорил. Ещё кто-то пытался реанимировать офицерский планшет убитого. А я, нагнувшись, взял пистолет убитого сторка - другого оружия у него не было, а эту модель нам не объясняли. Здоровенный, крупнокалиберный, как наш земной "Кольт", с тонкой трубочкой лазерного прицела. Интереса ради поводил ярким зайчиком по развалинам, поцелился... А прицел-то не простой, а с дальномером - не только указывает точку попадания, но еще и делает автоматические поправки с учетом дальности. Не промахнёшься.

   Стрелять из чужого оружия я не стал, просто разрядил и вытащил обойму. Патроны были тоже вроде кольтовских - толстые, но со светлыми, явно не металлическими пулями.

   - Пластик, - сказал я, - фигня. И зачем?

   - Дай-ка сюда, - Артур ловко выщелкнул из обоймы один патрон. - Ого, тяжелый... - грязными пальцами, как клещами, он ухватил пулю, расшатал, выдернул из гильзы. Подкинул на ладони, хмыкнул.

   - И что? - спросил я.

   - А то, - Артур резко сжал пулю. Пластик хрустнул, на землю посыпался темно-серый металлический порошок. - Вольфрамовая пыль. Гадость. А тут еще и капсюль есть, - он повернул ко мне донце пули. В самом деле, там был капсюль - как у нас, в пристрелочных. - Я такие видел уже. Они даже броню весом проламывают. А сразу под кожей разрываются - и каждая пылинка рвет тело, как снаряд. Видел я, что тогда бывает... Снаружи тело целое - а внутри ничего нет. Превратилось в жижу и вытекло. Гуманное оружие - раненых не остается... Гады...

   Я бросил пистолет рядом с трупом, повернулся и полез на вал - ближе к нашему лейтенанту. Пригнулся, лёг рядом на горячий щебень.

   Дальше, за воронками и грудами земли на узком участке поля, начиналась высокая скальная гряда, прорезанная порталом здоровенного туннеля. Портал запирали толстенные стальные ворота, а по обе их стороны стояли угловатые мощные башни, исклеванный нашей артиллерией, но не разбитые полностью. И вокруг них и на скалах за ними было движение. Неуловимое, деловитое и многочисленное.

   - Там они, - сказал Марьянов, в мою сторону так и не посмотревший. - Сейчас ещё раз шарахнем и пойдём брать. Там, за этой грядой, уже сама территория крепости начинается.

   На левом фланге загудел рожок, ему откликнулся правый фланг, комбат - уже закончивший связь - откликнулся в центре. Это был сигнал готовности к атаке, и вскоре на валу и его склоне собрались все. Над нами, резко снижаясь, устремились вперёд вертолёты, а потом пролетели первые снаряды - туда, к гряде, сметая с ее склонов всё, вплоть до мха.

   Сигналом к началу штурма стал взрыв - наши рванули трофейную цистерну с горючим, чтобы создать атакующим защитную завесу. В небо взметнулось клубящееся облако пламени, потом крепость затянули тучи черного дыма. Оттуда тотчас раздались резкие удары плазменных пушек, но их почти перекрыл согласный рев множества атакующих людей.

   - Вперёд, вперёд! - прокричал в наушниках Марьянов. - Взвод, вперёд!

   В команде не было нужды, в общем-то. В меня словно вселился бес, и я немного опомнился только когда понял, что вокруг бегут вперёд сотни таких же, как я, в камуфляжных доспехах. Мы атаковали.

   Я отклонился влево, стараясь держаться границы дымного облака, пронизанного сизыми сполохами разрядов и страшными воплями, - несмотря на дымовую завесу, далеко не все выстрелы плазменных пушек шли мимо цели.

   - Сирин, рядом дер... - окликнул я своего гранатомётчика, бежавшего рядом, но Игорь вдруг молча отлетел назад, окутавшись облаком алых брызг, и "легионер" переехал его. Тот самый, наш "легионер", который вёл его младший брат... - Ааааайааа!!! - бессмыслено закричал я - и налетел прямо на проволоку, почти невидимую в этой дымной мгле. Она упруго спружинила и бросила меня назад, сбив с ног. Я - и словно бы не я - швырнул под проволоку заряд, рванул, падая наземь, чеку - рявкнуло, проволока завитками полетела в стороны, и я, вскочив, бросился прямо вперёд, в огромные черные клубы. К счастью, дым поднимался вверх, и хотя бы земля под ногами была видна. Повсюду вокруг кричали, вопили, стонали, трещали выстрелы. Несколько раз я спотыкался о дымящиеся, обугленные тела. Некоторые из них еще шевелились, но я старался просто не замечать этого. Однажды меня тоже опрокинул разрыв белого пламени, я покатился по перепаханной земле, но тут же вскочил и побежал дальше, стреля перед собой - это было какое-то исступление, я поступал, как все эти вопящие в едком дыму люди вокруг.

   Вокруг то и дело сверкали плазменные трассы - но лишь споткнувшись о незнакомого парня, старавшегося закрыть огромную обугленую дыру в животе, я понял, что всё снова совершенно всерьез...

   ...Башня показалась неожиданно. Я едва не налетел на ее серую, несокрушимую стену, уходящую высоко в дымный полумрак. Здесь, в мертвой зоне, я остановился, чтобы перевести дух. Амбразуры нижнего яруса находились почти на уровне земли - прямоугольные окна, низкие и длинные, прорезанные в двухметровой бетонной стене. Прорези были такими, чтобы просунуть ствол с ночным прицелом, но не больше.

   Подбежавший парень сунул заряд прямо в щель, из которой как раз показался тупой торец бластера. Внутри глухо грохнуло - и вместе с дымом из амбразур вырвались вопли раненых и брань уцелевших. Откуда-то слева выдвинулся "легионер" - наш?.. нет... - и вдруг подлетел на несколько метров, кувыркнулся, врезался юлой прямо в бегущих следом наших, разбрызгивая вокруг алое крошево. Ко мне подскочил откуда-то из дымовых клубов Файр, но ничего сказать не успел - что-то яркое и явно горячее перерезало его пополам в районе живота. Верхняя часть тела - руки не выпускали пулемёт - отлетела куда-то в сторону...

   Я понял, что ору. Я орал всё это время. И не мог перестать. Это было уже не "ура!", а какой-то вой-рёв, жуткий и совершено безумный.

   Задняя дверь правой башни была массивной стальной плитой. Ее вынесли кумулятивными снарядами почти в упор; неширокий проем в толще бетонной стены был оплавлен, рядом лежал разбитый в мусор вертолёт, в котором виднелся разорванный в клочья гнутыми полосами металла экипаж... Озверелые люди в доспехах, рвущиеся в башню, грубо отпихивали меня, но я так же яростно пихался в ответ и все же попал в просторный, почти темный каземат, сразу споткнувшись обо что-то мягкое. Сверху доносилась стрельба - на верхних ярусах еще держались Чужие. Здесь же было почти пусто, лишь вдоль стены к плазменной пушке тянулись бронированные трубы энерговодов - зато на полу лежали трупы доброго десятка сторков. Всех их изрешетило осколками взорванной двери прежде, чем они успели отступить. Их кровь чавкала под ногами и ручейками стекала в пролет лестницы.

   Ниже, на втором ярусе, как и на первом, лежало еще несколько мертвых сторков - у них были черные панцири из титановых пластин, покрывающих их тела от плеч до верха бедер, но такая броня, отражающая прямой удар автоматной пули, конечно, не могла защитить от взрывов. Тел землян не было - мы забросали нижние этажи гранатами. Здесь, как, впрочем, и всюду, плавал едкий дым.

   Короткая лестница вела к взорванной двери в ярко освещенный каземат под воротами, заполненный машинами и приборами, в котором теснились вооруженные люди. Пульты, с которых управлялись орудия, обзорные экраны - все было разбито вдребезги, изоляция в них горела, и всё плавало в дыму. Тем не менее, по грохоту колес над головой, я понял, что ворота уже открыты.

   На полу лежало несколько мертвых, наших и строков, словно бы изорванных каким-то великаном с бешеной злобой: здесь стреляли друг в друга в упор. Я быстро проскочил комнату. Одна из двух ее тыльных дверей, ведущих в главный туннель, тоже была разворочена взрывом. Лестница за ней вела к боковой, тоже взорванной двери. Здесь крови не было - уцелевшие догадались сбежать перед взрывом.

   Теперь стало ясно, почему орудия защищавшего туннель изнутри форта не накрыли нас прямо в туннеле. Какой-то экипаж пожертвовал своим невесть зачем сюда попавшим "Вулканом" - он шел по туннелю вперед, словно пробка, прикрывая другие машины своей массой и силовым щитом. Насколько я помнил, "Вулкан" весил более двухсот шестидесяти тонн - но это все равно не помогло. Сейчас он замер посреди внутренней площади, развернувшись почти боком. Вся передняя его часть была страшно разворочена, из остова клубами шел дым, но он до сих пор служил неплохим укрытием. Десятки выехавших из-за него "Легионеров" тоже были подбиты, - но их пылающие коробки создали своеобразную ступенчатую баррикаду, подходившую к самому фортовому рву. Здесь, на площади, как и у ворот, полегло, наверное, несколько сот землян - но те, кто шел за ними, подобрались достаточно близко, чтобы бить по амбразурам из гранатометов, почти в упор... Я сунул кому-то одну гранату, потом вторую - Сирина больше не было, ему гранаты не нужны...

   Как и любой современный бой, штурм продлился считанные минуты - потом из форта перестали стрелять. Поднявшись на внутренний склон гряды, я увидел, как Чужие бегут в переулки гарнизонного городка, уже не сопротивляясь - а наши расстреливают их, словно дичь, врываются в здания... Кое-где еще держались сторки и скиутты, но их участь тоже была решена - было видно, что через минуту наши подтянут орудия, а потом просто перестреляют их, не входя в радиус огня ручных бластеров.

   Хрипя, я снял шлем, сдёрнул с пояса фляжку и начал пить. Горло саднило, когда я попытался что-нибудь сказать - ничего толком не вышло. Когда ко мне подошёл Танто, я ничего не смог спросить, но он догадался, о чём я и сказал:

   - Вальку в клочья. Почти сразу. Я без снайпера. Проклятье, он даже выстрелить ни разу не успел...

   - Сма... кхрррии... - я ткнул фляжкой.

   К нам подошли Болт и Казак. У Олега правая рука была перемотана мокрой красной тряпкой. Болт нёс гранатомёт.

   - А где... - начал Танто. И осекся. Дик ткнул рукой в одну из горящих коробочек "легионеров". Рядом с ней лежал Артур, и по его спине бегало пламя, но англичанину было уже всё равно - его разорвало почти пополам.

   - Димка там, - сказал Болт. - Внутри. Не вылез даже. Осталось нас семь человек от двенадцати, ребята.

   Ну вот и хорошо, подумал я. Он не узнает, что раздавил брата. Пусть уже мёртвого.

   Потом я осознал эту свою мысль - и от ужаса отшатнулся, закрывая лицо локтем.

16. ЖИВОЕ ПЛАМЯ .

СЕЛЬГОВИЯ .

22-й год Первой Галактической Войны.

   Вглубь Эрнорха мы не прошли - просто не смогли. Второй батальон, свежий, рванувшийся в атаку новой волной, за восемь минут лёг почти весь - четыреста человек - и мы стали закрепляться... Вовремя - в контратаку Чужие пошли через какие-то десять минут после неудачной атаки.

   На этот раз уже мы взяли своё. В двух десятках метров от нашей - теперь нашей - линии обороны вырос вал из трупов Чужих и их техники. Ближе не прошёл никто, и теперь мы приходили в себя, прислушиваясь, как по позициям противника снова и снова молотят с воздуха и артиллерией.

   Во время отражения контратаки был убит наповал наш лейтенант, мы оттащили его к стене, куда сносили все трупы и ошмётки, которые не разваливались в руках. Командовать нами взялся - как-то очень просто и естественно - наш ровесник из другого отделения, от которого только он один и остался. Его тоже звали Юрка - как нашего Прута, Юрка Столпников, и то, что его отец - тот самый Столпников, генерал-полковник Объединенного Флота Земли и глава Военного Совета Большого Круга - я узнал уже потом, совсем потом, нескоро... А в те моменты это не имело значения. Значение имело то, что позицию нельзя было отдавать, чтобы соседний 219-й батальон успел пройти вглубь Кхрриа-Хорк и закрепиться... И ещё то, что нам хотелось есть. И пить.

   Над дымящимися руинами впереди шёл воздушный бой. Кто-то из третьего взвода отыскал в открывшемся обрушенном подвале лопнувшую трубу, из которой текла чистая вода, мы все повзводно напились и наполнили фляжки, потом снова попили, вернулись на позиции и устроились там, грызя брикеты сухого пайка. У них был вкус топлёного молока, а на языке откушенные куски приятно размазывались в мокрую пасту, и от них не хотелось пить. Кто-то даже начал рассказывать, из чего их делают, ссылаясь на свой опыт работы на фабрике по производству этих самых брикетов. Потом из тыла подвезли боеприпасы, а следом опять подошли "вулканы" - сплошной цепочкой, насколько хватало глаз направо и налево, но стрелять с ходу не стали, задрали спаренные стволы и замерли. За ними выстраивались свежие части... Наш новый командир отправился к комбату доложить о том, что принял командование взводом, а мы продолжали ждать и пытались отдыхать.

   Сделалось относительно тихо. Я то и дело ловил себя на мысли, что ищу взглядом погибших ребят, и от своего собственного поведения мне становилось не по себе. Я пытался себя убедить в том, что их уже нет, но получалось плохо - в мозг лезла и лезла мысль, что они просто куда-то отошли в сторону и сейчас вернутся. Я заметил, что так же, как и я, ведут себя вокруг очень многие - вскидывают головы и озираются в поисках погибших друзей, а потом сникают...

   А потом я услышал первый стон. И даже приподнялся. За мной начали прислушиваться другие, и вскоре почти пол-батальона слушало эти бесконечные и надоедливые стоны, звучавшие где-то впереди. "Ааааа... - и через какое-то время опять: - Ааааа..."

   - Наш это, наш, - прошептал Прут. - Ну честное слово же наш стонет. Ну человек же стонет, пацаны, человек стонет...

   Мы молчали. Да, похоже. Очень. Чужие стонут не так, даже не похоже. Кто там может быть, среди этих развалин? Откуда там наш? С подбитой вертушки какой-нибудь? С самолёта пилот? Разведчик?

   - Макс, ну Максимкаааа... - чуть не плачет Прут. - Ну давай я сползаю. Наш умирает, ну ведь слышно... - у него сумасшедшие, огромные от чужой боли глаза. Странно, кругом столько смертей, а тут слушаешь стоны и правда кажется, что это мирное время, когда нельзя допустить, чтобы так страдал человек...

   - Да заткнись ты, - процедил я сквозь зубы. То ли Пруту, то ли стонущему. Отложил "абакан". - Сам сползаю. Посмотрите тут.

   Я перелез - перевалился перекатом - через бруствер. Полежал. Смешно - у Чужих нет снайперов, потому что нет порохового оружия. И никакой прибор не позволит обнаружить в раскалённых развалинах человека, да ещё в нашей форме. Но убить могут и случайно, поэтому я полежал полминуты и, взяв в зубы нож, пополз вперёд. Не быстро, но расчётливо. Рука-нога, рука-нога... Вот тут можно проползти через груды трупов, не выдавая себя...

   ...Трупы скиуттов - и так огромных - от жары уже разнесло вдвое, они казались великанами из кошмарного сна. Отлично, легче прятаться... разбитые орудийные бластеры... прислуга около них... это ещё вчера было тыловой линией обороны... Скиутты все кажутся здоровенными, но до меня вдруг дошло, что рост этих, у орудий - примерно как у нашего взрослого мужчины.

   И я понял, что это - ИХ МАЛЬЧИШКИ. Как мы. Они тоже бросают в бой последнее, что осталось... Один лежал на другом, сжимая в руках бинт - его убило в тот момент, когда он пытался перевязать своего друга. Их, "волчьего", Пр... Юрика или Эдди... Я прополз мимо. Стонали совсем рядом, за опрокинутым паровым бронефургоном - штабной машиной скиуттов. Интересно, почему их высокоразвитые союзнички не дают им техники посерьёзнее? Скорее всего, опасаются... Такая вот дружба.

   Я прополз вокруг фургончика. Тут тоже были мертвые скиутты... но среди них я увидел человека.

   Вернее, это в первые секунды мне показалось, что человека. А потом я понял, что это сторк.

   Я отличил его снова только по форме - совсем не такой, как наша, хотя и чем-то похожей, как похожи все предметы утилитарного назначения. Снова убедился, что инструктора были правы - внешне сторка от человека не отличишь. И стонал он так, как люди - как раз когда я увидел его, он снова приоткрыл рот и застонал.

   Я встал, достав пистолет и убрав нож. Сделал несколько шагов. И увидел сразу несколько вещей.

   Сторк был моим ровесником. Коротко подстриженные волосы поблёскивали металлом, зелёные глаза смотрели прямо на меня. На закопчённом лице тянулись вниз следы слёз. Это было первое.

   Второе - у сторка вместо ног было месиво по колени. А выше по коже разбегались бурые ветвистые молнии гангрены. Он то ли лежал, то ли сидел в высохшей луже крови и... всего остального. Скорее всего, у него ещё и был перебит позвоночник.

   Третье - выше колен ноги были стянуты бинтами натуго. Он перебинтовал ноги, чтобы остановить кровь. И сидел тут. Ждал, когда за ним вернутся и надеялся на это. Но никто не пришёл. Только я.

   Руки сторка - длиннопалые, грязные - зацарапали по поясу. Искали кобуру, но там её не было, его оружие лежало поодаль. Зачем-то снял до того, как ранили - может, чтобы легче было наблюдать? Губы сторка скривились и он сказал:

   - Фитч... - облизнул покоробившиеся губы и повторил: - Фить...

   И я понял, что он просит пить.

   Я подошёл и присел рядом с ним. Почему-то мне не было противно, и злость совсем отсутствовала.

   - Ну что? - спросил я. - Что мне с тобой делать? - сторк сглотнул и закрыл глаза. Веки у него дрожали. Было ясно, что больше он ничего не попросит. - Можно сейчас достать зажигалку и начать тебе жечь глаза. Потихоньку, полегоньку... Или вон взять щепки и начать их тебе вставлять под ногти... Не понимаешь? А можно просто тебя тут оставить... У тебя ведь позвоночник сломан, а вместо ног - сам видишь. Даже если вдруг вспомнят и вытащат - ампутация по пах и палка больше никогда не встанет... Да и не придёт за тобой никто. Полежишь ещё немного, помучаешься - напоследок самое страшное - а там с ума сойдёшь... ну и умрёшь через денёк. Тоже не понимаешь? - я отстегнул фляжку и, сняв крышку, приставил к губам сторка. Он стиснул губы, но я наклонил фляжку, и он начал глотать воду, открыв глаза и захлёбываясь, булькая и давясь. Выпил всю фляжку и посмотрел на меня. А потом неожиданно улыбнулся:

   - Щеллёвек... зпаазибо...

   - Да пожалуйста, - я сел возле него. - К нашим я тебя не потащу. Тебя убьют... Давай-ка с этим кончать. А? - я показал пистолет. - Ну что ты тут мучаешься? Раз - и всё... Давай, я быстро... Или очень страшно?.. А, ты же не понимаешь...

   Он снова улыбнулся, только горькой улыбкой. Полез куда-то за нагрудник и достал твёрдую пластинку, в которой я с удивлением узнал стереофото. На фоне невероятно красивого горного леса из стройных редких деревьев с алым кустарником в подлеске стояли две женщины - точнее, женщина и девчонка - в открытых платьях и диадемах на пышно-облачных волосах.

   - Кэй'рит йенн... - он погладил пальцем лицо старшей. - Куандо Фиремм... - он коснулся лица младшей. Подал снимок мне. Махнул рукой: - Потём... Потём вийна... имм... знать... - положил снимок мне на колено и показал на пистолет, а потом на свой правый висок. И, чуть повернувшись, начал насвистывать - как ветерок в скалах.

   Я взвёл курок и выстрелил ему в голову.

   Под дождями плачет

   Жёлтых лип конвой...

   Где же ты, удача?

   Что стряслось с тобой?

   Вслед каким знамёнам

   Ты летишь в зелёном

   С непокрытой головой?

   Ломкие страницы.

   Старый переплёт.

   Быстрая куница

   В клетке не живёт...

   Был бы козырь "крести",

   Был бы кодекс чести -

   Даже смерть была б не в счёт... (1.)

   1.Стихи Лоры Бочаровой.

* * *

   - Сюда!

   Я спрыгнул в здоровенную яму воронки, перекатился, вытянулся рядом с опустошающим ленту Джеем. Джаго валили на нас буквально сплошной стеной, без техники - наверное, осталась в тылах, сожжённая нашими. С другой стороны от Джея лежал Прут, методично вышибавший мозги офицерам и тем, кто тащил тяжёлое оружие. Я слышал по связи, как Юрка считает:

   - И двадцать четыре... и двадцать пять... промазал... и двадцать шесть... и двадцать семь...

   - Гранаты давай! - крикнул мне Мессер, и я сунул ему обе притащенных сумки:

   - Танто где?!

   Он мотнул головой, заряжая гранатомёт термобарической. Высунулся, гранатомёт хрипло выплюнул назад струю пламени, и среди наступающих джаго вспух огненный клубок.

   - Держитесь, мальчики, держитесь! - канал комбата доносил его голос вместе со стрельбой. Он ничего не приказывал и ничем не руководил - он стрелял сам и призывал нас держаться и держаться. - Дер... - а через полминуты другой голос прокричал: - Говорит лейтенант Уайерти, я заменил майора Серебрякова, павшего смертью храбрых за Землю... отомстим, ребята!!! Держаться!!!

   - Ссссукииии... - цедил Джей и водил стволом "печенега" - туда-сюда. Потом - завалился в сторону, вытолкнул из-под маски струйку крови и застыл в неудобной позе. Но в воронку соскочил Болт, Дикки, Дик был жив! - и свалился за пулемёт прямо с ходу.

   - Где Казак?! Олежка где?! - я ударил англичанина по вздрагивающей от выстрелов спине. Болт, не отрываясь, отозвался:

   - Убит в пяти метрах отсюда, мы с ним раненых оттаскивали... ленту!

   Я помог ему заправить ленту. Пулемёт плевался свинцом, из трёх пуль хорошо если одна летела в цель, но Болт стрелял, не переставая. А потом к нам в окоп упала граната - я успел заметить, что это наша граната, то ли кто-то кинул так из наших, то ли джаго швырнули трофейную.

   Я успел заметить только это - а Прут, выпустив снайперку, успел упасть на гранату спиной...

   ...Меня оглушило. Оказывается, я не только заметил гранату, но и успел к ней податься. Просто Юрка успел раньше. Я валялся на скате воронки, пытался подняться - безуспешно, рыгалось кровью и плыло всё тело - и смотрел, как Болт меняет ствол - на последнюю запаску, прежний ствол лежал рядом, изогнутый почти буквой С - а Мессер заряжает гранатомёт. Шлема на немце не было, и по его волосам текла кровь из раны, в которой поблёскивала кость.

   - Последняя, - сказал он, выстрелив и спокойно выпустив своё оружие. И я услышал его голос - железный, резкий, совсем не мальчишеский, выпевавший на родном языке:

   - riechen nach spaerlichem Wermut beissende Tropfe des Regens,

   neigt sich das Himmel des Friedhofs gegen heidischem Kreis.

   ohne Stolze und Hoffnung, Seine Vergebung wegen,

   schreiend das bloede Luder seine Stimmbaender reisst. (1.)

   1.Стихи Jakal.

   и, раздвигая тучи штевнем перед собою,

   путь продолжает бледный барк на серой волне.

   стая теней оленей пятится к водопою,

   зверь, потерявший имя, воет в кольце камней. (немецк)

   Пропев-выковав последнее слово, он метнулся вперёд из воронки - как прыгающий волк, сжимая - я сейчас увидел это - в одной руке инженерный заряд с примотанными двумя ручными гранатами, а в другой - кольцо своего "последнего шанса".

   Взрыв.

   Волна джаго раздалась, заколебалась - не только у нас, по всему фронту. В их тылу трещали выстрелы - офицеры убивали первых беглецов. Хрипя, пересиливая своё тело, я выполз на противоположный скат воронки - к Болту, который почему-то перестал стрелять и даже привстал.

   И увидел в двадцати метрах справа, возле разрушенной стены, рядом с подожжённым "легионером", Юрку Столпникова.

   Я видел, как Столпников-младший, наш недолгий командир, стреляет из "гюрзы", полулёжа на боку - рука дёргалась от выстрелов, а вместо ног у него было какое-то месиво. Он не мазал - джаго, бежавшие к нему с искажёнными ужасом и злобой рожами, падали один за другим. Потом в него попали, он всем телом дёрнулся назад, выплюнул кровь - и снова начал стрелять, только теперь попал всего однажды. А потом и в него попали опять - прямо в лицо, и только тогда он откинулся на спину и замер, а подскочивший джаго занёс над ним длинный кривой клинок... и рухнул наземь, потому что спрыгнувший с обреза стены - как кошка - невесть откуда взявшийся Танто снёс ему голову вместе с шлемом и латным воротником. У японца, как видно, уже не было боеприпасов, и я видел - я видел, я никогда не смогу забыть этого - как огромные чёрные фигуры нахлынули со всех сторон сразу. И всё-таки Танто ещё отбивался от них тесаком, вертясь и кружась в каком-то диком танце... апотом - потом я услышал громкое, звонкое, короткое, как выстрел:

   - Банзай!!! - и во все стороны в грохоте и пламени полетели ошмётки тел. Танто вырвал кольцо "последнего шанса"...

   Тогда мы с Диком снова начали стрелять ...

   ...Джаго побежали внезапно. А я, как во сне, увидел, что в их тылу, над фортом Кхрриа-Хорк - наше знамя. Земное знамя. 219-й вышел туда. Вышел вовремя, и теперь джаго драпали, чтобы не оказаться в кольце - но это было бесполезно, потому что эфир уже гудел от переклички нэрионов - они выдвигались уступом навстречу джаго, я даже видел за развалинами их технику и слышал по связи свирепый трещащий визг - они увидели старого врага, и это была гибель для джаго...

   - Чужие бегут, - сказал я Дику. - Всё. Восьмиугольник... Болт, ты что?! Дикки!!!

   Он лежал рядом с пулемётом и смотрел на меня, зажимая в боку рваную дыру, из которой толчками плескалась кровь. Падая на колени, я рванул карман с аптечкой... и понял, что это бесполезно. С другой стороны туловища была вторая дыра - оттуда осколок вышел, вынеся с собой половину внутренностей. А я ничего не заметил. А Дик стрелял...

   Тогда я просто взял его руку в свою и сказал:

   - Всё будет нормально... сейчас.

   - Ма... рдж... - Болт откусил слова, как жёсткий хлеб и так же закашлялся, словно от крошек. - Макс... Мардж вырасти... не оставь... - он вдруг с дикой силой сжал мою руку, привстал, и из его глаз полилось сияющее ликование. - Мы им... да... ли... по... бе... - и спокойно откинулся на камни.

   - Победа, - прохрипел я почти так же сухо и болезненно, как он. И поднялся.

   Вокруг не было никого. Только трупы. Трупы, оплавленные камни, горящая техника. В десятке шагов за нашими позициями без головы лежал какой-то капитан, и прямо перед ним развевалось наше полковое знамя, знамя, которое он нёс сюда, вперёд - с алым крестом, короной и надписью:

Bright's Light Riflemen

   Из нагрудного кармана у меня, пока я нагибался к Дику, выскользнула фотография, взятая у сторка. Я поднял её, спрятал обратно. Огляделся снова. Шатаясь, подтащился к знамени и встал возле него.

   - Пацаны! - хрипло позвал я, отдирая присохший язык. - Пацаны, откликнитесь! 211-й! Кто-нибудь!

   Эфир перекликался чужими голосами. Тогда я сорвал шлем и, глядя туда, где развевалось над развалинами земное знамя, крикнул во весь голос:

   - Па-ца-ныыыы!!!

   Легенду в детстве слышал я от брата,

   А тот её услышал от отца -

   Что павший вновь рождается солдатом,

   Чтоб Путь пройти с начала до конца...

   Ведь корни только крепнут под золою!

   Весною вновь распустится листва...

   Солдат, вчера погибший под Москвою -

   Не ты ли был с Кондэ при Рокруа (1.)?! (2.)

   1.Принц КОНДЕ Луи II Бурбон (1621-86) - великий французский полководец. 18-19 мая 1643 года французская конница под его командой разгромила у селения Рокруа испанских наёмников-пехотинцев, выстроенных в правильные порядки для отражения конной атаки - до той поры подобное никому не удавалось. 2.Стихи Хельги N Кенти.

* * *

   В развалинах царило нестерпимое пекло. Алый Уррках занимал полнеба, похожий на свежую рану. Все плыло, дрожало и корчилось в полуденном мареве, усиленном жаром от оплавленных, горящих развалин. Равномерно ухала артиллерия, ее залпы перемежались длинным громким шипением - скиутты посылали вдоль улиц хлысты оранжевой плазмы, свивавшейся в желтые, быстро тающие в раскаленном воздухе, спирали, и видно было, как вспыхивает и течет, застывая бурыми лужицами, камень.

   Майор Легарэ умирал в остатках какой-то комнаты, на подстеленных полотнищах разборной палатки. Его вытащили из-под плазмомета, но от прежнего майора Легарэ в этом оплавленном теле не осталось даже голоса - уже полчаса он не приходил в себя, трясся в забытьи и чужим языком твердил: "холодно, холодно, холодно..." Врачей или хотя бы фельдшеров в батальоне не осталось, но Джен Нэррин понимала сама, что это подбирается к майору посреди инопланетного пекла смерть.

   Она сидела возле него не потому, что это было нужно. Просто не хватало сил бросить его - такого красивого, молодого офицера. Вовсе не черный обрубок, пахнущий чем-то страшным, а именно Жана Легарэ - того, кто выступал у них в школе... После того выступления полкласса девчонок записались добровольцами.

   И она.

   Джен посмотрела сквозь щель на улицу. Одна коробка "Легионера" еще вишнево светилась, другие давно остыли и стояли черными гробами. Неподалеку из кучи угля высовывались черные ветки... но она знала, что это за куча и что за ветки.

   От 219-го батальона - прошедшего в самое сердце вражеской обороны - не осталось и десятой части. И по-прежнему перегораживала путь линия обороны скиуттов.

   - Сержант Нэррин.

   Ей показалось, что она ослышалась. Но потом Джен бросилась к лежащему на грубой ткани телу, нагнулась:

   - Я слушаю, господин майор, - "Жан", добавила она одними губами.

   Изо рта Легарэ текла кровь. Глаз у него не было, смотреть ему в лицо было страшно, но Джен не содрогнулась, когда черная ветка (его рука!!!) нашла и охватила ее запястье поверх гибкой брассарды.

   - Если через час, - майор говорил прежним своим голосом, - если через час линия обороны здесь не будет прорвана - к завтрашнему утру около Кхрриа-Хорк будут лежать пять тысяч трупов. Бригаде конец, - Джен кивнула, забыв, что майор не может видеть. - Сержант Нэррин. Вы - старшая по званию среди оставшихся. Через сорок минут наш флаг должен быть над опорным пунктом. Сорок минут. Иначе все зря. Иначе, - он вдруг приподнялся, и кровь потекла из трещин в корке, покрывавшей смесь его кожи с остатками формы и снаряжения, - я прокляну вас оттуда, сержант.

   - У нас осталось сто пятьдесят детей, господин майор, - ответила Джен очень спокойно, чтобы не закричать, не взвыть, как скиутты. Они выли так, видя, как горят и в восьмой раз откатываются назад, обезумев от страха, наступающие земляне. А она готова была взвыть от отчаянья... - Я старшая, а мне всего восемнадцать.

   - Не имеет... значения... - Легарэ начал задыхаться. - Сорок минут... или бойня для бригады... опорный пункт... долг, сержант...

   - Хорошо, - Джен снова кивнула, забывшись. - Через сорок минут наш флаг будет там, господин майор.

   - Долг... честь, слава... Земля... только вперед... - Легарэ выгнулся и отчетливо сказал: - Мама.

   Джен поняла, что он умер.

   Поднимаясь, она закинула краем полотнища обугленное тело. Невидяще посмотрела на свой шлем, лежащий рядом. С силой пнула его, на ходу подобрала "абакан" со штыком и подствольником - и вышла прочь...

   ...Траншея представляла собой просто подвальный коридор со снятым потолком. Тут тесно, плечом к плечу, сидели оставшиеся в живых бойцы 219-го - оружие между колен, шлем на стволе. Возле пулеметов и тяжелых винтовок, выставленных в импровизированные бойницы, дежурили несколько человек.

   На Джен повернулись сто с лишним лиц - одинаковых, закопченных, со смешными пятнами от очков вокруг испуганных и усталых глаз. Она мало кого помнила по именам - пополнения гибли так быстро, что люди не успевали стать своими. Но сержант Нэррин знала, что среди этих полутораста пацанов нет никого старше ее. А вот младше шестнадцати - больше половины.

   Бойцы молчали. Первым задал вопрос семнадцатилетний Игорь Муромцев - оторвался от прицела, подошел и тихо опросил:

   - Что с ним?

   По нынешним меркам Муромцев мог считаться ветераном и опытным бойцом. Джен ответила - не для него, для всех:

   - Майор Легарэ умер.

   Короткое, почти неуловимое, но испуганное движение прошло по траншее. Потом кто-то тонко спросил - с отчаяньем:

   - А... что же теперь?!

   Джен подошла к одной из бойниц. Со стороны скиуттов выпрыгнули и хлестнули по улице два плазменных хлыста. Воздух дрожал над развалинами, над сожженной техникой, над обугленными и полуобугленными трупами в бесполезной броне. Совсем недалеко лежал оплавленный шлем. Девушка долго смотрела на него, пока не расплылось изображение - тогда она поняла, что плачет и, подождав, пока высохнут слезы, повернулась к остальным.

   - Готовьтесь к атаке, - приказала она спокойно.

   Она опасалась протестующих криков, отказов. Но все произошло ещё страшнее. Никто не двинулся с места. Все плотнее прижались друг к другу и к камню. У Игоря лицо сделалось таким, словно он раскусил лимон.

   - Ребята, надо, - тихо, но внятно сказала она. - Бригада погибнет, если мы не возьмем укрепления. Понимаете - бригада погибнет, пять тысяч человек. Вставайте же, ну? - не приказала, а попросила она.

   Все оставались неподвижны, только косились в сторону бойниц, за которыми очередной плазменный вихрь пожирал развалины. Джен поняла, что они боятся. Настолько ярким было зрелище горящих людей, много раз виденное за последнее время, что представить себя на их месте было легче легкого. И никто не хотел умирать, как они.

   Джен прошлась по траншее; те, мимо кого она проходила, притискивались к камню плотнее, словно боялись, что она станет их хватать и выбрасывать наружу, под огонь.

   - Они не пойдут, - еле слышно сказал Игорь, подходя в обнимку со своей снайперкой. Джен бросала на него короткий взгляд:

   - А ты?

   Он оценивающе посмотрел на улицу. Пожал плечами;

   - Бессмысленно. Метров тридцать пробежим - и все.

   - Твой отец, кажется, погиб два года назад? - спросила Джен.

   Игорь понял ее и усмехнулся углом рта:

   - Смерть - это не месть.

   Она прошла к выходу из траншеи. Остановилась возле рыжего парнишки - лет 15, с усилием вспомнила его имя - Лэри. Джен еще ничего не сказала, а рыжий уже сжался в комок, глядя на нее огромными синими глазами.

   - Лэри, надо, - со всеми доступными ей силами убеждения произнесла Джен почти ласково, надеясь на чудо: сдвинешь одного - пойдут и другие. - Ну понимаешь... надо, - она окинула взглядом траншею, повысила голос: - Ну мальчишки же. Ну, я понимаю все. Но НАДО. Наши ведь погибнут... Лэри...

   Она осеклась - рыжий вдруг заплакал. Сначала тихо, просто роняя слёзы на обтянутые пятнистой синтетикой коленки, потом - навзрыд, сотрясаясь от плача - и в рыданиях прорвалось отчаянное и откровенное:

   - Н-не-е... ппппойду-у... не мммогу-у... - и наконец - самое откровенное, вой, не крик солдата, а вой смертельно перепуганного ребёнка: - Стра-а-ашно-о-о!!!

   Траншея заволновалась. Джен заморгала растерянно, наклонилась к рыжему, но тот, бросив "абакан", отшатнулся от нее, закрываясь руками и сжимаясь в комок - и девушка выпрямилась. Сама глотая слезы, закричала сорванно и бессвязно:

   - Ну же, мальчишки!.. Ну, я знаю, что... да - страшно!.. Надо, мальчишки!.. Ребята - надо, надо же, ну - плачь не плачь - пошли!

   Они - не шли. Нет, они не были трусами, и она это знала. Просто есть вещи, которые превышают человеческие возможности - например встать, сделать полсотни шагов и заживо сгореть в высокотемпературной плазме. И главное - заранее знать, что сгоришь. Солдат идет в бой, надеясь, что убьют не его, а другого. На верную смерть людей словами не поднять. Тогда она выхватила "гюрзу" из открытой набедренной кобуры и, потрясая ею, закричала, перемежая речь русским матом, которому ее научили мальчишки - не эти, но такие же, давно почти все лежащие мертвыми среди развалин Сельговии:

   - А ну встать! Застрелю! Трусы! Вперед! Вперед, подонки, предатели!

   - Стреляй лучше ты, - сказал кто-то тихо, но она услышала. И поняла - не пойдут. Она их не заставит.

   Почему-то от этой мысли стало ясно-ясно перед глазами, а все вокруг как-то отдалилось. Она огляделась и, чувствуя, как закипает на непослушных губах сладкая вязкая пена, а голова куда-то уплывает, чужим голосом сказала;

   - Значит, боитесь? - ее пальцы сняли "абакан" с предохранителя, потом переставили переводчик на автоматический огонь. - Ладно. Тогда я сама. Одна.

   Она проскочила мимо окаменевшего Игоря (кажется, он рванулся следом, крикнув: "Стой, Женька, дура!!!") и выбросила послушное тело наружу...

   ...Прихлынувшие к бойницам ребята молча смотрели, как она бежит и стреляет.

   Скиутты сожгли ее в пятидесяти шагах от траншеи. Все видели, как Джен сделала в огненном вихре еще несколько шагов, продолжая стрелять, молча - а потом упала вниз, не сгибаясь и не останавливаясь.

   Уже обугленной костью.

   Тихо-тихо было в траншее.

   Да. Словами на смерть людей не поднять.

   Игорь подошел к лестнице, опустил очки. Потом повернулся и сказал хрипло:

   - Все, кто не гад - за мной...

   ...Оказывается, через огонь тоже можно пробежать... Скиутт - огромный, в угловатой броне - стреляет раз, другой, двое падают горящими лохмотьями... скиутт отбрасывает бластер, взмахивает правой лапой в когтистой перчатке, отшвыривает чье-то окровавленное тело... но рыжий Лэри подкатывается сзади ему под ноги, еще кто-то из пацанов с налета бьет прикладом в грудь, заваливает, цепляется за когтистую лапу, наваливаются спереди сразу трое, растягивают гиганта за все четыре - и Игорь, прыгнув сверху, со страшным матом вонзает нож в щель между шлемом и нагрудником - раз, другой, третий...

   ...Угол большого зала. На замусоренном полу - вперемешку мертвые люди и скиутты, оружие, кровь. Семеро скиуттов притиснулись к стене и друг к другу, выставив когтистые перчатки - последнее оружие ближнего боя, шерсть на всех слиплась от своей и чужой крови. Они хрипло, рычаще дышат - трое настоящие гиганты, четверо - ростом со взрослого человека, тоже подростки, последние резервы почти так же, как и Земля, перенапрягшейся в страшной войне расы. Один скулит, поджав левую лапу к груди и тесно прижавшись к прикрывшему его собой взрослому.

   Напротив - полсотни мальчишек, в ожогах и крови, в пыли и копоти, с выставленным оружием. Со свистом рвется возбужденное, яростное дыхание. Сквозь строй проталкивается Игорь и подходит почти вплотную к скиуттам. У него обгорело лицо слева, правая рука - в крови. Он говорит, не заботясь, поймут ли его:

   - Сдавайтесь. Только дёрнетесь - мы вас в клочья голыми руками порвем.

   Тишина, лишь скулит раненый, да похоже дышат те и другие. И вдруг один из скиуттов становятся на колени. Откидывается на спину (кто-то из остальных плачуще взрыкивает). Выпрямляет ноги. И закрывает морду скрещенными лапами.

   Поза сдачи.

   И ложатся остальные... Только один - подросток - вдруг отчаянно лает-хрипит, прыгает в сторону и перерывает себе горло когтями, сползает по стене, заливаясь кровью.

   Остальные - сдаются. Впервые - сдаются людям. Горстке мальчишек...

* * *

   - Дмитрий Иванович!

   Полковник штаба вторжения Макаров поправил перчатку на левой - искусственной - руке, потерянной три года назад в быстрой тупой перестрелке на одной нейтральной планете. Макаров был молод, ему ещё не исполнилось тридцати. Но ворвавшийся в штабной кунг лейтенант был моложе намного. Глаза у мальчишки смотрели шало, губы вздрагивали, ноздри раздувались, как у зверя, испуганного запахом крови.

   Для своего племянника, которого он воспитывал уже пять лет и ответственность за судьбу и честь которого он взял на себя, когда и сам был ещё сущим мальчишкой - после гибели всех родственников Володьки - можно было сделать исключение в субординации. Хотя бы такое...

   - Садись, - Макаров ткнул перчаткой в стул наискось. - Что случилось? Ты же вроде на отдыхе должен быть...

   Вместо того, чтобы сесть, лейтенант почти навалился на стол, приблизив лицо к лицу полковника:

   - Что творится на равнине?! - выдохнул он. - Майор Болконский отделил пленных скиуттов от джаго...

   - Что тут удивительного? - Макаров мысленно выругался: вот оно, неизбежное... и как теперь объяснять? А объяснять будет надо... только пару секунд времени выгадать... - Эдька... майор Болконский один из моих лучших офицеров. Кроме того, ты же знаешь, что они с сестрой два года жили у скиуттов в начале войны...

   - Но отделили всех! Там одни джаго! - лейтенант перевёл дыхание. - Три миллиона!

   - Больше, - поправил Макаров спокойно. - И что?

   - Зачем их отделили?! - лейтенант облизнул губы. - Дядя!

   Макаров положил на стол кулаки.

   - С орбиты спускается фрегат. Он пройдёт над равниной на факелах, - ровно сказал полковник.

   - Дядя! - лейтенант отшатнулся. - Дядя, это... это подло! - он отшагнул от стола. Макаров смотрел на племянника бесстрастно и пусто. - Это бесчестно! Этому нет названия! Я... - мальчишка закусил губу и неожиданно выдал: - Я пойду туда. К нам. И пусть факел...

   Полковник вырвался из-за стола размытой молнией. Несколько секунд схватки - и лейтенант, вырываясь из рук дяди - искусственной и не уступающей ей по силе живой - оказался на полу. Ещё секунда - и он перестал даже дёргаться - любое движение причиняло невыносимую боль...

   - Слушай меня, - голос полковника был ровен и тих, в нём не было ни усталости, ни злости, ни даже напряжения, словно он держал в руках не крепкого тренированного парня, а мышонка. - Ты знаешь, чем занимается 564-й отдельный медицинский батальон? Чем он вот уже почти месяц занимается, я тебя спрашиваю? Почему туда отбирали в таких количествах педиатров и психиатров? Почему только дворян? Видимо, не знаешь - не интересовался, и я понимаю, ты пришёл сюда честно бить вооружённого врага и свой долг выполняешь умело и храбро. Слава и признание тебе. Но вот я имею привычку интересоваться всем, хотя моё дело - инопланетные расы. То, чем занимается батальон, впрочем, имеет к ним прямое отношение, к инопланетянам. К джаго. В их лагерях содержалось около тридцати тысяч земных детей. 564-й весь этот месяц занимается ими. Кого-то пришлось усыплять. Навсегда. К счастью - всего десяток. А вот многих пришлось усыплять на время, чтобы память не мешала работе медиков своим постоянным возвращением, чтобы даже сны детям не снились. Половина мальчиков кастрирована. Физически это можно восстановить, хоть это и долгий процесс. Я ничего об этом не знал, понимаешь, я не представлял себе, что такое можно сделать с ребёнком, и чуть не потерял сознание от облегчения, когда мне сказали, что есть технология. А вот воспоминания о том, что с ними делали, у мальчишек останутся даже после полного курса лечения. Что было с девочками - я говорить не хочу. Тех, кому удавалось сбежать, прятали даже дикари-джанеты. Только сбежать удалось мало кому - джаго очень тщательно стерегли своё развлечение. Их выкупали сторки - когда джаго соглашались продать. Их отбивали скиутты - однажды они штурмовали лагерь и вывели почти семьсот ребятишек, этот скандал улаживали целые делегации, и скиутты наотрез отказались вернуть спасённых... Но тысячи - тысячи, глупый щенок - оставались там. И тысячи там - умерли. Знаешь, какой смертью? Не знаешь? Так завтра я тебе покажу тот лагерь. Хочешь увидеть тропинки, ровно и аккуратно вымощенные черепами, подобранными по размеру? Хочешь всё это увидеть?! - полковник неожиданно выревел, не сказал, последнюю фразу, выревел, как зверь в драке, тряхнул племянника и отшвырнул его на стену кунга. Тот ударился, сполз на пол, но при этом не сводил глаз с дяди.

   - Нет... - простонал он. Сжал кулаки, поднимаясь, покачался и заколотил ими в стену - так, что металл стал гнуться. - Нет, нет, нет, нет, нет!!! Я не хочу жить! Что же это такое?! - он ударил кулаками ещё раз - и снова сполз на пол, всхлипывая. - Дядь Дим... - простонал он, вздрагивая. - Дядь Дим... я домой хочу... я так хочу домой... и не помнить всего этого... сделай так, чтобы я не помнил... я не хочу всё это знать... дядь Дим...

   Макаров подошёл и молча сел рядом. Плачущий племянник уткнулся в грудь полковника и затих.

   Так они сидели молча и неподвижно, пока в дверном иллюминаторе кунга не прокатилось медленной волной отдалённое свистящее пламя...

* * *

   В длинном овальном зале, похожем на паривший на орбите двойной звезды возле огромной искусственной крепости-сателлита мыльный пузырь, расчаленный почти невидимыми нитями тросов и трубами коридоров, шло заседание Генерального Совета Альянса. Постоянные делегации Четырёх Рас занимали центральный круг, представители ещё двадцати пяти рас - "союзников" - располагались во внешнем. В полной тишине все смотрели на главу делегации сторков, съёнунка Кен Ло Сиада токк Сиада апМид Сиада, как раз поднявшегося со своего места.

   Сторк молчал. Уже долго. Слишком долго. Поэтому его слова, тут же переведённые на множество языков, были вдвойне неожиданны...

   - Остатки наших армий на Сельговии капитулировали, - подняв бледное лицо, тихо сказал сторк. Но связь разнесла его слова по залу... и следом прошло движение - как будто судорога смертельно раненого. Но было тихо - Альянс переваривал эту невероятное, невозможное, даже не предвидевшееся в теории событие. Поэтому новые слова сторка упали по-прежнему в тишину:

   - Также Первый Флот землян под командой адмирала Эдварда Оффингема разгромил три спешно собранных тыловых эскадры, пытавшиеся прорваться в систему - последние наши хоть что-то значившие военно-космические силы. Потеряны все склады в системе и весь наш транспортный флот. Потери в живой силе также катастрофичны, но не критичны, однако... - сторк сделал усилие, его горло под жёстким помпезным воротником парадного мундира дёрнулось отчётливо, - ...однако материальные потери исключают возможность ведения сколь-либо активных действий в течение как минимум пяти ближайших лет. Тридцать пять секторов из сорока пяти мы вынуждены были очистить... вернее - там просто нет наших организованных сил. Мы должны срочно эвакуировать не только все земные колонии, взятые нами... но и значительную часть своих планет... Скиутты, шэни, нэрионы, гаргайлианцы ОФИЦИАЛЬНО перешли на сторону Земли. Добавочно в космос вышли сотни старых корыт землян, они рассыпают с них миллионы мин, создавая барьерююю и высаживают с них миллионы солдат, своих и вооружённых наших рабов, занимая всё, что можно. И, по данным наших спецслужб, за этим барьером бешеными темпами готовится контрнаступление... сюда.

   Световой меч полоснул карту - пронзая, рассекая тело Альянса, в самую глубь, к Четырём Планетам.

   Только теперь поднялся шум. Обычный и ментальный. Но всех перекрыл представитель Джаггана - огромный, в богатых одеждах и тяжёлых украшениях, он вскочил и фальцетом завизжал, взмахивая тяжёлыми рукавами цветастого платья:

   - Это катастрофа! Джагган отказывается! Мы более не можем! Мы всегда предупреждали! Мы издавна желали мира с Землёй! Вы! Мы! Нас принудили! Я готов лично возглавить экстренное посольство!.. - он забулькал горлом, выпучил глаза с побагровевшими белками и завизжал уже почти безумно: - Мира! Наши исстрадавшиеся народы хотят мира! На любых условиях! Мы будем говорить с землянами о мире! Сейчас же при...

   Он поперхнулся воздухом, закашлялся. Его соплеменники, дружно повскакав с мест, поддерживали своего лидера воплями, полными страха и обвинений в адрес всех подряд - кроме землян. Сторки, тоже поднявшись, молча созерцали джаго. Дайрисы обменивались высокими гудящими нотами - слышимые человеческим ухом, они свидетельствовали о напряжении и волнении. У нэйкельцев царил открытый хаос.

   - Земляне не согласятся на мир! - крикнул, теряя невозмутимость съёнунк. - Поймите, они сейчас могут нас добить, да - и в то же время они уязвимы, как никогда! Мы должны пойти их путём и подготовиться к сопротивлению! У нас ещё есть время, и... - но сторка перекрыл злой и испуганный вой джаго.

   - Довольно!

   - Мир!

   - Сторкад не примет мира от победителя-врага! - покраснев особенно резко при бледной коже, выкрикнул Кен Ло Сиад токк Сиад апМид Сиад. - Вы трусы! Ничтожества! Предатели!

   - Безумный фанатик! - провизжал руководитель джаго. - Я доложу на Джагган о том, что...

   - Замолчи, ошибка природы! - взорвался один из младших сторкадских офицеров. - Всю войну вы путались у нас под ногами и плели заговоры со всеми, кто не брезговал протянуть вам руку! Но земляне разве что плюнут в вашу лапу! Сторкад не примет мира! Старшие братья, не молчите! - он повернулся к остальным делегатам, и Кен Ло Сиад токк Сиад апМид Сиад прокричал ещё отчаянней младшего, выкидывая руку в яростном жесте:

   - Не примем мира! Сила с нами, мужи Сторкада!..

   ...Но сила уже была не с ними...

17. КРОВЬ - НЕ ВОДА .

АРК-СЕЙОР .

23-й год Первой Галактической Войны.

   Защитники Серого Перевала сопротивлялись с отчаянной отвагой. Отряды подростков и детей вместе с женщинами удерживали на северо-восточных склонах в сотни раз превосходящие их по силам партизанские бригады сейри во главе с землянами-командирами - воодушевляемые вековой ненавистью к жестоким поработителям, сейри рвались вперёд безудержно, не считаясь с гигантскими потерями, но не могли пробиться через укрепления, ставшие местом гибели десятков тысяч аборигенов и сотен сторков. Остатки регулярных войск и взрослые ополченцы-мужчины сражались на юге, удерживая натиск частей земного десанта, возглавлявшегося страшной легендой Арк-Сейора - беглым рабом Борисом Рокотовым, "Железной Смертью", пятнадцать лет наводившим ужас на всю планету во главе целой армии из таких же беглецов и диких сейри, а ныне - генерал-майором Объединённых Вооружённых Сил Земли Борисом Антоновичем Рокотовым, командиром 4-й дивизии сверхтяжёлых танков.

   И когда настал момент, в который стало ясно, что землян удержать не удастся - с перевалов скатилась навстречу атакующим укрепления штурмовым группам стальная, изливающая огонь лавина сторкадских танков - последний резерв командующего обороной последнего оплота Сторкада на планете фантора Сэило Свэки кен ло Свэки апСвэки. Фантор сам возглавил атаку, подняв на командной машине тяжёлое знамя Сторкада с девизом своего рода -

СМЕРТЬ ПРЕЖДЕ БЕСЧЕСТЬЯ !

   Смешавшиеся земляне откатились по склонам вниз, оставляя сотни трупов. Но на равнине навстречу сторкадскому танковому клину пошла, сплошной стеной колеблясь в зыбком жарком мареве испарений, 4-я дивизия. И над головным 120-тонным чудовищем-"кирасиром" билось в поднятом армадами сыром горячем ветре алое с золотой свастикой знамя Земли, наискось перечёркнутое личным девизом Рокотова, выбранным им во время недавнего получения дворянства "за свершения, превышающие обыденный человеческий долг" -

МУЖЕСТВО ЗНАЕТ ЦЕЛЬ !!

   К вечеру того дня во встречном сражении - всего лишь одном из сотен подобных, что произошли за эту войну - сторки были разбиты. Среди разорванных, выгоревших, перевёрнутых, вывернутых наизнанку жуткими цветками металла сторкадских и земных машин Рокотов и кен ло Свэки встретились лицом к лицу...

   - Лучше бы ты не выводил нас тогда к нашим, - сказал фантор. Его лицо - в грязных разводах и лопнувших пузырях ожогов - было усталым и злым. Но Рокотов узнал бы его, даже если бы ему не сообщили заранее, кто командует обороной. - Лучше бы вы дали сейри нас убить - и меня, и сестру.

   - Висанти жива? - спросил Рокотов, снимая наконец купол шлема - промятый и обгорелый. Сторк покачал головой:

   - Нет. Три года назад погибла вместе со своим госпиталем на орбите Арк-Тарона.

   Рокотов наклонил голову. Помолчал.

   - Будь проклято ваше безумие и трусость наших союзников, - сказал сторк горько. - Прекрати истребление, мой спаситель и враг. Наш гарнизон капитулирует... при условии сохранить жизнь тем, кто не может защищать себя.

   - Пустые слова, - ответил Рокотов устало. - Мы никогда не убиваем женщин и детей. И не делаем из них рабов, Сэило. Тебе ли не знать этого. Земля не будет мстить. Никому.

   Сторк сел в горячую грязь у разорванной гусеницы машины, рядом с которой стоял - и спрятал лицо в ладонях.

   Три месяца боёв за Арк-Сейор закончились...

   ...Не подчиняясь решению о сдаче, ещё бились в горных фортах-гнёздах несгибаемые профессионалы войны, чьи роды никогда не складывали оружия перед врагом - "и не с нас начнётся трусость!" Ещё отчаянно сражались на перевале отряды мальчишек-ополченцев - "не будет стыдно за нас павшим отцам!"

   И земляне отступили от перевала, уводя сейри. И не стали разрушать запасной космодром в одной из долин, хотя легко могли это сделать...

* * *

   В штабном кунге 4-й дивизии был полупритушен свет полевого автономного фонаря. Вокруг, за бронированными тонкими стенами, слышался неумолкающий даже в ночи шум - шум множества людей и техники, шум лагеря победителей.

   Мужчина познакомился с женщиной только сегодня. На далёкой Надежде, где женщина была беженкой, у неё остались в семье подруги две маленькие дочки и сын постарше - от разных мужчин. Был когда-то и муж - когда-то, почти в начале войны, и недолго. Недолго - потому что погиб. Женщина была офицером, майором с орбитального госпиталя, и тут организовывала отправку раненых.

   Мужчиной был генерал-майор Борис Рокотов. У него в джунглях, в земном селении, тоже были дочь и сын, но их мать-англичанка уже давно погибла в схватке с карателями сторков и была похоронена за окраиной селения.

   Они увиделись с этой женщиной, которую звали Лада, когда она пришла на приём по делам. Недолго говорили - о делах. И, когда окончился очередной длинный, суматошный и хлопотливый день, без особых рассуждений, понимая друг друга с полувзгляда, встретились снова и пришли в штабной кунг генерал-майора. Только затем, зачем в таких случаях приходят мужчина и женщина - не больше, не меньше. Без высоких или мерзких слов, без рефлексий - просто пришли.

   И вот теперь...

   ... - Странно, - буркнул Борис, переваливаясь на спину. В голосе его было смущение и раздражение. - Не получается ничего.

   - Ну тогда подожди, - спокойно, без насмешки, ответила Лада. - Полежи просто. У мужчин это бывает.

   - Ну, у меня как бы раньше... - начал Борис и вдруг хмыкнул: - А ты что, родом с Китежа?

   - Да, - майор удивлённо приподнялась на локтях. - А откуда ты взял?

   - А вот, - рука мужчины коснулась ожерелья, которое лежало выше женской груди - на коричневом потёртом кожаном ремешке скалился набор больших клыков. - Это маха, да?

   - Точно, - кивнул женщина и усмехнулась. - Врать не буду, сама не стреляла... Брат. У меня был старший брат, его как тебя звали, Борька... Ну, вообще-то их два было - старших... Но я про Борьку. Они с другом как раз в тот день, когда Чужие нас атаковали - знаешь, наверное, это было первое нападение в той войне - ездили охотиться. И он привёз эти клычищи. Бросил их в стол, а дальше...

   - А дальше? - тихо спросил Борис. Он не сводил глаз с женщины. Та снова усмехнулась - недобро:

   - А дальше они обороняли посёлок. Витька... это был Борькин друг... он потом всё рассказал. Они из посёлка спаслись, а потом напали втроём на врага - Борька, Витька и Олег, дворянин один наш... У них даже получилось. Только когда они уходили, на них напали с воздуха. И схватили всех троих. Витька сумел убежать, когда наши бомбили корабли Чужих. А Борьку и Олега - их увезли. Мы потом искали. И просто искали, и среди пленных, тогда ещё пленных разменивали. Ни-ко-го... В те времена женщин ещё не очень охотно брали служить, но я дождалась, когда исполнится четырнадцать, и пробилась на курсы. Я даже сама не понимала, веришь ли, как я, оказывается, Борьку любила... дурака такого... братца...

   - Ладка, - странным голосом сказал Борис. - А ты... ты меня СОВСЕМ не помнишь?

   Женщина села. Вгляделась в лицо мужчины. И поднесла руки к щекам. Молча и медленно, как будто руки стали очень тяжёлыми.

   - То-то и оно-то, - спокойно продолжал Борис. - Природу - её... не обманешь.

   И вдруг тяжело задохнулся и спрятал лицо в сгиб руки.

   - Мама, - тяжело выговорил он, кривя губы. - Мама жива?

   - Никого нет, кроме меня... и тебя, - ответила Лада. И порывисто обняла брата...

   ... - Ты вернёшься на Китеж? - Лада Рокотова, закутавшись в армейское одеяло, смотрела, как брат наливает в кружки чай. Не было больше майора медслужбы, офицера - была младшая сестра, чудом встретившая последнее на этом свете близкое существо - брата... - Я когда выйду в оставку, то полечу туда. Детей в охапку - и туда. Сразу - туда. Пусть там хоть пепелище на месте нашего посёлка. Пусть хоть сперва в шалаше жить... Борь, ты вернёшься?

   Генерал-майор протянул ей кружку. Взял свою в руки, покатал в ладонях. И медленно ответил:

   - Я прожил на этой планете почти двадцать лет. Почти две трети своей жизни. Я двадцать лет воевал здесь. Знаешь, как было страшно, как было безнадёжно по ночам в горных джунглях, когда с их вертолётов нам кричали об очередной павшей планете, об очередном поражении Земли? Темнота, огни в небе и голос - как вибрирующий металл: "Земляне!.." - и дальше то, чего не хотелось слышать. Но мы слышали. И на следующий день опять воевали с ними. Мы поклялись, что будем воевать, даже если падёт сама Земля... - он резко поставил кружку на стол и встал, упершись головой в потолок кунга. - Мы не уйдём с этой планеты. Тут могила Лёшки Лазарева - в горах, под обвалом, который он вызвал... А у Юльки Лазаревой, отчаянной нашей ракетчицы, нет могилы - она в океане... Нас двести тридцать восемь бежало из того лагеря почти двадцать лет назад - а сейчас осталось из тех беглецов сорок три. Выросших. А из погибших многие так и не успели вырасти... Тут у Лидки с Олегом родились все пятеро детей, они как раз успели вырасти, а старшие - и повоевать, и они не знают другой родины... И мои дети родились здесь, и моя жена похоронена в здешней земле, Ладик... Прости.

   Он сел рядом с сестрой на кровать, и они - мужчина и женщина, взрослые, повидавшие всё и вся - обнялись и затихли - брат и сестра, разлучённые ещё в детстве войной, которую они выиграли наконец... И слышно стало, как неподалёку отчаянный мужской голос поёт - под гитарные рывки:

   - ...и пылала обшивка,

И плавились скрепы,

И в расщелины гибельных скал,

Раскаленным дождем

Из-под самого неба

С воем капал горящий металл!.. - и вдруг тише, тише, тише, почти нежно: -

...Я помню домик у реки,

Сосновый лес вокруг.

Овраг, в котором тек ручей,

И за рекою луг.

И нас, по целым Божьим дням

Плескавшихся в реке.

И мамин смех, и сосен шум,

И камешки в руке.

Я вновь недавно в те места

Пришел издалека.

Разрушен дом, и лес сгорел,

И высохла река.

Всё было чуждым, как во сне,

Мне кажется с тех пор,

Что жизнь моя приснилась мне

И снится до сих пор.

И значит темная вина,

Лежащая на мне, -

Лишь тень, мелькнувшая на миг

В счастливом детском сне.

И значит, скоро я проснусь

И, выпив молока,

По тропке вниз туда помчусь,

Где плещется река... (1.)

   1.Стихи С.Калугина.

18. НАВЕЧНО .

ЗЕМЛЯ .

25-й год Первой Галактической Войны.

   Сторк был почти неотличим от людей Земли - высокий, в помпезном, даже слишком, парадном мундире, он вошел в зал и окинул собравшихся невыразительным взглядом больших, ярко-зеленых, широко посаженных глаз. Узкое бледное лицо с гладкими скулами и прямым носом было бесстрастно. Точным, неожиданно земным жестом сторк отдал честь.

   Генерал-полковник подумал вдруг, что в этом совпадении нет ничего случайного. Земной обычай отдания чести произошел от того жеста, которым средневековые рыцари поднимали забрало. Сторки походили на землян почти до смешного; скорей всего в их истории тоже было нечто подобное. Он вдруг поймал себя на мысли, что хотел бы посмотреть Сторкад в жизни - не на экране. Красивая планета... А через секунду пришла и другая мысль: не случайно враг выбрал именно сторка для этой миссии. Именно из-за похожести, чтобы смягчить землян.

   - От имени, - начал сторк, и генерал-полковник внутренне вздрогнул от неожиданности, - объединенного командования Нэйкели, Дайрона, Сторкада и Джаггана, а так же подчиненных планет я, Кен Ло Сиад токк Сиад апМид Сиад... - дальше звание, соответствующее земному маршальскому; по нему и по имени, указывавшему на принадлежность сторка к элите элиты от элиты планеты, генерал-полковник почуял всю важность намерений врага и с трудом заставил себя сохранять хладнокровие, - ...уполномочен предложить противной стороне мир.

   - Отказано, - сказал генерал-полковник и злорадно увидел, как расширились глаза сторка. Сделав вид, что он этого не замечает, генерал-полковник начал: - От имени объединенного командования Земли, Скиутты, Брэссудзы, Нэриана и Гаргайла я, генерал-полковник Столпников, глава Военного Комитета Большого Круга Объединенной Земли, уполномочен предложить противной стороне капитуляций, - глаза сторка стали яростными и надменными; генерал-полковник добавил: - Прошу помнить, что наши флоты находятся на орбитах всех ваших метрополий, кроме Дайрона. Прошу так же не забывать, какое количество добровольцев с миров, названных вами "подчиненными планетами" жаждет принять участие в высадке. У вас есть полномочия для принятия решения?

   - Да, - сторк на миг прикрыл, глаза. - Воля победителя - закон для побежденного, и мы принимаем условие о капитуляции. Начнем с того, что возвратим всех ваших пленных, в том числе - переданных в частное владение, не требуя возвращения наших...

   Позади в зале поднялся радостный и недоверчивый шум. Сторк, презрительно скривив губы, окинул взглядом ту часть зала, где сидели не-земляне:

   - Поясните вашим... - последовал сторкадский вариант "шакала" - ...что мы капитулируем перед Землей. Вам решать и ставить условия. Только вам.

   - Несомненно, - согласился генерал-полковник и, протянув руку, взял из пальцев подошедшего адъютанта лист бумаги. - И все позднее будет обговорено подробнейшим образом. Но прямо сейчас бы я хотел поставить вопрос о Сторкаде. Вот список тех, кого Земля хочет получить для суда - двести тридцать семь офицеров и гражданских.

   Сторк окаменел. Не менее полуминуты он не сводил глаз с невозмутимого лица землянина. Потом отчетливо перевел дыхание и заговорил тихо-тихо, перейдя на родной язык:

   - Мне известно, что вы понимаете меня. У меня было восемь сыновей. Шестеро старших мертвы. Седьмой калека. Ваша ракета оторвала ему руки и ноги... Восьмому - по вашему счёту тринадцать лет; сейчас он дежурит в расчете ПКО моего города. Так вот. НИКОГДА Сторкад не выдавал своих. Если вы будете настаивать на этом позорном пункте - мы станем драться с вами до конца. МЫ ВСЕ СТАНЕМ ДРАТЬСЯ. Вам ли не знать, как это - когда ДЕРУТСЯ ВСЕ? А последние из нас уничтожат планету. Мы подготовились. Итак, человек? Представители Дайрона готовы заменить меня на переговорах.

   Генерал-полковник вновь посмотрел в глаза сторка. Ему вспомнился зал с факелами - несколько лет назад...

   Улыбка сына - доверчивая и гордая...

   ...Клочки разорванного листа спланировали под ноги сторку и человеку. Сторк проводил их безумными глазами. Поднял их - уже непонимающие, больные, смертельно усталые, измученные - да какие угодно, только не грозные! - на человека. Человек бесстрастно сказал:

   - Теперь приступим к началу подробного обсуждения...

   ...Привалившись к закрывшейся двери спиной, Столпников, генерал-полковник Объединенного Флота Земли и глава Военного Совета Большого Круга, всхлипнул, обеими руками разорвал тесный ворот парадного кителя и, почти ничего не видя от слез, срывающимся голосом выкрикнул внутрь каюты:

   - Юрик... сыночек!.. Ты слышишь?! Победа, мир, Юрик! Победа!..

   Веселый мальчишка улыбался плачущему отцу.

   Молча.

   Со стены.

   Из траурной рамки портретной голографии...

   ...Когда Столпников оторвал голову от поверхности стола и повернулся на чужое присутствие, то увидел, что около входа в каюту - плечом к плечу - стоят его юные адьютанты. Все трое. Двое землян, один шэни. Они стояли и смотрели на генерал-полковника, который медленно вытер мокрое от слёз лицо платком, вытащенным из кармана френча. Когда же он так же медленно убрал платок обратно - старший из адъютантов, пятнадцатилетний Женька Лузгин (в год Сельговии его, тогда ещё просто лицеиста, пришлось на месяц запирать в комнате - по просьбе старшего брата, ушедшего в десант и погибшего там) хмуро произнёс:

   - Товарищ генерал-полковник... дядь Саш... вы не волнуйтесь, мы никому не скажем.

   Сам ещё мальчишка, он хорошо знал, как приходят такие слёзы.

   А тринадцатилетний Властик (Властимир) добавил просяще:

   - Вы только не плачьте больше... Юрке было бы стыдно...

   - Я... не буду, - генерал-полковник встал. Посмотрел на шэни - Руадо Филу Одиннадцатый ответил вопросительным взглядом. - Руад, теперь ты сможешь вернуться на Брэссудзу. Ваш народ отныне св... - Столпников поперхнулся, на миг прикрыл глаза и продолжил твёрдо: - Ваш народ свободен.

   - Мой народ свободен, - повторил по-русски шэни. - Я вернусь на Брэссудзу и буду строить корабли. Исследовательские - чтобы знать не только то, что внутри нас, но и вокруг. И военные - чтобы никто больше... никогда... - шэни не стал договаривать. Вместо этого он сделал несколько шагов и, обеими руками взяв руку землянина, положил её себе сперва на правое плечо, потом - на грудь и прижал. - Ты навсегда мой второй отец, - сказал он на брэссике. И вернулся в маленькую шеренгу. Столпников кивнул и ответил на том же языке:

   - Ты навсегда мой новый сын... - и, краем глаза заметив, что Властик прикусил губу, повернулся к нему. - Властимир... - тот подтянулся, всем своим видом показывая готовность к исполнению. - Ты по-прежнему живёшь при штабе? - Властик немного растерянно кивнул, потом поправился:

   - Да... так точно... - и неуверенно улыбнулся: мол, где же мне ещё жить, если никого нет? Из всей большой когда-то фамилии Новицких, вписанной в Готский Альманах, остался только он, Властик Новицкий - да его сестра Света... Остальные превратились в галерею портретов в Зале Памяти пустующего поместья на побережье Енисея - от контр-адмирала Новицкого, смертью героя павшего в боях за Брайт, уже не в космосе, где погибла его эскадра, уже на поверхности, за скорострельной пушкой... до зверски замученного джаго пятилетнего Дани, который так и не сказал ни словечка, не издал ни стона... он и не знал ничего, он, пятилетний, не хотел просто, чтобы враги радовались крикам землянина-дворянина...

   - Пойдёшь жить к нам? - просто предложил генерал-лейтенант. - Ко мне?

   Властик покачнулся. Глаза стали огромными. Он моргнул, облизнул губы. Выдавил:

   - А Светка...

   - И Светку забирай, - сказал глава Военного Совета Большого Круга.

   Властик прыгнул вперёд - молча, стремительно - и повис на Столпникове, расцарапав тому подбородок жёстким погоном. У мальчишки бешено колотилось сердце -ему было тесно под мундиром. А генерал-полковник, неуверенно обняв прилипшего к нему адьютанта, вдруг понял, что стало легче. Намного легче...

   ...А Юрка улыбался - улыбался всем в комнате. Светло и открыто.

19. СУД ЧЕСТИ .

РАЗНЫЕ МЕСТА .

Первый год мира и Галактической Эры.

   В зале Палаты Лордов царила почти полная тишина. Такая, что было слышно, как мягко шелестят, словно бы сами собой покачиваясь под высоким потолком, полотнища гербовых знамён. Две огромных занавеси с гербами Англо-Саксонской Империи скрывали большие экраны внешней связи - не гаснувшие последние четверть века, а сейчас наконец-то не нужные...

   Дело, которое сегодня решалось здесь, было внутренним делом Лордов Империи.

   Несмотря на тишину, зал был полон. Более четырёхсот человек ровными рядами занимали скамьи морёного дуба, обитые зелёным сукном. Непривычно яркой для этого зала была палитра мундирных красок - редкий из сидевших на скамьях, не носил военной формы. Не очень привычным для древних стен был и возраст собравшихся. Первое со времён начала войны и после роспуска чрезвычайного Большого Круга Земли заседание Палаты поражало молодостью собравшихся; многих из тех, кто занимал родовые места, вполне справедливо было бы назвать "мальчишками". Но что было делать, если старшими мужчинами в своих родах остались именно они - именно им перешли родовые кольца... если эти кольца удавалось сохранить, если что-то оставалось от прежнего владельца.

   Резкий троекратный стук в двери породил в рядах движение - головы поворачивались в сторону входа. Лорд-канцлер спросил звучным голосом, не поднимаясь со своего места:

   - Кто хочет войти?

   - Король! - раздалось из-за дверей глуховато.

   - Мы не звали короля, - ответил лорд-канцлер. Стук повторился.

   - Кто хочет войти? - ответил лорд-канцлер.

   - Король! - раздалось снова. И снова прозвучал ответ:

   - Мы не звали короля.

   Третий раз трижды постучали в двери. И на тот же вопрос: "Кто хочет войти?" - послышалось:

   - Сэр Эдвард, лорд Оффингем, барон Виндзор, Лорд Империи.

   - Пусть войдёт наш брат, как равный среди равных, - ответил лорд-канцлер.

   Его Величество Эдвард Оффингем, победитель в битве за систему Сельговии, вошёл быстрым шагом - такой же мундирный, как и большинство сидящих в зале. Ещё молодой - недавно ему исполнилось пятьдесят - рыжеволосый атлет с узкими полосками бакенбардов коротко - двумя поворотами головы - огляделся, снимая парадный шлем, прошёл на своё место, сел - поставил палаш между ног - рядом опустил шлем - швырнул в него белые перчатки; всё - практически одним движением. Сложил узкие длиннопалые ладони на рукояти палаша; по залу прошло движение - почти все молодые и немало лордов постарше повторяли позу короля. Скорей неосознанно.

   Можно было начинать.

   - Мы собрались здесь на первое наше заседание после победы Земли, чтобы решить тяжелый вопрос, - заговорил лорд-канцлер. - Это - судьба одного из нас. Всем вам, лорды, известен чудовищный поступок сэра Нилана, лорда Вайпера, барона Инис, Лорда Империи. Означенный лорд в дни войны, в то время, когда нашими врагами Большому Кругу была предложена позорная капитуляция, готовил измену Человечеству.

   Хотя практически все присутствующие были хорошо знакомы с этой на самом деле позорной историей, по залу пронёсся невольный вздох. Введённая ещё в начале войны чрезвычайная и обязательная для обеих Империй и всех автономий статья оказалась практически бесполезной. Она предусматривала наказание для тех, кто "осознанно, без понуждения и по своей воле будет предпринимать действия словом или делом, направленные во вред Человечеству." Но таких случаев за всю бесконечную войну произошло едва с десяток. И среди изменников не было ни одного дворянина. Поэтому первоначально в историю лорда Вайпера просто отказывались верить даже те, кто занимался расследованием. Лишь работа Геральдической Палаты (1.) дала настолько прямые и ясные доказательства, что сомневаться стало бессмысленно...

   1. Геральдическая Палата в Англо-Саксонской Империи занимается не только родословными и родственными связями дворянства. В её функции входит расследование сомнительных или даже преступных деяний, совершённых дворянством.

   И всё-таки произошедшее было настолько диким, что и после окончания расследования в это отказывались поверить - нет, не разумом, а тем, что называется, наверное, "душа". Вот и сейчас зал молча внимал словам лорда-канцлера, который зачитывал материалы обвинения. Само их звучание казалось скорее вычиткой из материалов дела о психической травме, полученной в бою, причём не дворянином. На некоторых лицах даже появились недоверчивые улыбки, кто-то перешепотнулся. Но большинство оставались холодно-бесстрастны, лишь поблёскивали глаза, да кое-кто поигрывал пальцами на рукоятях палашей. Однако, когда прозвучали слова: "...будущая Земля как Конфедерация, а не как империя, как страна, где нет агрессии, дубового милитаризма и толпы паразитов-дворян во главе с бездарным ничтожеством на троне. Увы, но дворяне - это целиком паразитическое сословие. Они ничего не производят, не занимаются наукой или бизнесом. Они только командуют и прожигают жизнь... ударные силы империи сейчас уже уничтожены, инициатива и способность к наступательным действиям ею безвозвратно утрачены. Дальше пойдет добивание. Земля продержится еще 2-3 года и кончит безоговорочной капитуляцией и судом над военными преступниками..." - спокойствие изменило практически всем дворянам. Не помогли ни воспитание, ни врождённое английское спокойствие - слишком нелепы в своей чудовищности... или чудовищны в своей нелепости?!. были эти слова. Лордов переполняло непонимание. Как можно было так говорить об императоре?! Ведь из Дома Оффингемов за годы войны погибли каждые восемь мужчин из десяти! И что значит эта глупость про дворян, которые якобы не занимаются наукой? Никто не подсчитывал, конечно, никому не пришла бы в голову такая глупость - что-то делить - но у каждого из сидящих в зале людей старше двадцати лет была минимум одна научная работа. И откуда это дикое древнее слово БИЗНЕС в отношении дворянства?! Дворяне воины, этим они и занимались... Кто военные преступники?! Разве Земля начала войну?! Какой "суд над военными преступниками"?! Всем известны - точнейшие данные были затребованы и взяты у врагов после победы - списки тех, кто должен был стать заложниками-полурабами на чужбине: это тысячи детей, совсем малышей, из семей офицеров и учёных... Как можно смаковать возможность поражения своей Отчизны - да будь она даже сто, тысячу раз не права?! Как можно хранить в своей душе такую злость на своих же братьев?!

   - Оскорбление правящего дома! - раздался чей-то звенящий от ярости совсем юный голос. Его поддержали другие - разные:

   - Ложь!

   - Ложь и предательство!

   - Измена!

   - Смерть ему!

   - Смерть!

   - Он сошёл с ума! - крикнул кто-то, и установилась почти облегчённая тишина. Это могло быть пусть странным, притянутым за уши - но всё-таки объяснением...

   - Лорд Вайпер рассчитывал после победы Чужих получить пост координатора по связам с оккупационной администрацией, - сухо подытожил лорд-канцлер.

   Стало тихо. На этот раз - совсем. Мёртво. И в этой мертвенности со своего места поднялся Эдвард Оффингем.

   - Говорю как высший судья Имперского Суда Геральдической Палаты, - сказал он, упирая палаш в пол и скрещивая на его рукояти ладони. Зал поднялся - как один человек. - Сэр Нилан, лорд Вайпер, барон Инис, Лорд Империи, обвиняется в оскорблении правящего дома. Измене словом и делом Человечеству, совершённой осознанно, без понуждения и по своей воле. Во лжи, недостойной Лорда Империи и не приличествующей ему. Находясь в здравом уме и твёрдой памяти, он не может рассчитывать на снисхождение за свои проступки и повинен смерти через усекновение головы. Ни родне преступника, ни их чести не будет причинено никакого урона, ибо доказано, что они не помышляли о злодеянии своего родича... Приговор окончательный и будет приведён в исполнение на месте... - король повысил голос: - Введите обвиняемого!

   И выдернул из ножен палаш.

* * *

   Император Русской Империи Александр IV открыл глаза.

   Он не мог понять своих ощущений и, не двигаясь и не вставая, пытался в них разобраться. Он ощущал то, что сейчас, когда-то очень давно в последний раз... очень давно...

   Я же просто выспался, неожиданно понял он и улыбнулся. Вот что это. Я выспался.

   Привстав на локте, он столкнулся взглядом со взглядом застывшего наискось от постели генерал-адьютанта. Генерал-адъютант был старше молодого Императора, на этой должности он служил ещё отцу Александра IV и, вернувшись живым из боя, в котором погиб Василий VI, попросил отправить его - как недостойного прежней должности - командовать кораблём на передовую. Новый Император не выполнил просьбы и ни разу не пожалел об этом. Включая и штурм Сельговии, когда он, Император, командовал линейными силами Земли в бою в системе... Перед тем сражением адъютант неожиданно сказал: "Ваше величество, если и вы вздумаете погибнуть рядом со мной - со стороны вашего рода это будет просто свинством..."...

   - Сколько я спал? - спросил Император и прокашлялся: голос сел во сне. Адъютант ответил с непроницаемым лицом:

   - Сейчас заканчиваются вторые сутки.

   - Вторые сутки?! - Император рывком сел. - И меня...

   - И вас никто не будил, потому что я и Министр Двора запретили это. В конце концов, я думаю, вы заслужили это, Ваше Величество.

   Какое-то время Император молчал. Потом спросил, глядя в окно:

   - Мы действительно победили, Олег Вадимович?

   Адъютант позволил себе лёгкую улыбку:

   - Мы действительно победили, Ваше Величество. А теперь всё-таки надо приниматься за дела. За дела мира.

   - Сначала - в туалет, - пробормотал Император...

   ...Полковник КГБ Богдан Игнатьевич Равиков был первым, кого принял Император. Вот уже пять лет полковник Равиков занимал пост председателя очень странного учреждения - Отдельной Комиссии по провокациям, созданного аж пятнадцать лет назад, в те дни, когда Земля начала терпеть неудачи в войне. Высокий, со следами ожогов на левой щеке и левой кисти, полковник начал свой доклад с обычного для своего стиля общения иронично-парадоксального заявления:

   - Полагаю, Ваше Величество, что это мой последний доклад и что вообще вскоре я останусь безработным, чем очень рад. Собственно, на этом можно закончить. Я пять лет торчу на этом посту, получаю жалованье и даже временами отдыхаю. Я содержу штат из двухсот человек. И я должен признаться, что работа наша совершенно провалилась. Судя по материалам, оставленным моим предшественником - провалилась изначально, так что это не моя вина.

   И он довольно улыбнулся Императору, который ответил такой же улыбкой...

   ... Отдельная Комиссия по провокациям была создана с подачи Василия VI, которого изначально беспокоило опасение: не начнутся ли в связи с долгой и тяжёлой войной - войной, которой не видно конца и которая требует всё больших и больших жертв - среди землян процессы моральной деградации? В этом случае даже выигрыш в войне потерял бы минимум половину своей ценности - перед Землёй в полный рост встали бы обрётшие плоть жуткие призраки прошлого - воровство, ложь, подлость, разврат, моральная опустошённость, бессилие духа... Комиссия работала на опережение, масштабно и грязно - вытаскивала на свет божий забытые мерзости и пороки, широко и активно забрасывала сети самых отвратительных неводов: организовывала чёрные рынки продуктов, предлагала фальшивые оформления больничных листов, работала с детьми и подростками, соблазняя их лёгкой наживой на спекуляции или проституции, пыталась создавать "оппозиционные кружки" среди людей творчества...

   Все её затеи так и не вышли из начальной стадии. С точки зрения психологии прошлого, на которой нарочито и твёрдо строилась деятельность Комиссии, люди Земли вели себя неадекватно. Недоедающие, они не желали спекулировать продуктами. Больные, они упрямо занимал рабочие места. Дети с голодными глазами топтали предложенный им за "паскудство" шоколад, рвали деньги и стайками набрасывались на "покупателей". Вечно недовольные всем писатели, художники и поэты не желали иметь с оппозицией ничего общего, потому что "в такое время любая оппозиция - просто-напросто измена Отечеству". Агентам требовалась на самом деле хорошая подготовка - им многократно приходилось спасаться бегством от тех, кого они старались "осчастливить через подлость". А около двадцати человек погибли...

   ... - Большинство же людей, - с удовольствием продолжал полковник, - просто-напросто не понимали, чего от них хотят, пока им буквально на пальцах не разъясняли это. Да и тогда сплошь и рядом считали это неудачной шуткой.

   - Мы выиграли войну... - медленно сказал Император. - И более того - её выдержали наши души. Это победа, друг мой.

   - Это победа, Ваше Величество, - Равиков встал и поклонился. - Теперь же я хотел бы сразу по завершении дел выйти в отставку и вернуться домой. На мою Луну-11... Они меня ждут, и я хочу им сказать, что не забыл их, - непонятно добавил он.

   - Что ж... - Александр IV улыбнулся печально. - А у императоров отставки не бывает.

* * *

   На широкую, крытую длинными пластинами дранки, веранду расположенного прямо над прозрачной бирюзовой водой морского залива хэлэ задувал мягкий тёплый ветер. Острова, разбросанные по морской глади там и тут, казались игрушками-декорациями из детского набора. Подъездная дорога - по сторкадской традиции узкая и заглублённая - была пуста, только двое мальчиков - не в форме, а в широких штанах и свободных рубахах - о чём-то разговаривая, вели в поводу сложивших крылья нак'ятт, рыжего и пепельного - и ветер доносил к хэлэ высокие детские голоса и протяжное сиплое мурчание животных.

   За низким столом с ранним завтраком, на широких скамьях, сидели друг против друга сторк и мьюри. Мьюри - совсем молодой, развязный, подвижный, с быстрым взглядом, но одетый по местной моде - держал профессионально-раслабленным длительным хватом маленькую коробочку видеофона. Сторк - постарше собеседника, явного журналиста - сидел прямо, положив одну руку - живую, кулаком - на стол, а вторую - явный протез - на колено, обтянутое мундирными брюками; он был в форме офицера космофлота.

   - Таким образом, - задал следующий вопрос мьюри, - вы провели в плену у землян почти пять лет. С двенадцатого по семнадцатый год войны по земному счёту, если я не ошибаюсь? - сторк кивнул. Вы попали в плен ребёнком и бежали из него подростком. Мужественный поступок.

   - Нам троим просто повезло, - сторк покачал головой. - В начале войны это было бы невозможно, а в то время землянам во многом уже было не до нас. Фактически мы были предоставлены сами себе, а обмены почти прекратились.

   - И тем не менее, вы не держите на землян зла...

   - Я их ненавижу и восхищаюсь ими, - отрезал сторк. Брови мьюри поднялись вверх:

   - О, какое... гм... пикантное сочетание. Ненависть, я полагаю, связана с вашими личными страданиями в плену?

   - Неверно, - отрубил сторк. - Никто не причинял мне никаких страданий просто затем, чтобы их причинить. Землянам в то время и на той Луне, где я содержался, нечего было, грубо говоря, жрать! Но нас, своих врагов, они кормили. Да, кормили, хотя имели полное право сказать: вы затеяли эту войну - пошли в ледяное озеро! А они - кормили. Плохо кормили, я ходил голодный всё время и научился не стыдиться, когда подбирал объедки. Но их дети - они тоже подбирали те же объедки. В своей стране. Я это видел. И не гнали меня, когда я приходил и искал, чем набить живот. Били, но не гнали. Били, но ни разу не отняли еду... - он помолчал. - Моя ненависть к землянам - это ненависть человека великой расы и гражданина могучей Империи, - сторк произнёс эти слова без пафоса или наигрыша, - к удачливым соперникам. И не более того. Никаких личных мотивов.

   - Земляне выиграли войну... - мьюри покосился на аппаратик в своей руке, посмотрел на спокойно сидящего сторка. - Откуда же восхищение? Я давно и плотно занимаюсь этой темой, постоянно публикую рейтинговые статьи в пяти изданиях и пишу книгу... - лицо мьюри, который выдержал паузу, чтобы произвести на собеседника впечатление посильней, стало откровенно самодовольным, и сторк чуть двинул иронично углом жёсткого рта. - На мой взгляд земляне - просто ненормальные, не ценящие ничьих жизней, включая свою. Таким просто не место в цивилизованной Галактике!

   - Разве всё это имеет значение, если они победили? - с насмешкой сказал сторк. - Мы никогда не ищем причин для оправдания, потерпев поражение. Особенно не стараемся принизить победившего врага. Мы пытаемся понять, чем он был сильней нас. Поэтому Сторкад вечен... Если же вы так неприязненно относитесь к землянам - то почему вы не вмешались в войну на нашей стороне?

   Бронзовая кожа мьюри потемнела, он неожиданно смешался. Сторк продолжал, чуть наклонившись вперёд:

   - Вот вы - именно вы, конкретно вы, так смело сказавший сейчас, что земляне ненормальные и им не место в Галактике! - пошли бы воевать против них? В моём Роду за время войны погибло несколько сот мужчин. Все они были добровольцы. Как стал добровольцем и я, когда удался наш побег. Я вернулся домой и увидел, что у нас тоже нечего есть. Но я не закричал: ДАВАЙТЕ СДАВАТЬСЯ! Этого не позволил себе ни один сторк. Даже Безродный. Я пошёл воевать. И через три года потерял руку. И заплакал в первый раз с того дня, как попал в плен к землянам - в день, когда наши трусы-союзники предали нас и вынудили подписать капитуляцию. А вы - вы бы пошли сражаться с этими ненормальными?

   - Я как-то... - мьюри замялся. - Я как-то не рассматривал вопрос о военной карьере...

   - Я не о карьере, я о готовности пойти воевать с теми, кого вы так легко записали во Вселенское Зло, - усмехнулся сторк. - Знаете, я не мог просить еду. Язык не поворачивался. Мне казалось, что весь Род стоит вокруг и презрительно смотрит на меня при одной только мысли об этом. Я подбирал то, что находил. Но я иногда ещё и крал. Мне это казалось достойней. Я представлял, что иду в набег на вражеский остров. Дети играют, даже когда играть нельзя... А знаете, как голодные дети крадут еду? Они в этот момент похожи на маленьких хищных животных... Я визжал, как зверёк, кусался и пинался, когда меня поймала женщина, в парнике у которой я украл несколько огурцов. А она притащила меня домой и надавала по щекам. А потом заплакала и сказала: "Какой же тощий..." - эти слова сторк произнёс по-русски, и не стал их переводить, хотя мьюри смотрел вопросительно. - У неё было четверо детей. Три девочки и мальчик. Одна девочка - не её, погибшей подруги. И она посадила меня за стол с этими детьми. И сказала: "Ты не кради, ты лучше к нам ходи, если совсем невмоготу..." И я больше не крал. Не мог. Стыдно было. Стыдно перед этой женщиной. Перед врагом... А к ней я иногда приходил. Редко, но приходил... - сторк резко вздохнул. - Я хорошо помню, как они садились за стол. Тем, что они делили на пятерых... на ШЕСТЕРЫХ... в мирной жизни едва ли наелся бы и один из них, честное слово... Но они три раза в день, вымыв перед этим руки, садились за стол, дети повязывали салфетки и мать аккуратно клала каждому на тарелку его порцию. Потом они ели это. Ножом, ложкой и вилкой. И вставали из-за стола, когда разрешала мать, не забыв перед этим поблагодарить... Я часто думаю сейчас - тогда было не до этого - что ими двигало? Мне это казалось каким-то сумасшествием, я свою еду просто сжирал, сжавшись в комок - и не понимал их. Мне это казалось дикостью... Задумываться я стал потом. И понял. Понял всё-таки. Они хотели остаться людьми в любых условиях. И это у них получалось. Получилось.

   - Хм... - мьюри помолчал. - Мне кажется, что они просто были немного ненормальные. Знаете, это типичная психологическая реакция - спрятаться от каких-то ужасов за формализованный ритуал... - речь журналиста стала гладкой и плавной, он откинулся чуть назад и водил свободной рукой в воздухе, как бы подчёркивая свои слова и упиваясь ими. - Подобное поведение позволяет убедить себя, что никаких бед и неприятностей нет, что всё идёт своим чередом... Я понимаю, шла война, но подобное поведение очень ярко обрисовывает расстройство психики, которое нуждается в срочной помощи психолога... - мьюри вдруг осекся. - А что вы так на меня смотрите?

   Сторк встал. Сейчас он смотрел на мьюри даже без ненависти - с равнодушной брезгливостью, как на отвратительное насекомое в коллекции.

   - Сейчас, - очень спокойно сказал он, - вы лжете, пытаясь унизить людей, которые, в отличии от вас и вам подобных, смогли сохранить честь. Вы прекрасно знаете, что не способны ни на что подобное - и вот поэтому брызжете лживым ядом... Боюсь, что беседа закончена. Прощайте.

   - Но я ещё не задал вам несколько очень важных вопросов! - растерянно возмутился мьюри.

   - К чему их задавать, если вы не в силах понять мои ответы? - холодно поинтересовался сторк и, щёлкнув каблуками, повернулся и зашагал к выходу.

   А с дороги взлетели в воздух, в небо Сторкада, в котором так и не появились корабли врага, шумно распахивая крылья, нак'ятт - рыжий и пепельный - неся на себе пригнувшихся к гривам седоков...

20. Выбор судьбы.

ЙЭННО МЬЮРИ.

205-й год Галактической Эры.

   Игоря разбудил сигнал тревоги - сигнал был незнакомый, какое-то мяукание, но он все равно понял, что это. Мальчишка вскочил, ошалело осматриваясь. Место было незнакомое, и в первый миг Игорю показалось, что всё это - тоже сон, который вовсе и не сон на самом деле. Потом он узнал гостиную на борту "Анниты" - надо же, он тут и уснул после того последнего фильма.

   В гостиной было пусто. Игорь быстро одернул мундир, не глядя, точно надел фуражку и выбежал в коридор. Там тоже оказалось пусто - должно быть, все уже разбежались по боевым постам или укрылись в трюме. Вздохнув, мальчишка побежал в рубку - это было наглостью с его стороны, но что же еще делать? Сидеть в гостиной, ожидая, когда добрый дядя о нем вспомнит... неет, это не для землянина.

   У входа в рубку он столкнулся с принцем - Охэйо тоже торопился, и Игорь уступил ему дорогу - как-никак, принц был у себя дома, в каком-то смысле.

   Войдя внутрь, на какой-то миг мальчишка замер - удивился, что Охэйо вдруг оказался у панорамного окна... но потом узнал сарьют. Тот, словно ощутив его взгляд, повернулся к нему. Глаза у Охэйо-сарьют блестели, он улыбался... но улыбка была, говоря честно, страшноватой.

   - Корпы всё-таки решились, - сказал сарьют, и Игорь понял, в чем причина его возбуждения. Он предвкушал знатную потеху - что, по мнению мальчишки, было вполне естественной реакцией - уж всяко лучше, чем страх. - Похоже, что "Амфатара" ввела в систему до половины всего своего флота, "Нихель" - треть. Кроме того, с ними часть кораблей Федерального Флота. Учитывая силы, необходимые для обороны их систем, здесь всё, что они могли против нас бросить.

   - Сколько их? - спросил принц.

   Хороший вопрос, подумал Игорь. От ответа зависит, жить нам - или умереть.

   Сарьют вновь страшновато улыбнулся.

   - Около тридцати линейных кораблей, восемьсот крейсеров. До пяти тысяч фрегатов и другой мелочи. Восемьдесят десантных судов - это больше трех миллионов солдат. Суперкораблей, к счастью, нет.

   Единственная хорошая новость, подумал мальчишка. У Императора Неймура есть супердредноут и ударный авианосец - это отчасти уравнивало силы... но только отчасти. Весь его флот насчитывал всего с десяток линкоров и три сотни крейсеров - то есть, был меньше раза в три. Но земная эскадра казалась крошечной даже на фоне этого флота - два авианосца, четыре линкора и восемь крейсеров. Да еще с десяток джангрийских кораблей. Да эта вот "яхта" - почти без топлива, неспособная даже уйти в гипер. Паршивый расклад... если брать в рассчет только количество. С качеством тоже было плоховато - лазеров у землян таки не было и в открытом бою с мьюри им мало что светило. Наверное, поэтому Неймур высокомерно заявил, что обойдется без их помощи - что, впрочем, было землянам только на руку. Не связанные взаимодействием с местными, они готовились к бою по-своему - сейчас земные корабли, погасив реакторы и отключив локаторы, залегли в засаду несколько в стороне от ведущих к планете торговых трасс, включив на полную мощность холодильники и окружив себя минными полями. Так же поступили и джангри. Среди их крейсеров висела и "Аннита". А вот у мьюри никаких маскировочных устройств не было - они слишком привыкли полагаться лишь на мощь своего оружия...

   - Интересное предстоит дело... - протянул принц.

   Игорь молча согласился с ним - да уж, интересное... В открытом бою шансов у Неймура попросту не было бы - однако, здесь он мог опереться на мощь стационарных систем обороны: десяток базовых станций Флота, каждая из которых несла 15 лазеров ГК и 120 лазеров ПРО, не считая ракет и гаусс-роторов ближней обороны. На них размещалось 2345 истребителей - и еще 1200 на пяти линейных авианосцах Федерального Флота, примкнувших к Неймуру. Это не считая четырех сотен эсминцев и 1243 фрегатов, шестисот мобилизованных гражданских кораблей - из которых большинство как минимум не уступало фрегатам по боевой мощи, двух тысяч автоматических спутников системы ПКО, каждый из которых нес сотню ПКР "Нова" - и миллиардов ложных целей, большую часть которых составляли обломки, оставшиеся от предыдущей битвы...

   Тем не менее, Неймур не собирался геройствовать, и его силы подготовились к жесткой обороне. Они укрылись внутри зоны огня стационарных защитных систем - первую линию обороны составляли спутники, вторую - сам флот и третью - военные станции и авианосцы. По мнению Игоря, построение было вполне грамотным - вот только неясным оставалось, как стороны распорядятся своими силами...

   Как и следовало ожидать, всё началось с обмена ракетными залпами - имперцы запустили свои ракеты, корпы свои. В ракетах у имперцев было ощутимое преимущество - одни лишь оборонительные спутники запустили их больше двухсот тысяч. Корпы запустили полтораста - это значило, что большую часть их флота всё же составляют корпоративные крейсеры, вовсе не столь мощные, как военные, несущие, в основном, энергетическое вооружение.

   Ракет было так много, что их хвосты превратили небо в какой-то невероятный огненный дождь. Вернее, два дождя, которые шли навстречу друг другу.

   Игорь замер, глядя, как сближаются две огненные волны. Ни одна из ракет не была направлена в землян - пока их просто не замечали - но все равно, смотреть на это было откровенно страшно.

   Волны ракет разошлись, пройдя друг через друга - и по ним начали стрелять. Стреляли всем, даже главным калибром - когда в тебя летят, буквально, сотни тысяч стрел термоядерной смерти, как-то не до экономии боеприпасов.

   Экран (в обзорном окне ничего видно не было - Охэйо закрыл его броней на всякий случай) зарябил от взрывов. Как ни плотна была сеть обороны - перехватить все ракеты было невозможно и к ряби удачных перехватов добавились ослепительные солнца термоядерных детонаций. Большая часть ракет была предсказуемо направлена в суперкорабли Императора - но если "Дантетайгер" прикрывала туча из пяти тысяч его истребителей, то старый супердредноут похвастать такой защитой не мог. ЗРК, зенитки, даже главный калибр истребляли атакующие ракеты тысячами - но их было слишком, слишком много. Ракеты просто захлестнули оборону, как волна захлестывает берег. Очень скоро искры удачных перехватов погасли в ослепительных вспышках прямых попаданий. "Йомханг" нес три генератора дефлекторных щитов и защита продержалась еще несколько секунд - но потом силовые поля рухнули и ракеты ударили прямо в броню.

* * *

   Игорь закричал, когда флагман Императорского Флота превратился в облако раскаленных обломков. Одно это могло прекратить битву... но Флот не дрогнул. Эти мьюри всё же сильно отличались от прежних. Потери уже не могли их напугать, потому что они знали, что защищают.

   Мальчишка с облегчением перевел дух. Первый удар Императорский Флот выдержал - хотя лишился двух линкоров и доброй трети крейсеров. Ракеты корпов вымели половину малого флота, выбили почти все мобилизованные гражданские корабли, снесли с орбиты две базовых станции и тяжело повредили несколько других - но к самой планете прорвались лишь немногие и все они были перехвачены системами ПКО. А вот корпам пришлось совсем несладко. У них почти не было истребителей - авианосцами "Амфатара" обзавестись не смогла, а флотских ей так и не досталось - и ракеты имперцев выбили у них треть линкоров и добрую половину всего флота. Тем не менее, их флот прошел через облако пара и обломков, оставшееся от уничтоженных собратьев и продолжил наступление. На их стороне всё еще оставалось почти двухкратное преимущество в силах - и они были полны решимости уничтожить возомнивших о себе рабов. Теперь возможности сторон оказались примерно равны - но корпов было больше. Они всей массой нацелились на "Дантетайгер" - огромный корабль отбивался от них, словно медведь от стаи собак, массированный ракетный залп существенно проредил ряды атакующих, а истребители безжалостно трепали уцелевших - но силовые поля у старого авианосца были откровенно слабыми и первое же прямое попадание наверняка станет для него и последним.

   Размен, вот что это будет, понял Игорь. Корпы просто задавят имперцев числом, потеряв половину кораблей и прорвуться к планете, если...

   - К бою, господа, - приказал принц - и Игорь не сомневался, что тот же приказ отдал и Цесаревич. Армада корпов прошла мимо земного флота, оказавшись в очень неудобном положении - ослепленные факелами собственных двигателей, они не могли заметить даже направленных им в задницу ракет. Их было не так много - но под удар попали как раз скверно вооруженные десантные транспорты, под завязку набитые дрессированными головорезами.

   Игорь завопил от восторга, когда залп землян накрыл неуклюжие громадины, отправляя в небытие миллионы убийц. Не тех же, что учинили бойню в своем родном мире - но ничуть не лучших. Вспышки тридцатимегатонных боеголовок превращали их в плазму, в вспышки света, в ничто.

   Куликово Поле, вот что это, подумал мальчишка. Когда в толпу монголов, стиснутую между реками, оврагами и рощами, уже почти задавившую числом русских ратников, вдруг врезался бронированный клин конных витязей. Не так уж и много их было, и в чистом поле монголы лишь посмеялись бы над такой атакой, рассыпаясь в свою поганую бесчестную "карусель"... но вот так, когда ты уже побеждаешь и тебя самого начинают бить, а шарахнуться некуда - такого трусливая натура степных разбойников не выдержала, они побежали всей толпой - и всей толпой были перебиты воинами на свежих конях...

   Корпы, правда, оказались покрепче - они начали всей массой разворачиваться, чтобы напасть на нового, неожиданного врага. Сейчас нам будет кисло, подумал Игорь. Однако, вал вражеского огня словно проваливался в пустоту - и мальчишка понял, что их до сих пор не видят. Антирадарные покрытия и радиторы сделали свое дело, превратив земные и джангрийские корабли в невидимок. Вот только на малом расстоянии это помочь уже не могло - и землянам оставалось только вступить в бой. Навстречу мьюри ударили плазменные и ионные орудия... немного модифицированные за последние дни. Эффект от их применения был незаметен - никаких взрывов, ничего - просто несколько кораблей мьюри внезапно прекратили огонь, буквально выжженые изнутри смертоносной радиацией.

   Вот теперь наемники дрогнули - часть их кораблей начала отворачивать, часть - продолжала атаку... и попала под убийственный огонь плазменных орудий. Они должны отвернуть, подумал Игорь, когда лазеры мьюри нащупали крейсер "Разящий", превратив его в солнце в космической пустоте. Но даже если они не отвернут - они уже проиграли, потому что у них не осталось наземной армии, потому что наша гибель уже ничего не изменит, потому что...

   Ослепительная вспышка разбелила экран - и "Аннита" взметнулась на дыбы, как обезумевший конь. Корпус жутко загудел - и мальчишка подумал, что этот звук - последнее, что он слышит в жизни...

* * *

   - Все целы? - крикнул принц, выбираясь из кресла.

   - Все, все, - пробурчал сарьют. Он по-прежнему стоял у экрана, что-то делая с пультом - понятно, что ему помог обвес, подумал мальчишка. Мне бы так... впрочем, лучше не надо. Не дорос я еще до подобных вещей - и дорастать не хочу. Или хочу... но - сам. САМ.

   - Что это было? - спросил он.

   Сарьют повернулся к нему - вновь со своей страшноватой усмешкой.

   - Ядерный снаряд, только и всего. "Аннита" цела - более-менее, если не считать того, что у нас сдохла защита и двигатели. Она выдержала, так что облучения особого мы не получили. Корабль, правда, нуждается в капитальном ремонте - но это поправимо. Ага...

   Он чем-то щелкнул - и экран засветился вновь.

   Взглянув на него, Игорь сузил глаза и стиснул зубы. От земной эскадры осталась только половина. Флагман англо-саксов "Хенгист" просто исчез, крейсер "Грозный" превратился в искореженную развалину. "Полтава" уцелела - но в ее корпусе зияло несколько страшных выжженых пробоин. За считанные секунды боя земляне потеряли пять тысяч человек - но свое дело они сделали, выбив линейное ядро корпоративного флота. На уцелевших навалились имперцы - и вот тут пара их уцелевших линкоров стала решающим козырем, да и преимущество военных кораблей в лазерном оружии, самом опасном на ближней дистанции, тоже сыграло свою роль. Сейчас у корпов осталось всего несколько десятков крейсеров - которые панически удирали из системы, даже не поджидая разную мелочь, которая просто в панике кидалась кто куда. Это был даже не разгром - это была катастрофа... От грозного только что флота карателей уцелела лишь пятая часть...

   Мы добьем эту мразь, угрюмо подумал мальчишка. С имперцами или нет - но добьем. Им не будет пощады, гибель землян не должна остаться неотмщенной. Но...

   - Вот, этого, собственно, и следовало ожидать, - сказал сарьют, мрачно глядя на экран.

   Повернувшись к нему, Игорь увидел, что в систему Йэнно Мьюри входит еще один флот.

* * *

   ... - До пятисот кораблей различного типа и назначения, - говорил адмирал Ознобишин. Игоря до сих пор потряхивало - броня боевой рубки спасла Цесаревича и земной штаб, но ведь могла и не спасти. Голос у него был спокойный, даже скучающий. - До ста двадцати линейных бортов с массой покоя около шестидесяти миллионов тонн каждый, двенадцать ударных авианосцев с массой покоя около шестидесяти пяти миллионов тонн, остальные корабли - ударные крейсеры с массой покоя около семи миллионов тонн каждый. Десантные корабли отсутствуют, я повторяю - десантные корабли отсутствуют. Это не флот вторжения, это флот ликвидации. Флагманский супердредноут опознан как "Адмирал Храггар". Это джаго.

   Так и должно было быть, мрачно подумал мальчишка. Когда дерутся львы - добыча всегда достается шакалам. Он не сомневался, что джаго "героически" выжидали, пока битва имперцев и корпов закончится - чтобы потом смело добить истекающего кровью победителя. А имперцы действительно истекали кровью - от их флота осталось всего два линкора и полсотни крейсеров разной степени поврежденности. А один "Адмирал Храггар" - это четыре миллиарда тонн массы покоя, две сверхмощных плазменно-термоядерных пушки, способных одним выстрелом испарить линкор, пятьсот тяжёлых лазеров, купленных у доверчивых... а точне - просто жадных мьюри, две тысячи зенитных лазеров, столько же тяжелых плазменных орудий, пятьсот тяжелых рельсовых, тысячи термоядерных ракет, многометровая броня и сверхмощные защитные поля. И, даже если бы всего этого флота тут не было...

   Он перевел взгляд на странный корабль, летевший несколько в стороне от строя. Больше всего он походил на трубу - его длина превышала диаметр в добрых раз пятнадцать - и мальчишка вспомнил рассказы сарьют. Да, это джагганский корабль - но построенный по технология Богомолов.

   - Пятнадцать километров длины, более трех миллиардов тонн массы покоя, - монотонно диктовал принц показания датчиков. - Два сверхмощных осевых протонных орудия - учитывая, КТО все это проектировал, скорее всего, АНТИпротонных - двести пятьдесят счетверенных тяжелых лазерных орудий, тысяча тяжелых плазменных орудий, пятьсот тяжелых рельсовых орудий, двести пятьдесят пусковых шахт для ракет - наверняка, с аннигиляционно-плазменным двигателем и еще какая-нибудь мерзость, вроде гиперторпед. Броня комбинированная, генераторов дефлекторных щитов пятнадцать - это чудище спокойно переживет попадание тератонной термоядерной бомбы. Что будем делать?

   - Драться будем, - мрачно ответил мальчишка. Отступать перед джаго было невозможно - и не потому, что от этого страдала честь, а потому, что за спиной - миллиарды мьюри, которых эти уроды просто-напросто убьют, а заодно уничтожат их родную планету. Шансов на победу совсем, правда, нет - но что ж делать? Бежать, бросив на расправу тварей миллиарды людей - да проще самому в чан с кипятком прыгнуть...

   Жаль. Жаль. Не успел подойти земной флот. Но он подойдёт, и тогда - джаго всё равно конец. А пока надо их просто задержать. И...

   - Нет, что будем делать? - упрямо повторил Охэйо - Шансов на победу у нас нет даже одного на тысячу. У вас осталась половина эскадры - почти все корабли в ней имеют различной степени повреждения - у нас уцелело всего два крейсера и эта вот яхта - пользы от которой никакой. Все, что мы сможем добиться - уничтожим у джаго несколько крейсеров, после чего дружно сдохнем. Для дела-то оно и не жалко - но домашний мир мьюри погибнет, вот что печально. Останутся только колонии, принадлежащие куче разных корпораций - а это все равно, что ничего. Это не говоря о том, что в руки джаго попадет вся промышленность системы, верфи и семнадцать недостроенных супердредноутов. Я не знаю, насколько они смогут освоить все это - но ваша эскадра вряд ли с ними справится. Ваш объединенный флот - может быть, но с такими потерями, что это ровно ничего не изменит - вас все равно сожрут сторки.

   - И что ты предлагаешь? - спросил Игорь.

   Принц пожал плечами.

   - Если подумать, то нам осталось только... о-о-о!

   Игорь повернулся к экрану. Он был готов увидеть всё, что угодно - после событий последних двух недель не удивился бы ничему, но...

   Но ЭТО?!?

   Только что вокруг флота джаго была пустота - и вдруг ее заполнил рой, туча, неисчислимая орда отлично знакомых землянам кораблей - их были тысячи... нет - десятки тысяч. Это даже не армада, подумал Игорь оцепенело, такого, наверное, не было у НИХ со времён Первой Галактической... это же Объединенный Флот Империи: личный флот Императора, государственный флот, частные флоты Высоких Родов, вольные рейдеры - все-все-все...

   ...все боевые корабли...

   ...Империи Сторкад.

* * *

   - Господа! - повявившийся на экране сухолицый клювоносый сторк в черно-золото-белом мундире с расшитыми высоким воротом и тяжёлыми обшлагами был немолод, совсем даже немолод, но слово "старый" никак к нему не шло - скорее он не имел возраста, как не имеет его Время. Игорь с крайним удивлением увидел, как Цесаревич склоняет голову... и только потом узнал Джерд Хо ширр токк Ширр ап Мид Ширр... - короче говоря, Главу Совета Глав Родов, Императора Сторкада, по-земному. - Чем бы ни закончилась битва - теперь не вмешивайтесь, это наше дело. Тысячу лет мужи Сторкада ждали этого дня. И вот - финал! Победим мы или погибнем - но никто и никогда больше не упрекнет сторков в бесчестности.

   В рубке установилась тишина, в которой металлическим звоном прозвучали последние слова Императора:

   - Сила с нами, мужи Сторкада!

   - Сила с нами! - отозвался, распирая эфир, слаженный хор. И в нём не было и тени страха - только откровенный энтузиазм, только рёв стаи накъя'тт, пикирующих за добычей.

21. ПОРВАННАЯ ЦЕПЬ .

ЙЭННО МЬЮРИ.

205-й год Галактической Эры. Месяц спустя.

   Аниу всё-таки пришли. Как говорили в старину - "в силах тяжких". На окраине системы Йэнно Мьюри безмолвно замерли две сотни тяжелых - по триллиону тонн каждый - крейсеров и сотен шесть похожих на фрезы кораблей-разведчиков. Не просто так замерли - в безупречном, холодно-жутковатом строю, который бы сделал честь даже сторкам. В строю не было ни авианосцев, ни десантных кораблей - на этот раз Аниу пришли не захватывать, они пришли мстить. Вот только ситуация с тех пор... скажем так, немного изменилась. После того, как Джагган лишился военного флота, а строки столь внезапно превратились в союзников, мьюри смогли собрать для защиты материнской планеты огромный флот - больше сотни линкоров, полоторы тысячи крейсеров и десятки тысяч малых кораблей. И супердредноут - такой же, как уничтоживший эскадру Аниу. Он пока не был закончен постройкой - аннигилятор не действовал, одни лишь двигатели и сенсорные системы - но со стороны-то ведь не видно, правда?

   Флот мьюри стоял стеной, преграждая Аниу путь вглубь системы. И на сей раз они были не одни. Вокруг их строя и внутри него замерли совсем другие корабли - всего месяц назад такое нельзя было представить даже в бредовом сне: сторки и мьюри в одном строю. Теперь же - теперь никто не сомневался, что может быть иначе.

   Игорь поёжился, вспомнив ТОТ БОЙ. На самом деле это был даже не бой - рассчетливое бесстрастное убийство. Больше всего это походило на разделку туши профессиональным мясником - сторки действовали со страшной, безжалостной методичностью. Организованность их действий поражала - казалось, что этот бой они репетировали годами. Да скорее всего, так и было. Сторки тысячи лет мечтали о Последнем Бое, который навсегда положит конец войне с джаго - и вот, этот бой состоялся. Они потеряли тысячу двести кораблей - из пятнадцати тысяч - но от армады джаго не осталось ровным счетом НИЧЕГО. Не уцелело ни одного корабля, ни одного катера. Пленных сторки не брали - и их можно было понять. Напав на гражданское население, джаго сами поставили себя вне закона, и тут были не женщины и дети - тут были военные корабли, законная добыча с любой точки зрения. Их нужно было уничтожить - и их уничтожили. Атаки сторков походили... да, походили на какой-то странный танец - их эскадры кружили вокруг армады джаго как электроны вокруг атома, в странном, непрерывно меняющемся ритме - и жалили, жалили, жалилиракетами и лазерным огнем, не обращая внимания на страшный ответный огонь, который вырывал из строя сотни кораблей. Координация их сил поражала - даже неуязвимые, казалось, бы, щиты супердредноутов рухнули почти сразу. Остальное же уже напоминало не битву, а, скорее, истребление колорадского жука. Джаго никогда не были хорошими бойцами - они, как всегда, надеялись на громоздко-угрожающую многочисленную технику, но техника их подвела. После гибели флагмана управление их флотом исчезло, каждый был сам за себя - кто-то пытался бежать, кто-то отчаянно хотел сдаться - но пощады не было никому, никто не спасся! Не прошло и часа, как пространство опустело - на месте чудовищной армады осталось лишь медленно расползавшееся облако космического мусора...

   Сторки могли захватить систему, как нефиг делать, подумал Игорь. Но когда сторки делают выбор - они делают его навсегда, окончательно. Они связались с Императором Неймуром и сказали, что будут охранять систему до прибытия имперских и союзных им сил - и ничего не попросили взамен. Ничего... Игорь не сомневался, что мьюри стало стыдно - да они и не скрывали этого.

   А союзные силы вскоре прибыли. Сначала - эскадра адмирала Мартынова, "пожарная команда" Русской Империи - и с ней Первый десантно-штурмовой корпус с частями усиления и англосаксонские Мобильные Силы. На сей раз Неймур не стал отказываться от помощи землян - а двести пятьдесят шесть тысяч земных воинов с тяжелой техникой могли... в общем, они могли многое. Вместе с частями новосозданной Императорской Армии они буквально вымели планету от наемников и мародерских банд. Тех не спасло ни превосходное оружие, ни знание катакомб - в конце концов их выловили, выследили, всех уничтожили. Кое-где пришлось тяжеловато - терять наемникам было уже нечего и они оборонялись с яростью загнанных в угол крыс - да и разных жутковатых гостей на Йэнно Мьюри нашлось совсем немало. Тем не менее, даже "пятую колонну" Аниу одолели, задавили холодным расчетом и мужеством. А потом...

   Игорь осмотрелся вокруг. Раньше он слабо представлял себе, что это такое - Объединенный Флот Земли. И не только Земли - свои флоты послали скиутты, нэрионы, даже шэни - наверное, все союзники Земли, у которых вообще были корабли. Им не приказывали. Никому не приказывали земляне. Они просто - пришли, и это окупало всё. Всё, начиная с самой первой крови давней войны, слёзы, боль, страдания, безнадёжность, бессилие и тоску.

   Они пришли.

   Здесь их собрались буквально десятки тысяч - сотни линкоров, крейсеры, эсминцы, транспорты - необозримая, потрясающая армада, от одного взгляда на которую захватывало дух. Одна Русская Империя прислала восемнадцать линкоров. Двести тринадцать крейсеров. Кораблей меньшего тоннажа - более полутора тысяч. Шестьдесят четыре войсковых транспорта - полтора миллиона солдат только наземной армии. А уж количество добровольцев, добравшихся сюда на борту собственных кораблей и чуть ли не своим ходом, и вовсе не поддавалось подсчету - по вполне очевидным причинам. Человечеству бросили вызов - и оно ответило. Ответило очень серьезно - только сейчас Игорь видел два огромных контейнеровоза, на скорую руку переоборудованных в носители гиперпространственных ракет. А три корабля из эскадры - совсем особые, автоматические брандеры, вокруг корпусов которых собраны мины Зильвицкого - если хотя бы один такой выйдет из гипера в середине строя Аниу, там, где за крейсерами затаился десяток кораблей управления - им совсем не поздоровится. И Аниу это вполне понимали - во всяком случае, не решились напасть сразу, а затеяли переговоры. Сейчас на огромных экранах в кают-компании "Полтавы" были видны обе стороны - с одной стороны Цесаревич с советниками и адмиралами, с другой - Аниу в своих пушистых нитяных облаках. Игорь уже знал, что это - адмиралы их Звездного Флота - казавшиеся, впрочем, мальчишками из-за своих юных лиц. Собственно, нельзя было даже сказать, юноши это или девушки - одежда надежно скрывала тела, а лица Аниу ни о чем не говорили, они были слишком какими-то искусственно-красивыми. Наверное, это всё-таки парни, решил Игорь. Женщина, командующая космическим флотом - это уже чересчур.

   ... - вы можете сокрушить нас - здесь и сейчас, - говорил Цесаревич. - Но: это обойдется вам дорого. Мы не беззащитны. И мы можем прожить и без вас - а вот вы прожить без наших ресурсов не сможете. Кроме того, Йэнно Мьюри - и ваша родина тоже. Да, она долгое время была средоточнием зла - но ныне зло повержено. Чем вы помогли этому? Отвечаю: ничем. Вы даже мстить опоздали. Ваша месть обрушится на невинных - и ни я, ни мои соплеменники, ни даже мои потомки - никогда не простим вам этого. Хотите ли вы одержать победу в одном сражении - и получить в наследство бесконечную истребительную войну? Войну на два фронта, которую вы заведомо не сможете выиграть? Или переборете свой гнев - и придете к мьюри как старшие братья и товарищи? Решайте - здесь. Сейчас. Сегодня. Мы - мы готовы к любому решению.

   Аниу смотрели на него молча, с каким-то непонятным выражением - озадаченным, скорее, но не злым - а потом просто прервали связь. Так ни словечка и не сказав.

   Вот и все, подумал Игорь. Сейчас они нас снесут - тут и сказочке конец.

   А потом он увидел, что Аниу уходят.

* * *

   - Ну вот, это всё, кажется, - вздохнул принц.

   Игорь печально кивнул. Увы - всё хорошее, что имеет начало, имеет и конец. Большой Поход земного флота только начинался - под контролем корпораций оставались еще сотни звездных систем, и даже Неймуру стало понятно, что война без помощи землян и их союзников затянется на долгие кровавые десятилетия - но вот лицеисты возвращались домой. Кое-кто пробовал протестовать - и получил в итоге прямой приказ Цесаревича: геройство - геройством, а в Лицеях скоро начинаются занятия и пропускать их юный дворянин не должен. Если он, конечно, хочет стать взрослым дворянином.

   Ничего себе вышли каникулы, подумал мальчишка и вздохнул. Принцу тоже пора было возвращаться - дома его ждали дела, мать-Императрица, жена наконец - и Игорь понимал, что если они еще раз и встретятся, то очень нескоро, когда он, Игорь, уже станет взрослым. А кое с кем не встретится, наверное, никогда.

   Второй Охэйо - сарьют, стоял тут же, в одной из гостевых комнат "Анниты" - но Игорь уже никогда не спутал бы их. Они были, словно два брата - старший и младший. Совсем недавно мальчишка бы не поверил, что сможет увидеть два варианта одного и того же человека - и даже подружиться с обоими - но теперь не видел в этом ровно ничего необычного. В голову, правда, упорно лезли мысли о том, что интересно было бы познакомиться с разными вариантами СЕБЯ - но привычным усилием воли Игорь прогнал их. К чему травить себя рассуждениями о невозможном?

   - Нет, почему всё? - упрямо повторил мальчишка. - С тобой-то мы еще встретимся когда-нибудь - Джангр и Земля теперь союзники. А вот с тобой... - он повернулся к "старшему брату" - уже, наверное, никогда. А жаль. Я хочу задать тебе столько вопросов...

   Сарьют покачал головой.

   - На многие вопросы я не смогу дать ответов - слишком на многие. А есть вопросы, ответы на которые ты услышать не захочешь, - он вдруг сердито взглянул на Игоря.

   - У меня для тебя есть подарок, на память, - заторопился принц. Он снял висевший на поясе кинжал - и протянул мальчишке.

   Игорь извлек его из ножен и стал с интересом разглядывать. Очень красивое оружие - блестящий, дюймов в восемь клинок, казалось, был сделан из полированного серебра; он сбегал к острию двумя математически безупречными параболами. Поперечина была массивной, с зазубринами, рукоять - широкая, с накладками из серого, шершавого гранита - такое оружие никогда не скользнет в руке. На клинке были выбиты непонятные геометрические знаки. Работа была очень тонкой и точной.

   - Спасибо, - искренне поблагодарил он.

   - Ну вот... надеюсь, что ты меня не забудешь, - принц крепко пожал ему предплечья, как делали джангри, расставаясь. - До встречи - когда бы она ни была!

   Он быстро повернулся и вышел. "Старший брат" задумчиво смотрел ему вслед.

   - Игорь, пошли, нам уже лететь пора, - в дверь тут же просунулся неугомонный Яромир. Игорь поморщился - как ни растягивай время, оно обязательно кончится.

   - Зайди-ка сюда, юноша, - попросил Охэйо и Яромир зашел, глядя на него с явным интересом.

   - Да, действительно, пора лететь, - сказал сарьют, вновь усаживаясь. Игорь и Яромир последовали его примеру. - Тебе стоило бы сказать, что ты придешь с другом, - он хмуро посмотрел на чеха. - Ну что ж, ничего не поделаешь, - он печально вздохнул, - я задам этот вопрос вам двоим. Хотите ли вы полететь с нами? Анхела, наконец, нащупала дорогу в Большую Пестроту - во вселенную, где живут Великие Маги. Будет очень интересно, без сомнений.

   Игорь удивленно и насмешливо посмотрел на него. Смешно - они стали друзьями, но так друг друга и не поняли. Как можно предлагать русскому - даже не дворянину - бросить Империю?

   - Боюсь, что ваше предложение... немного опрометчиво, сударь, - так же спокойно-насмешливо сказал Яромир. - Для вас естественно бросить что угодно, едва впереди замаячит что-то интересное. Но для нас - для нас нет. Для нас превыше всего долг. Долг перед родом, перед Империей, перед Землей, наконец. Вот это вы так и не смогли понять. Ни вы, ни ваши... попутчики. Боюсь, что так никогда и не поймете.

   - Так уж никогда и не пойму? - в тон мальчишке, так же спокойно-насмешливо спросил сарьют.

   Яромир как-то непонятно посмотрел на него. Скривил уголок губ. Улыбнулся.

   - Сударь, я спою вам песню, которую сложили о вас и ваших... попутчиках после известных... событий, связанных с юным Сурядовым, - Игорь удивленно посмотрел на него. - Если вы и в самом деле наделены душой - вы поймете, что мы думаем о вас и ваших предложениях, - мальчишка подобрал забытую тут кем-то гитару и запел.

   - По дороге в Закат есть долина одна,

   Где убитые спят, и больная луна

   Там танцует смешно танец, дикий как бред,

   Тех, кто умер давно, вызывая на свет.

   Так приходи же к нам, по чужим следам,

   Выпей - коль с живыми не пьется!

   На пороге сна сказка лишь одна:

   Что живому луна - то мертвому солнце...

   Что живому луна - то мертвому солнце...

   И, почти из засады, навстречу луне

   Поднимаются всадники в тусклой броне.

   Их разбиты гербы, и не видно венцов,

   И скользит луч луны над толпой мертвецов.

   Так приходи же к нам по чужим следам,

   Если жить причин не осталось!

   На пороге сна песня лишь одна:

   Что живому печаль - то мертвому радость...

   Что живому печаль - то мертвому радость...

   И пронзает луну мертвых рыцарей взгляд;

   Тихой смерти струну они слышат - и спят.

   Ветви мертвые гнутся, и стонет вода,

   Только им не проснуться, увы, никогда!

   Так приходи же к нам по чужим следам,

   Прорастив в пути в бесконечность!

   На пороге сна правда лишь одна:

   Что живому обман - то мертвому Вечность...

   Что живому обман - то мертвому Вечность...(1)

   1.На самом деле - песня групы "Джэм"

   На какое-то время стало очень тихо. Лицо Охэйо было хмурым и задумчивым.

   - Мы живые, сударь, - сказал, наконец, Яромир. - Мы живые. А вот можете ли про себя сказать это вы - давно забывшие, как жить и как умирать? А может - вообще никогда не жившие по-настоящему? Никогда никого не любившие, ничего не терявшие, не боявшиеся ничего - потому, что бессмертный не чувствует страха? И - не способные пересилить свой страх, как сделала это Джен Нэррин - и миллионы других землян. Не способные ступить на Звездную Дорогу, давно забывшие о своих предках - даже если они у вас когда-то были. Так почему же вы думаете, что землянин - любой землянин - согласится бросить свой живой мир и, подобно вам, слепым червям, ползать по изнанке вселенной? Вы просто смешны мне, сударь. Что общего может быть у живого человека - с мертвецом?

   - Все умирают, рано или поздно, - ответил Охэйо равнодушно. - Я думаю, что когда-нибудь ты поймешь это. - Он посмотрел поочередно на Игоря и Яромира. - Ну что ж... было очень мило.

   Он встал, с удовольствием потянулся, поднявшись на пальцы босых ног, зевнул - и печально посмотрел на мальчишек.

   - Это всё, собственно. Прощайте.

   Воздух вокруг него выгнулся пузырем, размывая очертания фигуры - и сарьют исчез.

   Игорь перевел взгляд на экран. Там, несколько в стороне от эскадры, парила яхта Анхелы. Вот она плавно и быстро развернулась, словно выбирая курс к неведомой цели - и пространство перед ней разверзлось тускло-радужной, уходящей в пустоту воронкой. Бездонной воронкой - Игорь чувствовал, что эта брешь ведет не в какой-то из миров, а за пределы этой Вселенной.

   Яхта мгновенно прыгнула в нее - и брешь захлопнулась. "Анниту" ощутимо встряхнуло - лишь отголосок той мощи, что унесла странных гостей джангрийского принца за пределы мироздания.

   Вот и все, подумал Игорь. Они никогда не вернутся - всего лишь потому, что один-единственный мальчишка коротко и страшно открыл им их собственную суть. А мертвецам нет дороги в мир живых.

   И подумал ещё: я боялся, что обрушившееся на нас знание - о том, как велика Вселенная и как малы в ней мы - раздавит нас. Лишит воли и испугает. Но теперь я вижу, что это был смешной и напрасный страх. Чем безграничней Вселенная и чем больше в ней загадок - тем больше нам и нашим потомкам простора и работы. Вот и всё.

* * *

   Их было сорок семь.

   Двадцать три русских, двадцать четыре англосакса.

   Сорок семь - погибших на Йэнно Мьюри, не в космических боях. Пошедших туда, куда можно было не идти. И погибших в чужой войне.

   В чужой ли?

   Плотный строй живых землян замер в палубе "Полтавы" - перед другим строем - небольшой шеренгой мёртвых.

   - Легенду в детстве слышал я от брата, - звонко, страшно пел стоявший возле желобов с трупами Андрюшка Ворожеев, -

   А тот её услышал от отца -

   Что павший вновь рождается солдатом,

   Чтоб Путь пройти с начала до конца...

   Ведь корни только крепнут под золою!

   Весною вновь распустится листва...

   Солдат, вчера погибший под Москвою -

   Не ты ли был с Кондэ при Рокруа?!

   Да, подумал Игорь. Да, да. Да. Вот что никогда не смогут понять даже самые бессмертные Сущности - и поэтому вот им суждено всегда бежать от нас в бессмысленном животном страхе...

   С краю лежал один из мальчишек - один из тридцати, он погиб на планете. Это был Дьюни МакКуари. В парадной форме, как и взрослые его соседи, до груди укрытый тяжёлым флагом своей Империи, с дирком в сложенных на груди руках и спокойным, гордым лицом. Игорь не очень хорошо его знал. Но это ничего, просто ничего не значило. Потому что Дьюни уже шёл, удивлённо озираясь, по Млечному Пути... куда? Игорь не знал. И это было правильно. Когда-нибудь и он, Игорь, пойдёт туда, и под его сапогами маняще и загадочно зазвенят серебряные звёзды... А пока - счастливого пути, отважный брат мой Дьюни... Приходи к нам в дни, когда мы чтим наших погибших. И верь - и в остальные дни мы не забудем тебя...

   - Мгновенья исчисляются веками!

   Не думайте о том, что не сбылось!

   А Млечный Путь под вашими ногами

   Горит огнём, словно Аркольский Мост... (1.) (2.)

   1. АРКОЛЕ - селение в Сев. Италии, на левом берегу р. Альпоне, около которого 15-17 ноября 1796, во время Итальянского похода Бонапарта 1796-97, французские войска под командованием генерала Наполеона Бонапарта нанесли поражение австрийской армии. Именно там Наполеон, видя, что его солдаты уже не отваживаются пройти через мост, осыпаемый пулями австрийцев, на котором уже погибли несколько десятков самых отважных бойцов, схватил знамя и бросился в атаку впереди своих людей. Мост был взят, а будущего императора не задела ни одна пуля! 2.Стихи Хельги N Кенти.

   А теперь - домой, подумал Игорь, глядя, как жёлоб опускается вниз - в криокамеру, в которой павших и доставят на Родину. Каждому своя дорога. Домой. Домой. Домой.

22. СЧАСТЬЕ .

ЗЕМЛЯ.

206-й год Галактической Эры.

   Вагон струнника мягко набрал скорость и, внезапно взмыв на высоту пятиэтажного дома, понёсся над землёй словно бы по воздуху - ведущие тросы не были видны, и казалось, что зеркальная капля скользит в небе каким-то чудом. Внизу проносились леса - зелень, поля - уже подёрнутые золотом, реки и озёра - сияющая синь - и всё это отражалось, скользило и менялось в больших синих глазах девушки, смотревшей в большое бортовое окно. Разрез глаз, золотистый цвет кожи, тщательно уложенная, но всё равно пышно-огромная копна тёмных волос - всё это выдавало в обладательнице глаз, пропускавших через себя мир, инопланетянку-мьюри, облик которых на Земле после недавних событий стал хорошо знаком всем - редкий землянин не следил с напряжением за очередной битвой Экспансии и Энтропии, от всей души желая победы далёким, но совершенно ясно своим, тем, кто не хотел больше жить - гнить - в болоте...

   Девушка было одета по-земному - светлые широкие шорты-юбка, лёгкая рубашка-безрукавка, сандалии, изящный комбрас - но тяжёлые золотые браслеты на запястьях и щиколотках - совершенно не по земной моде - ещё раз подтверждали, что это мюри. А вот рядом с нею на мягком полукруглом диванчике сидел типичнейший землянин-русский - юноша в форме лицеиста. И если его спутница привлекала внимание просто как представительница своей расы, то юношу хорошо знали в лицо миллиарды разумных существ. Это был Игорь Сурядов, один из героев прославленного уже на всю Галактику Земного Посольства. Над левым карманом его парадного френча скромно поблёскивала планки высших наград обеих Империй.

   Но юный герой, образцовый землянин и настоящий русский сейчас был занят только одним - он неотрывно глядел на свою спутницу. И чуточку улыбался. Тепло и слегка растерянно.

   - Чего хотел этот старик? - вдруг спросила девушка, отворачиваясь от окна. По русски она говорила бегло, но не очень чисто, раскатистые низкие нотки превращали её голос в подобие мурчания, а твёрдые согласные как бы проглатывались. Впрочем, мальчишка, судя по всему, привык к такой речи и ответил немного удивлённо:

   - Ничего. Просто увидел, что ты одна и что ты явно не с Земли, вот и решил помочь. Так часто бывает - прилетают к нам, из любопытства куда-нибудь сунутся и теряются, а как выбраться или хоть помощи попросить - толком не знают.

   - Я немного испугалась, обрадовалась, когда ты подошёл, - призналась она. - А теперь вспоминаю - ты говоришь правду, у него были добрые глаза... - и, помолчав, продолжала с почти детским удивлением, искренним и чистым: - Так странно. Вы добрые. Вы на самом деле добрые. Я совсем не видела злых лиц и пустых глаз. Но так же не бывает. Добрые всегда слабы. Я так узнала с детства. А тут... - она сделала плавный жест рукой. - Тут всё не так. Я знаю, что вы, люди с добрыми глазами, легко убиваете. И те, кто считал себя непревзойдёнными убийцами и кичился этим, ломаются в ваших руках, как сухая ветка...

   - Мы убиваем лишь на самом деле злых... - начал мальчик, но девушка помотала головой и засмеялась:

   - Ты не понял, Игорр... - она смешно и ласково раскатила имя спутника, и тот заалел щеками и словно бы размяк. - Я не ругаю вас. Я удивляюсь и восхищаюсь. Я рада, что нашлось во Вселенной добро, которого страшатся сильные и злые... - взяв мальчика за щёки, она коснулась своим носом его. - Спасибо...

   - Это не я... это мы, - смутился Игорь, не пытаясь высвободиться и млея от живого, уютно дышащего тепла рядом. - Это мы все и даже вы. А я что... Тебе нравится здесь?

   - С тобой или на вашей планете? - девушка отстранилась и села удобней. Игорь подсел поближе и обнял её, запустив узкую сильную ладонь в дебри волос девчонки. Засмеялся:

   - Хитрюга. На планете. Тебе не холодно?

   - Только чуточку, - ответила девушка, устраиваясь удобней на руке Игоря. - И странно. Я готовилась увидеть что-то очень-очень военное. Суровое, жёсткое, как ваши вожди. А увидела... цветы, - и она засмеялась. Игорь засмеялся тоже, вспомнив, как на первой остановке струнника совсем недалеко от лунадрома, когда они только-только вышли из шаттла, к ним подошёл мальчишка - лет двенадцати. Он нёс в руках огромную охапку полевой кашки, и глаза у него были счастливые и обалделые - кто знает, почему? Но он протянул Лине эту охапку и звонко, ясно сказал: "Вот, это тебе!" - и зашагал прочь, махнув рукой. Лина, изумлённо приняв сиренево-бело-зелёную волну, только и спросила: "За что?!" А мальчишка на миг приостановился и ответил: "Просто так!" - и убежал. - И теперь - тут столько зелени, и воды, и воздуха, и неба, что я просто не верю; как это может быть - для всех - даром? Это как в ваших фильмах. Но там можно соврать, приукрасить. А тут я вижу своими глазами...

   Моя душа-птица, подумал Игорь, ласково глядя на Лину. Я не могу тебе объяснить, как мы шли к этому. Ты не Аннит Охэйо анта Хилайа, ты ужаснёшься былому и согнёшься под тяжестью всех тех судеб, всех тех жизней, что были отданы за право, за желание отдать те цветы незнакомой девушке - просто так... А через сто лет люди одной с тобой крови вряд ли поверят, что на их планете когда-то не хватало на всех чистого неба...

   - Мы можем выйти сейчас, - спохватился Игорь. - Тогда придётся дольше идти пешком, но ты увидишь наш дом и... - он смешался.

   - Выходим, - Лина решительно поднялась и тут же села на колени Игорю. - Ой.

   Струнник начал мягкое торможение...

   ...К изумлению Игоря, станция была не пуста. Совсем рядом с платформой всадница на большом чёрном жеребце удерживала в поводу ещё двух коней. Игорь - странно - сперва узнал коней из конюшни поместья, Чёрта, Шумного и Арлекина. И только потом - мать.

   Велина Целимировна сидела в мужском седле, издалека глядя на вышедших из вагончика юношу и девушку. Точнее - Игорь понял это через секунду - только на девушку. У него захватило дух, и Игорь прошептал:

   - Лина, нас встречает моя...

   - Помолчи, - негромко и строго сказал неожиданно девушка. - Веди меня.

   Они пошли - платформой, мимо павильончика, потом - по лесенке вниз, на тропинку. Всё это время их провожал взгляд Велины Целимировны. Игорь пытался заставить себя успокоиться, но не получалось - внутри всё вибрировало. Он покосился на лицо Лины - та шла спокойно, не сводя глаз с фигуры всадницы.

   Девушка и юноша остановились в двух шагах от чуть кивающих конских морд.

   - Я вернулся, мать, - сказал Игорь, кланяясь. - Роду Сурядовых не было бесчестья.

   - Я знаю, мой средний сын, я горда тобой и тебя ждут в поместье с достойной встречей, - ответила женщина и перевела взгляд на девушку. - А ты Лина? - резко спросила она - в упор.

   - Я Лина, - девушка сделала жест приветствия, принятый у мьюри и посмотрела в глаза Велины Целимировны. Игорь перестал дышать. Серые глаза смотрели в синие. Синие - в серые. Казалось - бесконечно долго.

   Улыбнувшись, Велина Целимировна перебросила повод Шумного Игорю:

   - Помоги своей невесте сесть в седло, Игорь, - сказала она, и Игорь увидел только теперь, что Шумный засёдлан женским седлом. - И поедем шагом. Женское седло лучше, если тебе ещё предстоит рожать, - пояснила она Лине, золотая кожа которой потемнела. - А мне хочется показать тебе наше поместье. Ты понравилась мне, мьюри. У моего сына есть глаза.

   - У него есть сердце, - ответила Лина. И ахнула - Игорь, подхватив её под бока, легко взметнул в седло...

ЭПИЛОГ.

ЙЭННО МЬЮРИ.

226-й год Галактической Эры.

   Шаттл состыковался с терминалом с мягким, почти беззвучным толчком - мастерство пилотов-англосаксов было, как обычно, выше всяких похвал. Зашипели уравнители давления - и всего через минуту массивные люки распахнулись, выпуская немногочисленных пассажиров, в основном, мьюри, возвращавшихся домой. Обычная, ничем не примечательная картина - и лишь одно задержало ненадолго внимание немногочисленных зрителей. Это "одно" было семейной парой - и, если молодая женщина в традиционной для мьюри одежде привлекала внимание лишь каким-то нездешним, благородно-сдержаным выражением лица - то ее муж, такой же молодой мужчина в безупречном светло-сером костюме-тройке - был несомненным землянином. Между ними шел рослый поджарый мальчишка лет пятнадцати, одетый в форму Селенжинского Императорского Лицея. Лишь высокие скулы и не свойственный русским, да и землянам вообще, густой, темно-синий цвет глаз выдавали в нем примесь мьюрской крови. Любой, кто взглянул на него, сразу заметил бы сходство сразу с двумя идущими по сторонам такими несхожими взрослыми - и подумал, что это их сын. И не ошибся бы: Дмитрий Игоревич Сурядов был старшим сыном дворянки Лины Сурядовой, в девичестве Тутанекай - и Игоря Викторовича Сурядова, дворянина, действительного статского советника Особого Отдела Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Сейчас, впрочем, господин статский советник был здесь по делу совершенно личному - он встречался со старым другом.

   Друг ждал его тут же - такой же рослый мьюри в сине-черно-золотом мундире каперанга Императорских Военно-Космических сил. Он показался Димке ровесником отца - и внимательный взгляд мальчишки сразу заметил на его груди планки боевых наград, а белый верх плоской, с большим козырьком, шапки, которая заменяла мьюри фуражку, говорил, что перед ним - капитан крейсера. Рядом с ним стояла девушка, чем-то неуловимо похожая на Лину - его жена.

   Женщины обменялись здешними приветствиями - прижимая к груди ладони скрещенных рук и вежливо, слегка, кланяясь. Мужчины пожали друг другу предплечья - как поступали, встречаясь, тут старые друзья - а потом обнялись, по русскому обычаю. В последний раз они встречались не так уж и давно - всего четыре года назад. Тогда Вайми Анхиз был всего лишь фрегаттен-капитаном.

   Он с интересом посмотрел на мальчишку, замершего чуть позади своего старого друга.

   - Старший сын? Я его ещё не видел. Только по рассказам и знаю.

   - Дмитрий сын Игорев Сурядов, русский дворянин, сударь, - мальчишка щелкнул каблуками и слегка склонил голову. - Отец тоже много рассказывал мне о вас.

   - Легко догадаться, о чем... - Вайми улыбнулся и почесал затылок совершенно мальчишеским жестом. - Уверяю тебя, что слухи о моей скромной особе очень сильно преувеличены.

   - Я хотел бы стать таким, как вы, сударь, - прямо ответил мальчишка.

   Вайми покачал головой.

   - Я служу Его Величеству уже почти двадцать лет - и почти всё это время я воевал с собратьями. Я занимаю столь высокий пост лишь потому, что погибли очень многие из тех, кто был достоин его намного больше моего.

   - Вы честно выполняли свой долг, сударь, - с чисто земным упрямством заявил мальчишка, и Вайми улыбнулся:

   - Похож на Маонея, моего старшего. Глазами и... упрямством.

   - А где ваш сын, сударь? - мелком посмотрев на молча улыбающегося отца, тут же спросил Димка.

   - В Императорском Лицее - да, теперь они тоже у нас есть, - ответил капитан. - К сожалению, он не смог вас встретить - но очень скоро ты с ним познакомишься. Ладно, чего ждать? Пошли?

   Маленькая делегация прошла к другому шлюзу, к которому был пришвартован капитанский катер - без экипажа, так как капитан сейчас находился не на службе. Вайми сам сел за управление - и повел катер с уверенной профессиональной лихостью, доставшейся ему от отца. Димка немедленно прилип к окну - и отец с усмешкой смотрел на него. Сын еще никогда не был на Йэнно Мьюри - а тут было, на что посмотреть.

   Конечно, с тех пор, как он был здесь в первый раз, изменилось очень многое. Корабельная суета исчезла - точнее, осталась, но она уже не так поражала воображение, как в тот раз. После разрыва отношений с Аниу поставки гравиприводов прекратились - а наладить их производство пока так и не удалось. Да и население планеты сократилось очень сильно - сейчас на ней жил всего один миллиард мьюри. Далеко не все, к счастью, погибли еще в первые дни Второй Гражданской - многие улетели в колонии. Общая численность расы сократилась вдвое - почти двадцать лет войны дали о себе знать - но вот качество возросло очень сильно. Император Неймур I чем-то был похож на старинного земного Петра Великого, которого до сих пор русские историки не могли оценить однозначно - он проводил реформы с размахом, не считаясь с возражениями и давя малейшее сопротивление с методичной безжалостностью. Далеко не все пока что было сделано - и работы оставалось еще на века - но результаты уже сейчас впечатляли. Йэнно Мьюри окружили шестнадцать космических фортов - тускло-серых многогранников, каждый в три километра диаметром и массой в пять миллиардов тонн. Каждый форт представлял собой термоядерную электростанцию мощностью в пятьсот гигаватт, окруженную фазированными излучающими решетками - вся эта мощность могла быть сконцентрирована в метровом пятне на расстоянии десяти тысяч километров или размазана по любому количеству целей. Эти же решетки служили и локаторами - так что никто уже не мог подобраться к родному миру мьюри незаметно. Пощады незваным гостям не было, бдительный взгляд фортов мог в одно мгновение превратиться в поток истребительного огня. Да и флот мьюри был совсем не тот, что прежде - возле терминалов висело восемь супердредноутов второго поколения, с аннигиляторами - а ведь в Императорском Флоте их двадцать...

   Игорь усмехнулся. Что ж. Земной флот тоже изменился за эти годы - супердредноутов земляне не строили, но линкоров нового поколения, с лазерными и протонными орудиями, только русские ввели в строй более двухсот - а в гиперкосмосе таились неуловимые, как старинные подлодки, брандеры с минами Зильвицкого. Любой агрессор, посягнувший на Землю или её союзников, количество которых возросло с восьми до пятнадцати рас, очень горько пожалел бы об этом - если бы успел. Недаром злейшие враги землян фоморы куда-то исчезли. На самом деле исчезли - глубоко очистили погранзону и то ли подались подальше от греха всей расой, то ли перемерли от огорчения... Этот вопрос как раз сейчас осторожно выяснялся.

   Игорь вздохнул. Да, за эти двадцать с лишним лет мир изменился очень сильно. Джагган исчез с галактической карты - сторки убедительно попросили не вмешиваться, и земляне последовали совету - в самом деле, не стоило смотреть на то, что там творилось, и тем более принимать в этом участие. Мьюри сторки тоже попросили не вмешиваться - и через несколько лет от джаго остались лишь чучела в музеях, как и было обещано. Древней вражде настал конец, и сторки выбили своего противника почти начисто.

   Но после этого побоища в Галактике стало легче дышать, ей-богу...

   Проблем более практического плана землянам это, правда, не убавило - что бы сторки не говорили о справедливости, но территорию Джаггана они, невинно похлопав своими знаменитыми зелёными глазами, просто оставили себе. Даже не обсуждали ни с кем этот вопрос: с чего? Никто же больше - да-да-да! - не участвовал в решительном искоренении "всегалактической заразы"? Империя Сторкад размашисто выросла едва ли не вдвое, вплотную приблизившись к размерам прежних, легендарных времен - а самомнение сторков, сокрушивших старинных врагов и утеревших нос самим мьюри, резко взлетело на высоту, и вовсе недосягаемую. А самоуверенный сторк - очень неприятный собеседник, это Игорь знал по своему опыту. Как говорил молодой Император Василий VII, занявший этот пост после того, как три года назад его отец удалился от дел: "Сейчас я и Глава Совета Глав Родов - друзья, но будет ли дружен со мной и моим наследником его наследник?" Да и на верфях Сторкада замечена подозрительная возня, там строятся корабли, до странного похожие на легкие крейсеры Аниу - а сами Аниу что-то часто замелькали в Сторкаде. Кто бы мог подумать - однако, как известно, сосед моего соседа - мой друг...

   Да, Аниу... Разом отлученные от кормушки Императором Неймуром, они ничего не забыли - то тут, то там случаются молниеносные вылазки, среди малоразвитых рас на отдалённых планетах, как грибы после дождя, вылезают странные, не самые приятные культы - а спецслужбам приходится разбираться со всем этим. И многие доносят, что на верфях Аниу строятся непонятные объекты, очень похожие на генераторы вакуумной ударной волны - мобильные и многоразовые, в отличии от мин Зильвицкого. И кто-то буквально простреливает Известную Галактику одноразовыми зондами - они выходят из гипера, снимают систему - и, сбросив куда-то пакет данных, самоликвидируются прежде, чем к ним успевают хотя бы подойти близко. И Вайми прямо вот сейчас говорит о капитане-торговце, который видел мельком корабль, очень похожий на разведчик Аниу - однако же с параметрами, буквально повергающими в шок. Для него это просто забавная байка - но для него, Игоря, за этим таиться нечто большее, он слышал об Исходной Линии - и, если прототипы Аниу дотянулись и сюда, то может быть очень плохо, он помнит свою встречу с двумя милыми Сущностями, так умело смоделированную Анхелой - и помнит мерзкое чувство бессильной беспомощности... Но он уже совсем не тот, что двадцать лет назад - и Земля тоже. Любой из землян лишь посмеется над глупыми посулами мертвых Сущностей - а если те решат навязать им свое Добро силой... что ж, Земля теперь найдет, чем удивить незваных гостей. Страшно удивить, смертельно. Так что пусть лучше даже не пробуют - целее будут...

   Игорь усмехнулся. Работа... Что ж - сотрудник ООСЕВИК всегда на посту, даже когда он не на посту. И его долг - думать об угрозах, косвенных, отдаленных - или вовсе призрачных. Впрочем, что бы ни случилось, какие бы Силы не приходили сюда, бряцая мертвым всемогуществом - земляне выстоят и победят - земляне выстоят, он не был в этом уверен - он это знал...

   Катер заложил широкий круг над Джей-Тааной, столицей планеты. С тех пор она очень сильно изменилась - Игорь помнил, как смотрел на ту же самую местность в первые дни войны: гористое поле - серые хребты и развалы бетонного крошева, перемешанного с балками каркасов, между которых местами блестела вода погребенных под обломками каналов. Всё вокруг дымилось. Неистовый ветер подхватывал и рвал дым, не давая ему подняться и мир вокруг казался странно подвижным, текучим, нереальным. Само пепелище напоминало не развалины, а чудовищных размеров свалку... Сейчас на месте расчищенных и дезактивированных буквально по миллиметрам руин поднялись белоснежные пирамиды тысячеэтажных зданий Императорского Города. Шеренги этих совершенно одинаковых громадин протянулись вдоль каналов, насколько хватал глаз, самые дальние из них казались неясными призраками - словно снежные горы со дна жаркой долины. Вечером, окрашенные мимолетным закатным багрянцем, они поражали воображение своими размерами и геометрической правильностью. Их вершины ещё долго розовели, когда на земле уже царила темнота. Зато колоссальная пирамида Императорского Дворца была видна прекрасно. Над широким кольцом воды, замыкавшим дивный венец радиально сходящихся каналов, вздымался высокий цоколь с глухими, наклоненными внутрь стенами. Восемь отвесных пилонов по его углам изумляли размерами, а центральная пирамида вздымалась на три мили. Нестерпимо горящие на солнце субстальные иглы-шпили вокруг неё поднимались ещё выше. Не символ тщеславия Императора, нет - символ величия возрожденной Империи...

   Катер влетел в широкий проем - и плавно опустился на пол просторного ангара. Тут стояло множество разных машин - и Вайми, поворачиваясь, широким жестом указал Димке на небольшой изящный флаер.

   - Если хочешь - можешь сразу полететь в Лицей. Там программа забита, он сам долетит, куда нужно - а сына я уже предупредил. Он тебя встретит. А нам с твоим отцом надо поговорить... о делах.

   Мальчишка вздохнул - как взрослые встречаются, так сразу у них тайны. Но тут уж ничего не поделаешь - отец не где-нибудь работает, есть вещи, для которых он и в самом деле слишком мал... Да и познакомиться с сыном старинного отцовского друга хотелось, чего уж там... Мальчишке чаще всего интересней с мальчишкой...

   ...Все четверо взрослых смотрели, как мальчик пружинисто идёт к обтекаемой, весёлой раскраски, машине - казалось, в лицейскую форму облечён сгусток любопытной радостной силы или даже чистой разумной энергии, которой вдруг почему-то захотелось воплотиться в мальчишку... хотя, если подумать, лучшего вместилища для такой энергии просто не найдёшь.

   Потом они переглянулись - и во взглядах было понимание и немного грусти...

   ...Лететь в незнакомом флаере, которым, к тому же, ты не можешь управлять, было немного странновато и неприятно - как ни крути, он тут один, а вокруг - огромный чужой мир. Союзный Земле - но чужой всё равно. Мысль о возможной опасности, впрочем, приводила мальчишку в восторг.

   Джей-Таана вскоре осталась позади, под флаером потянулись джунгли, лишь изредка прорезаемые дорогами - здесь природа быстро возвращает отобранное у нее, и не поверишь, что двадцать лет назад тут были, в основном, пустыри и свалки. Да уж, свой мир мьюри почистили очень основательно - да и джангри тоже, отец рассказывал - как только Федерация и джаго сгинули, ойрин быстро навели порядок в своем мире недрогнувшей рукой и даже оттяпали с краешку у ошеломленных такой наглостью сторков несколько бывших джагганских планет - все это под чутким руководством принца, который до сих пор оставался Наследником. Здоровье у его матушки было отменное и помирать в ближайшую сотню лет она явно не собиралась. Понятно, что принц ничуть не был огорчен этим, а власть - ну так должен же сын помогать матери?..

   После Йэнно Мьюри они как раз собирались на Джангр - отец рассказывал, что у принца уже двое сыновей, пятнадцати и двенадцати лет - и что от братьев лезут на стенку даже их родители, которых никак не назвать тонкими ранимыми натурами. А уж выводок детей старшей сестры наследника - это, по слухам, нечто и вовсе чудовищное, невиданное даже для прирожденных авантюристов-землян... Димка хотел увидеть Джангр, очень хотел, даже больше, чем Йэнно Мьюри - потому что он уже БЫЛ ТУТ СЕЙЧАС, а на Джангре - ЕЩЁ НЕ БЫЛ. Но всё-таки, глядя на пейзаж внизу, он чуточку хмурился задумчиво и улыбался растерянно - половина крови в его жилах была от этой планеты, совершенно непохожей на Землю. Может быть, и это его Родина? Хотя бы чуть-чуть? Конечно, у человека не может быть двух Родин... и всё-таки, капельку... От матери, которую Димка любил с почти неприличной для земного дворянина силой и нежностью, ему достался великолепный голос, Лина сама при любой возможности занималась с сыном пением и музыкой. И, когда три года назад в Лицее взялись ставить музыкальный спектакль, "Песню о Нааре" - по мотивам потрясшей Землю одноимённой книги автора-мьюри, рассказавшего о той войне, с которой началось новое общество - конечно, Димку выпихнули петь зонги главного героя...

   Димка вздохнул и покачал головой, вспомнив, как пел - сперва пел просто старательно...

   - Горячие лица,

   горячие сердца,

   Воздух августа

   дрожит от ударов!

   Скользят подошвы...

   Как капли свинца -

   Капли дождя

   ударяют в тротуары!

   И вдруг - от старательности, он сам не заметил, как и когда! - не осталось и следа. Может быть, потому что он пел об очень знакомом, повседневном...

   - В ударах бешеных

   скрестив свои клинки,

   Волосы ветру

   отдав на съеденье,

   Мальчики бьются -

   как ветер легки,

   В неистовом и звонком,

   как вихрь, упоенье!..

   А дальше с казалось бы знакомыми, отрепетированными, словами нахлынула такая тревога, что Димку покачнуло на сцене - в мелькании декорационных огней...

   - ...А где-то за небом, где души пусты,

   В пекле другого, смертного боя,

   Мальчик упал на почерневший пустырь,

   Руки раскинув в ракетном вое...

   Мальчик упал на почерневший пустырь,

   Руки раскинув в ракетном вое!

   Пережало горло - на крохотный миг. Димка упрямо мотнул головой. Надо было допеть. Хотя он отчётливо видел то, о чём поёт, словно он, Димка, перевоплотился в того мальчика-мьюри на самом деле... и это было горько и страшно... но не безнадёжно. Если допеть - то всё будет правильно.

   - Горячее небо... и горячая кровь,

   И в воздухе не дождь, а свинцовый ливень -

   Наотмашь ударил - и снова, вновь,

   На небе кровавые капли плыли...

   Наотмашь ударил - и снова, вновь,

   На небе кровавые капли плыли!

   И в вое ракетном, в атомном бреду,

   И в пулемётной больной лихорадке,

   Дождь проливной выжигал траву -

   Радиоактивные сыпал осадки...

   Дождь проливной выжигал траву -

   Радиоактивные сыпал осадки!..

   ...Потом, уже на последнем куплете, он ощутил на щеках сырость и обмер - вот позор-то! Но... да нет, видели и чувствовали его слёзы все. Вот только никакого позора не случилось. Так он впервые понял - хотя никто так и не объяснил этого ему - что не все слёзы - стыд для дворянина. Что от ощущения спасённой гордости и ощущения справедливого счастья - тоже плачут. И потом, после спектакля, они уже вместе, всем классом, пели совсем другое - пели, демонстрируя рукопашку...

   - То не грозое небо хмурится,

   Не сверкают вдали клинки!

   Это батюшки Ильи Муромца

   Вышли биться ученики!

   За победу их деды молятся,

   Ждут их тернии и венцы!

   Распотешились добры молодцы,

   Распотешились молодцы!

   Эх! Надо нам жить красиво!

   Эх! Надо нам жить раздольно!

   Богатырская наша сила -

   Сила духа - и сила воли!

   Богатырское наше правило -

   Надо другу в беде помочь!

   Отстоять в борьбе дело правое,

   Силу силою превозмочь!..

   И это тоже было про него, Димку. И уже - про них, землян. Про тех, кто спешит на помощь, не дожидаясь наград и благодарностей. Кто так и живёт - "превозмогает силу силой". Злую - доброй. И это - правильно...

   ...Флаер быстро пошел вниз - в окруженную скалами долину реки, заполненную островами и зарослями. Никаких построек видно не было, и мальчишка на миг поморщился - попасть в здешние джунгли ему не слишком-то хотелось: приключение невовремя... Потом он заметил, что на полянке, на которую спускался флаер, его уже ждут. Просто тот, кто ожидал, был как бы частичкой леса и замечался не сразу, хотя стоял открыто и не маскировался...

   ...Сын Вайми оказался гибким юношей лет всего пятнадцати - широкогрудым, узкобедрым, длинноногим, с темно-золотистой кожей, живописно ободранной - её покрывали царапины и ссадины, а кое-где виднелись и синяки. Из-под лохматой массы спутанных, черных, как ночь, волосвнимательно смотрели громадные, широко расставленные синие глаза, словно светившиеся изнутри. Диковатое лицо юноши было очень красиво, не столько за счет свежей правильности черт, сколько за счет выражения - ещё наивной жадной внимательности и, в то же время, постоянного глубокого размышления. Подживающие ссадины ничуть не портили его, напротив, придавали "хозяину джунглей" на удивление естественный вид. Одето это чудо природы было лишь в парео на бедрах - да еще в ремень с тяжелым ножом, если так можно сказать. Одним словом - вполне соответствовало отцу...

   ...Час спустя, когда мальчишки познакомились, слегка поссорились (Димка осторожно потрогал рассеченную губу и заодно проверил, не шатаются ли зубы - юный мьюри оказался не дурак подраться) помирились и выкупались в знак примирения - они растянулись на песке, бессовестно жарясь на солнце. Мьюри, наверное - в знак солидарности, потому что Димка сомневался, что его кожа может еще хоть сколько-то загореть. Наверное, мьюри всё же светлокожие от природы, как те же ойрин с Джангра - просто от рождения загорелые до невозможности, невольно подумалось ему.

   Они потрепались на вечную для парней тему - о девчонках, потом как-то незаметно перешли к вещам, более серьезным, подобающим юным дворянам - а этот дикий Маугли тоже оказался дворянином, его отец честью и мужеством выслужил даже не личное, а потомственное дворянство - и не было похоже, что выбор Императора ошибочен...

   - Так что же выходит - это у вас лицейская форма такая? - Димка кивком указал на парео, сейчас небрежно валявшееся на песке - наготы мьюри, как и земляне, не стеснялись ничуть.

   - Ну да, - удивленно ответил Маоней. - А что? Очень удобно. Не жарко.

   Димка хихикнул - представил, что было бы, если бы и в земных Лицеях ввели такую же форму - потом спросил уже серьезно:

   - А как вы тут учитесь? Ну, вообще живете?

   Маоней пожал плечами.

   - Я-то уже не учусь - всё, выпускник, как и ты... Гуляю вон просто... Как жили... ну, как наши предки жили много тысяч лет назад. Ели то, что могли найти и поймать - случалось, и голодали. Спали в том, что могли построить своими руками, и одевались так же - и, в то же время, нас каждый день учили космографии, инфрафизике, нейрогенетике, истории и ещё тысяче других вещей. Мы были очень довольны такой жизнью, настолько полной, что каждый её день казался нам вечностью. Хотя, не всегда, знаешь... Это тут-то влажно и тепло - а вот в горах зимой мороз такой, что трескались деревья. Мы закутывались в шкуры и всё равно дико мерзли, когда приходилось выходить на улицу. Зимой на охоту ходили только мальчики, девушки оставались в домах - и мы страшно гордились тем, что страдаем вместо них... А весной и осенью были страшные бури, когда реку запруживали упавшие деревья и потом начинался настоящий потоп... мы лезли спасаться на скалы, но никто из нас не погиб, Димка. Мы, мьюри - на самом деле очень живучий народ. Однажды я упал с дерева, метров с восьми - и отделался всего лишь синяками. Правда, я, если честно, очень страдал от боли и пару дней не мог ходить - но зато потом стал осторожнее. А если кто-то из нас ухитрялся сломать руку, она заживала всего за пару недель... нам говорили, что надо для этого делать.

   - Но не помогали?

   - Нет. Когда любого из нас спасали от смерти, мы просто не замечали этого.

   - И вы были довольны тем, что над вами так... э... издевались? - спросил не без подковырки Димка. Нет, в земных Лицеях ученики проходили через испытания, намного более суровые - случалось, что и гибли - но мьюри! Законченные гедонисты!..

   - Издевались? - Маоней вдруг нахмурился. - Мы были счастливы. Всё, что у нас было, мы делали сами, своими руками. Ты никогда не думал о том, что счастье - именно в преодолении трудностей?

   - Но это... довольно своеобразное воспитание, - ответил Димка. Да, обучение в Лицеях суровое - но на подножном корму их обитатели таки не жили и шкур своими руками не выделывали... по крайней мере, не дольше месяца-другого в год (Димка усмехнулся своим воспоминаниям).

   Маоней пожал плечами.

   - Единственно достойное разумного существа, как мне кажется. Нас же учили. Рассказывали о таких вещах, о которые обычно не говорят никому. От нас ничего не скрывали. Мы знали, что вырастем и выйдем в большой мир, где тоже будем счастливы - но уже иначе. Каждый миг нашей жизни был полон. Теперь мне хватит впечатлений, чтобы написать множество книг... Мы не знали скуки...

   - Зато голодали и мерзли?

   - Нечасто. И отдавали последний кусок тем, кто слабее. А если поначалу случалось его утаить - меня, например, мучила совесть и одного раза хватило, чтобы... мы не сознавали себя счастливыми. Глубина наших детских переживаний была огромна. Но мы учились... учились всему...

   - Но как вы жили? - Димка тоже уселся поудобнее. Было страшно интересно - словно во сне, когда родной город становится вдруг таинственным и незнакомым.

   - Учились, добывали пищу, спали. Это, собственно, всё. Добрых полдня мы проводили в воде и плавали так же привычно, как ходили. Нам постоянно приходилось бегать, плавать, лазить, обдираясь в зарослях до крови... лишь вечерами, у костра, мы могли поговорить друг с другом, часто на голодный желудок, - но с ним, кстати, гораздо легче думается. Мы привыкли не бояться холода и боли, и это наше упорство потом очень нам пригодилось. Мы стали красивыми и сильными, даже не думая об этом... но, знай мы всё заранее, мы не захотели бы такой жизни, - Маоней замолчал. На берег накатывались мелкие волны, и в джунглях крались вечные шорохи и шелесты.

   - Мы жили очень дружно, - через минуту продолжил он. - Даже странно. У каждого из нас были друзья, но вот врагов не было, хотя мы дрались по десять раз на дню, даже девочки. Любой спор разрешался у нас кулаками, часто дрались даже друзья - просто ради развлечения. Бывало, что проигравший получал несколько ударов босой ногой в живот, но покалеченных или, тем более, убитых, никогда не было. Всё это было не всерьез. Ссорились мы гораздо реже, чем дрались. Энергия просто переполняла нас... - Маоней замолчал, а потом с улыбкой добавил:

   - Это похоже на то, как учили вас, правда?

   - Ну в общем... да, - неохотно признал Димка. - Но нас всё равно учили лучше, вот!

   - Нет, нас лучше! - в качестве решающего аргумента Маоней показал ему язык. - И мы, мьюри, станем первой расой Галактики, вот!

   Димка посмотрел в темно-синие глаза юного мьюри, полные бесконечного, вполне земного упрямства, вздохнул - и вдруг улыбнулся.

   Что бы там не говорил отец - но ничего, на самом деле, не кончилось.

   На самом деле, всё только начиналось.

   Для всех. Пожалуй - для всех.

Олег Верещагин ОРУЖЕНОСЕЦ

Первый ребячий испуг окровавленной стали…

В страхе обмоченный килт в негеройском бою…

Мухи на трупе — мы с ним ещё утром болтали!..

Ночь без конца в заражённом чумою краю…

«Крыс» и «Шмендра», Песня о славе

Я от всей души благодарю

• Иара Эльтерруса — хорошего человека и писателя, без которого все мои рукописи никогда бы не встретились с типографской бумагой;

• Сергея Садова — за десятки дорог для тех, кому тесно в нашем мире; «от моих героев — его героям!»;

• Тимура Лея — когда-то в стране, которой больше нет, научившего меня, как держать настоящий меч;

• Илью Морозова — того, из чьих воспоминаний о детских играх и суевериях родилась Ломион Мелисса;

• «Рысёнка» Тар-Кириана (из Чёрных Нуменорцев) — за увлечённое и восхищённое раскрытие природы очарования Великим Злом;

• Павла Зубкова — главного героя, живого и реального. Nai hiruvalye Valimar. Nai elye hiruva.

Я искренне извиняюсь перед отставным лейтенантом армии Её Величества, ветераном Первой мировой войны, профессором Оксфорда Джоном Роналдом Руэлом Толкиеном за то, что вторгся в его мир.

Спасибо Вам, профессор!!!

От автора

…Во всём виноват Пашка.

Я повторяю это снова — во всём виноват Пашка, и прошу зафиксировать это для будущих поколений — во всём виноват малолетний (14 лет на момент того разговора) засранец (я не откажусь от своих слов даже под пыткой) Павел Зубков.

Это поразительно начитанный и умный (даже по меркам моего детства, когда мальчишки читали в сто раз — без преувеличения — больше… да и умнее были значительно) мальчишка, которому я обязан кропотливой работой по перепечатке некоторых моих книг (и многочисленными опечатками в оных). Интересы Пашки в музыке и литературе до такой степени совпадали с моими, что я, поэкспериментировав, начал давать ему «потоком» всё, что читал и слушал сам…

…пока не споткнулся на Толкиене.

А ведь я был уверен — уверен! — что книга Пашке понравится!!!

И добро бы он просто промолчал. Хотя бы из вежливости.

Белобрысый потомок русских, немцев и скандинавов (в его жилах течёт именно эта жуткая смесь), экс-беженец из Казахстана и пр. и др. — короче, Павел Зубков не пожелал щадить моих возвышенных литературных чувств. Правда, конспективно. Весной 2008 года, отдавая мне первый том, он сказал просто: «Фиг-ня!» Именно так, раздельно. Я так очумел, что решил, будто ослышался, и через какое-то время поинтересовался, нести ли вторую книгу. В ответ на что получил недоумённый взгляд и почти ласковое, как будто обращённое к умалишённому пояснение: «Олег Николаевич, но это же правда фигня…» Я повторил вопрос с угрозой в голосе: нести или нет?! Павел огрызнулся: «Нет!» На майке у него в тот момент был изображён наш тамбовский символ, и вообще он сам сильно напоминал собирающегося тяпнуть надоедливую руку молодого волка.

Я «отпал». Гнев бушевал в моей груди. Мне хотелось сказать то, что я никогда не говорил ни одному из своих подопечных — сакраментальное и очень обидное, но часто употребляемое многими моими коллегами: «Мал ещё рассуждать!» Но я удержался… Я ведь сам вызвал его на этот разговор.

И я был бессилен.

Спасать Пашку было поздно. Увы. Я решил отомстить. Совершенно недостойно отомстить четырнадцатилетнему подростку.

Я сделал Пашку Зубкова главным героем этой книги.

Всю тонкость моей мести вы поймёте позже…

…Итак — от начала Третьей Эпохи прошло 1408 лет.

У нас же было лето 200… года.

Глава 1, в которой наглядно показан вред романтического взгляда на мир

Мир — поразительно скучное место.

Если тебе четырнадцать лет — он скучен особенно.

Пашка перевернулся с боку на бок, откинул простыню и тяжело вздохнул.

В этом мире всё поделено, расписано и высчитано. Например, люди получают паспорта в четырнадцать лет, потому что кто-то решил, будто это самый подходящий возраст. Но с какой пьянки именно этот возраст — и для всех?

А самое главное… самое главное, неинтересно тут. Честное слово.

Пашка перевернулся на спину и стал смотреть, как за окном мигают звёзды.

Раньше было интересно. Мальчишка усмехнулся в темноту. Да-да, конечно, он сто раз слышал. Хорошо мечтать о прошлых временах, лёжа в постели… а стоматологов нет… а средний срок жизни — 35 лет… а войны… а чума… а то-сё-пятое-сотое… И, наверное, всё так и было. И стоматологов нет.

Да хрен бы с ними, со стоматологами. У него хорошие зубы. Проволоку перегрызть можно.

За окном в отдалении истошно заорал пьяный. Что-то, как ни странно, оптимистичное.

Пашка сердито закрыл глаза и попытался уснуть.

Может быть, это из-за того, что он любит читать книжки и слушать хорошую музыку? Но и остальные вокруг не выглядят счастливыми. Даже самые примитивные существа, и те какие-то… Если радостные — то с пьянки или истерично.

В голову полезли строчки Олега Медведева — «Кайнозой»… Раньше он не знал этого певца и вообще мало слушал бардов. Но Олег Николаевич его на это счёт здорово просветил… вот только приступы такой тоски стали чаще. Как там?..

…Но как ты там, где ты там, малыш,

Быть может, тоже ночей не спишь?

А за окном, как и здесь, могильный август,

дождик косой,

А впереди — двадцать первый век,

Текучий камень пангейских рек,

Потом — осенняя слякоть, потом — зима,

потом — кайнозой…

Сперва он просто слушал. А потом Олег Николаевич как-то раз расшифровал эти строки. Оказалось, что в них есть смысл, а не просто ритм и печаль…

Пашка снова открыл глаза. Улыбнулся. Оказывается, некоторые хорошие современные песни надо воспринимать, как стихи древних скальдов, где смысл прятался за та-а-акенными словесными оградами, что ух. Правда, там смысл был воинственный. А тут — горький.

Там в самом начале: «Каменных рек Пангеи не взять рукой…» Каменные реки — это города. Пангея — древний праконтинент… и так же называется проект будущего, который проталкивают американцы: единый мир под их властью. Текучий камень — бетон; текучий камень пангейских рек — городские улицы, дома из серого одинакового бетона, мир двадцать первого века… Потом — осенняя слякоть; грязь в жизни, грязь везде, тусклое существование… а потом — зима. Уж не ядерная ли зима? Или просто холод человеческих душ? А потом — кайнозой. Время беспощадных хищников, мир динозавров, где прав тот, у кого длинней клыки и меньше совести… Вот и смысл песни. Печальный и страшный.

Как ты там, где ты там, малыш?

Быть может, тоже ночей не спишь?

«Не сплю, хотя и не малыш, — подумал Пашка. — Или малыш? Мечтаю о сказке. Да ещё и красивой».

Он потянулся, прислушался, как сопят спящие братья. Да, вот уж у кого никаких проблем со сном. У Сёмки — в силу мелкости возраста. У Димки — в силу черт характера, он и на сковородке уснёт.

Снаружи опять, но уже дальше, взревел пьяный. Собаки отозвались радостной кантатой. А вот интересно, о чём думают пьяные? Уж точно их не беспокоят мировые проблемы…

Он уставился на полную луну, как раз появившуюся в окне. А что, если в нём есть что-то от оборотней? Недаром ему так нравятся волки, ночь и луна… Пашка попытался высмеять себя за уж совсем детскую попытку найти в окружающем хотя бы кусочек сказки — но почему-то не получилось. Высмеиваться не было желания абсолютно. Было желание протянуть руку и коснуться луны. Интересно, она зазвенит, если щёлкнуть по краю пальцем?

«Засыпаю», — подумал он. И почему-то встряхнулся, испуганно отгоняя сон, хотя ещё минуту назад именно заснуть и хотел больше всего. Наверное, всё-таки успел уснуть по-настоящему, потому что рывком сел в постели, пытаясь отделить сон от яви. Луна ломилась в окно; несколько мучительных секунд Пашка не понимал, спит или нет, что ему приснилось, а что было на самом деле.

Он толкнул локтем подушку и опять лёг. Почему-то вспомнилось, как обиделся Олег Николаевич, когда он вернул недочитанную первую часть «Властелина Колец». Старая книжка, неинтересная. В конце концов, он так и сказал. Ну, конечно, Олег Николаевич прав — из неё, можно сказать, выросло всё фэнтези. Но из наскальных рисунков выросла вся живопись — что же теперь, обвешать всё вокруг наскальными рисунками и ничего больше не признавать?

Сравнение ему понравилось. Он решил, что непременно так и скажет Олегу Николаевичу при следующей встрече. А пока… какая луна…

Снаружи начинался ветерок, ветви покачивались… Значит, скоро рассвет. Да что ж в самом деле такое?! Пашка за собой знал, что он — «сова». Но уж так-то… Хотел уснуть — чем-то сам себя напугал, не поймёшь теперь, чем…

А что если… Он хмыкнул и привстал. Можно сейчас одеться и пойти погулять. А днём забраться в какое-нибудь укромное местечко и выдрыхнуться разом за всю ночь. Ну лето же, каникулы, и не так уж их много осталось… Пойти и сделать какую-нибудь глупость… например, изрисовать рунами всю автобусную остановку. Или логотипами «Арии»… А то «Fesh, Fesh». Куда ни пойдёшь, везде взглядом натыкаешься… Или ещё лучше — перебраться через заболоченную низину за огородами, подняться на склон и усесться где-нибудь в роще на поваленное дерево. И сидеть, пока не встанет солнце, отмахиваясь от комаров…

Мысль о комарах слегка охладила романтические желания. Вспомнилось: «А ежли рядом, скажем, хоббита нет, из кого же они, гады, кровь пьют?!» Надо же, врезалось в память…

Пашка сел на постели, прислушался. Тихо, спят все… Даже собаки замолчали. «Ну и пусть спят, — решительно подумал он, укрепляясь в желании отправиться на прогулку. — Плавки одеть? Не надо, не купаться идём…» Сидя, он дотянулся до джинсов, стал натягивать их и хихикнул невольно, вспомнив, как три дня назад ночью прятал (а потом днём тишком отстирывал) трусы. Тогда ему уснуть вполне удалось (луна была ещё не полная) — и даже сон приснился…

Он опять хихикнул, влезая в рубашку с длинным рукавом. От комаров всё-таки поостережёмся, иначе всё удовольствие испортят. Встав, он тихонько пошёл к двери, но увидел лежащую на столе раскрытую книгу — Торссен, «Источник судьбы». Вот откуда пришла мысль о рунах, он её читал вечером и забыл.

Ступая на цыпочках, Пашка подошёл к столу, закрыл и вновь — наугад — открыл книгу. Просто чтобы позабавиться — что там? Он так часто делал.

Книга открылась на руне «Райдо». Странствие… Надо же. Иногда ему казалось чудным, как руны и правда совпадают с событиями. Правда, он тут же говорил себе, что на этом и основано всё гадание — под расплывчатое предсказание можно подогнать любые последующие дела. Но всё-таки, что ни говори, а он и правда сейчас отправляется в небольшое странствие.

Закрыв книжку, Пашка выбрался из комнаты, зацепил в коридоре кроссовки и вышел, не скрипнув дверью, на крыльцо.

Снаружи и правда начало светать. Где-то близко, за окраиной, скрипел коростель. Пашка постоял, поёживаясь. Как всегда в такие минуты, ему на миг захотелось вернуться обратно и улечься в постель. И как всегда, он переломил секундную слабость и, держа в руках кроссовки (всё равно перед низинкой разуваться), спустился по ступенькам.

Деревня спала. Повально, беспробудно, самым сладким утренним сном. В низине — сколько хватало глаз — колыхалось белёсое в полутьме туманное море. Ветерок улёгся, коростель умолк, и стояла такая тишь, что Пашка сбил шаг и замер, изо всех сил прислушиваясь, стараясь уловить хотя бы звук.

И когда он остановился, тишина стала окончательной, всеобъемлющей и всеобщей.

«Не надо идти, — вдруг подумал мальчишка. — Надо скорее вернуться домой». Мысль была отчётливой и ясной.

Пашка упрямо стиснул зубы. Вот ещё. Не хватало испугаться невесть чего, стоя у родной ограды. Нет уж. Он пойдёт в рощу и будет сидеть там, пока не рассветёт совсем!

А всё-таки как-то что-то не так.

Это был последний писк разума.

Вздрагивая от холода, Пашка пересёк росную полоску травы и оказался на деревенской улице. Влево она уходила в поля, вправо — собственно в деревню. Прямо шла небольшая тропинка, протоптанная в основном мальчишками, не склонными искать обходных путей, чтобы добраться до лесков и рощ на другой стороне заболоченного распадка. На середине тропинка ныряла в туман. И за низиной выныривала из него на склон, уходила в рощу. Всё это было уже видно совсем хорошо.

Если не оборачиваться — казалось, что нет ни деревни, ни даже дороги. Может быть, сзади тоже лес?

Пашка обернулся. Солнце ещё даже не начинало всходить, но самый край неба на западе горел алым. Он как раз успеет подняться в рощу, чтобы увидеть восход.

Мальчишка сделал шесть — он считал — шагов — и вошёл в туман с головой. Ещё через семь шагов ноги погрузились в тёплую стоялую воду, и Пашка, нагнувшись, одной рукой подкатал джинсы до колен. Выпрямился.

Неподвижная белёсая муть окружала его со всех сторон. Пашка поднял руку, провёл ею по воздуху. Туман завихрился спиралями, которые не сразу рассосались — повисли, медленно раскручиваясь. Пашка написал в воздухе руну «Райдо» — и улыбнулся. Она тоже исчезла не сразу. Мальчишка толкнул её грудью, переходя заболоченную низинку, поболтал по очереди ногами в последней лужице… Странно, вода в ней оказалась холодной, да и дно лужицы было не тинистым, а галечным. По очереди поджимая ноги (садиться в мокрую траву не хотелось), натянул, не зашнуровывая, кроссовки. И почему-то вспомнил одну песню группы «Тамлин» — тоже спасибо Олегу Николаевичу… Дикая, скачущая музыка… Пустой женский голос — как будто ветер дует в забытый на камне у заброшенной дороги рог (Пашка подумал и представил себе именно так…).

Где твое небо, Тэмлин?!

Сердце разрублено снами.

Воин, плененный свирелью,

Спит под чужими холмами.

А высоко над нами

След от турбин самолета,

И на сияющем шраме

Солнце янтарным медом.

Спит под землей дорога,

Устлана мягкими мхами,

Только следов немного,

И завтра совсем не станет.

Где твое небо, Тэмлин?

Сказ превратится в сказку,

Свет обернулся тенью,

С тобой не желает знаться.

Где твое небо, Тэмлин?

Где твой народ, о Тэмлин?!

В снах о прошедших веснах?

В вами забытом небе

След от турбин самолета.

И, теряя надежду,

Небо латает дыры,

Глядя на нас, как прежде,

И тихо прося о мире.

Где твое небо, Тэмлин?

Сказ превратится в сказку,

Свет обернулся тенью,

С тобой не желает знаться.

Где твой народ, о Тэмлин?^[60]

Дунул ветер — резкий, холодный, пронизывающий. Туман пополз в сторону, обнажая лощину, поросшую высокой жёлтой травой, жёсткой на вид, которая гнулась под ударами ветра. Пашка расширил глаза.

Сознание выключилось.

Он стоял в этой лощине — рядом с ручейком, бегущим по галечному ложу. Наверху, на склонах, росли голые кусты можжевельника, за ними узкими языками кое-где лежал снег. Пашка долго смотрел на него — весенний, в чёрных крапинах. Потом медленно перевёл взгляд туда, где лощина открывалась на поросшую черным весенним лесом равнину и краешек какой-то горной цепи слева. Над лесом шли чередой несколько дождевых зарядов. Пахло сыростью и холодом. По серому небу тут и там ползли низкие тучи, и только на востоке — именно там, где оно и должно было быть, где Пашка и видел его! — в просвете между горизонтом и слоем туч, всходило алое яркое солнце.

— Что это? — вырвалось у Пашки. — Что?!

В ответ ветер свистнул сильнее, и один из дождевых зарядов оказался — выполз из-за края лощины — как раз над Пашкой.

Как во сне, мальчишка пошёл, скользя и заваливаясь на бок, на выставляемую руку — к выходу из лощины. Он продолжал бормотать, широко открыв глаза:

— Что это, что?..

Глава 2, в которой в лотэссэ идёт дождь

Первый же день лотэссэ порадовал мир дождём.

С утра это просто был дождь — совершенно не весенний, настоящий осенний, холодный, нудный; от него, казалось, даже молодая листва на кустарнике и деревьях почернела и пожухла. Потом откуда-то из низин начал выползать туман, закачался на уровне колен человека и так и остался, лениво переползая с места на место, клубясь и шепча. Дождь не перестал.

По Восточному тракту, пустынному, насколько хватало взгляда, ехали двое. Огромные кони то отчётливо щёлкали подкованными копытами по камню, которым в незапамятные времена был выложен тракт, то глухо месили грязь там, где камни исчезли, стёрлись или ушли в землю.

Всадники ехали молча, надвинув на глаза капюшоны длинных чёрных плащей, насквозь промокших, из-под которых только и виднелись что руки в высоких кожаных перчатках да вставленные в стремена поднятые носки сапог.

Плащи украшали скрещённые серебряные мечи — герб Кардолана. У сёдел кроме двух парных больших сумок (выглядевших довольно тощими) были закреплены треугольные щиты в чехлах, поднимались длинные пики, украшенные обвисшими вымпелами. У того, который ехал справа, за седлом крепились большой лук в чехле и закрытый длинный тул.

Кони месили туман. Казалось, что они раздвигают его с трудом.

Всадники молчали.

Лес вокруг звучал шёпотом дождя.

Жителям Кардолана — страны, где зелёных лугов и весёлых рощ на речных и озёрных берегах гораздо больше, чем дремучих лесов, — должно быть, было неуютно в дождливом лесу на самой границе Рудаура.

— Проклятое место, — сказал тот, что справа. У него оказался звонкий, хотя сейчас словно бы отсыревший мальчишеский голос. — Мне тяжело дышать, Эйнор. Кажется, что захлёбываюсь.

С этими словами он откинул капюшон.

Лицо мальчишки лет пятнадцати — узкое по-нуменорски, с упрямым подбородком, чуть веснушчатое — было усталым и осунувшимся. Длинные светлые (как раз совсем не нуменорские) волосы потемнели под промокшим капюшоном. Серые большие глаза смотрели замученно.

— Как тут можно жить? — почти с отчаяньем спросил он спутника.

— Тут мало кто живёт, — отозвался тот. Голос второго всадника тоже был совсем молодым. — Враг и чума опустошили эти места, Фередир. А когда-то по этому тракту шли и шли путники и караваны из Линдона в Раздол и обратно, и даже дальше… В лесу стояли деревни, лежали поля и даже цвели сады… За утро мы встретили бы множество гномов, эльфов и людей…^[61]

— «Множество людей»! — пробурчал светловолосый, поглаживая шею благодарно похрапывающего коня. — Пусть мой Азар покроет меня вместо кобылицы, если мы не рискуем встретить тут множество орков или холмовиков — но только не людей.

— Ты и вправду считаешь, что холмовики — не люди? — Старший, как видно, уже привычно пропустил мимо ушей обычную для уроженцев Южного Эриадора грубость и тоже откинул капюшон. Он и вправду был старше — лет семнадцати-восемнадцати — и выше своего спутника, но при этом производил впечатление чего-то более хрупкого: длинные чёрные волосы, тонкие черты лица, тоже серые, но более пристальные глаза — в общем, это был чистокровный нуменорец, и хрупкость его была столь же кажущейся, как хрупкость стального клинка.

— Конечно нет, — убеждённо ответил младший. — Холмовики, лоссоты, дунландцы… Всё это не люди. Скажи ещё, что люди — вастаки и эти чёрные уроды с юга, которые размалёвывают себя, как… как… как… — Он не нашёл сравнения и задрал нос: — Вастаки, фэ! Они пьют кобылье молоко прямо из сиськи.

— А холмовики живут в пещерах и сношают дырки в камне, — покивал темноволосый. Вздохнул и устало продолжил: — Ты говоришь глупости, Фередир. Тем более смешные, что в твоих жилах течёт кровь Людей Сумерек.

— Мой дед такой же нуменорец, как и твой, рыцарь! — огрызнулся, краснея, Фередир и толкнул обиженно вскинувшего голову коня каблуками.

— Рыцарь восьмого князя Кардолана Абатарика Изрэ взял в жёны Селди, родившуюся в Ирисной Низине. Их же сын Фаэл нашёл себе жену у народа матери, и звали её Нахальд. Первенцем у них родился Фередир. Это ведь из вашей Книги Семьи?

В голосе Эйнора не прозвучало насмешки, и раздувший было ноздри Фередир смущённо пробормотал:

— Ну… Люди Сумерек — это почти Люди Запада…

— Даже Люди Тьмы — всё равно люди, — печально заключил Эйнор. — Когда мы бьёмся друг с другом — кому это на руку? И когда кто-то из нас говорит: «Не люди те, кто не такой, как я!» — кому?

— Прости… — в конец упавшим голосом сказал Фередир. — Но скажи… Разве кровь ничего не значит?

— Многое, — обронил Эйнор. И ничего не стал объяснять.

Фередир вздохнул. Вот он всегда так. Прошло уже три года с того момента, когда крепящийся (очень хотелось плакать!) мальчишка, родившийся там, где в море впадает Сероструй, уехал из родного села за молодым, только-только посвящённым рыцарем Эйнором — служить одиннадцатому князю Кардолана Нараку. Уехал не оглянувшись, чтобы никто потом не сказал, что он девчонка, которая плачет, покидая родной дом. Плакал он потом, ночью, вцепившись зубами в плащ. Плакал, пока чья-то ладонь не коснулась волос…

Не плачь, когда поют свирели,

В дворце с закрытыми дверями,

За облаками, за горами,

Куда ведет тропа пустая.

Не плачь, когда поют свирели,

В осколках сердца отражаясь,

Пусть плачут тучи над домами,

Дождем холодным проливаясь.

Заштопай сломанной иголкой

Прорехи в небе с облаками.

Тебе сегодня нужно только

Немного поиграть со снами…^[62]

А утром почти невозможно было поверить, что это Эйнор сидел ночью рядом с плачущим мальчишкой и напевал в точности ту песню, какую пела мальчишке мама всего за день до этого. И через неделю, когда они уже третий день ехали через безводную степь, и вся вода была в бурдюках — тёплая, пахнущая кожей, — а на привале Фередир присосался было к костяному горлышку, Эйнор съездил его по уху. Подождал, пока мальчишка поднимается — со звоном в голове и слезами на глазах — и спокойно объяснил, что в таких местах сперва поят коней.

Тот удар (не последний, кстати) Фередир простил давным-давно. За три года он, казалось, научился понимать Эйнора. Но временами рыцарь ставил оруженосца в тупик. Просто в тупик. Или словом. Или жестом. Или просто взглядом… Кто-то из старших воинов сказал как-то: «Чему ты удивляешься, парень? Он — ЧИСТОКРОВНЫЙ…» И тоже ничего не объяснил.

Впрочем, эти мысли сейчас недолго занимали оруженосца. Он посмотрел на вершины дубов, облизнул губы от дождевых капель и спросил:

— Эйнор, как ты думаешь, а кто такой Ангма…

Рыцарь, не глядя, прихлопнул его губы ладонью:

— Не называй его. Тем более — так близко от границ. Говори просто — Он или Чёрный Повелитель.

— А что, Он… — Фередир огляделся. — Он может тут появиться?!

Фередир засмеялся:

— Ну конечно… С крыльями, как у Турингвэтиль из древних времён… Нет, конечно, Фередир. Ему наши с тобой дела слишком мелки. Но вот щёлкнуть в нашу сторону пальцами он и впрямь может озаботиться. И налетим мы и правда на шайку орков. Или ещё что случится.

— То есть докричаться до Него напрямую невозможно? — уточнил Фередир. Эйнор странновато посмотрел на младшего:

— Да нет. Можно. Почему нельзя. Он ведь был когда-то человеком. Нуменорцем, как я. Но стоит ли его звать?

— А что же Валары? — Фередир опять посмотрел в небо. — Наши предки ничем не провинились перед ними. Разве они не видят, как пустеют наши земли, как нас теснят враги? Когда ты обращаешься к Эру, о чём ты его просишь, Эйнор?

— Я ни о чём его не прошу, — пожал плечами под плащом юный рыцарь. — Я просто говорю с ним, чтобы Эру знал: я верю в его благость и мудрость, я приму то, что он пошлёт. А просить… Просить у Эру — всё равно что торговаться с собственной совестью.

— Значит, Эру не может нам помочь… — задумчиво протянул Фередир. И увидел построжавшие глаза Эйнора. Рыцарь раздельно проговорил:

— Эру — Творец. Он создал нас и дал нам волю, разум и совесть. Чего ты хочешь ещё, Фередир сын Фаэла? И что ещё нужно человеку? — Подумав, он добавил: — Среди нас, Людей Запада, было немало тех, кто продавал себя Злу. И зло им помогало, наделяло страшным могуществом. Ты и сам знаешь историю нашего народа. Но когда против таких «могущественных» со всей решимостью и верой выступали отважные люди — зло всегда бросало своих. Всегда. Властелин зла — лжец и предатель, а те, кто служит ему в надежде на его силу, — лишь его орудия. И я не знаю ни одного из них, чью смерть можно было бы назвать достойной.

— Достойная смерть… — пробормотал Фередир. Эйнор кивнул:

— Умереть в старости в постели, среди скорбящих родичей и слуг, поняв в последний миг, что тебе нечего стыдиться в прожитом, — достойно. Умереть в бою, среди сверкания клинков и боевых кличей, сжимая в руке меч и видя, как вьются в небе наши стяги, — достойно. Никто из продавшихся злу не умер так. Для них смерть была бесконечным ужасом и бездной страдания. Как для наших несчастных предков в последние годы Нуменора…

— Мы победим, Эйнор? — требовательно спросил Фередир. — Ответь. Я не говорю — сейчас. Может быть, через сто лет. Через тысячу лет. Мы ведь победим?

— Конечно, — кивнул Эйнор. — Чёрный Повелитель падёт. Падёт и его господин. А будем ли при этом мы — да так ли важно, дружище?

Он стукнул оруженосца по плечу перчаткой и понукнул коня.

Дальше ехали молча.

«Он не знает, как я его люблю, — думал Фередир. — Больше своих братьев, больше своего отца. Он самый храбрый и самый умный среди всех рыцарей Кардолана. Пусть он прикажет — и я брошусь на меч. На тысячу врагов. Поеду в Ангмар один и вызову на поединок Чёрного Повелителя. И ничего не испугаюсь…»

— Впереди и чуть справа — человек. За кустами, — негромко сказал Эйнор. Фередир почувствовал, что багровеет от стыда — правая сторона была его стороной, и он, замечтавшись, не уследил за ней! Но стыд тут же сменился напряжением. Засада?! Доспехи в мешках… От орочьего лука доспех защитит, а от большого можжевелового — нет… Взять щит на правую руку?.. Сразу догадаются, что их раскрыли… Уже не важно… Коня — вперёд, закрыть им и собой Эйнора… Откуда будут стрелять?.. Откуда нападут?..

Внутренности, как всегда перед боем, скручивало в тугой, болезненный ком. Да где же этот лежащий, чего не вскакивает?!. Где засада?..

— По-моему, он один, — по-прежнему спокойно сказал Эйнор, останавливая своего Фиона. — Пойди посмотри.

Фередир соскочил на размокшую обочину. Отодвинул плащ, вытянул меч — не арнорский, а такой, какими пользуются к востоку от Мглистых Гор, доставшийся от деда. И, раздвигая настороженным клинком кусты, пошёл туда, где теперь уже и сам различал лежащее в густой траве тело.

— Эй, это парень какой-то! — послышался через минуту его удивлённый голос. — Человек, в лохмотьях… Эйнор, слышишь?!

— Слышу. — Эйнор уже подходил тоже, ведя под уздцы обеих лошадей и держа в правой свой меч, откованный ещё в Нуменоре Бар. — Гляди-ка. У него волосы, как у тебя… — Рыцарь передал поводья оруженосцу, поймал не глядя ножны клинком и опустился на колено около лежащего ничком человека. Осторожно перевернул его. — Мальчишка, моложе тебя. Хм… что-то эльфийское в лице… но это не эльф, точно.

— Наверное, и правда из йотеод или из северян. — Фередир наклонился опять. — Он мёртвый?

Эйнор стащил зубами перчатку, положил пальцы по обе стороны грязной шеи найденного.

— Жив… Странно одет. Смотри, какие штаны.

— Странно, — согласился Фередир. — Смешно. Похоже на парусину, как на кораблях Гондора. Только синяя. А рубаха обычная. Ни ремня, ни ножа… Может, ненормальный?

— Или… — Эйнор продолжал вертеть тело. — Погляди, что у него.

Запястья мальчишки были рассечены круговыми ранами — кожа стёрта до мяса. На спине сквозь драную грубую ткань проглядывали длинные рубцы.

— От верёвки и от плети, — тихо сказал Эйнор. — И ноги — босой, всё в кровь разбито.

— Бежал из плена! — воскликнул Фередир и с уважением посмотрел на лежащего. — Наверное, ангмарцы схватили его у истоков Андуина, по ту сторону гор… — Оруженосец стал отстёгивать плащ. — Возьмём его с собой?

— Конечно. — Фередир положил пальцы на виски мальчика. Нажал.

Мальчишка открыл глаза сразу — серые, невидящие. Что-то негромко сказал. И опять то ли впал в забытьё, то ли просто опустил веки.

Глава 3, в которой мы знакомимся с Гаравом^[63]

Я не умер?

Нет, кажется, не умер.

День. Небо это серое… На чём это я лежу? Это не трава… и небо какое-то… половинное…

Да нет, просто надо мной что-то натянуто.

Меня подобрали, всплыла ясная мысль.

Кони фыркают. Да, кони… Кони?!

Кто подобрал?!

ОПЯТЬ?!?!?!

Молнией пролетели в мозгу образы расправ над беглыми. Неужели, неужели?!. Он попытался вскочить, руки и ноги были свободны, но предательская слабость подкосила, в голове тонко запели нудные струны, внутри всё противно ухнуло — и Пашка повалился обратно на плащ.

Плащ… Он лежит на плаще. И над ним натянут плащ — от дождя. Беглого положили на плащ — странно…

Послышался голос — мальчишеский, вопросительный. Над Пашкой склонилось веснушчатое лицо — длинные светлые волосы свисают до плеч, весёлые серые глаза… Мальчишка пахнул мокрой тканью, металлом, конским и своим потом, кожей одежды. Он улыбался. Опять что-то спросил. Потом, нахмурившись, спросил снова — уже на другом языке, явно подбирая слова. Пашка узнал слова, похожие на слова языка, на котором говорили ТЕ.

— Не понимаю, — ответил он и сглотнул.

— Йе понимау? — переспросил мальчишка. Пашка кивнул и расплакался.

Он плакал, судорожно сотрясаясь всем телом, глотал эти слёзы, икал, кашлял, слёзы забивали горло, душили — Пашка слепнул от них, ощущая только громадное, почти убивающее облегчение. Он понял одно — этот парень никакого отношения не имеет к ТЕМ. А значит — спасён.

Спасён.

Мальчишка не успокаивал его — сидел рядом на корточках и смотрел в сторону. Постепенно Пашка успокоился, вытер рукой лицо, судорожно вздохнул — и увидел, что возле натянутого плаща стоит ещё один человек. Тоже почти мальчишка, темноволосый и сероглазый, одетый в вытертую чёрную кожу, с мечом и длинным кинжалом на перевязях широкого пояса.

Не сводя пронзительных серых глаз с лица Пашки, он задал какой-то вопрос. Младший, подняв лицо, помотал головой и что-то сказал. Черноволосый нахмурился, сказал что-то ещё на одном — третьем уже — языке.

— Не понимаю я, — пробормотал Пашка. Подумал и добавил: — I don't understand, sorry… — И снова вздрогнул нервно, подумав, что слова английского языка звучат тут ещё страннее, чем русский, — как напоминание, что он учился в школе и учил английский — не во сне, правда!

Ребята переглянулись. Младший — уже неуверенно — повторил вопрос на том языке, на котором говорил второй раз — медленно и раздельно:

— Uskka уег, du spikka yothejd?^[64]

«Спросить… говорить…» — послышались Пашке искажённые английские слова.

— No, — покачал он головой. — I don't speak… I'm Russian. — И в безумной надежде добавил: — Russia… Moskow…

— Рахан? — поднял брови старший. — Носс?^[65] — Он пожал плечами, вздохнул, как бы смиряясь со сказанным Пашкой. — Эйнор. — Он указал на себя. — Фередир. — Указал на светловолосого.

— Паш… Павел. — Пашка показал на себя и только теперь увидел, что запястья у него перебинтованы. Эйнор высоко поднял брови и покачал головой как-то осуждающе.^[66] Спросил:

— Wirra du? Yothejd, imma Asgaroth?^[67]

Пашка опять пожал плечами. На этот раз он вообще не понимал, о чём речь.

— Где я? — с отчаяньем спросил он в свою очередь. — Я ничего не понимаю, честное слово.

— Йе понимау, йе понимау, — повторил светловолосый. Засмеялся необидно. Что-то сказал старшему, тот кивнул. Светловолосый поднялся, отошёл туда, где были привязаны большущие лошади и лежали сумки. Завозился, поглядывая через плечо. Эйнор продолжал сидеть, глядя на Пашку в упор. В рукояти меча поблёскивал, как бесстрастный кошачий глаз, большой зелёный камень, ограненный в виде многоконечной звезды.

Пашка сглотнул и спросил тихо, неуверенно поведя рукой вокруг:

— Ангмар?

Лицо темноволосого стало настороженным. Он коротко ответил:

— Baw…^[68] — потом усмехнулся и добавил: — Si Cardolan…^[69] Worn dennat Angmar, worn Cardolan.^[70]

Пашка постарался сесть удобнее. В происходящее по-прежнему не верилось, но всё, что с ним происходило, не могло не быть реальным, значит… Неизвестно, до чего ещё он бы додумался, но тут светловолосый Фередир принёс большой ломоть серого хлеба и такой же — копчёного мяса. Рот у Пашки мгновенно наполнился слюной. Он уже и не помнил, какая она на вкус, настоящая еда! А Фередир сказал, протягивая хлеб и мясо:

— Itta.^[71]

— Eat? — переспросил Пашка по-английски. Фередир и Эйнор переглянулись, и Эйнор кивнул:

— Eat…

…Глядя, как найдёныш давится от жадности и ест, Эйнор размышлял. Мальчишка не мог быть подставой — слишком уж всё изощрённо выглядело. Кроме того, его ещё можно будет расспросить, а в Ангмаре не могут не знать, что нуменорца почти невозможно обмануть. Скорее всего, беднягу и правда схватили на востоке от Мглистых гор, гнали в рудники за Карн Думом, а он сбежал. Такое случалось не так уж редко. А что язык, на котором он говорит, не слишком понятен — кто знает, какие племена живут дальше на востоке и северо-востоке? Если бы Эйнор и правда был в обычном патруле, он бы не пожалел времени и доставил найдёныша к ближайшему посту пограничной охраны. Но бросить своё дело Эйнор не мог, путь его лежал на восток, а значит, и парню придётся идти на восток. Если встретятся пограничник Кардолана или отряд из Раздола — отлично. Если нет — можно будет, когда он немного придёт в себя, расспросить как следует, снабдить его едой, вещами какими-никакими — и пусть себе шагает на юг. Не зима, и места чем дальше, тем безопасней. Доберётся до родины, никуда не денется.

Решение было принято. Эйнор встал и, придерживая меч, пошёл к коням.

* * *

— Да не так, нет! Смотри! Бьют отсюда, а ты отбиваешь сюда — не просто подставляешь, а отталкиваешь изо всех сил и сам бьёшь, смотри — р-раз!

Эйнор, сидя на седле с записной книжкой в руках, под растянутым плащом, с блуждающей по губам улыбкой наблюдал за тем, как Фередир муштрует странного найдёныша. В образ учителя он вжился сразу, немедленно и прочно — кажется, ему доставляло удовольствие гонять кого-то.

«Навязался, — без раздражения подумал Эйнор, закрывая блокнот и всовывая карандаш в кармашек на кожаной обложке. — Кто же он такой? Синдарина или хоть адунайка не знает вообще. С трудом понимает язык северян, сам отвечает на невероятно искажённом… Правда, быстро учится. Недели не прошло, а он уже более-менее болтает… Но вот родной язык вообще непонятен. Ни на что не похож. Разве что отдельные слова — нет-нет да и мелькнут еле-еле схожие с тем же северным. А по внешности — северянин и есть. Или йотеод. Имя совершенно дурацкое, хотя вроде как раз на синдарине».

Кстати, Фередир уже к вечеру первого дня стал кликать найдёныша Гаравом. Сзади на его странных штанах оказалась кожаная нашивка — очень красиво вытисненный оскаленный волк. Глупо и неосторожно называть человека «тринадцать», вот Фередир и приклеил найдёнышу имя — Гарав. Потыкал в нашивку, сказал, тот кивнул и стал откликаться…

Собственно, только та нашивка от старой одежды у найдёныша и осталась. Остальное пришлось выбросить. (А всё-таки странная у него была одежда…) Ростом он был нижеФередира (и уж тем более — Эйнора), но кое-что из запасной одежды на него пошло. Даже вторые фередировы сапоги; Гарав как-то по особому намотал поверх шерстяных чулок отодранные от своей старой одежды прямоугольные лоскуты — и ничего, сели сапоги и не болтались. Вот только ехать ему приходилось с Фередиром вместе. Ни Фередир, ни его Азар ничего против не имели. А сам найдёныш почему-то дико смущался и что-то бормотал, повторяя странное слово «храмовники».^[72]

Эйнор засмеялся. Младшие оглянулись на него. Оба взмокли — и не от дождя. Фередир сдувал с носа капли пота. Гарав улыбался, грудь ходила ходуном. Хм, кажется, улыбался первый раз за все дни знакомства.

— Так, ну-ка. — Рыцарь поднялся на ноги. — Давайте-ка оба на меня со своими палками… — Он сделал приглашающий жест. — Ну, что встали? Давайте, давайте, только всерьёз — ну?!

— Ты справа, я слева, — быстро сказал Фередир и показал найдёнышу рукой. Тот кивнул. Мальчишки начали приближаться, держа длинные тяжёлые палки, как мечи. «Кстати, — отметил Эйнор, — как бы то ни было, а навыки обращения с оружием у Гарава есть. Есть, отчётливые. Не превосходные, но заученно-средние. Те, с которыми можно отмахаться от двух-трёх орков. Или от такого же среднего воина-человека».

Ладно.

… — Ой! Ты чего?! М…

Гарав тоже что-то изумлённо крикнул по-своему.

Эйнор стоял над поверженными телами. Палку Фередира он крутил в пальцах левой. Палку Гарава держал на плече.

— Подъём, — негромко скомандовал он. — Держите оружие… Гарав, — он кивнул найдёнышу, — принеси мне вон тот шест.

— Шест? — повторил Гарав на синдарине. И, указав на палку, подпиравшую плащ, поднял брови. Эйнор кивнул. Мальчишка принёс шест бегом, аккуратно закрепив снятый с него край плаща за сучок дерева. Передал шест рыцарю.

— Значит, смотри. Защита от классического прямого укола. Пря-мо-го, понимаешь?..

… — Я пойду отдохну. — Эйнор воткнул палку в землю, мальчишки, тяжело дыша, переглянулись. Фередир спросил, потирая плечо:

— А нам?..

— А вы будете готовить обед и собираться. Пора и дальше. Пообедаем и выезжаем.

Эйнор отправился под навес, стащил сапоги и улёгся…

…— Ф-феодал, — произнёс Пашка. — Пошли работать, а то без обеда останемся. Зверь…

… — А? — не понял русского — конечно! — Фередир. Повторил, коверкая, за найдёнышем несколько слов и засмеялся, махнул рукой: — Не понимаю… Учись по-нашему скорей. Вот: пошли готовить еду. Готовить еду.

— Еду, — повторил Гарав. Показал на себя. — Я. Сам. Сам приготовлю.

— Правда?! — обрадовался Фередир. — Ну тогда я пока… — Над его макушкой просвистел сапог. — Я пока тебе помогу, — поправился он и, вздохнув, отправился за сапогом.

* * *

Сидя около быстрого холодного ручья, Фередир и Гарав отчищали мелким белым песком миски и котелок. Работа шла быстро.

— Да! — Фередир обернулся через плечо. — Ты сегодня помойся потщательней.

— Зачем? — Гарав поднял брови.

— Ну, я думаю, что честно будет нам с тобой теперь спать с Эйнором по очереди…

— Ч-что? — Найдёныш застыл над ручьём. — В как-ком смысле… спать?

— В самом обычном, — пожал плечами Фередир. — С нами же нет женщин… да и потом… — Он понизил голос. — Эйнор — чистокровный нуменорец, а у них часто такое бывает… Понимаешь? Выверт природы. Читал «Аккалабет»? А, нет, конечно…

— Н-не… не понимаю… — Гарав быстро белел, глаза стекленели от обречённости.

— Ну это. — Фередир звучно хлопнул двумя пальцами правой руки по ладони левой. — Да ничего страшного, немного потерпишь… только не кричи, ему это не нравится. Ну как, договорились?

— Й-а… нет, не х-х-хочу-у… — Гарав сглотнул. — Ты что, я не хочу, я не буду…

— Тогда придётся тебя связать, — Фередир вздохнул. — Может, не стоит? Сам согласишься?

— Да нет же! — Белый, как стенка, Гарав вскочил на ноги. — Ни за что, я… — И остолбенел, глядя, как Фередир надул наконец щёки и сделал то, от чего удерживался с самого начала разговора — расхохотался.

От его хохота в лесу зашумело. Гарав стоял, ощущая, как всё тело как будто покалывает иголками — сперва немного, потом сильней, сильней, сильней… Фередир посмотрел на найдёныша — и захохотал снова, опрокинулся на спину, колотя по воздуху пятками и чуть ли не завывая:

— Ой… о-ой… видел бы ты свою… свою ро-жу-у… Я по-шу-тил, ты что?!

— Ах ты скотина… — процедил Гарав и вдруг прыгнул на Фередира.

Оруженосец не успел даже опомниться, как получил два полновесных удара — сперва прямо в нос, потом — в ухо, отчего наполовину оглох. Попытался отпихнуться, но от размашистого тычка в горло закашлялся, а от удара ребром ладони под ухом ощутил, как всё вокруг поплыло. Между тем Гарав ещё два раз врезал ему по лицу, и только после этого очумевший и растерянный Фередир начал сопротивляться по-настоящему. Сбросить с себя Гарава — хотя он был ниже ростом и не такой крепкий — оказалось нелегко, тот дрался свирепо, что-то шипя, и только после того, как Фередир, изогнувшись, забросил ногу на шею озверевшему найдёнышу, ему удалось оказаться наверху. Он попытался схватить Гарава за руки и прекратить драку миром, но в благодарность получил сильнейший пинок коленом по почке и удар кулаком под дых, после чего разозлился и, зарычав, сам начал молотить найдёныша кулаками, не обращая внимания на сыпавшиеся в ответ яростные и очень точные удары.

Мальчишки катались по траве, ожесточённо хрипя. Если бы сейчас их спросили, из-за чего началась драка, они бы, наверное, в ответ залаяли, как разъярённые псы. Поэтому появившийся из-за деревьев Эйнор несколько секунд стоял, созерцая побоище равнодушными глазами, потом, подойдя к ручью, стащил сапог, зачерпнул им воды и, вернувшись, выждал ещё полминуты, после чего вылил воду на катающийся по берегу комок, уже совершенно ничего общего не имеющий с людьми.

— Й-ау!

— В-ва!

Мальчишки отлетели друг от друга, мотая головами, плюхнулись на свои пятые точки и воззрились на Эйнора свирепыми глазами. У обоих были разбиты губы, из носа текла кровь; у найдёныша заплывал левый глаз, у Фередира кровь капала с правой брови. Хм, а Гарав-то, похоже, левша… В бою очень опасен левша…

— Что это за схватка молочных щенят? — холодно осведомился Эйнор. — Почему у тебя рожа в крови, Фередир?

— А у него?! — почти взвизгнул оруженосец, мотая головой в сторону снова подобравшегося Гарава, разбрызгивая с лица воду и кровь.

— Его я не знаю, — заметил Эйнор. — Почти совсем. Но тебя я учу три года не для того, чтобы любой встречный-поперечный мог запросто отделать тебя до крови. Может быть, мне оставить при себе его, а тебя отослать на юг?

— Что-о-о-о?! — Фередир взвился с песка; Гарав тоже подскочил и закричал что-то на своём языке, явно растеряв весь свой синдарин. Потом сделал неожиданно понятный жест — поднял от пояса правую руку и согнул её в локте, а потом вильнул задом в сторону Фередира. Тот с рёвом ринулся вперёд — и налетел на выставленную в пах ногу Эйнора. Гарав тоже рванул добивать павшего — и тяжело отлетел, получив точно такой же пинок.

— Теперь то же самое, но на понятном языке и членораздельно, — как ни в чём не бывало приказал Эйнор.

— Я… — Фередир густо покраснел и, глядя под ноги, пробурчал: — Я пошутил…

— Смотри в глаза и говори, — приказал Эйнор. Фередир вскинул глаза:

— Я… клянусь честью, это была шутка… Эйнор… Я сказал ему, — кивок головой, Фередир ладонью размазал по лицу кровь, — что ты спишь с мальчишками и что теперь… ну, теперь его очередь…

— Что ты сказал? — Эйнор склонил голову набок. Фередир сопел и вытирал кровь. — А что. Это хорошая мысль, — кивнул Эйнор. — Я никогда этого не пробовал. Иди-ка сюда.

— За… — Фередир подавился воздухом, его глаза стали огромными. — Зачем?..

— Хочу попробовать, как это. Не думаю, что мне понравится, да и ты в восторге не будешь… Иди сюда и снимай куртку.

— Я… я… — Фередир помотал головой. — Не надо, я… ты ведь шутишь?! Ты же не можешь!!!

— Снимай куртку, — холодно сказал Эйнор, расстёгивая перевязь меча. Гарав, стоя неподвижно, только переводил взгляд с Эйнора на Фередира и обратно. — Я не делал этого уже почти два года и думал, что с этим у нас покончено. Но, видимо, нет.

— Ты будешь меня пороть? — Лицо Фередира обмякло, он задёргал шнуровку, подходя ближе. Видно было, что у оруженосца подкашиваются от облегчения ноги.

Эйнор с каменным лицом сложил перевязь вдвое, выпустив наружу чеканную серебряную пряжку. И тут Гарав перехватил руку рыцаря.

— Нет… нет, не надо… не так… — Найдёныш путал слова, мотал головой, давился ими. — Я… драться начал… я начал… не бей его…

Фередир, стоя со снятой курткой, недоумённо смотрел на вновь побледневшего Гарава и не понимал, что к чему. Ну — десяток ударов. По правде сказать, он их заслужил. Фередир сам раскаивался, не понимая, как ему только пришло в голову так шутить с парнем, который сбежал из орочьего плена. Дубовая башка, морёный чурбан… Ясно же, что Гараву эта шутка показалась продолжением кошмара…

— Да не надо, ты чего? — пробормотал Фередир. Эйнор легко высвободил руку, но Гарав теперь вцепился в ремень:

— Не бей его! — крикнул он. — Ну… я прощаю! Я начал драться, а он только глупо пошутил, не бей его, не бей!!!

Эйнор вновь легко освободился, но опустил руку.

— Не можешь забыть, как били тебя? — спросил он прямо. Гарав закусил губу. Потом кивнул и опустил голову. — Прости, я не подумал… Как ты ухитрился так разукрасить этого болвана? — Он кивнул в сторону Фередира и приказал ему мельком: — Оденься… Он неплохой рукопашник и очень хороший рубака.

— Меня… учили, — ответил Гарав, помедлив. — Немного. Куда бить и как бить… И с мечом тоже. Только меня тренировали с палкой.

— Кто? — поднял подбородок Эйнор, подпоясываясь. Гарав пожал плечами:

— Ну… учитель.

— Вот что… — Эйнор помедлил и кивнул в ответ на какие-то свои мысли. — Тебе надо всё рассказать. Я не могу тащить с собой неизвестно кого. И не имею желания, если честно. Но второй спутник, который умеет неплохо драться, мне бы пригодился.

— Я могу рассказать, — Гарав поморщился. — Теперь могу, слов хватит. Но ты не поверишь. Я и сам не верю.

— Ну, если сам не веришь, то это скорее всего правда… — Эйнор махнул рукой: — Домывайте посуду и собирайтесь. Едем. А по пути расскажешь… — Он повернулся было идти, но потом усмехнулся и взял за плечо: — В Пригорье — есть такое место — живёт Ганнель, дочь Гарвастура. Она намного красивей тебя и этого болтуна. — Он покосился на Фередира, шнурующего куртку. — Можешь мне поверить.

Глава 4, в которой мы узнаём наконец, с чего всё началось

В Зимру, столицу княжества Кардолан, пришла весна.

В этих южных краях весна приходила не чинясь, без стука. Ещё неделю назад дул с севера промозглый ветер, и тучи неслись над морем, таким же серым, как они сами, грозя дождём. И вдруг в предутренний глухой час ветер переменился, море с радостным рёвом пошло на прибрежные скалы, и кованые из красной нетускнеющей меди флюгера города разом повернулись на север. Не прошло и трёх дней — и суровый бело-чёрно-красный город, тут и там рассеянный по скалам горстями домов, весь — от прибрежных рыбацких жилищ до Трёхбашенной Крепости на Олло Нэлтиль — оделся в яркую молодую зелень, окутался ароматом прославленных вьющихся роз, став розово-золотисто-алым от бесчисленных побегов на стенах домов.

В одном из внутренних дворов Трёхбашенной Крепости, на краю мраморной чаши уже несколько веков иссякшего фонтана, изваянного в виде цветка галенаса, сидел, поставив на колено лютню золотисто-чёрного дерева, одетый в серый плащ певец. Его голос звенел среди укрытых розами каменных стен — то бросаясь к открытым воротам, то поднимаясь к высоким стрельчатым окнам. Лицо поющего, его голос безошибочно выдавали эльфа. Казалось, он не замечает, что его слушают, и поёт лишь для себя.

А между тем его слушали. Слушали не меньше дюжины юношей и мальчиков, одетых так, как одеваются в Кардлолане, да и на всём Северо-Западе: чёрные с серебром туники на белых свободных рубахах с тяжёлыми золотыми запястьями, чёрные штаны, удобные для верховой езды, сапоги из мягкой коричневой кожи, подбитые сталью… На поясах у всех слушателей висели длинные мечи. Большинство слушали стоя, и лишь один юноша — чёрные волосы и черты лица выдавали чистокровного нуменорца — присел на край чаши фонтана и, подавшись вперёд, поставил подбородок на кулак руки, упёртой локтем в колено. Серые глаза юноши застыли; казалось, он ушёл в печальную песню наяву…

В пламени ночи горят клинки,

Свет их погаснет, нас проводив.

Больше не будет битв,

Больше не будет нас,

Больше не петь нам под россыпью звезд.

Ты, если сможешь, скажешь: «Прощай»,

Слезы застлали мир,

Болью коснулись глаз,

Может, для нас это время не в счет,

Кончилось все, и срок подошел.

Ветер стирает следы,

Ветер уносит нас,

Будут за этим днем сотни лет,

Будут еще золотые века,

И все забудешь ты,

Горько только пока.

Пишет конец чернилом судьбы

Нашей легенде чья-то рука,

Замок разрушен и вырублен лес,

Мельницы пьют облака.

Воля, неволя — разницы нет.

Движется солнце, и снова закат.

Хоть никогда не поймут и не примут,

Нас, может быть, простят.^[73]

Из высокого окна точно над фонтаном смотрел вниз рыжеволосый, рыжебородый мужчина. Его одежда ничем не отличалась от одежды молодёжи внизу, но на волосах плотно сидел тонкий серебряный обруч, украшенный спереди скрещёнными мечами. Лицо мужчины было задумчивым и печальным, синие глаза смотрели пристально и почему-то слегка растерянно.

Нараку, одиннадцатому князю Кардолана, было около сорока лет.

В небольшой комнате, стены которой покрывали панели из светло-жёлтого морёного дуба, отчего она казалась больше и солнечней, чем на самом деле, не было ничего, кроме двух больших шкафов со свитками и книгами, широкого стола, на котором стояли кованый витой светильник, чернильница, подставка для перьев, узкогорлый кувшин и два серебряных кубка, и двух стульев с резными высокими спинками. Всю мебель когда-то изготовили из чёрного дерева, отчего она резко контрастировала с фоном стен.

Кроме князя в комнате находился ещё один человек.

Высокий, седой как лунь, но не выглядевший дряхлым старик сидел в кресле, к спинке которого был прислонён чёрный посох с небрежно висящей на нём серой шляпой. Серой была и остальная одежда старика — какая-то бесформенная хламида; лишь побитые грубые сапоги, выглядывавшие из-под её нижнего края, очевидно, изначально были чёрными. Глаза старика, цвет которых трудно было разобрать под нависшими кустистыми бровями, тем не менее очевидно и неотрывно следили за князем.

— Жалею, что не звал тебя и не слушал твоих советов. — Нарак повернулся от окна и в несколько стремительных шагов оказался у стола. Сел, жестом предложил гостю вина (тот накрыл кубок ладонью и медленно покачал головой), налил себе. — Но поверь — мне дорогого стоило это решение.

— Разве не твой отец сражался вместе с князем Арвелегом на Буреломном Угорье? — Голос старика трудно было назвать старческим, он звучал сильно и сурово. — И разве не ты сам водил своих людей вверх по Бесноватой, чтобы помочь Раздолу?

— Мой отец оставил княжество мне, — покачал головой Нарак. — Я волен заключать и расторгать союзы так, как мне по душе. Это одно дело. Но то, на что я решился… Во дворе — мой сын, маг. — Нарак снова встал, отошёл к окну. — Олза. Что я должен ему сказать?

— Я видел твоего сына, князь Нарак, — спокойно и неспешно ответил старик. — Он достаточно взрослый и умный, чтобы понять. Или ты хочешь Кардолану судьбы Рудаура?

Нарак изменился в лице.

— Нет, — коротко ответил он. — Об этом я и думал в первую очередь. Нет. Пусть мой род пресечётся на корню, но — нет.

— Твой род не пресечётся, — неожиданно горячо возразил старик, вставая и тоже подходя к окну. — Неужели менее достойно служить могучему Королю Запада, чем гордиться титулом, который того и гляди станет пеплом? Хотя… — И он ссутулился, покачал головой. — Хотя некоторые думают и так.

— Жизнь человека коротка, — ответил Нарак. — Может быть, тебе трудно это понять. Но я дал слово. И обратно его не возьму.

— Это поступок истинного правителя… Скажи мне, князь, кто вон тот юноша? — вдруг с интересом спросил старик. — Я вижу, он чистокровный нуменорец…

— Это сын моего погибшего друга и мой воспитанник Эйнор. — Нарак тепло улыбнулся. — Ишь как сидит и слушает этого эльфа — как будто гончая учуяла след… — Но тут же Нарак снова посуровел. — Мой сын будет готов, как только…

— Нет, — покачал головой старик. — Не твой сын. Он слишком молод и… Если уж ты выслушал один мой совет — то выслушай и другой…

… — Довольно, Эйнор, пойдём! — Рыжеволосый, с дерзкими и беспечными синими глазами мальчишка лет шестнадцати дружески, но нетерпеливо потянул за плечо не спешившего подниматься с края фонтана черноволосого юношу. Остальные кардоланцы уже отошли в дальний угол двора — там раздавались взрывы смеха и взблёскивала сталь. Эльф-певец спокойно паковал лютню. — Ну, слышишь меня? Пошли! Ты обещал потренировать со мной тот удар. Или ты хочешь, чтобы меня прикололи в следующей схватке? Не всегда же ты будешь рядом так удачно!

— Спасибо тебе, Эрегдосс. — Нехотя поднявшись с камня, Эйнор поклонился улыбнувшемуся в ответ эльфу. — Не тяни меня, Олза, я иду, иду… Ты и минуты не можешь посидеть спокойно. Такие хорошие песни…

— Неплохие. — Рыжий на ходу уже доставал меч. — Только грустные. Жизнь и так короткая штука, а тут ещё грустить, слушая эльфа?! Уволь…

— Эйнор!

Голос из верхнего окна заставил поднять головы всех, находившихся во дворике. Светлые, рыжие, несколько тёмных голов склонились — полными собственного достоинства движениями, лишь Олза вскинул руку:

— Отец!

— Эйнор, поднимись. — Нарак, казалось, не повышал голоса, но он слышался отчётливо.

— Отец, мы хотели… — начал Олза, но князь жестом остановил его. Олза надул губы и тихо сказал, толкая Эйнора локтем: — Возвращайся скорее, а я пока погоняю по двору Нарвэйна и Фараза. Не упускай такое зрелище… — И, мгновенно повеселев вновь, пошел через двор, громко выкликая товарищей.

Внутри здания, на каменной лестнице, сейчас царила прохлада (а зимой даже в самые сильные холодные ветра не было холодно). Эйнор на ходу подставил ладонь под тонкую струйку воды, падающую из сифона в виде драконьей головы в чашу — раскрытый розовый бутон; попил, отряхнул руку. Придерживая рукоять Бара — знаменитого отцовского меча, откованного ещё в Нуменоре, — открыл дверь в кабинет.

— Позволь войти, князь?

Нарак был один — сидел за столом, широко расставив ноги и держа в одной руке свиток, а в другой — кубок. Но Эйнор мог бы поклясться — ощущение было таким же невидимым и явственным, как ветерок, — что только-только в кабинете был ещё кто-то. И этот кто-то не был человеком.

Эйнор вспомнил, что вчера вечером видел — в Трёхбашенную приехал маг, которого называли Серый Странник. В Кардолане большинство людей не слишком-то привечали этих странных существ; никто даже толком не мог сказать, сколько их бродит по Средиземью — три? пять? семь? — и чего они хотят. Да и Нарак до недавнего времени не очень-то их жаловал, делая исключение разве что для Радагаста — великого знатока лошадей и собак. Правда, Серый Странник был частым гостем в Артедайне, да и Эйнору он (по ощущению, юноша видел его раз пять или шесть, не говорил — ни разу) скорее нравился…

— Садись. — Нарак отставил кубок, отложил свиток. «Песнь об Эарендиле» — успел Эйнор прочесть выписанное ровными скруглёнными значками Тива заглавие прежде, чем свиток свернулся в привычную трубку. Память сразу подсказала: «В Арвэниэле свой корабль сооружал Эарендил…» Странно. Князь никогда не был большим любителем чтения, хотя и не прочь был послушать баллады…

Эйнор сел, привычно положив меч на колени и не сводя глаз с Нарака, который молчал — молчал долго, глядя за окно, где ветер качал зелёные верхушки тополей. Юноша вздрогнул, когда князь заговорил наконец:

— Мы гибнем. Чья во мне кровь? Я называю себя князем Кардолана, но чья во мне кровь, Эйнор?

— Мне всё равно, — ответил юноша спокойно. — Ты ведь не только мой князь, ты — мой воспитатель. Я не буду говорить, что ты заменил мне отца. Отца нельзя заменить. Но ты мой воспитатель и мой князь.

— Всё не так просто… — Нарак сделал жест, как будто хотел налить себе ещё вина. Но остановил руку. — Если бы всё было так легко… Тебе известно о том, чего хочет Арвелег Артедайнский?

— Да, — кивнул Эйнор. — Корону Арнора.

— И что ты думаешь об этом?.. — Нарак перебил сам себя: — Не надо, не отвечай. Я знаю, что ты — нуменорец и тоже мечтаешь о возрождении Арнора. И что ты кардоланец и верен мне — знаю тоже…

— Зачем этот разговор? — угрюмо спросил юноша.

— Арвелег — прямой потомок Элендила, — словно не услышал его Нарак. — Его предки были полководцами и вождями ещё когда мои пасли коней тут, в Эриадоре, и не знали, что такое железо… Право Арвелега — не только на корону Арнора, но и — прервись род королей на юге — на корону Гондора…

— У короля Валакара есть сын, — напомнил Эйнор.

— Наполовину йотеод… — тихо ответил Нарак. — Я не нуменорец, у меня не бывает предвидений… но я князь — и вижу без них: в этом залог будущих распрей у наших южных соседей…

— Зачем этот разговор?! — повторил Эйнор настойчиво. Нарак молчал. Юноша поднялся на ноги и, подойдя к князю, встал около него на колено, положил руку на локоть Нарака. — Что тебя гнетёт, воспитатель? — тихо и участливо спросил он.

— Принятое решение. — Нарак вздохнул. — Я передам власть Арвелегу Артедайнскому.

Эйнор вздрогнул, изумлённо отстраняясь.

— Власть?

— Я передам власть Арвелегу Артедайнскому, — повторил Нарак. — Артедайн и Кардолан объединятся. Потом мы присоединим Рудаур и загоним холмовиков обратно в Эттенблат. А объединёнными силами можно будет справиться с Ангмаром. Ну а дальше… кто знает, может быть, сын или внук Арвелега будет править возрождённым Арнором и Гондором — и тяжёлые времена кончатся.

— Власть… А как же Олза? — Эйнор встал и придерживался рукой за спинку сиденья князя.

— Ты знаешь моего сына не хуже меня. Он обожает помахать мечом и быстро поймёт, что я прав… В моих жилах едва восьмая часть крови нуменорцев. Но я должен перешагнуть через свои мелкие желания хотя бы ради этой одной восьмой.

— Но зачем ты позвал меня? — тихо спросил Эйнор. — Я не твой советник. Я даже не лучший твой рыцарь.

— Я позвал тебя потому, что сперва хотел говорить с Олзой. — Нарак повернулся к юноше. — Но Серый Маг сказал мне, что ты больше подходишь для этого разговора. Хотя это похоже на подлость — словно я хочу сберечь сына и подставить под меч тебя.

— Глупец тот, кто так подумает, — искренне сказал Эйнор. — Но я всё-таки не понимаю, о чём ты говоришь.

— Я говорю о Рудауре. — Князь поднялся, толчком руки развернул на столе карту, прижал её кубками и кувшином. — В Рудауре правит Руэта. Он вождь эттенблатских холмовиков и на словах оказывает обычаям нуменорцев всяческое почтение, а живущим в Рудауре немногочисленным твоим родичам благоволит. Но это на словах. На деле, судя по всему, обстоит иначе. Мне нужен человек, который разузнает, как обстоят дела в Рудауре и Эттенблате. И, возможно, добрался в Раздол с моими словами… Но моих рыцарей хорошо знают в тех местах… — Эйнор улыбнулся. — Тебя — едва ли.

— Олза не справится, — сказал Эйнор спокойно. — Странно было даже, что ты подумал о нём; он затеет скандал в первом же месте, где ему подадут вчерашнее пиво.

— Я подумал о нём, потому что он — мой сын, а это дело смертельно опасно. Северней Восточного Тракта человеку пропасть ничего не стоит.

— Я готов ехать, — сказал Эйнор.

— Тогда слушай и запоминай. — Нарак положил на карту ладонь. — Поедешь через два дня. Не один. Возьми с собой одного-двух человек, которым веришь, как себе. Но и им не скажешь ничего о цели пути.

— Возьму Фередира, — решил Эйнор. Нарак мельком посмотрел на воспитанника:

— Своего оруженосца?.. Возьми, он и вправду надёжный мальчишка… Сперва, — палец князя проехал по карте, — вы отправитесь в Аннуминас.

— В Аннуминас?! — На этот раз Эйнор дёрнулся, словно его встряхнули за плечи. — Но там же…

— Там вас будет ждать Тарланк сын Миндара. Он твой родич — из рудаурских нуменорцев. От него подробно узнаешь, как обстоят дела в Рудауре. Если то, что он расскажет, покажется тебе достаточным — поедешь дальше по Восточному Тракту в Раздол. И там просто перескажешь мастеру Элронду сегодняшний наш разговор. В Раздоле узнаешь об эттенблатских и ангмарских новостях. И левым берегом Бесноватой вернёшься сюда. Если же… — Нарак задумался. — Если же то, что скажет Тарланк, покажется тебе недостаточным, ты тоже поедешь в Раздол. Но у Буреломного угорья свернёшь на север, в Рудаур и Эттенблат. Посмотришь всё сам. Дальше Эттенблата забираться не смей. Гляди в оба глаза, слушай в оба уха и дыши через раз.

— Буду слушать в четыре уха и глядеть в четыре глаза, — спокойно ответил Эйнор. — Но что мне делать, если я встречу артедайнскую стражу? Аннуминас — их земля.

— Ничего не делать, — ответил Нарак. — Артедайнцы отвернутся. А случись что — помогут.

Эйнор кивнул. Нарак помедлил, разглядывая своего воспитанника. Потом снял с левого указательного пальца перстень — широкий серебряный обруч испещряли чёрные витки орнамента, а в центре раскрытой лилии лежала голубоватая жемчужина. Эйнор быстро повёл глазами — если что-то и было в Кардолане священным для всех, то это Венец Мечей, лежавший на волосах князя; Кьюлл — родовой меч, который держали в своих руках ещё прямые наследники Элендила, правившие когда-то Кардоланом… и эта вещь. По легендам Калан Айар был сработан кем-то из сыновей Феанора и неведомыми путями, кто знает, на чьих руках, добрался в Средиземье. Предок Нарака, третий князь Кардолана Голлор, принял Калан Айар из рук умиравшего от орочьей стрелы Магора, последнего из потомков Элендила, правивших княжеством… Это было давно. Очень давно. Но перстень-то был куда древнее — он пережил Нуменор, он пережил великие земли на Западе, которые тоже, намного раньше, поглотило море — и в которые мало кто и верил уже… Жемчуг живёт недолго — две, три, ну четыре сотни лет, не больше. Но в Калан Айар был вделан вечный жемчуг. Жемчуг с берегов Валинора.

Эйнор верил. Поэтому задержал дыхание, когда Нарак взял его руку и надвинул перстень на тот же палец, на котором носил сам. Странное дело. Пальцы князя были почти вдвое толще пальцев юного нуменорца, и перстень не был князю тесен… но не болтался и на пальце Эйнора. Пришёлся впору. Точь-в-точь.

— Всё, что ты скажешь и сделаешь, — скажу и сделаю я, — сказал князь и положил руку на плечо Эйнора, обтянутое тугой кожей. — Последний князь Кардолана. Иди теперь. Иди.

Князь толкнул Эйнора в плечо и пошёл к окну.

Глава 5, в которой Эйнор и Фередир узнают кое-что неприятное об Аннуминасе

В этом пути Эйнор был один.

Он ничего не рассказал и не собирался рассказывать Фередиру, а сам оруженосец не спрашивал ни о чём — ему было вполне достаточно того, что он, Фередир, едет почти стремя в стремя со своим рыцарем. Поэтому Эйнор остался один со своими мыслями и со словами князя — странными, необычными. Почти пугающими…

Как и все нуменорцы, Эйнор, конечно, мечтал о древней славе Арнора, что и говорить. Но это были именно мечты. Потомки рыцарей Нуменора жили долго — почти вдвое дольше Людей Сумерек, — но уже и прадед Эйнора не помнил дней единства. Кардолан казался вечным. И Эйнор в глубине души был твёрдо уверен — так будет и дальше. Он умрёт или падёт в бою, но и его внуки, и внуки его внуков будут служить князьям Кардолана.

И вот… Впрочем, наверное, все большие вещи делаются вот так, просто и обыденно. Большие слова и великие поступки выходят вперёд потом, когда уже никто не помнит мелочей, а забывать всё-таки не хочется…

…Они правым берегом Сероструя выбрались на Южный тракт и двинулись по нему на северо-запад. Места эти всё ещё были довольно густо населены, встречались не только многочисленные путники — в одиночку и группами, — но и поселения, придорожные трактиры и постоялые дворы… Шли дни — один, другой, третий… пятый… восьмой… двенадцатый… и уже давно остались позади граница Артедайна и Мост Каменных Луков, по которому перебрались, заплатив пошлину, через Барандуин. Почти сразу после выезда из Зимры Эйнор повернул перстень жемчужиной внутрь, к ладони. И обратно уже не поворачивал. Ни к чему видеть кому ни попадя Калан Айар. Фередир — тот видел, когда выезжали. И сделал большие глаза, восхищённо уставился на своего рыцаря.

Артедайн жил так же, как и Кардолан, — пробуждающейся после зимы жизнью. И люди были такие же, и язык, и всё остальное. И, если честно, Эйнору казалось, что нет никакого поручения князя, а есть просто какой-то обычный выезд, сколько их было…

Однако за древним селением Пригорье начиналась запустевшая земля. Столица Артедайна — Форност Эрайн, — и людные земли вокруг неё оставались по правую руку и позади.

Они последний раз заночевали под крышей — дальше живых поселений не было — в большом трактире «Гарцующий Пони». Местные жители были не похожи ни на нуменорцев, ни на северян — невысокие, черноволосые, напоминавшие дунландцев с юго-востока. Но тоже считали себя верными подданными артедайнского князя — и уж, конечно, владельцу трактира Наркиссу не было дела до того, кто такие постояльцы — лишь бы платили да не безобразили. А комнаты у него всегда были на любой вкус и в полном порядке…

…Утро, когда они выезжали из трактира, было тёплым, мокрым и туманным. Туман лежал густющий, слоистый.

— Через шесть дней будем у Морока. — Эйнор подтянул подпругу Фиона, провёл перчаткой по крупу. Хозяйские работники принесли вьючные сумы с продуктами. Для них рыцарь и оруженосец ехали в Форност Эрайн — срезая по течению Барандуина к Северному Нагорью. Возле конюшен несколько артедайнских пограничников выводили своих коней, переговаривались; на высоком крыльце трактира стояли двое эльфов — в серых с переливчатой зеленью плащах, оттопыренных мечами, тёмные волосы схвачены обручами, за плечами — луки, лёгкие узкие сапоги заляпаны грязью, как и низ плащей. Под плащами мерцали двойного плетения кольчуги с нагрудниками. Вчера вечером эльфов среди постояльцев не было… Плечи лучников украшал серебряный корабль Кирдэна, властелина Гаваней. Через весь Артедайн добирались сюда — зачем? Эльфы опирались на длинные «ушастые» копья и смотрели вокруг благожелательно и немного насмешливо. Вещи, видимо, лежали в номере, кони стояли в конюшне. Точно, Эйнор вспомнил двух рассёдланных рослых и тонконогих жеребцов-меаров под синими с белым попонами, которые стояли в конюшне. Вечером их не было — ага, значит, эльфы приехали ночью. Или даже под утро — не почистились.

— Ну поехали, а? — тоскливо сказал Фередир, подводя коней.

— Да чего ты так заторопился? — Эйнор погладил морду Фиона и взлетел в седло, привычно откинув плащ. Фередир поспешил последовать примеру рыцаря и прошептал:

— Эльфы…

— Ну и что? — Эйнор, уже проезжая мимо стоящих на крыльце, поднял руку — две руки поднялись в ответ, артедайнцы просто внимания не обратили.

— Да ну их… — буркнул оруженосец. Передёрнул плечами. — Не люблю.

Об этом отношении своего оруженосца к эльдарам Эйнор знал давно, но всё время забывал. Ему самому с детства эльфы казались притягательными — величавыми, грустными и отважными. Но он уже тогда заметил, что большинство людей на них смотрят так же, как Фередир. И давно отчаялся переделать оруженосца. Вот и теперь тот не скакал галопом подальше от постоялого двора только потому, что не хотел опережать рыцаря.

— Глупо, — заметил Эйнор, шпоря коня (Фион привычно пошёл ровной иноходью). Фередир тут же нагнал своего рыцаря, держась в седле, как влитой.

— Поедем шагом, — попросил он. — Расскажи мне дальше «Лаэр Ку Белег»,^[74] а?

— Я уже рассказывал, — усмехнулся Эйнор.

— Ну, всё равно…

* * *

В следующие дни туман почти не рассеивался. Временами — редел, временами — сгущался опять… но даже если начинал дуть ветер — с севера или северо-востока, — он только таскал этот туман с места на место. Мир ограничился до десятка шагов, и даже когда они выбрались из леса на холмы, не стал шире. Особенно резким был ветер по ночам. В лесу ещё можно было забраться под выворотни могучих древесных корней. А в холмах… путники ставили по бокам от бивака коней, растягивали как стенки плащи — запасные — разводили костёр и ночевали, завернувшись в свои плащи и поставив под голову сёдла. Огонь горел плохо, а в холмах вдобавок почти не стало топлива. Тонкая путаница веток кустарника и вереска сгорала то слишком быстро, то наоборот, разбухшая от влаги, никак не хотела разгораться. Утро наступало только внутри, в голове — а вокруг царил тот же серый сумрак. Эйнор с трудом восстанавливал в памяти путь — временами в мозгу тоже возникал какой-то туман, и заученные и пройденные карты путались. По ночам, правда, не было того, чего он опасался, — шёпота. Те, кто бывал тут часто, говорили, что он случается по ночам, как будто к костру кто-то подсаживается — и… Если слушать или, храни Валары, начать отвечать, можно потерять рассудок. Так бывает часто в таких местах, где жили люди, а потом ушли не по-доброму.

— Тут вообще бывает лето? — спросил Фередир на шестое утро. — Не могу поверить, что тут раньше стояла столица королевства.

— Стояла. — Эйнор оглядывался. Ему тоже не нравился туман. — И погода была несколько иной. Не-е-е-е-ет… Эти туманы приходят из Ангмара.

— Почему никто не сторожит границу? — возмущённо бросил Фередир. — У нас границы с Артедайном стерегут лучше, чем тут — ангмарскую!

— Ну, до границы-то ещё далеко, — заметил Эйнор. — А тут… что тут стеречь? Да и потом… — Он не договорил, но Фередир понимающе закончил:

— …сюда никого на постоянную стражу не загонишь. Эх, всё, не могу больше, противно — туман! — Мальчишка махнул рукой и сказал: — Спою старую!

И правда затянул не просто старую — древнюю песню, которую пели, наверное, его предки, кочуя на востоке — в те дни, когда Нуменор ещё не встал из волн и не ушёл под воду Белерианд…

Из-за кургана беда

Глазами волчьими глядит…

Там бродит гнусный вастак —

И, верно, будет мной убит!

Чтоб угодить небесам,

Ему башку я снесу

И вражий череп отдам

Да в дар Крылатому Псу-у-у-у-у-у-у!^[75]

Фередир даже в стременах приподнялся, подвывая, а кони дружно запрядали ушами. Эйнор искоса посматривал на оруженосца. В песне говорилось о временах, богах и делах, которые Фередиру были незнакомы, и его отцу незнакомы, и деду, и прадеду, и пра-пра-щурам уже не были знакомы. Но оруженосец пел, его лицо раскраснелось, и даже туман, казалось, отступил…

«Странно, — подумал рыцарь. — Мы, нуменорцы, гордимся своей кровью. Но вот она — тоже кровь. Ведь он жил в другом мире, в мире, который построили наши предки, со всем тщанием вспоминая Эленну. Он такой же, как я, по воспитанию. Но вот он поёт про дикие обычаи и дикие времена — и в глазах его восторг… Верно — правы те, кто говорит: наша кровь тает в жилах младших народов, и их волны скоро скроют её, как волны моря скрыли Нуменор. И что можно с этим поделать? Разве только надеяться, что этот бурный поток впитает нашу часть… и через тысячу лет будут петь и наши песни тоже, и уцелеет наша вера и наш обычай — пусть и в других людях…»

Оруженосец между тем перевёл дух после наивно-кровожадной и первобытно-красивой песни и покосился на Эйнора. Лукаво предложил:

— А ты спой тоже. Дорога будет короче и туман реже. — Повернувшись в седле, оруженосец плюнул в белую муть.

— Орать, чтобы услышали все в округе? — хмыкнул Эйнор. Фередир продолжал подначивать:

— Такую, чтоб не орать. Я уже за двоих наорался.

Эйнор промолчал. И Фередир уже решил было, что, наверное, не дождётся песни, и подумывал снова спеть самому. И вздрогнул, услышав голос рыцаря, который пел балладу, сложенную — по преданию — самим Анарионом, когда он пытался отговорить своего друга детства Изинди, капитана Великого королевского флота, от похода на Запад вместе с обезумевшим Ар-Фаразоном…

Брось, Капитан, оставь его.

Видишь — он уже умер.

Посмотри, какой холодный песок —

Я обжег об него ладони,

Глаза слезами обжег.

Ты помнишь, как мы стояли?

В ладонях дрожали клинки,

Пламя в глазах танцевало,

Бежали в страхе враги.

Ты помнишь, мы не боялись

Ветра и боли ран.

Когда мы смеялись — мы плакали,

И плакали — смеясь.

Ты помнишь, как мы любили?

Ты помнишь, как мы дрались?

Мне кажется, мы даже не жили —

Мы создавали жизнь!

Нет, Капитан, не бойся,

Им не достичь зари.

Смотри, как падают в бездну

Последние корабли.^[76]

К озеру они выехали через два часа.

— О-ох… — вырвалось у Фередира. Эйнор промолчал, но лишь потому, что видел руины Аннуминаса раньше. Правда, с другого края. И тумана не было…

А сейчас туман лежал и здесь, даже над озером, надо всем. Но тут и там над его ровным слоем поднимались округлые белые купола и резные мосты, похожие на детские игрушки — такие сборные конструкции делали для богатых семей на заказ гномы из Мории, и развлекались ими не только дети. У Эйнора тоже была такая, из неё можно было собрать всё что угодно. Почти всё… «Куда делась та игрушка?» — подумал Эйнор. Он был беспечен, как и все дети, много поломал, но оставалось тоже немало… Подарил кому-то? Или просто задвинул куда-то в своей комнате во дворце? «Странно, не помню», — подумал Эйнор, рассматривая Аннуминас.

Так и здесь. Казалось, что нуменорский ребёнок выстроил из тонких куполов и ажурного плетения мостов свою мечту из книжки об Эленне, а потом — ушёл. Безлюдье лишь усиливало сходство, нельзя было уловить истинные размеры сооружений. И не сразу становилось видно то пролом в куполе, то разрыв в невесомом полёте моста… Город не штурмовали, не жгли, не разрушали. Просто время как всегда оказалось сильнее всех.

— Едем. — Фередир тронул каблуками бока Фиона. — Тут должна быть дорога…

…Дорога нашлась быстро — подковы коней неожиданно звонко цокали по плоским каменным плиткам размером с человеческое лицо. Нет. Дорогу время не смогло победить. Пока. А вот статуи по её сторонам — в два ряда замершие воины из белого камня в крылатых шлемах — уже поддались. Видимо, когда-то у каждого из них было своё лицо, но время стёрло черты, как и вязь тенгвара на невысоких кубических постаментах. Доспехи воинов были не очень похожи на современные, и Эйнор гадал — удобней они или нет? Похоже, эти доспехи делались не для конного боя…

— Ух, красиво, — выдохнул Фередир. Он вертел головой, сидя в седле. — Послушай, но почему такое место бросили?!

— Да просто меньше стало людей, и три княжества долго решали, кому держать здесь столицу, — очнулся Эйнор. — И, чтобы не драться из-за пустеющего города, решили его оставить… Фередир, если увидишь прозрачную такую тень или что-то услышишь — не обращай внимания. Это дневные призраки, они неопасны.

— Призраки?! — Фередир не столько испугался, сколько азартно заозирался ещё сильней. — Я ничего не вижу!

— Ну и хорошо, — рассеянно ответил Эйнор. Кони вступили на мост. Когда-то его ограждали по краям висевшие на каменных столбах цепи. Но от цепей ничего не осталось, а на одном из столбов сидела ворона. Фередир залихватски свистнул, и она рухнула вниз, к чёрной воде, выправилась, легла на крыло, нагадила на мост и ушла куда-то в туман. Фередир хихикнул.

— Смешно тебе, — укоризненно сказал Эйнор. — Это всё-таки великая столица…

Оруженосец подтянулся — всерьёз, выпрямился в седле и принял каменный вид. Но тут же спросил, обращаясь к насущному:

— А где мы будем ночевать?

— Я рассчитываю, что нигде и что нас уже ждут, — ответил Эйнор. — Но если что — не беспокойся, опять на постоялом дворе. Брошенном.

— Всё-таки лучше, чем в камнях или под корнями, — философски ответил Фередир.

— Лучше? — Эйнор чуть привстал в стременах. — Ну, может, и так.

Впереди посвистывало. И, когда они доехали почти до конца моста, Эйнор увидел, что это свистит в пробившей один из столбов сквозной дыре ветер…

…На улицах — внизу — тоже оказался туман. Даже гуще, пожалуй, чем в холмах, может, потому что тут не оказалось ветра, дувшего на озёрном берегу. А шаги и вовсе глохли, как будто едешь по толстому слою ткани. Кони тоже присмирели, опустили головы, и Фередир притих и озирался.

— Где ж тут постоялый двор? — пробормотал он. Эйнор несерьёзно хихикнул:

— Что, поедешь ночевать обратно в холмы?

Фередир сердито помотал головой, потом ладонью убрал со лба мокрые пряди.

— Здесь. — Эйнор, не останавливая коня, перекинул обе ноги на одну сторону, плавно соскочил, поймал повод и пошёл рядом. — Вот тут. — Он кивнул на арочные ворота.

Оруженосец тоже соскочил и задрал голову.

Конечно, на привычные ему постоялые дворы это каменное здание ничуть не походило. Вернее, каменным был только первый этаж, а второй, должно быть, всё-таки деревянным — «должно быть», потому что от второго этажа ничего толком не осталось. Зато на первом и окна, и дверной проём были обведены затейливой каменной резьбой, каменный кронштейн для фонаря над въездом во двор был сделан тоже из камня в виде протянутой руки. Дворец…

— Заводи коней, там есть конюшня. — Эйнор задрал голову, прищурился. — Я буду на первом этаже, оружие и сумки туда занеси.

Фередир удивлённо посмотрел на рыцаря. Что это он? Объясняет, как будто первый раз… А потом оруженосец осторожно спросил:

— Ты беспокоишься?

Эйнор, не глядя, увесисто пихнул Фередира в грудь кулаком. Пригнулся и вошёл внутрь, придерживая меч…

…Во дворе и правда оказалась конюшня —огромная и тоже каменная. Фередир покрутил носом. Держать животных в каменных зданиях, с его точки зрения, было опасной глупостью. Уважение к древней столице резко упало, хотя, слов нет, конюшня была красивой и удобной. Но уж больно гулкой, холодной и пустой.

— Не будет сегодня травы, — сказал Фередир. Он расседлал коней и теперь поцеловал Азара в морду, и почесал надглазья. — Овёс… Плохо, что камень кругом? Потерпи…

Фион, оскорблённый тем, что на него не обращают внимания, цапнул мальчишку за плечо. Фередир приласкал и его, насыпал коням в ясли овса, налил воды — колодец оказался прямо тут же, в дальнем углу помещения, вода стояла вровень с краем каменной трубы. Оруженосец натаскал её складным кожаным ведром, ещё раз приласкал коней (обоих), проверил привязи и, собрав в охапку вещи, пошёл в здание…

…Эйнор выбрал небольшую комнату с одним окном, в котором уцелели все стёкла. И кровати тут тоже были, хотя и без матрасов и прочего. Рыцарь, не чинясь, уже успел навести порядок и сам переоделся в сухое. Кивнул Фередиру:

— Переодевайся, я накрою. Голодный?

— Угу. — Сев на кровать, Фередир начал стаскивать сапоги.

После шести дней и ночей в тумане такое помещение может показаться самым лучшим на свете. В комнатке был даже камин, но дров не имелось, да и не так уж холодно, в конце концов. Особенно если одет в сухое и хорошо поел. Фередир, поев, потянулся было к оружию, но неожиданно зевнул. И сообразил, что уже поздний вечер, почти ночь.

— Ложись, — отрывисто бросил Эйнор. Он сидел за столом, не двигаясь. — Будем ждать.

— Ты разбудишь на смену? — уточнил Фередир, даже не пытаясь возражать (кровать с разостланным плащом и вещмешком вместо подушки манила, как перина). Эйнор ничего не ответил, только мотнул головой на кровать…

…Как назло, уставший до предела и только что мечтавший лечь Фередир спал плохо. И не то чтобы не спалось — в том-то и дело. Засыпал, а потом вновь какая-нибудь мелочь, на которую и внимания не обратишь, будила, словно резким толчком в бок. То скрипнули стропила, то блоха укусила (вот кого они тут кусают обычно-то?!), то словно бы прямо в комнате раздаётся отчётливый чужой голос… а то и вообще словно бы кто-то знакомый ясно окликает, ясно и тревожно. Фередир не вскидывался, только открывал глаза, обводил взглядом комнату, чтобы убедиться, что всё нормально, снова проваливался в сон — и опять всё повторялось заново.

Просыпаясь, оруженосец снова и снова замечал, что Эйнор неподвижно сидит за столом. В одной и той же позе — голова сбычена и повёрнута к окну, длинные пальцы сплетены под подбородком. Сперва Фередир подумал, что Эйнор говорит с кем-то. Но нет. Когда рыцарь говорил, то его лицо было отсутствующим. Сейчас — угрюмым и сосредоточенным.

Эйнор слушал. И то, что он слышал, ему не нравилось.

Седьмой или восьмой раз Фередир проснулся — он не помнил. На этот раз его разбудил сон (это он сейчас понял, что сон, а так казалось — явь.) Какая-то сводчатая зала, как в княжеском дворце, но мрачная, страшная, а вдоль стен холодно пульсируют голубые огни…

…Фередир, бесшумно ступая, подошёл к кувшину, жадно напился. Вздохнул, подсел к столу. Эйнор на него даже не покосился, не пошевелился, но при этом спросил:

— Сон?

— Угу, — буркнул Фередир, распластываясь щекой на прохладных досках столешницы.

— А ты знаешь, что ты видел? — Фередир отрицательно повозил щекой по столу. — Вот и я не знаю, — вздохнул Эйнор. — И это плохо… Вот что. — Он повернул голову, и Фередир задержал дыхание: зрачки рыцаря были огромные, сожравшие серую радужку, — одевайся. Будем ждать. — Фередир не стал спрашивать ничего, встал, начал одеваться, но Эйнор сам объяснил: — Сегодня всё и решится. Человек, которого я жду… он где-то близко, но… но с ним что-то не то. У меня скверное предчувствие.

Завязывая пояс, Фередир подошёл к двери, собираясь выглянуть в коридор… и обнаружил, что возвращается к кровати. Он помотал головой, повернул к двери… и увидел перед носом окно.

— Не пытайся, — спокойно сказал Эйнор. — Сюда никто не войдёт, отсюда никто не выйдет, пока я не захочу. Сядь. Мне нужно, чтобы вошедший подумал, будто я здесь один.

— Ясно, — кивнул Фередир и, отойдя к столу, сел в углу кровати. Так его нельзя было увидеть от двери сразу…

…До сих пор Фередир не знал, что такое ожидание. Ему казалось, что в жизни он успел немало прождать. И не всегда ожидание было приятным. Но только сейчас он понял, что всё это было так, безделка. Мелочи.

Обострившийся слух улавливал звуки, которые жили на грани слуха — или даже за нею. Летучая мышь за окном пискнула, хватая в полёте ночную бабочку. Обычные мыши скребутся где-то в стене. И снова скрипят, ходят половицы в коридоре, ступеньки на лестнице. Впору поверить, что по ним уже идёт кто-то невидимый. Или правда идёт?

Странно. Ведь тот, кто должен прийти — он их союзник. Почему же так тянет… тянет… за что? За сердце? За душу? В теле у человека и места такого нет, которое сейчас ноет. Чушь какая-то — нет, а ноет…

Фередир посмотрел на Эйнора, на его неподвижное лицо, чуть приподнятые плечи под кожаной поддоспешной курткой, глубокий блеск обода Калан Айар на пальце.

Фередир подумал, что, когда он думал о подвигах и приключениях, то не знал, каково это: сидеть в тёмной комнате мёртвого города и ждать, ждать, ждать, глядя в бездонные глаза своего рыцаря? Приключение ли это и можно ли сложить об этом песню? Или это просто жизнь? Песни пишут о ком-то одном. Великом. О чём-то одном. Великом. Никто не напишет песен о десятках людей, которые вот так сидели в комнатах или у костров — и ждали.

В дверь постучали. Просто постучали.

— Кто? — спокойно, отрывисто и быстро спросил Эйнор.

Молчание.

Они сидели ещё несколько минут. Потом Эйнор поднялся, широкими шагами подошёл к двери, распахнул её. Поднял с коридорного пола кожаный мешок с плотно закрытой горловиной. Закрыл дверь и, вернувшись к столу, положил на него глухо стукнувший мешок.

— Интересно, — вполголоса сказал он.

— Что это? — пошевелился Фередир.

Эйнор достал кинжал, полоснул завязку, раздёрнул горловину и перевернул мешок.

Фередир вскочил, опрокидывая стул и отпрыгнув почти к окну — расширившиеся глаза мальчишки, не отрываясь, смотрели на предмет, покачивающийся на столе. Эйнор тоже вскочил, но плавно, мягко. Его верхняя губа приподнялась, в древнем, животном движении страха и ярости обнажились зубы.

— Ч-ч-ч-что это? — Фередир с трудом справился с прыгающими губами, не в силах отвести взгляда от стеклянных глаз мёртвой головы, принадлежавшей молодому мужчине лет двадцати пяти. Длинные чёрные волосы отблёскивали неживым. Тонкие черты лица, высокий лоб, чёткий подбородок — это был нуменорец. На невероятно ровном срезе шеи не было крови. Фередир различал довольно толстое кольцо кожи, слоистые мышцы, чёрно-алые трубы артерий, горла, белый диск позвоночника…

— Тарланк сын Миндара, — сказал Эйнор негромко, но ясно. Перекатил голову туда-сюда, потом тяжело вздохнул. — Не такой вести я ожидал… но и это тоже — весть.

— Это тот, кого мы должны были встретить? — спросил Фередир тихо.

— Он самый, — Эйнор потёр лоб. — Итак, ОН знает, что мы интересуемся вестями с севера. ОН знает, кого послали за вестями. ОН знает, кто должен был их нам передать. ОН знает, что мы здесь. Проще говоря, ОН знает ВСЁ.

Глаза мёртвой головы плавно повернулись в глазницах.

Чёрные губы скривились в усмешке.

Рот открылся.

Мощнейший удар швырнул Фередира в угол. Он с такой силой приложился затылком о брёвна, что какое-то время совершенно ничего не соображал. Просто видел, как изо рта головы вырвалась плотная, вещественная струя пламени, чёрно-багрового и страшного, прошла в том месте, где он только что стоял — и исчезла в стене, не оставив и следа. Сбивший оруженосца с ног Эйнор мягко кувыркнулся через плечо, становясь на колено и вытягивая вперёд руку, левую — с перстнем. Голова снова поворачивалась, скаля зубы, но Фередир что-то крикнул. Раздался короткий, утробно-страшный гром, отчётливо запахло горелым. Глаза головы окрасились красным — нет, загорелись красным, между зубов высунулся язык, по которому сбегала серая пена. Чёрные губы шевелились, они силились что-то произнести, и Фередир, лёжа на полу, с отчётливым холодным ужасом спокойно понял: если это будет произнесено — всё. Они отсюда не выйдут живыми.

Лицо Эйнора потемнело от прилива крови и исказилось так, что благородные черты нуменорца обрели сходство со страшной маской с юга. Он тоже силился что-то произнести, но тоже не мог. Его руки дрожали. Комнату заполняли две волны сияния: алое — исходящее от глаз головы, голубоватое — идущее от рук Эйнора.

— Me… ч… ме… ч… — прохрипел Эйнор. Из носа у него двумя ручейками потекла кровь. — Ба… р… Ба… р…

Фередир, опомнившись, метнулся к кровати, возле которой было сложено и стояло оружие. Выхватил из ножен клинок и швырнул его Эйнору, который, перехватив оружие в полёте правой, махнул клинком:

— Прочь!

Вибрирующий вой с такой силой врезался в уши, что Фередир тоже закричал, зажав их ладонями. Он отнял руки от головы, только когда шатающийся Эйнор, размазывая кровь по лицу, толкнул его ногой и сказал:

— Дай умыться.

Глаза у него запали, губы побелели. Он добрался до постели Фередира и рухнул на неё, прислонившись к стене и уронив веки — так, словно они были сделаны из свинца.

Фередир метнулся к фляге. Эйнор бормотал:

— Как же я не заметил… Неужели?!. Это ужас… ужас, если так…

Мальчишка подбежал к рыцарю с кувшином, и тот, припав к горлышку, начал даже не пить — вливать в себя воду. Остаток выплеснул в лицо, вытер кровь кожаным рукавом… и, отпихнув Фередира в сторону (тот повалился на кровать, выронив флягу), подскочил к столу. У мальчишки вырвался сдавленный вопль, когда он увидел, что страшный предмет на столе не успокоился — глаза жили, губы плясали и кривились. Но только сейчас в глазах было страдание — такое запредельное, такое бесконечное, что мальчишка зажмурился. И услышал голос Эйнора:

— Говори. Ну же, говори!!!

Ему ответил голос — глухой, без выражения, как будто говорил не человек:

— Я не могу уйти. Я не могу уйти. Он не отпускает. Он держит. Он меня поймал. По-мо-гхххххх…

— Открой глаза, — послышался усталый голос Эйнора. — Не бойся, — в нём не было насмешки, — всё кончено. По крайней мере — здесь, сейчас и для нас… — Эйнор держал голову в руке, и Фередир увидел, какое печальное у него лицо. Он аккуратно опустил голову в мешок, затянул кое-как разрезанные завязки, добрался почти волоком до кровати и рухнул на неё. Подышал тяжело, посмотрел на оруженосца. — Удивительно, что ты вообще остался в сознании. К нам ведь пожаловал сам Чёрный Повелитель… — Эйнор хмыкнул.

— Я просить хочу, — хмуро сказал Фередир. — Если случится так — то ты сделай, чтобы я не оказался в руках у этих.

— Я всё сделаю, — спокойно и буднично ответил Эйнор. — А теперь давай спать. Сегодня больше ничего не будет. Ничего…

…Утром в конюшне Фередир обнаружил Фиона и Дзара загнанными — так, словно на них скакали всю ночь галопом. Кони шатались, закатывали глаза, их покрывала пена. Мальчишка, охнув, замер, а потом рванулся на помощь и приводил коней в порядок не меньше часа, бормоча ласковые слова и оглаживая несчастных животных. Эйнор несколько раз заглядывал в конюшню, но в первый раз оруженосец на него завопил, что «никуда не поедем!», и рыцарь, покачав головой, ушёл. Фередир краем уха слышал, что он ходит по двору, что-то бормочет, уходит в дом и выходит наружу и на улицу… Оруженосец спешил, конечно, но когда закончил обихаживать коней, выяснилось, что теперь не спешит уже Эйнор — он ходил по улице туда-сюда и что-то искал. В ответ на робкое: «Ну, можно ехать…» — огрызнулся на квэнья. Потом заявил, что он голоден. (Ели, сидя на крыльце.) А ещё потом отправился куда-то с жутким кожаным мешком и вернулся, только когда Фередир уже извёлся до предела.

В результате выехали только к полудню.

— Едем на восток, — отрезал Эйнор, взлетая в седло. Фередир уточнил:

— В Раздол?

— На восток, — повторил Эйнор. И пустил Фиона шагом, прочно о чём-то задумавшись.

Глава 6, в которой мы узнаём, чем всё обернулось для Пашки…

По мокрому, поросшему необычно зелёной и сочной для этого времени года травой склону, хлюпая носом, скользя и то и дело падая, под дождём шлёпал мальчишка в насквозь мокрой и до лакировки грязной одежде.

Вообще, если бы он знал о том, где находится, то сообразил бы — в этих местах человек так же уместен, как белый в балахоне ку-клукс-клана на тусовке «чёрных братьев». «Идёт человек по Эттенблату…» — такое начало рассказа обеспечило бы гомерический хохот и славу остряка рассказчику в любом трактире. Но Пашка — а это был именно он — знать не знал, что это Эттенблат (и очень хорошо!). Он даже не замечал, что до нитки промок и вывозился в грязи, как поросёнок. Хотя бы потому что ни промокнуть, ни вывозиться он не мог в принципе, потому что всего этого не могло быть.

Первые полчаса своего пребывания в этом мокром, холодном и неуютном мире Пашка занимался тем, что изо всех сил зажмуривал и широко распахивал глаза, заставляя себя проснуться. Он пребывал в полной и отчаянно-хладнокровной уверенности, что всё это сон. Даже интересный. Даже… МАМА-А-А-А-А-А-А!!!

Потом какое-то время Пашка вопил и бился головой о землю, истерично требуя, чтобы его «впустили», с чего-то решив, что вход — куда?.. — расположен именно в земле. Потом раз десять туда и сюда форсировал проклятый ручей, выкрикивая разную чушь, от одного упоминания которой в обычное время просто рассмеялся бы. Потом долго орал «помогите!», «пожар!» и даже сакраментальное «мамочка!», пока сам не услышал, что его голос обрёл монотонность муэдзина.^[77]

После этого Пашка хлопнулся пятой точкой в траву и ещё долго сидел, глядя на свои кроссовки. Пока до него не дошла всё-таки вся реальность резкого ветра, сырого холода и дождя, который то переставал, то начинал моросить снова.

Тогда он встал и побрёл по склону.

Почему он шёл туда, куда шёл, Пашка не смог бы объяснить даже под пыткой.

Потом пошёл снег. Не пошёл — повалил, моментально скрыв всё вокруг, как будто белой плотной шалью закутало мир. Но шаль-то тёплая. А снег был реально холодный, и когда таял, превращался в воду, которая, казалось, была ещё холоднее снега. Таял он в основном на Пашке, а на траве превращался в настоящий каток. На этом катке мальчишка в конце концов хлопнулся крепко и съехал по склону вниз метров на двадцать — прямо в болотце, покрытое снежной кашей. Встал, но с трудом, и понял, что руки почти ничего не чувствуют…

— Блин, — всхлипнул Пашка, — ну что ж это такое-е-е?!

Он сунул руки под промокшую рубашку. Тело обожгло холодом, мальчишка даже вскрикнул. Но руки постепенно начали шевелиться — сперва пальцы, потом все ладони. Пашка хотел выкарабкаться обратно, но потом плюнул и побрёл низинкой, чавкая кроссовками по жиже. Ноги постепенно переставали что-либо чувствовать, отогревать их было негде…

Замерзать не хотелось. Но Пашка не знал, что можно сделать и как спастись. Поэтому он просто тупо тащился, переставляя ноги, и почти не поверил, когда увидел в склоне — между двумя скальными зубцами, ощерившимися из мокрой травы сквозь то слабнущую, то вновь набирающую силы метель — чёрную щель.

— Пещера! — выдохнул он. И полез — наискось по откосу, падая, скатываясь обратно и карабкаясь вновь. Пашка не думал о том, что у него нет огня, что в пещере, в конце концов, может кто-то жить — кто-то типа медведя… Главным было уйти из-под снега.

Вблизи щель входа оказалась не такой уж щелью — два крепких мужика пройдут плечо в плечо. Пашка ввалился внутрь… и тут же остановился. Его собственное дыхание вернулось к мальчишке эхом откуда-то из чёрной непроницаемой глубины. Пашка вгляделся — и немедленно показалось, что там что-то шевелится.

Он подался назад. Но снаружи валил снег…

Сказать по правде — он расплакался. От страха и беспомощности. Мальчишка стоял на пороге и всхлипывал, не в силах войти глубже или выйти наружу… а холод между тем жадно высасывал из него капельки жизни.

Тогда он сел на месте, сжался в комок и обнял коленки руками…

…К счастью для Пашки, снаружи всё-таки была не настоящая зима. Не настолько холодно, чтобы можно было замёрзнуть насмерть, потому что в ближайшие несколько часов Пашка не двигался. Более того — он задремал, как это ни странно. Задремал от усталости, призрачного ощущения хоть какого-то тепла и непонимания происходящего, порядком истрепавшего нервы. А проснулся от того, что дрожал — непрестанно и неостановимо.

Снаружи вышло солнце — светило резко и тревожно, снег дымился, исчезая, лежали чёткие тени. По-прежнему дул ветер.

Мир больше не оставлял сомнений в своей реальности. Как бы дико это ни выглядело.

Пашка со стоном поднялся на ноги и вскрикнул. В неподвижности он кое-как прогрел своим телом прилегавшую одежду. Теперь же к телу прилипли мокрые, почти ледяные участки.

Пашка медленными движениями обшарил карманы. И сам удивился. В левом кармане он наткнулся на бандану — чёрную, с белой головой волка. А справа внутри брючины висел в самодельном чехле туристский нож со сменными лезвиями — собственно нож, пилка, уширенное лезвие, отвёртка… Набор был там всегда, Пашка про него и не помнил толком. А в монетном кармане оказалась зажигалка!!! С галогеновым фонариком!!!

Включив его, мальчишка повёл лучом и убедился, что пещера довольно большая, а главное — обжитая. Синеватый призрачный луч наткнулся на кострище. И — чёрт! — сложенные рядом дрова, сушняк и полешки. Ну что стоило осмотреться сразу, как вошёл сюда! Что стоило?! Бар-р-р-ран!!! А теперь будет воспаление лёгких, угрюмо подумал мальчишка, уже поспешно складывая костёр — привычными, заученными движениями.

Дрова оказались сухими. Пашка, сидя на корточках, подкладывал, сдерживая нетерпение, веточки побольше — и вскоре с длинным громким выдохом протянул ладони почти в огонь. Посидел с полминуты и стал выбирать ветки, на которые можно повесить одежду. А потом раскочегарил второй костёр — в двух метрах от первого в глубь пещеры…

…Через пять минут Пашка сидел на корточках в окружении сушащихся вещей между двумя кострами и приходил в себя.

Не оставалось сомнений — каким-то чу… (вывертом природы, чудом это называть не хотелось) он оказался перенесён… куда? Какие-то горы, предгорья… и главное — погода не летняя. Не то весна, не то осень… То есть… то есть такого в принципе нигде на Земле быть не может, если на Тамбовщине — июль!!!

Не, может. Какое-нибудь плато Путоран. Или Исландия. Правда, неясно, как же всё-таки… Пашка помотал головой. Поёжился и несколько раз ткнул себя кулаком в висок, чтобы выколотить из головы мысли о том, что творится дома. Хотя… может, ещё ничего и не творится. Решили, что спозаранку умотал гулять. И до вечера не хватятся — не Москва, мало ли, где может ошиваться четырнадцатилетний парень? Но пото-ом…

— Да нет, не надо! — Пашка снова сунул себя кулаком в висок. Поймал себя на том, что это какой-то нехороший жест и заставил себя опустить руку. А то ещё чокнешься…

Но всё-таки — куда выбираться? Мальчишка рассеянно пощупал висящую одежду — она активно сохла, и простуды, кажется, не наблюдалось. Повезло. Хоть в этом. Захотелось смеяться, но Пашка кое-как справился с этим смехом… и тут же понял, что опять пихает себя кулаком в висок.

А что если это не Земля?

В смысле — не его время… или не его пространство?

Что, если сбылась-таки его мечта?

— Ну к чёрту, — пробормотал Пашка. Этого просто не могло быть. Фантастические книжки — они и есть фантастические книжки. Их не бывает в реальности, их авторы выдумывают. Но теперь он просто не мог отвязаться от этой мысли, хотя, морщась, продолжал нажимать на висок снова и снова. В голову лезли самые неприятные моменты, связанные с попаданием в чужие миры земных подростков. — Не может этого быть! — вскрикнул Пашка. И снова дико уставился наружу, где по солнечной траве неслись резкие тени облаков. — Не, я так с ума сойду, — подвёл он итог.

Вообще Пашка был не так уж далёк от истины. Человеческий разум вполне может выкинуть такую штуку, попав в непривычные или страшные условия. Мальчишка понял, что понимает это, — и немного успокоился.

Бесконечно сидеть в пещере было совершенно бессмысленно, хотя бы потому, что запас дров невелик, а еды нет вообще. Обсохнув и согревшись, Пашка, кстати, ощутил жуткую жажду. Настолько нестерпимую, что даже хныкнул — ему показалось, что в горло заснули до желудка длиннющий ёршик для мытья посуды и при каждом глотке неспешно, вдумчиво поворачивают.

Мальчишка оделся и, подумав, перевязал волосы банданой, а нож вывесил открыто. От прикосновения горячей одежды к телу на секунду даже подумалось, что и снаружи тепло…

Но нет. Не было снаружи тепло, дул по-прежнему холодный ветер, хотя тучи-облака почти снесло. И вообще Пашка каким-то шестым чувством понял: нет, это всё-таки весна. Только ранняя или холодная.

Стоя у пещеры, он опять огляделся, но уже внимательно. Нигде ни единого признака человеческого жилья или просто следа человека (но в пещере-то было кострище…). Кругом были горы, холмы, блестящие известняковые выходы, тундра какая-то. И только на юге — далеко-далеко — синела призрачная полоска. Скорей всего, это был лес. И Пашка решил, что пойдёт туда и только туда. Он и сам не мог бы объяснить, почему его туда тянет. Скорей всего, это был генетический зов русского человека: в лесу — безопасность, на открытом месте — беда, в горах — зло…

— Может, я сошёл с ума? — даже с некоторой надеждой спросил Пашка. Ему не хотелось никуда идти. Ясно было, что кроссовки промокнут опять с первых же шагов, а летящие по солнечному небу редкие клочья облаков в каждую секунду могут смениться прежними тучами.

Правда, делать всё равно было нечего. Пашка несколько раз выругался погаже и зашагал на юг — к лесу…

…Спустя три часа, когда солнце перевалило зенит и тихо ползло на закат, мальчишка всё ещё шагал — ни разу за это время не остановившись, по мокрой равнине, где под жухлой травой тут и там прятались лужи, лужицы, а то и целые озерца. Плюс у всего этого был один — в первой же луже Пашка напился от души. Вода была ледяной, но зато растворила ёршик в горле.

Пустошь не была безжизненной. Тут оказалось полным-полно всякой разной птицы… и мысли мальчишки стали обращаться в сторону голода. Не сказать, что он хотел есть так же, как недавно пить… но всё-таки ел он последний раз вчера вечером. В довершение всего — Пашка нет-нет, да и оглядывался — на севере появилась и неуклонно ползла следом во всё небо чёрная туча. Краёв у которой — кроме переднего, движущегося с медленной угрозой — не наблюдалось… Что там тащила эта туча в себе, чёрт его знает, но явно ничего приятного для одинокого и не по сезону одетого пацана.

В этой картине было столько неприятного, что Пашка раздумывал было — не наддать ли бегом к лесу. Но вовремя сообразил, что бежать до этого самого леса ему придётся дня два, не меньше. Всяко туча окажется там раньше, и трепыхаться уже нечего. Правда… был вариант вернуться назад, в пещеру. Но что он там забыл и сколько там придётся просидеть?

По здравом размышлении, он и в лесу ничего не забыл, а предстоящую ночь явно придётся провести в этой… тундре. Но Пашка не желал мыслить здраво, а желал, чтобы поскорей хоть как-то разъяснилась ситуация.

Солнце и тучи на небе одновременно — это неприятно выглядит, тревожно. Но что-то подобное Пашка видел в жизни впервые. Ярко блестела вода в многочисленных лужах и лужицах. Одна из таких лужиц оказалась-таки озером, по которому курсировали толпы гусей и уток. Перейти его вброд было бы, наверное, возможно, но после этого температуры было не миновать — и мальчишка пошёл в обход.

Озеро тянулось, как будто специально хотело отрезать Пашке путь к лесу. Более того — каким-то вывернутым манером оно повело Пашку (против его воли!) обратно к горам. Когда он это понял, то начал ругаться — громко и самозабвенно.

Как ни странно, это помогло. Раньше Пашка точно вспомнил бы, что в древности ругань использовали как защиту от неудач и происков нечисти. Но сейчас он просто облегчённо выдохнул. Очевидно, эта чёртова лужа была не остатком зимнего таянья, а, так сказать, постоянной. Поэтому через неё заботливо наладили гать. Кто-то навалил широкую полосу хвороста, а сверху настелил скрученные хлыстами из мятых прутьев бревенчатые стлани. По гати вполне могли пройти два кавалериста в ряд, не то что один пеший мальчишка.

Пашка заспешил по гати. Именно заспешил — почему-то не хотелось на ней задерживаться. Но даже на ходу он обратил внимание на вещь, которую заметил с самого начала, но как-то пропустил мимо сознания. На гать не ушло ни грамма железа и ни сантиметра синтетического троса.

Олег Николаевич пару раз рассказывал про места, при демократической власти скатившиеся в первобытность. Но как-то не верилось в это (чуть ли не меньше, чем в переносы в пространстве-времени). И, глядя на гать, ровно и увесисто подрагивающую под ногами, Пашка как раз и поверил в такой перенос…

…Его уверенность получила сокрушительное подтверждение, когда до конца гати оставалось метров двадцать, не больше. Разбрызгивая воду и стремительно приближаясь, из-за скальной гряды, в которую слева утыкалось это чёртово озеро, вылетели галопом пятеро всадников. Пашка обмер. Само по себе в наше время встретить пятерых конных — уже почти невозможно. А эти, кроме всего прочего, совершенно не походили на завсегдатаев какого-нибудь элитного клуба. Под ними были невысокие, большеголовые и очень лохматые рыжие лошади в простой, грубоватой (насколько мог судить Пашка) сбруе. Клетчатые плащи совсем не красиво — тяжело и мокро — бухали по спинам и конским крупам. Всадники шпорили своих коняшек низкими, уляпанными грязью сапогами, жёлтые — явно тоже кожаные — штаны также покрывала грязь. Рыжие длинные волосы и такие же длинные усы всадников были заплетены в косы, крючконосые, звероватые лица сосредоточены. Все пятеро ритмично охаживали коней короткими плётками. Пашка изумлённо увидел на поясах всадников мечи, а за спинами под плащами — круглые щиты — и отскочил на самый край.

Все пятеро пронеслись мимо, едва не спихнув с трудом удержавшего равновесие паренька в воду и обдав его запахами конского пота и мокрой ткани. Даже не обратив на него внимания!

— Эй! — растерянно и сердито крикнул вслед Пашка. Просто как крикнул бы заляпавшему его грязью автомобилю. И дико уставился в конские крупы и мотающиеся над ними плащи.

Смешно, но одновременно с удивлением ему стало почему-то полегче. Это были явно люди. А значит, он тут не один, в этом мокром холодном мире.

Правда, сами по себе всадники ему не понравились. Но с другой стороны, они, если исключить одежду, были ничуть не более неприветливы, чем обычные взрослые люди в Пашкином мире, спешащие куда-то и наткнувшиеся на сунувшегося под ноги пацана.

— Значит, всё-таки правда всё, — подумал вслух Пашка, отколупывая лепёшки свежей грязи со своей джинсовки — поверх той грязи, что высохла у костра в пещере. Конечно, можно было начать кататься по мокрой земле и громко визжать (кстати, на пару секунд такая мысль показалась мальчишке очень привлекательной). Но с другой стороны, если хорошенько подумать (но только хороше-е-е-енько, как говорил отец Тук в фильме «Айвенго»), чем это поможет? И так всё паршиво — офигеть…

Пашка даже не подозревал, насколько всё паршиво. Как и не подозревал, что такое граница — пусть формально и независимого, но всё-таки! — Рудаура и Ангмара.

Собственно, шансов у него не было.

* * *

Туча Пашку так и не догнала. Она остановилась, заняв полнеба, — наверное, поверху дул встречный ветер. А тут, внизу, стало, пожалуй, душновато даже — солнышко под закат припекало, ветер улёгся, откуда-то взялись толпы комарья, вода испарялась на глазах.

— Что за погода чёртова, — ворчал Пашка, уже без разбора снова плюхая по лужам. — И вообще провалилось бы оно всё…

Есть ему хотелось уже всерьёз. Местами на более-менее сухих проплешинах встречались полянки перезимовавшей клюквы, но наесться ею было невозможно, а от кислятины сводило челюсти, хотя мальчишка время от времени всё-таки перехватывал ягоды.

Мысли то скакали к дому (уже ищут или ещё нет?), то к тем всадникам (кто такие… а выглядят всё же неприятно), то возвращались к вопросу: где же он всё-таки?! — то к ещё более бесполезной теме: как он сюда попал-то?! В общем, думал он ни о чём и обо всём, и мысли от усталости были короткими. Собственно, Пашка не знал, какие вообще проблемы ему решать и можно ли их решить. Он поставил перед собой задачу — дойти до леса — и теперь стремился выполнить именно её и только её… хотя, возможно, это просто не имело смысла.

Что до леса в этот день точно не дойти, Пашка понял, когда солнце коснулось нижним краем горизонта. Резко покраснело, и по долине легли кровавые отблески и длинные тени. Ночевать на мокрой равнине не имело смысла, и мальчишка решил сворачивать в скалы и развести какой-никакой костёр.

Собственно, это было его главной ошибкой. Но Пашка знать об этом не мог — вряд ли бы понял, в чём она заключается, даже если бы знал, где находится. Он просто повернулся и побрёл к скалам — как мог быстро. Ноги в кроссовках скользили, как на ледяной горке.

С пещерой на этот раз не повезло. Но удалось найти несколько стволиков деревьев, пробившихся между камней, а потом — расщелину, точнее — нишу между скал. Сопя, Пашка подрубил деревца ножом, потом зло наломал их о камни и долго мучился, разводя огонь; когда у него это получилось (зажигалка совсем разогрелась и готова была, казалось, взорваться), оказалось, что совсем темно. Мальчишка со вздохом поставил к огню сушится кроссовки и носки, а на ноги пониже натянул штанины и сжался около костра, стараясь занимать как можно меньше места. Он почувствовал, что очень устал. Пожалуй, таким уставшим Пашка не был никогда в жизни, ни в одном походе. Усталость, голод, мокрая одежда, холодный камень вокруг, неизвестность впереди… Больше всего на свете мальчишка сейчас хотел одного — попасть домой. Чтобы это оказался длинный и тяжёлый сон.

«Хотя, — подумал он, — будь это сон — его можно было бы вспоминать как приключение, честное слово. Что же мне делать-то? Просто выйти к людям? Ага, к каким ещё попадёшь…» Из истории он знал, что славяне и германцы к путникам-чужестранцам относились гостеприимно. Но, во-первых, эти всадники сегодня гостеприимными не выглядели (Пашка поёжился, только сейчас поняв, какой опасности избежал — ведь могли задержаться!!!). А во-вторых, да пусть будут хоть сто раз гостеприимными! Вряд ли они смогут ему помочь вернуться домой. Если только у них тут такие переносы — обычное дело… Хорошо бы.

Он вздохнул, подложил деревяшек в трещащий огонь. Сырые полешки-обрубки горели медленно, но жарко, не только потрескивая, но и посвистывая как-то даже. Пашка привалился плечом и виском к камню и решил: усну. Надо поспать. А завтра…

Камень неожиданно передал Пашке странную пульсацию — как будто подрагиванье шло изнутри гряды. Мальчишка выпрямился, как ужаленный, — и застыл. Неужели ещё и землетрясение на его голову?! Потом осторожно приложил ухо к камню вновь…

Нет, на этот раз ничего. Показалось? Может, он уже стал засыпать — и, как иногда бывает, приснился такой вот толчок? Пашка осторожно перевёл дыхание. С чего он вообще так испугался? Нет, точно — приснилось…

Он вздохнул и пошевелил плечами, устраиваясь удобнее. Похлюпал носом, проверяя — не простыл ли всё-таки. Сунул в огонь ещё пару полешек подлинней — концами в сторону от себя, чтобы горели потихоньку, но до него огонь не добрался, не хватало подпалить штаны во сне.

Костёр был разложен правильно, давал много тепла, которое отражалось от стен и улетучивалось наружу медленно — в общем, мальчишка и правда задремал. Дрёма перешла в глубокий, хотя и беспокойный сон — так спят очень уставшие физически и морально люди, которые не могут проснуться, даже если понимают, что надо. А между тем «правильный» костёр был разложен совершенно без учёта маскировки. И любой из людей в этой части мира сказал бы Пашке, что лучше трястись всю ночь от холода среди камней, чем дать себя выдать пляшущими на них алыми отблесками, заметными чуть ли не через всю болотистую равнину!!! Правда, Пашка и сам это знал. Но от усталости и тоски просто забыл — забыл, мир казался ему пустым, а всадники, виденные днём, вновь превратились в полусонное воспоминание.

Впрочем, долина-то и вправду была пуста. Большинство поселений рудаурских и ангмарских холмовиков находились или южнее, или западнее, или сильно восточнее. В общем, мальчишке «повезло» — холмовики хоть и славились угрюмым характером и мерзкими (с точки зрения южан или людлей из-за Мглистых гор) привычками, но гостеприимство у них было святым делом. Это подтвердил бы любой, даже самый заядлый их недоброжелатель.

Те же, кто населял эти внешне безжизненные отроги, имели совсем иные представления о гостеприимстве…

…Две жутковатые хари, похожие то ли на китайцев, то ли на негров, то ли на обезьян, то ли на плод скрещивания этих разновидностей приматов, заглянули в расщелину одновременно, отсвечивая белёсыми глазами-плошками со щелевидными красными зрачками. Одетые в какое-то невообразимое рваньё (оно тем не менее делало тварей почти невидимыми в камнях — скорей их можно было обнаружить по вони, похожей на вонь прогоркшего жира), с надвинутыми на низкие лбы кожаными капюшонами, твари сжимали в лапах… или всё-таки руках?.. недлинные ятаганы грубой ковки с петлями, образованными тонким концом клинка, вместо рукоятей… Невысокие, с Пашку ростом, хотя и кряжистые…

Орки смотрели на человека со смесью злорадства, злости, страха и замешательства. И не торопились нападать. Они видели, что перед ними мальчишка. Но хорошо знали счёт: за человека-воина можно отдать четверых своих. Берёт больше — надо бежать. На сонного можно напасть втроём, если хочешь убить. Но тут их было двое… однако перед ними — мальчишка… но с ножом на поясе и цветом волос, как у людей из-за Мглистых гор, свирепых и бесстрашных бойцов… кроме того, рядом были земли холмовиков, а Повелитель настрого запретил затевать свары с ними… В общем, невеликие мозги уруков были забиты этой противоречивой кашей, и решения они принять не могли. Они высунулись из пещеры ночью только потому, что внизу было нечего жрать. По крайней мере для них — молодых и ничем не отличившихся. Повелитель набивал подземелья всё новыми и новыми толпами, орки приходили из-под Мглистых, и всем нужны были пища, место, самки… Местные с трудом отстаивали то, что им было оставлено, — временами вспыхивали схватки, несмотря на то что после каждой такой появлялся отряд холмовиков и именем Повелителя вешал «зачинщиков» (кто был поранен и не успел спрятаться) у входов в пещеры. На кой Повелителю столько орков, никто не понимал. Никто не думал даже, что их вообще столько есть в мире. Зато отыгрывались на тех, кто послабее, — иногда даже жрали, а уж пинали и отбирали всё, что можно, на каждом шагу, не вздохни.

— Сожрём, — наконец не выдержал тот, что покрупней из парочки. — А?

— Ага, сожрём, — протянул другой. — Тебя сожрут. Кто он такой, чего тут?

— Не узнает никто ничего, сожрём. Жрать хочу.

— Убьёт ещё. Проснётся и убьёт.

— Ну а как?!

— Давай других приведём.

— Ну иди, веди остальных, чего отдадут-то?! На пол-укуса! — прошипел зло крупный. Видно, этот аргумент был неотразим. Орки подобрались и стали тихо проникать в пещерку — держась у стенок, подальше от огня…

…Пашка проснулся именно от запаха. И первое, что сделал, — заорал от ужаса, почти одновременно подумав, что, конечно, это сон-кошмар и сейчас он откроет глаза или его растолкает Димка, как было пару раз, когда он вопил по ночам.

Но страшные существа, пролезшие в пещеру, не исчезли — хотя и шарахнулись обратно, вопя ещё громче Пашки. Для них всё выглядело не менее жутко, но логично — страшный тарк проснулся (или совсем не спал, хитро караулил бедных орков, которые умирают от голода!!!) и сейчас поотрубает обоим головы огромным ножом (вчетверо короче их ятаганов), висящим на поясе.

Будь на месте Пашки его ровесник из местных, орков ждала бы именно такая судьба. Даже мальчишка холмовиков не преминул бы прирезать обоих «союзников» — просто из вечной вражды людей и орков. Но Пашка просто вскочил — и бросился вслед за этими чудищами. Не в погоню, нет — движимый лишь стремлением выбраться из пещеры (любой местный, сложись так дело, остался бы внутри, держа в одной руке нож, а в другой — факел или палку потолще).

Прямо за порогом мальчишке показалось (зримо вполне, он даже выругался удивлённо, что забыл открыть) — налетел лбом на дверь. Пашка рухнул на спину, въехав обратно в пещеру — чуть ли не в костёр.

И, услышав над собой хриплое рычание какого-то зверя, отключился окончательно. Честно сказать — просто от страха, не от удара…

…На самом деле крупный урук-хай,^[78] ловко сваливший Пашку ударом щита, просто спросил у трясущихся возле камней уруков, которые ещё не верили, что спаслись от ужасного тарка, даже вполне спокойно:

— Кого вы тут испугались, мелкота засранная? Эгой, да это человек!

Глава 7, в которой Пашка узнаёт себе цену…

Вообще горные орки не держат рабов. Когда-то давно их предки-кочевники брали людей в рабство — как вьючных животных, женщин — чтобы «улучшать породу». Но те времена давно были забыты. Попавшие к ним женщины, как правило, быстро умирали от примитивного многократного насилия, детей так же быстро съедали, а мужчины ненамного переживали детей и женщин — их заставляли работать в шахтах. Это не было рабством в привычном, «нормальном» смысле слова, когда раб может прожить и десять, и тридцать, и сорок лет у хозяина. Здесь человек просто работал на износ и умирал за какие-то недели, иногда — дни…

Сейчас решался важный вопрос, кто такой Пашка — мужчина или ребёнок. Большинство, вожделевшие просто пожрать, настаивали, что раз он без бороды, то он точно ребёнок, а что довольно крупный для ребёнка — так это и хорошо, можно поесть от пуза. Другая часть, апеллируя всё к той же бороде, замечала, что многие люди бороду как раз бреют, для ребёнка Пашка великоват, а Повелитель требует от кузниц выполнять урок по наконечникам стрел, кому железо-то и уголь в шахтах бить?! Третья группа — самая малочисленная, состоявшая из, по мнению прочих, «зажравшихся до рыгачки», урук-хайев, — придерживалась особого мнения: человека, неважно, кто он, нужно просто продать в Карн-Дум, в тамошние рудники — из патриотического долга и чтобы заработать; завтра всё равно придут оттуда. Была ещё парочка орков, которые утверждали, что если закрыть глаза и отвернуться, то Пашка сойдёт за женщину. Но над ними издевательски посмеялись все три основные группировки спорщиков, а один из урук-хайев даже произнёс вдохновенную, хотя и краткую речь о нравственности и славных традициях орочьего племени, которые не допускают такого грязного скотства — и о том, как растлевающее влияют человеческие пороки на неокрепшие умы славной пещерной молодёжи.

Как водится в таких сообществах, победила демократия, то есть те, кто был лучше сплочён и вооружён. Урук-хайи.

Оценить своего везения — или как бы уж он на это взглянул — Пашка не мог в силу нескольких причин. Во-первых, он не понимал языка орков (впрочем, они и сами друг друга с трудом понимали). Во-вторых, ему было элементарно страшно. Так страшно, что страх затормозил — к счастью — все реакции и восприятие действительности. Мальчишке казалось, что он видит сон — окружающее стало нереальным. Пещера, вонь, факела, костёр, жуткие хари, визг, каменный мешок с деревянной решёткой, духота — всё было неправильным и несуществующим.

Как его сюда волокли — он не помнил начисто. Куда делась одежда — на мальчишке оставались джинсы и майка — тоже было неясно, во всяком случае никто в этой ужасной толпе не щеголял трофеями.

Да что же это со мной?! Как проснуться?!

Наверное, мальчишка сошёл бы с ума — тихо и незаметно, как бывает в таких случаях и со взрослыми людьми (да со взрослыми даже чаще). Но к его плечу прикоснулись.

Пашка медленно повернул голову. Ему, собственно, было всё равно, просто привычка: хлопают по плечу — обернись.

Оказывается, в пещере он был не один был. Мальчишка испытал неожиданное и резкое облегчение уже просто при виде обычных человеческих лиц, хотя ещё недавно они вряд ли показались бы ему такими уж «обычными».

Его трогал за плечо парень на три-четыре года старше самого Пашки — в одних драных кожаных штанах, с длинными волосами неразличимого от грязи цвета. У стены пещеры сидел, положив руки на колени, мужик ещё на десяток лет старше, бородатый и тоже в одних штанах. Он в сторону Пашки даже не смотрел.

— Где я?! — с истеричной требовательностью спросил мальчишка. — Что это такое?!

Парень свёл брови. И Пашка вдруг понял: он не понимает русского.

Так значит — всё правда!!! Это на самом деле иной мир, а эти твари… о господи, эти твари — ОРКИ!!! Как в книжке!!! Да точно же!!! Пашка схватился руками за голову, чтобы мозги, превратившиеся в кашу, не выплеснулись через уши. И зажмурился, умоляя, чтобы он оказался сейчас в больнице с черепно-мозговой травмой — на него налетел КамАЗ, и он получил множественные переломы и сотрясение мозга, он до конца лета проваляется в больнице — пусть! Но только не это!!!

Для длинноволосого парня, впрочем, действия Пашки выглядели вполне логичными и понятными: отчаянье попавшего в плен к оркам человека. Он похлопал мальчишку по плечу и мягко, но настойчиво, перетащил ближе к стене, где оказалась набросана какая-то тухлая солома. Усадил между собой и бородачом (тот равнодушно подвинулся). И снова что-то спросил. Пашка всхлипнул (нет, он не плакал, просто так вырвался воздух из горла) и сказал:

— Я не понимаю… — Потом кивнул на толпившихся и галдевших снаружи существ: — А это… орки?

— Ork, — кивнул парень и отбросил со лба волосы обеими руками. И опять повторил какую-то длинную вопросительную фразу. Голос у него был чуточку гортанный, в кино так говорили немцы. Пашка тяжело вздохнул и покачал головой:

— Не понимаю я… Где мы? Ну это… Где, где? — Он нарисовал зачем-то в воздухе руками шар, но парень, как ни странно, понял и что-то ответил. Вот только ответа Пашка не понял ни фига и вздохнул. В пещере было душно и ужасно воняло, нооткуда-то по полу тянуло холодом — мальчишка рассеянно, машинально постарался поглубже зарыть ноги в солому, снова вздохнул и поставил подбородок на коленки, обхватив поднятые ноги руками поплотнее.

Как видно, парень сообразил, что Пашка ничего не понял. Он показал на себя, на бородача, на самого Пашку и поднял к лицу сведённые вместе в запястьях руки, сжатые в кулаки. Пашка понял — плен. Потом парень сомкнул обе своих руки кольцом на шее. Пашка понял — рабство. Потом — неожиданно знакомым жестом потёр друг о друга пальцы. Пашка понял — продадут. Стало чуточку легче — не убьют и не съедят.

— Куда? — Мальчишка сделал вопросительное лицо, поболтал рукой, потёр пальцами. Парень и это понял. Махнул неясно в какую сторону:

— Angmar.

У Пашки была хорошая память. Даже на книги, которые ему не нравились.

«…королевство Арнор… ратной силой его, может, и не одолеть, но одолело злое чародейство, ибо колдуны владели тогда северным ангмарским краем».

Но этого просто не может быть!!! Толкиен — ПИСАТЕЛЬ. ПИ-СА-ТЕЛЬ. Он ВЫДУМАЛ свой мир. И всё!!!

Орки галдели.

В пещере воняло.

Ноги мёрзли.

— Арнор… — неуверенно сказал Пашка. Парень отпрянул удивлённо:

— Агпог?! — Он рассмеялся и покачал головой. Опять убрал с лица волосы. Потрепал Пашку по плечу. Хлопнул себя по груди: — Tunnas… — потом добавил то ли фамилию, то ли ещё что: — Rhudaur… — И почему-то тяжело вздохнул, но тут же снова улыбнулся. Видно было, что парень он неунывающий, и Пашке стало ещё на капелюшку полегче. Он показал на себя:

— Пашка.

— Pashka, — повторил Туннас. И улыбнулся ободряюще, кивнул.

Пашка не знал, что слышит своё имя из чужих уст в сущности в последний раз…

…В пещере было душно, но всё-таки тепло, намного теплей, чем у костра, или, тем более, на сырой равнине. Снаружи стояла глубокая ночь, по мнению Пашки, самое время было спать — и он уснул. Уснул, как это ни дико, уснул, зарывшись по возможности в солому, спиной к спине с улёгшимся рядом Туннасом. Может, и не совсем уснул, просто отчасти потерял сознание от усталости, голода и переживаний — но так или иначе, из реальности он выпал капитально…

…Его разбудил скрип клетки — всего через каких-то полчаса, как раз в тот момент, когда мальчишке начал сниться дом — и там, во сне, пришла умиротворяющая светлая убеждённость, что сном было как раз всё то, что произошло с ним за последний сумасшедший день.

Орк рванул мальчишку за волосы на себя — Пашка вскрикнул, кругом загоготали, из глаз сами собой брызнули слёзы… а когда он проморгался — его уже выволокли из клетки, запястья и большие пальцы рук уже были скручены каким-то хитрым узлом за спиной. Другой верёвкой, пропустив её Пашке между ног, двое орков примотали спереди так же связанные за спиной руки Туннаса, а к нему — молчаливого бородача.

Пашка вытер слёзы о плечо, о майку — и опустил глаза. Перевёл дух, покрутил головой. Хотелось пригладить волосы, чтобы избавиться от ощущения этой мерзкой лапы на них. Он никогда не любил смотреть себе под ноги, в жизни всегда смотрел прямо. И сейчас секунду тоскливо глядел в каменный пол, а потом вскинул голову и посмотрел на стоящего слева орка. С вызовом — так получилось непроизвольно.

Орк оскалился. И — на спину Пашки обрушилась длинная, витая из трёх ремней плеть на короткой рукояти. От неожиданности мальчишка вскрикнул раньше, чем ощутил боль, — и тут же получил второй удар, боль от которого наложилась на нахлынувшую первую. Пашка заорал — крик вырвался сам, уже настоящий крик боли. Третий удар сшиб мальчишку на колени, но Пашка заставил себя заткнуться и только скрипнул зубами. За молчание получил ещё один удар, который снёс молча (и откуда взялось это упрямство?!), а после этого его — снова за волосы — вздёрнули на ноги.

От боли в глаза мутилось. Пашка гадал — до крови или нет? Ему казалось, что удары сорвали со спины и майку, и кожу, и мясо — до позвоночника. И нельзя было ни потрогать, ни посмотреть — можно было только терпеть и ждать, пока боль уйдёт. Она не спешила, но всё-таки немного отступила. Зато пришёл страх. Что же делать?! Ведь если будут бить вот так и часто, наверное, согласишься делать что угодно, лишь бы не били. Пашку ни разу в жизни не «наказывали физически», как это говорится. Неизбежные побои в драках — вообще другое дело: бьёшь ты, бьют тебя, главное — не трусить и работать кулаками, а то и ногами, и даже если ты проиграешь, то чувства растоптанности не будет. А то, что он ощущал теперь, было страшно, потому что на это нельзя был ответить. А терпеть… если терпеть, но что же тогда? Тогда согласишься со всем, что будет дальше… Сначала — с тем, что тебя бьют. Потом — с тем, что ты вещь. А потом, наверное, и мысли станут как у раба — о еде и сне… Пашка испугался до дрожи. И было противно. Так противно, что слов нет. Но больно — хуже. (Он вспомнил свой крик — и замерло на миг дыхание.) Так что делать-то, как быть?! Вот она — романтика, с истеричной иронией заметил себе мальчишка. А что если взбунтоваться? Вот сейчас просто никуда не пойти — и…

Слева качнулось копьё. Пашка представил себе удар этого грубо кованного широкого наконечника. Это не пуля, не мгновенное дело. Мысленное зрелище самого себя, умирающего на полу в луже крови, было таким жутким, что мальчишка крепко зажмурился и потряс головой. Это не кино, это ведь взаправду…

«Бежать, — подумал Пашка. — Бежать надо. Но как? Куда? Какой тут побег, если даже просто руки не освободишь?»

Туннас через плечо смотрел на мальчишку — сочувственно и ободряюще. Эх, если бы можно было расспросить — хотя бы просто поговорить, чтобы понимать друг друга… было бы полегче. Пашка уже хотел улыбнуться в ответ… но его мысли оттеснил лай, скулёж и завывание — и в пещере появился конвой.

Пашка обмер. Конвой — это были всадники. Орки сидели на волках.

Вообще Пашка любил волков. Даже больше, чем собак, которых просто обожал. И очень жалел, что никогда не видел этих зверей вблизи. Но…

Нет, эти огромные, с пони размером, твари, на которых покачивались орки охраны, походили именно на волков, не на гиен, как в кинотрилогии. И в то же время были намного страшней и противней любой гиены. Жутковатой была даже сама манера передвижения зверюг — больше похожая на кошачью, бесшумную и какую-то… предательскую, пришло в голову Пашке странное, но верное определение. А когда мальчишка встретился взглядом с одним из волков — его пробрала дрожь. На Пашку посмотрели человеческие глаза. Причём человека очень скверного. Жестокого, насмешливого и умного.

Волк фыркнул и отвёл глаза — равнодушно.

Щёлкнула в воздухе плеть, и Пашка сжался, сделал первый шаг — поспешный, даже слишком. Показалось, что сейчас будет ещё удар — по спине. Его не было, и Пашка немедленно возненавидел свой страх… а ещё больше — самого себя за то, что понимал: страх сейчас сильнее его. Никогда с ним такого не было. Он всегда, даже совсем в детстве, умел ломать страх. Любой. И гордился этим.

Но оказалось, что он просто не знал настоящего страха…

…Из пещер, мимо чёрных — и озарённых алыми отблесками костров внутри — входов которых шла колонна, выталкивали и вытаскивали всё новых пленных, в основном — молодых парней и мужчин. Младше Пашки никого не было, даже ровесников не наблюдалось. Сперва Пашке показалось, что людей очень много, и только снаружи он понял, что так казалось в тесном коридоре. Людей было десятка три.

Пашка успел это подумать — и стиснул зубы. Снаружи резанул холодный ветер (хотя небо было ясным, сияли россыпи звёзд — знакомых!) и даже спрятать руки под мышки или в карманы было нельзя. Но ещё хуже оказалась ледяная каша под ногами. «Я не дойду, — с ужасом подумал мальчишка. — Босиком по снегу не дойду никуда». Он бегал по снегу босиком, кто из мальчишек не бегал — ради придури, на спор… И было холодней, и снег настоящий, а не такая жижа. По там десяток-другой прыжков — и в тепле. А тут — куда идти, сколько?

Но что было делать? В спину с силой ударило (мальчишка вздрогнул) тупым концом древка копьё, рыкнул зверь, дернула спереди верёвка — и Пашка пошёл, съёжившись от страха и унижения. Он не осмелился даже обернуться на ударившего его орка, чтобы не встретиться глазами со взглядом волка.

* * *

Судя по звёздам, прошло часа два, Пашка умел это определять. А ещё вспомнил вдруг, что Большая Медведица — вон она, над головой — на каком-то из языков Толкиена — Valacirca, Серп Валаров (кто такие Валары, он не помнил). Три часа ночи, он умел определять время по этой штуке.

Ступни не чувствовали совсем ничего. Совсем. Пашке казалось, что он идёт на чём-то чужом и резиновом — наверное, так люди ходят на протезах. Руки просто онемели, но несильно, связка не была тугой — вот только при малейшей попытке пошевелить руками верёвка немилосердно пилила кисти и основания больших пальцев; умеют связывать, с-с-сволочи!

От обиды — как всё нелепо и страшно выходит — глаза сырели сами, сделать с этим ничего не получалось, да Пашка и не очень старался. Он уже почти уверился, что всё кончится просто — на каком-нибудь из шагов ноги откажут, он упадёт, проволочётся на верёвке пару шагов, а потом, как в книжке про такие дела, верёвку обрежут и ткнут в спину копьём. Когда мальчишка читал про такое, он иногда ставил себя на место главного героя — и не задумывался, что убитый тоже был человеком; он же не герой, а герой-то останется жив и победит!

Себя было жалко. Но и жалость к себе выглядела как-то отстранённо, потому что ничего не могла изменить.

Мальчишка и не заметил даже, как и когда они выбрались из мокрой ледяной каши на каменную осыпь. Волки порыкивали и повизгивали — под лапами камни осыпались, они съезжали назад то и дело, и Пашка вдруг подумал, что, не будь люди связаны, тут можно было бы попытаться бежать. А следующей его мыслью было: спасён! Больше ни о чём думать не хотелось, самым важным стало, что они, кажется, дошли и он стоит на ногах!

Вереница пленных ныряла в расщелину на склоне — перед входом в неё несколько урук-хайев снимали с пленных верёвки и поторапливали их пинками и толчками. Из расщелины падали колеблющиеся отсветы пламени.

От верёвок на руках остались сине-багровые следы. А пинок сшиб бы мальчишку с онемевших ног, если бы Туннас не подхватил, повернувшись, падающего Пашку и не оттащил полуволоком к соломенной подстилке — такой же, как в предыдущей пещере, только тут не было решётки, и солома была навалена просто вдоль стены в пещерном коридоре. А на другой стене тут и там ярко горели понатыканные в расщелины камня факелы. На тюрьму это ничуть не походило.

Пашка даже не сел — упал, не выдержал, застонал. Обеими руками вцепился в ступни. Они были белые с синим. Мальчишка закусил губу, повёл вокруг взглядом.

Севший рядом Туннас — он активно растирал себе ноги, хотя они выглядели не так страшно, как у Пашки, — покачал головой и показал знаками, что надо сесть, спрятав ступни под себя. Пашка так и сделал. И через минуту ощутил покалыванье… а потом — боль. Боль нарастала… ширилась и становилась сильной… жгучей… непереносимой… ОГНЕННОЙ!!!

Орки галдели неподалёку. Один прошёл мимо, зевая во всю пасть и бездельно щёлкая бичом.

«Я НЕ ЗАКРИЧУ», — отчётливо подумал Пашка и закрыл глаза. Эти слова — красным на чёрном — повисли в наступившей темноте. А ещё в ней откуда-то снизу поднимались языки пламени, и Пашка стоял в этом пламени и не мог пошевелиться.

Всё, что он произнёс, было вытолкнутое сквозь зубы длинное и тихое: «Ммммммххх…»

А потом потом боль стала откатываться, отступать, гаснуть. Она не ушла совсем, но Пашка всё-таки рискнул сесть нормально.

Ноги стали красно-синими. По обеим подошвам из множества порезов и ссадин сочилась кровь. Но мальчишка обрадовался крови: раз идёт — значит, ноги спасены! Только бы больше никуда не гнали, хотя бы пока… Он поднял голову.

Туннас улыбнулся, кивнул, хлопнул Пашку по плечу. Сидевший по другую сторону молодой мужик с перебинтованной грязной тряпкой правой рукой тоже что-то сказал Пашке — явно одобрительно. Дёрнул углом рта и символически сплюнул в сторону орков.

«А ведь похоже, что тут много пленных воинов, — вдруг подумал Пашка вроде бы о постороннем. — Враги орков, значит… Кто же такие? Не помню по книжке… Интересно, я что, попал в ТЕ САМЫЕ времена?.. А! Нет! Ангмар же ещё цел, значит, вся история с Кольцом будет не скоро, через сотни лет. Совсем плохо, я про те времена ничего и не знаю… Чёрт, Олега Николаевича бы сюда, — он вдруг тихонько хихикнул, не истерично, а правда весело, — он-то точно знает, что к чему… и с ним нас бы эти уродцы так не схватили. Ведь был нож, костёр был, а, блин, камней куча кругом, в конце концов! И так тупо попался!» Ему стало стыдно и тошно. Себе-то можно было признаться, что он попался в плен большей частью от страха…

А ещё к Пашке вернулось его вечное любопытство. Он огляделся. Тут было полно орков… нет, не только орков, Пашка увидел и людей — причём не пленных явно. Более того, с орками они себя вели, как… как англичане с турками в Крымскую войну, пришло начитанному мальчишке на ум странное сравнение. Это были такие же рыжие крючконосые мужики, как те всадники, виденные мальчишкой на равнине. Вопреки всей логике, Пашке при виде людей стало полегче — как будто они явились сюда защищать пленников, хотя умом-то он понимал, что люди к людям могут быть ничуть не менее жестоки, чем орки.

— Рынок, что ли? — Пашка потёр палец о палец, поднял брови, повёл подбородком. Туннас кивнул, что-то коротко сказал и вздохнул.

Пашка поёжился. Мысль о том, что его продадут, не столько даже пугала, сколько возмущала и казалась какой-то… неудобной и смешной. Именно неудобной и смешной, как клоунская обувь. Кстати, вокруг не было похоже на рынок — никто не расхваливал товар, не лез к пленным в рот и не заставлял демонстрировать мускулы. Казалось, что орки уверены, что пленных купят, а покупателям — кстати, кто они? — по фигу, что приобретать. Будь Пашка опытней в жизненных делах, он бы понял, что это так и есть, потому что тут покупали и продавали не рабов в личное пользование, когда боятся обмануться и стараются надуть, а работников в королевские шахты за Карн Думом. Это гарантировало, что купят так или иначе всех. Так чего метаться? Видимо, по этой же причине пленных и не подумали кормить или поить.

Распоряжались покупкой трое людей. Двое молодых парней — возраста Туннаса — и пузатый седобородый мужик. Пузатый-то пузатый, а ручищи, стиснутые в запястьях тяжёлыми золотыми браслетами, были там же с два Пашкиных запястья, и это явно не жир висел. Говорили все трое на языке — другом, не на том, на каком говорили пленные вокруг. Пашке показалось, что язык этих людей похож на немецкий или английский, а вот в речи Туннаса знакомых слов не улавливалось вообще. На поясах у всех троих висели большие ножи, мечи — длинные, с рукоятками, похожими на две составленные торцами катушки от ниток, топоры с маленькими полотнами, таким дров не нарубишь, только в бой. Под выцветшими, но добротными плащами мерцали кольчуги. Толстяк помалкивал, а двое молодых рулили «своими» орками (намного лучше вооружёнными и не такими шумными, как местные), как скотом. Местные орки и не спорили даже, брали кусочки рубленого золота (поменьше) или серебра (побольше) — и тут же начинали делить. Вот тут был галдёж… От тупой обыденности происходящего и отсутствия какой-либо парадности у Пашки перехватило дыхание, спокойствие и какая-никакая храбрость покинули мальчишку. Он сжался в комочек.

Кто его знает, может, поэтому его и заметили последним. Остальных уже вытащили к противоположной стене и не связывали — заковывали в цепи — такая грубая «восьмёрка» с глухим замком на запястьях, от неё — цепь к соседней «восьмёрке»; цепь была длинной и просто перекидывалась через плечо. Каждому закованному один из молодых воинов совал прямо в зубы костяное горлышко большого кожаного меха, потом в руки — большой кусок вроде бы хлеба. Брали все и пили все.

Пашка остался у стены один и испугался. Поднял голову, заморгал. Притиснулся к стене. Люди смотрели на него равнодушно, а вот двое орков — местный и пришлый — подошли и затараторили. Пашка не понимал слов, и неприятный даже на слух разговор некому было перевести…

… — Ты кого подсовываешь, крысак подземный?! — спросил ехидно пришлый орк. — Щенок совсем — одно. А другое — не здешний, а северянин, — он помотал за волосы голову мальчишки, — или йотеод. Гляди на него, буркалы пошире растопырь — соломенная башка!

— Сильный, крепкий… — восхваляющим тоном начал торговец. Пришлый орк оскалился:

— Фы! Северяне упрямые! Не будет работать, будет убегать, купить и убить — убыток! Йотеод ещё хуже — дохнут под землёй сразу. Их если покупать, то совсем детёнышей, чтоб ничего не помнили, не знали ничего. Взрослого купишь, а он тебя камнем в башку тюк — и что?

— Какой он тебе взрослый?! — праведно возмутился торговец, заслоняя Пашку, как родного. — Детёныш и есть!

— Брешешь, пёс!

— Сам визжишь, как крыса, тварь подземная!

— Убью! — Пришлый схватился за широкий нож, торговец сделал то же… Их растащили с гоготом приятели того и другого. Люди презрительно усмехались и нетерпеливо переговаривались. Торговец напоследок деловито плюнул в пришлого и сказал:

— Полмарки золотом.

— И мою сестру в придачу, — отреагировал пришлый.

— Имей её сам, мне не надо, — под общий на этот раз хохот отбрил его торговец и довольно оскалился. Пришлый орк махнул лапой и, ворча, полез в кошель.

Пашка проследил, как из лап в лапы перекочевал тут же, на месте, отрубленный ножом кусочек золотой палочки. Как киевская гривна в учебнике истории за 6-й класс, только гривна серебряная… Мальчишка дёрнулся, отчаянно вскинул глаза — это за него?! Его… продали?! До этого он мог считать себя пленным. Пусть струсившим, пусть нелепо угодившим в лапы орков, но — пленным! А теперь что?!

Второй раз он дёрнулся, когда на запястьях клацнул замок. Вскинулся. И уронил голову…

…Люди снаружи уже гарцевали верхом на крепких маленьких лошадках, выстраивался волчий конвой орков. Эти орки, видимо, не боялись солнца — оно вставало за спиной выходящих из пещеры людей, из-за гор.

Хлеб был чёрствый, но не противный, не несъедобный.

Делая первый шаг на раскисшую, но уже бесснежную землю, Пашка вздрогнул. Стиснул зубы — ногу обожгло холодом и болью. И, тяжело поднеся к лицу скованные руки, начал есть по-настоящему.

Глава 8, в которой все бегут

На острые грубые колья, установленные между камней, были надеты животами люди. Уже мёртвые, с облегчением отметил Пашка. Но глаз оторвать не мог, смотрел с жадным тёмным любопытством, чувствуя, как пустой желудок начинает скручиваться в узел — плавно и туго. Правда, мертвые были не очень похожи на мёртвых людей, скорей на какие-то неумелые декорации-манекены. Смешно, но в кино трупы часто выглядели… живее, что ли? Страшнее…

Их было четыре. Четыре молодых мужика и маль…

Пашка споткнулся, но даже не ощутил боли в ушибленной ноге. Нет, никакой это был не мальчишка, просто очень миловидный и безбородый… Кто? Высокий, выше казнённых людей. Темноволосый, с очень красивым, не искажённым мучением, а как бы застывшим лицом, белым, как лицо статуи…

…не человек.

Эльф.

Пашка понял, что это эльф.

Ехавший сбоку от колонны всадник что-то сказал рабам, вытягивая руку (на казнённых смотрели все, не только Пашка). Не нужно было знать языка, чтобы понять: предупреждает — вот так, мол, со всеми будет, кто сбежит. Или, может, кто пойдёт против воли Ангмара? Не важно. В общем, за сопротивление — смерть.

Странно, но почему-то от этого в Пашке окреп какой-то стерженёк — тонкий, но прочный. Может быть, потому, что людям его крови грозили смертью за сопротивление самые разные враги — из века в век уже не одно тысячелетие? Или ещё почему? Но только Пашка смотрел на мертвых и не боялся, а…

— Загарадун!^[79] — вдруг выкрикнул кто-то в голове колонны. И несколько (мало, но не один и не два) голосов поддержали:

— Загарадун! Загарадун!

— Загарадун! — крикнул Туннас. Перед лицом Пашки свистнул бич, пересёк спину Туннаса, но тот только вздрогнул. И тогда Пашка — хоть и не знал этого слова — тоже крикнул, вызывающе крикнул прямо в лицо подскакавшего орка:

— Загарадун! — И молча стерпел удар по плечам, хотя он пришёлся точно по одному из прошлых вспухших рубцов. Туннас удивлённо и благодарно посмотрел на Пашку и о чём-то спросил. Пашке подумалось: «Наверное, спрашивает опять, откуда я». Мальчишка улыбнулся и повёл плечами. Видно, Туннас понял, что Пашка просто хотел показать, что не сдался и сам не понял, что крикнул. Но ободряюще кивнул мальчишке…

…Они шли уже четыре часа — по какой-то дороге на юг. Пашка не знал языка своих спутников и товарищей по несчастью — иначе он бы понял, что все они очень удивлены и даже встревожены этим странным обстоятельством, ведь копи Карн Дума находились на севере… Но он просто шагал и мёрз. Правда, не нестерпимо — ветер то и дело утихал, и тогда солнце реально пригревало, земля и трава хоть и не высохли, но более-менее согрелись. Правда, идти было всё равно больно. Хорошо, что всадники никуда не торопились, качались себе в сёдлах в голове каравана, а орки без их команды явно не могли и воздух испортить. И только когда на скалах справа показалось это… украшение, рыжие оживились.

Кстати, на крики они особого внимания не обратили. Но — то ли так и было запланировано, то ли в отместку за непокорность — привал объявили именно тут, прямо под казнёнными.

Поднялся шум и гам, всадники — и орки, и люди — соскакивали наземь, рассёдлывали своих животных. Пленных усадили на траву — цепочкой, как они были скованы. И Пашка удивился, увидев, как именно к нему подошёл один из младших людей. Что-то сказал, толкая мальчишку носком мягкого сапога в бедро. Пашка напрягся… и тут вмешался Туннас. Он что-то насмешливо объяснил — и эта насмешка была не над Пашкой. Видно, её ощутил и рыжий — он ударил Туннаса в плечо ногой, опрокинув на спину, Пашку дёрнуло вбок. Туннас тут же сел снова и молча показал скованные руки. Толстяк окликнул младшего соратника, и тот потупился. Потом сломал ветку сухого вереска, показал Пашке. Помахал перед носом — мальчишка невольно отшатнулся. Рыжий показал, как берёт охапку, мотнул головой, сделал какое-то странное движение… как будто ложкой ест…

И Пашка понял — посылают за дровами…

…Что ж. Мысль о побеге, конечно, пришла — пришла сразу, как только щёлкнули под большим ключом тяжёлые наручники. Но была она похожа на перепуганного кролика, который бежит в свете фар, не зная, что уже, в сущности, пойман. А ещё как только Пашка отошёл от стоянки он увидел, что следом идёт волк. Один из орочьих. И никто из конвоя в сторону карабкающегося по осыпи мальчишки и не смотрит.

Страх мгновенно лишил мальчишку собственных мыслей и желаний. Под взглядом человеческих глаз зверюги он заледенел и двигался, как автомат. Наломал росшие в расщелинах, ещё не зазеленевшие после зимы сухие стволики берёзок — много, еле дотащить. Отволок к стоянке.

Волк шёл следом.

Рыжие люди на Пашку не смотрели. Только когда он сложил принесённое, старший, глянув мельком, перебросил мальчишке что-то… А! Кремень и кресало. Кремень был, скорее всего, кварцем. А кресало похоже на кусок напильника. Как всем этим пользоваться, Пашка в теории знал и даже с интересом попробовал бы… если бы не обстоятельства.

— Трут… — сказал он, кашлянул и повторил. — Трут… надо… Так не загорится.

Люди переглянулись. Самым странным и… и жутким было то, что у лица у них были не злые, не жестокие, не насмешливые — усталые, особенно у старшего. Равнодушные даже. В глазах — непонимание, но снова без злости. Но потом один из молодых — не тот, который расковывал Пашку, — ворча, встал, потянулся, потёр под смех двух остальных отбитый о седло зад… И принёс от сложенных сёдел коробку, из которой достал что-то, похоже на комок из тонких ниток. Пашка, взяв это в руки, понял — сухой мох.

Ну что ж… Как ни странно, но трут занялся сразу — Пашка не ударял кремнём о кресало, а скрёб (где-то читал) — и искры сыпались градом. А складывать костры (сейчас он сложил обычный «шалаш») он умел уже сто лет. Вскоре огонь заплясал вовсю — берёза хорошо горит и сырая, — и молодые конвоиры оживились, стали вгонять в землю по сторонам костра металлические стояки, потом один приволок здоровенный котёл, а второй вместе с Пашкой пошёл за водой — с двумя кожаными вёдрами. Причём одно тащил сам.

Вода текла в сотне шагов от лагеря струёй из-под двух нависших балконом камней. Пашка сунулся к ней — только сейчас ощутил, что внутри всё спеклось в камень, — и получил в ухо.

Удар был нанесён без злобы, но с такой силой, что Пашку швырнуло на камни, слышать левым ухом он перестал, а эта сторона головы онемела.

Мальчишка вскочил и бросился на рыжего. Целя под дых правой, а левой — рабочей — прикрываясь. И сумел! Рыжий не знал, что Пашка левша. И словил хук в челюсть. Причём классный — на ногах рыжий устоял только потому, что грохнулся спиной в отвесную каменную глыбу…

…Да.

Что скажешь?

Так Пашку не били ещё никогда в жизни. Рыжий быстро раздавил организованное сопротивление мальчишки (которое тот всё же оказал и пару раз попал удачно) и умело молотил кулаками, поднимал упавшего и бил снова. Когда Пашка перестал сопротивляться (просто потерял сознание), позволил упасть (упавшего не ударил ни разу) и отлил водой.

Пашка привстал и плюнул ему на сапог кровью из лопнувшей изнутри левой щеки. Рыжий не стал его бить больше — вздохнул вдруг как-то странно, чуть ли не сочувственно, и стал сам набирать воду в вёдра…

…Оказалось, что кормить горячим будут и рабов (орки давно что-то пожрали и просто валялись на каких-то подстилках, галдели или спали; волки бродили вокруг — то ли охотились, то ли дозор несли, то ли и то и другое…). Впрочем, Пашку это не обрадовало. Он лежал на сдвинутых ногах Туннаса и ещё одного молодого парня (не на сырую же землю валиться?) и шипел — Туннас вытирал ему лицо намоченным в талой воде краем Пашкиной же майки, что-то одобрительно приговаривая. Пашка через силу улыбался. Странно. Ему было больно, офигенно больно. И в то же время как-то… бодрее он себя, что ли, чувствовал? Немного побаивался продолжения — сейчас разложат на камнях и отлупцуют плётками. Но люди сюда даже не смотрели и говорили про что-то своё, по очереди пробуя из котла.

Ну что ж, вломили крепко… Помимо рассечённой щеки шатались два зуба. Болели рёбра и ныло ухо.

— Хватит, ладно. — Пашка отстранил вновь скованными руками пальцы Туннаса с подолом своей майки и сел. Поёжился. — Холодно. И жрать охота…

…Жрачку плюхали в деревянные миски — их везли в одном из вьюков. А вот ложек не полагалось. Видимо, считалось, что густую кашу рабы съедят и так. Ну что ж…

Каша оказалась гречневой — густой, почти несолёной и, конечно, без мяса или чего-то похожего. Просто пустая каша (а сами лопали с копчёным мясом, судя по запаху). Но живот у мальчишки давно подвело до предела — так, что и голод-то немножко отступил, вернулся только при виде каши, но с утроенной силой. Правда, есть было плохо — пару раз горячая каша попадала изнутри на раненую щёку, и от боли слёзы наворачивались на глаза. Да что ж такое?! Да и «браслеты» мешали, Пашка дёргал руками, сердито зыркал вокруг… и в какой-то момент понял, что его правая кисть от одного из таких рывков до середины пролезла в кольцо!

Пашка обмер. Тут же заставил себя жевать, прикрываясь миской. А правой рукой покручивал, пока железо не врезалось в кожу совсем уж нестерпимо.

И понял, что, пожалуй, сможет вытащить руку. Кольцо, рассчитанное на крупную кисть — мужскую или здешнего юноши, может, даже много работавшего старшего мальчишки — для узких кистей невысокого Пашки оказалось широко.

Туннас, глядя на Пашку, плавным движением задвинул его кисть обратно (на руке выступила кровь из широкого стёса-ссадины). Второй сосед в этот момент пересел, прикрывая происходящее. Пашка посмотрел Туннасу в глаза — в упор, неотрывно. Тот покачал головой, незаметно указал на волков. Потом, не переставая есть — прихватывать прямо губами из стоящей на поднятом колене чашки, опустил руки и на мокрой земле начал чертить линии.

— Rhudaur, — он показал на себя. — Thani… ugru…^[80] — поморщился, показал на себя, потом повторил: — Rhudaur… — И показал, как перерезает горло.

— Я понял, — кивнул Пашка. — Твоя земля. Рудаур. Тут плохо. Да?

Наверное, Туннас понял только кивок, но в ответ кивнул. Ткнул в чертёж:

— Nen… — украдкой повёл вокруг, обводя рабов, орков, волков…

— Мы… — прошептал Пашка и снова кивнул. Туннас опять ответил кивком. И провёл решительную черту на юг (кажется):

— Cardolan, — и ещё одну — на юго-запад: — Arthedain… — повторил, — nên… — И пальцами показал идущего человека, потом — на свои чёрточки.

Пашка опять кивнул. Он на самом деле понял. Они идут не на север, которого сначала так боялись его спутники. А почему-то на юг. Туда, где… эти Кардолан и Артедайн. Арнорские княжества, где «хорошие парни».

А вдруг получится сбежать?! Пашка быстро посмотрел в стороны, как будто его мысли могли подслушать конвоиры. Туннас — с блеском в глазах — тронул кольца на руках мальчишки и одобрительно кивнул: мол, да, можно будет попробовать! Это было ясно без слов.

Но тут же Пашка внутренне окаменел, как от заморозки. А заморозила его одна простая мысль: он-то руки вывернет. А дальше… а ведь дальше надо будет помочь освободиться остальным. Иначе он… кто?!

А они тебе кто, взбунтовалось что-то внутри — с подвизгом взбунтовалось! Получится — беги со всех ног и…

Он опять встретился глазами с Туннасом, который, тоже явно повеселев, со вкусом вылизывал миску. И тот, высунув из миски нос, подмигнул Пашке.

* * *

Ну что ж… Хорошо было уже и то, что миски мыть досталось не Пашке — его, как видно расковывать снова поопасались. Пустячок, а приятно. Плохо то, что опять пришлось идти, и, хотя ветер улёгся, верхом натянуло тучи, и из них начал сеяться холодный дождь. Орки были вроде бы как даже довольны, хотя от них и их волков понесло мокрой вонью. Волки воняли намного приятней… Да и спать хотелось, глаза слипались.

«Ох заболею, — подумал Пашка, переставляя ноги, которые опять начали коченеть. — Точно теперь заболею, а что тогда? Аспирином поить не будут и даже мёда наверняка пожалеют. Куда мы тащимся-то?!»

От невозможности просто поговорить с кем-нибудь Пашка добавочно бесился. И как-то даже не сразу сообразил, что они подходят к лесу, а под ногами — утоптанная дорога, хотя и размокшая, но явная, прорезанная тут и там следами телег и конских копыт. Холодная грязь, похожая на мерзкое мыло, оказалась такой же скользкой, Пашка несколько раз чудом сохранил равновесие, а в колонне двое или трое падали и быстро поднимались.

Через полчаса после начала дождя они миновали то, что издалека казалось грядой холмов. Вблизи Пашка понял — это не холмы, а вал. Старинный вал, тянувшийся на восток и запад, сколько хватало взгляда. Через равные промежутки на «холмах» были видны почти сровненные с землёй серые каменные кольца — руины сторожевых башен… Между двух таких — в лощину, которая когда-то была, наверное, проёмом ворот, — колонна и прошла.

— Angmar. — Обернувшись, Туннас кивнул назад, на север. — Rhudaur. — Он качнул головой вперёд…

…В лес колонна вошла ещё через пару часов, торопясь укрыться от дождя. Мальчишка почти позабыл о том, что с ним случилось, о холоде, мокрой насквозь одежде, закоченевших ногах и оковах, которые стёрли запястья до крови.

Лес был грандиозен. По сторонам от дороги строем стояли сосны — в три-четыре обхвата, с красно-коричневой трещиноватой корой, вознёсшие на дикую просто высоту компактные вечнозелёные кроны (минус — в грязи на дороге было полно иголок, острых, как настоящие иголки). В подлеске густо рос можжевельник. Дух стоял — смесь весенней сосны и весеннего же можжевелового аромата. Показалось, что даже стало теплее. И просто-таки не верилось, что в сотне шагов отсюда — мокрая тундра и чёрные холодные скалы, под которыми живут орки. Жаль, что восхищения хватило ненадолго — вернулись боль в руках, рту и спине, холод, сырость, и Пашка почувствовал себя очень несчастным. Просто до предела. Впрочем… он вдруг усмехнулся. Он уже не раз за короткое время пребывания тут думал: ну, всё плохо, дальше и хуже некуда! И каждый раз оказывалось — очень даже есть куда. Странным образом эта мысль немного утешила. Пашка даже стал вспоминать карту из книжки. Но не мог её вспомнить — и сбился на недоумённые размышления о том, что всё-таки произошло нечто совершенно невозможное. Можно попасть в иное время, иное пространство, на иную планету — предположим! Чёрт с ним, с разумом!!! Но в книжку?!. Это уж совсем запредельное…

А дорога между тем оживилась. Пару раз навстречу проскочили верховые, потом минут пять навстречу же тянулся обоз — запряженные философского вида битюгами большие возы с закрытой дерюгой поклажей, на которых сидели нахохлившиеся мужики в плащах. Потом ещё один отряд — пеший — уже обогнал рабов. Человек сто, не меньше, почти все — рыжеголовые, с косами на висках, шагали вразброд, но бодренько, следом за мотающимся на древке значком, похожим на римский легионный, только на полотнище синего цвета был изображён золотой боевой топор. За плечами воины несли кожаные мешки, щиты в чехлах, копья… На ходу они перекликались с едущими в голове колонны рабов всадниками — и Пашка мог поклясться, что голоса были насмешливые. Конвоиры-люди отмалчивались. «А ведь, похоже, — подумал Пашка, — им не очень-то по душе эта роль — конвоиров… Даже морды спрятали».

Туннас опять что-то сказал, кивая вслед воинам. Пашка вздохнул:

— Эх, не понимаю… А то бы спросил, скоро ли придём…

Дождь между тем перестал, и над деревьями расчистилось небо, появилось солнце. У Пашки возникла ещё одна проблема — всё сильней хотелось в сортир обеими способами. А что-то подсказывало: вряд ли из-за этого станут останавливаться. Почему-то невозможность такого элементарного дела, то, что он и тут зависит от чужой воли, мальчишку обозлила донельзя. Кроме того, желание становилось довольно-таки мучительным. И орки, и их волки решали эту проблему, не останавливаясь, но это вызывало лишь отвращение, а не желание последовать их примеру.

Пашка уже начал изводиться всерьёз, когда вдруг потянуло в ещё сыром воздухе дымом, потом послышались собачий лай и людские голоса, справа резко, сразу началась росчисть, на которой что-то делали люди — десятка три, а за нею поднимались дымки над какими-то строениями. От дороги стремглав улепётывали к работающим в поле дети, штук десять — бежали и вопили. К тому времени, когда колонна подошла к деревне, навстречу уже вышло не меньше дюжины мужчин — с большими топорами и копьями, снабжёнными широкими наконечниками. Их возглавлял здоровенный старик… или просто седой, потому что никаких других признаков старости заметно в нём не было, и жест длинной узловатой руки, украшенной золотыми браслетами (седой был гол по пояс), выглядел королевски-повелительным.

Колонна остановилась. Пузатый «босс», как окрестил Пашка начальника конвоя, спешился и заговорил с седым. Остальные разглядывали конвой хмуро и напряжённо. Пашка заметил, что в поле все побросали работу, а убежавшие было дети подошли почти вплотную. Они были только в цветастых клетчатых рубахах — черно-белых, — не сразу поймёшь, где мальчишки, где девчонки; все лохматые, рыжие, длинноволосые, чудовищно грязные, но с живыми, ясными глазами — любопытными, немного испуганными и явственно жалеющими. Заметил Пашка и то, что орочий конвой старается держаться как можно ближе к рабам и подальше от местных людей. Орки не галдели, не задирались и вообще вели себя тихо.

Седой тем временем именно на орков пару раз и показал, а потом, когда толстяк что-то стал возражать, отмахнул рукой — как мечом рубанул. И толстяк тоже махнул рукой, но с досадливо-согласным видом, а потом отдал короткую команду — и волчьи всадники порысили дальше по дороге. Следом пошли полдюжины местных мужчин. Остальные окружили рабов, и колонна снова двинулась. Седой прикрикнул и на детей, и на работников в поле, а сам пошёл рядом со спешившимися конвоирами-людьми.

Кряжистый молодой бородач из местных, занявший место рядом с Пашкой, хмуро посматривал на мальчишку, качал копьём, потом крикнул в голову:

— Hay, wir strappa sveyni? Im dennat tarkan, im'sta yothejd… Tennka yearn torra mitr, tok hyllda!^[81]

Пашка быстро закрутил головой, встретил взгляд Туннаса — отчаянный и в то же время как бы говоривший: «Повезло…» — но седой отмахнулся, и бородач, ещё что-то проворчав, сожалеющее посмотрел на Пашку и больше не говорил ничего. Пашка так и не понял, чего тот хотел…

…Деревня оказалась за невысоким, но добротным частоколом — с помостом для воинов, с мощными — впрочем, открытыми настежь — воротами. Странным Пашке показалось только одно — каменные воротные столбы, покрытые резьбой в виде вьющихся бесконечно цветов и стеблей. Столбы эти совершенно не вязались с общим видом деревни, где было грязно (впрочем, может, это после зимы?), а дома, сложенные из каменных плиток, законопаченных в широких щелях желтоватым мхом, бурели плоскими соломенными крышами.

Таким же было помещение, в которое привели рабов. Впрочем, нет — хуже, потому что тут никто не удосужился законопатить щели мхом и пахло очень знакомо Пашке — свиньями. Под КПЗ решили приспособить то ли брошенный, то ли временно пустующий хлев (запах из таких мест почти никогда не выветривается).

Но это была крыша над головой. Плюс к этому рабов расковали. Хотя, как и опасался Пашка, туалета тут не предусмотрели. Впрочем, подумал он об этом, уже сделав свои дела у дальней стены. И вздохнул. Что тут скажешь… Всё не в штаны, уже маленькая победа.

Трое местных натаскали внутрь соломы. Прошлогодней, но много, чуть ли не стог. А через пять минут после этого, не больше, появилась женщина, которая принесла вместе с двумя мальчишками несколько большущих плоских лепёшек и два здоровенных круга сыра. Что-то приговаривая, она ловко разделила еду на всех. Пашка опять взбеленился на свою глухонемоту — многие о чём-то спрашивали и её, и мальчишек, и все трое охотно отвечали. Напоследок те же пацаны приволокли бадью с водой — и двери заперли. По поведению своих спутников Пашка понял — всё, больше сегодня никуда не погонят.

Хлеб оказался свежий, но непривычный, тяжёлый какой-то (тот чёрствый кусок, съеденный утром, Пашка по вкусу не мог вспомнить, чтобы сравнить). То ли непропечённый, то ли тут такой всегда едят (вернее было второе, остальные ели и никакого недовольства не выказывали). А вот сыр был очень хорош, похож на брынзу, которую Пашка обожал. Жаль, что кусок был всего-то в треть ладони. Да ещё Пашкиной, не мужской.

Он свалился на солому, как подкошенный, дожевал то, что ему досталось, лёжа, даже запивать не стал. И понял, что его знобит. Оставалось надеяться, что это просто тряска после холода, и это пройдёт. Пашка постарался себе подгрести побольше соломы и по возможности зарыться в неё. «Аппетит-то никуда не пропал, — успокаивал он себя, — а у меня при температуре первым делом отрубает желание есть. Обойдётся. Должно обойтись…»

Ох, как навалилась на мальчишку — от головы до кончиков пальцев ног! — давящая усталость! Растёртые в кровь запястья, запухшие рубцы на спине, пораненные, сбитые и начавшие отогреваться ноги — всё заныло, но это нытьё только усиливало желание спать и спать.

Пашка закрыл глаза и сразу поплыл в сон — без сновидений, глухой, чёрный и беззвучный…

* * *

Проснулся Пашка от собственного плача — тихого и безутешного.

Глубокий сон усталости — сон без сновидений — в какой-то момент сменился кошмаром. Пашке снилось, что он бежал, но его поймали и сажают на кол. Даже крикнуть не получалось, и мальчишку разбудил свой плач.

Но всё-таки действительность — душноватая и в то же время довольно холодная — оказалась в тысячу раз лучше сна. Озноба у мальчишки больше не было; он перевёл дыхание и провёл рукой по мокрому от слёз лицу, облегчённо привыкая к мысли, что ужас ему только снился. Нет ничего хуже рабства, подумал он и поёжился. Оказывается, есть вещи, по сравнению с которыми рабство может быть хуже только на словах…

Но… странно. Почти тут же что-то в Пашке взбунтовалось при этой мысли. Взбунтовалось не как днём, судорожными толчками, смешанными со страхом, а непримиримо и яростно. Он не облекал своей ненависти к схватившим его оркам и их неведомому хозяину не то что в слова — даже в мысли. Не искал объяснений и оправданий. Но для себя чётко решил: бежать при первой реальной возможности. И — если будет хоть малейший шанс! — помочь бежать остальным. Почему?! А ни почему, а по хрен — просто потому, что он так хочет, а не так — не хочет! Эх!!! Не поговорить ни с кем, а без знания мира, в который он попал, бежать сложно… Пашка скомкал солому и пристукнул кулаком по её подушке. Не будет он рабом, не хочет и не будет, и всё тут!!!

Но притворяться — будет. Пока будет. На кол не хочется, да и по морде получать — не велико удовольствие…

Самое мерзкое — эти волки. Вспомнились глаза, и сейчас, ночью, когда чувства обострены, мальчишка отчётливо понял: это никакие не волки, а существа умнее, намного умнее своих наездников-орков. Как кони у Братьев Ели в книгах Муркока про Корума Лло Эрайнта. Вопрос в том, умнее ли они людей?

Хм… Но сейчас волков и их наездников в деревне нет. А местные не горят желанием пачкаться работорговлей. Пашка перевалился на бок, встал на четвереньки и подобрался между спящими к щелястой стене. Сложена она была умело, крепко, хоть и с дырами и без цемента — без шума не расшатаешь. Деревня спала, но у ворот горел костёр и возле него виднелись тени. Лошадей не видно нигде… Местные караулят, что ли?

Пашка вздрогнул — его взяли за плечо — и отшатнулся, готовясь защищаться. Но в отблесках через щель сверкнули глаза Туннаса.

— Я хочу бежать, — прошептал Пашка. — Понимаешь? Бежать. — Он показал пальцами. Туннас кивнул и тряхнул Пашку за плечи — одобрительно. Потом выставил шесть пальцев — руку и ещё один, — показал на себя, выставил ещё один, показал на Пашку — выставил восьмой. — Восемь человек хотят бежать? — прошептал Пашка. — Восемь, да? Со мной и с тобой?

— Tolodh,^[82] — кивнул Туннас. Сложно было не понять, о чём говорит мальчишка. Туннас пошевелил руками, показал два пальца кольцом. Кивнул на Пашку.

— Без вопросов, — кивнул мальчишка и сглотнул от волнения. — Я помогу. — Он несколькораз кивнул, помедлил и, протянув руку, пожал ладонь юноши. Туннас несколько недоумённо посмотрел на Пашку, потом улыбнулся и крепко, резко перехватил его правую руку под локтем своей. Пожал. — А, вот как у вас, — тоже улыбнулся Пашка. — А я вообще-то левша…

* * *

Утро было солнечным и холодным, но безветренным. Грязь от вчерашнего дождя схватило морозом. Иней сверкал, как рассыпанное и развешанное серебро, но от этой красоты становилось не по себе. Тем более что притащившие хлеб и большой котёл с какой-то похлёбкой (следом вошёл один из молодых конвоиров — с мисками) двое мальчишек явно поясняли людям в хлеву, что снаружи холодно. Правда, сами они были босиком… хотя им-то из дома никуда не шлёпать.

Рабы особо никуда не торопились — поднимались, явно ругались, потягивались, переговаривались… Пашке хотелось почистить зубы. Ужасно хотелось. Даже больше, чем есть.

В котле оказалось что-то жидко-мучное и вроде бы с грибами. Хлебать это пришлось через края плошек… и, кстати, похлёбка оказалась вкусной. Реально вкусной, а не просто с голоду. Рыжий конвоир зевал во нею пасть и сонно посматривал вокруг. «А вот скрутить его сейчас, — вдруг подумал Пашка, жуя хлеб. — Их тут всего трое… а местные… Неужели будут за них воевать? Орки рядом, но не здесь же…»

Нет. Его собратья по несчастью в основном не выглядели трусами. И если они не пользуются таким явным шансом — значит, есть причина. Видимо, местные не любят работорговлю в принципе, но всё равно враги южанам. Хотя странно как-то. Туннас говорит, что это Рудаур — его земля. Но он внешне не похож на деревенских совсем. Путаница какая-то… Хотя (Пашка вздохнул) что он тут вообще пока понимает? Ни фига.

— Люблю я русскую еду, — пробормотал он, — но ем обычно, что найду.^[83]

Пока ели, подошли двое других конвоиров. С ними шёл вчерашний старик, все трое держали в руках кружки с чем-то дымящимся; ещё одну молодой конвоир принёс своему ровеснику. По хлеву поплыл аромат корицы и яблок. Кто-то громко сказал что-то вопросительным тоном, вокруг засмеялись, и даже конвоиры поддержали, а седой так просто захохотал, разевая пасть — с удивительно крепкими целыми зубами.

Говорят они на разных языках, отмечал Пашка. Эти, рыжие — на языке, немного похожем на английский и немецкий. А почти все ра… пленные — на совсем непонятном. Но языки друг друга они понимают. Карту бы вспомнить, ведь была карта… Пашка тщетно мучил себя — и, как часто бывает, стоило ему отчаяться и перестать думать о карте, как она вспомнилась неожиданно подробно.

Их ведут на юг — к горе Эмон Сул и Восточному Тракту, тому самому, по которому хоббиты шли в Раздол. Но тогда там не было никакого государства. А сейчас там… что? Шахты? Лесозаготовки? Поля? Все остальные тоже удивлены, видно, раньше туда людей не гоняли… Значит, не шахты, не лесозаготовки, не поля… что-то совсем новое. Вряд ли хорошее…

За всеми этими мыслями Пашка пропустил момент, когда их стали заковывать и выводить наружу. Хрень!!! Мёрзлая грязь резанула ноги, как битое стекло. Ещё новая пытка — ну ладно, счёт будет больше.

Деревня проснулась уже давно. Провожали караван только вездесущие ребятишки. Напоследок — уже у леса — кто-то из них запустил свежим навозом в толстого начальника конвоя, и вся свора детворы с хохотом ринулась наутёк. А уже за опушкой навстречу попался рослый парнишка — Пашкиных лет, в потёртой одежде, грязных сапогах, с копьём в руке и двумя белыми поджарыми псами, которые тут же встали по бокам от хозяина, едва появились чужие люди. Левая рука мальчишки была обмотана окровавленной тряпкой, вообще выглядел он разухабисто-небрежно… но шею, запястья и ухо украшало золото — витая толстая гривна, массивные зарукавья и серьга. Следом показались четверо пацанов младше — они с натугой, но весело тащили на волокуше огромного кабана, однако замерли на месте, увидев процессию.

Проходя мимо, Пашка встретился взглядом с синими прищуренными глазами своего ровесника. В них была гордость — врождённая и неосознанная гордость молодого хищника, не знавшего до сих пор поражений в жизни. Было глубокое презрение — но не к Пашке и не к другим закованным. И было откровенное сочувствие — именно к ним.

* * *

К счастью, грязь очень быстро подтаяла. А нагнавшие колонну почти сразу орочьи всадники опять окружили идущих. Пашка заметил, что их вроде как стало… меньше, что ли? И некоторые явно были ранены.

«Засекли» это и другие пленные. По колонне пробежал шепоток. Впрочем, разгадка пришла почти сразу — через какие-то полчаса неспешного хода-волочения.

Слева открылась вырубка, на которой тут и там лежали тела орков и волков — примерно десяток и полдюжины. Тут же находились ещё с десяток орков — тяжелораненые и кое-как перевязанные. А самое главное (Пашка подобрался), лежали два больших коня и воин-человек. Пашка не мог толком разглядеть его — и конские трупы, и труп человека лежали у опушки метрах в ста. Зато…

Колонну остановили, всадники спешились. Двое орков волоком протащили от опушки к толстяку-начальнику молодого, лет Туннаса, парня в доспехах, помятых и покрытых кровью. Пашка заметил, что у него явно перебита правая рука и рассечена голова — кровь всё ещё вяло лилась по длинным светлым волосам. В нескольких местах висели обрывки кольчуги, похожие на обрывки свитера — тоже перепачканные кровью. Поверх доспеха — тоже оборванная и окровавленная — была надета серая накидка с алым гербом: орлом, распростёршим крылья.

Замерев и вытянув по швам стиснутые в кулаки руки, Пашка наблюдал за происходящим. В сущности, молчали все, только орки галдели над своими ранеными. Да ещё раздался резкий голос толстяка, он стоял, широко расставив ноги и похлопывая плетью по левой ладони, и сейчас что-то сказал пленному. Ткнул плетью в орла на накидке.

Стоявший перед ним парень выпрямился, придерживая правую руку левой. Пашка хорошо видел бледное от потери крови и, наверное, страха, лицо с тонкими чертами, чем-то похожее на лицо Туннаса. Губы пленного скривились, он ответил коротко и отвернулся. Нет, понял Пашка, не боится он. Не…

— Ох! — вырвалось у мальчишки, и Туннас, подавшись к нему, звякнул цепью и прижал лицом к себе. Но Пашка всё равно видел — не смог, не успел отвернуться…

Орки навалились на пленного и швырнули его на колени. Во взметнувшейся руке толстяка красиво, чисто сверкнул на солнце меч — длинный, прямой. И как-то легко, играючи рухнув вниз, отсёк пленному голову. Она с неожиданно громким тупым стуком упала на мокрую обочину под гогот орков. Тело ещё несколько мгновений стояло на коленях, выбрасывая две густые, очень яркие струйки, потом рухнуло на бок, перевернулось на спину, как живое, и оттолкнулось ногами, дёрнулось… наконец замерло.

Пашка ощутил сильнейший спазм в желудке и головокружение. Быстрота и простота расправы показались ему душным плотным одеялом, которое набросили на плечи и голову — а сверху ещё навалили тяжеленный мешок. Мальчишка понял, что теряет сознание от ужаса и отвращения — и никак не мог избавиться от стоящей перед глазами картины: она снова и снова вспыхивала на тёмном фоне наваливающегося обморока — как стоп-кадр из страшного фильма.

Фильм, фильм, фильм, затвердил Пашка про себя, стараясь сосредоточиться на ощущении рук Туннаса на плечах и спине.

Но колонна пошла дальше. И Пашка увидел — увидел у своей ноги, левой — обезглавленное тело, из которого всё ещё вытекала кровь. Лицо валяющейся рядом головы, к счастью, было скрыто волосами.

Мимо протрусили два волчьих всадника. Один из волков повернул голову, уставился в глаза Пашки.

На этот раз мальчишка не отвёл взгляд. Волк приподнял губу, обнажая клыки — клыки в палец длиной.

И тогда мальчишка тоже оскалился. Не в шутку — всерьёз…

…волки прорысили дальше.

* * *

К остановке на обед стало совсем тепло, казалось даже, что наступило лето. По дороге то и дело шли обозы, конные и пешие отряды и одиночки — все с оружием. Пару раз снова начинались поля, в которых виднелись деревеньки. А один раз влево свернул короткий отрезок дороги, вымощенной камнем. Около поворота лежали какие-то каменные куски — вроде бы разбитая статуя. А чуть дальше — на плоском холме — чернели развалины замка. Не такого мощного, как в книжках, но явно замка… Развалины не производили впечатления древних, вот что отметил Пашка, против воли трогая языком изнутри опухшую щёку. Даже скорей было похоже, что замок не так давно взяли штурмом…

…Снова та же каша. Впрочем, нашагаешься вот так — и съешь что угодно. А на обочине — склоне, который уже порос травой и прогрелся, — было сидеть даже приятно. Орки на этот раз не отдыхали — шныряли вокруг снова и снова, петли и круги нарезали, и Пашка старался понять, что ж они так беспокоятся?

Мальчишка вздохнул. Тронул за рукав Туннаса, кивнул на одного из волков и спросил:

— Как называется?

Туннас понял.

— Gaur, — сказал он. — Gaur.

— Гаур, — повторил Пашка. — А это? — он показал на себя, на Туннаса. — Люди?

— Ana, — улыбнулся Туннас. Кивнул на орков: — Ork.

— Это я знаю, — буркнул Пашка. А Туннас ещё раз указал на Пашку и сказал:

— Yothejd… — Потом на себя: — Eruhin.

Пашка свёл брови. Этого он не понял.^[84] Но расспросы не прекратил:

— Дорога, — он указал на неё.

— Bathan… — и хлопнул Пашку по руке, зазвенев цепью: — Ра.

— Рука, понял… Загарадун, — вспомнил Пашка клич, который выпалил вслед за другими около посаженных на колья.

— На-а-а… — протянул Туннас и усмехнулся. Развёл руками: мол, не могу объяснить.

Колонну начали поднимать. Вставали все неохотно, с руганью, неспешно.

А Пашка сейчас дорого бы дал, чтобы узнать наконец — куда же их ведут и зачем?!

* * *

К городу вышли тем вечером.

Правда, что они идут к городу, стало ясно ещё часов за пять до сумерек. Дорога превратилась в широкий мощёный камнем тракт с мерными столбами по обочинам. Люди — пешие, всадники, повозки — двигались в обе стороны не то что сплошным потоком, но густо. Слева и справа больше не было леса, он отступил — лежали бесконечные поля. И в эти поля уже начало садиться солнце, когда впереди появились дома. Их было много, но уставший Пашка даже как-то не сразу понял, что это не деревня, потому что дальше — за этими домами — поднимались серые стены с невысокими башнями, да и домов было явно многовато даже для большой деревни.

— Forombar,^[85] — сказал Туннас.

Пашка кивнул. Он, если честно, сейчас больше всего хотел присесть или прилечь.

Орочий конвой свернул куда-то в сторону. Вместо него появились восемь всадников, и Пашка понял: меняют и человеческий конвой. Странно. Вслед уезжающему толстяку и двум молодым парням мальчишка смотрел чуть ли не с сожалением. Вернее, это было не сожаление. Просто от новых конвоиров неизвестно чего можно было ждать.

Впрочем, они просто поехали шагом справа и слева и тоже не выглядели особо счастливыми от своей роли. Командовал ими молодой мужик с короткой бородкой, но без усов. Он сразу ускакал в голову и свернул колонну куда-то вправо, в грязную улицу, которая резко спускалась вниз. Видно, это когда-то был овраг. Потом поверху построили дома, а ещё потом понастроили и по склонам, вплоть до самого низа — да нет, не дома, скорей хижины. Пахло дымом, дерьмом припахивало тоже, и эта вонь мешалась с запахом какой-то еды. Тут была уже ночь, если так можно сказать. В этой ночи двигались и перемигивались огоньки, слышались людские голоса. Под ногами хлюпало… но не холодно — и уже хорошо. Уже хорошо.

Глава 9, в которой беготня переходит в эндшпиль, но Пашка не знает этого слова

Форомбара Пашка толком и не видел. Да и не особо хотел. Когда ты в таком положении, то смотреть по сторонам быстро становится тошно. Они переночевали в запирающемся сыром сарае, а утром просто пошли дальше. Точнее, их погнали, а орки появились снова уже за городской околицей. И не одни — пригнали ещё человек сто, не меньше, уже закованных.

В следующие восемь дней пути на юг новые партии — человек по тридцать-шестьдесят — присоединялись к колонне каждый день. Теплело тоже с каждым днём, и хотя часто шёл дождь, чувствовал себя Пашка неплохо. Физически неплохо.

Думать о прошлом он себе запрещал. Хотя каждый вечер, когда они останавливались на ночлег в деревнях, обязательно считал: меня ищут третий день… пятый день… восьмой день… Ненавидел себя за этот отсчёт — и считал, хотя каждый раз понимал, что придёт потом: картины родной деревни, поиски, родители, братья… Иногда мальчишка начинал цепляться за мысль, что, может, как в некоторых книгах и фильмах, там, дома, время не идёт, остановилось относительно этого мира. Мысль успокаивала. Но только до того момента, когда он засыпал и видел во сне всё то же.

Пашка никогда не жаловался на память. Но тут заметил, что с трудом запоминает слова местного языка, хотя расспрашивал Туннаса каждый день при любой возможности. «Нет, — тоскливо думал он после каждого урока, — в рабстве я не смогу. Вот ведь не бьют, не заставляют работать, не издеваются, даже голодом не морят в общем-то. А мне так погано, что даже страшно. Как будто всё вокруг замедлилось, и даже соображаю я хуже обычного».

Честно сказать, он не замечал приготовлений к побегу и даже усомнился: может, Туннас наврал про побег или он сам, Пашка, что-то не так понял? Мысли об этом тоже приходили по вечерам, и от них никуда было не деться. Как будто в ладонь положили горящий уголь и насильно сжали кулак. Можно только скрипеть зубами и ждать, пока остынет… но ведь и тогда шрам останется навечно — пятно на изуродованной ладони.

Пашке хотелось выть. В голос, по-настоящему. Временами вместо равнодушия накатывало дикое осатанение — и пару раз Туннас ловил ладонь мальчишки в последний момент, когда тот собирался выдернуться из оков и… что дальше, он и сам не знал. После этих приступов ярости настроение становилось немного получше. Даже получалось размышлять на отвлечённые темы… но и эти мысли были невесёлыми.

А ведь это было тысячелетиями, думал мальчишка, уже привычно шлёпая по мокрой после дождя или шагая по подсохшей под лучами солнца дороге. Страшно подумать, тысячелетиями это было. Десятки миллионов людей вот так прошли по дорогам в оковах и пропали в никуда. В сущности, кусочек истории, когда людьми перестали торговать, по крайней мере официально, это какой-то век. (Да и то… в Пашкином мире всё постепенно катилось обратно в яму, он это понимал, не маленький…) А до этого кого интересовали чувства раба в Лаврийских рудниках, над которыми разные там Платоны на вольном воздухе хитромудрствовали в философии? Или подпаска, на которого надевали ошейник с четырьмя длинными шипами — чтобы не лёг и не уснул, не проспал барский скот, пока барин упражняется по-французски? Да, временами возникали государства, где о людях думали, как о людях. Но во-первых, ненадолго в плане истории. А во-вторых, и там как правило «людьми» считали своих. И только. Чёрт его знает. Может, союзники-друзья Туннаса так же преспокойно торгуют этими рыжими? Может, они для Пашки кажутся хорошими только потому, что одной цепью скованы…

После такой мрачной философии опять приходило отупение. Но как-то раз Пашка всё-таки решил выяснить этот вопрос и при помощи то пальцев, то трёх десятков с грехом пополам выученных слов растолковал Туннасу: мол, есть у вас рабы?

Юноша побагровел. Сказал возмущённо: «Нах эфал-эфалак!!!»^[86] Пашка понял, что, кажется, его послали — понял из-за сходства первого слова с прославленным русским ругательством. Но Туннас быстро успокоился и кое-как пояснил в ответ: нет рабов. Эрухини не держат рабов. Никогда не держали. Насчёт «никогда» голос Туннаса вроде как запнулся,^[87] но в остальном не верить ему не было причин. Да и реакция слышавших разговор других людей не оставляла сомнений в его правдивости.

Утром девятого дня впереди появился вал.

Пашка не понял, что к чему. Но все вокруг начали переговариваться, а Туннас взял мальчишку за плечо, несколько раз тряхнул, что-то повторяя. Пашка растерянно улыбнулся…

…Что это такое, он понял позже, когда всё стало совершенно ясно. Влево и вправо — на широкой росчисти среди леса — уходили строящиеся укрепления. Сотни людей копошились на них: копали и таскали землю, вбивали колья, возводили башни, пилили, рубили и строгали… Ещё до того, как стали различимы люди, были слышны гомон, треск, визг и шум.

Строились укрепления. Масштаба… Человек малообразованный сказал бы — «китайской стены», но Пашка знал, что никакой китайской стены не существует, и подумал — Адрианова вала.^[88] Строились явно по плану, хоть и наспех.

«Так вот куда, — сообразил Пашка, — нас гнали! Так. А дальше?»

Дальше всю колонну выстроили — и перед нею появился человек, вид которого вызвал у большинства рабов явный страх, а у некоторых — в том числе у Туннаса — столь же явное злое отвращение. Высокий, темноволосый, стройный, широкоплечий, в чёрном плаще, чёрном колете, с длинным мечом на поясе, он казался молодым, но в то же время было видно, что это лишь внешность. Не просто обманчивая — обманчивая полностью. Пашка не знал шёпотом повторённого многократно слова «морэдайн», но тоже подобрался.

Морэдайн^[89] — имя, что ли? — явно занимался распределением на работы. Следом за ним шли несколько человек — точь-в-точь писцы из книжек — и вёл огромного красивого коня в богатой сбруе гордый, как щенок в новом ошейнике, мальчишка помладше Пашки. Рыжий, но волосы не в косы заплетены, как у всех местных, а распущены, как у господина. Видно было, что мальчишка счастлив без памяти прислуживать темноволосому атлету. Пашка даже зубами скрипнул.

Из неровного строя распорядителя работ несколько раз явно старались оскорбить, причём не стесняясь, в голос. Но он, как говорится, и ухом не вёл, только отдавал черкающим на ходу палочками по доскам писцам короткие распоряжения. Следовавшая в отдалении орочья охрана разбивала людей на группы, отковывала и уводила.

А Пашка между тем напрягся. Морэдайн остановился прямо перед ним, глянул — с высоты, но не свысока, а как-то удивлённо. Спросил что-то. Пашка промолчал, глядя ему между глаз — есть такой приёмчик, глядишь вроде и в лицо прямо, а в то же время взгляд не поймать. Да он и всё равно не понимал спрошенного. Но морэдайн повторил вопрос. Что-то ответил кто-то из пленных. И морэдайн, хлопнув по бедру высоченной крагой с зубчатым раструбом, пошёл дальше не оглядываясь. Вёдший в поводу коня мальчишка на ходу длинно и презрительно сплюнул Пашке между ног…

…То ли Туннас всё-таки что-то знал точно, то ли понадеялся на «авось» — однако всех, пригнанных из Эттенблата, оставили вместе и, отковав от общей цепи, повели под конвоем четырёх орков прямиком к валу. Протянули, опоздали, зло думал Пашка. Отсюда как сбежишь-то?! Правда, никакими «ужасами рабства», которые так любят расписывать многие фантасты, типа плетей или раскалённого клейма (а Пашка всё-таки внутренне приготовился к этому…) не наблюдалось. Но это, честно говоря, и не радовало почти. Уж не значило ли такое отношение, что на рабов тут смотрят даже не как на собственность, а как на малозначащие детали какого-то механизма… или вообще смазку для этого механизма? Мол, и возиться не стоит… Похоже было на то, что главное здесь — стройка, и никак иначе…

…Нет, видимо, Туннас всё-таки что-то знал. Потому что их группа не задержалась на валу — её провели под конвоем в проём, в котором, наверное, будут установлены ворота. И повели дальше к лесу — по широченной, в километр, росчисти.

В лес вело несколько дорог. Как раз когда рабы входили с опушки в глубину, навстречу попались одна за другой несколько «упряжек». Пашка с ужасом и состраданием отвёл глаза — оборванные, измученные люди с перекошенными лицами тянули на верёвках, налегая всем телом, здоровенные дубовые брёвна. «А ведь и мне так же придётся… нет, не буду, не стану… или как же?» — бессвязно подумал мальчишка, против воли кривясь, чтобы не заплакать.

Колонна отшагала по просеке с километр. И впереди показалась росчисть, на которой балдели с полдюжины спешенных орков. Лежали грудой топоры, пилы, какие-то цепи — наверное, одинарные наручники.

Пленных остановили и стали отковывать по одному — но тут же запихивать в пары цепей: на ноги и на руки. Наручники позволяли руками довольно активно шевелить. А вот кандалы на ноги движения ограничивали очень резко. Оставляли возможность ковылять потихоньку — и не более.

Почему-то кандалы на ногах показались Пашке настолько омерзительными, что он готов был взорваться. И остановил его только предостерегающий взгляд Туннаса. Стиснув зубы, мальчишка по очереди ставил ноги на специальный пенёк и, глядя в затылок заковывающему орку, представлял, как… по этому затылку… с размаху… да наручниками… фух, всё.

Орков опять осталось четверо, остальные уехали обратно. Ну правильно, рабы едва могут прошкандыбать от дерева до дерева, особо и охранять не надо. А тихушная проверка между тем показала, что руки Пашки и тут проходят в кольца. А ведь, подумал он словно не о нём речь шла, можно было догадаться сделать кольца для наручников овальными. И всё. Фиг вытащишь.

Они с Туннасом пилили уже второе дерево. Работать пилой Пашка умел, а постоять на месте было даже приятно — при движении кандалы били ноги так, что моментально их раскровянили. Кроме того, работа позволяла согреться — с севера вдруг натянуло тучи, день сразу стал весенне-нежарким, даже ветер подул откуда-то, а майка Пашки давным-давно состояла из большого количества дыр, разделённых полосками и нитками ткани. Хорошо ещё, джинсы держались.

Орки между тем…

Пашка не верил своим глазам.

Орки уснули. Элементарно уснули, развалившись вокруг солидного пенька, на котором, как на столе, чем-то закусывали.

Туннас перестал пилить и кивнул Пашке.

Мальчишка ощутил, как в щёки и уши ударила кровь, забурлила где-то в голове, и он почти оглох. Ссаживая кожу, вытянул руки из наручников и, повинуясь жесту Туннаса, пошёл ещё за двумя рабами — с топорами. Остальные продолжали работу.

Они отошли шагов на полсотни. Один из людей положил на поваленное дерево свой топор, второй помог Пашке устроиться — и двумя резкими, точными ударами перерубил цепь возле самых щиколоток, почти не сделав мальчишке больно. Металлические кольца болтались на ногах, но сами ноги были свободны. Да нет, Пашка весь был свободен! Он впервые за последнюю неделю был не заперт и не скован, и вокруг был лес!!! Мальчишка поднял руки к небу и засмеялся. Даже подпрыгнул на месте, хоть и молча.

Освободившие его тоже улыбались понимающе… но и как-то напряжённо. Пашка понял, почему. Если он сейчас вздумает бежать один, он наверняка убежит. А они — останутся. И эти люди боялись — что решит в общем-то чужой, даже языка их не знающий мальчишка.

Пашка опустил руки. Помотал головой:

— Нет. Я не убегу, не брошу, — решительно сказал он и снова помотал головой. — Не брошу. Пошли! — И первым двинулся обратно. Чтобы не было никаких сомнений…

…Шума орки не услышали. В принципе, подумал Пашка, сбежать пленные могли бы и так, без его помощи. Но было бы сложнее — и не факт, что в какой-то момент лязг железа о железо не разбудил бы орков.

А вот ему самому стало очень страшно. Так, что моментально вспотели руки, а рот переполнился слюной. Пашка испугался, что хлопнется в обморок…

…Есть такое банальное словечко — «вдруг». Но что делать, если многие большие вещи случаются именно «вдруг»? В тот момент, когда Пашка остановился у крайних деревьев, не в силах идти дальше (а на него смотрели не перестающие работать), и его начало крутить и гнуть, а ноги собирались то ли дать дёру в лес, то ли просто отказать на месте — вот именно в тот самый момент вдруг мальчишка услышал где-то в глубине себя Голос.

Он и раньше слышал этот голос, когда писал стихи. Почти всегда — после хорошей книги или фильма. Стихи его хвалили и ругали, по-разному. Самому Пашке они нравились, но он был очень самонадеянным парнем… тогда. В прошлом. Последние дни самоуверенность его выкорчевали здорово, и о стихах он как-то не думал.

А вот сейчас…

В небе реет знамя,

Смело маршем в бой!

В наших душах пламя

Не залить водой!

Стихи были не ах. Может, слишком бодренькие. Может, слишком складненькие (Пашке вообще-то не нравилось рифмовать одинаковые части речи). Но как-то так вышло, что сейчас — сейчас вот такие стихи и были самое то.

И Пашка пошёл. Быстро и решительно пошёл к оркам, глядя не на них, а между ними, но без колебаний, ощущая, как это здорово — быть хозяином своему телу. И как-то подсознательно, бочком мозга, Пашка понял: больше кандалы на него не наденут.

Не наденут, и всё тут.

Он шёл и думал, эти стихи — они приходили строчка за строчкой…

В небе реет знамя,

Смело маршем в бой!

В наших душах пламя

Не залить водой!

Драться до победы,

Биться до конца!

Смерть живым неведома —

Нет у ней лица…^[90]

С последней строчкой Пашка оказался возле орка с ключами на поясе, быстро наклонился, быстро снял кольцо с крюка и кинул назад. Не глядя.

Орк открыл глаза. Непонимающие.

— Ну, с-с-с-сука, — процедил Пашка, ещё не зная, что же ему делать и как быть.

Орк решил всё за мальчишку. Цапнул пояс. Вскинулся. Откатился. Вскочил. Схватился за рукоять ятагана.

Тогда Пашка прыгнул на него, потому что ничего другого уже не оставалось.

Орк был крупный, выше и тяжелей Пашки, и сильней. Но у него — как и у многих народов мира Пашки! — был один серьёзный для бойца недостаток, вообще характерный для орков. Он привык брать нахрапом, угрозами и визгом. И сейчас, когда человеческий мальчишка вместо того, чтобы испугаться, налетел на него, саданув плечом под дых и сделав подножку, орк… испугался сам. Оказался внизу и, вместо того чтобы пустить в ход нож, стал с воплями отталкивать мальчишку. А Пашка оседлал противника и начал бить его кулаками в лицо — попеременно правой и рабочей левой, не обращая внимания на когти орка, которые окончательно разнесли майку на груди и рвали кожу.

Этот первый бой стал бы для Пашки и последним — потому что он, как и многие новички, видел только своего противника, которого побеждал, а ещё один орк уже замахнулся на мальчишку ятаганом (кстати, драка Пашки с командиром дала пленным ещё время — орки не понимали, что вообще творится, и решили, что один раб как-то освободился и сдуру напал). Но ударить орк не сумел — брошенный Туннасом топор угодил в лоб орку обухом и размозжил тому голову…

…Пашку оттащили от орка и тут же прикончили того трофейными ятаганами. Мальчишка рычал и хрипел, сжав в кровь разбитые кулаки. Потом из красного тумана выплыли глаза Туннаса, который держал Пашку за виски и что-то говорил.

— Мне нужна рубашка, — неожиданно для самого себя сказал Пашка, посмотрев на наливающиеся кровью длинные и глубокие царапины на груди. И отчётливо вспомнил слово: — Hammad.

* * *

Несколько раз плеснув себе в лицо водой, Пашка распластался на берегу ручья и лежал так — лежал несколько минут, хотя понимал, что эти минуты — предательство. Из успокоившейся поверхности воды (с чёлки Пашки падали, тревожа её, редкие капли) смотрело чуть колеблющееся лицо мальчишки — измученное, всё в грязи и засохшей крови из длинной царапины на щеке.

— М-м, — сказал Пашка и попытался отжаться, встать. Но руки тряслись, и он поднялся, как старик: подобрал ноги, сел, потом встал, уцепившись за ветку дерева. Достал из кармана джинсов комок ткани — бывшую майку, — снова нагнулся, намочил её и побрёл в кусты.

Туннас лежал за кустами на боку. С закрытыми глазами, тяжело, сипло дыша. Белые губы покрывала корка.

Пашка надеялся, что Туннас умер, пока он ходил к ручью. И сейчас готов был расплакаться, видя, что тот жив.

Мальчишка тащил наполовину более тяжёлого юношу со вчерашнего утра — а сейчас был новый полдень. Стрелу, вошедшую под рёбра, Пашка сломал и каким-то чудом сумел уволочь Туннаса от выследившего беглецов патруля. Сейчас он жалел об этом, жалел, что не побежал один, а, увидев, как Туннас валится в сторону с побелевшим лицом, вернулся, подхватил под мышки и поволок.

Так он и тащил Туннаса с тех пор — то пятясь, под мышки, то на спине, как мешок, шатаясь и постанывая от тяжести. Нет, не всё время. Когда Туннас пришёл в себя, то прошёл сам часов пять. Потом упал. С тех пор он ещё раза четыре шёл сам — минут по двадцать, по полчаса, ну — час. Потом падал, и Пашка его волок, ругаясь — то шёпотом, то в голос. Несколько раз плакал, но не навзрыд, а зло, с рычанием. Опять ругался. И опять волок.

Ночью — они кое-как устроились в сырой ложбине — Пашка почти не спал. Сжимался в комок и слушал, как Туннас дышит. Нет, не слушал — чувствовал спиной какие-то сбивчивые толчки и рывки внутри тела старшего… друга? Чёрт его знает… Пашка даже большей частью не понимал, что Туннас говорил. А с утра вообще начал его ненавидеть. Туннас больше не мог идти сам и вообще в себя не приходил. А Пашка встал с одеревенелой спиной, был сперва дико голоден (он не ел двое суток), но часа через два голод отступил, сменившись жаждой и ощущением ломоты в суставах. Мальчишка надеялся, что это не болезнь. И действительно, сейчас, когда он напился, ломота отступила. Но слабость осталась.

Пашка опустился рядом с Туннасом на колени. Хотел уже выжимать воду ему на губы, но тот открыл глаза — так неожиданно, и были они такие ясные, что Пашка отшатнулся и сел.

— Лучше? Тебе лучше?! — Вся злость была забыта.

— Pashka, — сказал Туннас. Протянул руку и взял мальчишку за колено. — Ayadda… izindi bathan… a… abar…^[91]

Он ещё что-то добавил. Потом улыбнулся. Сильно сжал Пашке колено.

И глаза у него стали пыльными.

Минуту, не меньше, Пашка стоял на коленях неподвижно. Потом рывком прижал к лицу мокрый комок. Застыл. Неподвижно и молча, как будто окаменел.

И лишь ещё через минуту раздалось первое рыдание — тяжёлое, длинное, натужное.

Не приносящее облегчения.

Глава 10, в которой Гарав даёт клятву и не жалеет об этом

Гарав замолчал и сгорбился.

Эйнор тоже молчал — сидел на камне, смотрел вдаль и выглядел совершенно непробиваемым, равнодушным. Мальчишку колотило, он никак не мог успокоиться. Неизвестно, как рыцарь поймал момент, когда Гарав пришёл в себя — но определил точно и опередил Фередира, который как раз тоже продышался и восторженно открыл рот:

— Вот это д…

— Значит, Руэта строит укрепления руками рабов, а пригоняют их даже из Ангмара… Добрая весть, — в голосе Эйнора была злая ирония. — Что было потом? — спросил он резко.

— Потом… — Гарав потёр лоб. — Потом я не помню. Наверное, я всё-таки заболел и как-то шёл…

— А всё-таки? — голос Эйнора был спокойным, даже чуть ленивым, но глаза — глаза стали пристальными и холодными. — Откуда ты так хорошо знаешь наши места? Шёл ты больной, пусть. И что?

Лицо Гарава сделалось беспомощным. Он закусил губу и погрыз её.

— Ты говорил, что раньше никогда тут не был… — Гарав помотал головой. — Но ты называешь почти всё, мимо чего мы проезжаем.

— Я правда тут не был никогда! — почти взмолился Гарав. — Эйнор… поверь мне, я не лгу! И не лгал!

— Я тебе верю, — кивнул Эйнор. — Я нуменорец, а нас почти невозможно обмануть… да и не старался ты меня обманывать, когда говорил это, я вижу. Но тогда всё тем более интересно: откуда ты знаешь места, в которых не был никогда в жизни? Можно их изучить по карте. Да. Но зачем — вот вопрос? И как ты всё-таки попал в Эттенблат? Ты начал говорить с того момента, когда вышел на равнину — откуда?

Пашка побледнел. С трудом сказал, не сводя глаз с рыцаря, который по-прежнему расслабленно сидел на камне, похлопывая по голенищу сапога веточкой.

— В чём… в чём ты меня подозреваешь?

— Пока — ни в чём, — парировал Эйнор. — Но пойми меня. Я ничего не знаю о тебе. А это плохо. Особенно сейчас.

— Ты не поверишь, если я расскажу, — упавшим голосом ответил Пашка. — Я сам не верю. Но я не знаю, как попал сюда. Вообще не знаю.

Возможно, нуменорца и нельзя было обмануть. Но Эйнор и не ждал лжи здесь. А Гарав не знал, почему не рассказал правду — правду о Пашке и его мире. Может быть, он просто боялся, что эти люди — люди, которые ему понравились и которые сделались наконец-то чем-то вроде якоря для него в этом мире, — решат, что он дурачок. Бросить не бросят, но сунут в какую-нибудь деревню пастухом (почему-то у Пашки именно это ассоциировалось с дурачком в средневековье). И Гарав «ушёл в отказ» накрепко, сказав ещё раз, что помнит себя только с того момента, когда увидел мокрую равнину.

Точно. Гарав не знал этого (подозревал), но Эйнор и правда внимательно исследовал мысли и сознание мальчишки при помощи осанвэ^[92] — однако искал он не те вещи, которые прятал Гарав.

— Не бросайте меня, — вдруг жалобно и открыто попросил Гарав. — Я поеду с вами и дальше, можно? Ну не бросайте.

— Эй… — начал Фередир, бросая на Гарава короткие сочувственные взгляды. Эйнор поднял руку — оруженосец заткнулся мгновенно — и посмотрел на Гарава:

— Поговорим вечером, — сказал рыцарь. — Серьёзно поговорим.

Он сказал это сухо, почти неприязненно. Но мальчишке сразу стало легче.

Правда.

* * *

Фередир ушёл на охоту недовольный, хотя до этого несколько раз напоминал, что неплохо бы поесть свежатинки. А теперь Эйнор его фактически услал. Гарав разводил костёр, поглядывая на эту картину, — он понимал, что разговор будет с глазу на глаз. Но не очень догадывался — о чём.

— И кем ты хочешь с нами ехать дальше?

Вопрос настиг Гарава неожиданно — он как раз ломал через колено толстую сушину и почти уронил её. Повернулся, положил в огонь несломанную, — пламя поползло по дереву.

— Я не знаю, — хрипло сказал мальчишка. Эйнор кивнул на седло Фередира. Гарав понял — подошёл, сел. Уронил руки между коленей. — Мне всё равно. Мне же не… — Он перхнул. — Некуда идти. Возьмите слугой.

— Я не харадримец и не держу бесполезных слуг, — негромко сказал Эйнор.

— Я же помогаю, — беспомощно прошептал Гарав.

— Скажи, — предложил Эйнор. Гарав вздрогнул:

— Что?

— Скажи то, что подумал. До того, как предложил себя в слуги.

Гарав почувствовал, что краснеет. Быстро, неудержимо. Горло ему стиснуло, потому что просьба была дикой и дерзкой.

— Я… — выдавил он. — Хочу… как вы. Во… во… — Он прокашлялся, поправил деревяшку, которая уже капитально обуглилась в середине. — Воином. Но это же невозможно…

— Почему? — Голос Эйнора был искренне удивлённым.

— Но я же не…

— Не нуменорец?

— Нет, я не…

— Девушка?

— Нет! — Гарав возмутился. — Я не… я же не знатного рода. Я вообще… никто.

Он с трудом подобрал эти слова, и Эйнор явно не понял — не слова по отдельности, а их смысл. Потом потёр висок и усмехнулся:

— А! Это… Я не понял сразу. В наших местах это не имеет… — Эйнор поморщился. — Имеет очень мало значения. Дело рыцаря — выбирать себе спутников и говорить, кем они будут, их дело — соглашаться и оставаться или не соглашаться и уходить. И всё.

— А?! — Гарав не верил сказанному и готов был завопить от восторга. — И ты…

— Я не против второго оруженосца. Но… — Эйнор оперся локтем на седло и несколько секунд смотрел поверх головы своего оруженосца. Потом тихо сказал: — Положи плащ и слушай. Представь себе на секунду, что ты — сын воина. Внук воина. Правнук воина. Тебе разрешают меньше, чем остальным. С тебя требуют больше, чем с остальных. И Кардолан — это твоя жизнь. Он окружает тебя, и ты знаешь — вот символ твоей веры… — Брови Гарава удивлённо надломились, но Эйнор не обратил внимания. — А ещё — твоя земля ведёт войну. Бесконечную, которая есть всегда. Горе тебе, если поверишь, что её нет, — даже если она не напоминает о себе годами! И ты знаешь, что рано или поздно возьмёшь в руки оружие… В восемь лет я стал пажом. В одиннадцать — оруженосцем. И в тот же год я увидел, как убивают и что такое война… — Эйнор помолчал. Гарав слушал, чуть склонив голову к плечу и внимательно глядя на рыцаря расширившимися глазами с золотой тревожной искрой. — У меня был друг, — продолжал Эйнор. — Сын рыцаря, как и я. Только он знал своего отца… Мы дружили все те три года — тот парень жил при дворе, как и я. А когда мы стали оруженосцами — он поехал домой. Ненадолго, отдохнуть… Он жил в среднем течении Буйной. Вскоре после отъезда пришла весть, что орки переходят границу тут и там, грабят и откатываются… Князь послал на границу пятитысячное войско под командой нашего лучшего полководца — Имразора. Я так гордился тем, что и мне доверили честь — идти с войском… Когда мы добрались… орки уже ушли. Ушли, услышали, что мы идём, — и ушли… Но кое-что они всё же сделали… Нас было пятьсот — два десятка рыцарей с оруженосцами и пажами… четыре сотни лёгкой конницы с юго-востока. Мы зашли дальше остальных. Навстречу дул ветер, плотный, как заросли кустов. Пахнул чем-то таким отвратительным, что нас тошнило…

— Вы… — Гарав не договорил. А Эйнор, кажется, и не услышал. Он закрыл глаза. И вдруг ощутил осторожное касание — Гарав видел его памятью. Эйнор не успел даже удивиться — как же так, его же этому никогда не учили…

…Дома догорали. Орки сожгли всё, что не смогли утащить. Всё и… всех. Пахло горелым мясом от тел, которые лежали ближе к огню. Пыль, забрызганная кровью, свернулась длинными чёрными полосами. Тяжёлые боевые попоны коней мели её краями. Серая пелена гари, поднятая подкованными копытами, скрывала отряд. Штандарты казались одноцветно-серыми, неясно даже, чьими…

Отрубленные головы орки вонзали на колья и расставляли вдоль дороги. Не только головы — на некоторых ещё жили люди…

… — Ма-ма!!! — вскрикнул Гарав, вскидывая руку к глазам — ладонью наружу, словно он это видел наяву и мог защититься.

— Мы тоже вонзаем головы на колья, — спокойно сказал Эйнор. — Головы казнённых преступников. Но никогда никого не сажаем на колья. И не делаем того, что так любят орки, — не издеваемся над беззащитными.

— Твой друг — он… — начал Гарав, но Эйнор перебил его:

— Я искал. Долго искал. Я очень боялся, что орки схватили его и увели. Нас учили, что лучше броситься на меч, чем попасть к ним. И дело даже не в какой-то особой гордости, хотя мы — гордый народ. Плен у орков — это… впрочем, ты, пусть краем, знаешь, что это. — Гарав вздрогнул. — К счастью, я нашёл его. Он лежал возле обрушившегося частокола форта. Ему отрубили правую руку и голову, сорвали всё, что было ценного… но мы три года делили комнату, я не мог его не узнать — и порадовался, что судьба позволила ему умереть в бою. Голову я так и не нашёл — наверное, её бросили в огонь. А рука лежала подальше. С мечом. У нас были одинаковые мечи, нас опоясали ими как оруженосцев. Мой Бар, — пальцы Эйнора тронули рукоять меча, — тогда ещё ждал моего рыцарства… Меч был весь выщерблен. Помню, я подумал тогда: «Если уж придётся умереть в бою — пусть я так же умру!» Я не плакал, только помню — всё хотел схоронить его, а мне не давали и что-то говорили, говорили… даже ударили, чтобы я опомнился… Оказалось, Гарав, что нас заманили в ловушку.

— Подожди… — Гарав по-прежнему был бледен, но выглядел решительно. — Я должен это увидеть. Сам. Как это у нас получилось…

«Не надо», — хотел сказать Эйнор. Но кивнул и прикрыл глаза:

— Смотри…

…Приближение орочьего отряда ужасно. Их ещё не видно, но почему-то вновь поднимается ветер, и он несёт уже не только пыль, но ещё и ослабляющий тошнотворный ужас, от которого меч становится неподъёмным, а мозг заполняет мысль даже не о бегстве — о том, чтобы упасть наземь и просто ждать своей участи.

Потом возникает звук. То ли вой, то ли рёв, то ли стон — слитный и давящий, ближе и ближе, и нет сил терпеть… Словно единый голос кричит тебе в уши обо всех твоих страхах, грехах, слабостях. И ты — крошечная песчинка в этом безумном вихре, рождённом в далёких горах, который сейчас поглотит не только тебя, но и весь мир, тебе дорогой и тебя вскормивший.

Ещё миг — и горизонт подсекает чёрная коса. Она ширится, растёт, обрамляется искристым сиянием и рождает ещё один страшный звук — слитный лязг металла.

Это приближается враг. Впереди — волчьи всадники в чёрном железе. Вал, который прокатится по тебе, раздавив, как твоя нога давит муравья, — равнодушно, походя и мгновенно. И вот уже нет ничего, кроме трёх полос. Вверху — небо. Внизу — вытоптанная земля. Между ними — стремительно растущая и пожирающая их стена чёрного железа. Вой пульсирует прямо в мозгу. Тебе — одиннадцать лет. Ты стоишь голый перед этим неостановимым потоком. Всё кончено, всё кончено, всёконченовсёконченовсёкончено, всё…

Дрожит земля от гнева,

Вскипает океан!

Пути нам преградили

Отряды низких стран!

Когда потоком диким

Нас потеснят враги —

О Тулакс, Гром Великий,

Дух Сечи, помоги!

…Что это?! А строй поёт:

— О Варда, будь опорой,

Защитой до конца

Душе, что станет скоро

Перед лицом Творца.

Мы все среди мучений

От женщин родились —

За верного в сраженье,

О Варда, заступись!

И твой голос — высокий и ещё детски-тонкий — сам собой вплетается в мужской хорал:

Мы вновь идём к победам!

Мы — это смерть врагам!

Как помогал Ты дедам,

Так помоги и нам.

Великий и чудесный,

И светлый в смертный час —

Эру, Отец Небесный,

Творец, услыши нас!^[93]

…Развеялся душный морок ужаса. Спешенные всадники опускают копья меж сдвинутых щитов, и грозно скрещены на них и на штандартах Мечи Кардолана.

С нами наш герб! Вера наша с нами! Вот мы встречаем вас в поле, и вот наши лица в обрамлении стали — плюньте в нас своим оружием, если хватит мужества, которого вы не ведаете! Это вам не крестьяне в поселении и не захваченная врасплох полусотня форта!

Накатывает тяжёлый вонючий вал, и уже видны оскалы волчьих морд, шлемы с рогами, черепами и султанами, хвостатые чёрные копья… Подходят волчьи сотни — чуждые и чужие всему человеческому…

Эйнор надевает лёгкий шлем,вдевает ладони в кольчужные рукавицы, подаёт рыцарю щит и пику. Губы сами собой шепчут слова выученной когда-то древней песни:

Грядущий день нас прочь уведёт

За окоём,

Никто не узнает наших имён,

Но песни будут звучать.

Цель так близка, встретим свой рок,

Ты не одинок,

Без страха иди сквозь тьму и холод,

Ведь песни будут звучать,

Они будут звучать…

— Крепись, мальчик, — глухо сказал из-под шлема рыцарь, — мы выстоим.

Опустился второй ряд копий. Звук атаки сделался невыносим.

Всё. Больше нет ни неба, ни земли. Острая железная стена — во весь мир.

И вот она рушится на перегородившую околицу сожженной деревни линию кардоланцев…

…С треском ломаются копья. Как пущенный катапультой камень, врезается в стену щитов черная туша с обломком копья, пробившего грубые толстые латы. Воют и визжат, заваливаясь, волки, и дымящаяся кровь свищет в пыль чёрными струями. Гнётся стена щитов, но не ломается, в руках третьего ряда уже сверкают «полуторки» и находят щели в чёрном железе… Но уже кто-то из кардоланцев падает на щит, ломая вошедшее в грудь хвостатое копьё… а у кого-то вместо лица и шлема — смятая кровавая лепёшка от удара чем-то тяжёлым… Из заднего ряда выдвигаются новые, отрастает поломанная щетина копий, смыкается пробитая стена щитов — и катят новые чёрные волны…

— Вперёд! Дагор, Кардолан!

Эйнор двигает коня за рыцарем — огромным, на гигантском коне, рядом с которыми волчьи всадники кажутся мелкими. Стальная глыба отводит сверкающий острый локоть — бьёт пикой, выдёргивает дымящийся гранёный наконечник из лопнувшего доспеха… бьёт пикой… бьёт пикой… С хрустом расседается тяжёлое веретено; его остаток, превратившись в руке рыцаря в палицу, вбивает в плечи угловатый шлем и летит в сторону…

— Дагор, Кардолан!

Эйнор ловко прикрывает рыцаря своим щитом, давая возможность выхватить меч, но рыцарь страшным неспешным движением достаёт из петли у седла полэкс. Стальной в стальной руке, он поднимается…

— Дагор, Кардолан!

Кровавой грудой валится из седла то, что только что было волчьим всадником.

Копьё с визгом скользит по щиту Эйнора. У мальчишки не хватает сил отклонить лёгким мечом удар тяжёлого лезвия, но со щитом он управляется ловко… Страшная маска, вся из каких-то углов, в поднятой чешуйчатой руке — ятаган… Узкий клинок лёгкого меча в до отказа выброшенной руке Эйнора входит в глазную щель маски — кровь ручейком бежит по долу.

Ах! Гранёный молот в руке орка бьёт рыцаря в лоб — ловко! Бессильно падает рука с окровавленным полэксом, и орк с торжествующим воем вскидывает молот для удара в затылок, от которого не спасёт шлем…

Эйнор принимает удар на щит и слышит, чувствует, как хрустко-больно ломается кость. Открыв рот, он кричит и принимает на себя всю тяжесть безвольно склонившегося на сторону рыцаря, одновременно обняв его сломанной рукой и закрыв щитом, не давая упасть.

Орк рычит и вновь поднимает своё страшное оружие, чтобы вмять в плечи черноволосую голову наглого щенка вместе с лёгким шлемом… Поздно! Латный кулак перехватывает вооружённое запястье, гнёт назад… Орк хрипит, но не может освободиться, а в левой руке пришедшего на помощь другого рыцаря мелькает — раз, два, три! — узкий нож, ловко пронзая более слабую металлическую чешую на открытом боку орка… И второй оруженосец закрыл щитом уже и самого Эйнора, и начавшего шевелиться оглушённого рыцаря…

…Гарав тяжело дышал. Эйнор смотрел на него спокойно, потом сказал:

— Утрись. У тебя лицо всё в поту.

Мальчишка медленно вытерся. Помолчал. Эйнор молчал тоже, но явно ждал, когда Гарав заговорит.

И тот заговорил.

— Страшно… Я не знаю. В общем, я ничего не знаю. Я даже прошлого своего не помню. Но как Туннаса тащил… помню. И людей на кольях я видел. Поэтому… если можно… я бы хотел…

— Тогда встань, — сказал Эйнор. И сам поднялся, обнажая меч. — И подумай ещё раз. После того как ты повторишь за мной всего несколько слов, путь назад будет лежать лишь через предательство, а путь вперёд может привести к смерти. Уже на днях! Подумай!

Голос юного нуменорца наполнился тяжёлой и жутковатой силой. Гарав даже пошатнулся. Но выпрямился и вскинул подбородок.

— Я готов.

— Я, Гарав… — начал Эйнор тут же. И мальчишка, притиснув к бёдрам сжатые до белизны кулаки, повторил:

— Я, Гарав…

* * *

— А что тут было? — спросил Фередир. Выйдя из-за кустов с тремя утками у пояса, он как-то почуял — остатки произошедшего буквально висели в воздухе у костра над стоянкой, — что разговор был и был серьёзным.

— Познакомься с младшим оруженосцем. — Мотнул головой в сторону рубящего сушняк мальчишки Эйнор. — И приготовьте наконец ужин, олухи.

Фередир секунду стоял неподвижно. Потом по его лицу поползла улыбка.

И Гарав понял, что улыбается в ответ.

Глава 11, в которой Эйнор решает ехать ясно куда, но непонятно, зачем

Когда мальчишки проснулись утром, оказалось, что Эйнор, который брал себе последнюю стражу, как с вечера не ложился, так и торчал у кое-как пыхтящего костра. Было туманно, но туман этот показывал, что день придёт солнечный и вообще лето всё ближе. А вот рыцарь показался Гараву похожим на торчка в чаяньи дозы — бледный, волосы какие-то… неживые, глаза запали. Зевая и вздрагивая, Гарав и Фередир стали обуваться. Эйнор на них и не покосился, а когда Гарав было сунулся с вопросом о самочувствии, залепил ему по шее, причём очень сильно.

— Чего он?! — Мальчишка всё-таки обиделся на удар. Фередир, скатывавший одеяла, пожал плечами и тихо ответил:

— Не лезь, он думает и смотрит.

— Вы долго будете возиться?! — неожиданно окликнул их Эйнор раздражённым голосом. — Где костёр, где вода, завтрак где?! Поедете голодными, если через десять минут вода не будет кипеть!

— Что-то не то, — объяснил Фередир. — Давай скорей. Ты за водой, я — костёр.

— Угу, — кивнул Гарав.

Вода закипела даже раньше, чем через десять минут. От вчерашних уток осталась одна ножка, Эйнор сё брезгливо укусил, кинул у огня и стал бродить вокруг костра кругами. Нет, поведение его правда напоминало наркота, который ждёт дозу, Гарав даже испугался.

— На, — ткнул ему между тем половину ножки (со второй мясо было счищено наголо) Фередир. — Эйнор, ты будешь суп-то?

— Да, — отрезал тот.

То, что Фередир называл супом — Гарав уже познакомился с этим блюдом, — готовилось просто. В кипящую воду бросали шматок свиного жира, перетопленного с сухарной крошкой, тёртым вяленым мясом и такой же тёртой сухой зеленью и солью. Когда Гарав увидел шлёпнувшуюся в котелок припахивающую массу, он, хотя и был голоден, усомнился, стоит ли есть. Но суп этот был поразительно вкусным. Впрочем, сейчас он в горло не лез — Гарав заподозрил серьёзно, что нарушил своим навязчивым появлением какие-то планы Эйнора. Что у него эти планы есть и что они серьёзны, сомнений не оставалось.

— Поедем в Форност, — сказал Эйнор, за завтраком ни слова не проронивший. Гараву это название мало что говорило (вроде бы читал в книжке, но он не помнил даже, что это за место). А Фередир даже руки уронил:

— Куда?! — подавился он. — До Раздола — четыре дня пути!!! Это же обратно и на север!

— Твое дело — не протереть седло задом, — отрезал Эйнор неожиданно грубо. Фередир пожал плечами:

— Да я-то что. Но что мы будем жрать? Я на такие петли не рассчитывал. И потом, нас же трое теперь.

— Вот именно. И у третьего нет ни коня, ни оружия, ни вещей, — пояснил Эйнор. Фередир всем своим видом показал: да мне-то, как хочешь. Но Гараву удивлённо сказал:

— Запросто могли бы всё купить в Раздоле. Хотя… — Оруженосец поморщился. — Может, оно и к лучшему. Не видеть эльфов лишний раз.

— А что, они такие страшные? — Гарав вспомнил посаженного на кол и невольно вздрогнул всем телом.

— Нет, что ты… — Фередир собрал миски. — Коней седлай давай, я помою… Не страшные, красивые, мудрые… А только всё равно…

Он дальше ничего не стал объяснять.

* * *

Обратно ехать было скучно. Хорошо ещё, стоило рассеяться туману, как Эйнор как будто ожил. Мальчишки, вёдшие себя тише воды ниже травы, даже вздрогнули, когда услышали вдруг голос рыцаря — Эйнор пел на каком-то незнакомом и красивом языке. Гарав понял, что это эльфийский.

— Ого, у него настроение хорошее стало, — прошептал Фередир в ухо Гараву. — Слушай, он сейчас будет петь много.

Гарав кивнул.

Pella hísië, penna már

órenyan iltuvima lár.

Erya tenn' ambaróne sundar

nályë — fírië, nwalmë, nár.

Tular Valar mí silmë fánar.

Meldanya curuntanen tá́nar.

Minya Vard' elerrilë anta;

miruvóre Yavanna quanta.

Ulmo — losse ëaro, yallo

Aulë cára vanima canta.

Nesso — lintessë, Váno — helma.

Tula Melkor ar anta melmo.

Erwa ná Feanáro hin,

úner mа́га voronda nin.

Hlara, melda carmëo aina,

laurefinda vë Laurelin:

ú-kenuvalyë tenn' Ambar-metta.

Hlara enya métima quetta.

Pella hísie, pella nen,

tíra ilúvekéna hén.

Indis.

Engwa indëo olos.

Naëva manina elya men.^[94]

— Это песня Macalaurë Fëanáro-hino, — сказал Эйнор, закончив. — Не очень весёлая, но у этого великого певца было мало весёлых песен.

— Он был эльф? — спросил Гарав. Эйнор кивнул.

— Нолдо. Сын великого Феанора, сам великий воин и великий певец. Спеть ещё?

— Да! — Мальчишки выкрикнули это в один голос. Эйнор засмеялся, но тут же посерьёзнел…

Словно птицы на небе, летят облака

Над безмолвной морскою волной…

А когда-то, с поры той минули века,

Белый Град здесь стоял над скалой…^[95]

— Ну что ты поёшь такие грустные? — огорчённо спросил Фередир и чуть пришпорил коня. Эйнор улыбнулся:

— Спой весёлую.

— Ну, не знаю, весёлую или нет, но точно пободрей спою! — задиристо отозвался Фередир. Подбоченился в седле (Гарав поёрзал, теснясь).

Я искал Границу Бури —

А у бури нет границ…

И с тех пор мой корабль танцует

Под настойчивый ветра свист.

Белой чайкою рвется парус,

Где ты был — там тебя уж нет…

Даже имени не осталось

У осколка древних легенд.

И с тех пор меня мотает

По морям, городам и войнам.

Память льдинкой в ладони тает —

И нет силы крикнуть: «Довольно!»

В многих знаниях — много горя,

Я — воистину Черный Вестник,

Я играю чужой судьбою

С оголтелою бурей вместе!

Фередир присвистнул — без пальцев, но громко — и продолжал:

Но тебя ничто не удержит,

Если ветер — твоя стихия.

Если в сердце живет надежда —

Объяснюсь ей тогда в любви я.

У любви — очертанья бури,

Ну а буря границ не знает…

Это все, что еще могу я,

Это все, что меня спасает.

Снова поутру — стылый ветер,

Для меня это — просто будни,

И в каком я сегодня веке —

Я узнаю только к полудню.

Я, нашедший Границу Бури,

Что границ не имеет вовсе,

Листопадом в окне любуюсь.

Снова осень, поздняя осень…^[96]

— Спой ты, Гарав, — предложил Фередир, едва умолкнув.

— Я не умею, — покачал головой Гарав. — Совсем. Честно. Слушать люблю и… — Он чуть не сказал «…и стихи сочинять», но не сказал. — И стихи читать.

— И ещё много чего не умеешь, — заметил Эйнор. — Поразительно. Ну ладно, ты потерял память. Но уж тогда бы до конца!!! А то вот как жрать — ты помнишь, но при этом забыл, как седлать коня.

— Я из крестьян, — ответил Гарав «предположительным» тоном. — Коней видел только в запряжке. Может, у нас вообще на быках пашут? Не помню.

— Ну, честно сказать, что ты из просто крестьян, не похоже, — уже без смеха продолжал рыцарь. — Тебя учили владеть мечом, причём учили неплохо. У тебя получается.

— Угу, — буркнул Гарав. — Я заметил, когда с тобой дрался. Неплохо. Просто офигеть, как замечательно у меня получалось.

— Это ничего не значит, — ответил Эйнор почти равнодушно, без малейшего хвастовства и не обращая внимания на слово «офигеть». — С мечом в Кардолане меня могут одолеть два человека. И всё… Хотя коней ты, похоже, и правда видел только в запряжке. И практически не умеешь пользоваться щитом.

— Навстречу, — подал голос Фередир, всё это время не перестававший наблюдать за обстановкой.

По тракту навстречу неспешно рысил конный отряд. Впереди скакали два рыцаря, следом — полдесятка оруженосцев, а дальше — десятка три конных латников. Флажки, плащи и накидки воинов украшали острые шестиконечные звёзды Артедайна. Все воины были в полном доспехе — и двойная конная колонна проскочила мимо подавшихся к обочине путников в молчании, лишь головы обоих рыцарей — непокрытые, шлемы держались на луках сёдел — одновременно повернулись к троице путешественников. Гарав запомнил мрачные бледные лица, сильно напоминавшие лицо Эйнора в моменты раздражения — только старше и суровей. Похоже было, что эти люди никогда в жизни не улыбались, а Эйнор умел даже смеяться.

— Скачут к мосту через Буйную, — сказал Фередир, играя поводьями. — Из Эмон Сул.

— Эмон Сул — это развалины на горе? — вспомнил Гарав. Фередир удивился:

— Почему развалины? Это и есть гора. А на ней — сторожевая башня. Кстати, гора наша, кардоланская. Но дозоры там держат вместе с Артедайном.

— С 1356 года, — сказал Эйнор. — До этого было много крови.

— С кем воевали? — поинтересовался Гарав. Эйнор криво усмехнулся:

— Сами с собой… Артедайн, Кардолан и Рудаур сражались из-за Эмон Сул и Палантира на ней.

— Палантира? — Гарав вроде бы слышал это слово.

— Зрячий Камень, изделие самого Феанора, — пояснил Эйнор. Но больше ничего не добавил. Только оглянулся туда, где ещё виднелся среди молодой зелени хвост отряда, и пробормотал: — Хотел бы я знать, почему они торопятся…

Гарав не понял его тревоги. Он, если честно, вообще думал уже о другом.

Те дни, когда он, видимо, шёл больной — сколько их было? — для мальчишки стали водоразделом. Нет, он помнил всю жизнь Пашки. Но не был уверен, что это не сон, вытеснивший какие-то настоящие воспоминания. Скорее всего, он и правда откуда-то из-за Мглистых Гор и почему-то потерял память. А сознание подсунуло взамен на опустевшее место жизнь четырнадцатилетнего мальчишки из странного мира, где есть автомобили и самолёты. Сложный сон. Ну и что? В мире, где есть маги и магия, ещё и не такое возможно.

Гарав не успокаивал себя. Он и правда так думал. Не всё время, но часто. Но сейчас — сейчас старался всё-таки понять, какое же его прошлое настоящее?

* * *

На этот раз они въезжали в Пригорье днём.

Гарав просто-напросто извертелся в седле, рассматривая всё вокруг. Когда же перед ними распахнулись ворота, вёдшие на улицу, мальчишка засмеялся и вывернулся особо изощрённо; Азар недовольно фыркнул, а Фередир треснул беспокойного соседа локтем в живот:

— Да что ты как на сковородке?!

— Не, я ничего… — Гарав явно не обиделся. — Это правда Пригорье?!

— Самое настоящее, — буркнул Фередир. — Уже две тыщи лет как Пригорье.

— А Могильники и Вековечный Лес — там? — Гарав указал на запад.

— Какой лес? — не понял Фередир. — Тут везде лес. И нет там никаких могил.

— Как же… — начал Гарав, но замолчал. Ах да, правда!!! Вековечного Леса ещё нет. И Могильников нет — ведь в Могильниках как раз и будут лежать погибшие в войне кардоланцы. В будущей какой-то войне. «А что если и я там тоже буду лежать?» — вдруг подумал Гарав, и эта мысль не напугала, а показалась забавной.

— Это здесь живёт эта, как её — Ганнель? — вспомнил он. Фередир ответить не успел — ответил Эйнор, ехавший чуть впереди:

— Здесь.

Гарав заткнулся — тон рыцаря был не очень-то приветливым. Ему явно не нравилось, когда имя дамы трепали просто так.

А ну и ладно! Смотреть по сторонам было забавно, хотя Фередир морщился и ёжился — кажется, не получал никакого удовольствия от того, что они с Гаравом едут вдвоём — ни покрасоваться, ни погарцевать; в безлюдье ещё ладно, но тут-то из-за каждого забора смотрят!

Пригорье было похоже на обычную русскую деревню, честное слово! Накатанная улица, уже по-летнему сухая и пыльная. Густая низкая трава на обочинах. Символические плетни, за которыми вовсю цвели — белым и розовым — яблони. Невысокие дома под серыми ровными соломенными крышами (впрочем, кое-где виднелись и черепичные, но не красные, а буроватые). Огородики (а вдали чернели вспаханные и, видимо, только что засеянные поля). Правда, люди не походили на русских. И на Фередира не походили. Они были темноволосые, как Эйнор, но ниже (даже взрослые мужики), кряжистые, крепкие, мужчины — бородатые. Одетые в коричневое, серое, чёрное. У всех на поясах — даже у женщин и мальчишек — ножи. При виде рыцаря пригоряне наклоняли головы — молча, движением не подобострастным, а скорей просто уважительным — и возвращались к своим делам. Бездельничающих не было, только в одном из проулков Гарав мельком заметил группу во что-то играющих детей, совсем клопов. «Хм, — подумал мальчишка скептически, — неужели Эйнор до такой степени демократ, что влюбился в одну из местных девчонок?» Насколько он мог заметить, они все были крепкие, здоровые, но, на взгляд Гарава, не слишком симпатичные и вряд ли могли понравиться Эйнору… Но потом пришло на ум, что Пригорье — это ведь не только сам посёлок, но и земли вокруг него. Наверняка тут где-то стоит замок, в котором живёт вполне достойная рыцаря пара.

Увидев двухэтажный трактир с вывеской «Гарцующий пони», Гарав полубезумно захихикал, только что не подлетая над седлом. Он поискал взглядом «окна вровень с землёй», но потом вспомнил, что хоббитов тут пока что нету, значит, не для кого и такие номера заводить. Да и второй этаж трактира выглядел совсем новёхоньким, видно, только-только пристроили.

— Ты что, был тут? — спросил Фередир, когда они спешились (и Гарав получил по физиономии брошенными поводьями Фиона — не успел поймать. Эйнор направился в трактир, оруженосцы — к коновязи). — Смотришь, как будто домой вернулся.

— Нет, просто точно слышал про это место, — честно сказал Гарав, захлёстывая повод о бревно. — Хозяина зовут Наркисс?

— Угу. — Фередир несколько раз поцеловал Азара в морду, прежде чем заняться рассёдлываньем. (Конские носы Гараву тоже нравились, но не настолько, чтобы их чмокать, и он просто потрепал Фиона по шее.) Осведомлённость найдёныша Фередира не удивила — «Гарцующий пони» был известен от Голубых гор до Мглистых. — Жаль, что ночевать тут не будем — поедим, запасёмся продуктами и дальше. Но хоть земли будут повеселей.

— А ты в Форносте был? — Гарав поместил седло на специальное крепление, снял потник и внимательно начал осматривать конскую спину.

— Был… подай совок, вон там… ага… Большущий город. Да ты сам увидишь. Жаль только, холмы и горы кругом, не люблю я их.

— Неловко как-то, — буркнул Гарав, снимая узду. — Из-за меня такие крюки.

— Хе. — Фередир насыпал в ясли овёс из стоящих рядом радушно открытых мешков. — Будь уверен, если бы это не было на руку Эйнору, мы бы и дальше тряслись вместе на одном коне… Что, моё солнце? Что, мой крылатый? У-у-у-у… — Фередир снова поцеловал требовательно толкнувшегося ему в плечо Азара. — Что ни делает сын Иолфа, всё это не просто так.

— А что мы вообще делаем?.. Вон бадейки, воду будем наливать?

— Дай одну… пошли. — Фередир подцепил лохматую верёвочную ручку тяжёлой сырой бадьи. — Что делаем… Откуда я знаю? Эйнор поехал и взял меня с собой, а что, зачем… — Он пожал плечами.

Мальчишки сходили к колодцу за конюшней, притащили воду. Когда они, таща сумки, выбрались во двор снова, Эйнор уже стоял на крыльце.

— Фиона расседлал? — кивнул он Гараву.

— Расседлал, почистил немного, напоил, накормил, — кивнул тот, подавляя желание в шутку отдать честь.

— А… — Эйнор поморщился. — Ладно. Я пройдусь. Буду часа через четыре. В зале обед. Ешьте, можете поспать, если найдёте, где.

— А ты? — обеспокоился Фередир, подбрасывая на плече сумку.

— Я голодным не останусь, — отрезал Эйнор и зашагал через двор — быстро, плащ полетел следом.

В большом зале было светло — множество окон распахнуты настежь, — но почти пусто. Только за двумя сдвинутыми столами сидели человек двадцать… Да нет (Гарав споткнулся), каких, к чёрту, человек?! Гномы, блин!!!

Это и правда были гномы — невысокие (но и не мелкие, с того же Гарава ростом, пожалуй), плечистые, в коричневых плащах, они вытянули ноги под столы, макали бородищи в большущие кружки (явно с пивом), ели что-то вроде сушёной рыбы — стружкой — и переговаривались еле слышно на совершенно непонятном языке. Гарав — у него слух и зрение были великолепными — несколько раз уловил слово zigil и шёпотом спросил у Фередира, что оно значит.

— А! — оруженосец засмеялся, сваливая сумки около стола, к которому их подвёл встретивший сразу у порога слуга — молодой предупредительный парень. — Это из их тайного языка. Вообще-то его никто не знает, это правда. Но бородачи так часто обсуждают прибыли и убытки, что только ленивый не выучит названия драгоценностей. Zigil, Гарав, — это серебро. Это гномы из Мории.

— Ты там был? — Гарав уселся на табурет.

— Нет, ни разу. Да гномы никого туда и не пускают после войны за Эрегион. Думаю, и нет там ничего интересного, да и не люблю я горы, я же сказал. То ли дело у нас… Ага, вот и обед!

Собственно, это был первый раз, когда в этом мире Гарав увидел то, что и правда можно назвать обедом. В мисках был густой суп — пахло мясом и зеленью. На тарелках — варёная картошка (мелкие цельные клубни), политая коричневой подливой, и по половине жареной курицы. В кружках — пиво. И полкаравая хлеба.

Фередир начал с того, что выдул полкружки пива и только потом набросился на еду. Гарав принюхался к своей кружке. Ясное дело, что в этих краях пиво не осветляют кадаверином^[97] — и вообще оно тут явно «живое». Но любителем выпивки Гарав не был никогда…

— Молодые господа чем-то недовольны?

Мда, хозяин подкачал. На книжного Лавра Наркисса он ничуть не походил — скорей напоминал фермера. Со здоровенными ручищами, в тяжёлых башмаках, с грубоватым лицом… Но тот Наркисс, конечно, потомок этого — и не в первом колене, успеют они набраться трактирного лоска.

— Да нет, всё нормально. — Гарав поднял голову. — Скажите… любезный хозяин, а воды принести нельзя?

— Помыть руки?

— Нет, попить.

Фередир изумлённо посмотрел на Гарава. Наркисс посмотрел скорей оскорблено. И ответил подчёркнуто-вежливо:

— Желание посетителя будет выполнено.

После чего отошёл только что не с опаской, а через минуту уже другой слуга принёс в пивной кружке чистой холодной воды.

— Ты чего? — наконец-то удивился Фередир вслух.

— Не хочу пиво пить, — пояснил Гарав.

— Отличное пиво.

— Ну не хочу, понимаешь?

Фередир пожал плечами, как бы говоря: «Какая мне разница», и вернулся к обеду. Который, кстати, был отличного качества, только курица маленькая. Видимо, подумал Гарав, селекция тут ещё в зачаточном состоянии… Не заняться ли? Дело несложное, только долгое офигенно.

Но это были мысли мельком, между делом — вскоре мальчишки уже подчищали тарелки, довольно сопя. Хозяин ещё пару раз проходил по залу, посматривая на них со смесью одобрения и удивления.

— Про твою воду сегодня вечером весь зал гудеть будет, — сообщил Фередир. И, откинувшись к стене, талантливо изобразил в лицах: — «Оруженосец… Воду?! Брешешь!..» — «Провалиться мне. Полную кружку…» — «А оруженосец воду в кружке потребовал, пошептал на неё и будущее гномам предсказывал, вон там сидели, сам видел…» — «Гномы с оруженосцем, который в волшебной кружке карлика-предсказателя принёс, чистым мифрилом расплатились…»

Гарав рассмеялся и потянулся, выставив ноги под стол:

— Пошли сеновал искать, — предложил он. — Поспим?

* * *

Эйнор опоздал почти на час.

Можно быть человеком долга до мозга костей — Эйнор им и был, и не помнил и не представлял другим, — но пересилить себя и оторваться от другого человека, который тебе дорог и которого ты не видел четыре месяца… в общем, он опоздал.

Трактирщик сообщил, что оруженосцы вместе с сумками на сеновале. Потом с заминкой поинтересовался:

— А вот скажи мне, кардоланец… у меня что, пиво плохое?

Чистокровный нуменорец, Эйнор не любил пиво (разве что эльфийский яблочный эль). Но что в «Гарцующем пони» плохого пива быть не может, знали все.

— Хорошее, — совершенно определённо ответил Эйнор. — С чего ты взял, что плохое?

— С того, — буркнул Наркисс и хлопнул полотенцем по косяку. — Воды ему налейте. Чистой. Щенок ещё, а туда же, с намёками.

Наркисс круто повернулся и ушёл в помещение. Вышедший следом слуга сообщил:

— Тут не во гнев будет сказано — оруженосец ваш, младший, ростом такой невысокий, хозяину в душу прям наплевал. Пиво пить не захотел, воды потребовал. А тут ведь дело какое — как сентябрьский эль варили, так в чан-то недоглядом — между делом скажу, вот сколько хозяин пиво варит, впервой! — крыса бухнулась. И того. Готова. Полчана распробовать успели, пока её вычерпали. Смеху было, не стой ругани — оборжалось с того крысиного эля всё Пригорье. Так вот с тех пор хозяин про пиво очень того — как будто кота против шерсти.

Губы Эйнора дёрнулись. Но лицо в целом осталось непроницаемым. Он кивнул слуге, бросил ему медную монетку и двинулся к сеновалу, мельком проведя рукой по лбу благодарно переступившегося Фиона.

Мальчишки, естественно, забрались на самый верх. Эйнор пошевелил сено мечом в ножнах.

— Мыши, — раздался сонный голос Фередира.

— Угумн, — отозвался Гарав. Сено зашевелилось интенсивнее… потом замерло… а ещё потом сверху свесились две взлохмаченные головы, одинаково испуганно хлопающие глазами.

Эйнор показал пальцем на пол перед собой.

Головы исчезли. И — в краткий момент между этим исчезновением и падением на пол сеновала двух оруженосцев с сумками — рыцарь широко улыбнулся.

Глава 12, в которой рыцарь с оруженосцами посещают славный город Форност

Единственным городом, который в этом мире видел Гарав, был Форомбар. Но видеть-то видел — однако не помнил. Да и не хотел. Так что смело можно было сказать: столица Артедайна Форност была первым городом, увиденным им здесь.

Как и в прошлый раз, близость города была заметна задолго до того, как появился сам город. Широченный тракт — немощёный, но с боков выложенный белым камнем, со столбами-указателями через равные промежутки — окружали поля, в которых виднелись деревеньки и хутора. Кое-где к дороге вплотную подступали сады. Народу было не так уж много, если сравнивать с Ангмаром, но среди путников кроме довольно частых гномов объявились явные монголоиды, негры и арабы. По крайней мере по внешности это были монголоиды, негры и арабы.

А в то утро, когда Эйнор объявил, что к полудню они будут в городе (и согнал оруженосцев с коня — Гарав понял, что их парочка, несмотря на внешнюю невозмутимость, Эйнора раздражает своей нелепостью, и не обиделся, не возражал), рядом с неспешно сворачивающими бивак путниками остановились двое верховых.

Гарав как раз увязывал одеяла и, мельком посмотрев на подъехавших, удивился — ни узды, ни стремян. Это было первое, что он отметил… а вторая мысль обожгла.

ЭЛЬФЫ!!!

Это и правда были эльфы. Они спешились — ловко соскочили с высоких тонконогих коней, серых, как тени (при виде их Фион коротко проржал и взрыл землю копытом). Синие с золотом плащи держались на одном плече, на широких косых поясах — длинные мечи. На эльфах вообще было много украшений — на шеях, запястьях… Темноволосые, улыбчивые (и с совершенно нормальными ушами, почти возмущённо отметил Гарав, — волосы, убранные на висках в тонкие косы, туго уложенные вокруг головы, уши позволяли рассмотреть очень даже хорошо… ну разве что мочек почти нет, но и у людей такие уши встречаются тоже — да у самого Гарава были такие же…), высокие, они поприветствовали людей поднятыми ладонями.

Фередир продолжал возиться с вещами, хотя на приветствие ответил. А Гарав, если честно, уставился на эльфов с неприкрытым любопытством.

И чем больше он смотрел, тем больше не соглашался с Фередиром. Эльфы привлекали, притягивали и внушали… нет, не зависть… не робость… не уважение даже… а что-то… Пока мальчишка подбирал слово, эльфы поприветствовали и Эйнора, который глядел на них с улыбкой. Они заговорили на языке, который, как уже знал Гарав, назывался синдарин, при этом оба эльфа посмотрели на мальчишек извиняющимся взглядом — как бы попросили прощенья за то, что те не понимают.

Уехали эльфы, так и не сказав никому, кроме Эйнора, ни слова, хотя учтиво попрощались со всеми тремя. Фередир сердито бросил Гараву:

— Рот закрой.

— У меня он закрыт, — возразил тот. Фередир буркнул:

— Тогда глаза верни на место, не выпучивай так.

— Чем они тебе не нравятся? — спросил Гарав, сморгнув.

— Зато тебя, я вижу, уже околдовали. Того и гляди побежишь за ними, как маленький ребёнок — они их так и…

Сильный удар по щеке пошатнул Фередира.

— Временами твой язык слишком болтлив, Фередир сын Фаэла, — сказал Эйнор. — А главное — твоя голова не поспевает за ним.

Фередир опустил голову. Его щека даже слегка вздулась — прямо на глазах. Оруженосец покусал губу. А Гарав встретил тяжёлый взгляд Эйнора и сказал — просто чтобы не выглядеть трусом и предателем перед «огрёбшим» Фередиром, пусть Гарав и не был с ним согласен:

— У нас тоже рассказывают, что эльфы крадут детей.

— Если мы… когда мы вернёмся, поинтересуйся летописями и узнай, что такое Аст Ахэ,^[98] — сказал Эйнор почти зло. — Тогда ты поймёшь, глупый мальчишка, кто и зачем крал детей… Сворачивайтесь быстрее, ну?! К полудню мы можем быть в городе, и я определённо не желаю ночевать в поле ещё одну ночь!

… — Больно ударил? — тихо спросил Гарав Фередира, когда они шагали по дороге — по обе стороны от мерно качающего головой и явно довольного избавлением от двойного груза Азара.

— Угу, — честно отозвался Фередир.

— Из-за меня это опять.

— Да ну. Раз тебе нравятся эльфы — это уже всё. А я просто подосадовал. У нас на юге их и правда не любят, — признался он наконец. — Они слишком… слишком…

— Слишком правильные? — спросил Гарав. Фередир уставился на него в изумлении:

— Вот, да, то слово! Правильные, — повторил он, словно стараясь это слово раскутать. — Верно.

— Разве когда ты видишь что-то красивое, ты всегда завидуешь или злишься?

— Нет… — задумался Фередир. — Но мне… — Он вдруг засмеялся. — …Но мне почти всегда хочется этим обладать. Если бы я мог, я бы стащил на землю все звезды. Не от жадности, нет! — вдруг помотал головой Фередир. — Я хочу посмотреть вблизи, какие они… И вот я думаю — может, когда-нибудь человек достигнет звёзд. — Фередир вздохнул. — Но никогда человек не станет, как эльф… И мало кто может с этим смириться.

Гарав удивлённо слушал Фередира. Тот говорил взросло и мудро.

— Ты о бессмертии? — спросил он наконец. Фередир кивнул. — Ты что, очень боишься смерти?

— Я? — Фередир покачал головой. — Нет. Просто я не люблю несправедливости. И не понимаю… — Он замялся. — Я не понимаю замысла Эру, — понизил он голос. — Я спрашивал Эйнора, но не смог понять и его слов… А как я могу принять то, что не понимаю?

— Эйнор же принимает, — осторожно, словно ступая по скользкому льду (да эта тема им и была), вспомнил Гарав.

— Эйнор — нуменорец, — со значением ответил Фередир. — Пока не пал их остров, Эру сам приходил к ним, как к себе домой. Кто знает, что он открыл предкам Эйнора? А нам были оставлены земли, где мои предки не сразу научились плавить бронзу, Гарав. В нашем доме — как-нибудь ты увидишь, когда приедешь погостить! — есть бронзовые клинки, они древнее Арнора! Они смешны, завораживающи и ужасны. Да что я тебе рассказываю, вряд ли у вас было иначе… Скажи ещё что-нибудь на своём языке! — внезапно отбросил серьёзность Фередир. И Гарав, естественно, выдал матерную тираду, а потом мальчишки долго хихикали на ходу, когда Гарав объяснил, что она значит — все слова вместе и каждое в отдельности…

…Когда-то Форност явно начинался с двух крепостей на высоких холмах — крутых и, словно венцы, одетых кольцами мрачных багровых стен, мощных и суровых, — и казавшегося тонким и хрупким моста между ними, вознесённого на арочных переходах на высоту нескольких сот ярдов. В центре каждой крепости высился донжон.

Потом — Гарав даже усмехнулся, настолько точно это отвечало схемам в учебнике истории — крепость росла, и новое — общее — кольцо стен, уже не таких высоких, но всё-таки грозных, серых, с приземистыми частыми башнями, обняло оба холма. А дальше город расползался вкривь и вкось — по склонам других холмов и по низинам. Внешнее кольцо обороны было, но всего лишь земляной вал с частоколом. Правда, что значит — «всего лишь»? Знающие люди в Интернете и на ролёвках утверждали, что взять такие укрепления — задача нелёгкая, а без осадных машин или предательства — вообще невозможная.

Форност строился как арнорская пограничная крепость, а как город рос уже в дни Артедайна. Поэтому по величественности он проигрывал Аннуминасу — даже заброшенному. Но Гарав не видел Аннуминаса. И Форност его удивил. На глаз город был по площади не меньше Тамбова — областного центра родины Пашки. Конечно, тут дома в основном одноэтажные, да и строились с размахом, место явно не экономили. Так что живёт здесь — ого, да никак не меньше пятидесяти тысяч человек; для средневековья — мегаполис! Кое-где вокруг по холмам паслись стада.

Эйнор тоже спешился в сотне шагов от ворот. Тут народу было много, шли и ехали в основном в город — хотя кое-кто и оттуда. Звучали сразу несколько языков, но в основном — адунайк, которым Гарав владел уже свободно, хотя дико смешил Фередира акцентом, и талиска, из которого мальчишка знал — от Фередира — полсотни слов.

Ров у внешнего вала был глубокий и широкий, но без воды. Через него вёл мощный мост, сразу не сожжёшь и не развалишь. Но ещё через два десятка шагов Гарав понял, в чём тут дело. Ворота — очевидно, одни из нескольких — располагались внутри вала, высотой в три человеческих роста, из толстенных (с поставленного боком взрослого мужика) дубовых плах, обитых и стянутых сталью. Именно внутри, и Гарав, задрав голову, понял что в случае опасности сверху обрушатся десятки тонн камней и земли. Достаточно выбить четыре мощных клина по углам большого помоста, под которым проходила дорога и стояли ворота, и на месте ворот будет просто вал. Не раскопаешь сразу, даже если не мешают.

Возле ворот стояли не меньше дюжины стражников. С мечами на поясах и копьями в руках, треугольные щиты за плечами, поверх кольчуг — чёрные накидки с восьмиконечными звёздами, на ногах — поножи и наколенники, на головах — высокие конические шлемы с чешуйчатыми нащёчниками-застёжками. Никакой пошлины они, кстати, не брали и вообще ничего не делали — стояли и смотрели. Но не лениво — внимательно, даже немного неприятно. Кардоланского рыцаря с оруженосцами, впрочем, пропустили без слов…

…Улицы Форноста оказались вымощены камнем. Каменными были и многие дома, да и деревянные выглядели солидно и зажиточно. Правда, смущали соломенные крыши, но Фередир объяснил приятелю:

— А что тебе не так? Дождя не слышно и не протечет. Ни птицы, ни кошки не мешают, а по черепичным гремят, как конный отряд! Зимой тепло держит, летом прохладно… Горят они, правда, сильно, но тут уж что поделаешь… Я под такой вырос, — со значением (мол, давно это было!) закончил оруженосец.

Гарав кивнул. Крыши были аккуратные, да и вообще в городе оказалось чисто. Фередир снова просветил Гарава, что в дома — почти во все — подведена по трубам проточная вода с гор. Причём не только для питья, но и для смыва канализации. Такого слова Фередир не знал, но Гарав понял и с уважением огляделся.

Форност и правда был красив. За какие-то десять минут ходьбы Гарав насчитал три фонтана — каменных и ухоженных, выбрасывавших вверх мощные струи. На том месте, где начиналась широкая улица, через которую между домами тут и там перешагивали красивые арочные мостики — улица, явно уводившая в крепость, — замерла навечно статуя из серого камня: воин в тяжёлом, непривычном взгляду доспехе и крылатом шлеме выходил из моря, и каменные волны завивались и бурлили у его колен. Именно около этой статуи Эйнор свернул налево, походя набросил узду Фиона на какую-то каменную завитушку и кивнул мальчишкам на квадратный усыпанный песком дворик, окружённый колоннадой. В противоположном входу с улицы конце виден был ряд дверей.

— Мне туда, — сказал рыцарь. — Ждите здесь.

И зашагал по песку — твёрдо и ровно, широким шагом, придерживая меч и откинув плащ на одно плечо.

— Ну, подождём. — Фередир поставил Азара рядом с Фионом, повесил на седло снятый пояс с оружием и прислонился к одной из колонн.

— Куда он пошёл-то? — уточнил Гарав, вставая напротив в той же позе.

— Это задворки княжеского дворца, — как ни в чём не бывало ответил Фередир.

Гарав огляделся изумлённо. Вдоль колоннады прошли мужчина и женщина в красивых длинных одеждах, на которых поблескивал металл — о чём-то разговаривавшие, они даже не посмотрели в сторону мальчишек.

— Я думал, что дворец там. — Гарав мотнул головой в сторону крепости.

— Нет, конечно, — тоже удивился Фередир.

— И что, любой может войти?

— Сюда? Конечно… — Фередир зевнул и потянулся. Потом вдруг толкнул Гарава в плечо, когда тот отмахнулся — в грудь и сделал подсечку. Гарав упал, но потянул Фередира за собой, перехватив его запястья, швырнул в песок с упор в живот. Мальчишки покатились между чопорных колонн, не давая друг другу встать, сопя сосредоточенно и попеременно оказываясь сверху. Оба старались выглядеть злыми, оба хотели победить всерьёз, но обоим в то же время было смешно и хорошо — необъяснимо хорошо…

…За борющимися мальчишками из-за колонн внимательно наблюдал богато и ярко одетый харадрим. На его губах застыла сладострастная — и, видимо, безотчётная — улыбка, он тяжеловато дышал (впрочем, может быть, из-за явной полноты), глаза маслянисто поблёскивали.

Аганна был купцом и, естественно, шпионом одного из южных властителей — а заодно Гондора, Арнора, Кардолана, Ангмара и морэдайн. Купца такая многосторонность не смущала — он с детства был приучен к мысли, что золото и серебро всегда остаются таковыми, из чьи бы рук ты их ни получал. А эта служба ещё и давала возможность рисковать в делах купеческих — на крайний случай прибыли от шпионажа могли покрыть убытки от рискованных операций, а милость властей — закрыть их же глаза на, например, контрабанду.

Впрочем, на севере Аганна не любил бывать. Холодно. Люди грубые и неотёсанные. Пища тяжёлая. Музыка отвратительная. Понятия о развлечениях примитивные. Единственное, что тут было стоящим, по мнению харадрима, — это дети. Мальчики… или девочки, на крайний случай. Но они были недоступны так же, как вершины здешних проклятых гор. Три года назад с огромными трудностями и издержками Аганна выписал и обеспечил доставку в своё имение мальчика-северянина лет десяти-двенадцати, не больше. Сколько на него ушло одного сонного зелья!!! Но этот негодяй (красивый, как изображения в древних, затерянных в песках храмах) буквально за какие-то минуты до того, как Аганна собрался его навестить, перерезал себе горло осколком разбитого кувшина. Аганну до сих пор бросало в дрожь, когда он вспоминал забрызганную кровью постель и стены (богатейшая ткань, мозаичные росписи…), и думал, что сумасшедший красавчик мог ведь и дождаться его, Аганну. И… Мысли о том, что все эти северяне — сумасшедшие, добавочно отравляли пребывание здесь. Но как отказать себе в удовольствии посмотреть на светловолосых привлекательных мальчишек. Они приехали с хорошо знакомым Аганне Эйнором сыном Иолфа, не последним из рыцарей Кардолана, воспитанником князя… Одного из оруженосцев — Фередира — Аганна знал, когда-то даже подарил ему пони (в слабой надежде на… гм… близкое знакомство). А второго — невысокого светловолосого паренька лет 13–14, не больше — Аганна не знал. Вообще-то он пошёл за Эйнором, но тот скрылся в здании, куда Аганна не хотел заглядывать лишний раз. Пришлось остаться ждать — хотелось всё-таки знать, что тут делает Эйнор, а времени подставить вместо себя кого-нибудь из платных помощников не было. И не дать волю фантазии Аганна не мог… но вздрогнул, издав слабый звук испуга и изумления, когда услышал над плечом голос, произнёсший на харадском:

— Доброго утра тебе, почтенный Аганна.

— А… — Аганна перевёл дыхание и церемонно склонился, сказав на адунайке: — Доброе утро тебе, рыцарь Эйнор сын Иолфа.

Юный нуменорец стоял в каком-то шаге, и Аганна поспешно — вроде бы из вежливости — отодвинулся. На самом деле ему просто было страшно. Эйнор был очень красив, и хотя темноволос, однако не так, как привычные харадские юноши. Но вот глаза… Словно серые гвозди, входящие в плоть. Аганна почувствовал себя мотыльком, какого он видел как-то в коллекции одного морэдайн. На белом листе бумаги, булавка — насквозь, никуда не деться и ничего не скрыть.

— Я вижу, — оживлённо заговорил Аганна, — ты нашёл себе ещё одного оруженосца в придачу к пре… — он не договорил «…красному» и сказал: —… данному Фередиру? Кто этот мальчик? Он ведь не из нуменорцев?

— Я подобрал его по дороге и посвятил в оруженосцы, — ответил Эйнор сухо, но Аганне показалось, что серые гвозди слегка согрелись и помягчели. Ободрённый этим, купец продолжал:

— Воистину, ты добр, как добрые боги. И почти так же могущественен — вознести просторождённого мальчишку из дорожной грязи… Жди, он отплатит тебе благодарностью! — Аганна позволил себе подмигнуть. И видя, что Эйнор молчит и не выказывает недовольства, вспомнил: — Как сказано в легенде о князе твоих беспутных братьев морэдайн, князе, что ехал по грязной дороге и вдруг, словно судьба толкнула его под руку, и он, сам не ведая зачем, нагнулся и подобрал с обочины камешек. Подбросил его в руке и так, забавляясь, ехал дальше. А потом хлынул дождь, омыл камень, и увидел князь, что это огромный алмаз, прекрасный, хоть и неогранёный…Главное, чтобы такой камень достался умелому гранильщику, не так ли? — И купец позволил себе подмигнуть второй раз.

— А, эта легенда о князе Тамархиле… — Эйнор усмехнулся. — У нас её рассказывают иначе, почтенный Аганна. Был поединок Тамархиля и вашего вождя, имени которого история не помнит уже потому, что он был подл и ударил копьём лошадь князя. И Тамархиль рухнул в грязь. А харадримец уже целил пронзить оглушённого Тамархиля копьём. Но князь схватил подвернувшийся под руку камешек, покрытый грязью — ничего иного не попалось ему под пальцы, — и кинул во врага. Хотел ли он того или случай вёл его руку, но камень попал в глаз коню харадримца, он взбесился, сбросил своего хозяина, и вождь упал и сломал себе шею. Тот камень — просто кусок гранита — Тамархиль огранил сам и вставил в свой скипетр, что и до сих пор можно видеть где-то в Умбаре — не знаю точно, где… Так что полезное это дело — внимательно смотреть под ноги; как знать, может, то, что ты поднял походя, спасёт тебе жизнь?

Говоря это, Эйнор вроде бы незаметно, но неотвратимо оттеснял сереющего харадрима дальше и дальше в глубь коридора — пока тот не упёрся в стену и не икнул от неожиданности.

— А теперь слушай меня, жирный кусок навоза… — Голос говорившего на харадримском Эйнора был похож на шипение стали по мерно вращающемуся наждачному кругу. — Я могу зарезать тебя здесь даже не кинжалом, уж точно не мечом — не хочу его пачкать. Рукой. — Его ладонь уперлась в область подреберья купца, и Аганна жалобно пискнул, поняв, что похожие на стальную перчатку пальцы юноши легко войдут в плоть. — Да ещё и сделать так, что тебя найдут не раньше чем через неделю и совсем в других краях, и все решат, что тебя ограбили орки… или ты всё-таки вздумал исполнить свою давнюю мечту, что копошится у тебя под черепом, харадрим… — нажатие стало чуть сильнее, — …но не рассчитал, и какой-то грубый северный щенок свернул твою чёрную шею. — Но отсюда я возвращаюсь домой — через пару дней. И не хочу оставлять артедайнским братьям твой труп, у них и без того полно хлопот. Если за эти пару дней я увижу тебя ближе чем в десяти шагах хоть от одного ребёнка — пусть даже от сопливого уличного мальчишки, — я переборю своё нежелание. Ты понял меня? Не надо слов. Просто кивни или помотай головой.

Аганна закивал со скоростью дятла. И громко выдохнул, когда жуткая ладонь отстранилась от живота. Но в то же время в каком-то закоулке тренированного сознания не купца — шпиона отложились эти слова: «…отсюда я возвращаюсь домой — через пару дней». Пожалуй это будет интересно знать многим.

— Амня, — сказал Аганна.

— Я понял, ты благодаришь меня за милость, — кивнул Эйнор. Купец снова затряс головой положительно. — И я благодарю тебя за приятную беседу, почтенный Аганна. — Нуменорец снова легко перешёл на адунайк и, развернувшись на каблуках, зашагал прочь…

… — Эйнор!

— Эйнор!

Мальчишки — тяжело дышащие и перепачканные песком — догнали рыцаря и важно зашагали с обеих сторон. Важно, но оба стреляли весёлыми взглядами и украдкой вытряхивали из лохм всё тот же песок.

— Помойтесь, причешитесь, обуйтесь и приведите в порядок одежду, бестолочи, — сказал рыцарь. — Вон фонтан. Сейчас пойдём покупать Гараву снаряжение, оружие и коня. Вещи и Фиона с Азаром пока оставьте здесь, никто не сведёт и не утащит.

— Ого, наконец-то! — засмеялся Фередир. А Гарав крикнул:

— Ура!

— Ура! — после минутного раздумья поддержал Фередир. — А что это такое?

— Ура, — в замешательстве пожал плечами Гарав. И оба на миг притихли, а потом расхохотались, когда Эйнор крикнул, кладя им руки на плечи:

— Ур-р-ра!!!

— УРА-А-А!!! — заорали уже все трое, и шагавший навстречу высокий седой нуменорец в строгих одеждах и с длинным мечом на выложенном серебром поясе, посмотрев им вслед, покачал головой.

В его время молодёжь не вела себя так бесцеремонно, развязно и нелепо…

* * *

Лавка оружейника оказалась солидным двухэтажным зданием. Два окна были откинуты, как прилавки, возле них толклись самые разные люди — в основном, конечно, мужчины (и мальчишки), и что-то покупали, торговались — внутри были видны молодые приказчики. Но Эйнор совершенно спокойно пошёл прямо к дверям, над которыми вывеска изображала меч — просто меч, но нарисованный очень искусно. Была там и надпись, не витым тенгваром, а рунами кертара. Впрочем, Гарав не умел читать ни те, ни другие. Если честно, от этого его ела досада. Стыдно и даже противно было ощущать себя неграмотным. «Надо будет букварь добыть, что ли, — подумал мальчишка. — Научусь, не развалюсь!»

— «Меч». Лучшая лавка в городе и вообще по обе стороны Мглистых гор, — сообщил Фередир. Подумал и признался: — Конечно, у эльфов и у гномов оружие лучше. Но это надо ехать сколько, а у гномов ещё и на заказ делать.

Хозяин лавки — худощавый рослый старик с орлиным профилем, явный нуменорец — сам вышел навстречу посетителям, а точнее — спустился откуда-то сверху. С Эйнором он поздоровался за предплечья, даже чуть приобнялся, они перебросились парой слов на синдарине.

Но Гарав уже не обращал на это внимания. Оно полностью оказалось приковано к богатству, которым был полон весь первый этаж. И вздрогнул, когда Эйнор окликнул его:

— А?!

Эйнор и хозяин лавки рассмеялись — добродушно и спокойно. Эйнор пожаловался старику:

— Вот такое сокровище.

— Йотеод или ещё дальше с востока, — сказал старик. — Там есть самые разные племена, как сейчас помню… — Он говорил, словно Гарава тут не было, но это не звучало обидно. И жестом показал: вся лавка в вашем распоряжении.

— Доспехов ты, конечно, никогда не носил, — сказал Эйнор, кивнув старику. Но Гарав помотал головой:

— Носил… В смысле — примерял.

— Лучше бы не носил, — подытожил рыцарь. — Ну что ж. Давай подберём тебе что-то, в чём ты и правда будешь выглядеть моим оруженосцем, а не бродягой… Ты чего смеёшься?

— Ничего. — Мальчишка быстро принял серьёзный вид. А вот интересно, что скажет Эйнор, если ему сейчас сообщить: слово «телконтар», которым он презрительно обложил Гарава, через полторы тысячи лет станет тронным именем короля Соединённого Королевства, которое вберёт в себя наконец-то и Артедайн, и Кардолан, и Рудаур, и Гондор… Не поверит.

Фередир между тем уже рылся в доспехах, как щенок — в кучах мясных обрезков, только что не скулил от счастья. Оружейник смотрел на происходящее чуть насмешливо и молча. Наверное, видел такое не раз.

— Послушай… — Гарав вздохнул. — Но всё это, наверное, очень дорого…

У Толкиена вопросы цены чего-то почти никогда не поднимались, разве что в рассказах о Хоббитании. Иногда создавалось такое впечатление, что всё нужное само собой падает на героев. По крайней мере так казалось Га… Пашке. А в реальности вставала перед глазами строка из учебника — что рыцарские доспехи стоили стада из 50–60 коров. Здешние монеты Гарав уже много раз видел — тут были настоящие монеты, а не рубленый металл, как на севере. Они были очень хорошей чеканки, просто филигранной. Маленькие — с ноготь пальца взрослого мужчины — золотые кастары, на одной стороне которых была шестиконечная звезда с очень острыми лучами, а на другой — надпись алфавитом Кертар: «Мэлин мириан», то есть просто «Монета золотая» на квэнья. Серебряные зарни — их считали по четыре в каждом кастаре — были размером с «земную» десятирублёвку и чеканкой в точности повторяли золотые, только с надписью: «Телпе мириан», «Монета серебряная». И медь — размером с серебряную, по двадцати пяти медных фартингов (название было в точности английское!) в серебряном зарни. Фартинги были без надписей или рисунков, но покрытые с обеих сторон сложным красивым орнаментом. Чеканили монеты одинаково во всех трёх княжествах, но больше всего — в Артедайне. В общем, Пашка уже не раз видел монеты, но так и не мог пока соотнести, сколько тут чего стоит. Поэтому и в вопросе его прозвучало искреннее беспокойство.

— М-м, — хмыкнул Эйнор. — Недёшево. Но честь дороже.

Гарав посмотрел на рыцаря круглыми глазами. Это были слова Руматы из «Трудно быть богом» Стругацких.

Впрочем, мальчишка тут же понял, что Эйнор не собирается снаряжать его, как себя. Фередир к этому времени уже нагрёб полные руки всякого добра и выглядел пьяным от счастья, но по сторонам всё равно зыркал несытыми глазами.

— Будете всё это покупать? — флегматично спросил оружейник. Эйнор отпустил оруженосцу подзатыльник и кивнул на Гарава:

— Его надо снарядить полностью.

Оружейник смерил мальчишку коротким взглядом — уже совершенно деловым — и, нагнувшись, выбросил на прилавок кожаную куртку, кожаные штаны, серую рубаху и ещё одни штаны — полотняные, короткие, чуть ниже колен. Потом — пару сапог, пару простых коротких шпор, ещё пару сапог.

— Меряй, — кивнул он и жестом пригласил Эйнора к… стеллажам, что ли? Как они тут называются?

Гарав охотно переоделся. Оставил на себе только трусы, а джинсы, подумав, отложил. Не хотелось с ними расставаться. Рубаха была без шнуровки, балахоном, и в тех и в других штанах — вшитые пояски, а куртка шнуровалась по груди на пол длины от горла. Сапоги, хоть и подбитые сталью, тоже имели мягкие голенища, это были, в сущности, чулки с прочной подошвой и завязками по верхнему краю. Но вся одежда, несмотря на непривычность, оказалась удобной — разве что чуть жестковатой, необтёртой. Фередир, так и не выпустивший из рук длинный кинжал с маленькой гардой в виде сердца и венчавшим рукоять начищенным диском, одобрительно кивал.

Гарав же в общем-то понимал одну важную вещь: это не сказка. Клятва, теперь это снаряжение… За это надо будет служить. И, наверное, не один год, даже денег не спрашивая — кормят, и хорошо. Конечно, можно поднять хвост… Но вот только зачем? Эйнор — хороший парень, Фередир — вообще считай друг. Слуга у рыцаря — это не раб у орков. Поднять хвост и уйти — а куда? Ну, предположим, тут нет рабов. А делать-то что? В принципе Пашка умел копаться в земле, ходить за скотом… Значит, наниматься батрачить к крестьянину. Может, и неплохо, но разве сравнить со службой у рыцаря? Ясно, что домой, кажется, дороги нет вообще. (Пашка задержал дыхание, чтобы не всхлипнуть — вдруг резко подкатила под горло забытая, казалось бы, тоска…) А тут надо как-то устраиваться жить. И это не худший, наверное, вариант.

Эйнор тем временем, не глядя, бросил на прилавок большую круглую кожаную флягу — литра на два, не меньше, потом — свёрток, в котором Гарав опознал такой же длинный чёрный плащ с капюшоном, как у самого Эйнора и Фередира, только совсем новый. Сверху шлёпнулась круглая фибула — простенькая, с узором в виде точек двойным кругом. Потом — широкий сложный ремень с похожей на фибулу пряжкой. Брякнулись две большие кожаные сумки, скреплённые грубым ремнём.

— Ну-ка. — Эйнор заставил Гарава поднять руки и ловко опоясал его поверх куртки ремнём. Оказалось, что на широкой двойной полосе из толстой кожи — подвесы для меча и кинжала и даже крепление для кошеля или маленькой сумки. — Шпоры давай.

Почему-то, прикрепив шпоры (не золотые, конечно, как у Эйнора, а такие же, как у Фередира, простые стальные, так, дужка с тупым шипом), Гарав почувствовал себя как-то по-новому. Уверенно, что ли? Он не успел об этом плотно подумать, потому что Эйнор добрался наконец до главного. С точки зрения Гарава — и, наверное, и самого Эйнора.

Мда.

Эйнор и правда не собирался разоряться на доспехах для своего слуги. Кольчуга — чуть ниже колен, разрезанная по подолу спереди и сзади так, чтобы прикрывать сидящему верхом ноги, с широким рукавом ниже локтя, без усилений типа оплечий или нагрудника (ага, а у самого-то есть!!!). Правда, плетение было мелкое и густое. Шлем — простым куполом, но с кольчужными же шарфом и бармицей — а точнее, с единым типа комплексом, который оставлял открытым только овал лица и даже плечи прикрывал; на нижнем краю овала болталась какая-то широкая стрелка… А, понял Гарав, если её поднять вверх, то можно зацепить за нижний край шлема спереди, там вон и скоба есть — кольчуга тогда тоже поднимется, закроет подбородок, а эта стрелка — почти все губы и весь нос. Поножи — высокие, из двух половинок на ремнях. Потом — кожаный дублёный жилет с острыми крыльями-оплечьями… Ага, это поверх кольчуги, не так уж плохо. Кожаные доспехи — вовсе не такой примитив, как некоторые думают… Краги — тоже из толстой кожи, со стальными блямбами на сгибах пальцев и костяшках кулака и на тыльной стороне ладони — до середины предплечья. Треугольный небольшой щит без рисунка — деревянный, обтянутый чёрной кожей и обитый бронзовыми скрепами; изнутри — плотная подушка под руку и несколько ремней, один из которых позволял вешать щит на шею, а три других — крепить его у локтя и у запястья, плюс брать в руку. Меч — самый обычный, простейший и функциональный, как ложка, выбранный явно с учётом роста, веса и возраста нового воина — в черных ножнах из кожи и дерева, стянутых красивыми фигурными, но всего лишь стальными скрепами. (Но даже при всей своей простоте по клинку бежал характерный именно для кардоланских мечей алый узор — Эйнор выбрал оружие с родины…) Кинжал — в сущности, уменьшенная копия меча. Ещё один нож (как Гарав понял, столовый прибор «за всё») с удобной костяной рукояткой, гранёное шило, напильник, кожаный ремень — наверное, для «доводки» лезвий после заточки. Топор — обычный, рабочий, только полотно с оттянутым вниз концом отличало его от привычных Пашке. И копьё — не пика, как у Эйнора и Фередира, а именно копьё, метра два длиной, с удобной обмоткой ремнём под руку и широким наконечником, которым при случае явно можно было неплохо рубить. Гарав немедленно покрутил копьё с перехватом, как квотерстаф^[99] — и смутился было, но Эйнор одобрительно хмыкнул:

— Хорошо, молодец.

Ободрённый похвалой, Гарав запустил топором, ни слова не говоря, в попавшуюся на глаза мишень для ножей — и угодил точно. На этот раз не удержался оружейник:

— Ого. Редкое здесь мастерство.

— Он и правда северянин, ты угадал, — гордо заявил Фередир.

Когда Эйнор приказал примерить доспехи, Гарав слегка сник. На руках всё было очень тяжёлым… но, облачившись, он понял, что Олег Николаевич был прав, когда говорил, что доспехи в руках и доспехи на теле — разные вещи. А когда оружейник, что-то бормоча, произвёл непонятные манипуляции с кольчугой, вес вообще стал каким-то… в общем, не тянущим. Гарав пожалел, что нет зеркала. Но, едва он об этом подумал, как оружейник снял ткань с большого предмета в углу — и там, как по заказу, оказался лист зеркально отполированной бронзы. Мальчишка почувствовал, что краснеет от удовольствия. А, повернувшись боком, чтобы полюбоваться, он увидел рядом с зеркалом на полке хорошо знакомую штуку…

— Арбалет можно? — Гарав сказал «арбалет» по-русски, но кивнул на указанный предмет, и его поняли. Оружейник поднял брови. Эйнор усмехнулся. Фередир заинтересовался:

— Умеешь?! Это работа морийских гномов.

— Конечно, — кивнул Гарав. — Хорошо умею.

Он уже понял по реакции всех троих, что это оружие тут не в почёте. А зря. Тем более странно, что сделан был арбалет умело. Приклад, как у ружья, мощные стальные упоры для «козьей ноги» (она сама крепилась к арбалету снизу), удобная скоба спуска, стальной лук, стальная тетива… Арбалет, правда, оказался офигительно тяжёлым, как хорошее охотничье ружьё-самозарядка. В жёстком туле — кажется, берестяном, обтянутом кожей — хранились полтора десятка болтов: короткое толстое древко с трёхсторонним жёстким оперением из тонкой дранки, металлическая проушина, наконечники у большинства — массивная тупая шишка, но у трёх это были четырёхгранные «гвозди» длиной в указательный палец, а ещё у трёх — серповидные срезни шириной в ладонь.

— Покупаю, — кивнул Эйнор…

…Коня купили через две лавки — вместе со всей сбруей. Фередир в это время ходил покупать продукты, потом — за конями и вещами, но вернулся быстро — запыхавшийся, тяжело нагруженный, но довольный. Он что-то жевал и, посмотрев, как Эйнор выбирает жеребца, сунул Гараву кусок чего-то липкого.

— Жуй.

Гарав — он тоже увлёкся процедурой выбора — откусил и удивлённо сказал:

— Ой. Это же козинак.

— А? — удивился Фередир. — Это глирэд. — Слово было явно эльфийское. — Вкусно?

— Угу. — Гарав увлечённо жевал. Оказалось, что он дико соскучился по сладкому. — А шоколада у вас нет?

— Нет, — пожал плечами Фередир. — Ну… не слышал про такое.

— Для кого я выбираю коня?! — окликнул Эйнор. — Эй, вы, двое!..

…Серого в яблоках хорошо объезженного жеребца-трёхлетку Гарав назвал Хсан. Сокращённо от «х'санкор» — было такое животное в одной читанной когда-то Пашкой книжке. Объяснять странное название он не стал, хотя Фередир спросил изумлённо: «А что это такое?!» Слово было короткое и красивое. Чего ещё надо? Гарав был рад — так рад, что даже сам себе удивлялся. Он бормотал слова благодарности, путая русские слова и слова адунайка, потом с величайшей осторожностью оседлал приобретение. Почему-то конь обрадовал его больше оружия, больше одежды, больше всего вообще. Под смех Фередира и улыбку Эйнора Гарав наконец обнял Хсана за шею и поцеловал прямо в нежный тёплый нос.

— Ладно, — сказал Эйнор. — Покажи, как ты умеешь увязывать своё собственное добро, — и пошли-ка ужинать и устраиваться на ночлег. Мы проведём в Форносте пару дней.

— А куда пойдём? — деловито спросил Фередир.

— В «Гнездо кукушки», — сказал Эйнор.

Фередир в ответ на вопросительный взгляд Гарава пожал плечами.

Глава 13, в которой обнаруживается кукушкино гнездо и происходят ещё некоторые события…

Внутри таверна «Гнездо кукушки», как ни смешно, оказалась больше похожа на ретро-кафе — из недешёвых. Стены, обшитые светлыми и тёмными деревянными полосками-панелями вперемешку, большой открытый очаг, высокие потолки, подпёртые деревянными арками, с которых свисали на цепях потушенные днём светильники, выложенный алыми и серыми гранитными плитками пол, квадратные столы на четыре места каждый, стулья с высокими спинками, выведенными в виде стилизованной лилии — расширенные кверху, на резных ножках… На небольшом возвышении в глубине зала сидели — правда, пока не играли, тихо разговаривали друг с другом — музыканты: арфист, флейтист и… скрипач, что ли? Четыре из каждых пяти столов были заняты, но хорошее место рыцарю и оруженосцам нашлось легко. Подошедшая девушка приняла и вскоре принесла заказ. Эйнор не собирался экономить на еде — ни для себя, ни для своих оруженосцев. Сковорода с глазуньей из дюжины яиц с ветчиной, три жареных цыплёнка, полкаравая серого хлеба, листья молодого салата, хрустящие тонкие коржики, кувшин с вином, три тонкостенных кружки… В общем, поесть было что. Даже ножи и вилки были поданы — металлические, начищенные до блеска. И три чистых полотенца — с вышивкой. Да, ещё на подходе, с улицы, видно было, что заведение пользуется немалой популярностью — во дворе у коновязи стояло десятка три коней.

Мальчишки навалились на еду без церемоний. А вот Эйнор несколько мгновений молча смотрел на запад, как будто видел сквозь стену, а когда занялся обедом, то ел изящно и даже красиво. Но Гарав на это поглядел лишь мельком. Он внезапно открыл, как это здорово — неспешно есть ножом и вилкой за столом и умело приготовленую пищу. Даже лучше, чем в «Гарцующем пони». Хотя Наркисс, несомненно, получил бы удар, скажи ему кто-нибудь об этом. А может — и даже наверное — перед этим удар получил бы критик. Обычный удар — кулаком.

— Тебе как — воды заказать? — Эйнор вдруг, словно угадав, о чём думает оруженосец, подмигнул Гараву. — Ты знаешь, что почтенный Наркисс с твоими фокусами чуть не умер от гнева?

— Не надо мне воды, — буркнул Гарав и налил себе вина. Оно было густое, красное, но чуть-чуть с фиолетовинкой. И холодное — жесть кружки запотела.

— Вино было сделано ближе к твоим родным местам, — Эйнор тоже пополнил свою кружку. — На восточном берегу Руна.

— Эйнор там был, — гордо заметил Фередир. Эйнор усмехнулся:

— Был. Ещё оруженосцем… Кстати, это вино тогда и сделали. Пять лет выдержки.

Гарав отпил. Осторожно. Вино было и правда холодным… и не так уж походило на прокисший компот (а именно таким был опыт общения мальчишки с вином). Оно чуть сладило, чуть горчило, чуть кислило… чуть вязало язык — и было, в общем-то, приятным. И, видимо, крепким — через какую-то минуту, несмотря на то что Гарав плотно поел, у него слегка поехало сознание. В общем-то это было не неприятно и не доставляло особых неудобств — скорей было даже забавно.

— Ты что, опьянел, что ли? — усмехнулся Эйнор. — Тогда пока хватит, ешь.

— Не, больше не хочу, — ответил Гарав. И не сразу сообразил, что ответил по-русски. Повторил то же на адунайке, а потом чувства постепенно пришли в норму. — Мы тут будем жить?

— Комната с задней стороны. Сначала вам надо будет коней устроить как следует.

— А ты в город идёшь? — вмешался Фередир. Эйнор кивнул. По столу — ловкими быстрыми движениями пальца — толкнул три зарни Фередиру, три — Гараву. — Гуляйте, только чтоб с темнотой были здесь. Да, Фередир, — по столу скользнул золотой, — проверьте всю сбрую как следует и сумки заполните овсом.

— Конечно. — Фередир прибрал монету. Гарав катал по столу три свои, потом тоже убрал их в новенький кошелёк. Спохватился:

— Тут кошельки не крадут?

— Если в забегаловках у Южной Стены напиваться в дым не будешь — не украдут, — хмыкнул Эйнор.

Все трое замолчали и расслабились. Гарав посматривал вокруг и ощущал невероятное умиротворение. То ли из-за вина, но, скорей, просто потому, что в его здешней жизни наконец всё определилось и он не просто нашёл место, но и обрёл, так сказать, все внешние признаки статуса. «Ну и ладно, — подумал Гарав, — ну и отлично. Вот так всё и будет. Стану жить, словно ничего другого не было. Да и правда же — не было…»

Подошедшая девушка убрала со стола, принесла Фередиру пива и всем — ржаных сухарей с солью.

— За счёт «Гнезда кукушки», — весело сказала она. — Как проживающим здесь.

— А почему «Гнездо кукушки»? — поинтересовался Гарав. Девушка улыбнулась:

— А тут всегда, как в гнезде кукушки — много народу, но никого постоянного. Разве плохое название.

— Грустное, — неожиданно для самого себя сказал Гарав. Девушка посмотрела чуть удивлённо и с интересом.

— А ты красивый, — сказала она вдруг, чуть нагибаясь к мальчишке. — Тебе говорили, что ты немного похож на эльфа?

— Говорили. — Мальчишка решил не отстраняться. Смотреть на девушку вблизи было приятно, и он ощущал себя совсем взрослым и ещё — как-то бесшабашно. — Ты тоже красивая, тебе об этом говорили? — Он, помедлив, выставил колено, и девушка на него уселась. Эйнор на миг поднял глаза, но ничего не сказал, а Фередир подмигивал сразу обеими. Гарав не соврал. Девчонка — чуть постарше его самого, белокожая, зеленоглазая и светло-русая, с уже очень неплохой грудью — была симпатичной, одета аккуратно и со вкусом. Она гибким движением обхватила мальчишку за шею, чуть отстранилась и поинтересовалась:

— Ты оруженосец?

— Да-а… — Гарав подвёл руки под спину девчонки. Она засмеялась негромко, отняла одну руку от затылка мальчишки (второй — потихоньку — поглаживала ямку пониже затылка; жутко приятно это было!!!), обмакнула кончики пальцев в кружку с недопитым вином и легко провела по губам Гарава. Он облизнулся невольно и ощутил, как напряглось всё тело, каждая мышца. Сладко так напряглось — и чуть оглушающе, как вино. Во чёрт, так откровенно не вели себя девчонки даже в ег… мире Пашки. По крайней мере на людях. Но, судя по всему, окружающим было наплевать. Да-а, кто бы мог подумать, что в мире Толкиена есть такие девушки… и ещё… хрень, неужели она — такая красивая и молодая совсем — проститутка?! И подаёт здесь… что-то не сходится… Или я ей просто так понравился? Да ну… — А… — Мальчишка провёл пальцами по шее девчонки — она улыбнулась и потёрлась щекой о тыльную сторону ладони Пашки. — Ты дорого берёшь?

Тресть!

Плюх!

Простучали шаги. Хохот обрушился со всех сторон добавочным водопадом — к тому вину, которое было стремительно и метко выплеснуто в лицо мальчишки. Левая щека у него мгновенно онемела от размашистой плюхи, а правая начинала гореть сама по себе без удара.

— Чччччччто это? — Гарав потряс головой и фыркнул.

— Болван, — хмыкнул Фередир. — Твоё счастье, что никто кроме неё не слышал этих слов.

— Я слышал, — сказал Эйнор. Он поднял глаза от тарелок и смотрел на Гарава в упор. — Ты принял её за шлюху?

— Да, — Гарав опустил глаза. — Но разве…

— Ты ей просто понравился, ненормальный! — Фередир налил Гараву ещё вина. — Я тебе так позавидовал… — Он хихикнул и фыркнул.

— В моих местах девушки не усаживаются на колени незнакомым парням в каф… в тавернах, если они не шлюхи или если эти парни не их близкие друзья, — сердито сказал Гарав, с удовольствием заметив, что вспыхнувший интерес к происшествию так же быстро угас.

— В наших тоже, — спокойно согласился Эйнор. — Но тут большой город и очень вольные обычаи. Кроме того, она из твоих, из северян — а у них считается, что с каждым воином связана немалая Удача. Не могу сказать, что мне всё это нравится, но я приказываю тебе…

— …я схожу и извинюсь, — Гарав решительно поднялся, начал вытирать лицо полотенцем. Эйнор совершенно спокойно, удовлетворённо кивнул и вернулся к еде. Фередир нахально и довольно цинично прошептал:

— Не будь дураком, если простит — возьми её. Давай, удачи!

Гарав отправился на поиски. Они оказались недолгими — девчонка стояла у камина и наблюдала за тем, как жарится баранья тушка, с которой мальчишка лет двенадцати равномерно срезал слои мяса и укладывал на блюдо, стоявшее рядом на трёхногом табурете.

— Послушай… — Гарав остановился рядом с девчонкой. Она обернулась, но холодно, и глаза были неприязненными. Тем не менее Гарав продолжал: — Я издалека. Я нездешний, понимаешь… У нас совсем другие обычаи. Я в мыслях не держал обидеть тебя. И сейчас прошу прощенья за нанесённое оскорбление. У нас за такое, — приврал он, — берут виру или вызывают на поединок. Мне драться с твоим братом и отцом?

Мальчишка, резавший баранину, засмеялся. Девчонка свела брови… но вдруг улыбнулась тоже. Она увидела и поняла, что Гарав на самом деле смущён и растерян.

— Отец не умеет драться мечом. Это его корчма, и он имеет дело только с топором и ножами… А мой брат, — она кивнула на мальчишку, — храбр и могуч, как весенняя белка, — пацан скривился и показал язык сестре, — но, боюсь, легковат для боя с тобой.

— Тогда вира? — Гарав оперся высоко поднятой рукой о тёплую деревянную стену рядом с очагом, склонил голову на плечо.

— У тебя же пустой кошелёк, — насмешливо, но не зло сказала девчонка. — Даже оружие и доспехи куплены твоим рыцарем. Могу поклясться в этом.

— Я могу нарубить дров или убрать хлев, — пошутил Гарав. Если честно, он всегда робел перед девчонками — они казались насмешливыми, нелогичными и шумными. Но сейчас почему-то было легко говорить.

Брови девчонки поползли вверх:

— И ты это умеешь?!

— А что тут такого? Я из крестьянской семьи… Меня зовут Гарав, — он чуть поклонился, — а ты кто?

— Тазар, дочь Уризана. — Девчонка чуть поклонилась и повела рукой. Северянка или нет, но имена и у отца, и у неё были на адунайке. — Я прощаю тебя за твою глупость, произошедшую от незнания и дикости.

Гарав даже рот приоткрыл… но тут же понял, что девчонка смеётся над ним — не зло, так, маленькая месть. И засмеялся тоже…

…Ни Гарав, ни Тазар не замечали, как сидевший в углу недалеко от камина мужчина — средних лет, в простой одежде — ловкими быстрыми штрихами угольной палочки набрасывал на расстеленном на столе белом листе плотной бумаги эту сцену: камин, огонь, смеющиеся мальчик-оруженосец и девушка из трактира — юные, красивые, беспечные и немного «выставляющиеся» друг перед другом.

Человека звали Туив, и он был живописцем. Сейчас, когда он работал над наброском, перед его глазами уже была картина — настоящая картина, двенадцатая в серии «Люди Форноста».

Художник задумчиво улыбнулся, не переставая работать. Он был благодарен этим подросткам и, накладывая последние штрихи, привычно попросил Эру быть милостивым к его глупым и счастливым маленьким детям — ко всем на свете, и к этим, у камина. Хотя бы за то, что в нынешнем шатком и больном мире они смеются так, словно бессмертны. И немного самодовольно подумал, что может кое-что добавить к милости Эру — на самом деле подарить своим невольным натурщикам бессмертие…

…Эйнор успел уйти. Фередир, скучающим взглядом созерцавший потолок, оживился, когда Гарав плюхнулся напротив.

— Ну что?

— А ничего, — легко ответил тот и засмеялся.

— Ясно… — Фередир расплылся в улыбке. — Пошли к коням, а потом я спать, темнеет уже, а ты…

— Выдумал, — фыркнул Гарав, снова поднимаясь, как на пружинах. — Пошли…

…В конюшне на отведённых местах Гарав так бурно нежничал с Хсаном, что Фередир опять засмеялся и толкнул друга в спину:

— Спокойней, спокойней, ты чего? Влюбился, что ли?

— Знаешь, нет, — откровенно признался Гарав. — Я… в общем, не влюбился я… — Гарав понизил голос. — Ты знаешь, она, во-первых, симпатичная и весёлая. А во вторых, я… ну это… ну, в общем… это как бы…

— Хочешь её, что ли? — просто спросил Фередир. Гарав покраснел. — Ну и иди, в чём дело-то. Я ж тебе сразу сказал. Только если ребёнка откуёте, придётся тебе его содержать. Иначе нечестно.

— А? — Гарав покраснел ещё сильнее. Фередир пожал плечами:

— У меня двое…

Гарав вытаращился:

— Че-го-о?!

— Ну да, а что? — не меньше удивился Фередир. — Одна рядом с Зимрой, второй — на юге Арнора. Мальчишка подрастёт — может, возьму его к себе оруженосцем. Стану же я к тому времени рыцарем.

— А как их зовут? — обалдело поинтересовался Гарав. Фередир пожал плечами:

— Откуда мне знать? И зачем? Хватит и того, что я про них самих точно знаю и посылаю им деньги…

— А Эйнор? — допытывался Гарав.

— Эйнор, — хмыкнул Фередир. — Эйнор — нуменорец, они так собой не разбрасываются… Сколько тебя учить, кругами щётку води, кругами!!!

— Я сейчас тебя этой щёткой…

…В комнате, которую оплатил Эйнор, было четыре кровати — не три. Но на четвёртую оруженосцы бестрепетно свалили все вещи и теперь плескались в большой медном тазу, по очереди поливая друг другу из кувшина. Повозишься с лошадьми — при всей любви к ним, — и в таком виде ни заваливаться спать в кровать, ни идти на свидание с девушкой не стоит.

— Вообще-то надо бы тебе рубашку. — Фередир, фыркая, выпрямился и критически осмотрел друга. — Накидку, штаны не кожаные… одни сапоги куда ни шло.

— Где я всё это тебе возьму?! — возмутился Гарав, вытирая волосы и из-под полотенца сердито глянув на Фередира. — Гребень дай.

— Держи… — Фередир хлопнулся на кровать, забросил руки под голову и продолжал разглядывать Гарава, который сердито дёргал гребнем. — Иди так, она тебя расчешет как раз.

Гарав кинул в захохотавшего Фередира гребнем и резко затянул пояс. Подумал и привесил не только кинжал, но и меч. Он думал, что Фередир будет смеяться, но тот как раз ничего подобного и не собирался делать. Хотя напутствовал довольно ехидно:

— Не разочаруй её…

…В зале народу было полно и дым коромыслом. Пашка на секунду ощутил себя мальчишкой, заполночь явившимся в бар, где гуляют взрослые дяди. Но почти сразу сообразил, что это он так думает. А окружающие если и глядели на него, то мельком. Ну оруженосец. Ну идёт куда-то. Ну и что?

Уризан — хозяин «Гнезда кукушки» и отец Тазар — стоял возле камина и руководил несколькими слугами — днём их Гарав не видел (видимо, по вечерам семья отдыхала). Проходя мимо него, Гарав внутренне съёжился — ему казалось, что Уризан насквозь видит, куда он, Гарав, попёрся. И вообще ситуация показалась на миг невероятно глупой — мальчишка едва не вернулся в комнату. Но представил себе ехидство Фередира — и решительно вывалился на крыльцо, геройски придерживая меч.

Во дворе, кстати, народу тоже хватало — уединяйся тут! И Тазар, стоявшая у коновязи, где опять было полно «свежих» коней, тоже была не одна, а в компании двоих парнишек. Между прочим, и повыше, и постарше, и покрепче Гарава. Но едва Гарав, нарочито громко стуча стальными подковками по замостке двора, подошёл ближе, как те испарились. Причём это был, кажется, не страх, а уважение. Именно настоящее уважение к воину.

Хм. Это было приятно.

С этой мыслью Гарав и подошёл к коновязи. И положил ладонь поверх руки Тазар, лежавшей на отполированном бревне.

— Добрый вечер, — улыбнулся он. — Погуляем или как?

— А разве твой рыцарь не велел тебе с темнотой быть здесь? — прищурилась Тазар.

Больше всего Гараву хотелось сказать, что он сам себе хозяин и вообще уже взрослый… но здесь это было правдой — он был взрослый и должен был себя вести, как взрослый. А взрослые не делают глупостей, чтобы доказать свою самостоятельность всему свету.

— Велел, — вздохнул Гарав и подбросил серебряную монетку. — Что тебе купить? Или дочери хозяина всё это уже поперёк горла?

— Почему? — удивилась Тазар. — Отец просто так не угощает, иначе мы всё съедим, посетителям и постояльцам ничего не останется. Принеси чего-нибудь попить. И что сам захочешь, ага?

Гарав снова заглянул внутрь и вынес кувшин с яблочным элем и сухие печенья на меду. Кувшин достался ему, а печеньями немедленно завладела и захрустела Тазар.

— Вкусно. У нас лучшее в городе печенье, — объявила она.

— Дай-ка и мне. — Гарав успел спасти одно, остальные перекочевали куда-то в глубь юбки Тазар.

Позади дома был небольшой садик — явно не для постояльцев. Но Тазар с решительностью хозяйской дочери повела Гарава туда. На ходу они сделали по паре глотков из кувшина — яблочный эль мальчишке понравился даже больше вина, чем-то он напоминал газировку, чем-то — квас…

— А ты откуда? — спросила Тазар. Гарав махнул рукой:

— С востока. Я точно сам не помню. Был в плену в Ангмаре, память отшибло…

— Ты был в Ангмаре?! — Тазар поёжилась. — Тебя освободил тот рыцарь, твой нуменорец?

— Я сам бежал, — гордо сказал Гарав. — Нас бежало много… но всех перебили охотники за беглыми. — Мальчишка вспомнил своих недолгих приятелей, умершего Туннаса и вздохнул. — А мне повезло. Эйнор нашёл меня прямо у дороги.

— Ты похож на йотеод, — решила Тазар. — Мой дед был йотеод… И ещё правда похож на эльфа… — Она взялась рукой за усыпанную белеющими в темноте цветами яблоневую ветку. — Мы сами варим эль. Вот из этих яблок.

— Вкусный, вкусней вина, — признал Гарав, делая ещё глоток, и Тазар улыбнулась польщённо, взяла кувшин и отпила тоже. Мальчишка потянулся и поцеловал её в губы — даже не поцеловал, а ткнулся… но Тазар обвила его за шею одной рукой и не отпустила.

— Погоди, вот так…

…Фух! «Вот так» продолжалось с минуту, и Гарав уже почти задохнулся, а когда отстранился, то губы горели. У Тазар был вкус эля; старого мёда и какой-то травы. Мальчишка облизнулся под смех глядящей девчонки и снова потянулся к ней:

— Ещё…

На этот раз она прихватила мальчишке нижнюю губу, и довольно беспощадно. Но боль почти не ощущалась за накатывавшим волнами удовольствием от поцелуя. Путаясь в юбке и не переставая целоваться, мальчишка повёл по бёдрам Тазар.

— Подожди, — засмеялась она и фыркнула в ухо Гараву. — Пояс, глупый.

— А, да… — Мальчишка поспешно задёргал пояс. Тазар снова тихо засмеялась и положила руки Гарав на свои бёдра.

— А тут, — прошептала она, — я сама, — и занялась поясом…

…Собственное неумение смущало Гарава. Вся «теория» вылетела из опустевшей головы, в которой от виска к виску со звонким гулом раскачивались колокола, а мир вокруг кружился, пахнул травой и тёплой весенней землёй. Но Тазар была терпелива и спокойна. Она чутьём знала, как легко унизить и даже искалечить душу мужчины, если посмеяться над ним в таком случае и показать своё превосходство. Кроме того, мальчик был красив и правда ей понравился. Всё, что она знала об этой стороне любви, она знала лишь на словах, Гарав был у неё первым. Но, как обычно, знание девушки в этом было выше знания юноши — а вернее мальчишки, решившего, что он взрослый.

Нет. Тазар ни о чём не жалела.

И уж тем более не жалел ни о чём стонущий — сил молчать не было — Гарав.

* * *

— Покажи, — сказал высокий воин. Одетый в тёмно-синее одеяние с бледно-голубой восьмиконечной звездой, с короткой тёмно-русой бородкой и бледно-голубыми, почти прозрачными глазами, он больше походил на северянина, чем на нуменорца. Но Эйнор сын Иолфа, рыцарь Кардолана, отлично знал, как выглядит Арвелег сын Аргелеба, князь Артедайна и прямой потомок Элендила. Поэтому он поднял руку и повернул кольцо. Блики двух факелов скользнули по поверхности Калан Айар, оставляя жемчуг холодным.

— Ты знаешь меня, князь. — В голосе Эйнора не было упрёка.

Из трёхсотярдовой пропасти, вытягивая вверх красными копьями факельное пламя, дул ветер — вечный и незаметный внизу, в распадке между холмов Эмин Карка и Эмин Экко, там, где в болотах гнили останки чудовищной орочей армии, когда-то пытавшейся взять крепость Форност — тогда ещё не город и даже не арнорскую крепость — крепость Нуменора. В городе уже мало кто помнил об этом чудовищном кладбище, разделявшем два крепостных холма. Нуменорская конница втоптала тысячи врагов в равнину вокруг холмов. И тысячи были загнаны безжалостными остриями в гиблую болотину, откуда ещё с неделю слышались стоны медленно тонущих врагов.

Мало кто знал и то, почему прекрасный и невероятный мост, словно эльфийским колдовством вознесённый над миром, назывался Иант Каунива.^[100]

Но это было хорошее место для встречи.

Кроме Эйнора и князя Артедайна тут же были — стояли поодаль — два эльфа в серых плащах, приподнятых мечами. Золотоволосого атлета-нолдо, могучего и прекрасного даже для эльфов, звали Глорфиндэйл из дома Элронда, и он был полководцем Раздола. Второй — синдар с пепельными волосами — был Гэлдор, Бард и Голос Кирдэна Кириатана из Серебристой Гавани.

— Твои слова — слова князя Нарака? — Арвелег подошёл к обманчиво-тонким перилам и оперся на них рукой в коричневой краге.

— Мои слова — слова князя Нарака, — повторил Эйнор, встав рядом. — Я должен был принести и слова наших рудаурских братьев. Но тот, кто должен был мне их передать, Тарланк сын Миндара, погиб — и Он завладел его душой.

Стоявшие неподвижно эльфы пошевелились. Лежавшая на перилах рука князя сжалась в скрипнувший кожей кулак.

— Мы почти не получаем сведений из Рудаура, — сказал князь тем не менее спокойно. — Почти все наши родичи погибли, кто жив — скрываются в лесах.

— Руэта строит укрепления недалеко от границы. — Эйнор посмотрел в чёрную пропасть. — На работы ангмарские орки сгоняют рабов. Я привёз человека, который бежал с этих работ.

— Что за человек? — Арвелег повернулся к юноше.

— Мальчик-северянин. Не волнуйся, князь, он чист и он не лжёт.

Арвелег кивнул:

— Мои люди сейчас говорят с теми из вождей кланов, кто недоволен Руэтой. Их тоже осталось мало, но я жду вестей к началу лета или чуть позже. Может быть, тогда мы сможем поговорить и с нашими братьями… Что будешь делать ты теперь, когда передал слова своего князя?

— Что будут делать эльфы? — спросил Эйнор.

Глорфиндэйл и Гэлдор подошли ближе.

— Мы будем сражаться, — сказал Глорфиндэйл. — Не только за Имладрис.

— Кирдэн даст воинов, — ответил Гэлдор. — Не дожидаясь, пока орки перелезут через Люну.

— Но из-за гор помощи не будет. — Глорфиндэйл покачал головой. — Что-то странное творится в Лихолесье. Там хватает своих забот. Люди уходят оттуда, даже звери убегают… Мастер Элронд пытается понять, что там творится, но пока безуспешно — какая-то завеса скрыла те края…

— Гондор пришлёт помощь, — сказал Эйнор. Лицо юноши слегка ожило, с него ушла каменная неподвижность. — Это слово Валакара.

— Так куда же отправишься ты? — повторил вопрос Арвелег. Эйнор отметил, что князь ничем не выдаёт радости при мысли, что скоро получит Кардолан. И Эйнор был благодарен артедайнцу за это. Ему — вот странно — было бы неприятно видеть сейчас ликование по этому поводу на лице Арвелега.

— Он не слышит нас, — усмехнулся Глорфиндэйл. Эйнор кивнул:

— Я знаю. Недаром мы выбрали это место для встречи… Я поеду на север и восток. К истокам Гватло.

— Почему не сразу в Карн Дум?! — изумлённо и неверяще вырвалось у Арвелега. Эльфы переглянулись. Гэлдор покачал головой. Глорфиндэйл сказал раздумчиво:

— Я бы решился на такое только ради спасения родича. Или ради исполнения клятвы. Кого хочешь спасти или какую клятву исполняешь ты, нуменорец Эйнор сын Фаэла?

— В городе я видел харадримца Аганну, — ответил Эйнор. — Скоро на севере будут знать, что Эйнор сын Иолфа с двумя оруженосцами неспешно возвращается на юг. И будут гадать, зачем он приезжал сюда — мотался вдоль границ, ездил в Аннуминас и околачивался в Форносте. А ещё Он будет наблюдать за Раздолом, Гаванями, Зимрой, Форностом… Между тем Эйнор сын Иолфа будет у Него под носом.

— Допустим, — уже спокойно сказал Арвелег. — Но зачем? Посчитать войска? Померить стены крепостей? Всё это сделают мои люди, и с куда меньшим риском.

— Тарланк, — тихо сказал Эйнор. — Я хочу, чтобы Тарланк сын Миндара отправился туда, куда должны уходить после смерти мы, люди. Ты прав, Глорфиндэйл из дома Элронда. Я спасаю родича и исполняю клятву. Никто не вправе забрать у человека человеческую смерть.

Эльфы склонили головы и сделали шаг назад, показывая, что ни спорить, ни даже просто продолжать разговор об этом не считают возможным. Арвелег сжимал и разжимал кулак.

— Не получится ли так, что вместо этого Он получит ещё одну душу нуменорца? — резко спросил князь. — И заодно — всё, что ты знаешь и помнишь, Эйнор сын Иолфа? Не дорогая ли цена?

— Ты говоришь как князь, Арвелег сын Аргелеба, — грустно и тихо сказал Эйнор. — Я же могу говорить лишь как нуменорец. И у нас не принято мерить цену души. Даже одной, потому что она…

— …бесценна, — закончил Арвелег и тоже опустил голову. — Прости меня, Эйнор сын Иолфа. Ты прав. Я ошибся.

* * *

Юноша и девушка лежали под яблоней.

На них падали светящиеся в темноте белые лепестки.

Глава 14, в которой оруженосцы терзают славный город Форност, но в конце концоввсё-таки его покидают вместе с рыцарем

Оруженосцев Эйнор обнаружил в непотребном состоянии.

Фередир сидел внизу вместе с музыкантами, они пили эль (музыканты — явно не на свои) и вместе горланили такое, что… в общем, Эйнор и задерживаться не стал, благо Фередир сидел спиной и дирижировал кружкой.

Но этот хотя бы был на ногах. А Гарав обнаружился спящим, хотя было уже к полудню. Он валялся на животе поверх покрывала — наискось кровати — в нижних коротких штанах, обнимал обтолканную кулаками подушку и во сне улыбался так, что Эйнору стало искренне завидно. Плечи мальчишки были в сочных засосах, приоткрытые губы распухли, а спину украшали засохшие параллельные царапины.

— Мда. — Эйнор громыхнул мечом о кровать.

— Мммммм… — промурчал, чуть пошевелившись, Гарав, перевалился на спину, раскинул руки (грудь у него тоже была в синевато-жёлтых пятнах) и открыл глаза — явно через силу. — Я сейчас… встану… — Но тут же, сообразив, кто перед ним, попытался не встать — вскочить. Конечно, его повело, и он плюхнулся обратно с искренне удивлённым выражением на лице. Эйнор понял, что мальчишка выжат, как виноград прессом. И спокойно спросил, раздёргивая пояс:

— Понравилось?

Гарав начал краснеть интересно — из района живота. Эйнор, продолжая раздеваться и позёвывая, с любопытством наблюдал за процессом. Потом, когда наконец уши Гарава зажглись, как сигнальные маяки на побережье, сказал без подначки:

— Прими совет. В ходе соития женщина берёт. Берёт много. И становится только сильней — такова её природа. — Гарав опустил голову и поставил ногу на ногу. — А мужчина отдаёт. Это приятно, но мужчину это здорово ослабляет. И он вполне может довести себя до того, что не сумеет сесть в седло. Поэтому не выкладывайся так, словно сражаешься за княжеский… — голос Эйнора чуть дрогнул, — …княжеский трон. По крайней мере — не в походах… Оденься, приведи себя в порядок, принеси мне вина и рыбы. Я жутко устал, хочу есть и поспать. И скажи Фередиру внизу, чтобы он перестал поить музыкантов.

— Да, конечно, я сейчас… — Гарав встал — быстро, но теперь уже осторожно. Замялся и признался: — У меня это было первый… — шумный глоток, — …раз.

— У всех когда-то бывает в первый раз, — равнодушно сказал Эйнор, швыряя рядом с кроватью сапоги. — Я рад, что тебе понравилось. Пока вы свободны, часов на шесть. Когда высплюсь — займёмся тренировкой, а к вечеру — как захотите…

…Если честно, Гарав боялся увидеть Тазар, а ещё больше — её отца. Но их внизу не было, зато был Фередир. Он уже не пел, а болтал в дверях с какой-то девицей, но на Гарава оглянулся, когда тот дёрнул его за плечо, без обиды:

— А, встал?

— Ты куда смотрел?! — прошипел Гарав. — Эйнор пришёл!

— Ой! — Фередир округлил глаза. — Наверное, за спиной прошёл… прости… Злится?!

— Приказал вина и рыбы, говорит, что будет спать.

— Слушай… — Фередир замялся. — Отнеси ты. Он наверняка видел, как я тут пел… ой-ой…

— Я и отнесу, — Гарав махнул рукой. — Не бойся. Я просто так — предупредить. Он, кстати, сказал, что мы часов на шесть свободны.

Тазар оказалась на кухне, куда Гарав заглянул за рыбой. Она кивнула, услышав заказ, и Гарав тут же прижал её в углу. Девчонка засмеялась:

— Рыба сгорит. Угомонись. Вечером встретимся, потерпи…

— Угу. — Гарав всё-таки поймал губами её губы. Было немного стыдно. Он ощущал, что не любит Тазар. Просто… в общем, попахивало чем-то нехорошим. Но в конце концов, она сама-то не протестовала, наоборот… В этих мыслях мальчишка благополучно запутался и, махнув на них рукой, отволок Эйнору жареного карпа и кружку белого вина — не красного, как вчера.

Эйнор, сидя на кровати, читал какой-то свиток, хлопнул рядом по постели — Гарав опустил поднос и, подумав, поставил как следует валяющиеся сапоги рыцаря, потом уложил брошенную как попало куртку. Прислушался к себе — не противно прислуживать? И понял: нет, не противно. Просто потому, что… не противно, и всё.

— Иди. — Эйнор поднял глаза. — Деньги вчера не все потратил?

— Нет, пяток медяков, — вспомнил Гарав. — Больше ничего?

— Ничего, — улыбнулся Эйнор, сворачивая свиток. — Шесть часов меня не беспокоить…

…Перепоясываясь на ходу, Гарав вышел на улицу. Фередира нигде не было — не обнаружилось его даже на конюшне, и Гарав, погладив по холке Хсана и проверив кормушку и поилку, усмехнулся: «Предатель, блин». Но потом подумал, что это, может, и к лучшему. Вдруг захотелось посмотреть Форност самому, одному — и просто так, как посмотрится. Чтобы никто ничего не объяснял и не говорил вообще.

Мальчишка поправил пояс, пригладил волосы и решительно пошёл по улице — куда глаза глядят…

…Большим недостатком Форноста оказалось наличие в городе коней. Серьёзно. Кони неромантично и безо всякого уважения гадили где ни попадя. Раньше об этой стороне средневекового быта Гарав как-то не задумывался.

Но это, пожалуй, был единственный недостаток. В остальном город подтвердил вчерашнее своё о нём впечатление — он был красив и исполнен собственного достоинства. Даже на рынке — рынок раскинулся по площади у подножья одного из холмов и по окрестным улочкам — это достоинство ощущалось. Если, конечно, не подходить к лавкам харадримцев. Оттуда одуряющее пахло пряностями и духами, там были самые цветастые ткани и самые роскошные навесы и вывески. Конечно, против такого не могло устоять огромное количество женщин и девушек. Но Гараву не нравились ни внешний вид харадримцев, ни их крикливая напористость — они только что не хватали покупателей за рукава и явно ловили кайф от купли-продажи. Гарав же (и Пашка) никогда не понимал людей, получающих удовольствие от процесса торговли. Торговать и торговаться он не умел. И кстати, видел, что большинство местных мужчин смотрят на харадримцев с тем же высокомерным презрением.

Задержался мальчишка только у оружейной лавки, в которой торговец расхваливал сабли и ятаганы. По клинкам струился знаменитый дамасский (интересно, как его тут называют?) узор, рукояти и ножны были щедро усыпаны камнями и выложены драгоценными металлами. Язык у торговца был подвешен неплохо, его слушали с интересом, а харадримец тем временем — кстати, ловко играя саблей — стал расхваливать «несравненный клинок, который разрубит любую сталь, как жалкую веточку».

Потом люди вдруг подались в стороны, что-то коротко вжикнуло, хрустнуло. Торговец присел, ошалело глядя на оставшуюся в кулаке рукоять — и ровный обрубок клинка примерно в ладонь. Остальной клинок валялся на прилавке. В наступившей тишине сухощавый мужчина с острым лицом осмотрел кромки лезвия своего длинного меча (самого удара никто не заметил) и, не глядя вбросив оружие в ножны, другой рукой кинул на прилавок пять золотых монет.

— Это за камни и золото на рукоятке, — сказал он хрустким голосом. — Клинок не стоит и одного фартинга. Пойдёмте, мальчики.

Четверо мальчишек — от 7–8 до 12–13 лет, — одетые в тёмно-синее аккуратное платье, восхищённо перешёптываясь, поспешили за мужчиной. Торговец молчал, только хлопал глазами.

— Это Адунарду сын Загархора, — возбуждённо шепнул Гараву какой-то паренёк его лет, смотревший вслед уходящим, — Меч Северных Ворот. И его клинок Ару. Харадримец просто надутый дурак, иначе перестал бы хвастаться, только увидев Адунарду…

Гарав невольно стиснул рукоять своего меча. И внезапно решил кое-что проверить. Просто ради интереса…

… — Кардоланская работа. — Оружейник немного удивлённо посмотрел на мальчишку, стоящего перед прилавком. — Молодой меч.

— Что значит — молодой? — переспросил Гарав. Оружейник покачал головой:

— Ты не знаешь? Молодой — значит, откованный не в Нуменоре и даже не в Арноре… Но это хорошая работа. — Он вернул оружие хозяину. — Очень хорошая.

— Скажи, почтенный господин, ты просто торгуешь оружием… — Гарав убрал меч в ножны, — или…

Он не договорил. Оружейник улыбнулся без обиды:

— Я тридцать два года сражался, прежде чем начать торговать. Рыцарем не был, но повидал всякое. Что ты хотел спросить, оруженосец?

— Как называют мечи? Меч моего рыцаря зовут Бар…

— Твой рыцарь — Эйнор сын Иолфа? — поднял брови оружейник. — Тебе повезло, гордись… Но я боюсь разочаровать тебя в другом. Меч нельзя просто назвать. Бывает, их имена рождаются вместе с мечами, но не с такими, как у тебя, прости. Или, бывает, приходят в снах. Или на поле битвы. Или меч сам говорит своё имя хозяину. Вот всё это может быть и с твоим мечом. Когда какое-то слово вдруг придёт само — как удар молнии в дуб, как рифма к поэту, — тогда знай: это и есть имя твоего меча. А придумать ему название просто так — всё равно что всерьёз назвать курицу орлом только потому, что тебе так захотелось. Насмешишь людей и прослывёшь дурачком.

— Спасибо, — задумчиво сказал Гарав. Зашарил было в кошельке, но оружейник покачал головой:

— Ну нет. Я не беру денег за приятный разговор.

Гарав ещё раз поблагодарил. Задумчиво. И снова вышел в толкотню рынка. Сунулся туда, где торговали рукописями — настоящими книгами и свитками. И вновь досадливо ощутил себя ущербным, неграмотным. Вот же гадство. К счастью, рядом шла торговля украшениями. Правда, тут было в основном то, что в мире Пашки называлось «бижутерия». Дутое золото, посеребренное железо, позолоченная медь, полудрагоценные камни, а то вообще явные стразы (надо же, умеют делать!)… Цены были, конечно, тоже мелочёвые, на фартинги, и Гарав отошёл подальше, где торговали настоящими вещами.

Тут, конечно, тоже разные были вещи и разные цены. Гарав пробежался взглядом по вещам — от лежавшей под локтем хозяина лавки диадемы, плетения золотой ажурной паутинки с изумрудами и рубинами. Да уж.

Ценников тут не было, а спрашивать цену Гарав стеснялся. Он спросит, ему ответят, станет ясно, что не купишь, и всем будет ясно, что у него просто не хватает денег. И будет стыдно.

Тем не менее он всё ещё водил взглядом — пока не наткнулся на простенький перстенёк. Явно женский. Серебряный. Тоненький ободок в виде стебля растения, красиво раскрытый — словно навстречу солнцу — цветок… А в середине цветка мерцал прозрачный красновато-коричневый камешек — Гарав не знал, что это гиацинт. Недорогой, но при правильной огранке красивый. А тут как раз явно поработал мастер…

Ювелир — неожиданно полненький, невысокий, в лихом берете на седоватых волосах — вдруг наклонился над прилавком и сообщил:

— Зарни и семь фартингов, оруженосец.

«А вот интересно, — подумал Гарав, — как они все угадывают, что я оруженосец?» Но тут же понял, о чём идёт речь, и удивлённо спросил:

— Что?

— Этот перстенёк — зарни и семь фартингов. Девушкам нравятся такие вещи. И иногда такой подарок намного ценней любой диадемы, которую покупают нелюбимым жёнам — как дополнение к красивой статуе.

Гарав поднял глаза.

У ювелира были добрые глаза. Странно. Торгаш… Но у него и правда добрые глаза.

— Я… возьму, — с заминкой согласился Гарав. И полез в кошелёк. Нашарил монеты наощупь, чтобы не считать их на виду у всех — увидят же все, что там и есть-то… Вообще-то мальчишке это казалось — покупатели и зеваки не смотрели на него. Почему-то посчитал про себя: осталось зарни и двенадцать фартингов. Ну и нормально!

Перстенёк ювелир упаковал в маленький мешочек из тонкой кожи на завязке. И с улыбкой передал мальчишке:

— Пусть ей понравится.

— Спасибо, — кивнул Гарав, бережно убирая мешочек в кошелёк. И пошёл дальше — пару раз оглянувшись и ощущая, что настроение почему-то стало очень хорошее и беззаботное.

Наискось от лавки ювелира шёл кулачный бой. Плотная толпа окружала почти настоящий ринг (по крайней мере натянутые на стойки верёвки наличествовали), на котором двое мужчин — голые по пояс — работали кулаками. Голыми. Оба были в крови, но как раз когда Гарав протиснулся поближе, бой прекратился, и противники пожали друг другу предплечья и даже обнялись, похлопали по спинам и отошли в сторону от толпы. Ещё двое — помоложе — тут же стали сливать на руки бойцам, а те умывались, фыркая. Между тем «на ринг» уже вылезла следующая пара, и Гарав сообразил, что бой любительский, просто машут кулаками желающие. Честно говоря, смотреть на это было как-то скучновато. Зато буквально по соседству на почти такой же площадке сражались на мечах — двое на одного. Этот один был эльф. Судя по репликам в толпе, такое встречалось редко.

Длинный меч эльфа — полуторка с заметно листовидным клинком, на котором серел витиеватый узор, — плёл вихревое кружево, удары и отбивы переходили один в другой незаметно и быстро, как волны на море. Он побеждал. Но Гарав с огорчением и досадой подумал, что он и удары проигрывающих людей не различает. Ну как тут научиться? А ведь надо. Это вещь совершенно необходимая, насущная… Нет, надо попросить Эйнора тренироваться чаще.

— Ay, yothejd, — вдруг коснулась плеча Гарава рука. Он обернулся и увидел рыжеголового кудрявого парня своих лет. В чёрной и коричневой коже, с переброшенным через плечо чёрно-жёлтым клетчатым плащом, он смотрел на Гарава, держа ладонь на шайбовидном навершии меча в богатых ножнах. — Jakt veytta? — И, видя, что Гарав не понимает, повторил — громко, привлекая внимание окружающих: — Сразимся? Для интереса?

Голубые глаза парня были не интересными. Они были злыми. Неясно, почему, но он был явно зол на Гарава… хотя нет. Скорей всего, на йотеод. Вот чёрт, подумал мальчишка недовольно, ну вот же ж в чужом пиру… Отвечать за дела чужого народа. Но вокруг уже прислушались, раздавались поощрительные выкрики, мальчишек только что не подталкивали в спины. Судя по голосам, подавляющее большинство болели за Гарава.

Гарав смерил рыжего от головы до пят и обратно. Неспешно и внимательно. Хмыкнул и начал расстегивать пояс. Сразу протянулись несколько рук — принять пояс и куртку. Подумав, скинул и рубашку. В толпе прошёл шепоток — разглядели ещё не совсем поджившие шрамы на запястьях и спине. Наверное, разглядели и ночные украшения… но стыдливая мысль об этом ушла сразу, как только раздался голос:

— Не ваши парня пометили, рыжий? — спросил кто-то явно враждебно. Холмовик зверовато повёл глазами, тоже стаскивая куртку, одетую на голое тело. Он был худой, как щепка, но жилистый, на груди и плече слева синела вязь сложной татуировки. Сбросив ножны с длинного серого клинка, холмовик полоснул воздух крест-накрест. Гарав повёл углом рта и вышел на край площадки. Пригнулся, ощущая неожиданный азарт — это чувство нахлынуло волной и утопило всю рассудочность и все опасения. Хотелось драться и победить.

— Обмотайте им мечи, — сказал вдруг эльф — он стоял в толпе, держа в руке кружку. — Это не шутки. Мальчишки порубят друг друга.

— Правильно, — поддержал кто-то. У Гарава из рук потянули меч:

— Дай-ка, дай, сейчас вернут.

Рыжий отдал меч явно неохотно, и Гарав сообразил: а ведь правда хотел ранить. Или даже убить. Ну сволочь…

А мальчишкам уже вернули оружие — плотно обмотанное надёжно закреплённой тонкой тканью, густо выпачканной то ли углём, то ли сажей.

— Ха! — выкрикнул рыжий, топая ногой, тут же прыгнул влево и нанёс удар вправо, в плечо. Причём так, что воздух низко загудел — и попади меч в цель, это был бы перелом плеча и ключицы. Но Гарав чего-то такого ожидал — отшатнулся в сторону от удара и достал противника по колену. Мельком, несильно — но полоса сажи осталась. Рыжий оскалил зубы, прыгнул ближе, целя Гараву в живот — едва тот поднял клинок, как меч рыжего стремительно отдёрнулся и тут же метнулся выше, в грудь. Гарав опять ушёл — в сторону-вбок, сверху рубанул по вытянутой руке. Рыжий отскочил — как в танце, махнул мечом на уровне живота. Но Гарав не атаковал — ждал. Ждал, только губы себя как-то странно вели, сами по себе растягивались, словно в улыбке, открывая не только зубы, но и дёсны. Гарав ничего не мог с этим сделать.

Меч холмовика описал восьмёрку — и закрутился с бешеной скоростью. Похоже было, что оружие, как пропеллер, тянет за собой своего хозяина. Держа перед собой меч как перекладину — параллельно земле на уровне груди, — Гарав сделал несколько шагов назад по кругу. Врёшь, устанешь… Восьмёрка разрядилась стремительным броском в голову. Гарав отклонился — еле успел убрать её, ветерком прошлось по щеке — и ткнул мечом перед собой вниз.

— Ава! — не выдержал рыжий — меч попал между ног. Толпа разразилась хохотом. Гарав съездил рыжего по шее — плашмя, но довольно сильно — и наступил ногой на оброненный меч. Рыжий скорчился на коленях, прижимая руки к пострадавшему месту.

— Дагор, Кардолан!

— Кардолан!

— Кардолан!

— Загарадун!

До Гарава не сразу дошло, что он победил. Тяжело дыша — надо же, какие-то секунды, а так запыхался, — мальчишка вскинул меч. Плавно повёл им в сторону — и по дуге, потом поклонился слегка. Видно было, что такое поведение пришлось людям по душе — одобрительный рёв, начавший было стихать, всплеснул снова. Гарав повернулся к своему противнику и подал ему руку.

Рыжий посмотрел так, что рука упала сама. «Ну за что? — растерянно и обиженно — радость от неожиданной победы ушла больше чем наполовину — подумал Пашка. — За что он меня так ненавидит?»

Но делать ещё попыток примирения он не стал — отвернулся.

Одеться ему помогли дружеские руки. Хорошее настроение возвращалось толчками — и Гарав не сразу сообразил, что происходит, когда высокий белокурый бородач придержал его за локоть:

— Погоди, кардоланец, — дружелюбно сказал он. И протянул на широченной ладони три серебряных монеты. — Вот. Я ставил на тебя и выиграл шесть зарни. Половина твоя по справедливости.

Ха. А Гарав и не заметил, что на них ставили…

Мальчишка застегнул пояс, осмотрел и убрал меч, с которого сняли тряпки. И только после этого сказал — тоже дружелюбно, но решительно:

— Благодарю, добрый человек. И не держи на меня обиды… но я дрался не за деньги. За честь…

…После этого поединка бродить по городу расхотелось, и Гарав устроился на другой площади — небольшой, но с фонтаном. Фонтан был симпатичный — девушка или даже девочка с кувшином, из которого проливается вода. Дома вокруг площади были двухэтажные, с одного этажа звучала музыка, с другого доносились отзвуки скандала. За фонтаном двое мальчишек — лет по семь-восемь — играли в турнир деревянными фигурками воинов на деревянных же лошадях. Разбегались (один был в стареньких кожаных туфлях, второй босой) и сталкивались с разбегу, стараясь сбить с седла вражеского всадника. На крыльце одного из домов за мальчишками неодобрительно наблюдала девчонка — постарше их, она держала на руках и гладила полосатого котёнка.

Турнир закончился победой того, который был в туфлях. Мальчишки подобрались к фонтану, поставили своих воинов на край, нагнулись к воде, поплескали себе в лица и стали о чём-то перешёптываться, коварно глядя в сторону девчонки. Той, видно, уже не раз доставалось от этой парочки — она громко фыркнула и гордо, но поспешно смылась в дом.

Гарав усмехнулся, покачал головой. Но тут же почему-то вспомнилась рабская колонна на ледяной равнине. Гарав передёрнул плечами. Достал из кошелька четыре фартинга. Положил, вставая, монеты на край фонтана. И зашагал по площади — уже привычно придерживая меч.

Он почти дошёл до улицы — другой, не той, из которой вышел на площадь, — когда сзади послышался сдвоенный бег, и нагнавшие его мальчишки остановились по бокам.

— Оруженосец, ты забыл деньги, — сказал тот, который был в туфлях. Босой протянул ладонь — на ней лежали монеты.

— Правда? — Гарав растерялся. — Я их не забыл… я их оставил. Вам.

Мальчишки переглянулись. Потом — так же одновременно — недоумённо (но без опаски или недоверия) снова уставились на Гарава.

— А за что? — весело удивился тот, который босиком. — Куда-то надо сбегать, оруженосец? А что ты не сказал?

— Да ни за что, — пожал плечами Гарав. — Просто берите. И пусть у вас всё будет хорошо.

Мальчишки засмеялись. Немного снисходительно. У них и так всё было — и будет — хорошо, и они твёрдо знали это. Однако потом оба вежливо поклонились — ловко так, умело. И зашагали обратно к фонтану. Пару раз оглянулись.

А что они делали потом, Гарав не знал. Он свернул на другую улицу…

…Фередира, как по волшебству, Гарав встретил в какой-то — забегаловке? закусочной? — короче, в небольшом заведении, куда заглянул, поняв вдруг, что страшно голоден. Он взял себе вина и жареной картошки с грибами и ветчиной. И едва сел за один из столиков (так себе, не слишком чистый) со своим заказом, вошёл Фередир. Осмотрелся и заулыбался, увидев Гарава, подошёл.

— Валары, ты что пьёшь? — Вместо «привета» Фередир сунул нос в кружку. — Уксус…

— Думаешь, тут есть хорошее? — проворчал Гарав. Он был рад, что пришёл Фередир — почему-то привязалась и тащилась следом, набирая силы, серая тоска. — А мне пить хочется.

— А мне и есть, — признался Фередир и отлучился, а вернулся с тем же заказом, только порции были больше. — Да, хорошего вина нет, — согласился он.

— Хорошо, что ты пришёл, — вырвалось у Гарава. Фередир задержал нож над едой и вдруг сказал:

— Тоскливо, да? Это бывает. Особенно если давно не видел людей, а потом сразу много — и все чужие. Я знаю.

— Да вот… — Гарав шмыгнул носом. От того, что Фередир так легко его «расколол», стало почему-то очень легко и благодарно. — В общем, хорошо… А та девчонка что?

— Какая? — Фередир мигнул. — А! Да ну. Корова.

— Ай-ай, ты же будущий рыцарь…

— Угу. И что? Корова она и есть корова. Она своё получила, я — своё. Ну и разошлись. А ты со своей ещё встретишься?

— Я ей даже перстень купил, — похвастался Гарав. Фередир поднял брови:

— Ого… — Но показать не попросил. — А готовят тут вкусно. Я шёл-шёл… — Он ел и говорил одновременно. — И как потянуло… Гарав. — Он поднял глаза от тарелки. — Если всё будет хорошо — поедешь ко мне? Все будут рады. А потом мы, может, поедем искать твоих — на восток. И найдём. А что? Может, и Эйнор поедет с нами.

«Спасибо тебе», — хотел сказать Гарав. Но такое не говорят вслух. И как объяснишь, что можно объехать весь мир — и не найти… или всё-таки эта память — сон? И где-то на востоке люди ждут пропавшего мальчика?

Эти мысли были томительными. Гарав выпил полкружки вина. Рассказал, чтобы окончательно отогнать тоску, про поединок, хоть и не собирался сначала. Фередир коротко, резко захохотал, стукнул по столу кулаком:

— Так и надо! Ну ты молодец, Волчонок! Укусил их за рыжие хвосты, аххх — молодец!

Гарав тоже засмеялся — искренне. С Фередиром было легко смеяться. А тоска, как видно, его побаивалась. И то, как он назвал Гарава (Волчонок перевел синдарское имя даже не на адунайк — на талиска, получилось красиво: Ульфойл), тоже понравилось.

— А вот, — вспоминалось вдруг. — Почему тех тварей называли гауры? Волк же не гаур.

— Это были не волки, — хмуро ответил Фередир и отпил вина. — Оборотни.

Гарав опустил голову. Дёрнул плечами.

— Они прев… ращаются?.. — начал он. Фередир помотал головой:

— Нет, это сказки… — Он задумался и поправился: — Ну, может, когда-то так было. Но сейчас так не бывает. Оборотень — это вот такое тело, а в нём душа какого-то разумного существа. Искажённая.

Гарава опять тряхнуло.

Это был страх. Но он пришёл — и ушёл.

* * *

Эйнор уже не спал. Он валялся на постели, чему-то улыбался и потягивался, как большое сильное животное. При виде оруженосцев замер, прищурил один глаз и внимательно посмотрел вторым. Пристально так. Оценивающе.

— Ой, — сказал Фередир почти всёрьез.

— Нагулялись? — Эйнор сел. — Гарав, тащи-ка свои доспехи.

— Уф, — выдохнул Фередир…

… — Ну не могу больше! — завопил Гарав и получил оплеуху. — Ну шестой раз! — Сил злобно зыркать на оплеуху уже не было, мальчишка был весь в поту и отдувался.

— Ты делаешь всё медленно и путаешься, — терпеливо сказал Эйнор. Он и не злился, оказывается. — Враг ждать не станет.

— Тебе самому всегда Федька помогает! — Гарав зло потёр ухо и мотнул головой на сидящего тише мыши за проверкой снаряжения в дальнем углу. — А от нас требуешь — сами, сами! Быстрей, быстрей!

Эйнор вздохнул…

…На то, чтобы снарядиться без всякой помощи, затягивая ремни одной рукой, Эйнору понадобилось тридцать семь секунд. Гарав считал вслух — громко, и с каждой названной цифрой его голос становился всё более и более унылым.

— Тридцать восемь, — вредно сказал Гарав, хотя металлическая статуя уже стояла возле коня, глядя на мальчишку — насмешливо — глазами из прорезей маски.

— Но не двести тридцать три, — сказала маска. — Ладно. Пока хватит. Кстати, давайте-ка вниз, проверьте коней. Вечером уезжаем.

— Вечером?! — вскинулся Гарав.

И понял, что все его слова и желания просто не будут приняты в расчёт.

— Да, а что? — Эйнор поманил Фередира и с его помощью вылезал из доспехов.

— Ничего, — спокойно ответил Гарав…

…Они выехали из северных ворот Форноста, когда солнце уже начинало садиться. Гарав не понимал — зачем, почему? И не оглянулся — а ведь очень хотел.

Он качался в седле и вспоминал Тазар. Не лицо, а пальцы — пальцы и свой перстенёк, который осторожно надвигает на один из них.

Тонкий и тёплый.

Глава 15, в которой выясняется, какая это нудная вещь — путешествие

И опасная. И страшная.

Путешествие верхом оказалось длинным, монотонным и скучным.

День начинался через час после рассвета, когда они поднимались. Умывались, ели горячее, седлали коней и ехали. Ехали шагом, реже — рысью до полудня и останавливались на два часа. Рассёдлывали, кормили и чистили коней. Обедали всухомятку и отдыхали, сколько получалось, — по ощущению не больше часа. Ехали, пока солнце не опускалось к горизонту. Останавливались на ночлег. Рассёдлывали, кормили и чистили коней как следует. Готовили ужин на разведённом небольшом огне. Ели уже в сумерках. Какое-то время отдыхали и разговаривали. Потом двое ложились спать, завернувшись в плащи, а один заступал на примерно трёхчасовое дежурство. За час до подъёма последний дежурный готовил завтрак. И всё начиналось сначала. Всё, что разрешалось сделать на время сна, — расстегнуть поясной ремень.

Первые дни, если честно, Гараву было очень трудно. Утром не хотелось вставать так, что он невольно просыпался минут за двадцать, а то и за полчаса до подъёма и тоскливо слушал, что делает дежурный, ожидая: вот сейчас… сейчас… сейчас будет тормошить… Днём Фередир и Эйнор по очереди спали в сёдлах. Гараву тоже никто не запрещал, но у него просто не получалось. По вечерам хотелось поговорить после дневного молчаливого качания в седле, но язык не ворочался, и мальчишка просто засыпал. Кроме того, зверски болели задница и ноги. Он, правда, ничего себе не стёр, как грозились авторы почти всех книг, где встречались всадники-новички, но боль была нудной и беспокоящей.

Потом он постепенно привык. И к коню, и к доспехам, и к медленному равномерному движению, и к ночной прохладе с ветерком. Научился правильно обхаживать коня. Ушла боль. И вечера обрели интерес — почти такой, как в туристском походе.

И Эйнор, и Фередир умели и любили петь. Кроме того, Эйнор любил рассказывать легенды о Нуменоре, а Фередир обожал то, что в мире Пашки назвали бы «страшилками» — рассказы о Шепчущем лесе и Мече Света, о страшном колдуне Мельнике, — и умел их рассказывать так, что даже Эйнор как-то притихал, и становилось видно, что рыцарю не так уж много лет… Пашка тоже потихоньку начал рассказывать разное. Он для себя всё-таки выстроил легенду, что родом с очень далёкого востока, где про здешние дела и слыхом не слыхивали… ну и тут, соответственно, тоже про тамошние места не знают. Ни Эйнор, ни Фередир не расспрашивали особо больше, как же всё-таки Гарав оказался здесь. Видно, думали, что он, если и вспомнил, то ему не очень-то приятно про это говорить. Зато с удовольствием слушали, например, немного переделанные истории про битвы с монголами. Гараву даже было немного стыдно — чего доброго, попадёт это в здешние серьёзные летописи: вот, мол, какие дела творятся на востоке!..

…В тот вечер Гарав — а точнее Пашка — обнаглел окончательно, возжелал славы и выдал на привале стихи своего собственного сочинения, которые днём, качаясь в седле, записывал выпрошенным у Эйнора свинцовым карандашиком на у Эйнора же несколько ранее выклянченной бумаге. Восстановив по памяти текст на русском, Гарав тут же стал писать подстрочник — на адунайке русскими буквами — и неожиданно обнаружил, что вполне может соорудить стихи и на этом языке, тем более что тут обращали внимание не столько на рифму, сколько на ритм. И вот теперь заливался соловьём, сидя возле костра и с удовольствием наблюдая, как спутники — оба — то фыркают, то откровенно хохочут.

— Какая такая Орда Золотая?

— Большая, быть может, она — аль малая?

— Конечно, большая, всю Русь захватила.

— Какая ж на свете бывает-то сила!..

И вот волненья средь народа:

— То хорошо, что помогла погода:

Татарин не дошел до нас,

В болотах да снегах увяз…

— Надолго ль он увяз в болотах?

— Нема. Сейчас увяз в заботах.

В Сарае сидя, зубы точит.

От нас он деньги дюже хочет.

Татарин зол. Нас вспомнит скоро…

— Эй братцы! Хватит разговоров!..

…Стоял мужик. Рука в бока.

Был пьян чуть-чуть — совсем слегка.

Особо ростом не высок.

И не сказать, чтобы качок…

Одет… ну, скажем, небогато.

Но что-то было в нем, ребята.

Стряхнул он наземь что-то с плеч

И двинул вот такую речь:

— Нашли чего — Орды бояться!

Славяне! Хватит придуряться!

Боимся шведов и тевтонцев,

Боимся, что не встанет солнце,

Что черти мир захватят весь,

Что дней в неделе будет шесть,

Что вступим мы в Евросоюз,

Что во всю рожу вскочит флюс,

Что пиво кончится на свете —

Всего боимся, прям как дети.

Че там? Какие-то татары?

Да мы порвем их без базара!

В прошедший год — совсем недавно —

Мы обломали чурок славно.

Казань мы рвали до зари…

Эй ты, мужик! Ты! Не ори!..

Имеешь ты задать вопрос?

С чего я волосом оброс?!

Сам волосат ты, как лешак…

Меня ты помнишь?.. Сам дурак!

Народ родной брех услыхал,

Народ тут репу почесал:

— Братва! Да это же Петруха!..

— А где ж он был?..

— Ни сном не духом!..

— Да, это я, что, не узнали?

А ведь недавно провожали.

— Ну да! Конечно! Помним мы!

Вас не видали две зимы!

На стругах две весны назад

Вы плыли драть татарам зад!

Мы думали, что вы с концами!

Глядите-ка, вернулись сами!

— Да нет, народ. Один вернулся… —

Тут наш герой чуть-чуть запнулся.

И, посмотрев поверх голов,

С других рассказ он начал слов:

— Стоим мы тут, а они — там.

Татарин едет, видно — хан:

Немытый, страшный, как Хсанкор!

Аж в дрожь бросает до сих пор!

Подъехал стороны на край.

Послать стрелой в татарский рай?

Собачий сын — Кадум Байда —

Сказал нам: — Слушайте сюда!

Урус всегда великий воин,

Дружить с монголом он достоин.

Ты удаль показал свою —

Вы победили нас в бою.

Мы щедрость вам свою покажем

И доброту свою докажем.

Урус с татаром — друг навеки.

Мы братья, люди-человеки!..

Но наши парни — не придурки:

— Мы знаем, кто и что за урки.

Татар нам брат? Глядите сами:

Мой дом поджёг, чтоб пламя

Ему обзор весь осветило.

Схватил он девку…

Отрезал серьги ей с ушами.

Ее саму в огонь метнул…

«Кто враг, кто друг…»

Ну, ты загнул!

— Упал татарин, видно, с печки,

Ведь мы для них не человечки,

Не люди даже и не звери.

— Татарин врет?

— Пошли проверим…

— Не надо. Может мы домой?

Какой домой?! Там пир горой!

И вот спустя пустяшно время.

На пир зовет нас вражье племя.

Идем мы к ним во всеоружье:

Бухло бухлом — на время дружим!

Так вот, на самом прям к ним входе

При всем честном (и нет) народе

Какой-то бешеный старик

Писклявым визгом поднял крик:

— Урус, ты нас не уважаешь?!

Друзья мы все! Ты понимаешь?!

Зачем тебе на пире лук?!

Ведь я тебе не враг, а друг!

Оружье сдайте в гардероб!..

— Ты че, загнать нас хочешь в гроб?! —

Вскричал наш воин говорливый,

Потом рванул еще ретивей:

— Чем резать будем мы там мясо?!

И мы с ножами знаем пляски!

Нам без ножей на пир нельзя,

Какие мы, потом, друзья?!

Татарин, фактами убитый.

Глаза со страху чуть закрыты:

— Ножи вам можно — меч нельзя.

И это факты без бузья!

Веселье хряк как рылом стер…

Но вот зашли мы все в шатер:

— Аллах! ХСАНКОР! Иегова! Кришна!

— Все это нам? Ну, очень пышно!

Бухло и закусь, ананасы.

Потом натырим балабасов!

Сейчас братаемся и дружим,

Ну, в общем: не особо тужим.

Проходит час, потом другой,

(Бухи. Не шевельнешь ногой.)

И вот средь пьяной тишины

Крадется к нам через спины

Кадум с ножом наперевес

Так тихо, как медведь сквозь лес…^[101]

— Тихо, — вдруг сказал Эйнор. Только что он смеялся — и вдруг, не переставая посмеиваться, ухитрился одновременно произнести это. — Орки.

От одного слова внутри у Гарава (у Пашки) всё сжалось в тугой ком — и пришёл унизительный, тягучий страх. Фередир продолжал смеяться, даже назад откинулся — так, что оказался рядом со своим щитом.

— Много? — тихо спросил он.

— Не знаю. — Эйнор подбросил в костерок клубок сухих веточек. — Вокруг. Щиты приготовьте. Каждый закроет свою сторону, потом — как получится, от костра не отходить… Щиты!!! — Это он уже крикнул.

Гарав сам не помнил, как и когда он успел сунуть левую руку в ремни щита и вздёрнуть его вверх, правой рукой нахлобучивая шлем. Конечно, получилось не очень удачно, и он несколько секунд ничего не видел… зато почувствовал два тяжёлых удара в щит (едва не опрокинувших его на спину) и услышал визгливые гортанные вопли.

Он вскочил, уже сжимая в правой руке меч, выхваченный из ножен. Из темноты приближалось несколько коренастых чёрных фигур — как будто куски этой самой темноты ожили и надвигались, издавая низкое урчание и похрюкиванье. Мелькнули несколько алых вспышек — отсветы костра на металле.

Пашка почувствовал, что сейчас побежит. Ему показалось, что он стоит один на ледяном ветру — как там, на склоне… Сил стоять и ждать не было, бежать, бросив бесполезный металл, казалось правильным, единственным спасением.

— Дагор, Кардолан, дагор, дагор! — раздался позади рык, в котором почти нельзя было узнать голос Эйнора. — Подходите, твари!

Локоть Гарава ткнулся во что-то твёрдое.

Это был щит Фередира. Сбоку. Рядом.

В прорези шлема сверкали зубы — Фередир смеялся.

Наваждение распалось, хотя страх и не ушёл, но это был знакомый страх, и Гарав знал: он всегда до драки, потом исчезает.

Надо просто представить, что это ролёвка. Просто ролёвка.

— Хх-у!

Удар небольшого круглого щита в щит Гарава был так силён, что мальчишка качнулся на поспешно отставленную назад ногу. Что-то больно ударило по левой ноге над коленом, шаркнуло по кольчуге.

Визг.

Вонь.

Тараторящий высокий голос.

— Аххх… су-ка… — Гарав ударил кулаком с зажатой рукоятью меча между жёлтых, светящихся бешенством круглых глаз — они были совсем близко.

— Йииии!!! — Высокий голос сорвался на вопль. Гарав отбросил орка щитом:

— Пошшшшш… тварррь!

Крух, дранг! Меч и ятяган столкнулись крест-накрест дважды, вышибая яркие искры перед лицами другого орка и человеческого мальчишки. Гарав ощутил — не увидел, а ощутил слева опасное движение, выставил туда щит, принял удар другого ятагана на него, ещё дважды отбил первый ятаган мечом, отбросил второго нападавшего щитом и его ребром ударил первого по шее сбоку. Орк взвизгнул, уронил щит и прыгнул в темноту. Второй попятился — и Гарав, не удерживая удара, полоснул его мечом по голове.

— Храааа… йакккх…

— Уйдёт! — рычание за спиной. Справа выскочил Фередир, натягивая тетиву — и когда успел снарядить?! — своего длинного лука. Скрррр — услышал Гарав голос лука… твванггг!

Убегавшее чёрное пятно исчезло, как растаяло.

— Что, всё, что ли? — Гарав не узнал своего голоса — взвинченного, тонкого.

— Всё. — Эйнор повернулся к нему — с длинного меча рыцаря тягуче падали чёрные струйки. — Теперь понял, почему мы доспехов не снимали? Ну да, орки, как у тебя в песне, один к пяти привыкли воевать. А нас, сам видишь, трое на десятерых получилось. Не тот расклад.

Гарав увидел, что вокруг валяется с десяток чёрных тел. Два или три ещё корчились, и кто-то тонко пищал, как придавленная крыса.

— Трое мои, — сообщил Фередир. — Двое мечом, одного стрелой.

— А я только одного, — сказал Гарав. — Кажется.

— А я в первом бою ни одного не убил, только чуть голову своему коню не оттяпал, — вспомнил Эйнор.

— Не одного, — Фередир тем временем нагнулся над лежащим чуть дальше убитого Гаравом ещё одним орком. — Это тоже твой. Чем ты его так?

— Мечом… рукояткой. — Мальчишка посмотрел на меч и увидел, что крестовина испачкана кровью и какой-то слизью. — А… куда я его?

— В глаз, в левый. Наповал. А этому башку вместе со шлемом разрубил.

— Тупой удар, — осуждающе сказал Эйнор. — Клинок наверняка защербился… Так. Тут должны быть двое живых.

Фередир быстро поджёг в костре факел, посветил вокруг. Гарав замер.

Впервые в жизни он увидел то, что бывает после рукопашной. И поразился — не испугался, а именно поразился тому, что увидел. Орки лежали в лужах чёрной крови и выглядели в общем-то не страшнее забитых свиней или телят. И дело было совсем не в этом…

…Удары Эйнора различались сразу. Они были точные и аккуратные, как будто их наносил не человек. Один орк был разрублен от левого плеча до правого бедра — вместе с кожаным доспехом, усиленным металлической сеткой; не прорублен, а именно разрублен, на две части. У другого — в прочном доспехе — была отсечена голова вместе с латным воротником. У третьего — снизу вверх, от паха до горла — вскрыто тело, как у препарированной лягушки. Ещё двое с хрипами корчились, и Гарав изумлённо сообразил, что Эйнор бил их плашмя. Это что же, рыцарь в бою ухитрялся думать о пленных?

Подошёл Фередир — он ходил за стрелой. Ухмыльнулся:

— Точно в затылок попал… Какого надо брать?

Гарав закинул за спину щит, стащил шлем и понял, что забыл поднять защитную стрелку. Да уж…

— Почисть мечи, — приказал Эйнор, передавая Гараву Бар. Фередир тоже подал свой. — Как следует, у них очень едкая кровь… Этого.

Гарав отошёл к огню. За спиной жутко завизжал орк — и тут же заткнулся. А через полминуты, когда Гарав только-только взялся за чистку, к костру вышли Фередир — он нёс оба щита и оба шлема, свой и Эйнора — и сам Эйнор. Он тащил за шиворот и за вывернутую левую руку стонущего орка — ноги у того были связаны, правая рука болталась, явно перебитая и, видимо, даже раздробленная.

Эйнор швырнул орка к огню, и тот сел, как-то по-животному подтянув под себя ноги. Губы орка тряслись, он часто сглатывал, по щекам из часто мигающих круглых глаз тянулись две дорожки слёз. От него отвратительно разило — Гарав теперь сам удивлялся, как не обнаружил врагов по запаху. Даже куски кольчуги, тут и там нашитые на кожаную куртку, выглядели как-то жалко, словно орка ошкурили заживо.

Но нет. Как раз жалости Гарав и не ощущал. Он ещё раз заглянул в себя. Нет, не было жалости. Да, орк выглядел жалко. Но пять минут назад, когда они вдесятером бросились на троих, будучи уверенными, что их не заметили, он, жалкий сейчас, вполне готов был резать и убивать без раздумий.

— Дай шило, — сказал Эйнор. Гарав покопался в сумке, перебросил рыцарю шило. Тот аккуратно пристроил его у огня — тонким гранёным наконечником в пламя. Орк посмотрел туда и стал вздрагивать. — Ты не сюда смотри, — сказал Эйнор. Гарав не сразу понял, что рыцарь говорит не с ним, а с орком. — Ты смотри на него, — кивок в сторону Гарава. — Этот парень был у вас в плену. Может, мне не возиться с тобой, а отдать тебя сразу ему?

Глаза орка метнулись к Гараву. Тот подыграл. Точнее как подыграл? Не скалился, не угрожал… да нет, даже не изображал ничего. Просто ответил своим взглядом — и при виде глаз орка вспомнил свой плен. Очевидно, этого оказалось достаточно — орк заметался у огня и взвыл, опираясь на здоровую лапу и подтягивая связанные ноги.

— Нет, нет, не я! — закричал орк. Он кричал на вестроне, хотя и с грубым акцентом, ему явно не хватало слов. — Не я главный! Не я старший! Я не хотел напасть!

— Кто приказал напасть? — Эйнор перетёк на колено — ближе к орку.

— Старший! Вон лежит! — орк затряс головой в сторону обезглавленного. — Старший!

— Ему кто приказал? — настаивал Эйнор. Орк моргнул:

— Ни-кто-о… Мы с гор пришли, увидели огонь — напали за добычей.

Гарав уловил, что Эйнор облегчённо перевёл дыхание. И понял, почему. Значит, это просто мелкая банда, а не спланированное нападение.

— Здесь все? — Эйнор поворочал в огне шило. — Ваши все?

— Ты отпустишь меня, тарк? — Голос орка стал умоляющим. — Я сразу уйду в горы. Я не буду тут больше. Старший виноват. Даже днём от солнца было не спрятаться, и совсем нет добычи.

— Здесь все? — Эйнор поднёс раскалённое уже докрасна шило к морде орка.

— Ааааа! Нет! Ещё пятеро в лагере! — Орк замотал башкой. — Там! — Он здоровой рукой затыкал в сторону.

— Далеко? — Эйнор приблизил шило ещё, сделал движение к глазу.

— Ааааа! Нет, нет, нет, рядом, близко, здесь! Совсем мало идти! — взвыл орк. — Там пленные! Пленные!!!

— Пленные? — Эйнор опустил руку. — Какие пленные?!

Глава 16, в которой появляется Мэлет

Пашка умел ходить бесшумно. И неплохо видел в темноте. Но сейчас ему казалось, что каждое металлическое сочленение, каждая деталь доспеха и оружия, которая только может лязгать и брякать, делает это — громко и с наслаждением.

Орка Эйнор убил. Взялза шею (орк пискнул и дёрнулся), тряхнул — и орк умер, только коротко щёлкнул переломившийся позвоночник. Но почему-то Гарава это не испугало и не удивило — он думал о пленных. Где-то рядом были люди — люди в лапах у этих тварей. Поэтому, когда Эйнор посмотрел на оруженосцев, явно выбирая, кого взять с собой, Гарав подался вперёд всем телом, только что не прижал к груди стиснутые кулаки. И Эйнор выдохнул коротко и кивнул:

— Гарав.

— Спасибо! — шёпотом выкрикнул мальчишка. Фередир недовольно загундел и в качестве основного довода привёл то, что он из лука выстрелит двадцать раз, пока Гарав один раз пальнёт из своего арбалета. Эйнор повёл в сторону Фередира пристальным взглядом, и оруженосец тут же осознал всю глубину своей неправоты и отправился к взбудораженным коням.

Гарав зарядил во взведённый арбалет срезень. Щит закинул за спину и всем своим видом показал, что он готов в одиночку очистить от орков все Мглистые горы. Эйнор, подойдя к нему (кстати, нуменорец был без шлема), определил на место наносье и показал кулак…

…И вот теперь они двигались по осыпи — с одного большого камня на другой. Эйнор был похож на перепархивающую большую жуткую птицу. А Гарав морщился всякий раз, когда подковки на сапогах цокали о камень. Кроме того, он начал уставать — помогала только беспощадная ругань в свой адрес. И ещё — вдруг вспомнившиеся строки…

Уж коли выбрал поле — так на нём и стой,

И не меняйся в цвете, коль билетик пустой —

Пусть меняет место, кто идёт за тобой!

О том, что лучше задохнуться, чем вдыхать этот дым,

О том, что лучше быть коричневым, чем голубым —

Пой, моя упрямая религия, пой!

Под глубоким морем, под высокой горой —

Рой, моя подземная религия, рой!

Это значит — небо близко, если пальцы в крови!

Жиденькие корни «разрешённых надежд» —

Режь, моя булатная религия, режь!

Рви, моя звериная религия, рви!^[102]

Туннасу было в тысячу раз хуже. Он умирал. Знал это. И всё-таки он много часов шёл сам. А я — я сам напросился. Значит, надо идти, прыгать, ползти за чёрным плащом впереди…

Потом Эйнор растаял. И Гарав даже не сразу сообразил, что это такое — но всё-таки понял вовремя и лёг тоже. И пополз, держа арбалет «на ремень» за пристёгнутую снизу «козью ножку».

Рука Эйнора легла на плечо и подтащила оруженосца к образованной двумя камнями естественной бойнице — она пряталась в тени. У Эйнора было мокрое от пота лицо и он улыбался — безжалостно и ярко. Кивнул вперёд и вниз.

До орков оставалось шагов пятьдесят — вниз по склону. А дальше кончались холмы — и Гарав мельком понял: Северное нагорье тоже кончилось, а значит они уже в Ангмаре. Но это была промелькнувшая мысль — не больше.

Внизу горел костёр. Около него — рядом с двумя конскими тушами — сидели полукругом четверо орков. Жарили мясо и переговаривались, поглядывая по сторонам.

Эйнор снова тронул Гарава за плечо. И указал другой рукой в сторону по скалам.

Секунду-другую мальчишка ничего не видел. Но потом различил голову и плечи часового-орка среди камней. Эйнор показал на арбалет.

Гарав кивнул. А Эйнор указал на костёр и провёл пальцем по воздуху дальше. Там, за гранью светового круга, явно лежали два человека.

— Я застрелю часового, — еле слышно зашептал Гарав в ухо рыцарю. — Не промахнусь. А потом?

— Бегом вниз и с ходу рубим этих, — зашептал в ответ Эйнор. — Иначе они убьют пленных. Не промахнись в часового, а то потом не найдём эту крысу в скалах.

Гарав кивнул. Устроил арбалет удобнее. И понял, что ничего не ощущает.

Расстояние маленькое, арбалет мощный, отдачи у него нет. Целиться надо в точку.

Гарав удобней приложился. Расслабился, поводил пальцем по кованой удобной скобе спуска.

«Сссссакк!» — сказал арбалет.

Гарав знал, что попал. Он даже смотреть в ту сторону не стал — вскочил на ноги, перекидывая в левую руку щит, а правой — уже на бегу — выхватывая меч.

Орки потеряли две секунды и десять шагов, прежде чем поняли, что происходит. Потом — ещё секунду и пять шагов на то, чтобы вскочить. И ещё две и десять шагов, чтобы расхватать оружие.

Остальное время у них почти целиком ушло на то, чтобы решить, кому первому бросаться на мчащихся врагов.

Гарав увидел, как Эйнор буквально смёл — подбросил в воздух плечом и опрокинул на камни — первого попавшегося на дороге орка и зарубил второго. А перед Гаравом оказалась спина — спина орка, который, визжа, бросился к пленным.

В эту спину Гарав, понимая, что не успевает, пустил меч — как дротик. Орк полетел наземь — прямо около связанных людей. Он был убит наповал — меч попал точно под левую лопатку, пробив кожаную куртку. Эйнор тем временем — Гарав этого не видел — снёс последнему орку голову и раздавил ногой горло и позвоночник тому, которого сбил с ног в начале атаки.

— Пленные живы? — спросил рыцарь, обтирая меч об орочьи лохмотья.

— Я сейчас… — Гарав потянул из убитого орка свой меч. Он ожидал, что будет противно — но испытал только досаду, что приходится прилагать усилия, клинок завяз. По примеру рыцаря быстро вытерев его, мальчишка убрал меч в ножны и, на ходу отстёгивая наносье, поспешил к неподвижно лежащим на земле людям.

Орки скрутили и избили пленных, и теперь они были без сознания, это хорошо различалось даже в неверном свете костра. А вот то, что это не люди, а эльфы, Гарав понял не сразу, только когда нагнулся ниже.

— Эйнор, это эльф… — позвал он рыцаря и подавился.

Лежавший слева эльф — золотоволосый, невысокий и хрупкий, похоже, подросток — открыл глаза.

И Гарав застыл — на колене, полувытащив из ножен кинжал.

Девушка, понял он, глядя в эти серые глаза и не замечая больше ничего — ни идеально-нежного овала лица, ни губ (сейчас разбитых, но обычно, видимо, более пухлых, чем строгие жёсткие линии эльфийских мужских ртов), — ничего. Только глаза. Таких глаз не бывает ни у мальчишек, ни у мужчин.

«Таких глаз не бывает вообще ни у кого, — подумал Гарав как-то медленно, какими-то волнами. — Не создала природа таких глаз, потому что…»

— Ты что застыл?! — рявкнул Эйнор. Блеснул рядом его кинжал. И почти тут же Эйнор заговорил на квэнья — быстро и сердито, рассекая верёвки на руках и ногах пленницы. Та оправдывалась — явно оправдывалась, хотя и с вызовом. Гарав между тем освобождал второго эльфа — молодого мужчину. И при этом косился на эльфийку. Как-то сам собой косился — и не хотел, а глаза постоянно съезжали туда.

— Ты её знаешь? — потихоньку спросил он, когда эльфы были уже свободны и, сидя на земле, растирали руки. Эйнор сердито ответил:

— Знаю. Это Мэлет, дочь Глорфиндэйла из дома Элронда — и будь я проклят, если понимаю, что она тут делает!!!

* * *

Среди людей бывают жёны-воительницы.

Правда, не так часто, как в легендах и сказках. Война — не женское дело. Женщина не может долго ездить верхом по-мужски — если хочет остаться женщиной. Женщина не должна убивать мечом — если хочет остаться человеком. Так что на свете масса причин, по которым воительница — редкость. А те, что есть — очень несчастные или очень страшные существа. Или — чаще всего — и то и другое вместе.

Среди эльфиек воительниц не бывает вовсе. Многие эльфийские женщины владеют мечом и копьём. Почти все — луком. Но это не то. Не то…

Так думала Мэлет дочь Глорфиндэйла. С тех самых пор, как научилась ходить и держаться в седле. Для неё девы-воительницы из рода человеческого были не сказкой и не обыденной реальностью, а скорей примером жизни.

Для родственников же — и особенно отца, и особенно после того, как ушла за Море мать — характер Мэлет стал источником постоянных забот и неприятностей. Особенно для Глорфиндэйла, не понаслышке знавшего, как на самом деле выглядит романтичный бой и чем пахнут поля сражений — выигранных равно проигранных — после их окончания. Но именно из любви к дочери отважный витязь не мог ей отказывать и уж тем более не помышлял держать под замками или наблюдением…

…Сейчас Мэлет терзало чувство вины.

Именно из-за неё чуть не погиб молодой Минуиал, когда, подслушав, что отец посылает своего помощника на северо-запад, она тайком отправилась следом. Когда через одиннадцать дней, казавшихся эльфийке интересным приключением, Минуиал обнаружил это, то возвращаться было уже поздно. Эльф, оправившись от возмущения, хотел уже отправляться обратно, плюнув на задание, которое дал ему Глорфиндэйл, чтобы не подвергать опасности дочь полководца, которую любил весь Раздол… но и тут всё случилось из-за её упрямой глупости — она поскакала прочь от попытавшегося схватить её за руку Минуиала — и… Они скакали долго, потом, среди скал, совсем уже догнавший её Минуиал вдруг осадил коня, подвыдернул из ножен меч — клинок светился пронзительно-голубым — и крикнул: «Орки!» А дальше…

…Орков она сперва не испугалась. Тем более что Минуиал зарубил восьмерых, прежде чем его свалили с коня камнями. Страх пришёл потом, когда их, связанных и избитых, бросили в стороне от огня — и страшно закричала лошадь, а орки заухали. Потом она, кажется, даже снова обеспамятела, увидев, что у Минуиала всё лицо в крови — помертвелое лицо, закрытые глаза, верёвки, мешающие дышать…

…а потом… ещё потом…

Сперва ей показалось, что над нею склонился эльфийский мальчишка — вроде старых товарищей по играм, которых она не раз и не два обходила во всех мальчишеских делах. У мальчишки был прямой нос, длинные прямые тёмные брови и светлая прядь на глазах — близкий костёр рассыпал в ней медные искры. А серые глаза, когда они встретились со взглядом всё ещё ничего не понимающей — даже того, что спасение пришло, как в книгах, в самый жуткий миг! — Мэлет, сделались вдруг удивлёнными и какими-то наивными. Да, наивными, именно это слово пришло в голову Мэлет.

Сейчас этот мальчишка сидел на конском седле чуть в стороне от костра, возле которого разговаривали нуменорский рыцарь и Минуиал и грелась Мэлет. Оно отогревалась не только от промозглой сырости, но и от страха. Сейчас снова было почему-то очень страшно, как будто беда ещё не миновала и стерегла где-то впереди. И эта беда… странно, беда не была связана с орками.

«О чём я?» — удивилась Мэлет. И подняла голову.

Она уловила быстрое движение. Мальчишка опустил глаза раньше, чем Мэлет посмотрела на него, но эльфийка уловила его невидимое шевеление.

Он смотрел в её сторону.

Второй оруженосец нуменорца — светловолосый угрюмый парнишка — сразу, как только рыцарь разрешил, улёгся спать, завернувшись в одеяло и повернувшись спиной. От него веяло холодом. Не как от орков, другим, но тоже холодом и боязнью, которую он скрывал даже от себя. А рыцарь и Минуиал говорили — тихо и резко, на талиска, которого Мэлет не знала. Ей стало стыдно. Из-за неё Минуиал потерял коня, чуть не погиб и не сделал чего-то важного. Из-за её глупости. В эту секунду эльфийка поняла, насколько глуп был её побег и дурной порыв к славе. Как будто маленький ребёнок, чтобы «помочь» взрослому, «дорисовал» незаконченную тем прекрасную картину.

Да, ребёнок хотел как лучше. Но картина-то всё равно испорчена…

…Гарав в сотый раз осмотрел наконечник срезня. Он попал точно — арбалетная стрела наполовину отрезала орку голову, мальчишка даже удивился, когда увидел. А ещё больше удивился, что по-прежнему не ощущает ничего «книжного» при виде убитых орков. А ведь это был третий из четырёх, убитых им.

Мысли об орках были «левые». Но как-то отвлекали — и Гарав дёрнулся, когда рядом встала спасённая эльфийка. Глаза поднять не получалось, и Гарав рассматривал узкие сапожки из тиснёной чёрной кожи и ноги в обтягивающих коричневых штанах. До колен свисала порванная длинными полосами… туника, что ли? Сероватая, с золотистой и голубой оторочкой.

— Какая короткая стрела. — Голос девчонки-эльфийки был высоким и… не то что с акцентом, но с какими-то стеклянными нотами — они походили (Гарав так и подумал) на пропущенные через воздух хрустальные паутинки.

— Да. — Гарав поднял глаза. И снова вплыл по странным ласковым волнам в серый взгляд. Поспешно пояснил: — Это арбалетная стрела.

— Я видела арбалеты только на рисунках в книгах. Их делают hadhodor?

— Кто? — Гарав свёл брови.

— Гномы. — Кажется, не сразу вспомнила адунайкское слово эльфийка.

— Да, гномья работа, — кивнул Гарав. Подумал и встал, пересел с седла на расстеленное одеяло. — Садись, если хочешь.

Девчонка присела — одна вытянутая нога на другую, руками по сторонам оперлась на седло и чуть наклонилась назад. Разбитые губы уже поджили (ого, как быстро)… и Гарав вдруг подумал: жаль, не знает, кто из орков разбил эти губы. И ещё подумал — хорошо бы, чтоб этот орк попал под его удары. И ещё — жаль, что они так быстро умерли.

— Я сперва думала, что ты из наших, из Golodhrim,^[103] — сказала девчонка. — Сперва, когда ты наклонился. А ты не нуменорец даже.

— Не нуменорец, — кивнул Гарав. — Я йотеод. С востока, с дальнего. Совсем. Меня зовут Гарав.

— Гарав? — брови девчонки ломко пошевелились. — Это имя?

— Прозвище… Имя Павел, но оно по-вашему плохо звучит, да?

Девчонка вдруг тихо засмеялась:

— Так думают люди. Про число «тринадцать»… — И неожиданно добавила: — Я думала, что я ловкая и смелая. А оказалось, что я просто трусиха и неумеха. У меня даже был меч, и я умею им владеть. А я ничего не сделала, даже не прикрыла спину Минуиала. Даже ускакать не смогла…

— Я тоже попал в плен от страха, — вырвалось у Гарава. Эльфийка опять сломала брови, и у мальчишки коротко сбилось дыхание.

— Ты был в плену?! Расскажи…

… — Ты смелый, — покачала головой девчонка, когда Гарав замолчал (да он и недолго рассказывал — что там…). И добавила: — Меня зовут Мэлет, дочь Глорфиндэйла.

«Я знаю», — хотел сказать мальчишка, но не сказал. Потому что одно дело — когда тебе говорит чьё-то имя посторонний человек (даже Эйнор), а другое — когда хозяин имени называет его тебе сам. И вместо этого сказал:

— У тебя красивые глаза.

Это был не комплимент, нет! Гарав и сам не понял, как и почему это вдруг выговорилось. И обмер. Даже руки — он опять вертел в них срезень — уронил. Странно, так просто было с Тазар. А тут… «Принцесса — и трактирная девка?» — подколол сам себя Гарав, сам на себя разозлился (ну не была Тазар трактирной девкой, и так думать про неё было подло!) и немного пришёл в себя.

Красивые глаза Мэлет стали немного удивлёнными. Она наклонила голову к плечу.

Никогда в жизни Мэлет не слышала о себе таких слов. То, что люди называли «красотой», у эльфов считалось чем-то самим собой разумеющимся. Можно и нужно было восхищаться искусством воина, барда, художника, вышивальщицы, каменотёса, красотой того, что ими создано, всем тем, что поднимает Дитя Эру над миром материи, миром животных. Но «красота»? В книгах — там, где говорили люди — часто употреблялось это слово по отношению к Детям Эру.

Мэлет медлила с ответом. Она исследовала лицо человеческого мальчика, оценивая его с той, книжной позиции «красоты» — и Гарав замер, скованный этим взглядом. Это было не неприятно, только немного… странно.

— Ты тоже красивый, — сказала эльфийка, немного отстранённо, как будто вынесла важный вердикт. Это было немного смешно, и Гарав, освободившись от полугипнотического состояния, так и сделал — рассмеялся, чуть смущённо. Пожал плечами — а что тут можно было сказать-то? За последнее не очень долгое время девчонки во второй раз в жизни говорили ему, что он красивый.

И вскинулся, вскочил — подошёл Эйнор.

— Спать, — приказал он жёстко. Лицо у Эйнора было осунувшееся, как будто не час проговорил, а сутки кряду скакал галопом. — Iquista olorie, Melet,^[104] — совсем другим тоном обратился он к эльфийке, но та тоже послушно встала, смущённо опустив глаза. Она вдруг поняла, что будет страшно спать. Едва закроешь глаза — привидятся орки, ползущие к лагерю, она это знала. — Ты хорошо поработал, — уже немного мягче сказал Эйнор Гараву, и тот кивнул.

— Благодарю, рыцарь.

— Можно я лягу здесь? — робко спросила эльфийка. Юноша и мальчишка обернулись к ней одновременно. — Здесь… рядом с Гаравом.

Эйнор думал секунду. Потом кивнул и пошёл в ночь — от костра. Минуиала уже нигде не было видно.

«Эй, — хотел окликнуть Гарав, — а мне-то что делать?!» Но потом вздохнул и стал раскатывать одеяла.

Мэлет ждала, сидя на седле. Гарав чувствовал ее взгляд, и любой девчонке он уже сказал бы: «Чего уставилась-то?!» Но сказать такое сейчас просто не получалось.

— Готово, — сказал он негромко, распуская пояс. Потом помедлил, вытащил меч. Подержал его в руке и, пряча глаза, положил на одеяло точно посередине. И сам лёг рядом — спиной к устраивающейся эльфийке, которой досталось второе одеяло. Сам Гарав закутался в плащ. «Чёрт, — сердито подумал мальчишка, — не высплюсь!» Он сунул руки под мышки и сердито засопел, против воли прислушиваясь, как возится Мэлет. Тихо и как-то… как-то извиняющееся, что ли.

— Мне просто было страшно, — сказала вдруг эльфийка, и Гарав повернул голову, привстал на локте. — Мне было страшно, что опять придут орки. Я очень перепугалась. И сейчас боюсь.

— Я же рядом, — грубовато буркнул Гарав. И сам замер — ага, защитничек… но Мэлет согласилась:

— Да. И меч у тебя под боком. Я боюсь, но… не так. Меньше. Намного.

Гарав удивлённо понял, что Мэлет не знает этого обычая — бытующего и тут.^[105] И облегчённо сообразил: да она совсем не думает о том… о том… о чём он подумал. Ну и хорошо.

— Спи, никто сюда не придёт, а завтра ты поедешь домой, — сказал он, снова укладываясь и глядя на огонь. Из огня стали вылетать птицы с ало-фиолетовыми трепещущими крыльями; они кружились и по спирали поднимались в небо, очистившееся от облачных клочков…

…От одеяла, которым укрылась Мэлет, пахло железом, сыростью, конским и человеческим потом. Эльфы очень остро ощущали запахи, и некоторым из-за этого было трудно общаться с людьми. Но сейчас эти мысли казались Мэлет недостойными. Люди спасли её. Спасли. И…

Мальчик рядом посапывал, потом тихо вскрикнул и дёрнулся, выпростал руку — с неровно, но тщательно обрезанными (явно ножом) ногтями, плохо отмытую и побитую; нашарил меч, сжал рукоятку. Потом пальцы расслабились. Мэлет ни за что не позволила бы себе проникнуть в его сны, но она касалась их краешка — всё равно что войти в реку или сидеть на берегу и смотреть на текущую мимо воду. Сны были стремительные, изменчивые и живые, как пролитое неосторожным учёным жидкое серебро. Эльфы, которые спят редко, а могут и вообще вообще не спать подолгу, не видели таких снов. Их грёзы наяву были плавными и спокойными. А здесь…

Мальчик что-то тихо сказал на непонятном, но красивом языке. Для эльфов слова талиски были слишком быстры и коротки, слова адунайка — слишком неблагозвучны. Этот язык был другим.

Мэлет перелегла на бок и стала смотреть в светлый затылок человеческого мальчишки.

* * *

Утром подморозило. Начало июня, блин, нариэ по-здешнему… Одеяло прихватило к земле, и даже торчащие из-под плаща сапоги побелели (во сне мальчишке привиделось, что он опять идёт босиком по ледяной каше). Гарав закутался с головой и проснулся только тогда, когда стало уже совсем холодно.

Тогда он откинул плащ и сел.

Утро было пронзительное, ясное, всё кругом покрыл иней. Солнце еле-еле поднялось краешком над горами, тонкой зубчатой линией поднимавшимися на востоке. Горел костёр, около него Фередир подкидывал в пламя клубки сухих былок. А…

А больше никого не было. Ни Эйнора, ни эльфов.

Гарав и сам не ожидал, что ему вдруг станет так — до боли в груди, до слёз на глазах и тугого шнурка, перетянувшего горло, — плохо.

Ёжась и сглатывая, он подошёл к костру, хмуро кивнул так же кивнувшему в ответ Фередиру. Обнял и погладил голову подошедшего Хсана, потом поцеловал и слегка оттолкнул — иди. Конь вздохнул и пошёл к Азару, который хрустел ячменём, сунув голову в торбу.

Оставленная с вечера в котелке вода подёрнулась льдом, мальчишка проткнул его пальцем.

— Не студись, я квенилас заварю, — сказал Фередир и бросил в булькающую на огне воду котелка несколько скрюченных чёрных листочков. Они упруго распустились, закрутились, вода начала коричневеть спиральными струйками. — Эти… эльфы оставили.

— Чай! — обрадовался Гарав, ощутив знакомый запах — только более сильный и приятный, чем он привык.

— А? — Фередир поднял голову.

— Нет, ничего… — Гарав присел рядом на корточки, втянул запах заваривающегося чая. — А где все?

— Эльфы уехали на юго-запад, — Фередир махнул рукой. — В Артедайн, а оттуда будут добираться до Раздола. Эйнор их проводит — недалеко, сказал, что к полудню вернётся.

— А чего не разбудили? — сердито и глупо спросил Гарав. Фередир удивился:

— Эйнор сказал — ты вчера поздно лёг. А что?

— Ничего, — буркнул Гарав и опять потянул ноздрями воздух. Фередир зачерпнул кружкой тёмную кипящую жидкость, поставил на иней. Зачерпнул вторую, потом снял котелок с огня. И сказал:

— Что-то мне не нравится. Вообще не нравится. И Эйнору. — Фередир говорил отрывисто. — Плохо что-то.

— Мы что, вернёмся назад? — Гарав передвинул кружку к себе. Фередир покачал головой:

— Ну нет. Но вполне можем не вернуться.

— Ну… — Гарав пожал плечами.

И вдруг как-то очень обыденно понял, что это будет ужасно — умереть и больше ни разу не увидеть Мэлет…

…Эйнор приехал, когда солнце подобралось к зениту, стало тепло и весь иней растаял. Оруженосцы сидели у костра и смотрели — почти час смотрели молча, — как по мокрой равнине от дальних скал приближается всадник. Сперва как точка, потом — как маленькая фигурка, потом — как отчётливо различимый кавалерист. Потом они различили черты Эйнора и оба сразу встали.

Эйнор подъехал шагом. Соскочил, бросил поводья Фередиру, знаком показал Гараву: «Налей». Тот торопливо черпнул подогреваемый чай, подал кружку рыцарю.

— Есть будешь?

Тот, глотая, мотнул головой, сплеснул остатки под сапоги. Выдохнул.

— Сворачивайтесь, едем.

— А где… — Гараву показалось, что он сказал «Мэлет». Но он не сказал — договорил: —…эльфы?

— Уехали, — рассеянно сказал Эйнор, глядя куда-то сквозь оруженосца. Тряхнул тёмными волосами, слипшимися от пота и сырости в длинные острые пряди. И стал поправлять сбрую на Фионе.

Глава 17, в которой Гарав впервые убивает человека

Лес начался чуть ближе к вечеру, после спуска в широкий распадок, уходивший вправо и влево. Мокрый и пустынный лес, чёрные ели и редкая трава, серый можжевельник и звериная тропа, видимо, почему-то знакомая Эйнору.

Эйнор кстати повеселел — точнее, стал обычным. Ехал впереди, временами тихонько посвистывал.

— И что, весь Ангмар — такая пустыня? — со вздохом спросил Гарав. Фередир фыркнул, а Эйнор ответил, не поворачиваясь:

— Нет, конечно. Главное — уметь выбирать путь.

— А куда мы едем?

— К истокам Гватло. — Фередир быстро и удивлённо посмотрел на Эйнора, и Гарав понял, что тот тоже не знал этого. А Гарав и не знал, где это. И больше не стал ничего спрашивать. Ехал и думал про Мэлет. Думал, думал, думал, то ворочал мысли, как тяжёлые камни, то плескался в них, как в приятной светлой воде.

— Глорфиндэйл — полководец Элронда, — вдруг сказал Эйнор. Гарав поднял глаза. — Он родился раньше солнца и луны и видел Валинор.

— И что? — враждебно-непонимающе спросил Гарав. Эйнор покачал головой:

— Ничего… — И неожиданно спросил: — Вечером расскажешь ещё что-нибудь?

— Расскажу…

* * *

Костёр развели на поляне — в стороне от тропы, подальше, за сплетениями веток, недалеко от большого ручья (или маленькой речки, что ли?). Сегодня остановились раньше обычного — так захотел Эйнор, а что, почему — его не спросишь.

На огне защёлкал котелок — на ужин опять ожидался суп. Но пока до этого было ещё долго, и Эйнор с Фередиром выжидательно поглядывали на Гарава.

Если честно, не было у того настроения читать и что-то рассказывать. Ещё он почему-то знал: если сейчас откажется — Эйнор не будет ни настаивать, ни приказывать. И благодаря этой мысли странным образом стало невозможно отказаться.

— Расскажу, расскажу, — буркнул он с полунатуральной сердитостью. — Я же обещал…

Фередир оживлённо и радостно заёрзал, как маленький. Эйнор опустил голову — и Гарав понял, что тот улыбается.

— В общем, так… — Гарав прокашлялся, копаясь в памяти. А! Да вот же! Он шагнул к сумкам и достал вкривь и вкось исписанные толстыми мелкими строчками листки. Перебрал и тряхнул их. — Времена Нуменора. Юг. Харадская пустыня. Меж барханов бредут двое, рыцарь и оруженосец… — Мальчишка простёр перед собой руку, как бы невзначай показывая на своих спутников. Фередир хихикнул. Эйнор нахмурился, но губы нуменорца подрагивали, силясь не разъехаться. — Во-о-от… Рыцарь на ходу вслух сочиняет письмо даме сердца, взор его наполнен любовью и нежностью. Оруженосец мрачно внимает, то и дело поглядывая по сторонам.

Любезная Катрин!

Уже который день

Мой тяжкий путь лежит через пустыню.

Здесь солнце белое и желтые пески,

И я готов зачахнуть от тоски

Не видя Ваших глаз…

Душа пуста без Вас…

Мой конь давно издох от жажды и жары,

Оруженосец мыслит о побеге… зараза…^[106]

Фередир опять захихикал, косясь на Эйнора. Гарав пригнулся, пропуская над собой фляжку рыцаря, и тут же сделал вид, что кланяется.

— Благодарю за внимание.

Правда, в следующие две минуты он всё равно вынужден был бегать вокруг бивака от рыцаря, который носился следом, да ещё и швырялся разными предметами.

— Фляжка… — комментировал Фередир, помешивая в котелке. — Сапог… Эйнор, сам будешь искать… опять фляжка… А это что?.. О, надо же, сумку не пожалел… Овёс не просыпался?.. Опять сапог… Меня за что?!

— Чтоб не болтал. — Сел к огню Эйнор и второй раз треснул Фередира крагой. С показной сердитостью обулся.

— Мне уже можно подходить? — осведомился из темноты Гарав. — Я есть хочу.

— Подходи, — хмыкнул Эйнор. Гарав сел напротив. Эйнор протянул руку и хлопнул оруженосца по плечу: — Когда вернёмся, выступишь перед князем.

— Я?! — испугался Гарав. И огляделся, словно князь уже стоял возле огня.

Но вместо князя к огню вышли четыре человека. Бесшумно. Один за другим.

Это были рыжие холмовики. В кольчугах, клетчатых плащах, с оружием и щитами. Двое молодых мужчин, двое мальчишек постарше Гарава. Всё произошло так быстро и обыденно, что Гарав не успел толком удивиться. Фередир опустил миску, но больше ничего не сделал. Эйнор остался невозмутим и неподвижен… хотя Гарав на миг увидел на его лице замешательство и даже… страх, что ли?

Холмовики остановились сбоку от огня, держа руки на виду, не на оружии. Гарав снова ощутил нелепость ситуации — а точнее какую-то её нереальность. Вышли к костру люди и стоят, смотрят. Как будто это тут обычное дело.

Или правда обычное?

— Hela,^[107] — сказал Эйнор, пошевелив ногой ветку в костре.

— Hela. Oyst tyja?^[108] — отозвался тот из мужчин, что постарше. Вполне мирным голосом.

Эйнор показал рукой на северо-восток.

— Karn Dum.^[109]

— Farst raydda.^[110]

— Yo.^[111]

— Wimma steppa?^[112]

Эйнор покачал головой.

И в этот миг рыжий ударил мечом.

А дальше всё смешалось. Вроде бы Фередир кинул углями в лицо второго нападающего. Мимо прокатился какой-то клубок, пророс стальным шипом. Гарав крутнулся на месте, вскакивая и рывком за рукоятку сбрасывая с меча ножны — пояс полетел в сторону. Пнул бросившегося на него во вторую атаку парня в колено и вскочил, подхватывая левой рукой щит.

Кто-то рухнул рядом с костром. Лязгала сталь и слышались ругательства. Но это всё уже отдалилось от Гарава. Сейчас в мире остались он — и его противник.

Человек. Рыжий парень. С длинным мечом…

…Как это ни смешно и ни странно, но только теперь Гарав понял, зачем воины носят доспехи. По-настоящему понял, не умом, а почувствовал.

Противник был выше и сильней Гарава. И драться умел, пожалуй, лучше, хотя мальчишка пришёл сюда, в этот мир, с кое-какими навыками, а уроки Эйнора впитывал как губка.

И выше, и сильней, и дерётся лучше… Но только достать Гарава как следует не мог. А ведь дважды доставал, несмотря на щит, так, что это могло кончиться глубокими ранами, и оба раза сухо шуршала безотказная сталь доспеха. И Гарав, после первого такого удара — в правое бедро — было струхнувший, осмелел. А после второго — по левому плечу — ответным выпадом достал противника сам, в локоть. В правый — левше Гараву было легче наносить такие удары.

И увидел, как на лице рыжего парня появилось и стало расти отчаянье. Он ещё отмахивался, но потом перебросил меч в левую и сразу стал отступать, не в силах противостоять натиску осмелевшего и разошедшегося Гарава. Лёгкая кольчужка и такой же лёгкий шлем — немного против латника…

Странно, едва Гарав осознал эту обречённость своего противника, как исчезли злость и желание достать рыжего. Наоборот: Гарав подумал: «Да беги же, вот баранище!!! Я же не угонюсь за тобой в доспехе, так и скажу — не мог догнать. Да и не погонюсь я…»

Но рыжий продолжал взмахивать мечом в левой. Отчаянно и обречённо. Видно, он не был научен отступать.

— Помочь? — спросил Фередир. Он подошёл, держа окровавленный меч остриём вниз. Гарав мотнул головой в сторону, на миг упустил рыжего из виду — и тот немедленно прянул вперёд. Молча и стремительно, как молния.

Гарав поймал его — скорей от неожиданности, чем сознательно — ударом снизу вверх. Через пах, под кольчужный подол.

Парня отбросило в ручей — руки крестом, меч вылетел из ладони и сухо грохнул по гальке. Рыжий хотел вскочить — и из него выпало то, что из человека выпадать не должно.

Тогда он не выдержал — закричал. Истошным долгим криком, каким люди не кричат и тоже не должны кричать. Гарав отвернулся и не выпустил меч только потому, что твёрдо помнил — оружие не роняют. А крик звучал, звучал, звучал и никак не кончался. Тогда Гарав тоже закричал, и в крике прорвались смешные и страшные слова, сорвавшиеся на визг:

— Ну что он не умрёт-то никак?!

Фередир смотрел угрюмо. А подошедший Эйнор взял второго своего оруженосца за затылок и силой повернул его голову в сторону корчащегося в ручье умирающего:

— Потому что ты плохо ударил, — сказал нуменорец. — Не мучай его. Иди и исправь.

Гарав хотел замотать головой — и не мог. Хотел закричать, что не будет, — и не мог. Он повернулся и пошёл, тяжело переставляя ноги.

Рыжий перестал кричать. Он хрипел и сжимал обеими ладонями низ живота поверх скользких сизых и жёлтых петель, перепачканных кровью и ещё многим другим. Длинная прядь прилипла к белой щеке ниже безумного от боли глаза.

— Убе-е-ей… — попросил он, выдохнул пляшущими губами на неплохом адунайке. — Прикончи… южанин… ради твоей матери…

«Да он же не старше меня, — с ужасом понял Гарав. — Просто выше и крепче. Я не могу. Я никак не могу. Я и этого-то не имел права делать, ведь он же не орк какой-нибудь…»

— Почему ты не побежал?! — шёпотом крикнул он. — Я бы не погнался…

— Я не трус, — губы рыжего скривились, на них показалась кровь. — Моим… в сто раз легче будет знать… что я умер… чем видеть меня… беглецом…

— Добей его, — послышался холодный голос Эйнора. — Не будь глупцом, не тяни нити между.

Гарав приставил остриё меча к шее рыжего — к ямке между ключиц в вырезе расшитой рубахи и не спасшей хозяина простенькой кольчуги.

«Я сделал это и я не буду закрывать глаза, — подумал мальчишка. — Чтобы помнить, как это легко и страшно — убить человека».

И налёг на меч.

Хруст. Скрежет. Хаотичные рывки.

Глаза рыжего стали потусторонними от новой боли. Он открыл рот… но вместо крика, которого так боялся Гарав, лишь тихо закашлялся. И глаза сделались спокойными и сонными. Потом закрылись.

— Вынь меч, — сказал Эйнор. Гарав послушно потянул клинок, мёртвое тело чуть подалось вверх, потом соскользнуло. — Вытри его. — Гарав, присев, тщательно обтёр оружие, как во сне, о край рубахи убитого. — Теперь кричи или плачь. Не стыдись, Волчонок.

— Мы никому не скажем. — Фередир встал рядом. — Это не стыдно, Гарав, правда. Это первый человек, чью жизнь ты отнял. Плачь.

И Гарав закричал…

…Подогретое вино пахло корицей и было неожиданно приятным. Держа кубок обеими руками, Гарав выпил половину залпом и допил остальное несколькими глотками. Больше всего он боялся, что Эйнор или Фередир начнут говорить… утешать, рассказывать истории из своей жизни…

Но они молчали. Сами всё сделали со стоянкой, только что стащить доспех никто не помогал. Сами сложили в ряд и завалили плоскими камнями из ручья всех четверых холмовиков. Совсем стемнело. Гарав немного пришёл в себя, когда выпил вино… и совсем очнулся, когда на колени ему Фередир положил тяжёлое золотое зарукавье. Гладкое, лишь с концов его украшали двойные кольцевые выступы.

— Что это? — Гарав поднял голову. Вино согрело, но не ударило ни в голову, ни в ноги.

— Возьми, — сказал Фередир и присел рядом. — Это тебе.

— Что?!. — Гарав отшатнулся, золотой обруч покатился с колен. — Ты что?! С убитого снял?!

— Бери. — Фередир опять сунул зарукавье Гараву. — Бери, Волчонок. — Голос его стал умоляющим. — Ты не понимаешь, что ли? У вас не так, что ли? Это же твой первый. Он придёт обязательно… Эйнор-то не верит. — Фередир покосился на рыцаря, который словно бы и не видел ничего, ворочал над огнём кусок окорока на двух прутьях. — Он придёт, а ты не бойся. И скажи: мол, честью я тебя убил, честью похоронил, честью твоё взял, погляди и уходи.

— Ты чего несёшь? — Гарав заозирался.

— Увидишь, — сердито отрезал Фередир и почти силой надвинул на запястье Гарава зарукавье. — Вот так…

…Вино, как видно, всё-таки подействовало. Гарава потянуло в сон. Он кое-как добрался до плащей, завернулся и лёг. Голова поехала, завертелась противно, и всё тело закружилось, как будто лежал не на камнях, а на диске старой карусели… «Ой плохо-то как…» — успел подумать мальчишка и провалился в сон…

…Он видел родное село. Село было сожжено, и он знал, что это орки и шпорить коня уже бесполезно. Где-то в глубине души жила мысль о том, что это НЕПРАВИЛЬНО и этого НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. Но он ехал и ехал по улице и удивлялся, что не видит ни одного трупа. Именно удивлялся…

…Видимо, он спал недолго, потому что, когда открыл глаза — с криком, — то от костра обернулись сразу оба. Эйнор кивнул:

— Есть будешь?

— М… ага-а… — Гарав встал.

Фередир спросил:

— Приснился?

— Не помню, — нерешительно ответил Гарав, садясь к огню. — Наверно, да. Я страшное видел…

— Не рассказывай, тогда не сбудется, — торопливо прервал его Фередир.

* * *

В разрывах крон елей неподвижно светили звёзды.

Гарав лежал и думал. Не об убитых, лежавших в полусотне шагов от стоянки, нет. Теперь ему не хотелось спать — короткий нервный сон сыграл плохую шутку с усталым мальчишкой.

— Эйнор, — позвал Гарав. Тихо позвал, но оказалось, что рыцарь не спит.

— М? — так же негромко и как-то равнодушно отозвался он.

— Сколько стоит всё то, что ты мне купил в Форносте?

— Двадцать восемь кастаров, считая коня, — спокойно ответил рыцарь.

— Когда я их отслужу?

— Если брать жалованье наёмника, — в темноте произошло шевеление, на секунду мигнули и погасли некоторые звёзды — Эйнор ворочался, даже привстал, — то через семь месяцев.

— А если брать жалованье оруженосца?

— Оруженосцы служат не за жалованье.

— Ради чести? — Мальчишка попытался снасмешничать, но голос дрогнул.

— Не только, — неожиданно ответил Эйнор. — Оруженосец мечтает стать рыцарем. Это дорога в жизнь. В другую. Собственно, почти все оруженосцами в первую очередь ради этого и становятся.

— Почти все? — уточнил Гарав, привстав на локте.

— Я знаю одно исключение, — отозвался рыцарь. — Тебя… — Он сел. — Слушай, Волчонок, что тебя беспокоит?

— Будущее, — честно признался мальчишка. — Моё маленькое будущее в этом большом мире. Я принёс тебе присягу, я твой оруженосец. Но мне хотелось бы знать, что дальше.

— У тебя нет своего будущего, пока ты не станешь рыцарем, — спокойно отрезал Эйнор.

— Так, — не менее спокойно кивнул Гарав и лёг на спину, заложил руки под голову, глядя в небо. — Если я не хочу?

— Ты не хочешь? — ровно спросил Эйнор.

— Сдаюсь, хочу, — согласился Гарав. — Я думал об этом ещё раньше, до клятвы, и давал её не просто так, не думай. Но что потом? Я хочу, но я смогу?

— Ну, если мы вернёмся из этого похода, — заговорил Эйнор, — а у нас очень мало шансов на это, я тебе скажу — то в будущем у тебя будет примерно шесть шансов на четыре, что ты станешь рыцарем в ближайшие пять-семь лет. Ты вынослив, ловок, достаточно храбр и достаточно туп… — Гарав невольно хихикнул — Эйнор холодно пошутил. — Князь посвятит тебя не без удовольствия, особенно если узнает, что ты мой оруженосец, ведь князь — мой воспитатель.

— Я не знал. — Гарав сел.

— Теперь знаешь… Четыре шанса на шесть, что в те же ближайшие год-семь ты погибнешь, и я тебе обещаю, что ты ляжешь возле нашего фамильного кургана, если будет, что класть; если нет — там вместо тебя положат плиту из мрамора.

— Спасибо, — без малейшей иронии ответил Гарав. — Предположим, что я стал рыцарем. Тогда?

— Тогда ты или станешь доказывать всем, что имеешь право на место в княжьей дружине — или получишь, как отец Фередира, свой fyellk. — Эйнор употребил слово из талиска, но Гарав кивнул, он знал, что это земельный надел за службу. — Если ты прослужишь рыцарем двадцать лет, fyellk превратится в theyd, и ты волен будешь жить на своей земле в меру своего разума и взглядов на жизнь. Я знаю тех, кто начинал сам пахать эту землю и находил в этом удовольствие — и знаю тех, кто тихо спился на покое, распродав theyd богатым крестьянам по соседству. В общем, всё будет в твоих руках… пока ты держишь в них меч — и будет зависеть от этого меча.

— А ты рыцарь князя? — утвердительно спросил Гарав.

— Да.

— Чем это лучше?

— Для меня не стоял этот вопрос, я пошёл путём моего покойного отца.

— Но всё же? — добивался Гарав.

— Подарки. — Гарав не видел Эйнора, но услышал, что тот улыбается. — Нет, правда. Даже прижимистый властитель не скупится на свою дружину. Денег тебе будет хватать с избытком. Но княжеские рыцари нечасто умирают на покое в дружинной зале.

— Я не трясусь за свою жизнь, — честно сказал Гарав.

Эйнор согласился:

— Я верю. Тебе очень нужны деньги?

— Я не знаю, что мне нужно, — признался Гарав. — Но я не очень люблю власть, Эйнор. На моей родине… — Он не стал договаривать. — Я не люблю власть, — повторил мальчишка.

— Выслуживай fyellk, потом theyd, — снова почти равнодушно подытожил Эйнор.

— Эйнор, — жалобно сказал Гарав, — а ты совсем не будешь давать мне денег в эти годы?

Рыцарь засмеялся.

— Будут и деньги, и подарки, и военная добыча…

— Не хочу, — буркнул Гарав. — С мёртвых…

— Никто не просит ничего брать с мёртвых, этот браслет — дело особое. Но кошелёк на поясе мертвецу не нужен, тем более — взятое во вражеских домах и крепостях… Ты не можешь уснуть?

— Не могу, — признался Гарав. — Я думаю, всё время думаю. Про…

Он не договорил, глухо замолчал. И вздрогнул сам — думал, что Эйнор уже уснул:

— Нам сначала надо вернуться, Гарав. Лучше думай о том, что мы не вернёмся. Тогда тебе будет спокойней.

Глава 18, в которой есть только лес и его жители

Следующие дни запомнились Гараву как череда редкостно неприятных дневных и ночных часов. А тот день, когда он убил человека, — как последний на долгие-долгие дни, когда он читал стихи, а Эйнор смеялся и вообще говорил.

Они окончательно углубились в лес. Чёрный, мокрый и холодный, несмотря на лето. Тут росли почти только гигантские ели — кроны начинались выше головы всадника, чёрные, даже не зелёные. Они смыкались в сплошной, не проницаемый ни для света, ни для дождя полог, под которым царил вечный полумрак и росли можжевельник и серый папоротник. Корни гигантов облегал жёлтый и зелёный мох, а стволы в обхвате были — Эйнору, Гараву и Фередиру вместе встать и сцепиться руками, а то и больше.

Овёс почти кончился, а травы было мало. Да и «людская еда» мокла и плесневела. Охота оказалась неудачной, всё, что удавалось подбить — тетерева, от которых скоро хотелось выть, их мясо пахло хвоёй. Хорошо, что было много грибов, которые Гарав любил есть и умел различать (а вот его спутники грибов явно опасались и есть начали только после того, как Гарав умял груду жареных белых и остался жить, да ещё и имел довольный вид).

Эйнор молчал. Всё время. Молчал и брал себе дежурства с полуночи и до рассвета — точнее, до того момента, когда темнота прореживалась на серый сумрак. Разводить костры стало трудно — даже трудней, чем на равнине, хотя, казалось бы, кругом было полно дерева. Оруженосцы разговаривали тоже редко и шёпотом. А уж ночи превратились в тяжёлое испытание.

Давящая темнота просто-напросто усаживалась на грудь. Перемигивались огоньки гнилушек. Постоянный шёпот повисал в воздухе, а за ним слышались вполне реальные жутковатые звуки ночной жизни. Хуже всего были часы дежурства. На пятую ночь — спать ещё не легли — к костру притащилось без приглашения что-то такое, чего Гарав даже не запомнил, потому что мозг отказался воспринимать увиденный ужас. Но Эйнор только поднял голову и сказал отчётливо (впервые за пять суток):

— Чего пришёл? Пошёл вон.

И жуть канула куда-то в сырой бормочущий мрак.

На следующее утро Гарав попытался было расспросить про ночного гостя, но заработал поперёк спины (не больно через плащ, жилет и кольчугу, но всё равно обидно) поводом…

…К вечеру десятого дня Эйнор остановил коня и хмыкнул неожиданно — оруженосцы даже в сёдлах пошатнулись. А рыцарь молча протянул вперёд руку (кольцо он всё это время носил жемчужиной наружу).

Гарав увидел прямо между сосен деревянный столб, украшенный черепом медведя (внутри вполне можно было поместиться, если свернуться клубком). По сторонам — снизу на половину высоты — шли двойные ряды вбитых в деревогигантских (с клинок боевого кинжала) когтей, переплетавшихся с изображениями каких-то птиц и витыми узорами, вырезанными в прочном дереве. Выше — и до самого черепа — столб был вымазан высохшей, тухлой и относительно свежей кровью (ясно по виду и запаху). Когда всадники подъехали ближе, то стало видно, что столб вбит не просто в землю, а в центр выложенного из чёрных обломков гранита изображения свернувшейся спиралью змеи.

— Что это? — спросил Фередир, опередив Гарава на миг. Эйнор совершенно спокойно ответил:

— Эру, попирающий Моргота.

Фередир поперхнулся новым вопросом. А Эйнор скомандовал:

— Дальше едем очень осторожно. Тут тропа.

И пустил коня первым. Фередир же ещё долго оглядывался на столб с ошалелым видом. Может быть, именно поэтому он не заметил того, что заметили Эйнор (он остановил коня) и Гарав, который просто сказал:

— Осторожно, вон растяжка.

Эйнор не понял сказанного по-русски слова, но с насмешливым уважением посмотрел на оруженосца:

— А, заметил.

— В наших местах так часто делают, — сообщил Гарав, рассматривая натянутую на уровне щиколотки человека и практически незаметную, хотя и толстую, верёвку, пересекавшую тропу. — А что будет?

— Попробуй, — предложил Эйнор. Гарав достал топор и, привстав в стременах, сильным движением послал оружие вперёд.

Шак, сказал топор, перерубая верёвку и вонзаясь в мягкую землю. Почти в тот же миг над тропой с гулом прошёл и закачался на толстом канате чурбан, утыканный намертво вогнанными в глухие отверстия острыми кольями, а три стрелы — как по заказу на число путников, — свистнув в воздухе, вонзились в стволы елей. Стрелы были без оперений, короткие, толстые и — это стало ясно, когда Эйнор не без труда достал одну — с кремнёвыми наконечниками. Пашка всегда думал, что кремень — красный. Но Гарав видел теперь кусок камня, искусно обработанный в виде лаврового листа (вряд ли тут знают, что такое лавр), почти прозрачный, с желтизной.

— Фородвэйт, — сказал Эйнор. — Будем ждать. Скоро кто-то должен прийти.

— Фородвэйт? Лоссоты? — Фередир подъехал ближе. — Разве они живут здесь?

— Живут, — коротко отозвался Эйнор. — Молчите и ничего не делайте. Они должны нам помочь.

Несмотря на приказ молчать, Фередир, наклонившись к Гараву в седле, шёпотом коротко рассказал ему о народе фородвэйт, иначе называемом лоссотами. Они жили на берегах северного залива Форохел, но вот, оказывается, и в лесах тоже.

— А они за кого? — уточнил Гарав. Фередир с сомнением протянул:

— Вроде бы они не любят зло… Но ты сам видел, как они представляют себе Эру.

На этот раз оба оруженосца получили в лоб тупьём пики — быстро, несильно и точно. И замолчали.

Ждать, впрочем, пришлось не так уж долго. Вскоре Эйнор поднял голову (он сидел в седле, уткнувшись подбородком в грудь) и соскочил наземь, сделав знак спешиться оруженосцам. Они, озираясь, поспешно покинули сёдла.

Ни малейшего шума Гарав не услышал. Просто на тропе вдруг возник…

Сперва мальчишке почудилось, что это монгол. Ну, монголоид. Человек этот был невысокий, хотя плечистый — и раскосый, скуластый… Но в следующую уже секунду Гарав понял, что ошибся. Глаза — хоть и раскосые — были светлые, почти прозрачные, и без монгольской злобности, скорей даже весёлые. То же самое с волосами, торчавшими из-под круглой меховой шапки — цветом они больше напоминали пшеницу, как и курчавившаяся бородка, и усы… Короткая куртка, бесформенные штаны, сапоги с круто загнутым носком — всё было тоже из меха и кожи. На широком поясе с простой завязкой висел в петле каменный нож, в правой руке человек держал… арбалет. Не такой богатый и сложный, как у Гарава, но арбалет. Заряженный, кстати — стрелой всё с тем же каменным наконечником.

Фородвэйт заговорил первым. Странно, его речь отчётливо напоминала эльфийскую!^[113]

Эйнор тоже заговорил — довольно медленно, запинаясь. Фородвэйт слушал, наклонив голову к плечу. Потом махнул рукой, рассмеялся и, повернувшись, поманил путников за собой…

…То ли какое-то колдовство было тому виной, то ли фородвэйт умел лихо путать следы, но уже через сотню шагов Гарав окончательно перестал понимать, куда они идут. Потом началась ложбина — сырая, над нею ветки переплелись вообще в непроницаемый полог. Пахло гниющим деревом. Копыта коней и сапоги людей чавкали — глухо и мокро. Гарав один раз поскользнулся и повис на узде Хсана — тот удержал хозяина, но покосился обиженно.

— Ну прости, прости, — Гарав погладил его между ушей. Проводник оглянулся и со смешком что-то сказал.

— Лау-Коннен говорит, что ему смешно, как люди с юга милуются со своими животинами, — перевёл Эйнор.

* * *

Да уж, у этих людей из животных были только собаки — некрупные серые звери, похожие на лаек. Именно они — толпой — и высыпали навстречу входившим в селение незнакомцам. Лау-Коннен хлопнул в ладоши, крикнул что-то высоким голосом — и вся стая тут же разбежалась.

Селение как таковое терялось в лесу, было его частью. Тут жили в шалашах — нет, не неуклюжих лёгких сооружениях, шалаши были крыты корой и лапником в несколько слоёв. Видно было, что там можно стоять в рост. И каждый круглый шалаш был построен вокруг ели — как вокруг центрального опорного столба. Ко входам, завешенным шкурами, вели тропинки, по краям выложенные звериными черепами — по два с каждой стороны. Кое-где играли дети, работали женщины; мужчин сперва видно не было, а ни женщины ни дети не обращали на пришельцев внимания… нет. Гарав уловил краем глаза, что вслед им смотрят почти все. И перешёптываются, обмениваются жестами. А так казалось, что гостей просто не замечают.

Кроме шалашей были ещё помосты на елях. Гарав решил было, что это наблюдательные вышки и удивился — что ж так низко? Но потом мальчишка понял, что это склады — лабазы, как называют их в Сибири в мире Пашки.

А навстречу уже шли — и откуда только взялись? — двое. Пожилой мужчина и вообще уж полный старик, который еле ковылял, опираясь на посох. На поясе старика и в длинных седых волосах (он был без шапки) висели, качались и побрякивали разнообразные фигурки. Лау-Коннен же между тем просто-напросто свалил куда-то в один из шалашей — словно всё происходящее его не касалось.

Эйнор бросил назад поводья и махнул рукой. Фередир поймал повод; оруженосцы остановились. А рыцарь прошёл ещё пять шагов и остановился.

Дальнейшее заставило Гарава обомлеть от изумления. Седой старик, подвывая и потрясая посохом, чуть ли не вприсядку и колесом обежал вокруг Эйнора и своего спутника. Потом упал на спину, немного попускал пену изо рта, перевернулся, побился лбом о землю, вскочил бодро и несколько раз хорошенько ахнул посохом поперёк спины — сперва Эйнора, потом — видимо, чтобы не обидеть — и местного (оба снесли происходящее, как будто старого припадочного тут и не было, стояли и молчали). Старик ещё покрутился вокруг себя (то приседая на одной ноге, то поднимаясь на ней — ну гимнаст!), потом взвыл особенно мерзко и тонко и запулил свой посох куда-то за пределы селения. Как копьё. Ну дед! Потом кашлянул, махнул рукой, плюнул и вразвалку пошёл за посохом явно без намерения возвращаться и вообще начисто потеряв интерес к происходящему.

— Гм, — кашлянул Гарав. Фередир пихнул его локтем и прошептал:

— В наших местах живут в плавнях дикари. Они похоже колдуют. Я видел, отец с ними дружит.

Между тем Эйнор и местный… вождь?.. наверное… говорили. Так по-деловому, суховато. Кончился разговор тем, что вождь кивнул, махнул рукой — и к нему подбежали (да вот ведь — из воздуха они, что ли, материализуются?!) три молодых круглолицых женщины. Светлые волосы, убранные в тонкие косы, падали из-под вышитых головных повязок. Хихикая и переговариваясь, они подошли к Эйнору и оруженосцам.

Женщина, оказавшаяся рядом с Гаравом, взяла мальчишку под руку, потом с интересом и опаской поглядела на коня.

— Это Хсан, — кивнул мальчишка. — Я — Гарав.

— Ксаан. Кара-Ay, — повторила женщина и опять засмеялась, потянула Гарава за собой…

…Шалаш внутри оказался просторным. Но, конечно, стоять в рост можно было только у центрального столба-дерева и чуть в стороне. Очаг из плоских камней находился сразу перед входом. А вдоль стен — там, где крыша сходилась к земле, — были постели и стояли круглые деревянные бочонки.

Гарав и Фередир задержались снаружи, занимаясь конями. В стороне скопилась стайка из десятка мальчишек и пары девчонок — они явно собирались ближе знакомиться с конями, когда уйдут одетые в металл пришельцы. Фередир поднял Азара на дыбы и заставил ударить воздух передними и задними копытами. Потом повернулся к детям и погрозил кулаком.

— А то ещё полезут и покалечатся, — пояснил Фередир.

Мальчишки вошли внутрь. Там уже горел костёр, две женщины сноровисто готовили еду — пахло жареной рыбой и какими-то ягодами. Третья раскатывала на постелях шкуры. Эйнор — уже в одной коже, доспехи были сложены у одной из постелей — сидел, пригнувшись, на одном из бочонков и рассматривал какие-то бумаги.

— Повезло, — сказал он, не поднимая глаз. — Если всё будет хорошо, то мы закончим все дела здесь. Сразу. И на юг.

— Они нам помогут? — Фередир тяжело сел на шкуры. Гарав опустился чуть в стороне — всё тело заныло и начало молить снять доспехи. Эйнор кивнул и приказал:

— Теперь заткнитесь. Можете раздеться, поесть и спать.

Он что-то сказал на местном языке женщинам — и те, переглядываясь явно недовольно (или просто недоумевающе) выбрались из шалаша. Последняя опустила шкуру, но перед этим что-то спросила. Эйнор мотнул головой.

— Чего они хотели? — Фередир начал вылезать из доспехов.

— Переспать с гостями.

Фередир засмеялся. Гарав почувствовал, что краснеет, и нагнулся к сапогам.

В шалаше было сыровато, но становилось всё теплее. Мальчишки с удовольствием разделись, оставшись в нижних рубахах, штанах и босиком. Оба сунулись к деревянному жбану с квасом и большому деревянному блюду, на котором лежали коричневые тонкие лепёшки и куски жареной щуки в окружении брусники и клюквы. Фередир клюнул одну клюковку и скривился, отгребая ягоды в сторону:

— Киссссс…

— Вкусно, — возразил Гарав. — Особенно с рыбой.

— У вас росла такая ягода? — заинтересовался Фередир.

— Нет… не помню… но я точно ел. Эйнор?

Рыцарь дёрнул плечом и помотал головой. Ясно было, что есть он не станет, а дальнейшие предложения чреваты пинками.

Оруженосцы трескали за обе щеки. Наконец — случайно — оба схватились за один и тот же кусок. Гарав полушутливо рыкнул:

— Грррав! — и, пригнувшись, толкнул Фередира плечом. Тот оскалился в ответ и, рассмеявшись, оторвал себе половину…

…Мальчишки наелись до отвала — так, что и лезть перестало. (Квас Фередир тоже пить почти не стал и выразил пожелание, чтобы создатели напитка… но тут Эйнор хмыкнул, и Фередир поправился — приехали на юг поучиться варить пиво.) Стащив оставшуюся одежду, оруженосцы голышом забрались под шкуры — кстати, очень неплохо выделанные — подальше по углам, и Фередир тут же бухнулся в сон, Гарав ещё пытался держать глаза открытыми и порывался задать Эйнору хотя бы один-два вопроса. Но это не получалось, и когда мальчишка понял, что язык и мозги не повинуются, то с облегчением позволил себе уснуть. Крепко, как не спал уже давным-давно — с Форноста…

…Эйнор вышел из шалаша, когда начало темнеть. Рыцарь был в поддоспешной коже и крагах, с мечом и кинжалом на поясе.

Старый Эйно-Меййи ждал возле шалаша, опираясь на посох. Казалось, шаман спит стоя. Но когда Эйнор бесшумно подошёл, старик буркнул, не открывая глаз:

— Всё-таки пришёл. Я надеялся — спишь.

— Я не затем преодолел такой путь, чтобы повернуть в конце.

— Дурак ты, таркан. Дурачина, право слово.

— Не говори о вещах, которых не понимаешь, шаман. Ты слишком мал для них.

Под седыми нависшими бровищами открылись глаза — глаза совы.

— Ну да, конечно, — хмыкнул Эйно-Меййи. — Ну да. Ну да. Скажи, таркан, где твой Нуменор? Где королевство Арнор? — Древние названия слетали с губ дикарского шамана с лёгкостью, как имена ближней родни, как названия недалёких и хорошо знакомых деревушек. — Где гордые замки нимри Белерианда, таркан? Ничего нет больше. Мой народ был и в те времена. Он есть сейчас. Он переживёт и то, что сделаете завтра вы — или Чёрный. Станете легендой, потом станете сказкой — и ты, и твой князь, и ваши враги, и ваше зло, и ваше добро. Придёт иное время, и звёзды за этими елями встанут в иной строй. Ха, скажут люди. Кто — Нарак? Кто — тарканы? Кто — Чёрный? Сказка, ха; слушайте и зевайте, дети, слушайте небылицу-небывальщину, чтоб лучше спалось. А мы будем и тогда жить в этом лесу и говорить — ха!

— Ты служишь Эру, пусть и в диком обличье, — напомнил Эйнор. Голос его был спокоен, и только внимательный глаз мог различить игру сильных тонких пальцев, обтянутых перчаткой, на рукояти Бара.

— Я открою тебе секрет, который знают все, юный таркан, — сказал шаман. — Эру наплевать на наш мир. Валам наплевать на наш мир. Чёрному — не наплевать, и он хочет его изменить; я — не хочу. Поэтому я служу Эру и Валам, а не Чёрному — потому что их нет. И я могу служить себе и своему народу. А Чёрный согнёт нас, как рыжих дураков с юга. Как хочет согнуть вас. А согнёт вас — доберётся и до нас. Поэтому я помогаю вам. Убивайте друг друга тысячу лет — лоссотам будет жить спокойней.

— А ты страшный, Эйно-Меййи, — задумчиво сказал Эйнор. Шаман хихикнул:

— Я старый, таркан. Я ужасно старый. И я устал. Оставайся — и ты займёшь моё место. Может быть. Юг умрёт. А ты будешь жить здесь. Людям я скажу, что это воля Эру. Скажу, что ты мой сын. Что вы все трое вышли из деревьев, чтобы помочь нам. Скажу что угодно — и они поверят, таркан. Останешься?

— Нет, — покачал головой Эйнор.

Старик навалился на посох:

— Вот я вижу: ослепли ваши два глаза. Вот и кольцо, которое носил на руке гордый и глупый эльф, — оно у моего народа, потому что пошёл к морскому дну, захлебнулся в стылой воде, сгинул среди льдов последний ваш князь.^[114] Что скажешь?

— Мой путь ведёт к спасению чести. — Эйнор вдруг вырос, и шаман отшатнулся в изумлении и страхе. — Права твоя правота, старик; права — но мелка, как лужа, и тот, кто видел Море, не поверит кваканью лягушки: «Вот вся вода мира, в которой я сижу!» Нет высей Нуменора, но — были они. А что оставите после себя вы, спасшиеся в этих лесах от самих себя?! Какую сказку сложат о вас, переживших великие королевства? Веди меня, старик, — и молчи, потому что я — Эйнор сын Иолфа, нуменорский рыцарь! Идо бета изинди, загир аннарди ан Гимлад!^[115] — И тихий гром родили последние слова, будто вдали тысяча обутых в металл ног шагнула по каменной мостовой, тысяча одетых в сталь рук ударила тысячей сверкающих мечей по тысяче гулких щитов…

— Я… выполню обещанное… я же сказал… — сипло пробормотал шаман, пригасив глаза. — Прости, таркан…

И покатился моховым шустрым клубком перед шагающим рыцарем…

…Они шли долго. Наверное, не меньше часа, и боковым зрением Эйнор улавливал движение странных и жутких образов. Пробежала, мяукая, слепая рысь без шкуры. Прошёл, бесшумно ступая, безголовый лось.

— Хочешь напугать меня, шаман? — спросил Эйнор. Старик впереди — видно, оправился — хихикнул:

— Нет, зачем мне это? Это здешние духи шалят, таркан. Они любят играть с людьми, поэтому ночью без моих амулетов редкий человек осмелится выйти за пределы деревень. И этой, и многих других, где живут лоссоты. Хочешь, я сейчас уйду в сторону, и никто не узнает, как пропал Эйнор сын Иолфа?

Вместо ответа коротко лязгнула бронза перекрестья меча о сталь оковки устья ножен — Эйнор подвыдернул Бар и бросил обратно. Виденицы отпрянули, маячили только на грани взгляда.

— Шучу я, шучу… — прокряхтел старик. — Сказал уже: мне в радость тебе помочь, чтоб без конца длилась ваша вражда — твоих братьев и Чёрного…

Эйнор усмехнулся, рассматривая мохнатую спину куртки впереди.

— Пришли, — сказал неожиданно старик.

Светились десятки гнилушек, выступавших из земли по обеим сторонам узкой лощины, как пальцы подгорных существ, которые, говорят гномы, никогда не видят света. Косо лежала каменная плита. Чёрная… или казавшаяся такой. Старик подошёл к ней и постучал посохом. Сказал — коротко и властно:

— Эй.

Эйнор усилием воли остался на месте, когда откуда-то — то ли из-за плиты, то ли из неё — выступили два скрюченных… нет, не существа. Две сущности, так сказать вернее. Тёмные и безликие, да и бесформенные, если по правде. Послышался детский плач — тонкий и безнадёжный. Между сущностями шёл ребёнок: голый, не различишь — мальчик или девочка, не поймёшь — скольких лет, но маленький, не старше десяти.

— Что это, старик? — хрипло спросил Эйнор.

Шаман обернулся и мигнул:

— Жертва, таркан. Убей и начнём.

Два сгустка тьмы прижали ребёнка к плите. Тот вяло дёрнулся и заплакал громче.

— Кому жертва? — Эйнор вытащил меч, и лезвие вдруг покрылось красноватой вязью, словно проступившей из глубины металла.

— Эру, рыцарь, — осклабился старик. — Не бойся. Жертва из дальней деревни — пропал ребёнок в лесу и пропал, поискали и забыли. Бей и начнём.

— Ах ты старая тварь… — прорычал Эйнор, взмахивая мечом…

…Лезвие со скрежетом пропахало в камне искристую борозду. Оказавшийся за спиной Эйнора старик хихикнул; и тёмные сгустки, и ребёнок исчезли.

— Где?! — крутнулся на каблуках Эйнор.

— Не было ничего, — ответил Эйно-Меййи спокойно и ссутулился, опираясь на посох. — Не приносим мы в жертву людей. Проверял я тебя… И что? Правда бы оставил своего родича в рабстве у Чёрного — только чтобы лесному дикарьку, никчёме, жизнь сохранить? А как же тогда?

От облегчения — понял, что старик не лжёт, — у Эйнора помутилось в голове, и он не сразу поймал ножны мечом. Процедил:

— Правда. Слишком дорогая цена — кровь ребёнка.

— А правда ли, что твои предки жгли людей в жертву Большому Чёрному, а, таркан? Своих жгли? И детей, и женщин?

— Мои — нет, — отрезал Эйнор, прямо глядя в глаза старика. — Мои предки были Авалтири, не Арузани.^[116] Да и среди Арузани это делали лишь худшие из худших… Но мне стыдно и больно и за тех, кто жёг, — продолжал он. — И за тех, кто превращал в рабов Младших Людей. За всю мою кровь. За всех, кто был — Нуменор. Даже за… — Юноша не договорил и опустил глаза.

Старик вздохнул. Кивнул. Похромал к плите.

— Стой, где стоишь, — буркнул он. — Посмотрим, что получится.

Эйнор вновь вытащил из ножен меч.

* * *

Гарав на этот раз проснулся первым.

Видимо, снаружи наступил день, потому что слышались голоса, смех и даже песня — пела женщина. Фередира под шкурами не было даже видно. А Эйнор сидел на своей постели, вытянув ноги и неудобно откинувшись к стенке шалаша. Бледный, уронив руки даже не на колени — по сторонам тела, ладонями вверх. Пальцы мелко подрагивали.

— Ты чего?! — вскочил Гарав, рукой и ногой отбрасывая шкуры. — Эйнор, ты что?!

— У… ста… л… — в три приёма выговорил рыцарь. — Но всё… по… лучилось. Ночью… всё сделаем… Помоги раздеться. И пить дай. Пить.

Гарав метнулся к жбану с квасом, подал его — без кружки, кружку Эйнор отстранил и начал пить, булькая, хрипя и половину проливая на грудь куртки. От глотков его покачивало. Проснувшийся Фередир секунду сидел, протирая сонно глаза и улыбаясь всему на свете, потом бросился на помощь. Оруженосцы вдвоём вытряхнули рыцаря из кожи, разули и осторожно уложили под шкуры. Эйнор что-то пробормотал благодарно и мгновенно выключился.

Мальчишки, стоя на коленках возле спящего рыцаря, переглянулись.

— Уходился, — сказал Гарав по-русски. Фередир кивнул:

— Даже не поел.

— Да куда ему есть, он пил-то еле-еле… Поспит — поест…

Фередир опять кивнул и потянулся.

— Ну что, встаём?

— Так встали уже…

…Мальчишки выбрались наружу умываться (местные жители явно считали это зряшным делом, потому что ничего такого в шалаше не было) — уже одетые и даже при мечах. На этот раз на них просто никто не обращал внимания — на самом деле, не как вчера, когда глядели исподтишка. У коней хватало сена — кто-то позаботился, — и они лениво жевали, явно счастливые тем, что не надо никуда идти.

— Комарья здесь… — Фередир отогнал от лица серую стайку, провёл по крупу Азара. — Вот жрут, а?

— Не так уж жрут, — Гарав проверил Хсана. — Прокусить шкуру не могут, только ползают. Смотри, крови нет почти.

— Да я про себя, а не про коней… Отец рассказывал, на юге, далеко, есть такая гадина — москит. Вроде комара, но больше и кусачей.

Гарав уже хотел было рассказать про москитов, но появившаяся совершенно бесшумно женщина — не из вчерашних, старше и не слишком симпатичная — принесла новый жбан с квасом, лепёшки в чистом полотенце из грубой ткани (но с вышивкой) и поднос с ломтями (нет, ломтищами) какого-то окорока — угольно-черная тонкая корочка, а дальше — розоватое мясо и стебли квашеной черемши.

— Спасибо. — Гарав принял еду и слегка поклонился. Женщина неожиданно прыснула, но тут же приняла серьёзный вид и ушла.

— Вчерашние были ничего, — оценивающе вспомнил Фередир. Гарав промолчал — ему почему-то не хотелось говорить о женщинах. Вместо этого он предложил:

— Тут поедим? Пусть Эйнор спит.

Мальчишки устроились у входа, поставив поднос на сдвинутые колени, а хлеб и квас примостив рядом. Мясо оказалось лосятиной, а завтрак вполне заслуживал название «Слава холестерину!». Но Пашка ещё и там подозревал, что никакого холестерина нет, просто врачам надо впаривать людям разную хреноту под видом «лекарств», а здесь Гарав убедился в этом окончательно.

— Да что ж они такую дрянь в приправу берут?! — возмутился Фередир, попробовав черемшу. Гарав хмыкнул, активно жуя мокрые желтовато-зелёные лохмотки листьев и стеблей:

— Дурак, вкусно.

— Вкусно — как мама свиной окорок печёт, — мечтательно сказал Фередир. — Эстрагон. Майоран. От кухни отойти невозможно. А тут какие-то хвощи кислые.

— Да не ешь, — не стал спорить Гарав, соорудивший себе бутерброд из лепёшки, ломтя окорока и трёх черемшин.

Фередир заинтересовался:

— Ну-ка, как это ты…

— Вот так. Ам. — Гарав откусил треть сооружения. Прожевал и выдал: — У нас был такой… князь. Сэндвич. Игрок страшный, иногда в к… ости играл сутками напролёт, отойти от стола не мог. А жрать-то надо. Ну он и приказал повару, чтобы тот ему делал вот такие штуки — и возиться недолго, и поесть можно прямо за столом. Их так и стали называть — сэндвичи.^[117]

— Ловко, — согласился Фередир. — Ха, вернёшься — предложи своей Тазар отделиться от отца и таверну завести. А назовёт пусть «Сэндвич». Отбоя не будет от посетителей.

— Тазар не моя, — отрезал Гарав. И вспомнил, что ему снилось.

Мэлет.

Мальчишки всё-таки оставили Эйнору ровно половину того, что было принесено. Когда они занесли еду внутрь, Гарав нерешительно спросил:

— А что делать-то будем? Он ничего не сказал…

— Да ничего… — Фередир пожал плечами. — Может, на охоту сходим?

— А местные не застонут? Может, это нельзя чужим?

— Да они Эйнора боятся, — уверенно сказал Фередир. — По глазам видно. Ты что, не понял, что он делал ночью?

— Что? — заинтересовался Гарав. И добавил: — Я, если честно, вообще не понимаю, что мы тут делаем.

— И хорошо, — кивнул Фередир. — Поймают — будешь молчать, потому что просто ничего не знаешь.

— Кто нас поймает? — обеспокоился Гарав.

Фередир присвистнул:

— Ого. Это же Ангмар. Мы во вражеском королевстве… А Эйнор точно колдовать ходил… Помнишь, он нам сказал: мы, мол, едем к истокам Грэма? А Грэм-то вовсе не здесь. Вообще не здесь.

Гарав хотел спросить, где, но как раз в этот момент к оруженосцам подошли несколько местных. Один из них что-то начал объяснять, подкидывая в руке свой арбалет и показывая то на Гарава, то на вход в шалаш, то куда-то в лес. Остальные кивали и подмигивали.

— Чего они хотят-то? — настороженно спросил Гарав. Фередир пожал плечами.

— Ты. Я. Стрелять. Цель, — выдал наконец мужичок на адунайке. — Ты лук. Я мех.

— По-моему, он хочет соревноваться, — догадался Фередир. — Ты ставишь арбалет, он — шкурки.

— Стрелять?! — заорал Гарав (чтобы было понятней). — Соревноваться?!

— Со-ре-но-ня, — закивал фородвэйт и хлопнул Гарава по плечу. — Цель. Стрелять.

— Какие шкурки?! — проорал Гарав. — Мех?! Какой?!

Фородвэйт беспомощно пожал плечами, потом махнул одному из крутившихся рядом мальчишек, и тот буквально через полминуты притащил связку небольших иссиня-белых шкурок. Фородвэйт тряхнул их (там был десяток), провёл по меху, повертел, что-то приговаривая.

— Горностай, — сказал Фередир. — В Форносте за дюжину — четыре кастара, в Зимре — семь, может — десять. Будешь стрелять?

— Буду, — решительно кивнул Гарав.

Фередир покачал головой:

— Они с колыбели стреляют. Продуешь арбалет, и Эйнор тебя выпорет, точно говорю.

— Буду, — упрямо сказал Гарав. Не то чтобы он не поверил, что Эйнор выпорет — поверил. Но решил рискнуть.

Обрастая зрителями (в основном младшего возраста мужского пола), группа двинулась в сторону леса. Смешно, но у фородвэйт тут — в полусотне шагов от окраины деревни — было оборудовано настоящее стрельбище. Росчисть с мишенями на разных дальностях — да не какими-нибудь, а сооружёнными из дерева макетами животных, обтянутых соответствующими шкурами. Среди прочих Гарав увидел гигантского (метров шесть, если встанет на задние лапы!!!) медведя, волосатого носорога, саблезубого тигра… С ума сойти, всё это тут есть?! И они ехали по этому лесу?!

Соперник между тем громко что-то сообщал всем, передав связку шкурок гордо задравшему нос пацану. Видимо, тут этот стрелок был признанным чемпионом — в его победе явно никто не сомневался.

Между тем Гарав вовсе не собирался за здорово живёшь расставаться с арбалетом и подставлять спину под ремень рыцаря. И даже более того — оруженосец был почти уверен в победе.

Дело в том, что он, ещё рассматривая шкурки, сообразил важную вещь. Конечно, местные с этими арбалетами, можно сказать, рождаются. Но едва ли им надо стрелять на дальность. Такой лес ограничивает мир десятком-другим шагов. Тут важно уметь подобраться к врагу — бесшумно и как можно ближе. А Гарав легко стрелял на 60 метров из «эскалибура», а из развлекательного «арлета» за десяток метров попадал в муху. Местные жители едва ли вообще могли себе представить, что такое бывает и может кому-то пригодиться. Иначе, оценив «машинку» приезжего, они просто не стали бы нарываться на соревнование.

Линия стрельбы была аккуратно выложена белыми камешками. И местный стрелок подошёл к ней, заряжая арбалет… Ага! Он заряжает его с упором в живот. И руками — правда, обеими. Слабенькая тетива. И лук тоже… конечно, если сравнивать с арбалетом гномов.

Гарав зарядил оружие. И заметил, что вокруг запереговаривались. Но это уже было всё равно. Соревнование так соревнование.

Жестами местный объяснил, что сначала будем стрелять по кабану. (До него было метров двадцать, и дальше стояли только носорог и медведь.) Поднял три пальца — три стрелы. И жестом предложил гостю стрелять первому.

Гарав поднял арбалет и тут же выстрелил — фактически одним движением. Мишень пошатнуло, зрители вякнули — и притихли. Стрелы в мишени не было. Потому что она торчала в дереве на окраине росчисти — метров за пятьдесят от линии стрельбы. Исследование, проведённое мальчишками, показало — стрела попала за ухо.

Две другие стрелы Гарав всадил под лопатку и в глаз — они тоже улетели дальше. Местный с задумчивым видом почесал нос и тоже начал стрелять.

Его стрелы практически повторили попадания Гарава. Но остались торчать в мишени. Жестом местный предложил стрелять в медведя. Но Гарав покачал головой, снова заряжая арбалет. И показал на дерево за росчистью — ель, украшенную оранжевыми лишаями, выделявшуюся среди прочих даже в чаще. До неё было метров сто. На столько Гарав из арбалета не стрелял никогда. Но с другой стороны, гномский арбалет — не спортивная машинка.

— Вон та ель, — сказал Гарав. — Фередир, поставь там что-нибудь.

Тот кивнул, поманил с собой троих пацанов, и они оттащили туда, к ели, всё того же кабана. Вернулись бегом. Местные мальчишки смотрели обиженно и даже враждебно. Чемпион выглядел уныло, но ещё бодрился — кажется, всё-таки не верил, что такое возможно…

…Возможно.

Гарав попал все три раза, и местный только рукой махнул, когда ему явно стали предлагать попробовать выстрелить. Буркнул что-то, но когда отдавал шкурки Гараву, пожал ему локти с искренним восхищением и в движениях, и во взгляде.

И вздохнул.

* * *

Сидя у шалаша, Гарав любовался мехом. Он как-то не воспринимал эти шкурки как большие деньги. Если золото и серебро были близко к людям и в Пашкином мире, то меха, хоть и дорого стоили, не соотносились с «богатством». Но мех был красивым, что спорить. Казалось даже, что на нём играет солнце, которое если и было, то за кронами елей.

Фередир сидел наискось, резал на подобранной деревяшке какой-то сложный узор, мурлыкал простенькую песенку — такую простенькую, что не прислушаться было нельзя…

Я проснулся рано утром, оседлал опять коня.

Поднялась трава степная, снова вдаль меня маня.

Я скачу навстречу солнцу и смеюсь в его тепле.

Есть лишь счастье горизонта для рожденного в седле…^[118]

— Волчонок, а почитай что-нибудь.

Гарав ещё раз тряхнул шкурки, отложил их, потянулся. Он и не думал возражать — наоборот, после стольких дней молчания… Пару секунд мальчишка думал, что прочесть. И вспомнились стихи, которые писала одна женщина, уже взрослая — с ней Пашка познакомился в Интернете. Их Гарав тоже перевёл. На одной из вечерних стоянок у костра, когда думал о… о Мэлет. А сейчас легко вспомнил перевод. Помедлил ещё немного — и…

Я себя ведь раздавала по кускам,

Не боялась и ходила по мосткам,

И поскрипывали мерно мостки,

А под ними — воды огненной реки.

А сегодня, что за диво со мной?

Я из дому ни рукой, ни ногой,

А в светлице полумрак, полусвет…

Сколько дней прожито в ней, сколько лет.

Мне и воля уже не нужна,

В чистом поле пролегла борозда,

Словно след лежит на сердце моем,

Хорошо так было нам в ней вдвоем.

А потом ругали матерь с отцом…

Опозорила я весь отчий дом!

Запирали на тяжелый засов,

Выпускали во дворы злобных псов.

Посадили меня в темный чулан,

Жениха нашли, будь он окаян!

А мил друг мой убежал на войну

И забыл давно про ту борозду.

Завтра бабки снарядят под венец,

Прослезится в церкви старый отец,

А невеста ни жива, ни мертва,

И бежит за ней вприпрыжку молва.

Ты вернись, вернись, мой сокол шальной,

Забери свою голубку с собой,

Но в ответ мне только тишь-тишина,

И сквозь щелку светит мутно луна.

Темной ночью распахнула окно…

Мне теперь на свете все, все равно.

Я пошла искать далеки края,

Где теперь милого друга земля.^[119]

— Спеть бы её, — мечтательно сказал Фередир. — Какая там мелодия?

— А как я покажу? — хмыкнул Гарав, вытянув ноги. — Ну не умею я петь. Говорил же.

Полог откинулся в сторону.

Оруженосцы вскочили.

Эйнор вышел наружу, щурясь, — в одних штанах, правда, не нижних, а кожаных. Хлопнул себя по плечам, избавляясь от наглых комаров. И посмотрел на оруженосцев. На одного. На другого. На шкурки. Снова на оруженосцев.

— Я выиграл их. Соревновались в стрельбе с местными, — быстро пояснил Гарав.

— Хм… — Эйнор открыто потянулся и зевнул. — Есть поесть?

— Да, тут, мы поставили. — Фередир нырнул в шалаш. — Вот же.

— Сюда вынеси. И куртку. — Эйнор сел на один из черепов. Потянулся, зевнул. — Выиграл, и молодец, — рассеянно сказал он, влезая в поданную Фередиром куртку.

Следующие минут десять рыцарь ел. Жадно и быстро — не забыв, впрочем, перед этим посмотреть на запад. Оруженосцы почтительно взирали. Наконец Гарав кашлянул и спросил:

— Могучий Оби ван Кеноби, тренироваться будем?

— Кто? — нахмурился Эйнор, поднимая глаза.

— Рыцарь был такой, — туманно пояснил Гарав. — Погиб геройской смертью в борьбе со злом.

— Да? — Эйнор отставил поднос. — Ну тащи палки. Любые…

…Эйнор словно и не валялся совсем недавно без сил. Сперва он загонял Гарава и отлупил его. Потом сделал то же с Фередиром. Потом сделал то же с обоими мальчишками. Потом Фередир угодил ему по голове, и Эйнор одобрительно сказал:

— Отлично.

— Я отвлекал, — ревниво заметил Гарав, перекидывая шест из руки в руку. — Без меня бы ничего не получилось. Я…

Эйнор кашлянул, и Гарав прекратил славословия в свой адрес…

…До вечера оруженосцы прогуляли коней и долго думали возле обнаружившейся реки — купаться или нет. (Первым в воду прыгнул Гарав и гордо заявил потом, что даже не пискнул. Что было не удивительно — от холода перехватило дыхание.) Потом просто валялись на шкурах и слушали, как Эйнор, тоже устроившись на постели, бесконечным потоком рассказывает нуменорские легенды. Легенды были потрясающе интересные, в этом Гарав уже успел убедиться. Но раньше Эйнор никогда не выдавал сразу столько.

После ужина все трое просто-напросто завалились спать. Точнее — улеглись. Сухие полешки в очаге прогорели быстро, оставив россыпь углей. Снаружи тоже всё успокоилось — звуки леса задавили немногочисленные звуки из людских жилищ. И тогда Фередир спросил, лёжа на животе и поставив подбородок на руки (а в глазах отражались тлеющие угли):

— Ночью ты возьмёшь нас с собой?

— Возьму, — сказал Эйнор и шумно повернулся под шкурами. — Спите…

…Гараву снился сон. Впервые за все дни, прошедшие с той схватки у ручья.

Он был в брошенном каменном городе, величественном и печальном, где из ниш в стенах и с площадок бесчисленных лестниц, уводивших почему-то всё время вниз, глядели каменные статуи воинов, мудрецов и прекрасных женщин. Гарав искал Мэлет. Искал на улицах и лестницах, на крепостных стенах (что за ними, вокруг города — он не мог различить) и во дворах, в домах и на гулких солнечных площадях, где было почему-то очень страшно, и солнечный свет душил, как упавшая сверху золотая плита.

Он знал, что Мэлет здесь и что она тоже ищет его. Но печальный город тасовал улицы, лестницы и площади, как опытный игрок тасует карты. В сухих фонтанах и каналах, выложенных мрамором, не было воды. Только в полном безветрии шуршали палые листья — золотые и медные.

Гарав понимал, что пуст не только город. Пуста вся планета, весь мир. Только они с Мэлет ищут друг друга и не могут найти.

Тогда он отчаялся искать и сел у фонтана — странного и жуткого, изображавшего распятого на скале могучего мужчину с искажённым лицом, над головой которого красивая измученная женщина держала чашу. Когда-то в эту чашу падала вода — вода из пасти изогнувшейся над людьми огромной змеи. Но сейчас воды не было и тут. Была глухая тишина и пыльный солнечный страх. Гарав сидел и понимал, что погиб — за его спиной (он не смел обернуться) стоит тот, кто будет причиной его смерти (или чего-то худшего, чем смерть…). Мальчишка заставлял себя посмотреть назад, но сил не хватало. Он лишь знал, что стоящий там улыбается и медлит, потому что наслаждается растущим ужасом Гарава.

И когда солнечный свет начал шептать какую-то простую страшную песенку с остро врезающимся в память словами — как клинок режет живую плоть, — Гарав услышал голос Мэлет.

Он зазвучал далеко в одной из ведущих на площадь улиц, но очень быстро ворвался и сюда — как врывается в болото поток свежей воды…

Пламя заката проходит сквозь пряди,

Серебро становится темной медью,

Я иду к тебе в дурацком наряде,

Укрывая в ладонях метку бессмертья.

Я иду к тебе по белым ступеням,

Я иду к тебе по пыльным дорогам,

Я иду к тебе сквозь песни и тени,

И я верю, что мне осталось немного.

Там, куда я приду, будет только покой,

Будут руки твои, прикасаясь легко,

Исцелять мои раны на истерзанном сердце,

Будет право забыться, будет право согреться

У живого огня.

Годы бессчетные странничьей доли

Превратили память в досадную ношу.

Я устала жить среди долга и крови,

И однажды я мир этот просто брошу.

Я устала видеть во сне кошмары,

Просыпаться в чужих городах из камня,

По тавернам платить осколками дара

И хранить у сердца рваное знамя.

Приходи в мои сны, не бросай меня здесь,

Дай мне светлую память о нашей звезде.

Сколько лет я блуждаю по тропинкам и трактам,

Каждый день безуспешно сражаясь со страхом

Не увидеть тебя.

Я называю запретное слово,

Я шагаю в волны великого моря,

И со звоном рвутся оковы былого,

И бессонные чайки послушно вторят.

Кратковременной муке заведомой смерти,

Бесконечному крику иного рожденья

Я иду по волнам в догорающем свете,

Опасаясь поверить в свое отраженье.

И расступится мгла, и отступит беда,

Я узнаю тебя по сиянию глаз,

Ты меня позовешь, и сомкнутся ладони,

Я вернулась домой, только имя не вспомнить,

Только кто-то снова будит меня

По велению нового дня.^[120]

… — Мэлет!

Гарав сел.

В шалаше была возня. Костёр горел, но слабенько, только-только увидеть, что вокруг творится. Эйнор покосился на оруженосца:

— А я тебя будить собирался. Вставай.

Гадая, вслух он кричал или про себя, мальчишка начал одеваться.

— Доспехи… — начал он.

— Да, — отрезал Эйнор…

…Снаружи была темнотища. Гарав почти врезался в кого-то и схватился за меч, но сообразил, что этот тот старый пень, шаман, терпеливо ждавший возле шалаша. Старик посторонился, что-то прошамкал, прошуршал амулетами в волосах и на поясе. Мальчишка стал седлать коней. Они вели себя странно — как будто чем-то были напуганы… или и правда были? А шаман пялился в спину мальчишки, и Гарав даже пару раз передёрнул плечами, а потом даже перевёл дух, когда услышал сухое шуршание металла — из шалаша выбирались Эйнор и Фередир с вещами.

— Оседлал? — спросил Эйнор (его шлем тоже тащил Фередир).

— Готово, — кивнул Гарав, придерживая стремя Фиона.

— Коней поведём в поводу, — сказал рыцарь. — И держите их крепче. Если взбесятся — погибнут… Веди, Эйно-Мэййи.

Глава 19, короткая, в которой выясняется, что такое «не везёт» и куда это «не везёт» может завести

Шли долго. Гарав всматривался в темноту и понимал, что неплохо видит в темноте — за ним и раньше такое замечалось, но сейчас зрение стало острей. Казалось, что по сторонам нет-нет да и промелькнёт такое, на что и смотреть-то не хотелось…

…Около каменной плиты старый шаман остановился и как-то весь осел. Сказал хрипло:

— Я жалею теперь, что взялся помогать тебе, Эйнор сын Иолфа. Тяжело быть зерном в зернотёрке — сколько ни кричи, просыпешься мукой и будешь съеден; и не всё ли равно, кем?

— Мы уедем прямо отсюда, — сказал Эйнор на адунайке. — Говори на нашем языке, мои оруженосцы должны понимать.

— Что тут понимать? — старик тем не менее перешёл на адунайк. — Они всё объяснят.

Между елями струились серые тени с алыми парными точками глаз. Три тени. Судя по тому, на какой высоте глаза были от земли — существа были размером с телёнка.

— Гауры, — сказал Фередир. Звякнула сталь. Гарав почувствовал, как волосы на голове поднимаются дыбом — он отчётливо вспомнил тех тварей, огромных волков с искажёнными душами разумных существ, которые служили «конями» для орков Ангмара.

— Не трогать мечи, — сказал Эйнор. — Держите коней. Только держите коней.

Кони хрипели и переступали с ноги на ногу — даже Фион. Гарав провёл рукой по шкуре Хсана — на перчатке остался остро пахнущий пот. Оруженосцы вцепились в поводья, сами вздрагивая, почти как кони, и неотрывно глядя на перемещение теней.

Из-за елей донёсся вой — негромкий, тонкий и какой-то дрожащий, плаксиво-жалобный. Тени приблизились, и старый шаман, оттолкнувшись посохом, взлетел на камень. Повыше, как взлетает на крышу испуганный кот.

— Старый скот, — процедил Эйнор, стоя неподвижно между остальными и гаурами, которые вышли из-за деревьев. — Их трое.

— Я звал одного! — откликнулся шаман. — Но я тебе говорил, рыцарь! Я говорил! Они его не отпустили одного, они умеют думать, не под стать тебе!

— Говорил… — Эйнор повернул Калан Айар. — Хорошо. Пусть трое.

Он глубоко вздохнул и вдруг позвал:

— Тарланк! Тарланк сын Миндара, брат мой, нуменорец!

Ответом было тройное рычание. Странно разумное, насмешливое. Гауры шли через узкую сырую прогалину — один в центре, два других расходились на края, как бы охватывая Эйнора, беря в кольцо.

Кони закидывали головы и плясали на месте. Мальчишки висели на поводьях; Гарав не сказал бы за Фередира, но им самим овладевало сильнейшее, слепое желание — вскочить на Хсана и мчаться прочь, пока не утихнет сзади это сиплое горловое «уррррррррррххххрррр…». Гарав видел глаза Фередира — то ли азартные, то ли испуганные, то ли всё вместе…

— Тарланк! — крикнул снова Эйнор, и мальчишки увидели, как его волосы раскидал на два тёмных крыла невесть откуда рванувшийся ветер. — Тарланк!! Тарланк!!! — Голос нуменорца стал похож на пение боевой трубы — и голубым светом брызнуло из его вскинутой руки в кроны елей, в невидимое небо над ними.

Гауры припали на брюхо — два из трёх, рыча с подвизгом. Третий — или первый скорей, потому что самый большой, — тяжело дыша, пошёл к Эйнору на прямых, словно деревянных лапах. Подошёл вплотную и поднял голову — до этого бессильно болтавшуюся. Два других гаура зло рычали, стоя на месте.

Алой молнией сверкнул Бар.

Гауры — словно их спустили с привязей — бросились прочь, в чащу. А Эйнор встал на колено возле обезглавленного тела, всё ещё подёргивавшего лапами.

— Прощай, Тарланк, — рыцарь сказал это тихо, но слова его прокатились через прогалину,как гулкие свинцовые шары по каменному жёлобу. Он повёл рукой — и замершее наконец тело гаура вспыхнуло, словно пропитанное бензином чучело.

Слезший вниз старый шаман, что-то бормоча и напевая, поднял отрубленную голову зверя.

— Теперь доволен, таркан? — спросил он. Эйнор кивнул, несколько раз вонзив меч в землю:

— Долг выплачен. Мы уезжаем немедленно; ни тебе, ни твоему народу не будет худа.

— Что б вы все провалились сквозь землю, — изрёк доброе пожелание шаман и заковылял в чащу, унося голову.

Рыцарь тяжело подошёл к замершим на месте оруженосцам — они вцепились в поводья мгновенно успокоившихся коней с такой силой, что Эйнору пришлось забирать повод у Фередира силой. Нуменорец забрался — не сел, а именно тяжеловато, непохоже на себя, забрался в седло и скомандовал:

— Ехать точно за мной. К утру мы должны быть далеко отсюда. Как можно дальше.

* * *

Серый рассвет застал всех троих на длинной прогалине, оставленной в незапамятные времена пожаром и с тех пор так и не заросшей почему-то. Над прогалиной висело низкое серое небо, сеялся мелкий частый дождь. Кони — словно проскакали сутки кряду — еле плелись, опустив головы.

— Я не знаю, куда мы едем, — вдруг сказал Эйнор. И остановил коня.

Оруженосцы подъехали, встали по бокам. Фередир тихо спросил:

— Что значит — не знаешь?

— Всего лишь то, что я этого не знаю, — спокойно пояснил Эйнор.

— Это… — Фередир помедлил. — Это ОН?

— Это Он, — кивнул рыцарь и сел удобнее. — Я надеялся, что он не успеет понять… определить… Ошибся.

— Что будет? — спросил Фередир. Гарав молчал, но чувствовал, как воздух промокает от страха — от его собственного страха. И от понимания, что приближается — не очень спеша и неотвратимо — что? Что-то страшное.

— Вы поедете дальше, — неожиданно ласково сказал Эйнор. — Не мотай головой, Фередир, — голос на миг снова построжал. — Вы поедете дальше. Доберётесь и всё расскажете, о чём будут спрашивать. И обо мне расскажете — всем, кто спросит. И будете жить. Я…

Эйнор не договорил. Кони вдруг с визгом и стоном встали на дыбы. Все три сразу. Затанцевали, крича и дёргаясь, словно под страшной пыткой, мгновенно покрылись густой пеной.

Гарав не удержался в седле. Был полёт, удар — и темнота.

Глава 20, в которой Гарава спрашивают: «Ну что, сынку? Помогли тебе твои эльфы?» — и он не знает, что ответить…

Гарав очнулся от холода. Это был странный, каменный холод, так что, ещё не совсем придя в себя, мальчишка вяло удивился этому. И открыл глаза.

Он был в каменном кубике. Два на два на два метра, не больше. Пол — две подогнанные плиты. Потолок — две. Три стены — по две, в четвёртой прорублено маленькое окошко без стекла или прутьев. Двери нет. В двух углах — две небольшие деревянные бадьи.

Камера.

Осознав это, Гарав обмер. Окоченел, стал частью гранитного пола — без мыслей, мысли вышибло из головы. Потом медленно, рывками какими-то, вспомнил всё, что было. Полёт… удар… темнота…

Но было перед этим ещё одно. Неподвижная чёрная фигура в дальнем конце той мокрой прогалины — всадник, поднявший руку, похожий на статую чёрного камня…

«Хана», — подумал Гарав. В рот хлынула кислая слюна, и мальчишка снова потерял сознание.

Очнулся он опять быстро. Лежал, как кусок теста — расслабленный и не способный ни к малейшим действиям.

Плен. Он опять в плену — но на этот раз не у орков, а там, у того существа, о котором Эйнор говорил с ненавистью и опаской. На место только что гулко ликовавшей в голове пустоты хлынула ужасная мешанина — слова, фразы, образы, обрывки и просто междометья. Живот скрутило невыносимой болью, Гарав застонал и скрючился, обнаружив только теперь, что лежит голый. Ну правильно, обыскали и отняли всё…

…всё… всё… всё кончилось. И кончилось страшно, сомнений в этом не было… а главное — то, что всё кончилось, не означало, что это — конец. До конца, скорей всего, оставалось ещё очень долго. И это долго будет непростым.

Захотелось зареветь. Громко и безутешно. Гарав не сделал этого только от неожиданно трезвого осознания взрослой мысли: не поможет. Теперь, похоже, вообще ничего не поможет.

Вновь накатило. Только теперь это был не ужас, а выматывающая тоска. Как в опере «Юнона и Авось» — «ниже горла высасывает ключицы». Пашка раньше не понимал этих слов. А теперь… Гарав теперь понял.

Никто ведь ничего и не узнает. Он вцепился зубами в правое запястье, всхлипнул…

…Мальчишкам редко хочется жить. Они просто живут, и всё — потому что жизнь впереди бесконечна. И их оглушает понимание того, что они тоже могут умереть. Не когда-то там, в неизвестной дали, а — сейчас. Как правило, они не верят в это до конца, поэтому нередко умирают очень мужественно. Не столько от смелости, сколько от неверия в возможность гибели.

«Меня будут пытать, — неожиданно спокойно подумал Гарав. — Я почти ничего не знаю, но ведь даже этого рассказывать нельзя. Но я не выдержу, я раскисну и начну говорить. Потом меня всё равно убьют. Что делать?»

Он сел, вжался в угол, обнимая колени. Его начало трясти — от каменного холода и страха. Внутри всё противно сжималось и ухало, обрывалось — хорошо, что живот отпустило. «Может, сейчас умру? — с надеждой подумал мальчишка. Но он был здоровым и крепким; такие не умирают от страха. А это значило, что его хватит надолго. Гарав зажмурился до боли в глазах, до шума и радужных пятен. — Надо умереть. Самому. Как?»

Он открыл глаза, огляделся. Совершенно спокойно, почти даже без волнения. Гарав. Не Пашка. И Гарав мог много такого, чего не мог — нет, на что не мог решиться — Пашка.

Броситься на охрану, когда придут? Нет. Там, конечно, опытный народ, они просто не дадут ничего с собой сделать.

«Я не могу быть предателем, — подумал мальчишка. — Я не имею права быть предателем. Я клятву дал».

И эта мысль неожиданно придала ему мужества. Он встал в рост; за окошком со всех сторон было только хмурое небо, как ни изворачивайся. А хотелось увидеть зелень. Деревья. И чтобы солнышко было.

Гарав пригнулся. Отвёл голову. Облизнул губы.

И изо всех сил, не сдерживая себя, ударился виском об угол узкого подоконника.

* * *

— Нелепо.

Всхлипывая от пережитого напряжения, Гарав приподнялся с пола. Неверяще посмотрел на подоконник.

— Но как же… — пробормотал он. Ощупал висок. Снова посмотрел на подоконник… и сообразил, что в комнатке он не один. Каменные плиты в стене, противоположной окну, успели разъехаться, за ними виден был чёрный коридор, в котором большие факелы на стенах выхватывали из этого мрака шевелящиеся пятна каменной кладки стен.

— Нелепо, — повторил вошедший человек. Высокий, немолодой… но и не старый, не понять, какого возраста. Длинные седые волосы, на них — чёрная корона без украшений… вроде бы железная. Костистое суровое лицо с ястребиным носом и тонкими губами широкого рта, глубоко сидящие серые глаза. Тугая черная кожа — высокие перчатки, поддоспешная куртка, штаны для верховой езды, сапоги со шпорами — золотыми, яркими. Чёрный длинный плащ с откинутым на спину глубоким капюшоном. На поясе — на косых перевязях — длинные меч и кинжал. Ещё одно яркое пятно — кольцо на левой руке, на безымянном пальце. Кольцо с большим камнем, густо-фиолетовым. — Ну пробил бы ты себе голову. И что дальше? — Воин сделал ещё два шага к Гараву, тот вскинул голову и хотел встать… но вместо этого отодвинулся к окну и сжался. — В объятья Намо; а оттуда — в жадную пасть Эру? Да и не отпустил бы я тебя отсюда. Сделал бы своим посыльным… ну, например, в теле летучей мыши. Как тебе такое посмертие?

Гарав обхватил себя руками за плечи и подтянул колени к подбородку. Сил посмотреть на вошедшего не было никаких, а комнату отчётливо наполнил ледяной холод. Как будто он снова сидел в пещере, а снаружи шёл снег…

— Как тебя зовут? — Воин присел рядом на корточки и взял мальчишку за подбородок. Не сильно, не грубо — просто чтобы приподнять голову. Но, когда Гарав попытался сопротивляться, из пальцев в челюсть и в язык, а оттуда — в мозг ударили безжалостные тонкие ледяные иглы. Боль была такая, что мальчишка ослеп, а когда продышался, в его глаза смотрели серые спокойные глаза воина.

— Гарав, — хрипло сказал Гарав. И мельком подумал — нет, не просто подумал, а подумал где-то за страхом, — что это всё-таки не настоящее его имя, и…

— Сын?.. — продолжил воин, ожидая услышать имя отца Гарава. Гарав мотнул головой:

— Просто Гарав.

— Ты бастард? — В голосе воина не было презрения, насмешки или осуждения. Даже интереса особого не было. Гарав пожал плечами. И тут же боль повторилась — слепящая, а крикнуть что-то не давало, и от этого она становилась сильнее.

— Отвечай словами и сразу, — сказал воин. — Иначе я буду тебя вот так наказывать снова и снова. Понял?

— Да, — поспешно сказал Гарав, не шевелясь.

— Ты бастард?

— Не знаю…

— Откуда ты родом?

— Я… с востока, — быстро ответил Гарав. Ведь Россия — тоже восток… Он ожидал боли за ложь… но нет. Боли не было, был следующий вопрос:

— Как ты попал в оруженосцы к этому нуменорцу?

— Меня взяли в плен орки и перепродали… я убежал с дороги на строительство укреплений… — Мальчишка шевелил только губами и даже не делал попыток отвести глаза от взгляда воина, мечтая только об одном — чтобы не повторялась боль. — Эйнор подобрал меня по пути…

— Подобрал? — Тонкие губы усмехнулись. — Ты северянин или йотеод?

— Сев… — Гарав глотнул, — северянин.

— Зачем Эйнор ехал сюда? — был следующий вопрос. Гарав промедлил секунду — и был наказан новой вспышкой боли. На этот раз ему дали крикнуть, и, закончив стонать от боли, мальчишка одышливо ответил:

— Я… не знаю. Он не говорил. Ни мне, ни Фередиру… не надо больше, пожалуйста! — Это он крикнул по-русски. Странно, но незнакомый язык не удивил воина и даже не привлёк его внимания.

— Куда именно он ехал? — продолжал спрашивать воин. — Этого ты не мог не знать.

— Не знаю, — отчаянно прошептал мальчишка…

…На этот раз боль пришла серией вспышек, которые били в мозг и оттуда разлетались зазубренными прутьями через кости и мышцы до кончиков пальцев рук и ног — раз-два-три-пауза-раз-два-три-пауза-раз-два-три-четыре-пять-долгая пауза-раз-два-три-пауза-раз-два-три-пауза-раз-два-три-четыре-пять…

… — Мммммм…

Придя в себя, сквозь слёзы Гарав различил спокойное лицо.

— К истокам Грэма? — спросил воин. — Я правильно расслышал?

Расслышал что?!

Гарав понял, что прокричал эти слова — «к истокам Грэма» — во время приступа боли. Сам того не желая и не заметив.

— Да-а! — прорыдал Гарав, презирая себя… и с ужасом понимая: если так будет снова, он расскажет всё.

Врать нельзя. Но… но, может, удастся что-то скрыть?

Хотя — что скрывать-то? Всё уже… Губы воина шевельнулись, и мальчишка закричал в ужасе, захлёбываясь словами и давясь:

— Я ничего не знаю больше!!! Я ничего больше!!! Я ничего-о-о-о!!! Не надо больше!!!

Пальцы разжались, и мальчишка повалился на пол, как будто был сделан из тряпок. Тупо смотрел, как перед лицом туда-сюда прошлись сапоги — шпоры позвякивали. Остановились.

— Ты давал клятву Эйнору? — послышался ровный голос.

— Да-а-а-а… — прорыдал Гарав. Он и правда вспомнил это только сейчас — и от ужаса и стыда перед тем, что сделал, тонко взвыл и вскинул ладони к лицу.

— По законам Кардолана преступивших клятву казнят мечом, — сообщил воин.

— Кто ты?! — выкрикнул Гарав, отрывая руки от лица. — Ты кто?!

— Я Ангмар, — был ответ.^[121]

Гарав открыл рот и замолчал. Неверяще смотрел на воина — бегал по нему глазами, словно искал признаки явного сатанизма. Ангмар усмехнулся и спросил:

— Ну и что с тобой делать? Может, и правда убить, а душу подарить какому-нибудь драгазхару?

Гарав молчал. Ему почти не было страшно. Смысла бояться или отвечать не было. Ясно же, что с ним сделают всё что угодно, и его мыслей и желаний никто не примет в расчёт…

— Я спросил, — напомнил Ангмар.

— Мне всё равно… — прошептал мальчишка.

— Ну, это сейчас тебе всё равно, — возразил Ангмар. — А потом будет очень даже не всё равно. Я могу ведь оставить тебе человеческую память. А могу и быть милосердным — отнять её. А могу быть и совсем милосердным — оставить тебе и твоё тело, и память, и ещё немало лет жизни… Скажи, ты правда хотел покончить с собой?

— Да, — горько сказал Гарав. И поморщился: на полминуты бы раньше! И ничего бы не было сейчас… «А ведь это только начало, — с ужасом подумал мальчишка. — Теперь я всю жизнь буду думать про то, как предал. И искать оправдания. И не находить». И у него вырвалось: — А просто убить… не можешь? Я всё равно больше не нужен тебе. Ну так убей…

— Я не настолько добр, — серьёзно ответил Ангмар.

Гарав посмотрел на него. Глаза короля больше не притягивали и не спрашивали, они были обычными человеческими глазами.

— Но я, пожалуй, выполню твою просьбу.

Гарав перевёл дух. Ну вот и всё. И даже не страшно. Потому что по крайней мере там точно нет памяти.

— Выполню, если ты мне сможешь объяснить, с чего это ты так захотел умереть? — продолжал Ангмар.

— А ты? — горько спросил мальчишка. — Если бы ты… предал? Ты бы хотел жить после этого?

Король задумался. Сказал медленно:

— Знаешь… это интересный вопрос. Я плохо помню времена, когда мне было столько лет, сколько тебе.

Гарав удивлённо моргнул. И вдруг хихикнул.

— Представил меня мальчишкой? — угадал Ангмар. — И тем не менее. Хотя это было по человеческому счёту почти четыре тысячи лет назад. Я родился в Нуменоре в правление Тар-Телеммайте. И тоже изменил клятве, которую давал. Правда, не из страха боли, а от жажды силы и власти. Да и был я уже зрелым человеком в немалом чине… — Он опять прошёлся по комнатке и резко остановился, повернулся к мальчишке, по-прежнему следившему за ним с пола. — Может быть, ты передумаешь умирать, если я предложу тебе службу — службу мне?

Гарав молча, недоумённо смотрел на Короля-Чародея. Тот спокойно ждал. Наконец мальчишка неожиданно хладнокровно сказал:

— Я предал один раз. Ты уверен, что не предам второй?

— Предать можно только то, во что не веришь, — ответил Ангмар. — То, во что верят, не предают. А я постараюсь дать тебе веру, Гарав.

— Be… ру? — кашлянул Гарав, вновь теряя хладнокровие.

— Конечно, — сказал Ангмар. — Ведь до сих пор у тебя не было веры, мальчик. Ты просто поехал с теми, кто тебя спас. Это понятно. Но что стоит за ними и что за мной — ты не знал, не знаешь и не задумываешься.

— Почему же, — Гарав повёл плечами. — Орки очень доходчиво мне это объяснили…

— Орки, — хмыкнул Ангмар. Очень по-человечески. — Я не предлагаю тебе служить оркам. Если уж ты не хочешь служить злу, — иронично выделил он это слово, — служи Руэте Рудаурскому. Он не орк и не слуга зла.

«Он твой слуга», — подумал Гарав. Осторожно подумал. Но с другой-то стороны… А что делать?

— Лучше убей меня, — прошептал он, опуская глаза.

— Да зачем? — Ангмар снова прошёлся. — Нарушил клятву? Ты клялся человеку, а не делу. Ты поклялся псу нимри, понимаешь? Там, — он вытянул руку, — люди рабы. Рабы эльфов. Здесь, — он указал на пол, — истинная свобода. Разве ты видел те земли, из которых пришёл твой рыцарь? Может, ему там и неплохо — он нуменорец, а к ним эльфы благоволят… до известного рубежа. Но люди твоей крови для эльфов — немногим больше животных. И ты будешь и дальше помогать нимри и их слугам порабощать людей?!

— Но и ты… нуменорец… — пробормотал Гарав.

— Конечно. И я хорошо помню, какая судьба ждала мой остров, стоило лишь нам попытаться сделать шаг из-под опеки эльфов и их хозяев. Ты умеешь читать?

— Нет, — Гарав мотнул головой.

— Жаль… — Ангмар остановился. — Я пытал тебя? А думаешь, твой рыцарь и ему подобные мягче обходятся с захваченными в плен? Или думаешь — эльфы не пытают пленных?

— Да не знаю я ничего про эльфов! — в отчаянье со слезами крикнул мальчишка. — Ну подождите! — Он пытался уцепиться за кончик хвостика ускользающей правоты. — Я же поклялся! Эйнор — мой рыцарь! А Фередир — мой друг!

— Ты предал их, — напомнил Ангмар. — Если бы у тебя была вера — ты бы не предал.

— Мне просто было больно!!! — заорал Гарав, вскакивая и стискивая кулаки. — Мне было очень больно, и я не смог промолчать!

Ангмар засмеялся — холодным и негромким смехом. Он смеялся, а мальчишка ждал с ужасом — вот сейчас король со страшными пальцами заговорит снова… и против этих слов нечего будет возразить.

И Ангмар заговорил:

— Я даю тебе право выбирать. А твоим знакомым их господа такого права не дают. Уже поэтому я честней их. Подумай и скажи. Сейчас. Я подожду.

Мальчишка не сводил с высокой чёрной фигуры затравленного взгляда.

Он думал, что нашёл друзей. И предал их.

Он думал, что нашёл себе будущее. И оказалось, что обманул сам себя.

Он думал, что стал воином. И что?

Гарав спрятал лицо в руках и застыл так.

— Я… согласен… — выдавил он. — Верните одежду…

— И оружие, — согласился Ангмар. — Тебе, конечно, ещё может прийти в голову фантазия попробовать убить меня, но я бессмертен, Гарав. Вставай, пошли.

Это была команда. Спокойная и уверенная.

Мальчишка поднялся. И, глядя в пол, пошел следом за Ангмаром. Даже не думая о том, что там, снаружи, могут быть люди… или холод… или что угодно.

Теперь не было разницы.

Глава 21, в которой Эйнор обедает

Положив ногу на ногу, Эйнор подцепил вилкой большой кусок мяса, приготовленный с дорогими южными специями (не Аганна ли, сволочь, привёз их? А ведь вопрос: как попадают сюда, в Ангмар, эти специи?), зажаренный снаружи до коричневой корочки, а в середине — нежно-розовый. Пища не была отравлена. Зачем, если он и так полностью во власти хозяина этого жуткого места — и все его попытки хоть что-то сделать гаснут, как удары мечом по тесту? Мясо с травами, свежий хлеб, отличное вино. Чего ещё желать гостю от радушного хозяина?

Меч у него не отняли. Ничего из вещей не отняли. Даже Калан Айар. Он просто-таки изумился, когда пришёл в себя у ворот Карн Дума и сообразил, что даже не связан. Да и камера, в которой сейчас обедал рыцарь, больше походила на хорошо обставленную комнату. Но сомнений не могло и быть — это и есть камера. Эйнор ощущал, что вокруг всё буквально напичкано тем, что несведущими людьми принято называть «магия». Слоями. Как чешуя на рыбе. Тут лишнего шагу не шагнёшь — сразу что-нибудь случится.

Поэтому Эйнор спокойно ел и запивал отлично приготовленное мясо хорошим вином. Вино, кстати, было откуда-то с его родины, старое. Внешне юноша был совершенно спокоен — ни в поведении, ни в движениях, ни в выражении лица даже тенью не сквозило напряжение. Казалось, что он обедает в гостях у лучших друзей… или даже у себя дома.

Мозг Эйнора работал с бешеной скоростью. Он искал возможность даже не освободиться — просто варианты хоть каких-то действий, которые смогут врага лишить возможности воспользоваться его пленением, а главное — пленением мальчишек. Своих оруженосцев, которых он не видел с той самой лесной прогалины за несколько десятков лиг отсюда.

Гарав ничего не знает. И ничего не сможет сказать. Вообще ничего, кроме неважных мелочей. Его допросят и убьют. Или он умрёт во время допроса, если окажется упрям — либо если заподозрят, будто он что-то скрывает.

Щёлк, щёлкнула чёрная костяшка на счётах. Эйнор увидел её воочию — выточенную из тёмного оникса. Такие счёты были у Нарака. Щёлк, минус один.

Фередир. Фередир знает больше. Намного. Но тоже ничего важного. Обрывки и кусочки. И кроме того, Фередир умрёт во время допроса — молча умрёт.

Щёлк, покатилась по серебряному прутку вторая костяшка. Щёлк, минус два.

Вообще-то ужасно вот так сидеть и оценивать чужую смерть — смерть тех, кто тебе доверился и служил. Радует только, что речь идёт и о своей смерти тоже.

Кому достанется Фион? Конь не будет своей волей носить никого чужого… но нуменорец-морэдайн, пожалуй, сумеет укротить жеребца. Хоть бы он оказался хорошим хозяином, этот неведомый дальний родич.

Щёлк, минус три.

Эйнор налил себе ещё вина и стал наклонять бокал, тихо прокатывая густую тёмную жидкость по его краю и напевая:

Вот всё, что я знал о судьбах певцов,

Настанет мой час, закрою глаза,

И в мире ином мы встретимся вновь,

Так пой же со мной, ожидая рассвет.

Пой вместе со мной.

Грядущий день нас прочь уведёт

За окоём,

Никто не узнает наших имён,

Но песни будут звучать.

Грядущий день надежду несёт,

Пусть песня огнём

Греет сердца,

Пусть гонит боль и страх.

Старинный напев навек сохранит

Память о павшем в неравном бою,

Но закончились песни, пора уходить.

Многих ты встретишь, но имя певца

Никто не спросит.

Грядущий день нас прочь уведёт

За окоём,

Никто не узнает наших имён,

Но песни будут звучать.

Цель так близка, встретим свой рок,

Ты не одинок.

Без страха иди сквозь тьму и холод,

Ведь песни будут звучать,

Они будут звучать.^[122]

Три мраморных плиты в фамильном кургане. Или две? Хоть бы артедайнцы передали на родину весть о том, что он взял служить Гарава. Обидно будет, обмани он мальчишку в такой малости.

Ведь ничего другого для него уже не будет.

Ни для кого из них троих не будет.

Дверь открылась и закрылась бесшумно, и вошедший тоже был бесшумен, но Эйнору не нужно было слушать или смотреть, чтобы понять, кто вошёл. Вино, остававшееся на стенках бокала, замёрзло розоватой паутинкой струек. Эйнор отхлебнул — и без того холодное, оно сделалось похожим на только что взятое с ледника. Вкусное… Золото бокала студило пальцы так, что кончики их онемели — и Эйнор поставил бокал на гладкую поверхность стола.

— Кто привозит тебе вино с юга, открой тайну, Ангмар ничей сын? — спросил Эйнор, не оборачиваясь.

Он, конечно, угадал.

Чёрный Король сел напротив в кресло с высокой спинкой. Раньше Эйнор никогда не видел его и удивлённо отметил, что Ангмар выглядит просто как уже немолодой, но опытный и сильный воин-нуменорец чистейших кровей. На миг рыцарю даже стало неудобно за насмешливо-фамильярный тон — как будто он и впрямь оскорбил намного более старшего и мудрого человека в его собственном доме — в благодарность за щедрое гостеприимство…

— Торговцы, Эйнор сын Иолфа, рыцарь Кардолана и воспитанник князя Нарака, — ответил он на немного архаичном адунайке. — Торговцы привозят и вино, и специи. Надоедливые, как мухи на куче навоза.

— Куча навоза — ты это об Ангмаре? — невинно спросил Эйнор, вытягивая ноги и кладя их одну на другую. Синонимичность названия королевства и имени короля удваивала оскорбление.

— Дай им волю — они превратят в кучу навоза весь мир, — невозмутимо сказал Ангмар и точно так же вытянул ноги. — Тебе никогда не казалось, что самое страшное зло мира — не Гобайн Саур, а именно торговцы?

— Ты считаешь Тху злом? — Эйнор удивился, но вновь намеренно употребил это слово: «Вонючка» в адрес Саурона.

— Конечно… — Ангмар тоже удивился, и удивление не было фальшивым ни на ноготь. — А что, по-твоему, он добро?

Эйнор беспомощно передвинул по столу бокал. Он не знал, что сказать. Ангмар молчал спокойно и доброжелательно.

— Отпусти мальчишек, — попросил Эйнор неожиданно для себя. — Они младшие люди, зачем им нуменорские счёты?

— Я прикажу их привести сюда, — сказал Ангмар, — и посадить на колья вон в тех углах. Там и там. — Палец в чёрной перчатке со странным кольцом указал на углы, и Эйнор невольно посмотрел туда. — Сначала одного, потом другого. А ты, если не хочешь этого, мне расскажешь, зачем Нарак послал тебя на север — встречаться с Тарланком, которого ты так удачно отпустил.

— Я ничего не скажу, — ответил Эйнор.

— Тебе всё равно? — Ангмар переложил ноги, устроил руки на длинных резных подлокотниках кресла.

— Нет, но есть вещи, которые дороже наших жизней. И моей, и их. Намного. Так что убивать их бессмысленно, я буду молчать, даже если твои орки снимут с них кожу на моих глазах.

— А тебя? — с интересом уточнил Ангмар. — Если я прикажу посадить на кол тебя? А их буду спрашивать?

— Они ничего не знают всё равно, — усмехнулся Эйнор и допил вино. — Не знают и потому не скажут. Я — знаю… и я не скажу, даже если ты велишь зажарить меня на медленном огне.

При мысли об этом кожа стала липкой от холодного пота. Но Эйнор усмехался и крутил в пальцах бокал.

— Но, может быть, передумаешь ты сам? — поинтересовался Ангмар. — Пока ещё не поздно? Я ведь могу допросить тебя потом, когда твоя душа будет в моём распоряжении.

Эйнор опять замолчал ненадолго. И с прорвавшейся тоской сказал:

— Может быть, хватит говорить? Слова ничего не изменят.

— Почему бы и не поговорить? — возразил Ангмар. — Здесь, на севере, всего три десятка нуменорцев. Редкостно скучно. Но я не разговариваю, я задаю тебе вопрос, Эйнор. Вопрос: ты будешь говорить? И второй вопрос: ты встанешь под моё знамя? Под моё. Не Саурона. Если скажешь «да» на второй вопрос — на первый можешь не отвечать.

Эйнор постучал костяшками пальцев по дереву стола. Провёл ладонью над полированной поверхностью — ладонь отразилась, как в тёмном озере.

— Кем ты был в Нуменоре? — спросил он в упор. — Ты же видел его. Кем ты был?

— Нуменором, — Ангмар вдруг улыбнулся. — Восхитительное чувство, юноша. Сейчас этого уже никому из людей не дано — ощущать себя частью такого.

— Он был красив? — Ангмар наклонил голову. — Ты видел Менельтарму?

— Да… — Голос Ангмара стал тихим и прозрачным, как зимняя дымка.

— А я нет, — сказал Эйнор и допил вино. — Ты видел и всё-таки предал. А я не видел, но я никогда не предам.

Ангмар молчал. Он молчал долго. Очень долго. Несколько минут молчал, и Эйнор, смотревший в стол, знал, что Ангмар разглядывает его. Чувствовал, как чувствуют вцепившиеся в горло пальцы. Потом король встал, и Эйнора швырнуло в стену, подняв с кресла — как швыряют надоевшую игрушку злые дети. От удара у рыцаря помутилось в глазах… а когда он смог начать дышать, то увидел, что руки до локтей и ноги до колен поглощены камнем. Словно он расплавился без жара и охватил притиснутого к стене юношу.

— Не бойся, — сказал Ангмар, стоя возле стола. — Ты не умрёшь ни от голода, ни от жажды, об этом позаботятся. И уморить себя ты не сможешь тоже, и за этим присмотрят. Живи, Эйнор сын Иолфа. Мне не нужны смешные тайны — твои, твоего дурака-князя и даже тайны… Арвелега! — Это слово Ангмар будто выплюнул. — В следующий раз я зайду сюда через год-другой, чтобы посмотреть, во что ты превратился… и подробно рассказать и, может быть, показать тебе, как я разделался с Артедайном и Кардоланом. И как прикончил род Элендила. На корню. А потом — если очень попросишь — я тебя убью. Может быть.

Какое-то время Ангмар с задумчивой полуулыбкой наблюдал, как потерявший-таки самообладание юноша с перекошенным лицом рвётся из каменных тисков — молча, только на лбу и шее под тонкой «благородной» кожей вздулись вены, да лопнула по швам на взбугрившихся мышцами плечах кожаная куртка.

Потом вышел, не оглядываясь — дверь сама открылась перед Ангмаром, а когда захлопнулась — с отчётливым стуком, — в комнате погас свет.

Эйнор остался в полной темноте. В самом её сердце. Он даже слышал его биение — рваное и отчётливое.

И не сразу сообразил, что это бьётся где-то в горле его собственное сердце.

Глава 22, в которой Фередир не видит выбора, а Гарав его делает

С того самого момента, когда вернулось сознание, Фередир развлекался тем, что поливал бранью на двух языках своих конвоиров, ехавших по сторонам телеги, к бортам которой мальчишка был привязан за руки и ноги. Конвоиров было шестеро. Пятеро вастаков и рыжий холмовик. Верхами.

Как они попали к стенам Карн Дума, Фередир не помнил. Он косил через плечо на медленно наплывающие стены, башни и здания, громоздящиеся по склонам горных отрогов, и ругался. Неспешно, вдумчиво.

От ругани было не так страшно самому. И это хоть как-то уязвляло конвоиров. Фередир очень надеялся, что вастаки знают хотя бы талиска — ведь они живут тут рядом с холмовиками. Весь запас самых поганых слов, которые только имелись в памяти, и всё своё умение их складывать в предложения Фередир бросил в бой. Подробно осветив родословную конвоиров и процесс их зачатия, а также реакцию отцов на появление на свет такого, Фередир вдохновенно обратился к нелёгким, наполненным разнообразными испытаниями детству и отрочеству врагов. Особое место он уделил их взаимоотношениям с овцами, козами, самцами самых вонючих свиней и не менее вонючими старшими родственниками обоего пола. Потом настал черёд мучительной во всех отношениях, полной разочарований зрелости… и холмовик, подъехав ближе, врезал мальчишке ногой в пах.

— Придержи язык, — процедил он. — Тем более что вастаки не понимают ни талиска, ни вашего клятого адунайка.

Фередир не сразу понял смысл слов — вообще-то ему казалось, что сапог рыжего прошёл куда-то в район живота, по пути оставив лопнувшие ошмётки всего хозяйства. Верёвки мешали сделать даже самую естественную вещь — согнуться, чтобы уменьшить боль. А закричать, как настойчиво диктовало тело, мешала гордость.

Переведя дух, Фередир переключился на одного холмовика. Выяснил, каковы его дела с женщинами и высказал надежду, что один из достойных мужей, что едут рядом, особенно вон тот плоскомордый красавец, у которого изо рта несёт так, что даже в телеге чувствуется, наконец ответит взаимностью на страсть рыжего борова. Как раз на многословном и тщательно проработанном описании того, как это будет происходить, телега с конвоем въехала в ворота Карн Дума — под арку чёрного гранита.

Фередир не знал, где Гарав и Эйнор и что с ними. Но в своей участи он не сомневался и понимал: она будет ужасной, и смерть продлится не один день. Поэтому, когда телега загромыхала по булыжной мостовой, мальчишка умолк. Сил ругаться не осталось, да и вообще — вплотную подобрался страх. Он был унизительный и дрожкий. И конвоиры заметили это.

— Меня зовут Соваль, — сказал рыжий, чуть наклоняясь с седла. — И допрашивать тебя буду я. Обещаю, что тебе будет не просто больно… в общем, увидишь. Но возможность выкарабкаться у тебя будет — и это обещаю уже не я, а Повелитель. Так что думай. А ругань я тебе прощаю. Что толку злиться на мертвецов?

На этот раз Фередир смолчал. Он вздрагивал и изо всех сил старался, чтобы это не было заметно. Года полтора назад оруженосец видел в пыточной камере Зимры орудия пытки. Их применяли редко — преступников казнили без мучений, с пленными врагами обходились достойно; инструменты требовались, чтобы развязывать языки предателям и лазутчикам. Но они были, и невысокий седоватый палач — тихий и спокойный, аккуратно одетый человек, в котором явственно прослеживалась кровь жителей плавней, — без особых эмоций объяснил ждавшему своего рыцаря мальчишке, что для чего нужно. Фередир слушал тогда с жутковатым интересом. Но не более того. Он никак не примерял всё увиденное к своей жизни или смерти — жизни и смерти воина.

Теперь память отчётливо обрисовывала те инструменты и подсказывала их назначение.

В конце пустынной улицы был поворот — и конвой оказался в узком длинном дворике, над которым висела — кривая, что ли? — башня с некрасивой плоской вершиной без зубцов. Во дворике никого не было. Только за открытой дверью в дальнем конце шевелилась темнота.

— Приехали, — сказал Соваль, соскакивая на мостовую. И что-то добавил на чужом языке.

Вастаки, тоже спешившись, развязали Фередира, навалились кучей и начали стаскивать с него одежду…

…Соваль принялся бить Фередира ещё на лестнице в подвал.

Первый же удар был по почкам — с обеих сторон рёбрами ладоней. Связанные у лопаток руки не давали шансов защититься, и от боли у Фередира всё оборвалось внутри. Он с трудом удержался на ногах и громко втянул воздух, запрокинув голову. Хрипло спросил, делая следующий шаг:

— Бьёшь связанного?

Второй удар был таким же. Самое мерзкое, что Фередир СОВСЕМ не мог защититься, и когда отошёл от боли, то обнаружил, что лежит на полу. По лицу из носа текла кровь.

Соваль замахнулся ногой, и Фередир против воли сжался в комок. Соваль не ударил, следя, как Фередир с трудом встаёт. Только тогда последовал ещё один удар — кулаком под дых, и мальчишка рухнул на колени, чтобы получить ещё — коленом в лицо. Фередир успел подставить щёку, и она лопнула изнутри, в рот потекло солёное.

— Ещё будешь бить? — спросил Фередир, всё-таки поднимаясь. Выплюнул струйку крови на пол — был соблазн на ноги Соваля… — Нет? Пошли тогда. Куда угодно, лишь бы тебя не видеть.

Фередир врал. С каждым шагом становилась ближе камера пыток (из её двери падали отсветы огня и слышался шум), и с каждым шагом ноги делались всё больше похожими на два ватных мешка, а в ушах всё громче колотила кровь. «Не надо, — отчаянно думал Фередир. — Ну не надо же. Ну как же так, не надо, не надо, не надо…»

Ухххх.

Мимо. К последней двери в освещённом факелами коридоре.

От облегчения Фередир расслабился так, что лишь в последний момент удержал на месте мочу. Телу сделалось жарко, пот хлынул ручьём. Соваль негромко хмыкнул, и Фередир понял: тот заметил сильнейшее облегчение оруженосца.

В открытую дверь Фередир влетел — влетел от сильнейшего пинка. С шумом рухнул в воду, в ужасе забарахтался и чуть не захлебнулся, хотя тут было примерно по бёдра. Потом с трудом встал — сердце прыгало в горле, кашель от залившейся воды раздирал нос.

Вода была холодной. Фередир ничего не видел — совсем ничего, ни единой чёрточки. Мальчишкой овладел ледяной иррациональный страх — ему казалось, что он стоит на краю пропасти; шаг — и всё. Именно поэтому Фередир шаг сделал.

Страх отступил, но отчаянье осталось. Фередир брёл по воде, пока не наткнулся на стену плечом. Стена была холодная и мокрая. Ведя по ней телом, мальчишка добрался до ступенек, влез на них (только верхняя была не в воде) и потолкался плечом. Бессмысленно… Дрожа, он спустился обратно, дошёл до второй двери.

Та же история.

Фередир сел, поджав ноги, на камень. Запястья у него онемели совсем, от них до плеч руки тянула тупая сильная боль. Он начал крутить руки, сипя сквозь зубы и временами судорожно изгибаясь от боли. Вскоре верёвки разошлись немного… ещё немного… сорвав их с запястий и локтей, Фередир хотел разогнуть руки — и закричал, не выдержал. Упал на камни боком, всхлипнул, собрался ногой столкнуть мокрый путаный клубок… но удержал себя. Вдруг пригодятся.

Хотя бы чтоб повеситься.

Он лежал так, не сдерживая стонов, пока в руки не брызнули огненные стрелы. Опять закричал — боль была невыносимой, да и кто слышит? Зато руки потихоньку стали шевелиться, и вскоре он смог разогнуть их, завести вперёд, а там и восстановить подвижность полностью.

Тогда Фередир сел. И понял, что дрожит — не только от страха и переживаний… даже НЕ СТОЛЬКО. Просто — от холода. От того, который и замёрзнуть не даст, отмучившись — и будет терзать бесконечно.

А что если… что если он тут — НАВСЕГДА?! В смысле — до смерти от жажды?! Фередир нагнулся, зачерпнул воды. Солёная, пакость — не как в море, по-другому, но какая-то солёная, она обжигала рот и в горло не шла… Он плюнул. Если это и есть и пытка, и казнь сразу?!

— М-м-м-м… — вырвалось у него. Зажмурив глаза покрепче (хоть так увидеть свет!), Фередир стукнулся затылком в дверь.

В любом случае ему предстояла смерть. И смерть долгая и трудная, такой никому не пожелаешь, даже врагу. А главное — совершенно бессмысленная. Настолько бессмысленная, что даже смешно. Что выцарапывать на скользких камнях?

Бессмысленно. Бессмысленно. Бессмысленно. Никто никогда этого не прочитает. Вот разве что… Фередир вдруг улыбнулся. Разве что Гарав. Он всё-таки живой пока. Эйнор и Гарав…

…За ним пришли через час, не больше. И первый шаг из зала Фередир сделал с радостью — снаружи было теплей, чем в стылой чёрной воде.

А на втором он понял, что вот теперь его ведут туда…

…Внутри было всё. Всё, и более того. И четыре орка, сидевшие на скамейке у стены — под каким-то устройством… не думать, не думать, не думать…

— Вот твой выбор, — мотнул головой Соваль, как бы обводя многочисленные приспособления и инструменты. — Всё просто. Это — или присяга Ангмару.

Фередир посмотрел на жаровню (от неё шло приятное после сырого мокрого подвала тепло) и усмехнулся.

— Какой же это выбор? — с искренним удивлением спросил он и протянул замёрзшие руки к огню.

— Ты умрёшь в страшных мучениях, глупец, — сказал Соваль.

— А ты подохнешь безо всякой славы, трус, — ответил Фередир.

— Начинайте — приказал Соваль. Фередир быстро посмотрел влево-вправо — на двинувшихся к нему орков.

И стал смотреть перед собой.

* * *

Карн Дум был чёрно-серо-алым и мокрым.

За узким стрельчатым окном с открытыми наружу прочными ставнями шёл дождь.

Гарав сидел возле этого окна и смотрел на улицу. Сидел уже несколько часов. Он даже не осмотрел комнату, в которую его привели. Обычная она была, довольно большая, и, видно, в ней ещё кто-то жил — две кровати, сундук, какие-то вещи, на столе — светильник и книги, в камине — угли, рядом — дрова… Всё это мальчишка заметил мельком. Он свалил свои вещи у стены, прошёл к окну и сел с ногами в кресло.

И всё. А что ещё? В груди была дыра, и в неё дул ледяной ветер. Выл там, где недавно было сердце.

«Что ж я наделал? Что я натворил? Как это получилось?»

В какой-то момент ему захотелось вскочить, броситься прочь, найти Ангмара, просить, умолять о смерти, о…

…о чём? Предательства и страха, который привёл к предательству, назад не возьмёт ни злой, ни добрый колдун. Значит, только о смерти. Но смерти не будет, Ангмар ясно об этом сказал.

Меч Гарава лежал среди прочих вещей. Брошенный лежал. Тот меч, для которого Гарав хотел придумать имя… Заколоться. Сейчас заколоться. Но… нет. Мальчишка понял, что сил на это просто не хватит. Во второй раз не хватит. Остатки решимости из него выдернули безо всякой пощады, и нечего больше было играть в героя…

Сердце вынули. Решимость вынули. Что вставят на их место?

А, пусть. Что угодно пусть… Только бы как-то отгородиться от этого ледяного ветра, который — отовсюду.

Он всё-таки слабо пошевелился, когда послышались в коридоре мужские голоса — кто-то остановился прямо за дверью, шёл взвинченный разговор на адунайке.

— Стадо, — с отвращением говорил один из мужчин. — Стадо, стадо, стадо… Княжеская конница пройдёт по ним, как камнедробилка по куску масла, только пахта брызнет… И ничего тут не сделать, из коровьего дерьма не слепишь меч. Орки останутся орками, хоть закуй их в мифрильную броню.

— Мои не лучше, — отвечал второй. — Лучники они неплохие. Но не более того. Не знаю, что мы будем делать, если появятся лучники-нимри… Смотри, у тебя открыто.

Скрипнула дверь. Гарав обернулся нехотя, потом встал. Вошли двое. Мужчины средних лет, высокие, темноволосые, в поддоспешной потёртой коже, с длинными мечами на поясах. Оба были очень похожи на повзрослевшего Эйнора. Комнату заполнил запах всё той же кожи, стали и конского пота. Гарав ощутил себя глупо и почти обрадовался — это было всё-таки человеческое чувство, живое, первое за весь день.

— А, ты новенький, — вдруг сказал, судя по голосу, тот, который жаловался на орков. — Мне сообщили… Гарав. — Он внимательно осмотрел мальчишку и вдруг подмигнул: — Да, выжали тебя неплохо. Я Тарик сын Нарду. И ты, когда отойдешь, наверное, будешь моим оруженосцем.

— Я пойду, — сказал его спутник, который на Гарава и глянул-то мельком. — До утра.

— До утра. — Мужчины пожали друг другу предплечья, закрылась дверь. Гарав всё ещё продолжал стоять. — Твоё оружие и вещи? — Тарик кивнул на груду. — Разбери.

— Да, — кивнул мальчишка и стал разбираться, радуясь, что нашёлся кто-то, конкретно приказавший, что надо делать. Тарик, насвистывая, переодевался, потом спросил, одёргивая из-под золотых зарукавий пышные манжеты чёрной рубахи с серебряной вышивкой: — Есть хочешь? — Гарав пожал плечами. — Не дури. — Морэдайн хлопнул мальчишку по плечу. — Конечно, встретиться с Ангмаром и говорить с ним — это ещё то испытание, тем более для Младшего. Но в жизни бывает всякое. Освоишься, привыкнешь и разберёшься, в чём был прав, а в чём ошибался. Пошли поедим… Потом подберу тебе одежду, чтобы не таскаться в коже каждый день. Пошли-пошли, я голодный, как пёс!

И Гарав пошёл. Молча и покорно…

…В большом зале, освещённом факелами, с огромным камином, в котором жарились несколько кабаньих туш, было полно народу. Больше всего — холмовиков в разноклетчатых одеяниях, они шумели, пили и ели за поставленными буквой Т могучими столами. Но ближе к камину за ещё одним столом — поизящней, с резными ножками — устроились несколько морэдайн вперемешку со своими мальчишками-оруженосцами — явно тоже холмовиками, однако посматривавшими на столы родичей свысока. На Гарава же ровесники глянули с интересом, но разговор заводить не стали, ну а взрослые морэдайн так просто внимания не обратили на мальчишку.

При виде еды желудок Гарава скрутило, и он, положив на стол кулаки, уставился между них, глотая снова и снова противный скользкий ком, у которого был вкус густой рвоты. Тарик, который сам положил себе мяса и каких-то тушёных овощей, тихо сказал:

— Выпей вина. Выпей, выпей.

В голосе морэдайн были искреннее сочувствие. И он сам налил в простую деревянную чашу вино — налил своему оруженосцу… нет, нет, нет!

А кто же он теперь?

Гарав отпил, по-прежнему глядя в стол. Вокруг шли какие-то разговоры, в них включился и Тарик.

Но Гарав как будто разучился понимать адунайк. Слова казались ровным шумом.

— Тише! — рявкнул вдруг кто-то за столом холмовиков. И почти тут же в установившейся тишине низкий мужской голос — под однотонное бряцанье невидимой арфы — затянул мрачно, с подвывом:

Наши ноги быстрее крыльев,

Наши зубы клинков острее!

Рождены мы в степи ковыльной —

Мы потомки Чёрного Зверя,

Дети Древнего Волка!

Когда взывает ночь — восстань!

Не защитит доспехов сталь

Собачью свору!

Мы вам отплатим кровь за кровь —

И пусть пугает вой волков

Псов Валинора!

Мы — дети Древнего Волка!

«Грох, грох, грох», — отвечали кубки по столу. Холмовики стучали ими синхронно и резко, покачиваясь на скамьях — но не пьяно, а в лад, как качается от ветра лес. Лица их были мрачны и ожесточённы, и Гараву показалось, что многие из них подтягивают песню, но не голосом, а тихим: «Уууууу…»

Мы сольёмся с лесною тенью —

Лишь сияют лунные очи…

Мы свободны по праву рожденья —

Дети вольных ветров и ночи,

Дети Древнего Волка!

Мы в битве яростней и злей

Сынов Заката, сыновей

Холодной стали!

Навеки, до конца времён

Владыка наш один — закон

Свободной Стаи!

Мы — дети Древнего Волка!

Слаженное подвывание стало явственным. Мужчины выли — выли, как волки, блестели глаза и грохали кубки, но голос поющего перекрывал всё это:

Годы ноют, как старые шрамы…

Нам, покорности цепь порвавшим,

После битвы залижут раны

И в молчанье помянут павших

Дети Древнего Волка!^[123]

Шум, гомон, стук кубков…

— Разреши мне уйти, — шепнул Гарав Тарику. Морэдайн оглянулся через плечо — он с кем-то разговаривал:

— Конечно. Найдёшь дорогу?

— Да, найду.

— Не броди по коридорам, тут… — Тарик поморщился. — В общем, не броди. Иди, ложись. Утром я подниму.

Ни на кого не глядя, Гарав молча выбрался из-за стола. Его шатало, словно он выпил не два глотка, а полбочонка — и не вина, а эльфийского коньяка.^[124] Тарик и его собеседник смотрели вслед.

— Как бы он не прирезал тебя ночью, — сказал Тарику второй морэдайн. — Я слышал, он северянин, оруженосец Эйнора — того, любимчика Нарака. Ну, который сейчас… — Морэдайн не договорил, только глаза поднял.

— Жалко мальчишку, — ответил Тарик просто. — И не прирежет он меня. Он сейчас даже сам-то зарезаться не может, глаза — и те пустые, как у больного щенка… Ну ладно. Я попробую что-то исправить, раз уж Ангмар его пощадил. Не жить же мальчишке вот таким, наизнанку вывернутым, так и перчатка долго не пролежит, тянет исправить. А человек… Не первый же случай.

— Проводи, — махнул рукой морэдайн своему оруженосцу на тащившегося через зал Гарава. Мальчишка без споров поднялся, нагнал ровесника и без навязчивости или насмешки пошёл рядом. А собеседник снова повернулся к Тарику: — А мы ещё погуляем, верно?

— Да, — кивнул Тарик. — Меня не очень-то тянет в коридоры.

— Почему ты не поменяешь комнаты? — поморщился собеседник.

Тарик не ответил.

Глава 23, в которой Гарав знакомится с Ломион Мелиссэ и обдумывает сделку

Гарав проснулся от того, что был в комнате не один.

И тот, кто находился рядом, был не морэдайн Тарик.

Гарав сел.

Он дрожал и был мокрый, как мышь.

Он не помнил сна. Да и не хотел помнить. Так он думал в первые секунды после пробуждения… а потом понял, что в комнате КТО-ТО ЕСТЬ.

— Кто тут? — позвал он.

Тишина.

— Кто? — голос изменил и сорвался.

ПОЧЕМУ ВНУТРИ ТАК ТЕМНО? Горела же лампа над входом!!! Он точно помнит — горела, когда ложился!!!

— Кто здесь?! — вскрикнул Гарав, наощупь хватая меч (как защиту, движение уже стало привычным, надо же). — Кто?!

На миг он отчаянно захотел проснуться. Но это был не сон. И никого в комнате не было… никого ТАКОГО, кому мог бы повредить меч.

— Нет. — Гарав уронил оружие, и оно тонко, беспомощно звякнуло — в хозяине не было ничего, кроме страха. Мальчишка отшатнулся на кровать и пополз, отталкиваясь ногами, к подушке, в угол. — Нет, не надо… не трогай меня… пожалуйста… — Он тихо завыл, вжимаясь в каменную стену. — Кто нибу-у-удь… Уйди, уйди, не надо!!!

Тьма усмехнулась. Надвинулась. Навалилась. И…

…и ушла.

Прорезалось ночным прямоугольником окно. Послышались отдалённые звуки в зале внизу. Снаружи шёл дождь. Обычный дождь над Карн Думом, крепостью и столицей Ангмара.

Но что это было?

Странно. Гарав никогда не боялся темноты и умеренно боялся разных существ, которые — по рассказам у костра — в ней прячутся. Даже не верил в них, просто жутковато было представлять себе… Но НИ РАЗУ в жизни эта жуть не подчиняла его.

Он медленно поднял голову. И вдруг вспомнил совсем не «страшилку», а книжку, прочитанную когда-то. Автор писал, что если в каком-то одном месте погибает много людей — или погибают люди в течение долгого времени, — место пропитывается болью и страхом и начинает ЖИТЬ само. И даже ПОРОЖДАТЬ…

Сколько людей умерло в этом жутком месте?! Какие тени по ночам выползают из щелей?!

Снова пришёл озноб. Но Гарав больше не был беспомощной жертвой. Он быстро спустил ноги на пол и нашарил меч. Зажмурился. Ну же. Ну же, помоги мне. Я знаю, что я трус и что я не достоин… но помоги!

Он не знал, кого просил.

Но песня пришла…

…И полёт журавлика будет прям, как тысячу лет назад…

Мирозданью плевать, кто в небесный сад, кто на нары…

Всё равно — полёт журавлика прям, как и тысячу лет назад!

Так улетай, журавушка, улетай — саё нара…

… — Я иду, — процедил Гарав, на миг становясь прежним.

Но мига было мало.

«Поиграть хочешь, — усмехнулась, снова оживая, тёмная тишь. — Поиграй. Побегай. Посуетись и помаши мечом. Ты всё равно будешь лежать мёртвый, как и все. А ЗНАЕШЬ, КТО ТЕБЯ УБЬЁТ? ХОЧЕШЬ — СКАЖУ?»

— Я иду, — повторил Гарав. Повесил на место ножны с ножом. Сцепил зубы и пошёл наружу.

В коридоре стало полегче, душу отпустило. Гарав посмотрел влево и увидел в свете факела кровь. Кровь на каменном полу. Алую маслянистую лужу. Он уже хорошо знал, как выглядит кровь. И не мог ошибиться.

Потом — прямо на глазах — она исчезла…

…ИЛИ КАМНИ ВПИТАЛИ ЕЁ?

Или… не впитали, а… А ВЫПИЛИ?

Теряя решимость, Гарав шарахнулся обратно в комнату и закрыл дверь. Зубы стучали. Где же Тарик?! Ну где хоть кто-то?!

— Кто здесь? — уже с безнадёжным ужасом спросил он. Ясно было, что сил пробежать по коридору — к людям — не хватит.

И произошло самое страшное.

Он услышал ответ.

— Я, — словно колокольчик прозвенел — и из темноты в зеленоватом свечении выступила женщина.

Она была красива, эта… нет, не эльфийка. Похожа на эльфийку… и на человека тоже. Гарав не мог различить, во что она одета — какой-то белёсый лёгкий туман, изменчивый и летящий. Но лицо — лицо не запомнить было невозможно.

Красива? Нет. Прекрасна.

И в то же время в её красоте было что-то жуткое. Как большой жирный червяк, видный на просвет солнца в крупном, налитом соком яблоке.

— Ты кто? — спросил Гарав, пятясь. Наткнулся на кровать и сел. Даже шлёпнулся скорей, вцепившись руками в матрац так, словно кровать грозила вылететь из-под него. — Кто? — повторил он с отчаяньем, не в силах оторвать глаз от — совсем рядом! — прекрасного лица.

— Ломион Мелиссэ, — был ответ.

Колокольчики смеха прозвенели в темноте. Отовсюду.

Без сил Гарав упал на кровать и зажмурился.

* * *

Тарик не выспался и был хмур. Почти не ел, брезгливо крошил хлеб и пил, морщась, вино — словно глотал расплавленный свинец. Ясно было, что у морэдайн тяжёлое похмелье. Гарав честно попытался ему прислуживать (в конце концов, он не видел от Тарика ничего плохого), но рыцарь поморщился:

— Сядь, не бегай вокруг — и поешь.

С утра в зале почти никого не было, только на соломе у стены спали, громко и разноголосо храпя, несколько вдребезги пьяных холмовиков. Их стол был обрыган и залит вином, там лениво возились с тряпками какие-то хмурые личности — не то рабы, не то слуги. За дверью слышались голоса, стучали шаги — людские и конские, где-то вдали иногда трубил хриплый рог. Что-то ритмично грохало. И вообще — всё как-то не очень походило на мрачную обитель зла, если честно.

Гарав присел, стал есть. Кашу с мясом. Наверное, вкусную. Желудок сперва опять сжимался, но потом стал принимать еду… правда вкусно. И нечестно. Потому что…

— Они живы? — спросил Гарав тихо.

Морэдайн посмотрел на оруженосца.

— Было очень больно? — ответил он вопросом.

Гарав кивнул и опустил глаза.

— Живы. Пока живы. Больше я ничего не знаю, да и знал бы — не сказал. Они пленники Ангмара, а вот тебе повезло. Даже не представляешь, как. Забудь про них. Ешь, доедай скорей и пошли. Дел полно… Как голова болит! — Это вырвалось у него явно в сердцах.

— Если бы это были твои друзья, ты бы забыл, рыцарь? — горько спросил Гарав.

Тарик ударил его перчаткой по шее. Не сильно. Эйнор иногда бил сильнее.

— У меня нет друзей на той стороне, — сказал Тарик. — Ты потом поймёшь, от чего спасся. Пошли.

Гарав вспомнил гаура-Тарланка. Нет, он немного себе представлял — от чего. Но всё-таки… И ещё вспомнился странный сон ночью. Странный и жуткий. Спасся? Если такие сны будут приходить каждую ночь — о спасении речи не будет. Мальчишке хотелось спать, ночь вымотала его, как будто он не спал ни секунды…

…Увидев на конюшне Фиона, Азара и Хсана, Гарав обрадовался им, как будто тут были их хозяева. Кони мальчишку тоже узнали, закивали смешно и словно бы даже разумно. Гарав обнял голову Хсана, потом погладил других. Снова обнял Хсана, поцеловал.

— Твой? — Тарик смотрел с незлой усмешкой. Гарав кивнул. — Ну и будет твой… А этот — рыцаря Эйнора? — Тарик показал на Фиона, и тот вдруг с визгом встал на дыбы, забил копытами. Тарик отшагнул, но без испуга, а Гарав успокоил Фиона и оглянулся:

— Кто его возьмёт? — спросил он.

— Не я, — покачал головой Тарик. — Я не особо люблю объезжать чужих коней. Мой вон. — Он кивнул на серого огромного жеребца, с интересом смотревшего на происходящее. — Познакомься, тебе с ним много времени проводить…

…Дождя не было, и это хорошо. Потому что до полудня Гарав рысил следом за Тариком по полям вокруг крепости, где тренировались орки. Много. Хорошо вооруженных и снаряжённых, под командой людей — но не морэдайн, а холмовиков. Правда, оружие и снаряжение орков были сделаны грубовато, но им большего явно не требовалось. На дальних склонах гор дымили кузницы — много, целые ряды, сновали туда-сюда телеги. Но на это Гарав обратил внимание лишь мельком. При виде орков он закостенел в седле. И старался смотреть поверх голов и дышать ртом, пока Тарик что-то проверял, отдавал приказы, орал и то и дело бил ножнами. Когда они возвращались обратно в Карн Дум и проезжали в чёрные ворота мимо стражников-холмовиков, мальчишка сказал тихо:

— Противно на них смотреть.

— А, — Тарик покачал головой. — Тупое мясо. Но чтобы завалить юг, их хватит.

Гарав закусил губу. И вспомнил не Мэлет — о ней он почти не думал, это казалось кощунством тут, — а Тазар и Форност. И фонтаны. И тех двух мальчишек. И девочку с котёнком.

Орки придут туда. Эти орки.

Мысль причиняла боль — но не давала сил сопротивляться. Страх был сильнее. И всё-таки Гарав спросил:

— Скажи… как же ты можешь вести их на людей? Там же твоя родня. Пусть не друзья, но родня по крови. Ты похож на Эйнора. Ты знаешь?

Он почти ожидал удара. Но Тарик, помолчав, ответил:

— Среди родни и бывают самые страшные враги. Очень давно между нами лёг меч беды. Если меч кладут между мужчиной и женщиной — это ограда женской чести. А если между мужчинами — то жди, кто первый схватится за рукоятку. Тебе не нужны эти счёты. Ты всего лишь Младший. От этого всё в твоей жизни легче и проще.

Вот этих слов Эйнор не сказал бы никогда.

Гарав промолчал.

Он смотрел вокруг — на сырой мрачный город, словно выросший из камня. На людей на улицах. И узнавал Форност. Переделанный злым волшебником, но — Форност, нуменорский город.

Построенный Ангмаром Карн Дум был извращённым воспоминанием о его молодости и о Нуменоре.

Ангмар никуда не мог уйти от себя. И, наверное, за это ненавидел нуменорцев ещё сильней.

* * *

После обеда Тарик куда-то ушёл, сказав, что Гарав может отдохнуть три часа, «потом опять поедем». Мальчишка кивнул, поблагодарил. Поднялся в комнату.

Ставни были закрыты, горела лампа. Если её потушить — станет темно. Но Гарав устал — слишком устал, чтобы думать про темноту и свет. И про странный сон. «Усну и при лампе», — подумал он, снял перевязи, сапоги, расстегнул куртку и повалился на кровать, думая об одном: поспать.

Прозвонили колокольчики. Где-то открылась дверь, послышались легкие, но отчётливые шаги — шаги по каменному полу в невидимой огромной зале, рождавшие эхо… Приподнявшись на локтях, мальчишка со страхом следил за тем, как трепещет пламя лампы. Потом оно дрогнуло особенно сильно — но тут же вытянулось вверх и застыло, как лезвие кинжала.

От облегчения Гарав громко задышал ртом. Вытянулся на ложе. Холод отступил — стало жарко, хотя мальчишка понимал, что это ненадолго.

А потом лампа потухла.

Не так, как будто на него дунули. А так, как будто пламя погасила огромная, нечувствительная к ожогам рука.

«Здравствуй, Гарав», — сказала темнота, усаживаясь рядом. С другой стороны трясся, ныл и жмурился Страх — немой свидетель, надеющийся на одно: что ЕГО не заметят.

Вчера ночью… в том сне, который, как оказалось, был не сон… страшная красавица, сидя рядом со сжавшимся в комок мальчиком, просто и даже весело рассказала, чего она ждёт от людей.

Гарав всё утро надеялся, что это сон…

«…Я буду думать про ребят, — подумал Гарав. Что-то холодное коснулось плеча… рёбер… шеи — там, где была рядом кровь артерии. — Нет. Я их предал. Тогда я буду думать про Мэлет. Сейчас можно. Сейчас нужно».

— Уйди, гадина, — процедил он. — Сейчас всё ещё день. И вообще это был сон.

Тьма ласкала его — нежно и любяще.

«Сон? Нет, мальчик… И тут нет дня. Тут всегда ночь, — возразила она. — Да, по большому счёту тут ВЕЗДЕ и ВСЕГДА ночь, мальчик. Ночь, в которой Я хозяйка… Я, Ломион Мелиссэ, которая древнее не только этого замка — этих гор… Я могу всё. Я видела когда-то мир, в котором не было Арды. Хочешь, я приму облик, который тебе будет приятен? Облик твоей девочки? Эльфийки? Я не такая злая, как иногда думают люди. Зло, добро — какая глупость… Я просто живу, как хочу».

Снова губы… Гарав ответил на поцелуй. Тьма коснулась его волос.

«Ты только согласись, — предложила она. — Тебя найдут тут мёртвым и позавидуют тому, что увидят на твоём лице. Я получу своё, а ты… ты уйдёшь от мучений и от сомнений, и от душевных, и от физических… Ведь ты знаешь, что тоски не избыть. Так чего ждать? Согласись».

Лёгкая прохладная ладонь погладила щёки мальчика. Прикосновение было отвратительным и приятным.

— Зачем тебе моё согласие? — спросил Гарав. — Разве ты спрашиваешь согласия?

«Иногда, — прошептала темнота. — Иногда приходится».

— Приходится? — Гарав снова ответил на поцелуй — долгий и глубокий, как ночь в подземелье, которая никогда не кончается. — Почему приходится?

«Ты очень хитрый, мальчик, — засмеялась темнота, отстраняясь. — Ты не говоришь „да“, ты не отвергаешь моих ласк и спрашиваешь, спрашиваешь… Ну что ж. Я уйду. И приду, когда ЗА ТЕБЯ НЕКОМУ БУДЕТ ПРОСИТЬ. И тогда я буду пить тебя понемножку, неспешно… и ты будешь очень хотеть, чтобы тебя отвели на пытку — К ЛЮДЯМ. Оставайся и жди».

Она провела по груди Гарава, ниже… слегка нажала на пресс…

— Пошла прочь, б…дь, — сказал Гарав по-русски.

Холодный смех ушёл куда-то в сторону. И внезапно Гарав, привстав, окликнул её:

— Ломион! Ломион Мелиссэ!

Лицо в паутинном обрамлении тумана вернулось.

«Да, мальчик».

— А что ты можешь дать мне взамен? — спросил Гарав и сел, скрестив ноги. Страх внезапно отхлынул. — Только смерть?

«Почему, — удивилось существо. — Если мы договоримся, ты можешь получить и жизнь (но разве ты не кричал, что не хочешь жить?), и многое другое».

— Что? — в упор спросил Гарав.

«Да почти всё, — отозвалась Ломион Мелиссэ. И отдалилась, пошла к стене. Лишь сказала через плечо: — Ведь когда-то меня звали Мэлет. Майа Мэлет. Надумаешь — позови, и я приду».

Мальчишка опрокинулся на постель, зажимая уши и зажмурив глаза. Но лицо — слова о сделке — и внезапно возникшая страшная песня не смутились этим. Гарав продолжал видеть и слышать.

Цепочкой неги

Иду к тебе, моя душа…

Немного снега —

А может, тем и хороша?

Прохладным ядом

Ты зашипишь, коснувшись острия…

Прошу: «Не надо!»

Слова излишни, где лишь любовь нужна…

…Осколок сердца о стекло.

Не пролей вино.

Уже становится тепло?

Всё моё — твоё…

И разговор безмолвных рук,

хрустальный звон —

И робкий стук…

Привычной сказкой

Рассвет встречаю и закат.

Умелой лаской

Ты будешь снова мною взят…

И вечный голод…

Моя душа твоей души

Откроет полог

Желанной нежностью в тиши…

…Осколок сердца о стекло.

Не пролей вино.

Уже становится тепло?

Всё моё — твоё…

И разговор безмолвных рук,

хрустальный звон —

И робкий стук…

Ты жаден — словно

Как в первый час, как в первый раз…

Но я условно

Не открываю твоих глаз…

Огнём нечистым

Мы вены вновь переплетём —

Твой взгляд лучистый

Утонет в мареве моём…

…Осколок сердца о стекло.

Не пролей вино.

Уже становится тепло?

Всё моё — твоё…

И разговор безмолвных рук,

хрустальный звон —

И робкий стук…

Ты — моя нежность,

Распятый, как сердце,

На огненном сполохе крови моей!

Ты согреваешься бархатным зверем,

В лапах сжимая обрывки теней!

Ты для меня — исключенье из правил…

Я — твой последний несломленный гений…

Ты захотел — и я небо оставил,

Я захотел — ты любви моей пленный…

Глава 24, в которой Ломион Мелиссэ выполняет своё обещание

Ангмар встретил Тарика и его оруженосца в воротах Карн Дума на третьи сутки пребывания Гарава в крепости.

Это было даже смешно. Чёрный Король стоял, привалившись спиной к опорному столбу ворот, скрестив руки на груди и глядя себе под ноги. Обычный морэдайн… вот только его обходили по широкой дуге все, кто двигался через ворота. Гарав покосился на Тарика. Рыцарь чуть заметно прикусил кончик губы. И всё… до того самого момента, когда Ангмар вскинул голову, шагнул — и оказался перед захрапевшими конями.

— Привет, Тарик сын Нарду, — сказал король. Тарик поспешно соскочил на мостовую; то же сделал и Гарав, придерживая пятящегося Хсана. — Ты не будешь против, если я заберу у тебя на сегодня твоего оруженосца? Как его зовут — Гарав? Мне нужен расторопный помощник.

Тарик молча наклонил голову и отсалютовал. И повёл коня дальше — неспешным шагом, с прямой спиной. Но Гарав видел, что морэдайн уходит с облегчением. А что он — он остался рядом с Ангмаром — осозналось только в следующий миг.

— Пошли, отведём твоего коня, — сказал король. — Иди вперёд, меня не слишком любят животные. Кроме специально выезженных и выученных.

Гарав пошёл. Покорно, как будто замороженный… да это так и было. Кончики пальцев и носа онемели, а мир вокруг стал каким-то плоским и дымчато-серым, словно бы отдалившимся. В этом мире единственным ярким пятном было кольцо — кольцо с фиолетовым камнем на пальце Ангмара. Дико и жутко, но Гарав его видел, хотя король шёл за спиной, а мальчишка старался смотреть только на носки своих сапог, шагающих по мокрой мостовой.

В конюшне мальчишка рассёдлывал Хсана и ставил его в стойло целую вечность. Потом — обнял коня за шею и так застыл надолго. Ангмар стоял в дверях и ждал. Терпеливо ждал. Даже смешно. Хсан похрапывал — испуганно и недоумённо. Мальчишке же хотелось вот так стоять вечно.

Но он отстранился от коня и пошёл к выходу. Внутренности выворачивало — и прямо возле Ангмара Гарав согнулся пополам и начал блевать в сток для навозной жижи.

— Ты меня боишься? — спросил Ангмар совершенно спокойно.

— Да… — с трудом разгибаясь, выдохнул Гарав.

— Убери за собой, вон вода.

Мальчишка, покачиваясь, принёс воду в деревянной бадье, смыл за собой и против воли вытянулся перед королём в струнку.

— Почему боишься? — Ангмар сделал приглашающий жест, и Гарав пошёл рядом, мечтая лишь об одном: только бы не вздумал дотронуться!!!

— Я… не знаю… — Слова примерзали к языку, их приходилось отрывать с кровью. Король и мальчик стали подниматься по лестнице на галерею одного из внутренних дворов. Ангмар внезапно остановился и протянул Гараву руку — ту, с кольцом.

— Сними его с моего пальца, — сказал Ангмар. Странно сказал — в его голосе прозвучало что-то непонятное. Гарав непонимающе посмотрел на короля. — Сними, сними.

— Я не могу, — сказал Гарав.

Ангмар нетерпеливо — и как-то жадно — спросил:

— Почему?

— Я… — Гарав удивлённо прислушался к себе. — Я не знаю, — сказал он честно и зажмурился от нахлынувшей вдруг невыносимой жути. И удивился, когда услышал человеческий вздох.

— Что ж. Идём дальше…

Они неспешно поднялись на галерею. Отсюда было видно окрестности Карн Дума, и Гарав понял, что собранные войска очень велики. Повсюду шевелились люди и орки, стояли лагеря, двигались повозки и всадники, плыли дымы… Но король смотрел не туда, а вниз…

Внизу в большом мощёном дворе стояли у мокрой стены пять человек. Двое мужчин, двое юношей, мальчишка. Все пятеро, полураздетые, избитые и израненные, они замерли плечом к плечу, поглядывая вверх — и в их позах, в их взглядах не было ничего кроме усталой безнадёжности. В десятке шагов перед ними гарцевал холмовик — в дорогой броне, на мощном коне, он, подбоченясь, громко и насмешливо говорил людям у стены:

— Ну что, южане, где ваши эльфы? Бросили вас, небось, подставили под пытки, а сами фить! — Он сделал резкое движение кольчужной рукавицей, тряхнул длинными черными с проседью волосами, необычными для рыжих холмовиков. — Удрали к своему Мандосу! Трусы они, а вы — дурачьё! Ну! — Он наехал конём на прижавшихся к стене людей. — Последний раз спрашиваю! Кто хочет служить мне — Руэте Рудаурскому, князю Рудаура?!

— Ты не князь Рудаура, ты предатель и лжец! — выкрикнул кряжистый рыжий мужчина. — Ты клялся в верности и предал — хочешь и нас заставить предать?! — И он яростно плюнул на носок сапога гарцующего воина. Видимо, попал. В воздухе сверкнул меч, Руэта сделал ныряющее мгновенное движение, одновременно посылая коня вперёд… и наземь упало разрубленное от плеча до бедра тело. В стороны брызнула кровь, хлынула несколькими ручьями на камни двора. Почти тут же один из юношей повалился на колени — его высокий от ужаса и отчаянья голос заполнил двор неистовой мольбой:

— Не надо! Не убивай меня, пощади! Я буду служить тебе! Я не хочу!

— Трус! — выкрикнул едва державшийся на ногах мальчишка, чёрный от побоев и засохшей тут и там на теле и лохмотьях одежды крови. И тут же получил от Руэты пинок в лицо, отлетел на руки своих угрюмо молчащих старших товарищей.

И в тот момент, когда он запрокинул голову, именно тогда Гарав узнал Фередира. И вскрикнул тихо.

— Это твой друг? — спросил Ангмар. Гарав кивнул, помедлил… и сломанно, дерганно опустился на колени.

— Умоляю тебя, король… — Слова царапались, с трудом рождаясь наружу, извивались в мокром воздухе отвратительными кольчатыми червями… — Умоляю тебя, мой король… пощади Фередира.

— Он не хочет переходить на мою сторону, — тихо сказал Ангмар, глядя сверху вниз. — Ему предлагали. Но он оказался сильнее тебя… Впрочем, его я сам не допрашивал.

— Я уговорю его… — хрипло выдохнул Гарав. — Пощади его, мой король.

— А остальные? — спросил Ангмар, и камень в перстне сверкнул собственным светом, когда он повёл рукой. — Скажи, что делать с остальными. Пощадить всех я не могу. Его — могу, раз ты просишь и обещаешь поговорить с ним. Что делать с остальными, если не щадить, скажи? Скажи! — Голос Ангмара резанул, как нож.

— Убить… — прошептал Гарав.

— Что? — переспросил Ангмар.

— Убить, — уже отчётливо сказал Гарав.

— Хорошо, — Ангмар подошёл к перилам и сделал какой-то жест, мальчишка не различил — какой. — У тебя будет три дня. Если через три дня он не согласится… впрочем, ты сейчас увидишь, что тогда с ним будет. Вставай и пойдём.

Гарав поднялся. Ангмар уже уходил по галерее, и мальчишка заспешил следом… но бросил вниз быстрый взгляд.

Руэты (так вот он какой — вождь холмовиков!) там не было. Два десятка орков стаскивали в кучу изрубленные тела.

Тела Фередира среди них Гарав не увидел.

И перевёл дух. На миг. Потому что в следующий миг представил себе, как будет говорить с Фередиром (а не говорить нельзя).

Предательство растёт, как жрущий паук. Предал один раз — и конца у этого не будет.

Он стиснул кулаки и заспешил по галерее. Меч мешал идти, но Гараву было стыдно прикасаться к его рукояти…

…Винтовая лестница, уводившая вниз, была крутой. Ангмар спускался уверенно… и Гарав, глядя в его спину, озарённую бегучими отблесками странных алых факелов, горевших через каждые десять шагов странным ровным пламенем, подумал, что король всё-таки не человек.

— Кое-что во мне осталось, — сказал Ангмар впереди. — Например, моя ненависть вполне человеческая.

— Кого ты ненавидишь, мой король? — почти безразлично спросил Гарав (наверное, надо разучиться думать…).

— Всех. — В голосе Ангмара была усмешка. — Очень сильно — Гобайн Саура. К несчастью для вас, семя Элендила я ненавижу немного сильнее. Чуточку меньше — но больше, чем Гобайн Саура, — ненавижу нимри. А тебе ведь нравятся эльфы?

— Да… — Какой смысл был лгать.

— Между прочим, — Ангмар ступил на пол узкого коридора, — с теми людьми были и эльфы. Мужчина, женщина и ребёнок. Мужчина мёртв. А женщина и ребёнок… им стоило воспользоваться своим умением ухода, но эльфы этого почти никогда не делают. Боятся запачкать следующую жизнь…

Гарав закусил губу. В коридоре — в свете тех же факелов — стояли двое эльфов. Точнее — эльфийка (на миг мальчишке показалось ужасное — что это Мэлет, и он с постыдным облегчением понял, что нет…) и прижавшийся к ней мальчик, на человеческий взгляд — лет пяти-шести. Оба — в изорванной, перепачканной одежде. Женщина гладила волосы сына, а мальчик что-то ей шептал, обнимая ноги матери.

— Что ты бормочешь ему, ведьма? — Голос Ангмара был неожиданно взвинченным, злым — было ясно, что он на самом деле ненавидит эльфов, и ненавидит страшно, а корни этой ненависти — в каком-то дальнем далеке. — Вы умрёте оба!

— Он боится умирать. — Эльфийка подняла голову, и голос её оказался контрастным по сравнению с голосом Ангмара — оказался чистым и нежным, не вяжущимся с измученным лицом и лохмотьями. — Он просит, чтобы я спасла его.

— И что ты скажешь ему, ведьма? — с насмешкой спросил Ангмар.

— Я уже сказала, — тихо ответила женщина, и её голос заполнил собой коридор. — Я сказала ему, — тонкие пальцы эльфийки перебирали пепельные волосы сына, — что не стоит просить дар жизни у смертных.

Мальчик успокоился. Он тоже смотрел — через плечо — на Ангмара. Но Гараву казалось, что смотрит он на него, и взгляд был мучительным.

— Я бессмертен, ведьма, — сказал Ангмар.

Тогда эльфийка засмеялась.

— Ты хорошо знаешь, что ты даже не вечен. А умер ты уже давно. Ты просто не можешь себе представить, как мне тебя жаль, бывший человеком.

Ангмар поднял руку — и коридор в дальнем конце объяло пламя.

— Иди, — сказал король. — Вот твой путь в Мандос, стерва. Иди!!!

Ответом снова был смех — и голос эльфийки, которая медленно, словно танцуя, шла в огонь, оставив сына…

Под звон тетивы

Сорвалась стрела

В короткий полет,

Обрывающий жизнь.

Ты мог не прийти,

Ты мог не сломать

Чужой красоты.

Росток был так чист.

Она ведь могла

Пережить твою дочь

И внуков твоих

На тот свет проводить.

Она ведь была,

Как звездная ночь,

Наполнена светом,

Что смог погасить.

Цветы оплетут

Ее нежную плоть,

А телу убийцы

И духу его

Не ведать покоя,

Вовек не уснуть,

Лететь черной птицей

Над мертвой страной…^[125]

Пламя обняло женщину со всех сторон и стало её вторым платьем — трепещущим и прекрасным.

— Pada, ionyo. U-gosta,^[126] — послышался из огня голос эльфийки.

— Padan, папа!^[127] — звонко откликнулся мальчик, улыбнулся — и ровным шагом вошёл в огонь, протягивая руки.

Он успел прижаться к матери.

В тишине ревело пламя. И только. Больше — ни звука.

Потом женщина и ребёнок упали.

Гарав закрыл глаза.

— Когда уляжется пламя — убери тут, — приказал Ангмар. — Слева сброс, там просто открывается ящик. А на правую сторону не ходи, там камеры, и не все пусты… а кое-кто из их обитателей давно лишился рассудка. Подойдёшь близко — могут дотянуться…

…Когда мальчик выбрался на галерею, Ангмар отметил, что в его огромных глазах нет ничего, кроме страха. Белая кожа, синие круги у глаз и рта…

— Убрал? — Король облокотился на перила. Снаружи опять шёл дождь, настоящий.

— Да, мой король, — тонко сказал Гарав. — Там почти ничего не осталось…

— Вот странность… — Ангмар вдруг, обернувшись, чуть наклонил голову, разглядывая Гарава. — Меня к тебе необъяснимым образом тянет…

Гарав поднял глаза. Пожал плечами:

— Ладно… Только я ничего такого не умею. У меня была одна девушка, а с мужчинами… — Он криво усмехнулся. — В общем, вы как-нибудь сами всё делайте. Куда идти? Или здесь?

Ангмар рассмеялся. Невесело, даже с какой-то… болью, что ли?

— Знаешь, даже в бытностью свою… другим, я никогда не одобрял этих влечений к одному с собой полу. Женщин у меня было немало… но так давно, что я и забыл, как это… Нет, мальчик, я о другом. Мне временами кажется, что ты — книга, которую я хотел прочитать очень давно… а потом отвлёкся и забыл на полке. И с тех пор всё время мешают взяться какие-то дела… Что скажешь на это?

Гарав опять пожал плечами:

— Ничего, ваше величество. Я не понимаю, о чём вы.

— Да? — Ангмар помедлил.

Отчётливой была сцена из фильма, виденного Пашкой, — не из книги.

Эовин. Мерри. Пеленнорские поля. Удар в ногу, удар в лицо… КОЛЬЦО.

— Какое кольцо? — резко спросил Ангмар. Гарав обмер. Он только теперь понял, что может случиться прямо сейчас. И перестал быть. Перестал мыслить и дышать.

Его спасло именно это. Это — и появившийся в конце галереи Руэта. Лицо вождя холмовиков было гневным, шаг уверенным, он держал руку на рукояти меча… но Гарав почти усмехнулся.

Руэта боялся.

Не доходя до Ангмара нескольких шагов, он отсалютовал и хмуро сказал:

— Нам надо поговорить, король.

— Несомненно… — Ангмар посмотрел на Гарава. — Ты можешь идти. Тарик наверняка нуждается в тебе… а я уже показал всё, что хотел… на сегодня.

Гарав поклонился. И пошёл прочь, стараясь не спешить.

— Он всё поймёт. Не сегодня, так завтра, — горячечно шептал мальчишка. И отчётливо увидел: а ведь для всего Средиземья лучше, чтобы он, Гарав, просто перестал жить. Сейчас же. Сию секунду.

На лестнице он чуть не упал и долго стоял, подставив лицо дождю — покрытый липким потом страха. Думал.

Сейчас пойти, повалиться в ноги и рассказать Ему. Всё рассказать, оборвать эту муку. Рассказать про будущее, про Кольцо, про всю эту нелепую фантастику, которая вдруг стала реальностью.

Мысль о признании обдала ужасом. Но… это был сладкий ужас. Какой-то мазохистский. И… не только ужас. На миг Гарав отчётливо представил себе, куда может вознести его самого такой рассказ.

Это не fyellk, это не theyd, не годы и годы опасной и тяжёлой службы. Такое бывает в жизни одного человека из миллиона. Такой скачок — это… это… это…

Он всё равно уже предатель, и в Кардолане его ждёт меч. А тут — полчаса рассказа, и будущее… Почему-то Гарав был уверен в том, что благодарность Ангмара — может быть, расчетливая и холодная — всё-таки будет не фальшивой и веской.

Весьма.

Мальчишка закрыл лицо рукой.

Как же страшно.

В долине — строй домов многоэтажных,

Коробок из камней и кирпича.

А за Рекою — черный дым все так же

И пламени отсветы по ночам.

Зловонием курятся шлака горы,

Тускнеет солнце в дыме, восходя.

Ползут с востока тучи и на город

Роняют капли черного дождя.

А люди, ничего не замечая,

И думать не желая про Врага,

Лишь о своем заботясь и печалясь,

Спокойно обживают берега.

Отстроены мосты, а переправы

Давным-давно забыли блеск мечей.

И в Реку, исходя холодным паром,

Вливается отравленный ручей.

А на горе — разрушенная крепость,

Остатки стен скрываются в траве,

Заросшие бойницы смотрят слепо,

И копоть красит камни в серый цвет.

Железные ворота с петель сбиты,

И часовые вход не стерегут.

Зачем? Ведь крепость всеми позабыта

И не нужна ни другу, ни Врагу.

В камнях гнездятся полевые мыши,

На стенах в полдень греются ужи…

Кто скажет, кто ответит, как так вышло,

Что пала Цитадель, а Мордор жив?!^[128]

Но предел есть даже у самого страшного страха. Тот предел, за которым уже не страшно.

Как часто те, кто правит кнутом страха, не понимают этого. Даже если они мудры — на горе людям…

…Те, кто считает, что самая страшная на свете боль — физическая, что моральные муки ничто по сравнению с муками тела — а такая точка зрения в последнее время очень была распространена в мире Пашки, — обманывают и успокаивают себя и других. Так проще жить и оправдывать предательство — надо лишь убаюкать свою совесть словами о том, что «жизнь одна», что «иначе было нельзя»…

Но у Гарава — даже надломленного, испуганного, сжавшегося — совесть всё-таки была. И она говорила ему беспощадно: «Жизнь одна? Ну так живи — доволен?! Иначе было нельзя? Можно, не ври себе!»

Мальчишка вдруг отчётливо понял, что всё равно рано или поздно умрёт здесь. Тогда зачем трястись и цепляться за это… существование?

Но умереть нужно было так, чтобы хоть немного искупить свою трусость и своё предательство.

Правда, о том, что ждёт его в случае неудачи, Гарав старался просто не думать…

…В комнате опять горела лампа. Тарика не было. Гарав медленно снял перевязи, сел к столу, на котором — в раскрытой книге — бежали ряды букв. Интересно, что тут написано?

— Ломион, — позвал он. — Ломион Мелиссэ, я жду тебя…

…Существо с прекрасным лицом и неживой сияющей улыбкой на тонких губах сидело напротив мальчика. Оно слушало. Слушало горячечные слова внимательно… хотя мальчик мог ничего не говорить. Зачем? И так всё было понятно…

«Так ты отдашь?»

— Да, но сейчас — спаси их!!! — выкрикнул Гарав. Сжал и разжал кулаки, покачался на скамье. — Спаси их, ты же говорила, что можешь!!!

«ХОРОШО. Подожди. Я тебя позову. Ты услышишь и придёшь. Услышишь песню… А потом, после расчёта, я скажу тебе, что надо делать».

Она встала. Лёгкий клочок тумана пролетел по комнате. Прозвенели колокольчики, растаял звук шагов.

Мальчик за столом уронил голову на руки.

* * *

Гарав услышал песню, когда проходил мимо спуска в подвал — рядом с большим залом — с охапкой дров для камина в комнате.

Песня звучала внизу, в темноте. И никуда от неё было не деться — и, главное, НЕЛЬЗЯ было деваться.

Гарав ступил на лестницу. Сухо застучало оброненное «топливо».

Он вдруг ПОНЯЛ, что надо делать. И только крошечная часть сознания ещё кричала: «Не надо, не смей, не ходи-и-и!»

— ТЫ тут? — спросил он.

«Да, — ответила темнота насмешливо. — А ТЫ зачем пришёл?»

— Я хочу заключить с тобой договор, — сказал мальчишка стеклянным высоким голосом, двигаясь, как робот в старом фильме. — Ты получишь от меня пищу. И поможешь Эйнору и Фередиру.

Темнота плавным движением обвилась вокруг него, как плащ. Послышался холодный смех.

«Мой храбрый и любопытный мальчик… Мой принц… Хочешь быть моим принцем?»

— Нет, — отрезал Гарав. — Говори, что надо делать. Я готов.

«Если не хочешь быть моим принцем, то станешь моим рабом, — сказала темнота. — Хочешь быть моим рабом? Кое-кто и это находит интересным… и придумывает для себя ТАКОЕ рабство, что даже МНЕ становится любопытно, хотя я видела ВСЁ… Люди бывают такие смешные и странные, даже в твои годы… Всё что-то прячут, прячут в темноте от меня, забывая, что прячут ОТ МЕНЯ — ВО МНЕ. Глупо…»

— Я хочу, чтобы ты взяла, что тебе нужно, и помогла моим друзьям, — сквозь стиснутые зубы выцедил Гарав. — Говори, что делать.

«Хорошо, я согласна», — неожиданно легко ответила — Гарав даже дёрнулся изумлённо — темнота. «Иди сюда», — услышал он затем. И увидел дорожку синеватого цвета — через тьму. В конце дорожки стояло старое кожаное кресло. «Иди сюда и раздевайся».

Ничего не спрашивая, мальчишка молча подошёл к креслу и быстро разделся, бросая одежду на пол. Странно, пол не был холодным. Он был тёплым и вроде бы пульсировал, как огромная нагноившаяся рана. А свет — светлый прямоугольник наверху лестницы — померк сперва, а потом и вовсе исчез, как будто медленно закрылась дверь…

«Какой ты беззащитный без оружия и одежды, мальчишка, — шепнула темнота в ухо. — Сядь в кресло… положи руки на подлокотники… голову откинь на спинку… и поверни её влево… Вот так. Молодец. Послушный мальчик. За это тебе не будет ОЧЕНЬ УЖ больно».

Кожа кресла была тоже тёплой и мерзко ЖИВОЙ, как у ящера какого-то. И Гарав беспрекословно выполнил всё, что требовала ОНА. Хотел закрыть глаза, но не стал — и безучастно уставился в невидимый потолок.

«Хочешь, мы сперва немного поиграем, — предложила темнота. — Тебе понравится». Гарав вдруг увидел надвинувшееся лицо девушки — на пару лет старше его самого, красивое и насмешливое. Не то, которое было у Ломион Мелиссэ раньше, более человеческое. Ощутил, как язык красавицы коснулся шеи — пониже челюсти справа. Провёл по коже — влажный, тёплый. И вдруг нажал, стал твёрдым и настойчивым… и невероятно приятным. Его движения не прекращались, стали ритмичным, быстрыми — и Гарав не выдержал, застонал от удовольствия, сам трогая свои щёки языком изнутри… и с трудом проговорил:

— Не хочу… чтобы ТЫ… была со мной… так… Бери, что нужно. Не надо меня… лапать.

«Но я вижу, что тебе понравилось, — засмеялась тьма. — Может быть…»

— Нет, — отрезал Гарав, закрывая всё-таки глаза, чтобы не видеть лица красавицы, в котором начала проступать Мэлет.

«Ну что ж, — вздохнула тьма с сожалением, показавшимся Гараву искренним. — Тогда пусть…»

Шеи коснулись ледяные губы. Гарав обмер от пришедшего наконец ужаса… но было поздно.

Боль была огненной, резкой, но очень короткой. Охнув, Гарав дёрнулся и обмяк. Стало немного трудно дышать… но голова приятно и сладко закружилась, а потом по всему телу начали расплываться вязкие волны истомы; шея онемела.

Мальчишка опять застонал — тихо-тихо, прикрывая глаза. Гарав ощущал, как ОНА пьёт его кровь — не жадно, а аккуратно, как-то даже изысканно… как будто некая чёрная герцогиня, развратная и воспитанная одновременно — красное вино из красивого бокала… Голова кружилась… кружжилась… кружжжиласссь…

«Больно?» — спросила ОНА.

— Нет… приятно… пей, пей, — искренне прошептал Гарав. Слабо улыбнулся и спросил покорно, без интереса: — Ты меня выпьешь всего?

«Нет, я выпью лишь немного. Ты честен со мной, мальчик. И я тоже буду с тобой честна. Но ещё немного я попью. У тебя восхитительная кровь. Страх, отвага, любовь, ненависть, боль, восхищение — какой милый коктейль… Это бывает только у мальчишек…»

ОНА опять приникла к шее расслабившегося в кресле мальчика, касаясь его тела тут и там, словно танцуя вокруг Гарава. Тот не возражал и не сопротивлялся — с застывшей улыбкой глядел в угол потолка пустыми глазами. Он слушал песню и думал, что она красивая — раньше он просто не понимал… а теперь понял… понял… понял…

«Ты отверг девушку, но хочешь, — прошептала ОНА, — я приму облик этого мальчика… Фередира? Вокруг МОЁ царство, а в темноте не бывает ничего стыдного… Мне не трудно. Хочешь? И он будет послушным, таким, как ты пожелаешь…»

— Нет, — Гарав ожил. Сжал губы. — Хватит. Довольно. Ты получила своё. Разве нет?

«Да, — усмехнулась тьма. — И я сдержу слово. Не трону твоих друзей… спасу и буду хранить в пути… пока ты САМ мне их не отдашь».

— Ты выжила из ума, ночная б…дь, — усмехнулся Гарав, поворачивая голову. Потрогал шею рукой — было больно, но кровь не текла, только немного припухла кожа над сонной. — Наверное, от переизбытка железа в пище…

«Приведёшь их мне, — засмеялась ОНА звонкими страшными колокольчиками. — Сделаешь с ними то, что я захочу. Так будет, глупый мальчик. Одевайся и иди. Воюй, МОЙ рыцарь…»

…Гарав понял, что лежит на холодном каменном полу — всё ещё голый. Было темно. Шея болела — нет, ныла и подёргивала…

…Тьма с усмешкой наблюдала за лежащим на полу подростком. Картины, промелькнувшие перед мысленным взором мальчишки в момент высшего наслаждения, когда он громко вскрикнул и крупно задрожал (а ОНА постаралась сделать его ощущения как можно острей и слегка приправить их болью — это только усилит наслаждение, пусть привыкает…) — там, в видениях, была ОНА, её аватара с прекрасным лицом Мэлет, хотя мальчик едва ли осознавал сам, КОГО представляет.

Ну что ж, неплох. Не шедевр, но неплох. Сильный, умный, храбрый… и растерянный. Ещё один экспонат в коллекцию. Правда, кое-что мешало. И сейчас мешает. Сильно мешали эти песенки, которые мальчишка то и дело крутил в голове. Сильнее — ТА ДЕВЧОНКА, эльфийка, с её просьбами и молитвами. Мальчик не слышал их, но они его хранили даже в глухоте. Ещё сильнее то, что мальчик верил по-прежнему в честное слово, в отвагу, в честь, в дружбу, во многое другое, ненавистное и неподвластное ЕЙ… Не разуверился пока и скорее СЕБЯ считал недостойным этих понятий, а не ИХ — ненужным и лишним ему мусором…

Ничего.Постепенно и это исправится. Строгий поводок — из жалости, любви, даже желания испытать снова ЭТУ боль — будет готов очень скоро. Мальчишка сам застегнёт его на своей шее (так, чтобы не мешать ЕЙ пить). И будет в восторге от того, что стал ЕЕ псом. В восторге от того, что шипы ошейника ранят кожу. В восторге от того, что можно разрывать ЕЁ врагов.

ОНА подумала о ТОМ, наверху. Ему с его глупой вербовкой было далеко до неё. Он только ПУГАЛ и ЛГАЛ. И он, и его Хозяин на самом деле всего лишь один из слуг НАСТОЯЩЕГО, ДРЕВНЕГО Хозяина, которому некогда присягнула и она! Они могли и умели так мало, они ставили на страх и растерянность… Фи, какая убогая гамма чувств… А ОНА — ОНА заставляла себя ЛЮБИТЬ. Искренне, до рыданий, до неистового обожания. До того, что некоторые из её пёсиков кончали с собой самыми непредставимо жуткими, противоестественными способами, стоило ЕЙ забавы ради отказать кому-то в очередной встрече… Иногда ОНА являлась к умирающему, чтобы приласкать его напоследок. Иногда — чтобы посмеяться над ним. И то и другое было интересно, хотя и по-разному. ОНА вспомнила кудрявого рыжего холмовика… как его звали?.. нет, пропало имя… который, услышав от НЕЁ «нет» в очередной раз, пропустил через живот найдённую проволоку и повесился на ней в сторожевой башне. ОНА стояла и смотрела, как он умирает, умирает в жутких муках, но молча, глядя на неё обожающими глазами. А потом посмеялась и ушла. И долго слушала, стоя на башне, как он закричал… и кричит, кричит… и как другие пытаются выломать дверь…

«Гарав, — наклонилась Ломион Мелисса к мальчику. — Ты выполнил обещание. Теперь мой черёд. Вставай и одевайся, мальчик».

Глава 25, в которой трое друзей с необычайной лёгкостью бегут из Карн Дума, но зато потом Ломион Мелиссэ приходит за платой

«Здесь очень холодно, мама, — бежали по чуть шероховатому листу пергамента строчки эльфийской вязи. — Так холодно, что в этом холоде замерзает даже моя ненависть к проклятым изменникам — „Верным“. Я знаю, ты, воспитавшая меня с мыслью о мести за отца и братьев, что пали от мечей нимри и их псов, предавших нашу кровь, поднимешь брови в недоумении, читая эти строки. Но поверь — ты поверь, ты, так редко целовавшая меня и так сильно любимая мной! — что здесь всё видится иным, в этих мокрых горах, под небом, так не похожим на наше.

У меня новый…»

Тарик отложил кисть и слегка нахмурился. О чём он хотел писать дальше? Новый кто? Новый что? Морэдайн слегка потянулся и нахмурился. Мысль ускользнула. Странно.

Ощущалось, будто он забыл что-то довольно важное. Во всяком случае — не мелочь какую-то. Как-то нелепо забыл. Разом.

Смешно.

Тарик вздохнул и отодвинул недописанное письмо. Подтащил к себе ведомости по оркам. И снова взялся за кисть, мельком подумав, что в комнате почти погас камин — а ведь он говорил… говорил кому-то насчёт дров… Кому?

Нет, не вспомнить.

Морэдайн углубился в подсчёты…

…Шедший по галерее мальчишка-оруженосец был в полном доспехе, с дорожными сумками, с арбалетом. Пару раз ему попались навстречу люди, от которых он шарахался. И, видимо, имел для этого основания.

Люди не просто не обращали на него внимания — они шли на оруженосца, как на пустое место. Никто не спросил ничего, никто не посмотрел…

«…Видишь, я держу слово», — промурлыкала большой кошкой Ломион Мелиссэ.

Гарав молчал. Страх наполнял его до краев, выплёскивался… но это был не ледяной страх, а деловитый, холодный и острый, придававший движениям и мыслям завершённость. Он думал сразу о десятке вещей, и — что интересно — мысли не смешивались, не наталкивались друг на друга, не путались.

«Почему ты такой напряжённый, — капризно спросила Ломион Мелиссэ. — Всё будет, как я обещала. И здесь. И потом. — Она рассмеялась. — Вы уйдёте отсюда и дальше. А когда настанет час — ты отдашь мне своих друзей сам. Ты ведь убедился, что это приятней, чем быть пленником Ангмара».

«Послушай, — подумал Гарав. — Ты кто?»

«Я? — Казалось, Ломион Мелиссэ удивилась и даже озадачилась. — Я здесь просто живу. Когда-то давно я — майа Мэлет — была в свите Ваны.^[129] Давно, очень давно. Тогда было веселей. — В мыслях Ломион Мелиссэ прозвучала детская обида. — Мне не было больно от солнечного света, я танцевала на полянах среди цветов — днём! — и люди меня любили сами, первые. Даже Оромэ меня любил… но потом ОН сказал мне, что надо… Я не хотела ничего дурного, только любить! А Оромэ и Вана отказались от меня, и я ушла… было холодно и скучно… а у НЕГО было страшно… Перестань об этом спрашивать человечек, мне больно», — вдруг взвизгнул красивый голос.

«Я не буду больше, — подумал Гарав. — Я не буду. Не сердись».

«Я не сержусь, — опять замурлыкал голос. — Не сержусь, мальчик. Я просто вспомнила и обиделась. Тогда меня любили… — голос стал неуверенным… — любили… как-то иначе… это было лучше и… и… и…»

Гарав дёрнулся, ему показалось, что недовольство Ломион Мелиссэ прожгло шею — там, на месте укуса — раскалённым стальным штырьком…

…У входа в тюремный коридор на этот раз дежурили четверо воинов-холмовиков. Они о чём-то негромко разговаривали друг с другом — и Гарав ощутил на своём лице идиотскую улыбку, когда проходил между ними. Лишь один как-то повёл плечами и осмотрелся… но тут же вернулся к общему разговору.

«Здесь, — сказала Ломион Мелиссэ, останавливаясь возле пятой камеры. — Можешь шуметь, они не услышат. Никто не услышит. Они сейчас думают о своих женщинах, мальчик. Им не до шума в коридоре».

Оценив замок, Гарав усмехнулся бледной улыбкой, не очень приятной. Ну ещё бы. Из Карн Дума просто некуда бежать. Зачем особые хитрости? Два ушка, обычный амбарный полупудовик.

Положив сумки и всё лишнее на каменный сырой пол, Гарав вытащил из петли топор и ахнул по замку обухом. Туда, где могучая дужка уходила в проём.

Замок распался с неожиданно тонким «скрик!». Мальчишка мельком оглянулся. Видные отсюда в свете факелов стражники даже не пошевелились.

Внутрь тесного — полтора на полтора на полтора метра — каменного кубика полился холодный зеленоватый свет. Откуда-то из-за спины Гарава. В этом сиянии он увидел Фередира.

Фередир лежал, скорчившись и спрятав руки под мышки. Где на нём остатки одежды, где собственная окровавленная кожа, понять было невозможно. Но зато Гарав отчётливо различил, что все пальцы на руках друга переломаны — со вкусом и старанием — и обожжены дочерна.

«Можешь ему помочь?» — В вопросе Гарава не было ничего, кроме вопроса.

Зелёное сияние заполнило камеру целиком. Фередир вскрикнул и очнулся.

— Ни… за… что… — в три приёма выдохнул он в лицо склонившейся над ним фигуре, окружённой зеленоватым ореолом — фигуре человека с лицом, очень похожим на лицо Гарава, но… Конечно же, это был злобный морок, потому что сквозь лицо Волчонка проглядывали страшные, нечеловеческие черты. — Не испугаешь… будь ты… проклят…

— Федька, ну это я! — Гарав опустился на второе колено. — Федька, это я, я за тобой! Можешь встать? Встать можешь?! Ну скажи?!

«Не кричи, — произнесла Ломион Мелиссэ. — Молчи. Мешаешь».

Искалеченного мальчика ей было жалко. Его жизнь висела на тоненькой ниточке, оборвётся — и душа полетит в такие дали, куда не угнаться было бы и прежней Мэлет. В теле не осталось почти ни одной целой кости, множество ран и ожогов буквально источали в сырой холодный воздух остатки жизни. Но для Ломион Мелиссэ ничего неизлечимого тут не было…

«Ты заплатишь мне?»

«Да, да, да, стерва!!! Миллион раз — ДА!!!» — Гарав прокричал эти слова молча, безумно.

Ответом был смех — лёгкий и звонкий…

* * *

Эйнор ещё не терял сознания — ни разу за эти пять дней. Он даже более-менее нормально спал и не отказывался есть, хотя в окружающем мраке, как ни напрягался, не мог понять, кто приносит еду. Что-то могло измениться в конце концов. Это он говорил себе постоянно… но настоящая причина его терпения заключалась в том, что он просто хотел жить. Ужасно хотел жить. До крика хотел жить.

Ты можешь быть нуменорцем до мозга костей. Высшим существом, почти равным эльфам, для огромного количества взрослых людей. Но это поклонение и почитание не изменят простой истины: тебе семнадцать лет и ты боишься умирать в черноте подземелья — зная, что твоей душой тут же овладеет злобное и тысячекратно более сильное существо.

Эйнор думал. Большей частью всё-таки не о себе, а о словах Ангмара. Стремился ли Черный Король его напугать — или и правда у него не было секретов при дворах Артедайна и Кардолана? Если это так — висение распятым в темноте было не просто страшным, оно было ужасным. Знает ли Нарак, знает ли Арвелег, что Ангмар — знает?

Забавная игра слов…

…Когда дверь распахнулась и внутрь с факелами вошли Гарав и Фередир, Эйнор спокойно понял, что это первый шаг к потере контроля за разумом. Оруженосцы были мертвы. Но они стояли напротив него. Более того — в доспехах и с оружием.

Фередир плакал — тихо и, видно, сам того не замечая. У мальчика был измученный вид, казалось, он вот-вот рухнет под тяжестью своих же доспехов. Но если Фередир выглядел просто измученным, то на Гарава было прямо-таки страшно смотреть. Лицо Волчонка истончилось, скулы выперло, глаза стали огромными, как у дроу^[130] из легенд — и в них, густо обмётанных сине-черным, жил ужас, хотя в остальном Гарав выглядел намного лучше Фередира.

— Мы за тобой, — сказал Гарав. Эйнор сглотнул и ответил чужим голосом:

— Я не могу. Камень… вы же видите?

— Какой камень? — всхлипнул Фередир и улыбнулся. — Ты просто стоишь у стены, Эйнор…

— А? — Эйнор оглядел себя в свете факелов. Мальчишки между тем просто-напросто дёрнули нуменорца на себя за руки — и Эйнор повалился кулем, не чувствуя ни рук, ни ног.

Какое-то время он лежал ничком. Мальчишки стояли рядом, держа факела — с них на пол падали горячие струйки смолы: пиут… пиут… пфить… Потом Эйнор поднёс к глазам руку с кольцом.

Калан Айар умер. Жемчужина почернела и была похожа на изъеденный кавернами кусочек шлака.

— Великая беда ждёт Кардолан, — сказал Эйнор, вставая. Он не стал спрашивать, как удалось мальчишкам то, что удалось. Удалось — и надо было пользоваться плодами удачи, вопросы — потом. — Где наши кони?

— Идите за мной, — сказал Гарав.

Еле заметная гримаса исказила на миг его лицо.

* * *

Трое всадников были уже в двадцати лигах на юго-восток от Карн-Дума и пришло утро, когда Тарик проснулся и сказал, вспомнив:

— Гарав?

А потом вскочил и выбежал из комнаты. Почти наткнулся на идущего по коридору Ангмара.

— Где он? — спросил король низким от сгущенного бешенства голосом — стены завибрировали, выпуская тонкие струйки растёртого между камнями в песок скреплявшего их раствора.

Тарик покачал головой, не опуская глаз. Потом спросил:

— А где ваши пленники, ваше величество?

Ангмар повернулся и побежал по коридору. Свистел о стены чёрный плащ.

* * *

…Сон, который снился Гараву, сперва был быстрым, суматошным и весёлым. Они скакали вместе с Мэлет по речному берегу — на неосёдланных конях, разбрызгивая воду и перекликаясь.

И когда он подумал это имя — Мэлет, — сон изменился СРАЗУ.

Он был на вершине башни. Один… нет! К старому раскрошенному зубцу был привязан — распят на нём — Фередир. Привязан крестом, безоружный. Рядом валялся меч. В глазах мальчишки был ужас. Такой сладкий, такой вкусный ужас…

(Мальчишка наяву застонал и вяло повернулся на скрипнувшей лавке…)

— Ну что… — мягко сказал Гарав, водя глазами по связанному, от пяток до макушки, — вот и всё… — В голосе Гарава прорезались самому ему неприятные мурлыкающие нотки, как будто кот играл с мышкой. Но остановиться он уже не мог и подошёл ближе, посмотрел в глаза, из которых через край плескал ужас. Дыхнул на горло мальчишки слева и протёр его шею рукавом. Потом за волосы отогнул его голову назад и полюбовался выступившей и пульсирующей артерией. — Тебя, кажется, интересует, что я собираюсь делать? — Мурлыканье стало хрипловатым, и Гарав во сне перестал узнавать свой голос и понял, что говорит голосом Ломион Мелиссэ. — Я расскажу, не волнуйся. Я хочу пить, Фередир. Просто попить. И я собираюсь попить твоей крови. Ну не надо, не дёргайся… — Гарав улыбнулся, с наслаждением наблюдая за тем, как мальчишка рвётся из верёвок, перекосив рот и не в силах даже кричать от ужаса. — Бесполезно. Хотя… одна моя дурная знакомая утверждала, что от страха кровь вкуснее… Нет, пожалуй, не из шеи… я не хочу, чтобы ты быстро умер. Думаю, что, если тебя не кормить и выпивать по стаканчику в день, недели две ты протянешь… Да, кстати. Полюбуйся на солнышко, на небушко — до самой смерти ты пробудешь в подвале. НИЧЕГО ЭТОГО УЖЕ НЕ УВИДИШЬ… Ну вот. Вот отсюда можно. — Гарав погладил кожу на внутренней стороне левого локтевого сгиба мальчишки. — Давай, поработай кулаком… — И он с силой ударил отчаянно мотающего головой из стороны в сторону мальчишку коленом в пах. — Делай, как я сказал, иначе останешься без пальца! — Выхваченный кинжал нажал на основание левого указательного пальца. Мальчишка громко всхлипнул и стал покорно сжимать-разжимать кулак, глядя на Гарава, как загипнотизированный. Кажется, он шептал: «Не надо, не надо, пожалуйста…», но всё равно продолжал работать рукой — и от этого сочетания бессмысленной надежды с покорностью Гарав улыбнулся. Это было так приятно видеть…

(«Пусти, пусти», — невнятно пробормотал мальчишка на лавке.)

Когда под загорелой кожей выступили казавшиеся сине-чёрными тугие канатики вен, Гарав нагнулся, легко — с коротким хрустом — прокусил одну и зажал рану, брызнувшей вишнёвой жидкостью, ртом, ощущая, как неистово забился парень…

Солёная и горячая, ЖИВАЯ кровь была невероятно вкусна. Правой рукой Гарав массировал руку Фередира, чтобы кровь не переставала идти. Он ощущал руками и губами, КАКОЙ ужас — сводящий с ума, всеобъемлющий — живёт в парне, из которого он пьёт кровь.

Наконец он оторвался. Небрежно, но плотно замотал руку Фередира бинтом. Сказал доверительно, глядя ему прямо в полумёртвые расширенные глаза:

— Знаешь, очень вкусно… — Он сцедил красную слюну, и она мгновенно впиталась в камень. — Видишь, как это грустно — когда не хочешь поступать по-человечески? К тебе тоже перестают относиться, как к человеку… А ты не бойся, ты умрёшь незаметно. Первые дня три будет очень хотеться есть, а потом просто будешь слабеть, слабеть, уснёшь и не проснёшься…

(«Не проснёшься, не проснёшься», — бормотал Гарав, гримасничая во сне…)

… — Гарав, проснись. Волчонок, да проснись же!

Гарав ошалело сел, со свистом дыша. Фередир тряс его за плечи, глядя с испугом. В разбитую дверь косо падали последние солнечные лучи.

— Да? — прохрипел-простонал Гарав, постепенно приходя в себя. Шея болела. Снаружи похрапывали и фыркали кони. Эйнор спал на другой лавке. На каменном выбитом полу тут и там были разбросаны одежда и снаряжение…

…Они скакали… скакали всю оставшуюся ночь и день до того момента, когда солнце, проглянувшее из туч, начало опускаться. Попадались люди, много людей. Но никто не замечал тройку несущихся всадников. Если бы они могли взглянуть на себя со стороны, то увидели бы окутавшую и их, и коней сероватую лёгкую пелену. То ли дым, то ли туман — но взгляды встреченных людей и орков скользили мимо, мимо, мимо… Потом они забрали к западу, прочь от дорог — и лес, не такой, как на севере, в землях фородвэйт, но всё-таки очень и очень густой, скрыл их и заставил перейти на шаг. Вовремя. Кони уже устали…

Когда солнце прошло половину пути от зенита к земле, из леса — будто сама собой! — выросла башня.

Башня была старая, приземистая, ушедшая в землю под своей тяжестью, какая-то торчащая во все стороны нелепыми углами и выступами — но, как оказалось, неожиданно крепкая. Потом, даже не поев, кое-как расседлав коней, они разбросали плащи и одеяла (всё снаряжение и оружие так и лежали в одной из оружейных комнат, Ломион Мелиссэ показала равнодушно, где; только деньги и шкурки горностаев пропали, конечно…) и свалились на них замертво. А вот проспали, кажется, часа четыре, не больше.

— Что? — снова спросил Гарав и потрогал шею. Тугая онемелая опухоль, внутри которой дёргалась боль, шла от ключицы к низу уха.

— Откуда это? — Фередир не сводил с Гарава глаз. В глазах был испуг.

Гарав открыл рот. И смолчал. Он видел, что Фередир боится.

И ещё Гарав хотелось пить. И есть.

Но ни вода, ни в спешке прихваченные сухари с копчёным мясом Гараву не были по вкусу. Более того — при воспоминании о них начинало жечь горло.

— Я поранился… когда спасал вас, — намеренно равнодушно сказал Гарав. Страх в глазах Фередира отступил, он откинулся на лавку и покачал головой:

— Я до сих пор не понимаю, как это было… — Он посмотрел на свои руки и скривился. — Знаешь, меня…

— Знаю, — Гарав сел, поерошил волосы, потом рванул за них несколько раз.

Неужели так быстро?!

— Я не понимаю, куда всё делось, — признался Фередир. — От такого мне надо было или умереть… или отлёживаться в хорошей лечебнице с месяц, не меньше.

— Ты молодец, — невпопад отозвался Гарав. Тот криво усмехнулся и вздрогнул всем телом:

— Молодец… Я, Волчонок, орал и визжал, как поросёнок… Не вытерпел… А, да что там, сам знаешь.

Гарав съёжился ещё больше. Фередир думал, что его, Гарава, тоже пытали. И что он, Гарав, как и «оравший и визжавший, как поросёнок» Фередир, не отказался от своей клятвы. И что им просто повезло.

Повезло ли?

И что скажет Эйнор, когда проснётся?

— Я пойду… дров соберу… и за водой… — Гарав сказал первое, что пришло в голову. Встал, покачнулся. Удержался на ногах, поднял кувшин — пусто и чистый, они нашли его около родника за башней. Фередир тоже хотел подняться, но плюхнулся обратно и смущённо сказал:

— Я не могу… Ноги не держат почти.

— Я один, быстро, — скомкано сказал Гарав. Стараясь держаться прямо, пошёл из полукруглого зала к выходу — в небольшую прихожую, где догнивали остатки разбитых дверей. От них на каменном косяке сохранились только вросшие в гранит рыжие от ржавчины петли.

Голова кружилась. Хотелось пить и есть. И Гарав знал — чего ему хочется.

Языком он потрогал зубы. Усмехнулся. Глупости какие. Нет там никаких клыков. Не нужны для этого клыки.

Снаружи начинало темнеть, и Гарав хотел было шагнуть туда — но услышал, как захрапели кони. И остановился, поняв, кого они боятся. В этот момент лицо мальчишки было страшным и горьким.

— Как быстро… — прошептал он вслух.

Гарав шагнул к лестнице, начинавшейся за его спиной, — лестнице на верхние этажи башни. Толкнувшееся человеческое любопытство заставило его босую ногу встать не на нижнюю ступеньку, открывающую путь на первый этаж, к друзьям, а наверх, по винтовой лестнице, заключенной в башне. Мальчишка тихо преодолевал виток за витком, поднимаясь всё выше. Некоторые комнатки-каморки, прилепленные к башенной стене, были открыты — и Гарав в них заглядывал. Ничего. Лишь мусор, пыль. Комнаты были нежилыми и пустынными, выглядели заброшенными и больше всего навевали мысль о средневековых привидениях. Он невольно ускорил шаг. Лишь одна каморка, почти под самой крышей, была заперта. И что странно — заперта снаружи, а не со стороны комнаты, засовом. Мальчик положил ладонь на шершавый металл, намереваясь сдвинуть запирающий язык в сторону, как вдруг за дверью послышался стон. Не человеческий, а тонкий, кошачий, и в то же время не кошачий. От стона веяло могильным холодом. И вот что-то приблизилось к двери, припало к ней с той стороны.

— Гарааааааав… мальчик мой… — раздался странный шепот. Именно шёпот, слова вслух, не мысли. — Ты пришел ко мне? Рано. У тебя есть один час. Потом ты умрешь. И родишься заново. А те, кого ты любишь, тоже умрут. Насовсем. Кого ты любишь, Гарав, ты решил? Остался всего час…

Чувствуя, как кожу покрывают мурашки, мальчишка попятился, пока не уперся спиной в гранит. Кувшин выпал из разжавшихся вспотевших ладоней и звонко лопнул, ударившись о ступени, осколки запрыгали в них.

— Ломион! — отчаянно крикнул он. — Чего ты хочешь, Ломион Мелиссэ?! Мы в расчёте!!! Я отдал тебе свою кровь, а на них — на них договора не было!!!

— А я их и не трону, — засмеялась Ломион Мелиссэ. — Это ты их мне отдашь. Сам. Я же говорила тебе, а ты не верил… И большое тебе спасибо за то, что помог мне перебраться сюда. Ты ведь возьмёшь меня с собой и дальше, да?

Дверь вздрогнула. Гарав опрометью бросился назад по лестнице.

Первое, что его встретило в зале, — был взгляд Эйнора.

* * *

— Осталось не больше часа.

Эйнор рассматривал шею сидящего на скамье Гарава. Фередир, бросая на друзей взгляды, полные ужаса, ходил по залу, позвякивая металлом. Его пошатывало, но он ходил и ходил.

— И что… потом? — В горле Гарава пискнуло.

— Потом ты станешь упырём, — спокойно ответил Эйнор. Гарав коротко передохнул и спрятал лицо в ладонях.

— Тогда уезжайте, — сказал он. — Скачите отсюда.

— Бессмысленно… — Пальцы Эйнора чуть надавили на опухоль, боль отпустила, но ненадолго. — Если эта тварь тут, то она просто так не отцепится… Как ты ухитрился-то?! Это же нужно самому… — Эйнор осекся, глядя в макушку Гараву. — Посмотри мне в глаза. — Голос нуменорца стал жёстким.

— Эйнор, — быстро сказал Фередир, пятясь от дверного проёма, кое-как заставленного обломками и подпёртого досками. — Эйнор. Эйнор, она идёт сюда.

Он вытягивал меч и вздрагивал.

Эйнор поднялся. Сверкнул Бар. Гарав поднял лицо.

— Мальчи-и-ики-и-и… — Голос за дверью был похож на звон хрустального колокольчика. — Мальчики, я иду… — Послышался нежный смех. — Вы уже решили, кого отдадите мне первым? Эй-н-о-о-ор… Гарав… Фе-ре-ди-ир… — Снова смех. — Я никого не забыла, нет? Вы даже представить себе не можете, ЧТО вас ждёт. Даже представить не можете, КАК вам будет больно и страшно.

Импровизированная «дверь» рассыпалась инеистым вихрем.

В зелёный луч света, упавший из промёрзшего насквозь помещения, которое было прихожей, шагнула девушка. И подняла голову.

— Гарав, — сказала Мэлет. — Вот и я. Я тебя нашла. Ты рад? Иди же сюда… пёсик. К хозяйке. ИДИ.

— Мэлет, — выдохнул Гарав морозное облачко. И внезапно резко ударил в сторону и вверх ногой — в живот Эйнору. Прыгнул вперёд, сшибая Фередира чётким, отработанным ещё Пашкой, прикладом заряженного арбалета. Сделал три быстрых шага. И опустился на колени. — Мэлет…

— ИДИ КО МНЕ, — послышался голос девушки, которая со злой ликующей улыбкой смотрела вверх. — Иди, милый. Мы так давно хотели сделать ЭТО. Сделаем сейчас… ЭТИ подождут и посмотрят. А потом ты убьёшь их обоих. Нуменорца ты выпотрошишь… и подаришь мне его голову, я хочу с ней поиграть. А младшему просто отрубишь голову. Ты ведь доставишь мне такое удовольствие, я очень хочу на это посмотреть… Ну же, давай, иди, где ты, Гара-а-ав…

— Да, да, моя королева… — шептал Гарав, подойдя вплотную. И вдруг раздался хриплый торжествующий лай, почти ничего общего не имевший с его голосом: — ПОЛУЧАЙ, ЧЁРНАЯ КУРВА!!!

Выпущенная в упор арбалетная стрела швырнула мгновенно потерявшую облик эльфийской красавицы Ломион Мелиссэ обратно в промороженный коридорчик, к основанию лестницы. От дикого воя закачались стены; из мгновенно почерневшего проёма хлынул ледяной воздух, тугой и упругий, как резиновые тяжи. Гарав прыгнул вперёд, держа в руке не меч — его он отбросил, как и арбалет, — а кинжал. Пропал в темноте по пояс, как в кипящей смоле. Рука взлетела и опустилась — раз, другой, третий…

Потом он почувствовал, как ледяные пальцы разорвали грудь и сдавили сердце. Боль была такой ужасной, что он, к счастью, не смог осознать её и не ощутил, как отлетел на ступени. Но по ту сторону боли открылся чёрный коридор, полный… «Нет, — подумал Гарав. — Нет, нет, НЕТ!!!» И подумал ещё, что теперь он будет кричать, кричать, кричать…

Только кричать — всю… нет, не жизнь. Всё… нет, не время.

Теперь он будет только кричать…

…Его тело скатилось по ступенькам обратно в чёрный ледяной омут.

— Гарав! — Фередир поднялся, шатаясь, оглушённый ударом арбалета, но рванулся с места пулей, лишь на миг ощутив, как пальцы Эйнора беспомощно пытались удержать его за куртку. — Гарав!

Эйнор что-то кричал вслед, но Фередир не слушал, скоро он был уже рядом с другом, который корчился, казалось, в невыносимой боли.

Мальчишка опустился на колени и попытался удержать его, чтобы рассмотреть раны…

…Нет, не получалось кричать. Даже кричать не получалось. Вокруг вращался хоровод теней, и каждая претендовала на одно — быть первой в доле, сделать Гарава именно частью СЕБЯ. «Хочешь, хочешь, хочешь, — шептали они. — Иди, иди, иди, — перекликались голоса. — Мой, мой, мой», — зло спорили призраки. Мелькнули лица — цепочка лиц, искажённых страхом и мукой. «А вот, а вот, а вот», — хихикали вокруг. Его тянули в разные стороны, обещая немыслимую боль, немыслимое удовольствие, немыслимое-всё-вместе… «Оставьте меня, — попытался закричать он, — ну я же не могу, пожалейте меня!» — «Конечно, конечно, — услышали его тени, — пожалеем, вот сейчас, тебе понравится, хотя это больно, больно, больно…»

… — Больно, — выдохнул он, открывая глаза, и ртом хлынула кровь, потекла струйками носом, из ушей и даже выступила из уголков глаз. Сердце забилось — неровно, но забилось. Больно было всему, невыносимо, дико больно, и только правая рука с зажатым в ней ножом была в этой боли островком спокойствия. Гарав скосил глаза и увидел, что она посинела и разбухла от множества подкожных кровоизлияний. Кинжал по-прежнему торчал из кулака, как часть этого странного предмета, по какому-то недоразумению оказавшегося рукой Гарава. — Больно, — повторил мальчишка и заплакал. Слёзы жгли, как огонь. — Мне больно, — пожаловался он. И только теперь понял, что лежит головой на коленях Фередира. Оруженосец замер рядом, глядя куда-то вперёд и вверх. Там — над обоими мальчишками — нависал чёрный ледяной купол, беспросветный и тяжёлый… нависал и… НЕ МОГ опуститься.

— Не смей его трогать, — сказал Фередир. Не сказал. Нет. Он ПРИКАЗАЛ, глядя в ледяную черноту над собой такими же ледяными, но… вот странность… удивительно ТЁПЛЫМИ глазами.

Гарав удовлетворённо вздохнул и закрыл глаза, мельком подумав, что всё-таки, кажется, умирает… но ПО-НАСТОЯЩЕМУ, а не превращаясь в частичку этой мерзкой твари, которая украла его мысли и страхи, но так и не смогла понять ГЛАВНОГО… не смогла…

…Стало темно.

Тепло.

Тихо.

Хорошо-хорошо…

И ещё… песенка. Песенка осталась и в этой темноте. Песенка голосом настоящей Мэлет — слышанным так недолго, запомнившимся навечно…

Предавать легко,

Забывать легко,

Убивать легко,

Оставлять легко.

Ты с улыбкой пел,

Но в твоих глазах —

Пустота и боль,

Светом, что погас.

Предавать легко. Только, предав, ты —

Один навсегда. Один на один

С глазами того, кого предал.

Кому так легко простить…^[131]

Всего несколько мгновений промедлила та, что была майа Мэлет. Промедлила при виде отчаянного мужества двух маленьких человеческих существ. Но этого мига оказалось достаточно, чтобы прозвучали слова хорошо ей знакомого древнего языка — того языка, на котором говорили когда-то прекрасные и весёлые существа, которых она учила петь и плясать под звёздами… И были эти слова грозны и суровы, как грозны и суровы становились те существа, если кто-то посягал на Свет и Радость…

— Не трогай их, иначе не существовать тебе более — будешь ты развоплощена и изгнана, как стало и с тем, кому ты присягнула неправедно…

Эйнор сын Иолфа, нуменорский рыцарь, выступил вперёд, в правой руке сжимая змеящийся струйками алого огня Бар, а левую поднимая вверх повелительным жестом.

Ломион Мелиссэ могла уничтожить их — всех троих. Разом. Она уже оправилась от неожиданности… но теперь её смутили звуки квэнья и мужество противостоящих ей. И она отступила. Ушла. Исчезла…

…Гарав упрямо бинтовал распухшую правую руку. Кровь всё ещё текла у него из носа и ушей. Когда Эйнор протянул оруженосцу прихваченную из Карн Дума чужую фляжку, тот поднял страшное лицо, похожее на маску злого духа: всё в крови, глаза в чёрных кругах ушли в глубь черепа, белки стали густо-багровыми от сплошных кровоизлияний внутри глаз. Помедлил. Взял фляжку и стал пить коньяк, как воду, выхлебав не меньше стакана. Помедлил, не дыша, выпил ещё — меньше, но много. Вернул фляжку и подмигнул рыцарю (кровь струйкой сползла по щеке). Сказал по-русски:

— Не ссы, браток, Господь нас уважает. Песня такая есть…

Встал, качаясь, постоял. Потом зигзагом пошёл к лестнице, подобрал меч, потом — арбалет. Хотел зарядить, но не осилил и присел у стены. Посидел, встал снова — почти нормально. Зарядил оружие.

— Хорошо, что я левша, — сообщил он, подходя обратно к ребятам. — Только, похоже, у меня внутри каша… — Он криво улыбнулся. — Помру я, рыцарь. Жалко вообще-то… Давайте хоть эту гадость добьём сначала.

Движения у него стали почти нормальными, только правая рука работала плохо. Гарав переложил в неё арбалет — так, словно вставлял его в какой-то посторонний механизм, у которого осталась одна функция — жать на спуск.

Эйнор покачал головой. Он-то хорошо знал, что даже если сейчас броситься бежать — это не поможет. А Ломион Мелиссэ нужно не так уж много времени, чтобы оправиться от изумления и неожиданного страха.

Ему всё ещё хотелось знать, как так вышло, что Гарав связался с этой древней и страшной тварью. Но в конце концов, это не имело особенного значения сейчас. Не имело. Хорошо было уже то, что его удалось привести в себя. А в остальном Волчонок был прав. Умений Эйнора вполне хватало ощутить, что внутри Гарава то, что бывает у человека, когда он падает с высокой башни и чудом остаётся жив. Как это он сказал? Каша. Чудо, что удалось привести его в чувство — ощущение было такое… да (Эйнор прислушался к себе)… словно ему кто-то помогает.

— Пойдём драться? — спросил Фередир. Старший оруженосец не выглядел испуганным, скорей просто злым и взволнованным.

Эйнор не успел ответить.

Кони снаружи разом перестали храпеть и визжать (они бились всё время, пока шла схватка — очень недолгое, видимо, время!). В прихожей грохнуло, словно кто-то споткнулся. Хрипловатый старческий голос произнёс сложное ругательство и спросил:

— Это так обязательно — ставить под ноги старику всякую дрянь?

Мальчишки изумлённо переглянулись. Даже в изуродованных глазах Гарава появилось удивление. А внутрь — с крайне недовольным лицом — вошёл высоченный седой и крепкий старик, постукивавший чёрным посохом. Серую шляпу он держал в другой руке, отряхивая с неё клочья паутины. Серой была и остальная одежда старика — какая-то бесформенная хламида. Глаза старика сверкнули на мальчишек из-под нависших кустистых бровей.

— Я чуть не сломал себе ногу, Эйнор сын Иолфа. Привет, Фередир сын Фаэла. Привет и тебе, юный незнакомец; ты, однако, плохо выглядишь для своих лет.

— Серый… Странник?! — вырвалось у Эйнора изумлённое. Фередир, подняв меч, предупреждающе выдохнул:

— Эйнор, это снова она, не поддавайся…

— Ах ты, маленький глупец! — пристукнул старик посохом. — Вы подняли тут такой шум, что я вынужден был оторваться от своих дел — немаловажных и сложных, слишком сложных, чтобы говорить о них с тобой, смею заверить! — и свернул сюда; что же я слышу вместо благодарности? «Это снова она, не поддавайся!» — Очень похоже передразнил он Фередира, и Эйнор засмеялся:

— Серый Странник, это ты?!

— Нет, это не я, тебе же сказали… — проворчал старик, подходя к Гараву, который не сводил с него глаз, в которых ожило нормальное человеческое чувство — изумление.

— А в фильме вас играл голубой, — заявил мальчишка по-русски. — Вы Гэндальф?

— Странный язык, — заметил старик, присаживаясь рядом и не отвечая на вопрос. — Ни на что не похож… а впрочем — об этом потом. Мда. Юноша, ты должен умереть где-то в пределах получаса, ты это знаешь?

— Знаю и почти не боюсь, — ответил Гарав.

Серый Странник поднял брови:

— Это довольно глупо… хотя, если учесть твоё близкое знакомство с сестричкой Мэлет, может — и не так уж глупо.

— Серый Странник! — Фередир, выступивший вперёд, опустился на колено и с надеждой посмотрел в лицо старика. — Я знаю, ты великий колдун. Спаси Гарава, если можешь! Он мой друг и он выручил нас из Карн Дума…

— Чушь, глупости, бредни, — бранчливо заявил старик. — Ещё назови меня шаманом. Колдун, тоже мне! Подержи. — Он не глядя сунул в руки Фередира посох, и тот окаменел на месте, держа посох, как святыню королевского дома.

Сухие длиннопалые руки старика цепко взяли мальчишку за плечи. Гарав дёрнулся, громко задышал — и из шеи вдруг (Фередир вскрикнул, но вскочить не осмелился; Эйнор подался вперёд) ударили две тонкие струйки жёлто-зелёной пенящейся жидкости. Там, где они попали на стену, камень вскипел и застыл, как стылое мыло.

— Ну вот. — Голос старика был неожиданно и неподдельно ласковым. — Теперь ложись и спи… — Он толкнул Гарава в лоб, и тот мягко повалился на лавку, звякнув кольчугой. — Дай-ка сюда мой посох, Фередир… — Словно невзначай, Серый Странник провёл посохом над расслабившимся телом мальчишки. — Кстати, и тебе не мешает поспать, да и тебе, Эйнор… а я пока что побеседую со своей старой знакомой. Нам есть о чём поговорить.

* * *

Эйнор всё-таки дождался, когда Серый Странник спустится сверху. Кстати, ничего там не происходило. Царила полная тишина, даже странно. Разве что слишком уж глубокая, чтобы в ней ничего не происходило…

Но спустившийся сверху волшебник казался усталым и даже шёл тяжело. Мельком посмотрев на Эйнора, проворчал, усаживаясь:

— Я бы дорого дал, чтобы кто-нибудь в этом мире озаботился поисками зелья, способного снимать усталость и прояснять мысли. Но, как видно, и это придётся делать самому — едва освободится немного времени.^[132]

— Хочешь? — Эйнор протянул фляжку с остатками коньяка. Волшебник отпил, кивнул. — Где… она?

— Далеко, — отрезал Серый Странник. — Ничего не хочешь мне рассказать?

— Да, конечно… — Эйнор сосредоточился. — Вот…

… — Ты юный глупец, Эйнор сын Иолфа, — подытожил рассказ юноши волшебник. Эйнор пристыжено смотрел в пол. — Ужасно везучий, нелепо добрый и идиотски благородный глупец. Скажи, как и когда Нарак отдал тебе приказ отправляться в Карн Дум? Или это была твоя собственная полоумная инициатива?

— Я донёс его слова Арвелегу, — тихо, но упрямо сказал Эйнор, постукивая о стол сцепленными в замок пальцами. — Я выполнил приказ. Но я не мог оставить…

— Ты понимаешь, где был бы сейчас и что с тобой было бы, когда б не твой оруженосец? — ехидно спросил Серый Странник. Эйнор убито кивнул. — Как тебе могло прийти в голову, что ты — ты! — можешь противостоять Ему на его же землях?!

— Я надеялся на фородвэйт… — прошептал Эйнор, становясь похожим на мальчишку, которого отчитывает суровый отец.

Волшебник крякнул особенно едко. Потом задумчиво сказал:

— Странный этот твой новый оруженосец…

— Да ничего странного, — Эйнор поднял голову. — Просто у него отбита память. Он откуда-то с востока, бежал из рабства… Ты ведь щупал его воспоминания? Это не странность, это провалы и выдумки.

— Может быть, может быть… — задумчиво, явно размышляя уже о чём-то другом, согласился Серый Странник. — О дальнем востоке многое могли бы рассказать Алатар или Палландо… но я не видел их уже давно. Очень давно… — Он встряхнулся. — Что ж, видимо, все наши секреты выболтали Черному Королю дрозды. — Голос волшебника стал вновь ироничным. — Так или иначе, но союз Артедайна и Кардолана для него не секрет; знать бы — как давно? Тебе прямая дорога отсюда в Зимру.

— Я знаю, — кивнул Эйнор. — А куда поедешь ты?

Брови волшебника пошевелились по отдельности. Эйнор засмеялся, как мальчишка, увидевший проделки бродячего фокусника.

— Меньше знаешь — крепче спишь, — отрезал Серый Странник несердито. Поглядел на спящих мальчишек. — Поговорить бы с твоим Волчонком — как же он всё-таки сумел освободиться и почему к нему привязалась Ломион?

— Кто она такая? — Эйнор подпёр щёку кулаком. Волшебник грустно улыбнулся:

— Кто она такая, она и сама уже не помнит… но напомнить ей можно. Жаль, что ненадолго. Дорого бы, кстати, я дал, чтоб знать, сколько подобных ей ещё прячутся в тёмных местах нашего мира… Вот что, Эйнор сын Иолфа, ложись-ка и ты спать, а я ещё посижу и подумаю… — Эйнор попытался возражать, но Серый Странник добродушно и непреклонно повторил: — Спать, спать, спать…

Глава 26, в которой Гарав бежит от себя

Гарав проснулся под утро. С пустой головой, приятной ломотой в теле и ощущением долгого лёгкого сна.

Он пощупал шею и засмеялся. Не было опухоли. И рука прошла, и внутри ничего не болело… В дверной проём заглядывали быстро блёкнущие звёзды, напоследок подмигивали колко.

Он привстал на локтях. Увидел спящих товарищей. Радостно улыбнулся им — спящим. Сперва вспомнил Гэндальфа. А потом…

…потом — всё остальное.

Всё — до капельки.

Он сел и закрыл глаза. Плотно-плотно, до боли в веках. Выжимая слёзы.

Никуда оно не делось — его предательство. Честное слово, в эту секунду мальчишка был зол на себя за то, что жив. Как было бы хорошо сейчас — ничего не осознавать и не помнить…

Он поднялся, сухо журча металлом кольчуги, вышел наружу. Кони приветствовали его тихим ржанием и знакомыми смешными и важными кивками. Гарав подошёл к Хсану, приласкал его. Сказал в нервно подёргивающееся ухо, обнимая коня за шею обеими руками:

— Как мне жить дальше-то?

Хсан покосился удивлённо. Что он мог ответить? С его точки зрения, всё шло нормально, пока рядом был хозяин, к которому конь сразу привязался и которому прощал даже всё ещё неловкую посадку.

Гарав поискал Гэндальфа (ему нет-нет, да и казалось, что ночной визит был сном, как и все прочие ночные события). Не нашёл, конечно. И присел в мокрую от росы траву возле основания башни, глядя, как в лес входит рассвет и начинают петь птицы.

Скоро проснутся ребята. Эйнор, может быть, и не будет ничего спрашивать. Ни сейчас, ни потом. Но он будет молчать и смотреть. Невыносимо. И даже если он и этого делать не станет… он сам, он, Гарав, будет жить дальше и помнить. Помнить столько всего, что от этой памяти…

Он не додумал. Вскинул голову, прислушиваясь. Почудились людские голоса. А ведь раз Ломион Мелиссэ больше нет (ну — или она где-то ещё, не здесь), то и её защита больше не действует…

Он прислушался. Нет, кажется, показалось.

Ему внезапно захотелось есть. Это было неправильно, предателям есть хотеться не должно, а точнее — они этого просто не заслуживают, но ему — хотелось…

…Когда Гарав начал брать арбалет, Эйнор привстал. Фередир — тот спал, громко сопя, а рыцарь приподнялся и спросил:

— Серый Странник ушёл? — Гарав кивнул. — А ты куда?

— Поохочусь, свежатинки хочется, — ответил Гарав. Эйнор несколько секунд смотрел на него, потом кивнул:

— Хорошо, иди. — И поднялся. — Я очагом займусь… а потом поговорим, когда вернёшься. Оружие возьми.

Гарав спал в доспехе и даже перевязях. Но безропотно закинул за спину щит, закрепил на нём шлем.

И обречённо подумал о предстоящем разговоре…

…Дичь не шла — как обычно бывает в тех случаях, когда охотник раздражён, зол, сердит или напуган. Через полчаса ходьбы Гарав устал, запыхался и понял: вряд ли что-то добудет. Он присел на коряжину около ручья и задумался. Грустно, почти с наслаждением — свойственным подросткам, переживающим свои страдания, — представил, как Эйнор будет его судить и обезглавит. Наверное, сам, потому что Гарав же его оруженосец. Нарисованная в мыслях картина была какой-то нестрашной, хотя и торжественной. Должно быть, так и на самом деле кажется человеку, которого привели на эшафот.

Гарав вздохнул. Хотел потянуться… и увидел в десятке шагов, за деревьями, всадников.

Высокая посадка, круглые плоские шлемы с перьями, кожаная броня, маленькие круглые щиты — это были вастаки. Трое вастаков. Поодаль виден был ещё один всадник — холмовик, без шлема. Он внимательно и деловито осматривался — в отличие от явно чувствовавших себя неуютно в лесу вастаков. Но Гарава пока что не видел и он.

Да. Защита Ломион Мелиссэ кончилась.

Холмовик чуть проехал вперёд, нагнулся с седла к земле. И, получив стрелу в правый висок, сполз наземь, не выпуская из руки повода. Вастаки несколько секунд смотрели на него. Потом увидели стоящего между деревьев мальчишку — он заряжал арбалет…

…Страха не было. Гарав стоял до последнего прямо перед мордой первой скачущей на него лошади — и лишь за секунду до этого отскочил — так, что оказался слева от всадника. Вастак взвизгнул — он не мог ударить через свою лошадь и щит — и пронёсся мимо. Скакавший следом получил стрелу в лоб и тяжело вылетел из седла. Удар сабли третьего Гарав принял на переброшенный в руку щит и ткнул мечом сверху вниз — движение получилось само собой, выброшенный с силой меч и скорость самого всадника сложились, конь рванулся в сторону, роняя хозяина, застрявшего ногой в стремени.

Первый нападавший развернул свою лошадь… и понял, что остался один. На смуглом, с вислыми усами лице вастака мелькнул, а потом закрепился страх. Поигрывая мечом — шик-шик-шик, — Гарав шёл к нему. Вастак уронил саблю на пястной перевязи, дотянулся, не глядя, до небольшого крутого лука. Выстрелил. Гарав поймал стрелу щитом — она тупо и сильно ударила и осталась торчать. Вастак испуганно заорал, и совсем близко откликнулись несколько голосов.

Гарав усмехнулся и попятился. Орите, орите… Если Эйнор всего этого не услышал — он глух, как тетерев, а экспериментально проверено, что нуменорец не просто не глух — он слышит, как растёт трава… Гараву вдруг пришла в голову интересная и жутковатая мысль. Мальчишка пятился, пятился к кустам, слушая, как всё ближе и ближе раздаются сразу несколько голосов, ржание коней и хруст веток. Вастак, видя, что враг бежит, героически завизжал что-то грозное, не двигаясь с места и целясь из лука. Гарав подобрал арбалет, обозвал вастака по-русски зачуханным мигрантом и ишачьим дерьмом, потом — на адунайке — усатой крысой верхом на дохлом сурке. Потом прыгнул в сторону и побежал…

…Мальчишка мотал преследователей по лесу почтичас. Вполне естественно, что он увёл их к чёртовой бабушке от старой башни. Почти так же естественно было то, что поймать выросшего в лесной местности Гарава — даже в доспехах — вастаки могли не больше, чем солнечный зайчик. Когда игра надоела, Гарав просто оторвался от преследователей и перележал их в яме под кустами. Когда шум и азартные выкрики (явно на тему: «Вон они, я их вижу!») утихли вдали, мальчишка поднялся, привёл себя в порядок и пошёл.

Пошёл на юго-восток. Не на юго-запад, куда ехали они сначала.

Эйнор и Фередир едут в Кардолан, в Зимру. Что ж… А он, Гарав, пойдёт в Раздол. И расскажет там о том, что видел в Карн Думе. И увидит Мэлет. Ещё раз увидит. А потом… потом он уйдёт дальше. Через горы. Туда, где Андуин, море Рун… Не может быть, чтобы там не нашлось ему дела. А может, там и вправду его дом? Может, там, а не в странных воспоминаниях ждут его родные?

Нет, Гарав не боялся суда и казни. Правда не боялся, и решение его было бегством не от угрозы смерти.

Невыносима была мысль о том, что придётся рассказывать. Эйнору. Фередиру. Говорить и смотреть им в глаза, потому что не смотреть — ещё стыднее.

Гарав бежал от себя.

* * *

Всё-таки ходить в доспехах — тяжёлое занятие. Тем более что Гарава подстёгивала им самим придуманная мысль — мысль, превратившаяся в реально важное задание, мысль о том, что он должен как можно скорее попасть в Раздол.

К вечеру мальчишка выбрался на росчисть, где зеленел хлеб. Ячмень, молодой. Он не совсем соображал, где находится, — всё ещё в Ангмаре или уже в Рудауре? Судя по лесу, всё-таки в Рудауре. Желудок прилип к спине — он сутки ничего не ел, а до этого — Гэндальф там или нет — организм мальчишки был вымотан и разбит.

Он постоял, обирая с лица паутину и проверяя, не потерял ли чего в лесу. Жалко было, что пришлось оставить Хсана. С другой стороны, с конём вастаки его бы догнали.

Мальчишка хотел было присесть, но понял, что, присев, встать уже не сможет. Раз росчисть — значит, недалеко селение или хутор. Надо осторожненько посмотреть и добыть еды и коня. Если можно — коня, еды — обязательно.

Он пошёл по краю поля — так, чтобы в наступающей медленной темноте не выделяться на фоне леса. Вспомнил об убитых — двух вастаках и холмовике. Пошевелил рукой, вспомнил и то, как туго меч вошёл в тело всадника, пробив кольчугу. Хорошо получилось, недаром его мучил Эйнор. Да и не ожидал вастак левшу. Когда-то, читая книжки, Пашка не верил, что пеший может одолеть всадника даже один на один. Оказалось — может, если не струсит и если его полтора месяца лупить то крагой, то перевязью, то ножнами меча, то сапогом, то тренировочной палкой.

А если не лупить… то голова такого пешего сейчас лежала бы на прогалине отдельно от тела. Зато были бы соблюдены все права ребёнка и человека.

«Полтора месяца, — повторил он мысль. — Я тут уже полтора месяца, что ли?!» Но эта мысль не задержалась — хотелось есть и отдохнуть.

Он шагал краем поля по сырой дороге, набирая на сапоги всё новые и новые комья грязи, ещё минут пять или около того. Потихоньку темнело больше и больше, а потом появилась тропка, вильнула за лес — и уткнулась в открытые ворота в деревянном тыне, за которым поднималась приземистая крыша дома. Одного — не селение, хутор. И на хутор холмовиков было не похоже — Гарав помнил их дома, совсем не такие. Скорей тут было что-то пригорянское… и первый же увиденный Гаравом человек подтвердил его мнение.

В воротах стоял мальчишка — повыше Гарава, в грубой рубахе и штанах, босой, с непокрытой черноволосой головой. Смотрел издалека подозрительно, держал тройчатку, как копьё. Точно пригорянин. То ли он как-то услышал Гарава, то ли просто вот так вышел из ворот удачно — неизвестно…

Гарав поднял руки — точнее, протянул перед собой.

— Я не разбойник и не буду нападать. — Сказал он, останавливаясь. — Я хочу немного поесть и отдохнуть. Где старшие, позволят они мне это?..

…Лошадь у них была. Одна.

А из старших — только женщина, усталая и тихая. И две девчонки. Лет по 8-10. Где её муж и отец этих девочек и угрюмого паренька по имени Орикон, Гарав не стал спрашивать. Ему было довольно и того, что можно было сесть и выскрести деревянной ложкой миску пшённой каши с маслом. И выпить большую кружку пива — не очень свежего, правда. И даже большой сухарь — другого хлеба не оказалось в доме — был радостью.

И теперь Гарав смотрел на свои мокрые следы на выскобленном полу.

— Наелся, господин? — спросил мальчишка. Женщина и обе девочки молча смотрели, перебирая пальцами у прялок.

— Да, спасибо… — Гарав отодвинул кружку. — Я на восток иду, — решился он. — Где дорога в Раздол?

Они были явно не холмовики. И стоило рискнуть.

— Нет туда дороги, — сказал Орикон. — Вернее, есть, через лес. Она одна там. Но там уже месяц никто не ходит. Там гауры. Стая. Оттуда не выходят, только и через лес никого не пускают.

Гарав кивнул. Ну что ж. Ожидаемо.

— Мне нужна лошадь, — сказал он, подняв голову. — Где можно достать?

Женщины замерли на миг. Мальчишка быстро оглянулся на них. Потом снова посмотрел на Гарава. Под глазами у парня появились круги.

Понял всё.

— Нет тут никого, кроме нас, — сипло сказал он. — А у нас одна.

— Вот… — Гарав стащил зарукавье, бросил на стол. — Трёх лошадей можно купить.

— Где купить? — Мальчишка даже не посмотрел на золото. — Всех лишних забрал князь Руэта, по одной оставил на семью. Сейчас самая работа как раз. Лето. Мне что, на золоте твоём ездить… господин?

— Мне лошадь нужна… — Гараву было мерзко до тошноты, но в то же время в нём жило ощущение своей высшей правоты… и ещё какое-то пакостное чувство силы. — Бери золото и покажи, где сбруя под верх.

— Не дам я лошадь, — покачал головой мальчишка. И посмотрел на лежащий на столе нож. Тут же отвёл глаза, взглянул снова на мать и сестёр. — Мы тебя накормили, напоили, господин. Обогрели. Хочешь — ночуй. Хочешь — дальше иди. А лошадь я тебе не дам, господин.

— Ты дурак, — тихо сказал Гарав, борясь с этой силой. — Я бежал из Карн Дума. Понимаешь ты — из Карн Дума. Может, я один весть несу. Может, если я её не донесу, не то что твоего хуторка паршивого — вообще ничего живого до самых Мглистых не будет… Или тебе всё равно, законные князья или Руэта с его Господином?

— Мне всё равно, при ком мамка с сестричками с голоду помрут, — сказал мальчишка и взял нож. — Уходи добром и золото своё бери.

«Господин» он уже не добавил.

— Заберу, — сказал Гарав. — Заберу и хутор твой спалю. Дай добром, бери золото — последний раз прошу. Я воин, я не разбойник.

— Мне всё равно, кто нас по миру пустит, — сказал мальчишка. И прыгнул.

Драться он, как видно, умел. Но Гарав и в прошлые времена поставил бы на себя. А уж сейчас… Он в броске встретил мальчишку — подставил под запястье руки с ножом предплечье, а левой — рабочей — ударил парня в ухо с маху. Тот полетел обратно, роняя нож и опрокидывая скамью. Женщина не закричала — прижала к себе хнычущих девочек. В её глазах были тоска и покорность Тому, Кто С Оружием.

Желудок скрутило. Гарав нагнулся, толкнул зарукавье по столу. Задержал взгляд на поднимающемся мальчишке.

— Не надо, — попросил Гарав.

И сшиб кинувшегося парня — на этот раз ногой. А потом — в третий — ребром ладони под ухо.

Теперь Орикон не встал.

Девочки тихо плакали.

— Мне лошадь нужна, — угрюмо сказал Гарав. — Золото я оставлю. И лошадь отпущу за лесом. Слово чести — отпущу…

…В желудке огнём горели каша, пиво и сухарь.

Глава 27, в которой Гарав встречает поющего эльфа

Случилось то, чего Гарав ожидал в общем-то. Он старался беречь коня (мелкого, хотя и крепкого), чередовал рысь, галоп, шаг… Но через лигу конь стал сопеть, через три — засекаться, а через пять — лёг, и Гарав еле успел соскочить.

Нельзя было сказать, что Гарав испугался, хотя понимал, что без коня ему не выбраться из этих мест до полной темноты, а значит… Пашка — Пашка, может, и испугался бы. Гарав присел рядом с конём и выругался на весторне, вспомнив своего Хсана. Да, тот бы не пал после такой скачки… Крестьянская лошадь, что с неё возьмёшь!!!

— Может, встанешь? — пробормотал он, поднимая конскую голову за ноздри. И понял — нет, не встанет, загнал до предела. Может, и поднимается… поднялся бы. Утром. Но до утра есть все шансы просто не дожить. — Ладно… — Мальчишка поднялся, стал расседлывать и рассупонивать коня. Вдруг оклемается, так зачем ему дохнуть из-за людских дел? Конёк, видно, почувствовав, что человек хочет, но не может ему помочь, сам приподнял голову, тихо заржал и даже попытался встать на ноги, но не смог.

— Ещё поигогокай, — сказал Гарав по-русски, — а то нас и так не найдут.

Сбрую он сложил в кусты — точнее, просто покидал без особого старания спрятать. Потом стал влезать в доспехи, которые до этого вёз у седла. Лучше уж париться в них, чем застанут в одной коже. Вспомнилось, как Эйнор учил его снаряжаться одной рукой. «Эйнор, мой рыцарь, — подумал Гарав, — как же мне плохо без тебя. Я просто не знаю, что делать и как быть. Я глупый и самонадеянный мальчишка, в котором слишком много от другого мира… холодного и трусливого мира текучих рек из пангейского камня…»

Впрочем, сейчас он всё равно мог только одно: шагать вперёд по тропинке, на которой уже копились ночные тени… хотя наверху, над деревьями, ещё горел долгий летний закат. Гарав помахал коню — и пошёл, не оглядываясь…

…Первая плоская тень возникла, едва за верхушками деревьев растаял последний луч солнца. Гарав посмотрел в ту сторону и сказал:

— Ты будешь первой тварью, что сдохнет сегодня от моей руки.

Он не знал — помогло ли. Но хотя тени копились и копились, а звуки неспешной погони сделались отчётливыми — нападения не было. Гарав усмехнулся на ходу. Да, разум — великая вещь. Там, где обычных зверей инстинкт бросил бы в атаку без раздумий — этим разум подсказывает осторожность. Надолго ли только…

Ещё он подумал, что хорошо бы снять шлем и вытереть лоб. Ночь не принесла прохлады, вместо неё ползла из укромных ложбин туманная духота.

Гарав понял, что эти нападут, когда туман сомкнётся над тропкой. А ещё — что конь, наверное, цел: крик умирающей лошади слышен издалека.

Неожиданно вспомнились слова из прочитанного зимой романа Эко «Имя Розы»: «— За что умрёшь?! — За Христа умру. — Не за Христа умрёшь! — Значит, за себя умру».

«Помолиться, что ли? — подумал Гарав. — Этому… Эру?» Эйнор молился, хотя и говорил, что по вере его предков это почти грех — простому человеку напрямую обращаться к Эру. Но он ведь никогда и ни о чём не просил Вечного. А Фередир и вовсе не молился. Да и Гарав не утруждал себя молитвами… правда, ещё ни разу подбиравшаяся к нему смерть не была такой медленной, спокойной и глупой.

Он засвистел. Подумал спокойно: «Ах, Мэлет, Мэлет, золотая моя мечта, серебряный голос…» И вместо молитвы начал напевать:

Он в мире первом смотрел телевизор,

читал Кастанеду, сушил носки,

Пёс одиночества рвал его горло

тупыми клыками хмельной тоски…

А в мире втором — мотыльки и звёзды хрустели,

как сахар под сапогом…

И смысла не было — не было

ни в том, ни в другом…

Туман начал выползать на тропинку. В нём крались большие тени — уже не плоские, они обрели объём и сверкали парными алыми точками глаз. «Гр-р-раур-р-р…» — послышалось нетерпеливое, и Гарав, остановившись и встав спиной к большому ясеню, поднял арбалет и положил на верхний край щита:

— Подходите, ррррр… — без наигрыша рыкнул он в ответ.

И услышал песню.

Золотая чаша отравленной воды —

Но проклятие уже в крови.

Не спасут от него ни кинжал, ни яд,

Ни слова любви.

Смертную чашу забвенья испей,

Позабудь проклятье прежних дней,

Но не забудь любви моей,

Рианнон, что всех прекраснее,

Рианнон, что всех печальнее,

О Рианнон, что всех несчастнее.

Гарав замер. Замерли и гауры. Казалось, они тоже силятся понять, не чудится ли им это — и в красных глазах появилась удивлённая растерянность. А песня звучала — вроде бы уже ближе по тропе:

Все для тебя — изумруд полей

В лазурной оправе вод,

Белых птиц крыла

И арфы чудесной звон.

Я омою от крови руки твои,

Золотом украшу запястья твои,

Лишь не забудь моей любви,

Рианнон, что всех прекраснее,

Рианнон, что всех печальнее,

О Рианнон, что всех несчастнее.

Гарав затаил дыхание. Он ни разу в жизни не слышал такого голоса. Ни здесь, ни там. Ни у профессиональных певцов, ни у любителей. Голос был красив и полон печали — такой печали, что мальчишка на миг начисто забыл о том, где он и что с ним, — осталась только эта печаль, которая ужасней любого страха, потому что она — вечна.

Пел эльф. Сомнений не было. А ещё через миг Гарав стряхнул наваждение и крикнул:

— Эй, не ходи сюда! Тут гауры, беги!

Конечно, «беги» — это было сказано просто так. Куда от них убежишь. Но не предупредить певца со странным и прекрасным голосом Гарав не мог.

А песня продолжала звучать! Казалось, поющего нисколько не беспокоит посланное ему явно нешуточное предупреждение — и он переживает лишь свою же песню, по сравнению с которой всё вокруг — тень…

Одолел я Мост Срыва и смертный плен,

Одиночество горьких дорог,

Но страшит юной девы,

Забывшей меня, приговор:

Там под камнем в далеком кургане спит

Та, что радостью мою навеки хранит,

Та, что помнила мою любовь:

Рианнон, что всех прекраснее,

Рианнон, что всех печальнее,

О Рианнон, что всех несчастнее.^[133]

— Чёрт, — сказал Гарав по-русски. И…

Да что это такое, не может быть?!

Гауров на тропе не было.

Ни единого.

А туман сполз в стороны — и Гарав увидел приближающуюся фигуру, словно бы окутанную серебристым сиянием… с еле заметными алыми искрами.

Мальчишка отставил щит, отложил арбалет и наконец-то стащил шлем. Ночной воздух оказался не таким уж душным — он обмахнул лицо приятной прохладой, Гарав на миг зажмурился от удовольствия… а когда открыл глаза вновь — странный певец стоял в нескольких шагах.

Да, несомненно, это был эльф. Причём какой! Могучий стройный атлет возносился над Гаравом на две головы. Да что там невысокий Гарав — эльф далеко превосходил ростом и высокого Эйнора, да и большинство виденных тут мальчишкой самих же эльфов. Странные серебряные волосы, схваченные тонким обручем красного металла с синим камнем-звездой, водопадами рушились на широкие плечи, укрытые тёмным плащом, сколотым излучающей голубой свет брошью из драгоценного камня. Плащ почти скрывал его фигуру, видны были только рукоять меча (на ней лежала рука в кожаной перчатке с сияющими перстнями) и носки мягких сапог.

Эльф смотрел на человеческого мальчишку сверху вниз внимательными серыми глазами — большими и полными спокойного страдания. Гарав именно так и подумал, зачарованно глядя в них: спокойного страдания. Того, которое стало привычным. Не меньше сделалось — нет. Лишь превратилось в часть жизни. Неотъемлемую, от которой эльфа не избавит и смерть.

И Гарав вдруг понял — волосы эльфа не серебряные. Они просто седые.

Заговорить Гарав не успел.

— Илльо, ты?! — Мелодичный голос эльфа был удивлённым.

— Я… — Гарав кашлянул. — Нет, я… я не Илья… — Он удивился: откуда нолдор — а это несомненно был нолдор! — знает русское имя?!

— Прости. — Эльф поклонился немного. — Да, конечно. Просто у меня в голове уже давно многое путается, и ты показался мне похож на одного… человека… — Это слово прозвучало странно, то ли с сомнением, то ли с насмешкой. — Но пусть. Это ты кричал, что тут гауры?

— Я кричал. — Гарав как будто очнулся. — Но я думал тебя предупредить. Aiya, noldo,^[134] — вспомнил мальчишка запоздало кое-какие слова из квэнья.

Губы эльфа неожиданно тронула лёгкая улыбка.

— Elen sila lumenn' omentielvo^[135] — вот как правильно, — сказал он мягко и необидно.

— Elen sila lumenn' omentielvo, — повторил Гарав. — Ты спугнул гауров. Я не знаю, как тебе это удалось, но спасибо тебе. — И он поклонился, приложив левую ладонь к сердцу.

— Ты, я вижу, воин, — без насмешки или удивления сказал эльф. — Куда ты держишь путь по этим опасным местам?

— Я… убегаю, — честно сказал мальчишка. — От себя. Я был оруженосцем… — вздохнул Гарав. — Был… оруженосцем. Но я предал своего друга… и своего рыцаря, который тоже был мне другом, — неожиданно добавил он и расплакался.

Это было нелепо и почти смешно. Закованный в сталь и опоясанный мечом парень плакал, стоя на ночной лесной тропинке перед молчаливым странным эльфом. Но Гараву было плевать, что это нелепо и смешно. Ему не было прощенья и у него не было будущего. Лучше бы его разорвали гауры, и зачем он защищался, зачем крикнул?!

— Лучше бы меня… растерзали… эти твари… — выдавил он сквозь рыдания. И услышал над собой:

— Расскажи, seldo.^[136]

Голос эльфа звучал равнодушно. Но Гарав не обиделся. Он просто понял, что за плечами эльфа такая огромная жизнь, что в ней вот такие лесные дороги и человеческие мальчишки, верящие, что их несчастье первое и самое страшное в истории мира, были много раз. Однако… рассказать о своём позоре?! О трусости?! О жалком вое?! О предательстве?! О том, как он почти стал игрушкой Ломион Мелиссэ?! Гарав отчаянно замотал головой.

— Нет… я не могу… прости…

— Пусть так, — кивнул эльф и взял Гарава за плечо, повёл рядом с собой. Арбалет оказался в руке Гарава словно бы сам собой, щит — за плечами, шлем — в другой руке… — Хочешь, я спою тебе?

Мальчишка молча кивнул и всхлипнул. И почти сразу приоткрыл рот. Голос эльфа был… нет, всё то, что он подумал, услышав его впервые издалека, оказалось… оказалось слишком мало для певца. Как для Пушкина слово «поэт».

Свет серебра струил Тельперион,

И золото ронял Лаурелин…

Вы просите спеть песню тех времен?

Я не могу — ведь песни те ушли.

А может быть, я сам ушел от них,

Оставив их навек в земле Аман…

Я спеть могу вам о волнах морских,

Одетых в серый, призрачный туман.

Я бросить эти песни мог в пути,

На битом льду, где были мрак и смерть.

Мне этих песен больше не найти…

Я вам могу о Хелькараксе спеть!

Гарав не знал названий мест, которые слышались в песне эльфа. Но тоска — тоска и боль — словно рисовали перед ним на экране странные туманные картины: сияющий город на склоне зелёной горы, увенчанной белой шапкой, гневные лица, почему-то — вздыбленные торосы льдов и цепочки путников среди них… Гарав не понимал, что это. Он просто слушал.

Я спеть могу о зареве вдали,

Что опалило край небес огнем.

В том зареве сгорели корабли,

И песни мирных лет сгорели в нем.

В сраженье жарком, в яростном бою

Забыть я песни радостные мог…

Я песню боевую вам спою,

Отточенную, как меча клинок.

Война и смерть… Не сосчитать могил.

И навсегда земли могильной плащ

Песнь о Земле-Не-Знавшей-Смерти скрыл…

Я вам спою о павших в битве плач.

А если не по сердцу будут вам

Баллады о печали и войне,

Я подберу красивые слова,

Спою о звездах, Солнце и Луне,

О ветре, что колышет море трав,

О вечных ледниках на пиках гор,

О чистых родниках в тени дубрав…

Но не просите петь про Валинор!

Навек забыты песни той земли,

Седой туман окутал гребни волн.

И больше не цветет Лаурелин,

И навсегда увял Тельперион…^[137]

Голос эльфа прервался стоном, и Гарав схватил его за руку, за запястье:

— Тебе плохо?!

— Мне? — казалось, эльф очнулся. — Что тебе до моего «плохо» с твоей бедой, человек? Моей тяжести тебе не понять и не поднять. Она очень далеко. Её скрыла даже не прошлая эпоха… И во всём мире она — лишь моя. Так зачем тебе знать о ней? Поделись лучше своей. Не пришло желание?

— Я испугался пытки и боли, — сказал Гарав тихо, отпустив руку эльфа. — Я нарушил клятву верности и пошёл служить Чёрному Королю… — Он искоса посмотрел на эльфа, но лицо того было спокойным… и Гарав вдруг понял: а ведь его странный спутник, пожалуй, настолько же сильнее Ангмара, насколько тот сильнее самого Гарава. И от этой мысли почему-то стало спокойней. — Я жалкий трус и ничтожный предатель, таких казнят мечом, но это слишком почётно для меня.

— Твои друзья погибли из-за тебя? — спросил эльф. Гарав вскинулся:

— Что?! Нет! Я… я смог их выручить… но… мне больно…

— Посмотри, — сказал эльф и, подняв с рукояти меча левую руку, правой снял с неё высокую крагу. Гарав невольно ахнул.

Рука эльфа была сожжена до кости. Собственно, это и была чёрная кость — свирепое пламя съело всю внутреннюю сторону ладони.

— Ожог болит почти пять тысяч человеческих лет, — сказал эльф.

— Ты… — Гарав чуть отстранился. — Ты не… ты живой?! — Ему вдруг помнилось, что рядом с ним — дух.

— К сожалению — да, — кивнул эльф, натягивая перчатку. — Хотя временами мне кажется, что я — призрак. Призрак прошлого и призрак самого себя. Я — нарушивший все мыслимые и немыслимые клятвы, которые только может дать разумное существо, чтобы исполнить одну-единственную клятву — клятву ненависти. Смешно и дико.

Эльф и правда рассмеялся. Но горький это был смех — горький, как запах полыни…

— Кто ты? — спросил Гарав робко. И добавил: — Лорд.

— Мэглор Нъйэлло, — сказал эльф. Он явно ждал какой-то реакции, но Гарав только представился в ответ:

— Я Гарав, оруж… Гарав я.

Эльф снова засмеялся — на этот раз почти весело. Гарав насупился:

— Тебя так насмешило моё имя, лорд?!

— Нет. — Здоровая рука эльфа легла на плечо мальчишки, успокаивая. — Но я вижу, что это не имя, а прозвище. И я не спрашиваю, почему. Смеялся же я… по другой причине. Спеть тебе ещё? Путь через лес покажется короче, а ты хорошо слушаешь… Вот. Это песня человеческого народа… который когда-то, на заре времён, Финрод Фелагунд встретил на берегах Талоса… Говорит ли тебе что-нибудь имя Финрода, оруженосец?

— Это был король эльфов там. — Гарав вспомнил песни и рассказы Эйнора и показал рукой на запад. — Великий король.

— Великий, — кивнул Мэглор. И снова в его голосе прозвучало что-то странное. — Так слушай.

И он запел, и это была иная песня. В ней не было горечи и грусти и она сильно отличалась от эльфийских баллад — какой-то молодой бесшабашностью… Гарав заслушался с первых строк.

В темноте мерцают звёзды

И цветы.

У костра ночного вместе

Я и ты.

Этой встречи, если честно,

Я искал —

Эй, волчьей песней мир будил и

Звал,

звал,

звал…

Затихает за оврагом

Волчий плач…

Мне в ночи всего-то нужно —

Ты и плащ!

Подарю тебе луну я —

На, бери!

А потом создам другую —

Изнутри…

Гарав невольно рассмеялся. Он почти представил себе того, кто пел эту песню раньше, — молодой мужчина, парень или даже мальчишка… крепкие кулаки, широкие плечи, тяжёлый нож на поясе… вот он стоит, подпирает забор любимой, жуёт травинку, и в желтоватых глазах — уверенность, что всё будет по его… и любовь.

На траве росою сбитой —

Волчий след.

Намокает плащ забытый —

Нас тут нет…

Поутру тебе в селенье —

Мне же в лес…

Эх, видно, я не в свои сани

Снова влез!

А тебя закружат ночи —

Словно дни!

Для тебя горят у леса

Глаз огни!

Для тебя звучит над миром

Волчий плач…

Я забыл в твоей прихожей

Волчий плащ…

Для тебя звучит над миром

Волчий плач…

Я забыл…

нарочно, понимаешь…

волчий плащ…^[138]

— Теперь спой ты мне, — неожиданно предложил эльф.

— Я? — Гарав от неожиданности опешил. — Я… не умею.

— Не умеешь петь? — эльф покачал головой. — Что ж… значит, не было в твоей жизни настоящего горя. И не любил ты, и не ненавидел. Выходит, ты солгал мне, Гарав-волчонок…

— Я не лгал! — ощетинился Гарав и вправду как волчонок, разгневанный тем, что кто-то осмеливается подвергать сомнению его страдания. Это до смешного оскорбило мальчишку.

Эльф чуть поднял одну бровь:

— Тогда спой мне. Хотя бы в благодарность — я знаю, что люди не обделены ею.

— Ну не у… — начал снова Гарав и вдруг ощутил себя какой-то ломающейся девчонкой. — Что спеть? — суховато спросил он.

— Что хочешь. — Странно, эльф как будто сам же и потерял интерес к своей просьбе.

— Хорошо, — согласился мальчишка. Он знал много стихов, а в таких случаях, как правило, трудно выбрать… Вот только выбирать не пришлось — первые строчки сами прыгнули на язык, а уж дальше оставалось просто идти следом, тут же перекладывая русский на адунайк и не особо беспокоясь о складе — тут это не было главным…

Понимаешь, это больно, очень больно,

Когда горят на берегу костры,

Когда уходим снова добровольно,

Когда сжигаем наши корабли…

Если бы Гарав внимательно смотрел на эльфа, он бы видел, как тот дёрнулся — словно в него попала стрела.

И даже сделал жест, какой делает смертельно раненный.

Но Гарав не смотрел. Он знал, что не умеет петь — и всё-таки пел…

В руке зажат обрывок гика-шкота,

Прищурен взгляд и холод по спине…

Сегодня ты взрослее стал, чем кто-то,

Так почему же слёзы на лице?..^[139]

…Гарав закончил петь — и поразился тому, как окаменело лицо эльфа. Стало чем-то похоже на маску — не страшную, не отчаянную, нет. Просто никакую. Мёртвую.

— Почему ты выбрал эту песню? — спросил Мэглор спокойно и негромко. Гарав пожал плечами. Поспешил добавить: — Не знаю, лорд.

— Было время, когда я убил бы тебя на месте за намёк… — Эльф вдруг мягко улыбнулся — как будто зажёгся в ночи фонарик. — Но ты даже не знаешь, что это намёк, ведь так, Гарав? Спасибо. Хорошая песня — и зря ты хулишь свой голос. Ведь важно, о чём петь, а не как петь.

— Так что, голос совсем не важен? — улыбнулся Гарав в ответ.

И тогда эльф взял его одной рукой за затылок — здоровой. И сжал — сильно, больно даже.

Странно — Гарав понимал, что эльф может свернуть ему шею, как цыплёнку. Более того — мальчишка видел, что эльф убил в своей жизни столько людей, что потерял им счёт, если и вёл когда. Но почему-то не боялся. Может быть, потому что глаза эльфа были спокойными и притягивающими, как…

…Гарав не успел придумать сравнения.

Сознание оставило мальчишку мягко и безболезненно — как приходит хороший сон. А с ним милосердно ушли все душевные муки и живая память о страхе и тоске…

…Эльф поднял человека на руки — вместе со всем доспехом и оружием, как добрый хозяин поднимает усталого щенка. И твёрдым ровным шагом пошёл по тропинке, напевая тихо:

Íre queluva Anarinya

Queliénen ú-návan minya.

Imbe menquë yéni, епуа́гё,

Carináva noire vinya,

Íre queluva Anarinya.

Íre tuluvan Mandos minna,

Náva lómëa lúmë sina

E ta lumba farnessë, yallo,

Ente fairi meruvar linna

Íre tuluvan Mandos minna

Íre Námo faukáva 'n anto

Yassë vanuvan, vinyacanta,

Nu talúnya caitávar — nandë,

Linyar vanimë, tauri landë,

Helma vayuva lauca vílya…

Tárë enkenuvanyel, milya.

Tárë nanuvan Valinórë,

Ar enkapuvan minna morë;

Omentáva ni nwalca hwinya —

Ar enqueluva Anarinya,

Íre queluva Anarinya…^[140]

Шаг его был лёгок и твёрд. И далеко по лесу разносилась уже новая песня…

В неоглядную даль гонит яростный ветер бессчётные серые волны…

Боль, отчаянье, смерти — безбрежное море навеки в себе погребло…

И лежат под водой белокрылые птицы из гавани Альквалонде!

И седая волна, уходя в глубину, над обугленным плачет крылом…

И лежат под водой белокрылые птицы из гавани Альквалонде…

И седая волна, уходя в глубину, над обугленным плачет крылом!

Корабли! Парусов ваших гордый размах до сих пор вас не видевшим снится…

Стая огненных птиц — неотмщённым деянием Зла вы летите во мгле…

И во мраке, окутавшем мир, есть и вашего пепла частица —

Ибо равно бессмертны, к несчастью, и Зло, и Добро на земле!

И во мраке, окутавшем мир, есть и вашего пепла частица —

Ибо равно бессмертны, к несчастью, и Зло, и Добро на земле…

В день конца своего всё прощу и забуду пустеющим сердцем холодным…

Только гибели вашей — ни забыть, ни простить не дано…

Как я плачу о вас, белокрылые лебеди гавани Альквалонде,

Горький пепел смешав с погребальным мучительно-терпким вином…

Как я плачу о вас, белокрылые лебеди гавани Альквалонде,

Горький пепел смешав с погребальным мучительно-терпким вином!^[141]

* * *

Солнце било в глаза.

Прищурившись, Гарав потянулся и улыбнулся солнцу. Звякнула кольчуга — он удобно сидел на плавно изогнутом корне дерева, как на диване с хорошей спинкой, на самой опушке леса. Рядом лежали щит, шлем и арбалет.

А в сотне шагов по траве луга вели коней Эйнор и Фередир.

Глава 28, в которой никто никого не прощает, потому что это не нужно

Гарав встал и смотрел, как они подходят. Эйнор поотстал, а Фередир почти бежал, ведя в поводу и своего Азара, и Хсана Гарава.

— Ты где был? — заорал Фередир, швыряя конский повод Гараву. — Ты как сюда-то попал?! Мы весь день и полночи через лес скакали, а он сидит и спит, как будто так надо!!!

Гарав поймал повод Хсана и улыбнулся, ощутив на щеке конские губы. Потёрся виском о храп. И подумал, что это справедливо.

Всё справедливо. Бежать от себя — бездарное занятие. Как ни оправдывай его и какие причины ни выдумывай. Труса нагоняет собственный страх, предателя — те, кого он предал. Так — даже в мире Пашки, что уж здесь…

— Так где ты был?

Эйнор соскочил с Фиона, передал повод всё ещё изливающему свою радость Фередиру. Гарав оттолкнул конскую морду и встал прямее.

— Я… — мальчишка перевёл дыхание. — Я вас предал…

— Да? — без интереса спросил Эйнор. — Когда?

— Когда… Ангмар пришёл… я хотел разбить себе голову о камни… но он не дал… и он стал меня мучить… просто пальцами так делал, что я рассказал, куда мы ехали… а потом он начал просто говорить… ну… такие вещи, что всё было правильно…

— Подожди, — сказал Эйнор встревожено. Заглянул в глаза Гараву. — Как хотел разбить себе голову?!

— Ну… как-как… — Гарав съёжился и выталкивал слова по одному. — Я сразу понял, что сейчас меня будут пытать… и что я не смогу молчать… я же не Фередир… и… и… и надо же было что-то делать…

— И ты?.. — выдохнул Эйнор.

Пряча глаза, Гарав рассказал, что хотел сделать. И как потом пришёл Ангмар. И что он сделал тогда. И как потом была Ломион Мелиссэ. И как он выкупил своих друзей. И за что. И вздрогнул, поднял лицо — твёрдые сильные пальцы Эйнора взяли его за предплечья. Мягко… твёрдые — а мягко! Глаза Эйнора были полны участием и… уважением!!! А Фередир — тот и вовсе смотрел неотрывно и восхищённо…

Но этого же не могло быть!!! Глупость какая…

— Veria rokuennya…^[142] — тихо сказал Эйнор, чуть встряхнув мальчишку за локти. — Если это называется предательством и трусостью — то что тогда верность и отвага? Скажи — что, Волчонок?

— Но я же всё равно нарушил клятву… — прошептал Гарав, не веря своим ушам, не веря, что всё могло так обернуться.

Эйнор убрал руки. Его глаза построжали. Фередир заморгал.

— Да, — сухо сказал Эйнор. — Клятву ты нарушил. И меч, на котором ты клялся, тебя и покарает. Дай мне клинок и опустись на колени.

Всё, почти удовлетворённо подумал Гарав, вытягивая оружие из ножен и передавая Эйнору. Мир вокруг стал похож на разогретый клей, звуки — на тягучее тесто.

— Эй… — встревожено начал Фередир, но Эйнор заставил его замолчать одним жестом. Оруженосец переводил взгляд с рыцаря на младшего оруженосца и обратно.

Шурша кольчугой, Гарав встал на колени. Всё было справедливо и — хорошо, что так — почти не страшно, только немного как-то туповато. И хотелось зевать. Ужасно, до смешного прямо.

— Волосы же будут мешать… — сказал он.

— Нет, — ответил откуда-то сверху Эйнор.

Ну правильно, с его-то ударом и клинком… Наверное, ничего особо и не почувствуется…

«А ЗНАЕШЬ, КТО ТЕБЯ УБЬЁТ? ХОЧЕШЬ — СКАЖУ?» — засмеялась Ломион Мелиссэ. «Знала, — вяло подумал Гарав. — Ох, поскорей бы, пока не стало страшно». Он попытался вслушаться в слова приговора, но они тоже вязли, как пчёлы в чёрном меду… в гречишном… Жалко, что утро, да ещё такое солнечное-солнечное, тёплое…

— …покарает его собственный меч, — услышал Гарав финальные слова. И покрепче взялся за коленки, вцепился в них пальцами.

Раздался свист. Вскрикнул Фередир, явно бросаясь вперёд:

— Нет!

Сталь коснулась шеи мальчишки.

Плашмя.

— …но вот, вижу — меч не хочет тебя рубить, — довершил Эйнор.

Стало тихо.

Потом засмеялся Фередир. Он узнал эту формулу — формулу прощенья для тех случаев, когда принявший клятву решал, что давший её «изменил без измены». Фередир смеялся, потом бросился поднимать Гарава.

— Всё в порядке, хорошо всё! Ну вставай, вставай! Ты молодец, Волчонок!

Гарава не держали ноги. Он озирался с диким видом, потом икнул и уставился на свой меч, который ему протягивал — рукоятью вперёд — Эйнор.

— Я тебе это припомню, Зигфрид хренов, — сказал наконец Гарав, беря меч.

— Не стоит ругаться, это слово мы уже выучили, — ответил Эйнор.

* * *

Горел костёр и пахло свежим жареным кроликом. Мальчишки разлеглись у огня на животах, глотали слюну, мерили (да нет — делили) кролика взглядами и болтали в воздухе пятками. Эйнор сидел на седле, прислонившись затылком к дереву.

— До чего хорошо быть живым, — вдруг сказал он.

Фередир и Гарав — как полувзрослые щенки, которым свистнул хозяин, — повернулись в сторону Эйнора.

— Я сказал то, что сказал, — сердито и смущённо ответил тот. — Что вы уставились на меня, как на…

Он не нашёл сравнения достаточно быстро, и оруженосцы воспользовались этим.

— Как на Статуи Королей? — уточнил Фередир.

— Как на мумию Тутанхамона? — невинно добавил Гарав.

— Мне лень вставать, — объявил Эйнор. И рассмеялся. — Я потом вас накажу, согласны?

— Ага, — кивнул Фередир и молниеносным движением зажал шею Гарава в нешуточный захват. — Я его придушу, ты меня простишь — и мне достанется больше кролика! А-у!

Гарав боднул его в подбородок, выкрутился из захвата и навалился сверху…

…Кончилось тем, что борющиеся мальчишки закатились под кусты, где в тени было ещё полно росы. Двойной возмущенный вой — и они появились наружу. У Фередира была разбита губа, у Гарава — нос, оба выглядели встрёпанными, но в следующий миг на лицах проступило одинаково возмущённое выражение.

Эйнор невозмутимо ел кролика…

…Часовым посреди дневного внепланового отдыха был Эйнор. Он ничего не приказывал, просто что-то невнятно буркнул и ушёл в лес. Мальчишки переглянулись и поняли — можно отдыхать.

Они улеглись по обе стороны от потухшего костра — лицами друг к другу, закутавшись в плащи. Какое-то время смотрели друг на друга, потом Фередир широко улыбнулся и протянул над остывающим пеплом руку. Гарав выпростал из-под плаща свою и пожал пальцы друга. Мальчишки подержали сцепленные руки над кострищем и, смутившись, расцепились.

— Я бы так не смог, как ты, — сказал Фередир.

— Я не смог, как ты. Без всяких «бы», — признался Гарав. Вздохнул и добавил: — Было очень страшно… и больно тоже было. Но я теперь знаю: когда стыдно — в тысячу раз хуже.

— Смешно, — вдруг задумчиво сказал Фередир. — Если бы ты… ну… держался крепче — мы бы все погибли.

«А ведь правда, — подумал Гарав. Но тут же оборвал себя: — Не оправдывайся, отмазываешься себя…»

— Зато ты теперь знаешь, что можешь умереть, но не предать, — сказал он вслух.

Фередир кивнул:

— Да… Хотя я не помню, как выдержал. Кричал — помню. И что было очень больно. И всё. А потом дверь открывается — и там ты… Но вообще знаешь, — неожиданно продолжил Фередир, — я не слышал, чтобы вот так кто-то мог упырю противостоять. Как ты. Ты случайно не эльф? Хоть немножко?

— Нет, конечно, — почти возмутился Гарав. — Я сам не знаю, как получилось.

— Или вы оба спите — или спать ложусь я, а вы дежурите, — послышался голос Эйнора.

Мальчишки умолкли почти с настоящим испугом. И одновременно закрыли глаза…

И — так же одновременно и мгновенно — уснули…

…На этот раз Гарав хорошо запомнил сон. Но только сам сон был странным, непонятным — хотя, пожалуй, красивым.

Гарав не помнил, где он стоял — то ли на берегу моря, то ли на какой-то скале над морем… Нет, вряд ли на скале, потому что острые носы и белые борта надвигались на него спереди и сверху. Их было много — этих кораблей, огромных и стройных. Кипенно-белые — какими они, наверное, не бывают в жизни — плыли громадины парусов. Беззвучно и красиво, закрывая небо. И почему-то это было не только здорово, но и очень тревожно. Гарав не понимал, почему — но была в этом странном медлительном параде какая-то горькая обречённость. Как будто последним парадом шло войско, перед тем как положить знамёна — войско не побеждённое, но обречённое на сдачу трусливым приказом…

— А вы знаете, сколько у нас было баркентин?^[143] — спросил ниоткуда глуховатый мужской голос. И паруса начала пожирать юркая беспросветная тьма, похожая на беззвучное чёрное пламя…

«Белокрылые лебеди Альквалонде…» — бессвязно подумал Гарав. И тут же подумал: нет. Кораблям Альквалондэ — он во сне чудесным образом знал эту печальную кровавую историю! — повезло больше, чем парусникам России. Прекрасные флотилии тэлэри, о которых плакал Мэглор, сгорели в пламени войны. Пусть нелепой, гражданской. И всё же это было достойней, чем гнить у причала и ощущать, как на доски палубы льются вино, блевотина и котлетный жир.

Моргот, говорят, ненавидел море. Смешно; уж не Моргот ли уничтожил, стёр в своё время — там, в мире Пашки! — названия мечты: «Вега», «Сириус», «Шокальский», «Орион»… Что там ещё? Космическая станция «Мир»,^[144] прекрасный звёздный остров, о нелепом, злодейски-поспешном уничтожении которого в своё время с таким отчаяньем и гневом говорил Олег Николаевич? Наверное, это была его мечта, что-то значившая для него, как для других — облака многоярусных парусов…

…Мальчишка начал просыпаться, и так чётко горевшие в его сне названия гигантов-красавцев уплывали из памяти… оставалась только обида.

Когда мечты не останется совсем — Зло победит. Оно стремится не погасить солнце, не заковать всех людей в кандалы, не выстроить по росту — нет! Всё не так эпично. Важней всего для Зла, чтобы никто не мечтал о чём-то большем, чем сытость и покой. Зло вовсе не собирается убивать всех. Оно даже щедро одарит тех, кто склонится перед ним. Воистину щедро. Ломящимися магазинными полками в мире Пашки. Тут… что ж, тут тоже найдётся что-то равноценное сорока сортам колбасы…

…Гарав проснулся.

Фередир сидел возле костра в какой-то невообразимой позе, раздувал огонь. По луговинке бродили кони. Тихо было, тепло, солнечно и красиво. Гарав даже засмеялся негромко. Фередир оглянулся — он был основательно перепачкан золой:

— Проснулся? А к Эйнору какие-то холмовики приехали. — В голосе оруженосца прозвучало неодобрительное удивление. — И как нашли? А он их ждал, похоже…

— Холмовики? — Гарав сел. — Что за холмовики?..

… — Мы не хотим ни Руэту, ни Чёрного Короля. — За девятерых танов говорил один, невысокий, но чудовищно плечистый, с полуседыми волосами, заплетёнными в косы. Они — восемь в ряд, один впереди — стояли перед Эйнором, положив руки на рукояти длинных мечей. — Но мы знаем, что тарканы себе на уме. Нас на этой земле много. Тарканов — мало. У нас много детей. У тарканов — мало. — Адунайк в устах холмовика слегка коверкался, и, как видно, он и сам это понимал, потому и говорил отрывисто. — Мы хотим жить на этой земле по своим законам. Мы не отнимали её у тарканов. Мы взяли её у swattawayt,^[145] потому что они слабы и трусливы. Пусть они берут её у нас обратно, если смогут!

— И вы хотите своего короля? — спросил Эйнор. Седой богатырь презрительно повёл плечом под багрово-белым клетчатым плащом:

— Хватит с нас и Руэты. Он тоже кричал, что будет королём для всех. А стал королём для Анг… для нашего северного соседа. Не нужны нам короли, мы перегрызёмся друг с другом за трон, как стая псов за мозговую кость — а достанется она кому-то ещё. Нет, таркан. Пусть король будет ваш. Король для swattawayt, король для твоих братьев-тарканов — тех, что ещё уцелели здесь. Король для нас. Будет война — мы дадим ему воинов. Будет мир — мы дадим ему зерно, пиво и скот. Но пусть он не говорит: вот моя земля, и там моя земля, и там моя тоже, а ту землю я отдам родне с юга. Пусть не пишет для нас свои законы. Мы будем жить по своим законам на своей земле, а королю, который придёт с юга, будет уважение, как нашему вождю. — Он выдохнул облегчённо после такой длинной тирады на чужом языке.

— В обмен на согласие наших князей на сказанное тобой — что пользы будет нам от вас сейчас? — спросил Эйнор на талиска, вызвав перешёптывание и удивлённые взгляды танов.

— Наши мечи для Руэты и Чёрного Короля — но не рукоятью, а остриём, — сказал тан. Трое его товарищей кивнули. — Наши мечи для Арвелега из Форноста — не остриём, а рукоятью.

— Рукояти ваших мечей — сейчас, в обмен на короля, который не будет указывать вам, как жить и отдаст вам землю, которую вы зовёте вашей — после паденияЧёрного Короля, — сказал Эйнор и обнажил Бар. — Мои слова — слова князя Арвелега: да будет так, как сказали вы.

Холмовики обменялись возбуждёнными возгласами.

— Серый Старик говорил нам, что ты и твои князья — честные люди, — сказал старший из танов. — Ну что ж, возьми и нашу клятву и донеси её своим правителям, юноша, говорящий голосом Арвелега…

…Когда Эйнор вернулся, оруженосцы — плечом к плечу, тихие и послушные — сидели на брёвнышке, сложив руки на коленях, и преданно смотрели на рыцаря.

— Что? — подозрительно спросил он, останавливаясь возле кустов, из которых вышел.

Оруженосцы вздохнули. Вместе, в унисон.

— Что? — более нервно уточнил Эйнор.

— Вместе столько дорог прошли, — сказал Гарав со слезой в голосе. Фередир закивал и хлюпнул носом. — Плечом к плечу стояли, одним плащом укрывались, одним лопухом подтир… кгхм… Все лишения делили, радости и беды… — Тут его слегка заперло, мальчишка задумался, что же они могли делать с радостями и бедами. Вместо него включился Фередир:

— Ты мне как отец родной, — убеждённо сказал он, и Эйнор вытаращил глаза. — А я тебе — как сын…

— Храни Валары от такого блудливого щенка в сыновьях… — пробормотал Эйнор.

Фредир затряс головой:

— Не спорь, я лучше знаю… Какие тайны у отца от верного сына?!

— И вот заехали мы в глушь глухую, — влючился Гарав, — и быв зверьми кусаны и людьми пуганы немилосердно, и виденицы злые нас терзали… и думали мы, что старший наш — вроде брата нам родного и справедливого…

— Так отца или брата? — уточнил Эйнор.

— А оно вон как вышло, — гнул своё Гарав. Мальчишки повесили головы. — Закрыл брат наш и отец от нас, глупых, своё сердце… — Плечи Фередира вздрагивали. — Ходит окрест, а чего, куда — нам не сказывает… Что ж нам, доверия лишённым, делать?! Закинуть петельки на берёзоньку, да и… — Гарав сглотнул и выдавил слезу. — Чем жить в таком позорном недоверии — уж лучше живота лишиться…

— Верно, верно… — простонал Фередир подозрительно срывающимся (явно не от рыданий) голосом.

— Нет, ты, Фередир, раньше таким наглым определённо не был, — задумчиво сказал Эйнор, расстёгивая перевязи.

— А это зачем? — с неподдельным интересом спросил Гарав, чутко следивший за движениями рыцаря. Эйнор ласково улыбнулся. — Федька-а… — пропел Гарав, поднимаясь с места…

… — А как ты всё-таки вперёд нас через лес прошёл? — спросил Эйнор, жуя твёрдую полоску вяленого мяса. — Мы скакали полдня и всю ночь. А тебя вообще не видели, выезжаем — ты спишь на корне.

Гарав сердито зыркнул на рыцаря, натягивая левый сапог. Потёр по очереди плечи, по которым сильно досталось перевязью. Но потом хмыкнул и начал рассказывать, не замечая, что Эйнор с середины рассказа застыл, держа в руке мясо, а Фередир сел рядом прямо на землю и вытаращил глаза.

— КТО?! — с каким-то звоном выкрикнул Эйнор, когда Гарав назвал имя певца-эльфа, а Фередир обеими руками с отчётливым шлепком зажал себе рот и ещё более выпученными глазами повёл в сторону дальнего леса. — Мэглор Нъйэлло?!

— Ну… он так сказал… — Гарав даже немного испугался. — А что, вы его знаете, что ли? — Он поочерёдно посмотрел на своих друзей.

— Macalaure Feanaro-hino! — выкрикнул Эйнор. Он был бледный и как будто даже Гарава не видел. — Помнишь, я как-то пел его песню… в самом начале! Макалаурэ сын Феанаро! Мэглор, иначе говоря! Мэглор сын Феанора! Мэглор Нъйэлло! Мэглор Певец!!! О Валар!!! Ты харадский длинношёрстный баран, Гарав! Ты не волчонок, ты слепой крот!

— Чего это я… — вяло бормотнул Гарав и спросил: — Это ТОТ САМЫЙ?! Из древних времён?!

— Древних… — Фередир не то икнул, не то хихикнул. — Когда он пропал без вести, Нуменора ещё не было… Правда, Эйнор?

Рыцарь только рукой махнул. И с какой-то нелепой надеждой — или страхом? — спросил:

— А тебе это не приснилось, Волчонок?

Гарав честно подумал над этим. И со вздохом пожал плечами:

— Не знаю.

Эйнор ещё какое-то время смотрел на него. Потом встал и скомандовал:

— Собираемся. И так задержались.

Мальчишки стали ускоренно сворачивать маленький импровизированный лагерь. Что ни говори, а у двоих это получалось намного быстрей и слаженней, чем у одного. Наблюдая за их вознёй, Эйнор подумал: «Что ж, видимо, Волчонок теперь и правда от меня никуда не денется. Ну и к лучшему, хороший он парень. И будет хорошим рыцарем».

— Мы едем в Зимру, — сказал Эйнор, затягивая подпругу Фиона. Фередир поднял голову от щита, который крепил в чехле на конском боку. Гарав спросил равнодушно:

— В Раздол не поедем?

— Нет, — покачал головой Эйнор. — Прости, Волчонок. В Зимру.

— Мне-то что, — так же равнодушно сказал Гарав, вскакивая в седло. Разобрал поводья. — В Зимру — так в Зимру… — И закончил по-русски: — Н-но, холера!

Эйнор улыбнулся:

— Не грусти. Ты ещё побываешь в Раздоле, Волчонок.

— Зачем он мне? — удивился Гарав. Эйнор не стал отвечать, а спросил о другом:

— Ты ведь пишешь. А говорил, что неграмотный. Это письмо твоего народа?

— Да. Моего народа, — кивнул Гарав и чуть пришпорил Хсана. Тот вынес его вперёд — туда, где тропка из рощ уводила в луга. Там он остановил коня, развернул его и вытащил меч, вскинул в руке к солнцу. Эйнор и Фередир остановили своих коней. Гарав встал в стременах и застыл, подняв лицо и руку с мечом. Солнце вспыхнуло искрой на остром кончике клинка, и по нему вниз побежали алые молнии кардоланского узора. — Садрон — верный, — сказал Гарав.

Олег Верещагин ПОСЛЕДНИЙ ВОИН

Тихая темень

Молча прячется в складке портьер…

Старые тени —

Что вам нужно от меня теперь?

Старая память —

Ты должна лежать в своём гробу…

Лора Бочарова, романс

Я от всей души благодарю

— Иара Элътерруса — хорошего человека и писателя, без которого все мои рукописи никогда бы не встретились с типографской бумагой;

— Сергея Садова — за десятки дорог для тех, кому тесно в нашем мире; «от моих героев — его героям!»;

— Тимура Лея — когда-то в стране, которой больше нет, научившего меня, как держать настоящий меч;

— Илью Морозова — того, из чьих воспоминаний о детских играх и суевериях родилась Ломион Мелиссэ;

— «Рысёнка» Тар-Кириана (из Чёрных Нуменорцев) — за увлечённое и восхищённое раскрытие природы очарования Великим Злом;

— Павла Зубкова — главного героя, живого и реального. Nai hiruvaluë Valimar. Nai eluë hiruva.

Я искренне извиняюсь перед отставным лейтенантом армии Её Величества, ветераном Первой мировой войны, профессором Оксфорда Джоном Роналдом Руэлом Толкиеном за то, что вторгся в его мир.

Спасибо Вам, профессор!!!

Глава 1, в которой выясняется, что все пути ведут в Раздол, а Гарав становится просто убийцей

На ночь остановились под крышей. Гарав не поинтересовался, как называлось село, — но жили в нём пригоряне, и кардоланскому рыцарю и его оруженосцам хоть и опасливо, но без вопросов предоставили место для ночлега. В пристройке небольшого трактирчика — каменного, с низкими балками (без потолка) под крышей, закопченной с давних времён огнём большого открытого очага, — отыскалась комнатка с широкой низкой кроватью, одной на троих. Пол был устлан слоем свежей соломы, от кровати пахло выстиранным дочиста льном. Гарав обшарил все углы и складки ткани, в результате чего Фередир, недоумённо поглядывавший на друга, поинтересовался наконец:

— Ты что ищешь?

— Тараканов и клопов, — лаконично ответил Гарав, не прерывая своего занятия.

Фередир озадаченно подумал и уточнил:

— А без них ты что — не можешь спать?

Эйнор, стоявший у узкого окошка и внимательно смотревший наружу, неожиданно весело засмеялся. Гарав сделал вид, что его это вообще не касается. Но насекомых тут и правда не оказалось…

…Село, названия которого Гарав так и не узнал, стояло в стороне от торной дороги, на северных склонах гряды холмов. Дорога шла по южным, проскакивала перевал, стиснутый между двумя скальными выходами, и уводила дальше на юго-восток — а к селу через холмы вела скорей тропка, чем дорога. Видимо, это был один из тех полузатерянных мирков, где люди живут десятилетиями в одном и том же ритме и не испытывают от этого особых неудобств. Но то, что Рудаур — нуменорское княжество, а Руэта — самозванец, тут всё-таки помнили. Достаточно крепко помнили.

Вечером — видно, тоже по обычаю — в трактире собрались чуть ли не все мужчины села: попить пива и обсудить жизненную ситуацию. Кардоланцев обходили стороной — гостеприимство гостеприимством, а в такие дела лучше не лезть, чтоб всегда можно было сказать: приехали, отдохнули, уехали — трактир же! А кто такие — не, не знаем, не назывались, не представлялись, мы люди мирные и тихие…

Юноша и мальчишки вышли в общий зал, чтобы поесть и тоже выпить пива. Доспехи они оставили наверху, но мечи и кинжалы висели на поясах у всех троих. Пиво тут оказалось очень даже ничего — по словам Фередира, а вот Гарав так и не мог понять, какое различие между одинаковыми горькими жидкостями в разных трактирах, харчевнях и кабачках, — а на ужин предложили целую гору жареных карасей, штук полста. Небольших, но прожаренных вместе с плавничками и хвостиками до хруста, очень вкусных и буквально за медяки — сказывалась близость реки. Повар умело надсёк рыбок поперёк, и мелкие косточки — проклятье речной рыбы — почти не ощущались, а от хребта мясо отставало исходящими паром половинками.

Гарав увлечённо хрустел хвостиками и плавничками. Рыбу он обожал чуть меньше, чем грибы. Но на этот раз спутники не морщились и не принюхивались, как было с грибами, — лопали, хватая из-под рук друг у друга. А что местные на них не обращали внимания — так оно и к лучшему.

— Вкусно, — признал Эйнор. Щёки у него были совершенно не по-рыцарски перемазаны маслом, на котором жарились карасики. — Но тунец в вине вкусней.

— Хрень, — отрезал Гарав. Тунца в вине он никогда не пробовал, но повторил воинственно: — Хрень. Морская рыба не может быть такой вкусной, как речная.

— Не ел — и молчи! — возмутился за рыцаря Фередир. — Приедем в Зимру — угощу тебя. Эйнор, помнишь ту таверну на набережной — «Пьяный тунец»?

Эйнор медленно кивнул, думая уже явно о чём-то другом, вытер щёки и нос лежавшим с краю стола полотенцем — или, скорей, большой салфеткой. И вдруг сказал:

— Знаешь, боюсь я одной вещи, Гарав. Не отстанет Чёрный ни от нас, ни от тебя. Не простит того, как ты его обвёл вокруг конского хвоста. Ты, может быть, просто не понимаешь, как ты его обкидал грязью.

Гарав насторожился, перестал жевать — и…

Мда. Слова в этом мире всё ещё имели силу. Гарав убедился в этом немедленно. А Эйнору следовало это помнить…

…Хлопнула дверь.

И сразу стало тихо.

Вастаков было пятеро. Видно, они оставили коней снаружи и сейчас переглядывались, щурились, держа руки на рукоятях сабель. На плоских шлемах с кольчужными бармицами и поднятыми масками качались яркие перья.

— Слушайте! — гордо отставив ногу, сказал на адунайке один из них — в позолоченной кольчуге, тонкие вислые усы его были украшены золотыми шариками на концах. — Завтра утром, с рассветом, по дороге с той стороны холмов проследует на юг Руэта, князь Рудаура и ваш законный властитель! Мы — его гонцы! Склонитесь перед Руэтой и окажите нам честь и почёт!

Пригоряне угрюмо помалкивали, рассматривая содержимое кружек. Фередир вытянул ноги под стол и склонил голову к плечу, меряя вастаков взглядом. А Эйнор… Эйнор следил за Гаравом и вдруг увидел, что в прищурившихся глазах мальчишки разливается непомерное море злости.

— Чурки е…ные… и предъявы точно такие… — пробормотал Волчонок на своём языке. — Пальцовки кидают, локти топырят, кЫнжалами лязгают, а мыться забывают… уроды, блин.

И он сердито посмотрел на пригорян, которые по-прежнему не реагировали на вторжение. Добавил:

— И это тоже… им в тарелку плюнут, а они сделают вид, что с потолка капнуло…

Вастаки, удостоверившись, что честь и почёт оказаны уже сейчас (молчание они воспринимали как общий страх), уселись за один стол и начали заказывать ужин, причём требовали вина, а не пива, а платить явно не собирались. На троих кардоланцев — в дальнем углу, без доспехов — они и внимания не обратили. А местные потихоньку потянулись из трактира, и вскоре зал почти что опустел — остались лишь вастаки, хозяин с женой, толокшиеся за стойкой, кардоланцы да сидевший в другом дальнем углу невысокого роста посетитель в плаще с накинутым капюшоном, пивший уже третью кружку пива.

— Надо уйти наверх, — сказал Фередир сердито и тихо. — Не можем драться, так нечего и смотреть на них…

Гарав издал неопределенный насмешливый звук и, злым залпом допив пиво, громко поставил кружку на стол. А Эйнор — совершенно неожиданно для самого себя, сказать по чести! — устроился удобней, кашлянул, стукнул по доскам кулаком — и голос юноши, казалось, приподнял низкую крышу:

— Впечатан в землю четкий шаг,

Содрогнется земля,

Идут воители меча,

Гвардейцы Короля!

Ведет нас солнца ясный жар,

И землю опалит

Клинков серебряный пожар,

Что средь небес горит!

Услышь же нас, великий град:

«Zagir annardi anGimlad!»

Услышь, подзвездная земля:

«Zagir 'nArun 'nAbarzayan!»

Вастаки, громко разговаривавшие на своём языке, замолчали и разом изумлённо оглянулись. Честно сказать, и оба оруженосца уставились на своего рыцаря с удивлением. А Эйнор распевал, пристукивая кулаком:

— Когда Король дает приказ,

Превыше воли нет!

Его слова прочертит сталь

В тени звенящих лет!

Гимлад свободу обретет

От смерти злых оков,

Прославится героев род,

Избранников веков!

Услышь же нас, великий град:

«Zagir annardi anGimlad!»

Услышь, подзвездная земля:

«Zagir 'nArun 'nAbarzayan!»

И в наших душах жар огня,

Нам светит Азрубэл,

Своих воителей храня

От язв, мечей и стрел!

Гори, огонь! Исчезни, враг!

Пред нами жалок тот,

Кто побороть не смеет страх,

В чьем сердце — талый лед!

Услышь же нас, великий град:

«Zagir annardi anGimlad!»

Услышь, подзвездная земля:

«Zagir 'nArun 'nAbarzayan!»

Вообще-то это была песня врагов предков Эйнора. Людей Короля. Но было в ней что-то… в общем, что-то такое. Такое. Да и Эйнору явно было сейчас важно бросить вызов вастакам — а ничего более вызывающего, чем перекатывающиеся слова «Zagir annardi anGimlad!», для них не было.

— Стоит Гимлад средь вечных вод,

И Остров охранит Златая Гвардия его,

Надежный, крепкий щит!

Так говорит нам нардубар,

И в этом службы соль:

«Превыше жизни Зэннабар,

А выше — лишь Король!»

Услышь же нас, великий град:

«Zagir annardi anGimlad!»

Услышь, подзвездная земля:

«Zagir 'nArun 'nAbarzayan!»^[146]

Последний припев все трое уже проорали вместе — Фередир и Гарав переглядывались с сияющими лицами и тоже лупили кулаками (а Гарав ещё и кружкой). Они и не заметили даже, что невысокий человек в плаще бросил пить и тоже смотрит в их сторону — из-под капюшона странновато поблёскивали алые огоньки глаз.

Над столом вастаков молча сверкнули кривые лучи сабель. Они повскакали, отшвыривая стулья; хозяин, ещё до этого уславший жену, шарахнулся дальше за стойку.

— Тарканы! — крикнул старший. — Враги Господина! Вперёд, дети мои!

При этом он сам, как и подобало Большому Начальнику у вастаков, вперёд не спешил.

— Барук Казад! — грохнуло позади, и командир вастаков, мудро оставшийся в тылу, убедился, что выбор был ошибочным. С хрипом прогнувшись — он пытался увидеть, что же ударило его в спину, — вастак рухнул на пол. Между лопаток торчал небольшой метательный топор. Вскочивший посетитель отбросил плащ и оказался гномом — довольно высоким для своего рода, с грозно топорщащейся бородой и отчётливо горящими алым глазками. Гном крутил в лапах второй топор, на длинной рукояти. — Барук Казад! Руби их, люди!

— Дагор, Кардолан! — крикнул Эйнор, выхватывая Бар.

Воистину штамп — «всё смешалось». Полетела мебель, кружки, взвихрился суетливый дробный перелязг стали. Но всё это было ненадолго — четверо на четверых оказался невыгодным раскладом для вастаков. Вскоре все они лежали мёртвые, и улыбающийся гном пожимал предплечье тяжело дышащему Эйнору:

— Фенодири, горный мастер, — пробурчал он из бороды. — Позорно мне было видеть, как люди трусят в своём же доме, да один я бы не справился.

— Эйнор сын Иолфа, рыцарь Кардолана, — ответил Эйнор. — Почтенный гном очень вовремя начал драку.

Гарав зарубил своего вастака в углу у очага, раскроив тому шею скользящим колющим выпадом. Сопротивлявшийся с отчаяньем загнанной в угол крысы, визжащий вастак успел рассечь бездоспешному мальчишке левое плечо, и теперь Гарав, шипя, терпел руки Фередира, который усадил друга за стол, стянул набок порезанную рубаху и, молниеносно сбегав за лекарским набором Эйнора, деловито зашивал длинную рану серебряной гнутой иглой с шёлковой нитью.

— Их сабли — не оружие, — рассуждал Фередир. — Глянешь — страшно, порез в пол-ярда, кровища льёт… А посмотришь — там глубина с муравьиную ножку. Вон как ты его — другое дело, он только — плям, плям… — Оруженосец смешно передразнил звуки, которые издавал вастак, пытаясь вдохнуть распоротым горлом… — Ещё пару стежков…

— Я тебе что, коврик, что ли… сссссссссс СССССССССС!!! — Гарав взвился. — Да что ж ты делаешь, врач-вредитель?!?!?!

— Разреши-ка мне, уважаемый оруженосец. — Фенодири, закончивший вытирать свой топор, поклонился Эйнору, подошёл к мальчишкам и открыл маленькую серебряную коробочку. — Это слёзы гор, драгоценнейшая мазь… — При слове «драгоценнейшая» голос гнома слегка дрогнул, а переставшие жутковато светиться алым глаза стали сомневающимися — стоит ли тратить средство на обычного человеческого мальчишку, каких вокруг десятки тысяч, не разгребёшь? — Раны от неё заживают в одну ночь.

Старательно сопя, гном неожиданно аккуратно для своих коротких корявых пальцев — и экономно, сволочь бородатая! — намазал свежий шов тёмной, щипучей и остро пахнущей дрянью из коробочки, которую тут же решительно убрал, как будто опасаясь, что люди потребуют ещё.

— Благодарю, почтенный гном, да удлинится бесконечно твоя борода, — с некоторым сомнением воспользовался Гарав прочитанной в книге Пашкой благодарностью (он не понимал, как кому-то может нравиться бесконечно удлиняющаяся борода и что с нею делать?!). Но, как ни странно (или наоборот — ничего странного?), «попал в цель» — гном вспушил бороду рукой, его глазки довольно блеснули, и он отвесил ещё один поклон — уже Гараву.

— Оруженосец вежлив, — признал он.

Фередир, протиравший иголку вином, издал неопределённый звук. Гарав показал ему кулак и, осторожно натянув на раненое плечо рубаху, огорчённо стал рассматривать разрез от сабли вастака.

— Какая скотина, — грустно сказал он. — Теперь ещё шить.

Эйнор между тем препирался с хозяином, все претензии которого сводились к яростно-громогласному обвинению: «Подставили!!!» В принципе он был не так уж не прав — и успокоился только когда Эйнор сказал, что они спрячут трупы, уведут коней, а трактирщику сыпанул чуть ли не дюжину кастаров.

Этим пришлось заниматься часа два. Разбуженный на помощь сын хозяина — мальчишка лет десяти, который, в отличие от родителей, образ действий гостей совершенно одобрял, — показал в трети лиги от деревни расщелину, помог — без малейшей брезгливости — перетаскать вастаков и тут же начал настойчиво проситься с кардоланцами, клятвенно обещая не быть обузой, служить, разжигать, варить, чистить, караулить, переносить и быть бесстрашным в бою. За всеми этими хлопотами — от мальчишки удалось отвязаться, только объяснив ему, что все сражения ещё впереди и смелые витязи понадобятся «на местах», — выяснилось, что почтенный Фенодири тихо и без претензий слинял, прихватив с собой всех лошадей вастаков (необычно для гнома) и их кошели. Умаявшиеся и невероятно злые кардоланцы, обнаружившие это только по возвращении в трактир, ошалело помолчали, а потом начали хохотать.

— У нас это называется «жук», — заключил Гарав, садясь на постель и осторожно стягивая рубаху. — Ну вот, ещё и подол кровью заляпал! Да что ж за ночь такая! — Он швырнул рубаху на колени.

— А у нас это называется разведчик. — Эйнор усмехнулся напоследок и стал раздёргивать перевязи.

Фередир, закладывавший на двери засов, обернулся и округлил глаза:

— Думаешь?!

— Уверен. Делает то же, что и мы делали. Скорей всего, выполняет волю этого старого скота Фрора из Мории.

— За что ты о нём так? — удивился Гарав.

Эйнор поморщился:

— Морийские гномы — наши союзники и верные ненавистники зла, это правда. Но правда и то, что их нынешний Государь — старый скот, скряга и негодяй.

Больше рыцарь ничего объяснять не стал, хотя Гарав всем своим видом показывал, что не прочь ещё что-нибудь услышать на эту тему. Но Эйнор просто залез под одеяло и поставил меч точно под руку. Фередир между тем снова и снова проверял мощный засов на прочной двери.

— Выходит, Руэта выступил в поход, — сказал он, возвращаясь к постели и садясь. — Куда, неужели на нас?!

— Скорей всего, — угрюмо согласился Эйнор. — В Зимру, утром — в Зимру, галопом… Сейчас бы ехать, но мы с сёдел попадаем… И вряд ли это один Руэта.

— Думаешь, и Чёрный Король тоже? — Фередир передёрнулся, сел, выжидательно уставился на рыцаря, как бы надеясь, что тот опровергнет опасения оруженосца.

Эйнор молча кивнул и закрыл глаза, ясно давая понять, что более не скажет ни слова.

* * *

Гарав проснулся задолго до рассвета.

Осознав, что не спит, он какое-то время лежал неподвижно с открытыми глазами, прислушиваясь к ночи и привыкая к темноте. Потом тихонько привстал на локте.

Эйнор и Фередир спали — молча, только Фередир по своей всегдашней привычке улёгся на живот между рыцарем и младшим оруженосцем и громко сопел в подушку, обнимая её. Расставленные локти обозначали границу его жизненного пространства — на двоих других обитателей кровати из-за этих локтей пришлась едва половина. Гарав усмехнулся, но тут же вспомнил свой сон, который его разбудил.

Гараву приснился залитый кровью двор и человек в седле — с чёрными с проседью волосами и насмешливым лицом, — разрубающий другого человека за отказ предать.

Руэта Рудаурский.

Плечо дёргало, но это была боль уже заживающей раны — гном не обманул. Вот так. Он теперь знает, как болят заживающие раны, и это почти обычное ощущение. Ох, ещё шёлк выдёргивать… Гарав поморщился в невидимый потолок. Вспомнил тот перевал, через который они проезжали вчера. «Завтра утром, с рассветом, по дороге с той стороны холмов проследует на юг Руэта, князь Рудаура…» — так сказал тот напыщенный болван с золотыми шариками на дурацких усах, похожих на крысиные хвосты…

Дорога там одна. Через пару часов по ней поедет тот, кто ударил Фередира ногой в лицо… Тот, кто верно служит Ангмару…

Мальчишка бесшумно откинул свой край большущего одеяла и тихо спустил ноги с кровати. И в этот момент Эйнор что-то отчётливо и громко сказал на непонятном языке.

— В туалет, — сообщил Гарав, окаменев в сидячем положении. Медленно обернулся, готовый с честными глазами повторить то же самое…

Эйнор спал. Свет из оконца падал на его лицо, бывшее сейчас каким-то призрачным и почти детским, только в углах губ лежали требовательные складки. Рыцарь говорил во сне и не знал, что собирается сделать его оруженосец, уже доставивший столько хлопот…

Тихонько собрав в охапку одежду и оружие, Гарав перестал дышать и, пригибаясь, выбрался за дверь, по миллиметру отодвинув засов. Оказавшись с той стороны, он позволил себе продышаться и только после этого начал одеваться. Потом приложил к двери ухо… тихо внутри.

В зале было пусто и темно, пахло свежей водой от вымытых полов. Когда Гарав выходил наружу, где-то неподалеку заголосил петух и потянуло по двору прохладным ветерком. Положив руку на рукоять Садрона и твердо ставя ноги (внутри временами всё коротко и противно сжималось, как будто давила судорожно-беспощадная невидимая рука), оруженосец прошёл на конюшню. Хсан встретил хозяина ласковым «фрррр…» в ухо — Гарав погладил его храп, покосился на внимательно наблюдавшего Фиона. Ему даже показалось, что сейчас конь спросит голосом Эйнора: «Ну и куда собрался в такую рань, не расскажешь?»

Фион, конечно, промолчал. И Гарав, отвернувшись, принялся засёдлывать Хсана.

* * *

Коня оруженосец оставил внизу, у подножья холмов, где лежал густющий непроглядный туман. Но когда Гарав трусцой поднялся вверх, там было чисто и почти светло — солнце готовилось взойти. Весеннее утро было холодным и обещало тёплый ясный день.

Перевал с холма был как на ладони. В четверти километра.

Мальчишка стал искать место для засады…

…Гарав ждал.

Двести пятьдесят метров — хорошее расстояние для прицельного выстрела и из огнестрельного оружия. Спешить особо было некуда, он всё промерил по шагам, стараясь сосредоточиться именно на конкретных сиюсекундных действиях — тогда рука внутри отпускала. Страшно, вот что это такое — страшно… Он покосился на лежащий рядом арбалет, осторожно потрогал — нет, скорей погладил — тетиву и лук, в которых ощутимо жила под пальцами тугая страшная мощь, проклятая Церковью в фантастическом мире Пашки именно за то, что трус и неумеха может убить из арбалета мастера-храбреца.

Хорошо. Пусть он, Гарав, трус и неумеха. Но Руэта не только мастер и храбрец. Он ещё и подонок. Дико, но так бывает: храбрец-удалец — и подонок. Как там у Шекспира? Где грифель мой?! Я это запишу — что можно улыбаться — улыбаться! — и быть мерзавцем!!! Хм, это тоже он сам выдумал? Хорошие стихи.

— Не подведи, — пробормотал Гарав арбалету. — Только не подведи.

Мальчишка хорошо понимал, что четверть километра для его арбалета — это много, очень много. И дело даже не в расстоянии в первую очередь. Просто те сто пятьдесят килограммов усилия, которые даст его дуга, на таком расстоянии не позволят пробить даже прочную кожаную кирасу. Значит, надо бить в лицо.

Только в лицо.

Всё, что осталось — пропасть и крик…

Кто дотянулся — будет убит.

Крылья стальные. Бег от себя.

Вот и взошла восьмая луна!

Гарав положил щёку на руки, скрещенные на прикладе арбалета. И стал думать про Мэлет — мысли были светлыми и пустыми, как прозрачная вода в тихой речке в ясный солнечный день. Других мыслей ему сейчас не хотелось…

…Кавалькада под яркими знамёнами начала переваливать через седловину холма с первыми лучами солнца. Солнце хлынуло с перевала на эту сторону золотистым потоком. Вброд через этот поток впереди отряда скакал всадник в пронзительно-зелёном плаще.

Руэта.

Гарав лёг удобней. Как можно удобней. Уперся ногой в заранее присмотренный камень и положил арбалет между загодя приготовленными плоскими булыжниками.

Что охраняет камень наших лиц?

Зачем звезда с росой полночной спорят,

Рождая ожиданье для убийц

И время пасть в обойме для героя?..

Теперь не было ни волнения, ни азарта, ни страха, ни ощущения того, что делаешь историю. Взрослые люди и нелюди долго забавлялись с мальчиком, с его душой, с его мозгом, с его телом и вот — всё сделано, он не боится, не жалеет и не ждёт.

Говори, говори, моё счастье…

Говори, задыхаясь от боли…

Серебристым рассветом однажды

Я тебя обесчестил любовью…

Мэлет.

Они все идут убить её, виденную один раз, любимую навсегда…

Отдавай, отдавай моё счастье —

Жар раскатистым ядом по венам…

Так у нас получается часто —

Изменённый — всегда неизменный…^[147]

Этого достаточно.

Руэта остановил коня и поднял руку. Ну конечно. Все они делают историю и обязаны говорить красивые слова, которые запишут в летописях и которые будут с восторгом повторять в школах через тысячу лет наивные юные идиоты, не знающие, например, как пахнет то, что вываливается из распотрошённого человека, и как люди с нелепой поспешностью собирают это обратно в живот… Там будет написано, как появился Великий Рудаур, страна отваги, родина свободных, отчизна верных. И что-нибудь там такое воссияло типа «Солнце само указывало первому князю путь». Угу.

Ни слова не будет сказано о рассечённом мечом человеке, который отказался предать клятву. О том, как пытали Фередира и как выламывали душу кричащему от ужаса мальчику по имени Пашка…

…Ну нет, князь Руэта.

Ну нет, король Ангмар…

…Гарав поймал «на мушку» еле различимый овал лица. Чуточку поправил прицел — на таком расстоянии стрела неизбежно снизится, и уже немало… вот так должно хватить. Сделал вдох. Выдох.

И выстрелил.

Две секунды Гарав оставался неподвижным, как камни, среди которых лежал. А потом… потом он увидел, как всадник сделал короткое движение рукой — и начал валиться из седла на конский круп. Не упал — высокая задняя лука удержала тело, сейчас уже больше похожее на тряпичную куклу, а не на героя учебников истории…

…Болт с гранёным бронебойным наконечником попал Руэте Рудаурскому в левый глаз.

Вождь холмовиков и самозваный князь Рудаура умер ещё до того, как начал заваливаться на спину.

Мгновенно.

А Гарава — Гарава спасло то, что никто из окружавших Руэту телохранителей не мог даже предположить, что прицельный выстрел из арбалета сделан за две с половиной сотни ярдов. На гряду холмов за деревьями никому просто не пришло в голову посмотреть.

Потому что убийца и не думал никуда бежать. Он сел, осторожно положил арбалет на колени. Покачал головой и закрыл глаза.

Добравшееся до холмов солнце согрело ему лицо, и это было приятно. Больше он ни о чём не думал. Если бы сейчас его нашли дружинники убитого и начали рубить мечами, он бы, наверное, только рассеянно улыбнулся в ответ.

* * *

Руки Эйнора не легли Гараву на плечи — нет, вцепились, как стальные штурмовые крючья в обрез стены. Силы в них было столько, что сопротивляться не имело смысла. Да Гарав и не пробовал. Не хотел.

— Ты застрелил Руэту из арбалета?! — бешено спросил нуменорец, подтягивая оруженосца ближе к засветившимся гневом глазам. Гарав кивнул, не пытаясь сопротивляться, не отвёл взгляд. — Без всякой чести?!

— Какой чести ему надо? — процедил мальчишка. Он не был испуган, скорей подкатило туповатое равнодушие. — Получил, на что давно нарывался…

«Нарывался» Гарав сказал по-русски. Эйнор тряхнул оруженосца, как старый плащ — клацнули зубы, противно болтнулось что-то в голове:

— Не смей говорить непонятно!

— Ты же всё равно не поймёшь. — Гарав вернулся к адунайку. — Даже если я буду говорить на этом языке, рыцарь Эйнор… Ты не видел, как он зарубил людей, не хотевших изменить присяге. Только за это. Какой чести он ждал? Я сделал то, что сделал. И рассказал тебе, и это правда — ты можешь поехать туда и послушать, как там воют по этой сволочи… И я рад тому, что сделал. Можешь меня высечь, отослать прочь, убить; наконец — опозорить своим словом на весь Север… Руэты больше нет. Как нет во мне раскаяния в содеянном.

Мальчишка перевёл дух, как будто успел высказать что-то очень важное перед казнью.

— Ты сам умрёшь от стрелы, пущенной без чести, — сказал Эйнор спокойно, даже отстранённо как-то, выпуская плечи оруженосца. — Уходи прочь и сделай так, чтобы я тебя не видел хотя бы этот день. Я ничему не научил тебя.

Гарав тщательно поправил одежду. Молча отсалютовал кулаком — к сердцу — вперёд-вверх, королевским салютом, про который Эйнор же ему и рассказывал. Чётко, непонятно повернулся — красиво так, пристукнув каблуками. И вышел.

— Ты неправ, Эйнор… — сказал молчавший всё это время Фередир. И не опустил глаз, когда нуменорец обернулся к нему — с прежним бешенством. — Ты не прав, рыцарь Кардолана, — упрямо повторил Фередир, вставая. — Если кому и судить Гарава, то не тебе и не мне. Не нам, спасшимся ценой щедрого ломтя, отрезанного от его души.

— В благодарность я должен покрывать выстрел труса?! — огрызнулся Эйнор. Но как-то неуверенно. Злость в его глазах сменилась сомнением — лёгким пока, тонким, как дымка над полем.

— И второй раз ты неправ, пророча ему такое, — продолжал Фередир. — Люди твоей крови должны следить за тем, что говорят в гневе. А Руэта был смел, но подл. И получил впрямь давно отмерянное судьбой; вот только передать свой дар она как-то не удосуживалась, вот и пришлось послужить гонцом Гараву.

— Оставь свои суеверия! — рявкнул Эйнор. — Мне надоело, что меня учат жизни мои собственные оруженосцы!

Фередир тоже молча отдал честь — королевский салют — и вышел.

Эйнор остался стоять посреди комнаты…

…Гарава Фередир отыскал за сараем, где тот сосредоточенно и деловито ломал арбалет. Несомненно, Волчонок услышал шаги друга, но глаз не поднял, кинжалом пытаясь расщепить удобный приклад. Кинжал скользил по медной оковке, не хотел резать прочное дерево…

— Он пожалеет о своих словах. Уже пожалел, — сказал Фередир. — Волчонок, слышишь? Ну слышишь?

— Да. — С трудом отломанная тонкая белая щепка окрасилась кровью из порезанного пальца. Гарав уронил и кинжал, и арбалет, не стал поднимать, только ниже наклонил голову — волосы занавесили лицо мягкой густой шторкой. Фередир сел рядом, взял друга за безвольную руку и, дёрнув не глядя подорожник из-под ног, стал приматывать его вытащенной из кошеля на поясе полоской ткани. Гарав больше ничего не говорил, только кривился и кривился… Фередир потупился, чтобы не видеть слёз. И лишь изумился, снова вскинул голову, когда услышал, как Гарав сказал со смехом:

— Veria rokuennya… он так сказал тогда… я почти поверил, что это правда… а теперь он так меня ударил… — И неожиданно запел:

Разводит огонь в очаге каждый свой,

Каждый смертный под кровом своим…

И четыре ветра, что правят землей,

Отовсюду приносят дым…

— Гар!.. — ахнул Фередир. И умолк, потому что не узнавал голоса друга. Нет, спорить нечего, это, конечно, был голос Гарава, хорошо знакомый голос Гарава, но… но как он пел!!!

То по холмам, то по далям морским,

То в изменчивых небесах

Все четыре ветра несут ко мне дым —

Так, что слезы стоят в глазах!

Так, что слезы от дыма стоят в глазах,

Что от скорби сердце щемит…

Весть о прежних днях, о былых часах

Каждый ветер в себе таит…

Стоит раз любому из них подуть —

Тут же весть различу я в нем.

В четырех краях пролегал мой путь —

И везде мне был кров и дом.

И везде был очаг средь ночей сырых,

В непогоду везде был кров!

Я, любя и ликуя за четверых,

Спел им песнь четырех ветров!

И могу ль с беспристрастной душой судить,

В чьем дому огонь горячей,

Если мне в одних довелось гостить,

А в других принимать гостей?

И могу ли любого я не понять —

Скорбь и радость в его очах, —

Это все и мне пришлось испытать,

Это помнит и мой очаг!

О, четыре ветра, вас нет быстрей,

Вы же знаете — я не лгу!

Донесите ж песнь мою до друзей,

Пред которыми я в долгу!

Кто меня отогрел средь ночей сырых,

В непогоду пустил под кров…

Я, любя и ликуя за четверых,

Спел им песнь четырех ветров…^[148]

— Это… он? — Фередир часто дышал. — Это Мэглор… сделал?

Гарав кивнул.

— Наверное. Наверное, он мне всё-таки не приснился.

А потом оруженосцы увидели идущего к ним Эйнора. И встали — оба, плечом к плечу. Гарав зачем-то быстро нагнулся и поднял так и не уничтоженный арбалет.

Эйнор остановился в двух шагах от мальчишек. Постоял, глядя куда-то между ними. Так внимательно, что Фередир даже покосился украдкой назад — нет ли там чего важного? Но тут Эйнор вытащил меч — медленно, неспешно, длинно. Потом встал на колено и склонил голову, вонзив меч рядом и опершись на него рукой. А другую руку положил на сердце.

— Гарав, прости меня, — тихо сказал он. — Прости за то, что я сделал с тобой, Волчонок. И слова мои прости… если можешь.

Гарав часто заморгал. И глупо сказал:

— Ну чего ты…

— Прости, — Эйнор не поднимал лица.

— Ну чего… — Гарав опять уронил арбалет, стал смешно и нелепо поднимать рыцаря. — Эйнор… ну не надо так… ну ты на себя не похож… — Он хлюпнул носом и вдруг (Эйнор всё-таки встал) разревелся по-настоящему, навзрыд. И обхватил Эйнора сухо зашуршавшими кольчужными руками, громко всхлипывая и жалобно выплакивая полудетскую-полумужскую обиду и тяжёлый, долгий, неподъёмный даже для взрослого — страх, который жил в нём, наверное, с самого Карн Дума: — Я так боялся… мне так страшно было… я совсем думал, что конец… а ты меня после всего так… как щенка под живот сапого-о-о-о-ом!..

Эйнор выпустил меч (Фередир поймал неуловимым движением) и прижал к себе плачущего оруженосца. И стало видно, что он такой же мальчишка, только немного старше и намного измученней…

— Прости меня, — снова повторил он надорванным голосом.

Гарав готовно закивал, царапая нос о кольчугу под оплечьем Эйнора, судорожно всхлипнул и крепче обнял старшего.

Фередир вздохнул. Подошёл и, не выпуская из руки Бара, облапил — на сколько хватило рук — своих друзей. И рыцаря, и младшего оруженосца…

…Арбалет Гарав взял с собой.

* * *

Левым берегом Буйной шла армия.

Не отряд — именно армия. Нет, в ней не было слитной чёткости римских легионов или греческих фаланг (почему-то Гарав именно это вспомнил — памятью Пашки). Она не двигалась, она скорей текла — но текла неотвратимо, текла десятками извивающихся ручейков, которые сближались, отдалялись, а иногда даже впадали друг в друга или разделялись вновь. Некоторые ручейки текли быстрей, некоторые медленней, некоторые вообще еле ползли, останавливались, разливались медленными озёрцами, текли опять… Гарав различал чёрные отряды орков — составлявшие основную массу войска, они едва двигались, рассыпая вокруг себя точки отставших (солнце, хоть и вновь спрятанное за мерно и густо ползущими с севера тучами, явно «давило на голову» этим воякам). Различал искристо сверкающие сталью группы холмовиков — под тяжёлыми стягами кланов. Тут и там гарцевали всадники, но явно лёгкие — вастаки. И только в двух местах Гарав различил ровно и быстро идущие длинные и почти ровные прямоугольники конных панцирных сотен.

Видимо, гибель Руэты в этом движении уже не могла ничего остановить. Да и смешно было думать иначе. С потерей ферзя партию считает проигранной только плохой шахматист. Вот интересно, тут играют в шахматы? Гарав помнил правила этой игры, но сейчас…

— Ё-бли-и-иннн… — процедил мальчишка, рефлекторно вцепляясь пальцами в камень. Он впервые видел тут настоящую армию. И неожиданно подумал: а что могут противопоставить этому его друзья? Сколько воинов стоит за Эйнором? Он напряг память, пытаясь вспомнить, какой была судьба Кардолана. Вот дурак же, ну что стоило взять у Олега Николаевича все книги Толкиена и прочитать!!!

— Они идут на Имладрис, — процедил Эйнор, сползая вниз со скалы и стукаясь — зло — затылком о камень. Фередир спрыгнул рядом. — Не на Зимру. Вообще не на нас. Проклятье! Мастер Элронд ничего не знает… Идут через Рудаур, как у себя дома — наверняка к мосту через Буйную. Такая орава собьет стражу с ходу…

— В Имладрисе знают, наверное, — неуверенно сказал Фередир. — Мастер Элронд видит всё…

— Король-Чародей умён и силён. — Эйнор вытер лицо ладонью, словно липкую маску с себя стягивал. — А Элронд смотрит сейчас не сюда, дел хватает на Востоке… Нас обложили.

Он выругался на синдарине, Гарав не понял и соскочил сверху. Сказал, поправляя перевязи:

— Их не меньше двадцати тысяч. Это только те, которых видно и можно прикинуть на глаз… А сколько воинов в Раздоле?

— Тысячи две, не больше, — ответил Эйнор зло. — Конечно, они не чета не то что оркам, но и холмовикам. Но если удастся напасть внезапно… Во всяком случае никакой помощи мы из Раздола не получим.

— Так какого чёрта мы тут сидим? — грубо спросил Гарав. — Надо скакать в Раздол и предупредить эльфов. Я с самого начала так хотел!

— Боюсь, что их передовые отряды уже почти у моста, — покачал головой Эйнор и оглянулся на реку. — Надо плыть.

— Эйнор! — выкрикнул Фередир, вытягивая руку. — Они нас заметили! Вон же! Скачут сюда!

— Проклятье… — рыцарь побелел. — Скорей, щенки!!!

Они побежали к воде, таща коней в поводу.

— Не снимайте доспехи! — крикнул Эйнор. — За луку хватайтесь, кони вытащат! И гребите!

Адресовывалось это, конечно, Гараву — Фередир уже входил в воду. Пашка вспомнил, что рыцари тонули, как камень, подумал, что на нём килограммов двадцать груза… Напомнил себе, что много раз читал: это все фигня насчёт тонущих рыцарей… ойййуууухххх!!! Вода, проникшая под поножи, показалась холодней в сто раз, чем была. От страха ёкало в животе, но Хсан пёр вперёд, как ледокол, и вскоре Гарав, судорожно задрав голову, с отчаянной решимостью оттолкнулся и с маху загрёб левой — рабочей — рукой, он держался за коня справа. Надо было плыть и не думать о том, какая тут глубина, как сильно течение, как тянет вниз доспех и как быстро скачут к берегу на своих свежих конях холмовики…

Глава 2, в которой оживает одна детская сказка

Когда Хсан с маху рухнулназемь, Гарав успел выдернуть ноги из стремян и, пробежав вперёд с десяток шагов, даже остался на ногах. Крутнулся на месте, бегом вернулся к хрипящему и стонущему коню, который пытался подняться на ноги.

— Ну что же ты?! Ну вставай! — Мальчишка перекосил лицо, ударил коня под нижнюю челюсть кулаком. — Ну вставай! Вставай, скотина! — Хсан жалобно и протяжно заржал. — Вста-ва-а-ай! — закричал Гарав, рывками за узду пытаясь поднять коня. В глазах Хсана были мука и мольба: «Ну ты же видишь, хозяин, я не могу — я правда не могу! Дай мне отдохнуть, пощади меня, пожалей…» — Что же ты?! — Гарав обнял шею коня, падая рядом с ним на колени. — Прости… прости меня… Но как же мы теперь… Не везёт мне с конями… а может — им со мной.

Подскакали Эйнор и Фередир. Фион шёл достаточно ровно, а вот Азар шатался и закидывал голову, хрипя. Ясно было, что и он сейчас рухнет. Фередир соскочил наземь — Азар благодарно прохрипел что-то — и прижал к груди голову коня, с состраданием глядя на друга и морщась от жалости.

— Он больше не может, — страдальчески кривя лицо, поднял Гарав голову. — Эйнор…

— Я вижу. — Рыцарь покачал головой и оглянулся.

Фередир глухо сказал:

— Азар тоже не протянет долго…

— Я могу сделать так, что они будут скакать ещё часов пять полным галопом. — Эйнор потрепал уши Фиона. — Но потом… — Он не договорил и покачал головой.

— Нет, — отказался Фередир.

Гарав встал, отряхнул колени от дорожной пыли. Вздохнул:

— Нет. Мы останемся, а ты скачи в Раздол. Мы их задержим, место удобное.

— Бросить вас? — На скулах Эйнора вспухли желваки.

Фередир проворчал:

— Ерунда. Всё верно, мы их задержим.

Эйнор в бешенстве прогарцевал несколько шагов в сторону. Сжал шенкеля.

— Гарав, ты из нас самый лёгкий и самый худший боец, — сказал он. — Скачи на Фионе ты.

Мальчишка поднял голову (он снова опустился на одно колено и поглаживал голову коня, касаясь губами то надглазьев, то храпа). Медленно и горько усмехнулся:

— Мне и так бывает тяжело жить после того, что я сделал в Карн Думе, — прошептал он. — Зачем ты хочешь сделать меня дважды предателем, рыцарь Эйнор?

— Фередир! — Эйнор крутнулся в седле. — Ты…

— …я измучен пытками и вообще обязан тебя слушаться, — закончил за рыцаря Фередир и снял с коня лук. — Но я уж ослушаюсь тебя в этот раз, Эйнор сын Иолфа, и ничего не сделаешь ты мне за это ослушание. Счастья тебе.

Мальчишки встали плечом к плечу.

— Я вернусь! — Эйнор отъехал ещё на десяток шагов. Вскинул руку. — Я вернусь!

— Скачи! — поднял ладонь Гарав.

Фередир просто помахал рукой. В глазах его стояли слёзы.

Фион понёсся прочь…

— Давай их расседлаем и вообще, — предложил Гарав, как будто ничего особенного не произошло. — Пусть гуляют.

— Давай, — кивнул Фередир. — Смотри, вон там дерево хорошо стоит. Давай быстро, а потом повалим его на дорогу.

Мальчишки освободили коней, отнесли в кусты сумы, вообще всё лишнее. Подсекли, работая по очереди топором Гарава, дерево — оно точно рухнуло поперёк тропы. Криками и хлопками кое-как заставили подняться Хсана и свистом отогнали обоих коней прочь. Те как-то неверяще побрели от людей и скоро скрылись за деревьями.

— Во-от. — Гарав мазнул по глазам ладонью. — Ну…

— Идут, — обыденно-спокойно сказал Фередир.

Гарав оглянулся. И увидел маленькие, но чёткие фигурки — всадники шли галопом на противоположной стороне долины.

Три. Семь. Десять. Пятнадцать. Двадцать. Двадцать две…

Двадцать два всадника.

Они исчезли в низине. И это значило, что вот-вот появятся здесь, на тропе.

— Угу, — Гарав взвёл арбалет, положил на дерево. — Раза два успею выстрелить. — Он смерил взглядом расстояние от того места, где тропа выходила на подъём. — Если не остановятся.

— Не остановятся, — хмыкнул Фередир, натягивая лук. — Злы сильно. И хорошо, пусть летят.

Без особой спешки мальчишки помогли друг другу с доспехами — поправить, проверить, перетянуть ремни. И — «как украли» время.

Первые трое всадников вылетели галопом на тропу. Почти один за другим. Наверное, они не ожидали, что их ждут. Яркие рукава и подолы поддоспешных рубах трепыхались под ветром бешеной скачки.

Фередир успел выстрелить один раз до выстрела Гарава и дважды — после. Первая его стрела вошла точнёхонько в горло скакавшему впереди — конечно, Фередир не был таким мастером лука, как его родичи-северяне или тем более эльфы, но с разделявшего стоящих за деревом мальчишек и всадников расстояния стрела длиной в ярд прошибла кольчужный шарф и расколола позвоночник. Холмовик вылетел из седла мёртвый и тяжело грохнулся на обочину, конь скакнул влево и принял боком вторую стрелу Фередира, с визгом взбрыкнул задом, шарахнулся в сторону, в подлесок обочь тропы. Третья стрела Фередира чиркнула по шлему скакавшего последним — второй в это время тоже валялся уже на земле, болт Гарава вошёл ему точно между глаз, пробив налобник, как тонкую деревяшку. Гарав издал удовлетворённый урчащий звук — не от точности попадания, а от того, что сбылась надежда, о которой он не говорил, боясь сглазить: уцелевший холмовик соскочил с коня и закрылся овальным щитом, присел. Можно научить человека ездить верхом. Но конным воином он от этого не станет. И на лошадь будет смотреть только как на транспорт, от которого в бою лучше побыстрей избавиться.

Ага. Холмовик что-то прокричал своим. Гарав, натягивая арбалет, спросил Фередира:

— Что он орёт?

— Что тут лучники и чтобы не совались верхом. — Фередир засмеялся. — Вот глупцы… — Он прокричал: — Alla yam ist loyta!

— А ты что им сказал? — поинтересовался Гарав, устраиваясь удобней.

— Что они все дураки, — хмыкнул Фередир. — Конными они бы смяли нас даже за этим бревном. И потеряли бы ещё двоих, ну троих от стрел, да и то если совсем глупые. И всё. А теперь… — Он махнул рукой.

— Теперь они будут подбираться к нам по лесу… ой! — Гарав отклонился в сторону, гудящий в полёте топор со смачным «счак» вонзился в дерево шагах в пяти позади. — Ничего себе бросок!

— Вниз! — Фередир присел, выставляя щит, и второй топор едва не свалил его с ног, врубившись в верхний край. Третий грохнул в центр щита Гарава, отлетел с визгом от умбона, четвёртый врезался в поваленное дерево — едва ли не на полполотна. Следующий холмовик бросить топор не успел — Гарав вогнал болт ему в грудину как раз на замахе, и воин косо рухнул на обочину. По кустам яростно взвыли, понеслась ругань.

— Обещают разорвать нас конями, что живых, что мёртвых, — сообщил Фередир.

Гарав передёрнул плечами, натягивая арбалет. Думать о том, что такое сделают пусть и с мёртвым его телом, было противно, даже подташнивало, когда он против воли представлял себе это. Но — не страшно, в общем-то. Только главное живыми не попадаться. Не надо этого, это будет по-всякому плохо — что конями, что узнают его и отвезут в Карн Дум. Конями, наверное, лучше, даже если живого… В общем, не надо в плен…

— Их осталось девятнадцать, — вслух сказал он.

Фередир бросил пару стрел навесом по кустам, тоже выругался и покачал головой:

— Нет, больше не буду тратить.

Хотя по сторонам от мальчишек было свободное место, а сзади тропа, но слева и справа открыты были ярдов по пять, не больше. Один хороший бросок для любого, кто подползёт кустами. Оставалось надеяться, что кольчужному воину сделать это бесшумно просто не под силу. Гарав и Фередир вслушивались изо всех сил. По сторонам пока что было тихо. Спереди, правда, тоже — больше не ругались и ни разу не предложили сдаться. Топоры тоже не кидали…

— Ага, — выдохнул Фередир.

Появились шестеро — три щита в ряд, ещё три — как крыша над головами второго ряда, причём с сильным скосом. Фередир выпустил стрелу навесом и выругался — она отскочила от щита, вырвав клок кожи из обтяжки. «Мини-черепаха», как подумал Гарав по-русски, перешла на тяжёлый, но спорый бег.

Гарав выстрелил в среднего — над верхним краем щита. Болт, ударивший в левый глаз, швырнул воина на бежавшего следом; открывшемуся слева стрела Фередира вошла в горло, вторая — в бок третьему. Мальчишки, не стреляя, наблюдали, как один из уцелевших подхватил раненного в бок, и они, прикрываемые щитами пятого и шестого, поспешили обратно. На тропинке остались два трупа.

— Чего ещё не стрелял? — усмехнулся Гарав.

Фередир улыбнулся — наносье разделило улыбку надвое:

— А ты? Они-то нас не пожалеют!

— А я не они.

— Ну и я… — Фередир поправил оплечье. — Шестнадцать… — Он явно ещё хотел что-то сказать, но промолчал.

Однако Гарав мысленно договорил за друга: «Может, продержимся?» И честно ответил себе: нет. Едва ли. Даже если Эйнор доскачет — и тут же обратно с десятком эльфов… он будет тут часа через три, не раньше. Три часа… Три урока с переменами в школе. Может, и правда?..

С того конца тропинки прилетело копьё — метательное. Пустяшное дело, Фередир поймал его на лету и отправил обратно — не докинул. На той стороне засмеялись и что-то спросили. Фередир засмеялся тоже и ответил. Перевёл Гараву:

— Они говорят, чем я кидал — ногой? Я ответил, что обмотал концом и кинул.

Гарав хихикнул, представив себе эту картину. С того края опять закричали, и Фередир весело перевёл:

— Говорят, что мне они мёртвому вырвут язык, чтобы не поганил их речь. А того, кто так метко стреляет из оружия трусов, — это они про тебя — постараются взять живым и подольше сохранить тебе жизнь, чтобы он — ну, ты — порадовал их громкими песнями… Так что лучше тебе к ним живым не попадать.

— Я и не собираюсь, — удивился Гарав. — А на их месте я бы сделал… — Он примолк, кинув взгляд на тропинку. — Ну, вот примерно это и сделал бы.

— Проклятье, — буркнул Фередир и пустил стрелу, растянув тетиву до уха.

Стрела пробила движущуюся по тропинке здоровенную грубую плетёнку. Но за нею, потеряв силу, явно стукнулась в щит. Послышался смех, плетёнка поползла быстрее. Гарав выстрелил из арбалета — эффект был практически тот же.

— Ну всё, кажется, — обыденно сказал он, аккуратно откладывая арбалет и беря на руку щит. — А вот Эйнора им теперь не догнать. Так что наша взяла!

Мальчишки обнажили мечи и стукнулись плечами, как научил Фередира Гарав, а потом оба рассмеялись. Фередир стал негромко напевать:

Их было так мало еще до рождения —

Один нес на крыльях сияние неба,

Другой обрастал серебристою шерстью,

А третий ел плоть и кровь вместо хлеба.

Но встал между ними один из многих

На сбитой когтями желтой дороге

И тихо сказал: «Уйдем» —

Мальчик с деревянным мечом.

Их было так трудно собрать воедино —

Один прятал сердце и теплые слезы,

Другой замерзал белоснежною льдиной,

А третий царапался дикою розой.

Но мягко светился меч деревянный,

И таяли души немногих упрямых,

И тихо шептал: «Пойдем» —

Мальчик с деревянным мечом.^[149]

— Хорошая песня, — одобрил Гарав, перемахивая бревно. — А вот и мы, кто тут назвал меня трусом?!

Холмовики посыпались из-за уже ненужной плетёнки — влево-вправо, угрожающе выкрикивая что-то — видимо, боевой клич своего клана. Мальчишки немедленно прыгнули спина к спине — с одного бока их защищало бревно, и на круг на них могло толком напасть — так, чтобы не мешать друг другу — не более трёх человек. Вопрос был только в одном: противники могли меняться и выходить из боя при малейшей опасности — ранении или усталости. Они и не особо совались, только довольно умело заставляли мальчишек непрестанно взмахивать мечами и дёргать щитами. И явно стремились ранить обоих, чтобы потом захватить. Скорее всего, холмовики уже поняли, что упустили третьего воина, и теперь — прежде чем вернуться навстречу неизбежному гневу Руэты (и не только его, что и было страшнее всего…) — собирались как следует сорвать зло на взятых в плен оруженосцах.

«А ведь хана, — подумал Гарав. — В какой-то момент я просто не успею вовремя шевельнуть рукой». Он старался принимать удары на щит, не шевеля им, а левую руку опускал — дать отдых. Но тут же кто-нибудь обязательно начинал лезть сбоку, угрожая клинком…

Леворукость помогла Гараву. Сменивший отшагнувшего отдохнуть товарища боец то ли не видел того, что Гарав левша, то ли не успел к этому приноровиться, и меч мальчишки вспорол штанину и ногу холмовика — под нижним краем щита, левую. Холмовик ахнул, пригнулся — и Гарав достал его в открытое горло (этому кольчужный шарф был явно не по карману, всё-таки доспехи — великая вещь!). Тот хлюпнул, выплюнул кровь (из шеи тоже фыркнул фонтанчик), на неверных ногах попятился и завалился перед своими товарищами, дёргаясь, а Гарав разрубил ещё одному запястье, другому — щёку; одновременно с этим, пользуясь сумятицей, Фередир сильным колющим ударом прорвал кольчугу на своём противнике и выпустил ему кишки.

— Ага, вашу мать! — заорал Гарав по-русски. — Четырнадцать осталось!

Правильней сказать, осталась всего дюжина — раненные Гаравом вышли из строя. Но и этого вполне хватало. Тем более что холмовики отошли и… начали метать дротики. Гарав ощущал удары в щит и слышал, как ругается Фередир. Что такое дротик? Буханка хлеба. А если их пять? Уже вес… Мальчишка попытался отрубить древки и тоже выругался — матом, в три колена. Как у римских пилумов и франкских ангонов, стальной маленький наконечник дротика венчал собой стержень из мягкого железа или вообще из меди, чёрт его знает… Он и раньше это видел, но не придал значения… Под ударами меча стержни гнулись — и не более того.

— С-с-с-с-с… — Гарав яростно швырнул щит в холмовиков и выхватил правой рукой кинжал. Шевельнул лопатками — и ощутил ответное движение Фередира. Он тоже отшвырнул свой щит — ещё раньше.

— Прощай, Гарав, — как-то обыденно сказал Фередир. — Ты был хорошим другом.

— Прощай, Фередир, — спокойно ответил Гарав. — Прости меня.

Холмовики стали приближаться, выставив мечи.

— Дагор, Кардолан! — прокричал Фередир.

И Гарав поддержал его, дерзко — чтобы уж до самого конца не бояться и уйти полегче, на нервном запале:

— Дагор, Кардолан! В топку Ангмар!!! В Бобруйск вашего короля!!!

Стрела — не такая, как у Фередира, короче и оперённая по двум сторонам белым — словно бы выросла в глазу у одного из них. Холмовик рухнул на спину. Остальные замерли… и тут же под высокий и непонятный, но явно боевой клич стрелы посыпались на воинов градом.

Они летели из чащи — с обеих сторон сразу, лёгкие, с костяными наконечниками, точно охотничьи, не боевые. Неспособные пробить кольчугу или щит, стрелы, тем не менее, засыпали холмовиков. Ещё двое упали замертво, трое или четверо с проклятьями вырывали стрелы из тела. Наконец, прикрываясь щитами и оттаскивая раненых, холмовики бросились бежать к лошадям!!! Стрелы летели им вслед, пока воины не скрылись на склоне — а через несколько секунд послышался слитный топот конских копыт.

— Что… это?.. — Гарав только теперь ощутил, как устал и взмок от пота. Мальчишка едва держался на ногах, сил не хватало даже стащить шлем. Да и потом… кто стрелял-то?! — Фере… дир?..

— Не… зна… ю… — Кардоланец тоже задыхался от усталости. Оруженосцы озирались, не в силах даже осознать, что спасены.

А из чащи стали один за другим появляться…

— Блин! — Гарав ошалело уронил руки. — Это же…

— Банакили! — изумлённо вскрикнул Фередир. — Настоящие банакили из легенд!

— Бана… — Гарав во все глаза смотрел на неспешно приближающихся существ. Похожие на людей сложением, но низенькие, самые рослые максимум метра по полтора, в свободной зелёной одежде, с луками, колчанами и солидными ножами на поясах… босые — с ногами, покрытыми густой шёрсткой. — Бана… кто?! Это же хоббиты обычные! Ой, ёлки, мама!!!

— Банакили! — Фередир засмеялся совсем как маленький ребёнок, увидевший воплощение сказки. — Говорят, они жили по ту сторону Мглистых гор рядом с народом моей матери, ловили рыбу и охотились — а мы водили коней и пахали землю. Вроде как даже торговали с ними… — Мальчишки разговаривали, словно обсуждая картинку, а не реальность (которая, остановившись поодаль, переговаривалась на неизвестном языке). — А! При дворе говорили, что они вроде бы вот уже как век перебираются по эту сторону гор, даже живут в Пригорье кое-где, но я сам не видел и не верил, думал — они вообще-то просто сказка!!!

— Они нас спасли, выходит — они за нас, — рассудительно сказал Гарав и неожиданно засмеялся тоже. — Вот чёрт, как с картинок в книжке!

— Перестань говорить по-своему, я не понимаю, — сердито сказал Фередир. Но тут же добавил по-русски: — Йе понимайу! — И засмеялся ещё веселей.

Хоббиты между тем переглядывались, переговаривались на непонятном языке, опустили луки, и кое-кто тоже начал улыбаться. Потом один из них — рыжеватый, с тонким металлическим обручем на волосах — сказал на вполне внятном адунайке:

— Тарки служат князю-эльфу из Раздола? Тарки служат князю-человеку из Форноста?

— Мы служим князю людей из Зимры. — Фередир стащил шлем.

Гарав последовал его примеру. У хоббитов это вызвало оживлённые переговоры — и всё тот же, с обручем, спросил:

— Тарки не друзья Чародею из Карн Дума?

— Ну нет, только не ему — мы его враги, — проворчал Фередир.

— Тарки — дети, — сочувственно и даже осуждающе сказал хоббит. — Зачем бьются дети? Где взрослые тарки? Дети не должны биться.

— Мы воины! — возмутился Фередир, даже покраснел. — А вы недомерки!!! Вас вообще не бывает!!!

— Тихо, тихо! — Гарав остановил друга движением руки и поклонился: — Прошу простить моего друга, он горяч и вспыльчив… Мы благодарны вам за спасение, пришедшее так вовремя… Я — Гарав Ульфойл, мой друг — Фередир сын Фаэла. Мы и правда воины и на самом деле враги Карн Дума. Наш старший ускакал в Раздол с вестями, а мы остались выполнять свой долг — и нам бы это едва ли удалось без вашей своевременной и умелой помощи… Признательны вам. — Он снова поклонился.

То, что хоббиты — учтивый народ сильно запало в память, и вот пригодилось… Ха, Толкиен не соврал и здесь, как и с бородой гнома…

— Меня зови — Роримак сын Лонго, мой народ — бельчуки. — Хоббит в ответ тоже поклонился, и с явным удовольствием. Остальные одобрительно примолкли. — Мы оттуда. — Он указал на восток. — Там жить нельзя. Мы пришли сюда. Дальше идут ещё кудук. Князь-эльф в Раздоле сказал — тут хватит земли. И он сказал — тут тоже война. Но нам некуда обратно. Мы решили быть тут. И мы рады помочь таркам против Чародея. — Роримак снова отвесил поклон. — Мы плохо воюем. Люди большие и сильные, нам их не одолеть руками. Но зато, — он лукаво улыбнулся, — мы хорошо стреляем из луков.

— Это мы заметили… — пробормотал Фередир.

Глава 3, в которой кругом одни эльфы!!!

Эйнор обогнал остальной отряд на пол-лиги, не меньше.

Он вылетел на тропку из-под холма, бешено колотя коня шпорами, чего обычно не делал. Фион шёл диким карьером, километров семьдесят в час, прикинул Гарав. И когда Эйнор, чтобы не затоптать хоббитов, осадил его — конь почти упал.

— Вы живы. — Эйнор соскочил наземь. — Вы живы, и это хорошо. — Голос его был спокойным. На хоббитов он сперва особого внимания не обратил. Так же спокойно повторил в третий раз: — Вы живы.

— Живы благодаря своевременной и неоценимой помощи наших новых друзей и добрых подданных князя. — Гарав показал вокруг рукой.

Фередир громко фыркнул — «детей» персонажам своих детских сказок он не простил.

Эйнор отвесил хоббитам общий поклон:

— Я слышал о вашем переселении, — сказал он. — Боюсь только, что не очень-то удачное время вы выбрали. В эти края идёт война.

— Мы не боимся, — покачал головой Роримак, и остальные поддержали его сдержанным шумом. — За нашими спинами худшая война. Мы спрячем детей и женщин в таких местах, куда не пролезут глупые лю… хм, враги князя. А сами пойдём служить проводниками и следопытами. Это теперь и наша земля.

Гарав покачал головой. Судя по книгам Толкиена, хоббиты имели воинственность примерно равную воинственности хомячка. То ли их сидячая жизнь так изменила, то ли Толкиен наконец-то что-то не то написал, но эти хоббиты выглядели если и не воинами, то людь… существами, вполне способными постоять за себя.

— Пусть будет так, — наклонил голову Эйнор, и в этом жесте было уважение. — Но всё-таки будьте осторожны. Сюда идут и орки. Они беспощадны.

Хоббиты снова зашумели, но и на этот раз в шуме не было страха — только сдержанный гнев. Как видно, с орками у них имелись какие-то давние счёты.

— Мы не боимся, — повторил Роримак. — Мы можем проводить вас до переправы через реку, за которой живёт добрый князь-эльф.

— В этом нет нужды, храбрый Роримак, — улыбнулся Эйнор. — Сюда уже скачут воины князя. Вам же надо спешить к своим семьям. Может быть, мы ещё увидимся — в лучшие дни.

— Мы увидимся в лучшие дни, — со спокойной уверенностью и удивительным достоинством ответил хоббит. — Солнце может зайти за тучу или уступить ночи. Но оно всегда есть. Всегда всходит. Удачи вам, тарки.

И по его сигналу хоббиты словно бы растаяли среди кустов и деревьев, оставив конскую сбрую и вещи людей — их они с самого начала взялись нести сами, не слушая отказов. Люди проводили их взглядами, и рыцарь повернулся к оруженосцам.

— Вы живы, — повторил Эйнор. — Я скакал, чтобы найти ваши тела, оруженосцы. И скакал бы дальше… по следам убийц. И я…

— Не надо слов, командир, — грубо сказал Гарав. И вздохнул.

Фередир тоже испустил глубокий вздох и признался:

— Но я думал, что с нами покончено… Ты предупредил?

— Да. — Эйнор кивнул. — Там не знали. Представляете — действительно не знали! — Он покачал головой. — Следят за востоком, а на западе надеются на нас. Боюсь, что Глорфиндэйл и вправду напрасно обещал нам помощь — у них хватит своих забот. Не подвёл бы ещё и Кирдэн…

— Ну, их надежды оправдались, разве нет? — рассудительно спросил Фередир.

А Гарав вскрикнул:

— Скачут!..

…Увидев эльфийских воинов, Пашка — именно Пашка — поразился. Он почему-то представлял их себе легко вооружёнными и снаряжёнными — ну, в кольчугах, в открытых шлемах… мечи-копья и щиты. И всё. А то, что он увидел, даже больше напоминало «классических» средневековых рыцарей, чем Эйнор.

Эльфов было десятка два. Всадники скакали рысью, плавной иноходью, на рослых белых с серебром лошадях — хотя и тонконогих, но явно очень сильных, несущих не только всадников, но и кольчужные фартуки, металлические маски и тоже нелёгонькие вальтрапы из плотной ткани. На конях не было уздечек, но были сёдла со стременами и высокой задней лукой в виде буквы Т — очевидно, для максимально плотной посадки в бою. И сами воины казались цельнометаллическими статуями — необычным, колдовским образом оживлёнными и очень гибкими. Гарав не мог углядеть ни одного открытого участка тела — кроме углов губ. Даже глаза прятались где-то в глубине миндалевидных глазниц, обрамлённых выпуклыми дугами наглазников. Все сочленения пластин прикрывала двойная кольчужная сетка. Небольшие треугольные щиты с выгравированными звёздами явно были металлическими полностью. В правой руке каждый эльф держал копьё — не пику, а именно копьё — в полтора своих роста, с «ушастым» наконечником. На левом бедре у каждого висел длинный меч. Доспехи — от щитка для ступни до верха шлема — покрывала узорчатая гравировка. «Елки зелёные, — ошеломлённо подумал уже Гарав, хотя и словами Пашки, — да такого даже если с коня сшибёшь и оглушишь — ещё сто раз голову сломаешь, как убить, куда ткнуть!»

— Смотри, наши кони! — Фередир засмеялся, указывая на гордо скачущих в середине строя вполне оправившихся Азара и Хсана. Вид своего коня превозмог даже неприязнь к эльфам, сначала чётко отразившуюся на лице мальчишки.

Эльфы, ловко рассыпавшись на два потока, обошли стоящих на тропке людей и выстроились в тройной ряд за ними, как бы отгораживая их от запада. Лишь один — следом за его конём побежали Азар и Хсан — подскакал к кардоланцам и, мягко соскочив наземь, снял шлем, украшенный высоким двойным гребнем в виде полос травы и цветов. Гарава поразило, как бесшумно и легко двигался эльф, закованный в металл.

— Привет отважным воинам, — весело сказал эльф. У него были пепельные волосы, падавшие из-под шлема волной, серые глаза с искрами золота и широкая улыбка. — Я вижу, в нашей помощи тут не нуждаются. Но мы по крайней мере привели лошадей и можем достойно сопроводить вас в Раздол… если, конечно, вы не откажетесь. Я — Фарон из дома Элронда, сотник тяжёлой конницы Имладриса.

Эйнор представил своих оруженосцев, почтительно склонивших головы. Фарон ответил таким же почтительным кивком и заметил:

— Я вижу, вы побывали в бою. И ещё я чувствую, что у тебя, Гарав Ульфойл, — он поклонился уже отдельно Гараву, — болит плечо — разошлась недавняя рана. Ты можешь потерпеть, или мне посмотреть её сейчас?

Гарав действительно ощущал, что шов от сабли вастака разошёлся. Правда, болело оно не так уж и сильно — наверное, гномье снадобье всё-таки помогло.

— Я потерплю, — коротко (от смущения) ответил он. И, чтобы не показаться невежливым, добавил: — Но я от всей души благодарю тебя за заботу, сотник Фарон. — И добавил, немного помедлив: — Elen sila lumenn' omentielvo.

Лицо эльфа стало вдруг смущённым, и он развёл металлическими руками:

— Увы, оруженосец… я не знаю нашего древнего языка.

* * *

Ехать с эльфами было приятно. Именно приятно. И весело. Они оказались вовсе не «царственными» или «надменными»; узнав, что схватки не будет, все поснимали шлемы, и большинство выглядело совсем молодыми весёлыми парнями, а кто не был весёлым — выглядел просто юным. Эльфы перебрасывались шуточками (только на адунайке, как заметил Гарав), и даже Фередир, зыркавший по сторонам, немного оттаял. А Гарав наоборот смутился и помалкивал. Только когда проехали с лигу, он негромко обратился к Эйнору:

— Я бы не отказался от таких доспехов, как у них.

Эйнор обернулся в седле и улыбнулся:

— Шепчи тише, тогда они не услышат… Эльфийские доспехи не годятся человеку. Они весят больше ста фунтов… Эльфы намного сильнее людей. Пожалуй, и мои предки из Нуменора не смогли бы носить такое… Даже зелёные эльфы, нандор, сильнее, не то что синдары, о нолдорах и вовсе разговор не идёт.

— Насколько сильней? — слегка оскорблённо спросил Гарав.

Эйнор пожал плечами:

— Не знаю. В два, может — в три раза… Но что ещё важней — они в десять раз выносливей нас. Эти доспехи из защиты превратятся для человека — даже очень сильного — в гроб. А теперь представь себе, что в придачу к таким доспехам — воинский опыт, накопленный за столетия, а у некоторых — за тысячелетия боёв.

— Мда… — Гарав и правда себе это представил.

А Эйнор продолжал, глядя на озадаченного мальчишку:

— Поэтому каждый эльф в бою — ходячая смерть для врагов. Были случаи, когда люди одолевали эльфов в поединках. Но это были либо редкие богатыри, либо им просто везло.

— Tirin!^[150] — звонко выкрикнул скакавший первым эльф. — ImladrisL

…Гарав был удивлён и… разочарован, если честно. Он ожидал увидеть смесь крепости и великолепнейшего дворца — ну, что-то вроде более красивого и утончённого Форноста. А увидел…

С высоких Мглистых гор — они потихоньку росли себе и росли на горизонте все последние дни — сбегала река, берега которой тонули в зелени — река то разливалась и становилась спокойной, то — там, где её стискивали скалы, — вспенивалась и начинала бурлить. А на берегу реки — за каменной стеной, да, но невысокой, даже какой-то несерьёзной, как загородка от скота — поднимались острая крыша большого дома и высокие башни, но явно не боевые, а просто… ну, просто башни, так подумал Гарав. Тут и там вокруг этого поместья — именно такое слово пришло в голову Гараву — виднелись домики-хуторки. Ну и фигурки эльфов тут и там тоже были видны.

— О чёрт, — вырвалось у Гарава. — Да это же ангмарцам на полчаса работы. Они и не вспотеют!

— Думаешь? — усмехнулся Эйнор.

— Ну я понимаю, — Гарав огляделся. Эльфийские всадники, перекликаясь и даже распевая, скатывались рысью по вымощенной красным камнем дороге к мосту, словно и забыв про людей. — Ну да, они воины. Но ты ж сам видел, какое там войско! И это мы ведь ещё не всех рассмотрели…

— Князь Элронд — хозяин этих мест, — сказал Фередир, подъезжая (он чуть приотстал). — Если он захочет…

— Не надо говорить о том, что он захочет и чего он не захочет, — резко оборвал оруженосца Эйнор. — Не нам об этом судить… Но, Гарав, Фередир прав. Это место защищено куда лучше, чем ты думаешь и чем это может показаться с первого взгляда.

— Что же вы остановились, друзья? — весело спросил вернувшийся к людям Фарон и взмахнул рукой: — Добро пожаловать в Имладрис, дом мастера Элронда, именуемый также Последней Приветной Обителью!

Гарав поймал себя на том, что улыбается. Этот дом разные люди могли называть по-разному. Для него же это было местом, где жила Мэлет.

«Мэлет, я пришёл», — подумал он. И в этот миг, как ни дико, был благодарен Ангмару, чья воля двинула войска на Имладрис и заставила Эйнора изменить своему пути на юг.

* * *

Вблизи Гарав несколько примирился с действительностью. Во-первых, оказалось, что дом Элронда (именно дом, замком или крепостью это назвать язык так и не поворачивался) обладает каким-то странным свойством — он словно бы был изнутри больше, чем снаружи. Во всяком случае, Гарав почти мгновенно запутался, пока они следовали за проводником-эльфом, поставив коней на конюшню и волоча вещи (волочили Фередир и Гарав). Переходы выводили в какие-то залы, где одной стеной служил водопад… или на тропинки в солнечных рощицах, внезапно превращавшиеся в отделанные камнем светлые коридоры с окнами в форме цветочных бутонов… или на террасы, над которыми склонялись лиственные каскады ив, а где-то под ногами журчала вода… или в комнаты, прямо через которые протекали ручьи… Фередир вертел головой, всякий раз вздрагивая, когда навстречу попадались эльфы. Сколько их было — Гарав не взялся бы объяснить (он с трудом держал закрытым рот), потому что они казались такой же частью этого места, как водопад — частью зала. Сперва-то он сразу же хотел спросить про Мэлет… но через минуту бессовестно про неё забыл, поражённый тем, как можно построить дом, не разрушая то, среди чего он стоит — природу. Для человека это было бы непостижимо. В некоторых местах, через которые они проходили, звучала музыка — но стоило прислушаться, как она ускользала — то ли между ветвей деревьев, то ли в резные узкие высокие окна…

Наконец эльф-провожатый предложил оставить вещи, сказав, что комнаты для гостей — вот они, рядом, и вещи доставят по назначению и сложат аккуратно… а вон там — воооон там, видите? — там можно помыться. Мальчишки охотно поставили сумки — и все трое начали вылезать из доспехов. Эльф, терпеливо ждавший, поинтересовался, как у Гарава плечо, и предупредил, что сразу после купания можно будет показать его лекарю. Гарав поблагодарил… и, наконец, хотел было спросить о Мэлет — но внезапно смутился и промолчал. Вместо этого он осторожно подвыдвинул Садрон из ножен и погладил клинок. Наверное, в мире Пашки это показалось бы смешным.

Но тут был другой мир. Лучше.

«Я так подумал?!» — поразился Гарав. И сказал эльфу:

— Будь с ним повежливей, хорошо?

— Конечно, — серьёзно ответил эльф. — Твоему славному мечу будет оказан весь возможный почёт…

… — Нам сюда, — подтолкнул Эйнор оруженосцев в спины, когда эльф с ещё одним появившимся товарищем, пожелав людям приятного отдыха, легко унесли и одежду, и доспехи, и все трое прошли вперёд и свернули за колоннаду. Колонны в виде дубов были сделаны из полированного гранита — алого с ветвистыми черными прожилками, и Гарав передёрнул плечами — вспомнил вдруг тот сосновый бор на границе Ангмара и Рудаура, через который их гнали весной.

За колоннами в большом квадратном бассейне — шагов по десять каждая сторона — мягко побулькивала и плыла паром вода. С четырёх сторон в неё спускались широкие ступени из чёрного мрамора. По углам из сифонов в виде драконьих голов текли струи — две холодных, послабей, две горячих, посильней. Вдоль стен помещения шли скамьи — тоже каменные, чёрные. «Неуютные», — подумал мальчишка и вспомнил деревянные, тёплые и даже мягкие на вид полки в русских банях. Интересно, можно будет как-нибудь тут построить такую?

— Фух, вода, — выдохнул Гарав и стал поспешно раздеваться, бросая одежду на скамью (а она оказалась тёплой!). — Ну наконец-то!

Сперва он хотел прыгнуть в воду, но потом вдруг понял, что на самом деле не хочется. Совсем. Хотелось тишины и покоя. Мельком посмотрев на плечо (рана хоть и разошлась, но — наверное, из-за бальзама — поджила и не кровоточила, а вот шрам теперь обещал быть некрасивым, широким и глубоким), мальчишка вошёл в горячую воду по ступенькам — по грудь, в бассейне так и было — по грудь. Потом чуть вернулся и сел на лестницу — так, чтобы вода доходила до горла. И даже застонал от наслаждения — громко, с подвывом. Фередир его поддержал, а Эйнор рассмеялся и, оттолкнувшись от ступенек, поплыл по кругу.

Помогу тебе по силам,

Только пользуйся-ка мылом…

Да не жри, а мойся им!

Ну, в дорогу! Что стоим?!

— проговорил Гарав, растягиваясь на ступеньках удобнее. Его начало клонить в сон, тело в горячей воде словно бы растворялось, и он испуганно тряхнул головой — правда, что ли?! Нет, всё было на месте…

— Это что за стихи? — заинтересовался Фередир, усаживаясь рядом, вытягиваясь и давая телу подвсплыть. Пошевелил ногами.

— А, не знаю, — пожал плечами Гарав и хотел сделать то же, но сидеть так было очень уютно, и он остался неподвижным. Эйнор между тем, фыркая, выбрался на один из драконоголовых сифонов с холодной водой и устроился там, свесив ноги и отжимая волосы. — Может, и правда стихи какие будут, а может — так останется…^[151]

— А петь ты стал здорово, — вспомнил Фередир. — Даже завидно, — признался он после недолгой паузы. — Может, подашься в барды? Деньги, почёт, уважение…

Гарав несколько секунд всерьёз обдумывал эту возможность. Потом помотал головой:

— Нет, я рыцарем буду. Если силы найду отсюда выбраться. Из бассейна, в смысле. Хорошо-то каааа-ак…

Эйнор между тем переместился поближе к горячей воде и тщательно промывал волосы — именно с мылом. Оруженосцы непочтительно захихикали.

— Эйнор, а что, мыло невкусное? — невинно осведомился Гарав.

Он потянулся, зевнул широко — и тут же кусок мыла, приятно пахнущий фиалками, угодил оруженосцу точно в рот. Гарав вытаращил глаза и возмущённо плюнул — мыло рыбкой ушло на глубину. Фередир хохотал, колотя ногами по воде.

— Ныряй, — невозмутимо сообщил Эйнор, начиная смывать с волос синеватую пенную шапку. Пену крутило, втягивало в какие-то незаметные отверстия; вода оставалась чистой.

— Да пожалуйста. — Гарав лениво сполз со ступеней, перевернулся и ловко ушёл на дно, где и разлёгся, пуская пузыри.

— Подумаешь, — сказал Фередир, когда Гарав вынырнул через минуту с лишним, держа в руке мыло. — Я могу вдвое больше под водой быть. Дай мыло.

— На. — Гарав сунул мыло в руку другу и снова растянулся на ступенях. Пошевелил рукой лениво-величественно: — Фруктов, вина и голых рабынь-танцовщиц, — барственно потребовал он.

Фередир фыркнул:

— Ты что, харадримский царёк?

— А что, у них есть голые рабыни-танцовщицы? — заинтересовался Гарав. — Впрочем, пёс с ними, ничего не надо, хочу просто полежааааать…

…Эйнору пришлось вытаскивать раскисших оруженосцев из бассейна практически силой. Мальчишки никуда не хотели идти, еле разлепляли глаза и откровенно ныли: Гарав погромче и с претензией, Фередир потише и за компанию.

Эльфы как-то незаметно унесли кожаную поддоспешную одежду и даже нижние рубашки и штаны (Гарав обнаружил, что утащили и его трусы — здорово обветшавшие) и оставили свою — узкие серые штаны, лёгкие туфли, тонкие нижние рубашки — тоже серые — и чёрные с золотом верхние туники со вшитыми поясами. Всё было абсолютно впору, хотя как и когда эльфы этого добились, осталось непонятным.

Комната, в которой поместили кардоланцев, оказалась — Гарав захлопал глазами — в сущности верандой. Посередине — круглый стол с двумя полукруглыми скамьями, на нём — кувшин с высоким узким горлом, три стеклянных бокала (почти невидимых, настолько тонким и прозрачным было стекло!), прикрытое тканью блюдо… Вещи лежали аккуратно на одной из четырёх кроватей-лавок, три остальных были застланы постелями.

— А на траве снаружи они не могли нам постелить?! — почти оскорблённо сказал Фередир.

— Если бы ты был эльфом, они бы так и сделали, — серьёзно сказал Эйнор, подходя к каменным перилам между колонн.

Гарав тоже подошёл, встал рядом с ним.

Ночь была тёплой и тихой. С веранды был виден тёмный лес — или парк? — и начинающаяся тропинка, смутно блестевшая в темноте. Подальше — через чёрную листву — мигали несколько огоньков, слышались два голоса, по очереди то ли певших, то ли говоривших; россыпь огоньков виднелась и слева, где, наверное, и было основное здание — то, которое Гарав видел из-за реки и до которого они — вот диво! — так и не добрались за всё это странствие по коридорам и залам.

— Ты что, Волчонок? — тихо спросил Эйнор, кладя руку на плечо оруженосца.

— Ничего, — вздохнул Гарав. — Можно мы ляжем спать?

— Конечно, если не хотите есть, — улыбнулся, не глядя на Гарава, Эйнор — он рассматривал смутные громады гор, нависшие над Раздолом.

Фередир уже лёг и успел уснуть! Но Гарав не особо удивился — когда он уселся на выбранное ложе и, расстегнув пояс, потянул через голову тунику, то понял, что остатки сил, было появившихся при виде странного места ночлега, просто вытекают, как вода через сито, и удержать их нет возможности. Только теперь мальчишка осознал, как чудовищно он устал за последние два месяца. Непредставимо устал, так не устают люди. Он был чистый (впервые за те же два месяца по-настоящему чистый). Он был без оружия и доспехов (и это ощущение оказалось не очень приятным для сознания, но тело отдыхало и благодарно подвывало). Он был в безопасности (вообще забытое ощущение).

И где-то тут была Мэлет…

…Когда Эйнор, вздохнув тихо, обернулся наконец, то сперва поднял брови, а потом по его губам поехала улыбка.

Его младший оруженосец спал полусидя, уронив на колени руку со снятой туфлей. Вторую снять он, видимо, уже не смог.

Эйнор покачал головой. Ему было знакомо это ощущение — когда в безопасном месте развязываются все узлы и распахиваются все двери, после чего тело отказывается служить наотрез. Он подошёл к мальчишке, легко закинул его на постель (Гарав пискнул — в точности как взятый за шкирку волчонок) и, стащив вторую туфлю, с ворчанием накрыл одеялом. Размер мальчишки под лёгкой тёплой шерстью минимизировался до предела — доблестный оруженосец свернулся в клубок.

Эйнор проверил Фередира — у стойкого и закалённого ветерана хватило сил раздеться и самому залезть под одеяло, торчала только макушка.

«Безопасность», — повторил рыцарь. И, чувствуя, как сам стремительно валится в бархатную ласковую ткань сна, стал тоже поспешно раздеваться. Стоя, потому что понял: он уснёт, как только сядет.

Неподалёку под звёздами звучала лютня…

Глава 4, в которой Гарав счастлив. А потом его допрашивают, но он всё равно счастлив

Гарав проснулся, как часто бывало, первым. И какое-то время изумлённо смотрел на солнечный луч, золотым весёлым пятном лежащий на камне потолка. Где-то слышался смех, журчала вода и шумела листва.

«Где я? Сколько я спал?»

Потом он вспомнил про Раздол и сел, откидывая одеяло.

Первое, что он ощутил — было идущее от каменного пола ласковое тепло. Второе — сильнейший голод. Третье — что он отдохнул. Полностью. Совсем.

Первое, что он увидел — была их одежда, вычищенная и аккуратно сложенная рядом с прочими вещами. Второе — то, что друзья ещё спят.

А уж третье — стол, на котором стоял так и не съеденный вчера ужин.

Гарав подсел к столу. Веранду насквозь продувал ветерок, но он был лёгкий и тёплый. Мальчишка одной рукой налил себе золотистого вина, другой откинул ткань с блюда — там оказались не фрукты, как он опасался, а нарезанная пластами копчёная ветчина — розовая, с коричневой корочкой — и свежий, ничуть не зачерствевший крупноноздреватый хлеб. Урча, Гарав вцепился сразу в ломоть хлеба и кусок ветчины, почти одновременно запивая полупрожёванное вином — лёгким, холодным, с запахом каких-то цветов…

…Он уже почти наелся, когда почувствовал чей-то взгляд и одновременно услышал негромкий звонкий смех.

— Мэлет! — выдохнул-выкрикнул мальчишка, вскакивая и оборачиваясь…

…Да, это была она. Эльфийка — похожая на какую-то стремительную птицу в чёрном с золотом узко приталенном платье, босиком — стояла в дверном проёме. Она всё ещё улыбалась — только улыбка стала немного растерянной, когда мальчишка, буквально подлетев к ней, подхватил на руки и вскинул девчонку перед собой. Мэлет, охнув, невольно обхватила Гарава за шею, смущённая таким непосредственным напором.

Признаться, Гарав тоже смутился тому, что сделал — порывисто, не подумав. Но отпустить ее — значило стать смешным. И он продолжал держать Мэлет на руках, глядя в её лицо жадными пристальными глазами молодого волка — гипнотически и почти пугающе. А она не разнимала своих рук на его шее. И с изумлением смотрела в лицо мальчика-человека — виденного всего-то несколько часов и полюбившегося навсегда (она это знала, как только может знать такие вещи эльфийка!). Нет, Гарав не изменился — внешне. Но как раз для эльфийки не составляло труда увидеть, как «видит» опытный кузнец «сердце» металла, что внутри мальчик вырос и повзрослел. Словно пальцами по коже, эльфийка ошеломленно и с жалостью «касалась» шрамов, оставленных болью, страхом, тоской, сомнением, одиночеством, обидой… Но как для настоящей женщины шрамы на теле и лице мужчины — не уродство, а повод для гордости воином и защитником, так и эльфийка понимала: душа мальчишки не сломалась и не исказилась — лишь окрепла и возмужала. Голая грудь мальчика резко, толчками, вздымалась и опускалась — и куда-то в бедро Мэлет упруго и смешно стучало быстрое неутомимоесердце человека, такое же торопливое и горячее, как они сами — люди…

Мэлет засмеялась и крепче сжала руки. И это было сладостное и незнакомое чувство — отбросить прочь разум, как плащ, размышления и сомнения — как скомканные исписанные листы… Как уже было в последние недели, когда она, пугая подруг, вдруг начинала не по своей воле грезить наяву — и касалась Гарава, когда ему было плохо. Неделю назад она чуть-чуть не потеряла себя, когда отдала Гараву, которым овладело что-то непредставимо древнее, жуткое и сильное, часть своего фэа. Глорфиндэйл не мог понять, что происходит с дочерью. А она молчала. И была счастлива тем, что мальчик спасся… а что он, наверное, и не подозревал о её помощи… ну что ж, пусть. Это было не важно.

— Поставь меня на пол, — строго сказала Мэлет. Гарав замотал головой и улыбнулся почти идиотски. — Я тяжёлая! — Мэлет брыкнула ногой. Гарав замотал головой снова. — Ну поставь! — взмолилась эльфийка. — Поставь и оденься, а мне пора…

— Куда пора?! — возмутился Гарав.

— Я была в горах и скакала всю ночь, когда узнала, что ты приехал. — Мэлет улыбалась. — Только-только помылась и переоделась, даже не видела отца — сразу прибежала к тебе. Ну же, Гарав!

Со вздохом мальчишка исполнил её приказание:

— Слушаю и повинуюсь, королева.

Он с покорным удовольствием склонил голову, и эльфийка довольно безжалостно взялась за светлые пряди на висках, подёргала голову мальчишки…

…Эйнор лежал с закрытыми глазами, неподвижный. Спящий.

Лежал и думал, что делать теперь.

* * *

В эльфа Гарав врезался, когда несся по какой-то галерее — бегом. В принципе он никуда не торопился и даже не искал Мэлет (она обещала прийти лишь на следующее утро, не раньше, а почему — Гарав не стал спрашивать; к чему, если она всё равно где-то рядом?!). Он просто бежал, бежал, бежал… и вдруг врезался в вышедшего из-за колонн эльфа.

Бум, так сказать.

Эльф был не особо высокий (для эльфа), в золотом с алым и чёрным одеянии, пышные, тяжёлые разрезные рукава которого спадали почти до пола. Странно — у него не было меча; Гарав отвык от безоружных и сам сейчас был уже переодет в кожу, а на пояс повесил Садрон и кинжал (как-то само собой получилось). Пепельную волну волос (не убранных в косы, как у большинства эльфов, а свободных и лёгких) облегал верхом венец — тонкий серебряный обруч с фиалковыми и зелёными камнями. А на руке, которой эльф задержал мальчишку, Гараву на миг почудился какой-то острый синий блеск — словно кольцо… нет, показалось.

— Прости, — Гарав отдышался. — Я бежал…

— Я заметил, — в мелодичном голосе эльфа было веселье без насмешки. — Ты бежал ОТ или К? Если К — пожалуй, ты можешь продолжать путь. А если ОТ — может быть, ты мог бы мне уделить какое-то время?

— Я бежал ПРОСТО, — невольно улыбнулся Гарав. — И я, конечно, уделю тебе время… хотя у меня его не столько, сколько у детей твоего народа.

— Это вежливое напоминание о том, что у тебя есть дела? — уточнил эльф.

— Ну… — Гарав смутился. — Нет, это просто попытка умничать, — честно признался он. — Рядом с эльфами хочется быть умным. Я и пытаюсь.

— Получается? — с искренним интересом спросил эльф. Они уже шли по галерее… и это вдруг напомнило Гараву другую галерею, по которой он шёл за… — Не бойся Его, — сказал эльф. — Тут он бессилен. Он не может даже просто увидеть Имладрис.

— Я боюсь не его, а себя, — признался Гарав угрюмо. — Себя. Того, что могу совершить от страха. Оказывается, от страха я могу стать предателем и совершить подвиг. Но это одинаково обидно. Кто же мной правит — страх или я?

— Получается, — сказал эльф.

— Что? — не понял Гарав.

— Быть умным, — пояснил эльф, и Гарав рассмеялся.

— Ты, конечно, знаешь меня, — сказал мальчишка, — людей тут всего трое. А я не знаю тебя, а ведь ты из хозяев этого места. Кто же назвал меня умным?

— Я Элронд сын Эарендила, — сказал эльф.

— Мастер… — Гарав запнулся и, опустившись на колено, прижал ладонь к груди, положив другую на рукоять Садрона. — Прости, мастер!

— За что? — Эльф поднял мальчика, взяв за плечи. — За то, что ты быстро бегаешь и громко смеёшься? Но это значит, что тебе хорошо здесь — не это ли высшая похвала для хозяина? За то, что пытался умничать? Но право — у тебя это неплохо получалось… И, по чести сказать, я ведь искал тебя, Гарав Ульфойл.

— Меня, мастер Элронд? — Гарав недоверчиво посмотрел на эльфийского владыку. — Но я всего лишь оруженосец рыцаря Эйнора. Младший даже.

— И тем не менее… Послушай, — неожиданно поднял ладонь эльф.

Девичьи голоса совсем недалеко пели непонятное, но красивое:

U-hlapa hrestannar hairë,

U-ola Taniquetil orna:

Rondoryassen Vairë Vairë

Ambartaly' eserië morna.

Mi ungwë, mi rieli carinë,

Ve parmassë namar nar tehtë:

Man firuva nennen, man narinen,

Man lantuv'о maica nertë.

Nan metta — na ilyavë metta:

Li hiruv' u-hlarima yalmë,

Et antollo keluva quetta

«Si firan…» — ar queluva саlmë…

Mi Mandos encoyuva fairë,

Ar mettalë kenuva'n ambar,

Y'etekië Valië Vairë

O melkë rondoryaron rambar.

Ar loicolya kemenn' entulala

Ve kemello orte mi-yesta,

Ar ter andë yeni, u-sulala,

Caitava undumessë, esta.

…Nan… уe! О sin' ard' apa lumi

Atanion lacuva seldo,

Ar rucuva lintë talluni

i loti or noire Eldo.^[152]

— Мэглор, — сказал Гарав. Он сам не знал, почему у него вырвалось это имя. Но он был уверен, что прав — и это стихи Мэглора.

— Да, это Макалаурэ Канафинвэ, — сказал Элронд спокойно. — Я его слышал. И видел. И рос при его дворе. А что знаешь о нём ты?

— Я видел и слышал его, — коротко и серьёзно ответил Гарав.

Элронд оперся ладонью на перила.

— Тогда спой мне, Гарав Ульфойл.

Мальчишка задумался. Потом вскинул голову и посмотрел эльфу в глаза — серыми в серые, дерзковатыми и чуть хмурыми — в наполненные памятью, мудростью и печалью…

Живёт создатель Миров, живёт хранитель Миров,

И заключён договор «О неизбежности слов».

Они с собою зовут, как будто в плен нас берут…

А мы живём пополам, живём не там и не тут.

А мне — идти по Мирам,

Как по колено в траве.

А мне идти — по Мирам,

Не первый, может быть, век.

Пока настала пора,

Покуда крылья хранят…

А мне идти по Мирам —

Они не гонят меня.

Строка прочитанных книг переплетает века,

Но тяжела эта нить для одного игрока.

И нас дороги ведут и в паутину манят,

Вливая в сердце и в кровь парализующий яд.

Но мне — идти по Мирам,

Как по колено в траве.

Но мне идти — по Мирам,

Не первый, может быть, век.

Пока настала пора,

Покуда крылья хранят…

Но мне идти по Мирам —

Они сильнее меня.

Живёт создатель Миров, живёт хранитель Миров,

Но им и дня не прожить без нашей веры и снов.

Пока страницы — горят, пока дороги — пусты…

И только старый мотив соединяет мосты.

И мне — идти по Мирам,

Как по колено в траве.

И мне идти — по Мирам,

Не первый, может быть, век.

Пока настала пора,

Покуда крылья хранят…

И мне идти по Мирам —

Им не прожить без меня.^[153]

— Чьи это стихи? — спросил Элронд, слушавший молча и с неослабным вниманием.

— Их написала женщина из моих мест, — ответил Гарав. — А я перевёл на адунайк.

— Ты не только певец, но и поэт?

— Слишком большое слово для меня — поэт, — признался мальчишка. — А петь я раньше и вовсе не умел.

— Спой ещё что-нибудь, — как ни в чём не бывало предложил Элронд.

В Гараве шевельнулось недовольство: да у них мания просто. Встретился в лесу, где кругом гауры, с шеститысячелетним эльфом — пой, блин! Других забот нет. Встретился с Элрондом — пой снова, а как же?!

Гаравом овладело вредное ехидство. Он прокашлялся, посмотрел в потолок и запел на широко известный в далёких краях и неведомый здесь мотив:

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и гор,

Эту землю дружно выбираем,

Фиг нам нужен этот Валинор!

От Нэвраста до Оссирианда,

С Мглистых гор до харадских пляжей

Феаноринг возит контрабанду

В виде копий, луков и ножей!

Если враг отрезать нам захочет,

Скажем, руку в яростной борьбе —

Феаноринг весел и находчив:

У него все это на резьбе…

Это Мы! Сковали Сильмариллы!

Это Мы! Склепали Палантир!

Мы сильны, как юные гориллы,

И умны, как старый Митрандир!

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и гор,

Эту землю дружно забираем,

Впереди нас — батька Феанор!^[154]

Исполнив это, Гарав с запоздалой опаской посмотрел на Элронда. Но Владыка Раздола… хохотал — почти беззвучно, но искренне, запрокидывая голову и придерживаясь рукой за перила.

— Вообще-то такие они и были, — вдруг сказал он. — Но знаешь… — И он строго приложил палец к губам мальчишки. — Не превращай умение смеяться над великим и великими в ремесло. Один раз — можно. А если это войдёт в привычку…

— Прости… — пробормотал Гарав. — Я понимаю.

— Надеюсь.

— Понимаю, — уже уверенно кивнул Гарав. — Прости, мастер Элронд. И вот… послушай ещё…

Эту песню пел в деревне у фородвэйт Эйнор. Гарав просто перевёл как-то на привале…

Отцовское наследство мы добыли,

Его у нас теперь не отобрать.

Но обжигают руки Сильмариллы…

Как страшно мы с тобой ошиблись, брат!

Нам Клятва жить спокойно не давала.

Сражаться в ослеплении своем

Готовы были мы хоть против Валар,

Хоть против мира целого — вдвоем.

Никто на нас оружие не поднял,

Никто нам к бегству путь не преградил.

Но не уйти ни от огня в ладонях,

Ни от огня отчаянья в груди.

Так значит, пали зря отец и братья?

Мы Право потеряли, зло творя.

Убийства в Альквалондэ, в Дориате…

Шесть сотен лет войны и крови — зря?!

Над Средиземьем битвы пролетели,

Лик мира изменил Великий Гнев,

Среди равнин открылись в бездну щели,

Вихрь огненный бушует в глубине.

Но пламя — то, что сжечь мне руку хочет,

И то, что сердце жжет, — сильней стократ.

Сегодня — День Свершения Пророчеств.

Я ухожу в огонь. Прощай же, брат!^[155]

— Что ж, ты и правда понял, — как ни в чём не бывало подытожил Элронд. — А теперь пойдём. Нас ждёт важный разговор.

* * *

В небольшой затемнённой шторами комнатке, куда привёл Гарава Элронд — очевидно, в одной из башен, мальчишка и не понял толком, куда они зашли по коридорам, лестницам и залам, — в трёх удобных креслах (четвёртое пустовало), сделанных из плотной ткани, натянутой на причудливо выгнутый каркас из тёмного дерева, по сторонам от пылающего камина алого камня сидели, глядя на вошедших, три старика, закутанные в разноцветные балахоны. Рядом с каждым стоял длинный посох с причудливым навершием.

Гарав узнал Гэндальфа, который дружелюбно кивнул мальчишке. И отвесил поклон — всем сразу. Двух других стариков он не знал: один — крючконосый, сухолицый, с проницательными горящими глазами, в белом балахоне; другой — в коричневом, намного ниже ростом, но зато моложе двух других, широколицый, плечистый, похожий на сержанта из голливудского фильма про Вьетнам.

— Расскажи всё, что было с тобой в Ангмаре. Подробно, — негромко попросил Элронд, занимая пустующее кресло. Гараву сесть не предложили, и он ощутил себя неуютно — как будто под четырьмя прицелами. Он понял, что это — настоящий допрос. И глубоко вздохнул: что ж…

…Когда Гарав закончил говорить, ноги у него подкашивались, а перед глазами всё плыло. Он с трудом дышал нормально и очень хотел опустить глаза — если честно, казалось, что его надели живьём на четыре пары раскалённых нитей, пронизывающих комнату.

— Мальчик сейчас упадёт, — сказал Коричневый Балахон. — Сколько можно, всё совершенно ясно.

— Неудивительно. — Гэндальф вдруг улыбнулся и, встав, указал Гараву на своё кресло.

— Я… — Мальчишка залился краской, переступил с ноги на ногу. — Я благодарю, но… — И обнаружил, что сидит в кресле, а в правой руке у него — большой кубок с чем-то прозрачным и приятно пахнущим. Гарав машинально переложил кубок в левую руку и отпил. У прозрачной прохладной жидкости — не вина — был вкус мёда, но без его приторности и густоты — и усталость отступила, а голова прояснилась.

— Мальчик левша, — заметил Белый Плащ… — И Гарав вдруг понял: да это ж Саруман!!! Он же… или не сейчас? Нет, наверное, он ещё не предатель… А ну, перестань думать!

— Хочешь сказать о печати проклятья? — Гэндальф начал широко расхаживать по комнате, шурша балахоном. — Левши, косые, беспалые, хромые… рыжие ещё. Про рыжих не забудь. Они для нашего дела самые вредные.

Но Саруман неожиданно засмеялся — суховато, но искренне:

— Хочу всего лишь сказать, что он опасный противник в схватке.

— Армия Ангмара стоит в десяти лигах от мостов. Дальше не идут, на наш берег не переправляются, — заметил Элронд. — Общая численность войск Ангмара примерно сто — сто десять тысяч. Против нас выставлено около тридцати. Впечатление такое, что нас хотят просто напугать… и сковать на случай каких-то иных действий.

— Я так и не понял, при чём тут искажённая майа, — сказал Коричневый Балахон.

Гэндальф досадливо отмахнулся:

— Совершенно ни при чём, как ни при чём и мальчик. Очевидно, что он — чист, а Ломион Мелиссэ просто решила в очередной раз развлечься. Если хочешь узнать о ней подробней — отыщи Виндэ-ог-Виндана,^[156] он как раз тут, и будет рад услышать, что его старая знакомая какбыжива.

— Виндэ приехал? — быстро спросил Коричневый Балахон, подаваясь вперёд из кресла.

Гэндальф кивнул:

— Это хорошо.

— В прошлый раз после её развлечений между Люной и Мороком не осталось ни одного человека. — Саруман, не обратив внимания на последние реплики, пропустил через пальцы длинную бороду. — Но я согласен с Гэндальфом. Совпадения и случайности… Реальность — то, что Ангмар знает о планах воссоздания Арнора. И скорей всего обрушит удар туда… Радагаст, что ты думаешь о гномах Мории?

— Друзья, — Элронд, до сих пор молчавший, встал, — думаю, мальчика ждут свои дела. Не менее важные для него, чем наши — для нас. И намного более радостные, я надеюсь.

Гарав встал, поставил кубок на подлокотник кресла. И снова поклонился всем сразу — перед тем, как выйти.

Глава 5 — в общем-то ни о чём. Но зато в ней упоминается великий герой русского народа Тарзан

Кони чувствовали себя великолепно. Ни Эйнора, ни Фередира Гарав не нашёл и не особо огорчился — отправился на конюшню и помиловался с Хсаном, не забыв и Фиона с Азаром. А потом просто побрёл куда глаза глядят, насвистывая и отвечая кивками и улыбкой на приветствия встречных эльфов, которым, казалось, и дела нет до того, что на другом берегу Буйной, совсем недалеко от них, стоит вражеская армия. То есть им совершенно было на это наплевать!!! Даже меча ни у кого на поясе нет, а вчерашние «рыцари» — приснились, что ли?..

Между прочим, допрос в башне продолжался, как выяснилось, аж полдня, Гарав сообразил это, когда вышел наружу и увидел солнце, давно перелезшее через зенит. Ещё он ощущал голод — совершенно явственный. Ноги вынесли его на берег реки, и он уже совсем было решил просто-напросто спросить у первого же эльфа, который попадётся следующим, где тут можно поесть, когда…

— Ai!!! — услышал Гарав звонкий выкрик, потом — плеск и смех. Он свернул к краю тропы, по которой неспешно шагал, и неожиданно для себя увидел короткий крутой спуск, а ниже — пляж с полоской золотистого песка. Бруинен в этом месте делал широкую петлю и обретал спокойствие — открывался широкий неглубокий плёс, весь в солнечной ряби. А на пляже купались с дюжину… эльфёнков? Эльфят? Гарав улыбнулся и перестал искать «правильное» название. В конце концов, они практически ничем не отличались от красивых человеческих детей. Даже глазами. Особенно глазами. В глазах взрослых эльфов — пусть на самом дне, но неизбежно — была печаль. Эйнор объяснил это как-то — мол, за эльфом стоит память не только его длинной и не всегда счастливой жизни, но и то, что к людям приходит лишь во сне — память всех прошлых воплощений. Для эльфа это не сон, а его собственные воспоминания, которые приносит из прошлых жизней телу-хроа вселяющийся в него дух-фэа. Да уж, тут поневоле загрустишь, под таким грузом… Но приходит эта печальная память не сразу, постепенно, десятилетие за десятилетием. Может, потому так долго у эльфов длится детство. И поэтому глаза их детей похожи на глаза детей человека… нет, на то, какими должны быть глаза детей человека: в них лишь наивное чистое веселье и неуёмная жажда знания. Должны быть — но редко бывают… Очень редко.

Гарав уже видел здесь эльфийских детей. Правда, их было очень мало в Раздоле. Едва по одному на полсотни взрослых эльфов. И сейчас, наблюдая за тем, как под восторженные вопли тех, кто помладше, четверо мальчишек примерно лет по десять-двенадцать (ха-ха, Гарав, как тебя обманывают твои зоркие глаза — по сто? По сто двадцать?) играют в «колесницу» — сцепившись руками намертво, носятся по песку трое, четвёртый удерживается на их спинах, переступает, раскинув руки и покрикивая весело: «Ai!!! Ai!!! Ai!!!» Так вот, сейчас Гарав вдруг ощутил тяжёлый толчок тёмной злости. Нет, не на них, не на эльфов — нет! Наоборот!!! Ну почему, почему, скручивая злость в тугой тоскливый комок, подумал мальчишка. Почему нас — НАС!!! — так мало? И здесь, и там, в том мире? Мало, так мало… А этой грязной чёрной пены, этих человекокрыс с глазами трусливого и злобного хищника — их мириады, они плодятся и копошатся, мечтая испоганить весь мир… Здесь их хотя бы можно убивать!!! Да и то… Гарав вздохнул и покачал головой. С какой радостью, с каким изуверским наслаждением эти твари мучают и убивают беспомощных, не понимающих ничего детей человека… и эльфа. С наслаждением и со страхом — не дать вырасти, потому что взрослый воин аданов или эльдаров с лёгкостью может снести головы десятку визгливых двуногих тварей — так убить его ещё ребёнком! (А разве там, разве там — не так?! Разве там — не то же?!) А вот поднимется ли меч взрослого эльфа на орчонка? Нет, не поднимется… Люди куда жесточе — но и из них далеко не всякий зарубит тварёныша, хотя понимает: вырастет не знающее благодарности существо и с охотой сожжёт человеческий дом вместе со своим состарившимся и вновь, как в детстве, бессильным и беспомощным «спасителем»…)

«Я буду убивать, — ожесточённо подумал Гарав. — Раз уж судила мне судьба путь меча, то я буду убивать без разбора, пока их лапы ещё не могут держать ятаган, клеймо, рабский ошейник… И если за этот меня проклянут здешние боги — Валар, кажется? — пусть».

Но злые мысли откатились прочь, словно мусор, смытый чистой волной — «колесница» завалилась наконец и с весёлыми воплями барахталась на песке, пытаясь разобрать по парам и хозяевам руки и ноги. А чуть в стороне — Гарав расширил глаза, только сейчас заметил! — двое малышей выстроили замок… нет, не замок. Дворец. Каким-то чудом держались арки мостов и высоченные башни, соединённые переходами. Не верилось, что всё это — мокрый песок, который рухнет, едва высохнув (но и не раньше — нет здесь того, кто ради интереса, случайно или по злобе растопчет этот дворец…). Один из мальчишек… эльфишек… тьфу!., ещё возился с постройкой, что-то отделывая и отпихивая с лица локтем слипшиеся, всклокоченные и непоправимо набитые песком золотистые волосы. А второй стоял на коленках возле общего творения — руки ладонями верх на бёдрах, голова склонена набок, а в глазах — радостное светлое изумление: до чего же здорово вышло!!! Он позвал неутомимого мастера, тот присел рядом, мальчишки положили руки друг другу на плечи и застыли, разглядывая то, что получилось. Постепенно начали подходить остальные — вставали или присаживались рядом…

…Когда Гарав вернулся на пляж через четверть часа — дворец никуда не делся, но возле него никого не было. Все куролесили в воде.

Сняв перевязи, скинув сапоги и рубашку, Гарав с удовольствием пошёл по песку босиком, на ходу удобней наматывая на пальцы и локоть верёвку. Примерившись, подпрыгнул, влез на дерево, сучья которого нависали и над краем пляжа, и над водой. Его сразу же заметили. Не обращая внимания, Гарав прочно привязал тонкий крепкий канат к одному из сучьев и стал ввязывать в свободный конец прочную короткую палку, тоже прихваченную с собой.

— Что это будет, человек? — звонким ясным голосом спросил на адунайке один из мальчишек, строивших замок.

Остальные выжидающе и сдержанно сопели — видно было, что им тоже интересно. Тот, что был в колеснице «правым конём», темноволосый, с яркими серыми глазами, уточнил задиристо:

— Это наш пляж, и мы хотим знать, что ты тут хочешь сделать? — Но его толкнули в бока сразу с двух сторон светловолосые соседи, посмотрели осуждающе, и он смутился, опустил глаза и принялся сердито рыть пяткой песок.

— Это будет тарзанка, — сообщил Гарав, свешивая ноги с ветки и рывками проверяя верёвку. — Тарзан — такой богатырь… мммм… э… моего народа. Он жил в лесу вместе со зверями и боролся с… в общем, со злыми силами. А когда был мальчишкой, то придумал такую штуку… — Гарав, проявив немалую ловкость, вылез из штанов, бросил их на берег. — Вода тёплая? — И, не дожидаясь ответа, прыгнул, сжимая в руках палку.

Мотнуло здорово!!! Его вынесло аж на середину реки, стало жутко разжимать руки… но не возвращаться же было на берег?

Гарав отпустил палку…

…Вода оказалась прохладной, но приемлемой. Когда он вынырнул, на берегу вопила и махала руками ошалевшая от такого зрелища ребятня, а двое постарше уже лезли на дерево…

Конечно, с эльфами Гараву тягаться было бессмысленно. Они каким-то чудом бегали по веткам, как белки, даже по самым тонким, поэтому в «Выше ноги от земли» Гарав проиграл почти сразу — ловить эльфов было всё равно что ловить солнечные лучики, и он думал даже обидеться, но потом махнул рукой:

— Сдаюсь!

Эльфята, ошалелые сразу от двух новых игр, да ещё таких весёлых, подаренных им человеческим мальчишкой, градом посыпались с дерева. Тот, темноволосый, дружелюбно спросил:

— Есть хочешь?

— Очень, — признался Гарав.

— Мы сейчас! — весело крикнул ещё кто-то.

На песке в какие-то мгновения выросла груда сушняка, и один из тех, что строили замок, присев рядом, поводил над ветками ладонью — и они занялись.

— Ух ты, здорово! — Гарав встал рядом на колено. — А с кремнём и кресалом мучаешься, мучаешься…

— Эйлианта вообще огонь слушается, — сказал темноволосый, садясь рядом.

Зажёгший костёр Эйлиант смутился. А Гарав задержал дыхание, вспомнив полный огня коридор и две прильнувшие друг к другу фигуры… Кругом притих весёлый шум, и темноволосый спросил тревожно:

— Тебе больно? Ты что, человек?

— Нет, всё в порядке, — Гарав улыбнулся. — Эйлиант, город, который ты построил…

— Мы построили. — Эйлиант за локоть притянул к себе застенчиво глядящего на Гарава товарища. — Это Гваллар. Это он придумал такой город.

— Я не придумал, это Гондолин, — тихо сказал Гваллар. — Город Короля. Только на самом деле он был красивей во сто крат.

Эльфята расположились вокруг огня, деловито раскладывая разную снедь — в основном сласти и фрукты, конечно. Но копчёные окорочка уток тут тоже были, и Гарав немедленно ухватил один.

— Э… можно?

— Да, конечно, ты же гость! — кивнул темноволосый. С интересом присмотрелся к плечу Гарава. — Это от раны?

— От неё. — Гарав мельком покосился туда же, подвигал плечом. — Уже не болит.

— Вам, людям, не везёт, — сочувственно сказал темноволосый. — У вас такое остаётся на всю жизнь… А у нас быстро заживает. Вот. — Он показал подошву левой ноги, где был виден тонкий розовый шрам. — Это я наступил на расколотую ракушку. Вчера. И уже почти ничего не осталось. У отца однажды был шрам во всё лицо, жуткий такой. И тоже сошёл на нет!

— Зато шрамы нравятся женщинам, — гордо сказал Гарав.

— Правда? — удивился кто-то.

— Ну… так говорят, — уточнил мальчишка. — А тебя как зовут? — кивнул он темноволосому.

— Олорэя, — представился тот. — А ты — ты Гарав, отец про вас говорил вчера. Рыцарь Кардолана Эйнор и два оруженосца, Гарав и Фередир. Или ты Фередир?

— Гарав я, — оскорбился мальчишка и сам засмеялся.

— А покажи меч, — попросил ещё кто-то.

Меч осмотрели все и со знанием дела, единодушно признав кардоланскую работу. За этим занятием доели почти всё, что было принесено, и кто-то предложил ещё попрыгать в реку.

Никто не возражал…

… — Эй… — Фередир пригнулся, пропуская над собой летящего — с «тарзановским воплем», который показал им Гарав, — эльфёнка и изумлённо посмотрел на друга, который сидел на ветке, дожидаясь своей очереди. — Это что такое?

— Тарзанка, — пояснил Гарав. Эльфята закивали. — А вот этот, который стоит и хлопает глазами вместо того, чтобы прыгать в реку, — это Фередир, — сообщил им Гарав ехидно.

— Ну, он выглядит не так глупо, как ты рассказывал, — оценил Фередира Олорэя.

— И вовсе он не неуклюжий, как ты говорил, — поддержали его с соседней ветки.

— Он обо мне всё это говорил?! — завопил Фередир.

Гваллар, повиснув вниз головой перед его лицом на подколенных сгибах, подтвердил весело:

— И не только это! — А потом, крутнувшись, опять уселся на ветку верхом.

Гарав между тем потихоньку перебирался поближе к тарзанке. А Фередир, не сводя с него многообещающего взгляда, принялся медленно расстёгивать перевязь.

— А геройским защитникам Средиземья от Злых Сил можно без очереди? — поинтересовался Гарав у эльфят. Потом, видя, что Фередир уже карабкается на дерево, перешёл от просьб к агрессии: — Дорогу, я контуженный! — С этим воплем он безо всякой тарзанки прыгнул в воду «ласточкой»…

…Эйнор отыскал обоих оруженосцев на реке. Фередир присоединился к Гараву, видимо, недавно — по крайней мере он выглядел не таким растрёпанным и запыхавшимся.

— Эй! — замахал рукой Гарав, выскакивая из очереди к дереву, с которого как раз с истошно-весёлым воплем слетел в воду на какой-то верёвке эльфийский мальчишка. — Иди к нам! — непосредственно добавил он.

Эйнор махнул рукой в ответ и улыбнулся. Он вообще-то собирался найти хоть какую-то работу обоим пропавшим без единого слова отважным воинам, чтобы не разленились вконец на отдыхе. Но вместо этого свистнул и крикнул:

— Вы собираетесь на обед, бездельники?! Накрывают столы, и хоть тут никто никого не неволит — лучше всё-таки прийти пораньше, хотя бы в знак уважения к хозяевам!

Шумно прощаясь с эльфятами, оруженосцы выкарабкались на берег. Эйнор, пряча улыбку, следил, как они одеваются и пытаются привести себя в порядок, чтобы «соответствовать». Когда сложная процедура была закончена, Эйнор поставил их рядом, осмотрел, поправил то и сё, после чего кивнул:

— Ну вот, теперь можно и на обед. Только мечи давайте оставим в нашей спальне. Тут не ходят обедать с оружием.

* * *

Большущий зал был как бы окаймлён столами в виде буквы П — вдоль стен. Середина его — с мозаичным полом — была занята фонтаном. Гараву сперва показалось, что это живая лужайка с колокольчиками, и только присмотревшись, он понял: цветы, трава — всё каменное, и лишь вода, выливавшаяся множеством тоненьких струек из чашечек колокольчиков и собиравшаяся в ручеёк, с журчанием уходивший под пол, — настоящая.

— Прислуживать мне не надо, — сказал Эйнор ещё по дороге. — Мы все в гостях.

И сейчас он уверенно — поклонившись Элронду, который с группой эльфов и магов сидел у «короткой перекладины П» — прошёл на свободные места. Гарав, повторивший поклон, так и не понял — то ли эти места оставили для них, то ли Эйнор выбрал просто первые попавшиеся? Зал был заполнен эльфами, присутствовали, как оказалось, и люди — и стоял совершенно откровенный шум — как видно, правило «когда я ем, я глух и нем» эльфы не соблюдали. Как по волшебству, перед Гаравом оказались пузатый серебряный бокал на тонкой ножке — в бокале было вино, — глубокая большая тарелка, наполненная смесью жареной картошки, грибов и чего-то, похожего на бефстроганов, ещё одна тарелочка со свежим хлебом и трёхзубая вилка, костяная, с вырезанной в виде струи воды рукоятью.

Какое-то время Гарав просто ел. И лишь подчистив половину порции, стал потихоньку оглядываться.

Соседом его справа (слева сидел Эйнор) оказался светловолосый эльф, при виде которого сразу становилось ясно, что это воин. На чёрной рубахе с коротким широким рукавом, надетой поверх золотистой нижней, густо затканной узорами, алел узор из осенних листьев. В лице эльфа — светлокожем, с чуть раскосыми зелёными глазами — было что-то тревожащее. Поймав на себе взгляд мальчика, его сосед улыбнулся, и Гарав вздрогнул: у эльфа оказались отчётливо выступающие клыки, сверху и снизу, такого ни у кого из этого народа Гарав и не предполагал! Видя, что мальчишка ошеломлён, эльф улыбнулся ещё шире и представился:

— Виндэ-ог-Виндан, полководец короля Трандуила.

— Гарав Ульфойл, оруженосец рыцаря Эйнора из Кардолана… — пробормотал Гарав.

Виндэ-ог-Виндан коротко звучно прищёлкнул ногтем по верхнему левому клыку:

— Ещё я вампир и пью кровь из пленных, — сообщил он, понизив голос. — По крайней мере так про меня рассказывают, и это к лучшему, потому что стоит мне улыбнуться схваченному врагу, как он начинает сперва кричать, что его заставили воевать против нас, потом клянётся, что он всегда любил эльфов и называет нас братьями, а заканчивает искренними рассказами — где, чего и сколько… — Гарав невольно улыбнулся, а эльф пояснил уже серьёзно: — Моего народа давным-давно нет на белом свете, это я задержался по делам. Когда-то в лесах, над которыми сейчас плещут воды западных морей, жило много таких, как я — нас называли авари… Эй, если ты Гарав, то верно ли рассказывают, будто ты видел одного из моих Древних Лордов?! — встрепенулся Виндэ-ог-Виндан, даже подавшись вплотную к мальчику всем телом.

— Ты служил Мэглору?! — поразился Гарав, отстранившись — не от неожиданности, а от изумления: эльф выглядел вполне… «современным», что ли.

— Не ему, а его брату Куруфину, — вздохнул Виндэ, усаживаясь удобней. — Расскажи мне о лорде Мэглоре, мальчик… Если тебе не трудно — расскажи. Мне будет приятно, хотя местами это и страшная повесть… — И он, задумавшись, нараспев прочёл:

Семеро их,

семеро их,

В глубине океана

семеро их,

яростных в небе

семеро их.

Возросли они в доме

в глубине океана,

не мужчины они,

и не жены они,

ветры они,

бродящие в саду,

жен не имеют,

детей не рождают

ни прощенья они,

ни пощады не знают,

ни молитвам они,

ни мольбам не внимают,

словно кони, они

вырастают в горах,

разбойники Эа,

посланцы богов,

что стоят на дороге,

помрачая пути.

Злые они,

злые они.

Семеро их.

Клятвою неба

будьте вы закляты,

клятвою земли

будьте вы закляты…^[157]

Так сказали о них вастаки в конце того времени… хотя это и не совсем правда. Расскажешь мне о лорде Мэглоре Нъелло, лорде Мэглоре Линдире, о Канафинвэ Макалаурэ?

Гарав посмотрел в тарелку и попросил жалобно:

— Можно я сперва доем?..

* * *

… — Гарав.

— М.

— Га-равввв…

— Муй… крых. Удди.

— Гаррррав! — шепотом прорычал на ухо другу Фередир, зажал ему нос… и поймал в лоб локтем. — Уй!

— Чего тебе?! — Гарав сел, сердито глядя на Фередира. Потом потянулся.

— Иди скорей сюда! — Фередир, потиравший лоб, похоже, ни капли не обиделся. — Иди скорей!

Гарав спустил ноги с изящной лежанки (а сперва-то он боялся ложиться, думал, что эта штука просто для красоты и наверняка холодная — ажурное каменное плетение), откидывая тонкое одеяло, не пропускавшее ночного ветерка — впрочем, приятного, теплого и пахнущего чем-то цветочным, тонким, как золотистое вино в кувшине на столе.

— Ну чего будишь? — проворчал он.

Фередир потащил его за собой по лестнице, потом — тропинкой в чёрной резной тени деревьев — на берег, туда, где они купались днём.

— Смотри-и-и-и… — выдохнул он в ухо всё ещё ничего не соображающему и сердитому Гараву. Тот хотел уже разозлиться по-настоящему…

…и пролетевший над рекой на тарзанке Эйнор обрушился в реку с пушечным громом, разогнавшим ночную тишину вниз и вверх по течению.

Глава 6, в которой… а, что там. Плохо всё. Даже в конце

Мэлет ждала Гарава за дубом. То есть сначала он просто никого не увидел и подосадовал на себя за то, что так бежал к назначенному утром месту встречи — со всех ног, даже запыхался, а тут и нет никого. Потом испугался: а что если Мэлет и не придёт вовсе?! Чтобы успокоиться, пригладил волосы, прислонился к дубу спиной… и ойкнул, пригнулся, разворачиваясь и отскакивая, наполовину выхватив из ножен меч — раньше, чем понял, что протянувшиеся к его горлу руки с жадно шевелящимися пальцами вовсе не из дерева выросли, а принадлежат прячущейся за могучим стволом эльфийке, которая с весёлым смехом крутнулась вокруг Гарава, как в танце:

— Испугался, испугался!

— Ду… глупая, разве можно так?! — рыкнул мальчишка, с лязгом швыряя меч в ножны. — А если бы я тебя зарубил?!

— А ты попробуй хотя бы поймать меня! — И девушка протянула Гараву руку. — Ну? Вот, схвати! Что же ты?!

Гарав сделал быстрое движение — и его рука поймала воздух. Эльфийка с ликующим смехом отпрянула, но Гарав, вертанувшись на месте — разлетелись волосы, распахнулись полы надетой поверх лёгкой рубашки куртки с кардоланским гербом, взметнулся плащ, — поймал её в кольцо рук.

— Вот так, — сказал он и, смутившись, отпустил девушку, которая глядела жалобно и возмущённо.

— Я всё равно быстрей! — сказала она сердито. — Ты просто догадался, что я собираюсь сделать!

— А это всё равно. — Гарав поправил пояс. — Важен результат. И в результате я тебя поймал, вот и всё.

Мэлет, кажется, раздумала обижаться. Взяв Гарава за локоть, она предложила:

— Пойдём к воде?

— Пошли, — послушно согласился мальчишка, спеша за ней. — Погоди, сейчас я плащ постелю.

Взмахнув снятым на ходу плащом, он широко накрыл удобный корень ивы, образовывавший почти настоящую скамейку, спинкой которой служил ствол той же ивы. Поклонился, делая рукой приглашающий жест. Мэлет тут же уселась и показала рядом с собой:

— Ты тоже можешь присесть, я разрешаю. Так говорят ваши королевы?

— У нас нет королев. — Гарав сел, сцепил пальцы на колене. — Мы дикие. У нас королевой себя может считать каждая красивая женщина.

— Интересно, каково это — быть некрасивой по вашим меркам? — задумалась Мэлет. — Смешно: красивые, некрасивые… Как это вообще: некрасивая, что это? Я не понимаю… А тебя считали красивым?

— Я не помню. — Гарав откинулся к дереву. Потом сел прямо, повернулся к эльфийке. Протянул руки — медленно, сперва правую, потом левую. Поставил их — с широко растопыренными пальцами — по обе стороны золотой головы.

Мэлет смотрела неотрывно и была неподвижна, как каменное изваяние. Только глаза оставались живыми, она следила, как приближаются полуоткрытые, припухшие, в сухих трещинках и тёмных пятнышках — обветренные дорогами — губы человеческого мальчика и его серые с золотом, шалые, как у весеннего волка, глаза. На миг возникло желание — со смехом поставить между его и своими губами ладонь. Но тут же исчезло. Вместо этого Мэлет сзади свела словно бы сами собой взлетевшие руки на крепкой, резко напрягшейся, превратившейся в сталь шее человека и подалась навстречу губам, глазам, резкому, неровному дыханию…

…Высокий золотоволосый эльф смотрел на сидящих на выступе ивового корня человеческого мальчика и эльфийскую девочку — свою дочь.

Лицо полководца Элронда было каменным, как лица изваяний древних вождей нолдоров, которые находят иногда на побережье за Голубыми Горами.

— Мэлет, — сказал он негромко.

Он подошёл бесшумно, человек не мог услышать… а дочь — дочь, похоже, вообще ничего не слышала более… кроме голоса человека.

Обернулись и встали и эльфийка, и человек. От Глорфиндэйла не укрылось то, что дочь сидела на подстеленном плаще человека, не укрылся и тот жест — непроизвольное движение, — которым Мэлет полускрылась за спину мальчика.

А тот посмотрел прямо в глаза эльфа и сказал:

— Отважный Глорфиндэйл… ведь это ты Глорфиндэйл, отец Мэлет? — Золотая голова наклонилась. — Мне надо говорить с тобой по очень важному делу.

— Иди за мной, — сказал Глорфиндэйл…

…В небольшой залитой солнцем комнате было пусто. Только Глорфиндэйл, севший в массивное кресло, поставив длинный меч между ног, и Гарав, остановившийся прямо перед ним. Но голос мальчика звучал, как в огромном зале, — рождая эхо.

— Отважный Глорфиндэйл из дома Элронда. Я — Гарав Ульфойл, оруженосец кардоланского рыцаря Эйнора сына Иолфа, прошу у тебя руки твоей дочери Мэлет. Я люблю её, Глорфиндэйл.

Глорфиндэйл встал. С грохотом отлетело и ударилось о стену тяжёлое кресло. Движение было таким неожиданным, порывистым и… страшным — да, страшным! — что и Гарав вскинулся и отшатнулся, ещё ничего не понимая, но перепуганный.

— Ты… человек! — Это слово прозвучало, как ругательство. — Даже не адан — просто человек! — Но и как-то растерянно это прозвучало.

Гарав услышал эту растерянность, только не обратил внимания. Эльф был страшен. Казалось, он — и без того выше мальчишки как бы ни на три головы — стал ещё выше, а глаза сделались большими и засияли холодным голубоватым светом. Левая рука полководца Элронда взялась за рукоять меча, и Гарав увидел, что и там — из-под пальцев — льётся мертвенное сияние. Комната бешено закружилась, и Гараву послышались звуки — то ли вой, то ли рычание, то ли грохот обвала, — шум, нарастая, валился как бы со всех сторон и придавливал к полу, замораживал, одевал в камень… Под пальцами Глорфиндэйла угрожающе и ликующе запел на ладонь вышедший из ножен клинок: «Hyarrrrrrrra… hy-y-yara-a-a…»^[158] — услышал Гарав.

Да-а-а… от такого можно было только бежать со всех ног. И глаза эльфа отталкивали — как две могучих руки: ну, беги, прочь отсюда!!!

Гарав не побежал.

Он стиснул зубы и взялся за меч. Склонился всем телом — словно пробивался через сильный встречный ветер… но головы не опустил, не отвёл глаз от полыхающего взгляда громадного, жуткого нимри.

— Так Ангмар говорил правду?! — прорезал сгустившийся тяжёлый воздух дерзкий высокий голос мальчишки, сорвавшийся на последнем слове — но не смешно, а яростно и даже презрительно! — на глуховатый басок. — Правду, что мы, люди, для вас, эльфов, — полуживотные?! Вот жаль, что я не остался там, в Карн Думе — по мне лучше уж было отдать душу какому-нибудь гауру и пасть без чести от рук наших же воинов, чем жить и дальше человеком — без твоей дочери, нимри! А ведь я человек, Глорфиндэйл — ЧЕЛОВЕК!!! И это немало!

Эльф слушал мальчишку, высоко подняв брови и отпустив рукоять меча — тот скользнул обратно в ножны и утих. И даже когда Гарав, тяжело дыша и не выпуская оружия, замолчал и только смотрел на эльфа — яростно и непримиримо, — Глорфиндэйл по-прежнему молчал. Молчал, разглядывая мальчишку со смесью грусти, удивления, гнева и уважения. Когда же он заговорил, голос его больше не был угрожающим, скорее — печальным.

— Прошлое хорошо помнит три союза между дочерьми эльфов и сыновьями людей. Верен Эрхамион и Лютиэн Тинувиэль… Туор и Идриль… Эльвинг Светлая и Эарендил Мореход… Ты ли Верен? Ты ли Эарендил? Или твоего отца звали Хуор?

— Тебе нужны Сильмариллы? Тебе нужен новый Вингилот? — вопросами ответил Гарав. — Скажи, и я…

— Нет… — Глорфиндэйл поднял руку. В жесте не было нетерпения — лишь просьба внимания. — Я верю и вижу, что ты готов на всё ради моей дочери. И я не о том. Эарендилу Эру даровал бессмертие. Лютиэн Тинувиэль получила право выбирать, и она выбрала Жребий Людей. А Туор и Идриль вместе отправились в Валинор, и не нам вести речи о них и их судьбе… Бессмертие, Гарав Ульфойл, — Дар… или проклятие эльфов, как людям даровано их проклятие — или дар? — Смерть. По вашему счёту Мэлет больше ста лет. Больше ста, Гарав… Тебе четырнадцать, и ты даже не Адан — ты из Людей Сумерек. Сколько ты проживёшь на этой земле? Пусть минует тебя смерть в бою и болезнь. Ещё полвека. Пусть шесть десятилетий. Семь. Да пусть хоть сто лет. Хотя состаришься и потеряешь и красоту и силу ты намного раньше. А Мэлет не заметит этих лет. И что ей останется? Подумай — что?

Не было гнева в голосе эльфа. Не было торжества или злости. Ничего не было такого, на что стоило бы злиться…

Только правда. Не такая, как у Ангмара.

Настоящая. Но не менее жестокая и беспощадная.

Вечность — минуту — Гарав молчал. Глядя в пол. Потом гордо вскинул голову и сузил глаза, в которых родился стылый лёд:

— Прощай, Глорфиндэйл из Дома Элронда. Никогда более я не потревожу покоя твоего дома и взгляда твоей дочери, — церемонно сказал мальчишка.

Кажется, эльф хотел что-то ещё сказать. Но Гарав коротко поклонился и, повернувшись, вышел прочь, хлестнув краем плаща по косяку — словно вылетела большая хищная птица. Глорфиндэйл услышал, как по коридору — трах-трах-трах! — раскатились звонкие, чёткие шаги. (Эльфу представилось, как следы навсегдаостаются на белом полированном полу — впечатанные в камень гневом, яростью, тоской и разочарованием…) Глорфиндэйл тряхнул головой и на миг склонил её:

— Angayasseya,^[159] — прошептал он…

…Гарав прошёл по какому-то мосту, сам того не заметив — бешено свистя плащом по камню, мёртво сжимая рукоять меча и стиснув зубы, чтобы не кричать. Его мысли были холодны и остры — как будто их заточило отчаянье.

Ускакать прочь. Сейчас. Немедленно. Тут же. Навсегда. Не оглядываясь. В первой же деревне людей найти красивую девчонку. Их тут много. Взять у неё всё, что может взять мужчина у женщины. И отдать ей… что? То, что он нёс Мэлет, не отдать, как не вырвать из груди сердца — сразу умрёшь… Пусть. Тогда просто отдать той девчонке своё тело. Там найдётся немало желающих лечь с оруженосцем кардоланского рыцаря. Никакого насилия, никакого обмана. В конце концов, ему тут жить и ему нужен дом. И та, которая будет о нём заботиться, а потом родит ему детей. Это может быть любая. Разве не всё равно, чьи руки примут постирать рубашку, и разве в темноте видно лицо? И разве не всё равно — всё вообще — если сердце всё-таки вырвали… а ты почему-то остался жить?

Он стиснул зубы сильней, до хруста, до крошки, потом оскалился, задавив всхлип. Влево и вправо отшагнули двое шедших навстречу эльфов — они о чём-то беседовали и изумлённо посмотрели вслед человеку; кажется, даже окликнули сочувственно… зачем ему их сочувствие?! Он искал лишь понимания и разрешения быть с Мэлет. И не получил ни того, ни другого.

Но Глорфиндэйл прав. Прочь отсюда! Скорей! Бежать!

Он побежал. И бежал до самой конюшни.

До самых дверей, возле которых, высоко подняв руку и опершись ею на косяк, стояла Мэлет.

— Отказал? — резко и высоко спросила она, откидывая волосы с лица коротким поворотом головы.

— Да, — выдохнул Гарав.

— Ambar.^[160] — Эльфийка выпрямилась.

— Что? — спросил Гарав вместо того, чтобы обойти её, оседлать Хсана и умчаться прочь, не оглядываясь.

— Возьми меня, — просто сказала Мэлет. И, протянув руку, словно бы тонкий и прочный браслет надела на запястье Гарава. — Выбор отца — это выбор отца. Но и я могу выбирать.

Тысячи слов хлынули на язык Гарава — и прочно забили ему рот. Тогда вместо любого из них — ведь любое прозвучало бы глупо — мальчишка взмахнул плащом в левой руке, властно, будто имел на это право, окутывая им себя и эльфийку. И шагнул вперёд — увлекая её следом за собой…

…Потом был тот же плащ, падающий на рассыпанное сено — казалось, медленно, как лист с дерева.

А дальше Гарав не запомнил. То, что было у него с Тазар, тут почти не годилось и напоминало происходящее лишь отдалённо. Ему только казалось, что и он падает, падает, падает в тёплое сияние — падает, раскинув руки, падает — и не может упасть… и в какой-то момент сияние становится обжигающим, и он вспыхивает и… сгорает, наверное, но это — не важно…

…Лёжа ничком, сквозь полуопущенные ресницы Гарав смотрел, как сидящая рядом Мэлет расчёсывает волосы. Между остриями серебряного гребня — в основе вспыхивали при каждом движении мелкие зелёные камешки — с лёгким треском струились золотые волны, и с этим мягким потрескиваньем мешался тихий голос эльфийки — Гараву казалось, что он слышал уже эту песню, но никак не вспоминалось, где же…

Предавать легко,

Забывать легко,

Убивать легко,

Оставлять легко.

Ты с улыбкой пел,

Но в твоих глазах

Пустота и боль

Светом что погас.

Предавать легко. Только, предав, ты —

Один навсегда. Один на один

С глазами того, кого предал,

Кому так легко простить.

Оставлять легко. Только, оставив,

Ты будешь бояться смотреть назад,

В лицо своей тени бессильной в ответе

И острой горечи правды.

Предавать легко,

Забывать легко,

Убивать легко,

Оставлять легко.

Тот, кто даст тебе

Этих слов глотнуть —

Или дурак,

Или мудрец.

Убивать легко. Ведь убить себя —

Невеликий грех, если духом мертв,

Умирать легко. Ведь тысячи лет

Назад это было с тобой.

Оставлять легко. Ведь в конце пути

Ты снова встретишь тех, кого ждал.

И любить легко. Тот, кто это сказал,

Был либо безумец, либо святой.^[161]

— Мэлет, — Гарав повернулся на бок и коснулся её волос, удивившись, какой грубой и даже грязной кажется его ладонь в сравнении с этим невесомым золотом. Эльфийка обернулась через плечо — с грустной и светлой улыбкой. — Я не… обидел тебя, Мэлет?

Вместо ответа эльфийка прилегла рядом и занялась самым обычным для влюблённой человеческой девчонки любых времён и пространств, лежащей рядом с любимым мальчишкой, делом — стала пальцем исследовать тело Гарава, глядя ему в глаза.

— А… йесссли кто вввв… йдёт? — смалодушничал мальчишка, с трудом удерживая сладостную дрожь всего тела — казалось, оно горит огнём и одновременно корчится от мороза.

— Никто не войдёт, — шепнула Мэлет. — Я всё-таки дочь своего отца. Про конюшню подумают, когда мы выйдем отсюда, melimanya,^[162] не раньше… — И она, тихо засмеявшись, продолжала водить пальцем по коже мальчишки.

Гарав закрыл глаза и вытянул руки над головой, обмяк на плаще, наслаждаясь этими прикосновениями.

— Meldanya… arinquanya ohtatyaro… nessima maianya…^[163] — слышал он шёпот над собой в бархатной ласковой тьме. И лишь на ощупь обнял восхитительное живое тепло, вновь прильнувшее к нему через какое-то время…

…Враги в нашем доме,

земля в муках стонет,

убийца на троне, он зло во плоти!

Война на пороге,

увы — мы не боги,

назад нет дороги, туман впереди…

… — Странно, — Мэлет покачала головой. — Ты рассказал мне сейчас, что ты из другого мира… и я не имею причин тебе не верить… но я не чувствую ничего другого. — Она провела двумя пальцами по лбу мальчишки. Не ласково, а сильно, так, что Гарав даже поморщился. — В тебе есть кровь Аданов… Аданов Дома Хурина… она почти растворена в крови каких-то неизвестных мне народов Сумерек… невежественных, но храбрых и гордых… — Она примолкла на миг, а потом удивлённо засмеялась. — И даже капелька крови синдаров в тебе есть. Очень мало, но она есть.

— Эльфов?! — Гарав удивлённо рассмеялся и тут же притих. Глаза Мэлет были строгими и смотрели куда-то вдаль и вглубь. — Шутишь?

— Нет. — Эльфийка медленно покачала головой — нет, даже просто повернула её: влево, вправо. — Ты сын этого мира, мой волчонок. Это странно, потому что я не знаю, где твой народ и твой дом… мне кажется, что их странным образом нет… ЕЩЁ нет… но они не чужие здесь. И ты не чужой.

— Не чужой… — медленно произнёс Гарав.

И вдруг… вдруг понял.

Понял сразу ВСЁ.

Не было мира, выдуманного Толкиеном. Да он никогда и не говорил, что выдумал этот мир, Олег Николаевич упоминал об этом… говорил про легенды и сны, из которых сложил английский гений мир Средиземья.

Было — прошлое.

Прошлое мира Пашки, настоящее мира Гарава. Чудовищно далёкое, древнее прошлое — древнее пирамид… да что там — древнее привычных континентов и океанов!

И, видимо, те земли, где встанут Киев, Новгород, Москва — они лежали на востоке. А те земли, из которых ещё придут предки предков русских — ещё дальше на востоке.

— О чёрт, — потрясённо пробормотал Гарав по-русски, поднеся руки к лицу. Он и сам не знал, почему так потрясло его это открытие.

Мэлет легла рядом, вытянувшись рядом с Гаравом, повторив своим телом изгибы его тела. И скрестила руки на груди человека:

— Отдохнул? — спросила она.

«Я не хочу тебя потерять», — едва не закричал Гарав, забыв обо всём, сказанном за минуту до этого — потрясшее его открытие стало мелким и неважным. Но закричать так — значило терзать Мэлет.

Потому что они не могли быть вместе. Что бы ни происходило сейчас. Сколько бы радости и света они ни подарили друг другу.

И Гарав обнял её. И перестал думать о чём-то, кроме Мэлет.

Глава 7 — большая, в которой друзья покидают Раздол, а позже выясняется, что у всех есть свои слабости

Так Эйнор не бил Гарава ни разу. Мальчишка стиснул зубы и терпел, хотя боль от перевязи со стальными бляхами после первого же удара стала просто невыносимой. После третьего Гарав не выдержал и закричал, но потом, чтобы молчать, прикусил губу и не издавал больше ни звука, только зачем-то про себя считал удары. Кроме того, стыдно было смотреть в лицо Эйнора — белое, тоже с закушенной до кровавой струйки губой и сумасшедшими глазами. Поэтому он смотрел в скамью — между своих белых пальцев, которыми он вцепился в каменный край, пошире расставив руки.

Но ещё ужасней были две мысли. Первая — сколько он причинил Эйнору неприятностей. А вторая… вторая мысль была о том, что Гарав не раскаивался в том, что сделал в Раздоле. Тоже ужасная… Потом скамья стала таять и кривиться, а удары — со счёта он сбился — сделались какими-то несильными, зато в ушах мерзостно зудели невидимые, но громкие мухи, да и руки словно превратились в лапки мягкой игрушки — беспомощные и мягкие, не свои. Гарав упал на колени и прижался щекой к камню.

Вот тут Фередир не выдержал и молча, но свирепо, стал оттаскивать рыцаря. Наверное, впервые в жизни помешал ему что-то сделать вот так — вцепившись. Когда понял, что не справляется, то просто повис на руках нуменорца и закричал отчаянно:

— Что ты делаешь, ты же его забьёшь насмерть!

Но Эйнор уже и сам швырнул перевязь и сел на постель, уронив руки.

— Что ты наделал? — спросил Эйнор убито. — Ты понимаешь, что натворил?! Мы же тут гости. Гости. Нас приняли, как своих. А ты… блудливый щенок!.. — Но и это он не крикнул, просто сказал тихо. — Валар, зачем я тебя подобрал…

— Затем, чтобы мы остались живы, — сказал Фередир.

Эйнор вздохнул и признался:

— Правда… Вот тебе и подобранный камешек…

Гарав попытался встать — он стоял на коленках возле своего ложа, опираясь на него руками. Не смог. Перевёл дыхание и всё-таки поднялся. Покачался и устоял. Заставил себя улыбнуться.

— Отдай меня эльфам, — предложил он и не выдержал боли — застонал. Но коротко, и тут же заставил себя замолчать.

— Ну на кой ты им пёс? — с тихим отчаяньем спросил Эйнор. — Не казнят они людей. Тем более ты им не присягал.

— Я её люблю, и она меня — тоже, — отрезал Гарав так же тихо, но решительно. — Я понимаю, что сделал гадость в доме, который нам оказал гостеприимство. Но я не раскаиваюсь.

— Младшие, — вздохнул Эйнор. — Младшие. Когда же вы научитесь думать головой.

— Не мы утопили Нуменор, гоняясь за бессмертием! — огрызнулся Фередир, беря Гарава за плечи. — Да-а-а… А знаешь, орки обошлись с ним мягче, Эйнор.

Эйнор посмотрел мутновато от заботы. Гараву было всё равно. Жгучая боль, упрямство и какое-то дикое ликование его переполняли с головой.

— Не вздумай её украсть, — предупредил Эйнор севшим голосом. Такая мысль и правда мелькнула у Гарава… но он помотал головой:

— Нет. Этого я не сделаю. Не хочу, чтобы она прожила жизнь… мою жизнь в бегах от эльфов и людей. Я бы ни на что вообще не претендовал, я уже собирался уехать… но она так захотела. И я благодарен ей…

— Ты хоть понимаешь, что у неё будет ребёнок? — спросил Эйнор. — Раз она тебе отдалась, то у неё будет ребёнок. У эльфов не бывает иначе!

Гарав посмотрел на Эйнора изумлённо, даже забыв про боль (а она стала жгучей — Фередир усадил Гарава на ложе и смазывал ему спину, обтирая кровь). Эта мысль не приходила ему в голову. Но Гарав был не тот, что два месяца назад. Не тот, что даже месяц назад.

— Я знаю, что от этого бывают дети, — сказал он. Теперь удивлённо воззрился на оруженосца уже Эйнор. А тот продолжал: — И что с того? Когда сыну исполнится семь лет, я заберу его — к тому времени я уже буду рыцарем — и сделаю пажом, потом оруженосцем.

— А… — Эйнор открыл рот, глаза его сделались потрясёнными и даже несколько непонимающими. — Ты… Ну… Да кто тебе его отдаст?!

— Да я и спрашивать не буду! — огрызнулся Гарав. — Больно, Федька!

Эйнор вскочил. Эйнор пробежался по беседке. Эйнор пнул скамью.

— Ублюдок! — заорал он. — Дурак! Такого, как ты… — Он задохнулся, плюнул за перила, сник.

— Не спорю, — процедил Гарав, выгибаясь от боли. — А когда Фередир закончит, я пойду к Глорфиндэйлу и расскажу ему о случившемся между мною и его дочерью.

Эйнор побелел:

— Ну нет, — сказал он. — Ты у меня на службе, и рассказывать придётся мне.

— Не расскажет никто и никому, — послышался повелительный девичий голос.

Мэлет стояла на пороге. Фередир поднялся; они с Эйнором склонились. Гарав остался сидеть. Эльфийка подошла к нему, посмотрела на спину, забрала у Фередира льняной лоскут и сильно провела по спине мальчишки. Гарав, онемев от боли, запрокинулся… и обмяк. По спине разлилась мягкая прохлада и растворила эту пронзительную огненную боль, проникшую было до самого позвоночника. Эльфийка, продолжая водить лоскутом по иссеченной спине мальчика, гневно посмотрела на Эйнора — ноздри тонкого носа раздулись и отвердели.

— Я иногда сомневаюсь, что люди — это люди, а не просто умные звери, — сказала она. — Почему ты решил, рыцарь Эйнор, что можешь платить за мой дом? И с чего взял, что ему нанесена обида?

Она говорила жёстко и твёрдо. Но голос Эйнора был не менее жёсток:

— Позволь мне решать, дочь Глорфиндэйла, об обидах дома твоего отца и паскудстве моего оруженосца. Это не женское дело. А вам не быть вместе, как не быть вместе воде ручья и дубу, что растёт на берегу. Мы уедем через час. А перед этим…

— Ты скажешь мастеру Элронду, что вы торопитесь в Зимру, тем более что это правда, — отрезала Мэлет. Гарав поймал её руку обеими своими и прижался к ней щекой. С Эйнора он не сводил глаз.

— Вы хотите меня же заставить чувствовать себя виноватым? — спросил Эйнор зло.

Фередир, окаменевший у стены, издал невнятный звук — на его лице мешались любовь к рыцарю и жалость к Гараву.

— Вот уж нет, — искренне сказал Гарав. — Какая вина? Это жизнь.

— Объяснил, — вздохнул Эйнор. — Как всё просто и легко объяснил. Право слово, я бы хотел побывать в твоей земле! Страна мудрецов!

— Тебе бы там не понравилось, — сказал Гарав неожиданно угрюмо.

— Идём, дочь Глорфиндэйла, — повелительно сказал Эйнор, беря Мэлет за локоть. Гарав бешено поглядел на рыцаря, потом на девушку. Та улыбнулась спокойно и, коснувшись щеки Гарава, шевельнула губами: «Ничего не надо…» — и ушла за Эйнором, не оглядываясь.

Гарав завалился на живот. Плечи его вздрогнули, потом затряслись, он стал бить кулаками подушку. Фередир присел рядом на пол, перехватил запястья друга:

— Тихо, тихо, тихо… — забормотал он, с трудом удерживая свирепые рывки Гарава. — Ну ты и заварил кашу. Да что же, на свете нет человеческих девчонок?! Да ты в них, как дурак в палых листьях рыться будешь — горстями! Гарав! Да под тебя любая прыгнет, особенно когда мы вернёмся в Зимру, и князь объявит о награде…

— Утешальщик! — со слезами крикнул Гарав, но успокоился, только лица не стал поднимать. — Я её люблю. Понимаешь ты или нет?

Его колотило.

— Не знаю. — Фередир медленно отпустил руки друга, устроился на полу удобней. — Но точно знаю, — добавил он ожесточённо, — от эльфов людям нет никакого счастья!

И смачно плюнул на пол.

* * *

Если эльфы и были удивлены желанием людей покинуть Имладрис и ехать к бродам, за которыми ждёт неподалёку армия Ангмара, они никак этого не показали. Продукты в дорогу, корм для коней и даже золотые монеты, переданные Эйнору, — всё было обычными сборами в дорогу друзей и союзников.

Спина у Гарава после заботы Мэлет не то чтобы зажила, но не беспокоила. Тем более что он, измученный болью, тоской, отчаяньем — уснул тогда на кровати и спал довольно долго. И теперь он делал какие-то дела, седлал Фиона, потом — Хсана… и сам себе удивлялся — неужели он вот сейчас уедет? Неужели это возможно — сейчас уехать? Это не сон, не глупая сказка, не бред? Сейчас кончатся эти два дня счастья? Ему вдруг захотелось закричать и вцепиться в колонну, в коновязь, в косяк конюшни… На пришедших провожать эльфов смотреть не хотелось — Гарав немного оттаял, когда увидел среди них мальчишек, которые прыгали с тарзанки. Они дружно помахали Гараву, а потом Эйлиант подошёл к оруженосцу и подал ему свёрнутый в трубку лист плотной бумаги. Гарав развернул — и улыбнулся: как живой, он сидел на дереве и налаживал тарзанку, а снизу глазели эльфийские пацаны. Поразительно живой рисунок окружала выписанная золотом и чернью виньетка орнамента.

— Это тебе, — сказал эльфёнок. — Мы сделали ещё две… тарзанки, — он старательно выговорил слово, — одну для девочек на другом пляже. Приезжай в Имладрис, Гарав, мы будем рады тебе, даже когда ты повзрослеешь.

— Спасибо, — кивнул Гарав.

Элронд пришёл провожать тоже — один, пеший и уже к самым воротам. Видимо, он говорил с Эйнором до этого, потому что сказал, будто в продолжение разговора:

— Так ты уверен, что не стоит посылать с тобой конных? Вам ехать по землям Рудаура, пусть и недолго.

— Нет, мастер Элронд, — покачал головой Эйнор, перехватывая конский повод. — Нам нет особой опасности, а тебе скоро может понадобиться каждое копьё. Благодарим тебя за гостеприимство.

— Вы принесли недобрые вести — но эти вести, может быть, спасли Имладрис, — сказал Элронд. — Пусть будет прямой и быстрой ваша дорога.

Оба оруженосца промолчали. Фередир — потому что явно горел нетерпением ехать. А Гарав… что ж Гарав…

Он мог только радоваться от всей души, что Мэлет так и не пришла.

* * *

Они проехали около двух лиг. В полнейшем молчании. Ни разу не оглянулся Гарав. Не позволил себе. Ехал и почему-то представлял, как вернётся через тридцать лет — уже немолодым… а Мэлет… что ж Мэлет? Она не изменится…

Потом он стал думать про своего сына… или дочь? Мысль была чудной. Странной. Это со смехом сопротивлялся удивлённый Пашка. А Гарав просто принял эту мысль. Нет, он приедет в Имладрис раньше. Не через тридцать лет. Через восемь. Обязательно. Проверить, кто родился и вырос… и сказать Глорфиндэйлу: «Я забираю его!» — если это будет сын. И пусть попробует не отдать.

А восемь лет — не видеть Мэлет?

Предстоящие годы превратились в чёрный холодный колодец. Интересно, подумал Гарав, не так ли смотрит в своё будущее Король-Чародей? От этой мысли стало жутковато. Но развернуть её в полномасштабное самоистязание Гарав не успел.

Ехавший первым Эйнор остановил коня.

Гэндальф сидел на плоском камне и читал растрёпанный свиток. Его конь — большущий, серый, как балахон хозяина — перегородил дорогу и смотрел на кардоланцев с возмущением старожила, которого попросили подвинуться какие-то мигранты. Из-под плаща Серого Странника торчал длинный меч. Рядом стоял всё тот же посох с надетой сверху бесформенной шляпой.

— Одну минутку, две строки, — заметил Гэндальф, не поднимая головы. Эйнор переглянулся с догнавшими его оруженосцами. Гэндальф между тем хмыкнул, свернул свиток, куда-то его спрятал (не поймёшь, куда), ловким прыжком взлетел в седло и нетерпеливо заявил, подхватывая посох и надевая шляпу: — Мы едем или нет?

— Мы — да, — согласился Эйнор, подъезжая к нему. — А ты едешь с нами, Серый Странник?

— Нам просто по пути, — отрезал Гэндальф. — Ровно до того места, где я решу, что наши пути расходятся… Кстати, Гарав, я так и не имел удовольствия послушать, как ты поёшь.

— У меня нет настроения, — буркнул Гарав.

Седые мохнатые брови Гэндальфа приподняли шляпу.

— Но тогда петь придётся мне, — почти жалобно сказал он, дряхлея в седле до такой степени, что Фередир сделал движение — поддержать старика под локоть. — С песней дорога короче, и однако это будет тяжким испытанием для всех моих спутников… Неужели ты не можешь снизойти до моих седин, юный оруженосец?! — Лицо Серого Странника стало горестным.

Гарав сильно подозревал, что Гэндальф по обычаю гонит (помнится, он умел делать ВСЁ, а дряхлым временами нагло и с удовольствием прикидывался). Но Эйнор на Гарава не смотрел, а Фередир смотрел выжидающе.

Мальчишка вздохнул. И махнул рукой:

— А! Ладно!

В Аласе, кормче «Три дуба»

Обжился менестрель,

Была с ним медная труба

И медяков кошель,

В заплатах плащ,

Кинжальчик в нем…

Зачем?

Когда-нибудь поймем.

Давал концерты за гроши

И чувства в людях ворошил.

Пел про великие походы,

Про чужедальние народы,

Про честь, отвагу, боль и страх,

Про тех, кто уж забыт в веках…

Вот как-то вечером, под ночь,

Он арфу в руки взял.

Сказал:

«Послушать песнь, друзья, не прочь?»

Подумал и начал:

«Быть героем может каждый,

Но не каждому по силам,

Вот героем быть может

Человек ленивый —

Лень хвосты рубить драконам,

Лень спасать принцесс,

Страшно предпочесть дорогам

Темный, жуткий лес…»

…Пел так долго весь он вечер,

Вел куплетом за куплет,

А закончил песню речью,

Малость рифмы в коей нет:

«Быть героем должен каждый!

Помни, друг, — ведь это важно!

Когда поборешь лень и страх,

Тогда поедешь на руках».^[164]

— Готов покляться, что стихи твои, — сказал Гэндальф. — И неплохие, кстати, стихи; я знал людей, которых называли поэтами за худшие… А где это — Алас?

— В моей земле, — ответил мальчишка…

…Ехать в компании с Гэндальфом оказалось весьма и весьма приятно. Серый Странник в старческий образ больше не входил и вёл себя очень даже шумно и компанейски, но к полудню угомонился веселить народ и перешёл на бесконечные, но при этом почему-то не надоедавшие, истории из давнего прошлого.

— Инглор был сыном Гилнора Светлого из Дориата и Ирит Нарготрондской, чье имя на Высоком Наречии было Ириссэ… — мерно покачиваясь в седле, рассказывал он как раз одну такую, а кардоланцы слушали, и дорога плыла мимо. — Однажды Гилнор ушел ненадолго из Дориата, но назад не вернулся. Вскоре стали говорить, что его убили орки, которые даже в годы Осады Ангбанда проникали в Восточный Белерианд. Но Ирит не поверила этим слухам. Как-то раз Ангрод сын Финарфина гостил в Менегроте и увидел юного Инглора. Мальчик восхищенно взирал на воина-нолдо и попросил князя взять его к себе в дом и научить сражаться. А среди эльфов было принято отдавать детей, когда те повзрослеют, на воспитание. Ангроду полюбился юный Инглор, и он посадил мальчика себе на колени, назвав своим приемным сыном. Ирит испросила у Тингола согласия и поселилась вместе с сыном в Бар-эн-Эмин в Дортонионе…^[165] — Гэндальф прервался. И вытянулся в седле вверх.

— Впереди что-то происходит, — сказал он уверенно. — К оружию, кардоланцы.

Гарав немедленно подал Эйнору шлем, Фередир — щит. Мальчишки тоже полностью снарядились, и Фередир вежливо, но непреклонно сказал:

— Прошу тебя, почтенный Серый Странник, займи место между нами.

Мальчишки встали позади Эйнора — и справа-слева, образовав такой мини-клин, благодаря леворукости Гарава прикрытый щитами с обоих боков. Гэндальф хмыкнул, но противиться не стал, и все четверо двинулись рысью.

Уже через полминуты Гараву стало ясно, что маг был прав. Спереди — из-за рощицы за небольшим лужком — донеслись и до людей шум, неразборчивые крики и прилязгиванье металла. Воины рысью преодолели луг и, снова перейдя на шаг, осторожно въехали в рощу, скрывшись за её зеленью.

Почти сразу же Фион вздыбился, и Эйнор склонился с седла вниз. Гарав не сразу различил, что в подлеске прячутся не меньше двух десятков тяжело дышащих хоббитов — женщин и детей. Они порскнули из-под копыт огромных коней в разные стороны, дети подняли крик, но это уже не интересовало людей, потому что за рощей шёл бой.

С полдюжины хоббитов с луками, прячась и перебегая по краю оврага, отделявшего рощу от ещё одной луговины, отстреливались от вертящихся там и тоже стреляющих в ответ вастаков. Их было с десяток, они пускали стрелы с седла. Тут и там лежали тушки небольших лошадок-пони, какой-то разбросанный скарб, поломанные повозки, тела — двое вастаков, не меньше двух десятков хоббитов… и большинство тел были женскими и детскими.

Гарав увидел, что глаза Фередира стали бешеными, а губы искривились, обнажая оскал. Маг нахмурился и неожиданно ласково сказал продолжающим метаться и кричать хоббитам (их мужчины оборачивались в отчаяньи, думая, что в рощу пробрался враг — кое-кто уже явно собирался лезть через овраг на выручку):

— Не бойтесь, друзья. Мы поможем! — И вдруг…

Гараву почудилось, что маг с конём превратился в большое крылатое существо — птицу не птицу, окутанную огненным ореолом… Взметнулись полы балахона — и его серый перелетел овраг одним могучим прыжком. Более того — кони людей, не дожидаясь понуканий, ринулись следом, Гарав еле успел вцепиться в узду и луку седла…

…Жёстко тряхнуло. Мальчишка плотно сжал колени и с изумлением понял, что сидит в седле. Мага видно не было, зато послышался крик Эйнора:

— Гарав справа, Фередир слева — смерть убийцам — дагор, Кардолан!

«УааааарррррРРР!» — зарычал его рог — когда он успел схватить рог с перевязи и протрубить?!

— Даго-о-о-ор!!! — закричал Фередир, склоняя пику.

И Гарав подхватил его крик:

— Даго-о-о-ор!!!

…Неизвестно, что подумали хоббиты при виде воинов-людей. Но, конечно, им показалось, что на помощь пришли могучие сверхъестественные силы — Гарав потом долго с удовольствием вспоминал молодое изумлённое лицо с огромными глазами, в которых обречённая тоска сменилась надеждой на чудо. А Хсан уже нёс всадника дальше — и Гарав понял, что это будет его первый конный бой.

И как бы не последний — на коне мальчишка воевал плохо…

Высокая посадка позволяла вастакам приподниматься и стрелять из лука на скаку во все стороны. Но в конной сшибке посадка кардоланцев — глубокая, с прямыми ногами, прочно упёртыми в стремена — была идеальной для таранного удара. Кроме того, лошади у кардоланцев были мощней вастакских. А расстояние для луков позволяло сделать один залп. Один, да и то не всем, потому что Гэндальф серым вихрем, в котором сверкали синие молнии, налетел на ближних вастаков.

Эйнор схлестнулся с вастаком, чей шлем был дополнен кольчужной маской и украшен пучком синих и золотых перьев. Это было последнее, что видел Гарав, потому что потом он получил страшной силы удар в щит и кувыркнулся с коня.

Его спасли сразу несколько вещей. Во-первых, вастак, наслышанный о конной посадке врагов, явно не рассчитывал, что сшибёт соперника одним ударом — и проскакал ещё полсотни шагов, прежде чем развернулся. Во-вторых, мальчишка умел падать и не покалечился, не выпустил ни щита, ни копья. А в-третьих, враг явно не подозревал, как можно драться таким копьём, как у Гарава.

Падение оглушило и разозлило мальчишку. Во всяком случае он не сделал того, что, по мнению вастака, должен был сделать одинокий пехотинец перед всадником — не побежал. Вместо этого он пригнулся и стал ждать, глядя только на летящую к нему солнечную искру — наконечник хвостатого копья вастака, который скакал полным карьером.

Копьё с треском ударило в подставленный щит. Но в последний момент, повинуясь чутью, Гарав чуть повернул его — и одновременно выкинул вперёд и вверх своё копьё, упирая его в землю тупьём.

Вастак взревел, но коротко и захлёбываясь. Войдя под нижний край его круглого щита, широкий наконечник выскочил, пройдя через кожаный доспех, внутренности и почку наружу — и сбил всадника наземь, проткнутого копьём навылет. Конь вастака с жалобным ржанием полетел в сторону, мотая головой и вскидывая круп. Гарав обернулся, и как раз вовремя, чтобы увидеть, как валится из седла — по хоббитской стреле в каждом глазу — подскакавший и замахнувшийся на него второй враг.

В двадцати шагах рубились Эйнор и командир вастаков — видно, они не одолели друг друга копьём и пикой. Гэндальф возвращался с дальнего края луговины. Фередир, спешившись, осматривал бок Азара.

— Чёрт, всего один! — досадливо вскрикнул Гарав. — Один всего! А?!

К нему подошёл Хсан. Удивлённо фыркнул: мол, ты куда делся, хозяин, мы так хорошо начали?! Гарав обнял коня, поцеловал:

— Прости неумеху…

Сабля упала из перерубленной над локтем руки вастака-командира. Гарав услышал крик на адунайке:

— Пощады!

— Ты пощадил?! — свирепо прорычал Эйнор — не похоже на себя, Гараву на миг почудился золотой ореол, окруживший Эйнора и превративший юного рыцаря в огромного воина (и было в воине что-то… страшное, если честно…).

И Бар, сверкнув на солнце синей сталью и алым узором, рассёк вастака надвое — от макушки до седла…

… — Смотри, — Фередир гадливо показал Гараву наконечник подобранной вастакской стрелы — с двойным шипом. — Не вырвешь сразу, только вырезать из тела… Погань смрадная, хуже орков.

— Не сравнивай даже скверных людей с орками, — сказал Эйнор. — Что с Азаром?

— Бок поцарапал, в коня били, да я увернулся — знаю их сучью повадку исподтишка кусать…

Эйнор кивнул. И повернулся к Гараву:

— Кувыркнулся ты знатно.

Гарав повесил голову. Он понимал, что уцелел случайно.

— А вот как ты конного поддел — это смотреть было приятно, — закончил Эйнор. — В общем, ни хвалить, ни ругать не буду.

— Я научусь… — пробормотал Гарав.

Эйнор махнул рукой:

— Закончили.

Но потом вдруг обнял Гарава, притиснул к себе и, чуть наклонившись, горячо шепнул в ухо:

— Волчонок, прости меня. С тобой путешествовать — всё равно что с кочки на кочку прыгать, ну честное слово! Прости…

— Да ладно, — Гарав отстранился смущённо.

И понял, что на самом деле не держит на рыцаря никакого зла.

Хоббиты между тем собрались вокруг спешившегося Гэндальфа — он казался добрым и терпеливым дедушкой в окружении множества внучат. А между тем этот дедушка зарубил пятерых вастаков — столько же, сколько кардорланцы вместе, даже больше на одного. (Двое было за Фередиром, по одному — за Эйнором и Гаравом.) Впрочем, собрались там только женщины и дети — мужчины ходили по полю. Они потеряли всех пони… и хотя разбросанные вещи уцелели, среди убитых были четыре женщины и десять детей. Почти всех закололи в спину копьями либо зарубили ударом по голове, в лицо — такой удар всадник наносит, уже проскакав мимо бегущего от него пешего — удар назад и вниз, от него почти нет спасения.

— Сволочи, — сказал Гарав по-русски, увидел маленькую девочку (почти человеческую) с разрубленной надвое головкой. Сглотнул и, присев, стал осторожно обвязывать бинтом из сумки страшную рану, чтобы скрыть её от глаз. — Сволочи, за что они их?! Твари, гады… — Он вытер намокшие глаза о плечо и расцарапал лицо жёсткой кожей колета. — С ними так надо, пойти в их земли и с ними так надо со всеми…

— Не говори так, оруженосец… — тихо сказал подошедший Серый Странник.

Гарав вскинул глаза:

— Ты знаешь мой язык?!

— Я читаю по твоему лицу, — печально ответил Гэндальф, становясь на колено и опираясь на посох. — Но знаешь… Падение Нуменора началось не с того дня, когда его короли открыто возжелали зла. Нет. С того дня, когда они решили, что обладают единственной правдой — и она так велика и правдива, что не грех принести её и другим людям… да хотя бы и на остриях мечей. Ради их пользы… Твой рыцарь был прав, Гарав, — Гэндальф повёл вокруг рукой, — это — тоже люди. Плохие, злобные, глупые — но люди…

— Это не люди! — запальчиво и яростно крикнул Гарав. — Ты не прав, Гэндальф, это — не люди, и никогда я не соглашусь с этим!

Гэндальф ссутулился.

— Ну что ж, — сказал он тихо и устало. — Каждый идёт своей дорогой, Гарав. Своей. Это и есть милость и право…

Он поднялся и тихо, но заливисто свистнул. Кони вастаков, бродившие тут и там по луговине, навострили уши и стали собираться к магу — в этом было что-то жутковатое. А Гэндальф заговорил, обращаясь к хоббитам — на странном, ни на что не похожем языке, Гарав уже слышал его, когда встретил охотников Роримака. Те внимательно слушали, тоже подходя ближе — гораздо решительнее коней, которые одобрительно кивали, вслушаваясь в речь мага. Наконец Гэндальф обратился к Эйнору:

— Рассчитывал я с вами доехать до моста. Но сами видите, малышам моя помощь нужна гораздо больше. Я помогу им похоронить павших и с поклажей добраться до Имладриса… А ты, рыцарь Эйнор, не откажешься ли выполнить мою просьбу?

— Всё, что смогу, — коротко ответил Эйнор, передавая шлем Гараву.

— Отложи ещё ненадолго свой путь на юг. За мостом стоит большой объединённый отряд артедайнцев и кардоланцев. Им командует Арафор сын Арвелега, — Гарав заметил, как брови Эйнора дёрнулись, — и ты передай ему всё, что видел и слышал в последние дни.

— Я сделаю это, — кивнул Эйнор. И не удержался: — Откуда ты знаешь про отряд, Серый Странник?

Гэндальф нахмурился:

— Что сказали тебе в ту ночь, когда принимали в рыцари, Эйнор сын Иолфа?

Эйнор усмехнулся:

— Я понял тебя. — И махнул рукой: — В сёдла, живо!

* * *

При виде отряда у Гарава стало легче на сердце. До сих пор самым большим соединением «хороших парней», которое он видел, были эльфы Фарона, и Гарав где-то в глубине души продолжал побаиваться малочисленности «наших». Но тут…

За мостом, к югу от Восточного Тракта (вот уж насквозь знакомое место…), стояли бесчисленные шатры, полыхали костры — и висел над лагерем ровный шум, сложенный, как из кусочков мозаики, из лязга металла, ржания коней, людских голосов, песен и смеха. Даже издали были видны знамёна — серебряная на синем шестиконечная звезда Артедайна, красные на чёрном Мечи Кардолана — и ещё какие-то: серые с алым орлом и голубые с белым лебедем. Солнце как раз начинало садиться за спинами путников за далёкие теперь Мглистые горы, и его лучи освещали лагерь, придавая многоцветью ясное веселье.

— Здесь Кирдэн! — воскликнул радостно Эйнор, привстав в стременах, и по его лицу Гарав понял вдруг: рыцарь всё это время беспокоился и мучился сомнениями. — Лебедь! Хвала Валарам!

— И даже рудаурцы здесь. — Фередир дёрнул Гарава за рукав кольчуги. — Орёл — это герб Рудаура… Тысяч восемь-десять, — оценил он общую численность войска.

— А сколько может выставить Кардолан? — спросил Гарав, пуская коня за рыцарем, Фион которого уже зарысил вперёд.

Фередир пожал плечами. Эйнор ответил, не оборачиваясь:

— Тяжёлой конницы — восемь сотен. Средней — две тысячи. Тяжёлой пехоты — восемь тысяч, лучников — пять. И тысячи две вспомогательных частей… Артедайн может больше; здесь, кстати, считай четверть нашего войска.

— А ополчение? — Гарав посчитал около восемнадцати тысяч, сложил это с… — ну, пусть! — тридцатью тысячами Артедайна, округлил до большего, и получившиеся пятьдесят тысяч — хорошо, если только вдвое меньше, чем у Ангмара! — ему не понравились.

Эйнор отозвался:

— Можно созвать. Но его не поведёшь воевать далеко от своих земель.

— Ха, — вмешался Фередир довольно нахально. — У Гондора одной тяжёлой конницы двадцать тысяч! А сколько людей у наших родичей к северо-востоку от Мглистых гор? — Про эльфов он не говорил принципиально. — Мы раздавим Ангмар, как улитку! — И дёрнул ногой в стремени, давя воображаемого врага.

Гарав промолчал. Он мучительно старался вспомнить, чем же закончилась история арнорских княжеств? Явно ничем добрым, иначе Арагорн не был бы Бродяжником (телконтаром, усмехнулся мальчишка, вспомнив старого оружейника в Форносте)… но когда? Как?..

…Княжич Арафор, как уже давно сказали Гараву, на своего отца — тот был светловолос, редкая вещь в династии князей Артедайна, потомков нуменорских Верных! — похож не был. В принципе Гарав подумал бы, что это дальний родич Эйнора. Арафору было лет двадцать, не больше; высокий, темноволосый, быстрый, с повелительными жестами и жёсткой речью, он по-приятельски приобнялся с Эйнором, кивнул оруженосцам, показав рукой, чтобы поднялись с колена и, выслушав короткий рассказ на квэнья, поморщился:

— Они стоят дальше по берегу Буйной и никуда не идут. Две других армии — чуть меньше — напротив Форноста и на севере нагорий, почти у залива Форохел. Четвёртая — в Карн Думе… откуда ты так счастливо выбрался. — Арафор улыбнулся, и Гарав с Фередиром напряглись — им одновременно почудилось в этих словах княжича что-то вроде подозрительного упрёка Эйнору. Но Эйнор засмеялся, и Арафор весело сказал мальчишкам: — Не поднимайте шерсть на загривках, titte huani. Я сказал то, что сказал, и второго дна у моих слов нет… Ты останешься ночевать? — снова повернулся он к Эйнору. — Я прикажу разбить шатёр.

— Нет, благодарю, — покачал тот головой (оруженосцы разочарованно засопели в унисон). — Раз уж меня занесло сюда — загляну в Пригорье… по делам. А оттуда спущусь по Барандуину прямо в Зимру.

— Как знаешь, — развёл руками Арафор. — Нужны деньги или припасы? — Эйнор снова покачал головой. — Я провожу вас сам…

…И он правда проводил — не меньше лиги ехал впереди рядом с Эйнором (они о чём-то говорили на квэнья), следом — Гарав с Федериром и трое оруженосцев Арафора (двое чуть младше его самого, один — в возрасте Гарава), дальше — два десятка конных из личной сотни княжича. Оруженосцы тоже не молчали — и Гарав подумал, что если все они похожи на этих и на Фередира, то, наверное, общаться с ними будет легко, надо только поглубже вникнуть в темы коней и охотничьих собак и привыкнуть, что женщин часто обсуждают вовсе не «куртуазно»… Ну а про оружие он и сейчас мог говорить свободно и даже поспорил с одним из оруженосцев насчёт харадримских клинков, про которые тот говорил, что хороших харадримцы просто не привозят — Гарав же был уверен, что и не надо, потому что тамошняя сталь в первый же мороз подведёт.^[166]

Потом кто-то в конвое начал песню — древнюю, в которой были слова «Пускай рыдают вдовы, пускай горит земля — шагают легионы Золотого Короля!». На него было зашикали, но Арафор крикнул, не поворачиваясь:

— Пусть!

По выжженной равнине марширует легион!

Мы — воины стальные,

Потомки Трёх Племён!

Даст дикарям неверным порядок и закон

Наследник Рода Бэора —

Король Ар-Фаразон!^[167]

— гремело в лесу над Трактом…

… — А как княжич нас назвал? — спросил Гарав, когда они разъехались — уже под луной, ущербной, но яркой, на распутье, где от Тракта уводили несколько тропинок, — и княжеский конвой исчез в тенях. — Это… titte huani, — повторил он.

— Щенята,^[168] — усмехнулся Эйнор. — Ты обиделся?

— Нет, — пожал плечами Гарав. «Я не обиделся даже на то, что ты меня высек», — хотел сказать он, но не сказал, хотя это было правдой.

А Фередир не без лукавства спросил:

— Эйнор, а мы успеем в Пригорье до лоэндэ?

В воздухе свистнул повод, но Фередир ловко уклонился, вскочил обеими ногами на седло и крикнул, пружинно выпрямившись:

— Хэй!

Азар прижал уши, всхрапнул и рванул вперёд, унося хохочущего мальчишку, который ещё и пританцовывал на седле в галопе. Эйнор и Гарав засмеялись.

— А что такое лоэндэ? — спросил младший оруженосец.

— День летнего солнцестояния, — ответил Эйнор. И замолчал. Но молчал он, чему-то улыбаясь — не похоже на себя, почти рассеянно.

* * *

На пятый день пути по Тракту — очень быстрой скачки, можно сказать — они остановились в «Гарцующем пони» в третий раз за это путешествие (Гарав — во второй в жизни). При виде Гарава Наркисс окаменел лицом и за ужином предусмотрительно подал в кружке Гарава воду. Лично.

Гарав рассмеялся и попросил прощения. После чего чокнулся с трактирщиком двумя полными — с верхом, с белой шапкой — кружками пива и пообещал, если у почтенного Наркисса будет такое желание, спеть для гостей в любой вечер, как только хозяин скажет…

Впрочем, в трактире остановились только они вдвоём. Эйнор объявил, что оставляет Фиона на их попечение и вернётся через пять дней. Оруженосцы сделали Уверенные В Правоте Господина Лица и расхохотались только когда Эйнор ушёл.

Погода стояла уже совершенно летняя — жара, солнечно и празднично. Пригорье готовилось к дню солнцестояния серьёзно, как готовятся люди к празднику в мире, где праздников вообще-то не очень много. Другое дело, что оруженосцев никто не звал праздновать — они были хоть и уважаемыми, но чужаками, а в этом удалённом месте такие праздники всё ещё носили отпечаток древнейших ритуалов местами с жутковатым оттенком — вроде тех историй, которые любил рассказывать Фередир.

Да, если честно, они не особо и настаивали на участии в местных праздниках. Можно было спать до боли в спине, есть от пуза, фехтовать, стрелять в цель, бороться и драться с Фередиром, не носить доспехи, ходить босиком, кататься по окрестностям и купаться в речке — что ещё-то надо? Правда, Гарав нет-нет, да и порывался уточнить, где там Эйнор и как выглядит его девушка, но Фередир махал рукой и делал секретное лицо: мол, не наше дело. Гарав решил, что и правда — не наше, и был благодарен Фередиру за то, что неунывающий дружок отвлекал его — наверное, неосознанно, но «конкретно»! — от мыслей о Мэлет. Мальчишка подозревал, что дикая тоска, испытанная во время отъезда и потом ещё несколько раз по ночам, тоска, от которой он один раз изгрыз в лохмотья край ремня конской упряжи, ещё неоднократно вернётся… но — не сейчас. Не сейчас. Не надо сейчас.

Заметил Гарав и то, как сильно изменился сам (хотелось надеяться, что изменения произошли и в росте, но увы — тайные тщательные измерения показали, что это по-прежнему задерживается). Движения стали экономно-плавными, а если нужно былодействовать — мгновенными и как бы не зависящими от мыслей. Руки и лицо покрыл прочный тёмный загар того оттенка, который заставляет презрительно фыркать пляжных красавиц — некрасиво! Волосы окончательно выгорели и отросли совершенно по здешней моде, и в светлых лохмах, которые Гарав приучился по здешней манере часто расчёсывать простеньким деревянным гребешком, внимательный взгляд мог бы высмотреть седые волоски — немного, десятка два, но они были. Глаза смотрели на мир пристально и жёстко, если только кому-нибудь не удавалось мальчишку рассмешить (чаще всего это был Фередир) — казалось, они никогда не мигают. Пашка и раньше был худощав; Гарав стал похож на скруток жгутов мышц и жил — куда ни ткни, встретишь прочную броню. Ничего культуристского в этом не наблюдалось, но — хотя Гарав и не задумывался о такой глупости — мальчишка легко переломал бы кости двум-трём «качкам» даже постарше себя. На плече так и остался широкий неровно заживший шрам от сабли вастака. (А ещё два шрама обещали остаться на спине… куда деваться?) Помимо этого мальчишке полюбилось драться — они с Фередиром дрались почти ежедневно, деловито и до крови. Просто так. Ради интереса. Фередир был сильней, выше и легко перенимал известные Пашке и неведомые здесь приёмы. А Гарав ничего и не имел против…

…С утра лоэндэ Гарав вывел Хсана и, гарцуя на нём, неосёдланном, по двору трактира, крикнул на сеновал:

— Федька, поехали, промнём коней! — Фередир не отвечал, видимо, решив, что очередная утренняя прогулка не стоит потерянной пары часов сна, и Гарав, пообещав: — Пожалеешь! — поднял коня свечой, чуть не стоптал в воротах шарахнувшихся ранних завсегдатаев, решивших, как видно, праздновать с самого утра и прямо в трактире — и, намётом проскочив Пригорье под завистливые взгляды мальчишек и восхищённые девушек, вылетел на Тракт. Быстро огляделся — вдали тянулся обоз и двигалась какая-то группка пешеходов — и, завопив нечленораздельно, так поддал Хсана пятками, что тот опять удивлённо сделал свечку и рванул в галоп. Нетяжёлый мальчишка был для могучего жеребца несерьёзным грузом, да к тому же любимым хозяином. А Гарав, припав к конской гриве, с удовольствием слушал, как точно и неутомимо работает под ним огромная живая машина.

Так они отмахали довольно много, пока впереди не появилась невысокая каменная стена — поверху шёл добавочно деревянный частокол, а через равные промежутки виднелись башенки. Это была граница между княжествами, и Гарав, чтобы не мозолить глаза занятым людям, круто свернул в лес. Понукнул Хсана перескочить через широкую канаву, удержался у него на спине, сам себе довольно кивнул — и въехал под деревья.

Здесь он поехал шагом, неспешно, предоставив коню самому выбирать дорогу, отдыхая от скачки и чутко прислушиваясь то к птицам, то к белке, то к какому-то крадущемуся хрусту в подлеске. Странно — хотя на Гараве была только изрядно обветшавшая рубашка (подпоясанная кинжалом, впрочем) и подкатанные до колен поддоспешные штаны, но комарьё не досаждало.

Около словно бы по волшебству вынырнувшего из земли родника он спешился, напился ледянющей воды. Утирая рот, увидел подальше, на полянке-припёке, россыпи крупной земляники, безжалостно надрал ягод вместе с веточками, снова вскочил на коня и ехал дальше, насвистывая и губами обирая ягоду за ягодой — они были сладкие, пахучие, сочные… В просветах между древесных крон временами открывалось небо — летнее, чистое, жаркое. Куда ехал — Гарав не знал и не собирался выяснять в полной уверенности, что всегда сможет вернуться обратно. Зачем ехал — тоже не желал разбираться. Его посетило почти смешное чувство единения с миром вокруг — до сих пор он только иногда ощущал себя, как часть Хсана, а его — как свою. Сейчас же на мальчишку снизошло тёплое радостное спокойствие. Наверное, если бы кто-то в этот момент задал ему самый сложный философский вопрос, Гарав разрешил бы его парой слов, да ещё и с улыбкой…

Лес расступился — и Гараву открылось небольшое ополье, залитое солнечным светом, поросшее уже подсохшей травой, в которой тут и там голубели цветки вереска. Пахло сухо и немного пыльно. Стояла абсолютная тишь, звонкая, как медный лист, — в ушах сам собой рождался тонкий мелодичный звук.

А в середине этого ополья — на равном расстоянии друг от друга, подножие к подножью — полого высились три холма. Каждый — увенчанный белым каменным столбом. Между двумя — прямо перед тем местом, где выехал из леса Гарав, — словно бы из земли проросли каменные ворота: две могучих плиты белого камня накрыты третьей, и не понять было, сделали это руки человека или почудила природа.

А в следующий миг Гарав сообразил, куда его занесло!

— Могильники! — Мальчишка даже присвистнул и опасливо огляделся. Но потом вспомнил, что вроде бы всякая пакость пока что тут не водится, и подъехал ближе.

Однако холмы всё равно выглядели… жутковато, что ли? Странно — в солнечном жарком дне, при ярком свете, они завораживали и как будто бы немного шевелились, плыли в летнем мареве. А каменные стелы на их плоских вершинах наоборот сияли остро и ослепительно. Впрочем, Хсан не проявлял никакого беспокойства — а кому, как не коню, чуять разное Зло? Правда, в каменные ворота он не пошёл — но не пошёл как-то странно, не попятился испуганно, не заржал, а оглянулся на хозяина удивлённо, словно Гарав понукал его идти на глухую стену.

— Ладно. — Гарав соскочил, освободил рот Хсана от узды, и тот сразу отошёл в сторону, принялся выщипывать в траве что-то вкусное. — Ну-ка… — Он выдохнул и решительно прошёл между каменными столбами.

Тень высоких ворот упала на мальчика, и он вздрогнул от её холода. Нет, не «мертвенного», а просто полного равнодушия к тому, что вокруг. Именно в эту секунду, выпутывая ноги из цепких жилистых стеблей вереска, Гарав понял, в чём было дело. Не опасные и не злые были могильники. А просто очень-очень древние. Настолько древние, что между ними и Гаравом был как бы глубокий ров. Из времён, когда и языки звучали иначе, и очертания земель были иными, и слова значили другое…

Земля и трава на солнечном склоне холма были снова сухие, колкие, прогретые солнцем. Какие-то колючки чиркали по икрам. Но в то же время Гарав неожиданно ощутил что-то очень странное. Он не мог определить это словами, но каждый шаг словно бы превращал его в часть этой земли… или наоборот — с каждым шагом он что-то получал от неё. Что-то неясное, но могучее…^[169] Это было жутковато и захватывающе.

Осторожно ступая и временами отводя рукой с пути особо высокие верхушки трав, Гарав поднялся на правый курган. Постоял, глядя вокруг — на лесные волны, на дальнюю полосу крепостной стены, на еле различимую ниточку Тракта за нею. На миг ему показалось, что мир плавно и неспешно вращается именно вокруг того места, на котором он стоит. Потом Гарав коснулся ладонью белого камня, вблизи — теперь это было видно — покрытого неясной, вытертой временем резьбой…

…И перестал быть.

Люди. Мужчины — рослые, могучие, со спутанными гривами светлых волос, с густыми бородами, с упрямыми мрачными глазами цвета серого камня, в одеждах из шкур, с круглыми щитами, с копьями, у которых кремнёвые наконечники, с большими луками, с короткими массивными дубинками или топорами и каменными ножами на поясах. Женщины — высокие, статные, диковатые, тоже с оружием, хотя и попроще. Дети — много детей разного возраста, здоровых, чумазых полузверёнышей с внимательными и жадно-мечтательными глазами. Человеческий поток тянется мимо — с волокушами. Около свежих, безтравных ещё, только-только насыпанных курганов, увенчанных тяжкими камнями, стоят немногие, в основном — мужчины. Покачиваются и тянут:

— Оооммм… хай! Оооммм… хай! Хай-ом-ай!

Голый косматый старик — в синей, алой, чёрной раскраске, спиралях и линиях, над головой высятся оленьи рога, раскинутые, огромные, острые — неистово пляшет между курганами, запрокидывает белоглазое лицо, отчаянно лупит колотушкой в большой бубен, только ударов почему-то не слышно. Обнажённая женщина — в зареве золотых волос, с высокой грудью, с длинными ногами, переходящими в широкие бёдра с густым лоном между ними — заносит длинный каменный нож над скорчившимся в ужасе орком — связанным по рукам и ногам, огромным.

— Хай! Хай!! Хай!!! Ом хай! Ом хай!! Ом хай!!!

— Иди к своему Хозяину, — голос женщины, — во Тьму иди, иди в смрад, к червям, к тлению, иди, скажи — отрекаемся от него! Именем Света — отрекаемся! Именем Земли — отрекаемся! Именем Крови — отрекаемся! Отрекаемся! Отрекаемся! Отрекаемся!

Трижды падает нож. Женщина поднимает в руке навстречу восходящему солнцу дёргающееся сердце, кровь льётся ей на лицо — прекрасное, вдохновенное, свирепое… Старик воет, кружится по земле возле неё волчком…

— Ом!!! Хай!!! Ра! Ра!! Ра!!! Хар-Ра!

Мужчины волокут ещё одного орка…

…Фередир отыскал Гарава на краю тракта. Хсан бродил тут же, хрумкал сочной травкой, фыркал… Гарав валялся на спине, руки под головой, рубашка на груди широко распахнута, нога на ногу, между пальцами мерно покачивающейся ступни зажат василёк. Ноги были в разводах подсохшего речного ила, а глаза у дружка — ленивые, сонные и нагловатые, он жевал травинку и смотрел, как подходит Фередир, с непонятным выражением.

— Куда ты ускакал? — Фередир сел рядом, бросил другу полкаравая свежего хлеба, в разрез в котором была упрятана розовая нежная пластинка окорока. Она была похожа на дразнящий из смеющегося рта язык, а свисавшие рядом несколько перьев лука усиливали впечатление. — Полдень уже был давно, а тебя нет.

— Угумг. — Гарав ограничился этим полувнятным междометьем, въелся в принесённое, одновременно садясь и скрещивая ноги.

В его перепутанных лохмах был древесный и травяной мусор… и на миг вообще Фередиру почему-то показалось, что это не Гарав, а лесной подменыш, какое-нибудь эльфийское отродье. Впрочем… так чавкать может только Гарав. Но всё-таки Фередир на всякий случай решил, что больше друга от себя никуда одного отпускать не станет. По крайней мере пока не закончится лоэндэ.

А Гарав между тем споро жевал, помалкивал — и мечательно щурился на Тракт, на небо над ним, на зелёные холмы…

* * *

…Вечер лоэндэ был росный и холодный. Над рекой загадочно колыхалась плотнющая белая шапка тумана. А солнце ещё не зашло, и на чистом небе одновременно можно было видеть его пылающий верхний край, звёзды и почти полную луну. В отдалении шумел уже начавшийся в Пригорье праздник, пока ещё не выплеснувшийся в лес.

Фередир и Гарав вели к реке коней. И своих, и Фиона. Шагали неспешно, хотя роса была холоднющей, а кони нетерпеливо фыркали и подталкивали мальчишек в спины. Но оба на ходу смотрели в небо, задрав головы.

Первым не выдержал, избавился от очарования, Фередир:

— У меня ноги застыли, — жалобно сказал он. — Давай побежим!

— Нечестно, — заметил Гарав, тоже опуская голову. — Ты ведёшь одного коня, а я двух.

И тут же побежал первым. Хсан и Фион радостно припустили следом, а в хвосте оказался возмущённо завопивший Фередир, который, тем не менее, так и не успел догнать Гарава до берега.

Но когда он выскочил на песок, готовый высказать всё, что думает о друге и, может, даже вступить в драку, то увидел, что Гарав стоит неподвижно, глядя прямо перед собой.

— Ти-ше… — послышался даже не шёпот — дыхание Гарава.

Фередир остановился, выпустив поводья (Гарав уже сделал это, и кони сами по себе тихо вошли в реку и пили закат).

На речной отмели — точно посередине реки — стояли двое. Лицом к лицу, и перед лицами меж них — сплетённые пальцы рук, словно они замёрзли и грели ладони друг друга своим дыханием. Один был высокий юноша. Вторая — немногим уступавшая ему в росте девушка с волосами, как лёгкий и плотный чёрный плащ. Они стояли на песке, и засыпающий мир вращался вокруг них, и звёзды вели вокруг них в небесах неспешный танец…

— Ганнель, — выдохнул Фередир (у него получилось «Ха-аннээль…»).

— И Эйнор, — пошевелил губами Гарав. — Давай тихо уйдём.

— Давай, — попятился Фередир.

И уже попятившиеся было мальчишки вздрогнули и обернулись, услышав:

— Что стоите тут, ребятки? Или вам не время спать? Или, может, впотьмах в прятки вы решили поиграть?

Обернувшиеся в растерянности и даже смущении оруженосцы успокоились. За их спинами стоял и широко улыбался невысокий, но плечистый, чуть кривоногий человек, неожиданно ясно видный в сумерках — как будто вокруг него ещё оставался день. Особенно ярко желтели могучие башмаки (и как он подошёл неслышно — в таких тяжеленных?!) и синело, словно причудливый фонарик, большое лихое перо на чудной бесформенной шляпе. Короткая, но пышная борода была вроде бы седая, а красное, обветренное лицо, несмотря на морщины — живое и нестарое. Видно, это был кто-то из людей неведомого Гараву Гарвастура. И говорил он странно — как будто стихи читал или пел. Бард, что ли? Мальчишки переглянулись.

— Мы привели купать коней и сами хотели выкупаться, но… — Гарав кивнул на реку. — Говори тише, уважаемый господин, мы увидели их случайно и хотим уйти. Да и тебе незачем на них смотреть.

— Прости, это, конечно, ваша земля, но он наш рыцарь, — добавил Фередир, не поясняя, кто — «он», и так было понятно.

Краснолицый не обиделся и не удивился. Он лишь посмотрел на островок — спокойно и чуть грустно — чуть-чуть, но явственно, так явственно, что и мальчишки невольно оглянулись: уж не произошло ли там чего нехорошего?^[170] Нет. Эйнор и Ганнель по-прежнему стояли, не двигаясь… А человек сказал, весело и чисто засмеявшись:

— Можно шептать тише мыши — или вовсе словно ночной ветерок. Но сейчас моих слов не услышат, даже если взреву, как горный поток. Не бойтесь, воины, — ночь тиха, и будьте спокойны, они слышат лишь свои вздохи… Нам и правда идти пора. А они простоят до утра… Ну-ка, пошли — а ну? Слышите, ветер в ивах уснул. А кони ваши попьют и сами домой прибегут.

Мальчишки не заметили сами, как пошли по обе руки от этого человека. Он вышагивал себе и что-то говорил при этом (Гарав потом не мог вспомнить, что именно, но что-то очень интересное и весёлое), размахивая руками и чуть ли не приплясывая. Они как-то сами собой оказались на лесной полянке, где стояли два стога, похожие в лунном свете на какие-то странные палатки. Сопровождающий мальчишек положил руки им на плечи:

— А ну-ка, храбрые воины — вот ложе достойное. Полезайте в сено — и спать до утра. А там вас разбудят, как будет пора.

Он подтолкнул мальчишек — и те, зевая, поплелись к ближайшему стогу, еле таща на плечах внезапно навалившийся тяжкий, хотя и ласковый груз дремоты. Кое-как выскребли себе в сене нору, забрались внутрь ногами, головами наружу — и уснули, едва успев положить головы на руки…

…Гарав проснулся под утро, когда солнце ещё не встало. Поляну окружали зыбкие белёсые стены тумана. На траве лежала сплошным покровом роса, и по этой росе беззвучно танцевали — кружились, держась за руки и глядя друг другу в глаза, как на реке, — Эйнор и Ганнель. А у самого стога сидел, кивая головой, улыбаясь и руками водя по струйкам тумана, ночной бард и стояли, как настоящие зрители, все три коня; Гараву почудилась музыка, тонкая и прекрасная. Он долго смотрел на этот странный танец и слушал неслышимую музыку, пока не уснул снова…

…А когда уже почти в полдень их разбудил Эйнор, Гарав так и не смог понять, было ли всё то, что случилось ночью.

Эйнор ничего не сказал.

Спросить же сам Гарав просто не осмелился. Даже с Фередиром он не стал заговаривать об этом.

Глава 8, в которой Зимра встречает друзей, а княжеская благодарность не знает границ

То, что Эйнор волнуется, Гарав заметил не сразу.

Если честно, он обалдел при виде Зимры.

Все трое прилипли к борту корабля — только Эйнор стоял молча, не сводя ласково сияющих глаз с наплывающего города, а Фередир буквально отрывал Гараву рукав вместе с рукой и твердил, захлёбываясь:

— Видишь? Вон порт! Вон, смотри — чёрные пузатые корабли и красные паруса — харадские! А вон под чёрными парусами, с высоченной кормой — это гондорские… а, смотри-смотри-смотри — эльфийский корабль! Вон тот, как лебедь! А — вон! Вон, гляди! Олло Нэлтиль, это и есть Олло Нэлтиль — а вот это всё — Трёхбашенная Крепость, нас там ждут и мы там живём! То есть теперь и ты будешь жить! Гляди, Волчонок, ну гляди же — правда, здорово?!

Гарав кивал заворожённо. Спору нет, Форност был больше и, пожалуй… величественней, что ли? Древней мощью издали веяло от его башен, стен и мостов. Но Зимра словно бы радостно взбегала вверх по склонам гор, и среди густющей сочной зелени белели полосы мощёных улиц и алели крыши домов. Казалось, город устремился в небо — и венчает его на высочайшей горе, словно корона с тремя зубцами, белая с жёлтым трёхбашенная крепость. Море было спокойным, зеленоватым, и корабли на этом фоне казались поставлеными на почти ровную ткань изящными модельками. И Гарав не удивился, когда Эйнор вдруг поднял руку и звонко запел на каком-то из эльфийских языков, приветствуя родной город…

…Пять дней на плоскодонном речном корабле, вяло тянувшем по течению плоты из строевого леса — в Зимру, а оттуда на верфи в Гондор — были скучными. Корабль шёл с убранными парусами и имел в длину не больше двадцати шагов — ложась на носу, человек рисковал уткнуться головой в конские крупы на корме. Пашке помнилось по фильмам, что вот на таких длиннющих плотах-связках плавают люди и даже жгут костры и ставят временное жильё. Но здесь такого не было, хотя хвост из плотов был солидный. Экипаж — три человека — из дельты, похожие на пригорян, но говорившие не на адунайке, а на каком-то странном языке, который немного знал Фередир — отнеслись к пассажирам с лошадьми совершенно без восторга и примирились с ними только после появления трёх зарни. Учитывая, что как-то заботиться о пассажирах они не собирались ни сном ни духом, как и где-то причаливать по пути, заработок достался им за просто так. Гарав это высказал громко, чтобы слышали все. Но корабельщикам оказалось глубоко безразлично, что думает белобрысый оруженосец.

— Они не любят нас, потому что раньше в лесах по всему Эриадору как раз они и жили, — пояснил Фередир Гараву как-то, когда они сидели на борту, свесив ноги, чертя пятками по воде и держась за ванты. Был вечер, и берега дико медленно ползли мимо. — Везде, повсюду. Мои предки тогда ещё не перешли Мглистые горы, а нуменорцы только-только строили первые крепости на берегу. Потом нуменорцы стали рубить лес… Сперва ничего, а потом, уже при плохих королях, забрались в самые чащобы, в священные места, и перестали за лес давать разные нужные вещи. Ну, эти возмутились, похватали луки-копья, сперва даже наступали, жгли крепости небольшие, убивали всех чужаков — да только куда им было против настоящих нуменорских армий… Кого перебили, кого загнали вовсе в глушь… Пригоряне, дунландцы на востоке и эти вот, жители плавней — они все изначально одного народа. Вообще-то моя семья с ними дружит, но эти какие-то совсем угрюмые…

— Жадные они, а не угрюмые, — отрезал Гарав. — Видят — трое беззащитных подростков плывут по важному делу, вот и решили круто навариться.

Смысл фразы Фередир понял и долго заглядывал в лицо Гараву, пытаясь понять, шутит он насчёт беззащитных подростков или как? Гарав остался непроницаем, и Фередир стал рассказывать, как здорово у них в поместье.

— Мы ведь туда обязательно съездим, — говорил он, и Гарав кивал — слушать Фередира было приятно, потому что от его слов буквально веяло грубоватым искренним желанием поправить другу настроение. — Там тааааааакие есть девчонки! Обязательно тебя познакомлю, хочешь — с парочкой даже… если тебя хватит сразу на парочку. Это, кстати, здорово, когда сразу две…

— Угу, а потом платить алименты на сто адресов, как ты, — засмеялся Гарав.

Фередир понял и это, пожал плечами совершенно спокойно:

— Да ну и что? Ты оруженосец княжеского рыцаря, потом станешь рыцарем, в деньгах у тебя точно нужды не будет. Сыновья твои — законные, нет — станут воинами, дочери — матерями воинов. Всё одно с одним связано и всё правильно. А если тебя убьют — и вовсе не о чем беспокоиться.

— Ты считаешь? — слегка прибалдел Гарав.

Фередир всем своим видом показал, что двух мнений быть не может…

…Дважды Гараву снилась Мэлет. Или это были не просто сны, потому что Мэлет разговаривала вполне осмысленно, улыбалась и вообще как будто сидела рядом. А один раз приснился Карн Дум. И взгляд Ангмара. После этого сна Гарав проснулся в поту, с постыдной ёкающей слабостью внизу живота (к счастью — не больше), весь дрожа, и до утра просидел у борта, вспоминая слова Эйнора: «Он не оставит тебя в покое». Как-то так сказал рыцарь. Да что ж мне, до конца дней своих бояться, разозлился он в конце концов. Короче, к тому утру Гарав утвердился в двух вещах: первое — Ангмара следует уничтожить ради его личной безопасности; второе — в плен на этой войне ему более попадать нельзя…

…И вот она — Зимра. Её речной порт — морской дальше, уже на побережье, хоть его видно издалека и с реки.

Даже экипаж оживился — то ли от того, что избавится от пассажиров, то ли потому, что скоро продаст груз. Фередир просто ликовал. А Эйнор… Эйнор, перестав петь, придерживая рукоять Бара, смотрел на крепость и чуть шевелил губами. Потом встряхнулся:

— Мы собираемся, — сказал он и откашлялся, потому что голос у него сорвался на последнем слове и пискнул. — Прибыли.

Кораблик подошёл к причалу бортом, ловко сбросив буксировочные концы — плоты продолжали плыть сами по себе, вперёд по течению, туда, где их ждали на берегу и на лодках люди с баграми. Но Гарав не смотрел туда. Придерживая повод Хсана, он свёл его — последним — на берег по колеблющимся сброшенным сходням. Вёл и видел, как пальцы свободной руки Эйнора комкают подол куртки.

После пяти дней на палубе хотелось пробежаться. Просто и тупо пробежаться. В воздухе пахло морем и цветами. Раньше Гарав никогда не был у моря и думал, что все эти рассказы про запах соли и йода, «особый запах» моря — просто романтический бред. А оказывается — правда… Пристань была выложена белыми каменными плитами, и люди вокруг, занятые своими делами, выглядели похожими и непохожими на обитателей Форноста. Нуменорцев Гарав почти не видел — большинство были светловолосые родичи Фередира (и, видимо, самого Гарава, если так можно сказать), много встречалось харадримцев. Одеты люди оказались легче и ярче, чем на севере, но в целом похоже. Кишмя кишели дети, причём выглядели они вполне беспечными и довольными жизнью.

— Дома, — сказал Фередир и так глубоко выдохнул, что, казалось, подул новый ветер. Словно с этим выдохом он сбрасывал с себя какую-то тяжесть. И Гарав понял, что весёлый и бесшабашный Фередир тоже всё это время таскал на плечах груз страха. Может быть, привычный и обыденный, но…

Неудивительно, что в средневековье люди взрослели быстро…

…Гарав вначале думал, что их не встретили и даже немного обиделся — разве их миссия не была важной?! Но буквально при выходе с территории порта (Гарав увидел вывеску таверны с изображением рыбы, с блудливой улыбочкой выглядывающей из кружки с пенящимся пивом, и хотел уже спросить Фередира, не тот ли это «Пьяный тунец», про которого Фередир говорил в селе, где они встретили гномьего разведчика?) их поджидала группа из десятка всадников — под княжеским флагом, в богатой одежде, рядом с которой потёртая поддоспешная кожа путешественников показалась почти что нищенскими обносками. Гарав почувствовал смущение, но тут же отметил, что более их внешний вид никого не задевает и не оскорбляет — напротив, им были откровенно рады.

— Мы ждали, Эйнор сын Иолфа, — сказал, раскрывая объятья, рослый атлет, возглавлявший встречающих. — Мы все ждали, а князь ждёт и сейчас. Поторопимся — весть о том, что ты вернулся, радостна, но увидеть тебя своими глазами будет для него ещё большей радостью!

Садясь в седло, Фередир шепнул Гараву:

— Рауд сын Тира, княжеский майордом^[171] нас встретил. Великая честь.

— А почему не сам князь? — спросил Гарав, перехватывая повод.

Фередир сделал огромные глаза и промолчал, даже слегка отъехав от Гарава, как от сумасшедшего…

… — Удачной ли была твоя поездка? — Рауд улыбнулся Эйнору. — Олза извёл отца упрёками в том, что тот не послал его.

— Поездка была разной, — ответил с улыбкой рыцарь. — И, если бы поехал Олза, сейчас мир был бы иным совсем.

— Ты не встречал в тех местах Серого Странника?

— Я встречал многих, — пожал плечами Эйнор. И жалобно покачнулся в седле: — Ох, мудрый майордом… Я сейчас хочу лишь представиться Нараку и убедить себя, что я и правда вернулся.

— Понимаю, — кивнул Рауд. — А кто твой второй оруженосец?

— Йотеод Гарав Ульфойл, он бежал из ангмарского плена. Достойный и храбрый воин.

— Ну, другого рядом с тобой не может и быть, — убеждённо кивнул Рауд…

…Чем выше вела полная солнечным светом и мягким теплом улица, тем шире она становилась и тем богаче были дома по её краям. Фередир кому-то махал, с кем-то здоровался, вертелся в седле и шутил с двумя своими ровесниками из свиты майордома. Гарав не обижался, что дружок про него подзабыл — он ведь вернулся к себе… Да и по сторонам смотреть было интересно. Во многих садах, разбитых вокруг домов, журчали фонтаны — небольшие, не такие, как в Форносте. Конские копыта звонко били камень… и вдруг мостовая ухнула вниз, и стоящие по обе стороны моста, ведущего к крепостным воротам над пропастью, стражи в чёрно-алом спросили:

— Кто идёт?

В ответ Эйнор протрубил в рог и крикнул:

— Рыцарь Кардолана Эйнор сын Иолфа возвращается, исполнив долг, чтобы услышать слова князя!

Гарав обернулся, когда они ехали по мосту — кавалькада майордома поотстала, трое путешественников оказались впереди. И у мальчишки захватило дух — отсюда, с вершины Олло Нэлтиль, мир был громадным и поделённым начетверо: синее небо, зелёное море, алые крыши города и изумрудные луга и рощи вокруг него.

— Господи, — вырвалось у мальчишки. Больше слов не было, и Гарав молчал до того момента, когда в гулком каменном дворе исполненный собственного достоинства мальчишка лет десяти — в чёрно-алом, с кинжалом на золотом поясе — принял поводья Хсана и, преклонив колено, звонко и весело сказал — искренняя радость перебивала церемонность слов:

— Войди в крепость князя, где тебя давно уже ждут, отважный рыцарь Эйнор сын Иолфа!

Эйнор, спешившийся первым, оправил куртку, коротко глянул на оруженосцев. Рыцарь был бледен, а его голос позванивал:

— Идите за мной и молчите. Сейчас решится… — Он не договорил, но Гарава пробрал морозец, да и Фередир притих…

…Коридор — справа глухая чёрная стена, слева арочные окна, в проёмах между которыми застыли металлическими истуканами семифутовые гиганты, гвардия князя, опускавшие мечи за идущими — от плеча и вниз, остриём в каменный пол из алых плиток. Собственные шаги били по ушам. Гарава подташнивало от напряжения…

…Зал. Справа камин. Спереди — трон. По сторонам трона — два гвардейца, у камина — два поднявших головы пса. Всё. Больше никого нет. Ни толпы придворных, ни торжественной музыки.

Только рыжий человек на троне — в ало-чёрной мантии, на рыжих волосах корона — серебряный обруч, восемь пар золотых мечей. Настоящий меч — обнаженный, длинный — поперёк колен. У человека пронзительные недвижные глаза (глаза викинга, подумал Пашка) и густая короткая борода — рыжая с сединой.

Мутит всё сильней.

У Эйнора мёртвое лицо. Губы с синевой. Что он… а, да.

Оруженосцы встали на колено по сторонам от Эйнора, опустившегося первым. Склонили головы. Голос — голос Эйнора:

— Мой князь, я вернулся.

— Я вижу, рыцарь. — Голос сильный, густой, чуть хриплый, голос командира воинов, который в сражении кричит не «вперёд!», а «за мной!» и добавляет ещё пару слов, которые не напишут в красивых летописях. — С чем?

— Со словами, которых ты ждал. И многими другими, которых ты не ждал, но которые отвечают твоим мыслям.

Гарав не может не смотреть — он смотрит, не поднимая головы, исподлобья. Человек откидывается на троне. На лице — радость… и ещё что-то. Кивок.

На лице Эйнора живут глаза — серые, сияющие, полные печали и преданности. «Князь ему был вторым отцом», — вспомнил Гарав. Эйнор смотрит на князя так, словно просит у него прощения. За что? Непонятно… В ушах звенит.

Из-за трона бесшумно выступает рыжий — похожий лицом на князя — мальчишка лет шестнадцати. Серьёзный, строгий (а искоса подмигивает Эйнору), на руках поднос — большой, тяжёлый, нагруженный какими-то мешками… От мешков пахнет хорошо выделанной тонкой кожей (как обострилось обоняние…).

— Ты сделал то, что должно, рыцарь Эйнор сын Иолфа и мой воспитанник. — Князь встал. Эйнор бледнеет ещё больше, хоть это и невозможно. Губы шевелятся… он встаёт в рост. — Теперь и я исполню свой долг — долг воздаяния за храбрость и верность. Фередир сын Фаэла, оруженосец.

— Да, мой господин. — Фередир вскидывает голову.

Нарак берёт с подноса один из мешков. А, нет, это скорей большой кошель…

— Большее дать могут лишь Валары. Мой долг воздаяния тебе, Фередир сын Фаэла, оруженосец.

Фередир принял кошель (да, тяжёлый).

— Благодарю тебя, князь Кардолана и мой господин.

— Встань, оруженосец рыцаря Эйнора.

Нарак перешёл к Гараву, уже не глядя на поднявшегося рядом с Эйнором Фередира.

— Тебя я не видел до этого дня, Гарав Ульфойл, — голос князя. — Но я уже знаю — добрая слава летит впереди воина, — что ты не зря был посвящён в оруженосцы Эйнором… а это немало, ибо и ранее был он одним из достойнейших моих рыцарей — ныне же скоро станет достойнейшим рыцарем возрождённого Арнора!

Эйнор тихо ахает, не выдержав. Но Гарав слышит это краем уха.

— Гарав Ульфойл, оруженосец.

— Да, мой господин. — Собственный голос кажется Гараву звучащим со стороны.

— Большее дать могут лишь Валары. Мой долг воздаяния тебе, Гарав Ульфойл, оруженосец.

Гарав туповато смотрел на княжескую руку с кошелём. Потом поднял глаза. Он чувствовал, что сейчас заорёт в лицо Нараку, куда он должен деть всё это и какое это имеет отношение к тому, что было… что он видел… что, что, чтооооо!!!

Не крикнул. Но не потому, что испугался. Просто он увидел вблизи, что вокруг глаз князя лежит сеточка морщин, а сами глаза — усталые и благодарные. Немолодой уже сильный человек, который держит на своих плечах неподъёмную тяжесть ответственности, просто не знал, чем и как ещё благодарить своих людей. И, кажется, сам понимал, что это немного нелепо: золото (или что там?) — за такое.

Гарав сглотнул и сказал тихо:

— Благодарю тебя, князь Кардолана и мой господин.

— Встань, оруженосец рыцаря Эйнора, — кивнул князь. — А ныне я отпускаю вас, чтобы вы отдохнули после трудов.

И он уходит. Он просто встаёт, кивает и уходит, не оглядываясь, на ходу поправляя пояс…

…В тяжеленным, тонком, но прочном кожаном кошеле Гарава — даже, скорей, всё-таки мешке — с тиснёным кардоланским гербом — Алыми Мечами — оказалось пятьсот кастаров. Новеньких.

Жалованье наёмника за двенадцать лет. С лишком. С хвостиком почти в полгода. Или цена небольшого поместья — не с замком, но с домом, с садом, с пахотной землей и даже кое-каким скотом.

Но это было ещё не всё. Там же лежала длинная массивная цепь: золотые плотные звенья, в двух вставлены крупные рубины, огранённые в виде четырёхконечных звёзд, между ними — крест из четырёх ромбиков-сапфиров. Там же был перстень — серебряный широкий обруч, на нём — серебряная орлиная лапа, сжимающая большой неогранёный изумруд. Там же — два зарукавья для рубахи, тяжёлые, из золота с красивым алым отливом, каждое украшено орнаментом-чеканкой и двумя поясками из мелких, сверкающих ледяными лучиками бриллиантов. Ещё небольшая серебряная серьга: сложное плетение тонкой проволоки, в сердцевине которого холодно лучился неизвестный Гараву призрачно-фиолетовый камень, казалось, постоянно меняющий форму. И свёрнутый пояс из алой кожи с янтарными дисками по всей длине через равные промежутки, подвесами для ножен меча и кинжала и массивной золотой пряжкой в виде двух заходивших друг за друга и скреплявшихся накрест мечей.

Но это было не всё. Там был пергамент. Пергамент с печатью и подписью князя. Вязь эльфийского письма, которое Гарав пока так и не выучил.

Эйнор спокойно-торжественно прочёл — голос для Гарава звучал где-то далеко-далеко, — что двадцать пять акров пахотной земли, дубовая роща мерой в два акра и три акра рыбного пруда в нижнем течении Барандуина (тут же был отлично выполненный и отдельно заверенный чертёж с привязкой к большой карте) отныне являются собственностью… и так далее.

Как-то равнодушно и отстранённо мальчишка понял, что… богат. Реально богат. Вот так вот — бах! — и богат.

А перед этим пониманием во весь рост стояла мысль, что он хочет есть и помыться. И — спать. Спать долго-долго. Без снов. Вообще без снов. Не двигаясь. Спать.

Они стояли в коридоре, смежном с тем, что вёл в тронный зал. Стояли и смотрели на подаренное князем — разложенное на широком подоконнике. И тут Гарава прорвало.

— Неужели всё это… всё, что было… — Гарав не пытался сдерживать рыданий, — всё это измеряется рыбным прудом?! — Он истерично захохотал, захлёбываясь слезами и запрокинув голову — разом вспомнились все ужасы и мучения, пережитые в этом путешествии, все те моменты, когда не оставалось надежды совсем…

Эйнор ударил его ладонью по лицу — крест-на-крест. Дурной, нехороший хохот захлебнулся. Гарав устоял на ногах, поднёс ладони к вспыхнувшим щекам, погладил их. Вытер лицо тыльной стороной правой.

— Спасибо, — поблагодарил он искренне.

— А чего ты хотел? — слегка насмешливо спросил Эйнор. — Чтоб о тебе сложили балладу?

— Хотя бы… — Гарав слабо улыбнулся.

— Так сложи сам, ты ведь умеешь, — серьезно предложил рыцарь.

— Может, и сложу, — пообещал Гарав не менее серьёзно. — А что получил ты, храбрый рыцарь Эйнор, мой господин?

— Неважно, — спокойно ответил Эйнор. — Я получил то, что ожидал и на что не смел надеяться.

И больше ничего не стал объяснять.

— А ты, Фередир? — Гарав посмотрел на молчащего рядом дружка, который всё это время рассматривал пол под своими сапогами. Тот поднял неожиданно усталые и очень взрослые глаза.

— Да то же, что и ты, — он вздохнул. — Только вместо пахоты — выпасы, а вместо рыбного пруда — соляной берег на озере. Я тебе говорил, что у нас кони. Выпасы — это здорово…

Мальчишки долго смотрели друг на друга. И лишь через какое-то время встрепенулись. Сообразили, что они — одни.

Эйнор стоял в десятке шагов, уткнувшись лбом в колонну. Во всей его позе были облегчение и… и какое-то странное бессилие.

— Тяжела судьба Кардолана, — сказал он глухо. — И я её вестник, оруженосцы. Тяжёл и этот груз. Идёмте. — Он оттолкнулся от колонны всем телом, словно она притягивала к себе. — Надо отдохнуть.

Глава 9, в которой Гарав обживается

Комната, которую предоставили Гараву, оказалась одной из смежных с комнатами Эйнора. Гарава, кстати, удивило, что у рыцаря не просто комнаты, а скорей то, что можно назвать «апартаменты». Он-то уже смирился с мыслью, что на ближайшие годы у него будет что-то вроде пусть небольшой, на троих, но казармы. В конце концов Пашка и дома делил комнату с двумя братьями — а тут… Спальня, кабинет-библиотека, ванная комната с горячей водой и смывным туалетом (не только для рыцаря, но и для оруженосцев), оружейная и ещё штуки три вот таких смежных боковых комнат — то ли для гостей, то ли для оруженосцев. Высокие потолки, дверные проёмы арками с венцами в виде раскрытых бутонов цветов — каменная резьба на стенах — поясами на половине высоты. Все помещения просторные, а из-за того, что проёмы были большущие и занавешенные вышитыми полотнищами (Пашке это напомнило родные деревенские дома-пятистенки, как ни странно), казались ещё больше.

Конечно, сама комната мальчишки была небольшой, чуть ли не меньше той, в которой жил Пашка. Однако там-то он именно что делил её с двумя братьями… Низкая кровать — ногами к большому окну без стёкол, но с плотными ставнями — за окном были море и небо, а если подойти ближе — вниз уходили зелёные улицы и красные крыши. Стол, наглухо вделанный в угол комнаты, со стоящей на нём лампой (ещё одна — намного больше, с шестью изогнутыми носиками для фитилей — висела под потолком) и письменным прибором: чернильница, перья, палочки чернил, ножик, ёмкость с песком, листы бумаги — не пергамента… Стул — неудобный, с высокой резной спинкой. Странно знакомая, почти современная вешалка в полстены с крюками и распорками на разных уровнях. В другом углу, сбоку от двери, в овальную раковину бесшумно падала из выгнутого бронзового носика — достаточно выдернуть небольшую деревянную пробку на тонкой цепочке — струйка воды и стекала вниз. С другого бока — небольшой очаг-камин с кованой чугунной решёткой. Рядом с очагом стоял сундук — резное и полированное тёмно-коричневое дерево отливало глубоким алым блеском. Лёгкое тонкое одеяло, голубоватая простыня, небольшая подушка — всё пахло какой-то горькой травой, и от этого запаха — стоило прилечь — сразу тянуло в спокойный сон.

Комната Гараву нравилась. Он сразу решил, что, если уж доведётся тут, видимо, прожить ближайшие годы, то это не так уж плохо. И есть куда поставить книжный шкафчик. В обязательном порядке. Научится же он в конце концов читать и писать по-здешнему. Да и писать на русском ему никто не мешает. Он аккуратно разложил и развесил вещи, оружие и снаряжение. Садрон положил в изголовье кровати — там оказалась выемка, точно под меч. А над столом прикрепил рисунок — подарок эльфёнка из Имладриса. После чего присел на кровать и довольно огляделся. Ну, здравствуй, дом. Будем знакомы, давай дружить. Он так подумал в шутку и удивлённо моргнул: почудилось, что со всех сторон сразу пришёл ответ, добрый и ворчливый…

Внутрь заглянул Эйнор. Рыцарь всё ещё был бледен, но выглядел более или менее ожившим и расчёсывал костяным гребнем мокрые волосы.

— Устроился? Вот и хорошо… — рассеянно сказал он, явно думая о чём-то своём. — Иди мойся и ложись спать.

— Это приказ? — вздохнул Гарав.

Эйнор пожал плечами:

— Ну, можешь лечь спать немытый. Но знаешь, в Трёхбашенной живёт человек восемьсот. И чем меньше стирки прачкам — тем легче у них жизнь…

…Конечно, с эльфийскими бассейнами в Раздоле ванная не имела ничего общего. Просто каменная чаша в полу (не очень удобная, круглая, но большая, по крайней мере если брать рост Гарава, то можно лечь, и вверх наружу не будут торчать пятки), сбоку от которой торчали два железных рожка со всё теми же деревянными затычками на цепочках — ледяной и огненно-горячий. Ещё одна затычка оказалась в дне ванны. (Позже Гарав узнал, что горячую воду нигде специально не грели — в недрах Олло Нэлтиль били фонтаны кипятка, трубы подводились к ним). Но лучшего, в конце концов, не было и у Пашки (баня и туалет во дворе)… Правда, не имелось ничего, даже отдалённо похожего на душ, и голову мыть пришлось, сидя на корточках и черпая воду вокруг, а потом — заново наполнять ванну, мыться уже самому, опять спускать воду и снова споласкиваться. Так что Фередир, успевший уже помыться, громко осведомился, не стёр ли Гарав себя на нет мочалкой и не стёк ли в сливную трубу? Гарав гордо промолчал. А мочалка, кстати, оказалась настоящей губкой-люфой, их тут было несколько, и разноцветных вдобавок.

…Но в общем минут через двадцать Гарав, отчистившийся до скрипа и хруста, уже залезал под одеяло. В окно поддувал ветерок и слышался очень отдалённый шум города. Мальчишка вытянулся на постели, не сдержав глубокого довольного вздоха, и из соседней комнаты засмеялся Эйнор:

— Ну вот, теперь слышу, что доволен!

А ещё подальше сонно откликнулся Фередир:

— Эйнор, ты вечером нас разбуди…

— А что будет вечером? — улыбаясь (почему-то стало очень хорошо и спокойно), окликнул их Гарав.

— Бал, — ответил Эйнор.

Собственно, это было последнее, что слышал оруженосец.

* * *

«Гражданскую одежду» (так подумал про неё сам Гарав) он нашёл на сундуке, когда проснулся. Ошалело сел в постели (за окном смеркалось, в соседних комнатах было тихо, а вот где-то вдали играла музыка), помотал головой, улыбнулся, потянулся и увидел новые вещи.

— Ого! — Мальчишка откинул одеяло. Потянулся снова, подошёл к сундуку, какое-то время рассматривал вещи, потом зевнул, потянулся как следует, чтобы все суставы хрустнули, — и стал приводить себя в надлежащий вид. Подумал: это как же надо было спать, чтобы не услышать, как кто-то входил, клал барахло… В походе-то просыпался от самого тихого звука…

Едва он занялся туалетом, как занавесь откинулась, и внутрь вошёл во весь рот зевающий Фередир. Одной рукой он лохматил волосы, другой подтягивал короткие нижние штаны, надетые довольно криво.

— А Эйнор нас не разбудил, — пожаловался он, — убежал на совет к князю… О, тебе тоже новую принесли?

— Угу, — буркнул Гарав, осматривая себя.

Сказать по чести — он сам себе нравился. Нравилось, что одежда чистая. Кроме того, она была достаточно удобная. И красивая, хотя раньше Гарав никогда не думал о красоте одежды. Одежда — это было всего лишь то, чем прикрывают тело. Но сейчас принесённое пришлось ему по душе. Белая рубаха — с длинным, до колен, подолом, пышными рукавами и широким воротом, верхняя рубаха — короткая чёрная туника с алыми и серебряными мечами и золотой вышивкой по подолу, короткому — чуть ниже плеча — рукаву и квадратному широкому вороту без воротника. Красные узковатые штаны, чёрные сапоги из мягкой тонкой кожи — со шпорами…

Мальчишка напряжённо думал, будет ли удобно нацепить дарёные украшения. Не скажут ли: вот бестолочь неотёсанная, задарил его князь, найдёныша-деревенщину, и он сразу во всё влез, чтобы похвастаться! Но Фередир заверил, что это глупость, помог выпустить рукава рубахи из-под зарукавий и осведомился, не хочет ли Гарав проколоть ухо под серьгу?

— А ты что, носишь? — подозрительно оглядел друга Гарав.

Фередир расхохотался:

— Да нет, конечно! Это нуменорский обычай, почти ушедший. Даже князь не носит, ты же видел — разве что десяток самых твердокаменных стариков, чистокровных. Ты их ещё увидишь, честное слово — не люди, а монументы! — В голосе Фередира скорей было насмешливое уважение, чем просто насмешка.Но дарят серьги часто, тоже в память о старых временах.

Гарав облегчённо вздохнул. Прокалывать уши ему не хотелось — не из-за боли, а просто мужских серёг он не любил никогда, хотя Пашка из истории хорошо знал, что ничего такого в этих серьгах нет — их носили моряки, казаки, дворяне, гусары и ещё много народу, который трудно было заподозрить в немужественном поведении.

Зато ожерелье, перстень, новый пояс (с мечом и кинжалом) нашли своё место сразу. Мальчишка удовлетворённо повертелся перед зеркалом — настоящим стеклянным, очень хорошего литья, в дубовой раме, украшенной причудливыми завитками. Отросшие совсем уж непомерно волосы он недолго думая стянул сзади в хвост и перевязал нашедшейся цветной тесьмой. Тут так не носили, но не запретят же…

— Пойдём? — кивнул он Фередиру и тщательно распушил хвост. Друг махнул рукой:

— Ты из-за музыки, что ли? Погоди, это так пока… Совет наверняка не кончился. Совсем стемнеет — тогда… Пойду, тоже оденусь, как подобает настоящему оруженосцу настоящего рыцаря.

Он вышел. Гарав походил по комнатке, потом, чиркая кресалом, зажёг лампу на столе (свет оказался ровный и довольно сильный), присел и придвинул к себе писчие принадлежности. Ради интереса написал на листке бумаги несколько строк — ни о чём, имена, названия мест. Перо было непривычным, но не так чтобы сильно неудобным, только необходимость часто макать его в чернильницу — красивую, бронзовую, сделанную в виде крепостной башни — напрягала немного. Да и леворукость тут мешала, приходилось держать руку немного навесу, чтобы не смазать написанное. Гарав изобразил логотип группы «Ария», вздохнул. И вдруг, словно на что-то решившись, склонился над листом…

… — Что ты рисуешь? — Тихо подошедший переодетый по-праздничному Фередир по-свойски навалился на спину и плечо Гарава, с интересом заглядывая под его руки.

— Пашкин-Холл… — усмехнулся Гарав. — Так назову свой дом. Во, гляди.

Он отодвинул подальше лист пергамента, на котором — не без клякс, аккуратно, даже, можно сказать, со вкусом припудренных, впрочем, тонким песочком — был старательно выполнен почти готовый чертёж первого этажа и начатый — второго. Тут же были начерканы образцы резьбы — вроде бы смутно знакомые Фередиру… и в то же время — нет. Но красивые.

— Сколько такое может стоить? — поинтересовался Гарав.

Фередир почесал нос:

— Ну-у-у… Если пойдёшь в Гильдию Строителей здесь, в Зимре, — отдашь все четыре сотни кастаров. Если поищешь умельцев на месте — станет вдвое дешевле, а то и втрое. Но зато тут покажешь княжеский пергамент — и тебе за эти четыреста кастаров и лес выдержанный привезут, и резьбу твою сделают, и вообще всё, вплоть до последней дверной скобы. Заходи и живи.

— Ого. — В Гараве проснулся тамбовский мужичок Пашка, скупой и расчётливый. — Неплохо тут у вас шабашники зарабатывают. Четыреста золотых, воину за такое лет восемь нужно пахать!

— Пах… А, понял. А что ты хотел? Вон как размахнулся! Два этажа, и вширь ого… Волчонок, — Фередир зашептал в ухо другу: — А ты что, ты случайно не эльфийку свою украсть задумал сюда? А что, давай! Я с тобой поеду… И ещё ребят можно найти, запросто…

— Нет, не задумал! — Гарав сердито отстранился. — Покажешь потом, где это место — ну, Гильдия. Гулять, так гулять, без денег не останусь. На крайний случай — продам часть земли.

— Ага, продашь, — засмеялся Фередир, садясь рядом и по-прежнему с интересом рассматривая чертёж. — Это тебе не theyd, это Княжий Дар Землёй. Твоей семье, понимаешь? Выслуженный theyd — да, можно продать. А эту землю у тебя ни купить, ни отнять нельзя — и сам ты её подарить или поменять не можешь. И даже князь не может отнять. Даже если ты или кто-то из твоих потомков совершат предательство — прости, не обижайся! — земля всё равно у вашей семьи останется… Да ладно, сотня у тебя ещё есть, не обеднеешь. А Гильдию я тебе как-нибудь покажу… Идём, теперь уже пора идти.

— Идём. — Гарав отодвинул листы и встал…

…Оказалось, правда, что ещё не очень-то и «пора». В большущем высоком зале, где горели — частым поясом выше человеческого роста — множество факелов и было излишне жарко, хотя и собралось не меньше ста человек, но как раз Нарака не было. У дальней стены стояли несколько накрытых столов. Оркестр на возвышении (Гараву вспомнилось «Гнездо кукушки») разыгрывался, а народ разговаривал, разделившись на несколько отчётливых группок. К одной из них — состоявшей из подростков и юношей примерно от тринадцати до двадцати лет — целеустремлённо двинулся Фередир, бесцеремонно выкликая нескольких человек по именам. Судя по тому, как снисходительно на мальчишку смотрели окружающие, такое поведение тут было в порядке вещей (Гарав убедился в этом немедленно — как раз вошедший в зал седой мужик в чёрно-золотом заорал на весь зал: «А, наконец-то я вижу тебя, старый хряк!» — после чего ринулся обниматься с тощим, унылого вида, но тут заулыбавшимся человеком, на хряка совершенно непохожим, женщина рядом с которым мученически возвела очи горе). Впрочем, Гарав отметил это мельком — на него с любопытством уставились полтора десятка пар глаз — это значило, что предстоит самая неприятная для любого мальчишки процедура знакомства в новой компании, которая определит дальнейшее, так сказать, статусное положение.

Правда, всё оказалось довольно просто. Уже позже Гарав понял важную вещь — собравшимся оруженосцам незачем было кого-то из себя строить, а значит — задирать кого-то для самоутверждения. Даже самые младшие из них отлично знали, что такое человеческая кровь и ноющая от верховой езды в доспехах поясница. Поэтому всё в принципе ограничилось пожатиями предплечий и представлением (Гарав запомнил только одного — Карьятту сына Гомбы, да и то потому, что он был харадрим, типичнейший, хотя и одетый по-арнорски). А потом начался бесконечный разговор: оруженосцы спрашивали, Фередир отвечал. Рушились и горели ангмарские крепости; толпы прекрасных дев с плачем бежали за спасителями, умоляя взять у них самое ценное; орды орков забивались в пещеры при виде отважной тройки; Элронд внимательно прислушивался к советам Эйнора (у Фередира не достало наглости выставить советчиком себя), жалкие морэдайн убегали от одного стука копыт, холмовики возвращались под нуменорскую власть целыми кланами, лично Эру оказывал помощь в самых безумных начинаниях — в конце Гарав поверг Ангмара и разрушил Карн Дум почти до основания.

— Выходит, нам теперь и воевать не с кем, — уныло подытожил веснушчатый пацан — на лицо лет двенадцати, не больше. Остальные скорбно закивали, и Гарав понял, что такой трёп тут никто не оспаривает и не принимает всерьёз — слушают с удовольствием и сами, небось, при случае не прочь так же трепаться. И точно: один из оруженосцев тут же начал рассказывать, как они неделю назад вернулись из Харада — а там, братцыыыыыыЫЫЫ!.. Но что там такого — так и осталось неясным, хотя начало вышло многообещающим, потому что вокруг началось волнение, все как-то подобрались и раздались по сторонам, стало тихо, и в зал вошёл Нарак в сопровождении сына, Эйнора и ещё нескольких человек — по виду и рыцарей, и «гражданских». Никакой особой помпы не было — князь взмахнул рукой с улыбкой (кажется, искренней), громко сказал: «Веселитесь!» — и под грянувшую плясовую — какой-то лихой фолк — повёл по расчистившемуся центру зала красивую, хотя уже немолодую женщину, глядевшую на него тоже с искренней улыбкой. «Княгиня Гваэль», — шепнул Фередир, хлопнул Гарава по локтю и унёсся.

— Бабник, — сказал презрительно веснушчатый. Видно было, что он — человек, смотрящий на такое поведение свысока, возможно даже — человек строгих моральных принципов (Пашка оценил, что в иных местах и временах учиться бы ему классе в седьмом максимум). И дружелюбно предложил Гараву:

— Пожуём?

— Ну пошли, — кивнул Гарав.

Собственно, «пожевать» решила едва ли не четверть из присутствующих, да и вообще все чувствовали себя совершенно свободно. На столах оказалось красное и белое вино в больших открытых чашах из серебра — каждая литров на двадцать; горы фруктов и разное печенье. К сожалению, ничего более серьёзного — а Гарав с утра не жрал и сейчас подумал, что и правда неплохо бы ввести тут в обиход бутерброды. Говорить особо ни с кем не хотелось, мальчишка налил в один из стоявших тут же кубков вина, взял пару печенюшек посимпатичней и кисть винограда и стал наблюдать за окружающими. Женщины тут были в длинных платьях — хотя и глухих, от пяток до подбородка, но ясно подчёркивавших талию и грудь, в венцах и ожерельях, сверкающие драгоценностями. Почти все — даже немолодые — очень красивые и вовсе не выглядевшие угнетёнными средневековыми обычаями. Гарав как раз думал об этом, когда одна из дам — в общем-то девчонка одних лет с Гаравом, — подойдя, вполне бесцеремонно поинтересовалась:

— Ты ведь Гарав? Отец был среди встречавших вас утром… Ты полуэльф?

Гарав чуть поклонился. Подоспевшая женщина постарше ответила на поклон:

— Прости Элойду, оруженосец… Она всего во второй раз здесь, а муж рассказывал о вашем возвращении…

Разговор завязался сам собой. Гарав успевал отвечать на реплики и матери, и дочери — похожих друг на друга, красивых, надо сказать. Вопросы в основном касались того, «как там, на севере, вообще?» и «как живут в Форносте женщины?» Гарав быстро понял, что местные женщины, несмотря на свободный и довольный вид, умом не блещут — если только эти две типичные представительницы своего класса, так сказать. Может, и не все такие, но явно большинство. Впрочем, видимо, ума от них и не требовалось — он не без удовольствия поддерживал пустенький разговор, а потом пригласил девчонку на танец — и она, и её мать это вполне одобрили. Танец оказался несложным, что-то вроде английского народного — крутись сам и в свой черед крути партнёршу. Музыка вполне заводная, и Гарав быстро вошёл в ритм. Когда же он «поставил партнёршу на место», ему даже пошумели одобрительно. Это оказалось приятно, и Гарав скрыл довольную — даже САМОдовольную — улыбку за бокалом с вином. «Я тут не сопьюсь?» — подумал он опасливо. Гарав за собой начал замечать, что ему стало нравиться вино, особенно красное. А князь явно поил своих гостей не молодой кислятинкой прямо с пресса.

Осматриваясь, Гарав увидел и обещанные Фередиром «монументы». Несколько высоченных стариков, затянутых в тёмное, стояли неподалёку, ведя тихий разговор и на самом деле неодобрительно посматривая вокруг. Золото на поясах и ожерельях — массивных, старых — у них казалось благородно-тускловатым, длинные мечи — в простых ножнах. Вместе с ними были и несколько таких же величественных… нет, не старух — старых дам, скромно одетых, высоких и гордых. Кстати, имелась там и молодая поросль — мужчины, юноши, пара подростков, как видно, считавших, что деды (а может, и прадеды?) их есть центр мироздания и ось вращения. Или, может, и правда так? Когда один из стариков, почувствовав взгляд, повернулся в сторону оруженосца, Гарав немедленно — раньше, чем что-то подумал или решил сознательно, — склонился в глубоком почтительном от души поклоне. И был вознаграждён суровым наклоном головы.

— Оруженосец! Гарав! — окликнул вдруг мальчишку Нарак. Гарав чуть не уронил бокал, но князь смотрел с улыбкой, и Эйнор, о чём-то говоривший с Олзой, тоже улыбался.

— Мой князь… — Гарав поспешил к нему, про себя отметив, что произносить это — «мой князь» — было как-то приятно. Мельком подумалось, что в этих словах нет никакого самоуничижения, о чём любят разглагольствовать поборники всяких там свобод. Ведь мой князь — это значит не только то, что ты — его слуга. Это в какой-то степени и обратную связь означает… — Чем могу служить?

— Эйнор сказал мне, что ты… гм… — Князь не очень эстетично почесал рыжую бороду. — Что ты неким необычным образом научился петь. Может быть, ты продемонстрируешь нам своё искусство?.. Ториэ! — Поспешно подошёл немолодой просто одетый мужчина с лютней, с достоинством поклонился. — Подыграй юноше.

— С удовольствием, мой князь, — звучно и почтительно ответил тот, беря лютню. — Напой мотив, оруженосец.

Гарав растерялся. Даже испугался, пожалуй. Он беспомощно огляделся и понял, что — ужас! — на них смотрят практически все, да и тихо стало. Ну Мэглор… у-дру-жил.

Однако отступать было некуда. И, как всегда бывало в таких случаях, Гарав немного разозлился. Упрямым жестом вскинул голову…

— Я спою… спою дамам Кардолана — тем, которых я вижу здесь, и всем, кого родила эта земля…

Слушай песню мою,

Дева Первой Весны…

Для тебя я пою

Средь чертогов лесных.

Ты услышь в этой песне

Небес высоту…

Будем вместе мы в мире

Творить красоту.

Для деревьев твоих

Я создам певчих птиц,

А в лесах поселю

Ярко-рыжих лисиц.

Для цветов полевых

Сотворю мотыльков.

И красавцев лесных —

Серебристых волков.

Посмотри — ночь кругом,

В небе звёзды горят…

Лишь деревья твои

Меж собой говорят.

Взявшись за руки, мы,

Словно дети, идём…

Посреди звёзд и тьмы

Мы с тобою вдвоём…

Гарав только теперь понял, что его очень внимательно слушают. И дело не в том, что Ториэ, удивлённо бросивший на Гарава короткий взгляд, подыгрывает очень умело, нет… До этого он просто пел себе и пел… и думал, что поёт для Мэлет, которой так ни разу и не спел. А теперь понял, что слушают его все… Именно его. Не музыку, а песню…

— То, что я сотворил,

Я тебе подарю —

И однажды светил

Мы увидим зарю.

Мы с тобою пройдём

Через тысячу лет.

И мы будем вдвоём —

У любви смерти нет…^[172]

В мгновенной тишине улыбающаяся и с блестящими глазами княгиня Гваэль чуть наклонилась к Гараву и поцеловала мальчика между бровей. Гарав вспыхнул, испуганно дёрнулся, проклиная свою дурацкую способность ярко алеть. А ещё поцелуй напомнил маму… и Гарав спрятал глаза:

— Благодарю… — прошептал он, отступая и не поднимая глаз.

— Бедный мальчик… — негромко сказала женщина Нараку, думая, что Гарав уже не слышит. — Не помнить своей семьи… а ведь где-то женщина ждёт, надеется… Если бы наш Олза…

Князь свёл брови:

— Дай вам волю — вы их будете облизывать от колыбели до гроба… Оруженосец, ты куда?! — загремел он, сводя брови, и Гарав застыл на месте и выпрямился. — Женщинам ты спел, а мужчинам?!

… — Вновь сотрясается земля от топота копыт,

И стонет ветер в ковылях, и сталь мечей звенит,

Высокий чистый звук рогов зовет нас за собой;

Бессчетно воинство врагов, и страшен будет бой.

Не подведет меня скакун, и верен мне мой меч,

И будет вязь священных рун в бою меня беречь.

И сердце рвется из груди в такт топота копыт,

И страх остался позади, а конь вперед летит.

Играет солнца на клинке безжалостный огонь;

Пока я жив, и меч в руке, не разожму ладонь.

Ложится под ноги трава, и ветер бьет в лицо.

Не места жалости словам в стальных сердцах бойцов.

И рухнул первый враг у ног: не я — так значит он,

От крови алым стал клинок — таков войны закон.

И снова рубящий удар, и снова звон клинка,

И снова страшный смерти дар несет моя рука.

Пускай в безжалостном бою хранит меня мой бог.

Ласкает меч ладонь мою, зовет к победе рог,

И под копытами земле опять назад лететь.

Награда сильным — побеждать, а побежденным — смерть.^[173]

Ох — что тут было!!! Крики загремели отовсюду!

— За алые клинки!

— Дагор, Кардолан!

— Отлично, оруженосец!

— За нового барда!

А Нарак сдёрнул со своего пальца и надвинул на палец Гарава тяжёлый золотой перстень-печатку в виде скалящейся драконьей головы с двумя рубинами — глазами (перстень болтался, туда можно было всунуть второй палец мальчишки):

— За добрую песню об отважных мужах! Хоть пропей — твоё теперь!

От немолчного шума и тут же протянувшихся со всех сторон бокалов Гарав даже ошалел. А вскоре добавил себе обалдения ещё вином (как не выпить хоть по глотку с каждым, кто хочет чокнуться с новым певцом)… и к окончанию бала был в несколько раздрызганном состоянии, хотя и искренне-весёлом. Нет, тут на самом деле было весело! Совсем не так чопорно, как на киношных балах, чего Гарав в душе опасался. В результате до постели Гарав добрался в отличном настроении, хотя и с кружащейся головой, а за окнами уже начинало светать и просыпался город. Эйнор где-то задержался, а Фередир ушёл к себе, мурлыкая на ходу мелодию песни про алые клинки. С особой тщательностью сложив одежду, мальчишка выдохнул и упал на постель.

«Хорошо, мне тут нравится», — подумал он и глухо, приятно выключился.

* * *

Юные обитатели дружинного двора, с которыми Гарав свёл шапочное знакомство на балу, были в основном упрощёнными или усложнёнными вариантами Фередира — драчуны, любители женского пола, пересмешники, мастера попеть и попить. В общем-то, это оказалось совсем неплохо — с ними было легко. А Гарав не был ни самым младшим, ни самым неловким, ни самым тихим — короче, его приняли как своего, почти сразу, после парочки состоявшихся-таки незлых проверок «на вшивость». Если хотелось одиночества — всегда можно было уйти в свою комнату. Можно было купаться в тёплом море — одному или толпой, как настроение. Можно — погулять по городу, даже просто без дела. Или — вот что не надоедало — ездить верхом, если не на охоту, то просто так. Если хотелось чего-нибудь нешумного — были среди оруженосцев и молодых рыцарей и такие, как Хеледир сын Гонда, любитель и, что главное и интересно, настоящий исследователь местных легенд и сказок — или Коль сын Дамбена, с которым можно было говорить о южных землях — о них он знал всё. Большинство людей тут были из северян или йотеод, многие — той же крови, что пригоряне, несколько чистокровных нуменорцев (кстати, один из них был белобрыс и невероятно этим гордился — в чём там дело, Гарав разбираться не стал).^[174] А харадрима Карьятту Гарав помнил ещё с бала — весёлый и очень вспыльчивый, но добрый парнишка года на три старше Гарава, он был оруженосцем как раз у Коля, и его семья жила в Зимре уже лет триста или около того.

Обязанности оказались тоже простыми. Ну, не стоит говорить о тренировках с самым разным оружием и без, да ещё в верховой езде (Гарав занимался этим особенно упорно) — кстати, в них никто не обязывал участвовать, но как-то само собой получалось, что даже самые ленивые (а Гарав ленивым не был) уделяли им не меньше шести часов в день. А так — вместе с Эйнором один-два раза в неделю отдежурить полсуток возле князя. И, в сущности, всё. (Нарак, кстати, не на троне оказался простым дядькой — опять-таки вариантом Фередира, только немолодым и значительно поумневшим.) Правда, ещё мальчишку часто приглашали петь — и, если он отказывался, не обижались, но расстраивались… а расстраивать людей Гарав не хотел и отказываться почти перестал. В результате чего перезнакомился со всеми обитателями Трёхбашенной в кратчайшие сроки.

Кормил своих людей князь щедрейшим образом. Вообще-то есть полагалось четыре раза в сутки. Утром — через пару часов после рассвета — был завтрак, в полдень — второй завтрак, ещё часа через три-четыре — обед, и уже вечером, к темноте ближе — ужин. Ну а готовить на кухнях внизу умели отлично, и в огромных количествах подавали по-разному приготовленное мясо, что вызывало у Гарава особенное одобрение. Как-то он, разохотившись, заказал себе, посильно объяснив и даже продемонстрировав, что это такое, пельмени, получил заказанное — и уже на следующий день «эльфийское блюдо» (неясно, кто вообще решил и сказал, что это блюдо эльфийское…) ел весь двор, а Нарак предложил Гараву жалованье повара — в шутку. Шутки шутками, но двое ребят, в очередной раз поевших в городе, давясь от смеха, рассказали, что в одной из таверн начали подавать блюдо под названием «Уши оруженосца», и там нет отбоя от желающих. Гарав пожалел об отсутствии тут лицензионных прав. Пельмени же в Трёхбашенной стали готовить нередко…

Вести с севера приходили странные. Ангмарцы ушли обратно в глубь своей страны, оставив на границах гарнизоны — ну разве что чуть более усиленные, чем обычно. (Гарав вспомнил мощную линию укреплений — достроили её эти гады или нет?) Кроме того, в Рудауре в нескольких местах вспыхнули восстания десятка кланов, таны которых объявили, что подчиняться они не стали бы даже Руэте, не поймай он сдуру стрелу от какого-то пригорянина, а уж с какой стати — северному соседу? В общем, кажется, война откладывалась… А с востока прибыло гондорское посольство, Гарав их видел — высокие мрачные люди, типичные нуменорцы, с гордыми лицами и осанкой приходили к Нараку…

…Уже на второй день Гарав сходил в город — чуть не заблудился, но зато наконец-то купил в обнаруженной книжной лавке (страшно смущаясь) что-то вроде здешнего букваря и стал по вечерам разбираться со сложными завитками алфавита, привлекая на помощь всех, кого мог привлечь. Книги тут, кстати, были вообще дорогие — и свитки, и обычные, на пергаменте и на бумаге — разного качества, формата и оформления…

…Скучал ли Гарав? По дому — почти нет; память о прошлом словно ледком подёрнулась, и он теперь почти всё время думал, что прошлое Пашки и правда выдумка. Да и некогда скучать, когда — каменный двор, насмешливые и подбадривающие крики вокруг, и тренировочный меч кажется настоящим, как в книге Лукьяненко. Или когда вечером сидишь на подоконнике (а высота, и дух захватывает, и страшно, и сладко — и заставляешь себя спустить ногу в пропасть и качать ею) и полупоёшь-полуорёшь что-нибудь «солёненькое» или боевое — а снизу орут, чтобы «ещё!»… Или когда скачешь по холмам, и собаки стелются впереди, лают, и все смеются и перекликаются, а потом выкатывает на небо одурелая, с синевой, лунища — и трава начинает пахнуть сумасшедше, так, что соскакиваешь с седла и катаешься по ней почти против воли, чтобы сбросить с себя какое-то пьяноватое, опасное осатанение…

А вот тоска по Мэлет накатывала временами так жестоко, что мальчишка тихо мычал и садился писать длинные письма — письма, которые никогда не отошлёт, а если бы и отослал — никто в этом мире их не прочтёт. Исписанные на русском листки он складывал в сундук и старался не перечитывать, специально заваливал сверху остальными вещами.

Как сбить эту тоску, Гарав не знал. Он надеялся только на время, которое, говорят, лечит всё… и одновременно почему-то твёрдо знал, что никакое время тут не поможет. Фередир звал его съездить к себе домой, и Гарав решил, что, если ничего не произойдёт важного и если их отпустит Эйнор, то в конце лета и правда можно будет навестить семью друга недалеко от плавней…

За новой переполненной событиями жизнью Гарав подзабыл свои планы насчёт Пашкин-холла и немало удивился, найдя завалившийся за стол листок. Но, сообразив, что это такое — было раннее утро, — предложил Фередиру, который только что проснулся, сходить в обещанную им Гильдию Строителей.

— А, конечно пошли! — обрадовался тот. — Сейчас соберусь и сходим. Деньги бери!

Пока Фередир собирался, Гарав отсчитал на столе четыре сотни кастаров. Остаток ссыпал в обычный кошель, а эти четыре сотни — в прежний мешок, и прицепил его на пояс. Пояс оттянуло вниз. Если честно, Гарав и сам не знал, что он будет делать с домом и зачем он вообще ему нужен. Но о том, что собирался сделать и о предстоящих тратах — громадных, что и говорить — не жалел.

— Эйнор! — окликнул между тем рыцаря Фередир. — Мы с Гаравом сходим вниз, в город, он собирается заказать себе дом!

— Заказать себе что?! — Рыцарь почти мгновенно появился в комнате Гарава, опередив Фередира. Придвинул пергамент, который Гарав ещё не успел свернуть, немного удивлённо его осмотрел. — Ого… Это целое поместье… — Потом перевёл взгляд на оруженосца, который мялся рядом. — Так, значит, ты решил не служить в крепости?

— Я не знаю, — честно признался Гарав. — Если я стану рыцарем — ну… ну я правда не знаю. Это если и случится, то очень нескоро. А я просто хочу поставить вот такой дом. И всё.

По правде сказать, он ожидал, что Эйнор или посмеётся, или начнёт возражать против такой траты. Но рыцарь ещё раз посмотрел чертёж и пожал плечами:

— Что ж… Может быть, когда-нибудь я буду гостить у тебя в этом холле. — После чего просто улыбнулся и вышел, бросив через плечо: — Идите, но возвращайтесь до темноты, нечего колобродить по городу. Особенно тебе, Фередир.

— Опять на меня возводят напраслину, — тихонько и печально сказал Фередир, уже когда они вышли в коридор. Гарав покосился на него:

— Так-таки?

— И ты туда же, — скорбно кивнул Фередир. — Ладно. Пошли.

Мальчишки решили не спешить. Зачем? Был чудесный солнечный день, запахи цветов буквально текли на улицу, по которой они спускались в город — узкую, вымощенную серым и алым камнем — из садиков, и мир был полон спокойствия и радости.

— Зимой тут тоже очень хорошо, — рассказывал Фередир. — Но у нас — у нас лучше. Травы — как море. И настоящее море. На мысу стоит старая башня, эльфийская — ты же любишь эльфов? — Он толкнул друга локтем. — Туда можно слазить, на самый верх, оттуда видно вокруг так, что дух захватывает… Эй, да осторожней же!!!

Это относилось к шустрому мальчишке лет десяти, который стремглав пролетел между оруженосцами. Он явно куда-то торопился по важным и срочным делам, но, услышав окрик, вернулся и, склонив голову, церемонно раскланялся, шаркнув пяткой по камням и изящно отведя руку в сторону и вниз:

— Прошу извинить, — объявил он. — Может быть, оруженосцам хочется посмотреть город? Обратите внимание, — очередной жест обрёл полную завершённость завсегдатая придворных балов, — над пышной зеленью нашей прекрасной Зимры высится Олло Нэлтиль — знаменитая Трёхбашенная…

— Я здешний, — заметил Фередир. Причина такой задержки пацана стала ясна — из какого-то дворика вылетела ватага таких же, только постарше. На бегу они издавали вопли, смысл которых сводился к тому, что некий Райни погибнет страшной смертью прямо здесь и сейчас. Но, увидев собеседников Райни, — а это был, несомненно, он — притормозили и растерянно замерли неподалёку перешёптывающейся, но всё-таки решительной кучкой. — Что спёр?

— Я? — Оскорблённо расширив глаза, мальчишка прижал поцарапанные кулаки к груди в широком распахе потрёпанной рубашки. — Никогда! Как вы могли подумать?!

— Этот скользкий угорь чистит наши краболовки! — крикнул один из преследователей. Остальные загудели и придвинулись ближе. Райни занял место между ухмыляющимся Фередиром и каменносерьёзным Гаравом. — Уже не в первый раз! Да ещё и насмехается! Оставьте его, оруженосцы!

— Мы его оставим, а вы его все вместе отметелите? — уточнил Гарав. На этот раз гул стал откровенно возмущённым, и даже сам Райни посмотрел на Гарава удивлённо.

— Мы не харадримские портовые бродяжки, чтобы бить одного кучей, — с достоинством сказал высокий черноволосый мальчик, на вид — самый старший в компании и единственный, одетый явно в своё, не в перешитое из взрослого — но такой же босой, как и все остальные. — Он сам выберет, с кем будет драться, и всё будет честно.

— Вииии… — печально пискнул неудавшийся экскурсовод, когда его левое ухо оказалось в железных пальцах Фередира. Фередир нажал — писк оборвался, а мальчишка принял классическую позу журавля на болоте — весь вытянулся и поджал левую ногу. Правда, журавли так не выпучивают глаза, даже если подавятся лягушкой.

— Значит, всё-таки спёр, — заключил Фередир, задумчиво разминая и подкручивая ухо (остальные притихли почти сочувственно, кто-то невольно взялся за свои уши…). — В некоторых местах за такие вещи отрубают руку. Как ты на это смотришь?

— У нас… не… Харад… — героически пробурчал в три приёма Райни, смаргивая крупные слёзы — невольные, конечно, попробуй не плакать, если ухо попало в живые клещи.

Фередир чуть ослабил хватку и поинтересовался:

— А что за охота до чужих краболовок?

— Интересно… — выдохнул мальчишка. — Выследить, где стоит, выждать ещё… Они сами бестолочи, поймать меня не могут!

— Ну иди, — Фередир толкнул его в сторону остальных. — За интерес надо платить. Удачи.

Компания, дружно раскланявшись — не хуже Райни, — уволокла обречённо загребающего ногами пленника. Но не успели они скрыться во дворе, как раздался дикий вой десятка глоток. Темой воя было разочарованное и яростное «держиииии!!!».

Гарав обрадованно захохотал. И прочитал, делая нарочито нелепые мелодраматически жесты:

Однажды Винни с Пятачком

Пробрались в огород.

Ну, Пятачок бочком-бочком,

А Винни как попрет!

Пришли туда пьяны немного…

Что делать — дальняя дорога,

Чтоб путь до цели скоротать,

В дороге принялись бухать —

Ну, Винни Пятачку сто грамм,

А остальное выжрал сам.

Цель их была — клубника Крола.

(С нее себе гнал кока-колу,

Но не делился ей ни с кем

И нажил тем себе проблем…)

«Пятак, скорее рви клубнику!

Не в рот себе! В мешок заныкай!

Смотри — большущая какая!

Такой в природе не бывает…»

«Да тихо, Винни! Не ори!

И сам клубнику-то не жри…»

Клубники взявши по мешку

И в пузах спрятавши лишку,

Ушли поддатые ребятки,

На память потоптавши грядки…

«…Не повезло нам что-то, Винни».

«Ты, Пятачок, умен, как Плиний!»

Клубнику спутали с томатом,

Но были в состоянье датом…^[175]

Фередир, выслушав всё до конца, покивал и уточнил:

— А что такое томат?

— Большая клубника, — немедленно пояснил Гарав и расхохотался снова…

…Гильдейские здания располагались на улице, носившей загадочное название Семи Ночей. Фередир насчёт этимологии названия не мог сказать ничего, на самой улице тоже не обнаружилось хоть чего-то, отдалённо соответствующего цифре «семь» или понятию «ночь». Это была вполне респектабельная улица, ровненько обсаженная аккуратными кипарисами, выложенная камнем не только по проезжей части, но и по широким тротуарам и украшенная по обе стороны солидными вывесками Гильдий, их гербами и знамёнами. Вообще вид этих зданий наконец-то полностью соответствовал представлениям Пашки о средневековье. Правда, тут царила безукоризннная чистота, за которой активно следили несколько человек с мётлами и здоровенными бляхами служащих Городского Совета на груди. В основном их видимые заботы сводились к уборке конского навоза — до одноразовых упаковок тут ещё не додумались, да и есть на ходу не привыкли.

Нижние этажи каменных зданий были забраны цветными стёклами в свинцовых переплётах. Люди — в основном солидные мужчины в возрасте, в тёмных одеждах и беретах, с короткими мечами или длинными кинжалами на поясах — шли или целеустремлённо-деловито, или, наоборот, неспешно прогуливались, как правило, парами, ведя обстоятельные разговоры, чаще всего на высокие темы. Гарав разозлился — он не мог толком прочесть ни одной вывески и уже несколько раз ловил на себе снисходительные взгляды в момент, когда рассматривал очередную: юный оруженосец не умеет читать, потому что приехал из глуши — да-да, бывает, увы, несовершенен мир… но там же есть картинки как раз для таких! Даже попадавшиеся дети и подростки были одеты строго, обуты и явно занимались чем-то страшно важным.

Фередир поглядывал вокруг не без иронии. Для него, потомственного воина, все эти люди были чем-то вроде обычной обслуги, и их значимый вид и умные непонятные разговоры ничуть оруженосца не задевали.

— Вот она, Гильдия Строителей, — ткнул он наконец в вывеску с изображением каменного замка. Гарав, уже извёдшийся от злости, забарабанил в дверь молотком, висящим тут же на цепочке, держа правую руку на рукояти Садрона. Дверь открылась мгновенно, и молодой крепкий мужик в добротной одежде, с кинжалом и дубинкой на поясе, уточнил вполне вежливо:

— Оруженосцы имеют нужду в услугах почтенной Гильдии Строителей?

— Имеют, — свысока согласился Фередир. — У нас большой заказ на строительство дома.

Почтительность стражника мгновенно переродилась в суховатую деловитость, которая, по правде сказать, понравилась Гараву куда больше.

— Вам на второй этаж к мастеру Кадарбэлю, — сказал он, посторонившись и впуская мальчишек в прохладный полутёмный холл, из которого вправо и влево вели коридоры, а наверх — широкая пологая лестница. Всё было отделано морёным дубом, гладким, без резьбы, полированным до зеркального отражения. Солидная деловитость прямо-таки царила вокруг.

Оказывается, тут вполне додумались до табличек на дверях, потому что, едва они поднялись на второй этаж, как Фередир ткнул в дверь прямо на площадке, между двух верхних коридоров:

— Вот, написано «мастер Кадарбэль». — И постучал.

— Войдите, — спокойно отозвались из-за двери.

Гараву, если честно, сразу за дверью показалось, что он попал в школьный кабинет математики. Инструменты, приборы, листы и свитки, чертежи и модели занимали пол, столы (пять), стены и даже с потолка свисали. Пахло пергаментом, свежим деревом и чернилами. Двое молодых парней что-то писали за столом, за другим мальчишка, прикусив язык, старательно расчерчивал большой лист желтоватой бумаги. Ещё один мальчишка — Гарав невольно поморщился — стоял в углу на коленях и читал, всхлипывая, толстый том в кожаном переплёте. Штаны у мальчишки были спущены, а под коленками рассыпан сухой горох… Нет уж, в сто раз лучше и не так стыдно, если перевязью… При виде мальчишки у Гарава пропало желание вести тут какие-то дела и захотелось сразу уйти, треснув дверью, — пришлось напоминать себе, что тут это просто-напросто обычная мера воспитания, а что больно — так что ж, зато лучше запомнится какая-то ошибка или вина… Но мальчишку всё равно было жалко, и Гарав отвернулся, недоброжелательно уставившись на мастера.

Кадарбэль, кстати, оказался здоровенным мужиком средних лет, с грубоватым лицом, пересечённым шрамом через всю левую щёку. Шрам был от сабли или ятагана. Это — и руки, как у завзятого работяги, в следах старых травм — слегка примирило Гарава с мастером.

— У нас заказ, мастер Кадарбэль, — с ходу взял быка за рога Фередир и подал другу сигнал. Тот выложил вначале карту, потом — свой чертёж. На карту мастер глянул мельком, махнул одному из молодых парней и вполголоса велел ему свериться с «большими картами», а потом снять копию. А вот чертежи разложил на очищенном взмахом руки от всякого разного участке стола, прижал по краям широко расставленными ручищами. Похмыкал, потом спросил, не поднимая взгляда:

— Не будет ли с моей стороны неуважением и излишним любопытством спросить, кто исполнял эти чертежи?

— Я, — Гарав кивнул. — Гарав Ульфойл, оруженосец рыцаря Эйнора.

— Ты? — Кадарбэль посмотрел на мальчишку. — По виду ты из йотеод. Ты что, грамотен?

— Вашего письма я пока не знаю, — ответил Гарав. — Но чертить у нас умеет любой.

— Гм, гм… гм… — Кадарбэль снова опустил глаза. — Интересная резьба, похожа и непохожа на известную мне северную… — Он опять посмотрел на Гарава. — Что ты скажешь, йотеод, если я предложу тебе место своего ученика?

На Гарава посмотрели все — даже стоявший на коленях мальчишка глянул через плечо. Гарав тоже поглядел на него. Наверное, достаточно выразительно, потому что Кадарбэль обыденно спросил — только чуточку усмешки было в голосе:

— Разве твой рыцарь учит тебя только словами и уговорами?

— Нет, — признал Гарав (на спине заныл один из двух оставшихся шрамов). — Но мой путь — вот. — Он чуть вынул из ножен меч и нарочито лязгнул им об оковку устья. — Я благодарен тебе за предложение, мастер, однако давай перейдём к обсуждению условий сделки.

— Гм. — Кадарбэль недовольно сощурил светлые глаза. Пододвинул доску, на которой в узких длинных ячейках лежали цветные бусины. Быстро подвигал их пальцем и сказал: — Это станет тебе в триста восемьдесят два кастара ровно, оруженосец Гарав. От ровного места до конька на крыше со всеми хлопотами и перевозками.

— Тут четыреста кастаров. — Гарав отстегнул мешок и положил его на стол. — Можете пересчитать — монета в монету. Разница в восемнадцать кастаров пусть пойдёт в пользу Гильдии.

Кадарбэль высыпал золото на стол и начал подсчёт, быстро перекидывая монеты сразу шестью пальцами, даже интересно было смотреть. Отсчитав триста восемьдесят два кастара, он пододвинул оставшиеся — ровно восемнадцать — к краю стола:

— Взносы в кассу Гильдии делаются через заведующего кассой, — пояснил он. — Если хотите сделать такой взнос — внизу в правый коридор третья дверь направо. Займёмся оформлением договора?..

…Гарав получил на руки расписку за оплату и пергамент, в котором указывалось, что «не позднее девяноста дней с момента подписания договора в означенном месте будет стоять дом по описанию заказчика, описание рисунками на пяти листах принято и подписано», и «в случае просрочек либо обоснованных жалоб клиента Гильдия платит кастар за каждый день сверх срока либо день устранения недостатков». Именно этот пергамент он и рассматривал сейчас, шагая по улице рядом с не устающим восторгаться Фередиром:

— Как ты сказал! Но мой путь — вот! Отлично! Вот моё слово — отлично сказано!

— Надо было деньги на столе оставить… — Гарав, сворачивая пергамент, опять поморщился, вспомнив мальчишку на коленях. — Пусть бы подав… делали, что хотели.

Фередир, кажется, понял, что к чему:

— Гарав, — осторожно сказал он, — у нас очень редко попадаются негодяи, которые вымещают на слабых свою злобу или неудачи. И уж точно никогда такому не стать мастером Гильдии.

— Мысли мои читаешь, — хмыкнул Гарав. Фередир пожал плечами. — Всё равно жалко. Зачем так… доводить? До слёз? Ему же потом даже вспоминать будет позорно.

— Ну а как иначе учить? — Фередир покачал головой. — Дети, — звучало это в его устах немного смешно, — они ведь сразу забывают любые слова. Могут пообещать всё что угодно, а через час забыть все обещания. А боль — она не забывается. Никто же не учит собаку разговорами и уговорами, она их не понимает. А ребёнок — это тот же щенок. Только ответственности за него больше, а значит и учить его нужно жёстче…

Гарав угрюмо молчал. Фередир говорил всё правильно. Совершенно верно. Но мальчишке-ученику от этого было не менее больно. Гарав даже плечами передёрнул, представив эту боль.

— Я сандалии хочу купить, — вдруг сказал он. В Трёхбашенной, как Гарав успел заметить, в них ходили многие — удобные, только с ремнями возни много. — Можно тут это?

— Да, конечно! — Фередир обрадовался. — И ещё можно выпить вина или сладенького чего-нибудь съесть, раз мы сэкономили…

— Мы сэкономили?! — изумился Гарав.

Фередир не обиделся:

— Да можно и на мои! — Он звякнул кошелём. Триста кастаров Фередир с оказией отослал домой, а остальными вполне щедро пошвыривался.

Но Гарав засмеялся:

— Да ну тебя! Шучу. Я угощаю. Только пошли сначала за сандалиями.

— Да вот лавка. — Фередир круто свернул в проулок. — Хорошая, тут все Гильдии обуваются… Доброго дня, мастер Ратферт! — Он поприветствовал лёгким поклоном седого деда, который торчал в откинутом наружу окне-прилавке, благодушно озирая улицу.

— Доброго дня, оруженосец Фередир, — махнул рукой старик. Как видно, он тоже был из северян. — Что, опять выросла нога или протёрлись до дыр подошвы?

— Последнее время больше стирались подковы моего коня, — ответил Фередир. Гарав рассматривал выложенную на прилавке обувку разных фасонов. — Так что мои сапоги целы и пока что налезают на ногу… Моему другу нужны сандалии. Полегче, для дома.

— А! — старик с интересом посмотрел на Гарава и сказал: — Hela.^[176]

— Я не знаю… не помню, вернее, этого языка, мастер Ратферт, — развёл руками Гарав. — Меня зовут Гарав Ульфойл и я, правда, из северян, но вот память обрезало после плена у орков.

— М… — старик свёл брови, покачал головой. — Ясное дело… Ну зайди, посмотрим, что тебе подобрать. Или, может, стачать точно по тебе?

— Я заплачу, лучше точно по мне, — сказал Гарав, входя в открытую мальчишкой — тоже учеником — дверь. Мальчишка с любопытством оглядел Гарава, задержал взгляд на рукояти меча и стремительно просочился в соседнее помещение, в котором Гарав успел заметить ещё нескольких подростков, сидящих на скамейках за каким-то делом. Оттуда остро, густо пахло кожей. — Если я покажу, какие хочу сандалии, ты сможешь сделать?..

…Фередир, всунувшись в окно-прилавок, весело улыбался, глядя, как старый мастер слушает пояснения друга.

— На пряжке, как иной раз шлем делают?

— Ну да. И шнуровка короче. Вот тут… и тут. И всё. Сможешь это сделать, почтенный мастер?

— Смогу… — Ратферт почесал нос очень несерьёзным жестом. — Вот ведь… Послушай, оруженосец, красивая получится вещь… и необычная… и кожи меньше уйдёт… Что ты скажешь, если я заплачу тебе… ну… десять кастаров. Это хорошая цена, Валар свидетели! А ты разрешишь мне делать такие сандалии и для других.

— Это не мой секрет, — улыбнулся Гарав, стаскивая сапог. Седой мастер ему понравился. — А по правде — и не секрет вовсе. Так что пользуйся им без платы.

— Настаивать не буду, — облегчённо сказал Ратферт, доставая кусок кожи и угольную палочку. — Но тебе сандалии стачаю даром. Подарок за подарок… Ставь-ка ногу сюда… Мою мастерскую ты теперь знаешь, ещё не раз прибежишь. — Он обвёл ступню заказчика палочкой. — На вас-то горит всё ясным пламенем, то в рост прёте, как хлебная нива после тёплого дождичка… вооот… Ещё для девчонки своей прибежишь сапожки заказывать, вон как тот, — он кивнул на Фередира, — так и приплясывал под окном, пока…

— Всё? — сухо спросил Гарав. — Спасибо. Когда зайти?..

… — Зря ты про девчонку сказал, мастер Ратферт. — Фередирзадержался у прилавка, хотя Гарав уже уходил по улице. — Его «девчонка» — эльфийская принцесса с севера.

— Вот дурень молодоооооой… — протянул старик, роняя руки. И даже выглянул — посмотреть вслед мальчишке. — Ну слово — дурень! Небось, она его приворожила, у эльфов это раз плюнуть, глянут, улыбнутся, пальцами щёлкнут — и готово. Им только дай над людьми побаловаться.

— Не знаю, — вздохнул Фередир. — Может, и приворожила… Ну и дальше тебе доброго дня, а мы пойдём!

Выяснилось, что Гарав в целом в нормальном настроении. Когда Фередир его догнал, тот как ни в чём не бывало предложил:

— Слушай, помнишь, ты говорил про таверну, про «Пьяного тунца»? Ну когда мы ехали через Рудаур? Пошли туда?

— Пошли! — обрадовался Фередир. — Это недалеко.

Они зашагали плечо в плечо и в ногу, держа руки на рукоятях мечей и поглядывая по сторонам. Гараву вдруг стало необычайно хорошо, так хорошо, что захотелось петь, и даже разлука с Мэлет перестала казаться вечной. И хотя это острое чувство быстро отхлынуло, оно всё же оставило хорошее настроение.

Снизу как будто поднимался порт — ошеломляющий лес мачт, шум погрузки и разгрузки, гомон толпы. Навстречу прошли двое харадримцев с дальнего юга — чернокожие, в свободных алых одеждах, затканных золотом, в небольших круглых шапочках, с тяжёлыми серьгами в мочках ушей и широкими длинными ножами на поясах из крупнозернистой кожи. И — как прорвало. Харадримцы других племён — с тонкими смуглыми лицами, в чалмах, в одежде с широкими рукавами и загнутыми носами сапожек; ещё смуглей, плосконосые, в синевато-чёрной татуировке… Вастаки — невысокие, узкоглазые, с косицами на висках, неуверенно ставящие по камню кривоватые короткие ноги… Кхандцы — бронзовокожие, рослые, с окладистыми бородами в мелких кольцах завивки, с большими тёмными глазами… «Настоящие» северяне — рыжие и белокурые, рослые, могучие, кто с бородой, заплетённой в косу, кто — гладко выбритый, но с почти таким, как у Гарава, «конским хвостом», кто просто с распущенными волосами, с длинными мечами на выложенных янтарём и золотом поясах… Гондорцы — высокие, хмурые черноволосые люди в мрачноватой одежде, с жёсткими лицами, на которых серые глаза казались кусочками чуть подсвеченного солнцем льда… Эльфы — золотоволосые синдар из Линдона, серебристо-пепельные лихолесские нандор, весёлые, быстрые… Невысокие темноволосые дунландцы в волчьих куртках, с короткими мечами, висящими в плоских кольцах, с пристальными тяжёлыми взглядами…

У Гарава привычно пошла кругом голова. Порт в Зимре играл одновременно роль рынка. Рыбой торговали прямо с причаливших к каменным стенкам лодок. Чуть дальше продавали коней. Тут — драгоценности, а там — пшеницу прошлого урожая, и рядом — собак, а подальше — горячие блюда с лотков. И ещё, ещё, ещё — разноголосица, разноцветье, запахи, краски…

— А там что? — указал Гарав на невидимые за толпой ряды, которые Фередир стал явно огибать. Раньше он сюда не заглядывал. — Эй, ты что, не слышишь?

— Слышу, — буркнул Фередир. — Там рынок рабов.

— Рынок кого?!

Сказать, что Гарав возмутился, услышав, что в Зимре есть рынок рабов — значит не сказать ничего. Он ужаснулся. И сбил шаг.

— Не может быть, — сказал он неверяще. — Какой рынок рабов?

Эйнор, морщась, ответил:

— Да… торгуют там харадримы и вастаки — своими же. Даже кхандцы туда брезгуют ходить.

— Да как же… — Гарав продолжал оглядываться через плечо. — Как же Нарак это терпит?! Это же…

— Князю видней, — ответил Фередир сумрачно. — А торгаши платят большие налоги на это дело.

— Да всё равно так нельзя! — Гарав ощутил, как по коже бегут мурашки. Спросил хрипло: — А… наши? Ну, в смысле…

— Да ты что?! — возмутился Фередир. Но потом помолчал и вздохнул: — Ну… изредка слухи ходят, что иногда бывает такое. Я когда тут только поселился, оруженосцы постарше пугали — мол, иногда харадримцы крадут детей с белой кожей и продают. Но я специально вокруг рынка тогда шатался, много раз, и внутрь заходил, думал, пусть меня украсть попробуют — ну и ничего. И я не слышал, чтобы кто-то всерьёз говорил, чтобы так было. Нарак не стал бы терпеть даже одного случая, это я тебе верно говорю, Волчонок!!!

Гарав немного успокоился и перестал вывихивать себе шею. Но потом сказал:

— И всё равно. Даже самыми дикими и глупыми нельзя торговать.

— Да я и не спорю, — вздохнул Фередир. — Я и ходить-то туда бросил потому, что смотреть на это тяжело. Там дети бывают, с матерями — а их прямо у них из рук… Всё-таки наши предки молодцы — у них никогда такого не было. А представляешь, я года два назад разговорился с одним харадцем, ну, моих лет тогдашних, посольство приезжало к князю, я даже не запомнил, откуда. Я думал, этот мальчишка — сын посла. Всё время рядом с ним, золота навешано столько, что второй твой дом построить можно, одежда драгоценная, держится важно… Так ты что думаешь, оказалось, мальчишка этот послу — раб! Личный слуга. Мы в море купались, я и увидал ошейник… красивый такой. Как понял, так на месте сел. А потом сразу говорю: мол, давай я тебя спрячу, твои поищут и уедут… А этот дурак испугался, как будто я ему в огонь прыгать предложил! И начал: хозяин очень добрый, хозяин меня любит, у хозяина всего не перечесть, постель мягкая, еда досыта, подарков много, хозяин за него ответ держит, хозяин никогда не бьёт, я за хозяина в пропасть брошусь, не хочу от хозяина никуда! Вот так.

Гарав брезгливо передёрнул плечами. Фередир махнул рукой:

— Я от него как от чумного шарахнулся… По-моему, он так и не понял, из-за чего. А сам он Эйнора, кажется, считал моим хозяином… Я пробовал объяснить, что Эйнор — мой рыцарь, а этот чёрный и этого не понял… Знаешь, я вот думаю, что быть рабом и быть воином одинаково опасно. Но жизнь воина зависит лишь от него самого, а жизнь раба — от прихотей хозяина, — вдруг сделал философский вывод Фередир.

— Федь, — неожиданно задумчиво спросил Гарав, — а ведь если Эйнор тебе прикажет, ты тоже в пропасть бросишься?

— Брошусь, — негромко ответил Фередир. — Если он прикажет — значит, так зачем-то надо… А ты?

Гарав опустил глаза и стиснул зубы, не стал отвечать. Врать он не хотел, а честный ответ… Но Фередир всё понял и пожал другу локоть:

— Понимаешь… я только в одном случае мог бы Эйнора оставить или его приказ не выполнить. Если бы увидел, что он, например… — Фередир глотнул и сделал над собой усилие, — …предал. Вообще стал плохим человеком. Тогда бы я сразу ушёл. Но только затем, чтобы убить себя. Если бы я так обманулся — зачем бы мне было тогда жить дальше?

— Прощайте, мой сеньор… — сказал Гарав. —

Ведь тот, кого я вижу, — НЕ ВЫ.

А если так — мне, в общем, всё равно…

Пусть смерть не есть позор —

Но ею я обижен…

Поверьте, мой сеньор, вы УМЕРЛИ давно!

— Сеньор — это… — Фередир посмотрел вопросительно.

— Рыцарь, — не стал вдаваться в долгие объяснения Гарав. И добавил: — Эйнор не предаст. И знаешь, Федь… — он решился, и слова были искренни, — …я бы тоже исполнил любой его приказ. Может быть, не из-за такой верности, как у тебя. Но из благодарности — точно. Вот в этом наше отличие от твоего харадримца — мы сами выбираем и жизнь, и друзей, и верность, и врагов, и дороги… и смерть, наверное, тоже, пока не знаю. А уж выбрав раз — надо держаться выбранного всегда.

— Жаль, что я не могу говорить так, как ты, — вздохнул Фередир. — Потому что ты прав. Я так чувствую — а вот сказать не мог… Нам сюда, смотри!

Таверна и правда оказалась той самой, мимо которой Гарав проезжал в первый свой день в Зимре. Большой квадратный зал в центре занимал здоровенный бассейн, в котором булькались живые тунцы. Столы располагались вдоль трёх стен, у четвёртой — стойка хозяина, дверь на кухню и непременный оркестр, наигрывавший сейчас что-то протяжное и спокойное. Гарав по пути с интересом озирался (а Фередир целеустремлённо тянул его к свободному месту), потому что стены оказались убраны холстами с изображением тунца и моряков во всех видах — в основном в момент единоборств с экземплярами этой рыбы, по длине не уступавшими рыбачьим лодкам. «Картины из производственной жизни» были написаны очень живо, романтично и со знанием дела.

К новым клиентам тут же подскочил проворный молодой парень, обряженный «под рыбака». Гарав всем своим видом дал понять, что полагается на друга и, пока Фередир делал заказ, продолжал осматриваться. Больше картин его поразила люстра, свисавшая с потолка, — она была сделана, при точном рассмотрении, из коричневого панцыря черепахи… но панцырь был размером с комнату!!! Висело это чудо природы на толстенных стальных цепях с блоками — чтобы поднимать-опускать. Хотя… природы ли?

— Э, — Гарав толкнул локтем Фередира, — эта штука сборная, наверное? Из кусков?

— Тишшш… — Фередир огляделся. — Ты что, сам хочешь стать сборным из кусков?! Тут тебе и меч не поможет, если кто из завсегдатаев услышит, что ты обозвал панцырь фаститокалона^[177] «штукой»!

— Так он что, настоящий? — продолжал добиваться Гарав, косясь вверх.

— Совершенно, — подтвердил Фередир. — В южных морях водится такая черепаха — фаститокалон. Этого каким-то чудом прикончил… а может, дохлым нашёл, — Фередир хихикнул, — тот, кто таверну построил больше века назад. Вон он.

Гарав проследил направление пальца друга. На очередной картине геройский моряк с развевающейся бородой и свирепо-вдохновенным лицом с борта утлого судёнышка «мочил» гарпуном огромную, но жалкую и испуганную черепаху.

— Надо было назвать заведение «Фаститокалон», — заявил Гарав.

Фередир вздохнул:

— Ну да. Только это слово половина Юга выговорить не может, а дунландцы вообще считают эльфийским проклятьем. И как в такой таверне… эй-я, несут!

Тот же самый слуга ловко разместил на столе перед друзьями вышитое тонкое полотенце в изогнутой медной подставке; две чаши (посеребрённых, между прочим!); кувшин с вином — уже из чистого серебра; пару двузубых вилок — с костяными резными рукояточками; блюдо с нарезанным белым хлебом — тоже посеребрённое; и — в финале, с явной гордостью — два грубых глиняных сосуда (что-то среднее между «горшком» и «горшочком»), с которых неуловимым жестом снял крышки.

Вверх рванул вкусно пахнущий пар…

…Тунца тут делать умели. Гарав ел его впервые в жизни и решил не признаваться, что это, пожалуй, вкуснее речной рыбы. В винном соусе с зеленью, золотистыми картофельными ломтиками и оливками плотно лежали куски нежнейшей рыбы, вкус которой был восхитителен. Какое-то время мальчишки просто ели, сдержанно посапывая и похлюпывая от удовольствия. Наконец Гарав решил сделать перерыв и, отвалившись от горшка, лениво налил себе розоватого вина и спросил — этот вопрос, кстати, занимал его давно:

— Слушай, Федь… А у вас, видимо, вообще нет бедных людей? Ну таких, чтобы нищенствовали или голодали?

Фередир тоже наполнил свою чашу, пожал плечами:

— Ну как нет… Такого, как в Хараде, где нищие девять из десяти — даже налог на нищих есть, представляешь?! — у нас нет, конечно. В деревнях тоже не голодают, там всегда есть запасы, общие… А вообще бедные есть и у нас. За всеми ведь не уследишь. Городской Совет деньги тратит и на лечение, и на еду, и на жильё — в смысле, тем, кому почему-то не повезло. Но в основном, знаешь, — вдруг сердито сказал Фередир, — те, кто у нас в бедности живёт, они просто или лентяи тёмные, или жулики беспросветные. У нас в соседней деревне был такой. Всё к нам на хутор ходил побираться, рассказывал, что бывший воин… Насобирает по округе всякой всячины, еду продаст, а деньги прогуливает. Отец не верил, когда его об этом предупреждали, говорил, что про такое врать — это вообще вместо совести надо бельмо мёртвое иметь. А потом как-то зашёл в трактир по делу — и видит этого «несчастного», как он доброхотное прогуливает на пиве. Тот аж с лица спал, под стол раком пополз. Отец стол ногой перевернул и говорит: «Был бы ты воин, как говорил, я бы тебя вызвал. А таких, как ты, тараканов, вот так давят!» — и пинками его из трактира… Больше он в наших местах не появлялся вообще… В общем, я так думаю, — подытожил Фередир, — если кто вот так постоянно на бедность жалуется — он или завидует всем, или вовсе чужим карманом прожить хочет. Мужчина работу себе всегда найдёт! Даже безрукий или безногий — найдёт!

— А женщина? — спросил Гарав, следя за оркестром.

Фередир удивился:

— А что женщина? Она при мужчине. Он её защитник и кормилец, она — мать его детей и хозяйка дома. Знаешь, как северяне говорят? «Мужчина не должен спрашивать, как дом поставить, женщина не должна спрашивать, как на стол ставить».

— Просто всё у вас, — пробормотал Гарав, отпивая вина.

Фередир ухмыльнулся:

— У вас иначе?

— Чёрт его знает, — отозвался Гарав по-русски, перекинул ноги через скамью, встал и направился к музыкантам. Через плечо сообщил: — Разобраться бы ещё — где оно, это «у нас»! Ну-ка, дай лютню.

Это он потребовал уже у одного из музыкантов. Тот, неуверенно покосившись на хозяина за стойкой (хозяин наклонил голову), передал инструмент мальчишке. Оруженосец не очень умело пощипал струны, подошёл к краю «сцены» и объявил:

— Всем бардам, менестрелям и просто завсегдатаям этого прекрасного заведения — от оруженосца Гарава. Помидоров я не боюсь, потому что у вас их всё равно нет. — И, ошарашив притихший зал этим странным заявлением, перешёл в песенную атаку:

Выпьем за честь, за свободу, за братство,

Выпьем за то, чтоб добраться домой.

Деньги — вода, а здоровье — богатство,

Вышел из боя — гордись, что живой.

Все, что имеешь, — расходуй на пиво,

Все, что осталось, с утра подсчитай.

Пить с менестрелем, конечно, красиво…

Видишь бутылку — тогда наливай!

Зал уже притопывал и прихлопывал — песня понравилась, голос певца — тоже, а не слишком умелое владение лютней за всем этим не замечалось, слыхали тут и похуже, и ничего, стоит мир…

Это не сказки — проверьте же сами,

Ставьте на стол и еду, и питье.

Ведь менестрель не один, а с друзьями,

Кончится все, он же дальше пойдет.

Но ты не волнуйся — он скоро вернется,

Может, еще принесет что-нибудь.

Если же кто-нибудь сильно напьется,

Лучше его положи отдохнуть.

Но не надейся: когда ты проснешься,

Все, что случилось, расскажут тебе,

Друг-менестрель никогда не напьется

И никого не оставит в беде.

Страшное дело — похмелье, но это

Трудность известная, так что не ной.

Пить с менестрелем — нелегкое дело…

Так что гордись, что остался живой.^[178]

Гарав с поклоном передал лютню музыканту и, отвечая на поздравительные реплики то кивком, то взмахом руки, то улыбкой, вернулся на место. Садясь, прошептал Фередиру:

Без понтов, в одно мгновенье,

Аки дуб, что старый гопник

Подпилил бензопилою,

Рухнул ниндзя на суглинок

И глаза закрыл навеки…

— Ты вроде немного выпил, — осторожно заметил тот. Гарав обеими руками придвинул к себе ёмкость с недоеденным тунцом и ухмыльнулся:

— Да вот — захотелось повалять дурака… Как думаешь, мастер уже сделал сандалии?

* * *

— Тише.

— Да он спит уже.

— Всё равно… ой!!!

— Ва… блин!

Со скрещенными на груди руками Эйнор стоял на пороге своего кабинета, откинув занавесь. Видно было, что спать он пока не собирался — на столе лежали свитки и книги.

— Прекрасная ночь, — сдержанно сказал он оруженосцам, которые замерли посреди комнаты. Оба были босиком, сапоги висели через плечо, а у Гарава в правой руке почему-то были ещё и какие-то сандалии. Испуганные и в то же время шаловатые глаза мальчишек вдруг насмешили и как-то растрогали Эйнора, и он переместил руки на бока. От обоих немного пахло вином, сильней — морем, еле заметно — солнцем и тёплым ветром, от Фередира ещё и — немного — розовыми женскими духами.

— Прекрасная, — вякнул он.

Гарав добавил:

— Мы гуляли. — И в некое странное оправдание показал эти самые сандалии.

Эйнор заложил руки за спину, сделал шаг и обошёл вокруг настороженно вертящих головами вслед оруженосцев, как кот вокруг мышки. Потом вдруг выкинул руки вперёд, сгрёб обоих завопивших мальчишек за шеи и повалил на пол, рявкнув:

— Нагулялись?! А?!

Но в его рявканьи были только смех и лёгкая зависть. Поэтому вопль сделался весёлым, и мальчишки насели на рыцаря с боков, как два крупных щенка на полувзрослого сурового пса, решившего наконец-то с ними поиграть…

…В окно поддувало тёплым ветерком. Гарав устроился удобней, раскидав руки и ноги, чтобы подостыть, глядя в окно на огромную яркую луну. Показал ей язык и сказал тихо:

— Не было ничего. Приснился тебе этот Пашка, Гарав.

И, закрыв глаза, в ту же секунду уснул.

Глава 10, в которой Гарав не знает, куда деваться от внимания

Эйнор ускакал куда-то по делам. Фередир отправился с каким-то его поручением за город. Гарав сидел «дома» один и старательно разбирал рунический текст. Руны он уже выучил и теперь усиленно тренировался читать. Тренировке сильно способствовали тарелка с медовым печеньем и кувшин с холодным вишнёвым морсом, добытые на кухне ценой минутной наглой лести и трёх минут пения душещипательной (и дурацкой, если уж признаться честно) баллады про юную кухарку и отважного рыцаря.

Текст потихоньку подчинялся и, кроме того, оказался интересным — перевод рассказа какого-то эльфийского полководца (и барда, кстати) по имени Сарниэ Элент о путешествии по землям давно не существующего Белерианда.^[179] Поэтому Гарав спохватился, только когда вошедший и несколько раз окликнувший его мальчишка-паж оказался рядом и протянул руку к его плечу:

— Оруженосец Гарав…

— А? Чего тебе? — Гарав сел лицом к пажу. Тот оказался похож на пятиклашку Серёжку из школы, в которой учился Пашка (ага, ну да, Пашка, конечно… не надоело свои сны овеществлять, глупец?). Раньше Гарав этого мальчишку не видел, кажется. А тот, увидев, что привлёк внимание, приосанился, сделался очень важным и ответственным и объявил, протягивая Гараву небольшой свёрточек из синей с серебром ткани, перетянутый омерзительно-розовой кружавчатой ленточкой-бантиком:

— Если ты оруженосец Гарав, то именно тебе я это должен передать.

— Спасибо… — Гарав потянулся, принял свёрточек и вытянул ногу, преграждая путь вознамерившемуся смыться пажу. — Пст-й. А вдруг тут затаился южнохарадский паук «красноглазка»? Знаешь такого? — Паж кивнул и сам с некоторой опаской покосился на свёрточек. — Вдруг там ждут своего часа ужасные бычьи цепни? Таких знаешь? — продолжал нагнетать Гарав. Паж помотал головой. — Я же должен проверить.

С этими словами он развязал ленточку, развернул (на самом деле осторожно) ткань — и…

Внутри лежал изящной работы тоненький серебряный обруч-трубочка с гравировкой из чернёных листьев и стеблей — незамкнутый, его можно было подогнать под любой размер. А толщина трубочки не оставляла сомнений, для чего эта вещь.

Во всей Олло Нэлтиль один только человек носил волосы стянутыми в «хвост».

— Так, — Гарав переместил — подгрёб ногой — пажа поближе. Тот вяло посопротивлялся, но оруженосцу активно перечить не решился. — И от кого это?

Паж надел лицо готового умереть под пыткой, но не выдать тайн юного героя. Гараву стало смешно, но и любопытство не оставляло, конечно…

— Послушай, но я же должен знать, кто мне дарит подарки, — вкрадчиво сказал он.

Паж вздохнул:

— Мне приказано не говорить этого ни при каких обстоятельствах.

— Тогда я просто узнаю, кому ты служишь, и… — начал Гарав.

Паж дёрнул плечом:

— Князю. И просто выполняю просьбу дамы. Она не моя госпожа.

— Уже лучше, — одобрил Гарав. — Какой?

Паж наглухо замолк, вернув обратно непреклонное лицо. Гарав задумчиво сказал:

— Тогда я буду тебя пытать. Вдруг эта штука заколдована? Что с тобой сделать — поливать кипятком в ванной или подпалить пальцы лампой?..

Хотя в следующие полчаса Гарав и правда чуть ли не пытал пацана, от кого подарок, тот молчал как рыба, только временами тяжело сопел и усиленно тёр сапогом пол. В конце концов Гарав его отпустил, и тот, гордо отказавшись от предложенного зарни, удалился. А Гарав погрузился в раздумья.

А кандидатур в дарительницы было аж три — девицы из окружения княгини. Все — из очень хороших семей, примерно ровесницы оруженосцу. Белокурая, большеглазая, очень нежного вида Фэлинзиль — дочь знатных беженцев из Умбара — была умна, напориста и хищна, как взрослая пантера. Неясно было даже, действительно ли она испытывает к Гараву какие-то чувства или тут что-то очень практичное? Спокойная темноволосая Амаурэя, воспитанница княгини Гваэль, Гарава, похоже, на самом деле любила, кроме того — она была отличной певицей и обожала петь вместе с мальчишкой. Рыжая, вспыльчивая Хэафлэд была самой младшей и романтичной — для неё Гарав «просто юный герой», как из легенд, и любовь её была такой же романтичной: белый конь, высокий замок, её на сильных руках вносят по лестнице… дальше она вряд ли представляла. Или это вообще какая-то новая воздыхательница? Гарав иногда думал, что мог бы при дворе получить неплохую партию. А что? Он уже знаменитый певец. В личном фаворе у князя. Оруженосец одного из лучших рыцарей Кардолана. Не трус. И вообще… Но это были «левые» мысли, насмешка над самим собой, потому что при слове «девушка» умом Гарав видел Мэлет. И только… Временами, конечно, Гараву хотелось женщины — но именно как мужчина хочет женщину, и он, не зная, что тут предпринять, перебивал желание тренировками или ещё чем-нибудь… Брать пример с Фередира ему было как-то неудобно, да и он был почти уверен: ничего не получится…

Чёрт, а может, правда выбрать одну из этих трёх? Гарав задумчиво изобразил на чистом листе женскую фигуру. Не Фэлинзиль, очень уж она напоминает мелкую донью Окану из «Трудно быть богом». Амаурэю или Хэафлэд… Лучше Хэафлэд — она «младшей» крови, не нуменорка, родня, как у Фередира, — средней руки землевладельцы-воины где-то на артедайнской границе… и её можно «вылепить» под себя, потихоньку, без грубости… Можно даже соответствовать образу с конём и замком, делов-то, даже приятно. Ведь жена-то нужна, нужна… Он изобразил знак вопроса, потом — вторую женскую фигурку…

…Эйнор вошёл в комнаты достаточно тихо, наматывая на руку плащ и обливаясь потом — скорей бы в ванну. Заглянул к оруженосцам. Фередир ещё не вернулся, а Гарав сидел за столом, обвив ножки стула ногами, подпёр щёку рукой и что-то то ли писал, то ли рисовал. Бесшумно подойдя, Эйнор увидел на бумаге непонятный значок и много фигурок обнажённых женщин. На краю стола лежала серебряная трубочка, предназначение которой рыцарь понял сразу.

— Извини, — сказал он, усаживаясь боком на стол, — можно я кое-что тебе скажу?

— А? — Гарав поднял грустные глаза. — Ты приехал? Прости, что не встретил… Говори, конечно. Видишь, я тут… — он недоумённо посмотрел на лист и неуверенно закончил, — …книгу читаю.

— Вижу, — без насмешки подтвердил Эйнор. — Волчонок, дурачок мой… ты понимаешь, что Мэлет не будет твоей никогда?

— Не такой я дурачок, — спокойно ответил Гарав, ставя одну ногу на край стула и откидываясь назад. — Не будет. Хотя её ребёнка я заберу, даже если мне придётся осаждать Имладрис.

Эйнор чуть сузил глаза. Помолчал. Гарав не отводил жёсткого, упрямого взгляда.

— Хорошо, — рыцарь кивнул. — Ты не можешь так, как Фередир, да я бы и удивился, если бы ты так мог. Тазар не в счёт, это был твой первый раз, как у многих это бывает.

— Так, — кивнул Гарав.

— Хотя, если хочешь, можешь попробовать. За пределами города или в городе…

— Нет, так я не хочу, — покачал головой Гарав.

— Ну вот… — Эйнор покатал по столу трубочку, Гарав следил за его пальцами. — Фэлинзиль, Амаурэя, Хэафлэд, — сказал Эйнор, ставя трубочку «на попа», и Гарав удивлённо поднял на него глаза. — А ты что думал? — усмехнулся рыцарь. — Со мной говорили… Отец Фэлинзиль умолял не губить… тебя. Его дочка, несмотря на все достоинства отца, — просто б…ь, пусть и целая пока. — Гарав даже рот открыл, так неожиданны были грубые слова рыцаря. — Ты с нею будешь не жить, а мучиться — у тебя слишком чистая душа. Да не красней ты, это правда. Кончится тем, что у вас будут несчастные дети, разрывающиеся между вами, а потом или она тебя отравит какой-нибудь южной гадостью, для которой у нас и названия-то нет, или ты застанешь её с очередным Фередиром — только не таким честным и открытым — и рубанёшь обоих в постели. Запачканные простыни, запачканное имя, княжеский суд… Зачем это тебе?

— Я весь внимание, — совершенно серьёзно сказал Гарав. — А дальше?

— Дальше Амаурэя, — продолжал раскладывать всё по полочкам рыцарь. — О ней со мной говорила княгиня. Она любит Амаурэю, как дочь. И вообще-то против вашего союза ничего не имеет.

— Правда?! — ошалел Гарав.

— А что тебя так удивляет? — хмыкнул Эйнор. — В тебе масса достоинств, Волчонок. Я не удивлюсь — я тебе этого не говорил и больше никогда не повторю, — если через три десятка лет ты станешь сенешалем^[180] нового Арнора… — Гарав издал неопределённый звук. — Но тут есть препятствие. Серьёзное. Амаурэя — из дунаданов. Как я. Если бы ты любил её, как она тебя — а она тебя любит, — ваш союз был бы возможен как очень и очень счастливый. Но ты её не любишь. Она быстро поймёт это и зачахнет рядом с тобой, даже если ты будешь стараться не показать своей нелюбви и окружишь её вниманием и заботой. За её безвременную смерть ты начнёшь казнить себя и в один далеко не прекрасный день в пьяном виде случайно упадёшь на меч, чем, конечно, раз и навсегда избавишься от всех проблем.

Гарав покачал головой, с интересом глядя на рыцаря.

— Теперь Хэафлэд, — продолжал тот. — Это был бы идеальный вариант. Вы с нею одной крови. Она будет отличной хозяйкой холла, и она так же романтична, как ты. А ты достаточно опытен и сдержан, чтобы не развеять её романтики и не напугать её в первый раз в постели — это случается нередко, кстати. Опять краснеешь, да что ж такое?!

— Не все же такие непробиваемые, как ты, — проворчал Гарав и сцепил пальцы на колене. — Так, и дальше?

— Дальше тебе стоит подождать, — улыбнулся Эйнор. — Не скажу, что не бывает женатых оруженосцев, но всё-таки подожди. Когда — и если — ты станешь рыцарем — я в том смысле, если доживёшь, а не если сможешь, тут сомнений нет! — то будешь сам выбрать. Учтя мои советы или нет — дело твоё. Хотя — последнее. Хэафлэд, как и многие северяне, опасается эльфов. И едва ли будет рада в своём доме приёмышу-эльфиниту, даже если половина крови в нём — от горячо любимого мужа.

Гарав вскочил и сжал кулаки. Эйнор с интересом склонил голову к плечу. Мальчишка отскочил к постели и вырвал из ножен меч. Когда он — стремительней ветра — повернулся к рыцарю, тот уже стоял на ногах, держа в руке Бар.

— Защищайся, Эйнор! — всего лишь наполовину в шутку крикнул оруженосец.

Последовал молниеносный обмен ударами — оба стояли на месте, только отклонялись корпусом. Потом Садрон вырвался из руки Гарава и упал на постель. Через миг туда же полетел Гарав — рычащий от бессильной злости и очень сложно перепутанный со стулом — руки-ножки-ноги-спинка. Задёргался, не в силах освободиться.

— Какой злой волчонок. — Эйнор насмешливо и обидно шлёпнул оруженосца по лохматой макушке ножнами меча. Гарав даже завыл. — Злой, неуёмный и неумелый… хотя, впрочем, за последнее я готов просить прощенья, ты научился уже ещё кое-чему, второй выпад был очень хорош. Ну ты тут отдыхай, а я пойду мыться с дороги.

Гарав задёргался совсем уж неистово. Эйнор остановился в дверном проёме и предложил:

— Попроси, чтобы я тебя распутал — и всё. «Эйнор, пожалуйста, освободи меня». Ну?

— Лучше так и сдохну, — зло отозвался Гарав.

Эйнор засмеялся и опустил занавесь. Но через миг вернулся — уже с серьёзным лицом — и выдернул стул, как чеку из канатной связки. Гарав сел прямо, потирая левое запястье.

— И очень гордый волчонок, — добавил рыцарь. — Вычисти мою одежду и сложи её на место, оруженосец Гарав Ульфойл. А обруч — носи. Не важно, кто его подарил. Разберёшься потом.

* * *

Наверное, это и правда было не важно. Во всяком случае вещь была красивой и удобной, и первое, что услышал Гарав от первой же встреченной в коридоре девицы, было: «Он ещё больше стал похож на эльфа!» — и вздох.

«Не пошла бы ты мелкой рысью к Ангмару на кухню, блинчики на орочьем жире печь», — мрачно подумал Гарав. И буквально нос к носу столкнулся с Фэлинзиль, спускавшейся сверху по лестнице. Ей оставалась всего пара ступенек, но девица ухитрилась присесть в поклоне и пропеть, пряча глаза:

— Оруженосец храброго Эйнора…

— Я рад тебя видеть, Фэлинзиль, — сказал Гарав, неволей подавая руку даме — помочь ей спуститься с этих клятых двух ступенек. Естественно, что руку его Фэлинзиль не выпустила — зажала, как в пыточных перчатках, положила сверху другую ладонь и как ни в чём не бывало пошла рядом. Сама скромность шествовала возле Гарава, и все это видели, а как же — она идёт, он её под ручку держит. Нет, зажим для волос — не её. Слишком мелко…

— Куда идёт оруженосец?

— На конюшню, — пояснил Гарав, хотя собирался пойти помахать мечом с ребятами на оружейной площадке. Но с таким хвостом сбоку идти туда было смешно.

— Я обожаю коней, — категорично объявила Фэлинзиль. — Кстати, мне тоже нужно проверить, как моя Туилинн. Как ты думаешь, Гарав, если по весне подпустить её к твоему Хсану, получатся хорошие жеребята?

Вообще в этом разговоре не было ничего странного или необычного — о лошадях, собаках и ловчих птицах тут разговаривали со знанием дела и женщины. Но учитывая обстоятельства…

— Не думаю, — отозвался Гарав. — Хсану не очень нравится светлая масть.

Не одна ты можешь играть в слова, детка.

— Ну, мнение жеребца тут не слишком важно, — пожала плечами Фэлинзиль и подняла ресницы с невинных серо-голубых глаз. Вообще она была хороша, конечно. Тонкая нежная кожа с лёгким румянцем, розово-алые губы, почти никакой косметики, золотистые волосы убраны в серебряную сеточку пышным лёгким холмом, платье резко подчёркивает крупную, но не «чересчурошную» грудь… Пахло от Фэлинзиль розами, самый модный запах в Олло Нэлтиль. И ещё чем-то, от чего немного кружилась голова и сводило мышцы, а мысли сбивались в угловатый неудобный комок. За поворотом на лестницу, ведущую к галерее, в свою очередь спускавшейся на конюшенный двор, Гарав дёрнул её за руку, развернул к стене спиной, обнял и крепко поцеловал, потом — ещё и еще, по-настоящему, запуская ставший невероятно чувствительным язык между готовно раскрывшихся губ, с диким злым наслаждением чувствуя, как рвутся какие-то невидимые нити, удерживавшие… что?

Если бы в тот момент Фэлинзиль хотя бы изобразила даже не сопротивление — смущение хотя бы — всё могло бы пойти иначе. Совсем иначе. Но она, левой рукой обхватив мальчишку за шею, правой сильно провела по животу и ниже, задержала ладонь и зашептала:

— Подожди, не здесь… возьмёшь меня на конюшне… найдём там местечко — и…

На конюшне.

Гарав резко отстранился — от запаха, от сделавшихся недоумёнными глаз, от рук, похожих на вражеский захват в бою.

— Я забыл, — сказал он спокойно и похвалил себя за это спокойствие. — Мне назначена встреча на оружейном дворе. Не думаю, что это место для девушки — и позволь проводить тебя в ваши покои.

Глядя в налившиеся недевичьим бешенством глаза Фэлинзиль, он не удивился, если бы сейчас она бросилась в драку или выхватила бы из рукава тонкий кинжал и попыталась его заколоть. Но вместо этого девушка лишь приняла предоженный локоть…

… — Что-то ты нынче совсем никак. — Карьятта разочарованно опустил меч.

Гарав молча отошёл к фонтану, сел, стал умываться. Остальные пары продолжали схватку, двор был полон лязгом стали и выкриками. Харадрим подошёл следом, сел напротив и вдруг принюхался:

— Эй, чем это от тебя так?

— Чем от меня может так после схватки? — сердито буркнул Гарав. — Тем же, чем и от тебя, только от тебя сильней.

Харадрим не обиделся. Оглядевшись — никто не видит? — он неожиданно перехватил рукав верхней туники вытаращившего глаза Гарава и глубоко принюхался.

— Ты что, с башни упал?! — Гарав вырвал рукав. — На мальчишек потянуло?! Так я видел твой чёрный зад знаешь где?!

— Манкоро. — Карьятта не обиделся и тут. — От тебя пахнет манкоро… — Он свёл брови.

Гарав насторожился:

— Чем-чем?

— Манкоро. — Карьятта покачал головой. — На юге, дальше тех мест, откуда переселилась моя семья, растёт на некоторых деревьях в трещинах коры такой цветок. Из него делают масло, масло добавляют в женские притирания. Если женщина хочеть обольстить мужчину, она их использует. Устоять перед запахом трудно, даже если знаешь об этой вещи заранее.

— Б…дь, — процедил Гарав. И сунул голову под струю фонтана так, словно собирался утопиться.

Глава 11, в которой Гарав покупает рабов и откровенничает со шлюхой

Взгляд настиг Гарава, когда он шёл мимо рынка рабов.

Гарав там почти не ходил, хотя короткая дорога к дворцу из порта лежала именно мимо рынка. А сейчас — пошёл. Спеша и не глядя в ту сторону, где шумел торг…

…Вообще он спустился в город, чтобы купить изюму и апельсинов. Хотелось сладкого. В городе несколько лавок вовсю торговали этим добром. Было жарко, ветер не дул, хотя обычно в Зимре было ещё и ветрено. Гарав нацепил тунику на голое тело, а вместо узких штанов натянул просторные, из серого некрашеного льна. Он бы с удовольствием вместо сапог обулся в сандалии, но всё-таки не решился — как-никак, а он оруженосец ближнего княжьего рыцаря. Надо соответствовать…

…Взгляд остановил его — зацепил, как рыболовный крючок. Натянулась леска — отчаянье, мольба…

«Не надо, не оглядывайся», — подумал Гарав. И оглянулся, конечно.

Шагах в десяти от него, не больше, стояли двое мальчишек. Чуть постарше его, в драных и грязных кожаных штанах… поддоспешных. Босые ноги у обоих были разбиты в кровь, раны забила смешанная с этой кровью пыль, на щиколотках и запястьях тяжело висели цепи, кольца которых растёрли тело до кровавых ран. Оба мальчишки были белые, а точнее — пёстрые от синяков и рубцов от плети. Длинные рыжие волосы свалялись и потускнели, губы вспухли и стали чёрными — то ли сами кусали, то ли били их по губам.

Мальчишки глядели себе под ноги и стояли, как изваяния. Гарав даже посмотрел вокруг — кто глядел-то? Но тут тот, который стоял слева, поднял голову — и Гарав встретил именно тот взгляд.

Отчаянье. Мольба. Чёрные губы шевельнулись, и Гарав узнал, угадал слово на талиска: «Tokmitt!»

Купи!

Кругом шумел базар. Тут нет этого слова, но это — базар, пёстрый и вонючий. Ненавистный Гараву своим цветом, запахами, неостановимым бессмысленным движением, похожим на шевеление червей в навозе.

Мальчишки скорей всего были оруженосцами у ангмарцев — может, у старших братьев и отцов, может — у морэдайн… Они родились в лесах на севере… не были ли они в том зале, где Гарав не хотел и не умел жить и слышал песню о Детях Волка? Как они попали сюда из честного плена?

Всё это было уже не важно.

Теперь они стояли посреди этой червячной возни и были её частью.

«Нечестно», — подумал Гарав отчётливо.

Подошедший харадрим полез пальцами в рот тому, который так и не поднял глаз. Рыжий всхлипнул, дёрнулся, но покорно открыл рот и приподнял голову. По его грязным щекам скатывались и падали в пыль и на ноги слезы. Первый потупился. Когда покупатель перешёл к нему, мальчишка вскинулся, сжал зубы… но хозяин щёлкнул плетью — просто по воздуху, упруго и звучно — и мальчишка вздрогнул, переступил на месте, открыл рот. Его сосед продолжал плакать, уронив голову.

«Да, били, пока не выбили, — бессвязно и зло подумал Гарав. — Что ж. Из меня бы тоже, наверное, выбили. Даже ещё быстрей, наверное, эти, как видно, сдались не сразу… Если бить долго, можно выбить гордость, честь, веру почти из любого, чем тут гордиться? Мне повезло. Им — не повезло. Их продадут и увезут на одном из чёрных с красными парусами кораблей на юг. А там постепенно забудутся, погаснут и последние вспышки памяти о каком-то ином прошлом… Может быть, только во сне иногда увидится — как волшебная сказка — густой прохладный лес и высокие деревья, в кронах которых вечно живёт ветер…»

И вот тут Гарав услышал свой голос — как будто кто-то решительно шёл по щебню, прилязгивая мечом в ножнах:

— Эй, вы, ублюдки черномордые! На меня смотреть! За обоих — сколько?..

…Мальчишки ели быстро и жадно, давясь и не глядя на Гарава. Он сидел напротив и ломал печенье с изюмом, кидал кусочки — то в рот, то на стол — пил вино частыми мелкими глотками и был зол. Так зол, что руки тряслись и внутри всё вибрировало.

Да, Гарав был зол. Зол до темноты в глазах. Он надеялся, что мальчишек ему не отдадут — и можно будет зарубить (НА ХЕР, НА ХЕР ЗАРУБИТЬ!!!) парочку увешанных золотом торгашей. Глядя в их бараньи глаза, где в последний миг тупость сменится ужасом. Пластануть от плоской хари до вислой толстой жопы — с треском и брызгами. Испытав наслаждение, после которого и неизбежный княжий гнев не страшен. Он даже уже видел, как отваливается сочным кровавым ломтём половина жирной тушки…

…Не вышло. Конечно не вышло. Покупатель сам собой испарился. Торгаш посерел и стал кланяться, улыбаться и делать скидки.

А пацаны заревели. Заплакали навзрыд, сразу оба, дёргаясь, как от ударов током. И ревели всё время, пока с них снимали цепи. Облегчённо. Гарав оглядывался — не смеётся ли кто. Хрена. Никто не смеялся, никто даже не смотрел в их сторону; вся эта пёстрая вонючая кодла как будто ослепла. Ну понятно… Никому не хочется внезапно раздвоиться.

Садрон просился из ножен и буквально шевелился у бедра, умоляя хозяина (как это там было: «Hyarrrrrrrra… hy-y-yara-a-a…», да?). Но всё, что Гарав смог себе позволить — швырнуть отсчитанные деньги в пыль. Так, чтобы разлетелись пошире, раскатились, попрятались. Торговец вежливо улыбнулся, подобрал расшитый подол, встал на колени и стал их собирать…

…Гарав достал купчую. Мальчишки перестали есть, вздёрнули головы, придвинулись друг к другу на скамье.

Гарав начал рвать её. Тихо и свирепо порыкивая, начал с треском драть на мелкие клочки неподатливый пергамент — прямо перед ошалелыми светлыми глазами, перед двумя парами глаз — в них было непонимание… сначала. А потом…

…Конечно, они были рады, что их купил не один из этих мерзких и жутких чужаков, а свой — ровесник-северянин с бешеными серыми глазами и русым «хвостом» до лопаток. Они были твёрдо уверены, что северянин купил их, чтоб заколоть на могиле друга или родича, напоить ушедшего горячей вражеской кровью напоследок. И это было хорошо, это было просто здорово… Сил сопротивляться после долгой «дрессировки» в бараке — плетью, жаждой и кандалами — у них уже не осталось, а тут хотя бы смерть с честью, почётная и — сразу, от меча, как положено было умирать в том мире, который у них отняли и заставляли забыть со всей жестокостью трусов, получивших власть над храбрыми. Пока их вели по улице вражеского города, они шёпотом уговорились, что тот, кого спаситель поколет первым, подождет друга на Той Стороне. Недолго ведь…

Но северянин накормил их. Разорвал крепкий пергамент. Разбросал, расшвырял с непонятной яростной руганью по столу серебро и медь. Не меньше чем на пять марок серебром расшвырял. И ушёл…

…Мальчишки сидели за столом. И до них медленно доходило, что они свободны.

— Как его хоть звать-то? — прошептал тот, который помладше. — За кого нашим матерям просить Валаров?

— Не знаю, — покачал головой его друг. — Но я другое знаю… когда мы вернёмся — я не пойду больше драться за Ангмар. Я не боюсь. Но я просто не хочу.

* * *

Женщина, которую он нашёл, была красивой, лет на десять постарше. Нашёл около порта, где таких было, оказывается, немало. Гарав, честно сказать, задавался вопросом, зачем она вообще занялась своим ремеслом — ну не было вроде как в Зимре ничего такого, что могло бы толкнуть женщину на это дело. Но задавался только поначалу. Наверное, это вещь вечная, как людской род…

Комната над какой-то корчмой, куда они пришли, была небольшой, но аккуратной, по дороге и в самой корчме никто не удивлялся (Гарав этого ужасно стеснялся) тому, что видел, а женщина оказалась ласковой и необидно деловитой. Это было не как с Тазар — в самый первый раз — и не как с Мэлет — когда Гарав падал в нежный тёплый свет. Но ему сейчас и не хотелось ни любви, ни чего-то романтического — просто было желание испытать чисто физически то, что испытывал тогда. Физически, и всё. Выплеснуть неистраченное желание убивать, злость, ненависть через другой… гм… кран. Желание подступило так, что уже не перебить — и он решился.

Что ж, он не разочаровался. То ли женщина постаралась, то ли злость помогла — он не знал. Гарав просто лежал рядом с женщиной и переводил дух, грудь ходила ходуном, ломило от яростных и хаотичных «отжиманий» мышцы рук… и тут она с еле заметной улыбкой спросила:

— Мне рассказать о том, как ты был неподражаемо хорош?

Мальчишка повернул голову и убрал с лица волосы. Ответил тоже улыбкой — искренней:

— Да нет, не надо.

— Ну, вообще-то ты и правда был неплох, — честно сказала женщина. — Только очень спешишь и ещё мало умеешь. Но это придёт.

— Ты… в общем, ты… — он привстал на локтях. — Ты не это… не получила… да?

Женщина пожала плечами:

— Да что ты, юноша, для меня это просто работа. О таких вещах мы не думаем… по крайней мере не с клиентами. Но приятно, когда клиент… в общем, когда он такой, как ты. Добрый и молодой. А пришёл ты ко мне злой. Из-за убийств?

— Из-за каких? — Гарав снова опустил голову. Подушка пахла чистотой.

— Воины часто так делают. Идут к женщине, чтобы забыть о том, что убивали. Я думаю, убивать ты умеешь уже лучше, чем любить.

— Да, — буркнул Гарав. — Но я не из-за убийств был злой. Так…

— Ну не хочешь — не рассказывай, — согласилась женщина. —Будешь ещё? Ты заплатил за четыре часа, а прошла всего четверть срока. Или мне вернуть деньги за оставшееся время, и ты пойдёшь?

— У тебя нет детей? — Гарав не ответил на её вопросы, лёг на спину, закинул руки за голову.

— Есть дочь, она живёт… — Женщина вздохнула и не сказала — где. — Она не будет заниматься тем, чем я. Её уже учит шить хорошая мастерица, может быть, дочка откроет свою мастерскую… Это от сабли? — Пальцы её коснулись плеча Гарава.

Мальчишка кивнул:

— Откуда ты знаешь?

— Я же говорю — со мной бывает много воинов, я научилась различать. — Женщина не приставала, не пыталась возбудить Гарава — она просто трогала шрам. — Больно было, мальчик? — тихо спросила она.

Гарав поморщился:

— Нет, я не почувствовал… Потом было больно, когда шили… Я хочу ещё… тебя. — Он потянулся ближе, сомкнул — но несильно — пальцы на левой груди женщины. — Можно?

— Ты заплатил, — обыденно и необидно ответила она. — Ты сам или я?

— Я сам. Если хочешь, я постараюсь сделать тебе хорошо. Хочешь?

— Ну попробуй, — улыбнулась она…

…После второго раза Гарав уснул, а когда проснулся — женщина всё ещё была в постели. Она смотрела в потолок и не сразу поняла, что и Гарав на неё смотрит, а когда поняла — неожиданно смутилась. Потянула на себя край покрывала и немного покраснела — может быть, потому, что мальчик очень старался и на самом деле сумел-таки её по-настоящему возбудить, впервые за, пожалуй, много-много месяцев, и она неожиданно начала воспринимать его не только как простого клиента…

— Ты красивая женщина, — сказал Гарав, словно продолжая разговор, законченный только что. — Зачем? — Он не договорил, и так было ясно.

— Так вышло, — отозвалась она, давая понять тоном, что ей неприятен разговор.

— Так вышло… — выдохнул Гарав, снова переворачиваясь на спину. — Да, так вышло… Всё вышло, как вышло… Я пойду. Если там остались какие-то деньги — пусть они будут твои. И ещё… если тебе понадобится какая-то помощь для дочери — найди в Трёхбашенной оруженосца Гарава Ульфойла или его рыцаря Эйнора сына Иолфа. Это будет не за тело. Это просто так вышло.

Глава 12, в которой справедливость вызывает тошноту, а музыка и правда оказывается вечной

— Волчонок, вставай!

С этим криком Эйнор ворвался в комнату Гарава, и тот ошарашено подскочил на постели, уставился на рыцаря.

Было ещё почти совсем темно. Но откуда-то слышались шум, крики, лязг металла. А сам Эйнор был в одних штанах, но с мечом и кинжалом. За его спиной через комнату промчался Фередир, крикнул кому-то: «Бежим!»

— Что? — Гарав тоже вскочил, стал натягивать штаны, схватил меч.

— Скорее! — Эйнор дёрнул его за плечо. — На князя напали!..

…Позже Гарав не мог восстановить всех подробностей той схватки. Дрались в коридорах — то тёмных, то освещённых мечущимся факельным пламенем, и длинные клинки высекали острые веера искр, а сражающиеся то и дело спотыкались о тела, раненых, пороги, мебель… «Как страшно люди бьются с людьми», — почему-то то и дело мелькала в голове фраза из толкиеновской книги — и правда страшно, страшнее любых орков…

…Заговорщиков оказалось неожиданно много — в заговор был вовлечён один из капитанов охраны, дежуривший в ту ночь, он подпоил чем-то сонным смену и впустил из города заранее собравшихся у моста людей. Гарав более или менее стал понимать, что к чему, когда стоял в тронном зале, битком набитом тяжело дышащими людьми — полуголыми, но с оружием — и кто-то бинтовал ему льняной полоской глубокую и длинную рубленую рану на правой руке. Гарав поднял глаза — его бинтовал Олза, сын князя. Поймав взгляд Гарава, Олза подмигнул:

— Спасибо.

— За что? — Гарав покривился — рану пекло и дёргало.

Олза рассмеялся и не стал ничего говорить.

В центре зала стояли на коленях — прижатые несколькими руками каждый — трое мужчин, юноша и двое мальчишек возраста Гарава. Все они были ранены, и не по разу, но смотрели на стоящего возле трона Нарака с лютой, неугасимой злобой и без капли страха. В одном из мужчин Гарав узнал Рауда сына Тира, княжеского майордома! А один из мальчишек был его сын, Лоссен.

Прямо возле трона лежал один из пажей Нарака, мальчик лет десяти-двенадцати, Гарав узнал его сейчас — это был тот, принёсший подарок, а теперь… мальчишка был разрублен надвое, от плеча до бедра. Глаза были изумлённо и без боли распахнуты, светлые волосы затекли кровью и склеились. Нарак поднял голову — до этого он смотрел на убитого пажа — и сразу стало тихо. Бешеным голосом он спросил:

— За что зарубили ребёнка?! За верность?! Отвечайте, скоты!

В толпе прошёл шепоток — многие уже знали, что Нарак и Олза остались живы только потому, что паж, задремавший в зале у камина, среди собак, проснулся от их рычания, увидел входящих людей, успел натравить свору и поднял крик — и был тут же зарублен Раудом.

Сейчас Рауд выкрикнул с такой ненавистью, что от его голоса становилось холодно:

— Ты предатель, Нарак сын шлюхи! Ты продал Кардолан Артедайнскому Выродку и нимри! Будь ты проклят!

Установившаяся было тишина взорвалась, над головами схваченных засверкали мечи, но Нарак вскинул руки:

— Стоять! Стоять… — повторил он и показал рукой на заговорщиков: — Пытать, пока не расскажут всё — кто, зачем, для чего. Сначала этих, — рука князя как бы зачеркнула мальчишек, — на глазах у этих! — Он, словно ударяя копьём, поочерёдно показал на старших. — Убрать и начинать немедленно!

Заговорщиков уволокли. Олза хлопнул Гарава по плечу, подвёл к дверям в коридор и показал мечом на лежащего там светловолосого человека с раскроенными лицом и грудью — он был мёртв и неловко скособочился в луже остывшей крови:

— Вот твой удар. Он меня почти достал — и тут ты…

— Не помню, — сказал Гарав…

…Заговорщиков казнили через два дня, утром. Было солнечно и ветрено; ветер — тёплый, сильный — дул с моря. Гарав стоял в переднем ряду слева от Эйнора и смотрел на обтянутый красным эшафот, где замер один из младших палачей, опираясь на длинный двуручный меч с тупым концом, но до сияния заточенной рубящей кромкой.

Всех шестерых привезли в специальной повозке. Гарав уже знал, что никто из них ничего не сказал — ни когда пытали младших на глазах у старших, ни наоборот. Когда палач применил к Рауду огонь, Лоссен, до этого не издавший ни единого стона — пока мучили его самого, — открыл было рот, но отец сказал ему: «Молчи». И Лоссен молчал, не закрывая глаз.

Шли все шестеро сами — ноги им сохранили и вообще привели в порядок, если так можно выразиться. Но они прошли близко от Гарава, и следы пыток, а главное — неистребимый запах боли — были ему отчётливо видны и ощутимы.

Один за другим — в полной тишине, только упруго хлопали флаги — приговорённые поднялись на помост. Мальчишки помогали идти друг другу, один из мужчин опирался на плечо юноши. Выстроившись в ряд, шестеро слушали приговор, который читали громко, отчётливо.

Гарав обвёл взглядом толпу на площади. На большинстве лиц была открытая ненависть к заговорщикам, на некоторых — обычная человеческая жалость… а на некоторых Гарав видел ясно читаемое сочувствие. На немногих — но видел.

Смотреть на казнь ему не хотелось, тяжело было на это смотреть. Но он смотрел, потому что пажа зарубили. И ещё много народу погибло в ту ночь.

Первым казнили Лоссена. Мальчик сам встал на колени, улыбнулся отцу, аккуратно убрал с шеи и подвязал разбитыми руками волосы и обратился к отцу:

— Отец, прощай, — а потом попросил палача — ясно, громко и вежливо: — Пожалуйста, не запачкай волос.

Палач кивнул и ударил. Голова отскочила сразу, очень легко (толпа выдохнула), и Гарав с отвращением и жалостью увидел, как бьётся тело — раз, другой дёрнулось, — и ощутил запах… Это умирающее тело вытолкнуло наружу содержимое кишечника и мочевого пузыря.

Помощник палача поставил голову на специальное возвышение. Волосы не были запачканы…

Второй мальчишка сам не пошёл — забился, отчаянно замотал головой, и его потащили, кто-то почти сочувственно сказал: «Да не рвись же ты, удар будет неточный, а так всё быстро кончится…» Гарав закрыл глаза. Нет, он не мог на это смотреть. И открыл их, лишь когда казнили Рауда. Этого жалко не было. Что бы он там ни думал и во что бы ни верил — за ним стоял Ангмар, и это он обрёк на гибель всех погибших и казнённых людей. Он.

Впрочем, Рауд вёл себя очень достойно. И попросил только одного — позволить поцеловать голову сына.

Ему разрешили.

Потом случилось то, что должно было случиться.

Отрубленную голову изменника палач поставил рядом с головой сына.

Как рубят головы вовлечённым в заговор женщинам — в том числе жене Рауда, — Гарав смотреть не остался. Что приговор был заменён на пожизненную ссылку, он узнал позже…

…В свою комнату оруженосец вернулся в подавленном настроении. Гарав понимал, что для людей, пошедших с оружием против власти, тут, в этом мире, нет оправдания «ребёнок». Но Пашка, его воспоминания, его воспитание — всё бунтовало против этого. Кроме того, он с ужасом вспоминал то, как казнённые пачкали штаны — это превращало смерть в нечто настолько постыдное, что мальчишку начало мутить, когда он вспомнил о том, как его самого чуть не казнил Эйнор. Зрелище, как он валится вот так же и… в общем…

…в общем, его стошнило в раковину. Плохо обладать развитым воображением. А самое главное — нелепо было спрашивать и спорить о праведности и неправедности суда и казни. По здешним меркам всё было справедливо. И было правым дело Нарака. Что хочешь — то и думай. Как хочешь — так и живи с этим.

«Нет, — подумал вдруг Гарав, умываясь и фыркая. — Не хочу я жить при дворе. Точно не хочу. Ну его к чёртовой матери. Хоть бы война скорей какая или Эйнора куда услали… а выслужу рыцарское звание — сразу уеду».

Он обернулся — как по заказу, вошёл Эйнор. Буркнул:

— Сапоги мои почисть, Фередира я в город отослал.

— Сейчас, — кивнул Гарав. И спросил тоскливо: — Эйнор, нам никуда ехать не надо… в ближайшее время?

— Надо, — ответил рыцарь, не спрашивая, в чём дело и чего это оруженосца так потянуло из Зимры.

— Эйнор! — послышался голос в смежных покоях. — Эйнор, Гарав тут? — И в комнату бесцеремонно ввалился Олза. — А, ты тут! — Он неожиданно смутился. (Гарав удивился.) — В общем-то я пришёл благодарить… я знаю, что за это глупо предлагать деньги, но — что ещё-то? — Он достал кошелёк красной кожи с чёрным тиснением и подбрасывал его в руке. — Вот… ну и ещё — я всё равно твой должник и в любой момент помогу, чем скажешь и чем смогу… — Олза сердито вздёрнул голову: — В общем — бери и не вздумай отказаться, я обижусь!

— Я не откажусь, — засмеялся Гарав и, беря кошелёк, пожал предплечье княжича. Тот ответил таким же пожатием и облегчённо вздохнул:

— Ну вот… Эйнор, ты едешь в город?..

«…Так и не спросил, куда надо, но хорошо, что уезжаем», — подумал Гарав, валяясь на постели и на животе считая монеты. У Олзы — это знало всё княжество — деньги не держались. И сейчас Гарав вовсе не считал, что стоило платить за спасение княжича в бою — разве это не обязанность? А в туго набитом кошельке (кстати, он сам по себе был недешёвый, из тонкой кожи, расшитый золотой нитью и украшенный мелкими жемчужинками) оказалось вперемешку двадцать два кастара и пятьдесят семь зарни. Мда, в давнем разговоре Эйнор был прав. При дворе служить доходно. Но…

— Лютню купить, что ли? И играть как следует научиться? — вслух спросил Гарав. — Куплю.

— Покажу, где можно купить, — собщил Фередир, входя. Лоб оруженосца был разбит, и он на ходу промокал его платком.

Гарав поднял брови:

— М?

— Я не виноват, что некоторые мужь… люди не понимают разницы между дружбой и прелюбодеянием. — Фередир шлёпнулся на кровать и стал стягивать сапоги. — Пришлось прыгать с балкона.

— Прибьют тебя, — лениво сказал Гарав. — И князь скажет, что правильно прибили. Есть же порт. Зачем тебе замужние?

— Я ценитель не шлюх, а женской красоты, а она не терпит собственников. — Фередир покосился на монеты: — Ого.

— Бери, — предложил Гарав широким жестом.

Фередир засмеялся:

— Ну, если правда… Пошли погуляем?

— С такой печатью на лбу только под кроватью прятаться… Кто хоть пострадавший-то?

— Я, — нагло ответил Фередир. — Женщина осталась довольна, а этот старый пень — всего лишь торговец рыбой. Да ещё и дунландец! — Фередир скривился.

— Спекулянт, значит, — по-русски сказал Гарав. — Сейчас ещё подведи под свое кобеляченье политическую платформу.

— А? — не понял Фередир.

— Да так, — пожал плечами Гарав и сел (монеты посыпались на постель и пол, зазвенели), обнял колени. — Вот, послушай…

Он не стал петь — он просто прочитал:

Мне приснилась старая сказка…

Знаю, в жизни так не бывает.

В жизни надо ходить с опаской,

Жизнь оплошностей не прощает!

Лишь во сне улетишь далёко —

До реальности через дрёму…

О себе говорить жестоко,

Только… всё было по-другому.

Моё зрение почему-то

Свет сиянием не калечил…

Нужно было спешить к кому-то?

Тьма не делала трудной встречу.

Знаки доброго приключенья

Возвращение обещали…

Даже рок не имел значенья —

И друзья на подмогу мчались…

Только в жизни-то — всё иначе.

В жизни пламя не греет — губит.

Снег под солнцем весной заплачет —

И тепло так и не полюбит…

Ледяные от снега реки…

Беспощадные ветры буден…

И удача ушла — навеки.

И подмоги не жди — не будет.

Не бывает чудес на свете…

Но так хочется в миг бессилья

На мгновенье поверить в ветер,

Что удачу несёт на крыльях!

В то, что будут пути другие,

В крепость рук и в солёность пота…

В то, что самые дорогие

Вскачь летят из-за поворота…^[181]

— Ты что, Волчонок? — тихо спросил Фередир, кладя руку на колено друга. — Ведь это всё неправда, только последний куплет правильный. Разве можно так жить? Это плохие стихи, друг.

— Да? — Гарав посмотрел на Фередира. — Ты счастливый парень… Знаешь, это всё может стать правдой. И эта правда раздавит Трёхбашенную, Федь… Сюда будут водить туристов на экскурсии. Жирных туристов с цифровиками. В тронный зал и в оружейную. Жирных и богатых… а экскурсоводом будет пра-пра-пра… далёкий потомок нашего князя… А орки влезут в сшитые на заказ модные костюмы, сделают дорогие причёски и станут требовать признать себя репрессированным народом и заплатить компенсацию за страдания от рук злодеев людей и эльфов со времён Белерианда…

— Кого, куда? О чём ты, Волчонок? — не понял Фередир и огляделся.

Гарав дотянулся до Садрона и вынул его из ножен.

— Экспонат, — сказал он непонятно, но почему-то Фередиру стало не по себе от этого слова. — Поедем и правда гулять. Только давай не в город. Давай поедем в луга?

— Давай! — обрадовался Фередир, видя, что друг вроде бы закончил говорить нелепости. — Пошли, кони ждут!..

…Они ездили долго — то галопом, то шагом. Потом налетел короткий бурный дождик, вымочил всё вокруг и унёсся на восток, поливать и дальше подножие Мглистых гор. Мальчишки от него не прятались, а наоборот — с воплями долго скакали наперегонки следом и «почти догнали», как гордо сказал Фередир.

— Почти, — согласился Гарав, на ходу гладя и целуя морду Хсана. Они уже спешились и шли по мокрой траве (а, всё равно уже мокрые насквозь) к речушке с пологими песчаными берегами. — Мы же не виноваты, что наши кони не умеют летать, а?

Фередир раскинул руки, выпустив повод. Потом взлетел с лёгким толчком на седло и точно так же выпрямился на нём.

— Я умею, — гордо сказал он. — Смотри, Волчонок, какая радуга впереди!

* * *

На обратном пути Гарав решился. Они вели коней опять в поводу по городской улице, жевали купленный и разломленный пополам огромный пирог с рыбным паштетом, никуда не спешили, и тут взгляд Гарава упал на вывеску лавки (он не без удовольствия понял, что разбирает написанное), где торговали музыкальными инструментами.

— Хочу лютню, — категорично заявил он, в знак того, что отсюда без музыки не уйдёт, перекидывая через коновязь (бывшую тут частью почти всех «торговых центров») узду Хсана.

Фередир смерил оценивающим взглядом заведение и кивнул:

— Пошли, тут хорошие вещи. Ториэ говорил про эту лавку.

Мнение княжеского барда для Гарава значило много. Они уже не раз беседовали, случайно встречаясь в крепости, на темы стихосложения и пения, и Ториэ Гарава тоже весьма высоко ценил, даже звал в ученики «без отрыва от производства». Как раз сейчас Гарав подумал, что, раз уж так, то учиться игре можно как раз у него…

…Что Гараву нравилось в здешней торговле — очень редко встречались люди, которые торговали без души, ради прибыли. С чем это было связано — воздух хороший, или просто большинство торговали тем же, что сами делали, — неизвестно, но только почти в каждой лавке, что в крупной, что в средней, что в мелкой, хозяин был не только «местом, куда складывают деньги», но и большим знатоком своего товара. Нередко даже романтиком его.

Хозяин «Звонких струн» — так называлась лавка, куда вошли оруженосцы, — исключением не являлся. Гарав понял это сразу, как только увидел сидящего на бочке с аккуратно прибитой спинкой — за вполне обычным, правда, столом — немолодого мужчину в коричнево-чёрной одежде. На столе рядом с чернильницей лежал украшенный пером берет, в обрамлении длинных седых волос ярко сияла в свете, падавшем в большое окно, лысина. Ещё у мужчины были клювовидный нос, седая бородка и короткие усики. Тоже седые. Мужчина яростно строчил по бумаге обкусанным пером.

Это было первое, что Гарав увидел. Потом он обратил внимание на увешанные различными инструментами стены, торгующегося у откинутого окна-прилавка с покупателем мальчишку и троих молодых парней, которые под руководством немолодой, но ещё очень красивой женщины за столом у дальней стены занимались изготовлением чего-то музыкального. Гарав смог определить только процесс обрезания натянутой на барабан мокрой кожи.

Лютни на стене тоже висели, кстати.

Несмотря на свою очевидную творческую занятость, хозяин лавки отреагировал на появление покупателей мгновенно и, поднявшись, махнул перед собой беретом. Мальчишки — без украшений, с одними кинжалами на поясах, в простых рубахах навыпуск, полотняных коротких штанах и сандалиях на босу ногу — богатыми покупателями не выглядели, но мастер определил их статус мгновенно:

— Чем могу служить, оруженосцы? — неожиданно весело спросил он высоким голосом, совсем не старческим. — За умеренную плату составляем стихотворные послания девицам, за неумеренную — поём их под указанными окнами, за совсем нескромную — закрываем разевающего рот под наше пение оруженосца от помоев, которыми начинают поливать из этих окон после третьей песни. Мастер Фолоуди к вашим услугам. — И махнул перед собой ловко подхваченным со стола беретом, после чего водрузил его на лысину.

— Я слагаю стихи и пою их сам, мастер Фолоуди, — улыбнулся Гарав и повёл рукой в сторону: — Оруженосец славного рыцаря Эйнора сына Иолфа Гарав Ульфойл — к вашим услугам.

— Оруженосец славного рыцаря Эйнора сына Иолфа Фередир сын Фаэла — к вашим услугам, — повторил Фередир, но Фолоуди всмотрелся в Гарава:

— А! Ульфойл! — Он неожиданно очень мелодично прищёлкнул пальцами. — Старина Ториэ три дня назад говорил о тебе. А ну-ка… — Он сделал вперёд шаг и, взяв Гарава за руку, осмотрел его ладонь.

Гарав улыбнулся, Фередир просто рассмеялся.

— Ничччего такого уж необычного не вижу, кроме того, что ты ни на чём не играешь постоянно, зато усердно губишь руку мечом и копьём, — вынес вердикт Фолоуди, отпуская ладонь Гарава.

«Если он попросит меня спеть — я буду кусаться», — весело подумал тот. Но Фолоуди — кажется, не без сожаления — эту просьбу опустил и продолжал:

— Так значит, тебе, скорей всего, нужен какой-то музыкальный инструмент. И, если я правильно понимаю, это должно быть что-то, не занимающее рот. Заткнутый рот в твоём возрасте равен смертному приговору.

— Очень точно определено, мастер Фолоуди, — кивнул Гарав. И подумал, что сам Фолоуди с закрытым ртом помер бы мгновенно.

А мастер показал на одну из стен:

— Арфы. Цитры. Лютни. Скрипки и цимбалы не предлагаю, если я хоть что-то понимаю в воинах. Большинство берут арфы. И поют отвратительно.

А вот это уже был прямой намёк. «Ладно, — подумал Гарав. — Чёрт с тобой, Золотая Рыбка». Он потупил глазки, сложил за спиной ручки, потёр пол ножкой и максимально нежно пропел:

Облегчился воевода,

Вышел бодро из кустов:

«Хороша, сейчас погода!

Наломать схожу-ка дров».

Взял топор, хлебнул водицы,

Дальше в списке: «Материться».

Проще — это вспомнить мать…

«Эй, славяне, воевать!..»^[182]

Хотя и в стихотворном переводе, смысл отрывка остался для Фолоуди, конечно, тёмен. Но смысл его и не интересовал. Подняв седые брови, мастер покачал головой:

— Однако… очень неплохо. Даже очень, очень неплохо. Прошу меня простить за поспешные выводы… и принять один совет. Согласен?

— С удовольствием выслушаю и приму решение, — дипломатично ответил Гарав.

— У тебя ломается голос. Будет хороший мужской тенор. Но пока не напрягай его особо. Иначе надсадишь горло на всю жизнь.

— Хорошо, — уже серьёзно кивнул оруженосец. И указал подбородком на одну из лютней на стене: — Можно посмотреть эту вещь?

Глаза Фолоуди приняли странное выражение. Что интересно — одновременно на Гарава посмотрели все, кто был в мастерской. Когда он пел — не соизволили, так и занимались своими важными делами. А тут…

Мастер между тем молча подошёл к стене и аккуратно, бережно снял лютню. Похожая на грушу в разрезе, не очень большая, с резко выгнутым наверху грифом из металлических пластин, она была сделана из можжевельника, полированного, светло-коричневого — запах его Гарав почуял сразу. Серебряная дека выкована в форме бегущей морской волны, шестнадцать металлических светлых струн, удобные фигурные колки — стальные. Из всех прочих украшений была только серебряная же резная круглая пластинка, прикрывавшая отверстие резонатора. Резьба оказалась тонкой — две змеи сражались за, вроде бы, цветок. Когда мастер подошёл ближе, Гарав различил на ободе корпуса резьбу повторяющихся снова эльфийских рун Тенгвара.

— А-ма-ри-э… — прочёл он по складам. Вскинул глаза на мастера: — Дорого ли стоит эта вещь?

— Это лютня эльфийской работы. — Фолоуди по-прежнему говорил странно и смотрел странно. И что самое интересное — все так и смотрели на Гарава молча. Даже Фередир.

— Она очень дорогая? — продолжал немного сердито допытываться Гарав, уже решивший — упрямо! — купить именно эту вещь во что бы то ни стало. Денег с собой почти не было, но ничего не стоит Фередира оставить тут, а самому доскакать до крепости и обратно — и заплатить какую угодно цену. Ну… почти какую угодно.

Фолоуди странно улыбнулся:

— Очень. Она стоит всех денег, что у тебя есть с собой.

Гарав свёл брови, окинул мастера с ног до головы хмурым и внимательным взглядом. Хмыкнул. И, глядя прямо в глаза Фолоуди, вытащил из кожаной сумочки на поясе рядом с ножом зарни и два фартинга. Подбросил их на ладони.

— Вот.

— Этого достаточно, — совершенно спокойно ответил Фолоуди и аккуратно взял с жёсткой мальчишеской ладони все три монеты. — А хороший чехол для лютни можно заказать напротив и чуть наискось, там видно вывеску «Работы с кожей».

— Мастер Фолоуди, в чём подвох? — прямо спросил Гарав.

Улыбнувшись, Фолоуди молча взмахнул беретом и чуть согнулся в изящном поклоне.

* * *

Первое, что услышал Эйнор, войдя в свои комнаты, было музыкальное, хотя и не в лад, позванивание струн — по слуху рыцарь тут же определил отличную лютню. Улыбаясь, он прислушался. Похоже, Гарав всё-таки купил себе инструмент. Ну и отлично. Когда Волчонок смотрел на казнь, у него временами было такое лицо, как будто рубят голову ему самому. Эйнор слишком хорошо знал, что без жестокости невозможно бороться с жестокостью. Знал и другое — немало молодых и отважных, прямых и очень честных людей не в силах вынести несоответствие мечты о войнах за Правду и Свет — яростных, кровавых, но честных — с реальностью, в которой слугам Тьмы рубили головы, травили ядом и стреляли в спину, в тоске и смятении уходили в поисках Правды — во Тьму. А когда они спохватывались и начинали понимать, в чём истинная суть вечного сражения — было уже поздно… Гараву он такой судьбы не желал ни в коем случае. И был рад музыке… хотя, похоже, это скорей настройка инструмента, и неумелая. А лютня, судя по звуку, дорогущая. Такие стоят не меньше пяти кастаров. Ну Волчонок…

Эйнор вошёл в комнату младшего оруженосца, сделав сердитое лицо.

Гарав со скрещенными ногами сидел на постели в одних коротких штанах, с распущенными волосами и с явным наслаждением щипал так и сяк струны лютни, подстраивая их на слух и привыкая к большому количеству.

— Эйнор, что такое Амариэ? — спросил он между делом, услышав шаги рыцаря. — Намариэ — это я знаю, это «прощай» на квэнья. А Амариэ?

И вскинул глаза, потому что рыцарь присел — даже скорей плюхнулся — рядом и сказал, заворожённо глядя на лютню:

— Нет, этого быть не может.

— Чего быть не может? — удивился Гарав и снова тронул струну. Эйнор мягко забрал у него лютню — словно взял в руки маленького ребёнка, только что не покачал. Кашлянул, тоже потрогал струны. Закрыл глаза и запел, подыгрывая себе — переливчато, как будто волны набегали на берег, догоняя друг друга, — снова и снова:

Нежное имя, звучащее словом прощания,

Я повторяю в далекой, холодной земле,

Пусть для тебя станет только разлукой — изгнание,

Пусть не узнаешь вовек ты о мраке и зле.

Светлая дева, сиянье далекого Амана —

Словно созвездие, ты от меня далека.

Сумрачный берег, туманным окутанный саваном,

Кажется мне все враждебней, как длятся века.

Голос твой, нежный и чистый, как воспоминание,

В призрачных сумерках слышится мне наяву.

Там, в Валимаре, не так тяжело ожидание,

В сумрачном Эндоре, видишь, я жду и зову.

Ты откликаешься мне с лучезарного берега,

Взгляд твой печален, и песни тревожно-грустны.

Пусть между нами — морские просторы не меряны, —

Звезды сияют и мне, и тебе с вышины.

Как объяснить мне, за что я люблю одиночество?

Я улыбаюсь, секрет свой в душе сохраняя:

Путь мой недолог — и мрачное это пророчество

В сумерках мира надеждой звучит для меня.

Как объяснить мне, что я не желаю наследника?

Что унаследовать сыну в пустынной стране?

Гордый мой город — удел властелина последнего,

Память с отчаяньем пусть остаются при мне.

Брату по битвам единожды дав обещание,

Должен уйти я во Тьму, и пути — не прямы.

Только и в клятве мне слышится имя-прощание,

Я возвращусь к тебе, веришь ли, даже из Тьмы.

Гость — и не более — в тленной земле увядания…

Скоро исполнится мне предназначенный срок.

Неувядающих трав и цветов сочетания

Снова вплету для тебя я в весенний венок.

Горечь разлуки берет на себя покидающий —

Там, в Валиноре, почти не бывает разлук.

Слезы — лишь снег, под лучами весенними тающий;

Я возвращусь к тебе, светлый, утраченный друг.

За руки взявшись в серебряном звездном сиянии,

Мы позабудем о прошлом, как горестном сне.

Милое имя 'Амариэ', имя-прощание

Вновь обретенным приветом покажется мне…^[183]

— Так это имя? Имя девушки? — спросил Гарав и, погрустнев, вздохнул: — Красивая песня…

— Это имя девушки,^[184] — подтвердил Эйнор, бережно возвращая лютню. — А знаешь, ведь тогда, весной, в тумане мы запросто могли бы проехать мимо тебя, Волчонок… Мне и думать об этом страшно.

— Ты о чём? — пожал плечами Гарав и снова щипнул струну.

— Ни о чём. — Эйнор пружинисто встал и с улыбкой потрепал оруженосца по волосам. — Пой и играй. И в мире станет немного больше света.

Глава 13, в которой выясняется вопрос морской болезни, а также ряд сопутствующих ему не менее важных

То, что им предстоит отправляться в Гондор, Эйнор объявил с утра, когда оруженосцы ещё и не выспались толком. Правда, от такой новости Гарав-то сразу проснулся, но Эйнор охладил его восторг, объяснив, что они увидят жару, песок и прочие прелести юга, а вовсе не северный Гондор с его каменными городами-сказками и густыми, но светлыми рощами на речных берегах.

Что задавать вопросы типа «зачем едем?» смешно и небезопасно даже — Гарав понял и без слов. Фередиру вообще было, судя по всему, это не очень-то интересно, по крайней мере восторг он проявил вполне в рамках, буркнув: «Ну и хорошо, а то уже на месте засиделись». После чего Эйнор добавил, что отправятся они — ну, по крайней мере вначале — морем, приказал собрать самое необходимое и исчез.

— А что самое необходимое? — уточнил Гарав. — Золото для подкупа чиновников необходимо?

— Нет, — серьёзно ответил Фередир, — в Гондоре так никого не подкупишь… Раз плывём, то вещей надо брать немного. И продуктов тоже. На месте купим.

— Значит, опять же нужно золото, — решил Гарав. И вдруг опомнился: — А какие у вас тут корабли плавают в Гондор?! Они хоть… э… большие?

* * *

«Аганнало» оказался судном того типа, название которого всплыло в памяти Пашки — люггер. Длиной метров двадцать, не больше, с узким чёрным корпусом, с тремя мачтами (две большие и маленькая на корме) и косым парусом спереди, явно очень быстрым и предназначенным как раз для скоростных разъездов по морям-океанам. На узком чёрном стяге, когда его разворачивал ветер, видно было Белое Древо и Семь Звёзд. Название корабля оказалось выложено с обеих сторон носа ярко начищенными медными буквами в половину человеческого роста.

Экипаж корабля состоял из двух десятков человек, чистокровных гондорцев: шкипер, штурман, боцман, семь матросов, кок, два юнги, полдюжины лучников. Все носили чёрное с серебром и казались преисполненными холодной важности. Их судно было королевским и выполняло исключительно приказы королевского адмирала.

Кардоланцам предоставили каюту рядом с капитанской, на корме. Правда, в этой, с позволения сказать, «каюте» хватало места только для откидной кровати, откидного стола и прибитого к полу стула. Ну и для шкафа на стене. Лошадей, как не без юмора сказал шкипер, тут не поместишь, поэтому придётся им поскучать в трюме. И успокоил пассажиров — лошадей он уже возил, и все остались целы: и лошади, и его корабль. Эйнор ответил, что очень рад это слышать, потому что если что-то случится с лошадьми, то корабль точно не уцелеет — он позаботится об этом. Шкипер заверил, что если корабль не уцелеет, то о лошадях можно будет уже не беспокоиться — акулы и не такое жрут.

Короче, поговорили с полным пониманием…

…Весь первый день после отплытия Гарав напряжённо ожидал, когда появятся признаки так красочно описанной многими морской болезни. Эйнор валялся в каюте с совершенно беспечным видом, задрав ноги на переборку, и читал толстенькую небольшую книжечку с непонятным, начисто стёртым названием. Книжка Эйнора почему-то очень смешила, он то и дело звонко, заливисто хохотал, но смех свой объяснять никому не собирался. Фередир отправился с луком на палубу и принялся спорить с лучниками на медяки, примостив мишень на носу.

Гарав напряжённо ждал морской болезни.

Морская болезнь приходить не желала.

Впрочем, море было спокойным — так, белые гребешки бесконечными рядами, скучное зрелище. Ветер дул хорошо и, насколько мог понять Гарав, куда надо. Морская болезнь не появилась даже когда вечером уселись есть. Лучники за едой выразили желание завтра продолжить развлечение. Фередир отмолчался, из чего было ясней ясного, что он проиграл.

Ночью Гараву не спалось. Но опять-таки не из-за морской болезни (её не было), а просто с непривычки. Каюту валяло вверх-вниз, лёжа это хорошо замечалось. Так и хотелось за что-нибудь схватиться, чтобы не повиснуть в воздухе. Кроме того, Фередир, явно переигрывая во сне обидный проигрыш, что-то бормотал и в тесноте закидывал на друга то руку, то ногу, то весь норовил перевалиться. Гараву надоело его спихивать.

Потом с крючка на стене при особо энергичном рывке каюты на Гарава упала купленная перед самым отплытием эльфийская лютня. Попав точно по башке, она даже в новеньком кожаном чехле издала мелодичный звук тонкостенного барабана. В звуке слышалось что-то вроде ехидства.

— Уйййй… — Гарав сел, и на секунду проснувшийся Фередир имел наглость предъявить претензии:

— Ты чего прыгаешь? — сонно спросил он и опять уснул.

Это переполнило чашу терпения. Обидевшись на весь белый свет, оруженосец поднялся и, прихватив лютню, ушёл из каюты.

Едва высунув голову из двери надстройки, он замер. Подсвеченные начавшей убывать, но всё ещё яркой луной паруса казались сотканными из призрачного света. По морю пробегали редкие волны холодного пламени. Корабль, казалось, движется не по воде, а над водой, и влечёт его какая-то магия.

Нет, это правда было красиво. Гарав даже поморщился, когда сверху, с мостика, спросили:

— Не спится, оруженосец?

— Да вот… — не нашёл для ответа ничего лучшего мальчишка и пошёл на нос, стараясь ступать твёрдо, а не как в танце, и держать курс прямо, а не от борта к борту.

— В воду не свались, — напутствовал его добрый рулевой, — носом нашей малышки тебя разрежет лучше, чем любым мечом.

«Спасибо, дяденька, и вам не хворать». Гарав решил не отвечать и не оборачиваться. За руки не хватают, чтобы не ходил, — и хорошо.

На романтичном «рассекающем пенные гребни» (так, кажется?) носу люггера в специальной загородке располагался камбуз, а рядом с ним — тоже в загородке — сортир. Так что при близком рассмотрении красиво режущий воду нос парусника скрывал два самых неромантичных, совершенно желудочных помещения… Правда, над ними была небольшая смотровая площадка.

Но на ней уже кто-то сидел.

Гарав помедлил — пока сидящий (он свесил ноги вперёд по обе стороны небольшого флагштока, сейчас пустующего) не обернулся. Это оказался один из мальчишек-юнг. Секунду он рассматривал Гарава (а тот — его), потом, словно старому знакомцу, протянул руку:

— На.

Машинально Гарав подставил ладонь, и в неё просыпались несколько долек сушёных яблок. После этого юнга подвинулся, и Гарав — словно по какой-то молчаливой уговорённости — уселся рядом. Теперь оба продели по одной ноге в какие-то верёвочные петли и стали (хотя Гарав об этом не задумывался) похожи на сложное носовое украшение — вещь в этом мире неходовую.

Сидеть так оказалось немного жутковато (высота виделась очень большой, нос взмётывался вверх-вниз, и вместе с ним ухало сердце), но и интересно. Можно было легко представить, что летишь над водой сам по себе. Гарав задумчиво бросил в рот дольку яблока и пожаловался:

— Уснуть не могу.

— Я тоже поначалу плохо спал на корабле. — Как и все гондорцы, мальчишка говорил немного странно, произносил слова не так, как уже привык Гарав, употреблял неясные обороты. — Но тут дело в том, что я про дом думал. Я буквально с колыбели в море рвался, а тут, когда подошёл час уходить, как будто сердце вынимать начали.

— Теперь привык? — спросил Гарав.

Юнга пожал плечами:

— Конечно, я ведь уже три года плаваю. Да и возвращаться мне всё равно некуда. Я родом с Тол Фаласа, и через неделю после моего первого ухода в море пираты с юга сожгли наш посёлок и всех убили… А твои родичи где живут? Ты же ведь северянин?

— Кто знает, где мои родичи… — задумчиво сказал Гарав. — Я был в плену у орков, вот и всё, что помню. Потом бежал, и рыцарь Эйнор подобрал меня. Я и стал его оруженосцем…

— Значит, и у тебя никого. — Гондорец прожевал яблочную дольку. — Но твои-то, может, ещё и найдутся. А я своих вижу только во сне. Иногда.

Мальчишка был, наверное, помладше Гарава, но выше, и вообще казалось немного странным, что паренёк с внешностью княжеского сына — юнга на небольшом судёнышке. Впрочем, у всех до сих пор виденных Гаравом гондорцев были благородные холодноватые лица…

— А ты играть на самом деле умеешь? — Юнга кивнул на лютню, которая висела у Гарава за спиной.

— Пхых, — издал тот презрительный звук и вздохнул: — Ну вообще-то я только начал учиться. Но зато я пою хорошо.

— Может быть, споёшь? — предложил юнга и предупредил: — Только не про море. Про море в море не поют.

— Спят же все, — оглянулся Гарав.

Гондорец засмеялся:

— Да не услышит никто. Разве что Ульмо поднимется послушать. Но ему-то песни нравятся.

Гарав перекинул чехол вперёд, достал лютню. С удовольствием тронул струны, прислушался к их звучанию, подстроил немного. Устроился удобней, перебрал струны ещё раз, кивнул.

— Слушай. Вот…

Он был доблестным рыцарем эпохи своей.

На походы и битвы свой путь поделил.

И на благо отчизны, принцев и королей

Верой-правдой служить был готов — пока жив.

А она — неприметна средь замковых слуг —

Не годилась на роль дамы сердца никак.

На заре, провожая его в новый путь,

Тайно срезанный локон сжимала в кулак…

Он искал своё счастье за тысячи миль,

Но назад возвращался — пусть злой, но живой…

И она вытирала дорожную пыль

С доспехов его своей нежной рукой…

И не мог он понять, отчего так везло?

Отчего так к нему благосклонна судьба?

…Это просто молилась она за него…

…Это просто она его очень ждала…^[185]

— Тебя ждёт на суше девушка? — Гондорец слушал внимательно, даже не шевелясь. — Красивая песня.

— Никто меня не ждёт. — Гарав продолжал наигрывать. — Тебя как зовут-то?

— Вилин сын Раумо, — отозвался тот. — А тебя, оруженосец?

— Гарав. Гарав Ульфойл.

— У тебя эльфийская лютня, Гарав. По звуку слышно…

— Случайно купил, — пояснил Гарав. — Искал хороший инструмент, нашёл очень хороший…

Он боком привалился к флагштоку и замолчал, глядя, как, вздымаясь снова и снова, нос корабля рубит волну.

* * *

Плавание на «Аганалло» вообще-то было однообразным, и очень. Достаточно спокойное море, постоянный ровный попутный ветер — наверное, правду говорили те, кто упоминал, что для потомков нуменорцев ветра на море всегда благоприятны. Берегов не было видно уже на второй день — корабль шёл круто на юг, чтобы обогнуть далеко выдающийся полуостров и войти сразу в большой залив Белфалас. От пассажиров никто совершенно ничего не требовал. А вот команда поднималась в пять утра и до одиннадцати вечера (впрочем, с шестью перерывами — по полчаса на четырёхкратную еду, два часа на дневной сон и час отдыха под вечер) просто так сидящим невозможно было увидеть никого, даже шкипера. Всё время кто-то куда-то лез, что-то где-то чистили и мыли, тянули, отрывали, перебивали, крутили… Гарав от этой суеты и от собственного безделья быстро обалдел, уже на вторые сутки, а на третьи Эйнор совершенно невозмутимо сдал обоих оруженосцев в аренду шкиперу Дану. Не за деньги, конечно, а, надо понимать, ради общего развития и обретения навыков. Но поступок рыцаря Гарава возмутил.

Зато Дана очень обрадовал. Он заявил, что ему ужасно не хватает людей для правильного наблюдения за «малышкой». Что он впервые встречает таких понимающих дело кардоланских рыцарей. После чего увёл обоих оруженосцев — посмеивающегося Фередира и вытаращившего глаза Гарава — наверх из каюты. Точнее — утащил, как паук в логово.

Кричать о правах человека и использовании детского труда было некому. Разве что в морские просторы, где нет-нет да и мелькал какой-нибудь парус. Но это вполне могли оказаться ещё более охочие до детского труда южные пираты…

Сперва, если честно, Гараву показалось, что боцман Брагол, которому их сдал на руки моментально утративший к ним наверху интерес шкипер, решил просто поиздеваться. Обоих послали на мачту — чёрт его знает, как правильно называлось это шатающееся (выяснилось наверху) и опутанное верёвками и тряпками бревно посреди корабля — грот там, бом, бим… При этом Брагол, торчавший внизу, комментировал процесс выражениями, смысл которых сводился к добродушному «мышата в обмороке». Гарав видел, как на мачту взлетали оба юнги — его ночной знакомец Вилин и второй, которого звали Арэ. И в душе с боцманом согласился. Когда же они спустились обратно, то выяснилось, что Гараву, который взобрался быстрее (ещё бы, он-то рос в лесистых краях, а не в полустепи Фередира), предстоит лезть обратно и работать вперёдсмотрящим.

Сверху можно было видеть, как Фередир расхаживает по палубе и какой-то тряпкой начищает всё, что, по мнению боцмана, должно блестеть, но не блестит. Или мало блестит. Или блестит не так. Или может перестать блестеть — не дожидаться же такой беды?

Вообще Гарав высоты не боялся, и хотя мачту здорово качало, зато тут был хороший ветерок, уносивший жару, царившую на палубе. «Воронье гнездо» было скорей чем-то вроде бочки — по пояс взрослому человеку, с дырой в полу, которую закрывал люк, в один шаг шириной. Изнутри оказались приделаны четыре кожаных сумки, и в каждой Гарав не без удивления нашёл арбалет. Почти такой же, как у него, с десятком стрел, в основном «срезней», отсекать во время морского боя всякие разные канаты у врага.

— Юн… тьфу, как там тебя?! — заревел с палубы боцман. — Оруженосец! По сторонам смотри, ну?!Это тебе не коням хвосты вертеть!

— Есть! — отозвался мальчишка, выпрямляясь. В том, что Брагол в его-то годы и при сложении матёрого медведя на мачту вспархивает быстрей юнги, Гарав уже убедился. Зачем злить человека, у него и так работа нервная…

А вокруг смотреть было не очень-то и интересно. С точки зрения Гарава — очень однообразное занятие. Хотя Вилин, когда вчера Гарав ему об этом сказал, удивился и стал объяснять, чем какая волна от какой отличается и что значит какой цвет воды, и какие где бывают гребни на волнах… Вообще Гарав почти всё добросовестно запомнил (он уже успел твёрдо усвоить: не бывает лишних практических знаний!), но никакого интереса в этом не нашёл. Если честно, при одной мысли, что и завтра, и послезавтра вокруг будет всё то же — вот такая вот вода, — становилось скучно. В пределах видимости, правда, оказалось два паруса, о чём Гарав проорал вниз в надежде, что это окажутся пираты и начнётся веселье. Но, хотя его снизу и поблагодарили, никто и не ворохнулся. Викингов или кого-то похожего тут не было отродясь, южные пираты в эти края если и заходили, то не затем, чтобы нападать на военный корабль Гондора — и любой попавшийся навстречу корабль был заведомо если не дружеским, то по крайней мере нейтральным.

Оставалось скучать, что ж делать. Гарав поставил ногу на ногу, навалился скрещенными руками на бортик, а грудью — на них, чуть прищурился и застыл, лишь временами осматриваясь.

— Эй, боцман! — крикнул он вниз. — А если я буду свистеть, то что случится?

— Не вздумай! — забеспокоился Брагол. — Ветер и так хороший!

Гарав вздохнул: так, есть тут такая примета…

— А если я петь буду?! — задал он второй вопрос.

— Только не про море и не про корабли вообще! И не про женщин! — предупредили снизу. — А так пой давай!

Уже лучше.

Клятвой сожги уста,

Битву труби в рог.

Жизнь Героев проста,

Кто постигает — бог.

Стяг по ветру правь

И возлюби сталь.

Что нам земная явь —

Только одна печаль.

Знаем: течения лет

Страшен всегда конец.

Вырежет руны побед

Седобородый жрец.

Кровь восстает на мир,

Мира богам не жаль.

Пал золотой кумир,

Бальдр воскресший, heil!

Последнюю строчку Гарав проорал, уже стоя в рост на бортике «вороньего гнезда», наклонившись над пустотой и держась за какую-то верёвку, наверняка имевшую в морском обиходе и более романтичное название. Ветер развевал ему волосы, и вообще сам себе мальчишка в этот момент очень нравился. А морякам, как видно, понравилась песня, хотя они вряд ли знали, кто такой Бальдр,^[186] а возглас «heil» им стопроцентно показался словом из родного языка Гарава. С палубы послышались крики одобрения, и Гарав довольно спрыгнул обратно в корзинку.

Нет, на морях ему делать нечего. Люди, конечно, приятные, но — скучно. Может, тут и есть какая романтика, только не для него. Гарав усмехнулся: лучше уж коням хвосты крутить, что такого? Надо будет к Хсану заглянуть, когда сменят, — конь в трюме выглядел недовольным и в ответ на прошёптанные в ухо обещания скорой прогулки только скептически этим ухом дёргал… Мальчишка вздохнул и снова добросовестно огляделся…

…На обед подали овсянку с селёдкой. От этой еды Гараву, если честно, кишки сводило — он не любил овсянку, а селёдку предпочитал или копчёную, или маринованную (кстати, тут делали и такую, и очень вкусную), но уж никак не жареную. Правда, с момента полдника все проголодались, а Фередир так и просто рассеянно скрёб по дну, намекая на добавку.

Но набить желудок так или иначе удалось, и Вилин, пользуясь свободным моментом, утащил Гарава в сторону — поучить метать ножи. Он это обещал ещё вчера. У Вилина его собственные ножи — в обойме, которую можно было пристегнуть благодаря ремню куда угодно, лежали четыре цельнокованых лезвия с тупыми гранями, но тяжёлыми острыми концами — летели шагов на тридцать, через весь корабль от носа и до кормы, и попадали на таком расстоянии в кружок размером с фартинг. Причём Гарав с досадой отмечал, что еле-еле может уследить за движением юнги: вот он стоял, опустив руки — и вот уже нож торчит в мишени и даже не подрагивает, настолько глубоко и резко вошёл. Так не мог бросить нож не то что Фередир, но и Эйнор — он сам молча покачал головой, когда Гарав его спросил, умеет ли он так.

Сам Гарав хотел научиться метать свой кинжал. Вилин осмотрел его и согласился, что это можно, только надо браться по-другому и бросать несколько иначе. Пользуясь временем для отдыха, за тем, как мальчишка учится бросать, наблюдали практически все. Вообще-то Гарава это не беспокоило и не нервировало, но он немного удивился, когда Арэ, второй юнга, вдруг предложил:

— А давай поборемся? Умеешь?

Гарав как раз угодил кинжалом в мишень и повернулся к юнге. Смерил его взглядом. Гондорец был не только выше его — но и, в отличие от Вилина, старше, плечистей и сильней. Тем не менее Гарав усмехнулся и спросил:

— Кто поставит на юнгу, корабельщики?

Как видно, что-то подобное было и раньше, потому что тут же скопилась горка ставок из полдюжины зарни. Эйнор с каменным лицом бросил рядом кастар:

— На моего оруженосца.

И тут же рядом упала ещё одна монета — тоже кастар:

— На Волчонка, — сказал Фередир и подмигнул другу.

Моряки загудели. Два золотых! При виде такой уверенности в победе оруженосца Арэ окинул Гарава, который разминал напротив руки, критическим взглядом. Да нет, ничего особенного, невысокий, крепкий, конечно, как добротный кожаный ремень, но — младше… просто кардоланцам, похоже, некуда деньги девать… Он стал стаскивать лёгкую рубаху, чтобы остаться, как и Гарав, в одних широких полотняных штанах.

— Идём на всё? — спросил Гарав между тем так, как тут было принято.

— Только без убийства и намеренного членовредительства, — сказал шкипер, лично стоявший у штурвала и тоже наблюдавший начинавшуюся забаву.

Арэ кивнул. Гарав пожал плечами:

— Договорились при свидетелях.

Гарав уже успел убедиться, что большинство здешних жителей — любого сословия и вида занятий — так или иначе владеют и борьбой, и кулачным боем. Убедился он и в том, что, несмотря на это, многие известные ему приёмы тут не применяются. Драться за деньги он был не против — тут не Форност, противник — не ненавидящий его холмовик, люди хотят развлечься, и вообще…

Арэ чуть нагнулся, выставил руки — и почти сразу быстро подшагнул к Гараву, целясь захватить его за локти или запястья. Гарав отклонился в сторону и вперёд, присел с упором на правую ногу и правую руку, а левой ногой, как косой, подшиб юнгу. Тот увидел удар, подскочил — и тут же Гарав, сменив ногу и руку броском, пяткой «подфутболил» Арэ в воздухе в солнечное сплетение. Подвела качка палубы — удар вышел смазанным и попал в подставленные локти. Мальчишки опять вскочили друг против друга. Арэ вновь попытался поймать Гарава в захват — тот ушел назад… чтобы тут же броситься вперёд; удар кулаками сверху-вниз-в стороны по протянутым рукам Арэ, захват за шею, падение назад — и бросок через себя с упором ноги в живот! Но вместо того чтобы плюхнуться сверху и начать выламывать руки, Гарав упал на противника коленом, нацелив его в солнечное сплетение. И спросил, чуть задыхаясь:

— По-честному… что… было бы?

— Сдаюсь, — буркнул Арэ, расслабившись и вытягивая руки над головой. — Ты бы меня убил.

Гарав, встав первым, молча подал юнге руку. Потом указал на серебряные монеты:

— Два зарни уж точно мои. — И, задрав голову, окликнул: — Почтенный шкипер Дан! Нельзя ли на это серебро немного вина для всех сразу?!

…Вечером в каютке Эйнор достал из небольшого багажа фляжку из небьющегося стекла. Ни слова не говоря, налил в три тонкостенных серебряных стаканчика, дорожных, вмещавшихся один в один, прозрачной с лёгкой оранжевинкой жидкости.

— Сегодня мы уже пили, — улыбнулся он Гараву (оруженосцы сидели на его кровати). — Но сейчас давайте выпьем за победу Кардолана. Наверное, одну из последних его побед.

Выпили все трое. Вино пахло снегом и ландышами. Эйнор уселся на кровати со скрещенными ногами, оруженосцы улеглись «валетом» — головами в переборки. Вяло попихались ногами и притихли. Эйнор смотрел в стену и чему-то печально улыбался. Качалась лампа в прочном остеклении — от пожаров.

— Ты не хочешь, чтобы исчезал Кардолан, — сказал Гарав. Фередир сердито фыркнул. — Не фыркай, я не с тобой… Ведь не хочешь.

— Не хочу, — вздохнул Эйнор. — Я понимаю, что по-другому никак. Что только здесь путь к большой, главной победе. Но Кардолану уже не один век. Не представляю, какое мужество нужно было иметь Нар… князю, чтобы решить так, как он решил.

— Мы победим Ангмар… — задумчиво начал Гарав. — Мы — в смысле Арнор. Потом можно будет думать и об объединении с Гондором?

— Король Гондора Валакар женат на женщине вашей крови, — тихо пояснил Эйнор. — Очень многие недовольны в Гондоре тем, что трон Валакара займёт полукровка. Поговаривают даже и о восстании. В такой ситуации король Арнора Арвелег легко сможет получить и Гондор тоже. Безо всякого объединения — просто-напросто взять то, что останется без хозяина.

— Только если сына Валакара убьют в распре. Сам он трон не отдаст, — вдруг сказал Фередир. — Его мать Видумави из племени веорд. Северяне поддержат своего родича.

— Какой клубок, — с отвращением сказал Гарав. — Выходит, нам выгодно, чтобы линия королей Гондора пресек… — его подбросило, он сел, глядя на Эйнора испуганными глазами. — Эйнор… — У Гарава даже голос подсел. — Эйнор, скажи честно… мы отправились в Гондор не затем, чтобы убить короля или принца?!

Фередир тоже сел. Приоткрыл рот, а глаза стали большими и неверящими.

Эйнор притянул к себе обоих мальчишек, положив ладони им на виски:

— Родич короля Гондора Кастамир, — послышался шёпот рыцаря, — присылал людей к Рауду. Договориться о том, чтобы после убийства Нарака союз с Артедайном был расторгнут. И ещё новый князь Кардолана должен был помочь Кастамиру, напав на северян, чтобы они не могли никому оказать помощи. А Кардолан получил бы позже помощь против Артедайна… Это узнали от слуг. Они оказались не так крепки на пытку, как их хозяева-предатели. Мы плывём не затем, чтобы убить короля или принца. Мой князь пока ещё Нарак, а он никогда не согласился бы на такое. И Арвелег никогда не отдал бы такого приказа. Как бы ни сложилась судьба Севера и Юга, но друг с другом они не скрестят клинков ни тайно, ни явно. Но… — он выпустил мальчишек, — плывём мы затем, чтобы говорить с… впрочем, вам это не важно.

Оруженосцы перевели дух.

— А я знал, что никогда ты не сделаешь никакой подлости! — гордо сказал Фередир и снова улёгся — с победным видом. И утверждающе пнул Гарава. Тот ответил таким же пинком.

А Эйнор промолчал. Но было видно, что он доволен словами Фередира.

Глава 14, в которой Гондор не похож на Гондор, а тайные дела делаются открыто

В Умбар они прибыли на седьмой день плавания при хорошем попутном ветре. Последние два дня даже он не мог унять зной, проливавшийся на палубу. Но мысль о земле, пусть и жаркой, стала такой соблазнительной, что когда Вилин с мачты радостно заорал «земля!», Гарав чуть не выбросился за борт. И прилип к нему до того момента, пока полоска земли не стала видна и с палубы. Вначале она была просто однотонно-серой, потом над нею показались коричневые вершины холмов, потом стала видна прибрежная зелень, и лишь в самом конце — белая кайма прибоя. Происходило всё это очень-очень медленно, почти издевательски медленно.

Впрочем, ещё до крика Вилина все заметили над горизонтом холодную белую дневную звезду. Но никто не сказал ни слова, а Гарав не спросил, что это, обрадованный близостью твёрдой земли.

А это сиял на высокой беломраморной колонне огромный хрустальный шар, вбиравший свет Солнца, Луны и Звёзд — памятник, поставленный на том месте, где в 3261 году Второй Эпохи великий Король Нуменора Ар-Фаразон Золотой ступил на землю Средиземья, чтобы нанести страшное поражение Саурону… и быть побеждённым своим собственным страхом. У бежавших от гнева обезумевшего Короля Верных Нуменорцев не поднялась рука уничтожить памятник злодею, в своём сумасшествии погубившему Нуменор — потому что никто из них не мог расстаться с памятью о грозном величии своей, пусть и падшей, родины.

Иногда символы и памятники по прошествии времени начинают значить для людей совсем не то, в честь чего они воздвигались.

* * *

К этому времени вокруг корабля уже кишмя кишели рыбачьи лодки, набитые харадримцами-рыбаками. Все предлагали товар — в основном ту же рыбу, только что выловленную. Хватало вокруг и других кораблей — в основном таких же небольших, как и «Аганалло», парусных. Но Гарав увидел несколько чёрных плоских галер, похожих на морских хищников — словно бы наевшись, они лежали на воде, распростёрши вёсла-лапы, с высоко подобранными алыми парусами-фестонами. Это были корабли с юга, из земель, полностью враждебных Гондору. Не на словах, конечно — по сути. На словах и тем более на деле бросить открытый вызов королевству пока что не находилось смельчаков. Стоявшие у банок высокобортные дромоны, со своими увешанными щитами надстройками похожие на плавучие крепости, с метательными машинами и штурмовыми мостиками, зримо и весомо подтверждали морскую мощь Гондора. Примерно так перед расставанием с гордостью сказал своему новому сухопутному другу Вилин. Юнга боготворил Адмирала Кастамира — того самого Кастамира, о котором Эйнор говорил со злостью и презрением. И Гарав в который раз подумал, пожимая на прощанье предплечье юнги, как всё запутано в мире…

…Как понял Гарав, Умбаром Гондорским тут называли только порт, в который они прибыли. Точнее — укреплённый город-порт, расположенный и на материке, и на островах, нескольких мелких и одном крупном, гористом. А уже почти за городской стеной начинались земли сразу нескольких харадских царств, в нескольких из них правили династии Чёрных Нуменорцев. Эти царства — те, что ближе — тоже назывались Умбаром, и вроде бы гондорцы ими одно время владели. Некоторые из них и сейчас платили Гондору дань.

Вообще Гарав не без удивления понял ещё и то, что харадцы — люди разные. Собственно, не было никаких харадцев, и сами себя они так не называли. Среди них можно было встретить людей, похожих на индусов, и негров-неграми, плюс все промежуточные стадии. Очень многие поклонялись Валар — но именно поклонялись как богам, что само по себе было неправильно, по словам Эйнора, — да ещё и изображали их в самых диких обличьях. Впрочем, это как раз Гарава — после изображения Эру, виденного у форохэйл, — уже не удивляло. Удивительней оказалось, что харадримы откровенно побаивались Тьмы и Неназываемого, а кое-кто открыто и брезгливо сторонился исповедовавших его культ.

Эйнор ещё в Зимре, когда зашёл как-то такой разговор, сказал, что в этом ничего удивительного нет. Вастаки — те настолько пропитаны Злом, что для них поклонение Великой Тьме уже органичная часть религии. Но вот кхандские варьяги, к примеру, вовсе не верят в Неназываемого. Их вера — духи предков. Другое дело, добавил Эйнор, кому служат эти духи и чью волю передают потомкам… А у харадцев всё ещё сложнее. Ведь их-то схватки Тьмы и Света затронули только в самом начале Второй Эпохи, а в Первую их предкам удалось ускользнуть на юг от войн Моргота с эльфами и аданами, про них и забыли! Только потом Саурон явился к ним с лживыми и льстивыми речами о страшных белых демонах Запада, которые трясли землю и плескали море, как воду в чашке. А позже нуменорцы — увы — и сами подтвердили многое из сказанного злобным местоблюстителем Неназываемого. Поэтому у харадцев — особенно у тех, кто жил дальше на юг — положение было тяжкое. Им очень нелегко жилось под властью своих царьков или князей-морэдайн, соревновавшихся друг с другом в мерзостях и вытягивании жил простому народу — но и «инканусов»^[187] с их непонятным и неосязаемым, но вездесущим Эру они тоже боялись до дрожи в коленках. Ну и понятно — «свой палач лучше чужого».

В Средиземье не было такого понятия, как «религиозная организация». Гарав, потрясенный этой мыслью, тоже ещё в Зимре стал набрасывать — то по-русски, то рунами на адунайке, как приходилось и ложилось на руку в конкретный момент — труд не труд, а так — отдельные заметки, которые назвал довольно-таки претенциозно, как и полагается охваченному какой-то высокой мыслью подростку: «Слово Света». Это было что-то вроде философского трактата в смеси с инструкцией к миссионерству. Обоснование труда было простым: если не противовопоставить Тьме силу слова, силу Музыки Эру, которую понесут в разные народы специально подготовленные люди — то мечи, храбрость и верность защитников Запада неизбежно уступят: волны и волны оглушённых вражескими речами народов будут катиться с Востока, и какая-то неизбежно окажется достаточно большой и опьянённой ложью, чтобы захлестнуть Средиземье до самых Серебристых Гаваней. Так и написал! И вот теперь дал прочесть Эйнору, сам сидел рядом и растолковывал написанное по-русски.

Эйнор читал и слушал очень внимательно. Невероятно внимательно. Ни разу ничего не переспросил и не уточнил, но внимание было даже в его дыхании, даже во взгляде…

— Это понравилось бы Саруману, — сказал он задумчиво, когда Гарав закончил и извинился, что это так — пока наброски, да и то малая часть. — Честное слово, тебе стоит с ним об этом поговорить. Я устрою вам встречу при первой возможности.

— С Саруманом? — Гарав насторожился и притих. В свете его знаний о Сарумане такая похвала казалась скользкой, а перспектива не радовала. Впрочем, сейчас-то Саруман, кажется, всё-таки «нормальный»… — А ты-то сам что скажешь, Эйнор?

Эйнор ответил не сразу, и стало слышно, как песок — поднялся ночной восточный ветер — шуршит и скребётся о полог палатки.

— Помнишь изображение Эру у лоссотов? — вдруг спросил он, и Гарав удивлённо кивнул. — Я боюсь вот чего… Точнее — я не понимаю. Ещё точнее — я не знаю. — В голосе Эйнора неожиданно прорвалась мука, Гарав даже придвинулся ближе, заглянул в лицо. — Если можно докатиться — не худшему из народов людей! — до изображения Единого в виде обмазанного тухлой кровью идола… не станется ли так, что из храмов Тьмы они повыкидывают статуи Неназываемого, чтобы… чтобы поставить туда новые статуи — и тем кончится дело? Гарав, понимаешь, даже Люди Сумерек не слышат Музыки внятно. Что уж говорить о Людях Тьмы! А ведь её все должны были слышать, так было задумано — но — не слышат! Самое страшное… — Он мучительно потёр виски кулаками, даже надавил. — Ох, Волчонок… Мне рассказывал однажды Фередир про вождя по имени Вотэйн, который объявил себя богом, он эту историю любит… Люди не хотят слышать. Им проще, когда бог живёт в соседнем доме, только побольше, и с утра швыряется молниями в тех, кто ночью злодейски обмочил соседский забор… Даже для тех, кто близок к нам по крови. Ты пишешь — придут умные и добрые и научат их… Но тут же ты пишешь, что этих умных и добрых могут поднять на копья, и, чтобы такого не случилось, придут храбрые и сильные, чтобы охранять умных и добрых… Как там у тебя?

— Орден Тулкаса, — немного смущённо сказал Гарав.

Но Эйнор и не думал насмехаться:

— Пусть Орден Тулкаса. Хорошее название. И через какое-то время пойдут разговоры — и у них будут очевидцы, и в целом эти разговоры будут правдой, — что новую благую веру распространяют огнём и мечом. И будут рассказывать о том, какой страшной и геройской смертью гибли те, кто не хотел отказаться от старой веры…

— Ну и пусть! — упрямо крикнул Гарав и вскочил. — Зато потом… Ну я же знаю — как! — он почти проговорился: знаю, как было у нас, знаю, как избежать ошибок!

Но Эйнор только покачал головой:

— А сколько будет крови и трупов на пути к этому великому и доброму «потом»? — Эйнор аккуратно сложил листы. — Слишком много, Волчонок. Бывает цена, которая становится выше самой цели. Самой высокой цели. И ты, победитель, стоишь с мечом в руке посреди кровавого поля — и хохочешь в небо: о Валар, зачем мне всё это теперь?! Читал «Нолдолантэ»?^[188] Её сложил твой знакомец Мэглор… Счастье всем, всем, даром, и пусть никто не уйдёт обиженным!.. Нет, ну не всем, конечно, но нолдор — точно… а из нолдор лучше всего счастье для феанорингов… нет, не так — для Феанорингов… во имя Тьмы, Сильмариллы наши… мои!!!

Лицо Эйнора на миг жутко исказилось. Потом он откинулся к пологу палатки, грустно улыбнулся и вздохнул. Гарав поёжился. Уж очень это было зримо… Он хмуро поглядел на свои листки:

— Так что… сжечь их, что ли?

— Ни в коем случае! — Эйнор искренне испугался, стремительно сел прямо. — Пиши! Пиши, слышишь?! Пиши, ошибайся, ругайся, советуйся, болей, понимаешь?! И что-нибудь получится. Вдруг да и получится — именно у тебя — и получится?! Хуже всего, Волчонок, это когда человек всем доволен. Когда ему ни до чего нет дела и ничего не хочется менять. Пусть даже при этом он и твердит: «Как бы хуже не было!» — и называет себя «охранителем порядка». Ведь и мне… — Он сбился.

— Что тебе? — насторожился Гарав.

— Я сказал на корабле правду, мне тоже не хочется менять судьбу Кардолана на Арнор, — признался Эйнор. Усмехнулся: — Нет, на самом деле. Всё понятно и ясно, а если что и рухнет — так не при мне; уж я-то постараюсь, чтобы при мне — не рухнуло, ещё бы — за своё-то! А тут — вдруг новое рухнет у нас в руках? И будут нас потомки поминать всякими недобрыми словами: мол, родное на распыл отдали, чужого не обрели…

Гарав задумался. Получалась загадка. Да нет — какое-то противоречие. Он не мог его разрешить…

…Этот разговор состоялся у них, когда уже был разбит лагерь — а точнее, просто поставлены палатка и коновязь. Почему Эйнор не хочет селиться в самом городе, Гарав так и не понял. На его взгляд, даже с точки секретности такое было нелепо — кардоланский рыцарь, разбивший стоянку на окраине города, в котором минимум двадцать постоялых дворов, скорей скорого привлечёт к себе внимание. Или Эйнору того и надо? Он же вроде бы собирался встречаться с принцем или даже королём?

Фередир в Умбаре уже бывал и руководил постановкой палатки, а место, где поставили коней, окружил волосяным арканом. Гарава он предупредил, что в здешних местах полно змей, ядовитых пауков и прочей мелкой нечисти, так что лучше быть осторожным и внимательным. Кстати, сам он сейчас благополучно спал на одном из трёх установленных лож. Ни малейшего дела до высоких материй ему не было. Как, впрочем, и обычно.

Гарав растянулся на своём ложе и спросил:

— Отпустишь завтра посмотреть город? Или мы нужны будем?

— Отпущу. — Эйнор улёгся, поставил поближе лампу, разложил какие-то свои листы. — Заодно купите кое-что по списку… А потом можете просто погулять. Тут вообще-то интересно, только очень шумно и жарко.

— Это я уже заметил. — Гарав переставил ближе меч.

Действительно, шум и толчея их охватили, едва они свели коней с борта корабля. Первыми набросились слуги с постоялых дворов. Даже когда стало ясно, что северяне не нуждаются в немедленном устройстве на ночлег, их всё равно продолжали одолевать торговцы всякой всячиной и нищие. В Зимре такими и не пахло, а тут их оказалось полно, и выглядели они намного круче нищих в мире Пашки. Именно поэтому Гарав заподозрил, что в нерабочее время они особо не нищенствуют. Кстати, северян среди нищих не было, хотя вообще их на улицах хватало, и не все выглядели такими уж богатыми.

— Эйнор, — подал голос мальчишка, удобней устраиваясь на своём месте.

Эйнор издал короткое вопросительное мычание. Гарав хихикнул.

— Ну чего тебе? — недовольно спросил рыцарь. — Спи!

— Ага, я сейчас… Только я спрошу.

— Ох. Спрашивай.

— Почему мы тут остановились? Весь город теперь знает, что прибыл рыцарь из Кардолана. И что?

— И отлично, — сверху на Гарава упал сапог. — Теперь поставь мою обувь на место, ложись снова и умолкни, хорошо?

* * *

Началось всё прямо за завтраком. Завтракали, раскинув на стороны оба полога палатки — чтобы поддувало ветром и можно было наблюдать за окрестностями. Фередир, обгрызавший рыбий хребет, проглотил то, что было во рту, и этим самым хребтом указал на дорогу, ведущую к городу:

— Эйнор, это к нам скачут.

Сомнений не было, впрочем, никаких — от общего потока людей, всадников и повозок, медленно катившегося туда-сюда по главной дороге, отделилась и рысью шла в сторону маленького лагеря группа всадников. Эйнор неспешно кивнул и налил себе вина, а потом вытянул ноги под стол и широко зевнул, прикрыв рот узкой ладонью. Взгляд его стал сонным и ленивым. Оруженосцы бросили есть и во все глаза смотрели на приближающуюся кавалькаду — сверкающую разноцветными тканями и начищенным металлом.

— Вы уже не голодны? — уточнил Эйнор. — Тогда уберите со стола. И встретим первых гостей как полагается.

Всадники остановились шагов за сто — пышные, яркие, нетерпеливые. Один из них — вроде бы мальчишка — спешился, поправил одежду и неспешно, с достоинством двинулся в сторону ожидающих за столом кардоланцев (Фередир и Гарав, быстро унеся всё лишнее в шатёр, уселись на складные табуреты по бокам и сзади).

Подошедший — точно подросток-варьяг, бронзовокожий, черноволосый, с тонким лицом и пристальными, недобрыми карими глазами, — держа руку на длинном прямом мече с кольцом-навершием, поклонился кардоланцам и, выпрямившись, повёл рукой в сторону группы харадримцев под флагом, на котором в красном круге черная змея обвивалась вокруг меча, сказал на хорошем адунайке:

— Я — Хартай-ан-Тараг-ур-Калиб из рода Чёрных Кобр из Кханда, щитоносец так кстати почтившего Умбар своим светосияющим посещением отважного нгхаурэ^[189] Кхатты, лучшего воина Нгхаур-та-хана,^[190] чей флаг вы видите перед собой. Скажи мне, а я передам твои слова могучему Кхатте, нгхаурэ тауран-хаттар,^[191] — не согласишься ли ты преломить с ним копья и скрестить мечи в поединке, чтобы через его неизбежную победу ярче воссияла звезда могучего Юга? Я жду твоего ответа, храбрый воин.

— Он вызывает тебя на поединок, Эйнор. — Фередир поднялся.

Гарав тоже встал на ноги и вдруг ощутил, что не властен над собой — некие могучие стальные тросы, крутившиеся на барабане по имени Честь, вели его, как марионетку. Эти тросы заставили его поднять голову и положить руку на рукоять меча, копируя позу Фередира.

Эйнор поднялся последним.

— Я Эйнор сын Иолфа, рыцарь Кардолана, — сказал он, скрестив руки на груди. — И ты можешь сказать нгхаурэ Кхатте, щитоносец Хартай ур-Калиб, что я принимаю его вызов — здесь и сейчас. Ради воинской доброй потехи прибыл я сюда — и рад, что, вижу, не пришлось мне долго ждать первого вызова.

Карие глаза юного кхандца сверкнули злым янтарным огнём. Он улыбнулся:

— Я немедленно передам твой достойный ответ отважному нгхаурэ Кхатте.

— Постой, Хартай ур-Калиб ничей сын из отродий Кханда, — вдруг сказал Фередир, и на него посмотрели все сразу, причём недоумённо. А Фередир плюнул под ноги кхандцу и процедил: — А вот тебе мой вызов на бой до смерти, гадюка — Фередира сына Фаэла, кардоланского оруженосца, чьи предки не раз вытирали свои мечи от вашей нечистой крови о задранные подолы ваших воющих баб!

Кхандец шевельнул углом губ, растёр плевок низким, расшитым цветной нитью сапогом и, ещё раз поклонившись, отправился к своим. Но, отойдя на несколько шагов, обернулся и сказал:

— Я сперва отрублю тебе руку, бледномордая тварь. А уж потом добью. Неспеша. Ты вызвал меня — поединок будет пешим. Я сказал.

— Не сердись на меня, Эйнор. — Фередир опередил рыцаря, который уже собирался что-то высказать — и что-то явно сердитое. — Разреши этот бой. Одним варьягом на свете меньше — светит солнышко ярче, так говорят у моих родичей за Мглистыми, ты ведь знаешь… А гадючонка надо давить, пока не вырос в гадюку.

Эйнор, покачав головой, кивнул:

— Хорошо.

— А я?! — завопил Гарав. — Эй! Там больше никого не найдётся?!

— Нет, — отрезал Эйнор. — Не тот случай, Гарав. Я не рассчитывал, что этот павлин, — он посмотрел в сторону кавалькады гостей, — поспеет первым, но раз уж поспел… Если нам не повезёт… — Он положил руку на плечо младшему оруженосцу. — Если нам не повезёт — ты знаешь, что делать и с кем встретиться, чтобы наша поездка не оказалась бессмысленной. Дождёшься тут принца Эльдакара. Он скоро приедет. А пока — помоги нам снарядиться.

Гарав опустил голову…

…Нгхаурэ Кхатта выехал на большом чёрном коне, защищённом сияющими бронзовыми латами — налобником и кольчужным нагрудником, на боках переходившим в крылья летучей мыши, закрывавшие ноги седока. Со сбруи, украшенной золотом, свисали пышные алые кисти. Широкополый шлем с плоскими угловатыми рогами дополняли выпуклая маска с узкой прорезью и кольчужный назатыльник. Панцирь — из ловко подобранных и подогнанных пластин и кольчужной сетки — закрывал харадца полностью, от шеи до кончиков пальцев рук и ног. Багряный плащ падал с левого плеча. На левой руке — ромбический щит, на левом бедре — изогнутый меч, в правой руке — копьё с волнистым наконечником и ярко-алым волосяным хвостом.

Хартай ур-Калиб шёл у его стремени. Он был одет так, как одеваются кхандские тяжёлые всадники — в чешуйчатом длиннополом и длиннорукавном панцире, в остроконечном шлеме со страшной маской и кольчужным шарфом, падавшим на плечи — только без ножных лат, в прочных кожаных сапогах. На левой руке кхандца — круглый щит, в правой руке — боевая палица, металлический шипастый диск на прочной рукояти, меч — на поясе.

Гарав прочно вонзил штандарт Кардолана в песок и встал рядом. То же сделал харадец неподалёку. Подошёл Фередир — ещё без шлема.

— Вы их завалите, — сказал Гарав.

Фередир не ответил. Его лицо было спокойным и внимательным. Казалось, что Фередир… летит. Да, летит, так почему-то подумал Гарав.

Кхатта поднял коня на дыбы — и стал огромным. Его конь затанцевал навстречу Эйнору, рухнул на все четыре копыта (показалось — дрогнула земля) и метнулся вперёд. Харадрим словно бы скрылся за выросшим щитом, и копьё вытянулось вперёд, как рука смерти.

— Дагор, Кардолан! — крикнул Гарав. И опять удивился и смутился — его друзья молчали. Лишь Эйнор тронул коня шпорами…

…а потом…

…а потом…

Потом…

Гарав не заметил бы того, что произошло, ещё полгода назад. А так — он разглядел всё. И то, как перед самым копейным жалом Эйнор, даже не опустивший для боя своего копья, вдруг нелепо накренился в седле и… и ударом локтя направил копьё харадрима в песок. И то, как Кхатта с диким воплем вылетел из седла, описал дугу в воздухе и грохнулся наземь плашмя. И то, как Фион, налетев грудью на чёрного демона, роняющего с вывернутых губ жёлтую пену ярости, сшиб его и с хрустом проскакал по нему, гневно храпя — под ставшее жалобным и молящим ржание-стон.

Потом Эйнор вернулся — шагом — и ударом пики сверху вниз прибил к песку край алого плаща неподвижно лежащего ничком Кхатты. Тот зашевелился и хотел сесть. Но плащ не пускал его. А плащ не пускала пика.

А вырвать пику харадрим не мог. Не хватало сил.

И только когда он перестал дёргаться и затих, униженно возясь, как жук на булавке, Эйнор наклонился и, выдернув пику, поехал к оруженосцам.

— А теперь и я, — сказал Фередир.

Онемевший от увиденного Гарав даже его не расслышал. И ухватил повод Фиона. И, если бы Эйнор пожелал сойти наземь полегче, Гарав подставил бы свою спину не задумываясь. Как ступеньку. Но Эйнор, конечно, соскочил сам и, когда Гарав помог снять шлем, улыбнулся младшему оруженосцу. Положил руку ему на плечо и кивнул:

— Смотри.

Фередир и Хартай ур-Калиб сходились медленно, и было видно, что они сходятся не для поединка. Мальчишки собирались убивать. Не в запале, не случайно — они шли убить врага. «И глядят в глаза друг ДРУГУ — зверю зверь и враг — врагу…» — всплыли в памяти Гарава неизвестно откуда ёмкие строки…

— Иииии-йййаххх!!!

Фередир нырнул под круговой удар палицы, кромкой щита подсёк ноги варьяга, одновременно сделал выпад — Хартай ур-Калиб отскочил назад и тут же попытался ударить Фередира по руке с мечом. Тот крутнулся на пятке. Грохнули, сталкиваясь, щиты. Фередир после неудачной подсечки ногой упал на колено, щитом отбил палицу, вскочил, снова заставил варьяга отступить рубящим ударом. Опять гулко столкнулись щиты, мальчишки отпрянули, не нанеся ударов. Щит Фередира остановил палицу, меч ударил кхандца по шлему — и соскользнул с острого верха. Опять отскок. Хартай ур-Калиб потряс головой. И вдруг, отскочив дальше, метнул палицу в противника, а сам выхватил свой прямой меч с плоским, без выборок, клинком.

Чиркнув по щиту оруженосца, палица ударила его в плечо. Фередир уронил руку с мечом — и швырнул щит в метнувшегося навстречу варьяга. Тот отбил брошенный щит своим, но самого Фередира, бросившегося следом за щитом, пропустил. Сцепившись, мальчишки грохнулись на песок и с лязгом покатились по нему. Гарав стиснул кулаки и протянул:

— Нннннннннн…

Эйнор прижал его к себе, не сводя глаз с поединка…

Хартай ур-Калиб упал на живот и не успел избавиться от своего щита. Сейчас Фередир навалился на него коленом, превратив в капкан для левой руки врага. Правой варьяг бешено размахивал, пытаясь ударить противника мечом за спиной, но либо промахивался, либо попадал по доспехам, а удары получались слабыми. Фередир вцепился в налобник вражеского шлема и под подбородок маски — и с рычанием медленно сворачивал Хартай ур-Калибу шею.

Тот заколотил ногами, взмётывая песок. Выпустил меч, попытался зацепить Фередира растопыренными пальцами и стащить со спины. Потом начал бить свободной рукой по земле.

А потом завыл — громко, безнадёжно, жалобно, в ужасе, уже не пытаясь освободиться, а просто бессильно и нелепо извиваясь под северянином. Как недодавленная гадюка под каблуком безжалостного сапога.

Фередир упоённо утробно рычал и гнул, гнул, гнул… пока не раздался отчётливый треск, а ноги и рука кхандца не дёрнулись в последний раз — все вместе, — выбили короткую дробь и замерли навсегда.

Около стяга со змеем дружно упали на колени. Фередир встал, придерживая правую руку левой. Гарав уже бежал к нему, помог снять шлем (Фередир дышал открытым ртом), поднёс к губам фляжку, повёл, поя на ходу, к стягу, который как раз расправил ветер…

…Плечо у Фередира оказалось разбито до кровавого синяка и вдобавок сломано. Как он пользовался правой рукой, когда приканчивал Хартай ур-Калиба, Гараву лично было совершенно неясно. Но Фередир был зол и весел.

— Ненавижу этот сброд с востока, — признался он Гараву, пока Эйнор сам обрабатывал его плечо. — Как только увидел варьяга — обрадовался! Ненавижу их обычаи, они сами в них, как конь в путах, да ещё имеют наглость клеймить раскалённым железом свободных чужеземцев, которые перепутают два слова в их титулованиях и прочих бараньих обращениях. Мои предки жили рядом с ними аж во Вторую Эпоху — радости хватало. Вастаки хотя бы не так замысловаты, а харадцы — не столь высокомерны… А эти одним словом на простой вопрос ответить не могут… — Фередир засмеялся. — Отец мне рассказывал историю про своего пра-пра-прадеда Годвильда. Тогда наши жили на берегах Руна. И вот занесла нелёгкая Годвильда в Кханд. Ехал он в какой-то их загаженный «великий город» по какому-то делу, точно сейчас не скажу. И заплутал. Встретил местного торговца и спрашивает его на их же языке: «Скажи, почтенный, я правильно еду?» — ну и называет, куда. Торговец ему и говорит: «Зачем тебе в место, расположения которого ты точно не знаешь?» Предок мой даже растерялся. Спросил дорогу ещё раз, а ему в ответ: «И что за срочное дело заставляет тебя так торопиться?» Годвильд в третий раз дорогу спрашивает и в ответ слышит: «О торопливый, все дороги ведут нас к смерти». Годвильд достал меч и снёс этому пустозвону башку. И сказал: «Длинный язык и пустая голова приводят к ней быстрее любой дороги». А потом вынужден был бежать от местных, они б не разобрались…

Гарав засмеялся. Отошёл, поднял свою лютню. Тряхнул волосами и звонко объявил:

— Доблестным воинам Кардолана, ныне поддержавшим его честь! — Ударил по струнам и запел:

Тем, кто, отбросив щит, клинок остановит рукой,

Тем, кто не спрячет лица в кровавом бою,

Тем, кто знает о том, что уже не вернётся домой, —

Всем, идущим на смерть, эту песню пою…

— Эй, а к нам снова гости! — Он резко отставил инструмент и посмотрел на Эйнора: — Это те… это те, кого мы ждём?

Скачущих тем же путём, что и отряд надменного дурака Кхатты, всадников было около десятка. В гондорских рыцарских доспехах, немного напоминавших эльфийские, они, тем не менее, почти все носили другие шлемы — с полумасками и кольчужной бармицей, украшенные белыми конскими хвостами, выстланными по ветру, — и на их щитах, не треугольных, как у рыцарей Гондора, а круглых, ярких, зелёных и алых, золотом горели зубчатые острые кресты и катились огненные колёса. Скакавший первым ловко, ещё до остановки коня, прыгнул наземь, побежал рядом с ним, останавливая, бросил шлем подоспевшему оруженосцу. Светловолосый, широкоротый, с пристальными, мечтательными и жестокими синими глазами, он тоже не был похож на гондорца. На вид ему было не более двадцати лет, может — меньше.

— Rett tak viykkla, Vinyatarya,^[192] — сказал ему оруженосец, и остальные тоже начали спешиваться — с шумом и разговорами, то и дело затевая полушуточные ссоры о чём-то своём. Широкоротый весело огрызнулся на том же языке и, размахивая, словно бы для забавы, полой плаща, двинулся к кардоланцам. Левую руку — в коричневой боевой краге — он держал на рукояти длинного меча в богато украшенных бирюзой, серебром и жемчугом ножнах.

— Отличный был бой, рыцарь Эйнор сын Иолфа, — сказал он, подходя и останавливаясь. — Отличный был бой, Фередир сын Фаэла. А тебе, незнакомый мне оруженосец, я просто скажу, что я Эльдакар сын Валакара, принц Гондора.

— Ваше высочество… — Гарав склонился и, выпрямляясь, добавил искренне: — Сожалею, что я был лишён возможности показать своё воинское умение перед глазами наследника трона Гондора.

— Именно о наследниках тронов мы и собираемся поговорить, разве не так? — Эльдакар-Винитариа перевёл взгляд своих жёстких глаз на Эйнора. — И о тронах вообще, и об их будущем… Веди, нуменорец. Я готов к разговору.

— Прошу тебя в мой шатёр, принц. — Эйнор показал рукой. — А мои оруженосцы как раз собирались посмотреть город. Не так ли? — Он взглянул на мальчишек.

Что им оставалось делать и отвечать?..

… — Я видел, как ты свалил эту гору чёрного мяса. — Эльдакар сам налил себе вина, пошире расставил ноги, удобней усаживаясь. — Он отирается тут уже пятый день и всем надоел рассказами о том, какой он бесподобный воин.

— Он в самом деле неплох, — сдержанно ответил Эйнор.

Эльдакар дёрнул углом рта:

— Как сказала про него моя матушка: «Да ничего особенного». А она в таких делах знает, что говорит, знает получше твоего и моего.

— Её величество тоже здесь? — быстро спросил Эйнор.

— Вся наша семья здесь. Но приехал я, и более никого не будет. Ты говоришь со мной и как с наследником, и как с будущим королём Гондора. А я говорю с…

— А ты говоришь с рыцарем Кардолана… и будущим рыцарем короля Арнора, видимо.

Юноши уставились друг на друга через столик. Эльдакар провёл пальцем по краю бокала.

— Значит, это решённое дело? — полуутвердительно сказал он.

Эйнор кивнул:

— Нарак, мой князь, сложит свою корону следующим летом.

— Мой двоюродный дядюшка Кастамир очень популярен в этих местах — и на флоте, и в гарнизонах, и среди горожан… — Эльдакар поставил бокал. — А меня называют полукровкой. И ещё — выб…ком. И ещё…

— И ещё много как, что не меняет сути — ты наследник трона Гондора, — прервал его Эйнор. — И как только ты его займёшь…

— И как только я его займу — начнётся война, — проворчал Эльдакар. — А если права на трон Гондора предъявит прямой потомок Элендила, хранитель Сломанного Меча, Палантира, Кольца Барахира, Скипетра Аннуминаса, Звезды Элендила и ещё огромной кучи блестящих родовых вещиц, да ещё и властелин настоящего королевства, а не его огрызка — тут и Кастамир задумается, стоит ли спорить.

— Мне слышится в твоих словах что-то недоброе, принц, — осторожно заметил Эйнор.

Эльдакар улыбнулся:

— Нет тут ничего недоброго. Я просто немного зол, и зол уже давно… С тех пор, как первый раз услышал за спиной, кто я такой. А было это лет десять назад, когда меня привезли с севера, и я хлопал наивными глазёнками: ух, Гондор! О Гондор! И верил, что все люди тут добры, как Благие Валар… Ты думаешь, дунадан, мне так хочется быть королём? Brand'er ista spellkras kumm winbartta!^[193] Я просто думаю — не было бы хуже… но, наверное, не будет. Дядюшка последнее время якшается с морэдайн, шушукается и вовсе с какими-то странными гостями невесть откуда — из тех, что нипочём, как мне кажется, не подойдут к рябине и посторонятся ворот с подковой над ними…^[194] Что драка между родичами, что такой король — Гондору всяко не переварить, как стрелу в кишках…

Он встал, сложил руки на груди. С лёгкой насмешкой и в то же время искренне-облегчённо сказал:

— Ну что ж, больше нет принца Эльдакара, а есть лишь Винитариа. Только отцу я ничего не буду говорить. Пусть он спокойно уйдёт на Запад. Как король и отец короля. Когда же это случится… я отошлю Шлем Исилдура^[195] на Север, а сам отправлюсь к народу матушки и деда Видугавии. Веорд будут рады возвращению своего вождя.^[196]

Эйнор тоже поднялся и поклонился Эльдакару. Потом, в каком-то порыве взяв его за запястья, сказал горячо:

— Не жалей! Власть — игрушка для дураков, пища для негодяев, для истинно Человека она — оружие. Сейчас ты нанёс такой удар Тьме, от которого она, даст Судьба, не оправится уже никогда!

Эльдакар сам неожиданно смутился, глядя на взволнованного нуменорского рыцаря. Освободив руки мягко, почти нежно, он кашлянул, пожал плечами, разлил по бокалам вино и, подняв один из них, сказал негромко, но ясно, с заблестевшимиглазами:

— За Соединённое Королевство Запада и его будущего Короля — на вечные времена! — И, выпив, предложил: — А теперь пойдём да и треснемся копьями как следует! Ты разогнал своих оруженосцев, но я тебе одолжу кого-нибудь. Надо же всем рассказывать, чего ради я прискакал в твой лагерь! И кстати — жди ещё гостей и готовься получать синяки. Турнир так турнир!

Глава 15, в которой рассказывается о полезности традиционных взглядов на религию и секс в плане политики и личной безопасности

С огромным удовольствием Гарав обулся бы в сандалии. Сапоги, хоть и тонкие, мучили ногу в здешней жаре, как настоящее орудие пытки. Хорошо ещё, что Эйнор счёл вполне допустимым ограничиться верхней туникой на голое тело.

На шумном, кипящем народом базаре они с Фередиром закупили всё «по списку» и свалили это на одного из вертевшихся рядом юрких темнокожих мальчишек, готовых за фартинг утащить на спине хоть быка. Фередир сам вызвался проводить носильщика в лагерь, тем более что у него разболелся свежий перелом, а Гарав сказал, что побродит по городу и посмотрит — пусть не беспокоятся сильно, ничего с ним не случится. Вот и бродил уже много часов, удивляясь разнообразию стилей, временами охлаждая голову и руки в фонтанах (благо, они тут попадались часто) и прицениваясь к разной ерунде, даром ему не нужной. Хотя некоторые вещицы было соблазнительно купить — как правило, разные изящные мелочёвки-безделушки или книги. Одну Гарав не удержался — купил, это был «Бестиарий Белерианда», считай фантастика. Белерианда-то уже давно нет… Миниатюры изображали разных чудищ и страшилищ, к каждой было сделано подробное пояснение, а сама книга хорошо вмещалась в поясную сумку. Владелец книжной лавки немедленно попытался навязать оруженосцу ещё несколько томов по животному миру, в том числе «О выращивании, выкармливании и дрессировке боевых мумаков», судя по картинкам больше напоминавшей роман-хоррор. Кто и зачем переводил этот труд на адунайк — было неясно, но от покупки Гарав отказался, а потом ещё и обнаружил, что, кажется, заблудился.

Он прошёл рядами огромного базара — слишком шумного, слишком бурного. Задирая голову, посмотрел на проплывавшего мимо слона. Слон Гараву не понравился — слишком много морщинистой кожи, слишком тупой взгляд, вообще всё «слишком», хотя восседавший наверху в роскошно убранной башенке тип, несомненно, считал себя Вершиной Мира и Потрясателем Чего-Нибудь-Там-Громадного. В толпе тут и там попадались стражники, легко одетые, в цветах Крепости, всегда тройками: два чернокожих с солидными палками, белый с коротким мечом.

Ничего страшного в том, что он заблудился, в целом, не было. Потерялся — найдусь, решил оруженосец спокойно. Тем более что за базаром впереди — только пересечь узкое кольцо площади — оказался какой-то интересный храм. Кстати, вообще первый виденный тут Гаравом «культовый центр».

На выходе на площадь Гарав буквально столкнулся с тремя морэдайн. Молодой мужчина, старик с гривой иссиня-белых волос и вислыми усами и мальчишка — однолеток Гарава, все трое — в ярких одеждах с множеством украшений, при оружии — остановились, меряя взглядами Гарава, герб на его одежде. Потом расступились, лишь мальчишка надменно выставил меч, чтобы Гарав вынужденно шагнул в сторону, и сказал на адунайке:

— Выбирай дорогу, ана.^[197] Подальше от наших путей.

Гарав остановился и жёстко перекрестил ножны Садрона с ножнами меча мальчишки-морэдайн. Нажал, заставив его покачнуться. Сказал с издёвкой:

— Длинный меч в ногах путается, длинный язык в речах заплетается. Я не ана, а йотеод.

Мужчина-морэдайн положил руку на плечо мальчика. Тот сверкнул синими глазами, отвернулся от Гарава. Гарав уступил дорогу старику, чуть поклонился.

— Ты знаешь вежливость, — скрипуче сказал тот. — Благодарю.

И пошёл с площади, рукой указав младшим: за мной. Те ушли не оглядываясь — мальчишка, впрочем, явно хотел, но отец (или старший брат?) плотно держал руку у него на затылке. Гарав не позволил себе усмехнуться вслед — это было бы некрасиво — и пошёл вперёд, к храму. Кстати, кажется, морэдайн шли оттуда.

Храм был из чёрного камня — округлый купол с широким выступающим ребром по ободу поддерживали толстые колонны, стоявшие так густо, что казались волнистой стеной. На самом деле между ними оставались проходы — в каждый вполне мог войти человек. На самом верху, на куполе, наверное, была площадка — по крайней мере оттуда поднимался тонкой струйкой чёрный дым. Храм стоял на постаменте из кольцевых ступеней — широких и невысоких.

— Странно… — пробормотал Гарав, рассматривая мощную архитектуру, напоминающую диковатый военный шлем.

— А что кажется тебе странным, мальчик?

Он обернулся. Рядом с ним стоял рыжеволосый молодой мужчина. В просторной одежде, в сандалиях, но с мечом на поясе. Загорелый, однако белый, с внимательными светло-карими глазами. Он смотрел на оруженосца с интересом, и Гарав кивнул наверх:

— В храме нет ни одной двери, но в то же время в него можно войти откуда угодно.

— В этом и замысел, — улыбнулся мужчина. — Дверь можно открыть, а можно и закрыть. Нет дверей — нечего открывать… но и закрывать нечего, а каждый ищущий найдёт свой путь, с какой бы стороны он ни пришёл, — поднимайся по ступеням и входи тем путём, который лёг тебе под ноги; все они открыты и все они одинаково ведут в Храм, хотя на первый взгляд люди их часто не видят. — И он указал на здание красивым плавным жестом.

— Вы служитель Храма? — уточнил Гарав. Рыжий кивнул. — А кому он посвящён?

— Он тебе нравится? — Рыжий скрестил руки на груди и чуть склонил голову к плечу.

— Ну… он интересный, — согласился Гарав. — Я бы не остановился посмотреть, если бы он не понравился.

— Ты из Кардолана? — продолжал спрашивать рыжий. На этот раз кивком ограничился Гарав. — Храм посвящён тому, кто учил свободе и был за это проклят. Неназываемому.

Гарав отшагнул. Рыжий остался неподвижен, только усмехнулся:

— А мне-то показалось, что ты смел, кардоланец.

— Тот, кто прыгает с берега в щупальца спрута, чтобы доказать всему свету свою смелость, не смельчак, а дурак, — негромко ответил Гарав.

«Во! Как же так?! Открыто стоит храм Морготу!!! И это — здесь, а что ж дальше делается?!»

— Я же не тащу тебя в эти щупальца… Хотя знаешь — неужели тебе не любопытно?

— Любопытно, — согласился Гарав. — Например, что там такое наверху дымит?

Рыжий засмеялся. Понизил голос:

— Жжём заживо детей нуменорской крови… И юных девственниц.

— С вас станется, — отрезал Гарав.

Рыжий поклонился:

— Лехтэ. А ты?

— Гм, — оскалился Гарав.

— Ясно. — Лехтэ опять засмеялся, смех у него был красивый и хороший. — Ну а просто поговорить? В какой-нибудь таверне? Ну вот ради интереса? Вдруг ты немного поменяешь свои взгляды?

— Да я не сомневаюсь, что поменяю, — согласился Гарав. — Ты взрослый и умный. У тебя наверняка найдется три воза и тележка слов, чтобы мне доказать, что ваше дело правое. Поэтому я с вами буду разговаривать мечом.

— Такой разговор мы понимаем тоже. — Лехтэ чуть сощурился. — И всё-таки — почему ты боишься быть переспоренным?

— Вон солнце, — показал Гарав. — Вот земля, — он топнул ногой. — Вот мой меч, и за мной моя клятва. А самое главное, жрец Лехтэ, знаешь, что? Я знаю, что сторона, на которой я стою, — права. Понимаешь, это не доказывают. Это знают. И всё тут. Как ты знаешь, что вот — в чаше прокисло вино, а в этой — хорошее. Хотя, конечно, можно с подвешенным языком доказать, что вино не прокисло, а перешло в некое новое, даже более полезное качество, разве уксус не полезен? И так далее. Но уксус — это не вино. Не о чем говорить.

Жрец слушал. В его глазах, только что насмешливо-снисходительных, появилась золотыми искорками злость. Гарав видел её. И мысленно насмехался. Ну что, софистик (пришло откуда-то слово)? Тебя наверняка научили логично доказывать, что чёрное — это белое, а кушать навоз — способствует долголетию, и ты в этом можешь убедить кого угодно. А вот что ты станешь делать с тем, кто не собирается спорить с тобой, а просто стоит и смеется над тобой, держа руку на мече?

Эх, блин! Здорово-то как! Гарав от наслаждения даже пальцы в сапогах поджал. Вот такая она — настоящая жизнь! Не нужно доказывать своих дурацких юридических и моральных прав на свою родину, историю, веру — просто стой крепко и держись смело. И жди — не наряда ОМОНа, вызванного оппонентом (Пашка, да кыш же!!!), а — чего стоит он сам?

Лехтэ чуть поклонился. И, повернувшись, пошёл в храм — как ни в чём не бывало. Гарав улыбался ему в спину — открыто, широко. Потом крикнул:

— Передай привет Неназываемому, жрец! Где он там сейчас обретается?! Хххаа! — И, тоже развернувшись, пошёл по улице, громко и дерзко насвистывая Марш Золотой Гвардии. Шёл так, чтобы побольше задевать всех — локтями, мечом, — и идущие навстречу поспешно раздавались к стенам. А и пёс с ними! Если они терпят у себя храм Морготу — посторонятся, не убудет!

Он чувствовал себя так, будто выиграл тяжёлый бой. И воинственно вздёрнул голову, когда ему явственно преградили путь и раздался голос:

— О! Какая нежданная и приятная встреча! Приветствую тебя, оруженосец храброго, словно лев, и величественного, как скалы на краю пустыни, рыцаря Эйнора!

Гарав слегка недоумённо посмотрел на раскинувшего руки увешанного золотом толстячка в свободных ало-чёрно-золотых одеждах и круглой шапочке. Даже сандалии толстячка были украшены золотом и драгоценностями, а щекастая смуглая физиономия излучала самое искреннее расположение. Двое фиолетовокожих амбалов с палками слева и справа от него были совершенно равнодушны, тощий мужик с опахалом позади — уныл. Но нежданный знакомец показался на самом деле знакомым и самому Гараву… и, напрягши память, он тоже улыбнулся в ответ — невольно:

— Прости, почтенный купец, я не знаю твоего имени, но и правда помню тебя по Форност Эрайну. — Гарав чуть поклонился, на самом деле вспомнив, что с этим харадримцем разговаривал Эйнор — в тот день, когда ему, Гараву, покупали доспехи и коня.

— К чему храбрым воинам помнить имена купцов? — махнул сверкнувшей золотом и бриллиантами рукой харадримец. — Но всё-таки меня зовут Аганна. Всего лишь купец Аганна — недостаточно богатый, чтобы быть счастливым, и недостаточно счастливый, чтобы обойтись без богатства… Как благополучие славного Эйнора? Как живёт и здравствует юный Фередир, которому я когда-то подарил пони?

Купец показался Гараву забавным и вполне безобидным.

— И мой рыцарь, и мой друг Фередир здоровы, а вот насчёт пони не знаю, — улыбнулся мальчишка, но не стал распространяться о том, что они здесь. В конце концов, об этом будет скоро знать весь город, но… но лучше не от Гарава. Он лучше помолчит… — Послушай, купец Аганна, я, если честно, заблудился в вашем муравейнике. И хотя тут довольно интересно, но мне всё-таки хотелось бы выбраться на набережную…

— О, это далеко… — Аганна причмокнул губами и покачал головой. — Быстро носят тебя молодые ноги… Но в такую жару, да ещё с непокрытой головой, не стоит разгуливать по нашим улицам — даже если ты рождён в стране пекла, а не туманов и дождей… Солнце беспощадно к неосторожным. О! Может быть, ты, оруженосец, чьего имени я пока не знаю, согласишься воспользоваться моим гостеприимством — до вечера, пока не снизойдёт на эту грешную землю благословенная прохлада? А вечером мои слуги проводят тебя на набережную. Если хочешь, я даже предоставлю в твоё распоряжение свой паланкин, которым — велика моя глупость! — не воспользовался сейчас, из-за чего и напоминаю кита, выброшенного бурей на жаркие берега… Мой жалкий домишко не слишком далеко. А там нас ждут прохлада — насколько возможно в этом пекле, — холодное вино и приятная беседа…

— Меня зовут Гарав, — коротко представился оруженосец. Вообще-то он — а точнее, Пашка — хорошо знал, что нельзя садиться в машину к незнакомцам и принимать предложения посмотреть котят в подвале или взять вкусную конфетку. Но это и относилось к Пашке. Не к Гараву, у которого на поясе висели меч и кинжал. И не для красоты. Кроме того, этот Аганна на самом деле был знакомым Эйнора. — И я с благодарностью принимаю твоё предложение об отдыхе у тебя дома, почтенный купец, — заключил он.

Аганна просиял. И склонился перед оруженосцем:

— Следуй рядом со мной — тут недалеко, и вскоре прохлада обнимет нас… Ох, только не спеши — мне такое не под силу!..

…«Жалкий домишко», конечно, оказался здоровенной двухэтажной громадой — с широкой верандой, окружённой садом, в котором два фонтана, больше похожих на бассейны, связывала искусственная речушка. Гарав отметил, что Аганна сильно преувеличил масштабы своей бедности — дом занимал полквартала, причём в богатом районе. Глухую глинобитную стену усаживали вмурованные стальные пики. На какой-то миг Гарав ощутил беспокойство — что-то было гадкое во всём окружающем… но… Да ну, нет, успокоил он себя. Глупости. Просто от жары устал на самом деле.

— Если хочешь — можешь смыть пыль в бассейне, в любом, — радушно предложил Аганна, величавым жестом отсылая слуг. — Я же пойду распоряжусь, чтобы приготовили всё для беседы.

И удалился, широко взмахивая рукавами своего одеяния и призывно похлопывая в ладоши.

Вообще-то мысль влезть в бассейн в такую жару и пыль казалась привлекательной донельзя. Но Гарав вдруг застеснялся. Он ограничился тем, что как можно шире расшнуровал ворот рубашки, снял пояс с оружием и, облегчённо стащив сапоги, походил туда-сюда по речушке. Сапоги он повесил через одно плечо, пояс — через другое и понял, что выглядит нелепо. Но тут уж ничего не поделаешь…

…Следивший из-за занавеси за двором Аганна разочарованно вздохнул: раздеваться мальчик не стал. Ну да ничего. Может, это и к лучшему — после долгого ожидания любое лакомство кажется вкусней вдвойне. Аганна мечтательно закатил глаза, потом кашлянул и, радушно распахнув руки, вышел наружу:

— Прошу, прошу в моё жалкое жилище!..

…Внутри жилище тоже не было «жалким». В большущей комнате, похожей на… на пирожное, в которое переложили крема, стояли два ложа под мерно шевелящимися опахалами (Аганна похвалился мимоходом, что движет эти густопёрые веера сила воды, а не мускулы рабов — от рабства в наш просвещённый век пора решительно отказываться!), столик, заваленный фруктами — на нём же в большой чаше, полной медленно тающего снега, стоял кувшин с вином. Купец, не слушая возражений Гарава и ссылаясь на долг хозяина, сам налил вино в цилиндрические хрустальные кубки и подал один гостю. Гарав огляделся — стульев в комнате не наблюдалось — и неловко присел на край свободного ложа. На второе завалился Аганна. Завалился привычно, а вот для оруженосца в лежании было что-то интимное, и уж точно он не мог лежать и одновременно пить и говорить с практически незнакомым собеседником. Поэтому он и остался сидеть, с интересом осматриваясь. Сапоги Гарав задвинул ногой под ложе, меч и кинжал положил за спину. Ещё раз с интересом огляделся. Комната была густо уставлена разными безделушками — драгоценными, конечно, это было ясно даже не знатоку. Внимание мальчишки привлекла небольшая статуэтка, занимавшая место рядом с изголовьем его ложа и вырезанная из розоватого камня — мрамора, что ли, тут Гарав не разбирался. Статуэтка была самой обычной — мальчишка лет десяти, сидя на скале, удил рыбу и, прищурясь (наверное, на солнце), улыбался. Ветер откидывал с его лица волосы.

Статуэтка была из другого мира. Так осознал это Гарав, сам не успев понять, почему именно так подумалось. Из мира, где у людей было достаточно времени, чтобы потратить его не на хлеб насущный, не на защиту от врага, не на спешное увековеченье какого-то события (в предчувствии скорых ещё более важных или просто ужасных), а на то, чтобы просто сделать такую вот вещь. Мальчик. Удочка. Ветер с моря. Улыбка.

— Статуэтка сделана в Нуменоре, — чуть понизил голос Аганна, проследив взгляд Гарава. — Я временами боюсь держать дома вещь, сделанную в стране дем… кхххха, кха… Но мальчик прекрасен, согласись?

— М? — Гарав немного удивился, потом, чтобы не обижать хозяина, кивнул. Он думал совершенно не о красоте неведомого натурщика; обычный мальчишка… а о стиле. Гарав про себя вдруг удивился: стиль был близок к советским статуэткам фантастического мира Пашки. «Жанровая сценка». Беззаботная и утверждающая — пожалуй, Аганна прав — человеческую красоту. Странно.

Аганна продолжал говорить:

— Я бы дорого дал, чтобы он ожил… Знаешь, юный Гарав, море иногда выбрасывает на наши берега неожиданные вещи. Мне, как купцу и ценителю прекрасного одновременно, тяжко думать о том, какие богатства оказались скрыты под морскими волнами, когда погибла та проклятая страна. Когда я был значительно моложе и не так толст, как ныне, — купец засмеялся, — то с несколькими такими же нетерпеливыми искателями нового мы наняли десять кораблей и больше ста лучших ныряльщиков. И почти два года бороздили моря на Западе, надеясь найти вершину горы Менельтарма, которая, говорят, осталась над волнами. Мы искали не только обогащения, мой гость, о нет, не думай! — В голосе Аганны прозвучало искреннее увлечение. — Вот я расскажу тебе…

…Вино оказалось ледяным и сладковатым — он не заметил, как опустошил первый кубок и с извиняющейся улыбкой налил себе ещё. Аганна начал повествовать о своих разъездах по миру — толстяк рассказывал интересно и смешно, хотя и перегружал речь цветистыми эпитетами и извилистыми переходами. Гарав поймал себя на том, что улыбается, а временами искренне смеётся — и не из-за вина, просто на самом деле ему понравились рассказы.

И вино…

…Что мальчишке нравится вино — Аганна заметил сразу. И с трудом скрыл довольную улыбку. Очень многие северяне наливались омерзительным горьким пивом, а от вина воротили нос… Но зато если уж пили — то напивались быстро и мёртво. Нуменорцы пиво пили очень редко, вином тоже не злоупотребляли, Аганна не помнил, чтобы среди них встречались те, кто позволял себе больше пары кубков, да и то за едой. А вот северяне, как правило, начав, оторваться не могли. За кубком, в очередной раз поднесённым к губам, Аганна спрятал уже открытую улыбку: оруженосец сильно раскраснелся, глаза блестели и стали слегка отсутствующими, а движения потеряли пугающую (да, Аганну это пугало) чёткость. Он смеялся всё громче, а, наливая себе пятый кубок, пролил часть вина в почти растаявший снег и едва не сел мимо ложа.

Мальчик потом, скорей всего, и не вспомнит, что с ним было… И тут Аганне пришла в голову соблазнительная мысль о глубоких подвалах под своим домом. Но в первый миг он решительно запретил себе даже думать об этом. Страшно подумать, что случится, если мальчишка освободится из плена. А хотя… хотя… хотя, если ему подмешивать в пищу — а лучше в воду — понемногу макового порошка, то он будет постоянно «потерянным». Правда, скоро без порошка он не сможет жить, потом перестанет есть, а потом просто умрёт… но разве оно того не стоит?

… — Кажжжжеса мне пра. — Гарав посмотрел за окно, затянутое тонкими пластинами стекла, и чуть не упал от поворота собственной головы. — Уже почти темно… пчтеный Аганнннннннн… на, я бы и впрямь не прочь… — он помотал головой. — Ты гворил пр па-лан-кин?

— Неужели ты так торопишься? — с трудом поднявшись с ложа (обычно это помогал ему проделывать слуга, но сейчас — к чему свидетели в таком деле?), Аганна подошёл к Гараву и присел рядом. — Возможно, ты захочешь заночевать у меня? У нас ещё найдётся много тем для беседы, да и не только для беседы… — Он коснулся кончиками пальцев волос мальчишки, положил руку ему на колено, погладил. — Я бы хотел поближе познакомиться с тобой, мальчик. Если ты…

Гарав глубокомысленно посмотрел на тёмные пальцы на своей штанине и тихо сказал:

— Так вот как ты привечаешь гостей, почтенный Аганна?

И поднял на харадримца совершенно трезвые глаза.

В эту единственную долю секунды Аганна понял, что ошибся. Ошибся страшно, непоправимо, жутко. Ошибся насмерть. Он шумно засопел от страха и начал сползать с ложа, чтобы упасть на колени и взвыть о пощаде. Успей он это сделать — и он бы жил. Гарав ни за что не тронул бы трясущуюся кучу навоза.

Но Аганна был толст. Он не успел спасти себя воплями и падением на колени.

Светловолосый мальчишка, только что не могший связать двух слов, оказался на ногах. Небрежно, словно бы играючи, ударил харадримца пяткой в грудь, и Аганна, разучившись дышать, упал обратно на мягкие ткани ложа, громко позорно пукнув.

Последнее, что он увидел, было лезвие длинного кинжала и полные серой злобы, обрекающие глаза.

Последнее, что ощутил — жгучую боль в горле, оборвавшуюся мучительным иканием…

…Тушка купца, заливая кровью драгоценные шелка и парчу, несколько раз выгнулась, первая струя оплеснула полог ложа. Потом Аганна успокоился, хотя кровь продолжала литься. Гарав, морщась, вытер кинжал о штаны убитого, перетерпел приступ тошноты. Он впервые вот так зарезал человека, пусть и такую тварь — и это оказалось отвратно. Оруженосец почти пожалел о том, что сделал, — злость, отвращение, окорблённая гордость толкнули его на это, и ни один из ещё сохранившихся на краю сознания сдерживающих центров мира Пашки не успел среагировать.

Он попил воды из кувшина на столе, сплюнул, покрутил шеей, опять сплюнул, успокаиваясь. Голова кружилась, он не помнил, как опьянел, и не мог понять, куда ушло это опьянение? Этот гад вдруг оказался сидящим рядом, да ещё и лапающим его за коленку и волосы. А до этого — вполне милый и приятный разговор. Потом — провал… ничего не понимаю. Гарав бездумно помочился в углу, стал обуваться, сглатывая вкус вина, принялся затягивать пояс и перевязи. Хотел было уйти, но потом вернулся к столику в углу, перевернул его ногой. Посыпались исписанные бумаги, пергаменты, ящички… Гарав покачался с пятки на носок и присел перед кучей барахла, не глядя взял с большого стола кремень и кресало…

Гарав не умел читать Песчаные Знаки — тайнопись южан. А если бы и умел — он не знал харадского. Да и знай он его — не понял бы, о чём речь…

Не знал он и того, что было всего лишь позавчера.

Незадолго до прибытия кардоланцев Аганна получил огромный — непредставимо огромный, дух перехватило даже у него — «занос» от белокурого, одетого в коричневую кожу воина, тайно прибывшего с севера. Аганна не знал ни имени воина, ни того, что конкретно должен делать. Просто, ошалело возясь в большом прочном кошеле, набитом сотнями полновесных золотых монет (и не видя презрительной усмешки на губах стоящего над ним светловолосого морэдайн, одного из офицеров таинственного и страшного Дол Гулдора — места, о котором ничего толком не знали даже Мудрые), он про себя поклялся истовыми клятвами, что отныне его преданность не будет рассыпаться бусинами по гладкому полу, а вся — вся без остатка, вечная и прочная, как гранитный желвак! — отдаётся этому человеку. Кого бы он ни представлял.

Пожалуй, понимай Аганна, кто на самом деле стоит перед ним, он бы зарёкся от своих слов. Мерзкое развратное существо всё-таки не было ни некромантом, ни закоренелым прислужником Тьмы. Но Аганна не видел ничего, кроме золота. И когда он поднял глаза на голос человека, то в них была только слепая преданность…

— Нам известно, что ты тайно служишь многим господам, купец Аганна, — сказал морэдайн. — Это хорошо. Ревностно служи им и дальше… на словах и в мелких делах. Но главную свою верность ты будешь хранить мне и моему Господину.

— Да, да, да, великий, великолепный, почтеннейший… — закивал Аганна.

Морэдайн повёл рукой в воздухе:

— Молчи. Слушай. Я приеду через пять дней. К этому времени ты напишешь всё, что знаешь о делах… м… — он улыбнулся, — …о делах моих братьев. Нуменорцев-дунэдайн и нуменорцев-гондорцев. Всё, очень подробно, на своём языке — и Песчаными Знаками. Я умею их разбирать. Это золото — оно твоё в любом случае. Но если то, что ты напишешь, заинтересует Господина — ты получишь ещё столько же. И ещё кое-что получишь. Вернее — кое-кого, — морэдайн снова усмехнулся — откровенно-брезгливо. — Троих мальчишек с севера. Разного возраста. И очень послушных. Не таких, как твой прошлый дурной опыт.

Восторженно замычав, Аганна повалился к сапогам белокурого и стал осыпать их поцелуями. Он даже не стал задумываться, откуда знает о его пристрастиях и обидной неудаче этот человек.

— Я всё напишу! — поднял он лицо. — Могу ли я… я хотел бы… один мальчик пусть будет совсем маленький. Совсем, не больше трёх лет. Другой…

— Потом ты расскажешь, какие игрушки тебе нужны, — спокойно сказал морэдайн. — Когда мой Господин увидит твоё старание и ценность твоих сведений. Встань. И принимайся за работу прямо сейчас, пока не отстыл твой… ха, пыл, почтенный купец…

…Ничего этого не знал Гарав Ульфойл, кардоланский оруженосец. Ни о договоре, ни о золоте, ни о смысле бумаг. Он просто свалил их в кучу и поджёг — поджёг, как поджигают гнездо пауков, не раздумывая о том, сколько их там и какой они породы…

Сгорело всё. Всё, записанное Аганной. Всё, что он продал и что могло бы погубить десятки честных и мужественных людей по всему Средиземью — и десятилетия кропотливого труда тех, кто истово и холодно ненавидел Зло и сражался с ним, как мог и как умел…

А сам Аганна валялся в окровавленном ворохе тканей комнаты мёртвый, выпучив глаза и открыв рот, в обделанных штанах из роскошной цветной парчи, с высящимся горой толстым смуглым пузом — и уже ничего не мог восстановить, никого не мог предать, ничего не мог сказать.

Потому что в мире всё-таки была справедливость. Потому что «зло не правит миром безраздельно».

Впрочем, слуги, сбежавшиеся наконец тушить пожар, даже не поняли, что их господин был убит. Все решили, что в разгар веселья с приведённым светловолосым пареньком опрокинулась лампа — и пьяные сгорели. Жаль. Господин был щедр и добр… А как Гарав уходил — не видел даже спавший сторож. Клявшийся потом, естественно, что глаз не сомкнул.

И всё это — хотя оруженосец не знал и этого тоже! — спасло жизнь Гараву.

И скорее всего — не только ему…

…На набережную он выбрался лишь под утро. Она была пустынна, вдали покачивались корабли и лодки, не утихала жизнь порта — но эта часть, слишком высоко поднятая над водой, проходившая по скале и ограниченная парапетом, заполнялась людьми лишь с восходом солнца.

Постояв немного, глядя на море, Гарав скривился и решительно сунул в рот чуть ли не всю ладонь — как можно глубже…

…Избавившись от содержимого желудка, он, постанывая от омерзения и слабости, умылся и прополоскал рот у фонтана, кстати обнаружившегося чуть подальше. Потом снова вернулся к перилам, брезгливо обходя лужу на камне (была бы возможность сделать это быстро и надёжно — смыл бы за собой) и взял с перил статуэтку. Повернул её на Запад. Представил себе комнату — конфетную коробку, где воздух пах сладко и густо, где не было ветра и где взгляд (а может, и не только взгляд) этой толстой гадины снова и снова скользил по розоватому камню, который когда-то обрёл жизнь под резцом весёлого и талантливого человека (именно так Гарав почему-то представлял себе скульптора), чтобы воспеть красоту и счастье детства в свободной и гордой стране.

— Иди домой, пацан, — сказал он по-русски.

И, размахнувшись, швырнул статуэтку как можно дальше в море — навстречу поднимавшемуся утреннему ветру с Запада.

Честное слово — ему показалось, что статуэтка не упала вниз. Яркой белой вспышкой обернулась она над морем и…

Да нет. Показалось, конечно.

* * *

Эйнор не спал. Фередира не было вообще, а рыцарь сидел у стола и писал. Но Гарав ещё издалека — полог был откинут, лампа давала хороший свет, да и уже почти рассвело — понял, что его ждут.

И точно. Едва он, кивнув невесть откуда взявшимся стражникам (утром их не было и в помине), вошёл в палатку, как Эйнор отложил перо и холодно посмотрел на оруженосца. На скуле у Эйнора был совершенно мальчишеский синяк, на лбу — длинная глубокая ссадина. Следы турнирных поединков, которые шли весь день.

— Фередир сбежал заявлять о твоей пропаже коменданту крепости, — сказал рыцарь. — Клянёт себя, что оставил тебя одного. Хотя я был уверен, что ты просто загулял и, судя по всему, не ошибся… Эй! — повысил он голос. — Кто там; сообщите коменданту, что мой второй оруженосец нашёлся и верните, наконец, первого! Иначе он подпалит город!

— Исполним, — отозвался снаружи спокойный голос, послышались лязг металла, удаляющиеся шаги.

— Эйнор, — Гарав вздохнул, распуская перевязи. — Ты меня потом накажешь, ладно? Я очень есть хочу. Очень. Можно? И спать хочу. Потом, ага?

На скулах Эйнора на миг вспухли желваки, глаза стали недоумённо-гневными. Но потом он нахмурился, глядя, как Гарав, присев на своё ложе, с какой-то болезненной натугой тащит с ног сапоги. И спросил тихо:

— Что случилось, Волчонок?

Гарав — он стащил сапоги, поставил их рядом друг с другом, но так и не выпрямился — поднял блестящие глаза. Как будто и правда глянул из глубины норы одинокий волчонок… И опять опустил их.

— Ничего, — с усилием ответил он. — Просто обидно. Всё обидно. И бессмысленно… Можно я лягу? Я не буду есть, потом поем. Ну можно?

— Раздевайся и ложись. — Эйнор встал, отошёл к опорному столбу палатки и внимательно смотрел, как Гарав укладывается.

— Когда мы уедем? — спросил тот уже из-под тонкого покрывала.

— Завтра утром, — ответил Эйнор. Помолчал и сказал: — Я не буду тебя наказывать. По-моему, ты себя уже наказал. Отдыхай.

— Эйнор, — Гарав повозился на ложе. — Расскажи мне про Нуменор. Пожалуйста.

Эйнор помедил секунду, потом подошёл и уселся на пол рядом с ложем оруженосца.

— Ну слушай, — сказал он.

Дом родной — подарок моря,

Ты прекрасней всех земель.

Ротинзиль в ночи сияет,

Эаранна — Эарэль.

Белых скал знакомый очерк,

Чаек шумная метель.

Там прибой как гром грохочет,

Эаранна — Эарэль.

Гарав спал. Спал, уткнув нос в сгиб закинутой на лоб руки, спал, ровно и спокойно дыша. Эйнор улыбнулся и продолжал петь:

Там река течет, сверкая

И сияя средь полей,

К солнцу травы прорастают,

Эаранна — Эарэль.

А в долине плодородной —

Древний город королей.

Черным стягом ветр играет,

Эаранна — Эарэль.

Мореходов смелых гавань,

Многокрылых кораблей —

Бороздят они полмира,

Эаранна — Эарэль.

Он продолжал петь, и голос его был весёлым, хотя на ресницах рыцаря дрожали слёзы.

Я вернусь к тебе, мой Остров,

Моря дар, звезда морей,

Океана жемчуг ясный,

Эаранна — Эарэль.^[198]

…Когда Фередир вошёл в палатку — усталый, раздражённый и злой, — то на пороге остановился и махнул здоровой рукой.

Гарав спал на своём ложе. А рядом, растянувшись на полу и устроив щёку на локте неловко вывернутой руки, явственно сопел носом кардоланский рыцарь Эйнор сын Иолфа.

Судя по лицам, обоим снилось что-то очень хорошее.

Глава 16, в которой Гарав осознаёт, что война — очень сложное занятие

Артедайнцы приехали к Нараку ночью, когда Гарав маялся за партией в «башни»^[199] с Фередиром — до конца дежурства оставалось полчаса, не больше. Играть с Фередиром было невозможно, потому что он играть толком не умел и не хотел учиться — но считал себя великим мастером. Эйнор, который, собственно, и научил Гарава этой интереснейшей игре, на предложение сыграть партию сказал несколько достаточно грубых слов и уткнулся в какие-то списки, разложенные на столе. Другой рыцарь и оба его оруженосца просто дремали на лавках (а Гарав уже по себе знал, что в таких случаях людей будить чревато).

Нарак вышел из покоев сам, нетерпеливо дёрнул рукой — «сидите!» — и остался стоять посреди караулки, неотрывно глядя на дверь. С ним были — вышли из кабинета, хотя Гарав мог поклясться, что туда они не входили! — новый майордом, двое из трёх сенешалей и — Гэндальф, который нагло не узнал заулыбавшихся мальчишек. А буквально через минуту в смежных комнатах зазвучали шаги, негромкие голоса; Нарак снова жестом остановил повскакавших было дежурных — и в караулку следом за третьим сенешалем вошли несколько человек, среди которых выделялся один… Никогда раньше Гарав не видел Арвелега, но понял, что это — князь. Вместе с людьми были трое эльфов-нолдоров — двое очень похожих на Элронда, но неуловимо моложе, третий — незакомый, на одежде которого был вышит лист. Вся компания, так и не проронив ни единого слова, вернулась в княжеский кабинет — будто в какой-то странной игре. Гарав уже хотел назадавать целую кучу вопросов, но Эйнор превентивно поднял глаза и с полминуты смотрел на оруженосца, пока тот, вздохнув, не вернулся к игре, так ничего и не сказав.

Когда вернулись в комнаты, предварительно перекусив, стоя на ногах, элем и печеньями, то оба оруженосца завалились спать, а Эйнор, притащивший с собой кучу бумаг, продолжал разбираться с ними, завалив весь стол. Он вообще не расставался с ворохами записей с самого момента возвращения из Умбара…

…Гараву снилась Мэлет.

— Ты не забыл обо мне, я знаю, — шептала и улыбалась эльфийка. — Мой волчонок, мой человек, мой рыцарь… Я буду тебе щитом, но ты — ты живи сам, не хорони себя в печали, слишком глубокой для людской жизни… — Голос эльфийки надломился.

— Мэлет, — сказал Гарав. — Я не могу без тебя. Мне плохо без тебя, Мэлет.

— Я есть… — прошептала она и растаяла в серебряном вихре…

…Гарав проснулся с мокрыми щеками. Хмуро оглядел комнату, вытер лицо обеими руками, посопел, потом громко вздохнул и перевернулся на живот, уставившись на рукоять меча. Выпростал из-под одеяла руку, погладил рукоять и вздохнул опять. «Вот когда начну с мечом разговаривать, — подумал мальчишка, — тут и капец. Пора сдаваться на Советскую^[200]».

Ему неожиданно вспомнилось: «Подобен катане нефритовый стержень в руках самурая…» — и русский перевод: «В умелых руках и хрен — балалайка». Гарав не выдержал и рассмеялся, потом пнул ногой одеяло и вскочил, выдёргивая Садрон из ножен. Полюбовался им, пару раз провёл по воздуху — медленно и плавно, словно девушку ласкал — и вдруг раскрутил молниеносные, незаметно переходящие одна в другую дуги и петли ударов. Вошедший на шум Фередир — в одних нижних штанах — спокойно замер, когда клинок в руке улыбающегося дружка застыл буквально в сантиметре от шеи.

— Хорошее настроение, что ли? — уточнил он, плавно отводя оружие ладонью. Гарав мотнул головой и сморщил нос. — Тогда одевайся, в город пойдём.

— На кой? — Гарав опять полюбовался алыми узорами по клинку, крутнул его слева-направо, справа-налево, быстро вскинул на плечо.

— По мелочи кое-что надо купить, а потом всё проверять — оружие, коней, вещи, — объяснил Фередир. — А, ты ж спал… Эйнор так и не ложился, пришёл второй сенешаль — в общем, завтра утром в Форност выступает большой отряд. Мы тоже едем. Куда дальше — я хотел подслушать, а меня выгнали. — Видно было, что он от души оскорблён такой несправедливостью.

— Уезжаем? — Гарав опустил меч к ноге и огляделся. Ещё вчера он мечтал опять поскорей покинуть Зимру, а сейчас вдруг стало не по себе возвращаться к походной жизни в те края… Это не поездка в Умбар, что бы там ни было с нею связано. Это — поход на войну. — А надолго?

— На полгода, я так понял, может, побольше. — Фередир попил «из-под крана», вытер рот ладонью. — К следующей весне вернёмся. Война вроде бы отложилась, так мы сами её начнём… Чего ждать-то? Пока к нам в ворота постучатся?

«Ну оно и к лучшему», — вдруг облегчённо подумал Гарав и совсем успокоился.

— Ага, сейчас оденусь — и пойдём, — кивнул он…

…Оказалось, что по-настоящему готовиться в дальний сухопутный поход на войну — дело нудное и долгое. Фередир — вот чего за ним не замечалось! — выглядел в этой подготовке настоящим тираном и мелочным придирой. Мальчишки проверяли и перепроверяли каждую ерундовину до самого вечера, даже на еду не отвлекались (впрочем, как заметил Гарав по суете в коридорах крепости, точно так же действовали остальные оруженосцы). Когда Фередир заставил Гарава аккуратно распороть, подрезать и перешить заново «не показавшийся» ему стежок на подпруге Хсана, Гарав было взбунтовался… но Фередир наставительно прочёл — неожиданно!

Не было гвоздя — подкова пропала.

Не было подковы — лошадь захромала.

Лошадь захромала — командир убит,

Конница разбита — армия бежит.

Враг вступает в город, пленных не щадя,

ПОТОМУ ЧТО В КУЗНИЦЕ НЕ БЫЛО ГВОЗДЯ! —

и отправился в кузню за подковными гвоздями, а Гарав остался в двойном обалдении: откуда тут английский стишок — и как же он был туп, ведь Фередир прав… Не в философском там каком-нибудь занюханном смысле, а в самом прямом…

…Эйнор явился в сумерках и тут же нашёл два десятка неполадок, перекосов и нехваток, приказал их устранить, после чего ушёл снова, бросив, что они идут не в тяжёлой коннице, а ему дали командовать отрядом тяжёлой пехоты. Лицо Фередира вытянулось, он сказал уныло:

— Всё. Будем тащиться в хвосте и нюхать конские задницы. За что ж нас так? — И пнул сумку с овсом.

— А Эйнор раньше командовал чем-нибудь? — поднял Гарав голову от поножей рыцаря, которые начищал и смазывал. Фередир помотал головой. — Ну и ты дурак. Это значит, он, так сказать, ногу на командную лесенку поставил. Для проверки — пехота, через пару лет — конница, а там, глядишь, станет сенешалем. А то и майордомом. И уже не здесь, а в едином Арноре!

— У?.. — Фередир вытаращил глаза и признался: — Не подумал.

— Для тебя это вообще не характерно — думать, — подколол Гарав, и они немного подрались — так, чтобы размяться после таскания, шитья, чистки и сидения на месте. Победил Фередир, но с большим трудом.

— Не знаю я насчёт Арнора, — признался он, усаживаясь и перепроверяя обмотку своей пики. — Непривычно… а отец вообще взбесится, он же всю жизнь отдал Кардолану… Я… — Фередир осмотрелся, взял Гарава за плечи и прошептал: — Волочоноооок… а я ведь, когда казнили Рауда, я… я… подумал, что…

— Не надо, — ответил Гарав мягко. — Понял я. Но ты же сам был в Ангмаре. Ты видел, что они нам готовят. И поодиночке мы не отобъёмся…

— Я только этим такие мысли и отогнал, — признался Фередир и вздохнул. — Ну ладно. Если уж короли и князья ради этого единства отказываются от наследных корон, то нам грех жаловаться… Давай-ка ещё раз всё проверим, поедим — и спать.

— Да сколько можно проверять?! — возмутился Гарав, но потом махнул рукой. — Читай по списку, я пока ещё только буквы кое-как выучил, — нагло соврал он…

…В дружинной ели стоя, тех, кто ещё не спал, хватало. Переговаривались негромко. Второй сенешаль Готорн сын Каутона утром уводил на север сотню тяжёлой и три средней конницы, пять сотен тяжёлой пехоты и триста лучников, это уже знали все; недалеко от Зимры к ним должны были присоединиться двести гондорских тяжёлых конников и три сотни средних, набранных из йотеод. По здешним меркам всё это будет целая армия… но никто не знал, что ей предстот делать. Большинство считали, что эта армия соединится с все ещё находящейся у границ Рудаура армией артедайнского княжича. Некоторые возражали, что скорей уж их двинут на Северное нагорье, непосредственно к границе Ангмара. Кое-кто помалкивал — и не поймёшь, то ли ничего не знают, то ли наоборот — знают слишком много.

— Пойдём спать. — Фередир дожевал мясо, запил последним залповым глотком вина.

Гарав кивнул. Как-то странно было думать, что утром он уедет отсюда на полгода… А каким он станет через эти полгода? За пять неполных месяцев он сильно изменился… Вернётся ли вообще?..

…В комнатах было пусто и уже как-то не пожилому. Гарав проверил сложенные вещи и доспехи, увязанные в чехлы. Просто так, Фередир за день задолбал.

— Не лёг? — послышалось от дверей.

Гарав пробурчал:

— Вспомни оно — и вот оно… Не лёг пока. Снаряжение, согласно твоим заветам, проверяю.

— Я тоже нервничаю, — согласился Фередир. — Да это всегда так. Сколько помню перед походами… — Он потянулся, поклацал челюстями. — Кажется, что всё вокруг как-то… почужело, что ли. И всегда думаешь, что не вернёшься.

Гарав удивлённо смотрел на него. Фередир временами его удивлял странными глубокими суждениями. Он подвинулся на кровати, и Фередир сел. Посмотрел искоса. Гарав спросил:

— Ты веришь, что после смерти что-то бывает?

— Не знаю, — вздохнул Фередир. — Там, откуда мои предки… в общем, помнишь, как у фородвэйт представляют себе Эру? Я посмеялся над ними, а ведь у нас там многие тоже думают, что он какой-то… в общем, кто как представит. Лет двести назад в одном роду, у озера Рун, могущественный и храбрый конунг объявил себя богом. Воплощением Единого. Правда! Его звали Вотэйн. Глупо, но там и сейчас кое-кто в него верит… А я — я просто не знаю. Я бы хотел верить, как Эйнор. Он глянет на Запад — и лицо светлеет. А я… — повторил Фередир и грустно улыбнулся. — Мне отец как говорил? Рубись, сынок, греби баб, пока не женился, будь верным слову и князю, поменьше думай про «потом». Это я с Эйнором побыл и задумываться стал, а те, у кого рыцари из местных, такими же остались, как я был…

«Много ты задумывался, когда жену у торговца огулял?» — хотел было спросить Гарав… но внезапно понял, что это было бы гадостью. У Фередира было грустное лицо. И Гарав промолчал.

— Зимовать придётся в поле, наверное… — сказал Фередир неожиданно. — Поганое дело, особенно на севере. Один раз зимовали. Позапрошлой зимой, в Эрегионе, в предгорьях… Коней половина пала, траву добыть не могли… у нас болеть люди начали.

— Почему в поле? — удивился Гарав. — Уйдём в Форност…

— Если бы… — Фередир оперся затылком на стену. — Это куда загонят… Тогда я всю зиму не раздевался. Холод, холод, холод… Спишь — холодно во сне, просыпаешься — холодно… Я мальчишка был совсем. Плакал. Хворост собирали вокруг лагеря, всё дальше уходили, дрались из-за него, а рядом волки, прямо доплюнуть можно. Ты ревёшь, хворост тащишь, а они за полы хватают,серьёзно. Один отстал у нас, мы не сразу заметили, обратно бегом, а ему уже живот выели, он ползает, плачет, бормочет что-то, а волки его рвут потихоньку, морды ощеренные, красные… Сапоги разлезлись, и первые, и запасные, пальцы торчат, подошва посеклась вся о камни — кусками от плаща ноги обматывал… Пехотинцы коня у рыцаря убили, съели. Он пошёл, двоих зарубил, а остальные его закололи. Троих пехотинцев повесили, рядом со мной люди стоят и говорят: «Повезло, не мучаются»… А в тот день сухари раздавали, оруженосцы успели на рыцаря получить, я потом видел — в шатре сидят и лопают, торопятся… крошки с подстилки подбирают — и в рот…

Гарав передёрнулся. Фередир вздохнул:

— Война — она такая. Это не втроём по Ангмару ездить.

— Кто вас туда загнал-то? — хмуро спросил Гарав.

Фередир хмыкнул:

— Да никто. Пока мы там стояли — орки с гор не совались. Вот и всё.

— Много из лагеря разбежалось?

— Разбежалось? — Фередир непонимающе посмотрел на друга. — Да кто же побежит? Позади же всё-таки свои… деревни, дети, женщины… — Он опять вздохнул: — Куда тут побежишь… Ты бы спел, что ли? Да и спать пойдём, а то Эйнор придёт — врежет…

— Ага, — охотно согласился Гарав, откидываясь на подушку. — Вот, слушай…

Где сражались с тобою плечом мы к плечу?

Ты не помнишь? И я позабыл.

Помню я, ты ударил клинком по мечу,

Что нацелен мне в голову был.

Да, осталась зарубка тогда на клинке;

Помню, битва была горяча,

И закат отражался в широкой реке,

Алым блеском играл на мечах.

Помню, не было вражьему войску числа,

Плыл над полем клубящийся дым;

Помню я, когда в щит твой вонзилась стрела,

Ты сказал: «Ничего, устоим!»

Длился бой, и закатный тускнеющий свет

Утонул в наступившей ночи.

Мы погибли в той битве? А может быть, нет?

Нет ответа, и память молчит.

Как же звали тогда и тебя, и меня,

Кем мы были в те давние дни?

В старых песнях, в легендах звучат имена —

Может, нашими были они?

Что за битва была? — Битва Света и Тьмы.

А когда это было? — Давно.

Вспомнить все не сумеем, наверное, мы,

Но и все нам забыть не дано.

Снова память о прошлом всплывает из снов;

Век иной, но я верить хочу:

Если грянет сражение грозное вновь,

Будем биться плечом мы к плечу.^[201]

— Спать, — устало сказал Эйнор. Он уже с минуту стоял в дверях и слушал. — Спать, оруженосцы. До рассвета не так уж далеко…

…Гараву снились слова. Стихи. Песня. Голос Мэлет — без её лица.

Да хранит тебя то, что в дороге хранить тебя может,

Будет путь, словно скатерть, стелиться по бренной земле,

Пусть сопутствует честность тебе, чёрная дума не гложет,

И удача за руку ведет по капризной судьбе.

Ветер пусть помогает идти, солнце делится силой,

Дождь поит своей влагой, земля не кидает камней,

А дорога одарит тебя златоносною жилой,

И не будет защиты в пути тебе слова верней.^[202]

* * *

Выходившее из Зимры войско провожали ликованием. Народу на улицах, которые вели из города, было полным-полно, несмотря на раннее утро. На ворота — на высоту двадцати метров, — непонятно как, взобралась целая компания пацанов, они там только что не танцевали, и кто-то из них вдруг аж завизжал пронзительно, перекрыв сверлящм воплем начисто весь шум и толпы и воинов: «Пааааааа!!!», а тяжёлый пехотинец — он мерно шагал в строю недалеко от Гарава — сбился с ноги и погрозил кулаком.

Гарав засмеялся. Пехотинец поднял голову и сказал сердито:

— Мой средний, паршивец. Я думал, не поднимется так рано — как на дело, его ремнём не вытащишь из постели-то. А тут вон — влез! — И в голосе воина прозвучала явная гордость смелостью сына.

— Будет воином? — весело спросил Гарав, чуть наклоняясь с седла.

— А то как же? — удивился воин и поправил ремень, удерживавший на спине большой миндалевидный щит. — Старший вот, — он мотнул головой, и шагавший рядом молодой — лет шестнадцати-семнадцати — парень поднял голову и чуть поклонился оруженосцу. — А двое младших пока что с мамкиной сиськой воюют… А скажи, оруженосец, — он добавил это, помедлив, — мы про Эйнора сына Иолфа много хорошего слышали. Только он ведь пехотой никогда не командовал, а это дело такое…

— Он справится, — ответил Гарав коротко.

— Нуменорец — да не справится, — фыркнул с другого боку Гарава ещё один пехотинец. — Вечно ты, Айгон, хочешь командирами командовать.

Вокруг рассмеялись, сам Айгон тоже посмеялся. А Гарав нагнал Эйнора (Фередир мотался где-то в голове строя, усланный с поручением к сенешалю). Войско как раз выбралось на левый берег Барандуина и сбавило шаг — перешло с парадного чёткого марша на походный, тяжёлый и неспешный. Справа впереди показался между зелёными горбами холмов большой конный отряд, шедший на рысях — и даже отсюда было видно узкие чёрные стяги с Белым Древом и семью звёздами над ним.

— Гондорцы, — сказал кто-то в строю, и это слово полетело сразу во все стороны, перерастая постепенно в «Гондор, Гондор, Гондор и Кардолан!».

— Гондор, Гондор! — послышались крики со стороны приближающегося отряда. Вперёд вырвалась лента всадников в сверкающих кольчугах, с белыми султанами на шлемах — над ними вилось зелёное знамя со знаком, в котором Гарав с изумлением узнал одну из разновидностей свастики.^[203] Звонкие голоса пяти или шести рогов, перебивая друг друга, летели впереди этих весёлых воинов, не похожих на мрачные суровые колонны гондорских или даже кардоланских панцирников.

— Йотеод, — сказал Эйнор и толкнул Гарава локтем. — Смотри. Вдруг кого вспомнишь… — И крикнул: — Yothejd, hela! Noy oyssa sveyni? Im'sta yothejd!^[204]

Несколько всадников — светловолосые, быстрые в движениях — остановили конский бег, загарцевали рядом. Один — с могучими усищами, падавшими на грудь, в чеканной кирасе поверх кольчуги — спросил на адунайке:

— Из плена бежал, так?

— Да, я не помню ничего. — Гарав уставился на усача с настоящей надеждой. — Даже как звали, не помню.

Йотеод вглядывались в лицо мальчишки. Кто-то сказал тихо и непонятно Гараву:

— Im manna grett kum Ulvenalle…^[205]

Но другой ответил тоже на адунайке:

— Да нет, ты похож на семью Ульфнота… — И что-то заорал на своём языке, повернувшись в седле, потом пояснил Гараву: — Год назад у Ульфнотов пропал мальчишка. Видно, орки украли. Ульфноты ходили на орков, тьму порубили, но ничего не нашли, и никого. Может, ты их и есть.

Гарав с искренней надеждой воззрился на подскакавшего молодого парня, в лице которого тоже было что-то неуловимо эльфийское. Вдруг?! Ну вдруг?! Но тот после короткого обмена репликами покачал головой и отъехал. Подозвавший его огорчённо сказал Гараву:

— У его троюродного брата были зелёные глаза…

— Ладно, спасибо… — пробормотал Гарав.

Йотеод добавил:

— Но мы ещё спросим. А ты, коли хочешь, приходи к нашим кострам, раз свой.

И они понеслись дальше.

— Вечером отпустишь? — взмолился Гарав.

Эйнор кивнул, следя, как приближается Фередир.

— Сенешаль сказал, что будем меряться по пехоте, — доложил он, осаживая коня. — Пятнадцать лиг в день, и чтоб своих не гнал. Им тяжелей всего.

Эйнор еле заметно поморщился, повернулся к Гараву:

— Скачи вперёд. Лиг через десять отыщи место, где смогут встать полтысячи человек. Ознаменуй. И обратно. Давай.

— Понял. — Гарав отсалютовал и пустил Хсана галопом…

…Вечером войско располагалось на стоянку вдоль речного берега, длинной полосой. Костры загорались десятками, и в прибрежном лесу тут и там слышались голоса и стук топоров.

Гарав за день от сделанных концов здорово устал, но был горд собой — найденное им место для тяжёлой пехоты похвалил не только Гарав, но и командующий, второй сенешаль Готорн сын Каутона — он объезжал лагерь и одобрительно хмыкнул. У Гарава затеплели уши, когда Эйнор сказал как ни в чём не бывало:

— Это место нашёл мой оруженосец.

А сам вечер выдался холодным, и Гарав вспомнил, что на дворе август… уримэ. Причём уже вторая половина. Чего доброго, и правда придётся зимовать в поле.

Пока Эйнор обходил лагерь, Гарав ставил палатку, а Фередир кашеварил. Когда рыцарь вернулся, всё уже было готово, и Гарав напрямую спросил:

— Слушай, а зачем мы тащим такой обоз на своей земле?

— А как же иначе? — удивился Эйнор. — Без обоза не может воевать ни одно войско.

— Святослав воевал, — возразил Гарав.

Эйнор удивлённо посмотрел на мальчишку:

— Кто?

— Ну, князь наш, — ответил Гарав. — Воевал.

— Расскажи, — предложил Эйнор…

… — Ну, это грабёж, — разочарованно подытожил рыцарь возбуждённый рассказ Гарава. — Мы так не можем, да ещё и на своих землях. Это так вон — как раз йотеод на чужих землях воюют, им расскажи, им понравится. Налетели, утащили, что нельзя утащить — подожгли.

— Да и расскажу, — оскорбился Гарав, вставая. — Ты меня всё равно к ним отпустил.

— И кашу мою есть не будешь?! — возмутился Фередир.

Гарав сказал, куда ему нужно вылить эту кашу, и под одобрительный гогот расположившихся рядом панцирников гордо удалился во тьму…

…Встану на яру,

Все ветра на сход соберу…

Обниму восход,

Встречу

Вольный мой народ.

Наш род Вечен!

Вечен Наш род!

Помню, батька сажал на коня,

Мне тогда минуло пять вёсен,

Помню плеск убегающих вёсел,

На воде треск чужого огня,

Помню дедов булатный меч,

Как он пел под моею рукой!

Как весною терял покой,

Чуя звон силой налитых плеч…

Слышу свист острых вражьих стрел,

Звонкий хохот воловьих жил…

Где я первую кровь пролил,

Где я землю свою узрел…

Как по весне вышел в поле с вечерними зорями,

Раззадоренный,

Звал её…

Как осушал одним махом чару ведёрную,

Небом полную

До краёв…

Как на пирах упивался речами высокими,

Как ручьём текло Небо по усам…

Как разгонял облака рукавами широкими,

Приникал к земле,

Слушал голоса…

Приникал к земле,

Слушал голоса…

Тихо, чуть дыша, опустив глаза,

Опустив глаза, бредёт девица.

Против солнышка не видать лица,

Только что-то сердце колотится…

Бредёт босая, да по седой траве,

Прорастая песней в родных сердцах,

Каплют на стерню слёзы горькие…

Притомилася слава на щитах,

Солнце катится — славой на щитах!!!

От Земли мы род свой вели,

Было честью нам искони,

Лечь во славу родной земли!

А враги-то — да вон они!..

Нынче воронам граять по нам,

Опочившим средь вольных трав,

Так что верно конунг сказал:

«Сраму мёртвыми не имам!»

— Небо тихо, по-бабьи плакало,

Не жалело горючих слёз…

Боли выпало всем одинаково,

Всех нас ветер снегом занёс…

Как с росой степной путались волосы,

Отражались в глазах облака,

И кричал ветер сорванным голосом,

Через века…

— Встану на яру,

Все ветра на сход соберу…

Обниму восход,

Встречу

Вольный мой народ.

Наш род Вечен!

Вечен Наш род!^[206]

…И — вопль, рухнувший сразу со всех сторон! Грохот — вскочившие йотеод били в щиты мечами с остервенелыми лицами. И кто-то кричал:

— На наш язык! На наш язык сложу! Все будут петь! Все!!!

Переводя дух, Гарав счастливо улыбался — и только брыкнулся ошалело, когда его подняли на руках и поставили на вскинутый щит. Но тут же засмеялся и раскинул руки — над кострами и над миром. А со всех сторон уже тянулись к нему рога с пивом…

…В свой лагерь мальчишка возвращался со слегка — приятно! — перекошенным сознанием. Пиво у йотеод оказалось хорошим, что говорить. Шёл и мурлыкал.

Возле лагеря его окликнули часовые и, как показалось Гараву, посмотрели с завистью. В голову закралась опасливая мысль: а что если в походе оруженосцам выпивать нельзя?! Но настроение было слишком хорошим, чтобы об этом думать.

Родственников ему не нашли, но зато было заявлено, что — и не надо, потому что все семьи теперь — его родственники, и на этом точка. «А если кто и что, — несколько косноязычно, с акцентом, но убедительно внушал мальчишке один из воинов, — то мы и запалить можем! За своего запросто запалим любого! Свистни — и враз!» Кругом одобрительно шумели, Гарав кивал и обещал, что отныне при дворе князя он лучший друг йотеод — все вместе, каждого в отдельности и их коней — тоже. Уходить не очень хотелось, но пришлось, потому что Гарав всё-таки понимал: завтра (сегодня уже) вставать и ехать весь день. А жаль — начиналось самое интересное, кто-то уже призывал прямиком к походу на Карн Дум (чего размениваться на мелочи?!)…

…Укладываясь, Гарав немилосердно потеснил Фередира, пустив в ход пинки и локти, но тот только сонно проворчал что-то и подвинулся. Мальчишка вытянулся под плащом, секунду смотрел в просвеченный луной потолок небольшой — только лечь втроём — палатки, а потом глаза захлопнулись сами собой, и даже шнырявшие под пологом шустрые полевые мыши, одна из которых долго исследовала сопящий нос оруженосца, не могли его разбудить.

Глава 17 — довольно грустная, потому что речь идёт о том, что можно искать жену без любви

Войско подошло к Форносту после двух недель пути — пути навстречу еле заметному, но неоспоримому похолоданию. Всё чаще по утрам небо сыпало дождиком — пока что игрушечным, летним. Всё чаще к вечеру собирались плотные низкие тучи. И всё чаще днём понимался холодненький ветер, который разгонял тучи, но даже солнечный день делал каким-то неуютным и срывал с ветвей золотящуюся то тут, то там листву…

Армия двигалась то лесом, то через поля мимо деревень, из которых высыпали люди — пожелать воинам доброго пути, а то и подкормить на ходу. Командиры то и дело выуживали из рядов воинов мальчишек (и нескольких девчонок — было тоже), твёрдо вознамерившихся внести свою лепту в общее дело борьбы с Ангмаром — «патриотов», здорово выпоротых и нередко зарёванных, но всяко оскорблённых в лучших чувствах, выдворяли по домам. Гараву запомнилось, как один из таких — оставшийся несломленным — в праведном гневе вопил, тыча в него, Гарава, ногой (за руки мальчишку тащили двое посмеивающихся воинов): «Ему можно?! Ему можно?!»

Недалеко от Пригорья к кардоланцам и гондорцам присоединились три сотни пеших лучников-эльфов из Линдона. Потом — тяжёлая сотня артедайнской кавалерии и три — тяжёлой артедайнской пехоты; это — уже рядом с Форностом. Армия второго сенешаля Кардолана Готорна сын Каутона теперь насчитывала 2300 бойцов:

— три сотни тяжёлой конницы;

— шесть сотен средней конницы;

— восемь сотен тяжёлой пехоты;

— шесть сотен пеших лучников –

из них:

Кардоланцы — 1200 человек:

— сотня тяжёлой конницы;

— три сотни средней конницы;

— пять сотен тяжёлой пехоты;

— три сотни пеших лучников;

Гондорцы — 400 человек:

— сотня тяжёлой конницы;

— три сотни средней конницы (йотеод);

Артедайнцы — 400 человек:

— сотня тяжёлой конницы;

— три сотни тяжёлой пехоты;

Линдонцы — 300 эльфов:

— три сотни пеших лучников.

Но по-прежнему оставалось неясным, куда же их двигают «сильные мира сего»…

…Именно в ночь после общего соединения Гараву приснился тяжёлый сон.

На поле в кровавой грязи лежали сотни воинов. Вороны каркали и дрались над трупами под холодным дождём. Он, Гарав, лежал тоже — придавленный мёртвым Хсаном. И смотрел в небо, с которого в глаза лился холод. А рядом лежал затоптанный в жижу штандарт Кардолана с перерубленным древком. И возле него — повернув к оруженосцу белое мёртвое лицо, наполовину погрузнув в липкой кровавой каше, — замер Эйнор.

Потом к нему подошёл и склонился над ним Ангмар. На лице Короля была усмешка, а глаза смотрели жёстко и внимательно. Они не завораживали и не пытались заворожить… и Гарав в ужасе понял, что нужен Чёрному Королю в полном сознании. Чтобы полнее ощущать то, что для него приготовлено…

И тогда Гарав сказал:

— Я не боюсь тебя, тварь. Понял? Ты исчезнешь из этого мира, когда придёт твой срок. Так — будет. Что бы ты ни сделал со мной…

…И его подхватил серебряный вихрь, в свисте которого слышался грустный голос Мэлет — и во сне Гарав понимал слова древнего языка…

— Atan… tye nai cuinuva manen atan… er rene, melmelva… er rene…^[207]

…Он проснулся. И долго лежал — до подъёма, — мучительно думая.

* * *

К Форносту на этот раз они подъезжали с другой стороны. Гарав нагнал медленно едущего сбоку от своего отряда Эйнора, отсалютовал:

— Позволь съездить в город.

— Зачем? — Эйнор покосился на оруженосца.

Гарав упрямо свёл брови:

— Мне очень нужно туда поехать, Эйнор. Это личное дело. И очень важное.

— Час, не больше, — отрезал Эйнор.

Гарав уже развёл в стороны ноги, чтобы как следует пришпорить Хсана… но задержался:

— Эйнор.

— Час уже идёт, — напомнил тот флегматично, привстав в стременах и оглядывая головы идущих воинов (шлемы на походе, конечно, несли на вещмешках).

— Эйнор, я еду свататься к той девушке, Тазар.

Эйнор обернулся к оруженосцу. Видно было, что ему нечего сказать. Потом вздохнул:

— Значит, дамы в Олло Нэлтиль тебе пришлись не по вкусу. А там была и неплохая партия. Я ведь говорил серьёзно.

— Не в этом дело, Эйнор, — спокойно ответил Гарав. — Совсем не в этом. Не в дамах, не в партиях, не в Олло Нэлтиль и даже не в этой девушке, к которой я еду. Я просто тебя предупредил, куда я. Через час я вернусь; думаю, даже раньше. — И пришпорил коня, помчался вниз к дороге, припав на первом же прыжке к конской гриве.

— Хорошо скачет, — пробормотал Эйнор. — Не засёкся бы…

…Когда Гарав подъезжал к «Гнезду кукушки», небо хмурилось. Напротив двое мужиков ставили в доме новую дверь с резьбой в виде сплетающихся лоз винограда; спрятав руки под передник, за ними наблюдала сурово-деловитая хозяйка.

Гарава — а точнее, Пашку — поражало, сколько умеют люди вокруг. В сравнении с ними люди — и взрослые, и подростки — мира Пашки были полной тупой безручью; они, гордившиеся своими «знаниями»! Пашка-то ещё был довольно рукастым пацаном — он умел очень много из того, о чём и представления не имеют городские ребята. Мог ухаживать за скотиной, чинить мебель, готовить еду и вообще… А здесь сопливый пацан брал нож (и никто вокруг не кудахтал, что он отрежет себе пальцы и не звал истеричным голосом психолога!) и вырезал себе или младшим игрушку, причём вполне «товарного вида». Четверо мужиков за неделю ставили одними топорами хороший дом — и кто-нибудь из них потом между делом тем же самым топором украшал дом резьбой, которая в мире Пашки стоила бы пару сотен тысяч. А другой вполне мог всю эту неделю готовить из своего топора сытную четырёхразовую кормёжку. Рыцарь сам, вооружившись шилом и дратвой, спокойно шил сбрую коню из лично загнанной, содранной и выдубленной кожи. Получивший землю крестьянин без агрономов и землемеров соображал, где, когда и что посеять и на какие доли «ловчей» поделить эту землю, чтобы быть с урожаем и в «сухой» год, и в «мокреть». Тот же крестьянин держал дома топор и лук не только для хозяйства. Солдат умел убрать урожай, охотиться и наловить рыбы. Удивляло и то, как чистоплотны «грязные средневековые дикари». Да, от них могло разить потом (своим и конским), железом и кровью, но при первой же возможности они не лосьонами и одеколонами поливались, а лезли в воду (даже холодную) — мыться. Тут не придумали зубных паст, но девять человек из десяти таскали в вещах ольховую кору и жевали её после каждой еды — вполне здоровыми зубами, ничуть не гнилыми… разве что у кого-то какой-то зуб был выбит, что, в общем-то, встречалось нередко.

И вообще люди — и большие, и маленькие — ежедневно что-то решали, за что-то отвечали, что-то делали руками, о чём-то думали на завтра, на послезавтра, на год вперёд, что-то соображали, куда-то шли… Мир Пашки начинал казаться большущим благополучным болотом, и от этого становился ещё более фантастичным и невероятным в своей смехотворности. И, признаться, оруженосец Гарав, по вечерам укладываясь головой на седло, всё чаще вспоминал тот мир с иронией — разве что его история заставляла мириться с существованием этого убожества хотя бы в фантазии: прочитанное о времени, когда и там было похоже на здесь. А настоящее того мира к Гараву — Гараву, который умел подковать коня, поддерживать на костре нужную температуру подогреваемой еды, спать на земле, рубиться на мечах, соорудить надёжный шалаш одним ножом, убить без особых рефлексий человека и любить женщину, — имело всё меньше и меньше отношения…

Но сейчас это были посторонние мысли. Решительно оставив Хсана у коновязи в пустом на этот раз дворе, Гарав пошёл к дому. Ему надо было спешить — Эйнор дал всего час на личные дела, а войско в город и не входило, лишь задержалось пополнить запасы, оставить заболевших или покалечившихся (были и такие, аж несколько десятков) — да сенешаль уехал во дворец к князю.

…Первый, кого Гарав увидел, войдя в «Гнездо кукушки», был сам Уризан.

Ещё не так давно Гарав начал бы мяться перед человеком втрое старше себя, уверенным и хозяйственным. Но от того Пашки почти ничего не осталось. И сам Уризан в мыслях не держал ничего такого — он без спешки и подобострастия, но уважительно поклонился вошедшему кардоланскому оруженосцу. Указал на столы — в ранний час было ещё пусто в заведении.

— Завтракать будешь или только пиво с мелочью на закуску?

— Здравствуй, почтенный Уризан, — сказал Гарав, движением руки отклоняя предложение сесть. — Ты, конечно, не помнишь меня… А разговор у нас будет такой, что либо сразу тебе меня гнать, и отсюда, да и вовсе со двора — либо сидеть нам не здесь.

Уризан ещё раз осмотрел мальчишку и пригласил тем же жестом к лестнице, уводившей не вверх, а вниз — очевидно, в жилые помещения…

…Небольшую комнатку за мощной дверью правильней всего было бы назвать кабинетом. Тут были счёты (Гарав вспомнил, что видел такие у гильдейских мастеров в Зимре.), чернильница, бумаги… Уризан вежливо пододвинул гостю тяжёлый стул.

— Для разговора как — вина или пива, оруженосец? — спросил он.

Гарав, садясь, перекинул между колен меч привычным движением, покачал головой и выложил на стол кошелёк.

— Тут сотня кастаров, — сказал он. Уризан посмотрел на кошелёк недоумённо. — У меня есть дом. Большой участок земли. Лес. Пруд с рыбой. И служба, которая приносит доход и славу, смотря что ты ставишь во главу угла… — Гарав перевёл это на адунайк дословно, но Уризан понял. — Если я погибну, всё это должно пойти моей родне, но у меня тут никого нет. Правда, всё это — в Кардолане на юге. Но, думаю, это не имеет особого значения… Так вот… — Гарав собрался с мыслями. — У тебя есть красивая дочь. Она постарше меня, но ненамного. А воину нужна хозяйка в дом. Я не люблю её, но она мне по душе, и я клянусь своим мечом, что не обижу её ни словом, ни делом, ни изменой. Мне не нужны придворные дамы, потому что и сам я человек не придворный, убедился уже. Если скажешь «да» ты — это хорошо. Если скажет «да» она — вот золото. Дар жениха родителям невесты. Я знаю, почтенный Уризан, что, скорей всего, нарушил все ваши обычаи сватовства. Но мне они и неизвестны толком, а обычаев моей родины я не помню. Мою память украл плен у орков.

— Подожди, оруженосец. — Уризан выставил перед собой ладони. — Постой, ты много сказал, и я… — Он потряс головой без наигрыша. — Ты хочешь взять мою дочь в жёны?!

— Да, почтенный Уризан, — склонил голову Гарав. — Я хочу взять в жёны твою дочь Тазар и увезти её на свою землю в Кардолан. И жду твоего решения и слова твоей дочери. Если эти слова будут «да» — на обратном пути я заберу её. Конечно — ещё раз «если» — буду жив.

Уризан покачал головой. Посмотрел в стол. Снова покачал — даже скорей потряс — ею. Вздохнул. И сказал:

— Не любишь её?

— Не люблю, — признался Гарав. — Та, которую я люблю, недостижима.

— Уж не княжна ли? — без насмешки спросил Уризан.

— Эльфийка, — не стал скрывать Гарав, и глаза Уризана сделались почти испуганными.

— Воооон что… Знаешь, как у нас говорят? С эльфом худому человеку встретиться — смерть, а и доброму — радости мало…

— Может, и так, — не стал спорить Гарав. — Мы говорили о твоей дочери.

Уризан помолчал. Гарав видел, что сейчас он считает — и не обижался, и не презирал хозяина «Гнеада кукушки» за это. Ясно было, что мысль о дочери — жене будущего рыцаря и хозяйке своего собственного холла — Уризану нравилась. Гарав почти точно знал ответ… но даже как-то обрадовался, когда услышал:

— Не обессудь, оруженосец… если она сама «нет» скажет — ни с чем уйдёшь. Детьми я торговать не буду, не принято это у нас, и от соседей будет позор, если скажут, что поменял дочку на кастары… Звать?

— Зови, — сказал Гарав и встал в рост, одёргивая одежду и перевязи с поясом…

…Тазар вспыхнула, как только вошла. И на Гарава после первого быстрого взгляда больше не смотрела. Глядела в пол, и лишь когда отец сказал про «стать женой» — на миг вскинула глаза. Перед нею стоял вовсе не тот недавний весёлый мальчишка, ради неумелых жарких ласк, сбивчивых слов и горячих сухих губ которого она растратила свою девственность — легко, как разбросала под ноги яблоневый цвет. Этот был вроде как выше — даже просто ростом, а уж чем-то ещё — точно. Кожаный поддоспешник сидел как влитой. Отвердело гладкое мальчишеское лицо, покрылось нездешним южным загаром. Еле-еле, но всё-таки различимо поблёскивали в длинных, аккуратно, но неумело, явно рукой мальчишки, расчёсанных светлых волосах седые ниточки. Жёстко и упорно смотрели серые с вкраплённым золотистым янтарём глаза. Крепкие небольшие руки (на одной на пальце — дорогой мужской перстень, небрежно поджатый под размер — чей-то дар, а такое мужчины дарят мужчинам только за мужские заслуги) держались за широкий воинский ремень, локти — в стороны, как бы расширяли собственное пространство вокруг оруженосца.

Воин. Хозяин. Рядом с таким, за таким — не страшно. И такого любить — мечта, честь, награда…

И Тазар слабо шепнула:

— Да… согласна…

«Ну вот и всё», — почти с ликованием подумал Гарав. С таким ликованием встречает землю человек, падающий с вершины скалы — вот, конец, больше не будет ужаса падения, только вытерпеть удар. И деловито сказал:

— Тогда я оставляю деньги.

— Деньги пойдут вам, — усмехнулся Уризан. — У нас не платят семье невесты, у нас наоборот — семья даёт приданое… Ты, видно, и впрямь йотеод — это их обычай платить за невесту muns.

— Почтенный Уризан… — неуверенно продолжил Гарав. — Я бы хотел скорее закончить формальности и отправить Тазар… мою невесту… если это, конечно, не противоречит вашим обычаям, на юг…

— А вот это нельзя, — серьёзно сказал Уризан. — Ты вернёшься, и мы не спеша всё сделаем, позовём всех соседей и исполним все обряды. Да и жена моя в отъезде. А её присутствие — дело святое.

— Тогда пусть деньги всё равно будут у вас, — решительно подытожил Гарав. — И если я не вернусь — пусть хоть они останутся вам.

— Хорошо. — Уризан убрал кошель. — Но я от души надеюсь вернуть их тебе, оруженосец, — вместе с рукой моей дочери…

…Тазар поймала его у выхода из «Гнезда». Прижалась, уткнулась лицом в кованое жёсткое плечо. И зашептала, глотая слёзы:

— Я знаю… ты не любишь… ты другую… эльфийскую принцессу… но я не в обиде… я только о тебе и думала… я буду тебе самой лучшей женой… ты не люби… ты только будь… даже не рядом… вообще — будь… всё для тебя сделаю… буду не женой… служанкой буду… рабыней, как южанки…

Гарав мягко отстранил её:

— Ты будешь моей женой, а не рабыней, Тазар дочь Уризана, — тихо сказал он и тронул губами висок девчонки, где билась жилка. — И матерью моих детей, и хозяйкой моего дома… и наследницей всего, что я получу в жизни. Если я вернусь — так оно и будет. Если не вернусь — вспоминай меня добром… А пока мне пора идти. Прости. Прости…

…На улице всё-таки пошёл дождь. Время ещё было, и Гарав зашёл в первую попавшуюся лавку — купить белой краски.

Он решил заказать нарисовать на своём щите волчонка. Так захотелось, а запрета тут не было.

Одинокого. Воющего на опрокинутый серп луны.

* * *

Гонец прискакал в лагерь вечером, когда второй сенешаль собрал совет.

Известия, привезённые им, были недобрыми. Орки, перевалив большим числом холмы Северного Нагорья, вторглись из Рудаура и разорили две деревни. Услышав об этом, находившиеся в шатре командиры начали переговариваться — никто не понимал, как это расценивать; орки могли быть просто бандой… и пришли не из Ангмара… Но Готорн не раздумывал долго.

— Отлично, вот и повод, — с жестоким хладнокровием сказал он. На лице сенешаля не отражалось никаких эмоций. — Выступаем немедленно. Будем идти всю ночь…

…Они на самом деле шли всю ночь — по мокрым раскисшим дорогам, без огней, но довольно быстро. Дул холодный ветер, Гарав кутался в плащ. Они с Фередиром то и дело скакали вдоль пеших колонн — следить, чтобы никто не отстал и не сбился с темпа. «Шагать, шагать!» — покрикивал Фередир. Гарав ничего не говорил и не кричал, он просто проезжал, глядя на воинов, и они подтягивались.

Первую разорённую деревню Гарав не очень запомнил. Так — запах мокрого горелого дерева, какие-то перкошенные брёвна, заунывный вой собаки на огородах… А во вторую они вошли уже на рассвете — и он видел сожжённые дома, побитую — совершенно без смысла, только из тупой жестокости — скотину, раскромсанные трупы людей и ряд детских голов на кольях плетня на окраине — голов с вырванными, как видно, ещё при жизни глазами, с содранными скальпами… Голов было сорок три. Совсем маленьких. Побольше. Они шли мимо этого плетня, и Гарав считал, благодаря небо, что нет глаз.

С глазами было бы страшнее.

Тела нашли подальше, возле большого кострища — изувеченные, с вырезанными кусками мяса. В деревне валялось полно забитого скота, но эти звери предпочитали человечину, ещё живую. Во всей деревне уцелели три или четыре почти потерявших человеческий облик женщины, и Готорн приказал кому-то (Гарав не видел в толчее — кому):

— Этих добить. Чтобы не было ублюдков, храни нас Валары… А трупы — захоронить, когда пройдёт вся армия. Вся, понял? Не раньше.

Армия продолжала двигаться, хотя и медленней. А вернушиеся к полудню разведчики-эльфы доложили, что за нагорьем, уже на земле Рудаура, стоит другая армия.

Не меньше восьми тысяч бойцов.

Глава 18, в которой Гарав видит настоящую войну… и она ему НРАВИТСЯ

Их было не восемь, а одиннадцать тысяч.

Эльфы не ошиблись, как не ошибались никогда. Просто к тому моменту, когда они закончили подсчёт и вернулись к армии, подошли ещё отряды.

Впереди стояли вастаки — конные лучники, тысячи полторы, изменчивый, покачивающийся, шевелящийся, ползущий и тут же вбирающий отростки обратно строй-овал. За ними — плотный прямоугольник холмовиков с большими щитами, тысячи две. А по флангам кишели две толпы орков, и пеших, и волчьих всадников, примерно поровну.

А в тылу армии — где виднелись десятка два тяжёлых коников — вилось на мокром ветру над их головами знамя.

Чёрное знамя с белым мечом, похожим на язык пламени. Появление этого знамени на земле Рудаура значило, что Ангмар уже просто не собирается маскироваться.

При виде мокрого поля, словно пришедшего из того сна, Гарава на миг охватил страх. Но — только на миг. Не больше…

…Они пока не строились — предстоял манёвр, который позже в умных книгах назовут «дебуширование». Орками явно командовал не их вожак и даже не какой-нибудь тан холмовиков. Ангмарцы заперли южанам выход из проходов между холмами на равнину. А их собственный тыл и фланги прикрывал лес. Трём сотням тяжёлой и шести сотням средней конницы Готорна попросту было негде развернуться для атаки или охвата врага. Войско в любом случае должно было понести большие потери от стрел ещё при выходе и развёртывании…

— Засыплют стрелами, а потом вперёд бросят волчью кавалерию — и вся наша средняя конница останется без коней, — пробормотал кто-то из офицеров Готорна. — Вон, смотрите…

Всадник — из йотеод — выскочил на равнину. Он проделывал с конём умопомрачительные трюки, крутил, высоко бросал и ловил пику — и не переставал выкликать на поединок любого желающего. Несколько минут казалось, что вызов останется без ответа — даже вастаки не стреляли. Но потом в строю врагов произошло длинное слитное шевеление — и появился морэдайн на сером коне. Он вскинул копьё и молча поскакал навстречу йотеод. Воцарилась полная тишина… всадники сшиблись с размаху — и йотеод полетел наземь, а морэдайн под восторженный вой ангмарцев пришпилил его копьём к земле, даже не дав встать. После этого он опять вскинул копьё, словно пронзая холмы, и рысью вернулся к своим.

Под усилившимся дождём осталось лежать тело убитого. Его конь бродил рядом, встряхивая головой, касался ею мёртвого хозяина.

— Плохое начало, — сказал ещё кто-то.

Готорн зачем-то поймал на кольчужную ладонь несколько капель и повернулся к офицерам:

— Эсгар.

Подошёл командир эльфийских лучников — высокий синдар без шлема, с волосами, украшенными перьями и заплетенными в уложенные венцом косы.

— Я слушаю тебя, сенешаль.

— Поднимитесь на холмы. — Голос сенешаля был резким. — И бейте вастачьё… — Он оглядел офицеров и усмехнулся жёсткой улыбкой: — Дождь. Сейчас мы посмотрим, как плоскомордые будут стрелять… Панцирники — на фланги, волчатников смять и гнать на остальных орков, а всех вместе — в лес. Кардоланские лучники — в резерве. Средняя конница — за тяжёлой, обойти и взять в кольцо холмовиков. Тяжёлую пехоту в строй, холмовиков раздавить. Наш день! Сигнал!..

…То, что произошло, Гарав понял позже. А в тот момент он, спешившись, стоял в строю одной из сотен, на фланге — и ждал. Он не понимал, что можно сделать в такой ситуации — а вот то, что выходить и разворачиваться для боя под ливнем стрел вастаков и под угрозой атаки орков было самоубийством, это он понимал. А вот Эйнор понимал ещё что-то… во всяком случае он поглядывал на небо. Какое у него там было лицо под шлемом — не понять. Фередир был рядом с ним — это выглядело обидно, но Гарав сознавал, что пока из него конный воин всё ещё плохой, а Фередир справится и один.

Щит у Гарава был за спиной, а копьё он держал обеими руками, его прикрывали воины. Первая настоящая битва приближалась, а он не понимал, что происходит. Люди вокруг молчали… не все, кто-то переговаривался, кто-то даже напевал.

И вдруг взвыли рога. Несколько. Взвыли угрюмо и мощно. А дальше…

…Да, он понял позже. А тогда стало не до мыслей.

Эльфийские лучники и в обычной ситуации стреляли дальше, чем вастаки. И точнее. А теперь… дождь был не страшен их лукам, в отличие от луков вастаков, тетивы которых намокли уже давно. И тогда сверху — эльфы метали стрелы навесом, не целясь, только как можно быстрее — на легко защищённых вастаков рухнул иной — страшный — дождь.

Гарав сперва не сообразил, что это такое. Он просто закрутил головой, слушая тихий, неясный, но в то же время заполнивший всё вокруг шелестящий звук, перешедший в волну нараставшего свиста. А потом — потом вастаки стали падать. И они сами. И их кони. И все вместе.

Каждый эльф выпускал двадцать стрел в минуту…

…Наклонившиеся стяги подали сигнал. Мимо разошедшейся пехоты пролетали всадники — тяжело скакали панцирники, сразу на равнине выстраиваясь в два клина, следом, тоже делясь на два потока, но не столь чётких, мчались средние — кардоланцы и гондорские йотеод.

— Выходить, строиться! — заорал Эйнор, и за его спиной стяг наклонился, указывая направление.

Тяжёлая пехота поползла на равнину, смыкая щиты в тангайл — аналог древней славянской «стены». Гарав резко выдохнул и зашагал тоже, держа ногу с остальными…

…Впереди была каша. Полная. Она даже бурлила — шевелились те, кто был жив. Вастаки, не выдержав обстрела, вдруг поняли, что они фактически безоружны, а их сабли и короткие копья не смогут ничего сделать ни с тяжёлой конницей, ни даже с идущей и безнаказанно строящейся на ходу пехотой.

«Вперёд, вперёд!» — завывали рога.

Вастаки поняли и то, что стоящие позади них холмовики — они смыкались крепче — их не пропустят, чтобы сохранить свой строй. И тогда весь вал уцелевшей конницы растёкся и рухнул на фланги своей собственной армии.

На фланги — сталкиваясь с волчьими всадниками.

И на эту мешанину — на плечах вастаков — обрушились тяжёлые конники. Шедшие галопом в плотном строю, со склонёнными трёхярдовыми пиками…

…Там, где только что стояла армия, вчетверо превосходившая численностью армию Готорна, остались две тысячи холмовиков, кучка морэдайн с оруженосцами (они так и стояли на холме, словно тут ничего и не происходило), да несколько сотен пеших орков, которые сумели понять, что рядом с людьми у них есть шанс, а в бегстве, даже в бегстве в лес — нет. Даже сейчас их было втрое больше, чем наступающих тяжёлых пехотинцев. Но ни холмовики, ни тем более орки не умели держать настоящий строй.

На приближающихся мордах орков Гарав видел страх. На лицах холмовиков — отчаянье.

Он засмеялся. Громко, смех перешёл в вой независимо от его желания. А потом лопнул криком — истошным и вибрирующим, первым боевым кличем в этой атаке:

— Дагор, Кардолан!

Крики «Дагор!» и «Загарадун!» смешались в рёв. Тяжёлая пехота перешла на тренированный бег — щит к щиту, линия копий словно бы летела впереди.

Гарав крепче перехватил копьё — обеими руками. Пошевелил плечами — щит плотно висел за спиной. Толчок страха — резкий, от которого вспотело всё тело и оборвалось сердце, — был последним, дальше бояться уже некуда; вот они!

Он выскочил из-за стены щитов навстречу врагу.

Удар в щит тупьём, переворот — укол в горло — фонтан крови; древко под ятаган, толчок — укол в горло — снова кровь… Удар тупьём в колено, рубящий — сбоку по шее… Гарав работал копьём, как триста лет работали штыком его предки, наводя ужас на орды и тьмы, батальоны и полки, на дикарей и цивилизованных врагов. Это была та самая русская штыковая, которой никто не мог выдержать — и никто не сможет выдержать никогда. Гарав демонстрировал неожиданную скупую и страшную эффективность движений — соединив то, что умел Пашка, с Пашкиной же наследственной памятью — и с тем, чему его научили уже здесь. Такого боя копьём тут ещё не видели.

Большинство орков не успевали даже защититься — падали с перерезанным горлом или с пропоротым животом либо пахом. Они стали раздаваться в стороны, и резко порыкивающий мальчишка в осатанении наверняка попал бы в окружение… но следом за ним двигалась, отжимая и кроша, а то и просто затаптывая сбитых с ног щитами орков, вся сотня…

… — Мне что, всё делать самому?! — Рыжий холмовик, командовавший орочьим отрядом, на который выскочил Гарав, соскочил с коня, бросив поводья младшему брату-оруженосцу. Ударил себя в грудь, потом — в щит и, раскручивая в правой руке древний каменный молот, побежал вперёд, расталкивая и разбрасывая орков: — Расступись, грязь! Мне, мне, мне-ЕЕЕЕ!!! — Его голос перешёл в вой…

…Когда орки раздались и Гарав увидел перед собой заносящего молот холмовика — из-под шлема выбились рыжие волосы, щит прикрывает тело, — страх не коснулся мальчишки даже краем. Он торжествующе тонко завыл — вот! Настоящий противник!

Молот с гудением прошёл над его головой. Гарав рубанул холмовика по ногам, но тот подставил щит и обратным движением чиркнул молотом по кожаному колету — это лёгкое, казалось бы, касание отбросило Гарава на несколько шагов, он еле удержался на ногах.

— Мой! — выкрикнул он, мгновенно восстанавливая равновесие — чтобы никто не влез в начавшийся поединок. Холмовик раскручивал молот, из-под шлема на рыжую бороду поползла пена.

— У-аааххХХХХ!!!

Гарав уклонился — удар должен был размозжить ему голову и шлем — и уколол копьём в бок, так, чтобы пробить кольчугу. Холмовик крутнулся, отбивая копьё локтем — и Гарав еле уберёг грудь от выпада молотом, который вмял бы грудину в позвоночник.

— РрррыхххХХХХ!

Гарав зарычал в ответ и нанёс три быстрых укола в лицо, перехватывая копьё. Холмовик умело откинул голову, молот в его руке описал стремительную дугу, на миг став невидимым — он собирался переломить оружие противника.

— У-бей! У-бей! Убей, убей, убей, убей убей убей-убейубейубей!!! — скандировали вокруг. Все. На нескольких языках. Каждый своему.

— ХрРРРР-аАА!!!

Быстрым движением Гарав оказался сбоку от холмовика. Копьё в его правой руке — тупьём — ткнулось в локоть руки с молотом, и холмовик с рёвом уронил парализованную руку. Всего на миг. Но этого мига Гараву хватило, чтобы левой рукой, сделав стремительный шаг, вонзить молниеносно выхваченный кинжал в горло холмовика, в разрез кольчуги. Сверху вниз — и по самую рукоять.

Холмовик взревел, но тут же забулькал, выплёвывая струю крови, щедро залившую шлем, лицо и плечи противника. Шагнул, поднимая молот… и повалился к ногам Гарава.

— Беееееей!!! — провыл мальчишка, взмахивая копьём…

…Плохо помнилось, что было дальше. Он почему-то оказался рядом с конным Эйнором, который держал в руке вражеский штандарт, склонённый в грязь. Никого из врагов кругом не было. Живых не было. Мёртвые лежали валами, и скрюченные руки в судороге грозили небу.

Гарав, упоённо рыча, вцепился, с треском содрал штандарт с мечом с древка и, яростно оскалившись, вскинул скомканный в стиснутом сненавистью и восторгом кулаке мокрый шёлк к дождливому небу — на север:

— Вот тебе! — крикнул он хрипло и ликующе. — Эйнор, победа!!! — Он встал на колено и подал трофей обратно рыцарю.

— Победа! — отозвался Эйнор почти так же яростно. — Победа, Волчонок!

Это слово перекатывалось над полем снова и снова.

С начала битвы прошло не более получаса…

…От поля разило дерьмом, кровью и мокрой землёй. Гарав ехал неспешно, Хсан, в бою не участвовавший и не утомившийся, всхрапывая, обходил или переступал трупы. Его, в отличие от давно принюхавшегося хозяина, запах не мог не тревожить.

Пошёл дождь. Неспешный, холодный, осенний. Впрочем, тут, говорят, и зимой больше дожди, не снег. Гарав поёжился — скоро плащ начнёт промокать. Доехать бы поскорей до деревеньки и лечь спать.

В сторону от конского трупа порскнули два орка, только что грызшиеся то ли из-за лошадиного мяса, то ли из-за добычи… точно из-за добычи, над трупом торчала нога с золотой шпорой, а когда Гарав его объехал, то увидел, что это морэдайн в хороших доспехах. Конь, падая (в боку торчал обломок копья, прошедший, наверное, к сердцу), придавил своего хозяина — тоже, должно быть, убитого или смертельно раненного.

Гарав уже отводил взгляд, когда локоть морэдайн пошевелился, и всадник с тихим стоном сделал попытку вытащить ногу.

— Ты жив? — спросил из седла мальчишка.

— Добей, — глухо попросил морэдайн из-под шлема, украшенного крыльями чайки. — Грязные твари… бросили…

Дождь с шипением стучал по его прочной кирасе, украшенной мифрильной чеканкой кораблей и птиц.

Гарав соскочил наземь. Меч морэдайн — длинный клинок — валялся шагах в пяти. Но получить кинжалом в бедро или пах тоже не хотелось, и мальчишка наступил на правую руку морэдайн. Встал на колено и снял с него шлем.

— Тарик?!

— Гарав?!

Несколько секунд мальчишка и молодой мужчина смотрели друг на друга не отрываясь. Потом Тарик дёрнулся… и понял, как он слаб сейчас. На губах морэдайн появилась презрительная улыбка.

— Ну что ж, тебе снова повезло, мой недолгий оруженосец… — сказал он. — Я убил за свою жизнь двоих нимри, двоих проклятых «верных» и пятьдесят шесть ваших, младших прихвостней. Так что мне не стыдно будет уйти…

— А я не считал убитых мной людей, — сказал Гарав тихо. — Их намного меньше, чем у тебя, но мне стыдно за всех них. Даже за холмовиков… Неужели не было у тебя в жизни другой отрады, Тарик сын Нарду, чем считать чужие смерти?

Он отстегнул с пояса фляжку и молча напоил морэдайн, который глотал чистую воду жадно, неверяще глядя на Гарава. Потом, окуная край своего плаща в лужу, собравшуюся в каком-то валявшемся рядом щите, вытер лицо воина от засохшей пены и крови. Закончив это, Гарав встал и резко, повелительно крикнул:

— Эй, вы, твари, двое! А ну ко мне, если хотите спасти свои вшивые шкуры!

Орки — безоружные и бездоспешные, чтобы легче было драпать — несмело поднялись из-за бугорка неподалёку. Они ждали, когда человек уедет… но теперь не осмеливались ослушаться или бежать.

— Мы не хотели есть человека! — замахал лапами один из них, приседая от невыносимого ужаса, но бежать был не в силах. — Это наш командир, Тарик сын Нарду! Возьми его, таркан! Возьми, он дорогой пленный! А нас не трогай, мы хотели есть коня! Коня, не его! Нам его не нужно, тьфу, тьфу! — Орк стал плеваться, второй гримасничал — то ли от страха, то ли подтверждая, как не любит Тарика. — Морэдайн — сдохните, Ангмар, сдохни, сдохни, Ангмар! Человек, брат, брат…

— Заткнитесь, — сказал Гарав, и орки умолкли.

— Твари… — процедил морэдайн. — Я говорил, что они просто стадо… — Он снова попытался рывком дотянуться до меча — и длинно застонал от боли в придавленной ноге.

— Ко мне, — лязгнул Гарав, и орки подошли — на деревянных ногах. — Отвалите коня, живо, нечисть.

Сопя и опасливо оглядываясь и ёжась, орки стали возиться с тяжёлой тушей. Наконец Гарав смог помочь Тарику вытащить помятую ногу на свободу и жестом указал оркам — прочь. Те пригнулись и порскнули в дождь, явно не веря своему спасению.

Тарик сел. Кривясь, отстегнул помятую кирасу — она ловко развалилась надвое, упала рядом. И сказал:

— Моя семья не заплатит выкуп тем, кто лижет зад нимри. Даже если вы отошлёте меня домой по кускам.

— Ты хотел мне помочь там, в Карн Думе, — сказал Гарав. Дождь пошёл сильнее. — Я ведь видел, рыцарь Тарик. Ты правда меня жалел. Я даже несколько раз думал потом — чтоб Ангмар тебя не казнил.

— У него слишком мало нас, нуменорцев, — тихо ответил Тарик. — Он умеет ценить верность. И твою верность он бы тоже оценил.

— У меня лишь одна верность, Тарик, — покачал головой Гарав. — И я дорого заплатил за свою слабость и свой страх. Дороже любого выкупа, что мог бы дать ты… Кто ждёт тебя дома?

— Мать, — ответил рыцарь. — Больше нет никого. Я не видел её шесть лет.

Эти слова у него явно просто вырвались, потому что в следующий миг его лицо окаменело высокомерной и жёсткой маской.

Гарав усмехнулся в лицо морэдайн, ставшее растерянным. Отдал салют. И, взяв Хсана за повод, пошёл прочь.

* * *

Деревня холмовиков в полулиге от поля была брошена. Эйнор с оруженосцами — а точнее, подсуетившийся раньше всех Фередир — оккупировали один из домов, где ещё горел очаг. Эйнор — с совета у сенешаля — и задержавшийся на поле Гарав добрались туда как раз, когда Фередир вешал над входом свой щит и гавкал на двух других оруженосцев, которые убрались, увидев рыцаря. Он успел натаскать воды в какую-то лохань и даже согреть её на костре, разведённом прямо на земляном полу. Вошедший внутрь Эйнор тут же сел на какую-то лавку, расставил ноги и длинно выдохнул. Закрыл глаза, коротко сказал:

— Фередир, помоги раздеться. Правую ногу поножами защемило, сначала её… Гарав, займись конями.

Снаружи было опять-таки мерзко. Проехала телега, на ней лежали пятеро раненых, один громко, нудно стонал, другой, сидя на краю, смотрел куда-то вниз и бережно придерживал на коленях левой отсеченную под локоть правую руку. Обрубок был стянут чёрной верёвкой и обляпан смолой. Вслед за телегой быстро прошёл эльф, не по-эльфийски брызгая по грязи высокими сапогами. Гарав начал с Фиона — совершая уже абсолютно привычные движения и не позволяя себе раскисать, чего очень хотелось. Главное — всё делать методично и ни о чём не думать, тогда получается само собой…

От рук пахло кровью, он специально как следует огладил ими конские бока — пусть пахнут потом.

Но кровью пахло всё равно. А поодаль кружились вороны — много, десятки, они кружились и опускались с карканьем и шумом, как уродливые огромные хлопья пепла после пожара…

…Когда оруженосцы, сделав все нужные дела, наконец помогли друг другу стащить доспехи и разделись по-настоящему — Гарав горько захихикал.

Да, доспехи защищают. Конечно. От многого. Но если тебя бьют по щиту — на руке будет синяк. Будет, даже если ты Илья Муромец. А если тебя тридцать минут лупили острыми железками и тяжёлыми палками по всему телу, стараясь при этом не очки заработать, а незамысловато убить…

В общем-то, Гарав знал это уже давно. Но сейчас всё выглядело особенно роскошно.

После короткого спора мальчишки решили, что шедевр красоты — на спине у Фередира, где отчётливо и очень красиво отпечатался рисунок кольчуги — после удара чем-то, чем — он не помнил. У Гарава самым серьёзным повреждением было явно сломанное слева ребро; кто и когда его этим наградил — тоже не помнилось. «Желающих было много», — как философски заметил пострадавший, вызвав одобрительные кивки Фередира.

Ну и конечно, теперь всё это начало болеть. Тянуще и надоедливо. Мальчишки вымылись подостывшей водой, то и дело скрипя зубами и даже постанывая, уселись на лавку друг против друга — обработать повреждения. И после обработки мазью заболело ещё сильней… Они забрались под плащи на лавку — голова к голове — и долго возились, ойкая и устраиваясь удобнее, пока Эйнор со своего места не заметил, что если они сейчас же не умолкнут, то он преодолеет муку, проснётся по-настоящему и встанет, после чего они оба о своих болячках надолго забудут и все их мысли сосредоточатся на горящих задницах.

Гарав закрыл глаза, и битва вновь рухнула на него — громом, криками, запахом крови, пота и дерьма. Но он слишком устал, чтобы это могло помешать уснуть.

* * *

Наутро Гарав проснулся позже всех. Его не будили. Эйнор ускакал на совет, Фередир готовил, сидя у костра на корточках, кашу — гороховую, с копчёным салом и сухим луком. Её запах Гарава и поднял.

— Чего не разбудили? — хмуро сказал он, неловко сползая на холодный, склизкий пол. Болело и мозжило всё тело.

Фередир с трудом оглянулся через плечо:

— Эйнор не велел. Сказал, что тебе за вчерашний поединок лишний сон не помешает. А я не видел.

— А я не помню толком, — признался Гарав, вытирая ноги о какую-то мешковину и начиная одеваться. — Помню, что было очень здорово… Отолью пойду.

— Там дождь, — напутствовал его Фередир.

Эйнор вернулся, когда каша была уже готова, а оруженосцы как следует оделись. Гараву еда не лезла в глотку. Но он давно уже научился заставлять себя есть — если надо. Ел и слушал новости с совета.

Тяжёлой пехоте был поставлен приказ взять деревню холмовиков, куда, по данным, полученным от пленных, ещё до сражения свезли воинскую казну разбитой армии. Лучники — и люди, и эльфы — уходили в лес с каким-то ещё заданием, Гарав не вникал — с каким, но подозревал, что на помощь танам, поднявшим восстание против Ангмара. А вся конница — массой — шла вдоль укреплений, чтобы сбить гарнизоны налётом с тыла и поджечь всё, что может гореть.

После этого предполагалось резко уйти на юг, к Заверти — оторвавшись от новой ангмарской армии, которая наверняка бросится в погоню — наказать пришельцев за наглый рейд.

— В общем, — Эйнор скрёб ложкой по дну миски, — в ближайшее время нам понадобятся все наши силы.

— Этого ты мог бы и не говорить, — заметил Фередир. — Хочешь ещё каши?

Глава 19, в которой Гарав сводит старые счёты

Смешно.

Деревня холмовиков, где находилась войсковая казна, была та. Та самая, через которую весной гнали рабский караван. Гарав понял это не сразу, а когда понял — ему и правда стало смешно…

…Подойти скрытно не удалось — да, как видно, Эйнор и не слишком на это рассчитывал. Но, так или иначе, когда дозорные высунулись на опушку росчисти, в них полетели со стен несколько дротиков и топоров, послышались крики и улюлюканье — ворота деревни были заперты, над частоколом едва ли не чаще брёвен торчали шлемы и просто рыжие головы и поднимались дымки. В ответ на предложение открыть ворота с обещанием не тронуть ничего, кроме складов, над частоколом появились сразу несколько голых задниц и послышался громогласный дружный хохот.

— Почему все люди считают это оскорбительным? — удивлённо спросил Гарава стоявший рядом эльфийский лучник.

Гарав смутился и пожал плечами молча.

Если честно, он почему-то думал: начнётся что-то типа осады. Только потом сообразил, что на такие вещи просто нет времени. И вместо этого Эйнор буквально с ходу расставил на опушке эльфов, приказав им стрелять в любое шевеление на частоколе. Одну сотню вместе с Фередиром отправил готовить лестницы и таран, одну оставил в лесу поглубже, а ещё трём приказал готовиться к атаке — на ворота и по частоколу с двух сторон.

— Передайте людям — не жечь ничего, кроме складов, — жёстко говорил Эйнор. — За поджоги — повешу. Не убивать тех, кто не сопротивляется, не добивать раненых. Кто поднимет на них руку — повешу. Казну вывезти. Кто запустит руку в казну — отрублю руку и брошу в лесу. Ценности в домах и женщины — ваши. Но скот не бить, увижу — выпорю. Если кто возьмёт вещей больше, чем можно унести в походном мешке без ущерба для скорости похода, — отниму, выкину и выпорю. Всё. Готовиться к атаке.

Сотники получали распоряжения молча и тут же уходили к своим; металлические струйки потекли через лес вроде и неспешно, но неостановимо.

— Пойдёшь с сотней Хенгиста, — сказал Эйнор Гараву как бы между делом. Оруженосец кивнул и стал привязывать Хсана к ближайшему дереву…

…Когда закрытые со всех сторон щитами коробки десятков стали выползать из леса тут и там, а к воротам бросился длинный плотный строй, прячущий в глубине таран, защитники деревни поняли, наверное, что им конец. Атакующих было, должно быть, больше, чем вообще людей в селении. Но, как всегда бывает, если речь идёт о родных домах, холмовики принялись защищаться с мужеством отчаянья. Эльфы били с опушки без пощады и почти без промаха. И тем не менее то тут то там над частоколом поднимались люди, чтобы с воплями метнуть в наступающих дротик или топор. Когда же южане подошли ближе — в дело пошли копья, камни, брёвна и кипяток…

…До частокола Гарав добрался в сердцевине десятка, со всех сторон закрытый большими щитами — он даже ничего не видел, только слышал сопение людей вокруг, гулкие удары, да ещё думал, как бы не споткнуться и не упасть — затопчут и не заметят. Но потом внезапно словно дверь открылась — и прямо перед ним оказалась первая ступенька грубой лестницы; выше уже взбирались двое латников, и кто-то подтолкнул Гарава в спину, хрипя испуганно и азартно:

— Давай, вперёд, оруженосец!!!

Справа лестница подломилась и рухнула, латники с руганью катились под мокрый откос вала, одного пришпилил к земле метко брошенный дротик. Справа кто-то лишился руки — отрубленной, когда он схватился за частокол; наверху мелькнули два женских лица, перекошенных, как у фурий, и на воинов обрушился кипяток из чана — потом полетел и сам чан, одной из женщин стрела угодила в горло, а вторая не удержала тяжёлую посудину.

— Деррррржиии!!! — зарычали-завыли внизу, и Гарав понял, что лестницу стараются оттолкнуть какой-то рогатиной. Он навалился всем телом, прижался к дрожащим жердям.

— Лезь, лезь! Держим!

Лезший первым уже был на самом верху и с рыком отмахивался мечом от тычущихся в броню копий. Второй вдруг зашатался и повалился вниз, едва не смяв Гарава — в голову ему угодил угловатый кусок гранита. Стиснув зубы и почти ничего не соображая от страха и возбуждения, мальчишка пролез выше, закрываясь щитом. В щит грохнуло, Гарав в голос выматерился — и с лестницы, мгновенно примерившись, прыгнул вкось через частокол, едва не надевшись на верхушки кольев. Щитом изо всех сил толкнул в спину одного из нападавших на латника — и тот попал на меч — рубанул второго холмовика поперёк спины, не глядя… Латник перелез через частокол, они с Гаравом встали слева и справа, на настил уже лезли новые и новые воины.

— Ворота выбили!!! — раздался чей-то вопль.

Гарав увидел, как внизу и справа в деревню врываются, прыгая и спотыкаясь на трупах и обломках, разбегаются веером воины. Всё это было как-то суетливо и по-игрушечному. От леса спешила резервная сотня. Холмовики тут и там начали прыгать вниз — храбрые, но недисциплинированные, они бежали к своим домам, чтобы защищаться там порознь — не понимая, что это уже конец для всех. Мальчишка столкнул щитом в спину повернувшегося к нему задом холмовика и махнул вниз.

Он удержался на ногах. В ворота как раз вбегал во главе десятка латников Фередир, крикнул:

— Живой?! Мы к хранилищу!

— Ага! — ошалело тявкнул Гарав. Но сам рванул не к хранилищу — а просто в никуда, следом за группой латников.

Воины врывались в один дом за другим, вышибая двери. Почти каждый раз вслед за этим слышался более или менее продолжительный лязг стали и свирепые крики, сменявшиеся жалобными воплями. Схватки шли и в проулках, и даже кое-где на крышах: один на один, трое на двое, один на троих, группа на группу… Но всё было предрешено — латников было больше, они были лучше вооружены и обучены, а защитники оказались разделены на множество мелких группок.

Гарав пробежал мимо дома, возле которого корчился приколотый копьём к плетню мужчина с топором в руке. Рядом лежал зарубленный латник и пытался встать мальчишка лет десяти — у него была почти отрублена правая нога под коленом и распорот живот. Левой рукой мальчишка запихивал в себя внутренности, смешанные с землёй, а правой сжимал охотничье копьё, упрямо стиснув синие губы. Из дома двое воинов за руки выволакивали истошно кричащую раздетую женщину, следом ещё один волок, пятясь задом, сундук — мальчишка метнул копьё, попал воину в спину, и тот опрокинулся, но тут же вскочил и стал с руганью рубить мальчишку — как попало, брызгая кровью, никак не приловчась прикончить. Истекающий кровью, в чёрных ранах, тот вцепился в воина руками и зубами закусил его бедро под кольчугой… Гарав вильнул, оббегая их — в сторону шарахнулась ещё одна женщина, прижимавшая к себе ребёнка (второй, постарше, молча цеплялся за её подол). Полные ненависти и ужаса глаза — всё, что жило на её лице.

— Бегите, убегайте! — крикнул им Гарав, забыв, что они могут и не понимать адунайка.

Почти сразу на него кинулся здоровенный мужик с копьём наперевес; в долю секунды Гарав узнал человека, который весной хотел выкупить его на дороге недалеко отсюда. Сейчас он собирался Гарава убить. Оруженосец ловко, заученно уже подставил и повернул щит, выбросил вперёд и вверх Садрон — холмовик всей массой наделся на клинок и рухнул к ногам парня; Гарав наступил на тело и выдернул оружие. Холмовик умер сразу, меч прорубил сердце… Женщину схватил за волосы какой-то воин, она выпустила младшего ребёнка, старший с плачем бил кардоланца по щиту за спиной кулаками; Гарав ногой отбросил латника от женщины, и та, подхватив детей, канула в дым между домами. Латник вскочил, они с Гаравом дважды скрестили мечи, и их разделили метнувшиеся откуда-то сбоку истошно блеющие овцы…

…Одна из последних схваток шла у жилища тана — того самого, который ругался той же весной с конвоирами. Даааа… Недёшево дался княжеским воинам седой богатырь-тан. В хорошем доспехе, с длинным мечом в одной руке и небольшим топором в другой, долго бушевал он, как ураган или горный медведь — и, когда лёг наконец у входа в родной дом, не выпустив оружия из раскинутых рук, то вокруг лежали мёртвыми пять воинов. Один из них был рассечён вместе с доспехом наискось — от плеча до бедра. А ещё двое лишились рук; раненых же было больше полудюжины.

Тяжело дыша, кардоланцы стояли над телом поверженного гиганта. И, по чести сказать, никто из них не ощущал радости победы, а было как-то горько и тяжко, не оставляло чувство свершившейся неправильности.

Потом — один за другим — они начали входить в дом. Гарав подбежал именно в этот миг — увидел Эйнора, который и зарубил тана…

…В углу женщины — высокая старуха, ещё одна, довольно молодая, и девчонка лет тринадцати-четырнадцати — обнимали, прижав к себе, младших детей. Трёх мальчиков и двух девочек от трёх до семи лет. А между ними и входом стоял, выставив щит и опустив меч, ещё один воин. Видно, что он тут не прятался — доспех носил следы боя, а юное лицо выглядело усталым в обрамлении нащёчников шлема. Усталым и безнадёжным, но полным решимости и вдохновения.

Гарав узнал парня.

Воины остановились около входа, вдоль стен. Они не спешили нападать.

— Брось оружие, — сказал кто-то.

Парень хмыкнул и ударил мечом по овальному щиту, покрытому свежими зарубками.

— Нет правоты в твоём деле, — сказал Эйнор негромко на талиска. — Ты идёшь сражаться за недоброе, и сам это знаешь.

— Я не иду сражаться, — негромко, но ясно ответил парень. — Это вы пришли в нашу деревню и убили моего отца и старших братьев. И мне нет дела до добра и зла и до ваших разговоров. За моей спиной — мои ближние, и вам придётся меня убить, чтобы до них добраться.

— Воины Кардолана не убивают женщин и детей, — сказал Эйнор.

Мальчишка засмеялся, презрительно шевельнул крепким широким плечом под простым круглым оплечьем. Потом сказал:

— Если ты и вправду так высоко ценишь свою честь — дай мне право поединка. И если я одолею, то поклянись, что не тронешь тех, кто не может себя защитить. А если одолеешь ты… — парень помедлил. — Я, по крайней мере, не увижу того, что будет потом.

Гарав увидел, что в рукавах у женщин и девчонки поблёскивают кинжалы. Старшая, поглаживая голову прильнувшей к ней маленькой девочки, отводила с детской шейки волосы. Чтобы не мешали удару.

— Дай честь поединка мне. Фередир своё получил в Гондоре, так позволь и мне поединок, — сказал Гарав Эйнору. — Пусть не говорят потом эти рыжие, что ты горазд убивать волчат, потому что боишься волков.

Оскорблённый этими словами, рыжий мальчишка зарычал от гнева. Гарав сказал ему спокойно, как хорошему знакомцу:

— Не злись. Меня тоже зовут Волчонком, и я не в обиде.

— Иди, — коротко ответил Эйнор. И бросил закрывающему женщин и детей парню: — Эй. Мой оруженосец будет биться с тобой. Если одолеешь его — мы вас отпустим. Если нет — он и решит, как с вами быть.

— Хорошо, — кивнул мальчишка. — Все слышали… Не ревите, — обратился он через плечо к своим. — Сейчас я свалю этого белоголового, и мы пойдём в лес. А там поквитаемся.

— Убей его! — сверкая глазами, крикнул из-под женского локтя упорно вырывавшийся от старухи мальчишка лет пяти-шести, ничуть не выглядевший испуганным. — Разруби ему башку до зубов, Тейнак!

— И ниже разрублю, — ответил рыжий. — Так, что он сможет жратву прямо в брюхо себе складывать.

Доспех его был если и хуже, чем у Гарава, то ненамного. Мальчишки сделали несколько шагов навстречу друг другу — и Гарав отцепил наносье. С шорохом кольчуга упала с подбородка, открыв лицо оруженосца.

— Прежде чем станем рубить друг друга, — спокойно сказал он, — погляди, не узнаёшь ли меня?

Лицо рыжего стало искренне удивлённым. Он покачал головой:

— Нет…

— Кабан, что ты добыл весной, был хорош, — как бы невзначай сказал Гарав, возвращая наносье на место.

— А! — Тейнак усмехнулся. — Вспомнил. Ты был в той колонне рабов, что гнали через наши места… Так ты сбежал, выходит? — Гарав кивнул. — Доброе дело. Я рад за тебя. Скверное это занятие — держать людей в рабстве.

— Твои старшие дают воинов тому, кто держит людей в рабстве, — напомнил Гарав.

Лицо Тейнака стало злым.

— Не наши дела! — сказал он. — Тарканы отняли у нас землю, которой мы владели — вылезли из западной воды, как жабы, раздулись от своего величия и топтали наши леса и поля веками! Они получили то, что заслужили!

— Так и ты не обижайся на то, что заслужил, — процедил Гарав, привычно скрываясь за щитом. — Твой дом здесь и меч твой подлинней — бей первым, рыжий!

Рыжий ударил. Сразу мечом и щитом — чтобы сбить Гарава с ног и подсечь ему колено. Гарав подпрыгнул, одной ногой встретил удар щитом, а мечом попытался достать лицо над верхним краем. Тейнак вынужден был остановить щит и приподнять его верх — а Гарав, приземляясь, чуть не сломал ему запястье вооружённой руки. Тейнак отскочил.

— Ухххх! — выдохнули воины за спиной Гарава. Но он этого не слышал, как — был уверен — не слышит и Тейнак подбадривающих воплей своего отчаянного братишки.

Меч Тейнака был и правда подлинней, но — и Гарав в этом был уверен — сделан из худшей стали, чем аронорский клинок. И большой щит рыжего, позволявший ему закрываться почти целиком, тоже был тяжелей щита Гарава как бы не вдвое. И не так удобен. А ведь меч отбивают именно щитом. Когда в кино (Пашка видел это сто раз) снова и снова упрямо рубятся меч в меч — это глупость режиссёра…

БА-БАМММММ!!! Мальчишки хрястнулись щит в щит. Гарав охнул мысленно — здоровый кабанёнок! — и подсёк ногой коленку рыжего. Тейнак поднял, убрал ногу, оттолкнул Гарава и ударил сверху по краю щита. Гарав повернул руку — дёрнуло сильно, но суставы остались целы (а рыжий гад явно собирался выбить руку из плеча и запястья сразу!), меч Тейнака с визгом проскрежетал по щиту, и Гарав достал противника — в голову. Правда, Тейнак в последний миг дёрнул ею — и удар пришёлся вскользь по шлему. Следующий Тейнак отбил щитом и отскочил.

— Когда я тебя убью, — Гарав усмехнулся под наносьем, — я возьму твою старшую сестричку себе в постель. Не бойся, я не буду обижать её. Мой рыцарь прав, мы не трогаем женщин и детей. Но природа есть природа. Я её поимею и отпущу, когда надоест. Может, она принесёт в подоле парочку белобрысых, а?

— Она зарежет тебя в первую же ночь, ублюдок, — спокойно ответил Тейнак, переступая влево-вправо, как будто пробуя тонкий лёд. — Или кастрирует, как борова, ведь ты тоже годишься только на мясо!

Бросок был стремительным, удар — двойным; первый выпад Гарав отразил левой кромкой щита, второй прорвал защиту и с шипением прошёлся по кольчуге… но Гарав тут же ударил головой — шлемом — в оказавшееся близко открытое лицо.

— Вставай, — сказал он, переводя дух и прислушиваясь к себе: не задет? Нет… Тейнак вскочил. Нос и щека у него были рассечены. — Тебе с деревьями воевать, а не с кардоланским оруженосцем; те хоть на месте стоят.

Глаза Тейнака стали белеть. Он что-то прошептал помертвелыми губами и бросился снова. Удар, удар, удар — в щит — удар — в колено — Гарав опустил щит — удар — кромкой тяжёлого щита поверх щита Гарава — в грудь. Гарава снесло под ноги остальным.

— Вставай, — прохрипел Тейнак. — Вставай, постой на ногах напоследок, в следующий раз ты упадёшь навсегда.

Гарав поднялся. Ещё бы чуть выше — и кольчуга не спасла бы, лежать ему с перебитой гортанью, а то и сломанным позвоночником.

— Когда будет этот следующий раз, рыжий? — усмехнулся он, кладя меч на плечо.

В глазах Тейнака на миг возникла растерянность — что за фокусы? Но тут же он, видимо, решив, что у противника устала рука, воспользовался этим.

Думал, что воспользовался.

В Германии такое называли «удар дурака». Тут — «приглашение Мандоса». Эйнор, помнится, удивился, когда увидел, что Гарав знает этот удар.

Смысл один…

…Молниеносно опустив щит под удар, который должен был разрубить кольчугу и бедро, Гарав обрушил меч — прямо с плеча — на голову Тейнака. Тот просто не успел защититься — рухнул к ногам Гарава ничком, как забитый бычок. Кровь хлынула из-под разбитого шлема к сапогам победителя.

— Дагооооор! — грянуло вокруг торжествующе. — Дагор, Кардолан!

Но крик десятка мужских глоток перекрыл горестный вопль пожилой женщины. Уронив нож, она метнулась вперёд и, словно птица над искалеченным птенцом, распласталась поверх неподвижного тела Тейнака:

— Пощады! Пощады сыну, храбрый йотеод! — кричала она, закрывая мальчишку распростёртыми руками. — Я вижу по твоему лицу, по твоим волосам — ты не из этих тарканов с каменными сердцами, холодными, как их проклятое море! Ты наш, ты с севера, ты ведь йотеод?! Пощады моему мальчику, не добивай его! Возьми мою дочь, его сестру, как хотел, но пощади сына! Гвэна! — Она выкрикнула это повелительно, и девчонка, тоже уронив нож, подошла и встала рядом с телом брата и матерью на колени. — Она твоя! Мы все твои, но не убивай сына!

Гарав с интересом смотрел на бледное лицо красивой девчонки, на закушенную губу, в ненавидящие глаза… А что? Почему нет? Что он сделал не так? Нет, он, конечно, не станет бесчестить эту гордую девчонку, но… но ведь можно отправить их с обозом на юг и поселить на своей земле — когда он вернётся туда, то на земле уже будут люди, для которых он — хозяин. Вроде бы в законах нет ничего против этого…

— Они твои, — сказал Эйнор.

— Помоги снять шлем, — попросил Гарав, перекидывая на спину щит и вкладывая (сначала он провёл рукой по клинку — проверил, не зазубрился ли?) меч в ножны.

Как всегда без шлема воздух после схватки показался страшно холодным. Мальчишка несколько раз глубоко вдохнул его и встал на одно колено напротив женщины. Взял осторожно её сухие морщинистые руки в свои боевые перчатки.

— Твой сын от души посочувствовал мне, когда по приказу вашего короля, будь он проклят навечно, меня гнали в рабство, почтенная мать, — тихо сказал он, глядя в полные горя и слёз глаза. — Я жалею, что мы вынуждены были разорить вашу деревню. Если твой сын умрёт — мне тоже будет жаль. Если же он выживет… вы ничего не должны мне. Я не беру женщин силой и не отнимаю чужую свободу, мать.

Он встал. Забрал у Эйнора шлем, поклонился:

— Благодарю, мой рыцарь… Благодарю.

Глава 20, в которой празднуют победу и исследуются вопросы похмелья у Воинов Добра и Зла

Соскочив с коня, Гарав хлопнул его по шее и поморщился — под сапогами противно чавкнула густая ледяная грязь. Лес вокруг шевелился, тихо лязгал, хлюпал и гудел — большинство воинов уже устроились на ночлег, но кое-кто ещё подходил, шарахался среди кустов, искал место, где приткнуться на ночь в относительном спокойствии и удобстве.

До Восточного тракта и моста через Сероструй оставалось около двух дней пути. Уходящую пехоту преследовали дождь и зарево пожаров — конники Готорна жгли склады и укрепления на ангмарской линии обороны. Но торопиться всё равно следовало — никому не верилось, что Ангмар оставит безнаказанным налёт, а пехоту сковывали раненые, которых везли на волокушах. Раненых, искалеченных и тяжело больных было около полусотни; в предыдущих боях погибло вдвое больше, и их похоронили в лесах. Без следа, только память осталась за людьми, которые клялись друг другу не забыть, где лежит тот или иной боевой товарищ. На волокушах везли и отбитое золото и серебро — несколько солидных сундуков из тяжёлого дуба, окованных стальными скрепами.

Конец сентября-йаванниэ оказался мокрым и холодным. Гарав давно забыл, как это — согреться. И уже несколько раз обнаруживал, просыпаясь по утрам, что идёт не дождь, а мокрый снег; просыпался от того, что умывался во сне холодной водой — это снег налипал на лицо.

Палатку — единственную на весь отряд, которую забрали из обоза, — они ещё в самом начале пути отдали под раненых, и в этот вечер опять были буквально по уши в грязи. Эйнор оставался на ногах — обходил часовых. Оруженосцы худо-бедно приготовили ужин, который Гарав в сердцах обозвал «тошниловкой» (но свою порцию съел). Фередир, ругаясь по поводу сапог, с которыми ему не везёт, сидел босиком, поставив ноги на щит, и чинил подошву. Гараву сапоги снимать было страшно — у него имелось стойкое ощущение, что они и держатся только потому, что по кускам пристали к ногам. Грела мысль о запасной паре в седельном мешке — её мальчишка берёг, как ожидание праздника.

— Эйнор тут? — спрашивал кто-то в сгустившейся темноте, переступая через спящих и ужинающих. — Эйнор где? Где Эйнор?

— Сюда! — позвал Фередир.

Подошли двое лучников-эльфов. Не менее замотанные, чем люди, они ухитрялись сохранять и живость, и веселье, и даже более или менее приличный внешний вид.

— В пещере недалеко орки, — сказал один из эльфов. — Мы внутрь не полезли. Двое наших там, а мы ищем Эйнора, пусть даст латников проверить.

— Нету Эйнора, посты проверяет, — Гарав поднялся. — Пойду гляну.

— Я пойду, — поднял голову Фередир.

Гарав пихнул его в затылок:

— Сапог чини… Талие!

— Ау, — отозвался из мокрой полутьмы один из сотников.

— Дай человек десять, кто там поближе.

Гарав принялся затягивать ремни. Сотник с руганью поднимал людей, они в ответ ругались тоже, но вставали быстро. Эльфы ждали, глядя куда-то в темноту и тихо переговариваясь.

— Не буду я тебя больше гонять сегодня, не буду, — шурша металлом, Гарав пошёл к лошадям, обнял Хсана за шею и расцеловал. Тот всхрапнул благодарно и положил голову на плечо хозяина. — Устал, хороший мой, быстрый мой, радость моя… Сейчас вернусь и расседлаю тебя, красавец мой…

— Куда идём-то? — спросил, подходя, старый знакомец, Айгон. Его сын Тэхзар тоже был тут — оба остались живы и не покалечены.

— За мной, — буркнул Гарав, цепляя шлем на щит за спиной. — Мимо не пройдём, — и добавил по-русски: — Слухайте мене — и беда вас не мине…

Он сделал несколько шагов и с тоской и злостью ощутил, как в левый сапог начала сочиться вода…

…Около пещеры эльфы развели большой костёр. Сами держались в тени деревьев, но, увидев приближающихся людей, вышли к огню. Из пещеры слышался шум, жалкий, тихий, неумолкающий, как плач осеннего дождя в лесу, когда некуда укрыться и можно только пережидать.

— Их женщины и дети там, — сказал один из стороживших эльфов. — Мы бросили пару факелов и рассмотрели. Воинов нет. Наверное, из обоза разбитой армии, прячутся ото всех. Мы не стали стрелять.

Плач и скулёж в пещере сделались громче. Люди, пришедшие с Гаравом, запереглядывались.

— Женщины и дети? — Гарав вбросил в ножны Садрон, вытащил топор из петли, повертел его в руке, перекидывая остриём то к себе, то от себя. Усмехнулся недобро, сказал: — Ну откуда у орков женщины и дети, меткий эльда? Проснись от своего волшебного сна.

И шагнул внутрь.

Факелы у порога ещё горели, подальше — горел и костёр, который как раз в первую очередь выдал орков эльфам. Гарав чуть пригнулся, всматриваясь. Пошевелил ноздрями — да нет, скорей по запаху нашли…

Между стеной и костром, как бы прячась за него, сидели скулящие орки. Какая-то куча — лохмотья, волосы, руки-ноги… вроде бы штук десять. Скулёж стал громче и исполнился ужаса — Гарав представлялся им рыже-металлическим неумолимым чудищем, отгородившим дорогу к жизни.

На секунду мальчик прикрыл глаза. Всего на секунду.

Головы без глаз смотрели с кольев. Что кричали, умирая в муках, человеческие дети? Что кричали их ещё живые матери, видя, как…

Открыв глаза, которые заполняло до краёв алое зыбкое пламя, сочившееся, как кровь, Гарав шагнул вперёд — прямо сквозь костёр. Взвихрились искры…

…Когда через минуту внутри затих последний истошный взвизг и мальчишка вышел наружу, аккуратно вытирая полотно топора какой-то грязной тряпкой, то эльфы от него подались в стороны. Гарав был иссиня-бледен и часто сглатывал, но посмотрел вокруг с вызовом, и кто-то из воинов-людей проворчал одобрительно:

— Ну и правильно. Что, у наших баб и детей вода вместо крови, а у них — чистое золото, нашу им лить можно, а нам ихнюю нельзя?

Эльф — из тех, что ходили за помощью — покачал головой:

— Ты жесток, человек.

— На моих глазах их хозяин, — Гарав кивнул за плечо в пещеру, — сжёг заживо женщину и малыша из твоего народа. Говорят, эльфы ничего не забывают, а? И, похоже, ничему не учатся. — И кривовато улыбнулся.

Эльф снова покачал головой, но теперь ничего не сказал.

— Назад и отдыхать, — скомандовал Гарав. И не глядя поймал рукоятью топора петлю на поясе.

* * *

Деревня пригорян была большой, населённой, широко разлёгшейся по холмам и долинам между ними — и отряд Эйнора встретили в ней со всем радушием. После марша по рудаурским землям, то пустым, то враждебным, такое было праздником. Настоящим. Трактирщик — владелец солидного двухэтажного здания — радушно распахнул двери своего заведения (пусть тратят деньги!). До моста через Сероструй было рукой подать, за ним — артедайнская армия, сзади подходила своя конница, и вообще марш, кажется, закончился. Эльфы, правда, с людьми уже не шли — свернули в леса, подтверждая мысль Гарава о том, что холмовики воюют между собой, и лучники уходят им на помощь.

Эйнор уехал, разрешив отдых. Оруженосцев с собой он не взял и ничего не объяснил, кроме того, что вернётся утром — а вместо себя оставил одного из сотников, Хенгиста…

…Люди собрались в нижнем зале трактира, практически до отказа его забив. Раненых и больных разместили-разобрали по домам, а остальные явно собирались отдыхать «по полной». Оруженосцы устроились за столом — честно говоря, не веря, что это правда: комната и огонь в очаге плюс горячая еда. А вокруг требовали вина, пива, мяса — и трактирщик явно подсчитывал барыши загодя.

— Расторгуется за весь год — и с семьёй вместе на побережье в Гондор, — сказал Гарав задумчиво, чувствуя, что никак не может расслабиться — в теле словно были натянуты болезненные подрагивающие струны. — Может, мне не селекцией заняться, а курорт открыть?

(Мысль о селекции из области однажды брошенной шутки, кстати, перешла у него в стойкое желание. Он решил выводить новые породы кур и кроликов. А что? Тазар, конечно, будет только «за».)

— Думаешь, ты первый? — Фередир частично понял сказанное. — Там полно постоялых дворов… Эх, съездим мы с тобой к нам — увидишь! Это тебе не умбарская печка! И не здешняя мокреть, у нас…

— Теперь уж будущей весной. — Гарав поморщился. — Заодно и свой домик посмотрю… А зимовать-то куда загонят, неужели, правда, в поле?.. Знаешь, Федь, я никак… ну… в общем, тяжело как-то, как будто хочу уснуть и просыпаюсь…

— Давай тоже погуляем как следует, — предложил Фередир. — Я понял, о чем ты. У меня сейчас так же.

— Погуляем — напьёмся, в смысле, что ли? — немного смущённо хмыкнул Гарав, вспомнив летнюю историю с Аганной, будь он неладен.

— Ну да.

— А ты раньше напивался? Чтобы совсем… в ноль, как у нас говорят? — шёпотом спросил Гарав.

Фередир пожал плечами:

— Пару раз.

— А я никогда, — соврал Гарав.

— Да ничего страшного, если не пить так каждый день, то три-четыре раза в год это даже полезно, — совершенно серьёзно объяснил Фередир. — Иначе у воина может лопнуть сердце. Конечно, лучше пить в большие праздники. Но, в конце концов, ты тут столько пережил, — в голосе Фередира прозвучала искренняя и тёплая приязнь, — что не грех и просто так. Да и повод всё-таки есть. Ну, будешь?

— Буду, — решительно кивнул Гарав. — А ты со мной напьёшься?

— А как же?! — усмехнулся Фередир. — Сегодня вина всем хватит, только плати. Эй! — окликнул он кухонного мальчишку. — Две полных кружки — и не местную кислятину, а южного, с моей родины — ну?!

— Погоди-ка… Эй! — окликнул хозяина Гарав и, поднявшись, метко бросил на стойку тяжело брякнувший кошель. — Наливай отсюда всем кардоланцам… и всем вообще, пока не покажется дно, ну?!

— Дагооооор!!! — восхищённо взревела вся компания. Клич катился к стенам зала по мере того, как воины передавали друг другу слова оруженосца.

Две первые кружки мальчишка принёс Гараву и Фередиру. Гарав взялся за грубую ручку и, глядя в глаза друга, ткнул глиняный бок своей кружки — в глиняный бок его:

— За моё несбывшееся счастье! И пусть всё горит огнём!

— Пусть всё горит огнём, — кивнул Фередир.

Оруженосцы сцепились локтями — «брудершафт» — и опустошили кружки, не отрываясь…

…Через полчаса Гарав был здорово пьян. По-настоящему. Но язык и ноги у него пока не заплетались, поэтому, когда раздались вопли, тоже не вполне трезвые:

— Гарав, спой!

— Волчонок, песню!

— Песню!

— Спой, Гарав!

— Га-ра, Га-рав! — Он махнул рукой, жалея, что оставил лютню в столице, влез на стол, метко пнул какое-то мешавшее блюдо, заложил руки за голову, пошире расставил ноги и почти проговорил:

Делили светлое надвое…

Делились смертью, не думая…

А жизнь казалась отравленной,

Как тонкой сталью разрубленной…

А потом почти взвизгнул:

Предскажи!

Предскажи им смерть!

Прочитай!

Разгадай эти мысли!

Подними — и разбей их о твердь!

Убивай!

Режь на части их жизни!

Этот взгляд

Бьёт по нервам, словно ток!

Этот мир

Мы поставим на колени!

Он живой?

Но нам дать так и не смог Он тепла,

Понимания, забвенья!

Видно, здесь

Так от века повелось —

Убивай,

Если хочешь просто выжить!

Ну а мы

Пустим небо под откос!

Он нам дал

Повод только ненавидеть!

Предскажи!

Предскажи им смерть!

Прочитай!

Разгадай эти мысли!

Подними — и разбей их о твердь!

Убивай!

Режь на части их жизни!

Не спасут

Вас ни когти, ни клыки!

Да и сталь Помогает ненадолго!

Мы идём —

Словно волны у реки!

И для нас

УБИВАТЬ — нет выше долга!

Кто сказал,

Что убийца — не святой?!

Ваша кровь

Очищает ваши души!

Бог ваш дом?!

Так идите же ДОМОЙ!

Просто мы —

Ваша транспортная служба!

Предскажи!

Предскажи им смерть!

Прочитай!

Разгадай эти мысли!

Подними — и разбей их о твердь!

Убивай!

Режь на части их жизни!

Просто мир

Рассыпается в песок…

Боль от слёз

Помогает лучше видеть!

Уходить —

От пустых и глупых слов,

Зная то,

Что вам просто не увидеть!

В темноте

Напряженье чьих-то рук,

Поворот —

И защитная отмашка!

Позабыть,

Что такое враг и друг,

Просто — быть!

Остальное здесь не важно!

Предскажи!

Предскажи им смерть!

Прочитай!

Разгадай эти мысли!

Подними — и разбей их о твердь!

Убивай!

Режь на части их жизни!

Эта жизнь

Наших мыслей грязный бред,

Этот мир —

Как жестокая насмешка.

Будет так:

Станет заревом рассвет!

Ляжет мир,

Как поверженная пешка!

Просто так —

Наше сердце жжёт огнём!

Мы скользим —

Незаметные, как тени…

Нас не ждут?

И мечтают о своём?!

Но лишь мы

Мир поставим на колени!

Предскажи!

Предскажи им смерть!

Прочитай!

Разгадай эти мысли!

Подними — и разбей их о твердь!

Убивай!^[208]

Напоследок он вскинул руку, и вокруг загремел дикий полупьяный рёв, неистовый и страшный, распиравший стены:

— Убивай!. Убивай!

— УБИВАЙ!!!

— Гарав, ещё!

— Оруженосец, пой!!!

Мальчишка выпил половину из поданной кружки, прополоскал рот вином, сглотнул и бросил кружку Фередиру, который её ловко поймал и допил оставшееся.

— У кого там лютня есть?! Подыграйте… вот так…

Не спи, королевна, не спи — мой конь под седлом,

И я отпускаю чёрную птицу с плеча!

В глазах отражаются звёзды крошащимся льдом,

И пальцы смыкаются на рукояти меча

Подпологом ночи, под солнцем, в кромешном аду

Пусть ляжет мой путь, ведь ещё не проигран мой бой!

Судьбу не обманешь, и я тебя всё же найду!

Запомни — однажды я снова приду за тобой! —

словно конь по горной тропе, поскакал мотив…

Не спи, королевна, не спи — подковы звенят,

Холодные искры меча отмечают мой путь,

Вскипела река, и твой город пожаром объят,

Надежда разбита о камни — её не вернуть.

Ты зря тратишь время на поиски зла и добра,

Хмельное вино обернётся безвкусной водой…

Ты видишь — беда отражается в пляске костра?

Осталось немного — я скоро приду за тобой!

Не спи, королевна, не спи — мятеж во дворце!

Предательства крепкие цепи сомкнулись вокруг!

Я вижу, как страх возникает на бледном лице —

И зова не слышит надежный и преданный друг!

Ожившим кошмаром твоим я у цели стою —

Я меч, занесённый над миром самою судьбой!

Не смей шевельнуться, не смей — ты стоишь на краю!

Я спас тебе жизнь, но сегодня пришёл за тобой…^[209]

— Налейте, блин, ну?! — он крикнул это по-русски, но его поняли.

Гарав соскочил со стола, движением рук расчистил себе место, подхватил вторую — пустую — кружку и, выбив ими гулкую дробь, подмигнул тем, кто ближе:

Ну-ка — мечи стаканы на стол!

Ну-ка — мечи стаканы на стол!

Ну-ка — мечи стаканы на стол —

И прочую посуду!

Все говорят, что пить нельзя,

Все говорят, что пить нельзя,

Все говорят, что пить нельзя,

А я говорю — что буду!

И все вокруг подхватили развесёлое вслед за прихлопывающим в ладоши мальчишкой — обнявшись и раскачиваясь, орали с явным удовольствием:

Ну-ка — мечи стаканы на стол!

Ну-ка — мечи стаканы на стол!

Ну-ка — мечи стаканы на стол —

И прочую посуду!

Все говорят, что пить нельзя,

Все говорят, что пить нельзя,

Все говорят, что пить нельзя,

А я говорю — что буду!^[210]

Под общий хохот кружки пустели и наполнялись. Могло показаться, что про Гарава забыли, но вскоре кто-то крикнул: «Ещё песню!» — и его крик дружно подхватили.

— Мужики, я совсем пьяный! — засмеялся мальчишка, пытаясь встать из-за стола. Кашлянул. — Ладно, я сидя, угу?

Но голос оруженосцу пока не изменил и легко перекрыл шум (не все слышали, что продолжается концерт), придавив его.

Налейте на прощанье чашу мне!

Я не оставлю ни глотка на дне!

В далекую дорогу, по которой нет возврата,

Я отправляюсь на лихом коне!

Пусть черный волк у стремени бежит,

Пусть черный ворон за плечом летит,

Серебряной подковой в небесах веселый месяц

Удачу обещает мне в пути!

Мой меч не заржавеет на стене!

Судьба еще подарит битвы мне!

Гарав выхватил Садрон и ловко перекинул его из руки в руку под общий одобрительный смех.

Как знамя, разметал по небесам полночный ветер

Закат в кроваво-яростном огне!

Примчится смерть на черном скакуне —

И, как сестра, протянет руку мне!

Холодный лунный луч дорогой упадет под ноги —

И в небеса мы повернем коней!

Налейте на прощанье чашу мне!

Я не оставлю ни глотка на дне!

В далекую дорогу, по которой нет возврата,

Я отправляюсь на лихом коне!^[211]

Это и было последнее, что он помнил связно…

* * *

…Сказать, что утром Гараву было плохо, — значило не сказать ничего.

В конце концов, это нечестно, мрачно размышлял он, склонившись над бочкой, покачиваясь и кривясь от мерзкого вкуса во рту и боли, катающейся в голове на незнакомой здесь, но от этого не менее шумной тройке с бубенцами. Нигде не сказано, что воин добра и защитник правого дела может так мучиться с похмелья. Нигде не упоминается, что поборник справедливости может столько выжрать винища и заблевать весь двор (он мучительно рыгнул при одном только смутном воспоминании о том, как это было). Эти страдания по опредению — удел слуг зла, и поделом им. Ему-то за что?!

Ох, как же плохо-то.

Ва-аб-ще-е-е…

Ваще. Ульп.

— Уууууу… — печально сказал мальчишка и отвесно сунул голову в бочку. Стало полегче, холод как бы обволок боль коконом. Непрочным, двинешься — и порвётся, поэтому Гарав испытал сильнейшее желание утопиться, чтобы не мучиться снова.

Нет. Он решительно выдернул голову на волю и, приглаживая волосы обеими руками, качаясь и временами длинно вздрагивая всем телом, отправился искать Фередира. Далеко не ушёл — уткнулся лбом в стену через пару шагов, раскорячился, кое-как расшнуровался и стал сливать под стену вчерашнее вино, резко запросившееся наружу — хорошо ещё, там, где положено природой на этот раз. Только потом смог по-настоящему переключиться на поиски. Чёртово средневековье, не всё про него неправда… Ох, Джон Роналд Руэл Толкиен, неужели у хоббитов никогда не было похмелья, а кони роханцев не ср… твою ж мать так! НУ ТВОЮ Ж!!!

Он с отвращением вытер конское дерьмо, в которое смачно влез сапогом, о жухлую серую траву. Хотел на кого-нибудь наорать по этому поводу, но кругом никого не нашлось, и Гарав пошлёпал дальше.

Утро было мерзейшее, и не только от похмелья. Стоял туманище, было сыро и промозгло. Пили, видимо, вчера все или почти все — Гарав пару раз перешагнул через в дупель пьяных соратников, спавших прямо под заборами. Сунулся в корчму — там было то же самое, только трое или четверо ещё сидели за столом и орали похабную песню про сложные и весёлые взаимоотношения орка и волколака.

— Фередир где? — сипло спросил Гарав, но ответа не дождался — его просто не услышали за собственным рёвом.

Снаружи он сорвался с крыльца, поскользнувшись на ступеньках — удержался на ногах только потому, что вцепился в перила. Пробегавший мимо вчерашний кухонный мальчишка хихикнул и ускорил бег. Гарав хотел догнать его и дать пинчища, чтобы уважал феодальный строй, как положено, но передумал и полез на сеновал над конюшней — как по наитию.

Ну конечно. Фередир был там. Лежал в сене голый в обнимку с девчонкой своих лет и взрослой женщиной, «одетыми» примерно так же. И в ус не дул, потому что спал.

— Вставай, алкашня. — Гарав дёрнул его за ногу и, морщась, спустился с лестницы.

Фередир слез с чердака не сразу — сумрачный, растрёпанный, волосы набиты соломой. Наступил в грязь, выругался и спросил, шнуруя куртку:

— Что за жизнь такая!!! Сапоги мои где?

— У шлюх своих спрашивай, — буркнул Гарав, с трудом умащиваясь на нижней перекладине заплота вокруг конюшни. — Бррррр…

— Это не шлюхи, а вполне почтенные селянки… — Фередир поглядел наверх. — Только я не помню, откуда они взялись.

Сверху упали сапоги и послышалось хихиканье. Фередир сел на край яслей и стал обтирать ноги соломой.

Гарав скривился:

— Да помой же, вон бочка.

— Нннне, — Фередир зябко дёрнул плечами и спиной. — Не могу. Хы-хы-хылодно. Пива бы. А? — И с надеждой посмотрел на друга.

Гарав кивнул согласно, но и не подумал двигаться с места. Ему тоже казалось, что кожа обрела какую-то особую — неприятную и болезненную — чувствительность. Кроме того, взгляды коней — они высунули головы наружу — были полны укоризны.

Но, если честно… Гараву стало легче.

* * *

Эйнор прорысил по улице, брезгливо оглядываясь. Нет, он не собирался ругаться или кого-то укорять. В любом случае. А особенно сейчас.

Сейчас, когда он видел двухтысячный отряд холмовиков, перекрывший путь к мосту, — и ещё не меньше тысячи, занявших предмостные броды. Его отряд обошли. Обошли просто потому, что они — пешие — лучше знали свои места. А его людей сковывали раненые и груз. Будь оно всё проклято… И если не освободить хотя бы брод, застрять тут — то не исключено, что и его пехота, и подошедшая конница Готорна окажутся зажаты на бродах между холмовиками — ведь наверняка подойдут ещё! — и ангмарской армией, которая движется с севера. И дожидаться помощи Арафора было опасно — княжич мог и не знать ничего о происходящем. А мог узнать слишком поздно.

Да уж. Он бы и сам не прочь был напиться. Но сейчас требовалось не пить, а поднять своих.

И придумать, как быть.

Глава 21, в которой исполняется нечаянное злое предсказание нуменорца

К полудню ударил мороз. Резкий, сковавший воду у заберегов. Вышло солнце, и уцелевшая зелень на деревьях и кустах по берегам висела жухлыми фунтиками.

Эйнор смотрел на тела на отмелях и берегу. У холмовиков были необычные для них лучники, и попытка переправы обошлась в полотора десятка убитых. Сейчас Эйнор отдал бы всё — всё!!! — за десяток эльфийских лучников… и время. Время. Он почти физически ощущал, как с тыла идёт на его отряд от моста другой отряд врага. Часа два — и они тут.

Берег, занятый холмовиками, был высоким. Но они не хотели ждать; бой шёл уже на этом берегу, и Эйнор увидел, как упало кардоланское знамя — пытавшийся по его приказу атаковать отряд отступал от воды. Он оглянулся. Две сотни резерва, не брошенные в бой… лица Фередира и Гарава — они, пешие, стояли у своих коней.

— Попались, — процедил Эйнор. — Крепко…

Атаковать. Любой ценой сбить холмовиков. Но их больше. Намного. Втрое. Они в случае чего просто уйдут на свой берег и опять осыплют атакующих стрелами, а там… Он оглянулся — не видно ли с тыла врагов? Пока нет… но это вопрос времени. Времени, времени… Мандос, времени!!!

Что это?!.

…Построиться было просто невозможно — мешало дно, мешали валуны на берегу. Холмовики лезли на копья и мечи, орали крепкозубые рты в рыжих бородищах или безбородые, одинаково ненавидящие, опасные, злые… Гарав топтал врагов конём, ругался, бил и бил мечом — влево, вправо, как палкой, вкладывая в удары не умение, чёрт с ним, с умением, просто всю силу — и холмовики падали в воду. Хсан шёл по ним вперёд и тут же пятился — на смену напирали новые и новые… Потом Хсан взвился, захрипел, упал на согнутые передние ноги… Гарав ловко соскочил, так ударил ранившего коня копьём холмовика щитом, что тот упал сразу, молча, обливаясь кровью. Крикнул, поднимая коня, кому-то из латников:

— Уведи в тыл! — Швырнул повод…

…И снова ощеренные рожи. От тоски и злости хотелось выть, и он выл, падал, поскальзываясь, на колено, его прикрывали щитами латники, сами падали, и он прикрывал их, и на речном берегу хрипела, стонала и рявкала чудовищная куча бойни, частью которой он стал — он, Гарав Ульфойл, кардоланский оруженосец. И спасения из этой кучи не было, да и не хотелось спасения, а хотелось лишь дотянуться сталью до очередной ощеренной пасти, до белого от ненависти глаза… Изнутри кольчужный шарф покрылся густыми липкими комьями отхаркнутой слюны со слизью, рот горел, как будто в него вставили факел, глаза жгло потом, тёкшим с бровей — но надо было защищаться, защищать упавших и, уловив момент, бить и снова бить, вгоняя меч то в плоть, то в кожу, то в сталь… Конца не было, да мальчишка и не ждал конца, потому что никакой иной жизни не существовало и не могло существовать, не было никогда.

— Суки, знамя! — крикнул он, изворачиваясь под ударом молодого холмовика, едва не снёсшим ему плечо. — Знамя держите! — Он распорол холмовику живот, оттолкнул щитом. — А! А!!!

Знамя упало, и над ним сомкнулись остервенело режущие и давящие друг друга люди. Гарав швырнул щит в лицо первого попавшегося холмовика и, рубя мечом с обеих рук, вломился в эту, ещё более жуткую схватку…

… — Дагор! Дагор, Кардолан!

На какой-то миг замерли все — и холмовики вокруг, и защитники переправы. Чёрное узкое знамя с двумя серебряными и алыми мечами снова поднялось у воды.

— Дагор, Кардолан! — отчаянно кричал одинокий мальчишеский голос.

— Гарав! — ахнул Фередир. — Эйнор, там Гарав!

— Проклятый мальчишка, — с восхищением прошептал рыцарь и, оглянувшись, поднял меч: — Дагор, Кардолан!..

…Удерживая знамя правой, Гарав другой рукой — меч он уронил, меч стал не так важен, как знамя — досадливо-резким движением сбросил шлем — кольчужный шарф потянулся с сухим звоном, шлем тяжело упал в воду, и горячую кожу обожгло почти морозным холодом. Мальчишка замотал головой, откидывая со лба мокрые волосы. На какой-то миг ему показалось, что происходит чудо — холмовики не двигались, стояли в дюжине шагов, и вода Сероструя бурлила у их меховых обмоток. Но потом слитный глухой топот за спиной заставил мальчишку обернуться — и счастливая улыбка поползла по его горящему, мокрому от пота лицу.

Воины Кардолана бежали сверху к воде — молча, тяжело, неостановимо. Впереди мчался черноволосый витязь без шлема, и не осталось сейчас в лице Эйнора больше ничего мальчишеского — оно было страшным и вдохновенным.

Победа, понял Гарав.

— Дагор! — он поднял знамя выше. — Даг… уххх!

Всё, что он ощутил, — сильный удар в спину, в правую лопатку. Настолько сильный, что с трудом удержался на ногах и подумал, что в него запустили камнем. Но уже через секунду пришла боль. Боль была огненная и острая, она стремительной молнией ударила куда-то в грудь, и дыхание оборвалось. Гарав пытался вздохнуть, пережить эту боль и понять, что с ним произошло.

Стрела из двухъярдового можжевелового лука, пущенная с десятка шагов, оснащённая наконечником, похожим на гранёный гвоздь — в пол-ладони длиной и почти в унцию весом, — была специально предназначена для того, чтобы бить арнорских латников. Она прошила кожаный вест, густое плетение кольчуги, прочную лосиную кожу поддоспешной рубашки, пробила лопатку и ушла в лёгкое.

Заведя руку за спину, Гарав коснулся древка, и в его глазах потемнело от нового приступа боли. Зато он смог вздохнуть и, когда пелена с глаз спала, увидел, что изо рта на нагрудник быстрыми толчками выплёскивается яркая кровь.

— Блин, больно, — сказал он по-русски. — От стрелы, пущенной без чести…

Вторая стрела ударила в живот. Мальчишка молча вздрогнул всем телом, не выпуская знамени. Третья — скользнула по нагруднику в сторону; лучник не успел натянуть тетиву как следует, потому что как раз в этот момент добежавший до него Эйнор сделал из одного холмовика двоих и зарубил ещё троих раньше, чем в окровавленную воду рухнуло то, что осталось от неудачливого лучника.

И тогда грозные Дети Волка… побежали.

Они бежали и не могли остановиться перед тем ужасом, который гнал их. Ещё метался стяг, ещё что-то кричал тан — пока бегущие не затоптали и стяг, и его самого в стремлении скорей добраться до берега — подальше от алых сверкающих мечей…

…Кардоланцы сбили смешавшегося врага в сторону от брода — на глубину. Вопли тонущих и уносимых Сероструем смешались с мольбами о пощаде тех, кто бросал оружие и пытался спастись, падая на колени на мелководье. Кардоланцы молча рубили всех — и сдающихся, и пытающихся тщетно сопротивляться; из кардоланцев больше никто не кричал.

Они рубили.

Рубили.

Рубили.

Рубили молча, и багровые клинки с треском и свистом разбрызгивали вокруг красивое алое кружево…

…Гарав навалился всем телом на знамя, глубже всаживая древко в речной песок, чтобы оно стояло, когда он сам упадёт. Боль оказалась милосердной — недолгой, и теперь она отступила, оставив только лёгкое онемение и быстро распространяющийся по телу холод. Не жгучий, не зимний, а спокойный, плотный…

Фередир успел подхватить падающего друга. Он отстал от воинов, не боясь, что не успеет в битву, что его назовут трусом — это всё было неважно. Важным оставалось только то, чтобы Гарав не упал в воду и не захлебнулся; Фередир успел. Он бросил меч, бросил щит и теперь волок тяжёлое тело на сухое место, вспенивая воду ногами и что-то бормоча, что-то не совсем понятное самому…

Гарав продолжал дышать кровью, теперь она текла из носа и из улыбающегося рта. Фередир сморгнул — нет, не привиделось, Гарав улыбался.

Глядел на знамя над берегом — и улыбался.

* * *

— Он не умрёт! — заорал Фередир.

Лицо артедайнского лекаря было почти равнодушным; вытирая руки поданным учеником чистым куском полотна, он совершенно спокойно отозвался:

— Не кричи, оруженосец. Тут много раненых, и им нужен покой.

— Вылечи его, старик. — Голос Фередира стал угрожающим.

Седые брови лекаря чуть дёрнулись, он повернулся и пошёл в шатёр.

— А… ты… — задохнулся Фередир и рванулся следом, хватаясь за кинжал. Но железные пальцы Эйнора замкнули запястье в стальной неразрушимый обруч. — Пусти! — прорычал Фередир и — впервые в жизни — замахнулся на своего рыцаря левой рукой — кулаком.

Эйнор не стал уклоняться, не стал защищаться — и рука Фередира упала. Оруженосец заморгал, уткнулся в грудь рыцарю и заплакал — тихо и безутешно. Проходившие мимо люди смотрели мельком и безучастно — не один мужчина сегодня плачет. Эйнор прижал оруженосца к себе — молча и крепко.

— Почему?! — простонал Фередир. — Я хотел, чтобы мы вместе съездили ко мне домой… ты бы ведь отпустил?.. Чтобы искупались в море… я бы показал ему коней из нашего табуна… и поля вокруг хутора… и познакомил бы с матерью… и… и… — Голос Фередира опять оборвался рыданием. — Почему?! За что?! Несправедливо! — Фередир захлебнулся.

Эйнор не знал, что сказать, что ответить. Как утешить, если на твоих глазах умирает друг — и ничего нельзя сделать?!

— Я пойду к нему, — хмуро сказал Фередир, оттолкнувшись. — Может быть… ему будет легче умирать.

— Я тоже пойду, — кивнул Эйнор…

…Гарав лежал на животе в углу шатра, рядом с другими умирающими. На животе, голый до пояса. Стрелу, попавшую в спину (ранение в живот оказалось поверхностным, стрела только пробила мышцы, не пройдя внутрь) срезали и вытащили, сине-чёрная рана не кровоточила, лишь вспухла тугим твёрдым валиком. Эйнор понял, что кровь уходит внутрь, в этом всё дело.

Фередир встал на колени слева от друга и взял в свои ладони вялую руку — цвета мрамора. Испуганно посмотрел на Эйнора, шевельнул губами, ссутулился. Плечи опять затряслись. Эйнор сел с другой стороны. Прислушался и ничего не услышал — лишь заметил после внимательного осмотра, как еле-еле шевелятся у носа Гарава ворсинки на покрывале. Редко-редко. Оруженосец едва дышал. И каждый вдох мог стать последним. В любой миг.

— Сколько он проживёт, лекарь? — спросил Эйнор негромко у проходившего мимо старика.

Тот приостановился, посмотрел на всех троих, помедлил. Сказал негромко:

— Ещё несколько часов. Не волнуйся, рыцарь, он не мучается. Он уже далеко.

И прошёл дальше.

«Не мучается, — подумал Эйнор, глядя в затылок Гараву. — И что, это всё?»

Он много сотен или даже тысяч раз видел, как умирают люди. Разного возраста. Разных народов. Были среди тех, кто умер, и его друзья. Но сейчас — как-то особенно больно. Словно стрела засела под сердцем и нельзя вздохнуть. Странный он был, Гарав. Весёлый и грустный. Смелый… а сколько раз он трусил… чтобы тут же преодолеть свой страх. Вспомнились чертежи дома, постройкой которого так увлёкся Гарав, то, как он, сидя на кровати со скрещенными ногами, опробует лютню — чисто, наивно, даже не подозревая, что держит в руках…

«Он ни с какого не с востока, — отчётливо понял Эйнор. — А откуда — уже не спросишь теперь… О Эру… никогда ты не слышал от меня ни слова просьбы. Теперь слушай — я буду просить тебя, Вечный. Попроси своего верного и непреклонного Намо, чтобы он отпустил Гарава на его родину, где он прожил так мало. Я знаю, нам, людям, не дано такого, и наш дар — уход из мира навечно… но пусть будет так хотя бы раз».

Фередир перестал плакать. Он сидел по другую сторону Гарава и не выпускал его руку.

Словно резким порывом тёплого ветра отбросило в сторону полог у входа. Обернулись все, кто был в шатре — даже раненые, что были в сознании, приподнялись или повернулись в ту сторону.

Вошедшие — двое — были эльфы. Переливчатые плащи украшали гербы Раздола, снизу их оттопыривали длинные мечи, мерцали длинные лёгкие кольчуги. Волосы — тёмные у одного, золотистые у другого — стягивали тонкие серебряные обручи. Высокие сапоги покрывала грязь.

Эйнор встал. Фередир поднял на эльфов глаза и закусил губу.

— Приветствую тебя, Глорфиндэйл из Дома Элронда… — тихо сказал Эйнор, склоняя голову.

— Приветствую тебя, Эйнор сын Иолфа. — Пальцы эльфа сжали локти рыцаря. — Мы ищем твоего оруженосца.

— Ме… ня? — Фередир привстал.

— Нет, — покачал головой эльфийский полководец. И наклонился над Гаравом. — Его.

— Он умирает, — хрипло сказал Фередир, следя за движениями эльфа с недоверием и опаской. — Его уже не спасти.

— Попытаться никогда не поздно. — Глорфиндэйл выпрямился. Посмотрел на Фередира, который всё это время стоял неподвижно, с каменным лицом. — Maquetnë anarinya, iellnya Melet…^[212] — еле слышно и странно прозвучали слова древнего квэнья.

— Tancave…^[213] — выдохнул Эйнор, отступая и снова склоняя голову.

— Чего он хочет? — Фередир сглотнул.

Эйнор не ответил — только остановил повелительным жестом подошедшего лекаря. Глорфиндэйл между тем нагнулся и легко — быстро, но осторожно — поднял не издавшего ни звука мальчика на руки, бережно уложил удобнее, чтобы не мотались руки и голова. Фередир дёрнулся… даже тихо зарычал горлом… но пальцы Эйнора сжали его плечо.

Глорфиндэйл вышел. Его темноволосый спутник, так и не произнёсший ни слова, — за ним следом.

Фередир взялся обеими руками за плечо Эйнора и со всхлипом уткнулся в них щекой.

Глава 22, в которой Гарав узнаёт точно, что тоннель из света — выдумка, зато свету есть место даже в осеннем мире

Там не было ничего.

На ада, ни рая. Ни туннеля из света. Ни моста Бифрост. Ни боли, ни света. Ни тьмы, ни страха, ни ожидания нового воплощения — ни-че-го.

Только бескрайняя и безликая бездна, в которой неслась постепенно гаснущая искорка Пашкиного сознания. Впрочем, и это не было страшно или больно — уже хорошо.

Может быть, Ангмар не лгал тогда, и посмертие людей — просто-напросто слияние с Эру? И сейчас сознание погаснет совсем и… что? Будет ли какое-то потом?

Но и любопытства не было. Не было любопытства у него — сотканного из любопытства, неспособного от него отрешиться даже перед лицом гибели, как уже было не раз доказано. И это, пожалуй, напугало бы Пашку…

…но и страха не было.

И, когда он совсем уже готов был кануть в окружающую бездну, из ниоткуда — и отовсюду — зазвучал девичий голос…

Усни,

Там,

Далеко над нами,

Буки

Сплели узор из веток светлых,

Как мы сплетаем наши руки.

И соловьев влюбленных трели

Свивает песня менестреля

С дрожащим голосом свирели.

Усни,

Мой плащ тебя согреет.

Чисты хранящих сон твой лица,

И в звездном свете серебрится

Пыль кружевная водопадов,

Цветы осыпают пыльцу

На чуть золотые косы.

Я звезды тебе принесу

В предутренних чистых росах.

О

Мэлет! —

Смеется ручей,

Весна пролетит —

Не догонишь.

Я песню сыграю тебе,

Ты в танце венок уронишь.^[214]

…Гарав открыл глаза.

Было утро.

В высокое окно с двойным стрельчатым разрезом, разделённое тонкой колонной в виде раскинувшего ветви дерева, лилось солнце, залетал тёплый ветерок и заглядывала зелёная листва. Совсем не осенняя.

Пела какая-то птица — чисто, звонко и монотонно.

Белый — даже, казалось, светящийся — навес над широкой постелью, в которой лежал под тонким покрывалом Гарав, поддерживали тоже сделанные в виде древесных стволов, только деревянных, балясины.

На краю кровати сидела и трогала струну маленькой арфы — снова и снова — Мэлет. И золотые локоны полускрывали её лицо, падая на гриф.

Это была не птица — звучала струна её арфы.

— Мэлет? — Гарав привстал на локтях.

Эльфийка подняла глаза.

— Мэлет, — повторил мальчишка.

— Ты жив. — Губы Мэлет тронула улыбка.

— Я умирал? — удивился Гарав. И вспомнил сразу всё. Откинулся на постель и закрыл локтем глаза. Потом осторожно подсунул свободную руку под себя. Пальцы нащупали не шрам — участок нежной молодой кожи. Но сомнений не оставалось — именно сюда вошла стрела. Вспомнилась боль, и Гарав сжался на секунду.

— Ты почти умер. — Мэлет поставила арфу на пол и положила руки на плечи человеческого мальчика.

Гарав напрягся, дёрнулся даже… но потом расслабился. Фиалковые глаза были совсем близко, и в них хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь.

— Где я? — одними губами спросил он.

Мэлет улыбнулась, и Гарав ощутил её чистое, тёплое дыхание:

— Карнингул. Имладрис. Раздол. Называй как хочешь — это мой дом и дом моего отца.

— Глорфиндэйл вылечил меня? — напряжённо спросил Гарав и чуть повернул голову, пытаясь увидеть всю остальную комнату. Он хорошо помнил ставшие бешеными глаза могучего эльфа и свой страх — уффф… Нет, никого не было больше в округлой маленькой зале. Только из-за дверного проёма — ничем не прикрытого — слышалась отдалённая музыка. — Я… слышал твой голос. Там… Я давно здесь?

— Уже две недели. — Эльфийка тронула волосы Гарава. — Скоро начнёт облетать и наша листва.

Он нахмурился:

— Кто победил на бродах?

— Мы, — улыбнулась Мэлет. — Войско вернулось с победой. Укрепления ангмарцев в Рудауре разрушены, и твой рыцарь просил передать, что тебя ждёт награда, едва он вернётся. Они устраиваются лагерем в Пригорье и будут ждать тебя там.

— В Пригорье — это хорошо, — Гарав вспомнил Ганнель… и Тазар. — Мэлет, я…

— Я всё знаю, я видела твой путь в эти месяцы, — ласково сказала эльфийка. — Ты глупый, человек… — Она неожиданно лукаво улыбнулась и тронула кончик носа мальчика. — В Умбаре мне даже пришлось вмешаться, хотя, сказать по правде, наблюдать было не только противно, но смешно и любопытно.

Гарав покраснел, неловко усмехнулся, потом поднял руки и обнял Мэлет, но она утекла из его объятий, как лёгкий летний ветерок, оставив своё тепло на коже…

— Закрой глаза и поспи ещё. А потом тебе можно будет вставать. Закрывай глаза. Закрывай…

И Гарав закрыл глаза…

…Никому не рассказывала Мэлет о том, что видела она и что пережила, когда отец привёз Гарава. И сказал, бережно, но равнодушно кладя его на ложе: «Я выполнил твою просьбу, дочь. Но он ушёл уже далеко. Не гонись за ним. Его путь — путь человека. Тебе он не по силам».

И ушёл. И все ушли, вышли бесшумной и молчаливой чередой — на миг Мэлет почудилось, что это уплыли тени Мандоса, что у её родичей и друзей уже нет хроа. А рука Гарава, сжатая в кулак, упала с ложа и ударилась об пол. Со стуком. Как камень.

И тогда и она упала рядом — молча, как подбитая птица. Всех сил хватило — в каких-то бешено красивых и бездушно-огненных круговоротах, появившихся сразу со всех сторон, — схватить эту руку, разжать стиснутые гневом, мукой и торжеством пальцы человека, слиться с ними, с ним и — отпустить фэа. Не зная, вернётся ли. И зная: если без него — то незачем…

…В пустынных залах у Края мира дремлют души погибших. Не только прославленных героев, но и павших в первом бою мальчишек. И совсем детей, убитых и растерзанных орками. Там, говорят, стоит великая тишина, не мешающая Безмолвной речи. И можно присесть у ног славных и мудрых и спросить, почему так горька судьба каждого из эльдар. Но сам Намо не ответит, потому что и ему неведом короткий ответ… А может, грянут у моря трубы, заплещет на ветру звездное знамя, встанут непобедимые дружины. «Вы, доблестно сражавшиеся и не отступившие, павшие с честью, но не сдавшиеся — помогите!..» Чистый звук дальних труб, словно взмах светлого меча, прорезал клубящийся мрак, сверкнуло серебряное на синем, золотое на огненно-алом, ветры вздыбили белопенные валы…^[215]

И в безмолвии, в таинственной и жуткой тьме-огненности, холоде-полёте голос, в котором не было слов, крик эльфийской девочки, исполненный любви и беспомощности, отваги и ужаса — нашёл отзыв…

Она не знала, не поняла, что это было и откуда пришло. Слишком мал был её разум, чтобы осознать произошедшее в привычных зримых образах. Она лишь могла, всхлипывая от счастья, идти в окружении каких-то белых и золотых бликов. А впереди плыл Гарав. Не улетал уже в странную манящую бездну своего неведомого посмертного будущего, её грозившую просто растворить без остатка — плыл. Гремел страшный и величественный хорал звонких юных голосов, и временами казалось, что не свет вокруг — а буйство плащей, знамён и волос, не лучи — а ограждающие путь длинные светлые клинки, и не в воздухе плывёт лежащий мальчик, а — на щите, который несут четыре ясноглазых великана…

Было ли это? Не было?

Она не знала…

…Она знала, что пришла в себя на полу в окружении растерянных и испуганных женщин. Был тут и отец. И даже Элронд. Но она на них всех даже не посмотрела — она метнулась к ложу.

А Гарав просто спал. Ровно и тихо дыша. И тогда она села рядом и стала ждать, когда же он проснётся. И даже не заметила, как вновь все ушли — так же беззвучно, как и раньше…

…Когда Гарав проснулся вновь, Мэлет по-прежнему сидела рядом. Улыбнувшись мальчику, она весело сказала:

— А сейчас я будут тебя кормить, приготовься.

— Мэлет. — Гарав осторожно сел удобней. — Мэлет, ты, может быть, не поняла. Я ведь…

— Я всё поняла. — Эльфийка ловко всунула в рот мальчишке ложку, в которой оказался бульон с хрустящим греночком. Гарав, сердито вытаращив глаза, начал жевать, а Мэлет переставила с пола себе на колени серебряную чашу. — Я уже ношу твоего ребёнка, Гарав. И это будет сын.

Новая ложка бульона прервала вторую попытку начать говорить.

— Думаю, что он унаследует больше эльфийского, чем человеческого, — продолжала Мэлет совершенно спокойно. — Наша кровь сильней. Он будет медленней расти, но когда ему исполнится лет десять-двенадцать по вашему счёту, я отошлю его к тебе. Если ты будешь жив. Рожать же я уеду в Лихолесье, к дальней родне. Мальчик будет расти там, и до двенадцати лет я ничего не стану ему рассказывать об отце. До двенадцати лет — это страшно мало по счёту эльфа, но всё-таки больше, чем ничего, — он будет только мой. Потом — твой.

— Мэлет. — Гарав зажмурился от стыда и ужаса. Покорно проглотил ещё ложку бульона. — Мэл… Мэлет… Я…

— Ничего не надо, — спокойно откликнулась эльфийка. — Если ты будешь жив — ты воспитаешь из него воина, как положено у людей. Если же нет… тогда я сама решу, кто воспитает из него мстителя за тебя и за нашу любовь.

— А твой отец? — Гарав открыл глаза.

Мэлет улыбнулась:

— Поздно что-то менять. Ты согласен с тем, что я сказала?

— Да, — вздохнул Гарав и поерошил волосы. — Да, да, да… К тому времени у меня, скорей всего, будут ещё дети… Но я всегда буду помнить и всем дам знать, что он — мой первенец.

«Что я говорю, — ужаснулся Пашка, — мне четырнадцать лет!» Гарав холодно усмехнулся в ответ на этот писк.

— Но меня ты больше не увидишь, когда покинешь Раздол в этот раз, — сказала Мэлет. Гарав стиснул в кулаках покрывало. — Так надо. И эта рана зарубцуется, и эта рана станет напоминать о себе лишь в перемену погоды. — Девушка улыбнулась. — Люди не умеют жить живой памятью — это их счастье… А видеть меня — это снова и снова вонзать нож в подживающую рану. Ты сам умрёшь от боли, но раньше сведёшь в могилу ту, которая станет твоей женой. И которая любит тебя. Я знаю.

В этот момент Гарав понял, что он ненавидит Тазар — ненависть нахлынула… и ушла, оставив понимание: Мэлет права.

Он сел прямей. Глянул в мерцающие глаза эльфийки. И ясно, твёрдо сказав:

— Но все дни, которые у нас ещё есть, — мои. — Запечатал её губы сухим, жёстким, почти яростным поцелуем.

Глава 23 — короткая, потому что в ней есть только Гарав, Мэлет — и…

Туман пришёл вечером, когда они сидели в беседке и смотрели на золотую листву. Казалось, Раздол опустел — Гарав давно не видел ни одного эльфа, только временами слышал голоса и музыку. А завтра ему предстояло отправляться в Пригорье, и этот вечер в беседке был последним их вечером с Мэлет.

Последним в жизни. Осознать это было трудно, поэтому Гарав даже не очень беспокоился.

Они только что вернулись с конной прогулки, отвели коней на конюшню, оставили тёплые плащи. Гарав думал, как там его Хсан, скоро ли он оправился от раны, скучает ли по хозяину? За пределами Раздола уже белел на склонах холмов первый снег, и деревья стояли чёрные, сонные, мокрые… Сюда же зима приходила лишь только туманами. Можно было снять тёплый плащ и думать, что это всё ещё ранняя осень. Но завтра станет ясно, что реальность мира — зима и Великий Западный Тракт, в конце которого военный лагерь. Что ж. Там Фередир. Эйнор. Награда за героизм на бродах — наверное, опять золото, украшения. Всё правильно, конечно. Правда, Гарав не помнил героизма и почти не помнил самой схватки — только пьяную ярость, рыжие бороды, а потом — боль и восторг… Герой. Со стороны, наверное, виднее…

Он возьмёт месяц отпуска, обвенчается с Тазар и отвезёт её на юг. Дом, конечно, уже готов…

— Туман, — сказала Мэлет, вставая. — Я принесу лёгкие плащи и вина… — Она пошла к выходу из беседки и, оглянувшись, прежде чем ступить на укутанную туманом дорожку, улыбнулась Гараву.

И ушла.

Гарав негромко рассмеялся, раскинул руки по перилам, помотал головой. Пробормотал:

— Когда иссякают запасы вина, мешают забыться цена и вина, становится в тягость любая война… и все идет на… — А потом стал напевать вспомнившееся и переведённое ещё в Зимре:

Не грусти, безумный полководец,

Мы проиграем эту войну,

Уцелеет только мальчик-знаменосец,

Чтобы Бог простил ему одному

Нашу общую вину.

И будет нам счастье и чаша покоя,

Рассветные бденья над вечной рекою,

Целительный сон, и надежные стены,

И мир неизменный.

Не трудись, не порти новой карты

Планами беспочвенных побед,

Растеряв всех нас в боевом азарте,

Ты идешь упрямо на тот свет,

Невзирая на запрет.

Идущий за призраком вечной надежды

Взыскует служение в белых одеждах,

Открытие врат потайными ключами,

Предел без печали.

Мы сдадимся ангелам без боя:

Лучше в небо, чем такая жизнь,

Знаменосца не возьмем с собою,

Ибо жизнью он не дорожит —

Знаменосец должен жить.

Уходим бесшумно под пологом ночи,

Мальчишка проснется и смерти захочет,

Оставшись один, разуверится в Боге

В начале дороги…^[216]

Туман заполнил беседку. Гарав вздохнул. Да, всё началось с тумана… или приснилось, что началось с тумана? Он тогда написал руну — «Райдо»… вот такую…

Гарав вычертил её в тумане и улыбнулся.

Руна исчезла не сразу.

Глава 24, в которой Пашка выздоравливает, понимает и вспоминает

Пашка долго болел. До середины лета.

Димка — «тот из младших, который старше» — нашёл Пашку вечером, когда дома забеспокоились. Хотя и не сильно, но уже. Но Димка знал, где у чокнутого старшего братца «нычка».

Там он и оказался.

Пашка полулежал около коряги, на которой обычно гордо восседал, созерцая окрестности. Полулежал, выпрямив по коряге руку и положив щёку на плечо. Сперва Димка думал, что старший брат спит. Когда же не смог его разбудить и обнаружил, что лоб у Пашки похож на раскалённую печку, поднял шум…

У старшего была температура почти сорок один градус.

После этого Пашка и проболел почти месяц. Сперва дома, потом — в больнице (недолго, там сказали, что «ничего серьёзного» — просто потому, что не могли понять, что же происходит с мальчишкой, который то вроде бы приходил в себя, но начинал нести какую-то чушь, даже на иностранных языках, то глухо вырубался и зверски температурил), и снова дома… Лекарствами его немедленно рвало, и родители были в ужасе, ожидая, что мальчишка просто умрёт… пока в один прекрасный день не обнаружили его спозаранку сидящим на крыльце и хмуро слушающим плеер.

Что с ним было в этот месяц, Пашка не помнил совершенно, что случилось в тот день, когда ушёл из дома, не помнил тоже. В обоих случаях он не врал, и весь дом облегчённо вздохнул, да и позабыл эту историю. Выздоровел мальчишка — и отлично, что ещё надо?!

Правда, через два дня после того, как Пашка вернулся к нормальной жизни, Димка застал его за очень странным занятием. Голый по пояс, Пашка вертелся перед зеркалом, вделанным в дверцу шкафа. При этом бормотал: «Здесь… и тут… и тут тоже должно быть…» Когда Димка поинтересовался не без ехидства, что брат делает, то огрёб с размаху по шее — так сильно и точно, что у него резко перехватило дыхание. Димка завалился на диван и от дальнейших вопросов решил воздержаться.

Но этим странности в общем-то исчерпывались.

* * *

Августовский день был тихий и жаркий.

Пашка шагал по тамбовской улице, щурился на солнце и раздумывал о мороженом. Когда выбор слишком большой, то он становится сложным до офигения. У человека глаза всегда больше желудка.

Чтобы избавиться от жары и подумать спокойно, мальчишка наугад свернул (Тамбов он знал так себе) в какую-то арку. И буквально вписался в троих парней, которые там курили.

— Э, ты чего?!

— Ну, куда прёшь?!

Акцент и внешний вид лучше всякого паспорта сообщали любому, что тут расслабляются моршанским табачком трое молодых представителей «угнетённой турками курдской диаспоры», процветающей на Тамбовщине уже много лет. В самом деле, не бороться же с турками на родине, там и убить могут…

— Извините, — сказал Пашка, стараясь их обойти.

Не тут-то было. Оскорблённая гордая кровь вскипела в жилах, и нахального (и одинокого, что немаловажно) русского мальчишку придержали за плечо.

— Э, стой, куда пошёл?

— Я извинился, — тихо сказал Пашка. — Что ещё?

И повернулся к державшему его…

…Секунды курду хватило, чтобы понять: сейчас он будет убит. Сначала он, потом — его приятели. Не избиты, нет — убиты. Все трое. Через миг — он, через другой — двое других. Даже если они успеют побежать — это ничего не изменит.

— Нет, ничего… — поспешно сказал он, отпуская джинсу. — Это я так. Иди, брат, конечно.

— Как ты меня назвал, скот? — тихо спросил Пашка.

Все трое попятились. Повернулись. Побежали из-под арки…

…Дворик вывел на центральный рынок. Пашка долго шарахался среди лотков — злой и недовольный тем, что не состоялась драка. Мороженого уже не хотелось. Для успокоения он плотно домотался до торговца-азербайджанца, требуя у него указать, где выращены дыни — в Умбаре или в Гондоре? Азербайджанец долго терпел, потом сказал: «В Мордорэ, э?!» — и Пашка засмеялся, поднял руки в шутливом жесте сдачи. Азербайджанец засмеялся тоже и добавил: «Эслы дини нужыны — пакупай, да, а кыныжкы нужны — туда иди, да?!» — и махнул рукой.

Вообще-то Пашка не собирался покупать никакие книги. Но эта мысль его неожиданно увлекла — он двинулся в указанном направлении.

Времена, когда в Тамбове массово торговали книгами с улицы, давно прошли. Сначала торговцев вытеснили с центральной площади на рынок, а там — в дальний угол. А потом и вовсе они отступили под натиском многочисленных супербукмаркетов, в которых Пашка почти никогда ничего не покупал — слишком большой выбор, слишком много мусора. Но кое-кто ещё торговал — так, потому, что не мог бросить этого занятия.

Пашка всё-таки купил мороженого, шёл вдоль рядов, лизал верхушку рожка и…

— Сколько стоит эта?

Седой длинноволосый старик-полубомж в потёртой серой куртке — бесформенной и мятой — с длинной клочковатой бородой, поднял на подростка с мороженым глаза в красных прожилках. Отставил ополовиненную бутылку пива.

— Полтинник, — сказал он хрипло.

— Покупаю. — Гарав отложил потёртую книгу с надписью «Мир Толкиена. Энциклопедия» на когда-то глянцевой обложке и полез в сумку на бедре.

* * *

…Она началась, когда Пашка устроился с ногами на диване и хотел приступить к изучению книги — а телевизором пощёлкал так, для проформы…

…Это была обычная, в общем-то, передача по каналу «Культура». Про какие-то древности, фальсификации, клады, находки… Вообще-то Пашка любил смотреть такие, потому и включил. Но сейчас — просто таращился в экран, не в силах заставить себя следить за действием.

— …временами подделки просто поражают своей детской наивностью, — говорил тем временем почтенный учёный муж, с иронией поглядывая на ведущего. — Это связано ещё и с доступностью информации широкой публике — каждый, нахватавшийся определённых — не знаний, нет! — сведений, считает, что может — в благих целях, разумеется — в той или иной степени фальсифицировать историю. Вот, например, — он вынул из папки перед собой металлическую пластину, — эта гравюра якобы найдена археологами-энтузиастами на Гебридских островах чуть ли не в слоях, соответствующих ста тысячам лет до нашей эры! — Учёный позволил себе снисходительно посмеяться.

— А что тут не так? — радостно-тупо уточнил ведущий.

Учёный вздохнул:

— Ну хотя бы просто то, что в те времена не умели обрабатывать металлы. Гравюра на золоте. Это первое. Второе — стиль изображения; такого мастерства человечество достигло веку к шестнадцатому, никак не ранее. А самое главное — в те времена современного человека не существовало как вида. Ну нелепость, откровенная нелепость, мало того, что наивно сделанная, ещё и наивно поданная…

— А что там изображено, — снова оживился ведущий, — думаю, нашим зрителям было бы всё-таки интересно, так сказать, познакомиться…

— Да ничего особенного, жанровая сценка, — учёный повернул пластину, — юноша и девушка у очага. Ещё одна нелепость, незнание истории костюма — тут смесь костюмовнескольких эпох и народов…

Пашка встал.

Камера дала «наезд».

И во весь экран мальчишка увидел вычеканенные на золоте линии. Сначала — просто линии. Но потом голова перестала кружиться — и штрихи сложились в картину.

Очаг. Огонь. Жарящаяся тушка какого-то животного.

Смеющаяся девушка — руки под передником.

Смеющийся парнишка с мечом на поясе и поднятой рукой — опирается на стену.

Парнишка с мастерски-чётко нарисованным лицом оруженосца Гарава.

Не сводя глаз с экрана, Пашка схватил книгу, лежавшую на столе, — он так и не открыл её с момента, когда вернулся домой.

За окнами резко стемнело, порыв ветра согнул деревья — и хлынул дождь…

… — Под натиском Ангмара… — читал Пашка, — …пали два из трёх дунаданских владений: Рудаур… — Пашка сглотнул, — …около 1400 года Третьей эпохи, а Кардолан — в 1409 году. — Он отложил книгу и повторил: — В 1409 году. Они все погибли?!

Он уронил книгу на пол, отбросил ногой, как опасного живого зверя — с ненавистью, почти смешной для стороннего наблюдателя.

Зачем ОН так написал?!

Или… не написал — всего лишь записал?

Был этот мир или нет?! Может быть, это всего лишь сон — сон туманного и тихого летнего утра?! Или болезненный бред?! Да, можно сказать себе так и убедить себя в этом… но как же быть с памятью?

Мальчишка отчаянно стиснул кулаками виски.

Тонкое лицо Эйнора — чёрные волосы, грустная улыбка, жест, которым он берётся за рукоять Бара. Глаза, в которых печаль, гордость и знание.

Фередир — его громкий смех, беспечные жесты, порывистая обидчивость и безоглядная отвага.

Их нет?!

Или… их не было?! Но он же помнит их, они были — и значит, их… нет?! Он ушёл сюда, а они — они погибли в последних сражениях, погибли, уже, наверное, понимая: крушение всего, во что они верили — неизбежно…

МЭЛЕТ.

Пашка вспомнил её.

Ясно. Отчётливо. Мучительно.

И поднялся на ноги. Пошатнулся. Добрёл до двери. Ударился в неё плечом, тяжело застонал, скребнул крашеное дерево пальцами, жалея, что у него не когти…

…Белой крепости стены окрасились черным —

Это копоть пожаров взметнулась до неба.

Белой крепости стены окрасились черным —

Это траур для вдов и знамена для гнева.

Алым цветом и цветом багряным по камню

Кровь невинную с кровью виновной мешали

Тьма и свет.

Побежденных не будет сегодня,

Звездный след

Так похож на солёные слёзы,

Что мужи, словно дети,

Сегодня теряли,

Уставая считать раз за разом потери.

Без надежды сражаясь,

С надеждой смыкали

Веки

Воины света.

Небо рыдало,

Не в силах вспомнить

Цвет одежд своих,

Лунного света.

Только пламя тешилось вволю,

Накормив серым пеплом ветер,

Да земля все ждала рассвета…^[217]

Рывком распахнув дверь, Пашка широко открытым ртом глотнул ветер.

Резкий порыв растрепал ему волосы и заставил прикрыть глаза.

И понёсся дальше, сорвав с шевельнувшихся губ мальчишки:

— Мэлет, прощай…

Эпилог

Матерью моей была Мэлет, дочь Глорфиндэйла из Дома Элронда. Отца же я не знал, и, думаю, тому была причина. Иначе как объяснить, что мать родила меня, ещё не достигнув не то что обычного для брака возраста, но даже и совершеннолетия — и то, что рожать меня она перебралась в Лихолесье, да так там и осталась? Да и дед мой Глорфиндэйл, сколько помню себя, никогда не радовался встречам со мной и не искал их. Я не спрашивал у матери о своей второй половине крови, чтобы не огорчать её, она сама никогда об этом не говорила первой — но трудно жить бастардом, и я ещё совсем ребёнком ловил каждый слух и даже сплетню о своём рождении. Ничего точно я узнать не смог, но создалось у меня впечатление, что отцом моим, как это ни невероятно, был воин-человек, и человек даже не из Аданов. Внешне это, впрочем, никак не проявлялось, и взрослел я ничуть не быстрее остальных эльфов. Позже мне это стало даже льстить, и я воображал историю вроде истории Берена и Лютиэн, полную красоты, подвигов и печали. Но так или иначе — ничего я не мог сказать точно.

Косвенное подтверждение своим мыслям и чужим сплетням я получил совершенно неожиданно в те дни, когда король людей Гондора Виниарион Хиармендакил Второй сражался с харадримцами. До моего совершеннолетия еще оставалось немало времени (может, и это было признаком моей человеческой крови — я тогда нередко думал о времени…), но я бежал из дома матери в Лихолесье и с одним луком и кинжалом пробрался в Гондор. Скажу по чести, сперва было немало смеху этому делу. Но прогнать меня не прогнали, и в те дни я был ранен и взял немало людских жизней, став воином раньше, чем стал взрослым… Скоро смех был оставлен, и после битвы в долине Гираина, где я, спасая одного из королевских полководцев, убил точно пущенной стрелой харадского мумака, меня отличил сам Хиармендакил Второй…

…С тех пор я был участником всех битв с Врагом — вплоть до самых последних, когда отряды Келеборна и Трандуила взяли Дул-Гулдор. В ней я командовал лучниками Трандуила. Было это давно. А ныне уже много лет, как ушли за Море моя мать Мэлет и мой дед Глорфиндэйл, пусты Имладрис и Лориэн, да и в Лихолесье уже мало осталось эльфов — и те все нандор.

Вскоре после Войны Кольца случилось ещё одно событие, одновременно немало прояснившее и ещё больше запутавшее в истории моего отца. Меня призвал к себе Глорфиндэйл и передал древний (по человеческим меркам) пергамент, на котором была начертана дарственная последнего из князей Кардолана некоему Гараву Ульфойлу, — и сообщил, что Государь Элессар подтвердил моё право владения. Более Глорфиндэйл ничего не стал мне объяснять и не пожелал со мной говорить. Я же, отправившись туда, где была дарована моему тёзке земля, обнаружил там старинный, но содержащийся в полном порядке обширный дом, называвшийся Пашкин-холл, а вокруг — неплохое небедное поместье. Его смотритель, живущий там с семьёй, смог рассказать мне лишь, что его род почти две тысячи лет исполняет эту обязанность — с тех пор, как строитель холла одолел в поединке какого-то соперника, и тот в благодарность за дарованную жизнь взял на себя роль смотрителя, переселившись с севера. Более этот человек ничего не знал; тем не менее его потомки — короток век людей — и по сю пору живут в холле, где я пишу эти строки, и исполняют свою старую клятву честно и верно…

…Кем бы ни был мой отец и какой бы ни была его судьба в этом мире — он, конечно, давно мёртв. У меня не было и нет ни жены, ни детей, да и смешно было бы думать, что человек возродится в эльфе. Я гляжу в зеркала и вижу своё лицо — почти такое же, какое видел всегда. Время не властно надо мной и над моей эльфийской кровью. Оно течёт стороной — то медленно, то быстро, бурля и успокаиваясь, прямо и ветвясь. Мне нет до него нынче дела. Зло повержено если не навечно, то надолго, и ветви за окном гнутся до земли от золотистых медовых яблок. В вечерних сумерках я вижу и слышу, как играют и смеются человеческие дети, не знающие, что такое свист несущей смерть стрелы, видящие в ноже лишь то, чем можно вырезать из коры кораблик…

Но почему же мне так грустно? И почему я не стремлюсь туда, где Вечный Свет излечивает все раны и всю боль нашего мира?

Жаль, что я не знал тебя, отец.

Гарав Горн Перелдар, полководец Трандуила.

211 год Четвёртой Эпохи.

Эриадор.

Пашкин-холл.

Дом Гарава Горна в нижнем течении Барандуина

Андрей Земсков Посвящение толкиену

Солнце касается крыш.

В небе драконом кружит ожидающий кондор.

Будь осторожен, малыш!

Чёрные всадники ночью покинули Мордор!

Мир изменился в лице!

Видишь — как пятна на солнце, как соль на бумаге,

На Всемогущем Кольце

Вспыхнули огненной вязью эльфийские знаки!..

…Стоп. Вы заигрались, профессор…

В чернильнице пусто.

Рвётся бумага, перо на неверном пути…

Пони рассвета пока, как скакун, необуздан…

Кто-то стучится?

Ну что ж — молви «друг!» —

И войди!..

…Может быть, это игра?

Только недаром клинок спрятал в складках плаща ты!

Ждёт Роковая Гора!

Там, за рекой Андуином, не будет пощады!

Войско стоит у ворот,

Третья Эпоха застыла у Ородруина!

Шаг до обрыва — и вот

Рушатся чёрные скалы — и трон Властелина!..

…Стоп. В вашем камине, профессор,

Не пламя Удуна…

Слабый огонь очага озаряет лицо.

Время пером проколоть,

Переплавить руду нам

В новый металл,

Чтобы снова сомкнулось Кольцо!

Олег Верещагин Скажи миру – «нет!»

Мы будем помнить

Путь в архипелаге…

В. Крапивин

Я посвящаю эту книгу моим друзьям – тем, кто своей жизнью опроверг слова «Игра важнее тех, кто в нее играет», доказав, что все игры на свете делаются ЛЮДЬМИ.

Я вспоминаю не бывшее никогда.

Эта история началась летом далекого 1988 года…

Только эхо в горах,

Как прежде, поет

Голосами друзей-мальчишек…

Голоса их все тише…

Время не ждет.

Группа «ЧайФ»

Рассказ первый Чужая земля

Это было, это было в той стране,

О которой не загрезишь и во сне…

Н. Гумилев

…– Продавец и спрашивает: «Мужик, а кто там у тебя сидит-то?!» – «Не знаю я. Но сыр любит – офигеть!»

Танька рассмеялась, но тут же ойкнула и запрыгала на одной ноге:

– Ой, я, кажется, на что-то наступила…

– Не на бутылку? – забеспокоился я. – Погоди, сейчас… вот сюда давай.

Я подставил ей руку и помог допрыгать до пенька, бросив в траву свои туфли и ее кроссовки. Танюшка прыгала и жалобным повизгиваньем обозначала свои невыносимые страдания, я всерьез беспокоился – мало ли что валяется тут в траве? С тех пор, как нашу речку почистили, на ее берегу повадились устраивать пикники – в меру своего понимания, то есть: бухали, закусывали и били бутылки о деревья, а иногда – друг другу о головы.

Если Танюшка распорола себе ногу, то в следующий раз колоть головы об их бутылки буду я. Можно и наоборот. Бутылки о головы.

Я усадил ее на пенек и взял в руки левую ступню девчонки – холодную и мокрую от росы. Танюшка сопела мне куда-то в район правого виска, это было щекотно и невероятно здорово. Я задержал ногу девчонки, хотя уже отчетливо видел, что на нежной коже ничего нет – скорее всего, просто наступила на сучок. Сердце у меня постукивало где-то в горле, и я уже почти решился ее поцеловать (не ногу, а саму Таньку). А то что же это такое, мы знакомы уже год и еще…

– А ты, Олег, фетишист, – сообщила Танька мне в ухо. – Ногу-то отпусти, раз там ничего нет.

– Да ну тебя, – сердито отстранился я. – Я думал, ты правда порезалась или ногу проколола.

– Я тоже думала… Кроссовки дай. И носки.

Я нашарил в черной траве нашу обувку, передал Таньке кроссовки и присел рядом на пенек. Но обуваться мы не стали – просто сидели и смотрели на редкие огни за булькающей и шипящей на плотине рекой. На этой плотине хорошо стоять, кидая в белесую от пены воду камешки. Многим кажется, что вода там пахнет затхлостью, а мне нравится этот запах…

– Сколько времени? – спохватилась Танька. Я посветил зажигалкой на свою «Ракету». – Двенадцатый час?! Ой елочки зелененькие! Я же должна на сахарный к папке ехать. Последний автобус через пятнадцать минут!

Она лихорадочно обувалась. Это был серьезный облом, у меня, словно молоко, оставленное в тепле, скисло настроение.

– Я с тобой поеду, – вызвался я.

– А обратно пешком? – поинтересовалась она. – Автобус-то последний… Нет уж, ты пойдешь домой и ляжешь спать – приятных сновидений.

– Ну хоть до ручья провожу, – буркнул я, обуваясь. Танюшка независимо хмыкнула, но возражать не стала. – Завтра увидимся?

– Завтра будет завтра, знаешь такой мультик? – вопросом ответила она. – Ладно, пошли.

По хорошо знакомой тропинке мы углубились в тихую рощу. Справа, за ручьем, урчали тритоны-«бычки», печально покрикивала какая-то птица. Было абсолютно темно, лишь в проемах высоких крон временами серебристо подмигивали нам звезды да впереди нет-нет проглядывал желтый фонарь – как раз над остановкой. Собственно, до нее было не так уж далеко.

Я первым перешел по бревнышку через сонно шепчущий в зарослях ручей, подал руку – Танюшка оперлась, легко скакнула.

– Тут я сама, – махнула она рукой по тропинке, ведущей на подъем через кусты.

– Давай я автобуса с тобой подожду, – предложил я. У меня на языке вертелось: «Тебя там что, ждет кто-то?!» – но я помалкивал. Потому что в ответ вполне можно было получить: «Ждет», – и зрелище молча удаляющейся спины. А так прощаться совсем не хотелось.

– Да нет, не надо. – Танька сделала два шага, потом остановилась. На фоне кустов я ее почти не различал – говорил с голосом из темноты, так странно… – Олег, знаешь что… – Я вопросительно поднял голову, и она, похоже, угадала это движение, как я безошибочно угадывал, что она сейчас улыбается. – У нас ведь сегодня последний день практики был.

– У нас тоже, – кивнул я и ощутил стремительное удовольствие от того, что теперь я на два месяца с лишним совершенно свободен; от того, сколько всего будет за эти два с лишним месяца…

– Я папку уговорила, – как-то излишне медленно сказала Танька, – и он из нашей школы документы забрал. И отдал в третью. Пока!

Она двинулась к кустам, а я остался стоять, приоткрыв рот. И закрыл его только когда из-за кустов послышался вновь ее голос:

– У кинотеатра, в десять!

– Ага, – пробормотал я и, спохватившись, гаркнул: – Приду!!!

В ответ раздался веселый смех…

…В роще было одно место, где царила полная темнота – кусты и деревья тут не позволяли видеть огни ни с шоссе, где остановка, ни с улицы Пурсовской. Я шагал, не особо торопясь (но все равно получалось быстро, я по-другому просто не умею ходить), и думал, что завтра все-таки встану пораньше, чтобы успеть до встречи с Танюшкой заскочить в ДЮСШ и оправдаться за две пропущенные тренировки по фехтованию. А где-нибудь после обеда в штабе наверняка соберутся все наши – должны собраться, первый по-настоящему свободный день лета непременно нужно посвятить Большому Хуралу и обсуждению планов на это самое лето… Но больше всего, конечно, думал я о Танюшке.

Хотя… приходилось думать и о том, что мне сегодня будет. И что мне сегодня будет. Времени-то уже ого… Я еще прибавил шагу.

Огни в домах погасли. Вообще ни огонька. Не обратив на это толком внимания, я проскочил по берегу, рискуя свалиться, – и едва не сыграл в воду.

Моста не было.

Это оказалось до такой степени неожиданно, что я обалдело взглянул вниз, надеясь увидеть там рухнувшие бетонные плиты. Но там текла вода. И подальше… да и вообще – Пурсовка вроде бы оказалась в три, а то и в четыре раза шире, чем я привык ее видеть.

Чушь какая-то… Я посмотрел влево.

Там тоже не было огней. Ни светящихся в любое время ночи окон почтамта, ни красных огоньков телевышки в небе, ни проносящихся по мосту бегучих лучей фар.

Справа – на улицах Бугра – тоже не было огней. Там был… Я потряс головой и втянул воздух сквозь зубы, словно обжегся. Там был лес, или я ничего не понимаю. Темная, хорошо знакомая масса.

Как, кстати, и за рекой. Теперь я четко различал темные силуэты высоких деревьев на фоне более светлого неба. Но больше всего меня ужаснуло не это, а отсутствие звуков.

Вы не замечали, что человека в первую очередь выдают звуки? Машина проехала. Залаяла собака. Хлопнула дверь. Прозвучали обрывки разговора, смех.

Я стоял посреди леса. Это знание пришло вместе с небольшим, но все же опытом турпоходов, имевшимся у меня. Только в лесу может быть так. На берегу лесной речки, где на многие километры вокруг нет человеческого жилья.

Я почувствовал, что меня охватывает паника, которой почти невозможно не поддаться, паника, рождающаяся из страха перед необъяснимым…

…– Олег! Оле-ег!

Танюшка кричала совсем недалеко, за деревьями, и я опрометью бросился на ее голос, даже сам не соображая, куда и зачем бегу. Я бежал не на ее голос, а на человеческий голос во внезапно и страшно изменившемся мире.

Мы врезались друг в друга, как два пушечных ядра, вцепились. Поняли, что это по-настоящему, – и застыли, немного отойдя от всплеснувшего тяжелой волной ужаса. Лично я совершенно не думал, что сбылась моя мечта – я обнимаю эту девчонку. Похоже, Танюшка – тоже. Ее колотило, хотя за прошедший год я убедился, что она смелая и решительная.

Нет, такой она и осталась. Я понял это быстро. Девять из десяти других девчонок впали бы в неконтролируемую и дикую истерику. Танька, продолжая дрожать, отстранилась и вполне твердым голосом изложила:

– Олег, шоссе нет. И остановки, и домов – вообще ничего, только лес. Я туда чуть-чуть прошла, а потом… – Она смутилась, но с усилием закончила: – Потом я испугалась и побежала.

– А я испугался так, что и побежать не мог, – признался я. – Стоял и головой крутил.

Она отстранилась и провела ладошкой по глазам – я понял: все-таки плакала. Но голос у Таньки по-прежнему был деловитым и собранным:

– Я так и не поняла, что случилось. А, Олег?

Я немного приободрился. Танька любила Грина, но не особенно жаловала классическую НФ, до которой я был большим охотником – разные там «проколы», «переходы» и «гиперы» зароились у меня в сознании… пока до меня не дошло, что это – по-настоящему… и это случилось с нами.

Тут уже мне захотелось позорно зареветь. Но я собрал в кулак всю волю, которая у меня нашлась, и мужественно сказал:

– По-моему, Тань, мы попали… ну, вроде как в параллельный мир. Смотри – речка, холмы, все, как у нас, а людей нет…

На меня опять сошел романтический стих, но Танька вернула меня на землю, тихо сказав:

– А как же… наши? Папка… он же меня ждет, и твои…

На миг я представил себе, что мама, должно быть, уже ищет меня, и дед с бабулей, наверное, тоже… и снова удержал себя от слез. Смутно я чувствовал – мне сейчас надо быть сильным, потому что Танька – девчонка. Но она решительно сказала:

– Я не знаю, правильно ты говоришь или нет, но мы должны попробовать выбраться.

– Согласен, – кивнул я. – Только, Тань, надо ждать утра. Тогда мы хоть осмотреться сможем.

Мне повезло с девчонкой. Опять-таки девять из десяти уперлись бы рогами и начали требовать немедленных поисков выхода. Танюшка кивнула мне в ответ:

– Да, наверное… Олег. – Голос ее дрогнул. – Мы обязательно должны выбраться. Папка не сможет без меня, он… – Наверное, она заметила, как у меня дрогнуло лицо, потому что поспешно сказала: – Прости, я больше не буду про это.

– Да ладно, – вздохнул я. – Знаешь, надо, наверное, найти дерево, не ночевать же на земле. Если это лес, да еще рядом с рекой, то на водопой разное может прийти.

– Давай искать, – согласилась Танька, – только не расходиться…

…В роще росли тополя и вязы, но там, где в нашем мире начинался подъем на Бугор, плотно стояли дубы, невысокие, с грубо-трещиноватой корой, раскидистые. Одеты мы были подходяще: я – в хороший гэдээровский спортивный костюм, синий с красным и белым, с подсученными рукавами, легкие белые туфли с мягкой подошвой и белую спортивную майку. Танюшка – в кроссовки, джинсы и ковбойку. Справа на речке – на том берегу, правда, – началось какое-то движение, послышались неясные звуки, и мы не стали медлить с выбором: я подсадил Таньку на нижнюю ветку, потом вскарабкался сам.

Нам повезло. Метрах в пяти от земли ветви расходились широким веером, образовывая круглую площадку метров двух в диаметре, усыпанную пружинящим слоем трухи. Мы сели на этот упругий матрас… и Танюшка наконец заплакала. Я приобнял ее, с трудом удерживая слезы и с отчаянием думая, что надолго меня может и не хватить.

Кажется, мы так немало просидели. Еще несколько часов назад я мечтал об этом… Потом Танюшка, похоже, уснула, и я уложил ее – осторожно, прикрыв сверху своей курткой. Стало холодно, но одновременно потянуло в сон, и я прилег ближе к «стенке», не опасаясь свалиться – сучья были мощные и частые. Сунул руки под мышки и сонно выругал себя, что не догадался наломать каких-нибудь веток или хоть травы нарвать.

Кажется, я отрубился именно на этой мысли. И проснулся в темноте от того, что Танька меня трясла за плечо – сильно, но тихо.

– Тань… ты почему?.. – забормотал я, не сразу проснувшись, но отметив по звездам, что уже часа два.

– Олег! – Голос Таньки оставался спокойным, но это было спокойствие ужаса. – Внизу кто-то есть.

Я перевернулся на другой бок и, затаив дыхание, высунулся между двух сучьев.

Бесформенная темная масса тихо шевелилась внизу, почти не издавая звуков – лишь временами слышалось легкое похрипыванье, словно у этого существа были неполадки с дыханием.

Двигая только правой рукой, я полез в карман и, достав складной нож, открыл лезвие. Машинально, не потому что надеялся на него, как на оружие. Просто слишком страшно было не иметь в руках вообще ничего, когда за спиной – Танюшка.

Существо не уходило. В голове было кипящее крошево из обрывков мыслей. Если полезет – надо бить по лапам или глазам… если у него есть лапы или глаза… если это вообще не что-то из «Хранителей»… вот бы мне мой охотничий нож…

Танюшка молчала, но я не был уверен, что ее надолго хватит. И я резко ослабел (так, что зашумело в ушах), весь вспотев, когда эта бесформенная тень плавно скользнула в темноту и бесшумно в ней растворилась.

Руки у меня позорно дрожали, я даже не смог сразу закрыть нож, а потому так и положил рядом раскрытым. Танька снова прижалась ко мне, и на этот раз мы легли уже спина к спине, укрывшись моей курткой. Я лежал с открытыми глазами, ощущая, как бьется у девчонки сердце, и вслушиваясь. Страх не отпускал, бродил рядом, карабкался по дереву и усаживался на ветвях, покачивавшихся под его тяжестью.

Так страшно мне не было даже в недавнюю мою одинокую ночевку в лесу. Может быть, потому что сейчас я боялся не только за себя.

Как часто бывает, когда боишься спать, я не заметил, как уснул, и навалившийся кошмар показался продолжением реальности – мне снилось, что я лежу, как лежал, а через край нашей площадки перебирается какая-то жуть и вот-вот бросится на нас…

Я проснулся, вздрогнув и широко открыв глаза. Было утро, солнце уже поднялось, вовсю гомонили птицы. Танюшка стояла спиной ко мне в развилке веток – враспор руками и ногами. Она куда-то смотрела и была совершенно неподвижна.

Надо сказать, мне очень хотелось: а) в туалет; б) есть. Или наоборот, не знаю. Но я поднялся, отыскал и убрал выпавший из руки нож и подошел к ней, сказав:

– Доброе утро.

– Смотри, – вместо ответа тихо сказала Танюшка. – Я уже насмотрелась…

Она говорила не только тихо, но и спокойно. Я встал в другую развилку.

Лес был со всех сторон – на склонах холмов, по берегу реки. Только в той стороне, где должна была располагаться почта, открывался более широкий вид. За болотами и цепочкой озер, над которыми кружили стаи птиц, вновь тянулся лес – без конца и края, укутанный туманом. В него слева острым углом врезался клинышек степи. Над рекой ворочались туманные остатки.

– Черт, – вырвалось у меня.

– Нам некуда идти, да? – Танюшка посмотрела на меня. У нее на лице было полно грязных разводов. – Мы тут одни?

– Не может быть, чтобы тут не было людей. – На этот раз я и вправду был уверен в том, что говорил. – Нам надо искать людей, Тань. Одни мы пропадем. Помнишь ночного гостя?

* * *

Я справился со своими «делами» раньше, чем Танюшка, и успел осмотреть дерево. Ночной гость с легкостью терся об него на высоте трех метров – но следы меня успокоили. Обычный медведь, облегченно подумал я, о чем и сообщил Танюшке – она вернулась повеселевшая, вытирая лицо подолом ковбойки.

– Сходи к реке, умойся! – предложила она.

– Не надо было тебе туда ходить одной, – строго сказал я, стараясь не смотреть на ее загорелый плоский живот. Столько раз видел на пляже, а тут что-то застеснялся… – Вообще лучше далеко не отходить друг от друга.

– Между прочим, тут нет лопухов, – задумчиво заметила она, завязывая подол узлом. – Ты не улыбайся, Олег. Если нет лопухов – значит, нет и человека… Куда пойдем-то?

– Сначала к речке, – решил я.

До речки было метров десять. Да, это была наша Пурсовка, но другой ее берег виднелся там, где в нашем мире начиналась уже Пурсовская улица. В невероятно прозрачной воде «ходили» рыбы – много и солидные.

– Игорька бы сюда Мордвинцева, – сказал я.

Танька вздохнула:

– Ребята, наверное, уже знают, что мы… – Она осеклась. – Давай попробуем их как-нибудь поймать, я есть хочу.

Я умылся и, как мог, прополоскал рот. Странно – я терпеть не мог чистить зубы, а теперь вдруг ощутил в этом настоятельную потребность.

Танюшка стояла на берегу, уперев руки в бока, и осматривалась. А я вдруг испугался – это был испуг быстрый, неожиданный и похожий на удар в солнечное сплетение.

Я ведь не смогу ее защитить, если что! (То, что я и себя не смогу защитить, меня в этот момент почему-то не беспокоило.) Как? Голыми руками?!

А если я не смогу ее защитить, то мне и самому лучше не оставаться в живых. Это я подумал как-то легко и без страха. А вслух сказал, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно непринужденнее:

– Тань, ты далеко не уходи… А лучше, – я перебросил ей зажигалку, – разожги костер. Вон там сушняк… А я попробую что-нибудь поймать.

Это было смелое заявление. Я в жизни был на рыбалке один раз – с нулевым, естественно, результатом. Но тогда речь не шла о подступающем голоде. А сейчас есть хотелось уже довольно сильно… Но Танька поверила, похоже, – отправилась, взяв зажигалку, за хворостом. А я обратился к рыбам:

– Ну что? Будем сотрудничать или пойдем на конфликт?

Рыбы хладнокровно плавали то в одном, то в другом направлении, никак не реагируя на мои призывы. Я и представления не имел, как взяться за дело. Но и ждать чего-то не имело смысла.

Я разложил нож и отправился за палкой…

…Завтрак получился довольно противный – жареная рыба без соли может показаться вкусной только когда ты действительно проголодался, а из нас, как неожиданно грубо выразилась Танька, еще не вылетели домашние пирожки. Но зато я был горд собой – четыре крупные рыбы были подбиты самодельным копьем за полчаса. Танюшка сказала, что это крупные окуни.

– Куда мы пойдем, Олег? – спросила она, когда мы, побросав кости в угли, засыпали землей костер. – Может, останемся здесь? Вдруг…

Она не договорила, но я понял, что имелось в виду: вдруг мы попадем обратно домой так же, как попали сюда? Мне хотелось на это надеяться, если честно. Но это значило сесть и ждать у моря погоды. Сколько? До зимы?

Я тряхнул головой:

– Тань, надо идти. Ну понимаешь – людей надо искать. Не может быть, чтобы их тут не было! Вдруг они что-то подскажут?

– Я согласна, – вздохнула Таня. – А куда пойдем? Тут кругом лес, только там, – она махнула рукой, – кусочек степи, ты же видел…

– Вот в степь как раз нам не надо, – покачал я головой. – Слишком много открытого места, а кто там живет – вообще неизвестно. Лучше искать людей в лесу. Историческая традиция говорит, что обитатели леса…

– Оле-ег, – с легкой улыбкой протянула Таня, и я, смутившись, умолк, а потом продолжил:

– В общем, надо идти в лес… Знаешь, Тань, – признался я честно, – я могу знать только то, чему меня учили… или что я читал… про ту, нашу Землю. Может, тут все не так. А если предположить, что так, то нам надо идти на запад, – я указал рукой, – в ту сторону, где аэродром… был аэродром. Там поселения были расположены гуще всего. Но это, Тань, если судить по Земле.

– Ну а как иначе-то мы можем судить? – вздохнула она. – Ладно, – в ее голосе прозвучала хорошо знакомая решимость, – пойдем, Олег, чего сидеть? Нам еще через речку перебираться, брод искать…

Пурсовку мы форсировали неожиданно легко – недалеко от дуба, где мы ночевали, нашлось мелкое место, и мы перебрели через реку без проблем. Было около десяти.

– Надо держать точно на запад, – сказал я, когда мы обувались на берегу. – Все время.

– Пойдем вдоль реки Калаис, – медленно, вспоминая карту (топографическая память у нее была отличная), сказала Танюшка. – Она течет почти точно на запад. Ну, двинулись.

Но мы все-таки помедлили немного, прежде чем войти в лес. Он стоял стеной: дубы, вязы, тополя теснились один к другому, в подлеске растопыривал до пояса зеленые пальцы мощный папоротник. Но темным лес не казался – его пронизывали солнечный свет и пение птиц где-то в вершинах. Чуть-чуть тянуло сыростью.

Потом мы переглянулись и вошли в чащу.

* * *

Такого леса я не видел никогда в жизни. Казалось, он и не знает, что на свете существуют люди, а на нас обращает внимания не больше, чем на любых своих обитателей – которыми лес просто кишел и которые нас тоже совершенно не боялись. За каких-то полчаса ходьбы мы видели таких роскошных оленей, что Танька обмерла от восторга; семейку барсуков, дружно перемещавшуюся по своим делам среди папоротника; здоровенного волка, спокойно наблюдавшего за нами через кусты без какого-либо интереса; кабана, с хрюканьем рывшегося в ложбинке в поисках чего-то съестного… Мелкой живности на деревьях и земле было море. Я мельком подумал, что тут и медведи могут оказаться…

Странным было узнавать местность, очищенную от следов деятельности человека. Рельеф легко читался – мы шли мимо городского сада, только не было ни ограды, ни кладбища, ни водонапорной башни…

– Это же наш мир, – сказала Танька. – Ну честное же слово! Олег!

– Надо было читать фантастику, – ворчливо заметил я, понимая вообще-то ее удивление. Я и сам, честно говоря, удивлялся, да еще как. Неужели этот мир – копия нашего? Волга, Рейн… Карпаты. Вулкан Везувий и острова Шпицберген…

Блин.

– Ага, ты сам удивился! – возликовала Танюшка.

– С чего ты взяла? – спохватился я.

– По лицу видно. Смотри, Олег!

Впереди – спокойно, плавно и бесшумно – пронес свое короткое угловатое тело на длинных ногах бурый лось. Мы переждали, пока он уйдет, хотя лось не вызывал страха – только уважение.

– Фу, – перевел я дух. – Пойдем, Танюшк.

Хорошо, что ходить по лесу было для нас привычным делом. Мы умели это делать и любили это делать.

– А тут кончается город, – сказала Танюшка через какое-то время. В самом деле – мы уже с минуту шли вдоль оврага, за которым в нашем мире лежал аэродром. – Может, напрямую переберемся?

– Там могут быть гадюки, – сказал я, но первым спустился вниз, держась рукой за кусты, а другую подавая Таньке, хотя она и сама неплохо справлялась. Мы вылезли на откос, отряхнулись…

…И выяснилось, что на месте аэродрома – довольно широкая луговина. Из высокой серо-желтой травы с пышными метелками тут и там поднимались искрящиеся крапинами слюды гранитные останцы. Лес окружал луговину широкой дугой, но до него было километра три, не меньше. Сонно звенел тихий нагретый воздух. И плавали высоко-высоко черные кресты птиц.

Мне почему-то было страшно выходить на это открытое место. По-моему, Танюшка испытывала сама то же ощущение. Во всяком случае, в ее глазах появилась задумчивость, а белые мелкие зубки прикусили уголок губы.

– Боишься? – спросил я.

– Я?! – фыркнула она.

– Ты.

– Ага, сейчас.

– Боишься.

– Испугалась!

– Я – боюсь.

Она посмотрела на меня расширившимися глазами. Очевидно, не ожидала такого признания. Потом вздохнула и передернула плечами:

– Пошли…

…Трава доходила до колен. Сразу стало жарко-жарко, я стащил куртку и обвязал ее вокруг пояса. Стало хотеться пить, но мы еще в походах научились правилу – о воде не говорят просто так. Но думать было можно, и я с неудовольствием решил, что без емкостей нам будет плохо – каждый раз искать воду, когда она нужна, дело сложное. Гораздо сложнее, чем многим кажется в наших местах.

Мы добрались до первого из гранитных камней. Он отбрасывал холодную тень, острую и четкую, почти не колебавшуюся на траве. Я уже прошел мимо, но Танюшка задержалась.

– Смотри, Олег. – И она указала на плоскую грань камня, чуть скошенную внутрь.

Я подошел и чуть наклонился. На этой грани, влажной, холодной и скользкой, были глубоко и неровно выбиты белесые буквы. Их края давно сгладились, словно строчки оплыли от огня, но читались хорошо.

Friends!

We don’t know, who are you.

Spring near the last stown.

Go on the west.

40 miles from her.

Good luck!

Я понял только несколько слов: «Друзья… мы… вы… камень… идти на… 40 миль…» Но Танюшка уверенно перевела:

– «Друзья! Мы не знаем, кто вы. Родник около следующего камня. Идите на запад. Сорок миль отсюда. Удачи!» Олег, – она выпрямилась, – тут есть люди.

– Или были, – хмуро заметил я. – Надпись-то старая. И почему английская?

– Не знаю, – вздохнула Танюшка. – Но все-таки… Сорок миль – это сколько?

– Километров семьдесят – семьдесят пять, – перевел я. – Два… нет, три дня. Вообще-то нам по дороге, можно идти туда. Пойдем?

Теперь уже Танюшка начала осторожничать.

– А что там, в сорока милях? – подозрительно спросила она. Я просто пожал плечами, немного раздражаясь – было жарко и хотелось пить:

– Не знаю, но мы все равно идем туда. Или нет?

– Идем, – вроде бы решилась она. И неожиданно предложила: – А может, я покричу? Э-э-э-эй!!! – завопила она, подпрыгнув.

Я фыркнул и засмеялся. Танюшка обиженно свела брови, но потом толкнула меня в плечо и тоже хихикнула:

– Ладно тебе… Пошли попьем.

Куда веселей мы зашагали к «следующему» камню. Танька вообще никогда не была болтливой, но сейчас ее понесло, и она бесконечно говорила, выдвигая версии о том, что нас ждет в указанной точке. Доминировало убеждение, что там – путь домой.

Я, если честно, надеялся на то же. Но предпочитал не говорить об этом вслух.

Десять стрел на десяти ветрах,

Лук, сплетенный из ветвей и трав, —

Он придет издалека,

Меч дождя в его руках.

Белый волк ведет его сквозь лес,

Белый гриф следит за ним с небес;

С ним придет единорог,

Он чудесней всех чудес.

Десять стрел на десяти ветрах,

Лук, сплетенный из ветвей и трав, —

Он придет издалека,

Он чудесней всех чудес,

Он войдет на твой порог,

Меч дождя в его руках.

Борис Гребенщиков

Мы добрались до леса вновь минут через сорок. Воду – а родник выбивался из-под камня упругой струей в песчаный кратер у основания глыбы – набрать было не во что, а жаль. Она оказалась ледяной и очень вкусной.

Снова захотелось есть, и с каждой минутой голод нарастал.

– Олег, – сказала Танюшка, когда мы уселись передохнуть под деревьями на опушке и разулись, чтобы дать отдохнуть ногам и хоть немного просушить носки, – без еды мы не дойдем.

Сказано это было серьезно и без малейшей паники. Я еще раз подумал, что она совершенно необычная девчонка. Но счел нужным одернуть спутницу:

– Дойдем. Туда – дойдем даже без еды, хотя будет трудно. Но лучше, конечно, поискать еду по дороге какую-никакую.

Мы замолчали, и я понял, что засыпаем. Вроде и прошли не очень много… Наверное, за прошедшее время растренировались.

– Олег, – сонно сказала Таня, – давай поспим немного.

– Давай, – охотно согласился я, сползая в лежачее положение и устраиваясь удобнее. Помедлил и предложил нерешительно: – Тань, если хочешь – можешь… ну, меня использовать вместо подушки.

– Ага, спасибо. – Она перекатилась ближе и как-то очень естественно устроилась на моем плече. Я помедлил и приобнял ее рукой, на которую она улеглась.

Приятно было – непередаваемо. Руки Танюшка спрятала под мышки, а носом – наверное, уже сама не понимая, что делает, – уткнулась мне в шею. И тепло задышала.

Короче, мне тут же расхотелось спать. Я обмер с открытыми глазами. Нет, ни о чем таком я не думал. Я просто переживал почти физическое счастье.

Ради этого стоило оказаться в лесах другого пространства. Честное слово. Хотя, конечно, я понимал, что Танюшка уже спала, когда прислонилась ко мне.

И все-таки это было счастье…

…Проснулся я от того, что перестал чувствовать руку – она превратилась в резиновый жгут. Танюшка во сне сползла ко мне под бок и лежала на животе, затрудненно дыша – уперлась лицом в мою куртку.

Проснулся я и ото сна, если так можно выразиться. Сон был из тех, что не пересказывают. Я бросил быстрый взгляд вниз и подумал: хорошо, что Танюшка спит, потому что даже сквозь плавки и брюки все было отчетливо видно. В смысле, у меня.

Я переложил онемевшую руку другой и сел. Слегка воровато посмотрел на Таню. Мы проспали больше двух часов. И мне срочно надо было отойти.

Поднявшись, я сделал несколько шагов к камышам. Посвистывая, поднял голову к вершинам деревьев; потом, уже натягивая штаны, вновь рассеянно окинул взглядом камыши…

И увидел скелет.

Нельзя сказать, что я испугался или растерялся, хотя в реальной жизни скелетов не видел – даже как пособий на уроках, у нас были схемы. Но и не скажу, что я не ощутил вообще ничего. Странно, словно время вокруг стало тягучим-тягучим, а все предметы, наоборот, – очень четкими.

Я сделал несколько шагов, дыша открытым ртом. В горле пересохло.

Скелет не трогали звери – уже не знаю почему. Но кости не были растащены, и даже сохранилось кое-что из одежды: потрескавшийся, утерявший цвет кожаный то ли жилет, то ли панцирь с порыжевшими от ржавчины металлическими бляхами; сапоги, на которых уцелели подковки – на носке и каблуке, – и застежки ремней поверху голенища; широкий пояс с зеленой от окиси пряжкой, на котором крепились… ножны. Да, ножны! На скелете были еще какие-то ошметки то ли ткани, то ли кожи. Но я вглядывался именно в ножны, из которых торчали рукояти – чуть изогнутая большого ножа и обычная крестовина длинного меча. Рукояти даже на глаз «сварились» с ножнами.

Я подошел к скелету вплотную. И только теперь понял, что меня обманули глаза, – до скелета было ближе, чем мне казалось, а сам он оказался меньше!

Скелет принадлежал подростку – девчонке или мальчишке – моих лет. Вернее, по крайней мере одного со мной роста. Я увидел, что на левом запястье скелета широко висит изъеденный ржавчиной браслет.

А потом я понял, что это часы. Массивные, незнакомые мне часы со странным восьмиугольным корпусом – стекло было чистым, и я видел циферблат с многочисленными дисками и цифрами, на которых навсегда замерли стрелки.

Я наконец заставил себя закрыть рот. Еще раз посмотрел на оружие, жилет, грубые сапоги.

И на часы. Как во сне, я нагнулся ниже и различил надпись: Omegua. А под ней мельче: Switcherland. Это была швейцарская «Омега», я о такой читал в книжках. Дорогие часы…

Я перестал что-либо понимать.

– Олег!!! – завопила Танька за кустами. – Олег, ты где?!

– Елки… – вырвалось у меня, и я поспешил наверх, заставляя себя успокоиться хотя бы внешне.

Танюшка вылетела из-за деревьев и треснула меня кулаком в грудь так, что я охнул. А Танька затрясла меня за плечи, как отбойный молоток, шипя:

– Ты где был, кретин?! Я же… я чуть дуба не дала!.. Просыпаюсь… где ты был?!.

– Тань, Тань, ты чего?! – ошалело бормотал я. – Я отошел… ну, по делам…

– Не смей так больше делать, дурак! – Она треснула меня по плечу и отвернулась, закрыв лицо локтем.

– Погоди, Тань… – Я топтался рядом, не зная, что делать. До меня дошло, что ей на какие-то страшные мгновения показалось, что она осталась в этом непонятном мире одна. – Ну прости меня, – убито попросил я, не зная, что сказать еще.

– Больше так не делай никогда, – уже тихо попросила она, все еще не поворачиваясь. – Я очень-очень испугалась, Олег… Ну все, уже успокоилась, вот. – Она повернулась и по-настоящему улыбнулась, но тут же попросила снова: – Только больше не уходи… Поесть ничего не нашел?

– Можно камышовых корней надрать и испечь, – не придумал ничего лучшего я. – Там камыш есть. – И тут же обругал себя последними словами.

– Камыш… – вздохнула Танька. – Пошли за камышом, чего же…

– Танька, – бухнул я, – там скелет.

* * *

Если честно, Танька – по крайней мере на вид – восприняла скелет спокойнее, чем я. Разве что немного расширила глаза, но даже нагнулась к останкам, тоже рассматривая часы.

– Олег, он не умер, – тихо сказала она и выпрямилась. – Его же убили. Смотри.

Мне стало стыдно. Девчонка различила то, чего не увидел я в своем обалдении. Череп слева – над виском – был проломлен, неровно, ромбом. Вернее – ровным ромбом.

– Чего это, Тань? – Голос у меня отчетливо сел. Она промолчала. А до меня дошло, что это похоже на след от наконечника стрелы.

Как в кино.

– Пошли отсюда, Олег. – Танюшка зябко повела плечами. – Ну его, этот камыш…

Мне очень хотелось сделать так, как она предлагала. Но я вдруг понял, что хочется есть. И вечером будет хотеться есть еще больше. И мне. И Танюшке.

А скелет – что он, скелет? Такой же мальчишка – на девчонку не похоже, – как и я. Мертвый. Даже больше, чем мертвый.

– Тань, ты подожди, а я сам надергаю, – решительно сказал я. Потому что я был мужчиной, как ни крути.

Она упрямо повертела головой. И села разуваться – первой лезть в воду…

…Мы набрали камышовых корней в мою спортивную куртку, и я нес этот мешок. И думал, что вечером попробую поставить петлю на зайца – вдруг попадется?

К речке Калаис – или как она в этом мире? – мы вышли только к вечеру, и я присвистнул. Спросил Танюшку:

– Узнаешь?

Она кивнула, озираясь. Все-таки, лишенные привычных ориентиров, мы забрали в сторону и вышли к реке ближе от города, чем рассчитывали. Но теперь можнобыло не беспокоиться – километров тридцать, весь завтрашний день, достаточно просто идти против течения. А сейчас мы опять стояли возле небольшой луговины, по которой текла река.

– Кто это, Олег? – испуганно спросила Танька. – Какие огромные!..

Сперва я просто увидел мохнатых быков, которые пили метрах в ста от нас, не больше. А потом у меня восторженный холодок прошел по спине, и я прошептал:

– Тань, это туры. Стой тихо.

Последний тур на Земле, как мне помнилось, был убит в XVII веке. А тут – мы стояли так близко от этих громадин, что можно было слышать, как хлюпает вода, которую они тянут. Потом светло-шоколадные животные бесшумной цепочкой ушли в лес.

– Туры, – тихо повторил я. – Пошли, Тань, пошли. Они красивые, но от них лучше держаться подальше.

* * *

Костер мы разожгли на небольшой полянке и еле дождались, когда появится первая горячая зола, в которой можно будет испечь камыш. А потом так же еле дождались, пока он испечется. И ели его, обжигаясь, урча и пачкаясь золой – по крайней мере, когда я глянул на Таньку, сидевшую, скрестив ноги, по другую сторону огня, то у нее все вокруг губ было грязным. Судя по тому, как она засмеялась, – у меня тоже. То ли нам с голоду показалось, то ли камыш и правда был вкусным, но мы слопали весь. Я хотел было заначить немного, но Танюшка настояла на том, что утром он остынет и будет невкусным. Откуда она это знала – представления не имею, но я легко с ней согласился, и мы доели печеные корешки.

– Еще два дня – и дойдем, – оптимистично заявила Татьяна. Я кивнул, подумав: куда дойдем, интересно? А вслух попросил:

– Спой, Тань.

Она ни секунды не отнекивалась и не ломалась. Посмотрела на меня через огонь, а потом перевела взгляд на угли.

Я хорошо помню эту ночь, костер на полянке – и тихий, но мелодичный и ясно слышный голос Танюшки. Я не говорил, что спеть. Но она догадалась сама…

Вечер бродит по лесным дорожкам…

Ты ведь тоже любишь вечера.

Подожди, постой еще немножко,

Посидим с товарищами у костра.

Вслед за песней позовут ребята

В неизвестные еще края,

И тогда над крыльями заката

Вспыхнет яркой звездочкой мечта моя.

Видишь целый мир в глазах тревожных

В этот час на берегу крутом.

Не смотри ты так неосторожно —

Я могу подумать что-нибудь не то^[218].

* * *

Меня разбудил дождь. Он полил сверху, легко пробивая крону дерева, на котором мы устроились в широкой развилке, – нам опять повезло… если бы не ливень, а это был настоящий ливень. Танюшка проснулась на несколько секунд позже меня и сперва что-то сердито пробормотала, а потом жалобно вздохнула:

– Дождь… Вниз спускаться?

– Нельзя, Тань. – Я перебрался осторожно к ней, проклиная свою высотобоязнь, и натянул на нее свою куртку. Не защита, конечно, но Танюшка благодарно прижалась ко мне, и мы приготовились мокнуть до утра. Я всмотрелся в часы и сумел различить, что только половина второго. И я, и Таня были здоровыми, закаленными ребятами и уж летом-то под дождем простыть не боялись. Но ясно стало, что уснуть не удастся.

– Олег, – тихо сказала Танюшка, – как ты думаешь, дома нас ищут?

– Ищут, конечно… – неохотно ответил я. – И ребята тоже ищут.

– Они и подумать не могут, что с нами… А помнишь, – я вдруг понял, что она улыбается, – как мы домового ловили, который на чердаке громыхал?

– А это оказалась сова, – подхватил я, – конечно, помню! И как Вадим физиономией в свежую шкуру влетел, а мы решили…

– …что домовой ему лицо разодрал! – добавила Танька. – И полезли наверх с ножами, а Санек говорит про шкуру: «Тут у люка кто-то стоит!»

– Еле отговорили его стрелять, – задумчиво заключил я.

Мы еще немного повспоминали своих друзей. Потом Танюшка вздохнула:

– Я вот думаю про скелет. Странно все-таки. Средневековый мальчишка – а в часах. И вообще – дичь какая-то. Стрелой его убили… Надо бы нам поосторожнее быть, Олег. Присмотреться, когда придем на место. Что бы там ни было.

– Логично, – согласился я. – Танюшка, ты попробуй уснуть, а то завтра мы же идти не сможем. Давай поближе, – и я фактически перетащил на нее куртку, оставшись в футболке. В первые несколько секунд дождь показался страшно холодным, но потом я привык, даже перестал дрожать. Танюшка вроде бы согрелась – по крайней мере совсем затихла. Я думал даже, что уснула, но она вздохнула и призналась:

– Настроение отвратительное. Не хочется пищать, а все равно…

– Ну попищи, – согласился я. – Я потерплю.

– Ладно, не буду, – тут же поправилась она. – А сколько времени?

У нее часов не было. И я ответил спокойно:

– Скоро утро.

* * *

Та еще была ночка. Утро наступило отнюдь не «скоро» – оно еле-еле приползло, почти не различимое в тучах, укутавших горизонт и небо над головами. Дождь почти прекратился, но все равно сеялся почти по-осеннему из облаков, лениво переползавших по небу, – там был ветер. Хорошо еще, не похолодало – скорей даже наоборот, воцарилась влажная духота.

Если ночью вы промокли и не выспались, то утром голод покажется вам втрое сильнее, чем должен быть. Поставленные мной с вечера два силка оказались пусты, но это меня даже не особо расстроило.

Пока лазили по кустам – вымокли еще больше. У Танюшки круги залегли под глазами, а само выражение глаз было усталым и отстраненным, как у человека, испытывающего боль. Она молча вернула мне куртку, и мы двинулись вдоль реки – через мокрый папоротник, под соскальзывающими с деревьев струйками.

Я вспомнил, как читал про экспедицию Роберта Скотта. Как они упорно стремились к полюсу, преодолевали трудности, страдали… И как меня поразила мысль, что стремились-то они, в общем-то, к пустому месту. Там, на этом полюсе, были те же снег, холод и ветер. И все.

А они шли, как будто их ждал там роскошный отель. И сейчас я подумал – а не похожи ли мы на тех англичан? Может быть, и мы идем в никуда? Кто-то невесть когда написал по-английски очень приблизительные координаты… Координаты невесть чего.

Танька пробиралась впереди. (Если кто не знает – и дикие звери, и люди предпочитают нападать с боков или сзади. Так что самое опасное место при переходе – не впереди, как думают многие.) Мы молчали и временами сдержанно зевали и вздрагивали. Я думал еще и о том, что на дневку надо разводить костер, а как – неизвестно. Мокрые дрова… Хорошо еще – есть зажигалка. Но и ей мокрое не очень-то разожжешь без растопки…

– Все-таки мы не лесовики, – сказала Танюшка, и я понял: она думает о том же.

– Ничего, – обнадеживающе кивнул я, – доберемся.

Было бы еще куда… Но этого я не сказал.

Мы еще почти три часа шагали в полном молчании. Дождь снова пошел, и какой-то осенний, в смысле, уныло-безнадежный, хорошо еще не холодный. Но сырость нами уже не ощущалась.

– Олег, – вдруг сказала Танюшка, – мы куда-то не туда идем.

Она остановилась, не оглядываясь на меня.

– Да ну, – сердито сказал я, – речка вот она… Пошли, Тань, пошли.

– Да погоди ты… Калаис же не точно на запад течет, а еще и на север чуть. А мы идем точно на запад. Ну проверь, проверь!

Я вздохнул и воспользовался надежным способом – навел на светлое пятно в тучах (солнце) часовую стрелку «ракеты» и мысленно очертил угол между ней и цифрой «2», а потом разделил этот угол пополам. Двенадцати еще не было, и юг находился справа – там, куда указывала биссектриса.

Танюшка была права. Мы шли точно на запад.

– Да, это не Калаис… – пробормотал я.

– Это его приток, я забыла, как он называется, – уверенно сообщила Танюшка. – Может, это и к лучшему, но он короче, чем Калаис.

– Ничего страшного, – бодро заметил я. – Уж на запад-то мы курс и без реки сумеем удержать… Пошли, Тань.

– Что ты все «пошликаешь»?! – внезапно рассердилась она. – Я промокла! Я есть хочу! Я устала, в конце концов!

– Тань, я тоже, – терпеливо сказал я. – Выберемся на открытое место и попробуем разжечь костер.

– Да, костер он разжечь решил! Из чего, как?! Мокрое все! И… – Она осеклась и закусила губу. Опустила глаза: – Извини.

– Ничего, – по-прежнему спокойно ответил я. И больше ничего не стал говорить.

Мы опять зашагали вперед. Я видел перед собой спину Таньки, обтянутую мокрой ковбойкой, потемневшие от воды волосы, слипшиеся прядями, – по ним за ворот текла вода, и мне стало жалко девчонку – до спазмов в горле.

я пытался уйти от любви

я брал острую бритву и правил себя

я укрылся в подвале я резал

кожаные ремни

стянувшие слабую грудь

я хочу быть с тобой

я хочу быть с тобой

я так хочу быть с тобой

и я буду с тобой

твое имя давно стало другим

глаза навсегда потеряли свой цвет

пьяный врач мне сказал что тебя больше нет

пожарный выдал мне справку что дом твой сгорел

но я хочу быть с тобой

я хочу быть с тобой

я так хочу быть с тобой

и я буду с тобой

в комнате с белым потолком с правом на надежду

в комнате с видом на огни и с верою в любовь

я ломал стекло как шоколад в руке

я резал эти пальцы за то что они не в силах

прикоснуться к тебе

я смотрел в эти лица и не мог им простить

того что у них нет тебя и они могут жить

но я хочу быть с тобой

я хочу быть с тобой

я так хочу быть с тобой

и я буду с тобой

в комнате с белым потолком

с правом на надежду

в комнате с видом на огни

и с верою в любовь^[219]

* * *

Костер разжечь и правда не удалось, как я ни старался. Зато на севере небо вдруг просветлело – голубая полоса подрезала тучи и начала стремительно расширяться, надвигаясь на нас. В этом было что-то тревожное, но мы радовались, глядя, как солнечный свет буквально течет к нам по земле, вспрыгивая на холмы и скатываясь в лощины и овраги.

Мы остановились на речном берегу и с удовольствием следили за этим.

– Все-таки хорошо, когда лето, – сказала Танюшка, и я подтвердил это энергичными кивками. Через минуту мы уже купались в солнце, хлынувшем с небес. – Давай просушимся хоть…

От мокрой земли в самом деле тут же начал подниматься пар, солнце играло в гирляндах капель, и только на юге быстро сокращался остаток облачного неба, унося дождь еще куда-то.

– Давай, – согласился я и в замешательстве взялся за язычок замка. Снял куртку, выжал ее как следует. Мы с Танюшкой, не сговариваясь, отвернулись друг от друга; я поочередно выжал брюки, футболку, даже носки и разместил все вещи на ветках, которые предварительно отряхнул от воды. Из туфель подальше вытянул языки и пошире расшнуровал.

Танюшка за моей спиной сопела – жалобно, сердито и упрямо. Не поворачиваясь, я спросил:

– Джинсы не выкручиваются, что ли?

– Угу, – ответила она. – Помоги… Да повернись, что ты…

А я что? Я ничего, как говорил попугай Кеша… Она же оставалась в черно-красном купальнике, как я ее сто раз видел. В руках держала джинсы. Она была вообще-то сильной, но выкрутить грубую ткань с лейблом «Lee», пошитую в Ярославле, конечно же, ей было не под силу.

– Не разорви, – предупредила она. Ну, это было зря… Такой пошив рвать надо грузовиком… Танюшка держала, а я крутил изо всех сил. Ей то и дело выворачивало руки, из-за чего она смешно морщилась.

– Ну вот, все. – Я встряхнул джинсы и перекинул ей. – Давай теперь сами погреемся.

– А? – как-то опасливо спросила она. Я молча выбрал камень и присел на него, поставив пятки на край и обняв колени. Через несколько секунд теплая спина Танюшки привалилась ко мне сзади.

– Мы все равно отсюда выберемся, – тихо сказал я, чуть откинув голову назад. Становилось жарко, и я подумал, что впереди в любом случае еще долгое-долгое лето.

– Конечно, выберемся, – согласилась Танюшка. И я, увидев у своей щеки ее закинутую через плечи руку, осторожно пожал тонкие пальцы.

– А поесть я что-нибудь добуду, – пообещал я.

– Давай немного поспим, – предложила девчонка, – очень хочется.

– Тань, идти надо… – начал было я, но потом кивнул: – Давай. Только веток натаскаем, а то простынем. – Я соскочил с камня и полез за ножом.

* * *

Я думал, что проснусь часа через два – больше даже в теплый солнечный день без одеяла не проспишь на природе, тело остывает и само будит. Но проснулся я аж во втором часу и обнаружил, что накрыт своими вещами и Танькиными тоже. Я выкопался из-под них и потянулся с подвывом.

Танька – по-прежнему в купальнике – бродила внизу по отмели и за чем-то часто нагибалась. Я лег на краю берега на живот – трава высохла – и, опустив подбородок на кулаки, начал следить за ней. Потом негромко свистнул.

Она вскинула голову и, улыбнувшись, помахала какими-то двумя мешочками. Не зашумела – по воде все слышно отлично. А через секунду уже карабкалась наверх.

– Ракушки, – сообщила она, отдуваясь. – Там их много, на отмели… Перловицы. Не устрицы, конечно…

– Устриц пусть буржуи едят, – весело ответил я. Мне было очень хорошо при мысли, что она меня укрыла. – А это мы вечером рубанем, на привале. Давай сполосни носки и одеваемся.

Мне сейчас хотелось есть еще сильнее, чем раньше. Танюшке, конечно, тоже. Но мы бодро засобирались. Высохшая одежда, конечно, залубенела, но это ничего. Только вот Танюшка вдруг ойкнула и с размаху села на то место, откуда встала.

– Голова закружилась, – успокаивающе, но в то же время жалобно объяснила она, когда я подскочил.

– Ничего, посиди еще немного. – Я отошел перегрузить ракушки в свою куртку, которой вновь предстояло играть роль мешка.

А ведь у меня тоже голова временами кружится… Неужели от голода так быстро начала?!.

Эта мысль пугала…

…Косвенное подтверждение тому, что мы идем правильно, мы получили через какой-то час, когда речка почти сошла на нет, превратившись в ручеек. Мы шли по самому берегу – галечному и пологому. И Танюшка остановилась, даже подавшись назад. Я тут же – честное слово, рефлекторно! – оказался перед ней, сжимая в кулаке нож.

Но бояться было нечего. Мертвых вообще не надо бояться.

Слева пологий откос был расчищен от зелени – давно, но надежно, только трава росла там. И среди этой травы лежали три каменные глыбки. Кто-то принес их сюда, уложил и выбил на плоских гранитных боках белесые строчки.

– Могилы, – прошептала Танюшка. – Олег, я боюсь.

Скелета она не испугалась. А могил почему-то – да.

– Подожди, Тань. – Я осторожно подошел ближе, сам испытывая неприятное ощущение. Не страх, но какую-то щемящую опаску.

Henry O’Nail

19.01.70–17.05.85

Save God Max Odder

07.12.69–17.05.85

Save God Peter G. Segewick

16.03.70–17.05.85

Save God – Трое, по пятнадцать-шестнадцать лет, – через плечо сказал я. – Больше двух лет назад погибли…

– Англичане? – Танюшка все-таки подошла.

Я кивнул:

– Написано по-английски… Генри, Макс и Питер… Наверное, эти ребята были вместе с тем… ну, скелет которого. Только его уже некому было хоронить.

Мы посмотрели по сторонам, прошлись вокруг. Но ничего не нашли. Я, если честно, и не ожидал, а вот Танюшка, похоже, разочаровалась. Уж не знаю, что она собиралась обнаружить.

Я тем временем еще раз определился с западом и выбрал ориентиры, до каких доставал взгляд. Это занятие меня так увлекло, что я и не заметил подошедшей девчонки. А она обратила мое внимание на то, чего не замечал я.

Густой лес впереди – километров на пятнадцать, почти до горизонта – сменился рощами и лугами. Веселенькая такая местность, да еще солнечная… Но Таня указала на одну странность.

– Смотри. – Она вытянула руку. – Это что, дым?

Я только сейчас заметил, о чем она говорит. В самом деле – в двух или трех местах на равнине словно бы держались расплывшиеся облака дыма. Серый флер, задергивавший траву и деревья, прозрачный, но все же различимый.

– Не знаю. – Я всмотрелся. – Больше на туман похоже… Промахнем до темноты эту равнину?

– Ага, – согласилась Танюшка.

* * *

Вблизи этот странный туман выглядел облачками бледно-бледно разведенной черной краски, сквозь которую все видно, а сама она почти незаметна. Первое такое облачко окутывало симпатичную рощицу, и я было сунулся туда, но Танюшка вцепилась в меня:

– Не ходи! Вдруг это какой-то газ!

– Да ну, газ, – для проформы и самоутверждения пробурчал я, но внутрь и правда не пошел. Серое облачко действительно как-то отталкивало, и мы и от остальных держались подальше.

Мы все-таки добрались до леса – как раз к тому моменту, когда солнце за него село. Не стемнело, но резко смерклось.

– На опушке заночуем? – спросила Танюшка устало. Я хотел было кивнуть…

И не кивнул.

Я никогда в жизни не ощущал того, что называется «взглядом в спину». Только в книжках читал. Но, наверное, что-то такое сидит в каждом человеке – от предков, что ли? И просыпается, когда «подопрет».

Уж куда сильнее, чем подперло нас…

Короче – я ощутил этот самый взгляд. Тяжелый и… не то что угрожающий, нет. Но неприятный, словно меня оценивали.

Я обернулся – спокойно, будто решил просто взглянуть на путь, пройденный за день. И – вот честное слово! – на какую-то даже не секунду, а на ее хвостик – увидел промельк движения. В том самом месте, где мы спустились с откоса.

Пятнадцать километров – это много, на таком расстоянии нельзя увидеть одно живое существо, даже крупное. Тут словно черная капля перелилась…

Группа. Стадо, косяк, что угодно. Только как-то странно для животных, словно выглянули – и назад. Животные так себя не ведут.

Именно группа. И если эти – кто бы они ни были – появились именно в этот момент, то они нас, конечно, не видели. А если наблюдали уже давно?..

– Нет, Тань, – спокойно сказал я, – давай уйдем подальше. В лес.

* * *

Ракушки оказались никакими, хотя мы, морщась, сдабривали их пеплом, чтобы хоть чуть-чуть посолить. Однако есть хотеться перестало. Я улегся на траву, закинув руки под голову. Танюшка сидела боком, одной рукой опершись оземь, другой – перебирая пустые раковины, красиво отблескивавшие перламутром изнутри в свете гаснущего костра.

– В них бывает жемчуг? – спросила она вдруг.

– Нет, кажется, – рассеянно сказал я, – это в речных жемчужницах… Но у нас их давно не осталось.

– Ну здесь-то, может, есть? – предположила Танюшка, и я вздохнул.

– Да я забыл, что мы… Может, и есть.

– Олег, а почему мы ушли с опушки? Кого ты увидел?

– Никого, – равнодушно отозвался я. – Просто не хотел торчать там. На всякий случай. Не сами же по себе те ребята погибли?

– Ну, это давно было… – успокоенно протянула Танюшка. – А вот интересно – откуда тут англичане? Или они американцы?

– Или кто угодно, говоривший по-английски, – дополнил я. – Кто их знает, откуда. Мы тут вообще ничего не знаем.

– Завтра дойдем, Олег? – спросила она.

Я пожал плечами:

– Ну, сорок миль завтра кончатся точно. А там посмотрим – знать бы еще, что мы ищем?

– Ход домой, что же еще? – твердо и уверенно удивилась Танька.

Меня просто убила эта ее уверенность. Даже ответа не нашлось, да я его и не искал. Разве что мне подумалось, что разочарование Танюшки при такой уверенности будет тяжелым. Вдруг она его не перенесет?! Чокнется или еще что…

– Тань! – вырвалось у меня.

– Что? – спокойно удивилась она, отряхивая ладонь о джинсину.

– Да ничего, – так же спокойно ответил я. – Просто – Тань-нь-нь… Колокольчик звенит, слышишь?

Она почему-то смутилась – опустила голову, стрельнула зелеными искрами из-под волос. Сказала:

– Хватит тебе. Ты что, в любви признаешься?

Теперь уже я опустил глаза. И, рассматривая куртку у себя на груди, ответил:

– А если так? То что?

– Да ничего. – Танюшка поворошила угли в костре. – А помнишь, как первого июня мы были в Чутановке, у Вадима на даче?

– Когда вечером разожгли «пионерский» костер и я у тебя спрашивал, не больно ли кусаются комары? – усмехнулся я.

– Очень тактично и участливо спрашивал, – уточнила Танюшка.

– Видимо, тебе это доставляло удовольствие? – Я кивнул и получил в лоб веточкой, а девчонка продолжала: – Но я не про это… И не про костер… Помнишь, как мы шли со станции? И ты ухитрялся одновременно поддерживать меня под руку, отгонять комаров, тащить на себе свой и мой рюкзаки, опираться на деревянную шпагу и трепаться со мной?

– Помню, – кивнул я, действительно с удовольствием вспоминая эти совсем недавние события. – А ребята вечером напали на нас из-за кустов…

– Придурки, – сердито вставила Танюшка, – я так испугалась… И ты с ними дрался и всех заколол.

– Их и было всего трое, – уточнил я.

– Все равно… Было так… – Она покрутила рукой в воздухе. – По-настоящему…

– Я на будущий год могу выиграть первенство город – район по рапире, – сказал я. – Ты придешь за меня болеть?

– Конечно, приду, – закивала Танюшка. Я приподнялся на локтях:

– Тань, а это правда, что ты говорила про школу? Что ты перешла в нашу школу?

– Правда, конечно, – она смотрела на меня через огонь, и я не мог различить выражения ее глаз. Странно. Огонь должен освещать. Но он прячет, делая лица одинаковыми. Около огня невозможно разглядеть, какое у человека выражение глаз, улыбается он или насмехается… Но сейчас я знал, что Танюшка говорит правду.

– А почему, Тань? – тихо спросил я. И подумал, что мы уже долго знакомы. И много раз уже сидели вот так у самых разных костров. Но такого разговора у нас еще не было. – Почему ты так решила?

– Потому что… – Она замялась и жалобно попросила: – Не надо, Олег, я же все равно…

Я увидел – даже в свете костра! – как она покраснела. И засмеялся от внезапно заполнившего меня – как ситро заполняет кружку! – пузыристого, шипящего чувства радости. Причем для этой радости у меня не было ни слов, ни даже мыслей.

– Знаешь, я удивился, когда ты согласилась идти к нашим, – вместо продолжения разговора сказал я. – Думал, ты испугаешься.

– Как Ленка Власенкова? – вспомнила Танюшка. – Ленка потом, помнишь, рассказывала, что сперва, как к нам в штаб попала, хотела сразу удрать. Думала – притон какой-то… Нет, я сразу сообразила, что и ребята, и девчонки у вас хорошие… А вот я удивилась, когда знаешь что? Когда ты к нам домой пришел. До сих пор не знаю, как ты мой адрес разыскал?

– В клубе собачников, – признался я. – Твоего Черныша там хорошо знают… Туда-то я пришел, а вот около твоего дома минут сорок ходил. Если бы мне твой отец открыл, я бы, наверное, сбежал.

– А открыла я, – задумчиво сказала Танька. – Знаешь, Черныш, наверное, не ест. Он не любит, когда меня долго нет.

– Кузя тоже, – вспомнил я своего пса. Танюшка засопела. Серьезно так, с претензией на слезы, и я поспешил попросить: – Тань, может быть, ты споешь опять?

– Ты меня отвлечь хочешь, – вздохнула она.

Я кивнул:

– Ага. И сам хочу отвлечься, угадала. Спой какую-нибудь нашу.

– Сейчас. – Она села прямее и склонила голову набок… Но прежде чем начать петь, сказала вдруг: – Помнишь, как твой Сергей говорит? «Насильно слушать у костра вранье никого не заставишь – это не у телевизора…» Слушай, Олег.

В школьное окно смотрят облака,

Бесконечным кажется урок,

Слышно, как скрипит перышко слегка

И ложатся строчки на листок.

Первая любовь, юные года,

В лужах голубых – стекляшки льда…

Не повторяется, не повторяется,

Не повторяется такое никогда…

Песенка дождя катится ручьем,

Шелестят зеленые ветра…

Ревность без причин, споры ни о чем —

Это было будто бы вчера.

Мимолетный взгляд удивленных глаз

И слова – туманные чуть-чуть.

После этих слов в самый первый раз

Хочется весь мир перевернуть.

Первая любовь, снег на проводах,

В небе – промелькнувшая звезда…

Не повторяется, не повторяется,

Не повторяется такое никогда…^[220]

* * *

Спокойной ночи у нас не получилось. Вернее – не получилось у меня.

Я проснулся от стремительного ощущения падения – и схватился обеими руками за края кровати, а на самом деле – за широкий сук, на котором лежал верхней частью тела. Говорят, что такое снится, когда во сне растешь, и я, еще толком не очнувшись, вроде бы даже вспомнил свой сон.

Но тут же забыл его. Какой тут сон, когда наяву творились вещи почуднее!

Сперва мне показалось, что за деревьями мельтешат светлячки – только какие-то разноцветные и излишне активные. Но это потому, что я еще до конца не проснулся. В следующий миг до меня дошло, что это на самом деле очень далеко – километров за тридцать, не меньше! – и никакие это не светлячки.

Трассирующие пули, как в кино про войну, – вот что это такое. Только не так густо, как показывают в фильмах; то тут, то там, реденько.

Честно – я обалдел. Так, сидя, и остолбенел, даже рот приоткрыл, наблюдая за бесшумным – расстояние было точно большим – полетом цветных точек. Это могло значить одно – люди тут есть…

Точнее, это еще значило, что у этих людей имеется оружие посерьезнее мечей. Неясным оставалось лишь одно: что это за люди. А это-то как раз и было самым важным, если честно.

Стрельба продолжалась совсем недолго. Кроме того, она не могла меня разбудить. Так от чего же я проснулся?

Все это время я лежал неподвижно, повинуясь какому-то инстинкту, появившемуся внезапно и очень кстати.

Потом внизу, там, где мы жгли костер, зашуршал пепел. Хрустнули полусгоревшие ветви. И уже беззвучно проплыли куда-то в сторону тени.

Раз. Два. Три… Семь. Восемь… Двенадцать.

Страх отпустил меня не сразу, оставив после себя унизительный холодный пот, спазмы в желудке и кислятину во рту. Я не знаю, кого видел, даже очертаний толком не различил. Знаю, что избежал смертельной опасности. Каким-то чудом…

Мне пришлось пересилить себя, чтобы спуститься с дерева, – да и то я выждал чуть ли не полчаса, не опасаясь, что усну. Страх не давал… Подсвечивая зажигалкой, всмотрелся в пепел.

Он был истоптан. В нескольких местах отпечатались следы. Не звериные… но и не очень похожие на людские. Какие-то нечеткие, словно оставлявшие их были обуты в бесформенную обувь.

Мне вновь стало страшно, и я, погасив зажигалку, долго не мог влезть на дерево, холодея каждый раз, когда срывалась нога. Мне казалось, что вот-вот кто-то вцепится в плечи и поволочет в темноту. Мне в сознательном возрасте ни разу не доводилось надуть в штаны, но сейчас я был близок к этому и наверх вскарабкался в полнейшем изнеможении, весь дрожа.

Танюшка спала, и я даже разозлился на нее. Но сопение девчонки действовало успокаивающе; я устроился, скорчившись у нее в ногах, сунул руки под мышки и… сам не заметил, как все-таки уснул.

* * *

– Смотри, Олег.

В голосе Танюшки было потрясение. Надо сказать, я ее понимал.

Мы стояли внизу голого каменного откоса. Не помню, чтобы я видел такой в нашем мире в этих местах, да это и не важно. Откос уходил влево и вправо, словно огромный нож вспорол в этом месте лес на несколько километров, вывернув вал перемешанной с галькой земли. Конечно, это было не так. Но похоже.

Однако не этот геоморфологический памятник нас удивил. Нам хотелось есть, до природных ли тут недоразумений? А вот на этом валу – в сотне метров справа от нас – лежал большой серый валун.

И это был не просто валун.

Когда-то чья-то рука придала валуну очертания лежащего человека. Он опирался щекой на кулак левой руки, а правой придерживал рукоять меча, вытянутого вдоль ноги. Черты лица были только намечены, но все же хорошо различалось, что неведомый скульптор изобразил подростка – с правильным лицом, с упавшей на щеку прядью волос.

– Пошли. – Я потянул Таньку за плечо. – По-моему, мы добрались.

Танюшка стрельнула в меня взглядом – недоверчивым и обрадованным, – и я понял, что для нее путь закончился.

А у меня такого чувства не было.

Не было – и все тут.

Мы подошли к каменной глыбе. Она оказалась в три раза больше человека, и, подойдя вплотную, я увидел, что скульптура старая. Старше надписей, которые мы видели тут.

– Ну вот, Тань. – Я вытер лоб и незаметно оперся на камень, пережидая короткий приступ головокружения. – Пришли. Что дальше?

Она вновь взглянула на меня:

– Ты не веришь? – тихо спросила она. Я покачал головой. – И с самого начала не верил? – Я снова покачал головой. – Но, может, мы просто не сюда попали, может, эта статуя никакого отношения…

– Может быть, – устало прервал ее я. – Но я, Тань, не знаю, куда нам еще идти. Вот мы пришли, сорок миль кончились или вот-вот кончатся. Я не знаю, куда мы должны были прийти. И вообще… – Я махнул рукой и присел на край камня. Голова не переставала противно кружиться. То ли от голода, то ли давление резко упало – больше года уже не было со мной такой фигни… Наверное, и на лице это как-то отразилось, потому что Танюшка посмотрела на меня с испугом и тронула за плечо:

– Ты чего?

– Ничего, ничего, – поспешил успокоить ее я и рывком поднялся. – Понимаешь, Тань, для них – ну, для тех, кто надписи оставлял, – этот памятник мог что-то значить. А вообще – нечего киснуть. Это место ничем не хуже любого другого.

– Я домой хочу. – Губы у Танюшки вдруг поехали, задрожали. – И есть… – Она справилась с собой, но отвернулась и начала водить пальцем по камню.

– Есть мы добудем. – Я заставил себя собраться. – Обязательно добудем, что ты… И домой выберемся, погоди только, Тань…

Мне очень-очень хотелось зареветь. Оказывается, и я на что-то надеялся. Вопреки всему надеялся… Но реветь не имело смысла, и я решительно взялся за Танькино плечо под ковбойкой:

– Тань, вставай. Пошли. Нам вообще нельзя на одном месте сидеть.

Она не спросила – почему. Вместо этого с надеждой посмотрела на меня:

– А давай вокруг походим немного, а, Олег? Вдруг что-то найдем, а?

– Давай, – согласился я. Без особой надежды, просто для успокоения – даже не своего, а Танюшки…

…Форт мы нашли через десять минут.

* * *

Кто-то сложил башню-шестигранник из мощных каменных глыб, невесть как и когда сюда попавших. Она была не очень высокой – в три моих роста, не больше, но широкой. По верхнему краю шли узкие бойницы. Когда-то эту башню ромбом окружал деревянный частокол, но большинство здоровенных бревен перегнили в земле и валялись рядом в беспорядке, остальные накренились, и только одно-два стояли прямо. К башне примыкал приземистый блокгауз. Провалившуюся крышу и накренившиеся внутрь стены покрывал мох. Никаких следов штурма или хотя бы пожара видно не было, зато над входом – плотно сбитой из досок дверью, расположенной на уровне моей головы, – был нарисован белой краской идущий лев с поднятой передней лапой, как на гербе. Краска стерлась и смылась, но в неровности камня въелась, и на расстоянии рисунок оставался отчетливым.

– Это английский гербовый лев, – определил я. – Тань, я тебя подсажу, а ты попробуй открыть дверь.

– Угу. – При виде форта она вновь резко оживилась. – Давай.

Я, сцепив руки в замок, подкинул ее к двери, и Танюшка ловко вцепилась в какие-то выбоинки. Нетерпеливо вытянула ко мне руку, я перебросил ей открытый нож. Наверху скрипнуло, хрустнуло, посыпалась сырая деревянная труха, и Танюшка соскочила обратно. Указала вверх подбородком с гордым видом.

Дверь была открыта – отошла на полметра. В щели проглядывал свет.

– Подсади опять, я посмотрю.

Я принял от нее нож и покачал головой:

– Лучше я, мало ли что…

– Я же тебя не подниму, – улыбнулась она. – Давай, Олег.

– Эххх… – Я неохотно, но сноровисто подсадил ее и приготовился ждать. Но буквально через минуту Танюшка с ошарашенным видом свесилась обратно. Она, кажется, лежала на животе и обеими руками отводила волосы от лица. Глаза у нее были ошалелые:

– Олег, тут оружейный склад, – сказала она.

– Дай руку, – выкинул я вверх ладонь.

Рассказ второй Старые друзья

А наш огонь никогда не гас,

А что невелик – ничего…

Не так уж много на свете нас,

Чтоб нам не хватило его!

А. Макаревич

Нет, что бы Танюшка ни говорила, но это ничуть не походило на оружейный склад. По крайней мере как я их себе всегда представлял – строгие ряды стоек с оружием. (В жизни я их – складов – все равно не видел.) Скорее это напоминало оружейную башню из повести Крапивина «В ночь Большого Прилива», где вооружался главный герой Сережка, – эту книжку я очень любил…

Было еще одно сходство – пожалуй, более верное, только очень уж неприятное, поэтому я и не подумал о нем сразу. Если я что-то понимаю, то люди свалят оружие так – одной большой, остро-расползающейся кучей – в одном случае.

Если сдаются. Перед моими глазами встала картинка из фильма (или, может быть, я ее сам выдумал): люди проходят между двумя рядами других людей и складывают, почти бросают, оружие в конце этого живого коридора. С лязгом и шорохом выползают из ножен потерявшие хозяев клинки…

Все как здесь. А где хозяева? Я даже огляделся с неприятным холодком, почти ожидая увидеть где-нибудь у стены скелеты.

Конечно, там ничего не было.

– Странненько, – сказала вдруг Танюшка, и я вздрогнул. Девчонка задумчиво смотрела на эту кучу. – Их как будто… бросили. Потому что не нужны.

– Это еще не самое странное. – Я почему-то ощутил нервную дрожь. – Странней то, что все оружие здесь – боевое.

– А? – Танюшка посмотрела на меня, сведя густые брови. – Это как?

– Мы с тобой тут уже долго, но не видели ни одного человека, – задумчиво сказал я. Когда говоришь вслух, мысли легче оформляются. И иногда сам удивляешься тому, что говоришь. Пока думал, все выглядело не так… – А тут все оружие именно… ну, античеловеческое, понимаешь? Никто же не ходит на медведя или волка со шпагой или саблей. Топор там нужен. Рогатина какая-нибудь. А тут нет оружия на зверя. Только на человека.

– Ну… – Танюшка вообще-то не спорщица, но сейчас, наверное, почувствовала, как мне хочется, чтобы меня опровергли. И начала опровергать. – Может, его потому и бросили, что оно тут не нужно. А всякие топоры с собой унесли.

Мне стало смешно. Не очень хорошее это было веселье, истеричненькое. Мне представилось, как некие люди входят сюда, сваливают мушкетерскую снарягу, затыкают за пояса топоры и уходят. Д’Артаньян, переквалифицировавшийся в кержака-раскольника… Но какой-то резон в Танюшкиных словах все-таки был. Я подошел к оружейной куче.

– Не, Таньк, – медленно и уверенно сказал я. – Этими штуками пользовались. И за ними ухаживали, смотри.

Действительно, оружие ничуть не походило на брошенное за ненадобностью. Кромки клинков все еще сохраняли голубовато-серебристую заточенность, а остальное полотно, наоборот, было серым и выщербленным. Не музейного вида было оружие. Не лакированное, понимаете? Если в книжках пишут правду – с таким хозяин расстается только вместе с жизнью.

Я почувствовал, как во мне разрастается любопытство и восхищение этим оружием. Руки буквально зудели, тянулись к клинкам.

– Танюшка, я, наверное, кое-что возьму, – разыгрывая неуверенность, сказал я.

Танюшка вздохнула:

– Игрушки нашел?

– Все-таки… защита. – Я опустился на корточки. – Ого!

– Я тоже покопаюсь, может, найду что поинтереснее. Одеяло, например, – сообщила она, обходя оружейную свалку.

– Не порежься, – машинально сказал я.

Среди клинков преобладали прямые шпаги и их производные. Я считал себя спецом по холодному оружию и всегда испытывал к нему слабость как к оружию благородному, но сейчас у меня просто разбегались глаза. Я брал новые и новые образцы, выдвигал и рассматривал клинки, касался разнообразных гард и ножен, тянул, пробуя на прочность, потрескавшиеся широкие перевязи… Выбрать было очень трудно как раз из-за невероятного обилия, и скоро я понял, что ничего не выберу – как тот осел, который сдох с голоду между двумя кучами моркови. Поэтому я просто закрыл глаза, встал, сделал два оборота и на ощупь поднял то, что попалось под руку.

– Выбрал? – насмешливо спросила Танюшка. Она сидела на корточках со своей стороны кучи, держа на коленях какой-то кинжал.

– Угу… – отозвался я, разглядывая то, что мне досталось.

Мне повезло. Наверное – в награду за решимость. Ножны оружия оказались простые, обтянутые черной кожей со стальными скрепами. Рукоять тоже не восхищала – покрытая шероховатой кожей же (ее обвивала прочно впрессованная металлическая нить), с навершием в виде шляпки гвоздя, защищенная ребристой гардой-раковиной и нехитрым плетением толстой проволоки (бронзовая, почему-то подумал я, хотя не знал точно). Лезвие – шириной в три пальца у основания, без выборок, гладкое – имело в длину сантиметров девяносто, не меньше, и к концу сбегало до двух пальцев ширины.

Поднявшись на ноги, я провел несколько фраз. Танюшка смотрела без насмешки – она видела меня на дорожке и знала, что это серьезно.

– Возьмешь эту шпагу? – спросила она.

– Это не шпага, – ответил я, любуясь оружием. – Это палаш. У шпаги обе стороны заточены на всю длину, а лезвие в сечении – ромб или линза. А тут лезвие – клин, и обух заточен только на треть от острия.

– Спасибо за лекцию, – поблагодарила она. – Так ты его берешь?

– Беру, – кивнул я. – Правда, он, Танька, тяжелый. Раза в три, если не больше, тяжелее рапиры, а я к ней привык. Смотри, как у меня медленно все получается… и инерция какая. – Я вновь показал несколько фраз.

– По-моему, все нормально, – критически всматриваясь, сообщила Танюшка.

– Это тебе кажется, – вздохнул я. – У меня вся сила в скорости… А, беру его!

Ножны крепились на широкой перевязи. Причем на лопасти было место для второго клинка, а на груди – еще один чехол. Я повздыхал и зарылся в кучу под ироничным взглядом Таньки, объяснив:

– Место же есть, а пустое – некрасиво.

Я больше ничего не успел найти. Танька, бесшумно что-то там раскладывавшая, подала голос:

– Ого, смотри!

Она протягивала мне арбалет. Вернее, мне сперва показалось, что арбалет – винтовочное ложе, покрытое поцарапанной лакировкой, короткий лук с толстой тетивой, металлический кованый спуск – красивое и не очень тяжелое оружие. Я подержал его в руках и поднял глаза на девчонку.

– Может, мне этот арбалет взять? – задумчиво спросила она.

– Это не арбалет, – ответил я. – Это аркебуза.

– Ты меня за неграмотную не считай, – холодно заметила она, опасно сверкнув глазами. – Я даже картинку помню в учебнике. Аркебуза – это ружье. С фитилем.

– Да нет, Тань, – не стал смеяться я. – То есть правильно все, это аркебуза. Но вот такие штуки – самострелы, которые стреляют не стрелами, а пулями, – тоже называются аркебузами. Ты посмотри, там стрелы есть?

– Сейчас… вот, – она подняла в руке кожаный мешочек с завязкой, судя по всему, тяжеленький. – Ты прав, как всегда. Стрел нет, а это?.. – Она раздернула завязку и удивленно сказала: – Олег, это же подшипники!

Я принял мешочек – да, он весил о-го-го. А внутри и правда оказались никелированные подшипники.

Ну что ж. Отличные пули. Но тоже наводит на мысли…

– Бери, – посоветовал я. – Метров на сто он бьет наверняка, и не хуже пистолета.

– А как им пользоваться?

Вопрос был коварный. Но я не мог ударить в грязь лицом и, высокомерно хмыкнув, заявил:

– Ну, это просто. Смотри…

Это в самом деле оказалось «просто». Аркебуза имела странно современную конструкцию. Почти автоматный затвор отводился назад до упора, в отверстие наверху ложа вкладывалась пуля, затвор отпускали, и он чуть продвигался вперед, фиксируя ее в стволе. После этого аркебузу можно было вертеть как угодно – пуля не выкатывалась. Правда, и разрядить оружие становилось возможно лишь выстрелом. Танюшка несколько раз вхолостую щелкнула спуском, кивнула и продолжила поиски – похоже, и она увлеклась. За год нашего знакомства она набралась от меня немало, в том числе – и любви к оружию.

Я смотрел, как она копается с решительным видом, по временам сдувая с носа прядь русых волос, и, поймав себя на том, что широко улыбаюсь, поспешно вернулся к поискам.

Почти тут же я нашел еще один клинок – как подгадал, в пару к палашу. Это был ромбический в сечении кинжал в полруки длиной, с широко разведенными и выгнутыми по сторонам клинка длинными усами гарды. Удобную насеченную рукоять венчал солидный конический набалдашник. Прикинув оружие в руке, я закрепил кинжал во второй петле лопасти – он подошел идеально. Я даже подумал, что отсюда он и выпал.

Танюшка тоже нашла себе один клинок – широкий, в ладонь, плоский кинжал длиной сантиметров тридцать, с простой, но удобной пожелтевшей костяной рукояткой в мелких выемках. На одной стороне лезвия – в две трети длины где-то – шла пилка, и я уже настроился приколоться, что девчонки даже в оружии видят инструмент… но передумал. Пилка в самом деле могла оказаться полезней моего палаша.

Под руку мне попались три цельнометаллических кованых ножа с широкими концами – метательные, и я задумался. Олег Фирсов и Игорь Басаргин, которые постоянно тренировались метать ножи, учили и меня, но я оказался бездарным учеником… Правда, ножи мне понравились, и я сунул их – влезли хорошо – в чехол на груди, после чего встал, сожалеющим взглядом окинув кучу, которую приходилось оставлять.

Рядом с Танькой, кроме арбалета, пуль в мешочке и кинжала, к которому она подобрала ножны, лежала широкая перевязь в мелких клепках и короткий прямой нож. Сейчас она увлеченно тянула что-то из кучи – какой-то ремень. Я решил заняться поисками шпаги для нее, но меня остановил удивленный возглас Танюшки:

– Олег, пистолет!

Она держала этот самый ремень в руке – патронташ с большой кобурой. В гнездах ремня тускло поблескивали патроны – штук двадцать. Они походили то ли на толстые сигареты, то ли на тонкие тюбики губной помады. Заполнены была половина гнезд.

– Это револьвер, – я открыл кобуру (заметив, что в гнездах под крышкой есть еще семь патронов) и достал оружие. – Наган,семизарядный.

– Ты умеешь с ним обращаться?

– Теоретически, – признался я в ответ на вопрос девчонки.

– Я и теоретически не умею… Забирай и благодари за находку.

– Спасибо! – пылко и искренне ответил я, тут же перепоясываясь и подгоняя ремень по себе. Я прижал им перевязь – чтобы не болталась – и поймал брошенный на меня задумчивый взгляд Танюшки. – Я смешно выгляжу?

– Знаешь, нет, – медленно ответила она. И не договорила: – Вообще наоборот… – а потом тряхнула головой: – Теперь медведи нам не страшны!

– Да нет, – огорчил я ее. – Из нагана медведя не убить. Это опять-таки против человека оружие… Вернее его завалить из твоей аркебузы.

– Ага, значит, на медведей ты предоставляешь охотиться мне?! – возмутилась Танька. – Это по-джентльменски!

– Давай лучше тебе что-нибудь еще найдем. – Я присел было, но уткнулся палашом в пол и под насмешливым взглядом Танюшки вынужден был неловко поправить оружие. Да, кажется, надо привыкать… Пока что с оружием на поясе я ощущал себя скорее странно, чем по-мушкетерски. Но вот зато клинок Татьяне отыскался сразу.

– А чего он такой длинный? – критически спросила она. Я вытащил из ножен – мягких, красной кожи – действительно почти метровый, чуть изогнутый остроконечный клинок, заточенный с одной стороны, с овальной маленькой гардой, защищавшей рукоять под две руки. Клинок был тонкий и гибкий.

– Это корда, кавалерийская сабля, – объяснил я, – самое девчоночье оружие. Им можно рубить и колоть… Давай подгоним по тебе, вставай.

Девчонка послушно поднялась. Перевязь для корды, как я и ожидал, была сделана на спину; я накинул ее так, чтобы рукоять поднималась над левым плечом, начал было, пропустив руки под мышки, подгонять ремень на груди у Танюшки, но внезапно страшно смутился – хотя еще ни к чему не прикоснулся – и отдернул руки, надеясь, что не покраснел.

– Давай это… застегни, как удобнее, Тань.

Не поворачиваясь, она склонила голову и завозилась с ремнем – без единого слова. Я стоял сзади и молчал, злясь на себя. Глупость какая-то – мы же с ней еще на Земле в походах спали чуть ли не под одним одеялом, и… а тут словно обожгло.

– Так? – Она повернулась ко мне, большим пальцем отбросив со лба волосы.

Я кивнул. Потом спохватился и спросил:

– Нигде не тянет?

– Все нормально, – заверила она и провела ладонью под перевязью. – Глупо выгляжу?

– Знаешь, нет, – вспомнил я ее недавний ответ на подобный вопрос.

– А ар… кебузу где носить?

– Тоже за спиной, – сообщил я. – Давай поищем еще пули.

Мы немного покопались среди оружия. Я поймал себя на мысли, что мне хочется взять еще несколько клинков, и, чтобы не соблазнять себя, отошел в сторону и достал револьвер. Откинул шторку барабана – наган оказался полностью заряжен, донца патронов медно поблескивали. Запихивая оружие назад, я подумал, что трудно будет выхватить его быстро. Крышку, что ли, отрезать? Выпадать начнет…

Навершие палаша снова попалось мне на глаза, и я только теперь заметил, что на этой плоской шляпке гравирован значок. Это была свастика – самая настоящая свастика, только скругленная какая-то.

На миг во мне шевельнулось отвращение. Глубоко заложенное, генетическое, что ли? Но уже в следующую секунду я почти с испугом понял, как совершенен и уместен этот рисунок. И отвел глаза, решив, что палаш от него хуже не станет. Правда, мысль все-таки странная.

Чего совершенного в свастике?!

– Смотри, Олег, перчатка! – Танюшка, отчаявшись, похоже, найти пули, подошла ко мне, держа в руке перчатку – левую. Это была крага – высокая и жесткая, хотя тонкая на вид, желто-коричневого цвета и потрескавшаяся. – На, примерь!

Я примерил. И обнаружил две странные вещи. Во-первых, ладонь – от запястья до кончиков пальцев – была подшита тонкой металлической сеткой. Я вспомнил, что читал про такие вещи в «Графине де Монсоро». Кстати, до конца книжку не осилил. А второе…

У меня маленькая рука. Довольно-таки хорошо набитая – и рукоятью рапиры, и гантелями, и черенком лопаты, – но маленькая даже для мальчишки.

А перчатка была мне впору. И я почти с испугом подумал, что носил ее до меня такой же мальчишка, как я, а потом он…

Меня тряхнуло нервной дрожью, словно заглянул в холодную пропасть, где не различишь, что там на дне, и только ветер доносит то ли гул ледяного потока, то ли запах гниения…

– Я возьму это, спасибо, Тань, – с этими словами я убрал крагу под перевязь. Она кивнула – рассеянно, даже не посмотрев на меня, потому что водила пальцем по освободившемуся участку пола. Потом подняла на меня свои серьезные зеленые глаза:

– Смотри, что тут написано.

С удовольствием придерживая рукоять палаша, я обошел раскиданную нами кучу оружия и, нагнувшись, в самом деле увидел надпись. Кто-то неизвестно когда выцарапал на каменном полу английское слово или аббревиатуру.

Белые штрихи на сером:

TRAP

По английскому у меня была четверка. Может быть, даже не вполне заслуженная, и я мог только смотреть на это слово с умным видом. Танька, не поднимая головы, продолжала водить пальцем по штрихам. Потом сказала:

– Тут написано по-английски – ЛОВУШКА, Олег.

У нее по этому языку было «отлично».

Мы будем жить с тобой в маленькой хижине

На берегу очень быстрой реки.

Никто и никогда, поверь, не будет обиженным

На то, что когда-то покинул пески.

На берегу очень быстрой реки,

На берегу этой тихой реки,

В дебрях чужих у священной воды,

В теплых лесах безымянной реки.

Движенья твои очень скоро станут плавными,

Походка и жесты – осторожны и легки.

Никто и никогда не вспомнит самого главного

У безмятежной и медленной реки.

На берегу очень дикой реки,

На берегу этой тихой реки,

В дебрях чужих у священной воды,

В теплых лесах безымянной реки.

И если когда-нибудь случится беда —

Найди верный камень там, где скалы у реки.

Прочти то, что высекла холодная вода, —

Но ты эту тайну навсегда сбереги.

На берегу очень дикой реки,

На берегу этой тихой реки…

«Nautilus Pompilius»

Впервые за несколько дней мы были по-настоящему сыты. Впервые – сидели у огня в помещении. Впервые – на одеялах, которые еще немного попахивали сыростью.

Прежние хозяева (или захватчики?) этой башни запасли огромную поленницу сухих, звонких березовых и ольховых дров на втором этаже, куда уводила винтовая лестница (она же вела и к люку, выходившему, наверное, на крышу, на сторожевую площадку, но мы туда не полезли). На поленнице лежали тонкие, но прочные и легкие серые одеяла – Танюшка, осмотрев и подергав их, сказала, что это настоящая верблюжья шерсть. Одеял было десятка три, все не новые, но чистые. А за поленницей – в промежутке между ней и стеной – нашлись совершенно неожиданно слегка подмокшие сухари и несколько консервных банок с незнакомыми этикетками на непонятном языке, мне показалось – голландском. Консервы были тронутые ржавчиной, но не вздувшиеся, и Танюшка сварила в найденном тут же котелке суп с мясом, а с сухарями сделали бутерброды. Пока она занималась этим, я перетаскал вниз часть дров и половину одеял, из которых устроил два лежбища. В щель дверного косяка забил пару кинжалов и, удовлетворенно попинав дерево, вернулся к костру как раз в тот момент, когда Танюшка объявила о готовности ужина.

От сытости я осоловел и откинулся на сложенное валиком одеяло. С оружием я чувствовал себя совсем иначе, чем без него. Танюшка, сидя напротив, рассматривала мою куртку.

– Продрал, а у меня ниток нет, – вздохнула она, – расползется…

– Не расползется, – ответил я, – немецкая, надежная.

– На завтра консервы и сухари еще есть, а потом – все, – подвела она итог и засмеялась: – Вот, а? Три часа назад и об этом не мечтала, а теперь недовольна!.. Котелок и одеяла надо взять, а?

– Возьмем, – кивнул я и встрепенулся: – Э, в смысле?

– Ну, мы же не тут останемся, – пожала плечами Танька. – Надо все равно искать людей.

– Надо… надо ли? – И я быстро, но обстоятельно рассказал о том, что было ночью.

Танюшка сидела, не сводя с меня глаз. Молчала. Потом вдруг сказала:

– Поучи меня фехтовать, Олег.

* * *

Ручей тек по склону холма за блокгаузом куда-то вниз, в сырость, где, похоже, была речка – один из притоков Цны. Тут я и нашел их – хозяев этого места.

Шесть скелетов лежали в русле ручья – один на другом, так, что перепутались кости. Не знаю, принесли их сюда уже мертвыми или убили прямо тут. Но что они были убиты – сомнений не возникало. Черепа – рассечены, кости – переломаны во многих местах.

Я набрал воды выше по течению и еще раз всмотрелся.

Да. И эти скелеты принадлежали подросткам…

…На этот раз я заклинил дверь еще прочнее. Танька сидела, закутавшись в одеяло, и внимательно смотрела на меня.

– Еще убитые? – догадалась она с ходу. Я кивнул, ставя котелок у огня и с размаху садясь на одеяла. Содрал с ног туфли и носки – от них воняло. – Завтра постираю, – тут же сказала девчонка, и получилось как-то совершенно не обидно, естественно. – Много?

– Шесть. – Я подергал себя за волосы и тяжело вздохнул: – Тань, я так понимаю. Минимум десять наших ровесников-англичан погибли тут больше двух лет назад. Но и сейчас тут есть какие-то люди… и еще кто-то. Тань! – Я глянул ей в глаза. – Тут опасно. Очень. И я не знаю, сможем ли мы в ближайшее время отсюда выбраться. Вот так.

– Удивил, – задумчиво сказала она. – Я, Олег, давно это поняла, только боялась вслух самой себе признаться… Что будем делать?

– Искать способ возвращения. – Я подбросил в огонь поленце. – Но завтра мы уйдем, Тань. Тут, конечно, хорошо. И тепло, и не капает. Но нас тут могут прибить, как тараканов. Особенно если нас и правда… выследили. Хочется надеяться, конечно, что тут есть и положительные герои… А сейчас давай спать, Тань. – И я начал стягивать футболку, предвкушая, как лягу в почти настоящую постель.

Закутавшись в одеяло, я улегся как можно удобнее – лицом к огню. Танька все еще сидела, потом спросила вдруг:

– Олег, ты меня не бросишь?

Я аж снова сел.

– В каком с-с-смысле?!

– В самом прямом. – Танька не спускала с меня взгляда. – Решишь, что медленно иду… или что хлопотно вообще со мной…

– Тань, – нерешительно сказал я, – ты чего несешь? Ты не заболела? Как это я тебя брошу?

Вместо ответа она тоже начала укладываться. Я еще какое-то время посидел в одеяле, пытаясь «отойти» от заявления девчонки, потом покачал головой и улегся, так и не восстановив душевного равновесия.

– Доберемся до Цны и пойдем берегом на север, – сказал я в потолок.

– Там болота, – из-за огня ответила Таня.

– Может, это и к лучшему. – Я подобрал одеяло, подоткнул плотнее. Потом, вздохнув, дотянулся, выпростав руку, и положил рядом револьвер.

На всякий случай.

* * *

За ночь я закопался в одеяла так, что с трудом отрылся обратно. И пригрелся так, что снаружи показалось холодно. Не высвобождая рук, я высунул нос и один глаз наружу…

…Танюшка стояла в проеме открытой двери голышом. Упершись ладонями в притолоку и чуть наклонившись вперед – так, что лучи восходящего солнца залили золотом ее спину и… то, что ниже. А потом она, словно купаясь в солнечном свете, встала боком и прижмурила глаза…

…Нет, в принципе, я, конечно, знал, что, как и где у существ противоположного пола находится. И не только по теории или там фоткам-порно, попадавшим в нашу компанию, но и вживую. Постельного опыта у меня, конечно, не было, но вы мне покажите мальчишку, который дожил до четырнадцати лет и не «щупался» с девчонками под видом какой-нибудь «игры»? Короче, я великолепно представлял себе, где что у «них» есть и как выглядит.

Но…

Я и раньше, бывало, «дорисовывал» себе то, что скрывает Танюшкин купальник – особенно по вечерам, лежа в постели, на грани бодрствования. Потом приходили те самые, причудливые и головокружительные сны. Фантазии были сладкими и немного пугающими, потому что следующим шагом были мысли о вполне естественном продолжении, о том, что у нас с Танюшкой это когда-нибудь будет наяву… а я не знал, что думает об этом она. Только вот ни сны, ни фантазии не шли ни в какое сравнение с этим обычным зрелищем – обнаженная девчонка, купающаяся в утреннем солнце. Мне вдруг представилось, как я откидываю одеяло… встаю… подхожу к ней… обнимаю…

Я зажмурил глаза и завозился, словно просыпаясь. Услышал, как легко и быстро прошуршали мимо девчоночьи шаги.

– Та-ань?.. – сонно позвал я ее и сел, расставив ноги и не откидывая одеяло. Зевнул и помотал головой. – Доброе утро.

– Доброе. – Она появилась сбоку уже в купальнике, запрыгивая в джинсы. – Поедим бутерброды, консервы на вечерний привал. – Я кивнул, изо всех сил стараясь сделать вид, что еще не вполне проснулся. – Кстати, – она вроде бы усмехнулась, судя по голосу, – ты в курсе, что кое-кто в Кирсанове называет нас «хорошей парой»?

– А? – Я не нашел ничего лучшего, как оглянуться через плечо в ее сторону. – Это кто же нас так называл?

– Ну, это в целом не важно. – Она накинула ковбойку и принялась скатывать одеяла – пару, одно в другое. – Кстати, носки я постирала, и они уже высохли. И возьми тоже пару одеял… И еще раз покажи мне, как влезать во всю эту сбрую.

– Мне и самому надо потренироваться, – признался я, становясь на колени и начиная сворачивать те одеяла, с которыми уже сроднился. – Все-таки согласна со мной – идем вдоль реки на север? – Танюшка кивнула. – Больше ничего тут искать не будем? – Она покачала головой и улыбнулась. Потом уже озабоченно сказала, перестав валять дурака:

– Ты цнинские леса хорошо знаешь?

– Не очень, – признался я, – вернее – не все, но левобережье знаю. Да и ты знаешь.

Она снова кивнула. И задумчиво спросила вдруг, глядя по сторонам:

– «Ловушка»… Все-таки – кто они были и что имели в виду? И что тут вообще происходит?

– Спросила, – вздохнул я и начал одеваться, но подмигнул и добавил: – Ничего, разберемся!

…Одевшись и затянув ремни снаряжения, я с удовольствием прошелся по комнате. Поймал немного ироничный взгляд Танюшки, но не смутился, а, наоборот, раскланялся перед ней, как мушкетер в кино.

– А знаешь, красиво, – немного удивленно, но искренне призналась она и вздохнула: – Влезу-ка и я в свою снарягу…

Я хмыкнул. Вообще настроение было хорошим, мы ели стоя, то и дело начинали смеяться, и вообще откуда-то всплыла уверенность, что все еще будет хорошо. Потом мы влезли все-таки на верхнюю площадку, и картина стала намного яснее. Оттуда открывался неплохой вид.

– О, – я приставил ко лбу ладонь. – Забирать надо на северо-запад, тогда обойдем болота и Ляду. Помнишь такую речку?

– Помню. – Танюшка кивнула, нахмурилась и выдала: – И выйдем… м-м… где-то за Тулиновкой. Если мерить нашими мерками. Но вообще там тоже болота вдоль реки.

– Обойдем, – предложил я и, подумав, смущенно извинился: – Ты прости, Тань, но я твои вещи нести не смогу. У меня руки должны быть свободными.

– Ой, глупости какие, – нахмурилась она. – Я и сама отлично могу нести свое.

– Вот и хорошо, – кивнул я и еще раз огляделся…

…Когда я читал «Хранителей» Толкиена, то всегда внутренне замирал над строчками, где описывались Черные Всадники. Их безликость была притягательнее и страшнее, чем самые жуткие описания – пятна тьмы, вокруг которых замирало все живое. И сейчас, стоя на верхней площадке башни, я испытал то же чувство.

В каком-то километре от башни (не в той стороне, откуда мы пришли, а перпендикулярно нашему движению), где плоский холм поднимался над лесом, на его вершине стояли несколько фигур, казавшихся черными. И каким-то… чутьем я хорошо ощутил: они смотрят сюда.

– Вниз, Тань! – зашипел я, но она уже и сама заметила черные фигуры. Мы ссыпались вниз, соскочили в траву из двери и бросились в лес – как два испуганных кролика, если честно. Снаряжение мешало мне бежать, да и сам я держался позади, сжав в руке револьвер и оглядываясь.

Вроде бы нас никто не преследовал, но мы отмахали по лесу бегом километра два, наверное, с излишним шумом. И остановились только в каком-то глухом буреломе, около ручейка, где толклись комары.

Я встал на колени и долго пил с руки, отгоняя другой мошкару. Танюшка озиралась, потом тихо спросила:

– А чего мы так испугались? Может, это наоборот… какие хорошие?

Я медленно поднялся на ноги, вытер мокрой рукой лицо и так же медленно покачал головой. Я не знал, как описать охватившее меня ощущение при виде тех черных фигур.

Но одно знал точно. Ничего «хорошего» в них не было.

Я вновь достал из кобуры револьвер – большой, с вытертым местами воронением. И подумал: а смогу ли я выстрелить из него в человека? Я не был уверен, что сумею это сделать, защищая себя.

Но был почти уверен – сумею, если придется защищать Танюшку.

С ней, пока я жив, не должно случиться ничего плохого.

– Нет, Тань, – покачал я головой. – Едва ли они хорошие.

* * *

С ходу мы влетели в болотистую низину ручья. Было душно, под ногами хлюпало, одежда прилипла к телу. Комары висели над нами и наслаждались.

– Знаешь что, Тань? – наконец сказал я. – Это неприятно, но это реальность. Ландшафт-то тут такой же, как у нас. А вот природа… Мы от самого Кирсанова идем по лесу, а где у нас такое видать? Вот это болото – я его не помню.

– Я тоже, – призналась Танька и, достав нож, начала чистить ногти. Это я замечал за ней и раньше. И было это признаком волнения. Кроме того, это демонстрировало – я успел изучить – то, что Танюшка перекладывает всю ответственность на меня.

Мда. Очень вовремя.

– Ладно. – Я махнул рукой в ту сторону, где вроде бы имелось повышение. – Пойдем туда. А там посмотрим.

– Олег? – Танька убрала нож и посмотрела мне прямо в лицо. – А они… ну, эти… нас не догонят?

– Не знаю, Тань, – честно ответил я. – Сейчас их нет, а потом… Нет, не знаю. Пошли…

…Я оказался прав. Мы выбрались из заболоченного бурелома в обычный лес примерно через полчаса, и я удовлетворенно-гордо огляделся – так, что Танюшка фыркнула:

– Орел, орел.

– Орел не орел, – скромно ответил я, – а между нами и ими сейчас это болото.

– Часть которого – у нас в обуви, – довольно ехидно добавила Танька.

– Вредный ты все-таки человек, Тань, – задумчиво сообщил я, убирая наган. – Честное слово.

Она гордо задрала свой прямой носик – я ей, кажется, польстил. Что вполне естественно. Я мысленно поставил себе плюсик и предложил:

– Пошли?..

…В сосновом редколесье почва была песчаная. Я таких сосен не видел никогда в жизни – в обхват, не меньше, с медно-красными стройными стволами и раскидистыми кронами где-то высоко в небе. Мне вообще-то сосновые леса не нравятся – в них пусто и гулко, словно деревья рассорились друг с другом. Но в этом лесу все было особенным, а воздух казался легким и пахучим.

Мы разулись и шли, помахивая обувью и носками – сушили их по возможности. Шишки и иголки тут почему-то под ноги почти не попадались, не то что у нас на Прорве, идти было приятно, и мы просто шагали рядом.

– Такое ощущение, – вдруг сказала Таня, – что близко река… Но до Цны еще ой сколько… Может, мы выходим к Ляде?

– Не может быть, – уверенно сказал я в ответ. – Мы не могли так ошибиться. Это просто потому, что в сосняке всегда так кажется.

– Может быть, – кивнула Танюшка и тяжело вздохнула, но ничего не добавила. А я не стал спрашивать. Ясно было, что ничего оптимистичного в ответ я сейчас не услышу.

А песок был теплым, сухим и сыпучим. Танюшка обогнала меня и вышагивала впереди – ушагала довольно далеко… и вдруг остановилась и как-то напряглась, а потом я услышал ее голос:

– Ну, что я говорила – река…

Но голос у нее был странно неуверенный. И через секунду я понял – почему.

* * *

Сперва мне показалось, что мы стоим на высоком озерном берегу. Налетавший теплый ветер ерошил нам волосы, слева и справа метрах в десяти от наших ног лежала водная гладь. Но потом до меня дошло, что это не озеро, а река – непредставимо широкая, чудовищная река, чей противоположный берег терялся у горизонта… и мы стоим в том месте, где она делает петлю. Прямо перед нами – километрах в двух – лежал похожий на запятую лесистый остров, за ним разворачивался широченный, величественный изгиб плеса, красивого, как на фотках. Слева виднелись еще несколько островков – поменьше.

– Да это же Волга! – ахнула Танюшка и нагнулась вперед, отставив мягкое место, обтянутое джинсами. Я на это даже не обратил внимания. Во-первых, я с опаской смотрел на этот обрыв, стараясь держаться подальше (не терплю высоту!), – и мне хотелось оттащить Танюшку.

А во-вторых – до меня дошло, что мы видим.

– Тань, – я сглотнул. – Знаешь, что это? Это Ергень-река.

– Какая Ергень-река? – сбивчиво спросила Танюшка, наконец (уф!) выпрямляясь и делая шаг назад.

– Ергень-река, – повторил я. – Она текла на месте Цны… только была намного шире и полноводнее… В палеолите. Нам же говорили на географии.

– Не помню, – замотала головой Танюшка. – Мы что же, в прошлом?!

– Н-н… нет, не думаю, – решительно ответил я. – Просто в этом мире эта река уцелела… Какая она огромная!

– И красивая, – добавила Танюшка с теми же нотками восхищения, что звучали и в моем голосе. – Пойдем вдоль нее?

– Знаешь, Тань… – Я помедлил. – Нам лучше переправиться.

И подумал: чем больше препятствий будет между нами и теми – тем лучше. Полезней для здоровья.

– Переправиться?! – Таня удивленно оглянулась на меня. – Ты что, заболел?! Тут километра четыре!

– Да побольше, – прикинул я. – Но течение слабенькое. Построим плот…

– Чем? – коротко и язвительно спросила девчонка. Мне осталось только издать неопределенный звук. – А плаваешь ты…

– Как топор я плаваю, – поспешно добавил я, чтобы не давать Танюшке возможность пространно изложить мою характеристику как пловца. – Знаю. Значит, будем думать.

– Ой, смотри, Олег! – Таня отвлеклась от темы переправы. – Смотри, кто… это же мамонты!!!

Я повернулся в сторону, куда она вытянула руку, – и тоже лишился на какое-то время дара речи. Танюшка не ошиблась, хотя это было и невероятно. В каком-то полукилометре от нас на «нашем» берегу к воде подходили неспешно шесть огромных рыжих лохматых животных. Мы видели раскачивающиеся хоботы и загнутые почти в кольцо бивни. Передний мамонт оглушительно затрубил, откинув голову и подняв хобот. Мы с Танюшкой невольно шарахнулись назад, переглянулись и засмеялись.

– Наши слоны – самые лучшие, покупайте русских слонов! – сквозь смех процитировал я фразу из нового мультика «Следствие ведут Колобки», который мы видели недавно.

– А смотри, – полусерьезно добавила Танюшка, – выходит, и правда, Россия – родина слонов!

Я хотел сказать, что и не сомневался в этом. Но не успел.

Пока я – какую-то секунду – обдумывал, что вижу, Танюшка (еще раз подтвердив, что реакция у девчонок быстрее, чем у парней) выкинула руку:

– Смотри! Это же… лодки!!!

До меня дошло, что это действительно лодки. Они вышли из-за острова: одна впереди, следом еще пять… шесть! Из-за дальности расстояния невозможно было понять, кто в них и сколько там людей. Танюшка схватила меня за плечо, и опять я опоздал понять – те шесть лодок настигли первую, окружили…

День был солнечный. Мы не могли – я уже сказал – увидеть людей, но зато увидели острые вспышки над лодками. Словно разбрызгивала искры электросварка, только беззвучно.

– Олег, это же бой, – выдохнула Танюшка. – Они убивают друг друга!

Я не ответил, только ощутил, как меня натянуло – словно трос натягивают на барабане.

Красив был этот речной плес, и зеленый, словно с картинки, остров, и мамонты, и желтый песок пляжа правее нас, и небо над Ергенью, и лес позади нас.

И посреди этой красоты сверкали над лодками клинки. И, если приглядеться, можно было видеть, как падают в воду темные пятнышки…

Мы с Танюшкой окаменели. Я прижал ее ладонь у себя на плече своей рукой и даже не думал, могут нас заметить с воды или нет… и что будет, если заметят.

Кажется, это продолжалось не очень долго. На воде осталось четыре лодки – кажется, те, кого преследовали, сумели потопить две вражеские, но и сами пошли на дно. Уцелевшие развернулись и начали уходить обратно за остров.

– Ты все еще хочешь переправиться? – хрипловато спросила Танюшка.

– Тань, надо, – ответил я, и Танюшка убрала руку с моего плеча. Вздохнула и неожиданно сказала:

– Надо… Пошли, спустимся на берег и будем искать плавник.

* * *

Если честно, я боялся спускаться на берег. В основном из-за мамонтов, а еще из-за того, что не знал, не засекут ли нас там. Но пока мы искали спуск, мамонты куда-то ушли, а лодки выскользнули из-за острова и растворились где-то в речной дали.

Тропинка не находилась, и мы, махнув на все рукой, съехали по песчаному обрыву, там, где он вроде бы не выглядел особо крутым. Съехали удачно, даже оставшись на ногах.

На пляже на нас навалилось чувство незащищенности. Горизонт отодвинулся, река казалась необъятной, а я вдруг с испугом сообразил, что обратно наверх – по крайней мере здесь – мы вылезти не сможем.

– Вон там плавник. – Танюшка указала на кучу примерно в трехстах метрах от нас. Там действительно лежала целая полоса обкатанных, выбеленных песком, водой, ветром и солнцем деревяшек. Наверное, прибило течением. Я пошел первым, размышляя, как и чем скреплять все это барахло. Ясно же было, что решать эти вопросы мне.

На этот раз я увидел то, что увидел, раньше Тани. И это, пожалуй, было хорошо.

За первым обглоданным белым стволом лежал человек.

Мокрый песок вокруг него почернел от крови…

…Танюшка повела себя спокойно и выдержанно. Она, правда, поднесла к губам ладонь, а глаза расширились. Но вопрос, который она задала, был деловитым и быстрым:

– Он жив?

– Не знаю… – замялся я. – Это парень с одной из тех лодок, наверное…

Мальчишка был чуть постарше меня. Он лежал ничком, неловко вывернув левую руку; правая пряталась под туловищем. Хотя лицо и было повернуто в нашу сторону, мы его не видели – светло-русые мокрые волосы, очень длинные, скрывали его полностью. Из одежды на мальчишке были явно самодельные, с грубым швом, кожаные штаны – и то ли напульсники, то ли небольшие брассарды на обеих руках, тоже из толстой кожи, с металлическими заклепками.

– Он ранен, Олег. – Танюшка чуть присела. – Ему надо помочь!

– Да, конечно. – Я решительно шагнул вперед. У меня был охотничий опыт, а крови я вообще никогда не боялся; в походах нам приходилось иметь дело с травмами и ранами своих же товарищей. Танюшка присела рядом со мной, но по другую сторону тела.

– Он дышит, – сказала она. Побледнела – это я заметил. Кажется, и я – тоже; одно дело – распоротая стеклом пятка или порез ладони, а другое – ранение, от которого кровь пропитала песок. – Олег, как же он доплыл?!

– Помоги перевернуть, – вместо ответа сказал я и подсунул руки под грудь и живот мальчишки. По мне прошла дрожь – правая рука попала в липкое и горячее.

– А-а-а… – однотонно и почти музыкально простонал мальчишка. Сцепив зубы, я подал тяжелое тело на Танюшку, а она осторожно уложила его спиной на песок. И, охнув, отвернулась. А я не успел, да и нельзя было, коль уж взялись помогать.

Мальчишке распороли живот. Рана была широкой и кровоточила из-под ладони, которой он наплотно ее зажимал.

– Вот ведь… – Я с усилием проглотил кислый комок. Странно, в свои четырнадцать лет я умел потрошить и свежевать добычу… Но распоротый пацан – это совсем другое дело.

– Тань… – успел сказать я и, отвернувшись, рухнул на четвереньки, после чего не по-хозяйски распорядился съеденным утром завтраком. Потом стоило немалого труда заставить себя повернуться. – Тань, мы ничего не можем сделать. Он, кажется, в печень ранен… – Я отплюнулся блевотиной.

– Я вижу. – Танюшка взяла обеими руками свободную ладонь мальчишки, потом убрала с его лица волосы. И я увидел, что его глаза – серые с золотистыми точками – открыты. Зрачки мальчишки были расширены, губы побелели. Шевельнулись… зубы ало поблескивали от крови. – Мальчик, – это прозвучало глупо, – ты живой?

– Он может не понимать русского. – Не скажу, что мне было жаль незнакомого парнишку, но что-то такое давило в груди. Неприятное и непонятное.

– Наши… – Белые губы зашевелились снова. – Русские… рус… ские… – Он, словно слепой, пошарил свободной рукой, наткнулся на коленку Тани и сжал ее. – Я… ум… мираю…

Он вытянулся на песке. Вздрогнул длинно. Глаза странно остыли, рука упала с Танюшкиной ноги на песок – бесшумно. Вторая рука тоже сползла, открыв рану, но та уже не кровоточила.

Я подумал еще раз, как он мог плыть с такой дырой.

Танюшка заплакала навзрыд.

Белый снег,

Серый лед,

На растрескавшейся земле…

Покрывалом лоскутным на ней —

Город в дорожной петле…

А над городом плывут облака,

Закрывая солнечный свет.

А над городом желтый дым…

Городу две тысячи лет,

прожитых под светом звезды

по имени Солнце…

И две тысячи лет —

Война!

Война без особых причин.

Война – дело молодых,

Лекарство против морщин.

Красная-красная кровь

Через час – уже просто земля,

Через два – на ней цветы и трава,

Через три она снова жива

и согрета лучами звезды

по имени Солнце…

И мы знаем,

Что так было всегда,

Что судьбою больше любим,

Кто живет по законам другим

И кому умирать молодым…

Он не помнит слова «да» и слова «нет»,

Он не помнит ни чинов, ни имен,

Он способен дотянуться до звезд,

Не считая, что это сон,

и упасть опаленным Звездой

по имени Солнце…^[221]

Мы с Танюшкой похоронили неизвестного русского мальчишку тут же, под берегом. Оттащили его туда… Сперва я потащил за ноги, но Танюшка вдруг закричала, продолжая плакать, что я фашист и зверь, что она меня ненавидит, и, не переставая всхлипывать, перехватила тело под мышки и помогла дотащить так, чтобы не моталась голова. Я нашел плоский камень и выцарапал на нем одним из метательных ножей:

Неизвестный мальчик, русский

примерно 15 лет

Погиб

– Таня, какое сегодня число?! – окликнул я девчонку, что-то искавшую дальше по берегу. Она отмахнулась. Я сосредоточился, припоминая… и вдруг с испугом понял, что не помню этого, сбился!!! Двадцать шестое?! Двадцать седьмое?! Двадцать пятое?! Кажется, двадцать шестое… Я выцарапал дальше:

26 июня 1988

Танюшка принесла охапку какой-то травы. Сказала, глядя в другую сторону – на реку.

– Вот… это чтобы песок не на лицо…

…Я обрушил часть берега и положил сверху камень. Какие-то обрывки мыслей и слов крутились каруселью в мозгу, как осенние листья, вскинутые ветром. Песок был сырой, но сох на глазах, становясь не отличимым от общего фона берега.

Вот и все.

– Олег, извини, – попросила Танюшка, – я гадости тебе кричала…

– Ничего, – коротко отозвался я.

– Обними меня, пожалуйста, – жалобно сказала она, – мне страшно.

Я положил левую руку ей на плечи. Не обнял, а именно положил, без каких-то мыслей. Да и Танюшка, похоже, ни о чем не думала, кроме того, чтобы найти хоть какую-то защиту от страха.

– Мы умрем здесь, Олег. – Ее плечи вздрогнули.

– Нет, – со всей возможной твердостью ответил я. – Нет, Тань. Пошли строить плот. Мы умрем, если будем сидеть сложа руки.

– Да, конечно. – Танюшка встряхнулась – и физически, и морально. – Пошли.

* * *

Ни я, ни Танюшка никогда в жизни не строили плотов, хотя в теории знали, как это делается, да еще и не одним способом. Дело осложнялось тем, что у нас не было инструментов или хотя бы веревок, и мы вынуждены были поступать, как поступали, наверное, самые-самые первобытные люди – сплетать ветви отдельных стволов и надеяться, что эти крепления не развалятся посреди реки. Меня это особо беспокоило. Я работал и представлял себе, как где-нибудь на полпути к острову все это сооружение разъезжается – и…

Беспокоило даже не столько то, что я утону, сколько то, что я позорно утону на глазах у Танюшки.

После этого останется только сгореть со стыда. Не вполне, правда, понятно, как это осуществить, если я утону…

Сплетала ветки Танюшка – уже в воде, стоя в ней по колено, – а я таскал подходящие деревяшки и поглядывал по сторонам. Плавник отлично держался на воде и, хотя плотно подогнать ствол к стволу не удавалось, становилось ясно, что, если не случится ничего особенного, мы, пожалуй, переплывем Ергень. Часа за полтора-два.

Напоследок я нашел две относительно прямые, но разлапистые на концах ветки – а Танька наскоро переплела эту разлапистость, чтобы обеспечить хотя бы минимальный гребной эффект.

– Можно сесть, спустив ноги в воду, – предложила она, но я помотал головой:

– Нет, эта халабуда и так еле пойдет, а тут еще мы тормозить будем.

Опять-таки я не признался, что просто боюсь сидеть, спустив ноги в глубокую воду, – в голову сразу начинала лезть всякая чушь про осьминогов и акул… хотя, казалось бы, откуда им тут взяться – в реке?

Мы сняли брюки, разулись и умостили одежду, одеяла и оружие на поднимающихся повыше ветках. Танюшка уселась на носу; я столкнул плот подальше и, забравшись на него сам, взял второе весло.

Конструкция «ходила» под нами, что и говорить. Но я успокаивал себя тем, что скандинавские драккары тоже не сколачивались, а «сшивались» сосновыми корнями и еще как «ходили»… а как ходили?! Только драккары не были так неповоротливы на плаву – нас сносило втрое быстрее, чем мы продвигались вперед, вынося на плес, за остров. А мне почему-то не хотелось там оказаться.

…Странный – визгливый и ухающий – звук разнесся над рекой, разбился об остров, вернулся эхом: «Вип-випа-а-а!!!» Мы обернулись (лодка бы точно перекинулась!), и Танюшка сдавленно пискнула, указав в сторону покинутого нами берега.

Там, где мы стояли, когда вышли на берег, чернели несколько плохо различимых, но все-таки явно человеческих фигур. Одна поднесла к лицу длинную трубу…

«Вип-випа-а-а!!!» – взвизгнуло над рекой.

– Это за нами, – сказал я. Странно, но большого страха я не ощущал, скорее – острое волнение, как во время игр в войну два года назад. – Гребем, Тань.

Грести мы оба умели, но «весла» досадно и раздражающе проскакивали в воду, почти не увеличивая скорости плота. Точно – нас выносило на плес… но и берег становился чуть-чуть, а ближе. Я оглянулся снова. На мысу никого не было, но спокойней мне не стало. Теперь я точно знал: неизвестный враг нас выследил.

Возле острова течение резко – почти пугающе – убыстрилось. Мы бросили грести, глядя на обрывистый берег, из которого торчали древесные корни. Деревья нависали над нашими головами, но что там еще – на острове, – понять было невозможно.

– Башня, Олег! – выкрикнула Таня. На нас упала ледяная тень, я в самом деле увидел над берегом приземистую каменную башню… но уже в следующий миг она пропала из виду.

На плес нас вышвырнуло с почти ракетной скоростью. Тут оказалось чудовищно мелко – я загреб и достал дно! Вода была очень прозрачной, и мы буквально обалдели, увидев, сколько под нами ходит рыбы и каких размеров она достигает! Я плохо разбирался в рыбах, Танюшка – немногим лучше меня, но что до величины – даже если учесть, что под водой все кажется больше, то все равно: тут ходили чуть ли не метровые рыбины! Потом они все как-то неспешно разошлись в стороны, и Танька сказала:

– Ого.

В самом деле – «ого». Мимо плота проскользила «будка» с телевизор размером, за которой волоклись два кнута усов. Сом имел в длину метров десять, не меньше! Я окаменел на своем месте, даже не в силах потянуться за наганом, и сидел так, пока вода не потемнела вновь да Таня не окликнула:

– Чего ты не гребешь?

Я поспешно заработал веслом.

На берегу, к которому мы все-таки приближались, из кустов вылезло к воде пить какое-то здоровенное животное. У меня было всегда хорошее зрение, и я мог бы поклясться, что это был шерстистый носорог! А что – если тут есть мамонты…

– Как думаешь – попаду? – нарушила ход моих размышлений Танюшка. Она положила «весло» себе на колени и держала в одной руке аркебузу, а в другой – пулю. Резинка ее плавок сползла чуть вниз, и я не без труда сообразил, о чем она говорит. Рядом с плотом – совсем близко – держала курс большая и невозможно надменная щука.

– Целься ниже, – предложил я. Охотиться Танюшка не любила, но рыба – другое дело… а голод – не тетка и не дядька. Она ловко зарядила оружие и прицелилась, как я ее учил, когда мы стреляли из моей «мелкашки». Аркебуза упруго и сильно щелкнула, коротко бухнула – не булькнула даже! – вода… и всплыла щука. Череп у нее был пробит, рыба делала судорожные движения, но, прежде чем она ушла вглубь, Танюшка с торжествующим воплем цепко ухватила добычу за хвост и, беспощадно насадив на один из сучков, повернулась ко мне с видом удачливого сорокопута-жулана:

– Ты видел?! – ликующе спросила она, и я улыбнулся в ответ:

– Видел, видел…

– Так, ты греби, – деловито достала Танюшка свой нож, – а я ее сейчас прямо… чтобы сразу, как пристанем, а консервы сэкономим.

– Ладно, ладно, – согласился я. Танюшка, что-то мелодично напевая, занялась рыбой, выкидывая отходы прямо в реку. Судя по всему, она вполне освоилась, а я, если честно, с каждой минутой все больше мечтал добраться до берега.

– Мы ее запечем в глине, – строила грандиозные планы Танюшка. – Жаль, что соли нет, но ничего, воспользуемся золой… и будет вкусно… оп! Нет, все-таки я очень меткая – с первого выстрела и наповал, только булькнуло… На животных охотиться противно, что бы ты ни говорил, а тут здорово…

Она еще что-то говорила. Но я, если честно, отключился. Я напряженно обдумывал вопрос: почему те люди – на обрыве – трубили? Просто так? Да нет, если я что-то вынес из прочитанных книжек – они подавали сигнал…

Наверное, все-таки есть в мире какие-то злые силы, внимательно следящие за тем, что мы думаем и чего боимся. Иначе никак нельзя объяснить случившееся дальше.

Меня словно подтолкнули – я обернулся и обмер. За нами шла лодка – наверное, выскочила из-за того же острова и быстро нас нагоняла, между нами было метров двести, не больше! И лодка шла очень быстро – длинная, узкая, с высоким носом, украшенным каким-то развевающимся бунчуком. Весла мелькали слева и справа, как лапки у бегущей по воде водомерки.

Там – на лодке – увидели, что я оглянулся, и до нас донесся визг и вой. Такие, что я взмок от холодного пота, – казалось, что в лодке сидят не люди, ничего общего с человеческими криками гнева или ярости эти голоса не имели. Сидящие в лодке махали оружием – снова блестело солнце на клинках.

Я посмотрел на Таню. Щуку она насадила обратно на ветку и была бледна, как снег. Губы у нее шевелились. Наверное, она думала, что говорит со мной, но я ничего не слышал.

– Тань, – услышал я свой голос, – наган, быстро.

И, протянув руку, снова повернулся в сторону лодки.

Теперь я видел, что на носу у них – не бунчук.

Это была человеческая голова – высохшая, с развевающимися длинными волосами.

В лодке было не меньше десятка странных существ. Тощие, полуголые, они были похожи на негров и казались выходцами со страниц «Копей царя Соломона». Даже сейчас мне в голову пришло именно книжное сравнение. Негры… или кто?.. потрясали круглыми щитами, ятаганами и короткими копьями с массивными наконечниками.

«Откуда тут негры? – рассеянно подумал я, беря револьвер, – ребристая рукоятка была теплой и влажной от девчоночьей ладони. – Ой, как они орут, даже противно…»

Страх куда-то ушел, словно в сторону шагнул и смотрит, дрожа, на то, как я действую.

– Тань, – попросил я, – постарайся, чтобы плот не качало.

– Хорошо, – очень спокойно ответила она. Я с усилием взвел курок, подумал, что не проверял револьвер и будет очень интересно, если патроны испортились…

До лодки оставалось метров сто. Я видел, что лица гребцов закрыты деревянными раскрашенными масками, украшенными перьями.

«Откуда тут негры?» – снова подумал я и крикнул – глупо, наверное, но…

– Поворачивайте! Я буду стрелять!

В ответ понесся визг и скрежет.

Словно воочию я вновь увидел рану в боку мальчишки. И понял – отчетливо понял! – что нас убьют. Обоих.

Если я не убью их.

Я положил ствол в развилку одной из веток и устроился максимально удобно. Руки у меня дрожали – но они точно так же дрожали у меня и перед стрельбами на соревнованиях.

– Назад! – крикнул я и сам удивился своему голосу – злому и отрывистому. Похожему на короткий лай.

Негр на носу поднялся в рост, прикрываясь щитом и отводя правую руку, в которой блестел длинный нож.

Я задержал дыхание и нажал спуск.

«Трах!» – подпрыгнул револьвер.

Негр вскинулся, взмахнул руками и полетел в воду. Маска с него сорвалась, и то, что я увидел, не было человеческим лицом.

Никакой это был не негр. А кто такой – или что такое, – я предпочел не думать.

Крики смолкли тут же. Лодка резко развернулась и помчалась обратно – сидевшие в ней даже не попытались подобрать плавающего лицом вниз товарища.

– Убил, – сказала Танюшка. Я дернул плечом, открыл шторку барабана и перезарядил камору. Горячая гильза увесисто булькнула в воду. – Олег, ты его убил.

Руки у меня не дрожали.

Тело убитого колыхалось в волнах.

– Тань, надо грести. – Я повернулся, сунул револьвер в кобуру и тщательно ее застегнул. У Танюшки зелень выступила даже вокруг рта. – Надо грести, – повторил я.

* * *

Я постарался оттолкнуть плот от берега. Танюшка выплясывала на берегу, поспешно одеваясь и бросая взгляды на реку. А у меня кружилась голова – позорно кружилась, но мне было так плохо, что я не боялся этого. За все свои четырнадцать лет в обморок мне падать еще не приходилось, а вот поди ж ты… Не помню, как я оделся, – перед глазами снова и снова вставал стоп-кадр: падающий в воду не-негр, которого я убил. Я твердил себе снова иснова, что эти существа убили бы нас, не выстрели я, но лучше не становилось. «И чего меня так развезло, – вяло думал я, – сперва-то все хорошо было?..»

– Олег, тебе плохо? – встревожилась Танюшка. Я кивнул – просто уронил голову. – Из-за этого? Олег, они бы нас убили, ты же нас спас!

– Да знаю я все это, Тань. – Я буквально заставлял себя одеваться. – Все равно плохо… Да ладно. – Я приказал себе встряхнуться. – Пошли, я разойдусь.

И все-таки заставил себя бодро зашагать впереди Танюшки вверх по склону – к лесу.

* * *

Этот берег Ергени зарос почти исключительно дубами – невысокими, но чудовищно кряжистыми. Только изредка встречались островки высоких стройных ясеней да на полосах луговин – словно кто-то прочесал лес чудовищными граблями – росли высокая сочная трава и кусты орешника. На одной из опушек Танька нашла невесть каким чудом выросшие в конце июня белые – семь штук, крепких и нечервивых.

Давно уже надо было остановиться, но мы шли и шли, пока солнце не село за деревья окончательно. Тогда мы, не сговариваясь, молча улеглись под «первый попавшийся» дуб, спина к спине, и как-то сразу уснули, выключились…

…Помню, что мне снилась мама, и я проснулся, захлебнувшись слезами. Лицо у меня было мокрое. Наяву я уже года два не плакал, даже если было больно, обидно, страшно или трудно, да и спал давным-давно спокойно. Но сейчас мне не было стыдно, и я, уже проснувшись, еще какое-то время тихо всхлипывал, пока сон уплывал все дальше и дальше.

Солнце почти село, было полутемно. На краю прогалины несколько оленей щипали траву. Когда я приподнялся, они разом вздернули головы и неспешно удалились в лес.

Танюшка стремительно села, вытаращив глаза. Кажется, она даже хотела закричать: то ли ей тоже что-то приснилось, то ли она меня не сразу узнала. Но потом, поморгав, спросила:

– Ты что, плакал?

– А что, похоже? – Я сыграл удивление. – Нет, это со сна глаза красные… Нельзя спать на закате… Тань, ты едой займись, а я пойду дрова поищу.

– Правда, есть хочется. – Она потерла живот. Кажется, поверила… – Еще знаешь чего хочется? Вымыться… Ладно, я займусь едой…

…Хвороста тут хватало, как в любом неокультуренном лесу. Я приволок здоровенную охапку, а под мышкой – сухое деревце.

Консервы опять удалось сохранить. Больше того – на опушке Танька нарыла соль, там оказался солонец. В котелке она сварила рыбу, грибы пожарила на манер шашлыка, и довольно скоро мы ужинали.

– Я тебе готовлю, ты меня защищаешь, – негромко произнесла Танюшка. Я вскинул на нее удивленные глаза. Девчонка смотрела в огонь задумчиво и отстраненно. – Может быть, так все и должно происходить? – Она посмотрела на меня. – Завтра я тебе постираю, только ручей найдем подходящий.

– Постираешь? Мне? – Мне сделалось смешно. – Вот спасибо…

– Я серьезно, Олег, – сказала она. – Я же говорю: сейчас, хоть мы в ужасном положении, но, наверное, все, как должно быть: я стираю и готовлю, ты охотишься и защищаешь… – Она улыбнулась и безо всякого перехода тихонько запела…

А хочешь, я выучусь шить?

А может, и вышивать?

А хочешь, я выучусь жить,

И будем жить-поживать?

Уедем отсюда прочь,

Оставим здесь свою тень.

И ночь у нас будет ночь,

И день у нас будет день.

Ты будешь ходить в лес

С ловушками и ружьем.

О, как же весело здесь,

Как славно мы заживем!

Я скоро выучусь прясть,

Чесать и сматывать шерсть.

А детей у нас будет пять,

А может быть, даже шесть…

И будет трава расти,

А в доме – топиться печь.

И, господи мне прости,

Я, может быть, брошу петь.

И будем как люди жить,

Добра себе наживать.

Ну хочешь, я выучусь шить?

А может, и вышивать…^[222]

* * *

Сорока надоедливо стрекотала, перелетая с ветки на ветку. Она нагло держалась левее нас, на постоянном расстоянии в десять метров. Словно оповещала, негодяйка: люди идут!

Люди и правда шли. Точнее, мы не шли, а в основном прыгали. С кочки на кочку. С коряги на корягу. Некоторые опоры под ногой тонули… Рекорд поставила Танюшка, провалившись по бедра.

И откуда только тут взялось это чертово болото?! Деревья стояли голые, вымороченные, только у некоторых на самых верхушках сохранились зеленые метелки. Душила влажная жара, но, если нога проваливалась глубже, то ее тут же охватывал ледяной холод. Казалось, стылые иголки колют сквозь обувь и носок.

– Ну, сволочь… – процедил я сквозь зубы в адрес сороки. Глаза заливал пот, но я увидел, как она насмешливо покачала хвостом и принялась за свое. – Пристрелю гадину… Тань, ты как?

– Нормально, – пропыхтела она. – Шесты надо было срубить.

Я промолчал. Это был мой недосмотр. Опасный, хотя болото вроде бы не было глубоким. Не успел я об этом подумать, как впереди показалась широкая зеленая полянка с цветами.

– Да уже кончается, – уверенно сказал я и, почувствовав, как подо мною начинает тонуть очередная коряга, красиво прыгнул на лужайку.

Я не знал, что такое «бездонное окошко».

Помню, что раньше всего я ощутил холод – и это было ужасно. Словно меня схватил за грудь ледяной огромный кулак и почти выдавил из меня жизнь. Над поверхностью у меня остались плечи, руки, которые я инстинктивно выбросил в стороны, и голова. Танюшка смотрела на меня удивленно, настолько быстро все произошло… но удивление сменилось ужасом. И она бросилась вперед с криком:

– Оле-ег!!!

– Не… подходи, – вытолкнул я, возя руками с растопыренными пальцами по жиже, а она проваливалась, расползалась, и что-то жуткое, неотвратимое понемногу втягивало меня глубже. Я не испугался, нет, потому что не получалось представить, что я могу умереть. Точнее, ужас был, но этот ужас шел от моей фантазии, питавшейся прочитанным и увиденным. Я в подробностях представлял себе, как утону… и не верил, что утону именно я.

Это не над моей головой сейчас сомкнутся водоросли.

Это не я еще сколько-то буду жить, опускаясь в ледяную глубину и глотая густую жижу в попытках дышать.

Это не я!!!

Танюшка бросала мне ремень корды – самое длинное, что у нее было, – лежа на животе и вытянувшись в струнку. Ей не хватало полуметра – я всегда хорошо прыгал…

Жижа коснулась моих губ – я отплюнулся, поводя руками.

– Оле-е-ег!!! – снова закричала Танюшка.

– Ма-ма-а!!! – закричал и я – и захлебнулся. Жижа закрыла глаза, но сквозь нее я еще видел, видел размытый круг солнечного жара, и мои руки, остававшиеся наверху, ощущали живое тепло…

По пальцам что-то ударило, и я вцепился в это что-то. Схватился другой рукой – а через миг меня с натугой, но сильно выдернуло на поверхность.

Вместе с Танюшкой длинную лесину тянул крепкий белобрысый парнишка – грубая кожаная куртка была распахнута и стянута странно знакомым ремнем, вельветовые серо-зеленые штаны подвернуты до колен, босые ноги – в грязи. На поясе парня висел кинжал-дага, почти как у меня, и даже странно, как я в один миг это все заметил… А в следующий миг второй рывок выволок меня на сушу, где я и остался лежать на животе, хватая воздух широко открытым ртом, а Танюшка тормошила меня и трясла…

Я рывком перевернулся на бок. Парень, с размаху плюхнувшийся рядом на пятую точку, грязной рукой отбросил со лба замусоленные пряди и улыбнулся.

– Не может быть!.. – прохрипел я.

– Может, – сказал Сережка Земцов. – Может, Олег… Привет.

* * *

Наверное, наступает предел, за которым удивляться просто не получается. Реки, мамонты, жуткие твари в масках, башни, скелеты, оружие… Теперь вот еще – наш (точнее – мой старый, а Танюшкин недавний, но верный) друг, обросший и дико одетый. Ну и что? Он же меня спас…

Но все-таки, оказывается, можно удивляться и дальше. Сергей, ничего не рассказывая, только таинственно посмеиваясь, провел нас через болото, потом мы протиснулись чуть ли не ползком густющим сумрачным ельником… и он завопил весело:

– Ленка! Встречай, я не один!

– Ленка здесь?! – ахнула Танюшка. Но навстречу нам из кустов уже выскочила босая девчонка в спортивных брюках и майке, темноволосая и синеглазая, они с Танькой бросились обниматься.

Я плыл по течению уже абсолютно, думая только о том, как немного сполоснуться от грязи, подсыхающей на мне, а потом прилечь. Мозги ворочались со скрипом. Сергей за плечо протащил меня через кусты, и мы оказались в начале тропинки, спускавшейся к большому навесу-шалашу, возле которого горел костер. Оттуда бежали ребята и девчонки – галдя, смеясь и размахивая руками. Это были мои друзья – порядком заросшие, обтрепавшиеся, но несомненно они!

– Все здесь? – отстраненно поинтересовался я, с великолепным равнодушием созерцая эпическую картину.

– Вас не хватало, – пожал плечами Сергей. – Мы-то думали, что хоть вам повезло…

– И давно вы здесь? – спросил я. Сергей недоуменно посмотрел мне в лицо:

– Да ты что, Олег? Мы же скоро месяц, как пропали оттуда.

Рассказ третий Чужая война

И не вырваться, не скрыться —

Мир прилип к холодной грани,

И смеются наши лица

На заплаканном экране…

Из книги С. Лукьяненко «Лабиринт отражений»

Кирсанов – небольшой город. Пропажа даже одного подростка для него – печальная сенсация. Но если одновременно пропадают двадцать пять ребят и девчонок?!

И даже не это самое интересное. А самое интересное, что мы общались почти ежедневно с «пропавшими». Весь тот месяц, пока они находились, по их собственным уверениям, здесь.

А они оказались здесь в один день и почти в одном месте – только Сашка и Наташка Бубненковы проплутали два дня да Колька Самодуров, которого «прихватило» на охоте, – шесть. (Кстати, у него с собой оказалась его чешская «вертикалка» 12-го калибра с солидным запасом патронов.) В этом конкретном месте они находились уже три недели; неподалеку отсюда в полуобвалившейся избушке нашли склад отлично смазанного холодного оружия…

…Водопад новостей вывалился на нас вечером, у костра. Я почти с нежностью рассматривал знакомые рожи, испытывая невероятное облегчение – даже прислушиваться начал не сразу, настолько велико было блаженное обалдение; мы все-таки нашли «своих», да еще каких!

Правда, помочь с возвращением они нам не могли. У них был ворох гипотез (половина – Санины, чьи ж еще?), но не имелось ни единой, в достоверности которой был бы уверен хотя бы сам ее автор.

Настоящая буря поднялась, когда Танюшка сообщила, что никуда они не пропадали, цветут и пахнут возле родимых семей в славном Кирсанове, и не ищут их ни милиция, ни школа, ни родители, ни КГБ, ни друзья…

А меня как раз тут и ошарашило…

…что и нас НИКТО НЕ ИЩЕТ!!!

Я даже не сразу осознал эту дикую информацию. Но я помнил, например, как тот же Колька вернулся «с браконьерки» и похвастался дюжиной уток. А на следующий день мы виделись в школе!!! Да и остальные…

Но это значит, что мы с Танькой сейчас сидим в «Севере»… или гуляем по Кирсанову… или пьем ситро с бутербродами у меня на веранде…

И остальные, может быть, тоже с нами.

Там.

И здесь.

Я помотал головой, открыл рот и сказал почти отчаянно:

– Послушайте, ребята!..

– За что ты мне нравишься, Олег, – нарушив долгое молчание, сказал Игорек Северцев, – так это за умение всегда внести нужную ноту в разговор. Как дубиной по затылку.

– Замолкни, Север… – процедил Вадим.

– Да что изменится от того, что я замолкну… – Игорь махнул рукой с серебряной «печаткой» на безымянном пальце. Кстати, его одежда сохранилась едва ли не лучше, чем у всех остальных, – Север всегда предпочитал купленную у фарцовщиков хорошую кожу.

Снова посыпались идеи – в основном заимствованные из научно-популярной фантастики разного уровня. Но сейчас в голосах – вот идиотизм, да?! – отчетливо звучало облегчение. Все беспокоились за родителей, а теперь выходило, что и незачем вроде бы…

Этот галдеж перебил Арнис. Он поднялся и обвел всех внимательным взглядом, после чего с легким акцентом сказал, разделяя слова:

– Да вы что, не понимаете?! Мы ведь теперь не сможем вернуться домой! Даже если будет возможность!

– Почему?! – изумилась Ирка Сухоручкина.

– Да потому, – вмешался Олег Крыгин и, подняв голову, посмотрел вокруг. – Потому что там уже есть мы. Мы. Есть. Друг у друга, у наших родаков и тэ дэ и пр.

Вновь воцарилось молчание. Гробовое. В этом молчании отчетливо переваривалась идея, оформившаяся около костра.

– Я все равно хочу домой, – вдруг сказала Ленка Черникова. И захлюпала, закрыв лицо руками. У сидевшей рядом Наташки Мигачевой сделалось хмурое лицо, губы припухли. Я видел, что и Игорек Свинков – Бэн – заморгал, потом отвернулся. Андрюшка Соколов подался к Наташке, взял ее за руку…

– Да ну, ерунда, не может этого быть, – задиристо и почти зло сказал Игорь Мордвинцев. – Чушь, бредятина…

– Чушь, потому что тебе страшно про это думать? – спросил Вадим. Он не поднимал глаз от огня.

– Заткнись! – Игорь вскочил, но его рывком усадили на место.

– Еще и негры какие-то, – уныло подвел итог Колька Самодуров. – Месяц мы тут сидим, и никаких негров не видели…

– Они не негры, – буркнул я. – Похожи телом – длинные, тощие… А лица… нет, морды… – Я махнул рукой.

– Это еще ерунда… – подала голос Танюшка, сидевшая рядом со мной. – Вы, ребята, может, на нас сейчас наезжать будете… Но знаете – эти твари за нами шли по следам. Мы только за рекой от них оторвались.

– За Ергенью? – спросил Вадим.

Я осведомился:

– Догадались, что это Ергень?

– Догадались… Еще чище… Сань! – Вадим поднял наконец голову. – Похоже, надо менять место.

– Да подождите же! – закричала Ленка Власенкова. – Подождите! Я что-то не поняла – домой как?!

– Никак, – буркнул Арнис, втыкая в землю между ног длинный нож с темной деревянной рукоятью.

А Олег Крыгин добавил:

– Да пойми ты, дурочка. – Ленка слушала его, открыв рот, даже не обиделась на «дурочку». – Нечего нам там делать. Мы – и есть – там. Уяснила?

– Так что делать-то?! – крикнула Ленка. Он развел руками.

– Да ошибся Олег, и Танька ошиблась, – снова подал голос Игорь Мордвинцев.

Танюшка фыркнула, а я спокойно ответил:

– Не ошибся я, Игорек. Я с тобой за день до того, как мы сюда попали, ходил на тренировку по мелкашке.

– Как я отстрелялся? – глупо спросил Игорь. Я переждал несколько нервный хохот и серьезно ответил:

– Ничего. Но я лучше.

– Кто бы сомневался, – вздохнул Игорь.

Я посмотрел на него и добавил:

– Вот именно – кто бы.

– Давайте подойдем к этому математически, – заявил Саня. – Дано: двадцать семь несовершеннолетних. Не алкашей, не идиотов – и вообще выше среднего. Задача: остаться в живых. Неужели не решим?!

– Шпаргалок не запасли, – не без яда ответил Олег Фирсов. Он вообще сидел какой-то пришибленно-непохожий на себя.

– Учить надо было лучше, – отозвался Санек.

– Кто бы говорил, – не остался в долгу мой тезка, но не стал углублять и расширять конфликт.

Опять начался общий беспредметный спор, в котором я не участвовал и от которого очень устал. Я поднялся и незаметно отошел в сторону – метров на пятьдесят, почти к самому ельнику наверху склона. Первое, что я там, впрочем, сделал – очень неэстетично, – это помочился на одну из елок. Меня почему-то разобрал смех, когда я вспомнил, как эти дни пользовался листьями подорожника вместо туалетной бумаги. Но смеяться как-то расхотелось, когда я подумал, что, наверное, теперь мне до конца жизни придется ими пользоваться. А зимой? Елы-блин-те-палы…

Я загрустил, глядя в звездное небо. Потом немножко встряхнулся, сообразив, что один плюс в этом есть – ни мама, ни дед с бабулькой не волнуются: не пишут заявлений в милицию, не бегают по улицам…

А что им бегать, если Олег – вот он? Никуда не делся… Меня пробрало холодком, когда я это подумал. Как же такое произошло?! И что мне… нам теперь делать?!

– Олег.

Я обернулся и узнал по фигурам и походке Вадима и Андрюшку Альхимовича. Сзади шел Сергей. Я не удивился – где-то на подсознательном уровне во мне жила уверенность, что настоящий разговор еще впереди и разговаривать будем именно мы: Вадим – расчетливо-обстоятельный, чуть себе на уме, чуть ироничный; Андрюшка – решительный, храбрый, лучше других разбирающийся в дикой природе; Сергей – веселый, быстрый в решениях, задиристый и остро чувствующий…

И я. Как ни крути, если честно – самый эрудированный в компании и больше других увлекающийся историей.

Мы почему-то смутились и обменялись «приветами» – словно встретились после десятка часов «разлуки» возле чьего-нибудь дома. Только они далеко – наши дома…

И все-таки Саня был в одном прав. Мы «выше среднего». И мы приучили себя принимать решения и достигать цели, еще когда играли в войну несколько лет назад – в том возрасте, когда большинство ребят просто не понимают значения слова «ответственность».

– Шумят? – кивнул я в сторону костра.

Вадим кивнул:

– Шумят, а что еще… Что дальше делать будем?

Вопрос был задан деловито, а не растерянно.

Сергей хмыкнул:

– Да уж не гипотезы строить, как мы сюда попали. И не как вернуться домой.

– Домой вообще-то хочется, – возразил Андрей, сунув руки в карманы «афганки». – Но делать там, похоже, нам нечего. Если только сердечный срыв родителям обеспечивать, но мы и так на этом фронте немало постарались… Извини, Вадим.

– Ничего, – ответил тот. Его родители – отчим и мать – умерли; мать – не так давно. – Ты, Олег, говоришь – твари какие-то. Они правда опасные?

– Я убил одного, – ответил я и вздрогнул от воспоминания. – Если ты думаешь, что это я просто так, то ты плохо думаешь… А тех, в лодке, они перебили на наших с Танькой глазах. Да и других ребят тоже, скорее всего, убили они.

– Вот еще загадка, – заметил Вадим. – Что за ребята? Русские, англичане…

– Погоди, – прервал его я. – Давайте решать проблемы…

– …по мере их поступления, – добавил Сергей.

Я кивнул энергично:

– И первым делом я бы отсюда ушел. Не хочу, чтобы меня ночью зарезали. Но ведь не уговоришь никого… Как вам пришло в голову оружием-то запастись?!

– Просто из интереса, – признался Вадим. (Он вообще не любил холодного оружия, где уж до моего фанатизма.)

– Охотитесь с Колькиным ружьем?

– Бережем, – ответил Вадим. – Мы два арбалета нашли и пули… То есть не арбалеты, а эти… аркебузы.

– Из ружья только дважды стреляли, и оба раза в каких-то ненормальных коней, – добавил Сергей. – Зубы – как у волка, а так – конь конем.

– Нет, на нас звери не нападали, – заметил я. – Только эти… Хотя, – добавил я, – если честно, не заметил большой разницы.

– Вообще говоря, у нас же есть опыт автономного существования, – задумчиво сказал Андрюшка. – И разве мы не отряд?

– Отряд. – Сергей кивнул. Кивнули и мы с Вадимом.

Это было правдой. Большинство из нас дружили с детства. Но и появившиеся позднее хорошо вписались в команду. Мы все были друзьями, и этим все сказано.

И сейчас наша дружба была нам нужна больше, чем когда бы то ни было, – вокруг нас лежал опасный и враждебный мир. Похоже, нам предстояла тяжелая борьба за существование.

И я выразил все эти мысли словами:

– Я очень рад, что нашел вас, ребята.

* * *

– Даже если они и следили за вами – через болото им нахрапом не пройти, – уверенно сказал Андрей. – Мы-то еле-еле тропинку отыскали!

– Ну как вам объяснить, – сердито и беспомощно сказал я, швырнув на угли сухую ветку, – нельзя нам тут оставаться, надо уходить, у-хо-дить!

– Да погоди, никто с тобой и не спорит, – успокаивающе хлопнул меня по колену Вадим. – Просто одну-то ночь это дело терпит. Терпит, а?

– Терпит, – буркнул я, ощущая, что и сам хочу спать. Только теперь, когда мы сидели у гаснущего костра вчетвером, спало чудовищное напряжение, висевшее на мне, как оказалось, почти всю последнюю неделю.

– Вот, – удовлетворенно кивнул Вадим. – А завтра соберемся и пойдем. Неплохо бы еще решить – куда.

– Неплохо бы вообще решить, что делать дальше, – заметил Сергей.

– Давайте утром, а? – попросил Вадим. – Ну спать же охота, честное слово!

– Утром так утром, – вздохнул я. – Где тут спать?

– С левого краю, – ответил Андрей. – Так, как ты сидишь, – с левого, а то смотри, к девчонкам залезешь. Вадим вон был бы не против…

Вадим просто отмахнулся. Собственно, из своих отношений с Наташкой Крючковой он тайны никогда и не делал, да и зачем?

– А что, – я начал расшнуровывать туфли, все еще не поднимаясь, – дежурных не выставляете?

Они переглянулись и ничего не ответили, только Андрей сделал недовольное лицо. Углубляться в тему я не собирался и, расстелив на туфлях носки, поставил их возле углей, а сам, раскатывая одеяло, отправился под навес. Сергей побрел за мной. Вадим и Андрей остались сидеть у костра – хотя Вадим больше всех жаловался, что хочет спать.

– Рубашку куда дел? – поинтересовался я.

– А… – Он отмахнулся. – Распустил о сучок. Мне эту куртку Ленка смастерила из оленьей шкуры. Хорошая вещь.

– А одеяла у вас с того же склада? – уточнил я. Сергей кивнул, потом обнял меня за плечи и засмеялся:

– Черт, как я рад, что ты здесь!

– Есть кому снова сломать нос? – уточнил я.

– Ладно тебе, – не обиделся Сергей. Я вспомнил этими словами нашу первую встречу – почти четыре года назад, когда я в потасовке на берегу реки нахальным пинком сбросил в воду белобрысого мальчишку… а тот вылез и первым же ударом сломал мне нос. Сергей к тому времени уже несколько лет занимался боксом со своим отцом. Друзьями мы стали, когда он пришел извиняться и выяснилось, что мы оба любим читать и играть в солдатиков, нам нравится журнал «Пионер» и т. д. Я иногда всерьез задумывался, кто из них мой лучший друг – Вадим, которого я знаю со своих шести лет, или Сергей. И не мог решить.

Под навесом в самом деле имелось свободное место. Я уложил рядом наган и только потом сообразил, что сделал это, – но оружие убирать не стал.

Мне в жизни не приходилось мучиться бессонницей – я всегда засыпал, коснувшись щекой подушки. Почти так произошло и на этот раз, только я успел увидеть в прорехе крыши почти полную луну – и зачем-то ей подмигнул…

* * *

Утро началось, как начинались все утра в обычном походе. Через тебя обязательно кто-то начинает лазить – «осторожно», конечно! – кто-то гремит черт-те чем – «как можно тише», естественно! – кто-то о чем-то спорит – «вполголоса», само собой!

Для нормального утреннего сна все это создает совершенно непредставимые условия. Удерживает от ругани только то, что и за собой знаешь те же грешки.

«Просыпаться надо в хорошем настроении», – говорит моя мама (Моя? Прие-еха-ли…). В принципе я с ней согласен, хотя это не всегда получается. Но надо стараться, а то настроение останется паршивым на весь день. А нам оно надо, как говорит Андрюшка Соколов?

Однако, когда я выбрался со своего спального места, выяснилось, что на этот раз «спор вполголоса» имеет под собой самое серьезное основание. Спорили Саня с Вадимом. Если учесть, что наша компания начиналась, в сущности, именно с них, это было странно. Кроме того, спорили они ожесточенно, уже перейдя в стадию «а ты кто такой?!». За Саней возвышался Сморч, на его лице было написано искреннее огорчение. Игорь был, несмотря на большую физическую силу, добродушным и мирным (если не разозлят) человеком. Сашка Свинков, стоявший рядом с Саней, наоборот – походил на маленького и очень злого зверька. За своего кумира Саню он был готов перегрызть горло слону, лишь бы подсадили. Олег Крыгин торчал возле Вадима с непроницаемым лицом истинного арийца из «Семнадцати мгновений весны» (каковым сходством он открыто гордился). Мне даже показалось, что вся эта компания готова самым натуральным образом взяться за холодное оружие.

– Девчонки, по-моему, они ссорятся, – озабоченно сказала Ленка Власенкова. Она сидела на пеньке и обувалась, да так и застыла с кедом в руках. Проснулись уже практически все, только из-под одного одеяла торчала белобрысая макушка Арниса да флегматичная Кристинка дрыхла, повернувшись ко всему на свете спиной.

Смысл спора был ясен, как летнее небо. Вадим воплощал в жизнь наш ночной разговор. Саня же настаивал на том, что в эти места никто дороги не найдет, а значит, нечего и колыхаться, а надо спокойно позавтракать. Вообще говоря, подобные споры возникали у нас не так уж и редко. Обычно я в них не вмешивался… но сейчас мне вспомнились умирающий мальчишка на речном берегу, страшные маски в догоняющей нас лодке, свой ужас, связанный с этим… В результате таких кратких раздумий я вскочил и заорал:

– Да вы что?! Вы думаете, я шучу?! Я же вам ясно говорю, долбецам, – они по нашим следам идут! Мы…

– Эй! Э-эй!

Все повернулись на этот вопль. Со стороны елок по склону лощины мчался Сергей – я и не заметил, что его нет в лагере. Рядом с ним неслась Ленка Черникова. Следом летел Игорь Северцев. Валька, его сестра, крикнула:

– Игорек! Чего там?!

– Эти!!! – завопил он, и я увидел, что Север бежит с обнаженной шпагой – длинным кавалерийским клинком. Ленка пулей пролетела под навес и начала в бешеном темпе собирать какие-то вещи. Сергей, схватившись за плечо Вадима, чтобы не проскочить дальше, мучительно мотал головой, пытаясь что-то сказать.

Впрочем – все уже было сказано…

…Честно – в первые несколько секунд царила даже не паника: хаос. Я героически пытался выхватить наган, но потерял застежку, а посмотреть на кобуру не мог, потому что не получалось оторвать взгляда от ельника, откуда вот-вот должны были появиться враги. Танюшка сзади трясла меня за плечи и что-то выкрикивала. Пробежал Колька со своей двустволкой, рассыпая патроны. Арнис, сонно моргая, сидел, обхватив руками колени, и пытался понять, что к чему. Игорь Мордвинцев натягивал кроссовки Наташки Мигачевой и не мог понять, почему не лезут, а Наташка эти самые кроссовки в бешеном темпе искала…

Короче, не знаю. Может быть, мы так бы и пропрыгали до появления «негров». Но, когда паника достигла полного «апофигея», в нее решительно вмешался Андрюшка Альхимович.

– Отставить! – заорал он, отшвыривая кого-то к навесу и хватая за шиворот пробегавшего мимо Олега Фирсова. – Девчонки, быстро собирайтесь! Бэн, Басс, Мордва – охраняйте их! Соберетесь – сразу уходите через болото по той тропинке, где сарай! Остальные наверх, на стражу!

Странно, но я как-то сразу успокоился. Застежка нашлась. Я не глядя оттолкнул Танюшку и, взведя курок нагана, полез вверх, к елкам.

* * *

Наверное, они все-таки заплутали в болоте, потому что мы их не увидели, а лишь услышали голоса – да и то уже когда быстрым шагом, вытянувшись цепочкой, уходили туда, куда перед этим ушли под охраной девчонки. Тропинка за нашими спинами сразу же потерялась, и примерно через час мы выбрались на сухое место – к полуразрушенному, с просевшей крышей, сараю, возле которого сидели на вещах девчонки и ходили, как маятники, наши товарищи. Нас встретили восторженными воплями, но Сергей всех оборвал:

– Тихо! Они все еще близко. Уже, наверное, в нашем лагере.

– Ну что, Сашен?! – шепотом заорал Вадим. – Еще минут десять – и досиделись бы!

– Хватит! – Я подошел к ним. – Хватит, говорю. Надо уходить. Дальше и быстрее.

– Поедим на ходу, – поддержал Андрей. – Девчонки, еду не забыли? – ответом были разноголосо-отрицательные реплики. – Раздайте… И уходить надо не за Цну, а наоборот – обратно, на восток.

– Н-но… мы оттуда пришли… – заикнулась Ленка Рудь.

– Да какая разница?! – досадливо сказал Колька. – Тут главное – подальше умотать… Кстати, я один патрон посеял.

– Прорастет, – отмахнулся Вадим. – На востоке – Волга, до нее километров… километров… – Он нахмурился, а Танюшка, чистившая от грязи низ своих джинсов, ответила:

– Около четырехсот километров.

– Почему именно к Волге? – буркнул Саня. Его лицо еще больше заострилось.

– Да нипочему, – пояснил Сергей. – Просто – в другую сторону от черных.

Я находился в легком напряжении – мне все время казалось, что сейчас кто-нибудь скажет: мол, это мы с Танюшкой притащили тварей на хвосте. Кажется, Татьяна тоже об этом думала… Но мы слишком плохо думали о своих – ни тогда, ни потом никто даже не упомянул об этом.

– Ладно. – Саня вздохнул. – Пошли, если так. А на ходу пожуем. Хлеб за ночь не появился?

* * *

Идти для нас было делом вполне привычным. А тут еще и места были в общем-то знакомыми, и у меня снова возникло ощущение, что вот-вот появится самый обычный проселок, или выйдем мы на деревенскую околицу… Может быть, все это казалось еще и потому, что теперь мы шли не вдвоем с Танюшкой, а целой компанией?

На ходу вновь подняли старинную русскую тему: вопрос «что делать?». Нет – ясно, что надо убегать, то да се… А дальше? По-моему, большинство все еще обсасывали мыслишку о возможном возвращении домой.

Не я. Я романтичный человек. И я очень люблю свою маму; наверное, мысль о том, что она осталась без меня, рано или поздно свела бы меня с ума. Но возвращаться-то как раз не имело смысла. Куда? К кому?

Я — рядом со своей мамой. Ну а я – вот он, и, похоже, ничего другого мне не дано. Значит, надо как-то жить тут. Понять, что за мир нас окружает, и жить.

Танюшка шагала рядом, несла через плечо скатку из своих одеял и о чем-то сосредоточенно думала. О чем? Что не будет больше в жизни мягкой постели, книг, телевизора, вареного сахара, магнитофона?

Мне захотелось обнять ее. Просто обнять. Но я не сделал этого: подвыдернул из ножен палаш и бросил его обратно, а потом нагнал Вадима.

– Слушай, – вполголоса сказал я ему, – по-моему, мы делаем глупость.

– То есть как? – Он промокнул рукавом ковбойки пот на лбу. – Ты же сам говорил…

– Да я не об этом, – отмахнулся я. – Вспомни, как мы в войну играли. Там враг был не настоящий, а мы толпой не ходили. А тут… черт его знает, что вон за теми деревьями, а у нас нет охранения.

– Да. – Вадим остановился. – Сопляками мы были умнее… Лейтенант Верещагин, – он стал шутливо-серьезен, – берите передовой дозор.

– Есть, капитан Демидов. – Я отсалютовал на нацистский манер, принятый когда-то в нашем отряде, прославившемся в почти настоящих войнах. – Игорек! Басс!

Подбежал Басаргин, и мы вместе ускорили шаг. Оглядываясь через плечо, я увидел, что Вадим остановил всех и распоряжается – девчонок в середину, усиленные группы на фланги и в тыл…

…Мы достали палаши, не сговариваясь. У Игоря тоже был палаш, только с рукоятью другой формы. Я заметил, что Басс копирует мою манеру держать оружие, и озабоченно подумал: а ведь холодным-то оружием во всей компании худо-бедно умею пользоваться лишь я…

– Ты влево, я вправо, – распорядился я и уставился на свою сторону. В голову лезли вроде бы не посторонние, но отвлекающие мысли. Переделать кобуру так, чтобы револьвер можно было выхватывать левой… А если сейчас вон из-за тех кустов выскочат?.. Глаза устанут – так постоянно смотреть… Стоп, надо именно смотреть, а не о ерунде думать!..

Все-таки полезная это вещь – серьезные игры в войну, зря их по телику ругать начали почему-то. Я сумел переключиться и со сноровкой, приобретенной за два лета «войны», мерил взглядом свою сторону. Наверное, мы оба странно выглядели в своем снаряжении – и современной одежде. Сергей подходил к образу больше – в своей самоделковой куртке. Ну ничего, как-то я буду выглядеть к концу лета – если останусь жив, конечно…

* * *

На дневном привале мы смолотили остатки продовольствия – наверное, от нервов. После чего во весь рост встал вопрос пропитания – тут в магазин не сбегаешь.

– В принципе, – Игорь Северцев аккуратно вытер пальцы о траву, – кочевники жили охотой, постоянно передвигаясь.

– И скотоводством, – добавил я. – Покажи мне свое стадо, и я с тобой соглашусь.

– Мальчишки, – сказала Ленка Власенкова (она всегда отличалась рачительной хозяйственностью и была неофициальным завхозом нашей группы). – Вы как хотите, а ужинать нам будет нечем. Если только Олеговыми консервами – по глотку бульона. И по волоконцу мяса. Предлагаю Кольке не шагать тут с нами – никто нас не украдет. А пойти на охоту – и вечером встретимся.

– А я что, я не против, – покладисто поднялся Самодуров. – Только у меня патронов-то всего полсотни…

– А давай я с тобой пойду, – охотно сказала Валька Северцева, поднимая аркебузу. – Я же хорошо стреляю.

– Э, погодите. – Север проявил некие признаки оживленности – то ли за сестричку забеспокоился? – А где мы встретимся, если они пойдут на охоту? И вообще – вдвоем отпускать…

– Я, между прочим, карту хорошо помню. – Колька переломил «зброевку». – Высота 189 за урочищем Каменевка – ну, где пруд, из него еще приток Ломовиса течет – помните? – В ответ закивали. – Вот дотуда дойдете и ждите, а мы догоним.

– Километров двадцать пять отсюда, – с точностью курвиметра определила Танюшка. Она полулежала на траве, жуя былинку, и мне снова почудилось, что мы просто в походе.

– Ну, договорились? – Самодуров уже нетерпеливо поглядывал по сторонам, устраивая в петле на поясе боевой топор.

– Жрать-то надо. – Андрюшка Альхимович махнул рукой. – Двигайте. Только не потеряйтесь.

Парочка ушла – довольно бесшумно. Я задумчиво сказал, глядя им вслед:

– Может, еще кому с ними… – но получил точный и очень болезненный удар локтем под ребра от Танюшки. Смолчал, потому что вспомнил, как еще на Зем… там Колька и Валюшка держались чаще рядом, чем порознь.

Я задумался над этим вопросом, используя последние минуты отдыха. Вадим, хоть и был старше меня на три года, подружки в нашей компании не имел, если не считать «отношений» с Наташкой Крючковой. Санек – тоже. И Арнис. Игорь Мордвинцев не очень активно ходил с Иркой Сухоручкиной. По-моему, его отпугивало то, что она отличница. Север прочно дружил с Кристиной, но, кажется, скорее на почве некоторого элитаризма, чем еще по каким-то причинам. Сашка – Бэн – больше пока думал о беготне по улицам, чем о девчонках. Сморч дружил с Наташкой Бубненковой или присматривал за ней для брата, не поймешь. Андрюшка Альхимович жил себе и жил без девчонки. Олег Фирсов тоже. Игоря «Басса» интересовали только стихи, походы и мужская дружба. Олег Крыгин, кажется, был слишком стеснительным, с девчонками общался только по необходимости. С Андрюшкой Соколовым дружила Ленка Черникова, с Сергеем – Ленка Чередниченко. У девчонок Ленка Власенкова, Наташка Мигачева, Ольга Жаворонкова и Ленка Рудь не проявляли к парням никакого интереса, кроме «общедружебного».

Интересно, а как будут развиваться дела дальше? Мне подумалось, что, если мы останемся тут на длительный срок (да навсегда, Олег, навсегда!), то… Дальше мыслей не было – одни образы.

Пожалуй, даже хорошо, что надо было идти дальше.

* * *

Высота 189, урочище и небольшой пруд возле него – в этом мире все оказалось на месте, и мы добрались туда к восьми вечера. Лес сменялся похожими на зеленые языки луговинами, которые мы старались пересекать в максимально быстром темпе.

– Гнездо Соловья-Разбойника, – определил Игорь Басаргин, когда с одной из таких луговин мы увидели высоту, увенчанную тремя дубами. В нашем мире их не было, да и кругом лежали рассеченные лесополосами колхозные поля.

Около подножия холма мы нашли старую могилу. Кто-то выложил прямо на земле каменный крест из четырех гранитных брусков, на котором вырезал уже неразличимые буквы. На камни вполз сырой мох. Сморч попробовал было расчистить камень финкой, но Наташка тронула его за плечо:

– Не надо, оставь. Не все ли равно, кто здесь… Могила и есть могила.

Сморч охотно поднялся с колена, убирая финку. Санек, не проявивший к могиле ни малейшего интереса, предложил всем натаскать дровишек, а сам, нахально отказавшись от работы, полез сперва на холм, а потом – на самый высокий из дубов. Кажется, его захватила мысль, поданная Игорем. Кто-то из девчонок ближе к урочищу набрел на чудовищные россыпи грибов. Кроме того, они притащили кучу свежих молодых листьев заячьей капусты. Во всяком случае, жареные грибы (соль у Танюшки еще была) с зеленью нам были обеспечены.

Саня, как и следовало ожидать, спустился со своего насеста, когда все уже было готово. Но вел он себя так, словно занимался единственно важным делом в то время, как все остальные ваньку валяли.

– В общем, чудищ ваших нигде не видно, – заявил он, садясь к огню. – Зато Колька с Валюшкой волокутся, чего-то несут. Минут через двадцать будут здесь.

– Слава коммунистической партии, – выдохнул Игорь. Судя по всему, он и правда беспокоился за сестру.

Наши охотники появились раньше, чем через двадцать минут, – усталые куда больше нашего, но довольные. Да и как же иначе – Колька тащил на плечах крупненькую косулю, уже выпотрошенную.

– Дичи – еще больше, чем на прежнем месте, – восторженно докладывал он, усаживаясь возле огня. – Тут для охотников – рай!

Выяснилось, правда, что косулю убил не он, а как раз Ленка – одной пулей из аркебузы. Как она объяснила – убивать косулю ей было очень жалко, но сильно хотелось есть.

Ее слова сопровождались сочувственными репликами. Косулю под шумок освежевали, оттяпали копыта и голову, после чего она перестала вызывать сочувствие и на импровизированном вертеле была водружена над огнем. Затем все расположились у костра и довольно примолкли. Косуля шкворчала, капая жиром. Расставленные у огня котелки (они были у всех – оттуда же, откуда и оружие) побулькивали и пахли малиновыми листьями.

– А все-таки здорово, ребята, что у нас кое-какие навыки есть, – довольно заметила Ирка Сухоручкина. – Иначе сидели бы мы на грибной диете и слушали, как животы поют.

– Давайте и правда споем, – предложил Сергей, – пока косулька жарится. Чтоб заглушить животы.

Вокруг засмеялись. У нас петь любили не меньше и не больше, чем в любой туристской компании (другое дело, что у нас, в отличие от большинства таковых, имелся свой поэт – Игорек Басаргин). Вообще это здорово – собравшись вечером у огня рядом с друзьями, ощутить себя действительно единой компанией, где один за всех и все за одного. А лучшего средства, чем песня, для этого нет. Не придумали пока…

Солнце садится за лес на востоке. Небо розовое, как неоновая лампочка. Вокруг холма – уже ночь с ее странными звуками и осторожной жизнью, не всегда понятной и временами страшноватой. Но огонь горит, топлива запасено на всю ночь и больше, лица друзей вокруг, вкусные запахи расползаются, утверждая, что и здесь человек – хозяин. А еще это странное чувство, которое не передашь словами. Нет, не любовь, а… что-то такое ко всем, кто рядом, из-за чего они становятся самыми близкими в мире.

Даже если не вспоминать, что в этом мире у тебя и правда нет никого ближе…

…Интересно, а те, чья могила – там, у подножия, в сгустившейся темноте, – у них тоже были такие вечера?..

…Как отблеск от заката, костер меж сосен пляшет.

Ты что грустишь, бродяга? А ну-ка, улыбнись!

И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет:

«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»^[223]

Допели… Помолчали… Ленка Черникова со смехом спросила Игоря:

– Басс, ты «Зверя Кикизела» ведь дописал? Окончание прочитай, а?

Все оживились, посыпались просьбы. Игорь не стал ломаться – взмахом руки установил тишину, сделал серьезное лицо…

…Сучья жареные трещали,

И стонали голодные дети:

«Ах, как хочется есть, Ванюша!»

«Хлеба нет ни куска, Надюша!»

Тут подходит к ним Зверь Кикизел.

Говорит он им: «Здравствуйте, дети!

Что в лесу этом вы потеряли,

Среди нечисти дикой и злобной?»

«Здравствуй-здравствуй, товарищ Мясо!!!» —

Закричали голодные дети —

И набросились, и сожрали,

Только-только чуть-чуть обжарив…

…Вот идут тропинкой волки да лисы.

Несут бабке обгорелые кости.

Вот идут и дорогой рыдают:

«Ой зачем ты гулял по лесу, Кикизел?!

Аль не знал, кого в чаще ты встретишь?!

Пионерия – наша сила!

Пионерия – наша слава!

Пионерия – наши дети!

Наши лучшие дети на свете!»

– Программа «Взгляд», – оценил Вадим, когда все просмеялись, после чего на редкость гнусным голосом проревел первые строчки из наутилусовской «Хлоп– хлоп» – раньше, чем Наташка Крючкова заткнула ему рот.

Наташка Мигачева попросила, тыча в косулю коротким ножом:

– Олег, может, ты чего-нибудь прочитаешь?

Нельзя сказать, чтоб у нас собрались такие уж любители стихов. Но как я читаю, слушать любили – если исключить тот случай, когда я на спор с только-только появившимся у нас Андрюшкой Альхимовичем читал стихи два с половиной часа без перерыва и остановился только после коллективных настойчивых просьб и угроз применить ко мне физическую силу.

На этот раз все одобрительно промолчали. Я поднялся, ощущая некоторое подергиванье внутри, как всегда, когда мне надо было читать стихи, – и, еще не поднявшись до конца, уже решил, что буду читать «Молитву» Булата Окуджавы.

Пока Земля еще вертится,

Пока еще ярок свет,

Господи, дай же каждому,

Чего у него нет:

Умному дай голову,

Трусливому дай коня,

Дай счастливому денег…

И не забудь про меня.

Пока Земля еще вертится —

Господи, твоя власть! —

Дай рвущемуся к власти

Навластвоваться всласть.

Дай передышку щедрому

Хоть до исхода дня.

Каину дай раскаянье…

И не забудь про меня.

Я знаю, ты все умеешь,

Я верую в мудрость твою,

Как верит солдат убитый,

Что он проживает в раю,

Как верит каждое ухо

Тихим речам твоим,

Как веруем и мы сами,

Не ведая, что творим!

Господи, мой Боже,

Зеленоглазый мой!

Пока Земля еще вертится

И это ей странно самой,

Пока ей ещехватает

Времени и огня,

Дай же ты всем понемногу…

И не забудь про меня.

* * *

Странно, но я проснулся минут за пять до того, как мне надо было заступать на дежурство. Но костер горел еле-еле, возле него базарили, посмеиваясь, Колька и Арнис. Колька читал литовцу разную похабень, которую при девчонках в нашей компании толкать было не принято – до меня донеслось: «У Адама шишка – во, а е…ть-то некого…» Я усмехнулся и удобней устроился под одеялом. Я выспался. Хотелось отлить, но, раз уж сейчас вставать, то полежу. Арнис захихикал, потом спросил: «Сколькоо врэммени?» – и отправился будить нас с Сергеем и Олегом Фирсовым. Я решил не доставлять ему удовольствия отвесить мне пинка по ребрам и сел за секунду до того, как он занес ногу.

– Доброе утро, – кивнул я, хотя было два ночи. – Вы еще посторожите, а я пойду по делам.

Все по той же укоренившейся уже туристской привычке мы отрыли яму для туалета – за кустами ниже по склону, где можно было чувствовать себя в относительном уединении. Кто-то уже разместил на развилке дуба «указатель» – палку, концы которой с вырезанными буквами указывали на две стороны ровика:

Посмеиваясь, я начал делать свои дела – и…

А это что?! Мне в какую-то секунду показалось, что уже рассветает, – в принципе, в начале июля это можно различить уже в два ночи. Но, во-первых, для рассвета это зарево было слишком уж ярким и локальным.

Во-вторых, как ни крути, а рассветов на юго-востоке не бывает.

Я так обалдел, что продолжал стоять, когда, зевая, подошел Фирсов и пристроился рядом. (Я, если честно, терпеть не могу делать свои дела при ком-то еще, даже при мальчишках.)

– Ты чего, окаменел? – Он толкнул меня плечом и снова зевнул.

– Смотри. – Я щелкнул резинкой штанов. Олег еще не вполне проснулся, поэтому тупо уставился мне между ног, и я дал ему подзатыльник: – Да вон туда!

Надо сказать, в проснувшемся виде Фирс кое-какие вещи соображал быстрее моего.

– Пожар, – сообщил он.

– Лес горит? – Мы поменялись ролями, теперь я плохо понимал, что к чему.

– Да какой лес… – озабоченно сказал Олег. – Настоящий пожар. Дом горит… или еще что-то… но построенное что-то…

– Часовые, блин! – рявкнул Колька. – Ну мы же спать хотим!

Мы сменили ребят, так ничего им и не сказав. Больше того, я и Сергею ничего не сказал – уж не знаю, почему. Мы посидели минут пять. Фирс употребил это время на то, чтобы отхватить от остатков косули кусок остывшего мяса. Сергей долго и уныло-сонно о чем-то думал, потом встрепенулся и сообщил:

– Пойду умоюсь.

Он исчез куда-то по направлению к роднику. Через минуту поднялся и я:

– Пройдусь вокруг холма… А ты кончай жрать, завтракать будет нечем.

Естественно, что первым делом я устремился смотреть на зарево. Оно имело место по-прежнему, хотя вроде бы приугасло как-то…

– Между прочим, – Сергей подошел почти бесшумно, – наш костер видно издалека.

– Не так далеко, как это. – Я вытянул руку. – Видел?

– В кино так горят дома, – тихо сказал Сергей. – Давно?

– Я встал – уже горело. А ребят я не спрашивал.

– Как думаешь, далеко? – быстро спросил Сергей.

– Кто его знает… Ночью огни кажутся ближе… Нет, не знаю, – решительно помотал я головой. – Но завтра мы идем почти туда.

– Ну, завтра и увидим, – хлопнул меня по спине Сергей. – Пошли к костру?

– Я пройдусь вокруг холма, – решил я все-таки исполнить свое первоначальное намерение.

– Давай…

…От страха перед ночной темнотой леса меня излечила раз и навсегда моя первая и последняя одинокая ночевка в лесу на берегу Прорвы. Конечно, тут не Прорва, и тут есть не воображаемые страхи; вон кто-то утробно взревел где-то за луговиной. Интересно, Фирс знает, кто там ревет?

Гулко отозвалась земля. Послышалось многоголосое ржание, я ощутил ногами вибрацию, а через минуту различил на луговине текущую реку конского табуна. Это было красиво, мне всегда нравились кони; больше их только волки и собаки. Я даже мечтал научиться ездить верхом, но у нас в Кирсанове было негде.

Кони резко ушли куда-то влево, в урочище. Я продолжал стоять на месте, всматривался и вслушивался. Нет, ничего. Нигде – ни единого признака человека… кроме пожара. Неужели потеряли наш след? Хорошо бы…

Я вздохнул и зашагал вверх, к костру.

* * *

Жарко было с утра, и жара была нехорошая, душная – явно собирался дождь, хотя на небе не возникло ни облачка. Но летние ливни в наших местах (а это, как ни крути, наши места!) налетают молниеносно.

– Вода – проблема, – печально сказал Андрюшка. – В котелках не поносишь, а фляжка только у Кольки есть.

– В принципе, – я затянул ремень, – можно сделать кожаные фляжки, как в Англии. Уайнскины они называются. Только, – признался я, – я вообще-то не знаю, как их делали.

– Иди ты, – уныло предложил Андрюшка, и я пошел – снова в головной дозор, только теперь с Сережкой.

Санек со Сморчом отстали – им приспичило выяснить насчет погони, и они обещали соблюдать максимальную осторожность, а потом догнать остальных. Дело вообще-то нужное, хотя и опасное – но я про них думать забыл. То ли погода так подействовала, то ли еще что, но я находился в невероятно напряженном состоянии. Сергей, похоже, тоже. Я заметил, как он то и дело касается рукояти своего палаша. Смешно это не выглядело – я-то свой и вообще нес в руке.

Мы шли в полнейшем молчании и наконец устали от этого. Ясно было, что сейчас кто-нибудь не выдержит и заговорит на отвлеченные темы, чтобы развеять напряжение.

Но посторонний разговор так и не успел начаться. Сергей, шедший впереди, вдруг как будто споткнулся, уставился себе под ноги, а потом резким взмахом руки подозвал меня. Я оказался рядом в два прыжка.

Сергей молча указал в папоротник подлеска. Я посмотрел туда – и ощутил стремительный спазм желудка.

Смяв телом – как упал на бегу, с размаху – целую полосу сочных листьев, около наших ног лежал парень постарше нас. Вернее, это я сообразил, когда разглядел его повернутое вбок белое лицо. А в тот момент я увидел две вещи: запутавшуюся в светло-русых волосах свежую дубовую веточку и две торчащие в спине рукояти – пустые, из двух параллельных прутьев, завершенных кольцом.

Точно под левой лопаткой. Брошенные с такой силой, что маленькие овальные гарды вдавились в кожаную куртку.

В правой руке у парня был длинный широкий кинжал, запятнанный кровью. А левая – левая сжимала отрубленную человеческую кисть, такую же гипсово-белую, как и лицо убитого…

Второй труп мы нашли почти тут же – за двумя дубами. Это была девчонка – наших лет. Без руки и голая, только то, что она голая, не вызывало никаких мыслей…

Опомнился я за кустами, где меня стошнило – в несколько приемов, пока я не начал давиться жгучей кислятиной лезущей из опустевшего желудка желчи. Судя по звукам, с Сергеем творилось то же самое.

К этим трупам мы не вернулись, но выиграли немного. Разве что сумели удержать девчонок, и то хорошо. А так уже через полкилометра (когда стал отчетливым запах дыма, да и, очевидно, тянуло его с другого берега ручья, к которому мы вышли) прямо в воде мы нашли груду изрубленных тел, у которых даже пол опознать не представлялось возможным – ручей вымывал кровь и тек дальше розовым… Поодаль на берегу горкой лежали отрубленные головы. Кто-то – до сих пор не знаю кто – нашел в себе силы их посчитать и сказал: семь голов, пять мальчишек и две девчонки в возрасте 12–16 лет.

Оба берега ручья были черными от крови. Мы буквально насильно заставили девчонок идти стороной, а сами двинулись напрямик. У меня по-прежнему жутко выкручивало желудок и шумело в ушах, то морозило, то швыряло в горячечный жар, а перед глазами со свистом летели – обрывками кинопленки – кусочки увиденного только что…

Тут, на высоком берегу ручья, было поселение – пять полуземлянок с крышами из хвороста и дранки, окруженных невысоким частоколом. Все это было развалено, обгорело или даже еще чадило. Тут тоже все напрочь оказалось забрызгано кровью. Странно – меня больше не рвало.

Наверное, просто было нечем…

…Валялась обгоревшая щепа, какие-то перья, изломанное оружие… Девчонка с аркебузой – как у наших – смотрит левым глазом в небо, вся остальная голова снесена чудовищным ударом топора, мозг стынет в пыли подтеками, из ладони выпали две пули… Что-то, похожее на ворох черных сучьев (не сучья, но не хочешь думать – что), – у входа в одну из полуземлянок… Мальчишка года на два младше меня, привязанный лицом вниз к грубой крестовине из бревен, – лицо залито пеной, которая засохла серой коркой, дерево у губ изгрызено и окровавлено, кровью залиты ноги, земля между них, а в спину с равнодушной точностью вбито короткое копье с широким наконечником – и правда негритянский ассегай… (Кажется, я спросил, что с ним, и не понял Саниного ответа, что его изнасиловали.) Еще совсем не остывший костер, разбросанные кости с ошметками жареного мяса, а над этим – прибитая к покосившемуся бревну частокола голова девушки – ножом через обе щеки…

Кто-то из нас, кажется, плакал, я не мог понять – кто. Мне плакать не хотелось. Я ощущал чудовищное изумление. Именно изумление, которое не проходило, пока Вадим не затряс меня за плечо, что-то шепча и тыча рукой в сторону ручья.

Сквозь листву я увидел тварей.

Это было вполне закономерно – я даже не удивился. Несправедливо было бы, если бы они ушли отсюда. Это было бы нарушением каких-то законов… ну, высшей справедливости, что ли?

Их было около десяти, и они появились по ручью – по течению. До сих пор не знаю, были ли это те же, что сожгли селение. Да и не важно это. Они шли вооруженные, но беспечные по воде и перекликались скрежетом и скрипом.

«Переговаривались» – не подходило. Переговариваются люди. А тут… вот прошлым летом мы стреляли крыс в развалинах собора недалеко от кинотеатра. Когда они стрекотали, перебегали с места на место и, поблескивая глазками, смотрели на нас, я испытывал нечто похожее: отвращение и азарт, смешанные с легким опасением – вдруг бросятся?

Нет. Опять немного не так. Если бы те крысы правда начали бросаться на людей, я бы испытал нечто подобное чувству, которое посетило меня, когда я наблюдал за идущей по ручью группкой существ. (Теперь я видел в подробностях, что они – не люди. Кожа – хотя и того же цвета, что у негров, – была мелкочешуйчатой, морды напоминали морды полукабанов-полуящериц, если только возможно такое сочетание…)

Отвращение. Страх.

И – доминирующее – желание уничтожить опасных тварей.

У Сергея были белые губы. Вадим резко покраснел, даже побурел.

– Ребзя, – Олег Крыгин говорил спокойно-спокойно, только почему-то употребил это словечко, которым мы не пользовались уже года два, – знаете, их надо убить.

Помню, что я взвел курок и выстрелил. Еще – что рядом ахнула вертикалка Кольки, взвизгнула дробь, и я еще отметил: чудом не влетел под залп. А дальше я оказался внизу, и передо мной, визжа и поливая берег ручья мочой и кровью, пятилась высоченная тварь – он бросил оружие и с вибрирующим визгом хватался за мой палаш, до половины вошедший ему в живот.

Что же ты так визжишь? Кажется, тебе больно? Похоже, тебе не хочется умирать? Жаль, жа-аль. Тем, кого вы убили, тоже не хотелось…

Подыхай, гадина!!!

Никогда в жизни я не ощущал такого всплеска ненависти. Кого мне было ненавидеть, за что? Все мои прежние чувства выглядели бледными тенями в сравнении с этим – я ничего не видел, оглох и был бы наверняка убит, так как даже не заметил взлетевшего над моей головой топора. Но Андрюшка Соколов ахнул противника по затылку своим мечом-бастардом, занеся его обеими руками, – меч попал плашмя, вот только сила удара размозжила твари череп…

Больше я никого не убил, хотя еще с минуту искал, отталкивая и не узнавая своих же. Кто-то матерился; кого-то била дрожь так, что он уронил оружие и сам сел там, где стоял; кто-то, наоборот, – рассматривал свой клинок с интересом и удовольствием; кто-то – так же, как я – искал, кого бы еще приколоть… Убитые лежали в ручье и по берегам, как мешки с красной краской, каждый из которых подтек сразу в нескольких местах.

А еще потом мы увидели девчонок. Они стояли на берегу – подальше, – и даже отсюда было видно, какой у них в глазах ужас.

* * *

Тяжелый был вечер. Нет, девчонки нас ни в чем не упрекали. Но само собой получилось так, что мы расселись двумя полукружьями по разные стороны костра, и говорить было не о чем. Никто не шутил, не пел, вообще все молчали.

Словно между нами выросла стенка из трупов. Аккуратная такая.

Подтекающая кровью.

Молчание становилось невыносимым. В результате я оказался на ногах, что интересно – без единой мысли, вообще не понимая, о чем собираюсь говорить. А на меня смотрели все. Внимательно и выжидающе.

Грешен, считаю импровизацию вершиной ораторского искусства. Даже в школе я никогда не готовился к выступлениям, считая, что вдохновение важнее гор перелопаченной литературы. Но тут – честное слово! – я не знал, о чем говорить. Знал только, что в нашу команду вогнали мощный клин…

– Девчонки нас боятся, – сказал я. – Наши девчонки… – Я нагнулся и обеими руками поднял палаш, на треть выдернув его из ножен. – Вот. Этим клинком я убил одного. А до этого еще одного застрелил… И еще одного – до этого, когда спасал себя и Танюшку. Я никогда никого не убивал. Только на охоте, вы же все знаете. И еще. Ни на одной охоте я не видел того, что видели мы сегодня. Мне бы очень не хотелось увидеть такое еще хоть раз. И делать то, что я делал, не хотелось бы тоже. Но, боюсь, мы попали в такой мир, где все это – часть повседневности. Нам и дальше придется убивать… и, возможно, умереть той смертью, которую мы видели. Мне не хочется этого говорить, мне даже и думать об этом не хочется. Я, как и вы, о таком только в книжках читал и в кино смотрел. Но я хочу жить. И для этого я буду жить так, как получается здесь. Я не дам за здорово живешь отрезать себе голову. И сделаю все, от меня зависящее, чтобы ни единого волоска не упало с голов наших девчонок. Даже если, – я смерил их спокойным долгим взглядом, – даже если они и дальше будут на меня так смотреть. – Я аккуратно вдвинул палаш в ножны и, сев, негромко попросил: – Тань, дай соль, пожалуйста. Грибы что-то недосоленные.

Грибы были посолены в меру. Я ел пересоленные и безмятежно улыбался.

* * *

В эту ночь мы четверо – Вадим, Сергей, Андрей Альхимович и я – не спали долго. Сидели у костра, понемногу поддерживали его и разговаривали.

Разговоры были печальными и деловыми. Начались они, естественно, с обычных рефлексий на тему, как все это было ужасно – в общем, «я его колю – а он мягкий…». Но довольно быстро перешли на вопрос, как нам тут дальше жить. Пятнадцать мальчишек, двенадцать девчонок, постоянная оппозиция в лице Сани. Тяжелая, если можно так выразиться, внешнеполитическая ситуация. Напряг с едой…

На «напряге с едой» Вадим проурчал нечто пессимистическое животом и слегка разрядил обстановку, если не считать, что в следующие десять минут разговор вертелся вокруг кафе «Север», домашней кухни и прочего. Пришлось приложить усилия, чтобы с этой темы съехать.

– Нам бы ням-ням бы, буль-буль бы нам бы, – задумчиво произнес я в заключение фразочку из «Музыкальной хроники». А Вадим вдруг негромко, но очень прочувствованно затянул:

Степь да степь кругом —

Путь далек лежит…

Там, в степи глухой,

Замерзал ямщик.

И среди пурги

Чуя смертный час,

Он товарищу

Выбил левый глаз…

Его выслушали с интересом. Но потом Андрей попросил:

– Заткнись, а?

– Хорошо, – покладисто согласился Вадим. – Но я одно знаю: мы влезли в чужую войну, ребята. И что делать – так и остается вопросом, сколько бы мы ни говорили.

– Почему? – возразил Сергей и, поднявшись на ноги, гибко потянулся. – Договорились ведь. Идти к Волге. Идти вперед. И Олег правильно сказал: воевать так воевать. Ведь ясно же, что другой жизни тут не будет. А чужая война, нет ли, это, Вадим, разговоры. Как раз те, от которых ничего не изменится.

– Знаешь, – Вадим почесал нос, – я вот сейчас подумал. Сейчас, – с нажимом повторил он, бросил в огонь еще одну ветку и оглядел нас цепкими серыми глазами, – мы все друзья. Что нам друг другу-то врать? Мы сможем? Сможем тут жить? Так, чтобы не сойти с ума?

– Люди живут, – заметил Андрей.

– Видели мы, как они живут, – возразил Вадим. – Это все равно, что жить под расстрельным приговором.

– Ну, выбора-то у нас нет, – сказал я. – Или мы – часть этого мира. Или мы – трупы. Трупы я видел. Стать им меня не тянет.

– Значит – идем к Волге? – Сергей упер руки в бока. – Держимся вместе, как в обычном походе?

– Как в необычном походе, – ответил Андрей. – Но в целом ты прав.

О чем поет ночная птица

Одна в осенней тишине?

О том, с чем скоро разлучится

И будет видеть лишь во сне.

О том, что завтра в путь неблизкий,

Расправив крылья, полетит,

О том, что жизнь глупа без риска

И правда все же победит.

Ночные песни птицы вещей

Мне стали пищей для души,

Я понял вдруг простую вещь —

Мне будет трудно с ней проститься.

Холодным утром крик последний

Лишь бросит в сторону мою.

Ночной певец, я твой наследник, —

Лети, я песню допою.

Константин Никольский

Рассказ четвертый Наша война

Пожелай мне удачи в бою,

Пожелай мне

Не остаться в этой траве…

Группа «Кино»

– Двадцать третье июля. – Вадим облизнул потрескавшиеся губы. – По расчетам мы уже должны выйти к Волге.

Я промолчал, придерживая рукой ножны палаша. Последние две недели мы шли непрерывно, по 25–30 километров в день, в основном – бесконечными лесами. Мы отощали, хотя питались не так уж плохо. Кроме того, у многих разваливалась не приспособленная для дальних переходов обувь, а одежда пострадала почти у всех.

За это время мы не видели ни тварей, ни людей, ни каких-либо признаков того, что эти места обитаемы. Вообще, если кто не знает, такой поход – довольно утомительное занятие. Подъем в шесть. Завтрак, туалет – и в семь выходишь. С полудня до трех – привал на обед (одно название!) и отдых. В восемь начинаем искать место для ночлега, в девять – уже устраиваем лагерь, всегда однообразный, типовой, ужинаем и в одиннадцать спим. (Ночные дежурства – по трое по три часа.) Утром – все сначала. Особенно тяжело это, когда цель призрачная. Свободное время было заполнено в общем-то ничего не значащими разговорами, и с Танюшкой я разговаривал не больше, чем с остальными…

…Здоровенное ополье походило на кусок степи. Я временами начинал сомневаться, а не забрали ли мы лишнего к югу? Да и Вадим был в целом прав – мы должны были выйти к Волге если не позавчера, то вчера. Вместо этого мы тащились по этому чертову пространству – иначе и не назовешь.

Вчера. И позавчера тоже.

Меня это ополье раздражало еще и потому, что на нем мы были хорошо различимы. Едва ли тут есть воздушные средства наблюдения… и все-таки мерзкое чувство.

– Мимо Волги пройти невозможно, – заметил я. – Рано или поздно, а мы все равно к ней выйдем; она же через всю Россию тянется, от Каспия чуть ли не до Полярного круга.

– Утешил, – проворчал Вадим. – Нам что, до Каспия шагать? – И он ускорил шаги, нагоняя остальных…

…Сколько буду жить, буду помнить этот переход. Хотел бы – не забуду. Возникало ощущение, что у ополья нет конца и края, а солнце уже не просто жарило – давило, как крышка давит карасей на сковородке. Тут и там под ноги попадались теплые лужи с цвелой водой, в которой плавали гроздья лягушачьей икры и личинки комаров. Настоящее комарье висело над нами уже не тучей – сплошной завесой, словно черной кисеей. Я даже сперва не понял, что это, и думал – плохо с глазами, когда отошел в сторонку за кусты. Потом мысленно ужаснулся, но деваться все равно было некуда и оставалось только шагать, радуясь тому, что под ногами не сплошное болото.

Мы шли шестой час, если не считать отдыха после полудня. Даже раздеться было нельзя – комары пришли бы в восторг. Пить уже не просто хотелось – это желание выпало в подсознание и сделалось направляющим и определяющим. Возникало даже ощущение, что впереди – смерть от жажды, хотя это, конечно, было смешно. Не пустыня, в конце-то концов.

Но близко к этому.

– В принципе – конец этому должен быть, – как-то без особого энтузиазма сказал Санек. – Где-нибудь за следующим бугром…

– Это точно, за следующим бугром конец и будет. Всем, – загробным голосом сказал Вадим, отдуваясь. Его лицо, руки ниже подкатанных рукавов, грудь в широко распахнутом вороте имели цвет поспевающей малины.

– Вес сбрасывай, – безжалостно сказал я и наступил в лужу. У меня затекли плечи отмахиваться от комаров. Настроение было поганое, но даже ругаться толком сил не оставалось. Танюшка, впрочем, шагала очень хорошо – чуть подавшись вперед и подсунув большие пальцы под ремни скатки. Но в целом я заметил, что отряд начинает превращаться в «хвост». Угнетали духотища и монотонность пейзажа.

Почти через силу я нагнал Игоря Северцева и пихнул его локтем:

– Север, – шепнул я, – спасай положение…

Он повернулся ко мне. От кожаной куртки пахло чем-то живым и горячим.

– Думаешь, получится? – но ответа ждать не стал. Приотстав, подождал Кристину, на ходу о чем-то с ней пошептался. Та кивнула и, подождав Ленку Рудь, замахала Танюшке… Девчонки обнялись, Игорь (откуда взялся задор?!) повернулся к ним лицом и, шагая спиной вперед, начал. Серебристый мальчишеский голос взвился не хуже, чем у солиста Детского хора СССР, а через миг слаженно вступили три девчоночьих сопрано, и весь отряд зашевелился, прислушиваясь:

Пускай нам понемногу лет —

Но кто сказал, что права нет,

Что смысла нет нам с бою брать вершины?!

Кто так сказал – он поспешил,

Он это зря за нас решил,

Он это так решил, а мы не так решили!^[224]

И пошло! Пели хором, пели все подряд. Пели – и шагали…

…– Что ж ты стоишь на тропе, что ж ты не хочешь уйти?..

…– Вот это – для мужчин – рюкзак и ледоруб…

…– Раскройте рты, сорвите уборы – на папиных «Волгах» мальчики-мажоры!..

…– За синим перекрестком двенадцати морей, за самой ненаглядною зарею…

…– Перемен требуют наши сердца!..

…– Спокойно, дружище, спокойно – у нас еще все впереди…

…– Но если покажется путь невезуч, и что на покой пора…

…– Не обнять российское раздолье…

…– Марш, марш – левой!..

…– Подари мне рассвет у зеленой палатки…

…– Здесь вам не равнина, здесь климат иной…

…– Среди нехоженых путей один путь – мой…

…– Помиритесь, кто ссорился…

…– Долой, долой туристов…

…– Улыбнитесь, каскадеры…

…– Сползает по крыше старик Козлодоев…

…– Britons – strike home!..

…– Знаешь ли ты, как память в эти часы остра?..

…– Дороги – как боги…

…– Не вдоль по речке, не по лесам…

…– Прощай, позабудь – и не обессудь…

…– На коня – и с ветром в поле!..

…– Хлопнем, тетка, по стакану!..

А дорога через ополье все не кончалась, и жара не спадала. Судя по всему, уже и до вечера оставалось недолго, и Север начал иссякать в своем песенном запасе, да и подпевали уже через силу, если честно. И вот настал момент, когда последнюю, наверное, песню Север допевал с несколькими самыми стойкими. Остальные вновь уныло растягивались в «хвост». Я с каким-то болезненным интересом прислушивался к голосам друзей и думал, что если сейчас не случится что-нибудь сверхъестественное и песня кончится, то начнется моральное разложение, писк, упадничество, и поднять настроение станет почти невозможно.

Вот сейчас допоют. И крантец.

– Родник, ребята!!! – заорал Сережка. – Родник!..

…Вы можете себе представить вкус родниковой воды в те часы, когда от жары готова расплавиться кожа?

Родник бил из-под корней здоровенной сосны, росшей в начале крутого косогора – тут был небольшой борок, сухой и чистый. К роднику все бросились разом, обалдев от одного вида воды. Было какое-то идиотское, животное состояние. Все забыли друг о друге – вернее, просто не оставалось сил о ком-то помнить. Но продолжалось это состояние всего несколько секунд – девчонок пропустили вперед, по рукам пошли мгновенно заледеневшие котелки. Мы пили и не могли напиться.

– Лагерь разобьем здесь, – махнул рукой Саня, – лично у меня сил нет дальше идти.

С ним никто не спорил. Все разбрелись за хворостом или обустраивать место, скидывая поклажу и мокрую обувь. Солнце садилось за косогор, по равнине пролегли длинные тени. Вокруг растущей груды хвороста раскатывали сплошным ковром одеяла.

Олег Фирсов, забравшийся дальше всех по косогору, вдруг завопил, чтобы все шли туда, к нему. Похватав оружие, все бросились вверх, спотыкаясь и перекликаясь.

– Волга! Волга! – заорал более членораздельно Фирс. – Эй, тут Волга!

За косогором был обрыв. А под обрывом влево, вправо и вперед отражала заходящее солнце речная гладь.

Мы добрались до Волги. Правда добрались.

* * *

Наконец все улеглись вокруг костра. По рукам пошли холодное мясо, щавель и камышовые корни – печеные, но, естественно, холодные тоже.

– Уф, ну и переход, – выдохнул Вадим. – Думал, все, помру.

– Уже и песен не осталось, – добавил Игорь Северцев и лениво подбросил в пламя хворост.

– А ты здорово придумал – петь, – одобрила Наташка Мигачева. – Вовремя.

– Да это не я придумал, – усмехнулся Север.

Если честно – мне всегда нравилось, когда меня хвалят, хотя я умело это скрывал и слыл «очень скромным мальчиком». Но Север промолчал, и я, слегка разочарованно вздохнув, занялся едой.

– Это же ты придумал, – щекотнул мне ухо Танькин шепот. Она сидела возле меня и смотрела понимающими глазами. Отсвет костра падал на них как-то так, что глаза лучились изумрудным живым светом, и я задохнулся, но тут же бодро отозвался:

– Да ну, ерунда! – подумал и добавил: – Все равно спасибо… – Я помедлил и решился: – Тань… ты очень устала?

Ее глаза заискрились, и она, чуть прикусив уголок губы, посмотрела куда-то в сторону:

– Пошли погуляем. Я правильно поняла?

* * *

– Волга. – Танюшка чуть шлепнула босой ногой по воде, слегка плескавшейся у песчаного берега. Я стоял чуть позади и сбоку, мучась желанием ее обнять. Потом вдруг вспомнилось, как почти месяц назад мы вот так же ходили по берегу другой речушки, и Танюшка думала, что порезала ногу…

– Тут хорошо гулять босиком, – сказал я. – Ни банок, ни бутылок…

– Не то что на Пурсовке, а? – Танюшка плеснула ногой в мою сторону, но я не принял игры.

– Мы так мало говорили… ну, за эти две недели… – Я присел на корточки. Танюшка, подумав, опустилась рядом со мной, подобрала несколько галек в песке. Подумала еще, кинула одну в воду. Я молча протянул руку, она отсыпала три. Я тоже кинул. Сказал: – Вот и Волга. Если честно, никак не соображу, куда нам дальше…

– А это не все равно? – Танюшка кинула еще одну гальку. – Мир большой… Олег, я не хочу сейчас про это.

– Извини, – немного смешался я.

– Ничего… Я искупаюсь, а ты подожди тут, ладно? – Она, сев на песок, начала стягивать джинсы. Я отвернулся и посмотрел вновь лишь когда Танюшка уже входила в воду, касаясь ее ладонями разведенных в стороны рук. – Теплая, – сказала она, не поворачиваясь, потом гибко подскочила и нырнула. У меня дух захватило – сам-то я плавать не умел и всегда боялся, когда плавала Танька. Но она уже вынырнула подальше, отфыркиваясь и вертя головой. Слышно было, как она смеется.

Противоположный берег виднелся черной полоской, из-за которой выкатывалась луна. Наверху плясали на древесных стволах отблески костра, слышались голоса, смех – похоже, наши отошли от перехода.

Танюшка выбралась наружу и, прыгая на одной ноге, начала натягивать джинсы прямо на мокрое тело. Я молча протянул ей свою куртку, Танюшка благодарно закивала и принялась вытираться ею. А я смотрел…

– Почитай мне те стихи, – попросила Танюшка, когда мы отошли по берегу почти на километр. – Те, про Жанну…

Я сразу понял, о чем она говорит. Кивнул, помолчал, собираясь с мыслями и стараясь подстроиться под шаг, начал читать:

Барабана тугой удар

Будит утренние туманы, —

Это скачет Жанна д’Арк

К осажденному Орлеану.

Двух бокалов влюбленный звон

Тушит музыка менуэта, —

Это празднует Трианон

День Марии-Антуанетты!..

Танюшка покусывала длинную прядь волос и слушала – задумчиво, как она всегда слушала это стихотворение.

Наши девушки, ремешком

Подпоясывая шинели,

С песней падали под ножом,

На высоких кострах горели!

Так же колокол звонко бил,

Затихая у барабана…

В каждом братстве больших могил

Похоронена наша Жанна!^[225]

Танюшка всегда хотела быть на нее похожей.

* * *

– Смотри.

Зрение у Игоря Мордвинцева всегда было отличным. И сейчас он заметил суда первым.

Это были именно суда – не лодки, а суда, как в учебниках по истории, где рисуют корабли викингов и славянские ладьи. Два, под красно-золотыми парусами, они держались на стрежне реки. На палубах можно было различить движение, но не больше. Люди не гребли, их нес легкий ветер.

– Ничего себе, – сказал Андрюшка Соколов. – Вот это лучше, чем пехом.

– Ты грести не пробовал? – заметил Игорь. – Вот и молчи.

Мы стояли на берегу недалеко от места лагеря.

– Может, покричим? – предложил я. Игорь покосился на меня:

– А если причалят? Кто его знает, что за люди.

– Может, и правильно, – подумав, согласился я.

Неясно было, видят нас с кораблей или нет. Во всяком случае, эти путешественники никаких признаков интереса не проявляли. Разглядеть людей на таком расстоянии на фоне береговой зелени с воды вряд ли было возможно. Но у нас как-то поднялось настроение при виде кораблей – ясно, что плывут люди, и видно, что никого не опасаются…

…На берегу Волги на нас напала не то что апатия – просто лень, как будто это место в самом деле было местом нашего назначения и больше никуда идти не требовалось. Разленились все. Охота в окрестностях была отличной, врага не наблюдалось, хватало грибов и разной съедобной зелени, в которой неплохо умели разбираться мы все, а девчонки – особенно. Сушняка тоже оказалось полным-полно, лагерь уже к концу первых суток обрел привычно-жилой вид – с навесом, туалетом, аккуратным кострищем… А уж на третьи сутки вообще всем казалось, что мы отсюда никуда и не двинемся…

* * *

– Ладно, – сказал я Игорю и Андрюшке, – давайте, тащите грибы в лагерь, а я пройдусь чуть-чуть.

– Один? – обеспокоился Андрей, берясь за импровизированный мешок из своей куртки. – Не находился, что ли?

– Да я недалеко, просто так. – И я успокаивающе положил руку на кобуру нагана. В таком положении я сам себе нравился – весьма героический вид. Сразу видно, что я – человек очень серьезный.

Ходить просто так мне всегда очень нравилось. А тут еще было много интересного. Не знаю, была ли Волга в этом мире шире, чем в нашем, но что красивее – наверняка. Честное слово. Вчера во время вот такой нашей пешей прогулки – правда, в другую сторону, – я обнаружил совершенно неземной красоты, как из фантастической книги, мелкую заводь, где в зеленоватой воде среди бело-розовых цветков кувшинки бродили какие-то большущие существа, похрюкивавшие, точно огромные свиньи. (Кажется, я таких вот видел на картинках в «Палеонтологии», а Олег Фирсов наверняка смог бы назвать их точно.) Они выбирали из заводи водоросли и не очень портили общую картину.

Кстати, диких животных я не очень боялся. С чего им на меня нападать? Дубиноголовых динозавров тут явно нет, а млекопитающее еще надо разозлить…

Я отмахал «недалеко» километров десять по ощущению и подумал, что обо мне скоро начнут беспокоиться. Словно бы в подтверждение этому дорогу мне преградила широкая река, впадавшая в Волгу, – на противоположном берегу был все тот же лес. Я какое-то время постоял у воды, пытаясь сообразить, что это может быть. Так и не додумался – повернул, настраиваясь на то, чтобы сегодня вечером поднять разговор о дальнейших действиях.

С этой благой мыслью я успел сделать десяток шагов, не больше…

…Они шли прямо мне навстречу. Их было около дюжины – стольких я мог насчитать среди деревьев. Они были без масок, щиты – за плечами. Шли, переговариваясь, и их внешний вид, их взвизгивающая, скрежещущая речь – все это казалось до предела, до последнего неуместным среди русской природы. Как какие-нибудь инопланетяне из «Вокруг света» или иностранных книжек…

…Нет. На меня вновь накатило ощущение, что я каким-то чудом оказался в «Хранителях». Это было недоброе чудо. Сколько раз я мечтал хоть глазком посмотреть на мир, придуманный английским писателем! И вот – пожалуйста. Только я не Арагорн, не Боромир, не эльфийский воин. Я четырнадцатилетний пацан с оружием – почти бесполезным, потому что мне очень страшно.

Я присел быстро, но плавно. Отодрал крышку кобуры, достал наган, стиснув в мгновенно вспотевшей руке. Перед глазами неслись обрывки того, что я видел в разоренном поселении. А в голове с бешеной скоростью крутилась мысль, похожая на заевшую дорожку пластинки: «Прогулялся, дурак… прогулялся, дурак…» Потом ее разбавила неоформившаяся, на уровне ощущения, безумная надежда: пройдут мимо, не заметят!!!

Твари не умели ходить по лесу. Хруст и скрежет шагов и голосов окружили меня. Я стиснул зубы, обливаясь потом и сжавшись в заряженный невероятным напряжением комок: еще шаг, другой – и они начнут удаляться! А я уйду. Обязательно уйду, со мной ничего не может случиться!

Металлический крик удивления над самой моей головой был неожиданным. Но неожиданным оказалось и для самого существа то, что он буквально споткнулся о мальчишку, сжавшегося в кустарнике.

Только удивиться он и успел. Скорее со страху и от отчаяния, чем осознанно, я выстрелил ему из нагана прямо между глаз, откатился, уворачиваясь от грузно падающего тела, и рванул с низкого старта. Справа оказался еще один черный – он попытался меня схватить, но я даже ускользать не стал, а с расстояния в два шага влепил ему пулю в грудь и перескочил через падающее тело, чудом удержавшись на ногах.

Сзади завыли, заухали; слышно было, как за мной с хрустом ломится погоня. Что-то прогудело над моим плечом, и через секунду, пробегая мимо большого дуба, я увидел дрожащий в его коре метательный нож – хорошо знакомый. Возникший при виде его страх подстегнул меня, как удар кнута.

Я не сразу понял, что шум несется не только сзади. А когда понял – было, как говорится, фатально поздно. До появившихся впереди врагов оставалось метров пять, когда я их заметил…

Я шарахнулся вбок – странно, но мысль-то была вполне трезвой, проскочить между двумя сближающимися линиями облавы. Вернее, она казалась мне трезвой, на самом-то деле это и была настоящая паника. В следующую секунду я понял: не получится, и первый раз в жизни закричал от страха. Твари ответили усиленным хрипом и визгом: до них дошло, что я попался, чуть ли не раньше, чем до меня самого.

Вообще-то я не знаю, почему действовал так, как действовал. Я перебросил револьвер в левую руку, а правой выхватил палаш. Никакой особой смелости во мне не было – просто уж слишком страшно казалось просто так взять и умереть. Ну, как курице под топором, что ли…

С такого расстояния промахнуться я не смог бы даже с левой. Даже с закрытыми глазами.

Помню, что я вертелся и стрелял – казалось, очень долго, хотя ну сколько там времени нужно, чтобы выпустить пять пуль? Потом я еще дважды нажал на спуск, и боек щелкал в уже пустые гильзы, а со всех сторон были черные, какие-то нечистые лезвия – топоры, ятаганы, короткие копья… Я взмахнул палашом, пронзительно взвизгнула сталь – снова и снова, а потом что-то очень сильно, но совсем не больно ударило меня в затылок.

* * *

В шалаше отвратительно воняло. Сквозь дырявые крышу и стену вкривь и вкось пробивались толстые и твердые лучики света. За такой шалаш следовало оторвать руки – немедленно и под корень.

Только чем отрывать, если ты валяешься в этом шалаше голый, связанный по рукам и ногам, голова болит, а тело буквально зудит от того, как тебя облапали эти вонючие твари?

Первые несколько минут после того, как я пришел в себя, мне просто не верилось, что все это произошло со мной. Только после того, как внутрь, откинув вонючую шкуру, заглянуло существо и, потыкав меня под ребра древком копья, что-то со смехом сказало наружу, – только тогда я поверил.

Я не разревелся лишь потому, что окаменел и как бы раздвоился – сам про себя смотрел кино, сидя в безопасном кинозале, и кино было даже интересным, потому что ясно же: главного героя в любом случае спасут. Или даже если он погибнет, то под красиво-трагическую музыку, навалив вокруг себя кучи врагов, а за его гибель отомстят…

Только я-то, кажется, сейчас просто навалю кучу. Под себя. От страха.

Я напрягся, пробуя разорвать ремни. Ничего подобного; да и сделал-то я это скорее от отчаянии. Подтянув колени к подбородку, я увидел, что связан именно тонким кожаным ремнем, а не веревками. Я попытался передвинуть руки вперед через ступни, но обнаружил, что мне связали не запястья, а выше, середину предплечий. Тем не менее я еще какое-то время дергался и рвался, шипя сквозь зубы, – так было не до такой степени страшно, чем если просто лежать неподвижно и ждать.

Когда я вспотел и содрал кожу на руках и щиколотках, мне осталось только успокоиться. Точнее, успокоился я внешне. Внутренне у меня наличествовали все унизительные признаки страха – крутило и сжимало живот, ритмично подкатывало сладковатое желание помочиться, во рту был кислый вкус близкой рвоты, кровь бухала изнутри в виски. Плюсом было то, что прошла головная боль.

Лучше бы убили сразу, подумал я. Представил, как я валяюсь там, в лесу – со страшными ранами, подтекшей кровью, запрокинув оскаленное лицо, – и заскулил. Нет, это было ужасно, все было ужасно, любой выход, кроме одного – немедленно оказаться среди своих…

Я заставил себя оборвать нытье. И только теперь обнаружил, что в шалаше не один. Вообще-то это было не так уж удивительно – я уже сказал, что внутри царил полумрак, сам шалаш – не маленький, а мне – не до соседа, лежавшего очень тихо. То ли он был без сознания, то ли наблюдал за мной – не поймешь, но в тот момент, когда я обратил на него внимание, он был вполне в себе и наблюдал за мной левым глазом – внимательным и серым, похожим на прибитый росой пепел, под которым еще есть огонь: не ройся – обожжешься!

Мальчишка был моих лет, темно-рыжий и длинноволосый, лежал ничком, связанный точно так же, как и я. Щекой он прижимался к мятой траве. Видная мне щека была расцарапана – так, что кожа повисла рваными бурыми лоскутами.

– Ты кто? – выдохнул я, замерев на боку. – Ты наш, русский?

Он повозил щекой по траве и тихо, тоже со вздохом, ответил:

– Нэм руссу… ромэн…

– Румын? – Это я понял. – Тебя тоже схватили? Слушай, а если попробовать перегрызть ремни? Ну, хоть на руках?..

Меня понесло. Румын со стоном привстал и тяжело сел, подогнув ноги. Он был весь в синяках, на правом бедре багровела сочащаяся кровью рана, к ней прилип разный мусор. Покрутил головой и тоже что-то сказал, дергая плечом.

Мы друг друга не поняли. Да, собственно, я даже не успел узнать, как мальчишку-румына зовут. Шкура у входа сорвалась, внутрь, сгибаясь, протиснулись несколько существ и со своими обычными звуками потащили нас наружу.

Горел посреди круга из полудюжины шалашей костер – возле него был вбит в землю столб примерно в два человеческих роста. Я почему-то думал, там будет, как в книжках, круг из вопящих и ритмично лупящих по земле дикарей. Но там было только две твари – они стояли у костра и рассматривали нас.

Меня шваркнули наземь так, что захватило дух – но перевести его я не успел. Цепкая лапа – четырехпалая! – схватила меня за волосы, и я заорал от боли – меня волоком тащили дальше под злорадный хохот, потом снова бросили, и сильный толчок в плечо перевернул меня на спину. Я оказался в перекошенном положении – мешали связанные руки – и смотрел снизу вверх на «негров», втягивая воздух сквозь зубы. Румына швырнули рядом со мной. Я видел боковым зрением и его лицо – на нем был не страх, а ненависть.

– Этот новенький, – сказал кто-то, и я даже сперва не понял, кто тут говорит по-русски, – посмотрел влево-вправо недоуменно. Лишь потом до меня дошло – говорит одно из существ. – Говори, как тебя зовут?

– Олег, – кашлянул я. Сверху опустился ассегай и уперся мне в живот. Я непризвольно напрягся, с ужасом ощущая сосредоточенную на кончике острия смертоносную тяжесть.

– Хорошо, – наклонила увенчанную перьями голову тварь. – Где твои товарищи?

– Я… – мне пришлось сделать над собой усилие. – Я один.

– Хорошо, – снова кивнула она. Я поразился: неужели поверила?! Тварь что-то скрежетнула тем, которые притащили нас. Меня подняли, развязали руки и, швырнув к столбу, вновь связали – но уже подвесив меня на какой-то крюк в 20–30 сантиметрах от земли за связанные сзади руки. Больно почти не было, но ремень ощутимо врезался в кожу. – Ты сейчас посмотри, – голос звучал почти дружелюбно. – А потом ночку подумаешь. И утром поговорим как следует.

Он взмахнул ассегаем, еще что-то крикнул. Остальные вздернули румынского мальчишку, вцепились в него…

Я зажмурился. Так, что перед глазами поплыли стремительные хороводы огней. Но все та же странная тварь, подойдя сбоку, сказала: «Смотри!» – и насильно подняла мне веки, безжалостно прижав их пальцами. Я попытался мотать головой, но еще кто-то, придвинувшись сзади, зажал мою голову ладонями.

Стыдно, наверное, об этом говорить, но я не мальчишку жалел, а был в ужасе при мысли, что подобное может произойти со мной. Я не плакал и ничего не говорил, только тянул воздух широко открытым ртом…

…Одна из тварей присела над румыном, доставая метательный нож. Примерилась и начала резать горло.

Я был бы очень рад потерять сознание. Только не получалось. Мальчишка с бульканьем колотил по земле ногами. А та, что держала меня, спокойно и доброжелательно сказала:

– Ну, ты подумай. До утра.

* * *

Вывернутые руки уже не болели – они онемели, и временами мне казалось, что я вишу в воздухе как-то сам по себе. Но я мучился даже в те минуты, когда терял сознание (или засыпал?).

Сильнее любой боли меня мучило ее ожидание.

Оно было полным и безнадежным, это ожидание, – как черный туннель, в конце которого не свет, а пламя… но не идти в него нельзя, это от тебя не зависит. У меня было хорошее воображение – и сейчас, ничем не удерживаемое, но затуманенное мучениями, оно выстраивало – и наяву, и во сне – вереницы тех пыток, которые ждут меня с рассветом.

Никто меня не спасет. Вот это все, это конец, наступает мое последнее утро, вместе с которым придет такая боль, которой я в жизни не знал.

Да и что я вообще знал в жизни?! Сколько ее было, той жизни?! Я заревел – тихо, но безнадежно, весь подергиваясь, и слезы вымывали из меня остатки мужества.

Когда они придут утром – я заору, я им все скажу! Я на колени упаду, я просить, умолять буду, я на любые вопросы отвечу, я… я сам им зад подставлю, только бы не мучили – ведь нельзя же от человека требовать, чтобы он был героем в четырнадцать лет! Я не хочу! Да нет, я просто и не смогу, как эти разные пионеры-герои! Я же все равно «расколюсь», только перед этим вытерплю много боли – зачем же мучить себя?!

Я вспомнил, как во время игры в войну – не так уж давно, вот ужас-то?! – меня тоже захватили в плен и только собирались сделать «велосипед», а я уже был готов рассказать все… и только появление Сани с его «зондеркомандой» меня спасло…

Ну боюсь я боли! Боюсь!!! Что теперь?!

Я снова начал плакать. Я не плакал давно и считал себя – вроде бы заслуженно – выдержанным и спокойным парнем. Вот они – мои выдержка и спокойствие, чего они стоят!

Я тихонько завыл от ужаса – даже крох стыда, и тех не осталось. Слышат? Да пусть слышат! Мне страшно! Я жить хочу!..

…Когда я в очередной раз пришел в себя – было утро, и я почувствовал, что дрожу мелкой дрожью. То ли от холода, то ли от страха, а скорее – и от того, и от другого. А еще от взглядов двух убранных белыми перьями и султанами тварей, стоявших рядом со мной.

На миг я увидел себя их глазами – с опухшей от слез рожей, со взглядом, в котором остался только ужас, с подтеками на лице, висящего на скрученных руках, как сосиска. Сейчас как раз и было самое время – заорать, что я все скажу, и начать говорить. Ничего иного они от меня и ожидать не могли – за несколько ночных часов мои собственные мысли скрутили меня, как мокрую тряпку, смяли в бесформенный комок.

И я уже почти услышал свой истеричный, тоже заплаканный, срывающийся голос, выкрикивающий ответы на вопросы, которых мне еще не задали даже.

– Таким ты мне больше нравишься, – удовлетворенно сказала одна из тварей, и я узнал ту, которая допрашивала меня вчера. – Весь в соплях и слезах и думающий уже только о том, как больно будет и как бы этого избежать. Ведь так, а?

Как чисто говорит, даже странно, краем сознания мелькнула мысль. Я кивнул – кого тут обманывать?

– Говорить будем? – У твари была усмешка – не их оскал, а именно усмешка победителя. Она еще ничего не спросила, я еще ничего не сказал – но она уже победила.

Презирая себя, я кивнул.

– Не слышу? – угрожающе спросил он.

– Буду, – буркнул я. Презрение жгло глаза, выжимая из них слезы, но я знал, что, если отказаться – будет боль, и презрения не останется, останется только страх… – Только не убивайте, – добавил я и заплакал снова, стараясь вытереть слезы о плечо.

Они рассмеялись – шипяще и презрительно.

– Скажешь все – не убьем, – пообещал мой «собеседник». – Побалуемся с тобой, как с вашей девкой, – и отпустим.

Я продолжал реветь. Тварь брезгливо приказала:

– Хватит. Рассказывай.

– Ч… то? – Я подавился коротким словом, как хлебной коркой. А хлеба-то мне больше не есть никогда… и эти смеются мне в лицо…

– Первое – где ваш лагерь и сколько часовых, где они стоят?

Тот же самый вопрос, на который я готов был ответить тогда. И сейчас готов. Я сейчас скажу… и они пойдут в лагерь, убьют…

Убьют моих друзей. С которыми я пел песни у костров, помогал друг другу, смеялся и горевал. И думал, что так будет всегда-всегда, даже здесь. Но сейчас я скажу – и их убьют. Не как в игре, а по-настоящему.

Как могут убить меня, если я вздумаю молчать! Никто же из них, из моих друзей, не знает, что такое огонь, палка в безжалостной руке, раскаленная сталь! А я – я могу со всем этим познакомиться! И я же все равно заговорю, только это будет противней, дольше и страшнее… я снова представил себе это и открыл рот…

А еще – они убьют Танюшку. Сперва – сделают с ней это. Потом – убьют. Это я тоже себе представил – нетрудно с хорошим воображением.

И эта картина была ужасней всего, что я представлял раньше о самом себе. Почему-то непредставимо ужасней, так, что я понял: если она станет реальностью, я не смогу жить.

Не смо-гу.

Но если я все равно умру – то по крайней мере не стану трусом и предателем.

Да, будет больно. Наверное, непереносимо. Но… ведь это только так говорится – непереносимо. А на самом деле это можно выдержать.

И, наверное, это будет не так страшно, как видеть Таню… после этого. И знать, что это – уже не твоя фантазия, а реальность, в которой виновен ты.

По крайней мере – я попытаюсь.

Я поднял мокрое лицо. Как трудно говорить, обрекая самого себя на смерть… Слова – словно глотаешь кипяток. Но что же я – совсем не человек? А все, что я читал, смотрел, о чем говорил? Мусор все это, и только во мне и есть, что этот жидкий ужас?

Ждете? Ладно.

– Ничего я не буду говорить.

– Вот даже как? – Существо протянуло руку… лапу и взяло меня за лицо. – Даже не «не знаю», а «не буду»?

– Не буду, – повторил я. Почему-то из головы вымело все чувства, даже страх – осталась только звонкая переливчатая пустота.

– И не надо, – покладисто сказало оно. – Говорить ты и правда не будешь, а будешь ты кричать. День, два – где-то так. Сперва кричать, потом горло сорвешь и станешь сипеть, а когда не можешь кричать – боль еще сильнее… Видишь? – Он отошел чуть в сторону. – Это – для тебя.

И я увидел кол. Его принесли четверо, еще один нес деревянную колотушку. Кол был свежий, острый, не очень толстый, но длинный.

Все. Глаз от него я отвести уже не мог, а язык примерз к небу. По всему телу, покрывшемуся гусиной кожей, выступил ледяной пот.

– Может, скажешь? – раздался откуда-то. – И иди. А то ведь знаешь – это такая боль, что у многих от крика рот рвется…

– Сволочи, – сказал я. – Зверье, садисты… Ничего, и до вас доберутся. Жаль, я сам вас мало успел убить… гады…

Я снова заплакал. От острой горечи при мысли, что Танюшка не узнает, что она для меня, и увидит только то, что от меня останется. И тоже будет плакать…

Но – будет жить.

Только надо молчать. И я, готовясь к страшной и долгой боли, зажмурил глаза.

Потом я закричу, конечно. Но это будет просто крик, а не трусливый визг предателя… Может быть, Сусанин тоже кричал, когда его убивали поляки. Вот только обратной дороги он им не показал.

И я не покажу…

…Когда я открыл глаза – обе твари уже падали к моим ногам. В полном обалдении я – уже начисто ничего не понимая! – наблюдал торчащие у них в затылках – у того и другого – рукояти цельнокованых металлических ножей. На мои ноги и землю лилась кровь.

Потом откуда-то слева выплыл Саня – и я услышал, как валлонка в его руке с коротким стуком перерубила веревку над моими ладонями.

Я рухнул в объятия подскочившего Вадима, не понимая, умер я все-таки… или каким-то чудом жив?..

* * *

– Смотри, что у него с руками. Синие…

– Давай я разотру… Эй, девчонок там придержите, тут такое!..

– Ты ему руки сначала опусти. А то смотреть жутко…

А руки-то у меня, оказывается, есть… И болят! Ооой, как болят! Вот оно, начали пытать… свои-то, свои за что пытают, я же их не выдал, ничего не сказал! Плечи выкручивала, растягивала, сжимала, жгла и морозила беспощадная боль, и так же начинали под чьими-то пальцами болеть и запястья.

– Б-б-больно-о… – прохрипел я, не открывая глаз, потому что еще не понял, в сознании я или без. И вообще – живой или нет? Да это и не казалось важным – боль нарастала. – Ну за что?! Перестаньте, хватит… больно, не трогайте!..

– Живой, живой! Серега, Серый! Он живой!..

– Три, три, он же без рук останется…

– Дай я сменю…

– Дайте ему попить, у него губы белые…

Вода. Настоящая вода! Тоже пытка – сейчас капнут несколько капель, и… нет, поят, поят!

Я открыл глаза. Улыбающиеся физиономии окружали меня стеной – точнее, куполом, сверкающим зубами и родным. Вадим держал мою голову на коленях и массировал плечи. Арнис растирал запястья.

– Ожил!!! – заорал из-за его плеча Олег Крыгин и замахал рукой: – Живой!!!

– Ты еще рявкни: «Все сюда!», чтобы девчонки прибежали, – хрипло сказал я и облизнул губы: – Дайте еще попить, раз уж живой. И оружие с одеждой найдите, если можно.

– Уже нашли, нашли! – заорал Бэн, с широченной улыбкой сваливая возле меня мое барахло.

– А этих гадесов, – Саня, держа в руке окровавленную валлонку, хлопнул меня другой по плечу, – мы всех прикончили. Они даже из своих халабуд повыскакивать толком не успели.

– Как ты… сказал? – переспросил я.

Санек насторожился:

– А чего я сказал? Гадесов.

От уже подзабытого детского словечка повеяло чем-то таким, от чего я широко улыбнулся… а потом облегченно расплакался навзрыд. Ребята вокруг притихли сочувственно и растерянно, а я все никак не мог остановиться.

Это был последний раз, когда я плакал, на много лет вперед.

* * *

Четырнадцать лет хороши среди прочего тем, что все пережитые ужасы перестают казаться ужасными через какие-то сутки после их окончания. Если ты не свернул себе шею – вскоре ты будешь вспоминать это уже как приключение, не больше. Поэтому ночь я спал совершенно спокойно, а под утро проснулся от того, что ощутил: кто-то на меня смотрит.

Смотрела на меня Танюшка. Я вечером с ней толком и не поговорил – она держалась от меня на странном расстоянии. Другие девчонки, сидевшие в лагере, как на раскаленной плите, бросились на меня толпой, а она… словно я был ярким пламенем: хочется подойти вплотную и боишься обжечься. А я завалился спать раньше всех, едва поел.

И вот Танюшка сидит возле меня, и я неплохо различаю ее лицо, потому что уже утро.

– Я тебе зашила куртку, – сказала она, едва увидев открытые глаза и мою невольную улыбку. – Нитки и иголку у Ольки взяла… – Она пожала плечами и вздохнула. Потом сказала, глядя мимо меня: – Ты очень храбрый, оказывается, Олег. Я не знаю, кто бы еще из наших мальчишек так смог.

– Я? Как так? – искренне удивился я и вздрогнул, ярко вспомнив короткий и страшный плен.

– Мальчишки же не сразу напали на гадесов, – тихо сказала Танюшка. – Они окружили их лагерь, лежали и видели все: как тебя спрашивали, а ты отказался отвечать… чтобы нас не выдать, как настоящий герой!

«Это ты дала мне сил промолчать», – сказал я. Вернее – испугался, что сказал. Но Танюшка глядела на меня по-прежнему, и я облегченно перевел дух. Сказать такое было бы… о-го-го! А вслух я сказал:

– Да ну, герой… Ты не знаешь, как я перетрусил.

– По-моему, во всех книжках говорится, что герой не тот, кто ничего не боится, а тот, кто свой страх преодолевает, – воинственно сказала Танюшка.

– Если бы ты знала… – вырвалось у меня, но я тут же исправился: – Нет, тебе лучше никогда не знать, Тань, как это – преодолевать свой страх.

Я умолк, а сам подумал про румына. От него ничего не осталось, я даже имени не узнал… Вспомнилось, как его жарили и ели, и комок прыгнул к горлу. Я сел, скрестив ноги. Танюшка тревожно смотрела на меня, но молчала. Наверное, поняла, что я вспомнил произошедшее.

Но я уже думал о другом. Странно – «негр», допрашивавший меня, отлично говорил по-русски. И что вообще тут происходит, в конце-то концов?! Сверхжестокая глобальная игра в средневековую войну…

Я дотянулся до револьвера. Кто-то позаботился выбить пустые гильзы и снарядить оружие заново. Теперь у меня осталось двадцать четыре патрона – три полных барабана плюс еще три патрона. На три попытки самоубийства, неожиданно мрачно подумал я. Но наган-то мне – слов нет! – сослужил хорошую службу… Я поймал себя на том, что уже и не вспоминаю убитых гадесов – не до них…

Танюшка все еще смотрела на меня. Я заметил, что девчонка сильно загорела. Нет, она и до… в Кирсанове загорала, но тут загар был как у людей, постоянно живущих на свежем воздухе. Хотя – где же мы еще-то живем? На свежем воздухе…

– Чуть больше чем через месяц кончатся каникулы, – вспомнила Танюшка. – Знаешь, это будет первое первое сентября, когда я не пойду в школу.

– Ты пойдешь в школу, – мягко поправил ее я и все-таки прикоснулся к ее голому локтю. Танюшка напряглась на миг, а я ощутил, прежде чем отнять пальцы, прилив чего-то невероятно сладостного, как это бывало всегда, если я прикасался к Танюшке. Но сейчас он был намного сильнее, чем обычно, – меня буквально пробило, голова легонько закружилась… Я поспешил снова заговорить, пока это не сделали мои глаза: – В одну со мной… если не соврала все-таки. – Она улыбнулась и щелкнула меня в нос коротко подстриженным ногтем. Я сморщил нос, прикрыв глаза (радуясь, что есть повод), и продолжал: – Но чем здесь хорошо – так это тем, что мы вообще все время вместе. Даже спим… недалеко. По крайней мере не в квартале друг от друга.

Я открыл глаза. Танюшка ждала этого момента, потому что я получил еще один точный щелчок.

– Ого. – Я потер нос. – Распухает. Подуй, а?

– Я тебе не подую, я тебя вздую, – многообещающе сказала Танюшка, одним движением поднимаясь на ноги. – А сейчас пойду умываться. А ты – как хочешь.

Она побежала к ручью. Я смотрел ей вслед и улыбался.

Да, ты можешь быть скучной,

Можешь быть злой,

Но когда твой номер молчит,

Я беседую мысленно только с тобой —

И никто нас не разъединит.

Если я не один – разве это беда?

Если нужно – она подождет.

Я же слышу, как страшно трещит под тобой

Ненадежный октябрьский лед!..

Есть одна любовь – та, что здесь и сейчас,

Есть другая – та, что всегда!

Есть вода, которую пьют, чтобы жить,

И есть живая вода!

Да, он смел, как бог, я бы сам так не смог —

Целый день ходить, как в кино!

Не твоя вина, что ты хочешь вина —

И что он имеет вино…

Но когда твои губы сухи поутру —

Чем ты смоешь с них пепел побед?

И когда все дороги замкнутся в кольцо —

Как ты выйдешь на правильный свет?!^[226]

* * *

В этот раз головным дозором шли Саня и Бэн. Они и прибежали к основной группе, причем взволнован был даже Санек.

– Гадесы?! – подобравшись, выкрикнул я.

Саня махнул рукой:

– Нет, обычные ребята! Столько же, сколько нас, кажется… Нас заметили.

Мы быстро сбились в плотную кучку, оглядываясь и осматриваясь. Андрей первым махнул рукой:

– Ладно, пошли навстречу! Чего ждать?..

…Ребята остановились метров за пятьдесят от нас. Их было меньше – десятка два, девчонок – почти половина, и парни как бы прикрывали их (а наши стояли вместе с нами, и я подумал с какой-то обидой, что это неправильно), но внешне эта компания выглядела внушительней, чем мы. Более обтертой этим миром, что ли? На всех на них оставались какие-то элементы «нормальной» одежды, но они причудливо сочетались с самодельными куртками, штанами, сапогами и прочим. Почти у всех на шее висели какие-то медальоны и украшения. Большинство мальчишек и девчонок были светловолосые, и волосы у тех и у других – длинные – сплетались в переброшенные на грудь косы.

Но смешным это не выглядело. У всех в руках было оружие. Три девчонки в заднем ряду держали арбалеты. На флангах первого ряда стояли мальчишки с длинными луками – готовыми к стрельбе.

– Нас больше, – сказал тихо Олег Фирсов.

– Они сильнее, – ответила Ленка Черникова.

– Чего это?! – взъерошился Олег, но Вадим поморщился:

– Не спорь, они правда сильнее. Если будет свалка – мы проиграем.

«Мы будем убиты», – мысленно поправил я, изучая противника. К этой мысли было нелегко привыкнуть. Точнее – ее нелегко было принять как реальность.

Эти тоже переговаривались – непонятно только, на каком языке. Огнестрельного оружия у них не было, а наше они, конечно, видели. Раньше, чем они до нас доберутся, я и Колька уложим половину.

– Отступать все-таки как-то фигово, – как раз Колька и заметил.

Санек его поддержал:

– Тогда решат, что нас можно кидать через колено.

– Мальчишки, ну это же люди, – не выдержала Ленка Рудь. – Вот так сошлись – и сразу драться насмерть?!

– Ленк, если ты еще не поняла – тут это образ жизни, – процедил Санек.

– Но ведь тогда были гадесы…

– Не будь расисткой, – усмехнулся он. – Что будем делать все-таки?

Но ситуация разрешилась сама. Из плотного ряда напротив вышел рослый мальчишка – за его спиной прекратились разговоры. Обведя нас быстрым взглядом, он прокричал:

– Вэр’ст зи? Вохин’ст ду?

– Он спрашивает, – быстро и тихо прошептала Ленка Власенкова, – кто мы и откуда… Ребята, они немцы или австрийцы.

– Видим, – сквозь зубы сказал Вадим. – Отвечай, Лен.

Ленка тоже что-то прокричала – с запинкой, но достаточно бодро. Лично я разобрал только «руссише». Немец что-то неразличимо сказал своим, потом снова повысил голос. Ленка перевела:

– Он говорит, что они все немцы из племени баваров…

– Из племени? – недоуменно спросил Колька Самодуров. – Они что, одурели?!

– Или одичали, нам не легче, – заметил Вадим.

– Подождите, он еще говорит, – вмешалась Ленка.

Я ощутил пожатие пальцев Танюшки, она встала рядом, держа в правой руке аркебузу, и, не поворачиваясь, сказал:

– Если что – держись сзади. Не спорт!

– Его зовут Хунтер… Гюнтер, – продолжала говорить Ленка, – он конунг. Он предлагает не устраивать свалки. Если я правильно понимаю, он хочет… да, он говорит, что готов сразиться с нашим вождем. Кто проиграет – уступит дорогу.

– Дебилизм! – фыркнула Черникова. – Давайте просто развернемся и уйдем, ребята.

– Не факт, что они нас отпустят, – заметил Санек. – И будет точно свалка.

– Ты пойдешь драться? – почему-то очень агрессивно спросила Танька. Санек развел руками:

– Он меня убьет.

– У него такой вид, что он убьет любого из нас, – поправил Вадим.

– Мошет бит – яа? – Арнис шагнул вперед, но я коротко вздохнул и, ловко освободившись от руки Танюшки, шагнул раньше него, бросив:

– Держите Таньку.

Сергей сместился к ней, но лицо Танюшки сделалось злым, и она, прошипев мне: «Урод, дурак!» – пихнула Сергея и ушла назад. Мальчишки переглядывались. Арнис положил мне руку на плечо:

– Тавай яа. Он сдоровий.

Я только улыбнулся в ответ, и литовец отступил, сконфуженно улыбаясь. Танька глядела через плечо Сергея злыми и несчастными глазами. Вадим сказал Ленке:

– Давай скажи, Лен. Олег будет драться. Наш… князь.

Мне стало немного смешно. Но в целом я ощущал себя, как всегда перед поединком, – слегка потряхивало и было весело.

Гюнтер сбросил перевязи, стягивавшие белую куртку мехом наружу, без рукавов. Скинул и ее тоже. Невысокая, но стройная девчонка, выбежав из общего ряда, подняла все брошенное, на миг прижалась щекой к плечу немца и медленно пошла обратно – ее обнял кто-то из парней.

У Гюнтера осталась в руке валлонская шпага – шириной и длиной как мой палаш. Немец вытянул оружие ко мне – и я понял: предлагает схватку только на длинных клинках.

Я кивнул и начал расстегивать ремни. Немец ждал – он был выше меня, хотя и не слишком, зато шире в плечах и мощнее. Грудь слева у плеча перечеркивал заметный даже на расстоянии широкий шрам.

– Давай. – Подойдя, Вадим принял у меня снаряжение и куртку. Серые глаза его были внимательны и серьезны. Подумав, я снял майку – на белом кровь будет очень заметна – и вытянул из ножен палаш. – Держись. Ты сможешь его победить.

Он пожал мне запястье. Я молча ответил тем же – говорить не хотелось – и пошел навстречу Гюнтеру, забирая чуть вбок.

Мы остановились точно посредине луговины. Глаза немца напомнили мне глаза Вадима – серые, серьезные и внимательные, без насмешки или злости. Сейчас я мог различить еще несколько шрамов, и то, что его медальон – это каменный молоточек со знаком-руной, висящий на волосяном шнурке. Мне вдруг захотелось спросить, давно ли он здесь – но Гюнтер не знал русского, да и не для разговора мы сюда пришли.

Мне почему-то подумалось: сейчас он будет поднимать оружие к небу, обращаться к богам, все такое, но немец отдал мне салют, энергичный и точный, фехтовальный, какому учили и меня. Я ответил тем же – и мы приняли боевую стойку довольно далеко друг от друга. Замерли.

Я держал палаш в своей любимой четвертой позиции. Немец принял третью – и меня кольнуло недовольное беспокойство.

Терпеть не могу неупотребительных позиций – первой, третьей, пятой… Всегда надо думать, что сделает противник – а в фехтовании думать нельзя, оно слишком молниеносно для мысли. Тело должно отвечать автоматически.

Острие валлонки смотрело мне в правое колено. Гюнтер приглашал – коли, вот он я.

Я уколю, он возьмет вторую… а дальше? Не забывай, Олег, у вас оружие, которое рубит лучше, чем колет… Рубанет по голове слева? Немцы любят рубить в голову, так в книжках пишут… Или в правый бок?.. Прекрати думать, придурок!!!

Раз-раз – сохраняя позицию, Гюнтер стремительно пошел вперед. Я отступил ровно на столько же. Раз-раз – в ответ я сместился вправо, тут не дорожка. Гюнтер – раз-раз, вот подлец! – снова пошел вперед. Выводит из себя, похоже. Иди ты с этими фокусами… в младшую группу. Я угадал его новый шаг вперед и, сам рванувшись навстречу, был вознагражден тем, как немец поспешно отступил…

Да черта с два! Упругим толчком он тут же вновь рванулся вперед, целя мне снизу в живот, – поменял позицию так же естественно, как человек моргает.

Я ответил третьей круговой и нанес рубящий удар в правый бок. Гюнтер взял вторую защиту и рубанул слева по голове. Я закрылся шестой и уколол вниз. Гюнтер опять взял вторую и тоже уколол вниз. Я не принял защиты и вышел из схватки, вернувшись в четвертую.

– Зер гут, – сказал Гюнтер. Он менял позиции, как течет вода – 1–2 – 3–4 – 5–6 – 1–2 – 3… Казалось, это доставляет ему удовольствие. Я никак не мог заставить себя поверить, что этот мальчишка хочет меня убить. И еще не мог заставить себя попытаться убить его…

Он опустил валлонку к ноге. Я тоже опустил оружие – палаш не полукилограммовая рапира, попробуйте его подержать в стойке долго!

Самый страшный звук боя – это свист, свист вражеского клинка, разрезающего воздух, тонкое, поющее «ззухх», похожее на насмешливое посвистывание человека. Сначала – свист, потом – тяжелый удар, одновременно с которым раздается уже лязг. Стальные клинки не «звенят», это вранье, они гулко и жестко лязгают.

Руки немца были сильнее. И ни о каком фехтовании речь уже не шла – он рубил, наступая, гипнотизируя меня этими тяжелыми ударами, а потом – свирепо и коротко колол без отскока. И не достал меня сразу только потому, что я не испугался. А не испугался я потому, что не верил, по-прежнему не верил…

Несколько раз я видел, как из-под клинков брызжут бледные искры. Два или три раза его клинок ударялся о мой эфес, а один раз мы столкнулись эфес на эфес лицом к лицу – и я увидел по краям его носа редкую россыпь веснушек. Ноздри раздулись и отвердели, но глаза остались бесстрастными.

Я надеялся, что по крайней мере не выгляжу совершенно беспомощно – до меня никак не могло дойти, что я проигрываю жизнь. С обеих сторон орали – и наши, и немцы… Они – что-то очень похожее на «зи’хайль!». Наши – нечто неразличимое, но в целом жизнеутверждающее.

А я… я вдруг понял. Это было как резкая, короткая вспышка молнии среди ясного неба – потрясающе красивая и неожиданная, но в то же время страшная… в общем, от которой дух захватывает.

Этот парень – конунг. Он дерется за своих. Но и я – князь. Это не слово. Вадим знал, что говорил, а мне показалось, что он посмеялся.

Я – князь. И я дерусь за своих. Это не фехтовальный поединок на дорожке.

Это… это Суд Божий. Так говорили наши предки.

Падая на правое колено, я круговым ударом подсек Гюнтеру ноги – свирепо, размашисто, сам от себя такого не ожидал. Немец не успел отбить удар – подпрыгнул, а я вернул руку уколом вперед-вверх.

На груди отскочившего Гюнтера – от ребер слева до правого соска – вскипела кровью алая полоса.

– У-ухх!!! – ахнули немцы, подаваясь вперед. Гюнтер что-то коротко рявкнул, мазнул ладонью по ране и показал мне окровавленную руку.

Он улыбнулся. Нехорошо улыбнулся. И пошел ко мне так, что мне на миг захотелось убежать.

На миг. Потом я понял, что скалюсь ему в ответ.

А еще потом я ударил навстречу его удару…

…Во время очередного отбива он ранил меня в левое плечо. Я даже не понял, что ранен, – что-то хрустнуло, совсем не больно, и я, скосив глаза, увидел кровь – она стекала под мышку и к локтю из линзовидного прокола, похожего на приоткрытый рот.

Потом мне показалось, что в плечо снова воткнули – только раскаленный прут, и течет из пореза не кровь, а что-то кипящее, обжигающее кожу. Больше всего захотелось закричать и зажать порез ладонью.

Но в правой руке у меня был палаш.

А еще я услышал, как закричала Танька. Так страшно закричала…

Словно это ее ранили…

…Следующим ударом он хотел меня добить. Но я поставил скользящий блок – шпага немца соскользнула, он сам, увлекаемый тяжелой силой удара, упал на колено. И только сумасшедшая ловкость немца спасла его – он забросил руку с оружием за спину и отбил мой выпад, а потом вскочил, очертив у моего живота сверкающий полукруг. Из раны на груди у него текла кровь, но вяло.

На какой-то миг мы опять перешли в классический фехтовальный поединок, и он чуть не обезоружил меня атакой на оружие, но я, недолго думая, ударил его в скулу кулаком.

– Молодчина! – узнал я голос Сережки. Гюнтер отшатнулся, но тут же полоснул крест-накрест передо мной… и это была защита. Поспешная и даже испуганная. Сама мысль о том, что он меня испугался, заставила усилить напор. Я забыл о крови, текущей по руке, о боли, которая дергала плечо при малейшем движении. Наверное, мне в жизни еще не было так больно.

И в то же время – я не помню за собой такого подъема. Во мне словно разворачивалась – оборот за оборотом! – пружина, лежавшая до сих пор туго сжатой. И каждый освобождающийся виток этой пружины был – удар.

Гюнтер опомнился и «уперся» – встал, парируя мои удары встречными. Это было опасно, он оставался более сильным. Но во мне выключилась неуверенность, и сила его ударов больше меня не пугала.

Хрясть!!! Клинки столкнулись над эфесами – и я еле успел отклонить голову. Гюнтер «перехлестнул» оружие через мой палаш и едва не раскроил мне лицо. Но взамен промаха он пнул меня в живот с такой силой, что я отлетел наземь и проехался спиной по траве.

Больно не было. Просто нечем стало дышать, а ноги не действовали. Мелькнула холодная мысль: а ведь тренер говорил, что надо укреплять пресс.

Поздно. Гюнтер шел ко мне – как-то неспешно шагал, широко ставя ноги и держа шпагу на отлете. Приколет к земле?

Ноги заработали. Я отбил удар, поднявшись на колено, немец безжалостно сбил меня снова – пинком в грудь, от которого захватило дыхание. Следующим движением Гюнтер прижал мое запястье…

Я ударил его обеими ногами в живот – немец не ожидал этого и полетел кувырком, а я смог вскочить. Но, наверное, все-таки слишком медленно, потому что Гюнтер оказался на ногах одновременно со мной. Мы еще несколько раз тяжело, с лязгом, скрестили клинки, стоя друг против друга и только отшатываясь назад при ударах. В сущности, тянули время, чтобы восстановиться. На животе немца краснел сдвоенный отпечаток моих туфель.

Палаш в правой руке немца вдруг загудел звуком большого вентилятора, начиная бешеное вращение, – и Гюнтер пошел на меня, крутя оружие то сбоку от себя, то перед собой, то над головой. Вокруг него возник серебристый тонкий кокон.

Врешь, устанешь, устанешь… Я несколько раз быстро выбрасывал клинок ему в ноги – серебристый кокон с гулом опускался… Верти, верти…

Кокон вдруг выплюнул серебряное жало, похожее на атакующую змею. Гюнтер рассчитывал проколоть меня в солнечное сплетение…

В спортивном фехтовании не делают того, что сделал я. Но мы ради шутки отрабатывали это – «как по-правдашнему». И немец, скорее всего, не ожидал этого.

Поворачиваясь спиной к нему на выставленной вперед левой ноге, я перехватил его запястье левой же рукой и нанес сверху вниз рубящий – в полную силу! – удар в основание клинка, одновременно ударив головой назад. Валлонка упала мне под ноги, вывернутая из захвата силой удара.

Когда я повернулся – немец пытался подняться с земли. Я упер конец палаша ему в горло – и под загорелой кожей мальчишки выступили и запульсировали голубоватые артерии. Лицо Гюнтера окаменело, но губы улыбнулись. Резиновой улыбкой.

– Штильгештатн, – с трудом переводя дыхание, выплюнул я всплывшее в памяти слово из какой-то книжки.

– Найн, найн, найн, бите, найн! – закричал высокий девчоночий голос, и возле нас на колени упала, обхватив Гюнтера поперек груди одной и отталкивая мой палаш другой рукой, та самая девчонка. Я отшатнулся; еще несколько немцев бежали к нам с оружием, кто-то натягивал лук, сбоку оказался Колька со вскинутым ружьем…

– Фертихь! – крикнул, перекрывая общий шум, Гюнтер.

И засмеялся. Уже по-настоящему.

* * *

Огромный костер плевался в небо искрами и целыми столбами огня – кто-то водрузил в центр дубовый пень, и тот, с воем всосав в себя половину костра, работал, как печная труба. Вкусно пахло шашлыками, и девчонки, разом перезнакомившиеся, тараторили на мгновенно образовавшейся смеси немецкого, русского и… английского. Мальчишки, как ни странно, хором ревели «Калинку» – знаменитую тем, что в ней нет ни единого непроизносимого для немца русского «р».

Наверное, я тоже немец, кисло подумал я и, удобнее устроив ноги, прислонился спиной к камню. Луна проложила по воде Волги дрожащую «дорожку к счастью», откованную из листового золота.

Плечо коротко и тупо дергало. Танюшка хорошо наложила повязку… но лучше бы она сама осталась со мной. А она убежала к костру. Правда, звала с собой, и очень настойчиво. Мне не хотелось к людям, я огрызнулся. Она, кажется, обиделась. Может, стоило попросить прощения – она бы тогда наверняка осталась. Но для меня извиниться – все равно что раскусить лезвие: теоретически возможно, практически – не хочется пробовать.

Светлое от луны небо перечеркнули сразу несколько падающих звезд – метеоритов. Мне почему-то хотелось сразу плакать и смеяться.

Я чувствовал себя неуютно. Словно я в чужой одежде.

– Почему ты сидишь один, князь?

Я вскинул голову. Лунный свет превратил лицо подошедшего мальчишки в серебряную маску с черными пятнами. Он говорил по-русски с сильным акцентом, но правильно.

– Я присяду тут? – мальчишка указал на камень возле меня. Я кивнул, немец сел, и я вспомнил его – когда мы знакомились, он представился то ли Йенс, то ли Лэнс… Но тогда и не намекнул, что говорит по-русски. – Так почему ты один, князь?

– Не называй меня так, – поморщился я. – Не князь я никакой.

– Князь – это слово, – сказал Йенс-Лэнс. – Можно сказать «конунг», «вождь», «князь» – или вообще ничего не говорить. Важно быть. Ты вышел драться, значит, ты князь.

– Да просто я один учился фехтовать, – отмахнулся я и охнул от боли.

– Когда меня ранили первый раз, я визжал, как поросенок. – Он засучил ветхую джинсовую штанину и показал грубый шрам над левым коленом.

– Слушай, – признался я, – я забыл, как тебя зовут…

– Йенс Круммер, – не обиделся он. Устроился поудобнее и поставил подбородок на кулак упертой в колено руки. Левой Йенс придерживал у паха рукоять недлинного широкого меча с простой крестовиной. – Я у Хунтера что-то вроде комиссара. Хочешь, – он повернулся ко мне, – я расскажу тебе кое-что интересное об этом месте? – Я кивнул. – Начнем вот с чего: вы уже догадались, что мы – это реплики?..

…Больше года назад девятнадцать мальчишек и двенадцать девчонок из баварского города Регенсбург во время похода оказались в окрестностях своего города – но в этом мире. Их, в отличие от нас, забрали всех разом.

Весь этот год они странствовали – от Атлантики до Урала, нигде подолгу не задерживаясь и часто вступая в стычки. В этом мире было много гадесов – тут их называли урса, как они сами себя, – настоящими ордами приходивших с юга. И не так уж мало отрядов, подобных людям Гюнтера – подобранных именно по национальному признаку. Некоторые странствовали. Некоторые оседали на местах, приглянувшихся им. С некоторыми можно было договориться мирно.

Объединяло всех одно – это были дети и подростки. Безумие, но тут не взрослели!!! И никто не мог объяснить, как и почему это происходит, – а ведь не все гибли в боях…

Но это была лишь одна из загадок странного и редконаселенного мира. Йенс обладал умом, который называют «аналитическим», однако и он мало что понял, хотя очень старался. И о многом рассказал мне – возле реки, недалеко от праздничного костра, в эту ночь…

…– Это не совсем Земля, – говорил Йенс, откинувшись к камню возле меня. – Тут есть странные места и странные существа. И вообще много странного. Держитесь подальше от Сумеречных Мест – это такие… ну… как будто серый туман, они где угодно могут быть, войдешь – и не вернешься.

– Здесь совсем нет поселений? – спросил я. – Я имею в виду – как в книжках, брошенных городов, все такое?

– Я понял, про что ты… Нет, тут никогда не было своей какой-то цивилизации. Никаких брошенных городов с их тайнами и опасностями… Хотя – подожди… – Йенс задумался и свел брови; его лицо стало похожим на иллюстрацию к приключенческой исторической книжке. – Семь месяцев назад мы добрались до Евфрата. И нашли в тех местах парнишку-болгарина. Он был при смерти и умер, но перед этим бредил. Я кое-что понял. Он говорил о Городе Света. И плакал, что смог бежать один. Но я так и не понял, о чем он.

Мы помолчали. Йенс обнажил меч до половины и рассматривал его.

– Вот еще загадка, – сказал он. – Откуда тут оружие? Почему именно такое? Огнестрельное иногда попадает сюда с Земли с хозяевами. А это, холодное?

– Загадки, загадки… – пробормотал я. – Послушай, Йенс. Как ты думаешь, есть ли у всего этого цель? Или это какие-то случайности?

– Не знаю, – признался Йесн. – Один голландец, мой друг, считает, что все это, – немец повел рукой, – огромная военная школа. Ребята и девчонки копируются какой-то цивилизацией, их помещают сюда, через какое-то время тех, кто остается жив, забирают куда-то на службу.

– Вообще-то похоже… но глупо, – заметил я. – Все пущено на самотек – мол, живите, как хотите… Ну ладно, ты не знаешь, но что ты думаешь?

– А ты скажешь мне, что думаешь ты? – Я кивнул, Йенс вздохнул: – Хорошо. Я не верю в инопланетян и все такое прочее. Мне кажется, мы просто попали в какой-то пространственный разлом, канал, называй, как хочешь.

– Знаешь, я думаю так же, – сказал я. – Но это ни фига не объясняет всего остального. Оружия, того, что здесь, ты говоришь, не взрослеют…

– Объяснить можно все, – возразил Йенс.

– Притянуть за уши можно все, – ответил возражением я. – Ты не знаешь, давно ли все это действует?

– Точно не знаю, – покачал головой Йенс. – Но мы находили могилы начала XVIII века.

– А тут что, по одному отряду из каждой страны? – продолжил расспросы я.

– Нет, – ответил немец. – Неразбериха с этим, как и со многим другим. Но не по одному – точно. И не спрашивай о попытках объединения. Слишком много людей, слишком огромны расстояния. Если отряд встречает другой во время схватки с урса – так почему-то называют здесь чернокожих тварей, – помогает, чтоб по-другому было, я не слышал даже. Но это все. Ну, есть еще друзья в разных отрядах, не без этого. Но встречи нечасты, случайны даже. Знаешь, тут многие возвращаются к обычаям предков. – Йенс потянул себя за одну из кос. – А кое с кем просто становится опасно иметь дело… В какой-то степени это Нэверленд, страна, где никогда не вырастают. Читал про Питера Пэна?

– Да, – кивнул я. – Скажи, Йенс, а тут… м-м… рождаются дети?

– Ты скучаешь по дому? – вместо ответа спросил он. Я снова кивнул. – А хочешь вернуться?

– Нет, – ответил я. И объяснил: – Мне хочется домой, Йенс. Очень хочется, до… до слез. Но я понимаю, что теперь я там лишний. Я люблю маму, но она меня не может любить. Я скучаю по ней, но она по мне не может скучать. Для меня она пропала, но я-то для нее не пропадал… Если я вдруг вернусь, что я скажу ей? Она разве что поразится невероятному сходству и скажет: «Мальчик, иди домой. Олег в школе, он скоро придет…» Мне – всем нам – придется жить здесь. И я хочу знать, как и для чего.

– Как и для чего… – повторил Йенс. – Как и для чего – это вопрос… Знаешь, по чему я больше всего скучаю? По своему видеомагнитофону. Я всего месяц им попользовался. Знаешь, что такое видео?

– Нет. – Я покачал головой.

– Эх ты, человек из-за железного занавеса, – необидно усмехнулся он. – Это магнитофон, но воспроизводит не только звук, но и… изображение.

– Ого, – вежливо сказал я. – А откуда ты знаешь русский?

– Я его начал учить в восемьдесят пятом, когда у вас началась перестройка, – объяснил Йенс. – Думал съездить в Россию.

– В каком-то смысле твоя мечта сбылась, – заметил я.

Йенс хмыкнул:

– Да уж…

– Слушай. – Я сел удобнее. – А сколько вообще тут можно… ну, протянуть?

– Говорят, в среднем – пять лет, – спокойно ответил Йенс. – Я видел одного финна, он попал сюда в начале века…

– В начале века?! – на этот раз я действительно был потрясен.

– Да. Но это не просто исключение. Это потрясающий случай. В среднем пять лет, – повторил он. – Хочешь еще один совет? Тренируйтесь. Учитесь стрелять. Учи своих фехтовать. Сам учись боксировать, бороться, и другие пусть учатся. Учитесь метать ножи. Учитесь. Учитесь. Учитесь. Тренируйтесь. И лучше не оставайтесь на одном месте… У тебя есть блокнот или бумага?

– Нет, – покачал я головой.

– Черт… – Он достал из кармана самодельной куртки потрепанный толстый блокнот с огрызком карандаша. – Смотри, я начерчу и напишу кое-что…

Луна светила ярко, да еще и отражалась от воды. Йенс стал быстрыми и точными движениями набрасывать карту – Европа, север Африки, Малая Азия… Местами он ставил крестики и, задумываясь, писал мелким почерком по-русски – объяснял, кого можно встретить в этих местах. Указал он и несколько постоянных поселений.

– Та зеленоглазая с аркебузой, – вдруг спросил Йенс, вырывая двойной лист из блокнота, – которая подбежала к тебе, а потом перевязывала – твоя девчонка?

– Да, – коротко ответил я. (Танюшка-то не слышит.)

– Береги ее, русский. Ты спросил – могут ли тут рождаться дети? Нет, не могут. Заниматься сексом – да, тут это делают, часто и неплохо, но дети – почему-то нет… Ну что ты смутился?

– Я? Глупости… Родиться тут, чтобы вырасти с мечом в руках и умереть? Знаешь, Йенс, я никогда не думал о своих детях. Но не уверен, что хочу для них такой жизни. Я хочу разобраться. И сделать так, чтобы… не знаю, как. – Я сбился и умолк.

– Я сказал тебе, что не верю в пришельцев и прочую чушь. – Йенс почесал нос. – Я не верю, это так. Но я не верю и в то, что здесь все происходит само по себе. За этим кто-то стоит. Это видно хотя бы по тому, как действуют урса. И еще по тому, как они интенсивно атакуют тех, кто забирается слишком далеко к югу. Мы это на себе испытали.

– Значит, есть что-то на юге? – быстро спросил я.

– Может быть, – согласился Йенс.

– Город Света, про который говорил болгарин?

– Не знаю, – признался немец. – Все, что угодно. Или все-таки ничего… Знаешь, в чем беда нашего образования? – вдруг спросил он. – Чем больше ты знаешь, тем труднее тебе принять решение. Туповатым всегда легче с этим… Вот это все, что я могу рассказать тебе.

Мы снова надолго замолчали. А костер горел, и смеялись вокруг него ребята и девчонки, и с десяток луженых мальчишеских глоток грянули:

Тренируйся, бабка,

Тренируйся, Любка,

Тренируйся, ты моя

Сизая голубка!

А в ответ Игорек Северцев в ужасе завопил:

– Замолчите, несчастные! Как вы поете?!

«Пять лет, – подумал я. – В среднем пять лет». Мне стало холодно, словно от реки подул ледяной ветер.

– Олег. – Я почувствовал, как рука Йенса легла на мое колено. – Я раньше тоже думал об этом. Ты прав, мы живые люди, мы хотим жить, и как-то не утешает та мысль, что дома еще кто-то остался. В начале всего этого я просыпался в поту и плакал: «Меня не будет!» А сейчас этого нет. Просто печально – столько хочется увидеть и узнать, а времени может не хватить…

– Я не о себе подумал, – скомканно сказал я. – Знаешь, Йенс, правда не о себе… Понимаешь, эти ребята и девчонки – они не просто мои друзья. Они… как бы сказать? Попробуй понять. У меня много… было много знакомых, мне даже казалось, что они – мои друзья. А потом я понял, им было все равно, какой я. Они мной вполне довольствовались, не пытались заставить меня быть лучше, чем я есть. А с этими, – я мотнул головой назад, – я ссорился и ссорюсь. Потому что им не все равно, какой я и что со мною. И мне не все равно… Не все равно, что с ними будет…

– Я понял, – тихо ответил Йенс. – Тогда учи их фехтовать.

Начинается

плач гитары.

Разбивается

чаша утра.

Начинается

плач гитары.

О, не жди от нее

молчанья,

не проси у нее

молчанья!

Неустанно

гитара плачет,

как вода по каналам – плачет,

как ветра под снегами – плачет, —

не моли ее

о молчанье!

– И тополя уходят, —

ответил я, улыбаясь,

– Но след их озерный светел.

И тополя уходят,

Но нам оставляют ветер.

И ветер утихнет скоро,

Обтянутый черным крепом,

Но ветер оставит эхо,

Плывущее вниз по рекам.

А мир светлячков нахлынет —

И прошлое в нем потонет,

И крохотное сердечко

Раскроется на ладони…

– Ты знаешь Гарсиа Лорку?! – обрадовался Йенс.

– Я вообще люблю стихи, – признался я.

Йенс поднялся и гибко потянулся:

– Пойду искупаюсь… Пошли?

– Я не умею плавать, – признался я.

Немец наставительно сказал:

– Учись… Эй, а хочешь, сейчас попробуем?

Я посмотрел на лежащую поперек Волги золотую дорожку.

– Пошли.

Что помню, то помню, хотя и не знаю,

В чем суть всего, если только суть

Не связана с необходимостью прошлое

Сделать опять настоящим.

Помню

Желание войти в ночное озеро и выгребать

К дальней луне. Помню белое пламя

У темной норы перед тем, как взглянул

В высокое небо, знойно дрожащее в мареве белизны.

И еще иногда —

на рассвете обычно —

я вспоминаю крики в горах.

Но все, что могу, – это быть очевидцем.

Олег Чухонцев

* * *

Костер еще не прогорел – угли давали самый хороший жар, пень не переставал постреливать струйками пламени, похожий на раскоряченного черного осьминога. И наши, и немцы спали вокруг костра кольцом, ногами к пеплу, закутавшись кто во что и прижавшись друг к другу.

– Часовых не поставили, – сказал я. Йенс не успел ответить, мы увидели Андрюшку Соколова, он сидел у деревьев подальше и коротко махнул рукой. Наверное, и немец-часовой тоже где-то был…

А в следующий миг в предрассветном сумраке, пропитанном плавающим туманом, я различил, что спят не все.

Танюшка сидела у костра, скрестив ноги и спрятав руки под мышками. На плечи у нее была накинута Сережкина куртка, а он сам спал под одной с Вадимом. Когда мы подошли, она только посмотрела из-под спутанных волос – и снова уставилась в угли.

Йенс молча обогнул костер и улегся где-то среди своих, я сразу перестал его различать, да и забыл о нем, если честно. От реки тянуло холодком. Я сел рядом с Танюшкой и молча начал разуваться.

– Поешь, – тихо сказала она, протягивая две палочки шашлыка, уже покрытого белесым жиром, а на них – тонкий ломоть лепешки. – Это немцы дали, из чего-то-там дикого. Почти как хлеб… Я рецепт постаралась запомнить… Ешь, ешь. Хорошо поговорили?

– Я потом расскажу всем, Тань, – пообещал я и занялся шашлыком.

Не люблю, когда на меня смотрят во время еды. Но Танька смотрела. И мне не было неприятно.

– Я очень за тебя испугалась, – сказала она. – Я так испугалась. Ты даже не представляешь, как я за тебя испугалась.

– Надо привыкать, Тань. – Я бросил одну палочку на угли, и жир на ней вспыхнул сине-рыжими язычками. – Тут по-другому не бывает. Я это до конца только вот сейчас понял, когда с Йенсом поговорил.

– Всю ночь протрепались, – укоризненно сказала она. – У тебя же есть часы, видел же, который час! – и вдруг она фыркнула, а потом засмеялась.

Я понял, что она вспомнила нашу первую встречу – в парке, год назад, когда мы с ребятами спросили у незнакомой девчонки, который час, а в ответ из кустов вымахнул здоровенный черный дог. И как мы спрашивали, можно ли нам теперь идти дальше…

– Ты сама-то ела? – все еще улыбаясь, спросил я.

Танюшка закивала:

– Ела, ела… Ты тоже ешь и ложись спать.

– Тань, – я очистил вторую палочку и подобрал с ладони хлебные крошки, – ты меня ждала? – Она наклонила голову. – Спасибо, – еле слышно добавил я.

– Вместе укроемся, – проговорила она, снимая куртку. – Вот, Сережка позаботился.

Я не понял, услышала ли она мое «спасибо»…

…Мы улеглись спина к спине и подоткнули куртку с боков, вытянув ноги ближе к неостывшему костру.

– Спи, Танюшк, – неожиданно ласково сказал я, и у меня почему-то защипало в носу. Она повозила плечами и как-то удовлетворенно вздохнула.

А я подумал, что спать не буду – я и не устал вроде, и совсем не хочу.

Только вот думал я все это уже во сне.

* * *

– Куда пойдете?

Немцы уже уходили по тропинке – головами все еще в тумане, над чем я хотел пошутить, но сообразил, что Йенс не поймет. Поэтому спросил то, что спросил.

– Пойдем в Сибирь, – сказал Йенс, держа обе ладони на рукояти своего меча. – Зазимуем где-нибудь на Урале, наверное. А вы?

– Пока не решил, – ответил я, пожимая ему руку первым. Он задержал мои пальцы:

– Так пойдемте с нами?

– Нет, – отказался я с сожалением. – Спасибо, конечно, но… нет.

– Как знаете. – Он сильно тряхнул мою руку и широким шагом отправился догонять своих. Потом остановился, обернулся, крикнул: – Увидимся еще! Время будет – увидимся!

Я махнул рукой. И, повернувшись к своим, улыбнулся им, стоящим какой-то печальной стеночкой шагах в двадцати.

– Ребята, – сказал я, – надо серьезно поговорить. Обо всем сразу.

Все закивали, хотя тему я сформулировал крайне расплывчато. Но мы толпой потянулись на место нашей стоянки.

– Душевные люди, – оценил немцев Саня. Остальные молчали. Странно, но почему-то после моих слов на всех накатило серьезное настроение с размышлениями о своей будущности.

Танюшка держалась рядом со мной. Искоса посматривала – иронично и в то же время задумчиво. Потом сказала:

– Никогда не думала, что мне доведется зашивать куртку князю… Княже, а что-нибудь еще зашить не надо? Али постирать?

– А что, откажешься? – спросил я.

Танька свела брови, честно обдумывая вопрос. Потом призналась:

– Постираю с удовольствием… А то я, кстати, не стирала! Но сейчас-то – добавочная честь! Не кого-нибудь обстирывать, а князя!

– Из грязи в князи, – буркнул я.

* * *

Когда я закончил говорить, наступила тишина. Ее можно было щупать руками, как плотный темный занавес. Я видел, как девчонки невольно подались к пацанам, которые сидели ближе, – без разбора и рефлекторно. Мальчишки держались за оружие и были хмурыми, точно осеннее небо.

Я еще раз обвел их всех взглядом и почему-то испытал облегчение. Может быть, потому что все это были мои друзья? «Ничего, прорвемся!» – уже почти спокойно подумал я, не совсем отдавая себе отчет, о чем думаю.

– Если я князь, – сказал я вслух, – то вы все – вече. Понимаете, ребята? И нечего замирать, как мыши перед ужом. Даром мы, что ли, ходили в походы? Представьте себе, что и это – такой же поход.

– Длиною в жизнь? – усмехнулась Ленка Черникова.

– Хотя бы и так, – ответил я. – Можно и с этой точки зрения смотреть. И вообще – тут у нас выбора нет.

– Этот мир – реальность, данная нам в ощущении, – добавил Вадим. – Те, кто постарше, поймут, что я сказал, а остальным и не надо.

– Олег, – подал голос Андрюшка Альхимович, – а как называлось племя, которое жило на тамбовских землях?

– Мордва, – ответил я.

Игорь Мордвинцев потряс рукой.

– Сам ты мордва. Славянское!

– Вятичи, – понял я. Андрей усмехнулся и повел вокруг рукой:

– Племя вятичей.

– Кочевое племя, – добавил Санек задумчиво. Его худое, большеглазое лицо заострилось еще сильнее. – У меня есть предложение. Не знаю, как кто, а я очень хочу разобраться, с какой тут стороны ветер дует.

– Судя по тому, что рассказали немцы, – с юга, – заметил я.

– Именно, – кивнул Санек. – Вот туда и надо идти. И искать разгадку.

– В принципе я с тобой согласен, – тут же сказал Вадим. – Но мы мало знаем и не освоились тут. Я предлагаю найти постоянное место, а уж оттуда организовывать экспедиции.

– Какие еще у кого предложения? – Я опустил руку на эфес и понял, что это движение сделалось уже автоматическим.

– Искать союзников, – коротко сказал Сережка. – Своих, русских. Да и вообще всех, кто захочет… Если впереди – вечность, то можно действовать неспешно.

– Создавать государство? – посмотрел на него Вадим.

Сергей кивнул.

– Олег, а что ты думаешь? – спросила Оля Жаворонкова.

– Перемещаться с места на место и собирать сведения, – медленно начал я. – Прости, Сергей, но ни в коем случае пока не обрастать союзниками. Если Йенс был прав, то этим мы привлечем внимание – и гибель. А на очередную группу кочевников никто не обратит внимания.

– Четыре предложения, – задумчиво сказала Кристина. – Голосуем?

– Девчонкам слова не давать, – объявил Олег Фирсов.

Ленка Власенкова съездила ему по затылку.

– Ставлю на голосование предложение Сани, – прервал я начавшуюся дискуссию. – Идти на юг сразу, разбираться с проблемой.

– Суть которой мы ни фига не понимаем, – вздохнул Колька.

– Без комментариев, – попросил я.

Колька поднял руки.

За Саню проголосовали Сморч и Бэн – да и то подозреваю, что из личной солидарности. Даже Наташка развела руками:

– Извини, Саш.

– Предложение Вадима, – продолжил я. – Создать базу, обжиться.

Руки подняли Арнис, Игорь Мордвинцев, Андрей Альхимович, Андрей Соколов, Лена Черникова и Лена Рудь.

– Предложение Сергея о создании государства, – снова подал голос я.

Колька, Ирина, Кристина и Лена Чередниченко проголосовали за Сергея. Я довольно посмотрел в землю, потом еще раз обвел всех взглядом:

– Мое предложение прошло, кажется. Значит, отправляемся в путь… Но я хочу сразу кое-что прояснить. Если кто-то не хочет идти… – но общий шумок прервал мои излияния в самом начале. – Тогда вот что. Вы меня выбрали князем. Вы – вече. Решать все будем вместе. Но в экстремальной ситуации я буду приказывать. И повседневные вопросы стану решать сам. Опять-таки – кто против?

Снова одобрительно зашумели. А я вдруг с испугом подумал, что взваливаю на себя тяжелую ношу. Не слишком ли тяжелую?! И почему? Потому что умею фехтовать? Не самый сильный, не самый старший, не самый храбрый… Или прав был тот, кто сказал: «Власть не берут – ее подбирают!»?

Но мне не нужна власть над моими друзьями! Я стиснул зубы и снова заговорил, с трудом заставляя себя успокоиться:

– Значит, дальше. С завтрашнего дня у нас вводятся обязательные тренировки – по стрельбе, метанию ножей, фехтованию, боксу, самбо… Вообще – кто что умеет, тому и будет учить остальных. Это – обязательно.

– Это все хорошо, – сказал Сергей. – Но куда мы отсюда пойдем дальше?

– А вот это давайте решим вместе, – я (с облегчением, если честно) сел, и Танюшка потихоньку пожала мне запястье.

Предложения посыпались градом – я даже слегка обалдел. Не знаю, чего тут было больше – обычной придури, ребяческой увлеченности или искреннего желания посмотреть новые земли. Санек, например, предложил отправиться в кругосветку – через Сибирь на Аляску…

– На берегу Атлантики построим корабль и вернемся в Европу с запада, – совершенно спокойно уверял он, – если с зимовками – года через четыре вернемся…

Санек в нашей компании был известен как прожектер чудовищных масштабов. Но на этот раз все моментально притихли и уставились на него. Саня заморгал:

– Да вы чего, я пошутил!!!

– А по-моему – хорошая идея, – сказал Андрюшка Альхимович. – Чего у нас тут навалом – так это времени.

– Не так много, как хочется думать, – неожиданно резко сказал Вадим и, вогнав в пенек финку, обвел всех взглядом. – Мы, по-моему, подзабыли, что тут идет война. И дадут ли нам шастать туда-сюда – это вопрос. Мне кажется, излишнее любопытство тут наказуемо.

– Нас еще надо суметь наказать, – ответил Сморч.

Вадим покосился на него:

– Думаешь, это будет так трудно?

– Это не тот вопрос, – вмешался я. – Ну куда вы опять съехали?! Мы решаем, куда идти. А не с кем воевать.

– Это, кстати, само собой решится, – поддержал меня Сергей. – Но мне идея с кругосветкой по душе. – Он улыбнулся. – Всегда мечтал, если честно.

– Балдеж, – выразилась Ленка Рудь. Я видел, что глаза у всех отчетливо загорелись. Да и самого меня начало знакомо подергивать изнутри – как бывало всегда, если впереди поход и решение на маршрут принято.

В конце концов – разве этого мало?

– Так, так, так! – сумел я снова прорезаться и овладеть общим вниманием. – Погодите орать, постойте! Лен, – окликнул я Власенкову, – вот что. Бери на себя хозяйство в нашем племени. Одежда там, продукты и прочее. Ну, ты же этим занималась всегда, вот и…

– «Всегда» под боком были какие-никакие магазины, – заметила Ленка. – Ладно, что тут говорить, дело-то общее…

– Оль… – повернулся я к Жаворонковой.

Она вздохнула и махнула рукой:

– Ясно… Медицина на мне? Чувствую, ждут меня веселые времена.

– Мы все не соскучимся, – обнадежил я ее. – Дальше. Я предлагаю двигаться на запад. Где-нибудь к середине сентября доберемся до Карпат, оккупируем пещеру, запасемся продуктами и зазимуем. А весной разберемся, что делать дальше.

Кое-кто начал выступать за Сибирь снова, но Вадим подал голос:

– Тогда и надо было с фрицами идти. А раз не пошли – так «последуем, дружина, за князем».

– Личная просьба, – вздохнул я. – Я очень прошу до минимума свести мое титулование. Если кто забыл – меня зовут Олег. В крайнем случае – Леший.

Рассказ пятый Дорога

У похода есть начало —

А конца походу нет.

Мы прошли дорог немало,

Но огромен белый свет…

Туристская песня

Я читал рассказы Паустовского про Мещеру, и мне она нравилась заочно. Я даже подумывал подбить ребят на поход в те места.

Теперь и подбивать не пришлось. Мы третьи сутки шли по этой красоте. Пейзажи отличались только степенью заболоченности – от «по щиколотку» до «по грудь». Были, впрочем, еще места, где через таинственные, полные темной торфяной и очень теплой водой протоки приходилось переправляться вплавь. Для меня это было мучительно – хотя плавать и оказалось несложно, но я это так и не полюбил.

Со вчерашнего вечера шел дождь. Ночь мы кантовались на каком-то относительно сухом пятачке – в смысле, в болото ложиться не пришлось. Во сне все пригрелись друг о друга под наваленными одеялами, но стоило пошевелиться – вновь наваливался сырой холод, от которого сперва просыпались, а потом, замучившись, перестали, но и во сне понимали: плохо, холодно, неудобно! Досаждали комары – это когда уже проснулись. Костер развести оказалось невозможно, вяленое мясо подернулось плесенью. Его жевали, меланхолично отплевываясь. Обувь, одежда – все было сырое, я с трудом заставил не то что всех – себя самого вычистить оружие. Сталь ржавеет без ухода…

Потом опять волочились по заболоченным километрам, которых тут на всех хватит. И то ополье у Волги, которое казалось концом света, сейчас вспоминалось, как легкий отдых.

Вообще – это чудовищно. Ноги давно одеревенели, ступни совершенно ничего не чувствовали. Болели бедра и плечи – от постоянного напряженного движения. От нас то и дело шарахались по воде ужи – серыми зигзагами, они плыли необычайно быстро, разбивая воду на широкие брызги. Сверху лило – комары, и те разбежались по кустам. Плавали над водой клочья тумана, и мы дважды с опаской огибали «нехорошие места».

Вот уж кого тут не могло быть – так это урса. Но еще денек вот так – и взмолишься, чтобы они появились…

Реальная опасность зазимовать в этих болотах выводила из себя. Кроме того, я опасливо подумывал (не афишируя свои мысли) – а что, если в этом мире мещерские болота тянутся, тянутся – и плавно смыкаются с белорусскими и карельскими? Хорошо еще не заболел никто; Олька усиленно пичкала всех отвратно-горькой ивовой корой, высушенной и перетертой в порошок. Не знаю, это ли помогало или что, но малярия (а в этих местах она была!) нас пока обходила стороной. Я молился всем, кому возможно, чтобы и дальше никто не приболел – в этом случае наше медленное передвижение грозило превратиться в переползание.

Меня нагнал Санек. Толкнул локтем и негромко сказал:

– У Бэна зуб болит. По-моему, застудил ночью.

Я невольно потянул воздух и подумал о двух своих пломбах. Потом повел глазами, нашел Бэна. Тот тащился с кислой физиономией и то и дело прислонял левую щеку к плечу.

– Коренной? – хмуро поинтересовался я. Саня кивнул. – Ну, а я что могу? Анальгина у меня нет. Вообще ничего нет. Пусть терпит, может, сам пройдет.

– Угу, или заражение какое схватит, – многообещающе-зловеще предположил Саня.

– Выбей ему зуб кистенем, – предложил я. Санек начинал меня злить. Кажется, он это понял и отстал в прямом и переносном смыслах. Я ускорил шаг и догнал идущую впереди Ольгу, по пути сказав Олегу Крыгину, который вздумал тащить скатку Ленки Власенковой: «Верни, каждый несет свое». Подумал: этот мой тезка старше меня почти на три года – мог ли я недавно предположить даже, что я вот так буду ему приказывать?

– Оль, – окликнул я ее. Ольга повернула большеглазое, еще сильнее похудевшее лицо, тряхнула «хвостами» на висках. – У Бэна зуб разболелся, ничего нет?

– Ничего, – огорченно и озабоченно развела она руками. – И сейчас взять негде – тут ни фиалки, ни чеснока, ни хре́на…

– …Ни хрена́, – задумчиво переставил я ударение. – Плохо, товарищ санинструктор. А если боец окочурится?

– Ну, я что-нибудь попробую, – без особой надежды пообещала Ольга.

Я кивнул и побрел вперед, в голову колонны, смотреть, как там остальные.

Если честно – «никак». Это слово лучше всего определяло состояние нашей компании, как, например, отлично подходил нынешнему дождю высказанный Саней в его адрес эпитет «мокрый». Вы не замечали, что бывает просто дождь, а бывает дождь мокрый? Это если цель пути очень далеко, негде высушиться и не светит приличный ночлег…

Не дай бог, кто-нибудь все-таки заболеет.

* * *

Мы шли до самой темноты, надеясь набрести хоть на пятачок относительно сухого места. Ничего подобного, шиш-два-оп. Стемнело окончательно, передвижение стало вообще невозможным, и мы остановились.

По колено в воде. Под дождем.

– Что ж, – вздохнул я в темноту. – Надо располагаться на ночлег.

Ответом было вдумчивое сопение и неясные реплики. Потом Валька Северцева спросила:

– А как?.. Коль, возьми куртку, тебе же холодно…

– Ничего, – ответил Самодуров, – все в норме…

– Разбираем остатки мяса, – скомандовал я. – Никто не потерялся?

– Больно, блин, – отозвался Бэн хнычущим голосом. – Очень. Я рот-то еле открываю, а тут есть надо…

– Не ешь, – бесчувственно заметил Олег Фирсов.

Мясо я различал плохо, и слава богу – на ощупь оно осталось склизким даже когда я промыл его в воде. Танюшка с плюханьем подошла ко мне, жуя на ходу. Я протянул ей половину куска, которую не успел сжевать:

– Хочешь?

– Нет, ешь. – Она помотала головой. – Ну что, нам, кажется, правда тут спать?

Я запихнул остаток мяса в рот и, наклонившись, сполоснул пальцы. Передернул невольно плечами:

– Не «кажется», Тань, а «точно»…

…Такой жуткой ночевки у меня до сих пор не было. Мы не спали и не бодрствовали. К счастью, вокруг росло множество кустов – плотных, как матрас – и мы просто ложились на них, раскинув руки крестом. Сверху лило и капало. Кусты постепенно разъезжались под тяжестью тел – минут через десять просыпаешься от тошнотного чувства падения и меняешь место. Прошлая ночь казалась теперь верхом удобства. Окружающее превратилось в тягостный дурной сон. Помню, что Бэн начал подвывать часа в два. Он бродил вокруг по воде и издавал звуки, при которых у меня возникали стойкие ассоциации с призраком. Его вяло ругали и одновременно жалели. Я слышал сквозь дрему, как Бэн плаксиво заорал: «Да сделайте что-нибу-у-у-удь!!!» Открыл глаза и обнаружил, что постепенно и неохотно начинает рассветать. Дождь прекратился, но небо по-прежнему скрывали тучи. Хотелось есть.

Бэну разнесло щеку. Судя по всему, он уже успел пореветь как следует. Олька исследовала его открытый рот. Рядом с заинтересованным видом стоял Саня.

Я потащился чистить зубы, попутно сломав веточку и разлохматив ее кончик…

…– Надо драть, – сказал Саня, снова и снова промывая и вытирая свой складник. Бэн, пританцовывавший на месте, неистово закивал. Он, судя по всему, был согласен с чем угодно, лишь бы прекратилась боль.

– Чем? – спросила Ольга.

– Подрежу десну, – невозмутимо сказал Саня. – Ник, – окликнул он Кольку, – дай свой нож.

Колька подошел, доставая из ножен охотничий нож. Санек жестом фокусника открыл на ножнах клещи для гильз.

– Господи. – Ольга поморщилась.

– Да я сам все сделаю. – Саня пощелкал клещами, повернувшись к Бэну: – Ну как, рвем? – Бэн снова закивал со скоростью дятла. – Подержите его.

Я, если честно, отвернулся. Бэн замычал. Санек что-то буркнул, потом послышался отчетливый хруст. Мычание перешло в вопль, тут же оборвавшийся. По звукам ощущение было такое, словно Бэна прирезали.

Я повернулся. Бэн отплевывался струйками крови, но лицо у него было счастливое!

– Пеестаэт боэть, – радостно объявил он и вновь сплюнул в воду. К быстро расходящемуся кровавому пятну плыла пиявка. Саня с интересом рассматривал, держа в отставленной руке, щипцы с зубом. Можно было различить, что зуб с солидным «дуплом».

– Регулярно посещайте стоматолога, – сообщил Саня и подал зуб Бэну: – На. Проденешь нитку и будешь носить на шее.

Бэн шарахнулся от зуба, как от змеи. Продолжая сплевывать, наклонился к воде – прополоскать рот, но Олька не поленилась отвесить ему пинка:

– Инфекцию занесешь, дебил! Подожди до стоянки, кипяченой прополощешь…

– Жрать нечего вообще, – доложила Ленка Власенкова, мало обращавшая внимания на страдания Бэна и операции Сани.

– Придется харчить дары природы, – сказал Андрюшка Альхимович. – Вон рогоза сколько кругом…

…Ближе к вечеру местность пошла на подъем, стала посуше, появились сосенки, а потом нашим глазам открылась озерная гладь. Узкое лесное озеро в рамке лесов лежало перед нами, как брошенный в зеленый бархат клинок. Вдали было видно, что это озеро узкой протокой переходит в еще одно.

– Не помню такого, – сказал Андрей. Он стоял рядом со мной, и его лицо отражало настоящее смятение. – Не помню, чтобы в Мещере были такие озера…

– Отдохнем здесь, – со вздохом сказал я, тяжело сбрасывая на траву скатку и ремни. Как по заказу – в центре неба, прямо над головами, в зените, возникло круглое, пронзительно-голубое пятно, похожее на глаз, и пошло расширяться во все стороны, странно и красиво. Плеснуло солнцем – и вот уже небо над нами полностью чистое, насколько видит глаз. В лесу обрадованно заорали птицы, и я так же обрадованно крикнул:

– Собираем дрова!..

…Собрали не только дрова – отыскались грибы и щавель, а Игорек Мордвинцев, появившийся последним, приволок здоровенного линя, встреченного восторженными воплями. Сырые дрова не желали гореть, но после упорных долгих усилий занялись целых два костра – один для нас и готовки, второй – для сушки вымокшего, в первую очередь – одеял. Как обычно бывает с сырыми дровами, костер давал много жара. По краю забулькали котелки с супом, и Ленка Власенкова уже досадовала, что нет большого котла. Линя обмазывали глиной…

– Соль кончилась…

– Кинь мне нож, я свой на ремне забыл…

– А что, тут неплохо вообще-то…

– Слушайте анекдот…

– Еще бы постираться…

– У меня носки поехали…

– Вот интересно, когда кончатся эти болота?..

– А как мы на ту сторону попадем?..

– Я вот думаю – лучше тут не задерживаться…

Солнце садилось в воду. От него легла по воде алая дорожка; местами играла рыба. На противоположном берегу озера появилось небольшое стадо оленей – они спустились на водопой.

– Сколько же тут все-таки живности, – немного удивленно произнесла Кристина. Она сидела, привалившись спиной и затылком к спине и затылку Севера. – И ради бога, мальчишки, ни слова об охоте!

Колька Самодуров, уже открывший рот, захлопнул его с отчетливым стуком. Все засмеялись.

– Значит, – философски решил Андрюшка Соколов, – мы не такие уж и голодные… Щусина, прекрати плеваться.

– Ему нужно, – вступилась Олька, пододвигая ближе к огню ноги и шевеля пальцами. Наша медсестра уже успела подсунуть что-то для полоскания, чем Бэн и плевался.

Разговора в целом не получилось. Прошлые две ночи навалились на нас, как только мы поели. Едва перетаскивая самих себя, мы начали устраиваться на ночлег у костров, заворачиваясь в высохшие, жесткие, горячие одеяла. У меня вяло шевельнулась мысль, что надо бы расставить часовых, но внезапно не стало сил даже ворочать языком. Хотелось надеяться, что болота кончились, но слабо верилось в это. Впрочем, это и не беспокоило почти совсем – я так намотался, что уснул, даже не устроившись толком.

* * *

– Проснись, Олег, проснись.

Шепот ввинчивался в уши надоедливо и упрямо. Я хотел было отмахнуться, но сообразил, что это шепот Вадима, повернулся на спину и, открыв глаза, отпихнул одеяло с лица.

Вокруг был туман – я лежал в этом тумане и не мог различить, где шевелятся его пласты, а где – лицо Вадима. Солнце, судя по всему, еще не вставало.

– Что случилось? – Я поднялся на локте, а левой рукой нашарил наган.

– Урса, – выдохнул Вадим. – За двести метров отсюда, на берегу. Я поссать отошел, а они как раз причаливают.

Я уже сидел.

– Сколько?

– Три лодки, штук восемнадцать. А костер-то у нас еще дымит. В тумане воняет же!

– Поднимай всех, скорее. – Я вскочил, хватая от костра штаны. – И тихо! – добавил я через плечо.

Сейчас я услышал урса. И они, судя по всему, нас не видели, не слышали и не чуяли – по крайней мере разговаривали они громко и назойливо, чем-то хрустели, булькали и стучали. За двести метров было слышно, значит – точно не знают о нас… Вокруг уже возилась вся наша компания, слышались перешептывание и стальной шорох.

– Девчонки, оставайтесь здесь. – Я не стал надевать куртку, взвел курок нагана об эфес палаша.

– Может, не надо нападать? – быстро спросила Валька.

– Они все равно начнут шарить кругом и нас найдут, – отрезал Саня, примеряя на руке дагу. – Олег, ты бы нас поучил двумя руками фехтовать.

– Потом, – отрезал я, разминая ногу с носка на пятку. – Пошли. Держитесь плотнее.

И я первым пошел через туман…

…Вообще-то мы успели убедиться, что урса – довольно фиговые бойцы. Они громко вопят, скалят зубы и активно размахивают железками, но легко побиваются даже с минимальным опытом дворового «фехтования», если к нему приплюсовать решимость и безоглядный напор. Главное – не дать себе испугаться. А тут и вообще делать нечего, нас – пятнадцать, их восемнадцать…

…Нет, урса точно были полными лохами в лесных делах. Уж не знаю, как они в тумане за двести метров могли не учуять еще дымивший костер, но это факт. Они выволокли на берег три украшенные сухими головами лодки и сами начали разжигать костер, перекликаясь и скрежещуще хохоча. Я, кстати, подумал обеспокоенно, что урса-то, как ни крути, обнаглели по какой-то причине до предела, раз забираются в такие места, как мещерские болота.

Первый урса попался нам навстречу – с охапкой хвороста, из-за которой ничего не видел. Я заколол его одним ударом, отметив равнодушно, что уже совсем ничего не испытываю от убийства – кроме удовлетворения от точного выпада.

Наверное, это страшно. Но, может быть, так и лучше…

Я показал руками в стороны, чтобы разошлись в цепь. Слышно было, как мальчишки с легким шорохом разбегались в стороны. Я даже заметил, какое недовольное лицо у Андрюшки Альхимовича: – на его взгляд, наши слишком шумели.

Урса нас не слышали. Кто-то у разгорающегося костра начал диким голосом орать – до меня не сразу дошло, что это просто зовут пропавшего.

– Все, – пробормотал я, перекладывая наган в правую руку и вонзая палаш в землю у ног. Поднял оружие обеими руками. Колька, возникший рядом, держал наготове свою вертикалку. – Два выстрела, и хватит, – прошептал я ему. До урса оставалось шагов полсотни, и у меня было сильнейшее желание опустошить по ним барабан… Странное чувство – думать о патронах. Зимой я купил ведро насыпкой с верхом у сторожа института ГА за бутылку водки 0,75. Ведро патронов к своей «тозушке». Сейчас бы ее сюда…

«Два выстрела, – решил я, целясь в вылезающего из лодки высоченного урса с куском мяса – по-моему, оленьей ляжкой. – Вот первый…»

…Выстрелов «нагана» я не слышал – их глушил грохот Колькиной «зброевки», выбрасывавшей в утренний туман целые снопы пламени. Но я видел, как урса с ляжкой, словно поскользнувшись, упал в воду, и второй, в которого я целился, схватился за плечо и закрутился волчком. А дальше я бежал, ухитрившись запихнуть наган в кобуру и выхватить дагу. Саня просил научить драться обеими руками, а я и сам умею это только по книжкам…

Кто-то попал – специально, случайно, не поймешь, – в костер, разлетелись взрывающиеся искрами головешки. Длинное тело урса перелетело через лежащий на прибрежной траве хворост, сверху прыгнул кто-то из наших… Лязгнула в первый раз сталь. О мой палаш ударился ятаган урса с вытаращенными, какими-то белесыми, как у вареной рыбы, глазами. Удар был сильный, я его едва удержал и тут же перерезал локоть урса ударом даги – ага, а я и не думал, что она достаточно тяжелая, чтобы рубить… Урса согнулся, и я, не глядя, махнул его палашом по шее. Ко мне мчался еще один, но вдруг в середине лба у него открылось круглое отверстие, из которого толчком прыгнула струйка крови, и урса завалился ничком. Выстрела я не слышал, но, оглянувшись, увидел на линии кустов фигуры девчонок – кто-то из них разрядил аркебузу…

– Вот так всегда! – Я сердито махнул палашом, крутнувшись на месте. – Так всегда – разойдешься, а драться, блин, уже не с кем!

Живых урса вокруг в самом деле не осталось. Или они притворялись, или и правда все были убиты. Я вместо того, чтобы проверить это, заорал на Танюшку:

– Ты чего сюда приперлась?! – потом переключился: – Вы все вообще чего сюда, девчонки, ну?!

– Я его застрелила, – вместо ответа обморочным голосом сказала Ленка Рудь и, уронив аркебузу, села на траву. Я растерянно замолчал; девчонки окружили ее жалеющим кольцом.

– Меня зацепили, – кривясь, сказал Олег Крыгин. Совсем рассвело, и я увидел, обернувшись, что он очень бледный. Длинная шпага лежала у его ног, обутых в кроссовки, а правой рукой с широко расставленными пальцами Олег зажимал левое плечо. На одежде расплывалось темное, длинное, масляно блестевшее пятно.

– Олька! – закричал Вадим, поддерживая моего тезку, хотя он вроде бы не очень-то в этом и нуждался. – Да Олька же!

– Меня тоже задели, – спокойным голосом сказал Санек. Около него топтался Сморч, неуклюже пытавшийся помочь. Саня был ранен в грудь, но выглядел совершенно обыкновенно.

Первой из девчонок к Олегу успела Ленка Власенкова. Я на это обратил внимание, но тут же переключился на Кольку Самодурова. Он стоял, упершись руками в колени, и сплевывал в траву, снова и снова мотая головой.

– Ты чего? – подошел я. Колька еще раз сплюнул и с усилием качнул головой в сторону лежащего в траве трупа. Я взглянул, и мне все сразу стало ясно – ударом своего «бородатого» топора Колька размозжил урса голову. Зрелище было еще то даже для привычного охотника, каким он был. К нам уже спешила Валюшка, лицо у нее выглядело встревоженным, и я подтолкнул Кольку к ней: – Иди, иди, топор потом заберешь… Давай, Коль, приходи в себя… Оль, что там?!

– Не мешай, – отозвалась Олька. Она что-то делала с плечом сидящего на носу лодки Олега Крыгина.

Стоявшая рядом Ленка спросила жалобно:

– Больно?

– Жжет и дергает, – информировал Власенкову Олег.

– Тебя не задели? – услышал я и, обернувшись, увидел Танюшку. Она держала на плече разряженную аркебузу.

– Нет, – сердито ответил я. – Ты зачем прибежала сюда?

– Так. – Она пожала плечами.

– Я думал, это ты выстрелила, – признался я.

Танюшка помотала головой:

– Я не успела.

– Ну и хорошо, – буркнул я, отворачиваясь. Я хотел еще добавить, что девчонки не должны убивать, но постеснялся – мне показалось, что это прозвучало бы патетически.

– Ну, вот и решился вопрос с переправой, – вполне бодро сказал Андрей Альхимович, подходя ко мне. – В два рейса на лодках – и все.

Мы в такие шагали дали,

Что не очень-то и дойдешь.

Мы в засаде годами ждали,

Невзирая на снег и дождь.

Мы в воде ледяной не плачем

И в огне почти не горим:

Мы – охотники за удачей,

Птицей цвета ультрамарин!

Говорят, что за эти годы

Синей птицы пропал и след,

Что в анналах родной природы

Этой твари в помине нет,

Говорят, что в дальние страны

Подалась она навсегда!

Только мы заявляем прямо —

Это полная ерунда!

Синей птицы не стало меньше.

Просто в свете последних дней

Слишком много мужчин и женщин

Стали сдуру гонять за ней.

И пришлось ей стать осторожной,

Чтоб свободу свою спасти, —

И вот теперь почти невозможно

Повстречать ее на пути.

Стала пуганой птица-удача

И не верит чужим рукам…

Да и как же ей быть иначе?

Браконьеры и тут и там!

Отвернешься – она обманет,

И вот уже навсегда ушла…

И только небо тебя поманит

Синим взмахом ее крыла!

Андрей Макаревич

* * *

Андрей Альхимович не ошибался, когда говорил, что не помнит в Мещере таких озер. Мы, переправившись на другой берег, бросили лодки и настроились было снова на болота, но вместо этого местность резко пошла на подъем, болотная растительность сменилась плотными, кряжистыми дубами, стройными ясенями, можжевельником, и Наташка Мигачева вдруг удивленно сказала:

– Эй, это же Воробьевы горы!

Мы все остановились и заоглядывались. Больше половины из нас бывали в Москве, а кто не бывал – видел, конечно, фотографии и кино.

– Так мы что, в Москве? – удивленно спросил кто-то.

– Это точно Воробьевы горы, – уверенно сказала Наташка. – Вон там, – она вытянула смуглую руку, – университет стоит. Только тех озер, – она ткнула за спину, – в наших местах нет.

Мы притихли, снова и снова оглядываясь и привыкая к мысли, что в самом деле находимся там, где должна располагаться Москва. Если честно, сделать это оказалось нелегко.

– Ребята, – задумчиво подал голос Андрюшка Соколов, – а может, тут зазимуем? Я помню, где-то читал, тут есть пещеры…

– Есть, – подтвердил Вадим. – Карстовые, но в них не зазимуешь. Это просто дырки в земле… По-моему, отсюда надо держать южнее, тогда мы выйдем к Карпатам через Белоруссию.

– Придется переправляться через Десну, Днепр и Припять, – вспомнила Танюшка, наш образцовый географ, – а потом идти полесскими болотами.

– Ну, через реки все равно переправляться, – возразил Вадим. – А если брать в обход болот, то мы до ноября будем идти.

Мы разговаривали, уже продолжая идти. Я, кстати, мысленно корил себя, что не приказал восстановить нормальный порядок движения, едва мы вышли из болот – так и шли толпой… Ладно, потом.

Я сам в Москве не был и не ожидал, что Воробьевы горы такие высокие – правда горы. Или, может, так мне показалось после болот, кто его знает. Но, во всяком случае, видно было во все стороны великолепно. На юго-западе равнинный лес плавно поднимался на холмы Среднерусской возвышенности и таял в голубой дымке августовского полдня.

– Дым, – Игорь Басаргин поднял руку. – Смотрите – там… и там.

Мы вгляделись. Игорь был прав. В десятке километров на запад и примерно в два раза больше – на юго-запад тянулись вверх дымки. А еще через несколько секунд я увидел километрах в трех, на лесной проплешине, приземистую каменную башню.

После долгих недель почти полного безлюдья местность перед нами казалась мегаполисом.

– Урсаитянские стоянки? – спросил Сергей.

– Вряд ли. – Игорь Мордвинцев смотрел, приставив ладони к бровям «домиком». – Знаете, вот тут… которая ближе… я, по-моему, вижу частокол.

– Пойдем сначала к башне, – предложил Олег Фирсов.

– Тань, – я подошел. – По-моему, эта башня похожа на ту. Ну, где мы оружие нашли.

– Похожа, – согласилась она. – Каменная… вот интересно, как же они тут из камня строят?

* * *

Башня в самом деле была похожа. Только она оказалась полуразрушена – на две трети обвалилась та сторона, которую мы не видели с Воробьевых. Неизвестно, кто приложил к этому руку, но подальше мы нашли семь могил, над которыми возвышались полусъеденные ржавчиной крестовины вонзенных мечей. Только по ним мы и опознали могилы – время давно превратило их в сглаженные зеленые бугорки.

Но над входом в башню я снова обнаружил английского леопарда. Мне вспомнились слова Йенса – о том, что тут не может существовать государственных образований. Но вот пожалуйста – на территории России, разделенные сотнями километров, стоят две каменные башни с одним и тем же геральдическим знаком…

…Никто из нас не испугался могил, да и глупо это было бы. Просто немного грустно стало смотреть на эти холмики, и все как-то сразу заторопились идти дальше.

* * *

Балок – приземистое, но широкое строение, окна которого были закрыты ставнями, крытое серым осиновым гонтом – отыскался в полукилометре от башни. К низкому крыльцу вела полузаросшая тропинка, выходившая из кустов малинника.

Внутри оказалось сухо, полутемно и пусто. Центр единственной комнаты занимал большой стол, окантованный скамейками, угол – очаг, не печка, сложенный из почерневших камней. Под закопченным потолком шли антресоли – вернее, это как-то по-другому называется, но мне вспомнились именно «антресоли».

– Ни фига себе, – присвистнул Санек, внимательно оглядываясь. – Приют странников…

Около очага оказались сложены дрова, а выше обнаружилось волоковое оконце. Пока ребята распахивали ставни на ременных петлях, девчонки начали копаться на этих самых антресолях, перемазались сажей, но – к общему удивлению – обнаружили две пустые консервные банки, грубый берестяной туесок с солью, пачку свечей-самолепок (слегка подслипшихся, но вполне пригодных), ржавые ножницы, несколько мотков крепких ниток (ни единой иголки!) и целую россыпь каких-то твердо постукивающих черных пластинок размером в полруки. Эти пластинки мы опознали как закопченные до невозможности куски рыбы неизвестной национальной принадлежности (забегая вперед, скажу, что рыба так и не раскрыла тайны своего происхождения, но оказалась очень твердой и очень вкусной). С улицы всунулся Сережка и радостно оповестил:

– Э! Народ! А тут сзади баня прилеплена – настоящая, честное слово!

Ленка Власенкова оживилась и испарилась с половиной девчонок.

– Сейчас заставят таскать воду, – проницательно заметил Сморч, – и дрова колоть до опупения.

Его сетований никто не поддержал. Если честно, мы, как и большинство мальчишек, не отличались особой чистоплотностью, но полтора месяца мыться только в речках, холодной водой, от случая к случаю – это слишком.

Бэн тем временем извлек из одной банки (где искал тушенку, надо думать) листок бумаги и озадаченно на него уставился.

– Дай сюда, пень! – перегнувшись через стол, я выхватил у него листок и быстро подошел к окну. В меня засопели сразу со всех сторон. – Свет не закрывайте!

Пожелтевший листок из блокнота был украшен в левом верхнем углу блеклым рисунком – плотина ДнепроГЭСа. Я такие блокноты знаю – на каждом листке изображено какое-нибудь здание, музей, памятник и прочее. Что-то, очень похожее на ностальгию, охватило меня при виде побледневших строчек, написанных самой обычной пастой… Я перевел дыхание и начал читать вслух:

– 23 июня 1985 года. Оставаться здесь больше не можем. Уходим на ю.-з. – юго-запад, наверное… Если кто найдет то, что мы оставили, – пользуйтесь, и удачи вам, кто бы вы ни были. Не теряйте надежды и держитесь вместе. Может быть, когда-нибудь вернемся. Игорь Дашкевич, 15 лет. Всего нас пятеро, из парней остался я один.

Я сложил бумагу и убрал ее в банку. Вадим, ни слова не говоря, достал складник и, открыв его, отошел к стене, где начал вырезать почти сакраментальное «здесь были…», приобретшее тут совсем иной смысл. Настроение как-то подскисло. Санек (он, по-моему, просто не хотел признавать, что его мучает рана) завалился в углу на одеяла. Олег Крыгин присел и начал осторожно высвобождать раненое плечо. Игорь Северцев с Кристиной, взяв аркебузы Танюшки и Вальки, объявили, что идут на охоту, с ними заторопился Андрюшка Альхимович, сказав, что попробует насторожить ловушки. Я крикнул им, чтобы далеко не уходили, но проследить не получилось – появился Игорь Мордвинцев и знаками вызвал меня наружу.

– Пошли посмотришь, – таинственно сообщил он. – Тут с полкилометра по ручью.

Я удивился, но поперся следом. Ручей тек недалеко, за теми кустами малины, из-за которых мы вышли, но в стороне. Вдоль берега была песчаная отмель, мы по ней и пошли, держа оружие наготове – это, кажется, стало уже привычкой. Игорь молчал, но явно волновался, и я заволновался тоже – что он хочет мне показать-то?! Редкостно огромную рыбу?

– Мордва, – не выдержал я, – мы куда премся?

– А вот, пришли, – тихо сказал он, отодвигая ветви ивы. – Смотри и удивляйся.

Нет, я не очень удивился. Просто на небольшой веселенькой полянке, где часто летали довольные жизнью пчелы, стояли в траве на пеньках шесть серовато-желтых ульев. Настоящих.

– Ульи, – пожал я плечами. – Так мы же знали, что тут есть люди.

– Да я не про это. – Он отмахнулся. – Ну, ты же знаешь, у моего деда… – Он сбился, перевел дыхание и твердо продолжил: – У него в Дербене пасека.

– Ну, знаю. – Я вспомнил очень вкусный мед, который часто притаскивал Игорь, и тут же стал посматривать на ульи с эгоистичным интересом. – И что?

– А то, что он про это дело – ну, про пчеловодство – целую библиотеку собрал. Ну и я читал, конечно… Ну, это. В наших местах все – и мордва, и русские – ульи делали из обрубков колод. А тут смотри?

Я пригляделся и понял, что ульи сплетены из соломенных жгутов – а я сразу и не сообразил.

– Понял теперь? – двинул бровями Игорь.

– По-онял… – протянул я. – Ульиплели скандинавы, германцы… прибалты, кажется…

– Да не кажется, а точно, – кивнул Мордвинцев. – Тут где-то родня Арниса.

– Ну, не факт, может, и немцы, – возразил я. – А если прибалты – так это еще и лучше, они тоже из Союза.

– Может, и так, – кивнул Игорь. – Ладно, я просто тебе хотел это показать…

…Баня в самом деле работала, и Сморч оказался пророком. Правда, дров оказалось немало запасено в предбаннике, но воду пришлось таскать котелками (!!!) и двумя рассохшимися бадейками, найденными там же. Меня это дело миновало, раненых – тоже (Олег Крыгин порывался помочь, а Саня, наоборот, сделал вид, что уснул, измученный страшными болями), поэтому я, помотавшись без дела, сел затачивать все подряд клинки осколком найденного еще у Волги песчаника.

Вжикая камнем по кромкам и стараясь уберечь пальцы, я думал о всяком-разном, благо, работа не мешала. Мысли отнюдь не все были радостные – всплыл образ могилы. Нет, все-таки страшно, если честно, думать, что рано или поздно, но неизбежно твоя жизнь закончится гибелью. Не просто смертью, а именно гибелью – и неизбежно.

Мерзкая мысль, можете мне поверить. Но я отпихнулся от нее и всерьез задумался, что зимовать можно и здесь, а не волочься на Карпаты, тем более что я про них просто так сказал.

Подошла Танюшка – в ковбойке с подвернутыми рукавами, подкатанных джинсах и босиком. Встала рядом, прислонившись плечом к дверному косяку, – молча, но это было уютное молчание, теплое, как наступавший летний вечер. Арнис, разведя неподалеку небольшой костерок, «отпускал» иголку, собираясь ее превратить в хирургическую по заказу Ольги. За домом булькали водой, смеялись и неразборчиво переговаривались. Андрюшка Соколов с Ленкой Черниковой по-хозяйски возились с ремнями на ставнях.

– А вообще-то здорово, что мы все вместе, – тихо сказал я.

– Здорово, – согласилась Танюшка. Я посмотрел на нее снизу вверх – волосы упали мне на глаза. – А как ты оброс – я у тебя таких еще и не видала!

Это было правдой. У меня уже к началу каникул оказались длинные волосы, а прошло-то два с половиной месяца. Они отросли до кончика носа и до плеч. Ухаживать за волосами я не умел, да и проблематично тут это было. Поэтому я просто пожал плечами.

– А давай я тебе их подкорочу, – предложила Танюшка и чиркнула сзади по шее, – вот до сих пор. Я постараюсь поровнее.

От этого мимолетного прикосновения у меня захватило дух. Я смог только молча кивнуть. Татьяна сбегала в дом и, притащив ножницы, спихнула меня на нижнюю ступеньку, а сама устроилась выше и перехватила пальцами мои волосы сзади.

Я закрыл глаза и поплыл, мечтая только об одном – чтобы никто не полез с какими-нибудь неотложными проблемами или просьбой показать, как фехтовать. Только не сейчас… Пусть она там как хочет меня кромсает, только бы подольше вот так перебирала пряди волос, мимолетно касаясь шеи, висков, щек, лба и сосредоточенно сопя. Я даже не замечал, что ножницы тупые и дергают.

– Вот так лучше, – сказала наконец Танюшка.

– Чего?.. – сонно спросил я и, помедлив, откинул голову ей на колени. На миг почувствовал, как напряглись ноги девчонки… но тут же расслабились, и я, запрокинув лицо, увидел, что и она привалилась спиной к косяку, задумчиво глядя в лес своими зелеными глазами. А руку… руку, помедлив, положила мне на плечо.

«Только бы никого не принесло!!!» – взмолился я.

Принесло, конечно же, – вернулся Альхимович, и я оттолкнулся затылком от Танюшкиных колен. Посмотрел на нее – ощущение было такое, что… ничего и не было. Взгляд Татьяны стал деловитым, она перешагнула через меня и отправилась куда-то, по пути громко вопрошая, нашли или нет орляк. Я подумал, что это и в самом деле вопрос – мыла-то у нас не было, а без мыла, как говорил один знакомый нам дед, «не мытье, а одно паскудство». Только, если честно, мне сейчас было плевать на все. А тут вдобавок мне попался на глаза Сережка – он скромненько целовался у малинника с Ленкой, пользуясь тем, что большинство людей у бани. Причем целовались они самым настоящим образом «взасос». Я мысленно взвыл, запустил очередным клинком – как раз Сергеевой дагой – в стену и убежал в дом, едва не сбив с ног Бэна, который нагло завопил вслед: «Ну ты че – дурак?!» – и не получил по шее.

* * *

Девчонки оккупировали баню первыми, демонстративно заложив дверь поленом изнутри, после чего из окна интенсивно повалили пар и дым, словно там раскочегаривали котел паровоза. Мы, поглядывая на приземистое помещение и похмыкивая, занялись делами по хозяйству, тем более что как раз тут Север с Кристиной притащили оленя и трех глухарей, весом почти равных оленю.

– Слушай, – обратился ко мне Вадим, – а что, если на зимовку определиться тут? Мне кажется, место неплохое…

– Знаешь, я уже об этом думал, – признался я. – Завтра попробуем определиться с соседями, а там посмотрим.

Вадим кивнул. Мы разожгли костер снаружи, а то спать будет невозможно, – и занялись приготовлением оленины и птичек. Это мы умели не хуже девчонок, тем более что Кристина принесла и можжевеловых ягод, с которыми мясо приобретает совершенно изысканный вкус.

В медленно тающем вечернем свете наш лагерь приобрел вид разбойничьей стоянки из какого-нибудь фильма о временах Ивана Грозного или Алексея Тишайшего. Сходство усугублялось тем, что многие бездумно затачивали клинки. Кое-кто лежал, живописно раскинувшись или подперев рукой голову, у огня. Очевидно, сходство заметил не только я, потому что Игорь Северцев вдруг полушутливо завел монотонным голосом, потряхивая головой:

Ой ты взойди-взойди, солнце красное!

Обогрей ты нас, людей бедных,

Людей бедных – людей беглых…

Ой, да мы не воры, да й не разбойнички… —

Север на секунду запнулся и допел:

…Да батьки Лешего да мы работнички…

Я кинул в него веткой, но не нарушил общего настроения – посыпались славянофильские реплики:

Эх, да жись наша поломатая…

По лесам да буеракам, ровно волки, рыщем…

Нет у нас, сирых, хучь норы какой…

Ой, Русь-матушка, что ж ты к нам да так неласкова…

– Счас бы кофе с булочкой, да на печку с дурочкой, – не в тему ляпнул Сморч, и, когда все отсмеялись, Север опять затянул знаменитую:

Пусть нету ни кола и ни двора —

Зато не платят королю налоги

Работники ножа и топора,

Романтики с большой дороги!

А все разухабисто грянули припев:

Не же-ла-ем

жить, эх,

по-другому!

Не желаем жить по-другому!

Ходим мы,

По краю ходим мы,

По краю ходим мы, по краю —

Род-но-му-у!!!

– Север! – Вадим под общий смех осторожно рванул на груди ковбойку, уткнулся лицом в плечо улыбающегося Игоря и замотал головой: – Пой, Север! Песен хочу!!! Потешь душу мою больную!!!

Нам лижут пятки языки костра.

За что же так не любят недотроги

Работников ножа и топора,

Романтиков с большой дороги?!^[227]

И под общий припев Саня начал жонглировать взятой у Сморча финкой.

Допели песню. Потом Игорь Северцев помахал рукой, сел удобнее, опершись спиной на притащенный сухой пень и задумался. Это означило, что сейчас он будет петь серьезное; примолк даже неугомонный Бэн. Потом Север поднял голову, обвел нас блеснувшими глазами…

Нам уготовано, мальчик мой,

Легкое это бремя —

Двигаться вверх по одной прямой,

Имя которой Время.

Памяти с ней не совладать.

Значит, нам повезло…

Время учит нас забывать

Все – и добро, и зло…

Встречи, прощанья – какое там!

Даже не вспомнить лица…

И только вещи, верные нам,

Помнят все до конца.

Помнят все до конца…

Помнит лодка причал, а весло

Помнит воду реки;

Помнит бумага перо, а перо

Помнит тепло руки;

Стены и крыша помнят людей —

Каждого – в свой срок;

Помнит дорога ушедших по ней,

Помнит выстрел курок…

Только проносится день за днем —

Значит, не пробил час…

Вещи тогда молчат о своем

И не тревожат нас…

Могут проснуться они летним днем

Или среди зимы,

Чтобы напомнить нам обо всем,

Что забыли мы…^[228]

* * *

Девчонки оставили после себя в бане чистоту и порядок с остатками пара, который некоторые любители начали тут же нагнетать вновь и преуспели в этом (дверь мы поленом закладывать не стали, хотя в предбаннике девчонки стирали наши и свои вещи).

Я сам парилку всегда терпеть не мог. В ней у меня возникало ощущение, что уши плавно сворачиваются в трубочки, из которых со свистом начинает выходить пар. Я забился в уголок и занялся тем, для чего всегда использовал баню, – мытьем, хотя чан с горячей водой приходилось искать на ощупь. Похоже также, что кто-то озаботился надрать березовых веников, а когда такая штука оказывается в руках у некоторых товарищей – в них пробуждаются садистские наклонности. Я уже имел возможность в этом убедиться.

К счастью, пятнадцати парням в банной пристройке было тесновато, не развернешься, что и ограничивало творческую свободу. Поэтому все шло спокойно. Даже вениками пользовались лениво-индивидуально, по временам передавая их из рук в руки, как фляжку со спиртом где-нибудь в окопах. Кто-то высунулся в предбанник и доложил, что девчонки ушли – несколько человек тут же выбрались наружу, но большинство остались сидеть, отдуваясь и вяло болтая. Я, почувствовав, что жара отхлынула, перебрался на одну из лавок и постарался окончательно расслабиться. Нет, а ведь и правда – почему бы не зазимовать тут? Назовем нашу стоянку Москвой, будем дружить домами с этими соседями, сколько их тут?..

– Вадим! – с усилием выбрался я из дремоты. Он обнаружился рядом со мной. – Слушай, – сказал я, подталкивая ногой облезший веник, – завтра возьми человек пять и сходи туда… ну, к тем, которые подальше, на юго-запад.

– А ты, соответственно, пойдешь к тем, кто поближе, – проницательно заметил Вадим.

– А то как же, – я зевнул и как следует потянулся. – Должны же у меня быть привилегии… Спецпаек там, путевка на курорты… Желтые штаны. Все такое.

– Орден Сутулого с закруткой на спине, – добавил Вадим. – Ладно. Схожу, только высплюсь.

– Это хорошее намерение. – Я начал отжимать волосы. – Полотенчико не помешало бы… Ладно, как ты говоришь. Пойду я. Старость не радость. Еще и петух не кукарекал, а уже в постельку охота…

Я прошлепал по полу к выходу, осторожно высунул нос. Точно, в предбаннике никого не было, как, впрочем, не было и нашей одежды. Зато лежала стопка одеял. Замотавшись в одно, я вышел наружу.

Выстиранные вещи были развешаны на краю крыши. Я хмыкнул и направился к балку, в окнах которого уже не было света.

* * *

Тоненько дребезжало в оконной раме стекло. Ну и ветер дует, сонно подумал я. Ну и ветер свищет, ну и пурга… Вот странно – неужели замазка так поотваливалась? Я повозился и открыл глаза.

Ну конечно. Низкий серый потолок балка нависал надо мною. А дребезжала щепа в двери – открытая дверь медленно ходила туда-сюда, цепляя трухлявый полог.

Кругом паркетом спали наши. Слышно было, как кто-то тяжело дышит, кто-то бормочет и ворочается во сне… Так, а?.. Точно – Танюшки не было.

Я сел и, зевнув, отпихнул одеяла. Было прохладно. Переступая через спящих и пытаясь дремать на ходу, я потащился к двери. Просто так – ясно было, что Танюшка отошла в кустики. Ну а я постою на крыльце. Потом, может, тоже туда схожу. И можно будет поспать еще часа два.

Крыльцо – покосившееся и широкое – было влажным и холодным от росы. Меня немного зазнобило, но я спустился на нижнюю ступеньку. В молочно-белую от росы траву наступать не хотелось, она была ледяной даже на вид.

– Пст-пст-пст! – услышал я шипение откуда-то сбоку, повернул голову и увидел Танюшку. Она стояла шагах в двадцати от меня, чуть сбоку, около кустов и, не глядя на меня, ожесточенно махала рукой, вглядываясь куда-то в зелень.

– Ну что там? – проворчал я, но негромко. И забеспокоился – мало ли что она там увидела?! Я наступил в траву и, передернувшись, зашагал к Танюшке.

– Тебя не дозовешься, – недовольно шепнула она, когда я оказался рядом. – Не стучи зубами, спугнешь.

– Кого?! – ошалел я. Танюшка вытянула руку:

– Смотри, собака.

Я посмотрел и удивился, как сразу не заметил собаку. Она и правда была – я видел мощный куцехвостый зад, мохнатые ляжки… Здоровенная псина чего-то возилась в кустах, урчала, потрескивала ветками… Люди близко! Та-ак, это хорошо или плохо?.. Может, это пчеловоды в гости явились?

Но я не успел додумать эту мысль. Мне внезапно стало жарко – так, словно я шагнул в парилку, которую не мог терпеть. Огромная собака… не просто огромная – непредставимо огромная, со странным окрасом…

В горле у меня засел плотный комок. В трех шагах от нас возился среди дикой малины здоровенный бурый медведь. Довольный жизнью и счастливый.

Толкнуть Танюшку к балку. Там ребята, там ружье… Главное, чтобы она не заупрямилась, бежала изо всех сил. Я тоже побегу, но не сразу. Может быть, успею добежать, а если нет… он отвлечется на меня, и у девчонки будет время убежать. Вот что главное. А там, может, еще и мне повезет.

– Тань. – Я положил ладонь ей на плечо и приблизил свои губы к ее уху. – Это не собака. Это медведь.

Сказать «беги» я уже не успел. Медведь начал поворачиваться…

…Я никогда не слышал, чтобы Танька визжала. Ни-ког-да. Ни на Земле, ни здесь. Если становилось очень страшно, она закусывала губу – и все.

Она и сейчас не завизжала. Звук, который она издала, рождался где-то в ультразвуковом регистре и уходил в инфразвуковой. Но на этом отрезке от звука затряслись ставни балка, а я присел, не понимая, что происходит и на том я свете – или еще на этом?

Медведь тоже реагировал странно. Подскочив на всех четырех лапах, он громко и испуганно рявкнул, собрался в комок и, словно брошенный с горы валун, с треском, хрустом и грохотом покатился через кусты, не разбирая дороги и легко переламывая деревца толщиной в две руки.

Танюшка смолкла. Я ошалело моргал, и в голове почему-то была одна-единственная мысль: никто из наших наружу не выйдет. Нужна нечеловеческая смелость, чтобы рискнуть выйти, услышав снаружи такое. Все еще пытаясь восстановить мыслительный процесс, я шагнул в проложенный медведем туннель и скривился – там непередаваемо воняло, примятую траву заливал жидкий понос.

– Не ходи-и!!! – завопила Танюшка, вцепляясь мне в плечи.

– Да он уже к Балтике подбегает, – с трудом выговорил я и, оглянувшись, увидел, как по крыльцу ссыпаются все наши.

Санек орал:

– Что случилось?!

– Ничего. – Я вдруг ощутил какое-то подергиванье внутри. – Тут был медведь, но Танюшка его убила, я думаю.

После этого я плюхнулся в мокрую траву и совершенно искренне заржал.

* * *

Танюшка буквально навязалась со мной – я, собственно, и не возражал, почему бы и не прогуляться по московским окрестностям? Арниса и Кольку Самодурова я тоже взял с собой.

Вадим со своими ушел на час раньше. Выступили и мы – вдоль ручья, взяв направление на все тот же поднимавшийся дымок. Колька с ружьем шагал по одному берегу, мы втроем – по другому.

Как-то неожиданно мы вышли в обжитые места. Ручей вдруг свалился небольшим красивым водопадиком на дно широкого оврага, заросшего ивняком, – там текла речушка, уютно журчавшая на перекатах. Чуть в стороне через овраг был перекинут мостик, а за ним начиналась утоптанная тропинка. У самого ее начала на разлапистом дубе были вырезаны две сплетшиеся спиралью змеи, повернувшие друг к другу головки.

Священные ужи – версия Игоря Мордвинцева насчет прибалтов подтверждалась. Я мысленно перевел дух – на карте Йенса не были обозначены здешние стоянки, мне вовсе не улыбалось встретиться с какими-нибудь ненормальными. А прибалты – это свои, из Союза. Хорошо бы еще и вторая компания оказалась неплохой. Тогда точно можно тут поселиться, дружить домами… и как знать – может, Йенс-то и оказался бы не прав, а вот идея Сергея о создании государства обрела бы смысл.

Меня так подбодрила эта мысль, что я махнул рукой и весело, громко сказал:

– Пошли быстрей!

* * *

Вадим взял с собой двух Игорей – Северцева и Сморча, наотрез отказав всем девчонкам. Он собирался идти быстро: два десятка километров по лесу – это за пять-семь часов, в зависимости от местности. Да на месте, да обратно… «Хотя, – с черным юмором подумал Вадим, – обратная дорога может и не состояться».

Восход солнца застал их в пути, когда они шли просторной дубравой, красивый восход, словно солнце проникало в десятки резных витражей, дробя свой свет на колючие черно-золотые колеблющиеся отражения. Идти было не так уж трудно – легче, чем Вадим думал и рассчитывал, – а солнечный восход резко повысил настроение.

Поэтому Вадим не сразу разобрался в ситуации, когда вылетевшая откуда-то спереди стрела вонзилась в землю у его ног – и закачалась солнечно-желтым, как небесный блик, оперением. Он две или три секунды просто смотрел на это оперение, осмысливая, что это не был промах – невидимый стрелок мог бы всадить стрелу ему в грудь, – а именно предупреждение. Оба Игоря, со свистом обнажив оружие, встали боками к Вадиму и друг другу, в плотный треугольник. Ощутив их плечи, Вадим обратился к лесу перед собой (чувствуя себя очень глупо):

– Кто там стреляет?

Ответ был еще более странным. Из-за дубов впереди мягко и бесшумно выступил человек, одетый в грязновато-зеленую кожу – куртка, шнурованная на груди, узкие штаны, сапоги с отворотами, маска с отверстиями для глаз. На поясе висели длинный кривой нож и длинная шпага. Над плечом поднимались оперения стрел, в руках незнакомец держал средней длины полунатянутый лук со стрелой, смотревшей в землю, впрочем, в том положении, из которого оружие можно легко вскинуть и тем же движением выпустить стрелу.

– Дальше ни шагу, – грубоватым мальчишеским баском сказал зеленый незнакомец. – По крайней мере – пока не выясним, как и что.

– Эй, ты русский?! – обрадовался Вадим. Он ощутил боком, что Север плавно спустил в ладонь метательный нож. Если что – не факт, удастся ли лучнику выстрелить: эта мысль тоже успокаивала. Но Вадиму не хотелось бы, чтоб до этого дошло – тем более что парень тоже мог быть не один.

– Русский, русский, – кивнула маска. – А вы, я вижу, тут недавно? Это ваш дым был около заброшенной башни?..

* * *

Тропка оказалась довольно хорошо утоптана и вообще производила впечатление часто используемой, не звериной, а вполне человеческой. Мы двигались по ней, если честно, совершенно дебильно: мы с Танюшкой с левого края, Колька – посредине и чуть впереди, Арнис – сзади; каждый сам по себе, в сущности, уже приучив себя к мысли, что нас ждет приятная встреча с соотечественниками. Даже Арнис оживился – для него впереди находились соотечественники вдвойне…

…До сих пор не знаю, что же спасло Кольку. По всем параметрам засады он должен был получить аркебузную пулю в голову, в висок – но вместо этого камешек ударил его в правое плечо, и мы услышали его крик одновременно со щелчком спущенной тетивы.

И как обычно бывает в таких ситуациях – я мгновенно увидел то, чего раньше в упор не замечал: фигуру мальчишки в кустах. Лицо не различалось в тени, но я видел, как он, одной рукой взводя аркебузу, другой подносит пулю к зарядному отверстию…

– Танюшка, назад! – яростно крикнул я, бросаясь вперед и выхватывая палаш, – между нами было метра три всего, и, начни я расстегивать кобуру нагана, он бы пристрелил меня в упор. – Арнис, прикрой ее!

Мыслей сразу стало как-то много, но они не мешали друг другу. И что я так и не переделал кобуру удобнее; и что Танюшку я зря взял с собой; и что Колька не сможет стрелять из ружья с пробитым плечом; и что напавших на нас тут может быть много, – а главное, было недоумение: почему они на нас напали, не за урса же приняли?!

Мальчишка не успел зарядить оружие. Он поднял лицо – загорелое, но со светлыми глазами – и, что-то беззвучно крича, бросил аркебузу в меня. Я уклонился, а когда выпрямился – он уже выскочил из кустов, держа в левой руке большой, чуть изогнутый «по-ятаганному» нож, а в правой – короткий широкий меч. Распахнутая джинсовая куртка мальчишки была надета на голое тело.

Первый рубящий удар едва не вышиб у меня из руки палаш; одновременно нападающий попытался достать меня ножом. Я отскочил, левой выхватывая дагу. За моей спиной кричали и лязгала сталь – да, этот парень не один, но мне некогда было даже оглянуться. Однако какое-то внезапно вспыхнувшее чувство заставило меня нырнуть чуть в сторону – и короткий широкий нож, свистнув у моего уха, ушел в кусты, срезая ветки. Но я и тут не смог оглянуться. Оскалив зубы, мальчишка рубил крест-накрест, держа нож в опущенной левой руке – чуть на отлете и острием вверх. В глазах у него была такая ненависть, что я даже не возмутился, а удивился – за что?! Но мне уже не казалось, что это дуэль, как с немецким конунгом. Это была настоящая схватка, как с урса, – только опасней в сто раз…

Он в самом деле ударил ножом – я поймал выпад дагой и попытался вывернуть вражеское оружие, но не получилось – мальчишка отскочил.

И все-таки отскочил он не как фехтовальщик – несобранно. А я атаковал сразу, без отскока, классической «стрелой», с той быстротой и точностью, которые уже не раз приносили мне победы на спортивных соревнованиях.

Палаш вошел мальчишке в грудь – точно посередине, над кулаком с зажатым мечом. Конечно, он умер сразу же, стоя, – но мне показалось, что он успел вглядеться мне в лицо глазами, в которых ярость сменилась удивлением и тоской. Потом лицо мальчишки исказилось, на приоткрывшихся губах лопнул кровавый пузырь, и палаш вывернулся из моей руки под неживой тяжестью.

Я окаменел. Рот высох, как высыхает вода на раскаленном летним днем железе. Тело мальчишки не упало – завалилось в кусты, удержавшие его на весу, и теперь кусты раскачивались… а мне казалось – убитый пытается встать, подобрать выпавший из руки меч… Палаш торчал у него из груди – кажется, прошел насквозь, и я почувствовал, как противно дрожат руки при одной мысли, что придется дергать оружие обратно.

Я отвернулся – слава богу, что отвернулся! Колька ландскеттой в левой руке бешено отмахивался от противника. Ну а Арнис… черт, он лежал ничком на тропинке! А Танюшка – ее не было вообще!!!

Держа дагу уже в правой руке, я бросился на помощь Кольке. У его противника был хаудеген – односторонняя шпага с косо срезанным острием, удивительно, как Колька с одной рукой и своей короткой ландскеттой вообще сколько-то против него продержался. Но, увидев меня с дагой, мальчишка прыгнул в сторону, в кусты. Колька тут же сел – по плечу у него, пропитывая одежду, текла кровь.

Я рванулся следом за убегающим, но оглянулся и скрипнул зубами. Арнис начал слабо возиться. Я в голос выругался и бросился к нему:

– Сейчас, сейчас помогу!..

У Арниса оказалась разбита голова – Колька, скрипя зубами, подал голос:

– Его… кистенем… Я перевяжусь, ты не беспокойся…

– Леший… – Арнис открыл глаза. – Прости… я ничего не сделал… ее… утащили…

Я снова выругался, опустил его голову и рванулся к убитому мной. Выдернул у него из груди палаш (тело подпрыгнуло), вытер о куртку лезвие. Потом сдернул ее – без малейшей брезгливости – и, на бегу скатывая в валик, бросился к Арнису.

Тот приподнялся на локте и уже подтянул к себе валлонку. Он глядел на меня потемневшими глазами. Потом облизнул губы и сказал:

– Олег, не ходи один. – У него исчез акцент.

– А? – Я подсунул ему под голову валик и придавил, нажав на грудь. – Полежи, полежи… Коль, ты как?

– Нормально, только пуля внутри, – Колька уже успел затянуть на плече обрывок своей рубашки. – Арнис прав, не ходи.

Они поняли все раньше меня. До меня-то только сейчас дошло то, что я сам собираюсь сделать.

– Не ходи один, – повторил Колька, подбирая ружье. – Я сейчас, погоди…

– Я тоже, – завозился Арнис.

– Идите обратно, – бросил я, отступая к кустам. Подобрал и засунул за пояс попавшийся под ногу нож убитого. – Идите обратно, за нашими. Идите!

Я повернулся и побежал.

* * *

Без маски «Лешка Званцев из Мурманска» – так он отрекомендовался – оказался синеглазым широкоскулым мальчишкой лет пятнадцати. Он и его друзья попали сюда больше трех лет назад. Ну, основное ядро, от которого сейчас осталось не так уж много. Большинство из одиннадцати парней и восьмерых девчонок их команды прибилось к ней уже тут, далеко не все они были русскими. Кроме того, выяснилось, что и у них тут временная стоянка – они пришли с юга три дня назад и даже толком не исследовали местность, хотя побывали у башни и заметили еще два дыма (один из них, как понял Вадим, был наш). Выяснилось, что Лешка хорошо знает Йенса, его конунга и всю их немецкую компанию – зимой немцы выручили их где-то в Крыму из заварухи с урса, и они месяц провели вместе в аджимушкайских пещерах. Сейчас Лешка направлялся на Северный Кавказ – зимовать, но, подумав, сказал, что в принципе можно зазимовать и тут, если ребята окажутся не против.

– Но вообще им не с чего против быть, – добавил он, шагая рядом с новыми знакомыми. Лук, сделанный из березы, сухожилий, можжевельника и стальных пластин, он нес в руке, и стрела была готова, лежала на дуге. Рядом с ним Вадим чувствовал себя немного играющим в средневекового воина. Вот Лешка – настоящий. Наверное, впрочем, так казалось из-за одежды, и Вадим подумал еще, что скоро (если останется жив) и сам будет выглядеть так же.

Они всей веселой компанией, вчетвером, двигались в лагерь новых знакомцев.

* * *

Я никого не догнал – остановился примерно через два километра, задыхаясь от злости и обливаясь по́том. Огляделся, рубанул можжевеловый куст – тот косо завалился в папоротник. Бешенство не оставляло меня. Я вслушивался, но в ушах клокотала кровь, и мне пришлось брести обратно к тропинке.

Мне не хотелось думать, что могло случиться с Танюшкой. Я заставил себя решить, что ее утащили в лагерь. Но кто напал на нас?! Тут мне даже ничего не приходило в голову…

…Дорога была пуста, только труп все еще лежал в кустах. Я отметил, что на нем еще вполне крепкие тяжелые ботинки, туристские. Мои туфли сдаваться не собирались, но многим ребятам и девчонкам уже требовалась смена обуви. В том числе – и Таньке.

Я вздохнул. Сжал зубы, взглянул с прищуром в ту сторону, куда мы шли. И, расстегнув кобуру нагана, зашагал туда…

…Я прошел около двух километров и увидел всех троих издалека – сперва они сидели на обочине, потом поднялись и встали поперек тропинки. Оружие у них в руках было видно тоже издалека.

Я не остановился. Левой рукой достал револьвер, но курка взводить не стал. Рыжий мальчишка – младше меня, – стоявший с краю, держал в поднятых руках арбалет, заряженный ширококонечной стрелой. Двое других – светловолосые, мои ровесники или чуть постарше – приготовили клинки, такие же хаудегены, как тот, который я уже видел. Лица у всех троих были напряженные и жесткие, как выбитые на жести-бронзовке медальоны.

Я остановился в десятке шагов от них. Арбалет смотрел мне в грудь, и я отстраненно представил себе, как широкий крестовидный наконечник болта с заточенными гранями перьев пробивает мне грудную клетку и высовывает окровавленное жало из спины…

…Но я успею выстрелить три раза. Наверное, мальчишки прочитали это по моему лицу.

– Меня зовут Олег, – сказал я, и голос у меня сорвался, но никто из них даже не улыбнулся – над человеком с револьвером смеяться не хочется. – Если вы меня понимаете… если ваши друзья напали на нас на этой тропе, ранили двух наших и украли мою девчонку – я хочу знать, что вам нужно. Если не ваши – я прошу у вас помощи.

Стоявший в центре заговорил – и заговорил по-русски, с хорошо мне знакомым, хотя и не таким заметным, как у Арниса, акцентом:

– Мы вас сюда не звали, русские. Вы нам здесь не нужны.

– Да вы что, ребята?! – возмутился я. – С ума спрыгнули?! Мы же тоже из Союза, мы же из одной страны с вами! Вы, наверное, ошиблись…

– Вы решили нас и здесь достать? – процедил тот же мальчишка. Двое других молчали, мерили меня ненавидящими взглядами. – Русские свиньи!

Я стиснул зубы. Переждал и произнес:

– Мне нужна моя девушка. Верните ее.

Они переглянулись – точнее, переглянулись двое, рыжий продолжал держать меня на прицеле. На слух это был не литовский, я нахватался кое-каких слов у Арниса. Да я и не прислушивался – мной вновь овладело злое недоумение. Немцы из ФРГ с нами обошлись не то что мирно – по-дружески. А свои – блин, свои!!! – оказались такими сволочами! Я даже как-то не обратил внимания на то, кем они меня там обложили, – и прервал их совещание:

– Моя девушка у вас, козлы?!

На меня вновь уставились все трое. Тот же, кто говорил со мной раньше, кивнул:

– У нас. Марюс велел тебе передать, русский, чтобы ты оставил на этой дороге все свое оружие и шел по ней. Через километр будет наше поселение. Там и поговорим.

Приступ злого страха за Танюшку бросил меня вперед. Я скользнул под не успевший выстрелить арбалет, сбил рыжего плечом и, взяв на мушку отскочивших к обочине старших, процедил:

– Вы что, решили, что я буду в мушкетеров с вами играть?! Дюма обчитались?! Я сейчас вас тут прибью всех троих, как мух, а потом…

– Если мы не вернемся раньше тебя, – усмехнулся все тот же мальчишка, – твоей девчонке оторвут голову.

Я прицелился ему в лоб:

– А если не вернешься только ты? – спросил я. – Ты мне активно не нравишься, сволочь. Очень активно.

– Мы должны вернуться втроем, – вполне хладнокровно сказал он, хотя отчетливо побледнел. – Марюс хочет поговорить с тобой. Думай, русский.

Они повернулись и пошли. Рыжий на ходу разряжал арбалет. Я прицелился вслед из нагана – они это, кажется, почувствовали, но никто не оглянулся, и я убрал наган. Стоял и смотрел, чувствуя, что меня трясет. Именно меня, не руки; я бы не промахнулся. А руки я положил на поясной ремень.

Надо было ждать наших. Но Танюшка была там, впереди, совсем близко. Она надеется, она же ждет меня!

Я был на сто процентов уверен – ждет.

Я заметил, что рефлекторно сжимаю и разжимаю кулаки. Если я приду – не факт, что ее отпустят. Совсем не факт, даже… даже что она все еще жива… (Я ужаснулся этой мысли.) Но если я не приду к ней – к еще живой! – чтоб хотя бы встать рядом с ней, чтоб ей было не так страшно, – как мне тогда вообще жить?

Как мне жить – без нее?!

Я начал сбрасывать снаряжение. Аккуратно сложил его – посреди тропинки. Переехать тут никто не переедет, украсть не украдут, а наши найдут и поймут…

Трофейный нож я сунул за опустевший ремень. И, подумав, надел перчатку – повинуясь невнятному наитию, боевому инстинкту – называйте это как хотите.

Я сделал несколько шагов и на каждом шагу оглядывался. Я до такой степени, оказывается, сросся с этими клинками и стволом. Без них я чувствовал себя голым.

Нет, не оглядываться. Иначе я начну бояться. Может быть, так сильно, что уже не смогу пойти туда…

…Через десять минут, после двух поворотов тропки, я вышел на росчисть. Она кольцом окружала высившийся на холме частокол – плотный, с воротами, которые были заперты и в которые тропка упиралась. Из-за частокола поднимались два дымка, но ни за ним, ни вокруг никого не было видно. И звуков никаких не раздавалось тоже.

Страх, появившийся было, когда я делал первые шаги от оружия, сейчас пропал, стерся. Абсолютное, холодное спокойствие снизошло на меня.

Я сделал по тропинке три или четыре шага и, остановившись, пошире расставил ноги, меряя взглядом частокол. И на нем, и вокруг него было пустынно. Меня не могли не видеть, несмотря на это, – не может быть, чтобы «замок» не охранялся. А раз видят и не спешат открывать…

Я улыбнулся. Я заставил себя улыбнуться. Я постарался, чтобы моя улыбка выглядела максимально спокойной, наглой и вызывающей. Чтобы ее увидели все, кто там есть и кто решил подержать меня у частокола, желая унизить и заставить поволноваться. Чтобы улыбка поджарила их, сволочей.

Потом я сел на пенек и начал насвистывать сквозь зубы.

Наверное, они этого не ожидали. Через какую-то минуту глухо застучало – ага, это засовы снимают… Потом ворота с деревянным скрежетом распахнулись. Я не смотрел туда, но боковым зрением увидел, что выходят человек восемь, все – с оружием. Кажется, их задело, что я не обращаю на них внимания.

Если бы они знали, чего мне это стоило! Нет, у меня не было страха – ни капельки, ни крошки, нисколько. Но была злость – настолько сильная, что тряслись руки, а во рту и горле пересохло.

Если бы речь шла обо мне, я бы боялся. Конечно, боялся бы. Но речь шла не обо мне.

Я не встал, когда прибалты подошли вплотную и окружили меня кольцом. До кончиков их мечей было можно достать вытянутой рукой, и я вдруг подумал, что я дурак, что они сейчас просто проткнут меня… и все.

Но вместо этого меня подняли – двое, за локти, сильно схватившись. Третий начал обшаривать меня, и я невольно скривился:

– У меня ничего нет. Я все оставил.

– А это? – рыжеволосый мальчишка, тот самый, сдернул у меня с пояса большой нож. Он говорил сейчас с сильным акцентом.

– А это не мое. Вашего человека.

Рыжий передал нож другому парню. Тот осмотрел ножны, подвыдернул и с лязгом вогнал назад лезвие. Сказал своему соседу:

– Нож Яниса.

– Что ж по-русски? – спросил я, одергивая одежду. – Позабыли свой язык?

Они рассмеялись. Тот, который рассматривал нож, холодно посмотрел на меня:

– Я литовец, а Велло – эстонец.

– Значит, без русского – никуда, – понимающе сказал я.

Похоже, они разозлились. Да не похоже, а так явственно, что я еще раз решил – убьют. Но вместо этого меня просто толкнули в спину – и расступились.

Оказывается, пока мы беседовали о лингвистике, из ворот вышел еще один персонаж. И теперь стоял вне круга, разглядывая меня.

Это был мальчишка постарше меня – и повыше, с длинными светлыми волосами, перехваченными кожаной лентой. Одна прядь словно бы специально падала на правую сторону лица до самого подбородка. Из «земной» одежды на нем оставались только шнурованные сапоги. А меч он держал на локте – длинный и узкий клинок без ножен венчала рогатая рукоять.

Видимый синий глаз мальчишки изучал меня пристально и невозмутимо.

– Марюс Гедрайтис, – сказал он. – Я вождь этих людей. Это я хотел, чтобы ты пришел.

– Я пришел, – ответил я, – и без оружия. Отпусти девчонку.

– Ты русский? – вместо ответа спросил он.

– Да.

– Откуда?

– Ты не знаешь, это маленький город… Отпусти девчонку.

– Я не люблю русских. – Он словно не слышал меня. – Они из моих мест живыми не уходят.

– Послушай. – Я внезапно ощутил сильную усталость и захотел спать. – Я бы мог прийти сюда не один. Я мог бы сжечь вашу хибару. И устроить бойню. Но мы не хотим драться с вами или задерживаться на ваших, – я выделил это слово, – землях. Янис – тот парень, которого я убил, – напал на нас первым. Мы вам ничего не делали. Отдай девчонку, и мы уйдем.

За моей спиной засмеялись. Синий глаз обратился туда – смех отрезало, как ножом. Мальчишка вновь неспешно перевел взгляд на меня.

Неприятный взгляд. Взгляд…

Да, понял я. Он ненормальный. Из тех шизиков, которые способны подчинять себе волю других людей и лепить из нее что им угодно.

– Ты хочешь меня убить? – прямо спросил я. – Тогда ты получишь войну. Уверен, что сможешь ее выиграть? Лучше отпусти девчонку, и мы уйдем.

Марюс улыбнулся. Хорошо так, по-доброму.

Страшно.

– Ее отпущу. Как обещал. Но тебя убью.

Краем глаза я увидел, что в воротах стоят несколько девчонок – тоже с оружием. Безоружной среди них была одна Танька – светловолосая девчонка, такая же рослая, как и моя подружка, держала у ее бока широкий нож.

Татьяна глядела на меня остановившимися от ужаса глазами. Я ободряюще кивнул ей и вновь повернулся к Марюсу:

– Убить? Мою жизнь в обмен на ее? – Марюс кивнул. Я пожал плечами: – Хорошо. Я согласен.

– Олег! – закричала Танюшка. – Не смей! Не смей, слышишь?! – Блондинка дернула ее обратно и быстрым движением приставила нож к горлу. Танюшка закрыла глаза и оскалилась в гримасе отчаяния.

У меня перехватило дыхание, и Марюс поймал мой взгляд. Это было плохо – его глаз коротко сверкнул, и он, не поворачиваясь, скомандовал:

– Райна, убей ее. И его – убейте.

Он понял, что меня нельзя оставлять в живых – и Танюшку нельзя отпускать тоже. Прочел по глазам.

А я подумал, что, даже если меня сейчас ударят в спину несколько клинков, если Марюс выставит навстречу свой (а он успеет!) – я все равно успею добраться до него. И напружинился, чтобы сделать это – последнее в моей жизни дело…

Будем друг друга любить —

Завтра нас расстреляют.

Не пытайся понять – зачем,

Не пытайся понять – за что.

Поскользнемся на влаге ночной

И на скользких тенях, что мелькают,

Бросая тревожный свет

На золотое пятно.

Встань, встань в проеме двери —

Как медное изваянье,

Как бронзовое распятье —

Встань, встань в проеме двери…

Когда-то я был королем,

А ты была королевой,

Но тень легла на струну —

И оборвалась струна.

И от святой стороны

Нам ничего не осталось —

Кроме последней любви

И золотого пятна…

«Nautilus Pompilius»

* * *

Сергей даже не пытался никого оставить в лагере – ни раненых Саню и Олега Крыгина, ни девчонок. Только морщился, когда Андрей Альхимович орал на Арниса и Кольку, что они дебилы и что должны оставаться, а до этого не должны были бросать Олега. Логики в этом не было никакой. Поэтому Сергей подошел и дернул Андрея за плечо:

– Хорэ тебе. Спешить надо, а мы тут отношения выясняем.

Андрей опомнился. Никто толком не знал, что за противник им встретился, даже не знали, где располагается вражеский лагерь.

Знали одно – друзей надо выручать, чего бы это ни стоило.

– Хоть бы знать, с кем дело имеем. – Санек проверил двустволку, которую отдал ему Колька. – Патроны давай сыпь в карман…

– Ты особо не трать. – Колька с плечом, перевязанным уже по-настоящему, озабоченно следил за его действиями.

– Не бэ. Ни одна картечина даром не пропадет по махновским гадам…

– Давайте скорее! – бушевал Сморч. – Ну чего ждем, бежать надо, их там, может, уже это…

Девчонки дружно поперли на Сморча, угрожая физической расправой, снова поднялся гвалт, и Сергей заорал, срывая голос, команду на выступление.

– Вадим-то где у нас? – уже на ходу спросил Игорь Басаргин. – А если тоже в ловушку попал?

– Не ной, Басс, – хмуро сказал Сергей.

И мрачно лязгнул палашом в ножнах.

* * *

Рукой в перчатке я перехватил лезвие нацеленного мне в грудь меча. Глаза хозяина клинка округлились, он дернул оружие на себя, но вяло, а остальные вообще не прореагировали – не ожидали! Я швырнул прибалта через себя, пригнувшись и одновременно вырвав у него меч, который полетел в светловолосую Райну, размахнувшуюся для удара в бок Танюшке!

Я не мог убить девчонку. Ну никак не мог! Но меч ударил Райну рукоятью в лоб, и она рухнула наземь, разбросав руки и выронив нож. Танюшка оттолкнула – ногой – еще одну, подхватила из ее ножен длинный нож. Я уже бежал к ней, на ходу уклонившись от брошенного топора. Поднял меч и, ощутив спиной резко ходящие лопатки Танюшки, испытал невероятное облегчение – словно все уже кончилось.

– Ты цела? – спросил я через плечо.

– Да, – выдохнула Танюшка. – Я знала, что ты придешь.

– Не бойся, все будет хорошо.

– Я знаю.

К нам подходили со всех сторон – мальчишки-прибалты, держа в руках оружие. Лица у них были… ну, что там объяснять.

– Дурная шутка у тебя вышла, Марюс, – стараясь говорить ровным голосом, обратился я к их вождю. – Ну что? Приказывай расстрелять нас из арбалетов.

Марюс поднимал на ноги мотающую головой Райну. Особого раскаяния я не ощущал, но был рад, что не убил ее.

А еще приходило удивление, что у меня все получилось. И непонимание – елки-палки, а как у меня это получилось?! Как в кино.

Только вот счастливого конца, похоже, все-таки не будет. Если не считать… да, если не считать, что я – с Танюшкой.

Меч был легче моего палаша, короче и шире, а рукоятка – какая-то неудобная. А, не важно… Я ощущал почти нетерпение – скорей бы нападали, что ли…

Они медлили. Скорей всего, мои решительные действия произвели на них впечатление, никто не хотел попасть под меч первым.

И Марюс одним точным движением перекинул свой меч в руку. Раскрутил его. Сделал короткий жест левой рукой. А потом широкими шагами пошел ко мне сквозь раздавшееся кольцо своих людей.

* * *

Из одиннадцати парней и восьми девчонок восемь и шесть соответственно были русскими. Еще один парень и одна девчонка были сербы, двое других парней – австриец и чех, еще одна девчонка – датчанка.

Их команды, группы, отряды, племена, компании погибли в схватках с урса в разное время и в разных местах (австриец кочевал по белу свету одиннадцатый год!), а они сами прибились к Лешке Званцеву. Вадим еще в пути начал догадываться, что поморский мальчишка тут главный.

Лагерь был разбит на холме – умело, со знанием дела и – как заметил Вадим – с расчетом на оборону. Постовых не наблюдалось, но, попав внутрь, гости поняли, что подходы к холму видны отовсюду.

Собрались все. «Местные» девчонки с интересом посматривали на парней, особенно на невозмутимого Северцева. Мальчишки оценивающе сравнивали оружие. Вадим, кстати, заметил, что на распорках у костровой ямы висят… доспехи. Явно самоделковые, но внушительные – кожаные куртки из сшитых или склепанных слой на слой толстых полос, деревянные или костяные наручья, шлемы из жестко выдубленной кожи…

– Помогают? – спросил Сморч у такого же рослого и крепкого, как он сам,парнишки. Тот пожал плечами:

– Да в общем, да…

Они тут же отошли в сторону, ведя оживленный разговор об оружии и доспехах.

Меню оказалось не хуже и не лучше, чем то, к которому успел привыкнуть Вадим. Точно так же пожаловались на отсутствие хлеба, но одна из девчонок добавила, что на Кубани есть поля с дикой пшеницей и рожью. Кто-то добавил, что есть они и в других местах. А кто-то настаивал даже, что есть группы, которые имеют настоящие поля, «культурные».

– Это на одном месте жить надо, – усмехнулся Лешка. – Мы такого не любим, да и мало кто любит.

Потом она рассказала вопреки своим же словам, как два года назад они были в Голландии, где на островах посреди болот живут около сотни человек. В основном – голландцы, но есть и другие; им тоже предлагали остаться. Парнишка-чех – лет тринадцати, очень курносый и черноволосый, но с ярко-синими глазами – рассказал, что он со своими друзьями (они были уроженцами Ческе-Будейовице и попали сюда во время турпохода по Шумаве) тоже пытался устроиться на постоянное место жительства в родных местах, но зимой на них напали урса.

– Они и зимой воюют?! – неприятно поразился Вадим.

Чех кивнул:

– Да, и они неплохо одеты…

Потом он добавил, что в то утро все его друзья погибли, а он сам был ранен. Урса сочли его мертвым, спокойно пояснил чех, нагнул голову и показал чудовищный шрам слева на шее. А потом его – уже обмороженного и почти умершего от потери крови – нашли Йово и Званка, сербские ребята, пробиравшиеся с юга. Они его выходили, а весной присоединились к русским уже втроем.

– Ну что, сегодня заночуете у нас, – предложил Лешка, – а завтра отправимся делегацией к вам.

– От нашего стола – вашему столу, – со смехом добавил кто-то.

Вадим хотел уже было согласиться, но с вершины одного из дубов вдруг раздался режущий разбойничий свист. Все повскидывали головы – гости только теперь заметили, что там среди веток надежно устроился почти невидимый снизу часовой. Он махал рукой куда-то на север.

– Горит! – крикнул он, свешиваясь вниз и не опуская руки. – Горит!

* * *

– Ты ловкий. – Марюс остановился в трех шагах от меня. – Но это тебя не спасет. И девчонку твою не спасет. Но ее мы теперь убьем не сразу. Да и тебя тоже, чтобы ты послушал, как она будет орать.

– А вот за эти слова, – я почувствовал, что улыбаюсь, – я тебя убью, Марюс. Я сказал.

Очевидно, он мне поверил. Да я и сам себе поверил – уж больно увесисто у меня это получилось, на Земле, где я бросался такими обещаниями в шутку, ни за что так не вышло бы.

– Мертвые не убивают, – сказал Марюс.

Короткий вскрик заставил всех обернуться. Рыжий арбалетчик падал ничком, из затылка у него струйкой била кровь. Прибалты непонимающе озирались… а из-за кустов у поворота дороги со страшным рыкающим криком «Р-рось!!!» высыпали какие-то вооруженные люди.

Даже я их сперва не узнал, а еще мне показалось, что их страшно много. Интересно, что я понял, кто это, услышав знакомый мне грохот Колькиной «зброевки».

Марюс что-то прокричал, и прибалты бросились к воротам. Двое кого-то тащили… На нас с Танькой внимания не обращали даже свои; пробежавший мимо Игорь Мордвинцев метнул топор в чью-то спину… Но к воротам не успели – они уже закрывались, с частокола свистнули несколько стрел, кто-то из наших закричал, и я пришел в себя уже за кустами. Сергей, тряся меня за локти, орал:

– Живой?! Живой?!

– Где Танюшка?! – Я оттолкнул его. Татьяна подошла неуверенно, даже чуть покачиваясь, и я…

И я ее обнял. А она вцепилась в меня.

Вокруг запаленно дышали наши ребята, но мне казалось, что мы одни на целом свете. Потом где-то рядом кашлянул Санек и сказал:

– Вот твое оружие…

…Застреленный Ленкой Рудь из арбалета рыжий и еще один, которого зацепил картечью Саня, лежали неподвижно. Тот, в которого попал топором Игорь, тоненько плакал и пытался ползти к воротам, но у него не действовали ноги и руки. Зрелище было ужасным. Наши девчонки смотрели на Игоря волчицами, он сам кусал губы и, кажется, еле сдерживал слезы. Одиноко звучал голос Арниса – держась за перевязанную голову, он пытался «наладить контакт» с соотечественниками.

Стрела угодила в Кольку – сегодня ему не везло. Попала в правое бедро, он, скрывая испуг и боль, старался равнодушно следить за тем, как Олька, сидя на корточках, готовится его оперировать.

– Я с плеча начну, – ласково сказала она, – пулю-то надо вытащить… Ты не бойся, я быстро все сделаю…

Валька Северцева – с аркебузой на коленях – уже открыто сидела возле Кольки, следя за ним жалобными глазами.

– Уперлись. – Арнис подошел ко мне. Глаза он прятал – наверное, все еще чувствовал себя виноватым. – Только ругаются.

– Они что, вообще с ума спятили?! – У меня прорвалась наконец злость. – Напали, чуть не убили… Что им нужно?! Мы же из одной страны, черт бы…

– Понимаешь, Олег… – Он наконец глянул мне в глаза печальным взглядом. – Ну если честно, у нас не любят русских. Очень многие не любят. В Прибалтике. Я просто не рассказывал.

– Да за что?! – завопил я. Арнис отвернулся. Я махнул рукой. Потом дернул его за плечо: – Скажи им, в конце концов, чтобы забрали своего, ну невозможно же слушать!!!

Арнис закричал – сорванно и зло, не похоже на себя взмахивая рукой. Потом быстро присел – в дерево у его щеки вонзился (и даже не задрожал, так глубоко вошел!) арбалетный болт. Хлопнула аркебуза Танюшки – моя подружка выстрелила в ответ тут же.

– Надо поджечь частокол, – сказал, подходя, Олег Фирсов. – Подпалить на… – Он покосился на Танюшку и энергично закончил: – И дело с концом!

– Дуб, – ответил Сергей. Он подошел неслышно и встал рядом.

Фирс немедленно оскорбился:

– Че-го?!

– Дуб, – терпеливо повторил Сергей. – Частокол сделан из дуба, чтобы его поджечь, нужно под стеной разводить настоящий костер. Мне вообще кажется, что нам надо просто уходить.

– Нет, – отрезал я.

Сергей удивленно посмотрел на меня, его глаза потемнели.

– Что так? – медленно спросил он.

– Я кое-что кое-кому обещал, – пояснил я. – Но я никого не тащу с собой.

Сергей промолчал, отошел, держа руку на оружии. Я вернулся к Арнису.

– Иди отдохни, – сказал я ему. Литовец молча набычился и остался на месте. К нам подбежал Бэн – взволнованный, но докладывавший весьма четко:

– Это, сюда через лес, Санек сказал, идут люди. Не урса, много, и наши с ними, Санек сказал, что Сморч – точно.

– Они что, взяли наших в плен? – насторожился я, уже не ожидая от жизни ничего хорошего. Бэн растерянно задумался, потом решительно замотал головой:

– Нет, они просто вместе идут.

– Черт… – почти простонал я. – Сергей! Посмотри тут! Бэн, пошли глянем.

Он зарысил впереди меня.

Санек стоял, героически скрестив руки на груди, около опушки. Отсюда отлично было видно, как через пустошь метрах в ста от нас идут люди – много, десятка полтора, все с оружием, Бэн рассказал точно. Я узнал и Вадима, и Сморча, и Севера – и тоже точно, они шагали вместе со всеми, держа оружие наготове, и Вадим нам активно замахал.

– Так, – вбил я гвоздь, ощущая резкую радость. – Кажется, к нам идут союзники.

* * *

Вообще говоря, я – мы – не вправе были ожидать от пришельцев какой-либо помощи – с какой стати им влезать в совершенно постороннюю распрю? Что с того, что они русские? После конфликта с прибалтами моя вера в соотечественников сильно пошатнулась… Но совершенно неожиданно выяснилось – стоило мне назвать имя Марюса! – что его хорошо знают и новоприбывшие. Более того, у ребят Лешки Званцева оказались какие-то счеты с прибалтами, историю которых они отказались освещать подробно. Но счеты были, судя по всему, глубокие и серьезные. Кто-то даже радостно пробормотал: «Вот они где обосновались…» А скуластый Лешка объяснил мне:

– Эти прибалты – сволочи.

Арнис, кажется, не услышал. Но я спокойно предупредил, глядя прямо в глаза помора:

– Вон тот мой парень – литовец.

– Я сказал – эти прибалты, – тоже не отвел взгляда Лешка.

Раненный топором мальчишка снова закричал: жалобно, сорванно, уже совсем не по-человечески. Лешка подошел к кустам, примерился взглядом и вдруг выпустил стрелу – по дуге вверх.

Я видел, как она, набрав скорость в падении, вошла точно между лопаток раненого. Почти до оперения. Руки и ноги мальчишки дернулись, и крик оборвался. Лешка хладнокровно достал еще одну стрелу и выпустил ее в частокол – она свистнула между заточенных верхушек двух бревен. В ответ выстрелили из арбалета. Лешка засмеялся:

– Ну, они наши, – сказал он мне. – Ты давай со своими оставайся тут, а мы пойдем на другую сторону, зажмем кольцо и… – Он сделал жест, словно отрывал кому-то голову.

Меня даже немного покоробил этот жест и беспечный тон. Я уже попривык к мысли об убийстве урса, я охотно прикончил бы этого ненормального Марюса… но там же были еще мальчишки и девчонки, совершенно обычные, живые…

Этот Лешка смотрел понимающе. И я, разозлившись сам на себя, деловито спросил:

– Мы что, их будем измором брать? У них, наверное, запасы…

– Не измором, – возразил Лешка. – Стемнеет – подожжем частокол.

– Ха, – вырвалось у меня. – Спичками? У меня еще зажигалка есть…

– Работает? – слегка завистливо поинтересовался Лешка. – Нет. У нас есть смола в глиняных горшочках. Как гранаты зажигательные…

…До темноты мы шлялись под стенами. Никто не стрелял, хотя временами за частоколом виднелось движение. Я отогнал всех наших раненых – Кольку, Арниса, даже Саню с Олегом Крыгиным – подальше и отдал под свирепый контроль девчонок, которые, дай им волю, и абсолютно здоровых уложили бы на долгий отдых. Кое-кто отправился на охоту, и еще до темноты горел костер, а на нем (точнее – под ним, в земляной печке) пеклось мясо. Наши успокоились, стянулись к огню. А я продолжал стоять за кустами, рассматривая частокол.

Меня так увлекло это занятие, что я не заметил, как подошла Танюшка. Обратил внимание только когда оказалось, что она стоит рядом.

– Я не спросил, – вырвалось у меня. Танюшка кивнула. – Тебя не тронули?

– Я даже не успела толком испугаться, – призналась она. Потом добавила: – Я испугалась, когда увидела, что ты пришел. Один, без оружия…

– Они так сказали, – пояснил я. – Я даже не думал, что буду делать. Просто пришел, а потом все само получилось.

– А если бы наши не успели? – Танюшка вздохнула, поправляя перевязь корды за плечами.

– Но ведь успели же…

– Но если бы? – настаивала Танюшка.

– Я бы погиб раньше, чем убили тебя. – Я сказал это и, смутившись, уставился на носки своих туфель. Попросил жалобно: – Тань, хватит, ну чего ты какую-то ерунду спрашиваешь…

– Не ерунда это, Олег, – слегка поучительно заметила Танюшка. И замолчала, рассматривая верхушки деревьев.

У меня не нашлось, что сказать. А Танюшка присела на полуповаленный ствол и похлопала возле себя. Я сел тоже, вытянув ноги и положив палаш поперек колен. Так мы и сидели, молчали и любовались тем, как солнце садится за прибалтийский форт. Дымок в вечернем свете стал лиловато-розовым, очень отчетливо разносились звуки.

– Дождь будет, – сказал подошедший Вадим. Он держал меч на предплечье, без ножен.

– Ты тоже против? – поднял я голову. – В смысле – против штурма?

– Ничего я не против, – флегматично ответил он. – Может, и возьмем.

– Раньше за тобой такой агрессивности не наблюдалось, – заметила Танюшка.

– Ладно, стоп, – попросил я и, встав, оперся ладонью о дерево, возле которого стоял Вадим. Понизил голос: – Раз уж ты с этим Лешкой первым повстречался, то постарайся еще одну вещь сделать. – Вадим изобразил полное внимание. – Постарайся узнать, что у него и его ребят такого против Марюса.

– Узнать? – уточнил Вадим. Хмыкнул и кивнул: – Ладно, попробую и доложу. Сейчас и начну.

Он ушел, а мы вновь остались одни. Я больше не садился. Танюшка, глядя в сторону частокола, вздохнула:

– А мы сильно изменились. Сильно-сильно… даже страшно немного.

– Не немного, а очень, – вырвалось у меня, и я на секунду почти решил, что уведу ребят из-под этих стен.

Но только на секунду. Потому что тут было нельзя прощать нанесенных обид. Никому и никогда – а они обидели Танюшку. Даже не меня…

…Вадим с Лешкой подошли через двадцать минут. Вадим остановился подальше, делая вид, что он тут посторонний. А наш неожиданный союзник подошел вплотную.

– У нас все готово, – сказал он. И вдруг добавил: – Было время – и не очень давно, – когда мы с этим Марюсом пересеклись на берегах Балтики. Прибалты напали на наших девчонок в лесу. Одну убили. А другую сперва изнасиловали. Убили потом. И не сразу… Потом я потерял двух ребят, когда пытался отомстить. Но этот Марюс все равно вывернулся… Я и не знал, – лицо Лешки ожесточилось, – что мы стоим лагерем буквально рядом с ним!

– Слушай, Леш, – осторожно начал я, – а тебе не кажется… ну, диким, что ли, все это? Мы воюем с урса и тут же – сами с собой.

– Я этого не начинал, – отрезал Лешка. – Ну что, вашим раздавать смолу?

* * *

Это было даже красиво – летящие в вечернем небе кометы, рассеивающие свистящие огненные капли. Потом эти кометы падали – некоторые за частоколом, некоторые разбивались о него, и по кольям текло янтарное пламя. Мы услышали крики. Очевидно, внутри если что и загорелось, то это быстро потушили. А вот с кольями они ничего сделать не могли. Кто-то высунулся было над острием, но в него точно вонзилась стрела, и тело повисло между зубцами. Я видел, как оперение стрелы вспыхнуло.

– Сейчас займется, – сказал Лешка. – Дуб не дуб, а все равно займется.

В частокол – на этот раз именно в частокол – точно ударилась вторая – последняя – порция горшков, и еще в полудюжине мест начал расползаться тягучий медленный огонь. Изнутри принялись стрелять из арбалетов вслепую, но неудачно – попробуйте делать это, если находитесь фактически внутри разгорающегося огненного кольца!

– У них там девчонки, – сказал Сергей, стоявший рядом со мной с обнаженным палашом. – У них там девчонки…

– У меня тоже есть девчонка, – сказал я, не думая, услышит Танюшка или нет.

Частокол занимался. Где-то в стороне ударила Колькина двустволка, кто-то закричал.

– Опять тушить попытались, – заметил Андрюша Соколов.

– Скорее просто бежать, – ответил Лешка. – Ладно, сейчас разгорится – и начнем. Потихонечку… А девчонки, Сергей, – ты ведь Сергей? – они тоже будут сражаться. Ведь ваши стали бы? И наши бы стали, и все тут сражаются… Ага, это вот уже дерево горит, – удовлетворенно добавил он. – Мы вот таким манером… не помню уже когда – у урса на Украине лагерь сожгли. Ох, повеселились…

– Да почти в самом начале, года три назад, – вставил новый знакомец Сморча, крепыш, которого звали Ромкой. Подбежал австриец Клаус и сообщил, что с другой стороны частокола уже полыхает вовсю.

И вот тут меня что-то толкнуло.

– Я пойду туда, – сообщил я и двинулся за кустами, слыша, как Лешка сзади напевает:

И когда оборвутся все нити

И я лягу на мраморный стол,

Я прошу вас,

Не уроните – бум! —

Мое сердце на каменный пол…

Песня была знакомая. Тщетно стараясь вспомнить, откуда же я ее знаю, я не заметил, что следом увязалась Танюшка…

…Чертов инстинкт меня не подвел. То ли там частокол оказался послабее, то ли прибалты его обрушили сами. На горящих обломках и возле них сражались несколько пар и групп, сложно было даже понять, кто где. Возле пламени темнота казалась еще гуще, но я увидел возле самого пролома Марюса. Сжимая в одной руке меч, он другой тащил Райну.

– Стой! – крикнул я. Марюс повернулся. И увидел меня. Даже в неверном свете огня, даже на расстоянии я увидел в глазах прибалта злое отчаяние. – Стой, Марюс! – Я перескочил через горящее бревно. – Мы еще не договорили.

Марюс оттолкнул Райну. Та остановилась около горящего пролома. Я шагал к нему, доставая дагу.

– Не трогай ее, – попросил Марюс, кивнув в сторону Райны, следившей за мной стеклянными глазами. – Тебе я нужен.

– Где-то я это уже слышал, – заметил я в ответ. – Но ты не бойся. Мне она и правда не нужна. Можешь считать, что я играю в рыцарей, но ты прав – мне нужен ты.

– Я вот он. – Марюс достал длинный нож.

– Ты сам виноват в том, что происходит, – сказал я. – Можно было кончить дело миром, если бы не ваша ненависть.

– Да, я ненавижу вас, русских. – Марюс улыбнулся. – Вот за это и ненавижу – за то, что вы даже не понимаете, почему вас ненавидят.

– Понимаю, – жестко ответил я. – За то, что я не проткнул твою девчонку. Еще там, около ворот. За это действительно стоит ненавидеть. Особенно если сам поступаешь по-другому… Но я тебе сейчас еще добавлю причин для ненависти. Если победишь – можешь убираться. С ней.

– Райна, – сказал Марюс, – подожди. Сейчас мы уйдем.

* * *

Прижав тыльную сторону ладони к губам, Танюшка молча смотрела, как под наклонившимся полыхающим частоколом в багряных и черных тенях быстро и страшно перемещаются две лязгающие сталью фигуры. В левой руке Марюса – опущенной по телу – алым сверкал длинный и широкий, чуть изогнутый нож. Марюс не бил им, но этот нож был страшным – отблески пламени косо ложились на его перекошенное лицо, на искривленный рот, выплевывавший при каждом ударе: «Ыарх!.. Ыарх!.. Ыарх!..»

«Звиаг!.. Звиаг!.. Звиаг!..» – отзывалась, брызжа искрами, сталь. Левую руку Олег держал за спиной. Удары и отбивы были молниеносны. Нет, совсем не так дрался Олег на дорожке. Общей осталась лишь быстрота.

Олег стремился убить. Даже с немцем он дрался не так на том поединке. «А ведь это… из-за меня! – поняла Танюшка и, ощутив странную гордость, выругала себя: – Дура, эгоистка чертова! Он же жизнью рискует! По-настоящему!»

Отскочили. Марюс вдруг превратился в черно-алый волчок, страшно вскрикнула сталь. Танюшка закусила губу – широкий нож мелькнул у живота Олега, но из-за его спины выметнулся кулак в перчатке с зажатой шведским хватом дагой – выбитый нож полетел по воздуху и со стуком вонзился в горящие бревна. Дага перевернулась по-испански – и пропахала кровавую черту по правому боку литовца, снизу вверх. Марюс отскочил, сгибаясь, прижимая к располосованному боку локоть, меч его опустился.

Олег нанес страшный удар – отвесный, сверху вниз. Марюс вскрикнул – меч вылетел из его руки, выбитый попаданием выше эфеса. Палаш Олега уперся в горло Марюса – под челюсть – и поднял литовца на ноги. Олег напирал, заставляя Марюса пятиться.

– Дай мне поднять меч, – услышала девчонка голос литовца.

– Не нужен он тебе. – Олег довел Марюса до частокола – бревна пошатнулись, посыпалась горящая щепа; Олег на миг отстранился, и Марюс, пригнувшись, молнией бросился на него, ударил плечом в живот, свалил. Они вместе покатились по склону. Частокол, с натужным скрежетом выдрав из земли основание, рухнул в облаке легких искр, метнувшихся в небо. Если бы не Марюс – так подумать! – пылающая масса прихлопнула бы обоих, как мух…

Марюс был сильнее, но быстро слабел от раны. Дагу Олег потерял, однако в какой-то момент, действуя ногами, как кот в драке лапами, отшвырнул пытавшегося задавить его весом Марюса, прыгнул сверху – плашмя, как на мягкий матрас, – а в правой руке мелькнул быстро выхваченный метательный нож. И исчез – Танюшка не сразу поняла:

Олег ударил ножом с такой быстротой и силой, что рука стала невидимой. Ноги Марюса дернулись. Олег оттолкнулся рукой от земли и, тяжело встав, начал замедленными движениями растирать лицо обеими ладонями.

Он не видел того, что видела Танюшка. Как Райна, вырвав из упавшего бревна нож Марюса, вонзила его себе в грудь обеими руками. Постояла и рухнула навзничь.

Олег не обернулся.

* * *

У Лешки погиб один человек. У нас убитых не было, даже серьезно поцарапан никто не оказался. И в плен никто не попал – из прибалтов. Зря беспокоился о девчонках Сергей. Они не вышли из горящего форта.

Вот и решение проблемы, думал я, сидя на бревне, дымившемся с одного конца. Я устал так, что даже язык не ворочался. Начинало рассветать, а мне больше всего хотелось спать, спать и спать. Я смотрел, как ребята Лешки хоронят своего убитого у тех самых кустов, где мы с Танюшкой стояли перед штурмом. Трупы прибалтов бросали туда, где все еще горел хороший огонь, и я подумал, что впервые чувствую, как пахнет горящий человек. Сколько раз читал в книжках… Вот он, этот запах, сопровождающий нередко описания приключений, про которые так интересно было читать… Противный? Да нет, сладковато-удушливый, вот и все – а горло сжимает, только когда задумаешься, что это горит.

Ни в одной книжке не написано, какое безразличие и какая усталость наваливаются на того, кто остался жив после очередного приключения.

У подошедшей Танюшки в руке был мокрый платок. Я сперва не понял, что она хочет делать, а она, присев рядом, начала стирать с моего лица копоть. Очень аккуратно и… нежно. Да, нежно. Я немного расслабился и почти замурлыкал. Мне очень хотелось сказать Танюшке что-нибудь приятное и значительное – но, встретившись взглядом с ее глазами, я промолчал. Зачем говорить, когда и так все ясно?

Подошел Лешка. Я с неудовольствием покосился на него, потому что Танюшка встала. И встал сам.

– Ты его убил, – почти обвиняющим тоном сказал Лешка. – Ты убил Марюса.

– Та девчонка, которую изнасиловали и убили, – я оперся ладонью о дерево, – она была твоя девчонка?

Лешка вскинул голову, и я поразился (и испугался!) тому, как сверкнули его глаза.

Раньше я и про такое читал только в книжках.

– Ты догадливый, – нейтрально сказал он.

– Тогда ты поймешь, – не обратил я внимания на его реплику, – почему я его убил… Скажи, – продолжал я, – тебе встречались урса, которые говорят по-русски?

Лешка удивился – открыто и несдержанно. Свел брови, пожал плечами:

– Нет… Они, по-моему, вообще никаких языков не знают. А что?

– Ничего, – задумчиво покачал я головой. – Ну что, Леш, будем обустраиваться на зиму?

Рассказ шестой Моравская соль

Она твердила: «Этот путь

На треть завален мертвыми костями!»

Он отвечал: «Я знаю. Ну и пусть.

Я не хожу окольными путями».

Л. Бутяков

Холод, забравшийся под одеяло, разбудил меня неласковой рукой. Сентябрьское утро – это не шуточки, не разоспишься, даже если очень устал.

Я сел, все еще кутаясь в одеяло. Первое, что мне попалось на глаза, были пологие угловатые вершины, небрежно закинутые зеленым в алых и желтых узорах покрывалом леса.

Карпаты. Всю последнюю неделю они росли на горизонте над морем леса – к горам вообще очень трудно идти, они почти не меняются, и не поймешь, когда дойдешь. Но вот вчера мы все-таки дошли. Подъем начинался буквально за местом, где мы разбили лагерь.

Дошли до нашей странной, эфемерной цели…

…Мы шли весь последний месяц. Самой тяжелой была неделя пути по болотам Полесья. И за весь этот месяц мы не встретили ни людей, ни урса – ни-ко-го. А еще – фигово питались, охота почему-то была до ужаса плохая.

В «Москве» мы обосноваться не смогли. Все случилось в тот же день, когда мы сожгли форт прибалтов. Урса появились так неожиданно, что мы просто рванули в разные стороны – я со своими в одну, Лешка со своими в другую, и больше мы не виделись. Ни о какой зимовке там и речи быть не могло, мы едва сумели оторваться.

Жаль. Отличное было место. Но, как пошутил Саня, иногородним в Москве закрепиться трудно было во все времена…

…Неподалеку с плоского камня рассеянной завесой падал в овальную выбоину водопад. Я увидел, что кое-кто поднялся раньше меня – кто-то сидел над водопадом, обхватив коленки руками и поставив на них подбородок. Я не сразу узнал Бэна, но мне очень не понравилась его поза.

Я начал обуваться. Носки от бесконечных вынужденных стирок начали разваливаться, туфли (слава ГДР!) держались непоколебимо; хорошо еще, мы тут не растем…

Я сообразил, что нацепил на себя все снаряжение, только когда уже сделал это. На верх водопада вела какая-то козлиная тропка, начинавшаяся сразу за выбоиной. Чертыхаясь про себя и желая Бэну всего самого нехорошего, я полез вверх – сработал «командирский инстинкт». Вообще-то я хотел разнести Бэна «за упадничество и отделение от коллектива». Но, поднявшись наверх, я обнаружил, что наш младший… плачет. И не скрывает это.

Я так обалдел, что остался довольно надолго стоять на краю обрыва и только через минуту сообразил подойти. И тихо спросил, даже не назвав его Бэном:

– Сань, ты че, а?

Он сердито посмотрел на меня – сердито и беспомощно, потому что я видел, как он плачет, и сделать с этим уже ничего было нельзя. На пушистых ресницах висели слезы, лицо пересекали мокрые дорожки. И с той отчаянной прямотой, которая появляется у мальчишек (по себе знаю), когда уже дальше некуда, ответил:

– Реву, а чего?

– Да ничего, а чего ревешь-то? – уточнил я, присев рядом на корточки.

– Я… – он помедлил и закончил решительно: – Я домой хочу.

Я вздохнул. Вздохнул снова. И сказал:

– Не, Сань, домой не получится.

– Да знаю я, что не получится! – сердито отрезал он. – Я просто хочу, и все. Мне сегодня ночью дом снился… вот.

– Сань, – попросил я его, – ну ты держись, что ж теперь. Нам еще тут жить. Долго, наверное.

– Я еще тут посижу, ладно? – тихо сказал он.

– Конечно, – кивнул я, поднимаясь, – посиди…

…Дежуривший Игорь Северцев бесшумно встал мне навстречу из-за мшистых камней. Если он и дрых (да нет, не в его характере это было), то внешне это никак на нем не отразилось. И вообще Север изменился меньше всех нас. По крайней мере внешне.

– Доброе утро, – он махнул мне рукой. Я подумал, что уже давно не пожимал никому руку – какой смысл, если живешь рядом с людьми и видишь их постоянно?

– Доброе утро, – кивнул я и оперся о камень. – Ну, как дежурство?

– Перед самым рассветом, как заступил, вон там, – он указал подбородком в скалы, – кто-то ревел. Довольно страшно, если честно… Может, пещерный лев, как у Жоржа Рони-старшего?.. Что со Бэном?

– Нервы, – коротко ответил я. – Ладно, сейчас будем подниматься. И сегодня начнем искать хорошую пещеру.

– Продукты надо спешно запасать, – высказался Игорь. – Зелень обязательно, а то…

– Знаем, читали про цингу, – ответил я. – Запасем, осень-то еще только начинается… И зимняя одежда нужна, шкуры… – Я вздохнул. – И до фига всего.

– Тут дальше много этих туманных пятен, – задумчиво вспомнил Игорь. – Интересно было бы узнать, что там, в них…

– Да не валяй дурака, – помотал головой я.

Игорь улыбнулся:

– Ты раньше был любопытней.

– Я стал осторожней, – пояснил я, – потому что отвечаю теперь не только за себя.

* * *

Завтрак получился скудным, как и все последнее время. Соль кончилась еще в Полесье, приходилось пользоваться пеплом. Дожевывая свою порцию, я пробурчал:

– Сейчас разойдемся искать жилище. Давайте, ребята, не балдеть, искать сразу то, что нужно. Пещеру, просторную, с водой, если не внутри, то рядом. Нам там жить. Зимовать.

Я, если честно, сам почти не верил в то, что говорю. В смысле, что придется тут зимовать. Нет, честное слово, мне до сих пор казалось, что вот-вот все кончится…

…Мы шли вчетвером – я, Сергей, Танюшка и Ленка Чередниченко. За прошедший месяц Сергей и Ленка начисто перестали скрывать свои отношения, временами приводя меня в тихое бешенство. Да и вообще – межполовые связи стали вырисовываться все четче. Вадим, например, с взаимностью окончательно увлекся Наташкой Крючковой, замкнутый Олег Крыгин, ко всеобщему удивлению, сошелся с Ленкой Власенковой, нашим «завхозом»… «Парочка кулаков», – подкалывал Саня, который оставался стоек и «непокобелим», по собственному выражению.

А я… Про себя я называл Танюшку «моя». И никто, собственно, в этом и не сомневался, и она вела себя так, словно это реальность… временами. Но временами я и сам не мог понять, что ей нужно от меня и от жизни, и это наводило на печальные размышления. «На Земле» отношения были проще.

Может быть, это потому, что там мы не жили бок о бок, не надо было прятать некоторые черты своего характера? Можно было всегда оставаться хорошими друг для друга… А тут – тут надо было сделать еще какой-то один последний шаг, чтобы стать совсем родными.

Я не знал, как этот шаг сделать…

…Ходить по горам – дело нудное и очень тяжелое, а сентябрьские дни стояли теплые, и скоро мы все четверо взмокли. Девчонки завязали узлами на животах подолы ковбоек, расстегнули вороты и закатали рукава. Сергей снял свою куртку. Именно он первым добрался до перевала между двух отрогов, где расступались сосны, и мы услышали его голос:

– Елки, море!

Сперва мне тоже показалось, что это море, – противоположного берега водной глади, раскинувшейся перед нами в конце длинного спуска, видно не было. Но потом я различил берега слева и справа и возразил:

– Озеро.

– Нет тут ни моря, ни озера, – сердито сказала Танюшка. Ее, по-моему, нервировало и задевало, что этот мир не полностью совпадал с ее познаниями в географии. – Ближайшее озеро – Балатон в Венгрии.

– Ну а тут – вот оно, – кивнула Ленка, поправляя перевязь с ландскеттой. – Озеро или морской залив. Красиво, а? Дымка такая розовая…

– Красиво, – согласилась Танюшка и положила голову мне на плечо. Я окаменел и перестал контролировать ситуацию начисто.

– А вон, смотрите. – Сергей вытянул руку немного в сторону. Там небольшой распадок открывал вид в зеленую долину. По ней брело большущее стадо огромных туров. Животные обходили солидное темное пятно у ручья, текущего, наверное, в залив. – Тань, дай аркебузу? Завалю одного…

– Пошли вместе, – поспешно предложил я. – Там есть где спуститься?..

…– Сколько все-таки мы потеряли… – завороженно шептала Танюшка. – Смотри, Олег, смотри! – Она засмеялась, наблюдая за телятами. – Понимаешь, тут же все прямо кишит жизнью…

Я мог бы возразить, что тут людям нет жизни. Но возражать не хотелось, и я только кивал. Тем более что этот мир и правда поражал обилием живых существ.

– Вот и хорошо. – Сергей под шумок забрал у нее и зарядил аркебузу. Мы держались возле больших камней, а стадо передвигалось наискось по отношению к нам, шло к невидимому выходу из долины. – Олег, держи, ты лучше меня стреляешь.

Я оценил расстояние до буро-коричневых могучих животных. Непредставимо огромный вожак – кажется, я мог улечься у него на лбу и едва достал бы раскинутыми руками до кончиков рогов, – весивший на глаз не менее тонны, косился в нашу сторону, но не проявлял агрессии.

Я повел стволом, прицеливаясь и исключая самок с телятами (ни один охотник в них не станет стрелять, если только не умирает с голоду). Тут под лопатку не ударишь – пуля завязнет в мышцах. Надо бить в ухо, в мозг… Черепа у них, наверное, прочные, как камень…

Туго щелкнула тетива. Молодой самец удивленно мыкнул и неожиданно легко завалился на бок между шарахнувшихся от него соседей.

– Пулю, быстро, – сказал я, наблюдая, как одна из самок наклонилась к туше, обнюхивая ее. Остальные остановились, и громадный вожак посмотрел в нашу сторону. Танюшкины пальцы вложили мне в ладонь подшипник. Я зарядил его и вскинул аркебузу.

Вожак глухо и протяжно замычал – и двинулся в нашу сторону. Шагом пока.

– На камни, – процедил я. И выстрелил – снова точно, рухнул еще один самец. Я бросил вверх аркебузу и, протянув руку, оттолкнулся обеими ногами. Сергей и девчонки вздернули меня наверх.

Бык остановился, меряя взглядом откос. Глаза у него были умные, надо сказать, и он, постояв, повернул обратно, взревывая, словно подавая сигнал отхода. И действительно – стадо пошло за ним, не оглядываясь.

– Готово, – удовлетворенно отметил Сергей. Я кивнул и предложил:

– Сходи с Ленкой в лагерь. Если там кто есть – валите сюда всей компанией, будем мясо таскать. А я пока начну свежевать с одного бока и разделывать.

– Ладно, – кивнул он. – Мы недолго, пошли, Ленок.

Мы с Танюшкой проводили их взглядами. Я зарядил аркебузу, спрыгнул вниз и протянул руки, но Танюшка исполнила отличный соскок и первой пошла к темнеющим в траве тушам.

– Тань, – попросил я, помахав рукой на секунду остановившимся на перевале Сергею и Ленке, – ты мне дай свои кинжал и нож, ими разделывать удобнее.

– А я чем буду? – удивилась она.

– Не надо, я сам, – покачал я головой, – а ты просто по сторонам посматривай. Вон, с аркебузой. А то гляди… – Я кивнул на стаю диких собак, появившихся на опушке леса. Они были мельче волков, но в отличие от них держались стаями даже летом.

– Ладно, – легко согласилась Танюшка. Мне и самому не очень-то хотелось возиться с разделкой, я ее понимал.

С видом часового она присела неподалеку на выступавший из травы камень, положив аркебузу на колени. Предупредила собак:

– Животные, я собак люблю, но, если полезете, буду стрелять. Ждите, вам и так всего много останется.

Они, наверное, поверили и сели на хвосты, следя за нами умными голодными глазами.

Я разделся до пояса и, сложив одежду, пристроил сверху вынутый из кобуры наган. Танюшкин кинжал идеально подходил, чтобы рубить кости, а короткий нож – свежевать и резать. Работа по разделке (тем более – таких туш, какие мне ни разу не приходилось и видеть-то!) была очень тяжелой, грязной и дурно пахнущей, я полностью в нее погрузился, сдувая с лица волосы и каких-то мошек, налетавших непонятно откуда.

Когда я поднял голову – Танюшки на камне не было. А еще через миг я увидел ее на берегу ручья.

За серой пеленой страшного тумана.

* * *

Я хорошо видел Танюшку. Серая пелена не мешала смотреть, она только немного размывала очертания предметов. Так близко к этим местам я еще ни разу не подходил – и сейчас понял, что эти места совсем не для человека. Казалось, что я стою… Нет, никаких сравнений и ассоциаций не возникало в мозгу. Мне было просто страшно. И все тут.

До Танюшки было шагов десять. Она сидела у самого края, уронив голову на грудь так, что я не видел лица. Зато хорошо различал, что она ровно и спокойно дышит. Видел, как вода обтекает пальцы свесившейся в ручей узкой руки.

Да черт побери, разозлился я, что за страх?! Я бы рискнул жизнью даже ради незнакомого, попади он в беду, а тут моя девчонка, и нужно всего-то сделать два десятка шагов…

Я вытянул руки перед собой. Они не тряслись, нет, казалось, пальцы сами собой играют на пианино.

– Тань, я иду, – громко сказал я. И страх отпустил. Он не ушел, но превратился в обычный красный сигнал, предупреждающий об опасности, но не гипнотизирующий ею.

Я обнажил оружие и пересек черту – одним шагом…

…Странно. Туман внутри не был туманом – вполне прозрачный, словно его и нет вовсе. А вот то, что осталось снаружи…

Я ничего не видел. Вокруг очерченного туманом пространства была чернота. Какая-то смоляная, как гудрон. И еще. Все вокруг меня – кроме Танюшки – сделалось плоским, как декорации, вырезанные из фотообоев.

Вроде бы ничего страшного в этом и не было. Но у меня на затылке ощутимо встали дыбом волосы, а кожу покрыл липкий пот.

Я вцепился в плечо Танюшки, как вцепляется утопающий в брошенную ему веревку. Плечо было мягким и теплым, но безвольным.

– Тань, Тань, Танюшк! – Я откинул с ее лица волосы, приподнял голову за подбородок и окаменел. Улыбаясь слабой, но счастливой улыбкой, Танюшка смотрела куда-то сквозь меня стеклянными глазами чучела из краеведческого музея. – Таня… – упавшим голосом сказал я.

– Здесь так хорошо и спокойно, – тихим и расслабленным голосом сказала девчонка, глаза которой оставались по-прежнему стеклянными. – Хорошо, что ты пришел. Тут не бывает ни боли, ни голода, холода, крови. Тихо… спокойно… тепло… Тихо… спокойно… тепло…

– Танюшка, очнись! – взмолился я. Присел на корточки, взял ее за руку, лежавшую на колене – тяжелую, безвольную, – и поднес к губам. Не поцеловал, хотя была такая мысль. – Сейчас, Тань. Я тебя унесу.

– Не унесешь.

Это был человеческий голос. Но так мог бы говорить человек с искалеченными губами… или очень замерзший. Я обернулся…

…Мне редко снились кошмары. И точно знаю, что ни в одном из них я не видел эту тварь. Потому что если бы увидел – не проснулся бы точно. Не знаю, был ли свой облик у этого существа. Я даже не знаю, как оно выглядело. Вернее – знаю, что оно имело сотню обликов, и эти облики воплощали все самое страшное, что я видел, думал или читал в жизни. Наверное, все это было взято из моей же головы и не являлось реальностью. По крайней мере мне так хочется думать.

Реальной была огромная пасть, общая для всех воплощений, отчего они не становились приятней, – широкая, с двумя рядами длинных, тонких и очень острых зубов.

Одних клыков, кажется.

Не знаю, что это было. Знаю только – теперь знаю! – что обитает за тонкой пленкой тумана.

Существо обрело устоявшуюся форму.

И это была форма огромного паука.

Я ощутил тошноту. Да нет, не тошноту – непередаваемые ужас, отвращение сбили меня с ног, и, попятившись, я упал возле неподвижной Танюшки на пятую точку.

Ничего на свете я не боялся так, как пауков. Это был даже не страх, а физическое отвращение. Даже читая книги, я старался не смотреть на страницы, где они были изображены, а если пауков показывали по телевизору, я просто отворачивался.

Здесь у меня начисто отсутствовали такие соблазнительные возможности. Впрочем… оставалась еще одна возможность – сбежать. Один рывок – и… Я почему-то был уверен, что тварь не станет за мной гнаться вне пределов этого плоского мирка.

Но Танюшку мне не утащить. Не успею.

Зато, может быть, успею подрубить этой гадине ноги.

Я вскочил, выхватывая палаш, и паук, заперебиравший было в нашу сторону шустрыми ногами, вдруг шарахнулся прочь длинным прыжком. Опасливо обогнул ручей. Я тоже обошел Танюшку и снова встал на его пути, почти теряя сознание от омерзения, – паук вновь отскочил. Да он же боится, вдруг дошло до меня. Неужели моего палаша?! Я дернул в сторону вновь заторопившегося в сторону паука клинком – нет, клинка он не боится… но вроде бы боится моей руки! Да ну – чушь, что мне с ним – кулаком сражаться?!

– Уходи, оставь ее. – Человеческий голос был невероятно мерзким «в устах», если так можно сказать, этой твари. – Это моя добыча, она пришла ко мне…

– А уйдет со мной. – Я продолжал держаться между пауком и спокойно сидящей Танюшкой, прикидывая, смогу ли быстро вскинуть ее на плечо и утащить.

Паук присел на задние ноги, и я, инстинктивно пригнувшись тоже, избежал двойного плевка паутины. После этого своего промаха паук замер на одном месте, чуть раскачиваясь и сверля меня взглядом одной пары человеческих глаз.

– Отдай ее, – сказал паук.

– Что, не можешь подойти? – Я перевел дух.

– Не могу. Но и ты не сможешь уйти, а пить и есть тебе тут нечего. Отдай и уходи.

Да, он боялся моего правого кулака. Странно… В нем – эфес палаша… В рукояти мечей вкладывали мощи святых, так, может… Нет, ерунда. У меня не полая рукоять. Но ведь боится! Серебра, что ли? Но и серебра там нет – железо, бронза, кожа, дерево…

– Кем ты был? – вдруг спросил я. Паук изучал меня внимательными глазами. – Ведь ты был человеком?

– Был, – подтвердил паук. – Давным-давно. Я не помню, сколько прошло времени. Да это и не важно. Отдай ее мне.

Вместо ответа я показал ему кулак с палашом. Паук присел – брюхом к земле.

А я увидел гравировку на навершии моего оружия. Ту самую свастику.

– Боишься свастики?! – Я сам себе не поверил. Для меня свастика, что бы там ни было, оставалась символом войны и зла, которое принесли фашисты. – Ты боишься свастики?!

Паук издал странный звук – словно бы хихикнул. Потом сказал:

– Ты русский, это видно даже без разговора… Для тебя существует только ваша собственная история… Да, я боюсь свастики, как боится ее любое зло, если она в чистых руках… Но я предлагаю тебе обмен.

– Обмен? – Я был не настолько поражен, чтобы опустить оружие, но удивился сильно. – Что у тебя есть и что есть у меня, что менять-то?

– Смотри, – сказал паук и человеческим жестом провел по воздуху, словно по стеклу, одной из лап.

Вы видели, как стекают по окну капли дождя? А теперь представьте, что вот так же стекает целый ручей и стекло следом за ним мгновенно высыхает, а изображение там, за стеклом, – уже совсем другое… да и стекла-то – нет.

Передо мной был прямоугольник – метр на два, похожий на обычный дверной проем, в котором сняли с петель дверь. А за этим проемом…

– Это обман, – сказал я, созерцая спокойную воду Пурсовки почти у моих ног, слушая шум машин на мосту над головой. Окурки на грязноватом песчаном берегу…

Проем выводил под мост недалеко от почты. Частое место наших игр. До меня донеслись голоса людей и смех.

– Нет. – Голос паука был странно грустным. – Это правда.

Преодолев себя, я шагнул от проема обратно к Танюшке и покачал головой:

– Там – уже не мой мир.

– Подумай, – заметил паук, – он достаточно велик, чтобы вместить двух Олегов.

– А в этом не останется ни одного? – Я овладел собой и усмехнулся. – Нет уж. У меня тут дела и друзья.

– Сейчас, – вдруг зло – с человеческой злостью! – сказал паук. – Но не будет ни дел, ни друзей, если ты не отдашь девчонку, дурак!

– Чтобы ты ее сожрал? – Я показал элементарную фигу.

– Я не собираюсь есть ее… – казалось, эта мысль его насмешила и одновременно заставила задуматься.

А я против воли – просто из любопытства! – спросил:

– А такие… двери, они есть только тут?

– Они прячутся во всех туманах, – ответил паук. – И в них довольно легко войти. Надо только привести в туман и отдать Охраннику своего лучшего друга.

– Так вот как ты тут оказался! – осенило меня. Паук дернулся, словно я ударил его; потом прошипел уже без человеческих интонаций:

– Да-а-а…

Воздух в «двери» дернулся, и я увидел… нет, уже не берег реки, знакомый мне с детства. Это самое место, где я стоял, – берег ручья. Только, похоже, была зима. Возле ледяной кромки лежал ничком светловолосый мальчишка в раскинутом полушубке – я видел рукоять какого-то оружия, родинку на виске и угол приоткрытого рта. К нему, проваливаясь в снег по колено, бежал мальчишка помладше меня, тоже светловолосый, на бегу придерживавший на бедре меч.

– Федька! Федька! – Он ухнул в снег по бедра, рывком добрался до лежащего товарища, нагнулся над ним. –Федь, кто тебя?!

– Во-ды-ы… – простонал лежащий. – Пи-ить…

– Сейчас, сейчас! – Мальчишка дернулся к ручью, ладонью сломал ледяную кромку… и упал бы в воду, не подхвати его мгновенно вскочивший Федька.

– Прости, – тихо сказал он, и меня поразило его лицо – смесь радости и жуткой, виноватой тоски…

…– Это был ты? – спросил я.

Паук ответил сразу же:

– Я. И мой друг Федька. Мы были тут вместе три года и несколько раз спасали друг друга. Я бы отдал за него жизнь. И отдал… от меня немного осталось.

– Он оставил тебя Охраннику? – догадался я. – И вернулся… домой? Давно это было?

– Все так. А давно ли, я не знаю.

– Значит… – Я огляделся. – Ты тут не один? Где другой Охранник?

– Я тут один, – возразил паук. – В том-то и дело, что Охранник, нашедший себе замену, умирает.

– Умирает? – переспросил я. – И ты…

– И я, – подтвердил паук. – Я только об этом и мечтаю. Уже давно.

Я молчал. Что тут было сказать или спросить? Молчал и паук, которого когда-то звали Федькой.

– Мне тебя жалко, – вырвалось у меня. – Правда жалко. Но Танюшку ты не получишь. – Я наклонился и вынул руку Танюшки из ручья. По ее телу словно бы проскочила электрическая искра, и я увидел, что она просто спит.

– Догадался, – сказал паук. – Но смотри. Ты, наверное, думаешь, что хорошо знаешь своих друзей. Я тоже так думал – а теперь я здесь. Тебя может ждать та же судьба.

– Мои друзья меня не предадут, – твердо сказал я. – Как я не предам их. Тебе просто не повезло.

– Время идет, – загадочно заметил паук. – Идет, приносит и уносит. И не все плохо, что оно уносит. А принесенное – не всегда хорошо.

– Тебе просто не повезло, – повторил я и коснулся плеча девчонки: – Тань, просыпайся. Я пришел за тобой.

Были тайны тогда неоткрытыми,

Мир земной был широк, неисхожен.

Мастерили фрегат из корыта мы

С парусами из ветхой рогожи.

Мы строгали из дерева кортики,

Гнули луки тугие из веток,

Капитаны в ковбойках и шортиках,

Открыватели белого света.

Белый свет был суров и опасен.

Он грозил нам различными бедами.

Караулил нас двоечник Вася

И лупил – а за что, мы не ведали.

Мир являл свой неласковый норов,

И едва выходили за двери мы —

Жгла крапива у старых заборов,

Жгли предательством те, кому верили…

Мы, бывало, сдавались и плакали.

Иногда спотыкались и падали.

Но потом, сплюнув кровь, поднимались мы,

Ощетинясь сосновыми шпагами.

Жизнь была нам порою как мачеха

И немало нам крови испортила.

И тогда вспоминал я, как мальчиком

Помнил честь деревянного кортика.

А когда было вовсе несладко

И казалось, что выхода нет,

Будто в детстве, спасал меня Славка

Десяти с половиною лет.

…Вот он мчится, как рыцарь из сказки,

В тополиной июньской пурге.

И как рыцарский орден Подвязки —

Пыльный бинт на побитой ноге.

В. Крапивин

– Что там тебе понадобилось, ненормальная?!?!?!

– Не смей меня трясти!!!

Я опустил руки, тяжело дыша. Танюшка прожигала меня взглядом, похожим на двойной залп лазерных пушек из фантастической книжки. Глаза у нее сделались густо-зелеными и свирепыми. В таком состоянии она однажды отметелила Сморча, вздумавшего над ней подшучивать и переборщившего ненароком. Я перевел дух и сказал:

– Тань, я за тебя очень испугался.

– Ну… – Она смутилась. – Ничего не случилось. Да там не особо и страшно. Уснула я некстати почему-то…

– Тань, – я посмотрел ей в глаза, где остывала злость, – я тебе сейчас все расскажу, а ты думай – вру я тебе или как…

…Дослушивала меня девчонка, прикрыв рот ладонью и не мигая. Потом она оглянулась на туманное пятно и, передернув плечами, выдохнула:

– Ой…

Она поверила. Я же ей никогда не врал. А я – я продолжал, только теперь уже глядя в сторону, и частичкой себя ужасаясь тому, как легко соскальзывают с моих губ слова приговора:

– Тань, если… ты очень хочешь домой?.. То…

– Не смей, – пропадающим голосом шепнула она. – Ты что, Олег, ты не смей!.. Я не хочу… без… – Она укусила губу и толкнула меня в грудь: – Не смей, слышишь?!

– Да я же все равно ничего не могу без твоего согласия! – От облегчения у меня загудело в ушах. Но в то же время я осознавал, что, согласись она, я сам пошел бы туда с ней. Сам опустил бы руку в воду… И осознавать эту готовность было жутко и… приятно.

– Давай никому не говорить, – предложила Танюшка, и я, оглянувшись, увидел, как через перевал спускаются полдюжины наших. Сергей шагал впереди, махая нам рукой; потом, обернувшись, что-то сказал остальным, они ускорили шаг.

– Давай. – Я взглянул на Танюшку. – Ты думаешь?..

– Ничего я не думаю, – отрезала она.

– Сегодня мы понимаем друг друга с полуслова, – заметил я. И выпалил: – Тань, а можно я тебя поцелую?

На секунду ее лицо застыло. Потом она улыбнулась и, внезапно щелкнув меня в нос, объявила:

– Нет, – и добавила непонятно: – Думай, Олег, прежде чем спрашивать.

* * *

«Пещеру с ручьем» отыскал Вадим, а осматривать ее мы отправились втроем – Сергей, Вадим и я…

– Да, хорошая пещера. – Вадим зачем-то нагнулся, вглядываясь в провал. – По-моему, большая. Я внутрь-то не заходил.

– Не воняет. – Сергей потянул воздух раздувшимися ноздрями. – Никого нет. Зверя, я имею в виду… Вон и ручеек, и тропинка узкая…

– Поглядим внутри? – предложил Вадим, отламывая ветку сухого кустарника, нависшего над тропкой. – Во-от… черт, а это что?

– Что? – почему-то насторожился я. Вадим комкал в пальцах что-то, похожее на кусок валенка. Сломанную палку он выпустил, она упала на землю, а Вадим поднял резко покрасневшее лицо.

– Это шерсть. – Он протягивал комок мне и Сергею.

Это в самом деле были спутанные черные волосы – очень длинные и толстые, похожие на шпагат.

– Пещерный медведь, – сказал Сергей раньше, чем я вспомнил название зверя. Вадим отбросил комок, словно обжегся.

– Вот тебе и необитаемая пещера, – выдохнул он. – Наверное, эта тварь недавно тут живет, вот и не провоняло…

– Уходим, быстро, – скомандовал я, кладя руку на эфес палаша. Мне вспомнились описания этого зверя в книжках, и по спине побежали колючие мурашки. Но Сергей, первым двинувшийся к тропинке, уже пятился нам навстречу.

– Поздно, – выдохнул он, вытягивая свой палаш из ножен.

Огромная черная туша появилась у начала подъема. Зверь был гигантом. Он не бежал, а шел, чуть косолапя, шкура со сбившимся внизу в сосульки волосом гладко ходила на мощных мускулах. Голова медведя по отношению к туловищу была меньше, чем у бурого сородича, но все равно – разинув пасть, он легко мог раздавить череп любому из нас, как щипцами давят грецкий орех.

Скорее всего, медведь еще нас не видел – у этих зверей вообще не очень хорошее зрение. Но чуял он нас точно – лобастая башка была опущена к тропинке, и я с леденящим ужасом услышал ровный, мощный звук дыхания, смешанный с хрипловатым пофыркиваньем.

– Вверх, – сипло сказал Вадим. Я оглянулся на отвесный откос:

– Не влезем, он нас снимет, как яблоки с ветки… Лучше внутрь, в пещеру…

– Спятил. – Сергей встал рядом с нами. – В темноте он нас подавит, как мышей, – он повернул бледное лицо со ставшими огромными серыми решительными глазами: – Надо драться.

Медведь поднял голову. Глаз почти не было видно за прядями шерсти, но я ощутил, как хищный, странно-холодный взгляд уперся в меня, будто тупой нож.

Зверь задрал голову выше и, обнажив длинные желтые клыки, хрипло заревел. Мне показалось, что нас толкнуло звуковой волной.

Вадим, не отрывая взгляда от медведя, доставал из ножен бастард. Во мне что-то оборвалось – и я вытащил палаш.

Медведь неспешно встал в рост, на задние лапы, покачиваясь и растопырив передние. «Ух… хух… ух… хух… ух… хух…» – слышалось мощно-размеренное пыхтение. Со все еще оскаленных клыков прозрачными струйками цедилась слюна. Короче, следовало бежать куда угодно, лишь бы подальше…

– Стреляй, – сказал мне Сергей.

– Дурак, – ответил я чужим голосом, – наган ему и шкуру-то…

Медведь стремительно бросился вперед – выставив лапы и как бы падая, чтобы подмять нас. Его хватило бы на всех троих… Сергей отскочил назад, мы с Вадимом – вправо-влево. Я увидел черный бок и, прижатый к откосу, размахнулся и рубанул. Где-то вроде бы очень далеко снова заревел медведь, палаш вырвало из моей руки, подвывихивая кисть. Я перекатился по широченной спине и упал наземь – удачно, на левую руку, правой выхватывая дагу. Справа от меня был открытый проход на тропинку, но я отметил это как-то мельком, потому что коротко вскрикнул Вадим, и я увидел возле головы медведя молниеносный высверк стали. Заорав что-то неясное самому, я обеими руками занес над головой дагу и вогнал лезвие в толстый бок до упора. Меня мотнуло, как бумажную фитюльку, но я не выпустил дагу и, перелетев через медведя, грохнулся у входа в пещеру уже не так удачно, дух захватило, и я беспомощно смотрел на оскаленную пасть, нависшую надо мной. Но рядом оказался Вадим. Он был в крови и, рыча не хуже медведя, начал рубить морду зверя тесаком. Медведь махнул лапой – Вадим отлетел, как пушинка, лапа снова взметнулась, и я вогнал под нее, в складку кожи, дагу, заорав:

– Стой, ссссука! – А Сергей, появившийся где-то сзади, как из-под земли, замолотил палашом – он по-прежнему держал его в руках – по крестцу зверя.

Я распорол медведю лапу – и оказался у откоса. Голова гудела, куртка и майка у меня на груди были располосованы, рванье быстро заливала яркая кровь.

Я видел, как Вадим выкатился из-под самой пасти медведя и, схватив его за ухо, полоснул тесаком по шее сбоку – брызнула кровь. Медведь взревел – грозно и удивленно, отбросил Вадима куда-то в темноту пещеры, развернулся к Сергею, который, выставив перед собой палаш, вжался в откос.

– Сссстой! – прохрипел я и, прыгнув на медведя сверху, несколько раз успел ударить его в район позвоночника – лезвие соскальзывало. Медведь завалился на бок – я еле успел откатиться. Сергей, метнувшийся в сторону, вонзил свой палаш в брюхо зверя и молча рухнул – удар лапы пришелся ему в бедро. Медведь вскочил и заревел – жалобно, он сам вогнал торчащий палаш еще глубже. Я, поднявшись на колено, раскроил медведю нос сбоку, и он не успел повернуться ко мне – вновь возникший «на сцене» Вадим, подобравший свой меч, всадил его в бок зверя, навалившись на рукоять всей тяжестью тела. Через секунду после этого я загнал свою дагу медведю точно под левую лопатку. Вырвать не успел: зверюга метнула меня головой прямо на пытавшегося подняться Сергея. Тот заорал, мы перепутались всем, чем только можно, но медведь не спешил атаковать. Он повернулся в нашу сторону, оскалился – но его качало, а по языку бежала темная кровь. Горло медведя задрожало, но его рык был больше похож на хрип, в котором пробивалось бульканье. Я нашарил наконец свой собственный палаш и поднялся на колено. Медведь, все еще рыча, двинулся к нам. Я ударил палашом, как копьем, в оскаленную открытую пасть. Лезвие скрежетнуло по гортани, медведь, сев на задние лапы, жалобно замычал, передними хватая эфес оружия. Кровь несколькими струйками брызгала в стороны.

Сергей – с дагой в руке – оказался с другой стороны зверя. Я увидел, как мотнулся его белобрысый чуб, услышал короткое «хыах!». Медведь заурчал устало и тяжело завалился на бок…

…Мы смотрели друг на друга через мохнатую тушу. Не знаю, как у меня, а у Сергея и Вадима глаза были бешеные, нездешние. У Вадима вся правая сторона лица была в крови, волосы свисали лохмотьями, в них что-то чернело, и стоял он боком, перекосившись. По левой ноге у Сергея текла кровь, он локтем прижимал правый бок.

– Девчонки нас убьют, – сказал он и засмеялся.

Мы подошли к голове медведя и обнялись. Левая рука у меня болела, но почти неощутимо на фоне горящей огнем груди – там боль казалась почти нестерпимой, но тем не менее странное ликование пересиливало и ее. Я почувствовал, как улыбаюсь, – и это была не вымученная улыбка.

Сергей, сняв руку с моих плеч, коснулся ладонью своего бедра, а потом положил окровавленные пальцы мне на грудь. Я вздрогнул, но, не спуская с него глаз, мазнул себя по груди и положил руку на глубокую рану в левом плече Сергея; рука Вадима коснулась моей груди и бедра Сергея, а мы поочередно дотронулись до его лица…

– Мы теперь братья, – серьезно сказал Сергей.

– Смотрите, как бы сожителями не назвали, – заметил Вадим. – Помогите сесть, братцы, а то что-то голове неудобно… на плечах.

Я подумал, что сесть – и правда неплохая идея.

* * *

– Ну шей, что ли, – сказал я и, повернув голову, уставился в пламя костра.

У Вадима была рассечена голова – в трех местах справа под волосами, – треснуты два ребра и сильно ушиблены спина и – пардон – копчик, из-за чего он не мог лежать на спине. У Сергея медведь разорвал в двух местах левое бедро, рванул левое плечо; кроме того, у него тоже оказалось сломано ребро справа и треснула левая ключица. У меня через всю грудь тянулись две параллельные – до ребер! – раны, было вывихнуто левое запястье и сломана ниже локтя лучевая кость.

Медведя как раз сейчас свежевали, с трудом переворачивая, и Ленка Власенкова сказала, что шкуры вполне хватит на три зимние куртки с капюшонами. Пещера оказалась вместительной, хотя и не очень высокой – чуть больше роста взрослого мужчины, – а в ее глубине находились еще два коридора, уводившие куда-то дальше. Их еще никто толком не исследовал, только глянули, нет ли там зверья.

Но костер на полу уже горел. Левую руку мне успели заключить в глиняный лубок, и теперь Олька раскладывала на остатках моей футболки аккуратно согнутую иглу, прокипяченную вместе с нитками. Смотреть на это не хотелось. У меня звенело в ушах.

– Олежка, – ласково сказала Ольга, – будет больно. Я это не очень хорошо умею… Может быть, пусть мальчики тебя подержат?

– Не надо, – поморщился я. – Шей давай.

– Я подержу за руку, – вызвалась Танюшка. – Просто подержу, – и опустилась рядом на папоротник. – Хочешь?

Это был нечестный вопрос. Я промолчал, и ее тонкие, сильные пальцы охватили мою ладонь. Тогда я поднял глаза и поймал ее взгляд…

…Было, наверное, очень больно. Но, когда я невольно вздрогнул и стиснул зубы, в Танюшкиных глазах тоже появилась боль, и я заставил себя улыбнуться, сказав ровным голосом:

– Да все нормально.

Боль и правда – после нескольких обжигающих вспышек, почти непереносимых – сделалась не то что слабее, но какой-то отстраненной. Мне стало смешно – вот Средневековье! Меня шили швейными нитками, промыв раны вересковым настоем, – обхохотаться… Потом я, кажется, отключился и выплыл из обморока от того, что Танюшка капала мне на щеку слезами. По ребрам в обе стороны текла кровь, кто-то убирал ее чем-то мягким и влажным.

– Еще два стежка, – сказала Ольга. – Сергей, ты готов?

– Готов, готов, – отозвался мой друг и… брат. – Слушай, трусы тоже снимать, что ли? Ленка меня убьет.

– Ленка! Чередниченко, Ленка! – обрадованно заорал кто-то (я не понял – кто). – Олька с твоего Сергея трусы снимает!

– Дураки, – улыбаясь дрожащими губами, сказала Танюшка. – Правда, Олег?

– Правда, – кивнул я. – Не плачь, Тань, мне не больно.

– Я не плачу, это дым в глаза лезет, – сердито сказала Танюшка.

– Все, – объявила Олька. – Сейчас еще ивовым порошком присыплю.

– Знахарка, – сказал я и не выдержал – застонал. Боль перестала быть огненной, превратилась в дергающую, словно раны жили собственной жизнью.

– Попей настоя на листьях, литр, не меньше, – серьезно сказала Олька, вытирая иглу и бросая ее в кипящий котелок. – И ложись спать. Спи и спи…

Кажется, Олька варварски нашарашила в «настой на листьях» макового отвара. А может быть, я просто так замучился, что уснул раньше, чем Танюшка укрыла меня одеялами. Последнее, что я услышал, были слова Ольги:

– Ты не бойся, Тань, у него быстро срастется. Тут вообще все быстро заживает…

И еще я успел подумать две вещи:

а) тут и правда все заживает в разы быстрей, чем на Земле;

б) у меня сегодня день рождения, но мне по-прежнему четырнадцать.

* * *

Леса на склонах Карпат оделись в чеканные медь и золото, и только кое-где еще лежали изумрудные россыпи самой стойкой листвы. Утренники были холодными, но заморозки не наступали, в воздухе серебристо тянулась паутинка, и дни стояли теплые, как дружеское рукопожатие. Вода в ручье по утрам отливала холодной синевой и лучше любых примет возвещала, что осень пришла на самом деле, надолго, а следом за осенью придет зима. Но у нас не было свободного времени, чтобы задумываться над этим…

…Группа инструкторов выделилась как-то сама собой, безо всяких голосований и обсуждений. Андрюшка Альхимович продолжил, естественно, нас тренировать в том, что на нашей Земле называлось «туризм», а тут превратилось в вопрос выживания. Сергей, Вадим и Арнис занялись с остальными боксом. Игорек Басаргин и Олег Фирсов учили метать ножи и топоры. Колька в меру своих знаний тренировал остальных по самбо. Ну и мне досталось, конечно, фехтование…

…– Любимые удары у них – рубящие. – Я ходил перед сидящими на траве друзьями, держа в опущенной руке палаш. – Это мы все уже заметили; рубящие – в голову и в шею… Север, иди сюда, вспомним пятую защиту с ответной атакой. Смотрите все!..

…Парные поединки требовали моего контроля, и я расхаживал между фехтующими, стараясь поправлять ошибки и показывать, «как надо». В классическом фехтовании на рапирах нет рубящих ударов, мне и самому приходилось многому учиться «по ходу». И странно было ощущать, что я сейчас несу ответственность за то, как будут тренироваться мои друзья, а значит… значит – останутся ли они живы.

Действительно, странное ощущение. Остро-волнующее.

– Бэн, дубина, – локоть не отставляй! – крикнул я, становясь с ним в пару – Олег Фирсов, ухмыляясь, сделал шаг в сторону. – Смотри: раз, два – оп! И ты без руки. Понял? – Бэн кивнул, и я указал Олегу на его место: – Давай, Фирс…

– Олег! – окликнула меня от пещеры Ленка Власенкова – сегодня она выхлопотала для всех девчонок «выходной», но вместо отдыха они суетились в нашем жилище и вокруг него. – Иди сюда!

– Ма-атриарха-ат, – дурашливо пропел Саня, отбивая своей валлонкой удары сморчевой ландскетты, – давно пора вернуть назад!

Я показал ему «рога дьявола» и, убрав палаш в ножны, махнул Ленке: иду, мол. Она решительно уцепила меня за рукав и втащила в пещеру. Половина девчонок в бешеном темпе полосовала тут шкуры и кожу – казалось, я попал в закроечный цех нашей кирсановской фабрики «Победа». Танюшка была среди них – она ловко действовала своим коротким ножом и, улыбнувшись, показала мне нечто, отдаленно напоминающее меховые обмотки. Я так понял, что в будущем это превратится в зимние сапоги. Прежде чем Ленка уволокла меня в проход, Танюшка успела показать пальцем: «Это – тебе!»

Ленка как-то подцепила по дороге факел и сейчас уверенно всадила его в расщелину, которой я и не заметил. Потом широким жестом обвела окружающее.

– Ну? – нетерпеливо спросил я. Изо рта у меня вылетел еще клуб пара.

– Мало соли, – сообщила Ленка. – Копченого мяса у нас уже достаточно, и рыбы, но соль почти всю потратили, а мы хотели сделать солонину… Еще: вот тут топленый жир. Пусть мальчишки принесут еще лозы на корзины, а то мы его уже на камень просто кладем… Дальше: у нас мало растительной пищи. Рискуем заработать цингу.

– Лен, – я вздохнул, – ну тут-то я что могу сделать? Начнется осень по-настоящему, пойдут грибы там… ягоды, все прочее. Только опять сморчками нас не отравите.

– К прошлому возврата нет, – улыбнулась Ленка. – Да, еще нужно больше шкур. Мы же экспериментируем, много в отходы идет. И иголки из кости нужны; лучше всего получаются из оленьих лопаток…

– Напиши реестр на глиняной табличке, – почти серьезно предложил я, – и дадим заказ… Соль, иголки, шкуры, лоза – что там еще нужно?

– Да все, – вздохнула Ленка. – Лишним ничего не будет… Дров нужно еще пять раз по столько. Я, – призналась мне мой «завхоз», – если честно, не знаю, как мы зимовать будем. Боюсь я чего-то. – Она подняла руку и коснулась густо висящих под сводом пещеры пучков сушеного вереска, бадана и каких-то лекарственных трав.

– Странно было бы по-другому, – тихо ответил я. – Перезимуем, ничего. Запасемся и пересидим… Ты посмотри там, что еще нужно, и сразу скажи.

– Мы еще хотели попробовать ягодный леваш сделать, – оживилась Ленка. – Валюшка рецепт от бабки знает. Только ягоды много нужно. Хорошо, что тут полно всего, – прямо удивительно, все живое так и кишит! Даже не верится…

…Снаружи уже занялись боксом. Арнис спарринговался с Вадимом, показывая бой в клинче. Я пошел ко всем, снимая снаряжение и раздеваясь до пояса – мне пришлось превратиться в ученика.

– Хватит, – Арнис оборвал спарринг и скомандовал: – Становись!

Мы послушно выстроились в линию и приняли боксерскую стойку для «боя с тенью». Но, как и все последнее время, Арнис для меня закончил тренировку раньше остальных, заметив, что мне надо беречь руку. Я лично считал, что перелом у меня давно зажил полностью, но не спорил, как не спорил со мной Арнис, когда я поправлял его на фехтовании.

Последние две недели мы суетились по хозяйству с бешенством и энергией спятивших землероек. До меня дошло, что мы опоздали с началом заготовок на полтора месяца (шагали!), а значит, все нужно было наверстывать. Больше всего меня беспокоила мысль, что могут появиться урса, – если придется уходить, то это смерть, не иначе…

То, что мы имеем, сковывает нас, как кандалы. И это касается даже приятных вещей. Чем она – вещь – дороже тебе, тем тяжелее ее груз, тем больше страх ее потерять…

Майка моя погибла от лап медведя, и я уже довольно долго носил сделанную Танюшкой рубашку-куртку из оленьей кожи, с капюшоном и костяными пуговицами (спортивную куртку я отложил на будущее). Кожаными были и новые носки – точнее, скорей чулки с завязками. Девчонки замачивали шкуры в настое дуба, и получалось неплохо, хотя первое время одежда казалась странной, а вид товарищей вызывал смех. Кстати, оказалось, что у нас в сумме довольно много теоретических и практических знаний для вот такой жизни, а если чего не знали и не умели, то осваивали путем проб и ошибок. Главное – не опускать рук… Хотя временами (хоть и мысленно) – опускались, честно признаю. И руки, и ноги от хождений по лесу и горам, от охоты, рыбалки, чертова собирательства – наломаешься, а Ленка Власенкова преспокойно объявляет: «Мало». Олег Фирсов как-то на полном серьезе заявил, что она не умеет распорядиться тем, что мы приносим. Ленка заплакала. Олег Крыгин набил моему второму тезке физиономию раньше, чем их растащили. Но в целом мы жили без особых скандалов – я про себя временами удивлялся, в наших «земных» походах мы ссорились больше, а тут вели себя даже с некоторой церемонной предусмотрительностью. Может быть, потому что все ясно понимали – мы зависим друг от друга. Без шуток.

Я вернулся в пещеру с деловитым видом – «зашел на минутку, сейчас ухожу». В главном помещении – в центре – сложили из камней очаг. Слева и справа у стен шли деревянные настилы «для девочек» и «для мальчиков», на которых постепенно росли груды шкур; в головах оставлено место для одежды и оружия. Над очагом растопырилась самодельная четырехногая конструкция «полевой кухни» – с крючьями, вертелами, каменными сковородками и прочим. Один проход уводил все в тот же ледник с продуктами. Другой – в сортир, где обнаружена была очень удобная трещина. Там, конечно, было холодно, но все лучше, чем бегать по сугробам, отгоняя волков. Вход в сортир плотно закрывала обтянутая шкурой плетенка. Такую же собирались сделать для главного входа, но пока обходились все теми же шкурами.

Тренировка, судя по всему, закончилась. Во всяком случае, я оказался тут не первым парнем. Игорь Басаргин, задавшийся целью сделать себе то, что обтекаемо называл «музыкальный инструмент», возился с деревянной заготовкой корпуса. Сморч сшивал толстые полосы дубленой кожи – он мастерил себе этакий жилет, вроде ламеллярного доспеха, какие видел у ребят Лешки. Игорек Мордвинцев вырезал из кости крючки – лицо у нашего рыбака было мечтательным.

«Племя, – печально и весело в одно и то же время подумал я. – Честное слово – племя!» И представил себя со стороны – четырнадцатилетний мальчишка с коричневым от загара лицом, длиннющие волосы надо лбом перехвачены полоской кожи, грубо сшитую куртку перечеркивают ремни стального оружия, синие спортивные брюки, очень потрепанные – и серые от въевшихся пыли и грязи белые туфли.

Сзади неслышно подошел Вадим, положил мне руку на плечо. Предложил серьезно:

– Давай я возьму пару человек и сходим за солью? Мы же почти в Чехословакии, а тут есть где-то соляные месторождения… Без соли мы мясом не запасемся.

– Сам пойду, – ответил я. – С этой рукой вообще тут засиделся.

– Я лично до сих пор на животе сплю, – поделился проблемой Вадим. Шрамы справа на голове у него прикрывались волосами, но часть их все равно была видна. – Идею у меня отбираешь, да?

– Да ладно тебе, – подмигнул я ему. – Князь я или не князь?

– Князь, князь, – согласился он. – Князь и должен быть впереди. На лихом коне. Только верхом ты ездить не умеешь… Слушай, давай я схожу. Очень хочется. Сашку возьму, Олега Крыгина, Соколова Андрюшку. Мордву еще. И хватит. Через недельку вернемся. Честное слово, очень хочется. Устал на месте…

– Погоди, – у меня забрезжила смутная мысль, – постой, Вадим… Вечером поговорим. Вечером.

* * *

Вообще-то можно было жечь костер и снаружи. На площадке перед входом, огражденной скалами, заметно не было. Но мы, наверное, успели здорово соскучиться по дому, по месту, где можно просто отдохнуть под крышей, отгородившись от ночи дверью, поэтому мы жгли костер и собирались только внутри.

Кстати, тропинку Андрюшка Альхимович перекрыл ловушкой, которую настораживал только на ночь. На задевшего веревку (а не задеть ее было просто невозможно) неотвратимо, страшно и точно падал заточенный кол. Шуму при этом было полно.

Смешно, но все происходящее сильно напоминало… разные там пионерско-комсомольские собрания. Честное слово, сильно. «Пункт первый – заслушали отчет завхоза Е. Власенковой… Пункт второй – заслушали отчет санинструктора О. Жаворонковой…» И далее – по пунктам. Описаться можно. Наконец слово взял я.

– Тут Вадим предложил экспедицию за солью. – Я позволил себе почесать грудь, икнул и сделал вид, что вытер ладонь (я только что доел кусок жареной рыбы) о штаны. Кто-то зафыркал. Еще кто-то несколько раз жизнеутверждающе ухнул и побарабанил ладонями по камню. – Ладно, ладно, мы цивилизованные славяне, а не питекантропы… Так вот, думаю, пусть идет. Но заодно мне хотелось бы предложить вот что, – я расстелил на колене карту Йенса. – Тут обозначена одна крупная стоянка, живут чехи. Есть ли тут в округе еще кто – мы не знаем, а желательно знать. Так вот.

– Я! – Андрюшка Альхимович вскинул обе руки. – Я пойду!

– Здесь читают мои мысли, – вздохнул я. – Я именно это и хотел предложить.

– Возьму пару человек и пойду, – воодушевленно объявил он. – Это ты хорошо придумал, Олег.

– Хорошо-то хорошо, а лагерь останется почти без защиты, – возразил Колька Самодуров.

– Это, конечно, проблема, – согласился я. – Но соль нам нужна. И нужно знать, какие тут соседи, сколько их и чем они заняты. Поэтому я своей княжеской волей назначаю выход отрядов на завтра. Вадим, кого возьмешь с собой?..

– Как говорил, – он лениво поигрывал складным ножом. – Санек, Олег Крыгин, Андрюшка Соколов, Мордвинцев Игорек. Если они согласны… Еще девчонок попрошу в качестве рабсилы, надо же кому-то соль нести.

Возмущенный вой «слабого пола», к счастью, не вызвал обвала. Тем более что Вадим пошутил. Санек с серьезным лицом развил его мысль:

– А что, у многих народов женщины играют роль носильщиков…

– А парни – козлов, – высказалась его собственная сестра. – И не роль играют, а правда козлы.

Разговор грозил соскользнуть в сторону трепа. Кто-то уже начал выдвигать свою кандидатуру в помощь Вадиму, но я пресек шум резким хлопком в ладоши и в установившейся тишине обратился к Андрею Альхимовичу:

– А ты кого возьмешь?

– Арниса. – Он кивнул литовцу. – Пойдешь? – Тот наклонил голову, а потом ободряюще посмотрел на Ленку Рудь. – И Кольку.

– Пусть ружье оставит, – заметила Ленка Власенкова, – нам охотиться надо. И одеял пусть побольше возьмут. Мы бы спальники дали, но на всех пока не готовы.

– Сроку даю неделю, – возобновил я раздачу ценных указаний. – То есть дальше трех дней пешего хода не забирайтесь. И очень постарайтесь, чтобы никто вас не видел. Очень постарайтесь.

* * *

Я провожал группу Вадима дольше девчонок, пройдя километра три, не меньше. С собой у меня, кроме своего оружия, была аркебуза Танюшки – я собирался сразу отправиться на охоту.

Мы шли молча, только время от времени низачем пинали осенние листья. Остальные ребята шли сзади, переговаривались. Все несли кожаные мешки для соли (притащить должны были килограммов двадцать пять) и с припасами, скатки из одеял и оружие.

– Ладно, – сказал я, когда мы спустились к берегу озера, – я пойду. Счастливого пути! – Я переждал разноголосые отклики, улыбаясь. А потом добавил для Вадима, задержавшегося возле меня: – И все-таки тут все не просто так, Вадим. Будь поосторожнее.

– Пройдем, как тени, – улыбнулся он в ответ, пожимая мне руку. – Через неделю жди!

И побежал, догоняя своих, идущих по галечному берегу.

Я не стал задерживаться. И оглядываться тоже не стал…

…Около полудня после трехчасовой засидки мне удалось подстрелить самца косули. Было это километрах в пятнадцати от «дома», и я уже мрачно предвкушал удовольствие тащить тушу – даже обезглавленная, без копыт и выпотрошенная, она весила килограммов тридцать. Три месяца назад я бы не поднял такое на плечи, а если бы кто-то взвалил – переломился бы. Сейчас вполне мог унести, но мысль о пятнадцатикилометровом походе с таким грузом не воодушевляла. Тем более что тушка продолжала вяло кровоточить, и дело не в том, что я боялся испачкаться. Тут не лесопарк, и на кровавую тропинку может встать любая зараза. В окрестностях имелся по крайней мере один пещерный лев – мы его слышали, и этого было достаточно, еще и видеть его никому не хотелось.

Во мне – странная штука жизнь! – наверное, сохранились отголоски жизней предков. Кто-то из них стопроцентно был охотником. А может, и не один. Я замечал за собой, что даже с грузом хожу быстро и бесшумно – не как Андрюшка Альхимович, конечно, но все равно. Правда, вспотел я сразу, и кровь подтекала на левое плечо, да еще липла разная мошкара.

Я возвращался коротким путем, ориентируясь при подъемах на похожую на трезубец седловину перевала – там, левее левого зубца, располагалась наша пещера. Но подъемы я старался проскакивать быстро, рысью – просто на всякий случай.

И все-таки именно на одном из подъемов – отмахав уже полпути – я остановился. Мне послышались справа внизу, из леса, звуки – стук и шум, отдаленные и плохо различимые.

Я присел, сбрасывая косулю. Положил на нее один из метательных ножей. И пошел на шум. Мной двигало осторожное любопытство. Шум в лесу производят только люди – и аллес. Наши шумят? А с чего бы?

Такое ощущение – по слуху, конечно, – что там рубят дерево. Дровами мы уже начали запасаться, но рубить старались сухостой и при этом так не орали…

А еще через минуту я понял, что орут урса. Так вопить, лаять, скрежетать могли только они.

Я остановился, расстегнув кобуру, отступая за дерево. Прислушался снова и всмотрелся. Сталь не лязгает. Но они явно развлекаются рубкой деревьев – еще раз, с чего бы это? И кто им дал такое право – рубить деревья в черте моего княжества?

Я заскользил от дерева к дереву, осторожно раздвигая ладонью папоротник, порыжевший к осени. И, сделав десяток шагов, обнаружил четверых человекообразных.

Они и правда были заняты порубкой. Двое работали топорами, срубая молодой дуб – твердая древесина упруго звенела под черными лезвиями. Еще двое отдыхали на траве, задрав головы, и каркали, что-то обсуждая.

Я проследил за их взглядами и мысленно сочно сплюнул. В развилке двух толстых ветвей – метрах в шести над землей – виднелся человек. Все, что я мог понять, – вроде бы в джинсах, ни возраст, ни пол понять было невозможно. Еще я видел торчащие в ветвях три толы – метательных ножа. Кидали снизу вверх, попасть не могли.

Один из урса продолжал рубить. Второй несколько раз пнул дерево босой лапой и зашелся мерзким смехом. Наверху послышался истошный вскрик, листья затряслись, мелькнула рука, вцепившаяся в ветку… Кажется, прячущийся там человек окончательно обалдел от страха и думал только об одном – не сорваться. Но было предельно ясно, что еще через полчаса дуб завалят, и урса этого древолаза даже не придется убивать, расшибется о землю сам.

– Да что ж вам всем дома-то не сидится? – вздохнул я, взводя наган. – Что ж вы жить-то мешаете?

Я ощущал что-то вроде тяжелой, надоедливой усталости при виде этих урса – так, словно это были тараканы или клопы: жить мешают, надоели, под сковородками путаются, дело делать не дают… Наверное, подобное ощущение вызывали у моих предков какие-нибудь печенеги или монголы. Даже не ненависть, а именно вот так…

…Не люблю топоров. Именно поэтому я влепил тем, что рубили дерево, по пуле в голову. Вообще-то, если по уму, надо было (и можно было) застрелить всех четверых. Но патронов у меня совсем почти не оставалось, поэтому я вымахнул вперед. Успевший повернуться чешуйчатый товарищ что-то жизнеутверждающе хрюкнул, когда я раскроил ему голову, а потом завалился вбок, смешно дергая ногами.

Только вот палаш у меня завяз подлейшим образом, а последний урса отскочил на корточках, словно большая жаба, распрямился и…

И бросился бежать.

Еще недавно я не умел метать ножи. Да и сейчас мне было еще весьма далеко до Басса или Фирса. Вот только урса это не помогло – нож воткнулся ему в основание черепа.

Я неспешно подошел к трупу, высвободил нож, вытер его и убрал. Потом перезарядил опустевшие гнезда револьвера. Почистил палаш. И, подойдя к дубу, предложил, не поднимая головы:

– Спускайся, поговорим.

* * *

Мальчишку звали Богуш Скалон. Насколько я сумел понять из сбивчивой всхлипывающей речи, ему было тринадцать лет, и до недавнего времени (до вчера) он жил в южно-польском городке Паронин. Если мы считали, что не повезло нам, то, слушая постоянно вытирающего нос рукавом ветровки поляка, я начал менять мнение. Богуш и еще двое мальчишек – его друзей – вчера вечером пошли погулять на окраину. Понимать его речь мне было довольно легко, хотя приходилось вслушиваться в быстрые, пришепетывающие и цокающие звуки. В отличие от, например, нас с Танюшкой польские мальчишки оказались лишены внешних ориентиров и забеспокоились только когда стали возвращаться, а вернуться все никак не получалось. Сперва они решили, что попросту заблудились. А больше ничего решить не успели, потому что попали в лапы урса.

Богуш не сошел с ума только из-за пластичности психики у нашего брата-подростка. Его друзей изнасиловали, убили и съели (я стиснул зубы, вспомнив румынского мальчишку, с которым был в своем коротком, но страшном плену). Сам Богуш каким-то чудом сумел освободиться и всю ночь бродил по окрестностям, окончательно обессилев от страха и непонимания. Утром он заснул, проснулся уже после полудня – и, не успев сделать и десятка шагов, буквально воткнулся в урса, от которых спасся на дереве. Лазить по ним урса не умели и после недолгого совещания начали рубить дуб. Тут и появился я, в корне изменив ситуацию.

Впрочем, меня Богуш, кажется, боялся тоже. Не сбежал, судя по всему, только потому, что лес и урса казались все-таки страшнее. Он послушно шагал рядом со мной, лишь иногда дико озирался и начинал что-то бормотать – наверное, узнавал места. Я ему ничего не объяснял, пусть Кристина старается, она у нас полька, сама говорила.

Тащить косулю было тяжело. Очевидно, Богуш это заметил и что-то спросил – я различил слово «важко», «тяжело». Потом знаками показал: давай понесу.

– Ты не унесешь, – покачал я головой. – Давай лучше по сторонам смотри и слушай как следует. И гляди веселей – тебе и правда повезло, только еще не понимаешь – как.

* * *

Выяснилось, что Кристина знает польский немногим лучше меня, изучавшего его по воспоминаниям деда и многосерийному фильму «Четыре танкиста и собака». Но Богуш успокоился, увидев лагерь и девчонок в нем, а пока ел, то и дело повторял «бардзо дзенкуе». Потом как-то сразу осоловел и свалился спать там, где ему указали место. С вопросами девчонки, конечно, навалились на меня и достали так, что я сбежал на верх пещеры. Туда ко мне влезла Танюшка с целым свертком одежды. Не обращая внимания на мой сердитый взгляд, она хладнокровно расположилась рядом и предложила:

– Померяй сапоги и прочее. Если все впору – то считай, что я тебя обшила на весь год. Даже куртку из медвежьего меха сделала, с капюшоном.

Я разулся и примерил новую обувь – с костяными пряжками и ремнями на щиколотке и по верхнему краю, ниже колена. Ощущение было странное – несмотря на прочную подошву, казалось, что стоишь босиком. Нога чувствовала почву и в то же время была надежно защищена от камней, сучьев и прочего.

Опыт удался. Я невольно улыбнулся:

– Хорошая вещь, – вырвалось у меня.

Танюшка вздохнула:

– Еще штаны заменить – и полностью первобытный человек… Ладно, меряй зимнее. Во мне погиб подпольный мастер-швейник, тебе не кажется? И отвернись, я тоже куртку примерю.

Танюшка расстаралась изо всех сил. Я, конечно, не ценитель, но мне одежка понравилась – у нее подворачивались и подстегивались к поясу длинные полы, и настоящая медвежья шуба превращалась в удобную куртку. Капюшон на затяжке оторачивал волчий мех. Я вообще-то не барахольщик, но одеждой залюбовался, а когда повернулся к Танюшке, то залюбовался вдвойне.

Эта нахалка здраво рассудила, что парням лишние украшательства ни к чему, поэтому всю силу творческой фантазии, отпущенную ей природой, бросила в прорыв на свой зимний гардероб, выглядевший в сравнении с моим, как парадная форма английского гвардейца рядом с застиранной гимнастеркой нашего солдата. Но тем не менее Танюшка смотрела на меня с не меньшим восхищением, чем я на нее.

– Какой ты ста-а-ал… – протянула она.

– Какой? – не понял я.

– Ну… такой. – Она покрутила рукой в воздухе. – Настоящий мужчина.

– Солидный? – невольно усмехнулся я.

– Нет. – Танюшка склонила голову вбок. – Солидный – это вот… – она обрисовала обеими руками живот, – спецраспределитель, пайки и «Волга». А ты не солидный стал, а… – Она нашла слово: – Надежный. Я, когда гляжу на тебя, не верю, что может быть плохой конец… – Она вздохнула и добавила: – Но ведь все наоборот – не может не быть плохого конца… Да, Олег?

У нее горестно блеснули глаза.

Я в два шага преодолел разделявшее нас расстояние и, взяв Танюшку за неожиданно холодные запястья – тонкие и сильные, – опустился на камень, увлекая ее за собой. Танюшка послушно села.

Я дунул ей в нос. И заговорил:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…

Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф^[229].

У Танюшки на глазах были слезы. Но она улыбалась.

* * *

– Слушай, – Олег Крыгин, стоя на коленях, резал изогнутой на конце финкой копченую утку, – а с чего ты вообще решил, что тут есть соль?

– Потому что есть Карловы Вары, географию надо было учить, – категорично ответил Вадим, тесаком умело подрубая ветки для заслона.

– Я как раз учил. – Олег вытер финку и убрал оружие. – Карловы Вары – там лечебную соль добывают. Слабительную. Для поноса.

– Найдем и обычную, – отрезал Вадим. – И потом, я же не собираюсь вас в Карловы Вары вести. По берегу идем и будем идти. Тут и соль найдем.

– Силь е? – спросил Санек. На него обернулись сразу все, причем сам Саня по-прежнему спокойно вытряхивал из своих китайских кед набившийся мусор.

– Чего? – не понял Олег Крыгин.

– Силь е? – повторил Саня.

– Чего ты говоришь-то?! – уже рассердился Олег, и Игорь Мордвинцев, очевидно, знавший этот анекдот, вмешался:

– Сол, сол, чорт нэрусскый!

– Это анекдот такой, – объяснил Саня. – Неужели не знал?

– Иди ты… – безнадежно ответил Олег, протягивая Сане утятину. – На. Не подавись… Ты вообще можешь быть серьезным?

– А зачем? – изумился и почти ужаснулся Санек. – У нас и так серьезных перебор. Один князь чего стоит.

– Уймись, – буркнул Вадим, жуя.

Саня действительно умолк и принялся добросовестно лопать.

С гор дул ветер – сильный и холодный, но костер за надежно сплетенной стенкой из веток горел спокойно. В небе, видневшемся между ветвей, остро мерцали звезды – к холоду. Неподалеку воды залива мерно шуршали о галечный пляж берега.

– А вон та не мерцает, – вдруг сказал Игорек Мордвинцев, глядя в небо. – Большая, красная… Во-он та.

Он указал рукой, и все головыповернулись в ту сторону. Красный цвет указанной звезды разглядеть мог один Игорь, но звезда в самом деле не мерцала.

– Все, что мерцает, – звезды. А не мерцают – планеты. – Саня потянулся. – Это, наверное, Марс… Кстати, если кто заметил, тут небо точно такое же, как и в нашем варианте Земли.

Снова наступило молчание – тему никто не стал развивать. Где-то в темноте густо, басом, принялся реветь-завывать лось, уже начавший сходить с ума по осени. Подальше – уже совсем в горах – мягко и страшно простонал «бауумм, бауумм» кто-то из кошачьих. Может быть, даже пещерный лев.

– Тут все-таки до фига разной жизни, – заметил до сих пор молчавший Андрюшка Соколов. В его серых больших глазах покачивалось пламя костра.

– Да, в таких местах не человек звучит гордо, а зверь, – подтвердил Саня.

– Надеюсь, эти гордо звучащие не решат на нас напасть… Коняшки кусачие в этих местах, кажется, не водятся, – Вадим вспомнил зубастых «лошадей», допекавших отряд на равнинах России. – Тут вообще-то странная какая-то смесь животных – и наши современные, и ископаемые…

– Так даже интереснее, – хмыкнул Олег Крыгин.

– Да дело не в том, что так интереснее, – негромко, но значительно оспорил Вадим, – а в том, откуда это взялось… точнее – почему сохранилось. Сколько мы видели разных вымерших у нас существ? То-то…

…Олег Крыгин отошел от костра подальше. Сделал свои дела, постоял, прислонившись плечом к дереву и прислушиваясь. Неподалеку сквозь кусты с легким шорохом проскользнули несколько теней каких-то довольно крупных животных. Олег притих, но, когда ночные путешественники проскочили дальше, он прошел еще метров пятьдесят, держа ладонь на обухе метательного топора.

Отсюда хорошо видно было море.

И был виден – дальше по берегу – дрожащий, неяркий огонь костра.

* * *

Ветер скатывался по горным тропкам, как десятки упругих, толкающих в грудь потоков. Андрею вспомнилось старое кино про чешских пограничников – «Король Шумавы». Как раз почти про эти места.

Андрей, Арнис и Колька засели в небольшом гроте в глубине горной рощицы, почти угрожающе гудевшей под ветром. Судя по то и дело возникавшему шуму, в горах срывались обвалы, вне круга света, отбрасываемого костром, было неуютно, да и просто – холодно! Все трое мальчишек никогда не отличались особой разговорчивостью, Арнис и Колька не обладали развитой фантазией (вполне практичный ум их не подводил, и ничего другого они не хотели), так что вечерней беседы не получилось. Полулежа, они жевали ужин, наслаждаясь теплом, отраженным на них наспех сооруженным, но надежным экраном.

– У тебя с Ленкой, похоже, серьезно? – Колька толкнул Арниса.

Тот неспешно обдумал ответ и тоже поинтересовался:

– А у тебя с Валентиной?

– Я не знаю, – признался Колька. Вздохнул, пожал плечами и продолжал: – Ну, ты же знаешь, она отличница и все такое… Я понимаю, что это тут вроде как значения не имеет. Она мне нравится, правда, очень. Я ей вроде тоже. Вон, видел, она тогда меня одного на охоту отпускать не захотела! – Арнис кивнул. – А все-таки у меня какое-то… опасение, что ли.

– Это по какому же поводу? – с легким скабрезным намеком спросил литовец.

– Не надо, – спокойно ответил Колька. – Не надо, Арнис, я ведь серьезно… Тут видишь как: если вместе – то навсегда, до смерти. Она так сможет. А я? Не знаю…

– А ты вообще думал, как это – умереть? – с прорезавшимся акцентом спросил Арнис.

На этот раз задумался Колька. Прочно и надолго. Андрюшка, которого такие проблемы, очевидно, вообще не волновали, успел уснуть – или, во всяком случае, не подавал признаков жизни.

– Раньше – не думал, – сказал Колька наконец. – А сейчас… иногда думаю, но все равно не верю, что могу умереть. Умом понимаю, что не просто могу, а обязательно умру, причем – как это? – насильственной смертью. А все равно не верю… Помнишь, когда мы сражались с при… ну, под Москвой – меня ранили в плечо и в бедро? Я так испугался тогда…

– А я вот не верю, что после смерти ничего нет. – Арнис закинул руки под голову. – Я и там… дома не очень верил, что там – ничего. А тут – в бога хочется поверить.

– В какого бога? – удивился Колька.

– Не в Христа. Хотя я ведь крещеный. И мать у меня верующая – не знал?.. Не в Христа, а в кого-то, кто больше… соответствует. Может быть, еще и поверю, если тут подольше проживу…

– А из Олега получился хороший командир, – сменил тему Колька. – Я даже не ожидал…

– А я ожидал. – Арнис улегся поудобнее и, закутываясь в одеяла, повернулся к Кольке: – Понимаешь, Коль, я вот думаю… Что бы с нами ни произошло… но понимаешь, тут есть кое-что хорошее.

– Хорошее? – удивился Колька.

– Хорошее, – убежденно кивнул Арнис. – Понимаешь, тут страшно бывает, а в то же время – тут все словно бы показывают то, на что способны. Нас цивилизация вообще-то сильно давит. Человек так всю жизнь и проживает, не зная, что может. А тут… – Арнис замялся, не находя слов, но потом продолжал уверенно: – Тут можно показать то, что в нас глубоко спрятано. Ну – от предков досталось, что ли?

– Что, у Олега в предках были князья? – не понял Колька. Арнис вздохнул:

– Да при чем тут это…

…Ветер вновь сорвал где-то в горах камнепад. А в небольшом гроте на склоне горы посреди рощи спали за угасающим огнем трое завернувшихся в одеяла мальчишек.

* * *

Было еще совсем темно, когда я поднялся. Мне казалось, что первым. Но я сильно ошибся – во-первых, этот наш новенький – поляк Богуш, завернувшись в одеяло, сидел на своем месте, о чем-то явно размышляя. Около костра на корточках разместился Игорь Басаргин. А в районе склада слышался сдержанный шум – там явно хозяйничал кто-то из девчонок.

Зевая и потирая лицо, я выбрался из-под одеял и, ежась спросонья, подсел к огню. Мы с Игорем обменялись кивками.

– Ну что, пойдем? – после довольно долгого молчания спросил он. Я взглянул на часы. Они шли исправно, но я не был уверен в точности того, что они показывают, – мы перемещались, и я подводил их на глазок, по солнцу. Было пять.

– Пойдем, буди ребят и кого-нибудь из девчонок, – кивнул я, – пусть приготовят поесть.

– Никого будить не надо. – Ленка Власенкова вышла из складского помещения. – Я все приготовлю… Мальчишек вот поднимайте.

– Доброе утро, Лен, – поздоровался я…

…Поднимались мальчишки как обычно неохотно, переругиваясь (впрочем, тоже очень вяло), натыкаясь друг на друга и спотыкаясь. Что интересно – в такие моменты меня охватывало острое и очень приятное чувство какой-то особенной близости со всеми этими «паразитами». Подобное я переживал и там, на той Земле, в походах – но тут это сделалось абсолютным. Не знаю, испытывали ли это остальные. По-моему – да.

Девчонки непобедимо спали. Принимая из рук Ленки довольно-таки скудный завтрак, я дружелюбно ей сказал:

– Нас проводишь и ложись спать. Сколько можно глаза таращить?

– Лягу, – согласилась она. – Олег, вы бы еще дров принесли. Скажешь, а?

– Скажу, – пообещал я.

– Угу, спасибо, – кивнула она, направляясь к лежаку.

– Значит, так, – перешел я прямиком к делу. – Ты, Сморч, Андрюшка и ты, Басс, – оставайтесь на охране. Север, Бэн, Фирс – пойдете за дровами и таскайте, пока не опухнете. Или пока Ленка не скажет: «Хватит».

Фирс присвистнул:

– Да уж. Мы как раз скорей опухнем…

– Лучше опухнуть, чем замерзнуть, – вскользь заметил я. – А мы с Сергеем пойдем охотиться… Богуш, – окликнул я поляка, – пойдешь с нами. Сергей, подбери ему оружие… И вообще – кончаем жевать и переодеваемся в парадную форму.

Снаружи вошла Наташка Крючкова, развязывая ремень с оружием.

– Там холодно, – сообщила она, – и туч нет… Мальчишки, вы уже встали?

– Уже встали, уже уходим, – конспективно ответил я, затягиваясь в куртку. Мы поразительно быстро привыкали к новой одежде и, хотя у всех сохранились какие-то детали (а то и полные комплекты!) «старого туалета», их уже почти никто не носил.

– Не задерживайтесь, – предупредил я и обратился к Сморчу: – Если кто будет тут крутиться – гони на работы. Пинками.

– Будь спок. – Сморч похлопал по рукояти топора. – Первым, кстати, выгоню тебя.

– Я и сам уйду, – пообещал я, поднимая Танюшкину аркебузу и мешочек с пулями.

Танюшка спала. Мне почему-то очень-очень захотелось, чтобы она проснулась и что-нибудь сказала мне напоследок… и, может быть, поцеловала… Я даже задержался над Танькой – но она продолжала спать, как сурок (или сурчиха), даже дыхание не изменилось, и я, удержав печальный вздох, пошел к ребятам.

Мне почему-то было очень обидно…

…– Ты зачем его взял? – напрямую, хотя и тихо, поинтересовался Сергей, останавливаясь, чтобы поправить ремни. – Он же никогда не охотился, сразу видно.

– Вот и пусть учится, – так же тихо ответил я. – В конце концов – ему теперь с нами жить.

Поляк подошел, нагнав нас. Он вооружился палашом, метательным топором, охотничьим ножом и кистенем. Мне, если честно, хотелось бы знать, умеет ли он хоть чем-то из этого арсенала пользоваться. А вот Сергей напрямую поинтересовался:

– Слушай, без обид, Богуш, ты хоть чем-нибудь из своего арсенала умеешь пользоваться?

Ему пришлось повторить это несколько раз и медленно, помогая себе такими бурными жестами, что я не выдержал – засмеялся. Сергей обиделся:

– Между прочим – твою работу делаю, ты князь и о своих людях все должен знать…

Так или иначе, но польский мальчишка его понял и почти так же пояснил, жестикулируя, что (он покраснел так, что даже в неверном полусвете это было видно) танцевал в ансамбле народных танцев карпатских горцев с почти таким же топором-чупагой. И умеет обращаться с пастушьим кнутом – дед научил, – поэтому и взял кистень.

– И то хлеб, – посмотрел я на Сергея. – Ладно, пошли…

…Совсем рассвело, когда мы добрались до говорливой горной речушки, весело прыгавшей с камня на камень куда-то в долину. Впрочем, сейчас, в утренние глухие часы, ее беззаботный плеск звучал одиноко и как-то настораживающе. У подножия Карпат эта речушка уходила в болото, на котором гнездилось чудовищное количество уток и диких гусей – девчонки ловили их петлями и без конца коптили, причем половину копченого мы вместе сжирали, «не отходя от кассы», и лишь вторую половину Ленка с трудом отвоевывала на хранение. Копченая дичь в Союзе считалась страшным дефицитом, но мы все ели ее в походах и любили.

Правда, сейчас нас сюда привели не утки и гуси, а мысли о более солидной добыче. Я уселся в густой, хотя уже сплошь желтой листве дуба над речкой. Сергей с Богушем залегли среди камней ниже по течению. Напротив нас – примерно на равном от них и от меня расстоянии – был небольшой песчаный пляж, тут и там расчерканный самыми разными следами.

Зарядив аркебузу (не подшипником – их мы берегли, – а подходящей галькой), я улегся-уселся в очень удобном сплетении ветвей, положив оружие перед собой. Ажурная золотая занавеска листвы скрывала меня полностью; сверху я видел ребят за камнями, но с земли их едва ли мог бы заметить даже самый острый глаз.

Теперь надо было ждать.

По характеру я очень нетерпелив. Но, как и многие целеустремленные люди (а даже недоброжелатели признавали, что я именно такой человек), я сумел приучить себя ждать, если нужно, подолгу и спокойно. Особенно это касается ожидания в дикой природе, которой плевать на проблемы человека и его устремления. Не обладая технической мощью, под природу можно только подстраиваться, подлаживаться, чтобы в конечном счете взять свое.

Обязательно.

Первым на водопой, мягко ставя лапы, прошествовал наш заочный знакомый – гордый тигролев. Он наклонился над водой совсем рядом со мной – я видел загривок с мощным валиком мышц, слышал звук лакающего языка. Самка, но здоровее, чем амурский тигр, самое крупное кошачье на той Земле. Когда самка ушла, фыркнув напоследок, я обнаружил, что до белизны сжал пальцы на ложе аркебузы.

Выше по течению и на другом берегу неподвижно висело над камнями знакомое облачко серого тумана – отсюда абсолютно безобидное, но я передернул плечами, вспомнив, что в нем скрывается. На миг подумал: неужели и из нас кто-то может оказаться на это способным?! А еще потом пришло воспоминание: что же все-таки такого в фашистском значке на рукояти моего палаша?! Какая такая светлая сила в нем может быть заключена?!

…Кабанье стадо явилось на водопой примерно через сорок минут. Вместе со здоровенным секачом шли три матки и целая толпа подросших поросят. Вся эта кодла, повизгивая и похрюкивая, воткнулась в воду, только секач остался на берегу и, поворачиваясь всем телом, шнырял по сторонам маленькими глазками. Вообще говоря, кабанье мясо (особенно с диким чесноком) было очень вкусным. Но пуля из аркебузы могла не сразу свалить даже подсвинка, а иметь дело с осатаневшим выводком мне, например, не хотелось, даже сидя на дереве. Я увидел, как Сергей, лежавший за камнями, помотал головой отрицательно, глядя в мою сторону, – и сам кивнул, хотя и не знал, видит он меня или нет.

Кабаны форсировали речушку над перекатом и растаяли где-то в лесу. Я уже забеспокоился, что днем никто не придет – вполне возможно такое, – когда между деревьев появились несколько оленей.

Это были не уже привычные нам животные, а мегацеросы, которых мы раньше видели лишь несколько раз, да и то издалека. Здоровенные красно-бурые животные с длинными метелками шерсти под брюхом и чудовищным размахом почти лосиных по структуре рогов вышли к речушке всей семьей, или чем там, – восемь штук.

Я прицелился сзади в основание шеи самого крупного самца.

* * *

Люди, сидевшие у костра, повернулись в сторону подходящих Вадима и Олега, но с места не двинулись. Их было четверо – крепкие, рослые мальчишки лет по 13–16, одетые в кожу, они сидели на меховых плащах, чем-то неуловимо похожие, их длинные каштановые волосы рассыпались по плечам. Они спокойно наблюдали за тем, как подходят Вадим и Олег, но под правой рукой у каждого лежало оружие, а неподалеку, прислоненные к каким-то мешкам, стояли луки. Правда, в чехлах – длинные, рядом с колчанами, над которыми щетинились перья.

– Привет. – Вадим, ощущая себя немного смешным, показал руки. То же сделал и Крыгин. Все четверо кивнули, один поприветствовал подошедших, но по-английски.

– Я умею говорить на вашем языке, – предупредил Вадим.

– Мы тоже знаем русский, – сообщил тот, который здоровался. На плохом, но все же понятном русском сообщил: – Но мы не знали, что тут есть русские. Мы думали – только Борислав.

– Мы не знаем Борислава. – Вадим кивком поблагодарил давших ему место мальчишек, сел, но Крыгин остался стоять. – Мы тут недавно.

– Борислав Шверда… словак… – Мальчишка скупым жестом показал в горы. – Он живет там…

– Это те, к кому пошел Андрей, – вполголоса сказал Олег. Вадим кивнул и, полуобернувшись к нему, предложил:

– Зови наших, чего они там сидят.

Олег свистнул, и незнакомцы вновь напряженно зашевелились при виде появившихся со скал трех человек. Санек широко улыбался, словно увидел своих лучших друзей. Андрей и Игорь выглядели настороженными, держали руки на оружии.

– Здрассссь… – Саня поклонился, и Вадим про себя обматерил его за шутовство. Санек уселся без приглашения и признался: – Замерз в скалах валяться. Ну что, драться не будем?.. Вы откуда, ребята?

– Мы со Скалы, – ответил все тот же парень.

– Из Гибралтара?! – ахнул Игорь Мордвинцев.

– Со Скалы, – кивнул англичанин.

– Пешком, что ли? – хмыкнул Олег.

– На корабле, – покачал головой англичанин. – Он недалеко, все наши там. А мы собирали соль.

– Соль? – Вадим посмотрел на мешки. – Мы тоже пришли за солью. Может, покажете нам, где она тут?

Он не заметил – точнее, сделал вид, что не заметил, – как англичанин вскользь намекнул: наши недалеко. И тем самым Вадим тоже показал: нам это не интересно, не бойтесь и нас не пугайте, все о’кей.

* * *

– Урса прошли тут ночью. – Андрей просеивал меж пальцев холодную пыль и озирался, стоя на колене. – Много. Сотня… больше, не знаю, в пределах от ста до полутораста.

– Многовато для нас троих, – заметил Арнис, положив ладонь на рукоять топора.

Тропинка вилась между скал прихотливым серпантином и была хоженой. Не урса, а вообще – хоженой, поднимавшейся все выше и выше в скалы.

– Похоже, что они идут в гости к этим чехам, – вслух подумал Колька. – Жаль, я двустволку оставил.

– Поднимемся чуть вверх, – решил Андрей, – и пойдем вдоль тропинки по камням. Труднее, зато и безопаснее.

Мальчишки без слов вскарабкались на карниз, удачно проходивший над тропой, и, стараясь держаться поближе к скале, зашагали дальше. Точнее уже – поползли.

Потеплело – очень потеплело, даже жарко стало. Лес оживился, поддавшись на приманку вернувшегося лета. Впрочем, было не до его красот – идти оказалось тяжело.

А потом их глазам открылась узкая долина. Тропа спускалась в нее, терялась среди медно-золотых лесных волн – и вновь выныривала километрах в шести, идя прямо по отвесному с обеих сторон гребню и круто поднимаясь к щели между двух отвесных скал.

– Урса. – Арнис, обладавший неплохим зрением, вскинул руку. Приглядевшись, и остальные увидели толкотню фигурок у начала крутого подъема – большего на таком расстоянии было просто не разглядеть. Мальчишки напряженно всматривались – и вновь Арнис первым понял, что там происходит: – Слушайте, а ведь они кого-то осаждают…

Два черных облака вспухли в самом низу спуска, а через миг до разведчиков донесло сдвоенное «бум!» взрыва. Все трое обалдело переглянулись.

– Рискнем подойти поближе, – решил Андрей…

…Это и в самом деле был риск, и немаленький – в лесу и опомниться не успеешь, как выскочат на тебя враги. Андрей шел первым. Колька и Арнис держались позади и чуть по сторонам. Все трое старались контролировать происходящее вокруг.

Сначала попались пять трупов урса. Они были свалены в кучу у корней раскидистого мрачного граба. Чуть дальше лежал обнаженный труп белого мальчишки. Отрубленные – судя по всему, уже у мертвого – руки, ноги и голова лежали рядом. Палые листья пятнала кровь, ее длинные полосы сохли тут и там.

Метрах в полуста от этого места, пробив кусты своими телами, лежали еще четыре чернокожих трупа. В одном торчало копье с массивным наконечником, прошедшее почти насквозь.

– Тут живой! – забыв об осторожности, крикнул Колька, дальше других сунувшийся в кусты. Арнис и Андрей метнулись к нему.

Мальчишка лет четырнадцати лежал ничком, весь прикрытый разметавшимся в стороны серым шерстяным плащом, на котором умело был нарисован белый стоящий лев, как на форме у чехословацких хоккеистов. Длинные темные волосы перехватывала широкая повязка. Мальчишка царапал пальцами выкинутой над головой левой руки листву.

Арнис осторожно перевернул его, Колька придержал голову. Мальчишка был одет в жесткую кирасу – вроде бы из просоленной ткани, – пробитую справа на груди страшным ударом топора. В жуткой ране виднелись раскромсанные ребра и пузырящееся кровью скомканное легкое. Тут же, под плащом, обнаружился окровавленный палаш.

Найденный умер буквально в тот момент, когда Арнис его приподнял. А через миг до разведчиков докатился еще один сдвоенный взрыв.

* * *

Корабль показался Вадиму похожим на драккары викингов с картинок из любимых им книг. Но, может быть, именно поэтому-то он так и напрягся, когда этот корабль выскользнул из-за мыса – и заскользил, ритмично взмахивая длинными веслами, к берегу. С высокого носа скалился резной дракон.

Вадим поймал взгляд Сани. Завороженный и завистливый. Саня смотрел на корабль. Без опаски или страха, хотя с корабля поспрыгивали в воду человек двадцать, не меньше, и все при оружии. Они ловко помогли кораблю причалить и, обмениваясь приветственными жестами с ребятами у костра, подошли ближе.

Англичанами командовал не англичанин, а плечистый блондин с увязанными в «хвост» волосами, по-английски говоривший с акцентом. Он назвался Свеном Раудссоном и оказался норвежцем, что и стало ясно окончательно из завязавшегося разговора.

Шесть лет назад группа мальчишек из английского исторического клуба гостила у своих собратьев в Норвегии. Оттуда они и попали сюда. В обеих группах собрались непоседы. Под руководством Свена мальчишки смастерили драккар и отправились в путешествие. А в Гибралтаре обосновались почти три года назад, успев побывать в Америке и на африканском побережье. Правда, не стал скрывать Свен, в Гибралтаре до них жили испанцы, но с ними не вышло мирно… Девчонки побежденных – кто не захотел умереть от своей руки – достались победителям. С тех пор колония окрепла, там жили почти сто человек, имелся второй драккар, и «люди Скалы» часто ходили походами, в основном тревожа урса в их собственных землях. Но заплывали они и в Черное море, где в прошлом году у них случилась крепкая заваруха с казачатами на «Чайках» – еле отбились и ушли…

…Свен вполне дружелюбно предложил доставить новых знакомых вместе с солью, которую они наберут, до места на побережье напротив перевала, откуда можно добраться до пещеры. Вадим подумал.

И согласился.

* * *

Глину нашли Ленка Рудь и Наташка Бубненкова – настоящий пласт в полукилометре от пещеры. Под лозунгом «Даешь народную посуду!» нам, мальчишкам, пришлось таскать глину и песок (последний – аж с берега моря и тщательно просеянный!!!) в природную яму за пещерой, а потом еще заливать все это водой и месить. И если вы думаете, что княжеский титул вас спасает от унылого топтания в ледяной воде, то вы ошибаетесь. А месить глину никогда не относилось к числу моих любимых занятий. Правильней сказать – я этим вообще никогда не занимался.

Ну да мало ли чего я не делал…

Олька Жаворонкова, сидя на краю ямы, на редкость гнусным голосом зачитывала по памяти список запасов лекарственных трав, докладывая о нехватке того или другого. Месиво под ногами было холодным, и у меня в душе гнездилось нехорошее предчувствие, что топчущийся напротив Фирс филонит. Хорошо еще – солнце неплохо грело плечи и спину.

– Оле-ег! – заорал Сморч где-то за пределами моего зрения. – Олег!!!

– Я тут, – буркнул я, – заживо похоронен…

– Он здесь! – махнула рукой Олька, и через минуту возбужденное лицо Игоря появилось над краем ямы:

– Хватит в г… лине возиться! – Он ткнул пальцем за спину. – Там Вадим со своими шпарит, мешки несут!

– Рановато они, – заметил я и, бросив саркастически-извиняющийся взгляд на Олега Фирсова, выбрался из глиняной трясины. А вот ноги помыть я уже не успел – Сморч предупредил меня в последний момент. Ко мне уже приближался Вадим без указанного мешка, но с каким-то белобрысым здоровяком при оружии и в теплом плаще.

– Знакомься, Олег, – вместо приветствия сделал он широкий жест, – это Свен Раудссон, ярл Скалы.

* * *

По-моему, так драккар был построен очень хорошо. Другое дело, что я ничего не понимал в кораблестроении и кораблях вообще, хотя и увлекался Крапивиным.

Но англо-норвежский коллектив своим кораблем явно гордился. Пока перетаскивали соль, Свен и его «стурман» Лаури Филлинг таскали меня и Сергея от носа до кормы, сыпали какими-то звучными и непонятными терминами… Нет, корабль действительно был красивым, как красива всякая вещь, которую делают с любовью.

– Послушай, князь, – это слово в моем отношении звучало все чаще и уже почти всегда без иронии, и Свен его произнес именно так, – мы были бы не против поменять у вас мясо, если есть лишнее. Можем дать соленую морскую рыбу.

– Ничего не выйдет, – покачал я головой. – Мы тут недавно, нам самим не хватает припасов.

– Жа-аль… Мы хотели поменяться со Швердой, но вот не знаю, если потратим на это хотя бы пару дней, то попадем в осенние ветры, выгребать будет трудно…

– А что за человек этот Шверда? – Я облокотился на борт. Свен двинул плечом:

– Он князь там, в горах. У него есть свои люди, и он за них стоит. Честный и смелый. И никогда никому не отказывал в помощи от урса.

Мы помолчали, глядя, как Лаури показывает Сергею кормовое правило. Свен поинтересовался:

– Ты собираешься обосноваться тут надолго?

– Нет, весной мы пойдем на юг, – ответил я.

Свен внимательно посмотрел на меня:

– На юг? А нет ли у тебя карты? – Я молча вынул листок. – Знакомая рука, – заметил Свен. – Это не Йенс ли Круммер рисовал?

– Йенс, – кивнул я.

– А Гунар конунг жив? – Свен произнес имя «Гюнтер» на скандинавский лад. И вообще вел себя подчеркнуто «по-викингски» – то ли играл так, то ли и правда уже сжился с ролью…

– Жив, – сообщил я и добавил: – У нас с ним был поединок. Я победил тогда…

– Победил? – Свен взял у меня листок. – Вот, посмотри… Это острова Северные Спорады. Йенс не знает, но вот тут, – он отчеркнул один из островов ногтем, – обосновался итальянец Нори Пирелли со своей шайкой. Это настоящий сброд, а самого Нори зовут Мясник, и за дело. Эти выродки держат рабов и нападают на всех, кого могут одолеть легко, а чуть что – прячутся на своем острове, а его берега неприступны… Четыре года назад, когда мы еще не жили на Скале, я и еще трое морских вождей пробовали выкурить этого ублюдка оттуда, но только зря месили воду веслами. Он посмеялся над нами со своих утесов…

– Мало урса, – пробормотал я, – еще и свои какие-то дегенераты…

– Не говори… – вздохнул Свен. – Ты будь осторожней, у него много людей.

– Спасибо, – кивнул я. И поинтересовался: – А скажи, многие плавают – вот как вы?

– Многие. – Он кивнул. – В основном – наши, северяне. Не меньше двух десятков… Но есть и ваши, русские, – тоже с севера, а в Черном и, говорят, Каспийском морях – казачата. И по Средиземному тоже кое-кто из местных плавает… – Свен вдруг предложил: – Послушай, князь, если ты одолел Гунара конунга, то ты, должно быть, хороший боец. Так, может, ты не откажешься поразвлечься со мной на берегу с клинками в руках?..

…У Свена оказался длинный тяжелый палаш с массивной гардой. А в левой он держал шпринг-клинге – дагу, от основания которой со щелчком отделились два «пера». Сам по себе норвежец был здоровей меня. На левом плече бугрился шрам. Но он, в свою очередь, с интересом рассматривал меня и, кивнув на мою грудь, спросил:

– Кто тебя так?

– Пещерный медведь, – объяснил я, – недавно. У меня и рука была сломана, ну да ничего… Начали, ярл?

Он отдал мне салют, и я, ответив ему тем же, принял стойку. Было тепло, но с залива тянул прохладный ветер, и я подумал вдруг, что в тех местах, из которых мы пришли, чего доброго, уже настоящие заморозки…

…Первые мгновения схватки оказались чисто фехтовальными. Мы оба стояли в четвертой позиции – кисть правой руки ладонью вправо, большой палец сверху на рукояти. Палаш Свена был подлиннее, чем мой, он и начал: нанес укол с переводом мне в грудь. Я взял четвертую защиту, отшвыривая палаш Свена влево, и с выпадом атаковал уколом вниз – в живот. Свен первой защитой отбил мой палаш влево и красиво уколол с кругом в грудь. Я молниеносно ответил третьей круговой, и мы отскочили друг от друга.

– Красивая фраза, – оценил Свен, покачивая палашом. – Сколько занимался?

– Меньше полугода, – признался я.

– Вот как… – двинул бровью Свен. И его палаш сверкнул молнией, обрушиваясь на меня сверху чуть наискось. «Плащ Одина» – таким ударом не просто убивают, таким ударом рассаживают противника от плеча до бедра, «делают из одного двух», как шутили предки Свена. Конечно, меня сейчас он бы не стал рубить, но грохни вот так плашмя – и дух вон на полминуты, не меньше…

Но я ждал чего-то подобного! И увернулся, выскочил. Из-под удара, завертевшись волчком, кругом рубанул Свена по ногам – он подскочил, едва не поймав мой палаш дагой, а через мгновение от столкновения длинных клинков белесым веером брызнули искры. Еще раз! Еще! Удары отдавались даже в локоть. Я обалдел – спасаясь от моего выпада в бедро, Свен сделал фляк – кувырок с места назад, а в следующую секунду на мой палаш сверху обрушился такой удар, что оружие вышибло у меня из руки!

Не знаю, почему я не растерялся. Может быть, из-за долгих недель тренировок. А может быть, еще и потому, что на берегу собралась чуть ли не половина моего «племени».

Я «заклинил» палаш своей дагой. Выбить его у Свена у меня просто не хватило бы сил, но, крутнувшись, я отбросил – отвел – его руку в сторону, помешав действовать «шпрингом» и одновременно оказавшись спиной к норвежцу. Сгибом правой руки я захватил оказавшуюся над моим плечом сильную шею Свена – и, швырнув его вперед через бедро, подхватил свой палаш. Как раз вовремя, чтобы успеть отбить его удар – он приземлился на ноги! Раздались аплодисменты – хлопали все и, кажется, нам обоим.

Свен улыбался.

– Вар со гуд, – одобрил он.

– Так со мюкет, – кивнул я.

Свен весело расширил глаза:

– Ты знаешь норвежский?!

– Нет, – огорчил его я, – просто читал одну книжку и нахватался.

– Про викингов, конечно, книжку? – уточнил Свен.

– Ты знаешь, не про викингов, – вполне дружелюбно ответил я. – Про Вторую мировую. Ну что, ярл, мяса на обмен у нас нет, но обедом мы накормим всех. – Краем глаза я поймал выражение лица Ленки Власенковой и не смог не усмехнуться.

* * *

– Зеленоглазая – твоя девчонка? – спросил Свен, когда мы после обеда сидели возле ручья.

Я довольно долго молчал, потом вздохнул:

– Вообще-то… ну вообще-то, мне кажется, да. А как ты догадался?

– Это видно, – уверенно сказал Свен. – Ты не видел, как она смотрит тебе в спину. Ей нужен только ты. Она тебе об этом еще не говорила?

– Нет, – слегка ошарашенно ответил я.

– Скажет, – уверенно заявил Свен. – Это вопрос времени.

– Хорошо бы… – еле слышно прошептал я в сторону и в свою очередь спросил спросил Свена: – А у тебя есть девчонка?

– Есть, – кивнул ярл, – но мой опыт тебе не пригодится. Она испанка, и я убил ее парня, а ее саму изнасиловал возле его трупа. – Он говорил об этом очень просто, а меня покоробило. – Тогда убили моего друга, и я очень мало думал о джентльменстве… Но получилось так, что она привыкла ко мне. И даже ждет, когда я должен вернуться… Им ведь чаще всего все равно, с кем жить, лишь бы чувствовать себя защищенными.

– Танюшка не такая, – возразил я. – Она сама кого хочешь защитит.

– Да, по ней это видно… У вас вообще хорошие девчонки, но твоя зеленоглазая похожа на валькирию. Ты знаешь, кто такие валькирии?

– Я читал ваши легенды…

На скале над пещерой появился Саня. Он огляделся с гордостью взобравшегося на конек крыши первого петуха микрорайона и, словно муэдзин, заунывно и громко заорал:

– Девушки-и!.. Девушки-и!.. Девушки-и!.. Девушки-и!.. Девушки-и!..

На восьмой или девятый вопль из пещеры высунулась его собственная сестра и воинственно спросила:

– Ты чего воешь, дундук?!

– Я так и знал, что откликнешься только ты, – печально сказал Саня. – Спасибо Сморчу, он бережет твою честь… Эй, Олег! Или я ослеп – или сюда идут Андрей со своими… и еще с кем-то!

* * *

Саня не упомянул одного – Андрей, Колька и Арнис очень спешили. А «еще кто-то» оказался знаком норвежцу – Свен, медленно поднявшись, вгляделся в приближающихся от леса мальчишек и сказал:

– Это Ян…

– Какой Ян? – я взмахом ответил на взмах руки Андрея, который начал сигнализировать от самой опушки.

– Ян Гловач, помощник князя Борислава. Очень умный парень, он, между прочим, делает порох…

Вопрос с порохом я прояснить не успел – все четверо добрались до нас. Пожимая руки своим ребятам, я внимательно рассмотрел Яна – вполне обычного русоволосого мальчишку со светло-карими, почти желтыми глазами, одетого в жесткую кирасу поверх кожаной куртки, с двумя длинными мечами, рукояти которых резко торчали вперед перед бедрами.

– Хорошо, что ты тоже здесь, Свен ярл, – сказал он по-английски, а потом повернулся ко мне и отвесил церемонный поклон. – Твои люди рассказали мне о тебе, князь Олег. Я прошу разрешения поговорить с тобой, со Свеном ярлом и с вашими людьми. Мой князь Борислав просит о помощи. Я и не ждал такой удачи!

* * *

Мы сидели на тренировочной площадке широким полукругом – вперемешку «мои люди» и три десятка людей Свена Раудссона. Все внимательно слушали Яна, устроившегося на камне – лицом сразу ко всем.

Чешскую крепость урса осаждали несколько раз, всегда – безуспешно. Но в этот раз им удалось каким-то образом перекрыть реку, которая, протекая через пещеры, снабжала водой не только обитателей-людей, но и одомашненный скот, который был у чехов. Осада продолжалась уже шесть дней, запасов воды оставалось максимум на три дня. Князь Борислав посылал гонцов в нескольких направлениях, хотя ближайшие соседи – австрийцы – жили аж в четырех днях пути в один конец.

Месяц назад Ян – он в чешском племени был кем-то вроде начальника штаба – во время охотничьей экспедиции издалека видел нашу пещеру и людей возле нее. Тогда он очень спешил. Но теперь вспомнил об этих людях и предложил Бориславу позвать их на помощь, вызвавшись пробраться к ним сам.

Недалеко от своих мест он столкнулся с Андреем.

– Много ли урса? – спросил Свен, когда Ян заканчивал рассказ.

– Не меньше четырехсот, – ответил чех.

– Ну что ж, – буркнул Свен, поднимаясь. – Мы пойдем на драккар. Вдоль берега, а потом – напрямую, полсуток сэкономим и завтра к вечеру доберемся.

Прикусив губу, я посмотрел на своих – обвел их взглядом поочередно. Они выглядели растерянными. Им предлагали открытым текстом идти драться с четырьмя сотнями черных за совершенно незнакомых парней и девчонок – вот так сюрприз! Я их понимал. Но…

Но Лешка Званцев пришел к нам на помощь, не раздумывая. Да, у него были к Марюсу личные счеты.

Но разве у нас к урса – нет?

В общем – надо было вставать. И решать.

И я встал.

– Я никому не приказываю, – сказал я. – Я просто хочу спросить Свена – есть ли у него на драккаре место для меня? Остальные – пусть решают сами. Каждый – за себя.

* * *

Со стороны девчонок ответом на мое решение оставить их в лагере был водопад грубой, неконструктивной критики, направленной на мои личные физические и моральные недостатки, потрясание оружием и воинственный писк. Мне почему-то все это было страшно… смешно, и вспоминался мышонок из мультфильма «Бибигон» – как он, собираясь идти воевать со злым индюком, крикнул: «Долой Брундуляка!» – и от собственной храбрости упал. Так или иначе, но я не поддался на их прессинг, и они как-то сразу притихли – помогали нам собираться и испуганно-жалобно на нас посматривали. А мальчишки… что ж, мальчишки восприняли мое решение как нечто само собой разумеющееся.

– Продуктов много не берите, – сказал Свен, – накормим из своих. И назад доставим.

– А как же осенние ветры? – поинтересовался Саня, проверявший свое оружие.

Свен усмехнулся одной стороной лица:

– Догребем…

И больше ничего не объяснял.

…Я заткнул за пояс свою перчатку, рывком затянул завязку горловины новенького «сидора» и, забросив его за плечо, повернулся к выходу.

Передо мной стояла Танюшка. Скрестив на груди руки.

– Тань, не возьму, – отрезал я. У нее на щеках появился темный румянец. Девчонка потянулась ко мне движением атакующей гадюки и прошипела прямо в лицо:

– Ненавижу тебя!!!

И, крутнувшись так, что волосы взлетели вихрем, пулей вылетела из пещеры.

– Поговорили, – вздохнул я. И со злым лязгом вогнал в ножны палаш.

* * *

Драккар шел вдоль берегов в вечерней осенней полутьме. Было промозгло, холодно и сыро, но хоть ветер пока что дул в парус. Факелы на носу и корме освещали палубу, на которой – на широких лавках и между ними – спали мальчишки. Около кормового правила Лаури о чем-то беседовал с Саней, возле их ног сидел неугомонный Бэн.

Свен, Ян и я сидели на носу вокруг расстеленной между нами вычерченной на тонкой коже карты, кутаясь в плащи.

– У нас сорок пять человек. – Свен посматривал на нас. Я вслушивался, не без удивления отмечая, что понимаю английский все лучше. – Сколько человек в горной крепости, Ян?

– Пятьдесят два с девчонками, – ответил тот, – но драться будут все.

– Значит, всего девяносто семь человек, – заключил Свен. – Примерно по пять урса на каждого из наших. Не так уж страшно – бывало и хуже.

– Даже поменьше, чем по пять, – подтвердил Ян. – Они немало потеряли в стычках. Думаю, если ударить решительно – то можно прорваться к нашим.

– Не имеет смысла, – возразил я. – Если только мы не хотим просто увеличить число голодных ртов в вашей крепости.

– Да, – согласился Свен, – мы должны думать о том, чтобы уничтожить или по крайней мере отбросить врага… – Он рассматривал карту. – А что – та река, которая давала вам воду, – ее русло высохло?

– Да, – кивнул Ян. – Мы вынуждены были обрушить свод взрывом. Чтобы не прошли урса.

– Жаль… Они перекрыли дорогу? – Ян снова кивнул. – А как ты выбрался?

– Я был один, и мне повезло. Очень.

– А если отвлечь их? – предложил я. – Мои ребята сказали, что можно скрытно подойти почти к самому их лагерю… Предположим, группа из пяти-шести человек появится в их виду… неужели они не бросятся в погоню?

– Бросятся, – согласился Свен. – Полсотни. Не больше.

– А если появится отряд сразу из двух десятков? – Я еще сам не очень понимал, что же имею в виду, но мысль какая-то брезжила. Свен пожал плечами:

– Сорвется сотни полторы… Подожди! – Он наклонился к карте. – Если я правильно помню, то вот здесь, – он указал на ней точку, – есть ущелье с резким спуском, а потом – такой же резкий подъем. Если удастся заманить погоню сюда и напасть на них с двух сторон…

– Мы их раздавим, – заключил Ян. – Рискованно, но может сработать.

– Сделаем так. – Свен поддернул плащ. – Олег, возьмешь на себя роль приманки?

– Да, – твердо сказал я.

– А сможешь выйти вот на это ущелье? До него километров пять от крепости.

Несколько секунд я разглядывал карту, потом кивнул:

– Да, тут хорошие приметы…

– Я со своими засяду у входа в ущелье… Ян, как только Олег уведет часть урса – ты должен пробраться к своим. Любой ценой. Предупреди Борислава, как только он увидит три дыма в лесу, пусть атакует врага всеми силами. Мы ударим с тыла. – Кулаки Свена столкнулись над картой. – И раздавим и вторую половину урса… – Он встал и потянулся. – Давайте спать теперь. Завтра нам еще весь день плыть, и кто знает – не придется ли грести… Лаури! – окликнул он своего стурмана. – Буди смену и ложись, руки сотрешь!

Я расстелил плащ прямо тут же, на носу, и, улегшись на одну его половину, укрылся другой, подсунув под голову вещмешок. Звездное небо медленно двигалось надо мной.

И я думал, что усну не скоро. А уснул сразу.

* * *

Опасения Свена, к счастью, оказались беспочвенными – ветер дул и на следующий день, и ветер попутный. Но было невероятно скучно. Берег – однообразный пляж, за которым поднимались поросшие лесом скалы, – тянулся без конца.

Драккар качало. Меня качка на воде никогда не волновала, но многие из ребят определенно «заскучали». Вадима вообще развезло – он стоял у борта и явно боролся с тошнотой.

– Около полудня причалим, – перешагивая через скамьи, ко мне подошел Свен. – А там часов восемь через лес – и мы на месте.

– Никогда не думал, что плавать так скучно, – признался я.

Свен отмахнулся:

– Скучно было, когда мы ходили в Америку. Почти два месяца на драккаре!

– Как там, в Америке? – поинтересовался я.

Свен неопределенно повел рукой:

– Да то же, что и здесь…

Тем временем Север, которому, очевидно, в корень надоело скучать, вдруг затянул нарочито грубым голосом протяжную песню:

Эй, варяги,

Эгей, бродяги!

Где вы только были,

Хорошо ль гуляли?!

Несколько мальчишек откликнулись – те, кто знал эту песню:

Мы гуляли за три моря,

Рыбку там ловили!

– Эй, варяги, – снова начал Игорь: —

Эгей, бродяги!

А что скажет Харальд,

Наш король могучий?!

– Пару-ус! – заорал с носа один из англичан…

…Корабль вынырнул из-за мыса километрах в полутора от нас – мы только что прошли мимо. Широкий серый парус держал ветер, а сам корабль очень походил на драккар Свена. Все, повскакав с мест, разглядывали неожиданного попутчика, когда Лаури крикнул с кормы со смехом:

– Эй, Свен! Это, клянусь честью, Тиль ван дер Бок из Терсхеллинга!

– Каким ветром его сюда надуло?! – рявкнул Свен, но не особо сердито.

– Знакомый? – спросил Сергей.

Свен покривился:

– Сложный вопрос… В смысле – знакомый, но в позапрошлом году мы схватились с ним на Канарах из-за стоянки с пресной водой. Он не прочь пограбить своих же белых. Но драккар у него хороший.

– А он не пойдет с нами? – спросил Ян, подошедший к нам.

Свен покусал губу:

– Посмотрим, – наконец сказал он решительно. – Эй, спустите парус! Пусть они нас догонят! И вооружитесь на всякий случай, – уже тише добавил он.

Драккар ван дер Бока и в самом деле начал быстро нас нагонять. Его нос украшала улыбающаяся морда акулы, вдоль ближнего к нам борта цепочкой стояли с десяток лучников. У носа – ногами наружу – сидел, не держась ни за борт, ни за нос, затянутый в черную кожу и казавшийся из-за этого очень высоким и худощавым мальчишка лет шестнадцати, на коленях поблескивала длинная шпага. Он улыбался во весь рот.

– А, да это старый негодяй ван дер Бок! – рявкнул Свен. – Все за чужим добром гоняешься?!

Акулоголовый драккар шел теперь борт в борт с нами. Тиль – а это, очевидно, и был он – спросил в ответ:

– А ты что, подрядился возить пассажиров, Свен ярл? Кто эти сухопутные крысята?

– Мои русские друзья, – отозвался Свен. «Крысят» поняли все наши и завозились враждебно.

– Русские?! – удивился Тиль и перешел на ломаный, но в целом неплохой русский: – Это здорово! Я восемь месяцев ходил с вашими по Сибири – еще до того, как обосновался на Терсхеллинге! Вы не знаете Йенса Круммера?

– А ты не из тех голландцев, которые живут в большом поселке на островах? – Я вспомнил рассказ немца.

– Я не голландец, а фризон! – поправил Тиль. – Нет, я не из них, но тот поселок я знаю, он на побережье прямо напротив моего острова! Так куда вы плывете с этим белобрысым тугодумом?!

…– Что ж, бить урса – это всегда хорошо, – убежденно заключил Тиль, выслушав наш рассказ. – У меня двадцать пятьчеловек, и я пойду с вами.

Легким движением, небрежным и красивым, он перемахнул обратно на свой корабль. Повернувшись на пятках, вскинул руку:

– Я иду за вами!

* * *

Со Свеном и Тилем мы разошлись почти сразу, а Ян повел нас к крепости тропинками через горные леса. Сам он шел с передовым дозором, и царило у нас полное молчание. Не потому, что идти по горным стежкам-дорожкам было тяжело, а просто на всех внезапно снизошло очень серьезное настроение.

Не знаю, как остальные, а я вновь и вновь обдумывал свой поступок. В смысле – то, что я сам пошел на помощь незнакомым людям и веду в сражение своих друзей. И не есть ли это признак сумасшествия?

Если честно, я так ни до чего определенного и не додумался. Может, и успел бы, но шагать в самом деле было трудно, и я скоро отключился от отвлеченных мыслей, сосредоточившись на дороге. Как это часто бывает, в мозгах засела одна строчка: «На палубу вышел, а палубы нет – ее кочегары пропили!» Она и крутилась там, как магнитофонная лента, склеенная в кольцо.

Начало резко смеркаться – как раз когда мы выбрались на какой-то перевал. И в сумерках увидели впереди цепочку огней, частую и широкую, дугой охватывающую подножие скал.

– Мы здесь были, – тихо сказал Альхимович, догоняя меня, – только выходили с другой стороны.

А через секунду и Ян сказал:

– Это наша крепость.

Определить расстояние до ночных огней было трудно. Они казались близкими, но что уж я знал точно – так это насколько обманчивы ночные расстояния. Однако Ян расстояние знал:

– Тут восемь километров, – пояснил он, сбрасывая наземь плащ. – Сейчас, наверное, надо отдохнуть, князь. А действовать перед рассветом. Тут урса не появятся, они не знают тропы на перевал.

– Хорошо, – кивнул я, снимая вещмешок. – Огня не разводим.

– Замерзнем, – подал голос Олег Фирсов.

– Ничего с нами не сделается, – возразил Саня, – сплошная романтика… Ужинать будем?

– Непременно, – отозвался я, – и как можно плотнее. А в следующий раз поедим у чехов… Ян, ваши нас накормят?

– Конечно, – серьезно сказал чех. – Вы же идете сражаться вместе с нами…

…Мы пожевали запасы, взятые с собой, буквально запихивая в себя еду – есть никому не хотелось, – и начали укладываться. Часовых я решил не выставлять – зачем? Лучше пусть отдохнут до утра. Завтра будет интересный день.

Я поймал себя на этой ироничной, нехарактерной для меня мысли, уже когда завернулся в одеяла и улегся рядом с остальными. Возились недолго – за последние шесть часов все очень устали, да и настроения не было говорить, тем более – шутить.

Я думал, что не усну. Или, во всяком случае, засыпать буду долго… на самом деле я просто выключился, едва натянул верхний край одеяла на лицо на манер капюшона.

Мне снилось, что я стою на кирсановской автобусной станции, одетый совершенно так же, как сейчас, с оружием… Вокруг – пусто, и улица пустынна, только ветер кружит на подъездной дороге клочки бумаги и теплую пыль. Вроде бы лето. А потом подходит пустой автобус без водителя, двери открываются бесшумно, и машина замирает этим проемом прямо передо мной.

Внутри по-прежнему пусто. Солнечно. И – страшно. Очень страшно.

Заплутал, не знаю где,

Чудо чудное глядел,

По холодной по воде

В жалком рубище

Через реку, через миг,

Брел как посуху старик,

То ли в прошлом его лик,

То ли в будущем.

Полем, полем, полем,

Белым-белым полем дым,

Волос был чернее смоли,

Стал седым.

А старик все шел, как сон,

По пороше босиком,

То ли вдаль за горизонт,

А то ли в глубь земли…

И чернела высота,

И снежинки, петь устав,

На его ложились стан,

Да не таяли.

Вдруг в звенящей тишине

Обернулся он ко мне —

И мурашки по спине

Ледяной волной.

На меня смотрел и спал.

«Старче, кто ты?» – закричал.

А старик захохотал,

Сгинул с глаз долой.

Не поверил бы глазам,

Отписал бы все слезам.

Может, все, что было там,

Померещилось.

Но вот в зеркале, друзья,

Вдруг его увидел я,

Видно, песня та моя

Все же вещая!

Александр Розенбаум

Я проснулся от холода, беспощадно забиравшегося под одеяло. Было еще совсем темно, только светили звезды. Многие уже поднялись и жевали завтрак.

– Проснулся? Доброе утро. – Сергей протянул мне длинную полоску копченого мяса. Меня трясло от пронизывающей свежести, но, когда я сбросил одеяла, дрожь постепенно стала проходить.

– Может, мы что-то не то делаем, а? – тихо спросил я Сергея, принимая мясо.

– Ты думаешь о том, что мы можем погибнуть? – проницательно поинтересовался он, жуя свою порцию.

– Я думаю о том, что мы можем погибнуть, – согласился я и передернулся.

– Здесь или где-то еще, сейчас или потом… – Сергей пожал плечами и вытер руку о шуршащую палую листву. – Что же теперь – спрятаться в какие-нибудь болота и сидеть там?

– Ты уверен, что это не лучший выход? – напрямик спросил я.

Сергей ответил не сразу. Он потянул из ножен свой палаш и положил его на ладонь, любуясь сумрачным блеском лезвия.

– Никто не скажет, что я струсил, – тихо проговорил он наконец. – Я не знаю, сколько мне придется тут прожить, но я хочу жить, а не прозябать. Если бы ты позавчера решил не идти, я бы ушел сам.

– Скажи, – спросил я, – Ленка хотела пойти с тобой?

– Конечно. – Он удивленно взглянул на меня…

…Уходя, мы бросили одеяла и вещмешки в одну кучу у корней дерева. Я оглянулся через плечо.

И подумал, что, может быть, эти вещи так и останутся лежать тут, пока не засыплет их снег уже близкой зимы.

* * *

– Ну ты-то всегда хорошо бегал. – Вадим подтянул на груди перевязь меча. – А я терпеть не могу.

– Я тоже еще не бегал на пять километров, – заметил я. – Тем более – за такие призы.

Подошел Ян, пожал мне руку:

– Удачи вам.

– Тебе – тоже. Доберись. – Я помедлил и хлопнул его по плечу: – Доберись, слышишь?

Он кивнул и бесшумно канул в подлесок.

Я медлил, словно время, оттягиваемое мной, могло что-то изменить – и боя не будет. Потом оглянулся на своих.

Они все были уже на ногах – переминались, переглядывались, но молчали, и оружие у всех было взято на изготовку. И во взглядах, брошенных на меня, было понимание.

– Ну что, – я улыбнулся, – это уже не турпоход, кажется, а?

– Мало похоже, – согласился Олег Крыгин. А Вадим, все это время глядевший в сторону, тихо, но внятно сказал:

– И можно жизнь свою прожить иначе,

Можно ниточку оборвать…

Только вырастет новый мальчик —

За меня, гада, воевать…

– Пошли, что ли? Чего тянуть?..

…Не знаю, какие там мыслишки копошились у урса в черепушках, но купились они так же легко, как ребенок – на конфетку. Полтора десятка явно случайно вышедших к осадному лагерю и открыто растерявшихся белых мальчишек – желанная добыча, развлечение и добавка к меню, поэтому в погоню дернула чуть ли не половина осаждающих. При виде такой толпы даже не пришлось особо изображать страх…

Мне в какой-то момент показалось, что я не рассчитал наших сил. Да и то сказать – полгода назад я (а я всегда был очень неплохим бегуном!) не смог бы пробежать пять километров без перерыва даже по ровненькому стадиону, не то что по горному лесу. К счастью, за эти полгода многое изменилось, и нам удавалось удерживать урса метрах в двухстах за нашими спинами.

Еще я боялся заблудиться и не выйти к ущелью. Но приметы на местности совпадали даже с первого взгляда.

На бегу я сдувал с носа соленые капли. Длинные волосы мотались над плечами и липли ко лбу – очень противно и надоедливо. Шпагу приходилось нести подхватом в левой руке, она здорово мешала. Урса позади орали на разные голоса, они бы давно попытались рассыпаться и охватить нас кольцом, но узости, через которые мы то и дело шли, мешали.

Я держался в хвосте – вперед мы пустили тех, кто помладше или похуже бегает. И я с тревогой замечал, что «голова» начинает сбиваться в «хвост».

Рядом со мной бежал Север – он был великолепным бегуном, много раз выигрывал соревнования города и сейчас лихо держал темп.

– Можем не добежать, – не сбивая дыхания, заметил он. – Смотри, как медленно впереди бегут… И урса ближе стали…

Я оглянулся и резко ослабел – лучше бы этого не делал! Урса и в самом деле съели не меньше трети расстояния, а мы пробежали-то всего полдороги!

Я догнал Кольку Самодурова и бросил ему коротко, чтобы не задохнуться:

– Стой.

Он глянул недоуменно, но остановился – даже с удовольствием, пропуская мимо себя колону. Я достал и взвел наган. Увидев это, Колька, ни слова не говоря, сдернул со спины свою вертикалку.

– Картечь? – спросил я. Он кивнул. – По команде. Шесть выстрелов, не больше.

– Мало не покажется, – заметил Колька, – у меня тут волчья, по девять в патроне…

Урса тут же сбавили темп, и голосить стали поменьше. Все-таки они были очень трусливы, и меня неприятно поразила эта мысль: что нам приходится погибать в схватках с таким шакальем. Все равно что волку воевать с крысами…

Они перешли на шаг, но все равно приближались. У меня мерзко и неожиданно скрутило живот. Полсотни метров.

– Че-то страшно, – со смешком сказал Колька.

– Страшно. – Меня дернуло нервным спазмом.

Сорок метров. Они шли, переглядываясь и каркая, скрипя, щелкая опасливыми и злыми голосами.

Тридцать метров.

Зерна упали в землю, зерна просят дождя.

Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь,

Ты увидишь, там все горит огнем.

Через день будет поздно, через час будет поздно,

Через миг будет уже не встать.

Если к дверям не подходят ключи, вышиби двери плечом.

Мама, мы все тяжело больны…

Мама, я знаю, мы все сошли с ума…

Сталь между пальцев, сжатый кулак.

Удар выше кисти, терзающий плоть,

Но вместо крови в жилах застыл яд, медленный яд.

Разрушенный мир, разбитые лбы, разломанный надвое хлеб.

И вот кто-то плачет, а кто-то молчит,

А кто-то так рад, кто-то так рад…

Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать:

Руки прочь, прочь от меня!

Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть.

Что будет стоить тысячи слов,

Когда важна будет Крепость руки?

И вот ты стоишь на берегу и думаешь, плыть или не плыть.

Мама, мы все тяжело больны…

Мама, я знаю, мы все сошли с ума…

«Кино»

…Дымящиеся гильзы вылетели мне под ноги. Я вскинул руку с револьвером, стреляя в упор – раз, два, три!.. Еще дважды огненной метлой ахнула картечь… Я вновь стрелял – уже в спины – раз, два! – и схватил Кольку за руку:

– Хватит, не стреляй!.. Беги!

– А ты? – Он медлил. Я, выбивая шомполом гильзы, загонял в барабан новые патроны, натыкаясь в поясе на пустые гнезда:

– Беги, говорю!

Колька побежал, не оглядываясь, но ружье неся в руке. Я начал пятиться, угрожая револьвером; урса стояли на месте, и я побежал тоже, сразу взяв разбег. Через несколько секунд позади вновь завыла погоня…

…Наверное, наша с Колькой стрельба все-таки помогла, потому что мы с ним нагнали наших лишь у входа в ущелье. Я бросил взгляд вправо-влево – никого видно не было, и на миг меня посетила абсурдная, но страшная мысль: а что, если никого тут нет?! Что тогда?! Но через секунду я заметил Свена – он из-за камней коротко взмахнул рукой и опять исчез, как в воду канул.

Ущелье ахнуло эхом. Мы пробежали низину, и я заорал, с трудом тормозя:

– Сто-о-ой!!!

Остановились все с видимым удовольствием, с железным присвистом обнажая оружие. Урса вваливались в ущелье радостной толпой, но вой и визг резко стихли – очевидно, наша решимость поколебала то, что у них по недоразумению именовалось «боевым духом». Тем более что сейчас они находились ниже нас метра на четыре и явно не желали одолевать подъем навстречу клинкам.

А эта заминка решила все. Слева и справа на скалах выросли лучники Свена и Тиля, а остальные их мальчишки законопатили вход в ущелье.

Наступила тишина. Лишь эхо дыхания пульсировало в ущелье. Потом раздался голос Свена – он сказал по-английски:

– Вот и все! Лучники!..

…Урса, разделившись надвое, отчаянно бросились на прорыв, расстреливаемые из луков (я пожалел, что мы оставили девчонкам аркебузы). Стрелы с хрустом вонзались в спины, пробивали черепа, рассекали грязную кожаную одежду, пронзали щиты, доставая тех, кто пытался скрыться за ними…

Но и добравшихся до нас оказалось предостаточно.

Кончик палаша в моей руке разрубил череп между глаз здоровенного чернокожего под пернатым головным убором, достав мозг. Другого я пометил в горло над щитом. Слева мне в пояс ткнулся ассегай, но нанести удар у урса не получилось – Сморч, хэкнув, молодецким ударом своего топора практически располовинил урса и, захохотав, рявкнул:

– Чего стоим?! Вперед надо идти!

И мы пошли…

…Подобной мясорубки я себе и представить не мог. Приторный, удушливый запах крови повис в ущелье плотным густым пологом, мешая дышать. Мы не потеряли ни одного человека – урса были растеряны и не сражались даже, а так – наугад отмахивались клинками, десятками погибая от наших ударов.

Переступая через трупы (и не ощущая вообще ничего, кроме легкой усталости), я подошел к Свену и Тилю, пожал им руки. Фризон был ранен – брошенная тола рассекла ему левый висок, и он, весело скалясь, вытирал все еще текущую кровь ладонью, размазывая ее по щеке. Я так и пожал окровавленную сильную ладонь…

– Полдела сделано, – подытожил Свен. – Теперь надо завершать, а это может оказаться посложнее…

Я отошел к своим. У нас тоже кое-кто получил царапины, на каковые постепенно переставали обращать внимание, и среди мальчишек царило веселье. Похоже, даже излишнее, отдающее головотяпством.

– Быстро мы их! – размахивал руками Бэн. – Раз, два, три – и капец, а?!

– Хватит болтать, – оборвал я хвастливый треп. – Собираемся и идем обратно.

– Главное, чтобы не пришлось бежать, – отметил Вадим. – Это будет уже лишнее.

Нам пришлось все равно задержаться еще на какое-то время – лучники методично собирали стрелы, стараясь не пропустить ни одной. Я первый раз видел так близко здоровенные английские луки, о которых столько читал, – они были одинаковые у англичан, норвежцев и фризонов.

* * *

Каждый из отрядов сложил по костру. Мы сделали это на трех соседних полянах и навалили верхним слоем зеленые ветки. У меня еще работала зажигалка, но последнее, на что ее хватило, – как раз подпалить растопку.

Странно, но почему-то это меня огорчило. И очень. Словно бы лопнула еще одна ниточка, связывавшая меня… с чем?

Я подкинул зажигалку на ладони. И бросил ее в разгоравшееся пламя…

…Плотный белесый дым костра клубами повалил в небо. Частично он растекался и по поляне, оттесняя нас к ее краям. Из этой пелены вынырнул Тиль.

– Пора! – крикнул он, извлекая из ножен шпагу и салютуя ею. – Дым в крепости наверняка виден! Если Ян дошел, сейчас будет вылазка!

– Ну что ж… – Я натянул перчатку и, обнажив оба клинка, махнул палашом своим: – Пошли, ребята! Закончим начатое!..

…Мы вышли на опушку метрах в трехстах от лагеря урса как раз когда впереди прокричал рог и на узкую тропку-перемычку начали высыпать из крепости вооруженные люди. Рог вновь подал сигнал; над людьми возникло знамя – цвета запекшейся крови, с белым львом.

– Вперед! – вновь прокричал я. И откуда-то всплыло еще одно слово, которое я выплюнул с прилязгом – боевой клич: – Р-рось! – и не удивился этому крику, подхваченному за моей спиной:

– Ро-о-ось!!!

…Урса было все еще примерно вдвое больше, чем всех нас вместе взятых. И они просто не могли поверить, что окружены.

А я почему-то думал о сгоревшей зажигалке. Только о ней.

Дагой – вверх ассегай, пригнуться, по ногам круговым – ххахх!

Ногой в щит, ногой по руке с ятаганом, палашом – острием – сверху вниз – ххахх!

Палашом по древку ассегая, поворот, сбоку по шее дагой – ххахх!

Поворот, ятаган палашом вниз, поворот, дагой между глаз – ххахх!

Пригнуться, ятаган дагой вверх, палашом удар в бок – ххахх!

– Ро-ось!

Урса – те, кто еще оставался в живых, – бросая оружие и беспорядочно отбиваясь, разбегались вдоль опушки, сшибали и топтали друг друга, пытаясь вырваться из засады. Их догоняли и беспощадно, наотмашь, рубили. Я толком пришел в себя, стоя по колено в ручье. Возле моих ног лежал разрубленный от плеча до пояса урса, а Тиль, хлопая меня по спине, говорил:

– А ты бешеный, русский! Хороший удар, отличный удар, князь!

Я слегка обалдело огляделся и чихнул. Два раза подряд, как у меня обычно бывает.

Урса сдавались. Многие из них уже стояли на коленях, скрестив на голове руки, побросав оружие и согнувшись. Я видел не всех своих, но почему-то не мог беспокоиться.

Переступая через трупы, ко мне шел темноволосый парень – рослый, плечистый, в кожаной кирасе с металлическими накладками и кожаном шлеме с красивой серебряной полумаской. Сапоги и лосины мальчишки были забрызганы кровью, над плечом качалась широкая крестовина меча-бастарда. Не доходя до нас нескольких шагов, темноволосый снял шлем и, надев его на рукоять, наклонил голову; глаза на суровом, красивом лице были широко посаженные, серые, на лбу – шрам.

– Борислав Шверда, – протянул он мне руку, с которой ловким движением сдернул высокую крагу с зубчатым раструбом. – Я рад помощи. – Он говорил по-русски без акцента, но откусывая фразы. – Я рад тебе, князь Олег. И тебе, вождь Тиль. Хотя вижу вас обоих впервые. Но где Свен ярл, мой друг?

– А правда, где Свен? – Тиль обернулся, словно ожидал его увидеть за своей спиной…

…Свен ярл умирал. Лаури подложил ему под голову урсаитянский щит, чтобы тот лежал повыше, но кровь все равно шла из горла норвежца. Две толлы торчали в его груди выше сердца, брошенные буквально в упор. Они пробили кожаный панцирь.

Постепенно к Свену подходили все новые и новые люди. Оставались стоять – молча и опустив головы, потому что ничем помочь тут уже было нельзя. Люди Шверды, Тиля, самого Свена, мои друзья… Многие были ранены, но никто даже не пытался заняться собой.

– Лаури… – Глаза Свена стали осмысленными. Его стурман нагнулся к нему, и Свен точным движением вложил ему в ладонь рукоять палаша. – Твое… – с трудом, но ясно сказал он. – А моя удача… кончилась сегодня… – Он заговорил по-норвежски; двое ребят-норвежцев тоже опустились на колени, да и англичане, похоже, понимали. Но вдруг Свен снова перешел на английский: – Где русский князь?

И я понял, что он уже не видит.

– Я здесь. – Я встал на колено. Чужой мальчишка умирал передо мною. Шесть лет проживший на этой земле… – Я слушаю тебя, ярл.

– Это… ловушка, Хельги, – сказал он, назвав меня их, северным, именем. И глаза его застыли, как схваченная морозом вода в родниках.

А я вспомнил надпись, которую Танюшка прочла на полу башни, где мы нашли оружие. TRAP. ЛОВУШКА.

– Свен, Свен… – Лаури тронул его за плечи. – Свен ярл, мой побратим… Как две руки были мы с тобой, как два зорких глаза… Как жить мне теперь, когда половина моя осталась в этих скалах мертвой? Как сражаться, если отрублена моя правая рука? О Свен, что я скажу Изабель?!

Он закрыл глаза мертвому. Меня передернуло. Не от страха, не от отвращения. От тошнотного осознания ужасного факта: Свен умер. Его больше нет.

– Приведите сюда тех урса, что взяли, – сказал Лаури, поднимаясь и доставая широкий нож. – Я порадую тебя, брат, – тихо произнес он, обращаясь к мертвецу. – Порадую…

К нему подтащили урса, бросили на колени. Лаури схватил его за волосы, уперся коленом в спину…

Я отвернулся.

Отслужи по мне, отслужи…

Я не тот, что умер вчера.

Он, конечно, здорово жил

Под палящим солнцем двора!

Он, конечно, жил не тужил,

Не жалел того, что имел…

Отслужи по мне, отслужи —

Я им быть вчера расхотел!

С места он коня пускал вскачь,

Не щадил своих кулаков…

Пусть теперь столетний твой плач

Смоет сладость ваших грехов…

Пусть теперь твой герб родовой

На знаменах траурных шьют!..

…А он бы был сейчас, конечно, живой,

Если б верил в честность твою!

Но его свалили с коня,

Разорвав подпругу седла…

Тетива вскричала, звеня, —

И стрела под сердце легла…

Тронный зал убрать прикажи!

Вспомни, что сирень он любил…

Отслужи по мне, отслужи —

Я его вчера позабыл!

Я вчера погиб не за грош —

За большие тыщи погиб!

А он наружу лез из всех своих кож —

А я теперь не двину ноги.

В его ложе спать не ложись —

Холод там теперь ледяной…

Отслужи по мне. Отслужи.

Умер он. Я нынче – другой…

Александр Розенбаум

На равнине между скалами и лесом полыхал громадный костер. Сжигали Свена ярла, а с ним – двух его павших людей и одного человека Тиля, возле огненной могилы которых Лаури лично зарезал девятнадцать схваченных урса. Трех своих погибших людей Борислав похоронил на кладбище в одной из горных долин.

У меня потерь не было, хотя Сергею сильно разрубили ятаганом спину, сломав ребро, а Игорька Мордвинцева ранили толлой в правое плечо, повредив сухожилия. Мы отдыхали в горных пещерах Борислава…

Чехи жили очень хорошо. У них был скот, они сеяли зерно и разводили огороды в нескольких удобных долинах. Пещеры отапливал пар (впрочем, из-за этого тут было сыровато). Они ткали льняные и шерстяные полотна и даже работали с серебром, месторождения которого имелись в горах. Действовали несколько водных двигателей.

А еще они отбивали нападения – снова и снова.

Борислав сам показывал мне свое владение. Явно по-мальчишески гордясь им. И я его понимал.

– А это – наш тронный зал, – сказал он без усмешки, пропуская меня вперед в сводчатый проем.

Внутри, в овальном зале, горели факелы. Навстречу мне с двойного… ну, трона, что ли… покрытого шкурами, над которым висело знамя со львом, поднялась задрапированная в плащ девушка. Борислав обошел меня и, встав возле нее, весело представил:

– А это княгиня Юлия…

«Ута», – подумал я удивленно. Это мне вспомнился рисунок из учебника истории за 7-й класс, статуи на каком-то соборе: герцог Эккерхед и его жена Ута. Тонкое, красивое лицо, немного печальные глаза, щека естественным жестом прижата к высоко поднятому вороту плаща… Мальчишески стройный Борислав ничуть не напоминал широколицего, кряжистого, вовсе не дворянски-утонченного Эккерхеда… да и Юлия с крепкой спортивной фигуркой не была похожа сложением на хрупкую Уту… но вот лицо, его выражение, этот жест… Странно – я был просто очарован. Ничем другим и объяснить было нельзя то, что я встал на колено перед троном и, взяв руку Юлии, наклонился к ней губами. А потом, распрямившись, тихо сказал:

– Я рад встрече, княгиня Юлия. Здравствуй.

* * *

– Пусть ваши раненые лежат у нас. – Борислав бросил мне на руку теплый плащ на меху. – Выправятся – мы проводим их к вам… И вот еще что. – Чех посмотрел мне в глаза. – Может быть, вы переберетесь сюда совсем? Нам нужны люди.

Я посмотрел вниз, в долину, где еще дымил костер, а над горами, над лесом, вставало бледное солнце.

– Нет, Борислав, – покачал я головой, – мы уже договорились: не сидеть на месте.

– Как знаешь. – Он не стал больше уговаривать, словно знал, что это бесполезно. – А раненых все-таки оставь.

– Оставлю, – согласился я. – Но сами не задержимся, уж прости, – нас ждут наши девчонки.

– Я понимаю, – кивнул он.

* * *

Я проснулся от того, что в мой спальник тянуло холодом. Не открывая глаз, я забурчал что-то, самому себе не совсем понятное, вытащил левую руку и закрылся откинувшимся клапаном. Дуть перестало, я снова пригрелся, но – вот скотство! – уснуть не мог. В голову дружным строем полезли разные мысли и заботы, еле слышно трещал костер…

А снаружи стояла странная тишина. Какая-то даже тревожная, я различал плеск ручья на склоне, и этот плеск звучал странно, одиноко и громко.

«Что-то случилось», – тревожно подумал я и сел в мешке, высвободив руки.

Мы заспались. В угол откинутой занавеси – как раз туда дуло – лился дневной – точнее, утренний – полусвет, четкой полоской лежавший на полу. В пещере было холодно, костер почти догорел.

Спросонья мечтая о тапочках, я нехотя вылез наружу. На меня немедленно напал колотун, и я, поправив плавки, рванулся подбросить дровишек на угли – и стоял, сунув руки под мышки и потирая одну ступню о другую, пока костер не разгорелся вновь. По пещере поплыли волны тепла, и я, удовлетворенно вздохнув, направился по шкурам к выходу. Приподняв край занавеси повыше, шагнул наружу – и окаменел.

Меня резануло холодом, но это дошло до моего сознания только через миг. А первое, что я увидел, – побелевший мир.

Нет, это был не снег. Просто ночью ахнул мороз и все вокруг – черные ветви деревьев, жухлую траву, камни, землю – покрыл иней. Ровным густым слоем. Дыхание взрывалось в воздухе белыми тугими облачками и растекалось струйками в стороны. Мир, казалось, онемел, и только ручей звенел одиноко – вот почему мне показался таким странным его голос.

«Так наступила зима, – подумал я, озираясь. – Наша первая зима пришла. Вот она, я ее вижу, и она холодная, как дома. И небо прозрачное-прозрачное… а солнце сейчас встанет…»

– Неплохо, а? – с камня возле входа соскочил Колька. Он был одет уже по-зимнему. – Это недавно так легло, я уже стоял… Ты давай отсюда, оденься, простынешь ведь.

– Доброе утро, – сказал я, улыбнулся и не без удовольствия нырнул обратно.

– Доброе утро! – крикнул мне вслед Колька и зашуршал по инею куда-то в сторону…

…Постепенно просыпавшиеся ребята и девчонки в обязательном порядке выбирались наружу, чтобы посмотреть вокруг. Даже Сергей вышел, хотя вообще-то старался поменьше вставать – неожиданно плохо заживала рана от ятагана. Выходила и Танюшка.

Ко мне не подошла…

…Иней скоро стаял, выглянуло и даже пригрело солнце, но с северо-запада медленно, почти незаметно, подбиралась серо-сизая снеговая туча во весь горизонт. Я объявил день свободным от тренировок – нипочему, просто так; а что, нельзя, в конце-то концов?! – и мы, раскочегарив на тренировочной площадке костер побольше, уселись возле него кружком и просто жарили свежее мясо, посматривая на тучу, заливающую небо расплавленным гудроном.

Игорь Басаргин взял свой «инструмент» (его, кстати, на общем совещании решили называть «гуслями» – и амбец, мы так хотим!). Тронул струны…

Когда-нибудь, страшно подумать – когда,

Сбудется день иной,

Тогда мы, дружище, вернемся туда,

Откуда ушли давно…

Север подумал и присоединился – два грубоватых, но красивых мальчишеских голоса пели вместе:

…Тогда мы пробьемся сквозь полчища туч

И через все ветра,

И вот старый дом открывает наш ключ,

Бывавший в других мирах…

Я и не заметил, как голоса Танюшки и Ленки Рудь тоже вплелись в песню:

…Обнимем мы наших любимых подруг,

Снимем рюкзак с плеча.

В забытую жизнь, в замечательный круг

Бросимся сгоряча.

Там август, как вилы, вонзает лучи

Теплым стогам в бока,

Там тянут речные буксиры в ночи

На длинных тросах закат…

Танюшка сидела по другую сторону огня от меня. И от этого был в песне горький привкус, похожий на запах полыни…

…Другие ребята за нами пойдут

Дальше, чем мы с тобой,

А нам оставаться по-прежнему тут, —

Что ж, отгремел наш бой.

Но если покажется путь невезуч

И что на покой пора,

Не даст нам покоя ни память, ни ключ,

Бывавший в иных мирах…^[230]

Я видел, что многие девчонки прилегли на плечи своих парней. И мне очень-очень захотелось, чтобы и Танька… ведь было же такое! Что я сделал не так, почему она в последнее время словно стенкой от меня отгородилась?!

Костер у подножья зеленой горы,

Тропа наугад и на ощупь.

Кому эта радость – ночные костры,

И разве остаться не проще?

И ради чего ты оставил свой дом —

Отчаяния, ссадин и пота?

Что могут увидеть глаза за горбом

Последнего дальнего взлета?

Пусть новые горы взойдут за хребтом —

Движенье дороже итога,

И дело не в том, что отыщешь потом,

А в том, что подарит дорога…

Я подтолкнул в огонь несколько полешек, выпрямился, удобней привалился к камню.

…Тепло костерка, чистоту родника,

Скупое нещадное время

И то, что не названо словом пока,

Но властно над каждым и всеми…

Костер у подножья зеленой горы,

Тропа наугад и на ощупь.

Кому эта радость – ночные костры,

И разве остаться не проще?^[231]

– Ребята, – вдруг сказала Кристина, – я вот что подумала… – стало тихо, хотя и без этого разговоров почти не было. – Вот мы сидим тут вместе все. По-моему, нам хорошо… – Это звучало немного смешно, но никто не засмеялся. – Я вот что хочу сказать… – Обычно Кристина за словами в карман не лезла, так что ее неожиданное косноязычие само по себе удивляло. – Я хочу сказать, что я, Кристина Ралеска, клянусь, – она протянула руку над огнем, – я всегда останусь со своими друзьями – плечом к плечу в радости и горе, до самой смерти, какой бы она ни была.

Вновь повисло молчание. Кристина села.

А я – встал. И, протягивая руку над огнем, обвел всех взглядом…

Сколько б ни стерлось лет

С тех незабытых пор —

Молча мне смотрит вслед

Школьный пустынный двор.

Ждет он шагов твоих,

Чтоб их легко узнать.

Разве он может их

Взять и под дождь прогнать?

Нам не дано пустить

Жизнь-кинопленку вспять —

Вовремя что-то простить,

Вовремя что-то понять,

Не упустить тот миг,

Что нам дарила жизнь…

Что ты раскис, старик?!

Мы ведь с тобой – держись!

Будет снова листва кружить,

Будет слово стихи рождать —

Обязательно будем жить,

Обязательно будем ждать!

Обязательно будем жить,

Обязательно будем ждать!^[232]

Рассказ седьмой Люди крови

Ты должен быть сильным

Ты должен уметь сказать

«Руки прочь, прочь от меня!»

Ты должен быть сильным —

Иначе зачем тебе быть?!

«Кино»

Я проснулся около семи – по ощущению, потому что не особо смотрел на часы, а свернулся удобнее в спальнике и остался лежать, с наслаждением переживая минутки приятного безделья. Судя по всему, никто не вставал еще, кроме дежурных.

Наверное, я бы опять уснул, но послышались шаги, голос Андрюшки Соколова что-то спросил, и я понял, что ошибся, – не семь, а восемь, смена часового. Начал подниматься кто-то – я вспомнил, что сейчас идет Мордва, и, со вздохом откинув клапан спальника, сел, кивнув всем, кто не спал.

Андрей, стоя у огня, стягивал куртку. Игорь, сидя на лежаке, шнуровал сапоги. По другую сторону костра сидела Ленка Власенкова с блокнотом на колене, а Наташка Бубненкова, пристроившись рядом с ней на корточках, мешала в побулькивающем котелке. В нашем жилище было достаточно тепло, хотя по полу, как всегда, поддувало. Я влез в штаны и отправился в угол умываться.

– Все тихо? – плескаясь водой из котелка, я искоса посмотрел на Андрея. Тот помотал растрепавшимися волосами, потом зевнул:

– Холодно… А так все тихо. Волки опять подходили к низу тропинки, дальше не пошли.

– Поел?

– Поел час назад… Я ложусь.

– Я пошел, – сказал Игорь, затягивая капюшон. – Когда чай вскипит – вынесите мне.

– Вынесут, иди. – Я проводил его до выхода, постоял, ежась, пока Игорь не занял место, и вернулся к огню. – Правда холодно… Чем кормите?

– Гуляш. – Наташка куском кожи прихватила ручку котелка, переставила на камень. – Немного… Еще вон там чай брусничный заваривается… Олег, я тоже пойду спать, ладно? Всем ведь уже вставать пора.

– Иди, конечно. – Я окликнул Андрея, который еще не лег: – Кинь сапоги… Оп. Спасибо.

– Лен, – обратился я к Власенковой, – ложилась бы ты спать тоже. Что я тебя, как маленькую, загоняю? Ведь каждый вечер почти!

– Да, Олег, – вместо нормального ответа спохватилась она, – там часа в три от Шверды двое прибежали.

– Ночью? Что случилось?! – встревожился я.

Ленка успокаивающе махнула рукой:

– Нет, ничего… Они нас всех зовут Новый год встречать. Прислали муки. Килограммов пятнадцать. Мы послов с твоей Танюшкой накормили, так я и не ложилась.

– Они что, ушли?

– Нет, вон там спят… Я, Олег, думаю – надо отказаться. – Она помахала блокнотом. – Это морально важно. Наш первый Новый год тут, мы все живы, вот и надо встречать самим… Я тут поглядела, – она вновь раскрыла книжку, – что мы можем соорудить на праздник… Вот смотри.

Вместо того чтобы смотреть, я с улыбкой тронул ее висок:

– Что бы мы без тебя делали?

– Питались бы одним мясом, – уверенно ответила она. – Ладно, хватит меня в нос тыкать. Смотри, говорю! – Она толкнула меня локтем в бок. – Если теперь есть мука – можно соорудить тортик, печенье… Кстати, остальное я предполагаю замутить на сухари. А то сожрут за полмесяца в виде свежего хлеба – и все, а весной фигу.

– Откуда у них зерно? – немного не в тему спросил я.

– Пшеница дикая в нескольких ущельях растет, я узнавала, – пояснила Ленка. – Они вообще неплохо живут.

– Неплохо, – кивнул я, – только вон едва отбились… Ладно, что там у тебя еще?

– Кисель, – она подчеркнула в блокноте ногтем строчку какой-то каббалистики. – И компот. Из сухофруктов. Леваш ягодный. Свежего мяса на леднике горы – сделаем шашлык с луком, жаль, помидорков и перчика нет…

– Помидоров, – педантично поправил я. – До Америки доберемся – будут и помидоры, и перец, и картошка. И кукуруза.

– Кукурузу я не люблю, – категорично отрезала Ленка и карандашом почесала нос.

– Не ешь, – согласился я. – Что там у тебя еще?.. Э, погоди, а уксус для шашлыка?

– Сделали мы уксус, – буркнула Ленка. – Думала, ты не спросишь… Яблочный, правда…

– Спросил, и что тако… – Я внимательно посмотрел на нее. – И бухло забодяжили?

– Какие слова… – вздохнула она. – Тоже надеялась – не сообразишь… Яблочную наливку поставили. Не очень много, так, по глотку… Ну, Олег, Новый год же!

– Ладно, ладно, – отмахнулся я. – Что там еще у тебя?

– Копченья – рыбка-птичка… Мед – в чистом виде подадим и в пряники… Ты не знаешь, как там, в древние времена, напиток тот, мед, делали?

– Не знаю, – признался я. – Читал много, а как делали – не в курсе.

– Ладно… Тесто сделаем на закваске, уже поставили… Салатик – рыбка соленая, капуста квашеная, свекла, соленые огурцы. И все, наверное?.. А, нет, грибов еще нажарим! Вот теперь все.

– Ну что, получится вполне приличный праздничный вечер, – одобрил я. Помолчал. Ленка тоже молчала, закрыв блокнот. Я спросил: – Лен, а как ты Новый год встречала?

– Дома, – тихо ответила она и, резко встав, сказала: – Я правда, наверное, пойду спать. Скажи Олегу… нет, я потом сама.

Она как-то очень быстро легла, а я взялся за гуляш – если честно, не ощущая его вкуса, хотя он был с жареным луком и каким-то очень вкусным соусом. Потом лениво потянулся к котелку с чаем – тот настоялся и был в меру горячим, но мне и пить-то как-то расхотелось, я заставил себя сделать несколько глотков и, поднявшись, накинул на плечи один из меховых плащей. Потом взял котелок и вышел наружу.

Еще не рассвело толком. Голубой свет лежал на сугробах, призрачно синели снежные шапки, устроившиеся на ветках. Особая зимняя тишина замерла над замороженным миром. Через проход в скалах я видел волка – он сидел в снегу на хвосте, подняв лобастую морду, и хмуро рассматривал меня янтарно-желтыми глазами. К волку подошел, низко опустив голову, второй – зевнул, нервно дернув головой, и, быстро повернув голову в мою сторону, замер.

Игорь подошел сбоку, похрустывая снегом. Я подал ему котелок.

– Мне ночью сон снился. – Игорь отпил брусничного настоя, помолчал и продолжал: – Тараканы взобрались на кухонную подставку и хором поют. Да ведь на три голоса! – Он дернул плечами и добавил: – Приснится же такое…

– Что пели? – спросил я. Игорь удивленно поднял подбородок: – Что пели? – повторил я.

– А черт его знает, – пожал плечами Игорь, снова отпив чаю. – Помню, что пели, и все… Ты, как Иришка встанет, скажи, чтоб пришла, скучно же стоять.

– Скажу, – пообещал я, направляясь обратно к пещере и плотнее запахивая плащ. Но навстречу мне вышли двое парней – позевывая и потягиваясь. Одного я узнал с ходу – это был Ян. Второй – смуглый синеглазый парнишка с золотистыми кудрями – нагнулся, зачерпнул пригоршню снега и начал вытирать лицо, пофыркивая и сплевывая.

– Доброе утро. – Ян пожал мне руку. – С наступающим – так у вас говорят?

– Рождество-то отметили? – осведомился я.

– А то… Ну, пойдете к нам на Новый год?

– Вы что, сейчас обратно? – уточнил я. – Подождите, пока солнце взойдет… Князю и Юлии передай привет и наилучшие пожелания с благодарностью, но мы в своем кругу как-нибудь… И вообще, – я понизил голос и, опершись ладонью о камень, слегка прижал чеха корпусом, – не надо меня убеждать, что вы отмахали сорок километров, чтобы довезти нам милое приглашение и муку.

– Ладно, – охотно пожал плечами Ян. – Но сорок километров – это плевок… Люди и больше проходят… Георгий, иди сюда.

Золотоволосый подошел. Пожал мне руку и на очень плохом английском – как раз достаточно плохом, чтобы я понял, – заговорил:

– Мы живем на Скадаре, это озеро. Десять дней назад я был там.

Начало мне показалось очень интересным. Если я правильно помнил – до Скадарского озера на албанско-югославской границе было около восьмисот километров.

– Мы живем там третий год. Двадцать пять человек, в основном – греки. Две недели назад с юга к нам прибыли ребята, тоже греки – они живут на островах. Они предупредили нас, что идут урса – много, около полутысячи. Одеты по-зимнему, идут медленно, специально ни на кого не нападают. Когда урса пришли на наши земли, мы отступили, но взяли двух пленных. Одного – не из простых… из этих, странных, которые знают языки… – Я кивнул, вспомнив свой плен и допрос с невольной дрожью. – Он рассказал перед смертью, что его отряд идет специально на князя Шверду. Один из наших раньше жил на севере, он венгр – он знал, где живет Шверда. Мы пошли на север, чтобы предупредить. На берегу залива, километрах в ста отсюда, на нас напал отряд урса – другой отряд. Ференци убили толлой. Я был ранен, но легко, сумел оторваться и найти их… – Он кивнул на чеха.

– Через неделю после Нового года они будут здесь. – Ян вздохнул. – Поможете? Австрийцы с запада еще обещали подойти…

– Мы с тыла резанем, – добавил Георгий.

– Конечно, – кивнул я. – Через денек после праздника я подскочу к вам, все как следует обговорим.

– Тогда мы пойдем. – Ян оглянулся. – Борислав нас еще ночью ждал, но ваши девчонки тебя разбудить не дали.

– Вы собирайтесь, а я кое-что сделаю, – с этими словами я вошел внутрь.

* * *

– Вообще-то я очень люблю Новый год, но ради общего дела готов рискнуть. – Саня потянулся и зевнул.

Мальчишек я поднял и выгнал по насущным делам – большинство на тренировку, но Андрей Альхимович с Колькой и Валькой ушли на охоту, пообещав вернуться засветло. Большинство девчонок спали, только Ирка ушла к Игорю да Ленка Рудь и Наташка Крючкова поднялись и теперь занимались делами по хозяйству.

– Ничем не надо рисковать, – отмахнулся я. – Отпразднуем. Бери Сморча. Бери Бэна. Бери Севера. Пойдешь искать урса, про которых грек рассказывал. Не воевать с ними, а искать и контролировать передвижения. Помнишь, как тогда с бугровскими пацанами? – Саня кивнул, его лицо, обычно насмешливое и живое, построжело, глаза были внимательны. – Когда войдут в предгорья – пошлешь кого-нибудь ко мне.

– Похоже, ты всерьез собираешься воевать со Злом, – заметил Саня.

– Тебя это не устраивает? – осведомился я.

Саня пожал плечами:

– Ты – князь…

– Иди, разомнемся! – окликнул меня Сергей. Голый по пояс, он пританцовывал на снегу. Я махнул ему и, скидывая куртку, в которой вышел из пещеры, направился к поджидающему в боевой стойке другу. Через несколько минут от нас повалил пар, и Сергей теснил меня ко входу. В какой-то момент я подался в сторону, захватил его запястье и швырнул Земцова через себя, но он не упал, а встал на ноги и, засмеявшись, обнял меня за плечи мокрой от пота рукой:

– Отлично!

– Неплохо. – Я нагнулся за курткой. – Слушай… Когда разберемся с урса, пойдешь на юг?

– Пойду, – пожал он плечами. – Зачем?

Я засмеялся – ответ был вполне в его духе.

– Понимаешь, я весной хочу идти в Грецию. Надо бы заранее разузнать, что там к чему. Возьми Басса, Олега Крыгина – и посмотри. Йенс на карте ничего не показал, они там не были.

– Сделаю, – кивнул Сергей. – Давай-ка еще!

– Позже. – Я поймал брошенные Бэном клинки. – Ну, есть желающие?..

…Санек, как и все остальные, многому научился. Пожалуй, он даже ловчей меня владел двумя руками. Я замахнулся для рубящего удара сверху в головупалашом – Саня мгновенно вскинул дагу, но я не ударил, в самый последний миг дернув палаш назад и вниз – так, что он образовал с моей же дагой букву Х. В ее развилку попала выброшенная мне в грудь валлонка Сани, и я, сделав дагой такое движение, словно что-то соскребал со своего палаша, отбросил ее в сторону. Одновременно моя рука с палашом дернулась назад, вперед – и кончик клинка замер в сантиметре от груди Сани, который даже не успел опустить вскинутую над головой дагу.

– Если сделать это быстро, – отвел я клинки в стороны, – то такой удар неотразим… Коль, займись со всеми самбо. – Я вонзил клинки в снег и, достав из перевязи два метательных ножа, отошел к мишени. Тут же через куртку пробрался холод.

Последнее время я усиленно тренировался в метании и делал успехи. С кистенем – что-то не получалось, а вот ножи слушались меня все лучше и лучше. Но сейчас, бросив все три (и попав в цель!), я закончил тренировку и, подобрав оружие, пошел в пещеру, успокоительно махнув рукой в ответ на полетевшие в спину вопросы.

Девчонки поднялись, но вели себя достаточно вяло, как-то неактивно готовили завтрак и вообще больше делали вид, что занимаются делами. Танюшка вообще ничего не делала, если не считать того, что с вдумчивым видом играла с Ленкой Чередниченко в шахматы, недавно сделанные Колькой.

– Кто выигрывает? – спросил я, подходя и присаживаясь рядом.

– Первую играем, – ответила Ленка.

Танюшка мельком посмотрела на меня и, зевнув, уставилась в доску, расчерченную на плоском камне.

– Тань, я вот думаю, – вновь попытался я затеять разговор, – у нас где-нибудь толстая кожа есть?

– Есть, – отрезала она, – у тебя. Своя собственная.

Я убито вздохнул. Последнюю неделю Танюшка была какая-то взвинченная и всем недовольная. Когда я попросил ее постирать плавки – она их тщательно намочила в холодной воде и этот тяжелый, мокрый, ледяной комок бухнула мне на живот. На голый, между прочим. Не знаю, что на этот счет подумали другие, а я почему-то даже обидеться не смог.

– Олег, – уже в спину окликнула меня Танюшка. Я обернулся. – Нет, ничего, иди.

Я ушел не сразу. Какое-то время глядел на нее – и она отвела глаза.

* * *

Вадим догнал меня метрах в двухстах от нашего лагеря. Это было не особо трудно – я и на настоящих-то лыжах ходил так себе, а уж на самоделках… А вот он лыжником всегда был неплохим, что и доказал сейчас, легко меня настигнув и двинувшись рядом. Молча, ровным спортивным накатом. Я тоже помалкивал, отмахивая руками, только уныло.

В молчании Вадима было сочувственное понимание. Это меня бесило. Потом он сказал:

– Смотри, как вытерло.

Я глянул, куда он указывал, – на свое бедро. Чтоб удобней было идти на лыжах, я подвернул полы сделанной Танюшкой зимней куртки, и Вадим показывал на то место, где ножны палаша стерли кожу штанов до белесого цвета.

– Да, – равнодушно ответил я.

– Пусть Танька заплату поставит, – сказал он.

Я усмехнулся:

– Танька… Кто она мне, чтобы штаны латать? Сам сделаю…

– Олег, – очень серьезно сказал Вадим, – я вот понять не могу. Ты такой умный парень. И такой дебил в некоторых вопросах.

– Да? – не обиделся я. Мне было как-то все равно. – Ну например?

– Сергей на год почти младше тебя, – продолжал развивать свою мысль Вадим, – а они с Ленкой еще осенью подо всеми кустами в округе траву поукатали.

– Знаю, – лениво ответил я, – какой бы я был князь, если б не знал… И, между прочим, знаю и про вас с Наташкой. Только молчу, потому что это ваше дело.

Вадим намек, кажется, понял, но не унялся:

– Да я не об этом… Ты что, не понимаешь, за что она на тебя взъелась?

– Нет, – честно ответил я.

Вадим сделал большие глаза и постучал по лбу (своему) кулаком:

– Ну ты и ку-ку.

– Хороший звук, – заметил я, – постучи еще.

Он не преминул стукнуть меня в лоб и заявить:

– Звук еще лучше. Чистый дуб. Мореный. Она за тебя боится, а ты мало того что лезешь на рожон – вспомни, что ты отмочил, когда мы отбивали урса?! – так еще и ведешь себя как нерешительный кретин. Ты ее целовал?

– Не пользуйся тем, что я хуже хожу на лыжах, – попросил я.

– Не могу видеть, как на корню засыхает мой лучший друг. Не лопух, чай… И вообще – поехали-ка обратно, – предложил он, – завтрак сейчас. Или ты к братьям-славянам завтракать намылился? Так это мы только к следующему завтраку поспеем, не раньше…

Я остановился, откидывая капюшон.

– Нравится она мне, Вадим, – признался я. Он смотрел серьезно и понимающе. – Люблю я ее. Давно. Оттуда еще. Она косо глянет – и мне плохо. Улыбнется – в душе все поет. Понимаешь? Ведь у тебя есть Наташка…

– У нас с ней все не так… – возразил Вадим. Низачем стряхнул снег с большой разлапистой ветки. – Романтик ты, Олег. Ну, может, и она – тоже… Все. Не буду тебе больше ничего советовать. Но правда – идем обратно. Скоро Новый год, Олег. Глядишь, что-то у вас наладится…

…Танюшка нашла меня, когда я устраивал в импровизированной стойке свои лыжи. Подошла, тихо спросила:

– Зачем тебе кожа, Олег?

Я повернулся к ней. В зеленых глазах была чуточка виноватости, скрытая за деловитостью, как за дырявым плетнем.

– Куртку себе хочу сделать, – пояснил я, – доспех такой, как у ребят Лешки. Вон, Сморч делает такой.

– Есть толстая кожа. – Танюшка кивнула на закрывающую вход на склад плетенку, обтянутую шкурой. – Там. Я принесу.

– Спасибо, Тань, потом. – Я покачал лыжи, удостоверившись, что они стоят прочно.

* * *

Из всех Новых годов в своей жизни я только один – в третьем классе – встретил не дома, лежал в больнице на операции. Помню, что мне было мало того что плохо после анестезии, но еще и обидно, что Новый год встретят без меня. Этот праздник для меня всегда был «домашним». Я и подумать не мог, что когда-нибудь придется встречать Новый год – так.

Я понимал, что эти ребята и девчонки вокруг – они теперь и есть моя семья. Они на самом деле были моими друзьями. Но мне вдруг стало почему-то почти физически тошно от предпраздничной искренней суеты, от радостных лиц, а самое тяжелое – некуда было уйти от всего этого. Просто уйти в комнату и закрыть за собой дверь.

Все общее. Казарма…

Ох, как же плохо мне было в последний день старого, уходящего, 87-го года… Вдвойне плохо от того, что я должен был делать вид: мне тоже весело, мне хорошо, все просто здорово…

…Девчонки нас отпихнули от «стола» окончательно и бесповоротно. Сами они при этом носились, как электрополотеры, производя немногим меньше шума. Все повседневные дела у нас валились из рук – такое состояние в праздники, конечно, знакомо всем, – и только Север с Арнисом хладнокровно простегивали (по Сморчовскому и моему примеру) себе бригантины из полос толстой кожи, изо всех сил делая вид, что ничего необычного не происходит.

Я полулежал на своем спальном месте – затылком в стену, подбородок в грудь. Танюшка мотнулась наружу, что-то с хихиканьем протащила на ледник, следом за ней вихрем пролетели еще несколько девчонок. Они явно готовили какой-то сюрприз, но меня это почему-то совершенно не колебало.

– Олег, сколько времени? – пихнул меня локтем Санек. Я поднес к глазам свою испытанную «Ракету»:

– Полчаса осталось.

– Так-так! – оживился и весело озаботился Саня, вскакивая. – Пора шашлык мастерить… Бэн – за мной!

Сергей, верная душа, перебрался ко мне – почувствовал мое настроение. Толкнул меня в колено, тихо спросил:

– Ты чего?

– Ничего. – Я сел, скрестив ноги. – Так, раскис немного… Пройдет.

Сергей посмотрел с сомнением, но больше ничего не сказал. И не ушел.

Стол у нас был настоящий – собранный на козлах из подогнанных одна к одной жердей, но низкий, чтобы можно было сидеть прямо на шкурах, устилающих пол. По пещере уже вовсю плыл запах шашлыка, а девчонки аккуратно и быстро таскали на стол все новые и новые грубые глиняные блюда. Как всегда чудовищно медленно ползли последние полчаса. Да еще и при совершенно неновогоднем настроении.

Игорек Басаргин достал гусли – этот самый «официально утвержденный» гибрид арфы, гуслей, лиры и гитары с натянутыми вместо струн кусками конфискованной у Игорька Мордвинцева лески. Эта штука звучала, как ни странно, вполне приемлемо, и все, даже я, учились на ней играть. У меня получалось настолько отвратно, что у Игоря руки опускались.

Игорь сбацал про то, что «вокруг растут березы и прочие дрова», подпели хором. Потом рванул совершенно нам незнакомую – очевидно, сочинил как раз к Новому году, очень смешную:

…Дед Мороза долго били,

Оторвали бороду,

А Снегурочку водили

Голую по городу!

Мы все вместе целовались —

Женский пол и пол мужской, —

А потом в снежки играли

И трезвые пошли домой!..

– Как там шашлыки?! – крикнул Вадим. Санек поднял, не глядя, большой палец: они со Бэном ворочали над углями с краев костра длинные ветки шампуров. По пещере плыли, странно не смешиваясь, как спиртные слои в коктейле из иностранных фильмов, запахи шашлыка, печева, компота и еще черт-те чего.

Вернулся выбиравшийся наружу Олег Фирсов. Размахивая руками, он почти заорал:

– Там такой кайф!!! Луна! Все вокруг серебряное! Искры по деревьям! Как лампочки – настоящий Новый год, пошли смотреть!

Мальчишки повалили к выходу. Я остался в инертном состоянии и положении. По-моему, этого даже и не заметил никто, что меня обидело до конца и последнего края. До такой степени, что я почти решил: сейчас лягу спать. Было без пяти минут полночь. Конечно, реально могло быть и больше, и меньше – часы-то я подводил приблизительно. Но с другой стороны – вся наша жизнь сплошная приблизительность, философски подумал я. Мысли перебил вопль Ленки Власенковой:

– Мальчишки-и-и-и!!! За сто-ол!!!

Подниматься не хотелось, но не подняться – значило весьма бессовестно испоганить всем настроение. Нет, не «всем». Друзьям. А это немножко совсем другое, поэтому я, поднявшись, переместился за стол и подставил котелок под разливаемую девчонками из кожаного бурдюка золотистую струю с отчетливым запахом спиртного. Мне этот запах никогда не нравился, да и вообще – спиртное у нас в компании в особом почете не было. Возле стола быстро и с шумом рассаживались все, несколько девчонок в страшной спешке зажигали самодельные жировые светильники, расставленные по центру стола. Слева от меня приземлился Сергей, а справа…

Справа – Танюшка.

Не успел я радостно осмыслить этот факт, как Ленка Черникова, перегнувшись через стол, бесцеремонно вывернула мне руку и завопила, глядя на мои часы:

– Полночь! Новый год!

– Ур-р-р-р-ра-а-а!!! – от души, не сговариваясь и очень слаженно грянули все за столом, радостно потянувшись друг к другу котелками.

Санек переорал радостный гам:

– Поздравляю всех, что вы живы, и желаю встретить будущий год в том же составе!

– Ур-р-р-р-ра-а-а!!! – взревело застолье вторично и снова полезло друг к другу чокаться котелками, как в фильмах о Великой Отечественной. Я собрался было, перечокавшись, поставить котелок, но внезапно увидел глаза Танюшки и ее губы. Она шепнула:

– С Новым годом, Олег.

– С Новым годом, Тань. – Я тронул ее котелок краем своего, отпил кисловато-сладко-горькую жидкость и только после этого поставил посудину на стол. – Тебе что положить?

– Клади всего понемногу, – попросила она. – Салатика побольше положи.

– Потолстеть боишься? – подковырнул я.

– Тут особо не потолстеешь, – возразила Танюшка, – при такой-то жизни… Веришь, нет – там я Новый год всегда ждала, потому что просто… ну, ощущение радостное! А тут наполовину – чтобы налопаться по самое горло… Смешно.

«Смешно» она сказала как-то сердито и обиженно. Я поступил очень мудро – навалил на глиняную тарелку гору салата, сдвинул на один край, а другой украсил копченостями, грибами и длиннющим шампуром, в шашлык на котором Танюшка тут же злобно вгрызлась, брызнув мясным соком себе на щеки. Шашлык у Сани удался как обычно – я это понял, едва сам взялся за шампур. Весь день не жрал, а на столе все было вкусным. Правда – вкусным, девчонки расстарались. Я, например, никогда не любил кисель – но тут он был двух видов, черничный и малиновый, обалденный. За столом бурлили уже отдельные разговоры и продолжали работать челюсти. Когда первая волна схлынула, Ленка Власенкова, толкнув Наташку Бубненкову, умчалась на ледник, а оттуда они вытащили, держа в высоко поднятых руках, большое блюдо. Блюдо грохнулось на мгновенно расчищенный центр стола, в него сразу сунулись физиономии тех, кто сидел ближе. На миг воцарилась тишина, потом кто-то неуверенно-радостно сказал:

– Мо… мороженое?..

– Черничное! – торжествующе заявила Ленка. – Уберите лапы!!! – Она едва ли не грудью легла на холодную горку. – Сама положу!..

…Самопального яблочного самогона хватило едва грамм по сто пятьдесят. Я так и не допил, да и наелся очень быстро – за собой мне такое было известно: не нажираться с ходу, а весь праздник то и дело возвращаться к столу. Несколько человек отправились гулять, кое-кто даже лыжи взял, но большинство оставались за столом и хором удивительно слаженно «а капелла» орали на мотив старой «По полю танки грохотали»:

Над полем стрелы пролетали,

И Пересвет взлетел в седло…

А Че-лу-бе-я-а…

Мы вида-али-и…

С ним даже драться западло!

Француз штыком в Россию тыкал,

Да не прошел Бородино…

На-по-ле-о-он здесь…

Горе мы-ыкал…

А мы их «оппа!» все равно!

Фашист пришел и в нас стреляет!

Ох, лютовал он здесь, подлец…

Но вся Евро-опа-а…

Нынче зна-а-ает…

Какой фашиста был конец…

Потом девчонки хором спели под общий хохот: «И когда оборвутся все нити и я лягу на мраморный стол, я прошу вас – не уроните – бум! – мое сердце на каменный пол!..» Басс вновь перехватил инициативу вместе с арфолирогитарой и, аккомпанируя себе резкими аккордами, запел свою – такой мы еще не слышали:

Это даже не обида,

Это в общем не беда.

Не показывайте виду,

Что вам страшно, – никогда…

Все разговоры умолкли после первого куплета. Игорь умел писать стихи – печатал их в газете, и пели их почти все тургруппы района – шуточные, лирические, философские, даже про войну… Но таких мы от него не слышали ни разу. Странный металл звенел в голосе, а глаза – глаза смотрели сквозь нас, сквозь каменные стены, куда-то в морозную лунную ночь. И в зрачках колебалось пламя светильников. Я увидел вошедшего с холода Кольку Самодурова – он смеялся чему-то, когда вошел, но сейчас привалился к камням у входа плечом, поднес ладонь к губам и так окаменел не хуже окружающего базальта, не отрывая взгляда от Игоря.

Ты не смей о страхе помнить,

Ты не должен отступать.

Если кровь – зажми ладонью,

Если больно – наплевать…

Танюшка нашарила на столе мою руку и отчаянно сжала пальцы. Я даже не очень это заметил.

Если жутко – улыбайся,

Если ранят – ничего.

Научись смеяться, если

Трое – и на одного…

Игорь приглушил ладонью струны, отложил инструмент и, обведя нас всех блестящими глазами, резко поднялся, вышел, на ходу схватив теплую куртку. Мы не сразу зашевелись. Так и сидели, ошарашенные этой песней. Не знаю, как остальные, а я ощущал какую-то звенящую, напружиненную пустоту внутри, как перед схваткой. Какие-то образы всплывали в этой пустоте – словно поднявшиеся из глубин той памяти, которую зовут наследственной.

Север неуверенно потянулся за лирой, взял ее. Пощипал струны, устроился удобнее и тихо запел хорошо всем знакомую, словно разбавляя густую тишину…

Знаешь ли ты, как память

В эти часы остра?

Стиснутые лесами,

Мы сидим у костра…^[233]

Я вышел наружу. Луна, хотя и неполная, сияла; серебристыми искрами брызгали сугробы. Поднявшись на скалу, я невольно улыбнулся – местность не казалась мертвой. Несколько человек неподалеку катились по склону между деревьями. Перекликались голоса. Кто-то развел большой костер, возле него Саня что-то объяснял своей сестре. Совсем неподалеку Вадим сбивал с лыж слежавшийся снег, а Наташка Крючкова за его спиной коварно лепила снежок.

Я выбрался на тропинку, ведущую от нашей пещеры, и подошел к костру. Санек с сестрой уже куда-то умелись, и я, присев на притащенное кем-то бревно, уставился в огонь.

Настроение улучшилось… Нет, неправильно – настроение изменилось. Мне было спокойно и чуть грустно. Кончится праздник, придут урса, снова будут схватки, и, может быть, чья-то кровь зальет снег – не может ведь нам бесконечно везти… Кто это будет, интересно?

Заскрипел снег. Я не очень охотно обернулся; за моей спиной на лыжах стояла Татьяна. Мою пару она держала в руках.

– Пойдем, походим на лыжах? – предложила она. Я молча поднялся, принял у нее самоделки, начал затягивать ремни вокруг пятки унтов. – Олег, тебе не кажется, что мы тут друг с другом меньше, чем в Кирсанове? Все время рядом – а вместе почти не бываем.

– А тебе этого хочется? – Я выпрямился.

Танюшка накинула капюшон:

– Я же пришла… Там тепло, светло, еда и поют. А я пришла.

– А тут красиво, – возразил я и подумал, что и правда глупо себя веду. И даже как-то странно, словно меня от нее магнитом отталкивает.

Мимо нас, держась за руки и смеясь, проехали Арнис и Ленка Рудь. Синхронно перевалили снежный бугорок и остановились погреться у огня. Мы проводили их глазами и – бок о бок, по целине – двинулись в лес. Я провел по поясу, найдя наган, и обратил внимание, что у Танюшки на ремне висит ее кинжал.

В лесу было жутковато и красиво, как в серебряном сне. Тонко, хрустально звенел бегущий ручей – тот самый, что вытекал от нашей пещеры. Смех и выкрики слышались и здесь – они, словно тонкая ниточка, связывали нас с реальным миром в лунном мираже, через который мы двигались.

– Почитай мне стихи, – попросила Танюшка. Я, глядя себе на носки лыж, тут же негромко откликнулся:

– Ты меня на рассвете разбудишь…

– Не надо, – выдохнула Танюшка.

Я, по-прежнему не глядя на нее, упрямо продолжал, и она больше не перебивала…

…Проводить необутая выйдешь…

Ты меня никогда не забудешь…

Ты меня никогда не увидишь…

Заслонивши тебя от простуды,

Я подумаю: «Боже всевышний!

Я тебя никогда не забуду,

Я тебя никогда не увижу…»

Не мигая, слезятся от ветра

Безнадежные карие вишни…

Возвращаться – плохая примета!

Я тебя никогда не увижу…

Даже если обратно вернемся

Мы на землю, согласно Хафизу —

Мы, конечно, с тобой разминемся…

Я тебя никогда не увижу.

И окажется так минимально…

Голос у меня вдруг сорвался, но я коротко передохнул и продолжал:

…Наше непониманье с тобою

Перед будущим непониманьем

Двух живых – с пустотой неживою…

И качнутся в бессмысленной выси

Пара фраз, долетевших досюда:

«Я тебя никогда не увижу…»

«Я тебя никогда не забуду…»^[234] —

и я повторил еще раз:

– Я тебя никогда не увижу. Я тебя никогда не забуду, Тань.

– Олег. – Я оглянулся. Танька стояла, держась высоко поднятой рукой за ствол дуба, губы у нее кривились. – Олег, ну зачем ты это прочел?

– А что – плохо прочел? – Я провел ладонью по щекам. Получилось зло. Танюшка качнулась. – Прости, – попросил я. – Давай еще погуляем.

– А если не прощу? – жестко спросила она. – Если я сейчас скажу: «Больше не подходи ко мне. Никогда». Тогда – что, Олег?

– Я не подойду, – ответил я и, подойдя к ней, уронил в снег меховые краги, взял ее ладони в свои. – Ты рукавицы забыла, – и начал осторожно дышать на них. – Так что, прогонишь?

– Нет… – слабо выдохнула она. – Подними, настынут же…

Я поднял краги и надвинул их на руки Танюшки:

– Хорошо ты меня обшила.

– Мне это было приятно, – призналась она. Я не нашелся, что ответить, да и не очень хотелось отвечать. – А как у тебя волосы отросли, смотри… – Она протянула мою прядь пальцами к моим же губам. Губы у меня против моей воли дрогнули – и Танюшка отдернула пальцы, словно обожглась. – Пойдем еще пройдемся, – как ни в чем не бывало предложила она…

…Мы вышли на то место, откуда был виден морской залив. Сейчас он выглядел пугающе. Вода замерзла почти на расстояние взгляда, только далеко-далеко за этим серебряным полем чернела полоска открытого моря. В лунном свете по льду километрах в трех передвигались несколько черных фигур.

– Мамонты, – сказала Танюшка. – Сколько времени, Олег?

– Пять минут третьего. – В лунном сиянии отлично было видно циферблат. – Ого!

– Пошли обратно, пошли, – заторопилась Танюшка, – нас там уже ищут, наверное…

* * *

Около костра все еще сидели несколько человек, рядом торчали воткнутые в снег лыжи, а по рукам ходило несколько дымящихся котелков. Но в целом шум улегся. Возле подъема к пещере стоял Сергей; увидев нас, он оживился и махнул рукой:

– Я уже и беспокоиться начал… Гуляли?

– Угу, – буркнула Танюшка, снимая лыжи.

Я, занимаясь тем же самым, спросил:

– Наши все тут?

– Не, – мотнул головой Сергей. – Власенкова Ленка с Олегом где-то мотаются тоже. Да ты не беспокойся, ничего с ними не будет.

Я, если честно, и не собирался беспокоиться. А собирался поесть и погреться. Тепло в пещере показалось мне благословением.

Плошки на столе уже не горели. Было уютно и полутемно, очень как-то домашне. Несколько человек – я даже не понял в полутьме, кто именно, – сидели на дальнем конце стола и, тихо разговаривая, «подъедались». Ближе Сморч с Наташкой Бубненковой, устроившись друг против друга, ели «по-настоящему» – наверное, тоже только что вернулись с прогулки. Потрескивали полешки в очаге, Игорек Басаргин, сидя у стены, негромко напевал, подыгрывая себе, – и большинство наших, устроившись кучей, сидя и полулежа на шкурах вокруг, слушали.

Очень тихо, стараясь даже двигаться бесшумно, я разделся и присел, опершись локтем на край стола. Вошедшая следом Танюшка устроилась у меня за спиной и оперлась локтем на плечо…

Епископ, правом от бога данным,

Перстнем-печаткой скрепил решенье:

«Предать распутную девку Анну

Суду святому на очищенье!»

Анна-а-а,

Святая Анна…

За то, что грешною красотою

Мужчин смущала, губила сразу.

Они, увидев чудо такое,

Роняли честь и теряли разум.

Анна-а-а,

Святая Анна…

А в подземелье под магистратом,

Где в клетке держали эту красотку,

Нечистая сила неоднократно

Ломала двери, замки, решетки —

Анна-а-а,

Святая Анна…

Палач этим чарам дурным поддался,

Хоть и молитвы всю ночь шептал он.

Он трижды Анну казнить пытался —

И трижды секира из рук выпадала —

Анна-а-а,

Святая Анна…

И вот жестокий костер пылает —

Но диво дивное видят люди:

Огонь преступницу обнимает,

Целует плечи ее и груди…

Анна-а-а,

Святая Анна…

И застывает высоким храмом,

Где жарче бронзового чекана,

Звонницы, абсиды, арки, рамы…

И губы шепчут: «Святая Анна!»…^[235]

Песня кончилась, Игорь продолжал задумчиво трогать струны. Мы с Танюшкой пересели за стол. Еды еще хватало (правда, мороженого, конечно, не осталось), мы снова нагрузили себе по тарелке из «остатков» – я лично опять был голодный. Наверное, после прогулки, а елось сейчас даже с большим аппетитом, чем вначале. Кроме того, теперь можно было и не спешить, стараясь попробовать все.

– Там так хорошо, снаружи. – Танюшка вздохнула. Я кивнул, жуя кусок ягодного леваша. Хотелось сказать что-нибудь умное, но снаружи появился Санек.

– Во! – удивился он. – Я не понимаю, что вы тут все делаете в новогоднюю ночь?! На воздух, все на воздух, поживей, граждане, а то не успеете!

– Куда не успеем? – поинтересовался кто-то.

– Да потанцевать же! – рявкнул Санек…

…Мороз стал покрепче. Танцевала пока что одна только пара – Игорь Северцев с Кристиной. Оба занимались в Кирсанове бальными танцами и сейчас легко и уверенно кружились около костра. Очень красиво и завораживающе – казалось даже, что на них не меховая одежда, а бальные костюмы. Мы, вывалившись из пещеры толпой, переговаривались и смеялись сперва, а потом застыли и замолкли. Мне даже почудилась на миг музыка вальса – красивая и широкая, как спокойная река…

– Шиз-га-ру-у да-ва-ай!!! – заорал Сморч, нарушив очарование. Я покосился на него с неудовольствием, но Север, засмеявшись, махнул рукой, и они с Кристиной тут же перестроились на брейк, в котором тоже были мастерами. Но это худо-бедно могли у нас танцевать все – особенно «верхушку», а «нижняк» на снегу и не потанцуешь…

…Завалившись на настил – отдохнуть, – я совершенно неожиданно уснул. Даже не уснул, а отрубился, как выключили. И так же странно проснулся – рука с часами была прямо перед глазами, и я понял, что проспал всего минут сорок. Очевидно, сказалось копившееся нервное напряжение.

Танюшка полулежала рядом, держа ладонь у моего виска. Кажется, все наши были тут – валялись индифферентно на шкурах и слушали опять Игоря. Он пел песню из недавно вышедшего на экраны фильма про гардемаринов…

По воле рока так случилось?

Иль это нрав у нас таков?

Зачем троим, скажи на милость,

Такое множество врагов?!

Но на судьбу не стоит дуться —

Там у других вдали – бог весть! —

А здесь, у нас – враги найдутся!

Была бы честь, была бы честь!..

Честь – красивое такое слово из интересных фильмов, романтичное и звонкое… но мы мало о ней думали там. Там это было именно слово из фильмов, совсем не имевшее отношения к нашей повседневности.

Здесь это слово обрело свой первоначальный и единственный смысл, острый и определенный, как клинок шпаги в умелой руке бойца. Честь – это стоять друг за друга. Честь – не предавать своих, не лгать им, не бросать в бою. Честь – не гнуться, не отступать перед врагом. Честь – это… Честь. И все тут. Ни убавить, ни прибавить…

…Не вешать нос, гардемарины!

Дурна ли жизнь иль хороша…

Едины парус и душа,

Едины парус и душа,

Судьба и Родина едины!

В делах любви, как будто мирных,

Стезя влюбленных такова,

Что русский взнос за счастье милых —

Не кошелек, а голова!

Но шпаги свист и вой картечи,

И тьмы острожной тишина

За долгий взгляд короткой встречи —

Ах, это, право, не цена!

Не вешать нос…^[236]

Я слушал, лежа неподвижно, даже не подавая знака, что проснулся. Все вокруг были свои, все было сейчас хорошо и правильно, и огонь в очаге горел, поленья стреляли золотистыми искрами… и наступил Новый год, и праздник, кажется, удался.

А еще я думал, и эта мысль стояла где-то сзади, как черная фигура на границе освещенного костром круга… думал: а не последний ли это счастливый день для всех нас?

* * *

– В общем, Саня со Сморчем и Бэном висят у них на хвосте… точнее – на боку. – Север повел плечами, разминая их после долгого бега. – Грек твой был прав. Идут – не меньше полутысячи. Осторожно идут, во все стороны дозоры высылают.

– Ничего, – отозвался Сергей. – Ирка с Наташкой Мигачевой сейчас уже, наверное, к чехам подбегают. Да и австрийцы, должно быть, подошли…

Игорь Мордвинцев, Север, Сергей и я стояли на заснеженном склоне среди черно-белых деревьев, неясно рисовавшихся в предрассветном сумраке. Вадим, убежавший на разведку, мотался где-то впереди, выслеживал уже совсем близких урса. Ручей внизу склона, невидимый отсюда, тонко звенел на камешках – незамерзающий, оживленный… Его берегом двигались несколько черных теней – шли кабаны, и их похрюкиванье доносилось до нас.

– Мы с Иркой вчера, перед тем, как она ушла, поцеловались первый раз, – задумчиво сказал Игорь.

– Да ты че? – иронично спросил Сергей.

Я толкнул его локтем, но Игорь не обратил внимания на иронию, продолжал озабоченно:

– Зря ты ее, Олег, послал. Ей же тяжело будет… Наташка – та крепкая…

– И парня нет… – кивнул Сергей, я пихнул его коленом, но Игорь снова его не услышал:

– А Иринка – она…

– Она на лыжах бегает в сто раз лучше меня, – не выдержал и я наконец.

– Что нетрудно, – заметил Север и подвигал шпагу в ножнах.

Все умолкли, и в молчании холодный январский рассвет обступил нас со всех сторон – стало даже холоднее, чем было. Мы не двигались, только временами переносили свой вес с одной ноги и лыжи на другую, да еще иногда кто-нибудь зевал, закрывая рот крагой.

– Холодно, – пожаловался Игорь Северцев, похлопывая себя руками по бокам.

– Градусов двадцать, – подтвердил Сергей. – Что, мерзнешь, Север?

– Иди ты, – беззлобно сказал Игорь. – Леший, ты чего молчишь?

Я выдохнул длинную струю густого пара. Мне никогда не нравилось обсуждать очевидные вещи. Как у Гашека: «– Я вчера видел похоронную процессию. – Видать, помер кто-нибудь…» Редкостно содержательный разговор… Да и не казалось мне, что очень уж холодно.

Рассвет медленно-медленно, словно через силу, вползал в лес, остывший и белый. На суку совсем недалеко от нас мрачно сидела ворона, и звон ручейка в овраге казался неуместно-потусторонним. Снег был сухим, и в эту паразитку невозможно даже запустить снежком. Она же этим пользовалась – сидела и по временам скандально орала, чем добавляла уныния к общей картине.

– Не люблю зиму, – неожиданно вырвалось у меня.

– Заговорил! – агрессивно обрадовался Игорь. Но развития атаки не последовало.

Сергей подобрался и вытянул руку:

– А вот и Вадька.

– Угу, – подтвердил я, наблюдая, как Вадим сноровисто спускается на лыжах по склону наискось. Он всегда хорошо бегал на этих деревяшках – даже сейчас, когда на ногах у него не «дрокеры»^[237], а именно деревяшки…

Вадим резко затормозил возле нас и левой рукой скинул меховой капюшон.

– Идут, – выдохнул, сбрасывая с ног лыжи. – Десять штук, вот за этим холмом, – он ткнул за спину большим пальцем. – Разведка. Выйдут к ручью.

– Перережем, – уверенно сказал я, стряхивая краги в снег и сбрасывая капюшон. Схватило холодом, но я знал, что это ненадолго. – Вперед, ребята.

Проваливаясь в снег, мы спустились к ручью и присели за деревьями и валунами. Вадим аккуратно вывесил из рукава гирьку кистеня.

– Десять штук – ерунда, – сказал я, подвыдернув из ножен палаш. – Жаль, языка пока не знаем, а то можно было бы одного живьем взять.

Сергей, сидевший ближе остальных к оврагу, помахал рукой и окаменел. Это могло значить лишь одно – урса уже близко.

И точно – через какие-то секунды из-за черных валунов появились первые, и их визгливо-скрежещущие голоса прогнали тишину. В теплой одежде пришельцы казались неуклюжими и еще более уродливыми, чем в летнее время. Из-под надвинутых шапок валил пар.

Да, их было десять, и они ничего не опасались. И идти им было легче – по берегу…

Второй остановился и, схватив за плечо шедшего первым, что-то завизжал, тыча рукой в наши следы на склоне. Заметили… Ну, вот и хорошо!

– Рось! – заорал я, вскакивая и выдергивая палаш полностью – тусклый свет блеснул на лезвии. Нас разделяли всего несколько шагов, и я преодолел их в два прыжка. Длинное лезвие наполовину утонуло в груди того, шедшего первым… Палаш Сережки отбил над моей головой ятаган второго, кулак моего друга швырнул урса в холодную воду… Двое возникли передо мной, следом подбегал третий. Вскрики, хрип, плеск и лязг повисли в воздухе.

Оступился – вода ледяная наверняка; спасибо, Тань, за сапоги! Звиггзагг! Ззвигг! Выхваченная дага до упора вошла в живот… Ззвагг! Зиг! Зиг!

– Рось! Рось!

– Скраг! Скраг!

Званг! Занг!.. Добежал, скот, опять их двое… Кто-то рухнул в ручей – похоже, не наш… Оп! Ушел от секущего удара, а то бы… А итальянскую защиту ты видел?! Йок ты что видел, а теперь больше вообще ничего не увидишь… Последний противник отступал вверх по склону. Шапка с его головы свалилась, острые, крокодильи зубы были оскалены. В левой руке он держал толлу. Ну нет – метнуть я ее тебе не дам, гадес…

Сзади залязгал металл. Не оборачиваться – стоп!

– Олег, все нормально! – весело прокричал Игорь. Краем глаза я заметил, что Вадим сражается всего-навсего с одним урса. Так, быстро мы…

«Мой» урса прыгнул вперед, размахиваясь рубануть в голову. Я увернулся, пнул его в пах и помчался следом за покатившимся по склону врагом, чтобы уже не дать ему встать, – обойдется, выродок…

Урса внезапно остановился, сжавшись на снегу в комок, – я был вынужден по инерции через него перепрыгнуть. Проскользил сколько-то и, ощутив сильный удар в левый бок, развернулся и достал встающего урса рубящим ударом в висок – кабанье-рептилий череп раскололся, заливаясь кровью.

Меня шатнуло, и я, сам не понимая почему, сел в истоптанный снег. Дикая боль рванула бок – такая, какой я ни разу в своей жизни не ощущал. Для такой боли нет слов, нет красок… ее не описать. И она, наверное, слишком сильна для четырнадцатилетнего мальчишки – потому что я и не крикнул, а только открыл рот. Боль забила его, как горячая кислая каша.

– Олег! – дернулся ко мне Сергей. Его противник побежал, я махнул палашом: уйдет же! Сергей резко повернулся, из его руки вылетел метательный нож, и урса, взмахнув руками, рухнул и съехал по снегу в ручей. Нож торчал у него в затылке. – Олег, ты что?!

Сергей все-таки подбежал ко мне, встал на колено, вонзив в снег палаш.

В боли появился какой-то перерыв, и я ответил:

– Не знаю… – Но голос сам собой оборвался мучительным кашлем – и я увидел, что откашливаю струйки темно-вишневой крови.

– Вадька, Север! – закричал Сергей и нагнулся, а потом мне стало еще больнее, хотя это, казалось, было невозможно, и я упал в снег. – Олег ранен!

«Ранен?» – подумал я. Надо мной склонились три лица, а между ними среди низких серых облаков я увидел пронзительно-голубой овал чистого неба.

Потом оттуда, сверху, полилась клубящаяся чернота, и я утонул в ней. Там было спокойное покачиванье, только бок временами дергало, а думать совсем не хотелось, что для меня было необычно. Но потом я ощутил жар огня, услышал голоса – вроде бы и Танькин – и напрягся, пытаясь понять, о чем они говорят. Глаза у меня вроде бы были открыты, но я видел почему-то только вереницы огненных теней, кружившиеся в странном быстром танце…

– …селезенка…

– …кровь в животе…

– …нет…

– …он тебя не видит, Тань…

– …толла…

– …сразу почти отключился…

– …будем вытаскивать…

– …держите его…

– …Таня, уйди!..

Больно. Мне стало очень больно, и эта боль рванула меня куда-то вверх, навстречу сыплющимся с небосклона звездам…

* * *

Я не умер, хотя Олька говорила – должен был. Наверное, толла все-таки не достала до селезенки – не знаю. Когда я пришел в себя, был уже конец января, – я провалялся без сознания больше двух недель.

Эти недели я тоже не помню. Просто временами в той темноте, где плыл я по нездешним рекам, меня настигала боль; в рот что-то вливалось – и боль уходила, вновь отправляя меня в дремотное путешествие без звуков, запахов, красок и ощущений.

Когда я открыл глаза – была ночь. Злобненький голосок снаружи выпевал песню вьюги: «Вью-у-у… вью-у-у… вею-у-у…» Меня окружала полутьма, подсвеченная отблесками костра, пахнущая людьми, дымом, жареным мясом, наполненная сонным дыханием и треском дров в очаге.

Боль в боку была, но какая-то поверхностная, как при заживающем порезе, который ненароком задел. Мне даже хотелось потянуться, но я лежал под одеялами и не стал этого делать. Вместо этого я повернул голову.

Справа от меня, скорчившись и положив голову на руки, скрещенные на коленях, сидела Танюшка. Я слышал ее затрудненное дыхание, а потом заметил – или это отсветы костра так пошутили? – круги возле глаз, какие бывают от усталости и недосыпа. Как пишут в старых романах – сердце мое дрогнуло от нежности (правда!), и я хотел ее окликнуть, но не успел – чья-то ладонь легла мне на губы, и я увидел над собой улыбающуюся физиономию Сергея под спутанными лохмами светлых волос, с белозубой и радостной улыбкой.

– Очнулся? – прошептал он. – Привет… Не трогай ее. Мы-то меняемся, а она около тебя днюет и ночует, не отгонишь… Попить, что ли?

Хорошо помню, что я спросил. Меня это почему-то так волновало в тот момент, что все остальные мысли выскочили из головы:

– Эй, а как… в смысле – кто… когда я в туалет?!

если ты хочешь любить меня

полюби и мою тень

открой для нее свою дверь

впусти ее в дом.

тонкая длинная черная тварь

прилипла к моим ногам

она ненавидит свет

но без света ее нет

если ты хочешь – сделай белой мою тень…

если ты можешь – сделай белой мою тень…

кто же кто еще кроме тебя?

кто же кто еще если не ты?

если ты хочешь любить меня

приготовь для нее кров.

слова ее все ложь

но это – мои слова.

от долгих ночных бесед

под утро болит голова

слезы падают в чай

но чай нам горек без слез…^[238]

Было третье февраля, когда я, опираясь на плечо Танюшки, выбрался наружу. Я всегда ненавидел болеть и пользоваться чьей-то помощью. Но сейчас – другое дело. Танька вела меня, закусив губу, и лицо у нее было таким серьезным, что мне стало смешно…

…Урса потеряли до сотни бойцов еще до того, как подошли к горной крепости Шверды. Мои ребята и появившиеся австрийцы по кусочкам раздергивали их дозоры и фуражиров. Чернокожие, поняв, что чехов им не взять, попытались было тронуться в обратный путь, но их продолжали бить беспощадно – и остатки полутысячной орды растаяли среди неприветливых морозных лесов. Едва ли кто-то вернулся в их земли и донес неведомому начальству весть о судьбе экспедиции. Потерь у нас не было совсем, даже раненным оказался я один. Шверда и конунг австрийцев, молчаливый светловолосый мальчишка по имени Эмиль, навещали меня как раз через день после того, как я пришел в себя…

…– Жаль, что я все это время валялся без сознания, – признался я и с удивлением ощутил, что мне и в самом деле – жаль. Но Татьяна, кажется, была другого мнения. Стягивая у меня на груди меховой плащ, она сердито сказала:

– Ну конечно. Добился бы, чтоб тебе еще и голову снесли.

– Тань, я кыназ или нэ кыназ? – поинтересовался я. – Я, в конце концов, воевать должен со своими рядом. А не под шкурами валяться.

– Навоюешься еще, – безапелляционно отрезала она. – А сейчас сиди и дыши свежим воздухом.

Было холодно. На площадке перед пещерой сверкали клинки и лязгала сталь – шла обычная тренировка, но, когда я устроился удобнее, поединки разом остановились, и все, повернувшись в мою сторону, грянули:

– Слава! Слава!! Слава!!!

И было это вполне серьезно. До такой степени серьезно, что мурашки по коже.

– Тань, – попросил я, – принеси-ка мои клинки.

– И не подумаю… – воинственно начала она, но я, подняв голову и глядя ей в глаза, повторил спокойно:

– Принеси, Тань.

Зелень Танюшкиных глаз на миг вспыхнула.

Но только на миг.

– Сейчас, – кивнула она и исчезла в пещере. Я встал и заставил себя потянуться. Боль родилась в боку, но это была уже приятная боль – так зудит заживающая рана. Теперь я это знал и чувствовал… Нагнувшись, я поднял плащ и бросил его на камень.

– Держи. – Танюшка протянула мне уже освобожденные от ножен палаш и дагу. Я накрест взмахнул ими, чуть покривился, но пошел вниз, на площадку, широкими, уверенными шагами: – Осторожнее! – крикнула вслед Танюшка.

И уселась на плащ – смотреть.

* * *

Вечером ударил мороз – такой, что в лесу застонали деревья. Даже странно – я и не думал, что так близко от моря могут быть такие холода.

Мы сидели у очага тесным кружком. Пламя ухало и гудело, входную плетенку утеплили дополнительными шкурами.

– Продуктов хватит до середины апреля. – Ленка Власенкова закрыла свой блокнот. – Уж извините. Да и то – не растолстеем.

Я посмотрел на Сергея. Он одной рукой жонглировал своими тремя метательными ножами. Именно он командовал преследованием и добиванием урса…

– Сань, – окликнул я. Тот вскинул голову быстрым движением. – Я тебя хотел поблагодарить за разведку… – Санек отмахнулся, и я позвал Сергея. – Ну что, твой час настал… Пойдешь на юг-то?

– Конечно! – Сергей готов был вскочить, но Ленка удержала его с улыбкой. – Возьму Басса и тебя, Олег. – Он кивнул Крыгину. – Когда выходить?

– Еще чище, – буркнула Ленка Власенкова. – Это мне еще и их снаряжать?

– И их, Лен, – кивнул я и решился перейти к главному: – Мне кажется, что мы все позабыли, как решили весной уходить.

У костра воцарилось молчание. Похоже, все и впрямь слабо об этом задумывались. И, по-моему, не очень-то хотели теперь покидать это место.

Это и было то, чего я опасался. Они привыкли к месту. К дому. И я привык. И не был уверен, что смогу доказать своим друзьям, как опасно оставаться в уютном, обжитом – и практически незащищенном месте. Значит – придется приказать.

Не лучший вариант.

– Да никто этого не забыл, – сказал Вадим. Он сидел со скрещенными ногами и шлифовал абразивным камешком лезвие тесака.

– Сергей пойдет на юг, – вернулся я к третьей теме. – Доберешься до морских берегов, – обратился я уже к нему. – Ищи хорошие места. И посмотри, кто там обретается. Выйдешьпослезавтра. Учти, мы будем ждать тебя, никуда без тебя не пойдем…

– Олег… – неуверенно начал Андрюшка Соколов.

– Не надо, – предостерегающе поднял я руку. – Я знаю, что ты хочешь сказать. И хочу напомнить: это вы назвали меня князем. Это вы сказали, что я буду решать, а вы станете выполнять. Ну так вот: когда Сергей вернется с разведки – мы уйдем на юг. Это – все.

Мои слова удивили меня самого. Наверное, и остальные тоже удивились – во всяком случае, никто даже и не подумал возразить. Я закрепил свою победу взглядом, которым обвел всех, и продолжал:

– До тех пор – будем сидеть здесь и ждать.

Неожиданно подал голос Богуш. Он за прошедшее время наловчился говорить по-русски, хотя сохранил польский акцент:

– Почему бы кому-нибудь не пойти и на север – хотя бы недалеко? – рассудительно сказал он. – С востока вы пришли. На западе живут чехи и австрийцы. Может быть, посмотреть хотя бы на небольшое расстояние с севера?

Предложение показалось мне здравым.

– Может быть, я пойду? – предложил Вадим. Но я покачал головой и вдруг улыбнулся:

– Предложение хорошее. И я, пожалуй, пойду в эту разведку сам. Надо мне размяться – я же почти месяц лежал! А ты, Вадим, останешься вместо меня.

– Олег, ты что, не сходи с ума! – вскочила Танюшка.

Я повернулся к ней:

– А пойдем со мной, Тань?

* * *

Обе полуземлянки были брошены уже давно – не в спешке, аккуратно. Даже не брошены, а оставлены. Именно эти полуземлянки были единственным результатом нашего с Танюшкой пятидневного путешествия на север по застывшим лесам. Было холодно, и очень холодно, но мы неплохо себя чувствовали и даже ночевали в тепле, хотя каждый раз тратили на обустройство ночлега немало времени, несколько часов. Я раньше и не думал, что можно на самом деле заночевать на воздухе при температуре минус тридцать – и не только не загнуться, но и чувствовать себя относительно комфортно. В первую ночевку меня пугала сама эта мысль!

Разговаривали мы на удивление мало – и это при том, что я любил поговорить; Танюшка – тоже. Даже по вечерам мы, перед тем, как залезть в спальники, чаще всего молча сидели возле очередной выстроенной снежной стенки у костра и слушали ночной зимний лес. Утром поднимались, ели и вновь становились на лыжи. В полдень останавливались и перекусывали, присев на какие-нибудь упавшие деревья. И опять шли.

Странно – но нам было очень и очень хорошо…

…Тем утром до дому оставалось километров сто пятьдесят, и мы, коротко переговорив, решили не устраивать вечером ночевку, а просто идти с короткими перерывами весь день и ночь – тогда следующим утром мы должны были оказаться уже у родной пещеры, которая нам и правда представлялась – начала представляться – роднее всего родного. Подгоняла мысль о почти настоящей постели и очаге.

Лично мне ошибка стала ясна слишком поздно. Был уже вечер – обычно в это время мы сидели у костра на биваке, – когда начало резко холодать. Очень резко, мы даже вынуждены были опустить на лица ранее не использовавшиеся ни разу меховые маски. А еще через полчаса ходьбы Танюшка тоже, кажется, поняла, что к чему.

Небо на закате было похоже на остывшую сталь. Сизое небо лежало над закатным алым солнцем, как широкий клинок над гаснущим горном. И на этом сизом фоне остро горели россыпи звезд, а за нашими спинами всходила круглая зеленоватая луна, раскинувшая в лощинах черные с серебром тени.

Снег под лыжами не скрипел – он сухо шуршал, словно мы шли по россыпям стальной крошки. Облачка пара взрывались в воздухе с коротким, но отчетливым треском. Они казались черными, а не белыми, как обычно.

В лесу слева от гребня холма, по которому мы шли, отрывисто и страшно хряснуло – мороз разорвал дерево. По белому ровному покрову замерзшего озера в километре от нас впереди лежали алые ровные полосы закатного света.

Танюшка остановилась. Я обошел ее и встал рядом. На меня из узкого пространства между маской и меховым капюшоном глянули ее глаза. На ресницах и оторочке белыми нитями висел иней.

– Не меньше сорока градусов, – сказала девчонка. Ее слова прозвучали громко, но в то же время не дали эха – умерли в раскаленном морозом воздухе, и я вспомнил историю Мюнхгаузена из читанной в детстве книжки: о замерзших разговорах…

– После полуночи будет все пятьдесят, – ответил я и задумчиво посмотрел вперед. Так, не глядя на Таньку, добавил: – Мы не дойдем, Тань. Не сможем.

– Я знаю, – ответила она. Солнце оставило от себя лишь блик. Полосы на озере съежились. – Давай разбивать лагерь.

– Не успеем, – сказал я, холодея от мысли, что это правда – не успеем. – Я дурак, Тань. Надо было сделать это давно.

Сейчас, когда мы стояли неподвижно, мороз прошибал одежду, как ледяное копье. И все вокруг было холодным и безнадежным, как наше дыхание.

– Олег, что делать? – Голос Танюшки был спокойным, словно мир вокруг нас. – Давай все-таки побежим, вдруг получится?

Я прикинул – быстро, глядя на звезды, которых все больше и больше зажигалось над нами. Двадцать километров – нет, не успеть. Свалимся где-нибудь в лесу – и мороз незаметно приберет нас… Решение пришло мгновенно и неожиданно:

– Тань, закапываемся. – Я выдернул ноги из креплений, обнажил дагу. Снег держал меня, как пол, он резко взвизгнул под клинком.

– Снежный дом? – В руке у Танюшки оказался кинжал.

– Пещера, дом не успеем, – быстро ответил я, кромсая снег и поддомкрачивая плиты, похожие на пенопласт. – Тань, давай, давай, мы спасемся!

Мы прорыли нору глубиной примерно в два моих роста и где-то в метр шириной со скоростью сумасшедших хомяков, после чего заползли внутрь и в четыре руки заткнули вход самым здоровым блоком, точно подходившим к дыре. Я проткнул дагой дыру в «крыше» и повертел клинок, чтобы расширить ее для выхода воздуха.

Было совсем темно и очень тихо, только дыхание Танюшки слышалось рядом. Судя по звуку, она сняла маску.

– Лыжи снаружи остались, – сказала девчонка и завозилась, потом коротко вздохнула. – Что теперь?

– Подстелим твой мешок и залезем в мой, – сказал я, тоже снимая маску и откидывая капюшон. Опалило холодом, я стиснул зубы.

– Мне страшно, Олег, – призналась Танюшка. – Мы не замерзнем?

– Нет, – уверенно сказал я. На этот раз я и правда был в этом уверен. – Тут поднимается температура где-то до нуля. Ниже не будет. А в мешке – совсем тепло. Перележим до утра и пойдем.

– Ладно, – вздохнула она.

Сталкиваясь руками, ногами и лбами, мы начали выпутываться из снаряжения. Раскатывая свой мешок, Танька удивленно заметила:

– Слушай, а ведь потеплело.

– Конечно. – Я довольно хмыкнул. – Я же говорил.

– А если бы ты не говорил – не потеплело бы, – ядовито заметила она. – И вообще – на биваке было бы лучше.

Я промолчал. Что спорить с очевидным? Но в нашей норе в самом деле потеплело, и сильно. Танюшка, судя по звукам, уже лезла в мешок, не сняв обуви. Ну что ж, она права – и я полез рядом.

– Как кильки в банке, – недовольно сказала Танька. Но тут же призналась: – Так еще теплее.

Я закинул клапан спальника, поставив его «домиком» для дыхания. Танюшка еще немного повозилась – самоутверждения ради, чтобы показать, как ей тесно, – и успокоилась.

Я вздохнул – с таким удовлетворением, что Танюшка хихикнула и, несмотря на тесноту, ухитрилась пихнуть меня локтем в бок:

– Счастлив? Еще одна романтическая ночевка на природе.

– Счастлив, что живы, – признался я. Танюшка дышала мне в щеку, ее дыхание пахло молоком и чем-то еще. – Надо же было быть таким кретином, понадеяться на повышение температуры! Хороши бы мы были часа в три утра где-нибудь в поле. На ходу бы замерзли… Тань, – сорвалось у меня, – а когда я чуть не умер, ты… ты сидела со мной, потому что… или?..

Она тихонько засмеялась:

– Олег, ты временами становишься чудовищно косноязычен. Совершенно на себя не похож. И я заметила, что это чаще всего происходит, когда ты говоришь со мной.

Хорошо, что кругом темно.

– Ты боялась за меня? – упрямо спросил я. – За меня… или вообще?

Я ощутил иное тепло – мягкое и чуть влажное. Это были Танюшкины губы возле моего уха.

– За тебя, – услышал я отчетливо. – Ты не видел, каким тебя принесли. Ты был белый с синим, как снег лунной ночью. И все лицо внизу – в засохшей крови. Я подумала, что ты можешь умереть. И мне стало так все равно… так все равно, Олег… Я решила – вот не станет тебя, и меня не станет… Сяду у стены и превращусь в камень. Ты знаешь, что Ольга сказала – наверняка умрешь?

– Знаю, – спокойно ответил я. – Я живучий. И потом, с моей стороны было бы хамством умереть, если ты…

Я умолк. Опять словно перегородка в горле опустилась.

– Что умолк, мастер клинка? – Я не мог понять, насмешка в ее голосе или что?

– Так меня называют? Зря, – ответил я.

– А по-моему – нет, – ответила Танюшка, а у меня не получалось понять, доволен я изменением темы или нет. – Послушай, помнишь, как нам не хватило места на танцплощадке, и ты начал танцевать прямо в аллее?

– Один из немногих случаев, когда ты завела меня на танец. – Я улыбнулся. – Правда, это не танец, а так… ритмичное подергивание.

– Все равно… А через две минуты танцевала вся аллея… Скажи, Олег, – она пошевелилась, – ты ощущал гордость, что люди делают то же, что и ты?

– Я это в одном кино видел, – признался я. – Не помню, в каком. И повторил… Нет, какая гордость? Я же для тебя танцевал, не для них. Даже не для себя… Да и вообще я не люблю кого-то вести за собой. Это значит – отвечать, а отвечать очень трудно… Теперь я это точно знаю.

– А ты правда не чувствуешь, как пахнут цветы? – тихо спросила Танюшка.

– Я не различаю, как они пахнут. Тань, ты единственный человек, которому я их дарил. Просто потому, что тебе нравятся цветы… Знаешь, Тань, когда тебя нет рядом – я не существую.

СКАЗАНО.

– Ты меня видишь? – спросила Танюшка.

– Нет, – чуть пошевелил я головой.

– Поверни голову, – попросила она.

Я повернул. И поймал ее губы своими. Так получилось, только Танюшка этого и хотела. А я… я не знаю, хотел ли я этого. Я об этом вообще не думал и сказал, когда Танюшка чуть отстранилась, – первое, что пришло в голову:

– Обжегся… А почему мы раньше не целовались?

– Потому что впереди было много времени, – мудро и спокойно ответила она. И добавила: – У тебя губы пахнут морозом. И еще травой. Полынью.

– А у тебя молоком, – прошептал я и сам не заметил, как мы поцеловались опять. – Спасибо, Тань.

– Не за что, мой рыцарь, – отозвалась она. – Давай спать. Может быть, утром будет лето?

– Может быть, – согласился я.

* * *

Проснулся я от того, что ощутил – пора просыпаться; неясно, почему, но отчетливо. Танюшка сопела рядом. Было тепло в мешке, но лицом я, подняв клапан, ощутил резкий холод. Снаружи стояла тишь, но в то же время накатывало на меня какое-то напряжение. На миг мне представились урса – стоят снаружи и рассматривают наши глупо брошенные лыжи. Наши предки верили, что злые духи караулят тех, кто счастлив, чтобы нанести удар, когда человеку хорошо…

Своих часов я не видел, но, кажется, уже начинало светать, а значит – было холоднее всего. Я начал выбираться из спальника. Танька тихо застонала, пробормотала: «Ну куда ты?..» Я ничего не ответил, и она толком не проснулась. Я ощупью нашарил палаш и дагу. Попался под руку наган, но я не был уверен, что он сработает на таком морозе. Кое-как развернувшись в тесной темной норе, я собрался и толчком выбросил наружу закрывавший вход блок.

В меня вонзились два ножа. Один – в глаза: ослепительно-алым утренним сиянием полыхали снега. Второй – в легкие: ледяной воздух вошел внутрь, как безжалостный, остро заточенный гвоздь. Окажись вокруг урса – я был бы убит на месте. Меня парализовало.

Урса снаружи не было. Но и пустоты не было тоже.

Около наших лыж – всего в трех шагах от меня – как-то по-звериному и в то же время очень ловко-пластично сидел на корточках, упираясь левой рукой в снег, мальчишка немного помладше меня. Чуть шевелился мех на отброшенном на плечи широком капюшоне куртки. На длинных каштановых волосах серебрился иней. С узкого, смуглого от ветра и мороза, правильного лица прямо на меня смотрели большие голубые глаза. За левым плечом поднималась рукоять меча-бастарда. Широкие – шире наших – лыжи и хорошо увязанный вещевой мешок лежали возле наших лыж.

Взвихрился сухой пылью снег – мальчишка кувыркнулся назад, выхватывая меч и вскакивая на ноги; все это – одновременно. Я тоже рванулся наружу и сразу вбок, рывками отбрасывая в стороны ножны с клинков. И мое, и его движения были скорей рефлекторными, но уже в следующий миг в морозном воздухе звонко пропела столкнувшаяся сталь, брызнули бледные солнечные искры. Второй удар! Третий! Я даже не понимал, почему деремся, – просто отбивал и наносил удары, стараясь не поскользнуться. Голубоглазый ловко и быстро крутил тяжелым мечом. Краем глаза я заметил Танюшку – она выбралась наружу тоже и – умница! – не отвлекала меня криками, а стояла на колене возле нашей норы, держа наготове аркебузу. Мой противник это тоже видел – старался быть за мной, как за щитом – и пока ему это удавалось. Но я видел и другое – он как-то сразу устал и два или три раза вместо ответной атаки на отбитую мою просто отскакивал и переводил дух, даже опуская меч. Я мог бы его достать – уж один раз такой был точно! – вот только внезапно мне расхотелось его убивать. Поэтому второй раз, когда он неудачно отшагнул, тяжело дыша, я бросился вперед, складываясь пополам, резко распрямился, ударом спины снизу вышиб из рук меч – бастард улетел далеко в сторону, с хрустом вонзился в плотный снег. Тот же удар опрокинул мальчишку на спину, и я пресек его попытку вскочить легким толчком палаша в горло. В первый миг мне показалось – сейчас он рванется на палаш, накалываясь сам… но в следующий миг он обмяк, на секунду прикрыл глаза, устало вздохнул. Потом вновь поднял ресницы, скривил темные, в трещинах губы и сказал по-английски – быстро, но я понял:

– Ты бы не так быстро свалил меня с ног, если бы я последний месяц ел досыта…

– Я бы и вовсе не стал тебя трогать, не бросься ты на меня с мечом, – тщательно подбирая слова, возразил я.

Подошла Танюшка, настороженно держа наготове аркебузу. Встала рядом, глядя сверху вниз.

– Я хожу осторожно, – усмехнулся мальчишка, легко переходя на правильный русский. – Не ломай язык, я знаю по-вашему… Ты меня убьешь или дашь встать? Если убьешь, то давай быстрей, холодно лежать.

– Олег, не трогай его, – попросила Татьяна. Я посмотрел на нее, улыбнулся и, получив улыбку в ответ, убрал клинок.

– Вставай.

Я видел, что мальчишка хотел вскочить прыжком… но только напрягся, а потом тяжело поднялся, помогая себе рукой, упертой в колено. И только теперь я заметил, что он худой – нехорошо худой, не худощавый, а именно худой – и одежда болтается на теле. Но, встав на ноги, он улыбнулся спокойно и с достоинством.

– Значит, тебя зовут Олег, – уточнил он, и в глазах у него не было страха или даже досады. – Меня зовут Джек Сойер, а еще называют Путешественник. Я англичанин. А как зовут твою девушку, Олег?

Мы переглянулись, и я почувствовал, что невольно улыбаюсь. Танюшка осталась внешне спокойной, но глаза – глаза ее сияли, как два изумруда, через которые пропустили свет.

Я повернулся к Джеку:

– Мою девушку зовут Таня, англичанин.

* * *

Путешественник Джек оказался действительно голодным. Когда мы развели костер и выложили припасы, он с трудом смог отвести от них взгляд. Но вежливо помедлил, прежде чем приняться за еду – и вот тут удержаться уже не смог, начал мести так, что Танюшка округлила глаза и пододвинула ему половину своей порции (а я подсунул половину своей для нее). Ни разу в жизни – даже здесь – мы не видели по-настоящему голодного человека и прямо как-то оробели, если честно.

– Я ем, как свинья, простите. – Джек оторвался от еды и заставил себя протянуть руки к огню, весело плясавшему на настиле из толстых сучьев за снежными блоками. – Но я за последний месяц ел всего четыре или пять раз. Ни разу – досыта. У меня давным-давно не было такой скверной зимы. – И он засмеялся, как будто речь шла о чем-то забавном.

– Давным-давно? – переспросил я. – Сколько же ты здесь?

– Порядком, – ответил Джек.

– И ты что – один?

– Сейчас – да…

Кажется, ему не очень нравились мои вопросы. Но Танюшка вдруг попросила:

– Расскажи нам о себе. Расскажешь?

Он поднял глаза от огня. Посмотрел на нее. На меня и опять – на нее. Пожал острыми, худыми плечами под лежащим на них пышным капюшоном куртки:

– Я расскажу. – Он потер руки над пламенем. – Да, расскажу, – Джек словно бы сам укреплял себя в этом намерении…

…Около тридцати лет назад, теплым майским днем, сорок три английских мальчишки из элитной школы пошли в поход. Среди них были сыновья аристократических родов и сам наследный принц Чарльз. Мальчишки были крепкой закалки, привыкшие вставать, если упал, на удар отвечать ударом и не теряться, а главное – их отличала характерная для англичан любовь к упорядоченности. Оглядевшись в опасном и путаном мире, они решили строить здесь свой мир. Вскоре им стало понятно, что не им первым пришла в голову подобная идея, но негативный опыт предшественников их не остановил, скорее наоборот – показался брошенным вызовом. Уильям Голдинг слишком плохо думал о своих соотечественниках^[239] – через восемь лет цепь каменных башен с английскими львами опоясала Европу от Атлантики до Урала, и урса раз за разом откатывались от нее, а у Чарльза в отряде ходило больше четырехсот мальчишек (девчонок до боя не допускали ни при каких обстоятельствах) – и не только англичан. Даже не столько.

Они тоже прослышали о Городе Света. И вот восемнадцать лет назад отряды Срединного Королевства – так называли англичане свое объединение – вместе с бойцами многих союзных отрядов, всего до тысячи человек, двинулись на юг.

Они недооценили силу врага. На иранских равнинах их окружили урса. И было их не меньше чем по сотне на каждого бойца.

В битве пал Чарльз, погибли и почти все, кто шел с ним. Что сделали с попавшими в плен – лучше и не рассказывать. Раненный в бок, ногу и дважды в грудь, тринадцатилетний Джек пересек, уходя от погони, страшные солончаки Дешт-и-Кевира и чуть не умер на южных берегах Каспия. Его подобрала «чайка» астраханских казачат, старых соперников Срединного Королевства. Но эти счеты не имели больше смысла. Казачата и рассказали о том, как урса потоком хлынули на север – в ответный поход…

…В альпийской пещере ждала Джека красивая девчонка Магда, Магдалена. Джек любил ее, он шел к ней, держась всей душой за ниточку веры: жива… ждет… Из тех сорока трех – а они себя не щадили – он оставался один. И он дошел.

Только вот урса дошли раньше.

Джек говорил – ему повезло. Не пришлось мучиться мыслью, что ее увели в рабство, на позор, на издевательства. Тело ее, уже кишащее червями, но узнаваемое еще, Джек нашел на камнях под скалой, высившейся за пещерой. Точно он так и не узнал никогда… но был уверен – Магда прыгнула с обрыва сама…

…За двенадцать лет с тех пор Джек Путешественник нигде надолго не задерживался. Он бывал в Америке, добравшись туда по сухопутному «мосту» – там, где в нашем мире Берингов пролив. Три года – тут получилось исключение – ходил со скандинавами по морям-океанам, был в Австралии и на островах Южных морей… На побережье Вьетнама Джек попал в плен, урса бросили его в кишащую насекомыми яму, закрытую сверху решеткой. Друзья-скандинавы не бросили – отбили лихим налетом. Но до дому не добрались – зашли в дельту Нигера запастись водой, тут и навалились на них урса – уже на всех. Живых, попавших в плен, вместе с мертвыми, голых и связанных, зарыли в общую могилу и пировали на ней, объедаясь мясом тех, кого отобрали для съедения, поминали своих убитых, которых было по десятку за каждого белого.

Джек выбрался из страшного погребения. Выбрался, выжил и не ушел из тех мест, пока в округе дышал хоть один урса. Не всех он убил, нет – больше бежали в ужасе перед страшным белым призраком, поселившимся в джунглях. В конце той истории никто уже не осмеливался напасть на Джека даже когда он на виду у всей деревни резал на могиле своих товарищей горло схваченным урса – каждый вечер по несколько, не жалея ни самок, ни детенышей – у них есть и самки, и детеныши…

Через всю Северную Африку добрался Джек до Европы. И прошлым летом прибился к отряду, в котором в основном были немцы. Но под Новый год началась нелепая свалка с пришедшими с юго-запада французами, обозленные противники кромсали друг друга – лучше некуда. Тут их и зажали подошедшие урса. Враги объединились, но было уже поздно.

Джек уцелел, хотя был ранен. И с тех пор скитался по морозным лесам, ночуя у костров – никто, как назло, не встречался. Мальчишка был отличным лучником, но и охота вышла плохая. Он ослабел и тащился куда-то день за днем просто потому, что покорно лечь и умереть не мог. А сегодня наткнулся на небрежно устроенную ночевку и совсем уже был готов напасть на ночующих, убить их и забрать еду, если она у них есть.

Получилось иначе…

…Джек Путешественник умолк и вновь протянул руки к огню. Его лицо сделалось усталым и равнодушным.

Мы с Танюшкой молчали, завороженные рассказом, который оказался длинным. Не знаю, о чем думала она, – а я вдруг с ужасом, холодея изнутри, подумал: вот так и я лет через двадцать буду сидеть у чужого огня, рассказывая незнакомым и равнодушным в общем-то людям свою историю – одинокий… с железным комом внутри… И всех друзей – палаш да дага. И – рана вместо памяти…

Так оно и будет!

Ах, как много выпало снега.

Да как же когти рвать поутру.

Одиноким волком я бегал

И одиноким волком умру.

След саней пурга заметает.

Не достать их – слаб стал и стар,

Ах, кабы я общался со стаей,

Был бы хоть какой-то навар.

Я бы залетел на оглоблю —

Оттолкнуться легче с нее,

А потом за гриву ли, в лоб ли —

Что мое, волки@@, то мое.

Я в удачу сызмальства верил,

Мне удачи не занимать.

А я из всех на свете артерий

Сонную люблю обрывать.

Ты как дашь по ней правым нижним,

Дернешь влево – и нет проблем.

Стая мигом кровищу слижет

До залысины на земле.

И обнимет меня волчица

За детей, растуды в качель.

А это надо же так напиться

Родниковой воды в ручье.

Это надо же так объесться

Той коровы, в прошлом году.

А поливай, семья моя, лесом,

Без добычи я не уйду.

Люди пьют на радостях водку

И целуют ружья взасос.

И вот волчонок мой самый кроткий

Пулю взял, как мяса кусок.

На луну я выл, захлебнулся

Непроглоченной вязкой слюной

И от этой песни заснул сам,

Чтоб очнуться с новой женой,

Чтобы снова взять это тело,

Без которого мне не жить.

Чтобы снова пурга свистела,

Ты, последыш, не тужи.

Одинокий волк – это круто,

Но это так, сынок, тяжело —

Ты владеешь миром, как будто

И не стоишь в нем ничего.

Ах, как много выпало снега.

Да как же когти рвать поутру.

Одиноким волком я бегал

И одиноким волком умру,

Умру.

Александр Розенбаум

…– Слушай, Джек, – сказал я, протягивая руки над огнем, – хочешь идти с нами? К нам?

Он посмотрел на меня. Потом – на Танюшку. В лес. И только после этого ответил, глядя мне прямо в глаза:

– Пойду, Олег.

* * *

Если Джек и голодал, то, во всяком случае, ходить на лыжах это ему не мешало ничуть. Он шел первым, и я видел его спину. Мы спешили, хотя на этот раз было ясно – успеем до нового похолодания. Да и места пошли знакомые – сюда мы забирались во время охотничьих экспедиций.

Почему-то мы были уверены, что в знакомых местах с нами ничего не может случиться. Как будто не убивают людей на пороге родного дома, а то и в своей постели…

…Урса выскочили из-за заснеженных елок, и было их трое – казавшиеся еще более крупными из-за мехов, они неслись по сугробам, проваливаясь в них, но легко выметывали себя обратно. И выли, как дикие звери, решив, должно быть, с ходу смять троих усталых лыжников.

И ведь честное слово – у них бы это получилось! Я не сразу расстегнул пальцами в меховой краге задубевшую на морозе застежку кобуры нагана, при этом очень спокойно думая, что вот сейчас меня убьют из-за того, что я так и не удосужился переделать крышку. Танюшка из-за меховых рукавов никак не могла дотянуться до аркебузы за спиной – она повесила оружие по-походному.

И только наш новый знакомец действовал…

Да нет. Я не знаю, как назвать то, что он делал. Наверное – искусство. Страшное, купленное тем, через что лучше не проходить…

…Левой рукой он выдернул из чехла лук – щелкнула тетива, – а правой из колчана – стрелу, мгновенно перебросив ее в зубы. Движением всего тела согнул лук, удерживая его левой, а правой накинул на верхнюю часть дуги кожаную петельку тетивы. В руках у него оказался огромный «лонгбоу» – английский лук размером даже больше, чем виденные мной у людей Свена или ван дер Бока. Лук выше человеческого роста… Я и понять ничего не успел, а рука Джека молниеносным движением растянула тетиву к уху, и с коротким щелчком вперед метнулась метровая стрела.

До первого урса оставалось шага три, не больше. Удар стрелы бросил его назад и буквально пришил к бежавшему следом. Столкнувшись, оба рухнули в снег замертво, а стрела… стрела полетела дальше и зарылась в снег метров за сто от нас.

Этих двух секунд мне хватило, чтобы выдернуть из чехла метательный нож, – и третий урса покатился по склону, поднимая вихри сухого снега.

– А ножи ты бросаешь неплохо, – совершенно спокойно отметил Джек.

– А я вот думаю, – прищурился я, – как бы мои ребята не назвали тебя князем, когда увидят, как ты стреляешь.

– Нет уж, – улыбнулся Джек, – это не по мне, Олег Верещагин. Не меня они назвали князем первого, не мне им и быть дальше. Но, – Джек пошел за стрелой и оглянулся через плечо, – не кажется ли тебе, что в твоих землях завелась нечисть?

* * *

Джек был прав.

Эта встреча с урса не оказалась для нас неожиданной – нет. Но и приятного в ней было мало.

До нашей пещеры оставалось километров десять – не больше часа хода, мы бы успели до темноты, когда впереди и чуть слева, за скалами, послышался шум схватки: лязг металла и крики урса.

– На наших напали, – пробормотал я, сбрасывая лыжи и подстегивая полы к поясу, – или на чехов… Танюшк, держись позади, стреляй. – Она кивнула, заряжая аркебузу. – Джек, ты… – Я вовремя оборвал себя, едва не оскорбив его вопросом, будет ли он драться, – англичанин уже достал свой бастард и прикидывал его в руках. – Тогда вперед!

Мы разом вскарабкались по скользким ото льда выступам на гребень скалы. И под своими ногами увидели картину, которую и ожидали, но меньше всего хотели увидеть.

Урса было не меньше двух десятков. Вернее – было и больше, но три или четыре порубленных тела лежали в алом истоптанном снегу. Полукольцом прижав к подножию скалы двух человек, урса бросались на них, как стая шакалов.

Арнис дрался топором, стоя на одном месте, как гранитный столб. Только столбы не рычат, а он рычал. Я еще никогда не слышал такого страшного, клокочущего звука, вырывавшегося из человеческой глотки.

А с места он не двигался потому, что за его спиной прижималась к скале Ленка Рудь. Она быстро заряжала аркебузу.

Топор Арниса тяжело и точно рубанул в бедро близко подобравшегося урса, повернувшись, обухом отбил летящую толлу. Урса отползал, завывая и силясь зажать рану в бедре.

– Пошли, – буркнул я и прыгнул вниз, сжимая в правой палаш, а в левой – револьвер. Выстрел, выстрел, еще выстрел – в упор! Пламя почти расплющивалось о грязные меховые куртки (интересно, кто их шьет?), урса швыряло спинами в снег, и некогда было думать об экономии патронов.

– Вовремя! – крикнул Арнис. Я согласно кивнул, швыряя пустой наган за спину и выдергивая дагу. С другой стороны уже стоял Джек, и Арнис не стал даже спрашивать, кто это такой, достаточно было и того, что клинок бастарда закрывал его левый бок. Обрадованно закричала Ленка, еще кто-то из урса упал, и еще – девчонки стреляли из аркебуз. – Везучий сегодня день!

Урса попятились. Одно дело – двадцать на двоих, другое – десять на пятерых. Я не стал ждать, пока они опомнятся, – выпадом достал одного, рубанул сверху в голову, и он осел в снег, обливаясь кровью. Арнис сбил кого-то кулаком, впереди вдруг замелькали, замельтешили спины, я еще кого-то догнал и свалил косым ударом в плечо – а дальше сражаться было уже не с кем. До первых деревьев не добежал ни один.

– Быстро все кончилось, – заметил я. – Арнис, и как вы дошли до жизни такой?

– На прогулку отправились… – покаянно начал Арнис, поворачиваясь, и вдруг крикнул встревоженно: – Лена!

Крикнул так, что я обернулся тоже.

Ленка садилась в снег – сползала по каменной стене к ногам спрыгнувшей со скалы Танюшки. Растерянно улыбаясь.

Слева в груди у нее торчала рукоять толлы.

Танюшка не успела ее подхватить – Ленка села в снег и, завалившись вбок, ткнулась виском в Танькин унт. Только тогда Арнис длинными прыжками бросился к скале.

Никогда не забуду, как он, рухнув на колени, подхватил голову Ленки и не закричал, а спросил: «Лена?» И, не услышав ответа, прижал ее голову к своей груди, а сам сложился возле ее тела в беспомощный комочек.

Я попытался его оттащить – Арнис отбросил меня так, что я упал в снег. Танюшка осторожно присела рядом, что-то сделала и встала на ноги, качая головой. Она побледнела и закусила губу. Я подошел, даже не пытаясь отряхнуть снег.

– Что с ней?

– Убита. Сразу умерла. – Танюшка прижалась ко мне, и я почти судорожно обнял ее обеими руками, не зная, что сказать, не умея ничему помочь… да что там, не осознавая до конца произошедшее и не веря в возможность того, что Ленка – Ленка, Ленка Рудь, девчонка Арниса! – убита.

Мы так и стояли молча, и Арнис не двигался, пока верещащий вопль не заставил меня вскинуть голову.

Джек Путешественник стоял в снегу на колене над одним из урса – тот все еще подергивался. Второй урса – тоже живой, хотя и с окровавленным лицом – сидел рядом, его челюсть тряслась. Я увидел, как Джек тщательно вытер и убрал охотничий нож. И почему-то именно эта картина вновь сделала меня князем.

– Подожди, Тань, – почти приказал я и, освободившись от ее рук, подошел, подняв наган, к Джеку.

– Ты что, говоришь на их языке? – спросил я.

Джек поднялся:

– Да… Он сказал, что сотня черных стоит лагерем на морском берегу. Они собираются уходить послезавтра.

Один глаз урса был выколот, горло перерезано наискось. Я скользнул по нему взглядом и вновь посмотрел на Джека:

– Послезавтра – это еще много времени… Куча времени… Посмотри… помоги Танюшке с Арнисом, это была его девчонка.

Он кивнул и пошел к скале. А я повернулся к сидящему в снегу урса.

Он плакал. И челюсть тряслась… тряслась… тряслась…

Я взял его за волосы и потащил за собой, и он покорно волокся на коленях, помогая себе руками. Молча. Только плакал, и я, оборачиваясь, видел его перекошенный раззявленный рот.

Скучно мне было. Скучно. Мне вдруг вспомнилась одна из книг Пикуля – как умирал отравленный герцогом Левенвольде русский вельможа и перед смертью говорил в тоске: «Скучно мне… ой, скучно-о!»

«Скучно мне… ой, скучно-о!» – мысленно завыл я. Такая тоска, такая беспросветность навалились на меня, что я не слышал, что говорит мне урса, цепляясь за мою руку. Нет, не слов не понимал, это ясно, а именно – не слышал, и хотел только одного: чтобы он перестал быть.

Я толкнул его на колени, но он упал на четвереньки, и я приподнял его носком ноги под широкий плоский подбородок:

– Голову подними.

Он застыл на коленях, чуть наклонившись и сведя руки у живота.

Я потянул из ножен палаш. Долго-долго он вытягивался наружу и шуршал… шуршал… шуршал… А я смотрел поверх головы урса в лицо Танюшки. «Отвернись», – попросил я губами. Она отчаянно замотала головой, а глаза стали огромными и застывшими, как зеленый лед. Смотреть в них было просто невыносимо.

Я взялся за рукоять палаша обеими руками, разрезав мякоть левой ладони о край слишком тесной для двух рук гарды. Встал сбоку от урса, и примерился, и поразился будничности происходящего, и трупу Ленки, лицо которой по-прежнему пряталось на груди у Арниса, и кровавым пятнам на снегу возле влипших в него тел… и мысли о том, что это – пройдет, и мы как-то будем жить дальше…

И тому, что это вообще будет возможно – жить.

Палаш режуще свистнул.

Кровавым дождем ударило мне в лицо…

…Я сидел на камне, и Танюшка обтирала мне лицо снегом. Теплым снегом – он таял в ее ладонях, а у меня плохо ворочался язык, и я никак не мог спросить, не противно ли ей. А вместо этого спросил наконец:

– Что с Арнисом?

– Вон он сидит. – Она указала на литовца. Тот застыл на камне – голова поникла, руки висят между колен. Джек деловито прикрыл лицо Ленки курткой, потом встал и подошел к нам:

– У тебя это первый? – без насмешки спросил он. Я поднял на него глаза:

– Так – первый.

– Я это и имел в виду… Мы будем ее хоронить или мне делать волокушу, князь?

* * *

Что меня поражало вот уже больше полугода – так это дебильная беспечность урса. Постоянная и повсеместная. Около кожаных палаток горели костры, бродили то ли стражники, то ли так – праздношатающиеся, слышались смех, вопли и скрежещущая перекличка. У них сегодня пропали три десятка товарищей – а они и не чесались… да и вообще – считали ли они друг друга товарищами?

И вдвойне мерзко было от того, что Ленка погибла от рук этих грязных тварей.

Мы спускались с перевала почти открыто. И очень спешили. Очень. Никогда еще мы так не спешили убивать.

Наверное, в какой-то степени спешка нас подвела, потому что метров за пятьдесят нас все-таки заметили. И когда я понял это, то закричал – во всю мощь легких, надсаживая голос:

– Ро-о-о-ось!!!

…В костер медленно оседает раскроенный наискось урса. Руку другого я ятаганом поймал в развилку палаша и даги – он взвыл, и я пнул его в живот, а потом рубанул по затылку. Вокруг убивали. Ассегай полоснул по толстой коже бригантины, я отшвырнул урса ударом кулака, шагнул и приколол его к твердому, промерзшему песку. Над моим плечом мелькнул ятаган, но тут же рука вместе с ним полетела в сторону, а вторым ударом Сморч обезглавил нападающего.

Несколько урса убегали по заснеженному льду прочь от берега. Я увидел, как Танька и Валька Северцева, подойдя к кромке, стреляют в них из аркебуз; стреляют-заряжают-стреляют…

Андрей Соколов волок кого-то за ноги из палатки, одновременно тыча в темноту тесаком. Басс, запрокинув голову, сидел на валуне, и Наташка Мигачева бинтовала ему рассеченное лицо. Урса карабкался на прибрежную скалу; сорвался, и взлетевший палаш Сергея перерубил ему позвоночник. Ирка Сухоручкина, упершись ногой в грудь стоящему на коленях урса, тянула из него корду…

– Ищите их! Убейте всех! – кричит кто-то… и я внезапно понимаю, что это мой голос.

Удар, еще удар – рубящие в живот. С хлюпаньем урса падает в собственные внутренности; дага вонзается ему в глаз и ударяется внутри в череп. Перешагиваю через труп. Трое поворачиваются и бегут от меня, но на их пути возникает Саня, свистит кистень… Андрюшка Альхимович охотничьим ножом перерезает горло стоящему на коленях урса… Еще один пятится в глубокий сугроб, придерживая – очень осторожно – руками вошедшую ему в живот валлонку Бэна.

Потом крики, лязг и стоны начали утихать. Утихли совсем. Слышался только голос Ольки Жаворонковой:

– Никто не ранен? Раненые есть?

Меня больше интересовало, есть ли убитые… Но среди тел, чернеющих в снегу, наших не было видно. А вот раненые были, и не один Басс, которому ятаган рассек лицо справа от глаза до подбородка. Арнис терял кровь целыми горстями – ему раскроили грудь в двух местах, разрубив несколько ребер. Удивительно, что он еще держался на ногах. Олег Фирсов сидел в снегу, девчонки вокруг него хлопотали – его ранили ассегаем глубоко в живот, и он только тяжело дышал и тихо бормотал: «Жжет, елки-палки, как жжет-то, а…» Игорю Северцеву разрубили левое бедро топором, но он ухитрялся даже шутить с Кристиной и что-то насвистывать. Из девчонок ранили Наташку Мигачеву – брошенная толла распорола ей левый бок, неглубоко, но крови было много. Наташка зажала бок снятой крагой и не только не жаловалась, но и ухитрялась помогать раненым, пока не заметили, что она и сама задета.

Ко мне подошел Вадим. Бастард у него был в крови до рукояти.

– Восьмерых взяли живыми, – сказал он и окровавленной боевой перчаткой – не крагой – провел по лицу. – Что с ними делать, князь?

– В костер, – ответил я, и серые глаза Вадима расширились. – Всех в костер, какой побольше. Что непонятно?

– Да, князь, – ответил Вадим.

И… поклонился мне.

* * *

Рассвет был прозрачным и холодным, как оставленное на морозе стекло. Мы все стояли за ручьем, над могилой, вырытой в мерзлой земле под отваленной гранитной плитой. Сталь постукивала о камень – Колька выбивал на граните короткие строчки прощания. Не пришли только Олег Фирсов (он просто не мог подняться) и сам Арнис (литовец лежал без сознания). Даже Север, опираясь на самодельный костыль и плечо Кристины, стоял вместе со всеми.

Ленка лежала на расчищенных от снега камнях, закрытых меховым плащом. Совершенно живая, только очень бледная… и еще ей не смогли закрыть глаза, и теперь на ресницах серебрился иней. Девчонки плакали все, даже Кристина, даже Наташка Мигачева, не пикнувшая, когда ей зашивали бок. И плечо Танюшки вздрагивало под моей рукой. Да и некоторые мальчишки плакали тоже…

А у меня не было слез.

– Все, закончил, – Колька встал на ноги, отряхивая колени от снега и каменной крошки. Я подошел к нему. На алом граните белели штрихи надписи:

Елена Рудь

12.05.73 г. – 16.02.88 г.

Мы помним

– Что ж, это все, – хрипло сказал я, расстегивая кобуру нагана. У меня оставался последний патрон… – Хороните.

Санек со Сморчом подошли к Ленке с одной, Вадим и Андрей – с другой стороны, взялись за углы плаща.

– Подождите! Не зарывайте! – послышался болезненный, хриплый крик. Мы обернулись разом, а потом так же разом бросились навстречу Арнису – он еле шел от пещеры, шатаясь, и, буквально рухнув нам на руки, прошептал: – Дайте… последний раз… – и потерял сознание.

Плащ подняли. Ленка поплыла над заснеженной землей. А потом свободные концы плаща закрыли ее, и остался только длинный сверток в мерзлой яме…

– Кто хочет что-нибудь сказать? – скрежещуще спросил я. Мне ответом было молчание, только Валька Северцева, шагнув вперед, сдернула с пальца и бросила на плащ свое простенькое колечко со стразами и сказала мне:

– Все, наверное…

– Да, все. – Я поднял револьвер. – Зарывайте.

Короткий выстрел расколол морозное утро пополам.

…Свой наган я спрятал в нише под нашим, мальчишеским настилом для спанья, замазав камни глиной.

А аркебузу Ленки взяла Ирка Сухоручкина.

Рассказ восьмой Рыцари без сапог

И как в войну, мы продолжали

В жизнь играть…

О. Митяев

Снег ли, метель вьюжит,

Дай мне тепла в стужу,

Дай быть тебе нужным

Каждый час.

Дай мне глоток света,

Дай мне чуть-чуть лета,

Чтоб луч летал где-то

Возле нас.

Дай мне чуть-чуть воли,

Тяжкой не дай доли,

Дай совладать с болью,

Будь нежна.

И в грозовых бликах

Слышать не дай крика,

Знай, ты мне как никогда нужна!

Чтобы сути трудный путь мой

полон стал,

Чтоб июль настал

в январе,

Засверкает в нем

твоей любви кристалл,

Чтоб в огне его мне

сгореть.

Дай уходить твердо,

Дай быть всегда гордым,

Чтоб в тишине мертвой

Не упасть.

Дай мне мое право

Быть до конца правым

И самого себя

Не украсть.

Дай обрести веру

В то, что приду первым,

Рыси не дай мерной,

Шпоры дай.

Бросить в лицо спеси

Главную дай песню

И в поднебесье ее сыграй.

Чтобы сути трудный путь мой

полон стал,

Чтоб июль настал

в январе,

Засверкает в нем

твоей любви кристалл,

Чтоб в огне его мне

сгореть…

А. Розенбаум

В горах в этот день еще лежал снег, но ниже по склонам уже грохотали ручьи, подрывая и скатывая в реки валуны, неся песок, глину и гальку. И ветер был теплым, совсем весенним.

Княгиня Юлия пришла с охраной из двух человек почти в последний момент – я задержался у могилы Ленки Рудь в роще за пещерой. Охрана осталась ниже по склону, а Юля подошла ко мне, по колено проваливаясь в рыхлый снег.

– Уходите? – спросила она.

Я кивнул:

– Сергей пришел неделю назад. Он разведал путь и осмотрелся там… Но, может быть, мы когда-нибудь вернемся. Мир, в конце концов, круглый.

– Тут вы всегда желанные гости, – вежливо ответила Юлия. Но потом взяла меня за локоть тонкими сильными пальцами и заглянула прямо в глаза. – Я знаю таких, как ты, – тихо сказала она. – Ни я, ни Борислав, никто из наших не говорили никому из вас… У меня был брат-близнец, Йожо. Когда мы обосновывались тут пять лет назад, он не остался с нами. Он и еще несколько человек… Они ушли на юг. А три года назад нам сообщили, что урса уничтожили отряд Йожо на Крите, у него уже был большой отряд… Мне было бы легче узнать, что он убит. Но его взяли в плен и сделали рабом, Олег… Да, иногда бывает и так, – кивнула она в ответ на мой недоуменный взгляд. – Ты ведь идешь примерно в теместа… – Юлия вновь, как тогда, при первой нашей встрече, беззащитным жестом прильнула щекой к вороту плаща. – Если вдруг случится так, что ты… я была бы благодарна за любую весть.

– Да, княгиня, – кивнул я. И вновь – тоже как тогда, только не становясь на колено, – поднес ее руку к своим губам. – Я ничего не обещаю, но я сделаю все, что могу. А сейчас мне пора идти.

Я не оглянулся, уходя. Здесь надо было прочно отвыкать оглядываться…

…Танюшка ждала меня там, где начинался спуск к морю. Стояла, прислонившись к белому стволу березы, в котором уже, наверное, начинали закипать соки, и издалека смотрела на меня. И этого взгляда было вполне достаточно, чтобы разом стереть все заботы и неприятности – как мокрой тряпкой с доски.

– Пойдем? – кивнула она мне, и рукоять корды качнулась над плечом, на котором лежал край мехового капюшона.

– Пойдем, – кивнул я в ту сторону, где наш уходящий во главе с Сергеем отряд превратился уже в цепочку темных силуэтов. Мы начали спускаться вниз. – Весна наступает, и мы пойдем навстречу ей – уже хорошо, а?

* * *

Дунай вскрылся где-то за день до нашего прихода. Присутствие Танюшки удержало меня от матерных ругательств, но Сергей не был столь щепетилен и вызверился на Саню:

– Ну что, достукался?! Раньше надо было выходить, а ты все ныл, блин, чего-то дожидаться призывал… Дождались! Что теперь – ждать, пока лед сойдет?!

– И подождем, – абсолютно невозмутимо отозвался Саня. – Куда лететь?

– Ах, куда лететь… – Но между ними встал Вадим.

Ругань руганью, а половодье нам и в самом деле отрезало путь вперед. Снега в этих местах почти не осталось (разве что в низинах он лежал бело-черной пористой массой), мы шли по раскисшей земле, готовой проклюнуться сплошной щетиной травы. Над нами тянулись и тянулись на север бесконечные косяки птиц.

Сергей успокоился, напоследок нежно обложив Саню «саботажником». Плюнул и пошел, подсел к своей Ленке, которая немедленно начала его утешать.

– Можно попробовать по льдинам, – сказал, подойдя ко мне, Арнис. Я даже не посмотрел на него:

– Бредишь…

– Думаешь, не перейду?

– Думаю, перейдешь. А я не перейду. И еще много кто не перейдет… Нет, правда, задержались мы, – с досадой вырвалось у меня. Я повернулся и крикнул: – Разбиваем лагерь, черт с ним!..

…Если и есть на свете неудачное время для разбивки лагерей – это вот такая весна. Мы нашли местечко в роще недалеко от того места, где берег поднимался кручей – тут можно было не бояться внезапного разлива. Зато некуда было деваться от все еще холодного весеннего ветерка. Впрочем, другим плюсом было наличие в рощах огромного количества смолья, жарко горевшего даже в сыром состоянии, и мы недолго думая запалили два линейных костра метров по десять длиной в десяти шагах друг от друга, между которыми и обосновались. Костры жрали гигантское число коряжин и сучьев, зато между ними было тепло и стало почти сухо.

Я отправил несколько человек на охоту и объявил привал. Подобные мероприятия у нас уже неделю как начинались с сушки сапог и одежды. Занудное, но необходимое дело. Мне иногда становилось дурно при мысли, что мы могли полениться и не продубить кожу для одежды и снаряжения, – что сейчас с нами было бы…

Танюшка подсела ко мне, и мы закутались в плащ, подаренный мне Бориславом. Я приобнял девчонку, она с удовольствием привалилась к моему плечу. В последнее время это у нас получалось абсолютно естественно, так же естественно, как поцелуи; шли, шли, шли, переглянулись, остановились, поцеловались, пошли дальше.

– Весна, – сказала Танюшка.

– Только прохладненько, – заметил я.

– Все равно весна, – упрямо сказала Танюшка, и я кивнул:

– Конечно, весна.

В Зурбагане, в бурной, дикой, удивительной стране,

Я и ты, обнявшись крепко, рады бешеной весне.

Здесь весна приходит сразу, не томя озябших душ, —

В два-три дня установляя благодать, тепло и сушь.

Здесь в реках и водопадах, словно взрывом, сносит лед;

Синим пламенем разлива в скалы дышащие бьет.

Здесь ручьи несутся шумно, ошалев от пестроты;

Почки лопаются звонко, распускаются цветы.

Если крикнешь – эхо скачет, словно лошади в бою;

Если слушаешь и смотришь – ты и истинно в раю.

Здесь ты женщин встретишь юных с сердцем честным и прямым,

С дружбою верною и вечной, взглядом твердым и простым.

Если хочешь быть убийцей – полюби и измени;

Если хочешь только дружбы – просто руку протяни.

Если хочешь сердце бросить в увлекающую высь —

Ты глазам лучисто-серым покорись и улыбнись…

– Грин, – негромко сказала Танюшка, все это время тихо-тихо слушавшая. – Рассказ… ой, не помню, как называется… Про кругосветное путешествие на пари. Помню, что главного героя зовут Седир, Жюль Седир… Ты же не любишь Грина?

– Ну, кое-что я все-таки читал…

– А зачем? – Танюшка чуть извернулась и заглянула мне в лицо. – Эй, не отворачивайся!

– Потому что тебе нравится, – ответил я, глядя ей прямо в глаза.

Мимо прошли Колька с Валькой – оба босиком, в подкатанных штанах. Колька, указывая на видневшееся ниже по течению на нашем берегу серое пятно тумана, сказал:

– А все-таки интересно, что там такое, в этих кляксах?

Я окаменел. Танюшка тревожно посмотрела на меня. Но эпизод продолжения не имел.

– Э-э-эй! – услышали мы вопль. Все головы разом повернулись в сторону крика; по склону прыжками поднимался Бэн – несся так, словно за ним гнались, и один – без Сани и Сморча. Мы, собственно, и подумали, что на них напали, и, вскочив, схватились за оружие, но Бэн, мотая одновременно головой и руками, выдохнул:

– Саня… мост… подвесной…

* * *

Мост и в самом деле был подвесным – полная дичь на равнинном Дунае. Но тут помогли три островка, цепочкой тянувшиеся наискось к течению. Мост, собственно, состоял из четырех раздельных секций-мостов, перекинутых какими-то трудягами с острова на остров и сделанных из вечной лиственницы и столь же вечных канатов крапивного волокна. Джек тоже не знал, кто его строил, и вообще впервые видел этот мост, хотя по этим местам хаживал.

– Ну что, – решился я, – будем переправляться?

И первым ступил на скрипящий, раскачивающийся настил. Высоты я никогда не любил. Точнее – боялся. Но на свете есть много вещей, которых ты боишься, а все равно делаешь. Это я уяснил еще в младших классах.

Белую угловатую массу с ревом, треском и грохотом несло метрах в пяти у меня под ногами. Оттуда дышало холодом, льдины ползли друг на друга, раскалывались и падали. Вид был величественный и жуткий.

– Кра-со-ти-ща-а! – проорал шедший следом Север. – Смотри, как пре-о-от!

– Ага, вижу… – процедил я еле слышно. И тут же застыл, вцепившись руками в жесткий канат и открыв рот.

Арнис шел по льдинам.

Литовец прыгал почти непрерывно – чуть ли не по ребрам шевелящихся чудищ, лишь иногда останавливаясь передохнуть на крупных и более-менее устойчивых кусках. Потом вновь и вновь бросал вперед свое сильное, послушное тело.

– Чертов кретин… – выдохнул Север. – Что он делает?!

Уже не задумываясь о своем страхе, я опрометью бросился вперед. На втором острове едва не сломал ногу, с маху влетев между двух бревен, перемазался в какой-то черной жиже… На четвертом проеме чуть-чуть не ухнул в дыру на месте отсутствующей доски – перелетел прыжком в последний момент… Короче, на берегу я был раньше Арниса и даже на месте не мог устоять – ждал его, пританцовывая то на одной ноге, то на другой.

Арнис подошел минут через десять – уже когда на берегу возле меня толклись еще человек семь наших. Прыгнул к нам с безмятежной улыбкой – и я немедленно схватил его за плечи:

– Ты что, рехнулся?! – заорал я. – Тебе жизнь не дорога?!

Одним ловким движением литых плеч боксера Арнис ушел из моих пальцев. И очень-очень спокойно сказал:

– Ты знаешь, Олег, – нет.

* * *

Чертовски интересно, оказывается, идти навстречу весне. Это странное ощущение, плохо передаваемое. Совсем не то, что ждать весны на месте; похоже на убыстренный просмотр кинопленки. Если сидеть сиднем, то все изменения происходят, как правило (или это только так кажется?), ночью. А в движении… Наверное, никогда не забуду, как мы переправились вброд через какую-то речушку, перевалили холм и увидели цветущие вишни! На том берегу реки дикие вишни тоже росли, но и не думали цвести, а тут – нате! Это было так здорово! Девчонки просто онемели, да и мы хлопали глазами…

Природа тоже менялась. Березы, ели, осины остались где-то позади. Дубов стало меньше, сосен тоже, но появились кипарисы, олеандры и оливы – интересные деревья с уже пробившейся серебристой листвой… С каждым днем теплело, а когда мы обошли с запада Родопы и спустились в долину Вардара (Танюшка комментировала каждый день словно по хорошей карте) – теплеть стало уже с каждым часом.

В конце апреля мы вышли к большому камню недалеко от говорливого ручья. Сергей удовлетворенно хмыкнул и подмигнул Бассу:

– Помнишь? – Тот кивнул, и Сергей указал мне на камень. – Могила, – на камне в самом деле были выбиты четкие строчки греческого алфавита с датами. – Вот тут мы встретили Франсуа Жюссо. Он со своими живет в двадцати километрах к югу. Приглашал в гости.

– Ну так и пойдем к нему! – подал голос Андрей Соколов. – Чего стоять-то? Вон какая погода-природа классная!

– Вообще-то правда, пошли, – махнул я рукой. – Отшагаем до вечера…

Сам я задержался. Не знаю – почему. Мне только на миг показалось, что непонятно, но ощутимо-увесисто потяжелел палаш… а потом – просто выскользнул серебряной змеей мне под ноги! И когда портупея успела съехать? Да и вообще – раньше он не выскальзывал, даже если перевернуть ножны и тряхнуть…

Я наклонился… и медленно выпрямился.

Тропинка тут была, хотя и не очень заметная. Достаточно отчетливая… И клинок лежал поперек этой тропинки, пересекая ее, словно диковинный шлагбаум.

Прямо передо мной. У моих ног, обутых сейчас в легкие немецкие туфли – я вылез из сапог от жары.

Как запрет идти дальше.

Я никогда не был суеверным. И все-таки подобрал клинок не сразу.

* * *

Здешние долины походили на глубокие зеленые чаши. Вот примерно в такую чашу вдоль бегучего ручья мы и начали спускаться – в тот самый момент, когда на краю этой чаши – напротив – появились урса. Не меньше полусотни, плотной группкой – впечатление было такое, что вышли они именно на нас, а не просто так.

– Девчонки, назад, на гребень! – заорал я, обнажая клинки. – Все к бою! Рось!

Это было уже на уровне рефлексов – увидев врага, тут же атаковать. Мы посыпались вниз, не пытаясь тормозить, с ходу перемахивая через камни, трещины и кусты. Урса бежали навстречу…

– Рось! – В бешеном прыжке я взлетел с камня и обеими ногами с лету врезал в выставленный щит оказавшегося передо мной и чуть ниже урса – его буквально швырнуло наземь, а я удержался на ногах. – Рось! – скользнув под щит и занесенный ассегай, я рубанул еще одного снизу вверх в пах. – Рось! – отбросив его плечом, полоснул по ключице не успевшего закрыться другого…

Мимо пролетел Арнис – прямо над окаменевшим урса, в кувырке вогнав ему топор между лопаток, подсечкой в приседе сбил еще одного…

Камень упруго вывернулся у меня из-под ноги, словно живой, и я полетел наземь. Не выпустил оружия и вовремя отклонил голову – квадратное лезвие с визгом высекло искры из гранита у моего виска. Крутнулся вновь – топор урса грянул по камню на месте моей груди. Урса занес оружие еще раз, но брошенный Олегом Фирсовым нож угодил ему точно в горло. Выкатив глаза, урса упал куда-то вниз, а я вскочил как раз вовремя для того, чтобы перехватить палашом рубящий удар ятагана в плечо Сашки. Он тут же уложил нападавшего бросковым ударом кистеня.

– Не давайте им уходить! – крикнул я. – Не давайте им отрываться!

Мимо прокатился по камням ругающийся Сморч – некогда было посмотреть, что с ним. Кто-то из урса уже пытался бежать, за ними гнались, но передо мною выросла пернатая маска. Урса был вооружен двумя топорами, с гулом вращавшимися в его длинных руках.

Я отступил на несколько шагов назад перед этим веером, рождавшим настоящий ветер. А следующим моим движением стал молниеносный нырок с кувырком вниз-вперед. Топор прогудел где-то возле уха… но я уже вогнал палаш до рукояти в мелькнувший черный бок и вырвал его вместе с фонтаном крови – есть! Урса еще пытался стоять на ногах, когда я косым ударом отсек ему правую руку с частью плеча.

Схватка кончалась. Еще мелькали и лязгали клинки, но в общем и целом все уже было ясно. Я наклонился, чтобы вытереть палаш о густую высокую траву.

* * *

Танюшки почему-то нигде не было, хотя я очень старался ее найти.

На валуне Кристина бинтовала вытянутую правую руку Андрюшке Соколову, ловко орудуя окровавленными пальцами. Андрей смотрел в сторону и морщился, а Кристина что-то успокаивающе болтала о скрепках, швах и прочем, чего у нее нет под рукой, а жаль, и т. д.

– Где Танька? – спросил я, чувствуя, как плохо слушается язык. Получилось: «Э ака?» Кристина, впрочем, поняла и только помотала головой. Неподалеку Колька и Арнис держали за плечи Сморча, а Олька, присев перед ними на корточки, просила его не материться, а то белки с деревьев осыпаются, – в ноге у Игоря, над коленом, торчала толла, и Ольга готовилась ее извлечь. – Где Танька, ребята? – поинтересовался я. В ответ Сморч зарядил в меня трехэтажным, и Арнис локтем придержал ему голову, что-то сказав по-литовски.

– Не видали, Олежка, – ответила Оля. – Держите его, ребята, как следует.

Мне надо было спросить, нет ли убитых. Я обязан был это сделать.

Но я искал Таню.

Несколько убитых урса лежали там, где мы спустились с холма. Я прошел мимо, и стало тихо – холм отрезал звуки начисто.

Тут бушевала весна. Пахло тимьяном и миртом, яркая зелень кустов контрастными мазками расписывала алые гранитные склоны. От земли шел жар, и белое горячее небо лежало на холмах – словно нарисованных в нем слишком старательным начинающим художником. Я видел, как внизу, вдоль речушки, продирается семья кабанов, как над кипарисами на склоне холма напротив парят и перекликаются два орла.

Знаете, когда начинаешь понимать и ценить такое? Когда понимаешь, что в очередной раз остался жив. И что это – немало.

Я положил все еще испятнанное кровавыми подтеками лезвие палаша на плоскую верхушку одного из валунов. На клинке остались мелкие щербины – от ударов о черную сталь урса. Меня пробрала дрожь, с которой ничего не получалось сделать, – она настигала меня перед боем и после него, как холод настигает человека, выскочившего на мороз легко одетым. Может быть, у меня слишком развитое воображение, но я помнил каждую щербину и каждый удар, оставивший ее.

И – пугался, вспоминая.

Но еще один взгляд вокруг снова вернул меня в весну. И я понял, что вокруг меня – жизнь. И еще вспомнил, что эта сонная от весеннего цветения земля – Эллада, страна богов и героев, восхищавших меня еще до школы, когда я читал греческие мифы…

И я прочел в солнечное пространство перед собой – устало и задумчиво:

Когда-то в утренней земле

Была Эллада…

Не надо умерших будить,

Грустить не надо.

Проходит вечер, ночь пройдет —

Придут туманы,

Любая рана заживет,

Любая рана.

Зачем о будущем жалеть,

Бранить минувших?

Быть может, лучше просто петь,

Быть может, лучше?

О яркой ветреной заре

На белом свете,

Где цепи тихих фонарей

Качает ветер,

А в желтых листьях тополей

Живет отрада:

Была Эллада на земле,

Была Эллада…^[240]

– Была Эллада на земле, была Эллада, – повторил за моей спиной задумчивый голос Татьяны. Я обернулся и встретился с ней взглядом. – Не бойся, я не была в бою. – В голосе ее мне послышалась то ли насмешка, то ли горечь, – стояла на холме и смотрела, как вы деретесь. – Она подходила ко мне неспешным медленным шагом, словно начинала разбег перед акробатической программой, – как убиваете и сами подставляетесь под оружие… Ты заботливый, Олег. Ты беспокоишься обо мне… – Она сглотнула и остановилась в шаге от меня. – А когда ты упал, я думала, что у меня остановится сердце… – Я видел ее приокрытые губы и слышал, как она дышит. От ее волос пахло солнцем. – Вы такие благородные и рыцарственные, мальчики. Но однажды вы все упадете и не встанете, а что тогда останется нам? Когда ты будешь убит, – она протянула руки и горячими твердыми ладонями взяла меня за щеки, слова ее били, как стрелы, как пули, – когда ты будешь убит, Олег, как я буду чувствовать себя – спасенная тобой дура? Ты не услышишь, как я буду выть над тобой, как буду кричать все, что не сказала, пока ты был жив…

– Тань, не надо. – От ее слов у меня немели губы.

– Олег! – Она склонила голову вбок. – В следующий раз я пойду в бой рядом. Чтобы… чтобы не жить, если ты… – она перевела дух и с усилием закончила: – …упадешь насовсем.

– Ты никуда со мной не пойдешь, – так же тихо сказал я. – У нас очень мало осталось. Но в числе прочего – честь. Ты не будешь драться, пока жив я.

– Я. Тебя. Ненавижу, – прошипела она мне прямо в лицо. И ударила в плечо: – Ненавижу, понял?

– Понял, – послушно ответил я. – Ненавидишь. Пусть. Только не лезь в бой.

Мы стояли друг против друга. Потом я отпустил палаш и, медленно подняв руку, коснулся кончиками пальцев девичьей щеки.

– Таня, – сказал я, и это прозвучало, как стон, – я совсем не боюсь за себя. Весь мой страх – это ты. И вся… вся любовь здесь – тоже ты. Почему ты… – Я не договорил и вместо этого сказал, улыбнувшись: – Умереть, зная, что ты жива, – это не такой уж плохой конец, если по-другому никак…

– Не надо. – Ее ладонь легла мне на губы. – Ничего больше не говори, – и попросила очень обычным, спокойным голосом: – Поцелуй меня, Олег. Мне страшно.

Я неумело коснулся губами ее губ – четырнадцатилетний мальчишка, за спиной которого лежал окровавленный палаш; мальчишка, научившийся убивать, но не умевший целоваться; мальчишка, даже самому себе боявшийся признаться в любви к зеленоглазой девчонке…

И задохнулся от того, что почувствовал в этом теплом касании.

Вот она – куда-то идет.

Вот он – я, смотрю на нее.

Это было вчера – мы молчали вдвоем,

Она свежа и прекрасна,

Я сказал: «Пойдем!»

Я там, где небо без крыши,

Где дым без огня,

Где саблезубые мыши,

Все мимо меня.

Где гвозди, вбитые в воду,

Ржавеют дождем,

Где мы в непогоду

Погоду найдем.

Эта любовь ужасна, эта весна хороша!

А твои, твои глазища,

Твое имя на заборе,

Я согласен выпить море,

Лишь бы доползти до днища.

Разгулялася природа,

При деньгах, a все же нищий,

Продолженья просят рода

Эти чертовы глазища!

Порa! Я сказал ей, я сказал ей: «Порa!»

Вот она, куда-то идет

Вот он – я, смотрю на нее,

Здесь я не знаю, что петь,

Я не знаю, чем быть,

Я научился не спать,

Но разучился любить,

Я вроде что-то забыл,

Ты, конечно, права.

Иди ко мне,

Мы потом напишем слова.

Юрий Шевчук

Помню, что нам очень мешало снаряжение. Даже не мешало, а просто злило, и когда между нами в очередной раз оказалась рукоять моей даги, Танька засмеялась и, отстранившись, начала вылезать из своей «сбруи». А на меня вновь напал столбняк, и только когда она взялась за верхнюю пуговицу ковбойки, я задергал одной рукой ремень, другой снимая перевязь. Руки у меня дрожали. Танюшка улыбалась в полушаге от меня, и мы обнялись, и снова начали целоваться. Я опустил руки ей на поясницу и, положив голову на плечо, уткнулся носом в основание шеи.

– Все будет, как будет, – прошептала Таня. – Я знаю, что это правильно. Будет, как будет, Олег. Но ты и я будем вместе. Если мы можем умирать, как взрослые, то и жить мы должны так же… Нет, ничего не говори. Я знаю, что у нас все получится.

Я поднял голову, и поцелуи продолжились. Единственное, о чем в тот момент я думал, – чтобы не появился кто-нибудь из наших. Других мыслей не было. Танюшка расстегивала на мне куртку, но узел не поддавался, и я сказал сбивчиво:

– Погоди… Тань, я сейчас… – задергал шнуровку сам, потом чертыхнулся сдавленно, сдернул куртку через голову, вывернув ее наизнанку, бросил в сторону. Только теперь я увидел, что Танюшка уже без рубашки.

– Расстегни, – попросила она, кладя руки мне на плечи.

– Э… это? – У меня пересох не только рот, но и горло.

– Это, это. – Девчонка смотрела мне в глаза, чуть прикусив уголок губы. – Там, сзади.

Ее спина – с гладкой, шелковой кожей, – казалось, обжигает мне пальцы. И в то же время я как-то весь онемел. В смысле – как после заморозки у зубного, только в ушах звенело, из-за чего я плохо слышал, что мне говорит Танька. Она потянула вверх мою потную футболку, вытащив из штанов, – я пригнул голову и послушно вытянул руки, а когда снова увидел происходящее, то понял, что она сбросила вместе с моей майкой и расстегнутый мною купальник. Ну, верхнюю его часть…

Пальцем Таня легко коснулась шрама на боку. Я этого почти не почувствовал – точно, как во время анестезии. Я боялся раздеваться дальше – и в то же время понимал, что сейчас больше не выдержу. Я пытался, как это ни смешно, заставить себя не смотреть на Танюшкину грудь. Смешно, потому что ясно же было – в этом мире роднее Танюшки человека у меня нет и не будет. Смешно и потому еще, что точеный бюст Тани был красив…

– Боишься, глупый? – шепнула она, но не обидно совсем, не насмешливо.

– Я не знаю, Тань. – Я смотрел ей в глаза, похожие на воду лесных озер, глубокую и загадочную. – Нет… боюсь. Я боюсь что-то сделать не так… ну… тебе что-то сделать.

– Эх ты. – И она прижалась ко мне просто и естественно, так, что у меня словно рухнул с плеч огромный груз. – Что ты мне можешь сделать не так? – прошептала она, щекоча этим шепотом мне щеку. – Что ты можешь сделать не так, если я тебя люблю?

– Та… ня… – задохнулся я. Мои руки блуждали по ее телу и – словно сами собой – раздернули ремень джинсов.

– Погоди, Олег. – Она засмеялась. – Кроссовки, мы же так запутаемся…

– Тань, со мной сейчас случится большая неприятность, – простонал я. Танюшка опять засмеялась и, присев на камень, нагнулась – расшнуровать кроссовки. Я, прыгая на одной ноге, сражался со своей обувью и носками – все это превратилось в моих злейших врагов. Таня уже стояла босиком и, смеясь над моими усилиями, спускала джинсы. Потом переступила, выходя из них, оставшихся лежать на земле «восьмеркой». А земля в самом деле была теплая, почти горячая, я ощущал это.

– Знаешь, – сказала Танюшка, – меня в сознательном возрасте еще никто не видел голой. Я даже во всякие там «игрушки» с мальчишками не играла…

– А я, Тань… – Я облизнул верхнюю губу, но она шагнула ко мне – легко, плавно – и сказала:

– Это не важно. Ты все равно мой парень. – И мы опять начали целоваться, а когда смогли оторваться от этого занятия, я отстранился:

– Погоди, Тань, сейчас, – и быстро стащил штаны – в них, спортивных, была резинка, не возиться с «молнией» или пуговицами – оставшись в спортивных трусах. – Вот… почти все.

Наверное, это прозвучало немного глупо. Но это и в самом деле было «почти все», и мы снова обнялись, плохо понимая, куда попадаем губами и руками – весь мир звенел и сиял вокруг, глуша и стирая обычные звуки и краски. Я немного очнулся, когда мои руки – пальцы – попали в упругие шелковистые завитки волос, и я даже качнулся назад, но Таня подалась вверх, выныривая из остатков одежды; одновременно ее ладони – я вздрогнул – скользнули вниз по моей спине, а шепот толкнулся в ухо:

– Да раздевайся же наконец, Олежка…

Мы попятились на меня, и я, ощутив спиной теплый камень, вжался в него, на миг представив каким-то краешком мозга (оставшимся холодным) то, что сейчас может увидеть сторонний наблюдатель – залитая полуденной жарой каменная чаша в окружении увенчанных кипарисами холмов, а в ней, в центре весеннего мира – ласкающие друг друга обнаженные мальчик и девочка посреди разбросанных одежды и оружия, испачканного чужой кровью.

– Как дальше, Тань?.. – сбивчиво спросил я.

– Я… сейчас лягу… на спину… – прошептала она. – Наверное, так…

– Подожди, Тань… я так не смогу… я же тяжелый… – Она засмеялась (щекотно!) и толкнула меня куда-то вбок и вниз, к одурело пахнущей земле, на что-то мягкое – кажется, на мох. Солнце хлынуло мне в глаза, и я, прижмурив их, видел только сияющий силуэт над собой – будто сгустившийся свет… Пахло горячей землей, мохом и камнем и еще чем-то, чему я не мог отыскать названия – и не хотел его искать. Потом меня пронзило непередаваемое, ни с чем не сравнимое наслаждение, от которого мое тело выгнуло – броском! – вверх, и я услышал, как застонала Танюшка, вскрикнула… но тут же низким тоном засмеялась.

– Тебе… больно? – встревожился я, ощущая, как движется ее тело, и сам двигаясь в такт. – Я… что-то… не так?..

– Да я все сделала сама. – Голос у нее был странный, ладони крепко уперлись в мой живот. – И все… хо-ро-шо-о… – Она вновь застонала – длинно, с каким-то восторгом. – Хо-ро-шо-о… О-лег… оооохххх…

Да, теперь и я ощущал полностью, что это – хорошо. Мои руки наконец-то нашли себе место – я положил ладони на раздвинутые бедра Танюшки и хотел сказать, что мне и правда хорошо, но вместо слов у меня непроизвольно тоже вырвался стон – долгий и неожиданный, я не смог его удержать. Девчонка нагнулась – я этого не увидел, солнце мешало, но около губ ощутил ее грудь…

…Плохо помню, что я делал дальше. Наверное – делал не очень умело. Да не «наверное» – «наверняка», конечно. Но в тот момент, когда мы с Танюшкой – одновременно! – достигли уже какой-то запредельной точки наслаждения, когда мы закричали – вот в этот миг я понял, что мы никогда не умрем. Нельзя умереть в мире, где возможно такое чудо…

…Танюшка лежала чуть сбоку от меня – нога поперек моих раскинутых ног, рука – у меня на груди. Мы оба громко дышали и были мокрыми, как из ванны. Наслаждение откатывалось прочь, но после него оставалась не пустота (как после – ну, того, с самим собой), а чувство глубокой удовлетворенности. Таня посмотрела на меня сквозь шторку спутанных волос, подняв голову с моего плеча, – и засмеялась:

– Я думала, что умру!

– Я сделал тебе больно, – виновато сказал я.

Таня загадочно засмеялась:

– Да нет, это… там другое. В конце я думала – сейчас задохнусь… и это будет самая лучшая смерть, которую только можно пожелать.

– Нас уже ищут, наверное. – Я приподнялся на локте, но Танюшка нажала мне на грудь:

– Да пусть ищут…

– Тань, у тебя что, кровь?! – Это я умел заметить, но она снова пресекла мою попытку вскочить, немного сердито сказав:

– Да все как надо! Ну… так положено, глупый.

– А… да. – Я почувствовал, что краснею. Теория-теория, как же ты меня подводишь… Танька, паразитка, щелкнула меня в нос и хихикнула. Но тут же сказала серьезно-задумчиво:

– А там у нас этого еще долго не было бы, Олег.

– Там… – Я откинул свободную руку. – Там нас не могли убить, и я ложился спать уверенным, что утром тебя снова увижу…

– А ты хотел меня увидеть? – спросила Танюшка.

– Да.

– Ты меня любил там?

– Я не понимал этого, Тань, – признался я. – Просто – не понимал.

– Давай тогда еще раз. – Она легла на бок и подперла голову ладонью. – У тебя получится?

– Вполне, – улыбнулся я, тоже поворачиваясь к ней лицом. – Только подожди. Вот. Послушай.

Я закрыл глаза и заговорил…

Чашу из лунного серебра

У околицы дева мне подала.

Сказала: «Да будет от бед броней

Моя любовь, что вечно с тобой.

Но если в далекой чужой земле,

Мой милый, забудешь ты обо мне,

Вода, что ты пил, что сладка, как мед,

Пусть станет ядом, тебя убьет…»

…Шли дни и за днями – другие дни.

Я шел вместе с ними и понял – брони

Надежней, чем милой любовь моей,

Мне не носить до скончания дней.

Но вот в шумной, жаркой южной стране

Вельможи дочь знатного глянулась мне.

И я, очарован ночью волос,

Меч и отвагу в выкуп принес.

Из женихов был я лучшим – и вот

Отец свою дочь мне женой отдает.

Забыл я дом, чашу из серебра

И ту, с которой гулял до утра.

Забыл я рассвет над дубовым крыльцом,

Забыл я клятвы и мать с отцом.

И вот на шумном и людном пиру

Из рук черноглазой я чашу беру…

…И ядом мне стала родная вода.

Я чашу с вином не донес до рта.

И от измены распалась броня —

Любовь русокосой, ждавшей меня…

* * *

Густая тень олеандра падала на наши лица приятной прохладой, а все остальное тело окатывали волны жара, в котором кожа казалась золотистой. Пахло разогретым медом – то ли от Танюшки, то ли просто воздух пропитался этим запахом. Оглушающе гремел хор цикад вокруг.

Танюшка села, опершись твердой ладонью о мой живот (похоже, ей это доставляло удовольствие, а я еле успел его напрячь), склонила голову набок, волосы волной упали ей на плечо и руку. Глаза девчонки зажглись изумрудным пламенем.

– А хочешь, я тебе станцую? – не дожидаясь ответа, она вскочила и, прогнувшись назад, уперла руки в бока, а потом тряхнула волосами так, что меня (несмотря на все, что уже было) опять почти «зажгло». Я приподнялся на локтях – и только в этот момент понял, что ни капельки ее не стесняюсь (странное было ощущение, я такого никогда в жизни не испытывал). – Смотри, Олег!

Я не понял, что именно она танцевала. Что Танюшка это умеет, я вообще-то знал давно (и, кстати, всегда комплексовал, что не могу толком ее тут «поддержать»). Но я не знал, что она умеет так танцевать. И не заметил даже, как сам поднялся на колени, не отрывая глаз от бешеного танца, похожего на… разогретый мед, смешанный с треском цикад, – словно бы сама земля подкидывала Танюшку. А она смеялась, в какой-то миг прыгнула ко мне – и я, угадав, чего она хочет, подставил ей «замок» из рук, поймал ее узкую, твердую, горячую ступню и метнул гибкое, сильное тело вверх – Танюшка прокрутила сальто и продолжала танец, не потеряв дыхания.

Цикады. Солнце. Горячий мед. Золото на коже.

И беда, и радость, и горе, и счастье, и боль, и смех – все тут ярче и острее, чем там, где мы были раньше. Одно стоит другого, а все вместе временами стоит того, что мы потеряли.

– Иди сюда! – крикнула Танюшка, протягивая ко мне прямые руки в то время, как остальное ее тело продолжало ритмично надламываться в поясе и коленях – влево-вправо.

– Я не умею, ты же знаешь! – засмеялся я, но вскочил на ноги, и Танюшка, дернув меня за руку, подтянула ближе, замотав головой:

– Умеешь! Просто ты этого не знаешь! Ну, давай вместе со мной! И-и!..

…Земля была теплой и сухой – и как будто правда подталкивала в ступни. Лицо Танюшки металось перед глазами – смеющееся, с блестящими зубами и глазами, в ореоле подсвеченных солнцем волос.

– Получается! У тебя получается! – кричала Танюшка. Потом сильно оттолкнула меня от себя и весело сказала: – А без одежды ты, между прочим, еще симпатичнее…

Я шагнул к ней, и мы положили руки друг другу на плечи. Танюшка кусала уголок губы.

– Давай еще? – спросила она.

– Потанцуем? – Я сцепил пальцы у нее на затылке.

– Попрыгаем, – хихикнула Танюшка, – и покувыркаемся… – Она опустила руки мне на бедра, а потом свела впереди. Меня тряхнуло, я невольно выдохнул: «Ммннн…», а она мурлыкнула: – Готов?..

– Нахальство, – дрожащим голосом сказал я, еле сдерживаясь. – Да ты насильница…

Танюшка вскинула руки, толкнула меня в плечи, а я, падая на спину, успел обхватить ее за талию.

…Мы со смехом свалились на мох…

На этот раз мы устали конкретно. Даже толком не помню, как я уснул, зарывшись лицом в волосы Танюшки, пахнущие горячей сухой травой.

А проснулся от ощущения взгляда, заставившего меня сесть, схватившись за рукоять даги.

Танюшка спала рядом – на животе, подложив руки под голову. А Сергей сидел на камне возле моего оружия – спиной ко мне, его кожаная куртка была обернута вокруг пояса, солнце жарило его уже покрытую золотым загаром спину.

– Не дергайся, я не смотрю, – не поворачиваясь, бросил он. – Мы вас почти потеряли.

Я оперся на камень возле него. Особого смущения не было – Сергей ведь мой друг, да и что такого мы с Танюшкой делали?

– Ну извините, – немного насмешливо ответил я.

Сергей посмотрел на меня через плечо и широко улыбнулся:

– До чего же у тебя сейчас довольная физия, ты бы видел.

Я коротко ткнул его кулаком – косточками – между лопаток; вернее – хотел ткнуть, но Сергей быстро извернулся и, взяв меня на излом, прижал спиной к камню, сказав с шутливой угрозой:

– Ти-хо.

– Пусти, – улыбнулся я. Мне было хорошо даже вот так лежать с вывернутой рукой и смотреть в понимающие серые глаза друга. – Оденусь.

– Одевайтесь. – Сергей спрыгнул по другую сторону камня и свистнул: – Эгей, они идут! Нашлись!

Я присел на корточки рядом с Танюшкой. Она смотрела на меня из-под вздрагивающих пушистых ресниц с пляшущими на них золотыми искрами.

– Пора вставать? – Она села, и мы немедленно поцеловались.

– Пора, Тань. – Я посмотрел на разбросанную одежду. – И поскорей. Нас уже ищут.

– Я слышала Сережку. – Танюшка зевнула, изящно прикрыв ладонью рот. – Уффф… встаю!

– А может… – Я ей подмигнул. – Подождем вставать? Еще разок, только быстро?

Танюшка закусила губу. Смерила взглядом непоколебимо-загорелую спину Сергея. Стрельнула в меня зеленью глаз.

– Давай, – шепнула она, – только теперь давай ты, как тебе хочется. Сам… О-о, вижу, что ты можешь… сам.

И она прогнулась в моих руках назад – в поясе, раздвинув колени и бедра и подаваясь ближе.

– Сергей, мы сейчас, – сообщил я. – Быстро. Наверное…

* * *

В ближайшие два часа мы так и не ушли с тех холмов – наверное, не только нам с Танюшкой довелось найти среди них что-то важное. Когда я сам пришел в себя и ухитрился собрать рассеявшийся отряд, уже перевалило за полдень, и было ясно, что до лагеря Жюссо, о котором говорил Сергей, нам сегодня уже не добраться. Кое-кто вообще предлагал остаться здесь, но я заявил, что уж километров десять мы в честь наступившей весны вполне можем отмахать, – и нечего скрипеть.

Скрипеть мы все равно продолжали, в том числе – и я сам. А прошли всего километра три – навстречу нам, перевалившим через холм, из олеандровой рощи высыпал отряд.

Я взмахнул рукой, и мои ребята рассыпались в цепь, девчонки отступили за их спины. Ирка, Валя и Танюшка деловито защелкали затворами аркебуз. Джек с философским видом натянул лук. Колька снял с плеча ружье – у него еще оставалось две пули и одна мелкая дробь.

В отряде, вышедшем нам навстречу, было около десятка мальчишек. Они замерли напротив нас; у троих были аркебузы. Двое неспешно подкручивали пращи. От общего строя отделился черноволосый парень и, сделав несколько шагов, поднял вверх длинную, почти прямую саблю-эспадрон:

– Кто вы такие и чего вы хотите?! – Он говорил по-английски, а я уже достаточно хорошо понимал этот язык. – Если хотите схватки, то знайте – это наша земля, и мы будем ее защищать!

– Это Франсуа, – прошептал Сергей, подходя ко мне. У него в руках оружия не было. – Давай я поговорю? – Я кивнул, и он, сделав два шага вперед, махнул рукой: – Франсуа, это я, Серж, привет!

Сабля опустилась к ноге черноволосого француза.

* * *

Франсуа Жюссо со своим отрядом тоже не сидел на месте – просто зимовал на плоской вершине одного из холмов, в большом доме, плетеные стены которого были промазаны глиной, а боковыми столбами служили живые деревья. Четырнадцать парней, десять девчонок. До вчерашнего дня мальчишек было шестнадцать, но вчера вечером короткая, яростная схватка с захожими урса унесла жизни двоих ребят. Урса свернули в холмы, не решаясь больше атаковать. Франсуа погнался за ними, но мы успели раньше…

Все это Франсуа рассказал мне после обеда, когда мы сидели на теплом ветерке в роще, у подножия холма.

– Сколько ты здесь? – поинтересовался я, ставя босую ногу пяткой на пень, на котором сидел.

– Меньше года. – Француз сыпанул мне в руку сушеных яблок. – Я вообще-то был кадетом военной школы, а попал сюда еще с двумя нашими ребятами. Прибились к отряду франко-испанцев, с которым двинулись южным побережьем Европы на восток. В сентябре были аж в Крыму, где и попали урса в зубы. Лидер отряда был убит, а я тогда сумел возглавить оставшихся в живых и прорвался «на волю». С остатками отряда добрался в Грецию, где и зазимовал, сам видишь.

– Неплохо, вижу, – кивнул я и прислонился спиной к дереву. – Послушай, Франсуа… Ты знаешь Нори Пирелли?

– Мясника? – Франсуа вытянул ноги и потянулся сам. – Который со Спорад? Знаю.

– Я хочу… – Я оборвал себя и помолчал, потом заговорил иначе: – У меня был недолгий знакомый, который мог бы стать моим другом. Он пытался прикончить Нори, но не смог, а этой осенью погиб сам… Я хочу сделать то, что не удалось ему.

Франсуа не удивился:

– А твои люди пойдут за тобой? Нори – не урса.

– Мои люди пойдут за мной, – подтвердил я. – А потом – мы уже отправили на тот свет одного такого, вроде Нори… Я хотел предложить тебе долю в этой игре.

– Я ничего не делил с Мясником, – покачал головой Франсуа. – Мне он не нравится, но не более.

– А я думал – все французы рыцари без страха и упрека, – полушутливо заметил я.

Я-то почти пошутил. Но странно – это возымело действие! Франсуа вскинулся, его светло-карие глаза коротко сверкнули, но он промолчал, а я сменил тему:

– А о Городе Света ты что-нибудь слышал?

– Легенда, – отмахнулся Франсуа, успокаиваясь. – Такая же, как о Туманных Стражах. – Я вздрогнул, но француз этого не заметил. – Или о Бесконечной Тропе…

– А что за Бесконечная Тропа? – заинтересовался я.

Франсуа удобней устроился на пеньке и заговорил, сцепив руки на коленях:

– Это тоже легенда… – и надолго умолк, а я удивился, потому что уже понял – француз любит поболтать. Молчал он долго-долго, но потом заговорил снова: – Мы все так или иначе хотим вернуться, но возвращаться нам просто некуда. А умирать бессмысленно никому не хочется уж и вовсе, вот и выдумывают себе… утешение. Что вроде бы наступает такой момент, как бы переломный. И перед тем, кто остался жив во многих боях и вообще вел себя достойно, открывается что-то вроде… двери. Это может произойти в любом месте, где угодно и когда угодно. Тогда можно уйти.

– Обратно? – поинтересовался я.

Франсуа пожал плечами:

– Нет, зачем? В том-то и дело. Уйти в совсем иные миры. По Бесконечной Тропе – и выбрать любой мир себе, по желанию – тропа-то бесконечная! Совсем любой. И поселиться там, и жить, как тебе хочется. Совсем по-нормальному. Взрослеть, иметь детей, строить дома… – Голос француза был тоскливо-мечтательным, но он оборвал себя: – Только это просто мечта. Легенда. Отсюда можно уйти только на тот свет, – он криво усмехнулся и уже деловито продолжал: – Вы, если хотите, можете задержаться тут на сколько угодно. Мы уйдем в июне на север, всегда хотел побывать в Скандинавии. И на твоем месте, – он соскочил с пенька, – я бы все-таки не трогал Мясника, Олег.

Он не стал дожидаться моего ответа, да я и не собирался ничего отвечать…

…Вокруг бушевало почти настоящее лето. Пожалуй даже, здешняя весна была получше любого лета – я ни разу не видел такого сумасшествия прущей из земли зелени…

Я босиком спустился к неширокой, но бурной и быстрой речушке. Огляделся, стоя по пояс в разлапистом папоротнике. И начал раздеваться. Осатанелое комарье немедленно поднялось из сырых местечек под листвой, и я поступил единственно правильным способом – вошел в воду по пояс и нырнул.

Плавать я так и не полюбил, хотя и научился. Но сейчас мне просто хотелось выкупаться, и я минуты три нырял и плавал посередке реки, где было поглубже. Вода была холодной и очень чистой; замерзнув, я выбрался на берег. Комары снова набросились на меня, но я не спешил одеваться. Стоял и наслаждался майским днем.

* * *

Вечером у костра был общий сбор – вече. Я излагал свои дальнейшие планы касательно атаки на Мясника Пирелли. Если честно, я и сам для себя толком не мог объяснить, что я так на него взъелся. Может быть, он заочно напомнил мне Марюса с его зоологической ненавистью к русским? Может быть, меня возмутила мысль о том, что в мире, где и так не продохнуть от урса, приходится еще и с белой сволочью дело иметь? Наконец, мне нравился Свен. Очень нравился. А Свен теперь уже не мог прикончить Нори.

Но до своих ребят-девчат я не пытался донести эти мне самому не вполне понятные мысли. Я просто говорил – излагал план похода – непререкаемым тоном. И внезапно увидел себя со стороны – длинноволосого мальчишку в самодельной кожанке, уже привычным жестом придерживающего на боку длинный палаш в широкой перевязи. А через секунду поднялся Саня. Он выглядел совершенно спокойно, говорил спокойно, но что-то не то было в его поведении и голосе:

– А ты не можешь объяснить, почему мы должны делать это?

Вопрос оказался неожиданным. Настолько неожиданным, что я, всегда умевший убедительно говорить и аргументированно спорить, просто осекся и заморгал. Саня же настаивал:

– Почему мы должны идти сражаться с теми, кто нам ничего не сделал? – Я промолчал, а Саня продолжил: – Потому что тебе хочется поиграть в рыцарей? Но это, пардон, не за наш счет, Олег!

– Что значит «не за наш счет»? – прорезался наконец у меня голос. – Что ты глупости говоришь, за какой за «ваш» счет?! – И только тут до меня дошел мерзкий смысл обвинения!!! – Ах ты… – Слов у меня не находилось, и я, рванув куртку, показал выпуклый шрам на боку: – А это – за чей счет?! – Я вздернул куртку выше, к шрамам на груди: – Это – за чей?! – Мной овладела вспышка ярости, еще более усилившаяся от того, чтоСаня был спокоен.

– Тогда это было необходимо, – сказал он, пожимая острыми плечами под такой же, как у меня, кожаной курткой. – Сейчас ты действуешь, как благородный рыцарь, борющийся с несправедливостью. А платить своими жизнями придется нам! Остановись, Олег.

– Защищайся! – рявкнул я, выхватывая палаш. Саня вскочил, но на него навалились Сморч и Олег Фирсов, а Бэн испуганно закричал:

– Не надо, Сань!

Я тоже не успел взмахнуть клинком – мою руку выше запястья обвил хлесткий ремень, рванул – и я увидел Вадима, тянущего на себя кистень. Он спокойно-иронично улыбался:

– Олег, тихо, ты что? Успокойся…

Опомнившись, я вбросил в ножны палаш и, шире расставив ноги, сунул большие пальцы за ремень. Санек остыл еще быстрее – по крайней мере внешне.

– Вы обещали выполнять то, что я скажу, – с расстановкой, тяжеловато произнес я, глядя себе под ноги. Потом вскинул голову: – Но я не стану вам об этом напоминать. Не буду говорить, как князь, и… – я сделал над собой усилие, – …прошу прощения за то, что вообще говорил с вами в таком… приказном тоне. – Я думал, что кто-нибудь подаст реплику, но все молчали, глядя на меня. – Тогда давайте так. Давайте голосовать, как мы это всегда делали. Вече – так вече! Ставлю на голосование вопрос об активных действиях против Нори Пирелли по прозвищу Мясник. Просто потому, что он хуже любого урса и возомнил себя крупным работорговцем и удельным князьком. Мне не нравится то, что рядом со мной такой же мальчишка, как я, торгует другими мальчишками и девчонками. Вот мое обоснование, и я первым поднимаю руку за то, чтобы уничтожить Пирелли, как мы с Лешкой Званцевым уничтожили Марюса. Теперь пусть говорят остальные. – Я сел, и Танюшка пожала мне локоть.

– Ты молодец, я с тобой, – щекотнул мне ухо шепот. Я благодарно улыбнулся.

– Я за нападение, – встал Вадим. Санек ожег его взглядом, но Вадим невозмутимо продолжил: – Мне хочется поразвлечься. Ничего больше я объяснять не собираюсь.

Я не очень ему поверил и даже встревожился. Вадим всегда был себе на уме и очень часто за словами прятал двойной, а то и тройной смысл. Впрочем, я не додумал. Поднявшись, Танюшка сказала:

– Я с Олегом.

– Кто бы сомневался, – буркнул Саня.

Танька спокойно парировала:

– Естественно.

– Я против, – отвернувшись от нее, бросил Саня.

– Я за, – коротко сказал Арнис, даже не вставая.

– А я против, – покачала головой Ленка Власенкова. И добавила в ответ на удивленный взгляд Олега Крыгина: – Не считайте меня бессердечной, просто нам лучше в это не соваться.

– Я тоже против, – вздохнула Ленка Черникова.

– Я за, – кивнул Игорь Мордвинцев.

– И я, – поднялся Север. – Тут Саня сказал, что Олег играет в рыцарей. Не вижу в этом ничего плохого, кстати.

– Я как Саня, – помотал головой Бэн.

– А я – как Сергей, – извиняющимся тоном оповестила Ленка Чередниченко.

Сережка тряхнул светлым чубом:

– Я за драку!

– И я за драку, – сообщила Наташка Мигачева, обычно молчаливая, как пень.

– Я… – Сморч потер лоб. Видно было, что ему хочется подраться, но пойти против мнения Сани он не мог. – Я против, – с усилием выдавил наконец Сморч.

– Я тоже, – неожиданно сказал Андрей Альхимович.

Сергей не выдержал:

– Приехали!

– Не хочу новых похорон, – прямо отрезал Андрей.

– Я тоже против поэтому, – присоединилась Олька Жаворонкова.

– И я против, – глядя в огонь, Колька Самодуров ничего не стал объяснять.

– Я за, – подняла руку Ирка Сухоручкина.

Кристина Ралеска тоже подняла ладонь:

– Мне не нравится рабство. Я за бой.

– Я против, – отрезал Олег Фирсов.

– А я за, – одновременно с ним сказала Наташка Крючкова.

– Я с Колей, – подала голос Валька Северцева. Брат покосился на нее и чуть скривил губы.

– Я за. – Игорь Басаргин вскочил. – Мы должны помогать творить справедливость в этом мире, понимаете?!

– Я тоже за, – раздумчиво произнес Олег Крыгин.

– Против, – коротко отрезала Наташка, сестра Сани.

– Против, – так же коротко сказал Андрей Соколов.

– Я тоже не хочу драться не с урса, – покачал головой Богуш.

– Я за бой, – заключил Джек Сойер.

– Пятнадцать «за», тринадцать – «против», – тут же подвел итог Вадим, все это время, оказывается, считавший голоса.

– Небольшой перевес, – тихо пробормотал я, снова поднимаясь: – С голосованием все? Теперь позвольте мне сказать. Те, кто не хотел идти, могут не идти. Я никого не собираюсь тащить насильно.

Наступило молчание. В тишине хмыкнул Санек. А Андрей Альхимович покачал головой:

– Ну уж нет. Идти, так всем. Всем, Олег. Иначе ни к чему было затевать голосование.

* * *

Джек Сойер пил возле ручья, когда я, подойдя сзади, тронул его за плечо. Англичанин повернул узкое лицо и коротко улыбнулся.

– Если бы ты проголосовал против, была бы ничья, – тихо сказал я. – Я был уверен, что ты не захочешь драться.

– Нас никто не гнал в тот поход, в котором погибли мои друзья, – тихо сказал Джек. – И мы не искали выгод. Мы просто хотели справедливости… Тот парень, Александер, назвал тебя рыцарем, чтобы оскорбить. Но я бы не оскорблялся. Это скорей похвала.

– Спасибо, – я пожал ему запястья. – Спасибо… Ты не видел, где Танюшка?..

…Мой палаш и корда Татьяны столкнулись с коротким лязгом. Тонкий легкий клинок опасно засвистел, плетя плотное кружево ударов. Улучив момент, я сильным толчком в основание клинка вышиб корду из рук Татьяны и, перехватив ее запястья, притянул девчонку к себе. Луна освещала нас; со стороны костра еще слышалась перекличка самых неугомонных.

– Ты не жалеешь, – засмеялась Татьяна, – это хорошо, ведь и в бою не жалеют!

– Ты пошла со мной только потому, что это – я? – Я держал ее запястья крепким хватом, хотя она и не вырывалась.

– А этого мало? – тихо спросила она.

Я упрямо покачал головой:

– Мне бы не хотелось, чтобы ты одобряла мои ошибки из-за того, что они – мои.

– Тут не было ошибки. – Она заглядывала мне в глаза, и из ее зрачков смотрела луна. – Я не хочу говорить избитые слова, но в жизни должен быть смысл. Даже в бессмысленной и заведомо обреченной. Мы все равно погибнем, так к чему бежать и прятаться? Лучше быть таким, как Джек, – сражаться с врагом и встречать опасность лицом к лицу… – Я с уважением смотрел в лицо своей подружки, а она продолжала: – Если есть выбор – быть трусихой или рыцарем, – я предпочту быть рыцарем. Даже если это выглядит глупо… – Она подняла свободную руку и коснулась моей щеки: – Помнишь, ты мне говорил про одну книжку Астрид Линдгрен? Там двое братьев сражаются со злом, и один спрашивает другого, почему тот идет в бой, если мог бы спокойно сидеть дома, не рискуя жизнью? А тот отвечает: «Чтобы быть человеком, а не комком грязи».

– «Братья Львиное Сердце», – вспомнил я. – Я читал про эту книжку в «Пионере». А ее саму так и не успел…

– Может быть, там ты ее еще прочитаешь, – сказала Таня. – А здесь мы просто должны жить, как люди.

– Просто? – переспросил я.

– Просто, – подтвердила Танька. – Даже если это и… непросто.

В тумане теплится восход.

Копьем, мечом и кулаками

С баранами и ветряками

Сражаться едет Дон Кихот.

Он едет тихо мимо стен

И кровель, еле освещенных…

Как много есть неотомщенных…

…А отомщенных – нет совсем!

И в миг, когда сверкнет над ним

Латунный таз огнем холодным,

Смешное будет благородным,

А благородное – смешным.

В тумане теплится восход.

Сражаться – глупо и опасно…

Смириться может Санчо Панса,

А Дон Кихот, а Дон Кихот…

В. Миляев

Коридор был бесконечным, тускло освещенным и совсем не страшным. Одно плохо – бесконечным. Я даже не шел, а просто брел уже по нему, время от времени толкая и дергая двери, в шахматном порядке расположенные по обеим сторонам. Двери не открывались. Казалось, они просто вмонтированы в глухую стену. Кое-где между дверей попадались прислоненные к стене швабры. Их созерцание выводило меня из себя, но тоже как-то устало. Это занятие меня так напрягло, что я не сразу заметил происходящие изменения. А совершались они как-то плавно и совершенно естественно. Я шел только что одетым так, как был одет этим вечером… а потом оружие осталось прежним, но самоделковая кожа сменилась отлично выделанной, и длинные перья широкополой шляпы то и дело цеплялись за стены… через секунду я отпихивал локтем мешавший мне дисковый «ППШ», а мешковатую гимнастерку перетягивал потертый ремень… «ППШ» сменялся мечом, плечи тяжело облегала плотная кольчуга… И еще что-то было, снова и снова, чуть ли не возле каждой двери.

У меня возникло ощущение, что я иду по коридору уже много часов. Три шага – дерг – шаг – поворот – дерг – три шага – дерг… Что же дальше-то?

Впереди – мне показалось – внезапно возник тупик. Но это оказалось разветвление – коридор уходил вправо и влево.

Ишак, которого поставили между двумя возами морковки, в конце концов сдох от голода. Печально… Я решительно повернул направо, начисто отметя все соблазнительные мысли о том, что слева мог быть близкий выход.

Справа, впрочем, выхода не было тоже. Да и коридора тут тоже не было. Вместо этого – тупик, в котором стояло мягкое кресло, а перед ним серым холодным глазом поблескивал стоящий на растопыренных тонких ножках массивный телевизор «Чайка». В точности такой же, как стоял у нас дома, только там он находился на тумбочке. И этот телевизор включился в тот самый момент, когда я, удивленно разглядывая это чудо, подошел к креслу.

Экран провалился, растаял, став открытым окном в никуда… нет, не в никуда. В тумане, висевшем где-то плотной кисеей, рисовались ветви кустов – то ли еще, то ли уже голые, хотя мне почему-то казалось, что там не холодно. Мне показалось, что я различаю фигуры людей, уходящие в туман; чуть сбоку мне почудились несколько воткнутых в землю клинков… или нет, что ли? Изображение уплыло в сторону, я увидел… себя. Да, это был я, в точности такой, как сейчас, только одежда была другой, не было оружия, да еще поперек лба над левой бровью почти на переносицу тянулся тонкий белый шрам. Я кусал губы и хмурился, глядя прямо перед собой.

Потом это видение уплыло, а сменили его сцены яростной схватки – в мелькании клинков и тел непонятно было, кто и кого кромсает, различалось только, что белые дерутся с урса. Но это «кино» оказалось еще более коротким, чем предыдущее. Вместо него возник заснеженный лес и человек, идущий по нему на лыжах. Я видел его только со спины, но почему-то человек показался мне знакомым. И при виде этого накатила на меня глухая, тяжелая тоска…

…Я открыл глаза. Волнами откатывалась прочь посетившая меня во сне печаль. Весенняя ночь была теплой, стрекотали какие-то насекомые, и огромная чаша неба висела над миром.

Я глубоко вздохнул и, чуть повернувшись, различил в темноте южной ночи лицо Татьяны – мы совершенно открыто устроились на склоне холма на разостланных одеялах, брошенных на сорванную и стасканную в «матрас» траву. И только сейчас я понял, как это чудесно – вот так спать рядом со своей девчонкой. Со своей. Не… делать то, что мы делали сегодня днем (вчера, вернее), а просто вот так лежать рядом с самым родным в этом мире существом.

Странно. Сон был тягостным, но не страшным, так от чего же я проснулся?

Это была уже мысль командира, вождя – и я сел. Максимально осторожно, чтобы никого не разбудить (и в первую очередь – Танюшку).

На ночь мои соплеменники разбрелись кто куда, начисто позабыв, что мы вроде бы как на войне. Так что невозможно было определить с ходу, кто на месте, кто – нет, где вообще это место…

Беспокойство не отпускало, и я сперва сел на корточки, потом встал в рост, засунув за резинку спортивных штанов дагу. Помедлил – и шагнул с одеял в теплую траву.

Танюшка позади что-то бормотнула – и не проснулась, я это понял.

Собственно, я не собирался никого искать, а просто хотел успокоиться, вернуться и завалиться спать вновь. Я спустился к ручью, попил, потом присел на камень, прислушиваясь и вглядываясь в темноту. В низине за ручьем с хрустом, топотом и хрюканьем пробежали несколько кабанов, потом прошло какое-то очень крупное животное – я даже расслышал мощное сопение, но какое-то добродушное. Странно, я совсем не боялся, хотя год назад меня ужаснула бы сама мысль о такой вот прогулке по лесу. Мне вспомнились наши с Танюшкой первые ночевки, и я улыбнулся в темноту. Да уж, резко проехался по нам этот год…

В заводи возле моих ног появилась темная тень. Я сперва не понял, что это, а просто нагнулся к воде – посмотреть – и тут же отпрянул, подбирая ноги. На меня из-под воды смотрела чудовищных размеров плоская рыбья харя с усами, похожими на кнуты. Усы шевелились в струях течения, маленькие глазки с интересом посматривали снизу вверх.

– Ни финты себе… – выдохнул я, и сом – а это был сом – исчез, только проструилось похожее на бревно толщиной и длиной тело. А через несколько секунд послышался плеск – кто-то шел по мелководью того берега, и это шел человек… два человека. Не скрываясь, а значит, это могли быть только наши – мои или Франсуа. Скорей всего, гуляла парочка, обалдевшая, как недавно мы с Танюшкой, от ночи, весны и природы.

В таких случаях чувствуешь себя идиот идиотом – лучше всего молча посидеть, ничем себя не выдавая, а при первой возможности – просто смыться и позже об этом никогда не вспоминать вслух. Я плавно переместился к кусту на берегу и слился с ним, приготовившись пережидать.

Через несколько секунд буквально на противоположном берегу появились две фигуры – повыше и пониже, послышался неразборчивый разговор и смех. Еще через мгновение я узнал Саню и удивился – уж кто-то, а Саня-то к девчонкам относился с вежливым высокомерием. Олька Жаворонкова с Наташкой Мигачевой, остававшиеся в нашей компании «свободными», насколько мне известно, интереса к нему не проявляли. Ха, неужели Саня (во мне вновь шевельнулась злость, но я открутил ей голову в эмбриональном состоянии) успел встретить какую-нибудь француженку или испаночку?..

Но едва я это подумал, как во второй фигуре – пониже и похрупче – я узнал Бэна.

Так. Я напрягся. Это что – заговор в лучших традициях французского кино с Жаном Марэ – под покровом ночи, тайно, против законного короля? Ин-те-рес-но-о…

Все оказалось намного интереснее, чем я мог предположить. Вернее – такого я вообще не мог предположить. Ни представить, ни вообразить. Ну – никак.

Я по-прежнему не слышал, о чем они там говорят, несмотря на то, что голоса по воде доносятся хорошо, – уж очень тихо велся разговор. Зато видно было здорово – они остановились как раз напротив меня, нас разделяли метров пять: глубина от «моего» берега и отмель на том берегу.

Саня потрепал Бэна по волосам, поерошил их. А потом…

…Я до сих пор не могу найти слов, чтобы описать свои последующие мысли. Физическое состояние описать было проще. Мне показалось, что меня сунули головой в печку. В ушах зазвенело, рот наполнился привкусом крови, ноги и руки стали ватными. На то, что видели мои глаза, у моего мозга просто не хватало возможностей осознания. Мне легче было привыкнуть к постоянным убийствам, чем уяснить для себя происходящее. Я не мог сдвинуться с места, во мне все уголки разума заняла смесь ужаса с гадливым любопытством и отрывочными, коротенькими какими-то мыслями на тему: «Что делать?!» А потом всплыла еще одна, но потрясающая в своей простоте мысль: «А завтра?!» Нет, в самом деле – завтра-то мне как быть?! Мне же надо будет с ними общаться, разговаривать, дотрагиваться до них…

Что же делать?!

До прибытия сюда я вообще ничего не знал о «таких» отношениях – кроме научного названия «гомосексуализм» и отрывочных сведений из книжек. Да и это мне казалось чем-то инопланетянским и вообще не существующим в сегодняшней реальности – вроде работорговли или людоедства. Тут я впервые увидел нечто подобное, когда мы вошли прошлым летом в сожженное урса поселение. Но и это воспринималось просто как некая часть демонического облика врагов, еще одно подтверждение их нечеловеческой сущности – ну, вроде их масок, людоедства, похожей на звериный лай и вой речи… Но тут-то ничего подобного просто не было! А было… было что-то…

Я видел, как Бэн, ласкаясь к Сане, со смехом переговорил с ним и ушел по берегу, перекинув через руку штаны и что-то насвистывая. Санек, одевшись, посидел на коряге, глядя ему вслед, потом бросился в воду, в два взмаха пересек ручей и выбрался на берег почти напротив меня.

Наверное, он прошел бы мимо, но я его не пропустил. Меня подбросило с земли, как пружиной. Саня отшатнулся. Я вцепился ему в плечи, протащил перед собой вяло сопротивляющегося парня на два с лишним года старше меня – и впечатал его спиной в толстый ствол олеандра.

В первые несколько секунд Саня, ошеломленный нападением и тем, что не понимал, кто именно на него напал, не сопротивлялся (а я какой-то частью мозга, оставшейся холодной, отметил, что его легко могли бы убить). Но, увидев меня, выдохнул: «Ты?! Подглядывал?!» – и рванулся.

Черта с два. Да, он был старше, но даже на «нашей» Земле в последние год-полтора мы сравнялись в силах. Сейчас же мною двигала еще и ярость. Я позволил ему податься вперед, на меня, и, вдобавок дернув в том же направлении, обратным движением снова впечатал Саню в то же дерево – причем так, что он обмяк по-настоящему и, мотая головой, лишь испуганно смотрел на меня.

– Убью! – выплюнул-выдохнул я, несколько раз тряхнув его. – Ты что делаешь, идиот, скотина?!

– Пусти. – Саня опомнился. Он не делал больше попыток вырваться, но смотрел спокойно. – Пусти, ключицы сломаешь. Больно.

Он не врал. Помедлив, я опустил руки, но корпусом продолжал закрывать Сане путь для ухода. Злость у меня внезапно почти прошла, и, кажется, Саня это понял.

– Вот так вот, – тихо сказал он, по-прежнему не двигаясь. – Думаю, после того, что было у вас с Танюшкой, ты меня поймешь…

Я ударил его. Хуком справа. Саню мотнуло вокруг древесного ствола, он сполз наземь, закрывая лицо локтем, – и остался лежать неподвижно.

Я перешагнул через него и пошел прочь от берега…

…Франсуа сидел недалеко от спящей Танюшки, держа на высоко поднятом колене клинок своей сабли. Он обернулся на мои шаги и молча смотрел, как я, подойдя, встал рядом.

– Не спится, – то ли спросил меня, то ли о себе сказал, то ли все вместе Франсуа. – Послушай, ты не был в Карелии? Там и правда так красиво, как говорят?

– Не знаю, – рассеянно ответил я. – Мне там не приходилось бывать.

– Ясно… Ладно, как-нибудь потом побываю. – Он встал, несколько раз, заложив одну руку за спину, рассек воздух поющим сабельным клинком. – Я пойду с тобой на Пирелли. И еще кое-кого позову по пути. Ты хорошо сказал о нас, французах. Может быть, мы и не такие рыцари, как принято о нас думать. Но мы хотим быть такими. Хотим, а это уже немало…

* * *

Я фехтовал с Андрюшкой Альхимовичем и Олегом Фирсовым – они просили еще раз показать кое-какие защиты. Временами мне казалось, что вчерашняя ночь мне почудилась – и Саня, и Бэн вели себя совершенно как обычно. Так бывает: что-то очень страшное кажется нам нереальным…

Отряд Франсуа собрался тоже. У них наверху, в хижине, кто-то наигрывал на самодельной свирели простенький, но красивый мотив из нескольких повторяющихся нот. Солнце пекло беспощадно – потоки света, казалось, выливаются с неба ручьями расплавленного металла. Я машинально обратил внимание на то, что ровный южный загар начинает уже ложиться на тела ребят и девчонок. И Танюшка тоже была загорелая, тоненькая в поясе и смеющаяся – она вместе с Ленкой Чередниченко и Валькой Северцевой о чем-то разговаривала с двумя девчонками из компании Франсуа. Слышалась непередаваемая трескотня на чудовищной смеси из нескольких языков. Вот Танюшка показала корду, несколько раз ловко крутнула ее в руке… Надо же, то ли об оружии заговорили…

Андрей «проколол» мою защиту и шлепнул кончиком валлонки по плечу. И даже сам удивился, судя по выражению его лица.

– Ты что-то не в форме, – заметил он, проводя ладонью по мокрому от пота лицу.

– Вроде того, – кивнул я, отходя в сторону. Клинки продолжали звенеть. Арнис боксировал со Сморчем, Колька показывал какие-то приемы.

Я должен был поговорить. Поговорить немедленно… с кем? Я рассеянно осмотрелся кругом – и увидел Вадима, который поднялся на склон холма снизу. Он нес на плечах тушку косули, а шагавшая следом Наташка тащила в каждой руке по кабаненку.

Я подождал, пока Вадим, свалив добычу, двинется обратно – к ручью, мыться. Наташка за ним, к счастью, не пошла. А вот я – пошел. В конце концов, Вадим был не только моим другом, но еще и лучшим другом Сани, и познакомились они друг с другом на год почти раньше, чем со мной.

Вадим отмывался у ручья. Заметив меня, он весело сказал:

– Хорошая косулька! Я тут еще в болоте таких зараз видел – вроде длинномордых бегемотов с клыками…

– Платибелодоны, – вспомнил я иллюстрацию в «Палеонтологии в картинках». – Честное слово, чертовщина тут творится необъяснимая. Их просто не может быть всех вместе – водяных слонов и косуль, например… Ты знаешь, что Саня гомосексуалист?

Ляпнул я это в отчаянии, просто не зная, как подступиться к теме.

Глаза Вадима не просто широко распахнулись. Даже не распахнулись – этому нет названия. Он упустил с плеча в ручей куртку, подхватил ее, чертыхнулся, отбросил, словно обжегшись. Потом спросил, поднимаясь:

– Ты что, мозги отоспал?! Или сбесился по весне?! А в морду, по-простому выражаясь?!

– А что от этого изменится? – спокойно поинтересовался я. – Он с Бэном… – Я помолчал и выговорил: – …трахался. Вчера ночью.

Наверное, он бы все-таки мне врезал. Если бы не знал, что у меня нет привычки врать. Его взгляд метнулся вправо-влево, словно он искал Саню, который опроверг бы это дикое, чудовищное обвинение. Конечно, никого рядом не было, кроме меня – а именно я это обвинение и высказал…

Вадим потряс головой.

– Неплохо ты меня приложил, – признался он. – Нокаутировал, если честно… – и сердито спросил: – А промолчать ты не мог?!

– Здра-ась! – удивленно развел я руками и добавил слова песенки из детского фильма: – Я не шкаф и не музей – хранить секреты от друзей!

– В данном случае – ты уж, пожалуйста, храни. – Вадим ожесточенно сплюнул в сторону. – Не хватало еще, чтобы об этом растрепали по нашей компании!.. Нет, но… – Он не договорил, мерзко и удивительно сложно выругался, я ошалело посмотрел на него, а потом сказал:

– Да я-то промолчу. Я не об этом… – Я присел на камешек, задумчиво проводил взглядом парочку стрекоз над водой, занятых тем, что я в раннем детстве называл «брачной игрой». – Что нам делать-то дальше? В смысле – а если Саня и дальше свою деятельность будет разворачивать? Э… на других?

Вадим присел на берегу, начал остервенело тереть руки песком. Потом тихо сказал:

– Не знаю… На кого он в первую очередь может… ну, кинуться?

Я засопел. Если честно, мне не приходило в голову рассматривать окружающих меня с такой точки зрения. Какие тут критерии? Как с девчонками? Ирка Сухоручкина красивая. Ленка Черникова – симпатичная. Наташка Бубненкова – так себе. Танюшка – это Танюшка. Созерцая спину Вадима, я попытался – умное слово! – экстраполировать это видение на парней, хотя это было смешно и как-то неловко, словно я сам был… «небесного» цвета.

Север – красивый. Сережка – симпатичный. Андрюшка Альхимович – так себе. А Бэн…

– Нет! – уверенно выпалил я.

Вадим обернулся:

– Что «нет»?

– Нет, – кивнул я. – Я был не прав. Никого больше Саня не тронет.

– И на каком основании такие выводы? – Вадим встал, не сводя с меня глаз.

– На таком, – я помедлил. – На таком, что Санек любит Бэна, – меня невольно передернуло. – Уверен. Я все видел и точно могу это сказать…

– Блядь, – задумчиво сказал Вадим. Посмотрел на меня и вздохнул. Потом вдруг добавил: – Знаешь, а я ведь хотел голосовать-то против этого похода.

– Интересно, – оценил я, ожидая продолжения.

– Мне понравилось, что ты решил быть рыцарем, – хмыкнул Вадим. – Знаешь, у меня такое ощущение, что я проживу тут довольно долго. И мне интересно посмотреть, что с тобой, Олег, будет дальше.

– Со мной? – нейтральным тоном выделил я.

Вадим кивнул:

– С тобой. Я, если честно, удивился тому, как ты за дело взялся. Крутенько. Еще осенью начал удивляться – до сих пор остановиться не могу. Мне тебя князем в шутку называть уже и не хочется.

– Спасибо…

– Пожалуйста, ради бога… Так что считай – мне просто хочется быть рядом с тобой. И увидеть, как ты падешь в бою, накрыв собою свой палаш.

– Даже так? – хмыкнул я. Мне вдруг стало смешно. – Не знал, что я выгляжу таким чудным.

– Не чудным, – без улыбки возразил Вадим. – Совсем не смешным и не чудным. Иногда, если честно – страшным ты выглядишь, Олег. Как тогда, в феврале, на морском берегу…

– Помнишь, как мы убили медведя? – Я подошел, сел рядом, опустив руки к воде. – Ты. Я. Сергей. Помнишь?

– Конечно.

– Хочешь – ты будь князем.

Он хлопнул меня по плечу мокрой рукой:

– Не хочу, Олег. Но тебя поддержу всегда. И во всем… брат.

* * *

Еще издалека стало слышно, как Игорь Басаргин под взрывы хохота бренькает на гуслях, а Север поет:

Как на поле Куликовом

Засвистели кулики

И в порядке бестолковом

Вышли русские полки.

Как дохнули перегаром,

За версту от них разит…

Значит, выпито немало,

Значит, будет враг разбит!

Слева нас – рать,

Справа нас – рать.

Хорошо с перепою

Мечом помахать!

Воевода красноносый

В ратном деле знает толк —

Через речки и покосы

Он повел засадный полк…

Вокруг наших стояли ребята и девчонки Франсуа, тоже смеялись, подталкивали друг друга локтями – вперемешку с нашими. А Игорь уже сам запел, сам себе и аккомпанируя, – что-то про вампиров, но тоже смешное и явно им самим сочиненное:

…обнажает в лунном свете

Предлиннющие клыки

И кричит, хрипя при этом:

«Дайте выпить, мужики!

Самогонки, или водки —

Даже пиво подойдет!..»

Полночь. Одиноко. Жутко.

Спит упившийся народ.

– Это все смешно, пока поешь, – покачал головой худощавый черноволосый мальчишка. – А на самом деле вампиры совсем не смешные.

Он говорил по-русски с легким акцентом.

– Да брось ты, – отмахнулся один из испанцев – в его исполнении русский звучал куда более странно, – опять за свое…

– Не за свое! – мгновенно завелся черноволосый. – Я не вру, я их правда видел!

– Да иди ты… – отмахнулся испанец.

– Погоди, погоди, – вмешался Север, подкидывая на ладони метательный нож. – Ты что, хочешь сказать, что видел вампиров?!

– Он сейчас расскажет, – насмешливо заметила одна из девчонок. Черноволосый ощетинился:

– А ты не слушай! Я вон им собираюсь рассказывать!

– Да мне их и жалко, – вздохнула девчонка, – у них же уши от твоей лапши отвалятся.

Черноволосый засопел. Север похлопал его по плечу:

– Стой, не дуйся, рассказывай. Нам правда интересно. Про вампиров.

Наши поддержали его слитным гулом. Люди Франсуа ответили дружным стоном. Черноволосый мальчишка смерил их воинственным взглядом и начал, демонстративно обращаясь только к нашим:

– Я тут, кстати, на год дольше, чем эти обалдуи. – Он мстительно улыбнулся. – Вообще-то я родом из Лупени. Это в Южных Карпатах, – значительно добавил он, осмотрев всех по кругу. – Знаете, что это за места?

– Знаем. – Я увидел Танюшку, опиравшуюся на корду. – Горы недалеко отсюда. Тянутся на полторы тысячи километров…

– Подожди, Тань, – остановил ее Север, – он не об этом… В тех местах где-то жил Влад Дракула?

– Влад Дракула, – торжественно кивнул черноволосый и несколько раз перекрестился. Кто-то хмыкнул, еще кто-то засмеялся. – Влад Дракула, – повторил черноволосый настойчиво.

– Ты ерунду-то не лепи, – недоверчиво сказал Колька. – Дракула – это вампир. Из сказки.

– Коль, – поморщился я, – Дракула – это князь. В XV или XVI веке правил.

– Верно, – подтвердил черноволосый. – Дракула был князь. И вампир – тоже. Совсем не из сказки, в наших местах про него до сих пор хорошо помнят… Так вот. Мы тут оказались вдвадцатером, поровну парней и девчонок. И сперва прямо там и обосновались – ну, в родных местах, мы же там все знали… А весной у нас начали пропадать люди. Сперва одна девчонка. Потом девчонка и парень. И сразу двое парней, задержались на охоте – и все…

– Урса, – отмахнулся Колька.

– Нет, – возразил Север, – они бы обязательно напали на лагерь…

– Да, – кивнул темноволосый. – Мы искали наших, но никого не нашли. Когда пропали те двое ребят, мы решили уходить. Часовые жаловались, что по ночам мучаются от того, что их разглядывают из темноты. Несколько раз те, кто возвращался в лагерь, припозднившись, видели какие-то… ну, тени, которые их преследовали, но не приближались. Вот тогда мы и решили уйти. И ушли, но за Железными Воротами на нас напали урса… Вот и все.

– Да с чего ты взял, что это вампиры? – хмыкнул Колька. – Тут полно всяких древних животных. Может, это были они?

– Я видел вампиров, – просто и тихо ответил черноволосый. – Они даже спасли мне жизнь. Так получилось… Я уже сказал, за Железными Воротами на нас напали урса. Их было много. Меня и одну девчонку взяли в плен… – Он повел плечами. – Ну это ладно. Меня не убили. Оставили на утро. А ночью за урса пришли. Их было пятеро. Я не спал и видел. Высокие, тонкие… то ли в плащах, то ли это были так сложены крылья… Урса не развели костров, и эти пятеро ходили между спящими – нет, скользили совершенно бесшумно – и перекусывали им горло. До сих пор помню – ходят, нагибаются, кусают. Я, наверное, от страха сумел вывернуть руки из веревок, отполз в сторону, свалился в какую-то ямку и там притих. Урса я не так испугался, как этих, – румынский мальчишка помолчал и добавил: – Они не пили кровь. Они просто убивали. И никто из урса так и не проснулся.

– Он не врет.

Все обернулись на голос. Джек Сойер стоял чуть в стороне, опираясь на свой лук, и слегка улыбался, глядя мимо нас.

– Он не врет, – повторил Джек, – и не выдумывает. Носферату существуют – ну, по крайней мере в этом мире – точно. Чарли Виндзор и Нэд Кардиган убили одного на моих глазах, и было это как раз за Железными Воротами… не помню, сколько лет назад, но нашего Срединного Королевства еще не было.

– Носферату? – переспросил кто-то из девчонок. – А что это?

– «Неумершие» в переводе с греческого, – пояснил Джек. – Только это ерунда. К людям они не имеют никакого отношения – это какая-то тупиковая ветвь эволюции. У них есть крылья, и они в самом деле умеют летать. В некоторых местах этого мира живут весьма странные существа, – он помолчал и повторил: – Весьма.

А я невольно посмотрел на пятно серого тумана – ближайшее было совсем недалеко, в лощинке. И вспомнил, как этот румын говорил: дважды у них люди пропадали попарно – девчонка с парнем и два парня… А что, если вампиры – кем бы они ни были – тут ни при чем? Что, если кто-то просто нашел способ вернуться, от которого смог отказаться я?

Меня передернуло. И я заметил, как тревожно смотрит на меня Саня. Он наверняка думал, что я размышляю о нем.

Но я и правда пришел сюда поговорить с ним… Мысли о вампирах и тумане вылетели у меня из головы. Я сделал Сане знак глазами и отошел сам.

– Чего ты хочешь? – тихо спросил он, подходя.

– Саня, – начал я и сам удивился своему жесткому голосу, – мне неохота знать, какого черта ты развлекаешься таким диким образом. Но я хочу знать другое: ты изнасиловал мальчишку, когда у вас это было в первый раз?

– Это не твое дело, – зло сказал он, но я преградил ему путь, когда он хотел уйти:

– Ошибаешься.

– Нет, – с ядом сказал Саня. – Я, может быть, и пидор, но я не сумасшедший. Мне давно хотелось его отыметь, но я и в мыслях не держал его насиловать. Тогда, в феврале, ему было плохо. Я приласкал его и предложил… и он согласился, а потом ему просто понравилось. В следующий раз он пришел ко мне сам… У тебя все?

– Нет, не все, – возразил я. – Может, Бэну это и нравится. Но мы с тобой были друзьями, и я хочу предупредить тебя честно: если вздумаешь расширить сферу своей деятельности – я тебя просто убью.

Глаза Сани потемнели. Он положил ладонь на рукоять валлонки.

– Не стоит, – коротко приказал я. – И еще учти. Я рассказал все Вадиму.

Руки Сани вцепились мне в куртку на груди.

– Ты рассказал Вадиму?! – прохрипел он, и глаза у него были уже не просто темные – их переполняло бешенство.

– Я уже ударил тебя ночью, – тихо сказал я. – И не хочу бить снова.

– Ты – меня – бить, сопляк?! – выдохнул он. – Ты?! Да я тебя…

Вместо ответа я ударил его прямым правой в корпус – под дых. Саня переломился пополам, но тут же снизу вверх врезал мне апперкотом в челюсть – он тоже много чему научился. Девчонки завопили испуганно, что-то заорали парни. Я нанес Сане свинг левой, подскочил ближе, добавил хук правой; его нога врезалась мне в колено, и нас растащили.

Странно, но и я, и он мгновенно успокоились. Со всех сторон посыпались удивленные и испуганные вопросы на тему: «Что вам понадобилось-то друг от друга?!»

– Мы поцапались из-за похода, – спокойным тоном объяснил я, снимая с плеча руку Сергея. – Все в порядке. Мы все-таки выступаем. Да, Сань?

– Да, Олег, – нейтральным тоном отозвался он.

* * *

Все-таки весьма нудное занятие – идти, если это не прогулка по собственному желанию, а средство передвижения. Даже если кругом весна. Даже если кругом вообще Греция и в частности очень красиво.

– А что это за гора? – поинтересовалась догнавшая меня Наташка Мигачева, кивая на величественный пик, поднимавшийся прямо по курсу, – широкий, укрытый до половины ковром свежей весенней зелени, а дальше расчерченный темными изломами. Самую вершину, рисовавшуюся в бирюзовом безоблачном небе, венчала ослепительно-белая снеговая шапка.

– Знаешь, – завороженно сказала Танюшка, – по-моему, это – Олимп.

– Да, это Олимп, – подтвердил один из ребят Франсуа.

– Гора богов! – вырвалось у меня, и я невольно остановился, восхищенно рассматривая прославленную гору.

– Гора богов. – Франсуа, голый по пояс, подошел ко мне и указал в направлении горы. – Завтра утром переправимся через Пиньос. Потом еще два дня – и окажемся на оконечности полуострова. А там рядом Спорады.

– Ты говорил, к нам кто-то еще присоединится? – Я смахнул со лба пот.

Франсуа кивнул:

– Да, и как раз здесь. На склонах Олимпа обосновался Тезис Фарискос со своими ребятами и девчонками. Он-то как раз готов воевать против Нори – итальянец убил его девчонку, просто сил было маловато у одного…

– Олег! – крикнул Андрюшка, стоявший в полусотне метров впереди. – Наши дозорные!

Игорь Басаргин и один из мальчишек Франсуа, уходившие в передовой дозор, опрометью выскочили снизу, из-под холма.

– Урса, Олег, урса! – Басс подскочил ко мне, сжимая шпагу в руке. – Не меньше полусотни!

Я оглянулся на Франсуа.

Тот пожал плечами и обнажил саблю.

* * *

Двое урса прошли мимо меня – протопали широкие ноги, украшенные браслетами из перьев. Следом – еще двое… Эти остановились точно напротив меня, и я напрягся: увидели?! Догадались?! Сейчас приколют к земле ассегаем или ятаганом…

Нет, пошли дальше. Прижатое к земле ухо уловило слитный топот – идут.

Я трижды пискнул мышью. В узкую щелку между землей и краем накидки, сквозь былки травы, я видел приближающихся черных. Их было десятка три, не меньше, они шли во всю ширину тропки, срывая и нагибая без нужды листву и ветки. Черными отсветами блестело оружие.

Тридцать шагов. Двадцать шагов. Десять шагов.

– Рось!!!

Левой рукой я отбросил накидку, одновременно вскакивая на колено и взмахнув рукой. Передний урса схватился за маску и рухнул на спину, под ноги шарахнувшимся товарищам – нож попал ему в глаз; еще кто-то упал накрест с ножом в затылке; наискось – так же, на колене, – стоял Олег Крыгин, а его топор уже торчал в спине падающего урса…

Ага – четверо из передового дозора бегут обратно – добро пожаловать! Арнис и Сашка Бубненков прыгнули мне за спину, о тылах можно не думать – вперед!!!

– Рось!

Навстречу – вой, скрежет и визг…

Над верхним краем щита – молниеносный укол сверху вниз. Дага перехватывает и отбрасывает чужой ятаган; удар палаша отбивает в сторону летящую толлу – р-раз! А разойтись у вас не получится, кусты не дадут… а нам очень даже неплохо – за кустами мелькнула фигура Игорька Летягина, атакующей змеей метнулся кистень, с коротким стуком проломив затылок одному из моих противников. Потом Сморч выскочил на тропинку, с низким угрожающим воем перекидывая в руках топор. Один из двоих оставшихся урса повернулся к нему, закрываясь щитом и размахивая ассегаем. Против меня тоже остался один – со щитом и ятаганом. Первый – тот, которого я ударил палашом – был мертв, я угодил ему точно между ключиц. Тот, которого «ошарашил» Сморч, тоже не двигался – ремень кистеня шел от его окровавленной головы, и убитый был похож на робота, выключившегося из-за обрыва кабеля.

«Поединщиков», как говорили наши предки, среди урса я не встречал, и мой последний противник не был исключением. Он скалился из-под маски, ухал, хрипел, размахивал ятаганом, как вентилятор… и отступал, пока не уперся в кусты спиной.

– Настало время умирать, – не смог я удержаться от красивых слов, хотя знал: урса не поймет. Мой палаш легким движением обвил ятаган урса невидимой спиралью… его клинок вместе с рукой перестал повиноваться хозяину и рванулся в сторону… дага вошла снизу вверх под щит, в пах – и провернулась в теле.

Урса рухнул к моим ногам и с воем начал корчиться.

Сморч тоже «закончил», и мы плечом к плечу бросились в драку. Рубка шла вовсю – урса было втрое больше, но на тесной тропе они не могли нас обойти, а Танюшка, Ирка Сухоручкина и Валька стреляли по ним сквозь листву из аркебуз – даже за шумом боя было слышно, как пули щелкают по металлу и кости.

Навстречу мне, хромая, выбрался Андрюшка Соколов – он улыбался и опирался на меч. Левое бедро спереди у него было рассечено. К нему тут же бросилась Ленка Черникова; я ввинтился в драку.

Все рукопашные свалки похожи друг на друга, как счастливые семьи, – я это много раз отмечал. В тесноте все толкаются, ожесточенно колют и рубят по мере возможности, и ни о каком фехтовальном искусстве речи быть не может. У меня выбили дагу (ятаган мой противник потерял вместе с ней, а через миг – потерял и жизнь; я проколол его насквозь в грудь), и я отбивал (точнее – отводил) удары перчаткой. В какой-то момент высоченный урса ударом щита сбил меня наземь, но я принял его животом на выставленные ноги, а в следующую долю секунды он уже валился с финкой Севера в ухе. Мне помогли встать на ноги.

– Ты что падаешь?! – засмеялся Вадим. С его бастарда стекала кровь.

– Ноги подкашиваются, – буркнул я. – Пора заканчивать.

– Да почти закончили уже, – кивнул Вадим и локтем вытер пот со лба. – Интересно, как там у Франсуа? Я посмотрю?

– Глянь, – кивнул я, поднимая свою дагу. – Эй, еще раненые есть?!

– Бескровный удар по голове ранением считается? – осведомился Игорек Мордвинцев, придерживавший левый висок рукой. – Больно вообще-то… Древком копья огрели…

– Освобождение от школы все равно не получишь. – Я поближе рассмотрел его висок. – Свободен.

– Что с человеком власть делает, – осуждающе покачал головой Игорек. – Ой, больно!!!

– Что с Андреем? – Я подошел к Ленке, возле которой уже стояла и Олька Жаворонкова. Она мне и ответила:

– Глубокое ранение. Идти ему не стоит.

– Да смогу я! – Андрей попытался встать, но Олька нажала ему на плечо и сказала категорически:

– Я не сказала «не сможешь», я сказала «не стоит».

– Медицина произнесла свое веское слово, – развел я руками. – Останешься в лагере у этого Тезиса…

– Ч-черт… – процедил Андрей и, безнадежно махнув рукой, отвернулся. Ленка, присев рядом с ним, начала негромко утешать.

– Заманали эти урса, – сообщил, подойдя ко мне, Олег Фирсов. – Толпами под ногами путаются. Прямо как тараканы.

Вернулся Вадим. Франсуа тоже расправился с арьергардом без потерь и уже успел встретить нескольких человек Тезиса – те тоже выслеживали урса.

* * *

Жилище греков (так я их стал про себя называть, хотя, конечно, там были не только греки) пряталось в лавровой роще, теснившейся на скальном выступе, куда вела обрывистая тропа. Несколько пещер, переходивших одна в другую, давали неплохой приют почти трем десяткам человек вот уже третий год.

Мы втроем разожгли костер на склоне над пещерой и вот час тому как неспешно беседовали друг с другом. У меня было шестнадцать бойцов, у Франсуа – четырнадцать, у Тезиса – восемнадцать. Всего – сорок восемь. По словам грека, у Нори было не больше двадцати бойцов, но его остров представлял собой настоящую природную крепость.

– Здесь пляж, – чертил на песке палочкой Тезис. В медных волосах грека горели тяжелые металлические искры. – Остальной остров – это плато метров пять высотой, по краю – вал. А вот с этой стороны – двадцатиметровый пик. На него тропинка только с одной стороны, а внутри – пещеры, вот он там и обосновался. Его несколько раз выкурить пытались. Не вышло.

– Знаем. – Я подкинул в огонь хвороста. – Значит, плохо думали.

– Хорошо думали, – без обиды возразил Тезис и вздохнул: – Укрепился он здорово. Наверное, тоже неплохо думал.

– Предлагаю завтра, – Франсуа с хрустом потянулся, – дать всем, в том числе и себе – день отдыха. А послезавтра выйти в поход – на месте решим, что делать. Тез, если наши девчонки останутся с твоими, – ты не сочтешь, что мы решили захватить ваше милое обиталище?

– О чем разговор… – указал Тезис вниз, на пещеру, широким жестом гостеприимного хозяина.

– Оставить девчонок – хорошая мысль… – пробормотал я. – И трудновыполнимая…

– Твоя зеленоглазая не захочет оставаться? – хмыкнул Франсуа. – По ней видно, что эта… как ее, богиню охоты, Тез?

– Диана, – рассеянноответил тот.

Франсуа снова потянулся и встал:

– Ладно, пойду-ка я спать… Вы тоже не засиживайтесь. И не шалите, малыши, особенно – с огнем…

Он ушел вниз. Я проводил взглядом растаявшую в ночи фигуру и спросил грека:

– Правда, что Нори убил твою девчонку?

– Да, – ответил он из-за пламени.

– Просто так?

– Ему не нужны причины. Он держит рабов, и Стефании еще повезло. Это было недалеко отсюда, на побережье. Она собирала мидии. Ребята видели – прямо на их глазах напали, выплыли на лодке, и когда она выхватила шпагу, то просто застрелили ее из арбалета. Один из его людей; я знаю – кто. С носа лодки и застрелил. И тут же отплыли…

– Ясно… – Я вздохнул. – Моя девчонка тоже едва не погибла. Ее захватил такой же, как этот Нори… только совсем сумасшедший.

– Ты поэтому решил вмешаться в это дело? – полюбопытствовал Тезис.

– Поэтому. И еще много почему, долго рассказывать… – Я помедлил и решился: – Видишь ли, Тезис. Я хочу попробовать, знаешь что? Попробовать сражаться за справедливость. Глупо, да?

– Нет. Думаешь, ты один такой? Ничего подобного, так что особо не гордись – ты не первооткрыватель… Правда, знаешь – они все плохо кончают.

– Все? – уточнил я.

– Практически, – честно подумав, ответил Тезис. – Хотя и не стопроцентно… Ты умеешь читать по-немецки?

– Понимаю и то еле-еле, – признался я. Тезис задумался, тряхнул кудрями:

– Все равно. Я тебе сейчас отдам одну штуку. Может быть, когда-нибудь разберешься. Я бы и сам тебе перевел, – он поднялся на ноги плавным движением, – но не хочу.

– Давай, – слегка удивленно согласился я.

Грек исчез в темноте. Я откинулся на пахучий вереск и стал просто смотреть в звездное небо. Если честно, я не думал ни о предстоящих боевых действиях, ни о непонятном «подарке» от Тезиса… Думал просто о красивом небе. И, кажется, заснул, потому что Тезис возник из ниоткуда – сидел рядом и слегка потряхивал меня за плечо:

– Спишь?

– Да так, отключился. – Я сел, скрестив ноги. – Что ты хотел подарить-то?

– А вот. – Он, не садясь, протянул мне блокнот.

Такими бывают старинные книги – пухлые и в то же время легкие. Наверное, зависит это от качества бумаги, клея, а еще от того, что переплет – из настоящей кожи. Блокнот был именно таким – пухлым и легким, примерно в две мои ладони размером. Кожаная обкладка обложки по краям и на углах отслоилась. Тиснение – похожее на знаменитый скандинавский «звериный» орнамент, – очевидно, когда-то было пробито золотом, но позолота стерлась почти везде, кроме резких углублений. И все-таки я различил на обложке силуэт орла. Примерно так вырезанный, как у нас вырезали разные буквы и символы на обложках «общих» тетрадей при помощи половинок бритвенных лезвий… Кривоклювая птица распростерла крылья, сжимая в когтях обвитую туго сплетенным венком свастику.

– Я нашел его в пещере, когда мы тут обосновывались, – объяснил Тезис. – Он был зарыт в сухой песок и хорошо сохранился…

Я машинально кивнул, открывая легко скрипнувшую, словно на деревянных петлях, обложку. С обратной стороны в нее была врезана необычайно четкая черно-белая фотография: девчонка лет 14–15, красивая, белокурая, одетая в майку, короткую плиссированную юбку, гольфы под колено и легкие туфельки, держала на отлете теннисную ракетку и улыбалась, как всегда улыбаются, позируя для фотоснимков. Фотография была подписана чернилами, от времени порыжевшими, но обретшими неестественную четкость. Однако подпись я так и не разобрал – и дело было даже не в том, что написано по-немецки, просто почерк был очень вычурный, с завитушками и росчерками. Кстати, весь дневник был написан именно таким почерком – а это оказался именно дневник, числа я вполне разбирал, и они относились к 40-му – 48-му годам нашего века. Постепенно записи становились все убористей, в конце оставалось несколько чистых листов. Пробежав пальцами по обрезу листов, переворачивавшихся с сухим шелестом, я натыкался на рисунки – сделанные карандашом, как и все записи, но очень четкие, чем-то похожие на рисунки Олега Крыгина. В самом начале был нарисован мальчишка моих лет: весело прищурившийся, с короткой стрижкой вроде бы светлых волос (только впереди длинный чуб), возле вздернутого курносого носа – россыпь веснушек, губы раздвинуты в улыбке, на подобродке ямочка. Шею поверх расстегнутого ворота рубашки охватывал черный галстук. Ниже было подписано, и я разобрал: «Ich, Lotar Brünner». «Я, Лотар Брюннер…» Потом рисунок какого-то плаца, выстроились мальчишки в форме (в шортах, на поясах – кинжалы), развевается большой флаг со свастикой… Портрет Гитлера, но не карикатурный, к которым я привык; на этом Гитлер выглядел полубогом с пронзительным взглядом мудрых глаз – чем-то напоминал Ленина, как ни странно… Снова мальчишки – фехтуют без масок на какой-то лужайке, несколько пар… Спортивные занятия – гимнастика на хорошо обставленном плацу под руководством подтянутого инструктора в форме… Ага! Вот! Урса. Рисовали явно с убитого. Зарисовки оружия урса – это, кажется, уже здесь… Несколько человек сидят на камнях – на разном уровне, одеты почти так же, как мы, в руках и на коленях держат разное холодное оружие… Портрет девчонки – не той, что на фотографии, но все равно очень красивой… Голые мальчишки бесятся в ручье… И еще довольно много неуловимо знакомых зарисовок здешней жизни.

Последнее слово в дневнике Лотара Брюннера я разобрал. Оно было написано отдельно. Больше того – я знал его, это слово.

«Гехаймэ».

«Тайна».

Мелодии цветов с затерянным началом.

Я слышу эти ноты, похожие на сны.

Итак…

Когда-то в старину с бродягой обвенчалась

Прекрасная любовь, дарящая мечты.

Прекрасная любовь с бродягой обвенчалась

Связали их дороги, хрустальные мосты.

Прекрасная любовь, нам праздновать не время —

Кровавые закаты пылают за рекой.

Идем скорей туда – там ложь пустила семя

И нашим миром правит уродливой рукой.

Прекрасная любовь, там ждут тебя живые,

Позволь себя увидеть тем, кого ведут на смерть

Там по уши в грязи, но все же не слепые,

Дай разуму свободы, дай чувствам не истлеть.

И вот прекрасная любовь влетела птицей в город,

И плакал, видя чудо, очнувшийся народ.

Трон лжи не устоял, бежал в испуге ворог…

Да жаль погиб бродяга у городских ворот.

«ДДТ»

…Танюшка поднялась снизу. Она была босиком, в подвернутых штанах и небрежно зашнурованной безрукавке.

– Не спишь? – Она опустилась на груду хвороста. – А я тебя искала, искала…

– Нашла? – улыбнулся я.

– Нашла. – Она удовлетворенно вздохнула и, взяв меня под локоть, привалилась виском к плечу. – Наконец-то я тебя нашла…

– И я тебя нашел. – Я коснулся ее волос. – Поэтому ты завтра останешься здесь. Со всеми.

Танюшка окаменела. Отстранилась.

– Я за полсотни шагов попадаю в щель их маски, – тихо сказала она.

– Аркебузу отдашь кому-нибудь из ребят, – безжалостно добавил я. Танюшка несколько секунд помедлила, потом жалобно сказала:

– Раньше бы я начала на тебя орать. Теперь – не могу… Я отдам аркебузу, я все сделаю, я буду твоей рабыней, только вернись, вернись… вернись!!!

– Что ты? – Я вновь обнял ее. – Я вернусь.

Танюшка обмякла под моими руками. Тихо сказала:

– Они жили долго и счастливо и умерли в один день… Пускай недолго, лишь бы счастливо – и в один день. Да?

– Мы еще поживем, – спокойно сказал я. И, протянув руку, начал, глядя ей прямо в глаза, распускать шнуровку у нее на груди. Танюшка ответила спокойным, чуть насмешливым и любящим взглядом. – Жизнь – игра. И смерть – игра. Ведь так?

– Не так, – покачала она головой. – Жизнь – вещь серьезная. Даже здесь. Особенно здесь… Ну что ты путаешься в шнуровке? Я специально не дошнуровала, неужели неясно?

– О, вот как, специально? – хмыкнул я, садясь удобней. – Ла-адно… Симпатично, и даже очень.

– Нахал, – заметила Танюшка, обнимая меня обеими руками за шею. – Что там симпатичного? Купальничек у меня был симпатичный, но он, кстати, долго жить приказал. Совсем я одичала. Мне бы сейчас в галантерею. И денег. Знаешь, у меня четвертной остался в тумбочке лежать.

– Не остался, – заметил я. – Ты его давным-давно потратила…

Моя рука плавно, нежно гладила груди девчонки, и я чувствовал, как под пальцами тяжелеют, твердо набухают соски. Это было уже так привычно, и не хотелось верить, что первый раз я делал это совсем недавно, и не хотелось думать, как же я жил до этого… Наверное – никак. Странно, но я не боялся потерять Танюшку. Я твердо знал, что не дам ей умереть раньше себя. А после моей смерти мне уже будет все равно.

Я сидел без куртки. Твердые горячие ладони Танюшки плавно и сильно массировали плечи. У нее всегда были крепкие пальцы, и их нажатия ощущались необыкновенно приятно. Потом ладони опустились на мою грудь, а я скользнул руками на бока девчонки и замер, полузакрыв глаза и улыбаясь.

Чье-то присутствие заставило нас вскинуться. Я рванул из ножен, лежавших рядом, палаш, вглядывась в темноту. Танюшка быстрым движением выхватила из-за спины кинжал.

Пляшущий свет костра обрисовал темную фигуру, рыжими искрами зажегся на каштановых волосах, одел медью узкое лицо. Танюшка, ойкнув, уронила кинжал и скрещенными руками прикрыла грудь. Я чертыхнулся:

– Джек?!

– Прошу прощения. – Англичанин был босой, в одних кожаных штанах, но на поясе висел кортик. – Я увидел, что Татьяна ушла ночью одна, и забеспокоился. Еще раз прошу прощения.

Он повернулся и так же бесшумно канул в ночь. Мы с Танюшкой посмотрели друг на друга и тихо рассмеялись.

– Он что, к тебе неравнодушен? – в шутку спросил я… и вдруг сам обеспокоился: – Тань?

– Наверное, да, – кивнула она, но так, что все мои подозрения растаяли. – Он настоящий джентльмен. И очень несчастный…

– Танюшка, – проворчал я, потянувшись к ней, – смотри. В случае чего – убью его, тебя и себя. Правда, не знаю, с кого начну…

– Ой-ой-ой, какой грозный… – мурлыкнула она, подаваясь навстречу. – Может быть, сейчас и начнешь убивать? Нас, наверное, больше никто не побеспокоит?

– Думаю, что нет, – заметил я, активно начиная раздергивать ремень на старых Танюшкиных джинсах.

– Ого, как заторопился, – продолжала мурчать она, наклоняясь чуть вбок и привставая. – Убивец… – добавила со смешком.

Дальше ничего особо членораздельного ни она, ни я не говорили.

* * *

Наверное, по крайней мере мне так показалось в какой-то момент, в пещере все должны были проснуться. Потому что стонами на этот раз дело не ограничилось – Танюшка вопила так, что у меня заложило уши. Я, по-моему, тоже не отставал – во всяком случае, охрип, что обнаружилось уже позже.

– Убил? – поинтересовался я, валяясь рядом.

– Ой уж, – ответила она из полутьмы. – Я бы еще могла.

– Ну, извини, – покаянно развел я руками и потянулся. – Пошли, Тань?

– Не пойду я никуда, – отказалась она. – Тут заночую.

– Не выйдет, – поднявшись, я довольно легко поднял ее на руки. Ощущение – непередаваемое. Татьяна, улыбаясь, приткнулась к моему плечу, потом попросила:

– Поставь меня, мы что, голые пойдем?

…Джек сидел у огня – в одиночестве. Тезис, как гостеприимный хозяин, выставил часовых сам, а нам предложили просто отдыхать. Так что это было странновато.

Но не удивительно.

Я присел рядом, придвинув ноги – если честно, замерзли и набились – к огню. Помолчал, спросил:

– Слушай, ты когда босиком привык ходить?

– На третий год, – не удивился Джек. – По-моему, да, на третий…

– А ты таких ребят не знал, – я напряг память, но вспомнил только двоих: – Маккс Одер и Питер Седжвик?

– Знал, – так же спокойно ответил он. – Это наши, англичане, только попали сюда позже, когда все уже рухнуло. Они были где-то на востоке… Ты что, виделся с ними?

– Погибли в мае 85-го, – ответил я. – Они и еще один… забыл, ирландец какой-то.

– Генри О’Нэйл, – определил Джек. – Скорее всего… Они вместе ходили… Значит, погибли. Ну что ж… А что ты мне хотел сказать?

– Джек, – напрямую начал я, – Таня – моя девушка. Только моя. И если она нужна тебе, то вставай и пойдем драться. Насмерть. Но даже если ты победишь, не факт, что она станет твоей после этого.

Англичанин довольно долго молчал. Потом тихо сказал, глядя в огонь:

– Я не буду причиной вашего разлада. Ты мне нравишься, князь. Слишком нравишься, чтобы портить тебе жизнь.

– Хорошо, – отсек я. – Теперь вот еще… Если вдруг случится так, что я не вернусь из этого похода… или еще откуда-то… Вот тогда, Джек, не дай Танюшке остаться одной. И в первую очередь посмотри, чтобы она не вздумала уйти следом за мной. Ей может стукнуть в голову такое.

Вот на этот раз он удивился. Даже, пожалуй, обалдел. Уставился на меня, недоуменно моргая, потом наконец выговорил:

– Но послушай… почему просишь меня?! У тебя хорошие друзья…

– Хорошие, – кивнул я. – Но они должны думать и о себе. И о своих девчонках. А ты сможешь думать только о ней.

Джек помедлил. Достал из ножен меч и поднялся. Постоял. Я наблюдал за ним снизу вверх. Джек медленно опустился на колено и протянул мне бастард, держа его на ладонях обеих рук и глядя мне прямо в глаза:

– Клянусь, – отчетливо произнес он, – пока я жив – я буду твоей девушке надежным щитом и другом. Только другом, князь.

Я коснулся его меча. Джек поймал им лежащие ножны, вбросил в них оружие и сел.

– Принц Чарльз – какой он был? – поинтересовался я.

Джек снова немного удивился, но ответил охотно:

– Да каким… Храбрым. Скрытным. И никогда никому ничего не прощал. Он был хорошим вождем и… королем. Вот и все. Друзей у него не было. Вождю трудно иметь друзей.

– Да, трудно, – задумчиво согласился я. И, поднявшись, собираясь идти спать, убежденно повторил: – Очень трудно, Джек.

* * *

Утром, еще до того, как мы проснулись, неожиданно прошел весенний дождь – бурный, шумный и короткий. Я слышал сквозь сон, как он лупит по камням и листве, шумит по скальному карнизу над входом. Потом кто-то спросил по-французски (а я понял сквозь сон): «Кончился?» – и чье-то утвердительное бормотание.

Вставать я не спешил – наслаждался балдежным состоянием, этими разговорами, дыханием Танюшки рядом. Кстати, подумал я, а у нас уже все спят рядом со своими девчонками… а Бэн с Саней?

Утренний покой накрылся никелированным тазиком. Я сел, тем же движением подогнув ноги.

Да, Бэн спал возле Сани. Само по себе это не выглядело чем-то странным (вон и Олег Фирсов с Бассом валяются рядом, перепутавшись ногами и руками). Если не знать, что к чему.

Я мысленно даже не сплюнул – смачно харкнул. И потянулся за туфлями.

* * *

Сколько раз я это видел – в кино, когда солдат уходит на фронт, прощается с девушкой, и это прощание длится, длится, и ни он, ни она не могут найти в себе силы его оборвать.

Меня всегда раздражали эти куски фильмов, потому что, по моему мнению, они мешали воспринимать течение событий. А оказывается, что я просто-напросто был дурак и не лечился, потому что уже десять минут стоял, держа ладони Танюшки в своих, сжав их перед грудью.

И не мог уйти.

Теплое место,

Но улицы ждут отпечатков наших ног.

Звездная пыль на сапогах.

Мягкое кресло, клетчатый плед,

Не нажатый вовремя курок,

Солнечный день в ослепительных снах.

Группа крови на рукаве —

Мой порядковый номер на рукаве,

Пожелай мне удачи в бою,

Пожелай мне

Не остаться в этой траве,

Не остаться в этой траве,

Пожелай мне удачи,

Пожелай мне удачи!

И есть чем платить,

Но я не хочу победы любой ценой —

Я никому не хочу ставить ногу на грудь.

Я хотел бы остаться с тобой,

Просто остаться с тобой,

Но высокая в небе звезда зовет меня в путь.

«Кино»

– Я пошел, – вздохнул я и, отпихнув локтем рукоять палаша, последний раз сжал ладони Танюшки и зашагал по тропинке вниз.

Я уходил не последним. Меня широкими шагами нагонял Север, придерживая на бедре шпагу, а еще несколько человек из всех трех отрядов по-прежнему стояли возле пещеры с девчонками.

– С Кристинкой попрощался, – печально сказал он, подлаживаясь под мой шаг. – Плохо мне как-то, Олег.

– Угу, – буркнул я. Север вздохнул. Его тонкое (аристократическое) лицо стало задумчивым, он вдруг пропел негромко:

Я пока еще живой…

Жизнь моя – как ветер,

Кто там меня встретит,

На пути домой…

– Не замечал за тобой страсти к русским народным песням, – удивился я.

– Я за собой ее тоже не замечал… Однако вот. Что-то другое не поется, – пожал он плечами под своей кожанкой.

– Угу… – повторил я. – Как там у тебя? – Я помедлил и напел, как всегда, фальшивя:

Жизнь моя – как ветер,

Кто там меня встретит,

На пути домой…

Оглянувшись, я увидел, что Танюшка стоит с поднятой рукой на верху тропы.

Прямо в пронзительно-голубом небе.

* * *

До вечернего привала оставалось не так уж много, и мы с Сергеем пристально посматривали по сторонам, выглядывая место для бивака среди всей этой сумасшедшей зелени. Под вечер в головной дозор я напросился сам – все устали, а у князя есть интересное право: в таких случаях брать самое трудное на себя. Сергей пошел со мной, потому что знал эти места по зимнему рейду. А еще потому, что он был мой друг.

– Вон там хорошее местечко. – Сергей указал палашом. Я вгляделся – примерно в километре от нас (по прямой, впереди начиналась лощина) две поднимающиеся над зеленью желто-серые скалы сходились буквой Л.

– Да, неплохо, – согласился я. – Ну что, подождем наших?

– Что-то… – Сергей подергал ноздрями. – Слушай, дымом пахнет.

Я принюхался и кивнул. Действительно, слегка пахло сухим дымом, от хороших дров. Мы быстро обежали глазами окружающее, но самого костра или дыма видно не было. И тем не менее Сергей уверенно сказал:

– Они там, – и указал на скалы.

Я молча согласился с ним. Те, у кого хватило ума развести бездымный костер, наверняка выбрали и самое удобное место для ночлега – то, которое бросилось в глаза нам.

– Урса? – предположил Сергей. Я пожал плечами и предложил:

– Посмотрим?

– Пошли, – коротко кивнул Сергей.

Мы убрали палаши и, на ходу доставая даги, тихо начали спускаться в лощину…

…По дну, в зарослях, тек тихий и чистый ручей. Сергей присел на колено, с усмешкой показал мне следы, оставленные на берегу, плоские следы сапог без каблука, шитых без различия ноги. Следы еще не полностью заполнила вода.

– Мальчишка, – тихо сказал он. – Совсем недавно спускался… Это не урса.

– Странно-о… – протянул я, – очень тихо. Такое впечатление, что они засаду устроили; тогда зачем костер? Пошли все-таки глянем.

Противоположный берег оказался круче того, по которому мы спустились, поэтому мы карабкались долго – лезть-то надо было тихо. Потом нам попался резко выступающий каменный карниз. Я пошел в обход справа, Сергей – слева.

Подтянувшись за ветку оливы, склонившейся над выступом, я выбрался на камень. И буквально нос к носу столкнулся с человеком.

Сергей был прав – это оказался мальчишка. Чем-то похожий на Вадима (только черноволосый) – такой же круглолицый, не очень высокий, но широкоплечий. Одетый в кожаные штаны и низкие сапоги с ремнями, он, очевидно, стоял и прислушивался – не видя, но слыша меня, – когда я выскочил перед ним, он отскочил и выхватил из-за голенища длинный, плавно изогнутый нож, выставив перед собой безоружную левую руку с растопыренными и согнутыми пальцами. Я вытолкнул в руку дагу, которую сжимал в зубах. Несколько секунд мы молчали, глядя друг на друга и не двигаясь. С другой стороны на каменный карниз выбрался Сергей; бесшумно ступая, пошел сзади к мальчишке, но между нами и им на камень соскочила рослая белокурая девчонка – тоже в коже, босиком, но с длинной шпагой в руке; синеватое лезвие описало шипящую «восьмерку» и закачалось, словно гадюка перед броском. Сергей, мгновенно прикрыв живот и грудь рукой с дагой, выхватил палаш.

– Стоп, стоп, – быстро сказал я. – Мы свои, вы свои. Все свои.

– Русские? – спросил мальчишка, но не оглянулся и не опустил засапожник, явно отточенный, как бритва.

– В основе своей, – ответил я и, нарочито медленным движением убрав дагу, показал пустые руки. – Мы не враги.

– Откуда нам знать. – Девчонка говорила по-русски, но с гортанным немецким акцентом, – может быть, они люди Мясника?

– Нет, фроляйн, – на плохом немецком возразил Сергей, тоже убирая палаш, – мы не имеем отношения к Нори Пирелли. Мы, наоборот, – вроде как идем на него походом.

– Вильма, убери шпагу, – сказал темноволосый «двойник» моего дружка. – Сейчас разберемся.

* * *

Судьбы Сергея Лукьянко, нашего, советского парнишки из Алма-Аты, и австриячки Вильмы Швельде были, в общем-то, неинтересными и обычными. Сергей со своими друзьями попал сюда с Медео два с небольшим года назад, Вильма – из Альп вот уже шесть лет. Прошедшей зимой урса разбили друзей Сергея в Молдавии, а товарищей Вильмы – на юге Италии. Остатки отрядов встретились в Югославии, но в марте и эту небольшую группку почти полностью перебили. Вильма и Сергей спаслись чудом и добрались сюда, но интересным было то, что напали на них в Югославии не урса, а как раз ребятки Мясника! Так что новенькие присоединились к нам с закрытыми глазами. Я лично был только рад появлению еще двух бойцов. Вильме, правда, Франсуа предложил было уйти к нашим девчонкам, но австриячка просто посмотрела сквозь француза, и тот отошел…

…Произошло это еще тем вечером, когда наш отряд только собирался отправиться в поход недалеко от пещеры Тезиса, а вот теперь почему-то вспомнилось. Мы жгли костры и отдыхали. Было немного странно видеть почти сотню вооруженных мальчишек и девчонок, ходивших, лежавших, перекликавшихся, что-то певших, жевавших, смеющихся у нескольких костров. Чем-то это напоминало турслет в особо романтических условиях.

Я аккуратно затачивал кусочком песчаника режущую кромку палаша, весело поглядывая по сторонам и прислушиваясь к тому, как Игорь Басаргин смешит собравшихся вокруг, читая на память филатовского «Федота-стрельца». Читал он, по-моему, даже лучше самого Филатова.

Царь:

Али рот сабе зашей —

Али выгоню взашей!

Ты и так мне распугала

Всех заморских атташей!

Из Германии барон

Был хорош со всех сторон —

Но ты ж и тут не утерпела,

Нанесла ему урон!

Кто ему на дно ковша

Бросил дохлого мыша?!

Ты же форменный вредитель,

Окаянная душа!

Совершенно неожиданно вмешалась Наташка Мигачева. Скорчив физиономию базарной торговки (что при ее раскосых глазах и круглом плутоватом лице было довольно просто), она вступила сварливым голосом:

Как же, помню! Тот барон

Был потрескать недурен!

Сунь его в воронью стаю —

Украдет и у ворон!

С виду гордый: «Я-а» – да «я-а»,

А прожорлив – что свинья.

Дай солому – съест солому,

Чай, чужая, не своя…

Я попробовал острие палаша пальцем и, оставшись доволен, поднялся, потягиваясь.

– Пойду пройдусь, – вполголоса бросил я Вадиму, который, смеясь, мельком кивнул.

Неспешно, лениво я побрел в темноту – от костра к костру, ощущая какую-то веселую пустоту и тихонько посвистывая сквозь зубы. Трава под босыми ногами была еще теплой, мягко-шелковистой.

Около соседнего костра мальчишка с копной медных кудрей наигрывал простенький мотив на самодельной блок-флейте. Девчонка из отряда Франсуа напевала по-французски, и я неожиданно понял, что улавливаю суть – через слово, но улавливаю…

Жизнь драгоценна – да выжить непросто —

Тень моя, тень на холодной стене…

Короток путь от мечты до погоста —

Дождик осенний, поплачь обо мне…

Печальная была песенка, а голосок девчонки – чистый, как звон хрустального бокала. Я постоял, слушая еще, но смысл рассыпался на отдельные слова, остался только красивый голос, сплетавшийся с посвистом флейты. И я двинулся дальше.

Возле другого костра кто-то из русских Франсуа вспоминал под общий хохот, как они встретились – в свое время – с пятью девчонками, попавшими сюда с сумками, полными черного хлеба, без которого все к тому времени уже обалдели. Я сглотнул слюну, на миг ярко-ярко представив себе вкус и – главное! – запах свежего черного хлеба. Из магазина лично я домой никогда не доносил хлеб с необкусанной горбушкой…

Я вздохнул и, передернув плечами, зашагал обратно – к своему костру. Точнее – к тому, у которого сидел вначале. И еще издалека услышал бесшабашный, сильный голос Кристины – стоя возле огня, она пела, и как пела – я даже не помню, чтобы слышал от нее еще когда-нибудь такое…

Как за черный Терек,

Как за черный Терек

Ехали казаки – сорок тысяч лошадей…

И покрылся берег,

И покрылся берег

Сотнями порубанных-пострелянных людей…

Любо, братцы, любо,

Любо, братцы, жить!

С нашим светлым князем не приходится тужить!

Любо, братцы, любо,

Любо, братцы, жить!

С нашим светлым князем не приходится тужить!

А первая пуля,

А первая пуля,

А первая пуля в ногу ранила коня!

А вторая пуля,

А вторая пуля,

А вторая пуля в сердце ранила меня…

Любо, братцы, любо… —

ахнули хором сидящие у костра, и я видел обнявшиеся руки и вдохновенно-отстраненные лица…

А жена поплачет —

выйдет за другого,

За мово товарища – забудет про меня…

Жалко только волюшки

Во широком полюшке,

Жалко сабли вострой – да буланого коня… —

уже как-то запредельно звенел весенним громом голос Кристины, и ему откликались остальные:

Любо, братцы, любо…

Кудри мои русые,

очи мои светлые

Травами, бурьяном да полынью зарастут!

Кости мои белые,

Сердце мое смелое

Коршуны да вороны по степи разнесут…

Любо, братцы, любо…

– Эй-й, любо-о-о!.. – последней отчаянной струной лопнул в наступившей тишине голос Кристины, и она почти упала рядом с Севером, который обнял ее и, притянув к себе, постарался словно бы укрыть со всех сторон…

А мне вдруг вспомнился палаш, упавший поперек тропы передо мною… Но уже в следующий миг я увидел, как Танюшка, чуть приподнявшись с места, ищет меня взглядом.

И я вышел из темноты – к ней.

* * *

Скелеты лежали в одном и том же положении – как «указатель Флинта» из «Острова сокровищ», протянув вскинутые над головой руки в море. Их было не меньше десятка, но легкий ветерок доносил отвратительный запах гниения – с левого края лежало уже здорово разложившееся, но еще целое тело. Неясно – чье. Нам не очень хотелось подходить.

Тезис, Франсуа и я стояли чуть выше скального выступа, «украшенного» скелетами, и разглядывали высящийся в полукилометре от берега остров.

Он напоминал крепость с башней, только все это было естественным. Светло-желтое полукольцо пляжа, естественный вал, естественная скала-башня… Даже отсюда было видно, как на «валу» ходят люди, а на «башне» развевается знамя.

По проливу в сторону берега двигалась лодка. С нее нас не видели – мы вышли из-за поворота тропинки и двигались на фоне скалы. Остальные ребята наших отрядов вообще были за километр отсюда в удобной рощице.

– А что, если попробовать взять «языка»? – предложил Тезис. – Сколько их в лодке?

– Вроде бы трое, – вгляделся Франсуа. – Справимся… Ты как, Олег?

Я молча поднял руку в знак согласия…

…Когда мы добрались до кустов, росших на границе пляжа, лодка уже подгребала вплотную. Это была если и самоделка, то очень умелая. Двое – они сидели спинами к нам, видны были только голые плечи, черные от загара, и торчащие во все стороны вихры, у одного светло-русые, у другого темные, – гребли. Третий – в коже – устроился на корме, положив на высоко поднятое колено арбалет. Неловко положив – случайно выстрелит, и кто-нибудь из его друзей словит болт в лоб…

Я тихо вздохнул. Мне было так себе – гадко, если честно. Трое минус два – останется один, и того мы будем допрашивать, а потом – все ясно… Вот б…ство, вечная проблема: «носители Зла» внешне и каждый по отдельности могут быть вполне нормальными людьми, даже симпатичными…

Просто ненавидеть «их». Куда труднее – конкретно «его».

В то же время я знал, что не замешкаюсь и не дрогну, убивая. И это тоже было мерзко.

Лодка вошла в полосу невысокого прибоя. Гребцы перестали работать веслами и неловко вывалились через борта в воду.

– Так, – сказал Тезис.

Они двигались неловко, потому что на левой ноге выше щиколотки и у того, и у другого сидела деревянная колодка, из-за которой приходилось подволакивать ногу и вообще ступать как-то боком, еле-еле. Напрягаясь, мальчишки вытащили лодку на берег, и только тогда тот, с арбалетом, соскочил на песок, придерживая шпагу. Бросил закованным две большие сумки и махнул рукой по берегу, что-то сказав по-итальянски. Они побрели в разные стороны, а арбалетчик уселся на носу лодки и, отложив оружие, достал откуда-то со дна какую-то еду, начал со вкусом лопать. Нас разделяло метров десять – мало, но вполне достаточно, чтобы он успел схватить оружие и выстрелить. И слишком, пожалуй, много, чтобы я сумел точно попасть ножом…

Двое… рабов (мне понадобилось усилие, чтобы даже мысленно назвать мальчишек этим древним словом) занимались тем, что драли мидии с прибрежных камней, собирая их в кожаные мешки. Когда темноволосый свернул было за скалу, надсмотрщик, лениво подняв арбалет, выстрелил в ту сторону – стрела свистнула над плечом парнишки, и он съежился, подавшись назад.

А Тезис бросился вперед. Сразу же, с остервенелым лицом. Я видел, как надсмотрщик схватился за арбалет, бросил его, выдернул шпагу… Ни о каком поединке тут не могло быть и речи. Пока Тезис рубился с ним, я, подскочив сбоку, подсек ему левую ногу. Раненый невольно взмахнул руками; Франсуа размашистым, свирепым ударом сабли снес ему правую руку над локтем, а через секунду Тезис, пинком в грудь повалив искалеченного надсмотрщика, приколол его к песку яростным отвесным ударом. И, вырвав клинок из судорожно содрогающегося тела, следующим взмахом отсек еще живому парню голову.

С разных концов пляжа, выпрямившись, на нас изумленно смотрели рабы.

Нет. Теперь – свободные.

* * *

Хорошо, что с нами не было девчонок – выслушав Збышека и Светана, они бы начали требовать немедленного штурма. Ну, если честно, я и сам с трудом удерживался от такого шага.

Пятнадцатилетний варшавянин Збышек пробыл в рабстве всего два месяца, но за это время его довели до чудовищного состояния. Сейчас он пребывал в истерике – плакал навзрыд, трясся, не воспринимал обращенных к нему вопросов и не мог остановиться, несмотря на то, что Богуш не отходил от соотечественника. Черногорец Светан был младше на год, в рабстве находился больше года, но сохранил трезвый рассудок, ненависть к «хозяевам» и даже определенное достоинство. Вот именно из-за этого достоинства ему и доставалось – вся спина у мальчишки была покрыта следами палки, свежими и старыми. Я не мог отвести от них глаз, хотя понимал, что это невежливо. Сидел и думал, что стал бы делать, ударь кто-нибудь меня палкой, как собаку.

Ничего не придумывалось. Я просто не мог себе этого представить.

Пока наши сшибали с освобожденных ребят колодки, заклиненные разбухшими затычками, Светан отвечал на наши вопросы.

У Нори Пирелли сейчас осталось восемнадцать бойцов – считая его самого. Плюс одиннадцать «его» девчонок. Рабов на острове сорок шесть… теперь сорок четыре, а будет еще меньше, потому что за побег каждого троих скармливают акулам, которые приважены к северной оконечности острова. Остальных выводят смотреть… Если кого-то ловят при побеге – его варят в кипящем ручье, такой есть в пещерах. Варят по частям – начиная от ступней.

Слушать не очень хотелось. Но мы слушали. Светан говорил, говорил… Много. Больше, чем нам хотелось бы слышать. Я бы не поверил в то, что он рассказывал, если бы не видел, как быстро и равнодушно выстрелил надсмотрщик в Светана из арбалета.

Он все еще говорил, когда я увидел, что меня манит Андрюшка Альхимович. Поднявшись, я отошел за ним к тому месту, откуда был виден остров.

– Послушай, – тихо сказал он, – я, кажется, знаю, что можно сделать.

– Я тоже, – ожесточенно подтвердил я. – Взять это логово и прикончить их всех до единого… Знаешь? – спохватился я. – В смысле?!

– Я готов поклясться, что смогу подняться вон по той скале. – Палец Андрея обрисовал в воздухе контур скалы-башни, обрывавшейся прямо в море. – Из башни можно контролировать весь остров… Ты же знаешь, я хороший альпинист. Думаю, найдется еще десяток таких же… идиотов. Когда мы захватим башню, вы сможете высадиться на остров – мы никого не выпустим из пещер. А уж там… – Он сделал резкое движение рукой, словно рубил сплеча.

– Это хорошо и великолепно, но только в проливе – акулы, – возразил я.

– Это хорошо и великолепно, но только у нас есть лодка, – ответил Андрей. – Приплывем ночью. Не думаю, что они хорошо охраняют ту сторону. Там сплошной обрыв.

– Вот именно, – заметил я. – У тебя же нет никакого снаряжения. Как вы подниметесь?

Андрей какое-то время молчал, держа ладонь в жесткой краге на рукояти валлонки. Потом неожиданно спросил:

– Думаешь, ты один хочешь быть рыцарем? Я достаточно послушал этих ребят… Сделаем, как в кино – «Русь изначальная», помнишь? Влезем, а там посмотрим, чья жопа шире.

– Мда? – Я покосился на него. – Ну и чья же?

* * *

Как с башни сбрасывали акулам рабов – мы видели, к сожалению, достаточно хорошо. Шестеро – один за другим – падали с высоты семиэтажного дома в медленное, страшное кипение водных бурунов у подножия скалы. Акул там были десятки – иногда появлялся плавник, и меня передергивало.

Я никому не признавался, но всегда боялся обитателей моря – вроде акул, спрутов… Даже на картинках в книжках не мог на них смотреть.

Из тех, кого сбрасывали, четверо кричали – вопли доносило до нас. Двое упали молча…

…На берегу наши строили плоты – зло и размеренно тюкали топоры, бревна зажимали гибкими захлестами, прочно схватывая их по краям веревками. За нами наблюдали, но наблюдали лениво, равнодушно. Ясно было, что люди Нори видят такую картину не в первый раз. И уверены, что не в последний.

Андрей отобрал девятерых. Из наших это были Арнис и Север – оба отличные скалолазы, занимавшиеся этим еще до появления у нас в компании Андрея. Двое были из отряда Франсуа – тот мальчишка-румын, который рассказывал про вампиров, Антон Себряну, а с ним… сам Франсуа, который в кадетской школе занимался альпинизмом. Большинство же оказались из отряда Тезиса, что, впрочем, понятно – у него в основном были здешние, южане, выросшие в горах: греки Нико Падри и Димитри Ставракис, серб Видов Дражич и швейцарец Стан Оттомар.

Десятым стал Светан – освобожденный нами черногорец. Он просто не воспринял никаких заявлений о том, что ему нужно остаться, он ослабел и т. д.

Все взяли с собой луки, аркебузы или арбалеты. Но до темноты им все равно никуда нельзя было отправляться, и они пока отдыхали.

Джек добавил нам работы, заметив, что с острова нас могут расстрелять на переправе. Мы немедленно начали устанавливать мантелеты – высокие осадные щиты – и усиливать сами плоты, чтобы они выдержали добавочную нагрузку, тем более что плавника не хватило, пришлось частично пускать в ход сырое дерево. Никто не филонил, все работали с каким-то мрачным остервенением. И, очевидно, это заметили с острова – за нами стали наблюдать более плотно, а потом кто-то из наших заметил на «башне» блеск. И нам стало ясно, что у врага есть по крайней мере один бинокль. Это было уже хуже. Впрочем, мы вели себя совершенно как «полагается», а «особый отряд» отплывет только в темноте…

Уже начало темнеть, когда плоты были готовы, и валившиеся с ног ребята попадали на разостланные на бревнах куртки и плащи, даже не поев. Мне тоже больше всего хотелось последовать их примеру, но я, переборов себя, потащился за мыс вместе с Тезисом – там готовился к отплытию отряд Андрея.

– Мы сбросим флаг в знак того, что готовы к атаке. – Андрей поправил на груди моток веревки. – Отплывайте перед рассветом, не раньше.

Я пожал ему руку. Молча. И какое-то время стоял на берегу, пока лодка окончательно не превратилась в часть ночной тьмы, чье движение совершенно не угадывалось. Тезис остался на берегу, а я побрел в лагерь, то и дело посматривая на цепочку мечущихся факельных огней на «валу» острова. На «башне» тоже горели несколько огней.

Я проверил часовых – они не спали – и тяжело упал куда-то между Сергеем и Бассом, одновременно проваливаясь и в сон – глубже, глубже, глубже…

* * *

Предосторожность Джека оказалась очень даже нелишней – первые стрелы ударили в щиты наугад примерно на полпути. Стреляли из арбалетов – болты с коротким стуком прошибали плетни и застревали в них широкими оперениями. Луков у людей Нори, похоже, не было, потому что никто не пробовал стрелять навесом. У нас был только лук Джека – его он отдать «спецгруппе» наотрез отказался и сейчас пустил в ход. Он натянул лук еще на берегу, а теперь, встав примерно на середине плота, облизал палец, поднял его, несколько секунд «прислушивался», потом – сплюнул в воду и, вскинув оружие, тем же движением натянул тетиву с наложенной стрелой… и спустил лук.

Стрела ушла вверх по дуге – и я, наблюдавший в щель за происходящим на покачивающемся валу (это плот покачивался, а не вал, конечно), увидел, как куда-то вниз осел один из арбалетчиков. Стрела ударила его сверху в основание шеи. Наши три плота откликнулись восторженным воем. С вала тут же перестали стрелять.

– Отлично, – сообщил я Джеку. Он двинул бровью и, перекинув лук за спину, тетивой на грудь, проверил меч над плечом.

Я еще на берегу влез в бригантину^[241], а сейчас вдел левую руку в перчатку. Вадим, подгребавший грубым веслом, спросил меня:

– Ты что собрался делать?

– Да так… – уклончиво отозвался я. Посмотрел на флаг, развевающийся на скале. Теперь я видел – флаг был черным, на нем рука скелета сжимала меч.

Где сейчас ребята? Наверное, ползут по скале вверх. Или, может, уже не ползет никто? Белые брюха акул, переворачивающихся перед тем, как схватить добычу… Сверху – стрелы… Неужели Андрею первому пришла в голову эта мысль – влезть по откосу? А если не первому, то там вполне может быть стража – специальная…

Лучше бы я сам пошел с ними. Мне было бы легче…

Ну ничего. Сейчас.

– Джек, – окликнул я англичанина. Он подошел ко мне. Берег приближался. – Джек, ты помнишь, о чем мы договорились… Никому не сходить с плотов! – крикнул я и, примерившись, прыгнул в воду.

Мне оказалось здесь по бедра. Сразу что-то заорали ребята, но я уже брел к берегу, приподняв руки, всем телом ощущая нацеленные мне в грудь стрелы. Страшно не было. Наверное, так чувствуют себя немного выпившие люди – меня несло с пустой веселой головой на какой-то бесшабашной волне.

Стрела! Это было как вспышка, и я отбил ее прямо перед лицом ударом даги. Позади раздался с плотов гул изумления. Я шел по песку пляжа и видел, как над валом поднимаются головы людей Мясника. Двое целились из арбалетов.

Стрела! Стрела! Я уклонился от одной и отшвырнул другую палашом. Необычайно четко и ясно виделось все-все вокруг.

Я остановился на полпути к валу и уперся палашом в песок между ног. Поигрывая дагой, провел взглядом по валу. Вновь посмотрел на «башню» и спросил – негромко, но отчетливо, меня услышали:

– Кто еще будет стрелять?

Ответом мне было молчание. Я тоже какое-то время молчал, потом поднял палаш.

– Нори! – крикнул я. На каменном валу произошло какое-то шевеление, но ответа не было. – Нори Пирелли! – повторил я. Щелкнула тетива; я, угадав мгновенный промельк, ударом палаша смахнул направленную мне в лицо стрелу арбалета. И снова не было страха – только холодная собранность. – Я вижу, что вы там не умеете стрелять! Но я не знал, что ваш командир – трус! – Я повторил то же по-английски и на плохом немецком, а потом вновь перешел на русский: – Я говорю тебе, Нори Пирелли, что ты трус и негодяй! Если хочешь ответить мне на эти слова – выйди и докажи, что они несправедливы!

Снова движение – и на гальку с камней ловко соскочил мальчишка. Спружинил ногами и выпрямился.

Так я увидел разбойничьего «короля» Спорад.

Нори Пирелли стоял в десятке шагов от меня в свободной позе, опустив к ноге широкую шпагу-чиавону. В другой руке он держал маленький круглый щит, поблескивающий отполированными выпуклыми роговыми бляхами. Итальянец выглядел моим ровесником, примерно одного со мной роста и сложения. Скорее всего, он нравился девчонкам – смуглый, тонколицый, с большими карими глазами и волнами черных кудрей, рассыпанными по плечам. Руки Нори от запястий до локтей закрывали наручи из толстой кожи, а прямо на голое тело была надета такая же, как у меня, бригантина.

– Я – Нори Пирелли. Зачем ты хотел меня видеть? – Он говорил на неплохом английском. – И почему оскорбляешь меня, если мы с тобой не ссорились?

– Вызываю тебя на поединок. – Я вытянул в его сторону палаш. – И уже объяснил – почему. Что тебе нужно еще?

– А… – Нори усмехнулся, блеснули белые зубы, но улыбка была нехорошая, злая. – Рыцарь. Еще один рыцарь. Еще один идиот. Еще один правдолюбец. Ты же русский? – Я кивнул, не спуская с него взгляда. – Ну, я подозревал это. А зачем мне сражаться с тобой? С какой стати? Моей крепости вам не взять. Постоите под стенами – и уйдете. Так уже бывало. Ты думаешь, что ты первый?

– Я не первый, но я, похоже, самыйумный. Или самый удачливый… Оглянись. – И я махнул рукой.

Нори обернулся. Как раз вовремя, чтобы увидеть падающий с зубца флаг – он летел, похожий на гаснущий язычок пламени, и Нори проводил его взглядом до земли. Повернувшись ко мне, он быстро спросил:

– Что это?

– Это мои люди, – любезно пояснил я. – Всю ночь лезли. Надеюсь – никто не сорвался… Кстати – у них луки, арбалеты и аркебузы, оттуда ваши позиции – как на ладони. Перебьют вас с удовольствием. Прямо сверху, а вам вверх стрелять будет не очень-то удобно. – Я излагал все это обстоятельно и почти доброжелательно. – Следить нужно лучше за своими часовыми. И не расслабляться. Теперь разговор другой.

Нори, конечно, был работорговцем и бандитом. Но лидером он тоже стал не просто так. И, судя по всему, все оценил.

– Тогда зачем тебе этот поединок?

– Ты же сам сказал: я рыцарь, – пожал я плечами.

– Хороший ответ. – Он вновь скользнул взглядом по скалам, махнул рукой своим, которые уже начали беспокоиться. – Но у меня ведь есть люди и в помещениях…

– Внутрь мы можем войти без проблем. А там – один за одного, и наших-то больше намного… А кого возьмем живьем – топим в море. Если доведем.

– Если ты убьешь меня – что будет с моими людьми? – Нори был спокоен и серьезен.

– А чего бы ты хотел? – вопросом ответил я.

– Ясно… Ладно. Хорошо погуляли, – усмехнулся он. – А если я убью тебя, русский?

Я впервые прямо посмотрел ему в глаза. И ответил уверенно:

– Не убьешь. Не сможешь…

…Раскланиваясь, Нори двинулся по кругу, заходя мне за спину – чтобы заставить меня повернуться, тогда солнце светило бы мне в глаза. Я начал отступать, не давая развернуть себя, потом метнулся вперед, и Нори едва спас ноги, подпрыгнув, а я уклонился от щита, ударившего меня в лицо. Жестко скрежетнула сталь чиавоны о мою дагу, я оттолкнул шпагу итальянца. Совсем не фехтовальные, с замахом с плеча, удары рассыпали бледные искры. Подставленный щит гулко ухнул, как маленький пионерский барабан. Я отскочил, спасая колено от дробящего пинка, чиркнул кончиком даги по бригантине итальянца. Его лицо вздрагивало перед каждым ударом – не от страха, конечно, а от напряжения. Сталь уже не лязгала – скрипуче вскрикивала. Нори был силен, а главное – ловок, очень ловок… Удар! Мелькнувшая нога впечаталась мне в плечо, бросив на спину, но я перекатился через спину и, вскочив на ноги, едва не снес голову Нори, вонзившему чиавону в песок там, куда я упал. Он кувыркнулся назад – прямо из приседа – и, отбив влево щитом мой укол, размашисто рубанул меня в голову. Я отклонил удар дагой, и мы плавно отодвинулись друг от друга. Нори тяжело дышал.

– Ты не куришь? – спросил я его.

– Нечего. – Он пожал плечами. – И все-таки это нечестно. Если я тебя убью, твои отпустят моих ребят?

Вместо ответа я закрутил палашом «восьмерку», держа дагу у бедра острием вниз. Вновь брызнули веером искры. Удар пришелся точно под прямым углом, отчего я перестал чувствовать руку до локтя – хорошо еще, что и у Нори, кажется, была та же проблема. Он морщился и шевелил локтем, не торопясь больше нападать.

– Твои люди уйдут, если ты победишь, – сказал я.

Нори оскалился, кивнув. Клинки сухо хряскали, сшибаясь. Я перехватил дагу и, улучив момент, изо всех сил вогнал ее в центр щита, за край одной из роговых блях. Дагу вывернуло из моей руки, но и Нори с рычанием отбросил щит – то ли я его ранил сквозь него, то ли с дагой щит стал неудобен.

– Клинок против клинка, – сказал он, словно предложил мне пари. Я поклонился, чуть отведя левую руку в сторону. В моем поклоне не было наигрыша – просто равнодушное уважение к тому, кто хорошо владеет шпагой.

Мы неспешно, с дальней дистанции, обменялись несколькими ударами. Казалось, у нас обоих внезапно пропало желание драться. Но я по себе знал – это не так.

Хрясть! Хрясть! Клинки столкнулись уже всерьез – на уровне колен. Нори сделал плавное, как летний ветерок, и быстрое, как молния, движение – и на левом бедре спереди у меня с хрустом распалась штанина. Наружу брызнула яркая кровь, а внутрь хлынула жгучая боль, но я сказал отскочившему итальянцу:

– Это все? Ты не ветчину к завтраку режешь, макаронник.

– Я тебя нарежу, как ветчинку, – спокойно пообещал он, грозя поднятой чиавоной. – Куда мне спешить? Когда ты истечешь кровью…

Он не успел мне сообщить, что со мной будет в этом случае, потому что я бросился вперед – на правую, нераненую ногу. Раньше я никогда такого не делал, но сейчас было не до мыслей о неотработанности приема. Мой палаш ударился клинком у самой гарды в то же место чиавоны, вскинутой над головой Нори, – и мгновенно я расслабил кисть руки…

Клинок палаша «перехлестнулся» через клинок чиавоны и пополам развалил лицо Нори – от середины лба до подбородка. Кровь брызнула в обе стороны красивым рубиновым веером, но поднести руки к лицу Нори не успел – мой клинок, взметнувшись вверх, упал ему на темя. Такой удар называют «московским».

То, что упало наземь, уже не было похоже на Нори Пирелли. Да и человека вообще напоминало очень слабо. На песок била, закипая, струя крови, выбрасывавшая кусочки мгновенно окрашивающегося розовым мозга.

Я уже отвык нагибаться за трупами – поэтому отбил в сторону еще один болт. А больше оттуда, из-за камней сверху, и не стреляли, зато мимо меня слева и справа уже бежали мальчишки, тащившие заранее припасенные лестницы. Задержался Вадим, взял меня за локоть:

– Ты что?

– Нет, все нормально. – Я наклонился, чтобы выдернуть дагу из щита Нори.

– Ты ранен!

– Немного, ерунда. – Я выпрямился. – Вперед, пошли вперед!

Я в самом деле мог бежать, почти не хромая. Лестницы уже опустели; изнутри доносились крики и лязг оружия, сверху свисали два тела с бессильно вытянутыми руками, в спинах у них торчали по два арбалетных болта у каждого. Возле руки одного тяжело болтался прихваченный к кисти петлей меч…

За «валом», на плато, было уже пусто – только лежали – ни одного нашего! – несколько трупов. Около входа в пещеры «башни» шла схватка, но там просто кого-то добивали, оттеснив в сторону от проема… Немного подальше того места, где я лез через стену, стоял на коленях, уткнувшись лбом в камни и удерживая руками выпадающие внутренности, кто-то из людей Нори…

Из проема «башни» – на половине высоты – боком выпало, полетело вниз, ударяясь о выступы, тело. Отдельно упал, упруго подскочив в воздух от удара, длинный клинок.

Я вбежал внутрь.

Не знаю, повезло Нори от природы, или кто-то еще до него обработал эти коридоры – но сейчас тут было неплохо. Если бы не трупы. Остатки отряда Мясника попались крепко – бежать им было просто некуда, крепость стала ловушкой. Сверху спускался Андрей со своими. А внизу был только один вход-выход.

Кто-то уже успел освободить рабов – вместе с нашими были оборванные, истощенные мальчишки и девчонки с подхваченным с пола оружием, они-то яростней всех и рвались вперед. На моих глазах трое, не обращая внимания на шпагу, прижали к стене рослого рыжеволосого парня; тот упал, и я услышал противные, страшные мокрые звуки, а потом – задушенное бульканье, и на камни из-под рук этих троих начала толчками бить кровь. Кто-то уже тащил откуда-то девчонку – волокли вдвоем, она истошно кричала и цеплялась подколенным сгибом за каменный косяк.

Этого выдержать я уже не мог. Я отбросил одного мальчишку (под спутанными космами мелькнули высверком остервенелые глаза) плечом, девчонка со слезами обхватила меня за ногу (раненую, надавила на порез – бо-о-оль-но-о-о!!!) и прижалась…

– Стой, вы что?! – Вытянутой рукой я уперся в грудь второго парня. – Стой, не трогайте, люди вы или нет?! Вы свободны, так и ведите себя, как свободные!!!

Я кричал по-русски, но парень меня понял и заорал в ответ с сильным непонятным акцентом:

– Они хуже парней! Ты не видел, что они делали с нами!

Это могло быть правдой. Это наверняка и было правдой, но оттолкнуть тихо хнычущую от ужаса, уже даже не кричащую девчонку я не мог. Они это поняли и отступились, но уже еще из нескольких мест слышались девчоночьи крики. Я поймал за руку пробегавшего мимо Сергея, прокричал:

– Собери ребят! Видишь, что творится?! Они же потом сами это вспоминать не смогут!

Сергей кивнул и умчался. Я пока так и не скрестил ни с кем клинка… да и не с кем было… но когда я поднялся на ярус, то увидел, что тут идет поединок.

Тезис гнал по коридору отбивающегося саблей мальчишку. Грек был ранен в плечо и в грудь, но шел напролом и что-то хрипел. Тут же стояли еще человек пять наших, и один из них мне объяснил:

– Этот… вот этот самый застрелил девчонку Тезиса…

Мальчишка дрался умело. Но трудно драться с тем, кто не просто сражается, а мстит, да еще и не за себя… Через секунд пятнадцать после моего появления шпага Тезиса рубанула не успевшего закрыться мальчишку между ног – снизу вверх.

Он закричал – даже нет, это был вой, визг – и, роняя саблю, зажал пах ладонями.

– Стефания, – сказал Тезис. И его шпага утонула во лбу мальчишки – точно между бровей. Через него словно пропустили электрический ток – и мертвое тело тяжело ударилось о каменный пол.

– Шей давай, – буркнул я Северу и, выставив ногу, прислонился к скале.

Штурм обошелся нам до идиотизма дешево – у Тезиса был убит один, человек десять поцарапанных у всех нас. Правда – из тридцати восьми бывших рабов погибли одиннадцать.

Из мальчишек Нори не уцелел никто. Троих схватили живыми, и мы даже не пытались отбить их у освобожденных пленных.

Бой окончился уже около часа назад. А кричать эти трое перестали всего как минут десять.

Но были еще живы пять девчонок. Из одиннадцати… Сергей постарался, как мог. Четыре из них сейчас кучкой сидели возле вала. Одна держала на коленях голову подружки – та вся была в крови и не приходила в сознание.

Пятая не отходила от Басса. Игорь Басаргин стоял возле нее, положив руку на палаш, и лицо его, пересеченное тонким шрамом – памятью о февральской схватке на морском берегу, – оставалось напряженным и вызывающим, словно бой еще не кончился.

Ясно… Север между тем затянул узелок, и я оценил его работу:

– Коновал.

– Ты у меня не первый и не последний, – хладнокровно отрезал он, переходя дальше. Я рывком опустил штанину и встал.

Подошли Тезис и Франсуа.

– Они, – француз хотел ткнуть рукой за плечо, но скривился – у него было распорото предплечье, – решили остаться тут. По-моему, бог с ними.

– А что делать с девчонками? – Я кивнул в сторону сбившихся в кучку «местных». Подошедший Светан хмуро, но решительно сказал:

– Пусть остаются. Мы их не тронем. И так уже… – Он не договорил, но все было ясно.

Мне стало совершенно все равно, я отошел в сторону. Тот мальчишка, который был ранен в живот, лежал на боку. Его не позаботились добить, видно было, как ужасно и долго он мучился перед смертью. А вот тех, которые висели на «валу», кто-то стащил сюда, вниз – они лежали плечом к плечу, стрелы вынули, оружие забрали, сапоги и штаны с обоих тоже стащили. Я отвернулся. Говорят, что перед смертью иногда люди испытывают невероятное наслаждение, неужели это правда?!

…Бандитского гнезда Нори Пирелли по прозвищу Мясник больше не существовало.

…– Это Ингрид. Ингрид Сеген. – Игорь подтолкнул ко мне девчонку. – Она пойдет с нами, князь.

* * *

Наташка Крючкова отыскала меня за изучением карты, дополненной Тезисом. Я сперва даже не поднял головы, решив, что она явилась как посланец Ленки Власенковой с жалобами на нехватку походных продуктов, поэтому со вздохом попросил:

– Потом, а?

– Не потом, Олег, – возразила она, и я поднял голову в легком удивлении. Девчонка стояла передо мной, одетая уже по-походному, с вещмешком и скаткой за плечами.

– В чем дело, Нат? – Я поднялся, убрал карту. В лице Наташки что-то дрогнуло, и я по-настоящему забеспокоился: – Нат?..

– Я ухожу, Олег. – Она на миг опустила глаза, а потом вдруг, вскинув их, отчаянно и горячо зашептала: – Я знаю, это и Вадиму больно, и по отношению ко всем вам просто подлость, мы же клялись… но я не могу остаться, я его люблю!!!

– Ничего не понял, – прервал я ее, уже все понимая. – Кого любишь?

– Франсуа, – тихо прошептала Наташка и опустила глаза, теперь уже надолго. И захлюпала. Нет, не пытаясь меня разжалобить, а именно «просто»…

– Приехали, – обреченно сказал я. – А Вадим знает?

Вот тут она вскинулась – даже глаза просохли! Она всегда была гордой девчонкой – и сейчас резанула:

– Ты считаешь, я бы могла уйти тайком?!

– Извини, – вздохнул я.

– Теперь с вами эта норвежка, – тихо сказала Наташка, – боеспособность не снизится…

– Да разве в этом дело, – вздохнул я. – Что ж, счастливо тебе, Нат. Только с девчонками попрощайся.

– Я уже…

– Да?.. Ну тогда просто – счастливо… – Я пожал протянутую ею руку. – Я не знаю, что сказать, Нат… Может быть, увидимся?

Она молча кивнула.

И… ушла.

Рассказ девятый Убитое лето

…Свет станет красным на десантном ноже,

Занесенном для слепого удара!

Когда он ревет – кровь течет из-под век,

Когда он смеется – у него не все на месте —

Он уже не человек!

«Nautilus Pompilius»

Увы, постоянство теперь не в цене,

Увы, не в цене обещанья,

Нас ветром разносит по этой земле,

Какие уж тут прощанья.

Не прощаясь, уходят из жизни сей,

Не прощаясь, выходят в люди.

Только в детстве мы встретили старых друзей,

И новых старых не будет.

Пусть нас оправдают тысячу раз,

А мы уж себя непременно,

Но старых друзей все меньше у нас,

И новые им не замена.

И как получилось и кто виноват?

Нечистая чья-то игра?

Прощались мы тысячу лет назад,

А верили, что до утра.

Пусть день пройдет без забот о былом,

И вечером этого дня

Я всех соберу за одним столом.

У одного огня.

Я с ними проблемы свои решу,

Те, что не решил без них,

А после прощения попрошу

У старых друзей своих.

А наш костер никогда не гас,

И пусть невелик, ничего,

Не так уж много на свете нас,

Чтоб нам не хватило его.

Андрей Макаревич

На берегу мальчишки учили немцев играть в хали-хало – до меня доносились вопли, но мне как-то лениво было вставать и принимать участие, хотя меня уже несколько раз звали. Кроме того, мне было куда приятней наблюдать за купающимися на отмели девчонками, которых контролировал Андрюшка Альхимович. Он сидел на скале и покрикивал время от времени «Акула!».

На него внимания не обращали.

Мы находились на полуострове Пелопоннес, мыс Малея – во всяком случае, так утверждала Танюшка. Где-то за проливом Китира лежал Крит. Июньское солнце с лазурного неба поливало яростным жаром прозрачную воду, рощи на крутых склонах и вершинах холмов. Огненный полдень прихлопнул мир раскаленным куполом неба.

С немецкой командой Андерса Бользена, пришедшей сюда чуть раньше нашего, мы познакомились позавчера. Ребята и девчонки оказались отличными, как, впрочем, и большинство ребят и девчонок здесь. Хотя сперва, конечно, хватались за клинки, «принюхиваясь» друг к другу. Но только сперва…

…Мы ушли от Спорад почти три недели назад и все это время непростительно медленно пробирались на юг. Урса мы не встречали, «местных жителей» не видели тоже, хотя на карте Йенса тут были обозначены два поселка. В общем-то, это были хорошие три недели – спокойные, теплые, сытые и неспешные, с вечерними кострами и без особых забот. Охота оказалась неплохой, рыбалка – великолепной, всяких съедобных травок тоже нашлось предостаточно. Когда на Истме я предложил идти на Пелопоннес, никто не возражал, даже толком не спросил, зачем нам это нужно.

Я сел и, сощурившись, начал всматриваться в ту сторону, где лежал Крит. Именно в этот момент я понял окончательно: я хочу переправиться туда.

Снизу поднялись Сергей и Север. Север был затянут в горячую кожу, на лбу выступили капли пота – он водил дозор по окрестностям и сейчас, плюхнувшись на песок, начал с ожесточением вылезать из куртки. Сергей был просто голый – в последнее время мы только так и купались, по молчаливой договоренности с девчонками просто держась друг от друга на некотором расстоянии. Странно, но это в корне пресекло любые смешки и подглядывания – может быть, потому что выглядело вполне естественно… а может быть, потому что мы и так уже достаточно много знали друг о друге.

– С дуба падают листья ясеня – ни фига себе, ни фига себе… – пробормотал Сергей, садясь рядом. – Ну что, будем соревнования-то устраивать?

Вообще-то это была идея Андерса – «шустрого, как сперматозоид», по выражению Сани, – немецкого фюрера. (Это была не шутка, именно так он себя и называл, и я от изумления не сразу вспомнил, что вообще-то «фюрер» – это просто «вождь»!) В смысле – насчет соревнований. Я-то отнесся к этому индифферентно, если честно, но мое «племя» аж взвыло от восторга.

– Чего они там предлагают? – Я прилег на бок, подперев ладонью висок.

– Да мы уже программку набросали. – Сергей лег напротив меня. – В футбольчик постукаем…

– Очень оригинально, – пробормотал Север. Он, как и я, не любил футбол.

– Так, в футбольчик, – согласился я. – Что еще?

– Бег. Там уже дистанции размеряют на берегу… Кого на бег кинем?

– А сколько бегать? – заинтересовался я.

– Стоху и кило.

– Стоху я побегу, – решил я, постепенно увлекаясь. – А кило…

– Кило пусть Мордва бежит, – вмешался Север.

Я кивнул:

– Точно… Девчонок бы еще подбить в волейбол сыграть.

– Хорошая идея, – одобрил Сергей, – веревку натянем… Кстати, у фрицев есть футбольный мяч. Настоящий, он и для волейбола сгодится… Там стрельба еще – лук, аркебуза… Из лука Джек будет стрелять. Твоя будет из аркебузы?

Я секунду поразмыслил и покачал головой:

– Нет, пусть Ирка Сухоручкина, она лучше стреляет. Там гимнастики нет?

– Е-есть… Точно, Танюшка пусть крутится!!! Метание ножей и топоров?

– Да тут-то что. – Я повозился на песке. – Басс и Фирс.

– Там еще бокс, я Арниса попросил, а он меня послал в такое место, куда я при всем желании не пролезу… Будешь уговаривать или пусть я?

– А не лучше Вадим? – с сомнением поинтересовался я. – Ты легче…

– Давай я, Олег! – с умоляющим видом попросил Сергей. – Ну давай, а?

– Давай, давай, – не стал больше я спорить. – Дальше?

– Рукопашный бой. Ну, это Кольке… А вот фехтование? – Сергей прищурился. Я треснул его по затылку и промолчал. Сергей, потирая затылок, продолжал: – Прыжки в длину. С а-афигенного разбега. Я думаю, Наташка Мигачева прыгает. Еще заплыв на двести…

– Моя Валька поплывет. – Север, раскинув руки, улегся на песок. Я, наоборот, поднялся и начал одеваться.

Делать нечего – надо было идти оговаривать окончательные условия «Первых Малейских Игр».

* * *

В командных играх счастье улыбнулось нам поровну. Футбольный матч наша команда во главе с Андрюшкой Соколовым выиграла 4:1 под глумливые выкрики девчонок с «трибун» вдоль пляжа: «Ан-дрей чем-пи-он!» и «Ста-лин-град, Ста-лин-град, мой дед будет рад!». Но немецкие «валькирии» разнесли наших волейболисток со счетом 15:7 в первом и 15:11 – во втором сете. Девчонки, злые, как гадюки, расползлись по трибунам подальше друг от друга, чтобы не подраться. Но от них тут же начало доставаться и неповинным в проигрыше соседям… «Валькирии» – и правда все белокурые, рослые, крепкие – нахально продефилировали строем по песку, держа правую руку вскинутой вверх. Андерс стоял на своем месте, точно так же подняв руку. Кажется, он воображал себя Гитлером.

Я расшнуровал туфли, поглядывая на разминающегося у черты немца-соперника.

– Никогда не бегал босиком, – буркнул я Танюшке, стоявшей рядом. – Черт, я опять волнуюсь.

– Ты же всегда дрожишь перед соревнованиями, – успокаивающе ответила она.

– Пожалуй. – И я пошел на черту.

Немца звали Мюлле – это я помнил. Веселый такой белобрысый парнишка с фигурой легкоатлета, со шрамами на плече и груди. Он дружелюбно улыбнулся мне, принимая рядом низкий старт. Черт побери, как трясет… Я хорошо бегал короткие, но часто сбивался на старте… Хоть бы болельщики перестали орать!

– На старт!.. Внимание!.. Марш!

Когда бежишь – надо видеть только цель. Но в первые же мгновения я понял, что проиграл. Твердый песок прибрежного пляжа бил в пальцы ног. Мюлле вырвался вперед на два шага… я нажал, нагнал; боль рванула пальцы уже по-настоящему – и я отстал, на этот раз уже совсем…

…Когда я вернулся на свое место, Игорь Мордвинцев со своим соперником уже бежали. Я уселся, ни на кого не глядя, взялся за большие пальцы ног и тяжело вздохнул.

– Выбил? – тихо спросила Танюшка, садясь рядом.

Я отмахнулся:

– А…

– Ну тихо, тихо, ерунда. – Она обняла меня за мокрые от пота плечи. – Смотри, как Игорь бежит!.. Ну проиграл – я что, из-за этого тебя меньше буду любить? Мы вон тоже продули… ой, ура-а-а!!! – завопила она, вскакивая.

Действительно – это было «ура», потому что Игорь обошел немца (а точнее – датчанина) метров на десять и сейчас несся уже просто так, не в силах сразу остановиться, вскинув над головой руки, словно на настоящем стадионе.

– Блин, надо было Севера на бег ставить, не выпендриваться. – Я снова махнул рукой. – Дурак я… И что разулся – дурак, и что вообще побежал – дурак. Кругом дурак.

На линию стрельбы выходили Джек и немец с таким же длинным луком. В двухстах шагах от них уже поставили мишени – полутораметровые столбы, вкопанные в песок примерно на полметра еще, толщиной в две руки. Выпустить предстояло по пять стрел – не только на точность, но и на скорость. Олег Крыгин, судивший стрельбы, свистнул.

Я уже видел, как стреляет Джек. Немец тоже стрелял очень и очень неплохо. Только он успел выпустить три стрелы в тот момент, когда пятая стрела Джека… вывернула столб из песка, и он тяжело, но бесшумно упал. Прежде чем моя орда разразилась торжествующим воем, я услышал, как кто-то из немцев сказал соседу по-польски (я понял все):

– Да это же Джек Путешественник, лучший лучник в мире, и как только русские его заполучили…

Ирка Сухоручкина со своей соперницей стреляли из аркебуз по спиленным древесным кругляшкам на сотню шагов тремя пулями с одинаково аккуратным результатом: по две пули в центр, чуть ли не одна в одну, третью – в край, только Ирка выше, а немка ниже середины.

Танюшка возле меня уже сидела, переодевшаяся в спешно сооруженный «костюм для выступлений» из двух полосок кожи на системе завязок. Я посматривал на нее, опасливо размышляя, что будет, если хоть одна из завязок лопнет. Девчонка аккуратно и умело разминала себе икры ног. Выступать она так и так предпочитала босиком, а от моих услуг массажиста сосредоточенно отказалась, просто мотнув головой. Она внимательно поглядывала на разминающуюся напротив «немку»-венгерку, черноволосую гибкую красавицу в почти таком же экстравагантном наряде, только еще с кожаными манжетами на запястьях и щиколотках.

– Так, я пошла. – Танюшка резко выдохнула и, рывком поднявшись с места, отправилась на жеребьевку – вечную, как мир, при помощи палочки «с крышкой». «Крышка» оказалась у немки, которая венгерка.

В рядах сидящих немцев вдруг коротко застучал барабан, взвизгнул и вплел свой пронзительный голос в мелодию барабана рог. Девчонка, стоявшая на линии прибоя, вскинула голову…

Она здорово танцевала. Я не узнавал музыки (да, может быть, и не знал ее), но движения девчонки – резкие и молниеносные, похожие на фехтовальные фразы – говорили о чем-то грозном и воинственном, неостановимом, как буря, как смерч, как беспощадный натиск штормового моря на скалы! Когда она замерла, я с удивлением понял, что мои пальцы свело на рукояти палаша. Ни на кого не глядя, девчонка пошла на свое место, где ее обнял мой счастливый соперник, Мюлле.

– Пожалуй, Танюшка проиграла, – сказала негромко Наташка Мигачева, стоявшая возле меня. Я поднял на нее глаза, посмотрел сердито, но про себя с ней согласился.

Вместе с Татьяной вышли Кристина и Игорь с арфой. Его пересеченное шрамом лицо было совершенно бесстрастным. Они с Кристиной остались возле площадки, а Танюшка вышла на линию. Замерла, подавшись вперед с упором на левую ногу…

И зазвучал серебряный, печальный голос Кристины, сплетаясь со звоном струн…

И глянет мгла из всех болот, из всех теснин.

И засвистит веселый кнут над пегой парою.

Ты запоешь свою тоску, летя во тьму один,

А я одна заплачу песню старую…

…Я не знаю, как называлось то, что делала Танюшка – я не очень хорошо разбираюсь в гимнастике, хоть постоянно и смотрел ее выступления. Знаю только, что не было по отдельности ни ее движений, ни голоса Кристины, ни звона гусель Игоря. А было просто все вместе…

…Разлука – вот извечный враг российских грез.

Разлука – вот полночный тать счастливой полночи.

И лишь земля из-под колес,

И не расслышать из-за гроз

Ни ваших шпаг, ни наших слез,

ни слов о помощи…

…Я видел приоткрытые губы Арниса. Слезы на его светлых ресницах. Я видел потрясенное лицо Джека. И еще, еще лица…

…Какой беде из века в век обречены?

Какой нужде мы платим дань, прощаясь с милыми?

И отчего нам эта явь такие дарит сны —

Что дивный свет над песнями унылыми?..

Руки Танюшки прощались… прощались, прощались с кем-то… прощались навсегда… Казалось, она готова, разбежавшись по песку, полететь за ним следом… побежала, но упала на песок…

Быть может, нам не размыкать счастливых рук?

Быть может, нам распрячь коней на веки вечные?

Но стонет Север, кличет Юг,

И вновь колес прощальный стук,

И вновь судьба разбита вдруг

О версты встречные…^[242]

Первыми восторженно взревели немцы…

…Метание ножей Басс проиграл. Он довольно ровно шел в метании просто на дальность и точность, даже бросал с двух рук, но когда его соперник начал, подкидывая обеими руками в воздух шесть ножей, ловить их попарно и тут же бросать, не давая ни одному упасть на песок, – сдался. Никто ни в чем не мог его упрекнуть. То же произошло и у Олега Фирсова с топорами: немец, с которым он соревновался, третьим брошенным топором просто расколол пополам врытый в двадцати шагах столб – тут тоже все было ясно.

Но на импровизированный ринг уже выходили Сергей Земцов и его спарринг-партнер по имени Ханзен. Немцы поступили честно – по весу Ханзен был примерно такой же, как и Сергей. Оба были в штанах и шпажных крагах – откуда перчатки-то взять? Судить вышел Вадим, который уже успел со мной поцапаться из-за того, что я его не пустил на ринг, а с Арнисом – из-за того, что тот не захотел драться.

– Бокс! – услышал я команду.

Сергей всегда был на ринге дьявольски быстр и безоглядно-атакующ. Случалось, он сминал даже более сильного, тяжелого и опытного противника просто за счет бесстрашного натиска. Отец Сергея – КМС СССР по боксу – тренировал его с семи лет, и удар у моего друга был отличный. Мой же сломанный нос и мог бы это подтвердить.

То же самое было и сейчас. Сергей обрушился на немца, молотя его прямыми и хуками правой. Через три или четыре секунды Ханзен полетел на песок, сбитый хуком в челюсть, но по счету «четыре» поднялся. Сергей свалил его второй раз – в конце первой минуты своего бесконечного наступления нехарактерным для себя апперкотом левой. Но у немца оказалась буквально чугунная башка – он встал по шестому счету.

А в середине второй минуты Ханзен влепил Сергею такой свинг правой в скулу, что бой был проигран. Сергей пришел в себя минуты через две.

– Я бы его сделал, – досадливо сказал Вадим. Саня вполне справедливо возразил:

– Против тебя выставили бы кого-нибудь другого, и все.

– Как он меня звезданул… – сообщил Сергей, усаживаясь рядом с Ленкой. Та немедленно объявила:

– Я тебе сто раз говорила, двести говорила – бросай заниматься этим мордобоем!

– Как раз сейчас и брошу, – согласился Сергей почти искренне, придерживая голову рукой…

Противник Кольки по рукопашке был ясен, как пень, – это оказался дзюдоист, плотно занимавшийся боксом, весьма опасное сочетание. Что и выяснилось на пятой минуте, когда Колька попал в залом, из которого так и не смог вывернуться, хотя побагровел до слез на глазах.

Это был уже позор. Моя команда примолкла. Я клял себя за то, что вообще согласился на соревнования.

Тем более что мне предстояло фехтовать. И мой противник уже шел на пляж. Почти не было удивительно, что это оказался Андерс Бользен собственной персоной. Он на ходу салютовал мне охотничьим хиршфенгером. Я ответил на его салют. Клинки у нас были обмотаны надежно закрепленными полосами кожи.

Четвертую позицию, которую я привычно взял перед боем, он перекрыл третьей: правая рука с клинком – вниз-влево. Позиция была неупотребительная, и я сразу насторожился.

Не люблю неожиданностей и непонятностей в поединке.

Терпеть не могу. И первым атаковать человека, стоящего в третьей позиции, – дело опасное. Из такой позиции легко отразить любой удар и укол, а потом – ответить мгновенной атакой…

А, черт с ним…

Я атаковал «расщелиной» – прыжком вперед. В конце концов, еще Наполеон говорил: «Главное – ввязаться в схватку, а там посмотрим!»

Андерс мгновенно взял итальянский демисеркль – его рука метнулась вверх, отбрасывая мой палаш вверх в сторону и одновременно нанося свой укол. Я отбил его четвертой круговой и бросил палаш уколом вниз. Андерс взял, спасая колено, первую защиту и уколол в живот. Я взял вторую, отбросил хиршфенгер и уколол в колено. Вместо защиты Андерс пошел вперед, ловко пропустив у колена мое острие, и я вынужден был превратить неоконченный укол в третью круговую, поспешно растягивая дистанцию, но, едва Андерс окончил атаку, я уколол в живот. Палаш немца столкнулся с моим и сделал мгновенное обвязывающее движение – круговое завязывание! Я ощутил его очень вовремя, хотя покрылся ледяным потом, – и так же вовремя ответил, быстро приняв третью защиту. Палаш Андерса отлетел не острием в мое правое плечо, а просто в сторону – его усилие сыграло против него же…

Демисеркль!

– У-уа-а-а-а!!! – взревели зрители.

Андерс схватился руками за подбородок. Будь палаш у меня «боевым» – его острие либо вошло бы, раскроив губы, в рот, либо, скользнув влево или вправо, рассекло челюсть, после чего я легко добил бы раненого и ошеломленного болью противника.

– Та-нюш-ка-а!!! – проорал я, вскидывая палаш в ту сторону, где сидела – нет, прыгала! – Татьяна. Мое лицо горело. – Та-нюш-ка-а!!!

Немец подобрал палаш и, беззлобно улыбаясь (дышал он тяжело), сказал, подбирая русские слова:

– Тиль ван дер Бок говорил мне, что ты лучший боец, которого он когда-либо видел. Это было здорово.

– Ты видел Тиля? – улыбнулся я. Андерс махнул рукой:

– Зимой. На севере. Он рассказал, как вы разгромили урса в Карпатах…

…Наташка Мигачева здорово «обпрыгала» немку-соперницу. Валька Северцева не столь убедительно – на две секунды, – но тоже тоже обошла пловчиху на двухстах метрах. И вообще, как предательски заметил Андрюшка Альхимович, «девчонки сегодня сражались лучше, чем мы!».

Меня это не оскорбило и не огорчило.

* * *

Костер мы развели на мысу. Немцы обосновались подальше в глубь полуострова. И вообще – они, кажется, понимали, что у нас намечается «разговор».

Наши это знали – тем более. Но пока что все спокойно ели или негромко переговаривались, сидя на охапках хвороста. Игорь трогал струны и напевал под Градского песню из нового мультика «Перевал» – очень интересного, фантастического… а песня – грустная…

В жизни так мало красивых минут.

В жизни так много безверья и черной работы.

Мысли о прошлом морщины на бледные лица кладут.

Мысли о будущем полны свинцовой заботы.

А настоящего – нет! Как между двух берегов,

Бьемся без смеха, без счастья, надежд и богов…

У барьера – много серых,

Некрасивых, бледных лиц —

Но в глазах у них, как искры,

Бьются крылья синих птиц!

Вот опять открылось небо – голубое полотно!

О, по цвету голубому стосковались мы давно!

И не меньше стосковались

По ликующим словам,

По свободным, смелым жестам,

По несбыточным мечтам!

Дома стены, только стены,

Дома жутко и темно…

Там, не зная перемены,

Повторяешь все равно…

Я скользил взглядом по лицам своих. Пойдут ли они за мною? Неужели могут не пойти? И что делать тогда? И можно ли вообще будет что-нибудь сделать? А главное – нужно ли то, что я хочу им предложить?

…все равно! Но так ведь трудно

Искры сердца затоптать!

Трудно жить, и знать, и видеть —

Но не верить, но не ждать!

И играть тупую драму, покорившись, как овца —

Без огня, без вдохновенья, без начала, без конца!^[243]

…– Ладно, все, – я поднялся. – Начинаем то, для чего собрались.

– «Взвейтесь кострами…» петь будем? – уточнил Вадим.

– Обязательно, но в финале, – пообещал я спокойно. – Итак… Я хочу переправиться на Крит. И призываю вас следовать за собой. – Это должно было прозвучать смешно. Но не прозвучало, хотя воцарившееся молчание стало удивленным. Я продолжил: – Это ближе к урса. Это ближе к загадочным местам на юге. Это ближе к разгадке мира, в который мы попали…

– Это ближе к нашей гибели! – заорал, вскакивая, Саня, словно его подбросила с места мощнейшая пружина. – Ты окончательно рехнулся, Олежек! Кем ты себя вообразил?! Королем Артуром?! Тогенбургом, блин?!

– Ты все сказал? – полюбопытствовал я. Саня, тяжело дыша, сел. И уже сидя поднял голову:

– Я все сказал. И я знаю, что меня не поддержат. Но попомните мои слова: очень скоро наступит время, когда мы – все мы! – страшно пожалеем, что послушались этого авантюриста от справедливости. Взвоем!

– Меня пока еще никто не послушался, – заметил я. – Как раз перехожу к этому вопросу. Называю имя и фамилию. Кто за Крит – говорит «да». Кто против – соответственно, «нет».

– Жизнь и свободу Гусу. Да, – задумчиво сказал Вадим.

– Пусть сгинет этот чех. Нет,^[244] – откликнулся Север.

Я усмехнулся:

– Легат Север^[245], заткнитесь… Поехали… Вадим Демидов.

– Да.

– Александр Бубненков.

– Нет.

– Арнис Скалнис.

– Да.

– Татьяна Бурцева.

– Да.

– Игорь Мордвинцев.

– Нет.

– Игорь Северцев.

– Да.

– Елена Власенкова.

– Да.

– Джек Сойер.

– Да.

– Александр Свинков.

– Нет.

– Елена Чередниченко.

– Да.

– Богуш Скалон.

– Нет.

– Игорь Летягин.

– Нет.

– Андрей Альхимович.

– Да.

– Сергей Лукьянко.

– Да.

– Вильма Швельде.

– Да.

– Наталья Мигачева.

– Да.

– Ольга Жаворонкова.

– Нет.

– Николай Самодуров.

– Да.

– Олег Фирсов.

– Нет.

– Игорь Басаргин.

– Да.

– Ирина Сухоручкина.

– Нет.

– Кристина Ралеска.

– Да.

– Олег Крыгин.

– Да.

– Андрей Соколов.

– Нет.

– Ингрид Сеген.

– Да.

– Валентина Северцева.

– Да.

– Сергей Земцов.

– Да.

– Наталья Бубненкова.

– Нет.

– И мои два – «за», – подвел я итог. – Десять – «против». Двадцать один – «за».

– Взвейтесь кострами, синие ночи! – загорланил Север. – Мы пионеры, дети рабочих… не все, впрочем… Близится эра светлых годов. Клич пионера: «Всегда будь готов!»

– Будете… готовы! – Саня вскочил, швырнул в Игоря сучком и с руганью пропал в темноте. Бэн метнулся за ним. Сморч и Наташка Бубненкова, смущенно посмотрев на остальных, пошли за ними.

– Ты вылепил, Олег, – заметил Колька, толкнув плечом Фирсова. – Труханул?

– Да так… – спокойно улыбнулся Фирс. А я вдруг понял – вот только сейчас! – что он изменился. Не внешне. Нет.

Что все изменились. И что трусов среди нас нет. А значит, за десятью «нет» стояли мотивы, которых я не понимал.

И это было плохо.

– Решено, – отрезал я. – Начнем искать способ для переправы. Тань, сколько тут?

– Немного, – отозвалась она. – Километров сто – сто двадцать.

Темнота впереди – подожди!

Там – стеною закаты багровые,

Встречный ветер, косые дожди

И дороги неровные.

Там – чужие слова, там – дурная молва,

Там ненужные встречи случаются,

Там пожухла, сгорела трава

И следы не читаются, —

В темноте.

Там проверка на прочность – бои,

И закаты, и ветры с прибоями, —

Сердце путает ритмы свои

И стучит с перебоями.

Там – чужие слова, там – дурная молва,

Там ненужные встречи случаются,

Там пожухла, сгорела трава

И следы не читаются, —

В темноте.

Там и звуки и краски – не те,

Только мне выбирать не приходится —

Видно, нужен я там, в темноте, —

Ничего – распогодится!

Там – чужие слова, там – дурная молва,

Там ненужные встречи случаются,

Там пожухла, сгорела трава

И следы не читаются, —

В темноте.

В. Высоцкий

Все ясно с Наташкой, Сморчом и Бэном. Они вместе с Саней. Сам Саня?! Вариант «боится» отметем сразу и для всех… Неужели – неужели ему нужна моя власть?! И подумать мерзко, кроме того, он же не был против, когда меня выбирали князем. Нет, неясно. Ничего не понимаю. Андрюшка Соколов. Ленка Черникова – «за», он – нет… Тоже странно… Ирка Сухоручкина – она, кажется, просто вместе с Мордвой. А он – он всегда был осторожным и обстоятельным, вот и вся причина. Олька Жаворонкова – вот она боится, но боится не за себя, а за тех, кого могут ранить или убить… Богуш. Поляк показал себя смелым и надежным парнем. Тоже черт его знает. И самое странное – Олег Фирсов.

Я зевнул и по дуге бросил палку, которую стругал ножом, в темноту. Позади светил еще наш костер, возле которого сидели часовые, впереди – костер немцев, возле которого ностальгически пиликала губная гармошка и два голоса непонятно, но печально ей подпевали. Ночь вокруг меня была теплой и насыщенной ароматами, к которым я уже начал привыкать… и начал скучать по неяркому, но родному лету России. Хотя тут, на этой древней земле, было, спору нет, очень красиво.

Впрочем, здесь у земель нет истории. Не строили в этих местах прекрасных храмов, не населяли ручьи и рощи красивыми духами, не отваливали от берегов глазастые корабли… Да и в моей России не возводили соборов, не было ни Невского, ни Кутузова… Мир без памяти. Без истории.

Или с непонятной историей.

На осыпи зацокали камни. Я замер, всматриваясь сквозь ажурно-кованую из черной тени путаницу листвы в склон холма. По нему спускались олени. Вдали тяжело, хмуро взревел какой-то зверь, судя по звуку – здоровенный, и я подумал: не далеко ли зашел?

Краем уха я уловил тихий хруст ветки за спиной и, быстрым плавным движением отступив за ствол дерева, слился с ним. Зверь?.. Человек?.. Если да – то кто? И зачем?..

– Да не стой, не стой ты там, – негромко сказал Вадим. Не скрываясь, но очень тихо, он пересек открытое пространство и остановился рядом со мной. Он грыз веточку, в глазах поблескивала луна.

– Ты чего не с нашими-то? – осведомился я. Вадим не ответил, а я и не стал переспрашивать – в конце концов, его дело. – Не спится, что ли?

– Тебя на кой черт несет на Крит? – поинтересовался Вадим.

– Я все сказал у костра, – ответил я честно. Вадим посмотрел на меня с интересом.

– Значит, Саня все-таки не прав… – задумчиво сказал он и сузил глаза. – Ты не Артуром хочешь быть и не То… кого он там назвал?

– Тогенбургом, – вспомнил я. – Это рыцарь из баллады Жуковского.

– Угу… Ты не меньше чем в Иисусы Христы метишь. В спасители мира.

Я разозлился внезапно и резко, как вспыхивает береста. Поэтому промолчал, но Вадим о чем-то догадался по моим глазам и со своей непробиваемой насмешкой продолжал:

– Ты сам-то знаешь точно, чего хочешь?

– Знаю, – отрезал я. – Я хочу, прежде чем сдохнуть… а ведь ты не будешь отрицать, что мы все сдохнем, дружище?.. сделать что-то действительно большое и полезное. И я никого не тащу с собой.

– Тащишь, – возразил Вадим. – Просто личным примером, при котором отказаться мешает чувство стыда.

– Так. – Я придвинулся к нему. – Я что-то не понимаю, фишку не секу. Ты не хочешь участвовать в авантюре?

– Ты собираешься зимовать на Крите? – полюбопытствовал он вместо ответа.

– Может быть.

– Пойду-ка я спать…

– Подожди. – Я придержал его за плечо. – Я как-то говорил с Джеком. Он сказал, что вождю трудно иметь друзей. Это правда?

– Да, это правда, – ответил, не поворачивая головы, Вадим.

* * *

Драккар появился рано утром, когда я еще толком не поднялся, а просто лежал, завернувшись в одеяло и не очень спешно размышляя о перспективах переправы на Крит. Меня растолкал Олег Крыгин, и я, с неудовольствием отпихнув одеяло, сел.

– Что случилось?

– Корабль. – Он махнул в сторону пролива.

Я поднялся и, потягиваясь, пошел за своим тезкой на вершину холма.

Солнце еще не встало, небо имело фиалковый странно-красивый цвет. На серебристой воде размеренно шевелил веслами драккар. Несколько секунд я вглядывался – до него было около километра, – а потом весело спросил у Олега:

– Не узнаешь его?

– Нет, – помотал он головой.

Я приставил руки рупором ко рту и с удовольствием заорал по-английски:

– Эй, Лаури ярл! Поворачивай к берегу, если не боишься!..

…Лаури явно искренне обрадовался. Англичане, наверное, не обнимаются, но руку он мне жал и тряс долго. Правда, уже через пару минут выяснилось, что в значительной степени он радуется, потому что уже успел прослышать о конце Мясника, новсе равно.

– Хорошая встреча. – Лаури присел на камень у берега. – Ты решил тут зимовать?

– Ты знаешь, нет. – Я взвешивал на ладони метательный нож. – Я хотел тебя просить… Нам надо перебраться на Крит.

Лаури повернулся ко мне и рассматривал не меньше минуты. Я не мешал. Потом он дернул углом рта:

– У тебя в отряде Джек Путешественник. Он тебе не рассказывал про Крит?

– Я не спрашивал, но он был «за»…

– Поверь мне, это нехорошее место. – Лаури покачал головой. – Там пропадают целые отряды. Не раз уже было. А Джек сумасшедший, и это все знают.

– А ты? – уточнил я.

– Что я? – Лаури приподнял рыжеватую бровь.

– Ты болтаешься по белу свету на драккаре и играешь в ярла викингов. А я хочу поиграть в крестоносца. Возражения?

Очевидно, что-то подобное Лаури в голову просто не приходило. Он смотрел на меня, приоткрыв рот, кажется, пытался сообразить, всерьез я говорю или нет. Каюсь, мне всегда нравилось озадачивать людей.

Сейчас это получилось.

Лаури закрыл рот и, засмеявшись, хлопнул меня по колену:

– Будь я проклят, русский! Вот ты-то точно сумасшедший!!! Ты еще более сумасшедший, чем мы, – а мы плавали в Африку просто ради того, чтобы посмотреть, как живут урса…

– Ну и как они живут? – осведомился я. Лаури не ответил на мой вопрос, но сказал:

– Да, хорошо. Я переправлю вас на Крит. Там, где в наш… том мире стоит город Ираклион, живет Жоэ Кавергаш, отличный парень, хоть и португалец. У него там крепость и есть корабль. Конечно, не такой, как наш. – Лаури бросил любовный взгляд на драккар. – Но неплохой. Я высажу вас в Ираклионе.

– Пусть будет Ираклион, – согласился я.

Мы больше не разговаривали. Только слушали, как в лагере несколько мальчишеских голосов поют:

Белый снег,

Серый лед

На растрескавшийся земле.

Покрывалом лоскутным на ней —

Город в дорожной петле.

А над городом плывут облака,

Закрывая солнечный свет.

А над городом – желтый дым.

Городу две тысячи лет,

Прожитых под светом Звезды

По имени Солнце…

И две тысячи лет – война!

Война без особых причин.

Война – дело молодых,

Лекарство против морщин.

Красная-красная кровь

Через час – уже просто земля,

Через два на ней цветы и трава,

Через три она снова жива

И согрета лучами Звезды

По имени Солнце…

И мы знаем, что так было всегда,

Что судьбою больше любим,

Кто живет по законам другим

И кому умирать молодым…

Он не помнит слова «да» и слова «нет»,

Он не помнит ни чинов, ни имен,

Он способен дотянуться до звезд,

Не считая, что это сон.

И упасть, опаленным Звездой

по имени Солнце…^[246]

* * *

– На Крите из пены родилась Афродита, – задумчиво сказал Север, который стоял у борта, приобняв Кристину.

– Афродита родилась на Кифере, – поправил я, – а ветер принес ее на Крит…

– Умный, – весело подтолкнул меня локтем Сергей, – может, и Минотавр не здесь жил?

– Минотавр жил здесь, – кивнул я, опираясь на борт. – Афинский мастер Дедал построил владыке морей, могущественному критскому царю Миносу, дворец-лабиринт, куда Минос заключил родившегося у его жены сына – полубыка-получеловека Минотавра… Со всех подчиненных городов брали критяне ежегодную дань – по дюжине юношей и девушек. И так продолжалось до тех пор, пока афинский царевич Тезей с помощью полюбившей его дочери Миноса Ариадны не убил чудовище…

– Нас там не ждет кто-нибудь вроде Минотавра? – хмыкнул Север. И вдруг замер, отодвинув Кристину себе за спину.

По драккару прокатились крики. Англичане и норвежцы расхватывали луки, поспешно их натягивая.

В километре от нас через теплые, веселые волны скользило чудовищное тело, чем-то напоминающее крокодила. Только с ластами. И длиной метров пятнад-цать.

– Ихтиозавр, – потрясенно прошептал Олег Фирсов, почти перевесившись через борт. Вадим втащил его обратно за штаны.

Остальные молчали, но, мне кажется, больше всего всем хотелось спросить, может ли это чудо на нас напасть. Вопрос так и остался неразрешенным. Когда расстояние между нами сократилось вдвое, ихтиозавр беззвучно нырнул и больше не появлялся. Я видел, как Лаури похлопал по шее носовое украшение драккара и что-то сказал… Может быть, благодарил за то, что корабль отпугнул чудовище?

Ну что ж, тут и не до такого можно дожить…

– Обогнем мыс – и мы в Ираклионе! – крикнул Лаури и ловко сделал поворот над водой, держась рукой за шею «дракона». – Греби, ребята! Навались!

Вытесанные из сосны весла дружней и быстрей вспороли воду. Драккар, набирая скорость, по дуге огибал желто-зеленый, залитый ярким солнцем мыс. Белая пена прибоя красиво вскипала на камнях у берега.

– Ираклион! – звонко выкрикнул мальчишка, устроившийся на высокой корме.

Я увидел белый пляж, на котором стоял подпертый с боков креплениями широкий корабль с высокой кормой. На скале над пляжем поднимался частокол, над ним, в свою очередь, возвышалась крытая башня, а на ней покачивался зелено-красный с белым прямым крестом флаг. «Белый крест Лузитании» – вспомнил я название очень интересной военной книжки.

– Нам тоже не мешало бы обзавестись флагом, – заметил Вадим. Я покосился на него удивленно: никогда не замечал за ним страсти к атрибутике. Подумав, ответил:

– Там решим… Лаури, а что это они нас так встречают?! – окликнул я англичанина.

Почти в пене прибоя, сдвинув прямоугольные щиты, стояли около десятка ребят. Еще полдюжины – с аркебузами – замерли по бокам.

* * *

Жоэ Кавергаш не походил на португальца в моем представлении – он был рыжий, с очень жестким, «взрослым» каким-то ртом и веселыми, слегка раскосыми янтарными глазами. Лаури он очень обрадовался, уже через час мы все сидели в рощице под олеандрами, за огромным столом, и девчонки, восхищенно ахая, резали свежий хлеб – тут, как и у чехов Шверды, были то ли поля, то ли дикое зерно. Сидели вперемешку все три отряда, а мы устроились во главе стола и негромко разговаривали.

– Я ваши корабли так и не научился различать. – Жоэ говорил по-английски. – А тут вчера девчонки прибежали с берега, говорят, Эмиль ярл высаживался. Они видели его людей. Вот я и боюсь, что он все еще болтается тут…

– Эмиль? – Лаури скривился, взял с блюда горсть сушеных яблок, начал бойко жевать. – Святая пятница…

– Кто такой? – толкнул я англичанина в бок локтем.

– Не знаю, швед он или норвежец. – Лаури вздохнул. – Свен с ним был хорошо знаком – еще по той Земле… вон, кое-кто из наших его тоже хорошо знает… У него гнездо где-то на югославском берегу. Грабят. – Лаури далеко сплюнул попавшееся семечко. – Урса бьют лихо, но грабят всех.

– Ясно… Послушай, Жоэ, – я повернулся к португальцу, который аккуратно резал копченое мясо, – на острове есть урса?

– Приплывают, – пожал Жоэ плечами. – Из Африки, высаживаются на южном побережье, но нечасто… Иногда приходят, я отбиваюсь.

– О, а мне говорили, тут опасно… – протянул я.

Жоэ поднял на меня глаза. Поднял еще и бровь. Вздохнул.

– Да-а… Ты что, собираешься идти в глубь острова?

Я кивнул.

– Не надо, – посоветовал Жоэ. – Я посылаю людей в глубь острова очень часто. Просто из любопытства. Я любопытный, иначе не сидел бы здесь… Но дальше горы Ида они не заходят.

– Почему такая таинственность? – удивился я.

– Да-а… – снова протянул Жоэ, разделяя на два и без того небольшой кусочек мяса. – Когда я тут только обосновался, у меня пропала охотничья партия, четыре человека. Я думал – урса. Но за последние три года пропали три отряда. Последний – осенью, Сережки Климова, я его до этого не видел, но парень решительный. Хотел «посмотреть, что там». И пропал… До этого был Дэннис Лиан…

– Это американец, здорово прибабахнутый, – вспомнил Лаури, – мотался по миру годами… Джек, – повысил он голос, – помнишь Дэнниса?

– Лиана? – откликнулся Джек и кивнул.

– Так вот. – Жоэ вздохнул. – Тоже не вернулся… А с ним шли больше тридцати человек, и были это не новички… Ну вот. А сюда мы пришли вместе с Йожо Гарбо…

– Йожо? – переспросил я. – У него есть сестра Юлия, да?

– Была, – уточнил Жоэ. – Я остался на побережье, а он ушел на юг. И все…

– Говорят, он попал в рабство, – сказал я. – Его сестра просила меня что-нибудь узнать о нем.

– В рабство? – Жоэ задумался. – Конечно… все может быть, но… – Он помолчал и тряхнул головой: – Нет, не может быть. Он был не такой – скорее всего, лежит где-нибудь в горах возле Иды.

– В плен попадают по-разному, – возразил Лаури. Жоэ не стал возражать, но, как видно, остался при своем мнении.

– Ты думаешь, это урса виноваты? – уточнил я.

Португалец покачал головой:

– Я не знаю. Не думаю, что это так. Они же не могут появиться из воздуха… а чтобы все трое были настолько беспечны – ни разведки, ни часовых… Нет, не думаю… Так ты все-таки пойдешь?

– Пойду, – кивнул я. – И, может быть, даже буду там зимовать.

– Ну, дело твое. – Жоэ покачал головой. – Если что – выбирайтесь сюда, отсидимся или хоть уплывем…

– Да, спасибо, – искренне поблагодарил я.

Не думай о секундах свысока.

Наступит время, сам поймешь, наверное.

Свистят они, как пули у виска,

Мгновения, мгновения, мгновения.

У каждого мгновенья свой резон,

Свои колокола, своя отметина.

Мгновенья раздают – кому позор,

Кому бесславье, а кому – бессмертие.

Мгновения спрессованы в года,

Мгновения спрессованы в столетия,

И я не понимаю иногда,

Где первое мгновенье, где последнее.

Из крохотных мгновений соткан дождь.

Течет с небес вода обыкновенная.

И ты, порой, почти полжизни ждешь,

Когда оно придет, твое мгновение.

Придет оно, большое, как глоток,

Глоток воды во время зноя летнего…

А в общем, надо просто помнить долг,

От первого мгновенья до последнего…

М. Таривердиев – Р. Рождественский

И вот мы снова идем… Сквозь рощи на склонах холмов, по козьим тропкам, мимо холодных ручьев… К этому времени почти у всех были бригантины и фехтовальные перчатки, и я поругался с Саней, когда заставлял дозор идти по жаре в этой амуниции в то время, как остальные шагали, подвязав куртки к вещмешкам, босые, и даже девчонки шли почти с «голым торсом». Но в этом споре я победил.

Однако нельзя не признать, что вокруг было тихо и спокойно. Даже живности крупней оленя тут не имелось, а море, блестевшее с высот, настраивало на окончательно умиротворяющий лад.

– Как же здесь здорово. – Танюшка, взобравшись на скальный выступ, огляделась. – Курорт настоящий, правда?

Я встал рядом с ней, обняв ее за плечи. Кожа у девчонки была горячая и гладкая, как атлас.

– Красиво, – согласился, бросая взгляд на гору Ида, возвышавшуюся на юге. – А вот там будет еще красивее.

Лучше гор могут быть только горы,

На которых еще не бывал! —

пропел Басс, взмахивая рукой. – Эй, вы что там засели, горные орлы?!

– Догоним! – рявкнул я через плечо. – Вот ведь неуемные, – заметил Танюшке. Она без слов потерлась щекой о мое плечо, для чего ей пришлось нагнуться – мы с ней были почти одного роста…

– Это хорошо, что неуемные, – ответила Танюшка и чихнула: – Солнышко нос щекочет, – объяснила она. Я улыбнулся и чихнул тоже, но специально. – Ну что, пойдем?

– Пошли. – Я соскочил вниз и подал ей руку.

* * *

Ширококонечный крест был вырублен в незапамятные времена прямо в скале, возвышавшейся над ущельем, в которое мы входили. За коротким проходом видна была широкая долина. Ее противоположный склон поднимался круто, а дальше уже совсем отчетливо видна была Ида.

Долина тонула в тишине и сонном зное полудня.

– Э-эй! – крикнул сверху Андрюшка Альхимович. – Смотрите, что тут!..

…Вблизи становилось ясно, что крест и в самом деле очень древний. Его полностью украшала резьба – «растительный» орнамент, как на рукоятях славянских мечей. Андрей расчистил у подножия креста плиту, точнее, обозначенный в каменной подушке прямоугольник. В нем были высечены строки церковнославянских букв.

– Елки, наши! – выдохнул Сморч. – Советские, то есть русские!

– Не просто русские. – Я, присев, поводил по ним пальцем. – Черт, я плохо это читаю…

– Я могу. – Сережка Лукьянко наклонился над моим плечом. – Это XV век.

– Йенс говорил, что самые старые могилы, которые он видел, были XVIII века, – вспомнил я.

– Я видел и XII, – сообщил Джек. – Ну так что там?

– Просьба к богу позаботиться и простить грехи. – Сергей встал. – И еще – восемь имен и прозвищ. Мальчишки 13–16 лет. И вот тут дата от сотворения мира – по-нашему 1490-й год… Имена, кстати, не все русские, вроде бы два немецких и польское есть…

– Ну ясно, – кивнул Сергей Земцов, – как обычно – интернационал! – Он отсалютовал палашом кресту, и мы повторили его жест.

* * *

Родник бил из скалы под напором, как из прорвавшейся отопительной трубы. Только тут вода была холодной – она прыгала в большое углубление, выбитое в скале напротив, а оттуда стекала вниз, превращаясь в обычный ручей. Пещеру мы отыскали метрах в сорока от источника и повыше – туда вела звериная тропка, и Олег Фирсов с Богушем долго кидали внутрь камни, поощряемые мною, Вадимом и Сергеем (мы трое хорошо помнили встречу с медведем в Карпатах). Внутри никого не оказалось.

И почему – стало ясно, когда мы вошли внутрь.

В пещере жили люди. Не сию секунду, но жили, и жили долго. А ушли, скорее всего, не по своей воле, потому что везде были разбросаны заплесневелые шкуры, какая-то мелочовка, вдоль стен громоздились обломки лежаков… На какой-то момент мне показалось, что мы в нашей собственной пещере в Карпатах.

– Смотрите. – Саня, зашедший дальше остальных, появился из темноты. В руке он нес какую-то палку, и только при ближайшем рассмотрении я понял, что это винтовка. Ржавчина и сырость искалечили ее почти непередаваемо, но я все-таки узнал немецкий маузер.

– Очень интересно, – заметил Вадим.

– Ой, мальчишки! – прорезалась Ленка Власенкова. – Это все немедленно надо убрать – раз. Развести костер побольше – пусть все просохнет, два…

– Ясно, – вздохнул я. – Командуй, завхоз. Мы поступаем в твое распоряжение.

Следующие полтора часа мы метались туда-сюда, словно спятившие водомерки, под ободряющие команды Ленки, сводившиеся к фразе: «Я не знаю, что тут нужно сделать еще, но вы все делаете не так!»

Пещеру, судя по всему, обыскивали – и не надо даже спрашивать, кто это делал, как не надо было спрашивать и то, где останки бывших хозяев. Поэтому я весьма удивился, когда Вадим молча подал мне рваный, разлохмаченный блокнот с расплывшимися строчками карандаша. Понять в нем ничего, кроме отдельных строк, было нельзя, хотя блокнот был исписан по-русски.

Но слова «Йожо Гарбо» на одном из последних исписанных листов я различил.

– Смотри, – Вадим пристроился чуть сбоку и отчеркнул ногтем абзац. Я вгляделся и медленно прочел вслух:

– «…погиб наш командир Йожо Гарбо…» Значит, погиб, – я захлопнул блокнот и, подумав, протянул Вадиму: – На, держи. Спрячь в мешок. Если будем в Карпатах, скажем Юлии, что ее брат не стал рабом… – И я добавил задумчиво: – А все-таки их перебили урса…

* * *

Солнечный луч разбудил Танюшку. Не открывая глаз, она тихонько, но с наслаждением потянулась, негромко пискнула от удовольствия и открыла глаза.

Она лежала поближе к выходу. После того, как в пещере чуть ли не полдня горел чудовищный костер, выжигавший сырость и запахи, там все еще было слишком душно. Олег спал рядом на левом боку, вытянувшись под одеялом, спрятав под него руки и пригнув голову к груди. Солнце очертило на загорелых скулах лучшего на свете мальчишки легкие ломаные полукружия тени от ресниц. Тени дрожали – Олегу снился сон. Танюшка прислушалась, улавливая тихое, ровное дыхание – дыхание здорового, сильного человека.

Она почувствовала, что на глаза навернулись слезы – сами собой. Неужели его убьют? Вот просто возьмут и убьют, и все…

Она чуть повернула голову. За кустами перед пещерой сидели, обнявшись, Колька с Валюшкой Северцевой. «Часовой», – усмехнулась Танюшка и представила себе Олега – нагишом, стоящего перед нею с опущенными руками – как он закусывает губу и тихо, беспомощно как-то выдыхает, когда касаешься его там… как сглатывает… как его тело отзывается на ласки…

Врнувшись взглядом к Олегу, она увидела, что он смотрит на нее внимательными веселыми глазами, как будто подсмотрел мысли.

– Ну что? – спросил он негромко. – Встаем?..

…– Хорошее место для зимовки, – отметил Сергей (он так и остался Сергеем, а вот Сережку Лукьянко все чаще и чаще называли просто Серым). Посмотрел на меня искоса: – Ты ведь зимовать здесь решил?

– Решил, – кивнул я. – Только сначала хочу убедиться, что урса нет поблизости… и в отдалении тоже. Пойдешь на юг в разведку?

– Пойду, – пожал он плечами, – почему нет?

Мы неспешно шагали вдоль ручья, посматривая кругом. В ручье шныряла туда-сюда крупная форель.

– Как у тебя с Ленкой? – поинтересовался я.

Сергей выставил большой палец, подмигнул. И вдруг посерьезнел.

– Знаешь, – тихо сказал он, – мне недавно приснился такой странный сон… Рубленый дом, большой такой зал, горят факелы, огонь еще горит в очаге, посреди зала… Я сижу в кресле, Ленка рядом со мной, кругом еще какие-то люди сидят на лавках вдоль стен… И ты стоишь у огня и что-то говоришь. Я не помню, что, – Сергей запнулся, – но мне во сне было плохо. Словно я предал кого-то…

– Сны, сны, – усмехнулся я. – Сны нам снятся разные… Посмотри лучше, как красиво!

– Красиво, – согласился Сергей. Но тут же вновь озаботился: – Вадим-то ходит, как Каменный Гость… Вот Наташка с-с… – но он все-таки удержался.

– Наташка, – повторил я. – Ни при чем тут Наташка. И Вадим ни при чем, и даже Франсуа ни при чем… Это просто жизнь такая. Сложная.

– Сложная… – эхом откликнулся Сергей. – А если бы… Танюшка?

Я посмотрел на него внимательно и тяжело. Но Сергей не отвел глаз.

– Это жизнь такая, – сказал он, и мне почудилась в его голосе насмешка. – Она нравится Джеку, ты знаешь?

– Да, – ответил я. Вот тут Сергей удивился – до выпучивания глаз:

– Да-а-а?!. Ну ты силен, братишка… Или так уверен в своей неотразимости?

– Я уверен в Танюшке, – тихо сказал я. – Понимаешь, в Танюшке… Больше, чем в себе, в тебе и во всем остальном вплоть до того, что Земля круглая.

– А что, если она здесь плоская? – задумчиво, но как-то очень серьезно спросил Сергей. – И солнце вращается вокруг нее?.. Это Серый рассказывал такую историю, вроде сказки. Про Солнечного Котенка – он говорил, что хотел написать такую книжку… Ты что, не слышал?

– Спал, наверное, – вздохнул я. – А при чем тут котенок?

– Он стал солнцем для одного мира… Долго рассказывать… А все-таки точно, тут очень красиво… Смотри, козы!

Большое стадо горных коз цепочкой пробиралось повыше нас через редкие кусты по обрывистой тропинке. Краем глаза я увидел в руке Сергея метательный нож.

– Спорим? – шепнул он. – С одного броска.

– Спорим. – Я достал из перевязи один из своих ножей. – С одного броска.

Посмотри как блестят бриллиантовые дороги

послушай как хрустят бриллиантовые дороги

смотри какие следы оставляют на них боги

чтоб идти вслед за ними нужны золотые ноги

чтобы вцепиться в стекло нужны алмазные когти

горят над нами горят

помрачая рассудок

бриллиантовые дороги

в темное время суток

посмотри как узки бриллиантовые дороги

нас зажали в тиски бриллиантовые дороги

чтобы видеть их свет мы пили горькие травы

если в пропасть не пасть – все равно помирать от отравы

на алмазных мостах через черные канавы

парят над нами парят

помрачая рассудок

бриллиантовые дороги

в темное время суток

«Nautilus Pompilius»

В дневном свете язычки костра, танцующие на сухих до звонкости дровах, были почти невидимы. Жареной козлятиной пахло на весь лагерь.

Мне перебивала аппетит Ленка Власенкова, зудевшая о предстоящей зиме. Спорить с ней было трудно – зима в самом деле предстояла, и готовиться было нужно, поэтому я слушал и кивал.

– Раньше начнем готовиться – сытней зимой пожрем, – подвела итог Ленка и ухватила кусок козлятины. – Здесь таких удобных пещер, как в Карпатах, нет. Но в дальнем закутке вполне можно кое-что хранить уже сейчас, там прохладно.

– Ладно, хорошо, завтра же начнем запасаться, – согласился я.

– Сегодня, – уточнила Ленка. Я развел руками:

– Ну когда сегодня?!

– Когда хочешь, – отрезала она, – но сегодня.

– Но деньги вперед… – пробормотал я и встал. – Ну хорошо, сейчас распоряжусь… Эй, добровольцы на охоту есть?

Добровольцы имелись, как всегда. Буквально за десять минут мне удалось разогнать по делам весь лагерь – я даже сам не ожидал. То ли все тоже озаботились состоянием запасов, то ли просто увидели в этом возможность смыться подальше от начальственного ока.

– Ничего себе, – сказал я в пространство, растерянно озирая очистившийся плацдарм. – Это я так всем надоел? – Я поразмыслил и решил: – А ну и ладно.

Я взобрался на скальный выступ, бросил под куст куртку, улегся на нее и, закрывая глаза перед тем, как уснуть, весело фыркнул…

…Я проснулся от ощущения чьей-то близости и, слегка приоткрыв глаза, увидел над лицом ладонь, защищавшую меня от солнца. Спал я, кажется, долго, тень сдвинулась в сторону и…

Повернув голову, я разглядел Танюшку, удобно сидящую рядом. Она улыбалась и, заметив, что я проснулся, пошевелила пальцами, а потом слегка щелкнула меня в нос.

– Ты не ушла? – улыбнувшись в ответ, спросил я.

– Я пришла, – ответила она, откидываясь спиной к камню. – Я петрушку нашла, нарвала целый мешок и разложила сушить… Ты уже долго спишь, знаешь?

– Не знаю. – Я поднес к глазам часы, которые уже давным-давно ставил «на глазок» и не был уверен, что они идут правильно. Но время они отмеряли честно, и я увидел, что в самом деле сплю больше трех часов. – Ого.

– Устал? – тихо спросила Танюшка.

– Немного, – признался я. – Ничего, отдохну немного и приду в себя… – Я подумал и признался: – Знаешь, у меня какое-то ощущение… как будто краем глаза видишь движение, поворачиваешься, а там ничего нет… И опять, опять… Мерзкое чувство, Тань. – Я потянулся и добавил: – Редкостно мерзкое. Или я что-то упустил… или где-то ошибся… или что-то еще случится…

– Оле-ег!!! – Вопль был такой, что я даже не сразу понял, кому принадлежит голос. И, прежде чем я успел вскочить, на выступ взлетел Олег Фирсов. Глаза у него были бешеные, в руке валлонка. – Скорей! На наших напали!

– Приехали, – буркнул я, вскакивая.

* * *

Схватка шла на мелководье залива, которого, как позже уверяла Танюшка, тут не должно было быть. Точно так же позже выяснилось, что все началось с лодки, причалившей к берегу, – в ней сидели четверо явных скандинавов, оборванных и злых до последней степени. Не говоря ни слова, все четверо напали на Вальку Северцеву и Наташку Бубненкову, собиравших устрицы. Неизвестно – точней, известно, – чем бы это все кончилось, но на берегу возникли Саня, Сморч и Бэн, а через несколько секунд – и еще кое-кто, причем Олег Фирсов, не разобравшись в ситуации, ринулся за мной.

Я подбежал как раз в тот момент, когда нападавших осталось двое, а Сморч сидел на мелководье и Наташка перевязывала ему рану в животе. На моих глазах рослый блондин отшвырнул кулаком клинок шпаги Олега Крыгина и, распоров тому плечо, что-то крикнул своему другу, отбивавшемуся от Сани и Бэна.

Я соскочил в воду с покатого камня и одним тяжелым прыжком оказался клинок в клинок с блондином. У него был меч – короче и шире моего палаша, с простой массивной рукоятью.

Мой противник отступал в воду – ему она доходила уже до бедер, – отмахиваясь мечом на разных уровнях круговыми движениями. В воде его клинок казался серебряной рыбой. Я шел следом, угрожая ему палашом. Левой рукой норвежец сорвал и отбросил плеснувший кожаный шлем. Светлые волосы прилипли ко лбу и щекам.

– Бросай оружие, – сказал я, краем глаза видя, что его товарищ с трудом отбивается от троих наших. – Бросай, мы не тронем тебя.

Меч со скрежетом ударился о мой палаш, я повернул кисть, и норвежец, увлекаемый силой своего удара, упал на колено. Я увидел его глаза – он ждал удара, и я в самом деле мог бы его заколоть, но вместо этого отступил назад. Норвежец оскалился, тяжело поднимаясь, что-то хрипло сказал.

Его товарищ уже качался в воде ничком, и вокруг расплывались нити и облачка крови.

– Клянусь – тебя не тронут, – повторил я, держа палаш опущенным. Мальчишка дышал широко открытым ртом, потом сплюнул и, оглянувшись, начал пятиться. – Стой, придурок! – крикнул я, обходя его. Вместо ответа норвежец прыгнул вперед, размахиваясь мечом для отчаянного удара. Убойного. Наверное, он свалил бы меня, но помешала вода, и он снова промахнулся.

Я ударил его ниже уха кулаком в перчатке, и норвежец тяжело упал в воду. Я поймал его за ворот куртки и поволок к берегу, крикнув:

– Помогите, ну?!.

Кто-то подхватил рыбкой нырнувший в воду меч, еще кто-то взял норвежца за ноги. Санек, расплескивая воду ладонью, спросил меня:

– Зачем он тебе, князь?

– Попробую уговорить его остаться с нами, – ответил я.

* * *

Норвежец пришел в себя довольно быстро. Мы как раз спустили его в яму, кинули два одеяла, поставили поесть и воду. Он сперва зашевелился, а потом резко сел. Схватился за висок, быстро посмотрел вокруг, а потом – наверх. Встретился взглядом со мной, странно усмехнулся и что-то сказал.

– Я тебя не понимаю, – вздохнул я и сделал движение, как будто ел и пил. – Давай, я же сказал, что мы тебя не убьем. А потом поговорим… Ингрид, иди сюда, скажи ему!

Но он уже не смотрел на меня, а уставился куда-то в пол между ног. Кажется, ему было холодно, но он даже не пытался закутаться в одеяла.

Я постоял еще немного, потом вздохнул, пожал плечами и отошел…

…Норвежец умер ночью. Вернее – под утро, наверное. Это заметила Кристина, которой вздумалось сменить ему воду. Она подняла шум, и меня тоже подняли – с постели.

– Не понимаю. – Санек, уже вытащивший (не сам, конечно!) тело из ямы, сплюнул и ожесточенно развел руками. – Он не ранен. Олька говорит, что у него просто остановилось сердце!

Олька Жаворонкова кивнула в знак того, что это так. Я присел возле мертвого – он смотрел в небо спокойными бледными глазами и чуть улыбался.

– Все ясно, – сказал я.

Санек возразил:

– Мне, например, нет.

– Да уж… – кивнул я и встал. – Он просто не захотел жить в плену. И умер… Черт побери, я так и не смог ему объяснить, что он нам нужен не как пленный!!! – Я перевел дух и приказал коротко: – Похороните. Как нашего…

…Тем вечером к берегу прибило несколько досок и труп желтоволосого мальчишки лет шестнадцати со страшной раной на груди, которую размыла вода. Труп был еще свежим.

Ингрид и Джек опознали Эмиля ярла. Мы так никогда и не узнали, что случилось с ним и его отрядом, остаток которого погиб недалеко от нашего лагеря.

Каждый выбирает для себя

Женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку —

Каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе

Слово для любви и для молитвы.

Шпагу для дуэли, меч для битвы

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает по себе

Щит и латы, посох и заплаты.

Меру окончательной расплаты

Каждый выбирает по себе.

Каждый выбирает для себя.

Выбираю тоже – как умею.

Ни к кому претензий не имею.

Каждый выбирает для себя.

С. Никитин – Ю. Левитанский

– Ну, ты собираешься меня отправлять?

Мы с Сережкой загорали (носами друг к другу, попами вверх, щекой в сложенные руки, пятки над краем обрыва) и вели философскую беседу, на данный момент плавно перешедшую в деловой разговор.

– Собираюсь, – кивнул я. – Завтра пойдет Север к Иде, он давно просился. Посмотрит, что и как, денька через два вернется, а там и ты рванешь… Кого возьмешь с собой-то?

– Басса возьму, Арийца… Серый с Джеком тоже просятся. Вот впятером и пойдем. За десяток дней обернемся.

– Угу. – Я перевернулся на спину, забросил руки под голову. – Серж, у тебя нет ощущения, что, так сказать, «что-то страшное грядет»?

– Что это ты Брэдбери вспомнил? – Мой друг зевнул. – Нет у меня ощущения никакого, кроме ощущения голода. – Он рывком сел, помотал лохматой головой: – Бр-р, а то усну… Интересно, чем нас девчонки будут кормить?

Он вскинул руки над головой и с обрыва махнул в море – только пятки мелькнули. Я, тоже поднявшись, присел на краю, качая ногой и поставив подбородок на другое колено. Сергей внизу бесился, как спятивший дельфин.

Меня грызло беспокойство…

…Оно не замедлило вылиться в реальную форму. Сергей все еще плавал, когда я обернулся. Подходил Саня.

Он подошел в полном снаряжении, а если учесть, что ко мне напрямую он последний раз обращался очень давно, то это казалось удивительным. У меня было поганенькое настроение, и я демонстративно закинул бедра курткой.

– Меня не интересует твоя попка, – хладнокровно сказал Саня.

– Не уверен, – отрезал я.

– Это твои проблемы, а я как раз и пришел тебя от них избавить. – Саня оперся локтем о выступ скалы. – Дело в том, что мы уходим.

– Кто это «мы»? – через плечо уточнил я.

– Мы – это я, Сашок, Сморч и Наташка, – в тон мне уточнил Саня.

Я встал. И развернулся к нему лицом. Несколько секунд мы мерили друг друга взглядами – и нехорошие же были у него глаза…

– С какой стати ты это решил? – спросил я.

– Нам не нравится то, что ты делаешь. – Саня чуть прищурился. – Все это плохо кончится, но раз уж ты забил мозги большинству, то я уведу тех, кто верен мне.

– Ты дурак, – «откровенно» сказал я. В кавычках – потому что я так не думал, а ляпнул просто то, что мне пришло в голову. И Саня это понял. Он презрительно усмехнулся и отбрил:

– Ты вспомнишь эти слова потом.

– Черт с тобой, убирайся. – Я вновь сел и свесил обе ноги. Но чувствовал – Саня не ушел. И ждал, что он скажет еще. Он не мог уйти, больше ничего не сказав.

– Мы были друзьями, Олег, – послышался его голос, и я, повернувшись, увидел его большие глаза, в которых была печаль. – И я предупреждаю тебя: игра в рыцарей не доведет до добра. В этот мир надо встраиваться, а не пытаться его перестроить.

Я отвернулся. Мне просто стало неинтересно, что еще может сказать Саня, и он, очевидно, понял это.

Потому что ушел.

* * *

Вообще-то у нас весьма однообразная жизнь, если подумать непредвзято. Ни книг, ни кино, ни телевизора… Только то, что сами для своего развлечения изобретем, да и тут фантазия ограничивается отсутствием материальных средств. Хотя никто из нас особо не был избалован игрушками, а руки имелись у всех, так что устроить, например, бадминтон из самодельных ракеток и кожаного мячика с воткнутыми перьями для нас было делом плевым. Кроме лироарфогуслей (с понтом просто «гуслей») Басса появились несколько самодельных свирелей, на одной из которых, вспомнив свою учебу в музыкальной школе, самозабвенно насвистывал Вадим. Кто-то (я так и не узнал кто) склепал почти настоящий футбольный мяч с волосяной набивкой – его же использовали и во всех остальных играх, требовавших мяча. Рикошетировал он весьма неожиданно, был увесистым и инерционным, но это только придавало игре шарм – всегда можно было попытаться ухайдакать игрока противника прямым попаданием… Правда, девчонки восстали на футбол, когда поняли, что игра этой самоделкой непоправимо калечит обувь. Мальчишки стали играть босиком, и слабый пол унялся – очевидно, наши ноги их не очень беспокоили… Арнис вырезал из дерева шахматы, а Олег Крыгин, позавидовав ему, но не имея таланта резчика, соорудил домино и шашки. Колькин – старый – набор шахмат тоже не бездельничал.

Наконец, никто не отменял тренировок, и я с удовольствием замечал, что многие подтягиваются в фехтовании до меня… хотя и мой уровень рос. Я все больше понимал, что становлюсь способен на весьма впечатляющие вещи – например, в прыжке сломать ногой выставленную навстречу жердь и, приземляясь, рассечь другую палашом…

Но, если честно, больше всего мне хотелось просто загорать (купаться я так и не полюбил) – одному или в обществе Танюшки. Жаль, что нечасто получалось… Но иногда мы заплывали на небольшой островок, где на клочках земли между каменных глыб росли оливы с серебристой листвой, выбирались на плоские каменные козырьки и… Впрочем, случалось, что мы просто спали голова к голове, болтали или бродили по островку, наслаждаясь одиночеством, солнечным теплом и тишиной, в которую вплетался шорох прибоя. По характеру мы с Танюшкой идеально подходили друг другу. Хотя и говорят, что сходятся противоположности, но мы были похожи: спокойные, но способные на резкие, почти неконтролируемые вспышки гнева и ярости; умеющие говорить и молчать; даже ростом почти одинаковые…

…Мы сидели плечом к плечу на камне над небольшим озерцом дождевой воды, похожим на зеркало в рамке из багрового гранита. У наших ног в ровной, спокойной поверхности отражались мы сами: одинаково обнимающие руками коленки, с почти одинаково длинными волосами, темными и уже начинающими завиваться на висках и на концах сзади у меня, русыми и прямыми у Танюшки. Последнее время она заплетала их в тугую косу (мне не очень нравившуюся, но удобную), а я свои перехватывал кожаной повязкой, но сейчас, после купания, волосы у нас были распущены – сохли.

– Подрезать пора. – Она провела пальцем по моей шее. Я невольно дернулся, Танька повторила жест и хихикнула.

Я недовольно спросил:

– Подрезать что? Шею мне?

– Дурак, – резко сказала она, но тут же погладила меня по плечу: – Извини, я не подумала. Тебе правда надо постричься, хотя бы подкоротить… – Она запустила пальцы в мои волосы, довольно безжалостно подергала.

– Ну пусти, – пробормотал я, не пытаясь освободиться. Она вместо этого рывком притянула меня к себе…

…Губы Танюшки были солоноватыми от высохшей на них морской воды. Горячими и живыми. Глаза блестели шалой зеленью, и в них отражалось мое лицо с такими же безумными глазами. Мы оба хорошо знали, чем кончится эта игра с поцелуями, – и оба не очень торопились.

В такие мгновения казалось, что они – навсегда.

Шумит река времен,

И ночь идет к концу,

И дым густых надежд

Скатился по лицу.

Я по цветам иду

На дальний свет звезды,

Где были мы с тобой,

Где только я и ты!

Ты моя судьба!

Я люблю тебя!

Я тебя никому никогда не отдам,

Нас не сможет согнуть никакая беда,

Не разлучат враги, не достанут года.

Я тебя никому не отдам!!!

Я тебя никому никогда не отдам,

Я тебя пронесу по горящим мостам,

По горам, небесам, по зеленым лугам.

Я тебя никому не отдам!

Не отдам!

И. Матвиенко – В. Пилявский

– А Саню ты зря отпустил, – сказала Танюшка.

Она сидела у меня сзади на пояснице и делала массаж. Приятно было – жуть. А вот разговор мне не слишком нравился. Я уже почти совсем собрался промолчать, но не удержался:

– Я никого не неволю, Тань, оставаться со мной. Но те, кто остается, должны выполнять мои приказы. Саня захотел уйти – это его дело.

– И все-таки это неправильно, – упрямо сказала она. – Когда Север пойдет в предварительную разведку?

– Завтра, – буркнул я, уже предвидя ее просьбу.

– Олег, скажи ему, чтобы он поискал Саню и предложил ему вернуться, а?

* * *

Было еще совсем темно, когда Север меня растолкал. Зевая и тряся головой, я поднялся, прошел к выходу. Андрюшка Соколов, стоя уже снаружи, перетягивал ремень.

– Возьми еще кого-нибудь, – предложил я. – Вдвоем мало ли что…

– Быстрей обернемся, – отмахнулся Север, одергивая свою «вечную» кожанку. Зевнул, прилязгнул сильными челюстями, засмеялся: – Нет тут никого, Олег. Не могли же они из воздуха появиться?

– Ладно… Если встретишь Саню с его олухами – заверни их, договоримся как-нибудь, – вспомнил я.

Север, помедлив, хлопнул меня по плечу:

– Это ты правильно… Постараюсь их найти.

– Ну ты все-таки разведку веди, а не Саню ищи, – спохватился я.

Игорь кивнул:

– Ладно, ладно… Скажи Кристинке… – Он махнул рукой: – А, ладно. Вернусь – сам все скажу… Андрей, готов?

– Готов, – буркнул Соколов, тоже зевая и расчесывая пятерней волосы.

– Ну и пошли. – Север первым зашагал вниз пружинистым шагом и растаял в смешанной с ранним туманом предутренней тьме.

Я еще какое-то время смотрел ему вслед, зевая и ежась. Потом окликнул часового – Игорь Мордвинцев отозвался коротким свистком – и пошел досыпать.

* * *

К вечеру отмахали километров двадцать вверх, вниз, с вершин холмов внимательно осматривая окрестности. В конце концов Андрей махнул рукой и объявил:

– Все, хватит на сегодня. Нет тут никого.

– Да, пожалуй, – согласился Игорь, ослабил пояс и перевязь. – Давай вон туда, в лощинку, спустимся. Там костер не будет видно.

– Трепещешь? – фыркнул Андрей.

– Да так, – улыбнулся Игорь, – на всякий случай.

– Вообще-то правильно, – согласился Андрей и, подфутболив носком мягкого сапога камешек, огорченно сказал: – Я думал, чего найдем, поэтому и вызвался… Так бы я фиг от Ленки ушел. – Он толкнул локтем Севера. – Знаешь, как с ней трахаться здорово?

Север хмыкнул. Он, конечно, спал с Кристиной и мысленно согласился с другом, но, будучи более сдержанным и воспитанным, тему не поддержал. Что, впрочем, не мешало Андрею ее развивать…

Мальчишки, спустившись на дно ложбины, обогнули росшие там понизу кусты и…

…Первые урса стояли метрах в пяти от них – стояли и прислушивались, а дальше их были еще десятки. По всему дну ложбины. Две или три секунды мальчишки смотрели на урса. Те тоже не двигались – очевидно, ожидая, что сейчас из-за кустов появятся еще белые. Потом Север истошно вскрикнул и, молниеносным движением метнув нож, увязший точно в горле у первого урса, толкнул Андрея плечом назад:

– Бежим!

Они рванулись вверх по склону. Но верхним краем лощины уже хрустели, ломаясь, кусты – там мелькали султаны из перьев на масках, наперерез ломилась еще одна группа!

– Беги один! – крикнул Север. – Туда беги! – Он почти швырнул Андрея дальше по склону оврага. – Беги, я их задержу!

– Я тебя не брошу! – крикнул Андрей, хватаясь за меч над плечом. Север зарычал:

– Дурак! Наши же думают: тут никого! Беги же, всех погубишь!

И снова толкнул Андрея. Тот попятился. Потом повернулся и побежал. Сразу изо всех сил.

Так, тут – все. Второй нож полетел в первого из бежавших поверху, и тот покатился вниз, пробил своим телом кусты, застрял там, словно какой-то манекен. Игорь прыжком выскочил на край лощины. Со всех сторон – ближе, ближе – лезли озверелые рожи или страшные маски. За Андреем не бежал никто – вот и хорошо…

Все? Кажется – все. Значит, вот как это… А где же страх? Где вся жизнь, промелькнувшая перед глазами?

«Прощай, Кристина», – подумал он, выхватывая шпагу и дагу, – они послушно, с радостным гудением, описали в сильных руках зло свистящие «восьмерки».

Но он, наверное, все-таки еще не верил в смерть, отталкивал ее всей силой своего недолгого существования, всем своим крепким, живым мальчишеским телом, всей жаждой жизни – когда, не дожидаясь броска урса, сам прыгнул вперед.

И успел подумать еще, что Андрей теперь точно успеет и все будет хорошо…

…Его убили только через полчаса, брошенными в спину толлами – после того, как отчаялись свалить в рукопашной.

* * *

Жалобно выли раненые. Их было около десятка, и почти все уже не бойцы. Убитых было девятнадцать – их порубленные и поколотые тела лежали на краю лощины и на склоне, застряв тут и там в кустах. Землю пропитала лениво льющаяся кровь. Валялось изломанное оружие, рассеченные щиты и маски.

Убитого белого оставили там, где он упал, – около большого дерева, к которому он хотел, но не успел прижаться спиной: в ней сейчас торчали пять толл. Упал он только после пятой, последней. Кто-то принес и бросил рядом левую руку белого с зажатым в ней кинжалом – ее удачно отрубили еще в середине схватки. Выдернуть черную от крови шпагу из правой руки не удалось вообще.

Отталкивая друг друга, сопя и скержеща гортанно, урса отрубили убитому голову и насадили ее на грубо оструганный кол. Открытыми глазами, из которых уже ушла жизнь, Игорь Северцев по прозвищу Север смотрел на то, как, то и дело схватываясь, урса делили его тело, тут же пожирая сырые куски мяса. Потом вставили шпагу, отрубив на державшей ее руке пальцы, в расщелину камня и начали ломать, сгибая клинок в дугу, но он каждый раз распрямлялся с коротким злым гулом.

Навалившись втроем, его переломили, и сталь лопнула с плачущим звуком. Обломок, выскочив из расщелины, вонзился в горло одному из урса, и тот, захлебываясь кровью, покатился на дно оврага…

Двадцатый.

* * *

Первые несколько минут Андрей вообще ничего не мог сказать – только хватал ртом воздух и не мог даже проглотить воду, которую лили ему в рот перепуганные девчонки. Он был черный от усталости, глаза ввалились, а волосы склеила выступившая из пота соль. Лишь потом, явно испытывая физическую боль, он прохрипел чужим, хрустким голосом:

– Урса… много… Я бежал всю ночь… опередил… на час… пришлось петлять…

На секунду воцарилось испуганное молчание. Потом в неговрезался крик Кристины:

– Где Игорь?!

Андрей измученно махнул рукой (Олька все еще пыталась его чем-то напоить и просила, чтобы он не глотал, а полоскал рот и сплевывал) и ответил уже более нормально:

– Он остался там, прикрывать. Без него я бы не ушел.

– Сколько урса? – быстро спросил я. Сейчас я не мог позволить себе ничего личного. Я был князем, за которым стояли три десятка человек. – Мы сможем отсидеться?

– Нет, нет. – Андрей помотал головой. – Их тысячи, они идут с юга острова, чешут тут все, как расческой…

– Брать только вещи и продукты, приготовленные про запас. – Я выпрямился. – Скорее. Мы уходим через ущелье на север, к Ираклиону.

– Поздно.

Все обернулись на голос, раздавшийся от входа. На пороге пещеры стоял Санек с обнаженной валлонкой в руке. Он был страшно бледен. За его плечом мрачной тенью высился Сморч, методично затачивавший выщербленное лезвие гизармы. Левое плечо Игоря было обмотано окровавленной тряпкой. У входа, поглядывая назад, замерли Бэн и Наташка.

– Поздно, – повторил Санек, шагнув внутрь. – Они перерезали дорогу через ущелье. Желающие могут убедиться – их отряды текут сюда, как река.

Почти все метнулись наружу. Я задержался.

– Про тебя я думал, что ты-то уж точно в Ираклионе, – тихо сказал я.

Саня хмыкнул:

– Я был там. Отдыхал, пер в жопу Сашка… – Он с усмешкой смотрел мимо меня. – Но когда это началось, я подумал: не очень-то хорошо будет бросить вас… Жоэ сказал, что будет ждать, пока ниггеры не полезут на сходни его каравеллы, так что мы еще можем успеть.

– Успеть? – Я вскинул голову. – Но ты же…

– Как ты думаешь, – с ядом спросил он, – я что, пробивался сюда через эти толпы? Есть тропка. Надеюсь, что они ее еще не перерезали.

Помедлив, я протянул Сане руку. Он со смешком посмотрел на меня.

И не пожал ее…

…Если Саня сравнивал урса с рекой, то он ошибся. Сейчас они больше напоминали шумное черное половодье, разливающееся по долине километрах в семи-восьми от нас.

– Их тут х…ва туча, – сказал Колька Самодуров, и никто не обратил внимания на мат. – Тысячи!

– Тысячи три, – оченил на глаз Игорек Мордвинцев.

– Вон еще! – Олег Фирсов в возбуждении вскинул руку, указывая на север, в направлении горного хребта. Километрах в десяти от нас текли вниз пять или шесть черных ручейков.

– Это те, от которых я бежал, – пробормотал Андрей. – Надо уходить, ребята, скорее!

– Я не пойду, – заторможенно сказала Кристина. – А если Игорь придет, а меня нет? Мы потеряемся…

Олька обняла ее за плечи:

– Надо идти, Кристи. Ты же знаешь, Игорь ловкий и смелый, он обязательно нас нагонит, если останется жив. А нам оставаться нельзя. Пойдем-пойдем…

– Девчонок в середину. – Я обнажил палаш. – Парни – в клин…

– Нет, Олег, – отчетливо и спокойно сказала Танюшка, и девчонки сплотились за ней.

– Что – нет? – сердито спросил я.

– Сегодня мы пойдем рядом с вами, – сказала она, обнажая корду. – Мне кажется – сегодня нехорошо будет тем, кто останется в живых, если мы столкнемся с черными и проиграем. Вы не сможете нас защитить. И тогда будет лучше погибнуть всем вместе.

Две или три секунды я молчал. Потом бросил:

– Что же – может быть, нам еще повезет… Тань, становись слева от меня. Будешь прикрывать бок… Все. Пошли.

Жарких костров развеселый треск,

Руки тяжелые над огнем.

Оцепенел и пригнулся лес,

Стаю волков обложили в нем.

Серые мечутся меж берез,

Прячут детей, зарывают в снег,

И в ошалевших глазах вопрос:

«Что же ты делаешь, Человек?»

Вот и все. Наступит смертный час,

Тот жуткий час, когда вся жизнь – сплошная боль.

Снег несет, о если б он их спас!

Но этот день не станет другой судьбой.

Кружит матерый, здесь главный – он,

Чует, вот-вот начнут стрелять.

Но на флажки не пойти – закон,

Лучше под пули – учила мать.

Лучше под пули, ощерив пасть,

Молча. За горло. С разбегу. В грудь.

Лапами. Сильно. Подмять. Упасть.

Может, и вырвется кто-нибудь.

Кто-нибудь…

Все уже страшный круг,

Давным-давно на спуск жадно палец лег.

Кто-нибудь… Пусть это будет друг,

Он допоет, когда голос мой уснет.

Цепи смыкаются. Крики. Смех.

Запах железа. Собачий лай.

Волка – не лебедя, лебедя – грех.

Волк – он разбойник, его – стреляй.

След, словно пеленг, он на ветру,

И, заглянув в поднебесья синь,

Холода грудью вожак глотнув,

Прыгнул – как проклял – что было сил.

Ветра свист. Опять им повезло,

Ударил гром, и палевый бок в крови.

Жизнь, прости… Прости людей за зло,

Дай время нам себя научить любви.

А. Розенбаум

Тропа, по которой нас вел Санек, в самом деле уводила в обход урса, под пологом зеленых рощ, что закрывали нас от взглядов со стороны. Мы шли в строю, на страшном напряге, но в какой-то момент Саня шумно перевел дух и сказал достаточно громко:

– Все. Они остались там. – Он махнул рукой влево. – Мы сейчас выше их… Впереди прямая дорога на Ираклион… Если пойдем быстро – дойдем к утру.

– Да, хорошо. – Я тоже перевел дух. Слева виднелся склон холма, переходивший в открытую узкую и длинную долину, терявшуюся где-то среди рощ. По долине двигался отряд урса – параллельно нам, явно о нас ничего не подозревая. Над ними плыл, покачиваясь и ныряя, шест с человеческой головой – еще не сухой, как обычно… Впрочем, все сухие головы, которые мы видели у них, когда-то кому-то принадлежали…

– Кристин, ты куда? – отвлек меня оклик Ольки. – Ты чего, Кристин?!

Девчонки загомонили. Я резко обернулся.

Кристина стояла совершенно открыто – на плоском большом валуне, нависавшем над склоном. Она, вся подавшись вперед, всматривалась в сторону урса. Потом повернулась к нам. Ее синие глаза почернели и стали огромными.

– Это Игорь, – сказала она.

Да. На шесте над урса плыла, покачиваясь, с развевающимися по ветру волосами голова Севера.

Помню, что в ушах у меня словно забурлила горячая вода. Я стал хуже слышать. А зрение, наоборот, как всегда в такие моменты, обрело странную четкость.

– Это Игорь, – повторила Кристина. – Я должна забрать… забрать его… у них…

– Кристина, что ты несешь? – быстро спросил я. Глаза девчонки обежали нас всех, и их взгляд был страшным, как промороженная сталь, прикасающаяся к обнаженной коже.

– Его надо забрать, – тихо сказала она, вытаскивая ландскетту. – Он же и ваш друг тоже…

– Кристина, не валяй дурака! – рявкнул Саня. – Он мертв! Это просто кусок его трупа!

– Боитесь?! – вдруг бешено крикнула Кристина. – Боитесь?! Тогда я сама! Одна!!!

Прежде чем ее успели удержать, она соскочила вниз. Устояла на ногах. Мы подбежали к краю, урса уже, конечно, нас видели… Кристина, доставая левой рукой стилет, уже шла к остановившимся и замолчавшим урса. Одна. Быстро пересекая свободное пространство.

– Мальчишки… – тихо сказала Ольга, обводя всех нас взглядом, в котором были мольба и боль. – Мальчишки, да что же это?.. Она же… одна… Ну мальчишки же…

Урса было сотни три. На глаз… Я заметил, что кусаю уголок губы.

Голова Севера на шесте.

Идущая навстречу урса Кристина.

Глаза Ольги.

Гул нарастал. Гул в ушах…

– Ладно. – Ольга глубоко вздохнула. – Я тогда с ней.

Я поймал ее за руку. Наверное, очень сильно сдавил, она даже задергалась. Но голос мой звучал спокойно – удивительно спокойно даже для меня самого, я ожидал от себя дикого вопля…

– Погоди, Оль. – Я подошел к краю и, соскочив вниз, повернулся к остальным. У меня быстро немели губы. Следя за своим голосом и уже не узнавая его, я сказал: – Карать, ребята. Карать. Будем карать.

И пошел за Кристиной, никого не позвав за собой и не удивившись остатками человеческого разума, что рядом со мной оказались Танюшка и Сергей, а голос Вадима где-то сзади попросил напружиненно:

– Дай, Тань… чтоб звенело!

И – голос Танюшки… И вновь – меня не удивило, что она поет:

…так что ж, друзья, коль наш черед —

Да будет сталь крепка!

Пусть наше сердце не замрет,

Не задрожит рука!

Пусть свет и радость прежних встреч

Нам светят в трудный час,

А коль придется в землю лечь,

Так это ж только раз.

Урса пятились. Шаг. Шаг. Еще шаг назад – всей толпой, переминаясь и переглядывась, сталкиваясь оружием. Они не могли поверить, что нас всего три десятка.

Просто не могли.

Потом они замерли.

А еще потом – рванулись навстречу.

И пусть и смерть – в огне, в дыму! —

Бойца не устрашит,

И что положено кому —

Пусть каждый совершит!^[247]

…Я шел вперед и нес перед собой беспощадно сверкающий клинок палаша. Я видел только этот летящий передо мной серебряный блеск.

Как солнце. За этим блеском надвигалась какая-то черная стена, и я выкрикнул:

– РОСЬ!!!

Четыре года рыскал в море наш корсар!

В боях и штормах не поблекло наше знамя!

Мы научились штопать паруса

И затыкать пробоины телами!

За нами гонится эскадра по пятам,

На море штиль – и не избегнуть встречи…

Но нам сказал спокойно капитан:

«Еще не вечер!»

Вот развернулся боком флагманский фрегат —

И левый борт окрасился дымами!

Ответный залп – на глаз и наугад! —

Вдали – пожар и смерть, удача с нами!

Из худших выбирались передряг…

Но с ветром худо и в трюме течи…

А капитан нам шлет привычный знак:

«Еще не вечер!»

На нас глядят в бинокли, трубы сотни глаз —

И видят нас, от дыма злых и серых…

Но никогда им не увидеть нас

Прикованными к веслам на галерах!

Неравный бой… корабль кренится наш…

Спасите наши души человечьи!

Но крикнул капитан: «На абордаж!

Еще не вечер!»

Лицо в лицо, ножи в ножи, глаза в глаза —

Чтоб не достаться спрутам или крабам,

Кто с кольтом, кто с кинжалом, кто в слезах —

Мы покидали тонущий корабль!..

Но нет – им не послать его на дно!

Поможет океан, взвалит на плечи!

Ведь океан-то с нами заодно!

И прав был капитан —

еще не вечер!

В. Высоцкий

Я не очень помню подробности этой драки. Командир из меня тогда был никакой, и хорошо, что мои ребята в командах и не нуждались.

Урса мы раскроили, как нож гильотины – брусок масла, после чего они мгновенно разделились на две части. Одна часть урса побежала откуда пришла. Вторую мы прижали к скалам и изрубили в считаные минуты. К этому времени я обрел связность речи и мысли, но взять команду на себя опять не успел, потому что на нас навалились с трех сторон не меньше полутысячи – подошло подкрепление, и, конечно же, не к нам…

Дальше – опять провал. Я знаю, что дрался, но не помню – как. Кажется, до скал мы добирались вместе, а там рассеялись. Окончательно я «включился», когда понял, что тащу на себе, закинув его руку на плечо, Игорька Мордвинцева. Он вроде бы шел сам, но из головы у него хлестала кровь, заливая мне плечо и лицо. Где-то на краешке сознания я удивлялся, сколько в человеке может быть крови… Танюшки рядом не было. Надо было остановиться, перевязать Игоря, но это оказалось невозможно – урса шли за нами по пятам. Позади меня держались Сергей со своей Ленкой и Колька Самодуров – он тоже потерял Вальку и вообще в правом плече сзади у него торчала толла. Олька Жаворонкова помогала ему идти.

Сергей догнал меня.

– Не уйдем с ранеными, – сказал он.

Вместо ответа я спросил:

– Где остальные? Остальные живы?

– Не знаю, – помотал головой Сергей. – Я не видел.

– Танька где?

– Не видел, я говорю!.. Олег, не уйдем мы с ранеными.

– Так что же – бросать их?! – огрызнулся я. Под курткой у меня текла кровь Игоря, текла в штаны, текла по ноге, в сапог…

– Олег, – сказал Игорь, и я наконец-то посмотрел, что у него с лицом. Голова у него была разрублена наискось, череп расколот, а вторая рана обнажала в рассеченном левом плече легкое, пузырящееся розовой пеной. – Хватит, положи меня. Все кончено. Я отыгрался.

Врать я уже не мог. Да и не хотел, да и нечестно это было. Я просто тащил его, но Игорь вдруг потяжелел еще сильней и попросил:

– Олег, не мучай меня. Очень больно.

И повис совсем. Окончательно, только еще дышал – с хрипом, с клекотом.

– Умирает, – сказал я и потащил его в сторону с тропки, в кусты. – Сергей, дальше, веди дальше!

– А ты?! – Он кусал губы.

– Я останусь с ним, потом нагоню… Мотайте отсюда! Сергей, не сходи с ума – уходи, я догоню!..

…Я втащил Игоря под вывороченные корни. Он опять пришел в себя и, нашарив мою руку, сказал:

– Темно… Олег, Ирка остается одна…

– Все будет нормально с ней, – пообещал я. – Я клянусь.

– Как обидно, – на губах Игоря лопнул кровавый пузырь, он широко зевнул. По дороге пробегали урса, но я это слышал как-то очень-очень отдаленно, словно все это меня не касалось.

– Что остается от сказки потом – После того, как ее рассказали? – спросил Игорь.

Потом он умер.

…Я догнал наших примерно через километр. Но урса догнали их еще раньше. Кажется, Колька совсем ослабел, а остальные не бросали его до последнего.

В общем, я метров за двести увидел, как Сергей пятится перед десятком, не меньше, урса – они не спешили нападать, потому что на тропе по пути Сергея лежали уже три или четыре трупа. Ленка прикрывала Сергею спину с рапирой наперевес.

Чуть ближе ко мне Колька, держа топор в левой, тяжело отмахивался от урса, наседавших на него и отрезавших его от остальных. Олька, прижатая к кустам на обочине, вращала корду в обеих руках, рубя с потягом.

Я опоздал… Колька завязил свой топор в основании шеи одного из урса, не смог – с левой – быстро его выдернуть… Ассегай ударил его в бок под вытянутую руку. Колька отпустил топор, схватился за ландскетту, его ударили в спину, и он упал. Уже на бегу я увидел, как он, приподнявшись, всадил выхваченный левой рукой охотничий нож в ступню одного из урса.

Каким-то невероятным усилием Олька пробилась к лежащему, раскидав урса, – и, встав над ним, отчаянно рубила кордой. В нее начали бросать толлы, и я, не добежав каких-то двух десятков шагов, увидел, как она закачалась и, осыпаемая ударами клинков, упала, прикрывая Кольку своим телом.

Наверное, их изрубили бы в куски, но тут я наконец добрался до урса. Они очень увлеклись, поэтому я прикончил троих раньше, чем они опомнились, – одному снес руку с плечом, второму перерезал горло дагой, третьему всадил палаш между лопаток – и тоже не сразу освободил лезвие.

Ятаган раскроил мне левое плечо и грудь под ключицей. Ликующий вопль захлебнулся – дага вонзилась в орущую пасть урса, скрежетнув о позвонки. Замахнувшийся топором схлопотал пинок в живот – такой, что его унесло в кусты, а в следующий миг я, в приседе крутнувшись волчком, подсек коленки еще одному и вывалил ливер другого ему же под ноги. Третьего я отоварил в висок кулаком с зажатой в нем рукоятью даги – он свалился без звука.

Потом я метров пятьдесят гнался за убегающими урса, почему-то не догнал – и, остановившись, обнаружил, что у меня в правом бедре торчит толла. Лезвие ощутимо скреблось о кость, и я, вырвав толлу, вскрикнул и выругался.

Ленка старалась остановить кровь, хлеставшую из раны в боку у Сергея. Какой-то урса уползал, пачкая за собой траву кровью и поносом, в кусты. Я догнал его и, наступив на спину, рывком за спутанные жесткие волосы переломил ему позвоночник. Потом подошел к нашим.

Олька была мертва. Это я понял сразу – в горле у нее торчала толла, это не считая всех остальных ран. Я оттащил ее в сторону – правая рука слушалась плохо, ее окатывали волны боли, от которых мутилось в глазах, а земля начинала казаться толстым слоем резины.

Олька напрасно пожертвовала собой. Серые глаза Кольки равнодушно и внимательно смотрели сквозь меня куда-то… не знаю куда. Может быть, туда, куда уходят все окончившиеся сказки?

Я нагнулся ниже – закрыть ему глаза. И упал в глубокую-глубокую яму, откуда меня вытащил Сергей – он волок меня, как я недавно Игоря, а одновременно бил по щекам свободной рукой.

– Пусти, я сам пойду, – прохрипел я, с удивлением обнаружив, что сам несу свой палаш, хотя руку ощущаю плохо. Я кое-как был перевязан, сам Сергей – тоже. Идти, впрочем, мне не хотелось. После того, как за полчаса на моих глазах погибли трое моих друзей, мне хотелось умереть, только как-нибудь так, чтобы не прилагать к этому усилий… и не очень больно, потому что и так уже хватит боли…

Я волокся куда-то сквозь эту боль, как сквозь густой, горячий, приторный кисель. И ненавидел себя за то, что я еще жив, когда все мертвы, что у меня не хватает духу вонзить дагу себе в сердце, так легко и просто – еще чуточку боли, а потом – покой и тишина…

– Сергей, убей меня, – попросил я его. Он выругался и покосился на меня дико.

Потом я увидел Танюшку. Она вышла навстречу из-за кустов, а следом еще кто-то, и еще – и еще несли носилки, на которых лежала Кристина, я узнал ее сразу.

– Ты весь в крови. – Танюшка уронила залитую кровью корду, и та вонзилась в землю.

– Это не моя кровь, это Игоря. – Я забыл о том, что и сам ранен, поискал глазами Ирку Сухоручкину и сказал: – Ир, Игорь убит, – потом мой взгляд наткнулся на Вальку Северцеву, и я добавил: – И Колька убит тоже…

Ирка заплакала, спрятав лицо в ладонях. Валька рассеянно посмотрела вокруг, покусала губу.

– Значит, и брат, и парень… – Она медленно улыбнулась.

А потом вогнала стилет, который держала в левой руке, себе под левую грудь.

«Ну и правильно», – подумал я. И снова потерял сознание.

* * *

В последующие несколько часов на вынужденном привале я еще несколько раз приходил в себя и отрубался. То ли от потери крови, то ли от нервного перенапряжения… В бездонном безвременье ко мне приходили Олька, Игорь, Колька – живые, и тоскливый ужас выталкивал меня «на поверхность».

Кто-то принес трупы – сходили, не побоялись. Это было правильно. Похоронить их по-человечески – мы были обязаны сделать это… Вроде бы плакал Андрюшка Соколов – а потом оказалось, что это правда. И еще оказалось – его Ленка Черникова погибла буквально в шаге от него, ей разрубили голову топором…

Не было Вадима. Не было Джека, не было Ленки Власенковой с Олегом Крыгиным. И Сережки Лукьянко с Вильмой не было тоже, и Богуша, и Наташки Бубненковой…

Была ночь. Глухая, полная барабанов где-то неподалеку… или, может, вдалеке, по здешним ущельям звуки разносятся странно… Черная, полная вязкого ужаса – ночь… Клинок выскальзывал из моих ножен снова и снова, падал передо мною, словно шлагбаум… Это было хуже смерти, это было нечестно – такая мука от мысли, что я привел своих друзей сюда на смерть. Я не хотел, я не мог хотеть их гибели – я всего лишь пытался остаться собой… или стать кем-то лучшим, чем раньше…

Я заплатил. И, наверное, еще не все.

Бездна мучения… Интересно, каков был конец всех вождей, князей, конунгов, королей этого «мира низачем»?.. Чарльз, принц Великобритании и король Срединного Королевства, погиб раньше, чем его настигло это отчаяние…

Как же ему повезло.

– Олег, вставай.

Я безучастно поднял глаза. Танюшка стояла передо мной, тоненькая, сильная и прямая, как выкованный из стали восклицательный знак, держа руку на поясе. Левая рука (рукав куртки оборван у плеча) была замотана повязкой от локтя и выше. Повязка намокла от крови…

И ее ранили.

– Зачем? – спросил я.

– Надо хоронить наших и идти дальше.

– Зачем? – повторил я. – Все кончено, Тань.

– Не смей так говорить, – тихо, но упрямо сказала она. – Мы же погибнем без тебя, Олег…

– Пусть ведет Саня… – Я поморщился. – Андрюшка вон Альхимович… А меня оставьте. Я кончился.

– А я? – так же тихо и упрямо спросила она. – Что прикажешь делать мне?

– Что хочешь, – равнодушно отозвался я. – У нас больше ничего не будет, Тань, пойми же ты это. Мы будем идти и идти по этому проклятому миру, убивать, убивать, убивать – и умирать сами… в этом смысл жизни? Потом придут другие, будут убивать и умрут… Вон Валька решила правильно. Я бы тоже так сделал, но я боюсь…

– Не смей так говорить! – Она топнула ногой. – Я же знаю!.. Мы же люди!..

– Мы не люди. – Я вздохнул. – Мы копии. Картинки на экране. Пешки на доске… Настоящие Олег и Танька там. Там. Они там и живут по-настоящему. А мы – мы какая-то еба…ая игра. Просто чья-то игра в войну, Тань… Оставь меня в покое. Все.

Танюшка стояла на том же месте… но словно бы отодвинулась.

– Помнишь, – задумчиво спросила она, – мы говорили о рыцарях? О справедливости. О борьбе?

– А… – Я усмехнулся. – Да. Говорили. Чушь…

– Так вот. – Она покусала уголок губы острым белым зубом. – Ради той чуши… Нет, погоди. Я тебя люблю. Просто так люблю. Но ради той чуши, Олег, я еще и уважала тебя. Ради той чуши стоило жить. – Она вдруг по-мальчишески сплюнула и без насмешки сказала: – Жалко смотреть, когда кто-то оказывается недостойным своей же мечты… – Она повернулась, чтобы уйти. Но, наверное, ей тоже было больно и тошно, потому что она добавила мне – уже через плечо: – Ну кто прыгнет выше радуги? Эх, ты!..

Какие-то несколько секунд я смотрел в ее удаляющуюся прямую спину. Но за эти секунды перед моим мысленным взором пролетел калейдоскоп картинок. Странно, просто несколько фрагментов из недавно вышедшего фильма «Выше радуги не прыгнешь», который очень нравился мне… и Танюшке. Словно кто-то продернул перед глазами склейку из отдельных ярких кадров. Веселый такой и немного грустный фильм о… ни о чем… и обо всем… и о нас, и о том, что…

– Тань, что ты сказала? – спросил я в спину. Наверное, что-то такое… ну, такое было в моем голосе. Потому что она обернулась. – Повтори, что ты сказала.

– Кто прыгнет выше радуги? – с вызовом повторила она.

– Да сам же Радуга и прыгнет, – ответил я. Вздохнул. И поднялся. – Ладно. Пошли. Попробуем… прыгнуть выше радуги.

* * *

Убитых мы похоронили в расщелине под скалой недалеко от места последнего бивака. Им не досталось даже коротких надписей – мы боялись, что урса разроют могилу.

Но, пока мы живы, мы их не забудем. Это тоже – памятник.

Никто и не думал жаловаться, когда я объявил, что надо идти дальше. Мне почему-то казалось, что все видели мою слабость, но то ли никто внимания не обратил, то ли не хотели вспоминать.

Кристина была тяжело ранена – не считая мелких «царапин» (которые там уложили бы любого в койку). Ассегай пробил ее тело в районе солнечного сплетения. Ольги с нами больше не было, но и так все понимали – доставать его нельзя. Мне почему-то лезли в голову строчки из «Книги будущих командиров» – как фиванский полководец Эпаминонт был ранен при Мантинее: дротик попал ему в грудь, и он приказал обрезать древко, чтобы оно не качалось и не причиняло лишней боли. Потом, после боя, отдав последние распоряжения, велел вынуть дротик – и после этого умер.

Кристина была без сознания. Иззубренную ландскетту с искореженной гардой из ее пальцев вытащить просто не удалось, так девчонку и несли на импровизированных носилках. Носильщики менялись, но я не мог – плечо… Мы шли через глумливо перекликающуюся барабанами ночь, словно раздвигая ее собой. Шли в тишине, чутко вслушиваясь и сжимая в руках оружие. Шли, стараясь не думать, что где-то лежат, наверное, тела других наших друзей – и их даже похоронить некому…

Что же, может быть, и мы будем скоро лежать так же. Это не причина для скулежа.

У меня снова начала промокать повязка на бедре. Кровь текла в сапог, и он захлюпал. Вот мерзость…

– Люди впереди, – неслышно подошел Арнис.

– Люди или урса? – быстро спросил я.

– Я же сказал – люди… Вроде бы наши.

…Вадим шел первым. Он нес меч на плече и покачивался, припадая на левую ногу. Следом шел Джек; потом – Ленка, Сергей, Вильма, Олег…

Мы обнялись – я, Вадим, Сергей… Надолго обнялись. Потом, отстранившись, я хрипло сказал:

– Всех вывел. Молодчина…

– Не всех. – Он посмотрел на Саню, который подошел к нам и остановился чуть в стороне. – Саш, Наташку убили… Игорь, – окликнул он Сморча, – слышишь?

– Слышу, – деревянно откликнулся вместо него Саня.

– Мы на тропинке столкнулись… – Вадим прикрыл глаза, перевел дух. – Ее ассегаем в горло, она сразу упала… Мы ее вытащили, но… – Он махнул рукой.

– А где Богуш?! – отчаянно крикнула Наташка Мигачева.

– Богуш… – Вадим снова прикрыл глаза. – Если бы не он, мы бы все там остались… Они навалились, Джек упал… – Я заметил, что у англичанина рассечен висок, волосы слиплись в кровавую сосульку. – А он встал там… с кистенем, и не подпускал… Ему… – Вадим скрежетнул зубами, качнулся, – ему голову с маху… Но он пять или шесть штук успел свалить и нас прикрыл…

Наташка зарыдала. Ленка Власенкова, подойдя, обняла ее. Вот так, а я и не замечал, что она неравнодушна к поляку…

– Где Олька? – спросил Вадим. – Пусть перевяжет, не могу больше…

– Она больше никого не перевяжет, – сказал Сергей. – Ее убили… И Кольку, и Игоря, и вообще… – Он шмыгнул носом и скривился.

– Я перевяжу. – Ингрид, державшаяся, как всегда, рядом с Бассом, подошла к нам. – Я хорошо умею…

– Тогда держи. – Сергей отдал ей Олькин мешок. – Работай.

* * *

Жоэ был честен. Он ждал нас, пока мог.

Сожженная наполовину каравелла лежала боком на мели. Песок был истоптан и почернел от крови, валялся разный мусор. Вяло чадил большой костер – остаток ниггеровского пиршества. Тут же, у черного борта корабля, лежали несколько голов.

Жоэ был третьим слева.

Мы одновременно подняли головы. Там, где стояла крепость, тянулись в утреннее свежее небо столбы дыма.

– Север… – Я осекся. – Джек, посмотри – нет ли там живых.

– Да, – кивнул он.

– Корабль сожжен. – Саня попинал борт, тронул его пальцем, с гримаской вытер испачканную руку о песок. – А нас двадцать два человека…

– Двадцать один, – подошла Ингрид. – Кристина умерла.

– Достаньте ассегай, – приказал я. – И похороните ее.

Но потом не выдержал, пошел сам посмотреть.

Пальцы Кристины после смерти разжались, и ландскетта выпала. Я поднял шпагу, помедлил… положил ее на грудь девчонке. Мышцы ее красивого лица расслабились, нижняя губа чуть отвисла – и от этого Кристина казалась обиженной…

…Джек со своими прикатил из крепости четыре больших глиняных сосуда и принес моток веревки.

– Плот, – сказал он. – Надо строить плот, иначе погибнем. Не спрячемся. Остров-то небольшой… У нас есть время – немного, но есть, они пока сюда не додумаются вернуться.

– Через пролив на плоту? – Фирс покачал головой.

– Тогда можешь вернуться в горы и еще несколько дней по ним побегать, – отрезал я. – Ладно. Похороните Кристину – и за работу!

* * *

– Еды мало. – Ленка Власенкова тоже получила свое, она была ранена в левое плечо и в левое запястье. – Воды в эти кувшины войдет литров по пятьдесят, всего, значит, двести, если по литру в день – это всем на десять дней. Думаю, хватит за глаза, а еды мало.

– Поголодаем, – отрезал я, тревожно оглядывая холмы и лес на них. – Я вообще не жрать готов, лишь бы отсюда подальше…

– Логично, – вздохнула она. – Ладно. Пойду укладывать, а то побросают как попало…

«Вот и все, – подумал я. – Два часа – и все. Мы уже ни про кого не помним. Дела и надо укладывать груз…»

– Есть одна опасность, – раздался голос за мной, и я повернулся. Джек стоял около меня, машинально оттирая руки от черных пятен смешанной с грязью и гарью смолы. – Нас может подхватить течение. Плот не выгребет, не корабль.

Джек говорил тихо и спокойно. Поэтому и я ответил так же:

– Тогда что?

– Тогда – Мальта. Пантеллерия. А дальше – Балеарские острова. Только до них есть риск уже не доплыть. Или, может, нас кто-нибудь подберет.

– Шансы?

– На благоприятный исход? Три из десяти… Надо еще все фляжки наполнить… Знаешь, князь, а умирать-то не хочется.

– И тебе? – хмыкнул я.

– И мне… А все-таки, – он сощурил глаза, – на юге что-то есть. Недаром они так бросаются на всех, кто идет туда!

– Недаром, – согласился я. Потом задумчиво сказал: – И все-таки еще странно они появились. Ведь не было их. И вдруг на тебе! Как с неба…

С плотом наши спешили, но делали его прочно. Море – это море… Плавника, обкатанного ветром, песком и водой, на берегу хватало, и все вкалывали – кроме девчонок, которые несли стражу и пытались напоследок поохотиться (аркебузу Вальки Северцевой взяла Наташка Мигачева) да подсобрать травок и кореньев. Таскали воду в кувшины, набирали фляжки…

Плот нарастал на мелководье.

– А все-таки я вернусь, – тихо, но упрямо сказал я.

Старый бродяга в Аддис-Абебе,

Покоривший многие племена,

Прислал ко мне черного копьеносца

С приветом, составленным из моих стихов.

Лейтенант, водивший канонерки

Под огнем неприятельских батарей,

Целую ночь над южным морем

Читал мне на память мои стихи.

Человек, среди толпы народа

Застреливший императорского посла,

Подошел пожать мне руку,

Поблагодарить за мои стихи.

Много их, сильных, злых и веселых,

Убивавших слонов и людей,

Умиравших от жажды в пустыне,

Замерзавших на кромке вечного льда,

Верных нашей планете,

Сильной, веселой и злой,

Возят мои книги в седельной сумке,

Читают их в пальмовой роще,

Забывают на тонущем корабле.

Я не оскорбляю их неврастенией,

Не унижаю душевной теплотой,

Не надоедаю многозначительными намеками

На содержимое выеденного яйца,

Но когда вокруг свищут пули

Когда волны ломают борта,

Я учу их, как не бояться,

Не бояться и делать что надо.

И когда женщина с прекрасным лицом,

Единственно дорогим во вселенной,

Скажет: я не люблю вас,

Я учу их, как улыбнуться,

И уйти и не возвращаться больше.

А когда придет их последний час,

Ровный, красный туман застелит взоры,

Я научу их сразу припомнить

Всю жестокую, милую жизнь,

Всю родную, странную землю,

И, представ перед ликом Бога

С простыми и мудрыми словами,

Ждать спокойно Его суда.

Николай Гумилев

…– Земля!

Я открываю глаза.

– Земля… – Сергей не кричит, как мне сперва показалось, а хрипит эти слова. На потрескавшихся губах – капельки крови.

Я тяжело приподнимаюсь. Те, кто еще может, встали, остальные смотрят лежа или сидя.

Огромное алое солнце садится за острую, изломанную от скальных пиков линию земли. Это не остров – она уходит вправо и влево, сколько хватает глаз. Плот медленно, но верно несет к ней.

Сил у меня больше нет. Но, кажется, мы все-таки будем жить.

Рассказ десятый Зима – холодное время

…Не разжалобит слеза

Те зеркальные глаза,

Вместо капель упадет

Снег.

Неужели в той стране

Ты забудешь обо мне?!

Там холодный ветер дышит,

И меня никто не слышит…

Из мюзикла «Снежная королева»

Песен, еще не написанных,

Сколько? Cкажи, кукушка, пропой.

В городе мне жить или на выселках

Камнем лежать или гореть звездой, звездой.

Солнце мое, взгляни на меня,

Моя ладонь превратилась в кулак.

И если есть порох, дай огня

Вот так.

Кто пойдет по следу одинокому?

Сильные да смелые головы сложили в поле, в бою.

Мало кто остался в светлой памяти

В трезвом уме да с твердой рукой стою, в строю.

Солнце мое, взгляни на меня,

Моя ладонь превратилась в кулак.

И если есть порох, дай огня

Вот так.

Где же ты теперь воля вольная?

С кем же ты сейчас ласковый рассвет встречаешь,

Ответь.

Хорошо с тобой да плохо без тебя,

Голову да плечи терпеливые под плеть, под плеть.

«Кино»

Пламя костра казалось особенно ярким в ледяной зимней ночи. Оно весело выплясывало над большой грудой хвороста, от которой плыли сквозь лес волны запаха. Пахло жареным, чуть пригорелым мясом.

Этот запах сводил с ума и мучил меня куда больше, чем почти тридцатиградусный мороз. К морозу я последнее время притерпелся. Не привык – привыкнуть к нему нельзя. Притерпелся.

Деревья стояли мертво – колоннами неведомого храма, в котором служат для злого божества стужи. Безжизненным кружевным плетением черного металла поблескивали под луной заиндевелые ветви кустов подлеска. Я лежал в сугробе в пяти метрах от костра. Лежал уже третий час, держа дагу в левой руке.

Урса у костра было всего шестеро. Они жарили оленя и до этого наверняка сытно ели.

Я ел последний раз три дня назад…

…Последние месяцы были крайне неудачными. Просто фатально. А если считать невезением еще и Крит – то нам не везло все полгода.

Мы высадились где-то в районе устья Сангонеры – на испанском берегу, южнее Валенсийского залива (нас несло все-таки гораздо быстрее – на наше счастье! – и намного южнее, чем мы рассчитывали). Мы недолго думая двинулись вдоль побережья в сторону Гибралтара. Лаури, конечно, не отказал бы нам в зимовке, и мы собирались добраться до Скалы в середине октября.

Урса встретили нас буквально через день после начала движения, и мы вынуждены были резко повернуть на север, в глубь материка. После этого урса не отставали от нас две недели и потеряли только в Иберийских горах. Несмотря на то что надвигалась настоящая осень, я увел людей в Пиренеи, еще дальше на север, намереваясь зазимовать там, – на Пиренейском полуострове содержание урса на квадратный километр было неожиданно непереносимым.

Самым неприятным же было то, что мы все-таки устроились на зимовку во вполне уютной пещере и даже начали поспешно собирать запасы. Тут на нас вновь обрушились урса, заставляя уходить на север все дальше и дальше.

В середине ноября мы переправились через Гаронну. Я надеялся, что тут не должно быть суровых зим – юг Франции! – но именно тогда ударил свирепый мороз. Потом повалил снег, мороз ослабел, но, когда все леса засыпало чуть ли не на высоту двухэтажного дома, мороз ахнул вновь.

Лесные обитатели словно повымерли. Казалось, мир вообще опустел, и в холодных, мертвых лесах остались только мы и урса. Охота была не просто плохой – отвратительной, эти ублюдки помимо всего прочего распугивали зверье. Последний раз я ел (одно название) три дня назад, перед тем, как отправиться на охоту из нашего лагеря. Разошлись все мальчишки, поодиночке, чтобы прочесать больше площади.

Для себя я решил, что без добычи просто не вернусь. И вот этим – третьим – вечером я наткнулся на урса.

Их было шестеро. Дозор или разведка… Они жарили добытого оленя. А я ждал. Ждал, потому что не был уверен, что справлюсь с ними шестью в том состоянии, в котором был сейчас. Олень должен жариться долго. Не будут же они ждать все это время, уснут, оставив дежурного…

Но эти мрази не спали. О чем-то бесконечно трепались и не спали. А олень, судя по всему, уже был готов.

Время от времени я шевелил пальцами ног. В общем и целом все было неплохо, вот только части лица я не чувствовал. И пальцев левой руки – ими я держал дагу, и они были не в рукавице, а в перчатке – почти тоже не ощущал.

Никогда не думал, что может так хотеться есть… что даже уже не хочется, только слабость во всем теле. Если и у остальных так же – то каково девчонкам?!

Один из урса, привстав с груды хвороста, потыкал толлой в оленя, сказал что-то… «Сейчас будут жрать», – подумал я.

И пополз к огню. Медленно и плавно – так, что смотрящим со стороны, да еще и от огня, едва ли что-то будет видно, кроме снеговой черноты.

Шестеро. И олень. Олень. Олень.

Я оставил на снегу, отпихнув ногой, меховой плащ. Ну давай, не подведи, ведь есть же в человеческом организме какие-то чертовы резервы, не все же я потратил на трехдневные мотания по лесам…

Урса, сидевший чуть наискось, боком ко мне, как раз бросил взгляд в сторону – и онемел, окаменел. Вообще-то можно представить себе, что ему увиделось: выдвигающийся из морозной тьмы силуэт с белым лицом.

Закричать он не успел. Моя дага, легко пробив грязный меховой ворох на спине сидящего ко мне задом урса, вошла ему в бок до рукояти. Урса завалился назад, но я, успев выдернуть оружие, перекатился через плечо и ударил ногами в грудь еще одного, а тому, который меня первым увидел, длинным махом перерезал горло ниже кадыка.

Трое оставшихся успели вскочить одновременно со мной. Но между ними и мною был костер. Я перехватил руку с ятаганом у того, который оказался ближе, почти танцевальным движением вышел ему за спину, ударом под колено сбил с ног и, вогнав дагу в затылок, молниеносно выдернул. Труп упал под ноги двоим еще живым, один споткнулся, второй шарахнулся в сторону, и вот этого-то я достал – точно в левый глаз. Отскочил. Заметив движение сзади – это встал тот, которого я сбил ударом ног, – пропустил мимо удар топора, и урса сам сел боком на выставленную дагу.

Ударом ноги в подбородок я опрокинул на спину так и не успевшего распрямиться последнего урса и, упав на него сверху, своей тяжестью вогнал дагу ему слева между ребер.

И потерял сознание…

…Я очнулся, скорей всего, через несколько минут. Потрескивал костер. От урса воняло, я подбородком уткнулся в его оскаленный рот и, кажется, рассек себе кожу о его зубы. Оттолкнувшись, я свалился в снег и понял – пальцы на рукояти даги не разжимаются. Разогнул их по одному, с трудом, словно они были сделаны из толстой проволоки. «Поморозился», – почти равнодушно подумал я и, вырвав дагу из трупа левой рукой, перебрался к туше оленя.

Он зажарился сверху, даже подгорел, но я не заметил этого, отхватывая дагой плоские ленты мяса и с горловым рычанием набивая ими рот. Однако после первых двух кусков я заставил себя затормозить, сообразив, что меня сейчас вырвет. Я сел на груду хвороста и, скрючившись, стал молча пережидать дикую, мучительную боль в желудке, про себя приговаривая: «Терпи, терпи…» Желудок удержал мясо, и я, зачерпнув правой рукой снег, заел им мясо. Подбородок начало щипать, я посмотрел на пальцы – на них осталась кровь. Рассек все-таки…

– Надо идти, – сказал я, поднимаясь.

Меня отделяло от нашего лагеря километров двадцать промороженного, засыпанного снегом леса, которые я должен был пройти с десятью-пятнадцатью килограммами за плечами.

Килограммами, которые я не могу, не имею права бросить… И не знаю, смогу ли унести. Раньше – унес бы. Но сейчас – ноги дрожат, тянет в сон от еды, проглоченной наспех, и эти еще не пройденные километры уже висят на ногах свинцовыми колодками…

Я убрал дагу. Затянул плащ, поднятый со снега и успевший настыть. И, наклонившись, рывком взвалил на плечи сброшенную в снег тушу.

* * *

Волки появились часа через четыре, когда я, ориентируясь по звездам в проемах черных ветвей, уже прошел половину пути. То есть я слышал их вой издалека и понимал, что он приближается, но старался не обращать на это внимания, хотя было ясно: запах жареного мяса в лесу они учуяли давно. И со следа не сойдут.

Я перешел замерзший ручей и поднимался на склон, когда инстинкт заставил меня оглянуться.

Волки – семь поджарых, но одновременно пушистых, рослых, могучих зверей – стояли на опушке за ручьем. Ровной линией, перпендикулярно к моему следу. Стояли и смотрели в мою сторону.

– Так, – сказал я, спиной отступая выше. Волки не двигались. Но они видели меня – и этим все было сказано. – Эй, – окликнул я их, сбрасывая оленя в снег, – разойдемся в стороны. Вы обратно, я вперед. Ну?

Они слушали. Они действительно слушали. Странно, но отсюда я видел, что у них желтые глаза. Страшные, красивые и внимательные.

Я вытащил из ножен палаш и протянул его перед собой – клинок превратился в моей руке в живую полосу лунного света. Казалось, по лезвию бегут на снег серебряные капли.

– Я не хочу вас убивать, – сказал я, и мои слова эхом вернулись ко мне от молчаливой стены леса. – Ищите себе добычу в другом месте.

Я очень устал. Меня шатало, словно только что сброшенная тушка и помогала мне держаться на ногах, увеличивая вес. Мне почему-то вспомнились лыжи, которые были у нас в прошлом году и которые мы оставили на Карпатах. Думали, что сделаем новые. Не сделали, некогда было… А я так и не выучился на них ходить поприличней…

Ну, сейчас это уже несущественно.

Семь штук. Много… Они будут подниматься на склон веером, ровной цепочкой. И нападут по кругу… Я оглянулся – до ближайших солидных деревьев было далековато, но успею добежать, чтобы прижаться спиной… Нет, если бросить оленя – точно успею.

Я покрутил палаш в руке. И остался стоять на месте.

Неспешной трусцой волки добрались до начала подъема. Синхронно сели на хвосты вместо того, чтобы начать атаку. Вскинули морды, продолжая разглядывать меня.

Потом тот, что сидел в самом центре, поднялся на ноги и пошел вверх. Неспешно, как и раньше, опустив морду к снегу, к черным овалам моих следов. Потом – когда ему оставалось метра два – он вновь сел. И рассматривал меня спокойными мрачными глазами. Из ноздрей влажного черного носа вырывались коротенькие струйки пара.

Не знаю, сколько мы ждали, глядя друг другу в глаза. Наконец волк моргнул – как-то печально – и, повернувшись, пошел вниз. Не останавливаясь, прошел через строй своих товарищей – и двинулся к лесу. А шестеро остальных – попарно из центра, четко, как на параде – поднимались и уходили за ним.

Я тяжело убрал палаш. Несколько секунд еще всматривался в мельтешение теней на опушке. И нагнулся за тушей оленя.

class="book">* * * Не помню, как я – уже в рассветной инеистой мути – прошел последний километр. То есть вообще не помню. Просто я ткнулся лицом в какие-то странные густые кусты, чуть не выколов себе глаза, не смог пролезть и побрел в обход. Меня швыряло на ходу из стороны в сторону, я уже не вытаскивал ног из снега, а бороздил ими белые завалы.

– Танюшка! – заорал кто-то (меня качнуло назад, в сторону от голоса). – Танюшка, иди скорей! Олег поморозился!..

…Меня привела в себя боль в левой руке и левой стороне лица. Боль была ужасная, казалось, что меня жгут головнями, а главное – она не утихала, беспощадно вгрызалась в тело, полосовала его огненными бичами.

– Огонь… уберите огонь, не надо… – застонал я, не открывая глаз и не понимая, что со мной происходит. Урса? Меня пытают? Но почти тут же знакомый и родной голос Танюшки ласково защекотал мне ухо:

– Потерпи, Олежка, потерпи, родненький… теперь все будет в порядке, только потерпи…

– Больно, Тань, – пожаловался я и снова застонал без слов – боль нарастала, хотя это, казалось, было просто невозможно.

Левый глаз у меня не открывался, но правым, распахнутым, я увидел, что Танюшка (мы с ней были в одном спальнике недалеко от огня, у снеговой стены) щекой лежит на моей левой щеке, дыша мне в нос. Моя левая рука, судя по ощущениям, пробивавшимся сквозь дикую боль, находилась у нее между бедер.

Она меня отогревала своим теплом. Но признаюсь – я не испытывал благодарности: только боль. Танька казалась мне живым кипящим свинцом.

Пределы человеческой выносливости все-таки существуют. Я просто не в силах был больше выносить этой муки.

Я завыл. Частичкой мозга я понимал, что Танька спасает мне руку и лицо, но сделать ничего не мог, не мог заставить себя замолчать.

Я орал. Танюшка плакала и утешала меня. Хорошо еще, хватало воли не вырываться.

– Орет?

Я увидел сперва меховые сапоги и низ длинной куртки, потом – исхудавшее лицо Вадима. Его темные от мороза и ветра губы улыбались, в глазах отплясывало вприсядку пламя костра.

– Орет, значит, будет цел, – он наклонился: – Ингрид уже собиралась тебе руку резать.

– Е… – Я заткнулся. Боль не уменьшилась; терпя ее, я спросил Вадима: – Все… вернулись?

– Все, все, – кивнул он. – Еды хватит на неделю. Сыты не будем, но и не сдохнем, а там посмотрим…

– Не потеплело?

– Холодно. – Вадим посмотрел в сторону от костра. – Урса много было?

– Шестеро. – Ясно было, как он догадался об урса. – Внимательней надо… ой мамочка родненькая, да больно же мне, больно, больно, боль-но-о-о!!!

– Терпи, – бессердечно сказал Вадим.

Танюшкины слезы кипящим металлом падали мне на щеку…

…Глаз у меня открылся уже на следующий день. Но, забегая вперед, скажу, что мои левая рука и нос так и остались очень чувствительными к холоду. А пятна обморожения прошли лишь к концу зимы.

* * *

Снег пошел вновь. Стало намного теплее, было безветренно, и, казалось, можно бы и радоваться… но снег падал так густо и непрестанно, что это пугало. В движении бесконечных, очень больших белых хлопьев было что-то безнадежное. Словно снег решил засыпать все и всех, превратить весь мир в белесую пелену, остановить всякую жизнь – и лишь на этом успокоиться.

– Как после ядерной войны, – сказал Сережка Лукьянко. – Зима на много лет.

– Какая зима на много лет? – спросил Джек.

Сергей пожал плечами:

– Ну, так ученые говорят… Если будет ядерная война, то в небо поднимутся тучи пепла, закроют солнце… Похолодает, и начнется долгая зима. Ее еще так и называют – ядерная зима.

– Хватит тебе, – не зло, а как-то тоскливо оборвал его Сморч.

Мы сидели за ветрозащитной стенкой с навесом вокруг большого костра. Кое-кто уже спал, скорчившись в спальнике на густо набросанном лапнике. Олег Крыгин затачивал шпагу, и равномерное вжиканье падало в тишину вместе со снегом. Над костром падение хлопьев переставало быть равномерным и спокойным, снег начинал кружиться, танцевать, а потом таял в потоках теплого воздуха. Это было даже красиво.

– Надо идти на юг, – сказал Саня. Он сидел напротив меня, волосы сосульками свисали на лицо, путаясь с тенями. Казалось, что они шевелятся. – Мы не выдержим тут всю зиму.

– На юге урса, – сказал Вадим.

– Зима, – возразил Саня, – зимой они тут не остаются постоянно… Олег убил шестерых, а они даже не чухнулись. Ушли, конечно.

– Куда ушли, конкретно? – уточнил я, не поднимая глаз. Мне хотелось есть, но это чувство было далеким и даже уже привычным.

– На юг, – повторил Саня.

– Зимой мы не перейдем Пиренеи.

Саня промолчал, плотнее закутавшись в одеяло, наброшенное на плечи. Он и сам это знал.

– Мы переживем эту зиму, – упрямо, почти заклинающе сказал я. – Верьте мне. Переживем.

Танюшка обняла меня, прижалась. Я закутал ее и себя плащом, прикрыл глаза. Тепло костра гладило лицо, и я подумал, что это немного похоже на солнце. Только вот обмороженная часть лица начала болеть, и я, с досадой открыв глаза, отстранился.

Было совсем тихо, даже Олег перестал затачивать шпагу. Танюшка спала у меня на плече, съежившись под плащом. Вильма глядела в огонь расширенными, остановившимися глазами.

Снег продолжал валить. Мне в голову полезли слова Сережки Лукьянко о ядерной зиме. Сейчас бы раздеться, сейчас бы вымыться, сейчас бы на солнышке полежать… А тут даже в туалет сходить проблема, подумал я тоскливо. Снять штаны – уже подвиг…

В щели навеса я увидел, что возле деревьев сидят волки. Не знаю, те или не те, которые не тронули меня в лесу. Они сидели на хвостах и смотрели сюда.

– Ждут, – хмыкнула Вильма. – Как думаешь, князь, дождутся?

– А что, страшно? – усмехнулся я.

– Да нет… Какая разница…

– Думаю, не дождутся. – Я потихоньку перевалил Танюшку на лапник, плотнее укрыл плащом – она не проснулась, только поворочалась и что-то буркнула. – Топлива-то хватит?

– Хватит, – успокаивающе ответила Вильма, подбрасывая в костер пару полешек. – Ложись спать.

– Неохота, – признался я. – Посижу еще…

Вильма с Серым сегодня были часовыми. Сережка Лукьянко, кстати, как раз вошел в проем навеса снаружи – весь в снегу – и сел у огня, ожесточенно сдирая с рук меховые рукавицы. Откинул капюшон.

– Небось сами не рады, что с нами связались? – поинтересовался я.

– Кто скажет, где лучше, где хуже? – философски высказался Сергей, протягивая руки к огню. – Мы по крайней мере еще живы, князь.

– «Князь», – хмыкнул я, вороша палкой угли с краю костра. Угли стреляли синеватыми язычками пламени, а потом на конце палки расцвел алый огонь. – «Жили двенадцать разбойников, жил Кудеяр-атаман…» Читал?

– «Кому на Руси жить хорошо», – кивнул Сергей. – Следствие по этому вопросу еще будет проведено.

– Юморист. – Я бросил палку в огонь. – Лен, ты спишь?

– Тебе какая нужна? – буркнула Власенкова. Она тоже еще не спала.

– Ты, – определил я.

Ленка вяло погрозила:

– Я Олегу скажу, что ко мне пристают.

– Какому Олегу? – со смехом поинтересовался Сергей.

– С едой что? – вполголоса спросил я.

– П…ц, – также вполголоса ответила она. – По мелочи дня на два осталось, только чтоб с ног не попадать… – Она вздохнула: – Ну до чего же тут охота мерзкая!.. Знаешь что, Олег? – она снова вздохнула. – Пора на кору переходить.

– Дожили, – обреченно сказал я. – Ну, переходить так переходить… Кажется, сосновую заболонь можно варить и есть… только воду сливать раза три… – Я вдруг засмеялся, и Ленка через секунду тоже захихикала.

– Ты чего? – сквозь смех спросила она.

– А что еще остается? – Я продолжал улыбаться. – Серый прав: мы по крайней мере еще живы!

* * *

Просыпаться по утрам всегда было трудно – я имею в виду, зимой, этой зимой. Был серый рассвет – по крайней мере так казалось, что рассвет, снег продолжал валить, почти ничего не было видно. На спальнике местами тоже лежал снег. Костер горел хотя и широким, но каким-то бледным, умирающим пламенем. Возле огня грелись несколько человек. Ленка Власенкова что-то готовила… а меня вдруг охватило чувство острой жалости ко всем своим. То ли сейчас, в утреннем неверном свете, мне так казалось, то ли на самом деле так было, но лица у всех выглядели исхудавшими и обветренными. «А ведь мы голодаем, – отчетливо подумал я. – Мы на самом деле, по-настоящему голодаем. Вот черт…»

Надо было вставать. Вставать.

– Танюшка, – я толкнул ее локтем. – Встаем.

– Я не сплю. – Танюшка завозилась. – Сейчас встаем…

…Голодному человеку холод кажется в несколько раз холоднее. Это действительно так. Если живешь зимой на проклятом «свежем воздухе», есть нужно много и относительно разнообразно. Или хотя бы просто – много. Если есть нечего – подкрадывается вялость, нежелание что-либо делать… И если не заставить себя подняться, то можно остаться лежать навсегда. Но и бесконечно заставлять себя у голодного человека тоже не получится. Мы пили омерзительную настойку из еловых иголок и веточек – средство от цинги, изготовленное Ленкой и Ингрид. Гадость была просто невероятной – наверное, хинин, и тот лучше, – но вариантов просто не имелось, как не имелось у нас и запаса овощей, как прошлой зимой. (Странным было то, кстати, что, как я с изумлением заметил, мы вообще-то ничем не болели!) Приходилось тянуть эту фигню, причем обе девчонки стояли над душой, чтоб допивали до конца.

– Лыжами займусь, – сказал Вадим, поднимаясь и украдкой выплескивая из котелка примерно глоток остатка. – Без них все-таки плохо. Андрей, поможешь? – кивнул он Альхимовичу. Тот наклонил голову. – И еще Олега возьмем… Идешь, Фирс?

– Иду. – Олег Фирсов встал, поправляя перевязь с метательными ножами. – Дашь топор, тезка? – Он подтолкнул Крыгина.

– Держи, – Олег перекинул ему оружие. – Поймал? Че вякаешь?

Я решительно допил остаток смолистой мерзости, подышал и тоже поднялся. Надо было распределять всех по дневным работам.

* * *

Вадим был прав насчет лыж. Без них пробираться по лесу было очень трудно, я почти пожалел, что взял с собой Танюшку. Но когда я оглянулся, то обнаружил, что она совершенно хладнокровно лезет по сугробам, держа на плече заряженную аркебузу.

– Хорошая ты все-таки у меня, Тань, – вырвалось, и я смутился, но она рассмеялась и молча пожала плечами, на которые падал снег – красивыми, крупными хлопьями.

Лес. Снег. Синеватый полудень-полусумрак.

В широком плоском логу мягко позванивал ручей, выныривавший из-под гранитных глыб и почти тут же скрывавшийся подо льдом. Я присел, сдернул крагу, зачерпнул воды, пахнущей морозом и вкусной.

– Вымер лес, – сказала Танюшка. – Ну никого… Как ты это объяснишь, Олег?

– Никак. – Я встал. Глядя с улыбкой ей в лицо, вспомнил: – «– Долго ли мука сея, протопоп, будет? – и я говорю: – Марковна, до самыя до смерти!»

– Добро, Николаич, – вздохнула Танюшка, – ино еще побредем… – и, засмеявшись, добавила: – Как ты меня доставал этим «Житием…»! Я, если честно, не верила, что мальчишка в тринадцать лет может серьезно этим увлекаться. Думала – дурака валяешь, чтоб впечатление произвести… – Она вдруг перестала смеяться и задумчиво повторила: – Долго ли мука сея, протопоп, будет? – Марковна, до самыя до смерти! – Добро… ино еще побредем… А слова-то великолепные… Что с ним, с Аввакумом, случилось-то?

– Сожгли, – коротко ответил я.

– Нормально, – спокойно ответила она. – Ну? Еще побредем?

– Повезло мне с тобой – как Аввакуму с его Марковной, – вздохнул я, перешагивая ручей: – Руку подать?

Она фыркнула, сделала легкий прыжок… и тяжело села в снег, удивленно моргая:

– Голова закружилась…

– Вставай. – Я поднял ее. – Есть хочешь?

– Не хочу…

– Значит, очень хочешь, – констатировал я, забираясь в поясную сумку. – На. Ешь. – Я достал полосу вяленого мяса и отвел глаза. Слышно было, как Танюшка сглотнула.

– Пополам… – жалобно сказала она.

– Ешь, Тань, – мягко сказал я. – Ешь, ешь…

Я принял у нее аркебузу и засвистел сквозь зубы.

* * *

Уже разделанную тушу огромного оленя приволокли Басс с Ингрид – почти ползком тащили по снегу сорок килограммов мяса, завернутые в шкуру. Они вернулись через полчаса после меня и Таньки (мы пришли пустые), а уже в темноте пришел Андрей Соколов. Мы сперва переполошились невероятно – он еле тащился на негнущихся ногах – и только когда он подошел ближе, стало ясно, что его штаны превратились в ледяные трубы.

– Потом, потом… – торопливо сказал он, когда все, повскакивая с мест, бросились к нему. – Я в воду провалился… вот, – и он без предисловий сбросил со спины раньше не замеченного нами здоровенного сома метра полтора длиной. – Это из-за него, – Андрей с трудом сел – вернее, рухнул – у огня, его штаны ломко хрустнули, осыпаясь пластинками льда. – Ноги ва-аще ничего не чувствуют.

Ингрид подсела к нему, достала кинжал:

– Не бойся, ничего ампутировать я тебе не буду, а вот брюки кое-где порежу…

– Тяни так, – отчеканил Андрей. И уже тише добавил: – Их Ленка шила…

– Извини. – Ингрид смешалась.

– Значит, еще сколько-то не сдохнем, – сообщил Саня. Я покосился на него. Последнее время он был очень молчалив, а у меня это вызывало резкое опасение.

– Не только не сдохнем, – вдруг вмешался Басс, сидевший со своим «инструментом» на коленях, – но и вообще… – Он не стал пояснять, что там «вообще», и, тронув струны, запел, бросая слова в снежную ночь:

Спокойно, дружище, спокойно!

И пить нам, и весело петь.

Еще в предстоящие войны

Тебе предстоит уцелеть.

Уже и рассветы проснулись,

Что к жизни тебя возвратят.

Уже изготовлены пули,

Что мимо тебя просвистят…^[248]

– Комедию с несгибаемым Мальчишом-Кибальчишом разыгрываешь? – спросил Саня, и я удивился тому, каким неожиданно злым стало его лицо. Но Басс не разозлился в ответ, а спокойно, даже чуть насмешливо ответил:

– А я не вижу причин, по которым мне надо по-собачьи завывать. Хочу и пою. А пою, что хочу.

– Правильно, – одобрил Сережка, вставая, и, сбросив меховой плащ, которым он укрывался вместе с Ленкой, подал ей руку. – Ну-ка, Басс, дай что-нибудь такое…

– «Такое»? – уточнил Игорь. – Ну, вот тебе «такое». Если что не такое, то извини.

Ай, заинька, ай, серенький,

Сам маленький, хвостик беленький…

У меня даже челюсть слегка отвисла. Я такой глупейшей песни в жизни от него – да что там от него – вообще! – не слышал. Не знаю, где он такое «оторвал». Может, сам сочинил. Но я совершенно неожиданно заметил, что у меня начинает подергиваться нога, а плечи сами собой «ходят». Сергей же с Ленкой вообще вовсю отплясывали вокруг костра! Причем четырнадцатилетние, вполне современные по взглядам мальчишка и девчонка, отродясь не плясавшие ничего «народного», вовсю «рубили» что-то вроде присядки, смешанной с хороводом, словно так и нужно, – откуда что взялось! Я вздрогнул – резкий свист свирели в руках Вадима врезался в струнный перезвон диссонансом, но тут же встроился в него и «добавил жару» в эту чушь про заиньку, творившего самые дикие вещи вроде поедания краденого сахара и надевания драных штанов на тонкие, кривые ножки. Но песня странным образом «заводила». Я и не заметил, что отплясывают – кто во что горазд – еще несколько человек. Вильма Швельде изумленно рассматривала эту картину расширенными глазами. А я вдруг обнаружил, что возле нас стоит Джек.

– Позвольте? – Он спросил это по-английски, улыбаясь и протягивая руку Татьяне. Та сделала бровями в мою сторону и встала. Джек положил ее руки себе на плечи, свои устроил (ах, нахал!!!) на ее талии, что-то шепнул, она кивнула – и они, нырком уйдя в сторону, понеслись вокруг костра. Под русскую народную музыку в английском народном танце (я такой видел по телику несколько раз).

Вадим, продолжая насвистывать, толкнул меня локтем. Безо всякой задней мысли, конечно, но я нахмурился, наблюдая за красивыми движениями Джека и моей девчонки.

– Подкрался к девочке-подростку, – пробормотал я, поднимаясь. – Эх, пропадай моя телега, экипаж машины боевой! Подвинься, Джек!..

…Вообще-то плясать на пустой (не первый день) желудок тяжеловато. Поэтому скоро все вновь сидели по местам, отдыхая после вызова, брошенного ночи, смерти и зиме, и слушали, как поет Басс…

Надоело

Говорить и спорить

И любить

Усталые глаза…

В флибустьерском дальнем синем море

Бригантина поднимает паруса!..^[249]

…– А может, ты споешь, Олег? – предложила Наташка Мигачева. – Ты же вроде бы научился играть?

Басс, подлец, немедленно протянул мне инструмент.

– Но петь-то я лучше не стал, – заметил я, бросив на него многообещающий взгляд.

– Да, – согласилась Танюшка, – петь ты можешь в приличном обществе только при очень громком аккомпанементе. Достаточно громком, чтобы тебя заглушить.

– Спасибо, Тань, – невозмутимо ответил я, принимая инструмент, – я постараюсь аккомпанировать погромче.

Я в самом деле разучил знаменитые «три аккорда», которыми можно сопровождать любое пение вообще. И сейчас аккуратно подобрал их, а потом, решившись, негромко запел – едва ли не впервые так, один и при всех, запел то, что пришло мне в голову неожиданно:

Мальчишеское братство неразменно

На тысячи житейских мелочей…

И всякое бывает,

Но дружба непременно

Становится с годами горячей…

И я услышал, как Танюшка поддержала, негромко, чтобы не глушить меня, но ясно и умело:

Уходит бригантина от причала…

Мои друзья пришли на торжество,

И над водой, как песня, прозвучало:

«Один за всех – и все за одного!»

Один за всех – и все за одного…^[250]

…Краем глаза я заметил, что Сережка Лукьянко поднялся и вышел наружу из нашей загородки. Вышел и вышел (ну, может, в туалет?), но я все-таки был князем – и меня словно толкнуло.

– Я сейчас, Тань, – пробормотал я уже начавшей укладываться Танюшке. Она проводила меня спокойным взглядом…

…«Снаружи» все падал и падал снег. Я на миг прикрыл глаза, посмотрел. На сугробах чернели ямы следов – Сергей ушел в лес, и я, тут же провалившись почти по пояс, зашагал за ним, мысленно ругая себя и держа ладонь на рукояти даги, а главное – пока что не очень понимая, что это Серого понесло в лес и за каким чертом я иду следом.

Сергей, как оказалось, ушел недалеко. Мне сперва показалось, что его тошнит – он стоял между двух деревьев, упершись в них ладонями без краг, и спина, обтянутая меховой курткой, вздрагивала. И лишь подойдя ближе, я понял, что Серый плачет.

Он услышал меня, обернулся. Слезы блестели на щеках дорожками, лицо подергивалось. Я думал, что он сейчас заорет на меня, но вместо этого Серый вытянул ко мне руку:

– Потрогай, – тихо сказал он, проглатывая рыдание. – Потрогай!

– Ч-что? – не понял я.

– Потрогай! – потребовал он, и я коснулся холодных пальцев, к которым пристали крошки коры. – Я живой, Олег, – он снова сглотнул. – Понимаешь? Я настоящий. Я живой, я хочу жить. Олег, кто дал им право так со мной поступить и обречь на смерть?! Я не игрушка, я люблю Вильму. Я хочу писать книги! Я отказываюсь играть в их б…ские игры! И не хочу, чтобы игры играли в меня!

Я молча слушал его. Действительно, что я мог ему сказать? Больше того, горькие, горячие слова Серого рождали и во мне бессмысленное протестное чувство – до скрежета зубов. По какому праву меня кто-то обрекает на никому не нужную гибель?! Резким жестом, сам не очень понимая, что делаю, я вытянул перед собой руки, растопырил пальцы. Мне четырнадцать лет. Вот мои руки… вот я пошевелил пальцами… я – мальчик, у меня длинные ноги… вот они, в меховых унтах… Я люблю жаренное на углях мясо и не люблю вареный лук… Мечтать мне нравится, и я боюсь темноты…

Как же так?! Кто приговорил меня?! За что?!

– Не хочу, – прошептал я. – Не хочу, не хочу…

Сергей кусал губы и плакал. Так плачут от нестерпимой обиды, когда ничего нельзя изменить.

Ловушка

– Пойдем, – сказал я, скручивая в себе тоску усилием воли. – Пойдем. Надо спать. Надо быть сильными. Я понимаю, что все это чушь, но мы должны жить. Хотя бы ради наших друзей и наших девчонок… И еще… вот что. Ты прав. Мы настоящие. Ну так давай будем жить по-настоящему. Хотя бы попробуем.

Одинокая птица – ты летишь высоко

В антрацитовом небе безумных ночей,

Повергая в смятенье бродяг и собак

Красотой и размахом крылатых плечей.

У тебя нет птенцов, у тебя нет гнезда,

Тебя манит незримая миру звезда,

А в глазах у тебя – неземная печаль…

Ты сильная птица, но мне тебя жаль.

Одинокая птица, ты летаешь высоко,

И лишь безумец был способен так влюбиться!

За тобою вверх подняться,

За тобою ввысь подняться,

Чтобы вместе с тобой разбиться,

Разбиться с тобою вместе!

Черный ангел печали, давай отдохнем,

Посидим на ветвях, помолчим в тишине.

Что на небе такого, что стоит того,

Чтобы рухнуть на камни тебе или мне?

«Nautilus Pompilius»

Утром опять ахнул мороз при мгновенно очистившемся небе. Собственно, можно было и на охоту не ходить (еда-то была), но я снова разослал всех на маршруты, а сам пошел с Арнисом. Девчонок на этот раз оставили в лагере, чтобы хоть по возвращении можно было надеяться на подобие горячего ужина…

…Когда мы в Кирсанове играли в войну, одним из вражеских отрядов командовал мальчишка по прозвищу Рауде^[251]. Он правда был рыжим, но это не важно. Так вот, он пустил в оборот выраженьице «дырявое счастье», прижившееся и в нашей компании. Оно, это выражение, означало привязавшиеся прочно и надолго неудачи…

…Вообще-то урса народец тупой, предельно тупой. Я уже попадался к ним в лапы – в первое же наше лето здесь, как вспомню, так вздрогну, – по собственной неосторожности и трусости. И спасся чудом.

И нужно в самом деле крепко дружить с «дырявым счастьем», чтобы попасться к этим олухам вторично. Особенно будучи уже далеко не новичком…

…Арнис легко скользил впереди меня на лыжах. Даже то, что он был голоден не меньше моего, мало влияло на этот плавный, ритмичный красивый ход, казалось, не стоящий белокурому литовцу никаких усилий.

Снег перестал, зато вновь ударил мороз. Такой, при котором отменяют занятия «в городских школах с первого по десятый». Для здешней зимы – вполне терпимый.

– Смотри, – сказал Арнис, и я увидел на прогалине остатки волчьего пиршества: взрытый снег, забрызганный красным, цепочки следов на уцелевших клочках целины, какие-то ошметки, которые даже волки доедать не стали… – Не твои знакомые?

– Не зна-аю… – протянул я, все еще не вполне понимая, почему мне что-то не нравится – и что именно мне не нравится.

А понять я так и не успел. Да это и не понадобилось – нехорошее ощущение превратилось в определенность.

Урса выходили цепочкой на опушку метрах в десяти от нас. Скорее всего, заметили они нас уже давно и стерегли. Обернувшись через плечо, я убедился в том, что прав. Сзади была та же история, урса поднимались по склону.

Арнис среагировал быстрее меня – может быть, потому что умел ходить на лыжах, а я рассматривал их только как неизбежное средство передвижения. Крикнув: «За мной!» – он прыжком развернулся на месте и бросил себя вниз по склону прямо на урса. Дорогу успел заступить только один – Арнис сшиб его топором, перескочил через тело и под вой урса исчез в кустах.

Только вот я-то так ездить не мог. Лыжи мне вообще мешали двигаться… а, соскочив с них, я утонул в снегу по бедра, ворочаясь в нем, как в дурном сне; урса ползли ко мне, как мухи по липкой бумаге. Если бы не кольцо – я бы, наверное, от них все-таки умотал на лыжах.

– Ну, сволочи… – пробормотал я, сбрасывая меховые краги в стороны. Злость была, без страха – злость, и не верилось, что я могу умереть… Двигаться быстро не получалось, я пахал снег, словно плуг, но до первого урса дотянулся-таки раньше, чем он до меня, располосовав ему лицо сверху вниз. Не насмерть, но хорошо… Хотел развернуться быстро – не получилось, до меня добрались сразу трое, и мы возились в снегу, как в воде, даже не отбивая, а просто отталкивая клинки друг друга – на размах не хватало движения. Я ткнул одного дагой в пояс, и он куда-то свалился, хотя убить таким ударом сквозь меховой ворох, на него накрученный, было нереально. Но этих вонючих морд становилось вокруг все больше и больше. Они друг другу мешали, но и мне вырваться из кольца было уже невозможно. Будь это белые мальчишки – я бы, наверное, бросил оружие; что там, в конце-то концов?! Но это – не тот случай.

Одному я подрубил ногу над коленом. Второго – гарантированно уложил уколом в горло, точно в кадык, а обратным рывком раскроил кому-то лапу с оружием. В меня еще не попали ни разу.

Хорошо бы Арнис все-таки добрался до наших и вернулся с ними. Отомстить. Больше он уже ничего не успеет.

Так, попал, и здорово попал – дага вошла до упора, отлично. Обратным ударом палаша я перерубил древко ассегая, оттолкнул урса… Отбил ятаган дагой, с которой веером сорвались капли крови… Рвануться бы сейчас напролом – блин!.. Так, еще кому-то под щит… и точно, попал в мягкое…

Ухнула, сваливаясь на меня – углем из откинувшегося борта грузовика! – глухая, тяжелая темнота…

* * *

Мама читала книжку. «Баязет» Пикуля, со скрещенными на обложке саблей и скимитаром, зелено-белую… Я стоял у порога комнаты и кричал, кричал, кричал, перебирая руками по невидимой, но плотной стенке… а сзади меня звали. Звали, звали знакомые голоса, но я знал, что оборачиваться нельзя, потому что это были голоса мертвецов… Тянуло из-за спины ледяным холодом, и все было неправильно, все было кошмарно и неправильно – кроме комнаты, в которую я не мог войти и в которой обо мне не беспокоились, потому что я из нее и не исчезал…

…Холодно. Ну почему же так холодно?

Я открыл глаза…

…На мне из одежды оставались только часы – очевидно, урса не смогли справиться с защелкой «Ракеты», а светлая мысль оттяпать руку им в голову что-то не пришла… Но мне и так было кисло. Во-первых, болела голова (кажется, со всей дури хрястнули сзади в затылок тупьем копейного древка). Во-вторых, меня старательно и с наслаждением обоссали, пока я лежал без сознания. В-третьих, дальнейшая моя судьба вырисовывалась в весьма печальном свете, и я не мог скрыть дрожь холода и страха, а урса – их было десятка два – толпились и скалились вокруг меня, переговариваясь на своем чудовищном языке.

Зоопарк наоборот.

Меня не связали, и я сел, но тут же получил пинок в спину и вновь распластался на вонючем, желтом снегу. Моча склеила мои волосы сосульками.

Два удара сразу – древками копий по почкам – заставили меня заорать, крутнуться на бок и выгнуться. Тогда меня угостили полновесным пинком между ног. «По крайней мере трахать меня они будут едва ли, – пробилась через боль странно ироничная мысль, – холодно слишком…»

Меня били еще довольно долго и зло, а главное – больно. Я молчал, хотя орать было бы разумнее. Когда орешь – не так больно. Четырнадцатилетние мальчишки – существа живучие, но я постепенно начал снова проваливаться, воспринимая удары просто как толчки, совсем безболезненные и надоедливые. Но в этот почти блаженный момент меня подло окатили ледяной водой, и я, чуть не захлебнувшись, пришел в себя. Нехотя. Чего хорошего было возвращаться к боли и к созерцанию губастой морды присевшего надо мною на корточки урса? Он аккуратненько сплюнул мне в лицо и поинтересовался по-русски:

– Как зовут?

Опять. Ну вот опять. Ну откуда берутся урса, умеющие говорить по-русски?!

А кстати, актуальный вопрос, нечего сказать. Перед лицом, скажем так, вечности… Я неожиданно подумал: а есть ли там – там – что-то на самом деле? Впервые в жизни задумался. Там я об этом просто не думал, миновали меня и детские страхи смерти, да и вообще мысли о ней (не в пример Бассу), и казался я сам себе вечным и обязательным, как восход или лето. Здесь – здесь смерти было столько, что недосуг было о ней размышлять…

Так есть или нет? Хорошо было бы поверить, что есть. Да вот «бы» мешает, сильно мешает. Непреодолимо. Вот эта чернота, в которую я несколько раз попадал, – она, скорее всего, и есть ворота в смерть. А дальше вообще – ничего.

Ну и ладно.

– Как зовут, я спрашиваю?!

– Джордж, – вспомнил я свое прозвище, псевдоним для моего «второго я» из книжек, которые писал дома. От вопроса веяло глупостью. Я же как угодно могу назваться – и как он меня проверит?

– Где остальные?

– Нас двое было, – тут же ответил я. – Остальные погибли. Замерзли… голодные были…

Он смотрел на меня бессмысленными, но в то же время пугающими глазами, похожими на два отверстия в черноту. Вот где в самом деле «ничего»…

– Ты врешь. Ты не Джордж. Вас не двое. Ты Олег, и где-то прячутся твои люди. Где?

Я молниеносно пожалел, что вообще заговорил. И это чувство подавилось недоумением, словно косточкой от сливы: что происходит?! Что творится, что за бред?!

Наверное, мое лицо меня на какой-то миг выдало. Странно, но урса меня не ударил. Он удовлетворенно хрюкнул, словно сытая свинья, и оскалил в улыбке подпиленные зубы.

– Ну так где они прячутся? – повторил урса.

Я облизнул губы и тоскливо отвел взгляд в сторону, чтобы не видеть эту сволочь, а главное – то, что они станут со мной делать. То, что будут делать очень долго и изобретательно, у меня сомнений не вызывало.

Очень уж страшно мне не было. И, конечно, не было такого состояния, как в прошлый мой плен. Я был уверен, что все равно ничего не скажу. Ну, буду орать, наверное, буду орать громко… Но ведь все равно ничего не скажу.

Назло не скажу…

…Угли жгут больно. Особенно если их сложить под бок, а потом раздувать, но при этом не давать лежащему сдвинуться. Кстати, в конце концов становится больно так, что не кричать уже невозможно, и сначала хочется потерять сознание, а потом – просто умереть…

Наверное, были (и, может быть, даже есть) люди, которые способны на костре петь песни и рассуждать с теми, кто их пытает, о погоде. Я – не такой. Но одна – очень важная – мысль в моей голове сохранялась. Поэтому я однообразно орал – временами просто так, временами переходя на такой мат, какого ожидать сам от себя не мог (никогда в жизни не ругался так. Ни там, ни даже тут), но при этом ничего конкретного не говорил.

Я всегда был упрямым. Правда, боль не исчезла, когда угли отгребли и присыпали снегом. Она продолжала жить в боку, ниже ребер, и то и дело вновь вспыхивала злобным факелом, располосовывая тело зазубренным клинком до кости.

– Ну? – спросил урса. – Будешь говорить?

Я молчал, глядя над его плечом в яркое небо, морозное и широкое. Эту боль можно было терпеть молча.

– Начинайте его свежевать, – сказал урса. По-русски сказал, чтобы я понял, а потом повторил на своем языке.

Мысли сталкивались в моем мозгу, как бильярдные шары – я почти видел зеленое поле, слышал глухой, цокающий, костяной звук.

Дальше – не помню. Ничего не помню.

* * *

Бок болел, и я начал медленно осознавать, что не только жив, но и цел. Во всяком случае, если бы с меня сняли кожу, я бы вряд ли ощущал боль от ожога. Это было логично, и данная логика меня настолько подбодрила, что я осмелился открыть глаза.

Надо мною качалось расчерченное ветвями вечернее небо с проглядывающими острыми искрами звезд. Я видел его вкривь и вкось и первое, что понял, – меня несут на боку. Второе – меня несут на носилках. Третье – это явно не урса. Они и своих-то раненых бросают без сомнений и зазрения совести.

«Спасен», – подумал я и ушел в тихую темноту, оставив в зимнем вечере боль и холод…

…Спас меня, конечно, Арнис. Сперва он обалдел от факта собственного бегства и начал было рвать на себе волосы, перемежая это с обвинениями в предательстве, но как-то быстро опомнился и рванул в лагерь так, что следом поднялся ветер. К счастью, мысль героически ринуться на мое освобождение в одиночку пришла ему в голову уже по пути, иначе сейчас урса щеголяли бы двумя новыми плащами из беленькой, прочненькой мальчишеской кожи, а мы – мы бы, наверное, еще жили где-нибудь в сугробе. С содранной шкуркой и уже сойдя с ума от боли.

Я все-таки поубавил урса в числе, а потом они, на свою голову, довольно долго пытались меня «расколоть». Поэтому времени у моих ребят было достаточно… ну, это я переборщил, но нагрянуть они успели как раз вовремя.

Танюшка зарубила четверых. Причем, как мне позже рассказывали, рубилась буквально осатанев от ярости, молча и совершенно беспощадно, а когда увидела меня в том состоянии, в котором я потерял сознание, то последнего – четвертого – урса она, уже ранив, запихала в огонь костра своими руками.

Весьма крепкими ручками гимнастки.

Нашу стоянку, уже сделавшуюся привычной, пришлось бросать к чертовой матери. Меня поволокли на носилках. Дело осложнялось тем, что урса во время разговора о текущих событиях сломали мне три ребра с левой стороны и сильно повредили копчик (теперь я в полной мере мог оценить мучения, которые испытывал позапрошлой осенью после схватки с медведем Вадим). Да и вообще – вторая зима получалась для меня тоже не очень удачной. Прошлую валялся с кровоизлиянием в брюшную полость, эту, похоже, пролежу до конца (если будем живы) с ожогом и переломами…

Так и сдохнуть можно. А?

* * *

Вечером Танюшка, легко сломив мое слабое сопротивление, напоила меня бульоном из подстреленной ею куропатки. Глотать было больно, дышать – еще больнее, при каждом вдохе кололо в боку, утомительно, постоянно и не столько уж больно, как надоедливо. Больно было потом, когда Танюшка начала менять наспех наложенную на ожог повязку. Я закусил тряпку и жевал ее, пока Ингрид промывала ожог осиновым настоем, а потом накладывала повязку, ругаясь с Танюшкой из-за того, какую класть – на ожог нужна была тугая, но она слишком сильно давила ребра. Ночь помню плохо, знаю только, что почти не спал от боли, измучился сам и измучил до слез Таньку, обнимавшую меня со спины. Утром все от той же боли (она стала поменьше, но все равно жгла бок и взламывала грудь на вдохах) мир казался мне серым, и я не сразу сообразил, что Вадим вскинул на плечо мой вещмешок, а потом возмутился:

– Что за новости?!

– Тихо, тихо. – Он уткнул мне ладонь в грудь. – Лучше сейчас нести твой сидор, чем потом – всего тебя.

Я оценил его правоту, потому что себя я точно нес с трудом.

– Третья степень, – сказала Ингрид, – местами четвертая… Береги бок.

А как его беречь? Я шел в вязком тумане, временами обнаруживая, что опираюсь на плечо то Сергея, то еще кого-то из мальчишек. Тогда я ругался (кажется, матом), отпихивал помощников… чтобы через полчаса обнаружить: я опять движусь с подпоркой. Так продолжалось до вечера, когда я окончательно вырубился.

Потом я очнулся. Шел снег. Горел костер, пахло едой, и наши, негромко переговариваясь, плели между толстыми стволами вековых дубов загородку, забрасывая ее снаружи снегом. Я понял, что тут мы останемся надолго, а снегопад упрячет наши следы от возможной погони.

За волной волна – травы светлые,

Месяц катится в бледном зареве.

Над рекою в туманном мареве

Огоньки дрожат неприветные.

Так порой на Руси случается,

Волки-витязи, песни-вороны,

Огляжу все четыре стороны,

А никто не ждет, не печалится.

Нож булатный – мое сокровище,

Мои сестры – мечты далекие,

Мои братья – костры высокие,

Слева – верной тоски чудовище,

Справа – был ли храм? И не вспомнится.

Волки-витязи, песни-вороны,

Не с кем, кроме вас перемолвиться.

Перемолвиться – не отчаяться,

За удачей в бою отправиться.

Наше поле врагами славится,

Пусть никто не ждет, не печалится.

У зверей есть норы и лежбища,

У людей дома над рекою.

Гляну в ночь и махну рукою:

Поле битвы – мое убежище.

М. Струкова

Я уснул под утро и проснулся от шума – кто-то рычал, кто-то ругался, слышался хруст и треск. Я подскочил – и вскрикнул от боли, созерцая, как возле костра катаются в драке Сережка Лукьянко и Олежка Крыгин. Как раз в этот момент мой тезка ударом локтя и ноги отшвырнул Серого почти в огонь, но тот успел извернуться и вскочил на ноги, выхватывая из-за голенища засапожник. Олег, левой рукой стирая кровь с разбитой губы, схватился за финку и перехватит ее за кончик лезвия – для броска.

– Стоп, хватит, вы что, охренели?! – заорал я, пытаясь встать и проклиная свою слабость пополам с какой-то пустотой в лагере. Но тут вмешался откуда-то счастливо взявшийся Сморч. Он перехватил руку Олега и выкрутил ее так, что финка полетела в одну сторону, а наш художник неудержимо закувыркался в другую. Серый с низким реактивным воем бросился в атаку на поверженного противника, но Сморч, не глядя, точно и сильно пнул его пяткой в пах – так, что тот сложился вдвое, роняя засапожник, и сел в снег, хватая воздух широко открытым ртом. Сморч рыкнул на них (спасибо ему!):

– Князь приболел – и все расслабились?! Убью!

– Что там случилось?! – Я наконец смог встать.

– Он!.. Он!.. – Сергей немного смог разогнуться, и я увидел, что он плачет, буквально брызжет слезами – и явно не от боли. – Он!.. – Сергей задохнулся.

– Ну сказал я ему! – Олег тер кисть. – Сказал, а что, не правда?! Сказал, чтобы помылся, ну сколько можно?! Вы на его уши поглядите и на шею! Как можно так зарастать, ну по-человечески же нужно выглядеть!

– А еще он сказал!.. – Сергей справился со слезами. – Он сказал, сволочь, что не знает, как со мной еще Вильма ложится, что лучше с медведем трахаться, он хоть почище! – и снова бросился в атаку, но Сморч развел их руками, как гидравлический домкрат. Тем временем собрались почти все девчонки – они, оказывается, все были здесь, а мальчишки, скорей всего, ушли на охоту.

– Пусти их. – Я подошел к Сморчу. Он, помедлив, убрал руки, и мальчишки снова хотели броситься друг на друга, но помешкали, потому что я оперся на их плечи – именно оперся. – Я понимаю, – сказал я, и они, удивленные моим голосом, уставились на меня. Серый смотрел злыми мокрыми глазами, шмыгал носом. Олег вытирал губу ладонью и часто моргал. – Понимаю я все, – повторил я. – Плохо. Холодно. И жрать нечего. И вообще неизвестно, доживем ли до весны. И снег кругом, и мороз. И виноватого найти очень хочется, чтобы просто злость сорвать. Все я понимаю… Но и вы поймите. – Я сжал их плечи. – Нет тут виноватых. Это просто жизнь такая паскудная. Но не мы. Так чего же друг другу глотки рвать? Давайте еще немного потерпим. Все вместе. Может, вытерпим? – Я тряхнул их. – А?

У Олега на миг дрогнули губы, но он справился с собой и сказал тихо:

– Прости, Серый.

– Ага… – Сергей снова шмыгнул носом и улыбнулся: – Пойду помоюсь.

Я проводил их взглядом. Ободряюще улыбнулся тревожно смотревшей на меня Таньке. И углом рта процедил Сморчу:

– Лечь помоги, только тихо…

Тихо, я сказал, во всех смыслах – было больно бок… Я не выдержал – застонал негромко, и Сморч, незаметно поддерживавший меня, спросил тревожно:

– Что, очень?..

– Ну как ты думаешь? – процедил я. Раньше бы ни за что не признался; сейчас мы все стали понимать разницу между бравадой и мужеством.

Я толком не успел устроиться на месте – ходившая вокруг дозором Ирка Сухоручкина вошла в нашу загородку и сообщила, что идет Олег Фирсов, причем идет как-то странно и один. Уходил вдвоем с Саней и Бэном, а обратно тащится в одиночестве…

Вопрос выяснился вполне тут же. Вошел Фирс – он был бледен, улыбался и шел, согнувшись и прижав обе руки, залитые кровью, к животу.

– Спокойно, – сказал мой тезка. – Без паники. Из меня тут немного кишки выпустили…

…Тигролев напал на них первым, возле речного берега, у цепочки полыней. Олегу удар лапы распорол живот, и, пока он валялся в снегу, зверюга успела перебить обе ноги Сане и сломать бедро Бэну, но сама издохла, потому что Саня вогнал валлонку ей в горло, а Бэн – в бок. После этого Олег, как единственный ходячий, отправился в восьмикилометровый обратный марш, придерживая внутренности руками…

…Ингрид заставила Олега отнять ладони от живота, после чего он немедленно раскис, потому что кишки, конечно, сразу же полезли наружу. Как обычно при таких ранениях, он почти не чувствовал боли, но вид собственных внутренностей, симпатично лезущих из живота и дымящихся на воздухе, любого вышибет из колеи, поэтому Олег попытался вскочить со шкур, куда его положили, и убрать это безобразие обратно, но его удержали, после чего Олег просто заорал:

– Да из меня же ливер прет, делайте что-нибудь, блин!

– Сейчас обратно запихнем, – обнадеживающе-спокойно пообещала моющая руки Ингрид – «инструменты» были уже разложены.

– А если не полезут?! – взвизгнул Олег.

– Да куда они денутся, убери руки, – передвинулась к нему Ингрид. – Оп-па, держите его как следует…

Вид у раны был почти смешной – впалый мальчишеский живот, а на нем слева (разреза не видно) лежит сине-багровый клубок черт-те чего. Еще более странным было то, что, когда Ингрид ловко убрала внутренности, остался синеватый рубец и кровавые подтеки на боках.

– Он же сдохнет, – заметила Ленка Власенкова бестактно.

– Ага, но не от этого. – Ингрид уже начала шить, и Фирс отключился. – Все, мальчишки у нас – инвалидная команда. Приехали.

* * *

Насчет инвалидной команды Ингрид была права на все сто. Я-то еще был не из самых плохих. Саня с Бэном ходить не могли вообще (и поправляться на нашей диете будут медленно, что и говорить!), а Фирсу вставать было нежелательно. Танюшка боялась, что у меня загноится бок, но у меня, слава богу, всегда был хороший иммунитет, а в этом мире раны и вообще заживали быстрей обычного.

Урса нас потеряли, но не потеряли сменяющие друг друга холод и снег, а также прочно сопутствующее им недоедание. Арнис сильно поморозился во время рыбалки. Злые, как собаки, ходили все, но – странно! – друг с другом почти нецеплялись, а если и цеплялись, то сразу остывали.

В конце концов, что у нас, кроме нас самих, еще оставалось в этом мире?

Много потом еще было всего. Но та зима для меня навсегда осталась чередой пронизанных холодом дней и ночей, склеенных болью, сделавшейся привычной. В то, что боль может исчезнуть, я уже не верил и не помнил, как это – когда ее нет.

Подростку кажется, что его сегодняшние ощущения – хорошие или плохие – они останутся всегда. На всю жизнь. Всегда будут боль, холод, снег, голод, серые дни, серые от всего этого лица твоих друзей, недосыпание – вновь от холода и боли…

А ведь при этом надо было жить. Двигаться. Руководить людьми. И хотя бы делать вид, что у тебя все в порядке, что тебе не больно.

Мне снились дурацкие, дикие, мерзкие сны. То я выплевываю все зубы, и мне не больно, только удивительно, что их – зубов – очень много… Я блуждал нагишом по каким-то ледяным коридорам, преследуемый невнятными формами, которые шипящими голосами издевались надо мной, и я удивлялся, откуда они знают русский язык… В этих коридорах я терял Танюшку, а потом находил ее за прозрачным, но непробиваемым стеклом, где какие-то кошмарные существа делали с ней вещи, о которых я днем старался не вспоминать… или я сам попадал в то же прозрачное пространство, и почти то же самое делали со мной… Я дуэтом вместе с Шевчуком пел его «Террориста» перед полным залом кошмарнейших монстров-вампиров, причем если Шевчуку ничего не грозило (он ведь знаменитость!), то меня в случае неудачи должны были выпить, и я даже видел, как в фойе раскладывают какие-то шприцы-пипетки вроде тех, которыми марсиане обескровливали людей в уэллсовской «Войне миров»…

Никогда еще не снился мне такой бред. А самое главное – во всех этих снах я был беспомощной, слабой жертвой, несчастным испуганным пацаном, и это унижало и терзало едва ли не хуже боли. Боль я вытерпел бы и более сильную. А от этих снов по утрам все казалось мерзким и диким, как картина Шагала.

И еще.

Мне было больно.

Я так давно не ходил по земле босиком,

Не любил, не страдал, не плакал.

Я деловой, и ты не мечтай о другом,

Поставлена карта на кон.

Судьба, судьба, что сделала ты со мной?

Допекла, как нечистая сила.

Когда-нибудь с повинной приду головой

Во имя Отца и Сына…

На воле день, день,

На воле ночь, ночь.

И так хочется мне заглянуть в твои глаза.

На воле дождь, дождь.

На воле ветер в лицо.

И так много нужно мне тебе сказать…

А может, снова все начать…

Я не спросил разрешенья у светлой воды,

У ветлы, у берез, у оврага.

За что же ты выручаешь меня из беды,

Хмельная, дурная брага?

Я так давно не ходил по земле босиком,

Не шатался по росам рано.

В твоих глазах я, конечно, кажусь чудаком.

Наверно, другим не стану.

Группа «Любэ»

Я проснулся под клапаном рюкзака. Танюшка плотно обнимала меня, дышала в шею, и от этого становилось теплее.

А еще – не болел бок.

Я прислушался к себе. Да, бок не болел. Я уже с трудом отделял боль ожога от боли в ребрах и сейчас осторожно вдохнул.

Боль не вернулась.

Я даже не очень обрадовался. А может, наоборот – обрадовался очень сильно, потому что ощутил невероятную усталость, словно и не проснулся только что. Я устроился удобней (Танюшка тихо вздохнула и притиснулась ближе) и… уснул.

Проснулся вновь я часа через два. Танюшка, устроившись в ложбинке моего плеча, рассматривала меня и с улыбкой спросила:

– Не болит?

– Не болит, – кивнул я. – Я даже опять уснул, представляешь? И ребра не болят, и… хвост.

– Хвост? – Она хихикнула и поцеловала меня, но тут же вновь посерьезнела. – Я всегда знала, что ты настоящий герой.

– Ага. Виталий Бонивур, – согласился я, – недожженный в топке…

Но меня тут же тряхнуло от воспоминания, а желание продолжать разговор – пропало. Я лежал и слушал, как где-то рядом разговаривают Басс с Андрюшкой Соколовым – тот как раз спрашивал:

– А где это такое – Форш?

– А зачем тебе Форш? – уточнил Басс лениво.

– Да это вон в кино про мушкетеров Боярский – то есть д’Артаньян – говорит, что они едут в Форш, печень лечить. Это же тут, во Франции… Где это – Форш?

– Да не знаю я…

– Это не Форш, а Форж. – Танюшка откинула клапан. – Форж-лез-О, он отсюда очень далеко на север, за Парижем, даже почти на побережье Ла-Манша… Доброе утро.

Я выбрался из спальника и, стоя на нем, потянулся, потом – коснулся пальцами носков. Все присутствующие внимательно за мной наблюдали, потом Олег Крыгин сказал:

– Хана. Он пришел в себя.

– Командир выздоровел!!! – заорала, вскакивая, Наташка. Поднялся общий радостный шум, в который врезался Саня (я даже не ожидал от него вообще какой-нибудь реакции):

– Когда ж я-то поднимусь?..

Его перебитые со смещением ноги срастались плохо, да еще выходили мелкие осколки кости, вызывая нестерпимый зуд – он не мог спать и мучился. У Бэна бедро приходило в порядок куда быстрей. А у моего тезки с животом вообще все обошлось сразу и без проблем, хотя он сам удивлялся. Зато у Арниса с обеих обмороженных кистей лоскутьями сходила кожа, он стал еще более молчаливым, но при этом очень (и неоправданно) раздражительным. (Кстати – пока я валялся с болями, совершенно незаметно проскользнул мимо нас новый, 89-й, год, и его даже никто не отметил, разве что вяло порассуждали о том, каким этот год будет там, – и все.) Но об этих проблемах я сейчас, если честно, думал мало. Сидел на спальнике и затягивал ремни лохматых унтов, с наслаждением думая: а ведь ничего не болит, не тянет, не ноет – черт побери, вот оно, мое обычное состояние! Я неожиданно подумал еще: а вот и положительная сторона всего происходящего. Я умру в любом случае не от старости, да и вообще – так и не узнав всех тех неприятностей, на которые жалуются взрослые: гастриты, миокарды, колиты, диабеты и прочее. Проще говоря, умру здоровеньким.

Эта дикая мысль на самом деле меня радовала. «Наверное, я сошел с ума», – отметил я и добавил вслух:

– И давно.

– А? – повернулась ко мне Танюшка.

– Бэ, – ответил я, нагибаясь к ней с поцелуем.

* * *

Восемь куропаток качались у Таньки на ремне. Сегодня ей везло – подшибала только так, и попадались выводки часто.

Я скользил следом, любуясь плавными движениями Танюшки. Сегодня я выступал в роли охраны и, кроме того, обходил ловушки, поставленные Андрюшкой Альхимовичем. В одной из них уже отыскалась лиса – на шапку начало или на пару краг… Она даже не успела застыть, и я, ободрав ее на месте, привесил к поясу только шкурку, мельком подумав, что пару недель назад сожрали бы и лису.

С деревьев бесшумно падали россыпи снега. Опять стремительно холодало, хотя едва-едва перевалило за полдень, и на небе лежал сплошной облачный покров, ровный и однотонный.

– Сегодня двадцать третье? – осведомилась Танюшка, не оборачиваясь. Я угукнул. – Лето сухое будет.

– Да, – согласился я, – инея на деревьях полно… Но меня, если честно, больше воодушевляет, что лето вообще будет… Ч-черт!

– Учись ходить на лыжах. – Танюшка обернулась, отдунула от лица длинный ворс волчьей оторочки капюшона. – Умел бы как следует – не попал бы к урса.

– Угу, – снова буркнул я, выпутывая из валежника носок левой лыжи. – Я еще и поэтому лета жду. Летом я себя человеком чувствую, а не придатком к лыжам.

– Придаток к лыжам, – спросила Танюшка задумчиво, – а зачем ты еще и дареный плащ с собой прихватил, а? Мерзнешь?

– Не догадываешься? – Я дотянулся, стряхнул на девчонку небольшую лавинку снега с ивовых ветвей.

– Холодно же! – возмутилась Танюшка, но глаза ее смотрели лукаво.

– Вот и согреемся как раз, – предложил я. – Ну сколько можно, Тань, все время же в компании, никакой личной жизни…

– У кого как. – Она откинула капюшон, рывком перебросила на грудь свою тугую косу. – Я позавчера ночью проснулась, а Олежка с Ланкой такое в спальнике вытворяют… Я думала – весь лагерь проснется.

– Тань, – вздохнул я, – ну я же воспитанный и тихий мальчик, я не могу в таких условиях…

– Лучше под кустом. – Танюшка поощрительно закивала. – Все-таки ты, Олег, очень развратный ребенок. Даже удивительно.

– Да и ты тоже не ангел. – Я подкатился к ней, встал своими лыжами параллельно ее, глядя девчонке прямо в лицо. – Ну так что, я стелю плащ?..

…На этот раз Танюшка была сверху. При таких наших с нею играх она сама всем управляла, и ей это нравилось, я же ничего не имел против. Да и что можно вообще иметь против, если тебе четырнадцать лет и твои ладони в тепле под курткой ласкают груди твоей девушки, если ты знаешь, что ей хорошо – хорошо от тебя и хорошо с тобой? Закусив губу, полуприкрыв глаза и подняв лицо к верхушкам деревьев, Танюшка ритмично и плавно, то быстрей, то медленней, раскачивалась на коленях.

Кажется, у нее один раз уже было, и я мельком подумал, что хорошо бы дать ей и второй раз, только точно не получится, потому что…

– Ооооххх… – Мне сперва показалось, что это только мой стон, но через миг я понял, что смог-таки дотерпеть, и Танюшка стонет тоже.

В тот миг мне больше ничего не было нужно от жизни, кроме этого одного-единственного ее момента.

Вновь солнце взошло над грешною землей,

И вновь берега обласканы приливом.

Пахнет сосновою смолой

И скошенной травой,

Клин журавлей над головой,

А значит, мы живы.

Мужское плечо и женская рука

Друг друга в ночи коснутся боязливо.

Есть океан у моряка,

У пирамид – века,

И у поэта есть строка,

А значит, мы живы.

Старина, скажу я тебе одно:

Спи всегда с открытым окном,

Чтоб чувствовать мир,

Его благодарно прими,

Все то, что в нем есть, ты прими, прими.

Кувшин с молоком и кружка на столе,

В степях лошадям лохматит ветер гривы,

Над миром властвуют балет,

Улыбки королев,

И Гарри Поттер на метле,

А значит, мы живы.

Играй, музыкант, стирай лады гитар.

Простая плита на кладбище у Джимми^[252].

Подумай! Деньги – лишь товар,

И переполнен бар,

Плывет с акулами Макар^[253],

А значит, мы живы.

А. Розенбаум

…– Я очень боялась в первый раз.

Мы сидели, прижавшись друг к другу и укутавшись плащом. Я потерся виском о щеку Танюшки и спросил:

– Боялась?

– Да, боялась… Нет, – поправилась она, – как бы сказать… Я не процесса боялась, а… ну, того, что потом… в общем, что не смогу к тебе относиться по-прежнему, как будто что-то такое рассыплется…

– Не рассыпалось? – тихо спросил я. Меня охватила щемящая нежность.

– Дура я была, – вздохнула Танюшка. – Темная дура. Все стало только лучше… Олег, знаешь… – Она помедлила и призналась: – Я так хотела бы ребенка от тебя.

– Ребенка?! – подавился я холодным воздухом.

– Да… Сына или дочь… Очень-очень, – с силой сказала она, – хотела бы. Только хорошо, что здесь его не может быть. У него была бы ужасная жизнь. Но так страшно уйти совсем, без продолжения… Как будто в какую-то черную бездну падаешь. Это мне такой сон снился недавно. Мальчишки, девчонки. Идут попарно, за руки, идут, идут и, не останавливаясь, падают в такую дыру. И все… Олег, – жалобно спросила она, – неужели там правда совсем-совсем ничего?

– Ничего, Тань, – тихо ответил я. И вдруг сказал: – Если я вдруг… Тань… Ты подожди… за мной. Поживи еще. В память обо мне… – я вздохнул.

…– Сергей с Ленкой собирались сходить на речку, проверить верши, – удачно «вспомнил» я через пару минут молчания. – Пошли глянем – может, они еще там? Тогда обратно вместе пойдем, а тут всего километра два до реки.

Танюшка, кивнув, согласилась.

* * *

Оживление на льду реки и ее берегах царило весьма глобальное. И очень неприятное. Правда, наши верши, судя по всему, никого не интересовали.

Сперва я с ужасом подумал, что попались наши. Но уже через секунду различил, что ни Сергея, ни Ленки там нет. На льду и в снегу лежали не меньше трех десятков убитых урса – свои их, как обычно, и не думали подбирать, занятые куда боле важными делами.

Среди трупов были и пятеро убитых белых. Точнее – не среди. Три обнаженных тела лежали кучкой у берега. Еще одно – девчоночье – чуть в стороне, один из урса придерживал его за ноги, второй отрезал левую грудь (правая уже лежала рядом). С пятого убитого как раз снимали одежду.

В лед реки (недалеко от наших вершей) были вбиты два кривоватых кола. На них корчились, елозя по дереву окровавленными босыми ногами, двое мальчишек лет по четырнадцать. Точнее определить было трудно. У обоих парней со спины и головы была содрана кожа, тут же налепленная кусками на колья. Они не кричали – то ли из гордости, то ли просто онемев от боли.

– Их около двадцати, – прошептала Танюшка, укладывая на колено аркебузу. – И смотри.

На том берегу реки – из-за кустов – нам сигналил Сергей. Рядом с ним виднелись невесть как оказавшиеся здесь Джек и Андрюшка Соколов. У Джека в руках был лук с наложенной стрелой.

Я показал на себя, на свой рот и, энергично кивнув, достал из ножен палаш, а краги сбросил. На левую надел свою фехтовальную, сбросил и лыжи с ног. Танюшка, встав на колено в сугроб, держала аркебузу наготове.

– Ро-о-ось!!! – заорал я.

Как я и ожидал, первой своей целью и Джек, и Танька выбрали того… мясорубщика. Стрела Джека вошла ему в правый висок, прошив голову насквозь. Куда попала Танюшка – не знаю, но, конечно, тоже не промахнулась. Урса завалился в снег и на тело девчонки. Вторая стрела свалила урса, снимавшего куртку с убитого, но я видел это уже на бегу, скатываясь вниз в облаке снежной пыли. Еще я видел, как падает урса, в которого Андрей – тоже на бегу – угодил брошенным топором…

…Пернатая маска развалилась с коротким «крак» и брызнула кровью под палашом. Я пинком отбросил мешавшего урса, волчком нырнул под ятаган другого, одновременно круговым ударом распарывая ему пах; рукой в краге перехватил запястье руки с оружием и, чувствуя, что не хватит сил ее вывернуть, резко отпустил – увлекаемый силой нажатия, урса посунулся вперед, на мой палаш… Еще один крестом падает в алый снег; Джек размеренными ударами бастарда гонит перед собой сразу троих… Танька с вертящейся в руках кордой…

Косой удар снизу вверх – сорванная им маска летит в истоптанный снег, урса хватается за лицо… Апперкот в подбородок – все, хватит с него… Где еще?! Что, все, больше нет?!.

…Столб был скользким, он вырывался из наших рук, и я видел искаженное лицо Джека. У меня было такое же лицо, и я знал почему. Каждое колебание кола отзывалось страшной мукой в парнишке, посаженном на него. Танюшка спешно подхватила его под спину, пока мы с Джеком как можно осторожнее опускали страшное орудие казни. Едва мы это сделали, как я метнулся к мальчишке, встал на колени.

Он был жив. И я быстро прекратил ужас, перерезав ему горло…

…С колен я смог встать, только опершись обеими руками на левое. Над вторым казненным стояли Сергей – с его даги тоже капала кровь – и Андрей, машинально вытиравший клинок своего бастарда. Ленка и Танюшка держались вместе.

– Кто они были? – спросил я.

Джек пожал плечами:

– Не знаю… Мы с Эндрю встретили Сергея и Лену, пошли вместе на речку… Только перед вами пришли. Совсем чуть опоздали.

– Тут трое живых черных, – сказал Сергей. – Под лед?

Я посмотрел на низкое холодное небо над молчаливыми деревьями. Потом опустил взгляд на кровавый снег, протаявший до льда.

– Под лед, – кивнул я. – И давайте проверим верши.

Рассказ одиннадцатый На росстанях

Убежал

Я из дома,

Бродил по сказочным мирам…

«Hi-Fi»

Я лежал нагишом на плоской каменной глыбе, прогретой весенним солнцем, и сквозь опущенные ресницы наблюдал за весной вокруг. Она и в самом деле пришла – с зеленью и птичьим пением, с голубым небом и теплым солнцем – наша вторая весна в этих местах, в этом мире. Дул ровный приятный ветерок, и немного чудно было видеть внизу, в ложбинке рождающегося оврага, покрытый черными крапинками сугроб дотаивающего снега. Из-под него вытекал ручеек прозрачной воды.

Я прикрыл глаза совсем и слегка потянулся, потом расслабился снова, ощущая приятную истому. Подумал сонно: «Это из меня выходит зима».

Пожалуй, мне бы удалось уснуть, но снизу послышался короткий свист, и я, приподняв лениво голову, увидел возле сугроба Вадима – он стоял голый по пояс и смотрел снизу вверх. Я махнул ему рукой – без особого раздражения от того, что не дали поспать, – и, не опуская головы, смотрел, как Вадим ловко скачет вверх по откосу. Мне пришло в голову, что этот парень не очень-то и похож на прежнего моего друга. Тот Вадим был плотный и развалистый, с ленцой во взгляде, словах и движениях. Этот – быстрый, худощавый, из-под согнанного веса проступили широкие плечи и рельеф мускулов…

«А в тебе-то самом, – спросил я сам себя, вновь уткнувшись в сгиб руки, – в тебе-то много осталось от прежнего? Не разных там генов-хромосовов, а во внешности и в привычках? А? То-то…»

Совершенно уж точно – у того Олега не было привычки голым загорать в середине апреля.

– Привет. – Вадим опустился рядом, скрестив ноги. Я посмотрел на него снизу вверх одним глазом и спросил:

– Слушай, я сильно изменился?

– Нет, – уверенно ответил Вадим, – привычка задавать странные вопросы у тебя осталась.

Я довольно кивнул и отвернулся, надеясь, что Вадим посидит молча, а то и вовсе завалится рядом и тоже удрыхнет. Но вместо этого он весьма болезненно ткнул меня пальцем между лопаток и спросил:

– Корабль-то строить будем?

– Непременно, – отозвался я. – Драккар, как у Иванова.

– Ну я серьезно. – Он повторил тычок, только больнее. – Интересно же!

– Интересно будет, когда мы ухитримся отплыть подальше и перевернемся, – пояснил я. – То-то все меня благодарить будут!.. Отстань, я не Крапивин. Пусть вон Санек строит.

– Вот на его-то лоханке мы точно перекинемся, – проницательно, надо сказать, заметил Вадим. – Вспомни ту историю с планером!

– И хорошо, что не полетел. – Я эту историю помнил. – Мог бы как раз полететь, а что потом?

– Мда, – согласился Вадим. И спросил вдруг: – Тебе вообще не кажется, что мы стали намного реже дом вспоминать?

Я перевернулся на спину. И довольно жестко заметил:

– «Дома» живут другие ребята. Старше нас. Ты уже школу окончил. А я в выпускном классе.

– Все это я знаю, – так же жестко ответил Вадим. – Но и ты знаешь, что я имею в виду, так зачем же вертишься?

– Да. Реже вспоминаем. – Я вытянул руки над головой. – И меня это не очень огорчает.

– Да, – непонятно сказал Вадим, – ты сильно изменился, князь… Я тебе отдыхать помешал, кажется?

– Ладно. – Я сел. – Хватит. Не тыркай меня.

Настроение испортилось. Я подтащил к себе снаряжение, достал метательный нож и с силой послал его в дерево, стоявшее в десятке метров, – нож вошел в ствол на уровне человеческого горла с коротким сырым стуком. А я вскочил и начал одеваться. Куртку кинул на одно плечо, туфли, связанные шнурками, – на другое. И запрыгал вниз.

Босиком. Черта с два я прежний стал бы просто так ходить босиком.

Около сугроба я оглянулся. Вадим по-прежнему сидел на краю глыбы и на меня не смотрел, но я крикнул ему снова, только уже совсем зло:

– Не тыркай меня!

И, тихо чертыхаясь, проломился сквозь кусты, как советский танк через фашистские заграждения…

…Танюшка меня нашла на берегу лесного озерка, где я хмуро сидел, уперев палаш между широко расставленных ног. Она даже не попыталась завести разговор, просто аккуратно подстелила куртку и села рядом. Аккуратно, как подстилала куртку, начала ножом подрезать ногти на руках. Тщательно, отставляя ладонь и любуясь после каждого движения ножом.

Потом она положила мне на колено мой метательный нож. Со словами:

– Еле вытащила, – и вдруг – зло: – Все кончится этим ударом клинка. Ты понимаешь это?!

Я сунул нож в чехол и молча, долгим взглядом посмотрел в глаза Таньке. Глаза у нее были бешеные, сумасшедшие глаза. Тогда я просто положил руку ей на щеку, и Танюшка, вздрогнув, привалилась к ней, как к стене. Жалобно сказала:

– Это просто зима, Олег… Это зима из нас выходит. Тяжелая была зима…

– А до нее была тяжелая осень. И лето было тяжелое, и весна… и зима, и осень, да и лето нелегкое, – не выдержав, язвительно уточнил я.

– Ладно тебе, – попросила Танюшка, и я, обняв ее, привалил к себе. Спросил:

– Хочешь увидеть Большой Каньон? Как в «Золоте Маккены»?

– Хочу, – ответила Таня.

– А Ниагару?

– И Ниагару хочу…

– А Байкал?

– И Байкал…

– А камчатскую Долину Гейзеров?

– И ее… – Таня засмеялась: – Ты все памятники природы хочешь перебрать? Не старайся. С тобой мне даже Сахару хочется посмотреть. Или Восточную Сибирь.

– А что плохого в Восточной Сибири? – не понял я.

– Эх ты! – Она щелкнула меня по лбу. Больно, аж звон в ушах послышался. – Там болота!

Она намеревалась щелкнуть еще раз, но я поймал ее руку и ловким толчком опрокинул девчонку на спину. Танюшка не менее ловко пихнула меня в живот, полусерьезно вывернулась из захвата; я все-таки скрутил ее и, присев на живот, прижал раскинутые руки девчонки к земле. Танька сердито шипела – она ненавидела проигрывать даже в шутку.

– Попалась, – удовлетворенно объявил я.

– Попалась, – согласилась Танюшка, тут же дернулась изо всех сил, но я со злорадным смехом удержал ее. – И какая судьба меня ждет?

– Я буду тебя насиловать, – пообещал я. – По праву победителя.

– Испугал! – дерзко фыркнула девчонка.

– Свяжу, – я устроился на ней поудобнее, – раздену… нет, раздену, свяжу и надругаюсь изо всех сил.

– Немногочисленных, – заметила Танька, и я не успел опомниться, как слетел с нее, сброшенный ловко закинутой на шею ногой – уроки самбо даром не пропали. Теперь мы поменялись местами. Я мог бы скинуть Танюшку, но вместо этого остался лежать. Было приятно видеть ее улыбку и даже ощущать ее вес.

И я понял, что мы действительно перезимовали. Пережили это страшное время. Остались живы.

Правда – не все. Но эта мысль только подстегнула меня. Танюшку, похоже, – тоже. Во всяком случае, уже через минуту мы освободились от лишней одежды (ото всей), и Танька что-то шептала, задыхаясь, мне в ухо. Зря она говорила про «немногочисленные силы», ой, зря! Когда я свалился наконец рядом с ней, Танюшка жмурилась в весеннее солнце, как облопавшийся сметаны котенок. Я провел ладонью по ее вздрогнувшему животу (ну и пресс накачала!) и ниже – естественным плавным движением.

– Хватит, хватит! – Танюшка засмеялась, но руку не оттолкнула и расслабилась, позволив мне делать все, что хочется. Правда – сейчас я временно не был способен на что-то серьезное, если честно. – Вот тебе и книжный мальчик. – Она лукаво покосилась на меня.

– Не очень-то я и книжный, – не обиделся я.

– Да, пожалуй, – согласилась Танюшка задумчиво. – Там тебя могли так назвать только те, кто тебя плохо знал… Спокойный, тихий, вежливый, а где сядешь, там и слезешь…

– Спасибо. – Мне стало смешно, но я поблагодарил искренне. И тут же добавил: – Но вообще-то, познакомься ты со мной на пару лет раньше, я бы точно показался тебе книжным. Я таким и был.

– На пару лет раньше я всех мальчишек презирала, – призналась Танюшка. – Кроме Черныша, он тогда щенком был… А помнишь, – оживилась она, – как ты в феврале подрался около кинотеатра?

– Помню, – улыбнулся я. – Из-за тебя, кстати.

– А я о чем? – кивнула она. – А вот интересно, что бы ты сейчас сделал с тем парнем?

– Не знаю. – Я пожал плечами и, подумав, спокойно добавил: – Сейчас я бы, наверное, его убил. Еще до того, как он замахнулся.

– Да, пожалуй, – согласилась Танюшка. И хмыкнула: – Тебя, кстати, это не пугает?

– Кстати – нет. – Я лег поудобнее. – Пусть не замахивается… Ты вообще, Тань, вот подумай – насколько лучше было бы в мире, если б каждый знал, что в ответ на грубость или жестокость его могут немедленно убить. Подумала?

– Вполне, – ответила она и вдруг приподнялась на руке: – Олег, сюда кто-то бежит… Олег, Фирс бежит!

– Черт. – Я сел, потянул к себе одежду и оружие. Танюшка лениво прикрылась курткой.

Олег в самом деле спешил. Бежал, с разбегу прыгал с камня на камень, придерживая свою валлонку. Увидел нас, замахал рукой и, остановившись, крикнул:

– Олег! Скорей! Наши грызутся!

* * *

«Грызлись» – это было не то слово. Особенно странно и страшно это выглядело потому, что, когда я уходил, все в общем-то оставалось вполне спокойным и обычным…

…Никто даже не сидел. Все стояли на ногах. Саня и Сергей замерли друг против друга, в руках у них были клинки, оба они стояли вздыбленные и оскаленные, как весенние волки. Вадим – с приклеенной улыбкой, безоружный – ну конечно! – стоял между ними, широко расставив ноги и разведя руки, словно упираясь в грудь и тому, и другому. За спиной Сани стояли, держа руки на рукоятях, Бэн и Сморч. За спиной Сергея – в той же позе – Басс и Олег Крыгин. У Джека и Серого тоже в руках сверкали клинки, но они держались чуть в стороне. Остальные мальчишки и все девчонки кольцом охватывали место стычки. Девчонки испуганно молчали – это был плохой признак, они даже не пытались растащить ребят; значит – все было очень серьезно.

– Ты скотина и интриган! – орал Сергей. – Думаешь, хороший момент выбрал?! Да?! Да хрен тебе, хрен тебе по всей морде!

– Кретин! – непривычно рявкал Саня. Он покраснел (при его смуглой коже – потемнел), на лбу поблескивал бисер пота. – Тебе мало этой зимы?! Тебе мало Крита?! Тебе мало нашего крестового похода?!

– А тебе мало власти над твоими додиками?! – заорал Сергей. – Получай, сука! – и под общий вопль сделал глубокий выпад.

Клинок скользнул по вскинутой руке Вадима, по наручью. Я, пробив телом кольцо ребят и девчонок, в последний момент ударом голого кулака отбросил клинок Сани. Тяжело лязгнула валлонка Бэна о длинную шпагу Олега Крыгина, но подскочивший Джек страшным ударом бастарда снизу вверх вышиб оружие у обоих, что-то выкрикнув по-английски… Перед самым моим лицом сверкнула валлонка Сани, дальше мой взгляд наткнулся на его чокнутые глаза…

…шпага опустилась. За моей спиной в руках Вадима рычал и извивался Сергей. Сморч держал в руках гизарму боевым хватом. Шрамованное лицо Басса, палаш – на плече… но так его кладут для удара сверху вниз, а не для мира.

– Стоять всем, – раздался мой голос, и этот голос отдавал синеватой сталью. – Убрать оружие. У кого увижу в руке клинок по счету «три» – разрублю руку. Раз…

Вразнобой зашуршали уползающие в ножны клинки. Произнеся «три», я швырнул, не глядя, в ножны свой палаш и краем глаза отметил, что Олег Фирсов встал возле Сморча.

– Так, – закрепил я победу, но мерзкое чувство нарастало, как лавина. – Что происходит?

– Олег!.. – Сергей захлебнулся уже одним этим словом.

Презрительно улыбаясь, Саня отчеканил:

– Я просто хотел бы узнать, какое приключение ты придумал нам на это лето? Пойдем рейдом по Африке? Или рванем в Среднюю Азию? Что, княже, прикажешь? Мы свои головы завсегда сложить готовы! – и он истово поклонился в пояс.

– Ты что несешь? – тихо спросил я.

Саня продолжал улыбаться:

– А то и несу! Несу – и хочу, чтобы ты знал – ты убийца и придурок! И не хочу, чтобы кто-то погиб, как погибли летом наши ребята и девчонки в угоду твоим рыцарским замашкам! Знай, Олег: ни я, ни те, кто мне верит, с тобой не пойдут! Никуда! Никогда!

– Те, кто тебе верит? – раздельно произнес я и смерил поочередно взглядом всех, кто стоял за его спиной. Я говорил спокойно, но чувствовал, как подкатывает к мозгу, к языку, к рукам изнутри, из каких-то хмурых, темных глубин, что-то… что-то, чему нет названия. – Я думал – я здесь князь. А ты – ты кто? Кто ты?

Эти последние слова я выплюнул – кажется, получилось страшно, потому что Саня отшатнулся, а кто-то присвистнул; пальцы Вадима схватили меня за локоть:

– Погоди, Олег…

– Тебе чего?! – развернувшись, рявкнул я. – Ты недостаточно меня поучал сегодня?!

– Этот урод только и дожидался! – вновь прорезался Сергей. Он больше не пытался напасть, но явно не остыл. – Только и дожидался, когда дела пойдут совсем плохо, чтобы вцепиться тебе в глотку, Олег!

– Э, ты выбирай выражения! – крикнул Сморч.

– А я их выбрал! – ответил Сергей. – Я тоже давно этого ждал!

– Я не нуждаюсь ни в чьей защите! – заорал я. – Все к черту, все к черту!

– Мы уходим. – Саня стряхнул ладонь Бэна с плеча. – Кто со мной?! – Он вновь повысил голос.

– Ты спятил, Сань! – закричал уже и Вадим, выпуская Сергея. – Нас и так всего ничего, а ты еще хочешь кого-то увести! Успокойся! Олег, ты-то приди в себя!

– Мне надоело терпеть! – крикнул я. – Да и не уйдет он никуда – летом уже уходил!

– Олег, – подал голос Андрей Альхимович, – это нечестно. Санек летом нас спас.

– А я?! – потрясенно выдохнул я, поворачиваясь к нему. – Я что, был плохим князем? Я никого не вел за собой насильно, а теперь вы хотите сказать, что на моих руках кровь наших друзей?! Вы это хотите сказать?! – Андрей замешкался с ответом, и я почти обрадованно продолжал: – Значит, это… – Я крутнулся, мазнув быстрым взглядом по лицам. – Все так думают?! Да?! Вижу – все…

– Олег! – крикнул Басс. – Да что ты несешь, наконец?! Ты что, заболел?!

– Выздоровел, – отрезал я.

Вадим схватил меня за локоть:

– Стой, Олег, ты что?! Стой же, стой!

– Ты – с кем? – в упор спросил я его.

– Я – с нами, – пояснил Вадим. – С нами, и никак иначе – ты что, не видишь, что сейчас будет?!

Я, наверное, видел. Но не понимал… а может, и хотел того, что должно было произойти. Я устал… Сейчас я понял, что устал, – и никакой весне не одолеть этой усталости.

– Вам нужен новый князь?! – я сплюнул. – Тогда выбирайте!

– Саню! – закричал Бэн.

– Заткнись! – зло ответил Сергей. – Я с ним никуда не пойду!

– А с Олегом пойдешь? – хмуро спросил Сморч.

– Хоть в ад! – отрезал Сергей. – Если кто-то забыл – он не только наш князь. Он наш друг!

На миг стало тихо, словно этот факт встал перед нами во весь свой рост. Но, наверное, устал не я один…

– Я с Олегом не пойду тоже.

Это сказал Андрей Альхимович. Тот самый Андрей, который из-за нас ушел из комсомола. Который учил нас, как жить на природе… Я почувствовал, как впервые в жизни у меня сам собою открылся рот.

– Приехали, – даже с каким-то облегчением выдохнул Басс.

А Сергей без злости, изумленно-дрожащим голосом, спросил:

– Почему?!

– Он слишком рискует. – Андрей печально посмотрел на меня. – Саня чушь порет, что он специально… и все такое… Но Олег слишком рискует. – Он выделил эти слова. – Он сам говорил – тогда, вначале, – что нам надо исследовать этот мир. А сам ввязывается в бесконечные бои. В том числе – и те, которых можно избежать.

– Ты трус! – крикнул Сергей.

– Нет, – спокойно ответил Андрей, и Сергей замолчал – ответ был правдой. – Знаете, ребята… – Он помедлил и решительно закончил: – Я ухожу. Один. Я так решил.

Вадим все еще держал меня за локоть. И мне в этот момент показалось, что локоть зажало тисками. Он понимал что-то такое, чего не понимал я, чего я еще не понял…

– Куда? – отрывисто спросил Арнис. Он все это время абсолютно равнодушно молчал. Андрей пожал плечами, отбросил со лба волосы и улыбнулся:

– Просто так – никуда. Куда-нибудь.

– Кто со мной?! – вновь спросил Саня.

– Да стойте же!.. – уже безнадежно, но отчаянно выкрикнул Вадим. – Олег! Останови их! Ну?!.

– Олег, ты?.. – требовательно повернулся к Фирсову Саня.

Тот кивнул:

– С тобой.

– Давай! – кивнул я. – А то Сане Бэна мало.

– Ну, Олег… – Вадим отшатнулся от меня. Я и сам понимал, что сказал что-то не то. Правда, Саня, мне показалось, не очень-то обратил внимание на мои слова.

– Бэн, Сморч, Фирс, – перечислил он. – Ну и отлично. Мы уходим.

– Мальчишки! – крикнула Ленка Власенкова. – Ну мы же клятву давали! Мы же клялись друг другу!

– Это ты ему скажи. – Саня небрежно махнул в мою сторону. – И подружкам своим, которые на Крите остались.

Ленка вскинула ладони к глазам. Олег Крыгин обнял ее, утешая.

– Это уже интересно, – признался Джек. Он поставил ногу на камень и положил бастард в ножнах на колено. Лицо англичанина было непроницаемо.

– Кто еще хочет уйти? – стеклянно спросил Вадим.

– Я, – сказал я.

Все повернулись в мою сторону.

– Я, – повторил я. – Я хочу уйти. Я понял – я вам не нужен. Плохой князь, хороший князь… – Я махнул рукой. – Выберите себе того, кто вам по душе. Вон, Вадима выберите.

– Олег… – начал Вадим.

Я оборвал его:

– Не надо.

Все выглядели растерянными. Даже Саня. Я посмотрел на него и подумал рассеянно: неужели он и правда думал, что для меня главное – власть? Полное, но нехорошее спокойствие спустилось на меня – когда понимаешь, что поступаешь не так, – и все-таки делаешь, делаешь, зная, что не получится уже по-другому…

– Это слишком, – покачал головой Арнис.

– В самый раз, – усмехнулся я.

– Олег, мы с Ленкой идем с тобой, – сказал Сергей. Ленка Чередниченко подтвердила его слова энергичными кивками.

– Мне не нужны спутники, – отрезал я.

Мне потом часто снились глаза Сережки. Глаза человека, которого наотмашь ударили по лицу за добрые слова. Но зима, ее смертельный холод, злорадно подавала голос из меня, и я продолжал:

– Можете поспорить с Вадимом, кто будет князем, если я стал слишком плох для вас… Тань, ты со мной?

– Конечно, – спокойно и без раздумий ответила она.

– Олег, – вдруг сказала Ирка Сухоручкина, – ты будешь жалеть. И мы будем жалеть. Не уходи.

Я молча улыбнулся и сделал жест римской арены.

Большим пальцем вниз.

…Дорогие мои… Хор-рошие…

Что случилось? Что случилось? Что случилось?

Кто так страшно визжит и хохочет

В придорожную грязь и сырость?

Кто хихикает там исподтишка,

Злобно отплевываясь от солнца?

…Ах, это осень!

Это осень вытряхивает из мешка

Чеканенные сентябрем червонцы.

Да! Погиб я!

Приходит час…

Мозг, как воск, каплет глухо, глухо…

…Это она!

Это она подкупила вас,

Злая, подлая и оборванная старуха.

Это она, она, она,

Разметав свои волосы зарею зыбкой,

Хочет, чтобы сгибла родная страна

Под ее невеселой, холодной улыбкой…

…Боже мой!

Неужели пришла пора?!

Неужель под душой так же падаешь, как под ношей?

А казалось… казалось еще вчера…

Дорогие мои… дорогие… хор-рошие…

С. Есенин

…Саня ушел ночью. Под утро – Андрей.

А утром – еще до того, как собрались мы с Танюшкой, – исчезли Сергей и Ленка.

* * *

Мы снова шли навстречу весне… или, может, это она двигалась навстречу нам… Вот только на этот раз мы с Танюшкой были только вдвоем.

Мы оба были хорошие ходоки и легко одолевали по здешним горам и лесам тридцать-сорок километров в день. Мы не разговаривали об этом, но как-то само собой получалось, что мы идем на Скалу. Дальше ни я, ни Танюшка не заглядывали.

Она ни слова мне не говорила насчет произошедшего. Во мне же продолжала жить обида.

Нет, не так. Это была не обида, а… Не знаю, как сказать. Я просто уперся… черт, черт, черт, не знаю! Я был рад, что мы ушли, и ненавидел себя за это. Я злился на ребят и на себя. Я вспоминал Сергея и готов был биться головой о стену, но через секунду бросал взгляд на Таньку и радовался, что мы одни. Я думал о наших клятвах, и эти мысли заставляли меня думать о другом, о том, что я вывалял в пыли свою честь… но и эти мысли сменялись воспоминаниями о том, как от меня в глаза отказались те, кого я считал друзьями.

Не знаю, что ощущала Танюшка. А я в конце концов просто плюнул на произошедшее и решил жить окружающей нас весной.

Дважды мы встречали ребят из местных, но расходились с ними без особых разговоров, хотя они охотно делились с нами продуктами, предоставляли место для ночевки и оба раза предлагали остаться навсегда. Люди были нужны везде, ребята – хорошие… но мы, по-прежнему не сговариваясь, продолжали свой путь на юг.

* * *

– Гвадалквивир. – Танюшка глубоко вздохнула всей грудью. – Осталось километров триста.

Пятого мая мы стояли на правобережье знаменитой реки, глядя, как ровный теплый ветер раскачивает волны лавровых и апельсиновых рощ на холмах.

Ночной зефир

Струит эфир,

Журчит, бежит

Гвадалквивир, так, кажется? —

задумчиво спросил я, держа обе руки на рукояти палаша. Я был голый по пояс, летняя куртка обмотана вокруг бедер, вещмешок тоже переместил на ремень, чтобы не натирал плечи лямками, а к нему еще вдобавок подвязал сапоги. Танюшка тоже шагала босиком и голая по пояс. – Ну и как дальше? Вплавь тут едва ли можно, река-то, кажется, бурная…

– Бурная, – подтвердила Танюшка. – И широкая.

– А я – знаешь? – хотел этим летом обратно в Россию вернуться. На Ергень, – признался я. – Ладно, пошли посмотрим, что там, как и где.

– Подожди! – Танюшка схватила меня за руку. – Стой, смотри!

Внизу – примерно в полукилометре от нас – на берегу из лавровой рощи галопом, закинув к спинам короны роскошных рогов, выскочило оленье стадо – не меньше тридцати голов огромных оленей, которые тут на каждом шагу, а в нашем мире давно уже ископаемые. Вихрем олени пронеслись вдоль берега. Но не это привлекло внимание Танюшки. Следом за оленями, легко ломая деревья, показалась огромная, внешне медлительная рыже-черная туша. На длинной сильной шее сидела кирпичеобразная голова с круглыми ушами и вытянутыми вперед массивными челюстями. Тварюга имела вид странного клина: невероятно массивный перед на длинных мощных лапах и узкий, хиленький даже какой-то, зад – на кривых коротеньких.

Холка этого животного была на высоте около трех метров.

Я прикрыл рот. Только сейчас заметил, что он у меня опять сам собой открылся. Второй раз в жизни… В этом мире я уже видел пещерного медведя и тигрольва – хищников, давным-давно вымерших на той Земле. Но это… Стоп, я где-то читал про такого… или видел картинки… Существо было настолько странным, что я не ощущал страха, хотя бояться, кажется, стоило. Переваливаясь с боку на бок и временами переходя на смешной галоп, гигант преследовал оленей с вялой целеустремленностью.

– Эндрюсархус! – вырвалось у меня. Танюшка повернулась ко мне. – Первобытная гиена!

– Похож, – согласилась девчонка. – Он так с голоду сдохнет, олени-то вон уже где…

– А мы – вот где. – Я обратил внимание, что эндрюсархус остановился и неожиданно легко повернул голову в нашу сторону. Можно было различить, как задвигался большой черный нос. – Та-ня… мотаем-ка отсюда…

Мы побежали, не сговариваясь, вверх по течению, на бегу прислушиваясь. Но, похоже, смешная и страшная махина за нами не погналась. Тем не менее мы отмахали километра четыре галопом не хуже оленьего и остановились, только вылетев на открытый берег, где Гвадалквивир образовывал большую заводь. В тихой воде между кувшинок бродили фламинго. Еще росли какие-то синие с золотом водные цветы, и Танюшка, ахнув, начала раздеваться, но я удержал ее:

– Помнишь пословицу про тихий омут? Кто в нем водится?

– Черти, – вздохнула девчонка. – Ладно… А может, ты мне достанешь эти цветы? Ты же чертей не боишься…

– Чертей не боюсь, – согласился я, – а вот его – боюсь, и даже очень.

По воде между совершенно пофигистских фламинго скользил костяной гребень метров пяти в длину.

– Местность кишит жизнью, – заметила Танюшка, резво отскакивая от болотистого бережка. – Как все-таки переправляться будем?

– А стоит ли? – раздался насмешливый голос, говоривший по-английски.

Мы резко обернулись.

В десятке метров за нашими спинами стояли трое мальчишек.

* * *

Все-таки чутье – великая вещь. И я сразу почуял, что сейчас жди неприятностей. И больших.

К вопросу о дырявом счастье.

Один мальчишка – он стоял в середине – был постарше меня на пару лет, тоже голый по пояс. Его руки лежали на рукоятях двух коротких клинков, а серые глаза смотрели из-под темных прядей безжалостно-оценивающе. Двое других выглядели моими ровесниками. Один из них – угрюмый крепыш – качал в руке боевой топор. Его лицо ничего не выражало, белокурые волосы были забраны в длинный пышный «хвост» на макушке. У второго – русоволосого – лицо было нежное (хоть и загорелое), тонкое, большие синие глаза (такие лица я часто встречал на иллюстрациях художника Медведева к книгам моего любимого Крапивина). Но в правой руке (широкий рукав подкатан до локтя), перевитой жгутами мускулов, этот милашка держал длинную тяжелую шпагу. И именно он высказался первым (в его английской речи прозвучал такой же, как у нас с Танькой, акцент – русский!):

– А сиськи у девчонки ничего.

Танюшка вместо того, чтобы вспыхнуть или хотя бы прикрыться ладонями, молча достала корду. Это не смутило никого из троих. Старший – это он окликал нас – спокойно распределил роли:

– Рауль, Валер, ее на троих, а пацан пусть посмотрит пока. Потом глянем…

Слова о том, что я хочу разойтись мирно, замерли у меня на губах. Вместо слов я извлек палаш. Лицо старшего стало удовлетворенным, он тряхнул темной гривой и приказал:

– Уберите его… Не убивайте, пусть все-таки посмотрит, как мы будем развлекаться, а потом мы и с ним повеселимся, как он того заслуживает.

Я быстро оглянулся на Танюшку – ее некуда было оттеснить, да она и не собиралась особо «оттесняться». Она улыбалась, и корда описала вокруг ее ладони три круга, быстрых и свистящих, как лопасти вентилятора. В руках у черноволосого оказались две ландскетты, и он пошел к Танюшке. Ко мне приближался, держа топорперед собой боевым хватом, белобрысый Рауль. Валерка со своей шпагой держался чуть в стороне.

– Не думаю, что это честно, – услышал я голос Таньки, и, прежде чем хоть кто-то успел среагировать, упруго щелкнула аркебуза. Рауль успел только извернуться всем телом, и пуля, летевшая ему в затылок, раздробила левую лопатку – он с криком выпустил свое оружие.

Дальше мне стало не до внешнего мира. Шпага Валерки была длинней моего палаша, и он пользовался ею мастерски. Чистое наслаждение было драться с ним! Из второй позиции он с ходу нанес мне в пах укол с переводом. Я ответил второй круговой защитой и рубящим ударом в голову справа. Вместо ожидаемой мною пятой или шестой Валерка взял третью и рубанул в правый бок. Я прикрылся второй и хотел прервать фразу, но этот юный мушкетер взмахнул шпагой и рубанул сверху по голове, прыгая вперед. Я вынужден был взять шестую и атаковал ударом левый бок. В ответ – четвертая защита и укол в грудь, который я отразил такой же четвертой и попытался исполнить обволакиванье, но он ушел в третью защиту и атаковал уколом в пах. Я отбил шпагу фруассе, проведя его до столкновения гард, – и, левой рукой одновременно выхватив дагу, вогнал ее в правый бок противника со словами:

– Тут не дорожка… – и быстро осмотрелся.

Если их старший рассчитывал встретить в Танюшке легкую поживу, то он ошибся. Сражались на равных, и два клинка едва позволяли ему держать Танюшку с ее кордой на расстоянии. Рауль, стоя в нескольких метрах от меня, держал в правой – левая висела плетью – тесак и смотрел на меня расширившимися глазами.

– Печальный исход, правда? – спросил я по-английски. – А главное – совершенно определенный… Ну? Каково это – знать, что умираешь?

– Я еще живой, – ответил он.

Я улыбнулся:

– Это ненадолго. Сколько ты здесь?

– Третий год, – ответил он.

– Ну и хватит, – кивнул я.

Он попытался защититься, но я обвел тесак и убил его. Если честно, мне не хотелось его мучить, поэтому я заколол его слева в грудь между ребрами, сразу.

Помочь Танюшке я уже не успел, потому что она в моей помощи совершенно не нуждалась. Как раз когда я к ней повернулся, она сумела рубануть черноволосого снизу вверх между ног. Удар был быстрым и легким, но кордой именно такие удары и наносят – при ее длине, отточенности и небольшой кривизне клинка ничего иного и не надо.

Выпустив оба клинка сразу, парень встал на колени, зажимая живот и пах в тщетной надежде не дать выползти внутренностям… впрочем, самым страшным был не распоротый живот, а то, что Танюшка снесла ему половые органы и вспорола пах – оттуда туго били темные струйки.

– Ну что?! – в запале заорала Танька. – Ты, кажется, хотел трахнуть меня?! На, попробуй, – она подала вперед бедрами, – я разрешаю, я даже хочу посмотреть, как у тебя это получится!

– Тань, не надо. – Я положил ладонь ей на плечо. Танюшка оглянулась на меня, несколько раз моргнула и вдруг, уронив корду, пошатываясь, отошла в сторону и обхватила голову руками.

Парень поднял лицо. Он старался улыбнуться, но получалась гримаса. Дрожащие губы прошептали:

– Один удар…

– Да, – кивнул я и, примерившись над склонившейся сильной шеей, подарил ему этот удар. Голова легко откатилась в сторону, тело с силой выпрямило ноги – и все. Я отвернулся и подошел к своему противнику.

Он был жив и вяло корчился на сочной весенней траве. Шпагу выпустил, тонкие, но крепкие пальцы нежно обнимали рукоять моей даги. Другая рука вытирала льющуюся изо рта кровь. Хорошо я его достал – похоже, точно в печень…

– Не можешь вырвать? – тихо спросил я.

– Всегда боялся боли, – ответил он. – А, так ты русский? – До него дошло, что мы говорим на одном языке. – Кажется, если я эту штуку выну – то все?

– Все, – кивнул я. – Давай-ка, – я присел, – быстренько, Валер… Ну чего ты мучаешься? Я сам, давай. – Я убрал его руку и взялся за рукоять. – Готов?

– Подожди, – он выкашлянул сгусток крови и улыбнулся. – Вот ведь, скольких убил, а сам боюсь… Тебя как зовут?

– Олег, – представился я, осознавая дикость происходящего и глядя в глаза смертельно раненного мною мальчишки. – Слушай… – я помедлил, – тебе там нравился Крапивин?

– Да, – он не удивился. – Я и фехтовать начал из-за него, только вот видишь – рыцаря из меня не получилось… Нескладно все совсем. Давай, что же ты?! – крикнул он вдруг зло. А потом, когда я плотнее взялся за рукоять даги, он добавил еще: – А сиськи у твоей девчонки и правда – обалдеть.

Я выдернул дагу. Умирающее тело Валерки рванулось за клинком вверх, стараясь удержать в себе остаток жизни. Изо рта и носа толчком выплеснулась кровь, глаза расширились, словно увидев что-то очень необычное, – и потухли.

Вытирая дагу травой, я подошел к Танюшке. Она подняла потрясенное лицо, пошевелила губами и тихо сказала:

– Я… убила его…

– Он хотел сделать то же самое, – вздохнул я, но Танюшка замотала головой:

– Нет, ты не понимаешь! Я… я радовалась, я кричала такое… Как я могла?!

– Тихо, Тань, тихо. – Я прижал ее голову к своему животу. А про себя подумал: трое ли их было?

* * *

По берегам этого благословенного Гвадалквивира мы уходили на юго-запад почти до вечера – я все еще не был уверен, что напавших на нас всего трое. Попутно высматривали место для переправы, но ни фига не находили, зато нашли следы.

Следы обнаружил я. Кто-то спускался к воде и оставил отпечатки на мокрой глине, причем отпечатки обуви, и не самоделки, а именно обуви.

– Сороковка, – определил я. – Мальчишка шел, шаг широкий… Кеды, что ли?

– Это не кеды, – Танюшка нагнулась рядом, – это настоящие кроссы… Смотри, вот, – она указала на след подальше, на котором читалось PUMA, – кроссовки «Пума». Недавний следок. Сыро, а воды в них нету. Минуты какие-то.

– Пошли, глянем. – Я осмотрелся. – Кто тут у нас шляется.

След, конечно, исчез, но зато было видно примятую траву, а потом этот «кто-то» зачем-то очень неудачно пролез через кусты олеандра. Мы пролезли следом. Я это сделал первым и, пригнувшись, скомандовал Танюшке:

– Куртку надень. Люди тут…

…Лагерь был разбит в долине довольно умело, вот только охранялся очень плохо – во всяком случае, нас на гребне холма еще не заметили, хотя внизу около шалашей ходили человек десять. В центре шалашного круга горел большой костер, возле него возились две девчонки. На шестах-подпорках шалашей висело оружие. Но в этом лагере была именно правильность. Правильность, а не умелость. Такие лагеря разбивают, если знают в теории – как, а практики маловато.

– Шесть шалашей, – сказала Танюшка, небрежно стягивая шнуровку. – Около тридцати человек, а смотри, как одеты? Никаких самоделок…

Я кивнул. Это я и сам уже заметил. Новенькие, точно. Хорошо устроились (лучше, чем мои сначала – под навесом-то…), но еще ничего толком не понимают. И народ толчется между шалашами просто так, без дела. А главное – все-таки одежда. Как будто на загородном пикнике… Я вслушался, пытаясь понять, на каком языке там говорят (расстояние было метров двести), и как раз кто-то кого-то окликнул.

Испанский. Местные. Ну да, собственно, чего же я ожидал, какие еще новенькие могут быть на Гвадалквивире?

– Олег, они, по-моему, на олеандровых ветках шашлык жарят, – заметила Танюшка. Я поднялся на ноги:

– Пошли. Пора останавливать дурачков… Интересно, они английский, французский или немецкий знают?..

…Не представляю, что подумали две весьма симпатичные испанки, когда, обернувшись в очередной раз к костру, обнаружили около него мальчишку и девчонку – диковатого вида, вооруженных, но дружелюбно улыбающихся. Мальчишка указал на подрумянивающийся шашлык и сказал по-английски:

– Нельзя. На этом жарить нельзя, отравитесь… Привет. Меня зовут Олег, это Таня, а вы кто?..

…Двадцать девять испанских скаутов – пятнадцать мальчишек, четырнадцать девчонок – попали сюда пять дней назад вполне обычным образом. То есть вышли в поход на выходные и пришли сюда. С тех пор они никого не видели, кроме множества животных, на которых потихоньку начали охотиться. И, естественно, терялись в догадках на тему «что происходит».

Обычнейшее дело.

Ну, последний вопрос мы прояснили для них вполне. Испанцы слушали нас всей компанией, неподвижно, открыв рты. Поверили – куда было деваться, – хотя некоторые девчонки начали потихоньку плакать, да и мальчишки отчетливо помрачнели. Но в целом мне понравилось, как они держатся. И они вполне достойно предложили нам оставаться у них на любой срок или мне вообще возглавить отряд.

Я отказался. Но попросил показать место, где они взяли оружие…

Хайме Гонсалес – так звали их старшего – ничуть не напоминал испанца в моем представлении. Он был высокий, белокурый и сероглазый, да еще и флегматичный, как швед или наш Арнис. Он сам показал мне «это место», и я не удивился, когда обнаружилось, что это одна из башен Срединного Королевства – как та, в которой вооружились мы с Танюшкой, даже щит со львами был таким же. Она стояла за лагерем, на склоне, обращенном к реке.

Я не очень активно порылся в рассыпанной груде оружия, буркнул себе под нос:

– То же самое…

– А? – не понял Хайме. Русского он не понимал.

– Нет, ничего. – Я перешел на английский. Поднял оказавшийся рядом с босой ногой клинок – длинную тяжелую шпагу с фигурным плетением витой бронзовой проволоки вокруг рукояти, обтянутой потемневшей кожей с проволочной же запрессовкой. Посмотрел кромки – на них еще сохранялись мелкие щербины старых ударов.

Чью кровь проливал он рекою?

Какие он жег города?

И смертью погиб он какою?

И в землю опущен когда? —

тихо прочел я снова по-русски. И, нагнувшись, аккуратно положил шпагу к своим ногам. Передернулся: на миг показалось, что вернулась прошлая весна – и упавший поперек тропы палаш пересек мою дорогу в тщетной попытке предупредить и спасти.

– То же самое, – повторил я по-испански. – Пошли, Хайме. Спасибо за экскурсию.

* * *

Какие все-таки крупные звезды на юге.

Пахло свежим сеном. Рубиновой россыпью, живым светом сияли угли погасшего костра. Временами над ними взметывались синеватые язычки пламени или взлетали легкие рои искр.

Обычно костер гипнотизирует меня и погружает в сон. Но сейчас я лежал на животе уже не меньше получаса. Ноги приятно гудели.

Мы отказались лечь в шалаше и свалились с Танюшкой недалеко от костра, завернувшись в меховой плащ (ночь теплой все-таки не была, весна даже в Испании еще не лето). Танька давным-давно дрыхла, как двадцать два сурка, уютно и смешно сопя мне куда-то в район лопаток (интересно, как она туда достала, вдвое сложилась, что ли?)

Я ни о чем не думал. Говорят, это невозможно, но я вас уверяю – возможно, если не напрягаться, стараясь «выбросить все из головы», а просто предельно расслабиться. Тогда то, что в голове, превращается в очевидно-зримую медленно струящуюся воду, неспешную и непрозрачно-синюю. И этот поток уносит все-все-все, оставляя оцепенение и тишину… Получается не всегда, конечно, но когда получается, то потом всегда бывает очень хорошо и свободно, как будто как следует отдохнул…

…Мост над неспешной водой. Горбатый, из поросших мхом неровных камней…

…Тропинка. Плотно утоптанная, по бокам какие-то кусты, стоящие тесной стеной. Тихо. Спокойно…

…Легкий подъем. Свежий ветер ласкает лицо. Впереди – ровный шум, похожий на шум моря…

…Это не море. Это лес – лес у ног без конца и без края, а на обрыве – беседка с круглой скамьей, высеченная целиком прямо из алой гранитной скалы…

…В беседке – человек.

Я вошел в беседку по широким полукруглым ступеням, тоже составлявшим единое целое со скалой. Палаш на шаге коротко чиркал об острые края. Я всматривался в сидящего на скамье человека.

Воин. Высокий, в сером плаще, укутывающем его от плеч до каблуков старых сапог. Плащ оттопыривает тяжелая крестовидная рукоять длинного меча. Обветренное, худое лицо. Длинные волосы, черные с резкой красивой проседью. Внимательные, жутковатые серые глаза.

Я мог бы поклясться, что не видел этого странного и величественного человека ни в жизни, ни в кино, ни на иллюстрациях к книгам. И в то же время я столь же точно мог поклясться, что знаю этого воина.

Знаю.

– Конечно, знаешь, – негромко сказал воин. Не сводя с него глаз, я сел на скамью, ощущая себя смешным мальчишкой, который убедил себя в том, что похож на взрослого рыцаря… и вдруг оказался рядом с рыцарем и понял всю тщетность своих потуг.

Воин пошевелился – под плащом тяжело сверкнули плотной вязки звенья кольчуги, усиленной чеканным нагрудником. И я узнал его, хотя и правда ни разу не видел до сих пор! Но именно таким я себе представлял Арагорна, короля-воина из своих любимых «Хранителей» – загадочно-неоконченной книги, продолжение которой мучило мое воображение уже пять лет (или семь? Как считать…). Точно таким!

Наверное, у меня было потрясенное лицо, потому что тонкие губы Арагорна чуть шевельнулись в улыбке. И, наверное, я смотрел на него с обожанием…

– Сон, – вырвалось у меня.

– Давай поговорим, – негромко сказал мой любимый герой.

* * *

То, что Хайме смущен, я увидел сразу и внутренне напрягся. Испанец остановился рядом и довольно долго смотрел, как я пакую «сидор». Я продолжал заниматься этим совершенно спокойно, ожидая, что же он скажет. Почему-то мне казалось, что он повторит свое предложение насчет «останьтесь». Но вместо этого, закончив мяться, он сказал:

– Татьяна говорила, что ты очень хороший фехтовальщик…

«Спасибо, Тань, – подумал я, бросая на нее, возившуюся со своими вещами, многообещающий взгляд (Танюшка сделала вид, что ее тут не стояло). – Данное предложение при первом знакомстве начинает становиться доброй традицией…» Очевидно, мое молчание показалось Хайме ободряющим, и он продолжил куда более бодро:

– Мне здесь еще драться не приходилось. Может быть, ты не откажешься со мной пофехтовать?

– Какое у тебя оружие? – без околичностей спросил я. Хайме показал дагу (такую же, как моя) и длинную шпагу. – Ну что ж, неплохо. Пошли…

…Хайме оказался до сумасшествия быстр и ловок. Кроме того, он одинаково хорошо владел левой и правой рукой – я просто не мог поверить, что передо мною мальчишка, ни разу не вступавший в настоящий бой. Спортивное фехтование тут почти не помогало, а левой рукой испанец владел лучше, чем я. Хайме пружинисто танцевал на широко расставленных ногах, отражая мои удары и отвечая молниеносными контратаками на всех уровнях. Оба его клинка казались атакующими змеями.

Странно и смешно, но мальчишка, пробывший здесь неделю, оказался самым опасным изо всех соперников, встреченных мною за два года нашей «эпопеи»! Во всех схватках я брал быстротой реакции и умением изобретать неожиданные вещи. Но Хайме словно предугадывал все мои движения. Руки у мальчишка казались отлитыми из железа, иначе не скажешь.

И все-таки последние два года он жил в городе и не проходил во время охоты по двадцать пять километров с грузом. Его подвела усталость – на черт-те какой минуте, когда с меня уже лил ручьями пот, но подвела. Он не успел поднять клинок шпаги – и я остановил острие палаша в сантиметре от его горла.

Хайме опустил оружие. Он тоже тяжело дышал. И выглядел изумленным.

– И тут много таких, как ты? – спросил он.

– Он один такой! – гордо сказала Танюшка, уже оказавшаяся возле меня.

– Я уже два года подряд побеждаю на юношеских турнирах Испании, – сказал Хайме, прогибая в руках клинок своей шпаги. – И я не думал, что может найтись ровесник, способный одержать надо мною победу.

– Ну, таких, как я, я правда не встречал, – скромно ответил я. – Нет, если серьезно: за два года я не проиграл ни одного поединка, так что не расстраивайся. Ты и правда великолепный боец.

– У нас есть плот, мы с него рыбу ловим. – Хайме вбросил шпагу в ножны, прихлопнул ее рукоять сверху сильным ударом ладони. – Мы переправим вас через Гвадалквивир… если вы все-таки не надумаете остаться с нами. Мы были бы рады. Честное слово.

* * *

– Скала.

Я опустил руки, сложенные «домиком» над бровями, и оглянулся на Танюшку. Мы стояли на выжженной солнцем равнине, покрытой ломаными линиями низких серых кустиков. Горячий ветер гнал между них столбы пыли. Они натыкались на кусты, рассыпались тонкой завесой, чтобы вновь возродиться опять в другом месте.

А впереди, километрах в тридцати, начинался подъем. Он длился и длился в небо, чем-то напоминая скалу из того моего сна, где я разговаривал с королем Арагорном (только под этой скалой будет все-таки море, а не лес…). И там, в небе, она обрывалась.

– Олег, – позвала меня Танюшка. Я смотрел на нее. – Олег, что мы будем делать дальше? Я не спрашивала, но теперь спрошу.

– Тань, – тихо сказал я и посмотрел на свои босые ноги, утопающие в теплой пыли, – я пока не знаю. Мы решим на месте, хорошо? На месте… и вместе.

– Решай один, – коротко сказала Танюшка. – Я просто с тобой.

– Ну если просто со мной, то пошли, – вздохнул я. – Дойдем до вечера?

Танюшка поставила ногу на носок и сделала fouetté:

– Дойдем…

…Людей увидела Танюшка. Издалека я еще не замечал их, утомившись однообразно-серым жарким пейзажем, – а Танька напряглась и тихо сказала:

– Смотри, люди… или урса.

Я остановился:

– Где?

– Смотри левее вон тех кустов и дальше.

По равнине навстречу нам ползли несколько точек. На таком расстоянии я бы не взялся не то что урса от белого отличить, но и всадника от пешего или велосипедиста. Больше того, я не был даже уверен, что это люди, а не, скажем, быки.

– Тань, – неуверенно начал я, – а это точно люди? Я что-то…

– Пять человек, – уверенно сказала она, движением плеча сбрасывая в руку аркебузу и взводя ее. – Как думаешь, это ребята Лаури?

– Не знаю, – коротко ответил я. – Километра два еще. Минут двадцать у нас есть, если будем стоять на месте. Десять – если пойдем.

Больше мы ничего не говорили. Только молча обулись и влезли в куртки, а я, подумав, надел бригантину и крагу. Танюшка поправила мне на голове повязку, и мы зашагали навстречу приближающимся людям.

Или урса…

…Впрочем, через пять минут стало ясно, что это пятеро белых. Они шли нам навстречу (точно нам!), словно охватывая полукольцом. Без угрозы, но с оружием в руках. Явственно-лениво.

Это шли хозяева здешних мест.

– Лаури, – буркнул я, выпуская рукоять палаша. – Его люди.

– И он сам. – Танюшка явно повеселела, вхолостую щелкнула тетивой, так и не закатив в ствол пулю. – Вон, в середине…

Через минуту и я узнал ярла. Он, кажется, узнал меня раньше, потому что бросил несколько слов своим и ускорил шаг, отрываясь от них и на ходу вскидывая руку. Я тоже заспешил, видя уже, что Лаури широко улыбается, и через несколько секунд мы положили руки на плечи друг другу.

– Ты жив! – радостно сказал англичанин. – Ты жив! Я думал, ты погиб на Крите вместе с Жоэ! Татьяна! – Он поднес ее руку к губам. Подошедшие мальчишки улыбались; нет – трое мальчишек и девчонка с густющей каштановой гривой, пониже остальных. Конечно, все с оружием.

– Я очень рад тебя видеть. – Я стиснул его плечо. – Очень рад.

– А где остальные?! – Он осмотрел долину, словно надеясь увидеть мой отряд в засаде за кустами. – Неужели погибли?!

– Многие – да. – Я скрипнул зубами, перевел дух. – Но далеко не все. Просто случилась масса вещей… Лаури, ты не будешь против, если мы с Танюшкой…

– О чем разговор?! – сразу и искренне ответил он. – Пошли на Скалу, к вечеру доберемся!

* * *

Вы не замечали, что во всех катаклизмах – бурях, дождях, снегопадах – есть что-то приятное, когда ты сидишь в надежно защищенном жилище? Я лично чувствую именно так.

Буря сотрясала Скалу. Она ревела и выла в ближних к выходам коридорах, но дальше рассеивалась – и уже бессильно утыкалась в главные ворота. Где-то далеко внизу ухало и гремело море.

Я уже с четверть часа бродил по пустым коридорам от одного редко горящего факела к другому. Все спали. Ну еще бы, уже далеко за полночь, никто не станет шляться просто так. Я, правда, заглянул в караулку, но смена спала, а дежурного не было вообще.

А мне спать не хотелось. Мучила невероятная тоска, на которую как нельзя лучше ложились все звуки бури снаружи. Поэтому я обрадовался, услышав разговор в комнатах Лаури. И вошел без приглашения.

Лаури сидел за столом вместе со своим сторменом Ларсом Виллерю. Горели две масляные лампы, на столе между ними была расстелена карта. Мальчишки обернулись на меня, Ларс махнул рукой:

– Не спится? Проходи, Олег, садись.

Я сел на пододвинутый стул, заглянул в карту:

– Карибское море?

– Угу, – ответил Ларс, поднимаясь. – Ладно, Лаури, я пойду, мы вроде все обговорили… Доброй ночи всем.

– Доброй ночи, – ответил я.

Лаури кивнул, проследил взглядом, как за Ларсом задернулся полог.

– Что не спишь? – спросил он, садясь поудобнее. – Погода мешает?

– Погода хорошая, – без тени иронии ответил я. – Кончится шторм – отвезешь нас, Лаури?

Он кивнул как-то задумчиво. Потом внимательно посмотрел мне в лицо:

– Послушай, что я тебе скажу. Оставайтесь у нас насовсем. Ты смелый и умный парень, такие нам нужны… Ты сможешь стать сторменом. А потом, когда меня убьют, – он сказал это очень спокойно, – то не исключено, что и ярлом. Ты сможешь.

Я усмехнулся, поводил пальцами над пламенем одной из ламп:

– Я уже побыл князем. Не хочу повторять болезненный опыт…

– И все-таки ты был бы нам нужен… – Он помедлил и добавил: – А еще больше ты был бы нужен своим людям.

– Я больше этого не хочу, – объяснил я. – В конце концов, это мое право. Или ты скажешь, что я трус?

– Не скажу, – мотнул головой Лаури. – Что ж, хорошо. Это твое решение, а решение такого человека, как ты, стоит уважать всегда. Я отвезу вас на Азорские острова. Как только кончится шторм.

– Азорские острова. Азорида, – задумчиво сказал я. – Да, это будет хорошо. Мне всегда нравилось это название – Азорские острова…

– Говорят, там была Атлантида, – так же задумчиво сказал Лаури. – Знаешь что? – Он чуть наклонился ко мне через стол. – Через год я вновь приплыву туда за тобой…

– Не надо. – Я помотал головой, но Лаури продолжал:

– Я приплыву за тобой через год. Если меня убьют, приплывет кто-то из моих ребят. Если не приплывет никто – значит, нас просто всех нет в живых.

– Зачем это? – поморщился я.

– Затем, что ты захочешь вернуться, – убежденно пояснил Лаури. – Нет, Олег, не возражай. Я знаю, что говорю. Может быть, тебе сейчас и кажется, что ты решил навсегда. Поверь – это не так.

– Я решил навсегда, Лаури, – серьезно и немного печально ответил я. – Не надо. Не приплывай… На Азориде нам будет хорошо.

– Это говоришь не ты, а твоя обида, – сказал Лаури. И вдруг предложил: – Хочешь – выпьем? У меня есть хорошее вино. Ты никогда не пил?

– Никогда, – пожал я плечами и хотел уже было отказаться, но вместо этого кивнул, сам того от себя не ожидая: – Ладно, как это… наливай.

– Сейчас, – он чуть повернулся и окликнул: – Джерри!

В смежной комнате послышалась возня, потом – мягкие шаги босых ног, и возле стола появился Джерри. (Это его я тогда принял за девчонку, а позже, если честно, заподозрил Лаури в «не той» ориентации, тем более что девчонки у него не было. Но выяснилось, что Лаури относится к спасенному им два года назад из плена Джерри скорей как к младшему брату. Тем более что урса вырезали у мальчишки язык…) Он позевывал и чуть покачивался, но всем своим видом выражал готовность.

– Принеси вина, – приказал Лаури. Джерри кивнул и через полминуты принес кожаный мех и две глиняные кружки. Потом щелкнул себя по горлу и замотал головой. – Ладно, ладно, не напьюсь, – засмеялся Лаури и, протянув руку, взъерошил густую каштановую гриву Джерри. Тот улыбнулся и пошел досыпать.

– Ты что, часто выпиваешь? – Я с любопытством и некоторой опаской следил за тем, как Лаури разливает в кружки красивую бледно-желтую жидкость.

– Бывает, – буркнул Лаури.

– Слушай, ты там таким не был? – полюбопытствовал я. – Мог бы ведь сам за вином сходить, а разбудил мальчишку…

– Мда… – Лаури резко поднял бурдюк и улыбнулся: – А чего ты хочешь? Я ведь феодал. Неизбежный отпечаток… Но вообще-то я и там любил верховодить. Я даже со Свеном сперва грызся. Пока не понял, что он лучше. Был лучше. Ну, – он поднял кружку, – вы, русские, любите тосты. Как вы говорите: будем?

– Будем, – согласился я, стукнув глиняным боком своей кружки о его.

Мой первый и единственный опыт со спиртным состоял в ста граммах яблочной наливки, выпитых на позапрошлый Новый год. Я и вкуса-то не помнил… У вина был какой-то непонятный и не очень приятный горьковато-кисло-сладкий оттенок, от которого загоралось в горле и щипало язык.

– Гадость, – признался я, через силу допивая то, что было в кружке. – Налей еще, что ли?

Вторую я усадил, как компот, и она на вкус показалась мне куда приятней, хотя у меня начала плавно кружиться голова (тоже, кстати, не сказать, что неприятно). Лаури совершенно без эмоций разлил по третьей… и вдруг спросил:

– Ты кем хотел стать, Олег?

– Я? Военным, – немного удивленно ответил я.

Лаури поднял бровь:

– А, ну да, у вас же все мечтают стать военными…

– Ну, вообще-то это немного не так, – возразил я, отхлебывая из кружки. Черт, а штука-то приятная… – Но я всегда мечтал стать военным. Не ради славы, нет… понимаешь, я думал, что кто-то должен защищать свою родину. Понимаешь?

– Кажется, да. – Лаури покивал. – Знаешь, а я мечтал стать историком. Только, наверное, не стал.

– Почему? – искренне удивился я.

Лаури покривился и печально вздохнул:

– Неперспективная профессия.

– История?! – поразился я. – Знаешь, история мне тоже нравится… Как это – неперспективная?

– А вот так. Родители хотели, чтобы я стал менеджером по информационным технологиям. Это профессия с будущим…

– Тебе не кажется, что это глупо? – осведомился я. – Хотел стать историком, а стал этим… менеджером, потому что историком неперспективно. И что за жизнь у тебя будет?

– Да я понимаю. – Лаури отпил из кружки. – Мне иногда кажется, – он посмотрел в нее, – что тут, в этом мире, я чувствую себя лучше, чем там. Только не говори, что я пьян. Это правда. По крайней мере тут можно решать самому, а там за тебя решает мир, в котором ты живешь. Не такой уж хороший мир. У вас тоже так? В Союзе?

– Не знаю, – вопрос застал меня врасплох. – Я как-то не думал об этом никогда… Знаешь, – вдруг признался я, – у меня не получилось бы стать военным. У нас не берут в училища ребят с неправильным прикусом, а у меня еще и картавость.

– Ничего себе правила у вас! – удивился Лаури. – Правильно, наверное, у нас всех вашей армией пугают… Но из тебя, мне кажется, получился бы хороший военный.

– А из тебя? – Я допил и налил себе сам.

– Да… – Он задумался, потягивая вино, потом признался: – Знаешь, это, наверное, сидит в каждом мужчине… Ты умеешь петь?

Хороший вопрос. Мы говорили вроде бы связно, но я серьезно задумался над сказанным, пока ответ не оформился в слова:

– Умею, но так себе. А что?

Вместо ответа Лаури вдруг дернул по-английски – и очень даже мелодичным голосом:

Старичина Зевс обзавелся телкой.

Гера ни на грош в ней не видит толка!

– Знаю я, зачем муженьку телица!

Не хочу ни с кем первенством делиться!

За здоровье Зевса, за любовь к животным!

Как ни клялся шалопут:

Все, мол, в фермеры идут, —

Был супругою он вздут —

Урок наглядный вот вам!

Я засмеялся, отхлебывая из кружки. Лаури подмигнул мне:

Юный Адонис славился немало:

Все же кой-чего парню не хватало;

Афродита зря бедрами вертела —

Не расшевелить импотента тело!

Спи спокойно, малый – заслужил ты вышку!

Вепря подстрелить не смог —

И клыки вонзились в бок…

Эх, какую ж ты, пенек,

Проморгал малышку!

Полюбил кентавр даму-лапифянку:

Заманить хотел на тихую полянку.

Шлюшка же ему (охай или ахай)

Фыркнула в ответ: – А пошел ты…!^[254]

– Ну, дальше там уже полный мат, – оборвал Лаури себя. – Давай еще выпьем.

Мы выпили еще и опять разлили… Лаури откинулся на массивную спинку стула, а я попросил:

– Слушай, спой еще, а?

– Ладно. – Он не стал ломаться. Несколько мгновений смотрел в стол, потом поднял на меня потемневшие внимательные глаза:

Пусть в кубках пенится вино,

забудьте о былом.

Пусть будет то, что суждено

нам на пути земном.

Забудьте кров, забудьте дом

и тот зеленый холм,

где навсегда уже вдвоем

уснули мать с отцом.

Забудьте мир, забудьте сон

без страха и тревог.

Забудьте колокольный звон

и из трубы дымок…^[255]

* * *

Танюшка проснулась от того, что кто-то шуршал занавесью у входа и время от времени страшным голосом взревывал по-немецки:

– Русланд! Дойчланд! – и еще какой-то дикий хрип.

Танюшка вскочила, схватив из перевязи охотничий кинжал. Чиркнула одной рукой «зажигалку», выбивая искру на фитиль, – лампа загорелась.

Олега не было. Точнее, не совсем не было. Его не было в постели. Зато у входа он очень даже был.

Олег сражался с занавеской, пытаясь ее наконец-то обойти, но путался в ней, как в лабиринте. Куда бы он ни совался, в руках у него обязательно оказывался не тот, так другой край. Впрочем, Олега это, кажется, ничуть не смущало – он не выглядел рассерженным, а вполне энергично орал что-то на псевдонемецком, снова и снова повторяясь. Кроме того, он то и дело за эту занавеску цеплялся, как за последнюю надежду, и вроде бы падал.

– Олег, ты чего? – сердито и удивленно спросила Танюшка, бросая кинжал в ножны. – Рехнулся, что ли?

Олег осекся и, завозившись интенсивней, выпал в комнату – но не упал, вцепившись в кровать и пытаясь увидеть Татьяну, однако явно ее не различая.

– Да ты же… – Танюшка вгляделась и обалдело ахнула: – Да ты же совсем пьяный!

– Ни-ка-да, – убежденно сказал Олег и, потянувшись в пространство, рухнул на кровать ничком. Больше он ни одного движения не сделал – остался лежать, разбросав руки и ноги и громко дыша в меховое одеяло открытым ртом.

– Напился, – растерянно повторила Танюшка. Ей внезапно стало смешно – по-настоящему, не от нервов. – Елки-палки, да как напился! В сиську напился…

Хихикая, она обошла кровать и, перевалив Олега на спину, придержала его мотнувшуюся руку, чтобы не ударилась о край кровати.

– Вот алкашонок малолетний. – Она задумалась. – Что же мне с тобой делать-то? Это ведь классический сюжет: пьяный муж приходит за полночь, его встречает верная и чуточку разгневанная жена…

Она засмеялась. Глаза Олега открылись.

– Плохо мне, а ты смеешься, – неожиданно внятно сказал он и тут же вновь закрыл глаза.

Лицо у него было несчастным и обиженным, нижняя губа отвисла.

– Алкоголик ты, алкоголик, – с нежностью шепнула Танюшка, присаживаясь рядом. – Ладно, давай раздеваться…

…Сказать, что у меня утром болела голова, – значит, не сказать ничего. Когда я опрометчиво попытался встать (голова болела с момента пробуждения, но я сперва не придал этому значения), желудок вдруг прыгнул к горлу, пол поднялся дыбом, и я, опережая свою блевотину, грохнулся в него лицом. Кто-то рухнул мне на плечи и в радостном барабанном ритме начал загонять в затылок вибрирующий лом. Я не открывал глаз, боялся увидеть свои глазные яблоки лежащими на полу метрах в пяти от меня (показалось, что у меня лопнул череп). Во рту был вкус рвоты, но одновременно – сухо, как в пустыне.

– Плохо тебе?

– Та-а-ань… – застонал я, внутренне содрогаясь, – не шу-ми-и… Я, кажется, умираю… Что со мной?..

– Ты напился, как сапожник, – пояснила она, помогая мне подняться на ноги. – Иди сюда, умоемся… Вот так…

Ледяная вода вызвала у меня нервные сотрясения. Пока я с трудом возил полотенцем по ставшей неожиданно очень чувствительной коже, Танюшка что-то налила в кружку (я слышал звук) и сунула мне:

– Пей.

– Тань, меня стошнит, – пробормотал я, с опаской косясь на дымящуюся кружку.

– Пей! – Голос Танюшки был железобетонным.

В кружке оказался невероятно крепкий и несладкий кофе.

– Лаури принес. Извинялся, – пояснила Танюшка, садясь на постель. Я сел рядом с ней и, аккуратно пристроив голову у нее на плече, закрыл глаза. – Олег, – тихо позвала она.

– Да? – Я не открывал глаз, с наслаждением ощущая, как откатывает головная боль.

– Олег, ночью ты был такой…

– Что, страшный, что ли? – уточнил я.

– Нет, Олег… понимаешь… жалкий такой… беспомощный, совсем как будто не ты… Я хочу тебя попросить, Олег… Никогда больше не пей, хорошо? Если ты меня любишь.

– Обещаю, Тань, больше никогда, – негромко и серьезно сказал я.

* * *

В Скале англо-норвежско-испанский с редкими вкраплениями других наций контингент разместился не хуже, чем наши знакомые карпатские чехи. В природных доках со стороны моря стояли два драккара, а сами жилые помещения располагались в глубине скалы. Я даже удивился, до чего основательно они тут устроились. Нам без слов предоставили небольшую (так теплее в холодные зимы), но даже обставленную комнату. И все, кажется, были искренне рады – даже незнакомые ребята и девчонки. Я бы, наверное, хотел тут остаться. Но… не хотел. А Танюшка просто молча согласилась с решением плыть на Азорские острова.

Шторм продолжал бушевать, и мы оказались как бы не у дел. Я, правда, фехтовал с местными ребятами и обменивался с ними обычным слегка хвастливым трепом о приключениях. А вот Танюшка не нашла с местными девчонками общего языка. Я, если честно, тоже все время помнил, что большинство из них – это испанки, первых парней которых убили пришельцы с Севера. Видел я, кстати, и Изабель, девчонку Свена. Она была действительно красива и неожиданно замкнута для испанки…

Так или иначе, но Танька большую часть времени с явным удовольствием валялась в постели и читала. Вернее, разбирала по словечку тексты в шести испанских книжках, попавших сюда невесть когда, пытаясь самоучкой освоить этот язык. Не знаю, какие уж у нее были успехи, но названия она мне перевела. Это были неизменный «Дон Кихот» Сервантеса, сборник комедий Лопе де Веги, «Остров» некоего Гойтисоло, толстенный и затрепанный сборник детективов, «Талисман» Стивена Кинга (того самого, повесть которого «Туман» меня так напугала в «Вокруг Света» как раз весной 87-го года; не знал я тогда, чего надо бояться!) и (черт его знает, с какой стати!) большеформатный альбом черно-белых фотографий с заснятыми на фоне очень красивых пейзажей голыми мальчишками и девчонками. Я ей даже завидовал, потому что сам давным-давно ничего не читал. Раньше я думал, что и дня не смогу прожить без книги, а вот под ж ты…

Но и я, если честно, много бездельничал. В основном – дрых, и это было великолепное чувство – вот так спать в постели, в совершенной безопасности. И это чувство в немалой степени укрепляло мое намерение уйти подальше от этого бурного мира, туда, где можно без страха ложиться спать, не вздрагивать от шорохов в ночи и не думать за всех о невыносимо сложных, кровавых вещах.

А еще… еще я пытался вспомнить, о чем говорил со мной в том сне Арагорн. Временами мне это казалось очень важным. Но мир этот вычерпал мою любознательность почти до дна. Я устал. Только это теперь и имело смысл…

…Мы гостили в Скале уже шестые сутки, и как раз наступило седьмое утро. Было совсем рано. Лаури разбудил нас сам.

– Подъем, – сказал он, и я, открыв глаза, увидел, что Лаури одет полностью. – Шторм прекратился. Драккар спускают на воду, Олег. Мы отправляемся на запад через полчаса.

* * *

Здесь нет вины безжалостного шквала,

А есть судьба рожденных для войны…

Когда корабль идет в моря Вальхаллы —

Кто остановит взлет его с волны?..

Гребцы пели. Песню перемежали звонкие удары гонга. После долгого шторма пришло полное безветрие, но, похоже, грести парням было в удовольствие.

Мы с Танькой сидели на корме, возле Лаури, лично правившего веслом, расстелив на теплой палубе меховой плащ. Драккар резал океанскую гладь, рождая двойную волну, медленно разбегавшуюся в стороны и угасавшую вдали.

– Да, это уже океан, – сказал я вслух.

– Океан. – Лаури легко довернул весло, ловко сменив ногу на палубе.

И больше нет ни боли, ни тревоги,

Есть только песнь, подобная лучу!

И юный воин вслед воскликнет: «Боги!

Он прожил так, как я прожить хочу!»^[256]

– До Азориды неделя такого хода, – сказал Лаури и ударил в гонг: – Эй, навались!

Весла на миг замерли в высшей точке размаха – и с удвоенной силой вспороли воду.

– Росстани, – сказала Танюшка.

Я повернулся к ней:

– Что ты сказала?

– Росстани, – повторила Танюшка, глядя на меня внезапно потемневшими глазами – как вода лесного озера, на которую упала вечерняя тень. – Место, где расходятся дороги. Место, где расстаются, Олег.

Когда поднимались травы,

Высокие, словно сосны,

Неправый казался правым

И боль становилась сносной.

Зеленое море пело,

Навек снимая усталость,

Весне не будет предела,

Казалось… А что осталось?

Остался бездомный ветер,

Осенний звон погребальный

И лист, последний на свете,

На черной дороге дальней.

Весною нам все известно

И все до предела ясно.

Мы дрались легко и честно.

И это было прекрасно.

И часто в бою казалось —

Победа в руки давалась,

И нужно самую малость,

Казалось… А что осталось?

Остались стены пустые

И бельма белых портретов,

И наши стяги святые

Обрывками старой газеты.

И выше любого хотенья,

Сильнее любого знанья,

Вечное жизни цветенье

И вечное умиранье.

А. Макаревич

Рассказ двенадцатый Свой остров

Бог мой – это не ропот. Кто вправе роптать?!

Слабой горсти ли праха рядиться с Тобой?!

Я хочу просто страшно, неслышно сказать:

«Ты не дал – я не принял дороги иной…»

С. Калугин

Это была двести одиннадцатая зарубка. Не знаю, зачем я их делал, но я каждый день приходил к этому валуну и аккуратно выскребал вертикальный штрих – новый в длинной веренице, похожей на строй воинов в серебристых латах.

Мы с Таней жили на этом острове почти семь месяцев. И дни… не летели, а плыли, равнодушно, незаметно, одинаково; усыпляли своим монотонным и однообразным ходом. Как вода с камня – кап… кап… кап… Вроде бы медленно-медленно собирается и падает каждая капля, но, глядя на них, можно не заметить, как прошли часы.

И ничего не беспокоило нас. Мир не мог докричаться до нашего островка. Моего и Тани. Только вот в этом благословенном климате сталь быстро подергивалась ржавчиной, рыжей и тонкой – мне пришлось густо смазать все клинки жиром, кроме моего складника и Танюшкиного ножа, которыми мы пользовались постоянно. Временами я снимал оружие со стены нашей хижины и осматривал его, но это происходило редко вначале и все реже со временем.

Когда ничего не происходит, а впереди – вечность, время меняется. Не подумаешь даже: «Вот так можно прожить всю жизнь», потому что жизни наши здесь могли оборваться только насильственной смертью.

А убивать нас было некому…

Я вставал раньше Танюшки и, прихватив ее аркебузу, шел охотиться. Не очень большой, островок тем не менее изобиловал дичью и фруктами. Когда я возвращался, завтрак уже был готов… Проходил в каких-то ничего не значащих делах день, и мы не успевали оглянуться, как уже наступал вечер, и мы разговаривали около костра, а Танюшка пела.

Странно было жить в безопасности. На северо-западной оконечности острова поднимались скалы, с которых Танюшка любила прыгать в океан, вызывая у меня раздраженную зависть. Остальную часть побережья занимал пляж; с северо-восточного конца было видно вдали берега еще одного острова (Танюшка говорила, что это Сан-Мигел, самый большой из Азорских островов). Весь остальной массив занимал тропический лес, постепенно поднимавшийся к центральному плато, где лежало озеро, из которого выбегало в разные стороны множество ручейков, один из которых впадал в океан недалеко от нашего лагеря.

Вообще-то Азорские острова лежат на широте кавказского побережья Черного моря, но их и в этом мире надежно омывал Гольфстрим, поэтому зима здесь выразилась только в том, что стали часто идти теплые дожди. Нас это не очень волновало – еще в начале лета мы выстроили шалаш, и не однодневку, а прочный, надежный, с опорными слегами, несущей балкой и задней стенкой, для которого Танюшка сплела циновку на вход. Оставалось только время от времени подновлять крышу, и нам не страшны были даже ураганы, три или четыре раза за эти семь месяцев налетавшие на наш островок, когда ломались пальмы, а волны захлестывали весь пляж.

Мы загорели до черноты – даже я, хотя уж я-то сгорал моментально (я и сгорел, и сгорел три раза подряд, но четвертого раза не произошло). У Танюшки сильно выгорели ее русые волосы, а зеленые глаза стали казаться совсем светлыми. У меня волосы тоже выгорели до неожиданного темно-медного цвета и внезапно почти полностью исчезло пятно от ожога на боку (Танька уверяла, что это под воздействием солнечных лучей, отфильтрованных ненарушенным озоновым слоем).

Остров для мальчика и девочки… Мы не надоели друг другу. Случалось, что я – или она – уходили куда-нибудь на день, два, а то и три, и почему-то не возникало никакого беспокойства, а была уверенность: сейчас Танюшка выйдет из-за деревьев и скажет: «Привет, я пришла». Она, кстати, признаваласьмне, что в мое отсутствие испытывает то же самое.

Да. Свой остров для мальчика и девочки, которые устали быть взрослыми за два кровавых года.

Было у меня и еще одно – неожиданно возникшее! – занятие. Разбирая вещи, я обнаружил в вещмешке блокнот того немца из гитлерюгенда, Лотара Брюннера, который отдал мне на склонах Олимпа Тезис. Я с тех пор и не брался за него. А сейчас взялся, больше от нечего делать, если честно. Сперва просто рассматривал иллюстрации, вспоминая Олега Крыгина и его рисунки. Потом начал разбирать нечитаемый почерк своего немецкого ровесника из 40-х годов. И выяснилось, что почерк все-таки разобрать можно, если некуда спешить. А главное – что я неплохо понимаю написанное.

Станешь тут полиглотом…

Ну так вот. Это и занимало – и довольно приятно занимало – немалую часть моего свободного времени. Я лежал или на берегу, или около шалаша, разбирая строчку за строчкой, а по временам откладывая блокнот, чтобы подумать над прочитанным. Читать было интересно, мало того, прочитанное резко меняло мое отношение к «фашистам». Я даже временами начинал жалеть, что сам не веду дневника.

Хоть его после себя оставить бы…

ИЗ ДНЕВНИКА ЛОТАРА БРЮННЕРА

Я не могу ничего объяснить для себя из происходящего. Мы каждый вечер спорим до хрипоты в самом прямом смысле слова. В самом деле – как объяснить то, что двадцать пять парней из гитлерюгенда попали… куда? Не знаю.

Мама, наверное, уже сходит с ума. Я не заговариваю об этом, виду не подаю. Остальные тоже. Интересно, а думают ли они об этом?

Когда отец подарил мне этот блокнот, я решил, что буду записывать сюда самые важные мысли. Но что делать, если все мысли – важные?! И о том, что есть завтра. И об оружии, которое мы нашли.

Все – важные.

Меня всегда считали умным парнем, но их – мыслей – слишком много для пятнадцатилетнего немецкого мальчишки.

Хайнц с пеной на губах доказывает, что все это – полигон войск СС и нас проверяют для выполнения какого-то важного задания. Как в книжках… Но с другой стороны – все может быть. В пользу этого говорит то, что 3/4 парней – это сироты (сам Хайнц, кстати), а мы, остальные – лучшие спортсмены в своих отрядах. Большинство, кстати, за эту версию.

Юнгвальд никого ни в чем не убеждает. Ему достаточно того, что он сам убежден: это Вальгалла. Боги, а не СС, нас испытывают для Рагнарека.

Конечно. Сейчас… Но кое-кто и в это верит. Да и то сказать – поверишь тут, когда ниоткуда не видно ничего, кроме леса и гор, покрытых тем же лесом. Но это – наша Бавария, сомнений нет, я даже местность узнаю.

Кое-кто еще считает, что мы коллективно рехнулись. Не знаю. В том, что это полигон, я тоже не уверен, потому что сегодня утром во время разведки дошел до Изера. В том, что это Изер, я убежден… Так вот. Вода. Она не просто прозрачная. Она прозрачная, как стекло. А рыбы там столько, что можно ловить руками, что я и сделал.

Такой воды не может быть в Изере в начале 40-х годов ХХ века. Даже в заповеднике.

Боюсь, что это не полигон и не Вальгалла. Даже не сумасшествие… Очень боюсь, что это – остров Рэмполь.

Я выбрал себе хороший палаш (кинжалы у нас всех свои) и топор-бартэ. Допишу на сегодня и начну их затачивать как следует.

Мне кажется, скоро нам это пригодится.

* * *

Весь день мимо острова шли киты куда-то на север, фыркая и сопя, как взбесившиеся паровозы. Я их, как и дельфинов, никогда не любил, а вот Танюшка как уселась на пляже, так и окаменела. Я по ее спине понял, что сдвинуть ее отсюда можно только танком-буксировщиком, и пошел одеваться, решив сходить на озеро и, возможно, заночевать там. Небольшая подробность в том, что «дома» мы вообще ничего не надевали, и не поддразнивая друг друга или сберегая одежду, а… просто так. Поэтому сейчас одеться было необходимо. Танюшка даже не обернулась, и я, посмеиваясь, кончиком даги начертил на песке – на полпути к шалашу – человеческую фигурку, стрелку и озеро. Поймет…

…Озеро было пресноводным, естественно. И в нем водилась уйма рыбы, которую мне иногда везло добыть импровизированным гарпуном из одного своего метательного ножа. Самой значительной моей добычей была полутораметровая щука, которую я прибил на отмели три месяца назад.

Но сейчас я пришел сюда не рыбу ловить, хотя в озере стояли пара вершей и самодельная сетка. Точнее, я пришел низачем.

Отсюда было видно весь остров. Киты по-прежнему шли косяками; Танюшка (в виде точки) замерла на пляже… Я крутнулся в сторону. Пляж. Океан. Пляж. Океан. Пляж. Океан.

Я чертыхнулся, сам не понимая зачем, поспешно разделся и прыгнул в воду с берега. Плавать я так и не полюбил, но сейчас мне хотелось разрядить себя, как разряжают батарею. Так, чтобы умотаться.

Я перемахнул озеро до противоположного конца и, кувыркнувшись, нырнул. Гранитный откос плоско уходил вниз, сменяясь илистым дном, поросшим густыми водорослями, колыхавшимися в такт каким-то подводным течениям. Стайки мелких рыб и отдельные экземпляры покрупнее шарахнулись в стороны от моих рук… Я зацепил пальцами горсти ила со дна, перевернулся на спину и толчком ног ушел вверх по косой линии. Выбросился из воды по пояс, переломился, встряхивая головой, набрал воздуха в легкие и снова ушел под воду.

В глубине я легко терял направление, и сам толком не понял, как оказался у «нашего» затончика, перегороженного сеткой.

И завис в воде, подгребая руками и разведя согнутые в коленях ноги…

…Щука была огромна. В воде предметы кажутся больше, да. Но такие поправки я делать умел еще там. И в щуке было не меньше трех метров.

Она «стояла» за сетью на месте так же, как я, только двигала хвостом. Влево-вправо. За сетью было немало рыбы, самой разной, в том числе пять или шесть «блямб» – карасей с полотно БСЛ (большой совковой лопаты). Щука не обращала на них внимания. Я видел сбоку ее тело, похожее на клинок огромной финки-илве. Видел отливающие белесым плавники, белое с зелеными пятнами брюхо, крупную чешую, зелень водорослей на хребте…

Щука была самой сильной в озере. Она царствовала здесь, она умела убивать любую добычу и давно уничтожила всех соперников. Там, за сетью, была добыча, за которой не требовалось гоняться. Чистая вода. Водоросли. Свет. Ничуть не хуже, чем в остальном озере. Даже спокойнее – ведь она не могла знать, что такое сеть…

И все-таки в том, как она стояла на месте, глядя за сеть, было что-то окончательно-обреченное. Там, в сытом закуте, было все. Кроме того, к чему она привыкла. Что составляло смысл ее существования.

Щука понимала это. Что такое сеть – не понимала. А в чем свобода – понимала.

Чистая вода. Водоросли. Свет. Покорная добыча.

Или бой, для которого она родилась. Для которого ее создала природа.

Ловушки бывают разные. И только самое умное на свете существо – человек – может попасться в ловушку без стен, решеток, сетей. В ловушку – по собственной воле… Забыв, для чего рожден.

Или заставив себя забыть, потому что…

Удушье толкнуло меня вверх…

…Я долго сидел над заводью, обхватив себя руками и дрожа в тщетных попытках согреться, хотя холодно не было. Щука – отсюда ее тоже было видно – стояла на прежнем месте. За нею металась рыбная мелочь. Они хотели просто вырваться. Низачем. От страха.

Щука хотела жить.

Встав, я рывком сдернул сеть с левого приколыша и ослабил ее. Всего на миг – мне не хотелось выпускать остальную добычу, которая этого не заслужила.

Щуке этого хватило для одного-единственного рывка, унесшего ее за пределы ловушки.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛОТАРА БРЮННЕРА

Я чувствую себя изменником, но Таня мне больше чем нравится. Я, наверное, сумасшедший. Так сказал Хайнц. Он, кажется, готов был меня вообще прирезать. Проклятье, да полгода назад я бы сам бросился на свой нож, если бы мне кто-то сказал, что я могу влюбиться в недочеловека. И, в конце концов, есть же Эльза!

Если сказать правду, то я понимаю, что к Эльзе мне не вернуться. И еще неизвестно, чем закончилась бы восемь дней назад встреча с чернокожими, не окажись там этих русских. Я и сейчас вижу их костер в километре от нас. Глупо! Ведь днем мы общаемся – худо-бедно, но общаемся, жизнь заставляет… Мне, кстати, кажется, что большинство наших ребят тоже не прочь ближе познакомиться с юными большевиками. Уже одно то, что они бросились на помощь, не задумываясь, вызывает уважение.

Конечно, среди них есть несколько не менее упертых, чем Хайнц или Дитрих. Но, когда напали урса, даже этот их Алекс, который потом затеял драку с Юнгвальдом, не задумался. По-моему, мы ведем себя неправильно. Последние месяцы мы идем по Европе и России. Даже идиоту будет ясно: тут есть общий враг, которому все равно, кого резать: арийцев, большевиков или демократов. И тут нужно держаться друг за друга, как магнитам. Тут нечего завоевывать, тут полно жизненного пространства и слишком мало людей, чтобы речь могла идти о священной войне германской нации. Да и нации нет как таковой. Хайнц, конечно, настоящий лидер, этого нельзя не признать. Но он не умен, если честно. Мы уже похоронили пятерых, и трех из них убили не чернокожие, я уже писал об этом. И в обоих случаях – и с чехами, и с поляками – инициаторами были мы.

Как бы он завтра не придумал повторить тот же опыт с русскими… И дело не в том, что их больше. Просто хватит этого безумия.

Не Татьяна ли на меня так повлияла? Не слишком-то она похожа на недочеловека. Она красива, умна и отлично развита физически. (Да и вообще – они не производят впечатления «дегенеративных азиатов».) С ней интересно… А еще интереснее – один ли я встречаюсь с русской девчонкой? Там свободна не одна Татьяна. Правда, они страшные пуританки, страшнее наших лютеранских предков! Но я все-таки попробую поцеловать ее еще раз. В смысле – еще раз попробую.

Если будем живы.

* * *

Ночь прошла – будто прошла боль…

Спит Земля – пусть отдохнет, пусть…

У Земли, как и у нас с тобой,

Там, впереди, долгий, как жизнь,

Путь…

Я возьму

Этот

Большой

Мир,

Каждый день, каждый

Его час…

Если что-то

Я забуду —

Вряд ли звезды

Примут

Нас…

Я возьму щебет земных птиц,

Я возьму звонких ручьев

Плеск,

Я возьму свет грозовых зарниц,

Шорох ветров,

Зимний пустой

Лес…

Дождь сек крышу нашего шалаша. Было темно, порывисто и многоголосо шуршали листья. Я лежал на спине, закинув руки за голову и, закрыв глаза, слушал, как Танюшка поет:

Я возьму память земных верст…

Буду плыть в спелом, густом

Льне…

Там, вдали – там, возле синих звезд —

Солнце Земли

Будет светить

Мне…^[257]

…– А ты помнишь, из какого это фильма? – спросила она, когда допела.

– Ага. – Я открыл глаза. – «Москва – Кассиопея». Мы на него всей компанией ходили – еще до того, как я с тобой познакомился… Потом играли на стройке в этот фильм.

– А я с отцом ходила. – Танюшка повозилась в темноте и вдруг задумчиво спросила: – Помнишь, там у них, на звездолете, была сделана комната «до 16 лет не входить»? – Я угукнул. – Я вот думаю, они что, правда смогли бы шестнадцати лет дождаться?

– Да там один вошел, – вспомнил я, – его же выперло, автоматически.

– Да я не об этом, – возразила Танюшка. – Я вообще. Звездолет, трое мальчишек, три девчонки, никого взрослых, а они же там все уже друг в друга перевлюбленные… Дотерпели бы?

Я задумался. Если честно – такая мысль мне в голову в связи с этим фильмом еще не приходила.

– По-моему, нет, – решил я наконец. – Даже точно нет. Конечно, это начало семидесятых, они воспитаны были куда строже, чем мы, но все равно, мне кажется, они еще до шестнадцати… ну как бы… – Танюшка засмеялась, и я не стал договаривать. – Да и вообще, – мне вдруг стало грустно, и я почти зло продолжал: – Да и вообще не долетели бы они никуда, если бы не эта свертка пространства. Двадцать пять лет в один конец – они уже лет через десять друг друга поубивали бы!

– Почему, они же друзья… – заспорила Танюшка и осеклась.

А я все-таки продолжил:

– Друзья, да… Если бы мне кто сказал, что Сергей на Саню может с палашом броситься… Что мы до такой степени способны разлаяться… Это вот нам было куда разбежаться. А куда на космическом корабле бежать? Перебили бы друг друга к чертовой матери…

– Ты, Олег, так говоришь, – обиженно сказала Танюшка, – потому что у нас так получилось. Просто со злости. Тебя послушать, так и мы с тобой друг друга рано или поздно зарезать должны!

– Может, и зарежем, – ляпнул я.

Танюшка даже воздухом задохнулась… а потом я ощутил вдавившееся в шею лезвие ее ножа.

– Ну а если я тебя и правда сейчас зарежу? – вкрадчиво спросила она.

– Если тебе это доставит удовольствие – режь, – тихо сказал я, чуть откидывая голову подальше. – Только когда сонную перережешь, поцелуй меня. Сбоку, чтобы не забрызгаться. Это будет самая лучшая смерть, которую только можно представить… Давай, режь, Тань. Можешь медленно.

– Тьфу ты, дурак. – Я услышал, как отлетел в сторону нож. – Мне даже страшно стало! «Сбоку, чтоб не забрызгаться…»

– Ты целовать меня будешь или нет? – уточнил я.

– Не заслужил. – Она отодвинулась к своей стенке.

Я вздохнул:

– Ну вот. Оскорбили, не зарезали, да еще и не поцеловали… Что за жизнь?

Последняя реплика у меня вырвалась с настоящей злостью, и Танюшка это ощутила.

– Что там с тобой случилось? – быстро спросила она. – Олег?

– Ничего. – Я прижал руки к лицу. – Таня, Таня, Таня!!! – выкрикнул я. – Тань, мне страшно, я боюсь, что и тебя потеряю!

– Ты что, Олег?! – Она мгновенно оказалась возле меня, стиснула мои запястья. – Олег, Олег, ты что?! Родненький мой, тебе плохо?! Вот я, вот, ты держись за меня!

– Таня, – я опустил руки, ощущая ее теплое чистое дыхание, – Таня, я без тебя умру. Сразу умру.

Я хотел бы подарить тебе песню,

Но сегодня это вряд ли возможно.

Нот и слов таких не знаю чудесных —

Все в сравнении с тобою ничтожно…

Я хотел бы подарить тебе танец,

Самый главный на твоем дне рожденья.

Если музыка играть перестанет —

Я умру, наверно, в то же мгновенье…

Ау!

Днем и ночью счастье зову —

Ау!

Заблудился в темном лесу я…

Ау —

И ничего другого на ум!

Ау! Ау! Ау!

Я хотел бы подарить тебе голос,

Чтобы пела колыбельную детям.

Ни рукой не снять мне боль, ни уколом —

Точно знаю, что меня ты не встретишь…

Я хотел бы подарить тебе счастье,

То, которое никто не оспорит.

Только сердце часто рвется на части —

Так как, видимо, я создан для горя…

А. Розенбаум

ИЗ ДНЕВНИКА ЛОТАРА БРЮННЕРА

Самое ужасно, что я не ощущаю себя виноватым, хотя должен. Не понимаю, как может чувствовать себя невиновным убийца.

Я, Лотар Брюннер, немец, член гитлерюгенда, 15 лет, сегодня утром убил в поединке Хайнца Клемминга, немца, члена гитлерюгенда, 15 лет, в этом мире являвшегося еще и моим конунгом. Я сделал это не потому, что хотел занять его место, – более того, я в ужасе от мысли, что мне придется это сделать. Мне пришлось убить его, чтобы предотвратить бессмысленную кровавую бойню.

Рано утром около ручья, где мы берем воду, схватились Дитрих и их Алекс. Мы не знаем, из-за чего, – и уже не узнаем, потому что Дитрих убил русского ударом бартэ в шею и умер сам от тяжелой раны в печень через несколько минут после того, как мы его нашли, так ничего и не успев нам сказать. Хайнц сказал, что надо идти мстить. Не помню, что я ощущал, совершенно не помню. Знаю только, что я отказался в этом участвовать. Еще знаю, что большинство ребят тоже сказали, что не хотят драться, что надо сперва разобраться, кто был виноват, и что даже если виноват русский, то виноват он, а не они.

Я даже изумился, но особо изумляться было некогда. У Хайнца даже губы побелели. Он сказал мне – не крикнул, а именно сказал, – что я предатель и русский провокатор, что мы все клялись ему в верности. Это была правда. Но я все равно не хотел выполнять этот приказ… Тогда Хайнц засмеялся и сказал, что ему все ясно и что я просто хочу занять его место, и, если это так, я могу попробовать.

Я, наверное, виноват в том, что даже не попытался его отговорить. Хайнц сказал остальным, что они выполнят любой приказ победителя, и все поклялись на оружии.

Что еще сказать? Мы дрались бартэ. Недолго. Он разрубил мне левое бедро, я сейчас хожу с костылем, который сделали ребята. Разрубил, а на отскоке я достал его верхним краем полотна между ключиц. Он умер через несколько секунд после того, как упал.

Я думал, что Мюссе или Ранольф бросятся на меня. Но все молчали, и я сказал, что драться с русскими не будем, что надо, наоборот, заключить союз. Мне сделали костыль, перевязали, и я пошел в лагерь русских, но встретил троих их ребят возле того ручья. Туда же пришли и все наши, и их, там мы и говорили, что делать дальше.

Их место лагеря лучше, чем наше. Сейчас я пишу у их – нет, нашего, общего теперь, костра.

Спи спокойно, Хайнц. Я молю богов, чтобы ты был последним человеком, которого мне пришлось убить здесь.

* * *

– Слушай, а ты помнишь, что завтра Новый год?

Мы лежали на песке, и Танюшка задала этот вопрос, чуть задрав голову – она устроилась у меня на животе.

– Забыл, – признался я. – Это какой же?.. А, да, девяностый… Два с половиной года мы здесь…

– Отмечать-то будем? – допытывалась Танюшка.

Я пожал плечами:

– Да почему нет? Давай отметим всем назло. Правда, торт, кажется, печь не из чего?

– Ну, это как сказать, – загадочно произнесла Танька.

Я заинтересовался:

– Что значит «как сказать»?

– А то и значит, – отрезала она. – Олег, смотри! – Она резко села, словно в ней распрямилась пружина.

Я тоже сел.

Примерно на половине расстояния между нашим островом и Сан-Мигелом двигался корабль. Расстояние было большим, но солнце светило вовсю, и я увидел белый яркий парус с каким-то рисунком, различил узкий корпус драккара северной постройки…

– Лаури? – спросила Танюшка нейтральным тоном.

Я вгляделся:

– Нет, у Лаури на парусе алый крест, а тут что-то сложное нарисовано… Идет на восток, наверное, из Америки… Помнишь, Лаури говорил, что знает еще около двадцати таких, которые на драккарах плавают?

Танюшка кивнула и ничего не стала говорить. Мы молча сидели на песке и провожали корабль взглядами до тех пор, пока даже парус не перестал светиться ослепительным язычком белого пламени.

– А все-таки интересно, что же там, в Америке? – сказала Танюшка, скрестив ноги и берясь за их большие пальцы.

– Статуи Свободы там точно нет, – уверенно сказал я.

– А помнишь, – вздохнула Танюшка, – мы хотели посмотреть весь-весь мир?

– Помню, – отрезал я, поднимаясь и широко шагая к шалашу.

Я достал из ножен палаш и тщательно осмотрел клинок. Вытянул перед собой руку, несколько раз качнул оружием. Нет, слабее я не стал. И рука еще не отвыкла… Я подцепил перевязь, отошел в сторону. Выпустил палаш (он вонзился в песок) и, достав ножи, метнул их один за другим. Они воткнулись впритык в ствол пальмы, росшей в двадцати шагах.

– Попробуем?

Я оглянулся. Танюшка стояла позади с кордой в руке, широко расставив ноги.

– Давай. – Я взялся за рукоять палаша. – С этого и начнем празднование Нового года. Досрочно…

…Мы дрались «для красоты». Такие схватки хорошо смотрятся со стороны, восхищая и ужасая несведущих зрителей, а на самом деле – акробатика пополам со спортивным фехтованием. Можно, например, как в китайских кино, присеть красиво на отставленной в сторону ноге, обеими руками держа поднятый клинком вверх палаш… Красиво, только глупо, потому что у китайца туловище к ногам относится как 1:1, а у белого – как 1:1,5, а значит, в такой стойке у белого центр равновесия начисто разбалансирован. Зачем при этом так держать оружие – не знают даже сами китайцы.

Но красиво. Сколько я своих отучал от таких поз…

…Ооопп! Избегая Танюшкиного удара, я кувыркнулся с опорой на левую руку, и Татьяна даже захлопала в ладоши, хотя кувыркаться учила меня как раз она сама. И так же, хлопая, плавным перекатом ушла от моего выпада.

– Красиво, – оценил я, отдавая честь палашом и вонзая его в песок. – Поборемся?

– Давай лучше сразу, – предложила девчонка, так же вонзая свою корду.

– Что сразу? – не понял я.

– То, чем кончится наш спарринг. Чего тянуть?

– Татьяна Бурцева, вы испорченная девчонка, – покачал я головой. – Ну, Тань, я серьезно, просто хочу кое-что припомнить!

– Ну… – Она усмехнулась. – Н-на!

Я еле уклонился от страшного – без преувеличения! – хлеста ногой в голову. В самбо и боксе, которыми мы занимались, ничего подобного не было, но Танюшка во время наших нескольких «сеансов» общения с французскими компаниями усердно училась у них саватту, что в сочетании с навыками гимнастки давало сокрушающий эффект. В следующую секунду, подпрыгнув, я спасся от обманчиво плавного низкого удара в голень.

– Ого…

Танька, опершись на ладонь, выкинула вверх – мне в голову – левую ногу. Я нырнул под нее, подсек ей другую ногу и опорную руку своей ногой, но она не упала, а ловко перекатилась через плечо – и встала на ноги. На губах у нее была усмешка.

– Продолжим сеанс?

– Ты для меня слишком ловкая, – ответил я, любуясь ее собранными движениями. – Но попадешься мне в руки – берегись!

ИЗ ДНЕВНИКА ЛОТАРА БРЮННЕРА

Девушка из Северной Страны —

Голубоглазая жрица весны,

Но куда же скрылась ты?

То ли в легенды, то ли в мечты?

Через тьму веков, сквозь мечи врагов

Светит мне твой взгляд, о Дочь Богов!

Через тьму веков – звуки старых слов…

Я иду к тебе, в страну волхвов…

У тебя так много имен —

Ты – Богиня Арийских племен.

Где же вновь разведешь ты огонь?

Где услышу твой голос родной?

Никогда в жизни не писал стихов. Первый раз и, по-моему, нескладно. Мы сидели с Татьяной над берегом Волги, и я читал ей эти стихи по-немецки, не глядя на нее, а потом посмотрел и увидел, что у нее в глазах звезды. И звезды эти дрожали, как во взволнованных озерах…

– У тебя была любимая? – спросила она.

Я ответил правду и рассказал про Эльзу. Странно, но ее тень не легла между нами. Ведь, если подумать, я-то у Эльзы так и остался… И там мы с Татьяной едва ли могли бы испытывать друг к другу хоть что-нибудь, кроме ненависти. Неделю назад мы узнали, что наши войска уже два месяца как вошли в Россию.

До сих пор мороз по коже, как вспомню, чего мне стоило не допустить схватки. Хорошо еще, не все похватались за оружие…

Нет, не хочу об этом.

Потом мы целовались. Она сперва начала меня отталкивать и, по-моему, сильно испугалась. А целоваться она не умела вообще… Кусочек радости в мире, по-моему, не слишком-то радостном. Моя девушка из Северной Страны.

* * *

Коза, которую я подстрелил, сорвалась с откоса. Я был уверен, что она упала в море, но, для очистки совести осторожно подойдя к краю обрыва, увидел, что она лежит метрах в двадцати внизу, в мелкой прозрачной воде заливчика.

Я плюнул. Высоты я боялся ничуть не меньше, чем раньше, но вид добычи меня раздражал, кроме того, чуть правее того места, где я стоял, скалы вроде бы позволяли спуститься вниз без особого риска… и даже подняться обратно с добычей… А лучше даже не так. Я снял с плеча моток веревки и, закрепив ее за надежный камень, сбросил вниз. Хмыкнул – хватило за глаза – и, примерившись, полез вниз.

Как обычно бывает, спускаться оказалось даже легче, чем представлялось сверху. Я соскочил в мелкую теплую воду – тут она даже не доходила до верха моих сапог – и, подцепив конец веревки, начал обвязывать ею козу.

Я закончил эту несложную работу и, распрямившись, повернулся.

С расстояния вытянутой руки на меня смотрели два холодных, монолитно-черных глаза, выпуклых и бесстрастных, словно отшлифованные кусочки антрацита.

Глаза принадлежали двухметровому туловищу, похожему на туловище мокрицы. Только у мокриц не бывает вдобавок еще и длинных суставчатых щупалец, увенчанных клешнями. Раздвинутая, каждая из них была больше моей головы. Пониже черных глаз пульсировал диафрагмоподобный рот.

Это существо молчало. Оно вообще не имело никакого отношения к нынешнему миру и могло выжить только в теплых лагунах вот таких островов – с незапамятно древних времен, более давних, чем времена динозавров. Это был ракоскорпион, хозяин силурийских морей.

Мы смотрели друг другу в глаза около секунды. После этого я метнулся в сторону, смачно щелкнула клешня, а я выхватил свой складник и раскрыл его отработанным движением.

Ракоскорпион соскользнул, засуетившись, в мелкую воду и с такой быстротой ринулся ко мне, что я едва успел уберечь ноги, испытывая не страх, а скорее омерзение. Снова щелчок – возле бедра. На этот раз я прыгнул не от него, а к нему и всадил короткий клинок ножа – раз, два, три! – в голову между глаз.

Есть. Все. Кажется, я угодил в нервный центр, потому что ракоскорпион изогнулся в дугу, резко распрямился, взбив воду, и застыл.

Все еще не сводя глаз с трупа, я прополоскал и вытер нож. Потом полез наверх, вытягивать козу…

…Мальчишка сидел на том камне, возле которого я привязал веревку, и я напрягся в полном непонимании. Странно, но сперва я узнал куртку. А самого мальчишку узнал, когда он повернулся ко мне лицом.

– Север! – вырвалось у меня.

Игорь Северцев кивнул и, улыбнувшись, встал. Я шарахнулся от него, споткнулся и почти упал, с ужасом глядя на своего убитого друга, в его красивое, благородное лицо. А еще – он был безоружен. Совсем безоружен.

– Север, – повторил я, сцепляя за спиной пальцы так, что они захрустели. – Это ты? – Он кивнул. – Не может быть, – убежденно сказал я и содрогнулся нервно, повторил: – Не может быть. Ты же погиб.

Он протянул мне руку, знакомым жестом быстро сдернув с нее тугую перчатку.

– Нет. – Я замотал головой. – Я боюсь. Ты же мертвый, в конце концов!

– А ты? – негромко спросил он.

– Я? – не понял я.

– Ты живой? – Вопрос до такой степени заставил меня растеряться, что я глупо пожал плечами. – Не уверен. Я вообще с трудом тебя узнаю, Олег.

– Это я загорел, – буркнул я.

Север кивнул:

– Естественно. Я и зашел посмотреть, где ты тут загораешь. Хорошее место. Только ты с ним не очень монтируешься.

– О чем ты?! – не выдержав, заорал я…

…и поднял голову от камней. Во рту был вкус крови. Я лежал на краю обрыва, лицом в него, и видел тушу козы, обвязанную веревкой. И дохлого ракоскорпиона рядом с ней. Так. Это все было. Я поднялся обратно наверх – и?..

– Сознание потерял, – сказал я вслух. – Хорошо еще, вниз не слетел… А может, окончательно с ума схожу.

Я подошел к камню, на котором сидел Север. Потрогал теплую поверхность и тихонько ругнулся. Точно – рехнулся. Совсем… Хотя нет. Совсем – это когда он меня с собой позовет, и я пойду.

Я еще раз выругался – уже посложней – и сильными рывками начал вытягивать наверх козу.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛОТАРА БРЮННЕРА

Сегодня Иохим рассказал мне легенду о Городе Света, которую ему «поведал», как он выразился, один австралиец. Иохим убежден, что Город Света и является организующим и направляющим центром всех нападений на нас. Убежденность Иохима заразительна. Зима очень холодная и ранняя; впрочем, русские говорят, что для здешних мест такое вполне обычно. Мы сидели в избушке. Таймыр сотрясают ледяные ветра, временами становится страшно от одного звука ветра, но у нас тут относительно тепло. Куда же нас занесло?..

Так вот. Мы сидели и трепались с Иохимом про слово «изба», «избушка». Иохим убежден, что оно происходит от нашего слова «штубе» – то есть «отапливаемая комната». Целую теорию развернул. А потом как-то незаметно мы перешли на общие темы. Вообще это довольно приятно: вот так поговорить неспешно, зная, что никуда не надо торопиться и есть тепло, и еда, и друзья… Тут он и рассказал мне про Город Света.

Когда мы три года назад спорили насчет причин, по которым сюда попали, Иохим отмалчивался, никого не поддержал в споре. Мы с ним тогда были мало знакомы, но я, помнится, уже в то время решил, что парень-то себе на уме… За эти годы я понял, что Иохим обожает находить ответы на вопросы. «Как терьер обожает раскапывать лисьи норы», – с уважительной насмешкой прошлым летом сказал Джерри Холлин. Вот и на этот вопрос – кому все это нужно? – он ищет ответ так же упорно.

По его мнению, Город Света – некий культовый центр чернокожих, вроде Арконы на Рюгене. Он направляет действия урса по всему свету. Возможно, что его обитатели даже не урса, а расположен Город Света где-то в районе Персии. На мой вопрос, как же и зачем все-таки мы тут оказались, Иохим ответить не смог, хотя думал долго. Зато потом развернул передо мной интересную статистику. Он ее назвал «статистика пропаж». Оказывается, некоторое количество отрядов исчезают бесследно. В смысле – их исчезновение с чернокожими вообще никак не связано, зачастую происходит в совершенно безопасных местах.

Да. Тоже загадка… Вопросов – полно. Ответов почти нет. Надо бы, кстати, пойти спать, а не заполнять эти страницы своими размышлениями на тему «что такое ничего и как из него сделать что-то?». Зачем я вообще веду дневник здесь, где будущее предельно ясно, а весь жизненный опыт ограничен умением сражаться, которое, оттачиваясь все больше и больше, в конечном счете никого ни от чего не спасает?

Какой же все-таки ветер снаружи… Наши русские говорят, что выбраться отсюда мы сможем не раньше середины мая. Когда я читал Джека Лондона, я не думал, что когда-нибудь окажусь в самом сердце настоящего Белого Безмолвия, но Безмолвия, у которого есть голос. Голос снежного урагана.

Хорошо уже и то, что мы не снаружи. Помоги Господь любому белому, которого сегодняшняя ночь застала на открытом пространстве.

Да и нам всем…

* * *

– С Новым годом, Таня.

– С Новым годом, Олег.

Мы смотрели друг другу в глаза через костер.

– Вина нет, – улыбнулась Танька, – есть компот. Приятного аппетита.

Не нужно много усилий, чтобы накормить двух человек, если океан такой щедрый, и остров сам – тоже, и не надо никуда бежать, и вокруг – мир. После нескольких минут осатанелой работы челюстей (мы с утра специально голодали!) Танюшка отвалилась первой (не совсем, а передохнуть), я же продолжал обжираться под ее неопределенным взглядом, в котором, пожалуй, ласки было больше, чем насмешки. Наконец и я улегся на ворох свежей травы и хмыкнул:

– Да, вот теперь – с Новым годом.

– Девяностый. – Татьяна, приподнявшись на руках, села, скрестив ноги. – Какие звезды красивые… правда новогодние… Слушай, а мы ведь тут ни разу не наряжали елку.

– Тут елок нет, – рассудительно сказал я. – В прошлую зиму нам было не до елок. А позапрошлую… позапрошлую и так было неплохо.

– И все были живы, – сказала Танюшка задумчиво. Я вскинулся – она договорила мою мысль, – но Танюшка по-прежнему смотрела в небо. – Олег. Если бы все-все вернуть. Все. Ты бы?..

– Вон Сириус, – сказал я. – Альфа Большого Пса. Самая яркая звезда Северного полушария.

– Где?

– Вон там, видишь?

– Вижу.

Я снова откинулся на траву. Молчал довольно долго; Танюшка уже успела опять начать бросать в рот с задумчивым видом кусочки копченой рыбы, но я знал – она ждет…

– Тань, как ты думаешь, зачем я делал то, что делал? – спросил я, садясь. Она глянула на меня внимательными зелеными глазами. – Зачем было все это?

– Зачем, Олег? – откликнулась она эхом, и лицо у нее было жестким, как каменная маска.

– Мне не нужны были ни власть, ни слава, ни даже приключения. – Я дернул углом рта. – Я хотел разгадать загадку. Я бы многое сделал не так, будь возможность все вернуть. Но точно, что я бы делал то же. Я не игрушка, чтобы в меня играть. Если я хочу знать – значит, я хочу знать. Тогда я согласен и на игру.

– А сейчас? – тихо-тихо, я еле услышал, спросила девчонка. – Мы ведь вышли из этой игры?..

– Нет, – отрезал я. – Никуда мы не вышли, Тань. Мы в нее просто не играем. Но она продолжает играть в нас, – вспомнил я слова Сережки Лукьянко.

Танюшка отвернулась и налила себе ягодного настоя.

– Почитай мне стихи, – попросила она.

– Про Новый год? – невесело улыбнулся я.

– Какие хочешь…

– Да. Хорошо. Сейчас… – Я задумался, по-девчоночьи наматывая на палец локон с виска. – Слушай.

Если бог нас своим могуществом

После смерти отправит в рай,

Что мне делать с земным имуществом,

Если скажет он: выбирай?

Мне не надо в раю тоскующей,

Чтоб покорно за мною шла,

Я бы взял с собой в рай такую же,

Что на грешной земле жила, —

Злую, ветреную, колючую,

Хоть ненадолго, да мою!

Ту, что нас на земле помучила

И не даст нам скучать в раю.

В рай, наверно, таких отчаянных

Мало кто приведет за собой,

Будут праведники нечаянно

Там подглядывать за тобой.

Взял бы в рай с собой расстояния,

Чтобы мучиться от разлук,

Чтобы помнить при расставании

Боль сведенных на шее рук.

Взял бы в рай с собой все опасности,

Чтоб вернее меня ждала,

Чтобы глаз своих синей ясности

Дома трусу не отдала.

Взял бы в рай с собой друга верного,

Чтобы было с кем пировать,

И врага, чтоб в минуту скверную

По-земному с ним враждовать.

Ни любви, ни тоски, ни жалости,

Даже курского соловья,

Никакой, самой малой малости

На земле бы не бросил я.

Даже смерть, если б было мыслимо,

Я б на землю не отпустил,

Все, что к нам на земле причислено,

В рай с собою бы захватил.

И за эти земные ко́рысти,

Удивленно меня кляня,

Я уверен, что бог бы вскорости

Вновь на землю столкнул меня^[258].

– Пойду погуляю по берегу, – безо всякого перехода продолжил я, рывком садясь.

– Подожди, я с тобой, если ты не против. – Татьяна поднялась, подцепила с песка куртку. Я подбросил в костер дров:

– Пусть горит к нашему приходу.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛОТАРА БРЮННЕРА

Как-то странно ощущать, что ты – в сердце Северной Америки. Она совершенно не похожа на страну из книг про ковбоев и индейцев… хотя стада бизонов тут настолько чудовищные, что невольно испытываешь благодарность к тем, кто в нашем мире их перестрелял. Чудовищно неразумное изобилие!

Но насчет сердца – это правда. Шон О’Рилли утверждает, что там, где мы сейчас сидим, в том мире находится город Топика, а это – центр САСШ…

…Пишу на следующий день. Швейц, Максим и Ховик убиты, Юнгвальд и Женя тяжело ранены. У противника минимум семеро убитых. Это не урса, а местные американцы – судя по виду, «свеженькие». Это и моя вина. В головном дозоре шли Швейц и Юнгвальд. Наверное, эти ребята услышали, как они разговаривают по-немецки, и напали на «врагов». Наше счастье, что они плохо владеют оружием, но очень жаль, что пришлось убить стольких ни в чем не повинных в общем-то ребят. Они отошли куда-то на юг. Я решил, что надо их найти и объясниться. Сделаю это сам. Таня просилась со мной – и еще будет проситься, наверное, но я не возьму никого. Взял бы Юнгвальда, но он лежит с разрубленными ребрами.

Черт бы побрал эти бесконечные убийства своих своими. Там трупы, здесь трупы… Ховик умер не сразу, не сумели ему зажать артерии на шее, их перерубили… До чего же это тяжело все-таки… И хоть бы какой-нибудь проглядывал в этом смысл!

А может, есть? Добраться бы до него, докопаться хоть как-то – и можно продолжать играть в здешние игры, но уже осознанно… А сейчас надо идти решать проблему с этими не в меру ретивыми американцами.

* * *

Танюшка была права. К горящему огню возвращаться было куда приятней, чем просто так; я даже поймал себя на мысли, что ищу взглядом тени у костра, вслушиваясь, стараясь уловить смех и песни. Конечно, ничего такого, но Танюшка гордо пообещала:

– А сейчас будет сюрприз.

– М-м? – уточнил я, усаживаясь у огня. Танька куда-то провалилась, но через пару минут, напевая почему-то свадебный марш Мендельсона, появилась вновь. Она шла танцующей походкой, покачивая бедрами и поддерживая на кончиках пальцев… торт.

– Я же обещала, – торжественно пояснила Татьяна, пока я открывал и закрывал рот, опуская торт на чистые пальмовые листья. – Помнишь?

– Откуда?! – завопил я.

Танюшка негромко засмеялась:

– Ешь давай. Скажешь потом – как.

– А ты? – Я достал складник.

– И я, и я, – кивнула она успокаивающе. – Мне и самой интересно попробовать.

– Он же с кремом! – заорал я (удивление нарастало). – Тань, ну как?!. – Я заглотил остаток куска и потянулся еще.

– Ловкость рук и никакого мошенства. – Танюшка ела аккуратненько, чуть ли не двумя пальчиками. – Что, вкусно? – Я неистово закивал. – То-то же. Старалась. Но тут никакого секрета нет, все ингредиенты местные, буквально под ногами собрала. – Она подумала и добавила: – Ну, еще над головой. Дай-ка еще кусочек.

– На, а себе я третий возьму, – с готовностью пустил я в ход нож. – М-м, как вкусно… О-бал-деть!

Танюшка, надо сказать, не очень от меня отставала – едва ли тут можно было «испортить фигуру». Мы увлеченно навалились на кулинарное произведение, и через десять минут от него ничего не осталось. Облизывая пальцы, я посмотрел на Танюшку, она улыбнулась в ответ и сказала:

– У тебя нос в креме.

– Нос? – Я скосил глаза, поднял палец, чтобы вытереть крем, но Танюшка плавно подалась вперед и аккуратно слизнула его.

– Ого, – тихо сказал я, чуть сузив глаза и не сводя их с Танюшки, которая так и не отодвинулась, улыбаясь. – Это как понимать?

– А я тортом не наелась, – почти промурлыкала она, – сла-а-аденького хочется…

– Сла-а-аденького? – уточнил я, распуская шнуровку ее куртки, и так завязанную халявно. – Ну-ну… Как встретишь Новый год, так его и проведешь, Тань, а я не знаю, хватит ли меня на год…

– Прибедняемся? – Она чуть ли не обвилась вокруг меня и выдала открытым текстом: – Ну, Олег, ну, мне очень хочется!

– Думаешь, мне – нет? – поинтересовался я, стягивая куртку с ее послушно подавшихся назад плеч. На мне куртки не было, я приподнялся на руке, чтобы Танюшке было удобней сдернуть с бедер штаны, отпихнул их ногой. Она оттолкнулась ладонями от моей груди, высоко вскинула, завалившись на спину, длинные ноги, стягивая свои штаны. Я ей охотно помог и уже не отпускал…

…На лицо Танюшки – с закушенной губой, отстраненное – падали сбоку отсветы костра. Лицо отдалялось и приближалось в такт моим движениям.

– Хорошо… хорошо… хорошо… – безостановочно повторяла она, ритмично отталкивая меня ладонями в грудь и тут же подавая их обратно.

«Хорошо… хорошо… хорошо…» – отдавалось у меня в висках. Но что-то все-таки было нехорошо.

Было.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛОТАРА БРЮННЕРА

Вот мы и возвращаемся в Европу после почти шестилетней кругосветки. Иногда мне кажется, что эти годы – как странный сон, от которого никак не получается проснуться. Пишу у костра, и по другую сторону огня молчаливо и строго стоят тени тех, с кем я попал сюда когда-то.

Кто из них остался рядом со мной? Нас было двадцать пять гитлерюнге, упрямых и смелых мальчишек, решивших в конечном счете, что и в этом мире можно остаться людьми. Мы не ошиблись. Но какова цена?

Остались Юнгвальд, Мюссе и Ульрих. И я. Среди трех десятков парней и девчонок, которые идут за конунгом Лотаром. Интересно, что не они, совсем не эти трое, для меня самые близкие друзья, не с ними я советуюсь, если что-то важное нужно решить. Но у костра мы сидим рядом и спим вместе, плечо в плечо. Не сговариваясь, так получается само собой. Даже другие немцы – Фриц, Пауль, Эва, Адольф, Алиса, – которые прибились позже, не вызывают у меня такого странного и пронзительного чувства общности.

По географии я учил, что пространства Средней Азии в СССР – это пустыни. Здесь мы идем по бесконечным, очень красивым травянистым степям, где ночью высокий – до груди! – ковыль переливается под луной серебряными волнами. Где-то впереди Каспийское море. Говорят, в этом мире оно соединяется с Аральским в одно большое внутреннее море. Мы обогнем его с севера и пойдем дальше на запад.

Сколько еще осталось нам? Сколько осталось Тане? Сколько осталось мне самому?

Я десятки раз мог погибнуть и не погиб. Я иногда сам удивляюсь, пролистывая блокнот. Тибет. Страшная бездонная трещина. Я рассматриваю свою ладонь, впившуюся в лед, как когтистая лапа, и вижу, что из-под ногтей без боли сочится, окрашивая синий лед в черный цвет, алая кровь. Срывается из-под ноги кусок льда – я не слышал, как он упал… Тайфун в Китайском море. Полет – и я вишу за бортом, меня перехватывают руками за одежду за секунду до того, как с неслышным щелчком лопается страховочный трос, и его конец, словно клинок, разрубает одежду и грудь Женьки до самых ребер… А вот покрытые вечным туманом берега таинственной Пацифиды, схватка на болотистом берегу, по пояс в теплой жиже, среди висячих корней – и совсем некуда отступать, и корабля не видно, а джунгли гниют и зовут нас присоединиться к этому…

Да. Удивительно, что мы живы. Точнее – что именно мы.

Что делать дальше? Может, имеет смысл отыскать Шарля, если он вернулся живым из Африки, и просто присоединиться к нему – у него навернякаесть какие-то идеи… Кстати, до чего странно думать, что Шарль – он и есть тот самый генерал де Голль, который, говорят, сейчас там в числе победителей Германии. Мне иногда интересно: а что там со мной?

Убит, наверное.

Жаль. Вот интересно: тут война, подобная нашей Второй мировой, так и не началась. А Первая, говорят, была – конечно, в уменьшеном масштабе, но была.

Черт побери, но ведь должен быть у этого какой-то смысл?! Четыре года назад Колька, с которым мы довольно долго шли вместе, сказал, что смысла нет. Просто в нас кто-то играет, как играют в шахматы на доске.

* * *

Меч Арагорна – знаменитый Андрил, «Возрожденная Молния» – лежал поперек его широко разведенных колен. Я сел на скамью наискось от него. Над утренним лесом плавал туман. В этом видении я был в полном снаряжении – не только при оружии, но и в бригантине, в краге на левой руке.

– Ваше Величество. – Я склонил голову и перекинул палаш через колено, уперев его в носок правого сапога. – Я хотел спросить. Я пришел, чтобы спросить… Как мне быть дальше? Я запутался. Я что-то сделал не так. Временами я ощущаю себя предателем…

– Потому что ты предал, – тихо сказал Арагорн. – Своих друзей. Свою мечту. Самого себя. И сейчас пытаешься спрятаться от своего предательства на красивом острове.

– Да. – Я потер переносицу. – Кажется, это так, Ваше Величество. Странно, что мне понадобилось столько времени, чтобы это осознать… Но они…

– Вождю могут изменить его люди. А он не имеет права им изменять. Даже если не осталось надежды. Тогда нужно просто идти навстречу всему, что дает жизнь. И принимать это со всем мужеством, которое есть в тебе.

– Здесь быстро ржавеет оружие. – Я поднял глаза от сапог. – Боюсь, что заржавело и мое мужество. Я не смогу быть вождем.

– Тогда будь хорошим клинком у хорошего вождя. Это лучше, чем ржаветь вместе со своим клинком. Для созданного сражаться вечный покой может стать прокляитем.

– Значит… – Я задумался. – Значит, несколько лет, сражения, раны – а потом смерть?

– Тебе нравится та вечность, которую ты обрел?

– Нет, – тихо признался я.

– Тогда о чем ты жалеешь? О десятке лет отдыха на пляже? О сотне лет поедания омаров? О тысяче лет бездумности в шалаше под пальмами? Что ты скажешь мертвым друзьям? Они ведь придут обязательно…

– Да, – прошептал я, вставая. – Да, да, да, да…

…Я вынырнул наружу от того, что Танюшка трясла меня за плечо. В темноте шалаша я различил ее испуганное лицо.

– Олег, – шепнула она, – кто-то ходит вокруг.

– Коза? – Я сел, нашарил палаш.

– Нет. – Она замотала головой. – Олег, это человек. Честное слово.

Я не успел ничего сказать. Циновка на входе шевельнулась, и голос Вадима негромко произнес:

– Спите?

* * *

Вадим, конечно же, не изменился. У него только прибавился крестообразный шрам под правым глазом, от которого этот глаз казался шире. Да теперь, когда он разделся, я увидел еще один – длинный и узкий, через все левое бедро.

– Хорошо тут у вас, – сказал Вадим. Море плавно набегало на наши ноги, волны фосфоресцировали, и казалось, что ступни одевает бледный огонь. – Спокойно, тихо…

– Да, тихо, – подтвердил я. И кивнул на его бедро: – Ятаган?

– Ятаган, – нехотя кивнул он. – Уже давно…

– А на лице? Это же от стрелы… Неужели ниггеры начали стрелять из луков?

– Нет, – ответил Вадим и, подавшись вперед, поднял гальку. Бросил ее в воду, и там родился водоворот огня. – Это на перевале Сен-Готард, два месяца назад.

– На том самом? – удивился я.

Вадим наклонил голову и добавил:

– Один швейцарец меня не понял. И наше непонимание дошло до последней ступени.

– Он никому об этом не расскажет? – усмехнулся я.

Вадим вздохнул:

– Да нет, думаю, он этим хвастается. Я сразу потерял сознание… Олег – ну, Крыгин – меня вытащил.

– Он тоже?.. – начал я, но Вадим не дал мне договорить:

– Все, кто не ушел с Саней, вместе со мной. Нет, Сергей с Ленкой своей – не знаю где. И Андрей подался куда-то в Сибирь.

– Вот как… – Я испытал некоторое разочарование. Мне хотелось бы узнать, как там Сережка, а он, оказывается, вообще пропал… – А вы что, сами по себе?

– Нас слишком мало, – покачал головой Вадим. – Мы присоединились к одному отряду… там в основном балканские славяне, но есть и еще кое-кто. Хорошие ребята, и сражаются хорошо…

– Никто не погиб? – спросил я. Вадим помотал головой, и мы замолчали. Надолго. Море продолжало гореть огнем, и пылающие следы рыб рассекали воду во всех направлениях. На острове было тихо, только в джунглях перекликались птицы и ночные звери.

– Я полтора месяца добирался сюда, – услышал я голос Вадима и медленно повернул голову в его сторону. – Долго, если честно.

– Долго, – согласился я.

– Я пришел, чтобы просить тебя вернуться к нам, Олег, – сказал Вадим.

– Да, – ответил я. Наверное, он этого не ожидал, потому что недоуменно посмотрел на меня. – Да, – повторил я. – Завтра мы пойдем отсюда вместе, втроем.

– Ты согласен?! – В голосе Вадима было изумление пополам с недоверием.

А я прочел вместо ответа:

Мы возвратимся из дальней дали

Стремя в стремя и бронь с броней.

Помнишь, как в детстве, когда играли

В рыцарей, верных всегда одной…^[259]

И ощутил внезапное чувство… словно встал на место вывихнутый палец, к вывиху которого ты привык и уже не надеялся вправить.

Не смей живот сажать на рожон,

Прилюдной славы себе ища!

И раз добыл меча из ножон,

Подставь щита, да ударь еще!

Аль за спиной твоей не рать,

Аль на груди не кольцо-броня?

А чтоб коню рожна не принять,

Подставь щита да укрой коня!

Хоть конь-огонь, да и первый друг,

И как ни жаль его, гой-еси,

Когда шеломы трещат вокруг,

Подставь коня, а себя спаси!

Но коль товарищу смерть сулят

Побоища да пожарища —

Простит тебя мать – сыра земля, —

Подставь себя за товарища!

С. Боханцев

…Танюшка не спала – полулежала у пригасшего костра и, издалека услышав наши шаги, приподняла голову. Ее глаза поблескивали алыми и зелеными искрами.

– А я вещи собрала, – сказала она.

* * *

Драккар лежал на воде огромной молчаливой рыбой. На нем, конечно, все спали. Только на берегу, у небольшого костерка, сидела знакомая фигура… но я узнал мальчишку только когда он встал нам навстречу. Это был Лаури, и он улыбался.

– Девять месяцев, – сказал он. – Я собирался приплыть за тобой еще через три, да тут Вадим…

Я пожал его руку, натертую веслом до каменной мозоли.

– Ты был прав, – весело сказал я. – А я был дурак.

– Мы все частенько ходим в дураках, – заметил Лаури. Вадим с Танюшкой улыбались – даже скорей скалились именно что как дурачки, и я почувствовал: моя собственная физиономия тоже расплывается в глупую улыбку. – Это не так уж страшно.

– До Скалы-то довезешь? – спросил я, сбрасывая на песок заплечник.

– Не довезу, – отрезал Лаури. – А то еще по дороге потеряетесь месяца на три. Я вас прямо до Юлии доброшу. А там ведь близко, а, Вадим?

– Близко, – подтвердил он. – Э, постой, а ветра? Зима же…

– Выгребем, – уверенно отрезал Лаури.

И я, глядя на него, вдруг радостно понял: правда.

Выгребем.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛОТАРА БРЮННЕРА

Сегодня утром погиб Юнгвальд. Он был последним из наших баварцев, кто оставался со мной. И лучшим фехтовальщиком из всех, кого я знал.

Впрочем, мы переживем его ненадолго. Нас осталось шестеро – двое парней, четыре девчонки – и нам некуда отступать. Смешно, что мы погибаем на Олимпе – горе богов. Но, во всяком случае, урса не подняться к нашей пещере, пока у нас остаются патроны, а их еще тридцать два в «дегтяре» Сашки и пять в моем «браунинге». Потом… никакого «потом» у нас не будет.

Вечер, и я пишу эти строки при свете костра. В блокноте моем еще довольно много чистых листов. Таня спит по другую сторону огня. Я вижу отсюда огни вражеских костров внизу на склоне.

Все будет кончено завтра. К чему тянуть? Без пищи и воды мы продержимся тут три-четыре дня. Не думаю, что явится помощь, – да если и явится, то урса все равно слишком много… Завтра мы с Сашкой убьем девчонок и пойдем вниз – убивать, а потом умереть. Мы все уже договорились обо всем. Таня сама предложила. Это ужасно, но я знаю, что с ними сделают, если возьмут живыми. А мы все сделаем быстро. Во всяком случае – не увидим и того, как они будут умирать от жажды, и сами не будем умирать от нее.

Ночь прохладная. Вот чего действительно страшно жаль – так это того, что я не увижу лета. Я так хочу увидеть настоящую зелень на деревьях и ощутить теплый ветер… Но ничего этого не будет для меня. Если думать про это, то страх пополам с тоской выкручивают внутренности, как мокрую грязную тряпку. Унизительно так бояться смерти, но я боюсь, хотя я германец и воин.

Или, может быть, это не страх. Почти восемь лет я жил здесь. Больше семи водил по миру людей, которые мне верили, теряя их и встречая новых… и опять теряя. Это было тяжело, интересно, страшно и увлекательно. Но я так и не смог понять, в чем участвую, кому и зачем это нужно, по каким законам живет этот мир?

Странно. Это мне едва ли не обидней, чем то, что я завтра – нет, уже сегодня – погибну. Иохим мог бы меня понять. Конечно, мог бы – Иохим, для которого ответы на вопросы были частью жизни… Но Иохим погиб на Пацифиде три года назад, и мы даже не смогли его по-настоящему похоронить.

Мне было бы не так обидно погибнуть в обмен на ответ. Я бы даже согласился умереть сам. В обмен на ответ. Только ответ! Интересно, спрашивал ли Христос Господа в Гефсиманском саду, в чем смысл его смерти? Не помню, кто сказал – я где-то читал, – что человек может вынести любые мучения, если оправданием мучениям будет служить целесообразность того, ради чего он страдает. Я был конунгом и вел в бой своих людей. Тогда оправданием всему, что приходилось пережить, были их жизни. Но сейчас, за несколько часов до смерти, я, Лотар Брюннер, хочу спросить: ради чего?! Да ради чего же?!

Молчание.

Тайна.

Рассказ тринадцатый Олег, пожалуйста, встань!

Ведь если ты повернешь назад —

Кто же пойдет вперед?!

Б. Вахнюк

С вечера шквалистый ветер раз за разом отшвыривал нас от побережья, и в конце концов Лаури, охрипнув, буквально плюнул на все, приказал бросить якоря и ждать утра, затянув палубу кожаным пологом. Сам он остался на кормовом весле и к рассвету выглядел таким же серым, как окружающее море, идущее ровными острыми грядами мелких злых волн. Но я, если честно, просто не имел возможности ему посочувствовать: обгрызал ногти, думая, как мы будем добираться до берега.

– Может, добросишь нас на лодке до припая? – предложил я, кутаясь в плащ.

– Нет почти припая этой зимой. – Лаури вздохнул. – Волна ломает… Придется ждать, когда уляжется ветер.

– Склялся небось, что взялся нас везти? – посмотрел я искоса на резкий, обветренный профиль морского ярла.

Лаури улыбнулся и хлопнул меня по плечу своей твердой, как доска, ладонью:

– Здесь стоит жить только ради острых ощущений.

– Тебе их не хватает?! – изумился я.

Лаури пожал плечами:

– Нет, я хочу использовать отпущенные мне годы на полную катушку. Так, чтобы к моменту, когда придет срок покинуть наш мир, я бы успел устать. Тогда не так печально будет уходить… Знаешь, Олег, – он оперся локтем на борт и повернулся ко мне, – я рад, что ты возвращаешься. У меня такое чувство, что мы еще не раз встретимся. А таких, как ты, должно быть побольше. Тогда ниггерам будет не так уютно… Между прочим, помнишь Хайме Гонсалеса?

– А, испанец? Хороший фехтовальщик… Помню, а что?

– А ничего. Твой конкурент. Урса кидает через себя сотнями и объявил Реконкисту. Хороший парень, хоть и испанец.

– Да все мы хорошие парни, – усмехнулся я.

* * *

– По-ка-а-а!!! – пронзительно закричала Танюшка, ухитряясь подпрыгивать на лыжах и крест-накрест размахивать над головой руками. Нечего было удивляться, что на драккаре, казавшемся отсюда лежащей на воде аккуратной моделькой, услышали. Во всяком случае, снизу проревел, отдаваясь эхом в прибрежных скалах, рог. Мы с Вадимом тоже помахали, хотя нас едва ли видели оттуда.

– Интересно, в нашей пещере кто-нибудь живет? – спросила Танюшка, поправляя капюшон.

– Не знаю, – пожал плечами Вадим. – Олег, ты серьезно хочешь завернуть к чехам?

– Серьезно, – кивнул я, поддергивая лямки вещмешка. – Я так и не сказал ничего княгине Юлии о судьбе ее брата. И ни с кем не передал.

– Ничего особенного в ней нет, – на мой взгляд, ни к селу ни к городу, но с претензией объявила Танюшка, скатываясь вниз по склону в распадок.

– Ревнует, – хмыкнул Вадим. Я, кстати, уже знал, что он сошелся с Иркой Сухоручкиной, и, по его словам, у них все было в порядке. – А Юлия и правда красивая.

– Красивая, – согласился я, собираясь с духом, чтобы съехать по склону. – Только мне-то, дружище, никто, кроме Таньки, не нужен…

…– А вот от этого места мы заманивали урса, – весело сказал Вадим, – помнишь?

– Еще бы не помнить, – я созерцал за полосой заснеженного поля, прорезанного несколькими тропками, подъем к чешской крепости. Ветра не было, падал редкий медленный снег, но флаг над скалами был виден хорошо. Около начала подъема стояли несколько человек. Они смотрели в нашу сторону – наверное, видели нас и пытались решить, кто мы такие.

* * *

Рука Борислава – левая – была на перевязи.

– Две недели назад, – пояснил он, – явились на побережье урса. Мне перерубили руку.

– Кто-нибудь живет в нашей пещере? – Я отрезал пластину окорока, придвинул хлеб.

– Нет, пусто. – Борислав налил себе настоя. По пещере поплыл приятный запах лета. – Прошлой зимой – да, жили. Тоже русские, но мы близко не сошлись. Так…

– Я жалею, что принес известие о гибели брата Юлии, – церемонно, но искренне признался я.

Борислав поморщился:

– Нет, все хорошо… Ей тяжелее было думать, что ее брат в рабстве… Так куда вы идете?

– К устью Марицы, на побережье Эгейского моря, – объяснил я. – Лаури нас добросил бы и туда, но я хотел повидаться с вами.

– Спасибо, – кивнул Борислав, и мы довольно долго просто ели, рассматривая один другого внимательно и благожелательно. Я думал, что Борислав мне, несомненно, симпатичен, а вот друзьями мы стать бы не смогли никогда – уж слишком мы разные. Во взгляде Борислава я читал то же самое. И, собственно, поэтому нам просто не о чем было говорить. Он не мечтал, как Лаури, о дальних походах и не стремился к каким-то разгадкам, как я. Он просто нашел хорошее место и защищал его и людей, ему доверившихся.

Я бы так не смог. Я пробовал – и не смог. Но я уважал его выбор и его мужество.

– Вот такие дела, князь, – сказал он.

Я пожал плечами:

– Я больше не князь.

– Будешь, – он снова отпил из кружки. – Я же вижу.

– Сплошные пророки кругом, – я поднялся. – Мы заночуем, а утром пойдем дальше, хорошо?..

…Танюшка уже спала – только сонно подвинулась, когда я влез под легкое меховое одеяло, да еще что-то буркнула, пихнувшись локтем, пока я устраивался. В коридоре кто-то прошел, послышался вопрос: «Идешь завтра на охоту?», заданный по-немецки. Потом засмеялась девчонка, лязгнул клинок, кто-то ругнулся по-чешски (уже в отдалении).

Жизнь продолжалась. Я вдруг ощутил глубочайшее удовлетворение от окружающего, от мысли, что больше не буду очищать с клинков пятна ржавчины…

Некогда будет им ржаветь, я думаю.

Танюшка за спиной застонала и быстро, неразборчиво произнесла какую-то фразу. Потом резко повернулась и села, сбросив на меня свой край одеяла и вытаращив глаза.

– Олег, – быстро, негромко и неприятно позвала она.

– Я тут, – отозвался я и услышал, как Танюшка шумно выдохнула, а потом сразу легла.

– Хорошо, – сказала она. – Мне страшный сон приснился… Все возвращается на круги своя…

Я обнял ее, просунув руку под шею:

– Спи, Тань. Сон – это просто сон. Я рядом, и больше к тебе никакие кошмары не подойдут.

Если честно – не помню, как я уснул. Кажется, одновременно с Танюшкой.

* * *

Море было где-то впереди. Эгейское море, а там меня ждала встреча с друзьями. Марица текла слева, можно было слышать, как она шумит на незамерзающих перекатах. Эта часть побережья здесь не была изменена, ничем не отличалась от Земли. По крайней мере так утверждала Танюшка, и этот факт странным образом успокаивал.

Вадим бежал на лыжах первым, он из нас троих был лучшим лыжником. Я спешил за ним; второй по «качеству» лыжник – Татьяна – замыкала наш маленький отряд.

– Уже недалеко, – вполголоса сказал Вадим, не поворачиваясь. – Видите вон там, между холмами, две здоровенные сосны? За ними спуск, километра три – и мы на месте.

Странно, но в его голосе я уловил вдруг какую-то непонятную нотку. И окликнул его так же на ходу:

– Что тебя беспокоит?

Он откликнулся неожиданно быстро и охотно, словно давно ждал этого вопроса:

– Понимаешь, у нас там старшим Борис…

– Да мне плевать, – отозвался я, и мне действительно было плевать. – Я не князем быть хочу, а просто – с нашими… Давай нажимай, что ты плетешься?

Я в самом деле не собирался претендовать на титул. Есть у них князь – отлично. А с меня хватит шапок Мономаха. Но я все-таки задал еще один вопрос:

– Ты не говорил, как он отнесся к тому, что ты отправился искать меня.

– Он сказал, что будет рад хорошему воину.

– Угу, – буркнул я. Ну что же, это хорошо, просто отлично. Я рассеянно посматривал по сторонам, ритмично передвигая ноги. – Эй, а это что?

Я скорей пробормотал это, чем сказал… но остановился, и Танюшка остановилась, а через мгновение остановился Вадим.

– Давненько я этого не видел, – уже в полный голос сказал я. – С возвращением, Тань.

– Да, – отозвалась она, и я услышал, как щелкнула в вырезе спуска тетива аркебузы.

– Это у нас, – добавил Вадим деревянно.

Точно между теми двумя соснами, как раз за перевалом, словно третье диковинное дерево, поднимался широкий прямой столб дыма.

– Блин! – выкрикнул Вадим, ускоряясь с места прыжком. Я схватил его за капюшон, повелительно сказав:

– Стой.

– Это урса! – он обернулся, глаза горели. – Там наши!

– Урса и наши, – кивнул я. – Поэтому и подождем… Так. Давненько я не брал в руки шашек…

– Девять месяцев, – отрезал Вадим. – Пошли!

– Теперь я пойду впереди, – ответил я, доставая палаш из ножен. Но, прежде чем мы двинулись, я вытянул руку с оружием вперед. И ощутил странное холодноватое волнение, увидев, как зимнее солнце зажгло на полированной стали полосу бледного огня.

* * *

Кто бы ни был этот Борис (а я про него особо не расспрашивал) – он в самом деле оказался хорошим князем. Зимовал он со своими людьми в пещере, к которой был только один подход. И этот подход надежно баррикадировала бревенчатая стена.

Ну, конечно, надежно – это до времени, пока ее есть кому защищать.

Урса было около полутора сотен. Они разбили лагерь примерно в полукилометре от баррикады, жгли костры и явно не торопились на штурм.

Впрочем, один как минимум штурм уже был. В снегу на этом полукилометре лежало с дюжину тел, да у самой баррикады – вдвое больше. Картина выглядела привычной и милой.

– Кажется, наши все целы, – заметил Вадим.

– Нет, – тихо сказала Танюшка, вытягивая руку в сторону лесной опушки в стороне от пещеры. Там почти правильным кругом лежали еще не меньше сорока убитых урса. А в центре этого круга, черно-алого на белом снегу, застыли еще шесть или семь тел. Явно не урса уже…

И с такого расстояния не разобрать было, кто именно эти павшие. Серый? Джек? Вильма? Ленка? Олег? Арнис? Игорь? Андрей? Наташка? Ирка? Ингрид? Или несколько из них? Или… или кто-то, незнакомый мне, но успевший стать другом Вадиму?

Да. Я вернулся. И снова вижу это. Неотъемлемую часть мира…

Я с недоумением взглянул на свой кулак. Из него торчала сломанная ветка.

Клянусь, я не помню, когда сломал ее.

* * *

Ночь была теплая, ветреная и беззвездная. Стонал лес, и металось пламя урсаитянских костров. Уродливые тени корчились возле них.

Я не понимал, чего хотят урса. В пещере – запасы еды, источник и два десятка решительно настроенных защитников. Земли чужие. Любой отряд, узнав об этом, поспешит на помощь…

А когда не понимаешь противника – это очень плохо. Даже если противник дурак.

Особенно если дурак.

Над сводом пещеры плясали отблески сторожевого костра…

…Вадим и Танюшка ждали меня, сидя спина к спине в пещерке под нижними ветвями ели. Я съехал к ним.

– Угомонились. Сейчас поползем, – сообщил я. И высказал свое сомнение: – Я только не понимаю, почему они тут стоят так упрямо.

Какое-то время мы помолчали, сосредоточенно закусывая копченой рыбой и сухими яблоками, которые разделила Танюшка. Потом я решительно продолжал:

– Ну что же, ночь подходящая. Тут недалеко, и снег эти уроды утоптали. Лыжи тут оставим, потом заберем. Пошли…

…Урса оставались беспечными. Часовых со стороны леса они, конечно, выставили, но те жались к кострам, грелись, смотрели в огонь и по этой причине ночью были слепы, как совы. Можно было их вообще не трогать, но вот беда: между кострами никак не получилось бы пройти незамеченными, и эти ублюдки, как бы они ни были тупы, конечно, нас заметили бы.

– А это что? – прошептал мне в ухо Вадим, как раз когда я вытащил из портупеи метательный нож и уже готов был подняться на колено для броска.

– Где? – нервно прошипел я. Вадим показал на второй слева от того места, где мы лежали, костер.

– Вон, смотри.

На снегу виднелись какие-то круглые емкости. Трудно было понять, что же это такое; я вглядывался, вглядывался…

– Да что это такое-то?! – раздраженно спросил я.

– А ты не понял? У тебя что – насморк? – пихнул меня локтем Вадим.

Я хотел спросить, при чем тут насморк, но невольно втянул воздух…

– Смола!.. – вырвался у меня тихий вскрик. И одновременно с этим я понял, чего же ждут урса.

Завтра они пойдут в атаку и забросают баррикаду и саму пещеру этими… емкостями с зажженной смолой. Вот и весь их план… и этот план беспроигрышен, черт побери.

Простая арифметика. Нас тут трое. Наших там – два десятка.

Я посмотрел на Вадима и Таньку.

– Тань, сейчас побежишь к нашим. Очень быстро, – сказал я. – А мы с тобой, – я взглянул на Вадима, – покидаем всю эту гадость в костер и побежим следом.

Танюшка молча кивнула, и мне это показалось подозрительным. Но я промолчал тоже. А Вадим вообще ответил мне совершенно хладнокровным взглядом, извлекая кистень…

…Часовых конкретно у этой кучи не было. Зато были аж четверо у соседних костров. Это даже смешно, но они какое-то время созерцали нас с ленивой скукой. Потом коротко щелкнул кистень Вадима – и один из урса, раскинув руки, завалился спиной в костер.

Даже как-то странно, но я не утерял ни единого навыка… Отброшенный ударом ноги, в сторону полетел еще один, другой рухнул вбок, обезглавленный моим палашом. Последний из часовых бросился бежать… но упруго стукнула аркебуза, и урса упал куда-то в темноту. Я быстро оглянулся. Так и есть. Моя любимая стерва не то что не думала бежать со всех ног – она стояла и очень спокойно перезаряжала оружие. Заметив, что я гляжу на нее, – показала язык.

Визгливые крики понеслись сразу отовсюду.

– В огонь! – крикнул я Вадиму, прыгая навстречу двум урса со щитами, выбегающим из тьмы. В прыжке я оттолкнулся ногой от щита одного, бросил его назад, наступил на плечо второму и, рубанув его сбоку по шее, вторым прыжком сшиб первого окончательно, приколол к мерзлой земле ударом в горло. Сбоку показались еще двое, но в полутьме вновь обрекающе щелкнула аркебуза, а через миг Танюшка появилась сама, ее корда полоснула воздух – и урса зарылся в окровавленный снег возле костра, в который Вадим бросал уже последние зажигательные снаряды, оказавшиеся глиняными шарами с ременной петлей и запалом. Костер разгорался сильнее, с треском и посвистом начинал уже плеваться огненными струйками.

– Валим! – рявкнул я. Вадим на бегу взревел, как медведь на потрахе, двое урса порскнули в стороны сами, третьему он подсек ноги выше колен, и тот, всплеснув руками, завалился в сугроб… Я ударом кулака в краге свалил четвертого. Мы неслись по утоптанному снегу, как тройка-птица, держа впереди Танюшку, на ходу заряжавшую аркебузу. А за нами (и по сторонам!) уже металось пламя факелов, вопли становились все громче и агрессивнее. До меня дошло, что мы не подрассчитали – нам перекроют дорогу раньше, чем мы добежим до баррикады.

– Танька, беги быстрее! – крикнул я, прикидывая, как бы отрезать от нее преследователей…

И вдруг – еще один огонь вспыхнул впереди, там, куда мы бежали, на баррикаде. Несколько человек размахивали факелами, а потом ломающийся мальчишеский басок прокричал:

– Держитесь, братья! Мы идем, держитесь!

Люди в пещере даже не задумались, кто там сражается с урса. Несколько секунд – и около дюжины мальчишек с оружием в руках ударили на наших преследователей. Ребят вел черноволосый атлет с непокрытой головой, в руках которого с бешеной скоростью вращались два топора-бартэ. Я видел, как он оттолкнул за свою спину Таньку и подал сигнал отступать к пещере.

Я прыгнул плечом к плечу с высоким парнем, мельком бросил на него взгляд, увидел шрам на щеке, удивленную улыбку и крикнул:

– Привет, Басс!

– Ребята! – заложило у меня ухо от отчаянного клича. – Олег вернулся! Ро-о-ось!!!

* * *

– Он умирает, – тихо сказала Радица и сделала шаг в сторону, давая мне дорогу. Широко посаженные карие глаза девушки смотрели скорбно, но в то же время изучающе, почти враждебно. – Пройди, он хочет говорить с тобой…

Я вытер лицо рукавом куртки. Как во сне скользнул взглядом по знакомым и незнакомым лицам, окружившим меня в колеблющемся свете костра. Блестело оружие, слышалось сорванное дыхание, пахло мокрой кожей, потом, сталью, кровью… Я еще ни с кем не успел обняться, никому не успел пожать руку… И не до этого стало сейчас.

– Борис, – сказала Радица за моей спиной и все-таки заплакала, оттолкнула меня и упала на колени возле заваленного пышной грудой шкур топчана.

На нем лежал тот самый темноволосый парень. (Я, кстати, почти не удивился, узнав, что он и есть Борис, здешний князь.) Его кое-как перебинтовали (я узнал руку Ингрид), но разрубленные ребра и легкое так просто не починишь, и расколотый череп – тоже. Тем не менее Борис был в сознании и даже улыбнулся, увидев меня.

– Я так и подумал, что ты Олег. – Он говорил по-болгарски, но я понимал без усилий. – Еще я думал, как мы уживемся вместе, когда Вадим сказал, что отправляется за тобой… – Он трудно сглотнул, и я вдруг отчетливо понял, что он держится на этом свете каким-то запредельным усилием, на какой-то тоненькой ниточке… – Но вот видишь, уживаться нам не пришлось… – Борис закашлялся и выплюнул кровавый сгусток. Радица, продолжая всхлипывать, бросилась к нему с платком.

– Я не стремился к этому, – искренне сказал я, – и с радостью подчинялся бы тебе.

– Не придется… – с трудом сказал Борис. – Я хотел сказать… теперь все на тебе… и не бросай… моих, кто еще остался…

– Клянусь, что они будут такими же «моими», как и мои старые друзья. – Я сжал холодную сухую руку Бориса.

И понял, что он мертв.

– Умер. – Я поднялся на ноги и повернулся к остальным. Радица тихо плакала, лежа лбом на плече мертвого. – Теперь я – ваш князь.

Ответом мне было молчание. Не неприязненное, нет. Печальное, и я их понимал, поэтому просто обвел всех взглядом, с облегчением убедившись, что «мои» все целы. Чертовски приятно было вновь видеть знакомые лица, хотя не хватало Сергея, Андрея…

Я правда этого не хотел.

Обведя всех взглядом еще раз, я вздохнул:

– Мне бы хотелось познакомиться с теми, кого… кого я еще не знаю. Не думаю, что вам много обо мне рассказывали – я вообще-то не собирался возвращаться, удрал в большом гневе, со всеми перессорившись. Но уверяю вас, что я человек довольно мерзкий: занудный, придирчивый, самоуверенный и упертый…

– Это все правда, – буркнул Басс, и я, заметив, что кое-кто слабо заулыбался, мысленно поставил себе «плюс» и продолжал:

– Конечно, это будет выглядеть очень официально и немного смешно… но я попрошу всех по очереди мне представиться. Радицу я уже знаю… – Я ощутил сильное неудобство от того, что веду этот деловой разговор, стоя спиной к трупу хорошего, смелого парня, погибшего, чтобы спасти меня, Танюшку и Вадима… – Я выдержал паузу и продолжил: – Я понимаю, что… В общем, я не хотел такой чести. И я готов ее уступить любому из вас. Но если желающих нет… – Я еще раз примолк и молчал довольно долго, пока темно-русый синеглазый мальчишка, невысокий, но широкоплечий, не сказал вдруг:

– Видов… Видов Земич, я серб…

Черноволосый стройный парнишка со свежей раной на левом виске, зашитой, но не забинтованной, обнимавший медно-рыжую большеглазую девчонку, кивнул:

– Меня зовут Ясо, а она – Клео, мы греки.

– Иван Топлодольский, – представился черноглазый, но светловолосый худенький мальчишка моих лет, – я из Болгарии.

– Раде Рачацки, я македонец, – назвался высокий голубоглазый красавец с девичьим, нежным и смуглым лицом.

– Я Мило… – начал мальчишка, стоявший у входа, а тот, который стоял рядом с ним и был очень-очень похож, продолжил:

– …а я Боже, мы сербы, и наша фамилия Бранковичи…

– Я Зорка Коржич, тоже из Сербии, – последней назвалась стройная высокая красавица.

– А где Ристо? Где Харт? – вклинился Вадим, оглядываясь, словно впервые.

– Они погибли на опушке, – сказала Ирка Сухоручкина. – Не добежали… И Саша, и Анте с Марицей, и Гинтис…

Вновь опустилась тишина. Ирка добавила:

– А Генчо убили уже здесь, во время штурма. – Она кивнула в сторону, и я увидел у стены ранее незамеченное тело, закрытое шкурой.

– Вот как… – Вадим провел рукой по глазам.

– Я не сказал еще кое-что, – вновь вклинился я. – Я обращаюсь сейчас к своим старым друзьям. Вадим, Арнис, Игорь, Ольга, Андрей, Сергей, Джек, Лена, Наташка, Ирина, Ингрид, Вильма. Я хочу просить у вас прощения, – обведя всех названных взглядом, я увидел, что они застыли, переглядываясь. – Я хочу просить у вас прощения за то, что бросил вас. За то, что по моей вине ушли наши друзья. За то, что позволил сиюминутному раздражению говорить моим языком. Вот что я хотел сказать.

Тишина стала смущенной. Потом Басс сказал:

– Вообще-то, Олег… вообще-то мы тут все время думали, что это мы виноваты…

– Но мы принимаем твои извинения, – добавила Ленка Власенкова.

А Джек с усмешкой заключил:

– Если ты примешь наши.

* * *

– Их еще не меньше сотни. – Раде повел рукой в воздухе. Я искоса посмотрел на македонца; он ответил мне невозмутимо-холодноватым взглядом.

Для себя я уже составил мысленные портреты всех «своих новеньких». Видов Земич – немногословный, предпочитает делать, а не говорить, может быть, слегка ограниченный, но скорее просто из молчунов… Ясо Сарагис – храбрый, романтичный, вспыльчивый, очень любит Клео… Клео Бальи – преданная, верная, буквально созданная для поддержки «своего» парня девчонка… Радица Милованич – «хозяйка», чем-то похожая на Ленку Власенкову, только сейчас долго еще будет «отходить» от смерти Бориса… Иван Топлодольский – задумчивый, мечтательный, наверняка ему труднее остальных здесь… Братья Бранковичи – храбрые, гордые, какие-то средневеково-диковато-притягательные; Мило – поумнее, Боже – попроще… Зорка Коржич – настоящая принцесса, немногословная, сильная духом и телом, решительная и ответственная, но такие часто бывают одиноки… А вот Раде… Вадим сказал, что его отец и мать – крупные функционеры Союза коммунистов Югославии (македонского отделения). Раде, правда, не выглядел избалованным сынком «деятелей». Но взгляд на мир у него, кажется, был циничным.

Их бы с Зоркой свести, подумал я. Хорошая была бы пара. Только… ладно, посмотрим.

Я выдохнул клуб морозного пара (похолодало) и еще раз внимательно осмотрел лагерь урса, остававшихся там же, где они и были. Дымились костры. Трупов наших убитых на прежнем месте уже не было.

– Съели, – сказал я, отвечая своим мыслям.

– Угу, – подтвердил Раде.

К нам неслышно подошел Джек. Раде, чуть наклонив голову, скрылся в пещере.

– Спасибо, что вернулся, – сказал Джек, положив ладонь мне на плечо. Я посмотрел на него и уточнил:

– Спасибо, что вернул Татьяну?

– Да. – Он ответил мне прямым взглядом.

– Странная ситуация, – признался я.

– Не бойся. – Он улыбнулся и перешел на английский: – Я щит ей и опора, а не твой соперник.

– Вот что, щит и опора, – без насмешки сказал я. – Не хочется мне сидеть тут в осаде.

– А ты не изменился, – одобрительно заметил Джек. – Приятно видеть и это. Но нас всего двадцать три человека.

– По четыре урса на каждого из нас, – презрительно посчитал я. – Бывало и больше.

– Исключи девчонок, – напомнил Джек, – и будет по пять. С кусочком…

– Тоже не слишком страшно, – отмахнулся я.

– Ты серьезно, что ли? – наконец свел брови Джек.

– Там разберемся, – уклончиво пообещал я.

Мы вернулись в пещеру. Огонь полыхал вовсю; Джек опустил за собой меховой полог. Я подошел к очагу и, плюхнувшись на шкуры, распустил шнуровку теплой куртки. Только после этого обратил внимание на то, что все смотрят на меня.

– Эти взгляды надо расценивать как ожидание от меня многочисленных и суровых распоряжений? – Я потыкал ножом в оленью ляжку, жарившуюся с краю над углями. – Я больше десяти месяцев никем не командовал. Нужно восстановить навыки.

Послышались смешки. Вот черт, так я приобрету репутацию остряка. Только этого мне не хватало… Поэтому я не стал продолжать в том же духе, а занялся завтраком, подавая пример остальным.

Если честно – я не врал, что мне нужно восстановить навыки. Я все еще не пришел в прежнее состояние и толком не мог свыкнуться с мыслью, что вновь «занял трон». И еще более тревожной была эта мысль от того, что над пещерой, в свежей могиле, лежит мальчишка, чье место я занял всего лишь сегодня ночью.

– Вадим, Раде, – я оторвался от еды, – заканчивайте, смените Арниса и Ивана. Лен, ты мне вот что – ты мне покажи-ка все здешние припасы.

– Пошли. – Ленка с готовностью отряхнула руки и встала. Я вздохнул, печально посмотрел на недоеденное мясо и ругнулся про себя, ведь знал же одержимость Ленки в хозяйственных делах.

– Ну пошли…

– Тут отсек почти как в той, нашей пещере… голову ниже… – Ленка сняла со стены факел. – Вот, смотри – они, наши запасы.

В пещере было холодно. Она, правда, была не очень удалена от основного жилища, но сюда по-хозяйски натаскали здоровенные бруски льда и выложили ими стены. Часть продуктов вообще лежала на этих ледяных полках. В свете факела я увидел корзины, грубые кувшины; с потолка, под которым проходили жерди, свисали окорока, еще что-то… Кончался февраль, а кладовая выглядела весьма солидно.

– Еще в августе начали запасаться, – с гордостью ответила на мой невысказанный вопрос Ленка. – Борис этому большое внимание уделял.

– Не исключено, что со мной так сытно не будет, – мельком заметил я.

– Да господи… – с непонятной интонацией повела плечами Ленка. И вдруг добавила: – Мы все ждали, что ты вернешься. Поэтому и уговорили Бориса, чтобы отпустил Вадима.

* * *

Я снова вышел из пещеры. Ярко сияло солнце, снег сверкал, словно огромная бриллиантовая россыпь. Урса у своих костров казались на нем пятнами грязи.

Вадим и Раде стояли метрах в десяти, за баррикадой. Меня они не слышали, хотя я специально не скрывался и услышал их разговор, точнее – его кусок.

– Не знаю. – Раде повел плечами. – Мне он не показался. Пацан как пацан. – Он говорил на смеси русского с македонским, кажется, и я его легко понимал.

– Ты не видел, как он фехтует, – равнодушно буркнул Вадим, облокотившийся на верх баррикады. Похоже, мой побратим не был настроен на разговор.

– Я не об этом. – Раде чуть повернулся к нему. – Не о фехтовании и не о том, какой он боец. Я о том, какой он князь. Мы ведь должны теперь зависеть от него…

– Какой он князь? – Вадим тоже посмотрел на него. – Ну вот я тебе расскажу, а ты послушай, какой он князь. Прошлой зимой – вот примерно в это же время – получилось так, что Олег влетел в лапы ниггеров. Так они я уж не говорю, что его били. Они ему под левым боком разожгли костер. Вот ты себе это просто представь, Раде. Они его жгли огнем и спрашивали, где наш лагерь и сколько нас. А он им все равно ни хрена, – Вадим покачал пальцем перед лицом македонца, – он им ни хрена не сказал. Просто взял и не сказал. Как пионер-герой. Знаешь про таких?

Раде молча царапал пальцем выемку в снежном блоке. Вадим, кажется, почувствовал мое присутствие – оглянулся и, нервно улыбнувшись, махнул рукой:

– Все спокойно, Олег.

– Я вижу, – флегматично кивнул я. – Только это спокойствие меня не очень-то устраивает.

Я считал слонов и в нечет и в чет,

И все-таки я не уснул,

И тут явился ко мне мой черт,

И уселся верхом на стул.

И сказал мой черт:

«Ну, как, старина,

Ну, как же мы порешим?

Подпишем союз, и айда в стремена,

И еще чуток погрешим!

И ты можешь лгать, и можешь блудить,

И друзей предавать гуртом!

А то, что придется потом платить,

Так ведь это ж, пойми, – потом!

Аллилуйя, Аллилуйя,

Аллилуйя, – потом!

Но зато ты узнаешь, как сладок грех

Этой горькой порой седин.

И что счастье не в том, что один за всех,

А в том, что все – как один!

И ты поймешь, что нет над тобой суда,

Нет проклятия прошлых лет,

Когда вместе со всеми ты скажешь – да!

И вместе со всеми – нет!

И ты будешь волков на земле плодить,

И учить их вилять хвостом!

А то, что придется потом платить,

Так ведь это ж, пойми, – потом!

Аллилуйя, Аллилуйя,

Аллилуйя, – потом!

И что душа? —

Прошлогодний снег!

А глядишь – пронесет и так!

В наш атомный век, в наш каменный век,

На совесть цена пятак!

И кому оно нужно, это «добро»,

Если всем дорога – в золу…

Так давай же, бери, старина, перо!

И вот здесь распишись, в углу».

Тут черт потрогал мизинцем бровь…

И придвинул ко мне флакон.

И я спросил его: «Это кровь?»

«Чернила», – ответил он…

Аллилуйя, аллилуйя!

«Чернила», – ответил он.

А. Галич

Я лег поздно, можно было даже сказать, что уже утро. Поэтому вполне законным было мое возмущение, когда меня начали тормошить – и выяснилось, что всего полседьмого, а проспал я едва полтора часа.

«Начинается, – подумал я. – Водрузил на себя шапку Мономаха, поздравляю…» Вслух я вежливо спросил:

– Какого черта надо?

– Олег, – будил меня Басс, – вставай. Тут к тебе человек приполз.

– Ты что, заболел? – осведомился я, садясь на топчане. Около огня сидел незнакомый мне парнишка… нет, знакомый, только я не помнил, откуда его знаю. Парнишка грел над пламенем руки и улыбался. Лицо слева у него было поморожено.

– Ты меня не помнишь? – спросил он по-немецки. – Я Мюлле. Мюлле Френкель.

– Мюлле! – Я почувствовал, что тоже улыбаюсь. – А, конечно, мы же бегали вместе – ты меня обогнал, тогда, ну, на Малее, да!

– Точно. – Мюлле улыбался еще шире. – Это я.

– Погоди. Постой. – Я встал, начал разыскивать в полумраке сапоги-унты. – Что ты здесь делаешь?!

– Я не один. – Мюлле встал и перестал улыбаться. – Меня послал Андерс, наш фюрер. У нас девятнадцать мальчишек, мы ночуем в лесу, километрах в пяти от опушки. Мы готовы вам помочь – ударить утром с тыла по урса.

– Так. – Я затягивал ремни унтов. – Ты шел один?

– Да, меня никто не заметил. – Мюлле принял из рук Зорки котелок с настоем вереска, кивнул благодарно. – Я немного поморозился, но это ничего… Мы шли мимо на нашу вторую зимовку, на Дунай. Ну и… – Он присосался к котелку, потом передохнул и продолжал: – До света я еще успею вернуться. Что передать фюреру?

– Да что тут… – начал Басс, но я взглянул на него, и он умолк.

– Но это правильно, – согласился я. – Вот что, Мюлле. Допивай и давай обратно. Во-первых, конечно, поблагодари Андерса за помощь. А во-вторых… Во-вторых, когда будете готовы, подайте сигнал.

– У нас есть рог, – торопливо сказал Мюлле, отставив котелок. – Мы затрубим в него перед атакой.

– Да, – кивнул я. – Тогда мы тоже атакуем.

– Урса лучше гнать в ту сторону. – Я увидел, что Вадим тоже на ногах. – Там вдоль Марицы идет овраг, заросший буреломом. Сейчас там доверху снега.

– Я передам, – согласился Мюлле, надвигая капюшон. – Ну, я пойду, а вы готовьтесь.

– Осторожней, – сказал я ему уже в спину. Басс пошел проводить. Я посмотрел на Вадима и со вздохом продолжил: – Буди остальных. Всех.

– Не выспался? – понимающе спросил он.

– На том свете отосплюсь. – Я потянулся за бригантиной.

– А мы на каком? – ошарашил меня вопросом Вадим.

Я не нашелся, что ответить.

* * *

Два дубочка вырастали рядом,

Между ними тонковерхая елка.

Не два дуба рядом вырастали,

Жили вместе брата два родные…

У Зорки был хороший голос, и, по-моему, она сама толком не замечала, что напевает, ровными движениями брусочка песчаника затачивая свою корду. Мне не хотелось останавливать ее пение, тем более что песня по-сербски звучала очень красиво – я невольно и с грустью вспомнил Кристину… Но потом все-таки подал голос:

– Можешь не стараться. У меня есть правило: девчонки идут в бой только тогда, когда другого выхода просто нет.

Зорка медленно подняла на меня глаза и свела брови – красивые, длинные и темные:

– Что? – прищурила она один глаз. – А ты знаешь, как я стреляю?

– Наверное, хорошо. – Я пожал плечами. – Но это ничего не меняет.

Несколько секунд мы мерялись взглядами. Потом Зорка отвела глаза… и я перехватил над плечом, отклонившись, брошенный мне рукоятью в лоб охотничий кинжал.

– Ай-ай, – с насмешкой сказал я, перебрасывая оружие ей обратно. – Вот тут ваша вещь… Пока нас не будет, расспроси о наших правилах кого-нибудь из моих девчонок.

– У тебя гарем? – Она убрала кинжал.

– Ну что ты, – улыбнулся я, – мне хватает Танюшки. Кстати, можешь как раз с ней и поговорить.

Повернувшись спиной, я зашагал к мальчишкам, скопившимся у баррикады, но через два шага повернулся и добавил:

– А поешь ты очень хорошо.

Я еще издалека заметил, что на меня смотрит Раде. И, когда я подошел к мальчишкам, он без насмешки сказал:

– На твоем месте я бы поостерегся теперь, чтобы она не зарезала тебя ночью.

Я промолчал, натягивая на левую руку крагу. Куртки на мне не было, на плечи поверх бригантины, надетой на летнюю кожу, был наброшен меховой плащ. Справа от меня Игорь Басаргин, положив палаш на баррикаду, задумчиво рассматривал блик на его лезвии. Потом искоса глянул на меня и вдруг сказал:

– Дарю вам с Танюшкой. Не мое, но красиво. Слушай.

Во сне и наяву, едва глаза прикрою,

Пульсируют, звучат два сердца, два птенца.

Со мной ты танцевал над солнечной страною —

И все-таки, увы, не разглядел лица…

Слепил полярный день истомою полночной,

Сверкая, таял снег, и музыка лилась.

Во сне и наяву мы танцевали молча,

Сначала в первый раз, потом в последний раз…

Покуда два птенца, крича, рвались друг к другу,

Мы, нежно обнявшись, кружились над землей,

Со мной ты танцевал под солнечную вьюгу,

Во сне и наяву она была со мной.

Покуда длился танец, покуда мы молчали,

Покуда длился день, и ночь, и явь, и сон,

Два выросших птенца с окрепшими крылами

Рванулись в вышину, под синий небосклон…^[260]

– Спасибо, – я пожал его локоть.

Впереди, на опушке леса, тяжело и мощно взревел рог.

* * *

Мы не бежали в атаку. Это было не нужно. Дело в том, что у урса просто не было выхода: бежать (только в сторону Марицы) или драться. В первом случае они попадали в овраг. Во втором – все равно будут наши, так зачем спешить?

Урса выбрали второе. Их все-таки было втрое больше, чем нас, а то даже и более сильный перевес. Они явно собирались прорваться в лес и столкнулись с мгновенно сплотившимися немцами.

– Поскорей, – довольно громко окликнул я своих, выхватывая дагу левой и переходя на трусцу; хорошо, что снег тут был почти везде утоптан. Слева от меня с равнодушным лицом бежал Вадим, в левой руке покачивался отпущенный до колена кистень. Я покосился направо с внезапно вспыхнувшей иррациональной надеждой увидеть Сергея, но там бежал Олег Крыгин – шпага лежала на плече, в левой руке тоже была дага.

Ну что ж. И это неплохо.

Урса не смогли пробиться. Не успели. Мы набежали на них сзади, как вторая половинка сжимающихся тисков…

…Толла черной молнией улетела в сторону, в снег, от удара моей даги. Палаш ушел куда-то сбоку от щита, в мягкое; я перехватил дагой широкое лезвие ассегая – стоп! Получай! Пинок между ног… Ятаган скользнул по оплечью бригантины, я отрубил черную чешуйчатую руку пониже локтя, крутнулся волчком в снегу, подсекая ноги в меховых обмотках… Дага ударилась в твердую кожу щита, из-под которого коротко высунулся ассегай – мне в пах! Я изогнулся, уходя от укола, пригнулся – над головой пронзительно свистнул ятаган. Ударив в щит спиной, я над плечом выбросил назад дагу – попал! Перескочил через тело, наступив на щит, и увидел впереди еще одно знакомое лицо, даже имя вспомнил – Ханзен, боксер, спарринг-партнер Сергея!

Все, кажется… Ханзен, отдуваясь, вытирал кровь с палаша и улыбался. Я подошел к нему, и мы пожали друг другу руки…

…До оврага не добежал никто из урса. Их трупы лежали кучно на месте схватки и отдельными пятнами – километра на полтора в сторону Марицы.

Меня это мало интересовало. Убитых в моем отряде не было, но Боже ранили ятаганом в левое плечо, а Вадиму рассекли левое бедро ассегаем, и он несусветно ругался, сидя на окровавленном снегу, пока Ирка бинтовала ему рану, что-то добродушно и спокойно приговаривая. У Андерса тоже были раненые, а сам он подошел ко мне.

– Помнишь, как мы фехтовали? – весело спросил он. Лицо немца с нашей последней встречи изменилось – на подбородке, там, куда я когда-то попал ему во время поединка концом палаша, белел широкий шрам, явно от толлы.

– Помню, – подтвердил я, и мы, поддавшись внезапному порыву, обнялись. – Спасибо за помощь!

– Брось, пустое, – отмахнулся он. – Как бы это я шел мимо и не помог – даже незнакомому, а уж тебе…

– Будет нужда, окажусь под рукой – любая помощь в любое время года и суток, – пообещал я…

…В лагере урса мы нашли останки наших убитых – еще не доели, сволочи. К их несчастью, среди урса оставались живые – с десяток, – и мы честно поделили их с немцами.

– Оставьте мне там одного, – попросил я, направляясь к Танюшке, которая только-только закончила разговаривать с немецкими девчонками – они тоже не участвовали в бою. Танюшка выглядела мрачной. – Что случилось? – Я приобнял девчонку и, зубами сдернув крагу, глухо зарычал, делая вид, что треплю ее.

– Не дурачься, – попросила Танюшка печально. – Знаешь, Марьяту убили.

– Марьяту? – переспросил я.

– Ту венгерку, с которой я выступала тогда… В сентябре, в Югославии. Жалко…

– Иди, Тань… – Я подтолкнул ее в спину. – Я скоро приду, иди…

* * *

– Олег, Олег, подъем!

Господи.

– Олег, подъем!!!

Да когда же это кончится?!

– Вставай, Олег!!!

Трубы Судного дня.

– Да вставай же, урод!!!

Это уже лишнее… Не открывая глаз, я сообщил:

– Басс, я не просто не выспался. Я страшно не выспался. Если я открою глаза, я тебя убью. Подумай, прежде чем продолжать меня будить.

Вместо сколько-нибудь логичного ответа мне в разрез спальника запихали комок снега.

Я не дрогнул. Я даже глаз не открыл, хотя снег немедленно подтаял и противно скользнул куда-то под бок, где продолжал расплываться холодными струйками. Вместо воплей и ругательств я вздохнул и сказал:

– Если ты побежишь достаточно быстро – то проживешь еще около часа.

– Олег, – это был голос Таньки, – на берег выбросило корабль.

* * *

Странно, но я узнал корабль сразу. Дело в том, что дома у меня лежал (да, собственно, и лежит) набор открыток «История корабля», и там был точно такой. Когг, вспомнил я название. Мачту, скорее всего, снесло, корабль лежал на боку, но вроде бы был цел – в смысле, без проломов и трещин, даже бушприт не обломлен и площадка на корме не повреждена. Палуба – а ее тоже было хорошо видно – застыла подтеками льда, но и на ней не замечалось следов катастрофы. Когг имел длину метров двадцать. Не из самых больших.

– Сбылась мечта Сани, у нас есть корабль, – сказал Вадим.

– М-да, – согласился я. Мы все – даже часовые – стояли на берегу, рассматривая судно. Басс оживленно рассказывал, как они с Иваном, бродя по берегу в поисках плавника, увидели это чудо на отмели и в сумерках спорили, кит это или спятивший плезиозавр. Почему-то никто не спешил лезть на корабль… и я понял – почему.

Одно дело – увидеть убитых в бою. Другое – утонувших… или замерзших.

Я глубоко вздохнул и направился к кораблю первым…

…Доски покрывал лед, но, ставя ноги на выступы и пользуясь дагой, я влез до носового люка, с которого была сорвана крышка, и заглянул внутрь. Трюм был пуст и достаточно светел – свет падал еще и через кормовой люк. Плескалась черная вода, слившаяся к борту и не успевшая взяться льдом. «Гуммп!» – ухнуло эхо от сорвавшейся под моей рукой сосульки, разбежались волны. Тень задвигалась по воде, и в кормовой люк свесился Арнис.

– Никого? – спросил он, вновь пробудив эхо. Я помотал головой и, ставя ноги на фальшборт, пошел на корму, даже отсюда видя, что дверь в кормовую каюту цела. Арнис уже лез к ней. Ясо окликнул нас откуда-то из-за кормы:

– Руль сломан у основания!

– Ясно, – буркнул Арнис. – Им сломало руль, начало кидать и, наверное, переломило мачту. А самих смыло или убило и смыло.

– Корабль-то цел, – возразил я, становясь ногой в подставленное Арнисом «стремя» из ладоней. – Не упадешь?.. Могли остаться люди в каюте… А-ап!

Я поставил ногу в упор на косяк, другую – в притолоку. Потолкал дверь, но она то ли разбухла, то ли примерзла.

– Валенок, – сказал снизу Арнис, – она же наружу открывается.

Мысленно я сплюнул. Конечно, наружу, чтобы даже в самый свирепый шторм не распахнуло… Извернувшись, я поддел дверь метательным ножом, и она отвалилась, едва не сбросив меня и не прибив Арниса. Он промолчал, но очень выразительно.

– Эй, ты куда полез?! – забеспокоилась Танюшка.

– Внутрь, – коротко ответил я, разглядывая вделанные в пол и стены стол, скамьи, лавки у стен, сундук, какое-то мокрое барахло… У самой двери висели, за что-то зацепившись, часы. Блестел браслет, под стеклом стояла вода, я не мог разобрать, что это за марка и сколько на них времени.

– Тут часы, – сообщил я Арнису. – И пусто. Сундук, правда, какой-то… А, спрыгну, – решился я, – нам его все равно обживать!

Я сел на край люка, спустив внутрь ноги. До стенки, ставшей полом, было метра два, а любви к высоте у меня в последнее время не прибавилось. Я чертыхнулся для бодрости и соскочил, примериваясь на сундук.

Попал. Вот только сундук оказался скользким, ноги поехали – и я сел. На угол. Не копчиком, но достаточно хорошо, поэтому секунд десять в непонятках тупо созерцал, занятый своими ощущениями, человеческую кисть с обломанными ногтями, торчащую из мокрого барахла.

– Эй, тут люди! – закричал я наконец…

…Ребят было двое, и я сперва подумал, что они мертвы. Очевидно стараясь согреться, они обняли друг друга – и так застыли, причем лица и руки имели оттенок снега в лунную ночь, а одежду схватил лед. Мы и доставать-то их стали только потому, что вроде бы неудобно оставлять людей непохороненными. Поэтому все отшатнулись, а часть девчонок завизжала, когда мы уложили «трупы» на снег у кромки прибоя – а один из них открыл глаза со смерзшимися ресницами и обвел нас бессмысленным, но живым взглядом.

* * *

Старший из мальчишек так в себя и не пришел, но Ингрид после двух часов возни авторитетно заявила, что теперь он просто спит, мы сумели его напоить малиновым настоем и, закутав в шкуры, оставили у костра.

Младший – тот, который открывал глаза – к вечеру оклемался настолько, что смог поесть и говорить внятно. Правда, несколько раз он, отворачиваясь, начинал плакать, и над этими слезами смеяться не хотелось, потому что было ясно – они не от слабости. Мы деликатно пережидали эти истерические приступы и постепенно вникли в суть рассказа Анри Пюто – так звали тринадцатилетнего пацана-бельгийца…

…Сам Анри был в этом мире относительным новичком. В числе десятка других мальчишек и девчонок из Бельгии он попал сюда в августе. Им повезло – они сразу столкнулись с голландским (в основе своей) отрядом Пита де Грелле и присоединились к нему. Голландцы достраивали когг, намереваясь до зимы успеть на побережье Португалии и зазимовать там, чтобы весной плыть в Австралию – просто так, низачем.

Сначала плавание проходило удачно. Но в декабре на уже вполне обустроенную стоянку напали урса (мне вспомнился Крит, и я, оглядев своих «старичков», по их лицам понял, что и они вспоминают то же), и отряду пришлось поспешно бежать в Атлантику, где они попали в ураган и были выброшены на побережье Африки. Урса напали вторично. В схватке погиб де Грелле, который, как и подобает вождю, защищал тех, кто пытался спустить на воду когг. Когда это удалось, в Средиземное море ушли всего восемь человек – явно недостаточно для того, чтобы управлять коггом в бурю. А бури не заставили себя ждать… Последняя, окончившаяся вчера, была страшной. Анри мало что помнил – ему еще до этого так рассекло руки вантами, что он был совершенно беспомощен и сидел в кормовой каюте, мучаясь ожиданием и слушая рев урагана, сквозь который по временам доносились крики… Потом в каюту ворвался Михель ван Спрэг, запер за собой дверь и сказал Анри: «Все. Руль полетел, и мы одни». Дальше – вообще яма, провал. Анри только помнил, как его страшно швыряло в темноте и еще как он ждал, какой удар окажется последним, но почему-то удары были не такими уж и сильными… Тут Анри снова разревелся, а мы поняли, что Михель просто закрывал младшего пацана собой…

Когг строили прочно. Он выдержал, и я подумал, что, спрячься они в самом начале все в каюте – живы были бы восемь, а не двое. Но просто так спрятаться и ждать покорно – этого они не могли. И мы не смогли бы… Когда борешься – умирать не так страшно.

– Не плачь, не плачь. – Ингрид поерошила волосы бельгийца. – Михель будет жив, он отоспится и придет в себя. А уж с тобой-то и точно все в порядке.

Девчонкам – дай только поутешать… Меня это уже не интересовало, и я, показав глазами на выход Джеку, выбрался из пещеры.

Под луной синели снега. Слышно было, как над входом посвистывает и хрустит снегом Видов. Он стоял на часах.

– Джек, – негромко спросил я, – ты ведь ходил на кораблях? – Он кивнул. – Этот парень, Михель, – тоже…

– Иван почти четыре года занимался в парусной секции, – добавил Джек. – Если ты о когге, то его можно привести в порядок и даже спустить на воду. С меньшими силами, чем у нас.

– Насколько я помню, у пиратов капитан вовсе не обязан разбираться в морском деле. – Я посмотрел на чернеющую кромку леса. – Кораблем заправлял штурман, а капитан только водил людей в бой…

– Хочешь отправиться в плавание? – напрямую спросил Джек.

Я пожал плечами:

– Почему бы и нет? Весной…

– До весны его можно починить полностью. – Джек тоже взглянул туда же. – Да там всех дел – новая мачта и перо руля. Ну и мелкий ремонт… Но на таком корабле можно ходить только в ветер…

– Слушай, – я уже не обращал внимания на то, что он говорит, – а что такое Пацифида? – Джек умолк и внимательно посмотрел на меня. – Ну чего? Я это слово несколько раз встречал в дневнике, который мне Тезис дал, помнишь? Это что так называется?

– То, – буркнул Джек. – В этом мире у Австралии нет северной части – полуостровов Кейп-Йорк и Арнемленд… Ты себе карту Тихого океана представляешь?

– Да, и неплохо, – кивнул я.

– Ну вот… Представь себе, что на месте Новой Гвинеи, Микронезии, Полинезии – ну, всяких там Самоа, Тонга, Науру, Фиджи, – короче, от Южного тропика почти до Северного и от Филиппин до где-то 120-го меридиана – лежит здоровенный континент с три Австралии размером. Это и есть Пацифида.

Кажется, Джек ожидал, что я удивлюсь. Но я, как следует поразмыслив, деловито спросил:

– Ты там был?

Невозмутимое обычно лицо англичанина вдруг стало сердитым.

– Мы с Вальдером четыре года назад… нет, больше… – Джек потер переносицу. – Да, побольше… Мы полтора месяца ходили тогда вдоль побережья. Так и не высадились, ушли в сторону Вьетнама.

– Что так? – я спросил без насмешки, но Джек вновь сердито покосился на меня:

– А ты знаешь, что такое эта Пацифида?! Джунгли, деревья – до небес, все это переплетено лианами и закутано туманом, а сверху постоянно льет. Не дождь, а конденсат, потому что влажность больше ста процентов. Звуки такие слышатся, что даже на корабле страшно…

– Этот парень, Лотар Брюннер, прошел Пацифиду с юго-востока на северо-запад, – задумчиво сказал я.

Джек дернул плечом:

– Я не говорю, что это вообще невозможно. Я говорю только, что мы этого не сделали.

– И ты этим недоволен, – заключил я.

На этот раз Джек отреагировал спокойно:

– Да. Недоволен.

– Потому что ты чокнутый, – проницательно добавил я.

– Да. Потому что чокнутый. Вальдер был недостаточно чокнутым, чтобы погнать своих людей туда.

– Он ведь все равно погиб, а? – Я скомкал плотный снежок, несколько раз подкинул его в руке. – Так что мы теряем?

– Конкретней, – потребовал Джек.

– Смотри сам, – Я перекатил снеговой шарик с ладони на тыльную сторону руки и обратно. – Я хочу отправиться, может быть, даже этим летом, но точно пока не знаю, на запад. Часть наших пройдет насквозь Северную Америку. Остальные на корабле обогнут ее с юга…

– Тут нет Южной Америки, – добавил Джек. – Весь бассейн Амазонки – морской пролив… А там, где Аргентина, юг Бразилии, Чили, прочее все – большой остров.

– Это не важно, – поморщился я. – Дальше так же поступим с Пацифидой. Часть идет вокруг на корабле, остальные – пешком по континенту. И вернемся в Европу через Дальний Восток и Сибирь.

Глаза Джека стали еще больше, чем обычно, уже после объяснения насчет Пацифиды. Когда я закончил, он вдруг крепко выругался по-английски.

– Я ожидал более взвешенного и профессионального суждения, – заметил я.

– Черт побери! – уже по-русски определил Джек. – Ты сумасшедший! – Он резко отвернулся и зашагал ко входу в пещеру. На полпути оглянулся и еще более убежденно повторил: – Ты сумасшедший!

Ему оставалось два или три шага до полога из шкур, когда я окликнул его:

– Эй! – и бросил снежок.

Поворачиваясь, Джек, еще не глядя, поймал снежок неуловимым движением левой руки.

– Если честно, – сказал он, – я до сих пор чувствую себя не в своей тарелке из-за того, что мы тогда не попробовали Пацифиду на зуб, Олег. А терять мне нечего…

– Вопрос: зачем? – Вадим потянулся. Я подбросил в огонь охапку хвороста, поворошил угли палкой и только после этого ответил:

– Ответ: низачем. Как говорит наш общий друг Лаури – просто потому что интересно.

Вадим несколько секунд обдумывал сказанное, потом признал:

– Веская причина… Ну что ж, как я понимаю, мы теперь займемся плотницкими работами? Всегда терпеть этого не мог.

– Нет, погодите. – Джек поднял голову от скрещенных под ней рук. – Прежде чем заняться работами, нужно придумать кораблю название и поднять флаг.

– У него есть название, – напомнил я. – «Нидерланд». Так на корме написано.

– Нет. – Джек покачал головой, – название нужно новое, раз корабль потерпел крушение.

Мы с Вадимом переглянулись, и он пожал плечами:

– Ну что же… Я, кстати, давно хотел, чтобы у нас был свой флаг. Чем мы хуже Борислава?

* * *

– «Морж», – сказал Вадим.

– О господи, – выдохнул я обреченно.

За последние сорок минут я выслушал около полусотни названий для когга – от элементарного «Быстрый», предложенного Сережкой Лукьянко, до совершенно серьезно выдвинутого Андреем Соколовым «Крылатый мститель». (С отчаяния я чуть не принял «Быстрого»…) Еще меня до глубины души потрясла всеобъемлющесть мировой классической приключенческой литературы. Так, Ясо предложил «Испаньолу», а Анри – «Дункан».

Теперь вот «Морж». Корабль старого Флинта. Приехали.

Самому мне в голову вообще ничего не приходило. Я выслушивал предложения, меланхолично разглаживая на коленях часть большого – метр на два – льняного куска бело-серого цвета, который, как мне объяснил Анри, предназначался для запасного флага. И думал, что бы на нем изобразить.

Соображений на этот счет было негусто.

– «Секрет».

Наступила тишина. Я поднял глаза.

– «Секрет», – повторила Танюшка. – Так назывался бриг Артура Грея в «Алых парусах».

– Чушь какая-то, – буркнул Арнис. Но его никто не поддержал. Все молчали и моргали, вслушиваясь в это слово.

Секрет. Сек-рет. Секрет…

– И песня такая есть, – приободренная этим молчанием, продолжила Танька. И пропела своим красивым голосом: – Большой секрет для маленькой, для маленькой такой компании, для скромной такой компании огромный такой секрет!.. Красиво же!

– Точно, – сказал Вадим. – «Секрет» – это здорово.

– Только не просто «Секрет»! – Я вскинулся, внезапно озаренный. – А… а «Большой Секрет!»

– Он же небольшой, – с сомнением сказал Боже. – В смысле – корабль…

– Да дело не в том, что… – я непривычно для себя запутался в объяснении и разозлился на себя за это неожиданное косноязычие. – Ну, не в размерах, а в том, что большой секрет – для нас! Ясно?!

И неожиданно до меня дошло – они поняли.

И я заулыбался в ответ на это понимание – широко и облегченно… И внезапно мне в голову пришла еще одна мысль – мысль о рисунке на флаге. Шальная. Странная. И даже… даже страшная. Но в то же время – невероятно чарующая и привлекательная.

– Ребята, – я провел ладонью по ткани. – Насчет флага. Я, кажется, придумал.

Он пришел в этот дом

И сказал эту речь.

И сушил над огнем

Плащ, что сбросил он с плеч.

А потом у огня

Пел он всех веселей…

…Он пришел в этот дом,

Чтобы встретить друзей…

Английская баллада XII века (отрывок)

…– Да ты совсем ку-ку! Свастика!

Как ни странно, но активней всех сопротивлялся нововведению Андрей. Остальные в основном были просто удивлены, а кое-кто (я заметил) явно одобрил мой план нанести на флаг алую свастику с закругленными лопастями – знак с рукояти моего палаша.

– Если кто-то не знает, – вдруг вмешался Джек, все это время сидевший в своей излюбленной позе: нога на ногу, ладонь на колене, – то я сообщаю: свастика – это символ солнечного света и добра. А что до нацистов… Понимаете, сами по себе символы не несут добра или зла. У них есть лишь форма и смысл, а моральными критериями их наделяют люди… Для тупых, – он улыбнулся, – объясняю: свастика красива, а нам под ней достаточно не совершать мерзостей, и все будет в порядке.

На какое-то время настала тишина. Потом Вадим махнул рукой:

– Рисуй!

– Дай лучше я, – предложил Олег Крыгин.

* * *

Вообще говоря, я был согласен с Вадимом насчет того, что плотничать – занятие довольно мерзкое. Но большинство наших, как ни странно, моих антипатий не разделяли, и мне уже очень скоро пришлось довольно близко познакомиться с тем, что такое трудовой энтузиазм масс.

Буквально на следующий день после нашего разговора о названии, флаге и прочем началась весна. Классическая южная. Ночью нас всех разбудил жуткий грохот – на Марице взорвало лед. Уже днем из пещеры было страшно выйти – в пойму реки с воем и ревом неслись потоки, равнина до самого леса превратилась в разлив за два-три часа. Арнис с Олегом Крыгиным, ушедшие с утра на охоту, возвращались уже по пояс в воде. Через два дня все вокруг кишело птицей, сводившей нас с ума своим гамом, а по гряде – километрах в четырех на север от пещеры – шли и шли стада копытных. По склонам гряды трусили серые, исхудавшие за зиму стаи волков. Какой-то самодовольный – хотя тоже тощий – медведь под наш хохот и вопли проплыл мимо на здоровенном выворотне, сидя на его «носу» со сложенными на животе лапами. Вадим пошутил, что теперь остается увидеть только деда Мазая, эвакуирующего зайцев.

Деда Мазая мы не увидели, зато здорово беспокоились – не снесло ли наш когг к черту в Средиземку. Выяснилось, что нет, и очень скоро я уже почти огорчился, что он уцелел.

Плотник-то из меня был никакой, это да. Но выяснилось, что для спуска когга на воду нужно копать котлован с отводным каналом.

Естественно, для этого нельзя было отвлекать квалифицированную рабочую силу. И так же естественно, что копать котлован пришлось неквалифицированным нам.

Это было убийство. Правда, песок сам по себе не промерз и копался легко. Но копать его деревянной лопатой – это совершенно новое ощущение. Я думал, что набить мне на руках мозоли – дело практически невозможное. Конечно, таких мозолей, как у Лаури от весла, у меня не было, но попробуйте несколько лет подряд постоянно держать в руке шпагу и убедитесь, что даже уголь, положенный на ладонь, вас не сразу обожжет…

Мозоли появились к вечеру первого дня.

Утром второго дня я подумал, что весьма опрометчиво назвал когг «маленьким». Вы не пробовали вырыть «окопчик» для автопоезда «КамАЗ» самодельной деревянной лопатой?

Не пробуйте. Это долгий и трудный подвиг идиота. Даже если идиотов несколько.

Наши «корабелы» офигели от радости при виде новой игрушки. Михель еще не оклемался толком, но все равно притаскивался на откос, сидел на солнце и временами пытался отдавать распоряжения, из-за чего Иван начинал с ним спорить – сперва тихо и робко, но постепенно переходя на повышенные тона и взаимные обвинения, в результате чего разнимать их приходилось Джеку. Уж он-то самообладания не терял.

Помимо рытья котлована приходилось еще работать по мелочам – например, притащить из леса мачтовую сосну, и еще одну, из которой начали вытесывать новое перо руля. Для поддержания бодрости духа я пытался ощутить себя Петром I на Воронежских верфях. Не получалось. В голову лез только Федька Умойся Грязью из романа «Петр I», подневольно пахавший на строительстве Санкт-Петербурга.

Вечером я валился в спальник как подрубленный. Это был плюс…

…Работы кончились на шестой день после их начала. На этот раз около котлована, в котором лежал когг, собрались все. Было солнечно, довольно тепло и вообще очень, как бы сказать, весенне; продолжали орать птицы. Несколько человек – я на этот раз был свободен – под руководством Джека раскапывали перемычку.

– Ой, я чего-то волнуюсь, – призналась Ленка.

– Тебе-то чего волноваться? – осведомилась Ирка. Разговор девчонок продолжения не имел, наши «чернорабочие» брызнули в стороны, и в котлован как-то сразу хлынула, неся с собой плитки льда, зеленоватая вода Средиземки.

Джек, весело скалясь, подошел ко мне. Я впервые видел у англичанина на лице такую улыбку и, внезапно испытав острый прилив дружеских чувство, обнял его за плечи:

– Доволен, Путешественник?

– Он еще должен подняться. – Джек озабоченно следил за тем, как вода заполняет котлован, а когг уже начинает покачиваться.

– Поднимется. – Карие глаза Ивана тоже весело блестели, – все правильно сделано… Смотрите, начинает вставать!

Действительно, мачта, почти лежавшая на песке, отчетливо пошла вверх. И не успел я отметить этот факт, как когг вдруг резко рванулся на днище, мачта описала дугу… и корабль встал на дне все еще продолжающего заполняться водоема, поднимаясь вместе с водой.

Крепкий. Крутобокий. Наш собственный.

Дружным воплем радости разметало и закружило птиц. В воздух полетели не только головные уборы, но еще краги, а следом – Джек, Иван и даже Михель, которого качали очень аккуратно, но с энтузиазмом. Олег Крыгин добрался до кормы, закрытой плетенкой, а Ленка, прицелившись, с истошным воплем метнула в борт глиняный сосуд с заранее приготовленным пойлом из каких-то ягод, заорав:

– Нарекаю тебя – «Большой Секрет»!

Олег сбросил щит-плетенку, открывая им самим вырезанные из бука и прибитые на корму буквы названия. Потом, переваливаясь по ходящей под ногами палубе, пошел к мачте и взялся за фал. Значительно посмотрел на нас.

– Тихо! – заорал я. – Да тихо же! – и, подтянувшись, выхватил из ножен палаш, отдавая салют.

Вразнобой, но решительно засверкали обнажаемые клинки. Олег, вскинув лицо вверх, вздохнул (видно было, как резко поднялась и опустилась его грудь) и начал медленно перебирать фал руками.

Вверх поползло белое полотнище с алым разрывчатым колесом свастики. И я почти не удивился, услышав сильный, звонкий и торжественный голос Игорька Басаргина:

Торопится время, бежит, как песок…

Незваная Гостья спешит на порог.

Мороз обрывает с деревьев наряд,

Но юные листья из почек глядят!

И я, уже не прислушиваясь ни к чему и не обращая ни на что внимания, подхватил, задыхаясь от странного чувства, неожиданно стеклянным голосом:

Доколе другим улыбнется заря —

Незваная Гостья, ликуешь ты зря!

Доколе к устам приникают уста —

Над жизнью тебе не видать торжества!^[261]

И только краем уха уловил – поют все.

* * *

– Олег, проснись!

– Гос-по-ди-и!!! – заорал я, вскакивая. – Да как же вы мне надоели!!!

Вокруг поднялись несколько голов. Физиономии были недовольными.

– Ты чего орешь? – спросила голова Андрюшки Соколова, прежде чем рухнуть обратно.

Снаружи, кажется, было еще почти темно. Меня будил Ясо. Волосы у него мокро блестели. Он что-то начал говорить, но от волнения по-гречески, и я уловил только «море», «доска», «человек»…

– Да погоди, погоди! – Я дернул его за рукав. – Что случилось?!

– Я же говорю! – Он изумленно заморгал, потом хлопнул себя по лбу: – А, да… Доску, доску прибило к берегу, а к ней парень привязан, мы с Арнисом за ним в воду лазали… Он что-то важное сказать хочет. И, кажется, он русский.

– Да хоть немецкий. – Я начал влезать в штаны. – Вы почему его сюда-то не принесли, умники?!

– Он умирает, князь, – серьезно и печально сказал Ясо…

…Удивительно было не то, что парень умирал. Удивительно было, что он до сих пор жил. Не знаю, сколько его носило в, мягко сказать, прохладной мартовской воде, но она обкатала его, словно камень-гальку. Я никогда не видел у человека такого гладкого и синего тела, словно разбухшего изнутри, в которое врезались витки веревок, надежно притянувшие его к доске. Он сам себя привязал к этому широкому и длинному куску или кто-то постарался, но сделали это умело. Рослый, широкоплечий мальчишка был, кажется, моим ровесником. Длинные русые волосы смерзлись в сосульки.

А слева в боку торчала рукоять глубоко вошедшей толлы. Арнис как раз резал веревки, когда мы подбежали.

Я помог перевернуть парня. Холодно ему, кажется, уже не было, но глаза в стрелках слипшихся ресниц смотрели неожиданно ясно и были похожи на кристаллы чистого льда.

– Потерпи, – сказал я, – мы сейчас тебя перетащим…

– Не надо. – Он правда говорил по-русски. – Мне уже не помочь… я себя не чувствую… два дня на доске… Мне нужен князь Олег.

– Олег – это я. – Я наклонился к нему. – Кто послал тебя?

– Ты не знаешь его… это князь острова Змеиный Ярослав… – Мальчишка смотрел не отрываясь мне в лицо. – Я плыл на нашей второй ладье, но в устье Дуная урса напали с лодок… Нам рассказал о тебе Тиль…

– Тиль ван дер Бок? – спросил я.

Мальчишка с трудом наклонил голову.

– Да… он просил, чтобы вы пришли на помощь… ради того случая, когда он помог в Карпатах… он будет ждать на Змеином… Ниггеры рвутся на Кавказ… остановить… помоги остановить… я выполнил свой долг… я… умираю… Олег, пожалуйста… встань… встань с нами…

Он выдохнул и вытянулся на доске.

Положив ему на лицо ладонь, я закрыл мертвому глаза. Потом поднялся и, посмотрев на Ясо и Арниса, сказал:

– Похоже, плавание на запад откладывается. У нас появились срочные дела в другой стороне.

Рассказ четырнадцатый Радость клинка

О да! Мы из расы

Завоевателей древних!

Н. Гумилев

На южное побережье Черного моря вновь пришла ранняя весна. Северней все еще трещали морозы в занесенных снегом лесах, а тут суровые скалы покрыла розовая пена цветущих миндальных рощ, вьющиеся потоки зелени свешивались в ущелья и весело гремели сбросившие уже весенний излишек воды стремительные каскады.

В виду берега ходко двигались четыре корабля. Разные, но держащиеся плотной кучкой, чем-то напоминавшие компанию хорошо сдружившихся людей.

Слева-справа и чуть впереди стремительно бежали под парусами два похожих корабля, узких, длинных, напоминавших мечи. Правый нес черный парус и носовое украшение в виде улыбающейся акульей морды. У левого парус был белый, с большим алым прямым крестом, а на носу – голова дракона.

Между ними и чуть позади держался немного похожий – только пошире – корабль под алым, расшитым золотыми ромбами поверху и понизу парусом, с высоким резным носом. А за ним шел широкобортый, под белым парусом, высокий когг, мачту которого украшал белый флаг с алой скругленной свастикой.

Попутный ветер подгонял корабли, давая людям на них отдых, похожий на скуку.

Дружины морских ярлов – ярла Скалы Лаури и ярла острова Терсхеллинг Тиля – вместе с дружиной князя острова Змеиный Ярослава и вольного князя Олега вошли в Черное море в поисках приключений, чести и славы.

* * *

Год прошел. Год целый, а я все еще нет-нет, да и ищу взглядом Сергея… или Андрюшку… Да и то, что Сани нет рядом, – тоже странно. И к новым лицам за три месяца я так и не привык. А надо. Надо, надо, надо – они теперь члены моей семьи, мое племя, я в ответе за них.

Вдвойне в ответе – потому что они сами позвали меня.

А из наших двадцати семи осталось девятеро. Со мной девятеро. Такая вот… арифметика.

Странно. Больше всего я тосковал по Сергею. На острове – не тосковал, а последние месяцы временами до взвоя мне его не хватало…

– Господи, как же мне погано.

Это подошел Вадим. Его явно тошнило снова – во всяком случае, он был бледным с зеленцой и, кажется, с трудом удерживал на месте свой желудок (Лаури в таких случаях говорил: «Придерживает языком»). При виде его лица могло стошнить и более-менее здорового человека.

– Не переношу качки, – признался Вадим, опираясь на борт руками и грудью. На мой взгляд, никакой качки не было, но я вежливо промолчал. В конце концов, Вадим-то не смеется, когда мне приходится лезть куда-то на высоту… – О елки… – Он между тем стремительно перегнулся в море.

Я бессердечно отвернулся. Точнее – наоборот, из сочувствия и отвращения, если честно.

Наша «эскадра» шла вдоль побережья Колхиды на север, к отрогам Бзыбского хребта, вотчины черноморской казачьей вольницы, не терпевшей в своих местах пришельцев, особенно – северян-«варягов». Мое и Ярослава присутствие нужно было Лаури и Тилю, чтобы в кои-то веки прийти сюда с миром.

Стараясь отвлечься от вполне определенных звуков, издаваемых Вадимом, я прислушался к тому, как поют на корабле Лаури. Обычно там пели, когда гребли. Но сейчас – просто так. Пели по-английски, а я понимал этот язык достаточно хорошо. Слова рассыпались; кто-то с кем-то вел разговор… и вдруг – сложились в красивые стихи:

Это просто получается:

Там, где нужно Свет сберечь,

Вдруг герой в толпе является,

Как в золе булатный меч!

Правду вижу в этом мире я.

Я спросил мечту мою:

«А за мной придет валькирия,

Если я паду в бою?..»^[262]

– А за мной придет валькирия, если я паду в бою? – задумчиво спросил я.

– Уээээ… – уныло и совсем не романтично ответил Вадим.

Я вздохнул и пошел на нос. В волнах по сторонам от наших кораблей кувыркались дельфины. Многим они нравятся, а я их всегда терпеть не мог. Склизкие рыбы… Я вообще-то знаю, что они млекопитающие, но они все равно рыбы.

– Господи, какая мерзость, – пробормотал Вадим и, оттолкнувшись от борта усилием всего тела, отправился под мачту. Навстречу ему Ванька с Андреем тащили дымящийся вкусным паром бак с завтраком. – О-о-о!.. – прохрипел Вадим и, резко сменив направление, перекинулся через противоположный борт, как ветхий плащик. Ирка Сухоручкина подошла к нему и стала что-то говорить. Я не понял что – Ленка обычным своим в таких случаях голосом заорала:

– Завтра-а-а-ак!!!

– Эй, эй, мне принесите! – рявкнул с кормы Басс.

– Что у вас на завтрак-то?! – окликнули нас с ладьи Ярослава.

– Я еще пробу не снимал! – гаркнул я в ответ.

– А у нас – жареные бычки, – поделились с ладьи.

– Ну и ладно, – тихо буркнул я, отправляясь к котлу, возле которого, словно мухи, уже вились ребята и девчонки. Точно так же, как мух, Ленка шугала их деревянным черпаком. Басс взывал с кормы:

– Про меня не забудьте, слышите, ну, эй!!!

– А у нас скоро выпускные экзамены, – вдруг вспомнила Танюшка.

Я промолчал.

Ленка приготовила гречку с жареным луком и копченым мясом. Я встретился глазами со взглядом Вадима и, философски-сочувственно пожав плечами, передал миску Татьяне.

Мы уселись у борта. Ингрид с миской в руках поспешила к изнывающему у руля Игорю.

– Мне что-то Сергей вспомнился. – Танюшка достала ложку. А я, наоборот, отложил и сердито спросил:

– Ты что, Тань, нанялась мне настроение испортить?!

– Ешь, – мирно предложила она, – не буду больше… Лен, а, Лен, а попить что-нибудь есть?!

– Вода, – откликнулась Ленка, накладывая кашу Олегу Крыгину. Последнему, в воспитательных целях. – И, кстати, уже того. Подтухшая.

– Э-эй! – заорал я, поворачиваясь. – Долго еще?! У нас вода тухнет!

– Пастораль… – вполголоса заметила Танюшка. – «Манькя, сольцы займи! – А чаво ж, Танькя, заходь!»

– К вечеру доберемся!!! – заревел со своего драккара Лаури так, что все дельфины разом нырнули и долго не появлялись.

Удовлетворенно кивнув, я повернулся к Танюшке.

– Вот что, Танькя, – задумчиво сказал я. – Зимой пойду Сергея искать. Устроимся на стоянку – и пойду. Год не виделись, сколько можно?!

– Я с тобой, – тут же отреагировала она.

– Пойдем, – согласился я. – Еще бы Андрея отыскать, но тут я даже близко не представляю, где его носит…

Я ждал, что она упомянет Саню, но Танюшка благоразумно промолчала, выскребая ложкой остатки каши. Я наконец тоже занялся кашей напрямую – и как раз успел доесть ее, когда на драккаре Тиля мощно и монотонно заревел рог.

Я вскочил, отбрасывая миску. Начался гомон, все бросились к борту… хотя с любого места когга можно было видеть причину переполоха. На драккарах и ладье паруса взлетели вверх; корабли ложились в дрейф.

– Спустить парус! К оружию! – крикнул я. – Живей!

Со стороны берега – до него было километра два, мы шли параллельно, – вылетев из какой-то бухточки, мчались клином восемь длинных крутобоких лодок, дружно и легко взмахивавших шестью парами весел каждая. Над лодками упруго развевались одинаковые флаги: черно-желто-белые с белым Андреевским крестом в верхнем левом углу. Лодки казались маленькими, но злыми и опасными водными хищниками – вроде водомерок.

– «Чайки», – выдохнул Видов. Он стоял возле меня. – Казаки…

– К оружию! – повторил я, наблюдая, как оба драккара шустро растопырили весла против абордажа, а вдоль бортов выстраиваются лучники. Странно, но мне как-то не верилось, что может произойти схватка. Мы русские, в конце концов, так что же нам – драться с русскими?! А еще подумал: а ведь я вернулся на родную землю; все прошедшие годы – в Европе и в Европе…

И последнее, что я заметил еще. На ладье Ярослава тоже не очень-то активно готовились к бою…

…Где-то подсознательно я ожидал увидеть колоритных казаков – как с иллюстраций к любимому мною «Тарасу Бульбе». Но, конечно, ребята на «чайках» мало отличались от «викингов» Лаури или Тиля, наших с Ярославом дружинников или вообще всех ребят, которых я тут видел. Ничего специфически «казачьего» в них не было. Но зато их оказалось много – больше, чем нас. И они были неплохо вооружены. Во всяком случае, у них было не меньше двадцати аркебуз и арбалетов.

– Сто-ой! – крикнул, поднимаясь на ноги, один из мальчишек. Он вскочил на борт «чайки», придерживаясь рукой за высокий нос. Смуглый, рослый, со светлым – типично казачьим на этот раз – чубом, мальчишка держал левую руку на рукояти меча. И улыбался. – Кого я вижу! – продолжал он, весело щурясь. – Тиль! Вот так встреча!

– Привет, Коля. – Тиль выпрыгнул на весла и, словно по плиткам паркета, подошел по ним ближе к «чайкам». – Я не собираюсь ни на кого нападать сейчас. Меня перевоспитали, хочешь – верь, хочешь – нет… Мы с визитом вежливости. А где Андрей и Павел?

– Павел здесь. – Коля мотнул чубом. – А вместо Андрея теперь Марио. Андрей погиб прошлым летом.

– Сожалею. – Тиль неожиданно изящно поклонился, и я вдруг подумал, что не знаю, кем он все-таки был там. – А что Ирина?

– Она пропала, – коротко ответил Николай, соскакивая на дно «чайки».

* * *

Две с лишним сотни подростков – это много. Семеро командиров – это тоже немало. Ярлы Тиль и Лаури, князья Олег и Ярослав, атаманы Николай, Павел и Марио собрались на совет над морским берегом, где в Черное море с грохотом падал горный поток.

Ярлы и атаманы держались настороженно. Казачата давным-давно считали восточное и северо-восточное побережье моря своей вотчиной. Пираты же Средиземья и ярлы Севера и Запада весьма регулярно наведывались в эти воды, что приводило как к конфликтам разной степени кровопролитности, так и к кратковременным союзам против лезущих через Кавказ урса. Я так понял, что и Лаури был не без греха, а уж Тиль вообще прошлым летом убил нескольких человек Кольки, чуть не похитил его девчонку и сам потерял людей. Так что нам с Ярославом пришлось служить чем-то вроде амортизатора между полюсами.

Ну, впрочем, особо уж амортизировать оказалось нечего. С Нового года казачата постоянно отбивали атаки урса, каким-то непонятным путем преодолевавших заснеженные перевалы. Было много убитых, а главное – урса то ли убили, то ли похитили Ирину, ту самую девчонку Кольки. Из всех, кто с ней был, в живых не остался никто – и некому было рассказать о ее судьбе…

…Карта Кавказа была настоящей, туристической, очень подробной. Прижав ее локтем, Марио – светловолосый итальянец – возил по ней пальцем.

– На побережье Каспия действуют наши астраханские друзья… Перевалы Клухор, Мамисан, Крестовый, да и все остальные еще не открылись… На реке Кура действуют несколько отрядов северян – наши… ой, в смысле, русские… и еще кое-кто. Урса стоят на правобережье Куры в двух десятках мест. Их не меньше пятнадцати тысяч.

– А наших? – поинтересовался я. – Хотя бы приблизительно?

– Около шести сотен на весь Кавказ. – Марио оценивающе посмотрел на меня. – Франсуа рассказывал, что ты хороший фехтовальщик.

– Франсуа Жюссо? – быстро спросил я. – Он что, здесь?

– Там. – Марио махнул рукой на восток. А я заметил, как вскинул голову о чем-то разговаривавший неподалеку с казачатами Вадим. – Так как насчет фехтования?

– Скоро ты это увидишь, – пообещал я.

– Что же вы собираетесь делать? – вклинился Лаури.

– Собирались идти на юг, к устью Чороха, – сообщил Павел, черноволосый широкоскулыймальчишка, небрежно державший на высоко поднятом колене саблю с богатой рукоятью. – С нами пойдете?

– Почему нет? – пожал плечами Ярослав…

…Я отошел от нашего костра, возле которого Лаури и Николай вяло заспорили об обстоятельствах похода. В ночи – по-южному черной – на склоне холма горели костры, тут и там слышались голоса, песни, смех. Я развел руки в стороны и глубоко вдохнул теплый, перенасыщенный весенними бешеными запахами воздух. И вдруг подумал, что скучаю по неспешной, степенной северной весне.

«Нет, – решил я, – следующую весну мы встретим в наших местах…» Я закрыл глаза и представил дубы над Ергенью, ее медленную воду, широкие плесы…

– Олег.

Я обернулся. Позади меня стоял Вадим.

– А? – поинтересовался я, отворачиваясь.

– Мы с тобой друзья, Олег?

– Да, – спокойно ответил я, глядя, как красиво светится море – полосы рыб и дельфинов светящимися торпедами рассекали его туда-сюда, взрываясь дорожками искр, когда кто-то из обитателей глубин выпрыгивал на поверхность.

– Пожалуйста, – с усилием выделил это слово Вадим, – сделай так, чтобы мы не встречались с Франсуа.

– Сделаю, – ответил я, не поворачиваясь.

Вадим переступил с ноги на ногу и даже с какой-то обидой спросил:

– Даже не поинтересуешься – почему?

– Не поинтересуюсь, – отозвался я. – И так знаю.

– Все-то ты знаешь, – сказал он, и я повернулся к нему, улыбаясь:

– А помнишь, ты как-то упрекнул меня в том, что я «такой дебил в некоторых вещах»? Перед нашим первым походом? Умнею.

На какой-то миг Вадим потерялся. Потом сердито сказал:

– А ты ничего не забываешь, Олег.

– Ничего, – подтвердил я.

– А все-таки, – тихо сказал Вадим, – страшненьким ты стал…

– Это ты мне тоже говорил, – вспомнил я.

– С тех пор – еще страшнее, – буркнул Вадим, поворачиваясь. Он ушел бесшумно, как и положено. А я вдруг (действительно «вдруг», неожиданно для самого себя!) засмеялся. Откуда-то пришли строки – по-моему, из какого-то кино, – которые я пропел-проговорил вслух:

Эти детские игры мне давно уж не по нутру…

Блеск кинжала и шпаги интересней, поверьте…

Мы давно играем в одну и ту же игру —

И игра эта пахнет смертью…

– Олег, ты чего? – Танюшка подошла тоже бесшумно. Она улыбалась, покусывая травинку, коса была распущена, волосы падали на плечи и до пояса, на грудь… – Ты чего, Олег? – весело спросила она. Вместо ответа я встал на колени и, обняв ее бедра, прижался щекой к животу…

в последнем месяце лета я встретил тебя

в последнем месяце лета ты стала моей

в последнем месяце лета речная вода

еще хранила тепло июльских дождей

и мы вошли в эту воду однажды

в которую нельзя войти дважды

с тех пор я пил из тысячи рек

но не смог утолить этой жажды

первая любовь была слепа

первая любовь была как зверь

ломала свои хрупкие кости

когда ломилась сдуру в открытую дверь

и мы вошли в эту воду однажды

в которую нельзя войти дважды

с тех пор я пил из тысячи рек

но не смог утолить этой жажды

в последнем месяце мы распрощались с тобой

в последнем месяце мы не сумели не простить

в последнем месяце лета

жестокие дети умеют влюбляться не умеют любить

и мы вошли в эту воду однажды

в которую нельзя войти дважды

с тех пор я пил из тысячи рек

но не смог утолить этой жажды

«Nautilus Pompilius»

…Обнявшись, мы сидели на большом камне, и море о чем-то вздыхало у наших босых ног. Неподалеку монотонно ревел поток, но не мог заглушить близкий звон гитары и отчаянный, какой-то небесный голос мальчишки, поющий ревякинскую «Вольницу»…

Вспомни – бредил

Запорожской Сечью

Вспомни…

Ковш горилки крепкой

Звонкие бандуры

Песни до утра

Пока дремлют пули

Вспомни!

Бредил

Запорожской Сечью!

Вспомни!

Буйный оселедец

Други боевые

Струги скорые

Шеи голые

Воля!

Наша Вольница без одежд пришла

В край, где верили, где варили власть

Скорые до рук, до расправ-услад

Локти выголив, порезвились всласть

Наша Вольница болью корчилась

Шарил грудь свинец, шею сук искал

Выкормыши бед тенью Кормчего

Шабаш правили в долгих сумерках

Нашу Вольницу Ветер выплюнул

Отрыгнул огонь прелым порохом

Выструнили псов гимны выть в плену

Не изранить жуть нервным сполохом

Чох!..

– Страшно, – прошептала Танюшка, прижимаясь ко мне. Пламя костра металось неподалеку в такт песне…

Наша Вольница бьет поклоны лбом

Догмы рабские вбиты молотом

Крылья дерзкие срезаны серпом

Горло стиснуто тесным воротом

Наша Вольница зарешечена

Меченых аркан в темноте настиг

Кость щербатая, кнут-пощечина

Стражи верные безмятежности

Нашу Вольницу Ливень выхлестал

Отрезвила хмарь теплой водкою

Выцвели шелка хором выкрестов

Вехи топлены липкой рвотою

Чох!

Наша Вольница без одежд пришла

Наша Вольница болью корчилась

Наша Вольница бьет поклоны лбом

Наша Вольница зарешечена

Наша Вольница…

…Ястребы арканов

Холод ятаганов…

– Воля, – тихо сказал я, крепче обнимая Танюшку. – Да. Хорошо поют.

– Мне так этого парня, Колю, жалко. – Танюшка повозилась под боком. – Я разговаривала с девчонками, он с тех пор, как пропала его девушка, сам не свой… Урса убивает, убивает, убивает – никак насытиться не может… Ой, Олег, ты только прости, но я подумала, что со мной было бы, если бы ты… пропал или погиб. Я бы просто умерла, наверное… А этот Марио что, к тебе приставал?

– Откуда знаешь? – лениво поинтересовался я.

– Девчонки рассказали, – ответила Танюшка. – Они меня тоже расспрашивали, – Танюшка толкнула меня в бок, озорно посмотрела снизу вверх: – «Марио ему: «Ты, говорят, хороший фехтовальщик? Давай схватимся!» – Ой, он же задиристый, как не знаю кто! А этот, ну, Олег, ему так спокойно: «Скоро ты это увидишь». – Ну прямо как в книжке или в кино! А сам он, этот Олег, девчонки, – такой гордый, рука все время на палаше… Он, говорят, во всей Европе лучший на клинках! Тань, а ты про него расскажи, а?!»

– Тань, хватит, – смущенно, но одновременно и со смехом ответил я. Она очень похоже передразнивала девчоночью трескотню, и я помимо воли поинтересовался: – Ну? Рассказала?

– Ой, какой же ты тщеславный… – Она коротко и сильно щелкнула меня в нос. – Рассказала. Рассказала, что ты самый смелый, самый умный, самый красивый, самый-самый на свете. Правильно?

– Не знаю, – хмыкнул я, потирая нос. – Вам виднее, мисс.

– Почитай мне что-нибудь, – попросила она. – Пожалуйста…

Не всегда чужда ты и горда

И меня не хочешь не всегда, —

Тихо, тихо, нежно, как во сне,

Иногда приходишь ты ко мне.

Надо лбом твоим густая прядь,

Мне нельзя ее поцеловать,

И глаза большие зажжены

Светами магической луны.

Нежный друг мой, беспощадный враг

Так благословен твой каждый шаг,

Словно по сердцу ступаешь ты,

Рассыпая звезды и цветы.

Я не знаю, где ты их взяла,

Только отчего ты так светла,

И тому, кто мог с тобой побыть,

На земле уж нечего любить?

– Это Гумилев? – тихо спросила Танюшка. Я молча коротко кивнул. – Почему ты его так любишь, Олег?

– Он учит, каким должен быть мужчина… и как надо относиться к чести, войне и женщине. А здесь только это и имеет значение, Тань. Вот веришь или нет – только это.

– Почитай еще, – попросила она. – То. Про лес.

В том лесу белесоватые стволы

Выступали неожиданно из мглы.

Из земли за корнем корень выходил,

Словно руки обитателей могил.

Под покровом ярко-огненной листвы

Великаны жили, карлики и львы.

И в песке следы видали рыбаки

Шестипалой человеческой руки.

Никогда судьба сюда не завела

Пэра Франции иль Круглого Стола,

И разбойник не гнездился здесь в кустах,

И пещерки не выкапывал монах…

Лишь отсюда в душный вечер грозовой

Вышла женщина с кошачьей головой —

Но в короне из литого серебра.

И стонала и металась до утра,

И скончалась тихой смертью на заре,

Перед тем, как дал причастье ей кюре…

Я умолк, а Танюшка тихим, очень хорошим каким-то голосом задумчиво дочитала:

Это было, это было в те года,

От которых не осталось и следа.

Это было, это было в той стране,

О которой не загрезишь и во сне…

– Я придумал это, глядя на твои, – вновь заговорил я, касаясь пальцами Танюшкиных волос:

Косы – кольца огневеющей змеи,

На твои зеленоватые глаза,

Как персидская больная бирюза.

Может быть, тот лес – душа твоя,

Может быть, тот лес – любовь моя…

Или, может быть, когда умрем,

Мы в тот лес отправимся вдвоем…

Мы в тот лес отправимся вдвоем…

…– У тебя красивая девчонка.

Я обернулся. Колька-атаман стоял на камне чуть повыше меня. Я молча положил ладонь на камень и коротким прыжком взлетел туда же. Посмотрел вслед Танюшкиной тени, растаявшей в черноте ночи. И подтвердил:

– Красивая.

– Иринка тоже была красивой. – Колька достал из ножен меч-скьявону. – Ты и правда хорошо фехтуешь? Марио все уши об этом прожужжал.

– Я хорошо фехтую, – кивнул я, вытаскивая из ножен палаш и показывая клинок Кольке.

– Давай попробуем здесь? – Колька топнул ногой. – Не сходя с камня. Кто кого заставит отступить.

За его спиной была широкая трещина, врываясь в которую гневно шипело море. Я помедлил и, убрав палаш, положил руку на плечо казачонку – тот коротко вздрогнул и посмотрел на меня с удивленным испугом.

– Не надо, – тихо сказал я. – Не помогает это. Хоть в кровь разбейся.

– Странно, – недоуменно ответил Колька. – Плакать хочется. Все это время хочется плакать. А не получается. Так больно… так больно-о…

* * *

…– Ты посмотри, что он рисует!

Ленка и смеялась, и одновременно кипела от гнева, протягивая мне блокнот Олега Крыгина. Я, если честно, не в настроении был рассматривать художества моего тезки сейчас, но альбом взял – Ленка уж больно настырно мне его тыкала.

Я перелистнул последние страницы, заложенные Ленкиным пальцем, – и невольно рассмеялся. Олег редко рисовал карикатуры, предпочитая серьезный и даже романтический взгляд на жизнь. Но уж если брался – они ему тоже удавались. А это были «карикатуры наоборот». Олег изобразил «старичков» нашего племени в совершенно не подходящих им по характеру ситуациях.

Вадим – в кожаной куртке, пиджачной тройке с галстуком, сияющих туфлях, с надменным значительным лицом опирался на передок новенькой «девятки».

Ирка в бикини выплясывала канкан на столе, уставленном закусками и бутылками, вскинув длинную ногу в туфельке с острой шпилькой каблука.

Наташка в спортивном костюме с подвернутыми штанинами, босиком, шуршала по дому с пылесосом.

Басс – с очками на носу! – сидел за бухгалтерским столом, что-то считая на калькуляторе левой и записывая в гроссбух – правой рукой.

Ленка в халате и шлепанцах сидела за телевизором с сонным лицом, лопая из стоящей рядом коробки шоколадные конфеты.

Андрей был изображен за студенческой кафедрой, взъерошенный, старательно записывающий какую-то лекцию в распухшую от вставок тетрадь.

Я в компании двух каких-то потертых смурных личностей за кособоким столом распивал ноль семьдесят пять портвейна, грызя воблу.

Танька в дурацкой панамке копошилась в аккуратном, прилизанном огороде с тяпкой в руках.

Себя он не нарисовал. И Арниса почему-то.

– Паразит. – Я снова засмеялся, протягивая блокнот Ленке. – На, верни хозяину.

Стягивая куртку, я отошел в темноту. Россыпью горели костры. Глубоко вдохнув чистый, становящийся уже прохладным ночной воздух, улыбнулся. Да, опять война, опять весна, и мы точим клинки. Нас позвали, и мы пришли. Чем бы это ни кончилось – с нами наша честь. «Дэн эре хейст трейе!» «Твоя честь – верность!» – эти слова я в свое время прочитал в дневнике Лотара и восхитился их лаконичной определенностью – а потом оказалось, что это слова Гитлера. С ума сойти. Перед дедом стыдно, но все чаще и чаще закрадываются в мою детскую голову мысли о том, что не все так просто с теми, кого мы называем «фашисты». Встретить бы хоть одного живого свидетеля… Хоть бы одного…

А все пошли за мной. Без вопросов и охотно. Все, даже Раде… Вот только девчонок мы все-таки зря взяли. Девчонки Славки – на Змеином, Тиля – на Терсхеллинге, Лаури – на Скале. Казачьи девчонки – тоже «по домам». Впрочем, не все – я видел пять или шесть «валькирий», весьма вольно держащихся с мальчишками, да и те, кажется, относились к девчонкам как к «боевым товарищам».

У Кольки, Пашки и Марио – 120 бойцов. У Лаури – двадцать два. У Тиля – двадцать четыре, у меня – шестнадцать, у Ярослава – двадцать. Всего – 202. Сила немаленькая… Интересно, на Куре есть еще кто-нибудь знакомый, кроме Франсуа?

Я почувствовал, что кто-то подошел, и, обернувшись, увидел Арниса. Литовец стоял в метре от меня и тоже смотрел на костры, углями рассыпанные по склонам.

– Не спишь? – поинтересовался я.

– Я ухожу, Олег, – сказал он.

– Куда? – спокойно полюбопытствовал я, похолодев.

– Не знаю, – покачал головой Арнис. – Просто ухожу. – Он посмотрел мне в лицо, и злые слова о трусости и предательстве замерли у меня на языке. Таких странных глаз, как у Арниса, я не видел никогда. Это были глаза человека, пытающегося жить, как все, но с непереносимой болью, поселившейся в нем так давно, что он уже забыл, как это – когда ее нет. Сколько же он с ней живет?!

– Мне сейчас нужен каждый клинок, – тихо сказал я. – Хочешь убежать от себя?

– Я не знаю, чего хочу. – В голосе Ариниса прорезалась настоящая мука. – Я правда не знаю, но не могу я остаться. Может быть, среди новых людей я забуду…

Он не договорил, но я понял, о ком говорит Арнис.

– Вернешься? – спросил я. Арнис покачал головой:

– Вряд ли, Олег.

– Ну что ж, – кивнул я. – Тогда прощай. И… удачи тебе.

– Спасибо. – Он медлил, потом обнял меня. Я хлопнул Арниса по спине.

– Ну… давай, – между нами уже росла прозрачная холодная стеночка прощания, которую я так не любил – потому что она рождала во мне чувство беспомощности. А я ненавидел быть беспомощным. – Давай. Иди.

Он кивнул и, круто повернувшись, канул в темноту. Я смотрел в ту сторону, куда он ушел, пока оттуда же не появился Олег Крыгин.

– Ушел? – посмотрев мне в лицо, спросил Ариец. Я молча кивнул, потом поинтересовался нехотя:

– Ты знал?

– Он мне еще днем сказал, – признался Олег. – Я сомневался: решится или нет… Как ты думаешь, – Олег помедлил, – он струсил?

– Глупости, – безразлично ответил я.

– Конечно, – согласился Олег. – Это я так… Жаль его.

– Иди спать, – отмахнулся я. – Иди, Олег, я, честное слово, хочу побыть один, правда…

Ушел… Я присел на камень. От боевого приподнятого настроения, владевшего мной всего минут двадцать назад, не осталось и следа. Было тошно. От меня уходят люди… От меня!!! Черт возьми, может быть, мне лучше все-таки было сидеть на острове?

Я швырнул в темноту камень, попавшийся под руку. Он коротко и звонко ударился где-то в другой – и заскакал вниз по склону. Чувствуя, что мне больше всего хочется выругаться, я перевел дыхание и начал громко читать, обращаясь главным образом к звездам:

Я только малость объясню в стихе —

На все я не имею полномочий…

Я был зачат, как нужно, во грехе —

В поту и нервах первой брачной ночи.

Я знал, что, отрываясь от земли, —

Чем выше мы, тем жестче и суровей;

Я шел спокойно прямо в короли

И вел себя наследным принцем крови.

Я знал – все будет так, как я хочу,

Я не бывал внакладе и в уроне,

Мои друзья по школе и мечу

Служили мне, как их отцы – короне.

Не думал я над тем, что говорю,

И с легкостью слова бросал на ветер —

Мне верили и так, как главарю,

Все высокопоставленные дети.

Пугались нас ночные сторожа,

Как оспою, болело время нами.

Я спал на кожах, мясо ел с ножа

И злую лошадь мучил стременами.

Я знал – мне будет сказано:

«Царуй!» —

Клеймо на лбу мне рок с рожденья выжег.

И я пьянел среди чеканных сбруй,

Был терпелив к насилью слов и книжек.

Я улыбаться мог одним лишь ртом,

А тайный взгляд, когда он зол и горек,

Умел скрывать, воспитанный шутом, —

Шут мертв теперь: «Аминь! Бедняга Йорик!..»

Но отказался я от дележа

Наград, добычи, славы, привилегий:

Вдруг стало жаль мне мертвого пажа,

Я объезжал зеленые побеги…

Я позабыл охотничий азарт,

Возненавидел и борзых, и гончих,

Я от подранка гнал коня назад

И плетью бил загонщиков и ловчих.

Я видел – наши игры с каждым днем

Все больше походили на бесчинства, —

В проточных водах по ночам, тайком

Я отмывался от дневного свинства.

Я прозревал, глупея с каждым днем,

Я прозевал домашние интриги.

Не нравился мне век, и люди в нем

Не нравились, – и я зарылся в книги.

Мой мозг, до знаний жадный, как паук,

Все постигал: недвижность и движенье, —

Но толка нет от мыслей и наук,

Когда повсюду им опроверженье.

С друзьями детства перетерлась нить,

Нить Ариадны оказалась схемой.

Я бился над словами «быть, не быть»,

Как над неразрешимою дилеммой.

Но вечно, вечно плещет море бед, —

В него мы стрелы мечем – в сито просо,

Отсеивая призрачный ответ

От вычурного этого вопроса.

Зов предков слыша сквозь затихший гул,

Пошел на зов, – сомненья крались с тылу,

Груз тяжких дум наверх меня тянул,

А крылья плоти вниз влекли, в могилу.

В непрочный сплав меня спаяли дни —

Едва застыв, он начал расползаться.

Я пролил кровь, как все, – и, как они,

Я не сумел от мести отказаться.

А мой подъем пред смертью – есть провал.

Офелия! Я тленья не приемлю.

Но я себя убийством уравнял

С тем, с кем я лег в одну и ту же землю.

Я Гамлет, я насилье презирал,

Я наплевал на датскую корону, —

Но в их глазах – за трон я глотку рвал

И убивал соперника по трону.

Но гениальный всплеск похож на бред,

В рожденьи смерть проглядывает косо.

А мы все ставим каверзный ответ

И не находим нужного вопроса^[263].

* * *

– Вот тут, на левобережье Чороха, будет стоять город Батуми, – сообщила Танюшка, указывая рукой на крутые лесистые холмы, которые становились все ближе и ближе.

– Не будет, – возразила Ирка. – Откуда он тут-то возьмется?

Я в этом разговоре не участвовал. Ну Батуми. Ну и черт с ним. А вот причаливать-то куда?!

Впрочем, казаки наши, кажется, знали – куда. Во всяком случае, «чайки» лихо летели прямо на берег, словно собирались на него просто-напросто выброситься. Драккары и ладья поспешали за ними. Джек уже скомандовал перекинуть паруса, и наш когг тоже шел следом.

– Смотрите! – крикнул Вадим, мучившийся на носу. Мы повернулись в ту сторону, куда наш страдалец показывал, – и я даже заморгал от удивления. Прямо в скале, нависавшей над морем, рисовался фасад храма, усиленный мощными контрфорсами. Над куполом, похожим на шлем, надвинутый на лоб воина, возносился по мере нашего приближения в небо каменный православный крест.

– Дер-жи-те-е буш-при-то-о-ом на хра-а-ам!!! – зычно прокричали с первой «чайки».

– Они случайно не дети Сусанина? – осведомился Олег Крыгин. Раде, быстро и ловко вязавший на бортовом кнехте «восьмерку», заинтересовался:

– А Сусанин кто такой? Казак?

– Проводник-профессионал, – ответил Олег. И в этот самый момент открылся проход в скале, за которым лежала бухта, окаймленная полосой пляжа.

* * *

Не знаю, кому и когда пришло в голову высечь в скале храм. Наверное, это было в те далекие времена, когда люди в самом деле обладали верой в бога. Я удивился, увидев, что из казачат почти треть, махом вытащивших «чайки» на берег, тут же чинно отправилась в храм по крутой узкой тропе. Помедлив, я направился следом.

Я в жизни ни разу не был в церкви. В семье моей в бога не верил никто. А я просто не задумывался над этой проблемой, и среди моих друзей верующих не было тоже… разве что Арнис, но верил ли он в Христа – или в более древних богов, я так и не понял. Здешний мир тоже не очень располагал к вере… или, наоборот, – располагал, только я не понял этого?

Каменная ступень перед входом была глубоко выбита – настоящее корыто. Сколько же ног тут прошло? Внутри оказалось светло. Свет падал в несколько высоких стрельчатых окон, пересекаясь на шероховатом каменном полу золотистыми клинками. Остановившись на пороге, я смотрел, как ребята опускаются на левое колено, опираясь каждый обеими руками на эфес поставленного в пол оружия. Те, у кого были головные уборы, сняли их еще в начале тропы. Некоторые уже крестились, но стояла тишина. А у меня церковь ассоциировалась обязательно с песнопениями…

Стены церкви изнутри были расписаны картинами – трудно разглядеть какими, но рисунок на стене прямо перед входом я видел хорошо. Это был именно иконный рисунок, и я узнал Георгия Победоносца. Святой с нимбом вокруг шлема поражал копьем не змея, а рогатое существо. Сатану, наверное…

Картину окантовывали белые на черной полосе свастики, перемежавшиеся со сложным звездообразным плетением.

«Всем нужен бог, – вспомнил я слова Лядащева из «Гардемаринов». – Но не всякий может помолиться…» Я прислушался к себе. Нет, никакого молитвенного порыва я не ощущал. Но внезапно захотелось кое-что сделать…

…Мальчишки проходили мимо меня, особо не обращая внимания, разве что скользили по мне посуровевшими, какими-то самоуглубленными взглядами. Я ждал. Вышел последний; ребята уходили по тропинке вниз. Я подождал, пока последний скроется за поворотом, и, помедлив, положил ладонь на рукоять палаша. И шагнул внутрь.

Меня оглушило и испугало звонкое, раскатистое эхо моих шагов. Казалось, внутрь с разных концов вошли сразу несколько человек. Я остановился, и звук шагов, ударившись о стены, смолк.

Я стоял точно посредине зала. И так, стоя, вдруг ощутил свою неуместность в церкви, перед иконами, чьи краски не потускнели от времени, чьи лики не меняли человеческие чувства… я – длинноволосый мальчишка в потертой кожаной одежде, перетянутой промасленными перевязями, отягощенными оружием; в побитых сапогах на широко расставленных длинных ногах, с обветренным, загорелым лицом, руки которого лежат на рукоятях клинков привычно и спокойно-расслабленно. И от осознания этой своей неуместности я рассердился.

– Послушай меня, – сказал я, вскинув голову, и звук моего голоса тоже родил эхо, будто вместе со мной призывали слушать их другие люди. – Послушай меня, – упрямо повторил я, словно невидимый собеседник хотел меня перебить. – Если ты есть, я хочу, чтобы ты дал мне ответ: ради чего?! Если на то в самом деле твоя воля, объясни мне ее смысл, и я, может быть, соглашусь и дальше идти этим путем, но уже осознанно служа тебе! Я не бойцовый пес, которого бросают в драку, ничего не объясняя! – Я скрипнул зубами и, помолчав несколько секунд, продолжал: – Но ты молчишь? Молчишь… Значит, и здесь я не получу ответа, кому и зачем все это нужно… Что ж, прости. Пусть те, кто верит в тебя, обретают силу в этой вере. Я же буду продолжать верить в мой палаш.

Повернувшись, я вышел из церкви, больше не обращая внимания на грохочущие раскаты шагов.

И не оглядываясь.

* * *

– Вы остаетесь здесь.

– Олег… – начала Вильма, но я добавил в голос металла:

– Здесь. Будете ждать нас у «Большого секрета». Это все.

Танюшка молчала, опираясь на поставленную концом в камень корду. Она не смотрела в мою сторону, хотя все остальные девчонки обступили меня и пытались убедить, что без них война – не война.

Ее поведение как раз меня и беспокоило…

…Танюшка посмотрела на меня только когда я подошел к ней вплотную, уже снарядившись для похода.

– Держи, – сказал я, надевая на ее руку свои часы. – Будь уверена – я за ними вернусь, ведь это – дедов подарок.

Она точно хотела сказать что-то злое. Стопроцентно, я же знал ее. Но то, что я сделал, ее обезоружило, и она, без слов обхватив меня за шею, уткнулась лицом в мои волосы. Так мы и окаменели… Меня никто не окликал, и мне стоило чудовищного усилия (вытащить из тела засевшую толлу было бы легче) оторваться от Танюшки.

– Я вернусь, – сказал я и заставил себя отпустить ее руку. – Обязательно вернусь, Тань. Ты жди.

* * *

– До Куры отсюда километров сто пятьдесят. – Колька указал вытянутой рукой на белоголовые горные пики. – Смотри, там еще зима. А вон там, видишь, сигнальный дым. – В самом деле вдали тянулась к небу тонкая струйка черного цвета. – Это где-то в районе Боржоми.

– Там есть минеральная вода? – поинтересовался я.

– Есть… Но мы туда не попадем, нам ближе. Хотя тропинки в наших местах еще те.

– Я это вижу, – кивнул я, скользнув взглядом по медленно ползущей неподалеку цепочке наших ребят. – Еле тащимся…

– Ну, урса передвигаются еще медленней. – Колька чихнул. – А на левый берег Куры они и вообще пока не перебрались. Иначе дым изменился бы… Успеваем! – Он засмеялся и хлопнул меня по плечу, но глаза у Кольки оставались печально-холодными. – А вон, смотри, – туры.

Огромные рыжие быки шли всего метрах в двадцати от нас – но за пропастью, занимавшей все эти двадцать метров. Я напрягся, хотя понимал, что добраться до нас эти могучие существа не смогут при всем их желании. У переднего быка я мог бы улечься на лбу – и едва ли достал бы до кончиков рогов раскинутыми руками.

– Я, когда мы еще только-только сюда пришли, – сказал Колька, – видел, как вот такой тур убил эндрюсархуса, который напал на стадо.

– А я только раз эндрюсархуса видел, – вспомнил я. – В Испании, прошлой весной… А ты давно здесь?

– Седьмой год, – сказал Колька и, повернувшись, зашагал вниз, к нашим…

…По рукам прямо на ходу путешествовал здоровенный котелок с черной икрой-самосолкой. Ее зачерпывали сухарями, щедро разбазаренными Тилем из своих запасов. Я присоединился к этому безобразию, но икра мне не понравилась. Кто-то из ребят громко, но лениво рассказывал, как видел на Каспии «залом» – нерестящиеся осетры забили устье Волги на протяжении трех километров вперемешку со стерлядью и огромными, по семь-десять метров, белугами, а каспийские казачата ходили по бедра в выхлестнутой икре, заготавливая копченья на зиму. «Я с тех пор, – закончил мальчишка, – копченую рыбу и икру вообще есть не могу».

– Это вроде как браконьерство, – неуверенно сказал Иван.

Казачонок отмахнулся:

– Да какое браконьерство… Этот мир нас даже не замечает. На Камчатке, рассказывали, во время нереста воду из ручья не возьмешь – лосось…

– Это да, – подтвердил один из мальчишек Тиля на дикой смеси нескольких языков, в основе которой лежал его родной голландский, – мы там были. Скажете, что вру, да я бы и сам не поверил, но я вот такую речку, – он кивнул в сторону пропасти, – перешел по рыбе и ног не замочил.

– А я сам не видел, но читал, – вступил я, – в Америке стада бизонов…

– А я не читал, но видел, – заметил Джек. – Мы один раз в центр такого стада попали. Двое суток сидели на холме, а потом еще несколько часов вообще встать не могли – казалось, что земля шевелится, волнами идет.

– Слушайте, – снова вклинился я, – кто-нибудь из вас бывал на Пацифиде?

Молчание – частью недоуменное, частью смущенное – было мне ответом. Потом я услышал голос Тиля:

– Шесть лет назад я еще не жил на Терсхеллинге. Ты, наверное, не знаешь, Олег, но всех, с кем я попал сюда, убили не урса, а французы Жиля Руа – вон, Лаури тебе про него расскажет… да и Пашка, кажется, с ним встречался…

– Встречался, – подтвердил хмуро черноволосый скуластый атаман. – Не удивлюсь, если дома он был пациентом дурки. Твой Свен, Лаури, между прочим, доброе дело сделал, что прикончил его…

– Да его не мы прикончили, его девчонка одна, итальянка, зарезала, – возразил Лаури. – Он ее изнасиловал, ну… А мы уж только его отряд добили.

– Мы не об этом, – перебил его Тиль. Казалось, ему совсем не жарко в его черной тугой коже. – Так вот. Я тогда добрался до Украины, а там присоединился к русскому отряду Артура Шаманова.

– По прозвищу Сумасшедший Шаман, – дополнил Джек. – Урса его, кажется, года четыре назад на кол посадили где-то в Северной Африке – я там как раз домой пробирался…

– Он самый, – кивнул Тиль. – Я с ним восемь месяцев ходил – по Сибири ходили, а с побережья Дальнего Востока на трех насадах добрались до Пацифиды, на северо-западное побережье. Нас тогда было почти сто человек… Так вот. Я командовал уже тогда… был третьим кормчим, по-нашему – третьим сторменом. Первую насаду вел сам Артур, вторую – Лио Ривело, франкист еще 30-х годов. На Лусоне мы перебили больше трех тысяч ниггеров и чинились. Вот как-то вечером Лио сказал, что Пацифида – совсем рядом и что он за свою жизнь дважды добирался до ее берегов, но так и не высадился. Я тогда о Пацифиде вообще ничего толком не знал, ну а Артура не зря же называли Сумасшедший Шаман. Мы погребли на Пацифиду. Уже в виду берегов налетел тайфун. Пять суток нас мотало, растеряли мы друг друга… У меня трех человек смыло, бочки с пресной водой раскололо – четыре из пяти. Улегся тайфун, гляжу, а всего в миле от нас болтается Артур, и берега по-прежнему не так далеко, только не те, к которым мы гребли, а на триста миль южнее. В общем, погребли мы искать Лио. Вдоль берегов, естественно, раз нас возле них гоняло, то чем он хуже? И нашли. На пятые сутки поисков нашли. Мы бочки починили и вошли в реку, запастись пресной водой. Поднялись мили на три и буквально наткнулись на насаду Лио. Она стояла у берега на якорях, совершенно целая. И ни единого человека на ней. А было около тридцати.

– Урса, – сказал Видов.

– Насада была совершенно целая, – повторил Лио.

– Они ушли в джунгли, – предположил я, – а там на них напали.

– Ты не моряк, Олег, – заметил Джек. – На корабле всегда остается людей не меньше, чем нужно, чтобы выйти в море. В данном случае – наверное, минимум восемь человек, да, Тиль?

Тот кивнул и продолжал:

– Артур и я собирались искать. Переночевать и искать, но… – Тиль потер щеку. – Но под утро – а ночь, надо сказать, была неприятной из-за звуков в джунглях, – Джек кивнул, вспоминая что-то свое, – до стоянки добрался один из мальчишек, что были с Лио. У него оказалась почти оторвана левая рука и вырван левый бок, кроме того, он никого не узнавал, да и прожил-то всего полчаса, но перед смертью вроде бы очнулся и сказал: «Все погибли. Бойтесь барабанов. Не ходите за барабанами». А буквально через десять минут, – Тиль сделал многозначительную паузу, – мы услышали в джунглях барабаны. Такой ритмичный сигнал, совсем не похожий на урсаитянский грохот. Я до сих пор его помню… – И Тиль отшлепал по кожаному рукаву глухую дробь.

– Это «Марш-атака», – сказал кто-то, – не может быть.

– И вообще это больше смахивает на страшилку, – заметил Андрей Соколов. – «Девочка, девочка, не вывинчивай крюк в полу» и все такое. Летающая Рука…

– Нет, – покачал я головой. – Лотар вообще-то очень мало пишет про Пацифиду, но у него тоже сказано про «барабанную дробь в джунглях»… Так, а что было дальше?

– Мы ушли, – пожал плечами Тиль. – Гребли как черти, пока не оказались вне видимости берегов. С тех пор, – вдруг заключил он неожиданно, – я жалею, что не пошел в джунгли. Хотя там погиб бы наверняка.

– Не обязательно, – покачал я головой. – Лотар не погиб.

– И не только он, – подтвердил кто-то из ребят Лаури. – Вообще-то не так уж мало людей проходили Пацифиду.

– Тебе видней, – заметил Лаури, – ты ведь плавал с Эмилем ярлом…

– Плавал, – согласился парень, – и ушел от него сам, Лаури ярл. Но смелости у Эмиля ярла было не отнять. Он проходил Пацифиду – правда, без меня…

– Эмиль – это тот, остатки отряда которого мы добили на Крите? – вспомнил я.

Лаури кивнул:

– Между прочим, Дэннис Лиан, который пропал на Крите – я про него упоминал, когда разговаривали с Жоэ, – тоже там бывал. На Пацифиде, в смысле.

– В кого ни ткни – либо умер, либо пропал… – пробормотал я. Джек возразил:

– Не думаю, что это как-то связано.

– Да я не о связи, – отмахнулся я, – расспросить некого.

– Вообще-то про Пацифиду чего только не рассказывают, – сказал Тиль серьезно. – И Город Света там. И Бесконечная Дорога в тех местах начинается. И просто что там заповедник разной нечисти.

– Это, кстати, не исключено, – заметил Джек.

– Согласен, – поддержал его Лаури. – Тут и везде-то немало странного.

– Вроде носферату, про которых ты говорил, Джек? – вспомнил я.

– Вроде, – кивнул Джек. – И более того.

* * *

Кабанов было не меньше двадцати только взрослых самцов и самок. Эти звери не умеют смотреть вверх, но нас они почуяли, хотя мы находились на верху крутого склона, заканчивавшегося сырой низинкой, где и шли неспешно кабаны.

– Вот и ужин с развлечением на всю компанию, – сказал Лаури.

– Угу, – согласился я, прикинув, как буду действовать, и доставая дагу. – Ну что…

Договорить я не успел – кто-то на правом фланге засвистел пронзительно и заорал: «Пошли, пошли, вперед!» Мы рванулись вниз по склону, как в атаку.

Да это и была атака. Кабаны не могли бежать нам навстречу, вместо этого они массой подались назад, теснее сплачиваясь и закрывая подсвинков и поросят. Массивные клиновидные головы опускались к земле, обнажались выгнутые кинжалы клыков. Утробное хрюканье перерастало в угрожающе-истошный визг – кабаны заметили врага.

Нас.

– Растягивайте их! – послышался чей-то веселый возглас. Кругом кричали, улюлюкали, слышался хрип кабанов, отбивающих броски…

– Сюда!..

– Давай!..

– А-а-ах-х!..

– Быстро!..

– Н-на!..

– Оп!..

– Бей!..

Я пролез мимо какого-то парня, которого мотал кабан, а парень держался обеими руками за меч, вошедший в пасть до рукояти – из ноздрей широкого пятачка и из пасти лилась кровь. Ухватив жесткую шерсть за ушами, я почти лег на бок кабана и вогнал дагу под левую лопатку – кабан свалился мгновенно.

– Спа… сибо… – выдохнул парень, с трудом вытягивая меч. – Сзади!..

Я кувыркнулся через тушу кабана, пропуская мимо страшную, оскаленную и ощетиненную свинью. Взрывая мокрую землю, она развернулась, попыталась обойти тушу, – я перекатился через нее вновь и, ухватив самку под коленом правой передней ноги, свалил. Мальчишка, которому я помог, сверху отвесно пробил ее насквозь и широко улыбнулся.

– В расчете. – Я поднялся тоже с улыбкой. Неподалеку докалывали визжащих поросят, кому-то, отчаянно ругающемуся, уже зашивали рану на ноге. Я несколько раз всадил дагу в землю и заорал:

– Эй! Мои все целы?!

– Меня убили! – так же заорал в ответ Боже.

Вокруг грохнули.

– Похоронишься и доложишь! – не остался в долгу я. – А пока давай принимайся за разделку! Это вообще всех касается, але!..

…Я, кажется, уже упоминал, что в отличие от охоты последующая за нею разделка туш – дело редкостно мерзостное. По-моему, привыкнуть к этому нельзя, особенно если это в промышленном масштабе. Но почти двести парней хотят есть. Кто-то уже разжигал костры, склон долины звенел от шума и гама, а на другом склоне неспешно скапливались в ожидании ночи волки. Им поживы тут явно много останется. Долбила гитара, и чей-то голос выл:

Когда подходили к Берлину

(Ох, лучше б туда не ходил!),

Нарвался я, братцы, на мину —

Осколок мне… отхватил…

С другой стороны не менее громко ревели на несколько голосов по-голландски (или по-фламандски?) что-то, похоже, столь же похабное.

– Застрельщики славных дел, – заметил, подходя, Вадим. – Любое славное дело застрелят… Пошли к костру. Только помоемся сначала.

– Мне такие сборища всегда напоминают турслеты, – признался я, когда мы отмывались. – Фу, все равно кровью воняю… Не люблю я этого запаха. – Я обратил внимание, что Вадим смотрит на меня странными глазами, и удивился: – Ты чего?

– Да вот я вспомнил, – медленно сказал он, – февраль, когда мы с немцами урса на Марице перебили. Как ты тогда глаз урса вынул и ногой на животе у него раздавил… Что, тогда кровью не пахло?

Я смерил его долгим, внимательным взглядом:

– Чего ты хочешь? Испортить мне настроение?

– А оно у тебя хорошее?! – то ли в шутку, то ли всерьез поразился Вадим.

– Да! – рявкнул я, вскакивая.

– Тише, тише, дети, не ссорьтесь! – подал голос Сережка Лукьянко, отмывавшийся неподалеку. – Пошли, костер-то уже развели, наверное…

…Костер уже не только развели – Михель шпиговал три здоровенных кабаньих окорока какими-то травками, уверяя всех, что это знаменитые кавказские приправы.

– Ты нам волчьего лыка туда не напихай, – под общий смех сказал Видов, вырубавший из палок здоровенные вертелы. Михель хмыкнул:

– Я голландец, а у нас обжорство – национальная традиция… Вот это, например, – он поднял какой-то стебелек, – это кинза. А это – реган. А это…

– Это петрушка, – невозмутимо сказал Мило. – Послушай, я есть хочу.

Боже поддержал брата энергичным кивком. У какого-то костра казачата орали древнее, как мир:

Как при лужку, при лужке,

Во широком поле,

При знакомом табуне

Конь гулял по воле!

При знакомом табуне

Конь гулял по воле!..

– Хорошо поют, – заметил Басс, извлекая свои гусли. – Ну что? Пока мясо жарится? – и, не дожидаясь согласия:

Корабли постоят

И ложатся на курс.

Но они возвращаются

сквозь непогоду…

Не пройдет и полгода,

Как я появлюсь,

Чтобы снова уйти,

чтобы снова уйти

на полгода…

Я удивился, увидев, как начал подпевать Иван, причем по-русски, широко раскрыв глаза и довольно красиво:

Возвращаются все,

Кроме лучших друзей,

Кроме самых любимых

и преданных женщин…

Возвращаются все,

Кроме тех, кто нужней…

Я не верю судьбе,

я не верю судьбе, а себе —

еще меньше…

И мне хочется думать,

Что это не так,

Что сжигать корабли

скоро выйдет из моды…

Я, конечно, вернусь —

Весь в друзьях и в мечтах…

Я, конечно, спою —

не пройдет и полгода…

…– Ты откуда знаешь Высоцкого? – спросил я Ивана. Болгарин пожал плечами:

– Отец любит… любил… любит.

– Ясно, – кивнул я.

А Андрей уже снова подначивал Басса:

– Игорь, давай эту, – он напел: – «Не хватило чуть-чуть нам попутной погоды…»

– Понял, сейчас. – Басс положил перед собой котелок: – Рубли и валюту кидайте сюда…

Не хватило чуть-чуть нам попутной погоды…

Все пороги прошли, вроде все позади, —

Просто слишком везло нам все время в последние годы,

Но тревожное чувство невольно копилось в груди…

Он помолчал, глядя в огонь, особенно яркий в сгущающихся сумерках, и продолжал, перебирая струны:

Но когда меж озер запетляла красавица Хета,

Гальку разных пород в Ледовитый неся океан,

Ураганным порывом промчалось таймырское лето,

Первый снег опустился на плечи седых Путоран.

Норд завыл и закрыл горизонт облаками,

Бьет дождем по стеклу и гудит, как орган.

Среди топких болот затерялась фактория Камень.

Мы на ней пятый день. Пятый день – ураган.

Тяжело ожидать, если день тот не первый,

Если завтра опять не отправимся в путь.

Все устали. Уже начинают пошаливать нервы…

Не спешите, друзья, потерпите, ребята, чуть-чуть…^[264]

…Стемнело совсем, звезды перемигивались почти во все небо, только на севере, где-то над хребтами Кавказа, похоже, шел дождь. Но ветер дул на запад, и я, пиная в ручей камешки, лениво подумал, что тучи снесет в Черное море.

Наш лагерь все шумел, хотя многие уже спали, но этот шум мне не мешал. Я отошел к концу гряды, на которой мы остановились, – тут тропинка вновь уходила в лес, заплетенный кустарником, через который нам придется продираться завтра. Далеко-далеко впереди, в неразличимой тьме, тоже горели костры – россыпью, штук шесть. Как это обычно бывает ночью, я не мог понять, сколько до них. Могло быть и двадцать, и пятьдесят, и больше километров по прямой. Интересно, кто это, подумал я, вглядываясь в огни… и вдруг меня охватило странное, захватывающее дух чувство – как в парке, когда кружишься на «Ветерке».Огни надвинулись с бешеной скоростью… или нет, это даже была не скорость, а… не объяснишь словами, просто я вдруг увидел эти костры так, словно оказался рядом с ними, чуть сверху. Точнее не скажешь. Я почему-то не испугался и не удивился, а просто рассматривал людей у костров. И высокого мальчишку с длинными светло-русыми волосами, нижняя часть лица которого была закрыта жесткой кожаной маской. Мальчишка стоял, уперев согнутую ногу в пенек и положив руки на рукоять длинной шпаги, поставленной у носка другой ноги. Руки почти до самых локтей были закрыты крагами, на которых поблескивал металл.

Он поднял глаза. Встретился со мной взглядом.

И мне показалось, что я упал с высоты не меньше трех метров…

– Олег, Оле-ег…

Голос был негромким, а вот хлопки по щекам – довольно ощутимыми. Я открыл глаза и различил над собой лицо Джека.

Я сел, придерживая рукой затылок. С трудом ворочая языком, спросил:

– Что со мной было?

– Это интересный вопрос, – заметил Джек, садясь рядом. – Подошел я спокойненько к краю тропинки по своим делам. Сделал их, поворачиваюсь – а там ты валяешься. Ты откуда упал?

– Упал? – Я посмотрел в сторону далеких костров, оперся ладонями о теплую землю. – А, да… упал… Джек, – я повернулся к нему, – «вилька, полька, тарэлька пишутся бэз мягкого знака. Сол, фасол, антрэсол пишутся с мягким знаком. Дэти, запомнитэ это, ибо понять это нэвозможно!»

– Чего? – Джек свел брови. – Ты, когда падал, головой не?.. – Он заглянул мне в глаза.

– Не знаю, – признался я. – Я вообще не знаю, падал ли… и откуда… Джек, ты случайно никогда не видел такого приметного парня…

– Приметного? – англичанин улыбнулся. – Ты что, решил поменять ориентацию?

– Нет, я ее потерял, – признался я. – Парень в маске. Вот тут, на нижней части лица… Ты что, Джек?!

Этот возглас вырвался у меня непроизвольно. Джек существо крайне флегматичное, именно по-английски. Но за какую-то секунду его лицо изменилось резко и жутко. На нем отпечатался такой ужас, словно Джек увидел что-то иррационально чудовищное. Непредставимо страшные по силе пальцы англичанина, словно стальные клещи, впились в отвороты моей куртки, защемив кожу.

– В полумаске?! – Джек перескочил на английский. Я рефлекторно попытался вырваться – просто от охватившего меня страха, – но ничего не вышло, Джек держал меня, как в тисках. – В полумаске?! – повторил Джек. – У него длинные русые волосы и глаза… глаза, как у Ангела Света?!

– У к-к-кого? – пробормотал я.

– У Люцифера!!! – рявкнул Джек, тряхнув меня. – Где, где ты видел его?! Он здесь?!

– Он у тех костров. – Я указал рукой и, когда Джек посмотрел в ту сторону, рывком сбил его захват. – Пусти!

– Извини… – Джек с трудом переводил дыхание. – Как ты смог его увидеть у тех костров?

– Я не знаю! – огрызнулся я. – В том-то и дело, что не знаю. Я стоял здесь. Смотрел на костры. И вдруг словно оказался рядом с ними. Там был этот парень. Мне кажется – он тоже видел меня, хотя все это глупость…

– Это не глупость… – процедил Джек. – Это совсем не глупость… Скажи, он выглядел так, как я сказал?

– Ну… да. – Я пожал плечами. – Правда, насчет глаз – не знаю, я не видел, какие глаза у Люцифера.

– А я видел… – Джек запустил обе ладони в волосы. Мне показалось, что он разговаривает сам с собой. – Ви-дел… Я знаю, у него глаза, как у Нэда Кардигана… и я думал, что больше не увижу… Валькнут… Валькнут, валькнут, валькнут – узел павших… не уйти, не убежать… – Он вцепился в свое лицо, словно собираясь сдернуть его, как маску. Левый глаз сквозь пальцы блестел, будто серебряная монета.

– Джек, – я взял его за плечи. – Ты что, Джек?

– Слушай, – вдруг очень спокойно сказал Джек, опуская руку. – Нэд Кардиган был моим другом и советником принца Чарли. Мы вместе сражались… В 64-м недалеко от Брокена он вытащил меня буквально из рук ниггеров. И двадцать миль нес на себе, укутав в свою крутку, а было минус тридцать… Я помню, как мы через два года пировали на коронации Чарли в Зонтгофене. Был зал, и свет факелов, и смех, и Нэд нагнулся ко мне через стол, протянул руку с чашей из бука, и мы выпили на брудершафт. Зонтгофен… – Джек поднял лицо к небу. – Нам казалось, что мы победили. Ты, Олег, не знаешь того, какое это чувство – ощущать себя частичкой такой мощи. Потом я первый раз отправился за океан, а Нэда Чарли назначил шерифом на Урал. Когда я вернулся, то заглянул туда. Повидаться со старым другом… – Джек засмеялся – нехорошо, горлом. – Не все хотели нашего королевства, Олег. Я не про урса, нет. Кто-то уходил, кто-то подчинялся… а кто-то погибал. Так было нередко, и я, Олег, убил не одного – наверное, десяток тех, вся вина которых была лишь в нежелании подчиниться Чарли Виндзору, королю Срединного Королевства, да хранит Господь его душу… И Нэд продолжал делать это. Убивать. Там, на востоке, за Уралом, было немало тех, кто хотел сохранить самостоятельность. И мой старый друг очень широко истолковал приказ Чарли «наладить с ними отношения». Я впервые увидел белых ребят, казненных белыми же. Не убитых, Олег, нет – казненных. Нэд сажал пленных ребят на колья. Вешал за ребра и за половые органы. Разрывал на деревьях. Отрубал им руки. Голых девчонок… он на них охотился с луком в лесу, как на зверей. Я все это видел. У меня было человек пятнадцать. У него – втрое больше, и не всем из них это нравилось. И мы решили не вмешивать ребят. Это было бы подло… Уже тогда он носил маску. Кто-то из тех, кого он уничтожал, в бою срубил ему губы и часть подбородка, открыв кость… Мы дрались. Это была самая тяжелая схватка в моей жизни. Во всех отношениях, Олег. Потом… ну, потом я убил его, вот и все. Разрубил ему плечо и грудь…

– Но тогда это не он, – уверенно сказал я. – Мало ли кто может носить маску? Я не думаю, что после удара твоим мечом можно остаться в живых.

– Я тоже так не думал, – подтвердил Джек. – Но ты знаешь, что с тобой было?

– Нет, – я медленно покачал головой. Мне почему-то стало не по себе.

– И я не знаю, – кивнул Джек. Я с шумом разочарованно выдохнул. – В том-то все и дело. Валькнут.

– Валькнут, валькнут, – сердито сказал я. – Какой валькнут, что это такое?!

Джек достал охотничий нож и, повернувшись ко мне спиной, заскрипел им по каменной глыбе. Потом – шагнул в сторону, и в свете луны и звезд я увидел на камне странный, но притягательный знак – три хитро сплетенных треугольника.

Я довольно долго рассматривал значок, пытаясь понять, в чем его привлекательность и где у него начало, где конец. Мне вдруг вспомнился фокус с тремя кольцами, непонятно как проникающими друг в друга. Вообще фокусы оставляли меня равнодушным. Но только не этот…

– Это и есть валькнут, – услышал я голос Джека и поднял голову. – Узел павших. Ничто не кончается. Ни от чего нельзя уйти. Все связано. И только Воден, Одноглазый Бог, Седой – только он развязывает такие узлы. Но до него не докричишься.

– Ты серьезно? – недоверчиво спросил я. Джек улыбнулся:

– Да не бери в голову. Нет, конечно… – Он повернулся, чтобы идти, и так, стоя ко мне спиной, сказал негромко: – Если будешь когда-нибудь в Зонтгофене, Олег, то увидишь остатки нашего замка. Я был там три года назад. Не знаю кто – но кто-то нацарапал над входной аркой вот этот знак, Олег. Вот так.

* * *

– Кто-то еще с севера подошел, – заметил Колька. Я кивнул:

– Да, я эти костры видел ночью.

Ребята в лагере, разбитом на склоне холма выше бурного ручья, нашу колонну, конечно, тоже заметили и сейчас стояли с оружием в руках. Впрочем, из головы колонны уже махали им и что-то кричали, так что драки, конечно, не будет, но…

Я поймал себя на том, что ищу глазами высокого парня в полумаске. Мне хотелось верить, что все это чушь, тем более что утром и всю первую половину дня Джек вел себя совершенно обычно. Я даже готов был вообще списать все на сон. Не очень-то приятно было вспоминать ужас на лице храброго и благородного парня… Да и разговор какой-то мутный был.

– Эй, вы кто-о?! – закричали из головы колонны.

– Нордменн! – ответили с той стороны. И добавили по-русски: – Северяне, из Скандинавии!

– В основном! – со смехом добавил еще кто-то.

– Кто командир?! – это Колька напрямик спускался с тропинки.

– Я, – откликнулись с той стороны. – Карди. Карди Нэддинг.

Спокойное и самоуглубленное, с улыбающимися губами и равнодушными глазами.

Потом – лицо командира этих ребят, от подбородка до носа закрытое жесткой черной кожаной полумаской.

* * *

Уже под вечер прошел дождь, короткий и теплый, но бурный. Пока размещались на ночлег, я, естественно, был в хлопотах, а потом обнаружил, что Джек куда-то пропал. Он с полудня шагал совершенно нормально, перешучивался, разговаривал, а сейчас…

– Эй, где Джек? – поинтересовался я у Вадима, который резал копченое мясо – в кашу. Тот отвлекся и пожал плечами:

– Представления не имею. Может, по девкам пошел?

– По каким? – затормозил я.

– По казачьим, – ядовито ответил Вадим.

Я не стал продолжать разговор и, отойдя подальше от костров, расслабился и начал прислушиваться, вглядываться и почти принюхиваться. Конечно, вокруг лагеря бродило с самыми разными намерениями немало людей… Но я, расхаживая между камней и зарослей кустарника, наткнулся на Джека. Не мог не наткнуться, потому что нельзя прожить в этом чертовом мире несколько лет и не обзавестись такой полезной вещью, как инстинкт.

Джек и Карди стояли друг против друга, метрах в трех, за большим раздвоенным камнем. Они обернулись ко мне разом. Оба.

И на лице Карди не было маски.

Я содрогнулся, и это не оборот речи. Верхняя часть лица принадлежала симпатичному парнишке. А нижняя…

А нижняя – черепу.

Когда-то страшный, хотя и неточный удар начисто снес Карди губы, обнажив десны, и стесал плоть на подбородке. Этот вечный оскал был страшен. И, конечно, Карди Нэддинга на деле звали Нэд Кардиган.

– Привет, – сказал он, меряя меня холодными глазами. – Это тебя зовут Олег?

– Меня, – я спустился за камень и встал там, положив ладони на рукояти клинков. – А это тебя зовут Нэд Кардиган?

– Когда-то я знал этого человека, – ответил он. – Давно. Его убил Джек. Вот он, – он кивнул в сторону Джека. – А что тебе до Нэда Кардигана, Олег?

– Ровным счетом ничего, – покачал я головой. – Я слышал, он был так себе человек. Не слишком-то ценил человеческую жизнь…

Жизнь – как актер на сцене.

Побегал, пошумел и был таков.

Жизнь – сказка в пересказе дураков.

Жизнь – только миф.

И ничего не стоит.

Ничего, —

прочел Нэд. И любезно пояснил: – Это Шекспир.

– «Макбет», я знаю, – кивнул я.

Нэд ответил таким же кивком:

– Он, кстати, и свою жизнь не слишком высоко ставил… Да и по тебе не похоже, что ты очень озабочен ее сохранностью.

– Наши жизни – это наше дело, – заметил я. – Еще мы можем, хоть это и не очень приятно, распоряжаться жизнями тех, кто нам добровольно подчиняется. Но я не думаю, что мы имеем право вешать тех, чья вина в нежелании подчиняться.

– А как, по-твоему, создаются государства? – спросил Нэд. – Методом всеобщего договора?

– Не знаю, – признался я. – Знаю только, что я не стал бы вешать за отказ присягнуть мне. И еще я знаю, что у вас ничего не вышло. С государством.

– Мда? – безразлично поинтересовался Нэд. Его жесткие кожаные пальцы легонько шевелились на рукояти шпаги. – Не знаю. Я этого не видел. Понимаешь ли, Олег, – Джек, когда убил ме… Нэда, то приказал похоронить его. В земле. В общем-то его трудно винить, но он мог бы приказать сжечь своего… старого друга, как было положено. А не заваливать его землей с червяками. И теперь представь себе, что Нэд испытал, когда пришел в себя, – истекающим кровью и зарытым в могилу? Странно, что он выбрался. Странно, что он не умер. Странно, что его подобрали.

– Тебя подобрали те, за кем ты охотился, – подал голос Джек. – Русские. Сергей Красник, так? И не убили. Не повесили, не содрали с тебя кожу. Выходили… Вот что действительно странно, Нэд.

– Странно, – согласился Нэд и достал шпагу.

– Почему ты здесь? – полюбопытствовал я.

– Урса я ненавижу не меньше, чем ненавидел Нэд, – пояснил он. – Тут ничего не изменилось. Но долги остались. Валькнут. Джек?

– Я не могу драться с тем, кого убил один раз, – спокойно сказал Джек, но это было нехорошее спокойствие.

Мне на миг показалось – Нэд крикнет, что Джек трус, но он кивнул, словно услышал ожидаемое:

– Валькнут, – и его шпага уперлась Джеку в горло.

– Черта лысого, – сообщил я, обнажая палаш. Короткое движение – и шпага отлетела в сторону.

– Не надо, Олег, – сказал Джек.

Губы его прыгали.

– Надо, Джек, – ласково сказал я. – Я князь или не князь?.. Но у нас с живым трупом еще есть возможность разойтись мирно, так как я, как ни крути, против тебя лично ничего не имею… Нэд.

– Я еще прошлой ночью почувствовал – что-то не так, – почти с удовольствием заключил Нэд, доставая из-за голенища высокого сапога дагу, раскрывшуюся со щелчком на три острия. – Но не хотел верить в такую удачу… Ты, Джек, далеко не уходи, я тебя убью потом… Я слышал, что ты хороший фехтовальщик, Олег?

– Настолько, что спрошу: тебя есть кому заместить? Не хотелось бы оставлять твоих без командира…

– Есть, есть, – кивнул Нэд. – Не беспокойся… Ну? – Он учтиво и изящно отдал салют. Я, помедлив, ответил тем же. Благородство за благородство.

– Так ты говоришь – валькнут? – уточнил я, обнажая дагу. – Вот и проверим. Узлы, которые нельзя развязать, можно разрубить.

– О? – удивился Нэд, делая легкий выпад, который я отбил вверх. – Классическое образование?

– Советская школа. – Я сделал выпад в лицо, отдернув палаш от даги. – И интерес к истории…

– Знаешь, кто такой Ростан?

Я парировал укол в колено:

– Автор «Сирано де Бержерака»? – Он отбил рукоятью рубящий удар палаша в плечо. – Ты имеешь в виду «Балладу о дуэли»? – уточнил я. Легко играя длинным клинком, Нэд продекламировал (странно, что отсутствие губ не ломало его голос, но говорящий оскал черепа пугал!):

Свой фетр бросая грациозно,

На землю плащ спускаю я,

Теперь же появляйся грозно,

О шпага верная моя!..

– Меня, мой друг, вам не сразить, —

возразил я. —

Зачем вы приняли мой вызов?

Так что ж от вас мне отхватить,

Прелестнейший из всех маркизов?..

Бедро? Иль крылышка кусок? —

перебил меня Нэд: —

Что подцепить на кончик вилки?

Так, решено: сюда вот, в бок

Я попаду в конце посылки… —

и он попал. И неплохо попал, скользнул длинным клинком над моим палашом и вытянутой рукой, и я, ощутив резкую боль в левом боку, отшагнул назад. Нэд засмеялся:

– Вы отступаете? Вот как?.. – и прервал стихи: – Ладно. Ты не так уж хорош. Я, честное слово, не хотел тебя убивать, Олег, но теперь убью. Первый – в плечо! – Я попытался защититься, но не успел. Просто не успел, и это было самое ужасное – кончик шпаги ударился в кость, и от обжигающе-парализующей боли я выпустил дагу. – Второй – в колено! – Левая нога у меня подломилась, и я с трудом сохранил равновесие, а Нэд с хладнокровным видом ждал, пока я выпрямлюсь. – А третьим – в горло – я тебя убью. Потерпи, это секунда, – любезно сказал Нэд.

«Этого мне начисто не надо», – подумал я совершенно хладнокровно. Бояться смерти я давно уже отвык. Но это не значило, что мне хочется умирать. Англичанин был быстрее меня. В два. В три раза… Если бы сделать его не таким быстрым…

…И, чутьем бойца угадав выпад за сотую долю секунды до него, я упал на правое колено. Нечего было и надеяться уколоть его снизу – он наверняка перехватил бы мой палаш шпринг-клинге, и все.

Поэтому я рубанул. Кругом.

Нэд был дьявольски быстр. Чудовищно, и он, подпрыгнув на месте, спас ноги от моего удара. От этого удара, потому что я в полете довернул клинок – и обратным движением подрубил ему левую ногу сзади под коленом. Еще до того, как он приземлился.

Нэд ахнул – не от боли, а изумленно – и, упав на ноги, начал валиться на бок, но, умело превратив падение в кувырок, ушел от моего укола и встал на ноги метрах в трех от меня. Но как встал! Едва касаясь земли левой ногой! «Сухожилие», – поздравил я себя, вставая и подняв дагу. Левой рукой можно было двигать, бок немел, а рана в колене сильно болела. И все-таки я сразу оказался в более выгодном положении, чем Нэд.

Он это понимал. И сказал искренне:

– Отлично. Я ошибся насчет тебя.

– И очень, – согласился я, придвигаясь к нему. Шпага шевелилась, тело Нэда явно требовало от него – на автомате! – действий, заученных досконально, на уровне рефлекса… а нога парализовала движения. – Плохо, да? – поинтересовался я. – Сейчас будет еще хуже.

– Олег, – окликнул меня Джек.

– Да? – я не повернул головы.

– Не убивай его, Олег.

– Еще раз, – попросил я.

– Я прошу отдать его мне, князь.

– Хочешь меня добить? – спросил Нэд.

– Олег… князь, – снова позвал Джек.

Я убрал дагу и, вытирая палаш о рукав, бросил:

– Он твой…

…Джек догнал меня около лагеря, когда я, сидя на плоском камне, зажимал локтем рану в боку и переводил дух. Англичанин молча стащил с меня куртку и начал осматривать рану в плече.

– Что ты с ним сделал? – спросил я.

– Ничего, – коротко ответил Джек. – Так, с плечом все в порядке, хватит повязки…

– Не убил? – искренне удивился я. Все вокруг со звоном поплыло – Джек добрался до раны в боку. Я усилием воли заставил себя выбраться из позванивающей круговерти. – Какого черта?

– Это надо промыть, зашить и перевязать, – Джек встал. – Посиди, держи руку на дырке. Я сейчас все принесу.

– Я задал вопрос, – напомнил я.

Джек долго молчал, сидя рядом. Я слышал, как он ровно дышит, и, привалившись к нему, начал то ли засыпать, то ли все-таки терять сознание, когда его голос заставил меня вздрогнуть и отшатнуться:

– Ты вряд ли поймешь… и хорошо бы тебе никогда не понимать этого. За двадцать с лишним лет сгорело все, Олег. Любовь и ненависть перегорели в пепел, страх и боль забылись, надежды и вера стерлись… Камни в Зонтгофене, на которых написаны наши имена, – остались. И нас осталось всего двое, Олег… – он встал. – Сейчас принесу необходимое, и заштопаем тебя.

* * *

Единого центра сопротивления на левобережье Куры не существовало. Получалось так, что мы, двигаясь от побережья Черного моря, вбирали в себя другие отряды, как соединяются друг с другом шарики ртути. К началу четвертого дня вместе шли следующие отряды:

Колька – 43 чл.,

Пашка – 40 чл.,

Марио – 37 чл.,

Ярослав – 20 чл.,

Лаури – 22 чл.,

Тиль – 24 чл.,

Олег – 15 чл.,

Карди – 18 чл.,

Улав – 14 чл.,

Дидрих – 21 чл.,

Лешка – 18 чл.,

Франсуа – 17 чл.,

Ромка – 29 чл.

ВСЕГО: 318 бойцов.

Я, если честно, так отвык от многолюдства, что этот отряд казался мне целым войском. Совершенно неожиданно обнаружился Лешка Званцев – тот парень, с которым мы в первое лето собирались зимовать под Москвой. А мое обещание Вадиму пошло прахом, потому что и Франсуа обнаружился тоже. А с ним была Наташка, и с этим ни черта нельзя было поделать. Они, кстати, тоже чувствовали себя не очень, и Наташка даже не стала разговаривать с нашими девчонками, разыскавшими было ее… А уж про Вадима я вообще не говорю – он резко осунулся и замкнулся в молчании, а с ним мучилась Ирка…

…Этим – четвертым – утром мы собрались на совет. Было еще совсем рано, наш лагерь толком не проснулся. Мы рассаживались на камнях вокруг песчаной площадки, оценивающе глядя друг на друга. Уже когда все разместились, какое-то время царило молчание. Потом заговорил Ромка – коренастый рыжеволосый парнишка лет шестнадцати, чей отряд постоянно обитал в этих местах:

– Наверное, всем и так понятно, зачем мы тут собрались. Вторая группировка – около четырехсот ребят – сейчас стоит к востоку от нас, километрах в двадцати. Вообще-то подойдут и еще подкрепления, но ждать долго мы не можем. Перевалы вот-вот откроются, тогда урса пойдут через Куру. – Он протянул вперед длинную прямую саблю и одним движением вычертил Куру. – Тут стоят – на протяжении двадцати километров – около шестнадцати тысяч урса. Мы – тут. Вторая группировка – здесь.

– Шестнадцать тысяч на семьсот – это по двадцать два – двадцать три ниггера на каждого из нас, – подал голос Дидрих, светловолосый атлет со шрамом на левой щеке.

– Ну, каждый из нас стоит десяти урса, – буркнул Пашка.

– Все равно получается, что нас хватит на семь тысяч, – заметил Лешка.

– Что? – не понял Ромка.

– Я говорю, что даже по десять урса на каждого из нас – все равно получается семь тысяч. И даже по двадцать до победы не дотягиваем.

– Что ты предлагаешь? – спросил Ромка. Лешка пожал плечами, но Улав – желтоволосый норвежец в кирасе из серебряных полос – предложил вместо него:

– Мы можем отойти на перевалы Кавказского хребта и оборонять их, пока не соберутся еще подкрепления.

– А еще, – Карди (Нэд), вытянув вперед поврежденную мной ногу, насмешливо оглядел всех, – можно вообще плюнуть на происходящее.

– Как это плюнуть?! – вскочил Марио.

– Слюной, – любезно пояснил Карди. – Если пошли разговоры об отступлении и обороне. – Он встал, опираясь на шпагу. – А вот если судить по твоему плану, Роман, то вот тут Кура делает резкий поворот и полупетлю. На нашем берегу вплотную к воде подступает лес, на их берегу – скалы. В скалах они умеют драться еще хуже, чем в лесу. Представьте себе, что мы открыто объявимся на побережье. Как вы думаете, они удержатся от нападения? Вот мы, три с небольшим сотни человек. Или бросятся переправляться через Куру, пока берега свободны?

– Они пришли нас убивать, – сказал Франсуа, нянча на ладони саблю в ножнах. – Они не удержатся.

– Я тоже так думаю, – кивнул Карди и снова начал чертить. – Они переправляются и пытаются навалиться на нас в лесу. В это самое время второй наш отряд – мы с ними свяжемся – ниже по течению тайно переправляется через Куру и выходит урса в тыл. Если учесть их склонность к панике – они вполне могут решить, что нас в несколько раз больше. И дело выиграно.

– Авантюра, – коротко отрезал Дидрих. – Стоит им на секунду сохранить хладнокровие – и нам конец. Нас семь с половиной сотен, поделенных на два отряда. Их – шестнадцать тысяч. Они навалятся, это ты точно сказал, Карди, и расплющат нас.

– В лесу? – пробормотал Тиль. – Нет, в лесу им нас не раздавить, Дидрих. Это не полевое сражение. В лесу мы раздергаем их и перебьем по группам, а вернуться они не смогут, их атакуют с тыла. Кроме того, у нас немало луков, арбалетов и аркебуз. Да и с десяток стволов, кажется, есть?

– Есть, – кивнул Колька, и Ромка кивнул тоже.

– Вот, – заключил Тиль. – Нет, мне план англичанина по душе. Все решится сразу.

– Он тебе по душе, потому что ты чокнутый, – заявил Дидрих. Разговор шел на вавилонской смеси из десятка языков, я отлично все понимал, но помалкивал. И сильно удивился, когда Ромка спросил:

– А ты что думаешь, Олег?

– Я? – на миг я смешался, но всего на миг. – Я отличный фехтовальщик, – скромности в моем заявлении не прозвучало, – но в больших сражениях ничего не понимаю… Впрочем, я согласен с Тилем. Лучше всего идти и сражаться. Ведь драться все равно придется. Не сегодня, так завтра. Зачем ждать?

* * *

Утро было теплым, сырым и туманным. Все вокруг закутала искажавшая звуки серая пелена, передвигавшаяся и меняющаяся. В ней выступали смутные фигуры, слышались лязг, неясные разговоры, шаги, хруст веток. Лагерь постепенно просыпался.

Еще толком не продрав глаза, я взглянул на запястье и с полминуты тупо соображал, куда делись часы. Потом вспомнил, тяжеловато сел, передернув плечами. Несколько наших тоже уже проснулись; Анри молча протянул мне половину вяленой рыбы, налил в котелок чая. Чай был настоящий, местный, только без сахара – но от этого, как ни странно, даже вкусней.

– Слышишь шум? – спросил Вадим, пятерней причесывавший свои светлые волосы. – Урса на том берегу. Купились.

Я прислушался. И за голосами лагеря в самом деле услышал ровный, монотонный гул. Меня вновь пробрала дрожь – но уже не от холода…

Я допил чай и, решительно поднявшись, пошел к берегу реки, на ходу затягивая ремни, то и дело натыкаясь на ребят и даже спотыкаясь об них. Вода рокотала где-то на перекате. Около берега, в том месте, где я вышел, сидел и задумчиво плескал себе водой в лицо Лаури. Рядом на песке лежали его оружие и снаряжение.

– Привет. – Я опустился рядом, начал умываться. Если честно, я был рад, что встретил англичанина. Меня вдруг охватила неуверенность в исходе предприятия, которое мы затеяли.

– Привет. – Лаури зевнул, воспитанно прикрыв рот ладонью. – Ну вот. Минут через двадцать туман утянет, и все начнется.

– Ты участвовал в чем-то подобном? – спросил я.

Лаури кивнул:

– Не столь масштабно, но нас тоже было несколько сотен, и урса – тысяч семь. Ничего особенного. Если ты жив, то жив. Если тебя убили – тебя убили, и не все ли равно, стычка это один на один или подобное побоище…

– Наши-то подошли на тот берег? – поинтересовался я.

Лаури снова зевнул:

– Подошли, подошли…

Подвалили Тиль и хромающий Карди. Тиль успел уже где-то умыться, мокрые волосы блестели, голландец улыбался:

– Привет.

Карди сказал досадливо:

– Ты лишил меня возможности поучаствовать в грандиозном побоище, русский.

– Что вы с ним не поделили? – шепотом спросил Лаури.

Я поморщился:

– Да так, мелочи, – и встал. В тумане странно и раскатисто прогудел рог. – Кажется, нас.

– Нас, нас, – с ленцой ответил Лаури. – Тиль, помоги бригантину надеть…

…Туман рассеялся мгновенно, даже странно. И первое, что я услышал, – как присвистнул Олег Крыгин.

Да. Было отчего.

Урса спускались к воде. Они двигались сплошной, монолитной черной массой, расцвеченной яркими точками перьев на масках. Масса выливалась из нескольких скальных проходов, как некая паста из тюбика. Рокочущие бубны сливались с визгом труб в дьявольской какофонии, давящей на мозг.

Передняя часть гигантской толпы, лязгая металлом и взревывая, начала спускаться в воду на перекате брода.

– Молись, кто верует… – прошептал Вадим, кладя на плечо клинок своего бастарда.

– Ровней ряд! – закричали на левом фланге. По нашему строю прошло короткое движение, он уплотнился и выровнялся. Кто-то и правда явно молился, некоторые целовали клинки или что-то говорили соседям, другие неотрывно смотрели на урса.

Я натянул на левую руку крагу, вытащил из ножен палаш. Подумал и поднес к губам его рукоять – то место, где на яблоке была выдавлена свастика. Поцеловал холодный металл, покосился вправо-влево. То ли никто ничего не заметил, то ли не увидели мои ребята в этом ничего странного… Я опустил палаш и достал дагу.

И начал смотреть, как на наш берег рвано и резко выбегают волны, рождаемые ногами урса, добравшихся уже до середины реки.

Краем глаза я заметил, как из строя выходят ребята с луками и прочим метательным оружием. Джек тоже вышел… Деловито, хотя и вразнобой, защелкали тетивы. Урса взвыли, хотя едва ли обстрел причинял им такой уж большой ущерб.

– Черт побери, сколько же их… – услышал я голос Видова и заметил в ответ:

– Мы пришли бить, а не считать.

А Басс философски добавил:

– Чем гуще трава – тем легче косить.

– Косы бы не затупить, а то и подточить будет некогда, – проворчал Мило.

– Скорей бы, – прошептал Иван.

– Да уже сейчас. – Я подвигал лопатками под бригантиной. И угадал. Условленным сигналом прокричал рог, и я начал пятиться вместе с остальными к лесу, который на миг в самом деле показался мне спасительным. Словно мы и вправду собирались рассеяться в нем без боя…

– Живей! Живей! Живей! – уже торопил кто-то. Рог снова закричал – длинно, переливчато, подавая сигнал уже тем, кто ждал, стискивая оружие, в засаде на том берегу Куры, ниже по течению. Урса этого не знали. Они уже выходили на берег. Первым оставалось до нас метров тридцать, и я видел маски – оскаленные, раскрашенные, увешанные перьями, пустоглазые, с провалами ртов…

– Быстро – в лес! – крикнул я. – На группы! Скорей! Ну?!.

…Завернув за дерево, я зажал палаш в зубах, высвободил из перевязи первый из своих ножей. Урса ломились через низкий спутанный кустарник. Напротив меня сидел, пригнувшись за упавшим стволом, Раде, и я, встретившись с ним взглядом, увидел в его глазах восторг и ужас. Я кивнул: «Давай!» – и Раде, волчком на колене вывернувшись из-за укрытия, коротким взмахом врубил бартэ в пах оказавшемуся рядом урса и вскочил, выхватывая накрест ландскетту и тесак.

– Оппа! – я метнул нож, и другой урса свалился тычком – попадание в затылок, в основание черепа. – Оппа! – другой рухнул поперек первого, раскидав руки, – рукоять торчала у него из глазницы маски. Раде, всадивший ландскетту в живот одному из противников, растаял в кустах. За спинами урса мелькнули Вадим и Видов, из их рук, разворачиваясь черными змеями, вылетели кистени… Я плавным движением убрался за дерево и нырнул под нижние ветки кустов, согнувшись втрое. Урса ползли где-то рядом, ругаясь так, что было похоже – пилят деревья в лесу. Им мешал кустарник, а ползти под ним такой толпенью было глупо. Наш план работал – во всяком случае, начал работать, и лес нам в этом помогал. Дальше он поднимался на склоны кавказских предгорий, становился еще гуще – туда мы и оттягивались, а урса шли вслед за нами, видя только одно: мы отступаем, практически бежим. Оно, в сущности, так и было…

…Третий – последний – нож я вогнал сзади под лопатку одному из четверых оказавшихся около меня урса.

– Хах! – в сторону отлетела рука одного из них с частью плеча. Я нырком уклонился сразу от падающего тела, разбрызгивающего кровь, и от ятагана второго урса, врезал ему локтем назад – в солнечное сплетение – и, отбив дагой ятаган третьего, проткнул его палашом в грудину. У последнего в руках был топор, он крестил им воздух перед собой. Приближались еще десятка два урса, но за их спинами возникли двое незнакомых парней, и об этом противнике я перестал беспокоиться. Топор со свистом прошел над моей макушкой, но уже через миг голова урса соскочила с его плеч от удара моего палаша и, вертясь, улетела в кусты. Тот, которого я угостил локтем в солнечное, так и не успел разогнуться – набалдашник даги в моем кулаке, обрушившись на затылок, сломал ему позвоночник.

…За что мы деремся? За что я размахиваю клинками здесь – здесь, где каждое движение чужой руки может принести смерть? За какие такие ценности и идеалы? Неужели только ради того, чтобы испытать вновь и вновь это пьянящее чувство опасности, от которого замирает все внутри и хочется жить еще сильней, чем обычно? Может быть, это самое чувство и оправдывает в какой-то степени весь этот мир?..

* * *

– Хах!

Выпучив глаза и выплевывая кровавую пену, падает урса с раскроенной грудью. Второй, получив удар ногой в щит, отлетает к дереву, и белокурый парнишка, вывернувшийся из-за ствола, деловито и быстро перерезает ему горло коротким кинжалом… Ясо оттаскивает в чащу, закинув его руку за шею себе, кого-то из мальчишек Тиля в забрызганной кровью черной коже, и палаш, намертво зажатый в кулаке раненого, чертит в траве извилистый след…

– Хах!

Брызгами, крошевом разлетается маска вместе с безлобым черепом… Кажется, попали в плечо? Плевать, бригантина выдержала…

В школе, на уроках истории, и дома, зачитываясь книжками, я удивлялся тому, что рыцари чаще всего не знали верности Родине, сражаясь за веру, за верность присяге, ради приключений… Мне было непонятно, как можно рисковать своей жизнью иначе, чем для защиты Отечества, – как мой дед. Но сейчас, кажется, я их понимал. Если они испытывали в бою то же чувство пьянящего восторга – стоило сражаться, не спрашивая: за что? «Ах, не все ли равно, за кого и за что воевать?! – всплыли в моем мозгу слова одной из тех книжек. – Только бы снова ощутить упоение восторгом битвы и полетом коня над травой…»

– Хах!

Распоротым мешком валится под ноги еще один. Сзади – движение; удар дагой над плечом назад – со скрежетом кусают сталь, вошедшую в глотку, зубы ниггера.

– Олег! Уходи! Уходи!

Чей голос – неясно, зато ясно, что берут в кольцо… Это «низзя», назад! Бросок, удар кулаком в маску, прыжок… Слева-справа выскальзывают двое ребят, умело перенимают на себя горластую погоню…

…За деревьями – два трупа мальчишек, над ними дерутся еще несколько, в том числе – Мило и Боже.

– Рось! – крикнул я, бросаясь со спины на наседающих урса. – Рось, суки! – Они раздались в стороны, словно овечья отара. Правда, только сперва, но мне этого «сперва» хватило на несколько круговых ударов, и ребята прорвались из охватившего их кольца, развернулись к урса лицами и исчезли за деревьями. Я метнулся в другую сторону, пригнулся, сжался и втиснулся в щель скалы, рядом с которой оказался. Целая кодла пробежала мимо, гомоня и визжа. Я выбрался из своего укрытия, плюнул им вслед – и, краем глаза заметив падающее на меня сверху тело, извернулся. Ударом ноги в голову сбросил в расщелину не успевшего подняться с корточек урса, увернулся от брошенной толлы, но сильнейший удар щитом отбросил меня к скале обратно – урса пропер меня, как тараном, и прижал. Я задергался, понимая, что сейчас меня приколют из-за края щита, но задергался не просто так, а уходя от слепых ударов толпы, направленных мне в живот. Сам пустить в ход оружие я не мог, и это закончилось бы плохо, но урса вдруг коротко икнул, содрогнулся и повалился прочь от меня. В спине у него торчал топор, а метрах в десяти стоял Иван. Он крутнулся вправо – и шагов за двадцать от него рухнул с топором в шее еще один урса.

– Вань! – заорал я, видя, как за спиной болгарина появился, занося ятаган, еще один. Если бы у меня был хоть один метательный нож… но их не оставалось, я бросил дагу – бросил в прыжке. Иван пригнулся, выхватывая палаш…

Он не успел. Я не успел. Урса не успел.

Никто не успел.

Иван не успел отбить удар ятагана. Я не успел помочь. Урса не успел отразить дагу.

Я видел, как светлые волосы болгарина залило потоками алого, и он рухнул к ногам урса, который, выпустив ятаган, пытался, выпучив глаза, вырвать из горла дагу – но уже не смог и завалился головой в кусты. Нагнуться к Ивану возможности у меня не было – подбегали толпой урса, но сбоку, со склона, вылезли один за другим трое наших, хотя я их в упор не узнал…

– Хах!

Урса неверяще смотрит на отрубленную в бедре ногу, и, завыв, падает вбок. Ударом кулака я отбрасываю ятаган, палаш разрубает маску наискось. Достал, не достал – не важно – хах! Клинок палаша змеей обвивается вокруг ятагана урса, тот, не повинуясь уже хозяину, прыгает в сторону, как живой, а палаш тонет на ладонь между ключиц урса и тут же отскакивает – есть! Кто-то ревет рядом по-немецки:

Клинки наши пламенем были

В кипящих недрах земных!

Их быстрые реки калили

В глубинах гор ледяных!

ВПЕРЕД, СЕВЕРЯНЕ!

На дне синеструйных потоков

Белеют кости врагов,

Напоминая потомкам

О доблести наших отцов!

ВПЕРЕД, СЕВЕРЯНЕ!

– Хах!

Эфес палаша врезается в лоб урса – глаза в кучку, харррррашоооо!!! Легкое движение кисти вправо – еще один забулькал перерезанным горлом… Над моим плечом змеиным телом скользнула шпага, рухнул урса, замахнувшийся на меня топором. Незнакомый мальчишка широко мне улыбнулся, а голос продолжал реветь:

Прольется кровь на камни,

И грудь пронзит клинок —

Но мести вскинут знамя

Все те, кто выжить смог!

ВПЕРЕД, СЕВЕРЯНЕ!

– Хах!

Отвесно сверху – в левое плечо. Левая сторона отваливается, как ломоть переспелого арбуза, в треске и брызгах, гулко звучит спружинивший щит. А вот это меня Танюшка учила – правым кулаком в землю, ногой вверх – а-ап! Словил… Веером по ногам под щитом – держи!

– Хах!

Пусть пытка вспыхнет болью,

Ударит рабства плеть —

Сердец свободных волю

Врагам не одолеть!

ВПЕРЕД, СЕВЕРЯНЕ!^[265]

…Иван был мертв. Ятаган раскроил ему череп. Я молча опустился на колено рядом с ним, всмотрелся в неожиданно спокойное лицо с кровавым, густым, еще не успевшим застыть потеком в левый глаз. Что я о нем знал? Застенчивый. Тихий, даже и не поверишь, что он тут четвертый год. Влюбленный в паруса… Вот и все. Недолго я побыл его князем. Только и успел, что позвать за собой – на смерть. И он пошел. И успел только спасти мне жизнь.

Все.

Я протянул руку – закрыть глаза. И не сделал этого.

Пусть смотрит в небо. Оно красивое. Чистое.

– Скорей, скорей! – крикнул мне, тряся за плечо, незнакомый парнишка. – Да потом, скорей!..

…Боец редко видит всю картину боя. Казалось, горный лес выбрасывает мне навстречу все новых и новых урса и конца им не будет. Как не было страха и не было боли, хотя у меня, кажется, разошлись швы в боку и кто-то, похоже, сумел-таки достать меня в левую руку повыше локтя. Текло и в перчатку, и к рукаву, и никак не переставало – уж не вену ли перешибли?

– Хах!

Урса с проколотым горлом боком падает со скалы, телом проламывает кустарник внизу. Сталь звенит о сталь, вот, кстати, откуда у них сталь? Откуда все-таки? Дагой – остановить ятаган в свистящем полете, укол палашом прямо в щит, изо всех сил, так, что ломит руку – насквозь! Ударом ноги в щит я освободил палаш, увернулся от топора, подбил пинком ноги урса, размахивавшего этим оружием. Куда он там делся – я не знаю, потому что вокруг и других по-прежнему хватало. Вадим и Джек, оба с бастардами, крутили вокруг себя сверкающие лезвия, не успевавшие окраситься кровью от скорости ударов. Я не сообразил даже, откуда они взялись, хорошо было и то, что взялись вообще.

На юге пронзительно и ясно закричал рог – не наш, но это был и не сигнал урса.

– Идут! – завопил Вадим в мою сторону.

Да, идут. Вот теперь все и решится. Или урса побегут, или мало кто из нас унесет отсюда ноги. Да и стоит ли их тогда отсюда уносить?

– Хах!

Перекосив рот, садится, раскинув руки, урса с перерубленной шеей. Слева – блок дагой, удар ногой; рукоять в рукоять направо – переламывается ятаган, конец палаша входит в глазницу маски… Что такое?! Зацепили, кажется?!. Н-на!

– Хах!

Кто-то возле дерева, приколотый к нему ассегаями, рядом – драка… Вперед! Удар ногой в бедро, рукоятью даги в висок, острием даги назад, ногой в щит, палашом – отвесно – в голову – мокрый треск!

– Хах!

– Бегут! Ре-бя-та-а-а-а, они бегу-у-у-ут!!!

Дикий, истошный вопль, даже не человеческий крик, а вой волка, загнавшего добычу. И – эхо катится, дробясь на десятки таких же голосов, по всему горному лесу, отражаясь где-то впереди, возле Куры…

– Бегут!!! – подхватил я. – РО-О-О-ОСЬ!!!

Спины. Одинаковые спины крыс, наискось вскипающие кровью. Розовой пружиной выскакивает наружу позвоночник, коротко хрустят ребра.

Не дано им будет убежать. Ноги их ослабеют и подломятся, руки их опустятся и не смогут держать оружие. Страх пригнет их за шеи к земле тяжелыми гирями.

Мокрыми ошметками взрывается курчавый затылок. Ноги сами собой переносят через пролом, в который, объятые запредельным ужасом, сыплются урса. Я, кажется, научился летать?.. Ничего невозможного…

Небо. Солнце. Бронзовый щит в синеве. Луч – уколом меча. Танцующий диск. «Коловрат» – слово, название – откуда оно всплыло в памяти?!

Прыжок – вслед за живым клинком.

В небо. Гром музыки. Голоса внизу.

Полет.

О да, мы из расы

Завоевателей древних,

Взносивших над Северным морем

Широкий крашеный парус

И прыгавших с длинных стругов

На плоский берег норманнский —

В пределы старинных княжеств

Пожары вносить и смерть.

Уже не одно столетье

Вот так мы бродим по миру,

Мы бродим и трубим в трубы,

Мы бродим и бьем в барабаны:

– Не нужны ли крепкие руки,

Не нужно ли твердое сердце,

И красная кровь не нужна ли

Республике иль королю?

– Эй, мальчик, неси нам

Вина поскорее,

Малаги, портвейну,

А главное – виски!

Ну, что там такое:

Подводная лодка,

Плавучая мина?

На это есть моряки!

О да, мы из расы

Завоевателей древних,

Которым вечно скитаться,

Срываться с высоких башен,

Тонуть в седых океанах

И буйной кровью своею

Поить ненасытных пьяниц —

Железо, сталь и свинец.

Но все-таки песни слагают

Поэты на разных наречьях,

И западных и восточных;

Но все-таки молят монахи

В Мадриде и на Афоне,

Как свечи горя пред Богом;

Но все-таки женщины грезят —

О нас, и только о нас.

Николай Гумилев

– Олег, Олег, Олег.

Что, опять? Нет меня, я умер. Дайте же отдохнуть.

Вода лилась мне на лицо, и чья-то жесткая, но осторожная ладонь растирала ее по коже.

– Поливай, поливай…

Что еще за новости-то?!

– Я вам что – морковка?! – чужим голосом спросил я, открывая глаза. Надо мною маячило лицо Серого – это он окатывал меня из фляжки. Рядом был Вадим – а он меня за каким-то дьяволом умывал. Отовсюду слышались близкие и отдаленные крики, лязгал кое-где металл, торжествующе и возбужденно звучали голоса. Заревел рог – победно и яростно. – Что со мной? – Я попытался сесть, но голова резко закружилась, сознание отступило куда-то в темноту, и я бы треснулся затылком о камни, не подхвати меня мокрые руки Вадима. Вокруг стояли еще несколько человек – и моих ребят, и просто знакомых, и совсем незнакомых, – и в их взглядах я прочел восторг и страх. – Что случилось?! – требовательно спросил я. Серый, нагнувшись сбоку, осторожно развел мои пальцы на рукояти палаша – я с интересом наблюдал, как он их разгибает, – ничего не ощущающие, совершенно чужие, белые, с кровью под ногтями.Клинок палаша был тоже в крови – весь, и гарда в крови…

– Оглянись, – попросил Вадим, помогая мне развернуться корпусом. – Вон там ты бежал. Оцени.

Урса лежали позади – влево-вправо, в лужах сохнущей крови, среди ломаного и раздробленного оружия, четко обозначая мой путь к берегу Куры.

– Не помню, – сказал я, отворачиваясь. – Помню музыку… солнце танцевало с мечом… как горящая мельница в «Они сражались за Родину»…

– Заговаривается, – сказал кто-то.

И я, тряхнув головой, снова уставился на Вадима:

– Ты зачем меня умывал?

– Ты был весь в пене, Олег, – негромко сказал Серый.

– В какой пене? – спросил я.

Серый усмехнулся:

– В обычной. Изо рта. Вон, ребята видели, еле успели в стороны отскочить. А ты долбанулся в дерево, – он кивнул на изрядно выщербленный по бокам дуб, – начал его рубить, потом свалился…

– Дай попить, – попросил я. Припал к фляжке, не отрывался от нее, пока не высосал все. – Урса где?

– Остатки утонули в Куре, – криво улыбнулся Вадим. – Если кто и спасся – так сотни две-три, не больше. Трупами весь лес завален.

– Ну и хорошо. – Я огляделся. – Дайте еще попить! – Ко мне протянулись сразу несколько фляжек, я, не глядя, взял одну, долго пил. Все молча ждали. – Я посижу тут, – наконец сказал я. – Найдите наших.

– И еще, – добавил я. – Иван убит, учтите это.

* * *

Над берегом Куры, в серой тощей земле несколько десятков схваченных урса под присмотром хмурых мальчишек складывали огромный костер. По мере того как он рос, удлинялся и выложенный двойной ряд убитых ребят. Их несли и несли из леса… несли и несли… А на скале над костром несколько парней, закрепившись веревками и то и дело переспрашивая, выбивали крупными буквами столбцы имен и дат.

Убитых клали одинаково – валетом, но голова к голове, руки сложены на груди, на клинке. Прежде чем уложить очередное тело, с него смывали кровь, стягивали самые страшные раны полосками коры. Делалось все это в основном молча.

Я, если честно, в поисках не участвовал. Как оказалось, у меня и правда разошлись швы в боку. На левой руке – чуть ниже локтя – была глубокая рубленая рана (чудом уцелели кости), а в левом бедре рана – тоже глубокая – оказалась колотой. Какая-то девчонка-казачка, спеша, зашила дырки – я почти не ощутил боли, и она ушла куда-то к другим раненым, а я остался сидеть, бездумно глядя, как укладывают и укладывают трупы, как спускаются за окрестные деревья стаи грифов, слетевшиеся, наверное, со всего Кавказа…

Подошел и тяжело сел рядом Лаури. Он опирался на самодельный костыль из свеженького деревца.

– Живой? – спросил Лаури, неловко вытягивая вперед правую ногу, обмотанную размокшей от крови тряпкой. – Хорошо… Меня вон топором хватили, кость над коленом – пополам… А еще, знаешь, – он помолчал, – Джерри моего убили. Уже в самом конце, Олег… Вот так. – Он наклонился чуть вперед и застыл.

Подошел Олег Крыгин. Правая рука у него была на перевязи. Остановился рядом и тихо сказал:

– Андрей убит…

…Андрюшку Соколова принесли одновременно с Михелем ван Спрэгом. Следом за телом Михеля шел Анри и плакал, не стесняясь, но я даже не очень на него смотрел. Я пытался узнать Андрея, а это было трудно. Топор ударил его в лицо…

– Это точно он? – спросил я Боже, который держал труп на руках.

– Его убили при мне, – сказал Олег. Я кивнул и положил ладонь на плечо Анри. Михеля я знал даже еще хуже, чем Ивана. Он спас Анри и здорово помог с ремонтом корабля. Теперь его тоже нет. Все.

– Это… нечестно, – сказал Анри и вытер глаза рукавом. – Это нечестно, Олег.

– Посмотри туда. – Я указал на растущую насыпь костра. – Это все несправедливо, Анри. Но что делать? Надо жить… Несите их, ребята, – обернулся я к Боже и Бассу. Задержал двинувшегося следом Олега. – Остальные?..

– Живы, – так же негромко ответил он…

…Принесли Кольку. Голова атамана была распластана ятаганом наискось, но выражение лица осталось спокойным и светлым, как небо. Больше он не мучился одиночеством и воспоминаниями. Кто-то – я так и не понял кто – положил к моим ногам мои метательные ножи, уже очищенные от крови. Или, может, и не мои – но такие же… Мне хотелось есть, еще больше – спать, и совсем не хотелось хоть что-то делать. Вадим подвел рыжеволосого парня, державшего на локте аркебузу, и я какое-то время не мог понять, чего от меня хотят, пока не сообразил, что парня зовут Фергюс, он ирландец и просится к нам. Причин я так и не уяснил, если честно, но кивнул. Потом кто-то сказал: «Сто семьдесят три», – и я очнулся.

Был вечер, темнело быстро. К костру больше никто никого не носил, и я понял, что назвали цифру убитых.

Сто семьдесят три.

– Командиры отрядов, зажгите факелы, – послышался голос, и я увидел протянутый мне факел в руке незнакомого мальчишки. У его ног такие факелы – незажженные, конечно, – лежали горкой, их разбирали, поджигали, и я, подойдя, зажег тоже. Следом за мной прихромал Лаури, и я спросил его тихо:

– Где Тиль?

Я почему-то был уверен, что он ответит: «Убит». Но Лаури мотнул головой, и я увидел Тиля, как раз наклонившегося за факелом. Черной куртки на нем не было, в поясе и поперек груди тело властителя Терсхеллинга охватывали пятнистые от крови повязки.

Мы выстроились вокруг погребального костра. На небе алым наливалась полная луна. Плотным кольцом стояли вокруг нашего редкого кольца сотни ребят, поблескивали глаза, блестело оружие.

Еще я увидел пленных урса. Темной грядой лежали они по периметру костра. Уже прирезанные.

Факелы взметнулись синхронно – я даже не понял, что заставило и меня вскинуть руку вместе со всеми. Потом кольцо пляшущих огней опустилось, и огонь с радостным гулом охватил погребальный костер сразу со всех сторон, вскинувшись на огромную высоту.

Звонкий мальчишеский голос вплелся в гул пламени, и я, вскинув голову, увидел на той скале, где теперь вечно будут белеть строки имен и дат, одетую в багровую тень фигуру. Мальчишка пел, раскинув руки, и его голос летел над лесом, скалами и рекой:

…кто идет?

Вольный народ,

Отважный отряд молодых партизан!

Что поет

Вольный народ?

Песню

о вольном

ветре!!!

Я помнил эту песню из кино! Помнил! И сейчас не смог удержаться, сам толком не поняв, что начал подпевать. Да и не один я пел…

Друг мой, песню

Верности и чести

Вольный ветер в горах поет…^[266]

Веет, веет в небе черный пепел.

Высылает бездна черный полк.

Улетай отсюда, белый лебедь!

Убегай отсюда, серый волк!

Дрогнет воля, и исчезнет радость,

Этот город будет битвой стерт.

Я один на рубеже останусь —

Божий воин против грязных орд.

Звон мечей качнется над округой,

Но неправым – в схватке счастья нет.

И врагов укроет серой вьюгой

Переставший плакать белый свет.

Вот утих над степью неба трепет,

Крик бойцов отрывисто умолк.

Надо мною снова кружит лебедь,

И к ногам прижался брат мой – волк.

М. Струкова

– Олег, вставай.

– Уйди, рыжий, – попросил я, не открывая глаз. Было тепло, тихо, хорошо, никакие особенные проблемы не нависали, и я считал, что вполне могу расслабиться. Фергюс – а это был он – уселся рядом и, хлопнув меня между лопаток, рассмеялся:

– Да все равно же вставать придется. Наши возвращаются. Раде и Видов их с перевала видели, часа через два будут тут.

– Да, придется вставать, – заметил я, открывая глаза и потягиваясь. – Наконец-то вернулись…

…Десять дней назад я, убедившись, что урса в окрестностях присутствуют только в виде быстро разлагающихся трупов, дал отпуск «семейным», как нагло выразился Вадим. Кроме него, на побережье к девчонкам отправились Ясо, Басс, Олег и Серый. С остальными я засел недалеко от Боржоми, где и правда били минеральные источники, и погрузился в длительный отдых, как индус в нирвану.

Наша армия большей частью разошлась кто куда. Казаки ушли на северо-запад. Где-то на востоке осели Дидрих и Франсуа. Ромка, как местный, ушел к себе на север – тоже не очень далеко. Тиль уплыл на юго-запад, а Лаури и Карди (Нэд) залечивали раны недалеко на западе.

Я сам себя отпуска лишил, хотя и представлял, в какое состояние придет Танюшка. Но я решил, что, когда вернется Вадим, постараюсь наверстать упущенное и вымолить у Татьяны прощение лично. Совесть до конца успокоить не удавалось, но в целом я эти дни провел не так уж плохо…

…Вадим шагал первым, и по его широкой, видной издалека улыбке я понял – идут новости. Вид у него, как и у прочих отпускников, еще за полкилометра начавших перекликаться с остальными, был вполне отдохнувший.

– О, привет! – заорал Вадим, бросаясь обниматься. – Сколько лет, сколько зим!

– Тебя слишком много, – заметил я. Он, хлопнув себя по лбу, полез в куртку и с откровенным наслаждением достал сложенный вдвое листок блокнота. – Это от Татьяны.

– Как она там? – поинтересовался я осторожно. Вадим положил мне руку на плечо, сочувствующе заглянул в глаза, покачал головой и зашагал дальше.

Присев прямо тут на камень и кивками отвечая на приветствия проходящих мимо ребят, я развернул на колене записку. Несколько строчек, написанных аккуратным почерком Таньки, гласили безапелляционно: «Олег! С момента получения этой записки у тебя три дня! На четвертый захватываю «Большой секрет» и ухожу в неизвестность. Если успеешь – позволю тебе вымолить у меня прощение. Забытая тобой Таня Б.».

– Так… – Я поднял голову и обнаружил стоящего передо мной Джека, подошедшего по своему обыкновению совершенно неслышно. – Иду прямо сейчас, – сообщил я ему, поднимаясь на ноги рывком. Джек посмотрел странно, потом уставился куда-то в сторону, пиная босой ногой траву. – Ты чего? – удивился я, и англичанин вновь взглянул на меня.

– Не ходи, – тихо сказал он. – Сейчас не ходи. Завтра. Или хотя бы сегодня вечером.

– Да что с тобой? – сердито изумился я.

Джек невесело улыбнулся:

– Предчувствие, Олег. Очень нехорошее… Или знаешь что? Давай я пойду с тобой.

– Не сходи с ума! – я хлопнул его по плечу. – В той стороне Лаури с Карди, да и вообще – тут же всего три дня пути, а ниггерами уже две недели, как не пахнет… вернее, пахнет, – поправился я, – но это безвредный запашок. На кой ты мне черт при встрече с Танюшкой? Или, – я улыбнулся, – ты положил глаз на кого-то из наших девчонок?

– Нет, – отрезал Джек. – Послушай, Олег. Если ты мне друг – отложи выход. До вечера. Я очень тебя прошу.

Несколько секунд я размышлял. Потом пожал плечами:

– Ладно. Хорошо. До вечера я как-нибудь вытерплю.

Уже в эту секунду я знал, что обманываю Джека. Пусть успокоится, если его что-то тревожит. Я больше не хочу откладывать встречу даже на час.

* * *

Утром третьего дня, когда вставало солнце, я натягивал сапоги, сидя на плоском валуне у тропинки, нырявшей в густую рощу. Я успел отшагать с той минуты, как проснулся, уже километров десять, да и сейчас остановился только потому, что на тропе появилось полным-полно колючек – идти дальше босиком было просто глупо.

Я рассеянно думал, что уже после полудня увижу море, корабли – и Танюшку, а как же! Думал о том, что предчувствие Джека (а оно меня беспокоило, что греха таить, скреблось где-то в сердце, как мышь в норе!) оказалось пустышкой – и слава богу. Думал о том, что сейчас тепло и солнечно, и это – отличнейшая погода для того, что мне предстоит. И еще кое о чем думал, от чего штаны в паху натянулись сверх всякого разумного предела.

Затянув ремни, я попрыгал на месте и, на ходу поправляя перевязи, вошел в рощу, где могучие красавцы-буки перешептывались друг с другом, несмотря на безветрие. Тропинка здесь была утоптанной, я не мог понять – зверями, людьми или, может быть, урса? От переизбытка кипевшей во мне радости я запел в такт шагам:

Раз, два – левой,

Раз, два – правой,

Вдоль по дороге столбовой!

А то, что дырка в кармане, – так это пустяк,

Главное дело – что живой,

раз, дв…

Я оборвал песню так же резко, как и начал ее. И тихо процедил:

– Джек был прав…

Да, Джек был прав. Так прав, что ему стало бы дурно от своей правоты, потому что впереди на тропку, раздвигая кусты подлеска длинными руками, похожими на лапы пауков, выходили урса. Я мельком оглянулся – сзади никого не было… но бежать едва ли удастся, убьют толлами в спину…

Я посчитал урса взглядом – их было четырнадцать, и они старались максимально широко рассосаться по тропинке. При желании они меня могут обойти, но бесшумно им это не удастся – а там посмотрим.

Я надел перчатку и, пошевелив пальцами, положил руки – крест-накрест – на рукояти клинков. Урса прекратили двигаться – у них ятаганы были в руках. Топоров и ассегаев ни у кого нет – уже хорошо…

– Дайте мне дорогу, – ощущая злое веселье, возвысил голос я, не собираясь выяснять, понимают они меня или нет. – Я сегодня не в настроении драться… но если вы не уступите, то я клянусь – с этой тропки не уйдет живым ни один из вас!

Я верил в то, что говорил. Это главное – верить в победу, даже если в нее верить нельзя. Это почувствуют и враги тоже.

Ага – почувствовали, почувствовали, даже не понимая языка – зашевелились, запереглядывались… Нет, не уйдут, смешно надеяться. Их много, сейчас наберутся смелости, и будет свалка…

…а в таких случаях – свалку надо начинать самому!

– Р-р-рось! – рыкнул я и метнулся вперед, обнажая клинки…

…Первого из урса я убил одним страшным «московским» ударом – сверху вниз, раскроив ему череп, шею и грудь до середины. Пнул влево – вопль! Пригнулся, перехватывая дагой сразу два ятагана, подсек кого-то ногой, рубанул снизу в пах между широко расставленных ног, всадил дагу в мелькнувшее сзади-сбоку тело… Отскочил спиной к кустам, широким ударом – полосой – заставил отступить врагов и, заложив за спину руку с дагой, закрутил «бабочку», быстро оглядывая тропинку.

Один лежал неподвижно. Другой корчился, заливая кровью из распоротого паха тропинку. Третий слабо подергивался – ага, я угадал ему дагой в селезенку… Еще один с трудом вставал – это его я пнул.

Я опустил клинок и принял стойку. Это до первого ранения. Как только меня ранят – их победа станет лишь вопросом времени…

– Р-рось! – Я сделал рывок. Урса отшатнулись, я засмеялся, отскочив обратно и покачивая кончиком палаша. За спиной хрустели кусты – ближе… ближе… ближе… еще…

Поворот! Я выбросил в длинном выпаде палаш и, почувствовав – попал! – отмахнулся дагой, повернулся, подрубил кому-то колено, всадил кончик палаша под челюсть еще одному, рукоятью даги в кулаке свалил следующего, сбил попавшегося плечом, полоснул палашом – прорвался к другой стороне тропинки и снова махнул «бабочкой».

Из кустов полувывалилось длинное неподвижное тело – убит. Еще один полз в сторону, подволакивая ногу и бросив оружие, – ага, а этого я не нокаутировал, поднимается, гад… еще один держится за рассеченное левое плечо. О, а вот и тот, кого я под челюсть, – тоже убит, кажется.

Пятеро готовы, один выведен из строя, еще один легко ранен. А я – даже ни царапины.

Пока неплохо.

Урса не спешили нападать. Они разделились на две группы по трое, а еще двое (один – раненый) держались позади. Я понял, что они собираются делать, и засмеялся снова в их лица – смех рвался из меня, как пули из разрезного ствола аркебузы, смех холодный и беспощадный.

– Идите сюда! – позвал я. – Идите, ну?! Трусы, ничтожества, ублюдки! Я один, так чего же вы боитесь, сволочи?! – Я подкинул палаш и, поймав его за кончик лезвия, перебросил в руку рукоятью. – Кто будет первым – ты?! – я сделал выпад палашом. – Ты? Ты? – Они отшатывались, а я смеялся.

Первая тройка бросилась на меня дугой, а остальные ждали – точно, если я прорвусь через атакующую тройку, меня встретят и остановят те, а сзади нападут эти трое…

Ладно.

Я перехватил ятаган дагой и отклонил с такой силой, что урса, не желавший выпустить свое оружие, вместе с ним описал дугу и столкнулся с соседом. Третий взвыл, откатываясь, – я пригнулся и отрубил ему большой палец на правой руке. Выскочил из-под клинков опомнившейся парочки, пнул одного в колено, встретил чью-то челюсть кулаком с дагой…

…есть! Ятаган остро, но почти не больно полоснул снаружи левое бедро – боль вспыхнула только когда я перенес тяжесть тела на эту ногу. И оказалась резкой, огненной, от чего я на миг потерял подвижность, – за что и поплатился. Еще один клинок свистнул по плечу, другой – поперек груди. Доспех выдержал оба удара, но уже на отскоке вражеский клинок вонзился в то же бедро – пониже первой раны. Стиснув зубы, я раскидал ятаганы, достал кого-то дагой, и, кажется, неплохо – он свалился в кусты. Но тут же что-то увесисто ударило в руку живым электричеством, и моя дага с ясным музыкальным звуком переломилась у рукояти. «Да будет проклят наш кузнец, не встать ему, не лечь!» – мелькнула в голове строчка из робингудовской баллады. Я отмахнулся палашом, вырвался. Горячие струйки стекали по ноге, уже добравшись до сапога. Я засмеялся, швырнул рукоять в урса. Выдернул из перевязи два ножа, сжал их в левом кулаке «бутербродом» – так, чтобы в стороны торчали широкие короткие ромбы лезвий.

– Ну, – пролаял я, – кто из вас подойдет и прикончит меня?!

Они снова бросились тройкой. Стиснув зубы, я начал рубить – просто, грубо и примитивно. Один нож остался в чьем-то горле, я выхватил последний из перевязи, но тут же уронил оба – удар пришелся по левой руке ниже локтя, и я услышал и почувствовал, как хрустнула разрубленная кость. Выше старого перелома.

Вот и все. Точным выпадом я проткнул грудь слева подвернувшегося урса. Успел вырвать оружие, отбить удар, но другой клинок пробил толстые полосы кожи справа на груди, распорол доспех и скрипнул по ребрам. Взмахом я снес руку ранившему меня и вогнал палаш в открытый рот еще одного.

Их оставалось четверо, один – тот, раненный в руку. Еще двое – с перерубленной ногой и однорукий – ползали по тропинке и выли. Кровь щекотно текла по ребрам. А из руки брызгала струйкой при каждом движении. Рука противно немела.

Они не нападали. Боялись. Видно, что боялись. Но сейчас их страх был их же силой. Каждая секунда уносила мою кровь, а с ней – жизнь.

Слово надо держать. И я поклялся им, что никто из них не уйдет отсюда живым.

Мне почему-то показалось на секунду, что сейчас они побегут. И я, продолжая улыбаться онемевшими губами, скомандовал:

– Стоять.

Это очень важно и неплохо действует – когда противники считают тебя немного «сдвинутым по фазе». Урса, конечно, и без того считали… но вот стоит окровавленный мальчишка с оружием, только что уложивший десятерых из четырнадцати в их отряде. И предлагает что-то – непонятно что, но с улыбкой.

Страшно, конечно. Я бы вот сейчас на них и ломанулся… но куда там, нога меня не послушается.

Плохо совсем.

Как раз когда я об этом подумал – они на меня и бросились. Все четверо, разом…

…На еще один «московский» меня все же хватило – ятаган, который урса успел вскинуть над головой, брызнул черно-серебряным крошевом, и конец моего палаша распластал урса лицо. Он взвыл, но захлебнулся кровью. Меня в это время успели несколько раз ударить – доспех худо-бедно отразил удары… но не все. Я почувствовал, как один ятаган – попал в стык, пакость! – вошел между ремней под ребра слева.

Я молча ударил урса в лицо кулаком в оплетке эфеса – с такой силой, что у него хрустнули сразу челюсть и шея, он повалился навзничь. Да, этот мир меня силой не обделил… Ятаган остался торчать, обжигая сумасшедшей болью. Поворачиваясь на здоровой ноге, я круговым ударом достал замахнувшегося врага – тот открыл рот и рухнул на колени в груду вывалившихся под ноги кишок.

Последним остался тот, раненый. Вон он побежал – не оглядываясь, изо всех сил побежал…

…В спине у него уже торчал мой палаш, кажется, прошедший насквозь, а он все еще бежал, упал только через несколько секунд.

Я вырвал ятаган и метнул его в последнего живого – того, с подрубленной ногой, он сейчас уползал в кусты. Ятаган пригвоздил его к земле, и урса несколько раз дернулся, потом затих.

Правая нога у меня подломилась, и я упал на бок, успев выставить руку, чтобы сберечь рассеченные ребра. Левая рука ударилась сверху о раненый левый бок, как чужая, но обе раны отплатили такой болью, что опустилась черная пелена перед глазами.

Когда она поднялась – я увидел урса. Того, которому отчекрыжил палец. Он шел ко мне, зло щерясь, держа ятаган в левой руке и что-то скрежещуще приговаривая.

Я холодно наблюдал за ним, не испытывая никакого страха. Краем глаза видел, как из руки кровь течет неостановимым ручейком, пропитывая землю. Хана, что ли?

Да, страха не было. Мелькнула мысль, что Танька останется одна, но тут же подумалось – о ней позаботятся все наши, не бросят. А все остальное – не так уж важно.

Кроме одного. Вот этот – он тоже не должен уйти.

У меня есть складник (здорово сточенный – но это нож) и здоровая левая нога. Это немало. Подходи, подходи, дурачок, ближе…

Правой рукой я – за спиной – открыл извлеченный из чехла нож. С трудом открыл – одна рука…

Урса подошел и встал надо мной – кретин, улыбающийся и счастливый, гадостно счастливый при мысли, что сейчас он меня убьет. Я неловко махнул рукой и выронил нож под смех отскочившего урса; тело вывернуло болью наизнанку. Но я улыбнулся и сказал:

– Падай, дурачок. Ты убит.

Все еще улыбаясь, урса шагнул ко мне – и с диким воплем рухнул.

Когда перерезаешь подвздошную артерию – боль в первые секунды не ощущается совсем. А умирает порезанный от кровопотери через 10–15 секунд.

Он еще дергался, пытался встать и выл, забыв обо мне начисто. Мне уже было все равно.

Кое-как – зубами и здоровой рукой – я перетянул перерубленную руку выше раны, и кровь остановилась… почти. До остальных ран мне было не добраться, и я понял, что все-таки умру.

Спокойно так понял и пополз, потащил себя по тропинке, обползая трупы и двигаясь по крови, не успевшей впитаться в землю или превратившей ее в кровавую грязь.

Четвертое мое лето здесь…

Я дополз до того, убитого палашом в спину. Неловко выдернул клинок и положил его себе на грудь, сжав эфес в правой руке. И стал смотреть в небо – высокое и теплое, ласковое, солнечное – в прорезях ветвей над тропинкой.

Если меня найдут наши – меня похоронят. Наверное, сложат песню, и ее будут петь не только в нашей компании, но и во многих других – о четырнадцатилетнем мальчишке Олеге, который в одиночку перебил четырнадцать – по числу своих лет – урса и умер с оружием в руке… Что-нибудь вроде:

Чтоб было видно Карлу-королю,

Что граф погиб – но победил в бою…

Четырнадцать лет или семнадцать? Или сколько? Не важно; странно, но я прожил их полнее и интереснее, чем предыдущие четырнадцать. У меня были любовь и дружба, каких, наверное, уже не знают на Земле… той Земле.

Я вспомнил маму. Неожиданно и ярко, как давно уже не получалось… Да, умираю. Берег реки, и мы с Танюшкой идем по вечерней траве по домам. Что делает тот Олег, та Танюшка? Живут, но я им не завидую…

А неба-то я уже и не вижу… Ах, да это я просто глаза закрыл – но их трудно открывать, как трудно их открывать… Половины себя я уже не чувствовал. И снова тянуло закрыть глаза. Но нельзя – по тропинке шла Танюшка. Ищет меня? Я понял, что вновь закрыл глаза – и вижу это уже в уме. А снова поднять веки не было сил.

Медленно проплывали картины прошлого – как на киноэкране. Может быть, я правда сижу в зале – тепло, тихо, темно, синий луч бегает над головами, Танюшка рядом, вокруг – друзья… Какой странный фильм, ни в одном анонсе не было такого… И звука не слышно, а луч тоже странный – световые кольца плавают, то сокращаясь, то расширяясь… и их все меньше…

Как в книжке «Король Матиуш I». Санек давал мне ее прочитать, а потом я сам ее много раз брал в «библии» – так мы называли библиотеки. А Библию я ни разу не читал.

Совсем темно и тихо. Только под пальцами – рукоять палаша…

…Таня, все, что у меня есть, – это ты!!!

Авторское признание

Эту рукопись читало уже немало людей. Удивительна была их реакция на нее – столь же разнообразная, как и сами читавшие.

«Опять ты свой расизм пропагандируешь…» – кривились одни.

«Ну ты молодец, это прямо сага!» – трясли мне руку другие.

«Ну и зачем ты это написал?» – удивлялись третьи.

«Что, нравится описывать, как малолетки трахаются?» – подмигивали четвертые.

«Учебник по фехтованию и выживанию», – пожимали плечами пятые.

«Неплохой сборник бардовской песни», – сухо замечали шестые.

«Спасибо, это о нашем детстве», – довольно сентиментально благодарили седьмые.

«Сплошной плагиат», – даже определили некоторые.

В ответ на все эти реплики я только морщился. Иногда открыто, чаще – «про себя». Не было ничего удивительного в том, что каждый читавший книгу нашел в ней что-то свое. Просто я – я, автор, – не писал роман ни об одной из этих вещей.

А собственно, о чем я его писал?

Ближе всех к истине были «седьмые». Я просто писал о друзьях своего детства, о наших играх, надеждах, снах, фантазиях, ссорах и мечтах, о нашей дружбе и о том, как больно рвалась она временами…

И все-таки книга выходила не только об этом.

Это был, конечно, Барри с его «островом Никогда-Никогда» и Потерянными Мальчиками. И, конечно, Толкиен – «отдых в пути миновал, пройден последний привал… путь бесконечен и прост – вдаль, на сияние звезд!». И, несомненно, Лукьяненко со всеми Сорока Островами. И разом все авторы «географических романов», которые я так любил в детстве. И Крапивин – тут я ничего и объяснять не стану. И еще сотни прочитанных мной книг – вплоть до михалковского «Праздника непослушания» – да-да! Так что это наверняка плагиат. Или пастиш.

Или?

Может быть, кто-то в книге узнает себя. Свои мысли и желания. Свои надежды и свою веру. Я же только могу сказать, что, когда мне плохо или мне хочется отступить перед чем-то – в душу мне каждый раз заглядывают глаза того мальчишки, которым я был. Он выступает из какой-то мглы, похлопывая по штанине длинным прутиком, и смотрит, а следом выходят другие. Молча. Они не осуждают меня. Они просто смотрят. И я нахожу в себе силы жить дальше…

…Если вы дочитаете книгу до конца, то поймете, что я писал ее ради последней сцены.

И это правда. Или по крайней мере ее основная часть.

Счастливого пути. Hoott vejkki. Счастливого пути.

Олег Верещагин Не остаться одному

Мы будем помнить

Путь в архипелаге…

В. Крапивин

Только эхо в горах,

Как прежде, поет

Голосами друзей-мальчишек…

Голоса их все тише…

Время не ждет.

Группа «ЧайФ»

Я посвящаю эту книгу

моим друзьям – тем,

кто своей жизнью опроверг слова:

«Игра важнее тех, кто в нее играет»,

доказав, что все игры на свете

делаются ЛЮДЬМИ

Рассказ первый Город света

…Но все же нашла на камень коса:

Тебе повстречался я.

Тебе не поладить со мной добром,

Как водится меж людьми.

В гробу я видал твое серебро,

А силой – поди сломи!

М. Семенова

Около недели я провалялся на соломе в вонючем сарае, и урса несколько раз начинали обсуждать, съесть меня, пока не сдох, или еще подождать. Меня это мало колебало, потому что я был без сознания и, наверное, умер бы, если бы не ребята, которых содержали тут же. Это оказались двое испанцев помладше меня, и они меня поили и кормили тем, что им самим давали. Я был в отключке, но пил и глотал. Потому и не умер…

Я не узнал, как их звали. Их убили в тот день, когда я все-таки вынырнул из забытья и лежал на отвратительно разящей соломе, ощущая тошнотную слабость во всем теле. Вошедшие урса скрутили обоих и, обезглавив точными ударами топоров, начали потрошить и разделывать. А двое подошли ко мне. Я слишком слаб был, чтобы пошевелиться, поэтому просто плюнул в них и выругал, не узнавая собственного голоса, на нескольких языках. Урса стояли надо мной, переговариваясь и разглядывая меня. Я ощущал неудобства от того, что голый, под их взглядами не больше, чем в присутствии собак или козлов. Другое дело, что собаки или даже козлы не вызывали у меня такой ненависти.

Они вздернули меня на ноги и, вывернув руки назад синхронным движением, легко поставили на колени. Нога уперлась мне в спину между лопаток – так, что я невольно выгнулся, вытянув шею и почти касаясь лицом земли. От нее пахло сырыми нечистотами, и я ощутил не страх, не боль, а глухую тоску при мысли, что этот запах и эта мокрая земля будут последним, что я смогу ощущать и видеть в своей жизни. Стоило выживать!!!

И я ждал этого удара. Сопротивляться не было сил, я представлял себе, как выгнется, расплескивая кровь, мое обезглавленное тело, откатится в сторону голова (сколько раз я видел такое!) – и…

И я больше никогда-никогда не увижу Танюшку. Это и было почему-то обидней всего.

Только три года. Не пять, я не дотянул до «среднего срока».

Меня отпустили, и я упал на эту землю уже всем телом. И медленно подумал (странно, именно так), что, кажется, остался жив.

* * *

Я всегда боялся боли. Но, как и любой нормальный мальчишка, еще больше я боялся, что о моем страхе узнают, потому что это означало унижение, а унижение – намного страшнее. Еще там, на той Земле, я научился терпеть боль. Здесь, на этой Земле, я научился смеяться, когда мое тело полосовали сталью. Научился отдавать приказы в то время, когда на мне по-живому зашивали раны – колотые, рубленые, резаные. Научился терпеть выматывающую, ни с чем не сравнимую боль от заживания этих ран – по нескольку дней кряду.

Не смог я научиться только одному – терпеть унижение. Не только не смог – я и не мог этому научиться, потому что окружающий меня мир не располагал к безответности, а четко и определенно говорил: на оскорбление словом отвечают ударом клинка. Тот, кто не хочет его получить, – не будет оскорблять. Граждане пассажиры, будьте взаимно вежливы.

Можно посадить на кол человека. А можно посадить на кол душу. Нет, не ту, с крылышками и арфой, я в нее не верил никогда. Вернее, просто никогда о ней не думал. Душа – это честь, достоинство, верность, любовь. Нематериальная, но самая важная составляющая настоящего человека.

Честное слово. Дико звучит. Не поверишь даже. Но посаженная на кол душа – страшней, чем посаженное на кол тело.

Страшней.

А еще страшней – смириться, свыкнуться с тем, что тебя растоптали, унизили, обесчестили. Смирившись – умираешь. Живет только твоя оболочка. Кому-то – все равно. Но если ты несколько лет свыкался с тем, что в тебе живет душа, тебе «все равно» уже не будет.

Наверное, к страху можно привыкнуть, научиться жить одним мгновением, радуясь тому, что именно в него, в это мгновение, с тобой еще не случилось ничего плохого. Я это понимал, но сам так не мог.

Может быть – пока не мог?

Больше всего я боялся не смерти. Нет, не смерти, не боли, а… изнасилования. В этом было что-то чудовищно унизительное и мерзкое – меня, мальчишку, и мальчишку сильного, отважного, стойкого, бойца и рыцаря, заставили бояться именно этого.

Я бы предпочел умереть. Хотя и жить хотелось очень-очень, до воя, до онемения внутри. Но меня терзала неотступно одна мысль: почему они меня не убили? Почему меня не оставили жить, почему не сожрали, перед этим «попользовавшись»? Почему лечили худо-бедно? Куда меня везут?

Говорят, если впереди неизвестность, то человек то впадает в отчаянье, то начинает надеяться. Со мной было не так. Неизвестность впереди была страшней, чем смерть сейчас, хотя путь в эту неизвестность продлевал мою жизнь…

Я точно не знаю, сколько провел еще в этом сарае в одиночестве. Меня кормили и поили. Когда я более-менее восстановился, то попробовал копать, но земля пола была утрамбована вдоль стен до твердости бетона, да и, судя по звукам, урса были вокруг постоянно… Меня несколько раз охватывала лихорадочная, сумасшедшая надежда, что плен вот-вот кончится, как кончился он в прошлые два раза. Я вслушивался, почти уверенный в том, что вот-вот послышится шум, лязг стали, голоса людей, – и этот дурной сон оборвется. Наверное, я бы чокнулся от этих мыслей, если бы в конце концов не запретил себе к ним возвращаться. Алгоритм, как в разделе «Игры с Чипом» журнала «Пионер»: п.1: надо бежать; п.2: бежать нельзя. Значит – п.3: надо сначала просто выжить. Потом см. п.1.

Хуже всего срасталась левая рука, но и она восстанавливалась достаточно быстро. Просто удивительно быстро, если учесть, что я был в плену.

Я не считал дней. Это не имело смысла просто потому, что я не знал, сколько провалялся без сознания и где вообще нахожусь, – может, меня сюда неделю везли? Но мое заключение в сарае кончилось – просто открылась все та же дверь, и трое урса без разговоров выволокли меня наружу, где, как оказалось, было весьма оживленно.

В большую крытую повозку были впряжены четыре медлительных и флегматичных безрогих вола. Кузов кривовато сидел на неровных колесах, доски – и его, и верха – были обшиты пятнистыми шкурами.

Меня пихнули в спину. Двое урса открыли, отодвинув засов, заскрипевшую дверь в кормовом торце. Снова толкнули сзади, потом мерзко «подсадили» лапами под зад. Я оглянулся через плечо – лапавший меня ниггер, ухмыляясь, облизнулся, и я, с трудом переведя дыхание, ввалился в душное, темное нутро фургона. Позади стукнул засов.

То, что в повозке я не один, я ощутил мгновенно. Она дернулась, поплыла вперед в каком-то мерзком, взбалтывающем нутро ритме; я не удержался на ногах и, падая, попал рукой в человека. Тот немедленно отодвинулся, а я сел, буркнув:

– Извини, я не хотел…

– Ничего. – Голос был тихий. Кажется – девчоночий… но, может, это просто младший мальчишка? Хоть не урса… Я таращился в темноту, стараясь поскорей к ней привыкнуть.

– Ты советский? Русский?

Это точно была девчонка, и я различил в голосе акцент.

– Советский, – отозвался я.

– Я догадалась. Я слышала, как ты говорил.

– Еще я голый.

– Я тоже… – Она сдержанно дышала в темноте. – Теперь, по крайней мере, не так страшно. Тебя как зовут?

– Олег, – сказал я, садясь на ощупь удобней. – А тебя? Ты откуда?

– Дейна… Я из Ирландии.

– Ты давно здесь?

– Здесь – это здесь?

– Ну… нет, в этом мире…

– Четвертый год.

– Я тоже… – Я вроде как начал различать ее в темноте – как еще более темный силуэт. – А в плену?

– Почти месяц, – вздохнула она. Помолчала и спросила: – Ты очень устал?

Вопрос был странным, но я почему-то понял, чего ей хочется, и ответил:

– Да нет, не очень… Ты поговорить хочешь, да?

– Ага. – Она все-таки хорошо знала русский. – Понимаешь, я раньше думала, что ничего не боюсь. За эти годы столько всего было… всякого, и я правда не боялась. Ничего. А тут так страшно…

– Я понимаю, – тихо сказал я. – Мне тоже страшно.

На самом деле страх немного отпустил. Дело в том, что мужчины (настоящие, конечно; ну и мальчишки – тоже) так устроены: если рядом с ними кто-то слабее них, то становится не до страха за себя…

…Дейна Джиллиан могла бы и не пересказывать свою историю, настолько обычной она была. В этом мире Ирландия была соединена с Британией перешейком, и они вместе представляли собой северный полуостров Европы – Темза впадала в Рейн. Дейну схватили в Малой Азии, раненую – их привел туда эрл (очевидно, такой же упертый, как я!) Джаспер, англичанин по национальности. Не добили, даже не насиловали, а зачем-то вылечили…

– У тебя есть девушка? – закончив рассказ, спросила Дейна.

Я стиснул зубы, прикрыл глаза и отрывисто ответил:

– Да.

– А моего парня убили. – Она что-то сказала на непонятном мне, но красивом языке. – Он не смог меня защитить и погиб…

– Он тоже был ирландец? – спросил я.

– Нет, – вздохнула Дейна. – Мы познакомились здесь, он был валлон из Франции… Веселый и сильный. Его звали Леон… А твою девушку как зовут, Алек? – так она произнесла мое имя, довольно красиво, кстати.

– Таня, Татьяна, – сказал я, и у меня перехватило дыхание.

– Таттиан, – повторила она. – Тебе хорошо. Она будет ждать…

Я уже неплохо ее видел. Ну насколько это вообще возможно. Дейна была красивой, что и говорить. Черты лица я не очень различал (вообще почти не различал), но видел широкие скулы, копну растрепанных волос, крупную красивую грудь, длинные ноги (она сидела, подогнув ноги вбок и опираясь ладонью об пол). Подробностей не было видно, и я надеялся, что и она меня видит примерно так же. Не то чтобы я стеснялся, просто…

– Ждать, – усмехнулся я. – Не знаю, может, лучше пусть и не ждет… Послушай, Дейна, – я невольно понизил голос, – я убегу. Ну, попробую убежать, как только возможность будет.

Несколько секунд было тихо, только слышно, как она дышит. Потом вздохнула:

– Если поймают – убьют.

– Наверное, – согласился я. – Ну и что? Ты сама подумай: ну куда нас могут везти? Хуже не будет.

– Да я согласна, – кивнула она. – Возьмешь меня с собой? Все равно же кончится тем, что в какое-нибудь рабство продадут… и изнасилуют, что тебя, что меня. А подстилкой жить не хочется.

Меня передернуло – ирландка угодила точно в мой страх. И, скрывая его, вновь появившийся, я заторопился:

– Мы, наверное, где-то в Персии. Один мой знакомый как раз из этих мест выбрался… Главное – постараться духом не падать сейчас. И хоть как-то силы поддерживать, а то надо будет бежать, а мы и не разогнемся… Ну, Дейна? Руку?

– Руку, Алек. – И я почувствовал, как ее сильные пальцы сжали мою ладонь.

В краю, где пурга свистит,

Где ветер и снег,

Вдруг может на полпути

Устать человек.

Начнет отступать,

Начнет ругать пургу.

Но друг разведет

Костер на снегу.

Кто мрак раздвигал плечом

У скал Ангары,

Тот знает, они почем,

Такие костры.

И станет теплей вокруг,

И дым уйдет в пургу.

И друга спасет

Костер на снегу.

Сейчас за окном цветы

И в мире тепло.

Но если заметишь ты,

Что мне тяжело,

Что я отступить могу,

Упасть могу,

Ты мне разведи

Костер на снегу.

Пускай не трещат дрова

В ладонях огня,

Скажи мне, что я права,

Что ты – за меня.

И будет назло беде

Светить в пургу

Костер на снегу,

Костер на снегу.

А. Зацепин – Л. Дербенев

Мы тащились на волах двое суток, останавливаясь на ночь. Круглые сутки в закрытой повозке было жарко. Ночью – абсолютно темно, днем светлело, и через кожу полосками – пошире, поуже – просвечивали щели между досками. Нас аккуратно кормили три раза в день – какой-то кашей из сильно разваренного зерна и мясом. Точнее – птицей, мясо из рук урса я бы не рискнул есть. Раз в день ставили деревянное ведро с водой, тепловатой, но свежей. Самым неудобным был туалет – тридцатисантиметровая дыра в носу повозки, хотя каждый раз тот, кто был «не у дел», уходил в корму и там устраивался спиной ко второму. К тому, что мы оба были нагишом, и я и Дейна по молчаливому уговору относились так, словно не замечаем этого.

Мы много разговаривали, вспоминая в основном свою жизнь в том мире – я свой Кирсанов, а Дейна такой же маленький городок Клонмел на реке Шур. Здешнюю свою жизнь вспоминали реже – она у нас была похожей… да тут любой сказал бы то же самое о своей здешней жизни. А в нашем коротеньком мирном прошлом оказалось много такого, о чем приятно и даже весело было вспоминать.

О будущем своем мы не говорили, если исключить вопрос побега. Отсюда бежать было невозможно – доски, несмотря на грубую работу, оказались подогнаны прочно. Но мы были готовы использовать малейший шанс.

Вечером третьего дня повозка остановилась вновь. И мы невольно застыли, стиснув зубы, когда застучал засов…

…Солнце садилось за плоские гряды лесистых холмов на западе. В километре от нас текла широкая ленивая река, ветерок, теплый и легкий, качал заросли тростника, над которыми кружились густые птичьи стаи, устраивавшиеся на ночлег. Было жарко и сыровато, трава, короткая и жесткая у наших ног, становилась ближе к реке все выше и сочнее.

Фургонов, оказывается, было несколько, но такой, крытый, как наша тюрьма, – только один. Урса я насчитал не меньше двухсот, и среди них увидел самок и детенышей. И те, и другие держались от нас подальше, хотя то и дело поглядывали в нашу сторону. Да и воины на нас не обращали особого внимания. Несколько, правда, уселись вокруг нас, как часовые, но именно уселись, и я внезапно понял (с удивлением): нас выпустили просто погулять.

У ирландки тоже было удивленное лицо. Очевидно, и до нее это дошло.

– С чего это они такие добрые? – процедила она.

– Скорей всего – мы уже близко к цели, – так же тихо ответил я.

Мы переглянулись тревожно. Дейна пожала плечами:

– Ладно, хоть разомнемся. – Она неожиданно упруго подскочила вверх, вскинув руки над головой, а ноги стремительно разведя на шпагат. Я присвистнул от восхищения, а ирландка, ловко приземлившись, предложила как ни в чем не бывало: – Станцуем?

– А они? – Я кивнул в сторону урса, ощущая, как во мне начинает петь какая-то шалая струнка, словно зуд по всему телу идет. Мне определенно хотелось выкинуть что-нибудь вызывающее.

– Да пусть смотрят! – Дейна гордо-презрительно вскинула свой классический прямой нос с легкими веснушками. – Могут даже самоудовлетворяться, если хотят.

– Давай, – выдохнул я. – Танцор я не очень, но кое-что умею…

– Подстрахуй. – Она сделала знак, чтобы я чуть отошел, и упруго перенесла вес на левую ногу, чуть согнув колено.

– Давай, – шевельнул я левой рукой…

…Дейна действительно умела танцевать. То, что мы делали, походило на смесь гимнастики, акробатического рок-н-ролла и спортивного танца-аэробики. А то, что мы выступали нагишом, только «заводило».

Представьте себе эту картину: где-то в глубине Персии, про которую никто тут не знает толком, что это Персия, в окружении вооруженных урса самозабвенно и весело отплясывали взятые ими в плен обнаженные мальчишка и девчонка, забывшие обо всем на свете, кроме танца. Та еще картинка, правда? Не знаю, что меня подталкивало, но скорей всего это был своего рода вызов урса. По-моему, и Дейна ощущала то же.

Когда я выпустил ее руку, дыхание ирландки ничуть не сбилось. И на меня она смотрела вполне одобрительно.

– Это ты называешь «не очень»? – поинтересовалась она. – Тебя учила твоя Таттиан?

– И еще мама, – усмехнулся я. – Она занимается аэробикой. Но там я танцевать так и не научился.

Приятный разговор был прерван самым поганым образом. Меня огрели по заднице ладонью, и, обернувшись, я увидел высоченного урса – костлявого, как Смерть, и такого же страшенного. Скалясь – типичная их улыбочка – он одной рукой массировал свой член, а другой сделал мне недвусмысленный жест.

Лицо у меня вспыхнуло куда жарче мягкого места. Урса окликнул кто-то из его приятелей (сожителей, блин!) – вроде бы предупреждающе, но он лишь визгливо огрызнулся и, упершись лапой мне в шею, попытался наклонить.

Угумс. Щазз.

Я наклонился… одновременно приседая на колено и, разворачиваясь корпусом, рубанул урса снизу вверх ребром ладони в промежность.

Тот коротко ухнул и согнулся так, что его выпученные глаза оказались вровень с моими.

– Больно? – осведомился я и стиснул в кулаке мужское достоинство горе-насильника, который судорожно открыл рот в ожидании дальнейших неприятностей. Он не ошибся. – Это еще фигня, – сообщил я и, не сводя глаз с глаз урса, с улыбкой повернул кулак по часовой и рванул на себя, с хрустом сминая гениталии. Урса коротко, задумчиво икнул.

– Отлично, – прокомментировала Дейна, влепив урса в зад пинка – он зарылся в траву у моих ног и вяло закопошился. – Ненавижу пидаров. А тут еще и зоофилия.

Нагнувшись, я вытер о его спину ладонь и, снова выпрямившись, спросил у обалдело молчащих зрителей:

– Ну? Кто еще хочет попробовать комиссарского тела?

* * *

– Даже не били, – почти с неудовольствием заметил я, когда засов со стуком закрылся. Вместо ответа Дейна показала мне толлу. – Блин! – вырвалось у меня. – Откуда?!

– Когда там переполох начался, кто-то выронил, я ее и подняла, – Дейна была явно довольна собой, – и просто в дверь швырнула.

– А-а-а-атлично!!! – тихо пропел я и, приобняв ирландку, поцеловал ее. Совершенно неожиданно ее сильные руки обвились вокруг моей шеи, и я замер. Потом тихо сказал: – Дейна… не надо…

Ее руки упали – и упавшим был тихий голос:

– Мы, наверное, погибнем… и даже если выберемся – ты вернешься к своей Таттиан, Алек, а мне не к кому будет вернуться… Извини. Я понимаю.

Я почувствовал, что против воли кусаю губы. А потом услышал свой собственный тихий голос:

– Ты правда хочешь этого?

– Да…

– Тогда давай.

«Прости, Таня, – попросил я, кладя руки на плечи Дейны и вслед за нею опускаясь на тряский пол. – Прости, если сможешь. А я не обману тебя, если… когда вернусь…»

…Засов вновь стукнул уже под утро, и мы (мы в первый раз за эти дни спали, обнявшись – нипочему, просто так, чтобы ощущать себя живыми…), откатившись в стороны, вскочили. Но урса не вошли внутрь, даже не заглянули. Вместо этого – зашвырнули кого-то, и этот кто-то упал мне на ноги.

– С прибытием, добро пожаловать, – сказал я (на всякий случай) по-английски, отодвигаясь и садясь.

Можно было различить, что этот новенький – мальчишка. Наверное, помладше нас с Дейной, такой же длинноволосый, как почти все здесь (волосы – пепельно-русые). На мир мальчишка смотрел одним испуганным синим глазом, второй был подбит, и здорово. Не сводя с нас взгляда, он быстро сел, подтянув колени к подбородку.

– Привет, ты кто? – вполне дружелюбно спросила Дейна. – Я – Дейна, это – Олег, – она очень постаралась выговорить мое имя.

– Я… Димка… – ответил он по-русски, переводя взгляд с одного из нас на другого. – Данилов, Димка…

– Так ты тоже русский?! – возликовал я.

* * *

Как выяснилось, ликовал я зря. Не знаю, что делали с Димкой, но сейчас он вздрагивал, даже если его просто окликали. На вид с ним не было ничего особо страшного, но, очевидно, его просто-напросто надломили страхи перед будущим. Когда мы это поняли, то сильно озаботились.

Дело в том, что именно в этот – четвертый – вечер мы решили начать подготовку к побегу. И вот, пока Дейна скребла бороздки на двух досках, намечая контуры лаза, я подсел к новенькому.

– Слушай, – начал я без обидняков, – мы бежать решили. Сам видишь, у нас толла есть. Ты как – с нами?

Его взгляд метнулся влево-вправо, потом остановился на мне – жалобный:

– Нет… – вяло шевельнулись губы.

– Ты что?! – Я схватил его за плечо. – Ну, не сходи с ума! Бежать надо! Да ты не бойся, мы тебя не бросим!..

– Они догонят, – вновь еле слышно шепнул Димка, и я увидел, что он беззвучно плачет. – Догонят и… хуже будет…

– Да куда хуже-то?! – выдохнул я. – Все равно конец…

– Везут же куда-то, – покачал головой мальчишка. – Может, там можно будет приспосо… приспособиться… хоть как-то жить…

– А если я не согласен «как-то»?! – зло спросил я. – А ну и черт с тобой!

Я переместился к Дейне и, сменив ее, начал ожесточенно скрести доски. Ирландка, подтолкнув меня, шепнула:

– Что он?

– Не хочет бежать, – ответил я зло, – боится.

– Я попробую с ним поговорить, – решила Дейна, перебираясь к Димке. Я резал доски, по временам прислушиваясь и замирая. Все было в порядке, если не считать того, что работа продвигалась, конечно, медленно.

Вскоре вернулась Дейна. Покрутила головой:

– Да, боится. Очень… Слушай, как бы он нас не выдал…

Я ничего не ответил. Только вновь зашоркал по доскам…

…Весь следующий день мы, осмелев, продолжали с короткими перерывами резать доски. Димка сидел в углу, опустив голову на руки, скрещенные на коленях. Мы практически не обращали на него внимания, охваченные лихорадочным нетерпением. Но вечером, когда мы остановились, а лагерь угомонился, доски начали шататься – а потом с тихим хрустом просели наружу, удерживаемые только кожаной обтяжкой.

– Все, – выдохнула Дейна (резала как раз она). И мы снова оглянулись на Димку. – Слушай, мне его жалко. Он же не виноват… Мы ведь тоже боимся.

– Мы боимся и спасаемся, – ответил я. – А он боится и ссыт, лапки сложил… Дай-ка. – Я взял у нее толлу.

– Погоди, ты чего хочешь?! – Она цапнула меня за плечо. Я молча освободился и перебрался к Димке, который встрепанно вскинулся. Открыл рот. Вжался в доски так, что они скрипнули под его спиной.

Сказать честно?

Я собирался его убить. И не то чтобы очень пожалел. Просто… ну, не знаю. Я сел рядом с ним и, дернув за плечо, сказал:

– Слушай, мы сейчас уйдем. Не хочешь с нами, боишься – ладно, черт с тобой. Но крик не поднимай. Будь человеком, а?

Я встал и, не глядя больше на Димку, отошел к Дейне. Присел и начал резать кожу – осторожно, оттягивая ее и поглядывая наружу.

* * *

То ли по наитию, то ли еще как, но дырку мы прорезали – в самый раз пролезть и, вывалившись в нее, плотно прислонили кожу на место. Посидели у колеса, прислушиваясь и присматриваясь. Дул ветер – сильный и теплый, шумели неподалеку деревья. Небо было чистым. Я нашел взглядом Полярную.

– Идем на нее, – шепнул я Дейне. – Пошли…

…До рощи за лагерем мы добрались без приключений. Там лично мне стало не по себе – отовсюду слышались стоны, вздохи, завывания. Неподалеку что-то плескалось, кто-то ревел. Будь моя воля – мы бы забрались куда-нибудь на дерево, заночевать. Но в том-то и дело, что сейчас вопреки разуму нужно было как раз идти ночью.

Дейна, конечно, тоже боялась, хотя я и отдал ей толлу – какая-никакая, а защита. Но шла следом молча и бесшумно, никак не реагируя на все угрожающие звуки. Да, если вдуматься, большинство из них вряд ли были угрожающими на самом деле…

…Я провалился в грязь по колено, ткнувшись в тростники. За ними тихо плескалась вода.

– Река, – сказала за моим плечом Дейна. Я раздвинул камыш.

Перед нами в самом деле была речная поверхность, в которой ярко отражалась луна. До соседнего берега – шелестящей черной стены таких же, как здесь, камышей – было метров сто. Но по этой глади неспешно крейсировали отлично видимые теперь источники того самого плеска и рева.

Крокодилы. Или что-то вроде. Их было много, и были они офигеть какие огромные.

– Вот твари, – процедил я. – Отмель… пошли, Дейна, ниже по течению, там глубина… и их там не должно быть…

Мы полезли через камыш, то и дело проваливаясь в грязевые ямы, но при этом стараясь не слишком шуметь. Какая-то здоровенная тварь с визгом, ревом и хрюканьем рванула мимо нас откуда-то из грязи – мы едва не рванули с таким же визгом в другую сторону.

– Кабан? – выдохнула Дейна, держась за мое плечо. – Какой огромный…

– Энтелодон, – вспомнил я название водных кабанов. – Он неопасный… – вот в этом я как раз не был так уж уверен. – Пошли, пошли…

– Эти сволочи плывут за нами. – Дейна указала толлой на воду. «Сволочей» во множественном числе я не увидел, но один крокодил действительно плыл параллельным курсом. То ли по своим делам, то ли имея в виду нас.

Река стала еще шире (хотя и не намного), а крокодил внезапно наддал и ушел вперед с сильным отрывом. Мы переглянулись, и я вошел в воду первым, разгребая ее руками перед собой. Когда стало по живот – оттолкнулся и поплыл. Дейна быстро нагнала меня и двинулась рядом, ритмично взмахивая руками – в одной был зажат нож.

Нельзя сказать, что я не боялся. Но страх был каким-то глухим и не особо беспокоящим, словно боль в заживающей ране.

Никто не тронул нас на этой переправе. Никто и не заметил того, как мы, тяжело дыша – не от усталости, а от волнения, – выбрались на берег и исчезли в камышах…

* * *

Если честно, это все не очень походило на Иран, который я себе представлял как равнинную пустыню. Вместо этого мы шли через субтропический лес, поднимаясь постепенно вверх и вверх, а с проплешин впереди поднимался горный хребет.

– Эльбарс, – сказала Дейна, – а за ним – Каспий. – Она, кажется, знала географию не хуже Танюшки. – Если возьмем западней, то выйдем на Кавказ, но это далеко и опасней. А здесь есть риск никого не встретить, на побережье появляются только казачата из Астрахани…

– Лучше пойдем к Каспию, – предложил я. – Кавказ кишит урса… А там как-нибудь.

– Авось, как вы любите говорить, – подколола она меня, поворачиваясь. Она шла первой. Еще утром мы соорудили себе набедренные повязки, а Дейна вдобавок – накидку на плечи.

– А что, – улыбнулся я в ответ, – авось – это великая вещь… Слушай, мы себе ноги не посбиваем?

– Я бы не сказала, что ты такой неженка, – хмыкнула Дейна. – Ниггера того ты уработал здорово… Есть охота. – Она сменила тему резко и неожиданно.

– Пошли, – кивнул я ей, – стоя на месте, мы так и так ничего не отыщем…

Финики – и в офигенном количестве – мы нашли там, где начался уже настоящий подъем в горы. Я никогда не ел свежих фиников, и то ли с голоду, то ли как объективная реальность, но они показались мне очень вкусными, а главное – были сытными. Набрать их, правда, было некуда, кузовок сделать не из чего, но такие же пальмы видны были и впереди-дальше.

Не знаю, сколько мы прошли за день. Погони не было слышно, а после суток на ногах мы буквально падали и, едва начало темнеть, завалились в какую-то расщелину, куда накидали по максимуму травы – как раз хватило, чтобы утонуть в ней, как в пуховой перине. И все-таки я не спал еще какие-то минуту или даже две.

И думал – думал, что пока все хорошо. Но это еще не значит, что так будет и дальше.

* * *

Я проснулся от того, что Дейна хотела зажать мне рот, именно хотела. В нашу расщелину лился утренний свет. «Что?» – спросил я глазами. «Урса», – так же ясно ответил мне ее взгляд.

За ночь трава, конечно, не успела высохнуть и, на наше счастье, не шуршала. Я добрался до края…

…Урса двигались косой частой линией снизу. До щели, в которой мы сидели, им оставалось метров сто, не больше. И было ясно, что мимо нее они не пройдут.

«Зароемся в траву», – показал я. Дейна быстро закивала. Я забросал ее травой, нашарил толлу и закопался сам, постаравшись, чтобы сверху трава осталась примятой: вдруг решат, что заночевали и ушли?! Надежда была призрачной – но все-таки…

Сквозь спутанные былки травы было видно небо над краем расщелины. Метались, прыгали острые, колючие мысли. Не страх – нет.

Две головы наверху. Без масок, но сами – как страшные маски.

Напряжение свело меня в комок. Дейна, кажется, уже вовсе не дышала.

Урса – один из тех двоих – соскочил вниз и принялся ворошить сено ассегаем.

«Вот и все», – холодно подумал я, вскакивая на ноги.

Урса ничего сделать не успел – я вогнал толлу ему в солнечное сплетение: снизу вверх, по рукоять. Перехватил ассегай – и тот, который стоял на верхнем краю, повалился вниз несобранным мешком с ассегаем в груди.

– Вверх! Бежим! – быстро скомандовал я, выскакивая наружу. Дейна вылетела без моей помощи – и я увидел, как она перебросила через себя в расщелину попытавшегося ее схватить урса. Замахнувшегося на меня ассегаем (а убивать-то они нас не хотят… плохо…) я уложил двойным прямым в корпус.

Мы рванули вверх по камням. Но в тот миг с отчетливой ясностью я понял: мы бежим лишь потому, почему бежит от охотников зверь. Не потому, что надеется спастись.

Потому что страшно не бежать.

Страшно сдаться без боя…

Урса окружали нас на бегу – петлей. На равнине, пожалуй, нам удалось бы от них оторваться за счет скорости или выносливости. Но ни я, ни Дейна не привыкли бегать в горах, где то подворачивались под ноги камни, то попадались расщелины.

Дейна бежала впереди. И сперва, когда она остановилась и подалась чуть назад, я подумал: увидела заходящий спереди второй отряд урса. Но уже через секунду понял свою ошибку.

Впереди были не урса. А… пустота.

Сначала я в каком-то умоисступлении совершенно спокойно подумал: «Край земли» и лишь потом понял, что это всего лишь обрыв. Метров десять шириной и глубокий. На дне среди камней щетинились чахлые кустики.

Я оглянулся. Урса перешли на шаг. Они тяжело отдувались.

– Недолгая нам выпала свобода, – горько сказала Дейна. – Ну что ж… Рабыней я все-таки не буду… Прощай, Алек. Ты отличный парень.

Ее лицо стало вдохновенным и решительным. Словно в том танце, который танцевали мы с нею вместе назло урсам, она оперлась на левую ногу – и прыгнула, раскинув руки, вперед. Прямо в восходящее солнце.

На миг мне показалось, что она взлетела…

…Я боюсь высоты. Очень боюсь. Чтобы преодолеть этот страх – этот, а не страх смерти! – мне понадобилось две секунды.

Урса хватило и этого.

* * *

Это снова был сарай. Практически такой же, как тот, на Кавказе… Типовые они тут у них, что ли? По всему свету настроили?

Горько мне было. И страшно. А еще – жаль Дейну. Хотя – что ее-то жалеть, тут меня надо было жалеть скорей уж…

Почему не бьют-то?! Этот факт меня уже начал пугать. Раз хорошо обращаются – значит, уверены, что впереди меня ждет нечто такое, по сравнению с чем любые побои – семечки…

Если честно – я поддался тоскливому унынию полностью и сидел в углу, скорчившись и обхватив колени руками, когда вошли несколько урса. Я смерил их мрачным взглядом и улегся на колени щекой, надеясь только на одно: сейчас подойдут, быстренько отмахнут ятаганом голову – и все. Ну… или разложат, оттрахают, потом отрубят руки-ноги, а следом – опять же голову. Ну и ладно. Подольше, конечно, да и жутко – но потом зато все равно конец этому ужасу.

Пускай, только быстрее…

Вместо этого меня быстро, но странно осторожно вздернули на ноги и выволокли наружу…

Около полусотни урса живым кругом огораживали площадку шагов десяти шириной, на которую меня вытолкнули. Сощурившись от ударившего в глаза солнца, я не сразу понял, что с другой стороны, если так можно выразиться, круга вытолкнули мне навстречу другого белого мальчишку. Он точно так же моргал и щурился, переминаясь с ноги на ногу, – и точно так же, как я на него, уставился на меня, едва немного пришел в себя. Не знаю, как он, а я увидел пацана примерно одних с собой лет, роста, веса и сложения, такого же загорелого (и не очень чистого, мягко скажем), но светловолосого и голубоглазого. Это было все, что я успел увидеть, – меня пихнули сзади чем-то острым, и я заметил, что и этого парнишку ширнули в спину ассегаем, подталкивая нас друг к другу. Одновременно кто-то из толпы сказал по-немецки:

– Деритесь друг с другом. Быстро, ну?!

Вот оно что! Я вспыхнул, сжимая кулаки. Парнишка, очевидно не сообразивший, что я понимаю немецкий, кажется, принял это за готовность к драке и вскинул к подбородку свои. Урса загудели в радостном ожидании.

– Они хотят из нас сделать гладиаторов, – сказал я по-немецки.

– Ты австриец? Швейцарец? – На лице у мальчишки появилось удивление. – У тебя акцент, только не пойму – какой…

– Я русский, меня Олег зовут… и я не буду драться с тобой им на потеху, – твердо сказал я.

Мальчишка опустил кулаки.

– Я Элмар, – представился он. – Немец.

– Драться! – заорал вновь голос из толпы. Мы с Элмаром посмотрели друг другу в глаза. Он усмехнулся углом рта и первым сделал шаг навстречу.

В центре круга мы обнялись. И развернулись спина к спине, лицами к урсам, которые обалдело замолкли. Элмар весело хмыкнул и сказал на ломаном русском:

– Вот теперь я буду драться с удовольствием!

– Взаимно, – ответил я. – Надеюсь, нас убьют.

– Взаимно, – так же заметил Элмар.

На какое-то время урса опешили. Потом круг ощетинился внутрь широкими и длинными лезвиями ассегаев и начал смыкаться.

* * *

На этот раз мне досталось – впрочем, вновь на удивление мало. Я этим воспользовался на полную. При желании много можно сделать просто руками и ногами… Не знаю, что произошло с Элмаром – нас все-таки растащили в стороны, – но, мне кажется, и он получил массу удовольствия. К сожалению, не удалось завладеть хоть каким-нибудь оружием. И вот теперь я вновь валялся в этом проклятом сарае…

Шаги урса разбудили меня раньше, чем они вошли сами – трое. За их спинами в проеме двери вставало солнце, я на миг увидел рощу на берегу вялого, сонного потока и какую-то глиняную стену. В следующую секунду двое урса рывками выкрутили мне руки, а третий затянул на глазах повязку, непроницаемо закрыв свет.

Я не сопротивлялся, внутренне готовясь к тому, что меня ожидало (в том, что не будет ничего хорошего, я был уверен, тем более что меня опять-таки не били и вели осторожно). Земля под ногами была сухой и теплой, я ощутил дыхание и жар толпы, услышал сдержанный шум голосов – голосов урса.

Потом меня куда-то столкнули – в яму, неожиданно и резко. Я выставил вперед руки, готовясь к падению… но оно оказалось коротким, и земля больно ударила по ладоням, как всегда бывает, если ты приготовился упасть с высоты, а оказалось, что она невелика.

Я вскочил, одновременно сорвав повязку.

Меньше всего я ожидал увидеть то, что увидел.

Я находился в круглой яме, похожей на конфетную коробку из глины, обожженной до твердости камня – даже цвет у нее был красновато-кирпичный. На верхнем краю ямы – по всему периметру, на высоте примерно двух метров – стояли урса. Они уже почти не болтали, переговаривались заинтересованно, а смотрели с откровенным любопытством. Губастые рты скалились, блестели подпиленные зубы и лезвия наклоненных ассегаев.

Кроме меня в яме – шагов тридцати в диаметре – никого не было.

Я облизнул высохшие губы, не переставая оглядываться. Чувство опасности не просто сигнализировало – оно вопило в голос…

Опасность появилась сзади, но я успел повернуться еще до того, как она стала реальной. Над краем ямы, среди раздавшихся в стороны урса, выдвинулся решетчатый край клетки. Я услышал сиплый… звук, скажем так, похожий на стон, но стон не больного человека, а… а опасного сумасшедшего. Точнее подумать я и не успел.

На окаменелую глину бесшумно и от этого еще более страшно соскочил зверь. Очевидно, его выпихнули силой, и он упал, но, как и все кошки, упал на лапы. Не глядя на меня, поднял голову, осмотрел верхний край ямы, ощетиненный ассегаями. И неспешно развернулся ко мне.

Я был один. Я был ближе. Я был без оружия.

Я не знал, что это за зверюга. Олег Фирсов определил бы, а я видел только, что это странно короткий – метра полтора – но очень высокий – почти столько же в холке! – невероятно широкогрудый хищник с мощными, чуть кривоватыми передними лапами, короткими задними (от чего он весь казался каким-то перекошенным) и куцым хвостом, резко подергивающимся вправо-влево. На длинной, сильной шее сидела неудобно-прямоугольная голова с маленькими круглыми ушами и длинными – в две ладони – клыками, медленно выдвигавшимися сейчас из кожаных «чехлов» на подбородке. Желтые немигающие глаза светились нерассуждающей холодной злобой.

Я увидел, как на загривке зверя поднимается жесткая шерсть. Тихое, страшное рычание заклокотало в горле рыжей твари.

«Саблезубый тигр, – спокойно подумал я. – Так. Меня что, тащили в эту даль, чтобы тупо затравить тигром в паршивой яме?»

Мне стало тоскливо. Тоска сжала горло; тигр двинулся вперед. Я невольно попятился. Сколько он весит? Килограммов триста? Наверное, меньше, но не намного… Собьет прыжком с ног, закогтит и тут же раздавит голову пастью. Не очень долго… Бегать от него по яме? Смешно, урса уписаются…

Нет, не побегу, решил я. Но вновь попятился – тело бунтовало. Припадая на широко расставленные передние лапы, тигр двигался ко мне, клокоча горлом. Его клыки обнажились полностью…

За моей спиной что-то зазвенело – упругим, знакомым звоном. Словно в момент смертельной опасности окликнул друг. Я не оглянулся.

Я уже знал, что это. И продолжал отступать, но уже осознанно, пока не ощутил ступней холодную сталь.

Не глядя, одним движением, я подсунул ногу под лезвие и бросил оружие в правую руку.

Это был хиршфенгер – точно такой же, каким фехтовал против меня Андерс Бользен на мысе Малея в мае 88-го. Два года назад.

«Ну вот и все, – весело подумал я. – Теперь я умру в любом случае, но умру в бою. Кончился плен… Неужели эти идиоты и правда думают, что я отдам оружие, если убью тигра?!»

Я посмотрел на верх ямы и громко сказал:

– Хотите, чтобы я вас поразвлек? Сейчас развлеку, не беспокойтесь…

Я покрутил палаш, отключившись от «зрителей». Тигр медлил. Он увидел сталь в моей руке и не спешил нападать, потому что знал, что это такое.

И было в его глазах что-то от глаз Марюса… или Нори-Мясника… Что-то жестокое, но человеческое, чего не было в глазах наблюдавших за нами урса.

Я усмехнулся и отдал салют тигру…

Тигр все-таки бросился первым – не прыгнул, а именно бросился, взмахнув лапой, на которой выросли разом четыре страшных, чуть изогнутых трехгранных когтя. Я рванулся в сторону, прыжком спас ноги от второй лапы и тут же, приземлившись, вновь прыгнул – еще дальше в сторону, потому что страшные клыки сверкнули у моего паха. Почти тут же я выпадом раскроил тигру нос, и кровь закапала с его клыков – его же кровь. Шарахнувшись вбок, он фыркнул и замотал головой. Я метнулся вперед, но удар оказался неудачным – тигр очень быстро развернулся, и хиршфенгер вместо того чтобы перерубить ему крестец, рассек залившуюся алым рыжую шкуру. Тигр отплатил мне тут же. Он всего лишь зацепил меня когтем – по левому бедру снаружи – и кровь хлынула на глину, расплываясь черными пятнами. Следующий удар лапы выпустил бы мне кишки, но я отскочил и удачно рубанул по этой самой лапе – острие ударилось в кость, и саблезуб, поджав лапу, захрипел от злости и боли.

Тогда я рванулся вперед, держа хиршфенгер обеими руками для укола. Лезвие вошло точно под левую лапу.

Тигр дернулся, отшвыривая меня прочь. Я прокатился по глине, ссаживая локти, колени и ладони, вскочил…

Тигр умирал. Разинув пасть, он выплевывал кровь, одновременно когтями пытаясь достать палаш, сидящий под лапой. Потом – закашлялся, выгнул спину… и рухнул на бок. Скребнул задними лапами.

Все. Кровь еще продолжала течь из пасти, но уже просто вялым ручейком.

Я подскочил к нему и, наступив ногой на еще теплый, еще живой бок, вырвал оружие. На миг кровь хлынула из пасти сильней, но и только.

– Цирк кончился, – пробормотал я, ладонью затирая рану от когтя, – начинается театр драмы… Ну, что притихли? – поинтересовался я уже у урса и громко. – Кто заберет у меня палаш?

Кажется, никому не хотелось этого делать, никто и не стремился. Но и растерянными они не выглядели.

Странно.

Снова какое-то движения я уловил за спиной. Слона они сюда решили спустить, что ли?

Но это была всего лишь удобная приставная лестница, по которой спускался…

Я даже заморгал. В окружении того, что было рядом, фигура, с пыхтением сползавшая про лестнице, выглядела комичной и нелепой. Я продолжал моргать. Этот персонаж, ничуть не напоминавший урса, очень походил на короля Дуляриса из любимого мной фильма «Полет в страну чудовищ» – какое-то полосатое балахонистое одеяние, длинный вислый нос, вывернутые губы, маленькие глазки… Только Дулярис был высоким и тощим, а этот – низеньким и толстым. Даже на расстоянии я ощущал противный запах пота.

– Ффухх… – сказал толстяк, промокая лоб рукавом. Не урса… кто такой? Сейчас я сам походил на зверя, не понимающего, чего ожидать от нового существа. – Ну хватит, я тебя беру, – махнул рукой толстяк, безбоязненно чапая ко мне. – Бросай палаш.

Меня поразило даже не то, что он говорит по-русски. Куда более странным был беззаботный тон, которым он требовал от меня бросить оружие.

Я усмехнулся и послал палаш по дуге – ему в правое плечо, чтобы отвалить весь верх жирного тела – с головой и левыми плечом и рукой – как краюху хлеба.

Мне показалось, будто я всем телом врезался в обтянутую резиной стальную дверь. И, проваливаясь в темноту, я еще успел заметить гаснущим сознанием совершенно странную, невозможную здесь вещь.

Пояс. Пояс, который был почти скрыт складками одеяния толстяка.

Пояс из квадратных, металлически-зеркальных секций на гибкой основе.

* * *

Мозги тоже можно перегрузить.

Этот толстенький типчик, кто бы он ни был, мог не трудиться заковывать меня в хитро соединенные вместе ручные и ножные кандалы – блестящие, похожие на какие-то злые игрушки. Во-первых, когда я пришел в себя, у меня страшно ломило позвоночник. А во-вторых, я лежал в открытом кузове приземистого автомобиля-пикапа, несшегося по очень хорошей асфальтовой дороге в окружении деревьев красивого парка. Именно парка, не леса. Иногда навстречу проскакивали такие же автомобили. За деревьями мелькали фигуры в широких одеждах, слышались звуки веселья, музыка. Я отключился. Не потерял сознание, а просто перестал воспринимать окружающее, тупо глядя перед собой. Мне стало глубоко наплевать на происходящее. В какие-то несколько минут рухнула картина мира, которую я тщательно и непротиворечиво выстраивал больше трех лет. Если бы автомобиль сейчас въехал на, скажем, Трафальгарскую площадь, как с фотки в учебнике, – я бы и не ворохнулся. Обрывки мыслей-догадок о происходящем лениво странствовали в голове, особо не напрягая парализованный мозг.

Автомобиль остановился. Я услышал несколько голосов – в том числе и голос «Дуляриса», – которые перекрикивали друг друга, что-то талдычили на совершенно непонятном визгливом языке. Интонация была веселой, словно встретились старые друзья. Я все еще плохо соображал; над краем кузова появилась по пояс женская фигура. Смуглая брюнетка лет тридцати рассматривала меня сверху вниз странными глазами (я не знал слова «похотливые», поэтому не понял их выражения). Она, пожалуй, была бы красивой… но что-то мешало. Чего-то не хватало. Не во внешности – может быть, именно в этих глазах?

Около кабины продолжали разговаривать и смеяться. Женщина движением больших пальцев спустила с плеч просторное платье, обнажив большие груди, в соски которых были продеты золотые кольца, украшенные зелеными и алыми искорками драгоценных камней. «Дулярис»-Абди отмахивался, потом просто гаркнул на нее и ушел; завелся мотор. Женщина, фыркнув и не трудясь подтянуть платье, танцующей походкой пошла прочь, к обочине…

– Вот мы и приехали, – сказал по-русски Абди, появляясь сбоку кузова. И. прежде чем потерять сознание от того же мягкого удара, я увидел за его спиной переплетение улиц, домов и стен.

Город…

Я пришел в себя от того, что меня били по щекам, и, ничего не понимая, уставился в нависшее надо мною лицо Абди. Он улыбался, потом рывком за волосы приподнял меня и, дыша в ухо чем-то отвратным, сказал – по-прежнему по-русски:

– Я хочу тебе кое-что показать, Кое-что очень интересное, – и вывернул мою голову в сторону.

Мы были в улице, стиснутой с обеих сторон глухими серо-желто-белыми стенами – у меня мгновенной ассоциацией мелькнули кадры из фильмов о разных там басмачах и кишлаках. На улице было безлюдно, только сидел прямо посреди нее, возясь в пыли, невероятно грязный и обросший голый парень лет пятнадцати. Он негромко гудел на одной ноте.

– Видишь? – Абди потянул меня за волосы. – Это Дурак. Он тут уже двенадцать лет. Когда его привезли сюда, он был непослушным. Очень непослушным. Пытался бежать. Вел себя, как будто все еще человек, а не раб. Не хотел подчиняться, как положено… Тогда его хозяин кое-что с ним сделал. Простенькое, но эффективное. Теперь он вообще ничего не хочет – вот так ходит, играет с песочком и гудит. Уже двенадцать лет. Не правда ли – поучительно и интересно? – Он сжал мои волосы еще сильнее.

– Мамочка… – невольно вырвалось у меня, и я ощутил (первый раз в жизни!) резкий позыв к непроизвольному мочеиспусканию, если так можно выразиться. Короче, я чуть не обоссался. А думал-то, что все самое страшное уже видел и испытал…

– Запомни это. – Абди потрепал меня свободной рукой по щеке. – Запомни – и жизнь твоя станет куда приятней. А сейчас отправимся дальше, мы ведь уже почти приехали. Придется тебе еще полежать тихонько, отдохнуть. А там мы прибудем на твое новое место проживания.

Я не уследил, что он сделал с поясом – странным поясом! – потому что все тот же мягко-беспощадный удар хватил меня наповал.

* * *

Вот я и оказался в Городе Света.

Впрочем, я немного не так представлял себе это прибытие. А сам город замкнулся для меня в один-единственный колодец дворика – пять на пять, большие ворота с засовом из кованой бронзы, навес в углу, как для собаки…

Только это не для собаки, а для… меня.

Для четырнадцатилетнего сторожевого мальчишки.

Когда я пришел в себя, все уже было кончено, двор пуст, а на шее я ощутил холодный металл. Ощущение было таким страшным, что мне показалось, будто ошейник душит меня, как живые ледяные пальцы, и я вцепился в него обеими руками, хватая воздух открытым ртом.

Я обернулся. Цепь от ошейника уходила в стену за навесом, под которым стояли две миски. От беленых стен пекло жаром, солнце стояло прямо над головой.

Вторую – внутреннюю – дверь украшал сложный резной рисунок.

Я еще раз огляделся и застонал – раньше, чем сумел себя сдержать, застонал от тоски и ужаса. Мне было страшно сейчас – так, как не было страшно, когда мне собирались отрубить голову. Потому что смерть – это миг. А мне-то предстояло жить. Жить в этом душном четырехугольнике. Жить долго. Может быть – вечно.

Ноги у меня подкосились, и я сел в пыль голой задницей – кстати, оказалось, что я и правда еще голый, и сейчас меня это добавочно беспокоило. Мне вспомнился тот норвежец, который умер у нас в плену – просто потому, что не мог быть несвободным, – и на миг мне подумалось, что и я могу вот так умереть.

Нет. Умирать мне было нельзя. Нельзя, надо было выбраться отсюда. Любой ценой и когда угодно, но выбраться, а для этого надо было жить и не распускаться…

Цепь позволяла обойти весь дворик – при максимальном натяжении я как раз упирался физиономией в угол по диагонали от «своего». На меня снова накатила тоска. Странно. Я с удивлением понял, что ощущал себя лучше, когда валялся в сарае на Кавказе. Тогда я был пленным, воином, потерявшим свободу в бою. Сейчас я был рабом. Четырнадцатилетним мальчиком, которого лишили свободы – и которому весь его предыдущий опыт не подсказывал ни единого выхода.

«Ибо неволе предпочитают все они смерть», – вспомнил я сказанные о наших предках-славянах слова византийского историка Захария Ритора. И опять подумал – а что, если?.. Ребята позаботятся о Танюшке… Сейчас разбегусь, и…

Я был уверен, что у меня хватит воли раскроить себе череп о стену. У того меня не хватило бы, а сейчас – хватит.

Нет, решил я. Я буду жить и выберусь, даже если отсюда еще никто и никогда не выбирался. Я буду первым.

Я вернулся под навес. У самого угла обнаружилась прикрытая деревянной крышкой яма – глубокая. Туалет… Очень мило, по крайней мере, не придется гадить где попало. Еще бы рулон туалетной бумаги, но она и в Союзе дефицит, в конце концов.

Миски были глиняные, неглазурованные, но явно серийные. В одной оказалась вода – не холодная, но чистая. В другой – с верхом обрезков жареного мяса. Пахло от них одуряющее вкусно – со специями, с перцем, как я любил и как уже давным-давно не ел. Объедки с хозяйского стола – со стола этого носатого губастого пузана.

Ну и черт с ним.

Я съел мясо (и правда – очень вкусное), выпил половину воды и улегся на подстилку. Наверное, задремал – даже точно задремал, потому что вдруг оказалось, что передо мной на корточках сидит мальчишка на год-два младше меня.

Он сидел, сложив руки на поднятых к подбородку коленях, – загорелый и тоже голый, как и я. Таких ребят я видел там на картинках в книжках про Древнюю Грецию, да и здесь на Балканах – тоже: тугая копна золотисто-рыжих кудрей, брови вразлет над большими серыми глазами, высокий прямой нос, четкие губы… Он смотрел неожиданно весело, только вот что-то странное было… в нем во всем. Я не мог понять – что, поэтому просто сел, меряя мальчишку взглядом.

– Ты грек? – спросил я, подбирая слова. Мальчишка кивнул своими кудрями.

– Я знаю русский, – сказал он почти без акцента. – Я был вместе с вашими. В самом начале, до того, как попал сюда. Я принес тебе пить.

Он кивнул на миску – снова полную воды.

– Спасибо, – ответил я, продолжая пытаться понять, что с ним не так. – Меня зовут Олег.

– Кристо, – представился мальчишка. – Я буду тебе приносить есть и пить. И немного говорить с тобой, когда хозяина нет дома.

– Хозяин… – я помедлил. – Чем он занимается-то?

– Торгует, – пожал плечами Кристо. – Они все тут торгуют. И еще что-то делают, я не понял что. Рано уходит, поздно приходит. Того, кто сидел тут до тебя, он бил каждый день – тот не успевал открывать ворота по звонку.

– Ты давно в плену? – поинтересовался я.

– Четвертый год. – Кристо облизнул верхнюю губу и пошевелил большими пальцами ног.

– И ты не пробовал… – Я не договорил, но грек догадался:

– Бежать? Отсюда не убегают… Город окружает стена.

– Через любую стену можно перелезть, – заметил я.

Кристо вздохнул:

– Ты не понял… Такая стена… энергетическая, как в фантастических боевиках. Через нее может пройти только араб. На впуске любой, а на выпуске – только араб.

– Черт, – вырвалось у меня, и я, чувствуя, как вновь подкатывает отчаянье, поспешно продолжал: – А с кем из наших ты был, где?

– Сперва я был с нашими, мы все из Афин. – Он опять вздохнул. – Нас вытеснили на Балканы, там остатки соединились с вашими, они пришли с северо-востока. Я попал в плен на реке Ергень…

– Ергень?! – Я вскинулся. – А… случайно, Кристо… не во время боя на лодках?!

– Да, – кивнул он, удивленно посмотрев на меня. – Откуда ты знаешь?!

– Я этот бой видел, – признался я. – Я тогда только-только тут появился…

– Совпаденьице… – Кристо смешно сморщил нос.

– Слушай, – я помедлил. – А ты вообще тут… кто? Домашняя прислуга? Или, – я улыбнулся, – псарь, что ли?

Кристо странно посмотрел на меня. Потом улыбнулся в ответ, и улыбка мне сильно не понравилась – ее словно нарисовали одним взмахом злой кисти на детском лице, излучающем страдание.

– Я – девочка хозяина, – сказал Кристо и встал в рост. Каким-то образом я знал его ответ еще до того, как он начал говорить, и у меня бешено забилось сердце, а кровь толкнулась в виски. Кристо подбоченился, продолжая усмехаться. – Если хочешь, – он чуть откинул голову, – я и с тобой буду это делать – нечасто, но… У тебя, наверное, была девчонка?

Первое, что я хотел сделать, – заорать и уложить Кристо вмах одним ударом. Вместо этого я шумно перевел дух и… просто сказал:

– Мне тебя жалко, Кристо.

Он вновь сел на корточки – сложился, как игрушечная «змейка», и уткнул лицо в руки. Нет, он не плакал. Потом – поднял лицо.

– Тебя убьют, я по глазам вижу, – грустно сказал он. – Я бы хотел быть, как ты, но мне очень хочется жить. Очень-очень. Пусть даже… так. Я сначала хотел покончить с собой. Правда… А потом… – Он тяжело вздохнул. – Потом… привык как-то…

«И я привыкну, – подумал я с ужасом. – Привыкну сидеть на цепи. Ко всему привыкну…»

– Уходи, – попросил я и отвернулся к стене.

Кажется, он все-таки не ушел сразу, а еще сидел рядом. Но мне не хотелось оборачиваться, слушать, видеть… жить вообще не хотелось, если честно.

– Таня, Таня, Танюша, – вслух сказал я и вцепился зубами в кисть руки.

* * *

Это может показаться диким, но у сидения на цепи есть свои плюсы. Можете смеяться (я бы точно расхохотался, скажи мне кто-нибудь об этом до плена!), но это так.

По-моему, Абди аль Карнай купил меня из тщеславия. Кристо был нужен ему, чтобы трахать. Молодая самка – готовить жрать. Других слуг в доме я не видел (хотя это не значит, что их нет).

А привратник – чтобы открывать ворота. Причем именно такой, как я, – сильный и храбрый мальчишка. Чтобы можно было глядеть на меня и думать о своем могуществе, заставившем меня служить ему. В остальном я аль Карнаю не был нужен, и у меня оставалась куча свободного времени на самого себя.

Может быть, и в этом было тонкое издевательство. Мысли, занимавшие свободное время, могли свести с ума.

Толстый араб жил крайне неритмично. Я не мог понять, чем он вообще занимается, но большую часть времени Абди проводил вне дома, заявляясь то под утро, то поздно ночью. Не всегда, кстати, трезвый.

Когда он первый раз пришел пьяный, я открыл ему дверь – и вроде бы все шло, как обычно. Но, дойдя до входа в дом, он вдруг вернулся и подошел ко мне почти вплотную, постукивая по ноге длинной гибкой палкой. От него воняло потом и спиртным.

– Ты непочтителен ко мне. – Он покачивался, но смотрел достаточно трезво… и в то же время с пьяной злостью. – Ты не зовешь меня хозяином. Я ведь твой хозяин?! – Его палка уперлась мне под челюсть и приподняла голову (до этого я рассматривал пыль у своих ног). – Ну? Повтори, кто я?

Я молчал. Он посадил меня на цепь. В ошейнике. Я сидел у него во дворе голый, пил и ел из мисок, которые мне ставили, как собаке, и справлял нужду в яме под забором.

Но сказать: «Хозяин» – я не мог.

Просто не мог. Я смотрел на него и молчал… а глаза выдают человека. И, наверное, он увидел в моих глазах меня – настоящего.

Хлещущий удар обжег мое правое бедро снаружи. Почти тут же я – автоматически – прыгнул на аль Карная… и вновь, как тогда, на арене, потерял сознание…

…Когда я пришел в себя – болел не только позвоночник, а пыль вокруг была забрызгана моей кровью. Щедро. Абди аль Карнай «месил» меня, уже потерявшего сознание…

…С тех пор это повторялось каждый раз, когда он приходил пьяным. Он требовал от меня назвать его «хозяин» и полосовал палкой по спине и ниже, причем гибкий конец захлестывал на бока и часто рвал кожу. Я молчал. Смотрел в небо и молчал, смаргивая набегающие на глаза слезы. Если становилось очень больно – я начинал повторять вслух снова и снова… не знаю даже, чьи это строчки:

– Не страшно под пулями мертвыми лечь,

Не горько остаться без крова, —

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово…^[267]

Он бил. Я говорил, твердил эти строки, словно молитву. Опять и опять, раз за разом.

После этих побоев меня мучили мысли о вечности. Я лежал на подстилке, старался поменьше двигаться, поглубже дышать и не думать о том, что могу остаться тут навсегда. Навечно. От таких мыслей можно было сойти с ума… и это тоже означало вечность, но еще более ужасную. Тот парнишка вставал у меня перед глазами снова и снова.

Меня никогда в жизни до Города Света не били просто так. Не в драке, а именно вот так, как… как раба. От этого тоже можно было сойти с ума, я не раз жалел, что не погиб… но вспоминал Танюшку и начинал утро с разминки.

Вообще говоря, я неплохо, хоть и однообразно, питался, если посмотреть непредвзято. Так что физические усилия даже были нужны мне. И после первого, совсем уж горького отчаянья, я начал изводить себя боксом и гимнастикой. Аль Карнай даже выходил несколько раз посмеяться над своим рабом, который колотил стенку кулаками так, что на ней постепенно образовалась вмятина.

В это время он видел меня только со спины, не в лицо. Иначе, наверное, начал бы бить и за бокс тоже. А так – это его просто смешило…

– Зачем ты это делаешь? – спросил меня Кристо.

Он довольно часто разговаривал со мной, и я, сперва отмалчивавшийся, в конце концов перестал валять дурака. Кристо ведь ни в чем не был виновен. Он не был ни трусом, ни слабаком, как мне показалось сначала. Просто ему не для чего было бороться, в прошлом ничего не осталось, и он махнул на себя рукой.

– Я убегу, Кристо, – ответил я, усаживаясь у стены. – Даже если это будет первый случай. Я убегу.

Греческий мальчишка смотрел на меня печальными глазами.

Я уличный пес. Подвал, в котором я рос,

Бывал со мною часто жесток.

Учил быть первым всегда от ушей до хвоста,

И ненавидеть хозяйский свисток.

Мой первый педагоготдавал мне все, что мог, —

Он был героем уличных драк,

Он твердил, что только тот побеждает, в ком живет

Блюз бродячих собак.

Удача за нас, мы уберем их на раз!

И это, без сомнения, факт!

Нам дышится в такт,

И ускоряет наш шаг

Блюз бродячих собак.

Я не считал своих врагов, я не боялся их клыков,

Я не умел ходить с поджатым хвостом.

И из всего, что в жизни есть, ценилась верность и честь,

А все остальное – потом.

И в каждом новом бою, бою за шкуру свою,

Со мною были друзья, это факт!

Мы свято верили в то, что не забудет никто

Блюз бродячих собак.

Нас ненавидели те, кто труслив в темноте,

Они считали – мы мешаем им жить.

И лишь с учетом того, что десять против одного,

Нас в результате смогли победить.

И я дружу теперь с котом,

Я дверь не путаю с окном,

Мне доказали, что стар я для драк.

И все реже во сне теперь приходит ко мне

Блюз бродячих собак.

М. Леонидов, Н. Фоменко

Абди аль Карнай ушел рано утром, и я, открыв ему дверь и закрыв ее за ним, вновь завалился спать «до завтрака». Плюсом моего угла было то, что за день стены нагревались и даже под утро все еще щедро отдавали тепло (даже если учесть, что тут и вообще жара!).

Кажется, мне что-то снилось, но не помню – что, и, проснувшись, я увидел, что на этот раз мне принес есть не Кристо, а все та же служанка-урсачка. Эта ящерица меня боялась (даже миски пододвигала специальной палкой), но в то же время я был ей любопытен. Вот и сейчас – она по-обезьяньи уселась на крылечке, выложенном мозаичной плиткой, свесив с колен положенные на них лапки, и внимательно-опасливо следила, как я ем. Вообще это не очень приятно, когда на тебя смотрят, как на волка при кормлении зверей. Но и льстит, если честно.

Закончив есть, я чуть подтолкнул миску ногой.

– Иди, забери, – предложил я ей. Она, поняв жест, вскочила и молнией исчезла в доме, словно я мог сорваться с цепи и разорвать ее в клочья.

Разорвать ее в клочья я, наверное, мог. А вот сорваться… Я обсасывал эту идейку и внимательно исследовал стену. Ее, вообще говоря, можно было бы и раскрошить. Но сквозь нее проходили – кажется, это называется «армировали» – стальные балки, в одну из которых уходил расклепанный там, снаружи, на улице, штифт, которым заканчивалась цепь. А у самой цепи звенья были литые.

Вот, кстати, еще вопрос. Армированная стенка! Ради интереса я прикидывал, нельзя ли на нее влезть. Но допрыгнуть до верха я не мог, а встать было не на что. Хлипкий навес меня не выдержал бы.

И вообще – многовато тут странного… Этот пояс, словно со страниц фантастического романа… А сам тот факт, что я здесь? Зачем? Я сильный и крепкий – меня сам бог велел запихать на какие-нибудь плантации… А если у них нет плантаций, то кто их кормит?.. Ну, положим, они прикинули и решили, что на плантациях я работать не стану (правильно решили, кстати). А Кристо? Симпатичный, вот и попал сюда? Ерунда, мальчишки в нашем возрасте почти все, с точки зрения таких мразей, – симпатичные…

А этот странный звук, который слышен по нескольку раз в день? Ощущение такое, что… что прогревают авиационный двигатель, как это ни смешно…

Почти со злостью я подумал, что раньше был сообразительней. И умел делать логические выводы на минимальном материале. Расслабил мозги, привык все решать палашом! Король Поединков, блин…

Это было не очень-то справедливо. Но я хотел на себя разозлиться, это иногда помогает…

Во двор вышел Кристо и потянулся – совсем как обычный мальчишка, утром, после хорошего сна, вышедший на дачное крыльцо и увидевший, что и день будет хорошим тоже.

– Привет, – окликнул я его.

– Привет. – Он снова улыбнулся, но уже мне, и, подойдя, сел на корточки. – Поел?

– Поел, – кивнул я.

Кристо помолчал и осторожно сказал, пряча глаза:

– Слушай… если все-таки ты… ну… если тебе тяжело без… ты можешь… я, честное слово, не обижусь…

– Нет, Кристо, – покачал я головой. – Я обижусь на себя.

В одном он был прав. Я привык к Танюшке – в том числе и в плане того, что называют глупым словом «секс».

А уж если быть совсем честным, то я на какой-то момент задумался: а что, если правда?.. Я же не собираюсь никого насиловать, Кристо сам…

Но потом я вспомнил все, что видел из этого раздела. И понял, что в случае, если поддамся, то потеряю самоуважение – в гораздо большей степени, чем может его разрушить унизительное сидение на этой цепи. А главное – главное, я ощущал это! – Кристо, что бы он ни говорил, уже не сможет относиться ко мне, как сейчас. Я не мог этого выразить словами, но как-то смутно ощущал, что мое присутствие здесь что-то потихоньку меняет в Кристо. В сломавшемся мальчишке, смирившемся со своей участью… Словно росточек какой-то в нем пробивался.

Он был свободней меня физически. Я сидел в ошейнике на цепи. И все-таки в чем-то я оставался свободней его…

– Олег, – тихонько сказал Кристо, и лицо у него было странным. – Олег, я ведь не сразу сдался… Я и с дороги бегал… Меня поймали, били… И здесь… Я сначала есть и пить отказывался… А потом – потом испугался… Я хоть и грек, – он жалко улыбнулся, – но эллина из меня не получилось.

А мне вдруг подумалось: вот не будь у меня якорей, которыми я вцепился в жизнь – Танька, друзья, мечта, случись так, что все это погибло бы у меня на глазах? Держался бы я, как держусь сейчас? Или плюнул бы на все, махнул бы рукой? Да. Ведь и я мог быть, ничем я не лучше его. Просто мне чуть больше повезло, вот и все…

– Да ладно, Кристо, – попросил я его смущенно. – Ты лучше скажи: в доме где-нибудь есть пара палок… вот такой длины? – Я отмерил расстояние от кончиков пальцев вытянутой руки до противоположного плеча.

– Ты хочешь напасть на… – Кристо помотал головой. – Это бесполезно.

– Да знаю я, что бесполезно, – буркнул я. – Не собираюсь я на него нападать… пока. Так есть палки?

– Сейчас принесу, – кивнул он, поднимаясь на ноги и забирая пустую миску…

Это даже удивительно, но Кристо оказался очень неплохим бойцом. Конечно, мне здорово мешала цепь, но все равно. Он раскраснелся, глаза воинственно блестели, когда Кристо ударами своей палки ловко отбивал мои выпады – и даже сам наносил ответные удары. Я подумал, что урса он наверняка не за просто так дался…

– Слушай, – я с размаху оперся на палку, – а в доме еще кто-нибудь есть, кроме тебя и этой ящерицы?

– Пятеро урса, – пожал плечами, блестящими от пота, Кристо. – Ты их не видишь, потому что они со двора входят и живут там же, сзади. Это вроде охраны. А больше никого…

– Это хорошо, – сказал я.

Когда я отпою и отыграю,

Где кончу я, на чем – не угадать.

Но лишь одно наверняка я знаю:

Мне будет не хотеться умирать!

Посажен на литую цепь почета,

И звенья славы мне не по зубам.

Эй! Кто стучит в дубовые ворота

Костяшками по кованым скобам?

Ответа нет. Но там стоит, я знаю,

Кому не так страшны цепные псы.

И вот над изгородью замечаю

Знакомый серп отточенной косы.

Я перетру серебряный ошейник

И золотую цепь перегрызу,

Перемахну забор, ворвусь в репейник,

Порву бока – и выбегу в грозу!

В. Высоцкий

Обнаженный меч Арагорна лежал на балюстраде, огораживающей балкон. Я подошел и, встав рядом, взглядом попросил разрешения. Король кивнул, и я коснулся ладонью холодной Возрожденной Молнии.

– Я здесь уже третий месяц, Ваше Величество.

– Там, – поправил Арагорн. – Здесь – это не там.

– Там, – послушно повторил я. – Мне кажется, что я больше не выдержу. Часто кажется. Может быть, мне покончить с собой?

– Это не слишком хорошее желание, – тихо сказал Король и посмотрел мне в лицо печальными глазами. – Тебя ждут, князь. Ты мог и потерять веру, надежду… А как быть им? Получается, что ты уйдешь – и тебя будут ждать напрасно? Тебе не будет больно. А им? А… ей?

– Я не знаю, как мне выбраться оттуда, – признался я. – Мне страшно. Я не знаю, что мне делать.

– То же, что и всегда, – сказал Король, и его меч блеснул на солнце. – Бороться.

– Бороться, – повторил я…

Я проснулся от стука внутренней двери раньше, чем услышал голос Абди аль Карная – он громко и нетвердо распевал что-то веселое, шаркал ногами и гнусно икал. Похоже, хозяин здорово повеселился и решил проветриться пешочком.

Я встал и подошел к дверям – открыть засовы. Но аль Карнай вместо того, чтобы выйти, ткнул меня палкой между ягодиц, а потом, огрев по плечу, заржал, рыгнул и попер по-русски, сбиваясь и продолжая постукивать меня палкой то по левому, то по правому плечу:

– Что подпрыгнул, белый жеребеночек?.. Не ожидал п… п… хрыг… позднего визита? Ну прости, про-пр… сти, что так позддддддд… Я был занят, проводддил вр… ульк… мя. А счас вышел сюсюсюда, чтобббблюэк… ык… – от него дико разило какой-то бардой. – Пыр… пыр… азвлечься… – Он нагнулся и метнул харч мне под ноги, продолжая хихикать. А у меня сжались кулаки, и я почти ощутил, как опускаю их, сцепив «молотом», на жирный загривок… Но я хорошо знал, что в ответ на замах будет оглушающе-мягкий удар, который впечатает меня в стену. А потом – долгая боль в позвоночнике. Аль Карнай распрямился и упер палку мне в горло. – Я… я… счас ахну ттттттт… бя парализатором, – он гордо улыбнулся, выговорив такое сложное слово без запинок, а я обомлел, – и оттттт… – он мотнул головой досадливо, после чего выпалил: – Оттрахаю! Оттрахаю тебя, а если мене пы… пынравится, то я бубубду этта и дыак… дык… дальше делать! Или даже… пыминяю т… тебя с Кккррристо ме… блюк… стами. И ты пи-рис-та-нешь смотреть на меня, как будто это я, – он ударил меня по почке (на этот раз очень больно, я с трудом заставил себя стоять прямо, но на глаза навернулись слезы), – как будто это я сижу на цепи, а ты – х… х… хозяин! Нач…нем!

Он сделал шаг назад, опустил руку к поясу…

И теперь я заметил, что пояса на нем – нет.

Я в это не поверил. Кажется, и аль Карнай не поверил тоже – во всяком случае, он пошарил там, на животе, обеими руками, а потом опустил туда глаза…

…и как же он изменился, когда поднял их!

Он понял, что стоит один на пустом ночном дворике в двух шагах от своего раба.

От мальчишки, да. И он весит больше этого мальчишки, и он старше. Но этот вес – жир, а возраст – тяжесть в ногах и руках. Аль Карнай внезапно понял, какой у него толстый и беззащитный живот. Какие у него короткие и слабые ноги. Как он задыхается от страха и как трясутся у него руки.

А еще этот мальчишка был сильнее. Аль Карнай вспомнил, как смешно ему было, когда глупый белый пацан по нескольку часов в день бил в стену кулаками… да, вот туда, там образовались выемки…

А если он сейчас ударит… его? Абди аль Карная? Своего хозяина?

Не может быть!!!

– Ну что, – я улыбнулся и выделил следующее слово, – хозяин? Ты что-то забыл?

– Я-а… н-не-е… – аль Карнай оглянулся, стремительно трезвея.

– Это точно, – кивнул я. – Ни парализатора, ни чернозадых наемников, ни даже палки. Ты. И я. Вот и поговорим, – и я с наслаждением добавил, – и расскажи мне еще раз, что ты там собирался со мной сделать?

– Ничего! Ничего! – В горле у аль Карная сорванно пискнуло, он замахал волосатыми ручками, словно хотел взлететь, на губах расцвела добрая улыбка. – Именем бога отцов клянусь тебе, мальчик, я пошутил! И в доказательство этого я тебя отпущу – прямо сейчас отпущу и выведу из города, вот только схожу за ключами, хорошо?.. Я сейчас, я быс… ай!

Ухватив его кадык большим и указательным пальцами правой руки, я подвел аль Карная к стене и, впечатав в нее спиной, перекрыл все пути к бегству намертво. Потом поинтересовался:

– За какими ключами? Ошейник заклепан.

– А это ничего, ничего! – заторопился он, не сводя с меня радостно-умоляющего взгляда (вот видишь, я же очень хороший, я добрый и благородный, скулили его глаза…). – Я сейчас пилку…

– Хватит, – брезгливо сказал я, падая вперед, как учил Сергей. Хук левой в висок, прямой правой в солнечное. Я отскочил, опустив кулаки, и Абди аль Карнай тяжело свалился на дворовую брусчатку. Кровь, черная в лунном свете, вытекала у него из ушей, рта и носа.

Я присел, коснулся жирного запястья, потом шеи. Пульса не было. Я тронул голову – она послушно повернулась под странным углом.

Я сломал аль Карнаю шею.

Убил.

Я выпрямился. Ощутил чей-то взгляд в спину, резко повернулся и увидел Кристо. Казавшийся серебристым в этом свете, мальчик стоял в дверном проеме, держась за притолоку высоко поднятой рукой.

– Я принесу пилку, – тихо сказал грек. – Ты меня возьмешь с собой?

– Мы не выберемся, – улыбнулся я. – Погибнем, Кристо.

– Пусть, – тряхнул он своими кудрями. – Лишь бы на свободе… Я сейчас, быстро. Только не бросай меня. Я с тобой, Олег…

Пилка оказалась из легированной стали, как хороший клинок, – новая загадка, кстати. Но цепь она пилила все равно плоховато, и я потерял минут десять, прежде чем Кристо догадался взять пилку сам и довольно быстро срезал головку заклепки. Я услышал щелчок и, нетерпеливо рванув ошейник, ссадил себе кожу справа на шее – сильно, до крови, которая брызнула на плечо. Но я даже не обратил на это внимания – просто швырнул ошейник под навес и тихо сказал:

– Свободен…

Покрутил шеей. Ощущение было странноватым, мне словно бы не хватало этой металлической полосы, и я, внезапно разозлившись, сгреб ошейник и цепь – и, пихнув все это в выгребную яму, выругался матом. Потом добавил:

– Больше мне его не носить.

– Пошли через дом, – поторопил меня Кристо. Глаза его блестели. – Охрана спит, а там ближе к задворкам.

– Да, пошли, – опомнился я. Мысль работала лихорадочно быстро, ища выход: что делать дальше? Как выбраться за смертельный периметр? Стоп, это – потом. Будем решать проблемы по мере их поступления…

Две лестницы вели из большой прихожей вправо и влево вверх. Они были кружевной каменной работы, широкие ступени отливали зеленью. Под моими ногами зеркально посверкивал в свете луны, льющемся из нескольких высоких и узких щелевидных окон, пол, выложенный молочно-белым кафелем с каббалистическими рисунками. Другие плитки – золотые – образовывали на полу большой – во весь вестибюль – гексагон, и меня вдруг тряхнуло нервным ознобом, когда я понял, что вошел точно в центр его.

Я поспешно отскочил. Но было поздно…

Конечно, на самом деле это никак не было связано друг с другом. Но мне почудилось, что связь есть.

Перед нами, между двух лестниц, музыкально журчал – почти пел – фонтан-бассейн. Из-за этого бассейна и вышел урса. Скорее всего, он появился со двора. Здоровенный, не тощий, как подавляющее большинство из них. В левой руке он держал длинную толстую палку.

У него оказалась неплохая реакция. Он шипяще заорал, призывая на помощь, раньше, чем я вообще осознал его появление. И сам, не дожидаясь подкрепления, бросился ко мне, намереваясь сшибить на пол восьмидесятикилограммовой массой, а потом просто добить палкой. Кристо он и в расчет не принимал.

Наверное, за свою службу у Абди аль Карная урса не раз бил безоружных и беспомощных. Потому что ему, кажется, и в голову не приходило, что могут ударить его.

Я замер на месте, словно пораженный и перепуганный встречей. Когда же урса оставалось сделать какой-то шаг и он уже занес дубинку, точным и сильным ударом правой пятки в колено я разбил ему левую коленную чашечку. Так, что нога практически выгнулась назад и подломилась, заставив урса неловко завалиться на другое колено.

Рев, раздавшийся вслед за этим, был ревом не столько боли, сколько изумления и возмущения – сорвавшийся с цепи голый пацан-«снежок» сделал Могучему И Великому Ему больно! Очень больно! Как же так?!

А вот так… Короткое точное движение коленом – и пасть урса превратилась в оскаленную обломками зубов кровавую яму с лохмотьями разбитых губ. Подскочивший Кристо на лету подхватил выпавшую из пальцев урса палку и нанес один-единственный «кроличий удар», перебивший урса верхние позвонки.

Лицо у Кристо при этом было нехорошее. Такое нехорошее, что даже мне было не слишком приятно на него смотреть.

Впрочем, я особо и не засматривался. Вопли урса не остались неуслышанными. Точно, за фонтаном была дверь наружу. И из нее уже вылезли четверо остальных охранников.

С палками.

– Отдать? – быстро спросил Кристо, качнув своим «оружием». Я покосился на него:

– Оставь себе. Я их и так обижу, только по мне не попади.

– Не попаду, – пообещал грек, раскачивая палку. Он преобразился буквально за несколько секунд и сейчас выглядел бойцом, а не мальчиком для постели.

Урса остановились, тупо переглядываясь. Они явно заопасались. Кажется, почувствовали, что с ошейником я оставил во дворике и все то немногое рабское, что во мне имелось… Но все-таки их было четверо и у них были палки, они были здоровыми мордоворотами…

Фонтан торчал как раз между нами.

Я метнулся вперед, в воду. Еще в прыжке наклонившись, плеснул горсть в лицо крайнему слева. Тот откинулся назад, налетев на своего товарища, – я костяшками полусложенного кулака ударил противника в горло. Удар бросил его еще дальше назад, он окончательно сшиб второго. Я крутнулся на месте, вскакивая на поребрик. Двое оставшихся урса до меня не добрались потому, что Кристо их задержал. А они умели только бить. Не сражаться. И будь у грека настоящее оружие, он бы уже разобрался с обоими…

Они напирали. Ударом ноги я подбросил себе в руку палку выведенного мною из строя и, быстро довернув ее в пальцах, нанес поднявшемуся на колено урса беспощадный, точный и размашистый удар в широкую ящеричью переносицу.

Тот повалился без единого звука.

Я все-таки не Кристо. Я не сидел в этом проклятом доме четыре года. Мне и палка сойдет…

Проскочив под палкой Кристо, я перекатился через плечо по поребрику мимо обалдевших урса. Первый удар буквально вышиб из-под урса ногу, второй пришелся в правый висок.

Последний из стражников отскочил. Секунду смотрел на нас. И, быстро развернувшись, бросился бежать.

Он пробежал шага три – палка, брошенная Кристо, запуталась у него в ногах. А я уже был рядом и без особых хитростей обрушил свою палку на затылок прежде, чем враг вскочил.

– Все, – я отбросил палку.

– Не все, – возразил Кристо. – Тут где-то та урсачка.

Я быстро проверил урса. Все пятеро были мертвы. Я даже удовлетворенно кивнул. Это еще не была полная расплата за ошейник. Но уже – задел.

– Пошли поищем, – предложил я…

Искать самку пришлось недолго – она спала, ничего не подозревая, в притворчике за большой кухней. В общем-то она толком и не проснулась – я свернул ей шею резким движением рук. И повернулся к Кристо:

– Пошли поищем еще.

– Так больше тут никого нет, – покачал он головой.

– Снаряжение для похода поищем, – пояснил я. – Выберемся не выберемся – дело десятое, но сделать для того, чтобы выбраться, нужно все.

Если честно, я совсем не представлял себе, как можно выбраться из города, из которого выбраться нельзя. Но зато я совершенно точно знал, что мое рабство закончилось.

Навсегда.

* * *

Дом был огромен и роскошен – даже не верилось, что жирная тварь жила тут в одиночестве. В одну из комнат Кристо заходить отказался, и я понял, что это – спальня. А в другую мы войти не смогли. Она была заперта на врезной замок, и Кристо пояснил, что это – кабинет.

– Так, уже интересно, – признал я. Петли двери, украшенной обычным тут орнаментом, были заделаны в косяк наглухо. Мы не нашли ни оружия, ни снаряжения, ни подходящей одежды. – А что там?

– Не знаю. – Кристо вздернул плечи. – Не был. Он запирается…

– Видел, откуда этот… ключ доставал? – уточнил я. И подумал, что если из пояса (а забыл он пояс точно где-то в гостях) – то нам можно и время зря не терять.

– С шеи, – тут же сказал Кристо. И просиял: – Точно! С шеи! Я побежал!

– Жду, – кивнул я.

Ждать-то особо не пришлось – не прошло и полуминуты, как Кристо затормозил возле меня, победно размахивая зажатым в правом кулаке довольно массивным ключом – такой вполне можно использовать как кастет.

Я осторожно – сам не зная почему – вставил ключ в щель… И успел отдернуть руку – откуда-то сбоку упруго выметнулась и задрожала острая пружинка.

В ушах зашумело. Я мгновенно вспотел, а ноги ослабли – пружинка, похожая на змейку-карайт из киплинговского «Рикки-Тикки-Тави», меня испугала в тысячу раз больше, чем мечи или топоры врагов. Эта дрянь наверняка была отравлена!!!

Кристо, похоже, испугался еще больше моего – он схватился за мой локоть холодными пальцами, с трудом переводя дыхание.

– Дрянь. – Я осторожно взялся за основание пружинки и, переломив ее, бросил в угол, а потом довернул ключ. И вновь отдернул руку – на всякий случай.

Но ничего не произошло. Только где-то в глубине двери упруго щелкнул засов.

* * *

Я не знаю, откуда он все это брал и зачем хранил. Если я что-то понимаю, то пленных – будущих рабов – в Город Света доставляли вообще голыми, не то что с оружием. Может быть, Абди аль Карнай просто испытывал тягу к холодному оружию? Или?.. Или?.. И еще тысяча «или?» Вопросы, которые так любил этот мир задавать и на которые так неохотно давал ответы.

Никакого кабинета за дверью не было. Это оказался склад. Точнее – демонстрационный стенд. Не меньше полусотни клинков самых разных видов висели на стенах, и это было не урсаитянское оружие. А вдоль стен на низких скамейках лежали очень аккуратно размещенные вещи. Тоже самые разные, а главное – ношеные.

Меня, если честно, охватило угнетающее чувство при виде этих вещей. Ведь они были с мертвых. С погибших мальчишек и девчонок. И именно в этот момент я понял, зачем нужно было аль Карнаю это помещение.

Затем же, зачем нужен был я. Чтобы, заходя сюда, упиваться своим могуществом.

Жаль, что можно убить только один раз.

Но нам это, так или иначе, было на руку. Я сбросил с одной из скамеек на пол два кожаных вещмешка (не промокнут, если что!), две фляжки (тоже из пропитанной смолой толстой кожи с затычками и ремнями) и кивнул Кристо:

– Обмундировывайся…

Оказывается, что очень отвык от одежды – и не в положительном смысле. Мне показалось, что, одеваясь, я окончательно возвращаю себе ту часть достоинства, которую у меня сумели-таки отнять… Ведь из таких переделок без ущерба для души не выходит никто.

Я легко отыскал кожаную куртку со свободными рукавами, капюшоном и шнуровкой спереди, кожаные клеши со вшитым ремнем с костяной пряжкой, сапоги – под колено, с завязками по верхнему краю. Почти не удивился, когда увидел и бригантину из толстых полос кожи, сшитых внахлест, и леворучную крагу для фехтования. Считай, точно такие, как были у меня… Но вот что меня изумило несказанно, так это то, что я, перебирая оружие, нашел свой палаш.

Ну конечно, это мне сперва так показалось, что свой, – из парной лопасти торчала дага, и я, сняв перевязь со стены, почти с мистическим чувством различил на яблоке рукояти округленную свастику! Из чехлов на ремне торчали три метательных ножа. На миг мне почудилось, что я держу в руках каким-то чудом возродившееся и попавшее сюда мое оружие.

Но в следующую секунду я различил, что плетение совсем иное – на рукояти… и раковины, защищавшие ее, были не в продольных ребрах, а в мелких ямках… И все-таки, обнажив лезвие, я ощутил восторженный толчок: да! Это было оружие. Настоящее. Мне показалось, что оно ждало меня с тех самых пор, как его выпустил из руки прежний хозяин. И я был почти уверен: он умер достойно.

Я рывком затянул пояс и обернулся. Кристо тоже уже был одет и сейчас перетягивал кудри найденной повязкой. На поясе у него висели длинный охотничий нож и простой неширокий меч, к голенищам таких же, как у меня, сапог были притянуты ремешками фехтовальные парные кинжалы.

– Вот, – сказал он, притопнув ногой.

– Орел, – без насмешки ответил я. – Давай-ка зимнюю одежду посмотрим. Снаряжаться – так по полной программе…

…«Зимку» мы тоже нашли быстро, она лежала на тех же скамейках – на несколько вкусов и размеров. Мы молча упаковывали ее в вещмешки, по временам на всякий случай прислушиваясь.

Тихо было в доме. Тихо в городе.

Наконец все было упаковано. Я посмотрел на Кристо. Он – на меня.

Не знаю, как он, а я понял – мы просто боимся выйти из дома-тюрьмы навстречу неизвестности.

Я лязгнул палашом в ножнах. И этот знакомый звук окончательно стер последние остатки опаски.

– Пошли, – не сказал – скомандовал я.

Не вдоль по речке, не по лесам —

Вдали от родных огней —

Ты выбрал эту дорогу сам,

Тебе и идти по ней.

Лежит дорога – твой рай и ад,

Исток твой и твой исход.

И должен ты повернуть назад

Или идти вперед.

Твоя дорога и коротка,

И жизни длинней она,

Но вот не слишком ли высока

Ошибки любой цена.

И ты уже отказаться рад

От тяжких своих забот.

Но, если ты повернешь назад,

Кто же пойдет вперед?

Хватаешь небо горячим ртом —

Ступени вперед круты, —

Другие это пройдут потом,

И все же сначала – ты.

Так каждый шаг перемерь стократ

И снова проверь расчет.

Ведь если ты не придешь назад,

Кто же пойдет вперед?..

Б. Вахнюк

На улице вовсю светила луна. Пыль под ногами казалась алюминиевой, было жарко, то ли с отвычки в коже, то ли на самом деле. И – пусто. В обе стороны тянулись заборы с калитками, один в один похожие на тот, за которым я просидел три месяца.

– Куда пойдем? – спросил Кристо. Я начисто не знал, что ответить, но виду подавать было нельзя. Впрочем, по-моему, грек и не надеялся выбраться, а просто хотел погибнуть свободным.

А я внезапно вспомнил тот периодический «самолетный» звук. И что-то такое забрезжило впереди, словно слабенький огонек карманного фонарика в чаще леса.

– Кристо, – медленно сказал я, – ты все-таки был свободней меня… Помнишь такой гул? Ну, как будто…

– Как будто самолет на полосу выруливает? – быстро спросил Кристо. – Каждые три часа с шести утра до шести вечера? Да, помню, конечно.

– Ты можешь определить, откуда он слышался? – Кристо кивнул. – Пошли туда…

Город Света был запутанным лабиринтом чистых и безлюдных улиц. Бесшумными они не были – мы часто слышали шум гулянок и музыку из-за заборов, но в целом это было даже странно: вот так гулять в Оплоте Мирового Зла…

Кристо вел меня довольно уверенно, но часто останавливался, нервно оглядываясь и прищелкивая пальцами. Я не торопил его, хотя уходило время, и пытался сам в себе разобраться: откуда эта надежда? На что она вообще?

Делать в сложных ситуациях полезней всего то, что первым делом приходит в голову. Это и было единственным оправданием.

– Кто-то впереди, – сказал Кристо, прижимаясь к стене. В руках у него оказались кинжалы. Я выругал себя (задумался, кретин!) и влип в стену рядом с ним.

В самом деле. Такая же залитая луной фигура, как и все вокруг, двигалась нам навстречу. Странно двигалась – не шла, а брела, жутковато и вяло. Но именно по этой жутковатой вялости я узнал Дурака. Виденного единственный раз – запомненного навечно.

Сведенный с ума мальчишка двигался нам навстречу, временами присаживаясь, и, что-то бормоча, начинал пересыпать в ладонях пыль. Кристо подался ко мне, и я, положив ладонь ему на плечо, отодвинул грека в сторону, а сам вышел на середину улицы.

Дурак скользнул по мне равнодушным, внутренним взглядом и остался стоять, словно я был непреодолимым препятствием – чуть покачиваясь и тихонько гудя. Я почувствовал, как на коже по всему телу волоски встают дыбом. От ужаса. Жалости, если честно, я не испытывал, только ужас перед мыслью о том, что это существо было когда-то бойцом – и, видимо, отважным бойцом! – человеком с надеждами, увлечениями, любовью…

– Подожди, – тихо сказал я, правой рукой доставая дагу. Левую руку я положил на лоб Дураку, откинув спутанные волосы и чуть отклонив голову назад. – Сейчас все кончится.

Не знаю. Лично я был бы благодарен любому, кто вырвал бы меня из такого существования. Не жизни, нет… Не смерть страшна, а унижение…

Дага вошла в солнечное сплетение Дурака до упора.

На миг он согнулся. Тихо кашлянул и поднял на меня неожиданно очистившиеся глаза. Больше не кусочки туманного стекла, а человеческие глаза, в которых были боль и… благодарность.

– Меня зовут Клаус, – выдохнул он по-немецки. – Спасибо…

* * *

Кристо ориентировался в этом городе намного лучше меня. Удивительно, но он в самом деле вывел нас туда, откуда доносился звук. И я сразу понял, что звук этот мог доноситься отсюда, и только отсюда. Ниоткуда больше.

Здание, стоявшее в центре небольшой площади, было тут не более уместно, чем космический корабль в первобытном племени. Большое колесо – глухое, без окон, – вызвавшее у меня в уме слово «синхрофазотрон», было увенчано четырьмя решетчатыми башнями. В вышине между ними сиреневым светом переливался электрический крест.

Странно, что это здание мы увидели только сейчас. Уж башни-то должны были торчать на виду в любой части города…

– Электричество, – выдохнул Кристо. – Господи святый благой всемогущий! Это электростанция! Вот оно откуда!

– Не думаю, – покачал я головой. – Точнее – это не только станция… Пойдем, Кристо.

– Что ты задумал? – впервые поинтересовался он.

– Пока не знаю, – отрезал я. – Пошли…

Дверь – точнее, большие ворота с дверью в них – нашлась, когда мы слегка обогнули здание. Выйди мы из другой улицы – уперлись бы точнехонько в них.

Дверь оказалась открыта, и, если вдуматься, ничего странного в этом не было. Во всем городе никто не мог сюда проникнуть с враждебными целями.

Кроме нас.

Сразу за дверью начинался коридор, плавным изгибом уходивший влево и вправо. Его освещало странное сияние, и мне понадобилось усилие, чтобы понять: светятся электрические лампочки. Самые обычные, в прозрачных плафонах, вмонтированные в потолок через каждые десять шагов.

– Я же говорил, что это электростанция, – выдохнул Кристо, но я его уже не слушал. Я внимательно разглядывал пол коридора и мог поклясться, что он поднимается. Плавно, но явственно.

– Пошли. – Я щелкнул пальцами, и звук запрыгал по коридору. – На… право.

И достал палаш.

Чувство легкой нереальности происходящего не оставляло меня.

* * *

В сущности, все это здание было одним кольцевым коридором, уводившим на крышу, в свою очередь представлявшую собой открытую галерею с перилами по краям.

Главное было во внутреннем дворике, где несколькими концентрическими кругами стояли удобные скамьи со спинками. Ряды поднимались от краев к центру и сейчас почти все были пусты. Десятка три арабов, сидевших и неторопливо ходивших внизу, терялись в этом большом пространстве.

Они смотрели на экраны – большие, каждый метра по четыре в диагонали, – четвертым кольцом опоясывавшие пространство стен. Большинство экранов были либо пусты, либо показывали лес, луга, горы – короче, пейзажи. Но на некоторых перемещались люди… а в нескольких местах я увидел схватки. Именно за последними экранами и наблюдали арабы.

Ошеломленные и растерянные, мы с Кристо стояли наверху. На нас просто никто не обращал внимания, а мы забыли, что надо скрываться…

Где-то над планетой вращаются спутники. Много. Очень много. Они ведут постоянную передачу снятого – информация идет сюда потоком. В этот амфитеатр собираются горожане. Иногда спутник засекает схватку или вообще что-то интересное. Может быть, тогда они делают ставки. Кто победит. Сколько пройдут. Скольких убьют.

Последнее, что я успел внятно осознать, – прыгаю вниз…

Последнего из посетителей этого кинозала я убил перед экраном, на котором несколько мальчишек и девчонок, шатаясь, брели по сверкающему алмазным светом леднику – оставляя кровавые следы изрезанных льдом полубосых ног. Огляделся. Трупы лежали вокруг мокрыми полосатыми тряпками. По сиденьям и ступеням стекала кровь.

– Это все не их, – сказал я. – Они этим пользуются, но они не могли это построить. Зачем все это было нужно? Кому? Не понимаю… – Я наклонился, тщательно вытер палаш о труп. Повторил: – Не понимаю.

– Олег! – Кристо, рыскавший под стеной, как волчонок, махал мне рукой. – Олег, скорей сюда! Тут дверь!

– А? – Я рассматривал экраны, чувствуя, как меня трясет. Может быть, и мы попадали на них… Меня смущало не то, что эти существа могли увидеть очень личное. Крыс не стесняются. Но крысы питались – да, питались! – нашими чувствами, нашими страданиями, нашим гневом, нашей болью. Они приходили сюда развлекаться!

В эту минуту я поклялся себе, что вернусь и уничтожу Город Света. Уничтожу, как давят ногой паучье гнездо. Но сначала разберусь, что к чему и что все-таки творится в этом мире!

– Олег! – надрывался Кристо. – Да скорей же сюда! Смотри!

Он уже открыл дверь и, стоя на пороге, бешено махал мне рукой. Стряхнув с себя оцепенение, подавив ярость, я подбежал к нему.

– Смотри! – Кристо тоже трясло – от возбуждения. – Понял?! Смотри! Понял?! Вот как они!..

У меня приоткрылся рот. Вспомнился Крит, вспомнились берущиеся словно бы из ниоткуда урса…

Я достаточно прочитал фантастических книжек, чтобы понять смысл широких ворот, рядами уходивших в темноту сквозь одну из стенок коридора, открывшегося нам. Это были камеры для перемещения в пространстве. Для телепортации. И Кристо это сообразил еще раньше меня.

Почти все камеры были черны и пусты, их можно было принять просто за какие-то боксы. Но в нескольких – и это выглядело дико, ошеломляюще – видны были кусочки пейзажей там. Не телекартинки, как на экранах, а именно кусочки. Шагай. И все.

– Как все просто… – завороженно прошептал Кристо.

Да. Сложно было выдержать рабство. Освободиться – вообще невозможно, это было сумасшедшим везением. Нелегко было выбраться из дома, найти оружие и снаряжение. И связать воедино странный гул (наверное, от каких-нибудь мощнейших моторов) с возможностью спасения – тоже сложно.

А в результате все получилось просто. Смешно, но Кристо был прав.

За порогом ближней к нам кабины была тропинка в скалах. В другой – берег то ли моря, то ли океана.

– Не пойму. – Кристо возбужденно дышал. – Куда идти-то?

Он тоже разобрался с происходящим… Я уже собрался посмотреть еще несколько кабинок – подальше… как вдруг за нашими спинами монотонно взвыла сирена. От этого звука мне показалось, что глаза начинают выпирать из глазниц, а кожа зазудела, словно под ней забегали десятки муравьев.

Я оглянулся.

Из какой-то невидимой двери в амфитеатр с равнодушно перемигивающимися экранами выбегали урса. Свет трепещущей электрической зарницы мертвенно сиял в их оружии.

– За мной! – крикнул я Кристо, бросаясь на горную тропку.

Рассказ второй Встречи в пути

Где наш дом?

Отражаются звезды в реке подо льдом.

Я утраты считать разучился давно.

Не сыскать ни следа, и на сердце темно…

Кто судил нашу жизнь беззаконным, жестоким судом?

М. Семенова

– Ну вот на кой черт мы сюда заперлись?!

Саня флегматично пожал плечами. С моря задувал ровный теплый ветер, полный запахами соли и йода. Желто-серыми каменными обломками щетинилось побережье, между ними тут и там замедленно и флегматично перемещались бурые крабы. На плоских сопках ритмично раскачивались деревья, белые бурунчики вскипали у подножий граненых «пальцев», возвышавшихся в море и похожих на странные шахматные фигуры.

Сморч, сидя со скрещенными ногами на плоском камне, пропускал между пальцев ремешок своего кистеня. Дальше по берегу виднелся вытащенный на камни корабль со снятой мачтой. Возле него передвигались люди, слышались деревянный стук и веселые голоса.

– Надо было остаться в Австралии, – добавил Сморч.

– Надо было не расходиться, Игорь, – назвал Саня по имени своего помощника и друга.

– А? – не понял Сморч и выпустил кистень.

– Я хочу вернуться и найти наших, если они еще целы, – раздельно и четко сказал Саня, не поворачиваясь.

– Черт! – Сморч вскочил, его широкое смуглое лицо озарилось глуповато-непонимающей, но радостной улыбкой. – Черт! – Он хрястнул Саню по плечу так, что тот перекосился на сторону. – Черт, да конечно, я руками и ногами «за!»! Давно пора! Поднимемся на север, до ледостава пропрем побережьем – если будем стараться, то успеем в Белое море… А там уж как-нибудь найдем наших! Черт, Саня, да что ж ты раньше-то?!. Пошли к ребятам, они офигеют от радости!

– Подожди. – Саня легко поднялся на ноги, настороженно покрутил головой, и из его рукава плавно и бесшумно выскользнул кистень. – Кто-то идет, кажется…

Хоп! Гирька прыгнула в ладонь Сморча, ремень обвил кулак, готовый к броску. Он сам напряженно и внимательно заозирался.

– Не… – начал он, но в следующую секунду вместе с Саней молниеносно развернулся, взмахнув рукой для броска, навстречу двум неслышно подошедшим за камнями незнакомым мальчишкам.

Раз! Кистень метнулся вперед атакующей змеей… и оказался плотно намотан на кулак улыбающегося темноволосого парня с прищуренными под длинной челкой ореховыми глазами.

Незнакомого?! Да нет – очень знакомого!!! Очень! Просто… невозможной, невероятной была эта встреча на дальневосточном берегу – такое только в жизни и может случиться, в сказке не расскажешь, вруном назовут! Сморч даже не попытался сдернуть ремень кистеня с кулака – стоял с открытым ртом.

Да и улыбающийся парень выглядел ошеломленным. Видно было, что и он не очень-то верит в эту встречу.

– Сколько же мы не виделись, князь? – медленно спросил Саня.

– Больше двух лет, – ответил я. Почему-то не было других слов, нужных и важных, хотя это ведь Саня, все тот же худощавый, остролицый, насмешливый Саня, и Сморч – улыбающийся во всю физиономию. И я просто повторил: – Больше двух лет… Вот это Кристо, ребята. Да, еще… – Я потер лоб. – Я рад вас видеть.

* * *

– Кто твои люди, Саня?

Мы засиделись далеко за полночь, пересказывая друг другу все, что с нами было. Звезды в теплом небе перемигивались, ветер сменился, дул с суши в море, принося запахи тайги.

– Разные, – ответил Саня. Он немигающими глазами смотрел в пламя. – Кого только нет… Корабль строили в Швеции, давно уже… Значит, – он посмотрел на меня, – ты уже почти год не видел наших?

– Почти год, – кивнул я. – Не лучший год в моей жизни.

– Ты не изменился, – сказал Саня, и мы оба засмеялись. Здесь эти слова звучали как хорошая шутка, старая, но неприедающаяся. – А оружие, я вижу, новое.

– Старался подобрать похожее. – Я похлопал по ножнам. – Старое потерял, обидно, конечно… А Олег, значит, погиб…

Саня молча кивнул. К чему было рассказывать еще раз, как почти год назад Фирсов попал под топор на мадагаскарском берегу… Смешной невысокий парнишка с веселыми глазами…

Тоже мой друг.

– Значит, есть он, Город Света… – снова нарушил молчание Саня. – Не легенда…

– Реальность, – подтвердил я и несколько секунд молчал, чтобы справиться с нахлынувшей холодной злобой, от которой мир вокруг сделался плоским и черно-белым, как фотография. – И я себе поклялся, что его не будет. Я хорошо умею держать клятвы.

– А вот в этом я тебе не помощник.

Мне показалось, что я ослышался. Да нет, это говорил Саня. Санек. Тоже мой друг. А еще… да нет, ошибся Саня. Оба мы изменились, и не князь я ему больше. Пиратский командир, сам себе вождь, говорил со мной.

– Не помощник? – уточнил я.

– Нет, – тоже уточнил Саня.

– Два года – это много, – сказал я.

– Немало, – согласился Саня. – Хватит, князь. Я не играю в рыцарей, спасающих мир. Свой мир я вожу с собой, и Город Света ему не противник. Мы не пересекаемся.

Мне хотелось спросить – как же Олег и другие? Но вместо этого я спросил:

– Как Бэн? Все еще спишь с ним?

– Все еще сплю, – безо всякого выражения подтвердил Саня, не спуская с меня глаз.

– Хорошая вещь – постоянство и верность старой дружбе, – заметил я.

– Даже ради верности старой дружбе не стоит делать глупостей, – улыбнулся Саня.

– А ты изменился, – сказал я.

Саня пожал плечами:

– Поумнел, может быть?..

– Может, – согласился я. – А можно и другие слова найти… Знаешь, Сань, не греет что-то твой костер. Да и пути у нас, видно, разные. Рад был повстречаться.

– Не поплывешь со мной? – Он вновь уставился в огонь, и глаза ушли в черные впадины, утонули в них.

– Нет, – покачал головой я. – Да и ночевать не стану, пожалуй. Кристо, вон, останется, если захочет. А я – нет. Ты, – не удержался я, – только его не трогай. Его уже… любили.

– Не останется, – хмыкнул Саня. – По глазам видно – тоже… рыцарь. А можно и другие слова найти.

– В океане дорог много, а у меня одна. – Я встал и поднял перевязи. – Ну – может, еще и увидимся.

Саня не встал и не поднял глаз. Только уронил:

– Может быть, князь.

* * *

Кристо нагнал меня, когда я поднимался на сопку. Собственно, я услышал его шаги издалека, остановился и подождал, а дальше мы пошли молча. И только во время спуска с сопки – километра через три – я сказал:

– Зря ты пошел со мной. Плыл бы с Саней, а там – куда хочешь. – Кристо дернул плечом и состроил гримасу. – Он хороший человек, – добавил я строгости в голос.

– А я иду воевать. И не с урса… не только с урса… а с Городом Света. Понял?

– Спасибо, объяснил, – кивнул Кристо. – А то я ведь раньше этого не знал… Почему, по-твоему, я с тобой вообще иду?!

Я дал ему подзатыльник. Кристо хмыкнул. Потом спросил, глядя в сторону:

– Этот… он твой друг?

– Странно, да? – Я имел в виду нашу с Саней встречу, но Кристо, кажется, подумал о другом и кивнул. – Был моим другом. Когда-то, в самом начале почти, он спас меня от очень страшной смерти, Кристо… И до этого мы долго дружили… там… – Я сбивался и тоже глядел в сторону. – Как в этих книжках… друзья сдетства – чушь, – тоскливо заключил я.

– Нет, – тихо, но упрямо сказал Кристо, и я посмотрел на него. Грек не опустил дерзких глаз. – Не чушь. Я тоже так думал, когда… когда жил там. Я совсем перестал верить, понимаешь – совсем! А потом пришел ты – как в книжке! И спас!

– Как в книжке? – задумчиво спросил я. – Да, как в книжке… Помнишь, как зимой ты пересказывал мне Толкиена?..

Да, это было в январе, когда мы пережидали буран в пещере на памирских перевалах. Горел костер, и я, спросив Кристо, читал ли он «Хранителей», получил ответ – да, все три части. Я загорелся, сказал, что читал только первую, и Кристо очень хорошо пересказал мне книгу до конца. Черт возьми, чего только не было за эти восемь с лишним месяцев… Начать с того, что те горы, в которые мы прыгнули, спасаясь от поднятых по тревоге урса, оказались Гиндукушем, и на запад идти было просто нереально – перевалы кишели врагами, а никаких наших тут просто не наблюдалось. И мы пошли на восток – в противоположную сторону от тех мест, куда безо всяких фигуральных выражений рвалась моя душа. Пошли, чтобы спастись, хотя я почти ни одной ночи не спал нормально. Мне снилась Танюшка. Сейчас, когда я был свободным, мысли о ней мучили меня еще больше. Она могла погибнуть в этом чертовом мире ежесекундно, а я вместо того, чтобы бежать к ней, уходил все дальше и дальше от нее, не был рядом, не мог защитить, не мог закрыть ее собой, не мог отвести смерть своим клинком… Хорошо еще, что Кристо оказался отличным попутчиком. Не помню, сколько раз я срывался и начинал на него орать. Один раз я его сильно избил всего лишь за то, что он поспорил со мной о времени ночевки. Потом долго просил прощенья – не столько у него, сколько у себя, я сам себе стал омерзителен… Кристо – тот как раз все понимал правильно. И еще многое было неприятно, тяжело, а то и страшно вспоминать. Земли, по которым мы пробирались, были не слишком гостеприимны к людям даже без урса…

– И куда мы теперь пойдем? – спросил Кристо. – Искать твоих?

– Да, – я вздохнул. – На восток. И как можно быстрее, Кристо. Я очень, очень устал, дружище…

– Понимаю, – серьезно сказал он.

Раздвигаю я ветви взглядов,

И слова, как листва, шуршат,

Я туда, где мне будут рады,

Хоть встречать меня не спешат.

И не ставят на стол закуски,

И не льют, как вино, речей.

А встречают там безыскусно,

Словно ранней весной грачей.

Серые облака, белые от гусей,

Итака, Итака – я твой Одиссей.

Слишком долго бродил я где-то,

Где был нужен, хотя не мил.

Там я бросил чужое лето,

Там весну не свою забыл.

Там я спорил о том, что ясно,

И не верил словам детей.

Был я грешным, святым и разным

И терялся в сетях путей.

Мне вернуться давно пора бы,

Не найти все равно руно,

Где мой остров? – Там будут рады,

Где мой остров или окно.

Буду долго стоять у двери,

Под последним своим дождем.

Я не верю, нет, я не верю,

Что меня там никто не ждет.

А. Дольский

Лотар Брюннер в своем дневнике писал правду. В этом мире Средняя Азия – сплошные степи серебристого ковыля.

Август был жарким, солнечным и с частыми теплыми дождями, шедшими чаще всего по утрам. А по ночам небо казалось засыпанным крупной солью почти сплошь. И часто-часто летели через эти россыпи длинные нити метеоров. Августовские звездопады. Загадывай – не хочу…

Мне ничего не хотелось загадывать. У меня оставалось одно желание. Уже давным-давно – только одно… Временами мне даже не верилось, что оно сбудется, что оно вообще может сбыться… У дороги, похоже, не намечалось конца, она разворачивалась, как серпантин, выпавший из небрежных рук – катится по полу, катится, катится…

Август. Дожди из звезд. Еще говорят, что каждая такая звезда – чья-то смерть…

Не люблю степи. Вообще не люблю больших открытых пространств. Я это давно понял, но оформилось окончательно это только здесь и сейчас. Наверху – небо, под ногами – земля с высокой редкой травой, вокруг – горизонт. Днем над головой – солнце, ночью – звезды и неспешно изменчивая луна.

Мы с Кристо почти не разговаривали. Топали себе и топали почти все время босиком, перебросив обувку через плечо. Как ни странно, ручьев и речушек в степи хватало (может быть, это и в нашей реальности так, не знаю, не был), а дичь, хотя и осторожная, все-таки от опытных охотников уйти не могла. Но степь дурманила, и мне стоило усилий напоминать себе, что скоро осень, а зимовать в степи я просто не умею. Кристо – тем более. Успеть бы добраться до Арала-Каспия к середине сентября – совсем бы хорошо…

– Там кто-то есть.

Кристо остановился и, пригнувшись, взялся за рукояти кинжалов, не сводя глаз с плоского пригорка за широким тихим ручьем, почти речкой. Я уже с минуту наблюдал за этим самым пригорком, не вполне уверенный в том, что вижу – движение разогретого за день воздуха или осторожное перемещение людей. Сейчас я практически убедился: два человека следят за нами. И это не урса точно. Но и встреча с белыми может оказаться совсем не безопасной…

– Два человека минимум, – тихо сказал я, обнажая палаш. – Держись сбоку от меня, – а про себя подумал, что стрелы, окажись там луки или арбалеты, я отобью.

– Эй, там! – крикнули по-немецки, и на фоне заходящего солнца, уже не скрываясь, выросли две фигуры. – Не беспокойтесь, мы не собираемся нападать! Кто вы такие?!

– Идем из плена на запад, к своим! – откликнулся я, не торопясь убирать оружие. Тем более что двое парней, спускавшихся по склону холма, тоже держали его в руках. Еще несколько шагов – на их лица легла тень, и я изумленно разжал пальцы, роняя палаш; судорожным движением перехватил его на лету…

Этот мир не меняет внешность людей, и это хорошо, потому что иначе я не узнал бы человека, с которым мы виделись один раз почти пять лет назад и говорили всего несколько часов. Передо мною стоял Йенс Круммер, «комиссар» немецкого конунга Гюнтера. А чуть сзади и сбоку от него совершенно растерянно и глупо улыбался Андрюшка Альхимович.

* * *

– Значит, твои все погибли.

Мы сидели у небольшого жаркого костра – костра ни за чем, ради живого огня – было достаточно тепло. Йенс кивнул:

– Да. Последние – почти два года назад… – Он погладил ладонью свой недлинный меч. – Почти два года назад, – повторил Йенс. – Как раз тогда нас Андрей, – он кивнул на Альхимовича, полулежавшего рядом с травинкой в углу рта, – нашел.

– Очень вовремя, – усмехнулся Андрей, и я с жадностью, почти неприличной повернулся к старому другу. – Но, если уж совсем честно, я никого не искал. Просто шел и шел на восток… Разозлился я, Олег. – Он положил ладонь мне на колено, сжал. – Извини.

– Да ладно. – Я смутился. – Сам дров наломал выше крыши… Такая поленница получилась – не разворошишь…

– Остались мы вдвоем, – продолжал между тем Йенс, глядя в огонь своими холодными, умными глазами. – Потом прибились к Игорю Комлеву, и сейчас с ним ходим. Мы тут дозором, а Игорек, – он указал рукой на северо-восток, – там, километров двадцать. – Он внезапно посмотрел на меня и спросил: – Ты что-то хотел сказать, Олег?

– Нет, – поспешно отозвался я. – В самом деле – зачем предлагать уйти со мной в неизвестность, если у них тут есть налаженный мир, новые друзья… девчонки, может быть… Я все-таки попытался перехватить взгляд Андрея. Но он смотрел в степную темноту, полную немолчным треском ночных насекомых…

– Город Света есть… – задумчиво сказал Йенс.

– Да, – подтвердил я и невольно содрогнулся. Йенс заметил это и спросил негромко:

– Страшно вспоминать?

– Угу. – Я кивнул и признался: – Каждую ночь снится, Йенс. В холодном поту просыпаюсь.

Мы сидели плечом к плечу на склоне холма, одинаково обняв колени руками и поставив на них подбородки. По босым ногам гулял ночной ветерок. Вдали гудела степь – шел волной табун диких коней. Костер в низине догорал; Андрей и Кристо спали. А мы никак не могли договорить – и это было тем более странно, что разговор был ни о чем. Точнее – о вещах очевидных.

– Тебе везет, – задумчиво сказал Йенс. – Выжить после таких ран, в таких условиях… Скажи, Олег, с кем ты разговариваешь, когда грезишь?

– С Арагорном, – не задумываясь, ответил я. – ЧТО?!

Йенс тихо засмеялся:

– Спокойно, спокойно… А ты думал, у тебя одного есть советник? Нет уж…

– А что, у всех? – удивленно спросил я.

Йенс покачал головой:

– Даже не у одного из десяти. У немногих… Я догадался, потому что… потому что догадался. Арагорн – король из книг Толькюна? – Он произнес фамилию Толкиена на немецкий лад.

– Да, – подтвердил я. И, помедлив, спросил: – А с кем говоришь ты, Йенс Круммер?

– С Зигфридом, – не удивился Йенс, поднимаясь на ноги. Он развел руки в стороны, потом – приложил кулак ко рту – и в ночь рванулся резкий, переливчатый волчий вой самца-одиночки.

Опять, опять! Пожалуйста – молчи!

Когда луна парит холодной птицей,

Вы слышали когда-нибудь в ночи

Простую песню серого убийцы?

Рука сама хватается за нож.

Ужель, почуяв близость человечью,

Он злобно вспомнил, как хлестала дрожь

Его подругу, сбитую картечью?

А может быть, он плачет на луну,

Поняв беду совсем иного рода:

Мы все обречены на тишину

За горькой гранью нашего ухода.

Но, словно пропасть гулкой синевой

Иль ночью в чаще огонек случайный,

Тревожит душу этот жуткий вой

Какой-то смутной и запретной тайной.

Что знает он о звездной глубине,

Так безнадежно в песне муча горло?

Какая боль, немыслимая мне,

Такую муку из него исторгла?

Как будто ветер в ивах раскачал

Глухое тело мертвого рассвета…

Такой тоски я в людях не встречал —

Но, может быть, они скрывают это?!.

И. Басаргин

«Чайка» – точно такая же, как черноморская – шла примерно в полукилометре от берега, и звонкий, сильный голос мальчишки, державшегося рукой за нос, донесся до нас отчетливо:

– Эй, кто там, на берегу?!

– Дед Пихто, – буркнул я по-русски. Кристо, раздувавший костер, даже головы не повернул. Я поднялся и крикнул: – Свои! Куда плывете, казаки?!

– Есть свои свои, а есть свои чужие! – заорали с «чайки», но со смехом, и кораблик резко изменил курс. Ветерок развернул флаг – черное полотнище с золотым Андреевским крестом. Взмахивая веслами, «чайка» приближалась, и я уже различал любопытствующие загорелые лица по бортам.

– Не нападут? – тихо спросил Кристо, внешне совершенно спокойно занимаясь костром.

– Увидим, – процедил я, а про себя подумал, что ничего глупей и не придумаешь: добраться до Каспия и погибнуть в схватке со своими же, русскими… Я подошел к самой кромке воды и, широко расставив ноги, упер руки в бока, рассматривая приближающуюся «чайку».

Истошный, испуганный визг с казачьего кораблика заставил меня несолидно присесть. А потом послышался вполне членораздельный, но не менее испуганный вопль:

– Не надо! Не приставайте! Это мертвец!!!

Уговорить казаков причалить мне удалось через полчаса – после того, как я, угорая от смеха, тщательно ответил на все вопросы перегнувшейся через борт Наташки Крючковой и поинтересовался, куда она дела Франсуа.

* * *

– Нет, на Кавказе твоих уже давно нет. – Франсуа покачал головой. Наташка, улыбаясь, подлила мне чаю и села рядом с французом, чья сломанная нога гордо возлежала на удобном камне. – Как ты пог… пропал, они тебя искали, но не так чтобы активно… Погоди, Олег, – попросил он меня, хотя я и не думал подавать голос. – Там же все ясно было. Я сам на той тропе был. Свои трупы они свалили в ущелье, твой, ясное дело, съели… – Мы оба расхохотались. Наташка дала Франсуа подзатыльник. – Ну и через две недели после твоей… гибели они ушли. Вадим их увел.

– Куда? – спросил я.

– На Балканы или в Карпаты… – Франсуа задумался, уже уверенно повторил: – Да, в Карпаты, Олег, точно. А мы перебрались на Каспий, вот, с местными плаваем…

– Сможете доставить меня к устью Куры? – поинтересовался я.

Франсуа вздохнул:

– Да сможем, о чем речь… Но понимаешь, осень, там, на Черноморском побережье, ты вряд ли кого найдешь, а местные ребята вряд ли тебя в Средиземку…

– Значит, пойдем пешком вдоль побережья, – отрезал я.

Франсуа, кажется, еще хотел что-то сказать, но Наташка пихнула его в бок, и он махнул рукой:

– Ладно. Завтра и поплывем, чего тогда ждать…

– Франсуа, – тихо сказал я, – ты за это время… ты о них, о наших, ничего не слышал? Хотя бы краем уха?

– Нет. – Француз развел руками и поспешил меня ободрить: – Да найдешь ты их, обязательно найдешь! Вон ты сколько отшагал – ну, зря все это, что ли?!

– Надеюсь, что не зря, – согласился я. – Было бы чертовски обидно, окажись… по-другому. Голова у меня, если честно, кругом идет, Франсуа, – признался я. – Несет меня куда-то, несет…

– А это ничего. – Франсуа пожал, нагнувшись, мой локоть. – Принесет куда нужно…

Мы сидели на плоской каменной террасе, с которой открывался вид на лагерь казаков. Внизу на несколько голосов пели ухарски:

– Вражью силу одолели —

эх! —

Астраханцы д’молодцы!

– Стой, погоди! – Франсуа звучно шлепнул себя по лбу. – У меня же для тебя подарок есть! Ты, я помню, огнестрел какой-то имел?

– Да было. – Я махнул рукой. – Наган был. Только он далеко, патроны-то еще в первый год кончились…

– Наган, говоришь… – Франсуа кивнул. Поднялся и, подхватив костыль, шустро зашкандыбал куда-то прочь, бросив: – Погоди, я сейчас.

– Куда это он? – спросил Кристо. Наташка махнула рукой:

– Сейчас придет… Ешьте вон давайте.

Франсуа в самом деле вернулся довольно быстро и высыпал на неровную поверхность самодельного стола десять тяжело стукавшихся коробок промасленно-бумажного цвета. Я хмыкнул, придвинул к себе одну, вслух прочел:

– 7,62х39 наган, 12 штук… – вскинул глаза на Франсуа: – Патроны к нагану?! Сто двадцать штук, целое богатство!

– Бери, – он сделал щедрый жест. – Может, еще когда доберешься до своего револьвера, где он там у тебя, этого тебе надолго хватит…

– Откуда? – уточнил я.

Франсуа вздохнул:

– Да печальная история вообще-то… Год назад были мы на соляных полях, я тогда еще сам по себе, без казаков, гулял. Наткнулись на ребят – четверо, мертвые уже все, а сколько лежат – там не поймешь, просоленное все… Наверное, от жажды умерли. Ну, мы их хоронить, а из сумки у одного пачки эти посыпались. Оружие все негодное, соль поела, а пачки сам видишь – промасленные навылет, уцелели… Хотя, – он снова вздохнул, – если честно, так я не знаю, все ли патроны сработают. И сработают ли вообще.

– Ну – проверим как раз, – пообещал я, сгребая пачки в вещмешок. – Спасибо, Франсуа!

– О чем разговор! – широко улыбнулся он.

* * *

Воду у берега сковал лед – тонкий и прозрачный. Дул резкий холодный ветер, грозно стонали на перевале сосны. Километрах в трех над берегом шел серый дождевой заряд.

– Холодно, – сказал Кристо. Он подошел ко мне, оскальзываясь на покрытых пленкой льда камнях. – Мы пойдем дальше?

– Да, сейчас. – Я тряхнул головой, отгоняя наваждение – мне показалось на миг, что берегом идут несколько человек – как, бывало, ходили тут наши девчонки, чтобы надрать мидий.

– А в вашей пещере точно есть кто-то? – Кристо вытер перчаткой мокрое от соленых брызг лицо.

– Не знаю, – грубовато отрезал я, и Кристо обиженно на меня поглядел. Мне не хотелось объяснять, что теплится во мне какая-то болезненно-идиотская надежда: вот сейчас подойду к пещере, а наши все – там и ждут меня… обязательно ждут.

– Пошли, – почти приказал я и, отвернувшись от мрачнеющих на глазах вод залива, первым двинулся в сторону перевала… того самого, с которого – четыре года назад! – Сергей крикнул: «Ёлки, море!»…

На перевале стоял крест. Очевидно, в солнечные дни – особенно при восходе – его хорошо было видно снизу, летящим черным силуэтом в небе, но сейчас я понял, что это не дерево, только когда мы поднялись на две трети склона.

– Это вы поставили? – Кристо приостановился, оглянулся – он лез впереди – на меня.

Я покачал головой:

– Нет, при нас этого не было…

Крест рос в хмуром небе – казалось, он раздвигает серую пелену, нависшую над землей, черным разрезом. Теперь я видел, что вокруг креста – на высоту половины человеческого роста – насыпаны черепа. Множество, не меньше двухсот. А когда мы подошли ближе, то стало видно, что это низколобые, со скошенной челюстью, черепа урса.

– Кто-то хорошо погулял, – заметил Кристо, трогая носком сапога один из черепов – расколотый наискось. Я наступил на другой череп, побалансировал, находя равновесие, подался вверх-вперед, потому что на кресте что-то было написано.

На перекладине все еще поблескивали вбитые в дерево серебряные полоски букв. Это был чешский, и я, сосредоточившись и беззвучно шевеля губами, начал вчитываться в странно звучащие на слух, но знакомые слова…

18 мая 1990 года

ЗДЕСЬ,

на этом перевале,

одержав победу над врагом в бою,

ПАЛ

князь Борислав Шверда.

(р. 1965 г.)

Ниже – на опоре креста – шли колонкой одиннадцать имен и фамилий с датами.

– Ты его знал? – тихо спросил Кристо.

– Да, – машинально ответил я, всматриваясь в имена и фамилии – наших вроде бы не было, но кое-кого я, кажется, вспомнил. – Это чех, его крепость была в скалах… – Я махнул рукой: – Там, не очень далеко. Мы вместе сражались… Май 90-го – это как раз когда мы начинали битву на Кавказе… Жаль. Он был хороший парень. Спокойный и твердый, как эти скалы… Пойдем, Кристо.

Мы обошли крест. Тропинки, который мы, бывало, выходили на перевал, просто не существовало – она лежала внизу грудами щебня. Похоже, Ян взорвал ее порохом… Но с тех пор появилась еще одна – петлей спускавшаяся в долину с другой стороны. И я вздрогнул, увидев над ней – на черно-зеленом диабазе, – белесые штрихи букв, складывавшиеся уже в русские слова…

Зимой 91-го зимовали в нашем месте.

Ушли в мае на северо-восток, если кому интересно.

Люди отряда «НОРД» (вятичи с Тамбовщины).

– Полгода назад! – вырвалось у меня. – Полгода назад!

– Это твои? – быстро задал вопрос Кристо. Шмыгнул носом.

Я кивнул:

– Мы как раз встретились с Саней на Тихом, когда они отсюда ушли… Опоздал я.

Кристо тронул меня за плечо:

– Если хочешь – мы пойдем по их следам. Они ведь должны были где-то остановиться на зиму…

– Пошли к пещере, – вместо ответа сказал я. И только когда мы миновали надпись, добавил: – Нет, Кристо. Мы зазимуем в пещере. Идти сейчас на север – это идти навстречу зиме…

* * *

То, что пещера обитаема, стало мне ясно задолго до подхода к ней – пахло дымом. Я заметил, что и Кристо начал озираться, взявшись за оружие. Но характерных для урса следов – отходов, мусора, ломаных кустов – не было, и я немного успокоился, хотя оружия не выпустил. Кристо, повинуясь моему сигналу, сместился в тыл и чуть вправо. А я уже не сводил глаз с прохода.

Нас, наверное, заметили еще раньше. Едва ли очень обеспокоились – ясно было, что нас всего двое, и едва ли мы имели очень уж грозный вид (дождь нас наконец-то догнал и накрыл сплошным холодным потоком), – но, когда оставалось метров сто до прохода, навстречу вышел мальчишка в кожаном широком плаще, с непокрытой головой. По длинным белесым волосам сбегала вода. Широко посаженные в стороны от курносого носа светло-синие глаза со скуластого лица смотрели спокойно и внимательно. В руках оружия у него не было, но плащ – отодвинут назад так, что я видел левую руку, лежащую на рукояти тяжелого прямого кракемарта. «Финн, скорее всего, – подумал я и тут же заметил вышитый на широком поясе узор в виде утиных следов. – Точно – финн».

– Терве, – припомнил я словечко, медленно протягивая навстречу ему обе руки ладонями вверх.

– Терве туоло, – неспешно кивнул финн, осматривая нас. Потом заговорил, но, видя, что я не понимаю, спросил на неплохом чешском: – Ты чех? Словак?

– Я русский, – покачал я головой. – Мы жили здесь… давно… – Я с трудом подбирал чешские слова, но финн, усмехнувшись, остановил меня:

– Я знаю русский… В это… эту зиму тут жили русские. Когда мы пришли, их уже не было…

– Это мои друзья, – сказал я, опуская руки. – Мы долго не виделись.

Финн свел широкие рыжеватые брови:

– О, тебе не повезло немного. Проходи и ты, и твой друг. Если вам надо – вы будете зиму жить здесь. Или совсем останетесь. Если хотите.

– Скажи… – я помедлил. – Чехи – тут, в горах – еще живут?

– Живут, – кивнул финн. – Но там мало чехов. Совсем мало. Много из других мест. Мы вместе обороняемся… А там, – он махнул на юго-восток медленным, плавным движением, – поселились испанцы. Они пришли вместе с нами… Так проходите же. Плохая погода…

* * *

В пещере мало что изменилось. Может быть, поэтому я не ощутил себя тут чужим – Кристо задержался у входа, тщательно опуская занавесь, а я, кивнув всем, прошел к огню, раздергивая шнуровку плаща.

На нас смотрели около тридцати пар глаз – в основном это были финны, причем ярко выраженные, но виднелись и другие. Сопровождавший нас часовой (он, оказывается, не один там дежурил) подошел к сидевшему на чем-то вроде кресла, обтянутого шкурами, рослому парню – тот не перестал отбивать бруском длинный палаш, упертый в шкуру между широко расставленных ног, но, когда часовой закончил короткий тихий доклад и вышел, парень поднял на нас лицо.

Это тоже был финн. Но его нацпринадлежность я определил позже. А в тот момент мне бросился в глаза страшный шрам, уродующий лицо этого парня – лет четырнадцати-пятнадцати. Правого глаза у него не было – кожаная повязка закрывала эту сторону. Из-под нее шрам, проложив жуткий провал в переносице, спускался, грубо расширяясь, на левую скулу, прерывался – и, очевидно, переходил на левое ухо, мочка которого была срезана.

– Меня зовут Хаахти Салоранта, – сказал финн на безупречнейшем русском. – Я вождь этого племени. Так ты жил здесь?

– Меня зовут Олег Верещагин. – Я отсалютовал вскинутой рукой с перчаткой. – А со мной Кристо Ириди, он грек. Мы бежали из плена больше года назад и странствовали – сперва чтобы сбить погоню со следа, потом я искал своих. Они были здесь. Весной я вновь отправлюсь в путь, а сейчас – может быть, вы позволите мне и моему другу остаться у вас?

– Конечно, – кивнул Хаахти.

– Тогда… – я помедлил. – Тогда я хочу просить позволения взять здесь одну вещь, которую оставил когда-то.

По кругу сидящих у огня парней и девчонок прошло любопытное движение. Сдерживая внезапно возникшую нервную дрожь, я подошел к лежакам «для мальчиков» – они остались на прежнем месте и были те же самые, только кое-где настил поменяли, – испытывая странное чувство уже бывшего (кажется, оно называется «дежавю»). В голове почему-то со стуком в ритме сердца колотились строчки:

…никогда не возвращайтесь

В прежние места…

Я приподнял край настила. Удерживая его левой рукой, правой достал дагу, несколько раз стукнул яблоком по размазанной у самого пола глине – она отвалилась кусками, открыв каменную забивку, которую я расковырял наконечником ножен. Убрав дагу в перевязь, я запустил руку в открывшуюся неровную дыру – и пальцы мои наткнулись на холодную кожу.

При общем нетерпеливо-удивленном молчании я достал кобуру, с которой свисал ремень с пустым патронташем. Отпустил топчан. Повозившись с клапаном – кожа высохла и потрескалась – я достал, пачкая пальцы салом, наган.

– Ого… – выдохнул кто-то. Электрической искрой побежал по пещере удивленный шепоток.

– Я его оставил здесь тогда, перед уходом, – пояснил я, проводя пальцем по стволу. – Кончились патроны… А сейчас я снова ими разжился – буквально чудом.

Хаахти, все это время наблюдавший за мной цепким холодным глазом, кивнул:

– Бери свою вещь… Садитесь, грейтесь и ешьте. Мы рады вам.

* * *

К вечеру дождь перестал. Но ветер не унялся – сильнейший и плотный, он как будто стал еще свирепей, несся над Карпатами, срывая с карнизов и склонов камнепады. Небо очистилось, на нем горели, почти не мигая, страшные крупные звезды. Похоже было, что под утро придет настоящая зима…

Но в пещере, как и положено, было тепло, светло и весело. Не знаю, то ли хозяева каждый день так ужинали, то ли отмечали что-то, то ли дали пир в честь нас – но я не ел так уже давно. Кристо вообще расслабился полностью – он сидел рядом с какой-то девчонкой (не финкой, кажется) и то и дело принимался болтать с ней, а потом они вместе хохотали. Глаза у Кристо блестели, и я вдруг подумал, что весной оставлю его здесь. Зачем и куда ему тащиться? Каждому свое…

Шум слегка утих – на свободное место вышел и сел, скрестив ноги, один из мальчишек (нам всех представляли, но я никого не запомнил – мысли были напрочно заняты другим). Положил на расставленные колени кантеле – музыкальный инструмент вроде гуслей, у меня еще была в свое время книга финских и карельских сказок, которая так и называлась: «Кантеле». И сейчас есть. У меня…

Я не знал финского. Но песня, которую он запел, звучала красиво, незнакомые слова складывались в ритмичные строки, набегавшие друг на друга, словно волны прибоя. Все молчали, слушая парнишку – в точности как и мы слушали, когда пел Север или кто-то из девчонок.

Сидевшая рядом со мной слегка веснушчатая, но в общем-то очень симпатичная девица, чуть наклонилась – очевидно, заметила, что я не понимаю, и решила сыграть роль переводчицы. По-русски она говорила так себе («очень не очень»), но я понимал…

Смелый мальчик был князем своего племени, а красивая девчонка верно его любила. Они вместе шли по воюющим землям навстречу опасностям, рука об руку сражались с врагом и бесстрашно смотрели в глаза смерти, заставляя ее отступать. Но настала тяжелая зима, и тоска вошла в сердца людей. Они обвинили своего князя в том, что он привел к ним беду, хотя был он не только их князь, но и их друг. Тогда мальчишка и девчонка ушли прочь, и племя распалось. Они поселились в далекой земле, где нет боли и крови, где можно отложить в сторону клинок и, ложась спать, знать, что проснешься живым. Там они и жили – долго и счастливо. Но однажды на остров, где они нашли приют, добрался один из их друзей – опомнились те и хотели, чтобы их вождь вернулся. И девчонка с мальчишкой, оставив свое спокойное счастье, вернулись в мир войны и встали плечом к плечу с друзьями. Снова были бои – и вот мальчишка-вождь попал на лесной тропе в предгорьях Кавказа в засаду урса. Их было сто. А он – один… Но упал он последним – и никто из черных так и не смог похвастаться победой. Друзья похоронили павшего над тропой. А девчонка над свежей могилой подняла клинок и поклялась на светлой стали помнить и мстить.

С тех пор ее видели во многих местах. Она всегда одинока. И немного найдется тех, кого так же боятся урса…

Певец давно вернулся на свое место, и пир вновь забушевал (иначе не скажешь), а я все сидел на своем месте, глядя в одну точку – в огонь. И не сразу понял, что Хаахти обращается ко мне:

– А ты не хочешь спеть?

– Я? – вопрос застал меня врасплох. Все одобрительно загудели. – Вы хотите, чтобы я спел? – Когда все снова закивали и загалдели, я растерянно пожал плечами и, взяв протянутое кантеле, поставил его на колено. Попробовал – это немного походило на «инструмент» Игорька Басаргина. Я устроил кантеле удобней. Левой рукой – сгибом указательного пальца – потер губы. – Я буду петь по-русски. Это песня одного нашего автора. Очень хорошего автора…^[268] Я только не очень хорошо играю… и пою.

С этими весьма обнадеживающими словами я положил пальцы на струны.

– Мой конь притомился, стоптались мои башмаки…

Куда же мне ехать? Скажите мне, будьте добры.

– Вдоль красной реки, моя радость, вдоль красной реки,

До синей горы, моя радость, до синей горы.

– А где те гора и река? Притомился мой конь…

Скажите, пожалуйста, как мне проехать туда?

– На ясный огонь, моя радость, на ясный огонь,

Езжай на огонь, моя радость, найдешь без труда.

– А где ж этот яркий огонь? Почему не горит?

Сто лет подпираю я небо ночное плечом…

– Фонарщик был должен зажечь, да, наверное, спит,

Фонарщик-то спит, моя радость… А я ни при чем…

…И снова он едет один без дороги во тьму.

Куда же он едет, ведь ночь подступила к глазам?..

– Ты что потерял, моя радость?! – кричу я ему.

И он отвечает: «Ах, если б я знал это сам…»

* * *

Ветер улегся. Земля стала железной – грязь схватило моментально, того и гляди – ноги поломаешь. Мороз ахнул моментально – и немаленький.

Я сидел над пещерой и дышал, откусывая зубами ледяной воздух. Мне было холодно, но я упрямо дышал и не двигался.

Больше всего хотелось плакать. Но это у меня давно не получалось. То ли я себя приучил, то ли мир вокруг приучил меня. А вот сейчас и надо бы, и хочется, а не выходит…

Я достал наган, очищенный за вечер от сала. С журчанием покрутил барабан и начал снаряжать его патронами. Над горами страшно, немигающее горел глаз Венеры.

Хаахти подошел неслышно. Набросил мне на плечи пушистый меховой плащ и сел рядом.

– Я догадался – песня о тебе, – сказал финн.

Я убрал револьвер, застегнул теплую и упругую от новой смазки застежку:

– Обо мне. О нас. Только она неточная. Урса было не сто, а всего четырнадцать. И я не погиб. Те, которые пришли потом, взяли меня в плен и отдали в рабство… А я, кажется, знаю тебя. Ты – тот самый финн, который попал сюда в начале века?

– Да. – Хаахти кивнул. – Кто тебе рассказал обо мне?

– Йенс Круммер, – ответил я. – Помнишь такого?

– А, немец… Встречались. Он еще жив?

– В августе был жив, сейчас – не знаю… Послушай, ты прожил тут почти век. Скорей всего – не прятался по болотам и лесам. Так, может быть, ты мне скажешь наконец, какой во всем этом смысл?!

Очевидно, эти слова у меня вырвались со злостью. Хаахти хмыкнул, достав финку из-за сапога, начал подбрасывать ее на ладони.

– Ты знаешь о Городе Света?! – так же зло задал я еще один вопрос.

Финн нехотя кивнул:

– Да знаю я… Был там и бежал… А ты думал, тебе одному повезло?.. Ну – Город Света, ну и что? Думаешь, арабы всем заправляют? По-моему, они как крысы, которые живут в брошенном людьми доме…

– А ты знаешь, что отсюда можно вернуться домой? – задал я новый вопрос. Хаахти кивнул. – А знаешь – как? – спросил я еще. Хаахти вновь наклонил голову; его молчаливость стала меня бесить. – А знаешь, что твоя Финляндия давным-давно не отсталая губерния России, а очень даже высокоразвитая страна? – Финн кивнул опять. – И считаешь, что за сто лет не заслужил права вернуться?

– О чем ты говоришь? – Хаахти погладил ладонью рукоять своего палаша, сделанную (я только теперь заметил) в виде двуглавого орла. – Разве такое возвращение – заслуга? Это смертная казнь длиною в жизнь. Если, конечно, у тебя есть совесть… У тебя она, кажется, есть. Только не уходи сейчас. В горах везде лед, это опасно. Утром девчонки тебя соберут в дорогу.

Я не удивился этим словам. Странно – еще секунду назад я не собирался никуда уходить. На самом деле не собирался. И вдруг это стало само собой разумеющимся. Похоже, Хаахти просто высказал то, на что я уже давно решился подсознательно.

– Я оставлю Кристо, – ответил я. – Похоже, ему понравилась одна из ваших девчонок.

– Пусть остается, – кивнул Хаахти, – конечно. А теперь вставай. Тут холодно.

Я поднялся, одной рукой придерживая на груди плащ. Хаахти тоже встал.

– Послушай… – Я повернулся к нему и встретился глазами с его взглядом. – Неужели тебе никогда не хотелось сломать эту клетку?

– Хотелось, – спокойно подтвердил финн. – Хочется. Только я не знаю – как.

* * *

Кристо проводил меня до морского берега, дальше, чем все остальные. Утром, когда Хаахти сказал, что я ухожу, он тоже начал было собираться, но как-то замедленно, а я поймал отчаянный взгляд, которым Кристо обменялся с той девчонкой (ее звали Вильма ван Клейхен), – и понял, что не ошибся. Такое бывает – «с первого взгляда». И я был рад, что так получилось у Кристо. Это поможет ему окончательно преодолеть память о страшном и унизительном рабстве.

Когда я объявил о своем решении, Кристо не смог даже сдержать радость. Но сейчас как-то угас, молчал всю дорогу и то и дело шмыгал носом.

– Все. Дальше не надо. – Я остановился.

Кристо покорно встал тоже. И вдруг сказал, наклонившись и подобрав гальку:

– Я пойду с тобой. Так нельзя.

Чего-то подобного я ожидал, поэтому ответил спокойно:

– Сам пойдешь со мной, а сердце оставишь здесь? Не лучший вариант… Нет уж, Кристо. Оставайся здесь сам. Рядом со своим сердцем. Они хорошие ребята, и тебе будет с ними хорошо тоже.

– А ты?! – вырвалось у него.

Я пожал плечами:

– А я найду своих.

– А если… – начал Кристо, но я покачал головой:

– «Если» – это не для меня. Может быть, мы когда-нибудь еще встретимся, Кристо.

Он неожиданно обнял меня. Кристо был немного ниже ростом и уткнулся виском мне в подбородок, шепча:

– Я никогда… никогда не забуду, что ты для меня сделал… прости меня, что я… остаюсь…

Я отстранил его и улыбнулся. По щекам грека сползали блестящие дорожки слез. Но, увидев мою улыбку, он тоже улыбнулся дрожащими губами.

– Ну вот. Говорить друг другу «до свиданья» надо именно так. С улыбкой.

Я повернулся и пошел вдоль берега…

Когда я прошел около километра и оглянулся – Кристо все еще стоял на берегу.

* * *

Лихорадочное нетерпение подгоняло меня, словно кнутом. «Позади» не было – оставалось лишь «вперед», и я гнался за этим «вперед», намереваясь или догнать свою прежнюю жизнь – или, черт побери, свалиться замертво, пусть так!

«Никогда не возвращайтесь

В прежние места…» – повторял я слова, узнавая горы и долины, мимо которых шел.

Я решил завернуть к чехам. Нет, не из ностальгии, а просто в надежде что-нибудь узнать новенькое – обо всех вообще, не только о наших… но о них – особенно. Может быть, Юлия знает точно, куда Вадим увел наших?

Холодало резко, пронзительно, временами начинал идти снег, но я не боялся сбиться – уж эту-то дорогу я знал хорошо. Где-то в этих местах я встретил Богуша. Где-то здесь погибла Ленка Рудь. Где-то высится курган над кострищем, огонь которого поглотил Свена.

Чутье меня не подвело. Снег улегся, ветер раскачивал черные деревья в роще, за которой начиналась крепость чехов – я видел крутую узкую тропу даже через рощу, насквозь. И не остановился, выйдя на опушку рощи, – наоборот, прибавил ходу, по колено проваливаясь в снег, вылез на тропинку, ведущую прямиком к скалам.

Меня опять заметили издалека. Я вступил на горную тропу, а где-то впереди загудел рог – тут к обороне относились явно куда серьезней, чем у Хаахти. Я откинул капюшон и, подняв лицо, на миг задержал шаг, чтобы дать себя рассмотреть. Шагнув дальше, я увидел – от скал в полутора километрах от меня, за которыми начинался подъем к пещерам, отделились два человека и неспешно пошли навстречу. Ветер относил в сторону их плащи, и мне казалось, что идущие взмахивают крыльями.

Они остановились, пройдя до начала резкого подъема, – и это был четко рассчитанный психологический эффект: поднимающийся видел растущие в небе неподвижно-вооруженные фигуры. Один из мальчишек опирался на боевой топор, другой держал ладонь на рукояти шпаги. Оба были в жестких просоленных кирасах, подбитые мехом внутрь плащи украшали белые львы, но ни того, ни другого я не знал.

– Кто ты? – Тот, что с топором, поднял руку в высокой трехпалой краге. – Назовись!

Он говорил по-немецки. Я махнул в ответ руками накрест над головой и отозвался на том же языке:

– Я Олег Верещагин. Мы были знакомы с вашим князем Бориславом Швердой, я знал и многих других ваших людей! Скажите, кто сейчас правит у вас?

– Княгиня Юлия, – отозвался немец.

Я встрепенулся:

– Девушка Борислава?! Я хочу говорить с ней!

– Она будет говорить с тобой, – кивнул страж. – А твое имя мы знаем.

– Пусть отдаст свое оружие, – сказал по-чешски второй страж.

Я не двинулся с места, но ответил:

– Я пришел к друзьям и не сдам оружия.

– Не надо, Габо, – покачал головой немец. – Пусть идет так. Он и правда друг.

* * *

В пещерах царило обычное влажноватое тепло, заставлявшее факелы потрескивать и плеваться смолой. Обо мне, наверное, уже сообщили, потому что, когда я вошел в сводчатый зал, там было уже светло. Юлия сидела на каменном троне, держа на широко расставленных коленях меч. Больше в зале никого не было, только слева от трона стоял хмурый рыжеволосый атлет, опиравшийся на топор. Он смерил меня прозрачным и ничего не выражавшим взглядом синих глаз, между тем как Юлия улыбнулась, и ее точеное холодное лицо ожило.

– Я тебе рада, Олег, – мелодично прозвучал под каменными сводами ее голос. – Нам сообщили, что ты погиб, хорошо, что это оказалось ошибкой… Спасибо за весть о брате.

– Княгиня… – на ходу сбрасывая мешок, я подошел к трону и, опускаясь на колено, поднес к губам узкую, с длинными пальцами ладонь Юлии. От нее пахло снегом и холодной водой. Я поднял глаза. Юлия улыбалась.

– А ты все тот же, Олег, – заметила она.

* * *

Хорошо натопленный камин выгнал из комнаты Юлии сырость. Пламя гудело в дымоходе, бросало отблески на развешанное по стенам оружие, золотом искрилось в ворсе мехов. На широком каменном столе стояли блюда с жареной свининой, нарезанным луком, лепешками, высокий кувшин с вином и две глиняные кружки.

Я сидел у стола, облокотившись на него и вытянув ноги почти до ложа, на котором боком устроилась Юлия. Мы разговаривали уже несколько часов.

– Наших осталось мало. – Юлия чуть запиналась, она хорошо выпила. – Но все, кто приходит сюда, ничего не имеют против того, чтобы подчиняться мне. Нас сейчас почти семьдесят. Последними пришли несколько шведов…

– Этот парень у твоего трона – швед? – Я отхлебнул немного из своей кружки.

– Да, это Кнут Йост… Не думай, Олег, он просто возглавляет оборону. Я и сама бы справилась, но это дело парней… Мне хватает забот по хозяйству.

– Хорошо, что Танюшка жива, – вновь вернулся я к тому, с чего мы начинали разговор и снова пережил почти оглушающее облегчение, которое испытал в тот момент, когда Юлия ответила на мой вопрос о том, была ли тут зимой с нашими Татьяна. – Они не говорили точно, куда пойдут? Там написано на скале, что просто на северо-восток…

– Они собирались под Псков, – ответила Юлия и, сев прямее, налила себе еще вина. – Ты, конечно, не захочешь остаться и догонишь их, может быть, еще до конца года. Будешь со своей зеленоглазой… А мой Борислав… – Она вдруг заломила руки в нешуточном жесте отчаянья. – Мой Борислав ушел, а меня оставил – оставил меня этой бесконечной череде бегущих дней, этой вечности без него, этой пытке…

– Юля… – я протянул руку, тронутый жалостью. – Юля, что ты…

Она оттолкнула мою ладонь, резким движением подхватила кружку и осушила ее до дна. Хотела налить снова, но я отодвинул кувшин, и Юлия, промахнувшись, вновь откинулась на шкуры. Несколько секунд ее взгляд блуждал по комнатке, потом твердо остановился на мне.

– Я завидую тебе, – раздельно сказала она. Ее пальцы дергали шнуровку на груди куртки. – И Татьяне твоей завидую… Я не прошу тебя не уходить, я не прошу остаться… Я прошу только одну ночь…

Глядя мне прямо в лицо, она рывком распустила шнуровку до конца и нетерпеливым движением освободилась от куртки до пояса.

У меня не было девчонки полтора года. А теперь представьте себе, что обалденно красивая девица вот так раздевается перед вами, недвусмысленно объясняя, чего ей хочется. Представили?

– Я ненавижу его за то, что он ушел, – горячечно бормотала Юлия, стягивая узкие сапоги с цветными отворотами. – Он не имел права оставлять меня… Теперь он мертв, а я осталась… Иди сюда, Олег!

Она встала передо мной – совершенно голая, бурно дышащая и… очень, очень красивая. Я ощутил запах – почти непреодолимый, зовущий; я видел, как напряглись ее груди…

– Не надо, Юля, – попросил я.

Глухо зарычав, она метнулась к стене. В тонкой, но сильной руке сверкнул длинный кинжал-квилон.

– Я убью тебя!

Опрокинувшись назад со стулом, я встретил Юлию толчком ног в живот – не ударом, нет, но толчка этого вполне достаточно оказалось, чтобы опрокинуть ее на ложе. Прыжком вскочив, подхватил квилон. Юлия пыталась встать, путаясь в мехах, и это зрелище возбудило меня так, что дыхание перехватило…

Барахтанья быстро иссякли. Едва ли у Юлии была привычка пить, а последняя кружка оказалась явно лишней.

Я убрал квилон на место и быстрым движением закрыл уже благополучно уснувшую девчонку легким одеялом из пушистого меха. Нарочно медленно заставил себя собрать и разместить в надлежащем порядке свое оружие, поднял кресло. И тихо вышел наружу…

Сильнейший рывок за куртку на груди бросил меня к стене, потом перевернул – и возле моего горла оказалось лезвие тяжелого боевого ножа. Уперев колено между моих ног, рыжий Кнут Йост смотрел на меня бешеными глазами дикого зверя.

– Что ты с ней сделал, русский?! – прохрипел он, скручивая куртку на моей груди так, что прочная кожа затрещала. – Ну?! Говори?! – он перешел на шведский.

– Убери нож, – спокойно сказал я, не двигаясь с места и не пытаясь освободиться. – Тогда поговорим.

– Я зарежу тебя! – выдохнул он, тряхнув меня, как пойманного зверька.

– Убери нож, – повторил я. – Третий раз я просить не буду, и тебе действительно придется меня убить – или я убью тебя. Ну?

Бешеные глаза смотрели мне в лицо. Потом послышался тихий выдох – и нож с коленом отодвинулись. Чуть позже разжались пальцы на моей куртке.

Я расправил ее.

– Меня ждет девушка, – поясниля. – А если тебе нравится Юлия, то скажи ей об этом. И поскорее. Ей нужен не начальник охраны, а парень, который сможет заменить Борислава… хотя бы отчасти. А теперь покажи мне, где можно лечь спать. Я очень устал – и хочу выйти рано, чтобы не встречаться с нею.

Молча, словно окаменев, Кнут провел меня на следующий ярус, в маленькую, но теплую комнатку, где все было приготовлено для сна и горел факел. Я начал снимать снаряжение, а швед все еще стоял у входа.

– Прости, я потерял голову, – вдруг сказал он. – Я люблю ее. Полюбил сразу, как только увидел, как только мы пришли сюда.

– Ничего, – отозвался я вежливо, но равнодушно. Мне вдруг стало пусто-пусто, потянуло то ли в сон, то ли в обморок. – Если можно, пусть меня разбудят, когда начнет светать.

– Хорошо, – сказал Кнут. Швед был умный парень – сразу вышел и прикрыл за собой дверь.

Я лег ничком. И обхватил голову руками, проваливаясь в какой-то бездонный колодец…

Ты у меня одна,

Словно в ночи луна,

Словно в году весна,

Словно в степи сосна.

Нету другой такой

Ни за какой рекой,

Нет за туманами,

Дальними странами.

В инее провода,

В сумерках города.

Вот и взошла звезда,

Чтобы светить всегда,

Чтобы гореть в метель,

Чтобы стелить постель,

Чтобы качать всю ночь

У колыбели дочь.

Вот поворот какой

Делается с рекой.

Можешь отнять покой,

Можешь махнуть рукой,

Можешь отдать долги,

Можешь любить других,

Можешь совсем уйти,

Только свети, свети!

Ю. Визбор

Костер прогорел, кажется, еще ночью. А под утро выпал снег, и я не сразу понял, что же на меня давит во сне и почему лицо мокрое?

Высвободив руки, я очистил от снега спальник и выбрался наружу. С вечера потеплело. В лес уныло вползал рассвет, но небо плотным слоем покрывали тучи.

Поеживаясь и зевая, я вытер лицо снегом и, не очень спеша, откопал свои вещи. Так же медленно скатал, вытряхнув, мешок, но в результате не так уж задержался и через каких-то десять минут неторопливо шел на лыжах по лесу, жуя кусок копченой свинины с прослойками жира.

Мне никогда не нравился зимний лес. Он притихший и мертвый – и в то же время так и кажется, что за тобой наблюдают, сверлят тебе спину взглядом, стоит отвернуться. Кроме того, велика опасность напороться на действительно опасных животных. Этот страх сидел во мне глубоко – очень глубоко, но волки выли часто. Кроме того, позавчера я видел следы тигрольва…

Через час я вышел к реке. Похоже, это была Великая, если я правильно рассчитал свое движение. Покрытая снегом речная гладь тянулась передо мной влево и вправо; на той стороне по опушке казавшегося очень редким леса медленно и уныло шли несколько рыжих мамонтов; за ними трусили на расстоянии с дюжину волков. Нигде не было никаких следов человека.

Я подождал, пока уйдут животные. Тем временем вновь начал падать снег – крупными редкими хлопьями. Рассвело, но светлее стало не намного.

Я пошел по льду на север – по течению Великой, туда, где она впадала в Псковское озеро.

* * *

Был полдень, когда я наткнулся на три брошенных, полузанесенных снегом и разбитых урсаитянских каноэ. Наугад пару раз копнув снег веткой, я нашел несколько полусъеденных животными тел самих урса – судя по всему, их убили осенью. Наверное, вокруг тел лежало еще немало, но это меня уже не интересовало. Настроение поднялось – просто от одной мысли, что я тут не одинок. Едва ли те, кто уложил черных осенью, куда-то откочевали из этих мест на зиму глядя.

Я немного отдохнул, сидя на остатках одного из каноэ, – жевал мясо вновь и бездумно рассматривал реку, заштрихованную медленным падением снежинок. Капюшон я сбросил. Может быть, поэтому и услышал отрезанные от меня мысом звуки.

Прислушался. Да. Там лязгала сталь… а вот послышался человеческий крик… Через секунду я уже бежал сквозь лес, не тратя времени на обход мыса по реке…

Снег вокруг большой полыньи был забрызган красным. Кто-то корчился в снегу. Странно одетый мальчишка поддерживал другого – прямо ко мне было повернуто запрокинутое белое лицо. К нему подходили двое урса. Еще двое выкручивали руки извивающейся девчонке – она как раз снова закричала, отчаянно и безнадежно.

Разбег вынес меня прямо на заснеженный берег. Я не раздумывал и не сомневался – выдернул ноги из креплений, одновременно левой рукой сбрасывая мешок, а правой – выхватывая палаш.

Снега на речном берегу было немного. Хрюкнул, садясь в него, один из урса, державший девчонку – свистнувшая из перерезанного горла струя добрызнула до береговых кустов. Второй схватился за ятаган, оскаливаясь во всю пасть, но я достал его красивым выпадом в левый глаз. Повернулся, приседая и отбивая брошенную толлу гардой, а через секунду оказался возле двух других урса. Поймал ниже лезвия выброшенный мне в живот ассегай, и через миг его хозяин стоял уже без головы, а ассегай мягко вошел в живот последнего из урса.

Прыжком, не теряя времени, я бросился к ворочающемуся в снегу человеку. Это тоже оказался мальчишка – в странной, неуклюжей, какой-то словно бы надутой куртке. Он смотрел на меня огромными от боли и ужаса глазами и силился что-то сказать. Рана была в левом плече – рубленая, глубокая. Я распорол куртку дагой, не понимая, почему мне до сих пор никто не поможет.

– Дайте чем перевязать! – заорал я, оборачиваясь. Девчонка стояла в снегу на коленях, мальчишка по-прежнему поддерживал своего приятеля, хотя на том не было заметно зримых повреждений. – Дайте мой мешок! Живо, придурки, ну?!.

– Ма-а-ам… – выдохнул-простонал мальчишка у меня на руках. Вроде бы по-русски… хотя это слово похоже у многих народов.

– В-в-вот… держи… – Это девчонка очнулась и совала мне мешок. Глазищи – как блюдца, тоже странная одежда… Да, русские.

– Открой его, – процедил я сквозь зубы, сводя рану в плече у парня ладонями, – живей.

– Н-не раз… развязывается… – доложила она через секунду.

– Безручь! – прорычал я. – Иди сюда, зажми рану, живо! – а сам, прижав силой ее ладони на место своих (по пальцам на миг вновь хлынула кровь), одним рывком распустил «коровий узел» на горловине мешка. Оглянулся – снежинки таяли над ладонями девчонки в кровавом пару. Руки сами нашарили нужное. Я бросился обратно. Заметил лежащий в снегу меч – короткий, но широкий… – Держи руки так, – приказал я девчонке…

Мальчишка потерял сознание, но это было даже к лучшему. Переводя дух, я встал на ноги, зачерпнул снега, начал оттирать им руки, сбрасывая к ногам талые кровавые комья. Сменил снег, посмотрел на спасенных мной. Кивнул на висящего в руках друга мальчишку:

– С ним что?

– Он… он ничего, просто сознание потерял… – с запинкой ответил державший его приятель. Девчонка с ожесточенным отвращением терла ладони о снег – по моему примеру.

– Извини, – попросил я. – Я на тебя орал.

Она посмотрела ненормальными глазами. В глазах мальчишки вообще был страх. Я хмыкнул, подбирая дагу и палаш, тщательно вытер лезвия и убрал оружие. Поднял мешок и плащ.

– Ну здравствуйте. Земляки, – обратился я наконец ко всем сразу. – Не бойтесь. Я свой. Но мне хотелось бы знать, какого черта вы тут делаете и почему вчетвером не смогли отбиться от четверых? Я жду ответа.

* * *

– Значит, СССР больше нет…

Я сидел по одну сторону от костра. По другую замерли, сбившись кучкой (невольно!), одиннадцать мальчишек и девять девчонок из-под Пскова, решившие встретить новый, 92-й, год на лыжной базе. Раненый лежал ближе к огню, у их ног. Было все равно холодно – стенки большого шалаша насквозь простегивало морозом.

Мы только что закончили рассказывать друг другу две истории. Они – в чем-то вполне обычную, если исключить то, откуда они пришли – из изменившегося мира, о котором я ничего не знал. Я изумился, узнав, что СССР уже не существует – но, если честно, дальше изумления дело не пошло. У меня просто не оставалось уже никаких чувств к той стране, той земле, той жизни. Ну – разве что отстраненный интерес, как к рассказам об истории древних цивилизаций.

А вот мой рассказ поразил их куда сильнее – этих чудно€ одетых ребят, вставлявших в речь непонятные мне словечки. Они попали сюда всего несколько дней назад, прямо на склад с оружием в маленьком гроте под берегом (слишком маленьком, чтобы там обосноваться), и выглядели прямо-таки пришибленными, а не просто растерянными. Почти все они – даже явно младше – были выше меня и плечистей, так что их беспомощность выглядела смешной. Питались они все это время одной печеной рыбой без соли, да и то – мало попадалось. Среди оружия оказались две аркебузы и лук, но пользоваться ими никто и не пользовался. Да и вообще – все оружие лежало в углу этого «жилища».

– Мох могли бы надергать. И щели законопатить, – заметил я. Ответом мне были беспомощные взгляды. А во мне копилось раздражение на этих здоровых ребят и девок, которые даже не предприняли попытки обустроиться получше. Не умеют? Так учились бы – путем проб и ошибок, черт их дери!.. Ведь наверняка каждый что-то да может… – Ну что вы смотрите, как телята?! – не выдержал я. – Я же сказал уже: не попадете вы домой, да и не ждут там вас! Будете здесь жить, если будете за жизнь драться! С природой! С урса! С безнадежностью! С ленью своей!.. Да-а, теперь я понял, почему Союз гикнулся! С вами – только туда и дорога, вы же… растения какие-то!

– Зато ты, наверное, был примерным пионером. А папочка вояка, конечно?

Это сказал длинноволосый, изящный, но широкоплечий парнишка. Не просто сказал, а недобро прищурив глаза, со злом, словно я был его врагом – и мне на какую-то секунду вспомнился… Марюс.

– Примерным пионером я никогда не был, – равнодушно и уже спокойно ответил я. – А отца у меня вообще нет. И у вас никого нет, кроме вас же.

– Нечего нам ука…

Его гневная тирада оборвалась испуганным кашлем, он дернулся, чтобы отпрянуть, но не посмел – зеркально заточенный наконечник моего палаша вжался ему в горло. Клинок в моей руке был протянут прямо через пламя. Сам я сидел, как сидел, и говорил спокойно, даже вкрадчиво:

– Я могу сделать так, что твоя голова будет прыгать тут у нас под ногами, как мячик. И хотя бы поэтому я имею право вам указывать. Поверь мне, я убил немало людей одного с собой цвета кожи. Мне это не нравится. Очень. Но делать это я умею.

Палаш молниеносно вернулся в ножны, и я улыбнулся. Мальчишка отчетливо обмяк на месте и вдруг начал икать.

– Воды попей, – посоветовал я.

– Останься с нами, – попросила неожиданно одна из девчонок. – Мы же погибнем без тебя. Останься с нами…

– Не могу, – отрезал я. – Но советами помогу. Хорошими советами. Выполните их – так глупо, как сегодня, не влипнете. – Я помолчал. Было тихо – они ждали. – Выберите старшего. Настоящего, которого будете слушаться без трепа и слез. Только его, – я кивнул на длинноволосого, – не выбирайте, он дурак… Дальше. Учите друг друга, кто что умеет, – и учитесь, учитесь, только по-настоящему. Еще. Работать себя заставляйте. Заставляйте! Даже если холодно, голодно и неохота. И последнее. Самое важное. Не бойтесь. Если дерешься – умираешь незаметно. А если ты овца – то страх тебя заставит умереть сто раз до того, как тебя убьют. Здесь настоящий мир, ребята. Здесь все настоящее. Любовь и кровь, война и дружба. И вы или станете настоящими… – я помедлил и добавил, – русскими, или проживете недолго и в страхе. Вот вам все мои советы… Нет. Пожалуй – еще один. Тут в округе болтается еще одна компания. И судя по ее следам – не вам чета. Ищите ее. Вместе с ними у вас будет больше шансов.

Они смотрели на меня молча и с какой-то непонятной надеждой – как дети в опасности смотрят на взрослого. А я почему-то не мог найти в себе жалости к ним.

* * *

Февраль был холодным. Через три дня после встречи с «новичками» я повстречал немецко-русский отряд, зимовавший в этих местах, и немцы уверенно сказали мне, что в неделе пути от них на северо-восток находится русский отряд, возглавляет который Вадим Демидов.

Я не задержался у немцев, хотя они настоятельно предлагали не валять дурака и передохнуть хотя бы…

Кончался трехлетний путь.

Ночь катилась к утру.

И к моему костру

Придвинулась стылая жуть.

Лежал за сугробом сугроб.

Снег сверкал серебром.

И с четырех сторон

Тянулись тысячи троп.

Тропы ведут домой…

Но так мой ложится след,

Что в переплетах лет

Стала тропа тюрьмой.

Если дом опустел —

Домом моим станешь ты.

Жизнь – о тебе мечты,

Ты – это жизни цель.

Круг очерчен огнем.

Выйдя из темноты,

Тихо садишься ты

Рядом со мною – в нем.

Прости, дорогая, я

К тебе долго шел и устал…

Меня снова метила сталь

И новые гибли друзья…

Не ведома жалость путям.

Казалось – ну вот и ты!

Но отступали мечты

За горизонты – там…

Третий кончился год.

Мне до тебя – два шага.

Но вот – под снегом тропа,

И память подернул лед…

Я говорил с тобой,

Девочка, сотни дней.

Я становился сильней

Общей с твоей судьбой.

Общая наша кровь.

В этой крови – весна.

И – на двоих одна —

Наша с тобой любовь…

О. Верещагин

…В эту ночь я просыпался дважды. Оба раза – от холода, во второй раз было градусов сорок мороза, не меньше, и я пододвигал бревна в костре по мере прогорания, а потом вновь забирался в спальник (со стороны экрана все равно было холодновато, но не настолько, чтобы от этого просыпаться). Во второй раз, прежде чем заснуть, я слышал отдаленный прерывистый рев и довольно долго лежал, высвободив правую руку с револьвером.

В третий раз – окончательно – я проснулся уже, когда небо стало белесым, а в воздухе рассеялся призрачный утренний полусвет. Костер догорал, но давал еще достаточно тепла.

Не вылезая из мешка, я перекатился на бок. Вставать не хотелось, и я лежал, раздумывая, смогу ли до темноты добраться к тому месту, где видел дым, пока именно мысль о том, что темнеет сейчас – не успеешь подняться, не заставила зашевелиться активней.

Продукты у меня начинали подходить к концу. Оставался только «НЗ» из сушеного мяса и копченой рыбы (и то и другое – коричневого цвета, совершенно одинаковой – полосками – формы и абсолютно неугрызаемое, но практически вечное в хранении), который я тащил аж с Карпат.

– Надеюсь, – сказал я, завязывая ремни унтов, – что свежее мясо мне уже не пригодится и к вечеру я буду у людей…

Мороз держался. К одиннадцати я вышел на берег Псковского озера и удивленно остановился.

Это было не озеро. В обе стороны насколько хватало глаз, а также – прямо передо мной тянулось заснеженное поле. Но далеко впереди я различил серую полоску незамерзшей воды. На озеро это не походило – скорей на морское побережье, и я решил, что вижу залив, врезавшийся тут в сушу на манер того, который рассек Европу до Чехословакии из Средиземки. (Или – до Словакии, если вспомнить то, что говорили мне те мальчишки и девчонки о распаде и этого государства.)

Дым поднимался в десятке километров справа по побережью, где начинались холмы. Отсюда я не мог различить, где его источник – на одной из лесистых вершин или где-то в распадке. Но зато мог быть уверен, что через час буду там, особенно если идти по берегу, где ровно. Я так и не стал хорошим лыжником, но пройти за час десять километров вполне мог.

Солнце висело в небе красное и очень четкое, так и не поднявшись над горизонтом достаточно высоко. Неподалеку шло вдоль берега большое стадо северных оленей – серо-рыжих гигантов с размашистыми рогами. Я загляделся на них. А когда взглянул в другую сторону – то увидел лыжника.

Он как раз скатывался по крутому склону – такому, что я бы не рискнул на него даже просто встать. На таком расстоянии я видел только, как искристо вспыхивает легкий пушистый мех на оторочке глубокого капюшона. На какой-то миг я залюбовался уверенным скольжением человека… а потом понял – он не просто скатывается со склона.

Он спасается от смерти.

Следом за ним мчались – не очень быстро, проваливаясь в снег, но уверенно – два амфициона. Я и раньше видел этих мощных зверей, похожих одновременно на волков и на медведей, но никогда с ними не сталкивался близко, Олег Фирсов (жаль его…), наш «палеоэксперт», утверждал, что эти животные редки и не ходят стаями. Похоже, что так оно и было (два – это скорей семья, не стая), но двухметровые в длину (и метр в холке!) зверюги и в одиночку были достаточно опасны…

На бегу выхватывая револьвер, я бросился наперерез зверям – между ними и лыжником. Тот – смелый парень! – увидев помощь, не стал убегать дальше, а круто затормозил, развернулся, сбрасывая лыжи. Я тоже выскочил из креплений и вскинул оружие.

О дьявол! Курок звонко тикнул, ударив в покрытый замерзшим слоем сала патрон!

Я успел нажать спуск еще дважды, а потом, отбросив наган, выхватил палаш и приготовился.

Передний амфицион с глухим хрипом прыгнул, насаживаясь на лезвие и своей тяжестью свалив и вмяв меня в снег. Отталкивая бьющуюся и ревущую тяжеленную тушу, я увидел разверстую вонючую пасть второго зверя, успел подставить плечо, вытаскивая дагу, но размаха для удара не было, а мощные клыки драли уже мех куртки. Над животным появилась голова человека – в капюшоне, в меховой маске – сверкнула сталь длинного кинжала, с коротким хрустом погружаясь в бок животного и, кажется, под лопатку. Потом человек отвалил убитого им амфициона, а я, отпихнув первого, переставшего дергаться, поднялся на ноги, придерживая плечо.

– У вас тут опасно, – заметил я по-русски. И впервые нормально посмотрел – вблизи и внимательно – на спасенного-спасителя.

А он почему-то не двигался – стоял, опустив руки (в одной кинжал, с которого капала кровь, – очень знакомый кинжал…) Я быстро перевел взгляд выше – на закрытое маской лицо, почему-то ничего не говоря, а только пытаясь рассмотреть глаза в узкой прорези маски.

Рука в меховой трехпалой краге поднялась к лицу и с силой потянула маску – со щелчком лопнула завязка где-то под капюшоном. Маска упала в снег, почти брошенная к моему нагану.

– Как долго, – сказала Танюшка. – Как долго я тебя ждала… Вот твои часы, Олег.

И рухнула в снег – на колени – к моим ногам.

* * *

Некоторое время я опасался, что Танюшка сойдет с ума. После короткого ступора, в течение которого она цеплялась за мои колени, девчонка начала хохотать, что-то бессвязно выкрикивать, тормошить меня и не в шутку колотить в плечи и грудь кулаками. Потом – повисла на мне, стиснула и – не заплакала, нет; слезы брызнули у нее из глаз ручьями.

И тогда я почувствовал, что тоже плачу. И было это невероятно легко, а главное – эти слезы приносили облегчение, словно вымывали из меня тот комок, в который я скрутил себя почти два года назад, чтобы сохранить достоинство, волю и мужество. Я плакал, захлебывался слезами, ничего не видел и стискивал Танюшку в объятьях, счастливо до головокружения понимая: я дошел! я добрался! я живой! это – правда, это все правда!!! Ноги перестали нас держать, и мы рухнули в снег, не разжимая объятий и не переставая плакать. Я хотел сказать Танюшке все-все, что думал, на что надеялся, чего хотел, к чему стремился, что со мной было – но каждый раз, открывая рот, давился новым счастливым рыданием, ощущая только, как Танюшка неистово кивает: да, да, я все знаю, я все понимаю, я же все это пережила вместе с тобой!!!

– Это ты, – мокрые пальцы Танюшки коснулись моих мокрых щек. – Это правда-правда – ты.

Вот теперь я начал ее целовать. Так пьют холодную воду, когда жарко, – не замечая вкуса и количества выпитого, зная только, что с каждым глотком отступает сжигавшая все существо жажда. На миг Танюшка замерла – и я с острой благодарностью понял, что она отвыкла целоваться, что никого-никого у нее не было за все это неимоверно долгое время расставания. «А ведь она думала, что я погиб, – отчетливая мысль скользнула через мое сознание, – значит, собиралась прожить вот так все, что ей осталось!» Но эта мысль сбилась и канула в никуда, потому что я ощутил язычок Танюшки у себя во рту… и сознание стремительно поехало, а я и не пытался включить тормоза…

Солнце начинало клониться на закат. Поглядывая на меня, Танюшка с улыбкой шнуровала куртку.

– Ну ты отшатал, – не удержалась она от грубости. – Видно, что у тебя никого не было…

– Была, Тань. – Я защелкнул браслет часов и прямо взглянул на нее. – В том-то и дело, что была. Ты слушай, Тань… и решай…

Танюшка дослушала все до конца с совершенно спокойным лицом. Потом, когда я неловко замолк, она тихо сказала:

– Ну что ж… Хорошо, что ты мне это рассказал. Я пока помолчу, ладно? И ты ничего не говори. Пошли лучше к нашим…

Танюшка бежала первой. Я шел за ней, глядя в узкую спину, обтянутую меховой курткой, и по-прежнему был счастлив. Надулась немного, ну да это ведь ясно; ничего – успокоится, и все будет хорошо, уж теперь-то все будет хорошо! У меня на языке вертелись десятки вопросов, буквально распиравших изнутри, но я благоразумно помалкивал.

И, как выяснилось, оказался прав. Мы не прошли и двух километров, как Танюшка, чуть повернувшись, сказала:

– А у нас Наташка Мигачева ушла.

– Как ушла? – опешил я.

Танюшка дернула плечом:

– А вот так, ушла – и все. Летом, даже не сказала – куда… Боже погиб, тоже летом… Да! Раде с Зоркой! Она его обломала знаешь как, а то ведь он в князья метил, даже с Вадимом дрался! Ну Джек ему потом еще ума вложил…

– Джек? – переспросил я, и Танюшка, немного помолчав, сказала, отвечая на мой невысказанный вопрос:

– Олег, он очень хороший. Знаешь, он один не верил, что ты погиб. Или делал вид, что не верил, чтобы меня подбадривать… И еще у нас новенькие есть, сам увидишь.

– Да, я гляжу – новостей впереди полно, – заметил я. – Опа!

Мы снова оказались на берегу, но на этот раз было видно, откуда поднимается дым – словно бы прямо из вершины холма. В какой-то сотне метров от нас сидел на льду рыбак, и я с замирающим сердцем понял, что узнаю€ его со спины – это был Олег Крыгин. Танюшка закричала, подпрыгивая на месте прямо с лыжами:

– Оле-ег! Олег! К нам Олег вернулся!!!

Крыгин обернулся. Брови поехали вверх, нижняя челюсть – вниз, и, упустив удочку, мой тезка со всех ног рванулся, проваливаясь в снег и скользя по наледям, вверх по косогору, оставив на льду несколько крупных рыбин.

– Чувствую, нас ждет теплая встреча, – заметил я, осторожно спускаясь на лед. Мы и до лунки не успели добраться – откуда-то, словно из-под земли, выметнулась галдящая толпа и лавиной покатилась в нашу сторону. Впереди бежал Вадим.

– Береги бока, – уже совершенно обычно, весело и ядовито, бросила Танюшка.

* * *

Я не мог уснуть. Наверное, от жары. Смешно – последние три месяца я ночевал в снегу и вот теперь не получалось уснуть на топчане в почти настоящем доме, хотя устал я страшно. Вместо того, чтобы отдыхать, я лежал, заложив руки под голову, и смотрел в огонь, пляшущий в очаге посреди жилища.

На этот раз пещеру найти не удалось, и моим друзьям пришлось потрудиться. Надо сказать, получилось неплохо. Они углубили, выровняли и выложили плетенками естественный котлован на вершине прибрежного холма, перекрыли его бревнами и выложили сверху дерном – получилась классическая большая полуземлянка, в центре которой сложили очаг. Получилось теплое, просторное и надежное жилище. Почти дом.

Мы легли всего полчаса назад, хотя было уже фактически утро – ночь напролет шел общий разговор. Сперва говорили все – точнее, орали все, потом рассказывал я, потом – все остальные вместе, потом – все остальные по очереди, потом снова рассказывал я, потому что за воплями не расслышали половину… Правая рука и плечи у меня болели – от пожатий и хлопков, и я толком не мог поверить, что все-таки среди своих. К концу разговора я только и мечтал – лечь и уснуть.

И вот пожалуйста.

Я сел. Посмотрел на Танюшку, спящую рядом, легонько провел ладонью по ее волосам и услышал, как она вздохнула, не просыпаясь.

– Кажется, я и правда на месте, – прошептал я и, тихо спустившись с топчана, подсел к огню.

Джек, подбрасывавший в огонь полешки, поднял на меня глаза:

– Не спится?

– Риторический вопрос это называется, – вздохнул я. И быстро спросил: – Не рад, что я вернулся?

– А это называется – глупый вопрос, – равнодушно отозвался Джек. – Не волнуйся, Олег. Я когда-то поклялся тебе. Этого достаточно. Можешь мне поверить – твоему возвращению рады все.

Я кивнул и, обернувшись вполоборота, начал по кругу осматривать спящих мальчишек и девчонок, задерживая взгляд на «новеньких», с которыми так еще и не познакомился толком, но кое-что уже узнал про них.

Ленька и Лидка Смагины. Близнецы, им по четырнадцать лет, и они правда «новенькие», совсем. Русоволосые, сероглазые, высокие, худощавые, очень похожие. Им, пожалуй, повезло больше, чем их оригиналам, потому что они попали сюда из московского подпольного публичного дома… Да-а, что-то совсем неладненько на исторической родине…

Линде Скольвен. Пятнадцатилетняя датчанка, ставшая уже здесь девчонкой Видова. Типичнейшая северянка, пришедшая в отряд вместе с Яном Франтой, своим ровесником-поляком. До этого они были в одном отряде, разбитом урса в Швейцарии.

Димка Юрасов, четырнадцатилетний русский мальчишка, друг Фергюса, прибившийся к нашим еще на Кавказе, пока искали меня…

Итого – пятнадцать парней, десять девчонок…

– Я не спросил, где наш «Большой Секрет»-то? – спохватился я. В самом деле, забыл поинтересоваться… Джек улыбнулся:

– Отстаивается у Лаури в Гибралтаре… Да, Тиль пропал.

– Как?! – расстроился я.

Джек вздохнул:

– Да так… Поплыл куда-то в Америку – и с концами… Да ничего, может, еще вернется…

– Может быть, – вздохнул я.

Джек помолчал и, снова – ни за чем – бросив в огонь полено, сказал:

– Еще кое-что. Сережка Земцов обосновался в двух неделях пути к северу от нас.

– Сергей?!

Джек наклонил голову:

– Да. Мы даже виделись несколько раз. Ему про тебя рассказали.

– Да. Конечно. Ясно, – пробормотал я. И потер виски ладонями: – Ну что ж, мне надо будет сходить с ним повидаться.

– Повидайся, – согласился Джек. – А потом что будем делать, Олег?

– Потом? – я встал на ноги. – Потом – посмотрим. Ну а сейчас я пойду спать, и дело с концом.

– Похоже, что дело-то только начинается, – сказал Джек.

* * *

Почти две недели уже я пробирался по заболоченным лесам вдоль кромки морского залива, поглотившего здесь Псковское, Чудское и Ладожское озера, а с ними – большую часть Ленинградской области. Я шел на север вдоль правого берега Волхова, превратившегося здесь в цепь болот и, судя по времени, подходил к Онежскому озеру, на берегах которого и должен был найтись Сергей.

Потеплело, прежних морозов уже не было, хотя я и двигался прочь от тепла. Это, кстати, было не к лучшему – верхний слой почвы плыл, лыжи частенько шли плоховато, и я выбирал гребни, высотки, где снег был подходящим. В солнечные дни с таких высоток лес впереди и за спиной серебристо посверкивал десятками острых огоньков – солнечные лучи дробились о поверхность множества болотец.

У меня было хорошее настроение. Хотя, казалось бы, я снова был далеко от своих, да еще и удалялся от них больше и больше. Но огромная разница была между сегодняшним моим странствием – и прошлым.

Сегодня я вышел из дома. И знал, куда могу и должен вернуться. Если есть дом, то можно уйти за тысячи километров от него на годы.

Он ведь все равно есть…

За двенадцать дней пути я дважды видел оставленные стоянки «наших». На первой даже еще зола не успела остыть, а следы большой группы людей уводили на юго-восток. У них с собой был карабин – в нескольких местах я нашел отпечатки приклада на снегу, – и один человек курил самоделковые сигары. Были в Америке… Урса не встречалось вообще, но это, к сожалению, не значило, что их нет.

В их наличии я убедился именно в этот – двенадцатый – день.

Я срезал путь краем припая и взбирался «лесенкой», кляня лыжи, снег и зиму, на довольно пологий склон берега.

– Лыжи – это не мое, – признался я в пространство, добравшись до верха. И, обернувшись, присвистнул.

Наверху начиналась корабельная роща. Сосны в обхват, а то и в два, росли насколько хватал глаз.

На каждой сосне висел скрюченный, траченный воронами, а снизу еще и лисами, голый труп урса. Их удавили испанским способом – не классической петлей, а захлестнутой на горле вокруг ствола веревкой. А шагах в десяти от меня, на высоком пне, был вырезан знак, окрашенный чем-то бурым.

– Черный лебедь Туонелы, – пробормотал я и оглянулся. Птица обозначала Смерть. Калму. Так ее метили финны. Подойдя к пню, я тронул рисунок – вырез был свежий. Хотя – сыро, могли и давно прорезать. Я свистнул и, приставив ладонь ко рту, гикнул: – Аллля-ля-ля! Терве, суомалайнинен!

«Эннн!!!» – гаркнул в ответ сосняк. И – тишина, только скрипел где-то мрачно ворон.

Я все-таки еще порыскал вокруг. Урса вешали все-таки давненько – до последнего снегопада, следов не оказалось. Пройдя рощу насквозь, я оказался над косогором, низом которого шли рассеянным клином с дюжину рыжешерстных носорогов. Неспешно и уверенно. За ними оставалась распаханная до земли широченная полоса.

А на другом конце косогора стояли, опершись на длинные – почти как английские – луки, двое лыжников. Они смотрели в мою сторону.

* * *

Мальчишек звали Рюти и Антон. Были они, кстати, не финнами, а оба наши, советские (или российские, как теперь правильно говорить?). Один – карел, второй – русский из поморов. И я почти не удивился, когда они вполне вежливо предложили мне «проехать» к их князю.

Сергею.

– И давно он у вас князем? – уточнил я.

– С начала, – ответил Антон. – Он нашу команду и сколотил два года назад, из кусков…

– Идти-то далеко? – поинтересовался я. Антон весело махнул рукой:

– Час, не больше! – посмотрел на мои ноги и поправился. – Ну три. Около того.

– Ясно, максимум четыре, около пяти, – вздохнул я. – Ну ладно, поехали…

… – А фамилия у вашего князя как? – на ходу уточнил я. Антон, обернувшись (и продолжая ловко объезжать кусты и валежины), наморщил лоб:

– Фамилия?.. Во, а я и не знаю.

– Земцов, – обронил Рюти, скользивший у меня за спиной. – Сергей Земцов.

– А его девчонку зовут Ленка? – Я спрятал улыбку.

– Точно, Ленка, – Антон вновь обернулся. – Вы что, знакомы, что ли?

– Встречались, – дипломатично ответил я.

И вдруг подумал, что, похоже, зря иду туда, куда иду. Будет радостная встреча… и все. Как с Андреем.

Никого мне больше не собрать.

…Кажется, море и здесь вгрызлось в землю, превратив Онежское озеро в свою часть. После короткого, но тяжелого подъема на косогор я увидел узкий залив-фьорд. Километрах в трех от нас, в его окончании, на пологом длинном холме из-за частокола поднимались дымки над крытыми корьем скатами. У воды стоял длинный шалаш-сарай. Через лед залива шли трое или четверо лыжников.

– Узкая Губа, – вытянул руку Антон. И вихрем понесся вниз со склона.

Я тяжело вздохнул. И приготовился спускаться «лесенкой».

* * *

На взгляд в Узкой Губе жило человек пятьдесят, и я снова подумал, что напрасно пришел сюда.

«Он там богат, он царь тех стран, Владыка надо всем Кавказом», – всплыли в памяти строчки «Емшана».

Да, Сергей стал князем. Настоящим. Более настоящим, чем я. Не сравнить… Куда мне звать его?

«По крайней мере – пожму ему руку и попрошу прощенья», – решил я, на ходу поправляя перевязь оружия. Антон уже махал мне из приоткрытой двери полуземлянки, откуда дышало теплом и слышался шум.

Пригнувшись, я полез вниз по ступенькам, выложенным подогнанными досками, и сбрасывая капюшон.

Длинный – не меньше двадцати шагов – и довольно высокий дом был освещен десятком факелов и жарко натоплен. Посередине горел костер в очаге, выложенном камнем, крышевое бревно поддерживали четыре подпорки, красиво увенчанных настоящими лосиными рогами; на самих рогах и столбах висело оружие. Вокруг огня – кольцом – стоял стол с таким же круговым сиденьем. Прямо напротив входа сиденье прерывалось высокоспинным троном, покрытым шкурами. Вокруг стола сидели человек шесть мальчишек и две девчонки. Все ели и перебрасывались фразами на русском и финском.

Рюти уже стоял у большого сиденья и что-то говорил человеку, сидевшему там – как раз закрывая его от меня. Ощущая на себе взгляды, я шел по утоптанному полу через установившуюся тишину.

Рюти разогнулся.

Мои глаза встретились с изумленно и радостно расширившимися светло-серыми глазами под светло-русой челкой.

– Олег!!! – вскрикнула одна из девчонок, в которой я мельком узнал Ленку. Она хотела вскочить, но мешал стол.

А Сергей уже шел ко мне, раскинув руки (свисали широкие рукава кожаной куртки, отделанные вышивкой), и улыбался во весь рот.

Мы обнялись на полдороге к его сиденью. Потом я отодвинул Сергея от себя и, держа ладони на его плечах (сильных, крутых), негромко сказал:

– Я пришел попросить прощенья, брат. Я был не прав тогда… почти три года назад.

– Живой, – вместо ответа сказал Сергей. – Живой.

* * *

Тот, кто не сидел с другом за полночь, не знает ощущения братства. Стол давно опустел, погасли факелы, а мы сидели вдвоем при свете очага и рассказывали друг другу историю последних лет.

Внешне Сергей не изменился, да и в манере разговора – тоже… но в нем появилась властная настойчивость человека, привыкшего принимать ежечасные решения о судьбах других людей и даже подчинять их себе. Но для меня он был прежним моим другом и братом. Сергеем.

Мы прикончили вкуснейший кабаний окорок, нашпигованный чесноком и какими-то травками, которые я так и не научился различать. И вот именно тут Сергей спросил…

– Почему ты не скажешь, зачем пришел?

– Повидать тебя, – пожал я плечами.

Сергей закинул ногу на ногу и покачал головой:

– Нет, не надо, Олег… Ты ведь пришел звать меня обратно… К тебе.

– А может быть, проситься к тебе? – спросил я.

– Правда?! – вспыхнул Сергей. – Да, конечно, приводи своих… черт, наших приводи… – Он угас и хлопнул меня по руке: – Нет, я же вижу.

– И я вижу, – тихо ответил я. – Ты ведь не пойдешь со мной. Ты на голом месте создал хороший поселок. У тебя есть люди, которые тебе верят. И корабли у тебя есть…

– Да, две ладьи, – гордо сказал Сергей. – И люди, и поселок… Все есть, Олег.

– Поэтому и не зову, – заключил я, наливая себе брусничного настоя из деревянного жбана.

– Может быть, тебе все-таки сюда со всеми нашими? – почти умоляюще предложил Сергей.

– Дорога, Сергей, – тихо сказал я. – Меня ждет дорога. Я пойду по ней до конца – и никого не поведу с собой насильно… Я сумасшедший романтик, и с этим поделать ничего нельзя.

– Я провожу тебя на день пути, – сказал Сергей. – Ты когда собираешься уходить?

– Завтра, – отрезал я.

– Уже?! – Голос у него упал. – Я думал, погостишь…

– Сергей, я не видел Танюшку два года, – тихо сказал я. – И ушел повидаться с тобой, пробыв с нею всего два дня. Пойми.

* * *

Меня буквально подбросили звуки тревоги. Я сел на ложе, отбросив шкуру, и несколько мгновений обалдело смотрел, как мальчишки вокруг в бешеном темпе одеваются и хватают оружие.

– Сергей, что случилось?! – гаркнул я своему другу – он затягивал ремнем зимнюю куртку и, подняв на меня бешеные глаза, секунду не узнавал. Потом сморгнул пленку ярости и пояснил, перекрикивая общий шум:

– Дозорные донесли – на побережье, километрах в пяти, потрошат рыбный склад…

– Да кто, кто?! – я вскочил на ноги.

– Варрррряги, блин! – прорычал Сергей. – Повадились, суки, то один, то другой… Живей!!!

– Погоди, я с вами!

Сергей застыл, потом неуверенно заметил:

– Это не обязательно…

– Обижаешь, – отрезал я, влезая в штаны.

* * *

Пришельцы – а их было пятеро парней с салазками, все с оружием – скорей всего подошли к краю припая на лодке и, оставив ее, добрались до берегового склада на лыжах. По дороге Сергей объяснил мне, что подобные фокусы пришельцы с моря откалывали уже не раз – и не всегда дело заканчивалось просто грабежом.

Но на этот раз у них не получилось уйти. Один десяток ребят Сергея пробрался вдоль берега и отрезал обратный путь. А второй – с самим Сергеем и со мной – спустился из леса.

Бросив салазки, пятерка пришельцев встала в круг. Двое поспешно натянули луки. Еще у двоих были щиты. Мы создали широкое кольцо и застыли, тоже держа оружие наготове. Кобуру нагана я не расстегивал – это было бы нечестно. С каких-то десяти шагов я рассматривал навечно загорелые, обветренные лица. Да, это, пожалуй, были скандинавы… кроме одного лучника, слишком беловолосого. Финн или прибалт… а может даже – наш северянин. На парне без щита и без лука ловко сидел кожаный шлем, в обеих руках были недлинные широкие мечи.

– Меняю рыбу на хлеб или апельсины, – сказал Сергей. Он держал палаш на плече. – Апельсины у вас есть?

– Нету, – отозвался по-русски тот, что в шлеме. Точно, он тут был главным… и «нету» у него прозвучало с акцентом. – И хлеба нету.

– А, значит, бесплатно рыбкой решили разжиться, – уточнил Сергей добродушно. – Кто послал-то вас? Или голодающие? Тогда берите рыбу и гуляйте…

Трусами они, конечно, не были. На лицах у всех троих появились ухмылки, а тот, что в шлеме, ответил:

– Мы не побирушки.

– Угу, вы воры, – согласился Сергей и сделал шаг вперед. Тот, что в шлеме, шагнул навстречу. – Я князь этих мест. Зовут меня Сергей, и не может быть, чтобы вы не слышали про меня.

– Слышали, – кивнул парень. – Меня зовут Блум, а кто у меня старший – тебе знать не обязательно.

– Ну что ж, вот и познакомились. – Левой рукой Сергей сбросил с головы капюшон. – Я вот что хочу предложить. Вас пятеро. Нас двадцать. Начнется свалка – вам не уйти, но и я потеряю троих минимум; может – больше, а мне это не нужно. Давай – один на один. Победишь ты – мои отпустят вас. И рыбу заберете. Мой верх – твои отдадут оружие и уйдут.

– Все? – уточнил Блум.

Сергей кивнул:

– Все. Кроме тебя, разумеется. Тебя мы похороним.

На миг Блум задумался. Потом беззаботно улыбнулся:

– Пойдет. – Он поднял руки и прокрутил в них мечи умелым движением бойца.

Я почувствовал, что собираюсь сделать шаг вперед. Наткнулся на удивленный взгляд Сергея… и остался стоять.

Князем здесь был он. Он принимал бой. Все было правильно и справедливо.

Сергей левой рукой обнажил свою дагу…

Все поединки похожи друг на друга – одинаково красивы, притягательны и страшны. У Блума были обычные мечи – такими не колют, но они плели в его руках двойное плотное кружево рубящих ударов. Каждый из них, обманчиво-плавных, грозил стать смертельным. Сергей держал руку с дагой у бедра, острием к противнику – удар мечом в полный размах дагой не перехватишь, сила не та. Его палаш нырял вверх-вниз, мгновенно отдергиваясь, словно челнок ткацкого станка.

«Рука устанет!» – хотел крикнуть я, но стиснул зубы и промолчал. Палаш Сергея был тяжелее, чем меч Блума. Оставалось надеяться, что у того работают обе руки, а значит, он устанет раньше…

Когда первое напряжение прошло, я увидел, что Сергей за прошедшее время научился очень многому. Творчески развил, так сказать, мое наследие. И я следил за ним с искренним восхищением.

Рука Сергея с дагой вылетела из-за спины. Он не пытался отбивать удары, он парировал их скользом. А вот палаш его начал «ходить» туда-сюда в нешуточных рубящих ударах, расплескивавших бледные искры в только-только разлившийся полусвет короткого дня.

Блум дрался очень хорошо. Великолепно он дрался. Уж не знаю, сколько он тут прожил, но годы эти прошли не зря, не зря…

Косым ударом снизу вверх – таким разваливают лицо от подбородка до лба – Сергей сшиб с него шлем, и наши восторженно заорали. Не все. Промолчал и я – я хорошо видел, что Блум в последний миг чуть припал на отставленную назад ногу, и палаш Сергея только это и сделал – шлем сбил, и тот улетел прочь, кувыркаясь.

Сергей проводил его глазами!!! И тут же у его левого бока полыхнула сталь одного из мечей Блума. Все, что мой друг успел сделать, – это прикрыть бок рукой…

Мне сперва показалось, что в сторону улетела отрубленная левая кисть!

Но через секунду я понял, что это Сергей выронил дагу – меч Блума разрубил ему руку выше запястья. А в следующий удар сердца – второй раз. Уже над локтем.

Из рукава побежала в истоптанный снег яркая кровь.

Сережка, не падай! Надо стоять!

Держись еще хоть немного!

Ты разве забыл, что на свете есть я

И наша одна дорога?

Сквозь тыщи галактик и черных дыр,

Сквозь огненный звон звездопада,

Сквозь вражьи ряды и колючий дым

К тебе я прорвусь и спасу от беды —

Ты только встань и не падай!

Горят города, и ребята лежат

В пыли и угольной крошке,

Но как ты учил меня шпагу держать,

Ты разве забыл, Сережка?!

Пускай этот день от крови намок,

Пускай молчат барабаны, —

Ты только держись и не падай с ног!

Я дам тебе лучший на свете клинок,

Я сам щитом твоим стану!

В. Крапивин

– Рыбу грузите, – через плечо бросил своим Блум. Не затем, чтобы поиздеваться над Сергеем. Просто он был уверен в своей победе и отдавал привычную команду.

– Не торопись, – процедил Сергей, вжимая руку в бок (мех куртки слипся сосульками). – Не так-то все просто…

Честное слово, я не понял, что он успел сделать! Я не понял! Просто Сергей вдруг оказался за спиной Блума. И пониже грудины, из солнечного сплетения, у того выскочило на полруки окровавленное лезвие палаша.

Блум упал с удивленным лицом,мягко соскользнув с клинка и не выпустив мечей из рук.

Сергей, тяжело дыша, стоял спиной к остальным четверым налетчикам, и я напрягся, ожидая чего угодно… но увидел лишь, как в снег тяжело ныряет оружие, выпущенное ими из рук.

* * *

– Сухожилие повредил, – заметила Ленка, аккуратно зашивая рану.

– Фигня, – отозвался Сергей, – не первый раз, разработаю…

Он сидел, широко расставив ноги, и только сжатая в кулак правая рука показывала, что ему больно. Говорил Сергей совершенно спокойно, даже весело.

– Как еще кость уцелела, – продолжала ворчать Ленка. – Нет, вот тут трещина. В лучевой… Так и есть. Потерпи, я шью.

– Терплю, – хмыкнул Сергей и повернулся ко мне. Я шнуровал куртку. – Я видел, как ты хотел идти драться вместо меня. Ты по-прежнему остаешься Королем Поединков.

– И все-таки я не заметил, что ты сделал с Блумом, – признался я. – Великолепный удар.

– Разозлился, – признался Сергея, пытаясь пошевелить пальцами. Ленка сердито двинула ему по затылку:

– Я еще не зашила!

– Извини, – Сергей вновь посмотрел на меня. – Уходишь, – вздохнул он. – Ладно, я сейчас соберусь. Обещал, надо проводить…

– Не надо, не надо! – запротестовала Ленка.

– Долгие проводы – лишние слезы, – улыбнулся я, протягивая ему руку. – Увидимся еще. Что нам сделается…

Я не выдержал – оглянулся, когда поднялся на косогор над Узкой Губой. След моих лыж тянулся за мной двумя тонкими нитками. Все. Если я и вернусь сюда – то не скоро и только как гость.

Но жа-а-аль…

Я шел сквозь лес и думал, что хорошо бы заплакать.

Опять не получалось.

* * *

На пятый вечер обратного пути я разбил стоянку в небольшой пещерке над берегом одной из вытекающих из болота рек. Днем метательным ножом я сшиб глухаря и сейчас, откинувшись на спальник, постланный на лапник, жевал не очень вкусное, припахивающее смолой мясо. Было достаточно тепло и почти уютно – у входа я поставил наскоро сплетенный из веток щит.

Еще неделя, и я доберусь до нашей стоянки. Кстати, все начнет раскисать уже через два-три дня, и мне впору не лыжи, а лодку, как бы неделя в две не превратилась…

…Стоп. Странное ощущение. Двое… один остановился над берегом, второй начал спускаться. Очень-очень тихо.

Очень-очень тихим и аккуратным – как движение человека снаружи – скользом ребра ладони я взвел оружие и положил кулак с ним на колено, левой рукой нащупав дагу. Если что – ею тут удобней будет драться.

Щит легко покачнулся. Я двинул стволом и бровью – однако, опытные граждане. Снаружи тьма тьмущая, а они так точно вышли… Что же это за поздние гости такие? Не урса, мало слишком, а значит, скорее всего обойдется без кровопролития. Но лучше подстраховаться.

– Олег, – послышался голос Сергея, – насколько я тебя знаю – ты сейчас целишься мне в район лба. Так ты опусти свою пушку и пригласи нас с дамой в дом.

– Ленка тоже там? – спокойно спросил я, не сразу попадая в кобуру револьвера – меня вдруг начало трясти от всеобъемлющей и неконтролируемой радости, булькавшей где-то в горле, словно пузырьки газировки. – Какого же ты таскаешь девушку ночью по болотам?

– А что делать, если ты такой ходок?

– Он не ходок, он спринтер. – Щит отвалился в сторону, и внутрь всунулись два неразличимых силуэта.

– Черти, – сердито сказал я. И в следующую секунду мы с Сергеем тискали друг друга, а Ленка кричала, чтобы я не повредил ему раненую руку…

– Лехто остался там вместо меня. Он пойдет, справится… Отпускать, правда, ни в какую не хотели. – Сергей засмеялся виновато. – Я думал – вообще свяжут. И еще думал – пополам разорвусь, не иначе…

– Почему все-таки со мной? – спросил я негромко.

Мы лежали на разостланных спальниках. За спиной Сергея тихо сопела Ленка. И сейчас он не сразу ответил на мой вопрос…

– Вот тут, Олег, – он, я различил, хлопнул себя по левому бедру, – помнишь, от чего у меня шрамы? И тут… – он коснулся левого плеча. – Помнишь?

– Помню, – кивнул я.

– Ну вот и я вспомнил… Если друг зовет – нельзя отказываться и чем-то оправдывать свой отказ. Иначе все в прошлом не имеет смысла… а у нас и так не очень много того, ради чего стоит жить… В общем, Олег, я пойду с тобой и дальше. И, – он засмеялся уже весело, – честно говоря, я рад, что повидаю наших… и останусь с ними, черт побери!

* * *

Как я и опасался, болота расперло весенними водами, и нам пришлось забрать южнее, удлиняя свой путь на сутки, а то и двое. Весна катилась нам навстречу. Днем через небо – то хмурое, то солнечное – летели и летели бесконечные птичьи стаи. Оживали леса. Реки вспучивали разливающиеся воды, лед кряхтел и трещал, по ночам это даже пугало, звуки были резкие и оглушительные, как артиллерийская стрельба или удары грома.

На двенадцатый день начался разлив, и я понял, что мы не успеем и за две недели. Но, если честно, меня это не очень беспокоило. Сергей и Ленка шли со мной.

Мы возвращались…

Мы с Ленкой во время короткой дневки в очередной раз сушили сапоги, поставив босые ноги на вещмешки. От сапог валил пар. Налетели какие-то мошки, толклись чуть в стороне, хорошо еще – не кусались. Сергей должен был вернуться с минуты на минуту – он убежал на пару километров вперед, посмотреть, что там и как.

Мы как раз успели зажевать по пластинке копченого мяса, когда Сергей показался на опушке метрах в ста от нас. Он бежал – быстро, скользя на раскисшей под снегом земле.

– Что случилось? – быстро спросил я.

Мой друг, присев на корточки, махнул рукой назад:

– Во-первых, там огромное стадо мамонтов, я такого еще не видел. А во-вторых – два человека. Идут на лыжах в нашу сторону по опушке леса.

– Ну что ж, – я отряхнул подошвы ног и начал натягивать сапоги, – удивительно, что мы до сих-то пор никого не встретили. Пошли знакомиться…

Двое бежали на лыжах ходко, умело. Один – впереди, второй – следом метрах в пяти. Капюшоны курток у обоих были сброшены и, хотя нас разделяло метров двести, я видел, что первый – темно-русый, как я, а второй – блондин.

Едва я это подумал – оба остановились и, явно перебросившись какими-то репликами, обнажили оружие.

Почуяли нас. Опытные. Очень… И странно знакомые… Впрочем – этот мир на всех накладывает свой отпечаток, нивелирует реакцию на опасность у разных, но поживших здесь людей.

– Лен, ты посиди здесь, – Сергей тоже держал палаш в руке, – а мы пойдем поглядим… Пошли, Олег.

– Пошли. – Я поднялся с колена.

Мы успели сделать друг друга навстречу около сотни спокойных шагов. Потом Сергей остановился, а я, запнувшись на миг, ускорил шаг, чувствуя, как вновь поднимается во мне знакомая бурная радость… и замечая, что Сергей бегом нагнал меня.

Мир все-таки был не очень велик. Не вообще, а для тех, кого мы зовем друзьями…

Андрюшка Альхимович и Йенс Круммер тоже спешили нам навстречу. И ничего в этой встрече не было странного.

Только хорошее. Словно сигнал о том, что жизнь начинает налаживаться заново.

Рассказ третий …В даль светлую

Так вперед за цыганской звездой кочевой

На закат, где дрожат паруса…

Дж. Р. Киплинг

Наверное, нет на свете все-таки более зеленой зелени, чем зелень английского лета. Легкий ветерок с юга равномерно покачивал верхние ветви кряжистых дубов, а в темной глубине чащи лежала плотная, незыблемая тень. Перекликались в кронах птицы, и большое стадо оленей неспешно и спокойно брело вдоль опушки. Плотной стеной сплетались в подлеске ветви можжевельника. На двух плоских гранитных валунах высыхала под лучами солнца ночная роса. В синеватых ложбинках, сбегавших к невидимой речке, все еще медленно ворочался туман.

– Колька, – негромко окликнул я русого паренька в камуфлированной куртке, вышедшего из леса неподалеку с автоматом наперевес. Он быстро повернулся на звук, лицо было строго-напряженным, но тут же расслабилось.

– Доброе утро, командир, – на ходу забрасывая «АКМС» за плечо, он подошел к камням, на ходу сорвал травинку и, сунув ее в зубы, уселся рядом, быстро жуя стебелек и стреляя по сторонам веселыми, с золотистыми искрами, серыми глазами.

– Где остальные? – спросил я.

– Идут, – отозвался Колька. Я с симпатией посмотрел на Гришина. Он прибился к нам больше двух месяцев назад, когда мы, уйдя с берегов Волхова, «зашли» на Кавказ снова – проведать старых друзей. До сих пор помню изумление и тревогу, охватившую нас всех, когда, остановившись на дневку у отрогов Кодорского хребта, мы услышали автоматные очереди. Кто-то отстреливался короткими всего в километре от нас, не больше. Мне трудно передать, какая сумятица мыслей возникла в тот миг лично в моей голове. Мы, тем не менее, пошли на стрельбу – и перебили около тридцати урса, обложивших на горном отроге мальчишку. Если честно, их перебить было легче, чем убедить парня, что ему ничего не грозит, – он едва не пристрелил Сергея, попробовавшего выступить парламентером. Вообще-то его можно было понять. Разведчик одного из русско-абхазских отрядов, Колька Гришин, пятнадцатилетний житель Очамчиры, заночевал в горном лесу, а утром напоролся на урса, долго уходил от них, уже почти рехнувшись от непонимания происходящего, в конце концов его блокировали на скале, с которой Колька не смог разглядеть ни одного селения! По-моему, он еще не меньше недели после этого не мог поверить в происходящее – что неудивительно.

Колька представлял собой, если так можно выразиться, иную ипостась мальчишек того, нового мира, который родился там, на той Земле – если рассматривать его в сравнении с компанией, встреченной мною в феврале. Такие ребята (и девчонки!) все чаще появлялись, по слухам, на Кавказе, в Молдавии, на юге Европы, но с Колькой первым я познакомился близко. Он, оказывается, участвовал в какой-то непонятной войне абхазов (?!) с грузинами (?!?!), в которой участвовали русские (?!?!?!), чеченцы (?!?!?!?!) и еще черт знает кто. Но, во всяком случае, он оказался у нас «ко двору», и у него еще оставалось примерно полста патронов.

Девятнадцать парней и одиннадцать девчонок – вот каков был мой отряд теперь, с которым я к середине лета 92-го добрался в Англию. Через десятые руки я передал Лаури просьбу пригнать сюда наш «Большой Секрет» – и вот ожидал его, без особых приключений (пока) блуждая по здешним очень красивым землям.

Впрочем, с нами и вообще последнее время ничего серьезного не случалось…

– Командир, – нарушил спокойное молчание Колька, рассматривая носки своих начинающих разлезаться кроссовок. Он один называл меня не «князь» и не «Олег», а именно так – «командир», – я не пойму, что Лидке надо?

– А что ей надо? – Я положил рукоять палаша на колено, поглаживая ладонью свастику.

– Ну… – Он длинно вздохнул. – Я к ней и так и сяк… Короче, она мне нравится. Я ничего плохого не хочу, я ее не обижу. – Он заторопился. – А она чуть ли не шарахается… Я ведь все серьезно…

– Коль, – я хлопнул его по плечу, – ну ты пойми. Ее почти два месяца разные скоты трахали, как хотели… не вскидывайся! Она, заметь, ото всех парней стороной держится. Ленька погрубей, да и тот только недавно отошел, ты его раньше не видел, а я-то еще застал…

– Ну а мне-то что делать?! – в сердцах стукнул кулаком по камню Колька.

– То же, что и делал, – ответил я. – Будешь добр, настойчив и предупредителен – и она выправится, вот тебе и награда…

– Командир, – тихо спросил Колька, поворачивая ко мне побледневшее лицо, на котором черными точками выступила обычно незаметная россыпь редких веснушек, – в этом мире вообще бывает счастье?

– Счастье? – Я потянулся, скрипнув кожей:

Быть или не быть, вот в чем вопрос.

Достойно ль

Смиряться под ударами судьбы,

Иль надо оказать сопротивленье

И в смертной схватке с целым морем бед

Покончить с ними? Умереть. Забыться.

И знать, что этим обрываешь цепь

Сердечных мук и тысячи лишений,

Присущих телу. Это ли не цель

Желанная? Скончаться. Сном забыться.

Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.

Какие сны в том смертном сне приснятся,

Когда покров земного чувства снят?

Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет

Несчастьям нашим жизнь на столько лет.

А то кто снес бы униженья века,

Неправду угнетателей, вельмож

Заносчивость, отринутое чувство,

Нескорый суд и более всего

Насмешки недостойных над достойным,

Когда так просто сводит все концы

Удар кинжала! Кто бы согласился,

Кряхтя, под ношей жизненной плестись,

Когда бы неизвестность после смерти,

Боязнь страны, откуда ни один

Не возвращался, не склоняла воли

Мириться лучше со знакомым злом,

Чем бегством к незнакомому стремиться!

Так всех нас в трусов превращает мысль,

И вянет, как цветок, решимость наша

В бесплодье умственного тупика,

Так погибают замыслы с размахом,

В начале обещавшие успех,

От долгих отлагательств…

– Что это? – спросил Колька.

– «Гамлет» Шекспира, – нехотя ответил я. – Есть здесь счастье, Коль. Какое сами себе слепим, такое и есть. Что возьмем – то и наше. И в какой-то степени это справедливо… – Я встал на ноги. – А вот и наши идут.

* * *

Я не знаю, какова Темза в нашем мире, хотя всегда мечтал побывать в Англии. Но здесь я увидел широкую и спокойную полноводную реку, незаметно и плавно катившуюся в ивовых зарослях. Местами от берегов отступали островки гордо стоявшего в воде тростника, над ними пролетали густые стаи уток.

– Темза, – сказал Джек. – Господи боже. – Он перешел на английский. – Я не был здесь двадцать два года!

– Двадцать два? – недоверчиво спросил Ян, сидевший на корточках у воды и плескавший ее себе за ворот куртки.

– Двадцать два, – с неуместной, казалось бы, улыбкой подтвердил Джек. – Я был только у тех мест, где Темза впадает в Рейн, а сюда не заходил… – Он сунул два пальца в рот и резко свистнул. С отмели километрах в полутора от нас замахал рукой Вадим, оттуда тоже засвистели, и кто-то поднял в обеих руках здоровенную рыбину. – Улов, Олег…

– Улов, – я прислушался. – Улов… Тихо, ребята.

Вопросов не последовало. Умолкли все – и сразу. Джек глазами спросил: «Что?» Я дернул щекой. Что-то мне не нравилось… что-то двигалось на самом краешке беспечного шума природы.

Я не успел понять, что это за звук. Позади нас возник Йенс Круммер. Губы немца кривила улыбка.

– Урса, – сказал он. – Гребут этим берегом против течения, со стороны Рейна. Шесть лодок, шестьдесят штук. Сейчас километрах в двух.

Я посмотрел на Джека, и тот исчез, а через несколько минут с отмели смело рыбаков Вадима. Со всех сторон шуршали кусты – собирались наши…

…У берега, на глубине, течение в этом месте убыстрялось резко. Угол течения между отмелью и остальным берегом создавал тихую заводь с прозрачной водой, в которой над песчаным дном «ходили» несколько больших щук.

Я уселся на торчащую над водой коряжину, оплетя ногами один из нижних сучков. Достал револьвер, толчком ребра ладони взвел курок.

– Сома поймали, – сказал Вадим, бездельно играя тесаком в ножнах. Он стоял на берегу. – Слушай, может, пусть себе плывут? Черт с ними!

– Пусть плывут, – согласился я. – Только обратно по течению. И мертвые… Пока меня не было, – я повернулся к нему, – один Боже погиб, да? – Вадим кивнул, не спуская с меня глаз. – И скольким ты вот так… разрешил плыть? – Он молчал, но серые глаза сузились. – Со мной убитых будет побольше, – добавил я. – Потому что у меня с урса, старый друг, никакого мира и согласия быть не может. Вижу – бью. Ты чем-то недоволен?

Я знаю, как спросил это. Тон моего вопроса отразился в лице Вадима, как в зеркале. Кажется, он хотел что-то сказать, но промолчал и, отшагнув в кусты, слился с ними…

Первая лодка появилась из-под ветвей ив – привычная, сухоглавая, страшная. Урса в ней гребли, размеренно ухая и опустив головы, меня они не видели, собираясь проскочить под дерево.

– Привет, – сказал я. И вогнал первую пулю прямо в задранное ко мне удивленное безлобое и губастое лицо.

Визжа и бросаясь из стороны в сторону, по лодке метался какой-то клубок. Слыша краем уха отрывистые щелчки «калашникова», я соскочил в лодку на нос, в прыжке бросив в кобуру револьвер и выхватывая клинки. Удар – в грудь сидящему на корточках урса, ногой. Круговой удар палашом – в брызгах крови взлетает отсеченная голова, тяжело падает в воду. Круговой удар вбок дагой – с нее увесисто сваливается тело. Резкий толчок от борта, и я, в прыжке поймав дагу ножнами, ухватился за ветви ив и спланировал на берег. Вонзив палаш в землю, откинув шторку барабана, быстро перезарядил наган. Звуки боя слышались ниже по течению, и я заспешил туда.

Схватка шла в лодках и на берегу – кое-кому из урса удалось выбраться, но их было даже меньше, чем наших, и я не успел к финалу. Последних добили у меня под носом.

– Раненые есть? – быстро спросил я, видя, что все стоят на ногах. Оказалось несколько поцарапанных, но серьезно – никого, и я усмехнулся: – Теперь можно продолжать рыбалку.

* * *

Я нашел Вадима, когда он разговаривал с Иркой. Она, кажется, поняла, что лишняя, и сразу ушла, а Вадиму, собравшемуся за ней, я преградил дорогу вытянутой рукой:

– Подожди.

– Убери руку, – тихо сказал он, и я убрал, а он остался стоять.

– Мне надо поговорить с тобой, – сказал я.

– Я слушаю. – Его голос был так же ровен и спокоен.

– Мы живы и почти счастливы, – начал я. – А теперь вопрос: знаешь ли ты, что я хочу делать дальше?

– Догадываюсь, – кивнул Вадим и, так как я молчал, добавил: – Идти на Город Света.

– Нет, – ответил я, с удовольствием глядя на то, как изумленно дрогнуло лицо Вадима. – Не сейчас, я имею в виду. Два года назад я собирался побывать в Америке и на Пацифиде. Мои желания остались прежними, Вадим. Отсюда, из Англии, когда Лаури пригонит «Большой Секрет», мы поплывем на запад. Я и… – я выдержал паузу, – те, кто захочет плыть со мной. А вот потом, когда мы вернемся, настанет черед Города Света. Обязательно настанет. Месть – это блюдо, которое подают холодным, Вадим.

– Боюсь, Олег, что ты сошел с ума, – ответил он.

– Может быть. Даже наверняка, – признал я. – Тебя это удивляет?

– Чего ты хочешь, Олег? – Вадим не сводил с меня глаз.

– Я? Увидеть этот мир. – Я описал ладонями в воздухе шар. – Увидеть все, что не видел. Потом вернуться и перерезать глотки тем, кто надел на меня ошейник. А перед смертью дознаться у них, кто играет в нас, как в солдатиков. Вот и все мои скромные желания.

– А сколько человек погибнут на пути к их исполнению? – спросил Вадим резко.

– Когда-то я пытался спрятаться от этого на острове, где ты меня нашел, – напомнил я. – Если хочешь, я высажу вас с Иркой там, на островке, откуда нас забрал Лаури.

– Олег, ты мой друг, – тихо сказал Вадим. – Помнишь, я как-то говорил тебе, что пойду за тобой до конца, потому что мне это интересно? – Я кивнул. – Сейчас мне уже не интересно. Ты очень широко замахиваешься. А ты сам нас учил, что на замахе легко пропустить удар врага.

– В меня нельзя играть, – ответил я. – И пусть я умру на своем пути, но – на своем пути.

Я один свой путь пройду

И наград ничьих не жду,

И прошу коль не понять,

Так запомнить:

Что собой долг перед собой,

Что зовут еще судьбой,

Должен я любой ценой

Но исполнить!

Не одну прощу вину,

Но измену – не умею,

Никого за взгляд иной

Не виню.

Только если изменю

Сам себя и сам себе я,

Что тогда я на Земле

Изменю?

Я уже понять успел:

Белый свет совсем не бел.

А смиришься с ним таким,

Станет черен.

И пока какой я есть,

Я кому-то нужен здесь,

А другой сам себе я никчемен!

Светом ночи, а не дня

Жизнь встречает здесь меня.

И не каждому она улыбнется.

Человеком быть решись —

Человечьей станет жизнь,

Человечество с тебя и начнется

П. Бюль-Бюль Оглы – А. Дидуров

На Йенса я наткнулся буквально за кустами и выругался. Немец спокойно кивнул, словно я похвалил его, а потом сказал:

– Orlogs.

– Что?! – раздраженно переспросил я.

– Orlogs, – повторил он. – На древненемецком это значит «изначальный закон». «Судьба».

– К черту, я не верю в судьбу, – отрезал я.

– Потому что не понимаешь, что это такое, – любезно пояснил немец. – Принято думать, что судьба – это некий высший рок, определяющий жизнь человека, – он сделал рукой раздражающе-красивый жест; я хмыкнул. – Но это не так. Я ведь недаром сказал, что на языке моих предков определяющим в жизни является «изначальный закон», а это совсем не то, что «высший рок». Orlogs внутри нас. Он просто не дает нам поступать иначе, чем это продиктовано нашими личными качествами, воспитанием, характером и верой. Мы таковы, каковы мы есть, и это – а не какие-то внешние факторы – ведет нас по жизненному пути.

– Мало мне было Джека, – раздраженно сказал я, – с его заумью про камни Зонтгофена, валькнуты и высшие законы.

– Джек очень умный парень, – заметил Йенс.

– Ты слышал наш разговор с Вадимом? – напрямую спросил я.

Йенс кивнул:

– Слышал, но не подслушивал… Вадим не рыцарь. Он не понимает тебя. И боится.

– Меня?! – искренне и неприятно поразился я.

Йенс пожал плечами:

– Нет. Будущего. Для него будущее – вечно длящееся настоящее, и никаких перемен не нужно.

– Он мой друг, – отрезал я.

– И тем не менее. – Йенс вдруг отвесил мне мушкетерский поклон. – И тем не менее, мой князь.

* * *

Ровными движениями камня Танюшка отбивала кромку корды. Я наблюдал за ней, плечом и виском привалившись к коре дуба и скрестив руки на груди. Танюшка взглянула на меня снизу вверх и улыбнулась.

– Порежешься, – сказал я, не удержав ответной улыбки.

– Не-а, – с озорной ноткой ответила она. – Смотри!

Девчонка вскочила прыжком даже не на ноги, а на толстое бревно, проходившее, как наклонный мостик, между двумя дубами. Это была подгрызенная бобрами подсохшая осина. Танюшка сделала сальто вперед, подсекая сама себе ноги кордой, сжалась в комок, распрямилась в полете, оттолкнулась ногами (дуб дрогнул) от одного из стволов, от другого, перекатилась с упором на свободную руку и, поймав двумя пальцами за клинок корду – подброшенную за миг до этого в воздух и летевшую ей в голову! – перебросила ее рукоятью в ладонь и соскочила, привычно зафиксировав приземление.

Потом показала мне язык и ловко щелкнула в нос со словами:

– Вот так!

– Ты знаешь, что про тебя песня есть? – любуясь ее движениями, спросил я. Танюшка мотнула гривой распущенных волос и, закусив губу, кивнула:

– Да, только она с плохим концом… А ты знаешь такую? – Она посмотрела на кроны деревьев, затянула:

– Над Волховом зимние бури вились,

Рушил припай прибой,

Когда его кочевая жизнь

Наконец привела домой…

После первой же строчки я удивленно поднял лицо. Баллада была на немецком, я внимательно вслушивался в слова, будто отчеканенные в стальной пластине…

– Лунная ночь воздвигала сугроб

И в сумрак швыряла снег,

Когда к своим друзьям в городок

Пришел наконец князь Олег.

Ребята сбежались с разных сторон

И вслед валили толпой,

Он шел, как призрак прошедших времен,

С поднятой головой.

Он сел к огню и смотрел вокруг,

И странен был его взгляд.

Он видел столько горьких разлук

И вот – вернулся назад.

И в доме теплом сквозь гул голосов

Поскрипывали слегка

Стропила из кряжистых дубов,

Помнивших века.

Олег поднял чашу из бука в честь

Павших в давних боях.

«За тех, кто лежит на юге – не здесь!

Помните те края?

Тела мертвецов с собой унося,

Шумела морская вода…

Из нас на каждого по пятьдесят

Урса было тогда!

Люди со скал падали вниз,

Шпаги ломались в руках,

Но только яростней мы дрались,

И прочь отступал страх!

Ревела багровая круговерть…

И новый рассвет вставал…

И сотни клинков приносили смерть…

Помните – Север пал?

Каждому с ним наступит пора

Чашу испить одну…

Так пусть же хватит отваги и нам

С честью уйти во тьму!»

Костер отражался в его глазах —

Рыжего пламени зыбь…

А по запястьям – рубцы на руках,

Память вражеских дыб.

«А как, – он спросил, – поживает Санек?

Случилось рассориться нам…»

«Его следов не хранит ни песок,

Ни мох лесной, ни волна…»

«Ну что ж!.. – Олег молвил. – Конец земной —

Могильная тишина…»

А ветер свистел и бился в окно…

И позеленела луна…

Скользили по лику ее облака,

Когда для друзей Олег

Неторопливо повел рассказ —

И память ринулась в бег:

«В безбрежной земле, на чужих ветрах,

Под багровой звездой,

В Городе Света безжалостный страх

Свивает свое гнездо.

Я видел кровь, смерть и колдовство,

Которого больше нет.

Я очень близко познал его —

Оно мне оставило след.

В том городе, старом, как Смерть сама,

Живут Сатаны рабы.

Во взглядах их – безумия тьма,

Ожиданье кровавой судьбы.

Сразил я вампира, что высосал кровь

У многих людей из жил,

А после блуждал меж серых холмов,

Где Мертвый Народ жил.

Я демонов видел в ночи полет

И кожистых крыльев песнь.

Сперва мое сердце оделось в лед —

Потом позвало на месть.

И все это в прошлом… Родной порог

Меня наконец манит.

Я очень устал от дальних дорог,

Заполнивших мои дни.

Мне хватит схваток и дальних стран,

Отмеренных мне судьбой…»

…А где-то в ночи ревел океан,

Припай крушил прибой.

Он пену валов швырял в снега,

Пытаясь достать до звезд —

В ответ океану выла пурга,

Как бешеный гончий пес.

Олег услыхал тот призрачный зов,

Тот бестелесный стон,

И в глубине опустевших зрачков

Зажегся холодный огонь.

Олег оглянулся по сторонам,

Как будто бы в первый раз,

И вышел за дверь, где свистела пурга,

С неба на землю мчась.

И все за ним поспешили вслед…

Чей голос их всех позвал?..

И только победную песню пел

Над Волховом яростный шквал…

– Ну и ну, – сказал я. – Это что за народное творчество?! Все же было начисто не так, Тань, ты же сама знаешь! Прекрасная погода, и рассказывал я, кажется, не таким… готическим слогом, и ушли мы, конечно, не в ту же ночь… Игорек что, спятил, что сочинил такое?.. И вообще, – я спохватился, – почему по-немецки-то?!

– Ты ничего не понял, – ласково ответила Танюшка. – Басс не сочинял этой песни. Я их слышала в Германии – помнишь, когда мы недавно гостили на Рейне у Андерса?

– Да-а? – Я потер висок. – Эй, погоди, Тань, а что значит – «слышала»?! Это еще не все?!

Вместо ответа Танюшка вновь запела, и я обалдело замер:

– Туман стелился под луной,

Клубясь, перетекал.

Один в лесу, во тьме ночной,

Князь Олег спал.

Его друг Север встал над ним

В каких-то двух шагах:

«Олег, Олег! Скорей проснись

И встреть клинком врага!»

Вскочил Олег и испытал

Лишь радость, не испуг:

Его в ночи остерегал

Давно погибший друг!

Сказал Олег: «Ого! Ты здесь?!

Но черт! Как все понять?!

Мой друг, я видел твою смерть,

Но ты со мной опять!

Как вышло, что из пустоты

Вернулся ты в наш мир?!

Постой, Олег! Дрожат листы,

Грядет кровавый пир!

Сюда несутся дикари —

По голову твою!

И каждый клялся до зари

Предать тебя копью!

Убьм! – ревет врагов толпа,

И в бегстве смысла нет!

От их шагов гудит тропа,

Где ты оставил след!»

Едва Олег успел вскочить,

Стряхнув последний сон, —

А в масках жутких палачи

Бегут со всех сторон!

Клич «Рось!» раздался, будто гром!

«Нет, твари – я не ваш!»

И под луною серебром

Сверкнул в руке палаш!

И с каждой вспышкой серебра

Багровый пламень гас

В зрачках не ведавших добра

Дикарских злобных глаз!

А рядом с ним другой боец

Разил в полночной мгле,

И с каждым выпадом мертвец

Пластался на земле!

Урса добычи не видать —

Поют, звенят клинки…

…И прочь отхлынула орда

И сгинула в ночи.

И вновь утих шумливый лес,

И ночь молчит опять,

И к другу бросился Олег,

Спеша его обнять,

Спеша прижать его к груди:

«Откуда же ты здесь?!.»

Но что ж? Он снова был один

Под куполом небес.

– Вот и все, – обреченно сказал я. – Угодил в историю. Попал в легенду. Уже и мои собственные поступки мне не принадлежат…

– Не расстраивайся, – лукаво заметила Танюшка. – Я же не протестовала, когда из меня в песне сделали деву-воительницу-мстящую-за-погибшего-парня? И, между прочим, ты мне в этих песнях нравишься. Такой мужественный… загадочный, решительный, неприступный… А еще прими к сведению, что песни есть и про Джека, и про Сережку Земцова. И еще, наверное, есть – просто я не слышала. А песни Игоря поют в разных местах, даже не зная, кто их автор.

Я фыркнул, потом рассмеялся. Танюшка удивленно посмотрела на меня, толкнула локтем:

– Ты чего?

– Да вспомнил кое-что… Это ведь правда, Тань?

– Ты об истории с Йонасом? – буркнула моя амазонка, тут же догадавшись. – Правда. А остальное – чушь. Он просто пристал ко мне и правда был пьяный. Я знать не знала, что он такая сволочь и что его вся округа ненавидит! И я его честно предупредила, что следом идут наши. А он руки распускать… Мы даже не фехтовали. Я его отпихнула, а он себе башку о пенек раскроил. А из меня в Полесье героиню сделали. Национальную… Олег, – безо всякого перехода продолжала она, – знаешь, что поразительно? Ты читаешь стихи. Ты такой вежливый. Ты умеешь интересно рассказывать. Ты веселый. Ты горой стоишь за друзей. Ты умный. Ты умелый воин. Ты меня любишь и можешь быть таким нежным… А еще ты пытаешь пленных. И это, кстати, никого не удивляет, Олег.

– Больше того, – спокойно сказал я, – мне нравится пытать пленных. Но все, что я делал с урса, померкнет в сравнении с тем, что я сделаю с обитателями Города Света. За всех, кого они убили своими и чужими руками. Таня, ты понимаешь – вот пока мы сидим здесь и дышим воздухом, там по-прежнему мучаются мальчишки и девчонки. И большинству из них не хватит везения… или мужества, чтобы вырваться из ада. Когда я думаю об этом – у меня мозги вскипают, Тань. Я готов идти туда прямо сейчас. Но я не пойду. Отложу на год. На два, может – больше. И когда у меня окончательно поедет крыша – тогда пойду мстить… – Я положил ладонь на щеку своей девчонки. – А знаешь почему? Потому что никто из ушедших со мной обратно не вернется. Я и не надеюсь на это. Просто мне не хочется ждать, пока смерть найдет меня. Я найду ее сам и схвачусь с нею, а потом – умру с клинками в руках. Это и будет финал, Танюш.

– Я пойду с тобой, – сказала она.

– Конечно, – согласился я. – Мы умрем вместе. Когда сами этого заходим. Посмотрим мир – и уйдем из него. Так, чтобы остаться в новых песнях. Но до этого у нас будет еще несколько лет.

– Наших лет, – Танюшка коснулась пальцами моих губ. – Олег, у меня есть предложение. Нас все равно пока не хватятся…

* * *

Есть такое иностранное слово – «эротика». Объяснять его – дело совершенно безнадежное. Но, по-моему, это когда ты, задыхаясь от странного пьянящего чувства, бежишь по лесу, а впереди между деревьев мелькает загорелое тело обнаженной девчонки, которая мчится, не желая от тебя убежать совсем, а ты догоняешь ее, зная, что завтра этого всего может не быть.

Я догнал Танюшку в сырой низинке, около двух ясеней, а точнее – между ними. Схватил за плечи; ко мне повернулось разгоряченное, почти злое лицо, с пробившимся сквозь загар темным румянцем. Она молча и резко царапнула меня по руке – я вскрикнул, перехватил ее запястья, рывком вывернул в стороны и прижал девчонку спиной к одному из деревьев. Танюшка пригнула голову, нешуточно укусила меня в левое плечо, начала отталкивать коленом.

– Ах, так… – процедил я – тоже без шуток, налегая на нее. Танюшка была сильной, рослой и ловкой, но все-таки не сильнее меня, и я, ломая сопротивление девчонки, силой раздвинул ее ноги, тоже действуя коленом. – Догнал? – спросил я, лбом упираясь в лоб Танюшки и отводя бедра. – Догнал, а?..

Я понял, что Танюшка плачет, только когда закончил. И жутко испугался, потому что до меня дошло – я фактически ее изнасиловал.

– Тань!.. – Я отпустил ее, отступая, но она вдруг обвила меня руками за шею и тихо сказала, задыхаясь от слез:

– Мне… мне так захотелось домой… так захотелось, Олег…

Я ничего не успел ответить. Перед глазами вдруг встало лицо мамы, и сердце разорвалось, останавливаясь… Стиснув зубы, я помотал головой, пережидая боль, – не сразу вернулись ощущения: ветерок на мокрой от пота спине; горячие руки Таньки на плечах; сырая земля под босыми ногами.

– Мы живые, – прошептал я. – Это нечестно, мы живые…

– Олег, – вывел меня из отстраненного состояния голос Таньки. – Мне здесь не нравится. Смотри, что там?

Я повернулся вбок. В ложбине, в которую переходила наша низинка, медленно клубился синеватый туман.

– Туман, – сказал я. – Просто туман, – и отметил, что не поют птицы. Туман вращался неспешно и размеренно, против часовой стрелки, и этот водоворот подползал ближе и ближе.

– Олег, здесь что-то не то, – повторила Татьяна, скользя рукой по древесной коре. – Ты слышишь? Музыка…

Я хотел ответить, что ей кажется, но… но в этот момент и сам услышал музыку. Странная, какая-то капельно-звонкая, она звучала на самом краешке слуха, невольно заставляя напрягаться, чтобы понять, что и на чем играют. Музыка была знакомой, и инструмент – знакомым, и я знал, что играет мой хороший знакомый…

– Оле-е-е-ег!!! – Танюшка даже не кричала, а визжала, срывая голос, и я, обернувшись, изумленно понял: не зная, когда, я отошел от нее и стоял по колено в теплом туманном кружении. – Вернись, Олег! – Она сжала кулаки и притопнула. В голосе у Таньки был страх. – Вернись немедленно!!! Там страшно!

– Ничего тут нет страшного. – Я провел сквозь туман ладонью – и отшатнулся. На миг мне почудилось бесплотное, но явное прикосновение чьих-то холодных пальцев. – Что это?..

– Олег, иди сюда, не стой там! – кричала Танюшка. И не подходила! – Там нельзя, бежим отсюда! Олег, бежим, уйди оттуда! Там кто-то есть! Олег!

Да, это точно – там кто-то был… И я это ощущал. А вместе с этим ощущал и интерес, несмотря на крики Танюшки. Музыка утихла, очарование пропало, а вот любопытство осталось.

«Мальчик, – услышал я тихий, нежный голос, в которым странным образом не было жизни, – здравствуй, мальчик… Подойди поближе, дай мне руку, мальчик… Подойди поближе, дай мне руку – я заблудилась в тумане…»

Так ветер дует в забытый рог, и тот вдруг начинает выводить красивые, но мертвые мелодии, от которых становится страшно… Против своей воли я вглядывался в туман – и вдруг увидел.

Лицо, смотревшее на меня из спутанных белесых волокон, само походило на туман. Оно было безжизненным, белым и прекрасным. Большие глаза казались кусочками льда в оправе из длинных, плавно изогнутых ресниц. Подбородок, тонкий нос с широкими ноздрями, высокие узко-острые скулы казались отчеканенными из заиндевелого серебра.

Очень красивое лицо. И очень страшное. Такое же страшное, как и мелодия, – нечеловеческое. От этого лица надо было бежать, не оглядываясь и со всех ног, потому что ничего общего с людьми оно иметь не могло.

Да только вот в чем проблема – я не мог сдвинуться с места. А лицо наплывало, и тонкие губы улыбались; ниже появились сотканные из туманных струй руки. Они поднимались над моими плечами, чтобы лечь на них…

И это будет все. Глаза цвета льда заполнят весь мир – и меня не станет. Ничего уже не сделать, ничего не изменить…

Туманная девочка вдруг отшатнулась, ее холодно-невозмутимое лицо сломалось, как отражение в разбитом зеркале.

– Уйди, тварь! – между мною и ней вклинилась Танюшка, вытянувшая вперед руки ладонями к этому существу. – Не тронь его! Он мой! Прочь!

Продолжая вытягивать вперед одну руку, другой Танюшка начала отталкивать меня, тесня прочь из тумана. Я более-менее пришел в себя, когда мы выбрались на склон лощины и наблюдали, как туман быстро, словно в ускоренной съемке, всасывается куда-то в низину. Я тяжело дышал. Лицо Танюшки покрывал бисер крупного пота, но она улыбалась.

– Испугалась, – с одышкой сказала она.

– Я тоже испугался, – признался я.

Танюшка отмахнулась:

– Да не я испугалась, вот еще. Вернее, я тоже… немного… но это она меня испугалась… Ты знаешь, кто это?

– А ты знаешь? – удивился я.

Танюшка кивнула:

– Фергюс рассказывал… Это лланнан-ши. Дева Тумана. Они боятся девчонок, а парней утаскивают с собой.

– К-куда? – осведомился я, обнимая себя за плечи. Меня начало трясти.

– Спросишь у нее, если снова встретишь, – отрезала Танюшка. – Пошли скорей. Вот будет смех, если наше барахло стырили?

Я поспешил за нею. Но перед этим оглянулся. И мне почудилось, что в лощине, возле кустов можжевельника, стоит стройная призрачная фигура.

* * *

В быстром холодном ручейке мы помыли ноги. Странно, но я не ощущал никакого неудобства, разгуливая по лесу голяком в обществе такой же голой девчонки. Когда мы выбрались на берег, я негромко сказал:

– Тань, прости… за то, что я сделал… там.

Мне это далось с трудом, но Танюшка улыбнулась и подмигнула:

– А знаешь, мне даже понравилось. Сперва я, если честно, на тебя разозлилась – ты меня так схватил… – Она свела длинные брови. – Олег, скажи честно… вот ты про ту ирландку рассказывал… с ней тебе было хорошо?

– Не помню, Тань, – честно сказал я. – Это как во время боя. Потом не вспомнишь, что и как делал.

– А у меня, кроме тебя, никого не было и не будет, – твердо сказала она и улыбнулась уже лукаво. – А давай еще как-нибудь попробуем опять так же? – В ее глазах появился смешок, а голос стал деланно-жеманным. – Только ты меня еще свяжи… и ножнами вон хоть побей… немножко… Может, вообще классно будет?! – И она, закатив глаза, высунула кончик язычка.

– Не смогу я тебя ножнами побить, – напряженно сказал я. – Ножны свистнули. И все остальное.

– Ой блинннн!!! – вырвалось у Танюшки, и она присела, сведя вместе коленки и прикрывшись руками, заоглядывалась. – Может, мы не туда вышли?!

– Да сюда, – я сплюнул, – вон под теми кустами раздевались… Хватит идиотничать! – повысил я голос. Если честно, я ни капли не испугался, только немного рассердился. И угадал. Послышался смех, и из-за дубов вышел Сергей, тащивший в охапке всю нашу одежду.

– Ай-ай, – сказал Земцов, широко улыбаясь, – потеря бдительности и полное расслабление… Тань, ты знаешь, что у тебя вся попа в ссадинах? Что он с тобой делал? – Танюшка вспыхнула, ойкнула, прикрыла руками мягкое место; Сергей поднял брови: – Ого… – Она вернула руки назад и жалобно-сердито завопила:

– Отдай одежду, па-ра-зит!

– Держите. – Сергей высыпал ворох к ногам. – Это я добрый, другой бы на дуб ее позашвыривал…

– Завидуешь? – Я нарочито медленно одевался. Танюшка фыркнула и тоже начала натягивать одежду такими неспешно-плавными движениями, что Сергей покраснел и со смешной деловитостью повернулся ко мне:

– Я чего искал вас… Олег, ты давай быстрей. Там кадр один от Лаури прибыл, тебя ждет.

* * *

«Кадр» оказался не от Лаури, а веселый рыжий парнишка, которого звали Джок – из отряда англичан, стоявшего у слияния Рейна и Темзы, на перешейке. Оказывается, Лаури причалил туда, и местные вызвались передать нам известие о том, что «Большой Секрет» готов. Джек прошагал за трое суток больше ста пятидесяти километров, и сейчас наши ахающие девчонки чинили его сапоги (подошва в нескольких местах протерлась до дыр), а сам англичанин смешил всех какими-то невероятными рассказами о своих приключениях. Заночевать он наотрез отказался, мотивируя это тем, что его ждет девчонка – почти такая же красивая, как наши, а главное – совершенно своя…

– Тебе повезло, – сказал Джек.

Мы сидели над речным берегом на подточенном течением древесном стволе, лицом к лицу. В реке отражался гигантский костер, возле которого слышались взрывы смеха и обрывки песен.

– Значит, эти… лланнан ши, они вроде носферату и прочих? – спросил я, бросая в воду кусок коры.

Джек пожал плечами:

– Да кто его знает… Хаахти – помнишь Хаахти? – он мне как-то говорил, что лланнан ши когда-то были обычнымидевчонками… давно, может даже – тысячу лет назад. В племени вроде нашего или любого другого… Но получилось так, что их парни не вернулись из похода. Не погибли, а просто пропали. И девчонки стали ждать. Они были верные и преданные. Ждали долго и постепенно… изменились, что ли. Стали вот такими. Не знаю, правда ли это, но мальчишкам в руки им лучше не попадать. Хотя, если верить рассказам, смерть в их руках не назовешь неприятной. Я как-то раз всерьез подумывал прыгнуть к одной – и кранты.

– Джек, а как ты вообще… без девчонки? – было темно, и я спросил это довольно легко. Джеку, наверное, темнота тоже помогала, потому что он ответил:

– Руки-то у меня целы… Ты, кстати, на брудершафт никогда не пробовал.

– Чего? – не понял я.

– Ну, это когда парни друг другу…

– Так бы и говорил, – буркнул я и признался. – Так у меня с этого и началось. Мне двенадцать лет было, когда я того… созрел. Сперва по ночам – там сны всякие, прочее, ну ты знаешь. Я и знать ничего про это не знал. А потом, весной как-то, один девятиклассник меня за хоккейной коробкой просветил. Как раз как ты сказал, только у нас про это говорили просто «накрест»… Эй, – я с подозрением посмотрел на него, – а ты на что это вообще намекаешь?.. Если… эй, Путешественник, я не буду! Ты меня не возбуждаешь, и вообще не хочу!

– И не собирался, – хмыкнул Джек. – Хотя, если не знаешь, этим…

– Многие занимаются, – равнодушно подтвердил я. – Странно было бы, если у парня нет девчонки, и он не дрочит. А там хоть пусть по кругу этим занимаются, мне важно, чтобы извращенцы не заводились… – Я вышел в упор на руках и встал. – А вот теперь, Джек, мне предстоит весьма интересное и значимое во всех отношениях мероприятие.

Джек тем же движением встал напротив меня.

– Ты решил говорить о начале путешествия? – напрямую спросил он. Я наклонил голову. – Ладно. Тогда пошли. И… не удивляйся последствиям своего выбора.

* * *

Если честно, у меня не хватило духу начать разговор сразу, хотя это было бы правильней. Я копчиком чувствовал, что «просто так» этот вечер мне не обойдется – и смалодушничал. Просто сел у костра и, набираясь мужества, слушал, как Басс поет какую-то незнакомую, очень красивую и грустную песню – про коня…

– Выйду ночью в поле с конем…

Ночкой темной тихо пойдем…

Мы пойдем с конем по полю вдвоем…

Мы пойдем с конем по полю вдвоем…

– Красиво… – вздохнула где-то рядом Клео. Ясо приобнял ее, притиснул к себе. Я заметил, что Колька сидит рядом с Лидкой, и она не против, хотя и жмется к брату. А потом – поймал взгляд Вадима. Он не слушал песню. Он смотрел на меня.

– Дай-ка я пойду посмотрю,

Где рождает поле зарю…

Ай брусничный свет, алый да рассвет —

То ли есть то место, то ли его нет…

– А правда – где рождается заря? – спросила Танюшка, дыша мне в затылок.

– Рядом с радугой, – ответил я, не поворачиваясь.

И встал.

В море соли и так до черта,

Морю не надо слез.

Наша вера верней расчета,

Нас вывозит «Авось».

Нас мало, нас адски мало,

А самое главное, что мы врозь,

Но из всех притонов, из всех кошмаров

Мы возвращаемся на «Авось».

Вместо флейты подымем флягу,

Чтобы смелее жилось.

Под российским небесным флагом

И девизом: «Авось»!

Нас мало, и нас все меньше,

И парус пробит насквозь,

Но сердца забывчивых женщин

Не забудут «Авось»!

От ударов о наши плечи

Гнется земная ось.

Только наш позвоночник крепче,

Не согнемся авось.

Вместо флейты подымем флягу,

Чтобы смелее жилось.

Под Российским небесным флагом

И девизом: «Авось»!

А. Рыбников – А. Вознесенский

– Мое решение обжалованию не подлежит… – Я помолчал, оглядывая такой же молчаливый круг возле костра. – Но только для меня самого. Я имею в виду, что в любом случае буду делать то, о чем рассказал. Но любой может отказаться идти со мной. Повторяю: мы уходим на несколько лет. Мы можем вообще не вернуться. И когда мы вернемся, я начну готовить поход на Город Света. Вот и все. А теперь я ставлю вопрос на общее голосование. И пусть каждый скажет не просто «да» или «нет», но объяснит хотя бы в двух словах – почему он это говорит.

Я сел и, достав один из метательных ножей, начал строгать деревяшку. Я не глядел на ребят и девчонок, а они молчали. Обдумывали сказанное? Или уже все обдумали, но не решались сказать? Тогда результат неутешителен… Но почему молчит Танюшка?!. Я не выдержал, повернулся к ней и встретился с настолько удивленным взглядом, что все сразу понял.

Для нее вариантов просто не было. Она и не «рассматривала» ничего.

– Я за, – поднялся Сережка Земцов. – Просто потому, что Олег – мой друг, а кроме того, мне хочется посмотреть этот мир за пределами Европы.

– Я в любом случае с Сергеем, – пожала плечами Ленка. Похоже, и для нее вопрос просто не стоял…

– Я тоже за. – Йенс не стал подниматься. – Я здесь ищу приключений, это весь ответ.

– И не только твой, – подал голос Басс. – Я за путешествие.

– Я с Игорем, – сказала Ингрид. – Просто с Игорем – и все.

Фергюс что-то сказал по-ирландски и перевел тут же:

– Лучше узнать и умереть, чем жить и не знать. Я за поход.

– Мне просто все равно, – тихо сказала Радица. – Я со всеми и как все.

– Я с Фергюсом, – махнул рукой Димка. – Полюбить, так королеву, проиграть – так миллион. Тем более, что в Америке я еще не был.

– Я против. – Вадим встал. Он смотрел на меня. Он все это время смотрел на меня! – Я против, потому что это авантюра. Я против, потому что это гибель. Я против!

– Песня блаженной памяти Сани, – пробормотал Джек, поднимаясь. – Я за поход. Потому что мне интересно в него идти.

– Я не знаю, – отрезала Ирка. Вадим покосился на нее: девчонка повысила голос: – Не знаю! Как все, так и я, ясно?!

– Мы идем, потому что мы все друзья, – высказался Видов. – Правда, Линде? – Линде просто кивнула и положила светловолосую голову на плечо серба.

– Собственно, я могу только повторить то же самое, – пожал плечами Ясо. – А ты, Клео?

– Идти – так всем, – подтвердила гречанка.

– Я иду, – буркнул Мило. – Мне скучно на одном месте.

– Мне вообще-то хотелось идти на восток, – признался Ян. – Никогда не видел Сибири. Но, в конце концов, прийти в Сибирь можно и с другой стороны.

– Я иду. – Андрей Альхимович зевнул и ничего не стал объяснять, хотя я и поглядывал на него выжидающе.

– Наступать – бежать, отступать – бежать… – вздохнул Колька. – Мне как татарину. Что водка, что пулемет – лишь бы с ног валило… Короче, я иду.

– Тогда и я иду, – вдруг сказала Лидка. Ее брат покусал уголок губы и тоже подал голос:

– И я иду. Мы с сестрой вместе, да и правда – интересно же…

– Ave, Ceasar… – с улыбкой поднял руку Раде. – Мне кругосветные путешествия нравились еще в школе… Зорка, ты как?

– С условием, – улыбнулась красавица-сербиянка. – Что моя смерть будет героической и безвременной.

– Обещаю, – серьезно заверил я.

– Картина маслом… – сказал Олег Крыгин, вытягивая ноги в сапогах почти в самый огонь. – Извини, Вадим, – и больше ничего не добавил.

– Давай, Лена, – заворчала Власенкова. – Собирайся, Лена. Тащи продукты, Лена. Ах нет, Лена?! Так найди, срок до вечера… Ладно. В Америку так в Америку. Вы ж без меня пропадете…

– Я на «Большом Секрете» – куда угодно. А с вами – вообще, – не очень ясно, но эмоционально сообщил Анри.

– Плыть так плыть, – заявил Серый. – Я согласен. Мне просто интересно.

– Мне – тоже, – согласилась Вильма. – Плывем!

Я победно улыбнулся, глядя в глаза Вадиму.

– А ты – остаешься?

– Я тоже плыву, – спокойно ответил он. – Не бросать же вас здесь. И там. И вообще.

* * *

– Продуктов погружено на девяносто дней. – Ленка стояла возле меня со своим любимым блокнотом в руках. – Колумб плыл, кажется, семьдесят?

– Семьдесят два, – поправил я, – из них месяц штилем… Вода?

– Воду грузили под руководством Радицы, – с легкой ревностью сказала Ленка.

– Позови ее, Лен, – попросил я. И уже вслед добавил: – И Ингрид!

– Хорошо, хорошо! – махнула она на бегу рукой.

Мы с Лаури стояли на уступе мелового холма («Альбион» – «белый», помните?). Точнее – я стоял, а он сидел и лениво смотрел в небо.

А я наблюдал за тем, как у берега грузят – точнее, заканчивают грузить – «Большой Секрет». Основная часть погрузки была завершена еще вчера, сейчас дотаскивали мелочь – но мелочь необходимую. Отплытие было назначено на вечер, чтобы с вечерним ветром уйти подальше.

– Я бы поплыл с вами, – вдруг сказал Лаури и, потянувшись всем телом, встал рядом со мной. – Хотя бы затем, чтобы найти Тиля… Но меня ждут на Скале, а потом мы еще успеем сплавать в Северную Африку…

– Не беспокойся, – угадал я его мысли, – ничего с нами не случится. Джек был в Америке, и опыт плаваний у нас есть…

– Да я и не очень беспокоюсь, – пожал плечами Лаури, ставя на крутой выступ ногу в высоком сапоге с отворотом. – Недалеко от побережья, в устье Делавэра, есть лагерь Сэнди Кларика. Если успеете до конца сентября – застанете его, он поможет освоиться… Ну, пойду я.

– Ты не будешь ждать отплытия?! – Я искренне огорчился.

Лаури помотал головой:

– Нет, зачем?.. – но медлил, а потом протянул мне руку и, когда я пожал ее, цепко задержал мою ладонь в своей и печально улыбнулся: – Ну… ладно. Успехов тебе, Олег. Вроде и виделись нечасто, а все равно ты мой друг… Если вернешься, то, наверное, года через три, не раньше, – меня, должно быть, уже не будет…

Я не стал возражать, потому что это было правдой. И от этой правды мне стало горько и обидно. Лаури тряхнул меня за плечо:

– Ладно, не надо ничего говорить… Если встретишь Тиля – передавай привет!

– Передам, – тихо ответил я, и Лаури, придерживая ладонью рукоять клинка, широко зашагал вниз по тропинке. На полпути замедлил шаг и, повернувшись ко мне, крикнул:

– А все-таки мы не так уж плохо жили! А, русский?!

Вместо ответа я вскинул ладонь. Лаури засмеялся, махнул рукой – и, уже не оглядываясь, исчез в зарослях…

Радица сообщила мне, что на «Большой Секрет» погружено воды на тридцать человек на те же девяносто дней по три литра в день, и в воду положены комочки смолы – не зацветет и не протухнет, можно не бояться. Шторм бурдюкам тоже не страшен, так что все будет в порядке. Следом явилась Ингрид с докладом о сделанных запасах лекарств, и мы вместе с ней отправились на берег. Джек перехватил меня по пути, чтобы сообщить об уложенных двух запасных парусах… короче, я и опомниться не успел, а солнце уже клонилось к лесным вершинам, и на берегу возле сходней оставался я один; за моей спиной резко разносились в ясном вечернем воздухе команды Джека.

Я отвернулся и, в несколько прыжков поднявшись по вздрагивающим сходням, прокричал:

– Сходни убрать! Парус и флаг – поднять! Отплываем!

Закатное солнце ярко осветило белый с алой катящейся свастикой флаг, развернувшийся под ветром.

* * *

– Приятель, живей разворачивай парус —

Йо-хо-хо, веселись, как черт!

Одни убиты пулями, других убила старость —

Йо-хо-хо, все равно – за борт! —

мурлыкал неподалеку Сережка.

Я тяжело вздохнул и, повернувшись на бок, натянул на голову одеяло.

Сергей наддал:

– По морям и океанам

Злая нас ведет звезда!

Бродим мы по разным странам

И нигде не вьем гнезда…

– Гос-по-ди-и, Сергей. – Я отпихнул одеяло и сел. – Ну что за хрень собачья, ну чего ты ноешь, как больной зуб?!

– О, доброе утро, – ничуть не удивившись, поздоровался со мной оседлавший борт Земцов и от полноты чувств начал выбивать босыми пятками дробь по борту. С носа доносился деловитый шум камбуза. Большинство народу, конечно, дрыхло и собиралось дрыхнуть и дальше. – Ветер хороший, идем шесть узлов… Смотри, какой восход!

– В следующий раз лягу спать в каюте, – сказал я в пространство и, поднявшись, подошел к борту.

Сергей был, конечно, прав. Восход оказался классным. Вровень с «Большим Секретом» шли, выскакивая из воды равномерными прыжками, почти полсотни дельфинов. Атлантика была спокойно-серебристой.

Двенадцатый день плавания начался. Последние три дня нас упорно сносило к северу, но не очень сильно. Ветер дул ровный, было тепло и безоблачно.

– Пятнадцать человек на сундук мертвеца —

Йо-хо-хо и бутылка рому!

Пей, и дьявол тебя доведет до конца —

Йо-хо-хо и бутылка рому! —

жизнерадостно бухтел Сергей. Я покосился на него, борясь с искушением устроить ему внеплановый заплыв. Потом спросил:

– А как ты думаешь, акулы тут есть?

– А как же? – Сергей покосился на меня. – Ты меня скинуть собрался? Не надо… Есть, есть акулы. Помнишь, какую мы видели пять дней назад?

Я молча кивнул и невольно передернулся. Чудовищная тварь – не меньше когга длиной! – бесшумно всплыла слева по борту и часа полтора шла вровень с нами, не прилагая к этому никаких усилий. Во всем ее теле – от скошенного рыла до острого огромного хвоста – была тупая, непреклонная жестокость, направленная на одно: убийство. Мы все это время торчали у борта в абсолютном молчании, ожидая одного: атаки, которая превратит нас в груду щепы. Но акула ушла так же бесшумно и мгновенно, как и появилась. А я навсегда запомнил ее черный, бездумный и холодный глаз, который видел с расстояния метра в три. Дело было даже не в величине и хищности кархародона – дело было в его абсолютной чуждости миру, в котором я жил. Урса-переросток. Такой же враждебный моему окружающему…

– Не напоминай, – повторил я. – Так, ладно. Я пойду… подумаю, а потом – с инспекцией по кораблю. Пора начинать день.

– Ну давай, – сказал мне вслед Сергей, и я услышал, как он завопил:

– Еще не бывал ты на Конго-реке…

Дернем, парни! Дернули!

Там жмет лихорадка людей в кулаке…

Перн… ой, то есть – дернем, парни! Дернули!..

Первым делом я завернул в сортир. Пардон – в гальюн, помещавшийся в корме, за-под каютой. У меня это заведение всегда вызывало отчетливое опасение. Мне так и представлялось, как я сажусь над дырой, доски подламываются – и я лечу в гостеприимные воды Атлантики точно под киль нашего корабля. Басс напротив – уверял, что там ему приходят в голову самые лучшие идеи и именно там он сочинил песню, которую вот уже три дня распевал весь «Большой Секрет».

По столу качка таскала бортжурнал, который я вчера забыл закрыть. Как ни странно, на рундуках сидели Ленка Власенкова и Ленка Чередниченко. Наша завхоз зачитывала что-то по блокноту, девчонка Сергея писала обломком угля прямо на столе. На меня они нагло внимания не обратили.

– Вы, может, спать бы пошли? – почти робко предложил я. – Поздно… то есть, рано уже.

Ленка Власенкова снизошла до ответа.

– Мясо плесневеет, – угрожающе, как о конце света, заявила она. – Из той партии, где… которую, то есть, перед самым отплытием коптили. И лук подгнивать начал. Витаминов лишимся, надо перебрать лук, а мясо почистить и подсушить на ветерке…

– Бери, кого надо, – отрезал я, – и работай, – после чего поспешил ретироваться.

На кормовом весле с хладнокровным лицом полувисел Йенс. Немец в деле мореплаваний был новичком, но курс вполне мог держать. Меня он поприветствовал взмахом руки и поинтересовался:

– Завтрак скоро?

– Как только – так сразу, – пояснил я. – Ты увидишь – как бросятся все на нос – значит, завтрак и есть… На мачте кто?

– Вильма, но, по-моему, она спит. – Йенс поднял голову к «вороньему гнезду», над которым и правда не было видно ничьей головы. – Пользуется тем, что ты туда не полезешь.

– Поговори… – лениво заметил я. Впрочем, Йенс был прав. На мачту я не лазил ни разу и не собирался, не скрывая, что боюсь высоты (Раде по этому поводу иронизировал, что не ожидал от меня боязни вообще чего-то. Я ответил тогда, что боюсь еще и пауков). – Вильма, ты не спи! – неоригинально, но громко заорал я. Белокурая голова немки тут же появилась над краем.

– Я задумалась, – объяснила она…

На носу Линде и Лидка готовили завтрак. Одновременно Лидка учила Линде произносить русские слова и фразы как можно правильней, и обе смеялись.

– Люк.

– Лук, Лиин.

– Лу-ук. Люк. Шеснок. Или это – чест-нок?

– Чес-нок. «Люкин брат», знаешь анекдот?

– Я не до такой степени плохо знаю русский…

Девчонки обернулись ко мне. Лидка помрачнела, замкнулась. Она до сих пор шугалась от парней, если исключить брата, хотя Колька, пользуясь моими советами, в самом деле ненавязчиво о ней заботился. У них должно было «свариться» рано или поздно. А я иногда подумывал, что сделал бы с теми сволочами, которые держали ее с братом в публичном доме. Ну, сразу они бы у меня не умерли – это точно. Я поймал себя на мысли, что хочу улыбнуться Лидке, и остановил это побуждение. К ней надо было относиться без «сю-сю ля-ля», просто как ко всем, – самое лучшее лекарство…

– Чем кормим? – Я присел на скамейку у борта.

– Горох со свининой и луком. – Лидка поболтала черпаком в котле, болтавшемся над разожженным на глиняном круге огнем. – Еще чай… Послушай, Олег, а там картошка есть? В Америке?

– Есть, – зевнул я, прикрывая рот. – Я тоже соскучился.

– Еще там есть помидорки, перец… – мечтательно сказала Линде.

– Помидоры, – поправила ее Лидка. – Ты будешь есть, Олег? Готово.

– Клади, – лениво махнул я рукой, – попробуем… На обед сделайте что-нибудь… – я щелкнул пальцами. – Короче, ясно.

– Рыбу пожарим, – решительно ответила Линде. – Вчера рыбы много поймали… Олег, а Видов спит?

– Спит. Почти все еще спят. – Я взял из рук Лидки котелок и вспрыгнул на перильца фальшборта, обвив ногами прочные столбики. Здесь мне всегда сиделось хорошо, и высота не пугала. Я знал, что «Большой Секрет» идет всего лишь со скоростью быстро бегущего человека, но отсюда казалось, что скорость очень высокая, и выглядело это красиво. Кстати, я никогда не задумывался, что на парусниках флаг развевается по ходу судна, а не против, как я рисовал в свое время – ветер-то дует в корму… И кухня – ну, камбуз – по этой же причине на носу, иначе дым, чад и запахи несло бы на палубу…

– Олег, ты здесь? – Джек всунулся за загородку. – Доброе утро, девчонки. – И он движением бровей позвал меня за собой.

Я неспешно доел завтрак и, взяв кружку с чаем, пошел следом за Джеком…

…Корабль лениво просыпался. Я решил, что не буду особенно гонять ребят, пока мы здесь, и они быстро разленились – по крайней мере, по утрам их стало не поднять. Джек стоял по правому борту, скрестив руки на груди, и я, подойдя, толкнул его плечом:

– Привет, Нельсон. Чего надо?

– Не шути так, – Джек вздрогнул.

Я вспомнил, что английский адмирал был одноглазым и одноруким…

– Извини… Так что ты хотел?

– Ты сегодня восходом любовался? – тихо спросил он.

Я кивнул:

– Ну да, был… – и осекся, всматриваясь в небо: – О елки.

– Увидел? – Джек поднял палец.

– Красный рассвет, облака плавают, эти, как их, – перистые… – медленно заговорил я. – И несет их с запада, и вон как коверкает…

– А еще посмотри, какой кружочек возле солнца нарисовался. – Джек вытянул руку.

– Короче, будет ненастье, – заключил я и выругался: – Ну как все было хорошо!

– А ты думал махнуть через Атлантику без единого шторма? – удивился Джек. – Да ладно. Тут не восточные моря, внезапный тайфун не налетит. Покидает и перестанет.

– «Покидает», – я поежился. – В прошлый раз вон их как покидало – изо всей команды два человека осталось…

– Это в Средиземке, – возразил Джек. – В море бури всегда опасней. Да и тогда – помнишь? – с коггом ничего не случилось. Даже о камни не разбило… Не бери в голову! – Он хлопнул меня по плечу. – Я больше боюсь, как бы нас с курса не снесло… Не дай бог, закинет за Ньюфаундленд, а там в этом мире месиво из островов, протоки все перепутаны… Да и лед там уже наступает – август не июль.

– Тебе легко говорить, – сказал я. – А я терпеть не могу все эти штормы и морских жителей. Мне сразу разная ересь про морских чудовищ начинает в голову лезть.

– Да, они тут есть, – спокойно подтвердил Джек. – И не только акулы… Но не думаю, что они нападут, они редко поднимаются со дна.

– Вот спасибо тебе, – поблагодарил я. – Ладно, что делать?

– Готовить судно к шторму, – вздохнул Джек. – Давай, поднимай всех к чертовой матери, пусть быстро жрут и занимаются делом…

Ни боли, ни досады,

Прощаться мне не надо,

Я – вот он весь.

Да дело и не в этом,

Идем, по всем приметам,

В последний рейс.

Маяк кровавым глазом

Мигнул. Забезобразил,

Завыл Норд-Вест.

Качаются постели,

Дешевый крест на теле

И Южный Крест.

Когда рукой усталой

Я струны у гитары

Перебирал,

Я понял – в жизни прошлой,

Поверь, что не нарочно,

Переиграл.

И счастье мое ветер

Унес и не заметил,

Как желтый лист.

Теперь без правил

Я сам с собой играю

Под ветра свист.

…ни боли, ни досады,

Прощаться мне не надо, —

Я – вот он весь.

Качаются постели,

Дешевый крест на теле

И Южный Крест.

Ю. Кукин

После полудня в тучах, в которые превратились идущие с запада легкие красивые облака, не осталось ни одного просвета. Ветер усиливался – и тут, внизу, он дул пока в нужном нам направлении. Паруса убрали уже два часа как, но нас все равно несло с приличной скоростью. Я приказал всем уйти в трюм и кормовую надстройку, убрал дежурного из «вороньего гнезда». На кормовом весле, заранее привязавшись веревками, стояли Раде и Вадим (Вадим вызвался сам, сказав, что в закрытом помещении его мутит совсем уж беспредельно). На носу устроился, тоже привязавшись, Басс – впередсмотрящий. Джек, впрочем, тоже никуда не ушел. Когда я в последний раз тщательно осмотрел весь груз и поднялся наверх, он торчал около мачты.

– Кажется, все, – сказал я, становясь рядом.

– Иди внутрь, наверное, – предложил он.

Я хмыкнул:

– Я все-таки капитан, хоть и фуфловый. Лучше ты иди…

– А я штурман, причем настоящий, – усмехнулся он и пропел:

– Наш клипер взлетал на крутую волну,

А мачты его задевали луну —

Хэй блоу бойз блоу бойз блоу!..

Не трусь, Олег, все наше с нами и горизонт впереди!.. Все-таки вы, русские, сухопутный народ! Смотри, красиво же, черт побери! – Он вскинул руку.

Впереди облака были уже не серыми, а черными и образовывали на небесах подобие клубящегося входа, какой-то бездонной двери. Бесшумным промельком пересекла этот вход на тот свет белесая широкая молния, у самой воды разветвившаяся на десяток отростков-игл.

– А что, если это и есть вход на Бесконечную Дорогу?! – смеялся Джек. – Сейчас доплывем, ухнем – и дело с концом! Или с началом!

– Давай привязываться, – нервно сказал я, – если уж уходить не хочешь… Я пойду на нос, а ты к рулю.

Мы разошлись. Я еще не успел добраться до Басса, когда по моему лицу хлестнул теплый упругий дождь.

* * *

«Шторм шестой день. Нас несет приблизительно на северо-восток со скоростью не менее пятнадцати узлов, точнее ничего определить нельзя. Все живы. У Яна сломана левая ключица. Олег вывихнул левую щиколотку, у Ирки легкое сотрясение мозга. У всех ушибы. Течей нет, но быстро плесневеют многие продукты. – Я опустил карандаш и уставился в мечущийся свет масляной лампы. Поющую на разные голоса каюту качало из стороны в сторону, но скрипы и шорохи не могли заглушить стонов по углам. Морская болезнь одолела многих. У меня была другая проблема – я не высыпался. Вздохнув, я вновь склонился над бортжурналом. – Джек опасается, что мы можем оказаться далеко на севере».

Заложив журнал карандашным огрызком, я закрыл его и встал, удерживая равновесие широко расставленными ногами…

Снаружи свистело и выло. На нос снова и снова наваливались увенчанные белыми султанами пены волны, появлявшиеся из ревущей тьмы, как странные чудовищные существа. Мне даже глядеть в ту сторону было жутковато. Я нашарил мотающийся конец, закрепился. Позавчера меня почти вышвырнуло за борт – аж ребра хрустнули, а синяя полоса на них останется еще надолго.

– На ру-ле-е!!! – заорал я.

– …и-и-им!!! – донеслось с кормы. «Стоим», кажется. Там сейчас Сережки – оба сразу. Хватаясь руками за борт, я полез на нос, вопя: «На но-су-у!!!»

– Здесь я, – отозвался Андрей, когда я подошел уже вплотную и повис рядом с ним на ограждении.

– Чего молчишь? – поинтересовался я.

Андрей неуверенно сказал:

– Понимаешь, я огни вижу. То вижу, то не вижу, вернее. Уже с час, не меньше.

– Огни?! – Я напрягся. – Так какого черта ты молчишь?! А если это берег?!

– Да не берег это, – отмахнулся Андрей, – а впечатление такое, что фонарь на мачте раскачивает, или в окнах каюты свет… вон! Вон опять, там, вон, смотри!

Андрей был прав. Огонь метнулся, потом упал куда-то вниз и исчез. Полное впечатление, что корабль взлетал на гребень волны…

– Кто-то идет параллельным курсом, – пробормотал я. – Далеко, нет – не поймешь… Ладно, я спать пойду. Если что – буди моментально… Кто тебя меняет, Колька? – Андрей кивнул. – Скажи ему, чтобы тоже будил в случае чего.

– Давай, – Андрей хлопнул меня по ладони…

Бросив в угол мокрую куртку, я завалился на одеяло, набросил на себя его край. От тепла меня заколотило, и Танюшка, сонно вздохнув, обняла меня, прижавшись со спины, спросила, не просыпаясь:

– Как там?

– Без изменений, – ответил я. – У Танюшки был убойный даже для гимнастки вестибулярный аппарат, и она не собиралась не спать из-за какого-то шторма. А перед Вадимом мне даже было стыдно. Он молчал и выстаивал вахты, но не мог ни есть, ни толком спать.

Я успел подумать об этом за секунду пред тем, как уснул. А еще через секунду – ну, конечно, показалось, что через секунду – меня разбудили. Судя по тому, что сделал это не Андрей и даже не Колька, а Мило, мне удалось проспать около трех часов.

– Это драккар, – сказал серб. – Я видел его раза два совсем близко, потом его унесло, и вот уже минут двадцать даже огня не видать.

– Это не Тиль? – быстро спросил я. Сон слетел тут же, я приподнялся на локтях.

– Паруса и флага не было. – Мило пожал плечами. – Но на носу, я разглядел, голова хищной птицы. Такого корабля я не знаю.

– Хорошо, спасибо, иди, – кивнул я, и Мило вышел, а я опять вытянулся под одеялом, понимая, что уснуть снова нельзя, надо вставать, надо идти опять все проверять… и где я видел птичью голову на носу драккара?

Где я видел ее?

* * *

– Нас все-таки занесло к северу.

Было не холодно, но промозгло. Ветер так и не улегся до конца, морщил воду, гнал гряду за грядой мелкие, злые волны, качавшие когг. В разрывах туч то и дело мелькало белесое, усталое какое-то солнце. В километре от нас покачивались кроны высоких медноствольных сосен за полоской пляжа, забеленной пеной.

– Так это что, уже Америка? – широко раскрытыми глазами глядя на этот берег, спрашивала Лидка. – Это уже Америка, да?

– Похоже, что да, – Джек поставил ногу на борт, положил на колено кулак. – Только это как раз и есть острова на том месте, где в нашем мире Лабрадор.

– Лабрадор?! – изумилась Танька. – Ничего себе нас швырнуло! И что теперь?

– Теперь проверим, что это все-таки за земля и куда нам отсюда дальше плыть, – решил я. – Так. Вадим, Сергей, Видов, Йенс… Андрей – пойдете со мной на разведку. Джек, останешься за старшего.

– Эй, а мы?! – подала голос Ленка Чередниченко. – А нам что, опять тут сидеть?!

– Мы почти три недели на землю не сходили!

– Нас тоже берите!

– Да что это такое?!

Это были голоса девчонок. Но я скучно посмотрел поверх их голов… и они утихли. Правда, все еще бурчали, разбредаясь к бортам, но уже безотносительно, на вечную тему «всепарникозлы». Названные мною начали быстро собираться.

– Взял бы хоть человек десять, – тихо сказал Джек. – Кто его знает…

– Тут могут быть урса? – удивился я.

– Они везде могут быть. – Джек тряхнул меня за плечо.

– Да, это верно… – Я задумался, потом махнул рукой: – Корабль дороже, чем мы. Да и не случится ничего… – Я поднял лицо к небу и, вскинув правую руку, ударил по ее сгибу локтя ребром левой.

* * *

– Сумах, – Андрей пнул кустик, крайний из зарослей у еле заметной тропинки. – Значит, мы точно в Америке… не трогай! – Он перехватил руку Видова. – Тронешь – до самого локтя опухнет.

– Эти места населены. – Йенс, сидевший на корточках метрах в десяти от нас, распрямился. – Я отсюда видел ложбину и оленей. Они меня учуяли – и драпать.

– Если населены – значит, не урса. – Я прислушался. Пасмурный лес неуверенно перекликался голосами редких птиц. – Ладно, пошли дальше.

Мы двигались по тропинке длинной цепочкой. Йенс впереди, за ним, шагах в десяти от него и в трех – друг от друга – Андрей и я по левой, Видов – по правой стороне, а в десяти шагах еще за нами, по обеим сторонам тропы – Вадим и Сергей. Лес был густой, справа поддувало сыростью. Я с тоской подумал, что, не дай бог, погода испортилась окончательно и в августе началась осень – кто ее знает, здешнюю эту Америку?

Йенс снова остановился и, легонько свистнув, махнул мне рукой. Я подбежал. Немец, улыбаясь, указывал носком сапога на умело замаскированное чуть сбоку тропы переплетение палок и жил.

– Капкан? – я присел, осторожно потрогал одну из палок.

Йенс кивнул:

– Вот и доказательство… Живут здесь.

– Ладно, пошли дальше. – Я встал на ноги. – Как видно, этой тропинкой не только звери ходят, но и люди…

… – Остров или по крайней мере – полуостров, – Вадим подкинул в руке камешек и далеко бросил его в хмурую воду.

Мы стояли на берегу. Если это и был пролив, то очень широкий – берега «того» видно не было, а «этот» изгибался дугой, и мы стояли в левой части этого изгиба. Каменистый пляж тянулся вдаль. В полукилометре от нас пляж кончался и начинались пологие холмы, уступами.

На берегу, метрах в двухстах от нас, лежала лодка. Прочная, просмоленная и пустая. Мы толком и не успели это осознать, когда кусты прямо напротив лодки раздались, и из них выскочила, побежала в нашу сторону девчонка. Она неслась к нам как к последней своей надежде, и я не сразу понял, что она нас просто не видит, а точнее – не замечает от ужаса. Девчонка так и влетела в руки Йенса, только теперь забилась, вырываясь, а потом закричала, да как – истошно, дико, вибрирующе, и немец отпустил ее от неожиданности. А наше внимание тут же переключилось на дальнейшее развитие событий.

Там же, где на пляж выбежала она, выскочил рослый мальчишка – русоволосый, разгоряченный бегом, лет четырнадцати-пятнадцати. Увидев нас, тут же остановился, оглянулся и, выхватив шпагу, застыл, меряя нас взглядом, в котором были настороженность и вызов.

– Ну и что тут происходит? – миролюбиво спросил я. Вообще-то нормальные парни не гоняются по лесу за девчонками, доводя их до полного офигения… но дела в жизни случаются самые разные, чего лезть, не разобравшись?

– Вы кто такие? – мальчишка говорил по-русски, без малейшей боязни, а это наводило на определенные мысли, и я краем глаза заметил, как Андрей, Вадим и Сергей сместились к воде, повернувшись лицами к лесу, а Йенс и Видов отделили от леса меня. Девчонка дальше не побежала – стояла за нашими спинами и часто дышала. Она была черноволосая, но синеглазая, широкоскулая, однако красивая, босые ноги – сбиты в кровь.

– Проезжие, – пожал я плечами.

– Вот и проезжайте мимо, – отрезал он и, быстро оглянувшись, заметно расслабился. Через несколько секунд стало понятно – почему. По его следам на пляж выбежали еще двое – уже с обнаженным оружием, на одном была бригантина, а у другого в левой руке арбалет, который он тут же вскинул. – Это наша территория.

– Да мы и не претендуем, – пожал я плечами. – Нам бы просто узнать, где мы.

– Он врет! – вдруг крикнула девчонка. – Он врет! Они нас грабят! Это наш остров, мальчишек нет, и они…

– Заткнись, сука!!! – прорычал парень.

– Повежливей с девчонкой! – издал такой же рык Видов.

Я сделал в его сторону короткий жест и поднял подбородок:

– Она правду говорит?

– Это не ваше дело! – крикнул мальчишка. – Оставьте ее и убирайтесь!

– Как вам это нравится? – Я повернулся к своим. – Трое говорят шестерым – «убирайтесь»… хха!

Молниеносно крутнувшись, я ударом кулака отбил направленную мне в лицо стрелу. Арбалетчик, складываясь в поясе, повалился вбок – сверкнувший серебряной молнией топор, брошенный Йенсом, подрубил его слева. Тот, который разговаривал со мной, метнулся вперед, я прыгнул ему навстречу… Визгливо столкнулись клинки; кто-то закричал рядом… удар, удар – и мальчишка стал заваливаться назад с прямым корпусом на подгибающихся ногах. Я выдернул палаш из его ребер и огляделся.

Раненый топором Йенса корчился на боку, загребая песок ногами и одной рукой. Третий – тот, в бригантине, совсем щенок – стоял на четвереньках рядом со своим выбитым оружием. Вадим, упираясь ногой ему в спину, держал лезвие бастарда у его шеи.

– С этим что? – спросил он. Йенс подошел к «своему» раненому, выдернул топор, прикинул его на руке и быстро перерубил парню позвоночник у затылка. Объяснил:

– Этот все равно умер бы… Неудачно я попал.

– Убери меч, – попросил я Вадима, подходя ближе. Тот забросил бастард в ножны, снял ногу. Мальчишка поднял голову. Да, этот совсем «зеленый». Лицо исковеркано ужасом, из ставших огромными глаз текли слезы, открытый рот вибрировал. – Вы кто такие? – Я толкнул мальчишку в бок, он содрогнулся, словно я ударил его дагой. – Да перестань реветь, мы тебя не убьем! Вообще пальцем не тронем, даю слово! Кто вы такие, кто у вас старший?

Взгляд мальчишки приобрел некоторую осмысленность, он тяжело сглотнул и ответил по-французски, я понял:

– Старшим у нас Сашен. Саня Бубненков.

Из руки Вадима выпал длинный нож, который он рассматривал.

* * *

– Вот чей драккар видел Мило. С орлиной головой. – Я бросил в костер ветку и, не выдержав, выругался. – А я еще не мог вспомнить, чей это драккар – с орлиной головой!

– Он ваш знакомый? – тихо спросила Люси.

– Он был нашим другом, – вместо меня ответил Вадим, и я был благодарен ему за это.

Наверное, истории об амазонках – все-таки фигня. Трудно им без парней, и эта группа девчонок на острове Таунсенд не была исключением, хотя и два их дома – настоящих, рубленых – и огороды, и хозяйство вообще – содержались в полном порядке, позавидовать можно. Наши девчонки, конечно, и позавидовали.

А в остальном – нечему. У десяти девчонок были парни, пятнадцать человек. Был корабль – для прибрежных плаваний, но корабль. Еще в мае парни уплыли «на континент». Должны были вернуться в начале июля, но не вернулись до сих пор. Надежда еще не исчезла, но пришла беда.

Саня появился две недели назад, элементарно забрав часть продуктов. А сейчас – вернулся, но с драккаром на берег не пошел, остался где-то за мысом, прислав лодку опять-таки за продуктами. И приплывшие парни начали, собрав еду, развлекаться. Примерно на такое развлечение мы и попали…

– Сергей, Видов, – позвал я, – давайте за нашими. Час вам на все, чтобы были здесь. Можете даже на корабле никого не оставлять.

– Есть.

– Есть.

– Вадим, – я повернулся к нему, – тащи сюда нашего пленного… Йенс, Андрей – на берег, приготовьте лодку и дежурьте…

– Что вы собираетесь делать? – Люси смотрела на меня серо-золотыми глазами.

– Помочь, – коротко ответил я и повернулся к пленному, которого как раз подтолкнул к костру Вадим. – Мы тебя отпустим. Один догребешь до своих?

Он кивнул, потом прошептал:

– Да…

– Вот и хорошо… Ты должен поговорить с Саней. С глазу на глаз и сразу.

– Что ему сказать? – Мальчишка сглотнул.

– Скажи, что на берегу Король Поединков, – я усмехнулся. – Только это и скажи.

* * *

Сев на валун, я ждал, пока подойдет Саня. Тускло и тоскливо мне было. Настроение – словно промокший плащ. Волны тихо шуршали на песке и гасли, оставляя белую пену. Я не поднял глаз от этой пены, даже когда Саня подошел вплотную.

– Да. Это неприятно, – сказал он, и я поднял голову. Саня совсем не изменился с нашей последней встречи на дальневосточном берегу. Только сейчас на нем были толстые краги и ременная кираса, похожая на мою, правда, не сшитая, а склепанная на стыках явно разрезанными гильзами – медно-красным поблескивали их донца, очень красиво… – Я себе не мог такого и представить…

– Поговорим, – предложил я.

– Поговорим, – кивнул Саня и сел на камень напротив меня, поставив валлонку между ног в песок. Пена докатывалась до его узких сапог. Но мы молчали, глядя прямо в лица друг другу. И вспоминали. Вспоминали нашу дружбу, игры, ссоры, мечты – там. И то, как мы вместе ходили в бой, – здесь.

За его спиной на волне качался корабль.

За моей – стояли на склоне холма люди.

И там и там были те, кто, так же, как и мы с Саней, когда-то клялись друг другу в вечной дружбе.

– Я ждал, что ты найдешь нас и присоединишься, – нарушил я молчание.

– Я хотел, – тихо ответил Саня. Провел концом ножен резкую линию, посмотрел на то, как ее заполняет вода. – Правда хотел. А потом понял, что это невозможно. Как ты говорил? «Никогда не возвращайтесь в прежние места…»

– Это возможно, Сань, – покачал я головой. – Мы – не место. Мы – друзья.

– Ты еще не понял, что нет, – сожалеюще и беспощадно возразил Саня. – Ты – князь и борец со Злом. А я – пиратский капитан и Зло. Иное, чем урса, но – Зло. Я выбрал такой путь, потому что мне так захотелось, Олег… мой старый друг, мой враг.

– Смысл? – в упор спросил я.

Саня рассмеялся, пожал плечами и покачал головой:

– Никакого. Понимаешь, Олег, никакого, мне просто нравится делать то, что я делаю. Этот мир дал мне возможность делать то, что я хочу и что всегда хотел, Олег. Понимаешь, он высвободил в нас – нас, тех, какими мы должны быть, – лицо Сани раскраснелось, глаза поблескивали. – Ты в душе всегда был сторонником порядка, добра, правильности. И здесь ты защищаешь их. А мне все это претило. И я понимаю урса, которые разрушают все, что видят. Я бы делал так же, будь у меня побольше сил…

Я слушал его молча. Потом вздохнул и, сняв перчатку, пошевелил пальцами:

– Сань, уходи. Уводи своих людей… Там тоже есть мои друзья, и среди моих людей – они же, зачем им резать друг друга? Уходи. Если не хочешь вернуться – давай просто разойдемся.

– Нет. – Саня кивнул за мою спину. – Там запасы. А мне надо кормить людей.

– Они бы поделились с тобой. Так было много раз и всегда будет.

– Поделились бы, – согласился Саня, – только мне нужно все. Я так хочу.

Он улыбался. Весело и открыто.

– Не надо сходить на берег, Сань, – сказал я, не вставая с камня. Только тон изменился, и это изменение Саня заметил.

– Запрети, – тихо ответил он, глядя мне прямо в лицо своими большими глазами. Он по-прежнему улыбался, но худое лицо заострилось и побледнело.

– Не хочу, – сказал я. – Но придется. Подумай, Сань. Крепко подумай.

– Я хочу сойти и взять все, что мне понравится. И я сейчас сойду и возьму, – почти нежно объяснил он.

Я встал, отстегивая плащ. Санек тоже поднялся:

– Давай договоримся так, – предложил я, ставя ногу на камень и опираясь локтем о колено. – Не будем устраивать свалку с резней. Если тебе и засвербило, то ни твои, ни мои люди, я думаю, не хотят убийства.

– Ты что, хочешь поединка? – хмыкнул Саня.

– Не хочу, – повторил я. – Очень не хочу. Но что делать?

Саня вложил два пальца в рот и, полуобернувшись, свистнул. Я увидел, что с корабля в мелководье спрыгнули двое и побрели, широко размахивая руками, к берегу. Я махнул рукой тоже, не оборачиваясь, и мы стояли и молчали, разглядывая друг друга, пока его и мои люди не подошли к нам. С моей стороны – Вадим и Сергей, с его – я не удивился даже, увидев Сморча и Бэна.

– Привет, ребята, – сказал Вадим.

– Привет. – Сморч кивнул, лицо у него было хмурое и печальное. Бэн смотрел настороженно и молча. Сергей быстро перескакивал взглядом с одного на другого, на третьего и обратно и тоже молчал.

– Привет, Игорь. Саш, привет, – поздоровался я. На этот раз Бэн кивнул.

– Что это вы тут придумали? – осведомился Вадим.

– Ничего, Вадик, ничего. – Санек вновь улыбался. – Просто хотим выяснить один старый вопрос.

– Вы чокнулись, – убежденно сказал Вадим. – Это что, шутка?!

Сморч уставился себе под ноги. Сергей сплюнул в белую пену возле ног Сани и, посмотрев на него, процедил:

– Это не шутка… Он грабил берега на моем севере, однажды я почти прищемил ему хвост…

– И ты молчал?! – поразился Вадим. Требовательно бросил Сане: – Это правда?

Саня с шаловливой улыбкой развел руками.

– Встреча друзей, – горько сказал Вадим. Повернулся и пошел прочь по берегу. Я окликнул его, но он только махнул рукой.

– Позови еще кого-нибудь из своих, – предложил Саня, но Сморч вмешался:

– Да не надо… Ты извини, Сань, но я тоже… пойду.

И двинулся за Вадимом, непривычно сутулясь.

– Не уйди насовсем, – бросил ему вслед Санек. Сморч не обернулся.

– Олег, уступи мне, – попросил Сергей. Я покачал головой и шепнул:

– Где Танюшка?

– Девчонки ее не пустят, – ответил он. – Олег…

Я тронул его губы пальцем, и Сергей, покривившись, замолчал.

– Лет пять назад у меня не было бы шансов, – сказал Саня, подняв руку – Бэн молча раздергивал шнуровку на его боку. Я, ничего не спрашивая, отстегнул на боках крючки. Передал оружие Сергею, потом отдал бригантину и начал снимать куртку. – Но сейчас – лучше бы ты подумал, Олег…

Ветер был холодным и сырым. Но, хотя он дул с моря, до меня донесся от суши девчоночий крик:

– Оле-е-ег! Не сме-ей!

Я заставил себя не услышать его, беря из протянутых рук Сергея палаш и дагу. Подмигнул ему. Потянулся, размял плечи, вздохнул.

И повернулся к Сане.

У Сани, как и у меня, прибавилось шрамов (интересно, много ли ему оставили те, кого он вот так грабил?) Но в целом он не изменился – по-прежнему был худощав и гибок. И оружие осталось то же самое – валлонская шпага, такая же длинная и широкая, как мой палаш, и дага-пойнгард, цельнокованая, с ременной оплеткой тонкой рукояти, короче, но шире, чем моя.

– Кистень-то оставил? – поинтересовался я.

– А ты – револьвер и ножи? – ответил он, салютуя мне. Салюту научил его я, и на миг мне почудилось, что это просто обычная тренировочная схватка.

Я ответил на салют и, плавно пригнувшись, мягко пошел по кругу, подняв оба лезвия: даги в вытянутой и поднятой левой, палаша – в опущенной к бедру руке. Саня двинулся напротив меня, зажав пойнгард в левой, согнутой перед грудью, руке испанским хватом, а валлонку – положив клинком на плечо.

Круг. Еще. Еще.

Саня, кажется, ждал, пока у меня устанет правая рука. Он не заметил, что я упираю кулак в бедро…

…Его клинок с плеча выстрелил мне в лицо! Я перехватил удар дагой, отбросил, атакуя палашом в колено. Саня отшвырнул ударом вниз-вбок мое оружие своим пойнгардом. Я подпрыгнул, спасая ноги от кругового рубящего удара валлонки, из-под правой руки уколол дагой левой…

Саня отскочил, и мы вновь закружили в той же позиции. Я не хотел его убивать. Я не мог его убивать.

Он был мой друг. Друг.

Валлонка со свистом рубанула в голову. Я вскинул дагу на блок, одновременно уколол палашом в грудь… и не понял, в какой неуловимо краткий миг валлонка отдернулась, не завершив удар. Ее клинок скрестился буквой Х с клинком пойнгарда. Саня поймал палаш на уколе в эту развилку. Его пойнгард резко взвизгнул по клинку валлонки, быстро, сильно и беспощадно отшвыривая мой палаш в сторону, а правая рука Сани молниеносно метнулась назад – и тут же вперед, прежде чем я успел опустить дагу в защиту.

Все это заняло меньше секунды. И все, что я успел, – чуть повернуться, поэтому валлонка пропахала брызнувшую кровью рану слева по ребрам.

А должна была вонзиться между них – в сердце.

– А ведь ты мне показал этот удар. – Саня улыбался.

– Я, – согласился я, на миг прижав к ране локоть. – Знаешь, я не верил, что ты правда будешь стараться меня убить.

Саня поцеловал окровавленный кончик своей валлонки и принял мою же стойку. Я тоже вернулся в нее. А через секунду круговой свистящий удар на уровне лица заставил Саню отшатнуться. Не завершая круг, я нанес укол в плечо обратным движением – Саня перехватил клинок гардой пойнгарда, рванул в сторону; я заблокировал его валлонку дагой, дернул в другую и с такой силой ударил Саню ногой в открывшуюся грудь, что он полетел в воду. Бэн вскрикнул. Я, махнув клинками, бросил:

– Сань, хватит. Уходи.

Улыбаясь, Саня поднимался на ноги. Валлонка в его руке загудела, описывая круг, постепенно превращавшийся в серебряный кокон. Рука с пойнгардом спряталась за спину. Держа свои клинки скрещенными на уровне колен, я отступал. Кокон вдруг разразился серебряной молнией – клинки тяжело лязгнули, а через миг наши даги столкнулись гардами где-то у живота. Палаш и валлонка с противным визгом соскользнули на гарды тоже, и я увидел совсем близко лицо Сани – улыбающееся, с темной прядью на лбу.

Стремительно наклонившись вправо, я перестал сопротивляться, расслабив правую руку – валлонка давившего изо всех сил Сани неудержимо соскользнула влево-вниз, а он сам, увлеченный в падение собственной силой, получил резкий встречный удар локтем в лицо. Ударом ноги в запястье правой я вышиб валлонку, а рывком даги – пойнгард.

– Все, Сань, – мирно сказал я, опуская оружие. – Уплывайте.

Он отнял руки от лица. Из носа и угла рта текла кровь. Но Саня – улыбался.

– Ловко, – сказал он и спустил на песок длинную, густую алую нить.

– Ты спас мне жизнь тогда, – вздохнул я.

– Мы давно друг другу ничего не должны, – возразил Саня.

– Уходи, – я показал палашом на море. – Уговор.

Бок засаднило. Навалились тоска, усталость, холод подступил к сердцу. Я повернулся и пошел по песку к Сергею.

Не знаю, что меня предупредило. Лицо Сергея? Какое-то мелькание теней? Боевой инстинкт?

Падая на правое колено и одновременно поворачиваясь туловищем назад, я толчком даги вверх отбил валлонку Сани на ударе. Палаш выбросил вверх и вперед. Уколом.

Саня наделся на него со всего размаху. До гарды. Мягко упала на песок выбитая валлонка. Я услышал, как закричал Бэн, еще крики, но не понимал, что происходит. Саня нависал надо мной, как башня, рассматривая меня очень внимательными спокойными глазами. Он улыбался.

Потом руке стало тяжело, ее невольно повело в сторону, и Саня рухнул на песок сбоку от меня. Его рука ударила меня по колену, голова чуть повернулась, и он посмотрел мимо меня задумчиво и печально. С улыбкой.

Я обернулся в сторону металлического лязга – это Сергей выхватил палаш. Но Сморч, все это время, оказывается, бежавший ко мне, вдруг остановился и опустил топор – верхняя часть полотна бессильно уткнулась в песок. Догнавший его Вадим положил на плечо Сморча ладонь.

Бэн, подойдя, долго смотрел на тело Сани. Потом рухнул на колени и, ломаясь в поясе, упал ничком на грудь убитого. Плечи мальчишки затряслись от рыданий, он стонал сквозь зубы и обеими руками гладил волосы мертвеца. Смотреть на это было противно и… страшно. Жалости во мне не было.

Я поднялся с песка. Отдал дагу Сергею, который наклонился посмотреть, что у меня с боком, – но я его отпихнул. А в следующий миг Бэн с каким-то утробным хрипом прыгнул на меня, выхватывая кинжал.

Но в последний миг – задержал удар. Может быть, потому что я не двинулся с места, не попытался защититься, не отвел взгляд. Только выпрямился и сказал в искаженное бешенством лицо:

– Бей. Только сразу насмерть.

Бэн рыдал. Беззвучно теперь, захлебываясь слезами. Его рука с кинжалом дергалась, словно он мысленно колол меня снова и снова.

– Прости, – сказал я, покачав головой. Бэн заглянул мне в глаза. Быстро оглянулся на труп Сани. Искривил губы.

И с размаху вогнал кинжал под ребра слева.

Себе в грудь.

* * *

… – Последний год он словно с ума сошел. Одного за другим убил троих наших ребят, которые отказались грабить. Однажды приказал утопить пленных – парня и девчонку, связать спина к спине и утопить.

Сморч замолчал и, свесив руки между колен, вперил взгляд в море. Лицо у него было печальным и сосредоточенным.

– Что ты будешь делать? – спросил Вадим. Сморч промолчал, и Вадим продолжал:

– Оставайся с нами… Игорь.

Вот теперь Сморч покачал головой:

– Нет… Понимаешь… он и раньше был моим лучшим другом… а за эти годы… когда только палуба и чужие берега… нет.

– Он хотел убить Олега, – заметил Сергей.

Подошедшие люди Сани уже укладывали тела Сани и Бэна на импровизированные носилки. Один из них хотел бросить мой палаш, извлеченный из трупа, к моим ногам, но, помедлив, протянул рукоятью вперед. Я взял. Лезвие уже очистили от крови.

– Знаю, видел, – кивнул Сморч. На меня он не смотрел. – Не, Вадим, я не останусь. Я поведу корабль в море.

– Продолжать дело Сани? – кривовато усмехнулся Вадим.

– Нет. – Сморч покачал головой. – Попытаться кое-что исправить. Я знаю. – Он вдруг улыбнулся. – Вообще-то меня считают туповатым, это, кстати, правда… но кое-что я понимаю.

– А те, на корабле, они захотят? – уточнил Вадим.

Сморч поднял бровь:

– Там разные ребята… А кто не захочет… – Он погладил рукоять топора.

– Значит, не останешься? – повторил Вадим.

– Нет, – Сморч встал. – Может быть, когда-нибудь мы встретимся…

– Ладно. – Вадим посмотрел в сторону, потом подал Сморчу руку. – Бывай.

– Угу, – вместо рукопожатия Сморч крепко обнял его, и Вадим ответил. Сергей, помедлив, пожал руку, спросил:

– Передать привет остальным?

– Конечно. – Сморч повернулся ко мне.

– Слушай, – сказал я, – ты, может, встретишь где-нибудь наших – Наташку Мигачеву там, Крючкову Наташку, – я с извинением покосился на Вадима – он смотрел в море, – или Арниса – он плавает со скандинавами… Вот им передавай привет.

– Хорошо, – кивнул Сморч и, круто повернувшись, пошел в прибой к кораблю. Так и не подав мне руки, не попрощавшись…

Мы долго смотрели вслед драккару. Потом тучи вдруг разорвались, и тонкий луч солнца упал на корму, где серебряной искрой что-то сверкнуло.

Но уже не понять было, кто стоял там, на корме – и салютовал нам клинком на прощанье.

Впрочем – это мог быть лишь Сморч.

* * *

– У тебя сейчас не очень получается. – Таня погладила меня по щеке, по плечу и сочувственно добавила: – Давай просто полежим.

– Давай. – Я со вздохом откинулся на вересковую подстилку. – Извини, Тань.

– Ничего, – хмуро-понимающе ответила она.

«А-ах-х-хш-ш… а-ах-х-хш-ш…» – хрипло вздыхало неподалеку море. Пронзительно свистел где-то меж камней сырой ветер, но в гроте, где мы лежали, было тихо и даже тепло. Танюшкины пальцы, блуждавшие по моей груди, запнулись о два параллельных шрама, шедших от ключицы, стали очень-очень нежными, и Танька выдохнула:

– Этот тот медведь, да?

– Да, – отозвался я задумчиво. – Мои первые раны… Я еще терял сознание, когда Олька их шила… А ты плакала…

– А вот от этой ты едва не умер… – Она осторожно притронулась к выпуклому шраму на левом боку. – А где те… которые на тропинке на Кавказе?..

– Там, – буркнул я, – на бедре, справа… на левой руке, под локтем. И еще – слева под ребрами. Самая опасная была.

Пальцы Танюшки легко коснулись шрамов – там… там… там… Я замер, переживая эти прикосновения, как наслаждение.

– А что у тебя сзади? – вдруг спросила она. – Ниже спины, я давно хотела спросить – рубцы…

Я резко сел, обхватив колени руками, и уставился взглядом в море. Свежая рана на ребрах вспыхнула болезненной огненной полосой. Танюшка, тревожно глядя на меня, поднялась на локте. Помолчала и тихо спросила:

– Это… там, да?

– Да, – ответил я, не поворачиваясь. – Это от палки. Тот, кто называл меня своим рабом, бил меня палкой. Как плохой хозяин бьет собаку.

– Бедный ты мой… – Руки Танюшки обвили меня за шею сзади, щека легла на плечо. – Как же ты вытерпел…

– Не в боли дело… – начал я, но Танюшка меня перебила немного удивленно:

– Но я и не о боли…

Я повернул к ней голову и увидел в ее глазах понимание.

– Спасибо, – выдохнул я. – Понимаешь, Танюшка, я ведь его убил. Он был моим другом, а я его убил… Не надо ничего говорить! – почувствовав, что Танюшка открыла рот, попросил я ее. – Я все знаю, Тань. Только от этого не легче. Совсем. Ни чуточки.

«– Тима! – неожиданно мягко сказал Гейка и взял товарища за руку. – Что это? Ведь мы же ничего плохого никому не сделали. А ты знаешь, если человек прав… – Да, знаю… то он не боится ничего на свете. Но ему все равно больно».

Я удивленно повернул голову к Танюшке.

– Это же «Тимур и его команда», – напомнила она мне книжку, которую я очень любил.

– Да… – медленно сказал я. – Ему все равно больно… Тань, ты меня держи, ты меня не отпускай! – почти выкрикнул я и порывисто зарылся лицом в ее волосы.

* * *

С утра жарища была такая, что я невольно удивился: неужели вчера была осенняя унылая погода?

– Глянул карту: сверю-ка.

Ан нет – не Америка,

А остров Буян, будь он окаян… —

пробормотал Басс, стоявший возле сходней. Девчонки вышли нас провожать, и я в напряжении ждал, что Люси – как минимум она! – попросит нас остаться.

Но она так и не попросила. И я не выдержал – сам сказал:

– Если встретим ваших – обязательно скажем, что вы ждете.

Глупость я, конечно, сказал, как почти всегда бывает, когда мы хотим утешить, но не знаем как. Однако канадка улыбнулась и кивнула:

– Да, конечно… Попутного ветра…

– Три десять! – заорал с лодки Колька. Раде размеренно греб. Когг полз очередной протокой.

– Ты похож на капитана Смоллетта, – заметил я Джеку, державшему кормовое весло. Он в самом деле стоял, широко упершись в палубу ногами и поглядывая то вперед, то на убранный в одну четверть парус и болтающуюся в «ласточкином гнезде» Танюшку. Разве что Смоллетт не ходил голый по пояс и босиком.

– Это из «Острова Сокровищ»? – уточнил Джек. Не ожидая ответа, добавил: – Еще дюйма три – и заскребем дном по капусте…

– Как бы вообще не пришлось буксироваться обратно, – заметил Анри, висевший на ванте за кормой. Пахло смолой, мокрым деревом и лесом с берегов.

– Не каркай, – пробормотал Джек и рявкнул: – Докладывайте, не молчите!

– Три пятнадцать! – отозвались спереди.

– К повороту оверштаг! – завопила сверху Танюшка. Джек крикнул в ответ:

– Ты знаешь, что такое оверштаг?!

– Не-а! – отозвалась она. – Просто впереди протока направо поворачивает!.. Ой, уронила!..

На палубу упала куртка. К ней тут же ринулись Ленька с Димкой и приволокли ее мне.

– Три десять! – крикнул Колька. Танюшка, свесив голову вниз, обратилась ко мне: – Олег, принеси куртку!

– Ничего себе. – Я слегка обалдел от такой заявки и, вскинув голову, ответил: – Тань, зачем тебе куртка?! Жарко же!

– А как я вниз полезу?! – отозвалась она. Я опустил голову и встретился с невозмутимым взглядом Джека. Только на самом дне его глаз подрагивала усмешка.

– Нарочно сбросила, – пояснил я.

Джек перевел взгляд куда-то вдаль.

– Давай я подниму, – безо всякой задней мысли предложил Димка.

– Иди ты… – уныло сказал я, меряя взглядом мачту. Шестиэтажный дом… Я меланхолично представил себе, как меня «заклинит» где-нибудь на двух третях высоты, и я буду покачиваться с мачтой вместе, пока меня будут снимать тросом…

Никогда в жизни я ничего не делал «на слабо», чем очень удивлял друзей и приятелей. Но здесь-то речь шла не о «слабо»… Хотя эта негодяйка, конечно же, сбросила куртку нарочно.

– Три пять! Осторожней!

– Три пять, – повторил Джек. Он уже забыл обо мне, да и от остальных можно было как-то отшутиться… а вот Танюшка обидится.

– Полезу, – сообщил я, завязывая ее куртку вокруг пояса.

– А-га… – рассеянно ответил Джек. – Сколько? Не молчите, козлы!

– Три пять! Течение на повороте!

Джек еще что-то пробормотал, но я уже не слышал, потому что шел к мачте. Подергал левый трап. Скажи сейчас кто-нибудь хоть слово – я бы, наверное, полез в драку. Но все или занимались своими делами – или по крайней мере бездельничали, и мне ничего не оставалось, кроме как поставить ногу на первую ступеньку, долбаную выбленку, так их, кажется, называют…

И полез, ощущая себя Тигрой из «Винни-Пуха». Глядеть я старался только вверх, где в ясном небе с каждой секундой все сильней раскачивалось «ласточкино гнездо». Или все-таки «воронье гнездо»?.. Как правильно-то?..

– Три пятнадцать! – гаркнули внизу, и я невероятным усилием воли заставил себя не глядеть вниз. Ступеньки резали ноги.

– Привет, – Танюшка открыла внутрь небольшую дверку, и я, ввалившись туда, захлопнул ее ногой. С трудом сказал, не поднимаясь с корточек:

– Спасибо тебе, любовь моя.

– Ага, – не без злорадства заметила девчонка, не спеша надевать куртку, – вот я и вижу тебя испуганным… Олег, тут так красиво, да встань же, посмотри!

– Ни за что, – решительно сказал я, с ужасом думая, что мне придется перед тем, как спускаться, посмотреть вниз.

– Ты правда очень боишься? – Танюшка обернулась ко мне, и лицо у нее было уже не насмешливым, а немного удивленным и раскаивающимся. – Оле-ег… ой, прости, я же… правда, что ли?!

– Нет, я шучу так, – сердито ответил я, берясь рукой за бортик. Мне пришлось сделать усилие, чтобы встать. – О-ох-х…

– Не смотри вниз! – Танюшка подняла мой подбородок. – Вокруг смотри!

Я глубоко вдохнул, стараясь не обращать внимания на то, какие круги описывает в пустоте «гнездо». И посмотрел вокруг…

…А было и правда красиво. Вокруг на многие километры лежали острова и островки, прихотливо разделенные прямыми и извилистыми линиями проток разной ширины. Я видел, как тут и там буквально кишит жизнь, как бегут в океанские протоки ручейки и речушки…

– Красиво, правда? – Танюшка положила мне руку на плечо, прилегла на нее щекой.

– Очень, – признался я.

– Три десять! – раздался крик Кольки, и я посмотрел вниз. Пересилил себя, отвел взгляд от лодки и вновь поднял глаза к горизонту.

– Парочка! – крикнул Джек с кормы. – Что там видите?!

– Вижу открытую воду! – весело крикнула Танюшка, и секундой позже я тоже увидел далеко впереди, за лесистыми островами, широкий океанский простор.

* * *

– Откуда он взялся? – пробормотал Вадим. Я плохо видел его лицо – туман делал предметы плохо различимыми уже на расстоянии вытянутой руки, путал и искажал звуки. На носу возились, слышалась приглушенная ругань – там вновь спускали лодку. Джек настоял на этом, упирая на то, что лучше еле ползти, чем разбиться на мелях у Кейп-Кода.

– Тут часто бывает так, – отозвался Джек. – Ладно, пойдем понемногу… Принесите кто-нибудь поесть сюда.

Девчонки философски готовили ужин. Я перехватил полосу копченого сига и, усевшись рядом с Сергеем у борта, чиркнул ногтем:

– Пополам?

– Давай, – он резанул складником. – Пожуем под туман.

Басс мурлыкал где-то неподалеку – не поймешь, то ли рядом, то ли на носу, то ли на корме:

– Опускается ночь – все чернее и злей,

Но звезду в тучах выбрал секстан.

После жизни на твердой и грешной земле

Нас не может пугать океан…

Подошел и сел Вадим. Мы отломили ему по куску копчушки, молча передали.

– Не ворчи, океан, ты не так уж суров.

Для вражды нам причин не найти.

Милосердный Владыка морей и ветров

Да хранит нас на зыбком пути…

– Двинулись, – ухнул туман голосом Олега Крыгина – он был в лодке.

– От тебя, океан, мы не прячем лица,

Подымай хоть какую волну.

Но того, кто тебя не пройдет до конца,

Без упрека прими в глубину…

Туман ползал слоями над палубой. На носу, кажется, негромко переговаривались те, кто еще не взял себе поесть…

– После тысячи миль в ураганах и мгле

На рассвете взойдут острова.

Беззаботен и смел там мальчишечий смех,

Там по плечи густая трава… —

Игорь передохнул (до нас донесло короткий выдох) и продолжал:

– Мы останемся жить навсегда-навсегда

В этой лучшей из найденных стран.

А пока… среди туч нам сияет звезда —

Та, которую выбрал секстан.

– Хорошая песня, – негромко заметил Сергей.

– Сам знаю, – откликнулся Басс из тумана.

Подошел Йенс. Немец хмурился.

– Я сейчас был на левом борту, – сказал он так, словно речь шла о какой-то дальней стране. – Мне там что-то не нравится.

– Мне и на правом борту не очень нравится, – философски ответил я.

Йенс сердито посмотрел на меня и продолжал:

– У меня такое ощущение, что там что-то движется. Вровень с нами.

– Ладно, пошли глянем. – Я встал и вслед за Йенсом пересек палубу.

– Смотри. – Он взялся рукой за борт. – Внимательно…

– Ничего там нет, – сказал я, но притих, вглядываясь в движение пластов тумана. А про себя подумал, что если так вслушиваться, то можно вообще черт-те что услышать. Впрочем, пока я слышал только привычно-успокаивающие звуки на когге…

Стоп!!! Я подался вперед. На миг мне показалось, что движение тумана как бы разбавилось неким другим движением. Почти таким же плавным, но более… вещественным, что ли?

– Да, там что-то есть, – выдохнул я, расстегивая кобуру нагана. – Не пойму что?

– Или кто… – прошептал Йенс.

Я дернул плечом:

– Не пугай.

– Я серьезно.

– Может быть, чужой корабль? – Я снова вглядывался, вслушивался – и не прогадал. Вновь то же самое движение… – Нет, не корабль…

– Поразительно точно подмечено, – прошептал Йенс. – Что делать?

– Тревога по кораблю! Левый борт! – заорал я, стреляя в стремительно приближающееся движение – казалось, туман обретает плотность, превращаясь в молниеносно раскрывающийся цветком букет белесых щупалец. – Ой, блин!

Нападение было стремительным – и что придавало ему окончательную иррациональность – абсолютно молчаливым. Просто вдоль борта туман выстреливал целые гроздья этой пакости. Пули то ли ни фига их не брали, то ли вязли в этой слизи, поэтому я выхватил палаш – и выяснилось, что сталь эту тварь вполне берет. Со звуками, которые издают падающие на гладкий пол куски студня, ошметки щупалец начали таять, разбрызгивая бледно-серебристую, похожую на ртуть, жидкость. Мимо меня по палубе протащило Ясо, и я, охваченный ужасом – а что, если эта мразь уже всех утащила?! – в прыжке отрубил щупальце. Ясо перекатился через плечо и пропал в тумане.

– Оно по правому борту! – послышался чей-то неузнаваемый вопль. Ему ответил другой голос:

– Кой черт, на корме оно!!!

– Огонь! Огня! – закричал кто-то. Рядом со мной мелькнул полукруг огня – факел в чьей-то наносящей удар руке…

Дико озираясь, я сжимал в руке палаш. Лидка рядом тяжело дышала, то и дело отбрасывая локтем с лица мокрую от пота и тумана прядь волос. «Где оно?! – крикнул по-прежнему неузнаваемый в тумане голос. Ему ответил другой: – Нет, исчезло!»

– С…пасибо, – судорожно, в два приема, даже не выдохнул, а как-то выикнул я. Лидка посмотрела на меня сумасшедшими глазищами и ничего не ответила. Я перевел дух и крикнул: – Все целы?! Это Олег! Все целы?!

* * *

– Не знаю я, что это было, – Джек попинал с брезгливой миной студневидную лужицу – в такие превращались все куски неизвестного чудовища. – Никого не утащило – и отлично.

– «Отлично»! – передразнил его Сергей. – Туман-то кругом вон какой! А если сейчас опять явится?!

– А я что могу?! – огрызнулся Джек. – Явится – опять огнем пугать будем, оно огня боится… Как еще?!

– Тихо, тихо, дети, не ссорьтесь, – усмехнулся я. – Не стоим? Плывем? Туман тоже когда-нибудь кончится, и все живы. Ну и отлично…

Я нагнал Джека через три шага и, придержав его за плечо, тихо и быстро спросил:

– Кто это был?

– Не знаю, – пожал он плечами.

Я приблизил к нему лицо:

– Кто это был?

– Да не знаю я, – англичанин не пытался освободиться, и у меня крепла уверенность, что он врет.

– Джек, кто это был?

– Ладно, хорошо, – зло прошептал Джек. – Отпусти плечо… Это Живая Вода.

– Это? – я бросил взгляд в сторону борта. – Я ее себе не так представлял.

– Не шути, – оборвал меня англичанин. – Это не из сказки, а если и из сказки, то из очень страшной. Я думал, что мы все-таки не встретим эту тварь, поэтому молчал.

– Ты знал, что ее можно отпугнуть огнем – ты с ней уже встречался? – уточнил я.

– Да, встречался… – неохотно обронил Джек. – Понимаешь, Олег, она не нападает просто так. Это не животное, это… это существо. Его можно вызвать и натравить. Точнее – сделать, вызвать и натравить. В прошлый раз эта тварь напала на нас у самого Кейп– Кода.

– Урса? – спросил я.

– Скорее уж – твои друзья из Города Света, – задумчиво возразил Джек. – Тогда я об этом ничего не знал и потерял шесть человек, прежде чем мы случайно обнаружили, что Живая Вода боится огня. Они не хотят, чтобы мы сюда плыли, Олег.

– Они просто развлекаются, Джек, – зло и горько возразил я. – Кто-то взглянул на экран и увидел, как наш корабль вплывает в туман. И решил развлечься, Джек. Всего лишь развлечься.

* * *

– Опять скрипит потертое седло,

И ветер холодит былую рану…

Куда вас, сударь, к черту, занесло?!

Неужто вам покой не по карману?! —

распевал Игорь, и еще с десяток голосов подхватили:

– Пора-пора-порадуемся

На своем веку

Красавице и кубку,

Счастливому клинку!..

– Девкам, пьянке и поножовщине, – весело сказал Олег Крыгин, похлопывая ладонью по фальшборту. Я опустил палаш, отсалютовав Анри, и повернул голову вверх, крикнув:

– Ну как?!

– Вижу землю! – крикнула Ингрид.

– Это Делавэр! – ответил Джек, сбегая с кормовой надстройки. Лицо его стало серьезным еще когда он подходил ко мне – издалека. – Мы при таком ветре не сможем подняться к устью реки. Придется ждать.

– Не придется, – ответил я, убирая палаш. – Спустить паруса! Бросить якорь! Говорить буду!..

– Мы прибыли к Американскому континенту. – Я значительно оглядел расположившихся на палубе, трапах и даже бортах своих ребят и девчонок. – Вы пошли за мной, ничего не спрашивая. Но сейчас я хочу все объяснить досконально. Я намереваюсь пересечь Америку до Калифорнии. Там нас должен будет ждать «Большой Секрет». И те, кто приведет его туда… – Я помолчал. – Нам нужно будет разделиться, друзья. Здесь. И сейчас…

Вопреки моим опасениям, мысль о расставании больше чем на год никого особо не испугала, особенно когда Сергей внес предложение, что «парень и девчонка автоматически считаются за одно» – под общий хохот и весело-возмущенные вопли этих самых девчонок.

– Муж и жена – одна сатана! – выкрикнул Димка и получил по шее от Зорки.

Ясно было, что я иду. Но совершенно неожиданно вести корабль в Калифорнию захотел Вадим – при его-то приступах морской болезни! Я собирался поручить это Джеку и растерянно на него посмотрел, но англичанин совершенно спокойно заявил, что ему все равно, у кого быть штурманом. Потом я сказал, что Кольке и его автомату лучше быть там, где меньше людей, а значит, ему надо идти с Вадимом. Колька уныло кивнул – снова сюрпризом оказалось, что Лидка вдруг тихо сказала, что ей хочется тоже плыть. Соответственно, пришлось оставить на корабле и Леньку, а остальных делить жеребьевкой, в результате которой получилось вот что:

– Думаю, до настоящих холодов мы успеем добраться до Калифорнии через Амазонский пролив. – Джек протянул мне руку. – Будем ждать вас там. – Если к концу весны – не следующей, а которая за ней, – пояснил я, – нас вдруг не будет, то больше ждать не нужно. – Я сказал это негромко и спокойно.

– Вы придете, – так же спокойно и уверенно возразил Джек.

– Ладно, – не стал я больше ничего говорить и пошел к ребятам, выстроившимся по обе стороны трапа. Трап казался каким-то шлагбаумом, рубежом, разделившим нас на две группы. Но все вели себя бодро, шутили и перебрасывались советами, обещаниями и подначками. За плечами у наших были вещмешки и скатки.

– Мы будем ждать вас на самом севере Калифорнийского залива! – излишне громко сказал Вадим. Словно корабль уже отплыл, и ему надо было до нас докричаться… Я помедлил – мне очень хотелось пожать ему руку, но Вадим уже первым взбежал на палубу «Большого Секрета», и я – тоже слишком громко – приказал:

– Все, пошли!

– Подожди, Олег, – попросил Анри, – пусть отчалят…

– Пошли, я говорю, – тоном, не терпящим возражений, повторил я.

Потому что знал: если поступить так, то мы будем стоять на берегу, пока за горизонтом не скроется парус.

Ищи меня сегодня среди морских дорог,

За островами, за большой водою,

За синим перекрестком двенадцати ветров,

За самой ненаглядною зарею.

Здесь горы не снимают снегов седых одежд

И ветер – лишь неверности порука.

Я здесь построил остров – страну сплошных надежд

С проливами Свиданье и Разлука.

Не присылай мне писем – сама себя пришли,

Не спрашивая тонкого совета.

На нежных побережьях кочующей земли

Который год все ждут тебя рассветы.

Пока качает полночь усталый материк,

Я солнце собираю на дорогах.

Потом его увозят на флагах корабли,

Сгрузив туман у моего порога.

Туман плывет над морем, в душе моей туман,

Все кажется так просто и непросто…

Держись, моя столица, зеленый океан,

Двенадцать ветров, синий перекресток!

Ю. Визбор

Рассказ четвертый Гипербореи

Прольется кровь на камни,

И грудь пронзит клинок…

Но мести вскинут знамя

Все те, кто выжить смог!

Вперед, северяне!

Древняя песня

Сэнди Кларик не успел уйти из своего лагеря.

Давненько я не видел такого. Расслабился. Очевидно, урса напали под утро и сразу прорвались за частокол – иначе не объяснить было того, что возле обугленных, но не разваленных стен из мощных бревен в два обхвата не было следов боя, зато внутри, среди разрушенных шалашей, они имелись отчетливо.

Во всяком случае, люди Сэнди не сдались просто так.

Пепелища уже остыли. Бой был дня три, а то и четыре назад, над трупами, разбросанными тут и там, уже крепко поработали звери, а то, что уцелело, начало разлагаться. Андрей, успевший порыскать в окрестностях лагеря вместе с Йенсом, Фергюсом и Димкой, сообщил, что урса ушли на юг.

– Земля обетованная, ее мать… – уныло сказал Олег, не стесняясь девчонок. – Приплыли.

– Ну, ничего другого мы и не ожидали встретить, – справедливости ради заметил я. Потом добавил после недолгого молчания: – Надо похоронить, что осталось.

Никто особого энтузиазма не проявил, но и спорить не стал…

…Если честно, меня Америка немного разочаровала. Совершенно не понимаю почему. Кругом был густющий красивый лес, только-только начавший кое-где светиться осенними цветами, а в остальном – зеленый и веселый. Наверное, я подсознательно ожидал чего-нибудь «иного». А если подумать – чего? Та Америка, о которой я подумал, создана ее людьми. А их здесь – хрен да малина, и им не до прокладки дорог через весь континент…

Надо было держать точно на юго-запад, чтобы до настоящих холодов перевалить Аппалачские горы и зазимовать на их западных склонах. Потом – Великие Американские Равнины и Кордильеры… Впереди были месяцы и месяцы пути – и странно, но мысль о них порождала не ожидание тяжестей и бед, а странно-зовущее чувство, похожее на далекий, еле слышный звук трубы…

«Дорога растворила меня в себе», – вспомнил я слова, прочитанные в дневнике Лотара (я иногда доставал его и перечитывал местами или рассматривал рисунки). Да, это, кажется, так… Если представить себе ситуацию: я вернулся домой, все как-то утряслось – не знаю, как, да и неважно – я ведь не смогу там жить. Спокойно – не смогу. Неинтересно мне будет. Скучно…

«Зато тут сплошное веселье, – не без иронии подумал я, не переставая внимательно вглядываться в лесные заросли, однообразно-красивые, мимо которых мы шли; именно в этом однообразии могла таиться опасность. – Надо у Вадима спросить, как он думает – похоже это на книжки про Зверобоя?.. Хотя – у Вадима я ничего не спрошу. Я его вообще долго не увижу. Или не увижу вообще».

– Пора на ночлег устраиваться, – подошел ко мне Раде, шагавший в головном дозоре. – Там Мило с Видовом хорошую полянку нашли…

– Ну если уж полянку… – вздохнул я, поворачиваясь к Йенсу. – Фергюс с Димкой не подошли? – Они ушли – точнее, свернули – на охоту и пока что не появлялись.

– Подойдут, – со спокойным оптимизмом откликнулся немец…

…Полянка, найденная сербами, в самом деле оказалась что надо. Ручеек протекал неподалеку, и скоро запылал костер, в центр которого победоносно водрузили здоровенный, похожий на осьминога, смолистый пень – так, что готовить оказалось возможно лишь с краю, подальше от свистящего пламени. Я умиротворенно наблюдал за всем этим, не принимая в разбивке лагеря никакого участия, поэтому первым «засек» Фергюса и Димку. Они тащили оленя и вещмешок, набитый чем-то так, что горловина не затягивалась.

– О, – заметила Линде, – мы думали, что вас покрадали индейцы.

– Украли, – добродушно заметил Димка, одновременно сбрасывая с левого плеча свою часть жерди для переноски оленя, а с правого – вещмешок, из которого раскатились бурые, в комочках приставшей земли, клубни в полкулака размером.

– Ёлки-моталки! – завопил Басс. – Картошка!

– Жаль, Лидка не попробует, она мечтала, – заметил я и невольно громко сглотнул, вызвав общий смех, – рот наполнился слюной. – Ну что? Пюре не сделаем, так хоть испечем! Ленка, доставай соль!

– «Ленка, доставай соль»! – заворчала Власенкова, раздергивая горловину вещмешка. – Ленка, доставай сахар, доставай кофе, доставай то да се… А о зимовке, между прочим, одна Ленка, похоже, и думает. Остальные жрут!

– Первую зиму мы тоже поздно готовиться начали – и ничего, перезимовали, – лениво возразил Олег Крыгин, – ладно тебе, Лен… Здесь и зимы должны быть потеплей, чем у нас…

– Может, кто-нибудь поможет мне с оленем? – в пространство спросил Фергюс, свесив между колен окровавленные руки с финкой.

– Не порть шкуру! – всполошилась Танюшка. – Погоди, я сейчас! Вообще подвинься! – Она решительно потеснила ирландца. – Давай вон потроши, а я шкурой займусь…

– Долой, долой туристов,

Бродяг-авантюристов, —

напевал Басс, —

Представьте, в магазинах не стало ни шиша!

Не стало ни тушенки,

Ни пшенки, ни сгущенки —

Сожрала все проклятая

Туристская душа…

– Спроси у них про душу, —

поддержала Танюшка, —

Они тебя задушат,

Спусти на них собаку —

Они ее сожрут… —

Эх, как мы с Ленкой Рудь и с Кристинкой пели… – Она горько улыбнулась. – Что там мясо и картошка?

– Не готовы еще, – отрезала Ленка…

Тихо-тихо – и долго тихо – было у гудящего костра. Кто-то подбросил в огонь сучьев. Кто-то вздохнул и сказал: «Да-а…» Потом Йенс, выкатывая из пепла картофелину, как-то удивленно сказал:

– Я сам раньше к вот этому… ну, как бы народному творчеству… я к нему равнодушно относился. Отец большой любитель у меня… был? есть? – Он улыбнулся. – Вот и запало кое-что в память. А сейчас здесь жалею, что мало запомнил. Что-то во всем этом есть такое… – Немец вздохнул снова и начал перебрасывать дымящуюся картофелину с ладони на ладонь.

– А мне, если честно, всегда нравились народные песни, – вдруг сказал Раде. – У нас в селах их до сих пор часто поют. – Он улыбнулся растерянно и признался: – Только я не умею.

– Давайте есть, ребята, – тихо позвала Ленка. – Все готово.

* * *

Я проснулся рывком, сразу. Было, судя по звездам, около двух ночи. Рассыписто рдели угли на месте костра. Обостренным чутьем я ощутил – часовые не спят, все на местах. Было прохладно, но не настолько, чтобы проснуться. В чаще похрустывали ветки, потом истерически зарыдал филин, забился, захохотал, как сумасшедший. В просвете древесной кроны черкнули небо сразу несколько звезд. Мне вспомнился прошлый август, степь за Каспием и вот такие же звездопады… Как там Кристо? Живут ли они все еще в нашей карпатской пещере или ушли куда-нибудь? Жив ли вообще?

Так. А чего это я все-таки проснулся? Выспался? Нет, кажется, нет. Не от холода тоже… Не от звуков… Ни от чего.

Плохо дело. Откинув одеяло, я сел, подтянул ворот куртки. Нашарив одним движением дагу, сунул ее за стяжку штанов и встал.

– Ты куда? – тихо спросила Танюшка.

– Часовых посмотрю, спи, – также еле слышно выдохнул я. Танюшка, кстати, и не просыпалась. Это так был, контрольный вопрос.

Я подошел к углям, постоял возле них, полузакрыв глаза и прислушиваясь. Потом двинулся в сторону часовых.

Яна я не нашел и на несколько секунд впал в обалдение, но меня стукнуло по голове веточкой, и, вскинувшись, я обнаружил, что поляк этаким невозмутимым древесным грибом-наростом устроился на широченной ветви точно надо мной.

– Ну и?.. – прошипел я.

Поляк ответил:

– Вшистко тыхо естем.

– Можешь не переводить, – отрезал я и свернул в сторону, давая кругаля в те места, где должен был находиться второй часовой.

Бесшумно ступая, я подумал, что там давно пропорол бы себе босую ногу. А тут не то что пропороть – я сучки и ветки словно бы заранее чувствую… Так, а чем это у нас Видов занимается?

Я остановился, чувствуя себя, с одной стороны, полным идиотом, а с другой – злясь на серба, который вроде бы не новичок, а вот нате… К нему, оказывается, присоединилась Линде, и она сейчас стояла на четвереньках совершенно голая, ну а остальное… мда. Я довольно нахально отметил, что датчанка в таком ракурсе очень красива, тем более что ей, судя по всему, как раз «подкатило», и она подгоняла Видова слившимся в одно слово «йейейейейейей!» – сиречь просто «давайдавайдавайдавай!».

Вообще-то надо было уйти. Но я рассердился и собирался врезать Видову как следует, а для этого следовало дождаться окончания. У меня была мысль как следует гаркнуть, но вспомнилось, что Джек рассказывал, как однажды в самый патетический момент парочку вот так напугали, и их самым натуральным образом заклинило. И смех и грех – пришлось их отливать теплой водой…

Я уставился на темное кружево крон и постарался отключиться. Кажется, получилось – мимо меня проскользнула на ходу застегивающая куртку Линде с довольнейшей физиономией сытой кошки. На ходу она повернулась, звучно чмокнула воздух и пропала в кустах.

Я появился перед Видовом, когда серб натягивал штаны лениво-замедленными движениями. Он так и застыл – на одной ноге, другая просунута в штанину.

– Добрая ночь, часовой, – нейтральным тоном сказал я. – Звезды-то какие, а?

– Видел? – быстро спросил он.

– Видел, но не подглядывал, – отрезал я. Серб тихо, угрожающе засопел, но я не дал ему начать шуметь. – Слушай, друже и браче. Я ничего против твоих развлечений не имею. Мы с Танькой тоже валяемся под кустами и не делаем из этого особой тайны. Но только не когда я стою часовым. Ты же не новичок, в конце-то концов! Ну что я тебе прописные истины-то растолковываю?! – с досадой сказал я.

Видов влез в штаны окончательно. Глядя в сторону, отрывисто проговорил оправдывающимся голосом:

– Пришла. Сперва говорили. Потом… – Он махнул рукой. – Ну поставь меня еще на два часа, мои скоро кончаются…

– Угу, – проворчал я, – тебе теперь только еще как раз два часа стоять… Иди-ка ты спать. А я заступлю на твой остаток. Сколько там тебе? – Я вгляделся в циферблат часов. – Минут двадцать. Давай, иди.

– Нет уж, – почти испуганно ответил серб, – я сам, ты что?

– Сам так сам, – не стал я возражать, ощупью присаживаясь на поваленное дерево. Видов оделся, отступил в тень и стал невидим и неслышим.

Не знаю, почему я не вернулся на свое место спать. Вроде бы ничего не мешало. Вместо этого я сидел, смотрел в ночную темноту, слушал звуки… Пришел, сменив серба, Андрей, даже, кажется, меня не заметив…

Ощущение полета пришло мгновенно и нестрашно. Наверное, я подсознательно ожидал чего-то такого. Вот только что сидел на поваленном дереве – и вдруг лечу над ночным лесом на какой-то невероятной высоте и со столь же невероятной скоростью. Какие-то огни мелькали внизу – редкие, но много, и я внезапно понял, что вижу континент не просто с высоты, а откуда-то чуть ли не из космоса! Здесь везде была ночь, только эти огоньки, огоньки… Стоянки, понял я, жалея, что с самого начала не догадался начать считать. Много… Вон там – целая россыпь… Все наши? Нет, наверняка есть и стоянки урса, и тех «наших», которые уже никому не наши… А это что?! От резкого снижения замутило, желудок прыгнул вверх, к горлу…

…Я пришел в себя от ощущения падения и вцепился обеими руками в дерево, широко распахнув глаза.

– Олег?! – Андрей не удержал вскрика. – Откуда ты, я тебя и не заметил…

– Я тут задремал, – с трудом сказал я, поднимаясь. Ноги дрожали, противно, мелко. – Часовых обходил и задремал. Пойду спать. Счастливо отдежурить…

…Вытерев босые ноги о траву, я тяжело свалился под одеяло. Что же такое я видел? Я попытался заставить себя успокоиться, чтобы поговорить с Арагорном, оказаться в беседке над лесным морем, но вместо этого, словно в сырую черную яму, свалился в глухой сон без сновидений и открыл глаза, когда вокруг плавал утренний туман, было сыро и прохладно, а между деревьев за этим туманом просвечивало бледное солнце. На ногах были, как обычно, Ленка, а с ней – моя Танюшка и Ленка Сергея. Они, тихо переговариваясь, готовили завтрак. За деревьями маячил Йенс, второго часового не было видно. Голова у меня тяжело гудела и болела, как в тот раз, в мое единственное похмелье. А главное – давило ощущение, что я так и не вспомнил очень важную вещь.

Сейчас бы с Джеком поговорить… Сергей не врубится… Подойти к Йенсу? Но я тут же оборвал себя. Я их командир и князь, нечего забивать им головы тем, с чем я должен разобраться сам.

Я решительно отбросил одеяло и объявил, потянувшись за сапогами:

– Я встал.

– Какая радость, – равнодушно ответила Ленка Власенкова. – Завтрак не готов, учти.

Я молча отправился к ручью. Метрах в десяти от меня выше по течению пил волк, смеривший меня равнодушным взглядом.

– Слюней напустишь – убью, – предупредил я, отламывая веточку с ольхи, росшей у воды. Волк презрительно повернулся ко мне толстым, как хорошее полено, хвостом и бесшумно исчез в кустах.

Я задумчиво чистил зубы, улыбался. Полоскал рот, надеясь, что голова пройдет сама. Черта с два. Голова болела, и я обрадовался, когда, вернувшись, увидел, что Ингрид уже на ногах. Я движением бровей отозвал ее в сторону.

– Ты решил наконец признаться мне в любви? – не без юмора поинтересовалась она, отходя следом.

– Увы, – развел я руками. – Ин, у меня голова болит. У тебя ничего нету?

– Спал плохо? – уточнила она.

– Да так… Да, плохо, – честно признался я.

– Я сейчас компресс с полынью сделаю, – пообещала она. – Иди, сядь где-нибудь.

– Ой, компресс… – я скривился. – Буду ходить, как невесть кто… Больше ничего нету?

– Нет, – отрезала она. – И надо тебе поесть чего-нибудь… А насчет невесть кого – успокойся, я тебе компресс под твою повязку приспособлю. Иди, иди, я сейчас…

Танюшкатоже обратила внимание на мою явную разбитость и, оторвавшись от приготовления завтрака, присела за моей спиной и начала массировать виски и верх шеи плавными, сильными движениями. Подошла Ингрид и молча занялась компрессом – он довольно приятно пах полынью. Раде, как раз проснувшийся в этот момент, удивленно сказал:

– Смотрите, как его девчонки обхаживают!

– Заткнись, – вяло попросил я.

– Вот так, – заключила Ингрид. – Через полчасика снимешь. Должно помочь.

– Я сейчас поесть принесу, – вскочила на ноги Танюшка, – сиди, я быстро…

– Я ночью проснулась, а тебя нет. – Танюшка разложила на коленях остатки вчерашнего ужина – мясо, картошку, из НЗ – две полоски копченой рыбы, кусок ягодного лаваша. Передала мне котелок с «чаем». – Ты больше так не уходи… Хотела тебя искать, а тут ты вернулся… Слышишь, не уходи больше так.

– Не уйду, Тань, – пообещал я, если честно, не очень соображая, что обещаю. Есть мне тоже не хотелось, но я начал методично запихивать в себя завтрак. Вот сейчас мне больше хотелось завалиться и поспать часа два! Но лагерь вовсю поднимался, и я обреченно понял, что пора приступать к исполнению княжеских обязанностей.

Никто не задумывался над тем, что жизнь князя – сплошная мука? Каждую минуту приходится принимать какие-то, мелкие и большие, решения. Вот надо выступать. Болит голова. А надо как минимум назначить дозор. При этом держать в уме, кто там шел в прошлый раз… Впору графики расчерчивать. Да нечем. И не на чем…

Одно хорошо. За этими переживаниями у меня прошла голова.

Отпусти, отпусти меня, горюшко,

Ты пригрей, ты пригрей меня, солнышко,

Ветры буйные, будьте мне братьями,

Моя память – дорогой обратною.

Занесло ее время ненастное,

Не пролезть, не пройти – слово на слове.

Солнце село давно, небо – вороном,

Ах ты память моя – туча черная.

Ты, головушка, не советчик мне.

Кто-то шепчет слова еле слышные.

Не мешай, пустота, дай прислушаться,

Дай мне память свою да ослушаться.

На распутье дорог – влево, вправо ли —

Кем-то камень врыт с двумя гранями.

Отыскал, что мне любо-дорого.

Так спасибо тебе, рука добрая…

Б. Рысев

Сергей подошел ко мне часа через три после начала движения, когда мне начало казаться, что впереди – река.

– Впереди – река, – сказал он, отбрасывая с глаз выбившиеся из-под повязки волосы. – И, между прочим, плоты в кустах…

Димка, улыбаясь, держал в руках мокрый трос.

– Хитрюги! – встретил он нас веселым возгласом. – Смотри, что придумали! Это не плоты, а паром, только канат притопили, чтобы видно не было.

– Крапивное волокно, – определил я, пропуская меж пальцев толстую грубую веревку. – Век в воде будет лежать – не сгниет… – Я выпустил веревку. – Значит, тут кто-то живет.

– И плоты собраны из лиственницы, – заметил Сергей. – Вечные… Что за река-то?

– Приток Огайо, наверное, – рассеянно сказал я.

Сергей заметил:

– Танюшка тебя образовала?

– Посмотрите по берегам, – приказал я, игнорируя выпад и обращаясь к подходившим нашим. – Далеко не расходитесь, держитесь группками… Тань, поди сюда.

– Чего? – Она подошла, держа руки на поясе.

– Это приток Огайо? – уточнил я. Танюшка кивнула, вытянула руку:

– Там Аппалачи. Уже рядом, только тут лес мешает увидеть. Перейдем их и выйдем в долину Огайо, а там и до Миссисипи недалеко… Но это уже, наверное, на будущий год?

– На будущий год, – согласился я. – Зазимуем на западных склонах… Ну что там? – это я обратился уже к Йенсу, подошедшему к нам по мелководью.

– Есть люди, – невозмутимо сказал немец. – Пасутся на том берегу, что-то собирают, человек восемь, большинство – девчонки.

– Они на том, плоты на этом… – задумчиво сказал я. – Несвезуха какая-то… Ладно, пошли знакомиться…

…«Человек восемь» оказались ровно восемью. Шесть девчонок, двое мальчишек. Вот только были они не все на том берегу – две девчонки перебрались (наверное, бродом) на отмель посреди реки и бродили там по колено в воде – с мешками за плечами, то и дело нагибаясь.

– Привет! – крикнул я по-английски, заходя в воду тоже по колено (насчет брода я угадал – мальчишки тут же рванули на отмель, разбрызгивая воду и на бегу выхватывая клинки). Девчонки не слишком испугались – переглянулись, и одна, повыше, ответила:

– Привет, а ты кто?!

– Прохожий, – ответил я, улыбаясь. – Иду с друзьями на экскурсию в Великий Каньон. Это через здешние места?

– Можно и через здешние, – согласилась девчонка. Мальчишки добежали и встали по сторонам «собирательниц». – А друзей у тебя много?

Она говорила с сильным акцентом, тянула слова, будто жвачку, мне даже понимать было трудновато. И отсюда я различал, что одежда у всех украшена частой, красивой, но незнакомой вышивкой. Как у индейцев в книжках… Наверное, и моя одежда показалась им странной, потому что, не дожидаясь моего ответа, девчонка задала новый вопрос:

– Вы из Старого Света?

– Из Старого, – согласился я. – Мне тут плыть или есть брод?

– Или плотами воспользоваться? – задал свой вопрос Сергей, появляясь рядом со мной.

– О, еще один! – засмеялась американка. – И плоты наши нашли, шустрые! Брода нет, если хотите переправиться – давайте на плотах!

– Остальные смылись, – тихо сказал Сергей.

Я улыбнулся:

– Вижу. Эти нас убалтывают, а остальные рванули к своим. Логичное поведение… Давай-ка переправляй наших.

Сергей отступил в кусты и растаял в них. Я продолжал улыбаться, как дурак на похоронах, и думал, что с американцами драться не хочется. По крайней мере – начинать с драки.

* * *

То ли они специально косили под индейцев, то ли еще что, но лагерь, в который мы попали, напоминал индейские селения всем – вигвамами и каноэ из березовой коры, одеждой обитателей и неуловимым духом. Но внешне его обитатели, конечно (если не считать одежды), не походили на индейцев – рослые, светловолосые, хотя и загорелые, со светлыми глазами парни и девчонки. Их тут было человек тридцать, точнее не определишь, потому что непонятно оставалось, все ли здесь.

– Привет, – коротко сказал, подходя к нам сквозь расступившуюся толпу «аборигенов», неожиданно невысокий парнишка. Меня зовут Колин. Колин Малрой, я тут вождь.

Надо было слышать, как он это сказал. Вежливо, спокойно, почти приветливо… но подчеркнув одним тоном – Я тут вождь. Мне понравилось, хотя соседствовать с этим парнем я не хотел бы. У него на лице написано: прирожденный redneck, как в США называют крутых белых фермеров, презирающих правительство, урса, не дураков подраться и жадных до земли.

– Я Олег, – мне вдруг стало смешно, захотелось поднять правую ладонь и добавить «хау». – Я просто иду со своими людьми зимовать на западные склоны Аппалач. И не собираюсь тут задерживаться.

Кажется, Колин немного смутился. Но вида не подал, вместо этого уже вполне дружелюбно предложил:

– Можете переночевать на наших землях. И охотиться. А здесь пока можете встать лагерем.

– Тут ваш постоянный лагерь? – поинтересовался я.

Колин помотал головой:

– В общем-то – нет. Через пару недель мы уйдем на юг. Мы там зимуем уже четвертый год. Этот будет четвертый, – уточнил он.

– А вы были за Аппалачами? – спросил я.

– Были, и не раз, – сказал Колин. – Я потом расскажу, где вам лучше всего перевалить через горы.

– Им надо быть осторожными, – вмешался широколицый парнишка, длинные волосы которого были завязаны в хвост, переплетенный кожаным ремнем. – Там Вендихо-Вакатанка.

– Нет никакого Вендихо, – отмахнулся Колин. – Пусть лучше остерегаются урса.

* * *

– Есть новости, – Йенс, перепрыгнув поваленную лесину, остановился рядом со мной, покачиваясь с пятки на носок.

– Говори. – Я рассматривал, как в небольшом водоворотике крутится кусочек коры.

– Я тут поговорил с ребятами. – Йенс уселся рядом, переплел пальцы между колен. – Прошлым летом у них в охотничьей экспедиции за Аппалачи погибли три человека из четырех. Вернулся только Берт. Это тот, с хвостом. Вернулся в полной невменухе, долго болел и утверждает до сих пор, что на них напал злой дух Вендихо-Вакатанка. Ему не верят.

– Не понял, – насторожился я. – Это что, они нас той самой дорогой, которой та партия ходила…

– Нет-нет. – Йенс покачал головой. – Как раз все наоборот – другим перевалом. У меня такое ощущение, что этот самый Колин в Вендихо как раз верит, но делает вид, что ничего такого и не происходило. Людей и нервы бережет. Не из романтиков он.

– Йенс, – вдруг сказал я, – а ты замечаешь, что тут почти нет тех, кто, став взрослыми, правит там?

– Я думал об этом, – уклончиво ответил немец.

Не значит ли это, что нами там правят не те, кто нужно?

– А может быть, наоборот, – немец усмехнулся, – сюда попадают только неудачники? Или вообще нет никакой закономерности?.. Так как с Вендихо?

– Да как-как, – я плеснул ногой по воде, – пойдем и посмотрим. Мы-то как раз эти. Романтики.

Вот вам веселый декабрь из огоньков витрин,

Из проводов и камня, из гололеда шин,

Из опозданий девочек, из огорчений мам.

Неровных тетрадных клеточек, не выспавшихся по утрам.

И если я правильно помню и моя память не спит с другим,

Авторство этого мира принадлежит им.

Они ни в кого не верят и никогда не плачут,

Бог, открывающий двери, и ангел, приносящий удачу.

Вот она ждет, волнуясь. Вот поспевает чай.

Я на перекрестках улиц, меня выходи встречай.

Мне бы антиударное сердце, мне бы солнцезащитный взгляд,

Мне бы ключик от этой дверцы и в ампуле быстрый яд.

Похоже, забили на все капитаны небесных сфер,

Дуют в открытую форточку и плохой подают пример.

Они ни в кого не верят и никогда не плачут,

Бог, открывающий двери, и ангел, приносящий удачу.

Вот вам заветные тайны, вот отчего и зачем,

Из городов случайных, мы неслучайные все.

Время неведомой силой крутит с легкостью стрелки лет,

И с легкостью невыразимой опускается снег в снег.

Промокшие в этом снеге, но довольные собой,

Не замеченные никем, возвращаются они домой.

И ни в кого не верят и никогда не плачут,

Бог, открывающий двери, ангел, приносящий удачу.

Группа «Високосный Год»

– Уезжаю на войну

В горную Абхазию

И поэтому сейчас

На тебя залазию… —

бухтел Сергей. И снова, снова, снова.

Я наконец не выдержал:

– Что за ерунду ты поешь?!

– От Кольки слышал, – не смутился Сергей. – Интересно, как они там?

– Хорошо, – слегка раздраженно ответил я, останавливаясь и переводя дух. Мы карабкались в горы по тропинкам уже три часа.

Американцы нас проводили, находясь в слегка пришибленном состоянии. Они не отговаривали, но явно считали, что нам хана, и я мысленно согласился с Йенсом: в неведомого Вакатанку-Вендихо американцы все верили. Только делали вид, что не верят, потому что так спокойнее. А это наводило на грустные мысли. Трусами американцы, конечно, не были. Так что же такое страшное таилось за перевалом, к которому мы сейчас шли, отчего они об этом предпочитали просто не говорить?

Впрочем, никто из наших даже не подумал внести предложение идти тем же путем, который сначала нам предложили хозяева…

…А с этим Бертом я все-таки поговорил по душам, нас Йенс свел. Тем же вечером. Американец пришел неохотно… и охотно. Я не оговорился, именно как-то неохотно-охотно, иначе не скажешь.

– Рассказывай, – предложил я без предисловий.

Йенс отступил куда-то в сторону и слился с вечерней тенью.

Американец подошел ближе и прислонился к дубу лопатками. Покусал губы…

Их было четверо. Он, Берт, – старший. Джесс и Макс тоже были американцами, Джанни – итальянец (я не очень понял, зачем они поперлись на охоту за Аппалачи – что там, олени не такие, как на побережье? И у меня создалось впечатление, что это была просто разведка с некими непонятными мне целями, но это ничего не меняло – в конце концов, я сам десятки раз посылал подобным образом своих…) Раньше в тех местах они не бывали, но не особо волновались – таких мест на свете, в конце концов, немало. Джанни, натура впечатлительная, скоро начал утверждать, что ему не по себе. Но первые несколько дней прошли абсолютно спокойно – если не считать того, что в окрестностях (а они были богатыми и красивыми) в разгар лета не было ни единого отряда. И не было урса (я отметил, что Берт упирает на последний факт, и отметил еще, что, пожалуй, искали они именно урса). А на пятые сутки пропал Макс, и в этом было несколько странностей. Во-первых, Макс был не из тех, кого можно украсть или даже убить без шума – совершенно бесстрашный, умелый и сильный боец. Во-вторых, Макс пропал именно странно – под утро вышел «по делам» из-под навеса и не вернулся. В-третьих, когда товарищи начали обшаривать окрестности, то не смогли установить даже просто, где пропал Макс. Исчез, и все. Джанни внезапно впал в истерику и потребовал немедленного возвращения на восток, мотивируя это неясными пронзительными воплями и хаотичными телодвижениями. Джесс, который был хорошим другом Макса, порывался вновь бегать искать его. Берт думал, он недаром был старшим группы. Наиболее логичным вариантом были бы опять-таки урса, но что-то не связывалось. А решить что-то более внятно Берт не смог, потому что буквально через полчаса после этого разговора, среди бела дня, на них напали. Американец не мог последовательно и логично рассказать, кто именно это был, и дело тут явно не в страхе. Он просто не понял, что и как произошло. Не было разных там слюнявых пастей, воя, жутких монстров… Из леса вышел Макс – весело улыбался и махал рукой. Все радостно вскочили, бросились навстречу вернувшемуся другу… и почти тут же Джесса и Джанни, оказавшихся впереди, охватило белое пламя, похожее на вспышку магния. Они не успели ни закричать, ни остановиться – только остались на траве выжженные круги. А «Макс» двинулся к Берту. Неизвестно по какому наитию мальчишка – он совершенно ни о чем не думал, мозги отказали – схватил из костра, сжигая руки, полыхающую головню и в один мах начертил вокруг себя линию. Круг. И «Макс» его… потерял. Прошел мимо, скрылся в чаще, а Берт тут же рванул бегом на восток и до темноты не останавливался, несся, хотя больше всего желал упасть…

Много в Англии проклятых мест,

Много дремучих чащ.

Здесь не помогут верный лук

И зеленый плащ.

Темные силы только и ждут,

Ищут удобный час.

Стоит поддаться – они придут

И разорвут нас.

Английская баллада XIII века.

(отрывок)

– Олег! – И резкий свист, как умел свистеть только Сергей. Я перестал созерцать тропу, по которой подтягивался остальной отряд и, повернувшись, увидел, что Сергей, а вместе с ним Игорь и Ингрид, шедшие в передовом патруле, стоят на гребне, возле мощного дуба, который странно обрамлен у корней каменными плитами, выстроившимися кольцом. Сергей снова свистнул:

– Олег!

– Иду! – сердито рявкнул я, ускоряя шаг. – Что там у тебя?!

– Смотри, – Сергей свел светлые брови, – что тут.

– Это руны. – Басс провел ладонью по камню. – Да, Олег?

– Угу, – буркнул я, рассматривая камень, обращенный к тропинке. Я видел руны только в книгах Иванова про викингов, а еще про них мельком упоминали некоторые из ребят, в том числе – Джек. Для меня это были просто странные значки, и я удивленно созерцал белые штрихи, глубоко врезанные в серо-серебристый гранит. На самом верху была высечена всего одна руна, ниже – цепочка из них.

Через какое-то время у камня собрались все наши. Я огляделся, кивнул Йенсу:

– Это ведь и правда руны? Можешь прочесть?

– Могу попробовать. – Немец подошел вплотную, чуть наклонился. Фергюс нетерпеливо спросил его:

– Ну, что там наверху написано?

– Ничего не написано, – мельком ответил Йенс. – Это, наверху, не руна, а рунная лигатура. Пожелание удачи… И вообще рунами редко писали. Ими обозначали. Это поздний, английский вариант. Думаю, надпись сделана не позже XII века, после этого рунами уже не пользовались… Так. Первая – зорн, рядом с ней – перевернутая кен, вместе – близость опасности. Дальше – нид, враждебное внешнее окружение. И последняя – беорк, возможность обмана внешним спокойствием. А тут – повторение всего этого. С обеих сторон. Куда ни кинь, как говорят русские. Странно, что об этих рунах нам не сказали американцы.

– Не заметили или не обратили внимания, – сказала Зорка. – Они, если честно, не произвели на меня впечатления развитых ребят. Наши, из Старого Света, умнее намного… Йенс, ты говоришь, что это писали англичане?

– Тогда еще скорей англосаксы, – поправил немец, выпрямляясь. – Ну что, недвусмысленное предупреждение.

– Я никого не зову с собой против его воли, – заметил я. – Но сам не сверну. Мне хочется написать на той стороне долины что-нибудь сугубо героическое типа «проверено, мин нет!». Желающие могут идти со мной. Нежелающие могут идти в обход через скалы, встретимся на той стороне.

Ответом мне было спокойно-презрительное молчание.

* * *

Больше всего меня поразило то, что я был не один. Кажется, остальные меня тоже не ожидали увидеть. Во всяком случае, Басс смотрел на меня с искренним изумлением. Во взгляде Йенса была просто задумчивость. Танюшка радостно улыбнулась, а Зорка церемонно наклонила голову:

– Ты тоже здесь, князь…

– Вот это да! – вырвалось у меня. – Вы… здесь?!

Я знал, конечно, что видения – это не сны, в которых мы можем увидеть кого и что угодно. Поэтому мое удивление было особенно сильным. Я даже засомневался – может быть, это все-таки сон?

– Мы здесь, – сказал Йенс. – И давайте не удивляться тому, что видим. Смотрите, нас ждут…

…Из пяти присутствующих я не смог узнать только одну – диковатого вида смуглую синеглазую девушку в овчинной безрукавке, за широким вышитым поясом у которой торчали пара выложенных серебром пистолетов и турецкий ятаган. Они с Зоркой улыбнулись друг другу одинаковыми гордыми улыбками, и я подумал, что это, наверное, сербская юначка, героиня легенд и песен… а может, образ, целиком созданный фантазией Зорки. Девушка сидела на балюстраде, прямо над пропастью, скрестив ноги.

Арагорн тоже сидел на своем обычном месте и в обычной позе. Но рядом с ним, поставив одну ногу на скамью и опираясь на колено локтем, стоял белокурый молодой атлет с лицом, словно вырубленным из гранита, но в то же время красивым и юным, на котором горели ярко-синие глаза. Одетый в кожу и мех, он из всего оружия имел только крылатый шлем на светлых волосах и длинный тяжелый меч с простой рукоятью – на поясе. «Зигфрид, советник Йенса», – понял я. Привалившись к одной из угловых колонн, на нас весело смотрел русокудрый плечистый молодец в белоснежной рубахе с вышитым воротом, падающий с одного плеча алый плащ оттопыривал меч, на другом боку висели гусли. Сперва мне показалось, что я вижу артиста Столярова, но потом я сообразил, что это не Столяров, конечно, а Садко, которого Столяров играл в старом кино – и, как ни странно, это советник Басса. И наконец, сидела отдельно ото всех на скамье, широко расставив ноги и положив ладони в латных перчатках на размашистую крестовину меча, одетая в поддоспешную кожу девушка с коротко и неровно подстриженными каштановыми волосами и пристальным, неприятным даже взглядом светло-серых глаз.

«Барабана тугой удар

Будит утренние туманы, —

вспомнил я, —

Это скачет Жанна а’Арк

К осажденному Орлеану…» —

и, изумленно посмотрев в сторону Танюшки, наткнулся на ее улыбку и кивок. Несколько секунд я уважительно-удивленно смотрел на свою девчонку…

– Чем вызвана эта коллективная встреча? – поинтересовался Йенс, поднимая руку вверх в ответ на приветствие Зигфрида.

– Вы вступаете на опасный путь, – сказал Арагорн.

– На путь великого подвига, – возразил Зигфрид.

– Почему ты решил идти через эту долину? – довольно резко спросил Арагорн, не обратив внимания на эту реплику и глядя мне прямо в лицо. Вопрос, как всегда, помог мне самому разобраться в своих желаниях:

– Я хочу приключений, король. Хочу, чтобы о нас пели: «Вот, они прошли долину, где жил Вендихо, – и тот отступил перед ними!»

– Это их orlogs, – сказал Зигфрид, – их судьба. Они не могут иначе, и это хорошо.

– А вы знаете, что есть Вендихо? – спросила Святая Жанна. Я заметил, что советники говорят обо всех, но обращаются прямо только к своим подопечным.

– Он что? – Танюшка быстро облизнула губы. – Он не кто?

– Нет, – усмехнулся Садко. – Вендихо – вся эта долина, и у него много лиц. Даже ваши лица есть среди них. А есть и такие, в которые лучше не глядеть вовсе, чтобы сохранить рассудок.

– Они не повернут, к чему уговаривать? – пожала плечами юначка, вновь улыбнувшись Зорке. – Пусть идут. За славой и честью.

– Кто-нибудь проходил эту долину? – тихо спросил Басс, до сих пор молчавший.

– Проходили, – кивнул Садко. – Но это было давно. Очень давно. Когда люди даже ваших лет гнули волей стальные столбы, вышибали ворота городов своим именем и рвали цепи на куски приказом…

– Они шли с запада на восток, – сказала Жанна. – Вы видели оставленный ими камень.

– Ого, – сказал я. – А с тех пор больше никто не пробовал?

– Пробовали, – кивнул Арагорн. – Они погибли.

– Неплохо, – заметил Йенс.

– Всегда можно повернуть, – сказал Арагорн. – Только потом не стоит корить себя за то, что отступил.

– Король, – напрямую спросил я. – Ты советуешь мне идти? И вести за собой остальных?

– Ты говорил о приключениях, – напомнил Арагорн. – Хотя я никогда не был сторонником приключений ради приключений.

– Да ему просто хочется делать все назло, – вдруг сказал Йенс. Я повернулся к нему – немец нахально улыбался, а Зигфрид качал головой в крылатом шлеме. – Что нельзя, то и можно. Куда не надо, туда и нужно. Где никто не ходит, там и пойдем. Хорошая, между прочим, жизненная философия.

– В целом – это правда, – признался я. – Примерно такой философией я и руководствуюсь.

Арагорн засмеялся – я даже вздрогнул, никогда раньше такого не слышал – и уставился на него изумленно, потому что это был настоящий веселый смех.

Гори, моя душа, пускай огонь сжигает

Мосты ко временам, где жил, собой греша.

Пока светла моя звезда и воздуха хватает,

И разум злом не помрачен, гори, моя душа!

Пока еще любить и жить хватает страсти,

И драться до конца, собой не дорожа,

Пока свободен мой язык и страху неподвластен,

Пока надежда в сердце есть, гори, моя душа!

Когда же тьма и тьма тоску посеют в сердце,

И ночь падет на мир, безумием страша,

Спаси меня от этих бед, пускай ценою смерти,

Да не угаснет твой огонь, гори, моя душа!

Так дай нам Бог понять на нашей страшной тризне,

Что все, в чем нет огня, не стоит ни гроша.

Нет родины иной, чем жизнь, но свет твой выше жизни,

Веди меня на свой огонь, гори, моя душа!

М. Володин

Андрей,

Йенс и я,

Олег, Танька, Лена, Игорь;

Фергюс, Лена и Зорка, Димка;

Видов, Ингрид и Линде, Мило;

Сергей, Анри, Ян и Раде.

Примерно таким порядком мы и двигались с самого утра, с того момента, как спустились в долину. Я строго-настрого запретил кому-либо отходить в сторону дальше видимости. Прежде чем спуститься, мы довольно долго готовились – чисто морально в основном, но не только. Мы внимательно разглядывали долину, насколько хватал глаз.

Ничего необычного не было видно, если исключить то, что в этих местах – явно благодатных! – нигде не поднималось ни дымка. Вообще не было видно признаков человеческого присутствия.

Я еще раз спросил всех, не скрывая ничего в плане опасности, нет ли желающих «пойти другим путем». И испытал гордость за то, что ко мне прибились такие кретины…

Надо сказать – пока что неведомый Вендихо никак себя не проявлял. Было тепло, но дул довольно сильный ветер (с деревьев то тут, то там уже летели листья), а на солнце время от времени набегали раздерганные клочья облаков. Зверья тут было полно, мы то и дело пересекали хорошо натоптанные тропинки, слышали, а то и видели животных и птиц.

Как писал Гайдар в «Мальчише-Кибальчише»: «И все бы хорошо, да что-то нехорошо». Я видел, что многим из наших не по себе. И сам понял, что имел в виду Джанни, когда впадал в истерику. Меня давило.

Давило, и все тут. И это было не ощущение отталкивания, которое я испытывал в некоторых местах, в которых побывал, словно тебя тут не хотят; есть такие места, чужие человеку, чаще всего – морское побережье или горные плато. Нет. Нас тут явно хотели.

Что-то подобное, наверное, испытывает животное, ощущающее присутствие охотника, но не видящее его. За нами наблюдали – жадно и оценивающе. И взгляд был осмысленный, а главное – повсеместный. Ниоткуда – и отовсюду.

Все-таки этот мир надо за кое-что благословить. Он «заморозил» в нас способности подростков, исчезающие с возрастом, в частности, интуитивное ощущение опасности, молниеносную реакцию, бесстрашие. И одновременно наделил опытом, вещью бесценной. Так вот. Не урса за нами следили. И не люди. И вообще…

Под «и вообще» начались чудеса. Андрей остановился, вскидывая левую руку, а правой молниеносно обнажив свою валлонку. Но он мог бы и не сигналить, потому что трудно было не увидеть то, что предстало нашим глазам.

Точно перпендикулярно к нашему курсу шла группа ребят. Очень похожих на нас (в том смысле, что похожи вообще-то все, прожившие здесь определенное время), но вооруженных как бы «потяжелее» – со щитами, многие в шлемах, кое-кто с копьями, некоторые – в чешуйчатых панцирях. Двигались они быстро, привычно-ходко и бесшумно.

Совсем бесшумно.

Один из парней обернулся в нашу сторону, и я встретился взглядом с его глазами, светло-серыми и широко расставленными.

Он меня не видел. Отвернулся и зашагал дальше в этой странной процессии.

– У них ни у кого нет тени, – сказал напряженно Йенс. Мы оставались на месте, словно не в силах пересечь ту невидимую черту, по которой они шли, пока странный отряд не скрылся за деревьями, двигаясь все так же размеренно, бесшумно и уверенно.

– Пошли, Андрей, – окликнул я Альхимовича. Он обернулся, посмотрел на меня, сглотнул – и зашагал вперед.

Ничего не случилось…

– Олег, – мы с Йенсом шли в центре ромба, а Танька и Ленка Власенкова на время заменили нас в охранении, – ты понял, кто это был?

– Понял, не дурак – дурак бы не понял, – пробурчал я. – Те, кто погиб тут когда-то.

– Дурак, – искренне заметил Йенс. – Наоборот – те, кто смог пройти эти места. Вендихо сравнивает нас с теми.

– С чего ты взял? – спросил я. Йенс вздохнул так, что мне захотелось дать ему по шее:

– «Тир», – палец Йенса описал в воздухе «наконечник стрелы». – У них на щитах была руна «тир», или «тиваз», не знаю, но скорее «тир», если это англосаксы, – и он прочел:

Тир – звезда,

веру крепит в атлингах,

не собьются с пути,

туман в пути

им не помеха…

…К вечеру мы вышли на берег тихого лесного озера.

* * *

Обычно я ставил на двухчасовые ночные дежурства по два человека и считал это более чем достаточным. Нормальным было и то, что часовые старались замаскироваться и не привлекать к себе внимания. Но на этот раз я изменил своей привычке – опасностью были не урса. Мы еще засветло натаскали на поляну у речного берега огромное количество хвороста и сушняка (ходили по четверо!), из которого выложили огненное кольцо. На те же двухчасовые смены я назначил снова четверки, приказав ни в коем случае не покидать круга.

Как только стемнело – начались мелкие и гадкие чудеса. Ощущение взгляда стало неотрывным и физически тяжелым. По кустам вокруг ярко горящего огня крались отчетливые звуки. Из темноты протягивались сами собой ветви деревьев. Кто-то тяжело перепрыгивал с одного ствола на другой. Вода у озерного берега шептала вкрадчиво и затягивающе. Что-то плескалось там.

Мы поели и стали укладываться – никто не рвался петь, сыграть в шашки или шахматы, просто посидеть и поговорить, хотя вроде и устали не очень. Ложились головами к огню, ногами наружу – такой «звездой». В первой смене стояли (было десять часов) Йенс, Видов, Димка и Фергюс. И я еще какое-то время бродил по лагерю, стараясь не вглядываться в темноту и дергая часовых без нужды, пока Йенс не сказал почти весело:

– Да ложись ты, князь. Тебе меньше чем через четыре часа вставать.

Я не признался ему, что боюсь ложиться, но вздохнул и отправился к Танюшке. Она уже спала, кстати, лег и я, не разуваясь, просто накрывшись плащом и крепко зажмурив глаза. Я был уверен, что если открою их, то увижу за линией огня нечто непередаваемо страшное.

Странно, но уснул я мгновенно и спал без сновидений, пока не проснулся от какого-то внутреннего толчка. Костер в центре горел, кольцо тоже полыхало. Поднеся к глазам руку с часами (переставлять их по часовым поясам я уже давно бросил, но заводил регулярно, и они исправно отмеряли время), убедился, что проспал больше трех часов, до смены еще двадцать минут, а спать не хочется.

Я сел, потом встал, оглядываясь. Андрей неподалеку подбрасывал в костер хворост. Ян и Мило мерили шагами внутренний круг, а Раде стоял у дальней его границы, напряженно вглядываясь в темноту, и я подошел к нему. Он оглянулся:

– Чего встал?

– Ну, что там? – вполголоса поинтересовался я, не отвечая на вопрос.

– Мерзость разная чудится, – признался он. – Такая, что волосы дыбом… Остальные говорят, что тоже.

– Не всматривайтесь, – резко и громко буркнул я, отворачивая его за плечо; размытая черная тень отдернулась от огненного круга в двух-трех метрах от нас. – Вот сволочь!

– Князь, – Раде серьезно смотрел на меня глазами, отражающими языки пламени, – ты встречался когда-нибудь с нечистью? В смысле – там?

– Никогда, – решительно ответил я. – А ты что, встречался?

Раде вздохнул:

– Вы, русские, совсем европейцы… А у нас до черта такого, о чем вслух не говорят. Мы жили в Скопье, отец нас всегда возил отдыхать в Италию, но пару раз не мог, дела были, и мы жили у прабабки, в селе на границе с Косово. Ей уже за сто, прабабке. Она нас после темноты даже из дома не выпускала, потому что говорила, что у околицы бродят вурдалаки.

– Кончай… – я передернул плечами. Раде моргнул, улыбнулся и продолжал:

– Вот… А во второй раз – мне было двенадцать – я ночью спер у нее ключ, открыл дверь и вышел. Страшно было – не передать, но и тянуло… Там до околицы рукой подать было. Ночь лунная… Вот, помню, я иду и уговариваю себя, что все это сказки, никаких вурдалаков не бывает… Пыль блестит, как серебро, никого нет, в домах – ни огонька, но видно все равно неплохо. – Раде вдруг нервно засмеялся и продолжал: – Короче, я едва успел добежать до дому. А ключ потерял. Он до утра стоял прямо у открытой двери и просил впустить, а я сидел у порога и трясся – чтобы дверь закрыть, нужно было руку наружу протянуть. Я даже, что обдулся, заметил только утром, когда он ушел. Прабабке я, кстати, все рассказал. Так вот, ты не поверишь. Сельский шериф^[269] меня расспросил и сам пошел на кладбище – я потом там был и видел, как он – в форме, при оружии! – загонял в одну могилу осиновый кол.

– Прекрати, страшно же! – сердито и откровенно сказал я. Раде хлопнул меня по плечу:

– А я думал, что ты только высоты и пауков боишься!

– Не только, – отрезал я. – Еще я боюсь за всех вас. По обязанности.

– По обязанности? – не без яда уточнил Раде. Вода в озере заплескалась так, словно кто-то вылезал на берег; я похолодел и на вопрос Раде не ответил, а вместо этого спокойно сказал:

– Поднимай мою смену. Пора…

В свою смену я взял Сергея, Басса и Олега Крыгина. Ребята быстро привели себя в порядок, и мы разошлись по периметру, подбрасывая хворост. Мы не разговаривали и не присаживались, но именно с этими парнями я чувствовал себя необычайно надежно. И это было странно. Йенс и Джек были умней моих старых друзей. Фергюс, Видов, Раде – да и многие другие – умели лучше фехтовать. И не то чтобы я держался со «старичками» как-то особо близко.

Но вот поди ж ты… Мне вспомнился дневник Лотара. Как он писал про своих старых друзей, которых осталось мало, которые замешались в массе ребят и девчонок, ничем не худших, чем они… и все-таки остались его старыми друзьями. Кажется, ребята мои ощущали то же самое, потому что Олег вдруг сказал:

– Интересно, как там Вадим?

– Через энное количество месяцев узнаем, – откликнулся Басс.

– Смотрите внимательно, – окликнул я их. Басс отдал честь. Я усмехнулся и неспешно зашагал вдоль огня, стараясь заставлять себя смотреть под ноги, не коситься в темноту. Следом за мною крался по кустам многолапый шорох, сопровождавшийся странным похрюкивающим звуком. – Сгинь, гадина… – процедил я против своей воли, косясь в ту сторону. В кустах захихикали, завозились, зашептали на несколько голосов: «Сгинь, сгинь, сгинь…» Я зашагал дальше, стараясь держать в поле зрения Сергея, шедшего мне навстречу, и не прислушиваться к шепоту, оставшемуся за спиной.

Мы поравнялись друг с другом, обменялись – ни за чем, для бодрости – кивками и уже почти совсем разошлись, когда до моего слуха донесся (на самой его грани!) далекий, но отчаянный крик. Я оглянулся и по настороженному лицу Сергея понял: он тоже слышал. Но все-таки спросил:

– Слышал?

– Слышал, – коротко ответил мой друг. В этот момент крик повторился – более отчетливо. Кто-то кричал по-французски: «Помогите, ради бога!» – Опять… Что делать, Олег?

– Да ничего, – отозвался я, – это ловушка, ясно же…

Крик раздался в третий раз, примерно на том же расстоянии. В нем звучали отчаянье и ужас.

– Это километрах в двух, на берегу озера, – Сергей вгляделся в темноту. – Недалеко…

– Никого там нет, – отрезал я. Заорали снова. – Сам подумай – ну кто там может так орать, долго и вдохновенно? Бежит и орет? Сидит на дереве и орет? И кого он на помощь зовет?

– Да, правда… – Сергей почесал висок. – Точно… Все равно на нервы действует… Ладно, разошлись.

Мы вновь зашагали в разные стороны. В темноте по-прежнему разносились крики о помощи, но я уже и сам понял – никто там на помощь звать не станет. Крики больше не напрягали, просто раздражали, а человеческого в них оставалось все меньше и меньше. Словно магнитофон тянул ленту, а по временам наоборот – «убыстрялся». Очевидно, Вендихо это понял, потому что вопли наконец стихли, как оборвало.

Интересно, чьим голосом кричал он по-французски? Кто был (или кто была?.. Не поймешь по голосу…) этот француз, погибший здесь? Я подбросил в нескольких местах хвороста в костер, зевнул. Зевок вышел нервным, каким-то собачьим.

– Олег! – окликнули меня. Оклик раздался спереди, из-за цепочки костров, и голос был знакомым; я не успел задуматься – чьим, потому что оклик повторился: – Олег! Поди сюда!

Блин! Я выругался мысленно. Кто-то все-таки вылез за ограждение! Не иначе как этого кого-то заела стыдливость, и он решил помочиться в темноте! Ведь говорил же, предупреждал, требовал! Надо идти, вытаскивать – куда кто там влетел? Рядом совсем кричат, минута туда, минута обратно – быстро обернусь…

Так. Стоп. А куда это я?!

Этот вопрос я задал себе, уже примериваясь к прыжку через костер. Помотал головой, рукой потер лицо. Оглянувшись через плечо, я внимательно пересчитал всех наших. Конечно же, все были на месте!

В чаще раздался пронзительный, жуткий вой, бешено захрустели кусты – через них кто-то ломился, прямиком ко мне, явно намереваясь пробить костер. Я шарахнулся назад, выхватывая оружие… но всколыхнувшая лес волна резко улеглась.

– Выходите, – раздался глухой, вездесущий голос, на этот раз говоривший по-русски. – Выходите сюда, хватит играть со мной. Все равно вам не уйти теперь из долины, я получу вас всех, так облегчите свою гибель сами, придите ко мне!

– Иди сюда сам! – крикнул Сергей. – Что, обжечься боишься?!

– Не говори с ним! – рявкнул Басс. – Не обращайте внимания вообще!

Кое-кто из наших, похоже, проснулся, но явно не воспринял происходящее – повозился и удрых снова. Голос умолк, вместо него начали раскачиваться деревья. Сперва слегка, потом – все сильней и сильней, пока шум ветвей не слился в страшный рев, теперь уже перебудивший всех. Ребята и девчонки вскакивали, хватаясь за оружие и озираясь. Я, перекрикивая гвалт, заорал:

– Все нормально! Просто под утро хозяин долины решил повеселиться как следует! Ложитесь! Ложитесь, спите, все хорошо!

Шум, кстати, улегся почти тут же. Наши укладывались дольше, но в конце концов затихли и они. Мы возобновили свое движение по кругу. Шорохи и треск по-прежнему преследовали нас, их сопровождал тихий, уходивший в неслышимость, вой, от которого начинало ломить виски, а в затылок отдавалась резкая боль. В какой-то момент я заметил, как Олег собирается перебираться через огонь, но Басс дернул его обратно. Крыгин дико посмотрел вокруг, признался:

– Вот ведь… Почудилось – Ленка оттуда зовет.

– Вон твоя Ленка спит! – Басс потряс его за плечи.

Олег улыбнулся:

– Вижу, вижу, я в порядке… Вот ведь гадина! Чуть не выманил… Слышишь, ты, сука?! – заорал он в темноту. – Я тебе…

– Заткнись! – прошипел я. – Все! Тихо! Работаем дальше!

Вендихо не унимался. Очевидно, он чувствовал, что скоро рассвет (стоп, а ведь на американский отряд он днем навалился – надо не забывать…) – и решил нас донять. Из леса выходили слепые олени, двигавшиеся, как манекены, на прямых ногах. От них веяло запахом гниения, между задних копыт волочились черные, спутанные клубки внутренностей. Этой нечисти собралось целое стадо. Смотреть на них было тягостно, не страшно, а отвратно до тошноты. Кончилось тем, что Сергей начал швырять в них головешками и разогнал. Вместо этого начался вокруг мяв, рев и вой, кто-то шарахался с дерева на дерево и даже пролетал над поляной, над костром, заставляя пригибаться. Но где-то далеко за озером медленно начинала разгораться полоска зари – и вакханалия вокруг костра пошли на спад. Но, прежде чем она прекратилась окончательно, произошло еще кое-что.

Я как раз раскочегаривал пригасший в одном месте костер, когда ощущение взгляда стало непереносимым, и я, вскинувшись, схватился за наган. Прямо за пламенем высилась темная фигура – точнее я не мог ничего рассмотреть, взгляд как-то странно соскальзывал с нее, как вода с промасленной ткани, и только два светящихся мертвенно-зеленым светом диска висели перед моим лицом.

Это только начало, услышал я у себя в голове.

* * *

Утром подморозило. Стало ясно, что наступила осень. Воздух меж деревьев стоял (именно стоял) тихий и прозрачный, как стекло. Висела белесая паутина. Конечно, можно было не сомневаться, что день вновь будет теплым, но также несомненно было и то, что накатывает зима. Может быть, не такая суровая, как в старушке Европе, но – зима.

Я не выспался, хотя после смены смог достаточно спокойно поспать еще два часа. Вообще, если честно, все приключения, пока их переживаешь – это смертный страх или столь же смертная скука (вроде бесконечных пеших переходов). Но во-первых, как ни странно, потом вспоминаются только немногочисленные, но по-настоящему яркие моменты. А во-вторых – без этих приключений адреналин в кровь перестает поступать совершенно. Растительное существование…

– Раз пошли на дело —

Выпить захотелось… —

бурчал Игорь, затягивая ремни сапог. – Что-то холодно, Олег…

Что-то стало холодать.

Не пора ли нам поддать?

– Алкогольную тему отставить. – Я зашарил по земле в поисках «сбруи». – А, вот… Доброе утро, Тань.

– Не очень доброе. – Она села, ежась. – Сны такие мерзкие снились… или наяву было, черт его знает… Ты в лес уходил?

– Ты что? – поразился я.

– Значит, снилось, – вздохнула она. – Ой, как холодно-то… Мороз, что ли?

– Невероятно точное замечание, – заметил Олег Крыгин.

– Так, никому никуда из лагеря не отходить! – гаркнул я, будя тех, кто еще спал. – Если кому приспичило до «не могу» – собираться группами не меньше чем по пять человек и опять-таки далеко не отходить!.. Лен, когда завтрак будет?

– Будет, – туманно ответила Власенкова. – Олег, поохотиться бы сегодня. Свежее мясо нужно…

– Не только нам, поэтому перебьемся сухпайком, – отрезал я. – Да вставайте же, наконец!

Мой вопль привел наконец в действие всех. Реанимированный костер разгорелся, утренний холод отступил, послышались шутки и подначки.

– Вообще-то если сегодня ночью мы видели все, на что Вендихо способен…

– Чаю налейте…

– Слушайте, что мне сегодня снилось!

– Нет, это ты послушай…

– А мясо все-таки плоховато коптили, попахивает…

– У нас с водой-то как?..

– Кто мой брусок для точки свистнул? Верните, а то будет, как на Кавказе!

– А там как было?

– А там не вернули…

– Фергюс, у тебя шов под мышкой разошелся, давай я зашью…

– Фляжку заберешь, вон, висит на дереве…

– Смотрите, какое красное солнце…

– Нет, все-таки ночка была неприятной. Сколько еще переходов-то?..

– А где тут все-таки картошка растет еще?..

Я ел свою порцию и невольно улыбался. Честное слово, мне было хорошо среди этой компании. Правда. Но в то же время начинал я ощущать какое-то странное чувство. Оно подкрадывалось и росло последние месяцы, и до сих пор я как-то не обращал внимания на это… а вот сейчас задумался. И опять вспомнил тот сон.Я один. Холодный туман над проросшим острыми копьями осоки болотом.

Я – один.

Друзей у меня почти не осталось уже сейчас, и это был неприятный факт. Я сейчас могу любого из этих ребят, любую из этих девчонок окликнуть. Пошутить могу. Могу приказать, и никто не посмеет не послушаться. Могу пуститься в общие для всех нас воспоминания и сам посмеяться в ответ на дружеские подначки.

Дружеские – но не от друзей. Уплыл Вадим. Уплыл – и ушел, как друг, и расстались мы с ним нехорошо. Сергей остался другом, но в душе я боюсь, что и с ним меня что-то разведет… а раньше-то и мыслей не было таких! Джек – да, пожалуй, друг… а может, просто общность душевных установок? Йенс – словно какая-то стеночка не дает нам сойтись вплотную – и он, похоже, это тоже понимает и не очень старается сблизиться.

Вот вам и шуточный титул. Смешной титул. «Князь». Смешно, весело, шутка… Но тот мальчишка, который глядит на меня из любого лесного озерка немигающими карими глазами, – это не шутка. Это правда, и у этой правды жесткое лицо…

– Пошли, собираемся. – Я решительно поднялся на ноги. – Кончайте жрать!.. Там, у кустов, – подъем, блин!.. Не отходить!.. Строиться!..

– Ох, е, – прокряхтел Андрюшка Альхимович. – Тань, он что у тебя – не выспался? Или в военное училище готовится?.. Грехи наши тяжкие, где мой нож?

– Ты на нем сидишь, – спокойно сказал Йенс.

И рывком затянул пояс.

* * *

К двум часам стало совсем тепло. Мы вышли к речке; Вендихо себя никак не проявлял. Холодная даже на вид вода стремительно неслась между узких пологих берегов отчетливо видимыми переплетающимися струями – прозрачная, тугая.

– Перейдем, – я вытер пот со лба ладонью. – Йенс, Олег, свалите поперек вон то дерево.

Мальчишки отошли в сторону, застучали топоры. Олег и Йенс (похожие, кстати, «истинные арийцы») умело впеременку работали короткими острыми инструментами с оттянутым «бородой» полотном. Все даже засмотрелись.

– Смотри, – вдруг буркнул Раде. Он не наблюдал за тем, как рубят дерево, а что-то крутил головой и сейчас толкнул меня локтем.

– А? – Я оглянулся. И больше ничего не спрашивал.

В двух десятках метров от нас, на прогалине, по которой мы шли недавно, пригибалась трава. Так, словно кто-то двигался в нашу сторону, приволакивая ноги.

– Быстро сюда, бросайте дерево! – заорал я, выхватывая палаш. – Спинами к берегу, оружие наголо! Живей!

Команда была выполнена молниеносно. Теперь все видели это странное шевеление – вернее, видели, что оно замерло в двух-трех метрах от нас. Мгновенно появилось ощущение давящего, пристального взгляда в упор. Кто-то водил стылыми глазами по нашим лицам, словно кистью – широкой, смоченной в липкой холодной слизи. Хотелось поднять руку и вытереться, как будто это и правда по-настоящему.

Не знаю, сколько времени это продолжалось. Но долго – на самом деле долго, не по ощущению. Это… нечто, или ничто, не знаю, как сказать… так вот – оно не стояло на месте, а двигалось вдоль нашей напряженно замершей цепочки, словно искало слабое звено. Потом – ушло. Ушло в лес так же, приминая траву, как подходило к нам.

Я услышал, как кто-то со свистом выдохнул, словно не дышал все это время. Еще кто-то как по команде зашевелился, кашлянул, переступил с ноги на ногу, звякнул сталью…

– Ну и что это было?! – взвинченно спросила Зорка. Ее голос даже не был похож на обычный – ее же.

– Переправу! – прохрипел Йенс. – Черт, скорей же!.. Текучая вода…

– Не поможет, – ответил Фергюс. – Вся эта долина – он.

– Переправляться все равно нужно. – Я отмахнул рукой, Олег и Йенс бросились к полуподрубленному дереву. – Не расходиться, стоять, оружие не убирать.

Йенс и Олег работали топорами, как заведенные, только щепа летела, причем часто промахивались, потому что оглядывались, хотя мы отгородили их от леса полукольцом, да еще двойным, убрав девчонок во внутреннее полукольцо. В конце концов дерево, с хряском ломая ветви, рухнуло на другой берег. Мне кажется, оно еще и упасть толком не успело, а половина наших была уже на другом берегу. Я переходил последним, и это, надо сказать, требовало почти всех запасов моего героизма. Но вопить: «Поджигайте мост!!!» – я начал еще на середине.

* * *

Весь этот день мы уходили все дальше и дальше в глубь долины, не теряя боевого строя и то и дело останавливаясь. Вендихо нас в покое не оставлял – среди бела дня, сволочь, чудил почем зря, выпуская из-за деревьев и кустов такую ересь, что я не удивился бы, окажись у меня к вечеру половина седых волос. Но к тому моменту, когда мы уже собрались останавливаться на ночлег, Йенс подошел ко мне.

– Слушай. – Он нервно улыбнулся. – Есть риск не дойти.

– Имеется, – согласился я, отводя глаза от гниющего девчоночьего трупа, ковыляющего за кустами параллельно нашему курсу.

– Есть один способ, – предложил Йенс, – только я не знаю…

– Я знаю, – убежденно заявил я. – Что угодно лучше, чем здесь.

– Придется идти, не останавливаясь, пока не покинем долину.

– Если надо – побежим… Только все равно не успеем, ночью даже лучше на месте…

– Олег, – оборвал меня Йенс, – кончай тратить время. Я раньше этого не пробовал, но может получиться. Во всяком случае, у того, кто мне показывал, получалось.

С этими словами Йенс полоснул себя по запястью…

…Не знаю, как и что там бормотал Йенс, глядя на заходящее солнце, пока его поддерживали – он потерял немало крови, пока нарисовал каждому на лбу руну). Потом мы вынуждены были его тащить, самым элементарным образом, на носилках, которые мы тут же соорудили. Йенс и позже не объяснял свой фокус… и был ли это вообще фокус.

Но все эти жутики Вендихо, которых он напускал массово, резко потеряли к нам интерес. Даже нет – их интерес сменился явным ужасом, они очищали нам дорогу, а мы шли быстро, не оглядываясь и плотней сбившись в клин, в центре которого тащили Йенса.

Мы двигались таким порядком, пока не выбрались за пределы долины. И даже когда Йенс пошел сам, а дорога уже вела в гору – долина кончилась, – мы не остановились.

* * *

От долины Вендихо мы уходили еще целых три дня после того, как пересекли ее границы, хотя по ночам были заморозки, а листва на деревьях либо облетела, либо окончательно приобрела цвет золота и меди (дни, правда, были все еще теплыми). Мы не сговаривались, я даже приказов не отдавал – просто по утрам, как само собой разумеющееся, мы снимались и шагали дальше. Зимовать возле долины мы не хотели.

Аппалачи не очень были похожи на горы в обычном понимании этого слова. Из бесконечных долин, густо заросших лесом, поднимались хребты и перевалы, тоже с деревьями, но редкими. В долинах текли речушки – притоки Огайо – и сбегали со склонов многочисленные ручьи. Помимо всего прочего, эти места кишели жизнью.

Утром четвертого дня я задумался – во время завтрака – о том, что мы опаздываем с зимовкой. Задумался так глубоко, что слабо воспринимал окружающее. В таком состоянии я вполне мог исполнять обычные обязанности, но не более того.

– Олег!

Это слово и вывело меня из обалдения по поводу зимовки. Мы уже часа два шли по берегу ручья. Я вскинул глаза – на меня чуть ли не с сочувствием смотрела Ленка Власенкова.

– А? – встряхнулся я.

– Тебя зовут, – мотнула она головой. – Вон орут.

Перед нами была большая – метров триста – луговина, на противоположном конце которой поднимались пологие холмы, в свою очередь, в нескольких местах увенчанные каменными клыками. Между двух таких «клыков» стоял, размахивая рукой, Димка. Увидев, что я смотрю в его сторону, он поднес пальцы ко рту и засвистел так пронзительно, что эхо мячиком отскочило от леса за нашими спинами и заметалось по луговине.

– Олег!!! – донеслось до нас.

– Иду! – заорал я в ответ, поднимая руку…

…Весь передовой дозор, согнувшись пополам, заглядывал в полукруглый арочный вход, на две трети заплетенный уже отзеленевшим диким виноградом. Вход располагался прямо в основании каменного столба, как дупло в траченном кариесом зубе. Вокруг лежала широкая площадка, со всех сторон обрывавшаяся на глубину восемь-десять метров в ручей – только в одном месте тропинка вела через него, круто поднимаясь. Из пещеры тянуло теплом и не пахло зверем.

– Факелы давайте! – крикнул я, чуть повернувшись через плечо.

– Удачное место? – гордо спросил Ян. Оказывается, неистребимый инстинкт карпатского горца завел поляка сюда ради интереса.

– Кажется, да. – Я рывком сдернул виноградную занавеску. – Но интересно, почему оттуда тепло-то?

– Скорей всего, термальные источники, – это сказала Танюшка, взобравшаяся к нам. – Центральное отопление.

– Сыро будет с таким отоплением, – возразил Димка.

Снизу передали охапку наскоро, но умело сделанных факелов. Видов уже стучал кресалом, выбивая искры, и скоро от первого занявшегося факела разжигали остальные, раздавая их по рукам…

…Сразу за входом, без коридорчиков или переходов, располагался небольшой зал – где-то шесть на шесть, высотой метра два, с сухим песчаным полом. Я услышал довольный вздох Ленки Власенковой и про себя согласился – комнатка для проживания была идеальной. Дальше вел еще один проход – тоже арка в стене – и мы, пройдя в него (пригнувшись, иначе никак), оказались в маленьком «тамбуре», где голова практически чиркала о потолок. Тут было почти душно – влажным теплом тянуло из проходов в стене. За одним, куда мы сунулись, оказался тупик с трещиной в полу. Оттуда шло тепло, но сухое («Сортир», – сказал кто-то, и я мысленно согласился опять). За вторым коридор довольно круто уходил вниз, и половина наших воинов во главе с Андреем полезла туда, а я с остальными отправился в третий – последний – проход.

Мы сразу застряли в коротком широком коридорчике – спереди слышались какое-то шуршание, вздохи и побулькивание, которые лично у меня вызвали ассоциации со скопищем огромных насекомых. Я застыл. Другие тоже остановились, но Зорка вдруг рассмеялась (откликнулось эхо) и сказала:

– Эх, вы, храбрецы! Это же вода!..

Через большой зал – дальнего конца не достигал свет факелов – бежала в мелком каменном ложе широкая река. Слева под стеной бурлили несколько ям с кипятком, а справа из-под стены выбегал ручей, вода в котором была ледяной. В речушке же она оказалась горячей – очень, но рука терпит, а у того места, где в нее впадал ручей, – прохладней.

– Баня и родник, – заявил я. – Это клад. Ян, я тебе благодарность в личное дело впишу.

– На лоб синими буквами, – хихикнул довольный поляк.

– Эй, а тут раньше жили! – подал голос Сергей. Он стоял у стены, водя факелом вдоль нее. Свет выхватывал из темноты строчки выбитых в камне букв. – По-английски, кажется… Точно! – он помедлил и довольно бегло перевел: – «Пятое января 1692 года…» сколько завитушек… тут имена и фамилии… сорок пять человек… «Уходим завтра на прорыв. Запасы берем с собой, раненых тоже не оставим. Если ударим внезапно – прорвемся, есть все шансы. Да будет с нами Святая Троица, Дева Мария и Святой Георгий, покровитель доброй Англии». А вот тут еще, смотрите!.. И еще, только уже по-русски!.. А вот еще, дата времен войны, какой-то Лотар Брюннер… Олег, это не тот, про которого ты говорил?

– Да, он, – я подошел ближе, с уважением окинул взглядом надписи. – Мемориальная стена… Все, зимуем. Хорошее место!

– А я прямо сейчас нас увековечу. – Сергей достал складной нож, всаживая факел в трещину на стене…

– Там ледник, – Ленка чихнула, почесала нос. – Крутой спуск со ступеньками и ледник. Кувшины – хорошие, но пустые. По мелочи кое-что. По-моему, тут стоит зимовать.

– По-моему, тоже, – согласился я. – Ну что, тогда прямо сейчас начнем готовиться… Давай, Лен, бери все в свои руки.

Глаза нашего завхоза загорелись хищным азартным огнем фанатика. Я понял, что в ближайшее время Олег Крыгин останется в одиночестве и днем, и ночью – Ленке будет не до него. Зато нас она замордует, иначе не скажешь. Кулацкие у нее гены, иначе не скажешь.

– Надо будет очень постараться, – вдохновенно заговорила она, – пока еще снега нет, да и дни теплые совсем…

Я постарался перестать слушать.

* * *

На этот раз меня «прижало» на охоте. Я огибал здоровенный муравейник, обитатели которого уже запечатали на зиму все входы и выходы, когда все вокруг вдруг понеслось с невероятной скоростью – вниз и вперед. Остро кольнули глаза искры звезд. Почти неосознанно я вскинул над головой сложенные «лодочкой» руки, ощущая, как некая бездушная сила разворачивает меня вокруг оси… Солнце выкатывалось над горизонтом, похожим на чашу, потом начало опускаться, и я увидел летящую мне в лицо Европу. Это было так дико, что я зажмурился, а когда через миг заставил себя открыть глаза – на меня надвигалась Скала. Еще секунда – и я увидел подземную гавань и оба драккара Лаури, лежащие на берегу… а в следующее мгновение я понял, что Скала пуста. Не опустошена, нет – именно пуста, покинута…

Первое, что я увидел, рухнув обратно к муравейнику, – острие самодельного копья, покачивающееся перед моим левым глазом.

– Да ну нафиг, – заметил я, не пытаясь отстраниться. Копье сжимал – излишне сильно и нервно – мальчишка на год-два старше меня, одетый в яркую куртку с откинутым капюшоном, джинсы и высокие кроссовки, слегка веснушчатый, бледно-рыжий, с испуганными голубыми глазами. Руки у него дрожали. – Глаз выколешь, – дружелюбно добавил я, перейдя на английский. – Тебя как зовут?

– Ю… – Он поперхнулся, сглотнул, дико глядя на меня, кашлянул и договорил: – Юджин Барнум.

– Очень приятно. – Я отвел ладонью копье от своего лица. – Олег. Можно без фамилий.

Мальчишка попятился куда-то в направлении муравейника и с тихим треском исчез в буреломе. Слышно было, как он катится куда-то вниз.

– С приобретением, – вслух поздравил я себя.

* * *

– По-моему, он голодал всю предыдущую жизнь.

В голосе Ленки прозвучала определенная опаска. Наблюдая за тем, как американец ест, я спокойно ответил:

– Не объест, чего там.

Хотя мел Юджин действительно со страшной скоростью и уже два раза кивал в ответ на предложение добавки – первое Ленка сделала радушно, второе – с опаской.

Пока мы возвращались в лагерь – без добычи, хотя это как еще посмотреть! – Юджин то и дело принимался рассказывать мне свою историю, одновременно цепляясь за мои рукава. В общем, все было понятно. Жил мальчишка в городе Луисвилл, штат Кентукки. Отрывался по полной (а это что за бред?). Девять дней назад с компанией пошли в пригородный парк – барбекю, пивко. Ну, он отошел к воде, посмотреть на уток, а дальше понятно.

Юджин тем временем смел добавку – тушенное с травами мясо – и, застенчиво улыбаясь, протянул котелок Ленке.

– Хватит, – отрезала та, – обрыгаешься.

– Точно, – подтвердил я, отталкиваясь плечом от стенки пещеры. – Если ты говоришь, что восемь дней почти ничего не ел, то пока хватит… Вставай, пошли.

– Куда? – Он, кажется, испугался.

– Трахаться, – беззастенчиво и мстительно заметила Ленка, подтягивая к себе свои записи. – Олег – он, знаешь, какой?! Ууууу…

– Ерунду не говори, – без какого-либо раздражения отозвался я. И пояснил Юджину: – Поменьше ее слушай. Пошли, подберем кое-что тебе… Ну, чего смотришь? – Я засмеялся. – Пошли, пошли, пошли, нам еще на охоту идти, сейчас время такое: один час зимний день кормит… Да, Лен! – спохватился я. – Танюшка где?

– Они с Анри и Яном час назад ушли… Слушай, вали, куда ты там шел, не мешай, у меня цифры не сходится!

– Сальдо, бульдо… – пропел я, взмахом руки подзывая Юджина в пещеру. Американец пошел не очень охотно. Кажется, он все еще не до конца понял что к чему.

В пещере я указал ему на запасное оружие.

– Выбирай… Девчонки потом тебя обошьют, а пока ты нормально одет. По сезону.

– Мы что, правда идем на охоту? – Он с сомнением рассматривал клинки.

– Конечно, – кивнул я. – Не охотился никогда?

– Не-а… Вот это что?

– Это палаш, – пояснил я, – почти такой, как у меня.

– Я возьму?

– Бери, – пожал я плечами и посмотрел на часы.

– А что, с этим охотятся? – он крутил в руках перевязь.

– Руки подними. – Я шагнул к нему. – Да поднимай, ты что? – Он как-то мялся и жался. – И запоминай, как все это носить… Да чего ты шарахаешься?!

– Я не шарахаюсь… – пробормотал американец. – Только я это… в общем, мне девчонки нравятся…

– А мне иногда не очень, – признался я. – Вредные, крикливые и с амбициями… А ты это к чему? – Я приладил перевязь, полюбовался.

– Ну, как же, она же… Елена сказала…

– Еленой ее называть жирно, Ленка, она и есть Ленка, – поправил я. – Ну и что?

– Ну, она сказала, что ты вроде бы… нет, я ничего против не имею, но сам я натурал…

– Ничего не понимаю, – признался я. – Ты по-английски говори! Ладно, по дороге объяснишься. Пошли. Да пошли же, чего ты мнешься?!

Если честно, американец вызывал у меня недоумение, и я правда временами не понимал его слов – казалось, он говорит одно, думает другое, а имеет в виду третье. Но на этот раз смысл его невнятного бормотания дошел до меня, когда и мы дошли – до леса.

– Ты что имел в виду? – уточнил я. – Что я пидарас?

– Э… ну… – Он споткнулся о корень. – Ну, та девчонка сказала же…

– Она тебе еще и не такое скажет, – объяснил я. – Стиль шуток в нашей теплой компании такой… Пидарасов у нас нет. Атмосфера не та. Не выживают. Одинокие есть… одиноких девушек, кстати, нет. Ну так вот, я – нормальный. В этом отношении, – поправился я после некоторого раздумья.

– Ну… голубые, они, вообще-то, тоже нормальные… – начал Юджин, но я отмахнулся:

– Нет.

– Ну вообще-то… – начал он снова, на что я вновь его прервал:

– Не вижу ничего нормального в том, чтобы трахать особь одного с собой пола в то место, из которого срут. Возражение?.. Нет?.. Тогда теперь тихо. Смотри, слушай и нюхай.

Кажется, он хотел еще что-то спросить, но моя спина ярко продемонстрировала новичку, что лучше помолчать. В конце концов, подумал я, этот Юджин не более и не менее странный, чем все мы. У каждого свои закидоны, и любой поначалу ничего толком не умеет. Обтешется, научится, станет не хуже остальных, а то и лучше многих…

– Ты говоришь, никогда не охотился? – не поворачиваясь, спросил я.

– Никогда… – подтвердил Юджин. – Рыбу ловил…

– Рыбу? – уточнил я. – Удочку сам сделать сможешь?

– Ну… в принципе, да, только крючок… хотя и крючок смогу, из акации…

– Отлично. Я тебе покажу рыбное место, и вечером отчитаешься уловом – вот и первое задание, – объяснил я.

* * *

– Олег, иди к нам! – заорал кто-то. Я махнул в ответ рукой, но остался сидеть, положив на колено блокнот. Если честно, мне хотелось присоединиться к нашим, затеявшим на поляне беготню, – я толком не мог понять, во что они играют, однако на расстоянии выглядело интересно.

Я вздохнул. Князь есть князь, дура есть лекс^[270], а за меня этого никто делать не станет… Черт побери, мне, в конце концов, четырнадцать лет! Мне охота и побегать, и попрыгать, и вообще…

«Это еще посмотреть, какие тебе четырнадцать», – заметил я сам себе, берясь за карандаш. Но работать у меня так и не получилось начать, потому что кто-то подошел ко мне и остановился рядом.

Я поднял голову. Это был Юджин, и лицо американца выглядело насмешливо-недовольным. Ничего не говоря, он присел рядом и, набрав в горсть камешков-галек, начал бросать их в валун неподалеку, то и дело промахиваясь.

– Что такой скучный? – осведомился я, откладывая блокнот почти с облегчением. Юджин дернул плечами, скорчил гримасу:

– Потому что скучно, – бросил он, стараясь попасть в основание кустика, выросшего в трещине камня. Камешки летели мимо. Упорно.

– Скучно? – Я подобрал пеструю гальку со сверкающими вкраплениями кварца, подбросил на ладони. – Вон, иди. Они, по-моему, в догонялки играют.

– В догонялки! – фыркнул Юджин. – Мне шестнадцать, а не шесть!

– Это заметно, – согласился я и движением кисти бросил камешек.

Кустик подскочил и завалился в сторону, срезанный у основания. Юджин досадливо фыркнул, высыпал гальку под ноги и агрессивно продолжал:

– Скучища тут! Так посидишь, посидишь и думаешь, что уж лучше б убили поскорей!

– Угу, – равнодушно кивнул я. – Есть такая тенденция… Скучно. Ну так изобретай что-нибудь. Занятие, в смысле.

– Да что тут можно изобрести?! – возмутился американец. – Живем, как в средние века!

– Точно, – с удовольствием подтвердил я. – Даже хуже. Как при первобытно-общинном строе. Слышал про такой?

– Слышал! Ну и что скажешь, это хорошо, что ли?!

– Скажу, что это поправимо, были бы руки, ноги и голова, – пожал я плечами.

– Нет, ну вот ты умный парень… – продолжал агрессию Юджин.

– Спасибо, – усмехнулся я, потягиваясь. Мне было немного скучно, немного смешно, а главное – я видел его насквозь и стопроцентно знал, что он сейчас скажет. Это было бы утомительно, если бы в парне не просматривались хорошие задатки, забитые эгоизмом, разбалованностью и пресыщенностью.

– Здоровенные парни и девчонки, – говорил он, – носятся друг за другом, – он махнул рукой в сторону поляны, – как младшеклассники на большой переменке – и рады до уссачки! В догонялки играют!

– Компьютер, конечно, лучше, – заметил я. Юджин, не различив подвоха, энергично кивнул:

– Лучше!

– Да вот беда – нету их тут, – развел я руками. – А что до догонялок… – Я встал, наклонился к земле, шлепнув по ней ладонями. Распрямился и предложил: – Пошли, сыграешь со мной в жмурки.

Лицо у мальчишки было такое, словно я объявил себя вторым воплощением Гитлера.

– Пойдем, пойдем. – Я хлопнул его по плечу. – Развеемся, а то мне тоже что-то скучновато стало…

Увидев, что мы с Юджином идем к ним, наши прекратили беготню и замолчали. Без особых предисловий я махнул рукой:

– А ну-ка – очистить плацдарм! Я с Юджином в жмурки играть буду!

– Оппа, – сказал кто-то, и почти все уставились на американца с нехорошим веселым интересом.

– Молодой-то какой… – понесся шепоток.

– Ага, был…

– Янки, ну ты попал…

– Жаль, дите еще совсем…

– Ничего, Олег его не сильно покалечит… через недельку и встанет, глядишь…

Юджин растерянно улыбался. Кто-то уже накладывал мне на глаза повязку – обычную головную. Басс разъяснял Юджину:

– Тут все просто… Вот, за пределы поляны выходить нельзя, а тут можно бегать, приседать, на месте стоять – главное, чтобы за минуту Олег тебя не осалил… ну, вон, палкой не коснулся. Продержишься – выиграл.

– И всего-то?! – Голос Юджина был удивленным, и я его понимал – поляна была большой. – Это даже нечестно как-то…

– Нечестно, – согласился Басс, – надо было Олегу еще ноги стреножить…

Я вытянул руку и поймал брошенную палку. Сказал в темноту:

– Спасибо, Тань… Ну что?

– Начали! – гаркнул Басс.

Стало тихо. Исчезли человеческие звуки. Несколько секунд я стоял на месте.

Мне было смешно.

Юджин крался мне за спину по краю поляны. Я развернулся к нему; трава зашуршала, я прыгнул вперед. Шаг в сторону… бросок вперед… бросок влево… палку вправо… ага! Я выставил ногу, Юджин, кравшийся мне под руку на корточках, отшатнулся… и я коротко ударил его в колено. Не сильно, но больно – Юджин вскрикнул и сердито завопил:

– Нечестно! Он видит! Нечестно жееее!!!

Кругом засмеялись. Я, тоже смеясь, сдернул повязку. Юджин, явно с трудом удерживая слезы, стоял на одной ноге, держась за колено. Без малейшего раздражения я подал ему повязку:

– На. Попробуй. – Он приложил повязку к глазам и, понурившись, вернул ее мне обратно. – Я не вижу, но слышу и ощущаю, – пояснил я. Юджин сердито сопел. – А хочешь попробовать взять реванш?

– Я же не увижу ничего… – пробормотал он.

– Да не в этом. – Я бросил Танюшке палку и повысил голос: – Дайте-ка кистень! – Мне перекинули кистень – граненую гирьку на двухметровой кожаной плетенке с петлей под руку. Я протянул оружие Юджину; тот его растерянно взял и выжидающе посмотрел на меня. – Не подпускай меня к себе, – пояснил я. – Как хочешь. Можешь бить, хлестать, вертеть кистень как угодно. Только чтобы я не подошел.

– Ого… – Юджин взвесил гирьку. – А если я попаду? Она тяжелая…

– Попадешь так попадешь, – весело согласился я, отходя. – Ну? Давай, начали!

Секунду Юджин сомневался… но потом кистень в его руке закрутился. Крутил он его быстро, однако – в одной плоскости, вертикально справа. Я метнулся влево. Юджин попытался сместить ось вращения, кистень врезался в землю, взрыв ее фонтаном… Я перекатился ближе через плечо – кистень свистнул надо мной, а я, вновь пнув Юджина ногой в уже пострадавшее колено, другой подсек его сзади и, прыжком вскочив, перехватил ремень кистеня. Оп! Петля легла на запястья. Оп! Вторая обхватила шею.

– Все очень просто. – Я раскланялся и, выпустив ремень, пошел обратно к блокноту, бросив через плечо: – Продолжаем занятия. Развяжите парня…

Юджин догнал меня, уже когда я уселся и взял блокнот. Он сел рядом, потирая колено:

– Больно…

– Наверное, – согласился я, – только в бою сделают в сто раз больней. А точнее – просто убьют. Особенно если не урса, а наш брат отморозок.

– Мне никогда так не научиться. – Юджин сердито сопел.

– Это куда проще, чем кажется, – возразил я и вновь (не без тайного удовлетворения) отложил блокнот. – Понимаешь… Я никогда в жизни компьютера не видел…

– Ни разу?! – ужаснулся Юджин.

– Ага, – весело подтвердил я. – Вот ты старше меня и, если брать чисто физически, сильней. А я тебя сделал, как маленького, потому что… Видел, как щенки или волчата возятся? Они не играют. Они жить учатся. То же самое и здесь. То, что ты назвал «детскими играми», – это складывалось тысячелетиями как народный опыт борьбы с враждебным окружающим миром. А ты… да и мы в какой-то степени, хотя и меньше… привыкли, что мир вокруг стабилен и предсказуем. Мы забыли о реалиях. Об играх волчат, в которых и растут волки. Тут, Юджин, нельзя быть компьютерщиком. Можно – только волком в волчьей стае. А ты пока даже не волчонок… Жмурки, салки, прятки… лапта – кажется, это бейсбол по-вашему… Бокс, наконец, драка на палках. Вот наши игры, и скучать тут просто некогда. Если, конечно, ты умен и жить хочешь.

– Ты никогда не скучаешь? – спросил Юджин. Он смотрел на меня с открытым ртом.

– Уже давно, – ответил я. – Несколько лет назад еще иногда хандрил. А до этого, в начале… да, скучал, и сильно.

– Но ведь… – Он запнулся, но я понял, что хочет сказать американец.

– Да, мы все все равно умрем… Но я человек. И не собираюсь умирать без борьбы. Я считаю, Юджин, что даже за короткую жизнь надо бороться. Изо всех сил. Я боролся. И буду бороться. А ты решай для себя. Это легко – решить. Делать – вот что трудно. Очень.

– Ты будешь меня учить? – спросил Юджин.

– Время, – развел я руками. – Но Сергей тебя научит даже большему, чем умею я. Значит, ты решил?

– Решил, – кивнул тот.

Рассказ пятый Далека дорога твоя…

Мертвой свастикой в небе орел повис.

Под крылом кричат ледяные ветра…

С. Калугин

Снег пошел ночью, когда мы с Сергеем спали недалеко от широкого черного ручья. Собственно, на это походило еще со вчерашнего утра, когда мы вышли из лагеря – небо наглухо зашторило сплошным пологом туч густо-свинцового цвета. День прошел в глухой тишине, а ночью, проснувшись, я увидел, как медленно падают крупные хлопья. «Снег», – подумал я и, плотнее завернувшись в плащ, уснул снова…

Когда я проснулся утром, снег уже перестал, но небо по-прежнему было цвета свинца. Гладкие гранитные валуны снег то ли не сумел покрыть, то ли они обтаяли, но в остальных местах он лежал ровным покровом. Мой плащ по краю прихватило к земле морозом. Я с треском отодрал его и сел.

Было не так уж и холодно – градуса два мороза, не больше. На снегу лежали куртка и сапоги Сергея, он сам сидел на одном из валунов на корточках и умывался.

Отпихнув плащ, я стащил куртку и, подойдя к Сергею, присел рядом. Поболтал рукой в воде, сказав:

– Доброе утро.

– Доброе. – Он фыркнул, последний раз плеснул себе в лицо водой и поднялся в рост, потянувшись. – Ночью подходили волки, два раза.

– Чего же не разбудил? – Я плескал водой на плечи. Сергей бомбардировал воздух серией молниеносных ударов и пожал мускулистыми плечами:

– Зачем? Они не особо нахальничали… Еще одного оленя сегодня завалим – и назад, – он посмотрел в ту сторону, где стояли запорошенные снегом сани, передернулся: – Пойду оденусь и костер разведу. Умывайся скорей…

Снег снова пошел – в тот момент, когда я, застегивая куртку, подсел к костру, который развел Сергей. Пахло оттаивающим копченым мясом.

– Лук будешь? – спросил он, с хрустом рассаживая складником крупную луковицу в золотистой чешуе.

– Давай. – Я переместился на брошенный поверх валуна сложенный вдвое плащ. Два или три крупных волка сидели метрах в ста на другом берегу ручья, поглядывали на волокушу и на нас. Я сделал вид, что целюсь в них из пальца. Звери даже не пошевелились. Я задумчиво поинтересовался: – Если их станет больше, как думаешь – нападут?

– А, не знаю, – отмахнулся Сергей. – Ну что, я пойду или ты на месте посидишь?

– Ш-ютынык, – с акцентом ответил я, застегивая ремни. – Я пойду, конечно… Вот блин, надо было лыжи с собой взять или хоть снегоступы. Часа через четыре вернусь… – Я передернул плечами и сообщил: – Ненавижу холод…

Около того места, где ручей делал петлю, а берег поднимался, я вскарабкался на откос по валунам и довольно хмыкнул. Олени паслись на опушке рощи, метров за триста от меня. Было полное безветрие, снег все падал. Волчья стая – штук семь – рысила туда-сюда между мною и стадом. Тоже дожидались своего… Олени гребли снег, наклоняли головы к серо-зеленым обнажавшимся проплешинкам. Стадо медленно переползало в мою сторону. Я посмотрел вдоль реки – вон там они выйдут к воде – и, присев между двух камней, глубже надвинул капюшон. Предстояло ждать.

Метрах в ста от меня колебалось пятно серого тумана. Я с трудом отвел от него взгляд, медленно вытянул ноги. Снег падал, пушистый, казавшийся теплым. По серому небу, тяжело взмахивая крыльями, пролетели несколько больших воронов.

Мне было тоскливо и хотелось домой. В смысле – туда, где все наши.

Олени приближались, я их слышал уже и достал метательный нож. Снял крагу, сунул правую руку в левый рукав, чтобы не замерзла. Я ждал, что подойдут волки. Но они не подошли – скорей всего, учуяли меня издалека и решили не связываться. Почему-то подумалось: а ведь можно, в принципе, сделать из одного метательного ножа дротик… Правда, я не учился их метать, так что вряд ли поначалу будет много пользы.

Первые олени появились на берегу ручья. Цокали по камням, входили в воду, наклонялись к ней, пили, поднимали головы, снова пили… До меня доносило резкий теплый запах. Ближайший олень оказался метрах в пятнадцати от меня, и я, больше не скрываясь, резко вскочил, сделал по камням несколько больших прыжков и в последнем метнул нож в уже бросившегося в сторону оленя.

Стадо уносилось прочь. «Мой» тоже делал прыжки по камням, но на пятом или шестом его неожиданно повело вбок, и он рухнул в снег, забрызгивая его своей кровью, струей бившей из-под ушедшего в шею, в сонную артерию, ножа. Олень пытался еще подняться, но я уже был рядом и, перехватив корону рогов, оттянул голову назад, движением даги перерезая горло на всю ширину.

Кровь шарахнула в снег, вскипая с шипением, протаивая его до земли. Я, бросив дагу, несколько раз быстро подставил горсть, схлебывая с нее густую, с тяжелым темным запахом жидкость. Вытер руки и лицо снегом, засучил рукава и, выдернув метательный нож из шеи оленя, занялся разделкой туши.

Вот странность. Сколько лет я здесь кукую – а к разделке привыкнуть не могу. Мерзкая работа, а главное – руки потом долго и непередаваемо воняют. А уж как разит содержимое желудков жвачных!..

Но тошная работа или нет, а делать я ее научился хорошо. Сноровисто работая метательным лезвием, я «разбирал», как это называется, тушу оленя по суставам, снимая мясо с костей и укладывая в шкуру. При этом я не забывал поглядывать по сторонам на предмет волков, которым я, кажется, запорол охоту. Если они и обиделись, то претензий не предъявляли.

Снег перестал почти одновременно с тем, как я закончил работу. Потом долго оттирался холодной водой с песком, пока не замерз. Отмылся дочиста, но от запаха, конечно, избавиться не удалось.

Мяса получилось много, на себе особо не потащишь, особенно по снегу. Зато можно было тянуть, и я начал, вздыхая, пристраивать лямки из ремней…

Получилось неплохо, но волочь груз по камням вниз-вверх было неудобно, и я зашагал стороной от ручья. Снег пошел снова, я думал, шагая, что Сергей, наверное, приготовил уже поесть, а после обеда мы отправимся в обратный путь и завтра утром, если пораньше встанем, доберемся до дома.

Впереди на снегу чернели точки, они трепыхались, метались и вспархивали. Вороны дерутся над падалью… Похоже, волкам все-таки повезло. Когда я подошел, вороны стали нехотя вспархивать, перелетать подальше, недовольно и назойливо каркая.

И тогда я увидел, над чем они дрались.

Чертыхнувшись, я сбросил с плеч самодельные лямки и откинул капюшон. Конечно, а чего я еще ожидал?

Лицо лежавшего в загаженном и испещренном следами птиц и лис снегу мальчишки разобрать уже было нельзя, да и пол разбирался с трудом. Зато было ясно, что парнишка просто замерз. Он лежал в снегу голый, и руки у него были натуго скручены за спиной в запястьях и локтях шершавой веревкой.

Я вновь несколько раз выругался покрепче для успокоения нервов. Заорал на одного из воронов: «Пошшшел!» Он отскочил, но не улетел, а уставился на меня черным бессмысленным глазом.

Труп успел окоченеть. И если ему уже было все равно, то мне – тошно. Кто-то опять развлекался в окрестностях. Не урса – они простые, как юбилейный полтинник. Отпустить связанного и раздетого пленного может прийти в голову только белой сволочи.

Интересно, далеко ли он ушел? Мы-то живем здесь, но пока никого не встречали, а выяснять этот вопрос надо…

Вздохнув, я начал таскать камни от ближайшей россыпи и обкладывать тело по контуру, постепенно наращивая загибающийся свод.

Но перед этим – срезал веревку.

* * *

– Значит, где-то рядом снова обосновался маньяк с гипертрофированным властолюбием.

Все закивали, но молча. Все равно лучше Йенса сказать было нельзя.

Снаружи разгулялся настоящий буран, но в нашей пещере было тепло и достаточно уютно, только время от времени нервно содрогался полог, когда вихри били прямо в него. Ярко и жарко полыхал очаг, мы только что закончили ужинать и обдумывали вышеуказанную проблему. Не все, впрочем – кое-кто просто спал, а Димка и Олег Крыгин играли в шахматы. Да и я, если честно, не очень участвовал в этом важном разговоре, потому что Танюшка взялась делать мне массаж (я не просил, честно!). По-моему, она сама от этого тащилась, но за себя могу сказать, что в разговоре я участвовал только нечленораздельными репликами, находясь на тоненькой грани между сном и бодрствованием, но не сваливаясь ни туда, ни сюда.

– Может быть, нам не стоит вмешиваться? – предложила Ленка Чередниченко, но неуверенно – она сидела, прислонившись к Сергею, и изящно позевывала.

– Да во что вмешиваться? – хмыкнул Мило. – Мы ведь даже не знаем, где, кто и чем таким занимается… Если бы узнать… А что, – глаза у серба загорелись, – может, провести разведку?!

– Вот, вот, вот, поехали, – пробормотала Ленка, устраиваясь удобнее, – разведку боем… Олег, ты чего молчишь?!

– Я не молчу. – Мне понадобилось сделать усилие, чтобы прийти в себя. – Я говорю… Можно разведку, конечно. Надо только подумать, куда и как, – и я снова бесстыдно нацелился впасть в бессознательное состояние, но Танюшка неожиданно привела меня в чувство точным ударом сгибом пальца под ребра. – У-у!!! – взвыл я. – Ты чего?!

– Прими участие в совете, князь. – Она повторила тычок.

– Тань, больно! – Я сердито накинул куртку. – Ладно, какой совет, о чем?! Сейчас все по своим местам расставим. Усилием воли.

Поднялся страшный хохот. Наконец прорезался Андрей:

– Он не слышал просто ни фига!

– Все я слышал! – возмутился я. – Ладно, я сказал. Воевать будем обязательно. Когда найдем врага. – Я тряхнул головой, отбрасывая остатки дурмана, и включился в проблему полностью. – Вообще-то, ребята и девчонки, – я подсел к огню поближе, – я вот что хочу сказать. Не знаю, как вы, а мне, если честно, морально тошно сидеть спокойно, пока кто-то развлекается, издеваясь над людьми. Я всех предупреждал, что со мной легко не будет, что я собираюсь восстанавливать по дороге справедливость – ради развлечения и морального удовлетворения… Сергей, – я кивнул ему, – поведешь разведку?

– Конечно, – легко согласился он. – Кто со мной?

– Я!!! – взревел дикий дружный хор.

– Отставить!!! – перекрыл их воплем я. – Сергей, не разлагай массы… Потом решим, кому идти. Когда буран кончится…

– …слезы – горе,

Горя – море, —

мурлыкал Басс, —

Счастье – тихий ручеек,

Убегающий в песок… —

Он выдохнул, приглушил струны. Ингрид, прильнувшая к его спине, тоже вздохнула. – Раде, подыграй.

Македонец охотно достал самодельную свирель, продул ее. Линде, улыбнувшись Видову, вытащила глиняную дудочку, поднесла к губам. Басс пощелкал струнами, подкрутил колки.

– Белая гвардия, белый снег,

Белая музыка революций,

Белая женщина, белый свет,

Белого платья скорей коснуться…

Я вскинул голову и замер. Печальной была музыка, и слова, падавшие холодными снежинками, не таяли в свете костра. Негромко, тоненько вступила на разные голоса свирель Раде – македонец играл, прикрыв глаза, а через миг другим тоном вплелась дудочка задумчиво глядящей в пламя Линде…

– …белые пальцы играют аккорд —

Нам не простят безрассудного дара…

Бьются в решетку твоих ворот

Пять океанов земного шара…

Я посмотрел на Раде – мне вдруг почудилось, что он заплакал. Но это совсем по-человечески зарыдала его свирель…

– Когда ты вернешься —

все будет иначе,

и нам бы найти

друг друга…

Когда ты вернешься —

все будет иначе —

а я не жена

и даже

не подруга…^[271]

Там еще что-то было, но я уже не слышал слов.

* * *

Больше всего на свете Сергей любил именно такие моменты. Впереди – интересный путь, рядом – друзья, ничего не тянет за душу. Он временами размышлял, почему все-таки с такой легкостью ушел обратно к Олегу. Конечно, в первую очередь – потому что Олег был друг… нет – Друг. Но еще и потому, что, если честно, всегда предпочитал выполнять, а не командовать. И испытывал гордость за то, что выполняет точно и умело – ведь недаром именно его Олег отправил в разведку.

Андрей и Ариец так же уверенно, как и он сам, шагали в снегоступах по быстро тающему снегу между деревьев, ловко перебираясь через валежины или подныривая под них. Снег скоро потает совсем, тогда надо будет идти пешком.

Небольшой отряд третьи сутки искал следы людей. Выпавший во время недавнего урагана снег сильно затруднял поиски, полностью скрыв следы. Правду сказать, Сергей подумал бы, что тут вообще не может быть людей, если б не видел труп своими глазами.

Мальчишки почти все время молчали – разговаривать им было сейчас особо незачем, дело свое они знали хорошо и накручивали, не очень спеша, километры, всматриваясь с верхушек скал и холмов в окрестности. Живности вокруг было полно. Людей – нет.

Про себя Сергей решил, что они покрутятся еще два дня, исключая сегодняшний, а потом вернутся и будут думать. Он еще раз проверил эту мысль, присев возле кипящей во впадине воды родничка. Зачерпнул ледяную прозрачность, отпил, посмотрел по сторонам.

Андрей свистнул и махнул рукой. Спихнув с ног снегоступы (снега тут почти не было), Сергей подошел – Альхимович, сидя на камне, подбрасывал, улыбаясь, на ладони длинный – в палец – узкий наконечник стрелы, похожий на лавровый лист из красноватого кремня, в мелких выемках тщательной обработки.

– Обронили? – Сергей взял наконечник.

– Выбросили. – Андрей чиркнул ногтем по еле заметной трещинке, рассекавшей наконечник вдоль точно по центру. – Ископаемых тут нету, так что это здешние.

– Или захожие, – возразил Олег, подходя и сбрасывая капюшон. Андрей хмыкнул и носком ноги указал на мелкие кремневые чешуйки, разбросанные на протаявшей земле:

– Если и захожие, то они тут были вот перед самым снегопадом. Эту мелочь сразу мешает с песком, с камешками, а тут вон – поверху лежит, только снежком прикрыло.

– А что это у них наконечники кремневые? – удивился Ариец. Андрей улыбнулся:

– Да просто у нас-то аркебузы в основном, а, например, у Джека три четверти наконечников – кремневые самоделки.

– Не обращал внимания, – признался Олег. – Значит, не больше недели назад кто-то делал тут наконечники…

– Это и правда могла быть разведка, – раздумчиво произнес Сергей. – Ну что ж, надо искать дальше.

– Только давайте пообедаем, – предложил Олег, – а то солнышко на ели, а мы еще не ели.

Мальчишки присели на камнях, подстелив плащи, и, развязав мешки, достали припасы.

– Олег, – задумчиво сказал Андрей, жуя кусок сушеного мяса, – когда тебя Ленка спать укладывает – она тебе косы расплетает или как?

– Поговори, – спокойно буркнул Ариец, откидывая за спину очень стильные косы, заплетенные на висках. – Жуй вон… пока есть чем.

Сергей вертел в пальцах, рассматривая, все тот же наконечник. Выходы красного кремня были тут везде. А вот откуда пришел и куда ушел человек – поди пойми…

* * *

– Пойдем, покажешь.

Юджин просил уже не первый раз, и я, покосившись на него, промолчал. Но янки не отставал:

– Сергея ведь нет, кто тренировать-то будет?!

– Тебе мало утренней тренировки? – не выдержал я.

– Мало, – честно сказал американец. После той осенней истории он превратился в фанатичнейшего фехтовальщика и добился уже немалых успехов. – Ну пойдем, а?

Под слегка ироничнымивзглядами, стараясь не обращать на них внимания, я подхватил перевязи и первым заспешил к выходу. Вслед мне Басс беспощадно пропел:

– Я специальность себе выбрал по наследству —

Стать учителем не думал, не гадал.

Я всяких ужасов боялся еще с детства…

…Снаружи был теплый ветер, сырой, он слизывал снег на пару с вылезшим солнышком – совсем весна, не январь никакой. Я положил на камни снаряжение, сбросил куртку. Юджин, помедлив, потянул за шнуровку своей куртки, но я усмехнулся:

– Не стоит… Ну, что показать-то?

– Атаки на оружие. – Он шмыгнул носом.

– Ты батман разучил? – Я несколько раз полоснул воздух клинком.

– Батман и контрбатман, – с готовностью кивнул он.

– Тогда смотри, вот фруассе… Шестое соединение…

– Шестое? А, ага… Так?

– Так, так… Ооопп!

Юджин удержал палаш, но сам развернулся в сторону толчка. Вернулся на место и потребовал:

– Еще раз.

– Это просто, – усмехнулся я, повторяя толчок медленно. – Главное – угол соприкосновения клинков поострее… Давай ты… хорошо!

Мы немного поиграли клинками. Юджин неожиданно спросил:

– Послушай, а почему ты любишь поединки? Ребята рассказывали, что…

– «Рассказывали, что…» – сердито буркнул я. – Да, поединки я люблю… Почему? – Я неожиданно сам задумался над этим. Повторил: – Почему… Мне нравится быть первым и лучшим, скажем так. Веришь?

– Ты не тщеславный, – уверенно сказал Юджин.

Я засмеялся:

– Это верно!.. Дело просто в том, что мне нравится процесс. Когда я схватываюсь один на один – все равно, всерьез или для развлечения, – я ощущаю себя рыцарем. Свои и чужие на меня смотрят. Я, противник – и бог, как раньше говорили. Это непередаваемое ощущение.

– Ты торчок, – определил Юджин. – Адреналиновый наркоман, вроде тех, которые с мостов на резинке прыгают.

– С мостов на резинке? – удивился я. – Это как?

– Привязывают к ногам такую прочную резину, точно рассчитанную, и человек прыгает – с моста или с плотины там… Говорят, интересно.

– Брр! – Я передернул плечами. – Но ты прав, похоже. В этом.

– А в чем не прав? – насторожился Юджин.

– Что-то там у вас неладное творится в мире, – пояснил я. – Если уж стремление защищать справедливость объясняют адреналиновой наркоманией. И мое пристрастие к поединкам отношения к защите справедливости не имеет, Юджин.

– Да я уже понял, что вы… мы, – поправился он, – рыцари. И ничего против не имею, можешь быть уверен… Давай еще, а?

Ночь коротка, цель далека.

Ночью так часто хочется пить.

Ты выходишь на кухню, но вода здесь горька.

Ты не можешь здесь спать.

Ты не можешь здесь жить.

Ты хотел быть один – это быстро прошло.

Ты хотел быть один, но не смог быть один.

Твоя ноша легка, но немеет рука.

И ты встречаешь рассвет за игрой в дурака.

Утром ты стремишься скорее уйти:

Телефонный звонок как команда – вперед!

Ты уходишь туда, куда не хочешь идти.

Ты уходишь туда, но тебя там никто не ждет.

Доброе утро, последний герой!

Доброе утро тебе и таким, как ты!

Доброе утро, последний герой!

Здравствуй, последний герой!

Группа «Кино»

– Сюда часто ходили за водой. – Андрей, присев на корточки, похлопал ладонью по плоскому камню, удачно выдающемуся над берегом. Сергей огляделся и удовлетворенно хмыкнул: теперь он отчетливо увидел поднимающуюся на откос тропинку.

– Ходили, но последнее время не ходят, – сообщил Олег с середины откоса. – Тут все оплыло… Я поднимусь наверх? Если лагерь и был, то только там.

– Погоди, сейчас вместе пойдем, – махнул рукой Сергей. – Пошли, Андрей, вставай. Хотя едва ли они еще здесь. Мне кажется, это все-таки была разведка…

Это была не разведка.

Селение располагалось в укромной, защищенной от ветров откосами ложбине. Кажется. Тут тоже стояли типичные вигвамы.

Стояли когда-то. А сейчас стаивающий быстро снег уже обнажил обгоревшие, полуобвалившиеся каркасы жилищ, черные пятна на месте кострищ… Мальчишки ощущали еще не выветрившийся, тяжелый запах мокрой гари. Похоже было, что тут погуляли урса. Так одновременно подумали все трое, но только в первые секунду. А потом так же синхронно они поняли – отсутствуют основные признаки налета черных. Нет остатков пиршества. Нет тел. Нет разбросанных вещей.

– Сожгли до снегопада, – заметил Андрей. Его взгляд быстро и цепко обегал ложбину. – Тут жило человек пятнадцать-двадцать.

– Бой был, – сказал Олег, успевший пройтись по кустам. – Смотрите, что я нашел. – Он держал на ладони обломок арбалетного болта с кованым крестовидным наконечником и метательный нож. – Если пошарить, наверняка еще найдется.

– Давайте поищем хозяев этого места, – чувствуя, как растет неприятное ощущение, не сказал, а приказал Сергей. – Не могли же всех увести, куда-то дели трупы…

Трупы нашлись. Их стащили и свалили в распадок у ручья, а с тех пор над ними хорошо потрудились лисы. Тут были десять тел. Подальше нашлись еще четыре. Две девчонки были распяты между вбитыми в землю кольями. Ясно было, что их изнасиловали, а потом еще повеселились – развели на животах костерки.

А двух пацанов раздернули верхушками согнутых берез. То, что висело на деревьях, было до такой степени ужасно, что и сейчас смотреть было жутко. Даже закаленным ребятам…

– Да, это не урса, – процедил Андрей. – Это наш брат… развлекался.

– Смотрите! – окликнул их с Сергеем Олег. Он стоял возле одного из деревьев, на которых висели останки, и касался ладонью ствола. – Смотрите, что тут написано!

На стволе березы были глубоко вырезаны английские слова:

Sow the seeds of peace and justice. I enjoyed myself very much.

Manny.

– «Сейте семена мира и справедливости, – перевел Олег. – Я получил огромное удовольствие. Мэнни». Мэнни… – повторил он. – Да, это… наши. Люди.

– Наши?! – процедил Сергей. – Выбирай выражения!

– Ребята… – начал Андрей, но продолжить не смог. Кусты вдруг буквально вскипели орущими людьми с оружием. Скользя по размокшей земле, они ломились со всех сторон, за ложбинкой среди ветвей угрожающе зашевелились луки арбалетов.

– Засада! Спина к спине! – заорал Сергей, выдергивая палаш и дагу. Прыжок – они сомкнулись треугольником, выставив во все стороны клинки. Сергей крыл себя же матом в три этажа – до такой степени обалдел при виде разорения, что перестал слушать – вот и подобрались…

Странно, но ребята (и девчонки), которых было человек тридцать, с отличным оружием, явно решительно настроенные, не спешили нападать. Они замкнули троих друзей в полукольцо, прижав к краю спуска. Яростные лица, вытянутое вперед оружие… Олег скользнул шпагой по слишком далеко протянувшемуся мечу, отбросил его, что-то прокричал… Сергей приглашающе улыбался, играя кончиком палаша… Андрей держал валлонку и дагу скрещенными…

– Эва! Эва! – крикнул кто-то, и окружение раздалось, чтобы тут же сомкнуться за спиной рослого, стройного воина. Под распахнутой курткой с меховой оторочкой была видна бригантина, усиленная роговыми бляхами, в правой руке незнакомец держал острием вверх корду, на плечи падали каштановые локоны, а голову и почти все лицо скрывал кожаный шлем с металлической маской. Глаза были не видны в черных глазницах.

Несколько секунд воин мерил всех троих ощутимым, хотя и незримым взглядом. Потом невероятно точным движением бросил корду в ножны за спиной и, обеими руками в жестких крагах снимая шлем, сказал мелодичным голосом:

– Это не люди Харди… Кто вы такие?

– Девчонка! – вырвалось у Андрея.

* * *

– Ну, что с рыбой? – Раде слегка зевнул, прикрыв рот снятой перчаткой. Зорка, потрошившая вытащенный македонцем вентерь, отмахнулась: не мешай! Впрочем, Раде в самом деле задал вопрос «от не фига делать» – видно было, что рыбы попалось немало, а есть ведь еще второй вентерь, который как раз дружно тянули неподалеку из второй лунки Видов с Линде.

Раде, посвистывая сквозь зубы, огляделся – просто так. Весна не весна?.. Тут все-таки гораздо более теплая погода, чем в Европе. Январь, сейчас бы морозам быть за двадцатник, а тут – оттепели, снега почти нет, по небу проносит временами дождевые тучи, а если нет – то солнце припекает, как весной… Как еще лед-то устоялся…

Так, а это кто?

По льду от ближнего берега – того, с которого спускались сами рыбаки – шагали неспешно пятеро парней. С оружием, но вида вовсе не угрожающего.

Раде свистнул, и Видов подошел к нему, а девчонки, отойдя наоборот – назад – приготовили аркебузы. Но незнакомые мальчишки шли совершенно спокойно, не обнажая оружия, а шагавший первым открыто улыбался. Это был светло-русый невысокий парнишка, лицо которого шрам, идущий через левую щеку сверху вниз, даже не портил, а делал более привлекательным.

– Привет, – сказал этот парнишка с уже знакомым американским акцентом. – Так это вы – наши соседи? Мы уже несколько раз видели чьи-то следы, а вот теперь встретились наконец…

Позже Раде сказал, что именно эта улыбка идущего первым парня его и насторожила. Ну, понятно, можно в самом деле испытывать радость при виде кажущихся тебе симпатичными людей – но с чего уж так улыбаться? Не родственники и не близкие друзья встретились… И слишком уж активно они шли на сближение, хоть обнимайся.

– Нам надо бы к князю, – буркнул Раде, – если уж встреча такая долгожданная… – Покосившись, македонец с досадой отметил, что девчонки остаются на месте, опустив аркебузы, и к ним уже подходят двое, а один зашел за спину Видова. Это Раде полностью убедило в том, что тут что-то не так.

– Пойдем, – легко согласился парнишка. Остальные молчали. – Вашим девушкам не тяжело нести аркебузы? Мы поможем.

Короткий шум позади убедил Раде в том, что его подозрения оправдались, и он, прокляв себя за то, что не начал действовать сразу, схватился за барте, но резкая боль в правой руке заставила его вздрогнуть – один из пришельцев, просунув лезвие шпаги под локоть Раде, заблокировал его руку.

Раде сшиб его ударом кулака. Видов оказался быстрее всех – он проскочил между двух парней, один из которых держал за локти Линде, и валлонка в его правой руке прошлась по плечу отшатнувшегося парня. Линде стремительно нагнулась за аркебузой, но парень ударил ее в лицо ногой. Видов зарычал; Раде прыжком ушел от стремительного удара двух палашей сразу. Зорка гневно, коротко вскрикнула, быстро щелкнул кистень Видова, один из нападающих завалился в снег, а в следующую секунду четверо бежали к лесу, таща пятого, Раде зажимал раненую руку, Видов поднимал Линде, а Зорка вскидывала аркебузу – шея у нее слева была порезана.

Зорка выстрелила, но промахнулась, а пока хватала аркебузу Линде – вся группа скрылась в лесу. Зорка выругалась с треском, спросила:

– Как у тебя рука?

– Ничего, ничего… – Раде посмотрел резаную рану. – Что у тебя с шеей?

– А, ерунда… Линде, ты как?

– Убью, сволочь! – взревел Видов, рванувшись к лесу. Раде перехватил его за плечо:

– Стой, стой, стой! – Серб дернулся, но македонец его удержал. – Стой, тебе говорю, стой!

– Он Линде губы разбил!! – заорал Видов.

– Да нет, ничего, стой. – Линде роняла на талый снег тяжелые капли. – Держи его, Раде…

– Уходим отсюда. – Зорка успела зарядить обе аркебузы и следила за опушкой. – Скорей, а то еще ахнут чем…

– Кажется, сегодня день визитов, – сказал Раде. Он, обернувшись, внимательно смотрел на другой берег.

Оттуда, растянувшись широкой дугой, бегом приближались не меньше двадцати парней.

Рука на плече. Печать на крыле.

В казарме проблем – банный день.

Промокла тетрадь.

Я знаю, зачем иду по земле.

Мне будет легко улетать.

Без трех минут – бал восковых фигур.

Без четверти – смерть.

С семи драных шкур – шерсти клок.

Как хочется жить? Не меньше, чем спеть.

Свяжи мою нить в узелок.

Холодный апрель. Горячие сны.

И вирусы новых нот в крови.

И каждая цель ближайшей войны

Смеется и ждет любви.

Наш лечащий врач согреет солнечный шприц.

И иглы лучей опять найдут нашу кровь.

Не надо, не плачь. Сиди и смотри,

Как горлом идет любовь.

Лови ее ртом. Стаканы тесны.

Торпедный аккорд – до дна.

Рекламный плакат последней весны

Качает квадрат окна.

Дырявый висок. Слепая орда.

Пойми, никогда не поздно снимать броню.

Целуя кусок трофейного льда,

Я молча иду к огню.

Мы – выродки крыс. Мы – пасынки птиц.

И каждый на треть – патрон.

Лежи и смотри, как ядерный принц

Несет свою плеть на трон.

Не плачь, не жалей. Кого нам жалеть?

Ведь ты, как и я, сирота.

Ну, что ты? Смелей! Нам нужно лететь!

А ну от винта! Все от винта!

А. Башлачев

Костер получился трескучим и беспокойным. Он отплевывался во все стороны роями искр и с хрустом разгрызал поленья.

Мы сидели у костра втроем – я, Эва и Сэм…

Жили на канадской границе, в штате Северная Дакота, в городе Майнот, пятнадцатилетние близнецы Форшем – Эва и Стэн. Пять лет назад они с компанией друзей попали сюда. В смысле, в здешнюю Америку. Два года они странствовали – от мексиканских плато до севера Канады. А три года назад случилась беда.

Эва с несколькими товарищами была на охоте. Когда они вернулись – их лагерь, разбитый недалеко от этих мест, был разорен, почти все в нем – убиты или зверски замучены. Стэна сестра нашла распятым на сосне, и, хотя его удалось снять, через сутки мальчик умер – он был несколько раз тяжело ранен…

Сделали это не урса. Особого труда не понадобилось, чтобы выяснить – руку приложил приобретший за последнее время печальную известность Фрэнк Харди, пришедший с юга.

Эва поклялась мстить. С оставшимися в живых друзьями она напала на лагерь бандитов ночью, но удача отвернулась от нее. Малочисленная группа была перебита. Эву взяли в плен и сделали служанкой-рабыней. Конечно, ее насиловали, часто и компаниями. Она выжила. Бежала. Добралась до побережья, откуда перебралась в Европу и больше года сражалась там (удивительно, что мы не встретились!). Скоро вокруг энергичной и напористо-бесстрашной девчонки сложился круг «личной гвардии», начавшейся с нескольких парней-скандинавов, назвавших ее «валькирией». С полутора десятками лично преданных ей отчаянных голов, ни один из которых не смел за нею ухаживать, Эва Валькирия перебралась обратно в Америку и начала с того, что, собрав остатки нескольких разбитых урса отрядов, устроила тем на берегах Рио-Гранде кровавую баню.

Это было год назад. С тех пор Эва со своим отрядом искала Фрэнка Харди – и вот напала на его след…

История Сэма Роумэна была несколько иной. Он попал сюда три года назад вместе с Фрэнком Харди и его братом Джо. По его словам, братья были нормальными парнями там. А здесь – словно с цепи сорвались! (Меня это не удивило. Я давно понял, что этот мир высвобождает в человеке его настоящее Я.) Это была даже не жестокость, а что-то запредельное. «Ради интереса» пленного могли посадить в костер или зарыть в землю заживо. Особенно отличался прибившийся к отряду Харди позже Мэнни Брэннер, ставший фактически главным палачом банды.

Сэм вступился за пленную девчонку. В возникшей короткой схватке он раскроил Мэнни щеку и вынужден был бежать вместе с девчонкой и еще двумя парнями, тоже выступившими против братьев Харди. Но, как выяснилось, те не забыли «дезертира».

Год назад – примерно когда Эва вернулась из Европы – Сэм с большей частью подобравшегося у него постепенно отряда ушел на запад. Про Харди давно уже ничего не было слышно…

Лагерь, в который они вернулись, был сожжен, оставшиеся там – убиты или зверски замучены. В том, кто это сделал, не было никаких сомнений. Сэм бросился на поиски, даже не похоронив мертвецов…

Мы смотрели друг на друга. Эва сказала, постукивая ножнами по сапогу:

– Я слышала о тебе, Олег. В Европе… Ты всегда сражаешься за справедливость. Ты взял неприступную крепость Нори Мясника…

– Я там был не один, – проворчал я, скрывая, что польщен.

– Люди Фрэнка напали на твоих людей, – вмешался Сэм. – Парень со шрамом – это Мэнни, проклятая тварь… Ты поможешь нам?

Вопрос был прямой. По-мальчишески прямой.

Я поднялся. Небо затянули плотные тучи. Из пещеры слышались смех, выкрики и песня:

– От ветров и водки

Хрипли наши глотки,

Но мы скажем тем, кто упрекнет:

«С наше покочуйте,

С наше поночуйте,

С наше повоюйте хоть бы год!»^[272]

– Похоже, наши уже побратались, – заметил я. – Пошли в пещеру. Завтра… сегодня утром выступаем. Будем искать вашего Фрэнка, пока он не сбежал.

В пещере уже пели новую:

– Держись, братишка,

Крепись, братишка —

Ты серому волку брат…

* * *

– Останетесь завтра дома, – сказал я, закидывая руки под голову. Танюшка возразила:

– Еще чего!

– Останетесь, – отрезал я. Несколько секунд Танюшка молчала, сдержанно дыша. Потом вдруг прошептала:

– Ты так изменился, Олег… Я иногда тебя боюсь.

Вот оно. Я медленно повернулся к ней. В отсветах огня лицо Танюшки казалось бронзовым, в углах губ и у глаз лежали тени.

– Меня? – тихо спросил я, и голос показался мне одиноко дрожащей в ледяной пустоте струной. – Тань, ты что? У меня же… никого нет, кроме тебя.

– Я знаю. – Она отвернулась, натянув на себя одеяло. – Все, я спать хочу.

Несколько секунд я лежал, глядя в ее затылок. Потом – достал из кобуры под боком наган.

Сунул в рот холодный, пахнущий железом и салом ствол.

Закрыл глаза.

И нажал спуск самовзводом…

Я открыл глаза, плавая в ледяном поту, с бешено ломящимся из горла сердцем. Танюшка трясла меня за плечо:

– Олег, Олег, ты чего?!. Ой!

Это я вцепился в ее запястье, сбивчиво забормотав:

– Тань, ты здесь?!. Ты не ушла?!. Такой жуткий сон…

– Ну сон, сон… – Она погладила меня по вискам. – Ты же не веришь в сны?

– Слишком страшный сон… – Я перевел дыхание, удержал ее руку у своей щеки. – Тань, ты то немногое, что у меня осталось моего.

– Расскажи сон, – попросила Танюшка, устраиваясь у меня на плече.

– Нет, – отрезал я. – Тань, завтра вы со мной не пойдете. С нами не пойдете.

– Ладно. Хорошо, – отозвалась она. – Но вы там осторожнее. Пожалуйста – осторожнее, Олег…

Когда меня не будет на земле,

Вселенная покажется пустою.

Но, может быть, напомнят обо мне

Слова, когда-то сказанные мною.

А звезды будут жить на дне морей

И так же по ночам срываться с неба.

Но, может быть, напомнят обо мне

Мои стихи, в которых быль и небыль.

Акация все так же зацветет,

Подснежники распустятся весною.

И роковая надпись: «Все пройдет»

Глаза на мир уже другим откроет.

И мир успеет миллионы раз

Разрушиться и снова возродиться…

Но на земле уже не будет – нас —

Нам только сны о жизни будут сниться.

А. Бабкина

Тучи стали еще гуще, плотней и ниже. Похоже было, что вот-вот пойдет дождь. Часовые неподалеку разговаривали о чем-то, костер над входом горел нехотя, словно его тоже придавило сырое небо.

Эва сидела у огня, завернувшись в плащ и держа ладони на рукояти корды в ножнах. Она смерила меня внимательно-равнодушным взглядом и подвинулась на бревне, давая место. Я подстелил плащ и сел, позевывая и ежась. Внимательно посмотрел на американку:

– Ты что, не ложилась спать?

– Нет, – медленно ответила она. – Знаешь, мне было двенадцать лет, когда я первый раз увидела мертвого… ребенка. Парнишка двумя годами старше меня умер на старой барже. Покончил с собой, до сих пор не знаю – почему. Баржа называлась «Хоуп» – «Надежда»… – Эва усмехнулась. – Мы играли неподалеку, подошли, на нас не обратили внимания… Шериф расстегнул «молнию» мешка, посмотрел… У мальчишки было лицо такого… – она пошевелила пальцами в воздухе, – …сероватого оттенка, но очень спокойное и умиротворенное. Словно ему наконец хорошо… У тебя нет брата или сестры?

– Нет, – покачал я головой.

– Стэн мне тогда сказал, что ничуть не испугался. Мы с ним часто дрались, а когда он умер у меня на руках, у него стало такое же лицо, как у того парня с баржи… А я вот уже четвертый год почти не сплю по ночам. Знаешь, чего я хочу? – Она погладила рукоять корды. – Чтобы Джо, младший брат Фрэнка, погиб раньше своего старшенького. И тот хоть немного пожил бы один – и понял как это.

– Они хорошие фехтовальщики? – спросил я. – Братья Харди?

– Очень, – это сказал, подойдя, Джо. Он был полностью одет, перемазан грязью. – Особенно Фрэнк, старший, но и Джо очень неплох. Они оба еще там занимались фехтованием на саблях… Вставайте, да и всех поднимайте. Моя разведка нашла их лагерь.

* * *

– Сколько у него человек? – поинтересовался Йенс.

Разведчик Сэма, черноволосый гибкий мальчишка, ответил:

– Два десятка парней, полтора – девчонок, но драться будут все, они у него один к одному. Кстати, они собираются уходить. Не очень спешат, но собираются.

Мы стояли на склоне холма, за которым начинался спуск в ложбину, где расположились лагерем Харди. Был даже слышен шум – ветер дул в нашу сторону. Странно, что не было часовых – впрочем, если они собираются бежать…

– Если с той стороны ложбины, как вы говорите, подъем и обрыв в каньон, – я присел, вынимая дагу, начал чертить, – то сделаем вот как. Ты, Эва, зайдешь с левого конца ложбины. Ты, Сэм, – с правого, я пойду отсюда, по склону. И погоним их вверх, на обрыв. Ну а там – все.

Мы совершенно спокойно планировали смерть трех-четырех десятков наших ровесников, потому что они были опасны для всех…

Сэм поднял голову:

– А дождь все-таки будет, – заключил он. – Ладно. Пошли по местам, что еще говорить-то…

…Вигвамы тут, кажется, были национальным видом жилищ. «Индейская народная национальная изба – фигвам называется», – вспомнил я, шагая по склону. Выкрикивать боевые кличи не хотелось. Хотелось не поскользнуться. И чтобы дождь не пошел.

В лагере нас заметили издалека. И, кажется, также заметили и два других отряда.

Вы видели людей, которые понимают, что им некуда деваться?

Страшное зрелище…

Внизу заметались. Среди мельтешения я не мог разобрать, где там кто… но группа человек из десяти, отделившись от общей массы, рванулась нам навстречу – плотной кучкой, явно на прорыв. Впереди бежал, закрываясь круглым щитом, рослый светловолосый парень, державший в правой руке на отлете длинную шпагу.

– Фрэнк это или Джо – он мой! – закричал Сергей. – Не трогать его! Олег, не трогай! – и он рванул вперед длинными прыжками. Мы с шага перешли на бег, собираясь остановить поднимающуюся группку, но Сергей опередил всех и, прыжком взлетев в воздух, ахнул обеими ногами в подставленный щит, сшиб его хозяина – и они врубились в набегающих сзади парней единым рычащим комком.

– Плотней строй! – успел рявкнуть я, принимая на дагу удар меча мальчишки с безумно расширенными ужасом и ненавистью глазами. Меч соскользнул в сторону, на камни острием во весь размах, я свалил мальчишку одним косым ударом палаша в левое плечо, развалив его тело до середины груди.

Посреди общей схватки сражались Сергей и тот парень – уже без щита. Я это заметил краем глаза, но было не до этого – Анри с трудом отбивался от своего противника, и я перехватил американца.

– Я… сам… – пропыхтел Анри, пытаясь отдышаться.

– Вместе, вместе, – спокойно ответил я.

– Не убивайте! – американец в отчаянье бросил валлонку. – Ради бога! Не убивайте!

Анри опустил палаш, но я не остановил удара – точнее укола, пробившего парня слева между ребер. И обернулся. Схватка практически закончилась, только Сергей еще сражался… нет! Как и тогда, во время схватки на зимнем берегу, я не понял, что же сделал мой друг. Но американец рухнул на сырую землю с разрубленной головой, а Сергей вскинул над собой палаш. По левой руке у него бежала кровь.

– Эва! – закричал Йенс. – Эва, смотри!

Американка в сопровождении двух белокурых атлетов прыжками поднималась по склону. Я подбежал тоже – как раз когда она склонилась над трупом – и, издав улюлюкающий вопль, одним ударом корды отсекла мертвому голову и, подхватив ее за окровавленные волосы, раскрутила над головой и метнула страшный трофей в сторону лагеря с криком:

– Фрэнки! Дружище! Это тебе! – и, повернувшись ко мне, выдохнула: – Это был Джо.

У нее было веселое, счастливое лицо человека, который увидел, как исполняется его мечта…

Ветер закручивал на небе водовороты черных, тяжелых туч.

– Дайте дорогу! – закричал я. Словно в ответ на мой крик, хлынул дождь – ледяной ливень, сразу, обвалом, мгновенно превращая подтаявшую землю в грязь. – Дорогу! Фрэнк! Где ты?!

Кто-то шарахнулся с моей дороги сам, кого-то я отшвырнул за плечо, расчищая себе дорогу – даже не понял, кого, но впереди оказалось открытое место, лежащие трупы и – шагах в десяти – ощетинившаяся оружием группка людей.

Земля вскипала от дождя.

– Фрэнк! Иди сюда, Фрэнк. Ну? Я жду.

В глубине кучки кто-то лающе рассмеялся. Озлобленно дышащие ребята раздались, и вперед – плечом, словно протискиваясь в узкую щель – вышел рослый светло-русый парень в широкой кожаной броне, похожей на плащ с нашитыми роговыми бляхами. В правой руке у него был палаш, в левой – острием к себе – большой, чуть изогнутый охотничий нож. С обеих лезвий стекала размытая дождем кровь, и Фрэнк мерил меня оценивающим холодным взглядом. Наверное, и мой взгляд был таким же…

– Олег! – словно выплюнул он мое имя, и его взгляд из холодного стал яростным и непримиримым. Я понимал – сейчас он видит во мне человека, разрушившего его привычный, надежный, устоявшийся мир. И улыбнулся в ответ, потому что меня радовала мысль об этом разрушении. Мир Фрэнка того стоил. Очевидно, именно эта моя улыбка и стала последней каплей. Цедя непонятные ругательства, Фрэнк пошел ко мне по раскисшей земле.

Убивать пошел. Видно было по походке, по хвату оружия, по лицу. Я ждал, стоя на месте, сдувал с губ воду и разминал пальцы на рукояти палаша. Дождь, казалось, еще усилился.

В двух шагах от меня Фрэнк прыгнул вперед – напористо, молча. От палашей, столкнувшихся над головами, брызнул сноп бледных искр. Мы отшатнулись; следующий удар нанес я, такой же яростный, – и вновь шарахнули искры. Мой удар дагой Фрэнк отбил ножом у своего живота, но я ударил его ногой в колено и попал – американец с хриплым рычанием отшатнулся, но тут же вновь нанес удар, а за ним – еще палашом и ножом в бок. Я отбивал удары и удачно ушел от пинка в бедро.

Дождь хлестал нас, хлестал кипящую землю, хлестал застывших ребят – наших и врагов, стоящих на ногах и неподвижно лежащих в грязи.

– Убью, сволочь… – прохрипел Фрэнк, рубя с плеча. Я нырнул под удар, врезал ему ногой в грудь ударом из саватта, но американец ловко ушел, подбил пинком вторую мою ногу, и я полетел в грязь.

Через долю секунды он уже навис надо мной. Я видел – как-то одновременно – безумные, почерневшие глаза и палаш в руке с задравшимся широким рукавом брони. Я сжался в комок, перекатываясь под ударами, потом обеими ногами пнул Фрэнка в пах и, когда он согнулся, добавил ногой в лицо, опрокидывая его наземь. Он упал неудачно (для себя) – крестом разбросав руки, и я, навалившись сверху, потерял секунду, пытаясь заколоть его палашом. Фрэнк ревел, я отвечал ему тем же рычанием и бил уже дагой, но не попадал, а потом – получил страшный удар в левую скулу и кувырком полетел в сторону. Не потерял сознания, но сразу встать не смог – правда, Фрэнк тоже не вскочил, одним из ударов я глубоко приколол его плащ-панцирь к земле, моя дага так и осталась торчать в поле. Я нашарил палаш; мы одновременно поднялись на колено и вразмах несколько раз скрестили палаши. Нож Фрэнк тоже выронил, и, когда он потянулся за ним, я вскочил и с размаху ударил американца ногой в лицо, но Фрэнк подставил плечо, ловко перекатился и вскочил, выставив уже обе вооруженные руки. Левый глаз, кажется, у меня заплывал… Волосы Фрэнка почернели, с них текла жидкая грязь. Я опомниться не успел, а он прыгнул вперед, как большая страшная кошка. Отвратительно скрипнул его палаш, остановленный моим где-то над нашими головами, ударом кулака в краге прямо по ножу я вновь вышиб его у врага, но пальцы Фрэнка жуткими клещами впились мне в горло через жесткий ворот бригантины. Я вцепился в запястье врага свободной рукой, краешком сознания отмечая, что хриплю. Сил оторвать руку Фрэнка от горла не было, и по его оскалу я понимал – еще сколько-то мучительных вдохов, и он выдерет мне горло вместе с куском ворота.

– Задушу, сломаю… – прорычал он мне в лицо, – молись, русская сволочь…

Страх, который я испытал в тот миг, был страхом не перед болью, которая меня ждала, а перед поражением. Несколько раз вслепую я бешено ударил коленом, но попадал в полы этой чертовой брони. Дышать становилось все труднее, я краем сознания отметил, что у меня широко открылся рот, и из него сам собой вылезает язык, а глаза распирает изнутри…

Опрокинутой чашкой опустится ночь.

Шорох крыльев спугнет чей-то сон.

Станет страшно, а значит, уже не помочь,

Не спастись за преградой окон.

Точит когти луна среди черных ветвей.

Темноту факелами согрей.

Пляска смерти одна. Ты летишь из окна.

Убей, слышишь, убей!

Убей, слышишь, убей!

Бархат тяжких знамен

Расшивай серебром,

Поцелуем впечатывай нить.

На прощальном ветру

Нам гореть поутру —

Мы умеем за пляску платить.

Разбивайся об лед,

Видишь, время не ждет.

Часовые торчат у дверей.

В спину вылетит нож,

Просыпайся, поймешь.

Убей, слышишь, убей!

Убей, слышишь, убей!

Из разорванных туч

В руки выпадет ключ.

Треплет болью остатки души.

Не спеши отпускать

Мертвый ветер плясать,

Росчерк молнии штрих заверши.

Пусть холодная сталь

Разомкнет нам уста,

В небе вспыхнут осколки цепей.

Кровь легка и чиста,

Камни сдвинет с креста.

Убей, слышишь, убей!

Убей, слышишь, убей!

Группа «Джэм»

Я вывернул правую кисть и услышал, как палаш Фрэнка со скрипом скользнул куда-то в сторону. Почувствовав, как освободилась рука, я с отчаяньем ударил американца торцом эфеса сверху по голове – и еще, еще, еще, не помню, сколько раз, цедя сквозь зубы почти без голоса:

– Отцепись, отцепись, отцепись!..

Он попытался ударить палашом, но на таком расстоянии длинный клинок скользил по моей бригантине – не было места для размаха. Я просунул кулак в гарде ближе к лицу Фрэнка и уже почти вслепую – перед глазами бурлил алый туман – нанес врагу еще несколько ударов прямо в губы.

Американец отпустил меня.

Добить его я не смог, потому что был занят упоительным ощущением – я дышал. У Фрэнка по лицу текла кровь, из рассеченных губ, из-под волос… Да, такого противника мне еще не попадалось. И бой-то не окончен… Я атаковал, как только продышался – рубя сплеча и держа левую руку наготове. Добраться бы до даги – но я запретил себе об этом думать, чтобы не расслабляться.

Фрэнк оборонялся недолго. Он пришел в себя и, отразив мой четвертый или пятый удар, сам нанес ответный, да такой, что у меня хрустнуло в кисти. Я подпрыгнул, спасаясь от возвратного кругового в бедро, но третье размашистое движение пришлось слева в ребра.

Бригантина спасла меня от гибели, но я ощутил (больно почти не было, таково оказалось напряжение), как сломалось ребро – или даже не одно. Меня перекосило, дыхание вырубилось. Второй удар пришелся сверху в левое плечо – тут, наверное, и бригантина не уберегла бы, лежать бы мне разрубленным надвое, если бы я не успел чуть повернуться на пятках – клинок прошел концом вдоль груди, а ответным уколом я пробил рукав брони Фрэнка у левого плеча. Ответом мне был рев – не боли, а досады. Американец отскочил, но тут же, словно на пружинах, метнулся вперед, взмахнув рукавом… и меня полоснуло болью по левому бедру снаружи. Я ощутил, как брызнула кровь и мельком подумал, что Фрэнк запросто мог отрубить мне ногу, ударь он поточнее.

Но удар и так был точным достаточно, чтобы я захромал. Тем не менее, я запретил себя думать о ране и боли – вместо этого я бросил себя вперед, молотя Фрэнка палашом сверху вниз снова и снова. Американец начал отступать, из рукава на кисть бежала и капала с пальцев кровь.

В какой-то момент он не просто отбил, а отбросил мой удар и нанес свой – я качнулся назад, а не угадай я этого удара, моя голова сейчас прыгала бы в грязи. А удар ногой в бок бросил меня на спину, второй раз за какие-то минуты. Причем удар был в бок со сломанными ребрами…

Наверное, на секунду я потерял сознание, потому что, когда я открыл глаза, Фрэнк стоял надо мной, держа палаш обеими руками острием вниз. Его лицо было страшным.

«На правый бок!!!» Я подумал это позже, чем опрокинулся в сторону, – и палаш на полдлины ушел в мокрую, раскисшую землю. Фрэнк сунулся вперед, не удержав своего собственного размаха, и я обратным движением ударил его по виску локтем и в затылок кулаком. Фрэнк коротко хрюкнул и зарылся в грязь. Из уха у него выскользнула струйка крови.

Я рванулся за палашом и дагой, мельком заметив, что этот бык начинает возиться! Добравшись до своих клинков, я вскочил на ноги и на миг ослеп от боли в ноге… а когда открыл глаза снова – Фрэнк уже стоял на ногах, держа и палаш и нож. Он часто встряхивал головой и покачивался, но все-таки стоял, хотя последними двумя ударами – да что там, любым из них! – я мог его убить.

Двигаться мне было тяжело, нога немела и скользила в сапоге, левый глаз плохо видел, бок кроила и выворачивала боль в ребрах. Но и Фрэнк выглядел кисло, даже не шел в атаку, а переминался на месте. Кровь из уха у него не останавливалась, хотя ее размывал дождь.

Я коснулся кулаком в краге с зажатой в нем дагой рубленой раны в бедре и, вытянув кулак в сторону Фрэнка, сказал по-русски, не очень-то заботясь, чтобы меня понял враг:

– За эту кровь я тебя заставлю захлебнуться своей…

На этот раз мы дрались обеими руками. Точнее, Фрэнк дрался полутора – левая у него плохо двигалась в плече – но он все еще был сильнее и бил, словно кузнечным молотом, снова и снова высекая искры. Я и не пытался парировать удары дагой, зато, выбрав момент, достал его изнутри в левое бедро сквозь раскрывшийся разрез брони. В артерию не попал, но двигаться Фрэнк тоже стал затрудненно. Ответный удар (я не мог отпрыгнуть быстро) пришелся по бригантине, Фрэнк не удержал проклятья. Глаза у него побелели, он вдруг отшатнулся, бросил вверх палаш – я невольно проследил за ним глазами – и, перехватив правой нож, швырнул его в меня, а потом подхватил палаш у своего плеча.

Но этого я уже не видел. Резкий удар ожег мою грудь справа, а за ним вспыхнула боль. Она была неглубокой, но острой, а пересилить себя и отвлечься я смог, только когда увидел, что Фрэнк рядом со мной и его палаш вновь занесен…

Я вскинул над головой «вилку» из даги и палаша – и судьба Фрэнка была бы решена в секунду, не задень я правой рукой торчащий нож. Боль вновь резанула меня длинным огненным лезвием, и я выронил палаш, а рука бессильно упала сама по себе. Обрушившийся на дагу клинок вражеского оружия отбросил ее в сторону – единственно, дага не дала раскроить мне череп. Палаш плашмя ударил меня в правое плечо, и я отрешенно ощутил, как сломалась ключица.

Палаш взлетел вновь.

Подавшись вперед, я ударил снизу левым плечом под мышку Фрэнка, и его рука повисла вместе с оружием у меня за спиной, так и не нанеся удара. Рядом – в упор – я увидел его глаза, в которых не было страха, только удивление, досада и… уважение. Он понял, что проиграл, но все-таки попытался ударить меня левой, просто кулаком.

Не успел. Моя левая рука с дагой была у него за спиной, и я, перехватив оружие испанским хватом, вогнал дагу ему в левый бок сзади, толкнув его навстречу клинку всем телом.

Потом левая рука у меня отказала окончательно – и я рухнул сверху на упавшего навзничь Фрэнка. От боли в ребрах почернело в глазах, но – странно – эта чернота отхлынула, я не потерял сознания.

Фрэнк был жив. Он лежал с закрытыми глазами и вяло выталкивал изо рта кровавые пузыри. Я свалился с него вбок, потом сел, опираясь на правую ногу, шлепнулся на мягкое место в грязь. Левой рукой я взялся за рукоять ножа и, выдернув его, отбросил в сторону. Под бригантиной потекло, но, похоже, рана правда была неглубокой.

Фрэнк застыл. Кровь все еще текла изо рта в грязь. Я бросил взгляд на американцев.

И увидел – как-то сразу увидел – наведенный из-за их голов арбалет.

Мэнни, стоя на краю обрыва, улыбался, целясь мне в лицо.

«Какая нелепость», – подумал я.

Потом Мэнни исчез за краем обрыва. Послышался короткий плеск. Американцы разом оглянулись, а я повернул голову в сторону наших.

Андрей стоял чуть сбоку от остальных, держа в руках аркебузу Зорки.

– Нечестно, – сказал Андрей. Дальше я помню, что мимо меня рванули с обеих сторон орущие люди, а я падал, падал, падал и никак не мог упасть.

От сухой коновязи в лес уходит дорога,

На дорогу из тучи молча смотрит звезда…

Ни на что не надейся, а надейся на Бога,

Жизнь дается на время, а Господь – навсегда.

Вот опять смутным ветром потянуло с востока,

Вот опять еле слышно громыхнуло вдали.

Будет битва последней, будет битва жестокой,

И со стуком, как кегли, упадут короли.

Снова крови невинной будет пролито много,

Будем в битве друг друга, как пшеницу, молоть.

Ни на что не надейся, а надейся на Бога —

Сохранить и спасти нас может только Господь.

М. Дунаевский – Л. Дербенев

* * *

Горлу было больно, но я выдавил:

– На… ши… все… жи?.. – и закашлялся.

Голос Ингрид отрезал:

– Все. Еще слово скажешь – язык отрежу, хуже не будет, но хоть помолчишь.

Я открыл глаза – глаз, правый, левый не открывался. Танюшка тоже сидела рядом, смотрела больными от сочувствия глазами.

– Я тебя буду держать за руку, – сказала она, и твердые теплые пальцы оплели мое запястье. – Только ты молчи, пожалуйста. Ингрид, расскажи ему.

– Посветите получше, – приказала Ингрид. Кто-то – не было видно кто – притащил факел, спросил: «Как он?» Ингрид лягнула темноту и, чем-то звякая, начала пояснять с некоторым даже удовольствием. – Значит, левый глаз у тебя пройдет, ерунда… Слева у тебя два ребра сломаны, правая ключица – тоже, надо будет складывать… Горло цело, но помолчать надо, этот бугай тебе мышцы повредил, там все синее, даже черное… Справа на ребрах рана – легкое цело, но рана длинная и между ребрами дырка. Ну и правое бедро тоже будем шить. Крови ты потерял не меньше литра… Ну, Олег, я начинаю.

– Держи мою руку, – со слезами попросила Танюшка.

Я улыбнулся ей и погладил пальцами тыльную сторону ее ладони.

Наверное, из-за кровопотери я здорово ослабел, потому что скоро почувствовал, как по щекам сами собой текут слезы. Не то чтобы так больно было, но очень долго. Слишком уж… Я был бы не против потерять сознание, и, когда Ингрид начала возиться с ключицей, я все-таки вырубился. Боль продолжала существовать, но отдельно от исчезнувшего тела, как зримый колеблющийся огонь, по временам приближавшийся вплотную. «Он не умрет?!» – услышал я голос Татьяны и с неохотой пришел в себя. Ингрид шила рану на ребрах – это было последнее, что оставалось сделать. Лицо у меня было мокрое, развести пальцы на руке Танюшке не удавалось, но она свободной рукой гладила меня по волосам и что-то шептала.

– Все, – Ингрид перерезала нить и махнула кому-то: – Иду, уже иду!.. Тань, напои его и пусть спит. Пои осторожней, ему трудно будет глотать.

Если честно, это было последнее, что я слышал.

* * *

Я выздоравливал тяжело. Честное слово, зимы приносят мне несчастье… Оказывается, вдобавок ко всему прочему, я, когда свалился с умирающего Фрэнка, проткнул себе обломком ребра легкое. Я и не заметил, а со стороны это выглядело жутко, представляю: я сажусь, а у меня изо рта хлещет кровь, да еще я начинаю с потусторонним лицом падать в грязь. Ребята тут же рванулись вперед, смяли американцев. Живым не взяли никого – просто рубили в куски, вот и все. У нас убитых не было, Сэм потерял троих, Эва – тоже… Труп Мэнни Андрей нашел ниже по течению и даже спускаться к нему не стал – сверху было видно, что лежащий на камнях лучший палач Фрэнсиса Фентона Харди убит наповал.

Все это я узнал позже, когда начал адекватно воспринимать происходящее. Горло ныло, я не мог говорить толком и лишь улыбался, когда Танюшка начинала мне рассказывать новости. Поднялся я на ноги через восемь дней после ранения, говорить начал через две недели, нагнуться нормально у меня получилось через месяц, хромать перестал через пять недель, а правой рукой толком не владел, скажу, забегая вперед, почти до конца зимы.

Короче, отделал меня Фрэнк крепко. Печально, если исключить, что я его убил. Впрочем, Фрэнка это опечалить уже не могло. А я выбрался на свет божий из пещеры, уже когда начиналась настоящая весна.

Хорошо помню – вовсю светило солнце, оно успело слизнуть с южных склонов весь снег, а с северных шумно бежали ручьи. На пригревах пробилась щетина травы и цвел багульник. Птичьи стаи шумливо перемещались в ярком высоком небе.

Танюшка постелила плащ, и я сел рядом с ней, щурясь на солнце. Слегка отстранившись, девчонка поводила пальцем по моей щеке.

– Ты такой бледный, даже синеватый, – сочувственно сказала она.

– Ничего, – отозвался я, – через месяцок выйдем, и я быстро восстановлюсь… Зимы для меня – очень неудачное время.

– Олег, я не об этом. – Танюшка слегка потерлась носом о мой висок, потом – об ухо. – Мне жалко тебя.

– Жалко? – Я плавно опрокинулся затылком на ее колени, вытянул над головой руки и углом рта улыбнулся Танюшке, которая, ответив улыбкой, начала мягко и размеренно разбирать мои волосы надо лбом на пряди.

– Ты все равно красивый, – негромко сказала она. – И загар все-таки не весь сошел. Наверное, кожа у нас насквозь им пропиталась.

Я ничего не ответил, и Танюшка тоже какое-то время ничего не говорила, только играла с моими волосами… но потом я вдруг услышал ее негромкий голос, напевавший тихо, но ясно…

– В старом парке тенистом, где в задумчивый вечер

Спит листва на деревьях под гирляндами звезд,

Захотелось мальчишке мальчишкой быть вечно,

И желание это его почему-то сбылось.

Не страшит мельканье дней и лет

Одного его на целом свете.

Хорошо таким быть или нет,

Хорошо таким быть или нет,

Сразу кто ответит? Кто ответит?

Остывают вулканы, и деревья стареют,

Гаснут в небе созвездия, и растут города,

Только этого парня не трогает время —

Беззаботным мальчишкой останется он навсегда^[273].

Мелодия песенки была простенькой, но красивой – кажется, это называется «блюз». А слова успокаивали и убаюкивали, хотя время от времени странным диссонансом прорывалась в них и в мелодии тревожная нотка…

– Что это? – тихо спросил я, с усилием открывая глаза.

Танюшка улыбалась:

– Нравится?

– Да, а что это? – настойчиво повторил я, поймав ее ладонь и поднося к губам.

– А это из кино, из «Питера Пэна». Я только слова немного переделала…

Я пожал плечами. Да, кино я помнил, и оно мне понравилось, в отличие от книжки (а вот Танюшка балдела и от того, и от другого чуть меньше, чем от Грина). Но песня не вспоминалась, и странно – она была красивой…

– Не знаю, хотелось ли мне быть мальчишкой вечно, – заметил я. – Я просто не думал об этом.

– Американцы зовут нас с ними – и Сэм, и Эва. – Танюшка откинулась на камни, прилегла рядом. – Они идут на север, только Сэм к Большим Озерам, а Эва западней… Но ведь у нас своя дорога?

– Своя, – отозвался я, осторожно потягиваясь и прислушиваясь к шрамам. – Вылупишь зенки, откроешь варежку – и с катушек. Редкая птица дочешет до середины, а какая и дочешет, то так гикнется, что копыта отбросит… Вот наш путь!

Танюшка захихикала, вспомнив эту классику «Ералаша», которую у нас не вспоминали уже давно, дернула меня за прядь на виске, потом провела пальцем по бровям, словно разглаживая их.

– Шелковые брови… – пропела она тихонько. – А волосы у тебя жесткие, потому что ты злой…

Я вытянул руку и пропустил между пальцев ее прядь – русую, густую и мягкую.

– Значит, я злой? – хмыкнул я, снова потягиваясь (боли почти не было). – Вот спасибо…

– Ты мне и злой нравишься, – успокоила меня Татьяна. Я прикрыл глаза (в наступившей темноте плавал яркий диск весеннего солнца) и сказал:

– Мы скоро выйдем, Тань. Нам пора.

* * *

Топоры дробно и весело стучали в плавнях. На берегу перекликались голоса, вкусно пахло похлебкой с копченым мясом и – наконец-то! – картошкой, найденной в больших количествах. Кто-то смеялся. Девчонки на три голоса пели:

– Ах, как пахнет дождем это теплое лето! —

Кто-то в рупор ладоней кричит в небеса…

Мы добрались до берегов Миссисипи – великой американской реки, на которой разворачивалось действие любимых мной твеновских «Приключений…». Дальше, на том берегу, за узкой полоской лесов, начинались степи – Великие Равнины, как в кино или в книжке.

– Треть пути пройдена, – сказал Сергей, подходя ко мне. Он широко улыбался, отряхивая руки, плечи блестели от пота. – Если все будет хорошо, – он треснул меня по спине, – то, может, нам больше и не придется тут зимовать!

– Хлопай осторожней, – проворчал я, передергивая плечами. – Я тебе не тот несчастный ребенок, которому ты когда-то сломал нос.

– Заканчивай работу! О-бед, о-бед, о-бе-ед! – заорала со стороны костров Ленка, для вящей убедительности колотя ложкой в котелок.

– Пойду помоюсь, – сообщил Сергей.

– Погоди, я с тобой, – задержал его я, расшнуровывая куртку и бросая ее на молодую траву.

Мы спустились к самому берегу, откуда Миссисипи казалась еще шире, другой берег практически не был виден. Сергей присел на корточки, зачерпнул воды… и кувырком полетел в реку, получив от меня полновесный пинок!

– История повторяется, – невозмутимо сказал я, подавая смеющемуся Сергею руку. Он дернул на себя, но стащить меня в воду не смог и, все еще смеясь, выбрался на берег. Его волосы, светлые от природы и выгоревшие до белизны, потемнели от воды.

– Ладно, я тебе это припомню, – добродушно пообещал он. – Пошли есть, это самое разумное…

Девчонки и правда расстарались – приготовили кучу всего. Доскребая ложкой остатки картошки, тушенной с мясом и кореньями, я задумчиво сказал:

– И все-таки – где же наши любимые урса?

На несколько секунд воцарилось недоуменное молчание. Потом Ян поинтересовался осторожно:

– Ну урса-то тебе на кой черт?

– Да они мне, собственно, и не нужны, – я пожал плечами. – Просто странно.

– Нет, ну и ладно. – Видов перекрестился, и этим тема урса была исчерпана… по крайней мере – вслух. Да и мысли мне перебили, потому что Игорь, сидевший рядом со мной, вдруг замурлыкал, отрешенно глядя в горячий настой:

– Девочку и мальчика

Силой разлучили…

Без сестры мальчишке…

Па-ра-ра, ти-тили…

Пам-пам-пам… пам-пам-пам…

Сердце тихо бьется…

Время уходит – мальчик остается…

Снегом тают зимы, пролетают весны…

Где же наши братья, где же наши сестры?.. —

и снова мурлыканье без слов.

– Игорь, а что это будет? – осмелилась спросить Ингрид. – Красиво…

Игорь посмотрел на нее затуманенными глазами, встряхнулся и ответил:

– А, не знаю пока… Это когда Эва про себя и про брата рассказывала, у меня что-то такое зашевелилось, а сейчас вдруг… выскочило. Если досочиняю – спою.

– Часа через три плот будет готов, – внес во все это прозаическую нотку Димка, подбрасывая на ладони финку. – Будем переправляться на ночь глядя?

– А сколько на переправу? – уточнил я. Зорка, не поднимая глаз от аркебузы, которую протирала, ответила первой:

– Часа три.

– И снесет, – добавила Танюшка. – Течение не сильное, но на километр стащит точно.

– Больше, – возразил кто-то из девчонок.

– Плот неправильно делаем, – сердито сказал Анри. – Надо так… – он скрестил ладони, – а вон Сергей всех заставил так… – и он словно бы ухватил что-то щепотью. Я посмотрел на Сергея:

– Э… что он имеет в виду?

– Дурь он имеет в виду, – сердито сказал мой дружок. – Я распорядился плот на стяжках делать – чтобы быстрей, ну не Тихий же океан мы на «Ра» переплывать собираемся, в конце концов! – а он агитирует врубные слеги делать. И разорался, словно ежа против шерсти рожает… Мы же так сто лет провозимся!

– Тихий океан переплывали на «Кон-Тики», – сердито не меньше, чем Сергей, сказал Анри. – А ты хочешь, чтобы как у вас в сказке: тяп, ляп, вышел корабль.

Кругом захохотали, Сергей сам не удержался от смеха. Андрей поинтересовался:

– Это кто же тебя насчет наших сказок так просветил?

Вопрос остался без ответа, Анри сердито отмахнулся и потребовал добавки.

– Нет уж, Анри, – покачал я головой, – будем делать, как быстрее. Ради трех часов не стоит строить корабль, а акулы тут вряд ли водятся.

– К вопросу об акулах. – Ленка Чередниченко вытянула руку с ложкой в сторону реки. Примерно в полукилометре от берега неспешно плыли штук двадцать крокодилов. Не каких-нибудь сраных аллигаторов, а местных, солидных, до десяти метров каждый. Мы все какое-то время молча провожали глазами невозмутимую эскадру. Потом Раде неуверенно сказал:

– Может, правда надо было попрочней делать?

– Полезут на плот – получат в рыло, – заявил Сергей. – Лен, хочешь сапоги из крокодиловой кожи?

* * *

Течение оказалось неожиданно сильным на середине, а у плота крайне скверные мореходные качества. Хорошо еще, мы озаботились веслами – вырубили их из дерева, грубые и тяжелые, но вполне работоспособные, а рук на плоту хватало, чтобы интенсивно грести, не давая течению стащить нас далеко.

Короче, беспечной переправы с болтанием ногами в воде не вышло. Крокодилы заинтересовались нами примерно там же, на середине – я так и не понял, откуда они взялись и где находились до этого. Скорей всего, подплыли под водой. Если мерить в попугаях – в смысле, в крокодилах, – то наш плот был где-то 0,8 квадратного крокодила.

Неутешительный результат.

Первый крокодил пошел в атаку на плот, когда до берега оставалась треть пути.

– Куда, скотина?! – процедил Йенс по-немецки и съездил его по бронированному рылу веслом. Крокодил резко отвернул – гребенчатый хвост взбил пену – словно хотел познакомиться, а его страшно оскорбили негостеприимством. – Ублюдок, – добавил немец, и я увидел на его лбу крупный бисер пота. Странно, я сам не особенно боялся…

Почти одновременно второй и третий крокодилы пошли в атаку на корму. Зорка, Танька и Линде одновременно спустили курки аркебуз – пули отчетливо, как по металлу, щелкнули по башке того, который плыл впереди, отскакивая рикошетами. Крокодил грузно полез на плот – как-то не страшно, вяло, разевая бледную розовую пасть. Раде ударил по лапам второго, грозившего опрокинуть плот. Пасть – из нее несло рыбным запахом – оказалась совсем близко. Вытянув руку, я трижды выстрелил из нагана в эту пасть, и верхняя челюсть крокодила захлопнулась с отчетливым стуком, он сполз в воду и поплыл по течению – не шевелясь, растопырив лапы.

– …курва! – прорвался крик Димки, и я вдруг сообразил, что вокруг орут все. Димка лупил топором по башке второго крокодила, Раде рубил его лапы, а Юджин пытался, сопя, пролезть между ними с томагавком, и его яростно отпихивали свободными локтями. Крокодил не выдержал оголтелого насилия – обиженно съехал в воду. В том, что эти зверюги действовали молча, была такая чуждость, что пробирало холодком.

– Только бы не опрокинули, – процедил Олег Крыгин, все еще сжимая топор.

– Куда ты лезешь под руку?! – заорал Димка на Юджина. Тот рявкнул в ответ:

– Я помочь хотел!.. Черт, как в фильме ужасов…

– Хорошо, что они не умеют подныривать, – заметил Игорь. – Я читал, что не умеют… вроде.

– Утешительно, – буркнула Танюшка. – А пасть у них, по-моему, уязвима. – Она взвела аркебузу.

– Еще в глаз можно, – сказала Зорка. – Я попаду.

Я вспомнил ее советницу и подумал, что и правда может попасть. Потом пришла посторонняя в данной ситуации, но странная и интересная мысль: Зорка и Танюшка никогда не общались прямо друг с другом и даже не садились рядом. Это не очень бросалось в глаза, потому что людей вокруг было, в общем-то, много. И в то же время эти две девчонки были немного похожи. Если мыслить категориями киношных сравнений, то Зорка напоминала мне девчонку-гайдука из болгарского фильма «Козий рог» – не внешне, а характером. А Танюшка… Танюшке больше подходила героиня какого-нибудь фильма 50 – 60-х годов. Такая решительная, целеустремленная, преданная любимому человеку и общему делу.

– Сволочи, надоели уже! – Сергей ахнул веслом крокодила, высунувшего рыло из воды, и тот ушел на глубину, на прощанье так врезав Сергею хвостом по ногам, что, если бы не реакция того, остался бы мой друг со сломанными голенями. А так дело ограничилось тем, что ему рассекло кожу на правой ноге под подвернутой штаниной. – Ублюдок! – крикнул вслед крокодилу Сергей, прыгая на одной ноге.

Зорка выстрелила. Крокодил взбил воду в пену, погружаясь.

– Попала, – сообщила Зорка. Проверить это было нельзя, но крокодил больше не появлялся. Остальные резко изменили направление движения – и клином ушли на середину реки. Словно команду получили.

Я выбил из барабана стреляные гильзы и, дозарядив наган, убрал оружие в кобуру. Вздохнул:

– Ну и слава богу…

Причаливать пришлось на полкилометра в стороне от того места, на которое мы рассчитывали. Из прибрежных зарослей вышли несколько платибелодонов, воткнулись в ил и с урчанием начали перемалывать какие-то корневища, которые с хлюпаньем извлекали тут же из дна. Они были вдвое длинней плота и в отличие от крокодилов не проявляли стремления вообще ни к какому контакту.

Там, где мы высадились, грязи было по пояс.

* * *

– Кувшинки как в той заводи, в Испании, помнишь? – Танюшка поддела ногой воду, брызнула на середину спокойной протоки, в прозрачной толще которой колыхались в такт течению водоросли.

– Конечно, помню. – Я стоял по колено в неожиданно теплой воде, уперев руки в бока. – Вот и кончается наша шестая весна здесь, Тань… Сегодня, по-моему, первое мая. Во всяком случае, май или уже идет, или скоро начнется.

Вечерело, солнце садилось в тучу, внутри которой что-то угрюмо ворчало и ворочалось. Похоже было, что надвигается действительно весенняя гроза. Но двигалась туча неспешно, и мы с удовольствием гуляли в окрестностях лагеря, который был разбит сразу за переправой. Мы с Танюшкой уже нахохотались, почему-то начав вспоминать смешные случаи из первого нашего года здесь и, успокоившись, спустились к этой тихой заводи, в которой плавали кувшинки.

Танюшка вошла в воду. Ее штаны тоже были подвернуты, куртка полностью расшнурована, и я этим не замедлил тут же воспользоваться, глядя Таньке в глаза.

Танюшка, тоже посматривая на меня – с усмешкой, – позволила моей руке путешествовать по ее телу.

– Ну? – поинтересовалась она через какое-то время.

– Что «ну»? – удивился я.

– Дальше что?

– А что?

– Да ничего, – Танюшка подалась чуть вперед и укусила меня за ухо. Довольно сильно, у меня вырвалось:

– Ау!!!

– Да, – подтвердила Танюшка и тяпнула меня еще раз, сильнее. – Ну? Ты долго еще будешь валять дурака?

– Может, лучше валять дурочку? – осведомился я, стягивая куртку с ее плеч. – Ты не знаешь, где тут ближайшая ду… ай, Тань, хватит!

Она укусила меня в третий раз и шепнула в самое ухо:

– Ну так принимайся за дело…

Мы неспешно, со вкусом, раздели друг друга – этот процесс сам по себе вещь весьма приятная. Спешить в самом деле было некуда – вечер принадлежал нам, никто не будет искать… Танюшка, увлекая меня, опустилась на траву, улыбаясь счастливо и рассматривая меня. Я коротко улыбнулся в ответ, потянулся к ней, но Танюшка удержала меня:

– Погоди, дай я еще на тебя посмотрю… сядь. Да, если в этом мире есть счастье, то я его получила, и это счастье – ты…

– Они жили долго и счастливо и умерли в один день, – тихо сказал я. – Это про нас, Тань… Иди сюда…

– Подожди, я сейчас повернусь… делай так, только не спеши…

Тело Танюшки под моими ладонями то твердело, как сталь, то таяло и плавилось, словно масло. Я чувствовал, что она готова, но и правда не спешил, пока не ощутил – все, больше не могу. Танюшке, похоже, тоже было невтерпеж – она подавалась мне навстречу, глаза ошалело посверкивали.

– А-а-а! – вырвался у нее крик, когда это началось. Что она выкинет во время наших с нею игр, предугадать заранее было невозможно, – вот на этот раз она начала материться, выплевывая до того сложно построенные структуры, что в другое время я бы ужаснулся. Но сейчас мне было не до этого. Я даже не замечал, что трава ранит мне бок и руку при каждом судорожном движении. Танюшка, выгнувшись, как дикая кошка, укусила меня в плечо, потом в шею и, не отрывая от нее лица, застонала вибрирующе:

– Этттоо… вес… нааа… – услышал я ее задыхающийся, ликующий голос. – Еще… ррррррааААА!!! – и снова полился мат такой отборности, что листья вокруг должны были пожелтеть, свернуться в трубочки и осыпаться.

«Еще раз» у меня не получилось – меня выгнуло последний раз, я вскрикнул, окаменел, потом обмяк. Голова гудела и ехала с дребезгом. Танюшка смотрела сквозь меня слепыми глазами. Потом моргнула, выдохнула и съехала на траву рядом со мной.

– Фу, – выдохнула она, вытягивая руки над головой. – Хо-ро-шо… хотя и не совсем.

– Извини. – Я провел пальцами вокруг ее сосков. – Не удержал… А ты слышала сама, как ругалась?

– Не-а… – сонно ответила Танюшка, замирая на траве. Я несколько секунд смотрел в район ее уха, потом спросил, запинаясь:

– Тань… а тебе никогда не хотелось… с… с другим мальчишкой?

Не открывая глаз, Танюшка улыбнулась:

– Вообще-то мне один раз снилось, как меня сразу трое… представляешь?

Я обалдело приоткрыл рот, потом прыснул, представив себе эту картину, – почему-то она была не оскорбительной и не страшной, а смешной. Отсмеявшись, я серьезно спросил:

– Ну нет, это сны, а сны, они… – сбился, вспомнив некоторые свои сны, потом решительно продолжил: – А конкретно с каким-нибудь мальчишкой? – и осекся, поразившись собственной глупости: вот сейчас она скажет, назовет чье-то имя… и что мне тогда делать?! А Танюшка тянула; серьезно размышляла… и вдруг открыла глаза.

– Нет. Олег, – спокойно ответила она, – мне никто не нужен, кроме тебя… Откровенность за откровенность, Олег, а ты думал о других девчонках?

– Нет, – честно ответил я.

И Танюшка ответила тоже:

– Верю.

* * *

Подобное зрелище из всех нас наблюдали только я, Йенс и Андрей – в закаспийских степях. Остальные обалдело смотрели вперед, и на высокой, колышущейся под ветром траве лежали наши длинные тени от бьющего в спины восходящего солнца.

– Вот они, Великие Равнины… – выдохнул Игорь.

У степи не было конца и края. Левее, на юге, лежала цепочка пологих холмов, над которыми перемещались точки птиц. Больше на всем этом огромном пространстве не было видно ничего живого.

– Тысяча километров пути, – сказала Танюшка, невозмутимо переплетавшая косу. – Дальше горные цепи Кордильер до самого океана.

– К середине лета будем там, у этих Кордильер, – спокойно решил я. – Ну?.. Йенс, Юджин, Димка, Фергюс – давайте в передовой дозор… Пошли!..

Метелки трав хлестали по штанам выше колен с мягким шорохом, оставляя на них легко осыпающуюся сухую пыльцу. Мы шли широким строем, косой полосой, в двухстах метрах от маячащего впереди клина дозора. Идти было даже приятно, хоть и не любил я степей.

Степь, конечно, была вовсе не безжизненной. Правильней сказать, она кишела жизнью, хотя эта жизнь была немного нам непривычной, и Сергей, подойдя ко мне, тихо сказал:

– Еду-то как добывать, на кого охотиться?

Спереди режуще засвистели – так свистел Димка. Мы остановились. Димка, отчаянно крутя рукой, другой указывал вправо. Там катилась – и я только теперь ощутил, как плавно, в барабанном ритме, затряслась под ногами земля – катилась в степь бурая волна. Я не сразу сообразил, что это такое, а Андрей ахнул:

– Бизоны!!!

Это в самом деле были бизоны – те, про которых когда-то рассказывал Джек. Неисчислимое стадо лилось из-за горизонта за горизонт. Вокруг раздались выкрики на нескольких языках:

– Черт побери!

– Да такая добыча затопчет и не заметит!

– Сколько же их?!

– Такие стада бывают по нескольку сот тысяч…

– Смотрите, пыль из земли выбивают!

– А смотрите, сколько птиц над стадом!

– Ну, тут и поменьше какая-то добыча должна быть…

Сперва мы хотели дождаться, пока это гигантское стадо «схлынет», но, постояв две-три минуты, поняли, что если это и будет, то к вечеру. Тогда я махнул рукой в сторону холмов. Йенс просигналил, что понял – и повернул…

* * *

Между двух холмов росла небольшая рощица, пробивался, стекал вниз по склону, в распадок, убегая по нему, прозрачный ручеек. Мы добрались сюда, когда уже начало вечереть. Удачно подгадали – как раз пора было разбивать лагерь.

Встал вопрос об употреблении нашего НЗ – сушеного мяса, копченой рыбы, лаваша, сушеных грибов, сухофруктов и муки из камышовых корней. Все это весило мало, а следовательно, всего этого мы несли много (каждый парень – на 8—10 дней нормального питания, девчонка – на 5–7 дней), но это был именно НЗ, поэтому я обрадовался, когда Йенс подошел ко мне с аркебузой Таньки и предложил себя в качестве охотника, клянясь, что вернется с добычей максимум через час. Я кивнул – и вместе с Йенсом испарились Андрей (с аркебузой Линде) и Фергюс (со своей собственной). Рванул было с ними и Димка, но Ленка Власенкова перехватила его и бросила на заготовку дров…

Мы разбили лагерь на внутреннем склоне холма, где огонь закрывали другие возвышенности. Темнело очень медленно, неохотно, но вместе с темнотой рождалось в степи множество странных звуков. Зазвучал ночной хор насекомых в травах. На небе одна за другой зажигались звезды, между ними застыли в безветрии легкие перья облаков – три или четыре на всем небе, и было ясно, что и завтра придет солнечный день. Когда девчонки начали уже косо на меня поглядывать, а костер горел вовсю и к нему подтаскивали последние сучья и охапки хвороста, чтобы хватило на всю ночь, – появились наши охотники. Они тащили двух антилоп – ну, во всяком случае, это были существа, похожие на антилоп – и здоровенную, чуть ли не больше антилоп, дрофу. Прибытие экспедиции было встречено шумным одобрением…

Отблески костра погасли позади, но я по-прежнему слышал шум и не чувствовал себя одиноким. Трава под босыми ногами была уже прохладной, а земля под нею – все еще теплой, прогретой за день… Я вышел на склон холма – третьего от нашего – и, легко взбежав на вершину, остановился.

Почти полная луна заливала равнину серебром. Ковыль катился волна за волной, вперемешку – свет и тень, отчего степь казалась живой, шевелящейся. Ни в одну сторону, сколько хватал глаз, не было видно человеческих огней; на востоке я различил все еще видную темную стену леса вдоль Миссисипи, из которого мы вышли.

Я вновь повернулся на запад – и, вздрогнув, напрягся – мне показалось, что чуть ниже по склону стоит человек. Но уже в следующий миг я расслабился – лунный свет превратил в человека каменную глыбу, гранитный выход…

Хотя – нет! Не лунный свет. Я подошел ближе к камню и убедился, что зрение меня не обмануло. Когда-то, очень давно, человеческие руки обработали его. Правда, с тех пор над ним потрудились еще и солнце, жара, ветер, дождь и холод, но все равно было видно, что изобразил когда-то мастер.

Широколицый мальчишка постарше меня стоял, уверенно разведя ноги и опираясь правой рукой – на уровне груди – на рукоять бастарда. На левой, согнутой перед правой, сидела охотничья птица. Голову покрывал шлем с наносником и выпуклыми надглазьями, из-под него падали волосы. Ноги статуи вырастали прямо из камня, и, присев, я различил на нем буквы, похороненные в зауми готических завитков:

ADHONORES

– Ад… хонорес… – призвав на помощь все свои знания, прочел я. – Ад хонорес… Ради чести, если по– латыни… – Я встал с корточек и, положив руку себе на бедро, посмотрел в ту сторону, куда смотрел каменный мальчишка. – Ради чести…

Я не знал, кто и когда он был. Во всяком случае, он пришел из тех времен, когда на письме мысли считалось приличным излагать лишь на латыни, не важно, из какой ты страны – значит, не позже XV века.

Но слова, выбитые на граните – под ними я мог подписаться.

Ну что ж, корабль готов,

Поймали ветер снасти,

Над башней маяка

Созвездия зажглись…

И окнами домов,

Распахнутыми настежь,

Глядит издалека

Притихший сонный Лисс.

На сотню мелочей

Удача не делима,

На сотню мелких бед

Не делится беда.

Когда в судьбе твоей

Гроза проходит мимо,

То в чьей-нибудь судьбе

Она гремит тогда.

И если злой недуг

В сердцах еще горячих,

Ты щедростью своей

Им светишь до конца.

Но жалко, что крадут

Огонь твоей удачи

Огарками свечей

Холодные сердца.

Когда придет пора —

Устало веки смежишь,

Свой долг перед судьбой

Давно вернув сполна…

А где-то до утра

Глядит с тоскою Режи,

Как тает над водой

Ущербная луна.

М. Трегер

Я стоял с трех до пяти вечера вместе с Раде и Анри. Было еще совсем темно, когда Сергей растолкал меня.

Луна торчала где-то на юго-востоке. Было холодно, особенно если учесть, что я вылез из-под плаща во сне и не нашел его. Раде где-то неподалеку с хряском и воем зевал. Анри не было слышно.

– Проснулся? – уточнил Сергей. – Тогда я ложусь, давай. Все тихо… Да, роса легла. Обуйся…

Роса в самом деле легла. За мной оставалась черная дорожка. Я чуть не налетел на Анри – он сидел на корточках и, вздрагивая, умывался этой росой.

– Помогает? – осведомился я. Анри фыркнул, кивнул:

– Ага, я уже проснулся…

– Ну тогда подкинь дровишек в костер, а мы посмотрим, что и как вокруг. – Я на ходу нацеплял росы в ладони, вытер лицо. – Раде!

Он подошел, бесшумно ступая, предложил:

– Пройдемся, глянем туда-сюда.

– Угу. – Я махнул рукой и, на ходу затягивая ремни «сбруи», зашагал вокруг холма. Раде двинулся в другую сторону, я услышал, как он засвистел что-то явно народно-македонское. Костер разгорелся ярче – Анри до него добрался наконец.

Я отошел подальше, постоял под прикрытием склона холма, ожидая, пока привыкнут глаза. Нет, ничего опасного или необычного в степи не было. Я постоял еще, зевнул, передернул плечами и широко зашагал назад.

Раде вернулся одновременно со мной. Анри устроил возле костра несколько охапок хвороста, на которые вполне можно было сесть. Мы и сели, помолчали, низачем протянув руки к огню. Потом Анри сказал:

– Анекдот вспомнил. Димка сегодня рассказывал, то есть вчера, пока шли… Кто такие хохлы?

– Украинцы, а что? – не понял я.

– Ну, анекдот же… Двое хохлов идут по лесу. Один над другим подшутить решил, как гаркнет: «Урса!» Второй аж присел: «Дэ?!» Первый смеется: «Здрыснув, а?!»

А тот в ответ: «Да тэ ж я з яросты!»

Анри ухитрился даже воспроизвести украинский акцент. Мы посмеялись, снова немного посидели, и Анри, вздохнув, немного смущенно сказал:

– Там, у американцев, у Сэма… такая девчонка была… Фредди, Фредерика. Я чуть с ним не ушел из-за нее.

– Чего ж не ушел? – лениво спросил Раде, сцепляя пальцы и потягиваясь. Анри вздохнул:

– Да ну…

– Ну, к нам бы ее переманил.

– Не успел, – признался Анри.

– Ну, хоть повалялся с ней? – продолжал допытываться Раде.

Анри густо покраснел и кивнул. Потом признался:

– Думал, что ничего не получится.

– Получилось?

– Вроде да…

– С высоты своего сексуального опыта… – начал Раде, но я его безжалостно перебил:

– Полученного не так давно, а?

– Ладно тебе… – добродушно отмахнулся он, но тему не продолжил, задумался о чем-то. Его девичьи красивое лицо стало угрюмым.

– Ты чего? – тихо спросил я.

Раде поморщился, потом сказал:

– Да… Слышал, наверное? Югославии-то моей больше нет. Война там идет. Настоящая гражданская…

– Слышал, – отозвался я.

Раде поморщился снова и добавил:

– Понимаю, что ко мне это отношения уже не имеет, а все равно тошно…

– А я когда узнал, что Союз накрылся, то как-то слишком даже спокойно воспринял, – вспомнил я, вставая. – Ладно, Анри, ты посиди, а мы еще пройдемся, посмотрим…

– У тебя отец ведь был шишкой? – уточнил я. Мы стояли и смотрели на степь.

Раде кивнул. Потом признался:

– Знаешь, ты мне сперва очень не нравился.

– Ты мне тоже, – ответил я так же искренне. – Не из-за отца, конечно… Смотри, вон бизоны пасутся… Или спят?

– Поохотиться бы на них, – заметил Раде.

– Еще успеем, – кивнул я.

* * *

Весной тут, наверное, течет река. Но сейчас из-под моих ног облачками поднималась тонкая серая пыль, слоем оседавшая на одежде, коже и волосах. Нестерпимо пекло стоящее в зените солнце.

Воды не было вторые сутки. Только то, что во флягах, пока полных на две трети.

Андрей помог мне подняться на обрыв, бывший речным берегом, мы вместе вытащили Видова и Мило. Где-то километрах в сорока впереди маячили невысокие, но крутые скалы, у их подножья ярко зеленела полоска растительности. Там вода наверняка была, но расстояние значило, что до воды мы доберемся только завтра к вечеру, а пока предстоит полдня, ночь и день мучений. Впрочем, в отряде давным-давно уже никто ни на что не жаловался. Не жаловались и сейчас – на сушеное мясо, обдирающее рот и глотку; на соль, склеившую волосы и слоем выступившую на коже; на невероятную ночную духоту и на постоянный горячий ветер с юга в левую щеку; на пропылившуюся насквозь кожаную одежду и на резь в глазах, которые нечем промыть…

Мило несколько раз махнул в сторону скал. Видов сказал:

– Интересно, почему тут все так пересохло? В обычной прерии вода есть…

Ему никто не ответил. Мы подождали, пока пройдет основной отряд. Мальчишки и девчонки неспешно перебирались через высохшую речку, чертыхались и отплевывались, влезали наверх и, обмениваясь репликами, всматривались в скалы.

– В той Америке тут небось везде города и парки? – поинтересовался Димка у Юджина. Тот помотал головой:

– Да нет, тоже пустыня… Только дороги через нее и городки. С мотелями.

– Ты чего босой? – поинтересовался я у Юджина. Тот посмотрел на подвернутые выше щиколоток драные джинсы и покрытые толстенным слоем пыли ноги, покривился:

– Да, кроссовкам п…ц пришел.

– Лен! – рявкнул я.

Чередниченко заметила:

– Если таким голосом, то Власенкову.

– Я все знаю и все вижу, – деловито отозвалась Ленка Власенкова. – Вечером будут ему сапоги… Кстати, это безобразие, как вы подошвы пронашиваете.

– Смотрите! – крикнул Видов и захохотал, указывая чуть вперед. – Тут не один Юджин обувку потерял!

Ответом был уже общий смех. В самом деле, как это ни странно выглядело, метрах в десяти от нас, около двух выступающих глыбок песчаника, мирно лежали покрытые толстым слоем пыли разбитые ботинки. Анри сбегал за ними и принес. Это были кожаные, с верхом выше щиколотки (как ни смешно, верх был целым, только от времени потрескался) мальчишеские ботинки. Толстая, прочная подошва, пробитая двойным рядом отшлифованных ходьбой гвоздей, была протерта насквозь, у левого – в двух местах. Остатки шнурков с медными кончиками были тоже кожаными.

– Тридцать девятый, сороковой, – определила Ленка. – Смотрите, тут надпись на ранте сохранилась… «Дойчес Райх шумахер… Отто Курцбах».

– Сапожник германского рейха Отто Курцбах, – перевел Йенс, хотя почти все и так поняли. – Похоже, тоже от твоего Лотара осталось, Олег, – обратился он ко мне. – Прямо по следам идем!

Ленка торжественно водрузила ботинки на вершину камня. Юджин фыркнул и бегом бросился обратно… а через пять минут рядом с изделием Отто Курцбаха, служившим неизвестному гитлерюгендовцу, гордо стояли вдрызг разбитые «найки» массового производства, которые носил американский пацан.

Мы еще долго оглядывались на эту картину…

* * *

Уснуть я так и не смог. Вообще-то бессонницей я не страдал, но сейчас меня почему-то доводило все, абсолютно. Было жарко, во сне многие хрипели, и этот звук выводил меня из себя. Костра не было (не из чего разжечь, нафиг, дожили!), видно было, как мотается по периметру Сергей. Игоря и Яна не наблюдалось.

Я не выдержал и, поднявшись, подошел к нему.

– Ты чего не спишь? – буркнул Сергей как-то гнусаво.

Я скривился:

– Неохота… Э, у тебя что, кровь?!

– Носом пошла. – Сергей потянул в себя. – От духоты, блин… Умыться бы…

Как и большинство светловолосых, крепко сбитых людей, он плохо переносил жару. Мне – от природы темненькому и жилистому – было намного легче, но помочь другу я ничем не мог.

– Игорь и Ян лагерь обходят? – уточнил я. Сергей кивнул и тут же вновь задрал голову. – Ладно, я тут, вокруг, пошатаюсь.

Я решил сам себя «уходить», но довольно быстро разочаровался. Было жарко. Тогда я уселся на довольно высокий камень (тут немного обдавало ветром) и прикрыл глаза…

– Вода там есть. – Арагорн повернулся ко мне. Я с наслаждением ловил лицом прохладный ветерок из пропасти, в которой зеленели леса, и в ответ на его слова улыбнулся:

– Да меня это, если честно, не очень беспокоит, ваше величество…

– А что тебя беспокоит? – в упор спросил король.

– Урса, – отозвался я. – Точнее, их отсутствие.

– Если их нет – то будь доволен. Разве не так?

– Если где-то нет кого-то, —

Значит, кто-то где-то есть, —

вспомнил я стишок из детской книжки. – Мы прошли почти половину материка. На таком пространстве за то же время в Европе мы выдерживали десятки боев…

– Будь осторожен, – сказал Арагорн, и его холодные серые глаза проникли мне, казалось, в самую душу. – Будь осторожен, – повторил он, – но берегись не урса, князь…

Полет, полет, полет… Воздух упругим коконом обтекает меня, уже знакомая сумасшедшая скорость…

Что это? Непонятно… Что это, в конце концов?! Туча? Нет, не туча, что-то плотное, что-то… Это… это…

Я охнул и скатился с камня, приладившись о него копчиком. Пока я валялся на земле, пытаясь вдохнуть, послышались торопливые шаги, мягкие и уверенные, – и сбоку от камня появился сперва клинок палаша, а потом – удивленно-испуганное лицо Яна:

– Олег?! – он быстро огляделся. – А где он?!

– О-о… кто «он»? – Я с трудом встал. – Черт, как больно…

– Он на тебя напал?! – добивался от меня какой-то чуши Ян, озираясь, словно нас вот-вот должны были атаковать отовсюду, в том числе – с неба.

– Чего?! – разозлился я. – Ты о чем вообще?!

– Ну как же… – начал он и вдруг, осекшись, подозрительно начал рассматривать меня, а заговорил медленней намного. – Такое… вроде собаки… или, может, офигенная летучая мышь – я иду, а оно на камень падает… потом слышу – ты ругаешься, а его нет… Оле-ег? – Он отступил, не сводя с меня глаз и держа палаш неуверенно-оборонительным хватом.

– Летучая мышь? – уточнил я со смешком, внутренне холодея.

– Нет, скорей все же собака… с крыльями. – Он сглотнул. – Семург, как на наших старинных браслетах… Олег, не подходи.

– Чего? – Я правда остановился. – Ты чего, Ян?

– Я тебя боюсь, – искренне сказал он. – Это ведь… ты был, Олег. Я знаю, у нас в Карпатах до сих пор про такое рассказывают…

– Еще раз расскажи, – снова холодея (не от страха, а от какого-то непонятного восторга), попросил я. Ян, не приближаясь и не сводя с меня глаз, заговорил:

– Сергей мне сказал – иди, посмотри, как там Олег… Я пошел, иду, гляжу… Потом вдруг раз – метрах в десяти от меня вот на этот камень пикирует… ну да, точно, огромный такой пес с крыльями. Сел, как ударился, а потом ты с камня скатываешься и ругаться начинаешь.

– Так, – я посмотрел на свои ладони, потом – на босые ноги. – По крайней мере, этот вопрос ясен, как стекло… Спокойно, Ян. Своих не ем. Но съем, если болтать начнешь.

Ян сглотнул.

– Так это и правда был… ты?

– Скорей всего, – ответил я и, повернувшись, зашагал обратно в лагерь.

* * *

Первое, что мы увидели, подойдя вплотную к деревьям, – вода. Собственно, мы уже с километр слышали ее шум и этот километр почти бежали, хотя жажда и жара мучили невероятно.

Наши страдания были вознаграждены. Вода – чистейшая, прозрачнейшая и холодная даже на вид – выбивалась множеством струек из плоской трещины в камне и падала вниз с высоты метров в десять, прямо в чашеобразное озеро, дно которого покрывал мелкий кварцевый песок. Отсюда она уходила под скалу, в урчащую и булькающую холодную тьму.

Свалив оружие на берегу, мы побросали барахло в озерцо, себе под ноги, и нагишом всей кучей влезли под ледяной природный душ.

– Будем жить, – сообщил Игорь, приваливаясь спиной к скале, по которой тоже сбегали струйки воды. Ему ответили утвердительное бормотание и довольное плюханье.

Мы вылезли из воды только тогда, когда позамерзали, а солнце окончательно скрылось за скалами, оставив эту сторону гряды во власти теней – между тем, как за скалами еще был день. Девчонки занялись выполаскиваньем одежды, а мы начали таскать дрова для костра, у которого можно будет высушить барахло…

Огромная все-таки разница – есть у вас вода или нет. Помимо всего прочего, среди скал в ложбинке удалось найти картошку и накопать килограммов десять. Всю грязищу, которую мы развели в озерце, очень быстро стянуло под скалы, выемка наполнилась вновь чистейшей водой, а налетевший с юга ветер перестал хлестать по лицам жесткой раскаленной метлой и красиво шумел в кронах деревьев.

Усталость довольно быстро прошла (еще одно доказательство того, что она происходила от жары и жажды), и мы полезли по скалам с самодельными факелами – досконально выяснить, что это за место и какие в нем имеются достопримечательности. Вообще-то затея была несвоевременной и небезопасной – совсем стемнело.

Скальный выход четко ограничивал пустыню – сразу за ним снова начиналась самая обычная степь, от которой мы за дни шатания по пустыне успели поотвыкнуть, но которой обрадовались. Солнце только-только село, запад еще сверкал багровой полосой. Я довольно долго любовался этим зрелищем, но меня отвлек свист Видова – потише, чем у Димки, но достаточно резкий. Серб размахивал факелом, стоя возле каменной щели, в которой мелькали огни еще чьих-то факелов.

– Смотрите, что тут! – Голос Видова гулко отлетел от каменных стен. Тут же размножились шаги – наши со всех сторон спешили на зов – и замирали, оставляя раскатистое эхо.

Ничего особенного там не было. Так. Могилы. Это я определил издалека, еще не подойдя вплотную, – по тому, как стояли вокруг мои ребята и девчонки.

Тут хоронили людей, потому что место было удобное. Клали в расщелину и задвигали подходящим обломком гранита, на котором выбивали короткие строчки.

– Дайте-ка я гляну. – Придерживая рукой палаш, я подошел ближе. Могил было пять. Три слева, две – справа пониже, и эти две были поновей. На трех левых белели строчки:

Shvejc Bromberg Maksim Jasunenko Hovik Klasse

16. X.27–10.VII.44 22.I.26-10VII.44 22.IX.25–10.VII.44

А на тех, что справа, было написано по-французски:

Unis pour la Victorie.

Igor Dashkevitch. 11.05.1969

Sean Margeotte. 16.12.1970

il mort 19.06.89.

– Швейц Бромберг, Максим Ясуненко и Ховик Классе, – прочел Йенс.

– Я их знаю, – без особой горечи, но хмуро сказал я. На меня повскидывали удивленные глаза, я пояснил: – Не лично. Я в дневнике Лотара про них читал, это его люди, они тут погибли. Во время стычки с американцами… Странно, – вот тут даже я ощутил в своем голосе грусть, – какая встреча…

– А это французы. – Анри потрогал строчки. – «Вместе для победы…» Нет, не французы. Русский, Игорь Дашкевич…

– А второй француз, – возразила Зорка. – Жан Маргит. И отряд, наверное, французский… Олег, ты чего?

– Игорь Дашкевич, – повторил я, потирая лоб. – По-моему, я его знаю… Тоже знаю.

– Заочно? – серьезно уточнил Раде.

Я сердито – от того, что не вспоминалось – дернул плечами:

– Не вспоминается… Может, заочно, может – нет…

– Олег, – подал голос Олег Крыгин, улыбаясь углом рта, – ты что, правда не помнишь? Летом, самым первым… Избушка в Подмосковье. Записка в банке!

– А! – Я хлопнул себя по бедру. – Черт, конечно! – и примолк, в самом деле вспомнив короткую записку на листке с рисунком плотины Днепрогэса, которую Бэн нашел в пустой банке – записку, написанную летом 85-го парнем по имени (точно!) Игорь Дашкевич. Он с четырьмя девчонками собирался уходить на юго-запад… – Значит, он прожил еще четыре года…

Кто-то, кажется, спрашивал, в чем дело (а Олег, похоже, объяснял)… Я слушал плоховато. Танюшка подошла, положила руку мне на плечо, но я и на нее не поглядел.

Значит, он жил еще четыре долгих года, попал сюда и погиб здесь… Встреча поразила меня. Да, именно встреча. Я никогда не видел в глаза Игоря Дашкевича, но эти две короткие встречи сделали его для меня живым знакомым. В конце концов, он еще был жив, где-то ходил, что-то делал уже в то время, когда мы были здесь, мы вполне могли встретиться…

И было грустно. Не страшно, не как-то еще, а грустно.

Я сбросил с плеч вещмешок, повозился, достал дневник Лотара, а из него – записку, хранившуюся с того самого лета. Разгладил ее на ладони, потом свернул квадратиком и опустил в щель могилы Игоря:

– Вот так. Все. – Я грустно улыбнулся Танюшке, она пожала мне плечо. – Смотри, Тань, правда все. Эта история закончилась. – Я тронул ладонью камень. – За-кон-чи-лась…

На коня – и с ветром в поле

Полечу, полечу!

Догоняй! Я на воле,

Я подобен лучу!

Шею обнимаю у милого коня.

Безрассудство скачки – это для меня!

Безрассудство скачки – это для меня…

Жить, тоскуя, в этих стенах

Не могу, не могу.

Загоню коня до пены —

Я из плена бегу.

Шею обнимаю у милого коня.

Никакая сила не вернет меня!

Никакая сила не вернет меня…

Поле, поле, чисто поле,

Обними, обними —

Быстроту у погони

Отними, отними.

Шею обнимаю у милого коня:

– Ну еще немного пронеси меня!

Ну еще немного пронеси меня…

И. Ченцов

Бум! Юджин на полном ходу ловко протаранил меня, и мы покатились по траве – но перед этим я успел швырнуть мяч Олегу Крыгину, и мой тезка великолепным отработанным движением влепил гол в левый верхний угол, поверх головы Йенса – великолепной «свечкой». Я вскочил на ноги, перекатившись через плечо, и показал Олегу большой палец.

– Играем, играем! – кричал Фергюс, хлопая в ладоши. – Хватитобмениваться любезностями, два-пять!

– Этим мячом можно убить! – засмеялся Юджин. – Никогда не думал, что буду играть мячом, набитым травой!

– Никогда не думал, что найдется кто-то, кто сможет сшибить на площадке лучшего полевого игрока команды школы номер три города Кирсанова! – одним духом выпалил я в ответ.

– Я был одним из лучших раннингбэков в нашей школьной команде по футболу! – махнул рукой Юджин.

Если учесть, что я соврал насчет лучшего игрока, у Юджина все равно получилось неплохо. Да и из двух мячей, что команда Йенса ухитрилась вколотить моей, один был его (из пяти, которые мы влепили им, два были мои).

Второй раз у Юджина не прошло – я поймал его в момент хорошего броска (финалом было бы падение на спину «всем прикладом») и швырнул через бедро… ну, сделал так, чтобы он полетел через бедро. Никакого нарушения правил, но хороший эффект…

Мы решили задержаться на два-три дня в оказавшихся столь гостеприимными скалах. Если бы я вел дневник или хоть отмечал прошедшие дни, то эти даты обвел бы красными кружочками или еще как обозначил. Хорошие были дни. Будь вокруг осень, я бы непременно решил тут зазимовать. Но до осени было еще почти целое лето! Мы набили мяч, пели, купались, играли в шашки и шахматы, загорали, отсыпались и разговаривали – короче, приятно проводили время.

Матч так и закончился 2:5 в нашу пользу. Не обошлось без мелких травм, но я вышел целым.

– Интересно. – Юджин рассматривал ссадину на левом бедре. – Пыль набилась… А вот интересно, – он несколько раз плеснул водой, – почему ты, Олег, князь?

– Его голосованием выбирали, – пояснил лениво Олег, листавший свой блокнот с зарисовками. – Еще в самом начале.

– Но вообще-то от тех, кто его выбирал в самом начале, почти никого не осталось, – заметил Фергюс.

– Да ради бога, ребята. – Я заложил руки под голову и откинулся на траву. – Кто хочет занять мое место?.. – Всеобщее молчание было мне ответом, и я пожал плечами: – Значит, буду я и дальше мучиться.

– А ты, что, недоволен, морда американская? – уточнил Игорь.

– Да нет, что ты! – махнул рукой Юджин.

– Маль-чиш-ки-и-и-и!!! – заголосила за скалами Ленка Власенкова. – Идите обеда-а-а-а-ать!!!

– Твоя надрывается, – толкнул Олега ногой Димка.

– Заботится, а не «надрывается», – ответил пинком тот. – Пошли, что ли?

– Выходим когда, завтра?..

– Ты моих штанов не видел?.. А, я на них сижу…

– А неплохо мы вас раскатали…

– Сегодня… Олег, слышь, вечером покажи мне тот прыжок…

– Щиколотка болит. Босиком играем, а кто-то так въехал…

– Я второй день точилку найти не могу…

– У меня чего-то мышцы на спине болят…

– А ты попроси Линде, массаж пусть сделает…

– Смотрите, смотрите, Раде у нас чего-то возбудился…

– Это он на тебя, Анри…

– Да пошли вы все…

– Интересно, что на обед?..

Я шел вместе со всеми, перебрасывался вполне глупыми репликами – и мне было хорошо.

Очень хорошо.

* * *

– Вьюн над водой,

Вьюн над водой,

Вьюн над водой,

Завивается.

Жених у ворот,

Жених у ворот,

Жених у ворот,

Дожидается…

Танюшкин голос серебристо вплетался в ночь, чем-то похожий на звездный свет. Все вокруг притихли, даже дыхание затаили, хотя никто, наверное, не взялся бы объяснить, зачем Танюшка начала петь эту старинную свадебную песню…

– Вынесли ему,

Вынесли ему,

Вынесли ему

Сундуки,

Полны добра…

«Это не мое,

Это не мое,

Это не мое —

Это батюшки мово…»

Я ощущал песню как оцепенение, в котором нельзя не слушать, – и не сводил глаз с искр костра, переливающихся в волосах Танюшки, с пламени, танцующего в ее глазах…

– Вывели ему,

Вывели ему,

Вывели ему

Ворона

да ой коня…

«Это не мое,

Это не мое,

Это не мое —

Это шурина мово…»

Танюшка жестом, который, кажется, не осознавала сама, запустила пальцы в волосы на висках, чуть запрокинула голову…

– Вывели ему,

Вывели ему,

Ой, вывели ему

Свет Настасьюшку!

«Это вот – мое,

Это вот – мое,

Это вот мое —

Богом сужденное…»

Она отпустила волосы, скрестила руки на коленях и, уронив на них голову, ни на кого не смотрела. Я приобнял ее и привалил к себе, ощущая, как Таньку трясет мелкой нервной дрожью. Сергей негромко попросил Игоря:

– Давай, Басс… «То не вечер…»

– Подпойте, – предложил Игорь, тут же начав:

– Ой – то не вечер, то не вечер,

Мне малым-мало спалось,

Мне

Малым-мало спалось,

Ой – да во сне привиделось…

И разные голоса дружно подхватили старую казачью песню…

– А есаул догадлив был —

Он сумел

Сумел сон мой разгадать…

«Пропадет, – он говорил, —

Да твоя буйна голова…»

– Пропадет твоя буйна голова, – заметил Йенс явно в мой адрес.

Я пожал плечами:

– Когда-нибудь – да.

Я сказал это спокойно. Но внутренне меня вдруг сотрясла нервная дрожь, потому что мысленным взором я увидел свои останки – не труп, нет, труп свой я представлял много раз и никогда особо не боялся, как бы реалистично ни выглядела в моем воображении эта картина. Я представил себе череп. В чьей-то руке, как череп Йорика в руке Гамлета. Когда я прочитал эту вещь, мне было тринадцать, и я долго мучился теми же мыслями, что и принц – не страхом смерти, а именно недоумением… Кто-то найдет мой, мой череп, как я сам много раз находил чужие останки. И ему трудно будет представить, что в этом был мозг, и кость скрывалась под плотью и кожей, и это зеленоглазая девчонка называла красивым… а в пустых глазницах жили зоркие глаза… Меня пугала не мысль о смерти, а именно вот эта картина, нарисованная воображением. Мой череп, лежащий где-нибудь в лесной траве – год, десять лет… Век.

– Ты чего дрожишь, Олег? – спросила Танюшка. Она сама уже успокоилась.

Я поцеловал ее в висок:

– Ничего. Все нормально… Утром выходим! – громко, для всех, сказал я.

* * *

Три чудовищных столба, упиравшиеся верхушками в небеса, покачивались в синхронном, жутковатом танце. Мы сидели на плоском холме и созерцали торнадо, отмахиваясь от мух, роившихся над нами. Самое интересное, что все были абсолютно спокойны – может быть, потому что от нас ничего не зависело.

Жуткое ощущение.

Чудовищная масса бизонов лилась вокруг холма, давшего нам пристанище, мимо нас, как река. Бизоны спасались от смерчей. В общей бурой лаве тут и там виднелись другие животные, несшиеся в ту же сторону, что и бизоны. Мимо нас пробежали, распихивая бизонов и ужасающе трубя, даже несколько гигантских дионтериев.

Нам бежать было некуда – хорошо еще, что мы успели спастись на этом холме от внезапно разразившегося странного половодья. Конца ему не предвиделось. Олег Крыгин, устроившись со скрещенными ногами на склоне, быстро делал зарисовки в блокноте. Горячий ветер, даже не дующий, а хлещущий в сторону торнадо, шевелил его волосы и страницы блокнота.

– Они движутся сюда, – сказала Ленка Чередниченко. И взялась за локоть Сергея.

Я присмотрелся. Да, похоже, что это было правдой – смерчи, красиво и вальяжно выгибаясь «в поясе», неспешно, но уверенно шли в нашу сторону. Я оглянулся на своих. Все были по-прежнему невозмутимы, лишь Йенс, достав зачем-то свой меч, улыбался и щурил глаза на смерчи, как на врагов, которых надо одолеть. Ян негромко и без патетики молился.

– Торопится время, бежит, как песок… – мурлыкал Игорь. – А красиво, скажи, Олег?

– Красиво, – искренне согласился я, подходя к Юджину, который покусывал травинку. Тихо спросил: – Жутко?

– Угу, – кивнул он и улыбнулся. Я ободряюще ткнул его в плечо: американец неплохо «вырос». – А главное – сделать ничего нельзя. Затянет сейчас… Я такое в кинохрониках видел.

Танюшка, подойдя ко мне, взяла меня за руку – молча. Я посмотрел на нее и так же молча стиснул ее пальцы, больше не собираясь их отпускать.

Обезумевшая толпа животных все еще текла мимо нас, но мы видели, как смерчи, словно пылесосы – мусор, втягивают внутрь десятки живых существ. Те моментально исчезали в черной круговерти, словно весили не больше пушинок.

Ровный, монотонный гул нарастал, полностью заглушив рев и вой животных. Сергей что-то кричал мне, разевая рот, и я услышал:

– …красотища-то!

Если честно, с ним было трудно не согласиться. Но и стоять на ногах тоже было трудновато.

– Они расходятся!!! – проорал мне в самое ухо Андрей. – Смотри, расходятся!!!

В самом деле, два смерча явно должны были пройти по сторонам нашего холма – метрах в ста примерно тот и другой.

– А этот прет прямо на нас!!! – крикнул я в ответ, указывая на уверенно, хотя и неспешно приближающийся третий смерч, до которого оставалось примерно полкилометра.

– Иди сюда! – прокричал Йенс, взмахивая мечом и заставляя его кружиться около туловища. Светлые волосы немца летели возле его смеющегося лица к торнадо. – Ну, иди, иди сюда, отродье ветра! – Он кричал уже по-немецки и хохотал: – Я, Йенс Круммер, жажду познакомиться с тобой ближе! Иди ко мне!

Нас прекратило дергать, но вместо этого возникло странное ощущение – как будто кто-то высасывает глаза, мозг, внутренности, словно все это стало огромным, разбухло и просто не помещается внутри. Это два боковых смерча шли точно по сторонам от нас… У меня в ушах зашумело, и я ощутил, как на подбородок из обеих ноздрей толчками выплескивается густая, соленая кровь.

А в следующую секунду я понял, что перед нами нет смерча. Его остаток быстро поднимался кверху, в облака, расплываясь по ним грязным пятном… а подальше во весь окоем уже сияло чистое летнее небо.

Смерч исчез – внезапно и необъяснимо.

– Берегись! – крикнул Андрей. И, прежде чем я смог понять, что это значит, в каких-то трех метрах от меня на склон холма грохнулась туша бизона. Подскочила в воздух, перевернулась и покатилась вниз. В течение последующих двадцати-тридцати секунд мы метались из стороны в сторону, спасаясь от этого чудовищного «зверепада». Со стороны это выглядело, должно быть, смешно, но нам было не до смеха, и я не знаю, как никого не прибило.

– Дожди из лягушек, – тяжело дыша, определил Мило. – Я про такое читал…

– Хороши лягушки, – отозвался Димка, – весом по тонне… Черт подери мою тощую жопу! Смотрите сюда!..

Девчонка лежала ничком, вцепившись широко раскинутыми руками с посиневшими ногтями в землю. На ней оставались трусики и – идиотизм! – клепаная перевязь с кордой. Большие бледно-серые глаза застыли, сохранив выражение непередаваемого ужаса, а светлые волосы были склеены кровью. Чьей – непонятно, на самой девчонке ран не было.

– Красивая, – сожалеюще сказала Линде и вдруг хлюпнула носом.

– Ее надо похоронить, – угрюмо добавил Фергюс. – Интересно, откуда она?

– Ее могло нести сотни километров, – сказал Андрей.

* * *

Мы похоронили девчонку на том самом холме, где стояли, и водрузили на могилу подходящую плиту местного известняка, на которой выбили сакраментальное: «Неизвестная. Приблизительно 14 лет» – и такую же приблизительную дату.

И пошли дальше мимо туш животных, рассеянных в измятой, забрызганной кровью траве.

Мы успели отойти километра на полтора, а дозор – и того больше. И я немного удивился, увидев, что ребята остановились, а Раде бегом несется ко мне.

– Что случилось?! – крикнул я.

Раде, еще не добежав, замахал рукой:

– Страусы!

– Чего?! – изумился я.

– Страусы! – Раде подбежал вплотную. – Честное слово, настоящие страусы! Вот такие! – Он махнул рукой, подпрыгнув на месте, выше головы. – Штук пять, чешут нам навстречу! – Македонец откинул со лба волосы, выбившиеся из-под повязки. – Вон, смотри!

Я посмотрел. Оставшиеся трое дозорных спинами вперед отступали в нашу сторону. А на них, ритмично покачиваясь и выкидывая голенастые ноги, надвигались, расставив для устойчивости обрубочки крыльев, пять… страусов? Да, похожи… только у страусов не бывает таких мощных, тяжелых клювов… Где-то я видел таких птиц. Где-то видел…

– Диатримы, черт побери! – закричал Андрей. – Это же диатримы!

Конечно! Я похолодел. Птицы-хищники, нелетающие, но невероятно быстрые… Мы же все про них читали в «Палеонтологии в картинках!»…

– Сюда! Все сюда, скорей, бегом, в круг! – крикнул я и, на бегу выхватывая наган, бросился навстречу наконец-то догадавшимся побежать ребятам.

– Оле-е-ег!!! – истошно закричала Танюшка.

– Держите ее! – бросил я через плечо. Пробежав полпути, обнаружил, что рядом со мной несется Фергюс, заряжавший на бегу аркебузу.

– Назад… – прохрипел я. Ирландец сплюнул, коротко усмехнулся, а я отметил, что нас догоняет еще и Димка, не нашедший в себе сил бросить товарища. Остальные, слава богу, образовали плотный круг с девчонками внутри.

Мимо нас проскочил Анри, крутнулся на пятках, встал рядом, побежал с нами. Ян помогал Видову, который, кажется, подвернул ногу. Мы прикрыли их, я скомандовал:

– Бегите к нашим, дальше!

Аркебуза Фергюса коротко щелкнула. Бежавшая передней огромная птица остановилась и с гневным клекотанием затанцевала на месте. Фергюс ошалело выругался по-ирландски – его пуля отскочила от перьев!

Я мгновенно оценил обстановку.

– Назад, к нашим! – приказал я.

– А ты?! – Анри сжимал в руке палаш. – Ты как же?!

– У меня револьвер…

– Да от них пули… – начал Фергюс, но я зарычал:

– Убирайтесь! – и, встав на колено, принял изготовку для стрельбы.

Передняя птица неслась, откидывая голову назад для удара. Полсотни метров… сорок… тридцать… Тах! Тах! Тах, тах, тах!

Все-таки револьверные пули – не аркебузные, да и целил я в голову – диатрима рухнула, ее клекот захлебнулся, огромные оранжевые лапы вырывали клочья травы с дерном. Я прицелился в другую – трах, трах!.. щелк!

Диатрима мотала головой, приплясывая то на одной, то на другой ноге – я, кажется, выбил ей глаз. Но три ее соратницы обогнули раненую с обеих сторон.

И неслись на меня.

Я открыл шторку барабана, начал выбивать гильзы. Говорят, у западных револьверов экстракция одновременная – барабан откинул в сторону, а гильзы сами из него выпрыгивают…

Все.

Желтый клюв – секирой – навис надо мной.

И обрушился…

…на подставленную аркебузу Фергюса.

Второй удар пришелся ему в левое плечо… И я услышал, как он, падая, бросил мне залившимся кровью ртом:

– За что я тебя люблю, русский – с тобой всегда весело!

Он дал мне две секунды. И на третьей я влепил три пули, которые успел вставить в барабан, в близкий и бессмысленный птичий глаз.

Двух уцелевших и одну раненую диатриму ребята разнесли в клочья. Юджину разодрали правое плечо, Йенсу – правое бедро, но бо€льших потерь не было.

Вот только Фергюс умер на руках у Димки буквально через минуту после того страшного удара, сломавшего ему плечо и разорвавшего артерию на шее.

– Мне бы только, чтоб жизни

Смерть моя пригодилась… —

тихо сказал Йенс, кладя мне руку на плечо.

Димка тихо, безутешно плакал над телом друга, стоя рядом с ним на коленях. Остальные молчали.

– Неруда? – спросил я. Йенс кивнул. – Он мне жизнь спас…

– А ты спас ребят, – ответил Йенс.

– Я возьму его аркебузу, – сказала Ингрид. – Тань, поучишь меня стрелять?

Димка очень осторожно уложил удобней голову Фергюса. Поднялся с колен, не пряча мокрых глаз. Сказал:

– Он меня спас… на балтийском побережье… Почти пять лет мы вместе… были… Вот ведь чушь-то какая, даже не в бою, даже не в бою…

– В бою, – вдруг сказала Зорка. – В бою. В этом мире все – бой.

Димка несколько секунд смотрел на нее. Потом достал свой топор.

– Отрублю голову этой… твари. Фергюсу на могилу. Он был бы доволен.

И, сглотнув комок, пошел к мертвым птицам.

Водой наполненные горсти

Ко рту спешили поднести —

Впрок пили воду черногорцы

И жили впрок – до тридцати.

А умирать почетно было

Средь пуль и матовых клинков

И уносить с собой в могилу

Двух-трех врагов, двух-трех врагов.

Пока курок в ружье не стерся,

Стреляли с седел и с колен.

И в плен не брали черногорца —

Он просто не сдавался в плен.

А им прожить хотелось до ста,

До жизни жадным, – век с лихвой

В краю, где гор и неба вдосталь

И моря тоже – с головой:

Шесть сотен тысяч равных порций

Воды живой в одной горсти…

Но проживали черногорцы

Свой долгий век – до тридцати.

И жены их водой помянут —

И прячут их детей в горах

До той поры, пока не станут

Держать оружие в руках.

Беззвучно надевали траур

И заливали очаги,

И молча лили слезы в траву,

Чтоб не услышали враги.

Чернели женщины от горя,

Как плодородные поля,

За ними вслед чернели горы,

Себя огнем испепеля.

То было истинное мщенье —

Бессмысленно себя не жгут! —

Людей и гор самосожженье,

Как несогласие и бунт.

И пять веков как божьи кары,

Как мести сына за отца,

Пылали горные пожары

И черногорские сердца.

Цари менялись, царедворцы,

Но смерть в бою всегда в чести, —

Не уважали черногорцы

Проживших больше тридцати.

Мне одного рожденья мало —

Расти бы мне из двух корней!

Жаль, Черногория не стала

Второю родиной моей.

В. Высоцкий

Степь кончалась. Вот уже трое суток над горизонтом выше и выше вырастали граненые, слоистые каменные столбы – там начинались Кордильеры. Река, вдоль которой мы шли почти неделю (Танюшка сказала, что это Арканзас), постепенно забиралась в глубь земли и сейчас бежала, ревя и грохоча, в каньоне на глубине почти двадцати метров.

А лето подбиралось к своей середине…

…Я шел в передовом дозоре вместе с Сергеем, Юджином и Димкой. Мы шагали вместе уже почти два часа, бо€льшую часть нашего «дозорного срока». Молчали и до такой степени домолчались, что вздрогнули, когда Сергей вдруг сказал:

– Я уже минут пять наблюдаю что-то непонятное… Смотрите вдоль берега до большого дерева, которое почти упало в реку…

– Столб, – вырвалось у Юджина. – Там стоит столб; не скала, не дерево, а столб!

Я свистнул, подавая сигнал основному отряду, а сам ускорил шаг вместе с дозорными. Мы почти бежали, и вот стало видно, что площадка вокруг столба радиусом метров десять вымощена серовато-желтым булыжником, гладким и округлым. А еще ближе стало ясно, что это вбитые в землю до надбровий черепа – черепа урса. А столб украшала врезанная – не прибитая – надпись на широкой доске:

НЕЛЮДЯМ ВХОД ВОСПРЕЩЁН.

ГРАНИЦА.

КОЛОНИЯ КОЛОРАДО.

– Уже интересно, – признал я, окидывая взглядом горы. – Может, старое?

– Дерево доски относительно свежее, – заметил Сергей. – Ну, в конце концов, путь тут закрывают урса, а не нам. Да мы и не собираемся чинить никаких беззаконий.

– Хорошо. Пошли, – решительно сказал я.

* * *

Через полчаса мы выбрались на дорогу – слабо утоптанную, но вполне настоящую. Правда, больше ничего вокруг не говорило о том, что местность населена. Еще через какое-то время мы поменялись – вперед выдвинулся Андрей с Анри, Раде и Яном. Дорога шла все так же недалеко от края пропасти, в которой тек Арканзас (похоже, пропасть стала еще глубже, а вот что шире – точно). Трава постепенно становилась реже и ниже, все чаще высовывались каменные проплешины.

Я раздумывал о том, что это за «Колония Колорадо». «Нелюдям вход воспрещен» – это хорошо. Но я пока еще не видел тут людей – подлецов-расподлецов, хоть каких! – чтобы сотрудничали с урса. Может, эту надпись нужно читать, как «…а остальным – добро пожаловать!». А может, само собой подразумевается, что остальным вообще соваться не стоит – и все в округе это знают. Размышляя, я не сразу понял, что вот уже несколько секунд созерцаю над краем пропасти, метрах в пятидесяти от нашего передового отряда, некое вспучивающееся новообразование – и оно медленно растет, словно из пропасти вылезает необъятный пузырь.

Видно было, что Андрей и остальные тоже это видят – и тоже обалдели. Они застыли в изумленных позах и постепенно задирали головы выше и выше.

То, что мы видели, настолько не могло тут существовать, что мы не верили своим глазам даже тогда, когда над краем пропасти появилась плетеная корзина-гондола и в общем-то стало ясно, что это – воздушный шар или дирижабль офигенного размера. Как… как туча… Туча! Полет – нечто, похожее на тучу, но не туча… «Берегись не урса, князь…» – слова Арагорна.

– Андрей! – дико вскрикнул я, испугав стоявших рядом. – Андрей, в стороны, за камни! Ан…

Я увидел, как он упал – неловко, на бок, ударившись виском о землю. А дирижабль со страшной скоростью рванулся вверх – и пошел к горам на высоте, на которой казался не больше сардельки…

…Тяжелый арбалетный болт попал Андрею между ключиц и, когда я добежал, он уже был мертв. Чудовищный идиотизм положения подавлял. Он бы сумел увернуться от стрелы, сумел бы – но, как и все остальные, обалдел от увиденного. Этот мир ежеминутно грозил смертью, мы были готовы к этому – но в том-то и дело, что с дирижаблем не ассоциировалось никакой опасности, он вообще был невозможен в этом мире!!!

А самое главное – теперь было ясно, что представляют собой местные. Кто конкретно стрелял – ребята не разглядели. Но выстрел был метким, безжалостным и подлым. Это говорило обо всем сразу.

Я какое-то время вообще не мог сориентироваться – даже сам не ожидал, что гибель Андрея меня так подкосит. Но это можно было и понять. Андрей был со мной с самого начала. И когда я позвал, вернулся очень издалека. Спокойный, много умеющий и знающий, отважный – на него всегда можно было положиться.

Теперь его не стало.

– Нам нельзя идти дальше! – кричал Ян. – Если у них есть дирижабли – они нас перещелкают сверху, как на охоте, понимаете вы это?!

– Они убили нашего друга! – орал в ответ Сергей. – Мы обязаны отомстить! Иначе я себя уважать не буду!

– Мальчишки, не кричите! – взывала Ленка Чередниченко, временами заглушая обоих сразу.

– Тихо, вашу мать! – гаркнул я, выйдя из ступора. – Надо похоронить Андрея. Это первое и на данный момент самое главное.

– А если… – заикнулся Ян, но я свирепо перебил его:

– А если эти явятся сюда снова – у меня хватит патронов, чтобы наделать в их баллоне кучу дырок! Все!

Я кричал, чтобы не закричать. Чтобы не крикнуть, что я устал. Чтобы не сорваться ненароком – непоправимо и страшно.

И я знал, что внешне достаточно спокоен.

* * *

Люди стояли метрах в пятидесяти от нас, у подвесного моста, открывшегося за поворотом тропы. Их было около двадцати, и стояли они уверенно не потому, что имели численное преимущество, а просто потому, что ощущали себя хозяевами здесь. Большинство замерли в серповидном строю (слева и справа на флангах по четыре лучника с большими луками). Чуть впереди – еще один с резным крестом в круге на длинном древке. И на полпути между нами – еще один, явно начальник.

Я заметил, что эта группа имеет вид регулярного отряда. Не только по строю. Они были одинаково обмундированы (жесткие кожаные кирасы, круглые щиты у лучников за плечами, кожаные шлемы, средней длины и ширины почти прямые сабли, большие ножи, томагавки, наручья на правой руке…) Никакого снаряжения у них не было, и это тоже говорило в пользу того, что они местные.

Наши тоже рассыпались полукругом, но выгнутым, чтобы в случае чего быстро сомкнуться в кольцо. Я медленно достал палаш и, еще помедлив, наган.

Совершенно неожиданно их командир – я видел широко посаженные синие глаза на смуглом от природы лице и шрам на подбородке – заговорил:

– Я Капитан Востока, меня зовут Герберт. Кто вы такие и зачем перешли границу Колорадо?

– Ах ты ублюдок… – процедил Йенс, доставая топор левой рукой. Но я удержал его – некая мысль, похоже, правильная, забрезжила в моем мозгу:

– Я князь Олег, мы идем к Тихому океану, где нас ждут друзья! Мы просто хотим пройти через ваши земли и не держим в мыслях ничего плохого!

Мне показалось, что в отряде Герберта произошло какое-то облегченное движение. Капитан Востока спросил:

– Вы из Европы?

– Да, – кивнул я.

– Если они не врут, то они не люди Гонсалеса, – сказал кто-то в строю, но Герберт пресек начавшееся шевеление взмахом руки и снова обратился ко мне:

– Я вижу, что вы бывалые люди. Мы не хотим драться, но у нас очень неспокойно…

– Урса? – уточнил я.

Герберт отмахнулся:

– С ними мы справляемся довольно легко… Ты положишь оружие, я – тоже. Мы поговорим.

– Согласен, – без раздумий ответил я. Парень был мне симпатичен, а я привык доверять ощущениям.

Герберт передал оружие подошедшему мальчишке. Я отдал свое Сергею. Тот спокойно и понимающе спросил:

– Не они?

– Похоже, что не они, – ответил я, уже шагнув вперед.

Несколько секунд мы с Гербертом рассматривали друг друга.

– Ты, наверное, русский? – первым нарушил он молчание. Я кивнул. – Мы обычно дружелюбней встречаем незнакомцев… ну, если они не урса, – он улыбнулся. – Но вчера у нас украли двух девчонок, а парня, который был с ними, убили. Мы думали, что вы десант Гонсалеса.

– Три часа назад какие-то мерзавцы на дирижабле убили моего друга из арбалета, – медленно сказал я. – И мы думали, что вы из той же компании…

– На дирижабле?! – лицо Герберта окаменело. – Да это же и есть Гонсалес! Три часа назад… куда он отправился?

– На запад, – я указал рукой.

– Черт! – вырвалось у Герберта. – Послушай, – он смерил меня взглядом, – если вы думали, что это мы, но все-таки шли дальше – значит, собирались мстить?

– Как же иначе? – удивился я.

Герберт кивнул:

– В двадцати милях отсюда стоит наша столица, Элберт. Как насчет того, чтобы отправиться туда и кое-что обсудить с Советом?

Рассказ шестой Именем мертвых

И однажды умолкнут друзей голоса,

Сгинут компасы и полюса,

И незримо проляжет у ног полоса —

Испытаний твоих полоса!

В. Высоцкий

– Это же настоящий город!

Я понимал удивление Анри. В самом деле, американцы устроились неплохо. И город не город, но ничего более близкого к городу я тут не видел.

Гора Элберт существовала и в нашем мире. Не знаю, может, она и там выглядела так же, но здесь ее внешний вид удивлял.

Вершина Элберта – на высоте больше четырех километров – сияла вечными снегами. Метрах в трехстах от подножия из склона выдавалась площадка – в три-четыре футбольных поля размером – на которую вела довольно пологая тропа, перегороженная сторожевой башней с воротами. На этой площадке виднелись большие каменные дома, чуть в стороне от них падал в пропасть, на дне которой гремела река Колорадо, водопад.

Герберт сказал, что в Элберте живет почти четыреста человек, но почти половина всегда отсутствует в дозорах Севера, Востока, Запада и Юга. Каждый дозор возглавлял свой Капитан, подчинявшийся Совету и бывший его членом. Кроме того, еще человек сто – сто пятьдесят жили на разбросанных в окрестных горах и долинах фермах и стоянках. Все это приходилось охранять. Не только от урса, но и от весьма многочисленных белых банд, охочих до чужого добра. Были у Колорадо и союзники – но не оседлые, бродячие.

Герберт прожил в Колорадо уже три года, из них последний год был Капитаном, а бандитов ненавидел даже больше урса. До того как попасть в Колорадо, он почти два года странствовал по всей Северной Америке и пять месяцев провел в рабстве у одной шайки, откуда бежал как раз сюда.

О банде Гонсалеса в Колорадо слышали несколько раз – она бесчинствовала на юге. И самым диким были именно слухи о том, что она перемещается на дирижабле. Но в последнее время тут убедились, что это не слухи.

Все это Герберт рассказал мне по дороге и во время ночевки, конечно, гораздо подробней. Я в ответ особо не распространялся, но сказанное мотал на ус. Да Герберт, похоже, и не рассчитывал особо на мою откровенность.

Вблизи дома оказались победней – не такие уж высокие, плоские крыши из плит шифера, сами сложены из каменных пластин, щели между которыми плотно законопачены мхом. Но это были настоящие дома, как ни крути.

Очевидно, тут в самом деле нередко видели «приходящий персонал» – во всяком случае, особого удивления мы ни у кого не заметили, хотя на «улицах» находилось немало народу. Нас встретили еще около сторожевой башни – три человека, с которыми Герберт быстро поздоровался. Потом он предложил мне сразу пройти в здание Совета, а моих ребят и девчонок обещал разместить на «постоялом дворе». Я тут же согласился, но подмигнул Йенсу, и тот ответил, прикрыв глаза – «понял».

Над Советом висел флаг – алый, все с тем же черным крестом в круге, обрамленном белым. Сам дом был такой же, как и все остальные, но шире, в виде раскоряченной буквы П. Никакой охраны не было, но Герберт негромко сказал мне:

– Оружие оставь у входа. Так положено. – Он и сам снимал перевязи, а я увидел сразу за входом стойку для клинков и крюки для снаряжения. Я устроил там свои вещи и, одернув куртку, прошел за Гербертом в соседнее помещение.

Подсознательно я ожидал увидеть зал, кресла, исполненных сознания собственной значимости ребят и девчонок в них… Зал был, в него лился свет из окон с отодвинутыми ставнями-ползунками. Кресла тоже были, восемь. Но ни одно не занято.

Двое мальчишек (один голый по пояс), сидя со скрещенными ногами на полу, играли в карты. Более презентабельного вида – в коже, в том числе в жестком колете с массивными оплечьями – парень лет шестнадцати стоял возле одного из окон, созерцая водопад. Единственной в самом деле чем-то озабоченной казалась рослая красавица, расхаживавшая по залу взад-вперед. Она первая и обратила на нас внимание.

– Герберт! – завопила она. – Вчера вечером этот пузырь пролетел над нами на запад! От Питчи никаких известий… ты кого привел?

– Олег, – безо всяких церемоний представился я, слегка удивленный происходящим.

– В блэкджек играешь? – спросили меня с пола. Девчонка отвесила парню «с голым торсом» пинка. Парень не почесался, зато стоявший у окна развернулся:

– Олег случайно не Король Поединков?

– Да, – уже не слегка, а очень удивленный, отозвался я.

Парень подошел ко мне, протягивая руку:

– Лин Бойл. Ты про меня не слышал, конечно, я не дорос еще… Я Капитан Севера. А раньше служил у Карди Нэддинга. Не помнишь?

– Его помню, – признался я, – а тебя, если честно, нет.

– Меня ты и не можешь помнить, я позже появился, когда ты уже пропал. Мне про тебя рассказывали…

Мы пожали друг другу руки. Игравшие в карты парни поднялись на ноги.

– Великое дело – слава, – сказал тот, что голый по пояс. – Я Курт, тут по сельскому хозяйству.

– Бенн, охотник, – подал мне руку его партнер.

– Энн, – представилась девчонка, – завхоз этого дикого сообщества. – Зачем тебя привел Герберт?

* * *

Йенс поджидал меня у входа в один из домов, из которого неслись шум и смех. Немец беседовал с красивой девчонкой, то и дело улыбавшейся. Я не стал его отвлекать, но, входя внутрь, сделал глазами знак, и Йенс чуть кивнул.

– Ну, как разместились? – весело спросил я, оглядывая комнату, где был уже типичный бардак – валялись распотрошенные «сидоры», оружие, между всем этим ходили, стояли, сидели, лежали, боролись, переговаривались, спорили шестнадцать моих и несколько местных ребят и девчонок. Ответом был хоровой «одобрям».

А Андрюшка погиб всего лишь ВЧЕРА.

– Я тебе место заняла! – крикнула Танюшка, болтавшая с черноволосой девчонкой наших лет, которая с интересом уставилась на меня. – Это Магда, а это Олег, мой парень.

– Красивый, – без обиняков заявила Магда. Но времена, когда я смущался в таких случаях, да-авно прошли – и я флегматично ответил:

– На том стоим… Я сейчас приду, Тань.

– Ага, а мы еще поболтаем, – с возмутительным равнодушием отозвалась она, уже отвернувшись…

Йенс ждал меня на прежнем месте, хотя девчонка уже ушла. Я встал рядом, толкнул его локтем в бок:

– Познакомился?

– Угу, – отозвался Йенс. – Ну что я скажу. Все обычно. Никакого двойного дна тут нету, ребята и девчонки, как везде. Короче, нами тут обедать не будут.

– Это как сказать, – ответил я. – Я сейчас говорил с их Советом. Знаешь, чего они хотят?

– Чтобы мы помогли разделаться с этими воздушными пиратами, – безошибочно отозвался Йенс.

Я пожал плечами:

– С тобой неинтересно.

– Это спорный вопрос… В принципе, это не противоречит нашим интересам, – продолжал развивать мысль Йенс. – А они местные, могут помочь нам найти этого Гонсалеса.

– Они это и предложили, – не удивляясь его догадливости, продолжал я. – Но основную часть работы оставляют нам.

– Этот Герберт на меня произвел хорошее впечатление, – заметил Йенс. – Он поведет людей? – Я кивнул. – Ну и отлично, с ним-то мы договоримся о настоящем сотрудничестве.

– Договоримся, – рассеянно пробормотал я. – Я пойду отдохну, Йенс.

– А я еще пошатаюсь по этим гостеприимным местам, – откликнулся немец. – Я давно не был в настоящем городе, а этот потянет… на безрыбье.

– Может, тут и кафе есть, – поддержал я.

* * *

– Никогда не думал, что буду чувствовать себя до такой степени беспомощно, – заметил Раде.

– Когда носорог глядит на луну, он напрасно тратит цветы своей селезенки, – задумчиво сказал я, разглядывая покачивающийся в десятке километров от нас баллон.

На меня ошалело уставился Басс:

– Чего?!

– А, не помню… – рассеянно сказал я. – Читал где-то когда-то… Олег?

– Всяко успеют взлететь. – Олег Крыгин поднялся на ноги и потянулся. – Да еще и обстреляют нас сверху.

– Никак не успеть? – через плечо спросил Раде. Олег помотал головой. Македонец выругался и сплюнул в сторону. Я бы не удивился, если бы в той стороне задымилась трава. – Кольку бы сейчас сюда, шарахнуть из автомата с километра…

– Да, если бы пузырь пробить, мы бы там быстро разобрались, – согласился Басс. – Олег, – он повернулся ко мне, – неужели так и отпустим?! От него же вся округа стоном стонет!

– Ну и мы не подряжались тут порядок наводить, – возразил Олег.

– А Андрей?! – разъярился Раде. – А Андрей?! А то, что они нас с ног до головы оплевали?!

– А что ты предлагаешь? – вздохнул Олег. – Атакуем, даже ночью – они просто канаты пообрубают – и ага. Опять оплюют, вот и все дела.

Они заспорили – зло, на повышенных тонах, Олег тоже разошелся вопреки обыкновению. Я не вмешивался, кивком головы подозвал Йенса и отошел с ним в сторонку.

– Как думаешь, – негромко спросил я, – кого этот урод Гонсалес возьмет на борт, не задумываясь?

– Девчонку, – тоже не задумываясь, ответил Йенс и спохватился. – Ты что задумал?!

– Девчонку, – повторил я, не отвечая на его вопрос. – Мальчишку убьют. Девчонку возьмут к себе… А что, если это будет не совсем обычная девчонка?

– Ты куда клонишь? – допытывался Йенс тревожно. Я снова проигнорировал его вопрос: – Действительно необычная девчонка. Не исключено, что она сможет пропороть баллон, а?

– Ее возьмут на борт для того, чтобы изнасиловать, и едва ли позволят пронести хоть какое-то оружие… Олег, что ты придумал?! – Йенс тряхнул меня за плечо. – Ты хочешь послать туда кого-то из наших девчонок?! Ну так оставь эту мысль!!!

– Не, не угадал, – я усмехнулся. – Я хочу послать… себя.

Грешен – мне всегда нравилось удивлять тех, кто редко удивляется. Йенса шарахнуло крепко – он выкатил широко открывшиеся глаза и низко отвесил отпавшую челюсть. Кажется, он вообще на какое-то время выпал из нашей системы координат и пытался просто сообразить, кто кем и чем кого. Я ждал. Наконец Йенс родил оригинальное:

– Я не понял.

– Охотно верю, – согласился я. – Представь себе: появляется сильно неординарная, напористая и энергичная девчонка. Не думаю, что ее так уж сразу бросятся насиловать. По крайней мере – выслушают. А там…

– Я по-прежнему не понял. – Йенс убрал глаза на место.

Я вздохнул:

– Объясняю популярно. Я переоденусь девчонкой и отправлюсь на диверсию. Продырявлю баллон, а там и вы все подоспеете. Ну, детали обговорим.

– Да не желаю я с тобой ничего обговаривать! – вдруг заорал Йенс и, шарахнувшись от меня, добавил еще более громким голосом: – Танька! Иди сюда! Уйми своего парня, он окончательно рехнулся, его связывать пора!!!

Я со смехом поглядел ему вслед. И, все еще улыбаясь, отправился в самом деле искать Танюшку.

– Вообще-то ничего невозможного, – сказала Ленка, и остальные девчонки закивали. Я сидел на пне неподвижно, чувствуя себя на редкость неловко, хотя сам это и предложил. Теперь меня разбирали буквально по косточкам. Что самое потрясающее – Танюшка принимала в этом самое живое участие. – Волосы длинные… Неухоженные, правда, но можно в косу заплести.

– В косу не надо, – оспорила Ленка Чередниченко, – у него скулы выпуклые, лицо слишком широким станет.

– Нормальное у него лицо, шестиугольник, – возразила Власенкова.

Чередниченко замотала головой, подскочила, собирая мои волосы сзади в пучок, словно я был манекеном:

– Ну и смотри, и где нормальное?

– Лен, больно, – робко пискнул я. Чередниченко даже внимания не обратила:

– Ну?!

– Да, пожалуй. – Ленка Власенкова обошла вокруг меня походкой хищницы. – Значит так. Помоем ему голову. Как следует.

– А волосы лучше на макушке в хвост собрать, – прорезалась Танюшка. – А с висков подобрать повязкой, только не его, а какой-нибудь вышитой.

– Во, точно… Брови, – Ленка Власенкова чиркнула ногтем, – у него нормальные, красивые брови. И ресницы хорошие. Губы тоже красивые…

– Нос подгулял, – подала реплику Зорка.

– Просто перебитый, – вступилась Танюшка, – что тут сделаешь? А вообще симпатичная девчонка получится. Не заподозришь, что парень.

– Спасибо, – пробормотал я.

Ленка Власенкова покрутила мою руку:

– Запястья тонкие, ладонь узкая…

– Мозоли, и пальцы побитые, – вмешалась Ингрид.

– Да у нас у всех такие, – отмахнулась Чередниченко. – Вот фигура… ну-ка, встань!

Я покорно поднялся.

– Красивая у него фигура, – ответила Линде.

Ленка отмахнулась:

– Для парня. Вон какой треугольник.

Я невольно засопел. «Треугольником» меня еще не называли. А Ленка продолжала наводить критику:

– Ну, грудь мы подложим и подошьем. А вот бедра…

– Да ладно, – сжалилась Ленка Власенкова, – в конце концов, фигуры бывают разные… У тебя тридцать девятый?

– Сороковой, – буркнул я.

– Все равно много, – категорично заявила Ингрид.

– Ну, ноги мы ему тоже не укоротим, – ответила Ленка. – Да и это тоже не так страшно… Ну-ка, пройдись.

Я обреченно прошелся туда-сюда. Девчонки обменивались многозначительными взглядами и вздыхали.

– Хватит, ладно. – Ленка Власенкова махнула рукой. – Запоминай. Руками так не отмахивай. Шаг свой метровый укороти вдвое. И бедрами покачивай.

– Чем? – с сиплым возмущением уточнил я.

– Бедрами, – отрезала Ленка. – Пройдись еще раз.

Я прошелся. Танюшка вынесла вердикт:

– Нормуль. Он у меня понятливый.

– Нормуль – а с голосом что делать? – поинтересовалась Зорка.

– А чем голос плох? – удивилась Линде. – Этот. Как его.

– Дискант, – подсказала Зорка. – Слышно же, что мальчишка.

– Ничего не слышно! – заспорила Ленка Чередниченко, решив, кажется, наконец сказать в мою защиту пару слов. – Такой голос и у девчонки может быть, у него еще не сломался. Только пусть контролирует, чтобы на низы не слетать, и все будет нормально.

– Короче, ладно – берем его в работу, – решила Ленка Власенкова. – Посиди, Олег, мы сейчас.

И они удалились организованно-решительной толпой, оставив меня в некотором даже испуге. Предстоящая операция на дирижабле меня не пугала, а вот что со мной сделают наши же собственные девчонки…

– Князь.

Я отвлекся от своих печальных мыслей и обнаружил стоящего рядом Раде.

Он выглядел смущенным и в то же время решительным.

– Да? – ответил я.

Раде вздохнул:

– Давай я пойду. – Я не спешил возражать, но он заторопился, словно я его уже перебивал. – Ну я же больше подхожу, правда!

Я улыбнулся – без насмешки. Это, конечно, было правдой – смуглый голубоглазый красавец Раде с нежным девичьим лицом, конечно, мог сыграть девчонку (хотя бы внешне) во много раз лучше меня. Загвоздка была только в одном…

– Раде, – мягко сказал я, – извини, но ты не умеешь драться так, как умею я.

* * *

Из чистого, ровного зеркала ручейного затончика на меня глядело лицо девчонки.

Оно было моим, несомненно, не спутаешь. И не моим в то же время! И девчонка была вполне красивая, хотя и с крупноватыми чертами лица. Высоко подобранный на макушке хвост темно-бронзовых от вечного солнца волос красиво изгибался, падая назад. Вышитая повязка плотно облегала виски. Шнуровка куртки была туго стянута между ключиц.

– В тебя можно влюбиться, милочка, – негромко сказал я, поднимаясь на ноги. До расчаленного между скал воздушного корабля оставалось километра три, не больше. Я был почти уверен, что меня заметили уже давно. Сверху им хорошо видно, должны уже увериться, что я один… одна.

Я шел спокойно, но был собран, как пружина. Если честно, никакого конкретно плана действий у меня не имелось. Главным сейчас казалось – попасть внутрь… А вот интересно – как же все-таки они держат в воздухе такой большой воздушный корабль? Красивый… На миг я представил себе, как здорово было бы на такомлететь над океаном или лесами, переваливать горы и нестись над пустынями… Возникло изумление – кем нужно быть, чтобы использовать это чудо для примитивного, тупейшего разбоя?!

Мне оставалось около полукилометра (я даже различал прямоугольные иллюминаторы в плетеных бортах большой гондолы), когда из-за скал справа появились двое парней, затянутых в черную кожу. Они, на ходу убирая оружие, двинулись ко мне неприятно-развинченной походкой, буквально расцветая ухмылками – так подходят к девчонкам дураки, переполненные ощущением идиотского суперменства, уверенные в том, что они неотразимы во всех смыслах.

Ну-ну.

– Я тебе говорил – девка, – громко сказал один другому.

Тот отозвался:

– С железками… – оба засмеялись. Они говорили по-английски, но, похоже, были латиноамериканцами. – Она что, сумасшедшая? Еще заразимся, когда переть будем…

Но, кажется, их все-таки насторожило то, что я не замедлил шага и не заговорил с ними. Во всяком случае, дальше мы сближались молча, и снова они заухмылялись, только когда мы сошлись вплотную.

– Это корабль Гонсалеса Гаррибы? – спросил я, приподняв подбородок.

– Точно сумасшедшая, – сказал второй. – Знает, а прется.

А первый обратился напрямую ко мне – соизволил:

– А зачем тебе Гонсалес, сучка? – и, подойдя ближе, с ухмылкой хлопнул меня по мягкому месту. – Мы и сами можем тебя неплохо оприходовать…

Кажется, он хотел что-то еще добавить, но не успел. Сгиб моей левой ладони впечатался ему снизу в подбородок, и парень повалился наземь без сознания. Второй тоже не успел дернуться – дага в моей правой руке уперлась ему под левый глаз, и он застыл, нелепо растопырив руки.

– Очень гостеприимно, – оценил я. – Я подожду здесь, а ты поднимешься к Гонсалесу и скажешь, что его хочет видеть Ольга. Из России. Повтори.

– Ольга. Из России, – послушно повторил он.

– Иди, – разрешил я, убирая дагу и садясь на большой валун. Левую ногу я поставил на спину валяющегося без сознания парня. – Этот останется здесь. Не думаю, что вы его очень уж цените, но мне будет приятно отрезать ему голову, если что-то пойдет не так…

Прошло минуты две, отпущенный мною даже не успел добраться до дирижабля, когда нокаутированный очнулся – я ощутил это по изменившемуся ритму дыхания. Но прошло еще минут пять, прежде чем он осмелился подать голос:

– Что ты собираешься делать?

Голос был искренне заинтересованным.

Я зевнул и пояснил:

– Подожду с часок, а потом, если ничего не дождусь, отрежу тебе яйца. Или еще как-нибудь поразвлекусь.

– Наши тебя убьют, – пригрозил он дрожащим голосом.

– Тебя это уже не порадует, – хмыкнул я. – А что-то ты стал таким вежливым? Десять минут назад ты собирался меня оприходовать.

– Тебя еще оприходуют…

Я вздохнул. Достал один из метательных ножей. И одним точным движением приколол ухо – левое – парня к земле. Не обращая внимания на его вой, добавил:

– Если не заткнешься, второй воткну в язык. А третий в жопу.

Он заткнулся мгновенно, но позорнейшим образом заревел, мгновенно превратившись из воздушного пирата и первого самца в свинарнике, сильного и уверенного, в обычного перетрусившего пацана. Кровь впитывалась в сухую землю, но я никакого особого сочувствия не испытывал. Тем более что от дирижабля уже торопились – почти бежали – трое.

– Твои яйца останутся целы, – сообщил я, выдергивая метательный нож из его уха. Но больше никаких движений делать не стал, так и встретив делегацию сидящим на камне.

– Это ты Ольга? – спросил плечистый блондин. Он единственный из четверых уже виденных мною пиратов выглядел бойцом, а не озабоченным придурком, и я ощутил толчок злости при мысли, что Андрея застрелили эти кретины.

– Нет, – ядовито ответил я, – это он Ольга, – я пристукнул ногой по вздрогнувшей спине. – Мы с ним поменялись ориентацией, пока вы добирались сюда… Что сказал Гонсалес?

– Ольга – это ты? – повторил блондин. Над плечами у него виднелись рукояти двух сабель.

– Я, – кивнул я.

Блондин неожиданно улыбнулся:

– А ты ничего. Я бы с тобой покувыркался всерьез, но боюсь за свои уши.

– Это правильно, – одобрил я, вставая.

– Гонсалес хочет говорить с тобой.

– Это я хочу говорить с ним, – уточнил я. – А он решает, соглашаться или нет. Так мы идем на ваш летающий пузырь – или он придет сюда?

– Пошли, – кивнул блондин. И бросил своим спутникам: – Подберите этого…

С баллоном было сложнее, чем я думал. Корзина величиной с четыре составленных попарно «икаруса» была закрыта сверху, и на какой-то миг я вновь поддался восхищению. Гондолу делали руки мастера. Пол пружинил под ногами, мы шли по узкому коридору, влево и вправо уходили дверные проемы с занавесками. Я не мог определить, сколько же тут человек, но, когда мы поднялись в люк в полу, успел заметить, что в хвостовой части – там примерно четверть длины отгорожена – что-то шипит и посвистывает. Похоже, там нагревали воздух или делали что-то еще для поддержания в воздухе этой плетенки.

В носу тоже была отделена примерно четверть, и возле красивой, с вышивкой, занавеси, стоял парень с винтовкой. Я отметил это сразу и про себя выругался. Мы как раз подошли, и часовой сказал:

– Сдай оружие.

После чего получил коленом в пах, и я, перехватив его, согнувшегося, за волосы, сообщил:

– Я сама – оружие, дурак.

Потом пихнул его мимо хладнокровно посторонившегося блондина и вошел в носовую каюту, откинув занавесь…

…Гонсалес устроился со всей доступной здесь роскошью. Даже диваны тут были плетеные. На одном из них – напротив входа – он и устроился, раскинув ноги по спинке. Это был смуглый кудрявый парень моих лет с большими черными глазами, сейчас, впрочем, слегка затуманенными, потому что тоненькая светловолосая девочка, совершенно голая, стояла на коленях между его широко расставленных ног. На ее шее был затянут широкий кожаный ошейник. Меня замутило. Почему эти ублюдки так похожи в своих пристрастиях – держать рабов, насиловать, унижать и наслаждаться этим?! Откуда это в таких обычных на вид ребятах?!

– Медленней. – Гонсалес ударил девчонку по затылку. – Так это ты Ольга? – Он окинул меня похотливым взглядом. – Зачем ты меня искала? Ты симпатичная, но крупновата и темноволосая, а я люблю блондинок.

– Мне плевать на твои сексуальные пристрастия, – пояснил я. – И я не собираюсь тебя обслуживать. Я пришла сюда затем, Гонсалес, чтобы предсказать тебе твою судьбу.

– Ты колдунья? – Смешно, но в его глазах промелькнула опаска.

Я пожал плечами:

– Нет. Я просто семь лет странствую по этому миру и хорошо разбираюсь в людях.

– Ты странная… – Гонсалес прервался и, закрыв глаза, только что не растекся по дивану. Я ждал, бесстрастно наблюдая за тем, как он кончает и что девчонка делает дальше. Наконец Гонсалес пришел в себя и вновь заговорил: – Ты странная, да. Вообще-то сюда по доброй воле приходят только отморозки, за которыми охотятся эти… – он хмыкнул, – …рыцари.

Вместо ответа я сделал короткое движение правой рукой – и Гонсалес окаменел, издав короткий икающий звук. Пониже его причиндалов торчал один из моих метательных ножей, вошедший в плетенку до торца рукояти.

– Это и есть моя судьба? – хрипловато спросил он. – Кстати, почему у тебя не забрали оружие?

– Потому что я – отморозок, Гонсалес. – Подойдя к дивану сбоку от двери, я сел, вытянув ноги.

– Отнеси ей нож. – Гонсалес толкнул ногой стоявшую на коленях девчонку. Она, раскачав, освободила метательное лезвие и подошла ко мне. «Полоснет еще», – подумал я, но, встретившись взглядом с потухшими, пустыми глазами, понял – не полоснет.

– Пожалуйста… – прошептала она. Девчонка была красивая, и я невольно задержал взгляд на ее груди. Ниже, на ребрах, темнели синяки.

– Ты что, лесба? – хмыкнул Гонсалес. – Что ты так на нее уставилась?

– Тебе не все равно, какие у меня предпочтения? – Я убрал нож в чехол.

– Значит, ты хочешь лететь с нами? – Он не стал развивать тему секса. – Пожалуй, я буду не против, люди нужны всем, а таких, которые подходят мне, здесь не много… Роб! – в дверь вошел тот блондин. – Покажи Ольге ее место, Роб.

* * *

Часовой около двери в «апартаменты» Гонсалеса дрых непобедимо. Ничего иного, если честно, я и не ожидал – в таких компаниях никогда не бывает настоящей дисциплины, это во-первых. А во-вторых, трудно убедить часовых, что нужно кого-то опасаться в десяти метрах над землей при убранной лестнице.

Я постоял около входа в «свою» каюту и, прислушиваясь к поскрипываниям корзины, осторожно двинулся в корму, где по-прежнему тихо посвистывало и пофыркивало. Очень осторожно я отодвинул занавесь. И хмыкнул.

Синеватые отсветы пламени озаряли помещение, две трети которого занимала сложная конструкция из дерева и камня (именно в каменной чаше и горел огонь). Чем-то пахло, деревянные трубки в нескольких местах уходили в крышу. «Водород! – дошло до меня. – Не горячим воздухом, а водородом они шар надувают! Ну мастера, ну юмористы… Так, а это кто?!»

В помещении было около десятка ребят и девчонок, прикованных друг к другу и к этой машине – именно прикованных, грубыми металлическими цепями. Я снова ощутил толчок злости: да что ж это такое?! Ну ведь две руки, две ноги, голова, ну откуда же это – завести рабов, бить их, заковывать в цепи, унижать тех, кто слабее; ну что за б…ство такое?!

Я никого не разбудил. Да и трудно было бы разбудить явно до предела замученных людей. Перешагивая через спящих, вслушиваясь в стоны и бормотание, я подобрался к самой машине.

Как известно – что сделал один человек, другой всегда может раскурочить.

* * *

Я проснулся от внутреннего толчка – и столкнулся взглядом со взглядом сидящего на краю дивана Гонсалеса. Двух девчонок, которые оказались моими соседками и которых я вчера толком и рассмотреть не успел, в каюте не было.

– Доброе утро, – сказал Гонсалес. – А что-то ты в куртке спишь?

– Доброе утро. – Я протянул руку за снаряжением – и пальцы нащупали пустоту там, куда я все сложил вечером. – Что за шутки?

– Никаких шуток, – Гонсалес встал и сделал два шага назад и в сторону, а в каюту вошел, на ходу беря меня на прицел, парень с винтовкой. Но и это было не самым неприятным – куда неприятней оказался вошедший следом рыжеволосый, широко улыбающийся парень.

Я обмер, внешне оставаясь спокойным.

– Он? – коротко спросил Гонсалес, не сводя с меня глаз.

– Он, – ответил Мэнни, продолжая улыбаться. – Но каков маскарад! Олег Верещагин, Король Поединков!

– Дерьмо не тонет, – пробормотал я, – вот уж точно…

Мне было досадно, не страшно. До чего же везет на поганые встречи! Я сдернул с волос стяжку, выругался шепотом, залез за ворот куртки и, оборвав подкладки, бросил их на пол.

– А девчонка была симпатичная, – хмыкнул Гонсалес. – Ну да ничего. – Он дружески улыбнулся мне, – у нас тут есть любители, побудешь девчонкой еще… А как надоешь – отправим тебя к машине…

– Гонсалес, идиот! – крикнул Мэнни. Он больше не улыбался, его лицо стало уродливой металлической маской. – Убей его! Сразу, сейчас! Не играй с ним, не говори с ним, ты не знаешь, на что он способен!

Гонсалес не успел ответить – в каюту ворвался блондин Роб. Мельком взглянув на меня, он закричал:

– Капитан, урса! В трех километрах отсюда, не меньше трехсот, идут в нашу сторону!

– Взлет, – небрежно махнул рукой Гонсалес, и Роб исчез. Я засмеялся и сел на диване удобнее. И если Гонсалес изумленно уставился на мое смеющееся лицо, то Мэнни помертвел, а потом, бросившись ко мне, схватил за отвороты куртки:

– Что ты сделал, русская сволочь?!?!?!

– Ничего особенного. – Я не пытался освободиться. – Но взлететь вам вряд ли удастся. Я, конечно, не рассчитывал на урса, нет! Но тут вокруг в скалах прячутся около полусотни ребят. Еще я советую расковать ваших пленных и раздать им оружие. Все вместе мы можем справиться с урса. А личные счеты сведем потом.

– Что он несет? – нетерпеливо спросил Гонсалес.

– Капитан! – Роб снова влетел внутрь, зацепившись за косяк рукоятью сабли. – Капитан, что-то с машиной! Мы не можем набрать мощность!

– Увы, – я развел руками. – Решайте скорей. Или урса – или мы.

– Роб! – Гонсалес повернулся к блондину. – Ра… пленных освободить. Оружие раздай. Быстрее! – И он выскочил наружу. Мэнни смотрел на меня сумасшедшими глазами, полными больной ненависти. Я уже успел заметить в углу свое оружие, у входа, но сидел спокойно.

– Не радуйся, – сказал Мэнни, облизнув губы – и обнажил меч. – Для тебя все кончено.

– Мэнни, – я оставался неподвижен, – это ты убил Андрея?

– Я, – ухмыльнулся он. – За наших, которых убили вы. И я сделал это с наслаждением. Но тебя я прикончу с еще большим наслаждением!

Меч взлетел, но меня на диване уже не было – оттолкнувшись плечом, я прокатился по полу сбоку от Мэнни и, в кувырке вырвав палаш из ножен, тем же движением метнул его в американца.

Мэнни швырнуло к стене, пришпилив к ней. Меч упал на пол. Покачав головой, я поднялся, неспешно начал застегивать ремни, потом нагнулся за сапогами. Мэнни, слабо икая, смотрел на меня умоляющим взглядом – рукоять палаша торчала у него справа под ребрами.

– Вот так. – Я затянул ремни и выпрямился. – Извини, времени на поединок не было. А это, – я взялся за палаш, – мне нужно.

– Не надо… – попросил Мэнни, цепляясь за мою руку. – Я не хочу… ради всего святого…

– Все справедливо, Мэнни. – Я покачал рукоять палаша, с наслаждением наблюдая, как каждое движение вызывает судорогу боли во всем теле американца. – Никто не просил тебя становиться тем, кем ты стал. У тебя даже второй шанс был… больно, да?.. Но ты снова нашел мерзавца, к которому можно прибиться. Так на что же ты жалуешься?

Слезы текли из глаз Мэнни, рот перекосился. Улыбаясь, я неспешно потянул палаш, придерживая у стенки левой рукой бьющееся тело. Мэнни выплевывал кровь и булькал.

– Знаешь, за что я люблю этот мир? – осведомился я. – За то, что в нем таких, как ты, можно просто убивать.

Я выдернул палаш и убрал руку. Мэнни упал в лужу крови и еще какое-то время возился, пока я вытирал об него палаш…

В коридоре я столкнулся с Гонсалесом и придержал его за плечо. Улыбаясь, сказал в его сумасшедшее лицо:

– Мэнни лежит в каюте. Я его зарезал, как свинью, и перед смертью он остался трусом, каким и был всегда – выл и скулил. А тебя я убью после боя, сволочь.

Над полем боя мерцанье свеч,

То звезды горят все краше.

Здесь будет каждому щит и меч,

Когда придут наши.

Усни, накрывшись моим плащом,

И не опасайся кражи.

Здесь будет каждому хлеб и дом,

Когда придут наши.

Пойми изломы речных дорог,

Испей из славянской чаши.

Здесь каждому свет и бог,

Когда придут наши…

Ведь я тебе не скажу в упор:

Стоят по дороге стражи,

И где-то слушают приговор

В тюремных подвалах наши.

Над полем боя мерцанье свеч,

То звезды горят все краше.

Здесь будет каждому щит и меч,

Когда придут наши.

М. Струкова

Стоя возле камня, я переодевался почти с наслаждением – даже не думал, что будет так приятно избавиться от девчоночьих шмоток. Танюшка стояла рядом. Собственно, все стояли рядом, дальше или ближе – и наши, и ребята Герберта, и вчерашние рабы (обалделые, но сжимающие в руках оружие), и банда Гонсалеса… Урса, кстати, тоже уже было видно – они вываливали толпой из-за скал в полукилометре от нас.

– Олег, к тебе, – подошел Сергей с обнаженным палашом в руке. – Один из этих.

Я уже издалека увидел «этого» – это был Роб. Кстати, к этому блондину у меня почему-то особой неприязни не было. Американец приближался быстрым шагом, держа в руках сабли. Мои расступились, но неохотно.

– Привет, – сказал Роб, подходя. Он почему-то тяжело дышал, словно бежал долго и упорно.

– Да виделись уже сегодня, – весело ответил я, шнуруя ремни сапог. – Тань, принеси бригантину, пожалуйста…

– Сейчас будет драка. – Роб покусал уголок губы. – Наши и люди Герберта… и…

– И рабы, – добавил я. – Ваши рабы, да?

– Наши рабы, – повторил Роб. – Урса же идут, Олег.

– Ай, как интересно! – восхитился я. – Урса идут! А раньше – не ходили? – Роб молчал, глядя мертвыми глазами, и я поднялся. – Ладно, урса идут – и мы пойдем себе…

Схватка в самом деле готова была вот-вот начаться. Если бы не урса, я бы сказал, что она плохо кончится для бандитов Гонсалеса… но только сейчас она готова была плохо кончиться для всех.

Роб свернул к своим. А я прошел между отрядами (их разделяло шагов десять, не больше) и встал посередине. Огляделся, словно только что свалился сюда с неба. Зевнул. Слева и справа блестела сталь, оскаливались зубы, сверкали глаза…

– Чего это вы тут затеяли? – полюбопытствовал я. – Не вовремя…

– Олег, уйди! – крикнул Герберт. – Все по чести, они это заслужили!

Его люди поддержали Герберта злым гулом. Я увидел, что подходит Танюшка, подставился под бригантину, потом попросил ее помочь застегнуть крючки. За нами внимательно и слегка недоуменно наблюдали с обеих сторон, и я, храня спокойное выражение на лице, про себя с усмешкой отметил, как ярость все больше сменяется недоумением.

– Что ты там сказал? – уточнил я у Герберта. – Заслужили? Да кто спорит? – Я кивнул в сторону урса. – Если только вон они… Вообще, как вы думаете, – я обращался ко всем сразу, – они подождут, пока мы свои дела закончим, или сразу навалятся? – Ответом мне было молчание. – Пошли, – я махнул рукой. – Пошли-пошли, сначала урса, а личные счеты потом, потом.

И, не оглядываясь, пошел к своим.

* * *

Урса остановились в сотне метров от нас полукругом, вогнутой стороной к нам. Мы так и встали – четырьмя квадратами-отрядами.

Я достал из кобуры наган, взвел курок. Скомандовал негромко:

– Девчонки – назад. – За спиной и по краям произошло шевеление. Слева от меня стоял Сергей. Справа выдвинулся Йенс. Значит – все в порядке.

Со стороны урса завыли и заухали, потрясая щитами и оружием. Йенс с усмешкой высоко подкинул ярко блеснувший меч, поймал за рукоять, подбросил снова, что-то приговаривая по-немецки. Ян, опершись левой рукой на чупагу, правой крестился и негромко бормотал. Мило подкатывал рукав. От людей Герберта кто-то заорал по-английски:

– Эй, суки черножопые, идите сюда, ближе идите, мы вам жопы на лоскутья порвем!

Американцы засвистели и заулюлюкали. Зорка, прищурившись, взводила аркебузу, закатила в ствол пулю – зеркально сверкнул подшипник.

– Пошли, – скомандовал я, беря в зубы дагу, револьвер перекладывая в левую руку, а в правую перехватывая палаш…

Урса бежали навстречу – надвигалась черная стена, и я, отсчитав восемьдесят шагов, начал лепить в эту стену пулю за пулей. Опустошив барабан, бросил наган в кобуру, подхватил изо рта дагу. Как раз в тот момент, когда мы сшиблись с урса лоб в лоб.

– Господи, прости наши невинные прегрешения! – истошно заорал кто-то с восторгом и ужасом.

Хрясть! Косо переломился ятаган, алым веером кровавых брызг плеснул череп под маской. Удар! Палаш утонул между ключиц урса, скрежетнул о гортань. Блок дагой влево… Пинок коленом под щит, удар рукоятью палаша в затылок. Поворот – топор свистит прямо перед лицом, холодный ветерок овевает лоб… Встречный удар – укол дагой в горло сбоку. Закатываются глаза в щели маски… Щит наклонить вниз дагой, рубящий удар сверху вниз в левое плечо… Заклинило! Я отразил ятаган дагой – раз, другой… Слева пропеллером сверкнула корда, и урса осел вниз.

– Танька, стерва! – рявкнул я, не сдерживаясь. – Пошшшшш… отсюда!

Она не ответила, только мотнула тугой косой, наискось отражая удар ассегая в живот – конец корды полоснул по шее урса.

Около полусотни урса все-таки бежали. Их никто не преследовал. У меня убитых не было, хотя несколько человек получили легкие ранения. А вообще у нас оказались около полудюжины убитых – я толком не считал, поскольку подкатили куда более насущные дела.

Ребята Герберта не стали даже остывать после схватки – кольцом охватили банду Гонсалеса. Те стали в круг лицами к врагам. Освобожденные рабы тоже были здесь. И мои ребята подтягивались…

Подошел и я (Танюшка благоразумно скрылась с глаз). Роб был жив. Гонсалес тоже. Он стоял среди своих с длинной шпагой и дагой.

– Ну вот как все хорошо, – улыбнулся я. – Мы все остались живы.

– Похоже, ты хочешь исправить эту досадную оплошность? – сказал он и сплюнул наземь.

– Точно, – кивнул я. – Я же сразу сказал, что убью тебя. А я всегда держу слово.

Лицо Гонсалеса вдруг исказилось, и он прыгнул вперед чудовищным броском всего тела, прохрипев:

– Сдохни, мразь!

Острая боль обожгла мне лицо, и я перестал видеть левым глазом. Отмахнулся вслепую, отскакивая, тряхнул головой – глаз заливала кровь, но, кажется, он был цел. Гонсалес наступал, грозя шпагой.

– А ты сволочь, – опередил я. – Не только убийца и негодяй, но еще и просто маленькая сволочь.

– Больше тебя не спутают с девкой, – выплюнул он.

– А тебя – с живым, – ответил я. Кровь текла и текла в глаз – да, теперь я мог на своем опыте убедиться, как сильно кровоточат раны в голову… Я снова помотал головой, но кровь опять натекла, и я перестал пытаться «прозреть». Потом протру… Разговаривать тоже больше не хотелось – зачем разговаривать с трупом?

Гонсалес, конечно, умел сражаться – и неплохо, надо думать. Длинный клинок шпаги сверкал, как взблеск молнии. Но только для меня он все-таки был не противник – даже с моим одним глазом, и он понял это. А я увидел понимание в том, как лихорадочно загорелось темным румянцем его лицо, как нервными и испуганными стали отбивы…

– Страшно? – спросил я весело.

– Убью… собака… – прохрипел он, отчаянно кидаясь вперед. Это было ошибкой. Я отбил его шпагу, вытянутую вперед на всю длину, влево к нему, пропустил Гонсалеса мимо себя и всадил палаш ему в правый бок.

– Ай-я-а! – вскрикнул он, как и положено мальчишке, которому неожиданно стало больно. Мой палаш на ладонь выскочил у него слева под ребрами.

– Вот и ага, – сообщил я и длинным движением даги перерезал Гонсалесу горло, одновременно вырывая палаш. Он тяжело рухнул на камни.

Щелкнула аркебуза. Я быстро обернулся, выхватывая револьвер – и увидел, как, не сгибаясь и не донеся винтовки до плеча, падает охранник Гонсалеса, а Танюшка опускает аркебузу. Ее лицо было каменно-спокойным.

– Бросайте оружие! – крикнул я. В группе воздушных пиратов началось шевеление, но Роб что-то резко выкрикнул и хрипло сказал мне:

– Нет смысла. Нас все равно убьют. А так – попробуйте нас еще взять, живыми мы не дадимся.

– Роб, – сказал я, поднимая револьвер, – ты мне, если честно, нравишься. Но те, кто стоит вокруг тебя – они просто подонки. Никакой схватки не будет. Я первым начну стрелять. Бросайте оружие – и клянусь, что я попробую спасти ваши жизни. Мне жалко тех, кто может погибнуть в бою с вами.

– Олег! – рявкнул Герберт – Не сходи с ума! Их надо прикончить! Они же и вашего убили!

– Того, кто его убил, больше нет, – бросил я, и наши обрадованно и удивленно зашумели. – Мне не хочется терять людей. Они сдадутся, Герберт. Увидишь.

– И что с ними делать, когда они сдадутся?! – заорал американец. Я улыбнулся ему, а про себя выматерился – Герберт портил мне всю малину, вылезая со своей непримиримостью. Если ему своих не жалко, то мне не очень-то хотелось терять людей в очередной бессмысленной и отчаянной схватке.

– Это и правда вопрос, – заметил Роб. Но за его спиной вдруг зазвякали клинки – это бросали оружие пираты. Роб резко обернулся и почти простонал: – Трусы, негодяи…

– Поздновато ты это понял, – сказал Сергей. – Ну-ка, Олег, разреши, я его уложу… – он шагнул вперед, но я удержал своего друга:

– Не надо!.. Всем стоять! – Это относилось уже к людям Гонсалеса и бывшим рабам, качнувшимся вперед с совершенно определенными намерениями. – Йенс! Олег! – и с гордостью подумал, когда между сложившими оружие пиратами и разгневанными американцами выросла стена моих ребят: может быть, у меня почти не осталось друзей, зато хватает боевых товарищей. А это иногда важней…

– Почему ты их защищаешь?! – выкрикнул Герберт.

Я ответил спокойно:

– Мне отвратительна расправа с безоружными… Ребята, девчонки, – я обратился к бывшим рабам, их было около дюжины, – кто из вас дольше всего был у этих?

Они зашептались, вперед вышел светловолосый мальчишка, сжимавший в руке топор.

– Ну я, – с вызовом сказал он.

– Я – это кто? Меня, например, Олег зовут.

– Пол, – он смешался, заморгал.

– Пол, кто из них, – я кивнул на пиратов, – зверствовал? Не может быть, чтобы все.

Пол облизнул губы, положил топор «бородой» на плечо, оглянулся на своих. Вздохнул:

– Да нет, не все, конечно… Мне что, называть?

– Называй и показывай, – предложил я. – Димка, Анри, Раде, Ян – на кого покажут, тех волоките сюда… Ингрид, сделай что-нибудь, глаз не видит уже ничего.

Она подошла, раскладывая на ходу свой набор, что-то скомандовала Танюшке. Та подлетела мухой – с невинным видом, без корды, зато с водой и тряпкой.

– Убью потом, – прошептал я углом рта.

Она посмотрела больными глазами, спросила:

– Глаз цел? Очень больно?

Я промолчал, потому что Пол начал выкликать…

Ингрид мешала смотреть. Больно почти не было, Танюшка постоянно смывала кровь, кожа похрустывала.

– Кость цела? – мельком спросил я.

Ингрид утвердительно буркнула.

Отделили пятерых – четверых парней и девчонку. Они стояли кучкой, стараясь спрятаться друг за друга. Все притихли – и люди Герберта, и бывшие рабы, и Роб, так и не выпустивший из рук сабель.

– Роб, – окликнул я его. – Забирай остальных. Берите оружие и уходите прочь. Дирижабль оставите. Понял?

– Не боишься, что буду мстить? – странно, словно бы без голоса, спросил он.

– Не боюсь, – ответил я. – Ты не такой человек, и ты знаешь, что мы были правы.

– Позволь забрать продукты, – сказал он.

– Треть, – отрезал я. – Винтовку оставьте… Лен, – кивнул я Власенковой, – посмотри насчет продуктов. Олег, Видов – проводите… Все, Ин? Спасибо… Так, теперь с этими… – Я подошел ближе к приговоренным. Именно это слово пришло мне в голову. Жалости во мне не было, но стояло мутной водой гадливое неприятие того, что надо сделать. – Пол, – я повернулся к парню с топором, – вы их отобрали. Они виноваты. Я не хочу знать, что они делали. Мне интересно другое – ты будешь их убивать?

Он побледнел, сжал губы, но потом решительно сказал:

– Да.

– Давай, но побыстрей, – мотнул я головой (Ингрид сердито рявкнула). – Не надо их мучить.

Пол взял топор боевым хватом – и пошел к пиратам…

Роб подошел ко мне уже с рюкзаком на пояснице. Несколько секунд смотрел мне в глаза. Потом сказал:

– Запомни, что у тебя есть враг, Олег. Это я. И следующая наша встреча, если она состоится, будет последней для тебя. Или для меня.

– Это честь – иметь такого врага, – спокойно отозвался я. Роб кивнул, повернулся и ушел. Вместо него появился Мило. Он вел за руку ту самую блондинку, которую я видел у Гонсалеса.

– Это Лора, – сказал серб. – Она пойдет с нами. Или я – с ней.

– Ты знаешь, что она… – начал я, скользнув взглядом по девчонке.

Мило вспыхнул, его пальцы стиснулись до белизны на рукояти камы, но сказал он спокойно:

– Я знаю. Мне плевать.

– Ты хочешь остаться с нами? – посмотрел я на девчонку. Она промолчала, но вцепилась в рукав и плечо серба так, что стало ясно – не оторвешь. – Черт с вами.

– Спасибо, князь! – почти закричал Мило, но я уже не обратил внимания – окликнул Пола:

– Подожди! – Он подошел. – Аэростат этот останется у вас, мы с Гербертом так решили. Починиться там не очень долго, я покажу, где нагадил… Перебросите нас в Калифорнию?

– Конечно, о чем разговор! – Он явно искренне обрадовался, что может чем-то отблагодарить, кажется, еще что-то хотел сказать, но я уже повернулся и пошел искать Танюшку.

Она сидела возле того самого родничка, в который я смотрелся перед «заданием». И сейчас я мельком заглянул в него…

…и замер.

Гонсалес угодил мне по лбу самым концом шпаги, а Ингрид зашила рану со своей обычной сноровкой и умением. Стянутый в полудюжине мест рубец спускался под острым углом над левой бровью к переносице. Заживет – останется белая полоса.

Белая полоса наискось над бровью. Мне вспомнился тот сон, где я видел себя на экране старого телевизора. Лицо – вот с таким же шрамом.

Там, в этом телевизоре, я стоял в непроглядном туманном мареве среди сухих, голых ветвей кустов. Один – вокруг не было никого. Я стоял и чего-то ждал – и мне было одиноко, пусто и тоскливо.

Шрам – вот он.

Значит… значит, будет и серый туман, и кусты, и тоскливое одиночество. Полное. Абсолютное.

Когда?!

* * *

Дирижабль шел в полусотне метров над самыми высокими пиками. Я стоял около приоткрытой двери, сбоку, и задумчиво смотрел, как эти складчатые, странные, будто с другой планеты столбы уплывают назад и в стороны. Местами между ними кипели, прорываясь сквозь узкие ложа, гремучие потоки.

– Да, я не знаю, как бы мы тут шли, – заметила, подойдя и становясь напротив, Танюшка. – Может быть, в нашем мире это не так выглядит, а тут пейзаж, как после ядерной войны… – Она присела на пол, скрестив ноги.

– Жалеешь, что не осталась в Элберте? – спросил я, тоже присаживаясь, но подальше от двери. В машинном отделении пыхтело и посвистывало. Танюшка удивленно посмотрела на меня и, не отвечая на вопрос, сказала:

– Скоро мы доберемся до океана и увидим наших. Вот странно. Скоро год, как не виделись.

Я молча кивнул и, помедлив, растянулся на полу, положив подбородок на скрещенные руки. Танюшка улеглась напротив точно так же, почти носом к моему носу… В дверь задувало ветерком, медленно менялись снаружи пейзажи – разнообразные в своем тягучем однообразии…

* * *

– Э, смотрите, ужрался малолетка, прямо за столом спит!

– Кто их с девкой сюда пустил, в натуре?.. Смотри, она тоже готова.

– Ага, башку от стола поднять не может… Может, они это… по вызову? Я слышал, есть тут несколько пар…

– Да вечер только начался, что ж они – на работе нажрались? Не, смотри, как они одеты, это не шлюшки… Пацан, проснись, пацан!

А я уже давно не спал, если честно. Голова была мутная, чугунным котлом с помоями висела на плечах, и я пытался осознать только одно: взрослые (!!!) голоса!

Я вздернулся, попал левой рукой во что-то мокрое. Надо мной заржали, в уши ввинтилась незнакомая и странно знакомая музыка, хриплый голос:

– Гоп-стоп —

Мы подошли из-за угла…

– Вилли Токарев? – хрипло спросил я вслух, пытаясь сообразить, где я и что со мной. Я вроде бы был в кафе, шум и гам забивали временами голос певца. Несколько человек сидели на высоких табуретах у стойки, на ярко освещенной эстраде отдыхал оркестр, остальной зал тонул в полумраке, но видно было – столы почти все заполнены шумными компаниями, едящими и пьющими.

Наш стол стоял у большого панорамного окна, подсвеченного гирляндами лампочек, образовывавшими бегущую строку, и был пуст, только напротив меня начинала слабо возиться Танюшка. А над столом склонялись два бритых наголо амбала в диких малинового цвета пиджаках с широченными лацканами, толстенными золотыми цепями на тумбоподобных шеях. На этих шеях не было галстуков, черные с искрой рубашки били в глаза. Пальцы парочки украшали золотые же перстни, которые вполне можно было использовать вместо боевой части кистеня. Я не знал, смеяться мне или плакать при виде этих чучел, но выражение лиц у них, как ни странно, было дружелюбное.

– Перебрал, пацан? – спросил один из них.

– Я? – Я кашлянул, уже чисто спросил: – Где я? Что это?

Они снова захохотали, Танюшка со стоном отняла голову от рук, дико посмотрела вокруг, уставилась на эту парочку и, мотнув головой, определила:

– Да ну, не может быть… – и вдруг тихо вскрикнула: – Олег, что это?! Где мы?!

Только теперь до меня дошло ВСЁ происходящее.

Я вскочил, опрокидывая легкий стул. Меня качнуло, едва не влепив в окно – один из амбалов поддержал за плечо:

– Домой вам надо, – уже серьезно посоветовал он. – Рано набираться начали, в натуре… Ну чо, такси свистнуть? Бабки-то есть?

– У меня да, а Танькина с ней не живет… – отозвался я.

Амбал свистнул, махнул рукой:

– Пошли, провожу до такси.

– Да нет, спасибо, не надо. – Я более-менее выправил перекос в сознании и заставил себя отсечь невозможность происходящего, сосредоточиться на реальности: столики, проход к дверям, темно-огненная улица за окном, – мы тут недалеко живем… Тань, пошли. – Я подцепил обалдело семафорившую ресницами Таньку под руку. – Садитесь, пожалуйста.

– Спасибо, – хохотнул второй амбал. – Девчонку до дома доведи, красивая она у тебя. – Он подмигнул Таньке…

Стоявший на входе человек в военной форме, с дубинкой и пистолетом, дернулся нам вслед, удивленно глядя, как мы выходим на улицу, но остался на месте, а мы и внимания не обратили на его удивление, потому что окаменели у самых ступенек.

– Олег, где мы?! – шепотом вырвалось у Танюшки.

Я ничего не ответил.

Широкую проезжую часть в обе стороны по три ряда запрудили сплошным потоком автомобили. На таких же широких тротуарах, отделенных от шоссе линиями тополей, кипел народ. Все это штриховала перемигивающаяся, наползающая друг на друга, бегущая световая реклама – в основном на английском языке, на русском было совсем мало. Свет потоками лился из витрин, окон и дверей. Он был почти непереносим и резал глаза так же, как резал уши сумасшедший гомон толпы, одетой так, что я обомлел. Во всяком случае, треть, особенно молодые, носили такое барахло и такие прически, что металлисты и панки 80-х удавились бы от зависти массово. При виде наголо бритой девчонки с кольцом в брови, например…

– Олег, где мы?! Что это?! – прошипела Танюшка. – Черт побери, а с нами что?!

Да уж – «а с нами что?!»?! Только теперь я увидел, что с нами-то случилось! Танюшка сохранила свою косу, но глаза у нее стали вроде бы больше, а рот – четче… и я не сразу понял, что это из-за косметики. Мочки ушей украшали клипсы с камешками, на одном из пальцев поблескивал перстень – тоже с «камешком». Короткая плиссированная юбка – светло-серая – открывала длинные стройные ноги в чулках и туфлях на массивном каблуке. Такого же цвета пиджак был распахнут на однотонном жакете с белой рубашкой, через плечо висела сумочка из крокодиловой кожи. Наверное, у меня был очень удивленный взгляд, потому что Танька независимо фыркнула и сказала:

– На себя посмотри.

Я «посмотрел». Волосы – хотя и длинные – резко укоротились. Я был одет в серую тройку с сине-белым галстуком, белую рубашку и белые туфли. Через левое плечо тоже висела сумочка – мужская, – а на левом запястье я обнаружил массивные часы в угловатом корпусе. Танюшка показала свое запястье – с тонким ободком золотых часиков. Мы несколько секунд смотрели друг на друга. Потом Танька спросила:

– Олег, это не Америка?

– Нет… – медленно ответил я. – Ты знаешь. Тань… по-моему, это они.

Ее глаза блеснули:

– Бесконечные Дороги?!

Я кивнул:

– Кажется, да, Тань.

Она огляделась, покусывая губу:

– А где же… где все остальные наши? Мы же не можем тут быть одни, Олег, это же нечестно!

– Пошли поищем, – предложил я. – Они должны тоже оказаться здесь. В конце концов, мы и туда попали порознь.

– Неужели конец, Олег? – спросила Танюшка.

– Или начало, – я взял ее под руку. – Пошли, посмотрим…

Хотите честно? Это было здорово – вот так идти по тротуару в толпе, рука об руку, молча и удивленно впитывая в себя атмосферу ночного города, постепенно начавшую казаться привычной и естественной. Танюшка, правда, в начале несколько раз буркнула, что отвыкла от юбки, но потом смирилась, ловко приладилась постукивать каблучками рядом. А я вдруг увидел кое-что и сказал:

– Смотри, Тань. Видишь ту башню? Это управление железной дороги в Воронеже.

– Мы в Воронеже?! – удивилась Танька.

– Да, – уже уверенно подтвердил я. – Вон и Петросквер… Неужели там все так изменилось? Как будто и не Союз…

– Так это и не Союз, – напомнила Танька. – Слушай, а что у нас в сумках-то?! Пошли в этот сквер, посмотрим.

Мы перешли улицу подземным переходом, в котором густо сидели нищие и теснились у стен лотки уличных торговцев. Я скользнул взглядом по лежащим на лотках порнографическим газетам и журналам с русскими и иностранными названиями. «Плейбой», надо же!.. Прошли несколько ментов – в какой-то дикой форме, с дубинками, пистолетами, наручниками и… автоматами! Атмосфера в переходе была неприятной, давящей, и я вздохнул облегченно, когда мы выбрались в парк и сели на первую же скамейку подальше от улицы, но под фонарем.

– Ой, смотри! – Танюшка резко тряхнула свою сумочку, из нее высыпались на лавку книжечки документов. – Аттестаты, метрики… свидетельства о рождении… Олег, паспорта!

– Паспорта?! – Я недоверчиво взял обе книжечки, пролистнул, хмыкнув изумленно. Под моей фотографией было написано, что я – Андрей Валентинович Лобанов, Танюшка оказалась Инга Олеговна Семина. Мы родились в 1978 году в Тамбове. – С ума сойти… – только и сказал я.

В сумочке оказались еще какие-то деловые бумаги, довольно много, я не стал пока разбирать – какие, а также – три ключа с биркой, на которой было помечено: «Ул. ген. Лизюкова, 30, кв. 72». У меня на этот раз даже слов не нашлось. И их не стало больше, когда я открыл свою сумочку.

– Тань, деньги! – вырвалось у меня.

Денег было много. Начать с того, что они были странные, непривычного размера и рисунка, крупные – по миллиону рублей! И этих купюр были пачки по сто штук в каждой… – Черт, черт, черт, а это что?!. Тань, это же доллары! Тут написано!

Долларовых пачек – купюры по сто долларов, тоже по сто штук – было гораздо меньше, но тоже немало. А на самом дне лежали плотные столбики в пергаментной бумаге. Я надорвал один – оттуда блеснула царская десятка-червонец.

– Прыжок в новый мир, – странно улыбнулась Танюшка. – Полностью документы, ключи от квартиры, наверное, документы на нее и целое состояние в нескольких валютах… Невероятно, Олег… Ну что, поедем на эту Лизюкова? Или пойдем, тут близко, нет?

– Не знаю, – признался я, вставая.

И обнаружил, что мы – не одни.

Двое парней – постарше меня и покрепче – стояли буквально возле нас; увлеклись мы, пропустили… По сторонам маячили еще шестеро. Резко пахло алкоголем, лица тех, кого я видел, не отражали ни интеллекта, ни готовности к сотрудничеству, ни даже простого гостеприимства.

– Сумку давай, – без предисловий, «двадцати копеек» и «закурить», потребовал один из стоявших вплотную. – И вали отсюда без шума, а с девчонкой мы поговорим.

Еще двое, погыгыкивая и поцыкивая зубами, подошли к Таньке сзади.

– Вообще-то в мое время, – задумчиво сказал я, – девчонку, как правило, отпускали и разговор вели с парнем. Тань, тебе не кажется, что здесь много изменилось к худшему?

– Определенно, – процедила Танюшка. – Руки убери, а? – Что-то шлепнуло, послышался мат.

– Он уходить не хочет, тоже типа присоединится, – подал голос до сих пор молчавший второй старший. – Гля, хаер какой, точняк пидар!

– А это мы сейчас проверим, – процедил первый, и в его левой руке возник и со щелчком выбросил лезвие кнопочный нож.

Это – было – ошибкой.

Неизвестно, успел ли понять что-то нагрузившийся плохим пивом мальчишка, вообразивший себя героем ночных улиц. Едва ли он даже толком успел осознать, что не так.

Просто увидел, как странно и страшно изменилось лицо интеллигентного, симпатичного, хорошо одетого пацана, на лбу которого внезапно выступил шрам. Увидел – и упал даже не в боль.

В темноту…

Я уложил парня с ножом раньше, чем он начал свой – страшно медленный – удар. Свингом в висок. Позади послышались плотные, мягкие удары – один, другой, Танюшка прервала неприятный ей разговор в самом начале двумя фуэтэ в голову. Я двинул оставшегося передо мной по вискам кулаками, и он завизжал:

– Уйя-а-а-а-а!!! – и, рухнув наземь, покатился по ней от нестерпимой боли. Я развернулся – Танюша, сбив круговым шассе бросившегося к ней парня, влепила ему пинок под челюсть. Прыжок – от моего удара ногой в открытый бок еще одного так швырнуло в дерево, что он отлетел от ствола в сторону и рухнул наземь.

Двое последних бросились бежать со всех ног, мгновенно растаяв в парковой тьме.

Шумела совсем рядом улица. Тоненько скулил в темноте тот, которого я ударил в виски. Один из сбитых Танюшкиными фуэтэ лежал неподвижно, второй стонал, придерживая скулу рукой. Остальные четверо не двигались.

– Мы никого не убили? – деловито и спокойно спросила Танюшка. Сумочка висела у нее на плече; я подобрал свою. – Хорошее было бы начало.

– Я мог первого убить, – я подошел к лежащему рядом с ножом парню, наклонился. – Так и есть, убил, Тань. Нож увидел – отключился…

Жалости я не испытывал. Сколько их было, этих убитых…

* * *

Такси – непривычная машина, обтекаемая и приземистая – доставила нас прямо к подъезду девятиэтажки в типичном «спальном районе». Тут, в отличие от центра, вообще никого уже не было, только в домах часто светились окна (такси мы поймали, уйдя километра за полтора в другую часть города). Расплатились – и таксист совершенно без эмоций уехал, а мы остались стоять у подъезда.

– Странно как-то, – сказала Танюшка. – А что, если сейчас откроем, а там кто-то живет?

– Или наши нас ждут, – сказал я, шагая к подъезду. – Пошли, на месте разберемся, Тань.

– Это верно, – глубокомысленно согласилась она…

Кабина лифта была медленной и грязной. Она ползла вверх, скуля и поскрипывая. И росло во мне вместе с движением понимание неправильности происходящего. Может быть, поэтому я и не удивился, когда, выходя из лифта первым, увидел у дверей нашей (нашей?!) квартиры хорошо одетого толстенького смуглого человечка, от которого пахло потом на всю площадку.

Увидев нас, он широко улыбнулся, но в глазах метнулась опаска, и это было вполне естественно. По мне хорошо было можно прочесть, что я собираюсь сделать с соплеменником Абди аль Карная.

– Однуминутку! – Он выставил ладони вперед. – Только одну минуту вашего драгоценного внимания и времени! Я послан сюда, чтобы объяснить происходящее. Выслушайте меня!

– Тань, выслушаем? – коротко спросил я. Танюшка оперлась ладонью на стену возле головы араба, спросила:

– Это один из тех? – Я кивнул, зевнул. – Ладно. Давай послушаем.

Араб опасливо отодвинулся от нее – и натолкнулся на меня. Я улыбнулся во все зубы:

– Говори.

– Я не имею права сказать, кем он послан… – начал араб и испуганно заспешил: – Я клянусь могилой матери, что не имею права, если вы начнете меня пытать, я просто умру, как только заговорю!.. Вы прошли испытания. С честью прошли. От и до. Вы заслужили новую жизнь. То, что вы получили – это старт. Начальный капитал. Вы можете начать с нуля. С большими возможностями.

– Ты хочешь сказать, – тихо спросила Танюшка, – что это все-таки Бесконечная Дорога?

– Бесконечная Дорога – это просто название! – взмахнул руками араб. – По-настоящему она – вот. Награда для тех, кто прошел до конца.

– Чья награда? – быстро спросил я.

Лицо араба, лоснящееся от пота, дернулось:

– Я… не м-могу… Квартира, деньги, веселая жизнь – чего еще желать молодым… Зачем столько вопросов?

Что сделала Танюшка – я толком не уловил, но араб, широко открыв рот и умоляюще выкатив глаза, сел под стеночку, а моя амазонка повернулась ко мне. У нее были печальные глаза, хотя она улыбалась:

– Ну что, Олег? Остаемся?

Я прикрыл глаза. Не знаю, откуда, но откуда-то пришло уверенное знание: мы и правда можем сейчас войти в эту квартиру и остаться в ней жить. В этом странном, шумном, суетливом мире никто не обратит на нас внимания – похоже, тут никому ни до кого нет дела, и это – самое лучшее для нас, что можно придумать. Может быть, через полгода наши соседи по площадке сообразят, что рядом с ними кто-то живет… Разве мы не заслужили этого? Сколько нашей крови – моей, да и Танюшкиной! – впитала земля того мира? Сколько пало наших друзей?!

– Ты, слышишь? – Я пихнул араба, симулировавшего сердечный приступ, ногой. – А где наши товарищи?

– Ой! – встрепенулась Танюшка. – Точно!

Араб открыл один глаз и искательно заулыбался:

– Но… но они тут ни при чем!.. Это – вам, это ваша заслуга… а они – там…

Я поднял глаза от его носа, блестящего капельками пота. И встретился вновь взглядом со взглядом Танюшки. Печальным был взгляд. И понимающим…

Там ведь почти не осталось тех, кто действительно был нашими друзьями, с кем вместе мы росли, с кем начинали – чужие люди, если подумать… Сейчас можно войти в эту квартиру, все-таки можно. Я включу телевизор, мы переоденемся и пойдем на кухню – вместе готовить что-нибудь вкусное. Я был уверен, что там есть и телевизор, и шкафы с одеждой, и полный продуктов холодильник на светлой, чистой кухне…

Но это были просто мысли. Красивые, которыми можно побаловаться, как игрушками.

Вот только играть-то нам уже поздно. Выросли мы. Сильно выросли…

– Вот что, – сказала Танюшка. – Нам надо обратно. Правда, Олег?

Я кивнул. И ощутил огромное, резкое облегчение. А у араба глаза полезли на лоб, рот открылся, и он несколько раз глотнул:

– Вы… – Голос его превратился в тонкий писк, он прокашлялся и начал снова: – Вы что, не понимаете?! Это один шанс, другого не будет! Откажетесь сейчас – и все! Навсегда! До смерти! Понимаете! До… ай!

Перехватив его под кадык двумя пальцами, я подтащил его к лифту. Нажатием кнопки отправил кабину вниз и, дождавшись, пока она остановится на первом этаже, мигнул Танюшке. Она подошла, сильным рывком распахнула двери, а я наклонил араба над гулкой шахтой:

– Мне почему-то кажется, что, если я тебя отпущу, ты разобьешься.

– По-по-поня-ал!.. – выдавил он. – Отпустите… только не туда… я сейчас… – Я пихнул его к стене, Танька со смешком отпустила створки. Араб, широко открыв рот, тер горло, потом покачал головой: – Вы глупцы…

– Обратно. – Я толкнул его ногой в бедро. – И быстро, а остальное – наше дело.

– Ваше, ваше… – вздохнул араб. – Ладно. Все. Вы выбрали…

Испуганные глаза Танюшки смотрели на меня в упор. Я, скорей всего, выглядел не лучше. Танюшка вздрогнула и вскочила – за секунду до меня.

Мы были все в том же коридоре дирижаблевой гондолы, около приоткрытой двери, где уснули.

– Это сон, Олег? – спросила Танюшка и вдруг затряслась, клацая зубами. Я обнял ее и, прижав к себе, привалился к плетеной стене. – Это сон, Олег? – повторила она.

– Нет, – тихо ответил я, лаская ее волосы и зарываясь в них лицом. Мне хотелось плакать. – Не сон, Тань…

– Почему?! – Она стиснула мои плечи. – Ну почему, Олег, ну почему же?! Нам было бы хорошо там вдвоем!

– Ты правда в это веришь? – спросил я.

Танюшка всхлипнула и тихо ответила:

– Нет, не верю… Но я сейчас ненавижу тебя и всех вообще, Олег… за… за то, что… – Она затихла.

– Тебе хорошо, – ответил я. – Ты можешь плакать.

– Мы собственными руками подписали себе смертный приговор, ты понимаешь? – еле слышно спросила Танька.

– Море! – раздался чей-то крик. – Море, пролив!

– Эй! – В коридор выскочил Димка. – Калифорния!!!

* * *

– Ну что, Пол, – я пожал ему руку, – удачи в облаках. Надеюсь, вы-то не возьметесь пиратствовать?

– Нет. – Ответное рукопожатие американца было крепким, а ответ на мой шутливый вопрос – серьезным. – Почему ты не хочешь, чтобы мы помогли вам найти своих?

– Не надо, – повторил я свой отказ, который Пол уже слышал. – Они где-то рядом.

– Интуиция? – по-прежнему серьезно спросил Пол.

– Вроде того, – ответил я.

– Без таких, как ты, – вдруг сказал Пол, – тут было бы совсем паршиво.

* * *

– Ну, конечно. Ну как же без них, – проворчал Йенс, переворачиваясь на спину и зевая. – Они не могли не испортить встречу.

– Ну, это придаст встрече определенный шарм. – Я взвел наган, а про себя подумал, что никакой это, к черту, не шарм, когда ты год не виделся с друзьями, а между тобой и ими возникает препятствие в виде этих визгливых надоед…

Видно было, что наши обосновались тут довольно давно – и прочно. Не знаю, кто выбирал место, но выбрали его неплохо. Холм с плоской вершиной был неприступен со всех сторон, кроме океана – на пятачок пляжа, отовсюду огражденный скалами, вела тропа, и там, возле удобного причала, стоял когг. Частокола на вершине холма не было, но имелась защитная стенка по грудь человеку – а больше при обрывистых склонах было и не надо. Над холмом под морским ветром вился наш флаг. Видно было, что часть наших защищает стену, а часть находится на когге. Урса – около сотни – обложили форт, а еще примерно столько же снаряжали дальше по берегу лодки.

Нас разделяло метров двести, и мои ребята и девчонки возбужденно переговаривались, узнавая друзей и подружек. Получалось, что вроде все живы, и от этого возбуждение росло и закипало, большинство уже и не пытались сдерживаться, только сейчас поняв, как они соскучились по своим.

Я нашел глазами Джека – он командовал обороной стены, я видел его страшный лук. Возле него маячил парень с автоматом – Колька, и он то и дело оглядывался на не отходящую от него светловолосую девчонку – похоже, у него с Лидкой наладилось, сумел он вылечить несчастную… Вадим виднелся на мостках причала, он что-то кричал тем, кто на когге, но ветер относил слова… В правой руке Вадима сверкал бастард.

– Ну что? – Я оглянулся на своих.

– Много урса-то, – заметил Олег Крыгин.

Видов проворчал, ритмично затачивая валлонку:

– Год за чужих без раздумий вписывались. Так что, за своих не схватимся?

– Да нет, тут и разговора быть не может. – Олег полюбовался шпагой в вытянутой руке. – Князь, как будем?

– Вон там, – я указал рукой в краге, – видите гряду?.. Позади нее можно подобраться метров на полста к холму. Там бросаемся вперед. Девчонки дают три залпа через наши головы и тоже бегут. Прорвемся и уйдем на когге.

– А в форт, наверх – как? – уточнил Йенс.

– Веревки сбросят, – безапелляционно ответил я, – куда денутся… Готовы? Пошли.

– Рось!!! – заорал я, спрыгивая с каменного уступа. Я услышал, как за спиной подхватили клич прыгающие следом ребята, упруго защелкали аркебузы девчонок… но все это перекрыл ликующий вопль Джека со стены – он орал, потрясая луком:

– НА-ШИ-И-И!!!

– Наши! Наши! – поддержали его другие голоса.

Урса офигели. Настолько, что мы уже секунд десять их вовсю молотили (а я успел расстрелять весь барабан), а они только бестолково метались и визгливо вопили. Мы раздвинули их толпу, как медицинские крючки раздвигают рану, и девчонки, не теряя времени, прорвались к самому подножию холма; сверху сбросили не веревки, а лестницы. Но от лодок уже мчалась толпа, и огонь с холма не мог ее остановить.

– Скорей! – подгонял я, перезаряжая револьвер. Юджин и Раде прикрывали меня, потом отпрыгнули в стороны, и я встретил бросившихся вперед урса огнем в упор. Девчонки одна за другой переваливались через стенку – последние. – Поднимайтесь! – крикнул я, отрубая чью-то руку с ятаганом. – Оопп! Ну!

Йенс, Олег, Сергей и Игорь еще оставались возле меня. Я рыкнул – Йенс и Олег уцепились за лестницы по краям, их просто втянули наверх, Игорь карабкался по средней, к которой отступили – спина к спине – и мы с Сергеем. Сверху стреляли почти отвесно, не подпуская к нам урса.

– Веселуха, а?! – крикнул Сергей.

Я засмеялся в ответ, сверху Джек крикнул:

– Цепляйтесь оба! Втащим!

– Давайте! – крикнул я, вскакивая боком на лестницу. Мы с Сергеем дополнительно обняли друг друга за шеи – и полетели вверх. Я снова рассмеялся – чья-то брошенная толла царапнула по голенищу сапога, внизу разочарованно взвыли…

От Джека пахло горячей кожей, потом и сталью, а стиснул он меня так, что я задохнулся. Над его плечом я увидел Вадима – он стоял уже на палубе когга и поднимал руку в приветствии, хотя и не улыбался.

– Пусти, задавишь… – простонал я не в шутку. Вокруг хохотали, хлопали друг друга по спинам и плечам, обнимались, даже, кажется, целовались и плакали. Колька, бросив автомат, выставил зад над стенкой, рывком спустил штаны и заорал:

– Эй! Поцелуйте, а?! Если достанете!..

Внизу завыли сильней. И я не знаю, как в этом шуме и гаме я услышал, как плачет Видов. Горько. Не радостно.

Он стоял на коленях над телом лежащей ничком Линды. Чуть сбоку от левой лопатки торчала рукоять толлы. Наверное, в нее попали еще у самого низа лестницы – рукоять торчала прямо, так не бросить снизу – но Линда заставила себя подняться вверх, чтобы никого не задерживать. Она даже смогла сама перелезть через стенку.

И только там – умерла.

* * *

Самое ужасное – что не веселиться было нельзя.

Смерть – частая гостья. А встречи, которым искренне радуешься – редкая…

Урса ушли. Очевидно, трезво оценили происходящее и решили не испытывать судьбу. Поэтому горели сразу несколько костров и гремело такое веселье, которое может быть только после долгой и опасной разлуки, когда обе стороны словно вновь знакомятся друг с другом и стремятся вывалить максимум новостей за минимум времени. Полуголые девчонки между двумя кострами отплясывали ламбаду под собственное повизгиванье и улюлюканье. И где-то совсем рядом, но невидимый, ревел, как прибой, Игорь:

– Кровь за кровь – то воля не людей, а богов!

Смерть за смерть – ты должен не роптать, а терпеть!

Здесь твой ад – не знаешь ты дороги назад!

Пей свой яд – ты прокуратор Понтий Пилат!..

Они довольно спокойно добрались до Калифорнии, хотя в Амазонском проливе, во время стоянки у берега, на них напали урса с лодок, а позже, когда уже выплывали в Тихий океан, схватились с огромным спрутом, принявшим «Большой Секрет» за легкую добычу. Для спрута это плохо кончилось. Когг добрался в Калифорнию еще до середины осени, и ребята сумели неплохо обосноваться на месте, которое им понравилось. Урса их больше не беспокоили, и зима, весна, да и почти все лето получились тихими. Они, как признался Джек, даже еще не начали нас ждать – мы ведь должны были появиться всяко позже.

А вот внутри команды не все было в порядке. Джек как-то вскользь об этом говорил, но я понял: они конфликтовали с Вадимом…

Вадим тоже был рад, он и не скрывал этого. Мы с ним пожали друг другу руки, он что-то сказал о шраме… и больше в тот вечер мы не пересекались, хотя я, кажется, успел потрепаться и посидеть рядом со всеми по очереди и вместе – тоже.

– Завтра снимаемся, – сказал я Джеку. – Пойдем на юго-запад, чтобы выйти к Пацифиде у экватора.

– Медленно будем идти, – заметил Джек, не возражая. – Сейчас начнутся осенние ветры, как раз встречные. Месяца два придется ползти.

– Значит, к началу ноября доберемся. – Я встал. – Пойду к Видову…

– Не надо, – подал голос Мило. – Он спать лег, я его уложил… Не трогай его, князь.

– Ладно, хорошо, – покладисто согласился я. Мне в самом деле не очень-то хотелось идти к Видову. Суровый, отважный серб в самом деле любил Линде. Бывшую разбойницу из банды Нори Пирелли, которую спас когда-то из рук освобожденных нами рабов…

– Тут много островов, – сказал Джек. – Мы кое-какие исследовали, хотя в основном в глубь материка ходили, до тех мест, где скалы начинаются.

– Мы бы там вряд ли прошли, если бы не дирижабль, – признался я. – Сверху смотрел, такая жуть…

– Может, и прошли бы, – возразил Джек. – Человек везде пройдет, где захочет.

– К вопросу о встречных ветрах, – заметил я и, зевнув, потянулся. – Пойду потанцую, что ли?

* * *

Сандра уже не в первый раз прокляла себя за эту дикую мысль – встретить возвращающихся ребят на берегу. Нет, ее можно было понять – беспокойство росло, а после докладов стражи о том, что пиратская эскадра вот уже восемь дней ходит у берегов, оно выросло до невероятных размеров. Тогда-то она и сорвалась на берег…

Сейчас она отчетливо понимала, какая это была глупость. Если бы даже на ее глазах пираты топили «Бриллиант» в виду берега – чем бы она смогла помочь, даже окажись у нее в распоряжении весь ее оставшийся отряд? А она, кроме всего прочего, взяла с собой всего двух человек…

Сейчас у них уже нельзя было попросить прощенья за то, что она, графиня, их погубила. И Хэл, и Нэд погибли, защищая ее. И это была вторая глупость, допущенная в горячности. Ясно же, что двое мальчишек, даже умелых бойцов, не защитят ее от возможного нападения… но она, обязанная думать о своих людях, не подумала о том, что пираты могут оказаться и на суше. Сознание как-то прочно связывало их с морем.

Глупость. Преступная глупость, за которую она скоро поплатится сама…

Мальчишки хорошо ее защищали, горько подумала она, глядя на пять трупов пиратов, лежащих вокруг неподвижных тел Хэла и Нэда. Они в самом деле были лучшими бойцами… Еще двое держались, хорошо зацепленные, за спинами пятерых своих товарищей.

Но ей лично хватило бы и двоих раненых врагов… Прижимаясь лопатками к нагретой солнцем скале и сжимая в руке корду, Сандра с отчаяньем понимала, что успеет нанести разве что несколько хаотичных ударов, которые легко отобьют, а потом – обезоружат и скрутят. Она не боялась, что эти ребята сразу бросятся ее насиловать. Скорее всего, утащат на корабль и будут шантажировать ее людей. Это было едва ли не страшнее насилия.

Нападать пираты не спешили. Окружив девчонку полукольцом, держа наготове оружие, они переговаривались – не насмешливо, не похотливо, а серьезно и спокойно, прикидывая, очевидно, как ее ловчей скрутить. Мальчишки были загорелые, голые до пояса, с увязанными в одинаковые «хвосты» волосами и высокими брассардами из жесткой кожи, вооруженные тоже одинаково – тяжелыми палашами, тесаками на поясах и томагавками в петлях. Старшим было лет по шестнадцать, младшему – примерно двенадцать-тринадцать. Общей у всех была и татуировка на левом плече: тройная молния в перевернутой пятиконечной звезде. Сандра вспомнила, как Хэл говорил о таком значке – люди Сатаны, грозы Тихого Океана…

Какие-то обрывки мыслей забивали голову, ни одну не удавалось додумать до конца. Страх. Страх, вот что это – страх… Страх и беспомощность. Высшая степень, последняя степень беспомощности. Когда совсем ничего нельзя сделать.

СОВСЕМ.

В первую секунду Сандра не поняла, что произошло. Просто темная стремительная молния вдруг ударила откуда-то сверху в грудь двум стоящим ближе остальных пиратам – и тех швырнуло на гальку, а остальные шарахнулись назад. Едва ли они испугались (Сандра испугалась куда больше!), но происходящее было крайне неожиданно.

Заторможенный от ужаса мозг девчонки не сразу отметил реалии и расставил акценты. И только через какое-то время – кажется, очень долгое! – Сандра осознала происходящее.

Молнии не было. Конечно. Был мальчишка, спрыгнувший со скалы над головой Сандры – ногами в грудь тем, кто стоял ближе (пираты, тяжело дыша, поднимались на ноги; один из них тянул воздух открытым ртом и придерживал грудь). Мальчишка незнакомый, но…

Но – в голове Сандры вихрем пронеслись определения, и каждое из них подходило незнакомому чок в чок. Быстрый? Опасный? Уверенный? Страшный? Ловкий?

Все было правдой.

Среднего роста, одетый в кожаную, расшнурованную на груди куртку с широкими рукавами, вытертые штаны и сапоги с ремнями, мальчишка стоял, широко расставив ноги и уперев руки в бедра – длинноногий, расслабленный, голова наклонена к левому плечу. Темные волосы волной падали чуть ли не до лопаток, густые, спутанные. Их стягивала над бровями широкая, лоснящаяся от въевшегося пота кожаная повязка. За поясом торчала грубая крага, на перевязях висели палаш, дага и… револьвер. Сандра видела его лицо – правильное, смуглое от въевшегося в плоть, не в кожу даже, загара, с высокими скулами, решительным подбородком, широкими бровями вразлет и прищуренными янтарно-карими глазами. Красивый мальчишка. Портил его только перебитый когда-то нос, да еще на лбу белой тонкой линией виднелся шрам. Хотя… еще больше портила его улыбка. Веселая такая. Красивая. Радушная. Страшная.

– Доброй охоты, – сказал он пиратам, мельком глянув на Сандру. Сказал по-английски, с небольшим акцентом, но совершенно правильно. – Я никого не ушиб?.. Леди… – Он так же мельком поклонился Сандре. – Я помешал разговору?

– Спаси! – вырвалось у Сандры. Глупо вырвалось, и пираты захохотали – спятившая от страха девчонка, растерявшая весь свой гонор, просила одного спасти ее от семерых. Мальчишка тоже засмеялся – хорошо так, весело, еще раз поклонился Сандре:

– Леди… Я так понял, эти ребята вам не друзья?

– Они убили моих людей! – выкрикнула Сандра, сама только сейчас понявшая всю глупость своей просьбы. И, набравшись мужества, со слезами закричала: – Беги, мальчик! Они и тебя убьют!

– Меня? – Темноволосый мальчишка лениво перекатил голову на другое плечо, осмотрел пиратов оценивающим взглядом и вынес вердикт: – Не думаю… Джентльмены, я прошу вас покинуть этот пляж.

Это было не предложение. И не шутка. Это было требование. И требовал человек, привыкший требовать. Но, что было еще более странно и страшно – он не насмехался, называя пиратов «джентльменами». Он в самом деле предпочитал быть вежливым. До последнего.

Эти семеро не поняли того, что поняла Сандра.

И это их погубило. Хотя они еще могли спастись – уйдя. Но им – семерым против одного! – казалась смешной сама эта мысль. Настолько смешной, что они и засмеялись, идя вперед…

Сандра не была хорошей фехтовальщицей, да ей это и не было нужно. Но схваток она навидалась достаточно. Так вот. Темноволосый мальчишка не дрался. Он даже оружия в первые мгновения не достал. И не потому, что не успел или не смог.

Не захотел…

Палаш медленно, величаво выплыл из правой руки первого, замахнувшегося на незнакомца – и с коротким хрустким звуком вошел в живот набежавшего следом, а хозяин палаша начал падать, но не успел: руки человека, которого он хотел убить, его удержали. Пират недоуменно открыл рот, вися на руке своего противника. Перевел взгляд на собственный локоть. Увидел торчащие из окровавленных мышц острые, розовые обломки костей.

И только после этого закричал – истошно, бессмысленно, протяжно, ощутив дошедшую до сознания боль. А в следующий миг этот вопль оборвался – полусогнутая ладонь темноволосого мальчишки с быстротой молнии врезалась ему в переносицу костяшками пальцев.

Тело еще не успело рухнуть на гальку, а неожиданный защитник Сандры, перескочив через него, в прыжке столкнулся с третьим бойцом, метнувшимся навстречу. Левым локтем небрежно отшвырнул вооруженную руку врага… а правая рука с пальцами, скрюченными, как когти зверя, безжалостно вцепилась пирату в лицо, и тот покатился по берегу, дико вопя и закрывая лицо ладонями.

Вот теперь темноволосый, приземлившись на ноги, выхватил оружие… нет, не выхватил. Достал. Скрестил перед лицом палаш и дагу. Поднял скрещенные клинки над головой. И перетек в боевую стойку, как живая ртуть.

Томагавки в него метнули сразу двое. От одного темноволосый лениво (!!!) уклонился, и тот лязгнул где-то в камнях. А второй…

Сандра видела, как этот ненормальный выронил дагу. Разворачиваясь на пятках, поймал томагавк за рукоять. Продолжая круговое движение, послал его обратно. И, завершая поворот, поймал дагу, которая не успела упасть.

С томагавком между глаз в прибрежную воду молча свалился его хозяин – один из двух раненых.

«И их осталось трое», – вспомнилась Сандре, окаменевшей у скалы, строчка из песенки про урсаитят. Было семеро. Только что. А осталось трое.

С начала схватки прошло несколько секунд.

Кажется, до этих троих – оставшихся – только сейчас дошло, что происходит. Да и то – по тому, как они переглядывались, было ясно, что они и сами не верят в это произошедшее. А увериться окончательно этот мальчишка им просто не дал.

Визгливо вскрикнула скрещивающаяся сталь, разбрызнулись веера искр. Сандра увидела, как один из пиратов, чтобы удержать захваченный дагой палаш, смешно побежал вокруг темноволосого – сперва просто так побежал, а потом уже без головы. Второй падал, зажимая руками вспоротый живот. Последний, и так уже раненый, пятился, не сводя глаз с клинков противника, на которых не было ни следа крови. Челюсть мальчишки прыгала, он зажмурился так, что веки задрожали, и уронил палаш, когда дага темноволосого потянулась к его животу…

Темноволосый негромко хмыкнул, и надо было слышать, сколько прозвучало в этом коротком фырке презрения. Дага быстро дернулась… и вместо вываливающихся к ногам пирата кишок к ним свалились его клешеные штаны.

Дага перерезала ремень.

Темноволосый символически вытер о рукава куртки свои клинки – серые, в царапинах и щербинах, но с кромками, заточенными до нестерпимого серебряного сияния – и, не глядя, вбросил их в ножны. Деловито оглядел поле боя… вернее – побоища. Тот, кого он ударил пальцами в лицо, хрипло стонал, не отводя окровавленных ладоней от лица, и Сандра с содроганием поняла, что темноволосый играючи выбил ему глаза. Парень со вспоротым животом корчился возле собственных внутренностей. Остальные лежали неподвижно; если кто-то и был жив, то предпочитал не подавать никаких признаков этой самой жизни.

– Не стой столбом, – приказал спаситель Сандры последнему оставшемуся в живых, который только теперь осмелился открыть глаза, не веря, что еще жив. – Подбери штаны… тем более, что гордиться там тебе особо нечем. – Мальчишка побагровел так, что из глаз брызнули слезы, а Сандра неожиданно для себя хихикнула. – И посмотри, что с твоими дружками.

После этого он, повернувшись к Сандре, слегка поклонился. Молча. Выпрямился. Сандра только теперь полностью, как следует, рассмотрела его лицо. И поняла, что он младше, чем показалось сперва – хорошо, если есть четырнадцать лет. Другой вопрос – сколько он ЗДЕСЬ?

– Это твои люди? – Он указал подбородком в сторону Хэла и Нэда.

Сандра закусила губу, но справилась с собой и кивнула:

Да… Они защищали меня и погибли… Ты кто?! – вырвалось у нее наконец.

– В данном случае это не важно… – Мальчишка покусал уголок губы. – А важно следующее. Первое – мы не сможем похоронить твоих ребят. Второе… ты умеешь хорошо бегать?

Подтолкнутая чем-то изнутри, Сандра оглянулась. И увидела, как метрах в ста, не больше, из-за скал один за другим выскакивают не меньше двух десятков пиратов. Щелкнул выстрел, и пуля, с визгом отрикошетировавшая от камня, заставила девчонку рвануться вперед, мимо своего спасителя…

Живет в согласье с временами

До хлеба жадная толпа,

Но тайно властвует над нами

Любовь, которая слепа.

Тому – венец, иному – плаха,

Она решает сгоряча.

Бела крахмальная рубаха

Бунтовщика и палача.

Очерчена обломком шпаги

Граница света с темнотой —

На белой гербовой бумаге

Поставлен росчерк завитой.

Так проверяются кумиры

На верность высшей из присяг.

Мальчишки, первенцы, задиры.

Последний вздох, последний шаг…

Да, да, конечно, все на ощупь,

Все наугад, все второпях:

И этот снег, и этот росчерк,

И горький привкус на губах.

Но все ж, не надобно юродства,

Пока у подданных любви

Блаженный гений благородства,

Как чертик, мечется в крови.

А. Медведенко

Идиотизм положения был в том, что мне пришлось бежать в обратную сторону от бухты, где стоял «Большой Секрет». Двойной идиотизм – в том, что я отправился на прогулку один. Хотя – это все то же дырявое счастье…

Девчонка неслась рядом со мной. Хорошо бежала, если честно – страх подгонял, наверное, а я на бегу подумал, что это может быть та самая Сандра и в некоторой степени мне повезло: не каждый раз удается вот так познакомиться. Хотя я бросился ей на помощь просто потому, что бросился.

Наличие у преследователей ствола меня резко нервировало. Они держались все в той же сотне метров и почему-то не особо старались приблизиться, но и не отставали. Такое поведение вызывало смутное беспокойство. Оно сильно напоминало…

«Поведение загонщиков», – додумал я, резко останавливаясь, потому что метрах в двухстах впереди из-за скал высыпали, разворачиваясь в цепь, еще не меньше двадцати пиратов. Сандра, со свистом дыша, остановилась тоже. У нее были отчаянные глаза.

В полукилометре от берега я только теперь заметил корабль. Пока бежали, краем глаза я видел что-то такое, но не оборачивался, да и походило это на скалу из-за неподвижности. Теперь же я видел, что это драккар. Узкий и длинный, со снятой мачтой и убранными веслами, он лежал на воде совершенно по-особому, как никогда не лежат другие корабли, похожий на затаившегося зверя. На миг мелькнула дикая, но обнадеживающая мысль – а что, если это пропавший Тиль или бог знает каким ветром занесенный сюда Лаури?! Это было бы слишком большой удачей. Но к людям, плавающим на драккарах, у меня сформировалось доброжелательное отношение.

– Надо плыть! – крикнул я девчонке, бегом входя в воду. – Скорей!

– Это твой корабль? – Она следовала за мной и, судя по ее движениям, в воде моя новая знакомая чувствовала себя куда уверенней меня. Я-то научился плавать очень неплохо, но полюбить это странное занятие так и не смог.

– Это не их корабль, – ответил я, отталкиваясь ногами, – и это сейчас главное…

Что-то увесисто ударило по воде слева от меня, и почти одновременно я услышал выстрел. Через секунду – следующий, и меня ощутимо дернуло за левое плечо. Не теряя ни секунды, я нырнул – и избежал пули в голову, удар которой едва не порвал мне под водой барабанные перепонки.

Бросаться за нами в воду эти ублюдки не спешили, хотя почти половина зашла в нее – кто по колено, кто по пояс. Оглядываясь, я увидел мальчишку с винтовкой – тонкий ствол поблескивал на солнце, но больше он не стрелял. Зато у нескольких человек были арбалеты или аркебузы, а на таком расстоянии они не менее опасны, чем винтовка.

Девчонка ныряла, часто, надолго. Я так не мог. Выгребая, видел вдоль борта драккара нескольких человек – голые до пояса, они навалились на планшир и наблюдали за происходящим, как из первого ряда кинотеатра. Я отрывисто подумал, что это будет обидная смерть – в спину пулей или болтом на глазах у равнодушных зрителей. Для них это, как ни крути, кусочек совершенно чужой жизни, даже интересно, как на сцене…

Короткий удар в плечо был почти безболезненным, но я вдруг понял, что не могу загрести левой рукой и начал удивленно тонуть, поворачиваясь боком. Вокруг расплывалось быстро бледнеющее облачко крови. Девчонка поддержала меня, но я крикнул:

– Плыви, я сам! – и, стиснув зубы, заставил себя взмахивать рукой. Выше левой лопатки при каждом движении остро вспыхивала, толкаясь в кость, безжалостная боль. Но я давно уже привык не обращать внимания на физическую боль и спокойно терпеть ее.

В нас стреляли снова, но мы уже здорово удалились от берега, и пули давали большой разброс, щелкая в стороне по воде. Зрителей на борту драккара стало больше, слышались реплики – в основном на английском языке:

– Гребите, гребите…

– Девчонка-то лидирует…

– Интересно, что они не поделили?..

– А сейчас узнаем…

– Какой стиль, а?!

Реплики были не то чтоб дружелюбные, но и не враждебные – нейтральные. Видно было, что парням скучно и они рады развлечению. Сандру (если это все-таки была та Сандра) уже дружно тащили на борт в шесть рук. Плечо жгло и крутило, словно в него всадили раскаленный стальной прут, но я, пересиливая себя снова, поднял обе руки и успел оттолкнуться ногами от борта. Меня без особой осторожности, но ловко перевалили на кормовую площадку, на теплые, пахнущие смолой доски – и почти тут же стащили ремни с оружием. Я дернулся, но меня удержали за здоровое плечо, кто-то сказал добродушно, но решительно:

– Нет уж, погоди, мы сперва должны разобраться, кто ты такой…

– Ты что, украл у них девчонку? – спросил еще кто-то, но третий голос негромко, быстро и отчетливо сказал:

– Эрл Нэд, – и все разом умолкли, расступаясь.

Я повернулся в сторону идущего к нам по скамьям человека. И с трудом сдержал стон – не боли, а досады. Дырявое счастье не исчерпало себя. Такое себе и представить было трудно, но вот поди ж ты…

– Валькнут, а? – тихо сказал я по-русски.

Тот, кого называли «эрл Нэд», тряхнул длинными русыми волосами. Его глаза холодно смеялись.

– Валькнут, – согласился он на том же языке. Мне почудился смех и в его голосе, но точно я ничего сказать не мог. Я не видел его губ.

Нижняя часть лица мальчишки была закрыта жесткой кожаной маской.

* * *

– Ну и что мне с тобой делать? – Нэд Кардиган поставил босую ногу на борт.

– Девчонку не трогай, – попросил я, опираясь рукой на верхнюю доску. Левая у меня висела, как плеть. – Мы познакомились четверть часа назад… А со мной решай, как хочешь. Только, если можно, отдай оружие.

– Я Сандра Баллок, графиня этих мест, – подала голос девчонка, и я отметил, что не ошибся. Корду у нее, кстати, тоже отобрали. – Этот человек спас меня от пиратов Сатаны. – Нэд остался непроницаем. – Он твой враг?

– Ну как сказать… – Нэд пожал плечами. – Мы виделись всего один раз. Я потом три месяца хромал, но, в конце концов, я тоже наделал в нем дырок. А вот то, что из-за него я пропустил одну из самых грандиозных битв в моей жизни, меня обидело очень сильно… Я Нэд Кардиган, леди, если вам это имя что-то говорит… не говорит? Жаль, но это не важно… С вами-то мы решим потом, а вот с тобой, Олег?.. Может, и правда – бросить тебя обратно?

– Ты не сделаешь этого! – крикнула Сандра. Нэд двинул бровью – и ее почтительно, но решительно утащили на нос. Кардиган задумчиво проводил девушку глазами, потом повернулся ко мне:

– Ты что, так с тех пор и путешествуешь один? Все думали, что ты погиб.

– Не один и не погиб, но рассказывать слишком долго. – Я вдруг ощутил, что очень устал, и попросил: – Послушай, решай поскорей. Только об одном прошу – отдай оружие.

Нэд щелкнул пальцами. Рыжеволосая девчонка (а я и не заметил с ходу, что они тут есть!) подала ему мое оружие, и Нэд, удивленно щелкнув по кобуре нагана, осторожно, уважительно выдвинул клинок моего палаша из ножен на ладонь:

– Так вот ты какой вблизи, палаш Короля Поединков… Отличное оружие… – Он мельком взглянул на берег. – Интересно, если ты правда вернешься туда, сколько из них уцелеет?

– Штук пять я завалю, – ответил я. – С наганом – больше, но у них винтовка, так что не знаю…

Бесшумным движением Нэд задвинул палаш в ножны и посмотрел на меня своими страшными красивыми глазами волка-одиночки. Меня впервые с начала разговора пробрал холодок. Этот парень не обладал ни малейшей толикой жалости к кому бы то ни было. Если и существовали на свете люди, которых он любил, то это осталось в далеком прошлом… А уж жалеть он и вообще не умеет. «Что он видит? – подумал я вдруг, заставляя себя не отводить глаз. – Жилистого темноволосого пацана четырнадцати лет со шрамом на лбу, по левой руке которого течет кровь?.. Или объект для развлечения – выбросить за борт и заключить пари, сколько этот продержится, скольких успеет свалить?..»

– Держи. – Я вздрогнул от неожиданности, перехватывая рукой свое снаряжение. Нэд отвернулся, словно мгновенно потеряв ко мне интерес. Вспрыгнул на корму и, поднимая широкое, массивное весло-прави€ло, вставил его в уключину, одновременно заорав:

– А ну!.. Весла на воду! Живей, волчары!

По драккару прошло оживленное движение. Борта молниеносно и синхронно проросли пятиметровыми сосновыми лапами. Хищный зверь, спокойно лежавший на воде, казалось, приподнялся на них перед броском. Я видел напрягшиеся спины ребят, сидевших попарно на каждом из четырнадцати весел.

– А-апп! – выкрикнул Нэд, и драккар ожил, а я услышал, как Кардиган медленно, звучно затянул:

Ах, бедный мой Томми,

бедный мой Том… —

и палуба откликнулась слитным:

– О-хэй… о-хэй…

– Зачем ты покинул

старый свой дом…

– О-хэй… о-хэй…

– Эй, на драккаре! – донеслось с берега. – Отдайте парня и девчонку!

– Девчонку еще понятно! – заорал кто-то с носа. – А парня-то вам зачем?! Озабоченные?!

– Хо-хо-хо!!! – грянули на палубе три десятка здоровых мальчишеских глоток.

– Сатана с вами рассчитается! – пригрозили с берега.

Другой голос – девчоночий, задорный, как солнечный луч, играющий на воде, – откликнулся с борта:

– Он сейчас на земле! А мы на воде!

– Ха-ха-ха!!! – отозвалась палуба. Нэд молча подгребал своим веслом, потом перекрыл всех:

– Под парусом черным

ушли мы в набег…

– О-хэй… о-хэй…

– Все семьдесят пять

человек…

О-хэй… о-хэй…

– Олег, – окликнул меня Нэд. Я поднял голову, одной рукой затягивая ремни. – Куда тебя доставить? Где твои?

Мы смотрели друг другу в глаза. Долго. Наконец я шевельнулся:

– Я покажу, где стоит «Большой Секрет». Джек, кстати, там…

Но Нэд уже отвернулся, и снова ввинтился в небо его сильный голос…

– По ком это Дженни плачет?

– По мне… по мне…

– Ах, бедный мой Томми

спит вечным сном…

– На дне… на дне…

– Все семьдесят пять не вернулись домой.

Они потонули в пучине морской^[274].

Скажи мне, гордый рыцарь,

Куда ты держишь путь?

Ведь правды не добиться,

А смерть не обмануть.

За честь и справедливость,

За безответный спрос

Немало крови лилось,

Немало лилось слез.

Камень-гранит в поле лежит,

Выбрать дорогу камень велит:

Кого судьба помилует,

Кому поможет щит.

Вправо пойдешь – шею свернешь,

Влево пойдешь – сгубишь коня,

Прямо – спасешься сам, но убьешь меня.

Ни в селах, ни в столице

Не верят в чудеса,

От этой правды, рыцарь,

Не скроешься в леса.

Сними же с глаз повязку,

Брось меч, не мни ковыль.

Ты сплел из жизни сказку,

А мы из сказки – быль.

Принцессы лыком шиты,

Злодеям не до них.

И коль искать защиты,

Так от себя самих.

Ступай же мимо, конный,

В том нет твоей вины,

Что нам нужны драконы,

Которым мы верны.

Камень-гранит в поле лежит,

Выбрать дорогу камень велит:

Кого судьба помилует,

Кому поможет щит.

Вправо пойдешь – шею свернешь,

Влево пойдешь – сгубишь коня,

Прямо – погибнешь сам,

Но спасешь меня.

Е. Бачурин

– В Новом Свете резко повышенная процентность сволочей.

Это сказал Йенс – спокойно, задумчиво даже. Я услышал это сквозь шум крови в ушах – Ингрид вырезала из меня застрявшую у лопатки пулю, – но потом вдруг подумал, что Йенс прав. Как это ни неприятно – прав. В Старом Свете банды из белых были исключением (именно банды, а не те, кто просто что-то имел конкретно против таких же конкретных групп). Тут, в Америке, бессмысленный бандитизм был обычным явлением и носил характер именно жестокости ради жестокости. Явно что-то было не в порядке с местными ребятами…

«Конкеррор» – так назывался драккар Нэда – стоял в бухте бок о бок с «Большим Секретом». Мы уже знали, что Кардиган возвращался из кругосветки, а драккар построил полтора года назад, «устав от суши». А еще знали, что «Бриллиант» Сандры люди Сатаны пустили на дно. Обломки судна Нэд видел неподалеку от этих мест, только тогда не мог определить, что это значило.

Сандра выглядела убитой и встревоженной. В ее поселении оставались еще почти четыре десятка человек, из которых половина – девчонки, и не оставалось сомнений в том, что именно туда и направятся пираты.

– У них не меньше двухсот бойцов, – твердила девчонка. – И три каравеллы. Мои просто не смогут отбиться, понимаете вы?!

– Понимаем, – заметил я и добавил: – А кто такой вообще этот Сатана? У него имя-то есть?

Растерянное молчание было мне ответом.

– Ясно, – буркнул я. – Три каравеллы, две сотни бойцов, гнуснопрославленный пират, а кто – бог его знает, плавает тут и плавает… Превосходно. Великолепно. Отлично.

– По крайней мере, мы знаем, где его искать, – невозмутимо сказал Нэд. – Он наверняка отправится к острову Сандры.

– О боже! – Девчонка зажала рот обеими руками.

Ленка Чередниченко презрительно фыркнула, я бросил на нее сердитый взгляд и быстро повернулся к Нэду:

– Эти слова значат, что ты собираешься его искать?

– А как же? – искренне удивился Нэд.

Джек с грохотом спустил ноги с фальшборта. Глаза у него были радостно изумленными. Нэд ответил ему невинным взглядом. Йенс откровенно скалился. А Нэд, глядя на Джека, вдруг сказал по-английски:

– И да будут эти камни свидетелями того, что я подниму свой клинок лишь в защиту справедливости…

– И да будут эти камни свидетелями… – откликнулся Джек растерянным и благодарным эхом.

– Погодите, постойте, – вмешался я. – Очень рад видеть единение духа старых друзей. Я не шучу. Но у меня тридцать – всего! – человек. С девчонками. Сколько у тебя, Нэд? Тридцать два? И у Сандры сидят в крепости или там где еще два десятка бойцов. Итого – чуть больше восьмидесяти. На каждых двоих наших пятеро пиратов. Допускаю, что мы умеем сражаться лучше, хоть и не факт. Но треть из наших – девчонки, и мне не хочется, чтобы они погибли. Да и что останется от наших отрядов, даже если мы победим? Три человека? Пять? На большее я не загадываю.

– Это что-то новенькое, – подал голос Вадим. – Король Поединков, отказывающийся от схватки!

– Попрошу не передергивать мои слова, – хмыкнул я, кладя ногу на ногу. – Не отказываюсь и не собираюсь отказываться. Но и не подумаю повести своих людей в героическую битву, после которой никто из них не вернется.

– Тяжело посылать в бой друзей? – без интонаций спросил Нэд.

Я посмотрел на него:

– Тяжело. Но ты ошибся. Они мои люди, а не друзья, и я за них в ответе. Вот и все.

– Мальчишки, – Сандра умоляюще смотрела на нас, – пожалуйста, помогите… Ну пожалуйста, они же всех перебьют!

– Ну-ка, Сандра, – Нэд движением ноги расчистил песчаную площадку, – нарисуй-ка свой замок. Только подробно, со всеми подходами.

– Интересно, – прошептал Джек мне на ухо, – как она управляется со всем хозяйством? Не производит она впечатления вождя…

– Завхоз, – так же тихо ответил я. – Как наша Ленка… или Радица вон. Могу поспорить, что хозяйство у нее налажено от и до и жизнь процветающая, вот и не выдвинулся настоящий вождь… Слушай, Джек, а Нэд зачем просит план чертить? Он может что-то придумать?

– Он может, – усмехнулся Джек. – Ты там у себя не слышал про такого великого полководца современности – Кардигана?

– Нет, – решительно ответил я. – Хотя у нас там с великими полководцами туго. Массовка.

Вокруг Нэда, склонившегося над сидящей на корточках Сандрой, толпились уже человек двадцать. Причем какие-то реплики подавал каждый второй. Я протиснулся поближе, бесцеремонно расталкивая всех рукоятью палаша.

Сандра весьма тщательно изобразила план.

– Этот ромб, – Нэд коснулся рисунка ножнами шпаги, – это форт? – Сандра кивнула. – А какие укрепления?

– Ров, частокол, – пожала Сандра плечами. – На скалы по берегу не поднимешься… Через мели корабли тоже не пройдут. Мост если успели сжечь, то и со стороны маяка сразу не подойдешь, речка очень бурная… В сущности, высадиться можно только вот в этом узком заливе. – Она тоже действовала кордой в ножнах, как указкой. – Тут по обеим сторонам поля.

– Мели – это сколько? – уточнил Нэд. Сандра нахмурилась, вспоминая, потом уверенно сказала:

– Не глубже двух ярдов.

– Значит, каравеллы не пройдут, у них осадка минимум восемь футов, – заключил Нэд. – А у моего драккара – пять. С полной загрузкой – чуть побольше.

– Ты что придумал? – спросил я, наклоняясь.

– Ночью пройти вот здесь. – Нэд указал на мель с западнойстороны острова. – К бухте, где река впадает в океан. Замаскируем драккар и высадимся. Тайно. Одно дело шестьдесят против двухсот в полевом бою. Другое – если эти двести про тех шестьдесят вообще не знают.

– Положим, знают, – сказал Джек. – И драккар твой видели, и как ты Олега с Сандрой на борт принимал… Но ты прав, – неожиданно заключил он, – подобного там не ждут.

– Давайте сначала выясним, – я распрямился, поправляя перевязь палаша, – все ли согласны участвовать в этой маленькой войне.

– Ты считаешь – это необходимо? – удивился Нэд.

Я твердо ответил:

– Для моих ребят – да. Я хожу в бой только с теми, кто хочет идти со мной. – Оглядевшись, я увидел, что все наши, в сущности, уже тут. – Ну что же, вы все слышали, что мы собираемся делать. Желающие – а точнее, нежелающие – могут отказаться.

На меня со всех сторон смотрели совершенно спокойные глаза людей, для которых понятие отказа от схватки уже просто внутренне не формулировалось.

* * *

Полная луна прыгала по моему клинку, раскручивавшему вихри вокруг меня. Войдя в ритм, я кружился по всей полянке, заставляя оружие в обеих руках совершать независимые от моего движения обороты. Со стороны – и я это знал – я сейчас напоминал многоуровневую фрезу, к которой нельзя подойти без риска быть втянутым в это вращение – и погибнуть.

Куст, до которого я не дотянулся кончиком палаша, подскочил и завалился на сторону. Кружение продолжалось, я начал прокручивать перевороты и сальто, не переставая работать оружием, пока вокруг меня не повис зримый серебристый кокон отраженного от клинков лунного света – непроницаемый и ровный…

– Тебя можно победить?

Я мягко приземлился на носки и, бросив клинки в ножны, улыбнулся стоящей возле кустов Сандре. Луна светила девчонке в спину, но я узнал ее по фигуре.

– Не знаю, – ответил я. – Но до сих пор я не проиграл ни одного поединка.

– Я не видела еще таких бойцов, как ты, – она подошла ближе. – Ты мог бы научить меня?

– Я не стал бы учить тебя, даже если бы у меня было время. – Мокрой ладонью я убрал со лба волосы. – Девушек должны защищать парни.

– Твоя зеленоглазая не умеет драться? – слегка раздраженно спросила она.

Я дернул углом рта:

– Мы очень долго были в разлуке. Она мстила за меня и выучилась драться очень неплохо. Тебе что, есть за кого мстить, графиня?

– Может быть, и есть! – с вызовом бросила она мне. Я протянул руку, взял не успевшую отшатнуться Сандру за подбородок (она расширила глаза) и уверенно бросил:

– Нет.

– Ты читаешь по глазам? – быстро и зло спросила она, высвобождаясь.

– Я скоро семь лет здесь, – весело ответил я, и, похоже, это веселье ее оскорбило.

– Парни из Европы – это что-то непостижимое, – сказала она. – А русские – самые безумные изо всех… Покажи палаш.

Я поддел гарду пальцем и, перекинув палаш на ладони рукоятью влево, протянул девчонке.

– Не боишься? – спросила она. – Ты подал его так, что не можешь быстро схватить и ударить… о!

Палаш в моей левой руке замер точно перед ее носом, острием в луну.

– Я правша, – спокойно объяснил я, – но и левой умею владеть…

Сандра крутнулась на пятках и метнулась прочь. Я еще какое-то время пытался продолжать упражнение с клинком, потом засмеялся, плюнул, не поймал палаш ножнами, плюнул снова. Повернулся, пошел к лагерю, чтобы хоть часок поспать – и нос к носу столкнулся с Танюшкой.

– Тань? – чуть удивился я, и ее корда наискось прижалась к моей шее слева. Глаза у Танюшки были бешеные.

– Я тебе сейчас горло перережу, – тихо сказала он. – Что вы там обсуждали с этой ккккккккорррровой?! Быстро отвечай!

– Режь, – сказал я, чувствуя с каким-то непонятным наслаждением, как бритвенной остроты клинок надсекает самой своей тяжестью кожу, и щекочущая струйка крови тонко побежала по шее.

– Она уговаривала тебя остаться?!

– А? – до меня дошло, что Танюшка права. – Да, пожалуй…

– И?! – верхняя губа Танюшки приподнялась.

– Я согласился, – пожал я плечами. Глаза Танюшки полыхнули, и я на миг пережил свою смерть. Потом клинок откачнулся, и девчонка облегченно вздохнула, проведя рукой по глазам:

– Издеваешься… Ой, я тебя порезала!

– Да, вот странно, правда? – иронично спросил я и напрягся: – Ого! – Язычок Танюшки прошелся по шее снизу вверх. – У тебя задатки вампира… Носферату, помнишь, нам рассказывали? – Ее язык крался выше, выше и оказался в углу моих губ. Требовательно отвердел. – Я думал, мне удастся поспать еще хоть час… – Голос у меня сорвался, потому что побоялся прикусить Танькин язык.

– Прости. – Она отстранилась. – Я ревнивая дура… Это у меня с тех пор, как ты пропадал, а в небе светило черное солнце… как гаснущий уголек… Я не могу потерять тебя, Олег… не хочу… не сейчас… не так…

Она задыхалась, и я увидел на ее глазах настоящие слезы.

– Что я без тебя, Таня? – тихо спросил я.

– Слышишь? – Она улыбалась сквозь эти слезы. – Наши поют… Значит, все правильно, да, Олег?

Со стороны лагеря неслось хоровое:

– Ничего на свете лучше нету,

Чем бродить друзьям по белу свету!

Тем, кто дружен, не страшны тревоги —

Нам любые дороги дороги!

Наш ковер – цветочная поляна,

Наши стены – сосны-великаны,

Наша крыша – небо голубое,

Наше счастье – жить такой судьбою!^[275]

А чуть подальше откликались по-английски ребята Нэда:

– Если ты и смел

и честен —

руку, друг, тебе мы

подаем.

Встанем, как один —

все вместе!

Будь уверен в нас —

не подведем!

Нам, дружище, пора

в бой – во имя добра!

Знай – повсюду друзья с тобой!

Смелее в бой!^[276]

– Значит, все правильно, Тань, – отозвался я, увлекая ее на колющий кожу острый прибрежный кустарник, хрустко промявшийся под нашими телами…

Вышедшая в зенит луна холодно смотрела на лежащих среди измятых веток обнаженных мальчика и девочку, все еще обнимавших друг друга. Наконец, мальчик, продолжая ласкать свою подружку, со стоном подался чуть назад и в сторону. Девчонку сотрясла тягучая, сладостная судорога, она сдвинулась следом за пареньком, стараясь удержать в себе то, что доставляло такое наслаждение, но потом со вздохом повалилась на спину. По ее лицу блуждала потерянная улыбка. Мальчик нагнул голову и принялся ловить губами ее сосок. Лицо у него было сонным и усталым, но счастливым.

Неподалеку печально и негромко, но очень ясно гудела волынка, выводя в чьих-то умелых руках мелодию, прозрачную, как эта лунная ночь. Многим, кажется, не спалось…

– Может быть, мы опять лезем не в свое дело? – тихо спросил я, осторожно, нежно лаская пальцами плечо и шею Танюшки.

– Поспи, – она не ответила на мой вопрос, – у тебя еще есть время. Я разбужу, когда надо будет грузиться.

Я вздохнул, устраиваясь удобнее и уже уплывая куда-то в звонкую тишину. В самом деле, почему бы не поспать? Танюшкины пальцы гладили мои волосы, но не как в любовной игре… а я вдруг вспомнил почему-то маму, хотя она никогда не гладила меня по голове… расчесывала прядь к пряди мои жесткие, спутанные волосы, темные от природы, но давно выгоревшие до цвета старой меди – так прочно, что даже зимы не могли вернуть им прежнего цвета.

– Солнце за море ушло —

спа-а-ать… —

успел я услышать голос Танюшки, прежде чем заснул совсем…

Таня не спала. Она продолжала поглаживать волосы Олега, стараясь больше ничем не шевелить даже легонько, чтобы невзначай не разбудить его. Олег ровно, тихо и сильно дышал, и от луны лежали на его скулах черные полукружья теней ресниц. Он спал так доверчиво, беззащитно, полностью положившись на нее, что у Тани от нежности перехватило горло.

– Он вернется живым, – Танюшка подняла глаза к диску луны. – Он вернется живым, слышишь?!

Олег завозился.

И через секунду на берегу затрубил рог.

* * *

На драккаре мне удалось поспать как следует. Я просто-напросто растянулся на корме, натянул на голову кожаную покрышку и отключился без снов и ощущений.

Когда я проснулся, было заполдень. Драккар двигался ходко, солнце пекло, во сне я вспотел.

Все, кроме смены гребцов, спали тоже. Хотя – нет, не все. Нэд сидел на корме, а Джек – прочно держал кормовое весло. Они негромко разговаривали. Совершенно спокойно, как и положено разговаривать старым друзьям. Если не считать, что маску Нэд носит, потому что Джек когда-то снес ему часть нижней челюсти.

– Добрый день, – я сел. – Что у нас за бортом?

– Вода, – отозвался Джек, передавая весло Нэду. Ловко вскочив на борт, он неспешно перебрался на нос и устроился там, возле самой головы, а я поднялся на корму. Нэд отстраненно посмотрел на меня, небрежно опираясь на резную рукоять.

– Выспался? – неожиданно спросил он.

– Ты сумеешь провести драккар по мелям? – вместо ответа спросил я.

Нэд наклонил голову, чуть переложил весло и сильным голосом затянул:

– Я ворона вижу, он черным крылом

Взмахнул и поднялся за белым орлом…

– Ворон-викинг,

Ворон-викинг! —

отозвались на веслах.

– Я вижу, как в небо они поднялись,

Как спутались когти, как крылья сплелись! —

отозвался с носа Джек, ловко сев вполоборота, а палуба отозвалась:

– Ворон-викинг,

Ворон-викинг!

– Орлиные крылья вороньих сильней,

Орлиные когти вороньих острей —

И падает ворон, орел одолел, —

пел Нэд, щуря глаза в даль моря, —

Он сел на скалу и победу воспел!

– Но ворон оправился, взмыл на скалу —

Страшный удар он наносит орлу! —

Джек в рост поднялся на носу и улыбался:

– Ворона клюв —

Викинга меч!

Орлу он срубает

Голову с плеч!

– Ворон-викинг, —

ухнула палуба, —

Ворон-викинг!^[277]

«Ну что ж, – подумал я, – не худший вариант, если подумать».

А вода, взбитая веслами в пену, бежала за бортом от носа к корме.

* * *

Сергей помог мне застегнуть крючки бригантины.

– Нормально?

– Нормально. – Я подвигал плечами. Спереди тихо посвистели, драккар плавным рывком придвинулся к темнеющему на фоне неба берегу еще ближе. Достав наган, я посмотрел, открыв шторку, донца патронов в барабане.

– Стрелять будешь? – поинтересовался Йенс. – Вроде бы наш брат белый…

– Случай не тот, – пробормотал я, убирая наган. – А ты прав, Йенс. Урса тут мало, потому что своих ублюдков хватает… Вот и проредим их густые ряды.

Драккар неспешно, но уверенно подбирался к берегу. Нэд не хотел рисковать, выслал вперед дозор на лодке для промеров. Своего мастерства эрл Кардиган не преувеличивал – его драккар уверенно шел над мелями, только что не скребя по ним дном, впритирку, но без проблем.

– Пожалуй, я проведу разведку, – подошел ко мне Вадим.

Я покачал головой:

– Пожалуй, я сам ее проведу… Слышишь, Нэд?

Он махнул рукой, подходя:

– Хорошо, но мы не будем ждать, пойдем сразу следом за вами. Если что, – он подозвал одного из своих мальчишек, с рогом на боку, – трубите.

– Не надо, – отозвался я. – Вадим пойдет со мной, а у него свирель. Ждите свистка.

– Хорошо, – Нэд хлопнул меня по плечу, – и удачи. Если тебя сейчас все-таки убьют – то, честное слово, это будет обидно.

– Учту, – усмехнулся я. – Вадим, Йенс, Сергей, Джек – со мной пойдете?

– Это звучит, как вопрос, – проворчал Вадим, наматывая на кулак ремень кистеня и пряча гирьку в рукав.

– Ответ? – хмыкнул я.

Вадим развел руками:

– Конечно – да.

– Два топовых огня справа по борту, – сказали с носа. В самом деле, примерно в трех километрах от нас ритмично покачивались два огня, словно бы висевшие в небе. Раньше, чем я успел это сообразить, Нэд сказал:

– Это в заливе за мысом. Две каравеллы… Знать бы, где третья?

– Если я что-то понимаю, то северней нас, у маяка, – вспомнил я карту Сандры. – И, кажется, форт еще не взят, иначе зарево было бы вполнеба…

В темноте облегченно вздохнула девчонка.

– Пошли, а? – почти жалобно попросил Сергей, поправляя перевязи. – Замотался ждать.

– Лодка подана, прошу, – сообщили серьезно из-под наших ног у борта. – Тут рядом, сползайте, доставим.

– Табань, – приказал Нэд, уже перестав на нас обращать внимание. – Убрать весла, волчары!

* * *

Если бы я был на месте Сатаны, то, получив известие о появлении драккара, первым делом приказал бы караулить именно мели. Но этот парень – кто бы он ни был – судя по всему, оказался типичным американцем: ограниченным, самоуверенным и недальновидным. Скорей всего, он просто не подумал, что «чужак» может вмешаться в местные дела. И почти так же точно, что «гроза Тихого Океана» редко встречался с европейцами.

Когда мы выбрались на берег, начинало светать – только-только, но вполне достаточно, чтобы не сбиваться с дороги. Мы выбрались к речушке, впадавшей в залив. Справа от нас начинались поля, засеянные уже налившейся золотом пшеницей, а кое-где, полосками – кукурузой.

Спереди тянуло дымом – и полевая дорога вскоре вывела нас к сожженному мосту. Точнее, он был сперва сожжен – очевидно, защитниками острова, – а потом наскоро восстановлен, просто положены бревна. На той стороне, за садовыми насаждениями, дымил подожженный маяк. А с этой видны были полдюжины сгоревших и разметанных вигвамов. Несколько человек, перекликаясь, возились около трех больших, поднятых на столбы, амбаров. Три трупа лежали аккуратным рядком около берега, еще пять или шесть – просто разбросаны вокруг в притоптанной траве и пшенице. Вадим тронул меня за рукав и указал глазами на тела двух девчонок, уже безжизненные, распятые между вбитыми в землю кольями. А пацана со всаженным в голову томагавком, обвисшего на веревках у одного из опорных столбов, увидел я сам.

Ну что ж, обычные развлечения для мерзавцев, достаточно сильных, чтобы метнуть топор или «поставить» свою «палку», но недостаточно людей, чтобы иметь совесть.

– Около дюжины, – заметил Джек. Он не сгибал лук, а держал ладонь на рукояти меча.

– Мелочи, – небрежно сказал Сергей. – Надо только взять живыми парочку и никого не упустить… Заметили, кстати: чем больше кто-то увлекается вот такими вещами, тем хуже он сражается.

– Зайдем отсюда, со стороны поля, – приказал я, обнажая палаш и дагу. – Прижмем их к реке. Вадим, Йенс – на вас по одному пленному.

Немец кивнул. Вадим проворчал:

– Да сделаем…

Сейчас он был похож на самого себя – прежнего и ответил мне, когда я ему подмигнул.

Мы спустились с пригорка, из-за кустов на котором наблюдали, и, войдя в посевы, бесшумно заскользили вперед.

Я опередил остальных – просто в силу привычки – и, очевидно, все-таки нашумел. Недостаточно, чтобы серьезно кого-то обеспокоить, но когда я вышел на край, то мальчишка, что-то лопавший из берестяного короба (поразительно похожего на наш, русский, туесок!), смотрел именно в мою сторону. Остальные были повернуты к нам спинами.

Я поймал глазами недоуменный взгляд пацана и, покачав головой, поднес лезвие даги к губам: «Тссс…» Но парень то ли был достаточно храбрым, а скорей просто не мог поверить в то, что появился кто-то более опасный, чем они. Туесок упал на землю (там оказались крупные ягоды). Мальчишка заорал, выхватывая палаш.

Прожил он ровно столько, сколько мне понадобилось, чтобы сделать три прыжка, после чего – я неудачно ударил, а из шеи свистнула кровь. Краем глаза я отметил, что Йенс показал – германцы умеют метать топоры не хуже, чем местные – томагавки; со ступенек одного из лабазов падал с топором в голове аркебузир.

Смешно. Похоже, они еще не верили, что проиграли.

Тот, с которым я столкнулся вторым, отбил два моих удара, третий я направил стык в стык в основание клинка. Мой палаш не подвел: рукоять его палаша с визгом разлетелась, а руку мальчишка прижал к животу, вместо того чтобы выхватить хотя бы тесак. Недоуменные – не испуганные – синие глаза мальчишки расширились, словно собираясь выплеснуться из орбит, он приоткрыл рот… и все. Я разрубил ему голову.

Больше мне драться было не с кем. Один из пиратов улепетывал по мосткам, но Джек, подойдя к реке, не очень спешно натягивал лук, когда он положил стрелу на тетиву, мальчишке оставалось метров десять до первых деревьев, но разделявшие их с Джеком жалкие тридцать метров были просто смешным расстоянием для Путешественника.

Стрела прошила бегущего навылет где-то в области левой лопатки и вошла в дерево. Мальчишка рухнул сразу. Джек зевнул и молча отправился за стрелой.

– Царапнули, – сказал за моей спиной Сергей, и я, обернувшись, увидел, что он затирает обильно кровоточащую рану в левом плече. – Ерунда, – ответил он на мой взгляд.

Около ног Йенса стоял на коленях мальчишка, которому он крутил руки, упираясь коленом в спину. Лицо мальчишки было искажено, в глазах закипали изумленные слезы. Очевидно, до него стало доходить, как это – когда больно. Вадим подтащил второго, уже связанного – руки у лопаток, на горле петля. Обоим пленным было лет по четырнадцать, крупные ребята (куда плечистей меня и более рослые), со светлыми волосами и глазами.

– Очень хорошо, – заметил я, вытирая палаш о штаны ближайшего убитого. Осмотрев клинок, я удовлетворенно кивнул: зазубрин не осталось. Джек возвращался, досадливо махнул рукой – не смог вытащить стрелу, ясно… – Вопросы следующие. Сколько людей? Где третий корабль? Как расположены силы? Каковы планы? Где сам Сатана? Отвечаешь ты, – я указал на того, которого скрутил Йенс (он выглядел более испуганным), – и по порядку. Сколько у вас людей? Всего?

Мальчишка отчаянно огляделся и заревел уже в голос, не стесняясь.

– Это не содержательно. – Йенс ударил его коленом в спину. – Отвечай князю!

– Подними-ка его. – Подошедший Джек достал охотничий нож и распорол ремень штанов, которые упали к ногам мальчишки. Тот задергался, но Йенс врезал ему ребром ладони по почке, ругнувшись по-немецки. Джек обошел мальчишку и приставил нож к его горлу.

– Не забрызгайся, – посоветовал ему Сергей, глазами приглашая меня принять участие в ломке, но я… не мог. Не потому, что жалел этих двоих. Я…

Я вспомнил Город Света. И не мог.

Как ни странно, но мое молчание тоже «легло в строку». Видя, что я отношусь к происходящему как-то не так, мальчишка истошно закричал:

– Мистер, – как я уже упоминал, я был меньше ростом и субтильней комплекцией, – мистер, бога ради, не позволяйте им! Я все скажу, пожалуйста!!! Ну пожалуйста, умоляю вас!

– Сколько людей всего? – повторил я вопрос. Мальчишка нагнулся за штанами, но Сергей наступил на них ногой и удержал за волосы:

– Ну нет, еще ничего не кончилось…

– Сто семьдесят во… – Он сглотнул, отчаянно огляделся и поправил: – Сто шестьдесят восемь.

– Это с тобой и вот с ним, – я кивнул на второго пленного, все еще стоявшего на коленях, – или?..

– С-с-с… нами…

– Ну, это ты зря, – миролюбиво и почти весело сказал Йенс. – Значит, сто шестьдесят шесть.

– Где третий корабль? – задал я следующий вопрос.

– Там, у маяка… – Он слабо махнул рукой.

– Вы с него?

– Да, с него…

– Сколько людей у вас, где?

– Сорок восемь у нас… там, на той стороне реки, обыскивают местность, а мы передовой отряд… Остальные возле крепости…

– Сто восемнадцать, – подсчитал Вадим. – Ну, кажется, мы узнали все, что хотели.

– Не совсем, – возразил я. – Как на самом деле зовут Сатану?

Ответом мне был изумленный взгляд:

– Н-не знаю… никто не знает… да и зачем?..

– Действительно – зачем? – согласился я. – Вот теперь все… Ну что, становись на колени. – Я достал палаш. – Отпусти его, Йенс.

Йенс разжал руки, и мальчишка опустился на колени, завороженно глядя на мой клинок. Он сглатывал и облизывал губы – снова, снова, а глаза подергивались маслянистой пленочкой последнего понимания.

– И ты будешь рубить? – с любопытством спросил Вадим.

– Вон там лежат девчонки, – ответил я. – Ты видел, что с ними сделали? – и, отвернувшись, коленом тронул плечо пленного. – Поудобней встань, шею вытяни… Волосы убери… – Он покорно выполнял мои распоряжения, только никак не мог отвести взгляд от клинка.

– Так, все, хватит, – сказал Вадим и, отойдя в сторону, уставился в поля.

– Нервы, – сказал ему вслед Йенс. – А сможешь обоих в один мах?

– Ставьте рядом, – указал я, – сейчас попробую.

Этот парень упирался, но вяло, как-то обморочно, а когда его поставили на колени, остался стоять точно так же, как и первый. – Может, хотите помолиться? – осведомился я со смешком.

– Олег, это уже лишнее, – заметил Джек. – Хватит их мучить, они все-таки не урса. Кончаем шутить.

– Да я и не шучу, – ответил я и нанес удар…

В тишине было слышно, как блюет от страха тот, второй. Первый – что без штанов – обделался в тот момент, когда мой палаш замер, коснувшись его кожи; просто непроизвольно опорожнил кишечник, уже представив себя мертвым. Говорят, отрубленная голова еще несколько секунд видит и осознает окружающее, хотя точно этого я не знал и не стремился проверить.

– Пачкать палаш кровью трусов я не стану. Увижу вас здесь с оружием в руках – убью. Вадим! Сигнал нашим!

* * *

Отряд, рыскавший вокруг маяка, тоже успел натворить дел. То, что сожгли сам маяк, было еще мелочью. Когда мы подошли туда, там было около двух десятков человек – примерно поровну на берегу и отшвартованной у самого берега каравелле. Остальные, очевидно, рыскали в округе. А эти, на берегу, занимались обычными делами. Несколько человек играли в самодельные карты. Трое держали стонущую девчонку. Еще один ее насиловал – как-то вяловато, уже не в первый раз, наверное. Среди обгорелых остатков маяка виднелись два или три обугленных трупа.

В ту секунду, глядя на происходящее, я подумал, что зря отпустил тех двоих.

Мы стояли за кустами и деревьями метрах в двадцати от маяка. Ждали, пока половина отряда Нэда кружным путем проберется ближе к сходням. Поэтому я хорошо видел этих ребят. Совершенно обычных, крепких, загорелых, в большинстве своем светловолосых или светло-русых, как большинство американцев. И мне вдруг до спазмов в груди захотелось, чтобы ничего этого не было. Чтобы все это исчезло. Потому что это было противоестественно и дико…

Нэд повел себя нагло. Кусты вдоль берега позволили ему с полутора десятками своих людей подойти метров на двадцать к сходням, после чего они из этих кустов просто вышли и направились к кораблю. Честно слово, они преодолели половину пути, прежде чем пираты что-то сообразили! А тут в игру вступил и я с остальными бойцами…

– Рось!!! – заорал я, первым бросаясь из кустов. За мной метнулись остальные, грозно вопя и сминая кусты.

Насиловавший мальчишка продолжал двигаться, хотя уже видел нас, – он кончал и просто не мог остановиться. Я не стал его убивать, проскочил сбоку. Со стороны корабля раздавались вопли и крик, похожий на вой умирающего животного…

Палаш – под удар, пинок ногой в пах, сзади в затылок – со всего размаху, череп разлетается мелкими брызгами… Краем глаза – как в кино, с мачты каравеллы падает флаг с тройной молнией в перевернутой пятиконечной звезде, кто-то уже забрался туда… томагавк! Отбитый дагой, он, крутясь, ушел куда-то в сторону…

– Да что ж такое?! – заорал я зло. – Опять все, что ли?!

Да, это было все. Кто-то корчился на земле, кто-то кричал, но вообще это было все. По сходням тяжело катился убитый; Нэд, поставив ногу на фальшборт, вытирал шпагу.

– Олег! – окликнул меня Вадим. – Олег, Ян убит.

У Нэда было убито двое. Трое за двадцать, если ваш противник – белый, это счет, которым можно гордиться… если один из этих троих – не ваш… товарищ.

Ян умер сразу. Его достали сбоку уколом палаша – точно меж ребер в сердце. Я стоял над убитым, пока его укладывали удобней (словно это имело значение!), и пытался вызвать в себе настоящую жалость. Не получалось. Умом я понимал, что Ян убит, что это страшно… но не получалось вспомнить что-то, что могло бы сделать его по-настоящему живым в памяти. Парень как парень…

– Тут еще два десятка, – напомнил Нэд. Он так и не убрал шпагу, держал ее на локте. – И надо действовать быстро. У меня еще один тяжелораненый, а у тебя?

Я мотнул головой. «Тяжелых» у меня не было.

– Будем прочесывать посадки до реки, – предложил я, – выбьем их по одному… Джек, возьми человек десять, идите к реке, к переправе, посмотрите, чтобы никто не ударил нам в спину…

Нэд тоже отдал кому-то распоряжение, чтобы остались и помогли Сандре, хлопотавшей над изнасилованной девчонкой и каким-то раненым парнишкой, которого нашли на берегу.

Мы растянулись двойной цепочкой. Странно. Мне казалось, что это будет приключение. Рыцарский подвиг. Восстановление справедливости.

А сейчас – сейчас мне было противно, скучно и хотелось, чтобы все это поскорей закончилось. Я знал, что это плохой настрой для боя (а основной бой был еще впереди!), но ничего не мог с собой поделать.

– Ты что-то какой-то… – бросил Сергей, приноравливаясь в мой шаг. – Олег, что с тобой?

– Ничего сверх того что, – ответил я. – Все в норме, Сергей…

На их месте я бы попытался собрать кулак и прорваться через наш фронт. Но они, похоже, думали каждый о себе – или, может, просто погибли те, кто мог их организовать. Мы ловили и кололи их среди посадок, в кустах подлеска и высокой траве.

Я не пускал оружия в ход.

Ну их к черту. Я не поднял клинка, даже когда какой-то парень с сумасшедшими глазами бросился на меня шагов через пять, занося тесак – уклонился, ударил локтем в позвоночник… и, уже упавшего, его приколол метнувшийся ко мне Сергей.

– Ты что, Таньку хочешь навечно огорчить?! – заорал он. Я отмахнулся, промолчал. Сергей уже не отходил от меня, а мне вдруг стало смешно, если честно.

Если меня кто-то достанет, то не эти щенята, в глазах которых – только страх и обреченность… да вот же в чем дело!!! Я даже остановился на миг. Мне – скучно, потому что они просто не дотягивают до уровня, с которого «считается» мой противник. Все равно что комаров давить. Но, с другой стороны, они белые, и от этого скука дополняется тоскливым отвращением к убийству, которого не бывает, когда убиваешь урса.

«Обратным ходом» загребли еще троих – они где-то отсиделись и сейчас решили, что смогли спастись. Ошибались… Никто из них даже не пробовал сопротивляться, только один, самый младший, цеплялся за руки тех, кто поволок его убивать – и бессмысленно кричал западающим голосом:

– Ннние-е-еэээна-а-а… ннние-е-еэээна-а-а…

Я смотрел на происходящее без жалости. Просто потому, что знал: я бы погиб в бою, бросившись на клинки, даже окажись я один против сотни… а, случись мне оказаться в руках врагов, не стал бы их ни о чем просить, даже если бы они стали резать меня по суставам.

– Не убивайте их!

Все обернулись, даже трое пацанов, уже стоявшие на коленях.

– Не убивайте их! – крикнула Сандра снова, задыхаясь от долгого бега. – Не убивайте! Не трогайте их, пожалуйста. Хватит! В конце концов, это мой остров, и я приказываю… – Голос ее упал. – Я прошу… не убивайте их… пусть живут, пожалуйста…

– Оставьте их, – равнодушно сказал Нэд. – У нас впереди самое главное.

* * *

Судя по всему, начало операции мы провернули неплохо. Пора было переходить к финалу. Два десятка лучников и аркебузиров во главе с Джеком снова погрузились на драккар и, обогнув западный мыс, высадились на склоне скалы, которой заканчивался мыс восточный. Теперь даже если Сатана решит вывести свои корабли в открытое море из залива, стрелы и пули не оставят на палубах никого живого. Но наши силы резко уменьшились, и это тоже был факт – неприятный уже для нас…

Отряд Сатаны расположился на двух берегах залива, под стенами форта. Причал был сожжен – очевидно, самими же защитниками. Штурмовать укрепления никто не торопился – пираты сидели или лежали, ходили или стояли на почтительном расстоянии от стен, за которыми на настиле виднелись защитники. На пустой полосе между осаждающими и стенами кое-где торчали стрелы, лежали два трупа и брошенное бревно с грубо обрубленными сучками – таран. Очевидно, штурмовать все-таки пытались… как, впрочем, и поджечь частокол. Я разглядел торчащие в бревнах стрелы. Ну, это бессмысленное занятие. Дуб так не запалишь.

– Будем ждать ночи? – спросил Нэд.

– Нет, – отозвался я. Честное слово, еще за секунду до этого я ни о чем таком не думал, а тут вдруг само выскочило, одновременно в мозг и на язык. – Мы сделаем по-другому…

Когда я изложил Нэду свой план, он молчал около минуты, изучая меня потемневшими глазами. Потом хмыкнул и заметил:

– Вот из-за таких, как ты, Олег, мы в свое время так и не смогли продвинуть нашу границу за Урал. Эдакие вольные, шатающиеся по белу свету ублюдки, которые говорили по-английски с добротным русским акцентом… Между прочим, одного такого я посадил на кол.

– Помогло? – осведомился я.

– Ненадолго, появились двое его приятелей… Ну что ж, действуй. Если тебя начнут убивать – постараюсь выручить.

– И без тебя найдется кому, – проворчал Сергей. Кажется, он хотел что-то еще сказать, но я уже уходил. И не обернулся…

Нет, ну почему я не боюсь?

Я неспешно шагал от края поля к лагерю, держа руки подальше от эфесов и посматривая то в ясное небо, то просто вокруг, то перед собой, где уже собиралась теплая компания по встрече. Скорей всего, среди них были и те, кто тогда преследовал нас с Сандрой на берегу, так что меня должны были узнать.

Некстати заныло забинтованное плечо. Я остановился, встал на колено, поправил завязку сапога. Выпрямившись, широко улыбнулся, продолжая шагать. Я видел, что они собираются делать, поэтому не замедлил движения вперед, отбив ударом ладони направленный в голову клинок, а обратным движением разбив горе-убийце нос и верхнюю губу.

– Мне нужен Сатана, – сказал я, обводя остальных взглядом (клинки опускались). – Скорее.

Вокруг произошло плавное движение. Я смотрел теперь поверх голов и сам ощутил, какое у меня скучное лицо. И это не было маской. Нет.

– Ты хотел говорить с Сатаной.

Вот теперь я опустил взгляд.

– Тесен мир, – сказал Сатана. – Здравствуй, Олег.

– Здравствуй, Арнис, – ответил я.

* * *

Мы стояли на берегу залива друг против друга. И я заговорил первым:

– Ты здорово изменился. Не внешне… Я бы ни за что не подумал, что за всем этим стоишь ты. Гроза Тихого Океана…

Очевидно, он уловил презрение, прозвучавшее в моем голосе. Но не стал оправдываться или спорить, а просто спросил:

– Какое у тебя ко мне дело?

– Мелочи, – пожал я плечами, ощущая, как растет во мне ноющая боль. Не физическая, нет… – Вокруг вашего расположения сейчас находятся до двухсот человек. Четверть – с луками и аркебузами…

– Олег, – прервал он меня, – это ты расскажешь кому-нибудь другому. Не мне. Хорошо, если тут у тебя человек двадцать. Я не очень удивился бы, узнай, что ты тут вообще – один.

– Арнис, – в тон ему ответил я, – как ты думаешь, твои ребятки поверят мне, если я им скажу про две сотни? Мне кажется, ты нашел себе не лучшую компанию. По крайней мере, те шесть десятков, которых мы уже прикончили, не произвели на меня впечатления стойких бойцов… Мне и в голову бы не пришло, Арнис, что ты – хотя этот мир меняет людей! – мог оказаться в такой компании.

Несколько секунд он смотрел на меня и, очевидно, понял, что я говорю правду:

– Вот как… А что наши? – вдруг спросил он. – С тобой?

– Далеко не все… Долго рассказывать. Ну так как, Арнис? Устроим свалку?

– Ты-то ведь отсюда все равно не уйдешь, – сказал он. – Махну своим… и даже будь у тебя там правда две сотни – лежать тебе тут.

– Ты думаешь, меня это пугает? – удивился я.

Он снова несколько секунд изучал меня, потом кивнул:

– Не думаю… А неужели ты думаешь, что этот мир дал мне что-то, за что я должен быть ему благодарен? Мне было плохо… мне и сейчас не очень хорошо. Так почему остальным должно быть лучше?

– Не очень верится, что это ты, – вырвалось у меня. – Года три мы не виделись?

– Около того… – согласился он.

И я припечатал:

– Маленький срок тебе понадобился, чтобы стать подонком. Изнасилованные девчонки, пытки, сожженные дома – это все в отместку за то, что тебе было плохо? Тебе лечиться надо, Арнис… Прикажи своим, – я повысил голос, – бросить оружие, иначе через три минуты наши две сотни раскатают вас в блин. Оружие складывать туда, самим отходить туда, – я дважды махнул рукой, крутнулся на пятках и зашагал прочь, не оборачиваясь, но слыша, как за спиной начинается шум…

Наблюдать со стороны было, если честно, неприятно, как всегда неприятно наблюдать за испуганными людьми. Мы протрубили в несколько рогов, из крепости откликнулись – один из сигналов нам показала Сандра, там поняли, что подошло подкрепление. Наши ребята, давясь от смеха, то и дело мелькали меж кустов, и я видел: отряд Арниса разделился примерно два к одному, и большинство было явно за сдачу…

– Трусы, – презрительно сказал Сергей.

– Не все. – Нэд указал на группку примерно из тридцати человек. Они сплотились вокруг Арниса, который, судя по всему, перестал уговаривать остальных и сейчас, как можно было судить по жестам, необычайно для него резким, собирался на прорыв. На противоположном берегу залива творилось вообще черт-те что, там, похоже, просто разбегались. А из ворот форта уже выбегали с оружием его защитники, тут же начавшие связывать тех, кто бросил оружие.

Арнис, как я и предполагал, пошел к кораблям. Раде, оказавшийся рядом со мной, сморщил нос:

– Да черт с ними, там их перестреляют, как куропаток…

– Это не то, что мне нужно, – возразил я и заметил, как Нэд кивнул, обнажая шпагу. – Те, кто хочет, могут оставаться здесь. Остальные – за мной!

Арнис понял, что ему не уйти. На бегу я увидел, как его отряд – да, эти неплохи! – мгновенно и туго стянулся в твердый, ощетинившийся во все стороны сталью клубок.

А у меня на бегу бились в голове невесть откуда всплывшие строчки…

Вот и сошлись дороги.

Вот и сошлись дороги.

Вот и сошлись дороги —

Вот мы и сшиблись клином —

Горек, ох, горек час!

Это не я с тобою,

Это не я с тобою,

Это не я с тобою —

Это беда с бедою

В чистом поле сошлась!

– Лево, право, назад! – крикнул я, не поворачиваясь и, перейдя с бега на припрыг – раз, два! – нанес удар ногой вверх, в живот первого, оказавшегося передо мной, под взлетевшее оружие, вбивая его внутрь строя, на его же товарищей. – Ффа!

И все-таки я был прав. Этот мир меняет людей. Очень. А точнее, как я уже думал не раз, выволакивает на свет божий нас настоящих.

Дагу – вверх, вбок; локтем в зубы. От подставленной чашки палаша отскакивает чей-то клинок; самым концом отточенной обратной стороны – как бритвой – по руке над локтем – а! Скользящий удар чьего-то тесака по боку моей бригантины, кто-то упал под правую ногу, я рухнул на колено, палаш над головой – глухой лязг – дагу снизу вверх в пах… Подняться! Удар сверху, еще один – в раненое плечо… да кто же так молотит?! Над моей головой – промельк валлонки, можно встать, мой противник валится с проколотой грудью… ага, это Ленька Смагин позаботился… черт, что с ним?! Не донеся ладоней до залившегося кровью лица, Ленька падает назад, в гущу смыкающихся тел… Кто, сволочи?! Рослый парень, волосы схвачены на макушке в «конский хвост», а на палаше – кровь… Держись, гадина… Места для размаха нет, совсем нет, он отпихивает меня эфесом, в левой – нож, я блокирую его дагой… Ясо пытается просунуть у меня под мышкой клинок, я огрызаюсь:

– Не лезь!

Прижаться ближе… руку расслабить… ага! Я блокирую запястье коленом, бью сверху дагой – за правую ключицу, за левую ключицу – и здоровяк, обливаясь кровью, уходит куда-то вниз… Лицо – кровавые сгустки сползают по левой щеке, острая боль снаружи левого локтя… вот они, свалки, кто-никто обязательно зацепит… ага, место! Косой удар слева в шею – харрашшоо!! Так, где Арнис, Арнис где?!

– Место дайте, черти! – кричит кто-то по-немецки. Йенс, что ли? Да, место бы неплохо, побольше места… Пот, кровь, толчея и озверение… Рука – в перчатке, толстой, коричневой – вцепляется в плечо, прямо перед глазами – длинный нож… перетопчешься, ублюдок – ннна! Рот вспухает алым пузырем из перерезанного основанием палаша горла. Я умею любить. Я даже щадить умею. Но не в бою…

А вот и Арнис…

У ног Арниса лежали двое наших – не моих, а Нэда. И сейчас он сражался с третьим, а третьим… третьим был Мило. Как и раньше, у Арниса были ландскетта и скрамасакс. Кругом не оставалось уже его людей, только полукруг тяжело дышащих наших – и схватка в его центре.

Мило дрался очень хорошо. Он уже не раз это доказывал, да и сейчас я мог бы высоко оценить его действия. Его скьявона мелькала, как молния, и он, конечно, вышел на поединок с намерением победить… Но все-таки… все-таки…

Все-таки он не успел увидеть то, что увидел я. Не хватило нескольких лет опыта. А я увидел, как Арнис, поймав на гарду ландскетты клинок Мило, плавно-мгновенно нагнул руку. Чуть-чуть. Но достаточно для того, чтобы Мило, подавшись в сторону, уже не смог увернуться от вошедшего под ребра вверх скрамасакса.

Мило повернулся в нашу сторону, взмахнув руками влево и, так и не выронив оружия, рухнул третьим трупом к ногам Арниса.

Стало тихо-тихо – почти совсем, и я понял, что весь остальной бой закончился. Арнис поклонился убитому и, обведя нас взглядом, спросил:

– Кто следующий?

Несколько секунд никто ничего не говорил. Потом я заметил, как напряглись плечи Видова, понял, что сейчас он рванется мстить за соотечественника – и сам шагнул вперед… но меня перехватил Сергей.

– Давай я, – предложил он, улыбаясь.

– Почему ты? – усмехнулся я в ответ.

– Надо же и мне создавать репутацию, а у тебя она уже всяко есть. – Сергей сжал мне плечо. Он вроде бы шутил, но глаза были серьезными. Я увидел, как у него шевельнулись губы, уловил вздох «Саня…» и понял: Сергей хочет если и не спасти меня от груза убийства, то, по крайней мере, разделить его со мной. – Ну, я пойду, – сказал Сергей, больше не дав мне вставить ни слова. И пошел навстречу Арнису, пригибаясь и раскручивая в руках палаш и дагу.

Арнис ждал, чуть сгорбившись. Со стороны это, наверное, было не очень заметно, но у меня был наметанный глаз, и я видел, что он устал и хочет успокоиться…

Арнис, Арнис… Мальчишка с медлительным акцентом, показывавший нам на остановке около училища ГА, как правильно вязать узлы. Мой… мой друг. Первый, потерявший тут свою девчонку, – вот он прыгает по льдинам на вскрывшейся балканской реке… Мне захотелось крикнуть: «Да черт возьми, хватит, вы чего?!»…

Клинки тяжко столкнулись с пронзительным, брызжущим искрами, визгом…

Вот и сошлись дороги…

В первые же секунды боя Арнис ранил Сергея – еще раз в уже раненное сегодня плечо. Не скажу, чтобы это как-то отразилось на быстроте моего друга, – у него даже лицо не дрогнуло. А еще через полминуты, заполненной яростным обменом ударами, Сергей коротко вскрикнул – его дага со стеклянным, очень красивым звоном обломилась под ударом скрамасакса. Как ни странно, но именно в этот момент Арнис получил рану. Очевидно, он не ожидал, что дага Сергея обломится – и подался вбок-вперед, а Сергей полоснул его по бедру, левому, снаружи. Арнис отскочил. Сергей с руганью швырнул в сторону рукоять с двухсантиметровым обломком клинка, сделал рискованный длинный выпад, отдернул клинок вовремя… и достал Арниса. Справа, в открывшуюся во время ответного удара подмышку, разрубив артерию.

Арнис снялся с клинка. Отшагнул, открыл рот, выплевывая кровь. Раскинул руки крестом и рухнул на спину, не выпуская оружия из рук.

Сергей бросил палаш и, закрыв локтем лицо, закачался, словно собираясь упасть тоже.

* * *

Теплая, щекочущая вода дошла мне до колен, и я, остановившись, прикрыл глаза, подняв лицо к небу. Мне казалось, что я кожей ощущаю звездный свет…

Сережка Лукьянко умер на руках Раде, за десять-пятнадцать минут до того, как Вильма добралась до него. Его ранили в печень, и какое-то время он еще боролся за жизнь, то проваливаясь в бессознанку, то выплывая из нее на поверхность. Очевидно, хотел дождаться Вильму. Мы все хотели, чтобы он дождался. Но Серый вдруг начал метаться, попытался встать, и мы поняли – все. Он жестами подозвал меня, силился что-то сказать, но горлом лилась кровь, не слова… Я присел рядом с ним, ощущая, что сейчас завою от тоски.

– Не останется… места… игре, в которой… убивают… – прокашлял Сергей.

И – умер. Просто не стало его. Сережки Лукьянко, который хорошо дрался и мечтал писать книжки, а иногда – рассказывал то, что хотел бы написать. Интересно рассказывал, но я поймал себя на мысли, что с трудом вспоминаю сюжеты. Просто – интересно, захватывающе…

А еще мне не забыть, наверное, как Вильма с каменным лицом ломала свою длинную, тяжелую недевчоночью шпагу, которой так ловко владела, ранила руки и ломала… и наконец сталь распалась с плачущим звуком, похожим на человеческий крик. А потом Вильма ушла по берегу, не разбирая дороги… Лора плакала над Мило. Не знаю, любила ли она его, но не могла не привязаться к тому, кто ее-то как раз любил, кто вытащил ее из пиратского дирижабля и уговорил меня взять в отряд…

А Лидка, увидев убитого Леньку (а он погиб, ему разрубили череп, погиб – и дал мне подняться на ноги…), вдруг завизжала и забилась, выхватила нож… Не знаю, что она хотела сделать. Колька обхватил ее, прижал к себе, держал, целовал и говорил что-то утешительное и бессмысленное…

У меня погибли четверо. Семеро – у Нэда, еще трое – у защитников форта Сандры. Пиратов в плен попало не меньше полусотни, совершенно неясно было, что с ними делать, да меня это и не интересовало. Из трюма одной каравеллы вытащили десяток пленных, взятых где-то на севере и ошалевших от неожиданной свободы… И еще что-то происходило, крутилось, кувыркалось,неслось, сам собой завертелся какой-то праздник с кострами, плясками и песнями…

А я плюнул и ушел. До темноты шлялся по острову, но веселье было слышно везде, и за этим весельем стоял Арнис, убитый Сергеем, и сам Сергей, закрывший лицо локтем, и кровавые пузыри на губах другого Сергея. Наверное, меня искали. Не знаю…

– Эх, жить будем,

Эх, гулять будем,

А как смерть придет —

Помирать будем!

Это пел Игорь. Я различал его голос, разухабистый сейчас, не похожий, но все равно его.

А как смерть придет – помирать будем…

– Олег.

Я обернулся. Джек – в полном снаряжении, с вещмешком, луком – спускался к берегу, и я вышел на песок. Англичанин остановился в двух шагах от меня, тяжело дыша и не сводя с меня расширенных глаз, в которых дрожала луна.

Остро царапнуло сердце. Тоскливенько, глубоко. Я улыбнулся:

– Ты чего?

– Наконец-то я тебя нашел, – сказал он.

– А что, ищут? – без интереса спросил я.

Джек пожал плечами:

– Да не очень… Бесятся все. Или плачут… Олег, я пришел просить тебя. – Он сглотнул. Я молча глядел ему в глаза. – Нэд уплывает через час.

У меня пересохло во рту. Я тоже глотнул, громко, скрежещуще:

– И?..

– Избавь меня от клятвы, – тихо попросил Джек и опустил глаза.

А я вспомнил склоны Олимпа – вечность назад! – и его клятву верности мне… и Таньке…

– Ты хочешь уплыть с ним?

– Да. – Он с усилием поднял глаза. – Но если ты скажешь «нет» – я останусь. Я только прошу тебя… я никогда никого ни о чем…

А в глазах у него, за луной, за дрожащими бликами, были тоска и одиночество. И я ужаснулся мысли, до какой же степени нужно быть одиноким, чтобы самым близким и родным стал тебе твой враг… только потому, что не осталось на свете больше никого, с кем бы связывали тебя общие воспоминания…

Джек смотрел – и губы у него дрожали.

– Эх, ты, – тихо сказал я, – дурачок.

Я обнял его за шею и ткнулся в лоб Джека своим лбом. Он был умней меня, но сейчас я ощущал себя мудрецом рядом с мальчишкой… а еще ощущал, как близко у моих глаз слезы и как это – когда тебе печально и сладко одновременно.

– Олег… – начал он быстро, но я перебил его:

– Иди. Я освобождаю тебя от клятвы… Да. Еще… – Я отстранился. – Ты навсегда останешься моим другом, Джек Путешественник. Где бы ты ни был. Независимо от того, встретимся мы еще или нет. Вот тебе моя клятва.

– А ты всегда будешь моим другом, – твердо сказал он. – Я долго странствовал по этому миру после гибели нашего королевства. И нигде не было мне так хорошо, как у вас.

Я обнял его уже по-настоящему… и первый раз в жизни поцеловался с мальчишкой. И это было… здорово. Совсем не так и не то, что с Танюшкой. Абсолютно по-другому, но здорово. Потому что…

Джек сказал правду. Он был мой друг.

Прыжками Джек поднялся на берег. И там, наверху, остановился уже неразличимым силуэтом. Вскинул руку:

– До встречи!

Я вскинул руку в ответ. Молча.

И… все. Джек пропал.

Несколько минут я смотрел на это место, ни о чем не думая вообще. И вздрогнул, когда там появилась фигура… Джек?! Вернулся?!

Но это был не Джек, а Вадим. Он тяжело хромал на левую ногу – в бою ему разрубили бедро и, похоже, сломали кость, он шел, опираясь на удобный самодельный костыль.

– Сегодня вечер встреч, – заметил я. Вадим – случайно, конечно – остановился на том же расстоянии от меня, что и Джек.

– Я остаюсь, – сказал он. – Ирка со мной. Вильма и Лора тоже.

– Вильма и Лора – это хорошо… – пробормотал я, пытаясь осмыслить первую часть сообщения. Я в самом деле считал, что потерявшим парней девчонкам лучше остаться на этом острове, где теперь будет спокойно, но не знал, как им это предложить. – И ты остаешься тоже?

– Я устал, – отрезал Вадим. – Устал, Олег, и больше не верю ни в романтику, ни в справедливость… ни в тебя.

Я покусал губу:

– Что ж, к этому шло. Давно… Мне будет тяжело без тебя.

– Ничего, – спокойно ответил он, – у тебя есть надежные люди.

– Да, есть, – подтвердил я, – побратим.

И посмотрел ему в лицо. Наши взгляды скрестились, как клинки, и за этим перекрестьем стояла пещера и наша кровь, смешавшаяся над тушей убитого медведя.

Да. Órlõgs.

Что-то рвешь по-живому. Что-то отмирает само… и неизвестно, что хуже.

– Я не рыцарь, – ответил Вадим.

– Да, не рыцарь, – безжалостно отрезал я. – Всего хорошего. Удач на новом месте.

И, отвернувшись, пошел по берегу прочь.

Вадим не окликнул меня. А я не оглядывался…

Когда я вернулся к кострам, там по-прежнему было немало людей, но никого из ребят Нэда уже не осталось, и я с холодком в груди понял, что они отплыли. Все сидели тихо, кто обнявшись, кто полулежал, кто скрестив ноги, – и слушали Игоря, который негромко пел очень знакомое:

– Под небом голубым

Есть город золотой —

С прозрачными воротами

И с яркою звездой.

А в городе том – сад.

Все травы да цветы…

Гуляют там животные

Невиданной красы…

И я услышал, как моя Танюшка, сидевшая неподалеку с задумчивым лицом, присоединила к голосу Игоря свой:

– Одно – как желтый огнегривый лев,

Другое – вол, исполненный очей,

А с ними – золотой орел небесный,

Чей так светел взор незабываемый…

Гусли-арфа Игоря неожиданно заплакали под его пальцами, и к ним вдруг присоединилась поцарапанная гитара в руках какого-то парнишки, подхватившая мелодию…

– А в небе голубом

Горит одна звезда…

Она – твоя, о ангел мой,

Она с тобой всегда…

Кто любит – тот любим.

Кто светел – тот и свят.

Пускай ведет звезда тебя

Дорогой в дивный сад…

Тебя там встретят огнегривый лев,

И синий вол, исполненный очей,

С ними – золотой орел небесный,

Чей так светел взор незабываемый…^[278]

Он приглушил струны. Никто не хлопал, все просто молчали, не глядя друг на друга. Молчали, пока тот же парнишка с гитарой не подобрал новую грустную мелодию и не запел по-английски:

– В полях под снегом и дождем —

мой верный друг,

мой бедный друг, —

тебя укрыл бы я плащом

от зимних вьюг,

от зимних вьюг.

А если мука суждена

тебе судьбой,

тебе судьбой,

готов я скорбь свою до дна

делить с тобой,

делить с тобой…

Я знал эти стихи Бернса, но по-русски. Они мне всегда нравились…

– Пускай сойду я в мрачный дол,

где ночь кругом,

где тьма кругом —

во тьме я солнце бы нашел

с тобой вдвоем,

с тобой вдвоем.

И если б дали мне в удел

весь шар земной,

весь шар земной,

с каким бы счастьем я владел

тобой одной,

тобой одной…

– Почему ты стоишь один в темноте? – Я обернулся и увидел Сандру. Она улыбалась, и улыбка была чуть смущенной. Не дожидаясь моего ответа, она быстро сказала: – Я тебе так благодарна… но я тебе плохо отплатила. У вас погибшие… и четверо твоих остаются у нас…

– Каждый волен решать, где ему оставаться и с кем идти, герцогиня, – ответил я спокойно. Сандра на миг запнулась, словно не решаясь что-то сказать, но потом выпалила:

– Оставайтесь все! Чем плохо?!

– Да ничем, – пожал я плечами. – Просто не для нас. Меня лично ждет Пацифида, а остальные просто идут со мной, потому что этого хотят… – И добавил:

– Теперь все это странно,

Звучит все это глупо,

В семидесяти странах

Зарыты наши трупы… —

И это тоже романтика, Сандра.

И я подошел ближе к костру, возле которого сидела Танюшка. Она посмотрела на меня снизу вверх и тихо спросила:

– Проветрился?

– Да, Тань. Я сяду? – Она хлопнула рядом, и я опустился на расстеленный плащ. – Тань, – я толкнул ее локтем, – ты не обиделась?

– Эх ты, – вздохнула она и погладила раненое плечо. – Опять тебя зацепили…

– И еще руку под локтем, – вздохнул я. – И еще сердце, Тань. Сразу несколько ударов, и так точно…

– Ты про Джека? Он мне сказал. Жаль, что он ушел…

– Не только из-за Джека. Про Вадима знаешь? – Танюшка кивнула. – А больше всего, Тань, знаешь – из-за Арниса.

Она помолчала. Потом коснулась губами моего уха и шепнула:

– Если бы ты этого не сказал, мне было бы тяжело с тобой… дальше. – И, пока я переваривал ее слова, она добавила: – Но вообще-то, знаешь, Олег… все справедливо. Каждый сам выбирает, как будет жить. И умирать. Только сам.

– А где Сергей и Ленка? – спросил я, чтобы хоть что-то сказать.

– Они давно ушли, – пожала плечами Танюшка. – Ленка его увела… Хочешь, – Танюшка улыбнулась углом рта, – и мы пойдем?

– Куда? – резко затормозил я.

– Ты меня трахнешь, – пояснила Танюшка. – Именно трахнешь, говорят, это помогает от переживаний… Я потерплю. Помнишь, как ты это сделал тогда, в Англии?

– Тебе что, тогда не понравилось? – осведомился я.

– Понравилось, – призналась Танюшка. – Только вообще-то ты мне не из-за этого нравишься…

– А что, разве бывает, что нравятся только за это? – удивился я.

Танюшка удивилась тоже:

– Да, и нередко… А, конечно! Это… – Она засмеялась. – В общем, это девчоночьи разговоры. Мальчишки же за глаза обсуждают девчонок? Обсуждают-обсуждают, не отворачивайся… Ну, и мы тоже парней обсуждаем. Многие как раз на это и упирают – какой ее парень секс-гигант… Олег, да ты смущаешься?! – Она весело удивилась. – Правда смущаешься, вот это да!

– Я не говорю за глаза о девчонках, – сердито отозвался я. – И не думаю, что я секс-гигант.

– Ты такой, как надо. Особенный, – серьезно ответила она. – Самый лучший… А вот я у тебя, – она вздохнула, то ли в шутку, то ли всерьез, – средненькая вся…

– Ты – средненькая? – усмехнулся я. – Ну-ну…

– Конечно, средненькая, – упорствовала Татьяна. – У Ингрид грудь красивей, и у Ленки Чередниченко, кстати, тоже… У Клео талия тоньше, а бедра шире… И у Радицы, и у Лидки ноги длиннее…

Она упоенно перечисляла свои недостатки, пока я не прервал ее:

– Ничего подобного. И ноги, и грудь, и талия у других девчонок хуже…

– А ты их разглядывал?! – возмутилась Танька. – Ах ты, порочный мальчишка! – и вдруг добавила: – А самое страшное, Олег, это то, что мы все равно умрем.

– Жанна из тех королев,

Что любят роскошь и ночь… —

пел неподалеку Игорь.

– Да, – отозвался я. – Мы вернемся в Европу через пару лет, я соберу всех, кого смогу собрать, и пойду на Город Света.

– Я с тобой, – спокойно ответила Танюшка. И я кивнул в ответ…

– У королевы нет сил.

Трудно пойти вновь на риск.

И она разбивает часы,

Чтобы продлить себе жизнь —

Жить!!! Ведь пока,

Как богиню, на руках

Носят Жанну,

Жанну…

– Пошли к остальным, – попросила Танюшка, и мы вышли к огням. Олег Крыгин (у него левая рука была на перевязи) увидел меня первым и оживленно зашумел, остальные подхватили, и Раде – неожиданно для меня – перекрыл остальных:

– Спой, Олег! Спой, князь!

Я отмахнулся, смеясь, но шум нарастал (в том числе, орали и совершенно мне незнакомые люди), и я, отчаявшись отмахаться, знаком попросил у Игоря его инструмент, который он мне ловко перекинул. Настраивая его, я не столько пытался добиться хорошего звучания – уж Игорь-то знал, как отрегулировать свою бандуру, лучше моего! – сколько соображал, что же спеть.

– Ладно, сейчас! – рявкнул я, выпуская из-под пальцев перебор. – Тихо!..

По рыбам, по звездам носит шаланду —

Три грека в Одессу везут контрабанду…

Я всегда любил эти стихи Багрицкого, хотя, если честно, не все в них понимал. Не знаю: нынешние слушатели («подзаборный Интернационал» по определению, которое когда-то дал Йенс), конечно, тоже не все понимали, но слушали очень внимательно, с молчаливым одобрением, и я разошелся:

– Так бей же по жилам, кидайся в края,

Бездомная молодость, ярость моя!

Чтоб звездами сыпалась кровь человечья,

Чтоб выстрелом рваться Вселенной навстречу

И петь, задыхаясь на страшном просторе:

«Ай, Черное море! Хорошее море!»^[279]

Мне захлопали, засвистели одобрительно. Я передал кому-то арфу (лиру) и, сев, получил поцелуй от Танюшки, которая мною явно гордилась. Правда, эту гордость она выразила со своим обычным своеобразием:

– Вот видишь, можно и осла научить петь.

– Спасибо, – краем губ ответил я, – милая моя ослица…

В ответ я получил точный и очень болезненный удар локтем в область почки, сопровождаемый милой улыбкой:

– Хватит или еще?

– Знаешь, по-моему, хватит, – пробормотал я, потирая бок, – больно как-то…

– Это хорошо, – так же мило сообщила она, – осленок мой дорогой.

А около костров кто-то – не понять было за пламенем – уже запел по-русски (но это был не наш) хорошо знакомое:

– Мы в такие шагали дали,

Что не очень-то и дойдешь,

Мы в засаде годами ждали,

Невзирая на снег и дождь,

Мы в воде ледяной не плачем

И в огне почти не горим —

Мы охотники за удачей,

Птицей цвета ультрамарин!

И больше половины присутствующих – в том числе и мы с Танькой – дружно подхватила:

– Мы – охотники за удачей,

Птицей цвета ультрамарин! ^[280]

– Мне осталась

одна забава —

пальцы в рот да веселый свист…

Прокатилась

дурная слава,

что похабник я и скандалист… —

пел Игорь, аккомпанируя себе резкими аккордами и местами форсируя голос. Кажется, это был Есенин – я не помнил, где слышал эти стихи.

– Пошли, Тань, отдохнем, – шепнул я. – Или ты еще посидишь?

– Пошли. – Она оперлась на мою руку и поднялась на ноги.

– …Пусть не сладились, пусть не сбылись

Эти помыслы розовых дней —

Но, коль черти в душе гнездились,

Значит, ангелы жили в ней!

– Значит, ангелы жили в ней, – задумчиво повторила Танюшка, ступая рядом со мной. – Почитай мне стихи, Олег.

За какую-то секунду до ее слов я уже знал – непонятным образом! – о чем она попросит…

– Ты за парту со мной

Снова рядом садишься.

Из-за этого я,

Может, двойку схвачу.

И не мне одному

Ты, красивая, снишься,

И к тебе я во сне,

Словно к звездам, лечу.

Завтра утром в метель

Выйдем вместе мы, чтобы

Лица ветром обжечь,

Стать в два раза сильней.

Вот какая любовь —

Это вера и верность,

Это счастье двоих

Повзрослевших друзей.

И когда полетим

На другую планету,

Мы об этом с любовью

Напишем рассказ, —

А пока про любовь

Говорим по секрету,

Только двое о ней

Знают в классе у нас.

Будет путь наш далек,

Будет трудным и длинным,

И таежным костром

Разожжем мы рассвет.

Про такую любовь

Пусть снимают картины

И пускают в кино

До шестнадцати лет.^[281]

Танюшка довольно долго молчала. Потом тихо сказала:

– Спасибо, Олег.

Я поцеловал ее в теплый висок, пониже прядей волос. Хотел продолжать, если честно, но возникшая впереди рослая тень вдруг произнесла:

– Князь, мне надо поговорить с тобой.

Я узнал теперь одного из освобожденных пленных – рослого рыжего парнишку, который вел себя с непоколебимым достоинством и первым делом попросил себе оружие. Чем-то он напомнил мне нашего Фергюса, пусть ему мягко спится в земле прерии.

– Тань, иди, я сейчас буду, – коснулся я ее плеча. Танюшка скроила недовольную гримаску, но ушла без слов, а я кивнул парню, так и стоявшему передо мной: – Ну?

– У тебя большая убыль в людях, – сразу начал он. – Возьми меня к себе.

– У меня большая убыль, – согласился я, – но это не причина, чтобы брать любого и сразу.

– Я не любой, – спокойно возразил он. – Меня зовут Джерри Харроусмит, я из Австралии, тут уже четвертый год… и не сидел на месте. И тем, что у меня на поясе, владеть умею.

– Да ну? – прищурился я.

Джерри дернул бровью и, отступив, обнажил палаш:

– Испытай.

– Н-ну давай, – протянул я…

Джерри не соврал. Он дрался, пожалуй, не хуже, чем я – в те времена, когда пробыл тут тот же срок, что и он. Я понял это после первых же ударов, а через двадцать секунд опустил оружие:

– Хватит. Ты хорошо дерешься… Как же вышло, что ты попал в плен?

– Ты не попадал? – без обиды спросил он.

Я засмеялся:

– Да, и не раз. Извини, бестактный вопрос… Как же тебя, австралийца, занесло сюда?

– Говорю же – не сидел на месте… – Он покрутил палаш, убрал его в ножны и смешно сморщил нос. – От своих давно отбился, пятки чесались… туда-сюда бродил. А тут, на побережье, один оказался, вот и скрутили.

– На кораблях ходил? – спросил я, тоже бросая палаш в ножны не глядя. Джерри кивнул:

– На драккарах – нет, а на парусных – ходил.

– А куда идем – знаешь? – продолжал я допрос.

Джерри кивнул опять:

– Да. На Пацифиду. Я там бывал.

– Бывал?! – быстро спросил я.

Джерри явно смутился:

– Ну… только на побережье. За водой заходили.

– Ясно, – кивнул я. – Хорошо. Если хочешь – можешь прямо сейчас идти на «Большой Секрет». Это когг, у него свастика на флаге. Я беру тебя, Джерри.

Он ничего не ответил, но, помедлив, коротко поклонился и пропал в темноте. Я постоял, прислушиваясь к темноте, потом хмыкнул и неспешно зашагал дальше, напевая негромко:

Плыви дорогою удач,

Пока спокойно спит палач —

Хитрый бродяга Чарли…

Но помни: кончится игра

Одним ударом топора —

Помни, бедняга Чарли…

Около сходней «Большого Секрета» балдел, держа на коленях Клео, Ясо. Грек был забинтован поперек груди, но, кажется, это его не особо беспокоило. Увидев меня, Ясо всполошился и с виноватым видом сказал:

– Ой, слушай, тут тебя искал парень от Сандры, она хотела с тобой поговорить про каких-то пленных, я толком не понял… Надо было тебя найти, да?

– Ничего, – вздохнул я, – думаю, это не срочно… Хотя знаешь, – я оглянулся, – схожу выясню. Скажи Танюшке, что я скоро буду.

Не знаю, почему я изменил свое решение, – тем более, что идти куда-то не очень хотелось, а уж тем более – искать Сандру. Но искать особо и не пришлось – возле распахнутых ворот форта меня окликнул один из здешних парней:

– Олег! Сандра просила передать, что с тобой хочет поговорить один пленный, рвется прямо.

– Ну и где он? – буркнул я. – В загоне?

– Да нет, тут сидит, за воротами.

– Давай его сюда.

Надо сказать – я удивился, увидев, что ко мне идет тот мальчишка, которого я не убил во время нашей первой встречи с людьми Сатаны, на берегу. Он был хотя и без оружия, но в остальном – свободен, если исключить, что потирал запястья, словно растирал следы от веревок. Но я чувствовал – он просто волнуется.

– И о чем ты хотел со мной поговорить? – Мне стало скучно. Это могло и до утра подождать…

– Я… – он прохрипел это короткое слово, потом прокашлялся и посмотрел на меня отчаянно и умоляюще: – Я хочу просить тебя, чтобы ты взял меня к себе.

– Это интересно, – признался я. – А на кой черт ты мне нужен? Ты не умеешь сражаться и служил человеку… – я помедлил, – …и служил скверному делу. И вообще – с какой стати это пришло тебе в голову?

– Ты мог… ты мог меня убить, но не убил… – начал он, но я его перебил:

– Если бы кто-то при девчонке спустил с меня штаны, а потом взял бы в плен – я бы скорей язык себе откусил, чем просить его о чем-нибудь.

– Я хочу… быть с вами. – Мальчишка кусал губы, чтобы не расплакаться. – Очень… очень хочу, пожалуйста… Я… я не виноват, я всегда хотел к таким, как вы, но…

– Но боялся уйти – и уж тем более боялся возразить тем, кто сильней, когда они убивали, жгли и насиловали, – любезно добавил я. – Теперь они разбиты, мы сильней, и ты решил…

– Нет! – закричал он и не выдержал – все-таки расплакался навзрыд, что-то бормоча. Я поморщился и собирался уже уйти, но мальчишка вдруг мазнул по глазам обеими руками и с отчаяньем, придавшим ему смелости, закричал: – Тебе легко обвинять, ты вон какой… герой, по-настоящему герой… а если бы тебя в начале, ну, сразу… ты бы смог – против?!

Я с интересом повернулся к нему и хмыкнул. В словах мальчишки была если не правда, то справедливость. Да, а попади я с самого начала в компанию, подобную той, в какую попал он, – был бы сейчас Королем Поединков? Мы – это не только то, чем мы сами хотим стать, это в немалой степени еще и то, чем нас делают окружающие люди. И не у многих изначально есть задатки, позволяющие не подчиниться никакому влиянию.

– Перестань реветь, – спокойно сказал я. – Я был в плену и пережил такое, что… впрочем, это неважно. Но, может быть, ты и прав… Как тебя зовут?

– Ромка… Роман…

– Так ты русский? – неприятно удивился я. – А как ты оказался в этой компании?

– Я… по обмену в Америку приехал… недавно совсем, там и… прихватили…

– Ромка… – повторил я и вдруг, сам не веря себе, приказал: – Ну-ка, подойди ближе и голову, голову подними! Ну, быстрей! – Он с опаской выполнил мое приказание и вдруг длинно всхлипнул и замер. Рот у него сам собой приоткрылся, а мокрые глаза стали огромными. На берегу, во время боя и сразу после него, мы друг друга и не могли узнать, мы еще не «остыли», а тут… – Твоя фамилия Редин? – спросил я. Ромка пошевелил губами, неверяще пожирая меня глазами, потом немо и быстро закивал. Ему легче было меня узнать – он-то меня таким и запомнил, какой я сейчас стоял перед ним (ну, по возрасту), а для меня он при нашей последней встрече был второклашкой, младше меня нынешнего на шесть лет, и, конечно, изменился… но я узнал его раньше. Ромка Редин, сын нашей школьной библиотекарши, обожавший смотреть, как я фехтую…

– Так это ты-ы-ы-ыи-и-и-и?! – вырвалось у него с подвизгом. – Мамочка родненькая!..

– Значит, по обмену, – сказал я, расстегивая перевязь палаша. – Спиной повернись. Куртку задери и держи. Терпи, даже стонать не смей… Это чтоб слово «русский» не позорил! – загорелая спина Ромки содрогнулась, он переступил на месте, но промолчал. – Это чтоб за словами не прятался! – Он вздрогнул снова и чуть подался вперед. – Это чтоб в бою не трусил! – Он снова пошатнулся. – Это чтоб знал, за кого и на кого оружие поднимать! – Ромка не выдержал и тихо застонал. – Это чтоб молча терпел, щенок! – Он снова вздрогнул, но уже молча. – Это тебе на память!.. Это тебе от меня! – Эта полоса брызнула кровью, и я, опустив перевязь, начал застегиваться. – Куртку не опускай. Сними, сходи к морю и окунись пару раз. Потом можешь прийти к нашему кораблю… Что надо сказать?

– Спасибо! – выдохнул Ромка искренне, сдергивая куртку. – Спасибо большущее, Олег!

– Пожалуйста, – проворчал я и, не выдержав, громко выругался.

Матом.

«Большой Секрет» отошел от острова Сандры Баллок в конце августа, неся на себе солидный запас продуктов и команду из четырнадцати мальчишек и восьми девчонок.

Из этих двадцати двух человек только семеро, считая меня, были из тех, кто почти семь лет назад появился в этом мире на лесистых равнинах недалеко от Ергень-реки.

Рассказ седьмой На дальнем берегу…

Помнишь детские сны

о походах Великой Армады?

Абордажи, бои, паруса

и под ложечкой ком?

В. Высоцкий

Одиннадцатые сутки «Большой Секрет» болтался где-то на широте экватора.

Жаркими ночами огромный Южный Крест смотрел на нас сверху сияющими глазами крупных звезд. Днем в мертвейшем штиле жарилось в небе солнце – желтком яйца на раскаленной сковороде. Вода была теплой, как парное молоко. Наша – в трюмных бочках – вода была в порядке, мы предохранили ее комочками смолы. Вот только расходовалась она быстро…

Ни ветерка. После почти месяца ураганных встречных ветров, мешавших нам добраться до цели…

Я заточил огрызок карандаша, задумчиво посмотрел на него и, отложив, начал махать бортовым журналом, стараясь нагнать хотя бы минимум относительно прохладного воздуха себе на лицо и грудь. За этим занятием меня и застал Сергей.

– Прохладней стало? – осведомился он не без иронии.

– Сгинь, – лениво попросил я его. Он не сгинул, а уселся напротив, широко расставив босые ноги. – И перестаньте трахаться с Ленкой, когда остальные слушают.

Сергей быстро выбросил вперед кулак. Я перехватил его и, выгнув наружу руку, припечатал ее к столу.

– Очень неплохо, – оценил Сергей, выворачивая запястье из моих пальцев.

– Слушай, – спросил я, – а ты пойдешь со мной в Город Света?

– Да, – кивнул он. – Даже если больше никто не пойдет… Но те, кто сейчас на корабле, пойдут с тобой куда угодно. Отсев произошел, Олег. Теперь можно шагать в легенду.

– Отсев… – пробормотал я. – Думаешь, Джек испугался? Или… Вадим?

– Я не об испуге, – ответил он. – У каждого свои пути.

– Сергей, – тихо спросил я, наклоняясь через стол, – тебе никогда не снилось, что ты вернулся домой?

Несколько секунд мой друг молчал. Потом еле слышно выдохнул:

– Тебе… тоже?

– Да, – кивнул я и не стал развивать эту тему. – Интересно, сколько нам еще тут париться? Ленка говорит, что воды осталось не больше, чем на месяц.

– А что с продуктами? – осведомился Сергей. – Ты уже прикинул, кого будем есть первым? По-моему, надо кого-нибудь из девчонок. У них мясо понежней. А у тебя, например, одни жилы.

Я не успел подыскать достойного ответа – в дверь просунулась белобрысая голова Анри:

– Олег, – позвал он, – поди сюда.

– Иду. – Я отпихнул по столу журнал и выбрался наружу, под оглушающее солнце, от которого не было тени. Но тут, по крайней мере, поддувал ветерок снизу, от воды. Он тоже был теплый, однако создавал хотя бы иллюзию прохлады. Анри стоял возле борта вместе с Джерри. Остальные раскинулись на палубе тут и там, кто-то лениво плескался в купальне – спущенном за борт парусе, который решили использовать хоть так.

– Че случилось? – поинтересовался я.

Джерри негромко сказал:

– Тайфун идет. – А Анри подтвердил это несколькими энергичными кивками. Я быстро осмотрелся – нигде на белом от зноя небе не было ни облачка, море лежало ровное, как стекло.

Я поинтересовался:

– Вы что, перегрелись?

– Послушай, – предложил Джерри, – только внимательней.

Я прислушался, сам не зная, к чему… и услышал.

Воздух, вода и небо тихо звенели. Это была не та звонкая тишина, которая рождается иногда в полном молчании. Это был именно звук. И в нем жила угроза.

– Слышу, – коротко ответил я.

– Мы с отцом ходили на яхте, – сказал Джерри. – Ну – там. И один раз такое было в Коралловом море. Я не знаю, как нас не утопило, – трепало трое суток.

– Подъем, блин!!! – уже не слушая его, заорал я. – Все на палубу! Живей! Тревога!..

Ураган обрушился на нас через семь минут после того, как мы в бешеном темпе приготовили все, что только можно, к «трепке». Я не знаю, как это описать толком. Только что все было, как прежде, лишь этот страшный звон сделался слышен всем. А через какие-то секунды уже не было ни неба, ни океана, ни воздуха, ни воды, ни солнца – ничего.

Ни-че-го.

Мы оказались среди черно-синего воющего пространства. Верха и низа тоже не оставалось… Голоса исчезли. Дышать стало почти невозможно – воздух смешался с водой. А необъяснимая молниеносность произошедшего давила ужасом.

Я приказал всем убираться в надстройки. Сергей и я прикрутили себя к румпелю, Ясо привязался к бушприту, хотя вряд ли там что-то можно было увидеть – но тут должно было быть полно коралловых рифов, а на такой напороться значило погибнуть.

Во время шторма в Атлантике такого – даже похожего – не было.

– Поставить бортом – перевернет! – крикнул Сергей. Он орал мне буквально в ухо, я видел, как жилы вздулись на лбу и шее, но мне казалось, что он шепчет. – А так ничего! Пока идем вразрез – ничего!

Я подумал, что, если сорвет закрышки люков, то мы пойдем ко дну после первой же волны так и так, без разворота бортом. И тут же мысль оборвало – когг застыл над водяной пропастью с Останкинскую башню глубиной, а главное – застыл точно носом вниз. Потом он рухнул, и я не закричал только потому, что закусил щеку до крови. Но глаза удержать открытыми не смог. Абсолютно чужой голос Сергея простонал: «Дер-жи-и-и!..» – переходя в хрип, и я вцепился в румпель и окаменел, сросся с ним и с палубой, понимая, что сейчас миллионы тонн водяной горы расплющат нас сверху, и последнее, что я почувствую, будет чудовищная боль в лопающихся легких…

Мы летели куда-то вверх, и я знал, что дышать нельзя. Потом я открыл глаза. Палуба кипела скатывающейся по ней водой. Когг летел на гребне волны почти на боку. Я выплюнул кровь, рот наполнился соленой водой, раненую щеку обожгло болью. Сергей смеялся, мотая слипшейся гривой.

Мне показалось, что меня окликают. Наклонив голову, я увидел у ног лицо Кольки – вцепившись руками в леер, он что-то кричал перекошенным ртом.

– Что?!?! – крикнул я.

– Течь! – донеслось до меня, как с другой планеты. – В трюме! М-мать!

– Затыкайте! – заревел я. – Заделывайте!

Колька исчез. Вода мешалась на мне с таким же соленым, но холодным потом. Если подались доски, то – все… Неужели где-то что-то не проверили?.. Все, все, все… Я ждал удара, разворота корпуса… после чего от нас или останутся щепки, или мы пойдем на дно.

Это был даже не страх. Страх – когда видишь опасность, контролируешь ее и можешь избегнуть, ищешь и находишь выход. А сейчас – что я мог контролировать, как избежать?

Мы прошли через волну.

– Успеют залатать! – крикнул Сергей. – Смотри, Ясо держится!

Действительно, грек, распластавшись на бушприте, махал нам рукой. Я успел различить на его лице улыбку – и корабль вновь ухнул вниз…

* * *

– Терпи, Олег, – сказала Танюшка. Огонь свечи мотало вместе с ней, а мне казалось, что я сижу нормально, все остальное же пляшет бесконечную дикую сарабанду.

Я положил руки на стол, и Танюшка, сжав зубы, словно ей тоже было больно, плеснула на них морской водой из котелка. Прямо на кровоточащие лохмотья «живой» кожи и открытые раны.

Это была не боль. Я не знаю, что это было, потому что я просто потерял сознание. Милосердно. Сразу же, до того, как мозг успел осознать ощущения…

А вот пришел я в себя от боли. Танюшка обрезала своим коротким ножом самые торчащие куски кожи, бросая их на пол. Я смотрел на это и держал руки плотно прижатыми к столу.

– Больно? – в глазах у Таньки стояли слезы.

– Тань, давай, давай, – спокойно сказал я. У Сергея терпения не хватило – или Ленка оказалась не такой ловкой, я слышал, как он ругается. – Делай. А я буду рассказывать тебе, какие у тебя красивые глаза… только немного заплаканные… это почему?

– Да ну тебя, ты бы хоть на левую свою крагу надел! – Танька достала самодельные бинты. – Сейчас еще срезать буду…

– Как там Олег? – тоскливо спросила в пространство Ленка Власенкова. – Пойду выгляну…

– Сиди, – приказал я.

– Одним глазком! – жалобно попросила Ленка. Я ничего не стал повторять, и она осталась сидеть.

Боль стала нестерпимой, жгучей – я почти воочию увидел языки пламени, лижущие мои ладони. Как тогда, зимой, когда меня пытали урса… очень больно.

– И попка у тебя очень красивая, – зло сказал я, почти выключаясь. И не выдержал: – Ну больно же, Танюшка, очень больно!

– Радица! – не выдержала Танька. Спокойная, замкнутая сербиянка подошла и, присев на ее место, занялась моими руками. А Танюшка присела рядом со мной и запечатала мне рот поцелуем. Потом снова и снова, горячо шепча: – Потерпи, миленький… чуть-чуть потерпи… вот так, вот так… поцелуй меня тоже…

Губы у нее были горячие и соленые от слез.

Каюту швыряло и кидало, как обувную картонку, которую пинают ногами развеселившиеся мальчишки.

* * *

Нас мотало больше шести суток, слившихся в сплошную череду часовых вахт – больше выстоять было нельзя – и трехчасовых перерывов-отдыхов, во время которых, в каютной сырой болтанке, уснуть помогала только невероятная усталость. Мы даже не понимали, куда нас несет, да и не очень пытались это понять. Если у кого-то и была морская болезнь, то заметить ее было просто невозможно.

На свои руки я, если честно, старался смотреть пореже. Танька перебинтовывала мне их после каждой вахты – и каждый раз плакала. Я как-то взглянул – и тоже едва не заплакал… От постоянной влажной жары в тех местах, где кожаная одежда терла тело, обнажилось живое мясо. Ходить нагишом тоже было нельзя – от ударов морской воды кожа немела, начинался страшный озноб, а снасти полосовали незащищенное тело с совершенно зверской силой.

Утром седьмых суток тайфун выключился. Мы болтались посреди океанской глади, дул ровный, хотя и несильный ветер с востока, а впереди – на самом горизонте – маячила полоска земли. Следом выключилась и моя команда, а я, мысленно завывая от злости и тоски, повесился всем телом на основание бушприта и, то и дело промывая себе глаза морской водой, чтобы не уснуть (жгло дико), начал таращиться вперед.

Князь добровольно стоял вахту за всех.

А как иначе-то?

Впрочем, предел сил имеется у любого человека. Часа через полтора все промывания перестали помогать, и я поймал себя на том, что сплю с открытыми глазами – смотрю вперед, а мозг выключен, ничего не фиксирует. И требуется усилие, чтобы осознать волну, солнце или берег в отдалении.

– Олег, – я замедленно оглянулся. Возле меня стоял, протирая кулаками глаза, Ромка. – Олег, ложись спать, я постою. Я уже выспался.

Он врал. Не выспался, конечно. Но «заспал» усталость, это правда. И все-таки я медлил. Ромка расценил это по-своему.

– Не доверяешь? – тихо спросил он. Даже без обиды, скорей тоскливо.

Несколько секунд я смотрел на него и думал, что за то время, пока он у нас, Ромка ни с кем так и не сошелся, хотя и пожаловаться на него не мог никто. Я сознательно гонял его по самым разным работам, какие только мог изобрести. Мальчишка вкалывал безропотно. Но своим его так и не признали.

– Дурак ты, – устало сказал я. И решился: – Слушай, Ром, я отключаюсь. Ва-а-ще. Если что – ты меня буди.

– Конечно! – Он просиял. – Ты ложись, все будет нормально, я чесслово не усну!

Я его уже не слушал. Спустившись под лестницу с носовой надстройки, я, испытывая физический кайф, растянулся на теплых досках, которые почти не качало, последним усилием принял максимально удобную позу и, испытав короткий прилив невероятнейшего наслаждения, уснул…

Когда я открыл глаза, то первое, что я ощутил, – полный отдых. Именно так. У меня ныли руки, а раньше я этой боли вообще не замечал за чувством общей разбитости. А все остальное было отлично – голова ясная, тело совершенно послушное, настроение хорошее. Я потянулся и посмотрел вверх. В просветы между ступеньками лестницы заглядывали огромные звезды, но как-то странно, и я понял, что стоит парус. Тихо бурчала за бортом вода. Слышались разговоры, шаги и смех по всему коггу, потом я услышал, как несколько голосов где-то на корме распевают a capella:

– Человека трясло, ломало —

Все ему, человеку, мало!

Подавай ему плод запретный —

Очень любит он плод запретный!.. —

И голос Танюшки взвился к звездному небу:

– Он к нему простирает руки,

На губах ощущая сладость!

Он не может без этой муки —

Это старая его слабость!^[282]

Я с завыванием потянулся – и почти тут же сверху, с носа, свесилась взлохмаченная башка Ясо, и грек торжествующе завопил:

– Проснулся!!!

Я засмеялся, услышав, как на корабле усилилось «звуковое оформление». Так значит, они себя вели относительно тихо, просто дожидаясь, пока я проснусь! От переполнявшего меня теплого чувства благодарности я влепил дикой силы щелбан в лоб Ясо и, вскочив, выкатился из-под лестницы кувырком через плечо.

– Ну как? – бросил я глядевшему на меня Сергею.

Тот улыбнулся:

– Да все отлично. Идем прямиком к Пацифиде!

– Черт побери! – Я взлетел на нос. – Так эта земля – Пацифида?!

– По уверениям Джерри – да, – подтвердил Сергей, – и, во всяком случае, для острова она слишком огромна – во весь горизонт!

– Второй раз ураган оказывает нам такую услугу, – заметил Басс, поднимаясь сюда же. – В прошлый раз нас одним махом донесло до Америки…

– Ну й що гэто нам дало? – ответил я фразой из анекдота. И спохватился: – А почему никто не спит?

– А потому, что все выспались, – пояснил Сергей.

Я почесал нос:

– Вообще-то я есть хочу. Ле-ен?..

– И тут же «Ле-ен?..». И сразу все меня зовут… – в каком-то песенном ритме отозвалась она из района кухни под нашими ногами, и Сергей, хихикнув, проскандировал «припев»:

– Бу-ра-ти-но-о!..

Однако уже через минуту я, сидя у основания бушприта со скрещенными ногами, поглощал жареную рыбу. Последние шесть дней горячего у нас не было, а мокрый сухпаек ужасно надоел. Кстати, надо будет перетряхнуть и просушить то, что осталось от наших запасов…

– Кавалергардов век недолог,

И потому так сладок он, —

напевал я, стоя возле борта и глядя чуть в сторону, за плечо:

– Труба трубит, откинут полог,

А где-то слышен сабель звон.

Еще рокочет голос струнный,

Но командир уже в седле.

Не обещайте деве юной

Любови вечной на земле.

Течет шампанское рекою,

И взор туманится слегка,

И все как будто под рукою,

И все как будто на века.

Но, как ни сладок мир подлунный —

Лежит тревога на челе.

Не обещайте деве юной

Любови вечной на земле.

Напрасно мирные забавы

Продлить стараетесь, смеясь.

Не раздобыть надежной славы,

Покуда кровь не пролилась!

Крест деревянный иль чугунный

Назначен нам в грядущей мгле.

Не обещайте деве юной

Любови вечной на земле^[283].

Я улыбнулся в ночную звездную тьму и, повернувшись, встретился со встревоженным взглядом Танюшки. Тогда я снова улыбнулся уже ей.

– Тогда я спою тоже, – сказала она. И, не сводя с меня глаз, заставила всех замереть.

– А напоследок я скажу…

А напоследок я скажу:

«Прощай! Любить не обязуйся!

С ума схожу – иль восхожу

К высокой степени безумства?!»

А напоследок я скажу…

«Как ты любил – ты пригубил

Погибели… Не в этом дело!

Как ты любил – ты погубил,

Но… погубил так неумело!..»^[284]

– Зачем ты это спела?! – спросил я, догнав Танюшку у кормы и схватив ее за плечо.

– Зачем ты это спел?! – яростно возразила она.

Я опустил руку:

– Прости.

Она обняла меня за шею и прижалась щекой к щеке. А я в этот момент понял, что, скорей всего, уже завтра мне придется решать, кому уходить на Пацифиду – а кому огибать ее на когге.

Я не знал, что решу. Но был уверен, что не возьму с собой Танюшку. Хотя не знал я и другого – как буду жить без нее…

Если я богат, как царь морской,

Крикни только мне: «Лови блесну!»

Мир подводный и надводный свой

Не задумываясь выплесну…

Дом хрустальный на горе – для нее,

Сам, как пес бы, так и рос – в цепи…

Рудники мои серебряные,

Золотые мои россыпи!

Если беден я, как пес, один

И в дому моем – шаром кати,

Ведь поможешь ты мне, господи,

Не позволишь жизнь скомкати!

Дом хрустальный на горе – для нее,

Сам, как пес бы, так и рос – в цепи…

Рудники мои серебряные,

Золотые мои россыпи!

Не сравнил бы я другую с тобой,

Хоть казни меня, расстреливай!

Посмотри, как я любуюсь тобой —

Как Мадонною Рафаэлевой!

Дом хрустальный на горе – для нее,

Сам, как пес бы, так и рос – в цепи…

Рудники мои серебряные,

Золотые мои россыпи!

В. Высоцкий

Йенс. Ромка. Видов. Ясо. Колька. Раде. Игорь. Олег. Димка.

И я.

Эти идут. Десять человек.

Девчонки плывут на когге. С ними Сергей, Юджин, Джерри и Анри.

Я обхватил голову, подергал волосы. Вздохнул, чертыхнулся. Мне было не по себе – не хотелось выходить на палубу и объявлять решение, потому что я предвидел волну народного возмущения. Отодвигая этот момент, я придвинул контурную карту Пацифиды.

Континент был почти круглым – конечно, берега искромсаны, но в целом похоже на круг, почти не заполненный обозначениями. И этот круг пересекал решительный штрих нашего будущего похода.

Я отпихнул карту и, встав, так же решительно вышел наружу.

Берег был метрах в трехстах от правого борта. Солнце еще только встало, его лучи падали прямо на древесную стену, и она казалась непроницаемой, сплетенной из сочной зелени. У корней деревьев клубился туман, стекая в океан густыми струями. До корабля доносились свист, шорох и потрескивание, уханье и завывание.

Все наши теснились у борта, но, услышав мои шаги, обернулись. На мне скрестились взглядымножества глаз, и я, чтобы не продлевать этого ожидания ни им, ни себе, заговорил:

– Мы добрались до Пацифиды. Те, кто пойдет на когге, обогнут материк с юга и будут ждать нас у устья большой реки, которую Лотар называл Гьелль. Остальные пойдут напрямик. Скоро сентябрь. По моим прикидкам, к началу лета следующего года они выйдут туда же, и «Большой Секрет» их подберет. На всякий случай он подождет до следующей осени. Если к следующему сентябрю никого не будет – когг уйдет…

– Олег, – тихо сказал Сергей (он не сводил с меня встревоженных глаз), – хватит, это потом… Кто идет, кто остается?

– Да. Конечно. – Я посмотрел поверх голов, но заставил себя опустить глаза. – То, что я сейчас скажу, не обсуждается. Я так решил. Это все… – Я помедлил, набрал воздуху в легкие. – Я говорю имена тех, кто идет со мной.

Лицо Таньки окаменело. Я заставил себя не вздрагивать.

– Йенс.

Лицо немца осталось непроницаемым, только в глазах что-то дрогнуло, как рвущаяся паутинка… Страх? Нет. Я вспомнил, что он последнее время часто разговаривает с Радицей, и сербиянка, окаменевшая после гибели Бориса, вроде бы оттаивает возле немца…

– Ромка.

Роман откровенно просиял. Наверное, он так же просиял бы, объяви я, что он в качестве разведчика должен первым отправиться в ад.

– Видов.

Серб кивнул, как кивает человек, услышавший то, в чем не сомневался, и, отвернувшись к борту, лег на него скрещенными руками и грудью.

– Ясо.

Грек вскинулся и, не сдерживаясь, закусил губу. Я уловил, уже отворачиваясь, как он посмотрел на Клео, и понял, что Ясо не хочет с нею расставаться. Они были хорошей, счастливой и очень подходящей парой…

– Колька.

– А то, – спокойно отозвался он, поддергивая на плече автомат и крепче прижав к себе печальную Лидку.

– Раде.

– Спасибо, – искренне сказал македонец. Зорка перекрестилась, но глядела на своего парня с гордостью.

– Игорь, – равнодушно отозвался Басс, ободряюще кивая Ингрид. И сразу отошел с ней куда-то к мачте.

– Олег.

Крыгин никак не подал виду, что услышал, но до меня донеслось, как он чуть позже шепнул Ленке: «Поможешь собраться».

– Димка.

– Да, хорошо, – кивнул тот, закладывая большие пальцы рук за пояс.

– Все. Остальные плывут, – сказал я. И ушел в каюту.

* * *

Самое странное, что «бури» не было. Я сидел в каюте и ждал ее, а ничего не было, и до меня дошло, что там, снаружи, все уже просто собираются. Наверное, «вступительное слово» получилось у меня внушительным.

Но ко мне не пришли ни Танюшка, ни Сергей. И это почти пугало. И, чтобы избавиться от страха, я пошел делать дела…

Ясо на мое предложение остаться замотал головой и, не став ничего слушать, убежал от меня. Йенс выслушал. Хмыкнул. Посмотрел на небо. И спросил:

– Ты знаешь, что такое Гьелль?

– Знаю, – вздохнул я. – Я читал книжку про богов Асгарда в детском переложении. Река в царстве мертвых, вода которой несет ножи.

Йенс кивнул и ушел.

Как-то так получилось, что уже через час собирать стало нечего, все, кто должен был плыть, собрались у спущенного в лодку, которую уже давно опустили на воду, трапа.

И стало ясно, что пора отправляться.

Танюшка принесла мой вещмешок, бросила к моим ногам, посмотрела вокруг… и, как и большинство девчонок, повисла у меня на шее. Ее губы уткнулись мне в ухо.

– Ты не смеешь не вернуться, слышишь? – ровным голосом сказала она.

– Я вернусь, – так же ровно ответил я. И не стал ничего объяснять, просить прощенья, вообще что-то говорить. Вместо этого я поцеловал ее – в губы, в глаза, в губы… и, отстранившись, надел ей на руку свои часы… и снова поцеловал в губы, в губы, в губы, в губы…

– Все, иди. – Она оторвалась от меня и со стоном отвернулась.

Я сделал два шага – и наткнулся на Сергея. Около трапа была сумятица, и он показал глазами, что надо отойти. Мы отошли за мачту – и я получил удар в грудь, бросивший меня на нее: Сергей стоял напротив меня с поднятыми кулаками, весь ходя ходуном.

Я перевел дыхание и, улыбнувшись, встал прямо. Сергей размахнулся… и не ударил. Его рука упала.

– Как ты мог?.. – с мукой спросил он. – Ну как же так?.. Мы же… мы с тобой…

– Сергей, – прервал я его, – представь себе: мы выходим – а корабля нет. В прошлый раз я был уверен, что Вадим и Джек его доведут и сохранят… его и всех на нем. А сейчас?.. Йенс?.. Но ведь ты сам сказал – мы с тобой. Мы не с ним, Сергей. Значит – только ты.

– А если я доведу когг – а вас не будет? – Он оскалился в отчаянье. – Ни через девять месяцев, ни через год?!

– Тогда тем более, – тихо сказал я. – Тогда ты и только ты сможешь сделать так, чтобы все жили и дальше… И об этом, Сергей. Плыви, куда захочешь. Но не на Скалу. Скала пуста.

Он не удивился моим словам. Позднее он, наверное, спохватится, подумает: откуда я мог это знать? Не мог же я объяснить свое давнее видение – пустая Скала и драккары Лаури, лежащие на песке в портовой пещере… Но сейчас Сергей не обратил внимания на мои слова – он стиснул мои плечи и твердо сказал:

– Я приду к Гьеллю. И ты придешь.

– Конечно, – кивнул я. – Мне пора…

Пока Анри и Джерри гребли, везя нас к небольшому пляжику, я ни разу не оглянулся. Я не позволил себе оглянуться и потом, когда мы вошли под сплошной полог, в сумрак и туман лесов Пацифиды.

Струйкой дым понесло. Тишина.

Запечалилась в небе луна.

Ну и пусть – мне печаль не страшна.

Главное – что есть ты у меня.

А ты – там, там, там,

Где черемуха растет,

И рябина тонким прутиком песок метет…

А ты там, где весна,

А я здесь, где зима…

Главное – что есть ты

У меня!

Вновь поход. И опять мы идем.

Ловим воздух, как лошади, ртом.

Ну и пусть впереди западня.

Главное – что есть ты у меня.

Фотокарточку нежно храню.

Ты смеешься на ней. Я – кричу:

«Я вернусь, по-другому нельзя!

Главное, что есть ты у меня!»

А ты – там, там, там,

Где черемуха растет,

И рябина тонким прутиком песок метет…

А ты там, где весна,

А я здесь, где зима…

Главное – что есть ты

У меня!

Группа «Любэ»

Сколько бы я ни прожил еще на этом свете – умри я завтра, умри через год, десять лет или судьба (ха-ха!) отпустит мне век Хаахти или хоть Джека с Нэдом, – так вот, сколько бы я ни прожил, мне не забыть того первого дня на Пацифиде. Именно первого, хотя, честное слово, там хватало куда более насыщенных дней.

Мы шли через душный, насыщенный испарениями сумрак. Уже через сотню шагов ветерок с берега океана перестал долетать до нас. Казалось, что мы погрузились на дно невероятного океана. Глубокий свет зеленоватого оттенка полосами лежал в бархатной полутьме, и лишь кое-где пробивались вниз чистые солнечные лучи. Если поднимаешь голову – взгляд натыкался на все новые и новые ярусы листвы, уходившие вверх фантастическими террасами, переплетенными сетью лиан. Тут и там цвели прямо на стволах деревьев неизвестных пород крупные, сочные, даже страшные какие-то цветы.

Но внизу, там, где мы шли, было неожиданно довольно просторно – не так, как я представлял себе джунгли по книжкам, где каждый шаг прорубают мачете. Подлеска, травы не было совсем. Земля мягко пружинила, выпуская воду – это чувствовалось, но не было видно, потому что плотный, как сметана, туман клубился чуть ниже колен. Он ощущался, как вещественная теплая субстанция, вроде бы даже чуть противившаяся шагу.

Окружающий мир казался безжизненным, но десятки самых разных звуков таились и крались в листве и тумане. Духота оказалась невыносимой. Жарче всего в моей жизни мне было, когда мы шли через солончаки Дикого Запада, но там была сухая жара, а тут – постоянно действующая парилка, которых я терпеть не мог, кстати. И при мысли, что это – на ближайшие полгода, а то и больше, – мне стало не по себе.

И все-таки я был доволен. Сколько лет я шел к этой своей мечте – и вот она сбылась, мы на Пацифиде. И, переполняемый этим чувством, я оглянулся на остальных и взмахнул рукой:

– Пошли скорей! – возбужденно позвал я. – Ну?! Что же вы?!

* * *

Я проснулся оттого, что в джунглях ухнуло и затрещало. Это вполне могла быть одна из тех чудовищных плюющих ядом тварей, с которыми мы близко свели знакомство в последнее время.

Кожа в паху и под мышками зудела. Я провел ладонью по телу и, ощутив на бедре скользкий нарост, сквозь зубы выругался. Как ни старайся, а все равно добираются. Внутренне вздрагивая от омерзения, я завозился, нашаривая кисет с мокрой солью, ощупью посыпал нарост. Подождал с полминуты, тронул – пальцы попали в кровь, но пиявки уже не было. Тварь… Помнится, когда я первый раз нашел на себе такую, я даже не заорал – завизжал. Круче был эффект только от пауков величиной с суповую тарелку (без лап!), от которых я при первом знакомстве бросился бежать…

Нашарив штаны, я влез в них, а потом и в сапоги, не выбираясь из гамака. Одежда, сделанная из кожи, стала нашим уязвимым местом – она осклизала, плесневела и воняла. Но хорошо защищала от большинства неприятностей, так что приходилось мириться…

Легкие с натугой прокачивали воздух с влажностью больше ста процентов. Ночью было не менее душно, чем днем. И я ощущал, что скоро мне так и так заступать часовым.

Вокруг в гамаках спали еще семь мальчишек. Шумно спали. Кто-то тянул воздух открытым ртом, кто-то стонал, кто-то храпел, кто-то чесался изо всех сил. Мелкая мошкара, слабо фосфоресцируя, вилась над лагерем. Стояла угрожающая тишина, лишь кто-то скрипел в джунглях. Потом снова послышались уханье и треск…

За пять месяцев странствий по джунглям мы не видели ни урса, ни белых, ни каких-либо следов их пребывания здесь. Но путешествие было тяжелым чисто по природным причинам.

На нас ополчились сырость, духота и бездорожье. Какая-то мерзейшая плесень зеленого цвета возникала на теле. Кожа между пальцами ног трескалась и кровоточила, а кое-где – отслаивалась лоскутами. Оказалось неожиданно плохо с водой – мы как-то пару раз налетели на роднички, хлебнув из которых по нескольку суток мучились поносом. С продуктами тоже было не слишком. Джунгли кишели жизнью, но эта жизнь была либо совершенно неуловимой, либо смертельно опасной – ядовитые огромные слизни, чудовищные водяные змеи, крокодилы, гигантские паучищи, существа вроде носорогов, протаптывавшие в джунглях бетонно-твердые тропы и мгновенно впадавшие в ярость, черт-те что еще… Туманный, душный мир таил в себе настоящий заповедник невероятной нечисти, словно вышедшей из ночных кошмаров горячечного бреда.

За эти месяцы мы не видели солнца и чистого неба ни разу. Разжечь огонь вечером тоже было нелегко, да и вообще не всегда удавалось. Я время от времени начинал опасаться, что кто-то сорвется со вполне естественным вопросом: «На кой черт ты нас сюда затащил, Олег?!»

Если бы я знал…

Видов торчал за толстенным деревом, прислушиваясь к темноте. Поведя плечом, он дал мне понять, что ощущает мое приближение.

– Что там? – тихо спросил я.

– Вроде ничего, – так же шепотом отозвался серб. – Они далеко, если это вообще они… Ты чего встал?

– Все равно менять пора… Где Димка?

– На другой стороне…

– Иди, поднимай Раде. Потом можете с Димкой идти спать.

Он бесшумно канул в полосатый мрак.

Я провел ладонью по кобуре. У меня оставалось одиннадцать патронов к нагану, у Кольки – восемь последних к автомату. За это время мы не стреляли ни разу. Но меня не оставляло ощущение, что эти патроны нам еще понадобятся.

Меня беспокоило одно. За все пять месяцев с нами не произошло ничего такого. Как ни крути – ничего, что могло бы оказаться «выходящим за рамки». А я ведь помнил рассказы о Пацифиде.

И я пошел сюда за этим. Вот и ответ на незаданный вопрос, зачем я «их» сюда затащил.

Но пока ничего нет. И это меня беспокоило.

Если где-то нет кого-то —

Значит, кто-то где-то есть…

* * *

Мы вышли к речке около десяти утра. Последние полчаса были очень тяжелыми – лианы словно бы сговорились нас не пропускать. Да и сама река не слишком радовала – над ней все тем же пологом смыкались ветви деревьев, ровная, казавшаяся неподвижной, вода отливала вороненой сталью.

– Сонной, зловонной реки Лимпопо… – пробормотал Ромка.

– А? – не понял Йенс, пробовавший воду веткой.

– Это у Киплинга, – пояснил Ромка. Нам было так тяжело, что его перестали чуждаться уже в конце второй недели, но он по-прежнему был стеснительно-зажатым и редко что-то говорил сверх деловых бесед. – Про Слоненка… «Откуда у слона хобот?»…

– А, – безразлично отозвался Йенс и сказал мне: – А река-то течет на запад, или мой «компас» отказал… Чувствуешь? – Я кивнул. Река в самом деле текла на запад, я это ощущал тоже. – Если это и не один из притоков Гьелля, то почему бы нам хоть немного не сплавиться?

– На чем? – хмуро спросил Ясо. – Здешние деревяшки тонут, как железо.

– Сын мой, – Йенс бросил ветку в воду (она и правда утонула), – вон там, у излучины, я вижу бамбук. Мы свяжем плот лианами и устроим себе хотя бы сутки курорта.

– А если повезет – то и больше. – Олегу идея Йенса явно понравилась. – Пошли строить плот!..

Сухие (относительно) бамбуковые палки – а точнее, стволы толщиной в ногу – отлично держались на воде, да и вязать из них плот было легче, чем из деревьев средней полосы, а уж с ними-то у нас опыт был. Короче говоря, ближе к часу дня мы уже сплавлялись по течению, временами отпихиваясь шестами от довольно близкого – метра три, не больше – дна. Настроение поднялось. Перспективы заиграли в несколько цветов радуги. Даже воздух тут вроде бы был посвежей. Мы разулись, потом сбросили и одежду – кусачая гнусь тут почти не попадалась, а залетных одиночек можно было просто бить, как европейских комаров. Зашел разговор о девчонках, но я объявил мораторий на воспоминания.

– Давайте природой любоваться, что ли? – предложил Димка, вытягиваясь на животе.

* * *

– Олег, проснись!

– Уди.

– Олег, проснись, я говорю!

– Уди н’х.

– Да Олег же!

– Н’х!!!

Меня беспощадно затрясли, и я, открыв глаза, сел, зло глядя на встревоженное лицо Игоря. Все спали, только Ромка с шестом торчал на корме и смотрел куда-то вперед с неослабным вниманием.

– Че надо? – свирепо спросил я. Я в самом деле разозлился – уж больно хорошо спал. Очевидно, организм отпустил тормоза, подсознательно определив плот на реке как очень безопасное место.

– Смотри, – Игорь, повернувшись всем телом, указал – даже скорей ткнул – вперед.

Я встал на колено и заморгал глазами. Мы подплывали к плоскому каменному зданию, сложенному из больших шероховатых плит, как захоронения в Англии. Было не очень понятно, каковы его настоящие размеры – по стенам вползали все те же лианы, верх тоже закрывала зелень. Только вход и прилегающие к нему блоки оставались почти свободными.

– Крепость? – вырвалось у меня. – Нет… Игорь, давай, буди всех… Ром, пихайся к берегу, посмотрим, что это такое! – Я уже влезал в штаны. На плоту завозились, пытаясь выяснить, что происходит в окружающем мире – разморило, как оказалось, всех.

– Эй, тут мелко! – Ясо соскочил в воду с носа плота – там было до середины его сапог. – И, похоже, тут был причал – вон, видно доски!

В самом деле – чуть в стороне под темной водой различались остатки настила. Пока я их рассматривал, кое-кто уже добрался до непонятного здания и заглядывал внутрь.

– Полезай.

– Ага, а ты чего?

– Темно…

– Факел, может, сделать?

– А вдруг там какая тварь?

– А там вон, дальше, там свет…

– Дайте-ка я, – решился Колька и – с автоматом наперевес – полез в проем входа. Поскользнулся и с матерком съехал вниз. – Ой, бля!

– Ты что, ушибся? – спросил Димка.

– Да тут просто грязно, – ответил Колька. – Я пошел дальше…

– Погоди! – окликнул я. – Иду!

– Ну как же без тебя, – с иронией заметил Йенс, подавая мне руку. – Сползай…

Очевидно, каменное здание постепенно уходило в болотистый берег. Под ногами шлепала грязь. Но впереди и в самом деле проникали внутрь рассеянные потоки зеленоватого света из широких окон, заплетенных лианами. Постояв, мы привыкали к темноте, она уже не казалась полной, хотя следом уже сползали, закрывая свет от входа, остальные любопытствующие.

Когда-то тут жили. В грязи лежали остатки «пирамиды» для оружия и снаряжения, а подальше видны были остатки стола и нескольких топчанов. Дерево разбухло и ползло под пальцами, как мыло. На каменных стенах сохранились следы деревянной обивки из планок. А на них, в свою очередь, еще различались лохмотья, в которых я с удивлением узнал когда-то висевшие на стенах рисунки, плакаты и прочее. Что там было на них изображено – непонятно, однако не вызывало сомнений: когда-то тут жили, и жили постоянно.

– Смотри! – изумленно сказал Колька, касаясь пальцами стены. Там сохранились остатки более плотной бумаги – старая фотография на толстом картоне: – Это же…

– Черт побери, это ваш Сталин! – вырвалось у Йенса. – Честное слово!

Да, с фотографии на нас смотрел мудрым и веселым взглядом «отец народов» – слегка расплывшийся, но еще вполне узнаваемый. Пока я переваривал увиденное, Игорь тронул меня за плечо:

– А вот тут посмотри, Олег…

В углу лежали ящики – много, тоже наполовину утонувшие в грязи, – а на них доска, очевидно, упавшая со стены, в ней торчали ржавые остатки гвоздей-самоковок. На доске сохранились разводы, когда-то бывшие буквами, но еще вполне читаемые и сейчас.

– «Полевой… лагерь… – прочитал я, – 2-й Кругосветной Сталинской пионерской… экс… а, экспедиции!.. 1934 год». Ничего себе…

В ящиках, крышки которых распадались в руках, лежали когда-то продукты, но это угадывалось только по запаху гниющей органики. Точнее – пере-перегнившей.

– Вторая Кругосветная Сталинская пионерская… – повторил я. – Ну, давали парни.

– Если они и погибли, то не здесь, – все еще озираясь, сказал Йенс. – Но запасов не забрали, значит, что-то случилось…

– Да что случилось, что случилось, – проворчал Олег, – убили. Или урса, или еще кто…

Он, кажется, собирался и дальше развивать эту тему, но внутрь соскочил Ромка.

– Олег! – крикнул он. – Посмотри, что там! Это… Это что-то!

– Что – «что-то»? – Я, подтянувшись в прыжке за каменную притолоку, выдернул себя наружу. Ромка заторопился к зарослям чуть подальше, то и дело оглядываясь, его глаза горели. – Ну… блин!!!

– Смотри, вот, он большой! – Ромка рывком сорвал остатки покрывала из лиан, и я увидел остальную часть корабля, от которого до этого видел только корму, на которую и наткнулся Ромка.

Это был драккар. Он лежал с креном на правый борт в заводи, которая высохла и превратилась в болото грязи. Борт драккара был проломлен, палуба осклизла и заплесневела, торчали весла. Но все это я отметил мельком. Мой взгляд приковало носовое украшение.

Любой из наших узнал бы его. Любой, кроме Ромки. Его с нами не было, когда мы последний раз видели этот корабль.

– Олег, ты чего? – тихо спросил Ромка. Я посмотрел на него и, кажется, испугал своим взглядом. – Ты чего, Олег? – Он даже чуть отшагнул.

– Я знаю этот драккар, – сказал я. Но больше ничего объяснить не успел. Подошедший первым из остальных Видов тихо сказал:

– Драккар Игоря.

Да. Это был тот драккар, на котором когда-то плавал Саня… а потом уплыл в никуда Игорь Летягин по прозвищу Сморч.

Для того дорога и дана,

Чтоб души вниманье не дремало.

Человеку важно знать немало,

Оттого дорога и длинна.

Человеку важно знать свой дом —

Весь свой дом, а не один свой угол.

Этот дом замусорен и кругл,

Чердаки в нем крыты белым льдом.

Закон дороги простой:

Шагай вперед не спеша.

И пусть – верста за верстой —

Внемлет дороге твоя человечья душа.

Человеку важно знать людей,

Чтоб от них полезного набраться.

Чтоб средь всех идей идею братства

Ненароком он не проглядел.

А еще полезно знать, что он —

Не песчинка на бархане века.

Человек не меньше Человека,

В этой теме важен верный тон.

Иногда в дороге нам темно,

Иногда она непроходима.

Но идти по ней необходимо,

Ничего иного не дано…

Д. Сухарев

Если экспедиционный лагерь был оставлен, в общем-то, в порядке, то драккар носил явственные следы боя. Очевидно, Сморч поставил свое судно в заводи на ночевку, и его отсекли тут – за кормой драккара мы обнаружили остатки перегородившего выход бревна, с тех пор сгнившего. Какое-то время они держались, используя драккар, как крепость. Потом…

Мы нашли изъеденное ржавчиной оружие. И скелеты в остатках одежды. Наверное, их было больше, но погибшие не на драккаре давно стали частью земли, ила, воды… Определить, когда все это произошло, было невозможно.

– Он прошел сюда по реке, значит – есть выход в океан, – сказал Йенс, но я не слушал его.

На носу, перед самыми первыми скамьями, лежал скелет с гизармой поперек груди. Лезвие съела ржа, мох вырос на костях и остатках одежды. Скелеты одинаковы. Но не узнать гизарму я не мог.

Несколько секунд – очень долгих секунд – я глядел в черную глубину глазниц черепа. Одна глазница была повреждена, кость возле нее треснула и разошлась. Именно сюда пришелся смертельный удар.

Казалось, что эта глазница сощурена.

Желудок у меня подпрыгнул к горлу. С трудом удерживая его содержимое, я отвернулся и пошел к борту, чтобы не видеть останков.

Но я знал, что не забуду увиденного.

Не смогу забыть, хотя очень постараюсь.

Изо всех сил постараюсь.

– Игорь? – спросил Олег, на которого я наткнулся, как слепой. Я кивнул. – Вот так… Значит, урса тут все-таки есть.

Я соскочил в грязь. И застыл, скорчившись и чувствуя, что холодный пот струится между лопаток.

До нашего слуха донеслись ритмичные размеренные удары. Глухие, но громкие и мощные, они неслись откуда-то из разом притихших джунглей, пульсируя меж древесных стен по берегам реки, как кровь в артерии.

Бум-бум-бум-бум-бум-бум.

Барабаны.

Барабаны в джунглях.

Барабаны, за которыми нельзя ходить.

* * *

– Ты хочешь себя убить с упорством, достойным лучшего применения! – прихлопывая москита, Олег треснул себя по шее с такой силой, что едва не упал в воду.

– Слушай, тезка, – спокойно ответил я, – сказать тебе, за каким чертом я вообще сюда поперся? Кормить москитов и облезать от местного лишая? Нич-чего подобного. Меня лично интересуют здешние тайны.

– В их числе – барабанный бой? – уточнил Олег.

Я кивнул:

– В их числе – и в первую очередь! – барабанный бой.

– Я пас, – поднял руки Олег и вдруг рассмеялся. – В конце концов, если даже мы погибнем, то… – Он помедлил, подыскивая слова, и тогда вместо него закончил Йенс:

– … то мы же все равно погибнем, так о чем разговор?

Барабаны бухтели весь день. Стемнело, а их рокот продолжался в ночи, и временами начинало казаться, что это повторение боя наших сердец… или что наши сердца подстраиваются под бой барабанов…

Мы заночевали посреди реки, расчалив плот между вбитых в дно шестов. Собственно – «заночевали» не то слово. Было уже за полночь, а мы все еще обсуждали вопрос о том, что делать с этим боем. Точнее – как делать. Наконец я сказал:

– Ладно, давайте поспим наконец, – и, подавая пример, вытянулся на бамбучинах, сунув под голову вещмешок.

– Хорошая идея, – признал Йенс. – Торопиться некуда, они, похоже, не умолкнут долго. Часовых будем ставить?

– Непременно, – зевнул я. – По часу…

– Я встану первым, – сказал Олег, усаживаясь на краю плота со скрещенными ногами…

– Вставай, пора дежурить. – Ромка открыл глаза и несколько секунд сонно пытался сообразить, что к чему. – Проснулся? – убедившись в этом, Олег улегся и тут же уснул.

Ромка зевнул, несколько раз плеснул себе в лицо водой из реки. Она была теплой и пахла цвелью, но мальчишка проснулся окончательно. Он присел с краю и несколько минут вглядывался и вслушивался. Барабаны продолжали рокотать, и этот звук пугал. Он был причиной плохого сна, в котором звучал, как наяву, но Ромка уже не мог вспомнить этот сон… и был доволен, что не может.

Кто-то отчетливо сказал за спиной: «Ну и что, ну и пусть – как хочется… ладно, да…» Ромка оглянулся, понял, что это во сне. Ясо перевернулся на живот, что-то пробурчал – говорил не он. Остальные спали спокойно.

Ромка вздохнул и поморщился, слушая барабаны. Его взгляд упал на Олега Верещагина, и Ромка подумал, насколько странной и в то же время приятной оказалась их встреча. В свое время он мечтал стать его другом и ужасно жалел, что между ними – пять лет разницы. Для Олега он был восторженным болельщиком-младшеклассником, который ходит на каждую схватку… ну или сыном библиотекарши, который поглядывает, как старший мальчишка с серьезным лицом листает толстые непонятные книги…

А сейчас – сейчас они были ровесниками! Эта мысль неожиданно насмешила Ромку. Больше того – он был на три или четыре месяца старше! Физически…

Ромка вздохнул – коротко и печально. Нет. Ровесник – да, может быть… но не ровня. Нет. Не ровня. Они жили бок о бок, но в определенной степени были даже дальше, чем там, в Кирсанове. Здешний Олег был воином и героем. На самом деле, не как в книжках или кино… вернее – как раз как в книжках или кино, но по правде. Иногда он казался совсем прежним – когда смеялся или дурачился с остальными, когда просто сидел и думал, когда спал… Но иногда его лицо твердело, на лбу становился виден тонкий шрам, и слова его делались несгибаемыми, отточенными и определенными, как острие его же палаша, а между ним и остальными отчетливо проступала прозрачная, но непробиваемая стена.

Ромка часто думал, знал ли сам Олег об этой стене. И приходил к выводу, что знал. Да, знал и жил с этим. У него была Танюшка – для нее не существовало этой стены. Был Сергей, который умел эту стену преодолевать. Был Йенс, который не обращал на нее внимания.

Для остальных Олег был – Князь. Сколько бы искренности ни было в их совместном веселье.

За последние пять месяцев Ромка наладил отношения со всеми, а Кольку, пожалуй, мог бы назвать своим другом.

Но Олег – Олег, который вытащил его из болота, дал шанс стать человеком! – был там. За стенкой. И то, что он там был для всех, не успокаивало.

Ромка снова вздохнул. Олег, словно отвечая на этот вздох, стиснул пальцами рукоять палаша, потом отпустил оружие. Ромка отвернулся и стал смотреть и слушать ночь…

Йенс на смену проснулся сам. Ромка не уловил даже, как он оказался рядом – сидел со скрещенными ногами и прислушивался тоже.

– Тихо? – спросил он.

– Тихо, – кивнул Ромка. – А что, ты на смену?

Теперь кивнул Йенс. На плоту кто-то снова забурчал, потом тонко вскрикнул.

– Как ты думаешь, что с нами будет? – спросил Ромка.

Йенс пожал плечами:

– Мы все умрем.

– А… – Ромка поперхнулся. – Нет, я понимаю, но сейчас конкретно…

– Возможно, мы умрем сегодня днем, – равнодушно ответил Йенс. – Или через несколько минут.

– Да ну тебя… – уныло сказал Ромка.

Немец рассмеялся:

– Тебе что, страшно? Не бойся, незачем…

– Ты что, не боишься умирать? – удивился Ромка. Йенс пожевал бамбуковую щепочку, сплюнул в воду, пожевал снова… Ромка терпеливо ждал.

– Как сказать… – медленно произнес немец наконец. – Я еще не все увидел. Хотелось бы посмотреть хоть одним глазком этот Город Света… и еще кое-что хотелось бы сделать… Но особо бегать от смерти тоже не собираюсь. Я германец. Это обязывает.

– Это, наверное, страшно… – прошептал Ромка, поежившись.

– Это, наверное, больно, – поправил Йенс. – Но наверняка – не так больно, как при некоторых ранениях, после которых болит неделями и хочется как раз умереть. Поскорее… Ложись-ка ты спать, римлянин.

– Почему римлянин? – удивился Ромка.

– Роман – это «римский» в переводе с латыни, – охотно пояснил Йенс и засмеялся.

– Я сейчас пойду, – пообещал Роман. – Я только еще спросить хочу…

– Давай, – согласился Йенс.

– Олег… чего он хочет?

– Ты знал его там? – вопросом ответил немец.

Ромка вздохнул:

– Да, немного… Я и Сат… Арниса знал тоже, только не люблю про это вспоминать…

– Какой он был, Олег?

– Ну… – вопрос озадачил Ромку. – Спокойный… аккуратный… учился неплохо… фехтовать и читать любил… Он старше меня был, он меня и знал-то только потому, что я за него на фехтовании болел, а моя мама была… она школьный библиотекарь.

– Олег хочет, – начал Йенс, никак не реагируя на ответ Ромки, – чтобы о нем помнили. Помнили долго. Может быть – вечно. Но этого он уже почти добился – о нем поют песни. И будут петь долго… может быть, и вечно. Еще он хочет того же, чего и я, – посмотреть этот мир. К этой цели он тоже близок. По крайней мере – в его понимании. И наконец, он хочет залить кровью улицы того места, где в нас играют – Города Света. Вот до этого он еще не добрался. Но, когда доберется, я хочу быть рядом, потому что это будет самое интересное место на белом свете на тот момент… А теперь ты идешь спать, Роман.

Я делил с вами хлеб и соль…

Вашу воду и водку пил,

Я с каждым из вас умирал в его час.

Я вашей жизнью жил.

Что осталось из вашей судьбы

В стороне от жизни моей?

Ни в тяжком труде, ни в горькой беде,

За волнами семи морей?

Я так нашу жизнь описал,

Что людей забавлял мой рассказ…

Только мы с вами знаем, что шутка дурная:

Веселого мало для нас!

Дж. Р. Киплинг

«Идти за барабанами» в прямом смысле слова было бы не подвигом, а глупостью. Мы сплавлялись еще сутки. Первые шесть часов звук становился все сильней, потом – начал удаляться, и под утро, когда рокот уже был слышен не очень хорошо, я приказал остановиться, причалить к берегу и, спрятав плот в прибрежных зарослях, высадиться и залечь в засаде неподалеку от берега.

Честно? Я не очень верил в сверхъестественное происхождение этого навязчивого звука. Нет, в этом мире имелась разная «нечисть», несомненно. Но барабанный бой у меня с этим не «монтировался», хоть убейте…

Около трех часов дня пошел дождь. Это оказался настоящий тропический ливень – теплый, пахнущий чем-то сладким и пряным, упругий и сильный, словно струи из поливочного шланга. Лес вокруг наполнился грохотом водяных струй. За прошедшие пять месяцев мы ни разу не попадали под дождь, и нынешнее светопреставление наводило на грустные мысли о сезоне дождей, разливах рек и прочем.

Струи ливня вбивали нас в раскисшую землю, делая ее частью. Рокот барабанов стал не слышен совсем. Дождь стер его…

Пальцы Игоря коснулись моего бедра. Я чуть повернулся. Игорь указал глазами в сторону берега, и я усмехнулся.

Урса пробирались через кусты. Рысцой, неспешно, но уверенно, не меньше сорока воинов. Они явно преследовали плот, собираясь напасть на ночевке. Я рассматривал их и думал, что уже успел от них отвыкнуть – последний раз видел прошлым летом, во время схватки у дирижабля.

Я показал два пальца и сжал кулак. Мой жест, означавший двоих пленных, пробежал по цепочке.

– Рось!..

Я перелетел куст, в прыжке ударив ногами в грудь урса – упал на него сверху опять же ногами, раздавливая грудную клетку. Звиг-загг – сказали клинки, ятаган переломился с высоким звуком, выбрызгивая искры, урса отлетел к дереву, и моя дага наискось перерезала ему горло. Крутнувшись, я поймал и отбросил дагой брошенную в спину толлу. Хозяин ее, метнувшийся ко мне с занесенным топором, получил пинок в грудь и рухнул прямо на тесак Димки. Еще один до меня не добежал – в левом ухе у него вырос метательный нож Игоря.

Но я не особенно огорчился – передо мной вновь маячила раскрашенная маска… Урса отбил мой палаш верхним краем щита, дагу – ятаганом. Я скользнул на нижний уровень и отрубил ему ноги ниже колен. Он смешно заковылял по грязи на обрубках, поливая ее кровью, потом дико завыл и рухнул на живот. Ударом ноги сверху вниз я сломал ему шею.

– Все, не оглядывайся, Олег, – со смехом сказал Ясо, вытирая палаш о широченный лист, – остались только пленные.

– Раненые есть? – уточнил я.

– Плечо, – весело признался Колька. – Кость цела, ничего…

Кость у него и правда была цела, но левое плечо сильно разрубили ятаганом.

– Но зато я его в плен взял, – похвастался Колька, кивнув на связанного урса.

– Аж пятерых взяли! – восхитился Раде.

– Ну оно и к лучшему. – Я ткнул в одного из урса. – Вот этого поставьте на ноги… – Подождав, пока мой приказ выполнят, я подошел к остальным четверым и начал их рубить…

– Думаю, вопрос ему вполне ясен? – уточнил я, обращаясь к Йенсу, который держал урса, и одновременно подставляясь под льющие с деревьев потоки, чтобы смыть кровь.

Йенс, ударяя урса локтем в позвоночник, начал задавать вопросы – отрывисто, его знаний языка хватало только на то, чтобы объясниться, а другие (и я в том числе) вообще ни слова не знали. Тот отвечал высоким от ужаса, визгливым голосом, умоляюще косясь на немца.

– Он ничего не знает о барабанах. – Йенс, сдувая с губ воду, с улыбкой посмотрел на меня. – Они их слышат, потом приходит бокор и говорит, что делать. Они живут прямо тут, на плоскогорье.

– На плоскогорье? – отрывисто переспросил я. Йенс кивнул. – Спроси его, что сказал бокор на этот раз. Что он сказал о нас?

Йенс продолжил допрос. Похоже, урса боялся отвечать, но немца он боялся еще больше. Йенс отпихнул его, с такой силой ударил по лицу, что урса швырнуло в грязь, где он скорчился, глядя на нас расширенными, бессмысленными глазами.

– Он говорит, что бокор сказал: на реке плот с белыми, их надо убить, как убили прошлый раз тех, кто приплыл на лодке со звериной головой.

– Значит, См… Игоря убили они, – сказал Олег, доставая топор. Я перехватил его запястье, ощутив злую силу сопротивления:

– Подожди. Если мы его убьем, кто поведет нас?.. Йенс, скажи этому выродку, что он будет жить, если проведет нас на это плоскогорье.

* * *

Когда голубое, яркое небо резануло по глазам, я невольно отшатнулся и вскрикнул – настолько это было неожиданно. Последние три часа мы поднимались в каком-то тумане, и до меня только теперь дошло, что мы поднялись выше слоя дождевых облаков, затянувших джунгли в каком-то полукилометре от земли.

– Небо… – сказал Раде, потягиваясь. Следом выходили из джунглей остальные, и я рассмеялся, глядя на них в свете только-только поднявшегося солнца. Они тоже ржали, как кони, глядя на меня и друг на друга. В самом деле, зрелище было то еще. Отряд леших на прогулке. Причем мокрых и истощенных леших.

– Отдохнем, а? – предложил Ромка умоляюще. – Ну хоть часок…

– До места еще далеко? – кивнул я Йенсу на урса. Тот задал пленному несколько вопросов и повернулся ко мне:

– Говорит, что вон там – спуск, и все, их селения в долине.

– Угу, – кивнул я, и Олег, подойдя к урса, раскроил ему череп топором. – Теперь можно отдохнуть…

– Мы запаршивели, как помоечные щенята, – буркнул Ясо. – Черт побери, что с моими волосами – не видел раньше, и при солнце не видеть бы!

Я не был склонен уделять столько внимания своей внешности, как Ясо или Раде, но не мог не согласиться с ними сейчас. Хотя бы на своем примере. Обычно волосы мне подрезала Танюшка, и сейчас мокрая, спутанная грива кое-как обкромсанная клинками товарищей, могла напугать кого угодно, особенно если учесть, что на две трети от корня волосы вернули себе свой природный темно-русый цвет, а ближе к концам сохранили темно-бронзовый выгоревший оттенок. На плечах, над бедрами, на пояснице, у колен и вокруг щиколоток – короче, везде, где кожи плотно касалась одежда или ремни, – кожа слезла до крови и осклизла от грибка. Почти то же самое было под мышками, в паху и между ягодиц, а межпальцевые промежутки на руках и ногах кровоточили. И так жилистый, я еще больше похудел, ребра и ключицы выступили наружу, а все остальное тело обвивали жгуты жил и мускулов.

Я почти заставил себя разложить вещи, оружие и одежду на камнях – и рухнул в траву, наслаждаясь сухим теплом. Судя по отдельным междометиям, остальные тоже вовсю ловили кайф.

Как и когда я уснул – заметить не удалось. Убитый у Тихоокеанского побережья Америки Сережка Лукьянко говорил, что невозможно поймать момент наступления сна… Зато всегда замечаешь, когда и как проснулся.

Солнце выползло в зенит и пекло вовсю. Раньше, уснув на таком солнышке, я проснулся бы свежесварившимся, да и сейчас суставы ломило. Рядом со мной, обхватив одной рукой коленки, сидел Ромка. Другую ладонь – слегка дрожащую – он держал над моим лицом, защищая его от солнца.

Несколько секунд я смотрел на эту ладонь. Потом – Ромка отдернул ее – сел, опираясь на руку.

Все остальные еще спали. Часовых не было, и я выругался про себя – на себя же. Одно-единственное вот такое «упущение» вполне способно перечеркнуть годы жизни.

– Давно так сидишь? – спросил я, ощущая блаженство уже просто от того, что в первый раз за пять месяцев просох.

– Нет, – он пожал плечами. – Тебе солнце прямо в лицо светило.

– Ромыч, – я помедлил. – Ты только не обижайся. Давай сразу все выясним, – он не сводил с меня удивленных глаз. – Ты что, в меня влюбился?

Глаза – хлоп-хлоп-хлоп. И не наигранно, а – первый «хлоп» удивленно, второй «хлоп» непонимающе, третий «хлоп» обиженно. Четвертого «хлопа» не было, но именно во время, нужное для него, я понял, что смертельно обидел мальчишку – и успел перехватить его за плечо, заставив сесть обратно; он уже вскочил почти и выдохнул:

– Пусти.

– Ладно, – я убрал руку. – Понимаешь, у нас…

– Я знаю, мне рассказывали про Сашек… ну, про Бубненкова и Свинкова… – ответил он. – Но я ничего такого… – Он вздохнул, и я правда понял, что обидел его зря.

– Извини, – покаянно сказал я. – Просто, знаешь, я столько тут разного навидался… в том числе и того, про что ты говорил…

– Я просто… – Ромка помедлил и вдруг выпалил: – Ты мне правда нравишься… ну, не то, что так, а просто… в общем, я просто хотел помочь…

– Эх, Ромыч-Ромыч… – я улыбнулся, и Ромка тоже заулыбался в ответ, а потом сказал:

– А это здорово, что нам с тобой теперь поровну лет, и мы можем… – Он вновь запнулся, но закончил, – …дружить.

– Здорово, – согласился я. А про себя подумал, что Ромка быстро разочаруется, ну да ничего. Он себе и настоящих друзей теперь найдет быстрее…

* * *

Дождь шел и над этой долиной, по склонам которой кучками среди росчистей лепились хижины урса. Никто из нас, в том числе и я, не видел, как живут урса, и мы, лежа в кустарнике у нижней кромки туч, не без интереса рассматривали пейзаж.

– Нас десять, а их тут сотни, – сказал Димка. – Многовато…

– Да, всех не переловим, разбегутся, – задумчиво кивнул Видов, и Димка ткнул его локтем в бок:

– Остряк…

– Меня не интересуют эти курятники, – нетерпеливо прервал их я. – Ищите тропку, по которой может ходить этот бокор!

– Кажется, я нашел. – Йенс вытянул руку. – Смотрите, вон последняя группа хижин, дальше – голый склон, а тропинка идет, и утоптанная… Видите?.. А вон там сворачивает за камни и в ущелье. Кому и зачем туда ходить?

– Точно. – Я усмехнулся, приподнимаясь на локте. – Отлично… Ну что, наведаемся в гости к этим барабанщикам?

– Пошли, – кивнул Раде, подкидывая и ловя свой барте.

Вернее, он хотел его поймать… но почему-то промахнулся – и едва спас ногу, возле которой вонзился в землю топор.

* * *

Обходить долину по склонам было довольно сложно – склоны оказались достаточно крутыми, да еще и заплетенными зеленью, корни которой расшатали камни верхнего слоя. Камни эти не только срывались из-под ног – они грозили и наступившего на них утянуть следом. Утешал одно – урса тут явно не ходили.

Лил дождь. Долина внизу кипела, как грязевое озеро, из хижин почти никто не появлялся – и это было как раз хорошо. Плохо было, что мы падали. Лично я упал трижды. Первый раз наметившийся глобальный перелет склон – дно долины (метров двести кубарем под углом в 45 градусов) без особой нежности и решительно прервали кусты. Второй раз я сам вцепился в камни и выполз обратно. На третий раз меня поймал в самом начале все того же славного пути Димка – мы едва не продолжили путешествие вместе, но удержались. Сам я ловил поочередно: Ромку, Кольку, Игоря и еще раз Игоря, а ни разу не сорвался только закаленный суровым балканским детством Видов. Когда я второй раз поймал Басса, то увидел, что он смеется.

– Представляешь, – ответил он на мой немой вопрос, – мы лезем, рискуя сломать шею… а куда и зачем? Чтобы подраться. Мы сумасшедшие, Олег, просто е…тые, ты это понимаешь?!

– И это наполняет мое израненное сердце гордостью, – сообщил я. – Лезь давай.

Короче говоря, до тропинки, на которую указал Йенс, мы добрались только к вечеру, злые, со сбитыми коленками, локтями и пальцами – кому как повезло. Если бы урса – в любом количестве – попались бы нам в этот момент, мы бы раскатали их в блин просто со злости. Лично у меня от подметок сапог остались одни лохмотья, и я, плюнув, разулся и подвязал сапоги к вещмешку – починю, как освобожусь… Широкие кожаные клеши, удобные, если снимать-надевать, на шаге хлестали по ногам с мокрым звуком. Это страшно раздражало почему-то.

– Ждем до утра? – шепнул Олег, останавливаясь рядом со мной. Я на несколько секунд задумался, потом помотал головой:

– Нет. Долго уже идем, они там могут забеспокоиться, куда группа захвата делась. В гости, так сейчас.

– Ну что ж. – Олег положил свою длинную шпагу на плечо. – Знаешь, о чем я жалею? Что тут я не могу рисовать. Придется потом по памяти, когда воссоединюсь со своим альбомом.

– И с Ленкой, – я толкнул его локтем, – а?

– И с Ленкой, – согласился Олег. – А тебе не хочется к Танюшке?

– Хочется, – согласился я, – почти против воли вспоминая Танюшку – ее лицо мелькнуло в памяти на миг, а потомвспоминалось только тело. Я, конечно, не стал развивать эту тему, но Олег, наматывая на палец свою левую косу, вдруг сказал:

– Мне, Олег, когда мы там, в траве, дрыхли, сон приснился. Странный, правда. Как будто мы с Ленкой оказались в лесу. Мы ехали верхом и одеты были, как обычно… как там одевались. А потом выехали к дому… такой, посреди леса, с огородом, садом, большой. Мы вошли внутрь, а там чего только не было, а главное – представляешь?! – документы на нас с Ленкой, и куча денег, разных, даже золотые монеты… Потом пришел араб. Прямо как ты рассказывал. Он сказал, что все это наше. Что это ферма где-то в брянских лесах, что наступил 94-й год… Помню, что мы с Ленкой отказались, потому что вас никого не было, а он сказал – это только для нас, потому что только мы заслужили… Странный сон, правда?

– Да. Странный, – хрипло сказал я, натягивая на левую руку крагу и не глядя Олегу в глаза. – Пошли?..

У нас не было другого выхода, кроме как подниматься по тропинке – иного пути не существовало, а по этой тропке валом катилась грязная вода. Мы были видны отовсюду – из долины и от пещеры, – и оставалось надеяться, что ночная темнота не позволит нас разглядеть, а дождь остудит пыл тех, кому приспичит гулять снаружи. Если кто-то появится наверху и увидит нас, то вполне может в одиночку закидать камнями.

За каким чертом я это делаю?! За каким чертом все это делают?! Ноги скользили по камням, и, если бы я не ходил до фига босиком, то от моих подошв остались бы только кровавые лохмотья. Так или иначе, но мы добрались до площадки над тропой. Все. И без особого ущерба.

Йенс был прав. Сразу за этой площадкой был поворот тропинки, уходившей точно в жерло пещеры, похожей на вход в церковь – мне почему-то вспомнилась Казачья Церковь на черноморском побережье. Но если там были спокойствие и величавость, то здесь из отверстия веяло холодным мраком.

– Дер Энтритт цу Хэлль, – тихо сказал Йенс. И я понял: «Ворота в ад». Да, было похоже. Если на свете есть ад, то вход в него выглядел бы примерно так.

– Знаешь, – задумчиво сказал Димка, – там, где я жил… живу, короче… есть две деревни. Представьте: стоит дорожный указатель. И написано – две стрелки с надписями, – он показал руками: – Рай… Иерусалим. Деревни так называются.

– Врешь, – буркнул Раде.

– Честное слово.

– А ты откуда, Дим? – поинтересовался Колька.

– Из Костромской области…

– Пошли. – Я обнажил клинки, первым шагая в темноту. Это было мое право и моя обязанность.

Я вполне доверял слуху, да и в темноте видел неплохо. Но сейчас тьма, окружавшая меня, была совершенно полной, как… как не знаю что. И не слышалось звуков – никаких, кроме осторожных шагов ребят за моей спиной. Меня почему-то преследовало видение трещины в полу – широкой, бездонной и незаметной. Вот странность, идиотизм, дичь – я по-прежнему боюсь высоты. И пауков.

Черт, а что, если тут живут пауки?! Огромные пауки, и я сейчас врежусь лицом в паутину?! Как в пещере Шелоб, про которую рассказывал Кристо?!

Мысль была страшной, но додумать ее я не успел. В следующий миг мне почудилось, что я оказался внутри огромного барабана.

Грохот послышался… нет, не со всех сторон. Мы были внутри этого грохота, он давил и взрывал артерии изнутри. Кажется, я что-то кричал, но своего голоса не слышал.

Не знаю, когда это прекратилось. Я лежал на каменном полу, всхлипывающе дыша. Было тихо, только кто-то стонал и ругался. А главное – мы находились в ярком, резко очерченном круге электрического света, падавшего откуда-то сверху и наискось. Мы вскинули головы, но свет бил прямо в глаза, заставляя жмуриться и отворачиваться. А потом – потом зазвучал голос. Он был насмешливый, уверенный. И он говорил по-русски!

– Добро пожаловать! – отзвуки загремели, и я понял, что, во-первых, пространство вокруг нас большое, а во-вторых, говорящий использует усилители. – Любопытство, ах, любопытство… На какие глупости ты их толкаешь! И добро бы одного, двух… так нет – постоянно, постоянно… Раз, два… о, десять. Видели больше, но бывало и меньше.

– Ты кто?! – крикнул Игорь, вертясь на месте.

– А какая тебе разница? – удивился голос. – Ты же все равно труп… Мальчики! Можете начинать! К вам пришла еда и развлечение!

Свет погас. В окружавшей нас вновь кромешной тьме послышались странные, непонятные звуки, множившиеся, откликавшиеся эхом, скрещивавшиеся и сплетавшиеся в общий вкрадчиво-жуткий фон.

– В круг, – приказал я, – на мой голос, скорее, все!

И ощутил, как меня касаются плечи и спины.

– Урса, – сказал Видов возле меня. – Тут тьма урса.

Вспыхнувший на этот раз свет шел на нижнем уровне, но зато освещал все. Мы находились в самом центре огромной пещеры, верх которой тонул в темноте. Видимая часть стены была замощена черепами – один к одному, они смотрели на нас излучавшими тьму глазницами. Но самым насущным было не это.

А то, что Видов оказался прав. Вокруг нас стояли урса. Они стояли сплошным кольцом.

И их было не меньше трех сотен.

Они заполняли всю пещеру.

Передний ряд стоял, плотно сдвинув щиты и выставив широкие лезвия ассегаев.

Равнодушные маски смотрели на нас в упор.

– Убейте их, мальчики! – с дурацкой жизнерадостностью, сорвавшись вдруг на визг, проорал тот же голос и добавил еще что-то на языке урса. Мы сбились в кучу теснее, выставив клинки во все стороны. Я слышал, как тяжело дышат ребята… – А Короля Поединков берите живым! Живым берите! Ему отрубим руки и, пожалуй, отпустим!

– Хочешь сдаться, Олег? – шепнул Игорь. Я хмыкнул, хотя про себя облился холодным потом. С них станется – задавят толпой и… Нет уж, лучше смерть!.. Ха, но этот голосистый ублюдок меня знает – это вряд ли урса…

– С общефилософской точки зрения похоже, что нам конец, – спокойно сказал Йенс.

– Мне удариться в истерику и просить прощенья за то, что я вас вовлек в это? – уточнил я.

– Не стоит, – покачал головой немец.

– Прости, Ясо, я в октябре стащил у тебя из вещмешка последний кусок лаваша, – послышался голос Димки.

– Так это ты?! А я думал – крыса… хотя все равно, так и есть, – отвечал грек.

– Прости меня, Раде, – всхлипнул Колька, – я давно мечтаю тебя поцеловать, но боюсь признаться… давай сейчас, а?!

– Олег, попроси урса подождать, я отрежу этому придурку голову, – попросил Раде.

Ребята все еще шутили. Не думаю, что они не понимали того, что нас ждет. Но просто стоять и ждать смерти было страшно.

– Паршиво, – прошептал Йенс так, чтобы слышал только я. – Чувствуешь себя жучком, которого сейчас наколют на булавку… Свалить бы хоть одного…

– Подожди-ка, Олег. – Олег Крыгин протиснулся мимо меня. Я поймал боковым зрением его улыбку… и она была странная. Он чуть вышел вперед из общего круга и, повернувшись вполоборота, сказал – всем сказал, не мне одному: – Ладно. Вы только живите, ребята. Вы только живите, вот и все… РОСЬ!!!

Он прыгнул вперед.

Ассегаи остановили его, и я увидел, как из спины Олега выскочили с треском три широких, залитых кровью лезвия. Но полностью затормозить бросок урса не смогли – и Олег, падая на их щиты, пробил в кольце брешь.

А потом я перестал слышать, видеть и воспринимать мир вообще. Остался только багровый вихрь, подхвативший меня…

Жаль, мало на свете свободных зверей.

Становятся волки покорней людей.

Ошейник на шею, убогую кость

В те зубы, где воет природная злость.

А ловкие сети калечат волчат,

Их суки ручные вскормят средь щенят.

И будет хозяин под свист тумаков

Смеяться, что нет уже гордых волков.

Пусть лают собаки, таков их удел.

Восстаньте волками, кто весел и смел!

Кто верит в удачу и лютую смерть,

Кому бы хотелось в бою помереть!

Учите щенят, есть немало волков

Средь них, не запятнанных сталью оков.

Вдохнут они волю и примут ваш вой,

Как клич, как девиз на охоту и бой!

Собачьи идеи в собачьих богах,

Ошейник Исуса – их слабость и страх.

Но вольные звери не знают преград,

Поймут волкодава тупой маскарад!

Поймут и оскалят кинжалы-клыки,

Пощады не будет вам, горе-стрелки!

Ведь вольные ветры в их воют лесах.

И символ для волка – свобода, не страх!

А. Симонов

…Урса… Нет, это голова – без маски, лежит в луже крови с оскаленными острыми зубами… Так, а это что? Еще один урса? Да, вернее – нет, это его половинка… а вот еще одна, но от другого, и его разрубили не сверху вниз, а пополам по поясу. Мотки кишок… А кровищи-то вокруг сколько!

Во рту был вкус металла. Я даже не очень понимал, стою или лежу… Кажется, все-таки стою… А в чем-то у меня руки… в чем это я вообще?.. А, да, это тоже кровь, и оба клинка, намертво засевшие в руках, в крови, и кровь сползает по ним не каплями, а сгустками…

Я огляделся.

Свет горел по-прежнему. Урса лежали вокруг. По отдельности. Грудами. Частями. И просто трупами. Среди расколотых щитов и масок, среди раздробленного и просто брошенного оружия. Я увидел тех, кто стоит на ногах, но это были не урса, а мои ребята. Я считал их и не мог сосчитать, потому что забыл цифры. А еще не понимал, почему они так на меня смотрят. Их надо было окликнуть, но мне пришлось делать усилие, чтобы начать говорить:

– Все живы?

– Олег… – начал Ромка, но я скривился:

– Я знаю… остальные… все?..

Я и сам видел уже, что все живы, хотя они, как и я, с ног до головы были в крови.

– Урса? – У меня наконец восстановился нормальный голос. И Йенс, не спуская с меня глаз, тихо сказал:

– Последних ты убил у выхода. Там, где стоишь, Олег.

Я машинально оглянулся. За моей спиной в самом деле был выход из пещеры.

– Где этот! – торможение отхлынуло, я стал прежним. – Этот, который говорил… Раде, назад!!!

Я увидел все сразу.

Лепившуюся к стене лестницу, уводящую на кольцевой балкон под потолком пещеры.

И – грузную, невысокую фигуру на верхних ступенях лестницы… с пистолетом в руке.

– Колька, убей его! – крикнул я, выхватывая наган. – Колька, убей!.. Автомат!.. Выстрел.

Раде упал, придерживаясь рукой за перила. В следующую секунду я – не знаю как! – оказался на балконе за спиной этого, с пистолетом. Прямо возле динамика, закрепленного в перилах, одного из многих. Стоящий с пистолетом обернулся, и я увидел, что это араб – испуганные глаза, какой-то комбинезон… Я выстрелил, он покачнулся, но, удержавшись рукой за ограждение, выстрелил в ответ. Меня ударило в левое плечо, толкнув назад… я выстрелил второй раз и увидел на этот раз, как пуля отлетела от комбинезона.

Выстрелить в меня еще раз он не успел – тяжелый удар калашниковской пули в правый бок швырнул араба на стену. Я бросился вперед, перепрыгнул через слабо копошащееся тело. Раде внизу шевелился… Я, перелетая через ступеньки, ринулся вниз… Ясо успел первым, подхватил македонца… Я упал рядом на колени.

– Черт, как больно… – Раде отнял руку от бока. – Пистолет, вот так штука… – Его красивое лицо исказилось, и я вдруг понял, что македонец умирает. – Князь, я что-то не вижу тебя, тут очень темно… свет!.. Включите… свет… Зорка!.. Позовите Зорку… я… я не хочу так… Как неудачно… – Он перешел на македонский, а мы стояли и сидели вокруг него. И ничего не могли сделать. Потом он нашарил мою руку и ясно сказал, улыбнувшись: – Я счастлив, что был с тобой до конца, князь.

Горлом у него хлынула кровь. Раде несколько раз дернулся – и его не стало.

Игорь принес Олега и положил рядом. Глядя на меня, тихо сказал:

– Вот и еще одного нашего нет… Теперь только ты, я, да Сергей на корабле. Из всех наших парней, Олег. Из всех.

– Где эта паскуда?! – прохрипел Ясо, вскакивая на ноги. В его руках алыми отблесками вспыхнули кинжалы.

С площадки упала вниз, тяжело ударилась и раскололась, как спелый арбуз, голова с налитыми ужасом глазами. Мы посмотрели вверх. По лестнице тяжело спускался Йенс (и когда успел туда взлететь?!) с окровавленным топором в руке.

– Почти уполз, – сказал немец. – Хотя бок ты ему прострелил, Коль… Олег, там проход, про который ты рассказывал, только он не работает.

– Филиал Города Света… – Я поднялся. – Коль, спасибо, ты мне жизнь спас… Я и не думал, что у него комбинезон пуленепробиваемый…

– Ребята, неужели мы три сотни положили? – неверяще оглядывался Ромка, зажимая грудь справа, где куртка висела лохмотьями, набухшими кровью.

– «Мы», – хмыкнул Колька. Подумал и согласился: – Ну, сотни две наши. А остальные… – И он покосился на меня. – Только фарш летел…

– Олег, ты ранен. – Йенс подошел ко мне. – Пуля в плече, ты не чувствуешь? Пошли, я выну… – Мы отошли к лестнице, я сел, тихо попросил:

– Пальцы мне разожми, я клинки не могу выпустить…

– Сейчас… – Йенс усмехнулся. – А ты знаешь, что ты в крылатого пса умеешь превращаться? Все видели, но молчат, потому что не верят… Как ты на баллюстраду махнул…

– А ты? – по какому-то наитию спросил я. Немец, надрезая мне плечо, кивнул обыденно:

– И я тоже.

– Я за собой первый раз это на Кавказе заметил, почти четыре года назад, – признался я. – Только тогда не понял, что к чему, а уж в Америке Юджин мне сказал, что видел, как я… с-с-са-а!..

– Все. – Йенс бросил окровавленный кусочек на пол пещеры. – Ну что, будем шить. Урса, я думаю, сюда явятся не скоро.

– Это точно, – согласился я, откидываясь затылком на ступеньку. – Йенс. А как я скажу, что… Ленке и Зорке, что… я же ни разу этого никому не говорил, Йенс… всегда на глазах…

– Придется сказать, – ответил немец, вдевая в иголку самодельную нить из кривобокой маленькой склянки с кустарным спиртом. – Но это еще не скоро. Мы все можем просто не дойти. Так что не беспокойся особо.

* * *

Мы вынесли ребят туда, где не было дождевых струй и сырых, шепчущих джунглей. Я не знаю, как нам это удалось. Я вообще не знаю, как мы выбрались обратно. Знаю, что было утро, и земля под палашом поскрипывала камешками и упругими корешками.

– Он мог вернуться, – сказал я Йенсу, когда мы закончили копать. – Ему предлагали. Ему и Ленке. Понимаешь, он мог вернуться. А вместо этого…

– Кладем их? – спросил Игорь.

– Да, – я поднялся с камней – с тех самых, на которых мы недавно сушили свою одежду, возле которых, дурачась, боролись в теплой траве. – Кладем. Тайне барабанов Пацифиды конец. Все очень тупо.

Возле города Кабула —

В рог труби, штыком вперед! —

Захлебнулся, утонул он,

Не прошел он этот брод,

Брод, брод, брод вблизи Кабула.

Ночью вброд через Кабул-реку!

В эту ночь с рекой бурлившей

Эскадрон боролся плывший

Темной ночью вброд через Кабул-реку.

В городе развалин груды —

В рог труби, штыком вперед! —

Друг тонул, и не забуду

Мокрое лицо и рот!

Брод, брод, брод вблизи Кабула,

Ночью вброд через Кабул-реку!

Примечай, вступая в воду, —

Вехи есть для перехода

Темной ночью вброд через Кабул-реку.

Солнечен Кабул и пылен —

В рог труби, штыком вперед! —

Мы же вместе, рядом плыли,

Мог прийти и мой черед…

Брод, брод, брод вблизи Кабула,

Ночью вброд через Кабул-реку!

Там теченье волны гонит,

Слышишь – бьются наши кони?

Темной ночью вброд через Кабул-реку…

Взять Кабул должны мы были —

В рог труби, штыком вперед! —

Прочь отсюда, где сгубили

Мы друзей, где этот брод,

Брод, брод, брод вблизи Кабула.

Ночью вброд через Кабул-реку!

Удалось ли обсушиться,

Не хотите ль возвратиться

Темной ночью вброд через Кабул-реку?

Провались она хоть в ад —

В рог труби, штыком вперед! —

Ведь остался б жив солдат,

Не войди он в этот брод,

Брод, брод, брод вблизи Кабула.

Ночью вброд через Кабул-реку!

Бог простит грехи их в мире…

Башмаки у них, как гири,

Темной ночью вброд через Кабул-реку…

Поверни от стен Кабула —

В рог труби, штыком вперед! —

Половина утонула

Эскадрона там, где брод,

Брод, брод, брод вблизи Кабула

Ночью вброд через Кабул-реку!

Пусть в реке утихли воды,

Не зовем уже к походу

Темной ночью вброд через Кабул-реку.

Дж. Р. Киплинг

В середине июня, продравшись через полосу прибрежных мангров, мы вышли к побережью Пацифиды на западе, пройдя континент насквозь.

Еще двое суток у нас ушло, чтобы добраться до места, где нас ждал «Большой Секрет».

* * *

В конце июня мы отплыли на северо-запад, к побережью Азии.

Рассказ восьмой Будет ласковый дождь…

Слишком долго бродил я где-то,

Где был нужен, хотя не мил…

А. Дольский

С высоких хмурых скал, увенчанных лесом, казавшимся черным без солнечного света, стекали струи тумана. В нескольких местах у подножия скал вода плавно и угрожающе ходила водоворотами. Где-то ревел поток водопада.

– Жутко, – призналась Танюшка. – Смотри, как мрачно… Ты здесь был тогда?

– Южнее, – ответил я. И согласился: – Да, жутковато… Ну и скалы!

– Это хребет Джугджур, – вспомнила Танюшка. И вдруг вскинулась: – Олег, смотри!

– Черт! – Я окаменел.

Из скал на наш корабль смотрел высеченный фас мальчишеского лица. Неизвестно, кто и когда приложил к этому руку, но что рельеф очень старый – это было видно сразу. Время, ветер, волны настолько выбили его, что точно разглядеть черты было уже невозможно. Выше лица бесконечно катилась по камню свастика – почти такая же, как на моем палаше.

– Держи на лицо! – прокричала из «вороньего гнезда» Лидка. – На лицо держи, Джерри!

Отрывисто захлопал на повороте парус. «Большой Секрет» тяжело рассек воду и побежал к берегу, а через несколько секунд в скалах открылся проход…

Бухта имела форму капли – расширялась от горла в стороны. Берега окаймляла полоса галечного пляжа, дальше начинался лес. А слева от прохода на этом пляже, достаточно высоко, чтобы не достал прилив или ворвавшаяся штормовая волна, серо-желтой полосой светлела на гальке длинная двускатная палатка.

Мы все застыли. Не от испуга, скорей от неожиданности и удивления – дикие места вокруг не располагали к ожиданию встречи, хотя, если подумать, ничего странного не было в том, что кто-то разбил здесь свой лагерь. Но уже через несколько секунд нам стало ясно, что в бухте уже давно никого не было.

Очень давно.

– Правь к берегу! – крикнул я Джерри, примериваясь, как ловчей прыгнуть в воду…

Галька сухо скрипела под моими ногами. Меня почему-то сводило напряжение, я ловил себя на том, что пальцы сами крадутся к рукояти палаша, и я несколько раз оглядывался на шаги ребят за спиной, как на чужие.

Место не то чтобы пугало. Страшного тут ничего не было. Но оно… да, оно отталкивало.

Чем ближе мы подходили к палатке, тем ясней становилось, что это – не для людей. Между нижним ее краем и галькой была широкая щель. Верх в нескольких местах лопнул, кожа не расходилась только потому, что оказалась хорошо выделана. Узлы, затягивающие вход, превратила в цельные комья морская соль, насквозь пропитавшая их.

– Корабельная палатка, – сказал Джерри, доставая охотничий нож. Посмотрел на меня. Я кивнул. Австралиец начал пилить ремни, пыхтя и тихо чертыхаясь, потом отшагнул. – Это сталь, Олег. Легче сбоку прорезать.

– Легче снизу пролезть, – сказал Игорь чуть насмешливо, ныряя под низ – только сапоги мелькнули.

Назад он выскользнул почти сразу. Рот Басса был приоткрыт, глаза выпучены. Несколько секунд он вообще ничего не говорил, но потом клацнул зубами и сказал потрясенно:

– Там драккар Тиля. Ван дер Бока.

* * *

Черный драккар с акульей мордой был не брошен, а аккуратно прибран – поставлен на катки, подперт с бортов сваями, мачта, весла и правило сняты и уложены на палубу под скамьи. Акулья голова тоже лежала на палубе, и все это сверху дополнительно было затянуто промасленной штормовой кожей, которую мы сняли.

– Тут никого не было уже несколько лет, – определил Анри. – Они не убежали, а ушли. И им, похоже, ничего не грозило…

– Скорей всего, он проплыл тем же путем, что и мы – через Амазонский пролив, – вставил Колька. – Иначе в Америке мы бы про него услышали.

– А потом? – спросил через плечо Анри. Колька качнул головой:

– А потом, что потом? Пошел со своими в Сибирь. Сейчас, может быть, где-нибудь на Урале.

– Чушь, – ответил Анри. – Он никогда бы не бросил драккар. Поплыл бы или побережьем, или, если правда торопился, в Европу, северными морями – как угодно, но драккар не бросил бы, я точно говорю.

– Он что, с тобой советовался? – сердито спросил Колька.

– Не спорьте, – тихо, но отчетливо сказал Йенс. Он стоял около оружейного ящика на носу, придерживая откинутую крышку коленом. – Это не важно. Куда важней вот что.

Толчком колена он отбросил крышку совсем (ременные пересохшие петли сломались, как пластмассовые). Мы повернулись на стук.

В ящике лежало оружие. Много. Он был полон доверху.

Запасного оружия просто не могло быть столько.

Ни шатров на судах, ни ночлега в домах.

Супостат за дверьми стережет;

Спать на ратном щите, меч булатный в руках,

А шатром – голубой небосвод.

Как взыграет гроза, подыми паруса:

Под грозою душе веселей.

Пусть гремит, пусть ревет; трус – кто парус совьет!

Чем быть трусом, погибни скорей.

Ты купца, на пути повстречав, защити;

Но возьми с него должную дань.

Ты владыка морей, он же прибыли раб:

Благороднейший промысел – брань…

Но вот викинг плывет: нападай и рубись;

Под щитами потеха бойцам;

Кто отступит на шаг, то не наш: вот закон;

Поступай, как ты ведаешь сам.

Рана – прибыль твоя: на груди, на челе

То прямая украса мужам:

Ты чрез сутки, не прежде, ее повяжи,

Если хочешь собратом быть нам.

Э. Тегнер

– Шпага Тиля, – Игорь, перевернув ножны, рывком вытряхнул из них длинный синеватый клинок. Я кивнул – я тоже ее помнил – и встретился глазами с растерянным взглядом своего старого друга. – Ничего не понимаю, – тихо сказал он. – Они сложили все оружие в ящик, Олег. Смазали, сложили и… и просто ушли… Но так же не бывает!

Я снова кивнул. А про себя вспомнил башню… и груду клинков на полу… и мои мысли о том, откуда мог взяться этот склад… Конечно, там оружие не было сложено так аккуратно, как тут, но все-таки похоже.

– Ты такого раньше не видел? – спросил я Йенса.

Тот покачал головой:

– Не видел… Слышал несколько раз, – неожиданно добавил он, – что вроде бывает такое: отряд пропал, оружие брошено или вот так… заскладировано. Но сам не видел, говорю тебе.

– Загадка… – пробормотал я, не скрывая изумления. – Черт побери, опять загадка… Ребята! – Я повысил голос. – Расходимся попарно, надо обшарить все вокруг – может быть, найдутся какие-то следы!

* * *

Мангровые корни смыкались надо мной и вокруг меня сплошной клеткой. Солнечный свет гас, и, когда исчез последний лучик, влажные гибкие хлысты начали охватывать мои руки и ноги, растягивая их в стороны, а один корень захлестнул шею и плавно, неотвратимо стянулся…

– Олег, проснись, Олег, ты что?!

Я со стоном открыл глаза и сел. Пот лил с меня ручьями, я никак не мог успокоить дыхание. Танюшка гладила меня по плечам и спине.

– Пацифида… – простонал я, падая обратно на палубу, на расстеленный плащ. Танюшка несколько раз поцеловала меня в губы, потом прилегла на грудь. – Тань, я мокрый.

– Ничего, это даже приятно… А если бы ты знал, что мне снилось в те десять месяцев!

– Кое для кого эти сны обернулись явью. Ленка до сих пор со мной разговаривает через силу, а Зорка вообще в мою сторону не смотрит…

– Не выдумывай, они со всеми так.

Я вздохнул и, осторожно отстранив Танюшку, встал, подошел к борту. Около костра виднелся Джерри, я окликнул его:

– Сергей вернулся?

– Да, он уже спать лег, – через плечо сказал Джерри. – Ничего не нашел.

Я оперся на борт и задумался. За весь день никто – и даже, как выяснилось, сильно припозднившиеся Сергей с Ленкой – не нашел никаких следов Тиля. Я решил перестать думать об этой проблеме вообще – тем более, что это и не проблема, а, скорей, загадка, одна из многих.

Более насущной проблемой был вопрос о том, что делать дальше – а именно его предстояло решать, и поскорей. У меня – да и у всех остальных – не было опыта плавания в приполярных районах, и я боялся рискнуть плыть через северные моря. Можно было бросить «Большой Секрет», как это почему-то сделал со своим драккаром Тиль, и идти через Сибирь примерно тем путем, который я проделал, возвращаясь из плена… но бросать когг никому не хотелось, а мне – меньше всех. Третий путь вел в обход Азии и Африки, но в этом случае он занимал почти год. Хотя… с другой стороны, в тех-то местах мы как раз еще не были…

Странно, подумал я, поворачиваясь к борту спиной. Странно, странно, странно… Почему меня тянет на берег? Я прошелся по сопкам, разыскивая все те же следы Тиля, но у меня такое ощущение, что я чего-то или не заметил, или пропустил…

– Ты куда? – уже сонно спросила Танюшка.

– Спи, я скоро, – отозвался я. – На берегу побуду.

– А-а… – Она, кажется, так и не проснулась толком.

Я спустился к костру. Джерри посмотрел на меня вопросительно.

– Пройдусь тут недалеко, – объяснил я, глядя в ту сторону, где над океаном уже начала разгораться заря. Джерри кивнул, свистнул и негромко, но отчетливо сказал:

– Анри, не колыхайся, это князь на прогулку вышел.

Анри, очевидно, сидел где-то в кустах или на дереве. Я пошел вдоль берега, но за первым же мысом свернул в лес.

Странно. Почему? Куда меня вообще несет? Я остановился, разбираясь в себе. Первое – причин куда-то тащиться у меня не было начисто. Так с чего это я так энергично засобирался и «улетел»?

Лес стоял передо мной сплошной темной стеной. Метров на двести правее виднелся более темный участок – кажется, распадок или овраг. В глубине его теплой шапкой шевелился туман – белесый, странный… нет… да, странный, но не тот туман, который бурыми лепешками тут и там пятнает этот мир, скрывая собой человеческую слабость, страх, боль…

Просто странный туман.

«А почему странный? – думал я на ходу, вышагивая в сторону этого тумана. – Стоп! Куда я опять?!»

Я остановился у самой кромки тумана. Там не было звуков, не было движения, кроме шевеления самих туманных пластов.

Я оглянулся. Отблески костра плясали вдали на ветвях пихт.

И я сделал первый шаг…

Под ногами чавкало, тут и там клонились в стороны камыши. Светало, и мне казалось, что распадок резко расширяется и я нахожусь уже на какой-то болотистой равнине. Туман висел сплошняком со всех сторон – не то чтобы непроницаемый, но что происходит за его пределами – видно не было совершенно.

Я шел неспешно, а самое главное – во мне совершенно не было беспокойства, только ощущение того, что надо идти. Шаг, шаг, еще шаг… Болото не болото, но сыро… а еще – такое ощущение, что впереди ждет что-то важное и нужное. Только странно – откуда тут такая равнина, в дальневосточной тайге нет таких равнин вообще…

Я не заметил, когда болотистая почва под моими ногами сменилась чем-то твердым. Вокруг по-прежнему плавал туман, но я обратил внимание, что больше нет кустов, не шуршит по сапогам трава – и только после этого внимательно посмотрел под ноги.

Там был асфальт. Самый обычный, чуть выбитый асфальт, из которого тут и там торчала разноцветная щебенка. Я ходил по такому четырнадцать лет – много лет назад.

И отвык от его вида.

– Фокусы, – сказал я тихо, и мой голос утонул в тумане. Я присел на колено и потрогал асфальт. Он был прохладный, шершавый и влажный. Он был настоящий, и под пальцы мне попалось стекло, о которое я чуть не порезался. – Фокусы, – повторил я, распрямляясь.

Я научился – давным-давно научился! – настороженно, но в то же время спокойно относиться к непонятным и неожиданным вещам. Если есть асфальт – значит, есть асфальт, и мы по нему пойдем. Куда? А вот там и увидим. В конце-то концов, не зря же меня сюда притащило?

Туман вроде бы стал даже плотней. Но за его колеблющимися стенами мне чудились какие-то конструкции. Не деревья, нет. Что-то очень знакомое, но забытое. Такое же, как асфальт под моими сапогами.

Я свернул влево. И через пять шагов споткнулся о бордюр тротуара, а передо мною выросла стена панельного многоэтажного дома. Туман влагой оседал на стекле окна над моей головой.

Сквозь зубы втянув сырой воздух, я сделал еще шаг и дотронулся до стены. Повел по ней рукой и так, чертя пальцами по краске, пошел дальше. На углу висел номер – черные угловатые цифры на белом:

44

Тут же была табличка, но просто белая, без названия.

Я пошел дальше. Задел рукоятью палаша об угол, рассеянно посмотрел на оружие, подумал и свернул за угол.

Это был парк. Слева и справа тянулась чугунная кованая ограда – витки металла сплетались в растительное кружево. Листва на деревьях казалась серой, за нею видны были тоже какие-то дома. Справа я увидел качели и скамейки. Качели почему-то раскачивались – бесшумно и плавно. Рядом со скамейкой лежал мяч: малиновый с синей полосой, надвое разделенной белой.

У меня был такой.

Ночь

И тишина,

Данная навек.

Дождь, а может быть,

Падает снег…

Все равно, бесконечной надеждой согрет,

Я ищу

Этот город,

Которого нет!

Там

Легко найти

Страннику приют.

Там наверняка

Помнят и ждут…

Много лет, то теряя, то путая след,

Я ищу

Этот город,

Которого нет!

Кто

Ответит мне,

Что судьбой дано?

Нам об этом знать

Не суждено…

Может быть, за порогом потраченных лет,

Я найду

Этот город – которого нет!

Там для меня

Горит очаг —

Как вечный знак

Забытых истин!

Мне до него

Последний шаг —

И этот шаг

Длиннее жизни…

И. Корнелюк

Странно. Какое-то спокойствие опустилось на меня, словно плащ, и я неспешно шел дальше по асфальтированной дорожке, пока вновь не оказался на развилке и, бросив взгляд вправо, неожиданно увидел, что эта улица чиста от тумана. Шагах в тридцати от меня была открытая дверь, дальше – стеклянная витрина, расписанная почему-то снежинками. Наискось через нее шла надпись:

К А Ф Е

Без названия, просто кафе. По-русски, я это понял уже после того, как прочитал надпись. Рядом с дверью стояла урна из серого чугуна, знакомая, вазой. Я подошел, заглянул – она была пуста, только на самом дне лежала монетка – пять копеек.

У меня возникло подозрение, что я сплю. Я сунул руку в урну, достал монету. Да, пять копеек 1981 года. Я уронил ее обратно – медь глухо щелкнула о чугун.

Вход в кафе был завешен длинными низками пласт-массовых колечек, они сухо застучали, когда я их раздвинул, входя внутрь. Снова повеяло чем-то знакомым – то ли «Севером», то ли «Молодежным»^[285]. Слева в глубине – стойка, за ней полки, пустые. Дверь и окошко раздачи на кухне были закрыты, дюжина столов с тонконогими стульями – пуста…

Нет. В дальнем углу, у самого окна, где я всегда любил садиться в кафе, на столе дымились чашки и тарелки.

– Эй, – окликнул я, прислушавшись. Нет, было тихо. Я пожал плечами, подошел к столику. Из синего стаканчика торчали белые уголки салфеток. В держателе с колечком стояли чашечки с перцем, солью и горчицей. На тарелке лежали четыре куска черного хлеба – мягкого даже на вид. В тарелке был бульон с несколькими пельменями, зеленью и вроде бы сметаной, в другой – сочные, поджаренные кусочки шашлыка с жареной картошкой и луком. На блюдечке стояла кружка – именно кружка – с чаем и лежало пирожное. Эклер.

Я сел. Мне не часто последние годы доводилось сидеть на стульях, палаш помешал – я поставил его между ног. Взялся за ложку – алюминиевую, но чистую, новенькую – и с недоверием посмотрел на свои собственные пальцы, держащие ее. Она была в них чудовищно неуместна.

– Бред, – сказал я тихо. Опустил ложку в бульон. Поболтал ею там.

И начал есть…

Я заканчивал подбирать остатки картошки, когда в кафе вошел человек. Я ощутил его приближение за миг до того, как затрещали пластмассовые низки на входе, вскинул голову, не выпуская вилку, но левую руку положив на рукоять даги.

Он вошел, бесшумно ступая по кафельному полу, быстро и ловко двигаясь, пересек проем между рядами столов и остановился через стол от меня.

– Хорош поел? – дружелюбно спросил он по-русски.

– Да, спасибо, – кивнул я. И только сейчас сам понял, что еда ничуть не походила на кафешную.

Вошедший рассматривал меня. Я – его. Это был мальчишка – немного старше меня, плечистый, узкобедрый и длинноногий. На крепкой высокой шее сидела почти скульптурная голова. Лицо с решительным подбородком, высокими скулами и широко посаженными зелеными глазами через верхнюю губу и левую щеку перечеркивал шрам. Рыжие волосы падали на плечи в красивом беспорядке.

Одет мальчишка был со средневековым шиком: на белую рубашку с пышными рукавами – алая туника. На широком черном поясе, на перевязях с золотыми бляхами, висели длинный меч со странной рогатой рукоятью и прямой массивный нож. Узкие алые штаны уходили в тонкие сапоги – черной кожи, с белыми отворотами под коленом. Но выражение лица у парня вовсе не было заносчивым или высокомерным. Он смотрел, как и говорил: дружелюбно, только чуточку печально.

– Пей чай, я подожду. – Он пододвинул стул и сел, широко расставив ноги (меч повис между них рукоятью точно под руку).

Чай тоже был хорош, а эклер – не с масляным, а с заварным кремом… но мне ни то, ни другое толком не лезло в горло. Мальчишка смотрел в окно; справа на шее под отложным воротником я заметил еще один шрам, звездчатый – от стрелы остаются такие. Это почему-то успокоило меня. Парень был «из наших». И появилась уверенность, что сейчас я услышу что-то… что-то очень и очень важное.

Может быть – самое важное за все мои годы здесь.

Я поставил кружку на блюдечко, и мальчишка поднялся, одновременно поворачиваясь ко мне:

– Меня зовут Диад, – сказал он. – Если ты не против – пойдем, поговорим на ходу, Олег.

Я не выдал своего удивления. Просто кивнул.

* * *

Временами мне казалось, что мы не идем, а стоим на месте – и мимо нас движется, как при съемках старого фильма, лента с нарисованными домами, деревьями… Но в общем-то это было все равно. Ко мне вернулось странное спокойствие, а Диад молчал, шагал себе и шагал неспешно, словно мы с ним были хорошими друзьями и просто гуляли после уроков по хорошо знакомым улицам.

Но все-таки я нарушил молчание вопросом:

– Я не сплю?

– Нет, – покачал головой Диад и, остановившись, присел на низкую ограду. – Ну, вот теперь давай поговорим. Только ничего не спрашивай, пока я буду говорить. Все спросишь потом…

Это случилось почти две тысячи лет назад. С еще более давних, вообще незапамятных времен существовал на Земле… ну, Орден такой, что ли. Светлых Магов, Добрых Сил – все равно, как называть, смысл ясен. В него входили люди разных племен. Члены этого Ордена умели очень многое, они жили почти вдесятеро дольше обычных людей, помогали им и всячески способствовали прогрессу, цивилизации, культуре.

Но вот, как уже было сказано, примерно две тысячи лет назад, маги, умевшие не то чтобы предвидеть, но достаточно точно прогнозировать будущее, с ужасом поняли, что их раса сворачивает на дорогу, которая неизбежно приведет в тупик. Еще очень не скоро, но приведет всю цивилизацию к гибели, и гибель эта придет не от войны или эпидемии (а именно эти вещи считались тогда самыми большими бедами), а от гипертрофии эгоцентризма и нарастания лености духа – они погубят белую расу, и ее остатки станут добычей «темных народов», которые, в свою очередь, вновь превратят Землю в арену бесконечных и бессмысленных кровавых войн на уничтожение…

Это будет еще очень не скоро даже по их счету, поняли маги. Но будет, и избежать этого нельзя. Уже поздно что-то менять. Время было упущено, а над временем были не властны даже они.

Маги не хотели такого будущего для народов, плотью от плоти которых они были, которые провели по тысячелетним крутым путям, извилистым и кровавым тропам истории. Они стали искать выход.

И нашли его.

Не властные над временем, они уже давно овладели пространством – им была известна многомерность мира. Новые и новые пространства открывались знающему человеку сразу за порогом дома. Все они были безлюдны, пусты, не очень нужны человечеству – ему, в те времена немногочисленному, и на одной-единственной Земле было не тесно. Маги же иногда странствовали по тем мирам из любопытства или в поисках отдыха – и неплохо их знали.

Тогда они приняли решение создать банк. Резерв. Запас жизненной силы, квинтэссенцию расы, которая после неизбежной катастрофы сможет вернуться и очистить Землю для нового начала… или создать это начало в другом пространстве, если последние битвы разрушат материнское пространство полностью.

С точки зрения ХХ века, маги были жестокими людьми. Но они были в общем-то и правы, избрав метод «наполнения банка».

Маги умели снимать копии с людей… Нет, не то. «Копия» – это что-то вторичное, неполноценное даже. Трудно подобрать термин, да это и не важно, суть ясна. Кроме того, они умели легко определить потенциал человека: будущего лидера в политике, искусстве, науке, военном деле, экономике. И они начали перемещать в выбранное пространство двойников – мальчишек и девчонок 10–16 лет, поодиночке и группками (благо, люди талантливые тянутся друг к другу). В этом мире их ждало оружие (хотя кое-что попадало сюда с ними самими; со временем – все меньше, но все же…), а главное – проверка. Проверка не только лидерских качеств, но и умения дружить, чести, совести, верности, отваги – всего того, чем обладают подростки и что в значительной степени теряют взрослые.

Проверка была жестокой. Безмерно. Она беспощадно отсекала не только и без того редкий балласт – неумолимо гибли смелые, сильные, решительные, опытные, допустившие всего одну ошибку. Хоть где-то. Далеко не всегда выживали двойники тех, кто на Земле стал великими людьми – и нередко «блистали» те, чьи «прототипы» так ничем и не прославились. Эта жизнь давала возможность раскрыться полностью.

В качестве постоянных «оппонентов» двойников сюда же поместили большое количество урса – синтетически созданную на основе рептилий расу. А как контролеров процесса на базу – в Город Света – поместили небольшую популяцию арабов. Этот властолюбивый и жадный народец был счастлив такой «властью», а сюрпризов от них можно было не опасаться. К творчеству они не были способны…

Время шло. За год в это пространство попадало до пятнадцати тысяч мальчишек и девчонок. Через год от них оставалась только половина. Через два – пять тысяч. Через три – четыре… К пяти годам – около двух с половиной тысяч. «Оканчивали школу» в среднем две сотни в год, с семи-двенадцатилетним сроком за плечами.

Не все и не всегда укладывалось в схемы. Чаще всего неприятности были связаны с тем, что новенькие не могли «оставить за плечами» старые счеты. В этом мире имели место «реплики» многих земных войн – в уменьшенном виде, но факт (однако, например, ни Первая, ни Вторая мировые войны так и не повторились…)

А результатом… результатом для тех, кто проходил через все испытания, была Бесконечная Дорога. Вот то самое, что сейчас было со мной. Уход в третий мир, на еще одну Землю, где тоже царило Безвременье, но иное. Там, среди лесов, в поселках и на фермах, на кордонах и в полевых лагерях жили сейчас в ожидании Срока около четырехсот тысяч мальчишек и девчонок, доказавших, что они могут.

Резерв. Банк. Надежда расы. Надежда Земли…

Все большие вещи, наверное, заканчиваются так. Я сидел на оградке, привалившись спиной к каменному столбику. Думал. Молчал. Мне было легко и пусто.

Я дошел до конца. Диад меня не окликал, не говорил больше со мной – точно так же сидел напротив.

– Ты давно живешь там? – спросил я. И поправился: – Или ты… этот? Маг?

– Нет, – покачал он головой. – Я из одного бриттского племени, а живу… живу уже почти два тысячелетия.

– Значит… – я помедлил. – …все?

– Да. Все. – В голосе Диада были понимание и сочувствие.

– Все, – повторил я. – Странно… Послушай!!! – Я вскинулся. – А мои…

– Успокойся, – кивнул он. – Вы дошли сюда вместе. Ты вернешься и приведешь всех своих. Просто говорить удобней с одним, чем с группой.

– А это все? – Я повел вокруг рукой. – Это что?

– Ничего, – пожал плечами Диад. – Твои воспоминания. Они это могут… Но еда, – он улыбнулся, – настоящая.

– Да, настоящая… – откликнулся я. – Послушай, Диад… Но вот есть Хаахти, Хаахти Салоранта, он тут… там почти век. Или мой друг Джек Сойер – он тоже очень долго… Почему они не ушли туда?

Диад сплел пальцы на колене.

– Потому что не захотели… Такие есть тоже.

Я хотел снова спросить: «Почему?» И не спросил. Вместо этого я задумчиво поинтересовался:

– А тебе не кажется, что это неправильно и… несправедливо? В наше второе лето здесь погиб Север, Игорь Северцев. Чем он был хуже меня? Я могу еще и еще называть…

– Я тоже могу, – отозвался Диад. – Одна ошибка… только одна… И расплата за нее; ни при чем тут – «хуже», «лучше»… Жестоко, да? Но не несправедливо…

– Значит, я буду жить, – тихо сказал я. – Мы будем…

И снова замолчал.

Но я не просто молчал. Странно, но я вспоминал, и эти воспоминания всплывали у меня в мозгу, словно фантастические кадры из какой-то бессистемной, но берущей за душу склейки, пропитанной моей памятью, как проявителем и закрепителем одновременно. Я не «заказывал» эти воспоминания. Ониприходили сами собой… Не получалось вычленить из них ничего конкретного, но то всплывали трупы в первом разоренном урса селении, которое я увидел… то лицо умирающего на руках Лаури Свена… то металлическая груда оружия на каменном полу… ландскетта, выпадающая из мертвой ладони Кристины… голова Севера на шесте… смертельный холод голодной зимы, луна в глазах волчьей стаи… скрип стали толлы о кость бедра, моего бедра… лицо Дейны, лицо моего «хозяина», лицо желтоглазого Жоэ – калейдоскоп, мозаика, вихрь лиц… вытянутая к моему лицу рука Марюса… бредущий к берегу в белой пене прибоя Саня, его улыбка, улыбка на мертвых губах… волна Атлантики, рев ветра в вантах… Вадим, поднимающий руку на палубе нашего корабля… смеющийся Сергей, раскинувший руки мне навстречу у своего трона… брызги бледных искр из-под клинка… злое отчаянье схватки… теплая пыль тропы на Кавказе, ее вкус со вкусом крови во рту… солнечный мед первого нашего с Танькой раза на дне каменной чаши, переполненной весенней зеленью… звериная, ловкая посадка Джека у снежной норы при нашей первой встрече… снежный вихрь из-под ее лыж, мчащихся у самых пастей двух амфиционов… клятва под взвихренным небом надвигающейся бури… Равнины Америки, бесконечные ковыли, а в небе – плавающие кресты птиц… Вздымающиеся снежные шапки Кордильер… Огромный баллон дирижабля, медленно поднимающийся из каньона перед окаменевшим Андреем… Кукурузные поля на том острове, где разошлись наши с Вадимом пути, острый блеск клинков тогдашних схваток, отряд Арниса, пробивающийся нам навстречу… Джек, прощающийся со мной… Стеклянные провалы меж стеклянных гор, наш «Большой Секрет», словно вмурованный в воду взвихренного тайфуном моря… Мои ладони на столе, и слезы Танюшки, и алые пятна на бинтах… Туманы Пацифиды, туманы над берегами, туман над джунглями… страшный дождь, смывающий кожу, смывающий чувства и память… Ладонь над моим лицом… выскакивающие из спины Олега ассегаи… выстрел из пистолета, пуля в плече…

Что еще?!

Я потрогал ладонью бронзовую оковку ножен палаша. Вновь сгустился туман. Диад ждал, спокойно и терпеливо.

Я провел здесь целых семь лет. Почти столько же… ну, немногим меньше, чем прожил там. И – если честно признаться! – намного насыщенней. Это была страшная жизнь. Это была красивая и бешеная жизнь. Это была тяжелая жизнь.

Это была жизнь.

Оказывается, всего лишь ступенька куда-то еще.

Может ли жизнь быть ступенькой?

А те? А погибшие? Может быть, они и делали ошибки. Но – честное слово! – они были хорошими людьми. Многие из них – наверняка уж…

Все-таки – жаль.

Я улыбнулся и прочел:

– И никто – и никто не вспомянет войну.

Пережито – забыто.

Ворошить ни к чему…

Ну что же, Диад… Я рад, что все кончилось. Я пойду за своими. Только… Диад.

– Чего? – спросил он, как спрашивает друг, которого ты окликнул. И у меня стиснуло горло – я вдруг воочию увидел пологий зеленый откос, нас с Танькой, верхами спускающихся по нему вниз – туда, где из домика под низкой черепичной крышей, у мостика над ручьем, держа за талию рослую красавицу, вышел Диад – они стоят, смотря в нашу сторону, улыбаются и ждут нас, своих друзей, и воздух сладок и густ от запаха поспевших яблок в саду за домом…

– Диад… – я помялся. – Ты не можешь мне сказать… что там со мной?

– Могу, – пожал плечами Диад так, словно это было полной ерундой, я попросил у него подержать сумку, пока я перешнурую кед. – Смотри.

Он махнул рукой перед собой, словно протирая невидимое стекло. И я увидел – как тогда, там, где существо показывало мне берег Пурсовки.

Это было фойе какого-то большого здания – наверное, института, потому что тут оказалось полно молодежи. Около большой доски объявлений стоял молодой парень, одетый в серую тройку, с черной мужской сумкой на бедре, подтянутый и прямой. Я вгляделся – да, это был я. Это было мое лицо, даже почти не изменившееся, хотя и несомненно повзрослевшее… и моя манера держаться – не нынешняя, а тогдашняя. Я разговаривал с двумя молодыми мужчинами в черной полувоенной форме.

Потом картина исчезла.

– Что это? – быстро спросил я. Диад ответил:

– Это ты. Тебе двадцать один год, ты поступил в Тамбовский институт и сейчас разговариваешь с очень хорошими людьми. Дальше тебе будет трудно, но… но интересно.

– А где Танюшка? – не удержался я.

– Она не с тобой, – сказал Диад. – Она пропала зимой 92-го, Олег.

* * *

Открыв последние страницы блокнота Лотара, я довольно долго сидел неподвижно, только поглаживал бумагу пальцем. Со стороны могло бы, наверное, показаться, что я глубоко задумался. На самом деле я скорей не думал вообще ни о чем. Я снова был в беседке над лесным морем, только на этот раз – один, Арагорн не ждал меня там, а я не ожидал увидеть его… Очнувшись, я взялся за ручку, удобней устроил ее в пальцах, усмехаясь полузабытому ощущению, и вывел ниже слова «гэхаймэ» – «тайна»:

Записал Олег Верещагин

1. Противник – всегда жертва, даже если он сильнее или превосходит количеством. Он жертва независимо от того, нападает ли он на вас, или вы атакуете первым.

2. В бою преимущества противника нужно превращать в его недостатки.

3. Бой – это инстинкт, а не наука.

4. В каждом бою есть шанс победить. Он может быть один и едва уловим, но он есть обязательно. Главное – уметь его использовать.

5. Воин ничего не боится. Ни одно явление в жизни не должно вызывать у воина чувства страха. Особенно – смерть.

6. Готовность к атаке для воина так же естественна и постоянна, как умение дышать, – о ней просто не думают, используя ежесекундно.

7. Атаковать нужно уметь без подготовки и из любого положения.

8. Результат боя – ни одного врага, могущего стоять на ногах. Прочее – недоработки.

9. Воин должен быть непредсказуем, непонятен и неожиданен для врага.

10. В бою нет времени на то, чтобы понять происходящее вокруг. Воин действует на основе не рассудка, а чувства.

11. Настоящий воин способен вести бой в любой среде. Бой – естественное состояние, все прочее – промежуточные моменты.

12. Мы – такие, какие мы есть. Боеспособность и физическое совершенство тела – не синонимы. Накачанные мышцы всегда уступят воинскому духу.

13. Умение сражаться подразумевает умение побеждать любого противника, любого цвета кожи, вооруженного любым оружием и обладающего любым набором умений.

14. Если боя нельзя избежать – начинайте его первым.

15. Никогда не позволяйте себя оскорблять. Если это произошло – отвечайте на слова ударом, даже если это будет последний удар в вашей жизни. Честь дороже, а если вы забудете об этом, то однажды лишитесь и того, и другого.

16. Никогда не оскорбляйте незнакомца первым без причины, независимо от того, слаб он или силен. Ни слабость, ни сила сами по себе не предмет для насмешек или конфликта.

17. Никто не знает, чем закончится бой, но помните – ничего не бойтесь. Бояться уже поздно.

18. Либо охотитесь вы – либо охотятся на вас.

19. Никогда ни о чем не просите того, кто вас победил. Умирайте молча.

20. Враги надежней друзей. Враг может превратиться в друга, друг – только во врага.

21. Можно прожить без друзей – нельзя без товарищей. Любой из твоих товарищей – твоя часть, вы – единое целое в бою. Если товарищ у тебя за спиной – ни он, ни ты можете не беспокоиться о тыле.

22. Погибнуть, спасая своих, – это не возможность. Это честь и долг.

23. Полученное даром – не ценится.

24. Без чести жить легко – умирать тяжело.

25. Почти нет вещей, которые нельзя было бы простить другим. Но есть вещи, которые нельзя простить себе.

26. Сильный человек должен быть справедлив, но не всепрощающ. «Не судите, да не судимы будете» – это то же самое, что «будь добрым, чтобы иметь право быть грязным».

27. Глупо пытаться стать самым сильным. Это возможно, но никому не нужно, в первую очередь – тебе самому.

28. Честнее всего быть равным среди равных.

29. Никогда и никого не подчиняй против его воли.

30. Жить сейчас – значит украсть у себя потом. Да, потом может и не быть. А если будет?

31. Сильный часто должен быть жестоким. Но он не имеет права быть злым и подлым…

Отложив ручку, я не без изумления перечитал написанное. Если честно, я не знал, что здесь – мои мысли на самом деле, а что – читанное или слышанное когда-то, а потом – забытое. Но передо мной лежал настоящий кодекс. Иначе не скажешь.

Я перечитал его снова, уже медленней. И опять взялся за ручку, набрасывая строчки уже без пунктов…

«Не так уж трудно сделать цель из умения махать клинком. Но само по себе оно не очень многого стоит, это я могу сказать совершенно точно как человек, выигравший множество поединков и заслуживший прозвище Короля. Конечно, чье-то тщеславие это вполне удовлетворяло. Да и вообще – этот мир, убивающий нас, очень щедр, и я не шучу. Он каждому позволил стать тем, кем тот хотел стать. Я встречал тех, кто делал себе цель из мирной жизни в долине, где растет хлеб; из морских походов и пиратских набегов; из путешествий по всему белу свету; из ненависти к урсам; из умения петь песни и еще десятка дел. Я встречал даже тех, кто ставил своей целью власть над людьми или прямое владение ими.

И все это было не так уж трудно.

Но все это не то.

У происходившего со мной – с нами! – должен был быть определенный смысл, больший, чем отборочный тур в «светлое завтра». И если я еще не понял, что это за смысл, это не значит, что его нет.

Подняться к небу – вот работа.

Подняться к небу – вот это смысл».

Я закрыл и убрал блокнот туда же, где лежал в моем вещмешке толстый альбом Олега Крыгина. Подошла Танюшка, присела рядом.

– Ты почему такой грустный весь день? И не сказал, куда дальше собираемся… – она заглянула мне в глаза. – Да что с тобой, Олег?

– Тань, – сказал я, – собери, пожалуйста, всех-всех-всех. Мне надо им сказать кое-что очень важное. Очень, Тань.

* * *

Немного смешно и странно было видеть, как ребята и девчонки идут за мной. Они, прошедшие все огни и воды этого мира, привыкшие бесстрашно смотреть в глаза любому врагу, сейчас походили на детей, которые попали в незнакомую местность и стремятся не отстать от единственного взрослого…

Я улыбнулся им. И подумал вдруг: а почему мне так тошно? Или нет, не тошно… а как-то… как-то странно, словно перед глазами падают листья – желтые, алые – и, мешаясь с дождливой мерзостью, устилают асфальт…

Нет, не перед глазами, а в душе все это…

Перед туманной стеной я остановился – неожиданно для себя самого – и сказал, поворачиваясь:

– Подождите здесь. Мне надо поговорить.

Мне вновь стало немного смешно на миг, когда я увидел, как покорно, ни слова не говоря и ничего не спрашивая, они стали рассаживаться на валунах, даже не пытаясь подтянуть снаряжение, например… Словно я был не князем, а богом или пророком типа Моисея, который все знает, все может, который говорит с небесами и которого можно лишь слушаться.

– Я сейчас, – повторил я. Подмигнул Танюшке, она неуверенно улыбнулась в ответ…

…а мне вдруг стало очень-очень легко. Печальный листопад прекратился. Светило солнце, и я знал, что сделаю сейчас. Я понял это как-то сразу. Рывком, мгновенно, как включают свет в темной комнате.

Я шагнул в туман.

* * *

Диад ждал меня в десятке метров от границы тумана, возле жухлых камышей. Он пожал мне руку, как старому другу, и я искренне ответил на это пожатие.

– Я привел своих, – сказал я.

Диад кивнул:

– Хорошо… Идите, а что ты один? Оружие можете оставить, можете с собой взять, как хотите…

– Погоди. – Я посмотрел Диаду прямо в глаза. – Я хочу опять спросить тебя кое о чем.

– Конечно, – кивнул Диад.

– Джек тут уже несколько десятков лет. Хаахти – больше. Ты говоришь, что такое бывает – парни и девчонки просто отказываются уходить…

– Я сам первый раз отказался, – кивнул Диад. – Жив был тот, кто не должен был жить.

– Значит… – я помедлил, – значит, можно отказаться, но шанс…

– Шанс никуда не девается, – ответил Диад. – Он остается с тобой как обретенное умение. Например, твое умение обращаться. В любой момент, когда ты пожелаешь, достаточно просто напрячься – и перед тобой откроется этот туман…

– Вот как… – пробормотал я. И вспомнил Джека, каким он был, когда мы встретили его в первый раз. Он умирал от холода и голода. Но он не ушел туда. Я не знаю – почему. Но не ушел. Он еле полз по заснеженным лесам, уже не надеясь на спасение. Но не ушел.

Не ушел.

– Но привести с собой ты никого не сможешь, – тихо сказал Диад. – Это – только с ними можно. Вот с ними. Оставшись один, ты сможешь прийти лишь сам… или с тем, кто приведет к своей Дороге своих людей.

– Почему ты говоришь мне об этом?

Я увидел, что Диад улыбается – понимающе и грустно.

– Потому что я знаю, чего ты хочешь. Собрать всех-всех хороших людей, которых ты встретил за эти годы. И увести их за собой на Дорогу… Не выйдет, Олег.

– На секунду я подумал об этом, – признался я. – Но вообще я не об этом… Диад, а если… если вот эти ребята и девчонки, которые сейчас со мной… они смогут пройти без меня?

– Да, – кивнул Диад. – Они смогут пройти и без тебя.

Я облегченно вздохнул. Сощурился, словно через туман било солнце.

– Ну что ж, тогда я сейчас приведу их. Но сам не пойду. Пока не пойду. У меня есть дела.

– Подожди, – сказал Диад, видя, что я собираюсь уйти. – Это твое дело и твое право. Но что ты собираешься делать, Олег, если не секрет? Если ты хочешь найти Тиля, то он уже полгода как у нас. Если Лаури – то даже чуть больше.

– Значит, они живы?! – Я искренне обрадовался. – Это хорошо… Нет, Диад. Город Света. Я хочу пойти на Город Света. Я соберу людей и выжгу его, как клопиное гнездо. Я знаю, – я прервал его, – знаю, что живущие там – это слуги тех, кто устроил нам селекцию. Но слуги бывают разными. И никто не заставлял эту мразь обзаводиться рабами и держать людей на цепи. Или это тоже в плане твоих магов?

– Нет, – покачал головой Диад. – Но ты, Олег, не будешь первым, кто ходил на Город Света.

– Я знаю… – начал я, но на этот раз уже Диад оборвал меня:

– Ты не знаешь, что его разоряли. Это удавалось дважды, Олег. Может быть, ты даже станешь третьим. Но зачем? Управляющий центр будет отстроен. Без него этот мир не имеет смысла, как это ни печально. Так зачем рисковать своей жизнью… и жизнями тех, кого ты поведешь за собой? Ты отыграл свое. И ты нужен для дела. Понимаешь? Для дела!

– Подожди, – тихо попросил я. – Ты не понял. Да я и сам не понимал до недавнего времени… Этот мир ошелушил меня. Как семечко, что ли… Я стал настоящим. Смешно, но во мне и правда скрывался Король Поединков. Бесстрашный. Ловкий. Быстрый. Неутомимый… Те, кто открыл эту школу, были правы на все сто – тут отличный отбор, хотя и тяжелый конкурс… А знаешь, когда я чувствовал себя гаже всего?

– Знаю, – кивнул Диад. – В рабстве.

– Да, – согласился я. – А знаешь почему?

– Знаю, – повторил Диад. – Унижение.

– Да, – так же повторил себя я. – В нашем мире – там, на моей родной планете… в моем пространстве… там не слишком много обращают внимания на унижение. Там унижают походя тех, кто слабее, и терпят унижение от тех, кто сильнее… и это, наверное, один из признаков конца, о котором говорят маги… «Морда цела – и слава богу!» – Я засмеялся, и мой смех заглох в тумане, как в одеяле. – Но здесь я вытерпел столько боли, что… Я научился ее терпеть. И голод, и жару, и холод, и сырость – и еще кучу всего, что там, у нас, считается непереносимым… Ну так вот. Я понял, что единственная на самом деле непереносимая вещь – это унижение, Диад. Я собирался отомстить за то, что меня унизили. Отомстить жестоко, не думая о том, буду ли я жить потом… да это и было не важно, ведь в итоге-то финалом все равно была смерть. И я хотел, чтобы она выглядела как можно более достойно.

– На груде изрубленных врагов, с выщербленным мечом в руке и улыбкой на губах, – понимающе подтвердил Диад, и его глаза коротко сверкнули.

Я кивнул:

– Да, да… Примерно так… Но сейчас все по-другому. Я не собираюсь мстить за себя. И речь не о красивой смерти. Я не хочу просто жить в тишине и спокойствии, пока там, в этом проклятом… центре управления, Диад, находятся в рабстве десятки мальчишек и девчонок. Которых не убивают, нет. Которых унижают. Я согласен со смертью, с кровью, с мучениями… Но с унижением я не смирюсь. Я выведу из Города Света тех, кого эта мразь называет рабами. А после этого – что ж, после этого я воспользуюсь своим правом.

Диад долго молчал. Потом поднялся на ноги и сказал:

– Я подожду твоих людей там, на улице. И… удачи тебе, Олег. Постарайся не погибнуть.

Я снова пожал ему руку. И не стал провожать взглядом, заторопившись к своим.

* * *

Увидев меня, все встали – сразу, дружно и молча, только Ленка Чередниченко, цепляясь за рукав куртки Сергея, спросила, глядя, как испуганный ребенок:

– Что… ничего не получилось? Да?

И у всех стали такие глаза… а мои глаза намокли, и я, подав руку Танюшке, весело сказал:

– Да ну, вы чего? Все нормально! Пошли!

Сразу начался шум, веселый и какой-то слегка истеричный, как в младших классах школы, когда становится ясно: долгожданная поездка (экскурсия, поход) состоится. Но Танюшка, взяв меня за руку, тихо спросила:

– Правда все нормально?

И я соврал – трусливо оттягивая объяснение на минуты – хоть одна, две, но спокойные минуты:

– Да все, все, Тань. Все кончилось. Понимаешь, все кончилось!

И в сердце у меня повернулся зазубренный бурав, когда Танюшка – без улыбки, вообще без эмоций – вздохнула. Просто вздохнула. Но было в этом вздохе такое, что я отвернулся и от нее и крикнул:

– Все, пошли, пошли!..

Когда метелки камышей приветливо закивали нам, я остановился, делая вид, что перетягиваю ремни сапог. Потом, когда мимо прошли последние, я выпрямился и окликнул:

– Ребята, постойте.

Все обернулись. Сразу. Девятнадцать пар глаз на девятнадцати загорелых лицах. И я начал называть их имена:

– Джерри. Йенс. Радица. Ромка. Видов. Ясо. Клео. Колька. Лида. Игорь. Ингрид. Юджин. Сергей. Лен… и ты, Лен. Зорка. Димка. Анри… – Я помедлил и закончил, как отрубил: – Тань.

– Чего это ты? – удивленно спросил Ясо.

И Танюшка ответила:

– Он хочет уйти. Неужели не ясно?

– Ты что, бредишь? – сердито спросила ее – не меня! – Ингрид.

– Да нет же, – очень спокойно продолжала Танька. – Посмотрите ему в глаза.

– Точно, – сказал Йенс. – Точно.

– Олег?! – требовательно спросил Сергей.

– Пойдете прямо, – сказал я. – Тут рядом город, вас встретит Диад, про которого я рассказывал. Он доведет…

– Да это ты нас доведешь! – заорал Анри. – До инфар… – но я тоже повысил голос:

– Тихо! Я пока еще ваш князь! – Я обвел всех взглядом и уже тише продолжал: – Да, вы пойдете туда. Это приказ. И вы будете там жить. Там, где не убивают. Там, где не нужно стирать ноги, догоняя врага или уходя от погони. Там, где не нужно класть рядом с постелью – настоящей постелью! – оружие. Вы будете жить там и ждать меня. Я вернусь. Я вернусь, потому что мне будет куда… и потому что я буду спокоен за вас. Я вернусь.

– Мы идем с… – начал Игорь, но я и его оборвал:

– Не идете. Я иду в Город Света не умирать. И не хочу, чтобы кто-то из вас погиб, потому что… да потому что вы все заслужили жизнь! – Я ткнул в туман за их спинами с такой яростью, что они все невольно обернулись. – Вы заслужили это, каждый по-своему, но – заслужили!

– А ты? – спросил Ромка, гримасничая, и я понял, что он сдерживается, чтобы не заплакать. – А ты не заслужил?

– Нет, – сказал я, и сказал искренне. – Еще не заслужил. Я вывел вас сюда. Теперь я должен вывести других. Не сюда – это, как выяснилось, не в моих силах. Оттуда. Но для них и это будет счастьем. И никто из вас со мной не пойдет.

– Кроме меня, – сказала Танюшка.

– Хорошо, – кивнул я. – Потом тебя убьет тупая случайная толла, а я зарежусь, потому что не смогу без тебя… Да поймите же, кретины, – я сорвался на крик, – поймите же, я хочу вернуться и увидеть вас – вас всех! Уходите! Убирайтесь же! Ну?!

Я не узнавал своего голоса. В нем было столько бешеной ярости, что они попятились. Все девятнадцать.

Сергей спросил жалобно:

– А обратно… когда же ты обратно?..

– Примерно года через два, – сказал я сипло и откашлялся. – Ждите. Не будем прощаться. Все. Уходите!!!

Несколько секунд они стояли неподвижно, переминаясь с ноги на ногу. За их спиной была спокойная, мирная жизнь… и я почти слышал, как каждый из них мысленно уговаривает себя: ну ведь правда же… я заслужил, я столько пережил… а Олег вернется, обязательно, он ведь такой… а мы подождем… там…

Потом они начали поворачиваться и уходить. Последним – пятясь – ушел Сергей.

Танюшка ушла первой. Повернувшись сразу и не оглядываясь.

Когда в тумане скрылся последний, я чуть не побежал следом. Да нет, я побежал… но остановился тут же. Сжал кулаки и, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, остался на месте.

Ушли. Выполнили мой приказ.

По щекам у меня текли слезы, но я был один – и некого было стесняться.

Я стоял один в тумане. Как на экране приснившегося мне телевизора.

Все сбылось.

@У@rl@х@gs.

Я шел к этому одиночеству семь лет. Путем, на котором похоронил всех своих друзей. Последних – только что. Как только ты начинаешь отвечать за людей – у тебя почти не остается друзей.

А в момент, когда ты начинаешь отвечать не только за своих, – друзей не остается совсем. Остаются героические песни, и общее восхищение, и…

…и одиночество. Серый туман.

Órlõgs.

Что ж, этим и должно было закончиться.

– Я вернусь. Все равно, – сказал я сквозь слезы в туман. – К тебе, Тань. И к вам, ребята, девчонки… А если не вернусь – то вы будете жить. Теперь вы будете жить…

Я повернулся и неспешно пошел прочь, обратно, размышляя о том, что нужно сделать в первую очередь. «Вы-то со мной, Ваше Величество? – спросил я и услышал холодноватый голос Арагорна: – Теперь – навсегда, князь. И это честь для меня».

А в следующий миг туман выбросил мне навстречу рослую фигуру, и я обнажил палаш…

– Ну ты даешь. Полгода за вами гонюсь, можно сказать – не успел, – сказал Джек.

Я обалдело смотрел на него – узкое, смуглое от загара лицо, яркие пятна голубых глаз, каштановые волосы, рассыпавшиеся по плечам; над правым – рукоять бастарда, над левым – лук в чехле.

Джек улыбался. А глаза у него были счастливые.

– На Город Света собрался? – уточнил Джек. Я кивнул и снова заплакал. – А их отослал? – Я снова кивнул. – Хватит реветь… Представляю, как они обалдели… – задумчиво резюмировал Джек и добавил: – Но думаю, это обалдение уже проходит.

– Как ты сюда попал? – Я вытер глаза ладонями. – А, Джек?

– Говорю же – гонюсь полгода, с тех пор, как расстался с Нэдом на побережье Аляски… Ну и что ты собираешься делать сейчас?

– Идти на Город Света, – ответил я.

– Сразу?

– Н-ну…

– Ну а прямо сейчас? – настаивал Джек, и я вздохнул:

– Не знаю. Передо мной – неизвестность…

– Мне нравится название этой дороги. Пойдем по ней вместе, – серьезно сказал Джек, а потом добавил: – Только немного подождем, пока нас нагонят.

– Кто? – не понял я.

Джек посмотрел на меня внимательно и, тяжело вздохнув, сожалеюще пробормотал:

– Нет, с этим надо что-то делать… Неужели ты, кретин, в самом деле думал, что они тебя бросят?

Я обернулся.

Я прислушался.

В отдалении хрустели камыши, слышались возбужденные голоса, а потом их все перекрыл отчаянный крик Танюшки:

– Оле-е-ег!!! Олег, подожди! Мы с тобой!!!

Я улыбнулся, смаргивая с глаз слезы. Джек положил мне руку на плечо и слегка сжал его.

И так, вглядываясь в туман, я стал ждать, когда ко мне добегут мои друзья.

Среди связок в горле комом теснится крик,

Но настала пора, и тут уж кричи не кричи.

Лишь потом кто-то долго не сможет забыть,

Как, шатаясь, бойцы о траву вытирали мечи.

И как хлопало крыльями черное племя ворон,

Как смеялось небо, а потом прикусило язык,

И дрожала рука у того, кто остался жив,

И внезапно в вечность там превратился миг.

И горел погребальным костром закат,

И волками смотрели звезды из облаков,

Как, раскинув руки, лежали ушедшие в ночь,

И как спали вповалку живые, не видя снов.

А жизнь – только слово.

Есть лишь любовь – и есть смерть.

Эй, а кто будет петь, если все будут спать?

Смерть стоит того, чтобы жить,

А любовь стоит того, чтобы ждать…

Группа «Кино»

Домой надо возвращаться только на рассвете.

Или приносить рассвет с собой.

Автор

Олег Верещагин ТАМ, ГДЕ МЫ СЛУЖИЛИ

В конце Серых Войн

То, что осталось от планеты Земля

Глава 1 КОГОРТА ПРОКЛЯТЫХ

…Знаки Зодиака, свастики и руны,

Железные браслеты, кровавые слезы!

Сиреневое небо,

серебряный ветер,

Живые имена под мертвой водою,

Колючих ограждений угрюмые дети…

А. Земсков

1

Разглядеть своего попутчика Джек так и не смог: сильно трясло, раздражал хлюпающий свист винтов, а главное, в вертолете почти всегда было темно, лишь иногда коротко вспыхивала дежурная лампочка над дверью в кабину пилотов, и тогда англичанин видел светлый чуб и испуганные глаза под низко надвинутой каской.

Джек надеялся, что он сам выглядит совсем не так. Но не был в этом уверен.

Война оказалась совершенно дикой вещью, и Джек поразился тому, как она не похожа на его представления о ней. Он вроде бы готовился в учебном лагере — долго, упорно… И все-таки реальность оглушила его — не хуже удара прикладом.

Ну, во-первых, было до слез жалко, что рядом с ним нет ни Вовки Гриднева, ни Тедди Катриджа, ни Родди Форшема никого из тех, с кем успел подружиться в учебке. Дома, в Англии, Джек думал, что у него много друзей. Но в армии он понял: среди них не было ни одного настоящего. Поэтому вдвойне обидно расставаться с армейскими проверенными друзьями, да еще и «разъезжаться по разным концам планеты». Так высказался Родди, и Вовка его тут же ехидно поправил: Земля, хвала Солнцу, пока что шар, а какие у шара концы?!

И теперь рядом с Джеком оказался какой-то поляк с фамилией, похожей на огромный, тяжелый булыжник, — Дембовский. И был он из другого лагеря. Поляк… Что еще за поляки, где они живут-то? Джек этого толком и не знал; вроде бы на границе Русской и Англосаксонской Империй, вокруг русского города с немецким названием Варшау. Черт их знает!

С этим поляком они и летели над берегами внутреннего моря Чад. О котором Джек знал не больше, чем о Варшау. И ему ежесекундно казалось, что вертолет падает, сбитый бандитской ракетой.

Можно научить человека всему, что должен уметь солдат, и довести его солдатские действия до автоматизма, взяв этого человека из города, в котором уже лет двадцать не стреляют. Но пока он не побывал в настоящем бою, солдатом не будет. В конфедеративных Ротах^[286] — только добровольцы, и с уходом обратно на гражданку нет никаких проблем. Но когда стоишь ночью дневальным, то обязательно слышишь, как кто-нибудь тихо плачет в подушку… Легче всего переносили лагерь ребята из пограничных зон, где ложатся спать с автоматом, а дети обучаются владеть оружием раньше, чем связно говорить. Ну, а те, кто оружие видел лишь на занятиях по военному делу, а в Роты шли за рекламируемой журналами романтикой, вылетали чаще других.

Не сказать, что Джек не хотел романтики. Хотел… Но еще больше искренне хотел защитить свою Родину. Он был, в сущности, типичным парнишкой своего времени — сильным, решительным, бескомпромиссным, не очень хорошо образованным; парнишкой из города, где еще двадцать лет назад стрельба на улицах была естественной, привычной… В то же время он странным образом жалел, что не родился раньше, например, когда остатками Лондона правил Ганг Трилистника,^[287] канадский «Фирд»^[288] только-только посылал на «старую родину»^[289] разведгруппы, и с Британских островов во Францию можно было перейти по льду в июле. Проще говоря, в мыслях Джека имелось очень мало логичного. И едва ему исполнилось шестнадцать, как он поставил вопрос перед родителями ребром: или отпускаете, или убегаю.

Он прошел лагерь с честью. Он был в числе лучших. Он рвался на фронт…

…Вертолет, в который они грузились в горах на севере, около Ливийского залива, привез на базу «груз 200» и «груз 300».^[290] Мальчишке казалось сейчас, когда он сидел, привалившись головой в каске к вибрирующей мелкой дрожью стене, что он никогда в жизни не забудет выскочившего из «вагона»^[291] молодого сержанта. Он совершенно бессмысленными глазами посмотрел вокруг и, соскочив вниз, заорал:

— Разойдись! Разойдись, б… рот! — потом повернулся к вертолету, принял носилки, потащил их на себя, передал санитару и побежал рядом, придерживая пластиковый мешок капельницы и выкрикивая: — Держись, сука, держись, не закрывай глаза, смотри на меня, на меня, ублюдок несчастный!..

Белый от бинтов кокон на носилках издавал странный звук:

— Ы-х… ы-х… ы-х… — быстро и прерывисто.

Следом выгрузили еще двое носилок, унесли.

Потом в проеме появился белобрысый капрал в противосолнечных очках и с неистребимым русским акцентом сказал встречавшему сержанту:

— Одни «двухсотки» остались внутри.

— Много? — сержант заглянул внутрь.

— Пять штучек.

— Давай помогу. — Сержант исчез в вертолете, и через несколько секунд оба появились, таща длинный оливково-серый дерюжный мешок, прогнувшийся посередине. Сержант неловко споткнулся, выронил свой край мешка, капрал не удержал, и мешок со стуком упал на бетонку.

— Сержант, у тебя что, мухи в руках е…?! — заорал капрал, подбрасывая очки на лоб.

— Да ему уже все равно, — хладнокровно ответил сержант, спрыгивая вниз. — Вот ведь сам чуть не загремел… Погоди, сейчас я еще кого-нибудь кликну, сразу перетаскаем в рефрижератор… — Он посмотрел по сторонам, и Джек обмер при мысли, что сейчас сержант, позовет его и придется таскать трупы. Он понял, что это трупы… а мертвецов Джек не видел ни разу в жизни и испытывал ужас, когда думал, что придется переносить убитых…

Но сержант позвал кого-то из русских стрелков, сидевших ближе к вертолету, и Джек испытал такое облегчение, что ноги ослабели.

— …Налево — позиции «Волгограда». — Штурман, высунувшись из кабины, махнул рукой. — Там тропинка протоптана и указатель висит. Счастливой службы, парни!

Джек вяло махнул рукой. Поляк просто выскочил наружу и отбежал прочь, неся в низко опущенной руке свой «ропик».^[292]

«Волгоград». Их рота. Джек огляделся, но кругом была совершенно непроглядная тьма, только впереди иногда вспыхивали огоньки, и это были выстрелы. Вспышки сопровождали звуки, похожие на постукивание дятла в лесу, — совсем как в окрестностях города Джека.

— Как дятел, — вдруг сказал поляк.

Джек покосился на него:

— Я тоже так подумал… Ты откуда?

— Из Радома. А ты?

— Из Донкастера.

Названные места были взаимно неизвестны обоим парням.

— Я Дембовский. Густав Дембовский, — представился поляк.

— Джек Брейди. — Англичанин пожал протянутую руку, почувствовав, что ему стало чуть легче. Все-таки он не один… — Пошли искать тропинку? Он сказал налево…

— Пошли.

Они прошагали метров пятьдесят. Джек резко остановился.

— Не вижу никакого указателя, чтоб его…

— Я посвечу, — Густав порылся в набедренном кармане и достал плоский фонарик. Вспыхнул белый свет, показавшийся особенно ярким после нескольких часов темноты.

В ту же секунду сильнейший толчок бросил обоих наземь, а где-то на уровне их голов раздалось: «Свить! Свить!» Чуть слева грохнул, раскатился и зашелся пулемет, справа бешено заорали на два голоса, ночь прорезал длинный хлыст бронзового пламени. Лежа и вывернув голову, Джек увидел медленно, плавно снижающийся веер цветных трасс… Что-то сухо треснуло в темноте. Над ухом англичанина кто-то дышал, и это был не поляк.

Простучали по земле быстрые шаги, что-то тяжело упало рядом, и злой голос спросил с непонятным акцентом:

— Какой идиот светил?!

И над ухом Джека прозвучало:

— Двое новичков, товарищ капитан.

— Давай их ко мне в блиндаж, бегом!

Англичанин почувствовал, как его оторвали от земли, потом согнули пополам и в таком унизительном состоянии поволокли бегом, а потом втолкнули куда-то, где было светло.

Это оказался блиндаж на основе полевого укрытия — алюминиево-стальная основа с дакроновым покрытием, сверху заваленная мешками. Память молниеносно подсунула нормативы и порядок возведения, но притащивший их с поляком здоровенный сержант в этот момент крепенько их встряхнул — так, что клацнули зубы. Снаружи все еще стреляли, стрельба постепенно смещалась и вправо и влево.

За раскладным столом расположился рослый, еще совсем молодой капитан в конфедеративной форме. Такая же была и на парнях… вот только на них она пока еще сидела как на портновских манекенах — хорошо пригнанная одежда, а не естественная часть человека. Капитанская же форма выглядела естественно. Такой же удобной казалась и форма сержанта, доставившего новичков в блиндаж.

Лицо капитана не предвещало ничего доброго. Но он пока помалкивал, и сержант, тряхнув поляка еще раз, спросил:

— Ты кто такой, дуллоли тэп?!^[293]

Поскольку поляк, совершенно обалдев, молчал, Джек рывком высвободился из лапы сержанта (унизительно почти висеть подобно нашкодившему щенку!) и, вскинув ладонь к каске, отрапортовал:

— Товарищ капитан, рядовые Брейди и Дембовский, лагерь «Мейзи», направлены для прохождения боевой службы в ударную роту «Волгоград» десятой сводной конфедеративной дивизии! Доложил рядовой Брейди!

Капитан недобро посмотрел на сержанта, потом с усталой, тоскливой обреченностью — на юношей.

— Ты видел, Хэдли? — спросил он тихо. Покачивая пальцем перед лицом, доверительно сказал «пополнению»: — Вот таких урюков, как вы, «синие береты»^[294] пачками крадут. С толчков и из постелей. Вы за каким… п-п-пальцем посреди позиций фонариками мигали?

— Видите ли, товарищ капитан… — Джек посмотрел на Дембовского, тот, кажется, еще не отошел от происходящего вокруг. — Видите ли, товарищ капитан, нам сообщили, что тут должна быть табличка… было очень темно, и мы решили сориентироваться…

— Ты видел, Хэдли? — снова спросил офицер. — Три дня назад, щенки, один вот такой вышел помочиться. И посветил себе — для удобства. С той стороны ему вогнали разрывную в пах — на свет удобно ориентироваться. И вы туда же… — Он посмотрел в потолок и отрывисто сказал: — Капитан Мажняк. Командир «Волгограда». Документы.

Четким движением, понравившимся, кажется, капитану, Джек достал запаянную в пластик карточку удостоверения. Секундой позже — и не менее четко — то же самое проделал Дембовский.

— Стрелок и глухарь… — Мажняк, почти не глядя, бросил карточки куда-то в ящик. — Пойдете во взвод лейтенанта Фишера, отделение сержанта Херста. Второе отделение пятого взвода.

— Разрешите идти, товарищ капитан? — Дембовский козырнул, Джек тоже.

— Не разрешаю, — резко ответил Мажняк. — Если опять решите посветить под ноги, чтобы не споткнуться, поедете домой. Сержант, проводить их.

Снова козырнув, оба повернулись было к откровенно ухмыляющемуся сержанту, но голос капитана заставил их снова развернуться к командиру роты:

— И вот что, парни. Поменьше козыряйте. И побыстрее учитесь. Свободны!..

…Сержант Хэдли заговорил первым.

— Там бандосы. — Он махнул на юг. — Пехота, кавалерия какая-то, даже танки есть. И «синие береты» величают себя, по своему нахальству, бригадой. Тысяч пятнадцать будет — против наших шести. Вы, парни, из лагеря, ничего там не слышно насчет солидных подкреплений? Вроде бы в Азии войска освобождаются, там же победа…

— Ничего, товарищ сержант, — с сожалением ответил Джек. — В лагере времени-то не было прислушиваться, сами понимаете…

— Понимаю, — вздохнул сержант. — Можно без «товарища», просто «сержант» или «Фитч», и так и так… Ты не из Канады, парень? — спросил он Джека.

— Нет, из Англии…

— A-а… Ну вот. Между нами и ними — миль пятьдесят холмов. Раньше их, если старые карты смотреть, не было, свеженькие холмы. Вот в них и воюем. Бывает по-всякому. Левый фланг прикрывает Крэйн со своими добровольцами, там тихо…

— Кто идет? — окликнули из темноты. Резко, так, что новички разом остановились. Сержант подтолкнул их, небрежно бросил:

— Омск…

— …Дурбан, — отозвался голос. — Проходите.

— Вот… А наш фланг посложнее. У нас в тылу — «черные повязки».

— А кто это, сержант? — спросил осторожно поляк.

— Еще одна разновидность бандосов, — ответил сержант. — Вы, парни, обвыкайте. Здесь кого только нет вокруг. За горами на западе — англосаксонский экспедиционный корпус. С ними поселенцы со всей Европы, у них свое ополчение… Крэйн с добровольцами — это тоже англосаксы. Мы здесь. Против нас — «синие береты» и махди,^[295] которых они в кулаке держат. А с «черными повязками» у них сложные терки — две крысы в одной ловушке… А что на северо-востоке, где Нил, — так про это только сказки рассказывают. Самые разные, в иные и не поверишь…

Впереди появились очертания плоской землянки. Судя по всему, вход был завешен то ли брезентом, то ли еще чем — неважно, свет наружу не пробивался. Зато пробивался шум. И сильный.

— Не демаскирует? — с легким ехидством спросил Джек, слегка пришедший в себя. Сержант серьезно ответил:

— Вход в нашу сторону, звук смазывается… Ну, я вас доставил — побегу. Устраивайтесь, у них там просто. И не тушуйтесь! — Сержант подтолкнул их в спины, хотя «тушеваться» они уже и не собирались — наступала определенность.

Юноши остались одни. Тушеваться, не тушеваться, а волнение Джек испытывал, и сильное. Как-никак, а там ветераны, как они отнесутся к новичку, да еще неопытному? Да и веселье в землянке отдавало чем-то нехорошим, чем-то…

— Пьют, — вдруг сказал поляк.

— Что? — удивился Джек.

— Самогон, наверное, — пожал плечами Густав. И, видя, что Джек не понял, пояснил: — Там пьют. Наши сослуживцы теперешние. С горя гуляют.

— Откуда знаешь? — недоверчиво спросил Джек. Он сам в жизни не пил ничего, крепче пива. И пьяных видел только издалека.

— Знаю. У меня папаша бухает. Вернее, бухал. Сейчас — не знаю, он сейчас где-то в Гоби.

Джек мысленно плюнул и хотел уже было шагнуть внутрь, но препятствие откинулось, и наружу выскочил непонятно кто. Вопреки прогнозу Густава от него не пахло, и прореагировал он мгновенно:

— Кто такие? — в темноте раздался щелчок пистолета.

— Пополнение, — быстро сказал Джек.

— A-а… Мажняк бибикал. Проходите внутрь, не стойте.

Голос был молодой, но резковатый, командный. Говорил по-английски, но с каким-то странным акцентом. Джек не понимал с каким. Размышляя над этим, Джек все-таки шагнул внутрь…

…И чуть не умер от страха. На него смотрела пылающая алым огнем рожа, похожая на физиономию монстра из приключенческой книжки.

— Проходи, ты чего? — Поляк подтолкнул в спину, и Джек обрел чувство реальности. Ему стало ясно, почему наружу не пробивался свет, когда встретивший их не пойми кто откинул полог. За ним начинался короткий — в два шага — коридорчик, в конце завешенный еще одним пологом.

И на этом пологе светящимися красками кто-то намалевал рожу.

2

Блиндаж внутри был больше командного, да это и понятно: тут жили десять человек, вдоль стен стояли легкие двухъярусные кровати с отделениями для личных вещей, креплениями для формы, оружия, снаряжения… Но стол, врытый в землю посреди блиндажа, был самодельный. А сиденья складные — без спинок, с натянутым брезентом.

В блиндаже горела переноска. И Джек понял, что Густав не ошибся. Здесь пили. Если бы Джек знал русский получше, он сказал бы точнее: здесь бухали. Стояли и лежали какие-то кувшины, похоже, местные и, конечно, с местным же содержимым. В углу Джек увидел закинутую — наутро дошло до него — упаковку фабричного пива. В конце стола были установлены две большие цветные фотографии, перед которыми виднелись два пластиковых стаканчика, накрытые ломтиками хлеба.

На вошедших никто не обратил внимания, и они могли спокойно — почти спокойно — разглядеть все застолье. Благо так вышло — все сидели удачно, видны были лица.

Худощавый скуластый парень с темно-русой челкой, широко расставив ноги и опустив голову, рвал струны гитары и пел высоким, почти плачущим голосом. Наискось от него сидел, положив на стол кулаки и глядя в стену напротив пьяно-недобрым взглядом, белокурый сержант — он во всей компании выглядел самым старшим, но и ему было не больше девятнадцати-двадцати лет. Роста он, судя по всему, был гигантского — не меньше ста девяноста сантиметров — и сложения не то что атлетического, а просто-напросто эпического.

Через стол, упершись друг в друга лбами и облокотясь на края, замерли плечистый темно-кудрявый атлет и ровесник новичков, тоже темноволосый, но волосы прямые и кожа смуглее. За ними меланхолично грыз стеклянный стакан желтоволосый крепыш с холодными даже по пьяни, бледными глазами — выплевывая окровавленные осколки, он что-то цедил и правой рукой обнимал ревущую худощавую девушку с волосами, собранными в короткий густой «конский хвост».

Еще одна девушка — светло-русая, с красивыми, но крупноватыми чертами лица, кажется, была трезвой, хотя и сидела очень оригинально: положив босые ноги на свой участок стола.

Гитарист, грохнув по корпусу инструмента ладонью — гул, как отбарабана, пошел по блиндажу, и начал новую песню, от которой у Джека странно защемило сердце, хотя он понимал далеко не все слова. Гитарист пел тихо, почти неслышно, но все остальные сразу замолкли…

Эх, по-над лесом да лебеди летят.

Но не охотнички здесь с ружьями стоят.

И в горле ком, и кровь не греет изнутри,

И кто-то на ухо шепнет: «Смотри, смотри!»

Эх, по-над лесом лебеди летят,

Когда летите вы, я трижды виноват…

Что ж не сумели вы чуточек стороной?

Ах, если б вы могли забрать меня с собой!

Сидевшие лоб в лоб подхватили — поматывая головами, громко и монотонно, отчего юные голоса звучали глуховато. Петь оба, судя по всему, умели и даже по пьяни пели хорошо, а гитарист играл и подпевал:

Белый лебедь, ты на небе, а я на земле,

Это письма издалека прилетели ко мне…

Белый лебедь, ты на небе, а я на земле,

Это письма издалека прилетели ко мне…

Это снег идет из мохнатой тьмы…

Я не знал, что так далеко до весны!^[296]

— с протяжной тоской заключил гитарист.

Сержант ударил по столу кулаком и потянулся за кувшином.

— Кну-ут! — заревела еще сильней девчонка с «хвостом», а двое сидевших лоб в лоб заглушили ее. Желтоволосый заскрипел зубами:

— Ш-шайййссе, о херршшайн! Аллее феррдамт…^[297]

Тепло живое под твоим крылом

До боли точно мне напомнит дом.

Напомнит… грустно-серые глаза…

И вдруг гитарист выкрикнул, играя уже по-другому — резко, зло:

Но то запретная черта, туда нельзя!

И в горле ком, и кровь не греет изнутри,

И кто-то на ухо шепнет: «Смотри, смотри!»

Что ж не сумели вы чуточек стороной?!

Не пролетайте, твари, больше надо мной!

Он уронил голову, глуша струны одним хлопком, и гитара негромко, жалобно загудела… Наступило короткое молчание, глубокое, как омут, — и негромко запели уже все, жутковатым хором:

Белый лебедь, ты на небе, а я на земле,

Это письма издалека прилетели ко мне…

Белый лебедь, ты на небе, а я на земле,

Это письма издалека прилетели ко мне…

Это снег идет из мохнатой тьмы…

И — выдох гитариста:

— Я не знал, что так далеко до весны-ы… — А потом, мотая головой, он простонал-прорычал: — Пор-рву-у… на лоскуты порву, дайте только добраться…

— Оптимальное состояние в бою, — заговорил богатырь-сержант, и по голосу нельзя было сказать, что он пьян или хотя бы выпил, — это безразличие к врагу и к себе. Не забывай об этом, Андрей.

— Отстань, сержант. — Гитарист, как слепой, зашарил по столу, нашел стаканчик… и вдруг сдавил его — белесая жидкость выбрызнула в стороны сквозь пальцы. — Они отрезали голову Радко! Отрезали ему голову! А я ничего не смог сделать, ничего, ничего, ничего! И я не могу быть безразличным!

— Кнут… — всхлипнула «хвостатая». Похоже, ее заклинило…

— Ну, проходите, чего встали? — услышали юноши сзади. За их спинами, придерживая рукой полог, стоял высокий гибкий блондин с голубыми глазами, чуть старше их самих. Судя по знакомому голосу, именно он встретил их в темноте на входе. Видя откровенное замешательство пополнения, блондин тихо сказал: — Не мандражируйте. У нас редко так… очень редко. Позавчера погибли двое наших, а мы полгода воевали без потерь… Вот так. Радко Босанич и Кнут Буссен. Так что не удивляйтесь. И не вздумайте сказать, что прибыли вместо них — Эрих наверняка полезет драться, да и Эндрю тоже…

— Кто это, Дик?

Сержант смотрел прямо на вход — чуть прищуренными, внимательными глазами без тени хмеля. Чувствуя себя, словно перед прыжком с вышки, Джек отдал честь:

— Рядовой-стрелок Джек Брейди, Англосаксонская Империя!

— Рядовой-гранатометчик Густав Дембовский, Русская Империя!

— Пополнение, Иоганн. — Блондин, оказавшийся Диком, ловко спрыгнул со ступенек, выложенных ящиками из-под вертолетных НУРСов. — Дайте место, ну-к-сь!

Все сидевшие за столом — кроме Дика, который принялся хладнокровно кромсать складным «скаутом»^[298] финскую салями, лежавшую на собственной обертке, — разом повернулись в сторону Джека и Густава, как раз спустившихся со ступенек и вновь застывших.

Взгляды были оценивающие и, с облегчением заметил Джек, ни одного недоброго. Русая девчонка, впрочем, не соизволила повернуться — она откинулась подальше назад, голову тоже откинула и разглядывала новеньких из такой позиции. Джек машинально отметил, что на щеке у темноволосого атлета — на левой — лиловое блестящее пятно страшного ожога, от скулы до низа челюсти.

— Ну… — сказал сержант. — Чего стоите, садитесь… коли пришли.

— Мажняк головой о пень ударился, — сказала русая девушка. — Из лагеря, мальчики?

Джек и Густав, оставив рюкзаки и оружие у входа, как раз подошли к столу. Джек промолчал, а поляк ответил:

— Из лагеря, девочка.

Она подняла брови и засмеялась, потом выдвинула из-под стола стул и хлопнула по нему. Густав сел, не поблагодарив. Дик, доедавший резанку, вдруг спросил:

— Считаешь, что это в порядке вещей? И «спасибо» говорить не надо?

— Спасибо, — в пространство сказал Густав. — Но там, откуда я родом, девушки занимаются столом. Это их обязанность, как обязанность мужчины — кормить и защищать.

Гитарист поднял голову. Глаза у него оказались желто-карие, рысьи.

— Слушай, «еще Польша не згинела»… — медленно сказал он, но девушка махнула рукой:

— Оставь, Андрей. По-том…

Джек между тем сел на свободный стул — между «хвостатой» и смуглым парнем, как раз наливавшим себе. Желтоволосый несколько секунд пристально смотрел на англичанина, а потом, что-то решив, через его голову обратился к сержанту:

— Иоганн, Мажняк хочет сказать, что это замена Радко и Кнуту?

— Кну-ут… — отреагировала его соседка.

— Я не хочу никого заменять, — сказал Джек. — Я понимаю…

— Он понимает. — Желтоволосый поглядел вокруг. — Вот дерьмо свиное! Вы слышали? Он — по-ни-ма-ает! Я тебе скажу, англичанин, что ты ни хрена не понимаешь!

— Хочешь драться? — напрямик спросил Джек. Немец был тяжелее его, крепче и, конечно, больше умел. Но по лагерю парень знал, что с такими лучше выяснять отношения сразу. Такие кадры есть везде. И вовсе, кстати, не обязательно, что они гады и прочее. Просто кулаки чешутся, и хочется сразу установить, какое место на иерархической лестнице займет новичок. Кстати, так они подружились с Тедди Катриджем.

— А ты умеешь драться? — Желтоволосый начал подниматься. Джек почувствовал, как напряглась сама собой правая рука. Сейчас — в пояс, левой — в солнечное, обеими — по затылку… Но все-таки с драки начинать никак не хотелось.

— Сядь, Эрих, — подал голос сержант, и желтоволосый Эрих и правда сел. Потянулся к кувшину, но русая ловко убрала посуду:

— Тебе хватит.

— Хелен…

— Хва-тит. А то ты уже на патронные ящики кидаешься… И ты, Дик, кончай хавать. Только что ходил смотреть на луну — и теперь этими же самыми руками берешь колбасу!

— Хорошо, что ты не в службе снабжения, — засмеялся Дик и повернулся к новичкам. — Вы рубайте, не сидите, завтра тут, — он показал на стол, — ничего не будет.

Джек обнаружил, что перед ним стоит стакан, до краев полный белесой жидкостью.

— Спасибо, я не пью.

— То есть как? — поинтересовался желтоволосый. Стакан поставил именно он.

— Не пью.

— За наших ребят. — Немец кивнул в сторону снимков.

— Ты думаешь, им было бы приятно видеть вас такими? — спросил Джек.

Стало тихо. И в этой тишине Хелен сказала удовлетворенно:

— Получили?.. Правильно… как тебя, Джек? Правильно, Джек. И не думай, что ты тут один такой. Я в рот не беру… — Кто-то хмыкнул, но еле слышно. — И Дик не пьет.

— Только ест, но много. И тощий почему-то, — констатировал тот, что с ожогом.

— Помалкивай, этнографическое недоразумение, — не отрываясь от колбасы, сказал Дик.

— А я выпью, — сказал Густав и опрокинул стакан, поданный обожженным, залпом.

— Ого, — заметил гитарист. — Наш брат. Славянин.

— Х-х… — Густав, зажмурясь, повел рукой над столом; Дик левой рукой убрал кувшин с траектории движения, а правой сунул в руку поляку кружок колбасы. — Ч-ч… эт?!.

— Самогон местный. — Сержант поморщился. — Дрянь. Но горит. Андрей у нас эксперт.

— Андрэ, — подал голос до сих пор молчавший смуглый, — спой. О них. — И он мотнул головой в сторону портретов, а сам уставился в стол.

Гитарист кивнул. Ударил по струнам не в лад, поморщился. Подобрал лады и…

…В лагере Джек часто слышал песни, которые пели сержанты-ветераны. Не имевшие автора, иногда не очень складные, они рассказывали о боях, дружбе, врагах, военном быте и многом другом, о чем еще полгода назад Джек знал только в очень романтизированном варианте…

Слышатся в песне отзвуки стали,

Вскинуты руки в римском салюте…

Чтоб ваши дети не голодали,

Чтоб ваши деды жили в уюте!..^[299]

…Двое смотрели со снимков. Светловолосый парень постарше Джека, решительный и энергичный даже на фото. И — темноволосый мальчишка, улыбающийся во весь рот. Кнут и Радко.

«Они отрезали голову Радко», — вспомнил Джек слова гитариста. Посмотрел на снимок улыбающегося мальчика и невольно передернул плечами от внезапного нервного озноба. Отрезали… Почему-то слово «отрезали» казалось страшнее слова «отрубили», например. Жутко было представлять себе сказанное. И жуть усиливалась при виде снимка, на котором был живой мальчишка.

— Страшно?

Вопрос Дика застал Джека врасплох, и он уже хотел со всем возможным гонором бросить: «Да ну еще!» — как этого требовали правила хорошего тона… но вместо этого честно сказал:

— Страшно. Это Радко и Кнут?

— Они… Кнута срезал снайпер. Там… в холмах. А Радко подстрелили в головном дозоре. Пока мы подбежали…

— Значит, ему уже мертвому это… голову?

В словах Джека прозвучало такое откровенное облегчение, что Дик грустно улыбнулся:

— Мертвому. Радко через два месяца должно было исполниться шестнадцать, он документы подделал, когда сбежал из дому… Только они и живым головы отрезают. Привяжут крестом к кольям и — пилкой. — Он провел рукой по воздуху. — На себе не показывают такое… Так что сразу запомни: в плен сдаваться нельзя. Лучше самому… Я пару раз видел наших пленных… потом. И один раз слышал. Хорошо было слышно… — лицо Дика вздрогнуло. — Вас на охоту водили?

— Да, — кивнул Джек. Их в самом деле водили на охоту, заставляли убивать, потрошить, разделывать мутантов — крыс в основном. Под Лондоном, например, этого добра было все еще полно… Тех, кто не мог себя переломить, отчисляли молниеносно и молча.

— Вот и запомни: против нас звери. Только двуногие… Ладно, хватит об этом, еще сам насмотришься. Давай лучше я тебе наших по-тихому представлю… Сержант — наш командир Иоганн Херст, он из швейцарских гор, воюет уже давно. Девчонка, которая трезвая, — Елена Золотова, русская, казачка. Она капрал, заместитель командира отделения…

— Она?!

— Что, удивился? Правильно. Странно, но факт, так что зря этот поляк на нее так наезжал… Смуглый, который почти все время молчит, — мой помощник, Жозеф Вилье с Бельгийских островов. Они с Кнутом очень дружили… Та, которая раскисла совсем, — наш снайпер, литовка, Анна Гедрайте, девчонка Кнута. Этот кудрявый — Ласло Феркеши, венгр…

— А почему ты его назвал этнографическим недоразумением?

— Да потому, что венгры и до войны были этнографическим недоразумением, у них ни единого родственного народа в Европе… Ну вот, он пулеметчик «печенега».^[300] Тебе с ним ходить и таскать сменный ствол и запаску.

Джек внимательно посмотрел на венгра. Мнение о нем у англичанина сложилось нейтральное. Обычный парень…

— Тот, с кем ты поцапался, Эрих Зильбер, он немец и плохо собой управляет, когда выпьет. Пулеметчик. И гитарист тоже пулеметчик, Андрей Устинов, он русский. Второй стрелок отделения, после Анны.

— А ты?

— Дик Мастерс из Новой Зеландии. Большой человек — гранатометчик. Глухарь.

— А, во-о-от ты откуда! — Джек улыбнулся. — А я-то про акцент думал… Ты рядовой?

— Капрал, — ответил Дик. — Я, Анна, Елена — капралы, Ласло, Эрих, Андрей — лансы. Рядовой только Жозеф… ну и вы теперь.^[301]

— А ты давно воюешь?

— Почти год… Был в отпуске, это святое… Странно сейчас дома. — Дик коротким движением воткнул нож в доску стола. — Ты знаешь, наверное, нас тогда Австралия прикрыла, даже снега почти не было, и морозы так себе. Считай, дешево отделались… Приезжаешь, как с иной планеты! Все так… и не так. Я сам с фермы, Лайонхерт называется, мы сыр делаем — «Фэндэйл», знаменитый, может, ты ел даже… может, даже наш… Вот ходишь по городу — будто нигде никакой войны… и люди о чем-то странном говорят… Потом проходит, конечно, а сперва… — Он покрутил головой. — Иоганн — военный потомственный, Елена в станице работала, Жозеф — городская шпана, прямо скажем. Анна — спортсменка, биатлонистка, Ласло — прямо из школы, Эрих — боевик, Эндрю — тоже боевик, я вон — фермер… а думать тут начали одинаково… — Дик усмехнулся каким-то своим мыслям и вдруг спросил: — А ты кто?

— Ну… — Джек замялся. — Я тоже школьник. Из Донкастера. И… и все.

— Пока… Как думаешь, долго еще бандосов гонять будем?

— Наверное, недолго… — неуверенно отозвался Джек. — Ну, если в газетах…

— Пить-то не будешь? — Дик кивнул на стакан, стоявший перед англичанином.

Джек посмотрел на Густава. Поляк больше не пил, но стакан «коньяка три косточки» на него подействовал оглушающе. Он сидел с блаженной улыбкой и ощущал себя, кажется, на вершине блаженства.

— Беда с этими восточниками, — тихо сказал Дик. — Воюют хорошо. Но зашибают… — Он прикрыл глаза и покачал головой. — А по-моему, кончать с этим надо. Со спиртным. Вообще кончать.

— А ты что, не пьешь? Разве ром не выдают?

— Так это к кофе. Утром увидишь… Его почти все пьют… Так, значит, пить не будешь? Тогда ты лучше койку займи. Вон та свободна… и вон та. Завтра утром может времени не оказаться.

— А что?

— Да-а… Слухи ходят, что в холмы опять пойдем.

— Сразу? — вырвалось у Джека.

Дик мягко улыбнулся:

— А как же? Учебы тут не будет. Тут — война… Ну, хочешь — сиди, ешь, а хочешь — раскладывайся, хочешь — вообще спать ложись, тут просто.

С этим, судя по всему, тут и правда было просто. Не как в учебке, где Джек начисто отвык от мысли, что можно ложиться и вставать не по свистку и горну. И, поразмыслив, Джек решил-таки устроиться на своем новом месте. Фактически вот он — его дом. Эта мысль показалась чудной — блиндаж ничуть не напоминал его комнату.

Личных вещей у Джека практически не было. С девушкой он расплевался еще до того, как записался в Роты, так что особых напоминаний об Англии не осталось. Поразмыслив, он выбрал верхнюю койку: на втором ярусе он никогда не спал, и это показалось интересным.

Распихав на места вещи, оружие, снаряжение, англичанин стащил сапоги, разделся и запрыгнул наверх. Обратил внимание, что напротив укладывается на нижнюю та русская. Хелен, Елена? Кажется, так. Складывая куртку, она дружелюбно кивнула англичанину.

От белья и одеяла пахло стерильностью. Уже привычный запах, прочно ассоциирующийся с армией. Удобней устроившись щекой на подушке, Джек закрыл глаза и глубоко вздохнул, как бы примиряясь с тем, что теперь он часть этого всего, что вокруг.

Навалилась усталость — мягкая, плотная, словно вобравшая в себя весь длинный, полный впечатлений день. И уже сквозь наплывающий почти зримыми волнами сон он еще услышал, как за столом запели новую песню:

Тяжелым басом ревет фугас,

Растаял фонтан огня…

А Боб Кеннеди пустился в пляс:

«Какое мне дело до всех до вас,

А вам — до меня?!»

3

Пробуждение совершенно не напоминало пробуждение в учебном лагере. Никто не орал: «Р-рота-а… па-адъем!» — никто не гремел, не грохотал, не метался, натыкаясь на людей и оттаптывая ноги. Ну, во-первых, день начался с того, что кто-то настойчиво потряс Джека за плечо и он услышал негромкий голос:

— Англичанин. Джек. Поднимайся, поднимайся.

Он ошалело соскочил вниз, отбив пятки и едва не свалив будившего — это был Дик, уже одетый в форму. Обувавший внизу сапоги и одновременно пивший пиво из банки Эрих отшатнулся и весело, ничуть не похоже на себя вчерашнего, сказал:

— Вот так и гибнут в мирной обстановке. Прыгнет такой на шею — и кранты.

— Ты не болтай, а допивай, — приказал Иоганн, сидевший на столе. Он проверял дробовик — полуавтоматическую «сайгу» десятого калибра^[302] с двадцатизарядным могучим барабаном. — Гоните девчонок из умывалки!

Вход в умывалку оказался в том же самом коридорчике. Там было два рожка и полочка, а вода стекала куда-то вниз. Джек страшно спешил, и Ласло, оказавшийся рядом, сказал:

— Не гони, что ты? Еще есть время.

Обнаружилось, что у него еще один ожог в четверть спины, а третий — снаружи на правом бедре. Джек не мог заставить себя сразу отвести взгляд от этих пятен, и Ласло спокойно пояснил:

— Фосфор. Попал под разрыв… Так ты у меня вторым номером?

— Наверное, — неуверенно сказал Джек. — Мы что, все-таки идем?

— Идем, весь наш взвод идет…

— …Магазины не снаряжены? — спросила русская новичков, ловко закрепляя на разгрузочном жилете открытую кобуру с пистолетом — 14-зарядным «браунингом хай пауэр» калибра 10 миллиметров. — Берите в ящике под столом, это дежурные… Жозеф, возьми упаковку к «двушке».^[303]

Полное снаряжение Джек носил много раз. А уж оружие освоил — в том числе и это, русское, — еще до школы, что было в целом совершенно обычно для детей его времени даже в уже относительно «окультуренных» местностях. Но он все-таки очень удивился, увидев хорошо знакомый длиннолезвийный тесак — русский «бобр». Он-то считал эту штуку просто причудой командования лагеря для утяжеления снаряжения. Мало верилось, что сейчас пехотинцы ходят в рукопашную — не двадцать лет назад, в конце-то концов…

— Что смотришь, бери, — кивнул Дик, застегивая ремень. — Им можно дров нарубить, копать, тесать…

— …и драться, — с недоверчивой улыбкой сказал Джек. — У нас что, городская война кланов?

— К сожалению, придется им и драться, — не принял шутки Дик. — Иоганн, паек берем?

— На неделю, — коротко ответил сержант, закидывая дробовик за спину. — Капрал Золотова, раздать паек.

Коробки из серого прессованного картона были хорошо знакомы Джеку. Закрепив на рюкзаке сменный ствол к «печенегу» и перекинув на бедро запасную патронную коробку, англичанин поднялся на ноги, с удовлетворением ощутив, что нигде не тянет.

— Новогодние елочки, — буркнул Дик. — Лоун стар будет?

— А как же… Становись! — выпалил Иоганн.

Ласло быстро указал место справа от себя, рядом с Эриком, придерживавшим на бедре свой РПД.^[304] Отделение подравнялось. Иоганн скользнул взглядом по лицам и кивнул:

— Так. Прыгнули.

Этот трюк новички знали, и ни единая деталь не брякнула, когда они сделали несколько прыжков на месте. Джек посмотрел вправо-влево, как всегда, не узнавая вроде бы знакомых людей в полном снаряжении. Роты снаряжались «с миру по нитке» обеими Империями, которые давали для них все самое лучшее — от человеческого материала до сапог особого образца. И солдат в полном снаряжении напоминал скорее боевую машину из фантастической книжки. Совсем недавно по экранам Земли «с шумом и громом» прошел фильм «Оруженосцы Справедливости», Джек его смотрел и, как и почти все его ровесники, попал под впечатление ленты сразу…

Война шла. И никто не знал, что войне не суждено будет кончиться, что она войдет в плоть и кровь этих ребят и никогда уже не оставит их в покое. А само слово «покой» превратится в проклятье, ругательство…

— …Отделение — смирно! Равнение — на середину! — резко рубил Иоганн. И, вскинув ладонь к каске, сделал шаг навстречу спускавшемуся в блиндаж офицеру в полевой форме.

Так Джек увидел впервые командира пятого штурмового взвода лейтенанта Фишера. И окаменел.

Наверное, лейтенант был молод. Даже скорее всего — молод, офицеры Рот чаще всего немногим старше солдат. Но сейчас невозможно было сказать точно, сколько ему лет. На фиолетово-буром лице, состоящем словно бы из узлов, видны три щели — серые глаза и безгубый рот, словно прорезанный лезвием.

Вскинув руку, Фишер сказал ровным, поставленным навсегда командирским голосом:

— Слава Солнцу… Вольно.

— Отделение — вольно! — Поворачиваясь, Иоганн бросил руку вниз, пошел за спиной лейтенанта, медленно шагавшего вдоль строя.

Перед Густавом Фишер остановился. Не поворачиваясь, спросил:

— Почему не по форме, сержант?

— Это новичок, товарищ лейтенант. Прибыл вместе с еще одним вчера вечером.

— Ясно. Прошу прощения, солдат. — Лейтенант сунул руку в нарукавный карман, достал что-то. — Представьтесь.

— Рядовой — гранатометчик Густав Дембовский, Русская Империя!

— Ну что же, Густав. Это, — он взялся за рукав с эмблемой, — славная эмблема наших войск, и носить ее — большая честь. Но есть еще и эмблема роты «Волгоград». Носи ее, помня о тех, кто погиб, не уронив славы роты.

Поляк оказался неожиданно сентиментальным. Обеими руками он поднес вещь, поданную лейтенантом, к губам.

— Клянусь.

Фишер пошел дальше. На миг замер перед Ласло, вроде бы сощурил глаза, они малость потеплели… Потом шагнул — и застыл перед Джеком, рассматривая его в упор. Жутковато, если честно, было смотреть на это почти нечеловеческое лицо. Джек подсознательно ждал запаха паленого мяса.

— Тоже новичок?

— Рядовой — второй номер «печенега» Джек Брейди, Англосаксонская Империя!

— М-м-м? Я тоже англосакс… Бери нашу эмблему, земляк. И носи с честью.

На руке лейтенанта — на безымянном пальце — Джек увидел тяжелый стальной перстень, рунированный лигатурой «сигел-этэль».^[305] Фишер был хускерлом «Фирда» и, значит, совершенно точно — дворянином! А то, что он протягивал, оказалось треугольным черным шевроном с золотой фигурой — женщина рвалась вперед, воздевая над головой длинный прямой меч.

— Пришьешь на первом же привале, — тихо шепнул Ласло.

Фишер, между тем, закончив обход, кивнул швейцарцу:

— Командуйте, сержант, — и вышел из блиндажа.

— Построение снаружи — разойдись! — выкрикнул Иоганн, делая отмашку рукой к двери…

…Сейчас, днем, Джек мог оценить позиции. Плотность обороны десятой была невелика — два взвода на километр, но это вполне искупалось технической насыщенностью обороны, усиленной минными полями. Слева и справа от бетонированных траншей с ячейками для тяжелого оружия и дотами лежала санированная зона, выбитая до гладкости того же бетона и перерезанная ходами сообщения — от жилых блиндажей и складов к обороне. На плацу под алым флагом Рот стояло уже первое отделение. Настроение, кажется, у них было неплохое — Джек уловил «хвост» разговора:

— «…Открывай, говорить будем!» — «А вас там сколько?» — «Трое…» — «Вот и болтайте, вам что, троих мало?» — И хохот в десять глоток.

— Второе зенки протерло! — раздался боевой клич. Все разом повернулись к подходившим:

— Свинство это, ребята, водку жрать по-крысячьи…

— У них в рюкзаках пиво есть, это точно…

— Угу, а лагерем встанут отдельно, чтобы не делиться…

— Смотрите, смотрите, братцы, по-пол-нени-е!

— Ага, это они ночью атаку красных отбивали…

— А я слышал — просто фонариком светили, толчок искали…

— Кто бы это говорил! — спокойно, но с каким-то коварством ответил русский-гитарист. — Вовка, ты что, позабыл, как месяц назад всю ночь оборону в сортире держал? Бандосы когда вокруг ползали? Маленькие такие, серенькие… Ящерицы называются. А ты, Штефко? Кто мне сапоги облевал, когда дерьмо за кишки принял, не подумал, что они из разных мест вообще-то вываливаются?!

Хохот стал всеобщим. Под его прикрытием к строю присоединились 3-е ударное отделение и отделение огневой поддержки, на которые тут же тем не менее посыпались не всегда безобидные подначки. Джек старался запомнить товарищей по взводу, но новые лица путались, смешивались… Ничего, со временем впечатаются в память не хуже штампов на бланках… Переступив с ноги на ногу, англичанин спросил у Ласло:

— А где лейтенант так обгорел?

— Фосфор, — коротко ответил венгр.

А Эрих справа тихо добавил:

— Ласло его из-под разрыва и вытащил.

Венгр поморщился:

— Да ладно… Вечно ты, Эрих…

— Баф стик!^[306] — резкий, почти злой выкрик заставил всех вздрогнуть. Лейтенант, широко шагая, приближался к строю. На плече его качалась крупнокалиберная — 7-го охотничьего^[307] — «сайга» с плоским магазином.

Темноволосый сержант из первого отделения четко скомандовал:

— Взвод — смирно! — отчеканив шаги навстречу командиру, отдал честь: — Товарищ лейтенант…

— Вольно.

— Взвод — вольно! — повернувшись, скомандовал сержант.

— В строй.

— Есть! — Сержант вернулся на место.

— Задача обычная, — лейтенант начал без предисловия, встал перед строем, передвинул «сайгу» на грудь и скрестил на ней руки в перчатках без пальцев и панцирных брассардах.^[308] — Недельное патрулирование. Глубина — двадцать километров. Командирам отделений — последняя проверка готовности. — Словно бы потеряв интерес к происходящему, он вынул из РЖ^[309] «уоки-токи»^[310] и с кем-то связался.

— Третье ударное готово! — почти сразу крикнул огненно-рыжий крепыш, пробежав вдоль строя.

— У него всегда все готово, — буркнул Эрих.

Анна поддержала немца:

— Он своих погубит, этим кончится… Эй, ты снаряжение проверяешь или меня зажимаешь?

— Пытаюсь заставить тебя заткнуться, — тихо сказал Иоганн. — Не новичок, так чего каркаешь?

— Каркай не каркай…

— Первое отделение готово! — доложил темноволосый. Джек внутренне напрягся, но Иоганн совершенно невозмутимо, ничуть не увеличив темп, продолжал проверку. Фишер сам занялся «огневиками».

— Второе ударное готово! — отрапортовал Иоганн. И подмигнул своим. Фишер кивнул. Очевидно было, что вся эта процедура лишь проформа…

— По машинам! — выкрикнул лейтенант. Команда удивила, но, повернувшись, Джек увидел четыре «элефанта»,^[311] подошедшие к блиндажам. — На броню!

— По машинам! На броню!

— По машинам! На броню!

— По машинам! На броню!

Дело было знакомым до мелочей. Сколько раз он вот так репетировал посадку-высадку на самом разном — от такой редкости-экзотики, как самолет, до легких джипов! Иоганн оседлал пушки. Елена и Анна устроились по обе стороны башни, подняв стволы к небу. Эрих и Андрей, повернув пулеметы влево-вправо, уселись на корме, остальные расположились по бортам.

— Мазл!^[312] — гаркнул Фишер с головной.

БМП, рявкая, качнулись синхронно на гусеницах, выбрасывая призрачные, быстро рассеивающиеся облака газа, пошли за головной с установленным интервалом.

Беспричинно хорошее настроение охватило Джека. Денек был хороший, не холодный, безветренный, нет-нет да и проглядывало в сплошном сизом пологе стремительно бегущих туч солнце — в вышине ветер не прекращался. На холмах зеленело — подсознательно привычная человеку зелень почти вытеснила вымороченную, противную рыжину мутировавших растений. Кругом были свои, и, кажется, у него уже появился по крайней мере один друг. Джек посмотрел в спину Дика, сидевшего впереди с «двушкой» на коленях, и новозеландец обернулся. Дружелюбно кивнул и улыбнулся, словно хотел спросить: «Что?» Джек улыбнулся в ответ и сказал:

— Вот мы едем… А снайперы? Те, что ночью?

— Днем они дальше в холмы уползают, — пояснил Дик. — Они не такие дураки, чтобы днем тут оставаться. У них есть мотоциклы, на каждом — водитель, пулеметчик и снайпер… А ночью возвращаются.

— А наши снайперы? Они тоже в холмы ползают?

— Больше лежат.

— А как же?.. — Джек указал на спину Анны.

— Она отделенный снайпер. А те — ротного подчинения, классом повыше.

— Лучше стреляют?

— Да нет, не в этом дело. Маскируются лучше, передвигаются… Их специально учат.

— Мы что же, будем за снайперами гоняться?

— Там всякого дерьма хватает… Смотри, пехотинцы из «Херлатинга»!

Навстречу шла колонна конфедеративных стрелков — так же обмундированных, только в беретах вместо шлем-касок и с тульскими «АКМ», а не с «АК-103». Весьма оскорбительные выкрики и жесты так и посыпались с обеих сторон:

— A-а, пехота драпает с фронта!

— По бабам — шагом марш!

— Мотопехота — потому что шагать неохота!

— Опять зайцев стрелять поперлись!

— Гусеницы не спустили?!

— Гусеницы мы подкачаем, а вот у вас каблуки поспускают — тогда как?!

Ну и всякое такое… Могло показаться, что пехотинцы и штурмовики готовы перервать друг другу глотки. На деле это были всего лишь шутки, пусть и не всегда безобидные.

— А чего мы молча-то?! — крикнул вдруг Иоганн, когда машины разминулись с колонной пехоты. — Андрей, ты голос потерял?! Найди!

— Ему комар в рот спикировал! — бросил Эрих. — Вот интересно: столько полезного передохло, а комары все пережили…

— Спой, только что-нибудь… — Жозеф повертел в воздухе ладонью.

Джек приготовился услышать что-нибудь вроде вчерашнего, но, к его удивлению, песня была совсем другой.

Так он понял, что здесь забывают о погибших, помянув их. И больше не вспоминают. Это коробило…

Лишь позднее он поймет: так делают, чтобы не разорвалось сердце…

Растет камыш среди реки —

Он зелен, прям и тонок.

Я в жизни лучшие деньки

Провел среди девчонок!..^[313]

…Когда, со значением посматривая на краснеющих девушек, все хором закончили песню, Ласло выкрикнул:

— Эй, мы еще успеем спеть «Наши Боги»! Давай, Андрей!

— Послушай, — с непонятной улыбкой сказал Дик. — Ты ее скоро выучишь. На нескольких языках. И не только выучишь…

Он не договорил что-то — что-то очень важное.

Русский устроился удобнее, потом решительно перебрался на нос и встал там в рост, ловко держа равновесие и играя на гитаре. Так его было слышнее, и БМП перла вперед, словно украшенный странной носовой фигурой корабль, а Андрей пел — зло, ясно и громко:

Наши боги не распяты на кресте —

В их десницах сжаты молот и копье!

Мы идем по воскресающей Земле,

И девиз наш это — «Каждому свое»!

Не к лицу нам перед богом падать ниц,

Пустобрех для нас — религий проповедник,

Меч войны поет под крик зловещих птиц —

Между богом и людьми он наш посредник!

Мы несем на копьях ненависть и страх,

Мы забыли белый свет из Брейдаблика,

Блеском стали освещая путь во мрак,

Мы идем — дружина страшного блицкрига!..

В колонне тут и там подхватили — так же зло и в то же время весело:

Блеском стали освещая путь во мрак,

Мы идем — дружина страшного блицкрига!..

…Джек не сводил глаз с поющего Андрея. И чувствовал только одно: как напряглось все тело — в каком-то темном, страшном порыве. И вздрогнул, когда Дик вдруг громко сказал:

— Смотри! Вот они — холмы Крэйн!

4

Так Джек впервые увидел Крэйн. Десять тысяч квадратных километров холмов, названных в честь вождя переселенцев-англосаксов, прибывшего сюда, еще когда банды считали себя тут полновластными хозяевами.

Холмы шли гряда за грядой, одинаковые, как спины каких-то животных, безлесые, покатые. Кое-где белесо тускнели выходы камня. Примерно с середины холмов в низины спускались молодые рощицы, кое-где петляли речушки.

Холмы были красивы. Может быть, родившимся полвека назад они показались бы бедными и скучными, но Джек, не избалованный красотами природы, первым воспоминанием детства которого были заснеженные набережные, только-только начавшие расчищаться развалины и мертвые черные деревья, был восхищен. И вдруг — как варварский мазок кандинщины посреди великого полотна Мастера! — черные, выгоревшие коробки. Три… десять… пятнадцать… Джек сбился со счета. Вертолет, винтами вниз висящий на скалах. Еще один — лежащий в траншее, пропаханной своим собственным весом и скоростью при падении. Третий — переломленный пополам, как моделька, которые любит делать младший братишка Джека.

Не верилось, что тут могли быть бои. И все-таки они здесь были. Горелое железо говорило об этом красноречивее любых слов.

Фишер соскочил с головной машины, покачался на носках, осмотрелся. Джек напрягся, ожидая команды, но лейтенант, повернувшись корпусом, махнул рукой:

— Хватит броню греть. Слезайте.

— Ничего себе, — удивленно сказал Густав, спрыгивая.

Джек передвинул автомат под руку и огляделся. До первых холмов было метров пятьдесят, не больше, и позади ревели, удаляясь, движки БМП. В холмах им нечего делать.

Сорок человек остались на нейтральной полосе.

— Первое отделение — налево, второе — направо, расстояние обычное, — распорядился Фишер. Иоганн сказал:

— Товарищ лейтенант, у меня двое новичков…

— Выполняйте, Херст.

— Да, товарищ лейтенант. За мной, быстро. — Швейцарец добавил что-то по-своему и подбросил «сайгу» стволом на плечо.

Медленно приближаясь к холмам — наискось, — они прошли метров семьсот, не меньше. Иоганн остановился и буркнул:

— Может, он и прав. Учиться-то надо… Так. Джек, отдай ствол и цинк Ласло, пойдешь справа… слева с Андреем. Жозеф, отдай упаковку Дику, пойдешь справа с Эрихом. Хелен, вперед с Ласло. Темп ходьбы обычный. Разбежались. Чтоб нам провалиться.

— Чтоб нам провалиться.

— Чтоб провалиться.

— Чтоб провалиться.

— Пошли, Джек. — Русский указал стволом взятого наперевес пулемета на склон холма и зашагал первым.

— А зачем ствол отдавать? Я привык, не тяжело, — сказал Джек, догнав русского.

Тот ответил, не поворачиваясь:

— Если тебя убьют, то до ствола и цинка еще поди доберись. Кстати, он и слева тебя пустил потому, что с этой стороны наши за холмами идут. Ты не обижайся. — Он обернулся, и Джек пожал плечами: мол, за что? — А вот я страшно обижался, когда он меня вот так же ставил… Вот здесь и пойдем.

Джек посмотрел вверх. До гребня холма оставалось еще метра три некрутого подъема.

— А туда не поднимемся? С гребня видней…

— Видней, — кивнул Андрей. — Если бы то просто холмы… ну, как сопки у нас — так и пошли бы. А тут смотри — между сопками молодой лес.

— Ну и что? — не понял Джек.

— Ну и соображай. — Андрей приостановился, не опуская пулемета. — Допер?

— Допер — кивнул Джек. — Снизу, из рощ, нас на гребне будет видно, как терьера на снегу. А мы в рощах никого не увидим. А нас ведь за этим и послали…

— Подсекаешь. По-шли… А самое главное, Джек, запомни: в таких холмах не верят ушам. Если стреляют за спиной, значит, могут стрелять где угодно. Хоть под ногами.

С этого момента он умолк. Шагал впереди, метрах в десяти, и его спина — кстати, не такая уж широкая — была совершенно неподвижной. Он смотрел вниз, в распадок, где кипела неожиданно яркая в тусклом окружающем мире зелень переходящих одна в другую рощ.

Шли долго, не меньше часа, в полной тишине. Внизу, чуть позади, иногда взлетали птицы — там двигался головной дозор и основная часть отряда. Да и на противоположном холме, в сотне метров справа, иногда различалось движение — Эрик и Жозеф. Они двигались небыстро, равномерно, и на фоне склона холма были практически незаметны.

— Поглядывай на тот гребень, — бросил вдруг Андрей. Хотел еще что-то сказать и вдруг упал на колено. — Оппа! Прикрой.

Джек уже понял: сейчас его единственная задача — от и до выполнять все, что скажут. Упав на левое колено, он нацелил автомат на рощу внизу.

— Хорошо ходят, — сказал Андрей. — Иди посмотри. Стоянка. Как подошли — пес его… А вот как свалили — смотри. — И, отойдя чуть в сторону, достал «уоки-токи».

След мотоцикла на траве прочитывался легко. И направление его Джек мог определить. Ну и…

— Ну и что? — спросил он. — Это мотоцикл снайпера ждал?

— М… угу. — Андрей вертел в пальцах веточку.

— А нам-то что? — добивался Джек. — Умотали они, и…

— Выхлопным пахнет. Принюхайся.

Джек добросовестно понюхал:

— Н-не…

— Пахнет, пахнет. Все другие запахи этот забил… А вот веточка, которую махди грыз. Пахнет от нее гнилыми зубами. И влажная. От слюны. Полчаса назад они тут были… Палочку эту, — он подкинул веточку и бросил ее в сторону, — грыз махди лет двадцати пяти, безалаберный, но с хорошей реакцией. Ниже меня на голову.

Джек, слушавший все эти разглагольствования как откровение, грустно сказал:

— Так я никогда не смогу.

— Не сможешь, — неожиданно сказал Андрей. — Этому надо с детства… даже не учиться, просто жить среди этого. Я ведь родился знаешь где? На Дальнем Востоке. Знаешь, как наша деревня называется? Занадыровка. А стоит на сопке Амба над речушкой Каюк. Не шучу, честно! — Он засмеялся, но Джек не понял, в чем юмор. — Отец меня на охоту с шести лет брал… Дик — тот тоже умеет, но похуже меня. И все-таки многому можно научиться. И научишься. А пока пошли-ка дальше. Впереди бой.

— Бой? — Джек нахмурился.

— А как же… Днем они долго не ездят, боятся наших вертушек. Значит, заныкались неподалеку. А неподалеку — Файран. Деревушка такая… если это можно назвать деревушкой… Вот там они и есть. — Он сделал шаг и весело сказал: — Так и воюем. Теперь главное — не напороться.

Они зашагали дальше. Но теперь Джек шел, словно на пружинах. О том, что впереди бой, было сказано так буднично, так спокойно… И ничего не изменилось кругом. А что должно было измениться? Природе-то на людей наплевать, особенно после того, что они с нею сотворили в последние полвека. Люди могут резать и стрелять и друг друга, и кого угодно посреди вот таких холмов, в рощице, на берегу ручейка — и их крики, их боль, их кровь так и останутся их. Предельно чужими и холмам, и рощице, и ручейку…

— А остальные? — не выдержал Джек, поневоле рыская стволом по зелени внизу. — Остальные отделения?

— Файран на нашем пути, чуть вправо. Мы там и одни справимся. Махди там не больше полусотни.

Еще один урок. Соотношение 5:1 не в нашу пользу тут считается самое то для победы сил добра.

Джек поймал себя на том, что считает шаги. Это было глупо, он просто хотел чем-то занять мозг. «Тридцать шесть… тридцать семь… первая деревня в здешних местах, которую я увижу… сорок два… или сорок три?.. пусть сорок два… сорок семь… каким будет бой? Как я себя покажу? А Густав? А если меня убьют?.. Сорок девять… пятьдесят… Было много тех, кого убивали в первом бою…»

Усилием воли он заставил себя смотреть по сторонам. И увидел взлетевшую над рощей в паре сотен метров впереди стайку птиц.

— Эндрю. Птицы.

— Вижу, молодец. — Русский остановился. — Там кто-то тоже идет. Если человек стоит неподвижно, то птицы не беспокоятся так… Охотники или…

— Или? — Джек помимо воли облизнул губы, нервно поправил ремни шлема.

— …Или махди. Что все равно. Тут все — враги. Скверно… Ага!

«Ага» относилось к Эриху, который сигналил — вытянул руку с двумя разведенными пальцами, указывающими вперед и вниз. Потом махнул вперед, и Андрей заметно расслабился.

— Пошли.

— А эти? — Джек мотнул головой вниз.

— Их уже нет. Это был сигнал Анне. Теперь — все. Тихо. Чуть вниз.

Андрей двигался абсолютно бесшумно, и Джек старался ему подражать. Вроде бы получалось…

«Да когда же этот Файран?! Сколько можно так идти?! А мне страшно. Мне просто страшно, вот что все это такое… Раз мне страшно, значит, я трус? Страшно ли Андрею? Знает ли он, что мне страшно, что я трус?»

— Джек, — еле слышно, не останавливаясь и не поворачиваясь, сказал Андрей, — держись спокойно. За нами из кустов секут. Справа, двойная развилка, шиповник.

— Никого не вижу, — скосив глаза, ответил англичанин.

— Я тоже. Чую. Остановись и поправляй снарягу. Сосчитаешь до десяти — рви на кусты, он без оружия.

Удержав вопрос, Джек кивнул и, остановившись, сказал довольно громко:

— Иди, я догоню, — и начал возиться с клапанами подсумков на груди.

— Поскорей. — Андрей зашагал дальше, водя по сторонам стволом пулемета. Джек продолжал вертеть подсумки. И считал.

Неужели там правда кто-то есть?

А если не один?

Или один, но с оружием, и он, Джек, побежит прямо на выстрел?

Девять.

Десять.

Прыгнув в сторону и вперед, Джек метнулся к кустам, перехватив автомат для стрельбы. Он услышал, как захрустели кусты — кто-то бросился прочь. Джек прыгнул вперед, подобравшись в прыжке, прошиб кусты телом, приземлился с перекатом и увидел удаляющуюся спину в сине-зеленом драном халате, под которым отчетливо ходили лопатки.

Чувство, охватившее Джека при виде этой спины, трудно передать. Поднимая автомат, он поймал на мушку эту бегущую спину и уже зная, что очередь в три патрона, тренированно отсеченная на «двадцать два»,^[314] раздробит позвоночник. Как на манекене-мишени…

Андрей появился перед бегущим так, словно вырос из-под земли. И встал, улыбаясь.

Человек в халате едва не врезался в него… но затормозил. Попятился, метнулся назад. И замер, увидев целящегося Джека.

Англичанин опустил автомат. Весь азарт пропал начисто. Это был мальчишка лет десяти-одиннадцати, чернокожий, замурзанный, с каким-то комом грязи вместо волос, в штанах, видневшихся из-под халата и не доходивших до щиколоток босых ног. Ребята из северных и западныхграфств Островов, в свое время поразившие Джека полупервобытным видом, по сравнению с этим… существом могли показаться принцами. Глаза черного мальчишки затравленно поблескивали.

— Тьфу ты, — раздосадованно сказал Джек и положил автомат стволом на плечо. Мальчишка метнулся влево. Джек — вправо. Мальчишка — вправо. Джек — влево и топнул ногой. — Ух!

Тот повернулся и сжался, увидев Андрея. Русский поднес к губам указательный палец, потом согнул ладонь приглашающим жестом.

Чернокожий подошел к русскому, и Джеку вдруг почудилось что-то знакомое… Ах да! Так к змее подходят разные там лягушки, как в фильмах на уроках биологии. Видно, что идти не хотят… и не могут не идти. Неужели тут так боятся белых?..

Джек моргнул. Произошло что-то… что-то странное. Чернокожий словно бы обнял Андрея за бедра… потом пополз вниз, запрокидывая голову, словно молящийся с картинки в исторической книжке, и руки соскользнули по ногам Андрея. Тот отступил, чуть толкнул ногой — и мальчишка тихо скорчился у сапог пулеметчика. Неподвижный. Мертвый.

Мертвый?!

Андрей спокойно вытирал о правое бедро нож — не стандартный, а короткий, широкий, с длинной, чуть изогнутой серо-желтой рукоятью. На зарезанного он не смотрел — ловко вдвинул нож куда-то справа под жилет, и тот исчез.

— Ты… зачем… — Джек ощущал только растерянность, больше ничего. — Эндрю… как это?..

— Погоди. — Русский достал «уоки-токи». — Иоганн, это я… Да. Тут махди прирезал… Да, с теми двумя был… Мелочь пузатая… Чего?! А, ну да… Понял, конец связи… Пошли, Джек. — Он опустил рацию в ее карман.

— Эндрю! — Джек, сжав кулаки, шагнул вперед. Наверное, лицо у него изменилось, потому что Андрей удивленно сказал:

— Ты чего?! Это же махденок!

— Это пацан! — Джек шагнул вперед снова.

— Не надо, — предупреждающе качнул головой Андрей. — Не сейчас.

Джек бросил взгляд на тело мальчишки, лежащее в траве. Удар был нанесен в печень впереди, под ребра, с поворотом. Джек качнул головой и процедил сквозь зубы:

— Ладно. Потом.

5

Файран Джек почувствовал по… запаху. И с гордостью подумал, что и он может нюхать. Хотя как все-таки Андрей унюхал того мальчишку, Джек понять не мог.

А Андрей снова шел впереди. Но сейчас, глядя ему в спину, Джек думал лишь о хладнокровно убитом местном пацане. Конечно, на войне убивают и режут, но… при чем тут этот бедняга?!

Внизу, в распадке между холмами и на их склонах, показались дома. Отсюда было еще не очень ясно, какие они, тем более что их закрывали довольно высокие кусты.

Андрей указывал вниз. Бросив туда взгляд, Джек увидел Иоганна: он стоял на опушке рощицы и крутил рукой над головой сигнал сбора.

Тормозя выставленной правой ногой, Джек заспешил за Андреем, тоже спускавшимся боком. Они успели к сержанту первыми, а Иоганн уже несколько раз развел руки в стороны, показывая: развернуться в цепь.

Ласло и Елена встретили остальных на опушке последней перед деревней рощицы. Метрах в двадцати, не больше, начинались первые дома, отделенные друг от друга глинобитными заборами, с плоскими крышами, прижатые к земле. В деревне было почти пусто. Три часа дня — война не война, все добывают хлеб насущный, или как там… Но возле второго дома сидел на скамейке часовой — темнокожий, но не негр, в каком-то дранье, но с автоматом на коленях. Он болтал с девушкой — она стояла рядом с высоким медным кувшином на голове. Второй часовой, моложе, прохаживался неподалеку, бросая на приятеля отчетливо завистливые взгляды.

С дерева мягко соскочил Жозеф. Надевая рюкзак, сказал:

— Во дворе — мотоциклы. Четырнадцать штук. Махди нет, окон во двор тоже.

— Спят, — усмехнулась Елена.

— Так. — Иоганн задумался на секунду. — Мы с Джеком снимаем часовых. Дик, Жозеф, Эрих, проберетесь во двор. Как только их командир выйдет на улицу — это моя забота, — ты, Дик, выстрелишь в дверь. Густав, Андрей, на параллельную улицу. Выстрелит Дик — Густав, стреляй в окно, там должны быть двое. Всех, кто будет выскакивать, убивать на месте. Анна, Ласло, Елена, останетесь здесь, следите за деревней. Заметите бегущих к нам — кого угодно, — убивайте. Все, пошли. Чтоб нам провалиться.

— Чтоб нам провалиться, — кивнула Елена…

…За сержантом Джек шел, ничего не спрашивая, хотя и не вполне понимал, как они будут снимать часовых, если те стоят на голой улице. А Иоганн вообще повел его на параллельную улицу, чуть впереди Густава и Андрея.

Под окнами проскакивали быстро, пригнувшись. Противоположная стена сияла беспощадной белизной — эти глинобитные заборы выглядели чужими, угрожающими… Низкие двери казались опасными, словно бы внимательно наблюдающими за белыми солдатами.

Скрип одной из дверей заставил Джека резко повернуться в ту сторону. Но Иоганн оказался быстрее: Джек лишь увидел, как наружу, задрав жидкую седую бороду, вываливается старик — в горле у того торчал нож, изо рта вместо вопля булькала кровь. Он свалился в пыль и несколько раз дернулся — от головы растеклась, потемнела и свернулась струйка.

— Третий дом. Здесь, — услышал Джек шепот. Иоганн, держа дробовик в правой, вдруг ловко подтянулся и распластался на верхнем краю стены. Джек, вжавшись спиной в белую глину забора, осматривал улицу, но видел только труп… да Густава с Андреем, в напряженных позах застывших по разным сторонам этой улицы через дом от него.

Перед лицом Джека появилась рука сержанта. Пошевелились пальцы, и англичанин, ухватившись за эту руку, приготовился карабкаться… и только теперь оценил, насколько на самом деле силен молодой швейцарец. Левой рукой он запросто затащил шестьдесят килограмм живого веса Джека и сорок — оружия и снаряжения — на стену. Под ним виднелось какое-то сооружение вроде колодца. Может, это и был колодец. Рядом с колодцем спал… Джек не знал такого зверя, он был похож на большую кошку яркой расцветки.

Иоганн показал рукой вниз и соскользнул во двор, нацелив автомат на дверь в дом. Джек соскочил тоже, прицелился в дверь на улицу.

Зверь поднял голову. Блеснули желтые круглые глаза — злые, внимательные и безжалостные. Как и большинство его соплеменников, Джек любил животных, особенно собак… но этот зверь походил на своих хозяев, он был так же зол и дик. И сейчас им двигал скорее страх, чем верность людям, — он увидел незнакомцев, испугался и решил их убить.

Одним движением зверь взметнулся — прыгнул вперед, на чужаков.

«Сванг!» — пропела рядом выхваченная сталь. Иоганн метнулся навстречу жуткому прыжку зверя, и Джек увидел, даже не успев удивиться, как левая рука швейцарца в полете поймала животное за шерсть под челюстью, а правая…

…Зверь мягко рухнул в пыль. Швейцарец, нагнувшись, вытер о мгновенно потускневшую шерсть длинный нож с плавно выгнутым клинком, обух которого был зазубрен. А левой рукой показал на стену.

Тень падала во двор — это Джек определил сразу. Но Иоганн все равно не полез вверх с ходу. Он на палец приоткрыл калитку и, указав Джеку на сидевшего на лавке, ткнул себя кулаком в челюсть. Показал на второго часового, мочившегося у другой стены, чиркнул пальцем по шее и ткнул в себя.

Джек кивнул. Иоганн, чуть прищурившись, улыбнулся и, достав из кармашка на РЖ, растянул за рукоятки «пилу Джигли». Теоретически Джек знал, как пользоваться этой штукой по обоим ее назначениям,^[315] не раз держал в руках, но… но впервые кто-то при нем собирался пустить этот инструмент в ход реально.

Подтянувшись, оба бойца легко перенесли себя на стену. Джек на четвереньках перебрался к первому часовому, все еще болтавшему с девкой. Иоганн, лежа на стене, ждал своего — застегивая штаны, тот как раз шел через улицу, продолжать обход.

Действовать надо было одновременно. «Девчонка», — успел подумать Джек. И увидел, как метнулись руки Иоганна…

Действовать дальше Джеку позволил наработанный в лагере навык. Мозг его был парализован ужасом происходящего — действовали руки.

Часового, пойманного Иоганном, хватило лишь на то, чтобы поднять руки к горлу. Глаза его выкатились из орбит, рот раскрылся, но вместо слов полилась толчками кровь; секундой раньше кровь забила сквозь пальцы. Часовой рухнул наземь, голова его отвалилась вбок. Кровь из раны хлестала фонтаном.

Захватив шею часового ремнем автомата, Джек вздернул его на стену, с омерзением ощущая, как бьется — совершенно не по-человечески — на ремне тело. Махди цеплялся пальцами за ремень и тихо хрипел, темное лицо полиловело. «Хватит, — понял Джек. А потом обожгла другая мысль: — Девчонка!»

Спрыгнув со стены, он подхватил слабо хрипящего бандоса. А девчонка… лежала в нескольких шагах у ног Дика. Напротив стоял Эрих, зорко оглядывая улицу. Дальше — Жозеф.

— Забыл про нее… — шевельнул губами Джек, стараясь не глядеть на скаутский нож, который вытирал новозеландец — тот самый, которым он вчера резал колбасу. Дик улыбнулся, кивнул, поднес палец к губам.

Иоганн указал рукой на забор и встал к нему спиной, сцепив ладони в замок на уровне пояса. Эрих, Дик и Жозеф ловко последовали во двор — замок, плечо, стена, прыжок…

— Зачем тебе их командир? — прошептал Джек, стоя у стены с автоматом наперевес.

— Поговорить, — сквозь зубы сказал швейцарец. — А ты молодец… — Он ловко набросил на запястья и щиколотки придушенного пленного глухие петли, затянул их. — Ну-ка, открывай глаза… — Плеснув в ладонь воды из фляжки, Иоганн вылил ее в лицо бандита. Тот заморгал, открыл глаза с невероятным усилием, дернулся потереть горло и застыл. — Не дергайся. И не кричи, а слушай… — Иоганн перешел на лингва-франка, возникший среди остатков местного населения в последние 20–30 лет синтетический язык; в лагерях его учили в достаточном объеме, он был прост, как и говорившие на нем существа, по крайней мере в массе своей. — Я могу тебе заклеить рот и обрезать уши, нос, вынуть глаза — тихонько, не спеша. Нравится? Вижу, что не нравится. Тогда я сейчас развяжу тебе руки, ноги — и ты позовешь командира. Из дома. Без шуток. Если сделаешь, как я сказал, я тебя отпущу. Согласен?

Черные глаза бандита бегали по бесстрастному лицу швейцарца. Потом задержались на нарукавном знаке Рот — и лицо помертвело. Но он все еще молчал.

— У меня нет времени ждать. — Иоганн решительным будничным движением задрал вверх подол накидки бандита. — Яйца у тебя лишние, я так решил.

— Я скажу… позову! — вырвалось у того.

— Давай. — Ловко освободив пленного от петель, Иоганн поднял его за шиворот и толкнул к двери в заборе, держа дробовик у его позвоночника. — И чтобы он вышел. Иначе — сам понимаешь. Я расстроюсь.

— Понимаю, — закивал бандит. Он часто моргал. — А вы… отпустите?

— Тут же. Джек…

Джек уткнул свой автомат в поясницу бандита и встал сбоку от двери. Иоганн занял место с другой стороны.

— Зови… — шевельнул губами Иоганн.

— Эмир, господин эмир! — громко позвал бандит. — К вам гонец, господин эмир!

Что происходило во дворе — Джек не видел. Зато было слышно, как идущий по двору что-то бормочет… Джек сдвинул пленного в сторону.

— Какой гонец? — Над его плечом англичанин увидел узкое смуглое лицо с усиками и татуировкой на лбу, расширившиеся глаза.

Кулак Иоганна молотом ударил командира в затылок, а правой рукой швейцарец буквально метнул часового внутрь, во двор:

— Иди, отпускаю! Джек, внимание!

Взрыв! Второй, над забором поднялся огненный столб — это Густав выстрелил из «ропика». Иоганн, пинком распахнув, а точнее, снеся с петель дверь, держа дробовик в высоко поднятых руках, ударил внутрь почти очередью.

— Джек, вперед!

Англичанин проскочил под локтем швейцарца, согнувшись вдвое. Во дворе не было ничего, кроме локального ада. Дом исчез, на его месте пылали черно-рыжим огнем развалины. Неподалеку от огня лежал уже неопознаваемый горящий труп.

— Хватит, сержант! — крикнул Дик, поднимаясь из-за мотоциклов. — Тут никого нет! — И добавил с ухмылкой: — Живого. Мы не в счет.

— Там же было не меньше сорока… — неверяще сказал Джек, медленно опуская автомат, из которого так и не выстрелил.

— Судя по мотоциклам, больше, — обыденно ответил Эрих. И заорал: — Андрей! Густав!

Они как раз перелезали через стену. Русский, оседлав верх, недовольно буркнул:

— Ты громче ори, а то больше никто не услышит. Фриц чертов.

Эрих заржал. Джек выдохнул, разглядывая пожарище, где не было и намека на тела:

— Нет, ну как же это…

— Да вот так. — Дик поставил на землю «двушку». — Сперва моя осколочная, потом термобарик…

Подошел Иоганн.

— Хелен докладывает, что по деревне — никакого опасного движения. Они сюда идут… Так, я займусь пленным. Эрих, помоги мне. Андрей, Джек, сходите за кипятком для кофе, пусть где-нибудь вскипятят… Остальные — обработайте мотоциклы.

— Стартер на бак? — широко улыбнулся молчаливый Жозеф.

— Угу. — Иоганн приподнял угол рта. — Все, разбежались.

— Пошли. — Андрей махнул рукой…

…Они вышли на пустую улицу, где не было никого, кроме связанного командира бандитов, еще не пришедшего в себя. Только трупы… Андрей махнул рукой Елене, Ласло и Анне, появившимся у леса, и зашагал вперед, без особого интереса посматривая по сторонам. Иногда поскрипывали двери или оконные ставни. Оттуда следили за солдатами, но никаких действий не предпринимали.

— Сюда. — Андрей свернул налево, на еще одну улицу. И повернулся к Джеку лицом. — Кажется… ты хотел мне бить морду?

— Зачем ты убил мальчишку? — хмуро спросил Джек. Драться ему уже не хотелось. За последние четверть часа он успел посмотреть такие «интересные вещи», что практически и забыл, что и как там было с тем пацаном.

— Ну так морду бить не будешь? — спокойно спросил Андрей. — Тогда слушай меня, зелень. — Джек напрягся, услышав это обидное слово. — Здесь, — он обвел рукой дома вокруг, — друзей нет. И вообще людей нет. Так уж получилось. Исторически сложилось. He-ту. А оставить перед налетом в живых того, кто нас видел, — значит рисковать всей операцией и головами друзей. И твоей, кстати, тоже, Джек. Ну что? — Андрей положил руку на плечо англичанина и чуть качнул. — Замяли эту тему?

— Замяли, — почти с облегчением сказал тот. И спросил, радуясь возможности поскорей сменить тему: — Слушай, Эндрю, как ты его заметил?

— Я же сказал — унюхал.

— Да ладно тебе.

— Серьезно. Я с пятидесяти шагов могу по запаху отличить махди от нашего. Во влажную погоду — даже больше.

— А в чем разница-то?! — добивался Джек.

— Они воняют, как звери. Даже если год не мыться — запах все равно будет как от грязного человека. А от них — другой.

— Это ты тоже на охоте научился?

— Там… Слушай, — вдруг спросил русский, — а кем ты быть хотел?

Джек удивился и задумался:

— Не знаю… Я только школу окончил… Вообще-то мне многое интересно. А ты школу успел окончить?

— Девять классов, — ответил Андрей. — У нас школа была в пяти километрах от моего дома.

— Автобус собирал? — уточнил Джек. — На автобусе ездить муторно, к нам тоже приезжали с ферм…

Андрей засмеялся:

— Ага, автобус. «Мерин» дяди Сергея, да и то не всякий раз. А так пешком.

— Ого. Каждый день?

— Почти… А отец у меня тигролов был, — с легкой хвастливой ноткой сказал Андрей.

— Убивал тигров? — уточнил Джек. Тигров он видел только на картинках и в кино, но знал, что на Дальнем Востоке их за Безвременье расплодилось огромное количество.

— Зачем? Живьем ловил…

— Ничего себе… А почему ты сказал «был»?

— Потому что пропал без вести. Понял? — в голосе Андрея Джеку почудилась враждебность, и он слегка растерянно сказал:

— Понял…

Андрей тряхнул головой, снял шлем. Его лицо потемнело:

— Не сердись, я так… Банда пришла с юга… китаезы… Отец нас — маму, меня, младших сестричек — зашвырнул в машину, водиле крикнул: «Газуй!» — и пошел с мужиками… Помню: машина уже мчится, а я стою у заднего борта… отец идет, не оборачивается… Спина в охотничьей куртке и СКС над плечом, старый, еще прадеда, до Безвременья сделан… — Он провел рукой по глазам. — Ну, мы потом вернулись. Дом цел, даже замок висит, мама повесила зачем-то. А отца нет… нет… Кто с ним вместе дрался — говорят: во время схватки ночью пропал. И все. — Андрей отвернулся. Помолчал и заговорил как-то глухо, невыразительно: — Я подождал, когда шестнадцать исполнится, маме сказал: «Не отпустишь — к нашим уйду, в Монголию, к казакам прибьюсь, ты и знать не будешь. Отпусти». Я бы, конечно, в нашу армию пошел, но туда вакансий не было как раз. А ждать я не мог… У тебя кто воюет где?

— Нет. — Джек пожал плечами. — Братишка младше меня. А отец был механиком на вертушках, но давно, я еще малышом был совсем. А сейчас инженер в «Эмпайр Эруэйз»…^[316] Ну мы кипяток-то где брать будем?

— Да хоть вон там. — Андрей показал через небольшую центральную площадь. — Пошли. На крыши посматривай…

Эти слова напомнили Джеку, что идет война…

…Дверь оказалась заперта.

— Пойдем в соседний? — кивнул в ту сторону Джек.

Андрей пожал плечами:

— Да на хрена? Раз уж я решил взять здесь… — Он вдруг ударил каблуком сапога в середину двери между петлями. Занимавшийся четыре года ланкаширским боксом^[317] Джек вполне оценил удар. Дверь не открылась и даже не упала — ее вынесло внутрь в вертикальном положении, и лишь на полпути к дому она, словно задумавшись, остановилась и рухнула в пыль с легким хлопком.

— Это ерунда, — поделился наблюдениями Андрей. — Попроси как-нибудь рассказать Иоганна, как он в прошлом году со столбами воевал… Хозяева, вашу мать! — Андрей вежливо постучал в дверь кулаком. — Да вы открывайте, открывайте, хрящееды. Если не откроете, я же эту вашу плетенку в соседний конец халупы отправлю, еще зашибет кого…

Дверь бесшумно распахнулась. На пороге стоял седой патлатый негр в сером халате. Черные глаза на коричневом морщинистом лице смотрели безучастно, равнодушно; он словно и не видел двоих белых солдат, стоящих на пороге его жилища. В полутьме комнатки виднелись сбившиеся в кучу за низеньким большущим столом детеныши — штук пять.

— Ну-ка. — Андрей отодвинул стволом старика, вошел. — Смотри, плов. С чем? — Он пересек комнату, брезгливо опрокинул черный засаленный и закопченный котел. — Ясно, с чем…

— Нас с водой ждут… — Джека снова немного покоробило поведение русского, но тут до него дошло: — С чем?! В смысле?!

— Кого-нибудь из соседнего селения жрут, — равнодушно отозвался Андрей. — Они тут людоеды все. Вернее, каннибалы, люди им нечасто попадаются последнее время.

С улицы, издалека, донесся страшный, безумный крик. Он звучал все выше и выше, никак не мог умолкнуть… Потом оборвался наконец, резко, словно кричащему заткнули рот.

— Ты прав, Иоганн напоминает, — засмеялся Андрей. — Ну, ты, сволочь старая, — непринужденно обратился он к старику, — воды согрей, быстро. Вон в том кувшине. Живей! — Он передвинул под руку пулемет.

Старик наклонил голову. Шаркая ногами, подошел к висящему около двери большому медному кувшину с высоким узким горлом, украшенному чеканкой. Снял его и начал медленно спускаться во двор.

Джек встал в дверях, опираясь плечом на косяк. Андрей присел на корточки, уперев пулемет прикладом в землю между ног. Наблюдая за тем, как старик открывает деревянную крышку колодца, спросил:

— Старшие твои где? Где сыновья, морда?

— В поле, — глухо ответил старик. Казалось, его голос с годами высох вместе с его телом.

— Слышишь, Джек? В по-оле. Они мирные поселяне. Они честно выращивают свое долбаное просо, а поскольку бараны у них подохли в зиму, то они с просом точат ближних своих. И дальних… Кстати, дом-то на окраине мы сожгли, морда. Слышишь? Ни хрена не осталось. Прощелкали ваши клювиком.

Спина старика — он как раз ставил кувшин куда-то в сооружение, которое Джек опять-таки принял за второй колодец, — окаменела. Руки упали. Он медленно повернулся, и Джек вздрогнул — лицо старика было страшным. Он шагнул к белым солдатам, худые руки вскинулись, выметываясь из отрепьев, беззубый рот распахнулся, как черная щель, — у Джека мороз пробежал по коже…

— Убийцы! — послышался хрип из этой щели. — Дети, о-о-о, дети… Убийцы! Чтоб вам увидеть, как горит ваш дом! Чтоб вам увидеть, как умирают без времени ваши отцы и матери! Чтоб еда не держалась в ваших руках, чтоб вода уходила от ваших губ, убийцы…

Он шептал это и шел, как слепой, не опуская рук. Англичанин оттолкнулся от косяка, ощущая приступ ужаса, настолько все было дико, страшно, как-то бездонно…

Андрей не вставал, поглядывал на старика снизу вверх. Потом вскочил сразу, разводя ладони движением плывущего брассом человека. Протянутые руки старого каннибала оказались отброшены в стороны. Почти в ту же секунду правая нога Андрея, метнувшись вперед-вверх, ударила старика под челюсть.

Легкое тело, отлетев по дуге, упало у этого толи-колодца. И осталось лежать…

— Не люблю таких. — Андрей поднял пулемет. — А про выкидышей его старших нам давно известно… Пошли… Погоди, тряпку дай какую-нибудь, кувшин, наверное, еще горячий…

— Ты возьмешь кувшин?! — с трудом сказал Джек.

— Кипяток-то нужен, — невозмутимо сказал Андрей, направляясь к «колодцу». — Ну ты тряпку-то дай.

Джек повернулся к дому. Действительно, нужна тряпка. Нужно взять кувшин с кипятком…

Мальчишка лет восьми держал большой револьвер обеими руками. Ствол — черная точка. И две черные точки глаз, как пулями, заряженные бессмысленностью, страхом, злобой, ненавистью.

Резкий, отрывистый грохот ударил в стены дворика тяжелым молотом. Джек услышал плачущий свист над ухом, потом вскрик Андрея.

Револьвер — самовзвод. Мальчишка с усилием жал на спуск, ствол от напряжения чуть опустился. И Джек осознал, что можно умереть от дурацкой пули на идиотском чужом дворе. Не в бою, а так, как умер только что Андрей…

Автомат от бока рявкнул коротко, сухо, словно вставляя разгневанную реплику в разговор, не пришедшийся по душе. С такого расстояния промахнуться невозможно. Полторы тонны удара, впечатывающиеся в легкое тело со скоростью 800 метров с секунду, швырнули мальчишку обратно в хижину. Револьвер выстрелил в небо.

Джек повернулся. Андрей стоял, опираясь рукой о забор. Жилет сзади дымился.

— Вот так у нас и погибают, — улыбнулся он. — Хорошо, что не карабин… Ты чего не стрелял-то сразу?

— Живой, — облегченно улыбнулся Джек. — Ты живой…

Он и в самом деле не ощущал ничего, кроме радости — от того, что Андрей жив.

6

Густаву было интересно ходить по деревне. Он не ожидал, что Иоганн это разрешит, но швейцарец, занятый пленным, махнул рукой. И послал с поляком Жозефа.

Компания, конечно, не ахти. Жозеф казался поляку мрачным и неразговорчивым, хотя Густав представлял себе французов не такими. Ни одного француза Густав раньше никогда не видел, но в кое-каких читаных старых книгах они были шумными, активно жестикулирующими, веселыми. Правда, этот вообще-то не француз… бельгиец. И, хотя и был смуглый и темноволосый, как те же французы по представлению Густава, шумным не казался — шагал себе впереди, а потом вдруг спросил Густава, с интересом смотревшего по сторонам:

— Ты случайно не протестант?

Вопрос был странный, Густав даже не сразу вспомнил, что это такое. А когда вспомнил, уставился на Жозефа удивленно и даже не ответил: какие еще протестанты-православные-лютеране в наше время?!

— Ясно. — Жозеф вздохнул и серьезно посмотрел на поляка. По-английски он говорил примерно так же, как и поляк, разговаривать было достаточно легко. Потом достал из-под РЖ и куртки старинный крестик и поцеловал его. — Понимаешь, я протестант. Я хотел бы исповедоваться, а священников тут нет… Если бы ты был протестант, я бы мог тебе исповедоваться как брату по вере…

— А что, больше христиан нет? — поинтересовался Густав, почему-то смущенный словами бельгийца.

Жозеф вздохнул:

— Нет, откуда… Я вообще на всю роту один христианин. Нет, не смеется никто, но не понимают. А я верю, с детства научили…

— А я себе бельгийцев не такими представлял, — вырвалось у Густава.

Жозеф покачал головой:

— Да я и не бельгиец даже, я валлон.^[318]

— А, — понимающе сказал Густав. Про валлонов он вообще ничего не слышал. — Послушай, ну в чем тебе исповедоваться? Нет, ты не думай, я и не спрашиваю…

Жозеф поправил патронташ с гранатами к подствольнику. Вновь посмотрел на поляка — внимательно, долго…

Человек — странное существо. Нередко люди откровенничают в дороге с совершенно незнакомыми, зная, что никогда больше их не увидят, рассказывают им о том, о чем никогда не рассказали бы и иным хорошим знакомым. Наверное, то же произошло с юным валлоном. Смуглое лицо стало задумчивым. И Жозеф явно пришел к выводу, что «свежий» человек может понять его лучше, чем старые друзья:

— Знаешь, я верю, что мы здесь сражаемся против нечисти за веру Христову. Ну, как в Крестовых походах в давние времена… И я не знаю, могу ли я… имею ли право… Понимаешь, я торговал краденым. У нас в Шарлеруа до сих пор не везде порядок, за процент с продаж устраивал встречи, помогал сбывать разное, когда был мельче — лазил по форточкам… Знаешь, я понимал, это скверно, мерзко, но — деньги, деньги… Помню, как у меня несколько раз по-настоящему валялись в ногах, у мальчишки, чтобы помог что-то вернуть или достать… А ведь среди моих предков были графы Шарлеруа, де ла Вильеры! — Жозеф вздернул голову. — Война не кончается, а я толкал краденое… Люди шли воевать, люди приходили с войны… или их привозили… клиентов потихоньку становилось меньше, наказывать стали строже, стали вешать… Но я не завязывал. Босс платил мне хорошо, у меня было чутье и на облавы, и на подсадных… Мне должно было исполниться шестнадцать. Я еле-еле ушел в тот день. В меня стреляли. Каски.^[319] Не наши, местные. Я спрятался в церкви. Было холодно, шел дождь со снегом, у нас такое часто даже летом… выл ветер… Я уснул, пригревшись, на скамье… Когда я открыл глаза, — взгляд Жозефа стал испуганно-изумленным; он снова живо переживал то воспоминание как реальность, зрачки расширились, — рядом со мной на скамье сидел граф Готье де ла Вильер, сподвижник и лучший меч Готфрида Бульонского…^[320] Я понимаю, — Жозеф неловко улыбнулся, — это было от нервов, усталости и страха. Но я так ясно его видел — низко надвинутый кольчужный капюшон, кольчужные перчатки на крестовине обнаженного меча, серебристый блеск лезвия. И чувствовал запахи — мокрого железа, мокрого сукна, мокрой кожи… словно он тоже вошел с улицы. Он смотрел на меня грустно и устало. А потом сказал: «Жозеф, зачем ты губишь свою душу и души своих братьев во Христе? Ты сын воинов, в тебе наша кровь. Ты должен искупить сделанное». Я проснулся. Той ночью я из дома вывез кучу краденого барахла-передержки и свалил его у дверей участка. Подделал подписи отца, матери и пошел в пункт вербовки. Теперь воюю. Но я думаю: а имею ли я право, я, торговец краденым и вор, стоять в одних рядах с теми, кто не веруют в Господа, но чище меня в душе и мыслях своих? Вот… — Он провел ладонью по автомату. — Я рассказал…

Густав удивленно молчал. Что, собственно, он мог сказать? Он был сыном кустаря-рабочего, который родился до Безвременья, но почти не помнил того мира, и обычной польской женщины, замотанной жизненными неурядицами и запоями мужа. Роты были нужны ему скорей просто как возможность вырваться из Радома, где неизвестно чего ждать и неизвестно на что надеяться… Густав никогда не воровал, вообще не делал ничего особо противозаконного — крепкий, здоровый славянский парнишка с дремлющими хорошими задатками… Что он мог сказать?

Да, похоже, Жозеф и не ждал ответа.

Какие-то отрывки из скудного школьного курса истории тем не менее мелькнули в голове поляка.

— Ну… э… если я правильно помню, — медленно произнес он, — этот… папа римский, призывая к Первому крестовому походу, сказал, что тем, кто примет в нем участие, будут отпущены все грехи. Я не очень понимаю, как это — отпускать грехи. Но… твой предок — он вроде бы намекнул тебе, что война отпустит и твои грехи. То, что ты делал, это гадость, конечно. Но ты с этим ведь покончил и сражаешься за будущее. Так ведь?

— Да. — Жозеф осенил себя крестом и добавил с почти неуместным в устах юноши этого времени пылом: — Даст бог, это так, я верю в это… Спасибо, Густав.

Поляк смутился, сам не понимая почему. Насвистывая, чтобы скрыть смущение, он огляделся… и заметил в конце улицы, чуть сбоку, угол какого-то здания, не похожего на жилой дом.

— А там что? — спросил он с интересом.

Жозеф, размышлявший о чем-то своем, повернулся и удивленно сказал:

— Н-не знаю. Мы тут были три недели назад, ничего там такого не торчало… — Он достал «уоки-токи». — Иоганн, это Жозеф… Да нет, ничего. Тут какой-то дом, раньше не было его. Мы посмотрим… Нет, зачем? Тут тихо, справимся… Конечно. Андрэ и Джек не вернулись?.. Точно, за смертью. — Он посмеялся. — Да, есть вещи, которыми даже черт не шутит… Ладно, мы быстро. — Он убрал рацию и спросил: — Ну что, посмотрим?

— Пошли. — «Ропик» Густав оставил на стоянке и сейчас перекинул в руки автомат.

Стояла страшная тишина. Поляк ощущал, что из-за щелястых перекошенных ставен в них буквально врезаются враждебные, даже… даже не вполне человеческие взгляды. Стоило большого труда не оборачиваться…

Здание, словно живое, выпрыгнуло из-за последней хижины. Видно было, что его поставили недавно, и выглядело оно странно. Треугольное в плане, повернутое основанием к деревне, оно было увенчано пирамидальной крышей, которую поддерживали за углы фасада две странные, отталкивающе уродливые фигуры, вырезанные из дерева. Пузатые уродцы, одетые в набедренные повязки, каких тут уже лет сорок никто не носил, широко раздвинув короткие кривые ножки, расставленными руками подпирали крышу. Большие лопоухие головы с выкаченными глазами и высунутыми до подбородка языками венчали четырехзубцовые короны, каждый зубец украшал человеческий череп. Деревянные тела идолов тут и там пятнали алые потеки краски — казалось, по ним течет кровь.

— Что это? — растерянно спросил Густав.

Жозеф ответило мрачно и зло:

— Это ничего такого, вот что это такое. Это Ала Шамзи, Голый Бог. Его храм… а, черт, какой храм — скотовище! Мерзкий культ, ну, понимаешь, типичный для Безвременья… Вот ведь три недели тут этого дерьма не было! — Он сплюнул.

— Войдем? — кивнул на храм Густав.

— Да, надо проверить, что в этом гнезде, — сузив глаза, процедил Жозеф. — Пошли. — Он взял автомат наперевес.

Двери не были заперты. Жозеф взял их на прицел, стоя чуть сбоку. Густав, пригнувшись, пнул в стык — двери с треском ударились внутри о стены.

Треугольное помещение было пустынно, как ночная крыша. Вершину треугольника занимал грубый каменный алтарь, покрытый потеками. На нем, в самом центре, лежал длинный серповидный нож из зеленого камня. Весь пол — в таких же бурых потеках, кое-где уже слившихся в сплошной слой, словно кто-то долго, густо и упорно махал в помещении малярной кистью.

— Это и правда мерзкий культ. — Жозеф перекрестился, гладя по сторонам. — И довольно старый. Дик говорил, что Ала Шамзи принесли в жертву множество людей даже в Европе, там, где жили толеры.^[321] Вскоре после начала Безвременья.

— Жутко здесь, — тихо ответил Густав.

— Слушай, что это?

Голос валлона был напряженным и вибрирующим, как туго натянутая струна. Жозеф походил на гончую собаку, чего-то испугавшуюся. Густав прислушался.

Странный сухой шорох, казалось, исходил отовсюду. Как будто стоишь в центре жухлого леса… только не ветер дует, а листья сами по себе шуршат, таинственно и зло…

— Это там. — Жозеф облизнул губы.

— Где? — нервно спросил Густав.

— Там, — еще тише сказал Жозеф и указал глазами, — наверху…

— А что это?

— Не знаю… Я никогда не был внутри этих помоек.

Шорох усиливался. Может быть, это лишь казалось в сплошной густой тишине. Но нет, он становился похожим на гром листовой жести. Густав понял, что если сейчас не найдет в себе силы посмотреть вверх, то бросится бежать прочь из этого здания, из этой сухой, шуршащей тишины, похожей на ночной кошмар.

— Х-х-ха-а… — услышал он полузадушенный выдох Жозефа. Валлон смотрел вверх, и страх в его глазах медленно уступал место гневу.

И поляк вскинул голову…

…Сперва ему показалось, что под крышей — рядами к ее острой части, к верху пирамиды — висят какие-то серо-бурые комбинезоны вперемежку с… тыквами, что ли? И лишь через секунду он понял, что это. И откуда эти потеки на полу…

Жозеф начал ругаться. Он говорил по-своему, но было ясно, что это именно ругательства. Густав смотрел и не мог понять, как такое может быть и почему это существует. Почему-то вспомнились улицы Радома и звонок трамвая, проносящегося сквозь только-только начавшие возрождаться яблоневые сады на окраинах. Польша…

А потом он увидел голые, изглоданные жадным огнем ветви яблонь. Раскачивались страшные комбинезоны, и сухой, бездушный шорох слышался со всех сторон, нарастал и заполнял весь мир, как сыпучий мелкий песок, в котором можно утонуть, задохнуться…

Снятая кожа. Отрубленные головы. Дар Голому Богу. И… там же… чьи?.. Это — дети?!.

— Голова Радко! — вдруг вскрикнул смотревший в другой угол Жозеф. И подпрыгнул. Ругнулся, приземляясь на спружинившие ноги, присел, похожий на волка, пытающегося достать добычу. — Подними меня на плечи, слышишь?!

Жозеф был постарше, но и ростом ниже и более хрупкий, чем Густав. Поляк довольно легко поднял его на плечи, придерживая за щиколотки.

— Достал, — сипло сказал он. Густав почувствовал, как Жозеф дернулся. — Наших больше нет…

Валлон спрыгнул на пол и выпрямился. Густав сразу отвернулся. Смотреть он не мог. Но Жозеф не стал над ним смеяться. Через несколько секунд он угрюмо сказал:

— Можешь поворачиваться.

Густав повернулся. Жозеф убирал в поясной рюкзак что-то, завернутое в темный пакет.

— А это я сожгу, — со злой уверенностью сказал он, глядя кругом.

Густав промолчал, но и он был вполне согласен с этим.

— Стойте.

Голос тоже походил на шорох сухих листьев. Но самое главное — это было сказано по-английски, очень чисто, и юноши обернулись.

У алтаря стоял высокий махди, одетый в черный халат и черную чалму. Борода и усы его были выкрашены красным и казались испачканными кровью. В правой руке он держал взятый с алтаря каменный нож.

— Вы осквернили храм могучего Ала Шамзи, властелина боли и пожирателя солнца. — Голос все-таки странно не подходил к внешности жреца, а это точно был жрец. — Вы умрете. Сейчас. Здесь. Оба.

Он взмахнул рукой невероятно быстро, словно метнулся клок ночного мрака. Но Жозеф оказался быстрее…

С коротким стуком ударившись затылком об алтарь, жрец рухнул на пол. Каменный нож, отлетев в сторону, неожиданно раскололся наискось.

Жозеф шумно выдохнул и, подойдя к жрецу, склонился над ним. Крови не было видно. Валлон резким движением вырвал из левой глазницы убитого нож — с легкой удобной рукоятью из черного пластика, чуть изогнутым лезвием с глубоким шоковым зубом на обухе и серым небликующим покрытием. Убрав нож, достал тесак, сбил с головы жреца чалму, перехватил густые волосы и, встав сбоку, двумя точными, свирепыми ударами отсек голову. Держа ее так, чтобы не запачкаться, поставил на алтарь, плюнул на него и перекрестил несколько раз.

— Пошли, — кивнул он Густаву. И первым пошел к выходу, доставая из кармашка на РЖ зажигательный патрон.^[322] Выдернув чеку, швырнул его через плечо — внутри храма вспыхнуло белое магниевое пламя, послышался резкий шип. Отойдя шагов на пять от входа, Жозеф повернулся, одновременно правой рукой сорвав с плеча автомат, и ударил по деревянным статуям, от которых брызнула щепа. — Христос жив! Христос жив! — яростно выкрикивал валлон, поливая черный храм автоматным огнем. — Солнце взошло, твари!

7

— Что за стрельба, черт?! — Иоганн прибежал навстречу, даже не вымыв рук — с них капало красное. — Ланс, отвечать, черт вас возьми!

Переглянувшись с Джеком, на всякий случай приняв огневую стойку, Андрей полушутливо прищелкнул каблуками и отсалютовал пулеметом:

— Попытка нападения, товарищ сержант! — и подал Иоганну револьвер.

Швейцарец подкинул оружие на широкой ладони и покачал головой:

— За водой нельзя никого послать без стрельбы! Марш на место! Бегом! Марш!

— Да, товарищ сержант! — завопил Андрей, бросаясь по улице рысью. — Рядовой Брейди, за мной! Бегом! Марш!

Иоганн попытался достать его пинком, но промахнулся и, качая головой, засмеялся, буркнув:

— Щенок… — потом рыкнул на окаменевшего Джека, еще не разобравшегося, что тут всерьез, а что в шутку: — Чего встал?! Выполнять приказ ланс-капрала!

— Есть! — Джек бросился бегом по улице.

Иоганн, все еще посмеиваясь, махнул Эриху и зашагал следом.

С допросом было закончено. Убрать труп никто не удосужился — его швырнули под забор и перестали обращать на него внимание. Ласло и Анна сидели на крышах домов рядом с биваком, глядя в разные стороны: оставлять деревню без наблюдения было бы неразумно.

— Наконец-то! — Дик, сидевший на земле со скрещенными ногами, изобразил возмущение. — Кипяток принесли?

— Разливай, — засмеялся Андрей. — Иоганн, тебе полить?

— Выслуживаешься, — заметил с крыши Ласло. — Еще раз утащишь моего второго — я тебя пристрелю в спину.

— Уже пытались. — Андрей продемонстрировал продранную на спине ткань.

Венгр меланхолично присвистнул:

— Ого! Это как?!

— Джек, полей, — между тем попросил Иоганн, расставив ноги и вытягивая руки в подсыхающей крови. — Давай, а то засохнет — не отскребешь.

Он стоял, весело поглядывая на Джека. А на руках — до самого локтя — потеками сохла кровь. И труп, похожий на вымокшую в крови тряпку, лежал под стеной. Совсем недалеко сидела на рюкзаке Анна, с аппетитом лопая что-то из банки.

Джек сглотнул:

— Сейчас, товарищ сержант…

…Картон оказался слишком плотным, Джек вспорол коробку штыком и, с интересом изучив ее содержимое, извлек банку с пометками «завтрак» на четырех языках, стаканчик из крафт-бумаги, упаковку галет, сахар, пакетики с ячменным кофе и ромом. Стараясь не смотреть в сторону трупа, англичанин удобней устроился на рюкзаке у стены — так, чтобы к ней можно было привалиться.

«Я застрелил того пацана, — подумал он, протыкая резервуар саморазогрева. Странно, но мысль эта показалась… смешной! — Первый убитый мною враг — какой-то сопляк! Вот черт…» — Он пожал плечами, уже примиряясь с мыслью, что убил.

В банке оказался цыпленок с перловкой. Елена прошла по ребятам, лично разливая в стаканчики кипяток. Работая ложкой, Джек с интересом рассматривал пакетик рома. Краем глаза он заметил, как Дик ловко сдернул перфорированный уголок и привычно слил ром в кофе. Поболтал черенком своей ложки…

— Хлам бросаем здесь, — неожиданно сказал Иоганн. — И побольше.

Никто не удивился. Джек хотел спросить почему… и все услышали очереди из-за домов. Очередь за очередью.

Солдаты повскакали на ноги. Иоганн схватился за «уоки-токи»:

— Жозеф!.. Фу-у… Я! Какого черта?!.. И то хорошо… Да? Ну мы ждем! — Все еще с раздражением убрав аппарат, швейцарец пояснил: — Какие-то неприятные новости…

— Уверена, что это Ала Шамзи, — сказала Елена, залпом выпив кофе.

— Хотелось бы не верить, — буркнул Дик, аккуратно комкая в руке тонкую жесть консервной банки.

— А кто такой этот… Ану Шизи? — спросил Джек, аккуратно выливая свой ром в стаканчик.

Смех — правда, довольно нервный и от этого не обидный — послышался со всех сторон. Дик пояснил:

— А ты не слышал? Местный бог. Погань редкостная, как и все местное.

— Он и в наших краях отметился, — сообщил с крыши Ласло. — Что они там нарыли, интересно?

— Боюсь, узнаем — не обрадуемся, — ответил Иоганн. — Эй, у кого там период интенсивного роста, доешьте кто-нибудь мои галеты, я не хочу, аппетита нет.

Кофе с ромом оказался по вкусу похож на кофе без рома. Только какое-то легкое и даже приятное жжение появилось в рту и скатилось в желудок по горлу.

— Жозеф с Густавом, — сказал Эрих. — Да, невеселые какие-то.

— Им не дали, — лениво буркнул Андрей.

Анна кинула в него консервной банкой, попав по спине:

— Следи за словами, титульник.^[323]

Поляк, подойдя ближе, буквально рухнул рядом с Джеком. Лицо у него было какое-то зеленоватое, он часто сглатывал.

— Есть будешь? — спросил англичанин. Густав внезапно затряс головой и отвернулся.

— Рядовой Вилье! — кивнул Иоганн Жозефу.

— Товарищ сержант… — Тот достал из поясного рюкзака какой-то продолговатый, вроде бы тяжелый сверток. Развернул его.

Съеденная каша подскочила к горлу мерзким комом. В пыли перед Иоганном стояла человеческая голова. Самым жутким было то, что легко узнаваемы остались черты мальчишеского лица, искаженные боевой гримасой, — нечто кощунственное чудилось в том, что они такими остались после смерти и останутся навсегда… Радко Босанич не успел понять, что его убили.

— Ра… дко… — услышал Джек выдох Андрея. И отвернулся, унимая тошноту, ставшую непереносимой. — Иоганн, это же Радко! Сволочи! Убью! — И рев Иоганна:

— Стой! Стоять, ланс! Смирно!

— Да, товарищ сержант. Слушаюсь, товарищ сержант, — одышливо ответил Андрей. — Это же Радко…

— Радко похоронен, — жестко ответил Иоганн. — Это кость, тухлое мясо и волосы. Жозеф, запаяй в пластик. Унесем.

— Я понесу, — вызвался Андрей.

Сглатывая вязкую, металлическую слюну, Джек повернулся. Это уже было убрано, и Жозеф раскаленным ножом паял пластик.

— Где жрец и что с храмом? — спросил Иоганн.

Жозеф сквозь зубы ответил:

— Жрецу я отрубил голову. Храм поджег.

Иоганн сплюнул в холодную дорожную пыль:

— Хорошо.

8

Дальше шли довольно медленно и не делясь на группы, а цепочкой, почти по самому гребню холма. Позади над Файраном поднимался столб почти прозрачного дыма: горело сухое дерево. Сослуживцы вели себя странно. Дик вдруг начал жевать живицу. Андрей несколько раз спотыкался, оставляя вывороченные целые комья дерна. Иоганндоел-таки упаковку галет и бросил скомканную фольгу на траву.

— Ничего не понимаю, — обратился Джек к Ласло.

Венгр, что-то негромко насвистывавший, улыбнулся и охотно заговорил.

— Главарь банды сказал Иоганну, что неподалеку — не меньше сотни махди. С хорошим охранением. Сейчас из Файрана кто-нибудь уже наверняка чешет в эту банду с известием, что мы были в деревне, что там натворили и что нас мало. Бандосы пойдут по нашим следам. И под утро нападут.

— Нападут?! — поразился Джек. — Но мы же…

— Мы — это приманка, — сверкнул зубами Ласло. — Лейтенант с остальными в свою очередь возьмет в кольцо тех, кто захочет напасть на нас. Мы потому так и прем — в приманку играем. Уже делали так… Смотри, видишь?

Ласло указал на гребень холма справа и впереди примерно в полутора километрах. Там на фоне неба вырисовывалась фигура антилопы, похожая на вырезанную из темной бумаги. Животное смотрело куда-то за гребень, а потом вдруг покатилось со всех ног на эту сторону холма.

— Спугнули, — удовлетворенно сказал Ласло.

— Волки?

— Да нет тут волков… — Ласло поправил «печенег». — А от гишаков^[324] антилопа лупит сразу, не разглядывая. Люди. За нами наблюдают… Видишь?!

И Джек увидел. Ясный, хотя и блеклый короткий блик — отражение от линз…

— Заметили! — Иоганн засмеялся. — Заметили!

— Значит, дадим, — резюмировал Эрих. — Андрей, ты, может, споешь чего? Идти веселей будет. А мы подпоем… Что-нибудь под шаг, а?

Андрей не стал ломаться. Сделав еще несколько шагов с низко опущенной головой, он резко вскинул ее и запел марш…

Родина —

или смерть!

Это бесстрашных клятва!

Вновь в небе Солнцу над Русью гореть —

Родина — или смерть!

Уже на втором куплете Джек подхватил пульсирующий рефрен. Раньше он никогда не пел на людях: не было ни голоса, ни слуха. Но вот поди ж ты…

…Вскинутая к виску рука Иоганна. Потом резкий мах вниз — в стороны, и через миг на склоне не было никого стоящего на ногах. Отделение залегло, рассыпалось за кусты.

Эрих перебежал за большое сухое дерево. Джек увидел предназначенный ему сигнал и броском достиг другого дерева, чуть в стороне — это робко пыталось зазеленеть.

Он увидел речушку. Вода текла чуть ниже через рощицу, метрах в ста, не больше, на берегах к воде склонялась зелень.

Джек повернулся к Эриху. Тот вопросительно поднял подбородок. Англичанин улыбнулся и покачал головой. Эрих встал на колено и махнул рукой.

Отделение поднялось. Иоганн посмеивался. Потом сказал:

— Поищите брод…

…Значок — вертикальную палочку с четырьмя поперечинками — нашел Густав и был страшно горд этим. Воды тут и в самом деле оказалось не больше чем по колено, и Елена весело объявила, что от брода до удобного для привала места — не больше десяти минут ходьбы, что было очень кстати… если не вспоминать, чем должен был завершиться этот привал.

Чем он неизбежно должен был завершиться.

Впрочем, об этом Джек не очень-то думал, потому что, если честно, устал и хотел отдохнуть.

* * *

Джек уже минут пять как проснулся. Он очень удобно лежал, опираясь затылком на рюкзак, не открывая глаз, и слушал, как возле небольшого костерка тихо разговаривают Дик и Елена — говорят о серьезных вещах.

— Я поражаюсь, — слышался негромкий голос русской; — до какой степени бесполезными знаниями были набиты черепушки у наших отцов и насколько бессмысленно было то, чем они жили… Священное Умение Пользоваться Компьютером, Великое Искусство Рэповать, Вечные Истины Гуманизма, Нетленные Общечеловеческие Ценности… — Девушка вроде бы засмеялась. — О Солнце, насколько они беспомощны оказались со всеми этими знаниями-умениями… Скажи, а ты себе все так представлял?

— Никак я себе ничего не представлял. — Хрустнула сухая ветка: Дик, должно быть, устраивался удобней. — Я селянин, не забывай. И у нас почти не было войны. Но киви сдохли все, кроме пары десятков в зоопарках… Знаешь, у нас наискось от школы висел старый плакат: «ВОЙНА УМЕРЛА НАВСЕГДА!» Я спрашивал директора, почему этот бред не снимут. Он ответил, что не хочет забыть о своей глупости. Оказывается, он сам вешал этот плакат — еще до войны, когда сам был младше нас…

— А в результате мы бегаем по холмам вокруг моря, на месте которого тридцать лет назад была пустыня… С ножами в руках.

— Точно… Знаешь, Хелен, я простой фермерский парняга…

— М-да?

— Ага. А ты все-таки казачка, русская, вы все умные, все философы…

— М-да?

— Ага… Как ты думаешь, кто все-таки виноват в Той Войне? Ваши или наши? В смысле — англосаксы?

— Ну-у… ваши, кто же еще?

— М-да? — в голосе новозеландца прозвучала ирония. — А кто пульнул ядренбатонами по Штатам и по половине Европы с криком «Кушайтенеобляпайтесьпидарасы-ы!!!»?

— Ну знаешь… — Елена фыркнула.

— Знаю, русская. Знаю, что мы это заслужили. Тем, что нагло полезли грабить не нами завоеванное… И вы заслужили… заслужили, заслужили. ВСЕ заслужили. ВСЕ огребли. Вот ты подумай: какая такая Злая Сила пела всем в уши до войны о беззаботности, даровом счастье, спокойной жизни, бесконфликтности? Кто выколачивал, — он произнес это с особым чувством, — из нас умение драться? Какие такие Черные Маги старались ограничить мир наших отцов музончиком, перепихончиком и тащильчиком?

— Вот ты о чем думаешь… — тихо сказала Елена. — Ну что ж, так и есть.

— Еще бы! — зло ответил Дик. — Мне всегда история нравилась. Я в одиннадцать лет пайковые ботинки выменял на двенадцатитомник «Мировой истории» и полгода рассекал босиком по снегу… он у нас тоже есть, да-да… И я люблю думать. И знаешь, что мне кажется? Да нет, черт, в чем я уверен? Все войны мира начинали политики и торгаши. Вспомни, как они заставили белых убивать друг друга в Первой, потом — во Второй мировой? В сотнях мелких конфликтов за нефть, за лес, за газ, за уран, за алмазы, за воду, наконец. И каждый раз они громко трубили о «чести нации», «интересах страны», «защите демократии»… В конце концов все «победы» оборачивались примитивной свиной толкотней у отвоеванной кормушки. А для «героев», для «наших бравых мальчиков», устраивали троечку парадов, вешали на грудь по медальке из поддельного золота со стразиками… отпихивали в сторону — и благополучно про них забывали. И никого уже не интересовало, как они спиваются, мучаются во сне от кошмаров и наяву от кошмарных болей… Даже если цели войны и впрямь были святыми — после победы на самом деле победившей оказывалась торгашеская смердь, не талантливые генералы, не отважные солдаты и офицеры… Их просто отпихивали! Весь тот мир прогнил, Хелен, он сгнил еще задолго до начавшейся войны — весь, с его верами, ценностями, установками!.. Так вот, русская. Я согласен быть убитым. Я согласен быть забытым. Но лишь бы не шумный парад — и новая азартная драка у корыта с похлебкой из замешанной на нашей крови победы! Я не хочу возвращения того мира. И меня очень радует, что дети наших вождей — там же, где и я. Я ушел защищать мой мир от махди. От глобальных махди. От отрезанных голов, от съеденных людей, от пустоты. И я вернусь в мой мир, если же выяснится, что в тылу что-то опять начало шататься, я его принесу с собой отсюда, с фронта. И пусть только кто-то попробует выставить локоть. Убью на месте.

…Землю очистят от мертвых.

Ею снова начнут торговать,

Все низкое вызовут к жизни

И объявят высоким опять,

Забудут старые клятвы.

Могилы бойцов осквернят…

— тихо прочла Елена. — Нурдаль Григ так писал… был такой поэт, я случайно его стихи прочла, мы развалины в райцентре разбирали и…

— …Но вы — молодые, живые! — вдруг подхватил Дик. — Стойте на страже мира — того, о котором мечтали мы, — по соседству со смертью!

Мира — это не мирной, невоенной жизни, Хелен, нет, и будь прокляты те, кто так думает! Мира — это Мира, нашего дома, нашей новой жизни… Мы защитим мир, Родину, но не для тех. Нет, не для них, даже если они опять попробуют высунуться. Жаль, что в войне сгорели те твари, которые ее вызвали. И ваши, и наши. Вот бы их всех — на скамью подсудимых… сразу за все. А мы бы их судили. Мы — это ты, я, это наши пацаны из пополнения, это те, кто сейчас в тылу делает консервы для нас, вон те стаканчики штампует… Мы — это наши народы, наша раса! А тем мы никогда больше не дадим набрать силу. Никогда, хватит. Мы разгребем кучи оставленной грязи. Мы выживем и победим. У нас будут дети — и они будут лучше нас, как мы лучше тех. Навсегда, не на часы, вернется Солнышко. Нам будет на кого опереться и кому оставить возрожденный мир. А пока — на нас форма. И черт с ним, пусть мы «когорта проклятых». Но лично я — я четко знаю, чего хочу и за что сражаюсь.

Около костра стало тихо. Джек думал, не открывая глаз…

Когорта проклятых… Он мысленно улыбнулся. Пускай. Неважно, как ты будешь называться. Важно, что рядом есть настоящие друзья, есть настоящая цель впереди — да, теперь Джек осознал и видел ее сияние! И ощутил пьянящее чувство свободы на пути к этой цели.

Пусть — «когорта проклятых». Посмотрим.

Глава 2 ДУХИ ХОЛМОВ

Синим огнем обжигает она —

Песня в Раскате Грозы!

Черного золота ночи не жаль!

Бесам себя не спасти!..

А. Земсков

1

«Заспав» первую усталость, Джек никак не мог уснуть снова. Похоже, и остальные чувствовали примерно то же самое, только Иоганн преспокойно и очень тихо спал, завернувшись в накидку.

Холодно, впрочем, не было, особенно для ребят, родившихся и выросших в краях, где плюс пять в июле считалось не таким уж ужасом; более того, кто постарше, причем не так уж намного, ворчали, что «вот в наше время было минус пятнадцать, и ничего, а сейчас…». Ночь оказалась достаточно теплой. Будь Джек дома, в Англии, он бы решил, что сейчас начнется гроза. Но ему объяснили еще вечером, что тут по ночам такое — обычное дело, с моря, на дне которого все еще бурлят глобальные горячие «котлы» гейзеров, тянет теплую влагу. Его поразило, что тут, где в принципе можно было уже давно распахать земли, развести стада, местные жители жили каннибализмом! Кое-как разбрасывали в едва отошедшую землю мутировавшее просо, его вечно не хватало — и приварком было мясо соседей. И чужих, пришельцев, конечно. Да это еще ладно — этот ужас был и в Англии; что было пищей для Трех Кланов,^[325] в конце концов? Но тут-то — тут даже не пытались как-то из ужаса вылезти! Словно были всем довольны! Этого он не мог ни понять, ни принять.

Эрих достал из кармана пачку писем в разных степенях затрепанности и, поудобней улегшись на живот, начал их внимательно перечитывать. Лицо немца почти сразу стало грустным, а губы слегка улыбались.

— Браунид офф,^[326] — сказал Ласло, полулежавший рядом с Джеком.

— А ты? — спросил тот.

Венгр улыбнулся почти так же грустно, как немец, довольно долго молчал, а потом пояснил:

— Я… Знаешь, почему я пошел воевать? Я тебе говорил, что я из Эгера? — Джек кивнул. — Эгер в свое время был крепостью, в свое время отбил атаку стодвадцатитысячной армии…^[327] чьей-то, я не знаю, если честно… и устоял! А что такое сегодня мой город? Тоска и тишь… Мертво все. Даже кто власть — черт его знает, русские с вашими ходят, как вокруг тарелки с горячим гуляшом… Мои родители и не почесались, у них еще трое мальчишек… братья мои, младшие. И все здоровые, без отклонений! Попал сюда. — Ласло улыбнулся уже задумчиво. — Сам видишь: был обожжен, ранен, стал хорошим пулеметчиком… Сначала радовался, что убрался из Эгера. Сейчас думаю по-другому… Я туда обязательно вернусь, если останусь жив. Я хочу, чтобы мой Эгер был таким, как раньше — домом гордых людей… Но тосковать? — Ласло качнул головой. — Нет. Я не оставил дома ни любви, ни тепла… ни даже девчонки. Вообще ничего… да и никого.

— А у Эриха девчонка есть?

— Есть. Он тебе еще покажет фотку… Какую музыку любил слушать? — неожиданно спросил он.

Джек пожал плечами:

— Да какую… Фолк, бард. Как все.

— А, я тоже… А тут вон Андрея с его гитарой слушаю и больше ни на что не претендую. Только на гуляш.

— Про гуляш ты второй раз уже говоришь… А что это такое-то? — полюбопытствовал Джек.

Ласло с удовольствием пояснил:

— Рубят лук, мелко-мелко, и обжаривают его в свином жире до такого… золотистого цвета. Потом посыпают красным перцем, добавляют говядину, кубиками… майоран, соль, заливают водой и тушат, тушат, тушат, помешивают… Когда жидкое почти совсем выкипит, добавляют немного вина. Лучше всего токайского. Это хорошее вино такое, его у нас раньше делали, ну и сейчас вроде бы собираются, когда погода более-менее установится… Мясо потушится, можно класть картошку кубиками, красный перец — стручки чистят, чтобы семян не было, режут полосками — и помидоры. Заливают водой заново и варят минут двадцать. Кладут мучные клецки и подают на стол. — Венгр вздохнул и добавил: — Гуляш больше никто делать не умеет! Одни венгры… Только продукты все достать трудно, редко получалось готовить.

— А что такое клецки? — спросил Джек, сглотнув слюну, — по рассказу Ласло, штука была вкусная; Джек любил острое, а в его родной, отечественной, кухне острого было мало и раньше, а уж сейчас и вовсе…

— Такие мучные штучки… вроде шариков, вареные… — помогая себе руками, показал Ласло.

— Эй, — подал голос Эрик, убравший письма. — Что до еды, то…

— Не рассказывай о сосисках с кислой капустой, — попросила Елена.

— Да ну их, это баварцы выдумали разную фигню! А я из Вестфалии! Какой у нас айсба-аан…^[328] — Он протянул последнее слово и даже зажмурился. — Так вот, берут…

— Лучшая вещь — это все равно лэмб,^[329] — не выдержал Джек. — Лэмб с картошечкой фри…

— Если хотите жрать, так и скажите, — вновь вмешалась Елена.

Юноши посмотрели друг на друга и рассмеялись.^[330]

— Вупперталь и сейчас город немаленький, — сказал Эрих мечтательно. — Семь тысяч человек! А было, говорят, семьсот тысяч… Знаете, какие у нас парки?! И вот хотите верьте, хотите нет, а они уже зеленеют! — гордо выпалил немец — совсем не похоже на себя. — Мы как-то старую библиотеку разбирали, такое там прочитали… Перед той войной было у нас до темной тьмы каких-то чужаков, вроде этих вот махди. Отбивали у честных немцев работу, девчонок… Отец даже рассказывал… Правда, потом, когда все началось, наши сразу отбили у них охоту жить; чего ждали, не пойму? Но все равно было уже поздно… — Он печально покачал головой.

— Как вы под русскими-то оказались? — с легкой подковыркой спросил Джек. И выругал себя мысленно.

Но немец не обиделся.

— Ну вот так получилось. Я, если честно, не знаю… Не нашлось у нас никого, кто всех бы вокруг себя собрал… А русские — что русские, чем они плохи? — И не удержался: — Уж точно лучше англосаксов.

— Зато двадцать лет всем вокруг жить не давать — на это у вас вожди нашлись,^[331] — буркнул Ласло.

Эрих даже с какой-то гордостью шевельнул углом рта и сообщил:

— У Эльзы отец был пиратом, кстати… Совсем мальчишкой еще… — Потянулся и заявил: — Поеду в отпуск — сразу женюсь на Эльзе… Джек, Густав, вы не видели мою девчонку? — Он полез в карман и достал аккуратно заделанное в полиэтилен фото. Цветное. — Вот она, Эльза, — в голосе Эриха прозвучала настоящая нежность, лицо стало откровенно сентиментальным.

Джек пододвинулся ближе. С цветного снимка на мир ясным и спокойным взглядом смотрела хорошенькая голубоглазая блондинка, рослая, крепкая, с чуточку вздернутым носиком и доброй, немного растерянной улыбкой.

— Она сниматься боится, — сообщил Эрих, тоже любуясь снимком, как будто впервые.

— Краси-ивая, — сказал Густав.

Джек тоже кивнул. У него с девчонками всегда были сложные отношения. Постоянная была одна — познакомились в летнем рабочем лагере, когда им только-только по двенадцать исполнилось, целых три года они встречались, а потом появился выпускник их школы, а ныне — Его Императорского Величества джолли^[332] с наградами за несколько «дел» за морями-океанами и… Прошел уже почти год, а Джек никем так и не заинтересовался.

— Вот такая она, моя Эльза, — гордо сказал Эрих, убирая фото. — Мы учились вместе, и я как-то не замечал, какая она — долго не замечал… — Немец быстро, но без стеснения поцеловал фото и убрал его. Потом слегка вызывающе посмотрел по сторонам.

— Он каждый раз боится, что будут смеяться, — шепнул Ласло Джеку. — Если тебе понравилась его Эльза, считай, что ты его друг.

Андрей, все это время ворошивший палочкой угли с краю костерка, вскинул голову.

— Эрих, а ты когда-нибудь был в музеях?

— Мм? Был, конечно. Мы даже в школе начали делать музей… только это теперь уже без меня…

— Лежат под стеклом снимки. Иногда — вот такие же девчонки. «Фотография такой-то, жены такого-то, убитого там-то…»

Эрих засмеялся и что-то сказал по-немецки. Потом добавил:

— Я не думаю об этом. Зачем? Если я буду жив, то фотка, может быть, окажется в музее с надписью: «Фотография фрау Эльзы Зильбер, жены мэра нашего города герра Эриха Зильбера, героя боев там-то и там-то».

Вокруг костра засмеялись — весело, открыто, искренне и так громко, что Иоганн проснулся и посмотрел на часы, после чего без единого слова опять уснул.

— Все может быть, — согласился Андрей. — Все может быть, все может статься — в трусах резинка оборваться… Кто знает, какими мы станем в будущем.

— Я знаю, — суховато сказал Дик. — Ты знаешь. Все знают, только боятся себе в этом признаться по старой и не нашей памяти… Ты вот что, Эндрю… спой-ка нам.

— И погромче, — добавил Ласло. — Пусть ублюдки слышат, что мы здесь. И их не ждем.

Андрей как ни в чем не бывало кивнул:

— Жаль, что гитара в лагере осталась!.. Ладно. Слушайте… — Он задумался, покусал костяшку пальца. Все притихли, подались ближе, а Андрей наконец рванул — резко, весело:

Неизбежен топоров

стук,

Если валят мужики

лес,

Неизбежно упадешь

вдруг,

Если телом на мечи

лез,

Но пока еще стоит

ствол,

Но пока не тяжек груз

плеч,

Ты идешь, как и раньше

шел,

Чтобы землю свою сберечь!

И тряхнул головой, улыбнулся — в свете костра блеснули зубы…

…Некоторое время все молчали, потом разом задвигались; Иоганн вдруг сказал:

— Здорово ты поешь, Эндрю. Спал — и то проснулся.

— Ну и нечего, — буркнул Андрей с легким смущением и принялся вновь ворошить угольки.

Джек оглянулся в темноту. И передернул плечами. Может быть, красные уже скрываются там, за кустами, у корней деревьев, в ночи? И готовятся стрелять… Где остальной взвод? А если не успеют? Что тогда?.. Чтобы отвлечься от этих мыслей, он весело спросил:

— Товарищ сержант, а расскажите, как воевали со столбами?

— О-о-о… — Андрей откинулся на спину и, закрыв лицо шлемом, притворился убитым наповал. Иоганн посмотрел исподлобья на своих бойцов, делавших вид, что их тут нет.

— Уже растрепали, — обвиняюще произнес швейцарец. — Ну вы ублюдки, друзья мои.

— Да что ты ломаешься, как крекер? — глядя в сторону, сказала Елена. — Рассказывай.

— Ага. Народ хочет знать своих героев, — добавил из-под шлема Андрей.

— Он и растрепал, — с патетическим негодованием сказал Дик. — Это же упырь натуральный, у него ничего святого… я сам видел, как он на стене в Файране рисовал каббалистические знаки…

— Звезды, дурак! — фыркнул Андрей.

— Ладно вам! — Иоганн наконец засмеялся. — Слушай, Джек… Это год назад было, я как раз отхватил ланса. Бои были тяжелейшие, как раз начались… Нас отвели в тыл, там мне вручили приказ о присвоении. Я в штабе обмыл, а пили почти чистый спирт, только запивали водой… Короче, пошел я на своих в лагерь. Иду. Темно, конечно. Пьяный. В дым. И начинают мне попадаться на дороге какие-то парни. Стукнулся я лбом с одним — искры из глаз! Извинился, а он — ни слова. Четыре шага сделал — второй. Еще четыре — третий, да что ж такое! И хоть бы одна сволочь в ответ «извини» буркнула! Я, конечно, не машина, но меня тоже завести можно. А заглушить гораздо труднее. Треснулся я лбом в четвертого, но извиняться уже не стал — шагнул назад и влепил ему сплеча… Он и лег плашмя. Не пикнул. Пошел я дальше, вошел во вкус… Человек с дюжину покидал, все кулаки разбил, крепкий на ноги народ оказался, а мне тогда всего восемнадцать было…

— Сейчас на целый год больше, — вполголоса сказала Елена. — Старость подступает…

— Да ла-адно-о… — Иоганн покосился на нее. — Пришел я в блиндаж, рухнул на нижнюю койку. Ну, все, отрубился! Уже днем будит меня Мажняк — он тогда взводом командовал. И сразу наехал, как танк на ячейку: «Ты что, за ночь успел от нашивок устать?!» — «Да вы чего, товарищ лейтенант, — говорю, — ни в коем случае!» — «Тогда какого черта ты в дурь прешь?!» Я думал, он про выпивку. Начинаю виниться, даже в краже спирта повиниться успел… а его аж затрясло: «Да плевать мне на то, где, с кем и сколько ты выпил! Ты зачем двенадцать столбов полевого ограждения во второй линии повалил?! Делать нечего?! Саперы их только вкопали!» Я пошел… посмотрел… И правда — никаких парней, крепких на ногах. Лежит дюжина столбов. Каждый… — Иоганн соединил в кольцо большие и указательные пальцы. — Все вывернуты. А закопаны были на полметра, не меньше.

Смешно это не было. Джек покачал головой, посмотрел на кулаки швейцарца.

— Вы… ты… ты боксом не занимался?

— Немного, — кивнул швейцарец. — Меня отец драться учил. Он у меня офицер Айсонской школы.^[333] И драться страшно не любит.

— Почему? — удивился Густав.

Швейцарец улыбнулся:

— Да потому что ему нельзя. Ну… как медведю драться с безоружным человеком нельзя. Я по сравнению с ним сопля, в маму, а вот близняшки наши младшие, похоже, в папу будут…

— Послушайте, как тихо, — вдруг сказала Елена.

Все прислушались. В самом деле — вокруг царила полная, гнетущая тишина. И правда, как перед грозой.

— Они здесь, — еле слышно произнес Иоганн. — Сидеть всем. Не рыпаться. Мы все равно уже на прицеле.

И честное слово, Джек ощутил пристальные взгляды из темноты. Они буравили сидящих у костра.

И это были не людские взгляды, когда на тебя смотрят, как на врага. И не звериные, когда на тебя смотрят, как на добычу. Это было нечто ужасное и противоестественное — взгляды чудовищ из ночного кошмара, для которых ты не просто враг и не просто добыча…

Враг был уверен, что поймал белых пришельцев в ловушку.

Ошибался ли невидимый враг? Или… ошибались лейтенант Фишер и Иоганн?

С шипением взмыла в низкое клубящееся небо и, свистя, распалась в небе на три огня белая ракета.

— В стороны! — резко выкрикнул Иоганн, откатываясь в темноту.

Теперь Джек понял, почему было выбрано такое место ночлега на плоской вершине холма, окруженной естественной стеной из каменных выходов. Он сообразил это, когда, стукнувшись шлемом в камень, перебросил под руку автомат. Как и все дети своего времени, англичанин неплохо видел и в сумерках, и даже в темноте. А кроме того, он еще и слышал — слышал внизу, у подножия холма, крики, тут и там беспорядочно сверкали огненные строчки трасс, уходя в темноту. Подальше в нескольких местах хлопали 82-миллиметровые минометы.

Ловушка захлопнулась.

Джек видел врагов как ясные, хотя и слегка размытые силуэты. Пришедшие на помощь отделению штурмовики-конфедераты не показывались в рост, чтобы не попасть под свой же огонь. Спутать что-то можно было не опасаться. Целей было много, и эти обилие и мельтешение выводили из равновесия. Джек задергал стволом — бестолково, не стреляя.

Жик! Жик! Жик! Что-то с трещащим, коротким шипением врезалось в землю справа от Джека. Трассы казались нестерпимо раскаленными. Стреляют? Убить хотят? Кого? Глупость какая — конечно, убить и, конечно, его, чего они еще могут хотеть…

Слева выхлестнул язык пламени из «двушки». Следом послышался крик Елены:

— Достал, Дик! Молодчина!

Мечущихся пятен становилось все меньше, они оказывались на земле и сливались с нею в неподвижности. Джек наконец-то очнулся. Прицелившись как следует, даже с излишней тщательностью, юноша дал короткую очередь и с удивлением понял, что… попал.

— Попал?! — крикнул Ласло, лежавший с другой стороны валуна.

— К-к-кажется… — неуверенно ответил Джек.

Ласло сверкнул улыбкой и приложился к своему пулемету.

— Не стреляйте! Не стреляйте! — из темноты отчаянно кричали на лингва-франка. — Мы сдаемся! Сдаемся! Сда…

Огонь не прекращался — крик из прошлого никого из белых не интересовал. Они истребляли врагов абсолютно хладнокровно и методично. Джек стрелял еще трижды, два раза попал. Его не покидало недоумение. Бой? Вот это? Он все еще высматривал новую цель, когда Иоганн резко свистнул и крикнул:

— Трищ лнант!

— Херст, сержант! — ответили из темноты.

— Все?

— Похоже… Санацию!

— Всем пиай! — крикнул Иоганн. — По два выстрела «лягушками»,^[334] сектор тридцать перед собой, огонь по готовности!

Джек не сразу сообразил, что эта команда относится и к нему — несколько секунд смотрел на свой подствольник, хотя первые «лягушки» уже с короткими хлопками разрывались над землей среди тел бандитов. Появился дурацкий страх — по выпуклой маркировке найдя в боковой кассете «лягушку», Джек подумал, заряжая подствольник, что сейчас неправильно возьмет расстояние и граната бахнет среди своих…

Бам! Рывком затвора выбросив гильзу, Джек перезарядил М203, выстрелил второй раз. Выяснилось — последним.

— Все? — уточнил Иоганн. Поднялся, вынимая из ножен тесак. — Проверить, вперед! — и легкой, волчьей побежкой пошел вперед. Остальные поднимались следом…

Вытаскивая свой тесак, Джек вспомнил слова Дика о том, что тесаком придется и драться.

Навстречу шла более густая цепь солдат. Джек увидел: один из них нагнулся, резко взмахнул рукой…

Вскоре начали попадаться первые убитые. Сейчас это не были пятна — Джек ощущал густой темный запах крови, отчетливо видел в беспорядке, поодиночке и кучами валяющиеся на земле вперемешку с оружием и этой самой землей тела… Их было много. Очень много! Ноги Джека иногда погружались во что-то чавкающее, вроде неглубоких грязевых луж, — юноша старался не думать, что это такое.

Он впервые видел результаты боя. Настоящего боя… Шедший слева Дик нагнулся и резким ударом раскроил череп приподнявшемуся на локте махди — до подбородка. Джек поспешно отвернулся, моля судьбу об одном: чтобы никто не попался… живой.

— Хорошо сработали. — Лейтенант Фишер, приблизившись к Иоганну, ответил на «честь» и положил стволом на плечо свою монстроубойную «сайгу». В другой руке у него был клинок, но не стандартный «бобр», а длинный дирк.^[335] — Больше сотни успокоили. Да в Файране вы разом полсотни… Как твои новенькие?

— Да как обычно… Тут вот что… — Иоганн посмотрел по сторонам, словно опасаясь, что их подслушают. Солдаты бродили среди убитых, перекликались, посмеивались. — Ала Шамзи. В Файране уже храм соорудили. Мы нашли голову Радко.

Фишер шипяще выругался.

— Откуда берется только эта дрянь?! Я доложу капитану, а он дальше…

— Да чего это даст? Сожжем, а они опять… Наступать надо — наступать и чистить…

— Все сержанты — стратеги, — уже сердито сказал Фишер, — каждый рядовой — герцог Мальборо, каждый капрал — Веллингтон. Одно непонятно: какого дьявола войне конца не видно?!

— Ну… — Иоганн всем видом своим показал, что тут он бессилен.

Подошел командир третьего отделения, рыжий ирландец О'Салливан, веселый и смелый парень, на год младше Иоганна, уроженец того, что осталось от США. Небрежно положил швейцарцу на плечо руку в брассарде и перчатке:

— Молодчага! Лихо прищучил этих махди, они и пукнуть не успели! У самого-то штаны сухие?

— Не тебе сушить, если что, — без особой приязни ответил Иоганн. О'Салливан заржал, рубанул воздух рукой в салюте и отошел, посмеиваясь, к своим, встретившим сержанта таким же хохотом. — Лейтенант, — вдруг сказал Иоганн, — может, снимешь его? Подумай.

— За глаза говоришь?

— Я и в глаза скажу.

— А кого я поставлю? Поляка твоего? Или Джека?

— Поставь Лорбу.

Фишер отмахнулся.

— Станешь лоун стар — ставь кого хочешь, кем хочешь… А пока пип^[336] не заработал, делай-ка свое дело.

— Так я делаю. И вроде неплохо.

— Да, да… Завтра утром выдвинемся на предельный рубеж. Порознь. Направление у тебя на карте помечено. В течение суток будем вести разведку позиций бандосов. Ясно?

— Ясно, товарищ лейтенант.

— Ну и хорошо… О'Салливан! Мальвони!

— Разрешите идти? — отсалютовал Иоганн.

Фишер кивнул. Швейцарец ударил рука об руку с подошедшим Мальвони — высоким, очень флегматичным, совершенно не по-итальянски, темноволосым калабрийцем — и пошел к своим.

Второе отделение сидело и стояло вокруг Густава. Поляка трясло мелкой дрожью, губы прыгали. На лице Джека были написаны сочувствие и ужас. Остальные стояли хмурые, тоже сочувствовали, помалкивали. Анна качала головой. Елена, стоя рядом с Густавом, опершись на колено, что-то ему говорила, кое-как подбирая польские слова.

— Так, — сказал Иоганн. — Капрал Мастерс?

— Товарищ сержант… — Дик отвел взгляд. Помолчал.

— Я не понял, товарищ капрал! — Иоганн почувствовал, как и от разговора с лейтенантом, и от этой бестолковщины внутри у него закипает необычайная злость. И хочется ударить.

— Скапази,^[337] товарищ сержант, — не глядя в глаза, ответил Дик.

— Точнее, товарищ капрал, — мысленно Иоганн представил свою злость в виде мутных волн, плещущихся в мозгу. Он приказал этим волнам сжаться, скрутиться в крошечный плотный шарик и вытолкнул из мозга.

— Рядовому Д… Дем-бов-ском-му попался раненный осколками махди. Рядовой ударил его тесаком после приказа ланс-капрала Зильбера. Неудачно — в грудину, тесак завяз, махди начал биться, рядовой — дергать тесак… Вот, собственно, и все, товарищ сержант.

— Ничего необычного, — подняла голову Елена. — В конце концов, все проходят через это…

— Без этих сраных рефлексий, — возразил Эрих, опиравшийся на пулемет.

— Кто как, — оспорила Елена.

— Но он же, — Эрих кивнул, — не девчонка!

— Хватит! — спокойно повысил голос Иоганн. — Брому мы ему налить не можем, поэтому дайте ему рому, — сержант отстегнул от своего пояса вторую фляжку, передал Елене, — и пошли, ну?!

— Поднимайся, поднимайся. — Елена стала подтягивать Густава, чтобы он встал на ноги.

Андрей молча принял у нее фляжку, дал поляку глотнуть. Тот закашлялся:

— Идти надо.

— Что, отпаиваем водичкой невротиков? — послышался голос О'Салливана. — Лучше помашите перед ним веером и расстегните ему воротничок!

Все разом обернулись. Рыжий сержант стоял рядом, сложив руки на дробовике, висящем поперек груди.

— Иди отсюда, — хмуро посоветовал Иоганн.

— Конечно-конечно, — ухмыльнулся О'Салливан, — о чем нам разговаривать! — И он исчез в темноте.

— Да вставай же! — явно обозлился Иоганн.

— Встаю, встаю. — Поляк утвердился на ногах. — Я готов, готов…

— Точно, — кивнул Эрих. — Это ты правду сказал. Готов.

2

Остаток ночи провели в нескольких километрах от места прежней ночевки. Джек страшно обрадовался привалу — не успели пройти и сотни метров, как на него тяжеленным мешком свалилась усталость, и, когда Иоганн передал по цепочке приказ о привале, он просто упал рядом с улегшимся Диком — и открыл глаза уже при свете дня.

Над овражком смыкались ветви с робкими листочками. За ними бурлило ветреное клочковатое небо. Пахло сырой землей, почему-то цветами… и потом. Глядя на покачивающийся зеленый купол, Джек лениво подумал, что сейчас и он мог бы выследить их отряд по запаху.

Справа спал Ласло, обняв пулемет и уткнув нос в жесткий ворот РЖ, обтянутый пятнистой пилемой.^[338] Слева — Густав. Его лицо дергалось и кривилось самым невероятным образом. Странно… Вроде бы слева был Дик…

Джек не успел поразмыслить над этим. Откуда-то сверху мягко, ловко соскочил Дик. Толкнул Ласло:

— Венгр, подъем.

Ласло открыл глаза и сел — словно и не спал.

— Как там? — тихонько спросил он.

— Тихо. Только минут сорок назад птицы беспокоились, примерно в километре. Через час подъем. Если ничего не засечешь.

— Понял. — Венгр полез наверх и скрылся в кустах.

Дик сел на его место, широко зевнул и, заметив, что Джек не спит, спросил:

— Выспался, что ли?

— Да вроде… Есть хочется, — признался Джек.

— После подъема рубанем, — обнадежил Дик, укладываясь. — Тебе сапоги снять не хочется?

— Нет, — чуточку удивленно ответил Джек.

Дик повернулся к нему и признался:

— А мне во время таких рейдов на третьи сутки страшно хочется как следует вымыться. Или хотя бы сапоги снять. Я в лагере первым делом в душ бегу.

Джек не нашел, что ответить. Как и многие подростки, каким он был еще недавно, англичанин не отличался особой чистоплотностью и в душ залезал только после активного родительского прессинга, тем более что бойлер надо было долго растапливать.

— Неужели ты правда с фермы? — неожиданно даже для самого себя спросил новозеландца Джек.

— А что? — Дик лежа осторожно потянулся. Эрих во сне пихнулся локтем.

— Да знаешь… — Джек замялся. — Ты так говоришь, стольким интересуешься… Фермерские ребята — они крепкие, ну и вообще положительные, но интересуются не очень многим. У нас в школе были.

— Нет, я правда фермер, — усмехнулся Дик. — «Лайохерт» в долине Сканди. Просто у нас в поселке в двух милях… трех километрах… а, ну да, двух милях, — он тихо засмеялся, — там огромная библиотека. Там был какой-то исследовательский центр, не наш, американский. Когда все началось, его эвакуировали, успели, а библиотека осталась. Туда очередь на книги со всей округи. Ну и я там пасся в свободное время.

— А правда, что ты ботинки на книги по истории обменял… ой. — Джек смутился: предполагалось, что он спал во время того разговора.

Но Дик только усмехнулся:

— Слышал? Ну обменял. А ты что, босиком не бегал?

— Бегал… даже в школу… но не по снегу же… — Дик промолчал, и Джек, решив, что разговор ему неприятен, сменил тему: — Эндрю сказал, что ты хороший следопыт.

Дик пожал плечами:

— Я неплохой следопыт. Начал охотиться с девяти лет, с восьми даже. У нас в семье все охотятся.

— А семья большая?

— Отец, мать, дед с бабушкой, трое старших братьев… Отец и братья сейчас тоже воюют, тоже в Африке, только на самом юге. Вторая пехотная новозеландская бригада Его Величества. Я последним из мужчин ушел. Нет-нет да и думаю: как там наши на ферме? Был в отпуске — почти все время работал.

— Зачем же ты пошел? — спросил Джек. — Я знаю, последнего мужчину с фермы не берут даже добровольцем…

— Зачем… — непонятно повторил Дик. — Понимаешь… меня отец так приучил: если кто-то работает, а ты — нет, значит, он работает за тебя. А война — это работа. Мужская работа. Свою работу я делаю сам. За малейшую хитрожопость в этом вопросе отец меня сек, и правильно делал… — И он прочел по-русски:

И можно жизнь свою прожить иначе.

Можно ниточку оборвать.

Да только… вырастет новый мальчик —

За меня, гада, воевать…^[339]

Густав неожиданно подскочил во сне, словно его ударили током. Сел, сжимая голову руками, обалдело смотрел вокруг. Его трясло.

— С добрым утром, — хмыкнул Дик, поворачивая к нему голову.

— А? — Густав сглотнул. — У… Мм…

— Спи, — предложил Дик, — все нормально.

— Боюсь, — признался Густав. Шмыгнул носом и убито сказал: — Он мне снится. Тесак не дает вытащить… — поляка передернуло снова.

— Так. Ясно, — подвел итог Дик. И полез в нарукавный карман. Извлек плоскую аптечку, достал из нее серый тюбик, свинтил колпачок и выбил на ладонь зернистую серую таблетку. — Открой пасть, глотай, не запивая, и ложись.

— Что это? — опасливо спросил Густав.

— Цианистый калий с беленой и стрихнином, чтоб не мучился… Глотай, не бойся. Это метапроптизол.

Джек с интересом посмотрел на таблетку. Он слышал в лагере об этом «лекарстве против страха», но в руках не держал. Нагрузки в лагере были большими, у юных курсачей могло возникнуть соблазнительное желание попользоваться… а лекарство, созданное русскими фармакологами, хотя и отличалось крайне малым побочным эффектом, все-таки было транквилизатором…^[340]

Густав помедлил и, морщась, проглотил таблетку.

* * *

Поднялись около восьми часов. Пока все умывались из фляжек и занимались прочими утренними делами, Елена развернула легкую антенну, отработала сеанс связи с другими группами. Потом, рассевшись у деревьев, чтобы контролировать друг друга, не особо спеша занялись завтраком. Есть хотели все и заправились плотно. Густав совсем успокоился и даже повеселел.

— Вечером все-таки будет дождь, — бросил Андрей, дожевав галету с паштетом.

— Ну и отлично. — Иоганн обрадовался. — Значит, так! Дня два будем вести разведку подальше на юг. Нужен базовый лагерь.

— Только не копать землянку, — с искренним отвращением сказал Эрих.

— На два дня? Незачем. — Иоганн расстелил карту. — Предложения?

— В прошлый раз прятались в овине на окраине Лухара, — вспомнил Жозеф.

— Поэтому в этот раз так делать не будем, — ответил Иоганн. — Я не хочу проснуться в горящем сене. Это нервирует.

— Тут, — указал ложкой Дик. — Овраг вроде этого, — он кивнул за плечо, — но поглубже… Где противник? Тот бандос что сказал?

— Он прямо из Бари. Ни черта не знал.

— А по последним данным?

Иоганн выложил кроки. Дик изучил их и покачал головой:

— Не годится. Близко. Слишком близко…

— А да ну и хрен с ним, — вдруг сказал Андрей. — У нас под деревней была одна лиса…

— Знаем, слышали, — махнул рукой Эрих.

— …Так она, — невозмутимо продолжал Андрей, — жила на гумне у нашего соседа. И лисят там выводила. А кур, стерва, крала только по соседним деревням.

— Ну? — удивился Густав.

— Точно, — кивнул Андрей.

— Эндрю, — Иоганн собрал кроки, — это лисье дело. Лиса, простите, девушки, только какает. А мы одних консервных банок за день двадцать штук оставляем. И гадим, между прочим, в сумме как хороший слон… Чего ты ржешь, Ласло?! По общему весу так даже побольше. И глаза есть не только у нас.

— Вот эта рощица, — предложила Елена. Но кандидатуру рощи обсудить не успели: подбежала Анна. Ее худощавое лицо было злым и азартным:

— Бандосы!

* * *

Распадок между холмами, на одном из которых залегли штурмовики, был пуст. Совершенно. Джек, недоуменно рассматривая поросшие изумрудной, неожиданно яркой травкой склоны, пару тоненьких деревьев, шепнул Ласло, готовившему пулемет:

— А где?..

— Приложи ухо к земле, — посоветовал венгр, осторожно продергивая затвор и поводя стволом.

Сдвинув шлем, Джек последовал его совету. И услышал ровный глухой шум, словно кто-то совсем близко ударял кулаками по мягкому, туго натянутому брезенту.

— Пешие, — Иоганн удобней устроил дробовик. — Сейчас будут здесь…

…Джек во все глаза смотрел на распадок. И, как это чаще всего бывает с новичками, заметил врага, почитай, последним. Он даже мигнул изумленно, увидев, что пятеро, чуть пригнувшись, идут среди деревьев, метрах в ста, не больше… Шли осторожно, пружинистым шагом, нацелив в разные стороны «Калашниковы» — немного другие, не такие, как у штурмовиков. Без шлемов, в чалмах, хорошо видны смуглые бородатые лица в паутине татуировки.

Подойдя метров на пятьдесят, они остановились. Тот, что стоял последним, махнул рукой. И из-за холма потянулась имевшая какое-то подобие строя в две колонны толпа — не меньше сорока бандитов.

Джек почувствовал, как резко, противно вспотели руки. Дыхание сбилось. Бой в деревне и ночное побоище не казались страшными или неожиданными. Они вообще не воспринимались, потому что он толком и не видел, как и кого убивает…

Ласло прищурился и несколько раз провел щекой по прикладу, чуть вытянув губы. На верхней губе, среди заметных темных волосков, будущих усиков, у венгра мелким бисером выступил пот.

От колонны отделился один из бандитов, видимо, командир. Он подошел к передовым, и старший из них начал с поклонами что-то объяснять, показывая рукой.

Командир вдруг поднял голову, словно внезапно заметив что-то в небе. Лицо его стало изумленным, и он, опускаясь на сгибающихся ногах, завалился спиной наземь, раскидывая руки. Докладывавший ему бандит посмотрел изумленно… и ткнулся головой в живот командиру, рухнув пластом.

Джек понял не больше, чем противник. И лишь через несколько секунд до него дошло, что это сработала Анна, просто на ее СВД уже был глушитель. А потом послышался крик Иоганна, больше похожий на звериный рев, страшный и безумный:

— Огонь!!! — и грохот его дробовика.

Стрелять начали все. Джек видел, как махди бегут, падают, кувыркаются… С такого расстояния хорошо различалось, как веером разлетаются кровавые брызги от попаданий пуль и картечи. Семь или восемь из них на четвереньках карабкались на противоположный склон холма — Джек увидел ощеренное, жуткое лицо Дика под низко надвинутым шлемом, его «двушка» выбросила бледное пламя, и граната разорвалась прямо среди тех, бегущих. Разрыв был ужасным: нескольких бегущих подбросило вверх, словно марионеток из уличного театра, разорвало, остальных смело и швырнуло в стороны… Жозеф левой рукой подал Дику гранату, тот быстро вставил ее на место.

Джек попал в высокого махди, совсем молодого, бежавшего почему-то на них. Махди несся прыжками, совсем не пригибаясь, на бегу строча из автомата. Его лицо застыло в мучительнойгримасе: страх? напряжение? Ему оставалось сделать не больше двадцати сумасшедших прыжков, когда Джек с неожиданным для самого себя хладнокровием подвел мушку на солнечное и дал короткую очередь.

Похоже было, что махди получил сильнейший пинок в живот: сложившись пополам, он отлетел назад, и это было даже смешно. Махди покатился вниз по склону, подскакивая на кочках, рядом скользил по траве автомат.

Часть бандитов залегла в распадке и на склоне холма, пытаясь отстреливаться. Белые стреляли намного лучше, и с каждой секундой боя махди становилось все меньше. Наконец послышался голос Иоганна:

— Бросайте оружие! Иначе всех перебьем, как крыс!

Стрельба прекратилась мгновенно. Поднялся, робко оглядываясь, один из бандитов. Поспешно, как ядовитую змею, отбросил автомат и поднял руки. Потом встали еще двое, еще один — все…

— Больше никого! — крикнул кто-то из сдающихся на лингва-франка. — Не стреляйте, белые, больше никого нет! Все убиты!

— Прикройте. — Иоганн поднялся. — Джек, Жозеф, за мной! — и побежал вниз, держа дробовик наперевес.

Джек поскользнулся на траве и обнаружил, что она залита кровью. Труп застреленного им бандоса лежал на спине, разбросав руки. Джек попал ему двумя пулями чуть выше солнечного, разворотив всю грудину. Лицо махди было изумленным, словно он поразился тому, что его убили, драный халат пропитался кровью.

Но страшно это не было. Скорей Джек ощутил какое-то гадливое любопытство, похожее на то ощущение, которое он испытал, впервые увидев, как потрошат только что убитую крысу-мутанта. Даже, пожалуй, тут гадливости было меньше, потому что меньше крови и лежащий махди в общем-то не казался мертвым.

— Джек, скорей! — окликнул Иоганн. — Чего ты застрял?!

Джек догнал сержанта и, помедлив, выдохнул:

— Это я… его.

Швейцарец посмотрел немного растерянно, потом что-то сообразил и кивнул:

— Ясно.

Жозеф уже осматривал лежащих. Присвистнул, снял с одного офицерский планшет. Потом достал тесак.

Джек посмотрел в сторону. Иоганн, движениями дробовика согнавший пленных в кучу, кивнул на них:

— Покарауль, Джек… Я проверю, помогу Жозефу.

— Товарищ сержант! — неожиданно для самого себя воскликнул англичанин, и Иоганн посмотрел на него уже удивленно. — Разреши, я… проверю…

— Ты? — Иоганн свел брови, поправил светлую челку. Взгляд его стал оценивающим. — Ты серьезно этого хочешь? — Джек несколько раз подряд кивнул. — Ну смотри…

— Я хочу… — Джек повел рукой. — Ну, понять… неужели я, как Густав, не могу…

— Смотри, — повторил Иоганн. — Внимательней секи, а то шарахнут в спину.

Джек снова кивнул и, доставая тесак, пошел, внимательно глядя по сторонам и ощущая странное раздвоение личности. Ему очень, очень хотелось, чтобы не встретился ни один живой. И в то же время не меньше хотелось, чтобы живые оказались. Ему хотелось проверить себя, как чудовищно это ни звучало. Хотелось скорее узнать: а может ли он? Мучиться дальше от неизвестности не было никаких душевных сил. Идея добивания раненого махди в его сознании сплелась с вопросом, выйдет из него боец или нет… Он вспомнил, как плохо было Густаву, как вокруг него толклись и он не мог встать… Ужас, позор… «Нет, со мной такого быть не может! У меня нервы покрепче! Я — англосакс, солнце освещало мое рождение!»

Как в сказке — в жестокой и кровавой сказке! — именно после этой мысли он увидел раненого.

Махди с развороченной пулями на выходе спиной полз, кашляя кровью и подволакивая парализованные ноги. Джек даже не сразу как-то заметил это движение и, заметив, повернулся излишне резко.

Махди был жалок. Джек не ощущал ни азарта, ни нервного озноба, только отвращение. Он сделал несколько шагов и встал у врага на пути.

Махди, как слепой, ткнулся в носок сапога. Поднял лицо. Медленно, трудно сглотнул. По бороде текла кровь, ярко-алая на черном, липкие губы шевелились. Он молился? Или проклинал чудовищ, убивших его? Джека это, честно говоря, не интересовало. Легким движением юноша достал тесак — удобная рукоять влилась в ладонь, оттянула руку боевой тяжестью. В мозгу вихрем мелькнули все приемы работы холодным оружием, затвержденные наизусть, отточенные многократными повторениями… Но здесь это совершенно не подходило. Никакого боя тут не было. Нужно было просто убить. Как добивал он подранков на тренировках… В лагере многие делали это совершенно спокойно: мальчишки из семей, где охота была частью жизни. У Джека было не так, и он еще и поэтому научился стрелять метко. Чтобы не добивать.

Джек ударил тесаком сбоку в горло, повернул и сразу отскочил. Не зря — из-под вышедшего легко лезвия косо хлестнула, взметнулась и опала, превратившись в небольшой фонтанчик, алая струя.

— Не запачкался?

Джек оторвал взгляд от конвульсивно содрогающегося тела. Жозеф ему дружелюбно улыбался.

— Нет, — с некоторым трудом ответил Джек, стараясь незаметно сглотнуть подкативший комок.

— Ну тогда бери вон того, а я вон того, — валлон ткнул тесаком в тела, — они живые, дуру гонят.

Джек так бы не сказал, подойдя к своему. С ног до головы залитый кровью невысокий махди лежал на спине, до пояса закрытый свалившимся на него сверху здоровенным бородачом. Джек толкнул его ногой в бок — тело мягко, мертво подалось.

— Жозеф, он дохлый, — неуверенно сказал Джек.

— Дохлый? — Жозеф выдернул тесак из чьего-то горла, подошел, попинал лежащего сам — в бедро. Сообщил: — Не люблю, когда притворяются, — потом встал на колено и, всадив тесак у паха, провел его выше, распарывая живот.

С каким-то странным, булькающим воплем «убитый» вскочил, пошатнулся… рухнул на колени и, что-то крича на одной ноте, начал поспешно собирать вывалившиеся сизо-алые петли кишок в живот.

— А ты говоришь! — весело захохотал Жозеф. — Вон как запрыгал, покойничек!

И, зайдя сзади, отработанным движением перерезал махди горло, от уха до уха.

— Некогда с ними возиться… Все, кажется. Вон наши идут.

С холма в самом деле спускалась цепочка штурмовиков. Густав, посмотрев на лежащие трупы, позеленел, и Иоганн тут же послал его обратно — дежурить. На противоположный склон пошел Ласло.

— Четверо пленных, — медленно сказала Елена. Прошлась мимо группки бандосов туда-сюда. — Кто старший?! Быстро! — Голос девушки стал резким, злым.

Пожилой махди шагнул вперед. Елена кивнула ему, чтоб отошел в сторону. Остались двое молодых и мальчишка — помладше Джека или Густава.

— Анна. — Елена указала прибалтке на мальчишку. Та поморщилась и покачала головой, придерживая поперек груди винтовку. Эрих между тем, зайдя сзади к пленным, тихо достал из кобуры «браунинг». Вытянул руку… «Драт!» — сказал пистолет, подскочив в руке немца. Голова крайнего пленного дернулась вперед, руки — влево, ноги и бедра — вправо, словно из него выдернули разом все кости, и махди рухнул наземь. Второй не успел обернуться — «драт!» — и рухнул следом, хотя еще несколько мгновений дергался…

— Погоди, не убивай, — вдруг сказал Андрей. Толкнул ладонью в спину сжавшегося в предчувствии выстрела мальчишку. — Беги! Беги, быстро!

Тот побежал сразу, петляя из стороны в сторону и делая прыжки, пригибаясь. Очевидно, надеялся спастись… Андрей передернул плечами, удобнее устраивая пулемет, не отрывая взгляда от бегущего, достал свой пистолет и, расставив ноги, навел его на цель обеими руками, высунув кончик языка.

— Стреляй, Андрэ! — крикнул Жозеф.

— Уйдет! — поддержал Дик.

Но Андрей выстрелил, когда мальчишка убежал уже метров на сто, не меньше.

Махди застыл на бегу, раскинул руки, словно бы в радостном изумлении при встрече с другом. Медленно повернулся. И завалился на спину.

— Готов. — Эрих хлопнул Андрея по плечу. — Черт побери, я представляю себе, что творилось в мире, когда друг в друга пуляли наши прапрадедушки!

— Хватит лирики, — прекратил комбинацию стрелкового шоу с вечером воспоминаний Иоганн. — Собрать у убитых все барахло, которое может представлять интерес. А я пока поговорю с пленным.

3

Лазить по лохмотьям убитых оказалось мерзко. Джек не ожидал, что это будет так мерзко. Хуже, чем убивать подранков. Трупы были уже остывшие, в сгустках какой-то особенно мерзкой стылой крови и… и еще во многом, о чем Джек как-то не думал. Утешало одно: ветераны, кажется, тоже были не в восторге от этой работы. Джек понял, что это так, когда Эрих, вытирая со лба пот, сказал ему:

— Никак не привыкну. Мерзкое дело… хуже знаешь что?

— Что? — Джек выпрямился, радуясь передышке.

— Своих отмывать, — угрюмо сообщил немец. — У нас на это в наказание отправляют.

Джек передернулся. С заминкой спросил:

— Эрих… вот ты письма носишь, фотку… Ты прости, а если тебя убьют? Вот так… будут по карманам…

— Да… — Эрих пожал плечами. — Это ты правильно, конечно… Но я просто не могу эти бумаги в лагере оставлять. Да и потом, — он улыбнулся, — мы своих почти всегда выносим. Девять из десяти… Ладно, давай еще вон того глянем…

* * *

— Имя?

— Хаззан, белый господин…

— Кто командовал бандой?

Пленный опасливо покосился на Анну — жуя травинку, она сидела неподалеку, постукивая пальцами по стволу снайперки, — потом на Елену, стоявшую в расслабленной позе возле сухого дерева. С внезапно застывшего в вечном кружении неба начал падать неожиданный снежок.

Иоганн направил пленному в живот «сайгу»:

— Промолчишь больше трех ударов сердца — выстрел, — холодно предупредил он. — Раз.

— Эмир Маруф… вы его убили, белый господин… — поспешно ответил пленный.

— Где ваша банда располагалась? — Иоганн развернул карту. — Смотри, показывай.

— Я не умею колдовать, белый господин… — Пленный опасливо покосился на карту, сжался, словно ожидая удара или выстрела.

Но Иоганн кивнул:

— Верю… Анна, не надо было убивать главаря.

Девушка промолчала, а швейцарец продолжил допрос:

— Тогда говори. Вы в Шокуне стояли?

— Да, белый господин…

— Соседи?

— Конные… мало… и еще пешие…

Иоганн задумался. Вообще-то полагалось задать еще целую кучу вопросов о складах, тяжелом оружии, средствах связи, заграждениях. Но стоящее перед ним существо едва ли что-то в этом понимало. И он спросил:

— Задача?

— Что, белый господин?

— Что вы тут делали? — спокойно пояснил Иоганн.

— Мы стояли в холмах… недалеко отсюда… Потом поднялись… пошли на звуки боя, белый господин.

— Мы — это кто?

— Мы… наш отряд, белый господин…

— Только ваш отряд?

— Да, белый господин.

— Пароли назначены?

— Что, белый господин?

Иоганн кивнул. Елена небрежно выстрелила пленному в висок из пистолета. Швейцарец поднялся, пряча блокнот:

— Все. Пошли.

* * *

Если честно, Джек думал, что упадет. Они то шли, то бежали до рассвета — почти двадцать часов. Дневной путь был похож на изощренную пытку: они двигались, тщательно проверяя путь высланным дозором, прикрывшись с боков, медленно, в постоянном напряжении, которое изматывало хуже самой тяжелой физической работы. Дважды удачно разминулись с конными патрулями, один раз — с вертолетом, и Джек на всю жизнь запомнил ледяное ощущение страха, охватившее его, когда угловатая боевая машина проплыла над деревьями. Казалось, живое существо внимательно оглядывает землю… Ночью больше бежали, выслав вперед дозор. Ели на ходу, днем, мусор тащили с собой, пока не представилась возможность утопить его в озерке.

Остановились еще до рассвета — в нескольких километрах впереди начинались позиции бандосов, их было слышно и даже отчасти видно. Отделение залегло в густом кустарнике на гребне холма, и Иоганн объявил привал.

Джек не мог оторвать взгляд от сполохов впереди. Лежа на животе, он наблюдал за быстрым, таинственным перемещением широких лучей.

— Там «береты»? — спросил он. Дик, устраивавшийся удобнее на дневку, ответил тихо:

— Да. И лучше молчи, Джек, если не спрашивают. Замолкни вообще.

Сказано это было достаточно жестко. Джек утих — лежал, опустив подбородок на руки, и смотрел, как ползает в низинке холодный туман. Иоганн позади тихо сказал:

— Не было дождя.

— Будет, — уверенно ответил Андрей.

— Подождем, — буркнул швейцарец. — Если к вечеру не пойдет, придется действовать так. У нас всего четверо суток, а нам еще назад… Дик слева, Андрей справа. Потом — Эрих с Джеком, Ласло с Густавом. Спать. Всем спать. — Это он говорил, уже закрыв глаза и пряча руки в карманы. Похоже, тут же и уснул.

Дик с Андреем расползлись в стороны. Неслышно, как мыши. Мышки общим весом под центнер… Джек с завистью отметил, что так пока не может.

Ноги гудели. Голова тоже. Плечи, спину и поясницу ломило. В икрах словно прогрызали ходы сотни мелких жучков. Джек заметил, что большинство уже спят. Густав, сидя со снятым сапогом, морщился. Елена, стащившая каску и сейчас ерошившая волосы, тронула его за плечо. Поляк молча кивнул на стертую ногу; девушка довольно сильно стукнула его в лоб, резко дернула ладонью: давай! Густав выглядел каким-то заторможенным… но раздумывать над этим у Джека не было сил. Он повозился лопатками по рюкзаку. «Сплю», — успел подумать он… И кто-то тронул его за плечо.

Джек открыл глаза. Было сумрачно, сеялся мелкий дождик, но кусты не пробивал, под ними было почти сухо. Андрей, стоя на коленях, потряхивал его за плечо.

«Неужели прошло два часа?! — Джек кивнул и сел. — Вот это да…»

Эриха уже не было. На его месте спал Дик. Андрей улыбнулся и ткнул в сторону кустов…

Устроившись на НП, Джек внимательно осмотрел местность. Равнина… рощицы молодых деревьев, гряда холмов. Дождь штриховал все мелкой косой сеткой. За холмами по временам раздавались звуки взрывов. «Интересно, что они там делают?» — подумал Джек, натягивая на шлем капюшон.

По склону холма километрах в двух проехал бронетранспортер, за ним еще один, тянувший за собой орудие. И вновь стало пусто.

По лагерному опыту Джек знал, как это трудно — дежурить. Даже если можно ходить. А уж лежать неподвижно… Ни о чем постороннем, чтобы скоротать время, думать нельзя — это убивает внимание, можно не заметить очевидных вещей. Нельзя просто скользить взглядом по местности — от такого взгляда ускользают перемещения. Нужно раз за разом тщательно всматриваться в каждый метр своего сектора поочередно, особенно следя за тем, что как бы в углу глаза… а это так скучно, что есть опасность уснуть.

Отдохнуть до конца он не успел и сейчас зевал — бесшумно, прикрывая ладонью рот. Пейзаж был откровенно скучным.

Но вскоре скука исчезла. Из распадков между холмами начали выезжать угловатые коробочки машин, с которых в небо взвивались и, падая вниз, рассыпались над самой землей какие-то темные предметы.

«Э, а ведь они минируют!» — сообразил Джек, устраиваясь удобнее. И неожиданно понял одну важную вещь.

Бандиты — те, которых он уже видел, — это не самое страшное. Это даже почти не страшное.

Но за ними — за ними стоят другие. Куда более умные, хотя, наверное, тоже жрущие друг друга. Как крысиные короли.

Они — эти другие — умеют водить машины и планировать военные операции.

И они — другие — хотят, чтобы только-только родившегося мира Джека не стало. Не стало его школы. Не стало его скаутского отряда. Не стало сочинения «Солнце — это звезда, звезды — это солнца!», за которое Джек три года назад получил городской приз. Они хотят, чтобы вернулся тот, другой мир. Который был прежде. До огненных смерчей, до снежных бездневных лет.

Чтобы обесценились все отданные жизни. Все страдания. Все надежды.

Чтобы никогда-никогда не взлетел с Земли Джефф Рэнсом,^[341] про которого, затаив дыхание, смотрела документальный фильм вся их школа. Все школы Империи. Вся Империя.

У этой Империи были талоны на продукты и еду. И развалины городов, которые еще не хватало сил расчистить полностью. И Рэнсом был. И завод отца, работающий в три смены. И были потрясающие рисунки с Букингемской Выставки «Мы будем жить так!», которые — под низким серым кружением неба — разворачивали на стендах художники: инженеры, военные, врачи, фермеры, учителя…

Были у Империи сияющее солнце, голубое высокое небо, зеленые густые рощи, воздушные города, звездные бездны, лица гордых, веселых, смелых людей на этих полотнах… И русские художники были там. И их полотна отличались только подписями на другом — не чужом, другом — языке…

…Им, «крысиным королям», это не нужно. Они хотят только жрать. Сожрать все. И тоже сдохнуть в итоге на окончательно умершей, пустой, остывшей планете. Джек и раньше знал о том, что такие есть. Но знал мозгом. Не больше. Далеко не самым главным в человеке.

Сейчас он понял это всей душой, всем сердцем.

И то, что они умеют управлять вертолетами, ничего не значит. От этого они только опасней.

Их надо убить…

Он достал из кармашка бинокль и, наведя на вершины холмов, отрегулировал настройку.

На холмах шли какие-то работы. Какие не вполне понятно, но Джек видел машины, бандитов с шанцевым инструментом, несколько куполов дотов. Все это очень походило на линию обороны… но зачем, ведь Дик сказал, что она за холмами? Вторая, что ли?

На войне часто бывает так, что о замыслах своего командования солдат узнает от врага. У Джека при всей его неопытности появилось подозрение, что скоро — наступление. А что? Чего ждать? Пора!..

На НП дождь не ощущался, не то что в кустах, под плотным прикрытием ветвей. Дождевые капельки живчиками перекатывались на козырьке шлема. Иногда они срывались вниз, на пятнистую пилему, обтягивающую брассарды.

Джек убрал бинокль. Позднее выясним. А пока — просто взять на заметку.

Странно было наблюдать за возней противника. Впрочем, это развлекало, и Джеку расхотелось спать. Он еще несколько раз брался за бинокль, все больше и больше убеждаясь, что у противника работы ведутся не просто так, от нечего делать. Машины продолжали минирование, а за ними с транспортеров стали вкапывать надолбы и растягивать «колючку». Все это делали насколько хватало глаз — слева и справа. То и дело проскакивали легкие машины.

Какое-то слабое постукивание отдалось во всем теле. Джек не понял сначала, что это такое… и лишь через несколько секунд, сообразив, что чувствует подрагивание земли, тихо повернул голову.

Полуэскадрон конницы — на мохнатых невысоких лошадях — скатывался с холма метрах в пятидесяти справа. Передние шестеро кавалеристов вели на длинных шлейках выпсуков — лохматых псов-мутантов. Те ритмично вертели головами из стороны в сторону.

Джек похолодел. В голове всплыла строчка: «При моросящем дожде повышается дальность учуивания». При моросящем дожде. Повышается. Не вполне понимая, что делает, Джек взялся за автомат.

Кавалеристы проскакали мимо — подскакивали выпущенные концы на грязных чалмах, побрякивали за плечами винтовки. Лошади фыркали от дождя, и выпсуки бежали спокойно…

Англичанин перевел дух, провожая кавалеристов взглядом. Осторожно посмотрел на часы. О, всего тридцать две минуты осталось. Ну и отлично.

Подполз и лег рядом Иоганн.

— Товарищ сержант… — начал Джек.

— Вижу, — тихо ответил Иоганн. — Выпсуки не засекли?

— Вроде нет.

— Вроде или нет?

— Нет, — твердо сказал Джек.

Иоганн кивнул, достал бинокль, потом блокнот и карту.

— Давай-ка, Джек… На любую интересную вещь в изменении окружающего пейзажа надо иметь что?

— Кроку.^[342] — Джек слышал это присловье. — А минные поля?

— А по минным полям мы потом еще поползаем… Готов? Начинаем наносить…

…Густав сменил Джека. Андрей, сидя у своего рюкзака, жевал корнбиф с картошкой, жестом предложил банку англичанину. Тот принял консервы, а русский, укладываясь, тихо и зло сказал:

— Курить хочу, уши пухнут.

— Ты куришь?! — поразился Джек.

— Борюсь с собой, но покуриваю, — серьезно ответил тот и вздохнул с сожалением: — Но на задании никак нельзя.

— Ланс, заткнитесь! — бросил, появляясь, Иоганн. — Охренели, что ли, вконец? Доедайте! Спать! Осталось всего два часа…

4

Бывает определенный рубеж в любой работе, когда ничего повернуть вспять уже нельзя. Вот если в этот момент украсть кого-то из главарей бандосов — можно получить сведения, которых не соберешь и за неделю ползанья по вражеским позициям. Другое дело, что украсть такого махди — дело нелегкое даже для подготовленной группы, каковой, впрочем, и являлось второе ударное отделение.

Иоганн знал, что к чему. Поэтому, когда Дик непринужденно предложил «пойти на ту сторону», пока основная часть группы будет вымерять проходы в минных полях, Иоганн согласился сразу же.

— Хот ген^[343] нам нужны, — кивнул он, рассматривая зарево над холмами. — Ладно. Только ты не вздумай домой отправиться… Кого возьмешь?

— Я пойду, — сразу вызвался Андрей.

Дик кивнул.

— А еще кого? — Иоганн перевернулся на спину.

— Давай я, — с заметным акцентом сказала Анна.

Дик задумался, потом кивнул на Джека, который от растерянности вздрогнул.

— А хоть его.

— Да ну… — нахмурился Иоганн.

Дик спокойно пожал плечами:

— Начинать-то надо.

— Ладно, — кивнул швейцарец. — Ждем вас послезавтра вечером. Собирайтесь…

* * *

— Рюкзак оставь, только шоколад возьми, — проинструктировал Дик. — У тебя нож есть? — Джек прикоснулся к штыку, потом — к тесаку. — Да не винкл пин.^[344] Нож.

— Не-ет. Нам не давали.

— А их и не дают. — Джек показал свой скаутский нож. — Ты что, дома его оставил? Зря. Хорошая штучка. Можно резать колбасу. Можно бандосов. Можно деревяшки строгать.

— Мой лучше. — Андрей достал уже знакомый Джеку нож. Лезвие его странно завораживало и в то же время пугало.

— Держи. — Эрих вдруг протянул Джеку нож. — Бери насовсем, без хорошего ножа тут нельзя, а у меня два.

— Спасибо, — кивнул Джек, с любопытством разглядывая нож. Это оказалась финка — с потемневшей деревянной рукояткой, в которую были врезаны монетки — незапамятных времен пфенниги с орлами Третьего Рейха — медным устьем оковки и узким клинком длиной дюймов в шесть, на конце похожим на щучью морду. Эрих передал и мягкие, ручной работы, очень красивые ножны из какой-то шкуры мехом наружу, в которых финка тонула по самое грибовидное навершие рукояти. — Спасибо, — повторил Джек. Немец усмехнулся:

— Делов-то, как говорит Андрей…

— Так нельзя, — поморщился русский, — холодное не дарят. Нужно хоть какую-то монетку…

— Да нет у нас такого обычая, — напомнил Дик. — Пристегни его под жилет. — Это уже Джеку.

Джек, возясь с ножом, посмотрел на Густава. Поляк не выглядел ни огорченным, ни расстроенным — каким-то заторможенным. Спать хотел, кажется…

— Ладно, двигаем. — Дик поправил 104-й. — Чтоб нам провалиться…

…Первое время Джек находился в нервно-возбужденном состоянии, хотя ничего необычного не происходило. Андрей шел впереди, Дик — чуть позади и левее. Они просто шли, и Джек ловил, когда они пересекали полосу кустов, мягко отпущенные Андреем ветки. Шли молча, с носка на пятку, небыстро. Джеку казалось, что он очень шумит, — да так, наверное, он шел шумно по сравнению с новозеландцем и тем более с русским. Он почти испугался, когда услышал тихий шипящий выдох, означавший «стой, ложись», но лег сразу же и нашарил подошву сапога Андрея. Постучал по нему: «Что там?» Холодная рука Андрея нашарила руку Джека: «Контролька. Сигналки. Начались поля. За мной». Джек то же самое передал подползшему сзади Дику.

Он оказался в середине цепочки и слабо представлял себе, что сейчас делает Андрей впереди. Ползли очень медленно, часто петляли, примерно через полчаса Андрей снова издал короткий шипящий звук. Дик переполз, не церемонясь, вперед через Джека, а на его место точно так же вернулся Андрей — лицо русского было мокрым, от него разило потом. Поползли снова, так же медленно.

До Джека внезапно и запоздало дошло, что его товарищи нашаривают мины, что все трое уже давно ползут по минному полю! Во рту тут же пересохло от страха. Почему-то вихрем, вскачь понеслись воспоминания о занятиях по минно-взрывному делу…

Джек дернулся, хватаясь за автомат — впереди ему почудились силуэты людей, стоявших густыми цепями… Но прожекторный луч, наискось метнувшийся по минным полям, высветил ряды противотанковых надолбов, стоявших вперемежку со вкопанными в землю «ежами» из старых рельсов, похожими на симметрично рассаженные одинаковые кусты…

Надолбы кончились. Впереди лежало, казалось бы, чистое ровное поле, за которым, уже у самых холмов, хаотично громоздились завалы из бревен, перевитые колючей проволокой, ржавой, но от этого не менее эффективной. Дика вновь сменил Андрей, шарил перед собой рукой, и Джек услышал, как он хмыкнул, а потом, повернувшись, просигналил по его руке: «Спотыкач. Над самой землей. Не под напряжением, но к току пригоден».

Спотыкач — тонкая, но достаточно прочная проволока — был натянут на столбиках в полуметре от земли и прятался в траве. Ползти под ним было неудобно и страшно — Джек отдавал себе отчет, что стоит кому-нибудь у врага ради проверки повернуть рубильник — и от них троих останутся только металлические части, да и то оплавленные. Наверняка ведь спотыкач подключается к току. Правда, это смерть мгновенная — молниеносней любой пули, пожалуй, и совершенно безболезненная. Однако это малоутешительно в любом случае…

От этих страшных мыслей, заставлявших обливаться потом, Джека отвлек раздавшийся совсем рядом беззаботный посвист какой-то птички. Англичанин вздрогнул; Андрей, обернувшись, показал два пальца и постучал по запястью: два часа. Джек кивнул — да, два часа ночи. Через два часа еще придет рассвет. Значит, осталось всего два часа. Два…

Прожекторный свет вновь пробежался через поле — туда, обратно, туда, обратно… Переждав, разведчики поползли снова.

Сразу за спотыкачем вперемешку были натыканы уже противотанковые и противопехотные мины. Сюрприз для тех, кто начнет проделывать проходы в заграждениях и завалах. Снова — медленное, методичное продвижение…

Джек постепенно погружался в ощущение оцепенелого ужаса. Он не мог себе представить, как можно преодолеть эту оборону, не столько широкую, сколько насыщенную, да еще и при обстреле с холмов…

Через завалы, переплетенные колючей проволокой и спиралями Бруно, ползти оказалось выматывающе трудно. Во-первых, прожектора тут светили чаще. Во-вторых, сплошь и рядом ноги оказывались выше головы, и Джек обнаруживал, что преспокойно, а главное, неотвратимо сползает руками и лицом на очередной моток колючей проволоки, притаившийся между двумя здоровенными сухими древесными стволами. Ему очень захотелось сказать «черт!», но он заметил подальше тоненькую растяжку и дернул Андрея за ногу; когда тот обернулся, указал на проволочку. В свете прожектора Джек увидел, что русский побледнел и развел сжатые в щепоть пальцы — картечная мина!

И не одна! Растяжки блестели всюду — их было так много, что их не потрудились даже закрасить… И они переплетались с колючкой и ветками, тянулись на разных уровнях, пересекались — в сущности, весь завал был превращен в одну большую ловушку вроде западни на опасного хищника, когда он сам застреливает себя, задев тросик, привязанный к спуску ружья или самострела, наведенного на тропу. Только тут, похоже, было достаточно задеть любую веревочку…

Андрей достал лопатку. Дик тоже. Джек, следуя их примеру, достал и разложил свою; он понял, что те хотят копать под завалом.

Это был единственный выход, хотя и очень медленный. Приходилось фактически рыть траншею, по которой они ползли один за другим… и теряли время. Тем более что работать было трудно из опасения задеть проволоки, поблескивающие над головой.

«Неужели они часто так ползают? — Эта мысль почти ужаснула. — Ну и война!» Джек уже сейчас отдал бы все на свете, чтобы только встать на ноги и выпрямиться в рост… Он вспомнил, как читал книгу «Метрополитен» — про тех, кто в Безвременье жил и воевал под Лондоном в метро, в пещерах, в бездонных подземельях. И уже тогда ему это не понравилось… Гордон Родрик и Уилл Брай — всплыли фамилии авторов.

Сразу после завала был вырыт противотанковый ров с надолбами из каменных глыб на противоположной стороне и тропинкой для патрулей. Судя по звуку брошенного камешка, до дна оказалось метра три, но шириной ров получался на все восемь.

Разведчики соскользнули вниз и позволили себе передохнуть. Свет прожекторов иногда пробегал по откосам, словно пальцы ожившего трупа — липкий, бледный, — и тогда Джек видел потные, грязные лица своих друзей. Он теперь думал о них лишь так и надеялся, что они думают о нем то же.

Иногда в низком угрюмом небе пробегали странные радужные сполохи, чудила атмосфера. Андрей тихо стукнул себя по ладони, потом приложил ладони с растопыренными пальцами к ушам и расплылся в идиотской улыбке. Джек заулыбался в ответ. Он понял, что скоро рассветет. Андрей нахмурился и шлепнул Джека по губам — мол, нечему тут… Джек кивнул, пытаясь удержаться от очередной улыбки, несвоевременной, но понятной: ну и разговор!

«До чего же тихо, — удивленно думал он, упершись затылком в осыпающийся скат. — Странно. Пока ползли, казалось, что кругом шум, а оказывается — тихо». Вспомнилось, как пели в лагере:

Так бывает — в дни войны

Есть минуты тишины,

Когда бой затихает устало,

И разрывы уже не слышны…

Наверху, по дорожке, гулко пробухали шаги. В ров, описав крутую дугу, упала алая звездочка странно пахнущей самокрутки.

Джек тихо вздохнул, и Дик еле слышно запищал. Они вдвоем перебросили наверх Андрея, потом Джек помог вылезти Дику, и они вдвоем с Андреем вытянули самого Джека. Несколько секунд лежали за надолбом, всматриваясь. Потом разом перебежали дорожку и снова плюхнулись у подножия одного из холмов. Дик уполз в сторону, через минуту вернулся и просигналил по рукам Андрея и Джека: «Между холмами земля пропитана нефтью. Ползем вверх».

«Нефть, — сообразил Джек. — Собираются поджечь, если наши прорвутся к холмам. Будь все проклято!..»

Холмы опоясывались траншеями с ячейками, перекрытыми высохшими до звона бревнами, землей, мешками с песком. Дальше шла линия колючей проволоки, еще одна линия траншей, а венчал каждый холм приземистый грибок дота. Судя по всему, работы над линией еще не были закончены.

Разведчикам пришлось вернуться в ров.

5

Это был очень длинный день. Джек измучился, и это еще слишком мягко сказано. На дно рва вышли грунтовые воды, вода испарялась, и во рву царила неожиданная холодная духота, кислая какая-то. И Дик, и Андрей преспокойно спали, иногда только открывали глаза, чтобы осмотреться.

Джек уснуть не мог. Работы продолжались, то и дело кто-то ходил, казалось, совсем близко. Странная смесь скуки и напряжения не давала успокоиться, забивала даже чувство голода, хотя несколько раз Джек жевал шоколад, а когда Андрей и Дик проснулись под вечер, все трое съели паштет из захваченной Андреем банки.

Когда окончательно стемнело, Дик поднялся:

— Пошли искать.

* * *

Джек никогда бы не поверил, скажи ему кто-нибудь, что можно почти спокойно ходить по вражеским позициям. Ну, правду сказать, они больше все-таки ползали, но все равно — в нескольких шагах от них бандиты ходили, говорили, спали, дежурили… Кто-то помочился возле замерших разведчиков. Андрей, судя по всему, потихоньку выходил из себя. Джек просто не понимал, что они ищут. Но Дик наконец остановился и, приподнявшись, указал вперед.

Рядом с одним из блиндажей стоял открытый легковой автомобиль. Бензиновый, со срезанным верхом. В нем, на откинутых сиденьях, спали двое. Еще один дрых у входа в блиндаж, и двое стояли по обе стороны от этого входа.

Дик просигналил: «Шишка. Берем. Андрей — машина. Джек — тот, что дрыхнет. Работаем по сигналу».

Холм экранировал звуки. Джек подобрался сбоку, он даже видел — рядом, в каком-то полушаге — чуть свесившуюся вбок голову «своего», закрытую тряпьем чалмы. Сломать ему шею? Учили, конечно, но… Джек не был уверен, что выйдет. И достал подарок Эриха.

Быстро, испуганно и тонко пискнул испуганный маленький зверек. В полуотключке Джек захватил лицо спящего, зажав рот и, видя еще не проснувшиеся, удивленные глаза, с силой всадил финку в печень, заваливая врага на себя. Ощутил ладонью теплую влагу открывшегося для крика рта, содрогание тела… и увидел, что оба часовых уже лежат на земле. Дик, забравшись на землянку, просто свесился и двумя взмахами перерезал обоим глотки.

«Отпусти его», — мягко соскочив, показал рукой Дик.

Джек обнаружил, что все еще держит убитого и кровь течет у того изо рта и по руке Джека. Выпустив труп, он вытер нож и ладонь о его тряпки.

Подошел, пригибаясь, Андрей. Они с Джеком, отвернувшись от землянки, прислушивались и вглядывались… а Дик возле наспех сбитой двери пытался понять, что внутри землянки. Потом указал Андрею в землю, а Джека поманил за собой.

Дверь была на ременных петлях и не заскрипела. Внутри горел свет — лампа-переноска на столике, — и кто-то спал на раскладной кровати, а молодой парень — белый — сидел за столом и… читал.

Дик метнул в него тесак с порога, и тот опрокинулся на пол, рукой ударил в стол, зашарил, пытаясь опереться и встать… но повалился ничком окончательно, дернулся и замер. Шума особенного не было, и тот, на кровати, продолжал спать.

На стояке кровати висела куртка — маскировочная куртка, не лохмотья. И синий берет с хорошо различимой эмблемой: черный глаз в перевернутой алой пятиконечной звезде. Дик показал большой палец; Джек кивнул, его буквально пронизывало лихорадочное возбуждение, но он удовлетворенно отмечал, что не суетится и не делает резких движений. Встав в угол, он взял на прицел дверь, пока Дик доставал шприц со снотворным. Но новозеландец, достав шприц, держал его в руке и почему-то смотрел куда-то на стену. Джек проследил за его взглядом…

Сперва ему показалось, что на стене висит зеркало. Потом он присмотрелся и понял, что это не зеркало, а диск из полированного металла. Странного металла. В глубине его словно бы переплетались дымные спирали. Движущиеся дымные спирали. Танцующие, живые, неостановимые…

— Дымящееся Зеркало… — изумленно выдохнул Дик, и спящий тут же проснулся. Мгновенно, но Дик, повернувшись, всадил шприц ему в шею. С еле слышным хрипом бандит — он тоже был белый, лет сорока — схватил воздух рукой, глаза закатились, и он мягко повалился обратно в постель. Дик, не обращая на него внимания, с еще большим изумлением пробормотал: — Дымящееся Зеркало…

* * *

В последующие несколько часов Джек вполне понял, что значили циничные слова офицера, в лагере преподававшего технику работы с пленными: «Чтобы дотащить пленного, можно бросить своего раненого, мальчики». Спутав бандиту руки и ноги, ему заткнули рот и, пропустив петлю под мышками, поволокли ползком, подтягивая груз за собой.

Вы никогда не втягивали восьмидесятикилограммового мужика на высоту три метра, перед этим его на такую же глубину спустив? А бесшумно и то и другое? Джеку раньше такого делать не приходилось. А бандит висел вроде этакого тюка и осложнял жизнь, как хрупкий, да еще и скоропортящийся груз с маркировкой «не кантовать!». И при всем том нельзя было даже выругаться.

Исчезновение «груза» может быть обнаружено в любую секунду. Что и произошло, когда они ползли через минное поле. Позади омерзительно, гнусно взвыла ручная сирена. Бледные, но пронзительно-беспощадные лучи вонзились в небо, словно туманные колонны из страшной сказки. Потом рухнули — бесшумно, мгновенно, — и все вокруг затопили резкие тени и яркий свет. В небе с хлопками зашипели, медленно опускаясь, «люстры», светившиеся мертвенно-белым. Простреливая все на уровне живота стоящего человека, заработали не меньше двадцати пулеметов.

— Па-а-чи-и-ка-а-ли-и… — пропел Андрей.

Они продолжали ползти рывками в периоды относительной темноты, и очереди несколько раз секли землю совсем рядом. Правее — жих, жих, жих! — проскакивали по тропе автомобили. Отрежут от холмов — кранты, это Джек понимал, а Дик с Андреем тем более.

Дик начал сигнализировать фонарем, давая наводку, чтобы помогли. Джек, как раз тянувший пленного, вдруг понял, что невольно скрипит зубами. От перенапряжения чернело в глазах, и в черноте важно плавали разноцветные зыбкие и яркие круги. Но бессилия, которое он, бывало, испытывал раньше, сталкиваясь с трудностями, не было — ощущалось только остервенение, помогавшее выдерживать… Остервенение и отстраненность от опасности в сочетании с четким ее осознанием — это характеристики солдата. Настоящего.

— Пет! — раздалось впереди, и стропу перехватила рука Эриха. Немец вынырнул из темноты на краю минного поля. — Скорей!

Подбежавшие Жозеф и Дик несли шест, который продели под связанные руки и ноги бандита. Иоганн возник тут же.

— Они… уже обходят… — одышливо сказал Дик. — Жозеф, «двушку», быстро! — Он закинул трубу за плечо. — И выпсуков… наверняка…

Дождь перестал еще вчера вечером, но земля была еще сырой. Елена, шедшая последней, рассыпала из пакета борную кислоту, Эрих на ходу выматывал на локоть тонкую бечеву. Снова приходилось бежать, бежали только с головным дозором, не прикрываясь с флангов. Справа взрыкивали, приближались моторы, а сзади, вдали раздался металлический лай. Не больше трех километров… две мили…

Эрих затормозил и присел у куста. Джек заметил, что немец пристроил в развилке «консерву» и ловко протянул и замаскировал растяжку. Через полсотни шагов он оставил еще одну, но пустую, еще через сотню — третью пустую, еще через сотню — четвертую… пустую! А потом — снова с гранатой.

Джек принял шест. Впереди бежал Густав, бандита мотало, как мешок, и при этом он, скотина, еще и хрипел! Так, что заглушал постепенно затихающую перебранку моторов.

Погоню надули, проскочив под самым носом. Потом коротко треснул взрыв гранаты…

Стандартная ловушка. Напоровшись, погоня начинала осторожничать, снимать пустые растяжки, тратя время. Но растяжки были пустыми, осторожность отступала, и погоня влетала на вторую гранату. И т. д. и т. п. А для выпсуков — борная. На них она действует как на обычных собак…

— Вертушка! — заорал Ласло.

В небе плыл вращающийся яркий огонь, слышался свист винтов. Лучи прожектора побегали по земле, резко, отчетливо высвечивая все на ней.

Иоганн указал направление — к подножиям холмов. Когда вертолет пошел над ними, отделение уже бежало вдоль гряды, в шаге от текущей стены света.

Это был сумасшедший, нервный бег. Они бросались из стороны в сторону, чтобы оставаться в тени, а луч прожектора бежал, как пулеметная строчка, и был не менее опасен. Это походило на пятнашки со смертью.

Вертолет ушел далеко вперед и возвращался стороной, продолжая светить. Отделение остановилось, Джек с Густавом сбросили шест, и Иоганн тихо, но резко бросил:

— Осторожней, ч-ч… Он нам целым нужен.

Андрей рыскал вокруг, даже взбегал на холм.

Вернувшись, сказал с одышкой:

— Отстали. Ни черта не слышно.

Снова помолчали. Джек слышал, как все вокруг тяжело дышат. Потом с изумлением ответил:

— А ведь светает! Ночь прошла?! Прошла, надо же…

— Кинем еще километров пять. — Иоганн вдруг тихо засмеялся: — Неплохо получилось, а?

6

— Ласло — часовой. — Иоганн широко, с яростным хрустом, зевнул. — Через час — Жозеф, потом — я. Спать, всем спать…

…С рассветом остановились в небольшой рощице в основном из живых деревьев. Пленному, не дожидаясь, чтобы проснулся, вкололи еще снотворного, а сами засыпали — от схлынувшего перенапряжения и физической усталости — практически стоя. Но Джек, укладываясь рядом с Диком, все-таки спросил:

— А что это за Дымящееся Зеркало?

Дик посмотрел хмуро, удобней устроил под головой рюкзак. Ему явно не хотелось говорить, но Джек смотрел настойчиво, и новозеландец ответил сумрачно:

— Дымящееся Зеркало… Вот что, спи-ка ты. Ты две ночи не спал.

— Да? — Джек искренне удивился. — Не чувствую. Честно.

— Правда? — забеспокоился Дик. — Выпей-ка метапроптизола. Сразу почувствуешь, что перспектива проспать три часа тебя вдохновляет.

— Да ну, я как-нибудь без него, — помотал головой Джек.

— Ну как хочешь. Да это пройдет, сначала всегда напрягаешься слишком. — Дик улегся снова и закрыл глаза. Похоже, тут же и уснул.

Джек вспомнил, что и позапрошлую ночь не спал почти совсем, и до этого… Вот черт, да он уже четверо суток не спит нормально! Ну, в таком случае он заснет, стоит только глаза закрыть.

Но сон не шел — совершенно и абсолютно. Джек чувствовал, что очень устал. И тем не менее не мог заставить себя уснуть. Это было похоже на издевательство.

Кончилось тем, что он, мысленно шипя ругательства, полез в аптечку и, достав таблетку, проглотил ее, оказавшуюся шершавой на ощупь и совершенно никакой на вкус. Улегшись снова, юноша принялся ждать, когда подействует транквилизатор…

* * *

— Ну и подвело вас, ребята, прямо беженцы из Безвременья! Глядя на вас, человек ведь запить может…

Юрка Дожинцев из первого отделения уверенным шагом направился к ребятам второго, которые только проснулись. Следом, улыбаясь, шагали другие из первого во главе со своим сержантом Паоло Мальвони.

— Ого, да у них добыча! — крикнул Штефан Ягр. — Целый жирный свин! Свин-свин-свин… э, он настоящий?

— А что, не видно? — Ласло ткнул дрыхнущего пленного пальцем в спину.

— Да кто ж их знает, я таких махди раньше только дохлыми видел… Э, да он и не махди, чистопородный бандосина! Ловко!

— А третье где? И лоун стар? — поднял голову Иоганн.

— На подходе… Это не за вами тут эскадрон на пони поспешал? С выпсуками? — Мальвони достал шоколадку, переломил, протянул половину Елене.

— Мм? — Иоганн пожал плечами. — Может быть, за нами. Мы их сильно разозлили. А что такое?

— Да… Они тут в балке лежат. Полчаса на восток… все тихо, жуки-пуки-ца-ца-ры…

Иоганн молча выставил большой палец. Итальянец сделал вид, что отрывает его.

— Идут, — бросил Дик лениво.

На опушке рощи появились остальные из пятого взвода — люди О'Салливана и отделение огневой поддержки во главе с лейтенантом Фишером.Иоганн встал.

— Они кого-то несут…

Тут уж повскакали все. В роще воцарилось напряженное, нехорошее молчание. Все смотрели на приближающихся ребят.

Сам Фишер шел впереди. За ним подгоняли двух махди. Следом двое парней несли самодельные носилки.

— Кто? — тихо спросил Мальвони.

О'Салливан прошел мимо него, зацепив плечом, лицо веселого ирландца было окаменевшим, как лицо статуи. Его ребята тоже проходили мимо, глядя себе под ноги.

— Вольф, — ответил Фишер, снимая шлем.

Иоганн медленно подошел к носилкам, откинул край пленки.

— Ясно…

Джек увидел, что трофейные халаты, из которых были собраны носилки, внизу подтекли: сгустки крови уже застывшие — по всей длине.

— Мина, — сказал за спиной Джека Андрей. — Ах дурачок, дурачина, дурачила…

— Докладывайте, Херст. — Фишер знаком показал, чтобы опустили носилки.

— Разведаны и размечены на кроках несколько проходов в обороне. Взят в плен «берет»… белый, сука. Бумаги его у нас.

— У нас тоже двое пленных… — Лейтенант приподнял угол рта. — Вольф погиб из-за них, а они, выходит, и не нужны… — Он чуть повернулся, черканул рукой по воздуху.

Это движение весьма обрадовало ребят. Несколько ног вытолкнули обоих взвывших махди в сторону, потом дважды треснули пистолетные выстрелы — стреляли в затылок, даже не дав обернуться и начать умолять.

— Можно возвращаться. — Фишер посмотрел на верхушки деревьев. — Домой, больше нам тут делать нечего…

Через холмы снова шли колонной с охранением на флангах и впереди, в голове строя. Джеку хорошо это запомнилось: цепочки фигур среди серого пространства с редкими зелеными пятнами, несколько неподвижных, вглядывающихся в обе стороны дозорных, и тучи, через которые расплывчато просвечивало солнце. Слышно было, как напевает Андрей.

Этой ночью снова будет дождь…

Свет ракеты разорвет густую полночь,

И сирены вой, как острый нож,

Снова позовет меня на помощь…

Я ногами в землю врос.

(Это мне потом приснится!)

Эти дальние холмы —

Мира нашего граница!

Буду долго вспоминать

Продуваемые ветром,

Не дающие мне спать

Сорок восемь километров…^[345]

* * *

Вышли к границе холмов на вторые сутки, уже в темноте. Странно, но за взводом не были высланы БМП, хотя предупредили! Джек, настроившийся уже доехать до лагеря, мысленно взбесился, как только может взбеситься усталый солдат, которого вынудили снова что-то делать. Фишер шел и хладнокровно чертыхался… но потом словно споткнулся:

— Что это?!

Над лагерем метнулись, сталкиваясь, лучи прожекторов — и дальше, дальше, по всей линии влево и вправо и в тыл. Лучи плясали безумный танец, кто-то менял цветные фильтры, выписывал в небе вензеля. Потом вслед за лучами в небо вонзились сотни трассерных очередей — стреляли длинными, и треск автоматической пальбы несся по округе.

— Если это нас встречают, это, право, слишком… — тихо пробормотал Дик.

— Может, нам тоже пострелять? — предложил кто-то.

— Отставить! — рявкнул Фишер, удивленный и рассерженный. — Мазл! У них там что, скапази у всех?!

— Э, а сегодня у нас не Ватерлоо?^[346] — спросил Джимми Кин из первого. Фишер мельком глянул на часы:

— Да нет, неделя еще… А на думми вик^[347] так не бесятся…

Почти бегом — откуда и силы взялись! — подгоняя бандита, уже сутки шедшего своими ногами, взвод заторопился к внезапно сошедшему с ума лагерю.

— Похоже на новое возвращение Солнца, — на бегу поделился впечатлениями Андрей.

Джек кивнул — он знал, как выглядел этот день, даже хронику видел.

Картина лагеря между тем поражала своей фееричностью, и чем ближе они подходили, тем ясней слышались шум, крики, песни — короче, картина сумасшедшего, безоглядного веселья.

Недоумение усилилось, когда их окликнули у прохода через передовую:

— Стой, кто идет?!

— София! — отозвался Фишер.

— Саутгемптон! — навстречу шагнул парень из стрелковой роты. Он улыбался так, словно увидел своих оживших предков, и улыбка выглядела до такой степени дебильно, что Фишер резко спросил:

— Вы пьяны, рядовой?!

— Товарищ лейтенант! — Глаза часового в самом деле были какие-то… с чеканутинкой. — Товарищ! Лейтенант! Сегодня трезвых нет, даже кто трезвый! Сегодня пьяны даже те, кто не пил!

— Что это… — начал Фишер, мельком оглянувшись на своих изумленных солдат.

Часовой перебил его:

— Да вы послушайте, товарищ лейтенант! Сейчас повторять будут! Вот!

Что-то громко щелкнуло вдали, и через могучие усилители раздалось, заглушая шум:

— …Взяли столицу Империи Картелей^[348] войска Англосаксонской Империи! — Все узнали голос диктора русской «Орбиты». Странным было то, как он звучал. Отлично поставленный, совершенно безэмоциональный, сочный голос сейчас звенел, из него буквально рвалась, как у мальчишки на первом свидании, радость. Это было не вполне понятно, конечно, что англосаксы наконец-то добили Империю Картелей, это хорошо, вокруг захлопали друг друга по плечам и ладоням. Но… И тут диктор заговорил снова, и каждое его слово было будто гром, в речи слышалась гордая торжественность: — Сегодня… 24 июня… войска Русской и Англосаксонской Империй и конфедеративные отряды… начали массированное наступление… на азиатских фронтах!.. В 12.00 по Гринвичу… войсками свободного мира был взят… последний оплот азиатских фанатиков-людоедов, их столица, город Шамбала! Организованное сопротивление… сломлено! Войска Империй выходят к Индийскому Океану! Отныне… боевые действия широкого масштаба… закончены! Банды бегут в Южной Америке и Азии… на многострадальном африканском Юге… на землях древней Арейи… и побережье Ливийского залива! Брошены сотни единиц техники… запасы снаряжения! Пленных… не будет! Друзья! Это ПОБЕДА! Реконкиста… вступает… в завершающую фазу!

И в тот же миг в наступившей в эфире тишине над лагерем загремели гневные голоса, похожие на голоса древних богов Европы, обращающихся к своим отважным потомкам:

Пламя гнева горит в груди!

В бой, арийцы, заря впереди!

Бей проклятых врагов!

Смерть за смерть, кровь за кровь!

Пламя гнева, в поход нас веди!

Это был марш «Пламя гнева», впервые прозвучавший много лет назад, когда «Империи» человечества были по большей части лишь мечтами двух небольших групп полных веры и отваги полуголодных и озлобленных людей. Говорят, марш представлял собой переделанную кем-то песню старых времен. Но не все ли было равно?

В те годы, когда еще ничего не было ясно. Когда Земля еще полыхала и корчилась в судорогах под ветреными снежными тучами. Когда враг был многолик и вездесущ и говорил нередко на одном с тобой языке.

Этого врага вела не жестокая, но понятная жажда власти и самоутверждения, не презренная, но тоже объяснимая мечта о богатстве. Нет, лишь тупая, всеразрушающая злоба, ненависть ко всему человеческому двигала им тогда. Враг этот нес не рабство, не смерть отдельным людям — он готов был добить Землю и умереть сам в пепле чужих надежд и мечтаний. Вечное забвение всего, бездна без возврата — вот что нес враг. Ядерные вихри, сжегшие прежнюю цивилизацию, казалось, выжгли и то человеческое, что еще оставалось в людях. И казалось, что еще какие-то годы — и последний человек пойдет в пищу последнему зверю, похожему на человека… а потом погибнет и тот, и Земля полетит дальше через космос — мертвый шар в космах туч, мир, в котором умерла не только красота, но уже даже ужаса нет, потому что ужас знают лишь люди…

Все было учтено силами, которые двигали врагом.

Кроме двух событий.

Всего двух.

На набережной вымершего и выжженного Владивостока оставшийся человеком человек по имени Николай отобрал у банды людоедов одичалого ребенка, потерявшего от ужаса речь.

На корабле, который напропалую несло к берегам Канады, молодой офицер SAS по имени Эдмунд убил троих скотов, решивших, что настало их время.

И эти два человека не захотели, чтобы ужас взял верх над миром…

…И теперь люди победили. Они твердо знали, что победили. И твердо знали: все, что бы ни затеял сейчас враг, есть просто дикий предсмертный вопль, бешеные трепыхания упыря, пробитого осиновым колом…

Джек застыл, как громом пораженный. Он видел, что Андрей плачет. А потом Дик с серьезным, торжественным лицом поднял автомат стволом в небо, снимая его с предохранителя, и веером выпустил вверх весь магазин.

Глава 3 ТЫ У МЕНЯ ОДНА…

Ибо — Африкой была!..

…Нашей Африкой была!

Африка — и баста!

Дж. Р. Киплинг. Африка

1

Десятая сводная дивизия праздновала победу.

Второе отделение забежало в блиндаж, только чтобы устроить на местах оружие, Андрей еще захватил гитару. Снаружи отделение сразу же рассеялось. Удержаться вместе было просто невозможно: вокруг кипели разговоры, люди плясали, пели, выступали на импровизированных эстрадах, пили, смеялись, звучала музыка, сотни веселых, сияющих, в основном юных лиц кружились водоворотом — живые, ненатужно веселые. Хохочущие… Не обходилось и без серьезной выпивки: известно с давних пор, что русские пьют водку, англичане пьют виски, французы пьют коньяк, а шведы пьют. Но никто не хватал никого за грудки с вечным и одинаковым на разных языках: «Ты меня уважаешь?!» — именно в те моменты, когда уважать спрашивающего как раз очень трудно, и Джек с банкой пива в руке неожиданно оказался рядом с большущей свежей стенгазетой, украшенной карикатурами и надписями, возле которой покатывалась от хохота солидная толпа. Верх листа украшало название «На привале».

Картинка: группа солдат на учениях перед мостом с табличкой: «Мост взорван!» Тут же — эта самая группа шествует по мосту, у сержанта в руках другая табличка: «Преодолеваем реку вплавь!»

Картинка: часовой со зверским лицом направляет на солдата автомат: «Руки вверх!» Тот в самом деле стоит с поднятыми руками, в руках — ящик с надписью: «500 кг».

Картинка: на парашюте спускается полевое оружие, на лафете сидит со зверским лицом десантник и орет: «Снаррряд!!!»

Картинка: орудие, возле него амбал, два ящика снарядов под мышкой, еще два — под другой, второй солдат висит на плече: «Подносчики снарядов прибыли!»

Картинка: двое парашютистов у открытого люка, за которым облака. Один — другому: «Пойдем выйдем?!»

Картинка: летит парашютист с криком: «Браа-ат, за что надо дергать?!» Летящий ему навстречу с земли другой — обгорелый и оборванный — отвечает: «Ничего не дергай! Я уже дернул!»

Картинка: бой, стрелок лежит, держит автомат вверх магазином и говорит сержанту: «С чего вы взяли, что я волнуюсь?»

Картинка: в бинокль двое солдат рассматривают высоту, окруженную толпой атакующих бандитов. Там целуются, ни на что не обращая внимания, штурмовик и санитарка. Один наблюдающий — другому: «Везет же некоторым…»

Две картинки рядом: вальсирует усатый гусар с дамой, на поясе — сабля; вальсирует усатый штурмовик с девушкой, через плечо — «двушка».

Картинка: солдата ведут расстреливать, но он останавливается — дорогу перебежала черная кошка…

Картинка: разведгруппа стоит на кочковатом поле. Сержант держит кроку: «Ну и где это скопление бандосов?!» При ближайшем рассмотрении видно, что разведчики стоят на головах столпившихся махди.

Надпись:

«Наши парни в очередной раз сотворили обыкновенное чудо. Им за это, по обыкновению, ничего не было».

Рассказ:

«Изобрели как-то особые часы. При произношении каждого ругательства они начинают спешить на одну минуту. Повесили их в нескольких местах для испытаний, начали через неделю проверять. В детском саду — спешат на десять минут. В школе — на сутки. В училище — на двое. В тыловой воинской части часов нет.

— У вас тут часы висели, где они?!

— Какие?! А, эти. Так начальство велело вентилятор снять…

Проверяют в части на фронте. Нет часов.

— А где, — спрашивают, — у вас тут вентилятор висел?

— Какой вентилятор?! Мы думали, это беспилотный вертолет-разведчик, как вы его повесили, так он через минуту и улетел…

Проверяют в разведвзводе. Часы висят, как висели, идут минута в минуту. Комиссия поражается:

— Да как же так?! Это что, разведчики совсем не ругаются?!

— Да кто их знает, они тут последний раз месяц назад были…»

Рассказ:

«Идут занятия у артиллеристов. Офицер долго объясняет, что гаубичный снаряд летит по крутой дуге. И тут один из будущих артиллеристов спрашивает:

— А если во время уличного боя гаубицу положить набок, снаряд залетит за угол?!

— Залетит. Но наш солдат из-за угла не стреляет!»

Рассказ:

«Ас-вертолетчик получил в награду автомобиль и тут же попал в автокатастрофу. Друзья его в госпитале навещают, спрашивают — да как же так-то?!

— Да кто его знает! Иду нормально, впереди — столб… Ну я, конечно, шаг-газ на полный, штурвал на себя…»

Картинка: бандосский штаб. Главарю докладывают: «Положение ужасно, но оно стабилизовалось!»

Картинка: бой. Двое солдат. Один с разочарованным лицом говорит другому: «У-у, е, бой-бой… только разговору. У нас на танцульках шуму было больше, да и кровищи тоже»…

Джек с удовольствием посмотрел бы еще — тем более что газета была огромной, — но чуть в стороне раздался хорошо знакомый голос, что-то певший под гитару, и юноша двинулся туда, энергично прокладывая себе дорогу.

На «сцене» из пустых ящиков выступал самодеятельный ансамбль — две гитары, губная гармошка, скрипка, оркестровый барабан и какая-то штука вроде тех, что можно увидеть на картинках в исторических книжках — похожая на гитару, но круглая, со множеством струн и выгнутым грифом; ее держал в руках необычно длинноволосый красавец.

Это был ротный ансамбль «Наймиты империализма», что и подтверждалось табличками, висящими на груди у каждого музыканта и украшенными этими самыми надписями. Ансамбль играл все подряд, а Андрей в нем был гитаристом — раньше Джек этого не знал и теперь с изумлением смотрел на то, как русский весело поет, притопывая ногой, а ребята вокруг эстрады со смехом подхватывают:

Все болота, болота, болота,

Восемнадцатый день болота…

Вот промокли рубашки от пота —

Что поделаешь, такая работа!..

Восемнадцатый день ни корки —

Терпеливо несем эту кару!

Вот вчера варили топор мы,

А сегодня сварим гитару!

Тяжело по холмам пробираться,

А голодными — бесполезно.

Мы пытались поужинать рацией,

Но она оказалась железной…

А недавно на огонечек

Заглянул к нам туземный товарищ.

Разложив небольшой костерочек,

Славный суп из него мы сварим.

На бедро одной девочки, Нади,

Я давно гляжу с вожделеньем…

Но бифштекс из нее наладить —

Уронить престиж поколенья!

Мы мужчины! Не потому ли

Так упрямо идем к своей цели?

Правда, двое на днях утонули,

Ну а третьего, толстого, — съели…

— Спой «Парус»! — крикнули из толпы.

— «Парус», Андрэ!

— Анджей, давай «Парус»!

— Эндрю, спой «Парус»!

Кричали со всех сторон. Андрей, шагнув вперед, поднял руку. Другие инструменты — а ребята-музыканты все это время что-то наигрывали — умолкли. Андрей шире расставил ноги, повесил гитару поперек груди, как автомат на марше. Лицо русского стало замкнутым, словно он ушел куда-то от сцены, от ребят вокруг… Стало очень тихо, и шум из других мест не слышался, точнее, не воспринимался. Андрей вновь поднял руку — теперь над гитарными струнами — медленным, странным жестом. Джек замер в почти суеверном ощущении чего-то… чего?!

Грохнули струны, а Джеку почудилось, что дробно и однообразно ударил барабан: «Там-дам, га-дам, та-дам, та-дам!» Голос Андрея полоснул, как размашистый удар клинка:

А у дельфина вспорото брюхо винтом!

Выстрела в спину не ожидает никто!

На батарее нету снарядов уже!

Надо быстрее на вираже!

Но парус!

Порвали парус!

Каюсь! Каюсь. Каюсь…^[349]

…Андрей резко нагнул голову и шагнул назад, бросая гитару на бедро. Тишина осталась — не нарушилась, замерла, словно воздух застыл… «Каюсь! Каюсь. Каюсь…» — переводя дыхание, повторил Джек слова, казалось, все еще отдающиеся вокруг…

И вдруг Андрей, вскинув голову, улыбнулся, качнул товарищам по группе гитарным грифом — и со «сцены» в «зал» полилось задорное, веселое:

Пианино не потащишь на плечах,

Скрипка сырости и тряски не снесет,

Не поднять орган по Нилу на плотах,

Чтоб играть среди тропических болот.

А меня ты в вещевой впихнешь мешок,

Словно ложку, плошку, кофе и бекон, —

И когда усталый полк собьется с ног,

Отстающих подбодрит мой мерный звон.

Этим «пилли-вилли-винки-иннки-плей!»

(Все, что в голову взбредает, лишь бы в лад!)

Я напомню напоить к ночи коней,

А потом свалю где попадя солдат…

— Что за песня? — удивленно спросил Джек у своего соседа, рыжего парнишки с эмблемой одной из стрелковых рот. Тот вытаращил глаза:

— Ты чего?! Это же Киплинг — наш Киплинг! Ты что, не англичанин, что ли?! — и тут же отвернулся — слушать.

— Киплинг? — пробормотал Джек. Он читал «Книгу Джунглей», конечно, и на уроках литературы кое-какие стихи. Но этого там не было. Эх, черт, жаль, это же здорово! Жаль, жаль, что он слов не знает, вон многие поют, положив руки друг другу на плечи…

Перед боем, ночью, в час, когда пора

Бога звать или писать письмо домой,

«Стрампти-тампти» повторяет до утра:

«Ты держись, дружок, рискуй, пока живой!»

Я Мечты Опора, Я Чудес Пророк,

Я за Все, Чему на Свете не Бывать;

Если ж Чудо совершится, дай мне срок

Подстроиться — и в путь ступай опять.

По пустыням «Тумпа-тумпа-тумпа-тумп!» —

У костра в кизячном смраде мой ночлег.

Как воинственный тамтам, я твержу,

грожу врагам: «Здесь идет победный Белый Человек!»

— Р-ра-а-а!!! — заревели вокруг, подбрасывая вверх самое разное — от гранат до курток. Эта песня в самом деле была для них, да более того, это была их песня! Со сцены начали стрелять вверх трассерами, и рев перешел в восторженный вой, разразившийся, в свою очередь, криками «ура!» на десятке языков.

Разноголосье кипело вовсю. Никто никого почти не понимал — и не от незнания языков, а просто от радостной обалделости. И в то же время каждый отлично понимал каждого. О чем мог кричать твой товарищ с таким же очумелым и радостным лицом, как у тебя самого? Да о том же, о чем и ты, — и все понятно!

В одном месте целая компания отплясывала акробатический рок-н-ролл. Девчонки и парни в военной форме, раскрасневшиеся, смеющиеся, вертелись, кружились, прыгали под одобрительный крик и свист друзей. Джек пожалел, что не умеет так плясать: он только теперь обратил внимание на то, что среди девчонок полно симпатичных, и военная форма лишь оттеняет их красоту.

Чтобы не огорчиться совсем, Джек двинулся дальше, высматривая ребят из отделения, но вместо этого на глаза ему попалась целая компания, окружившая рослого белокурого парня, который танцевал старый брейк. Джек залюбовался странно-пластичными движениями неизвестного танцора. Кто-то бросил ему автомат, он ловко поймал оружие и начал танцевать с ним, причем так, что оружие оставалось совершенно неподвижным в воздухе. Это было красиво и захватывающе, но интересными были и разговоры проходивших мимо людей…

— …Три километра бежим по кругу, и углы не срезать!..

— …Открывает дверь — а там обрыв.

— Очень удивился?

— В том-то и все дело, что ни капли! Плюнул вниз и закрыл дверь…

— …Ходил и кидал дымовушки в окна. Делать было нечего…

История про дымовушки заинтересовала Джека, и он уже хотел спросить, где это было и с кем, но его намерение неожиданно прервала песня — ее громко пели десятка три голосов:

Спишь одиноко в холодной темнице,

Но дверь отворится в темную келью,

Сердце огня, сердце гордой волчицы

Разбужено песней царя менестрелей.

Сколько веков унижалась в плену,

Час наступил отплатить за позор,

Я иду колесо жизни вспять повернуть,

И напишем тогда мы судьбы приговор.

Разрушенье и боль, вечный голод и страх,

Возведем в пустоте царство веры и стали,

Ты идешь, и сверкают пожары в глазах —

Ну а толпы свиней свою правду прожрали…

Левее того места, где стоял Джек, солдаты начали восторженно и приветственно кричать, расступаясь перед группой всадников, словно бы плывущих через людское море. Люди на высоких, сильных конях были вооружены — по-разному, но очень солидно — и одинаково обмундированы: в коротких пятнистых куртках, перетянутых армейскими ремнями, армейских же штанах-«ящерицах» и кавалерийских сапогах. Были там и молодые, и мужчины среднего возраста, и уже совсем пожилые, и просто мальчишки. Все пели и посматривали по сторонам.

— Кто это?! — удивленно спросил Джек у стоявшего рядом артиллериста. Тот изумленно покосился на Джека, потом улыбнулся:

— Новенький? Это партизаны Крэйна!

2

Партизаны неспешно проехали мимо Джека. Он с любопытством разглядывал этих людей, о которых уже немало слышал — об их отваге, жестокости, упорстве и умении сражаться, об их боях на три фронта и о том, наконец, что левый фланг дивизии прикрывают именно партизаны. Вообще-то со словом «партизан» у него ассоциировалось что-то из укрытых снежными тучами времен полного беззакония, а эти люди не очень соотносились с таким образом.

Между тем один из партизан — не очень высокий, тонкий в талии, с длинными каштановыми волосами, рассыпанными по плечам, — заметил, что Джек с интересом и слишком пристально рассматривает отряд, засмеялся и свесился с седла:

— Я тебе что, так нравлюсь?

Джек ошалело и испуганно мигнул… но тут же понял, что с ним говорит — девчонка! Да, девчонка примерно его лет, и уже вполне… ну, короче, под курткой явно много интересного. А синие глаза просто брызгали весельем. Проезжавшие мимо партизаны посмеивались и отпускали шуточки.

А Джек ответил:

— Теперь — да.

— Теперь?! — девушка засмеялась. — Ну и ответец!

— Я просто сначала тебя не разглядел…

— Ого! Это уже оскорбление! — Похоже, она и впрямь немного обиделась и, выпрямившись в седле, развела ноги в высоких, под колено, узконосых сапогах с отворотами, чтобы пришпорить коня.

— Погоди! Если я приглашу тебя потанцевать, — Джек улыбнулся, девчонка ему нравилась, — я искуплю вину?

— А ты считаешь, что это великое счастье — танцевать с тобой?! — фыркнула девушка, но ноги опустила и подбоченилась. — Хотя… — она улыбнулась углом рта, — мальчик ты симпатичный, и я… Слушай, то, что подо мной, называется «конь», это такое древнее реликтовое животное. Ну, как поезд, только живой. Я его сейчас отгоню на станцию и, если ты поторчишь тут еще минут десять, вернусь. А там посмотрим, прощу ли я тебя.

— Десять минут постою, — согласился Джек. Про себя он твердо решил, что подождет четверть часа, не больше. Он знал, что есть на свете категория девушек, у которых высшим шиком считается не прийти на встречу, а потом рассказывать подружкам, как «этот дурачок три часа торчал под часами со своим идиотским букетом!». И, если честно, уже почти настроился на это — девчонка выглядела бедовой, — но совершенно неожиданно она вынырнула из толпы рядом и улыбнулась, наклонив голову к плечу.

— Вот и я. Но времени у меня не очень — Уинд будет волноваться.

— Уинд — это твой парень? — спросил Джек.

— Уинд — это мой конь.

Джек хмыкнул. Он много раз видел коней, но это были либо шотландские пони, юркие, выносливые и несерьезные, либо пока что редкие огромные шайры. А со скаковым жеребцом он сегодня оказался так близко впервые и не знал, может ли конь волноваться. Не во всяких там книжках, а на самом деле.

— Потанцуем? — Джек кивнул в сторону музыки.

Девушка рассмеялась:

— Ну ты и торпеда! Ты новенький, наверное?

— Ну да, — кивнул Джек. — Всего одна ходка, хотя слона уже видел.^[350]

— Я так и сообразила. Ваши с девчонками или повежливей… или никак.

— Никак? — удивился Джек. Девушка сделала нетерпеливый жест рукой, и на пальце сверкнуло кольцо, на котором юноша различил руническую лигатуру —

— Ну да, никак. Сам понимаешь: он и она, потом война, она одна, ну и… «ни одна девчонка мне не нужна!» — Джек засмеялся, так ловко это у девчонки сказалось. — А у тебя девчонка есть?

— Нет.

— A-а… Может, скажешь, как тебя зовут?

— Джек. Джек Брейди, Англия… Донкастер.

— О! — Девчонка поправила волосы. — Земляк… Стелла Фильги. Наша ферма была недалеко от шотландской границы, а сейчас тут, у истоков Нэйтив Северн… Ну ладно, чего стоим?! Пошли танцевать!..

Во время танца Стелла откровенно изучала Джека, и он отвечал тем же. Девчонка была пониже среднего роста, но очень ладно сложенная, стройная и ловкая, как из кино про каких-нибудь первооткрывателей… да, собственно, она и есть из первооткрывателей, если подумать. И красивая. Очень. Пожалуй, Джек и раньше видел таких красивых девчонок, но они, как правило, слишком драли носы от осознания своей конкурсной красоты,^[351] особенно в современном мире. Стелла — нет.

Именно танцуя, они и разговорились по-настоящему. Выяснилось, что Стелла обожает лошадей, охоту, Барри Кинга^[352] и «Реванш»,^[353] а ненавидит кошек, учебу и махди и мечтает стать специалистом по критическому сельскому хозяйству,^[354] но «только когда бандосов доколотим». У Стеллы оказалось двое братьев — «щенков», как она их называла, одиннадцати и девяти лет, мать, отец, дед и бабушка. Был еще один брат, но полтора года назад «черные повязки» его подсекли за Форсом и грохнули. Хладнокровие, с которым шестнадцатилетняя девушка говорила о смерти брата, могло бы испугать, но не Джека, который был вполне сыном своего времени. На Стелле был неплохой «боди каунт» — более полусотни убитых. И обо всем этом девушка говорила, не переставая танцевать и совершенно равнодушно, без гордости или отвращения. Как о нелюбимой, но насущно необходимой работе.

Говорить с нею легко, и Джек радовался, что встретил Стеллу.

— Хорошо, что вы наконец здесь, — между тем сказала девушка, когда они отошли в сторону отдохнуть. — Без вас нам бы крышка еще в прошлом году. Заставить нас сдаться они и не думают, это глупости, мы сюда переселились не затем, чтобы сдаваться дикарям. А вот, поднапрягшись, перебить… — Лицо девушки омрачилось. — Они иногда ухитряются захватить ферму. Джек, то, что они тогда творят, жутко. Те, кому перерезали горло сразу, могут считать себя счастливчиками. Я сама кое-что повидала… ну и мы, конечно, в долгу не остаемся — переходим границу и уничтожаем всех, кто нам попадется. Все равно людей там уже давно нет — одни чудовища. Легко сохранять безразличие, если живешь в стране, где уже много лет не стреляют…

— Нам это не безразлично, — возразил Джек обиженно.

— Я знаю… — дернула плечом девушка. — Не думай, я не осуждаю… ведь это ваша жизнь, а нас сюда никто не загонял плетью… — Огоньки в глазах Стеллы погасли. — Ты знаешь, ты так смотрел, когда мы проезжали, что… и я, в общем, подумала: «Вот еще один любитель экзотики!» Нет, такие не часто встречаются, но иногда бывают просто идиоты. Приезжают, щелкают дорогими фотоаппаратами и смотрят… как на дикарей каких-то, честное слово! По-моему, даже разочаровываются — то ли хотят увидеть каменные хижины, крытые соломой, яму, где настелены шкуры, вместо кровати…

— У нас дом крыт соломой, — сообщил Джек. — Мистер Лэйберт, кровельщик, кстати, от учеников отбоя не знает. И не всякого возьмет.

Стелла улыбнулась:

— Я не об этом. Я о сути, так сказать… Так вот, я подумала, что ты такой же.

— Просто я никогда раньше не видел партизан. Читал… ну, кино еще видел… А вот так — нет, — признался Джек. — И таких красивых коней, как у вас, вживую ни разу не видел.

— Серьезно?! — ужаснулась Стелла. — Нет, конь тут — это самое то! Хочешь, научу ездить верхом?

— А ты что, к нам часто приезжаешь?

— Не-ет… но ты можешь ездить в свободное время к нам на ферму. Считай, что я тебя пригласила!

Джек не успел никак отреагировать на неожиданное, но лестное предложение. На плечо ему легла сильная, уверенная рука, и ее нажатие было недобрым.

Юноша обернулся. Перед ним, широко расставив ноги, замер рослый парень в форме партизан, крепкий, с мужественным красивым лицом.

— По-моему, тебе стоит уйти отсюда, — медленно, с характерным йоркширским выговором, резко «обострившимся» за годы катастроф, произнес он, щуря холодноватые серые глаза.

Джек сразу же напружинился. Он сообразил, что драки не избежать. Год назад юноша, скорее всего, поопасался бы ввязываться в схватку с таким противником: йоркширец выглядел старше и сильнее. Но сейчас…

— Что так? — вежливо спросил он.

— Фил! — громко сказала Стелла.

Йоркширец Фил дернул плечом:

— А то, что мне не очень-то нравится, когда так смотрят на наших девчонок, — спокойно сказал он.

— Думаю, я это переживу, — так же спокойно сообщил Джек, глядя прямо в глаза Филу.

И тогда Фил ударил.

Но он совершил типичную ошибку человека, никогда специально не учившегося драться, — слишком широко размахнулся. Джек плавно, быстро нырнул под удар и, оказавшись сбоку от Фила, ударил его левой в бок, а правой — в скулу.

Голова йоркширца мотнулась, он сложился вдвое и рухнул наземь. Ссора началась и окончилась так быстро, что окружающие обратили на нее внимание лишь в момент падения Фила. Джек задумчиво потер кулак.

Несколько партизан уже спешили к месту драки. Джек увидел Дика, Эриха, еще парней из их взвода и других, незнакомых… Похоже было, что сейчас может начаться новая драка — групповая.

— Не стоит драться на таком празднике.

Это сказал подошедший капитан Мажняк. С ним был партизан, имевший вид дегенерата-амбала: небольшие глазки под массивными надбровными дугами, дважды переломанный нос, извилисто спускавшийся по лицу, расплющенные уши и неоднократно зашитые губы.

— Опять Фил, — с мрачным удовлетворением сказал дегенерат голосом «тролля из пещеры». — О, а кто его так красиво?

— Я… — Джек выступил вперед и добавил: — Сэр, — здраво рассудив, что Мажняк не станет ходить с кем попало.

Фил тем временем завозился и сел, уронив голову на грудь. У него был вид человека, пытающегося понять, что это, собственно, было?

— Кто начал, рядовой? — осведомился Мажняк.

— Нечего и спрашивать, — буркнул амбал. — Это Фил. Никак не научится драться, думает, что здоровый — и хватит…

— Он набросился на Джека! — сердито «сдала» Фила Стелла. — Чертов идиот, он никак не может предоставить мне самой разбираться с моими делами!

Кто-то в толпе весело свистнул. Джек увидел, что Дик подмигнул ему, а Эрих показал большой палец.

— Неплохо вклеено, — оценил «дегбал». — Помогите ему встать и усадите где-нибудь в теньке… Пошли, кэп. Вопрос о драке снят.

Это и на самом деле было так. Двое парней куда-то отбуксировали еле перебирающего ногами Фила. Толпа рассосалась. Дик, проходя мимо, толкнул Джека в бок.

— Почему ты не сказала, что у тебя есть парень? — резко спросил Джек. Он ощущал злое разочарование: эта Стелла, оказывается, скрытная и хитрая девчонка! Наверное, жалеет, что не вышло настоящей драки…

— Да он не парень мой, ты что! — Стелла тронула Джека за рукав. — Филипп Летчи — друг моего брата Ала… убитого, я говорила. И сейчас считает, что вроде как обязан обо мне заботиться. Он вообще-то хороший, смелый, но… упрямый. — Стелла сделала гримаску.

— А этот, который пришел с нашим кэпом? — полюбопытствовал Джек, решив поверить объяснению.

— Это? Да это же Крэйн, наш командир!

— Крэйн?! — изумился Джек. Тот, кого он увидел, не очень-то походил на командира партизанского отряда в его понимании.

— Да, а… Ах да! — Стелла весело и очень красиво рассмеялась. — Это всех сперва ошарашивает! Видок у него, конечно, как будто его доктор Франкенштейн сшил из кусков…^[355] Но он очень умный. Честно, очень. А его сыновья в мать, настоящие красавцы. Джерри тринадцать, а Уильяму пятнадцать лет.

Джек ощутил вновь толчок досады и посмеялся: «Какого черта?! Кто она мне? Ну, потанцевал я с ней. Ну, пригласила она меня домой. Ну и что мне до ее личных дел и симпатий?!»

— Потанцуем еще? — предложил Джек. Стелла огляделась и сказала:

— Давай лучше просто пройдемся… Если захочешь, можешь правда приезжать, серьезно.

— А у вас бывают праздники с танцами?

— Ты танцевать приедешь или учиться ездить верхом?! Бывают. И танцы, и конкурсы, и спектакли. И вообще, мы живем очень… — она задумалась, подыскивая эпитет, — тесно, что ли? Не порознь.

— Странно, — неожиданно для самого себя сказал Джек.

— Ты о чем? — Остановившись, Стелла поправила отвороты сапог.

— Ты красивая девчонка, а парня у тебя нет.

Стелла резко выпрямилась. По лицу ее пробежала тень.

— Как ты думаешь, почему я сражаюсь?! — зло спросила она. — Почему я занята этим делом? Потому что я такая вся из себя амазонка или потому что у нас не хватает мужиков?! — Джек растерянно молчал. — Мы еще в Англии познакомились. Ему было двенадцать лет, мне — одиннадцать. Мы дружили… потом наши семьи переселились сюда. Мы продолжали дружить. Полтора года назад на ферму его родителей напали… Его привезли вместе с остальными… я не узнала… лицо было все в сгустках крови, разрублено… Он лежал на брезенте, руки по швам… пятнадцатилетний мальчишка… Я поклялась потом отомстить. Остальные смерти, даже смерть брата, к этой клятве уже ничего не смогли добавить.

Она умолкла. Джек не узнал тогда, что четырнадцатилетняя Стелла отыскала главаря банды, напавшего на ферму ее друга. Они встретились в суматошном бою, и Стелла, выдернув «черноповязочника» из седла брошенным арканом, погнала своего коня в галоп, удавив врага… Но юноша почувствовал, что ему почти физически нехорошо. Был праздник. Но даже на нем среди людей, широко улыбаясь, сидела безглазая тварь — Смерть…

— Прости, — пробормотал Джек, — я не знал…

— Откуда ты мог знать, — без укоризны или напряжения откликнулась Стелла. — Пойдем погуляем еще?

3

В блиндаж Джек вернулся лишь утром, точнее, под утро. Если бы радость измерялась ваттами, юноша запросто мог бы работать прожектором. Соответственно, ему казалось, что все вокруг должно быть украшено гирляндами роз и цветной рекламой.

Но в блиндаже этого — увы! — не наблюдалось. Елена лежала на кровати ничком. Анна, сидя рядом с нею, держала ладонь у нее на спине. Иоганн читал потрепанный журнал, тоже лежа на постели. Густав просто валялся на кровати, глядя в потолок. Жозеф расставлял на столе автоматные патроны, потом сбивал их и расставлял в другом порядке. Ласло играл с Эрихом в шахматы. Андрей брякал на гитаре. Дика не было вообще.

Джек сразу же ощутил себя чужим. Ну где им понять его радость?!

— Приятно видеть счастливое лицо, — спокойно сказал Иоганн, не опуская журнала.

— Извините, — нелепо ответил Джек, проходя к своей кровати. — А что случилось-то?!

Ответом было молчание.

— Мат, — объявил Эрих.

— Давай еще, — предложил Ласло. — Я отыграюсь, вот увидишь…

— Нет, я спать. — Эрих встал и, зевая, потянулся. — В душ — и спать. — Проходя мимо Джека, он шепнул: — Отличная девчонка, дружище!

— Что? — растерянно спросил вслед Джек, но Эрих уже исчез.

Джек ощутил голод. Ни слова не говоря, он прошелся по блиндажу; Анна молча ткнула рукой в угол, где под курткой обнаружился котелок с картошкой и тушеным мясом.

За столом Ласло продолжал двигать фигурки, потом убрал доску.

— У Елены убили парня, — пояснил венгр тихо, кивнув на русскую. — Сообщение пришло.

Джек, сперва ошарашенно качнувшийся, спрятал глаза. Кому праздник, кому даже счастье, а тут… Но все-таки начал есть — голод никуда не делся, хоть это и было почти стыдно. Он ел и очень сосредоточенно слушал, как Андрей, разыгравшись, начал напевать какую-то песенку:

В спальне не слышны ночные звуки,

Сны ступают зыбко и нетвердо.

Снятся ему ласковые руки,

Снятся колыбельные аккорды…

Ночь зимой кончается не скоро,

Небо посветлело лишь немножко.

Темнотой укрыт огромный город,

Редко светят желтые окошки…^[356]

— Хватит! — вдруг крикнул Густав, дернувшись на постели. Перевернулся на живот и судорожным движением накрыл голову подушкой. Андрей с неожиданной флегматичностью пожал плечами:

— Да ладно, ладно, чего шуметь? Прими таблетку и дрыхни…

— Бромом надо лечиться, — сказал Эрих входя. Он сел на постель и расстегнул ремни сапог.

— Отстань ты от него. — Жозеф смешал в кучу патроны и поднял на Эриха недобрые глаза.

Немец смотрел на валлона, держа в руке сапог, и Джеку на секунду показалось, что сейчас сапог полетит в Жозефа. «С чего они завелись-то?» — недоуменно подумал он… и вдруг понял: у них у всех было хорошее настроение. Как у него. И все они входили в блиндаж… ну и так далее.

— Браток, а ты подрос, — сказал Эрих, не отводя глаз от Жозефа. — А еще недавно…

— Стоп. — Журнал опустился, открыв улыбку Иоганна. — Что такое, парни? Если хотите развеяться, то сейчас пробежимся по тылам.

— Уже сплю, — криво улыбнулся Эрих и, выпустив из рук сапог, улегся, скрестив руки на груди.

Жозеф помедлил и снова принялся терзать патроны, но Иоганн обратился уже к нему:

— Ты решил одну мою проблему — кого послезавтра отрядить в китчен командо.^[357] Угу?

— Есть, товарищ сержант. — Жозеф насмешливо козырнул.

Елена села на кровати. Лицо русской опухло от слез, и ребята словно бы невзначай отвернулись кто куда.

— Мальчишки, не ссорьтесь, — тихо попросила она. — Это я виновата… Вы простите…

— Мы и не думали ссориться, — подал голос с койки Эрих. — Жозеф, хочешь, я тебя поцелую?

— Я облююсь, — без обиды ответил валлон, — так что пошел ты…

— Поляк… Густав, хочешь тебя поцелую?

Густав не ответил.

— Густав! Молчит…

— Он хочет, — буркнул Ласло.

— Хочет, но молчит, — подытожил Андрей. Очевидно, у русского что-то было смешное связано с этими словами, потому что он улыбнулся. — Ну что, спать?

— Я еще ем, — напомнил Джек.

— Ты проглот, браток, — сообщил осуждающе Андрей. — Ты же жрал вчера утром!

— Андрей, — попросила Елена, привалившись к плечу обнявшей ее Анны. — Спой, пожалуйста.

Андрей не удивился. Он перебрал струны гитары и затянул — именно так, как, по представлению Джека, поют настоящие русские:

Что за дом притих, погружен во мрак,

На семи лихих продувных ветрах,

Всеми окнами обратись в овраг,

А воротами — на проезжий тракт?..^[358]

Джек не совсем понял, о чем песня. Но Елена вроде бы успокоилась, сидела, глядя сквозь стол уже не больным, а просто горьким взглядом. Ласло вдруг тихо сказал Джеку:

— Знаешь, мне было семь лет. Зимой мы с мамой шли по улице, было очень-очень холодно, и снег шел… Я увидел щенка. Маленький такой щенок с белыми ушками и белыми лапками. Он бежал по снегу, быстро-быстро так перебирал лапками, бежал, бежал… Видно было, что замерз. Бежал, съежившись, опустив мордочку. Бежал… понимаешь, не зная куда, просто чтобы спрятаться от холода. Я поднял его на руки. Глаза… такие теплые, он смотрел с надеждой, с верой… Мать сказала: «Брось, вот еще нам обуза!» — и буквально вышибла у меня его из рук. Он упал, взвизгнул… а потом еще долго-долго бежал за нами, старался не отстать… — Ласло поморщился и умолк, разглядывая тыльную сторону ладоней. Его лицо, изуродованное ожогом, было задумчивым и грустным.

— А войнам этим скоро конец, — вдруг сказал Андрей.

— Точно, — откликнулся с кровати Эрих. — Теперь дело пойдет!

— Вряд ли так уж скоро, — возразил Иоганн. — Дрянь чистить еще много лет придется. Даже после того, как разгромим последнюю банду… — потом повернулся к Джеку: — А ты как думаешь, Джек?

— А? Я? — Джек не ожидал вопроса. — Лично я еще только начал воевать.

Почти все засмеялись. Андрей серьезно сказал:

— Ну тогда да! О каком конце войны может вообще речь идти, если ты еще не навоевался?!

— А когда нам в следующий рейд? — спросил Джек, дождавшись, когда смех утихнет.

— Не раньше чем через месяц, — ответил Иоганн.

— Если фронт не сдвинется, — добавил Ласло. — А хотелось бы. Сколько уже здесь сидим, обжились даже.

— Да, как-то стыдно, — вздохнул Эрих. — Там парни наступают, а мы тут тушенку с картошкой переводим…

— Гм. — Джек задержал ложку у рта.

— Я не о тебе, сколько ты там ее сожрал-то пока…

Густав неожиданно сел на кровати — все думали, что он уже спит. Глаза поляка блестели:

— Ребята, — он облизнул губы, — о чем вы?! Вы же всевидели их оборону! Это же… стена! Как мы ее будем брать?!

— Молча. И пыхтя. И скрипя зубами, — пояснил Андрей, постукивая по гитаре, как по барабану. — Оборону, браток, делают сильной не минные поля и надолбы, а люди. Люди. А где ты там видел людей? Поговори как-нибудь с поселенцами с запада — как они в снегу на скалах босиком сражались. Мох жрали, раны поливали ледяной водой, патронов не было, гранат не было, дров не было, обмороженных больше, чем убитых, истощенных больше, чем обмороженных. И никто их не взял. Никто. А уж как старались! Побились в скалы лбом и уползли… А этих ссыкунов хоть под три метра железобетона упрячь да гранатометами увешай — они все равно все бросят и свою ненаглядную попу будут спасать. Дарвиновский отбор — люди в бандиты не попадают. Потому мы их били, бьем и будем бить.

— О матка боска! — Густав вроде как застонал и завалился на кровать снова.

Андрей хотел еще что-то сказать, но что, так и осталось неизвестным, потому что в блиндаж ввалился Дик. Посмотрел вокруг ненормальным взглядом, совершенно для него нехарактерным, и выплюнул:

— Наш трофей сбежал.

4

Сам по себе побег не был чем-то невероятным. На большинстве войн пленные всех сторон ухитрялись бегать из самых разных мест, и в этом ничего удивительного не было.

Но кое-откуда бежать было невозможно ни в истории, ни на практике. А по словам Дика выходило, что пленный сбежал… из коридора, по которому его вели на допрос. Из коридора, где не было окон, а дверей имелось ровным счетом две: в кабинет генерал-майора Бачурина и наружу, возле которой стояли часовые. Ни ту, ни другую он не открывал. Его завели в коридор — и… Караульный, сопровождавший пленного, находился в данный момент в ступоре, похожем на кому, и, что произошло за те четыре секунды после того, как за ним и его подконвойным закрылась первая дверь, было совершенно неясно. Весь коридор обшарили, простучали стены, пол и потолок, даже сняли зеркало из полированной стали, висевшее у входа в кабинет, и заглянули за него — ни-че-го.

Сперва рассказ Дика восприняли совершенно скептически и даже намекнули ему: мол, закусывать надо… Хотя было отлично известно, Дик не берет в рот ни капли спиртного, а до такой степени ужраться пивом… Но потом стало достоверно известно, что это правда. Скепсис сменился тяжелым недоумением, а оно — злостью. Упустили их добычу. Отличную, жирную, набитую секретами добычу, из-за которой они рисковали жизнью… но самое главное, теперь кому-то еще — не кому-то, а всем! — придется рисковать снова. И, возможно, погибать…

Короче, поспать так и не удалось, и вскоре все дружно, но мрачно поглощали завтрак. Кстати, Джек сообразил, что это первый его настоящий завтрак на войне — он выгодно отличался от сухпайковых. Даже от лагерных завтраков, на которые в общем-то нельзя было пожаловаться. Ребята из наряда по кухне разнесли спагетти с соусом, зеленью, сыром и мясом, ветчину, джем, салат, масло, мед, свежий хлеб, кофе с ромом и соки. А есть за столом было просто приятно само по себе.

Но Джеку предстояло оценить еще одну сторону военной жизни — оглушающее безделье. Привыкший дома к постоянной работе, а в лагере к ежедневным построениям и занятиям, он чего-то подобного ожидал и здесь… и страшно удивился, когда обнаружил, что тут, в сущности, никому нет никакого дела до того, чем занимается солдат в течение суток, если он не в рейде, не баф стик, не китчен командо или не занят еще какими-то «внутрислужебными» делами. Большинство занимаются спортом, бесконечно тренируются, пишут письма, перечитывают присланные. Многие просто разговаривают, слушают музыку, читают. Кое-кто спит сутками — не от лени, а действительно «в запас». Так что Джек слегка «разбалансировался», обнаружив после завтрака, что делать-то ему и нечего.

Иоганн занялся оружием — как-то даже любовно перечищал его, тихонько посвистывая. Елена уснула, с головой укрывшись одеялом. Жозеф и Ласло побежали играть в футбол. Анна просто куда-то ушла, как только поела. Густава тоже не было. Эрих писал письмо. Андрей тоже что-то читал и ел шоколадку. Дик уселся читать «Осколки».^[359]

На несколько секунд Джек «завис». Потом уселся писать письма — домой и друзьям…

«…А в общем-то, мама, тут нет ничего особо опасного. Даже почти не стреляют, и противник далеко. Он не очень общительный, мы сами вынуждены набиваться к нему в гости. Вокруг необычно, но красиво. Снег тоже идет, но чаще дождь, и небо видно чаще, чем у нас дома. Я пришлю фотографии, чтобы ты могла увидеть, где служит твой сын. Я…»

Джек положил цанговый карандаш и задумался. Он хотел вообще-то написать о Стелле. Но стоит ли? Вспомнилось, что она его приглашала…

Эй, а почему бы нет?!

Джек, порывшись в карманах, достал клочок бумажки. Задумчиво улыбаясь, прочел адрес. Странный, честное слово, — «Фильги Коттедж, недалеко от истоков р. Нэйтив Северн». Вспомнилось, как три года назад к соседям пришло письмо, отправленное по их адресу еще до Третьей мировой, — каким-то чудом человек, которому оно было адресовано, когда он был еще подростком, получил его уже стариком и в совсем другом мире…

— Джек, — позвал его Эрих, кусавший перьевую «вечную» ручку, — как ты думаешь, если Эльза узнает, что я скоро приеду в отпуск, она обрадуется?

— До одурения, — заверил Джек, и Эрих, заулыбавшись, снова уткнулся в письмо.

Англичанин же решительно обратился к Иоганну:

— Товарищ сержант…

— Прум-пум-пу… мм?…..пумм… — Иоганн любовался смазанной боевой пружиной дробовика. — Чего?

— Сержант, а тут можно взять увольнительную? Ну… в принципе?

— В принципе? — Швейцарец отложил барабан и посмотрел на Джека слегка отсутствующим взглядом. — Да света ради, конечно. Только обычно не берет почти никто. Ни в принципе, никак.

— Почему? — настаивал Джек.

— А куда? — Иоганн потянулся, постучал сапог о сапог. — По местным деревушкам рвануть в поисках самогона и сифилиса? Да и там-то не живет уже почти никто…

— Ну почему… — смешался Джек. — Чего сразу… А к англичанам, к колонистам?

— А у них что делать? Вот когда праздник, спектакль, ярмарка, тогда все свободные, тогда, правда, к ним набиваются. А так что? Они же все на полях.

— Но в принципе-то… — в отчаянье повторил Джек, вдруг чувствуя, что ему просто необходимо ехать.

Иоганн свел брови:

— Да чего тебе нужно-то?

— Да-а… — Джек замялся, но Дик, совершенно неожиданно опустив книжку, объявил:

— Он вчера познакомился с отличной девчонкой. И хочет с ней встретиться… Чего ты на меня машешь, олух? — Он засмеялся. — Иоганн, да пусть едет! И я, пожалуй, с ним. — Новозеландец сел. Увидел опасение на физиономии Джека и засмеялся: — Да не боись! Забросишь меня в магазин и заберешь на обратном пути.

— В магазин? — словно очнулся и Андрей. — Слушай, посмотри там…

— Стоп! — Дик вскинул руку. — Я сейчас составлю список по взводу, а ты, Иоганн, напиши нам увольняшки. На сорок восемь часов.

— Сейчас. — Иоганн полез в свой ящик…

…И Джек шагал к Фишеру, держа в руке два бланка без подписей и печатей.

Фишер сидел над бумагами. Еще не увидев, кто вошел, он сказал:

— Никогда не становись ахвицером…

— Товарищ лейтенант, рядовой Брейди! Разрешите обратиться?

— А? — Фишер поднял глаза от бумаг. — Чего еще? Брейди, Брейди… Что там у тебя, Брейди?

— Увольнительные на подпись, товарищ лейтенант. Вот… — Джек протянул листки.

— Давай. — Фишер подмахнул оба. — Мастерс едет? Слушай, скажи ему, чтобы привез бумаги для пишущих машинок, белойтовской. Вот… вот деньги…

Мажняк подписал увольнительные тоже, но потом, задержав их в руке, вдруг сказал:

— Вот что. Я видел, как ты дерешься. Умеешь, и хорошо умеешь. Конечно, ланкаширский бокс?

— Так точно, товарищ капитан, еще со скаутского отряда…

— Ага. Но я вот к чему. Не задирайся. Иначе пойдешь под арест. Понял?

— Так точно, товарищ капитан, — кивнул Джек. Задумался. — А если агрессором буду не я, товарищ капитан?

— Тогда пойдешь под арест, если я увижу на твоей физиономии хоть один фингал.

* * *

В конфедеративных частях базовой моделью легкой машины был бессмертный «Ровер» во всем его многообразии. Джек об этом отлично знал и удивился, когда Дик подкатил к блиндажу на нестерпимо-желтой с синей полосой открытой двухместной «Багги» с рамой вместо крыши. Подтянувшись на этой раме, Дик пересел на место пассажира и, устроившись, сказал, махнув рукой:

— Туда.

— Держи. — Джек передал деньги. — Лоун заказал пачку белойтовской бумаги. Для пишущих машинок…

…«Багги» неслась с огромной скоростью, и Джек испытывал истинное удовольствие, управляя автомобилем. Когда они выбрались за пределы лагеря, юноша спросил:

— Дик, а зачем ему покупная бумага?

— Он пишет диссертацию по англосаксонской литературе Безвременья, — ответил Дик.

5

Земли Крэйна поразили Джека. Он спрашивал себя, куда он, собственно, попал и вообще Африка ли это?

Ровная асфальтированная дорога вела через поля, колыхавшиеся зеленой волной созревающего хлеба, казавшегося темным под катящимися наверху тучами; было пасмурно. Через ровные, геометрически правильные посадки плодовых деревьев и кустарников, через поразительно красивые, уже подросшие немного рощицы на склонах пологих холмов, по берегам речек и ручьев, над которыми горбились каменные мостики. Мимо озер в зеленых рамках — там таинственно мерцала вода… и снова через поля, разгороженные изгородями с каменными стенками, по полям двигались культиваторы на конной тяге. Через пастбища, где верховые пастухи пасли стада длинношерстных овец с помощью свирепых, быстрых бордеров… Кое-где попадались каменные колодцы и приземистые водонапорные башни. Навстречу нет-нет да и проскакивали верховые, попался мотоцикл… Кое-где вращались крылья поливных установок.

Это был тревожно-прекрасный край, словно бы вызов несущимся наверху тучам. Умелые руки людей, их настойчивый ум, их воля чувствовались во всем вокруг, и это чувство было полно спокойного достоинства и гордости.

Иногда от основной дороги отходили ответвления, и на высоких столбах покачивались доски-указатели — деревянные, металлические, даже пластиковые — с витыми или строгими надписями в виньетках и без. От названий веяло чем-то таким… таким, от чего Джек поворачивал лицо на ветер и небрежно бросал:

— Ну и лупит, слезу вышибает…

«Плант Хилл»… «Тандер Фарм»… «Кул клир вотер»… «Ройал гритинг»… «Форт Хоуп»… «Ремемба Сан»… «Брейдаблик»… «Ферретс Хоум»…

Дома поражали. Раскинувшиеся вместе с пристройками — за каменной стеной! — на нескольких акрах каждый, они возвышались над «службами» — под черепичными крышами, увитые лозами, двухэтажные… В этих домах были ветряки, водяные колеса, резервные дизели с запасом дефицитного топлива в глубоких, облицованных камнем подвалах, свет, газ, горячая и холодная вода… Подобно обитаемым островам в безбрежном океане, фермы жили своей жизнью среди полей, рощ и пастбищ — там, где еще десять лет назад сквозь казавшийся вечным снег пробивался колючий мутант-кустарник… Хорошо обставленные удобной мебелью местного производства, просторные, светлые комнаты ждали хозяев и гостей, которым тут всегда были рады. Женщины со спокойными, полными достоинства глазами говорили «добро пожаловать» без тени опаски или недоброжелательности. И если вы входили, то попадали в мир тишины и неторопливого покоя, где тонко пахло корицей и чистым бельем, где стояли рояли — совсем не для вида — и лежали книги, вовсе не бездельные, а со стен смотрели простые и ясные картины, написанные зачастую руками хозяев. Душевным здоровьем и надежностью веяло от наконец-то обретшей хозяина африканской земли, измученной и оживающей под руками настоящего человека…

И все-таки это была не Англия. Нет, не Англия — или Англия пятнадцать-двадцать лет назад. Присмотревшись, можно было заметить у ноги ведущего культиватор человека автомат. Такой же — у седла конного пастуха. В доме, у окна, обращенного к дороге, лежал аккуратно приготовленный к стрельбе старый надежный «брен» со стопкой стозарядных дисков. Женщина, наливавшая солдатам вкусное густое молоко утренней дойки от флегматичных рыжих коровок, носила в специально перешитом кармане потертых рабочих джинсов небольшой револьвер. И даже у мальчишек, в одних трусах — вопреки всему! — ловивших с мостков рыбу, рядом с запасными удочками и ведерками с уловом стояли тонкоствольные легкие «милкэмы».^[360]

И редко возле какой фермы под сенью молодых деревьев, среди ухоженных роз не алела черепица над площадкой сожжений и не вздымался узорчатый Солнечный Столб.

Тут лежали защитники рая.

Не христианского сытенького убогого хлева, а настоящего рая, построенного и сбереженного руками Людей.

Здесь каждый знал цену этого рая. На фермах не было ни взрослых мужчин, ни юношей — они патрулировали границы земель или работали в полях. Они сражались до сих пор — сражались и работали. Сражались и работали и женщины, и старики, и подростки, и дети… Работали и были готовы защитить свои дома в случае чего… или пополнить ряды защитников на фронте, когда придет час. Владеть оружием здесь умел не просто каждый — оружием владели виртуозно. Поселенцы доказали это восемь лет назад, когда они — еще практически безо всякой помощи, только, можно сказать, появившись здесь — три месяца отстаивали свои новые земли от натиска сразу со всех сторон. Это о людях, подобных им, в давние времена поэт прошлого сказал яростно и гордо:

…И если все же в дом ворвется враг —

Мы разорвем последнюю из простынь

Лишь на бинты!

Но не на белый флаг.

На границах земель колонистов полегли тысячи бандюг разных расцветок и названий. Потери колонистов благодаря организации и отваге были многократно меньше, даже меньше, чем они сами ожидали. С тех пор враги редко когда отваживались пересекать границы Крэйна, а вот колонисты совершали набеги и рейды далеко в глубь бандитских земель, беспощадно выжигая и вырезая «паршу Земли» и прикрывая с недавних пор тылы десятой сводной.

Люди этой земли — мужчины, женщины, дети — были достойны называться Хозяевами. Гордые. Смелые. Честные. Умелые. Упорные. Беспощадные. В каком-то смысле они могли показаться прообразом всех англосаксов Будущего…

…Тут следует немного сказать о том, откуда, собственно, взялись тут англичане, кто такой Крэйн и что вообще происходит в тылу десятой.

Вообще колонисты-англичане появились на этих землях чуть ли не одновременно с установлением на Острове власти «Фирда». Их толкнула сюда катастрофическая нехватка в Англии пахотной земли: техногенные аварии, ядерные взрывы, наводнения и жестокие морозы здорово сократили и без того невеликий ее фонд. Первые переселенцы — что-то около трехсот семей общим числом до двух с половиной тысяч человек — успели обустроиться на месте раньше, чем банды и особенно «синие береты» обратили на них внимание, и успели неплохо подготовиться ко всем сюрпризам. «Фридомфайтеров», как стали называть себя бойцы созданного переселенцами ополчения, возглавил хускерл Арвид Крэйн.

Родители Крэйна были не англичанами, а происходили откуда-то из Прибалтики. Еще совсем детьми они вместе со своими матерями оказались на том самом корабле, захваченном катастрофой в Атлантике, где, собственно, и возник «Фирд». Наверное — и даже наверняка! — они и предположить не могли, что их сыну предстоит стать хускерлом «Фирда», а позднее возглавить оборону африканской колонии Империи…

Джек ничего этого толком не знал, да и не очень сейчас интересовался такими вопросами. Он с удовольствием мчался по хорошей дороге, с любопытством глазея по сторонам.

Дик всю дорогу молчал, но по сторонам особо не смотрел. А потом вдруг выдал:

— Я все про того бандоса думаю.

— А? — откликнулся Джек. Он-то думал о Стелле.

— Про бандоса я думаю, которого мы притащили, — повторил Дик. — Думаю… и кажется мне, что знаю я, как он сбежал. Только вот добраться бы до этого знания… мелькает что-то такое… — Дик поморщился и покрутил пальцами, — …как рисунок на сообразительность, ну там, «найди попугая»…

— Угу, — согласился Джек безразлично.

Новозеландец посмотрел на него и улыбнулся:

— Ладно, ясно… Выброси меня здесь.

Вывеска у поворота гласила:

«ВСЕ ДЛЯ ВСЕХ! ПОСЕТИТЕ МАГАЗИН ТОЛЛИВЕРА — НОЧЬЮ ДЕШЕВЛЕ! СТАРЫЕ ДОБРЫЕ ФУНТЫ, РУБЛИ, БОНЫ, ЛЮБЫЕ ПРОЧИЕ ВАЛЮТЫ,

НАТУРООБМЕН ПО СОГЛАШЕНИЮ. 2 МИЛИ».

— Неужели правда магазин? — удивился Джек.

— А как же? — Подхватив пустой рюкзак, Дик выскочил на дорогу. — И хороший.

— Так, может, я тебя до него прямо подброшу? — предложил Джек.

— А ты хочешь? — Дик забросил рюкзак за плечо.

— Нет, — честно признался Джек.

— Ну и вали! — засмеялся новозеландец. — Подберешь меня тут через сорок пять часов, засекай.

— Если не секрет, что ты собираешься делать? — с интересом спросил Джек, снимая ногу с тормоза. — Ну… почти двое суток?

— Водку пьянствовать и безобразия нарушать. — Дик продолжал посмеиваться, потом, махнув рукой, сказал серьезно: — Охотиться буду. А то навыки растерять можно. Давай!..

Джек вел «Багги» еще около получаса. Наконец он затормозил рядом с девчонкой, только что вышедшей из рощицы, — похоже, она грибы собирала.

— Не подскажешь, как дальше проехать к Фильги-Коттеджу?

Девчонке было всего лет десять, но она толково объяснила дорогу и отказалась подъехать, сказав, что живет «тут рядом». Оказалось, что до поворота на ферму Фильги — всего лишь семь миль по прямой, Джек мог бы и не спрашивать, он и так ехал правильно и не заметил, как проскочил почти весь партизанский край, очаровавшись его красотами!

Он проехал до поворота, где дорога с разбегу ухала в поля и терялась в них. Деревянный указатель — в виде руки с оттопыренным большим и вытянутым указательным пальцами — гласил:

«ФИЛЬГИ-КОТТЕДЖ — ТАМ И НЕ МИМО!»

— Доехал, — хмыкнул Джек, поворачивая. То, что росло по краям дороги, — рожь; кажется, морозостойкая «Викинг» — вымахала так, что закрывала начисто весь обзор, и юноше оставалось лишь вести «Багги» напрямую сообразно с прихотями хорошей, тоже асфальтированной дороги.

А она совершенно внезапно выскочила на холм, и Джек, остановив машину, спрыгнул наземь и выпрямился.

Поля остались за его спиной. Перед ним в рамке зеленых холмов лежала большая долина. На склонах, опоясанных серыми лентами стенок, тут и там паслись отары овец. Неподалеку стадо коров медленно, задумчиво перебредало неширокую речушку. У дальнего конца долины зеленели рощи, раскиданные тут и там по какой-то чудной прихоти. Примерно в миле виднелся пруд — большой, окруженный старыми голыми деревьями, — а за ним, на пригорках, раскинулись строения фермы, над которыми возвышался двухэтажный дом под алой черепичной крышей.

Джек еле слышно вздохнул, зачарованный открывшейся ему картиной. «Да, за это стоит воевать!» — мелькнула мысль, и он медленно, почти нехотя вернулся в машину. Трудно было поверить, что большая часть Африки лежит в пустынном забросе…

Как и большинство англичан, Джек имел солидные навыки сельского хозяйства и вполне мог оценить тот титанический самоотверженный труд, который вложили обитатели Крэйна в свой край. Но все-таки, когда ему дважды пришлось останавливаться, чтобы открывать ворота в каменных стенках, юношу все больше и больше охватывала неуверенность.

А что, если она пошутила? Или он ее не так понял? Надо было, наверное, договориться заранее точно… Получается, что он свалился как снег на голову?! Да и дома-то, похоже, никого нет?! Где ему вообще искать хозяев — на полях?!

Из главных ворот фермы между тем выскочили две серые тени, и Джек, тихо взвыв, вознесся на раму для тента раньше, чем два здоровенных канадских пса осадили машину. Они не прыгали на нее, не пытались перевернуть, хотя, на взгляд Джека, вполне могли бы, даже не рычали, но вид имели настолько холодно-определенный, что Джек ощутил тоску.

— Ч-черт… — процедил он, безнадежно оглядываясь и ощущая тянущую досаду. — Вот это попал!

Джек знал, что с работ фермеры могут вполне вернуться по темноте. Мысль, что ему придется четверть увольнения — десять часов! — просидеть тут, как скворцу на жердочке, не позволяла по достоинству оценить комизм ситуации: солдат Рот блокирован на машине двумя собаками.

— Уйдите, а? — обратился он к псам. Один зевнул. Другой положил голову на лапы и закрыл глаза. — Слушайте, — Джек попытался давить на психику, — я вас сейчас пристрелю. — Он хлопнул по кобуре «браунинга».

Зевнули оба, причем второй — не открывая глаз. Джек убрал руку с кобуры.

— Ну и что же мне делать? — осведомился он в пространство. — Уйдите, ж-животные!

Собаки на этот раз вообще проигнорировали призыв.

— Пил! Хоул! — послышался старческий, но еще вполне сильный голос. — Фу!

Оба пса тут же поднялись и направились ленивой рысью к крыльцу, на которое вышла пожилая леди, одетая тем не менее в джинсы и рубашку.

Чувствуя себя крайне нелепо, Джек соскочил наземь и, улыбаясь, пошел к крыльцу, с некоторой опаской косясь на собак, которые проявляли к нему крайнее невнимание.

— Добрый день, мисси.

— Добрый, молодой человек. — Женщина величественно наклонила седую голову с высокой прической. Джек видел, что когда-то старушка была очень красива — еще сейчас это вполне замечалось. — Проходите в дом.

— Да… видите ли… — Джек пожал плечами. — Мы со Стеллой познакомились на празднике… э… вчера. Ну и она…

— А, ты, наверное, Джек Брейди! — Старушка улыбнулась. — Тем более проходи. Я Мелисса, ее бабушка, можешь называть меня бабушка Мэл.

— Стелла рассказывала обо мне? — осторожно спросил Джек, проходя следом в просторную переднюю.

— Правильней сказать — только о тебе. — Бабушка Мэл рассмеялась, но тут же вздохнула: — Ты, наверное, знаешь — у нее был мальчик. Очень хороший парнишка. Так мне временами казалось, что моя внучка словно окоченела со времени его смерти, а вот тут приехала такая веселая… Хочешь есть?

— Мм… да, если можно… бабушка Мэл.

— Тогда снимай-ка сапоги и проходи вон туда, а я сейчас. Тапочки в этом ящике.

«Туда» оказалось кухней, большой, сверкающей чистотой. Усевшись на удобный табурет и с интересом осматриваясь, Джек довольно подумал: «Она обо мне говорила! Да еще и только обо мне! Здорово!»

Не слушая предложений Джека помочь, старушка быстро поставила на стол холодное мясо, йоркширский пудинг, масло, свежие булочки, джем, чайники — с кипятком и заварной, молочник… Сама уселась напротив в вечной позе женщины, настроившейся смотреть на то, как ест мужчина. — Значит, ты из Англии? — Джек кивнул. — Англия… — Старушка вздохнула. — Как там теперь?.. Да ешь, ешь, не слушай, что я болтаю. Старческая болтливость! — Она засмеялась. — Ешь, я люблю, когда хорошо едят. Все работают, а я сижу целыми днями тут. Готовлю. Радио слушаю. Читаю. Плохо быть старой, Джек! — Она рассмеялась.

Юноша ел, слушал, как она говорит, не ожидая ответа на вопросы, и чувствовал, что ему хорошо. Как и все люди своего времени, он был воспитан в уважении к старости, но обычно неловко чувствовал себя с пожилыми людьми. А сейчас вполне спокойно отнесся даже к тому, что бабушка Мэл взялась лично показывать ему дом и большой сад, весь утопавший в ухоженных цветах.

Ферма Фильги была богатой, что и говорить. Но, как и все люди, создавшие свое богатство собственными руками, ее обитатели, видимо, им не кичились. И это было приятно.

Они как раз закончили осматривать заставленный банками, бочонками, пакетами погреб, где под потолком висели копченые окорока и связки всякого-разного-сушеного, и вышли нижним ходом к небольшому кладбищу — прямо около Солнечного Столба Джек буквально наткнулся на косо поставленную плиту бурого гранита, цвета запекшейся крови. В камень были вделаны залитые пластиком цветная фотография и листок блокнота. Даже не подумав о том, что делает, просто потому, что плита оказалась на пути, Джек нагнулся — посмотреть.

Фотография изображала дюжину мальчиков и девочек примерно восьми-двенадцати лет, одетых нелепо и ярко, как одевались дети и подростки до Безвременья. Они стояли с улыбками на фоне какого-то белого здания под разлапистыми тонколистными пальмами.

— Это кто? — удивленно спросил Джек. И повернулся к бабушке Мэл, которая со странной улыбкой тронула фото пальцами. Посмотрела на Джека немного странно и с той же улыбкой ответила:

— Это наша группа. Мы были тут пролетом в Таиланд, когда все рухнуло. И застряли. Вот это, — она провела пальцем по лицу что-то выкрикивающей девочки, — это я, Джек. А это, — она указала на страничку, — из моего дневника. Последняя страничка.

Джек спросил изумленно:

— Так вы… вы все ТО время были…

— Да, в Африке, — кивнула бабушка Мэл. — Все эти годы.

Не найдя, что сказать, Джек всмотрелся в прыгающие черные строчки, словно их писала не десятилетняя девочка, а слепая старуха…

«Они нас едят. Этого не может быть, но это правда. Забирают по одному и едят. Нам кидают остатки, но мы не едим, хотя уже все равно. Нас осталось трое. Мне страшно. Очень. Я хочу домой».

Джек не сразу распрямился. А когда распрямился, то не сразу смог посмотреть на спокойно стоящую рядом невысокую хрупкую старушку.

— Кто-нибудь еще… — с трудом выговорил он.

— Нет, Джек, — тихо отозвалась она. — Только я. Мне повезло. Можно сказать, до сумасшествия повезло, а может, страх помог бежать. Буквально в щель. Руководители нас просто бросили. А мальчишек убили почти сразу. Надругались над ними, потом убили. Наверное, боялись, что они станут сопротивляться, или смогут сбежать, или нападут… Напрасно, наши мальчишки не были ни на что из этого способны. Может быть, только Лин… но его убили еще в аэропорту. Во всяком случае, они умерли быстро. И их не съели — просто бросили валяться на окраине города.

— Как… надругались? — Джек неверяще и с трудом выговорил это слово.

— Хорошо, что ты этого не понимаешь… — Бабушка Мэл не стала ничего объяснять. — А нас, девочек, таскали за собой почти полгода. И я смогла бежать. А потом смогла выжить. А теперь у меня есть моя семья и мой дом.

Джек помолчал полминуты. Тучи клубились наверху, зелень вокруг казалась в их темном движении грозной, черной… Потом юноша встал на колено, взял правую руку старушки и прижал к своей щеке.

— Полно глупостей! — легко засмеялась бабушка Мэл. — Вставай-ка, молодой человек, и пойдем в дом.

6

Самое странное было в том, что Фильги восприняли появление Джека с истинно английским хладнокровием. Так, словно Джек бывал тут уже неоднократно и является хорошим знакомым, если не другом семьи.

Первым явился Кэс Фильги — дед Стеллы. Если честно, Джек удивился — в дом вошел рослый, прямой, стройный мужчина в линялых джинсах, старой рубахе — и пожал руку юноше так, что тот с трудом удержался от ойканья. Если бы не резкие морщины на обветренном лице и не седые — совершенно не поредевшие! — волосы, Джек решил бы, что это отец Стеллы, а не дед!

От Мелиссы не укрылось, как изумленно Джек смотрел на ее мужа. Улыбаясь, она взяла Кэса под руку и ласково взглянула на него:

— Вот такой он, мой Кэссиди, — гордо сказала она. — И всегда он был таким. Мы с ним познакомились не в очень-то доброе время, но я тогда была куда красивей, чем сейчас, а вот он ничуть не изменился!

— Мелисса… — Кэс чуть смущенно улыбнулся.

— Я правду говорю! — воинственно вскинула голову старушка. — Помнишь, Кэс, как на наш фургон напали три тараноноса…^[361]

— Я помню, как разворотил себе тогда морду, — проворчал старик.

— Мистер Фильги!

— Миссис Фильги! Ну хорошо, лицо… Короче, — старик обернулся к Джеку, — ты представляешь, как красиво я тогда выглядел — и какое мужество ей потребовалось, чтобы меня поцеловать…

— И какое — чтобы выносить следующие полвека, — ласково притронулась к его локтю бабушка Мэл.

— Ты, говорят, — Кэссиди подмигнул, — тоже неплохо дерешься? Когда мне это сказали, я не очень-то поверил. Прямо скажу, парень, твое поколение растет, считай, в тепличных условиях… — И неожиданно быстрым и точным движением он ударил Джека в грудь с левой.

— Ох! — Юноша машинально ушел в сторону, прикрывшись предплечьем, а Кэссиди захохотал и хлопнул его по спине.

— Ого! Ну, ты и правда неплох… Вино пьешь? У нас домашнее…

— Да я вообще-то нет… — замялся Джек, и Кэссиди кивнул:

— Правильно. Вот я, например, в жизни не ругаюсь, черт бы все побрал! А как выпью — поверишь?! — забираюсь в подвал и в вытяжное окно пою похабные песни!..

Короче говоря, Джек вскоре чувствовал себя абсолютно как дома. Он немного побаивался встречи с отцом Стеллы, но выяснилось, что тот в рейде, и вопрос сам собой отпал.

Том и Тэд — братья Стеллы — явились вместе с их матерью, Беатрис. И практически не спускали глаз с Джека — в смысле мальчишки. Да еще и нахально улыбались при этом, ну, как обычно, и Джек буквально прочел на их лицах восторженный вопль: «Жени-их!!!»

Стелла, как назло, явилась уже в темноте — последней.

* * *

После обеда Джек вышел на открытую веранду в сад. Навалившись на перила, он без особенных мыслей всматривался в прохладную, с густым запахом каких-то цветов темноту, кое-где прорезанную светом из окон. Ему было сейчас очень хорошо и спокойно, словно он гостил у самых лучших друзей, может быть, даже близкой родни.

На протяжении всего обеда Стелла мало с ним разговаривала. Пришлось отвечать на бесчисленные вопросы родственников, выслушивать их суждения на самые разные темы и высказывать свои. Стелла же лишь спросила, на какой срок у Джека увольнительная. Он ответил, она кивнула. Все…

Шаги были совсем неслышные, но Джек уловил их и обернулся. Стелла, подойдя, оперлась о перила. Свет из открытой двери зажег в ее волосах бронзовую россыпь искр. Девушка задумчиво накручивала на палец густой локон.

— Там они лежат, — внезапно сказала она, кивнув в темноту сада.

Джек кивнул:

— Брат и твой… друг? Бабушка мне показывала.

Стелла помолчала, спросила:

— Ты в самом деле хочешь научиться ездить верхом?

— Конечно, — тут же ляпнул Джек.

— Ну так пошли, — пригласила Стелла.

— Что? Сейчас? — удивленно пробормотал Джек.

— А почему нет? Идем?

— Ну-у… пошли. А я шею не сломаю?

— Пойдем! — Стелла, засмеявшись, подцепила его за рукав формы. — Не трусь, солдат!

— Да я и не трушу, — ответил Джек неуверенно, послушно шагая следом…

Видно было, что коней Стелла очень любит, и те отвечают девушке тем же: конюшня встретила ее пофыркиванием, постукиванием и тихим храпом. Стелла зажгла свет, Джек увидел сухое, чистое длинное помещение, где по обеим сторонам от неширокого прохода стояли в загородках с десяток разных лошадей совершенно незнакомых пород. Своего знакомого — Уинда, коня Стеллы — Джек, впрочем, узнал раньше, чем хозяйка подошла и погладила животное.

Джек остановился у дверей, рассматривая развешанную на стенах сбрую и самих коней.

— Выбирай. — Стелла широким щедрым жестом указала вокруг.

— Мм? — Джек переступил с ноги на ногу.

— Ну, пройдись и выбери.

— Да? Сейчас. — Джек двинулся проходом, стараясь держаться точно посередине. Серый конь потянулся к плечу юноши, и тот поспешно отскочил, врезавшись другим плечом в дверь напротив.

Стелла звонко расхохоталась, глядя, как Джек, покраснев до корней волос, потирает плечо, бросая свирепые взгляды на серого.

— Не бойся, они это чувствуют!

— Думаю, это нетрудно, — пробормотал Джек. — Ну вот пусть этот серый мой и будет. Как его зовут?

— На дверце есть табличка. — Стелла привалилась к заборчику. Уинд перевесил голову на плечо девушки, и она рассеянно почесывала ему надглазье, наблюдая за манипуляциями Джека.

Серый оказался Сником.

— Почему такое имя? — удивился юноша.

— Он, когда еще был жеребенком, всегда встречал любого, кто входил в конюшню, а потом провожал мимо клетей с таким видом, словно все про всех знает,^[362] — пояснила Стелла. — Так что, берешь его?

— Пожалуй, — кивнул Джек. — А что с ним делать? Я никогда сбрую для верховой езды не использовал.

— Смотри. — Девушка подошла к стене. — Вот она, сбруя. Вот удила. Делай, как я… Вот эта штука называется трензель, ее вставляют в рот… оп!

— М-м… — Джек пытался засунуть железку на ремнях и кольцах в рот коню, но Сник с абсолютным равнодушием стоял, сжав зубы. — Стелла… по-моему, он не хочет.

— Ерунда, он дурит. Зажми ему ноздри.

— Вот так? — Джек неуверенно выполнил совет, и Сник открыл рот с таким видом, словно говорил: «Ох и утомил ты меня, приятель!» — А дальше?

— Дальше вот эту бляшку — в центр лба, а ремни — за уши… так… — Она следила за действиями Джека. — Застегни пряжку… вот… Теперь можно вести, можно править. Так. Вот то седло — его. И потник тоже. Тащи сюда.

— Это туда входить придется?! — Джек бухнул седло на заборчик. — Он же меня расплющит, если захочет.

— Он не захочет, — улыбнулась Стелла. — Хотя и может. Он весит больше ста стонов.^[363]

— Сколько?! — охнул Джек. — О небо, а я еще не написал завещания…

— Вперед, солдат! — Стелла шутливо, но крепко подтолкнула его в плечо.

Джек мысленно попрощался с белым светом и, держа перед собой потник, вошел внутрь.

В первую секунду он ничего не соображал от самого настоящего испуга. Но потом увидел, что конь не проявляет к нему никакой враждебности. Рядом был теплый, странно пахнущий бок, поблескивающий атласом в свете ламп, и Джек, помедлив, положил на него ладонь.

Бум. Бум. Бум. В ладонь юноши отдалось размеренное, сильное биение здорового, мощного сердца. Джек, осмелев, провел рукой по боку и положил на конскую спину потник.

— Как следует его отряхни и разгладь, — инструктировала Стелла. — Если там окажется сор или щепочка, конь взбесится. А складка сотрет ему спину. Давай! Так… Теперь — седло… это ты задом наперед… угу. Затяни подпругу… вон ремень с пряжкой болтается внизу.

— Затянул, — сообщил Джек.

— Да? А теперь дай ему коленом в брюхо и затяни еще.

— Коленом в брюхо?

— Ну да, — терпеливо пояснила Стелла. — Они хитрят, когда чувствуют, что их седлает новичок, надуваются, а потом подпруга болтается, как… черт-те что.

Джек перетянул подпругу и с некоторым удивлением посмотрел на дело рук своих. Стелла тоже закончила седловку и скомандовала:

— Выводим, пошли.

Не веря в то, что эта живая махина сдвинется с места, Джек потянул узду… и услышал, как мягко застучали копыта за его спиной. Юноша опасался, что Снику взбредет в голову укусить его — шотландские пони кусались частенько — или ударить его передними копытами, но конь шагал за ним совершенно спокойно.

Снаружи Стелла забросила удила за коновязь и двинулась к дому, сообщив:

— Я быстро.

Вернулась она в самом деле мгновенно, неся в руках ружья: двустволку-вертикалку двенадцатого калибра «арсенал» и восьмизарядный полуавтомат двадцатого — «ланчестер-А».

— Держи. — Она передала «арсенал» Джеку. — Поохотимся, если получится.

— Я не люблю охотиться просто так…

— Поохотимся не просто так, — решительно прервала Стелла. — Там на седле, справа, есть чехол. О-оп! — Она ловко, не выпуская ружья из руки и, не касаясь стремян, взлетела в седло и засмеялась. — Так не пробуй. Держи удила как можно короче. Левую ногу в стремя, неглубоко, не всаживай. На счет «два» изо всех сил толчок правой… раз… два!

Джек поразился, но он в самом деле оказался в седле и судорожно нашарил правым носком второе стремя, одновременно сунув ружье в чехол. Выяснилось, что все это время он не дышал и сейчас с шумом выдохнул, но тут же заорал:

— Э! Куда! Стой! — Сник спокойно зашагал к воротам.

— Повод! — крикнула Стелла.

Со стороны дома послышались двойное хихиканье и женский голос: «Живо спать!» Джек укоротил повод, и Сник тут же остановился.

— Запомни, — Стелла подгарцевала ближе, Уинд под нею так и ходил, запрокидывая голову, — ты правишь руками, коленями и пятками, причем пятками ты только шпоришь. Если ощутил, что конь понес, крепче, держись в седле и закрой ему глаза. Чем угодно, хоть ладонями. Дальше. Держишься ты не на стременах. В них ты только упираешься. Держишься ты на шенкелях — коленями и бедрами. В идеале и правят ими же, иначе в схватке, — она вдруг сделала резкое, рубящее движение небольшим сильным кулаком, и Джек вздрогнул, сообразив, что это не просто жест — девчонка так кого-то рубила, — тебя ссекут, пока будешь с удилами копаться… Еще дальше. Ездить на коне просто. Нужно, едва седло пойдет вверх, подниматься с ним. Остановилось — начинаешь опускаться. Тяжелей всего на рыси, но этому тоже можно научиться, и довольно быстро. Пока поедем шагом… Да! Лошадь ночью видит лучше человека, поэтому не бойся ночной скачки, она не упадет. Ложись на гриву и держись — все! Поехали?

— Ох… — Джек решительно выпрямился. — Поехали!

7

Ехать на коне оказалось странно. Скорость, конечно, не то… но ни на каком другом транспорте Джек не испытывал подобного ощущения. Он ощущал, что рядом кто-то живой. И чувствовал, как под ним ходят мощные мускулы.

Стелла держалась колено в колено. Неожиданно сказала:

— Вот так мы атакуем. В бандах хватает кавалеристов, но они не умеют ни скакать вместе, ни поворачивать, держа строй… Мы всегда атакуем стенкой, колено в колено, а они скачут лавой, да и кони у них намного хуже, и мы их просто сметаем…

— Бр-р! — Джек передернулся. — Не могу представить себе настоящую конную схватку.

— Только не говори, что это не для девушек, — без обиды сказала Стелла. — Не для девушек, но… — Она не договорила. — Хорошо, что кони уцелели. Когда закончатся бои, мы обязательно поставим на наших землях памятник коню…^[364]

— Когда закончатся бои… — откликнулся Джек. — А я не знаю, что буду делать тогда. Может, их хватит на мой век, как говорится.

— А остаться здесь ты бы не хотел? — Стелла чмокнула губами, понукая Уинда.

— Я не знаю… Тут фермерство совсем не такое, как у нас.

— Научишься.

— Стелла, я не знаю… — смешался Джек. — Ты что, предлагаешь мне стать тут фермером?

— Ну, понимай как хочешь… Рысью!..

Джек хотел кое-что уточнить, но Сник, метнувшийся рысью следом за Уиндом, заставил его прикусить язык в прямом и переносном смысле слова. Джек уцепился за переднюю луку и с трудом заставил себя разжать руки и выпрямиться. Стелла впереди вдруг по-мальчишески свистнула и завопила:

— Хэй! Хэй-я-а! — пуская коня в галоп.

«О небо!» — успел мысленно сказать Джек… но галопом скакать оказалось легче, чем рысью. «Тат-тат, тат-тат, тат-тат…» — глухо стучали копыта по земле. Потом с сухим шорохом брызнула галька — кони выскочили на речной берег.

— Нэйтив Северн. — Стелла осадила коня. — Дальше — пустоши Йотунхейм; по течению — позиции европейских колонистов… Мы почти на краю наших земель.

— И вы не боитесь налета? — спросил Джек, дергая поводья, чтобы Сник стоял смирно.

— Налета? — Стелла на секунд умолкла, и в этом молчании Джеку послышалась высокомерная усмешка. — Там, впереди — наши кордоны. Они знают, сколько мышей перебежало границу между двумя и тремя часами ночи семь дней назад. Это первое. А второе: через Йотунхейм местные не пойдут, хотя радиация там давно в норме… Ну что, давай поищем кабанов? Кстати, патроны к ружью у тебя в кармане на чехле.

— Слушай. — Джек помедлил, потом спросил напрямую: — Тебе правда так нравится охотиться?

— Да, а что… а, понимаю. Читал сказку про Бемби?

Джек кивнул, а Стелла продолжила:

— Так вот. Три года назад такой подросший местный Бемби меня чуть не укокошил, восемь часов продержал на дереве — и заметь: безо всяких с моей стороны покушений на его жизнь, честь и свободу. Зверья на планете развелось более чем достаточно… даже более чем нужно. И еще… смеяться не будешь?

— Что ты!

— У меня есть теория. Ну, она, наверное, и не моя, вычитала где-нибудь, не помню… Человек временами должен сбрасывать отрицательную энергию. Наши предки — они были не дураки, придумали охоту, придумали контактные единоборства, правила придумали, чтобы можно было спокойно заниматься войной. Потом мы их не поняли, решили, что стали цивилизованными и умными, начали на все это коситься, считать лопнувшие сосуды в мозгу у боксеров, войну назвали «грязным делом»… И что? Поперли преступность, извраты, психозы, неврозы, наркота, а война и правда превратилась в грязное дело. Отрицательная энергия! Вот и получилось: чем гуманней мы пытаемся относиться к миру и к себе, тем более жестоким становится мир к нам — и мы сами к себе. У нас тут все охотятся. Зато никто дверей не запирает давно. И еще. Я не разоряю птичьих гнезд, не душу шакалят дымом в норах, мне это все неинтересно. А вот охотиться люблю. Тем более что кабаны гадят в полях… Ну что, поохотимся или еще поговорим?

— Ну, едем, — кивнул Джек. — Покажу тебе, как я стреляю.

— Не лучше меня, — уверенно ответила Стелла. — Н-но-о, Уинд!

Джек улыбнулся, понукнув коня.

* * *

Жест Стеллы — приподнятая рука — был насквозь знаком Джеку. Военный сигнал, и юноша остановил коня.

— Слушай… — шепнула Стелла. — Слышишь?..

Джек напрягся. И в самом деле услышал тихое похрюкивание, хруст, какое-то поскрипывание. Он мельком подумал, что Андрей или Дик, наверное, почувствовали бы и запах. Ветерок дул от кабанов, и это хорошо.

— Подсвечу — стреляй. Лупи наугад.

«Ду-ду-ду-ду-ду!» — Ее «ланчестер» поперхнулся, а в небе распустились и стали медленно опускаться, светя тревожно-алым, пять огней. Поле, холм, кусты — все побежало, поплыло ало-черными полосами, что-то метнулось через них с топотом и визгом, Джек выстрелил из левого ствола, из правого (рядом стреляла Стелла), перезарядил «арсенал», отметив, что конь стоит смирно, лишь прижал уши… Визг стал высоким, послышался хрип… Джек еще раз перезарядил ружье, но стрелять больше было не в кого — лишь в отдалениихрустели заполошно кусты да все еще хрипел кто-то внизу, на границе поля. «Люстры» погасли, мир снова погрузился во тьму.

— Едем, посмотрим. — Уперев полуавтомат прикладом в бедро, Стелла тронула коня.

Джек поскакал за ней, не без гордости отметив, что приноровился к седлу. Девушка между тем включила мощный фонарь, такой же Джек обнаружил на своем седле и включил тоже.

— В трех я попала точно, — говорила Стелла, мерно покачиваясь в такт шагу коня, свет фонаря Джека обрисовывал ее узкую, откинутую чуть назад, спину. — Но убила, похоже, только подсвинка. Надо мне было хоть шестнадцатый взять, и то… а из двадцатки вообще бесполезно.

— Я, по-моему, в двух попал, — слукавил Джек. Он был уверен, что попал в двух.

— Вот он. — Стелла хмыкнула, удовлетворенно опустив ствол.

У ног Уинда лежал молодой, но крупный бородавочник. Кровь все еще вязко вытекала из аккуратной дыры в черепе между ушей. — А вот еще кровь… Надо бы найти, добить…

— Хэй, кто там?! — раздался зычный мужской голос от дороги за полем.

— Стелла, дядя Ронни! — откликнулась девушка. — Пугаю кабанов!

— А мы с мальчишками пошли посмотреть, кто там в полях бахает. Подбила?

— Похоже, да, дядя Ронни! Несколько ушли, можете их догнать? Там раненые!

— Ага, спасибо! Ребята, за мной!

Ударило топотом коней из темноты, резким свистом — и вновь стало почти тихо.

— Видел? — гордо спросила Стелла. — А, вот и твои. Ого!

Охотиться Джек не очень умел, это да. Но и он мысленно сказал «ого!», потому что кабан, лежавший на примятой траве, потянул бы на вес Сника. Пена и кровь нитями висели на огромных клычищах. Джек попал в него двумя пулями — в хребет и под лопатку.

— Ну ты стреляешь… — восхищенно сказала Стелла. — Я не ожидала… А вот второй… сдох, кажется.

Второй кабан был меньше, но все равно здоровый. Он лежал на брюхе, уронив наземь огромную шишковатую голову с еще не опавшей на загривке густой щетиной.

— В грудак я ему угодил, что ли? — Джек не видел вроде бы ран, хотя под кабаном расплывалась черная лужа.

Стелла ловко занесла ногу, съехала с седла, не поднимая ствола своего ружья, и, подойдя, толкнула секача в ребристое, словно гофрированное рыло.

Не с хрюканьем, а с каким-то хриплым, ужасным рыком кабан вскочил, словно подброшенный с земли мощной пружиной. Стелла подалась назад, заслоняя от Джека цель, потом неловко упала на колено.

— В сторону! — резко крикнул Джек, вскакивая ногами на седло. Он ни о чем не думал — он все знал.

Пролетев над головой Стеллы, Джек рухнул на загривок кабана, левой рукой вцепившись в щетину, а правой нанося удар за ударом своей финкой. Все смешалось в жуткий ком. Джек ощущал, что его мотает, хрип и визг заполнили мир, резко пахнущая, горячая кровь брызгала на лицо, руки… казалось, он крутится на бешеной карусели. Потом впереди возникла Стелла, в ее руке сверкнул длинный нож, послышалось нутряное «х-ха-ахх!», и Джек кубарем полетел в сторону.

Он поднялся сразу же, держа наготове финку. Но, как оказалось, в этом не было нужды: Стелла стояла над кабаном, расставив ноги, с ножа капала кровь. В свете фонарей хорошо различалось, как девушка была бледна.

— Ты весь в крови… — с трудом выговорила она. — Вот ведь… — Она уронила нож и покачнулась. — Какая же я дура… это я виновата…

— Это не моя кровь. — Джек вдруг понял, что он на самом деле насквозь промок от крови зверя. — Его… Прости, я должен был сам проверить. Наверное, я его только ранил… Нет, правда, Стелла, я цел. — Он повел плечами.

— Ты спас мне жизнь, — как-то удивленно сказала Стелла. — Он бы меня запорол… Ради всего святого, дома — ни слова!

— Форма пропала. — Джек с отвращением тронул рукав. — И я весь в кровище, тут ты права… Где тут ручеек, хоть лицо и руки отмыть!

— Что это я! — дернулась Стелла. — Скачем скорей на ферму, там все можно отстирать.

— В таком виде? Твои решат, что нас убивали. — Джек усмехнулся.

— Да все уже спят… Погоди, сейчас… — Она бросила на туши кабанов по стреляной гильзе. — Вот, теперь разная шушера их не тронет! Ну, скачем, скачем!

8

Душевая, ванная и умывальники располагались в полуподвальном помещении со стоком. По размерам оно напоминало душевую спортклуба.

— Там, за шторкой, — Стелла указала мокрой рукой налево, — ванна для стирки, бросай все туда и пусти воду.

— Отвернись, — попросил Джек, стаскивая куртку. На лице у него против воли появилась гримаса отвращения — куртка снималась с мерзким, чмокающим звуком. Штаны, сапоги, майка, трусы, носки — все было в крови.

Посматривая через плечо на отмывающую руки Стеллу с некоторой опаской, Джек бросил все в круглую ванну и быстро шмыгнул в одну из душевых кабин, где сразу же включил воду и колонку.

— Нашел? — спросила Стелла.

— Что? — откликнулся Джек, смывая кровь.

— Душ, — засмеялась девушка. — Глупости спрашиваю, да? Это от страха.

— Теперь-то чего бояться? — спросил Джек… и ощутил приступ обессиливающего ужаса. В висках зашумело, перед глазами опустилась темная шторка, рот наполнился мерзким привкусом железа, и Джек прислонился спиной к перегородке, чувствуя, что вот сейчас впервые в жизни упадет без сознания. Юноша внезапно понял: рассказы, в которых говорится, как тяжело раненный боец сражается, бежит, ползет и лишь потом валится от настигшего болевого шока, — эти рассказы правдивы. Джек сообразил, что и жив-то остался только чудом, прыгнув с короткой финкой на бородавочника, способного подбросить в воздух лошадь! Сделал-то он это, потому что, сколько себя помнил, ему всегда внушали, что девчонок надо защищать, женщины — самое ценное, что есть у народа. Ну а если бы кабан его выпотрошил?!

— Ух-х… — вырвалось у Джека. — Ну и забавы у девицы…

В самом деле, размышлял он, отмываясь, она ходит в конные атаки, охотится на кабанов… Нет, конечно, девчонки есть и в армии… но в то же время Стелла была особенной. И очень притягательной.

— Я тебе халат притащила, — послышался голос Стеллы из-за шторки. — Вешаю вот тут, на крючок. Я займусь твоим барахлом, ты не против?

— Мм… — Джек замялся. — Ну… если ты не против.

Стелла засмеялась:

— Отмокай!

Джек услышал, как она прошла в другой конец помещения, тихонько напевая, голос у нее оказался приятным:

А потом

Она ему клялась,

Что вчера

Это был — последний раз.

Он прощал.

Но ночью за окном темно —

И она

Улетала все равно.

Он скучал,

Пил на кухне горький чай

В час, когда

Она летала по ночам… ^[365]

— Что за песня? — спросил Джек.

— Подслушиваешь?.. Я не знаю, слышала где-то, запомнила… Нравится?

— Ничего, только не совсем понятно…

— А по-моему, все понятно, — немного обиженно ответила Стела. — Полотенца в шкафу…

…Халат оказался фланелевым, теплым. Джек вышел, вытирая голову полотенцем. Стелла, засучив рукава рубашки, ловко застирывала его одежду.

— Хорошая ткань, отстирывается легко, — сказала она через плечо. — Вымылся?

— Ага, спасибо… Ты извини, что тебе приходится с этим возиться…

— Ой, да брось ты. — Стелла вытерла забрызганную водой щеку о плечо. — Все равно ни один парень не может стирать как надо. Ты бы видел, что устраивают мои братцы, когда им надо просто постирать носки… Слушай, а ты умеешь работать пилой и секатором?

— Конечно.

— Если хочешь, чтобы завтра тебя кормили, подравняешь деревья в саду. Бабуля скажет где.

— Сурово, но честно и открыто. Хорошо, я не против… — Джек помедлил, наблюдая, как Стелла ловко размещает вещи в сушилке, моет руки… — Стелла…

— Что? — Она повернулась, опершись руками о раковину, и Джек мысленно выругался — лучше было бы беседовать с ее спиной, чем с глазами, которые… вот ведь!

— Стелла, у меня была девчонка…

— Ты говорил. Ну?

— А, да… говорил… Мм… она была красивая. — Джек потер плечо. — Стелла, ты красивее, в сто раз… Ты самая красивая девчонка, которую я когда-либо видел… Я… короче, я приехал не учиться ездить верхом… хотя это и здорово… я приехал к тебе. Ты мне сразу понравилась… — Стелла молчала, чуточку нахмурившись, внимательно слушала Джека, не сводя с него глаз. — Сейчас война, Стелла… меня могут убить… В общем, если я тебе не нравлюсь или еще что-то, я уеду и… и все. Ты мне только скажи: я тебе нравлюсь?

Наверное, приблизительно так ждут оглашения приговора, как Джек ждал ответа Стеллы. Словно бы размышляя вслух, девушка негромко заговорила:

— Ты красивый… ты хорошо стреляешь и хорошо дерешься… с тобой интересно разговаривать… у тебя иммунитет против хватательной болезни… похоже, ты храбрый и, кажется, с ненарушенной генетикой. Да. Ты мне нравишься. А твоя комната — вторая налево на втором этаже.

* * *

Джека разбудили выкрики под окном. Было четыре утра, и братцы Стеллы, прежде чем отправиться по делам, сражались под окном на палках. Стелла неподалеку тренировалась с палашом — узким и длинным, с витой простой рукоятью. Было в этом что-то средневековое, и Джеку, наблюдавшему из окна, вдруг ужасно захотелось взять в руку палаш…

В клинках Джек понимал не больше, чем в сортах древнего вина шампанского, но, по словам Стеллы, палаш он выбрал хороший — широкий, с глухой гардой в мелких ямках и двойным ребром жесткости. Клинок оказался неожиданно тяжелым, раза в четыре тяжелей армейского тесака.

Стелла, похлопывая своим по голенищу сапога, вывела Джека в сад, чтобы не мешали мальчишки. Фехтованием сверх обычной армейской программы в лагере Джек никогда не увлекался и не очень уверенно встал в подсмотренную в кино позицию. Стелла хмыкнула и взяла свой палаш на уровне живота параллельно земле, широко расставив ноги.

— Атакуй, — предложила она. Джек попытался уколоть ее, но Стелла быстрым, неуловимым движением отбила клинок в сторону и остановила свой в пальце от горла Джека. — Попробуй еще раз. — Джек попытался уколоть ее в бедро, но Стелла вновь отбила клинок и остановила свой у паха Джека. — Ну, еще! — Стелла смеялась. Джек рубанул сверху и опять едва удержал палаш, а клинок Стеллы плашмя стукнул его по шее. — Давай еще!

— Я тебе что, манекен?! — рассердился Джек и, воткнув в землю палаш, раньше чем Стелла успела отреагировать, обезоружил ее и уложил на колено. — Ну как?!

Дергаясь, девушка прошипела:

— Ну держись! Ночью я тебя убью! Перережу горло… перегрызу!.. или отвертку в ухо воткну!.. Отпусти, негодяй! Джек! Ну ты же сам хотел фехтовать!

— Запищала? — Джек отпустил ее и подобрал клинок. — Не люблю, когда надо мной смеются.

— А ты можешь быть, оказывается, довольно мерзким и мстительным, — сверкнула глазами Стелла — в них остывал настоящий гнев. — Ладно, я тебе это припомню…

Весь день Джек проработал — с перерывами на завтрак, ленч и чай. Вечером все собрались на обед снова за столом, усталые и веселые. На Джека посыпались шуточки по поводу сельхозработ и оплаты сезонных рабочих. Он осмелился отшутиться — прошло, и Джек понял, что его приняли как своего окончательно.

— Сегодня нашу Стеллу чуть не отшлепали… — начал Том, старший из братьев.

— Заткнись, мелочь! — сверкнула она глазами. — Иначе я тебя точно отшлепаю!

Том с комичным ужасом, но на самом деле поспешно уткнулся в тарелку. Стелла встретилась взглядом с Джеком и вспыхнула.

— Ты, парень, умеешь работать, — одобрительно сказал Кэссиди. — Пощады не просишь, как говорится. Обычно-то ваше поко…

— Ради Солнца, папа, — засмеялась Беатрис, — у тебя все поколения плохи.

— Ты приятное исключение, дочка, — важно ответил глава семейства.

После обеда Джек и Стелла пошли прогуляться. По тропинке через сад, мимо колодезного сруба, они вышли к солидной двери в невысокой каменной изгороди, за которой начинался склон холма, у подножия которого в тени тонула роща.

— Ого. — Джек качнул дверь. Сбитая из темных двухдюймовых досок, она скреплялась потемневшими бронзовыми скобами. Петли в виде драконов тоже были сделаны из бронзы, шляпки ушедших в дерево гвоздей тоже, бронзовым был и мощный пружинный засов. — Вот это да-а…

— Да. — Стелла покачала дверь — та ходила бесшумно. — Это из Англии. Дед специально ездил, привез ее с развалин своей фермы… ну, фермы своей семьи. Я его, честно говоря, понимаю. Двери шестьсот лет.

— Мамочки! — искренне ахнул Джек. — Погоди-ка… это со Столетней Войны?!

— Точно… Иногда я пытаюсь представить себе всех людей, которые открывали ее… или пытались взломать… Шотландская граница, сам понимаешь. И тогда, и в… и в Безвременье.

Джек кивнул:

— Ну да. Джонни Коплэнд, Черный Лорд Джеймс Дуглас… и Дева Габриэль…^[366] Странно думать, что все это правда было, да?

— Точно. — Стелла вздохнула. — Когда читаешь… или даже кино смотришь, это как-то не так. А если видишь такую штуку… — Она стукнула по двери и умолкла…

Они вышли наружу и, спустившись до половины холма, присели на траву. В роще протяжно кричала птица, подальше, на болотах, слышался тихий гул. Совсем далеко в тучи уперся и закачался луч прожектора.

— Кто? — напрягся Джек.

— Это тридцать седьмая группа Дальней Разведки,^[367] — спокойно ответила Стелла. — У них свои дела… В Йотунхейме. Да и сама группа — место странное. Что ни боец — ученая степень. Двенадцать часов в сутки воюют, двенадцать диссертации пишут, когда спят, непонятно… Но воюют хорошо… — И неожиданно продолжила, глядя на Джека поблескивающими глазами: — Обещай мне одно. Ты никогда не будешь требовать от меня, чтобы я отказалась от той жизни, которой живу.

* * *

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

В. Крапивин

ПЕСНЯ О ТИХИХ ГОРОДАХ

Тихие города…

Старые города,

Где травы ростом с мальчишек

Под крепостными стенами

Спят…

Сколько там спрятано тайн!

Мне бы их все узнать —

Каждую сделать рассказанной сказкою…

И вот

я по солнцу бегу

С живою сказкой в ладонях!

Мчится навстречу мне синий

безоблачный

день!

И вдруг —

На пути

Черной чертой

Чья-то ложится тень!

Чья-то недобрая тень!

Что же мне делать, как же мне быть?

Тайну забыть?

Сказку отдать?

И убежать,

Чтоб не догнала беда?

А куда?

…Тихие города…

…Тихие города…

Теплые города,

И сколько хороших людей в них,

Сколько верных товарищей

Там…

Мне бы их всех позвать!

Мне бы их всех собрать!

Каждому сделать что-то хорошее…

И вот

Мне навстречу бежит

Мой самый лучший товарищ!

Друга

надежней, чем он, на

Земле

не найти!

Но вдруг

Между ним

И между мной

Кто-то встает на пути

Так, что не обойти.

Что же мне делать, как же мне быть?

Клятву забыть?

Друга предать?

И убежать?

Нет, не уйти никуда,

Никогда

В тихие города…

* * *

— Закрой глаза, Джек, — смущенно сказала Стелла.

Джек зажмурился, запомнив ее подрагивающие веки и приоткрытые губы. В темноте он долго искал ее ладони, холодные, как лед, они легли на расставленные пальцы Джека и сжали их, а через миг Джек ощутил нежное тепло вблизи от своих губ, подался вперед и наткнулся на влажную теплую податливость губ Стеллы.

Юноша понял, что сейчас произойдет, и почти испугался. Но, с другой стороны, он совершенно определенно хотел этого, и страх исчез, вытесненный желанием и готовой податливостью Стеллы. Жадно целуя приоткрытый живой рот, Джек почувствовал, как девушка откидывается на спину — они легли на траву друг рядом с другом, и в небе со слышимым отчетливо треском развернулся и повис, переливаясь, радужный веер сияния.

Дело было не в одном только физическом желании, окончательно захлестнувшем Джека. Именно сейчас он понял, что любит Стеллу. Наверное, любит с того самого мгновения, как увидел ее, — он не особенно хотел в этом разбираться. Просто теперь было ясно: без Стеллы жизнь станет пустой и серой…

Девушка отвечала на бурные, несколько беспорядочные ласки Джека. Он боялся, что сделает что-то не то и не так — причинит боль, оскорбит, испугает, обидит, — но любое движение его губ и рук вызывало лишь ответные, несказанно приятные ласки. Странно было вспоминать, что Джек вчера ночью просил Стеллу отвернуться, чтобы войти в душ. Где-то в глубине души он боялся, что ему и сейчас будет стыдно… Но как-то так получилось, что Джек и не заметил, как и когда разделся… или его раздела Стелла? Он внезапно обнаружил, что и девушка тоже обнажена… и вроде бы помнил, как расстегивал, не переставая целоваться, ее куртку. Если бы еще час назад кто-то ему сказал, что он будет делать, Джек смущенно засмеялся бы. А сейчас смущаться было некогда и незачем: в его объятиях была его девушка, и они отлично понимали друг друга без слов.

Когда он почувствовал, что, в сущности, уже больше не может сдерживаться и ждать, то пригнул голову и… В тот момент и он и Стелла не обратили бы внимания даже на начало нового Безвременья.

Стелла вскрикнула тихонько, но Джек — увы! — уже не мог обращать на это внимания… да и кроме того, через секунду он ощутил, как вокруг талии обвиваются ноги, почти судорожно, а Стелла со стоном выгибается навстречу. У самого Джека тоже вырвался непроизвольный стон, громкий и, казалось, не способный прекратиться…

Открыв глаза — мутные от наслаждения, — девушка выдохнула:

— Еще чуть… чуть… чу-у-уть…

Джек не воспринял сказанное, но как раз на «чуть-чуть-чуть» его вполне хватило, и этого оказалось достаточно. Сдвоенный стон-выдох — и Джек, тяжело дыша, без сил распластался на вздрагивающей Стелле.

— Это прекрасно, — пробормотал он куда-то в траву. Повернул голову и снова поцеловал Стеллу. — Я… тебе… тебе понравилось? — робко и глупо спросил он, приподнимаясь и глядя в лицо легонько улыбающейся девушки. Та чуть наклонила голову. А Джека охватил внезапный страх.

Страх при мысли, что ее могут убить.

— Стелла… — начал он… но тут же закрыл рот, вспомнив ее слова и свое обещание, сказанные, прежде чем они…

— Что? — Теплое дыхание снова коснулось шеи Джека, и он покачал головой.

— Ничего. Просто я люблю тебя.

Глава 4 ЗАТИШЬЕ НА ФРОНТАХ

Взгляд усталого неба тяжел —

А снега друг за друга горой…

Но до первого снега ушел

Беспокойный Последний Герой…

А. Земсков

1

Джека разбудил шум. Уже в достаточной степени чувствуя себя «своим», он хотел было, не открывая глаз, в самых изысканных выражениях предложить всем, кто не спит, убираться, но… вместо этого сел в своей кровати и даже зевнуть позабыл.

Шумели Андрей и Эрих. Причем они не просто шумели — они орали друг на друга через стол, стоя на разных его концах, и лица у обоих были прямо-таки остервенелые…

— Да вы, русские, просто тупые лентяи! — ревел немец. — Ни черта сами не изобрели, ни черта сами не построили, все наворовали у Европы — законы, моды, военное дело, даже ваша Екатерина Великая — слышали про такую?! — немкой была! Чистокровной немкой! Зато морду больше всех дерете — и гуманные вы, и добрые, и духовные, и то и се!.. Гуманные: шарахнули по Америке ядерными, а весь свет это полвека расхлебывает — вот так гуманизм! А слова ведь вам не скажи — вам сразу то монголы мешали, то Наполеон, то Гитлер! Знаешь, что хреновому танцору всегда мешает?! Знаешь?! А дело-то все в вашей лени, и ничего валить на других! Хуже этих… евреев! Их все обижали, вам все мешают! Послушать — весь мир сговорился Русь-Матушку сырьем схавать, а вы только обороняетесь!

— Да кто бы говорил! — орал русский. — Но не немец! С вас все и началось! С ваших двух мировых! Серединка Европы, пуп Земли и опора цивилизации! Чуть только нос из дерьма высунут — тут же начинают планы строить, как мир покруче облагодетельствовать! Вас послушать — вы все, от спичек до гандонов, изобрели, а разные там русские у вас эти изобретения из-под носа выхватывали! Все вас обижают, все вам плохи — если в Берлине заплакали, скоро вся Европа рыдать будет!

Перевесившись с кровати, Джек постучал по плечу Дика, с философским видом художественно обкусывавшего парниковый банан:

— Эй, — прошептал он, — чего это они?

— Доброе утро. — Новозеландец поднял голову и с зевком ответил: — Да вот, выясняют, кто из них Европу Злым Силам продал…

— Ну и кто же? — Джек хихикнул.

— А сейчас поорут еще минут пять и выяснят, что Проклятые Англосаксы…

Джек хихикнул снова. Но спор-то перешел в самом деле в острую фазу:

— Кто пятьдесят лет рушил все, что наша раса сделала?! — Эрих ткнул кулаком в стол. — Кто в этой самой Африке коммунизм строил и арабов на революции настропалял?!

— А кто перед этим такого наворотил, что само слово «раса» ругательным было?! — выкрикнул Андрей, побагровев.

— Русская свинья!

— Сука немецкая!

— Прекратите! — почти взвизгнула Елена. Так, что все повернулись в ее сторону — разом. Елена стояла у своей кровати, сжав кулаки, и заливалась слезами. — Как вы можете… как вы… вы… Сейчас наши… столько мертвых, а вы… как вы смеете, мальчишки?! Я… — Она ничком упала на койку.

— Доболтались, baszom a vilagot…^[368] — сообщил в пространство Ласло и соскочил с кровати. — Ну чего вы никогда вовремя заткнуться не можете?!

— Слишком много старых счетов, — сказал Дик. — Это генетическое…

Сказал без насмешки и словно бы даже самому себе. Андрей ругнулся матерком и, сев на стул, начал грызть ногти. Эрих круто повернулся и почти выбежал наружу.

— Дулоли тэп, — пробормотал Андрей.

— Ты не лучше, — резко сказал Дик, отклеиваясь от кроватного стояка.

— Шли бы вы ВСЕ отсюда, — предложила Анна, устраиваясь на кровати рядом с Еленой. Джек давно заметил, что эта литовка, неразговорчивая и мрачноватая (судя по всему, она была такой и до гибели своего Кнута), относится к Елене как к сестре, иначе не скажешь. — А то метут языками, метут…

— Это майк,^[369] — оказалось, что Жозеф тоже проснулся. — Просто майк. Нужна драка. Хорошая драка!

— О небо, — выдохнул Густав, читавший письмо из дома.

Джек соскочил вниз и с улыбкой потянулся. Ему-то было хорошо, несмотря ни на что. И Дик немедленно это уловил.

— Какая счастливая рожа… — протянул он. — Джеки, сын мой, исповедуйся… — Он положил ладонь на плечо юноши.

— Пошел ты. — Джек сбросил ее и начал влезать в штаны.

Жозеф, наблюдавший за его действиями, вдруг сказал:

— А все-таки, Джек, ты авантюрист. Юный искатель приключений.

Джек не успел отреагировать. Андрей, уже дотянувшийся до гитары, посмотрел на Жозефа и спросил с мягким упреком:

— Ну зачем ты так говоришь-то?

— Да не слушай ты его, Джек, — махнул рукой Ласло. — Все правильно.

— Да о чем вы?! — возмутился Джек, держа в руках сапог.

— Пока ты не обулся — ни о чем, — тут же ответил Жозеф. — Кому охота лбом обувь ловить?

В блиндаж ввалился Иоганн.

— Что тут у вас?

— Да ничего, ничего, — поспешно ответил Дик. Иоганн осмотрелся, задержал подозрительный взгляд на сапоге в руках Джека — тот поспешно его натянул.

— А почему Эрих наверху?

— Голову остужает. Горячий немецкий парень. — Андрей тренькнул на гитаре и обнаружил у себя под носом кулак швейцарца. — Это что? — после короткого раздумья уточнил русский.

— Вот и я хотел спросить: ты знаешь, что это? — угрожающе спросил Иоганн и сел, посмотрев вокруг. — Так. Я что-то хотел сказать… — Он потеребил белокурую прядь. — А! Вспомнил. Я буду говорить, а вы думайте и не перебивайте. Потом, — он выделил это слово, — не возбраняется орать. Все слушают? — Он устроился удобнее. — Двадцать минут назад на аэродромы начали прибывать русские и англосаксонские имперские подразделения. Общая численность — более двенадцати тысяч человек с соответствующим количеством техники.

— Родили, — в абсолютной тишине объявил Дик.

— Наступление!!! — заорал Жозеф. — А это не даф ген?!^[370] — тут же встревожился он.

— Мажняк… — шепнул Иоганн и указал на потолок. Уже громко добавил: — Да тут и нет особо никакого секрета…

— Эри-и-их! — завопил Андрей. — Иди сюда, обнимемся на радостях!

2

Даранг-ранг-ранг-ранг-ранг!

Установленная на «ровере» скорострелка окуталась легким, быстро рассеявшимся дымком. Обманчиво медленно трассы очереди потянулись к холмам, врезаясь в них.

— Ты что, мухоморов обкушался? — лениво спросил Дик артиллериста, кинув в него хвостиком от помидора. Тот отбил метательный снаряд и буркнул свысока:

— Скучно.

Джек, лежа рядом, загорал: солнце уже с час светило устойчиво, упрямо не давая тучам закрыть себя. И слушал, что говорит Дик. Новозеландец высказывал свое отношение к девчонкам, и отношение было прохладным.

— У тебя просто нет девчонки, — сказал Джек, когда ему это надоело.

Дик заткнулся. Вроде бы даже обиделся. А Джек, прикрыв глаза, представлял себе Стеллу, ее лицо, ее запах, ее тело, ее голос — проще говоря, ее…

— Товарищ капрал, разрешите обратиться?!

Джек вздрогнул и открыл глаза. Над ними возвышался полностью снаряженный парень лет шестнадцати, темноволосый, кареглазый. Его лицо почти испугало Джека: «Неужели у меня в первый день было такое же?!» Вне всякого сомнения, это прибыл новичок.

— Мм? — Дик поднял брови, повернувшись к Джеку, как бы призывая его в свидетели. — Попробуй.

Лицо новичка на секунду стало растерянным, но он тут же отчеканил заученно:

— Товарищ капрал, рядовой Кларенс Мак-Олифф, лагерь «Камбрия», направлен для прохождения боевой службы в ударную роту «Волгоград» десятой сводной конфедеративной дивизии!

— Поздравляю вас, мистер Брейди, — торжественно сказал Дик Джеку.

— Взаимно, мистер Мастерс, — поддержал его тон Джек. — Я также рискну высказать соображение, что нашей роте очень повезло.

— Полностью поддерживаю высказанное вами мнение… Юноша… — Джек хмыкнул, а Дик устроился удобнее. — Юноша, а не в наш ли славный взвод вы прибыли?

— Н… не знаю, товарищ капрал, — растерялся шотландец.

— Так. — Дик окинул его взглядом. — Скорее всего, в наш… В этом случае вам следует все-таки найти сначала капитана Мажняка — во-о-он его блиндаж. И учтите, что капитан — страшный человек. Мистер Брейди, помните, как он застрелил беднягу Каккалу только за то, что на воротник тому упала гусеница и несчастный ее не заметил?

— Да, мистер Мастерс, — кивнул Джек. — Думаю, и вы помните, как он заколол несчастного Портянкина, когда тот моргнул в строю?

— Ужасная история… — помрачнел Дик. — А, вы еще здесь, рядовой?! Вы идите, идите. Если он узнает, что вы болтали, вместо того чтобы явиться к нему на доклад… — Дик многозначительно покачал головой. — Давайте, рядовой. И лучше бегом.

Проводив взглядом бегущего новичка, артиллерист спросил со своего места:

— Шутка?

— Никогда не надо расслабляться, — наставительно сказал Дик. — А он точно к нам. На место Вольфа.

— Я спросить хотел, — вдруг напряженно обратился Джек к Дику. — Почему у нас так пышно провожают погибших?

Дик потер виски, поскучнел. Сплюнул. Потом неспешно, взвешивая слова, заговорил:

— Понимаешь, Джек… Большинство наших очень молоды. До Войны они бы вообще учились в школах. Они мало видели, а ждали от жизни многого… и вот даже с этими ожиданиями приходится расставаться. И с честью проводить наших погибших домой — последнее и немногое, что мы можем сделать для них. Им-то, наверное, все равно. Но мне лично спокойней на сердце, когда я думаю, что в случае чего и меня проводит вся рота…

Джек задумался.

— Пожалуй, да, — сказал он через какое-то время. И замолчал снова.

— Страшно? — тихо спросил Дик.

Джек кивнул:

— Ага. Теперь особенно. С одной стороны, у меня вроде как теперь есть добавочный стимул сражаться. А с другой… — Джек замялся.

— А я смерти не боюсь. Наверное, просто слабо себе представляю, что это такое… Да и ты, кстати, боишься не смерти, а расставания со своей девушкой… Я боюсь знаешь чего? Плена. — Джек молчал, понимая, что сейчас Дик раскрывает перед ним душу. — Они пленных пытают так, что нам сейчас даже представить трудно. Редко кто может выдержать. Боюсь, что, если попадусь, раскисну и все расскажу. Это, кстати, не спасение, они и потом продолжают, пока человек не умрет… или не сойдет с ума. Сумасшедших они иногда отпускают. Считают, что они угодны Ала Шамзи…

— Дик… а ты сам пытал пленных? — осторожно спросил Джек.

— Это называется «форсированный допрос». — Дик улыбнулся углом рта. — Да, я это делал. Но поверь, большинству из наших это не доставляет никакого удовольствия… в отличие от убийства. А вообще, это довольно просто. Понимаешь… местные нелепо жестоки и… сами боятся жестокости. Они с детства забиты и отлично понимают, что их жизни ничего не стоят. Говорят, так тут было и раньше… ну, до Войны. А наши держатся дольше и лучше. Это, наверное, генетически так… Допрашивать просто. Вот дай мне руку. — Дик взял левую руку Джека… и внезапно, вклинив свою ладонь под средний палец, отогнул его к тыльной стороне ладони англичанина.

— Уй-я-а-а! — Джек выгнулся от боли. — Пусти!

— Конечно. — Дик грустно улыбнулся, отпуская руку Джека. — Вот видишь? Но они не кричат «Пусти!». Они смотрят на тебя остановившимися глазами и начинают говорить. Иногда приходится сломать один-два пальца, этого достаточно. Они знают, что можно пойти и дальше, например, бить тесаком в ножнах между ног или сломать ключицу и давить на перелом…

— Не надо! — вырвалось у Джека, и он сконфузился из-за своего крика, но Дик не засмеялся.

— Это мерзко, Джек, — тихо сказал он. — Но это бывает нужно, чтобы выжить, чтобы сохранить жизни товарищей, чтобы победить… Конечно, бывают те, кто звереет, начинает убивать скот, насиловать малолетних… Или рубить головы, чтобы посмотреть, как умирают… От таких мы сразу избавляемся. Сразу и решительно. Они опасны не только для Рот, но и для всего нашего мира, который мы строим… Впрочем… избавляемся мы, хоть и намного мягче, и от тех, кто не может причинить боль врагу. А такие тоже бывают.

— Верю, — вздохнул Джек. — Но почему тогда нам не преподают в лагерях технику допросов?

— Кое-кому преподают, — ответил Дик и внезапно насторожился. — Что-то… Джек…

— Внимание по роте! — резко, громко заработала внутренняя связь. — Первый, третий, пятый взводы по тревоге у машин!

— Поехали! — Дик вскочил на ноги.

3

«Элефант» давно казался Джеку лучшей из возможных на войне машин. Во-первых, конечно, за броней этой машины у него возникало чувство почти абсолютной защищенности — ложное, как объясняли в учебном лагере. Ну а во-вторых, машина в самом деле была хороша, русские делали их в больших количествах — и для своей армии, и для англосаксов, и для конфедеративных Рот.

Джек сидел между Ласло и Диком, посматривая в призматический перископ. Машины на полной скорости неслись по бездорожью через молодое редколесье, слева и справа мелькали «роверы» — взводы сопровождала стрелковая рота «Аякс».

— Интересно, успел наш шотландец добежать? — спросил Дик.

Джек, оторвавшись от перископа, ответил:

— Скорей всего. Не завидую я ему, наверное, и барахло не успел кинуть!

— Коробочки, коробочки, — защелкало в башне, — прозвонитесь… 01… 02… 03… 04… 09… 010… 011… 012… 017… 018… 019…

— Есть! — послышался голос Иоганна.

— …020… все на местах, на местах все…

— Понял, понял, — послышался голос лейтенанта Фишера, командовавшего нечетной полуротой, — коробочки на местах… Значит, так, ребята, слушай задачу… Мазл к горам, азимут 282. Банда, до пятисот рыл, предположительно есть тяжелое оружие… Блокируют отряд переселенцев, с ними женщины и дети. Совместно с нами действует отряд людей Крэйна, не перепутайте… — В эфире засмеялись, кто-то буркнул: «Одно лицо, просто одно лицо…» — Доложить готовность по порядку номеров!

— Ноль-девятнадцатый понял, — в свою очередь, доложил Иоганн и свесился вниз. — Все слышали? Едем выручать союзников.

Свистки, топот сапог по полу и уханье. Андрей закурил, выпуская дым аккуратно и точно в фильтр. Джек обратил внимание на алый кружок с белыми буквами: «ПРИ ПОЖАРЕ ОТОДВИНУТЬ». В лагере его всегда интересовало, что же там такое? Кнопка? Тумблер? Покосившись на остальных, Джек быстро протянул руку и отодвинул…

Там обнаружилась белая картонка с надписью маркером: «ДУРАК, ОТОДВИНУТЬ ПРИ ПОЖАРЕ!»

Салон машины потряс хохот. Жозеф лупил Дика кулаком по плечу и орал:

— Сделал! Сделал! С тебя пятерка!

— А мне казалось, что ты серьезный человек, Джек! — сердито сказал Дик.

— А сам-то? — напомнил Иоганн. — Забыл?

— Колонна, внимание! — снова засвистела связь. — Не дергайтесь, сейчас будут наши вертушки, вертушки идут, не дергайтесь!

— Зачем такие предупреждения? — удивился Джек.

— Да затем, — пояснил Дик. — Четыре месяца назад вот в такой точно ситуации один орел из первого взвода решил, что его персонально атакует вся бандосовская авиация. Его и остановить не успели — вытащил из креплений ракету, полез наверх и…

— Хорошо еще, низко летели, посадили, — закончил Ласло. — Вот они!

Пара хищных длинных силуэтов, окрашенных в черное с серым и бледно-голубым, мелькнула наискось над колонной и, завывая винтами, унеслась за голые старые деревья справа. Джек успел заметить опущенные по-боевому стволы пушек, похожие на чудовищные жала. Он знал, что на Земле не было более мощных во всех отношениях машин, чем «Щуки» русской фирмы Камова.

— Пошли готовить нам сцену, — сказал Дик. — Приятно смотреть на то, что остается после их работы… Такая штука одним снарядом попадает за полторы мили в каску.

Джек устроился удобнее. И обратил внимание на Густава. Поляк вроде бы сидел спокойно, однако пальцы на стволе его «ропика» были белыми, а губы шевелились.

— Джек, Густав, — Ласло явно что-то вспомнил, — тут несколько месяцев назад такая история была… Мне знакомый из соседней роты рассказывал, его приятель сам про это слышал…

— О-о-о… — Дик застонал так, словно у него внезапно и страшно заболели зубы.

Ласло не отреагировал, он продолжал:

— Вот такая разведгруппа вроде нашей заплутала в лесу. Тут, в этих местах! Компас, как обычно, показывает левые пять тонн на южном крыле, одно дерево похоже на другое, рации забило погодой, уже обалдевать все начали. Вдруг видят — прет над лесом вертопопель. Ну, они прыгать взялись, орать, руками махать… Машина над ними вираж заложила, — Ласло показал рукой, — швыряет вымпел, разворачивается и уходит. Поднимают они этот вымпел. Разворачивают. А там — большими буквами: «НЕ БОЙТЕСЬ! — и ниже: — МЫ НИКОМУ НЕ СКАЖЕМ, ЧТО ВАС ВИДЕЛИ!»

— Если исключить то, что он гонит, — Дик толкнул Ласло в бок, — то история не невероятная. Иоганн! — повысил он голос. — Помнишь Клурихана О'Лири?

— Эгхем, — кашлянул швейцарец сверху.

— Это был тут ирландец, командир отделения в шестом взводе, — пояснил Дик. — Он был мне ровесник, но зашиба-а-ал… — Новозеландец покачал головой. — Жрал все, что горит. Но при том любые тесты даже мертвецки пьяным проходил как трезвый! Ну вот он со своим отделением. Где-то у чадского побережья застала их как раз вот такая ситуация. Компас офигел, рации скисли… Умные люди в таких ситуациях либо связываются визуально, либо, если нет возможности, просто садятся на месте и ждут, пока наладится хотя бы связь. Но это же не для Клурихана! Он начинает утверждать, что точно знает, где сегодня север, и идти надо на восток. Ну и пошли. — Дик зевнул. — На запад, естественно. Долго шли. Кончился их суперрейд в тылу у переселенцев, чуть ли не на берегу океана! И что самое интересное, — Дик поднял палец, — по пути ни-ко-го не встретили! ВООБЩЕ то есть никого. Прошли как по ровному месту!

— Да, Клурихан был бо-ольшой шутник, — хмыкнул Ласло. — Он откуда-то из Дублина был, кажется…

Похоже, Ласло хотел еще что-то добавить, но как раз тут Дик резко бросил, поднимая люк:

— К бою!

4

Для ведения боя «Элефант» вообще-то можно и не покидать. Анна управляла огневым блоком в башне — 100-миллиметровой полуавтоматической и 30-миллиметровой автоматической пушками. На той же башне стояли две пусковые установки универсальных ракет и два двенадцатиствольных блока активной защиты, сейчас заряженных осколочными гранатами — ими заведовал Иоганн. Бойницы для восьми единиц стрелкового оружия позволяли вести огонь всему десанту, а используя крышки люков как откидные щиты, можно было стрелять сверху из «РОП-4» и «РОП-2» Густава и Дика.

Подобных подвижных крепостей было двенадцать. Плюс «Роверы» стрелков.

Банда зажала отряд переселенцев в брошенной деревне. И наверняка добила бы — махди было раз в пятнадцать больше, у них в самом деле имелось тяжелое оружие и даже несколько легких бронеавтомобилей. Но появление вертушек для них оказалось полнейшей неожиданностью, а техника конфедератов возникла раньше, чем банда успела очухаться от удара с воздуха…

— Цепью-уступом! — заревел эфир. — Дави! Дави гадов!

Джек видел горящую деревню, черный дым полыхающих машин, черные трупы на взрытой земле, разбегающихся или скачущих верхом махди в черных халатах…

«Р-р-ра-ау-у! Ра-ау-у!» — взревела скорострелка в башне, и салон наполнился иссушающим грохотом и треском автоматической стрельбы.

Джек стрелял тоже. Бой оглушил юношу, и он растерянно наблюдал, как распухают шары разрывов гранат, как очереди пушек рвут в клочья махди и лошадей, как подскакивают, взрываясь, машины… «Элефант» внезапно забуксовал в чем-то, натужно взвыл мощным движком, левый борт поехал вверх, нос начал, наоборот, опускаться… Перископ залило чем-то густым, алым… Джек повис на прикладе вставленного в шарнир автомата, Ласло ударил его локтем по зубам, и рот наполнился кровью, вытекшей на подбородочный амортизатор. И сквозь кровавый фильтр Джек увидел мир, стоящий перпендикулярно земле.

— Я сошел с ума! — крикнул он, и мир с грохотом встал в нормальное положение. Правда, не перестал быть красным.

— Ноль четверка горит!

Одна из БМП, точно внезапно потерял рассудок ее водитель, крутилась на месте, выбрасывая огонь из развороченной кормы. Потом сразу остановилась. Из башни по пояс высунулся человек, взмахнул руками и повис в пламени, бежавшем по куртке. От кормы отделился живой факел, бешено закрутился, разрывая на себе форму. Выскочивший следом человек сбил факел наземь, следом лезли другие люди, один гасил рукав…

— Вон, вон они!

Группа всадников с гранатометами мчалась, окружив машину — утыканный пулеметами старый джип. Один из всадников развернул коня, положил гранатомет на плечо…

— A-а, с-с-сука-а!!!

Гранатометчика расшвыряло в стороны.

— Нули три, десять, девятнадцать, прикройте пехоту к деревне!

— Господи, Санта Мария, что это?! — вскрикнул Жозеф.

Справа поднимался чудовищный фонтан огня — там, где только что была одна из БМП.

— Ноль третья домой поехала, — прохрипел Ласло. — В полном составе… фугас с горючкой…

Из огненно беснующегося фонтана выкатилась черная пылающая коробка. Остановилась. Все.

Десять человек.

— Вон она, вон!

Джип двигался прямиком на «Элефант». Ствол безоткатки шевелился, около него склонились двое — не махди, и за рулем был не махди; Джек различил осатанелое загорелое лицо — лицо белого — под синим беретом, рот яростно дергался, раскрытый в крике…

— Густав! Густав! — Рыдающий от ярости голос Дика донесся сверху. — Достань его! Да бей же! Бей!

У-уввамп! Джип исчез в бушующем вихре напалмового пламени. Из черного огня шагнул горящий человек без руки, лица и плеча — он шел на БМП и стрелял в нее из автомата с левой… потом упал и исчез.

Под прикрытием двух «Элефантов» стрелки ворвались на деревенскую окраину, где еще держались, пытаясь закрепиться, махди. Видно было, как стрелки группками, страшно быстро вламываются в дома, бросая перед собой гранаты…

— Все, — выдохнул Дик, сползая обратно и захлопывая люк. Посмотрел вокруг озверелыми белыми глазами и напустился на Густава: — Ты! Недоделок подзаборный! Ты почему не стрелял?! Сейчас бы они из нас стейков понаделали!

Густав глотнул, перегнулся, и его вдруг вытошнило на пол.

— У-а-у!

— Б…!

— С-сука-а!

— Додумался-а-а!!!

Кислый запах рвоты повис в воздухе.

— А почему все-то, почему все?! — возбужденно тараторил Джек, капая кровью изо рта. Он не обратил внимания на Густава. — Вон же уходят! Уходят же! Давить их! Давить!

В самом деле, не меньше полусотни бандитов, в основном кавалеристы, отчетливо уходили к голому черному лесу, стоявшему по колено в зеленой пене молодого подлеска. Ласло расшлюзовал дверь и, плюнув наружу, ответил:

— Да не уйти им никуда уже…

— Да как же?!.. — И Джек осекся.

Лесная опушка словно бы выдвинулась навстречу бегущим, и те начали заворачивать коней, сдерживать их, сталкиваться… Джек не сразу понял, что это…

— Ра-та! Та-та! Та-та-а!!! — прорезав шум, пропел горн.

И Джек только теперь сообразил, что это не опушка… а плотный строй кавалеристов. С шага они перешли на рысь… на галоп…

— Ра-та, та-та, та-таааа!!! — над строем выплеснулось бело-алое знамя с вензелем, который Джек уже видел —

…Партизаны рубили бегущих с ходу, и высверки длинных палашей казались вспышками молний под низким брюхатым дождем, хмурым небом.

— Вот кому под руку храни Господь попасть, — сказал Жозеф. — Что там наши БМП…

Джек склонен был согласиться. Строй распался между тем, партизаны гонялись за спешившимися, пытающимися безуспешно сдаться, еще сопротивляющимися… и рубили. Рубили. Рубили.

Небрежно-быстрыми, прочтинезаметными движениями… но при каждом ударе выбрызгивала кровь, и жертва падала наземь ничком, вскинув руки.

— Выбираемся, — сказал сверху Иоганн.

Воздух снаружи был относительно свежим. Но вдохнуть его все равно было наслаждением — он пахнул землей и близким дождем…

— У тебя губы разбиты, — сказал Ласло, толкнув Джека в бедро.

— Да это же ты мне и въехал, — Джек облизнулся и зашипел. — Слушай, а что с тем ирландцем стало?

— С каким? — отвлекся Ласло от фляжки с водой.

— Ну с этим… — Джек потер переносицу. — Клури…

— А, с Клуриханом? — Ласло вытряс на лицо остатки воды. — Клурихан перевелся в Ирландский Корпус.

— Смотрите, это к нам! — удивленно воскликнул Андрей, спрыгивая с брони.

Из деревенских домов выбегали люди. И бежали к штурмовикам и стрелкам, стягивавшимся к околице. Впереди со всех ног неслись дети. За ними бежали женщины.

Джек лично ничего не успел понять, как уже оказался окружен по-разному одетыми и кричавшими на разных языках людьми. Женщины тянули к солдатам детей, умоляя только дотронуться — только дотронуться! Мальчишки лезли на броню и цеплялись за руки и оружие. Седая старуха с растрепанными волосами долго проталкивалась к солдатам и, протолкавшись-таки, с криком по-итальянски «Спасители!» упала на колени перед О'Салливаном.

— Встаньте, миссис, встаньте… — растерянно бормотал тот, пытаясь поднять старуху, и Джек вдруг заметил, что глаза у насмешливого, бесшабашного сержанта блестят. Но уже многие кланялись и целовали оружие солдат — видимо, остановить это было нельзя.

— Вы нас спасли, — сказал по-немецки высокий, прямой старик. — Простите женщин, от них много шума… но они искренни. Вы спасли нас и наших детей… — Подбородок его затрясся, и старик поспешно отвернулся.

— Коснитесь его! — Молодая женщина, крича по-шведски, протягивала ребенка ошарашенному Ласло. — Коснитесь его ради нашего и вашего будущего, пусть он вырастет таким же бесстрашным и сильным, как вы!

Другая женщина — тоже не старая, но уже полуседая — обняла Джека, со слезами твердя по-английски:

— У меня тоже был сын — мой третий мальчик, он был похож на тебя! Дай мне насмотреться, ты похож на него… очень похож… Когда пришли эти, — она с отвращением, с ненавистью плюнула, — он ушел и уже не вернулся… его принесли мертвого, и он лежит там… — кивок в сторону домов, — в этой земле он хотел найти новое, но нашел лишь смерть… Но ты — ты будь счастлив, мальчик, и пусть будет счастлива твоя мать, и будет счастлива наша земля, которая рождает таких детей! Вот, возьми — это моего сына… — Она надела на шею Джеку серебряную цепочку с молоточком-медальоном.

Юноша ощутил растерянность, жалость и какое-то неопределенное, но очень приятное чувство при виде всех этих людей, окруживших солдат и машины. Это были переселенцы со всех концов мира, которые и правда хотели найти на земле Африки новую родину, а едва не нашли общую смерть. Как можно так — устремиться напропалую в места, где еще не окончена война? Надо же… А он-то и в самом деле был для этих людей спасителем, ни черта себе! Глядя вокруг, Джек подумал еще, что вот это, наверное, и придает войне что-то высокое — мысль, что ты защищаешь кого-то, а не просто сражаешься. Особенно когда это вот так зримо — детские радостные лица и вера, смешанная с благодарностью, в глазах их матерей. «Благородный рыцарь, вот ведь…» — посмеялся над собой Джек… но смешок увял на корню, потому что девочка лет восьми обняла его за пояс и уткнулась в живот, в жесткий керамический вкладыш под пятнистой пилемой.

Тем временем к женщинам, старикам и детям подошли и десятка два мужчин, юношей и мальчишек, младшим из которых было на вид по десять-двенадцать лет, в полувоенном облачении, с самым разным оружием в руках (у двоих были пулеметы), кое-кто и со свежими повязками.

— Вы вовремя. — Рыжеусый мужчина с забинтованной головой обнял Фишера, как раз подошедшего с другой стороны к своим бойцам. Офицер-хускерл сухо кивнул. — Вы нас спасли, брат. Можешь поверить — нам жаль ваших ребят, которые погибли сегодня…

— Это война, — ответил Фишер. — Лучше пусть гибнут солдаты, чем женщины и дети… — и, кивнув, повернулся к Дику и Джеку. — Новичок с вами разговаривал, капрал?

— Какой, товарищ лейтенант? — удивился Дик.

— Новичок, — терпеливо пояснил офицер. — Присланный на место Вольфа.

— A-а… Да, с нами, товарищ лейтенант.

— Как его звали?

— Зв…вали?! — поперхнулся Джек.

Фишер буркнул:

— Он даже доложиться не успел. Накрыл огневую точку, но тут и его самого… — Фишер поморщился. — Сразу в лоб и в грудь, точно в догтэг.

— Так. — Дик явственно перевел дух. — Вот значит… как. Я… я не помню, товарищ лейтенант. Нет, правда не помню… — в голосе новозеландца прозвучало отчаяние. — Помню, что он шотландец… был…

— Да подите вы! — вырвалось у Джека. — Парня убили, и никто… Мак-Олифф! Точно, Мак-Олифф!

— Кларенс Мак-Олифф, — облегченно вздохнув, подтвердил Дик, — да, точно.

— По крайней мере погиб не зря… — Джек хотел было еще что-нибудь такое добавить, но Фишер горько и досадливо оборвал его:

— Да полноте, рядовой! Можно было то же самое сделать с брони, а он помчался, как в кино…

Это почему-то больно ударило Джека. Да нет — резануло как нож. И он с вызовом сказал:

— Все равно — не зря, товарищ лейтенант!

— Может быть, — неожиданно согласился Фишер. — Значит, Кларенс Мак-Олифф. Хорошо.

Неподалеку на разостланный брезент складывали в ряд трупы погибших. Кто-то плакал от боли, было несколько обожженных, в том числе и очень сильно. Несколько стрелков, сбив пламя с ноль-третьей, гидравлическим резаком вскрывали двери — не очень хотелось думать, что они извлекут изнутри…

Под конвоем привели двух пленных. Точнее, белого принесли, он был ранен в живот и пах.

— Перевяжите его, иначе он умрет раньше, чем мы его допросим, а еще один покойник нам ни к чему, — спокойно приказал Фишер. — Отправьте вместе с нашими ранеными… Так, а это кто?

— Вытащили прямо из-под палаша, — сказал сержант-стрелок. — Его уже наладились располовинить, ну и…

— Ба-ба-ба… — вдруг пропел Фишер, и его лиловая жуткая маска вроде бы даже оживилась. — Ба-ба-ба… Да кто же у нас тут? Сержант, вам неска-зан-но повезло! Хусайн бен Рушдад!

Вислоусый толстяк со злым, испуганным, но высокомерным лицом завизжал по-английски:

— Вы не имеете права! Не имеете права меня трогать! По законам войны я являюсь военнопленным! — Но тут сержант от души треснул его между лопаток прикладом, и толстяк, хрюкнув, умолк.

— Вот это правильное решение, — одобрил Фишер. — Беда с этой грамотностью, вот выучился читать и начитался старых книжек про Правила Войны… Или мне послышалось, бен Рушдад? Вы, насколько мне помнится, смакуете человечину как изысканное блюдо, направо и налево вешаете, сажаете на колья, четвертуете и сжигаете заживо своих же соплеменников… а также на вас и наши пленные? По нашим ориентировкам, вы где-то на сомалийском побережье, где величали себя по своей тупой наглости Беем Занзибарских островов… а вы вот куда забежали… похоже, русские там подпалили вам хвост? Ну и какая удача, Сила Света! И вам больше ноги не бить, и наши списки короче, и воздух чище…

— Эй вы! Вы, вы, сэр! — послышался гневный юношеский голос.

Все разом обернулись… а толстяк звучно икнул и начал стремительно сереть.

Голос принадлежал всаднику-партизану — юноше лет пятнадцати, про которого во дни оны сказали бы: «Ангелочек!» Правда, канонические ангелы не имеют такой мускулатуры и таких осатанелых, бешеных глаз. Лошадь под юношей, а точнее, тонкий в кости, легкий, но рослый серый жеребец был забрызган кровью, и сейчас всадник вытирал о гриву палаш. За юношей высились в седлах еще несколько недовольных партизан Крэйна.

— Вы, лейтенант! — крикнул юноша. — А ну отдайте этого ублюдка мне, вы его сперли из-под моего носа!

— Повежливей с офицером, сопля! — крикнул Иоганн.

Мальчишка дернул палашом — при этом рукой он вроде бы и не пошевелил, палаш ожил словно бы сам, — его взяли на прицел несколько стволов, его люди повскидывали автоматы.

— Не отдавайте… — просипел бен Рушдад, падая на колени. — О-о-о, Ала-а… Ала Шамзи-и… не отдавайте-е…

Фишер молча рассматривал мальчишку. Потом сказал со спокойным дружелюбием:

— Ты Билли Крэйн? Я лейтенант Фишер. Что вы намерены с ним делать?

Лицо Уильяма Крэйна стало удивленным. Потом он оглянулся на своих людей — а они собрались уже почти все, — и отряд партизан захохотал, раскачиваясь в седлах.

— Том, если мы его не отдадим, его, чего доброго, уволокут куда повыше, станут «склонять к сотрудничеству», и, чего доброго, он согласится и сохранит жизнь… — тихо сказал на ухо Фишеру командир первого взвода, Уве Сведруп. — И что тогда?

— Считаешь? — задумчиво спросил Фишер. Швед кивнул. — Вообще-то не думаю, что его пощадят… но… забирайте его! Отпустите, сержант.

— Уа-а!!! — взвыл бен Рушдад. — А-а-а!!! — Он цеплялся за сержанта, но тот оттолкнул бандитского бея, и в тот же миг ноги бен Рушдада захлестнули петли ловко брошенных арканов.

— Хай-а!

— Хай-а!

— Ва-а-а!!! — взревел тот уже совершенно по-звериному, смешно, упруго подпрыгивая на кочках следом за двумя погоняющими коней улюлюкающими всадниками. — Они мчались, стоя в стременах. Отряд помчался следом, улюлюкая и свистя, как на охоте. Лишь юноша задержался и отсалютовал палашом Фишеру, а потом развернул коня и пришпорил его.

Джек увидел, как всадники, тащившие бандита, повернули коней в разные стороны. Дикий, мерзкий вой достиг почти ультразвуковой высоты… и оборвался мокрым хрустом.

Джек отвернулся.

Лейтенант Осташко, командир третьего, процедил:

— От це тоби наука, щоб не чыныв людынам велыку муку…

— Ну что же, все правильно, — буркнул Фишер. — По машинам! Можно на броню!

— Джек! — Юноша оглянулся и застыл, чувствуя, что расплывается в улыбке. Стелла шла к нему, ведя Уинда под уздцы и положив на локоть палаш. Девушка улыбалась тоже. — Привет. — Она совершенно спокойно, будто выполняя уже привычную приятную процедуру, поцеловала Джека в угол губ.

— Ты тоже здесь? — Помедлив, он позволил себе обнять Стеллу за плечи. — Напросилась, да?

— Тш. — Стелла хлопнула Джека пальцем по губам. — Мы же договорились!

— Ох… — Джек осуждающе покачал головой.

— Не вздыхай. Лучше скажи, — девушка прищурилась, — правду говорят, что ты по мне с ума сходишь?

Джек ухмыльнулся. Надо же, их отношения быстро стали достоянием заинтересованной общественности! Он решил слегка отомстить Стелле и сказал вкрадчиво:

— Да нет, тебе неверно передали. Я говорил, что я из-за тебя с ума сойду.

Стелла звонко рассмеялась и снова поцеловала Джека, глядя на него влюбленными глазами.

— Джек! Брейди! Давай скорей!

— Война зовет. — Джек теперь уже сам поцеловал Стеллу. — Ты все-таки сделай так, чтобы я не сошел с ума из-за тебя, ага? По тебе — ладно, согласен…

Его подняли на броню, и Джек, усевшись возле башни, поднял руку. Стелла, вскочив в седло, вскинула палаш и стояла так, салютуя, пока БМП не дернулись с места; тогда, развернув коня, девушка поскакала к своим.

— Отличная девчонка, — восхищенно сказал Андрей. — Ах, отличная девчонка!

— Можешь облизнуться два раза, — посоветовал Джек, усаживаясь поудобнее (снаружи на броне были тут и там приварены скобы, позволявшие и держаться за них, и даже на них сесть при случае).

— Ты держись, а то ведь слетишь, — дружелюбно подтолкнул его Ласло.

— Толкай сильней, точно слечу… Могли бы и не торопить.

— Он не нализался, — подал голос Жозеф с другой стороны башни.

— Завидует, — буркнул Эрих.

— Есть чему, — признался Жозеф. — Мне уже сто лет не пишут.

— Значит, сука, — резюмировал Андрей.

Валлон повернулся и резко сказал:

— Я тебе уже говорил — не смей! А в следующий раз говорить не буду, раз слов не понимаешь!

— Отбой. — Иоганн появился из башни, как джинн из бутылки, только что разрушивший город. — Анекдот знаете?

— Где нам, — откликнулся Дик смиренно.

Иоганн покосился на него, но не отреагировал.

— Так вот. Мальчик спрашивает папу: «Пап, а я в каком месяце родился?» — «В декабре, сынок…» — «А как я родился?» — «Ну, понимаешь, пошли мы с мамой в огород, и там, в капусте…» Сынок посмотрел на отца и говорит с сожалением: «Пап, ну какая капуста в декабре?»

Засмеялся один Дик. И когда все, включая Иоганна, с изумлением на него уставились, новозеландец сказал весело:

— Час назад мне исполнилось восемнадцать лет.

5

Закинув левую руку за голову, Джек с интересом рассматривал медальон-молоточек, вертя его в пальцах правой. Такие вещи — Молоты Тунора — носили асатру,^[371] в том числе и в местах, где он родился… но он сам асатру никогда не был.

Джек повернул голову. Дик, сидя за столом, слушал присланную ему кассету через наушники, его лицо было задумчивым, но, увидев, что Джек на него смотрит, новозеландец снял наушники и улыбнулся:

— Носи, раз подарили.

Джек не успел ничего ответить — в блиндаж ввалился злой и потный Эрих. Он буквально кипел, и все, находившиеся внутри, дружно повернулись к нему с весьма заинтересованным видом. Заинтересованность была чисто личной: три часа назад немец с несколькими энтузиастами в нарушение всех правил уехал добывать барана, так как парням и девчонкам надоели консервы — бойцы требовали свежатинки. Дожинцев из первого отделения, родившийся на юго-западном берегу Балхаша, в бывшем Ташкенте, поклялся, что, если ему привезут рис, морковку, помидорки и барашка, он отгрохает плов. Его спрашивали, откуда в его родных местах все это богатство, но Дожинцев только смутно намекал на «культурно-исторические традиции».

И вот теперь взвод напряженно ждал. Осложнялось все тем, что: а) попробуй найди того барана со всем требуемым; б) забирать у немногочисленных местных жителей скотину строжайше запрещалось.

— Ясно, — спокойно сказал Андрей при виде немца и, потянув к себе гитару, забренчал, мурлыча:

Потом запели: «Встань, проклятьем заклейменный!»

И что-то там своею собственной рукой…

— Заткнись, — сквозь зубы попросил-процедил рухнувший на стул Эрих, но Андрей продолжал напевать:

…Что у него в руках большой рычаг.

Потом, надувшись, встал в такую позу,

Что изумился много видевший казах…

— Пролетели с пловом, — выразил Жозеф общую догадку.

— Ну! — воинственно подтвердил Эрих. — А кто виноват, ты спроси!

— …И что подросткам очень вреден дарвинизм… Да все, — хмыкнул Андрей, откладывая гитару. — Все буквально поголовно, кроме герра Зильбера. Я угадал?

— Шути, шути, — зловеще посоветовал Эрих.

— Ну и что теперь случилось? — вздохнула Елена. — Мы жаждем подробностей…

— Да! — Эрих явно хотел плюнуть, но передумал. — Женька, придурок! Приехали. Взяли рис. Взяли овощи кой-какие. Долбанули передком барана. Потом человечинку нашли, долбанули прикладом хозяина. Едем обратно. Приехали. Кто же знал, что Осташко сегодня баф стик лоун?! Мы приехали, а он выходит навстречу. Ну и сразу в десантное — а там от этого чертового барана кровищи натекло… пришлось показать. Ну можно же, можно же было вывернуться! Я начал уже: мол, бросился под передок сам, дурной какой-то, хозяина нет… А Осташко-то засек, оказывается, когда мы уехали! И ехидно так спрашивает: «А куда это вы ездили?» Виллем эстафету подхватывает, начинает дальше лапшу вешать: мы, мол, купаться ездили. «И чего ж так долго?» — это уже Осташко. Я уже наладился сказать — мол, трак перетягивали. И тут этот Женька как пер… ляпнет: «Товарищ лейтенант, а как вы думаете, легко было этого барана догнать?!» То ли от обалдения, то ли со страху. Ну и… — Эрих махнул рукой. — Поехал наш баран в голубую даль. — Немец обнаружил, что все вокруг уже хохочут, и надулся. — И чего вы?! Мы, кстати, для всех старались!

— Ну вот, считай, что Серегу порадовал, — хмыкнул Иоганн, имея в виду комдива Бачурина.

Эрих, уже успокаиваясь, махнул рукой:

— Ла-адно, пусть он рубает, хоть кому-то радость… Да и обед скоро.

Все как-то примолкли. Стало слышно, как где-то кто-то поет под гитару, а еще несколько голосов подхватывают с должной степенью тоскливой разухабистости:

А первая пуля, а первая пуля,

А первая пуля в ногу ранила коня,

А вторая пуля, а вторая пуля,

А вторая пуля насмерть ранила меня…

— Любо, братцы, любо, эх любо братцы, жить!

С нашим атаманом не приходится тужить!

Атаман наш знает, кого выбирает…

«Эскадрон, по коням!» — да забыли про меня…

Им досталась воля во широком поле —

Мне досталась пыльная горючая земля…

— Барана отпевают, — сказал Жозеф.

Шутку не поддержали — на всех снизошло задумчивое настроение.

Джек, вновь откинувшись на подушку, думал о том, что в школе мучился с немецким, и страшно обрадовался, когда узнал, что в Ротах этот язык не так уж и в ходу. Но совершенно неожиданно к исходу лагерного обучения выяснилось, что он может говорить на немецком как на родном, хорошо говорит по-русски, неплохо по-шведски, да еще знает немало слов и фраз на полудюжине других языков. И все это произошло совершенно без напряга…

— Мальчишки, — вдруг подала голос Анна, — а вот скажите, кто кем станет? Ну, после войны? Вот ты, Иоганн?

Швейцарец улыбнулся:

— Я не стану. Я уже есть. Я военный, Анна, во-ен-ный… Хелен, а ты?

— Учиться буду. — Русская аккуратно ровняла щипчиками ногти. — Может, стану учителем. Хорошим. Дальше мои планы не простираются.

— Дик, а ты? — поинтересовался Иоганн.

— Попытаюсь постепенно угодить в Палату Лордов, — серьезно ответил Дик.

— Угодить можно в тюрягу, — наставительно сказал Андрей.

— В Палате Лордов тяжелей, — отмахнулся Дик. — Угожу — попытаюсь использовать свое присутствие там для усугубления Добра в мировом масштабе… Ну а ты, Эндрю? Будешь стрелять тигров?

— Если только для развлечения, — покачал головой русский. — Пойду в колониальную администрацию где-нибудь в Манчжурии. Нам ведь Манчжурию позволят насовсем себе забрать, а, товарищи наглосексы… тоись эта, англосаксы? Она все равно пустая стоит…

— Да подавитесь, — засмеялся Дик. — Жозеф?

Валлон хрустнул пальцами. Лицо его было холодным, не похожим на обычное:

— В полицию пойду. И я не я, если не стану комиссаром Шарлеруа. Анна, а ты?

— Стрелков будут тренировать, — коротко ответила Анна.

— А я тоже вернусь домой. Мэром попробую стать, — вздохнул Ласло.

— Эрих, а ты что собираешься делать? — спросил Иоганн.

Немец пожал плечами:

— А в армии останусь, как ты. Может, в офицеры выйду… Джек, а ты?

— Я? — Джек помолчал. Если честно, он и не думал об этом. — Ну… я не знаю. Честно.

— Хороший ответ, — оценил Дик. — Густав, а ты что молчишь? Чем ты-то собираешься заниматься после войны?

Поляк, лежавший на кровати, вздрогнул, словно его ударили. И нехотя сказал:

— Ничем. Меня убьют, это точно.

Его слова оказались подобны ушату холодной воды, который с размаху выплеснули на всю компанию. Все переглянулись, потом уставились на поляка с обидой, а он отвернулся к стенке.

— Да ну, он что-то сегодня… — махнул рукой Жозеф. — Все настроение испортил!

— Да он пошутил, — неуверенно предположил Джек.

— В задницу такие шутки… — пробормотал Андрей.

Настроение было крепко изгажено. Эрих и Жозеф отправились на кухню и вскоре вернулись в приподнятом состоянии. Эрих был похож на статую Командора, изо всех сил сдерживающуюся, чтобы не расхохотаться. Жозеф открыто улыбался, перехватывая из руки в руку судки.

— Что там? — Джек соскочил с верхней кровати.

— Где? — тут же невинно отреагировал Жозеф. — Ничего. А что?

Джек удивленно смерил его взглядом:

— Да в судках, в судках что? И с тобой что?

— А, в судках… — Жозеф вдруг фыркнул. — Братва, письма!!!

Блиндаж наполнился шумом, криками, стуком. К вошедшим шарахнулись все разом, протягивая руки, как нищие на базаре. Эрих, словно пистолет, выхватил из внутреннего кармана пачку «писем в армию» — бесплатных «треугольников».

Письмам в армию пропето множество од. Талантливых и бесталанных, пространных и лаконичных, даже настоящих од в стихах. Любой, кто служил, может вспомнить, как получает такое письмо. А в нем — милые домашние мелочи, новости, не имеющие отношения к войне и от этого в сотню раз более дорогие. Читаешь — и незаметно отпускает сводившее мысли и тело напряжение, вымывается холодное боевое остервенение… Письма, полученные на войне, — это одна из тех вещей, что помогают оставаться человеком.

И вот уже тихо в блиндаже. Забыты судки на столе, забыт обед. Вести с других фронтов — и из Шарлеруа и Арегалы, из Эгера и Занадыровки, Радома и Вупперталя… Разные города большой Земли, оживающие после Зимы и Ночи. Разные люди. Разные судьбы. Разные интересы. Но все одинаково внимательно вчитывались в родные строки.

Потом они будут перечитывать письма, оживленно обмениваться и делиться новостями, внимательно слушать о далеких и в общем-то неважных событиях, шуметь и смеяться… Но это потом. Первое чтение писем — для себя. Это свято.

Сегодня письма получили все.

* * *

Неприятности начались ближе к вечеру. Собственно, все уже настроились на отдых, кое-кто даже улегся. Джек взял книжку, которую кончил читать Жозеф, — что-то старое, о путешествии какого-то Алена Бомбара. Дик и Андрей взялись соревноваться в метании ножей, но потом бросили. В открытую «дверь» лился тревожный и красивый розовато-алый свет, и Ласло что-то напевал в душевой по-венгерски…

Джек лениво посматривал вокруг, никак не мог собраться и начать читать. Ему сейчас было хорошо: лежишь себе, никуда не надо мчаться со всех ног, все вокруг свои, погода хорошая на удивление, и вообще…

Вошел, вытирая шею, Ласло. Стоя на пороге, поиграл мускулами, вызвав хоровое иронично-одобрительное: «О-о-о…» Потом кто-то спросил:

— Ты что там делал? Так выл…

— Его диверсанты пытали, он нас всех выдал…

— Да нет же, ему крышкой бачка прищемило кое-что…

Ласло, добродушно улыбаясь, подошел к своей кровати и начал копаться в ящичке. Потом попросил:

— Андрей, спой что-нибудь серьезное. Песню, чтобы на дело звала!

— И работать не заставляла, — добавил Жозеф.

Спеть Андрея никогда не приходилось уламывать долго. Он взял гитару, сел, пошире расставив ноги, и изобразил весьма бурное вступление с переходом от еле слышных переборов до мощных, резких аккордов…

— Второе! Наружу, бегом!

6

Второй взвод стрелковой роты «Даниил Галицкий» влетел в засаду. Засаду, подготовленную с дьявольской хитростью. Тропа, по которой двигался дозор, была знакома стрелкам, как тело любимой девушки. Кроме того, первая боевая группа прокатилась вперед, ничего не обнаружив, а вертолеты прочесали холмы. Противник подготовил профессиональный «мешок». Маскировка и дисциплина у врага оказались на высшем уровне, из чего следовало, что засада подготовлена не махди.

Взвод въехал под огонь тяжелых винтовок и РПГ. Все машины были сожжены сразу. Те, кто не погиб при взрывах, откатились на обочину и попали на заранее расставленные мины. «Синие береты» начали методичное и беспощадное истребление уцелевших. Скрыться было негде. «Синие береты» не спешили, простреливали людям ноги или животы, потом убивали тех, кто пытался помочь раненым. Над дорогой повисли стрельба, крики и стоны.

Перестрелка привлекла внимание почти сразу. Но обе «щуки» были сбиты замаскированными в холмах скорострелками, ударившими по вертолетам как раз в тот момент, когда машины ложились на боевой разворот, а пятый взвод той же роты, спешно брошенный на выручку, напоролся на выдвинутый вперед заслон врага и вынужден был вступить в затяжной бой. Пробиться к месту побоища смогли лишь через два часа, потеряв семнадцать человек убитыми и шестерых ранеными в основном от снайперского огня. На месте нападения были обнаружены еще двенадцать трупов и семь обгорелых до неопознаваемой степени. Десять человек были искалечены — раздробленные суставы, простреленный пах. Уцелел лишь один стрелок…

Пятый штурмовой взвод не был свидетелем всего этого: его выбросили «вагонами» в холмы перекрыть возможный путь отступления противника. Но этот противник не просто слишком хорошо знал местность — он умел пользоваться этими знаниями. Кроме того, им была подготовлена еще одна ловушка, не менее хитрая и неожиданная…

— Получен приказ идти к Дере-Дере. — Иоганн снял наушники. — Там еще одна мясорубка… Елена, Анна, вперед. Ласло, Джек, влево, Эрих, Жозеф, вправо.

— Что случилось, Иоганн? — спросил Дик. Швейцарец лишь махнул рукой…

Два километра до Дере-Дере преодолели быстро, никого не встретив. Сразу стало ясно, что в деревне, лежавшей на речном берегу, шел бой, и шел совсем недавно. Без особой надежды Иоганн несколько раз послал позывные… и, как ни странно, на них ответили.

— О небо! Небо, наши! — захлебнулся от радости голос в эфире. — Спасены, спасены!

— Кто это, представьтесь! — оборвал полуистеричные выкрики Иоганн. — Здесь «Волгоград 5–2», сержант Херст!

— Э… «Эдельвейс 4–1»… — Говоривший задохнулся и вроде бы всхлипнул. — Рядовой Волчак… Скорее, ради всего святого… спасите…

— Рядовой, в деревне есть противник?

— Нет, нет, товарищ сержант, они ушли около получаса назад… Их было много, они устроили засаду…

— Полчаса — и вы все еще сидите на месте?! Вы что, одурели, ребята?! — Иоганн явно накалился.

— О небо… — И Волчак просто заткнулся, словно умер.

Наверное, о чем-то подобном подумали все, потому что Иоганн совершенно определенно махнул рукой: пошли!..

В начале улицы, на самой околице, лежал в луже крови застреленный в спину сержант, сжимавший в руках автомат. Дальше масштабы боя приняли катастрофические размеры — превратились в побоище. Стало ясно, что взвод спешил на перехват все тех же «синих беретов» и, намереваясь проскочить Дере-Дере с ходу, влетел в улицу колонной, даже не рассыпавшись по сторонам. И, очевидно, толком не осмотрев деревню от леса… Трупы лежали на главной улице до площади, и вся улица буквально гудела от мух, которым было плевать на холодную погоду, — мерзкие, здоровенные, красноголовые, они возились на трупах и не спешили взлетать, когда подходили живые. Местных не было видно и слышно — наверное, попрятались от «беретов».

Джек впервые видел столько трупов своих. Он не знал этих ребят и девчонок, да если бы и знал, не узнал бы ни одного. Лица обезобразила смерть и залила кровь, застывшая темными наплывами.

Вражеских трупов не было видно. Зато некоторые трупы штурмовиков оказались обобраны: вывернули карманы, сорвали часы, с некоторых сняли удобные, легкие сапоги. У двух или трех были обрублены пальцы — добывали кольца или перстни. Вихрь горячего воздуха от полыхающего дома таскал и крутил по мелкой серой пыли скомканную бумагу; Джек, нагнувшись в каком-то внутреннем оцепенении, увидел, что это обрывки писем, перерытых, наверное, в поисках сведений… или чего-то ценного. Юноша поднял один клочок, прочел по-русски: «Сыночек, дорогой…» — и огляделся. Почему-то ограбленные трупы казались ему ужаснее, чем просто трупы или даже трупы обезображенные. Джек начал собирать клочки, а они вертелись, выпрыгивали из пальцев, словно живые.

— Оставь, — сказал парнишка из третьего отделения, Тим Воган. Джек скользнул взглядом по его лицу с запавшими, очерченными зеленым глазами и выпуклыми желваками скул. — Это уже бесполезно… Мерзкие ублюдки…

Но Джек все равно собрал все клочки и зачем-то сложил их в подсумок одного из убитых и только после этого пошел дальше.

Несколько человек плотной группой стояли возле беленой стены. Джек раздвинул их и увидел троих солдат. Двое лежали, один сидел, раскинув ноги и завалив голову на плечо. Все трое были полураздеты, легко можно было различить, что их закололи. Тут же, рядом, на вбитой в стену балке, висели трупы лейтенанта, командира взвода и еще одного бойца. Лейтенант, судя по виду, был повешен уже мертвым, из чистого скотства, а вот солдата повесили на колючей проволоке живого, и разодранные мышцы алыми струнами тянулись за неровными, черными от засохшей крови шипами.

— Снимите трупы, — приказал Фишер, проходя мимо. — Ищите живых. Кто-то же с нами говорил…

На площади лежали — среди разбросанной рваной одежды — обезображенные, изуродованные трупы трех девушек. Глядя на них, Джек ощущал только одно: как в нем, где-то у горла, начинает плескаться густая горячая злоба. Сейчас она вырвется наружу — криком… и он побежит… куда? Да искать этих. Этих, кто изнасиловал девчонок, а потом, перерезав им горло, так осквернил их тела… И когда найдет… когда найдет…

На противоположной стороне площади виднелся вход в храм, похожий на разверстую жадную пасть чудовища. Несколько человек побежали туда, остальные рассыпались по площади. Впрочем, Фишер уже позаботился об охране…

Джек, если честно, боялся, что ему прикажут снимать трупы с балки или что вид девчонок вышибет-таки из головы остатки контроля, и ушел на другой конец площади.

— Не подходи, — раздался голос из окна дома, к которому шел юноша. Джек застыл, увидев направленный ему в грудь из темноты ствол РПД. — Не подходи… Гады, всех положу…

— Свои, друг. — Подбежавший Мальвони шагнул вперед. — Убери ствол, еще выстрелишь правда, браток.

— Свои? — Человек закашлялся внутри, и пулемет исчез. Послышались еще какие-то странные звуки; итальянец сделал знак рукой…

В доме у окна, вытирая слезы кулаком, сидел парнишка. Странные звуки были его плачем, бессильным и облегченным, и при одном взгляде на его лицо становилось пронзительно ясно, как же ему было страшно и какое облегчение он испытывает сейчас. Глядя мокрыми счастливыми глазами на вошедших солдат, он в перерывах между всхлипами бормотал:

— Наши… свои… А они… всех… Я вот ребят сюда… кого смог… пулемет в окно… они не подошли… решили — не сдамся… они наших там… стра-а-ашно-о-о!!!

Никому не пришло бы в голову укорять его за этот вопль и за слезы. Все видели, что там, снаружи. В комнате находились еще двое: раненная в живот девчонка без сознания и второй парень, правая рука которого была замотана раскисшими бинтами. Кожа слева на лице парня была сорвана ударом то ли приклада, то ли сапога… Когда повязку размотали, оказалось, что у парня оторваны напрочь все пальцы. Тем не менее он находился в перевозбужденном состоянии и твердил горячечно:

— А вот хрен им, хрен им, сволочам! Черт с ними, с пальцами, левой стрелять научусь, левой, слово, научусь! Хрен с ними, с пальцами, я левой…

— Шок, — морщась, сказал Дик. — Обнесли они нас сегодня…

Волчак обнаружился в еще одном доме. Рацию, по которой он отвечал, солдат сохранил чудом — а так даже автомат посеял, а спасся, зарывшись в кучу каких-то тряпок. По его словам, в эту кучу стреляли, но лишь для порядка, в него промахнулись, а проверять не стали…

Нашли и еще одного живого. Точнее, полуживого, его вынесли из храма, причем О'Салливан, побывавший со своими внутри, что-то сказал Фишеру, и лейтенант запретил входить внутрь остальным. Вынесли мальчишку лет пятнадцати: когда его попытались поставить на ноги, он свалился на бок, подтянул колени к подбородку, обнял их руками и что-то забормотал. Бойцы смотрели на него с ужасом и жалостью. В наступившей тишине стало слышно, что именно он бормочет снова и снова, будто в бреду:

— Ала Шамзи… Ала Шамзи… Ала Шамзи… — снова и снова, отчего у слушающих мороз бежал по коже.

Фишер присел на корточки рядом с пареньком и, положив ладонь ему на лоб, сказал резко, негромко и повелительно:

— Прочь.

Мальчишка вздохнул, расслабился и мгновенно уснул…

По приказу лейтенанта были вызваны вертолеты, а те из солдат, кто не был занят охраной периметра Дере-Дере, принялись перетаскивать трупы. Кое-кто предложил разыскать и вытащить на белый свет местных — мол, пусть они таскают, гады! Но многие возразили: мол, хватит и того, что такие же убивали наших и мучили их, теперь еще позволить им трупы лапать?!

…Это оказалось не так уж и страшно. Скорей, как-то горько. Злая горечь мешала испытывать отвращение. Не знал Джек никого из этих убитых, и сам факт того, что они были убиты, тоже ему не казался уже чем-то странным на войне, но…

…Но вывернутые карманы!

…Но содранные часы и сапоги!

…Но отрубленные пальцы!

…Но замученные пленные!

…Но тела тех девчонок!!!

Это не укладывалось в понятие «жестокость войны». Это было скорее что-то из годов Безвременья. Это не имело права на прощение, это вызывало желание не проклинать, а убивать.

С болезненным любопытством Джек разглядывал лица убитых, ужасаясь застывшему на них выражению, исковеркавшему юные черты. Ни одного спокойного! Ужас, злость, боль… даже радость — наверное, попадали во врагов и успевали увидеть и осознать, что попадают.

Трупы таскали либо вдвоем, либо в одиночку на плече, если могли справиться. Волоком было бы легче и быстрее, но так не делал никто…

Нашли двадцать девять трупов, которые и сложили в улице, в один ряд с теми заколотыми. Фишер сказал, что не хватает еще трех человек; кто-то спросил, почему только трех, и осекся, посмотрев на храм.

— Может, с собой утащили? — задумчиво предположил О'Салливан.

— Никого они не уводили… — подал голос пулеметчик, Вовка Тажитдинов. Он сидел на обваленной стене, сунув руки под мышки, словно очень замерз.

— Ясно. — Фишер поморщился и повысил голос: — Искать! Мы должны найти!

Джек пошел на поиски вместе с Ласло, Диком, Жозефом и парнями из третьего отделения — Яромиром Шавдой и Денисом Поляковым. Медленно двигаясь по улице, они заглядывали во все дворы.

— Дик, — потихоньку позвал Джек. Новозеландец обернулся. — А что там… в храме?

Новозеландец помедлил. Вместо него ответил Шавда, спокойный, медлительный словак:

— Жертвоприношение. Три трупа — головы отдельно, внутренности вынуты, кожа снята… запытали парней.

Джек облизнул губы и умолк. Спрашивать что-то еще расхотелось. И как раз в этот момент Ласло, заглянув в очередной двор, присвистнул:

— Ну вот, а мы искали…

— Наши?! — Дик почти прыгнул к нему, но Ласло отрицательно помотал головой:

— Не. Смотри.

Во дворе, на убитой до состояния бетона земле, в ряд лежали трупы — без обуви, оружия и снаряжения. Семнадцать местных, явно бандиты. В углу двора догорал смрадный костер. Войдя, Дик пошевелил без брезгливости пепел и головешки, оглянулся:

— Трое «беретов». Сожгли, чтобы нам не оставлять.

— А вон того и того махди добили, — вытянув шею, определил Жозеф. — Ну… это ладно, а где же наши-то трое?

— Может, правда увели с собой? — предположил Денис. — Парень-то этот не в себе…

— Может, и увели, — согласился задумчиво Дик. — А все-таки давайте до конца улицы пройдем.

— Пошли, — пожал плечами Яромир.

Снова пыльные, сухие дворы. Трупы, лежавшие сзади в улице, уже были похожи на мираж, и мысли приходили самые обычные — об этой пыли, о возвращении в лагерь, о том, что будет делать Фишер…

Последняя дверь оказалась заперта. Жозеф толкнулся в нее и хмыкнул:

— Идиоты. От войны на засов не запереться, не воришка… Ну-ка… — Он прицелился ногой.

— Да ну их, — поморщился Ласло, — что они там могут прятать? Пошли лучше дальше…

— Да я сейчас так гляну. — Денис взялся руками за верх стены.

— Осторожней, башку снесут! — встревожился Дик, но Денис уже упругим толчком метнулся вверх, вышел в стойку и, дрыгнув ногами, лег животом на обрез стены. Перевесился внутрь.

И словно окаменел. Джеку даже почудилось, что Денис убит, что в него попали из чего-нибудь с глушаком… и сейчас он свалится мешком в пыль — сюда, к ногам товарищей. Однако Денис соскочил, правда, как-то неловко, опустился на корточки и остался сидеть.

— Денис, ты чего?! — забеспокоился Яромир. — Денис! — Он тронул русского за плечо.

Парень обернулся. Ко лбу над остановившимися глазами прилипла выбившаяся из-под шлема мокрая прядь. Медленно поднимаясь и не сводя глаз с товарищей, Денис сказал ясно и потрясенно:

— Они их… съели.

7

Была какая-то суета — крики, шум, даже стрельба почему-то, и Джек шумел вместе со всеми, и тащил из домов визжащих, сопротивляющихся местных, и орал на них. Был день, было светло, кругом бегали и шли люди, Фишер с кем-то ругался по рации… И в то же время Джек не воспринимал ни людей, ни звуков — словно смотрел неинтересное кино, полностью поглощенный своими мыслями…

…Во дворе дома были найдены головы, чаны с внутренностями и кровью, около семидесяти килограммов человечины… Одно тело — уже без головы и распотрошенное — висело на грубых разделочных крюках. Когда Дик кивнул Джеку — сними, мол! — Джек просто зашелся в истерике. Мысль о том, что придется снимать, брать руками человеческое тело, разделанное, как туша животного, начисто выбила его из колеи. Джеку почудилось, что ожили самые страшные строки и снимки из учебника «Истории Безвременья на Британских Островах», что он вообще попал в те времена, в общем-то не такие уж далекие, но уже совершенно непредставляемые… Дик, наверное, подобное тоже видел впервые, потому что заорал на Джека и ударил его по лицу, Ласло вступился… Получилась омерзительная, ужасная сцена, еще более тошнотная от того, что происходило все это около трупов. Разрядился Дик тем, что выпустил заряд «двойки» в окно дома…

…На площадь выволокли всех, просто пристреливая тех, кто выказывал хоть малейшее нежелание идти, причем делалось это мгновенно, без предупреждения и угроз. Окружив площадь своими людьми, лейтенант Фишер лично выволок из помертвевшей от ужаса толпы старосту и выстрелил ему в лоб. Поднялся было вой, но солдаты коротко полоснули из автоматов прямо в передний ряд… Фишер начал говорить:

— Слушать меня! Скажите мне, наши солдаты жгли ваши деревни, отнимали ваш скот, насиловали ваших девушек?! Они ели вас самих?!

Толпа молчала, тяжело дыша страхом. На большинстве лиц и в большинстве фигур читалась отчетливая печать сильнейшего генетического вырождения и тяжелых болезней. Многие, наверное, даже просто не понимали слов офицера.

— Нет! Они — не делали так! Махди — делали! Так почему вы не предупредили наших солдат, что в вашей деревне засада?! Кто командовал бандой?! Я спрашиваю: кто командовал бандой?! Вы не можете не знать!

Толпа молчала. Никто не двигался, только плакали несколько детей.

Фишер отлично понимал, что его слова падают в пустоту. Эти существа боялись тех, кто приходит в темноте. Они боялись и белых солдат. Боялись кровавого бога, рожденного Холодной Ночью. Боялись, боялись, боялись… И даже то, что солдаты-пришельцы вели себя намного добрее — пугало, потому что было непонятно. Понятней были махди — такие же, как сельчане, такие же, как сама жизнь: жестокие и ничего не дававшие, но бравшие все. Еще страшней были другие белые, неумолимой рукой управлявшие махди — еще более жестокие, чем сама жестокость…

Фишер был солдат и, как и все хорошие солдаты, исповедовал древний принцип: «Если могу не стрелять — не стреляю!» Но он был еще и хускерл «Фирда»…

…По его приказу из толпы вытащили одного из мужчин. Лейтенант выкрикнул ему в лицо:

— Теперь ты — староста этой деревни! Я тебя назначаю!

Тот, до сих пор стоявший равнодушно-спокойно в ожидании своей участи, вдруг ожил. Выразилось это в том, что он, бухнувшись в ноги лейтенанту, завыл дурным голосом на лингвафранка:

— Я?! Староста?! Нет! За что?! Чем я виноват?! Меня убьют! Завтра! У меня семья! Господин!

— Вот что. — Фишер поднял его за бороду. — Я знаю, что у тебя семья. И я — клянусь Солнцем и честью! — сейчас здесь прикончу на твоих глазах всю твою семью, одного за другим, если ты еще хоть словом возразишь мне! Не завтра! Сегодня убью! Сейчас!

Внезапно Джек, завороженно наблюдавший за этой сценой, ощутил, как на него тяжело навалился стоявший слева Мусти Ламберг из отделения поддержки — и что-то хлынуло на плечо охнувшего и согнувшегося от неожиданности англичанина. Джек, еще ничего не понимая и удерживая тяжеленного Мусти, увидел, как Вовка Стирко из первого отделения дернулся назад и вверх, вскидывая пулемет над собой… и рухнул спиной в пыль, заливаясь кровью из-под шлема.

— Снайпер! — заорал кто-то, и все бросились к стенам, под прикрытие домов.

Местные с воплями попадали сплошным грязным ковром халатов. Джек дернулся было бежать, но услышал:

— Не бросай… — и понял, что Ламберг жив. Изо рта норвежца текла кровь, но глаза смотрели, и из них лились слезы.

Всхлипнув сам от неожиданного страха, Джек перехватил Мусти под мышки и волоком потащил к стене, обливаясь противным, липким ледяным потом. Иоганн выскочил навстречу от какого-то дверного проема… но, подхватив норвежца, тут же выпустил его:

— Мертв.

Джек увидел, что это действительно так. Наверное, Ламберг умер сразу, как только попросил не бросать его.

— Откуда он бьет, кто видел?! — послышался крик Фишера.

— Да вон он! — ответил кто-то. И все увидели, как из свежей рощи в километре от деревни вырвался и тут же канул куда-то небольшой мотоцикл. — Ушел, гад!

Фишер, побледнев, молча ударил по стене кулаком, оставив в глинобитной стене вмятину.

— Кто это был?! — Он перехватил свою чудовищную «сайгу» и направил ее на толпу, медленно поднимавшуюся с земли. — Или скажете, или останетесь лежать тут мертвые!

— Это бей «синих беретов»…

— Он тут командовал…

— Мы не виноваты, белый господин…

— Мы боимся, господин…

— Он видит под землей…

— Он читает в воздухе следы мухи…

— Он ведает наши мысли…

— Как его зовут?! — Лейтенант походил на взбешенного пса.

Ответом было молчание. Испуганное, полное и искреннее.

— Сжечь! — Фишер ткнул в сторону храма. — Мы возвращаемся в лагерь, как только прибудут вертолеты. Все кончено…

* * *

День был на редкость неудачным. Общие потери убитыми составили 63 человека. Двадцать были тяжело ранены или искалечены.Поражение! И оно послужило сигналом — сигналом о том, что на «той стороне» появилась редкость. Враг, знающий, что он делает.

8

— Ты сегодня какой-то очень рассеянный.

Голос Стеллы звучал мягко, но все равно немного недовольно. Джек тяжело вздохнул и, перекатившись на живот, потерся виском о локоть девушки.

Они лежали возле каменной стенки, в густой ржи, скрывавшей их полностью. Уинд и «Багги» стояли неподалеку возле зеленеющего куста, на котором алели крупные ягоды. Алые на зеленом — как сгустки свежей крови на полевой форме… Джек потряс головой и улыбнулся:

— Да нет, со мной все в порядке.

— Я слышала, у вас потери, — тихо сказала Стелла, касаясь кожи юноши меж лопаток и поглаживая ее пальцем. Прикосновение вызвало было сладкую дрожь во всем теле, но мысли Джека тут же вновь приняли самое мрачное направление. С того страшного дня нападения совершались еще трижды, и каждый раз враг уходил из-под ударов, оставляя после себя трупы, раненых и сожженную технику. — Свет, Джеки, я так боюсь, что тебя убьют!.. — Отчаянный голос девушки прервался вдруг коротким вздохом, и Джек почувствовал, что Стелла целует его плечи и шею.

— Меня не убьют, — уверенно сказал Джек то, что должен был сказать. — Слушай, это правда, что вы занимаете позиции неподалеку от нас?

— Да, наши ополченцы передислоцируются. — Стелла села рядом, обхватив руками колени. Джек перевернулся на бок и приподнялся на локте. — Ты не рад?

— Конечно, нет, — сердито ответил юноша. — Это фронт, это…

— Мы договаривались, Джеки… — начала Стелла, но Джек оборвал ее почти грубо:

— Ты боишься за меня и хочешь, чтобы я не боялся за тебя?! Особенно теперь… Ты мое счастье, Стелла, ты моя душа, — Джек говорил быстро, горячо, не сводя глаз с внимательно глядящей на него Стеллы, — я не знаю, за что и почему ты дана мне, но потерять тебя или погибнуть — это все равно, это одинаково, Стелла! — Он уже готов был сказать: «Если ты меня любишь, то…» — но понял, что этого говорить нельзя, понял по тревожным глазам девушки. Стелла вздохнула. Прищурилась, вскинула голову. Потом вновь посмотрела на Джека, но уже спокойными глазами, в которых мелькали искорки.

— Здесь, — тихо сказала она, — все вокруг мое. Земля, — она провела рукой по траве, — вот эта стенка и рожь. И вон тот куст. Здесь нет дураков, трусов и подонков. Это ли не часть нового мира, ради которого погиб старый и погибли столько людей? Я не могу просто жить в этом мире. Я должна сражаться за него, прости. Иначе я буду не хозяйкой, а приживалкой. А это не для меня — не для Стеллы Фильги из Фильги-Коттеджа, англичанки и женщины-воина.

— Завтра мы уходим, — сказал Джек. — Они… тот, кто нападал на наших в холмах… он караулит патрули. Мы постараемся, чтобы он вышел на нас, и…

— Не говори, — шевельнулись губы Стеллы. — Лучше иди сюда. Иди ко мне…

Запахи… Сухой земли. Горьких трав от волос Стеллы. Ее нагретой вышедшим солнцем кожи. Влажной травы у стены. Странные, невидящие и ликующие глаза Стеллы. Ее тихий смех, закинутые за голову руки, суматошная жилка под тонкой, чистой кожей на шее.

Опыт у Джека был не особенно большой, но он уже отлично понимал, что и как надо делать, чтобы было хорошо не только ему, но и девушке. И старался. Старался, чувствуя, что Стелле в самом деле хорошо.

И потом они еще долго не выпускали друг друга из объятий, утомленные, но счастливые, словно после тяжелой, приятной работы. Джек чувствовал, что засыпает под стук ее сердца, становящийся все более и более спокойным и размеренным.

— Джеки… — услышал он на грани сна тихий шепот и ответил сонно:

— А?

— Ты спишь?

— Почти… — Его уносило все быстрее и быстрее в искрящуюся, похожую на содовую воду глубину сна, и сопротивляться несущему потоку не было никакого желания. Поэтому в ответ на слова Стеллы: «Я тебя люблю» — он смог лишь чуть-чуть шевельнуть головой…

Стелла тоже чувствовала, что засыпает. Собственно, ей надо было работать, и она совсем уж было собралась осторожно встать, укрыть сопящего Джека курткой и идти… но задержалась. Белокурая голова юноши лежала у нее на плече, губы Джека — припухшие как-то обиженно — были приоткрыты. Стелла скользнула взглядом по отброшенной в сторону, на траву, руке парня — длинные сильные пальцы, узкая ладонь, тонкое мальчишеское запястье… а выше — выпуклые жгуты мускулов на руках и мощные бугры плеч, переходящие в крепкую спину…

«Обратила бы я внимание на него раньше? — Стелла нежно коснулась волос Джека. Тот смешно поморщился и тихо вздохнул. — Он обычный… или нет?.. Завтра он пойдет сражаться. И… что? Нет, дважды терять нельзя…»

А Джеку снился хороший сон. Стелла танцевала босиком на ромашковом лугу — как на картинках, в жизни Джек никогда еще не видел ромашковых лугов, только отдельные робкие цветки, — и за нею летело легкое белое платье — такого Джек никогда на ней не видел тоже.

Он улыбался во сне, слушая, как Стелла поет, кружась.

А Стелла и наяву напевала, глядя на спящего юношу:

А потом

Она ему клялась,

Что вчера

Это был последний раз.

Он прощал…

Но ночью за окном темно —

И она

Улетала все равно.

Он скучал.

Пил на кухне горький чай —

В час, когда

Она летала по ночам…

* * *

«Наймиты империализма» никогда не репетировали. Они также не давали концертов. Они просто пели, когда и где им хотелось, благо слушатели находились всегда и везде. Вот и сейчас Фишер задерживал выход, чтобы дать Андрею, стоявшему с гитарой поперек груди на «сцене» — на плацу роты, допеть:

Один мой друг — он стоил двух,

Он ждать не привык,

Был каждый день его последним из дней!

Он пробовал на прочность этот мир

каждый миг —

Мир оказался прочней…

Ну что же, спи спокойно,

позабытый кумир, —

Ты брал свои вершины не раз!

Не стоит прогибаться

под изменчивый мир —

Пусть лучше он прогнется под нас!^[372]

— Едем, Эндрю! — позвал лейтенант. — Пора!

— Пара минут! — откликнулся русский и перемигнулся со вторым гитаристом. — Вот эту — на дорожку…

Он положил руки на гитару и, глядя прямо в глаза сидящим на земле и стоявшим слушателям, тихо заговорил:

В мире

Крови

И так до черта,

Миру

Не надо

Слез.

Наша вера верней расчета —

Нас вывозит авось.

Нас вывозит Авось.

Нас мало.

Нас адски мало,

А самое страшное — что мы врозь…

Но из всех притонов, из всех кошмаров

Мы возвращаемся на авось…

Остальные подхватили — уже под музыку, и песню странным образом оттенил внезапно развернувшийся в порыве ветра флаг над плацем:

Вместо флейты поднимем флягу,

Чтобы смелее жилось!

Чтобы

Смелее жилось!

Под бессмертным, безумным флагом

И девизом: «Авось!»

И девизом:

«Авось!»

С гулким громом о наши плечи

Бьется земная ось!

Бьется Земная ось!

Только наш позвоночник крепче —

Не согнемся авось!

Не согнемся

Авось!

Нас мало, и нас все меньше,

А самое страшное — что мы врозь…

Но сердца забывчивых женщин Не забудут авось!

Не забудут — авось!..^[373]

9

На этот раз взвод разделился не сразу. Ночным маршем он выдвинулся все к той же Дере-Дере, и под утро Мальвони повел свое отделение в деревню — на дневку. О'Салливан страшно обиделся, что Фишер поручил это не ему, но лейтенант, хоть и не сказал этого прямо, скорей бы застрелился, чем пустил бы непредсказуемого ирландца на такое важное дело, как играть роль приманки.

Остальные залегли в холмах. Подальше на север так же расположился третий взвод, на юго-востоке — первый.

* * *

Положение «замри» приняли еще затемно, и Фишер лично проверил всех и все: раскраску лиц и рук, деформирующие сетки-экраны и секторы обстрела. Потом исчез сам — и на склонах холмов, среди старых мертвых деревьев и нового подроста, воцарилась тишина.

Сполохи, изредка пробегавшие по небу, превратились постепенно в сплошную радужную полосу — северное сияние… это название давно стало условным. Потом в узкой полоске между черным горизонтом и наползшими сплошным покровом сине-черными тучами разгорелся алый огонь.

Вставало солнце.

Дере-Дере была как на ладони. Остатки храма Ала Шамзи еще дотлевали. Но в остальном, похоже, жизнь шла в деревне по намеченному плану. Маленькое стадо вытягивалось за околицу. К клочкам неряшливых полей тянулись уныло редкие фигурки, и хорошо было видно на крыше одного из домов солдата — кто-то из первого отделения стоял, положив руки на автомат, висящий на шее. Потом часовой соскочил во двор.

Тут и там потянулись вверх тонкие дымки. Джек даже ощутил запах кизяка и еще что-то… пища какая-то… Каша — вдруг понял он и сам себе удивился. Месяц назад он не различал этих запахов…

Меж холмов, сорвавшись с околицы селения, вихрем полетел всадник на быстром приземистом коньке. Он мчался, нахлестывая круп своей животины. «Насчет нас? — мелькнула мысль. — Ну-ну…»

Кролик высунулся из незаметной норки в каком-то метре от лица Джека. Смешно подвигал носиком, неуверенно скакнул… и встретился взглядом с глазами человека.

Зверек обмер. Но страшные глаза медленно закрылись, и кролик увидел кочку. Дернул носом: человеком не пахло… и все-таки запрыгал от греха подальше…

Лежать неподвижно — страшно нудно. Кроме того, надо следить, чтобы, чего доброго, не затекли руки или ноги, иначе в случае внезапной схватки придется плохо. Донимали мысли: а что, если придут только ночью? Нет, им же передали, что отделение стало на дневку… А если не польстятся на отделение? Не такая уж и богатая добыча… но ведь легкая вообще-то!

Похрюкивая, прошли мимо несколько кабанов, через холмы обходя деревню. На оставленный помет слетелись мелкие птички, что-то из него выклевывали, сердито питюкая. Проползла совсем рядом змея, похожая на ленту живой серой стали. Люди словно бы перестали существовать — до поры.

«Кр-рэк, крэк, рэк, рэк, рэк!» — проорала длиннохвостая сорока, взлетая над тропой внизу. Джек напрягся, чувствуя, как в кровь хлынул адреналин — потоком…

Из рощи вышли двое местных — брели с короткими изогнутыми косами, о чем-то переговаривались на ходу, шагая в сторону деревни. «Возвращаются с покоса, — подумал Джек. — Стоп. Вообще-то… вообще-то они не проходили туда!»

Он проследил за туземцами до самой околицы. Но они, должно быть, где-то ночевали, потому что совершенно спокойно разошлись по домам.

А что там делают ребята Мальвони? Для местных они спят, кроме часового, понятно… А на самом деле? Сидят в доме за закрытыми ставнями и ждут, ждут, ждут… Будь все проклято, сколько же приходится ждать на войне…

Он подумал о Стелле. Просто подумал: «Стелла…» — и все, потому что на тропе появился осторожный человек. Высокий человек в пятнистом, на голове капюшон, шел с тяжелым ПКМ наперевес и, остановившись у поворота, осмотрелся. Джек физически ощутил холодный, внимательный взгляд, скользнувший по нему. Человек поднял левой рукой к невидимым в тени капюшона глазам плоский бинокль, огляделся еще раз, и Джек окаменел, стиснув кулаки.

Бинокль опустился. Было видно, как человек, подняв руку, махнул ею вперед.

Цепочка фигур поднялась на склонах холмов. Это были бандосы, местные. Держа наперевес оружие, они двинулись к деревне, внимательно осматриваясь, и стало ясно, что они прочесывают местность… Из рощицы внизу взлетела стая птиц, закружилась с недовольными криками. Так…

Один из бандосов прошел так близко, что Джек ощутил запах его дыхания — как у хищного животного. Молодой совсем, он часто облизывал толстые губы, глаза блестели. И он, очевидно, больше думал о предстоящем бое, чем о прочесывании местности, когда едва не наступил Джеку на спину, но все-таки перешагнул кочку.

Шагавший по тропке остановился вновь и сделал какой-то новый знак рукой. Цепь присела. Тот, на тропе, повернулся… и послышался хищный клекот: «Э-эк, и-ир-р!»

Колонна начала выползать на тропу. Полсотни бандосов, маленькие коньки, а за ними в упряжках — два тяжелых пулемета, две скорострелки и две легких РСЗО, потом — еще полсотни пехотинцев во главе с тремя белыми в синих беретах…

«Ну вот сейчас… — думал Джек, считая бандитов. — Сейчас… сразу за все… за всех… для начала… сейчас…»

А вот ненависти не было. Врагов оказалось слишком много, чтобы их ненавидеть. Много, как мишеней на зачетных стрельбах.

«Крро-о… крро-о…» Те, кто шел по тропе, даже не обернулись. А вот те, кто лежал в холмах, начали готовить оружие к бою.

* * *

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

К. Корсаков

Засада

Солнце зависло над планкой прицельной,

Смолкли в предчувствии выстрела птицы.

Давит жара. Будет бой, а не стрельбы.

Пыль на патронах, прикладах и лицах.

Взгляды стволов — и стволы наших взглядов…

А облака, может, к дому уплыли?

Наши тела — продолженья прикладов —

оцепенели спокойствием пыли…

— ПЛИ!

* * *

Осколочные мины разорвались на тропе, и это был сигнал. Взвод открыл огонь по тропе, а отделение Мальвони, выдвинувшееся к околице, встретило передовой дозор, рванувшийся было в деревню.

Ловушка была расставлена и исполнена отлично. Бандиты метнулись назад и по склону холма напротив, но там подошли первый и третий взводы. Скрыться было негде, и отстреливаться тоже было бесполезно: противник оставался невидим.

Лощину с тропой наполнили крики ужаса, в которых тонули команды. Двое белых снимали с упряжки тяжелый «браунинг», но так и не сняли — свалился один… другой встал на колени, продолжая тянуть на себя пулемет, но рухнул навзничь. Кое-кто еще отстреливался, но все реже и реже, и вскоре умолк последний автомат.

По тропе выпустили еще несколько «прыгунов». Джек перезарядил подствольник и, с наслаждением пошевелив плечами, всмотрелся.

Тропа кое-где горела — там, где разрывались гранаты РОПов. Лежали трупы, конские туши… а одна лошадь совершенно спокойно щипала травку у обочины тропы, позвякивая и покачивая навьюченной на нее грудой ящиков с боеприпасами. Один из «синих беретов» полз по склону холма, подтягивая за собой автомат в бурой от крови руке. Несколько бандосов стояли на коленях, высоко подняв руки и озираясь в ужасе.

— Пошли. — Фишер поднялся на ноги. — Искать документы, карты, живых! — Он махнул рукой…

Ласло и Джек подбежали к отползающему «берету». Тот перевернулся на спину, и Джек на всю жизнь запомнил его холодное, без страха, без боли лицо с пристальными, полными ненависти глазами, как будто он старался запомнить штурмовиков и рассчитывал с ними еще встретиться. Поднять автомат он уже не мог, но Ласло все-таки придавил ствол ногой и безжалостно вдавил пулемет в живот раненого.

— Кто ваш командир? Где он?

— Скоро узнаешь, — ответил тот по-английски, — только не обрадуешься.

— Тащи его вниз, — Ласло убрал пулемет… и в тот же миг «берет» коротко взмахнул левой рукой и обмяк. Слева в груди, где сердце, над бронежилетом торчала небольшая витая рукоять.

— А, во-от! — яростно прорычал Ласло. Нагнувшись, крепко взялся за рукоять и рванул ее, явно изо всех сил.

Джек поразился: нож вышел, выломав из груди ребра, вместе с фонтаном крови и лохмотьями мяса. Ласло, морщась, отряхнул его и показал Джеку.

От тонкого, похожего на шило клинка в ладонь длиной отслоились несколько десятков чешуек с ноготь мизинца размером. Ласло тщательно и без малейшей брезгливости очистил клинок, потом нажал на торец рукояти — чешуйки сложились, превратившись в еле заметный рисунок на гладком клинке.

— Тварь, — процедил венгр.

— Может, это и есть командир? — предположил Джек. Ласло стволом пулемета показал на правый рукав убитого. Там была видна косая черная нашивка.

— По-нашему — лейтенант, — буркнул венгр, — хиловато… Скорее, кто-то из тех. — Он кивнул на два трупа возле конской туши и третий, повисший в кустах на склоне.

Штурмовики стаскивали оружие и боеприпасы в кучу. Фишер, сидя на валуне, просматривал бумаги, которые ему приносили, — рвал, просто бросал или прятал в сумку. Пленных оказалось пятеро.

— Закололся тот, товарищ лейтенант, — сказал Ласло, подойдя. Добавил, помявшись: — Я не уследил…

— Вам не пленных брать, а пончики на кухне воровать, — без особого раздражения сказал Фишер. Сложил карту и убрал ее в сапог. — Нет тут командира, не-ту. Там, — он кивнул на убитых, — лейтенант и капитан. Хило для такой банды… Уве! — встрепенулся он, махнув рукой подходившему лейтенанту. — Уве, там дальше никого не было? — Швед флегматично покачал головой. — Неужели все-таки кто-то из этих… — пробормотал Фишер задумчиво уже себе под нос.

— Тот сказал, что мы их командира еще увидим… — вспомнил Ласло.

— Да?.. — Фишер кивнул подведенным пленным: — Где ваш командир?

— Его здесь нет, белый господин, — на плохом английском ответил бородач с более-менее нормальным лицом, почти без отметок вырождения, и поклонился. — Он не пошел с нами сегодня.

— С-с-с… — задумчиво потянул воздух сквозь зубы Фишер. — Та-ак… Неужели что-то сообразил, зверюга? Ну и чутье… Кто ваш командир?

Бандит смешался. Глядя себе под ноги, он неуверенно переступил, потом глухо сказал:

— Я не могу ответить тебе, господин. Моя душа отдана тому, кто велит мне молчать…

— Хватит! — прервал его Фишер холодно и четко. — Мне наплевать, в чьей власти твоя душа. Тело твое — здесь, и я могу приказать выбить из него душу. Подумай.

— Я не могу говорить, господин, — поклонился снова бородач.

— Так. — Фишер поднялся. — Олег! Осташко!

— Ну що тоби? — подошел командир третьего взвода. — Що цэ такэ?

— В деревне сжечь половину домов. Выясни, из какой семьи была та гадина, что предупредила этих. Всех повесить на площади.

— Та щас… — Осташко свистнул своим и пошел с ними к околице.

— Этих, — Фишер кивнул на схваченных бандосов, — обрабатывать, пока не скажут.

С этими словами он неспешно пошел ко все увеличивающейся куче трофейного оружия.

— Джек, помоги. — Иоганн кивнул на тощего носатого парня с жидкой бородой и выпирающими верхними передними зубами. — Руки ему свяжи — локти и запястья.

Разматывая трос с рукояти тесака, Джек подошел к бандиту. Он думал, что придется оглушить его или хотя бы грозить, но тот сам подставил руки, глядя странными пустыми глазами. Он и не сопротивлялся и молчал, лишь весь выгнулся, когда Джек скручивал ему локти.

— Говори, дурак! — сказал Джек на лингвафранка, тряхнув его. — Ведь все равно заставят сказать!

— Не могу, — жалобно пролепетал бандит. — Я клянусь вам, господин, я не могу, господин…

— Связал? — Иоганн, подойдя, резко ударил пленного в плечи, и тот повалился на спину, вскрикнув от боли, упал на связанные руки. — Свяжи ему ноги… так… держи. — Сержант передал Джеку свой трос. — Штаны задери, а то вывернется.

Неподалеку жутко завопил кто-то из пленных. Джек вздрогнул. Иоганн подкатывал рукава куртки.

— Связал, — доложил англичанин. Швейцарец кивнул и вонзил сложенные щепотью пальцы правой руки в печень бандита. Тот даже не закричал — его выгнуло дугой, из глаз брызнули слезы.

— Видишь, как это больно? — без малейшей издевки сказал Иоганн. — А будет намного больней. — И он резко, коротко ударил бандита ладонями по ушам. Тот заскулил, через секунду из ушей на смуглые щеки двумя струйками выскользнула кровь.

— Он же слышать не будет, — поморщился Джек.

— Ничего, — совершенно безразлично ответил Иоганн, — он же знает, о чем его спрашивают. А язык у него цел. Пока… У тебя иголка есть?

— Вот. — Джек, покопавшись в аварийном наборе, достал иглу.

— Переверни его, — кивнул Иоганн. — Говорят, эта штука самая действенная… Придави… Да не так, сядь сверху просто.

Иоганн жестко перехватил связанные руки пленного, зажал коленом и начал легким постукиваньем рукояти ножа вгонять иглу под ноготь указательного пальца на левой руке — уродливый, больше похожий на коготь.

Бандит завыл. Дико, совершенно нечеловечески. Джек, не в силах отвести глаз, смотрел, как швейцарец, вогнав иглу на полдлины, щелкнул по ней пальцем.

— Говори, — дикий вой. Щелчок. — Говори, — вой. Щелчок. — Говори. — Иоганн поднял лицо. Он был бледен, на лбу выступил пот. — Упорный какой… — процедил он сквозь зубы. — Говори, сволочь!

Изо рта пленного вдруг брызнула кровь, крик перешел в мучительный стон. Пленный выплевывал изо рта кровавые сгустки. И с ними…

— Иоганн! Сержант! — заорал Джек. Его словно сдуло с пленного. — Он, себе язык от… язык… — англичанина затрясло.

Швейцарец, что-то прохрипев, перевернул пленного рывком на спину. Глаза у того были зажмурены, в открытом рту бурлила кровь, а в ней подергивался липкий обрубок.

— Отлично, — рыкнул Иоганн и, ловко выхватив пистолет, снес пленному полчерепа. Поднимаясь на ноги, удивленно сказал: — Ничего не понимаю… на них это не похоже…

— Может, очень упорный? — предположил Джек, пытаясь скрыть дрожь. Иоганн скривился:

— Да ты же видел его. Обычный выродок… Ладно, пошли…

Внезапно оказалось, что никто из пяти пленных ничего не сказал. Еще двое точно так же откусили себя языки, у одного просто не выдержало сердце, а тот, бородатый, помер совершенно без видимых причин — перестал дышать. Подобное поведение для схваченных бандосов было совсем не характерным, Иоганн сказал правду, и все находились в полной растерянности.

Явившийся из деревни Осташко молча бросил на землю пластиковый пакет из-под продуктов.

— Что это? — уточнил Фишер.

— Цэ? — Хохол широко зевнул. — Да-а… той… — Он щелкнул пальцами. — А! Памятуешь войта, якого ты посадыв? От цэ вин.

— Слушай, если не по-английски, то хоть по-русски говори, — попросил Фишер. Осташко посмотрел удивленно:

— А я що? Цэ ж вин, твий староста! Я же кажу…

— Во-от… — Фишер дернул пакет. — Ну я так и знал, — безразлично сказал он.

На траву выкатилась голова со вздыбленными волосами. В оскаленных зубах торчала бумажка. Повинуясь жесту Фишера, О'Салливан нагнулся, выдернул ее и громко прочел написанное по-английски грамотной четкой скорописью:

«Пустая посуда звонче всего гремит. До встречи. Один из верных слуг Великого Хаоса».

* * *

В тот момент, когда полурота Фишера уничтожила отряд противника под Дере-Дере, четвертый взвод «Эдельвейса» был внезапно атакован при развертывании для патрулирования. Сожгли два «Элефанта», погибли семеро солдат, и получили тяжелые ранения трое. Одновременно с этим позиции стрелковой роты «Пендрагон» подверглись обстрелу РСЗО: были подожжены склады бензина, восемь человек погибли, одиннадцать получили тяжелые ранения. Ответный удар вертолетами пришелся в пустое место, но по возвращении оба вертолета повредили выпущенные из кустарника ракеты.

И наконец — уже на исходе дня — ворвавшиеся в расположение роты огневой поддержки «Гром» легкие машины фактически уничтожили роту, оставив после себя пятьдесят шесть трупов, двадцать пять тяжелораненых и почти сорок единиц сожженной авто- и бронетехники. Командир роты и двое солдат были захвачены и увезены живыми…

10

Быть часовым — сущее мучение. Шел дождь, и в бетонированном капонире было сыро. Кроме того, Джек находился в абсолютном напряге, памятуя, как он сам ползал по вражеским тылам совершенно незамеченным. А две с половиной сотни парней за спиной — это не слова, даже если дежуришь не один.

Поэтому, заметив движение, он не поднял тревогу сразу, а сначала пригляделся внимательней, держа это движение на прицеле.

Два человека… один вроде как поддерживает другого. И они не ползут, а идут. Подпустив их ближе, Джек громко, чтобы услышали соседние посты, окликнул:

— Стой, стрелять буду!

— Йоханнесбург, черт тебя побери, — ответили из темноты.

— Йорктаун, — откликнулся Джек облегченно. — Подходите.

— Друг, а ты сюда не подойдешь? — послышался тот же голос. — Я, если честно, слегка устал тащить.

Голос говорил по-английски с легким акцентом — вроде бы русским. В капонир между тем вбежали соседи слева и справа, парни из четвертого и шестого взводов.

— Я встречу, помощь нужна, похоже, — бросил Джек, выскакивая из окопа.

— Давай, мы прикроем, — согласился Марио ди Зуо, парнишка-португалец. Отто Йонге, немец, кивнул молча, беря автомат наперевес.

Двое странных ночных гостей терпеливо ждали на месте. Тот, что пониже и потоньше, почти висел на своем товарище, с другого плеча свисал чехол. Джек увидел, что более рослый — местный, и, похолодев, схватился за автомат, но махди ругнулся:

— Да не маши ты стволом, разуй уши — СВО-И! Помоги дотащить.

Второй — вроде бы в форме — еле прыгал на одной ноге. Джек перехватил его за пояс и перебросил его руку себе на плечо.

— Осторошшнее, — услышал он шипение сквозь зубы.

Махди спрыгнул в капонир первым и помог спуститься товарищу, которого сверху придерживал Джек.

— Позови любого офицера, — сказал махди голосом, не оставлявшим места для возражений. Марио побежал по траншее, кажется, даже не успев осознать приказ умом. — Ффу-у… — Он помог усесться спутнику и, выпрямившись, снял с плеча чехол — оказалось, он там не один, а два.

Джек и Отто смотрели на странного «посетителя» во все глаза. Нет, в свете направленного фонаря в руке Отто видно: это точно махди — смуглый, черноволосый, черноглазый, в драном халате, грязный, — но говорил он по-английски. А пока они разевали рты, махди, скривившись, поднес руку к глазам и, выдохнув «аххх…», что-то извлек из них. Поморгал покрасневшими серыми глазами и, видя удивление штурмовиков, коротко рассмеялся:

— Линзы. Теперь осталось вымыться и переодеться… Ты как?

Его напарник был одет в деформирующий маскхалат, волосы стягивала широкая повязка. Левая нога — босая — замотана грязным бинтом. Подняв лицо, он сказал:

— Ничего… — сипловатым голосом, и Джек сообразил, что это девчонка. — Болит только.

— Скоро поедешь в госпиталь, отлежишься. — «Махди» взъерошил ей волосы и достал из-под халата «парабеллум» в потертой кобуре и грубо кованный тесак. Потом, насвистывая, извлек из чехлов две снайперские винтовки в отличном состоянии — магазинки, — тщательно осмотрел их. Чему-то усмехнулся.

— Дай мою, — попросила девушка. У нее были мягкие карие глаза, красивые губы и густые волосы, правда, сейчас очень грязные.

— Держи…

Она умело приняла снайперку.

— Вообще-то я тебя тащить не должен был… но по знакомству… да и встреча из разряда «не может быть»… Сколько у тебя сегодня, кстати?

— Не сегодня. Я там три дня ползала… Одиннадцать. Отборненькие.

— Да ну?

— Честное пионерское. Могу салют отдать.

— И я еще тебя чему-то учил… — в голосе мужчины прозвучала отчетливая нежность.

Джек хмыкнул. Отто фыркнул. Девчонка, конечно, дивизионный снайпер, вернувшийся с вражеских позиций. Элита, что там… Но это еще не причина делать вид, что в капонире нет больше никого… А вот ее спутник и вовсе непонятно кто…

В капонир вошел Фишер в сопровождении Марио. Девушка попыталась подняться, начала рапортовать:

— Сержант Зелинская…

Но «махди» прервал ее движением руки и сказал:

— Владение предков охраняет огонь, брат по вере, пусть не по крови.

— Огонь — владение предков, брат по вере, пусть не по крови, — ответил Фишер и скользнул взглядом по снайперу. — У девушки вывих, а у тебя что?

— Мне нужен вертолет, брат. — «Махди» легко поднялся.

…Вертолет из штаба дивизии прибыл через семь минут — «сотка», набитая штурмовиками охранного взвода генерал-майора, конвоируемая шестью «щуками».

11

На следующий день Джек упорно спал до часа дня, невзирая на периодически возникавшую в блиндаже суматоху. Разбудила окончательно его исполняемая хором (с доминированием Андрея и Елены) трогательная песенка почти молитвенного настроя:

На меня надвигается

По стене таракан —

Ну и пусть надвигается —

У меня есть капкан!

Нажимаем на кнопочку —

Таракан в западне…

Можно выпить и стопочку,

Можно выпить и две!

На меня надвигается

По земле тарантас —

Ну и пусть надвигается —

У меня есть фугас!

Нажимаем на кнопочку —

Тарантас на куски…

Можно выпить и стопочку,

Можно выпить и три!

На меня надвигается

По воде рыба-кит —

Ну и пусть надвигается —

У меня динамит!

Нажимаем на кнопочку —

Рыба-кит убегать…

Можно выпить и стопочку,

Можно выпить и пять!

Хор передохнул и с особым воодушевлением запел злободневное:

На меня надвигается

Из кустов хунвейбин —

Ну и пусть надвигается —

У меня карабин!

Нажимаем на кнопочку —

Хунвейбину в ребро…

Можно выпить и стопочку,

Можно выпить ведро!

На меня надвигаются

Восемь грубых ребят —

Ну и пусть надвигаются —

У меня автомат!

Нажимаем на кнопочку —

Восемь трупов лежат…

Можно выпить и стопочку,

Можно выпить ушат!

На меня надвигается

По стене майский жук —

Ну и пусть надвигается —

Я на бомбе сижу!!!

Нажимаем на кнопочку —

Майский жук… улетел.

Можно выпить и стопочку —

Только я не успел…

— Здорово, — признал Джек, свешиваясь с кровати.

— Проснулся, — заметил Дик, толкнув Эриха, накачивающего «лягушкой» футбольный мяч. Немец поднял голову:

— Слушай, Джек, ты англичанин?

— Ну? — насторожился Джек, садясь и свешивая ноги.

— Тогда пошли в футбол играть. «Волгоград» против «Мертвой головы». Матч века!

— Пошли, — охотно согласился Джек и завопил: — А-ай! — Что-то обожгло ему левую ногу под пальцами. — Ну ты че, совсем?!

Хихикающий Жозеф убрал зажигалку в карман куртки:

— Не развешивай тут свои костыли.

— У меня травма, — информировал Джек, устраиваясь на кровати со скрещенными ногами и рассматривая ступню.

— Его, наверное, подкупили «Черепушки»,^[374] — предположил Андрей, — чтобы он тебя травмировал, Джек.

— Дурака и подкупать не надо, — мрачно пояснил Джек. — Он своей глупостью на врага работает… Ладно, пошли постучим в мячик!..

Снаружи, рядом со свежим номером газеты, висело несколько появившихся за ночь объявлений и очередной номер апокрифичного «военно-полевого романа» «Карин и ее базука». «Роман» был анонимным, появлялся по ночам и был написан без особого остроумия, но смешно — он излагал военные приключения интернациональной компании молодых людей, их подружек, родственников, знакомых и врагов. Игроки подошли почитать. Эрих, не глядя, стучал мячом о землю, Андрей, хихикая, читал вслух:

— Несчастная и невинная донна Роза, потеряв всю семью под обломками родового шалаша в Амазонии, легко становится добычей бандитского главаря-извращенца Хосе Игнатьевича Йом-Кипура, намеревавшегося использовать свою новую пассию в исполнении своих черных планов взрыва Гибралтарской Плотины, как известно, оберегающей Средиземное Море от повышения уровня на 666 метров. Однако прибывший в отпуск старый друг семьи донны Розы, благородный и отважный конфедеративный офицер Жан Франц Оливер де Лузер де Бульба д’Антрекот в последний момент вырывает донну Розу из лап Хосе Игнатьевича и предлагает ей руку, сердце и свою дивизию. После венчания, состоявшегося на Брокене, молодая чета отправляется в свадебное путешествие по Сибири. Там отважный офицер доверяет жене великую тайну — оказывается, он хранитель секретных бумаг, написанных Отцом-Профессором, пущенные в ход в подходящий момент, они изменят мир к Свету. Жан Франц Оливер, уезжая на фронт, передает чемоданчик с бумагами своей жене, но вскоре погибает смертью храбрых — в утренней бутылке таки оказывается ацетон, а не привычный денатурат… Коварный Хосе Игнатьевич между тем вновь появляется на горизонте и пытается увлечь неутешную вдову игрой в карты на чемоданчик. Но донна Роза хитро — и, как оказывается, опрометчиво — предлагает играть на щелбаны. После девяноста девяти щелбанов опытного, матерого бандюги донна Роза теряет память… Кажется, чемоданчик утерян уже навсегда и для всех. Однако на горизонте появляется едущая в отпуск Карин со своим контуженным слепо-глухонемым женихом, профессиональным снайпером Ойто фон Высморком и своей базукой… Продолжение следует. Усе, парни.

— Как всегда, на самом интересном месте, — вздохнул Андрей.

— А вот интересно, кто его пишет, этот роман? — спросил Дик. — На печатной машинке отбито, между прочим.

— Да, главное, читается, и неважно, кто пишет, — выразил общее мнение Жозеф. — О, слушайте! — Он прочел объявление: — «Вчера, в 01.15, целовался у гаража № 18 с девчонкой из „Даниила Галицкого“, с которой договорился о встрече. Полез под куртку — оказалось, парень из „Мертвой головы“, ему она тоже назначила, учла темные ночи. Откликнись, я все прощу!» Без подписи.

— На кой она ему нужна, если он до обнимания дошел и только тогда допер, что это парень, — буркнул Эрих, крутя мяч уже на пальце. — Ну мы будем играть или нет?!

— Я здоров — к чему скрывать?

Я пятаки могу ломать,

А недавно головой быка убил…

— насмешливо пропел Андрей.

Эрих стукнул его мячом по голове и, поймав звонко бумкнувший шар, отпасовал вбок, Джеку. Тот принял на носок, и мяч по дуге устремился к плацу, а вся команда «Волгограда» с воплями ринулась следом…

* * *

Прошедший теплый дождик был даже довольно приятным. Он оставил после себя на свежей траве капли, и выкатившееся из-за туч солнце зажгло их золотом и серебром.

Подвернув штаны, Джек и Стелла шагали по тропинке. Дождик толком не намочил пыль, но сделал ее прохладной, и они с удовольствием шли, держась за руки и забросив сапоги через плечо. Стелла осталась в майке, ее куртку нес на сгибе руки Джек, а свою расстегнул и выпустил из-под ремня. Девушка смеялась, поглядывая на него искоса.

— Если я сейчас от тебя убегу, ты меня не догонишь ни за что! — заявила она наконец.

— Не догоню, — вздохнул он, качнув курткой.

— О-о… значит, если и украдут, не спасешь? — то ли в шутку, то ли всерьез сказала Стелла, вздохнув печально.

— Это другое дело, — возразил Джек.

— Что, тогда догонишь? — допытывалась Стелла.

— Конечно, — уверенно сказал Джек, прямо взглянув на нее. — За тобой я пойду куда угодно. Хоть по гвоздям, хоть по углям…

Глаза Стеллы сделались серьезными:

— Не бросайся такими словами, Джек. Знаешь, как говорят? «Думать легче, чем делать, поэтому думай, что говоришь и обещаешь».

— Я не шучу, — сказал Джек, нахмурившись. — Пока я жив, с тобой ничего не случится. Потому что я встречу любую беду, которая попробует приблизиться к тебе.

Стелла промолчала. А тропинка между тем, свернув в рощицу, вышла к берегу речушки, текшей в зеленых камышовых берегах. Через узкий, но быстрый поток были переброшены два бревнышка, закрепленных на обоих берегах парными колышками.

— Я люблю плавать на лодках… Вот эта речушка впадает в другую. А та — в третью. А по той уже можно добраться до океана… Я бы поплыла.

— После войны сплаваем, — сказал Джек. — Может, и океаны тогда станут потише. А грести я тоже умею.

— Если доживем, то да, — согласилась Стелла.

— Да что с тобой?! — рассердился Джек. — Что ты накликаешь?!

Он сломал ветку и принялся терзать ее финкой. Стелла засмеялась и пошла по мостику, нарочито балансируя руками. На середине задержалась и, встав на цыпочки, вытянулась вверх, со смехом громко сказав:

— Как хо-ро-шо-о-о!

Жжик! Финка в руке Джека перерезала прут, и он посмотрел на вытянутую стройную фигурку Стеллы, словно впервые, — тонкая талия, выгнутое назад сильное тело, высокая грудь и тяжелая бронза роскошных волос…

— Давай поженимся, Стелла.

Джек сам испугался этих слов. Стелла, казалось, окаменела. Ее реакции юноша понять не мог и в отчаянии поспешно заговорил, сам себя перебивая:

— Мы скоро уходим… вернемся — и сразу поженимся, если ты хочешь. А после войны — после войны я тут останусь. С тобой. Стелла, ты меня слышишь?! — спросил он почти со слезами, потому что Стелла молчала. Но молча начала поворачиваться… — Осторожнее! — крикнул Джек. Левая нога Стеллы соскользнула, и она с изумленным лицом полетела в воду. — Иду!

Разбивая воду грудью — здесь оказалось довольно глубоко, — Джек подгреб к Стелле, которая уже стояла и смотрела на него большими глазами.

— Я сапоги утопила, — сказала она и уткнулась в плечо юноше. Джек понес ее на берег, чувствуя, что Стелла всем телом прижалась к нему и дрожит.

— Испугалась? — спросил Джек.

Стелла вздохнула:

— Нет… То есть сначала. Когда ты сказал. Я очень испугалась, что ты пошутил.

— Я не пошутил, — тихо ответил Джек. — Погоди, я сейчас выловлю сапоги…

— Сапоги… — Стелла, встав на траву, потянула Джека за собой. — Потом, милый. Потом.

— Я вернусь, — сказал Джек, становясь рядом с нею на колени и не снимая руки с плеч. Почему-то это казалось важным. — Я обязательно вернусь. Я вернусь!

Глава 5 НОЧНЫЕ БОГИ

Твари Древних Времен лишь забыты —

Но они никуда не ушли…

Роберт Говард

1

Фигура Жозефа обрисовалась на гребне холма. За ним поднимался Дик, держа на плече РОП, и было слышно, как оба поют по-французски древнюю, как Европа, песню:

— Барон Жермон поехал на войну! — звенел голос Жозефа, и более взрослый, уже баритональный голос Дика весело подхватывал:

— Барон Жермон поехал на войну! — после чего оба продолжали вместе:

Его красавица жена

Осталась ждать — едва жива

От грусти и печали!

Она могла бы постареть,

И подурнеть, и помереть —

Но ей

не дали

Маркиз Парис,

виконт Леон,

сэр Джон, британский пэр,

и конюх Пьер…

Барон Жермон поехал на войну…

Барон Жермон поехал на войну…

И каждый день он воевал

И даже на ночь надевал

Доспехи боевые!

Меж тем жена его как раз

Вела бои в полночный час

Совсем

иные!

И так был страшен каждый бой,

Что лишь под утро шли домой

Едва

живые…

И теперь уже подхватило все отделение, расположившееся у подножия холма:

Маркиз Парис,

виконт Леон,

сэр Джон, британский пэр,

и конюх Пьер!

— Чего веселые такие? — спросил Иоганн уже по-деловому. Дик плюхнулся рядом и лег, подложив свою трубу под голову. Жозеф присел на корточки. — Капрал, объяснись!

— Пусто в Лахуре, — доложил Дик, закрыв глаза. — В смысле, засады нет. Техника стоит во дворах… дай кроку… вот тут, тут, тут. — Он открыл один глаз. — Да, тут. Часовые… вот, вот. Так что разведка доложила точно, как Эндрю поет.

— Может, опять приманка? — Иоганн уже лез за рацией.

— Нет. — Дик вдруг сел, скрестил ноги. — И сдается мне, что их главный тоже там. — Он указал на холмы.

* * *

Обычный средний солдат, да и офицер, с насмешливым подозрением относится к данным разведки. Дело в том, что разведчики, как и все нормальные люди, ошибаются, хотя и намного реже остальных, но ошибаются. Но если ошибка обычного человека на войне грозит неприятностями в основном ему самому, то ошибки разведчиков оборачиваются сотнями, а иногда и тысячами убитых. Так уж выходит, что успехов-то разведки никто не замечает: прошла операция, как надо, ну и отлично! А вот неудача операции… кто виноват?! Разведка…

Но в этот раз разведка сработала безупречно. Она была вовсе не такой уж слепоглухонемой, как могло показаться из окопа, — имелись и осведомители, и агенты высокого класса… Сложность состояла в том, что неизвестный враг — некий «капитан „синих беретов“» — похоже, вообще никому «на той стороне» не подчинялся и воевал автономно. Личность его установить не удалось. Зато смогли выследить его настоящую базу. Это деревня Лахур — одна из множества полупустых и тихо вымирающих деревень среди холмов. И смогли вычислить, когда там соберется весь отряд с техникой.

В дело пустили весь «Волгоград», упускать такую добычу было нельзя.

* * *

— Главное, чтобы они не влупили по нам вместо деревни. — Иоганн привычным движением проверил оружие.

— Зато если шарахнут точно, то в лагере мы честно сможем рассказывать, что не видели ни одного живого бандоса, — серьезно сказал Дик.

Джек потер накладку автомата, смахивая с нее невидимую пыль. И услышал нарастающий вой…

Никогда в жизни Джек еще не видел, как бьют реактивные системы залпового огня. Пять РСЗО выпустили шестьдесят осколочно-фугасных ракет, и на месте деревни на несколько секунд возникло сплошное облако разрыва, клубящееся и плотное, а под лежащими штурмовиками содрогнулась в судороге земля…

Боя не получилось, потому что в деревне почти не осталось живых. Никаких укрытий не имелось, и среди развалин домов, искореженнойтехники и неопознаваемых обломков лежали десятки трупов в форме и без формы, ошметки тел и чего-то непонятного, оружие и груды черной земли.

Рота вошла в Лaxyp четырьмя колоннами со всех сторон света. Солдаты двигались среди дымящегося ада с оглядкой, простреливая развалины и подбирая немногих живых. Большинство из них находились в глубоком шоке, допросить их не представлялось возможным в принципе, но по прикидкам в деревне было уничтожено не меньше трехсот только «синих беретов». В том, что этот отряд находился под командой «того самого начальника», сомневаться не приходилось: такое количество «беретов» вряд ли могло одномоментно находиться еще под чьим-то руководством…

Присев, Ласло поднял руку и указал вперед, на завалившийся дом, от которого осталась одна стена с углом. Подобравшись ближе под прикрытием его пулемета, Джек и Анна бросили в развалины по гранате, потом Джек прыгнул за кучу дробленой глины.

Перед ним оказался вход в подвал — черный лаз. Очевидно, Ласло почти инстинктивно засек момент, когда кто-то прыгал вниз. Обе гранаты вниз не скатились, и Джек бросил туда еще одну. Кого она там убьет — бандита или ребенка, будущего бандита, — Джека уже совершенно не волновало. Он хорошо усвоил, что из таких развалин стреляют в спины, и считал главной целью зачистки безопасность: сперва своих товарищей, потом свою. Подняв руку, Джек показал, что все в порядке, и взял на прицел, стоя за углом стены, следующие развалины.

— А вот их офицер, — доложила тем временем Елена, — ранен… нет, контужен! Встал быстро, скотина!

Она рывком подняла на ноги и бросила на кучу щебня рослого бандоса. Сорвала с него пояса и взяла на прицел, а подбежавший Густав начал вязать пленному руки.

— Там есть кто-то! — крикнул от колодца Андрей. — Вылезай! — Он дал очередь в сруб, чтобы поторопить прячущегося. — Наружу, пош-шел!

Наружу вылез дрожащий от холода и страха подросток. Скуля, он закрылся руками, чтобы не видеть глаз Андрея и ствола его пулемета.

Ударил выстрел снайперки Анны, и в полусотне метров, с завалившейся крыши еще одних развалин, упал, выпустив автомат, махди. Андрей рефлекторно присел и так же рефлекторно выстрелил короткой очередью в грудь подростку.

— Черт, — ругнулся он без особого недовольства.

Джек заглянул во дворик начисто уничтоженного дома. Возле рухнувшей стены лежали не меньше двадцати местных — и махди, и, похоже, семья хозяев. Пыль покрывала тела густым слоем и припорошила кровь, растекшуюся лужами по двору. Очевидно, дом, в который прямиком попала ракета, поглотил осколки, но ударная волна, вырвавшись наружу, буквально размазала всех, кто находился во дворе, о глинобитный забор.

Джек оглянулся. Эрих поднял подбородок — англичанин покачал головой.

— Пошли. — Немец сплюнул серую слюну. — Пыль никак не уляжется, замечаешь?

Посредине дороги лежал упавший с неба и сложившийся гармошкой легкий джип. Подальше высился настоящий завал из мусора, глины и трупов.

— Посмотрим, — предложил Эрих.

Живых там, в завале, не оказалось, а зрелище было крайне неприятным даже для закаленных солдат. Джек ощутил кислый привкус во рту при виде кровавых сгустков, жидко свисавших со свежей, похожей на переломанную кость щепы и торчащих костей, напоминавших щепу.

— Вот черт! — вырвалось у него.

— Это не так страшно, если успеть нырнуть под землю, — ободряюще сказал Эрих. — Нас так не подловишь…

— Что там?! — крикнул, стоя поодаль, Иоганн.

— Пусто! — ответил Эрих, спрыгивая наземь. — Пошли, Джек.

* * *

Раненный в живот бандитский «лейтенант» облизнул губы. Он сидел на земле, держась за бинты, на которых мокли маслянистые, почти черные пятна.

— Молчать мне ни к чему, — хрипло сказал он и перекосился, улыбаясь. — Шефа тут нет. Он ушел в Ма-Адир за полчаса до обстрела, с ним двое наших и десять местных… м-м-мо… — Он согнулся и мучительно закашлялся.

— Так, — было похоже, что Мажняк плюнул этим словом. — Ушел!

— Почему ушел?! — завопил, позабыв о всякой субординации, О'Салливан. — Товарищ капитан, мы еще можем его накрыть!

— Не можем, сержант, — поморщился капитан. — Напомню: наша рота тут, и она только одна — это с одной стороны. С другой — наш участок фронта ослаблен.

— Но то-ва-рищ капита-ан!..

— Вам понятно слово «срочно», товарищ сержант? — осведомился Мажняк.

О'Салливан с шумом выпустил воздух из легких.

— Разрешите высказать некоторые соображения, товарищ капитан.

Мажняк, уже собиравшийся, кажется, лишить ирландца нашивок, сухо сказал:

— Слушаю, товарищ сержант.

— Не больше часа назад он покинул деревню. — О'Салливан хищно улыбнулся, глаза его блеснули. — Значит, он даже до Ма-Адира еще не добрался, а на весь этот грохот едва ли обратил внимание. Если я выйду со своим отделением, то мы накроем этого козла, как раз когда они будут отдыхать и рубать перед сном. И завтра вечером нас снимут вертушкой. Вместе с головой этой сволочи. Или даже с ним — живым. — О'Салливан понял, что Мажняк заколебался, и усилил напор: — Ну товарищ капитан, ведь обидно, честное слово, обидно! Столько людей привлекли! Всех накрыли! А он ушел!

— Лейтенант Фишер, — позвал Мажняк, и Фишер подошел. По глянцевому лицу лейтенанта невозможно было понять, что именно он думает по этому поводу. — Как считаете, сержант О'Салливан может сделать то, о чем говорит?

Фишер посмотрел в землю. Потом — вверх. Потом — на Мажняка.

— Считаю, что нет, товарищ капитан.

О'Салливан издал неясный звук — что-то среднее между выдохом и икотой. Мажняк задумался, постукивая носком сапога по земле. Потом кивнул в ответ на какие-то свои мысли и обратился к ирландцу:

— И тем не менее. Действуйте, сержант. Вертушка снимет вас завтра по пеленгу в 15.00… Фишер, дайте ему второй пулеметный расчет.

Фишер помедлил, потом посмотрел на своих и окликнул:

— Ласло, Джек, идете с отделением О'Салливана! — после чего негромко сказал Мажняку: — Это ошибка, товарищ капитан.

— Это шанс, товарищ лейтенант, — возразил капитан. — Шанс завершить эту историю.

* * *

Распрямившись, О'Салливан зло улыбнулся. Прищуренные зеленые глаза окидывали взглядом холмы, пальцами левой руки он держал молодой листок с плевком, уже чуть подсохшим. Махнул рукой, показывая направление движения.

Джек не слишком-то любил этого ирландца — позера и в какой-то степени шута. Но по следу тот шел, как хорошая гончая, не спрашивая ничьей помощи и легко читая даже невидимые следы ничуть не хуже Андрея.

«Азартный, — подумал Джек, увидев жест, которым О'Салливан послал отделение вперед. — Наверняка был охотником… — И вдруг осознал: — А ведь такой азарт не всегда полезен…»

— Свирь-свирь-свирь… — раздался неподалеку голос куропача. По сигналу О'Салливана все отделение тут же легло, а сам он бегом бросился на гребень холма, махнув Ласло и Джеку.

Свендстрем и Корз, подававшие сигнал, лежали в высокой и редкой серой траве. Через гребень холма теплыми струями переливался ветер, несший из низины стойкий запах болотины.

— За нами следят двое, — доложил Свендстрем. — Думаю, нас они видели. Во-он там…

— Продолжайте движение. — О'Салливан поднялся в рост и просигналил вниз — так, чтобы противник видел. Потом неспешно пошел вниз, но, едва скрылся из виду, побежал.

— Отла, — подскочил он к снайперу, — там двое, я покажу где. Их надо убрать быстрее. Пошли, пошли…

Они уже вдвоем вновь побежали на холм. Ласло повернулся к Джеку:

— Ма-Адир — за холмами. Готов?

— Конечно, — кивнул Джек.

* * *

Да, О'Салливан знал, что делает. «Печенеги» с холмов перекрывали огнем улицы, а остальное отделение ворвалось в деревню.

В сущности, Джек впервые увидел, как Ласло работает с пулеметом. До деревни было метров шестьсот, и венгр бил любого, кто выскакивал наружу, очередью в два-три патрона и ни разу не промахнулся.

Бой вообще получился очень коротким и с обескураживающим результатом. Победа оказалась полной, но ни среди трупов, ни в самой деревне не был обнаружен ни один «синий берет». По словам местных, тот, за кем гнались бойцы, здесь был, но не задержался: пришел, взял проводника и ушел.

Видно было, что О'Салливан разозлился. И очень. Он выбрал один из домов, приказал убираться хозяевам и заявил, что тут отделение будет ночевать.

— Утром продолжим преследование, — упрямо сказал он, — и пусть все катится во Тьму. Я его достану! Именно я!

«Он азартный охотник, — снова подумал Джек, — и это очень, очень плохо!..»

2

Джек видел, что Ласло недоволен распоряжениями О'Салливана. Недовольство совершенно отчетливо читалось на лице венгра, и в конце концов тот подошел к ирландцу поговорить. Джек стоял неподвижно, чистил автомат и все слышал достаточно отчетливо.

— Надо выставить добавочные посты. А еще лучше — вообще уйти из деревни, — хмуро предложил Ласло. О'Салливан скроил недовольную мину.

— Ребята устали, — сказал он, произнося слова так, будто говорил со слабоумным. — Лучше дать им выспаться. Послушай, мы тут в округе перебили, наверное, всех, кто мог представлять хоть какую-то опасность…

— Хотя бы еще одного человека на пост, — настаивал Ласло.

О'Салливан презрительно усмехнулся:

— Да слушай, ты что, боишься этих? Брось. Завтра мы их догоним и добьем, так что успокойся, закрой голову подушкой и дрыхни. Папочка О'Салливан обо всех позаботится.

Джек видел и то, что Ласло очень хочется плюнуть. Но он лишь козырнул и отошел к англичанину, который тихо спросил, кивнув в удаляющуюся спину ирландца, — тот шел, пружинисто ставя ноги и держа пальцы расслабленной левой в сантиметре от висящего на бедре в открытой кобуре «нестроевого» старого «кольта-питон» с восьмидюймовым стволом:

— Не хочет?

— Да ну его в… — Ласло добавил что-то по-венгерски, непонятно и эмоционально. — Мэрфи он и есть Мэрфи!^[375]

— Боишься, что-то случится?

— Конкретно сегодня? — Ласло наконец исполнил свою «мечту» — плюнул. Потом затер плевок носком сапога. — Нет. Но вообще-то он когда-нибудь загубит своих ребят. Он считает всех противников просто животными, а они — не все животные. И даже те, кто животные, — часто хитрые… — Венгр плюнул снова.

— Пойдем устраиваться. — Джек хлопнул венгра по плечу. — И не трать ты нервы попусту! Одну-то ночь…

— Пошли. — Ласло подхватил свой пулемет.

* * *

Каким бы ни был О'Салливан, его отделение состояло из самых обычных парней и девчонок. Это Джек понял еще в лагере. Если они иногда и задирались, то лишь из чувства солидарности со своим сержантом, которого любили за храбрость и веселый нрав — на войне это очень-очень много значит.

Преблагополучно вышвырнув из дома, присмотренного для ночлега, его хозяев, солдаты расположились со всеми возможными в полевых условиях удобствами. Джек уже знал всех в отделении: валах, заместитель О'Салливана, Иван Лорбу, германец Альбрехт Краузе, поляк Вацлав Корз, норвежка, называвшая себя скандинавкой, Отла Йонг, испанка Хуанита Вальдарес, словак Яромир Шавда, швед Лунс Свендстрем, канадец Тим Воган, ему еще не было шестнадцати, и тоже еще не дотянувший до этого возраста русский Денис Поляков. Все хорошо знакомые ребята, друзья. Мясо в деревне нашлось, но чье оно, почти не оставляло сомнений, и в очаге на костерке из щепок разогревался густой суп из консервов. Оказался он замечательно вкусным, а Денис, расправившийся со своей порцией первым, взялся развлекать всех не особо остроумными, но смешными анекдотами, которые выдавал за реальные случаи.

— …Ну, мы глядим, а там, за стойкой, дверь открыта. И там симпатичная такая комнатка, с этой забегаловкой и не сравнить — столик, диванчики… Ну мы и зашли. Расселись только-только — входит хозяин. Мы ему заказ хотели сделать, а он нашему вожатому и говорит: «Слушайте, я все понимаю, с вами дети, но, может, вы из моей гостиной свалите обратно в кафе?!»

Дикий хохот едва не развалил глинобитные стены. Кто-то подавился супом. Денис, ободренный такой реакцией, усилил натиск:

— А это вот было, когда к нам бабушка переселилась три года назад. Она два года почти добиралась, а она у меня такая активная, живчик настоящий… Вот вечером она и рассказывает, как их корабль мимо Курильской косы шел. Волны выше неба, есть нечего, пробоины везде, вода по колено в каютах… А моя сестренка… ей тогда… а, ну да, пять лет было… сидит, во-о-от такими глазами бабуле в рот смотрит и спрашивает с ужасом: «Бабуш-ка-а… а они тебя и грести заставляли?!»

— Еще что-нибудь давай, — потребовал Вацлав, скребя ложкой по дну котелка. Его поддержали дружным хором.

— Ну вот еще на ночь. — Денис устроился удобнее. — Но я вам говорю, это не анекдоты, это все правда, вам любой в наших местах подтвердит!.. А, ну да… Выхожу я как-то на крыльцо. Вижу: идет ежик в каске…

Приступ общего хохота повторился. О'Салливан, отсмеявшись, стукнул кулаком по колену:

— Ладно, хватит. Давайте-ка спать, а с утра погоним бандосов по холмам. Вместо зарядки.

— Ляжем вон там. — Ласло ткнул Джеку в угол наискось от окна, сбоку от двери. О'Салливан, услышав это, засмеялся:

— Все еще опасаешься налета? Тогда выгодней лечь на крыше!

Казалось, Ласло несколько секунд серьезно обдумывал эту возможность. Потом мотнул головой:

— Нет, лучше тут.

— Ну давай, давай, — с серьезной миной покивал О'Салливан. — На вас вся надежда.

Посмеялись снова. Ласло, не обращая на это внимания, устраивался рядом с пулеметом. Джек присел возле него, потом улегся, вытянувшись в рост. Подумал, что в доме все-таки спать удобнее, что, послушайся О'Салливан Ласло, они сейчас лежали бы на траве в холмах… или вообще шагали бы в душной, сырой и холодной темноте и не знали бы, когда и прилягут. А день и в самом деле был тяжелым, так что…

«Да ну, ничего не будет, — подумал Джек, устраиваясь удобней с самонадеянностью юноши, уже имеющего некоторый боевой опыт. — По этой самой… теории вероятности это чушь. И дали мы им на самом деле здорово!»

Уже засыпая, он вспомнил Стеллу. И улыбнулся, ощутив приятное, странное чувство, словно на груди шевельнулся маленький, теплый и ласковый котенок.

3

Вацлав вышел во двор по вполне понятной, естественной надобности. На ходу откинув фартук и расстегивая штаны, он переступил через спавшего у двери Дениса, толкнул плечом створку и выбрался, зевая, наружу.

Первые пули попали в него раньше, чем он понял, что, собственно, происходит. Но, непроизвольно и удивленно вскрикнув «ой!», как мальчишка, ушибший ногу, Вацлав увидел бегущих через двор махди. Автоматы в их руках прыгали, выбрасывая свинец и гильзы, и Вацлав, уже понимая, что его убили, чувствуя, как раскаленные плевки пуль прошивают его непроизвольно дергающееся тело, крикнул отчаянно на родном языке, падая в дом через открытую дверь:

— Ропаки, до зброи! Здрада-а, пся крев…^[376]

Джек остался жив лишь потому, что Ласло, навалившись на него, заорал в самое ухо, не давая встать:

— Читт!!!^[377]

Ничего не понимающий со сна, придавленный венгром, Джек дернулся, успел заметить нескольких вскочивших солдат, изумленное лицо глядящего во двор Дениса (он стоял на коленях), какие-то скачущие по полу серо-зеленые предметы — все это было кусками, все это не связывалось в цельную картину…

— Ласло… — удивленно начал Джек.

И комнату заполнили тугой грохот и бронзовое пламя.

От резкой боли в ушах Джек закричал, не слыша своего крика. Дышать было нечем. Пахло дымом, взрывчаткой и кровью, кто-то орал в клубах пыли, поднятой разрывами гранат, — теперь Джек понял, что каталось по полу — гранаты же! Прямо над ним, словно какой-то сумасшедший воздушный шар, качалась голова Ласло — со лба венгра ручейком текла кровь, губы шевелились. Сквозь дым и пыль Джек различал Дениса — тот лежал на пороге, руки и ноги мальчишки мелко, часто подергивались, словно у курицы с отрубленной головой… а вот головы у Дениса не было, вместо нее — что-то, на что не получалось взглянуть внимательней. В центре комнаты катался по полу и кричал, зажимая обеими руками лицо, Яромир, сквозь пальцы словака быстро брызгали алые струйки. Иван наклонился над ничком лежащим в углу О'Салливаном. Отла распростерлась у стены в луже крови, лицо ее превратилось в кровавое месиво. Хуанита сидела на полу, сжимая голову руками и глядя вокруг блуждающим взглядом. Лунс, ползая по полу, искал пулемет, а Тим уже стоял у двери и вдруг крикнул, не поворачиваясь:

— В окна! Скорее все в окна, бегите! — И его плечи затряслись от производимых им выстрелов, канадец стрелял от бедра, снова и снова описывая стволом своего РПД широкую дугу.

Джек понял, что слышит. Он слышал выстрелы на улице и то, как Ласло, нагнувшись над ним, яростно кричит какую-то бессмыслицу, видно, ругается на родном языке.

— В окна! — яростно орал Тим, потом захлопнул дверь ногой, отскакивая в сторону.

Иван поволок за шиворот О'Салливана — голова сержанта моталась с плеча на плечо. Лунс, найдя пулемет, тряс за плечи Хуаниту. Яромир перестал кататься — руки его упали с лица, тяжело ударившись об пол, рот оскалился. Глаз у него больше не было, лицо покрывала маска крови.

— Надо на ули-ицу! — закричал Иван, по его щекам и лбу тек пот, смешиваясь с пылью. — На улицу, тут нас сожгут, а там мы можем прорваться! «Печенеги» вперед, остальные следом — ну?! Помогите мне его взвалить…

Лунс и Хуанита помогли поднять сержанта на плечи. Снаружи не стреляли, стало вдруг очень тихо, и Джек, поднимаясь на ноги, услышал, как с улицы кричат по-английски:

— Выходите без оружия, собаки, наружу выходите, а то поджарим вас, собаки!

— Сейчас… — пробормотал Ласло, поднимаясь тоже и беря пулемет наперевес. Лицо его стало решительным и злым, он подошел к окну, ведущему на улицу. Через его плечо Джек увидел стоящих снаружи махди — их было много, они стояли без строя по всей улице, держа окна под прицелом, — и англичанином овладел на миг дикий, бесконтрольный ужас. «Нас всех убьют, — подумал он, чувствуя, что его тошнит. — Нас убьют, как собак, и мы правда будем валяться в пыли: как собаки…» Память подтолкнула к глазам картинку из детства, «бобби» убивает взбесившегося пса, и тот лежит, скребет лапами, пена и кровь текут сквозь оскаленные зубы, а люди стоят поодаль и смотрят — смотрят с ужасом и отвращением… Джек замотал головой, отчетливо понимая, что никуда он не пойдет, он сядет на пол, останется сидеть, и его не тронут, его не могут тронуть, потому что это все — сон, сон, сон!

— Эл ере! Эл ере!^[378]

Пальцы Джека сорвали с ремня гранату, хлопнув почти в руках у него, она полетела в окно. Кто-то другой внутри Джека действовал сейчас за него. Этот другой Джек ничего не боялся, он все видел, все замечал и знал, что и как надо делать. Кругом все орали на полудюжине языков, Джек тоже вопил, никто никого почти не понимал, да это и не было важно: людьми руководили наработанные реакции.

Оставшиеся в живых бросали на улицу ручные гранаты — Джек швырнул две, другие бойцы — по две-три тоже, и улицу заволокло пылью и резким дымом. Многие считают, что ручные гранаты — позавчерашний день, ведь есть подствольники, дробовики и так далее. На самом деле это вовсе не так. Конечно, в руках необученного бойца ручная граната опасна только для него самого и для окружающих. Но похожие на небольшие консервные банки, да на их основе и сделанные РГ-42мод, состоящие на вооружении конфедератов, были в очень умелых руках, и эффект оказался ужасающим.

Махди не ожидали ничего подобного — ни залечь, ни укрыться, ни разбежаться они не успели, и взрывные волны с вихрем осколков сметали их, как манекены. Ласло, ударом ноги вывалив ставни наружу, появился в окне с пулеметом наперевес и полоснул улицу очередью — крест-накрест, сшибая пулями тех, кто еще оставался на ногах, и ругаясь на родном языке. Потом выпрыгнул наружу, продолжая стрелять. Только сейчас Джек понял, что венгр очень силен. Держа пулемет на вытянутых руках, Ласло стрелял длинными очередями, при этом вертясь как волчок и успевая простреливать улицу в обе стороны.

— Смелей, батран, смелей! — кричал он на русском и венгерском в сторону дома. — Батран, батран!

Солдаты выскакивали один за другим, стреляя влево и вправо. Враги мелькали на обеих сторонах улицы. Джек упал на колено, в автомате оказался магазин с трассерами, он видел, как попадает, попадает, и от этой мысли страх растаял, исчез, оставив лишь лихорадочное, пьяное чувство возбуждения и странно соседствующее с ним ясное, быстрое понимание того, как и что надо делать…

Иван, вылезавший в окно с О'Салливаном на плече, вдруг дважды дернулся, странно охнув: «Ха, ха!» — и мягко повалился назад. Хуанита, уже почти выбравшаяся из второго окна, повернулась обратно и, держа обеими руками «АК-104», начала стрелять — одной длинной очередью, не прерываясь…

— Туда, к дому! — закричал Джек, неожиданно сообразив, что можно прорываться во двор напротив, а оттуда — к лесу: бой на улице был явно смертельным, проигрышным… Но Хуанита, выронив автомат, перегнулась внутрь дома и начала съезжать в окно, вцепившись в тонкий шнур, обвивший ее горло. Тим, уже подбегавший к воротам, рванулся обратно, отстреливаясь из пулемета.

— Стой! — проревел Ласло, с помертвевшим лицом поворачиваясь вслед канадцу.

Тот обернулся, прокричал:

— Бегите! Я их выручу — догоним!

— Назад, болонд!^[379] — отчаянно закричал Ласло, рванувшись следом, но перед венгром взорвалась граната, и он отлетел назад, вскрикнув: — Погибнете…

Джек, подхватив венгра под мышки, поволок его к воротам, возле которых застыл Лунс. Джек видел, как Тим, прыгая в окно, в котором исчезла Хуанита, выгнулся, словно стараясь заглянуть через плечо… и свалился наружу, в пыль… Ласло подволакивал за собой пулемет, левая рука его почему-то скользила у Джека в пальцах… и он не сразу сообразил, что венгр ранен в плечо и ладонь скользит в его крови. А подняв голову, англичанин увидел около угла улицы стоящего на колене гранатометчика. Он целился — сюда. В них.

— Стреляй, Ласло! — закричал Джек, пытаясь сам перехватить автомат… но гранатометчик вдруг дернулся, ударился плечом в угол беленого забора… и пополз по нему наземь, задирая оружие в небо.

— Скорей! — крикнул Лунс, продолжая стрелять. Дверь за его спиной открылась, и морщинистая, похожая на ведьму старуха с растрепанными патлами и ощеренным черным ртом с размаху обрушила на его спину мотыгу, что-то каркнув.

Содрогнувшись всем телом, Лунс удивленно сказал:

— У-ух… — завел руку за спину, взялся за ручку мотыги и медленно встал на колени, ткнувшись лбом в стену. С обеих сторон источенного, но острого лезвия брызгала кровь.

Старуха качнулась обратно, но Джек наконец добрался до автомата…

Он вошел — ворвался — во двор первым. За ним Ласло, хрипя, тащил Лунса. Швед смотрел вокруг изумленными глазами и тихо шептал:

— Ой больно… больно… как больно, ой… мамочка… — Мотыга моталась, задевала за землю, за стену. Джек захлопнул дверь и обрушил засов, как нож гильотины, — вот только отсечь мир снаружи, как голову врага, было нельзя. Переводя дух и отплевываясь, осмотрелся.

— В дом, — так получилось, что он сейчас командовал.

— Беги, — прохрипел Ласло, держа шведа. — Ты еще можешь… — Венгр был бледен, он терял кровь.

— В до-ом! — зарычал Джек, сам не узнавая своего голоса. Он был зол на себя; спасение оставалось за забором, в десятке шагов, но что-то не давало ему сделать их, потому что это значило бросить Ласло и Лунса. — В дом, идиоты, или я правда сбегу от вас, мне страшно!

— У тебя нет ничего святого. — Улыбка искривила лицо венгра.

— У тебя тоже, ты даже в туалете куришь, — ответил Джек. На миг закрыл глаза. «Мамочка, прости меня, я не могу по-другому. Папа, гордись мной. Стелла… вспоминай хоть иногда!»

Он подхватил Лунса. Дверь уже трещала, через нее стреляли и, несомненно, в скором времени просто догадаются ее взорвать. Ласло стоял на колене, нацелив пулемет на дверь.

— Оставь, — тихо сказал Лунс. Так тихо и спокойно, что Джек сперва даже не понял, что это он говорит. Но это говорил швед. Он улыбался, хотя изо рта и носа бежала кровь. — Мне осталась-то минута-другая… не больше… — Он тихо кашлянул, кровь потекла сильнее. — Старая… ведьма… Посади меня, Джек.

В голосе шведа неожиданно прозвучала резкая, напористая сила, его юное лицо стало строже и старше, синие глаза смотрели ясно и спокойно. Англичанин опустил его наземь, и швед было завалился в сторону, но твердо оперся на рукоять вбитой в спину мотыги. Кровь потекла сильнее, Лунс вздрогнул, но тут же улыбнулся и положил на колени пулемет:

— Так лучше. Все. Бегите. Джек… Беги… — И размеренно, ясно добавил по-шведски — Джек разобрал:

— Ухожу, не доделав дела достойного,

Дней с добром не дожив в довольстве.

Жизнью моею ныне живите, братья.

Джек почувствовал, что сейчас разревется. Поэтому все, что он смог, — это отдать честь…

Дверь в дом оказалась заперта. Внутри кто-то был… Впрочем, Джека это совершенно не касалось. Ударом ноги он снес дверь, швырнул внутрь гранату и ворвался следом за разрывом, поливая огнем все углы единственной большой комнаты. Ласло втащился следом и лег в дверях с пулеметом, но потом перебрался к окну, простонав:

— Прикрой дверь, Джек…

Он двигался очень медленно, и Джек бросил торопливо:

— Давай перевяжу!

Венгр не ответил, устраивая пулемет на окне удобней.

— Полна улица, — со странным удовлетворением сказал он хрипло. — Сейчас… сейчас…

Джек увидел, как вылетели ворота, сбитые взрывом. Лунс сидел, навалившись на мотыгу, уронив голову на грудь, — он выглядел как мертвый. Очевидно, так же подумали и рванувшиеся в ворота махди.

Лунс поднял голову, когда они были в каких-то трех шагах, и пулемет у него на коленях взорвался грохотом, в упор сметая и разбрасывая растерянных врагов. Крики ужаса потонули в громе очередей, махди падали один на другого, а Лунс продолжал стрелять, даже когда его тело перестало дергаться от ответных попаданий, а голова упала на грудь — теперь уже навечно. Но РПД стрелял — стрелял, пока не кончилась лента…

Джек услышал, как позади, в комнате, загремел «печенег» Ласло, ритмично, подметая улицу, добивая в спины бегущих… Англичанин ждал. Махди лезли во двор по трупам, стремясь добраться до пулеметчика с тыла. Лунс, очевидно, внушал им сверхъестественный страх: от ворот в шведа выпустили винтовочную гранату и лишь после этого, обходя разорванное на три части тело, осторожно двинулись к двери — семь… восемь… одиннадцать махди во главе с рослым парнем в синем берете.

Джек ждал. Он никак не мог вспомнить, чем у него заряжен подствольник. Должна быть картечь. Должна быть. Ах, сейчас бы дробовик О'Салливана…

Бам! Не всматриваясь, Джек выкатился в дверной проем и, лежа на пороге, длинными очередями ударил по двору — слева направо, справа налево, и снова…

Последний, одиннадцатый, не успел добежать до выбитых ворот: Джек застрелил его уже в спину последними патронами в магазине. Молниеносно сменил его. Магазинов оставалось всего два, а рюкзак… где он, рюкзак-то?! Джек оглянулся. Ласло, тяжело навалившись на приклад пулемета, ждал. Не поворачиваясь, сказал:

— Беги, Джек. Спасайся же, дурачина!

— Пош-шел… — прошипел англичанин. Подумал: «Хоть бы они поскорей пошли снова, а то я раскисну… ага!»

Граната из РПГ, пролетев в дверь, разорвалась в стене. Джек чуть не задохнулся от пыли и гари, услышал, как вскрикнул Ласло. Попытался оттолкнуться от пола руками — они не слушались. «Оторвало», — в ужасе подумал Джек, увидев прямо перед лицом серые от пыли грубые кожаные сандалии.

Оказалось, что руки у него все же есть. Джек не помнил, как в правой оказался тесак, которым он рубанул по щиколотке махди, и откатился в сторону. Бандит с истошным воплем рухнул на пол, и Джек, впечатав ладонь в его лоб, ударил сверху-вниз — острием в горло. Опираясь локтем на дергающееся тело, вырвал тесак, увидел бегущих через двор четверых — передний уже поднял к плечу легкий пулемет и целился…

— Н-на! — выплюнул Джек. Тесак вонзился в оскаленный рот, пулеметчик опрокинулся под ноги своим. Англичанин нашарил автомат. И не дал свалившимся встать. Пулеметчик еще хрипел, возился в кровавой грязи, в которую превратилась пыль двора, кусая зубами вороненую сталь, глубоко вошедшую в глотку.

Опираясь на автомат, Джек встал. Попятился и позвал, не узнавая своего голоса:

— Лас… ло…

Ласло не отвечал. Лишь какие-то странные звуки доносились от окна.

Джек оглянулся.

4

Венгр стоял у окна на четвереньках, низко нагнув голову. Пулемет высился рядом с ним, зацепившись сошками за нижний край окна, из ствола шел дым.

— Сейчас поменяю ствол… — сказал Джек. И вдруг увидел, что изо рта Ласло струей бьет пенящаяся, густая кровь. В пол между его расставленными ладонями. Потом Ласло мягко, бесшумно упал на бок и подтянул колени к животу. Грудь венгра была разворочена прямым попаданием крупнокалиберной пули. — Ласло! — в ужасе завопил Джек, бросаясь на колени рядом с другом.

Глаза Ласло смотрели… и не видели. Изо рта все еще толчками текла кровь. Джек поднял руку к карману на рукаве… и замер в отчаянии — бинтовать дыру, в которую свободно прошел бы кулак, было бессмысленно.

— Анам, дериде,^[380] — вдруг отчетливо сказал Ласло. И расслабился. Кровь сразу же перестала течь — остановилось сердце, и лицо Ласло стало белым, только след ожога остался малиновым.

И Джек понял, что теперь он один. Он бы очень удивился, узнав, что именно сказал Ласло. Наверное, это есть в каждом человеке — когда ему больно, он зовет маму, неважно, хороша она или плоха, и свято веря, что она прогонит боль, страх… смерть.

В горле Ласло что-то булькнуло, но это был уже не живой звук, похожий на урчание в водопроводной трубе. На открытые глаза венгра медленно садилась пыль…

Ничего не было внутри у Джека. Только один молчаливый, страшный, бесконечно долгий вопль. И, заглушая его, он взялся за пулемет.

«Печенег» заработал точно и четко, словно тоже хотел мстить за своего хозяина и друга, как человек. Вовремя: махди уже бежали по улице, ободренные молчанием дома. Джек срубал их в пояс с двадцати-тридцати метров, видя, как они переламываются, падают и больше не поднимаются…

Во дворе загремело. Джек подал на себя пулемет, развернулся и встретил ломящихся по трупам в упор, расшвыривая очередями. Его больше ничего не держало, можно было попробовать прорваться… но в радостном осатанении он продолжал бить то в окно, то во двор, счастливый от того, что больше нет ни страха, ни желаний — только одно: стрелять. Бить. Уничтожать.

«Печенег» поперхнулся. Лента! Перезаряжать было некогда… и незачем. Швырнув пулемет в дверь, Джек перехватил автомат.

Атака пока не повторялась. И Джек вдруг отчетливо сообразил, что сейчас его убьют. Он не сможет «держать» долго сразу дверь и окна. Они подберутся и бросят гранату. Или две, три — столько, сколько понадобится, чтобы убить его.

Джек вжался в стену, слыша, как всхлипывает его собственное дыхание. Ярость отхлынула. Юноша провел по лицу ладонью и, тихо засмеявшись, выдохнул:

— Убьют…

Стало страшно. Взгляд Джека заметался от окна к двери и обратно, усилием воли устранил панику. Мозг заработал четко, как хорошо отлаженный механизм: «Наверх!»

Забросив автомат за плечо, Джек выскочил на крыльцо, уцепился за край плоской крыши и резким маятниковым движением зашвырнул себя наверх. И вжался в сухую, горячую крышу, держа автомат наготове.

Он ощутил, как после трех почти одновременных взрывов крыша содрогнулась — дрожь передалась внутрь, затошнило. Потом внутри дома началась какая-то возня, и загремели очереди, густо, неотличимо одна от другой.

И все резко оборвалось. Зазвучавшие голоса были неразборчивы, внизу ходили. «О небо, пусть меня не найдут», — подумал Джек. Мысли исчезли. Он ждал и слушал.

И не поверил, когда услышал, как махди покидают двор. Перевалившись на живот, юноша подполз к краю крыши и, чуточку приподняв голову в тени, начал осматриваться. До него доходило все ясней, что в горячке боя его просто-напросто приняли за Ласло.

Улица перед ним была как на ладони. Но самое главное — юноша видел деревенскую площадь. До нее было рукой подать.

На площади сидели и стояли махди — с оружием, некоторые даже в единой форме, хотя и отвратительно выглядевшей, грязной и оборванной. Отдельно держалась группка «синих беретов», во главе которой стоял невысокий, но крепко сбитый боевик с жестким, энергичным и каким-то… каким-то нечеловеческим лицом. Нечеловеческим — иного слова Джек с ходу подобрать не мог, а первое впечатление, как известно, самое правильное.

Командир бандитов — никем иным он быть не мог — неожиданно дернул головой и скользнул цепким, внимательным взглядом по крышам домов. Не заметил, но больше Джек не стал смотреть на него пристально. Похоже, тот чувствовал опасность, как паутинка — малейшее дуновение воздуха. А потом…

Потом Джек ощутил, что ему трудно дышать. Пальцы юноши сами собой вцепились в побелку крыши.

Махди вытаскивали на площадь трупы. И Джек узнавал их.

Яромир. Иван. Вацлав. Отла. Денис, его Джек узнал по отсутствию головы. Нижняя часть тела — это Лунс. И Ласло.

Джек закусил запястье под перчаткой. Закусил, ощущая, как в рот потекла кровь. Горячая, соленая… Но боли не было.

Трупы его товарищей бросали безо всякой злобы. Совершенно равнодушно, как мешки или… или… Джек не мог найти сравнения. И это равнодушие было страшней злобствования.

Юноша закрыл глаза, горячо умоляя все силы на свете о том, чтобы сейчас — вот сейчас! — над деревней появились вертолеты. Пусть будет как в книжке… как в книжке…

Когда он открыл глаза, то увидел, как двое бандитов, подталкивая стволами и прикладами, вывели на площадь О'Салливана. Сержант шел, покачиваясь и опустив голову. Он не поднял ее, даже когда главарь ударил его снизу в подбородок, резко, насмешливо выкрикнув по-английски:

— Подними морду, сопляк! Посмотри на то, что ты натворил! Эх ты, слепец, дурачок! Сам, сам влез в ловушку!

Вся площадь захохотала — злобно, как сборище гоблинов. Не смеялись лишь двое или трое «синих беретов»: они были просто равнодушны, как истуканы неведомого бога. Злого бога.

О'Салливан поднял наконец голову. Все-таки поднял. Лицо сержанта выглядело настолько мертвым, что Джек втянул в себя воздух. Ирландец разлепил сухие губы:

— Вы ведь капитан… я вас прошу… если вы хоть немного на самом деле офицер… со мной — что хотите… — Голос его стал умоляющим. — Только отпустите ребят.

Джек мысленно ахнул. Как?! Еще кто-то?! Кто?! Кто?! Неужели…

Его мысли прервал издевательский хохот капитана, вновь подхваченный всей площадью:

— Ну ты шутник! — задыхаясь от смеха, выдавил офицер. — Надо же такое вылепить! Нет, вы слышали?! — Он огляделся, предлагая окружающим разделить его веселье, потом снова повернулся к сержанту. — Ты что, думаешь, что у нас честная война?! Отпустить их…

— Они совсем зеленые, — словно еще на что-то надеясь, тихо сказал сержант.

Капитан перестал смеяться, и по спине Джека побежали мурашки: таким страшным стало его лицо.

— Они не зеленые, сержант, — выделяя слова, сказал капитан, — они, как и ты, белые. Это разница. Большая разница.

— Я встану на колени, — тихо ответил О'Салливан.

— Вы слышали?! — Капитан снова издевательски засмеялся. — Ну вставай. Посмотрим.

Голова сержанта опустилась. Медленно, словно ломая что-то несгибаемое, он встал на одно колено. Потом на другое.

И капитан ударил его в грудь ногой.

О'Салливан опрокинулся на спину. Подняться со связанными руками было трудно, но он встал. И пошел на капитана, как слепой. Тот сбил его двойным по челюсти и корпусу. О'Салливан встал снова — капитан ударил его под ложечку. Ирландец снова встал…

— Держите его! — приказал капитан, и двое махди схватили сержанта за локти. — А сейчас мы повеселимся. Повеселимся с твоими «зелеными»… Тащите сюда мясо!

— Тебя убьют, гад, — тихо, но истово сказал О'Салливан. Так, что, казалось, зазвенел воздух. — Тебя кончат, гад. Верую в это, как в солнечный восход. Верую, верую, верую…

— Пой, пой! — захохотал капитан. — Можешь утешаться этой мечтой!

— Вас всех кончат, — повторил о’Салливан. — Но тебя — скоро. Скоро, — и замолчал.

Джек представлял, чего ему стоит молчать. Потому что молчал сам.

Двое махди выволокли… Тима! Тот молча и осатанело осложнял им жизнь: пинался, пытался кусаться, выкручивался у них из рук, и волокли они его с трудом. Куртку на спине мальчишки пропитывала свежая кровь — он все-таки был ранен, локти зверски скручены сзади, запястья тоже. Следом тащили Хуаниту — она еле шла и не сопротивлялась. И последним вели Альбрехта. Часового Альбрехта Краузе. Точнее, он шел сам, даже без конвоя, хоть и связанный, голова моталась в такт шагам, как у безумного.

Тима и Хуаниту поставили рядом с командиром. Альбрехт сделал еще несколько шагов. Поднял голову и… упал на колени. По его лицу текли слезы, губы прыгали.

Хохот поднялся такой, что за деревней снялась с сухих ветвей и закружилась над ними, истошно вопя, стая птиц. Капитан заметил:

— У них что-то сегодня мода — стучать коленками. — Хохот усилился.

Но германец не обратил внимания. Стоя на коленях, он плакал и просил, страшно и жалко:

— Простите… ребята, простите… я заснул… я устал… я виноват… я думал… простите, ребята…

Тим плюнул и отвернулся. Хуанита молча смотрела в землю. А О'Салливан… Сержант вдруг проговорил:

— Встань. Это я виноват… Пустите! — Он стряхнул с себя руки стражников, сделал шаг и, повернувшись к убитым и живым, встал на колени.

— Опять, — заметил капитан.

Ирландец даже не взглянул в его сторону. Он, держа голову высоко поднятой, сказал:

— Простите своего командира. Это я вас убил.

— Встань, Мэф! — звонко сказал Тим. — Встань, командир!

Джек понял, что надо стрелять. Несколько очередей — и попытаться освободить ребят…

Но он не мог заставить себя пошевелиться. Не мог. Он понял, что это — страх, но двинуться не получалось.

А капитан неожиданно сказал:

— Одиннадцать. Их одиннадцать. В отделении — десять.

— Наверное, кто-то проводник, — подал голос один из «синих беретов». — Из разведки.

— Да? — Капитан скользнул взглядом по трупам, по пленным. — Сколько вас было? — кивнул он О'Салливану. Ирландец отвернулся. — Сколько вас было? — Он ударил Хуаниту под челюсть — испанка посмотрела отсутствующим взглядом и не ответила. — Сколько вас было? — Он сжал пальцами щеки Тима и повернул к себе лицо мальчика. Тот мотнул головой, вырываясь, и улыбнулся:

— Одиннадцать, морда бандитская.

Капитан никак не прореагировал и подошел к Альбрехту:

— Ну, дружище, сколько?

Альбрехт плюнул в лицо бандиту. Тот спокойно утерся рукавом и, отойдя к «синим беретам», спросил:

— «Печенегов» сколько нашли?

— Два, — сказал кто-то.

— Так. А сумок с запасками?

— Одну… — растерянно ответил тот же голос.

И Джек ощутил эту сумку. На спине. У себя.

Вторую. Ненайденную.

И понял, что умер.

— Ищите, — сказал капитан, обращаясь к махди на лингва-франка. — Здесь есть белозадый. Где-то здесь. И-щи-те… — и повернулся к пленным. — А потом поговорим. Беседа будет интересной.

Джек оцепенело смотрел, как махди разбегаются во дворы и улицы, заходят с опаской в дома… «Найдут… найдут… найдут…» — стучала в висках кровь. От страха тошнило. Джек даже не презирал себя. Он всецело был во власти ослабляющего, мертвящего ужаса.

Окажись он опытней, он бы начал стрелять по площади, а потом прыгнул вниз, чтобы погибнуть в бою… или как знать… по-всякому может обернуться! Но, скорей всего, тогда рассказ о Джеке Брейди, семнадцати лет, англичанине со Старой Родины, закончился бы здесь. Однако сейчас им владело одно желание — вернуться домой, и он сжался на крыше, вслушиваясь даже не с ужасом, а со странной сладкой обреченностью в звуки азартной облавы.

Дом, на крыше которого он лежал, уже тоже обыскивали. Джек услышал, как двое махди вышли на крыльцо.

— Может, на крыше? — сказал один. — Подсади…

«Я сейчас умру от страха. — Джек отчетливо понял, что это на самом деле может быть: ужасно болел живот, а у сердца не хватало сил проталкивать кровь, она казалась густой, как клей. — Им даже стрелять не придется. Как только они влезут на крышу, я умру. Мамочка, я умираю!»

Он зажмурился, искренне надеясь, что так его не заметят. Это было началом сумасшествия.

— Куда лезешь? — понизил голос второй. — Если он там… чего ему терять?

— Думаешь?

— Шарахнет в упор… Не лезь, лучше гранатой. Крыша плоская, как лысина грифа, куда он денется, если там, э?

— Умно… Сейчас я… хоп!

На крышу в нескольких метрах от Джека упал картонный цилиндрик самодельной гранаты. Над ним поднимался дымок горящего замедлителя.

Джек успел бы его сбросить. Но тогда… И он вжался в крышу так, словно хотел продавить глину, зарыться в нее.

Бесшумный бледный взрыв — это было то, чем все оборвалось.

5

Джек очнулся от боли. Режущей, беспощадной боли в ногах. Ниже колен штаны были пропитаны кровью, кровь впиталась в беленую глину бурыми пятнами. Джек, приподняв голову, тупо смотрел на свои ноги. Любая попытка пошевелиться отзывалась новым приступом боли, от которой Джек тихо скрипел зубами. И не кричал только из страха, что его услышат.

«Семь ранений. Два в правую, пять в левую», — неожиданно холодно подумал Джек. Он перевернулся на живот и, не обращая внимания на боль, подполз к краю.

Без сознания он, судя по всему, был недолго. Махди, кажется, только собрались на площадь.

— Нет? — Капитан улыбнулся. — Плохо искали… Ладно, чтоб его… Пусть живет… — Он покрутил головой и громко, насмешливо крикнул: — Живи, слышишь?! Так и быть, трусливый щенок! Я разрешаю — пока живи!

Слова ударили. Больно ударили. Наверное, даже больнее осколков, посекших ему ноги. Джек вздрогнул от этой боли.

— Этим — связать ноги, — командовал капитан. — Этого дурака — вон к тому столбу, пустьсмотрит! А этому, — он указал на Альбрехта, — в знак того, что мы ему благодарны, просто отпилите голову. Не очень быстро. Так, средне…

Альбрехт побледнел. Махди набросились на пленных: Джек видел, как О'Салливана бросили спиной к одному из опорных столбов храма и прикрутили веревками, Тиму и Хуаните связали ноги и оставили среди трупов товарищей.

Джек видел, как Альбрехта растянули между четырьмя кольями, вбитыми в утоптанную землю площади. Германец даже не мог дернуться и лишь бешено мотал головой.

— Тебе и в самом деле повезло, — серьезно сказал капитан. — Это довольно быстрая смерть. И не очень болезненная.

Из толпы вышли двое махди. Один нес самое обычное полотно пилы — ржавое, старое, — и настолько невероятно было то, что им собирались сделать, что Джек не поверил. Он не верил до тех пор, пока один из махди не схватил голову Альбрехта прочным безжалостным хватом, а второй не начал пилить.

Пилить как деревяшку. От затылка. Было тихо, и Джек слышал, как пилка жикает по кости. Альбрехт не кричал…

Вскоре из перерезанных артерий фонтанами брызнула кровь. Толпа приветствовала это воплями, а державший голову Альбрехта бандит, подставив рот под струю крови, начал ловить ее с явным удовольствием.

Джек смотрел. Он мог закрыть глаза, но смотрел, чувствуя, как пустеет все внутри…

Отпиленную голову воткнули на шест и всадили его другим концом в живот Альбрехта. Капитан покачал шест и, повернувшись к О'Салливану, спросил:

— Глядишь? О, да он жмурится… Откройте ему глазоньки. На всю оставшуюся жизнь. — С этими словами он подошел к пленным, лежащим на земле. — Я, кстати, не шутил, когда говорил, что этот ваш соня умер легко. А вот что такое умирать тяжело, это вы сейчас поймете…

Он еще что-то говорил. Но Джек смотрел на О'Салливана, лицо которого заливала кровь, потому что один из махди ножом срезал ему веки. Ирландцец смотрел сквозь заливающую ставшими странно большими глазные яблоки кровь.

Он больше не был огненно-рыжим. В лучах выглянувшего солнца его голова блестела не медью, а чистым серебром…

Мальчишка, который хотел воевать, потому что хотел воевать, погиб. Его убил взрыв гранаты. С его увлеченностью… и с его страхами. Война — это не страшно. Страшно то, что делают на войне. И подготовить к этому человека нельзя. Нельзя просто взять его и обучить тому, что должен уметь и знать солдат, и думать, что он будет готов принять всю войну. Не только бои. Бои — это еще не самое страшное.

— Ну что, начинаем основное веселье! — Капитан подошел к лежащим на земле пленным, по его знаку их подняли на ноги. — Ох, не повезло вам! У меня тут помощники такие, — он кивнул на махди, — что мне самому иной раз неприятно бывает. А вы сейчас позавидуете этим. — Он указал на лежащие в ряд трупы.

«Все. Хватит. — Джек протянул руку и подтащил к себе автомат. — Кончаем с этим к хренам». Со стороны могло показаться, что капитан просто хохмит, издевается над пленными. Но Джек почему-то чувствовал, что это не хохма — это ненависть, ненависть высшей пробы. Ненависть была смыслом жизни этого существа. А страха Джек уже не ощущал. Он еще подумал о Стелле… но зачем ей трус? И успел подумать, что осталось всего полтора магазина. Ничего. На этого гада хватит. Нельзя же, в самом деле, на это смотреть. А промахнуться тут невозможно.

Автомат молчал. Не отнимая приклад от плеча, Джек дернул затвор — выбросить осекшийся патрон… но затвор прошел всего на палец. Еще ничего не понимая, англичанин повернул оружие к себе и увидел, что крышка затворной коробки смята. Смята вместе с боевой пружиной… Джек отпихнул автомат. Цепляясь за крышу, пополз к краю… но понял, что, упав вниз, просто не сможет встать и выползти наружу, чтобы умереть со своими. И Джек вернулся обратно. Чтобы хоть видеть все до конца. Что бы там ни случилось… От тоскливой безнадежности мутилось в глазах, от резких движений усилилась боль. Джек заметил, что по крыше, там, где он полз, тянутся сохнущие кровавые следы. Он никогда не видел столько своей крови. И его это почему-то не пугало.

С Тима и Хуаниты сорвали одежду, они стояли в плотном кольце махди, по-прежнему связанные заново. Махди хохотали и отпускали мерзкие шутки, слушать их было все равно, что с размаху наступить в гниющий труп и голыми руками счищать червей…

Хуанита была красива типичной испанской красотой: смуглая, стройная, гибкая, как стальной клинок, с высокой крупной грудью и неширокими бедрами. Из глаз испанки выбрызгивали слезы — не от страха, от стыда и злости.

Тим — одного роста с испанкой, младше ее на два года, как и большинство мальчишек-северян, светлокожий. Крепкий, но еще подросток. И тем не менее канадский парнишка поступил как настоящий мужчина. Упрямо подняв голову, он встал перед Хуанитой, закрыв ее и глядя прямо в глаза капитану. Конечно, он понимал, что не сможет защитить девушку, но движение его было исключительно инстинктивным движением: «девушек надо защищать» — и с этим «надо» ничего не мог поделать весь тот страх, который Тим, конечно, испытывал…

Движение мальчишки, от которого у Джека перехватило горло, вызвало лишь отвратительный глумливый смех. Но вдруг… один из офицеров, кажется лейтенант, шагнул вперед и сказал громко:

— Визен! — Капитан повернулся. — Не надо. Хватит, — уже тише закончил он.

Лицо капитана потемнело. Но спросил он с веселой издевкой:

— Белячков жалеешь?

— Жалею, — упрямо ответил лейтенант. — Детей жалею. У меня и свои есть. У тебя нет, а у меня есть. И я про это помню. Сколько им прятаться? Зачем им такое?

— Детей? — Капитан повел вокруг рукой. — Дети это сделали?

— Все равно, — спокойно сказал офицер.

— Струсил?

— Устал, — усмехнулся лейтенант. — Устал я, и…

Визен выстрелил ему в грудь из молниеносно выхваченного длинноствольного пистолета. И еще раз — в уже рушащееся тело.

Трое других «синих беретов» чуть отступили, равнодушно, механически. Капитан, вскинув пистолет, бешено заорал:

— Смотрите! Все смотрите! Так подохнут все! Все предатели! Все, кто усомнится в нас, все, кто отступит от Великой Свободы! Смотрите все!

С побелевших губ капитана летела пена. Он был страшен, похож на одержимого — махди подались к краям площади. Очевидно, приступ бешенства Визена не был наигранным и рассчитанным на зрителей… но успокоился капитан быстро. Убрав пистолет, он подошел к Тиму.

— Ага, — к нему вновь вернулась насмешливость, и по этой резкой и естественной смене настроений и тона Джек понял, догадался, что Визен не просто фанатик ненависти — он сумасшедший. — Мальчик играет в рыцарей. Благородная древняя игра в благороднокровных подонков. И приятная. До определенного предела. Ну-ка, мальчик, — он схватил Тима за волосы и повернул его лицо вбок, — а согласен ли ты, рыцарь, погибнуть за свою даму? О-о, какой взгляд! — Капитан наткнулся на ненавидящий взгляд Вогана. — Принять за нее смерть — так, кажется, по тем дурацким традициям?

— Ты ее отпустишь? — спросил Тим, оскалив зубы. — И не тронешь?

— Конечно! Даю слово!

— Твое слово я видал… — И Тим обозначил примерный маршрут данного капитаном слова и адрес, где, по мнению Тима, это слово должно пребывать.

— Клянусь своими близкими, что отпущу ее! — Визен оттолкнул Тима. — Клянусь Ала Шамзи!

Канадец сделал связанными за спиной руками судорожное движение и ответил:

— Можешь делать со мной все, что хочешь… отпусти Хуаниту.

— Тимми!!! — вскрикнула испанка.

— Молчи, — неожиданно сурово оборвал ее Тим, и Хуанита, всхлипнув, умолкла.

Визен отступил. На крохотный миг его лицо сделалось растерянным и… жалким… но тут же обрело прежнее насмешливое выражение палача-любителя:

— Ну дурак! — засмеялся он. — Спасибо, что повеселил нас, дурак! — ерничал он, кланяясь до земли. — Неужели поверил, что я отпущу?! Ради дела можно солгать под какой угодно клятвой, дурачина! Вы оба — оба! — умрете! А ваш сержант-идиот и тот трус, что прячется где-то здесь, будут смотреть! Смотреть, как вы станете умолять меня о пощаде!

Джек бил кулаками по крыше, разбивая пальцы в кровь. Все на свете он отдал бы за то, чтобы лишь на минуту вернуть здоровые ноги. Даже без автомата… Он проклинал себя за недавние трусость и слабость…

— Какое-то местное хобби, — сказал Тим с презрительной миной. — Кто нас тут ни встретит — все норовят прибить. Так что уж и мы жалеть никого не станем — не обижайтесь! — И он плюнул под ноги Визену.

Махди, изумленно притихшие при этих словах, зло и испуганно заревели. Они сообразили, что Тим вообще-то прав. За двумя солдатами придут двадцать, за двадцатью — двести… Но жажда убийства лишь выросла — полузвери, они хотели теперь лишь одного: уничтожить видимую угрозу, с исчезновением видимой опасности исчезает и сама опасность…

Но Визен усмехался.

— Мои бойцы, — он широким жестом обвел махди, — в силу некоторой ущербности, вызванной погодными условиями последних десятилетий, а также религиозными особенностями… не делают разницы между девочками и мальчиками. А ты ведь красивая девочка, а, мальчик?

Тим смертельно побледнел и даже пошатнулся. Визен удержал его все тем же садистским хватом за волосы.

— Не надо падать в обмороки, рыцарь. Иначе ты не сможешь по достоинству оценить ласки этих достойных существ.

— Нет… — одними губами прошептал Тим. — Ты не можешь…

— А я ничего и не буду делать, — удивился Визен, — о чем ты? Я предпочитаю женщин, от которых не воняет ружейным маслом.

Тим беспомощно посмотрел вокруг. Его лицо стало жалобным, губы задрожали. Враждебные, мерзкие хари, ненавидящие или похотливые. Ни единого человеческого лица — и никакой надежды. Это трудно понять, не испытав, никакой надежды… Только мучения — и неизбежная смерть.

— Тим! Хуанита! — раздался голос О'Салливана. На глаза ирландца, на сохнущие кровавые подтеки садились мухи, толклись над ними, но голос сержанта звучал командно — пленные обернулись.

— Товарищ сержант? — привычно откликнулся Тим, и Хуанита повторила:

— Товарищ сержант?

— Запомните, — твердо и спокойно сказал О'Салливан. — Запомните: когда тебе, связанному, в лицо плюют — это не бесчестье. Бесчестье — когда ты этим плевкам кланяешься.

— Да, товарищ сержант.

— Да, товарищ сержант.

— Отрежьте ему челюсть и язык, — небрежно сказал Визен. — Этих — берите, но чтобы не до смерти.

— Держитесь! Держитесь! Держитесь! — выкрикивал О'Салливан, вертя головой, вырывая ее из рук бросившихся на него махди. Потом сразу, резко замолк, и Джек увидел его лицо… Он отвернулся. И вжался в сухую глину крыши. И лежал так, пока не услышал растерянный голос кого-то из бандитов:

— Околела, господин…

И — выстрел. Джек вскинул голову, как раз когда Визен выстрелил в неудачливого насильника еще раз — раненный в живот махди корчился рядом с почерневшей девушкой, чьи волосы рассыпались в пыли, — с Хуанитой, семнадцатилетней испанкой из окрестностей еще не ожившей Барселоны. Подходивший к Тиму испуганно отскочил, державшие мальчишку тоже прыснули в разные стороны, смешиваясь с толпой.

Тим казался мертвым. Он тоже был черным от побоев и тоже в крови. Капитан обвел махди бешеным взглядом… но Тим медленно подтянул под себя руки и приподнялся. Голова не держалась — падал. И ноги его не держали тоже, казалось, у Тима перебит хребет.

— Вот. — Визен подошел и, толкнув мальчишку носком ботинка, легко опрокинул его на спину. — Вот и конец твоего похода, светоносец… Зовите Служителей!

Сперва Джек не понял, что происходит. Толпа перед входом в храм раздалась. «Синие береты» тоже отошли в сторону. Тим слабо шевелился в центре пустой площади…

Англичанин вздрогнул, когда услышал ритмичные, странные звуки, похожие на какую-то детскую песенку, которые маленькие дети экспромтом сочиняют во время игры, не выражающую ничего, кроме настроения:

— Хэй! Ха-ах-ха, хэа — хэй!

Хэй! Ха-ах-ха, хэа — хэй!

Хэй! Ха-ах-ха, хэа — хэй!

Бум-бала, бум-бала, хэй!

Бум-бала, бум-бала, хэй!

Бум-бала, бум-бала, хэй!

Ритм странной речевки убыстрялся, махди начали раскачиваться в такт. Рев десятков глоток становился уже непереносимым, гипнотизирующим… а потом оборвался, и Джек вздрогнул.

На пороге храма Ала Шамзи, в распахнутой пасти тьмы, стояли трое жрецов. В черных одеяниях, с бородами, падающими на живот и выкрашенными алым, они держали в руках длинные ножи. Жрецы синхронно шагнули вперед, и, казалось, за ними из ворот потекла Тьма. Один направился к Тиму, двое других разошлись, медленно обходя площадь.

— Нет, нет… — тихо прошептал Джек.

Такого просто не могло быть. Все произошедшее еще как-то укладывалось в рамки военных зверств, о которых он много слышал еще ребенком. Но то, что сейчас происходило, отдавало накатывающимся из прошлого кромешным ужасом. Ужас залил площадь, поглотил махди и ласкал сапоги Визена, замершего с жутким оскалом на лице. Ужас поднялся в небо и слился с неподвижной давящей плитой из туч, пропитал их. Ужас черными ручьями тек в улицы, колыхался у стен домов, поднимаясь все выше, затапливал Ма-Адир.

— Нет… — Джек судорожно стиснул молоточек Тунора, невесть как попавший ему под руку…

Жрецы сошлись около Тима. Джек, раня ладонь молоточком, стал смотреть в небо. Солнце снова скрылось за тучами, неподвижными, жуткими, низкими, иссиня-черными, беременными чем-то страшным и безмолвными… Послышался странный, идущий словно бы ниоткуда голос. В длинных перекатывающихся и шипящих звуках не было слов, только возникало иногда распевное, монотонное: «Ала-а — Шамзи-и…» — и воздух темнел, становился вязким и непрозрачным, им нельзя было дышать.

Тим закричал. Он не просил пощады, он не говорил вообще ничего — он просто кричал.

Джек хотел зажать уши руками, закрыть глаза, но не мог, словно у него, как у О'Салливана, были срезаны веки и связаны руки. Он мог только смотреть в небо и всею душой желать Тиму одного — умереть.

Крик оборвался очень нескоро. И послышался странный мокрый треск, заставивший Джека все-таки посмотреть на площадь.

Вырвав из окровавленного куска мяса сердце, жрец начал выжимать кровь из него себе в рот под заунывный вой двух своих собратьев и пение толпы.

Отбросив сердце и тремя мощными отработанными ударами отделив голову от туловища, жрец накинул на плечи снятую с Тима кожу, взял в левую руку его голову и удалился в храм под пение махди. Следом ушли и двое других.

Махди словно бы ждали этого. Они набросились на останки убитых. Джек видел, как они полосуют, отталкивая друг друга, трупы, тут же пожирая сырое мясо…

…Тимоти Воган, Канада, пятнадцать лет, пулеметчик первого ударного отделения пятого штурмового взвода роты «Волгоград» десятой сводной дивизии — ученик школы, бежавший из родного города, чтобы сражаться со Злом, — погиб. Принял на Великой Войне Человечества воистину мученическую смерть от рук нелюдей… Он был героем не более других. Он почти ничего не видел в жизни. Он… он был просто мальчишка. Не хуже, не лучше остальных. Таких можно встретить везде, на фронтах всех континентов, они говорят на разных языках и лишь смущенно усмехаются и пожимают плечами, когда их спрашивают, за что они воюют.

Но они отлично знают — за что.

И — против чего.

О'Салливана Визен убил сам. Без особых затей — просто воткнул ему в грудь заточенный кол. Потом капитан увел своих из деревни.

Джек перевалился на спину и, раскинув крестом руки, закрыл глаза.

Вертолеты появились над деревней через одиннадцать минут.

6

Джек ничего не скрывал. Он рассказал все и обо всем. Он солгал лишь в одном: когда капитан Мажняк спросил, виновен ли, по мнению Брейди, сержант О'Салливан в гибели отделения, Джек сказал: «Нет». И, потеряв сознание в очередной раз, поехал в бреду в дивизионный госпиталь.

Осколочные ранения от плохо сделанной гранаты хоть и были страшными на вид и обильно кровоточили, но не задели кость. Состояние юноши было осложнено очень сильным стрессом. Полукоматозный бред с видениями быстро добивал то, что осталось от здравого рассудка Джека.

К счастью, в госпитале он оказался в руках врачей из РА. Используя технологии, которые врачи постепенно вымирающей «старой школы» неодобрительно-завистливо называли «шаманскими», они спасли раненого. Днем на одиннадцатые сутки Джек пришел в себя окончательно.

Раны успели зажить почти полностью, и физически юноша был практически здоров. Он просто-напросто не видел никакого смысла в дальнейшей жизни. Он был виновен. Дальнейшая жизнь казалась настолько страшной, что продолжать ее было нелепо, неразумно и сверх меры тяжко.

Джек не поверил, когда ему сказали: ребята из роты и Стелла дежурили, сменяясь, у его постели, а сейчас не появляются только потому, что врачи прописали полный покой.

Это было правдой. Но Джек не поверил. Ребята, которых он считал друзьями, ничего общего с ним не могли иметь. Он был трусом. И предателем. Зато он помнил, как к нему приходил Тим. Держа в освежеванных руках отрезанную голову, он спрашивал, и губы головы шевелились: «Почему ты не убил нас, пока мог? Почему ты не помог нам, Джек?»

Через две недели Джек вернулся в лагерь. В первую же ночь он, лежа на своей кровати, здраво поразмыслил и решил не жить больше.

С разгрузки он снял моток троса, но потом положил его обратно — слишком длинный, много возни… Аккуратно размотав стропу с рукояти «бобра», Джек с отсутствующим видом улыбнулся в темноту — пятиметровый шнур показался в самый раз.

Мягко соскочив с кровати, Джек постоял, вслушиваясь. Кто-то вздохнул. Кто-то неразборчиво пробормотал что-то. Джек кивнул и вышел…

В туалете он быстро наладил удавку и влез на унитаз, надев ее себе на шею. Оставалось шагнуть — и…

Вспыхнул свет. Джек застыл в нелепой позе, держась за веревку, привязанную к поперечине.

Стоявший в дверях Дик присвистнул и закрыл за собой дверь. Новозеландец явно только проснулся — он был тоже в трусах, босой, со взлохмаченными волосами, но глаза уже чистые.

— Вот так да-а… — протянул Дик. — Ну-ка, иди сюда… Да петлю сними, дурак, еще удавишься правда…

Джек неловко соскочил с унитаза. Он чувствовал себя… нелепо. Дик сам подошел к нему, и Джек увидел, что новозеландец зол.

— Избить бы тебя. В кровь, — мечтательно сказал он. — А еще лучше — выпороть. При девчонках, по голой жопе, трус!

— Трус? — Джек покачал головой. — Да, трус. Все правильно, я поэтому и…

— На х…! — не сдержался Дик и, схватив англичанина за плечи, тряхнул так, что зубы у того лязгнули с треском, как капкан. — Что ты себе вообразил?!

— Считаешь, я не знаю, как и что обо мне думают?! — вызверился Джек. Он слабо понимал, что происходит, и знал одно: ему помешали. — Пусти, кивятина^[381] недорезанная!

Но Дик был старше и сильней. Одной рукой выкрутив руку Джеку, он другой с осатанением сорвал веревку, а потом впихнул Джека под душ и открыл холодную воду.

Англичанин задохнулся. Похоже было, что из него выдернули все кости — Джек свалился в угол кабинки, подтянул колени к подбородку и уткнулся в них лицом. Струи воды хлестали его по плечам, голове и спине, и Дик ощущал, как злость на этого дурака отхлынула — спина Джека была блестящая от воды, с резко обозначившейся цепочкой позвонков и казалась беззащитной и жалкой.

Новозеландец выключил воду и, шлепая босыми ногами по оставшимся на пластике лужам, подошел к Джеку и сел рядом с ним.

— Не плачь, ты что? — скомканно попросил он.

— Я не плачу… — тихо ответил Джек. — Ты почему мне помешал?

— Людям надо мешать делать глупости.

— Но я же трус! — Джек вскинул голову. Глаза у него в самом деле были блестящие, но сухие.

— Кто тебе это сказал? — почти облегченно спросил Дик. Джек шевельнул плечами. — Правильно, никто! Ни один солдат — а тут солдаты! — тебе не скажет такого.

— Но их замучили и… и… из-за меня!

— Нет в мире ни единого устава, в котором сказано: погибни во что бы то ни стало, — твердо сказал Дик.

— Но есть же совесть! — выдохнул Джек. — Я не имею права жить!

— И твоя совесть тебе подсказывает, что повиснуть над вонючим толчком — самый надежный выход?! — зло спросил Дик. Но сейчас он больше изображал злость. — Выкинув в этот толчок все те силы, что вбухали в тебя, чтобы сделать солдатом?!

Джек не ответил. Он смотрел на свои ноги. Потом, не отрывая от них взгляда, очень растерянно и жалобно спросил:

— И что же мне теперь делать?

Дик помедлил и обнял Джека за плечи.

— Ну, во-первых, понять наконец, что мы все — все! — твои друзья. В отделении, во взводе, в роте… И Стелла — твой друг! Если бы ты… а, нет, с этим разбирайтесь уж сами… Во-вторых, ты храбро сражался. Храбро. Ты ведь рассказал правду, это ясно… В третьих, ты принес пользу, выяснив вещи, которые не могли выяснить специалисты, — с тобой ведь разговаривали ребята из служб? В четвертых, ты ни в чем не виноват. Ты не был героем. Но ты никого не предал. Это просто война. Просто. Вот и все дела, а у тебя получается, как в том анекдоте, где пациент приходит к врачу и жалуется: «Доктор, куда ни ткну, везде болит. Здесь — болит, здесь — болит, здесь — болит…» Доктор его за руку поймал и говорит: «Еще бы. У вас палец сломан».

Джек не засмеялся. Хмурясь, он сказал:

— Я найду того гада… капитана Визена. Найду и заставлю заплатить. За все заплатить… Клянусь. Или умру.

Дик посмотрел в глаза младшему другу. И увидел, какие они у него… Он помнил глаза Джека веселыми, любопытными, открытыми — казалось, англичанин готов вобрать в себя весь окружающий мир просто из интереса и удивленной радости, что этот мир вообще есть.

Сейчас глаза были холодными. Как лед, который, не нагреваясь, отражает солнечный свет…

7

«Я ей скажу: „Ну зачем я тебе? Такой я тебе зачем? Тебе понравился мальчишка Джек Брейди, приехавший со Старой Родины. Ты ему тоже понравилась… и твоя семья, и твоя земля. Но он умер. Понимаешь: умер, убили его. А я тебе не нужен. Я — не он… не он…“ Вот как я ей скажу. Я должен ей так сказать. Я не могу больше ее любить. Я не должен больше ее любить!»

Сшибая прутом головки цветов, Джек шагал через луг по еле заметной тропке. Цветочная пыльца садилась на сапоги, покрывая их матовым налетом. Было необычайно солнечно, воздух пропитывала одуряющая сухость радующихся трав, звенели слева и справа какие-то насекомые. Высоко-высоко наверху плавали кресты хищных птиц, неспешно, кругами.

Мажняк дал шестичасовую увольнительную без единого звука, когда Джек сказал, что хочет повидать Стеллу. Правда, юноша не уточнял, зачем ему нужна Стелла. А он хотел сделать то, чего делать было нельзя — расстаться. Совершить шаг донельзя идиотский, но ему самому казавшийся верхом благоразумия. Всецело захваченный идеей мести, он, как и большинство молодых людей, ударился в максимализм. Ему было плохо. И хотелось — опять-таки из свойственного юным мазохизма — сделать себе еще хуже.

Потому что Стеллу он любил. Любил очень. А еще понял неожиданно и отчетливо, что там, на крыше, берег не себя, а себя и Стеллу. И не хотел, чтобы девушка мешала ему мстить. И не хотел, чтобы его смерть была причиной мучений Стеллы. Он почему-то был убежден, что погибнет, скоро погибнет, и это его не пугало. Но быть виновником еще чьих-то мучений Джек не хотел.

Дурак… молодой, полуслепой от первого настоящего горя в жизни дурачок, почти бежавший через луг, чтобы не растерять запала… потому что чувствовал в глубине души: он не прав, не прав в своем красивом, но неестественном желании похоронить себя заживо ради мести…

Двое верховых патрульных отдыхали у обочины, разложив на куртке домашнюю еду. Джека они услышали издалека и окликнули:

— Стой, кто идет?!

Оторванный от мысленного объяснения со Стеллой Джек даже не сразу вспомнил:

— А… Гибралтар.

— Гамбург. — Рыжеусый фермер опустил винтовку. — Эй, да это молодой Брейди! Куда спешишь, парень?

Джек пожал им руки, с искренней симпатией глядя на улыбающихся партизан. Он не успел ответить, второй патрульный, чуть старше самого Джека, рассмеялся:

— Трудно догадаться? К Стелле!

— Да, к Стелле, — кивнул Джек. — Она там? На месте?

— А как же. — Рыжеусый поднял с земли панаму, ударил о колено. — Мы ей сейчас бибикнем, чтобы вышла навстречу. В лесочке или в поле-то встречаться удобней…

Оба засмеялись, вскакивая на коней. Джек отмахнулся, но, уходя, заметил, что старший в самом деле разматывает провод вокруг гарнитуры рации…

Он прошел еще с километр, уже совершенно без мыслей, потому что встречи со Стеллой было уже не избежать, а он… он не знал, что ей скажет.

Луг обрывался косогором, внизу которого начиналась роща, а за нею, в нескольких километрах от места, где шел Джек, виднелся полевой лагерь партизан. Юноша подумал, что Стелла, наверное, уже идет через рощу, и резко остановился, серьезно раздумывая: не повернуть ли?

Он упал раньше, чем успел понять, почему в шаге перед ним переломился и завалился в сторону красивый стебель какой-то цветущей колючки. Упал Джек, потому что тут и понимать ничего было не надо, и лишь потом сознание его отметило еле слышный звук выстрела.

Снайпер! Джек откатился, переполз по тропинке. Чуть приподнявшись, огляделся. Тихо. Тепло. Прозрачно. Половину неба занимала ползущая черная туча, на второй сияло солнце.

И он был здесь. Снайпер был здесь. Джек сбросил с плеча автомат.

— Джеки!

Юноша оглянулся — оглянулся дернувшись, словно его ужалила оса.

Стелла стояла в начале тропинки. Очевидно, она только что поднялась на косогор и теперь недоумевала, почему Джек растянулся на земле. Девушка была без оружия, босиком, сапоги висели через плечо. Она улыбалась радостно и слегка удивленно.

А за ее спиной все быстрей ползла по небу, зачерняя его, туча.

— Ложись! — выкрикнул Джек, сам испугавшись своего голоса. — Ложись, Стелла!

Она поняла сразу. И метнулась в сторону, но… замерла в движении, странно отведя руку и выгнувшись, словно разрывала грудью финишную ленточку. Постояла. И бесшумно упала в траву. Ничком.

— А! — крикнул Джек. — А-а-а!!! — и, вскочив на ноги, ударил из автомата веером, перед собой, по всему лугу, пока не кончились все сорок пять патронов в магазине.

Он не знал, попал или нет. Он не хотел этого знать. Когда «АК-103» замолк, Джек уронил его и побежал к Стелле.

Он бежал эти две сотни метров целую вечность. Он видел, как Стелла перевернулась. Села. Повернула голову в сторону бегущего Джека. От облегчения у него подкосились ноги.

И упала вновь. Уже на спину.

Джек споткнулся. Упал сам. И прополз последние несколько метров, бессмысленно и дико крича — нет, рыдая западающим голосом:

— А… а… а… а… а…

Он обхватил Стеллу обеими руками и приподнял, прижал к себе, вглядываясь с безумной надеждой в ее удивленное лицо. А под руками, сошедшимися на спине девушки, было горячо, липко и мокро.

Пуля попала Стелле слева под ребра. И вышла из спины.

— Не умирай, — попросил Джек. — Стел-ла…

Глаза девушки, замутненные болью, сфокусировались на его лице. Она улыбнулась:

— Джек… я пришла…

— Я вижу, вижу… — Джек оглядывался беспомощно и быстро. — Я сейчас… — Удерживая ее одной рукой, он полез за перевязочным пакетом.

— Джек, что ты… что хотел сказать?.. — Стелла что-то сглатывала упорно и трудно. — Я… спешила… что?.. Скорее… Джек… я умираю…

— Стелла-а! — Бинт упал в пыль. Джек склонился над нею, словно пытаясь закрыть телом от смерти, уже спускавшейся все ниже и ниже, как хищные птицы. И краем глаза заметил, как быстро и неотвратимо движется по траве черная тень тучи. — Я люблю тебя, Стелла!

Девушка медленно улыбнулась:

— Я тебя отпускаю… Джеки… Спасибо…

Она подняла руку, но не дотронулась до щеки юноши. Тень накрыла их, и рука упала в пыль. Мягко, тихо…

Джек помнил, что бежал с пистолетом в руке, и трава хлестала его по бедрам и другой руке, которой он отбрасывал с дороги сухие стебли. Непонятно, как это могло случиться, но он буквально напоролся на лежащее в траве тело.

Махди был жив. Наискось простроченный пулями, он часто, неглубоко дышал, с ужасом глядя на появившегося солдата.

Джек остановился над ним, облизывая сухие, колкие губы. Медленно прохрипел:

— Я тебя убью.

— Не… я… не… я… — простонал махди, с мерзким звуком ворочаясь в своей крови, как в болоте. Джек понял, что рядом с раненым нет снайперской винтовки. Только обычный немецкий автомат, старье… Опустившись на колено, он всадил ствол под челюсть махди:

— Кто?

— Ка… ка… капитан… — Махди икнул. — Капитан Ви… Ви… Виз… — Он дернулся и замер.

Джек упал. Свалился на «пятую точку», сжимая пистолет обеими руками. Потом начал стрелять — методично стрелять в труп, лежащий перед ним.

Капитан Визен.

Он не помнил, сколько сидел так. Что случилось? Да самая обычная вещь. Пробрался во вражеский тыл снайпер с проводником. И застрелил на рокаде^[382] вражеского бойца. Так делали, делают. Будут делать. Ничего противоестественного.

Только вот убитый боец был Стеллой Фильги, шестнадцати лет. Девушкой Джека Брейди.

Больше всего на свете Джек сейчас хотел умереть. Снова хотел умереть. Только теперь он просто не желал прилагать к этому никаких усилий. Не из страха. Он внезапно ощутил прилив абсолютного безразличия ко всему на свете, настолько потрясающего, похожего на удар током безразличия, что не хотелось даже дышать.

Из этого состояния его вывел дробный, глухой стук копыт на дороге. Джек поднял голову.

По дороге галопом несся конь. И Джек, узнав Уинда, вскочил на ноги. Ему показалось, что конь сейчас растопчет лежащее на дороге тело Стеллы.

Но Уинд не доскакал до тела. В нескольких шагах от него он заржал, и в его ржании прозвучал такой человеческий ужас, что Джек стиснул зубы, чтобы не закричать.

А Уинд взвился на дыбы и рухнул на бок.

Когда Джек подошел, то увидел, что конь мертв.

И еще что на шее у него обрывок пут.

* * *

Дик смотрел в сторону, положив ладони на руль. Потом спросил, не поворачиваясь:

— Я пойду с тобой?

— Нет, что ты. — Джек вылез из «Багги». Не выскочил — именно вылез. И пошел к дому.

Очевидно, их прибытие заметили, потому что Кэссиди вышел на крыльцо. И это было страшно тяжело — идти к дому под его взглядом.

Но Джек дошел. И посмотрел старику прямо в заряженные горем стволы глаз.

— Я принес беду в ваш дом, — твердо сказал Джек. — Вы можете убить меня.

Ему показалось… или стволы встали на предохранитель?..

— Я все понимаю, — послышался голос Кэссиди. — Но ты больше не езди сюда, мальчик.

Джек кивнул. Не поворачиваясь, шагнул назад. Сказал:

— Я его найду. Я клянусь.

8

Джека Дик нашел на пригорке в тылу. Англичанин сидел, обхватив колени руками и неподвижным взглядом уставившись в темноту. Накрытые курткой сапоги стояли рядом.

— Я сяду? — спросил Дик. Джек, не поворачиваясь, указал на траву рядом с собой. Дик ловко приземлился, вытянул длинные ноги и оперся на заведенные за спину руки. — Плохо, да?

Вопрос был диким. Но Джек не разозлился — он повернулся к новозеландцу:

— Ох, Дик, Дикки… — вырвалось у него. Это было, конечно, непроизвольное проявление чувств… но перед Диком можно было не стесняться. Новозеландец обнял англичанина и привалил плечом к своему плечу. Джек прошептал: — Мне так… так… Сдохнуть бы сейчас…

— Это ты брось, — жестко сказал Дик.

Джек дернулся, вырвался. Отвернулся, в темноте послышалось злое дыхание.

— Я забыл, — сказал он. — В меня вложены усилия и средства. Я забыл. Да.

Дик остался неподвижным. Потом тихо, но четко произнес:

Владей собой среди толпы смятенной,

Тебя клянущей за смятенье всех,

Верь сам в себя — наперекор Вселенной! —

И маловерам отпусти их грех;

Пусть час не пробил — жди, не уставая.

Пусть лгут лжецы — не снисходи до них;

Умей прощать и не кажись, прощая,

Великодушней и мудрей других…^[383]

— Мы, наверное, кажемся тебе очень жестокими. У тебя горе, а мир требует от тебя жить как раньше. Воевать, куда-то идти, когда хочется лечь и закрыть голову подушкой, да? — в голосе Дика не было даже намека на насмешку или недовольство, и Джек, не поворачиваясь, кивнул. — Послушай меня, Джек… послушай… — Джек дернулся, но Дик положил ему ладонь на спину, между лопатками. — Ты был в лагере, как и все мы. Там учат жесточайшей дисциплине и готовности терпеть любые лишения. Многие не выдерживают, ты знаешь. Причем вовсе не слабаки. А почему, Джек? Почему? — Джек повернулся. Кивнул. Он думал об этом, потому что видел подобное, но не догадался почему… — Потому что без долга, без высоких ценностей существование наше будет пустым и бесцельным. Людей отбирают, глядя на то, могут они презреть личные интересы ради выполнения долга — любой ценой — или нет? Тот, кто не приучен к чувству ответственности за общее большое важное дело, в минуту испытания непременно окажется слабым и жалким. У нас остаются лишь те, кто имеет мужество и волю, чтобы противостоять судьбе, не раздумывая о неравенстве сил, те, кто знает, что такое дружба, сплоченность, отвага, цельность души. Ни себялюбия, ни нравственного бесчестья наша жизнь не простит, Джек. Так не только у нас, так в любой современной армии. Но лишь у нас есть высший долг. Высший.

— Что за долг? — резко спросил Джек.

— А ты еще не понял?

— Если ты о долге перед родиной, то…

— Это ясно, — прервал Дик. — Ясно, как свет, и это еще не все. Мы, Роты, служим не отдельной стране. Мы служим Цивилизации Света. Сейчас, на войне, потом, после войны, мы должны сделать все, все, чтобы такие войны никогда не повторялись более. Эта война должна быть последней войной на нашей планете. Мы должны убить войну, чтобы никогда более русский и немец, англичанин и испанец не шли друг на друга в бой, не убивали друг друга… Мы должны сохранить наше железное единство наших Рот, превратив его в железное единство наших народов. Мы обязаны не считать обид, не склоняться перед неудачами, не искать личных выгод. Это наш долг. Не абстрактная выкладка «люби ближнего своего», не отвлеченный тупой гуманизм, доведший нашу планету до полусмерти — а наш насущный, каждодневный, реальный долг в мире, где очень долго не помнили, что такое долг и как пишется это слово… Тот, кто ищет себе лишь выгод, недостоин зваться личностью, Джек. Это они — они веками богатели на крови, лжи и отраве, но при этом яростно выступали против войны, мешавшей словоблудствовать с трибуны. Они веками множили и считали обиды, когда нужно было бросаться на выручку братьям. Это они процветали, пока кто-то ловил пули в пах, умирал на колючей проволоке, это они наполняли мир откровениями и истинами — но любая истина, не прошедшая испытание огнем, бесполезна. Бесполезно пустословье, пусть и искреннее. Мы победили их, Джек. Жуткой ценой, но победили их очень гуманный, очень добрый, очень чистый, но бесчеловечный и бесчестный мир. И теперь должны добить его. А наша жизнь… наша жизнь сурова и страшна, но человека она или ломает, или делает человеком. Лгать, притворяться, казаться лучше, чем ты есть, тут не получается.

— К чему ты это? — Джек покусал губу. — Стелла…

— Она была такая же, как мы. Не позорь ее память скулежем. Над могилами павших друзей не скулят — над ними клянутся… — Дик помолчал и спросил: — Ты знаешь, что такое счастье? Я часто думал об этом. Люди бывают счастливы по-разному. И очень часто это их счастье… да, оно вроде фонарика. Идет человек в темноте, светит себе под ноги и рад, что ему светло. Но разве от этого меньше темноты вообще? Прошел человек с фонариком, и она сомкнулась. А кто-то упал в темноте и разбил себе лицо. А кто-то сломал ногу. А кто-то в ней заблудился. А кто-то бьется о нее, как о каменную стену, и теряет надежду. Пока другой светит себе своим маленьким счастьем… Я не спорю, это тоже счастье. Но оно какое-то… не настоящее, какое-то. А настоящее счастье — это, по-моему, как солнце. Оно светит всем. Его нельзя ни продать, ни купить. Ни присвоить. Можно только добыть. Для всех.

— Я сегодня утром получил письмо, — сказал Джек. — Стелла была еще жива. От Вовки Гриднева — это был мой друг в лагере… Слушай, где это — Джабдюн?

— Не знаю, — пожал плечами Дик. — Где-то в Азии, судя по названию.

— Да? Ну вот… Он пишет, что Тедди Катридж погиб. Мы вместе дружили. Мы и Бобби Форшем. Тедди погиб в рукопашной… Знаешь, как мы познакомились? Мы подрались… Теперь его нет. У него не будет даже карманного счастья. — Джек встал. — Поехали, Дик. Не надо больше ничего говорить. Поверь мне: я видел, против чего мы сражаемся. И помню это. Я бы рад забыть. Но не смогу.

* * *

Лежа ничком, Джек слушал, как Андрей напевает что-то идиотское, но веселое:

Сам я вятский уроженец, много горького видал.

Всю Россию я объехал, даже в Турции бывал.

В Турции народу много — турок много, русских нет.

И скажу я вам по чести: жил я, словно Магомет.

Много турок покалечил на дорогах, боже мой.

Кошельков по триста на день доставал одной рукой.

Турки думали-гадали, догадаться не смогли.

Собралися всем шалманом, к шаху с жалобой пошли.

Шах им дал совет хороший: чтоб были целы кошельки,

Запирайте вы карманы, турки, эх, на висячие замки!

Но и тут я не промазал, нигде промаха не дал —

Долото достал большое, долотом замки сшибал…^[384]

Песня звучала нелепо. Джек не мог понять, о чем она, не мог понять, зачем она. И готов был даже подраться с Андреем…

Но в блиндаже стало почему-то очень тихо, и юноша повернулся в постели, оглядываясь.

Оказывается, в блиндаж спустился крепкий рыжеватый парнишка с пулеметом «печенег» в руке. Стоя у самых ступенек, он неуверенно осматривался.

— Кого ищешь? — спросил Иоганн, дружелюбно кивнув.

— Второе отделение-е… — растерянно протянул вошедший. Потом подтянулся и доложил: — Рядовой-пулеметчик Николас Фостер, Канада!

— На место Ласло, — сказал, помрачнев, Эрих.

Канадец тоже помрачнел, его взгляд стал настороженным. Он чем-то напомнил Джеку… его самого. Такой же неизвестно чего ждущий, расставшийся с друзьями, с привычным уже миром лагеря, теперь он стоит среди чужих и — кто их знает? — может быть, враждебно настроенных ребят…

— Проходи, — сказал Джек, свешиваясь вниз. — Вон там свободное место, Ник.

Олег Верещагин Там, где мы служили… Главы 6-14. Эпилог

За боль, за стоны вдовьи,

За слёзы матерей

Прольём мы реки крови

Скотов, людозверей!

Песня-клятва

конфедеративных Рот.

6 ПО СВЕЖЕМУ СЛЕДУ

Там

Везде шаги

И голоса,

Чудные огонёчки по болотам…

Тени

По ночам

Тебе поют,

Как будто просят и хотят чего-то…

Игорь Растеряев.

Георгиевская ленточка.

1

Спор шёл о боевых искусствах.

Снаружи лил и лил холодный дождь, и делать было совершенно нечего. Только что пообедали; однако ложиться спать было просто противно, последние три дня характеризовались страшным бездельем и все выспались под завязку и даже в запас.

Иоганн и Жозеф отстаивали чистый сават, Эрих и Андрей — СБС, Дик — ланкаширский бокс. Девушки, похмыкивая при особо «упёртых» репликах, играли в шахматы. Густав, у которого появилась идиотская привычка лежать, глядя на всех пустыми глазами, этим и занимался. Джек решал тактическую задачу в растрёпанном номере «Штурмовика» — просто чтобы чем-то занять голову. Ник, сидя на кровати, с интересом вслушивался в спор, но не вмешивался — он вообще был тихим, застенчивым парнишкой, легко краснел и нажил себе за короткий срок стойкого недоброжелателя — Эриха, который при любом удобном и неудобном случае сравнивал канадца с Ласло. Конечно, в пользу последнего.

Спор между тем перешёл в стадию воинствующих, но бездоказательных аргументов по типу: «— Не свисти! — Да сам не свисти!»

— Может, схватимся?! — предложил вышедший из себя (ого!) Иоганн. Андрей, Эрих и Дик дружно захохотали.

— Да тебя нужно тараном бить, — ухмыльнулся Андрей. — И то особенно большим. С бронзовой оковкой.

— Да ла-адно, — протянул швейцарец. — Признайся лучше сразу, что вся эта ваша синтетическая муть никуда не годится, и всё.

— Нет, ты правда предложил, — обиженно сказал Эрих. — Тут же явно изначальное неравенство… У тебя потенциал выше, чем у нас троих вместе взятых, ясно же, что ты просто силой задавишь. Но это ничего не доказывает!

Иоганн сделал в ответ оскорбительный жест с полупохабным смыслом. Андрей засопел рассерженно. Дик усмехнулся и уставился в пол. Эрих оскалился.

— А давай со мной, — предложил…

…Ник?!

Да, Ник. Канадец уже стоял на ногах и обращался явно к Эриху.

— С тобой? — Эрих сморщил нос, показывая, как ему весело, но холодные светлые глаза оценивающе пробежали по фигуре Ника.

Ник был крепко сбит, отлично сложен… но на два года младше и на десяток килограммов легче атлета-германца. Так что его предложение казалось глуповатым приглашением к избиению. Даже если у него хорошие навыки в рукопашке — Эрих с его военным опытом просто-напросто измолотит Ника, и это понимали все.

— По-моему, не стоит. — осторожно сказал Андрей.

— Нет, мне серьёзно хочется, — настаивал Ник.

— Я тоже не против, — процедил Эрих, вставая со стула, на котором сидел верхом. — Но учти — у меня разряд. И это не подарок к дате.

— Ничего, — канадец улыбнулся и абсолютно мальчишеским жестом почесал нос.

Джек отложил журнал.

Девчонки прекратили игру.

Эрих бросил взгляд на Иоганна. Швейцарец пожал плечами:

— Не вздумай его убить.

Это было сказано — Эриху. Но откликнулся — Ник:

— Не беспокойтесь, товарищ сержант, я его пощажу, — сказал он совершенносерьёзно.

— Готовься лечь в госпиталь, — Эрих снял куртку и бросил её на кровать. Ник, пожав плечами, снял свою и аккуратно повесил на угол стола. Потом принял ланкаширскую стойку.

Брови Эриха слегка шевельнулись, и он тоже встал в стойку. Ник затанцевал — легко ныряя корпусом вправо-влево… Эрих стремительно сдвинулся ему навстречу и неуловимо-быстрым движением выкинул ногу, целя в коленный сустав — низкое заднее шассе, удар, чреватый травмой даже при несильном нанесении…

…Что произошло — Джек не понял. Похоже, никто не понял. Просто Эрих лежал на полу, разбросав руки, а Ник шлёпнул кулаком о кулак и шагнул в сторону. Застенчиво улыбнулся:

— Всё.

— Не понял, — среди общей тишины выразил общие же ощущения Андрей. Сорвался со своего места, подскочил к Эриху и помог ему сесть. Немец норовил завалиться в сторону и упорно рассматривал свой пах, причём глаза у него съезжались к переносице. — Это как?

— Ногой, — охотно пояснил Ник. — Фронт-хай-кик в лоб. Я его не очень сильно ударил.

— Так, — Иоганн встал, расстёгивая куртку. — А со мной можешь?

Ник чуть нахмурился. Кивнул:

— Я попробую, товарищ сержант.

Джек в который раз поразился. Иоганн весил — в девятнадцать лет! — не меньше двухсот фунтов, походил на отлитую из бронзы статую, но при этом двигался легко и неслышно, будто кот. Словно пробуя пол блиндажа носками сапог, он прошёл по дуге, обогнул стол. Ник, вновь принявший стойку, теперь держал кулаки выше и посматривал настороженно — швейцарец его явно впечатлил.

Иоганн чуть вытянул расслабленные руки с расставленными пальцами — в стойке, похожей на фехтовальную. Джек почти ничего не знал о саватт-франкомбе. В конфедеративные Роты брали тех, кто уже занимался «на гражданке» хотя бы одним боевым единоборством — как правило, ланкаширским боксом или СБС — и рукопашному бою без оружия практически не учили, хотя всячески поощряли самостоятельные занятия и спарринги. Джеку приходилось схватываться со многими рукопашниками, но он всё равно с интересом наблюдал за сержантом и тихим новичком.

Иоганн ударил — ребром ладони в голову и, предугадав уклон, пнул Ника пяткой в пах. Но тот высоко подпрыгнул и, приземляясь, ударил Иоганна, балансировавшего на одной ноге, по колену ребром стопы — прямым в грудь — прямым в плечо.

Швейцарец непроизвольно охнул, потерял равновесие, тяжело встав, чтобы не упасть, на левую ногу — и подавшись вперёд. Ник скользнул вправо — теперь Джек увидел, как мелькнула его правая нога и опустилась, грубо говоря, на загривок сержанта. Иоганн не упал, но уронил руки — и Ник нанёс ему сдвоенный хук: правой под вздох, левой — в скулу.

— Ххак, ххак! — послышались выдохи канадца.

Иоганн рухнул на пол правым плечом вперёд.

— Ой, йо-о… — охнул кто-то — и стало очень тихо.

Иоганн сел почти сразу. Брови Ника подпрыгнули, он облизнул губы, и он изумлённо протянул:

— Нуууу… вот это ло-об…

Так — сидя — Иоганн захохотал. К нему почти сразу присоединились и все остальные, Дик стукнул Ника между лопаток кулаком, тот отпихнулся локтем…

— Ник, — Иоганн встал и серьёзно посмотрел в глаза канадцу, — я так и не понял — это что?

— Это не ланкаширский стиль, — со знанием дела сказал Джек, вдруг ощутив — впервые за долгие недели! — настоящий интерес хоть к чему-то. — Что это, канак?^[385]

— Я думал, что не свалю, — признался Ник. — По вам бить, товарищ сержант…

— «По тебе». Давай на «ты», — Иоганн ткнул пулемётчика в плечо, и тот кивнул:

— Ну… то есть — по тебе бить, как по стальной болванке.

— Так что это? — нетерпеливо спросил Иоганн снова. — Секрет, что ли, какой?

— Меня дед научил, — сказал Ник, опускаясь на стул и потирая кулаки. — Он…

Ник не стал договаривать. А Дик совершенно неожиданно рухнула на колени перед канадцем:

— Продаю тебе свою душу, — истово пообещал новозеландец. — Научи. Просите все! На колени! — завопил он — почти всерьёз.

Практически всё отделение повалилось на колени и поползло к Нику, оглашая воздух воплями:

— Заставь за себя богам молить…

— Просвети, милааааай!..

— Хочешь, я буду твой автомат языком вылизывать?!

— Сапог, дайте сапог поцеловать…

— Да ну вас всех! — засмеялся Ник. — Ну, если хотите, я научу, пожалуйста… Что сам умею, конечно…

… - Почему так тихо?

Сидя в трусах за столом, Андрей ел ананасы из банки. Вопрос Анны, разувавшейся, сидя на кровати, русский проигнорировал. Зато ответил — весьма задумчиво — уже лежавший в постели Дик:

— Все наши патрули отозваны. Патрулируют партизаны и стрелки.

— А соседи? — насторожился Эрих.

— Тоже сидят по лагерям.

— Ребята, — Анна поставила сапог к сапогу, — может, это наступление?

— Нам не доложат, — усмехнулся Дик. — Ладно, спокойной ночи, детки. Пусть каждому приснится то, чего он больше всего хочет…

— Ты чего хочешь, Джек? — спросил Андрей, бросая опустошённую банку в мусорку.

— Найти Визена, — мрачно и спокойно ответил Джек. Русский длинно присвистнул:

— Да, хороший будет сон… А я хочу увидеть красивую девчонку…

— Для этого тебе не обязательно засыпать. Посмотри воооон туда, — захихикал Жозеф. — А я хочу увидеть красивого…

— …мальчонку, — заключил Андрей обиженно. — Лет двенадцати, желательно в полупрозрачной ночнушке и в соблазнительной позе.

— Я давал повод?! — кажется, тоже всерьёз разозлился Жозеф. Но Иоганн гаркнул:

— Спасть! Всем! Хоть бы немного помолчали!

— Помолчим, нам не трудно, — с готовностью согласился Андрей.

Джек повернулся удобней и подтянул одеяло.

— Всем спокойной ночи, — Андрей погасил лампу. Стало темно, лишь таинственно мерцали там и сям огоньки лежащих часов.

— Спать, — тихо сказал одному себе Джек.

2

Он проснулся от сильного, тянущего, беспокойного ожидания. Всё ещё не открывая глаз, поднёс руку к лицу и посмотрел. Было два часа ночи.

Несколько секунд Джек лежал, вглядываясь и вслушиваясь в темноту, наполненную дыханием товарищей. Потом решительно соскочил вниз.

— Не спишь? — послышался немедленно голос Дика.

— Ага, — шепнул Джек.

— Ну давай одеваться, — вздохнул новозеландец.

— Давайте, — тоже ничуть не заспанным голосом согласился из темноты Эрих.

Кто-то зажёг лампу. Все начали сосредоточенно одеваться, при этом ни слова не говоря друг другу. Казалось, что всем и всё уже ясно — хотя Джек, если честно, не понимал, почему снаряжается.

И вот тут наступил момент — Джек его хорошо запомнил! — когда все, находившиеся в блиндаже, как один, подняли головы и застыли.

В ту же секунду послышался вой сирены. Нарастая, взвинчиваясь, он оборвался — и возник вновь.

— Началось, — сказал Иоганн, затягивая ремень шлема.

— Внимание! — ожил селектор. — Построение на аэродроме! Двойной боекомплект! Керамические вкладыши! Рюкзаки — оставить!

— Построение снаружи — разойдись! — скомандовал Иоганн, внезапно охрипнув…

…На аэродроме Джек не был с тех пор, как прибыл в лагерь. Лежала темнота, мелькали огни, слышался слитный топот ног, шум дыхания, резкие команды. Впечатление было такое, что на поле выходят несколько сотен человек.

Впереди горели прожектора, освещая двугорбые туши Ка-300, стоявшие в шахматном порядке, около них замерли экипажи в бронекостюмах. Дальше виднелись ширококрылые, короткие тени планеров, и сердце Джека ухнуло вниз. Он всё понял.

— Рота, становись!

— Сюда, сюда, быстрей…

— Не лезь, зубы вышибу!..

— Отделение — ко мне!..

Джек сообразил, что на поле на самом деле строятся все три ударных роты. Сержанты быстро равняли ряды, занимали свои места на флангах отделений. Подбежал Фишер, ничего не сказал, только дёрнул головой.

— Взвод — смирно! — крикнул Иоганн. — Товарищ лейтенант…

— Вольно.

— Взвод — вольно! Второе ударное готово!

— Первое ударное готово! — отчеканил Мальвони.

— Третье ударное готово! — доложил командир заново сформированного отделения Рышарт Левинский.

— Спокойно, ребята, — добавил Фишер и, поведя плечами, занял своё место.

Капитан Мажняк пробежал вдоль строя, на ходу принимая рапорты лейтенантов. Потом скомандовал:

— Рота — смирно!

— Взвод — смирно! — продублировал в свой черед Фишер.

Прожектора вспыхнули ярче. Джек вскинул подбородок, кося взглядом по сторонам. То, что он увидел, наполнило сердце юноши гордостью. Тело напружинилось. Слева и справа строгими квадратами застыли восемьсот человек. В полной форме, с оружием. Ударная сила 10-й сводной конфедеративной дивизии. Молодая кровь Земли.

Генерал-майор Бачурин появился из-за вертолётов вы окружении офицеров штаба и охраны. Невысокий, но кряжистый, командир дивизии взмахом ладони прервал рапорт дежурного капитана и встал перед центром строя. Обвёл его взглядом из-под шлема.

— Солдаты! — голос генерала оказался хриплым, но сильным, мощным даже. — Долгожданный час настал! Вслед за другими фронтами двинулся и наш — гнать врага к ядрёной матери! — взмах узловатого кулака. — Через три минуты начнётся артиллерийская и авиационная подготовка, после чего — штурм… — Бачурин перевёл дыхание. — Не буду вас обманывать. По данным разведки, оборона противника сильна и продуманна — у этой сволочи найдётся, чем нас встретить. Поэтому вашим ротам ставится задача — сразу после огневой подготовки высадиться на передовой рубеж обороны противника, захватить его и удержать до подхода стрелковых рот и частей поддержки… Я знаю, — генерал снова повысил голос, — что посылаю вас в пекло, на смерть, сынки! Я знаю, что это трудное, смертельно опасное задание… Но все мы — ещё и сыновья, и дочери земли нашей, а какой сын, какая дочь не бросятся на защиту матери?! Это задание — честь для нас. Я говорю — «для нас» — потому что я иду с вами. Это то, что я обязан сделать, как ваш командир, посылая вас в такое дело. Я буду с вами.

— Ура! — прокатилось по строю спонтанно, сперва разрозненно, но потом всё слитней и громче. — Уррааа!! Урррраааааа!!!

— Ура! — кричал вместе со всеми Джек. Он достаточно хорошо понял, что им предстоит, он ощущал страх — но это чувство полностью забивалось смесью гордости и возбуждения. Они — войска первого удара. Они идут делать то, для чего их готовили.

— «Волгоград», «Мёртвая Голова» — десант! «Эдельвейс» — планеры! Вперёд, волки! Вперёд!..

… «Вагон» внутри был гулким, как барабан. Подхватив с откидной скамьи парашют, Джек забросил его за спину, защёлкал креплениями. Сесть он не успел — горизонт вдруг лопнул огненными трещинами, рёв и грохот затопили всё вокруг.

Начался обстрел холмов. Тонны начинённого взрывчаткой металла взвивались в воздух и рушились в сорока километрах отсюда — били двадцать пять орудий и столько же реактивных залповых систем…

— Всё, — Фишер уселся в хвосте. — Можно поспать.

Салон сдержанно засмеялся. Пилот, выглянув из кабины, демонстративно достал фляжку, свинтил колпачок лихим ударом ладони, поболтал, глотнул и, хэкнув, спросил зловеще:

— Ну чё, никто не хочет? — после чего, глотнув ещё раз, добавил с усмешкой: — Ну чё, смертнички? Поехали?

— Мазл! — махнул рукой Фишер.

Винты завыли, и «вагон» с погашенными огнями оторвался от земли.

— Смотрите, там всё горит! — крикнул один из ребят, сидевших у двери. Все потянули шеи, заглядывая наружу, кто где мог.

В самом деле, далеко впереди пульсировало и шевелилось море огня. Туда, в него, неслись и неслись огненные стрелы — и сверху в это море тоже сыпался и лился огонь. Это били вертолёты.

Штурмовики летели в ад, чтобы, высадившись, овладеть им. Где-то внизу тянулась земля, махди в умирающих деревнях, проснувшись, с ужасом смотрели сейчас вверх, гадая — не настал ли окончательный, уже не снежный, а огненный конец света? Прислушивались к вою винтов и рёву проходящих между холмами колонн.

«Вагоны» летели высоко, над плоскостью огня. Пятнадцать Ка-300 и столько же планеров на буксире. В огонь летели юные, одетые в форму, затянутые в броню — так слабо защищающую от смертоносного металла…

— Андрюшка, — почти жалобно попросил Юрка из 1-го, — спой.

Андрей посмотрел вокруг. Кивнул. и в чёрном салоне летящего в бой вертолёта зазвучала негромкая песня:

— Сбивая чёрным сапогом

С травы прозрачную росу,

Ночным дозором мы идём —

И каждый смотрит в тишину,

И каждый думает о том,

Что дома ждут и письма пишут:

«Любимый, милый, дорогой,

Тебя люблю, тебя я вижу…»

…Вертолёты влетели в ад. Кругом всё горело. Горело небо. Горела земля внизу. В отсветах пламени мелькали узкие силуэты «хенгистов»,^[386] поливающих землю огнём с виражей. Оттуда же в небо взмывали, скрещивались трассы, выпрыгивали на огненных хвостах ракеты…

— Ну, — шевельнулся Фишер, — вот и прилетели. Внизу собираемся по сигналу «естердей», — «вагон» содрогнулся. — Вот и планер пошёл.

Чёрная тень удалялась вниз и в сторону. И вдруг — вспыхнула. На фоне огненного клуба возник и начетверо переломился, рассыпая тёмные фигурки, чёрный крест.

— В нас должны были… — выдохнул кто-то.

На глазах Джека загорелся и пошёл куда-то назад соседний «вагон». Но подумать об этом он уже не успел — зелёный огонёк над входом в пилотскую кабину сменился алым. «У-ук, у-ук, у-ук!» — загудел сигнал.

— Пошли, — с этим словом Фишер первым вывалился в дверь.

Джек совершил двенадцать прыжков днём и два ночью — ещё в лагере. Ему это было не в новинку. В новинку — в жуткую — было прыгать в такую ночь. Пронизанную огнём, полёт в которой должен был завершиться на враждебной земле.

Выпрыгивали через обе двери. Ник успел сказать:

— Внизу не ищем друг друга, идём к Фишеру.

Джек сделал пальцами «о'кэй» и выпал наружу…

…Воздух ударил его в грудь и развернул звездой. В чёрно-огненной холодной смеси, казалось, вообще нет движения. Но Джек понимал, что летит к земле — летит с головокружительной быстротой — и рука сама потянулась к кольцу…

Слева развернулся купол — у кого-то сдали нервы. Джек с ужасом увидел подскочившую на стропах фигуру… но уже в следующий миг чёрная ткань купола вспыхнула яркой, мгновенной свечой, исчезла — и Джек невольно проводил взглядом летящий к земле силуэт. Штурмовик в полёте молча и яростно рвал на себе пилему РЖ, словно ища новое кольцо — охваченный томительным ужасом последних секунд.

Справа мимо пролетел ещё кто-то — совсем рядом, летел странно, кувыркаясь, и Джек сперва не сообразил, что это с парнем — но тут на шлем, лицо и спину юноши плеснуло горячим, он увидел, что за падающим тянутся длинные струи крови. Убит ещё в полёте, ещё до рывка за кольцо…

«Пора!» — вылетел в мозгу предохранитель, и Джек, рванув кольцо, вскинул руки вверх…

…Десант вступает в бой ещё в воздухе. И на земле сразу же оказывается в окружении — то есть, в той ситуации, когда «нормальный солдат» уже невольно задумывается о поражении. Очереди — внизу, гранаты — вниз. Ты натянут струной своих строп. Ты — нерв. Если парашют донесёт тебя на землю — это не конец, это — начало боя. А кто-то упадёт уже трупом, и купол накроет его, как чёрный саван. А кто-то просто грохнется с неба — ещё живой, вмявшись в землю, раскидав руки в последнем объятье… А кто-то влетит в огонь или на оскал жадно поднятых вверх штыков, до последнего стреляя, стреляя, стреляя в осатанении, не думая ни о чём, кроме боя…

Десантник не знает, что будет с ним — не знает. Едва шагнёт за обрез люка. И страха не испытывает тоже — только лихорадочный подъём. И, если умирает — не успевает понять, что умер…

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

СОЛДАТСКАЯ ПЕСНЯ СЕРЫХ ВОЙН

(Основа: МИХАИЛ АНЧАРОВ. ДЕСАНТ)

Парашюты рванулись

И приняли вес.

Земля колыхнулась едва.

Падают вниз

«Волгоград», «Эдельвейс»

И «Мертвая Голова».

Автоматы выли,

Как суки в мороз;

Пулемёты били в упор.

И мёртвое солнце

На стропах берез

Мешало вести разговор.

И сказал Господь:

— Эй, ключари,

Отворите ворота в Сад!

Даю команду

От зари до зари

В рай пропускать десант.

И сказал Господь:

— Это Ласло летит,

Десантников капитан.

Череп пробит,

Парашют пробит,

В крови его автомат.

Он врагам отомстил

И лёг у реки,

Уронив на камни висок.

И звезды гасли,

Как угольки

И падали на песок.

Он грешниц любил,

А они — его,

И грешником был он сам.

Но где ж ты святого

Найдёшь того,

Чтобы пошёл в десант?

Так отдай же, Георгий,

Знамя своё,

Серебряные стремена.

Пока Этот парень

Держит копье

На свете стоит тишина.

Бой отгремел…

Но невеста не спит —

Счёт потеряла дням,

И мирное солнце

Топочет в зенит

Подковою по камням…

3

Парашют донёс Джека на щемлю живым…

Юноша сумел устоять на ногах, хотя купол сильно рванул его в сторону. Всё кругом горело, и это не было преувеличением. В сотне метров бил в небо фонтан огня, закрученный спиралью — он озарял всё вокруг изменчивым, зловещим светом. Грохот стрельбы, взрывы и крики, окутывали разрушенные позиции, как облако. Вывороченные груды земли мешались со щепой брёвен, разбросанными мешками, кусками бетона, мотками проволоки, трупами, оружием, техникой, слизистыми комьями внутренностей.

Защёлку парашюта заело, а на Джека уже бежал, замахиваясь чем-то вроде серпа, махди. Юноша расстрелял его из автомата с расстояния в несколько шагов и, выхватив тесак, перерезал лямки. Рация у него была включена — но из неё несло такой трескучей мешаниной, что Джек сомневался — сможет ли он услышать в этой каше «естердей».

Оглушённые и сбитые с толку обстрелом и налётом, враги, тем не менее, вовсе не были деморализованы. Значительная часть укреплений уцелела, и они решили дать отпор десанту, отбить, блокировать, либо уничтожить его. Планеры, бесшумно падавшие с неба, оказались, правда, полной неожиданностью, и десантники, врываясь в укрепление или траншею, тут же выбрасывали алый флажок Рот — такие были розданы всем отделениям — чтобы товарищи, не дай Солнце, не перепутали чего.

Сигнала всё ещё не было. И Джек подумал вдруг, что Фишер мог быть и убит. На миг его охватила паника — тем более, что рядом плавно опустился парашют, исправно принёсший на землю мёртвого Штефана Горалека из 1-го отделения — чеху срезало полчерепа очередью, и парашют, словно живое существо, поволок мёртвое тело куда-то в сторону.

— Света ради, о небо! — крикнул Джек. Собственный голос заставил его прийти в себя и прыгнуть наконец в траншею.

Тут никого не было. Вслушиваясь, Джек перевёл дух, тщетно пытаясь уловить в свистопляске эфира знакомые слова. Вместо этого он услышал совсем неподалёку истошное и вполне живое:

— Хильфэ! Хильфэ, мейне фройнде!^[387] — и то же ещё на двух языках, русском и его родном английском.

Добежав до поворота траншеи, Джек пригнулся и осторожно выглянул. В него выстрелили тут же, и Джек выстрелил в ответ — удачнее, чем его противник, целившийся на уровне груди и получивший порцию свинца в живот. Перескочив через тело, Джек увидел троих штурмовиков — незнакомых — штыками и тесаками отбивавшихся от не менее чем дюжины толпой наскакивавших на них махди.

Свистнув, Джек заорал:

— Сюда, сюда! — и прыгнул на махди сзади, всадив штык одному в почку и свалив ещё двоих ударом тела. В падении выставил локоть, почувствовал, как тот вошёл во что-то, услышал хруст и хрип. Махди под ним дёрнулся и застыл. Второй успел вскочить, но Джек нанёс ему круговой лоукик в бедро и, оказавшись на ногах, прикончил штыком.

Махди не ожидали, что обрушившися на них сзади мальчишка так быстро разделается с двумя бойцами. А Джек, сообразивший, что его пока не берут в расчёт, набросился на них, действуя «по-шведски» холодным оружием — автоматом со штыком в левой и тесаком остриём от себя — в правой руке. Такому бою в лагерях Рот учили старательно, и результаты получались отличные — вплоть до достижения некоторыми бойцами степени высокого искусства.

Джек заколол ещё одного и тяжело ранил тесаком другого, прежде чем махди сообразили, что их убивают с тыла. Некоторые повернулись, но в тесноте траншеи даже это заставило их ещё больше помешать друг другу, и отбивавшиеся штурмовики тут же подкололи троих. Остальные полезли на скаты траншеи, пытаясь спастись. Джек успел полоснуть одного по ноге и, вцепившись рукой в драный ботинок второго, потянул его обратно, не вполне соображая, что делает, потому что махди, истошно завопив, звезданул его каблуком в глаз, и Джек отлетел к стене, охнув от удара. Но спастись махди не удалось. Кто-то — то ли по ошибке, то ли штурмовик — начал стрелять поверх траншеи, и вырвавшийся от Джека, взмахнув руками, как мешок рухнул обратно в траншею.

— Умеючи и чёрта бьют, — улыбнулся один из штурмовиков — русый парнишка, не очень высокий. Второй — лейтенант, явный немец — отдал честь:

— Вовремя подоспел, «волгоград», — сказал он.

Они пробежали до второго поворота, где упёрлись в обваленный проход в блиндаж — сюда попала ракета.

— Вон там наши, — лейтенант указал на цепочку штурмовиков, перебежками поднимавшуюся по склону в сотне метров. Солдаты то прыгали в траншеи, то выскакивали из них, подбираясь к отстреливающемуся ДОТу.

— Где же мой-то взвод? — прошептал невольно Джек.

— Найдётся, — оптимистично отозвался русый паренёк и подмигнул. — Пошли?

Лейтенант кивнул. они выскочили из траншеи — парнишка упал почти сразу, свалился назад с разорванным пулей шлемом и простреленной головой. Джек и лейтенант прыгнули в разные стороны, и Джек тут же его потерял. Он бросился наземь и пополз, сообразив, что стрелял снайпер.

— Ну где же, где же вы, чтоб вас… — пробормотал он, вжавшись в землю за куском бетона. Словно откликаясь на его мольбу, через фон прорвался голос Фишера:

— Внимание, «Волгоград»! капитан Мажняк вышел из строя, командование принял лейтенант Фишер! «Волгоград-5», идите на сигнал!

Кто-то запел «естердей», безбожно перевирая мотив — и Джек узнал Мальвони. Облегчённо вздохнув, определил направление и пополз в сторону траншеи…

…Взводы стягивались по сигналам, чтобы начать главную фазу операции. Планеристы почти все уже выполнили свою задачу — захват намеченных пунктов на господствующих высотах. Но и противник опомнился — как раз в тот момент, когда Джек спрыгнул в траншею, командование «Армии Центральной Африки» начало спешно перебрасывать войска из второй линии обороны, чтобы выбить десантников с уже захваченных ими позиций — и не допустить захвата всей первой линии; это было бы фактически крахом обороны — двадцать стрелковых и шесть танковых конфедеративных Рот, русские, англосаксы и партизаны, всего до 16 тысяч бойцов, уже подходили к заграждениям, готовясь идти дальше по проходам, размеченным заранее разведгруппами…

…В траншее были только трупы — следы обстрела и недавней схватки. Перепрыгивать через них было бесполезно, и Джек лез напрямик уже безо всякой брезгливости, держа наготове автомат.

Впереди мелькнули фигуры солдат — Джек узнал форму Рот. Несколько солдат вели огонь из автоматов, пулемётов, подствольников и трофейной скорострелки. Кто-то кричал:

— Да!.. Пару трубок!.. Скорее, мать вашу, нас же тут всего ничего!..

Один штурмовик лежал вверх лицом на дней траншеи, широко раскрыв удивлённые глаза — над правым, под самой каской, чернело отверстие. Второй висел на бруствере — его голова без каски, с расколотым черепом, валялась под ногами убитого. На расстеленном куске брезента лежал, с хрипом дыша, бледный офицер с закрытыми глазами — Джек узнал командира 2-го взвода ван дер Лаара. Ноги офицера — левая, оторванная выше колена, и правая, чуть выше ступни — словно чурбаки, лежали рядом, обрубки, подтёкшие кровью, перетягивали туго затянутые куски строп.

— Сержант. — позвал лейтенант. — Сержант.

Один из стрелявших, оторвавшись от пальбы, мельком взглянул на Джека и склонился над раненым.

— Слушаю, товарищ лейтенант.

— Проси миномёты. Слышишь?

— Слышу, товарищ лейтенант. Будут сейчас, будут.

Ван дер Лаар медленно кивнул. позвал снова:

— Сержант.

— Слушаю, товарищ лейтенант.

— Пристрели меня.

— Да бросьте вы. Выправят вам протезы хорошие, будете польку плясать, — сержант вытер лицо рукой. — Поживёте ещё, дети будут… много. Чего ещё-то?

— Сержант.

— Да, товарищ лейтенант.

— Или к чёрту, врун несчастный, — и он что-то тихо забормотал по-фризски.

Сержант выпрямился — и, вскинув к голове руки, рухнул наземь. Дёрнулся — из-под шлема потекла, бурля, тёмная кровь.

— Снайпер опять! — заорал кто-то. — Лайма, сука, ты куда смотришь?!

— Не пошёл бы! — коротко огрызнулась девчонка, лежавшая за бруствером траншеи. — А! Вижу… — она умолкла, но через секунду подала голос, и в нём звучало удовлетворение: — Попала в эту сволочь.

Джек сунулся наружу — его отшвырнули с силой:

— Дулоли тэп! Куда?!

— Там мои, — Джек указал вперёд. На него, перестав стрелять, уставились сразу несколько человек.

— Ты что, спятил?! — хрипло спросил капрал — постарше остальных. — Там «береты», ты не пройдёшь просто.

— Как-нибудь, — пожал плечами Джек. Капрал плюнул:

— Пустите самоубийцу. Давай, я прикрою.

Джек уже наметил, куда побежит — противотанковый репер, лежащий на боку. Едва ударил автомат капрала, он выскочил наружу и побежал — низко пригнувшись, но не петля, с максимальной скоростью. Последние два метра юноша преодолел прыжком и залёг за репером.

Осмотрелся. По небу, за дымами, между полосатых туч, уже проглядывали отблески утренней зари. Слева горел весь склон холма — липким, тягучим огнём напалма. Впереди, из развороченных траншей, отстреливались бандосы. Справа, среди куч земли и кусков бетона, было вроде бы пусто. Джек решил идти в обход, именно там.

— Джек!

Юноша обернулся. К нему полз, вскидывая сапогами землю, Ник. В отсветах пламени лицо канадца казалось бледным, по нему текла жидкая грязь. Ник подтягивал на ремне свой пулемёт.

— Меня отнесло, — объяснил канадец, распростёршись рядом и вытирая лицо рукавом. — Что творится?!

— Обычный бой, — буркнул Джек. — Что, страшно?

— Очень, — признался Ник, облизывая губы. «Он похож на брошенную винтовку, — подумал вдруг Джек, — вся в грязи, но может неожиданно выстрелить.» — Наши там, дальше?

— Там, и туда мы сейчас пойдём, — процедил Джек, подобравшись. Ник кивнул, перехватил пулемёт. — Бежим быстро, вон до той кучи земли. Ты стреляешь, если что, влево, я — вправо. Готов? — Ник кивнул. — Пошли!

Они вскочили и бегом бросились к цели. Джек услышал, как прогрохотал пулемёт Ника, но не позволил себе даже мельком посмотреть, что там такое. Как тут же выяснилось — не зря, потому что над той самой кучей земли, к которой они ломились со всех ног, возник махди — с автоматом у плеча. Джек срубил его короткой очередью, перескочил через земляную кучу и перекатился через плечо, стреляя веером перед собой. Больше тут никого не оказалось.

Ник перелетел через кучу в прыжке, перекатился тоже, страхуя спину Джека.

— Дальше! Быстро! — Джек вскочил. Случайно его взгляд упал на часы — и сознание поразилось: с момента высадки прошло четыре минуты!

Они пробежали мимо горящего планера — переломив крылья, тот лежал в воронке, и сквозь прогоревший верх в гудящем, как печь с хорошей тягой, нутре, было видно два ряда горящих штурмовиков. Погибшие от удара о землю, они так и не выбрались наружу. Над ямой, над костром-могилой/ висел, покачиваясь на зацепившемся за торчащее крыло и уже тлеющем парашюте, ещё один штурмовик — вокруг плыл запах палёного мяса. Ник дёрнулся к нему.

— А вдруг это наш?! — крикнул он, когда Джек рванул его за плечо:

— Конечно, наш, — англичанин дёрнул канадца за собой и выругался: — Да что ты… Снимут потом! А не снимут — так, может, и нас не подберут, так и сгниём где-нибудь… Впер-рёд!

…Махди, сидевшие в траншее и стрелявшие в сторону штурмовиков, скапливавшихся за разбитым ДОТом, совершенно не ожидали удара с тыла. Они слышали частую пальбу миномётов, видели, как обстреливают минами позиции на холме — «северяне», значит, пока не шли в атаку.

Подобравшись ближе, парни метнули в траншею по две гранаты и, лёжа, открыли ураганный огонь с бруствера вниз — в тех, кто ещё остался жив — потом соскочили туда сами.

— Ну как? — подмигнул Джек. Ник улыбнулся в ответ и качнул дымящимся стволом пулемёта. — Ну то-то… Теперь бы ещё наши нас не угрохали…

Это была вполне реальная опасность, кстати, так как штурмовики из-за ДОТа продолжали вести ответный огонь, явно не вникнув в изменение ситуации. Джек взялся за рацию, но его вопли, кажется, не воспринимались применительно к происходящему — их очевидно считали какими-то посторонними переговорами. Тогда юноша, выбравшись в стрелковую ячейку, заорал, срывая голос:

— Хва-тит! Кончай палить, здесь же свои, вот кретины! — и был тем не менее поражён, когда в ответ услышал не менее истошный хорошо узнаваемый вопль Эриха:

— Джек?! Давай сюда!

4

Как ни странно, но всё отделение было цело. Поздравить с этим никто и никого не успел — в атаку на них пошли до взвода пехоты при поддержке — мать их рогатая! — танка, в котором штурмовики оторопело опознали «центурион» незапамятных баснословных времён середины ХХ века.

— Второй раз, — Дик сплюнул. — С места не дают сдвинуться, а нам ведь туда надо! — он указал на ДОТ, расположенный на соседнем холме — оттуда вели плотный огонь по наступающим с противоположной стороны штурмовикам.

— Пулемётам — отсечь пехоту! — командовал Иоганн. — Дик, Густав, танк — на вас! Сразу после отхода противника — контратакуем по цели! — и пробормотал уже тихо: — Хватит сиднем сидеть…

Ник оказался отличным пулемётчиком. Оттопырив щёку языком изнутри, он работал совершенно спокойно и методично, водя стволом по широкой дуге — ра-аз… два-а… три-и… Под огнём «печенега», поддержанным на флангах двумя РПД, пехотинцы противника заметались и упустили танк — своё прикрытие — после чего Елена, Жозеф и Джек пустили в ход подствольники, а Иоганн — шрапнельный магазин «сайги», расстреливая залёгших врагов.

Танк сделал два выстрела — один за другим и оба — по ДОТу, решив, что в нём и остановлены пулемёты. Дик выстрелил, и Жозеф прокричал восторженно:

— Брей ап!^[388]

Танк повернул влево, рыскнул вправо, выбросил клуб чёрного дыма и застыл, выплёвывая из кормы струи пламени.

— Добей! — крикнул Иоганн. Густав выстрелил тоже, и танк окончательно скрыло облако напалмового взрыва. — Вперёд! — швейцарец вскочил, перебрасывая удобней дробовик. — Вперёд!

Контратаки бандиты не ожидали. Отделение ударило клином, стреляя изо всего, что могло стрелять и бросая гранаты «с выдержкой»^[389] — остатки атаковавшего взвода просто превратились в рубленое мясо. Обученные действовать, как одна рука, как один кулак, конфедеративные штурмовики «переигрывали врага на всём поле». Оборонявшие ДОТ бандиты благоглупо считали, что позади ещё продолжается атака «своих», не ведая, что там уже благополучно карабкаются на склон холма «северяне».

Не добегая до траншеи, Джек выпустил в неё гранату и соскочил сразу после взрыва. Запнулся о ящик, выстрелил в поднимавшегося от стенки махди, толкнул падающее тело, всадил штык в согнутую спину целившегося в Елену… Сбоку мелькнул длинный нож в руке махди, выскочившего из капонира — Жозеф подставил ладонь и яростно заорал — клинок прорубил перчатку; Иоганн в упор выстрелил махди в живот картечью.

— Ах-х!..

— Х-ха-а!..

— А-а!..

— М-ма-а!..

Ничего членораздельного — хрип, крики, стоны. Ударом штыка в горло Джек пригвоздил к накату махди с офицерскими нашивками, замахнувшегося топором на Эриха — и штык переломился, а приклад ударил юношу в пах, и тот рухнул на дно траншеи. Махди вновь замахнулся автоматом, его глаза, большие, округлившиеся — смотрели с бессмысленной злобой, он держал автомат за ствол обеими руками, намереваясь размозжить белому голову. Ник мелькнул в прыжке над Джеком, и англичанин увидел, как от удара ногой голова махди откинулась, как капюшон, он повалился наземь, а следом за ним — Ник, свалив и начавшего было подниматься Джека. Канадца ударили по спине автоматом. «Синий берет» — не махди — замахнулся вновь, но через лежащих штурмовиков перешагнул Иоганн — оскаленный, жуткий, он ударил бандоса в лицо кулаком, того отшвырнуло в вихре брызнувшей в стороны крови, и Джек заметил, что Иоганн ударил врага всё-таки не голым кулаком. Очевидно, полотно «бобра» сломалось, но осталась тяжёлая рукоять с ввинченными шипами… Иоганн метнулся вперёд, ударил ещё раз, и череп врага раскололся пополам.

Ник с Джеком наконец распутали руки-ноги-снаряжение и поднялись. Оказалось, что рукопашная в траншее уже закончилась — но она оказалась неучтённым фактором, в ДОТе разобрались, что к чему, перетащили один из пулемётов и вовсю поливали бывшую свою траншею очередями.

— «Гочкис», вот ведь везёт на старьё сегодня… — прохрипел Иоганн. — У-у… Дик, достань его! Густав, тоже давай!

Граната Дика разорвалась в стене ДОТа недалеко от бойницы.

— Бинго,^[390] — прокомментировал он. — Густав, поправку влево!

Поляк выпустил гранату с напалмом, но за миг до этого словно по какому-то наитию расчёта «гочкис» втянулся внутрь, а за ним захлопнулась заглушка. ДОТ объяло пламя, но из него почти тут же снова загремели очереди. Густав выстрелил ещё раз — и ДОТ наконец заткнулся.

— Вперёд, перебежками! — Иоганн выскочил наружу и… еле успел упасть. Теперь уже ручной пулемёт бил откуда-то из разбитых траншей сбоку от горящего разрушенного ДОТа.

— Херст! Херст! — открытым текстом кричала голосом Фишера рация. — Что у тебя?! Они подходят с того края, они сейчас пойдут в атаку! Бери ДОТ! Любой ценой — бери!

Все переглядывались. Ручной пулемёт хлестал густыми злорадными очередями. Слышно было, как из ДОТа — с другой стороны бьют скорострелка и ещё два «гочкиса», прижимая к земле атакующих по фронту парней из 6-го взвода. Там гибли ребята…

— Попробую его снять, — Анна удобней перехватила винтовку и поползла в сторону, к переплетению арматуры и проволоки; за ним высилась куча дроблёного бетона.

— М-мать… — Андрей выбросился из траншеи. — Я его сделаю… — и тоже пополз — вперёд, скрываясь в выемках и за кучками земли.

Но между траншее и ДОТом место было всё-таки очень открытое. Слишком.

Джек видел, как в Андрея попали. Над правым бедром русского вдруг встало отчётливое облачко крови и перемолотой в пыль ткани. Андрей вскинулся, дёрнувшись всем телом и откатился в сторону, зажимая рану мгновенно залившейся тёмным ладонью. Эрих швырнул русскому трос, Андрей намотал его на кулак и предплечье и был втянут в траншею.

— Куда ты полез, идиот?! — выругался Иоганн, глядя на быстро бледнеющего русского, которого бинтовала Елена. — Где Анна?..

…Её увидели сразу. В нелепой, почти смешной позе литовка висела на сплетении проволоки, выпустив винтовку. Из простреленной шеи через раскромсанный пулей ворот РЖ всё ещё текла кровь.

— Анька! — крикнула Елена, рванулась, но Эрих швырнул её обратно:

— Стой! С ней — всё, она пошла домой… — немец сплюнул. Жозеф перекрестился.

«Убита?! — ахнул Джек, холодея. — Как же так?! Не может быть!» — это была последняя связная мысль, дальше в юноше звучал сплошной вопль…

Очевидно, этот вопль заглушил не только мысли, но и страх, потому что Джек, вскочив на бруствер, бросился вперёд бегом. Потом прыгнул в сторону, перекатился, отполз, снова вскочил и побежал опять.

Не больше ста метров. Стометровку он бегал в школе за одиннадцать секунд. Но здесь снаряжение и склон. Прыжок. Джек упал. Перекатился. Отполз. Кучка земли, за которой он прятался, взлетела вверх, метнулась в глаза юноше, словно живая. Действуя по наитию, Джек вскочил, побежал снова — пулемёт молчал, и англичанин неожиданно увидел его совсем близко. Пулемёт. И пулемётчика. Его белые от бешенства глаза. И руки, быстро заправляющие новую ленту. До них — этих рук, этих глаз — было не больше десятка метров, и пулемётчик, видя, что не успевает, привстал и схватился за кобуру на боку.

Первое, что попалось Джеку под пальцы — рукоять финки. И англичанин метнул её — от бедра.

Один из белых, ненавидящих глаз — левый — потух. Рука пулемётчика оторвалась от кобуры, сделала несколько вялых, скребущих движений по воздуху. Когда Джек спрыгнул в воронку — махди был уже мёртв.

В ДОТе открылась бронированная, посечённая осколками, дверь. Высунувшись, кто-то что-то крикнул встревоженно — и дёрнулся обратно, но Джек выстрелили внутрь из подствольника, в два прыжка достиг проёма и вломился внутрь — где пахло порохом, бетоном, кровью и стироформом.^[391]

Он никогда бы не подумал, что ДОТы такие огромные. Трое, выскочившие из соседней комнаты (!!!), набросились на него со штыками наперевес — убить и закрыть дверь! Любой ценой! Джек отбивал удары автоматом — штык был сломан, финку он не вытащил из трупа, до тесака добраться не давали… Он мог только защищаться — не давать себя убить — не давать захлопнуть дверь. И не отступать. Статуи не отступают. Он — статуя, монумент, вросший в исщербленный бетон пола. Всё.

Выскочили ещё двое, державшие в руках сапёрные топоры. «Сейчас, — прорвалась мысль, — они меня кончат. Вот это и правда — всё.» Занося топор, вбок — мешал потолок — один пробивался к Джеку, отталкивая троих первых и оскалив в напряжении зубы.

— Пусти! — Джека оттолкнули. Иоганн перехватил топор уже в размахе, рванул и ударил «хозяином», не желавшим выпускать оружие, об стену. Тот даже не пискнул. Швейцарец крутнул топор, обрушив его на второго — тот подставил своё оружие и заорал, захлебнулся; удержать удар не хватило сил, руки вывернуло, полотно топора Иоганна вошло в голову до топорища… Не вырывая оружия — было некогда — Иоганн повернулся, перехватил махди, замахнувшегося на него штыком, за ствол автомата и за рваньё на груди, вскинул его перед собой, как соломенное чучело, и швырнул в двоих последних. Джек даже двинуться не успел — он лишь снова поразился тому, как быстро при его росте и весе движется швейцарец. но, не шевелясь, англичанин увидел, как вторая дверь, в соседнюю комнату, откуда неслись выстрелы…

— Закрывается! — взвизгнул Джек, тыча автоматом.

Иоганн был бы очень плохим солдатом, если бы не понял сразу, что к чему. Прыгнув к двери таким прыжком, что позавидовал бы какой-нибудь кенгуру, Иоганн заклинил её — упёрся спиной в срез двери, а ногой — в косяк.

Дверь остановилась. Очевидно, у закрывавших её солдат из расчёта были под рукой только пистолеты, потому что Джек услышал заполошные частые выстрелы; Иоганн задёргался всем телом, в голос ругаясь на родном языке, но с места не сдвинулся. Достаточно было кому-нибудь выстрелить в лицо, и…

Ворвавшийся в блиндаж Эрих просунул под ногой Иоганна ствол РПД:

— Химмельдоннерветтер, шшшшайзекюббель…^[392] — конец ругательства обрубила очередь. Иоганн свалился в сторону, РЖ на нём дымился, шлем — тоже. Он, оказывается, нагнул голову и сейчас мотал ею, как оглушённый на бойне бык.

— Ребра переломало… это точно… — мучительно прохрипел он. — Хелен, флажок скорее, а то нас тут сейчас свои же…

Оторвав от установленной на столе рации антенну, Елена быстро нацепила на неё алый флажок Рот и, выставив в бойницу, помахала им, а потом закрепила. Густав и Жозеф перетаскивали к противоположной бойнице скорострелку, Ник — «гочкис». Джек потащил второй. Дик помог войти в блиндаж Андрею и усадил русского на ящики. Трупы и лужи крови мешали ходить. Иоганн по рации кричал что-то весёлое; Джек, выставив ствол пулемёта в бойницу, увидел висящую в переплетении проволоки Анну — девушка висела так спокойно, что казалась просто-напросто частью окружающего жуткого пейзажа… А ещё он увидел, что вокруг — светло. Наступил день, но необычайно чистое небо скрывали облака жирного дыма, и временами совсем темнело. Однако, картина поля боя предстала во всей своей отвратительной масштабности. Казалось, что сражавшиеся здесь существа обезумели и просто никак не могут остановиться в беспощадном, страшном, диком самоистреблении. Из тыла бандитов подходили подкрепления — но было уже поздно, потому что с другой стороны двигался вал техники — армия прошла минные поля.

Десант выполнил свою миссию…

…Без особого интереса все смотрели на идущие мимо колонны с танками во главе. Потом Эрих поднялся:

— Пошли наружу, — угрюмо сказал он, — тошно мне здесь.

— Помоги встать, — попросил Андрей, опираясь на плечо Дика. А Джек сказал:

— Схожу за Анной, — и добавил: — Ей плохо там. Одной.

* * *

«Встречное сражение окончилось нашей решительной победой. В 12.05. противник начал отступление по всему фронту, сейчас отступление переросло в бегство. Глубина нашего продвижения на 18.00. - от 10 до 80 км.»

«Подразделения англо-саксонской армии вышли к берегу моря Чад, завершив рассечении бандитской армии противника надвое.»

«„Форт Большой Шлем“ блокирован конфедеративными ротами.»

«„Синими беретами“ брошены почти вся техника и тяжёлое оружие.»

«Потери десанта на 12.0 составили 211 человек убитыми и пропавшими без вести. Подсчёт продолжается…»

5

Убирали трупы.

Прекратилась стрельба, и — бок о бок — непримиримые враги разыскивали раненых и оттаскивали мёртвые тела. Это было необходимо, и на два часа беспощадное истребление прекратилось, словно его и не было.

Но чтооно было — и что оно вот-вот должно возобновиться — помнили все. И сторонились друг друга, стараясь не замечать, даже если враг проходил рядом.

2-е сидело на краю траншеи. Все молчали в лёгком отупении. Иоганн чистил нож. Елена бинтовала Жозефу разрубленную ладонь. Дик, расстегнув ремень шлема, сидел, закрыв глаза, рядом с лежащей Анной… Густав равнодушно смотрел на носки сапог. Ник то и дело отпивал из фляжки и после каждого глотка опускал голову. Джек аккуратно, методично проверял и оправлял снаряжение. Эрих замер, закрыв лицо ладонями. Андрей, смоля в стиснутых зубах сигарету шипящими затяжками, осматривал простреленное бедро.

Остановившийся на противоположной стороне капитан «синих беретов» — невысокий, но крепкий, с жёстким лицом — без особого интереса наблюдал за своими врагами. Всё его лицо было покрыто сплошным слоем пороховой гари.

Джек перетянул плечевые крепления РЖ и поднял голову. И застыл. Потом — оттолкнулся от земли и легко перескочил траншею.

— Ты куда? — спросил тут же Иоганн.

— Сейчас… я сейчас… — почему-то косноязычно сказал Джек и поспешил за уже уходящим капитаном, вглядываясь в его спину. Наконец — позвал:

— Капитан Визен.

«Синий берет» обернулся. И Джек, будто споткнувшись, замер. И повторил — уже уверено:

— Капитан Визен.

— Да? — офицер говорил по-английски. — Что тебе нужно, белячок?

— Сказать вам пару слов, — Джеку больших усилий стоило так говорить — спокойно, без напряжения. — И потрудитесь говорить мне «вы».

— С какой стати, щенок? — презрительно спросил Визен, щурясь.

— Ах так? Хорошо, — Джек удовлетворённо кивнул. — Ну так слушай, скотина. Оч-ч-ч-чень внимательно меня слушай. Ты убил моих друзей. Ты — палач и маньяк, Визен.

— Убил твоих друзей? — Визен нахмурился, потом — рассмеялся. — Ну и ориентир! Я столько ваших укокошил, что всех и не упомнишь. Да и нет желания, если честно.

— А я тебя хорошо помню. Ма-Адир месяц назад. Я один остался жив из двенадцати наших. Ты поленился меня искать.

— А! — капитан хлопнул себя по лбу, и хорошо знакомая Джеку улыбка появилась на его губах. — Это где мои дебильчики одного вашего перед смертью опетушили… — Джек не понял этого слова, но догадался и не сдержал ненавидящей дрожи. Визен улыбнулся ещё шире. — Помню… Так это, значит, я тебе подарил жизнь?

— Через две недели в нашем тылу ты убил мою девчонку, — продолжал Джек, спрятав руки за спину, чтобы Визен не видел, как пальцы сами собой сжимаются в кулаки.

— Ого! — бандос непритворно удивился. — Совпаденьице… В тебя я тогда промазал… но получилось ещё лучше, я гляжу? Так я пристрелил твою сучу, трусливый щенок? Удачно… Ну а ты чего теперь хочешь?

— Я хочу тебя убить, — сообщил Джек спокойно. — И я тебя убью.

— Ну-у… — лицо капитана стало разочарованным, — это я слышал много раз. Грозили, а потом… Они все — умерли. Я — жив. И буду жить.

— Это ненадолго. Я тебя убью. Я, Джек Брейди с Острова, отправлю тебя в ад, капитан Визен. Даже если это будет последнее, что я сделаю. Светом клянусь, Солнцем клянусь.

— Так ненавидишь?

— Ненавидеть можно человека. Человека, капитан. А ты — нет, ты не человек. Я не знаю, — очень мальчишеским жестом Джек потёр нос, — не знаю, кто ты, что ты, откуда и чьим попущеньем выполз ты на свет, но вот тебе слово: я тебя убью. Жди, — и, повернувшись, пошёл к траншее.

Сидевшие около неё давно смотрели на говоривших. Визен скользнув взглядом по их лицам — и вдруг заторопился прочь. Ему явно стало не по себе.

— Кто это был? — нагнав его, спросил один из бандитских офицеров, молодой лейтенант.

— Да так, — Визен повёл плечами, чтобы избавиться от неприятного ощущения. Улыбнулся. — Один белячок, которого я в своё время плохо искал и который теперь поклялся меня убить. Англичанин.

— Англичанин? — нахмурился лейтенант. — Они нечасто ненавидят и редко клянутся… но ненавидят страшно и клятвы выполняют. Или погибают, стараясь выполнить.

Визен осклабился, хлопнул лейтенанта по плечу:

— Этот — погибнет…

… - Это был Визен? — спросил Дик, едва Джек, вернувшись, уселся на место. Джек кивнул. — Я так и понял. Если честно, я думал — ты его застрелишь.

— Нет, — Джек поднял на новозеландца узкие, как ножи, холодные глаза. — Нет, Дик. Он меня унизил. Если бы я сейчас выстрелил в него — это была бы просто месть, он бы погиб… и всё. Ничего бы не понял. Я хочу, чтобы он сначала был побеждён. Понимаешь — по-беж-дён. Он и всё, что за ним стоит. Чтобы он понял: его победил — я. Иначе всё бесполезно. Иначе я не хочу.

Дик прищурился.

— О-го… — медленно и с уважением сказал он. Хотел добавить ещё что-то, но Иоганн внезапно подал команду:

— Отделение — смир-на!

Все вскочили. К ним подходил генерал-майор Бачурин. Правое плечо генерала было перебинтовано. Следом за командиром сводной дивизии шёл Фишер — вроде бы, целый.

— Товарищ генерал-майор… — Иоганн начал рапорт, но Бачурин прервал его движением руки:

— Вольно, сержант.

— Отделение — вольно!

Бачурин внимательно оглядел лица солдат. Задержал взгляд на трупе Анны, на забинтованном бедре Андрея…

— Садитесь… Кто первым ворвался в ДОТ, сержант?

Иоганн, который так и не сел, отрапортовал:

— Рядовой Джек Брейди!

Джек вскочил и подтянулся, вздёрнув подбородок. Бачурин подошёл совсем близко — Джек видел усталые твёрдые глаза, ощутил запах — обычный солдатский запах, как от любого парня из их роты… Ему вдруг стало жалко генерала — крепкого, но уже немолодого, видевшего ещё Безвременье и всю жизнь провоевавшего… Трудно ему, наверное, поспевать в бою за молодыми…

…А генерал видел перед собой подтянутого мальчишку с недетскими глазами и горькой складкой между бровей, но ещё совсем юными обветренными губами. И вспоминал себя в давние-давние времена, в мире, в который этот мальчишка не поверил бы, случись ему тот мир увидеть… Обычный нынешний мальчишка — солдат его дивизии. Десятки таких лежали на склонах холмов, которые он сегодня взял, успев уже доложить о победе. «Мы перед ними виноваты, — подумал генерал. — Много раз и во многом виноваты. И не оправдаться тем, что они — добровольцы, что они знали, на что идут… ничего они не могли знать!» Вспомнились погибшие сыновья, и генерал вдруг почувствовал себя старым и усталым…

… - Рядовой? — переспросил Бачурин. Покачал головой. — Ланс-капрал. Ланс-капрал Джек Брейди. Подадите мне представление, капитан.

Фишер кивнул. Джек хлопнул глазами. Фишер — капитан?! Постойте… что он сказал?!?!?! Джек облизнул губы.

— Отвечай, дурень, — напомнил Иоганн. И все, в том числе генерал-майор, добродушно заулыбались.

— Служу победе! — выкрикнул Джек. Получилось заполошно, он покраснел, но Бачурин уже отвернулся. Он заложил руки за спину… и солдаты увидели, как генерал крепко сцепил дрожащие пальцы. Бачурин осматривал холмы, где санитары уже сносили раненых и убитых к вертолётам. Трупов было много. И кое-какие просто складывали в мешки. Чтобы удобней было нести.

По частям…

— Они погибли, как подобает воинам, — генерал не поворачивался, и в его голосе не было никакой патетики. Но потом голос дрогнул: — Они не боялись смерти, потому что верили в жизнь!..

… - Поздравляю, — Дик хлопнул Джека по плечу.

— Есть с чем, — поддержал Эрих. Джек посмотрел вокруг растерянно — все были за него искренне рады, а он сам не очень-то понимал, если честно, что именно сделал.

— Ты храбрец, англичанин, — Иоганн качнул Джека за плечи, а потом вдруг стиснул и приподнял в воздух. — У-ух!

— Пусти! — рассмеялся Джек, вырываясь. Иоганн поставил его на землю и отдал честь. — Ну держитесь, рядовые! — грозно сказал Джек. Жозеф сделал вид, что очень испуган.

— Так, — Иоганн потёр грудь, скривился. — Сейчас глотаем по таблеточке против страха и идём спатеньки.

— Самое то, — поддержал Дик. Джек, наконец отомкнувший от автомата обломок штыка, наклонился и взял у Анны её штык.

— Пошли.

6

Успех операции был полным. За двое суток линии африканских фронтов резко сдвинулись. Во многих местах противник элементарно бежал, стараясь скрыться или раствориться среди местного населения. Конкретно 10-я дивизия на 70 % освободила Крэйндален, надвое раскроив противостоявшую ей группировку врага. Да и от её пятнадцати тысяч осталась едва четверть.

Штурмовые роты теперь располагались в тылу, на захваченных позициях врага. Было объявлено пополнение, и все три роты в нём на самом деле нуждались. «Эдельвейс» потерял убитыми 85 и полностью списанными 11 человек, «Волгоград» — 77 и десять, «Мёртвая Голова» — 69 и 12 человек соответственно. Однако, потери противника были гораздо больше — за двое суток «Армия Центральной Африки» потеряла половину личного состава убитыми, пленными и дезертировавшими. Самые большие потери убитыми пришлись на долю «синих беретов», и сейчас командование спешно мобилизовывало всех махди, которые могли держать оружие, с территорий, всё ещё подконтрольных бандитским «властям»…

…Захваченные блиндажи были не такими удобными, как покинутые за холмами, да ещё и оказались повреждены, так что для налаживанья нормальной жизни в них пришлось поработать. Андрей отправился в госпиталь, а Джек получил перед строем — так же, как и Жозеф — нашивку ланс-капрала с объявлением «за храбрость». Во взвод прибыл новый лейтенант по фамилии Скобенюк, встретили его настороженно, пока было неясно, что он за человек… Фишер вышел в капитаны, командовал «Волгоградом» вместо капитана Мажняка — тот погиб в начале боя.

А пополнение так и не прибывало.

* * *

Дик разбудил Джека ещё затемно. Вечером юноша лёг поздно и меньше всего сейчас хотел вставать. Не открывая глаз, он попросил:

— Потом, а?

Дик хмыкнул:

— Что потом?

— Всё, — отрезал Джек решительно, стараясь спрятать голову под подушку — и начисто забыв, что подушки-то нет, а спит он на патронной сумке. Дик, засмеявшись, весьма бессердечно потряс его за плечо:

— Поднимайся, поднимайся. Сам, между прочим, вызывался за барахлом ехать.

— Давай днём, — предложил Джек, уже чувствуя, что сон прошёл, но ещё надеясь отбрыкаться.

— Давай, — покладисто согласился Дик. — Конечно, на сумке намного удобней, чем на подушке.

— Ох, — Джек сел, попытался спрыгнуть со второго яруса, забыв, что в этом блиндаже он всего один. — Ну вот зачем мне всё это надо?!

— Вот потому ничего и нет, что никому ничего не надо, — поучительно заметил Дик. — Встанешь ты, наконец?!

— Встал я уже, встал… — Джек поднялся. — Ччччччёрррт… где у них умывальник?

— Он пока не работает, — напомнил Дик.

— Тррррижды чёрт… Полей мне, пошли. Как там, снаружи?

— Дождь, — Дик был лаконичен.

— Правда, что ли? — поморщился Джек.

— Правда. Зима наступает. Снег скоро пойдёт… — Дик проследил, как англичанин недовольно высовывает наружу нос. — В госпиталь к Эндрю заедем?

— Конечно… Сигарет ему надо отвезти, найдём где-нибудь по дороге.

* * *

Когда рассвело, дождь стал ещё более мерзким. Правда, не похолодало ничуть, но «багги» бросало на бездорожье, мокрые холмы казались безрадостными, а люди на постах — усталыми. На бывшей нейтралке теперь располагались подтягивающиеся тылы, и трудно было поверить, что ещё недавно в этих самых местах приходилось патрулировать и сражаться, что здесь погиб Ласло, погибло отделение О'Салливана… За тылами, по слухам, уже тянулись и переселенцы.

Они проехали через две деревни. Храмы Ала Шамзи, этого «властелина боли и пожирателя солнца», были сожжены, торчали сырые головёшки. Жители, судя по всему, попрятались, и было ясно, что теперь их ждёт одна судьба — постепенные деградация и полное вымирание.

— Дымящееся Зеркало… — задумчиво пробормотал Дик, лихо крутивший руль. Дождь хлестал по натянутым на головы капюшонам, бил в лица — пришлось натянуть очки. «Багги» ныряла в ложбины, выскакивала из них, словно подброшенная катапультой, шла юзом…

— Что? — не дослышал Джек, державшийся за каркасную трубу.

— Дымящееся Зеркало, — повторил Дик. — Всё-таки странно…

— А что за Дымящееся Зеркало? — Джек вспомнил предмет, виденный на стене во вражеском блиндаже, где они тогда захватили так загадочно потом исчезнувшего бандитского командира.

— Штука такая, — довольно туманно ответил новозеландец. — Вообще, Джек, в нашем мире очень много странного осталось после Безвременья. Не разберёшь даже, откуда что взялось и что какая вещь значит. А есть и такие вещи, которым, по здравому разумению, вовсе неоткуда было браться, а они — реальны.

— Что-то я не пойму, что ты говоришь, — слегка раздражённо отозвался англичанин. — И так погано, а тут ещё твои загадки.

Дик хмыкнул, снова крутнул руль — «багги» околесила, подняв целую волну жидкой грязи, глубокую пенящуюся воронку.

— Многие люди — умные люди — говорят, Джек, что всё, что происходило с людьми до Войны — это часть чьего-то плана. Кто-то зачищал нашу планету от нормального человечества, заменял его мутантами и моральными уродами. А когда шарахнула ядерная война — он и это попытался повернуть в свою пользу… и почти выиграл. И сейчас всё ещё пытается повернуть мир на свою сторону… Да не бери в голову, я с этим сам ещё не разобрался. Может, если хускерлов фирдовских поспрашивать — они больше расскажут, если захотят.

— Всё ты знать хочешь, — заметил Джек. Дик пожал плечами:

— Конечно. Прошлый мир, если по большому счёту, погиб от невежества. Понимаешь… — «багги» перескочила ещё одну выбоину, меньше, — …люди того времени на самом деле были потрясающе невежественны. Точнее — они много знали, больше нашего во многом — и ничего не понимали… Они катастрофически не умели думать, сопоставлять знания и делать выводы. Вот скажи, тебе не кажется странным, что нашим государством, Англо-Саксонской Империей, управляет Император, а государственным строем официально назван коммунизм?

— А что тут странного? — удивился Джек.

— Ну, тебе это не кажется… — Дик подыскал слово не сразу, — …несовместимым, что ли?

— Нет, конечно, — ответил Джек, честно поразмыслив и слизнув с губ воду. — Почему это должно быть несовместимым? Я со школы помню: власть Императора, монархия — это же политическая форма правления. А коммунизм — социально-экономическая формация. Они не пересекаются. Ну, как нам объясняли: на фундаменте стоит дом. Фундамент и стены дома — это разные вещи и в то же время одно целое. И при желании их можно менять и комбинировать. Главное, с умом.

— Ну вот, — кивнул Дик. — А в головах у людей того времени на основе их «жизненного опыта» торчал суковатый клин: Империя и коммунизм несовместимы.

— Да почему?! — возмутился и засмеялся Джек.

— А я не знаю, — пожал плечами Дик. — Нет, наверное, какие-то причины изначально для этого были. Но это были причины конкретного отрезка времени. Время менялось, и очень быстро, а клин оставался. Как молитва, смысла которой не понимают, но которую читают заученно и верят, не думая.

— Как можно верить таким вещам — не думая? — не понял англичанин. — Чему же тогда ты веришь? Откуда знаешь, что это правильно?

— И этого я не знаю, как они там обходились. Лично я думаю постоянно. Даже когда не хочу.

— И я… — вздохнул Джек. Дик продолжал:

— Их вообще очень трудно понять. Ведь были и вещи, которым верить надо просто на ощущениях. Вот ты, например, знаешь, что такое добро?

— Конечно, — уверенно ответил Джек.

— Ну, объясни, — предложил Дик. Джек несколько секунд помолчал, потом признался:

— Не могу. Но я точно знаю, что это такое.

— Вот-вот… — кивнул Дик. — А тогда люди, считавшие себя самыми умными, могли потребовать с тебя доказательств того, что ты правильно понимаешь философскую категорию, которую не можешь даже выразить словами. Понимаешь, для них добро было не ощущением, а философской категорией! Кто-то из таких ничтожеств, я читал, только фамилию не запомнил, ёрничал: «Добро установить очень просто. Нужно просто собраться всем хорошим и убить всех плохих.» И ему чаще всего не осмеливались ответить, что по большому счёту ведь это действительно так! Не осмеливались, чтобы не быть обвинёнными чёрт те в чём. Была такая история — во время Второй Мировой войны несколько сумасшедших надзирателей одного лагеря для пленных делали из их кожи перчатки и абажуры для ламп. Это на несколько десятилетий стало символом чудовищного зверства так называемых «тоталитарных режимов». Когда же один «деятель искусств» незадолго перед Третьей Мировой выставлял на всеобщее обозрение «скульптуры» из высушенных человеческих тел — та же самая ополоумевшая орда «разоблачителей тоталитаризма» исходила слюной от умиления по поводу «нового слова в творчестве»… Джек, не пытайся искать этому объяснений. Эти люди были тяжело и массово больны психически. Так больны, что наши учёные только-только начинают с краешку разгребать довлевшие тогда над миром проблемы — изучать их сложно, потому что часто невозможно понять мотивы поступков наших предков… И вот почему я, Джек, искренне считаю, что в тот период Землёй целенаправленно руководила некая невероятно мощная и совершенно злая Сила. И она никуда не делась и сейчас, хоть и ослабела…

Дик не договорил. С вершины очередного холма он заметил отряд всадников — человек десять — галопом скакавший наперерез через пологую лощину.

— Партизаны, — бросил он. — Кажется, что-то нужно…

В самом деле, скакавший впереди партизан, встав в стременах, размахивал винтовкой. Выключив мотор, Дик позволил «баги» сползти к подножию холма.

Всадники остановились поодаль — лишь первый, махавший винтовкой, подскакал вплотную. Дик услышал, как Джек выдохнул сквозь зубы. Потом негромко сказал партизану:

— Давно не виделись.

— Ну и хвала Солнцу, — без намёка на юмор ответил всадник, и Дик теперь тоже узнал партизана, с которым Джек подрался на празднике. — Надо же, а я к тебе скачу…

«Филипп… Филипп… Филипп Летчи! — вспомнил Дик, садясь в пол-оборота. — Друг старшего брата Стеллы.»

— Кто убил Стеллу? — спросил Филипп с седла, не сводя глаз с Джека. Глаз пристальных и недобрых. Джек медленно пожал плечами. — Ты знаешь, — это прозвучало утверждением. Да это и было утверждением…

— Зачем тебе? — спросил Джек, разглядывая текущий с верха холма бурный серый ручей.

— Я хочу его найти и убить. Кровь за кровь.

— Ну нет, — Джек покачал головой. — Во-первых, он — мой. А во-вторых… — юноша помедлил. — Во-вторых, он тебя убьёт.

Филип неожиданно оскалил зубы, как увидевший опасность зверь. Неуловимым движением вздёрнув коня на дыбы, прокричал:

— Это я, я его убью! Не хочешь говорить — проваливай к чертям, я узнаю сам! Пош-шёл!

* * *

Сигаретами «Герцеговина-Флор» разжились у часового-фриза из английского корпуса, караулившего затянутые брезентом контейнеры. Подальше, на перекрёстке дорог, дымила полевая кухня с гербом опять же англосаксонской армии. У самой дороги под раскинутым прочным тентом красивая девушка в форме стояла у здоровенной электропечки и нескольких варочных баков, посматривая по сторонам. С тента сбегали струйки воды.

— Давай заправимся, — предложил Джек. Дик мельком посмотрел на часы и кивнул.

Остановив машину на обочине, они подошли к кухне — девушка издалека рассматривала идущих парней с явным интересом.

— Добрый день, мисс, — улыбнулся Дик. — Может быть, накормите соотечественников?

Улыбнувшись в ответ, девушка ответила тоже по-английски, но с валлонским акцентом:

— Тут одна крыска на плиту запрыгнула, будете?

— Только разогрейте, — буркнул Джек, опершись на раздачу. Он всё ещё переживал разговор с Филиппом. Валлонка с тем же интересом посмотрела теперь уже конкретно на него:

— Почему молодой ланс такой грустный? Он хочет, чтобы я дала ему побольше кетчупа?

Джек промолчал. Девушка, пожав плечами, снова улыбнулась Дику, ловко выбросила на картонные тарелочки по две дымящихся сосиски, пшикнула кетчупом, плюхнула тушёную капусту и, достав из стерилизатора две вилки, добавила к ним на тарелки по куску серого хлеба.

— Вот, пожалуйста, приятного аппетита… — она посмотрела на небо. — Да заходите сюда, всё равно же пусто пока. Чего вам на дожде мокнуть?

— Спасибо, мисс, — кивнул Дик и толкнул друга в бок: — Пошли.

Валлонка выдвинула два лёгких стула, и ребята, плюхнувшись на них, принялись за еду.

— Вы с фронта? — поинтересовалась девушка. Джек кивнул. Дик ответил:

— Да, проездом. А ты что тут делаешь?

— Служу. Мой парень — зенитчик в бригаде, ну а я с ним.

— Служба — не бей лежачего. Можно спать целыми днями.

— Он тоже так говорит.

— А ты откуда сама? — спросил Дик с интересом.

— А мы оба из Шарлеруа. Это посёлок такой маленький.

— А-а, знаю, слышал… у нас оттуда один парень родом. Вкусно готовишь.

Девушка улыбнулась:

— Это не я, это микроволновка.

7

Арвид Крэйн, тяжело ступая, шёл мимо сложенных в ряд трупов. Их было пять. Трое раненых только что были отправлены в госпиталь, двое живых — под арест.

Билли шагал следом за отцом, придерживая палаш на бедре и глядя в землю. Он ощущал себя виноватым — и Летчи, и все остальные были из его отряда.

— Ты знал, что он собирается охотиться за этим Визеном? — не поворачиваясь, спросил Крэйн. Билли поднял голову:

— Нет. Но я всё равно виноват, отец. Я командир.

— Да, — сухо подтвердил Крэйн. — Поедешь в экспедиционный корпус. Будешь заниматься закупками, пока я не сочту нужным вызвать тебя обратно, — Билли издал сдавленный звук, и Арвид, быстро обернувшись, спросил: — Что не так?

— Ничего, отец, — мальчик уже справился с собой.

— Перед этим развезёшь убитых по фермам. И проследи, чтобы было сделано всё необходимое для семей.

— Да, отец, — Билли провёл концом длинного хлыста со стальной рукоятью по верхушкам мокрых и неярких поздних цветов, сжал губы.

— Ещё. Мы меняем позиции, нас сменит скандинавский батальон англосаксонской армии.

— Они не знают местности, отец, — негромко сказал Билли. Крэйн повёл плечом:

— Не важно, всё самое трудное тут уже позади… Мы перебазируемся в дельту Нэйтив Северн, на границу с Йотунхеймом. Там что-то странноватое творится… — Арвид хотел ещё что-то добавить, но прогудел сигнал уоки-токи, и он снял аппарат с плечевого ремня: — Да, Крэйн… Доброе… Да? Отлично… Принимай всех, у нас потери. Сколько их?.. Девяносто семь, хорошо… Да, пусть ирландцы. Предупреди всех, что мы дадим земли к востоку от Северна, там придётся драться. Обрисуй ситуацию подробно…

Крэйн отошёл, продолжая разговаривать. Билл, склонив голову. Внимательно вглядывался в лицо Филиппа Летчи. Снайперская пуля попала ему в левый висок и прошла насквозь. Так же были убиты и остальные…

Широко шагая, мальчик отошёл туда, где его ждали с лошадьми ещё двое парней из его отряда.

— Куда едем? — спросил один из них, передавая поводья Биллу. — Домой?

— К штурмовикам, — Билл легко взлетел в седло.

* * *

Водопровод наладили в день возвращения Андрея. В этот же День Жозефу исполнилось семнадцать лет, и это решено было отпраздновать, поэтому Джек не получил ни малейшего удовольствия, когда в разгар веселья Эрих, выходивший наружу, сказал, едва вернулся:

— Там тебя ждут.

— Кто? — недовольно спросил Джек, тем не менее вставая. Эрих пожал плечами, уже потянувшись за бутербродом с паштетом:

— Партизан какой-то.

— Сейчас я разобью ему морду, — решительно сказал Джек, направляясь к выходу. Он имел в виду Филиппа — и удивился, увидев незнакомого мальчишку, намного младше себя самого и Филиппа тем более. Уперев одну ногу в скат блиндажа, он похлопывал по голенищу забрызганного грязью сапога со шпорой и форсистым отворотом стеком.

Впрочем, когда парнишка поднял голову на звук шагов, его красивое лицо показалось Джеку совершенно определённо знакомым.

— Уильям? Билл Крэйн? — теперь Джек его точно вспомнил, и партизан кивнул:

— Мы, наверное, виделись? — спросил он равнодушно.

— Да, в деле с бен Рушдадом… Ты меня вряд ли запомнил, но я тебя помню… Так ты меня искал, что ли?

— Да, — Билл оттолкнулся от ската, шагнул к Джеку. — Ты был парнем Стеллы?

Морозом стянуло щёки. Но ответил Джек спокойно:

— Я и сейчас им остаюсь.

— Тот, кто убил её… — Билл медленно подбирал слова, бессознательно вертя хлыст в пальцах, — он застрелил сегодня за линией фронта пятерых наших, в том числе — Филиппа Летчи.

— Я ему ничего не говорил! — теперь Джек почти крикнул это. — Я вообще его предупреждал!

— Он узнал сам. И думал, что… что выследил этого Визена.

— Мы тоже так когда-то думали, — Джек махнул рукой.

Билл кивнул. Помолчал, потом так же бессознательно взъерошил себе волосы. Досадливо сморщился:

— У меня будет одна просьба. Попроси свих друзей… Если тебя убьют, — он сказал это буднично-спокойно, — пусть они сообщат мне. Я приеду и выслежу эту сволочь. Поверь — я хороший охотник.

Джек слегка усмехнулся:

— Пусть так. Хорошо… Но тебе не придётся об этом беспокоиться. Визена я убью сам.

Несколько секунд Билл Крэйн смотрел в глаза Джека Брейди, а потом вдруг улыбнулся:

— А ты отличный парень. Сумасшедший, конечно, но мы все сумасшедшие, слава Солнцу. Нормальные не выживают в день Рагнарёка и не выигрывают войн… Если захочешь остаться на нашей земле после войны — свяжись со мной. Мне нужны будут сумасшедшие — идти в Йотунхейм и в леса по рекам.

— Вряд ли я останусь тут после войны, — ответил Джек (пусть и хотел, мелькнула мысль). — Но я тебе благодарен. Приятно, когда тебя называют сумасшедшим.

Били Крэйн свистнул хлыстом и вдруг указал им на грудь Джека:

— Молот? Ты — асатру?

— Нет, это просто подарок. Как раз в той деревне и подарили.

— Хороший подарок, — Билл полез за пазуху, под куртку и рубашку — и достал такой же молоточек, только каменный. — Это я получил, когда мне было десять. Мы с отцом ездили продавать картошку на юг.

— Картошку? — засмеялся Джек. Билл тоже улыбнулся:

— Да, вот такой экзотический фрукт. Поездка была с большой стрельбой…

Он аккуратно убрал молоточек. Штурмовик и партизан разглядывали друг друга с откровенной уже симпатией. Каждый подумал: жаль, что приходится разъезжаться, это был бы хороший друг…

— Ну, ладно, — Билли протянул ладонь, — мне пора. Может, ещё и встретимся…

— Может, — Джек пожал руку от души. Ему на самом деле хотелось верить во встречу…

…В блиндаже отсутствия Джека вроде бы никто и не заметил. Но, когда он уселся на место, Дик, нагнувшись ближе, спросил:

— Кто это был?

— Средний Крэйн, — ответил Джек, и новозеландец поднял бровь, но ничего не сказал. Андрей, опиравшийся на гитару, подбородком, со смехом вспомнил:

— В госпитале лежал через кровать от меня один партизан, снайпер. Боди каунт — больше шестидесяти голов… Так во там приехал корреспондент, берёт интервью, расспрашивает у всех, что и как, дошёл и до этого снайпера, повосхищался, а потом и спрашивает: «Скажи-ка, а почему ты не в регулярной армии, а в партизанах?» Снайпер на него посмотрел, как на больного, и спрашивает в ответ: «Да где ж вы видели, чтоб тринадцатилетних в армию брали?!»

Особого смеха история не вызвала, да Андрей смеха явно и не ожидал. Все отлично знали, что воевать приходится в самых разных возрастах, а такого понятия, как «регулярная армия», не существовало ещё каких-то десять лет назад. Настроение резко упало — вспомнилась Анна, вспомнилось то, что никогда больше она не сядет за один стол с друзьями… И, как частенько бывало в трудные минуты, Андрей удобней взял гитару — и зазвучала песня:

— Вечерний свет в холмах погас.

В лощинах сыро и темно.

Вода во флягах, как вино.

Война не понимает нас.

Вода во флягах, как вино…

Война не понимает нас…

Второй куплет пели уже вместе — эту песню с неизвестным автором любили на фронтах.

— Пусть оставались мы не раз

в холмах тех с ней наедине —

но ни на склонах, ни на дне

война не понимала нас.

Но ни на склонах, ни на дне

война не понимала нас…

На гребни высланы посты,

их поменяют через час.

Война глядит из темноты,

она не понимает нас.

Война глядит из темноты,

она не понимает нас…

А мы опять не жжём костры,

а мы опять не тушим глаз.

Война не понимает нас,

иначе б вышла из игры.

Война не понимает нас,

иначе б вышла из игры…

Вечерний свет в холмах погас.

В лощинах сыро и темно.

Вода во флягах, как вино.

Война не понимает нас.

Вода во флягах, как вино…

Война не понимает нас…

Наступила тишина. Эрих протянул: «Да-а…» — и негромко ругнулся по-немецки. Жозеф разлил самогон.

— Иди к чёрту со своим пойлом, — посоветовал Иоганн. — Я слышал — от него слепнут нечего делать.

— Слепнут от технического спирта, если кто такой идиот и его пьёт, — возразил Андрей.

— Ты просто чертовски умный, — то ли в шутку, то ли всерьёз сказал Эрих. Андрей в ответ шевельнул бровями. Жозеф предложил неожиданно:

— Давайте сыграем в интересную игру…

— В пое-езд! — с идиотским восторгом перебил его Андрей, и они с Еленой расхохотались — очевидно, им эта фраза что-то говорила.

— В «вырвиглаз», — с угрозой сказал Жозеф. — Я в покер хотел предложить сыграть… Эй, Густав, ты в честь какого праздника решил надраться?

Поляк под шумок высосал третий стакан. Кажется, вопроса он не услышал.

— А всё-таки все славяне — алкаши, — сказал Эрих. Елена кашлянула, и немец смутился, а девушка с невинным видом спросила:

— А это правда, что в старые времена если в Германии вечером кто-то шёл по улице трезвым — его сразу принимали за иностранца?

— Ага, — злорадно сказал Джек, — получил, чёртов краут?! Так его, агрессора, братья-славяне!

— Эх, а ещё германцы, — укорил Эрих англосаксов, и Дик заметил:

— Были. Далековато наши пути разошлись… хотя сейчас, похоже, вновь сходятся. Меня это радует.

— Изменчивая барышня Политика… — насмешливо пропел Ник.

— Кто-то хотел нас учить дедовым секретам рукопашки, — напомнил Эрих, и канадец кивнул:

— Хоть завтра.

— Ник, — спросил Джек, — а у тебя есть девчонка?

Ник слегка покраснел и, расплескав, пододвинул к себе стакан с самогоном.

— Не пей ты эту гадость, — посоветовала Елена. Но Ник уже опрокинул стакан и сидел, выкатив глаза и пытаясь открыть рот и вдохнуть поглубже, что в целом было не слишком умно.

— Стоп. Закуси, — Андрей деловито сунул во всё-таки открывшийся рот кусок хлеба с аккуратно уложенной шпротой. Ник бешено задвигал челюстями, потом выдавил:

— Первый раз пью, честное словооо…

— Лучше бы и в последний, — заметил Дик. — На войне вовсе не обязательно пить. Или тебе понравилось?

Ник под добродушный смех замотал головой.

Андрей достал фотографии — пока он валялся в госпитале, из дома переслали письмо со снимками заново строящейся Занадыровки.

— Девчонок полно, — со смехом, но и явно озабоченно говорил русский. — Много ли они там одни сделают?

— А красивые девчонки, — заметил Жозеф, вертя одну из фотографий. — Может, поеду в отпуск к тебе, передам привет, помогу…

— А ты что-то можешь? — ехидно осведомился Эрих. — Только породу испортить…

— «О нас не беспокойся, — читал между тем Андрей, не обращая внимания на снова затеявшийся спор. — Тут у нас теперь тихо, даже банды не доходят. Ты, главное, воюй хорошо и приезжай в отпуск, а лучше бы и насовсем…» Насовсем, — повторил он, уставившись поверх письма в стену остановившимся взглядом.

— Браунид офф, — сказал Иоганн. Джек покосился на швейцарца:

— Неужели ты никогда не скучаешь по дому, сержант?

Лицо швейцарца стало задумчивым.

— Я жил в одиннадцати местах, — сказал он серьёзною — Из своих девятнадцати я провёл в Винтертуре лет пять, не больше. Два первых и три между десятью и тринадцатью, когда отец получил назначение в Айсонскую школу. Моим домом всегда была моя семья. Если я и скучаю, то лишь по ним.

— Эй, — вдруг поднял голову не ставший продолжать спор и о чём-то задумавшийся Жозеф, — а давайте скинемся? — он полез в карман и вытащил чеки, примерно на триста. — Оп! Держи, Андрей. Пошлёшь в деревню.

— Хорошая идея, — Иоганн тоже сунул руку в карман куртки.

— Пожалуй, — согласился Дик. Все задвигались, доставая чеки, но Андрей воспротивился:

— Да вы что?! — возмущённо спросил он, покраснев. — Я не возьму нипочём!

— А мы тебе ничего и не даём, — хладнокровно ответил Дик, — это на твою деревню. И попробуй пропить хоть один чек!

— Держи, — Эрих между тем пристукнул пачкой о край стола, протянул её Андрею. — Пусть в твоей Занадыровке построят концерт-холл имени 2-го отделения!

Посыпались предложения — что можно построить в деревне на Дальнем Востоке на собранную сумму. Когда кто-то упомянул приют для умалишённых, Андрей впал в бурный энтузиазм:

— Во! И все в нём поселимся! Благо, если и дальше станем сидеть без дела — как раз и будет нам там самое место! — он цапнул гитару, посмотрел вокруг блестящими глазами, но ничего не сказал.

— Если я богат, как царь морской —

Крикни только мне: «Лови блесну!» —

Мир подводный и надводный свой

Не задумываясь, выплесну!

Дом хрустальный

На горе для неё…

Сам, как пёс бы — так и рос в цепи…

Рудники мои серебряные…

Золотые мои россыпи!

Все задумались, вслушиваясь, как Андрей поёт, потряхивая головой:

— Если беден я, как пёс, один

И в дому моём — шаром кати,

Ведь поможешь ты мне, господи?!

Не позволишь мне жизнь скомкати!

Не сравнил бы я другую с тобой —

Хоть казни меня, пытай, расстреливай!

Посмотри, как я любуюсь тобой —

Как Мадонной Рафаэлевой!..^[393]

…Закончил петь Андрей, и Джек нарушил установившуюся было снова тишину. Поднявшись, он двинул Андрея в плечо и, пробормотав: «Сволочь русская…» — вышел в душевую.

— Что с ним? — удивлённо спросил Ник, сидевший с блестящими глазами и блуждающей улыбкой на губах.

— Девчонка, — неохотно ответил Эрих, накалывая на финку ломоть ветчины. — Его девчонку застрелила одна сволочь. Да ты его видел после боя, этого скота… ну, тот бандосовский капитанишко. Джек с ним разговаривал!

Ник нахмурился, припоминая. Хотел что-то сказать, но в блиндаж сунулся парень из первого отделения. Посмотрел вокруг странным взглядом и выпалил:

— Второе, черти! Вы чего здесь?!

— День рожденья празднуем, — пояснил Иоганн. — Заходи, чего ты…

— Да это вы выходите! — завопил штурмовик. — Там опять это… началось!

8

На плацу собралась практически вся рота. Около флагштока стояла запряжённая невероятным коровоподобным ублюдком телега, нагружённая чем-то… чем-то, с чего подтекало. Старик-махди в невероятных лохмотьях, с кожей, изъеденной экземой, сложив руки и живота, стоял перед Фишером, глухо роняя полупонятные слова — равнодушно, безразлично…

Да, он ни при чём. Остановили, когда вёз хворост. Скинули вязанки. Нагрузили это. Велели везти. Сказали — куда. Нет, он ни при чём. Много, он не считал. И северяне, и местные. Нет, не северяне, конечно, бандиты, как угодно господину. Нет, показать не сможет. Да, боится. Убивайте, если такова воля господина. Он боится всё равно. Но он здесь ни при чём…

— Кто? — спросил Джек, подбегая. К нему повернулись несколько белых лиц. Ответил, кажется, лейтенант Сведруп:

— Первое отделение второго взвода, ланс, — а ещё кто-то добавил прерывающимся голосом:

— Были… в тылу были. На рекогносцировке… Как же так…

Джек протолкался ближе. Он знал, что лежит на телеге, но сперва ему всё-таки показалось, что там — разделанные животные. Хотя он знал, знал, что это тела людей — изрубленные, в засохшей крови… Девять трупов.

Ник охнул и, повернувшись, словно от удара пули, уткнулся в грудь Джека — наверное, не вполне понимая, что делает, так ему стало страшно…

— Вторая полурота, лейтенант Садальский! — послышался голос Фишера, рявкающий от злости. — К вертушкам, ждать распоряжений!

— Второй взвод!..

— Четвёртый взвод!..

— Шестой взвод!..

Часть солдат бросилась к блиндажам. Во второй полуроте, как и везде, был всё ещё некомплект, и большой — но как быть?

— Что с ними сделали? — сипло спросил Ник, поворачиваясь. под глазами у канадца лежали тёмные тени.

— Жертва Ала Шамзи, — ответил Джек. — Запомни, Ник — ни в коем случае не сдавайся в плен. Лучше перерезать себе горло куском консервной банки или разбить голову о камень.

— Они вообще… люди? — помедлив, спросил Ник. Джек покачал головой:

— Думаю, что нет. Если когда и были. Теперь понимаешь, почему мы воюем с ними, хотя у нас полно дел и не так уж гладко дома? Понимаешь, почему их надо добить до конца? — мимо проходил Фишер, и Джек моментально переключился: — Товарищ капитан, разрешите обратиться?

Фишер остановился на миг. Окинул Джека холодным, ничего не выражающим взглядом. Потом во взгляде мелькнул намёк на понимание — но слова были такими же холодными, как взгляд:

— Не разрешаю, ланс-капрал Брейди, — он помолчал и добавил с ноткой мягкости: — Ты будешь мстить, Джек. И завалишь всю операцию.

Фишер уже повернулся, чтобы уйти, но Джек вдруг окликнул его — в спину и не по уставу:

— Капитан! — когда же тот обернулся, с нажимом произнёс: — Капитан, его могу убить только я. Больше его никто не достанет. Только я!

* * *

Операция не удалась. Полурота села на хвост противнику, но Визен поступил, как часто поступал — оставил в качестве заслона и на съедение часть отряда, отрубил хвост и в тот же день совершил нападение на тылы англичан, оставив после себя двадцать четыре трупа, восьмерых тяжело раненых и троих уведя в плен в холмы. Потом, уже под вечер, налетел на тылы скандинавского батальона, но там сумели быстро организовать оборону и обошлось без потерь — а вот с преследованьем промедлили. И нашли лишь место посадки двух вертолётов и тела замученных пленных.

Визен вернулся прочно…

* * *

Специфика новых боёв заключалась в том, что теперь уже недалеко оставалось до «коренного» бандитского района на берегу моря Чад. Холмы молодым лесом сменились мёртвыми чёрными лесами, в которых зелёный подлесок ещё только-только пробился над землёй, а вымерзшие тропические гиганты стояли каменными сумрачными памятниками навсегда ушедшему прошлому, да временами — тяжко рушились. Противник ещё не выстроил новую линию обороны — и сейчас спешно закапывался на подходах к древнему городу Диффа — «столице» разбойничьей Центральной Африки. Судя пол разведданным — отстоять что-то он уже не надеялся, просто не мог рассчитывать на милосердие северян.

Но Визен, похоже, ничего не хотел знать о неизбежном поражении своих начальников.

* * *

— Брэк! — Ник поднял руки и стукнул кулаком о кулак. — У тебя неплохо получается, Джек.

Тяжело дыша, англичанин опустил руки. Он не считал, что у него получается неплохо. До Ника ему было всё ещё явно далековато.

— Идите помойтесь, — посоветовал Иоганн, с интересом наблюдавший за спаррингом. Андрей, оседлавший край блиндажной крыши, сообщил:

— Лоун идёт. Иоганн, это по твою душеньку.

Лейтенант Скобенюк вошёл на площадку перед блиндажом, придерживая «сайгу» локтем.

— Сержант Херст, — позвал он Иоганна, — я попрошу… нам нужно поговорить.

— Да, товарищ лейтенант, — Иоганн подошёл к офицеру, и они вместе скрылись за блиндажом. Андрей, Джек и Ник проводили их одинаково удивлёнными взглядами.

— Что ему нужно? — спросил Ник. Андрей пожал плечами:

— Может быть, хочет поговорить о праздновании Нового Года?..

…Скобенюк выглядел смущённым. Прищурил глаза в мутное преддождевое небо, нагнулся, подобрал камешек. Кинул его в лежавшую у дорожки консервную банку-плевательницу, отряхнул руки. Иоганн ждал.

— Капитан Фишер рекомендовал мне вас, как лучшего сержанта взвода, — Иоганн сохранил каменное лицо, хотя слышать ему это было приятно, и он про себя повторил капитанскую характеристику с удовольствием. — Видите ли, сержант… — Скобенюк удлинил поясной ремень. Укоротил. Чертыхнулся, удлинил снова — как надо. — Видите ли, сержант, вы, конечно, видите, что я — не «витязь».

— Не все офицеры — «витязи» или хускерлы, товарищ лейтенант, — возразил вежливо Иоганн.

— Я знаю… Я получил звание две недели назад — получил поручика после окончания Рязанского училища, вы знаете о таком?

— Конечно, товарищ лейтенант.

— Назначение сюда было для меня неожиданным, — продолжал лейтенант. Я рассчитывал служить в наших десантных частях. Не в конфедеративных. Более того — я совершенно не представляю на практике специфики боёв здесь. Я хочу обратиться к вам, сержант, за помощью и советом.

— Товарищ лейтенант?..

— Пройдёмте ко мне, хорошо?

* * *

Старик-махди сидел за столом — и поднялся, когда офицер и сержант вошли. Из-под седых бровей, больше похожих на усы, которым захотелось вдруг поменять место, смотрели тёмные безразличные глаза с белёсой мутью начинающейся катаракты. Старик поклонился вошедшим.

— Он говорит, что знает, где капитан Визен, — Скобенюк сел за стол и положил на него кулаки. — Садитесь, сержант.

— Благодарю, товарищ лейтенант… — Иоганн рассматривал старика в упор — холодным взглядом. — Позволите мне с ним поговорить?

— Конечно, — лейтенант кивнул.

Иоганн подошёл к старику вплотную — так, что тому пришлось задрать голову.

— Ты врёшь, — сказал Иоганн на лингва-франка. — Ты не можешь этого знать.

— Я знаю, господин. — старик поклонился. — Он у нас в деревне, в Нирде. Он будет там ещё два дня. Он отдыхает.

— Почему ты пришёл к нам? Вокруг много солдат, — Иоганн не сводил со старика глаз. — Они все будут рады, если этоправда.

— Я узнал, господин, что Визен убивал ваших людей первыми, когда появился тут. Вы любите мстить. Я подумал — вы будете рады отомстить.

— Так, — Иоганн чуть отошёл, отвернулся, потом снова посмотрел на старика. — А почему ты вообще пришёл?

Старик помедлил. И ответил тихо:

— Визен погубил троих моих сыновей. Они были здоровые. Совсем. Это очень редко сейчас у нас. Он их погубил.

— Ты не сказал — «убил», — вдруг уточнил Иоганн. — Погубил — это как?

— Он обещал им богатство, рабов, еду… если они пойдут в отряд. Мои сыновья пали от ваших пуль.

— И всё-таки ты ненавидишь не нас, а Визена? — продолжал допытываться Иоганн.

— Кто из вас знал, что убивает их? — вздохнул старик. И неожиданно продолжал, глядя прямо в глаза швейцарца — продолжал по-французски! — До того, как всё это случилось, я учился в Париже, северянин. А потом работал там в риэлтэрской конторе. Я голосовал за Мари Ле Пэн…^[394] ты не знаешь, кто это, конечно, но я голосовал за неё, потому что надеялся… да, надеялся… — он покачал головой — медленно, устало. И перешёл на лингва-франка вновь. — Однако, к чему всё это? Тот мир ушёл. Я старый дикарь из вырождающегося на глазах народца, дикарь, у которого убили сыновей. Но я знаю, что есть те, кто их убил — а есть виновники их смерти. Накажи их, северянин. Убей их. Я прошу тебя.

Поражённо смотревший на старика Иоганн задумался. Потом — повернулся к Скобенюку:

— Мне кажется, он не врёт, товарищ лейтенант.

Скобенюк кивнул задумчиво. Спросил:

— Как вы считаете, капитан Фишер разрешит…

— Капитан Фишер разрешит, — согласился Иоганн. — Этот Визен давно уже нас… утомляет.

Швейцарец увидел, как глаза лейтенанта блеснули азартным огнём. И подумал одобрительно: «Ого… а он либо честолюбив… либо просто спортсмен и охотник в душе…» Скобенюк встал и подошёл к старику. Спросил тихо:

— Сколько у Визена бойцов?

9

Некомплект взвода составлял восемь человек. Но Фишер разрешил операцию, подчинив Скобенюку 1-й взвод лейтенанта Сведрупа. Скандинав не выразил по этому поводу никаких чувств.

Нирда располагалась на узкой нейтральной полосе — вполне несчастная и забитая местная деревушка, буквально обмершая в ожидании боёв, которые, несомненно, её уничтожат. От передового края, куда добирались вертушками, до неё было километров семь, она просматривалась с высот в бинокли.

По сведениям старика, у Визена было около сотни бойцов — больше, чем в обоих взводах вместе — в том числе и кое-кто из «синих беретов». Но старик совершенно точно рассказал, где отдыхают бойцы Визена. Правда, о схеме охраны он ничего не знал…

…Был опыт или не было, но в училище Скобенюк по всеобщему признанию не бездельничал. Взвод Сведрупа он послал по дуге, своих повёл напрямую, беря деревню в клещи и предварительно оговорив условные сигналы. Мальвони повёл фланговое охранение, Иоганн ушёл со своими вперёд…

…Лес замечал, что идут люди. Угрюмо высились, поскрипывая, грозя рухнуть в любой момент, мёртвые стволы. В ветвях молодых деревьев — уже по-зимнему оголявшихся — смолкали немногочисленные птицы. В холмах в своё время передвигаться было легче, Иоганн нервничал, хотя в целом причин к этому не было. Его отделение во взводе сейчас было самым обстрелянным.

Вскоре деревню уже можно было ощущать по запахам, а ещё через несколько минут Андрей, шедший впереди, подал сигнал остановиться и присел. Иоганн передал сигнал дальше; отделение перебежками, пригнувшись, подтянулось к русскому, сидевшему на корточках за кустами.

Между деревьев, метрах в пятидесяти, неспешно шли под углом к движению солдат трое — махди с оружием, женщина с корзинкой, в которой были какие-то корни и мальчишка лет десяти. Махди и женщина разговаривали, мальчишка отбегал в стороны, шумел. Совсем близко от сидевших за кустами махди и женщина остановились; она, кивнув, что-то сказала, передала корзину мальчику и нагнулась. Махди, явно лихорадочно спеша, зашёл к ней сзади, трясущимися руками задрал полу халата. Женщина, засмеявшись, что-то сказала, не поворачиваясь, потянула вверх драное платье…

… - Меня сейчас сорвёт, — еле слышно сказал Ник рядом. — После такого зрелища у меня ни с одной девчонкой никогда не получится…

Зрелище и на самом деле было ещё то. Махди, капавший слюной и пыхтевший, сильно походил на борова — только что не хрюкал открыто. Женщина вообще никак не реагировала — подозвала мальчишку, проверила корни в корзине и снова его отослала, что-то угрожающе сказав. Тот, кажется, тоже больше интереса проявлял к корешкам — недаром их так тщательно пересчитывали.

И теперь он неспешно трусил к кустам — как раз тем кустам, где сидели штурмовики.

Иоганн скривился и молча достал нож. Глаза Ника округлились:

— Убить?! — выдохнул он. Джек толкнул его локтем — беззлобно, помнил свою реакцию на такое же почти дело — но сильно: молчи!

Мальчишка подошёл совсем близко. Его лицо — только что тупо-сосредоточенное, с приоткрытым ртом и скошенным назад лбом — вдруг замерло, глаза испуганно метнулись. На расстоянии протянутой руки от себя он увидел лицо — в серо-зеленоватых разводах, с пристальными, светлыми, как тучи, глазами.

Мальчишка открыл рот — истошно заорать…

…Эрих опередил Иоганна — он просто вдёрнул мальчишку в кусты, бесшумно и быстро, тем же движением сломав ему шею. Уложил труп на жухлую траву. Иоганн между тем лёгким прыжком выметнулся из кустов, растягивая в руках «джигли». Бежал он, даже не особо скрываясь, и петля стальной струны с алмазной крошкой перерезала горло махди, как раскалённый нож режет кусок мягкого масла. Тот булькнул удивлённо, из горла ударили струи крови, а Иоганн уже перехватил пилу, взмахнул руками — и парочка рухнула на траву окровавленной грудой. Швейцарец подал знак: «Вперёд.»

Джек обратил внимание, что Ника трясёт, как отбойный молоток, губы канадца побелели. Но успокаивать его было некогда… да и незачем, вполне естественная реакция нормального человека, увидевшего, как его собственный товарищ совершает быстрое и хладнокровное убийство…

…Нирда стояла на вырубке, окольцовывавшей деревню пятидесятиметровой полосой. Как раз когда подтянулся весь взвод, с противоположной опушки быстро блеснуло — раз-два… три. Взвод Сведрупа прибыл на место.

Если не Визен — то кто-то чужой в деревне был точно. На роскошном дереве, даже в мёртвом виде сохранявшем мрачное величие, сидела на помосте за тяжёлым пулемётом и перископом двое — и при этом не очень маскировались. Именно они явно наблюдали за всеми окрестностями. Стояли и ещё двое часовых у домов — со скучающим видом, явно показывая, где расположены остальные.

— Чего-то какая-то ерундовая охрана, — неуверенно сказал Скобенюк. По улице прошли две женщины с кувшинами, за ними волокся махди с автоматом — то ли охранял, то ли конвоировал, то ли просто домогался.

— Наверное, не поленились поставить сигнальные мины, — определил Иоганн. — Плохо.

Скобенюк подозвал Мальвони и Левинского. Вчетвером они начали тихо совещаться; остальные нервно ожидали.

Дик, лежавший на спине, устроив голову на «двушке», вдруг спросил:

— Джек, а ты заметил, как рассуждал тот старик? Ну, который нас навёл? Живой осколок прошлого мира…

— Мне наплевать, — коротко ответил Джек. Он не отрывал взгляда от деревни. — Всё, чего я сейчас хочу — прижать эту тварь и выдрать ей гортань. Медленно, — он подумал и признался: — Меня аж мутит, когда я думаю, как я близко к этой цели, Дик…

Новозеландец, чьи глаза тревожно сощурились, негромко сказал:

— Спокойней, спокойней. За этим финишем не конец жизни.

— Я в порядке, — улыбнулся англичанин. Но явно через силу…

…Скобенюк тем временем подозвал снайпера 1-го отделения, капрала Ирму Линдеманн.

— Те двое на дереве — можешь снять? — спросил он. — Но тихо, чтобы внизу ничего не засекли? — немка прикинула расстояние — было около трёхсот метров — и утвердительно кивнула. — Хорошо. Ещё нужно снять часовых. Иоганн, выдели двоих.

— Эндрю и… — швейцарец повернулся. Джек поднял два пальца, и сержант, помедлив, кивнул: — Джек.

— Так, — Скобенюк обратился к Андрею. — Мы идём сразу за вами. Выберите путь получше. И пометьте мины.

— Есть, товарищ лейтенант, — улыбнулся Андрей. — Пошли, Джек…

…Ирма положила ствол СВД с навинченным длинным глушителем в развилку молодого дерева. Ствол — в лентах маскировки — напоминал косо срезанный сук, не больше. Немка отметила, что Андрей и Джек подошли, пригибаясь, к опушке.

— Давай, — шепнул Мальвони.

— Тумп, — пулемётчик, сидевший спиной к развилке, хватился за горло, сделал несколько смешных вихлястых движений всем телом и обмяк между сучков. Второй даже не повернулся к нему — он пил воду из фляжки и получил свою пулю под кадык. Несколько секунд, всё ещё стоя, он выталкивал через простреленное горло смешанную с кровью воду, потом повалился ничком на настил.

Скобенюк подал сигнал Андрею и поднял взвод. Иоганн просигналил гелиографом Сведрупу…

…Андрей выбрал путь безошибочно — по сырой балке, дно которой представляло собой текущий через сплетения кустов ручей. Балка не просматривалась из деревни, это было сейчас главным.

Джек шёл за Андреем. Он по-прежнему завидовал умению русского ходить бесшумно даже в таких буреломах — а между тем не замечал, что и сам уже движется почти столь же бесшумно.

Андрей остановился. Отвёл руку и несколько раз согнул ладонь. Джек неслышно подошёл, и русский указал вперёд.

Пожалуй, такое только он и мог заметить — тоненькую, неприметного цвета контрольку, натянутую в переплетении ветвей на уровне колена. Взгляд Джека скользнул влево, наткнувшись на скрытый за кустом серый цилиндр сигнальной мины. Андрей коснулся плеча англичанина, указал вправо — из-за камня выглядывало чёрное рыльце самодельной картечной мины.

Достав финку, Джек подрезал дёрн на склоне —

— что означало «опасность»; стрелка показывала на контрольку. Андрей показал большой палец…

…Больше мин не встретилось, и минуты через две штурмовики вылезли на склон в нескольких метрах от домов, уже в мёртвой зоне для наблюдения. Часовые были «поделены» заранее, и парни разошлись по стенке.

В лицу Джек вышел через переулок — узкую щель меж двух глухих стен. Высовываться не спешил, потому что слышал, как буквально рядом вопреки всем правилам сошедшиеся вместе часовые разговаривают о чём-то. Вроде бы жаловались на службу… и ещё несколько раз мелькнуло «Сам». С большой буквы.

Визен здесь?

Вслушиваясь в разговор, Джек ощупывал ножны тесака. Метать ножи он не любил — тот случай во время боя можно было считать везением — и не собирался сейчас рисковать. Тут действовать надо было наверняка… Часовой прошёл мимо. Позёвывая и держа руку на винтовке.

Джек достал финку коротким, плавным движением — словно отрастил на руке длинный убийственно острый коготь. Чуть выглянул — второй часовой удалялся, это и так было ясно по звуку шагов. Навстречу ему метнулся человек…

…Пора!..

…Чтобы удар был правильным, надо не бить ножом, а наваливать врага на нож. Повернув финку в печени, Джек ощутил судорогу тела под руками — и аккуратно выпустил, даже скорей положил наземь обмякшее тело, из которого всё ещё толчками вытекала кровь. Вытирая финку, показал Андрею, маячившему возле «своего» трупа в начале улицы: «О'кэй!» Тот просигналил взводу…

Штурмовики начали появляться в улице почти сразу — ждали сигнала. На противоположных концах деревни замаячили ребята из взвода Сведрупа. Наверняка кое-кто из деревенских всё это засёк — но было уже поздно.

Два дома, в которых находились бойцы Визена, окружили плотным кольцом, укрывшись во дворах и за углами домов. Скобенюк облизнул губы и, подняв руку, помедлил. Потом — резко бросил её вниз.

По домам стреляли гранатами, целя навесом во двор и прямой наводкой — в окна. Подавляющее большинство бандосов просто не успели проснуться — дома разворотило практически начисто, в пылающие руины. Те, кто всё-таки проснулся и успел выскочить — погибли на улицах.

Но тут обнаружился просчёт. Из окон ещё одного дома неожиданно ударили пулемёт и несколько автоматов. Штурмовики молниеносно развернулись в цепь, хотя двое остались лежать неподвижно в сырой пыли, а ещё одного, раненого в живот, оттащили во двор ближайшего дома. Началась быстрая, частая перестрелка.

Джек проскочил до угла здания, стоявшего параллельно тому, из которого стреляли. Осторожно выглянул — дальше начиналась площадь, храм Ала Шамзи на ней равнодушно разевал свою пасть. Краем глаза уловил движение, рассмотрел мальчишку у забора — скрючившись, тот закрыл голову руками. Неопасен.

Ба-бах! Кусок стены, ведущей на площадь, вылетел, из клубов взвихрившейся серой пыли выскочили один за другим трое «синих беретов» и побежали, отстреливаясь во все стороны, к храму.

— Сюда! — заорал Джек и еле успел спрятаться — последний, с пулемётом, повернулся, угол забора осел кусками глины, взвихрился пылью. Наперерез, из улицы, выскочили двое штурмовиков, бежавший первым «синий берет» вдруг громко отчётливо закричал «ай-ай-ай!», переломился и рухнул наземь. Второй перескочил через него — и… и Джек узнал Визена!

Капитан был без куртки и жилета, но с автоматом. И, прежде чем успели выстрелить в него, срезал обоих парней густой длиной очередью. Визен и пулемётчик бежали к храму.

— Не уй-дёшь, — по складам произнёс Джек. И, ощущая невыразимую пьянящую сладость убийства-мести, разрядил в бегущих подствольник.

Граната разорвалась с коротким хлопком, подняв облако грязи. Джек рванулся вперёд, держа наготове автомат. Пулемётчик выполз навстречу — мокрый, грязный, подвывающий что-то вроде «а, а, а!» — на левом боку и левом бедре масляно переливалось тёмно-алое. Посмотрев на подбегающего Джека, он оскалился и замер, уткнувшись мокрым лицом в сгиб руки.

— Тваааарь! — взревел Джек, потому что Визен бежал дальше. Капитан тяжело хромал на левую ногу, автомата у него больше не было, но в левой руке он держал длинный пистолет и обернулся на крик. Джек увидел совсем близко его лицо — безжизненное, как маска. И глаза, полные ненавистью, болью и злобой — без страха.

— Н-на, — отчётливо выдохнули белые губы Визена. Получив тяжёлый удар в грудь, Джек полетел спиной в грязь, а капитан, хрипя, просто втащил себя в храм — как втаскивает себя в спасительную чащу раненый хищник.

— Ты как?! — кто-то помог Джеку сесть, он увидел Дика, а рядом — Ника, стоящего на колене с пулемётом наперевес. — Как ты?!

— Нормально… — прохрипел Джек. Пистолетная пуля застряла в одном из магазинов, пилема дымилась. — Визен — в храме…

— О! — Дик отреагировал мгновенно, «двушка» на его плече качнулась вверх-вниз, лицо сделалось жестоким, хотя на губах осталась улыбка. — Попался…

Бумп! Граната, оставляя за собой белый след, влетела в открытую дверь. Грохнуло, прыгнула крыша, из двери выплеснулось, скрутились в жгут и истаяло пламя. Дик опустил оружие, дунул в дымящийся ствол и спокойно сказал: — Вот и конец Визену. Извини, глотку вырывать тебе уже некому.

— Всё… — Джек, морщась и потирая грудь, поднялся на ноги. Выковырял и бросил прочь пулю. — Чёрт… жаль, что не я его…

— Пошли, глянем на это чудище, — предложил Ник. — А то я столько про него слыхал, а видел только мельком. Обидно же.

— Пошли, — согласился Джек. — Я, если честно, никак не могу поверить, что он мёртв.

— Ну, не упырь же он, чтобы выжить после разрыва термобарика! — засмеялся Дик. — Впрочем… можно прихватить с собой осиновый кол. У тебя есть?

— Жаль, что не я его, — повторил Джек…

…В храме пахло взрывом. Алтарь был разворочен, крыша провалена и горела. Изваяния вдоль стен — разбиты.

— Вот он лежит, похоже, — Ник подошёл к горящему трупу, полускрытому рухнувшись перекрытием. — Нет, это махди какой-то… Слушай, Джек… — канадец огляделся, в глазах его росло удивление. — А где он вообще?

— Тут где-нибудь… — Джек тоже осмотрелся и вдруг испытал сильный толчок — волнения. — Поищи… нет, давай вместе…

Они прошлись по храму, закрывая лица рукавами от жара, растаскивая куски. Джек с каждой секундой всё больше и больше волновался, в его движениях появилась нервная возбуждённость. Он нагибался, топал по полу и бледнел, а скулы вздувались и опадали желваками. Потом — остановился, поднял голову и задумчиво констатировал:

— Ушёл.

— Может, подземный ход или укрытие какое… — начал было Ник, но Джек вдруг заорал:

— Ушёл, дрянь! — и полоснул длинной очередью по стенам. Полетела щепа, искры, послышался треск и визг раскалываемого дерева. — Ушёл! Ушёл! Ушёл! — кричал Джек, стреляя. — Как ушёл, как?!

Дик, всё это время что-то ворошивший носком сапога, поднял голову и спокойно сказал:

— Ушли. Его ушли, Джек.

И толкнул сапогом расчищенное им закопчённое, помутневшее металлическое зеркало.

7 СЧЁТ

Я иду на Восток,

обнажив крест раскинутых рук,

а в глазах моих Запад,

фиорды и сумрачный берег.

Александр Штернберг.

Абсолютный Рассвет.

1

— Джек, ну что ты лежишь? — Дик наклонился, упираясь рукой в край кровати. — Пошли, там здорово!

Снаружи в самом деле доносились звуки музыки, смех и обрывки весёлой многоголосой болтовни. Но Джек, лёжа на кровати с закинутыми под голову руками, отрицательно поморщился и промолчал.

— Нельзя себя так мучить! — резко сказал Дик. — Ну ушёл он! Но досталось-то ему здорово, не скоро оправится…

— Мне нужна его смерть, — равнодушно ответил Джек. Но равнодушие тут же исчезло во внезапной вспышке бешенства, юноша сел и рывком притянул друга ближе. — Я не понимаю, как он выворачивается из наших ловушек! Или он действительно не человек, а какая-то порождённая Безвременьем тварь?! Дик, я начинаю сходить с ума!

— И сойдёшь, дурень, если не отвлечёшься, — Дик, с жалостью глядя на англичанина, взял его за руки. — Пошли, нам что, всем отделением тебя упрашивать? Потанцуешь, послушаешь музыку…

Джек опрокинулся обратно в кровать — она ухнула.

— Нет, — вяло отозвался он. — Не пойду. Ты иди, а я посплю, наверное…

— Ну, как хочешь, — Дик покачал головой. — Пива принести?

— Принеси…

Новозеландец вышел. Джек вздохнул — так, словно ему было трудно проталкивать воздух в горло. Перевернулся на живот. Ему хотелось не спать и не пива, а просто-напросто плакать.

Однако, в блиндаже было темно, спокойно, почти тихо, и Джек уже в самом деле почти уснул, даже закружилась перед глазами какая-то предсонная белиберда — мчащиеся кони, падающее дерево… Но заснуть до конца ему не дали — простучали шаги, и Джек, вздёрнувшись, различил Жозефа.

— Разбудил? — виновато спросил валлон. — Извини…

— Да я не спал, — почти правду ответил Джек, опираясь на локоть. — Ты чего?

— да ну… — Жозеф поморщился, сел, начал сдирать сапоги. Так и не пояснил, что к чему — в блиндаж ввалились Андрей и Эрих. Они опять спорили о войне — горячо, но беззлобно. Не прошло и пяти минут, как собрались все — последним припёрся Дик, притащивший упаковку пива.

— Так, — он бухнул её на стол, — вот все и на месте.

— Хитрец ты, Дик, — сказал Джек, чувствуя, что настроение понемногу улучшается. Новозеландец отдал честь:

— Если человек не хочет идти на праздник, то праздник приходит к ему… — двумя движениями ножа он развалил упаковку и начал раскидывать в руки баночки «гинесса».

— Эндрю, а как там ансамбль без тебя? — поинтересовался Джек, открывая свою. Русский махнул рукой:

— Споют, куда они денутся. У меня уже уши устали.

— У слушателей тоже… — задумчиво сказал Эрих.

— Им медведь на ухо наступил, — парировал Андрей. — Нарежьте кто-нибудь колбасу.

— И консервы откройте, — напомнил Иоганн. — Там сардины есть.

— Эй, Андрюшка здесь?! — крикнул кто-то, всовывая в блиндаж голову. — Народ его требует!

— Он пьяный в дупель, — хладнокровно ответил Жозеф.

— Во! — удивился посетитель. — Он же только что…

— Да ему хватит и пробку понюхать.

Посланец общественности исчез. Поверил, нет — неизвестно.

— А нам-то споёшь? — поинтересовался Джек, закусывая пиво маслиной. Андрей задумался. Потом потрогал струны гитары и сказал:

— Я… не спою. Я просто стихи почитаю, хорошо?

Видимо, ничьё особо согласие ему не было нужно, потому что он, по-прежнему держа в руках гитару, заговорил негромко:

— В Индийском океане тишь,

Глядит он кротостью самой;

Волны нигде не различишь,

Кроме дорожки за кормой.

Корабль несётся, дня уж нет,

Пробили склянки — отдыхай…

Чернея на закатный свет,

Индус поёт: «Хам декхта хай».

И восхищаться, и дышать,

И жить бескрайностъю дорог —

Без толку! — мог бы я сказать.

Но бросить бы уже не смог!

Слежу ли за игрой старшин,

Ловлю ли женский смех и гам,

Гляжу ли, как офицера

На шканцах провожают дам,

Я думаю про что ушло,

Взгляд утопивши в синей мгле,

И вот я словно бы один

На опустевшем корабле.

Про что ушло, что видел я

В казарме, в лагерях, в бою,

Рассказываю сам себе

И правды сам не узнаю;

Так странно, слишком странно все…

Что ж, это нынче позади.

Да, было всякое со мной,

Но — больше в будущем, поди.

Да, на заметку я попал,

Я нарушал закон полка,

И сам себя со стороны

Я видел в роли дурака —

Познанья цену я платил

И не был ею возмущён,

А прохлаждался на «губе»,

Мироустройством восхищён.

На траверзе возник дымок,

И встал над морем там, вдали,

Горбучий Аден, точно печь,

Которую уж век не жгли.

Проплыл я мимо этих скал

Шесть лет назад — теперь домой

Плыву, солдат, отбывший срок,

С шестью годами за спиной.

Невеста плакала: «Вернись!»

И мать вздыхала тяжело.

Они мне не писали — знать,

Ушли: ушли, как все ушло.

Как все ушло, что разглядел,

Открыл, узнал и встретил я.

Как высказать, что на душе?

И я пою. Вот песнь моя:

И восхищаться, и дышать,

И жить бескрайностъю дорог —

Без толку! — мог бы я сказать.

Но бросить бы уже не смог!^[395]

Хорошо читал Андрей. Сильно. И, когда он закончил, Эрих вздохнул:

— Да… Это не наши песенки… это Поэзия. Напишут ли про нас такое…

— Напишут, — твёрдо сказал Андрей.

— Кто? — спросил Жозеф. — Кто напишет?

— Не знаю, — пожал плечами Андрей. — Может, служит кто-нибудь среди нас… или в армии в той или в другой Империи… Он и напишет. А через годы люди будут говорить: «Вот — Поэзия!»

— Кому это нужно? — просил неожиданно Густав. На него разом обернулись все:

— Как кому?! Нам! — возмущённо сказала Елена.

— А, — отмахнулся поляк.

— Кстати, — сказал Иоганн, — завтра наше отделение перебрасывают на передок. Нужно провести разведку дороги для пехоты.

— Хорошая новость! — под общий одобрительный шумок широко улыбнулся Андрей.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ.

НАКАНУНЕ АТАКИ.

…Я шёл на ночные выстрелы

в безжалостное пространство,

Туда, где бродили духи

и наши гибли в горах.

Мы спали на автоматах,

засунутых под матрасы.

Лежали подсумки набитые

у каждого в головах.

Птица срывалась с воплем —

ей человек приснился.

Одни петухи по-русски

крыли во весь предел.

Свалилась одна палатка,

один сучок надломился,

Одна звезда пролетела,

ещё один поседел…

Дрожащая тварь — цикада —

трещит под ногой, не смолкая,

О прахе забытых предков,

и светит луна в окоп…

Мы только любили землю,

друг друга не понимая,

И нас целовали пули,

как мать на прощанье — в лоб.

2

Чёрт его знает… Всё было спокойно, и подбитый танк бандосов, уныло опустивший хобот, вполне вписывался в пейзаж. Андрей провожал взглядом трупы врагов, лежащие вдоль дороги — никем не убранные, они уже начали неохотно разлагаться, и сырой прохладный воздух был пропитан тяжёлым сладким запахом. Это были результаты не боя, а воздушной штурмовки «хенгистов».

И всё-таки Андрею не нравилась эта дорога. Вот не нравилась — и всё тут. Он был готов поклясться, что за ними следят, и не меньше пяти минут осматривал её вдоль и поперёк, лёжа в кустах. Дозорный не имеет права быть мнительным… и быть неосторожным тоже не имеет права.

Тяжёлая жизнь.

Мышиным попискиваньем он привлёк внимание Густава, лежавшего в нескольких метрах, и указал на дорогу. Поляк медленно кивнул, поднялся и… пошёл вперёд в рост.

— Спятил! — прошептал Андрей, хватаясь за пулемёт. Но в Густава никто не стрелял, никто на него не бросался. Поляк равнодушно перешагнул через труп, прыгнул через совранный танковый каток — и скрылся за подбитой машиной. Андрей инстинктивно напрягся… но услышал только голос Густава — весёлый (!) и громкий (!!!):

— Кролики! Анджей, тут сто-олько кроликов! Ух ты… — и смех, звонкий и искрений.

— Он что, и правда сошёл с ума? — Андрей сделал перебежку к обочине, залёг. — Густав!

— Они прыгают через меня! — ответил поляк, показываясь из-за танка. — Видишь?.. — на его губах блуждала странная, какая-то непонятная улыбка.

«Засада,» — понял Андрей. Понял сразу, шестым чувством солдата.

Но сделать ничего не успел.

* * *

— Почему он молчит? — Иоганн досадливо отпустил «уоки-токи». — Густава я вижу, сидит на броне…

— Наверное, Эндрю осматривает колонну, — предположил Дик. — Ого, сколько намолотили…

— Не нравится мне это, — Иоганн взялся за бинокль. Через полминуты неуверенно сказал: — Вроде бы никого не видно… Ладно. Хелен, Дик, Жозеф — вперёд. Остальные — рассыпаться по гребню. Всё…

…Джек занял позицию за кустом, рядом с Ником. Фостер задумчиво смотрел куда-то вдоль ствола пулемёта. Потом канадец спросил:

— Джек, тебе пишет девчонка?

— Нет, — сухо ответил англичанин, и канадец отчаянно покраснел:

— П-прости… я…

— Ерунда. Но говорить не надо. Молчи.

Елена и Жозеф шли в десятке метров друг от друга, Дик — чуть-чуть за ними, держа «двушку» на плече, стволом вниз. Вот Жозеф махнул Густаву, по-прежнему сидевшему на броне — тот почему-то не ответил…

— Что-то… — встревоженно сказал Джек.

Между идущими встал чёрные куст разрыва, заслонивший Елену. Дик что-то крикнул. Падая на колено, «двушка» на его плече стремительно вскинула ствол. Джек увидел, как падает, вскинув руки, Елена, а Жозеф, пригнувшись, прыгает к ней, строча от живота…

— За-са-да-а!!! — донёсся до ребят крик Дика. Стреляли с дороги, сразу из десятка мест.

Иоганн не успел отдать команду — стрелять начали без неё почти все и сразу. Нужно было прикрыть ребят, дать им отступить под защиту кустов.

Бам-м! Дик выстрелил, и на броне подбитого танка расцвёл цветок взрыва. Сейчас обороняющимся штурмовиками очень пригодился бы и «ропик», но Густав по-прежнему торчал на броне идиотским чучелом и, казалось, не замечал боя…

Из кювета вывалился на дорогу убитый махди — и стало ясно, что засада на самом деле есть и буквально чудом отделение не влетело в неё полностью — нервы у кого-то не выдержали. Дик повернулся к Жозефу, что-то крича и вытягивая руку… но вдруг весь задёргался и мягко упал на спину. Жозеф тащил Елену и стрелял одной рукой.

— Прикро-ой! — закричал Джек, вскакивая. Ник был молодец — сразу перенёс огонь на ближние огневые точки противника; вскакивая, Джек машинально отметил яростное, бледное лицо канадца…

Прыжок, перекат, очередь с колена, перекат… Джек увидел — чётко, ясно! — ещё одно такое же лицо, но это было лицо врага, и он стрелял из пулемёта, лёжа за сорванной танковой башней. Оскалясь, Джек послал в это лицо очередь, и оно разлетелось алыми брызгами, а рука англичанина уже схватила Дика за ворот жилета, и Джек поволок его, упираясь ногами в скользкую траву и стреляя с одной правой. Навстречу выскочил Иоганн, выстрелил из «сайги» осколочным, потащил Дика за другое плечо. Джек выпустил своё, разрядил подствольник, отступал спиной, собой закрывая сержанта и раненого… Громко вскрикнул Жозеф, упал в кусты, втаскивая-таки за собой в безопасность и Елену. Ник и Эрих стреляли, не переставая… но нужды в этом не было уже — огонь с дороги как отсекло.

— Минимум одного уложил, — задыхаясь, сказал Джек, озираясь. — Белый. Не махди.

— Я двоих точно, — Иоганн упал на живот, взялся за бинокль. — Что с Диком?

— Сейчас посмотрю, — Джек перебрался к товарищу.

Дик был мёртв.

Кровь уже не текла из разорванного вместе с жилетом осколками тела. А лицо новозеландца — удивительно спокойное — уже сделалось гипсово-белым. Глаза пристально смотрели в небо — словно Дик что-то там разглядел и теперь всматривался, всматривался…

— Иоганн. Он убит, — сказал кто-то, и Джек, поняв, что это шевелятся его губы, не поверил тому, что говорит. Это было невозможной глупостью, конечно.

— Что?! — швейцарец шарахнулся к Дику. — Ах ты-и… Как же, а? — он посмотрел на Джека беспомощно, словно тот мог что-то объяснить или даже исправить, и англичанин не менее нелепо пожал плечами. Потом — снова взглянул в лицо Дика и, протянув руку, закрыл ему глаза, ощутив уходящее тепло уже неживого тела.

«Вот так. Вот так. Вот так,» — стучало в висках у Джека. Дик умер. Был убит в нелепом, странно, коротком бою. Дик Мастерс, восемнадцатилетний новозеландец, боец Цивилизации.

И друг Джека. Настоящий друг. Брат почти. Смелый, мечтательный, упорный…

…Жозеф стонал. У него были прострелены оба бедра, перебиты кости и повреждена бедренная артерия — Эрих уже оказал ему помощь и готовился сделать укол. А Елена абсолютно не пострадала — взрыв просто оглушил её, и сейчас девушка, покачивая головой, уже сама сидела на траве.

— Где Дик? — спросила она.

— Убит, — отозвался Джек. И ощутил такую боль, что слёзы сами хлынули из глаз, и он отвернулся, беспомощно закрываясь руками. Елена грязно, длинно выругалась русским матом.

— Я не понял… ничего не понял! — возбуждённо сказал, подходя, Ник. Оперся на пулемёт, глаза его блестели, лицо дышало волнением.

— Я — тоже, — Иоганн снова всматривался в дорогу. — Эндрю не мог пропустить засаду. Почему он не предупредил?

— Могли и подловить, — сказала Елена, берясь обеими руками за голову.

— А Густав? — возразил Иоганн. — Кстати, он где?

— Кто меня звал? — поляк совершенно спокойно появился из-за кустов и встал возле дерева. Его появление, слова, а главное — очень весёлое лицо произвели на всех впечатление разрыва авиабомбы в баке полевой кухни.

— Густав, — Иоганн опомнился первым, — что там было… на дороге?

— А вы не видели?! — поляк поразился. — Кролики! Мы охотились на кроликов, их там было столькоооооо… — он забормотал что-то по-польски, по-прежнему улыбаясь.

Джек всхлипнул. Он сидел ближе всех к Жозефу и услышал:

— Джек… Дже-ек… — англичанин обернулся. Валлон уже смотрел пьяно-сонно, но говорил внятно. — Посмотри… его аптечку… Я таких…. ви…дел… — и Жозеф откинулся на траву.

Джек медленно поднялся. Но раньше него к Густаву подошёл Эрих. И полез в нарукавный карман улыбающегося поляка, который продолжал рассуждать о кроликах на трёх языках вперемешку.

— Что ты… — Иоганн осекся и нахмурился. Эрих достал аптечку, отщёлкнул крышку, достал тюбик с таблетками метапроптизола и вытряхнул на ладонь… три таблетки. Показал всем.

— Мы принимал их один раз. По команде, — сказал немец спокойно. — После штурма позиций. Ему, — он качнул в сторону Густава головой, — Дик давал таблетку до этого, тогда — помните? Значит, должно было остаться восемнадцать. А здесь три. Я видел, как он глотал таблетку… там, где мы спасли Джека и нашли наших. Но он меня упросил… — и вдруг немец с силой швырнул всю аптечку в лицо поляка. Изо рта вместе с пеной потоком полетели немецкие ругательства, догоняя и сминая одно другое. Эрих хрипел и тряс не сопротивляющегося Густава.

— Стой, назад! — тоже по-немецки заревел Иоганн. Эрих не обращал внимания, и швейцарец просто выбросил немца прочь — рывком за шиворот, как щенка. — Это бесполезно, — уже тихо сказал Иоганн, преграждая мгновенно вскочившему Эриху путь обратно. — Понимаешь? Бес-по-лез-но. Семнадцать таблеток метапроптизола за неполных два месяца при максимально допустимой норме четыре в месяц… Он наркоман, — Иоганн кивнул на Густава, который по-прежнему стоял у дерева с идиотски счастливыми глазами и улыбкой. Все уставились туда же — на поляка — неверяще и с неким интересом. — Что с ним делать? Расстрелять? Тоже бесполезно…

— Андрей… Дик… Жозеф тяжело ранен… — тихо подала голос Елена. — Он же погубил отделение.

— И что с него взять? — скривил губы Иоганн.

— Он трус! — тяжело выдохнул Эрих. — Он и эту штуку начал жрать тайком, потому что он трус!

— Он не трус, — неожиданно сказал Джек. — Ты это зря, Эрих. Он просто слабый. Сломался, понимаешь? Да, из-за него погибли наши… — Джек сделал над собой усилие, — …наши друзья. Но мы не можем ничего с ним сделать. Только списать долой со службы. Долой.

— Да, — кивнул Иоганн. — И всё. Хватит с этим… Елена, мы вызовем вертушку. Останешься здесь — с Диком, Жозефом и этим… — он поморщился. — Будешь сопровождать трёхсотку и двухсотку в лагерь. Скажешь — мы в кактусах.^[396]

— А вы куда? — девушка нахмурилась.

Иоганн посмотрел на своих. Эрих. Ник. Джек. Швейцарец кивнул:

— Мы пойдём в Мастру. Эндрю может быть там.

— Думаешь, его не убили? — напрямую спросил Джек.

— Надеюсь, что убили, — спокойно и так же прямо ответил Иоганн.

3

Андрей узнал Визена сразу, хотя видел его только один раз и толком не запомнил. Но он помнил зато, как Джек, сбиваясь и путаясь, описывал — не лицо — выражение лица и глаза. Вот это и узнал…

Капитан бандитской армии сидел на небольшой скамеечке, широко расставив ноги. Левый рукав у него был закатан, он запястья до локтя почти лежал несвежий бинт с пятнами высохшей крови. На бедре — кобура со старым, даже старинным «маузером». Открытая. Рукоятка и курок масляно поблёскивали. Кроме того, слева и справа стояли ещё двое «синих беретов» с автоматами наготове.

Очнулся Андрей от того, что на него вылили ведро воды. И обнаружил, что руки связаны — ещё до того, как узнал Визена.

Неловко повернувшись, русский встал. Огляделся. Тихая улица полумёртвой деревни была пуста. Мастра…

— Здравствуй, ланс-капрал Устинов, — Визен говорил по-русски почти чисто. Он улыбнулся и покрутил на пальце медальон^[397] Андрея. — Честно — не ожидал, что сможем прихватить тебя живым. Приятный сюрприз.

— Я тоже не ожидал, — честно сказал Андрей. — Где таких нашли?

— У нас тоже охотники имеются, — Визен улыбнулся, кивнул — один из офицеров шагнул вперёд, небрежно чиркнул по тросу на руках Андрея мгновенно появившимся в руке ножом. — И стаж у них побольше твоего… Ну как, говорить будем?

— Будем, только о чём? — Андрей растирал запястья, легко поводил плечами.

— Ну! Найдётся о чём, — Визен откинулся к стене, поморщился. — Руку мне ваши вчера зацепили. Позавчера. Что за дрянь такая, не знаешь? — он порылся в нагрудном кармане, кривясь, достал что-то. — Да садись ты рядом!

Андрей сел. Он видел, что капитан играет в незлого делового профессионала. Смысла этой игры Андрей не понимал. И от этого Визен казался намного более опасным… Но игру он решил пока что принять.

На ладони Визена лежала короткая маленькая стрелка.

— Картечина от офицерской «сайги», — пояснил Андрей почти дружелюбно. — Ею попали?

— Угу, — капитан подбросил стрелку, поймал и ловко кинул обратно в карман. — Мышцу порвало. Рана чистая, а вот болит… Ладно. Ну что, Устинов, — он хлопнул Андрея по плечу, — пойдёшь ко мне?

Андрей чего-то такого ожидал. Ожида-ал, уже секунд десять. Для солдата с опытом это — срок. Поэтому он открыто и глупо улыбнулся:

— Это как?

— Как?! — Визен захохотал. — Ну даёшь! Ногами! Денег не обещаю. Мы не за деньги воюем.

— Да я тоже…

— О чём и говорю. Ты послушай. И подумай. Ты же русский. И за что, зачем ты воюешь? За кого? Опять за англичан? Ловко они вам в Гритвикене мозги задурили своими песенками про братство — и маслом помазали, чтобы легче глотать было… В первый раз, что ли? Вы для них мир усмиряете — между прочим, ничего о нём толком не зная! — а они за вашей спиной границы размечают… как всегда. Скажешь, что я не прав?

— Да почему, прав, наверное… — Андрей вздохнул. — Только знаешь, в одном англичане уж точно лучше вас.

— В чём же? — Визен нахмурился.

— Они человечину не жрут. А вы — жрёте!

И Андрей нанёс Визену стремительный удар — локтем в горло.

Капитан успел нагнуть голову, спасая шею — но удар локтем в подбородок сшиб его на четвереньки. Андрей нырнул под автомат офицера справа и провёл «двойку» кулаками — под челюсть в горло и снизу вверх промеж ног.

И совершил ошибку. Вместо того, чтобы тут же прыгнуть на второго караульного, он схватился за автомат упавшего. И получил сильнейший удар в спину — прикладом между лопаток. Встать сразу не смог, и слышал, лёжа лицом в пыль и пытаясь вздохнуть, как Визен отплёвывается и ругается. Потом спросил коротко:

— Что?

— Всё. По горлу бил, — ответил обездвиживший Андрея караульный — про своего товарища. — Вы целы?

— Да… Свяжи его. и позови там Дерьмоглота и… и Утюга. Ггггад! — и Андрей получил пинок под рёбра, потом — по почке.

Уже связанный, Андрей перевернулся на спину. С трудом сел к стене. Визен отплёвывался кровью, некрасиво вытирался рукавом.

— Это тебе на память, — зло сказал Андрей. Визен быстрым движением выхватил нож и сделал резкий выпад — сверкающий кончик лезвия замер в миллиметре от левого глаза Андрея. Юноша даже не моргнул, лишь скривил губы:

— Дешёвка. У нас такие — пятачок пучок, копейка кучка, в кучке — три штучки. Да и то народ не берёт.

— Тебя, щенок, не учили со старшими вежливо разговаривать? — Визен так же стремительно убрал нож. — Ну сейчас мы научим… Хорошо научим, — он обернулся. По улице шли двое махди — тощий и низенький и здоровенный с маленькой головкой дебила. Они тащили деревянный кол — здоровенный его нёс, тощий прямо на ходу затёсывал конец ударами тесака. — Вот, видишь? Ты, я вижу, гордый, вот и будешь сидеть выше остальных в этой деревне.

Андрей ощутил тоску — такую всеобъемлющую и всеохватную, что захотелось завыть и биться затылком о стену, у которой он сидел. Но он и правда был русский. Русский, тут Визен не соврал. И этого — достаточно.

Он заставил себя проглотить комок из тоски и ужаса и сказал внятно, не сводя с Визена глаз:

— Недолго тебе ползать осталось, гнида.

После этого — замолчал.

Совсем.

4

В Мастре было пусто. Это становилось ясно не с первого (что было бы подозрительно, и очень) — а так, с пятого-шестого взгляда. И всё-таки они вошли в деревню неспешно, прикрывая друг друга.

Бандосы здесь были. И следов своего пребывания оставили достаточно, вот только заинтересоваться этими следами никто не заинтересовался.

Потому что на центральной площади Мастры торчал кол. А на кол был посажен Андрей, и кровь на колу и земле уже засохла, и на запрокинутое лицо юноши, искажённое гримасой молчаливой муки, сеялся мелкий дождь.

Все четверо стояли вокруг своего казнённого друга. Эрих посвистывал задумчиво и печально. Иоганн постукивал стволом «сайги» по ноге. Ник вдруг громко, смешно залязгал зубами и спрятал лицо в ладонях. Джек неловко обнял канадца, глядя в лицо русского, который так здорово пел.

Он не думал о том, что Андрею не исполнилось ещё восемнадцати. Он не думал о том, как это ужасно. Он не думал о том, что в один день потерял двоих лучших своих друзей. Ему не было ни страшно, ни противно, ни жалко.

След ещё не остыл. След, который приведёт его к врагу — врагу, которого он убьёт. Это имело значение сейчас. Это, ничто иное. Потом — всё остальное. Потом, потом…

Где-то очень далеко извинялся, бубнил староста, говоря, что он ни при чём, что бандосы всё сделали сами, что им очень жаль, что… и всё это было, наверное, правдой, но каждый из четверых юношей, стоявших перед колом со своим товарищем, глядящим в сырое небо — каждый понимал, что это ложь, и староста этот их ненавидит, и ненавидят жители — ненавидят хотя бы за то, что они четверо не дадут им съесть тело Андрея… а говорят так, потому что боятся их… и бандосов боятся тоже, и всего боятся, и разрываются между этими страхами, не находя выхода, который нашли отцы этих четверых. И Андрея. Смогли найти. Хотя было им намного трудней, чем местным.

И от этого старосту было ещё и жалко. Поэтому Иоганн сказал:

— Замолчи, старик. Уйди.

Джек легко отстранил Ника и, шагнув к столбу, коснулся холодной, твёрдой ноги Андрея:

— Мы опоздали, прости. Но мы их найдём.

Голова Андрея опустилась. Невидящие глаза медленно моргнули, из них ушла плёнка. Взгляд нашарил онемевшего Джека, у которого отнялись руки и ноги. С воем шарахнулся куда-то, путаясь в рванье, староста.

Никто из четверых не тронулся с места. Андрей оставался их другом. А друзья — всего друзья, даже мёртвые.

— Я ждал, — послышался голос, не похожий на голос Андрея. — Я знал. Вардан. Пятьдесят. Визен. Найди.

Голова упала на грудь — уже совсем.

Ланс-капрал Андрей Устинов умер. Теперь — умер до конца.

Не сказав ни слова, Джек достал тесак и, подойдя к столбу, начал пилить его. Эрих так же молча присоединился к нему. Иоганн стал поддерживать столб.

Твёрдое дерево поддавалось с трудом, но они работали молча-остервенело и, наконец, Иоганн бережно уложил кол наземь.

— Придержи, — буркнул Джек. Иоганн наступил на конец столба ногой; англичанин, подойдя к мертвецу, бережно, почти нежно снял тело с кола. Андрей послушно, мягко вытянулся в рост.

— Помоги, — кивнул Джек. Подошедший Ник помог ему поднять труп на плечо, и Джек зашагал к ближайшему дому. Он шёл, и на каждом шагу мокрые русые волосы Андрея щекотали руку. Голова покачивалась в так шагам.

«Я бы раньше не смог нести труп вот так, — думал Джек. — Я бы просто не смог. Но это мой друг, смешно бояться друзей или брезговать ими…»

В хижине он положил Андрея на низенький столик, расшугав хозяев. Сорвав дверную занавеску, накрыл ею погибшего до шеи и задержался, сжимая края покрывала в руках. Всё-таки нельзя было просто так уходить. Надо было что-то сделать… сказать… Но что? Джек не умел прощаться с мёртвыми, хоть это и странно там, где всегда убивают.

— Спи, — почему-то сказал он и накрыл лицо Андрея. Потом за бороду выволок из угла тощего пучеглазого хозяина. Спокойно сказал: — Он будет лежать здесь, пока мы не вернёмся. Понял?

— Но господин… — заскулил тот. — Господин, если вы погибнете, а придут ваши и увидят труп…

— Мы не погибнем, — Джек выпустил бороду, вытер руку о набедренник. — Не сейчас.

* * *

Иоганн, Эрих и Ник всё ещё стояли около опрокинутого столба.

— Я его там положил, — Джек кивнул на хижину. — Он нас подождёт… — и поправил автомат на плече: — Пошли?

— Куда ты собрался? — повернулся к нему Иоганн.

— В Вардан, — с лёгким удивлением ответил Андрей. Швейцарец без шуток приоткрыл рот:

— Ты что, с ума сошёл?

Джек ещё более удивлённо спросил:

— А разве можно придумать что-то ещё?

— В Вардане полсотни врагов. И не махди — «синих беретов». А нас — всего четверо…

— Послушай, Иоганн, — Джек поднял руку к шлему, коснулся его, вытер мокрое пятно. — Эндрю жил. Понимаешь, жил, чтобы сказать, куда пошёл враг и кто его возглавляет. Не пойти — предательство. Я лучше буду мёртвым дураком, чем живым предателем. По крайней мере, я так соображаю. И я пойду — даже один. Остановить ты меня можешь, только убив. Я ухожу, а ты иди со мной, стреляй в меня или оставайся и потом отдай меня под трибунал.

— Я с тобой, — сказал немец, кладя пулемёт стволом на плечо.

— Я тоже, — эхом отозвался Ник.

Иоганн несколько секунд рассматривал их с неожиданным спокойным интересом. Потом усмехнулся криво:

— Прощай, мои нашивки. Пойдём и перебьём их всех к чёртовой матери, а потом выспимся.

* * *

Вардан был небольшой, но идеально расположенной для обороны деревушкой. Совершенно очевиден был так же факт, что «синие береты» имеют тут базу — хорошо прослеживались расчищенные сектора для кругового обстрела окружающей местности, сильно пахло дымом — химическим, просматривался хлыст мощной антенны, поднятый на дерево. а вот движения не было видно. Отдыхали скорей всего после рейда.

Юноши лежали в кустарнике на вершине холма, расположенного в километре от Вардана.

— Вон на том дереве — пост наблюдения, — Эрих опустил бинокль. — Двое, может быть — больше… я видел двоих. У них круговой обзор. Мышь, и тут засекут.

— Будем ждать ночи? — спросил Ник. Похоже, канадец не вполне представлял себе, на что они идут — во всяком случае, был почти спокоен.

— Ничего не… — Иоганн вдруг умолк, глядя куда-то в сторону. — Нет. Ночи ждать не будем. Видите?

По разбитой мокрой дороге в самом деле тащился воз, полный какой-то мокрой травы, на нём — на передке — восседал старый махди с длинной тощей бородой. От штурмовиков воз был недалеко, а вот от Вардана его скрывал холм. Причём через минуту воз должен был вползти в мёртвую зону и для наблюдателей на дереве. И остаться в нём секунд на сорок.

Дискутировать было некогда. Все четверо побежали вниз по склону, совершенно не скрываясь — коматозное животное, запряжённое в воз, не удрало бы и от черепахе даже налегке, а уж куда сейчас… Старикан их заметил, но даже не пошевелился толком.

— Мы едем в твоей ботве, — без предисловий заявил Иоганн. — Подвезёшь к большому дереву, где пост. Запомни — если разинешь рот или лишний раз шевельнёшь рукой — я тебя пристрелю сразу.

Голова наклонилась. Конечно, тут был здоровенный риск — особенно со стариком. Но все четверо шустро залезли в мокрую прель, и сержант упёр ствол в спину старика.

Воз дёрнулся и припадочно заковылял вперёд, качаясь на ухабах и хлюпая лужами. Эрих потянулся было — проделать дырочку для наблюдения, но Джек удержал его руку и кивнул на Ника, который уже успел приникнуть к импровизированной амбразуре.

Ехать в неизвестность оказалось… нет, не жутко. Натянуто. Когда ты знаешь, что кругом враги (и больше того — что они смотрят на твоё убежище!), а ты их не видишь, то это напрягает — и сильно. Так и кажется, что тебя уже заметили и ждут, посмеиваясь…

Трясти перестал, но качка осталась — въехали на улицу, более-менее ровную. При повороте серый луч света упал на лицо Эриха — немец кусал уголки губ, потом, поймав взгляд, еле слышно сказал на родном языке:

— Да здравствуйте наша война и наша победа… Джек кивнул, разобрав смысл сказанного.

— Кр, — послышался оклик возницы, и телега, скрипнув всеми сочленениями, замерла. Потом раздалось странное «ыгм…», и Иогнанн, тихо пробираясь, оказался рядом со своими.

— Сидит, отдыхает, — лицо швейцарца было мокрым. — Значит, так. Делаем вот что…

…Сделанное было полуфантастическим. Из мокрой груды неожиданно вылетели тросы с грузами на концах и, перелетев через толстые сучья дерева, упали обратно в сено… а через миг на уровень сучьев вознеслись Ник и Джек — их вздёрнули перехватившие верёвки Иоганн и Эрих. Англичанин и канадец спрыгнули на деревянный настил. Наблюдателей и в самом деле было двое, они стояли на настиле у стереотруб и даже не поняли, что к чему — в ход пошли тесаки, а через несколько секунд на настил уже поднялись Эрих и Иоганн.

— Есть, — констатировал сержант. — Я, если честно, не ожидал.

Если бы кто-то всмотрелся в настил, он бы, конечно, понял, что к чему. Но на настил никто не смотрел, тем более — внимательно. Улицы пустовали.

— Так, — Иоганн перевёл дух. — Интересно, в каких они домах? Будет смешно, если во всех понемногу.

— Нет, — неожиданно уверенно сказал Ник. — Смотрите, антенна не одна. Вон ещё там. И вон там. Это и есть те дома, я так думаю.

— Молодой грамотно рассуждает, — Эрих облизнул губы. — Три дома. В каждом — человек по двадцать… А у нас — ни единого гранатомёта. Хоть бы парочку «мух»…

— Да, пригодились бы… — рассеянно отозвался Иоганн. — Ладно. Слушать сюда. Ник, останешься тут со своим «печенегом». Гаси всех, кто будет прыгать по улице, вообще всех, кроме нас. Джек, оставь ему запаску. Эрих, вон тот дом твой. Джек — вон тот. Ну а я — вон туда. И, если мы накроемся, на том свете я всё, запомните, всё свалю на тебя, Джек!

Всё это время молчавший англичанин вдруг сказал:

— Визена не трогать.

— Ну это уж как выйдет, — довольно резко ответил Иоганн. — Тут не дуэль.

Джек пожал плечами и кивнул. Он был уверен, что найдёт Визена. Или тот найдёт его. Так или иначе, но они встретятся.

— Все готовы? — швейцарец удобней устроил на бедре «сайгу». — Ну, чтоб нам провалиться.

— Чтоб провалиться.

— Чтоб провалиться.

— Чтоб провалиться.

5

Джек стоял у окна, вслушиваясь в звуки внутри дома. Играла музыка. Кто-то посмеивался неизвестно чему — разговор было не понять.

«Это они убили моих друзей. Они убили многих людей, которых я даже никогда не видел, но это всё равно были хорошие люди. И они собираются убивать ещё. У них две руки, две ноги, голова, они умеют говорить и даже смеяться, но они — не люди. Нет. Не люди.»

Он посмотрел вдоль улицы. Иоганн, стоявший у «своего» дома, чиркнул рукой по горлу. Джек вскинул руки к голове и опустил их.

Он заранее закрепил на жилете кольцами — вопреки всем наставлениям и вопреки опыту — шесть ручных гранат с подготовленными к рывку ослабленными кольцами. И теперь, чуть отойдя, обеими руками за какую-то секунду переправил все гранаты сразу в оба окна. С двух рук.

Кто-то страшно закричал внутри. Потом загрохотали, забивая друг друга, взрывы, от которых стена толчками содрогалась, выпучивалась и вбиралась обратно, чудом не разваливаясь. Пригнувшись, Джек с разбегу прыгнул в окно, стреляя уже в прыжке.

Он упал на колено среди клубов пыли и дыма — и, вертясь, бил очередями в разные стороны — в углы, по стенам, в пол. Кто-то рухнул к его ногам, перекатился вверх ли… нет, не лицом, а чем-то густым и кипящим. Джек сменил магазин молниеносным движением одной руки — к выходу метнулась тень, но прямо на пороге бандос упал обратно, прошитый пулями «печенега» — Ник контролировал ситуацию.

Джек поднялся на ноги, короткими очередями стреляя на малейшее шевеление. На полу хрустело, хлюпало, он отпихивал мягкие и твёрдые предметы. Оружие, трупы, разбитая аппаратура, боеприпасы, снаряжение… Как ни странно, но на столе продолжал играть древний пружинный патефон — крутилась чёрная пластинка, и из динамика пела по-французски какая-то женщина.

С автоматом наперевес Джек перебежал к двери… и тяжёлый удар вышиб у него оружие. Юноша присел — над головой сверкнуло лезвие в руке притаившегося у двери «синего берета».

Проскользнув под его рукой, Джек выхватил финку и, перехватив её по-испански, контратаковал. Таких молниеносных ответных действий противник явно не ожидал — он даже не успел толком повернуться, как Джек ударил его трижды: в почку, в шею, по горлу. Вытер финку и, убирая её, поднял автомат. Противник ещё падал, изумлённо глядя в потолок, а Джек уже выскочил во двор.

Он остался жив только благодаря всё той же реакции. Бандосов там было двое — за большой ямой-печью и у ворот — и они стреляли почти одновременно. В прыжке Джека тяжело ударило в плечо, он, охнув, неудобно перевернулся в воздухе и упал в грязь лицом. Но не дал боли скрутить себя и откатился за угол.

Рука шевелилась, но из плеча текла кровь — несильно, но живенько так. Джек мазнул ладонью, ругнулся. Тот, который затаился у ворот, поднялся на колено, перебрасывая из-за спины одноразовый гранатомёт… но выстрелить не успел — его швырнуло к заалевшей брызгами стене. Ударившись о неё, бандос рухнул ничком, подёргиваясь. Над печной ямой встало мокрое облако — Ник вовсю молотил с дерева по цели, но достать второго не мог. Зато хоть не давал высунуться, и Джек перебежал к стене дворика и в упор прошил врага очередью.

В деревне стреляли в нескольких местах — так, словно бой шёл рота на роту, а не четверо на два взвода. Джек быстро затянул на ране повязку и влез на стену.

На улице тут и там лежали трупы. Больше всего стреляли за углом, и Джек, когда прополз по стене несколько метров, увидел Иоганна.

Швейцарец перестреливался с кем-то через улицу. С кем? Джек не видел противника, только изредка мелькал огонь выстрелов. Потом «бандос» выскочил из-под прикрытия — сухого кряжистого дерева — и рванулся сюда, к углу, стреляя назад, в Иоганна — автомат он зажал под мышкой.

Джек не узнал Визена. Начал бить в него длинными просто потому, что это был враг, а Иоганн никак не мог его подбить. Но и Джек мазал — бегущий петлял, а потом ушёл с линии огня, исчез.

Джек спрыгнул вниз. Удачно — зацепился за стену автоматом, едва не сломал здоровую руку и оставил оружие во дворе. Нелепость произошедшего могла иметь место только на войне… Лезть за автоматом было некогда, и англичанин приготовился перебежать улицу и зайти в тыл этому шустрику — с пистолетом.

Бросок! От боли мутилось в глазах. Джек распластался по стене, сделал, переведя дух, два осторожных быстрых шага к углу. Стреляли только в двух местах — и это был конец… но Джек ещё не нашёл того, что искал.

Офицер «синих беретов» появился из-за угла спиной вперёд, и вот тут — вот тут-то Джек узнал его. Узнал сразу, хотя и не видел в лицо. Но убить его в спину — значило помиловать. Это значило, что он так и не узнает, кто и за что его убил.

Затравленно дыша, офицер выбросил пустой магазин, зашарил в подсумках, что-то бормоча и постоянно выглядывая из-за угла. Джек сделал ещё один шаг и позвал, удивившись, какой у него ясный, спокойный и безразличный голос:

— Капитан. Я здесь.

Визен обернулся — словно ужаленный, вскидывая бесполезный автомат. Джек не шевельнулся — стоял, чуть наклонившись вперёд и опершись плечом на стену. Взгляд Визена скользнул по его рукам, плечу… Автомат сухо брякнул о камни. Холодно улыбаясь, капитан, не сводя полных ненависти глаз с Джека, правой рукой достал нож.

— Наконец-то, — с неподдельным облегчением сказал он, принимая боевую стойку. — Ты не представляешь, как я рад встрече…

— Я тоже… — медленно ответил Джек. Он не ощущал ни страха, ни облегчения, ни даже… да, ни даже ненависти. Он ждал этой встречи? В самом деле? Может быть. Как ждут момента, когда можно будет сбросить с плеч тяжёлый груз. — Сейчас я тебя убью, капитан.

— Как? — нож в руке «бандоса» казался врезанным рукоятью в скалу. — Тебе, мальчик, не одолеть меня даже с двумя руками. А у тебя одна, как я вижу.

— Мне и она не пригодится, — тихо сказал Джек. Он не верил, что Визен сможет его достать. И почти лениво наблюдал, как капитан скользящим шагом двинулся к нему…

… - Это тебе за Дика! — нож вылетел из руки Визена и ударился рукоятью в стену. — Это тебе за Анну! — Визен, молча открыв рот, прижал руки к животу. — Это тебе за Ласло! — он отлетел к стене и неловко ударился в неё плечом. — Это тебе за Эндрю! — изо рта Визена выскользнула струйка крови и он начал молча садиться, но Джек не дал: — Это — за всех наших, гадина! — он отшагнул, миг смотрел на шатающегося врага — прижавшись лопатками к стене, тот смотрел на англичанина полными удивления и неверия глазами, потом — оттолкнулся от стены, и Джек ударил его снова, опять ногой: — А это тебе за Стеллу! — впечатавшись затылком в стену с мокрым сильным звуком, Визен встал на колени и выплюнул кровавую нить наземь. — А вот этот — это от меня! — и Джек последний раз впечатал ногу — в склонённое лицо «синего берета». Он стукнулся затылком в стену ещё раз. Качнулся вперёд. И рухнул навзничь.

— Неплохо, — зло и весело сказал Иоганн, выходя из-за угла. — А я боялся, что он ушёл.

— Нет. На этот раз нет, — хрипло сказал Джек. — Посмотри, сержант, он жив? Я… мне… я не хочу к нему прикасаться.

Иоганн, хмыкнув, ногой толкнул Визена. Капитан шевельнул плечами и, глухо простонав, выпрямился кое-ка, опираясь руками, прислонился к стене. Иоганн длинно присвистнул:

— Здорово. Просто-напросто приятная картина.

Джек понял, что швейцарец имеет в виду. Лицо Визена представляло собой кровавую кашу. Глаза смотрели на англичанина — и только на него — с каким-то холодным изумлением. Визен облизнул с разбитых губ кровавые сосульки. Иоганн стоял рядом, но «синий берет» смотрел снова на Джека и только на Джека.

— Кончилась игра, — Джек ощущал, что плечо жжёт огнём. От боли хотелось плакать… или ещё от чего-то, а боль была лишь оправданием подступающим слезам. Визен снова облизнул окровавленные губы… и вдруг эти губы сложились в улыбку. Невесёлую, злую и горькую.

— Не вздумай играть с ним в благородство, — быстро сказал Иоганн. — Такие, как он — они понимают лишь пули. Убей его, или я… — Иоганн перехватил «сайгу».

Визен лишь на миг перевёл взгляд на него:

— Безоружного? — и вновь повернул голову к Джеку. Иоганн выругался по-немецки. Он не опускал оружия, но и не стрелял.

— Не беспокойся, — сказал Джек. — Я не собираюсь играть с ним. Я его просто застрелю.

И, расстегнув клапан, достал из кобуры «брен тен».

— Вот он — застрелит, — спокойно сказал Визен, глядя в ствол пистолета — не дрожащий. Секунду молчал, а потом, переведя взгляд на лицо юноши, с нарисованной улыбкой спросил его: — Ну почему я так плохо искал тебя тогда, мальчик? — и только теперь прорвались в его голосе злая досада и беспредельная тоска…

— Один мой друг говорил, что ты служишь каким-то злым силам, — сказал Джек, глядя в упор на своего врага. — Но знаешь что, Визен? Сейчас ты просто-напросто кусок дохлого дерьма. Тебя убил обычный пацан с Севера. И тебе не помогли твои долбаные хозяева, кто бы они ни были. Ну и ступай к ним, они тебя ждут.

И Джек мог бы поклясться потом — тогда он не подумал об этом — в глазах Визена появился нестерпимый, сводящий с ума ужас.

А тогда он просто выстрелил.

Визен икнул и, словно бы подумав, откинулся к стене. Удобно привалился к ней, уронив руки на колени. Из тёмной дырочки между сошедшихся к переносице и потерявших всякое выражение глаз быстро скользнула, подумала секунду и полилась в правый глаз, скатываясь по нему, струйка чёрной крови. Замерла на щеке.

— Всё, — совершенно неуместно сказал Иоганн.

— Всё, — эхом откликнулся Джек. Уронил пистолет и пошёл через широкую улицу сквозь начавшийся по-настоящему дождь, плюхая сапогами по лужам без разбора. Он шёл, не глядя под ноги, он прямо держал голову и — плакал. Второй раз в жизни он плакал — слёзы катились по щекам с дождём, капали вместе с ним куда-то под ноги, а Джек их не замечал и то ли говорил, то ли напевал, глядя туда, где кружилась босиком на полном цветов лугу стройная девичья фигурка и слышался звонкий смех…

— А потом

Она ему клялась,

Что вчера

Это было в последний раз.

Он прощал.

Но ночью за окном темно…

И она

Улетала всё равно…

Он скучал.

Пил на кухне горький чай

В час, когда

Она летала по ночам…

6

Джек уже наизусть выучил этот страшный обряд. Страшный — и торжественный, не похожий на то, что предшествовало ему на войне — смерть.

В этот день погибли не только Дик и Андрей. Схватки шли во многих местах, штурмовики потеряли ещё несколько человек. Ренан Мале, Шанахан o`Киф, Скульд Рингмис, Хокон Гутторм, Иржи Фардов, Франсишу Ринальду — всего восемь открытых пока гробов стояли в центре русской буквы П, образованной выстроившимися солдатами «Волгограда» в белых перчатках, ремнях и пробковых парадных шлемах — белых, с золотыми остриями и кокардой Рот.

Сильный, ровный холодный ветер словно живой врывался на плац. Он прорывался откуда-то северо-востока, с гор — и значил, что зима полностью вступила в свои права, и может выпасть снег. Ветер летел над шлемами и разворачивал в жёсткий прямой лист ротный флаг.

«Транг. Транг. Транг. Транг,» — монотонно выговаривали барабаны. Гробы возвышались на пушечных лафетах, и Джек видел запрокинутые белые лица лежащих в них. Этого не могло быть. Ни Дик, ни Андрей не могли там лежать — они в блиндаже почему-то, может быть — заболели… но там они лежать не могли. Легче самому умереть и не чувствовать, не видеть.

— Транг, — барабаны замолкли, сверкнули белым палочки в руках барабанщиков, опускаясь к бедру — чётко, без единого лишнего движения. «Р-рах, р-рах, р-рах, р-рах!» — разорвал тишину сухой гром шагов. Капитан Фишер, подняв обгорелое лицо, пружинным шагом вышел из строя. Узкий палаш в его руке сверкнул — вперёд, вбок-вниз, вверх, вниз перед собой: смирно!

— Тринадцать из строя! — рассёк посвист ветра голос капитана. Джек ощущал, как под его ногами стучит земля: бух! бух! бух! — когда он вышел, с какой-то истовостью сведя руки на автомате, взятом парадным хватом и чеканя шаг. Встал в строй почётного караула. — Знамя! — Фишер наклонил голову. — Склонить!

— Та-та-та-татата-ааа… — печально пропел горн, и две с поливной сотни голов в шлемах опустились в такт с полотнищем, коснувшимся кромкой сырой холодной земли.

— В память героев, павших на поле чести — три залпа! — отчеканил Фишер, вскидывая палаш к лицу. Автоматы взметнулись в небо, и Джек увидел на своей мушке птицу. Высоко-высоко плыла она в воздухе, и ей не было дела до людей внизу. — Раз! — «р-рах!.. ах… ах…» — рванул воздух залп, сухой, отрывистый, унесённый ветром к далёкому бурлящему океану. — Два! — «р-рах!.. ах… ах…» — Три! — «р-рах!.. ах… ах…». — Рота — смирно! На — кра-ул!

Моторы джипов заурчали, и они двинулись — медленно, везя следом лафеты. Дробь барабанов заглушила, возобновившись, звук моторов, и Джек сквозь наплывающие слёзы — ветер дул теперь в лицо — увидел, услышал, как строй поёт — торжественно и зло:

— Гроб на лафет! Он ушёл в лихой поход…

Гроб на лафет! Пушка медленно ползёт…

Гроб на лафет! Мы ляжем здесь костьми…

Гроб на лафет! Барабан — греми!..^[398]

Перед вертолётом джипы остановились. Сержанты из группы управления прошли мимо них, накрывая гробы крышками, а потом — обратно, под печальный звук горна медленно, торжественно расстилая поверх них флаги, которые будут отправлены семьям. На родину погибших.

Джек закрыл глаза, когда увидел, как крышка опускается над спокойным бледным лицом Дика — навечно отсекая его от мира. От новозеландской фермы, где он променял талонные ботинки на книги по истории, чтобы узнать больше и уметь больше, чтобы верить в то, что защищаешь… И открыл их лишь когда услышал, что строй вновь поёт — но теперь он пел марш Рот, и марш напоминал торжественный хорал — может быть, так пели когда-то крестоносцы. «Песнопение,» — подумал Джек. — Не просто песня. Песнопение.

Молодые голоса звучали торжественно и грозно…

— За всё, что есть у нас,

За всё, что есть народ —

Вставайте в грозный час!

Вновь гунны у ворот!

Во прах повержен мир.

В содомский впал позор.

Сегодняшний кумир —

Оружье и отпор!

Всё может отказать,

Но только не завет:

«Умей не сплоховать!

Ударят — бей в ответ!»

Опять заводят речь,

Твердят со всех сторон,

Что миром правит Меч,

А вовсе не Закон!

А мы встаём на бой.

А мы идём во мрак,

Где прямо пред тобой —

Слепой и страшный Враг!

Порядок и уют

Добычей стали Тьмы

За несколько минут.

Остались Честь — и мы!

Чтоб стойкости стена

Стояла, как скала,

Будь новая война

Иль войны без числа!

Нет места бодрой лжи.

Победа нелегка.

Решают всё ножи

И верная рука!

Свобода и Права —

Без них мы не народ!

Будь, Родина, жива —

И счёт потерь — не в счёт!

Джек вздрогнул. Привычные слова, вызывавшие радостное нервное напряжение, сейчас показались оскорбительными и страшными. Не в счёт?! Дик, Андрей, Ласло, Анна, Тим, Хуанита, все, все, все и всё — не в счёт?! Да как же это?! Как можно так говорить?! Всё в юноше воспротивилось этой мысли. Он обвёл взглядом ряды лиц — хорошо знакомых, сейчас исполненных торжественности. Ему бросилось в глаза, что почти все эти лица принадлежат мальчишкам. Сколько им здесь? В основном — семнадцать, восемнадцать… Многим — шестнадцать, а то и пятнадцать, мало кому — девятнадцать, двадцать… И они каждую неделю вот так вот провожают своих — и забывают их не от чёрствости, а от очерствелости, не думают, кто следующий… Так кто — следующий?! Кто?! Этот?! Этот?! Этот?! Эрих?! Он, Джек?! Какой смысл в этих словах, в этом прощании, если мёртвых уже не вернуть, не оживить?! Как можно потом смеяться, петь, спокойно спать?! Как, как, как, как?! На секунду Джеку показалось, что он — среди убийц.

«Что я здесь делаю?! — услышал Джек истошный вопль внутри себя. — Зачем я здесь?! У меня дома нет войны! Нет войны! А это — не мой дом! Мне страшно! Я не хочу умирать, мне жалко Дика, мне жалко Эндрю; вам — нет?! Мы не обязаны воевать тут!..»

… - Разойдись!..

…В наполовину пустой, тихой и какой-то страшной палатке, все расселись молча по кроватям. Эрих тихо подошёл к столу, неожиданно громко щёлкнула клавиша магнитофона.

И всё услышали живой голос Андрея…

— …Мои руки тряслись… Я курил на балконе —

И мерцали окурки, и плавили битум,

А на них наступали ревущие кони,

И смотрел на меня кто-то — мною забытый…

И мы с ним не боялись и самого чёрта!

Были копья точны, были мысли едины,

Мы стояли спиной к осаждённому форту,

А за нами — вдали — вились флаги Медины…

И это так! Я не мог тебя спутать с другими!

Просто — стой и молчи, мне не нужно ответа!

И я вспомню и сам назову твоё имя…

ВЕДЬ ЭТО ТЫ?! Мой Великий Магистр Ла Валетта?!.

…Джек сам не помнил, как он встал. Они все поднялись на ноги, не сводя глаз с маленькой потёрханной коробочки на столе, где крутилась магнитная лента. Что-то попало под пальцы — это были плечи. Плечи стоящих рядом Иоганна и Эриха. Джек посмотрел направо и налево. Ему ответили два спокойных взгляда.

Он сжал плечи под жёсткой тканью и стал слушать…

— …Я искал тебя. Здравствуй. Среди стольких времён.

Приговоров и сказок. Городов и окон.

Но ты совсем безоружен?! Собирайся, солдат!

Я пришёл, ты мне нужен — возвращайся назад!

И я отчётливо вижу на лезвиях сколы,

Я шагаю в литое тяжёлое стремя,

А вокруг полыхают и рвутся глаголы,

Обретая своё НАСТОЯЩЕЕ время…

Мне известны до камня прибрежные мели

И едва различимые горные тропы…

Я твержу про себя: «Раз они так хотели —

Пусть проверят на прочность ворота Европы!..»^[399]

…И всё-таки всё было — как было.

И всё было — правильно.

7

Через пять дней после той операции Джек лежал на койке в одних трусах и смотрел в потолок. В палатке он был один. И было ему плохо. Очень плохо.

По ночам ему снилось, что он лежит на чёрной, голой земле под низким, хмурым небом — и нет сил двинуться. Сон изматывал, как марш-бросок. Даже больше. Джек просыпался с больной головой, мерзким вкусом во рту и безотчётной тоской. Он никак не мог закончить письмо домой и не желал ни с кем разговаривать не по делу.

Больше всего сейчас его утешили бы бои. Но отделение ополовинело, его не посылали даже в рейды. Да и активных боевых действий не велось, хоть и блуждали слухи о новом наступлении, которое скоро начнётся. Джек подумывал обратиться к врачу, потому что ощущал — его вялость просто-напросто следствие нервного истощения и, похоже, ему надо лечиться.

В палатку вошёл Иоганн.

— Ты тут? — швейцарец сел на кровать. — Не спишь? Хорошо.

— Что случилось? — Джек спрыгнул и сел на нижнюю кровать, отметив, что сержант выглядит каким-то скованным.

— Уезжаю, — Иоганн вздохнул.

— За пополнением, что ли? — без особого интереса спросил Джек.

— Да нет… — Иоганн кивнул на свой собранный рюкзак. — Вообще. Кончился мой роман с Ротами. Жаль.

— Стой, куда уезжаешь-то?! — встрепенулся Джек. — Не понял, ты что?!

— В школу к отцу. Подучусь и стану офицером… — Иоганн поднял с пола какую-то пылинку, сдунул её с ладони. — Вот так.

— Ребята знают? — сразу спросил Джек. Иоганн кивнул:

— Ага. Я им сказал, они снаружи в волейбол играют. Жозеф, правда… но я ему напишу потом. Вы все очень хорошие солдаты и вы все мои друзья. Да, так.

— Ты тоже был очень хорошим командиром, — искренне сказал Джек. — А кто… ну, кто будет командовать отделением? Неужели Хелен?

— Конечно.

— А замом кто? Эрих?

Иоганн помедлил.

— Фишер утвердил тебя.

— Меня?! — Джек изумлённо посмотрел в глаза сержанту. И засмеялся — впервые за очень долгое время. — Это что, прощальная шутка?!

— Да нет, всё вполне серьёзно, — Иоганн не улыбнулся, и Джек озадаченно моргнул:

— Да ты что?! Я же тут без году неделя… и я всего лишь ланс…

— Капрала тебе дадут, — сказал Иоганн. — Все, кто там был — повысят в звании. Кроме меня, конечно.

— Ну вот и ставили бы Эриха, — пожал плечами Джек. Он всё ещё никак не мог понять, что чувствует в связи с такими новостями.

— А поставили тебя, и хватит, — Иоганн вдруг поднял ладонь ко лбу и тоскливо сказал, потирая его круговыми движениями. — Какие были ребята… Хорошие командиры не теряют таких! С Диком мы были почти два года… знаешь, он никогда не верил, что его могут убить. Всегда говорил, что с ним ничего не случится… — глаза Иоганна влажно блеснули. — И я-то сам в это уже поверил. Ты бы знал, из каких переделок мы с ним выпрыгивали, даже не прищемив хвост…

— Знаешь, — сказал Джек. — Знаешь, Иоганн… во время своего первого рейда я ночью слышал, как он… Дик… говорил с Хелен. Он так сказал… я точно помню, как будто в мозг впечаталось… «Я согласен быть убитым. Я согласен быть забытым. Но лишь бы не шумный парад — и новая азартная драка у корыта с похлёбкой из замешанной на нашей крови победы! Я не хочу возвращения того мира. И меня очень радует, что дети наших вождей — там же, где и я. Я ушёл защищать мой мир от махди. От глобальных махди. От отрезанных голов, от съеденных людей, от пустоты. И я вернусь в мой мир — если же выяснится, что в тылу что-то опять начало шататься — я его принесу с собой отсюда, с фронта. И пусть только кто-то попробует выставить локоть. Убью на месте.» И ещё… он так сказал: «Лично я — я чётко знаю, чего хочу и за что сражаюсь.» — Джек прикусил угол губы, усмехнулся, сухо сплюнул. — Так вот. Я не лучший. Я не самый храбрый. Дик был лучше меня. Но я — жив. И пока я жив — я никого из наших не дам забыть. А если кто-то попробует накормить нас старой протухшей кашей из учебников истории — я его просто убью. Будь он на улице, в школе или в Палате Лордов. Убью после первых же его гнилых слов. Как Дик завещал. И точка, Иоганн.

Швейцарец, слушавший молча и внимательно, тряхнул англичанина за плечо. Молча. Потом снял с пояса и протянул Джеку свой нож — длинный, с плавно выгнутым клинком и зазубренным обухом.

— Держи. Это подарок.

— Мне?! — смутился и обрадовался Джек. — Но у меня финка… Эрих подарил…

— Знаю. Бери, лишним он не будет. А там, куда я еду, он пока не очень нужен. Не дело ему лежать без работы. Сталь от этого начинает стареть и умирает.

— Тогда бери мою финку, — решительно сказал Джек. — Эрих не обидится. Бери, а то я откажусь!

Они поменялись ножами. Иоганн встал, подцепил рюкзак. Джек тоже поднялся. Несколько секунд они смотрели друг на друга, потом неловко обнялись. Иоганн похлопал Джека по спине и вышел.

Англичанин, держа в руке нож, смотрел ему в спину, как то не очень веря, что сейчас сержант уйдёт.

Швейцарец вышел, не оборачиваясь…

…Пройдёт много лет — больше, чем Джек прожил на свете. Будет горящий город далеко на юге, на другом континенте, и затонувшие в порту корабли, и тьма, пронизанная тревожным светом прожекторов, и горбатый силуэт взорванного посередине моста, и остатки добровольческого отряда под командой инженера Брейди, прижатого к берегу ополоумевшей от понимания близости конца бандой — последней на том континенте бандой… И будет смерть, смерть вокруг. И когда надежды уже не останется, и добровольцы будут отстреливаться практически в упор, уже лёжа в воде — с тыла молнией ударит имперский танковый полк, и банда частью ляжет на берегу, частью разбежится и останется трупами в окрестных улочках… Командир танкистов выйдет из темноты — непривычный для этих войск гигант в броне, в очкастом шлемофоне, и Джек будет говорить с ним, обсуждая дальнейшие действия… а потом танкист неожиданно спросит: «Брейди? Джек Брейди?» — и снимет шлем. И окажется Иоганном Херстом — полковником Херстом, Херстом повзрос… постар… изменившимся, Херстом с заметной сединой в коротких светлых волосах — но всё тем же Иоганном. И добровольцы, годящиеся через одного Джеку в сыновья, с изумлением станут наблюдать, как уже в общем-то немолодые люди, словно мальчишки, хохоча, будут лупить друг друга по плечам и орать что-то не совсем понятное, но радостное…

…Но это будет нескоро…

…А пока Джек сидел на кровати и рассматривал подаренный нож. Сидел довольно долго — и дождался Елену.

— Вот ты где! — завопила она. — Иоганн уехал?!

— Да уже, наверное, да, — Джек поднял голову. — А что?

— О чёрт… — не сдержалась Елена. — Он тебе сказал, что ты фактически мой зам? — Джек кивнул. — Так одевайся скорей, пошли!

— Да что случилось-то? — задавая вопрос, Джек, тем не менее, уже влезал в штаны.

— Что, что… — Елена поморщилась, поправила волосы. — Скобенюк бибикнул — пятеро новичков в наше отделение, пошли принимать!

— Хелен, — Джек застыл с курткой в руках. — Я как-то всё-таки…

— Да некогда и как-то, и даже всё-таки! — выпалила русская. — Они уже тут, надо встречать!

— Тьфу, — на этот раз Джек плюнул по-настоящему, смирился, сунул руки в рукава. — Пошли, чего теперь…

…Пятеро новичков торчали недалеко от палатки, и Джек отметил, что такие же группки видны и у всех других палаток — роту доукомплектовывают до штата… наступление?! Хорошо.

Но тут он увидел пополнение, и внутри всё онемело. Нет, с наступлением надо подождать… Ник и Эрих, идя навстречу, перебрасывались мячом; Ник сделал постное лицо, а Эрих, отпасовав ему мяч, прошёл мимо строевым прусским шагом и заржал по-лошадиному:

— У-а-га-га-гаааа!

— Не мог подождать с отъездом, — бормотала Елена, — вот не удивлюсь, если он знал о пополнении и сбежал, чтобы не трепать нервы… — но лицо у неё было не сердитым, а скорей печальным. Иоганна ей было жаль, не как сержанта…

— Слушай, и что мы будем делать? — тихо спросил Джек, глядя, как пополнение с судорожной чёткостью принимает строевую стойку, изучая испуганные лица. «О небо, неужели я два месяца назад был таким?! Но это же…» — Хелен, это расформированный детский сад.

— Будем работать с тем, что есть, — голос русской был решительным. — Становиииись! — резко и зычно скомандовала она.

— Они и так стоят, — еле слышно ответил Джек, — дальше уже некуда. Давай дальше по сценарию.

— Смирно! — Елена застыла перед коротким строем, Джек — чуть позади и сбоку от неё. — Вы прибыли во 2-е ударное отделение 5-го штурмового взвода парашютно-десантной роты «Волгоград» 10-й сводной дивизии, где и будете продолжать службу, а точнее — начнёте её по-настоящему. Я — исполняющий обязанности командира отделения капрал Золотова. Это, — кивок на Джека, — исполняющий обязанности заместителя командира отделения ланс-капрал Брейди. Мы — ваши непосредственные командиры и хочется надеяться — станем друзьями. Ланс…

Джек шагнул вперёд.

— Документы сданы лейтенанту? — молчание. — Шевроны роты получены? — молчание. — Первое, что вы сделаете, когда займёте место в палатке и разместите вещи и оружие — нашьёте их. Вы — в роте «Волгоград», а это лучшая рота 10-йсводной, где лучшие роты среди Конфедеративных Рот… Вольно. Познакомимся ближе, — он прошёл на левый фланг.

Первым стоял стройный парнишка — ниже Джека, с открытым лицом, густющими даже в подстриженном виде русыми волосами, голубоглазый.

— Рядовой-пулемётчик Виктор Ревок!

— Русский? Отлично, — кивнул Джек, делая шаг дальше.

Следующим оказался невысокий темноволосый мальчишка с густо-карими глазами, чернобровый, с матовым румянцем на смуглом лице.

— Испанец, итальянец? — кивнул ему Джек. В карих глазах появилась удивлённая обида, мальчишка ответил с резким акцентом:

— Рядовой-стрелок Пётр Заров!

— А-а… — с уважением протянул Джек. Мальчишка выглядел совсем… мальчишкой, но Джек хорошо знал, что жители Балкан — отличные воины. Поощрительно улыбнувшись, Джек увидел ответную улыбку — болгарин даже осмелился поправить ремень автомата, в его взгляде было явное облегчение — что это он, неужели так боялся новых людей? Впрочем, в лагере быстро дружатся, трудно потом расставаться и кажется, что на новом месте наверняка будет хуже — уж это Джек знал…

Следующий единственный соответствовал лучшему типу солдата. Рослый, плечистый, «некрасиво» загорелый даже рыжеватый, сероглазый. Ему могло быть семнадцать, могло быть и больше лет. Даже девятнадцать… нет, наверное, всё-таки семнадцать, хотя глаза уверенные, пристальные и очень недобрые.

— Рядовой-гранатомётчик Майкл Фой!

— Воевал? — сразу спросил Джек. — Где, когда?

— Три года в Северной Америке в составе ополчения колонистов, товарищ ланс-капрал.

Рядом с североамериканцем стояла беловолосая, скуластая девушка с прозрачными глазами.

— Рядовой-снайпер Кайса Линнахямарри!

Ну, с этой-то всё было ясно. Среди снайперов Рот 80 % были девчонки. А среди них, в свою очередь, 80 % — скандинавки и немки с прибалтийками. Эту публику Джек знал хорошо — фанатички, убеждённые в том, что перед рождением пятерых детей как минимум надо убить пятьдесят бандитов. Тоже как минимум.

Последний. Светловолосый, рослый, с наивными серыми глазами.

— Рядовой-стрелок Дэниэль Лир!

Звонкий голос. Но слишком детские глаза, и вообще — вид такой, что кажется ещё младше, чем есть.

Джек отступил на пару шагов и ещё раз осмотрел весь коротенький строй. Вообще-то, конечно, все пятеро — хорошо сложенные, спортивные, да и в лагере они ведь не штаны за партами протирали. Но всё-таки сопливые. Странно. Джек чувствовал себя старше их на десять или двадцать лет. На целую жизнь. Несладкую и нужную жизнь в этом мире. Жизнь, которая у этих пятерых только начиналась.

Он снова скользнул взглядом по лицам — открытые (знакомство состоялось, и ничего страшного…), чуточку торжественные. Нет, этот Фой — уже не ребёнок. Но остальные… особенно болгарин, да и русский тоже — похоже, им вообще шестнадцати нет. Узнать точнее и отправить обратно? Джек изумился этой мысли, потом испугался её. Он мечтал попасть на войну, сколько себя помнил. И счёл бы предателем любого, кто вздумал бы его вернуть! Так же думают и эти ребята, которых он хочет вернуть… что с ним?

Эти не вполне вразумительные мысли прервало странное тявканье — похожее на тявканье щенка, но какое-то механическое, оно неслось из… из кармана на рукаве этого… а, Лира. Лицо новичка стало испуганным, и Джек спросил удивлённо:

— Что это?

Лир сглотнул. Запустил руку в карман и достал маленький… радиоприёмничек, что ли? На коробочке величиной с коробку спичек была нарисована собачка.

— И что? — не понял Джек. Лир покраснел:

— Я его сам сделал… в общем… нужно тут кнопки нажать… каждые три часа… чтобы… ну… вроде как покормить… я в журнале прочитал… у меня щенок же дома…

— А? — Джек оглянулся на Елену. Та смотрела прозрачными глазами. Своих глаз Джек не видел, но почувствовал — они принимают выражение бессмысленной муки.

— Ну так корми, — предложил он Лиру. — Корми, а то сдохнет.

Лир обрадованно защёлкал кнопками. А Джек повернулся и, взявшись за нижнюю челюсть — словно дико заболели зубы — пошёл к палатке.

За этими словами и этим жестом, как ни странно, крылось… облегчение. Джек понял, что он и кто он сейчас, и что его отличает от этих ребята — фактически его ровесников. Он больше не был усталым, подавленным произошедшими несчастьями мальчишкой. Теперь он — командир, и он ощущал ответственность за этих пятерых. Они должны остаться в живых и победить. В этом теперь — смысл жизни. Странно. Раньше он думал только о себе. И победу воспринимал в общем-то как свою победу, как своё счастье. Неужели надо было потерять любовь, потерять друзей (таких друзей!), чтобы понять до конца — есть не только своё? Он уже вряд ли будет счастлив (Джек улыбнулся и отнял руку от подбородка), но для этих ребят он станет хорошим командиром.

И ясное, осознанное желание этого — полное и откровенное — окончательно смахнуло тоску и оцепенение. Как лёгкая тряпка смахивает густой слой пыли, осевший на блестящей поверхности и замутивший было её.

Джек повернулся от самого входа и увидел, что новички идут к палатке следом в главе с Еленой. Они шагали не очень уверенно, и Джек улыбнулся снова, теперь уже — им.

Ничего, ребята. Всё будет хорошо. Прорвёмся. Прорвёмся, чтоб нам провалиться!

8 НЕ ИГРА

Всё шире ползут

кровавые пятна,

в железном прахе земля,

в пыли…

Так будь же готов

на подвиг ратный —

освобожденье всея земли!

Ольга Берггольц.

Европа.

1

Привычка спать под одеялом с головой у Витьки была ещё детская. Он не отвык от неё в лагере и не собирался расставаться теперь. Во-первых, под одеялом — теплей, а всё детство Витька вовсе не наслаждался теплом. А во-вторых — и для него это было важней — под одеялом ты как бы находишься в особом своём мире, наедине с мыслями, чувствами, воспоминаниями…

В лагере он ни с кем не сошёлся близко. Нет, не потому, что был нелюдим. Нелюдимостью Витька страдал не больше любого другого русского мальчишки своего времени. И не потому, что в лагере «Камбрия» не было хороших парней. Были в достатке. И даже не из несовпадения интересов. Интересы Витьки тоже были самыми обычными — интересные книжки, новые фильмы, дворовый футбол, стрелковый кружок, мечты о приключениях и постоянное желание хорошо поесть.

Просто он боялся разоткровенничаться и проболтаться. О своей главной тайне.

Тайна же эта заключалась в том, что солдату Конфедеративных Рот Виктору Ревку было всего пятнадцать лет. До шестнадцати оставалось ещё несколько месяцев. Он в самом деле был Виктор Ревок, но родился не в Минске, а в Тамбове, и прочие данные тоже были полным бредом, который он тщательно составлял и подделывал почти месяц, временами обмирая от ужаса перед тем, что творит и совершая мелкие преступления.

Из дома Виктор сбежал, когда домой вернулся старший брат, унтер-танкист. Невысокий (Витька его почти догнал, хотя брат был на семь лет старше), но крепкий, плечистый, впригнанной парадной форме императорских кирасир, с короткой разноцветной планкой наград и… без обеих ног. Витька впервые в жизни не мог уснуть в ту ночь — после возвращения брата. Лежал и смотрел в темноту, слушал, как тихо плачет за стеной мама, как непривычно тяжело звучат в зале шаги брата (он так и не ложился пока) — в своё время одного из лучших бегунов школы… И почувствовал Виктор, что больше ждать не может.

В тот день он не вернулся из школы. Письмо послал, просил не искать — но знал, что искать станут, и дальше запутывал след, как на самой важной военной игре. Даже первые письма из учебного лагеря он пересылал с опаской, через третьи руки, всячески изворачиваясь, боясь, что вычислят по обратному коду — но код был военной тайной, причём даже не Русской Империи, а Гритвикенской Договорённости, и опасения оказались пустыми.

Слово «Африка» ему говорило не очень много. Континент, где ещё не кончилась война. Герои книжек и фильмов — их про Африку было много. Сведения со школьных уроков. Ну и всё, пожалуй. И вот он здесь. В Африке. В роте «Волгоград» 10-й сводной дивизии. 2-е отделение 5-го взвода.

Африка. Берега Моря Чад…

…С лагерными нагрузками он справлялся. Не сказать, что они давались легко, но Витька был самым обычным парнишкой своего времени и возраста — упрямым, ловким, сильным, сообразительным и не склонным ныть и жаловаться, даже если на самом деле трудно. А вот здешний фронт — опять-таки по многим книгам и фильмам — представлялся ему чем-то ну совершенно иным…

…Тут не было громких команд и их выполнения «только бегом». Не было никаких «подъём-отбой» и хождений строем в столовую. Но не было тут и войны как таковой. Война шла где-то дальше, штурмовые роты торчали в тылу на отбитой у противника территории, бывшей его линии обороны, и за ту неделю, что Витька провёл здесь, ничего не изменилось. Разве что резко похолодало — температура всё время держалась у нуля — да почти непрестанно сеялся мелкий, противный дождик. Говорили, что наступает зима.

Лёжа под одеялом, Витька вновь вспомнил первое знакомство с отделением и усмехнулся. Если честно, он не ожидал, что командовать будет девчонка…

Из-под одеяла не хотелось вылезать, и Витька, потянувшись так, что в нескольких местах хрустнуло, чуть отодвинул верхний край, чтобы посмотреть, что снаружи.

Почти все в блиндаже всё ещё спали, но переноска горела, и за столом сидели заместитель командира, капрал Джек Брейди и один из пулемётчиков, капрал Эрих Зильбер. Если честно, ни тот, ни другой Витьке не нравились. Джек был постоянно мрачен, неразговорчив, объяснялся отрывисто и будто бы даже зло, хотя новичкам уже объяснили, что у него погибла девчонка и лучший друг. А Эрих посматривал на новичков свысока и позволял себе довольно злые шутки.

Сейчас Джек читал какую-то книжку, а Эрих писал письмо домой, и лицо немца было мечтательным и почти нежным — он думал о своей девчонке.

Из «старичков» Витьке больше всех нравился Ник Фостер — весёлый, не заносчивый, всегда готовый поговорить и помочь. Жозеф Вилье тоже был хорошим парнем, но ему бросила писать его девчонка, и он иногда срывался по самым незначительным поводам. Кроме того, недавно его серьёзно ранили, из госпиталя он сбежал, не долечившись, и теперь его часто мучили боли. К Елене Витька не знал, как и подойди, даром что она тоже русская — Золотова была первой девушкой-сержантом, которого мальчишка видел, де ещё и отличалась резкостью суждений.

Из «своих» он с удовольствием подружился бы с Майклом Фоем, но этот словно бы выжженный изнутри парень был молчун похуже капрала Брейди — и, как и тот, буквально распространял вокруг ощущение суровой надёжности. Собственно, из-за этого Витька и рад был бы поближе с ним сойтись… Пётр Заров любил подурачиться, посмеяться, но в то же время явно чувствовал себя неуверенно — Витька надеялся лишь, что по нему самому это же самое не очень заметно… Кайса Линнахямарри — вполне естественно — сдружилась с Еленой, и та ничего против этой дружбы не имела; вообще же финнка была не слишком общительной… Дэниэль Лир вызывал у Витьки лёгкое недоумение — вроде бы взрослый парень, а иногда ведёт себя совершенно по-идиотски, балованный какой-то, Витька про таких только в книжках читал раньше.

— Эрих, — послышался голос Джека, и Витька замер под одеялом.

— У? — немец с трудом оторвался от письма. — Чего?

— Не «чего», а что делать будем?

— А что такое? — Эрих удобней разместил ноги. — Дождь не скоро кончится. Снег вон ещё обещали…

— Да при чём тут дождь?! — Джек, похоже, хотел резко захлопнуть книгу, но сдержался, тихо её закрыл и положил на стол. — Отделения-то у нас нет, а тебя это и не колышет?!

— Не гони волну, — лениво посоветовал Эрих.

— Да какую волну?! — возмутился Джек. Оглянулся, понизил голос. — Ничего я не гоню, нет отделения. Не хотел я замом становиться, как знал… Вот нас пятеро. А остальные все каждый сам по себе. Ну, Кайса к Хелен прилипла… А другие?! Нет отделения, даже десяти человек нет, а есть шесть и четыре единицы…

— Чего ты хочеь? Виктор и П… Петер — сопляки совсем, — Витька завозился под одеялом, тихо, но возмущённо, — я вообще, если честно, думаю, что они того… в обход пришли. Этот канадец… или кто он там, Ника не обидеть… придурок какой-то…

— А старший?

— А что ты от него хочешь? Ты не видел, Джек, каким Андрей, пусть ему светит, был сначала. Расспроси этого потихоньку, семья-то, небось, погибла…

— Расспросишь… Всё равно что с памятником разговаривать.

— Успокойся, — махнул рукой Эрих. — Это всё до первого боя. Я тебе точно говорю. Там и разберёмся, и соберёмся в одно целое, так сказать.

— Те, кто жив останутся, — безнадёжно ответил Джек. — Пихнут нас — хорошо, если в обычный рейд, а если опять в мясорубку?! А мы даже ничего о них не знаем…

— А ты вспомни — ты что, сразу доложил всем, кто ты есть, чем интересуешься, чего хочешь? Такие вещи по команде не делают.

— Мудрец…

— А как же…

— Тогда ты мне скажи, мудрец, чего ты к ним, к новичкам, приматываешься?

Эрих помолчал. А потом сказал с неожиданной тоской:

— Понимаешь… ничего с собой поделать не могу. Кажется мне, что они во всём хуже, чем Ласло, Кнут, Андрей, Дик, Анна… Ты прости, это пройдёт. Я же сейчас нормально с Ником…

— Ладно, — Джек толкнул Эриха в плечо, — ты прав, прорвёмся… Прости, что оторвал, пиши…

— Да вроде как уже и завтракать пора, — немец посмотрел на часы. — О. живот мне правильно подсказывает… Сходить, что ли?

— Погоди, вот тут и правда пусть новички идут. Нечего.

— Будить?

— Да пусть ещё с полчаса поспят, потерпи.

— Тебя не поймёшь, — тихо засмеялся Эрих.

Витька ощутил неловкость. Свинство, в самом деле! В лагере сержант давно подкинул бы его в пинки, а тут только что мух не сдувают — и он же их ещё и критикует, высунув нос из-под одеяла!

Мальчишка отбросил одеяло и сел.

— Доброе утро.

— Доброе, — кивнул Джек. А Эрих посмотрел на часы и хмыкнул. — Я за завтраком схожу?

— Да в путь, — буркнул Эрих, — для нас это честь. Да и то — надо размяться, майк нас доканает… Я, пожалуй, с тобой пойду, один и не допрёшь…

— Я пойду с ним, капрал.

Это сказал Майкл Фой. Он сидел на кровати, потирая намятый рубец на плече. Ниже шёл настоящий — длинный, в весь бицпас, очень интриговавший Витьку, между прочим: где Майкл такой заработал?

— Я сейчас допишу, — заторопился Эрих, — занесите…

— И спросите почту, — добавил Джек.

Вода в душевой текла только холодная. Витька с удовольствием вообще отказался бы от мытья, но Майкл не только умылся, но и облился водой, выдохнул и повёл мокрыми плечами — стыдно было не последовать его примеру… Не попадая зубом на зуб, Витька растёрся полотенцем и начал по возможности быстро одеваться. «Переход на зимнюю форму одежды» тут означал просто поддевание под крутку чёрного свитера с кожаными манжетами и наплечниками, а так же ношение тёплых носок, нижних штанов и кожаных перчаток, да утеплённого кепи. Говорят, раньше в Африке любой, кто одел бы такое хоть зимой, хоть летом, попал бы в дурдом. Но это было в практически сказочные времена, которые Витька воспринимал даже не как историю, а именно почти как сказку. А сейчас во всём этом, да ещё и накинув капюшон, можно было испытывать уютное чувство автономной защищённости.

— Ну, мы пойдём, — сказал Майкл, застёгивая клапаны перчаток. Эрих передал ему письмо; Джек просто поднял руку, не отрываясь от книги. Никто больше ещё не встал, да и то — в блиндаже, который отапливала печка, было не больше +12…

…Снаружи шёл дождь. К счастью — без ветра и не очень сильный. Линии траншей с точками блиндажей, извивавшиеся по холмам, казались серыми и унылыми. В капонирах мокли, надвинув капюшоны, часовые.

Идти по траншеям было не так уж неудобно — решётчатые настилы над суженым дном не позволяли скапливаться грязи. Но по траншеям шагать становилось тошно с первых же метров, и посыльные, оскальзываясь в грязи, пошли по брустверу. Благо, в таком глубоком тылу опасаться было давно некого.

Шли мимо блиндажей, из которых никто не высовывался, мимо пустующих, раскисших самодельных спортплощадок, мимо зачехлённой техники, возле которой мерно расхаживали часовые. Витька уже успел сходить часовым в бронепарк и сейчас повёл плечами, вспомнив тягучие унылые часы дежурства…

Почти с удовольствием они зашли в блиндаж, где размещалась служба связи. Пока Майкл сдавал письма и получал конверт с почтой на отделение, Витька отошёл к «вертушке» со свежей прессой.

Он сразу взял свежий номер «Военного дайджеста» — его оставалось всего ничего, этот журнал расхватывали быстро. Из стойки с книжками — на серой бумаге, в мягких ярких обложках — выбрал с полдюжины новых выпусков русских «Хочу всё знать», «Умелые руки», «Библиотеки приключений», «Библиотеки фантастики»… Собирался уже было идти, тем более, что и Майкл двинулся к выходу — но взгляд упал на номер «Звёздной дороги» за этот месяц. Дома Витька брал этот журнал в библиотеке и однажды упёр номер про Кобрина.^[400] И его застукали… и провели от библиотеки прямо до дома с журналом в руках…

Воспоминание было стыдным до последней степени. Но номер Витька не взять не мог — и поспешил следом за Майклом.

Не сдержавшись и прижав всё взятое локтем, Витька начал листать«…дорогу» — прямо на ходу, время от времени стряхивая с листов капли дождя. Нахлынули воспоминания, словно наяву, он увидел всеми правдами и неправдами добытые фотокопии страниц этого журнала, которыми была обклеена его маленькая комната — не очень хорошие фотки великих людей и стремящихся ввысь кораблей, первые шаги в космосе, такие робкие и дорогие — но мальчишки из его класса скопом, безрассудно и совершенно против мальчишеских правил вздули бы любого, кто предложил бы отказаться от этих шагов. Ради чего угодно отказаться. Вспомнились строчки из замечательной песни — они вспоминались всякий раз, когда он глядел на людей на плакатах…

Мы явились на свет

В жесточайшем, стремительном веке —

Чтобы люди людьми

Оставались в пиру и в бою…

Забывшись, Витька вслух произнёс:

— Ого! Англичане всё-таки решили импульсник строить…

— Я посмотрю?

Голос Майкла и саам вопрос были настолько неожиданны, что Витька вздрогнул:

— А?

— Можно посмотреть журнал? — снова терпеливо повторил Майкл, глядя спокойными, холодными, но сейчас заинтересованными глазами.

— Да держи, конечно… — помедлив, Витька нерешительно спросил: — Увлекаешься?

Несколько секунд Фой смотрел на Виктора, а потом… потом его глаза вдруг залучились и стали глазами обычного мальчишки. Развернув постер, он сказал мечтательно, глядя на снимок похожего на револьверный барабан аппарата на гигантском стапеле:

— Его назовут «Воден». Уже решено, голосование было…

— А? — Витька кивнул. — Ну да… Так значит, правда увлекаешься?

— Увлекался, — признался Майкл, листая журнал. Помедлил, глядя на русского, словно оценивая его. Пожал плечами, словно отвечая «почему нет?» своим мыслям. — У нас был клуб юных астронавтов. Я там занимался. Мечтал о полёте на Марс.

— А почему бросил? — спросил Витька и осекся. Лицо Майкла потемнело, он закусил губу. — Прости…

— Ничего, — Майкл мотнул головой. — Это хорошо даже, что не понимаешь…

— Я понимаю…

— Не понимаешь, — грубо и резко перебил Майкл. — А ты тоже увлекался, да? — тут же уже совсем иначе спросил он. С интересом, живо… И Витька, решивший было всерьёз обидеться и даже полезть в драку, не смог не ответить:

— Да. Правда так… читал, смотрел. Но у меня дома есть книжки Привалова.^[401] Одна даже с автографом! Он был у нас в школе, я в астрономической олимпиаде участвовал…

— Подумаешь, Привалов! — заносчиво сказал Майкл. — Он даже не астронавт, а просто конструктор! И вообще обс… это… обскурант!^[402]

— Ха, так у нас и Кобрин есть! — торжествующе бросил Витька. — И, между прочим, я даже Краюхина^[403] читал!.. Только мало что понял, — признался он тут же. — Но наш отряд космонавтов — самый лучший!

— Ничего, — почти по-детски обиженно ответил Майкл, которому явно нечем было крыть, — зато мы будем первыми на Марсе!^[404]

Витька фыркнул недоверчиво-презрительно. Но вслух неожиданно для самого себя сказал:

— Знаешь, а я из дома сбежал. Мне шестнадцати ещё нет.

Странно, но сделав это сверхнеожиданное признание, Витька испытал облегчение — словно сбросил наземь тяжеленный рюкзак в походе. Чувство хорошо знакомое… Теперь можно было распрямиться…

— Да я давно догадался, — просто сказал Майкл. — У тебя погиб кто-то?

— Брат остался без ног, — Витька задержал дыхание.

— Вот что… — Майкл вздохнул. — А у меня погибла вся семья.

— Вообще все?! — вырвалось у Витьки. Майкл кивнул:

— Да. Мы переехали на самую границу, отец был инженером, мать — агрономом… Жили в посёлке на фронтире. А потом напали бандиты. Не ожидалось даже, что там остались такие большие банды… Мне тогда было четырнадцать лет… Я был в школе, когда всё случилось. Да мы все там были. И мой брат, младший… ему исполнилось девять. Нам надо было обороняться, школа строилась, как крепость… А мы сглупили. И мы, и учителя… Отбили первый натиск и рванули в посёлок. К семьям. А они только этого и ждали… — Майкл кривился, когда говорил всё это, хотя, наверное, сам не замечал того. — Отца я больше и не видел никогда. А с мамой мы даже встретились, смогли. Бежали к горам. Я помню, что выстрелил в одного урода — они там все настоящие мутанты были — и меня… по голове. А пришёл в себя с мамой в предгорье. Пока она меня тащила, младший потерялся… Там, в горах, мама и умерла.

— Отчего? — выдохнул Витька, не сводя с Майкла глаз.

— От голода, — тихо ответил Майкл. — Там ничего не растёт ещё. И почти нет воды. Мы скитались больше месяца. Она всё, что находила, подсовывала мне, потому что я первое время был очень слабый, трещина в черепе, крови много потерял… А однажды она просто не проснулась… Я даже не мог её толком похоронить. Сперва просто сидел рядом с ней. Не плакал, я разучился. Потом кое-как завалил камнями и пошёл… ну так — пополз почти, потом по-настоящему пополз… А потом как-то раз — и вокруг ополченцы. Незнакомые. Они меня случайно нашли, ну я с ними и остался. Воевал, мы очень долго вытесняли ту банду, больше года. Они, наверное, дальше на юге тоже издыхали от голода, потому так упорно и цеплялись за наши земли… Навидался, конечно, всякого… Через три месяца нашёл своего брата.

— Нашёл?! — обрадовался Витька. Майкл улыбнулся кривой жуткой улыбкой:

— Нашёл. У них в одном становище. Во время налёта. Только он уже… в общем, он даже не понимал, кто он такой и не говорил. Был как животное. Я просил нашего командира, у нас хускерл из «Фирда» командовал — помочь. Он долго смотрел, вертел, крутил. И сказал: нет, ничего сделать нельзя. Совсем ничего. Тогда я… — Майкл потёр губы, посмотрел на свою руку. — Я его отвёл от нашего лагеря и… — Майкл снова потёр губы, снова глянул на пальцы. — И застрелил. Быстро, сразу в затылок. Он там лежал и был совсем такой, как раньше, когда был… когда человеком был. Как будто спит. Я сам хотел застрелиться, но мне не дали. Сказали, что надо ещё много воевать и строить и что у меня должны быть дети, минимум трое. Это моя обязанность, мой долг… А в Роты я потом записался, уже когда там бои кончились. Меня к себе сперва взяли Хикси, очень хорошие люди они… но только меня как будто всё время свербило что-то, вот я и…

Он замолчал. Смотрел себе под ноги, чавкал грязью.

Витька тоже молча шёл рядом с англосаксом. Смотрел искоса, не зная, что сказать. Да и что тут надо было говорить, и что можно было сказать? Ничего, наверное… Поэтому Витька помолчал-помолчал и неловко спросил:

— Майкл… а откуда у тебя шрам такой на руке? Это от ранения, да?

— А, это… — голос Майкла прозвучал не слишком охотно. — Нет, это не ранение… Смешно. Меня за всю нашу партизанщину, за год с лишним, ни разу не зацепили. — Это в плену. На исходе года уже меня схватили, я пакет вёз. Лошадь подстрелили, пакет я успел порвать на мелочь, да и можно было не рвать, они там и говорят-то с трудом… Лошадь они сожрали сырьём, одежду на мне в клочья, а меня там к камням привязали так… ну и факелом по руке. Гыгыкают и жгут. Даже не спрашивают ничего. И вонь… вонь от них такая, что даже мою руку забивает. Я лежу и думаю: ну всё, Майки-бой, ты своё отжил, но это ж только начало, помолчу, чего глотку тратить, ещё накричусь… потом… — Майкл опять мёртво улыбнулся. — Но потом я уже того… не в сознанке был. Наши меня отбили. Повезло, короче…

— Слушай… — Витька поморгал. — Я сейчас спрошу, ты не обижайся… просто… ты если не хочешь — не отвечай… я… ты как тогда промолчал-то?

— Со зла, — пояснил Майкл. — Пришли какие-то уроды. Всё, что мы построили, своими руками из дерьма, из пепла, из грязи… в общем, своими руками подняли — знаешь, как мы работали? Все, даже малышня! — опять растоптали, а теперь ждут, когда я визжать начну… Виктор, а ты что, и правда хочешь стать астронавтом?

— Я не знаю, — нерешительно ответил Витька. — Космонавтом… не знаю. Наверное, всё-таки просто военным. Обычным.

— А я… — Майкл неожиданно ожесточённо посмотрел на русского, — я всё-таки стану астронавтом. О-бя-за-тель-но. Может, я и не успею на Марс, но я всё равно буду астронавтом, Виктор. Назло всем. Назло этим… всем. Их не станет. А я — буду астронавтом.

2

Обратно вернулись, неся в судках яичницу с ветчиной и помидорами, сэндвичи с рыбой, хлеб, черничный джем, лимонное желе и кофе с ромом. Дождь продолжал лить вовсю, и земля разъезжалась, как мыло… но теперь Витька этого не замечал. Они с Майклом, ухитряясь одновременно держать почту, судки и прочее, по очереди листали «Звёздную дорогу», обсуждая снимки и статьи. Майкл совершено не был похож на себя уже привычного Витьке — он смеялся, вырывал журнал, спорил и, когда они ввалились в блиндаж, первое, что Витька увидел — обалделые, неверящие глаза Джека. Собственно, смотрели-то на них все, и Эрих, неожиданно расхохотавшись, сказал, ни к кому не обращаясь (но Витька понял, кому и о чём он говорит):

— А ты страдал!

Майкл перестал смеяться, но и прежняя угрюмость к нему уже не вернулась. Он бухнул на стол пакет:

— Почта.

Витька тоже выгрузился. На еду пока особого внимания не обратили, все ломанулись к почте и в два счёта распотрошили пакет. Майкл тоже получил целых два письма.

— От кого? — весело спросил Витька, присаживаясь на кровать. Он сегодня ничего не получил, но и не ждал.

— Он тёти Хикси и от нашего командира, — улыбнулся Майкл, распечатывая один из треугольников.

Жозеф с радостным видом схватил письмо со своей фамилией — и буквально с первых же строк побелел, как стена. Потом скомкал бумагу и бросил комок на середину стола, а сам ушёл к кровати и упал на неё ничком, зажав уши руками.

— Жозеф? — тут же окликнула Елена, поднимаясь на ноги. Все оторвались от писем. — Что случилось? — она поднялась на ноги.

Жозеф лежал неподвижно. Его спина под курткой дрожала, он с усилием стискивал голову, словно боялся, что она взорвётся изнутри — и руки тряслись тоже. Елена, присев на корточки рядом с кроватью, начала гладить его по спине. Совсем не смешно.

— Я так и знал, — сказал Эрих и длинно, аж с каким-то треском, выругался по-немецки. — Я же говорил тебе, что она тварь! Недостерилизованная тварь!

— Не смей! — вдруг заорал Жозеф, вскакивая и опрокидывая Елену на пятую точку. — Не смей! Что ты понимаешь, германский чурбан!

— Тихо, тихо, тихо, — Эрих поднял руки. Жозеф сразу рухнул, словно ему перерубили ноги. Тихо застонал и сказал:

— Прости, Элен… Там, на столе — возьмите… можно… прочитайте…

Джек, переглянувшись с остальными, пожал плечами и, взяв письмо, расправил его. довольно бегло начал переводить:

— Жозеф, ты меня не знаешь, я — капрал Луи Мэнно из роты тактической разведки имперской армии. Хочу тебе сообщить, что Карин Вальдо тебя обманывала. Но ты не подумай чего плохого. Обманывала в том смысле, что не писала о своей службе, а она служила у нас. Поэтому и редко и мало писала. Прости её, Жозеф, понимаешь? Она была хорошим солдатом и никогда ни с кем не позволяла себе, потому что помнила про тебя. Нам тяжело это писать, но Карин больше нет. Мы базировались на устье Параны в Южно-Аргентинских Конфедеративных Штатах. Действовали с местными. 29 ноября мы атаковали базу бандосов, добивали отряды Империи Картелей. На обратном пути после успешной операции напоролись на засаду. Карин была убита. Тела погибших мы вывезли. Карин похоронена на военном кладбище… тут адрес… и ещё — N29, XXVII сектор… Прости нас, что мы живы, а она мертва. Капрал армии Его Величества Луи Мэнно — от всех бойцов роты. — Джек аккуратно и молча сложил письмо, разгладил его, молча положил на стол.

— Зачем… зачем… потерянно твердил Жозеф, — зачем, зачем она это сделала?!

— Что? — неожиданно резко спросила Елена — она стояла около стола. — Что сделала? Пошла воевать? Затем же, зачем мы все. Что непонятно?

Кажется, валлон не вполне понял, что ему сказали. Расширенными глазами он посмотрел на русскую и отвернулся. Джек с неловкой улыбкой произнёс:

— Если бы сейчас с нами был Эндрю — он бы спел. А если бы Дик — он бы сказал что-нибудь умное…

— Их не будет больше, — прервал его Эрих, — и хватит.

Жозеф опрокинулся на спину, перевернулся на бок, накрыл голову подушкой.

— Воевать должны мы, — неожиданно жёстко сказал Ник, — мы, а не девушки. Это позор для нас. Для мужчин.

— Что, не признаёте за нами общих прав?! — агрессивно спросила Елена.

— В чём — в смерти?! — повернулся к ней Ник. — В том, чтобы вам отрывало ноги, выпускало кишки, калечило и убивало вместе с парнями?!

— Это война…

— Идиотка, есть закон природы! Записанный в наших законах тоже — и у нас, и у русских! Что такое женщина — и что такое мужчина! Кто продлит наш род, если вас всех перебьют на этих войнах?! Кто родит детей, ради которых мы переживаем всё это?! Рожать детей — стрелять из автомата не велика наука, любой дурак научится! А кто будет вместо нас?! Кто будет?!

— Моего парня убили на этой войне! У меня не будет от него детей! — выкрикнула Елена, и Джек вздрогнул, а Ник осекся и удивлённо моргнул — он этого не знал. — И что мне после этого — сидеть дома?!

— Он прав, — сказал Джек. — Девушки не должны воевать, не должны убивать и погибать… Не Безвременье. Кончился тот ужас.

— Ты говоришь так, потому что погибла Стелла! — яростно огрызнулась Елена. Джек побелел не хуже Жозефа. Но говорил спокойно:

— Я говорю так, потому что она была бы жива, если бы не воевала. Для смерти хватит парней.

Жозеф тем временем поднялся. Глаза у него были тоскливые и блестящие нехорошим блеском.

— Пойду, — тихо сказал он, — прогуляюсь.

— Ага, я с тобой, — Эрих тут же поднялся, подхватил куртку. Жозеф посмотрел на него и слабо улыбнулся:

— Не бойся, я не стреляться. Честно слово. Мне просто тошно. Дождик побрызгает — может, легче станет.

Он вышел, не натянув капюшона. Эрих посмотрел на Елену:

— Что, пойти за ним? По-тихому?

— Оставь, — махнула та рукой. — Садимся есть, а Жозефу оставьте его порцию…

… - А всё-таки жаль, что больше нет Эндрю, — сказал Ник, подчищая тарелку хлебом.

— Ты что, голодаешь? — спросил Эрих, листавший дайджест.

— А? Не, просто яичница вкусная… Говорю — жаль, что нет Эндрю. Он был спел…

— Да, — вздохнул Джек. Взял со стены, дотянувшись, гитару русского. — Вот сейчас жалею, что не умею. Вечный инструмент…

— Архаика, — важно сказал Дэниэль. — Скоро опять электрогитары будут делать. Когда с энергией станет получше…

— Во что ты тут её включишь… — усмехнулся Эрих. А Майкл неожиданно сказал:

— Это всё равно что на отбойном молотке играть.

Все засмеялись, но Дэниэль заспорил:

— Это потому, что война и вообще. А это всё временно. Разве нет? Ну кто станет слушать обычную гитару, если можно создать аппарат для музыки за тысячи фунтов?!

— Вот-вот, — кивнул Джек, — и за этими фунтами будет начисто не слышно и не видно, о чём человек поёт.

— А тебе, наверное, больше всего нравится барабан? — не без ехидства уточнил Дэниэль.

— По крайней мере — он никогда не фальшивит, — спокойно ответил англичанин.

На этот раз засмеялся и сам Дэниэль:

— Сдаюсь!

Джек продолжал постукивать по гитаре. Эрих неожиданно спросил:

— Кайса, а чего ты всё время молчишь?

Финнка посмотрела вокруг немного растерянно, потом ответила по-русски, приятно растягивая слова:

— Я-а нье о-оччень хор-рошо-о коворю руски и и англиски.

— Эрих, — сказала Елена, — я Эльзе-то напишу.

— Что напишешь? — встревожился немец.

— Что ты с девушками заигрываешь.

— Да ну тебя… — немец потянулся, ляскнул зубами. — Скучно всё-таки. Я читал сейчас — везде опять наступают. Когда же у нас-то фронт двинется? Пора уже и заканчивать тут.

— Да чего его двигать? — спросил Ник. — Выброситься прямо на Диффу, тамошних главбандосов повесить за причинные места, флаг поднять — и закрыть фронт. А потом поедем… ну… вон, в Азию помогать. Или в Южную Америку.

— Стратег, — не без иронии заметил Джек.

— Капрал, — негромко попросил Майкл, — дай мне гитару.

Джек нахмурился. Помедлил:

— А что, умеешь?

— Ну… — Майкл пожал плечами.

— Держи, — Джек передал гитару. — Только учти — на ней играл не просто гитарист. А такой парень…

— Во, — Эрих поднял большой палец и навалился на стол грудью, с интересом следя за Майклом.

А тот поставил левую ногу на патронный ящик, поелозил сапогом, удобней устроил гитару. Склонив голову, подобрал что-то на струнах, перетянул две, снова подобрал, довольно кивнул. и, глядя куда-то в пространство между Джеком и Дэниэлем, негромко запел:

— Автомат и гитара на далёкой войне,

Кто-то скажет: «Не пара — там романтики нет.»

Я не спорю — поверьте! — но хотел бы спросить:

Вам когда-нибудь в рейды доводилось ходить?

Вы считали недели, до поездки домой?

Вы когда-нибудь ели сухпаёк фронтовой?

Не в туристских походах, не в лесу у костра —

Там беднее природа. Беспощадней — ветра…

В блиндаже стояла тишина. Майкл пел немного хуже Андрея, и в его игре прорывались нотки английского стиля, к которым слушатели не привыкли… но в голосе и в манере играть было что-то искреннее. Подкупающее. А главное — он нашёл нужную, единственно нужную сейчас песню…

— Там пылают пожары, и в жестоком бою,

Громче всякой гитары автоматы поют.

Вам знакома усталость после трудного дня?

Если это случалось — вы поймёте меня.

Эрих вздохнул и осекся на полувздохе. Такую песню они не слышали — но то, о чём пелось, было хорошо знакомо всем…

— Да романтики нету — есть работа и кровь,

Кто-то верил в победу, кто-то верил в любовь.

Кто-то знал, что вернётся, но упал под огнём…

И струной отзовётся наша память о нем.

Джек приподнял верхнюю губу. Глаза потемнели. Он, не отрываясь, смотрел на Майкла.

— Не изучены свойства наших душ на войне.

Кто-то бредил геройством, а мы пели про свет,

Про края, где родились, да про шелест берёз,

И совсем не стыдились с пылью смешанных слез.

Боевые гитары, я вам песню пою!

Да, гитара не пара автомату в бою…

Но, поправ все законы, в этом мире скупом,

Вы горели в колоннах — заодно с игроком.

Вас дырявили пули и осколки секли,

Грифы тонкие гнули, да сломать не смогли!

В этом верном союзе вы в руках у солдат,

Доказали, что музы на войне не молчат.

Виктор покосился на дверь — от неё потянуло сыростью. На пороге тихо стоял Жозеф, облокотившийся плечом на косяк — он слушал, и глаза валлона смотрели удивлённо…

— Автомат и гитара на далёкой войне…

Кто-то скажет: «Не пара — там романтики нет!»

Я не думаю спорить, петь о том иль не петь —

Мне гитару настроить надо к бою успеть…

Майкл, задержав гитару в руках, бережно отложил её. Но Джек, неожиданно улыбнувшись, прихлопнул его руку на грифе:

— Держи. И не выпускай… — потом повернулся ко всем сразу. — Похоже, добрый дух вернулся в наш дом, леди и джентльмены!

Майкл, улыбнувшись в ответ, ловко снял пальцы Джека с гитары и…

— Вам, неведавшим, вроде нет причины тужить,

Вы спокойно живёте? Нам уж так не прожить.

Нам не выйти из боя, не вернуться назад

И гитар не настроить на лирический лад…^[405]

3

Аппаратик Дэниэля запищал, когда все одевались.

Вообще Дэниэль был рукастый. Но большая часть его умений уходила в какие-то глупости. Вот и этот аппаратик он собрал по каким-то чертежам из древнего журнала — назывался он каким-то японским словом, которое никто толком не мог запомнить. Да это и неважно было, потому что электродрянька пищала, орала и вопила в самые неподходящие моменты. Вот и сейчас Елена вздрогнула и сказала:

— Слушай, да заткни ты его!

— Он жрать хочет, — Дэниэль любовно давил на кнопки.

— Умори его голодом нахрен, — предложил Эрих, — всё равно в патруль его не возьмёшь.

— А? — Дэниэль нахмурился. Почему?

Эрих посмотрел на него, как на больного, махнул рукой.

— Потому, — с видом великомученика пояснил Джек, — что будем мы лежать в каких-нибудь мокрых кустах и даже писать в штаны. Пойдут мимо злобные махди с ружьями и ножами. А твой… э… ОГРЕГАТТ жрать захочет и заорёт.

— И как результат — сожрут нас самих, — заключила Елена. — Так что ты думай… Да, сегодня к Майклу делегаты от «Наймитов» приходили! Били челом, чтобы ты заполнил брешь в их рядах. В ногах валялись.

— Ну-у?! — поразился Эрих. — Эй, ты согласился? — он с интересом посмотрел на Майкла.

— Ну… да, — смущённо пожал он плечами. — Да, они ещё передали, что завтра будет спектакль…

— Посмотрим, — милостиво кивнула Елена.

Ник перебирал на столе пулемёт. Пётр сидел рядом, наблюдая за руками канадца, который патриотично насвистывал старую «О, Канада!».

— Как по-болгарски «он»? — прервав свист, спросил он.

— Она, — ответил Пётр.

— Она? А она?

— Он, — улыбнулся парнишка.

— Свет свят, как по-русски, только наоборот? А… гора?

— Гура.

— Человек?

— Човек.

— А как будет… — Ник посмотрел в потолок ()пальцы продолжали работать сами по себе), — …сосна?

— Бор.

— Бор? Это же markwood… ну, густой лес.

— По-русски, а по-нашему — сосна.

— Ха! А волк?

— Вук.

— А мама, дом?

— Майка, дом, — Петру разговор явно доставлял удовольствие.

— Да, совсем похоже на русский… Всё-таки очень трудные ваши языки, — Ник отложил боевую пружину. — Я русский начал учить ещё в младшей школе. Из интереса… мой дед — он… — Ник чуть смутился. — Короче, он тоже учил русский когда-то. Ну и я заинтересовался.

— А отец у тебя в армии? — поинтересовался болгарин. Ник покачал головой:

— Нет. В Северо-Западной Королевской Конной Полиции. Они так называются, но сейчас почти все на юге… на фронтире.

Болгарин вскинул брови:

— Это такие… ну… в красных куртках? Я кино про них смотрел.

— Они самые… Я когда из армии вернусь, тоже туда пойду.

— Мой отец тоже был шерифом, — Пётр вздохнул. — Два года назад его убила банда. Мама осталась со мной и с двумя младшими братьями…

— Ты подделал бумаги?

Пётр замер, тревожно глядя на Ника. Тот смотрел без напряжения, дружелюбно, и болгарин покачал головой из стороны в сторону:

— Да. Только не я, а мама. Исправила четырнадцать на шестнадцать.

Ник присвистнул и прищемил себе палец. Посасывая его, покачал головой:

— Молодец она у тебя.

— Да, — гордо ответил Пётр. — Она сказала: «Иди, отомсти за отца!»

— Правильно, — кивнул Ник энергично. И неожиданно заинтересовался ещё: — Эй! А правда, что у вас «да» — вот так, — он помотал головой, — а «нет» — вот так? — и закивал. Пётр покраснел:

— А я всё так? Я думал, что приучился… В лагере была беда просто — соглашаешься, а головой мотаешь. Потом скажешь, что был за, а на тебя смотрят, как на больного: «Ты же головой мотал сидел?!» Или наоборот… — он вздохнул. — Морока. К концу лагеря вроде бы отвык, а теперь маму вспомнил… — Пётр умолк, нахмурился и закончил, не глядя уже на Ника, — и заволновался немного… Домой вернусь, — уже веселей сказал он, — та же история будет. Обратно переучиваться.

— Да-а… — Ник протёр затвор в последний раз, с масляным клацаньем вставил его на место, ещё раз протёр сверху. — А ты кем собирался стать?

— Резчиком по дереву.

— Ке-ем?! — изумился канадец. — Столяром, что ли? Я не понял…

— Резчиком по дереву, не столяром, — пояснил Пётр терпеливо. — В одном селе под Ловечем живёт дед Петко, знаменитый резчик на всю даже Империю. Он старый, как мир, всё на свете пережил. К нему ученики отовсюду едут, а он берёт ещё и не всякого, может одного из десяти… Но меня возьмёт, точно. Я уже и сейчас неплохо режу.

— Он хорошо зарабатывает? — поинтересовался Ник.

— Кажется да… — неуверенно пожал плечами Пётр. — Разве это главное?

— Да нет, конечно, — согласился Ник. — Да, эй, кстати! Ты из пулемёта хорошо стреляешь?

— Восемь из десяти на пятьсот, — коротко ответил болгарин.

— Неплохо, — оценил Ник.

— А ты? — поинтересовался Пётр. Ник хмыкнул:

— Здесь так не меряют… Но я очень редко промахиваюсь по одиночной цели, пока могу видеть хотя бы корпус. И легко накрываю огнём обратный скат холма… Да ты ещё глянешь сам, как я стреляю… А ствол быстро меняешь?

— Давай попробую, — вместо ответа предложил Пётр, расстёгивая чехол. Ник захлопнул пулемётную крышку и отступил в сторону, словно давая место на сцене новому артисту. Раз! Раз! Петру понадобилось чуть больше двух секунд, чтобы поменять ствол, и канадец, изобразив аплодисменты, шутливо понизил голос:

— Джек меня медленней…

— Капрал? — удивился Пётр. Ник кивнул. — А он был вторым номером у тебя?

— Был. Так получилось. Я прибыл на замену его первому старшему, того убили в какой-то деревне…

Пётр помолчал. Потом нерешительно спросил:

— А как он… вообще?

— Отличный парень. По всем статьям, — тут же ответил Ник. — А что он такой… ну, ты видишь… так это у него гад один застрелил девчонку. А потом погиб лучший друг… из-за того же гада.

— Мечтает отомстить? — спросил болгарин понимающе. Канадец покачал головой:

— Мы того… нашли. Нас было четверо, их — полста. И Джек ему вогнал пулю в лоб, за ту операцию его и произвели в капралы. Тот бандос знаешь сколько крови из нас выпил? Ой-я… Но девчонку этим уже не вернёшь…

— А Елена давно сержант? — задал Пётр новый вопрос.

— Да чуть больше недели. До этого у нас был Иоганн, швейцарец, он сейчас в Айсонскую школу пошёл. Здоровенный был… — Ник покачал головой, — ну неописуемо. В рукопашной запросто хватал противника, поднимал над собой и швырял в других. Как в балладе, честное слово.

— И всё-таки некто Ник его побил, а теперь скромно молчит, сказал Джек через плечо, не отрываясь от одной из книжек, принесённых Ревком.

— Правда? — спросил болгарин жадно.

— Ну… не в обхватку же боролись… так… — не стал вдаваться в подробности Ник, а Джек добавил, перелистывая страницу:

— Сама скромность.

— Что, неинтересная книга? — сердито спросил Ник.

— Интересная, интересная… Но жизнь — всё-таки интересней, — Джек отложил книгу и усмехнулся. — Честное слово.

4

Форты Большой Шлем, Каменная Стена и Стрела составляли собой систему обороны на берегу моря Чад. Построенные трудом рабов ещё в начале Серых Войн, под командой «синих беретов» они превратились в мощные укрепления. Основные помещения были упрятаны в скальных массивах, подходы защищали минные поля, рвы, надолбы, цепь бастионов и батарей. Около тысячи «синих беретов» составляли гарнизон. Блокировав во время недавнего наступления Большой Шлем, северяне рассекли линию обороны, прикрывавшей путь к бандитской столице. О сдаче речь, конечно, не шла — её никто и не предлагал.

По приказу командира 10-й сводной дивизии Бачурина, назначенного временным командующим межсоюзническими силами на этом участке фронта, была спешно разработана и уже осуществлялась операция «Шейкер». Переброшенный вертолётами с побережья океана взвод англосаксонских морских пехотинцев-«командос» — только добровольцы, и только отобранные из их числа «хускерлы» «Фирда» — ночью, выбрав погодку поотвратней даже по нынешним временам (штормовой ветер, дождь, снежные заряды) ещё раз подтвердил квалификацию «джолли»,^[406] не утерянную даже в годы Безвременья — диверсанты взорвали створы орудийных и ракетных батарей, обесточили электростанцию, расстреляли решётку единственного радара, после чего без потерь ушли в море, где их подобрал гидросамолёт. Орудия начали перемешивать с землёй бастионы. После десятиминутного обстрела в атаку пошли англосаксонский батальон пехоты и семь Конфедеративных Рот — четыре стрелковых, две танковых и инженерная.

Наступление развивалось быстро и успешно, пока атакующие не упёрлись в скальное подножие Большого Шлема. Часть бандитского гарнизона, засевшая в скальных казематах, оказала упорнейшее сопротивление и остановила наступление. Ближе всех смогли подойти инженеры… Позже наступление возобновилось, но всё, что удалось сделать — разбить обороняющихся на несколько изолированных очагов сопротивления. Однако и в этих самых очагах они дрались с бесноватым упорством и огрызались контратаками.

Генерал-майор Бачурин решил ввести в дело штурмовые группы рот «Волгоград» и «Эдельвейс».

* * *

Всё произошло страшно быстро — в сущности. Витька опомнился уже в вертолёте, когда Елена инструктировала своё отделение. Мальчишка был прочно зажат между Эрихом и Дэниэлем. Немец думал о чём-то своём, Дэниэль явно боялся, хотя сдерживался — из-под шлема время от времени выползали капельки пота, глаза лихорадочно поблёскивали…

… - Всё, как в лагере, только боевые не одна на десять, а все, — закончила Елена. — Держитесь за ветеранами и быстро выполняйте, что скажут и чем учили — и ваш первый бой последним точно не станет.

— Это не относится к Эриху, — заметил Ник, — если кто-то вздумает в бою послушаться этого немца, то накроется наверняка. А он как всегда вывернется — полоумным в бою везёт.

Эрих, не меняя выражения лица, поднял средний палец, показал всем и опустил. Но пикировка, неизбежная после данного жеста, так и не возникла — Пётр, сидевший у левой двери, завопил то ли с ужасом, то ли в восторге:

— Небе-слънце, вижте, че даре!^[407]

Все повернулись — кто к двери, кто к иллюминаторам. Да, это должно было произвести на новичка незабываемое впечатление.

Вертолёты приближались к полю боя. Пожары, воронки, трупы, подбитая техника отмечали путь, которым этот бой прошёл. Скала Большого Шлема возвышалась надо всем этим на фоне серого бурного моря, словно памятник ужасу — из многих щелей и нор хлестал жидкий огонь, каменные струи текли по склонам, как расплавленный воск, курились разноцветные густые дымы. Похоже было, что Большой Шлем превратился в вулкан, каким он был когда-то — два десятка лет назад.

— Похоже, нам тут делать нечего, — оптимистично заявил Дэниэль. Кажется, с облегчением. Витька, хотя и промолчал, но мысленно согласился с ним — и удивился, когда ветераны дружно захохотали, и Джек сказал:

— Ты просто не знаешь, на что эти твари способны. Тем более, что они-то как раз знают, что их ждёт в наших руках… — кто-то захрипел и заколотил по полу ногами, имитируя повешенного, раздался булькающий звук перерезанной глотки. Джек щёлкнул магазином, взвёл автомат и поставил на предохранитель. Процедил: — Ну так даже интересней…

По левому борту «вагона» вдруг словно железным прутом хлестнули, машина вздрогнула.

— Что это?! — побледнев, Пётр невольно отшатнулся от двери. Тут же покраснел, но никто и не подумал смеяться.

— Стреляют, — спокойно ответил, не поворачиваясь, бортстрелок, сидевший в бронекапсуле за шестиствольной двадцатимиллиметровкой в правой двери. — Не дёргайся, сейчас уже сядем…

Земля наплывала снизу — взвихриваясь водой и грязью, среди разогнанных винтами смерчей дождя; согнутые спины солдат внизу казались холмиками глины.

— Мазл! Наружу! Быстро! — закричала Елена. Витька чуть не упал со скамьи — вертолёт ещё только приземлился и подскочил, а часть взвода уже выбросилась. Выскочил и Витька, стремясь к одному — не упустить спину Эриха. Споткнулся обо что-то, чуть не упал, на него заорали:

— Ё…й в рот, под ноги смотри! — кричал солдат в обычной форме, но с большим знаком Красного Креста в белом круге на спине. Онподдерживал под голову лежавшего прямо в грязи парнишку с иссиня-бледным лицом — лязгая зубами о край большой фляжки с широким горлом, тот пил, а рядом лежала оторванная по локоть правая рука со скрюченными пальцами — бурый обрубок перетягивал кусок троса. Рядом, держась обеими руками за живот, сидела и сквозь зубы стонала белокурая девушка. Её полуобнимал раненый в лицо парень — справа у него всё было разворочено, веко над чудом уцелевшим глазом свисало кровавыми лохмотьями, но он говорил по-немецки:

— Потерпи, Магди, потерпи, сейчас нас заберут, солнышко моё…

Офицер-лейтенант — сам раненый в плечо и шею — говорил с пилотом соседнего вертолёта, и говорил не о себе — отделяя себя от раненых:

— Вы их возьмёте? Возьмите их, вы обязаны их взять…

— Возьмём, всех возьмём, грузите на первый борт, — успокаивающим тоном отвечал вертолётчик.

— Виктор! — заорал Эрих, и Витька получил удар ладонью по шлему. — За мной!

Бежали по каким-то траншеям, где лежали вповалку чужие трупы, хлюпали грязь и кровь, сидели люди с неразличимо-чёрными лицами, похожими на мокрую землю, с оружием в руках — то ли в перчатках, то ли похожих на перчатки. Стреляли, казалось, везде, но откуда-то спереди стрельба приближалась по мере продвижения, а вместе с ней — какой-то надсадный голос, что-то выкрикивавший.

— А инженеры молодцы, — выплюнул на бегу Мальвони, — хорошо поработали.

Инженерная рота и в самом деле сработала здорово. Да и то сказать — конфедеративные инженеры умели не только рыть, взрывать и строить, но и сражаться, и очень неплохо сражаться.

Траншея открывалась в эркер — бетонированную площадку, где стояли орудия. Именно — стояли, сейчас тут лежали клочья металла, труп, а солдаты в форме Рот перестреливались с врагом, пригнувшись у стенки. Теперь было слышно, как кто-то кричит в мегафон — сорванно и зло — ругательства и угрозы.

Из бокового хода вынырнул капитан с «печенегом» в руках. Скобенюк отдал ему честь:

— Товарищ капитан, лейтенант Скобенюк со штурмовым взводом прибыл в ваше распоряжение.

— А, отлично, — капитан отсалютовал в ответ. — Ну что же, извольте посмотреть, с чем придётся иметь дело…

Посмотреть хотели все, не только лейтенант. За обрушенным куском стены поднимался скальный откос, на высоте примерно полутора метров в нём чернели прямоугольные бойницы. Из некоторых красиво выдувало огонь, из других строчили автоматы и пулемёты. Выше, над бойницами, бешено рвался в струях горячего воздуха синий флаг с перевёрнутой белой пятиконечной звездой.

— До стены мы несколько раз доходили, — пояснил капитан. — Но они каждый раз контратакуют…

— Вижу… — задумчиво кивнул Скобенюк. Это в самом деле было видно, что доходили — на развалинах вперемешку лежали трупы и конфедеративных солдат, и «синих беретов».

— Я вызвал огнемётный… а, вот они! — оживился капитан. — Сейчас почистим ещё — вам будет легче.

Серо-зелёный Т-90, с хрустом дробя в щебень гранит и давя трупы, выполз откуда-то сбоку. Из приплюснутой башни вместо привычного орудия торчал короткий широкий патрубок инженерной мортиры, покрытый на срезе чёрным нагаром.

Очевидно, защитники каземата поняли, что им сейчас погибать. Стрельба стала ещё яростней, но её почти забивал нечеловеческий, полный злобы, ужаса и тоски общий вой…

5

Т-90 выпустил по щелям шесть 203-миллиметровых фугасов с напалмом и столько же боеприпасов объёмного взрыва. Каземат сделался окончательно похож на действующий вулкан в стадии саморазрушения. Но, когда инженерная рота вновь пошла в атаку, из огня навстречу с хриплым рёвом ударили чёрные чудища — и инженеры вновь откатились.

— Ясно, — сказал наблюдавший за всем этим Скобенюк. — Ну, хватит материал переводить, мы начинаем работу. Прикройте нас своими стволами.

Лейтенант действовал грамотно и расчётливо. Обойдя позиции по траншеям и завалам земли, он вышел со взводом к откосу, на который и начал подъём — вполне спокойно, благо, наклон был не очень большой. Всаживая в расщелины тесаки и протягивая тросы, взвод полез вверх, до скального карниза, а потом по нему двинулся параллельно земле к огневым точкам врага…

…Делал такое Витька раньше. Делал на скалодроме, на стене разрушенного дома — спуск, гранаты в окна, очереди в мишени… Только права Елена, там боевые — один из десяти. А здесь — все.

— Ударь-ка, — парень из 1-го, Витька его ещё не запомнил, держал тесак у расщелины. Витька двумя ударами приклада загнал клинок поглубже. — Ага, хорошо, — парнишка продёрнул трос через рукоять. — Сейчас поедем…

— Значит, так, — Скобенюк удобней закрепил на бедре «сайгу». — Винклаут.^[408] Всё. Первое — мазл!

Верёвки полетели вниз, и по ним почти тут же соскользнуло первое отделение Мальвони. Из бойниц верхнего ряда фугануло дымом от брошенных гранат, штурмовики, стреляя, исчезли внутри.

— Второе — мазл!

Витька перехватил пулемёт и, оттолкнувшись, рухнул спиной вперёд в пропасть. «Ссссвишшшш!» — зашипела верёвка, взвилась даже лёгким дымком, мимо понёсся ало-серый гранит; отдалился, приблизился, Витька спружинил ногами, срывая с крепления гранату… «Бабам!» — многоголосо рвануло в галерее, и он открыл огонь из пулемёта в клубы едко пахнущего дыма, а потом, толкнувшись ногами ещё раз, маятником влетел внутрь, стреляя снова и снова.

Перекат, на колено. Свой, свой… труп. Та-та-та-та-та-та! Та-та! Та-та! Стена и пол взвихрились пылью, крошкой… Витька, крича, стрелял, держа пулемёт у бедра, кто-то рухнул через клубы дыма, под ноги плеснула кровь. «Убил?! Убил!»

— Витька, прикрой Жозефа! — Елена, вставив ствол дробовика в какую-то щель в стене, стреляла внутрь. Ревок метнулся к валлону, который, держа на плече «двушку», целился в оскаленный арматурой дверной проём. Дэниэль стоял на колене рядом, приготовив новую гранату.

— Сюда! — крикнуло Жозеф, не оборачиваясь. — Вон там — автоматчик!

Витька в самом деле увидел «синего берета» — он стрелял, положив ствол на искорёженные перила вёдшей вниз лестницы. Витька различал его обожжённое лицо. РПД коротко подпрыгнул в руках мальчишки, и «синий берет» бесшумно, молча свалился в проём. «Убил?! Убил! Второго убил! Это люди?! Нет — не люди…» Мысли не пугали, не удивляли, не радовали — скользили вспышками по краю замершего сознания. Граната полетела вниз, по коридору полыхнуло пламя выхлопа — внизу разорвалось, загрохотало эхо…

— Не стрелять, здесь третье! — донеслось снизу. — Мы что, всех прикончили?!

— Не глупи, Рышарт! — рявкнула Елена, меня барабан. — Они в комнатах, мы чистим! Где лоун?!

— Ниже! Начали?!

— Начали!.. Джек, Жозеф, Дэниэль, Витька — налево, Эрих, Майкл, Кайса — направо, Ник, Пётр — со мной! Мазл!..

…Вы знаете, как «чистят» комнаты? Сначала внутрь стреляют из чего посолидней. Ну — или просто бросают две-три гранаты. Потом вламываются, поливая всё вокруг — включая потолок — свинцом. Потом слушают, не кричит ли кто: «Сдаюсь!» Как правило, внутри уже никого нет — живого, только трупы, причём в степени полного неопознания.

Всё честно. Два мира. Одна планета.

Витька стрелял, как и все — не жалея патрон, не видя целей, веером в полутьму, несколько раз перечёркивая стволом одно и то же место. И не особо интересовался, в кого он там попал. Он даже слабо помнил, что и как именно делал. Первым более-менее отчётливым воспоминанием было: верхняя галерея, много штурмовиков, все переговариваются, и парень из взвода огневой поддержки вдёргивает в бойницу синий флаг с белым чудищем и швыряет скомканную ткань на пол…

… В сущности, бой за Большой Шлем закончился. Штурмовые группы захватили территорию с минимальными потерями, но и пленных взяли всего полдюжины — не сдавался почти никто. Над вершиной Большого Шлема плескалось, почти неразличимое снизу, знамя Рот.

Витька нашёл Джека случайно. Капрал сидел у зубца стены и ел шоколадку. Витька буквально рухнул рядом. Покосившийся на него Брейди молча протянул остаток плитки. Витька вгрызся в него, шоколад забил рот, пришлось пить. Но усталость более-менее отступила. С неба начал сеяться неожиданно лёгкий крупный снег. Он сразу таял, не ложился — но само падение снежинок было красивым…

— Не сдались, — задумчиво сказал Витька. Джек усмехнулся:

— Не сдались. Это они от страха.

— От страха? — Витька даже сел прямее, посмотрел изумлённо. Джек кивнул:

— От страха. Ясно же, что им у нас — петля. Да и что им терять-то? Грязь, ненависть и злобу, в которой они живут… да нет, существуют? Они же только этим и питаются, на этом растут, как плесень — грязь, ненависть и злоба… — Джек всмотрелся в лицо Витьки и двинул углом рта: — А. Вижу. Посетили тебя такие мысли: мол, а в чём между нами отличие? Мол, есть два государства, мы сильней и наша победа — и не больше?

Крыть было нечем. Витька вздохнул и кивнул. Но Джек ничего говорить не стал, и Витька осмелился спросить:

— Джек… ну а разве это не… ну, не так, в общем? Нет, справедливость, конечно, у нас, но всё-таки у них тоже какое-то… общество. Это же не совсем банды…

— Это совсем НЕ банды, — возразил Джек. — Просто так их называют по привычке. Это намного хуже, русский. Это именно что общество. Общество, в котором Тьма — Свет. Боль — Хлеб. Убийство — Жизнь. И всё, что тебе дорого, русский, всё, чем ты дышишь — они ненавидят до потери дыхания. Они про тебя не знают ничего, но вот конкретно тебя конкретно каждый из них ненавидит. Потому что ты — часть того, что для них Смерть. Ты часть нашей Жизни… — Джек хмыкнул. — Я стал говорить, как Ник. Ему бы понравилось… А плен — что плен? Им в нашем плену — петля и пуля. А вот нам в их плену… — по лицу Джека прошла тень. — Только ещё страшней, чем ты думаешь. Я тебе серьёзно говорю, Вик, — он назвал так Витьку без напряжения, как старого друга, и Джек понял — они в самом деле друзья, — в плен к ними попадать нельзя. Вообще. У них — ад, — Джек вдруг скривился, словно вспомнил что-то ужасное и отвратительное. — Или принесут в жертву своему… богу: снимут с живого кожу, отрежут голову и сожрут.

Витька задержал дыхание. Людоедство — страх и отвращение перед ним были в крови у детей этого времени с рождения. Джек повторил:

— Да, сожрут. Да и ещё — белые мальчишки у них высоко котируются… изнасилуют перед этим. Я всё это видел, — капрал вздохнул. И тут же уже совсем иным тоном спросил: — Ну, как тебе бой?

— Знаешь, я ничего не понял, — признался Витька.

— Главное — что сделал всё правильно, — ободрил Джек. — Как говорил Эндрю — не тушуйся! Правда — рукопашной не было…

— А что? — поинтересовался Витька.

— Да то, — непонятно ответил Джек.

Витька не стал уточнять.

6

Боксёрский матч между ротами между ротами заканчивался. В финал вышли Ник Фостер («Волгоград») и Толька Кержаков («Мёртвая Голова»). Разделения на весовые категории тут не было, и Толька — восемнадцатилетний сибиряк — был тяжелей канадца и обладал феноменальной стойкостью на удары. Матч был чисто боксёрский, «фэрплэй», и Ник тщетно бомбардировал ударами предплечья и плечи русского. Дождь лупил по тенту, натянутому над рингом, и несколько сотен зрителей, столпившись вокруг, орали, свистели и ревели, как спятившая эскадра теплоходов.

И русский, и канадец провели уже по восемь боёв. В холодном воздухе от них валил пар, пот стекал струями по груди, лицу и спине.

Отделение болело за Ника активней, чем вся остальная рота. Холодное лицо канадца временами перекашивала гримаса. Русский дышал через рот — нос ему Ник расквасил в первом же раунде. Орали, как правило, добрые советы, к которым люди умные в бою не прислушиваются.

Раз! Раз! Толька пошатнулся, на предплечьях вспыхнули красные пятна, но он тут же ответил, и на этот раз — удачно, Ник закачался и отступил назад, подняв кулаки к лицу. В тот же момент Толька ударил Ника в корпус, и канадец рухнул на плетёные маты, разбросав руки.

— Раз! Два! Три! — начал отсчёт лейтенант Крюгер. — Четыре! Пять! Шесть!..

— Вставай, Ник, вставай! В один голос орали вокруг. Толька ждал в стойке.

— Девять! Десять! — безжалостно закончил отсчёт Крюгер. Ник, стоя на коленях. Опирался руками о мат. Видно было, что он почти плачет. Толька помог ему подняться и сказал что-то неразличимое в общем шуме, но явно утешительное.

Крюгер поднял руку русского.

* * *

Из-под душа Ник пошёл к своей кровати и свалился на неё, глядя в потолок и по временам дуя на пальцы. Сперва все молчали, потом Эрих сказал:

— Если бы это был свободный бой, ты бы его завалил.

Все заговорили сразу:

— Точно!

— Не расстраивайся!

— Плюнь, подумаешь!

— Ты же всё равно второй!^[409]

— Если дед узнает — он меня проклянёт! — Ник сел и ударил кулаками по подушке. — Иоганн бы выиграл этот бой!

— Иоганн не стал бы драться, — заметила Елена. — Хватит скулить, лучше подумай, что наденешь на спектакль?

— То есть как — что надену? — удивился Ник, и только через секунду до него дошло, что Елена шутит. — Да ладно… Смокинга у меня нет, надену простой костюм. Тройку.

— Но с бабочкой, — подал голос Жозеф.

— Да, это непременно, — важно согласился Ник.

— И туфли не забудь надраить, — дополнил Пётр.

— Конечно.

* * *

Никаких смокингов и даже костюмов, естественно, никто не надел. Их просто не было, и толпа зрителей, рассевшихся кто на чём, была всё в той же форме.

А концерт получился, конечно, отличный. Майкл дебютировал в «Наёмниках империализма», и весьма успешно. Пели разное, в основном — шуточные песенки, отзывавшиеся хохотом в рядах зрителей…

— Кто там вспомнил про усталость?

Закуси её до крови!

И всего-то нам осталось,

Пол-окопа в «полный профиль».

Я упрям, земля упряма.

До рассвета меньше часу.

Мама, спи спокойно, мама!

Я здесь сплю… довольно часто.

Сталь свернулась лепестками.

Небо в звёздных каплях пота.

Въелся нам в ладони камень.

Вгрызлась в сопку наша рота.

Новорожденный, неловкий,

Робко выполз первый лучик.

«Взвод, заняться маскировкой!»

Рвём верблюжью колючку.

Как он жрёт такую травку

И язык себе не колет?

Вот и танки по оврагу

Прут на наше горе-поле…

Сопки цвета светлой охры,

А за той горою белой

Чуждый нам военный округ…

…Что ж я им плохого сделал?!^[410]

Смех от этой последней песни ещё не стих, а на «сцене» уже начался спектакль — тоже то и дело прерываемый хохотом. Армейские острословы если и не особо остроумно, то смачно — точно — издевались над врагами. Главный герой — малолетний штурмовик Вовочка, прятавшийся в своей роте от семейных проработок — вместе со своими друзьями, свалкоборотнем Бутявкой и психокинетичкой-дворянкой Психулей по дрался с китайскими монахами-мутантами, то под видом странствующего искателя истины с учениками пробирался в штаб бандосов в Индостане, то гнал в Америке кактусовую водку, которой спаивал вражескую армию… По ходу дела вся троица то и дело попадала в гротескно-комические ситуации, вызывая хохот… но каждый раз непостижимым образом оказывался смелей, умней и ловчей многочисленных врагов…

… - Чувствую ту же руку, что и в «Карин и её базуке», — многозначительно сказал Джек, когда они возвращались к себе. — Кто же всё-таки это пишет?

— Проведи расследование, — предложил Ник. Джек треснул его промеж лопаток, отчего канадец заспотыкался и показал кулак.

— А ведь скоро и Новый Год уже, — неожиданно сказал Майкл. Все обернулись к нему — о близком празднике совсем позабыли за всеми этими дождями. Витька вдруг засмеялся:

— А весёлый будет Новый Год! Тут ведь лето наступит?

— Да, и, надеюсь, достаточно солнечное, — Эрих посмотрел в небо. — Хватит уже… Да и потом, ну и что, что лето? Дед Мороз мимо не пока что ни разу не проехал.

— Только тут камина нет, чтобы носки вешать, — включился в игру Джек. Ник тут же поддержал:

— Тогда ни один Дед Мороз в наш камин не сунется.

— Почему? — не заподозрил подвоха Дэниэль.

— Да потому, — невозмутимо ответил Ник, — что наши носки… — и он скривился.

— Ник, что за мерзость?! — голос Елены был строгим. Канадец потупил глаза и присел в книксене, пальцами «разведя подол платья» и пискнув:

— Прошу простить, мэм… — а потом выпрямился и добавил: — Так что Деда Мороза встретим в полной форме. И красиво, и запах нормальный.

Джек, выключившийся из шутки — было видно по его лицу — неожиданно сказал, погладев по сторонам, словно попал сюда впервые:

— А ведь это будет не просто Новый Год. Официально, кажется, решено, что Серая Война считается законченной. И что наступает новая эпоха; её Реконкистой решили назвать. Отвоеванием. Я по радио слышал утром. А потом забегался и забыл сказать… Наверное, завтра на построении всем скажут, правда…

Все уставились на капрала и обалдело примолкли, переживая эту новость. «Новая эпоха» отзывалась чем-то эпическим, грандиозным и совершенно ни к кому из них не подходящей. Разве в жизни обычных людей заканчиваются… Эпохи? И начинаются новые?

Решить тут что-то было трудно. Но дальше все шли молча. И «дома» не сразу разговорились снова.

Было уже поздно, но спать лёг только Жозеф, а остальные занялись, кто чем.

Майкл, Ник и Пётр о чём-то шушукались, устроившись рядом на кровати Ника. То и дело они начинали приглушённо хохотать и шикали друг на друга, отчего шума становилось ещё больше.

Джек уселся играть в шахматы с Эрихом.

Елена и Кайса терзали какой-то журнал с неразличимой обложкой.

Дэниэль завалился на кровать с другим журналом — по радиоделу.

Витька, стащив куртку, повесил её над печкой и подошёл к троице на кровати.

— О чём спорим? — деловито поинтересовался он.

Три крайне довольные физиономии повернулись к рему. Майкл сообщил:

— Думаем, где найти большую бочку. Галлонов в десять.^[411]

— Жестяную, — дополнил Ник.

— По-моему, не будет это работать, — сомневался Пётр.

— Слово скаута — будет, — возразил Ник, — я сам пробовал.

— А бочка вам зачем? — подозрительно спросил Витька, опираясь руками на спинку кровати. — Собираетесь сотворить что-то беззаконное? Я в деле.

— Вполне беззаконное, — кивнул Майкл. — Тебе как — не кажется, что у нас холодновато?

— Да вообще-то… — Витька огляделся, — …да. А что?

— Эта прорва, — Ник ткнул в трофейную печку, — жрёт сухой спирт, как махди — даровую хавку. А греет — совсем так себе, — Витька кивнул, он был согласен. — Вот мы и решили соорудить плиту.

— Из бочки? — Витка нахмурился. — Чубаську,^[412] что ли? Так она ещё больше жрать будет. И стынет быстро.

— Да вот и я сомневаюсь, — сказал Пётр, — знаю я эти печурки… но вот Ник говорит — его дед научил, будет и экономная, и тёплая.

— А как её делать-то такую? — заинтересовался Витька. Ник охотно объяснил:

— Берёшь бочку, ставишь её на попа…

— Бедный, — заметил Пётр серьёзно.

— Остри-остри… Внизу прорубаешь отверстие — прямоугольник, так, дюймов пятнадцать верхняя сторона, десять — боковухи. Вот тут, выше, у верхнего края — ещё одно, поменьше. И в верхней крышке — третье, круглое желательно. Топить можно чем угодно, а эффект в сто раз больше, потому что сверху бочку обмазываем глиной и обшиваем тонкой жестью. И всё.

— А, это я знаю, — вспомнил Витька. — У нас видел такое кое-где, ещё с Безвременья сохранилось, когда кирпича нигде не было толком…

Ник тут же поднялся и объявил:

— Пойду гляну. Если бочку отыщу — сообщу сразу.

— Я с тобой, — вызвался Пётр. — Тут же и прикатим.

Канадец кивнул:

— Пошли.

Витьке никуда тащиться не хотелось, пусть идея и понравилась — но он всё-таки засобирался. Майкл — тоже. Однако Ник махнул на них рукой:

— Сидите. Вдвоём тише и незаметней. Мало ли, где мы её отыщем?

Майкл с видимым удовольствием плюхнулся на место и потянулся за гитарой. С инструментом он освоился окончательно, играл охотно и сейчас начал какую-то странноватую песню…

— Молчит унылая семья и горько плачет мать,

Несут рождённое дитя под елью умирать,

Младенцам чаща — мёртвый дом, голодный год пришёл,

Но волк с серебряным клыком в лесу меня нашёл…^[413]

И — оборвал гитарный аккорд и слова. Нахмурился, словно бы что-то вспоминая…

— А дальше? — подал голос Джек, оторвавшийся от шахмат.

— Не помню, — буркнул Майкл. Позвенел струной. Джек не сводил с него глаз и, видя, что Майкл не собирается петь дальше, задумчиво сказал:

— По-моему те, кто разорил твой посёлок, были не только мутанты и бандиты — но и просто глупцы. Я бы на их месте не совался на вашу землю.

— Большинство из них в ней и остались, — ухмыльнулся Майкл.

— Песня про оборотня? — спросил Дэниэль — он, оказывается, тоже слушал. Майкл кивнул. — А ты сам-то случайно не оборотень?

Дэниэль засмеялся. Майкл посмотрел на него долгим взглядом.

И — промолчал.

7

Витьке снился сон.

Он не знал, что это было, а потом и не задумывался, потому что забыл его, когда проснулся. Был ли это всплеск ещё толком не понятой и не изученной генетической памяти, так яростно отрицавшейся «серьёзной наукой» до Безвременья? Или просто сплав из читанного и виденного? Кто знает…

…Он шёл по городской улице. Город был брошен — не разрушен, а именно брошен, и все разрушения, который Витька видел, были нанесены временем, а не человеком.

Витька шёл не один, а с братом. Не со старшим братом, а с тем, которого никогда не было. Это был близнец Витьки по имени Вальдор. Оба мальчишки носили серую мешковатую форму с непонятными знаками различия и широкими капюшонами на шнуровке, были обуты в высокие ботинки на шнуровке и ремнях. На поясах из потёртой кожи висели широкие короткие тесаки, длинные ножи и пистолеты в кобурах — вроде древних маузеров.

Витька знал, что они идут уже очень долго, спасаясь от какой-то опасности. Так долго идут, что усталость вытеснила страх. Болели ступни, мерзко посвистывал тёплый сухой ветер. Деревья стояли голые, какие-то обожжённые неведомым пламенем.

— Почему ты не привёз моё тело? — спросил Вальдор. Витька понял, что Вальдор мёртвый, но не испугался, потому что тот оставался братом.

— Я не смог его найти. Мы все бежали, была страшная каша… Ты обиделся?

— Нет, мне уже всё равно, — пожал плечами Вальдор. — Мне ведь всё равно не лежат ьв роще за нашим домом…

— Да, больше нет ни дома, ни рощи, — согласился Витька. — Помнишь наши праздники на холмах?

Вальдор кивнул. они оба в самом деле хорошо это помнил — как ранним-ранним утром выбегали из дома босиком и возвращались только ночью, проведя весь день в рощах, холмах и на реке.

— Идти домой не поздно никогда —

Мы не спешим, пока нам есть идти куда!

Идти домой — но без меня ты пропадёшь,

Идти домой — опять куда-то попадёшь… 

— улыбаясь, пропел Вальдор. И поддал камешек на дороге носком ботинка.

По ощущению, они шли очень долго. Потом слева и спрва начали попадаться люди — они молча, недвижно стояли в развалинах. Женщины, дети, старики в белом, похожие на статуи, высеченные из камня умелым ранводушным мастером.

— Я остаюсь, — немного извиняющимся тоном сказал Вальдор, — дальше ты пойдёшь один.

— Почему? — не испугался, но удивился и огорчился Витька. Вальдор грустно улыбнулся:

— Ну, я же мертвец… Дальше можно только живым.

Он повернулся и неспешным лёгким шагом пошёл к полуразрушенной стене справа. Ловко вспрыгнул на неё, поднял руку, улыбнулся — и застыл, быстро белея. Белизна началась от ботинок, и через какой-то миг перед Витькой стояла стауя его брата…

— Я пойду один, — тихо сказал Витька, но эхо, вдруг ожившее в развалинах, повторило звонким ледянм гонгом:

— Один-н… один-н… один-н…

И город ожил вслед за эхом. Витька ощущал, как сзади приближается опасность. А впереди пробуждалась ещё одна — мир становился враждебным человеку. Что-то толкало — беги, беги, беги, иначе они найдут тебя! Но Витька упрямо стиснул зубы и процедил:

— Я не побегу.

И пошёл. Просто пошёл, хотя было это очень трудно, и Витька обливался потом, как будто продирался через разогретую вату…

…Он не заметил, как местность изменилась. Исчез город. Сожжённые рощи тянулись слева и справа за полосами каменистой растрескавшейся земли. Витька поднял голову — и увидел две дуны. Одна — золотая — висела над головой, занимая четверть неба. Вторая — серебристая — была чуть больше обычной земной Луны и на неё очень походила…

Но это была знакомая картина. Знакомая, как пистолет и как форма, которых он никогда не носил, как Вальдор, которого никогда не было. Он родился и вырос в мире под двумя лунами. Небо не меналось — менялась, и очень быстро, сама земля.

Нужно было куда-то выйти. Витькой овладело беспокойное, тянущее за душу чувство, более сильное, чем все предыдущие. Выйти… да, выйти… выйти в день, в жизнь…

Он заспешил. Надо было спешить — и Витька побежал, но лишь затем, чтобы оказаться перед автоматом с газировкой. Он видел такой в губернском городе. Но у этого автомата не было щели монетоприёмника, а какое-то странное окошко, как у древнего игрального автомата — их Витька тоже видел, но в кино. Впрочем, ни мелочи, ни вообще каких-то денег у Витьки с собой не было. Зато он обнаружил диск с силуэтом руки и, помедлив, положил на него свою ладонь.

«Жжк,» — тихо сказал автомат. Экран озарился мягким полусветом.

— Мне лимонад, пожалуйста, — тихо попросил мальчишка.

— Здесь не продают лимонад, — отметил приятный, но холодный голос. — Здесь продают билеты.

— Куда? — спросил Витька.

— Не знаю, — был ответ.

Витька задумался. Потом решительно спросил:

— Как купить билет?

— Ты действительно хочешь купить билет?

— Да, я решил.

— Подними руку.

Витька поднял ладонь — и увидел прилипший к ней клочок серой бумаги. А вместо странного автомата прямо в воздухе висела дверь.

Витька решительно толкнул её от себя — и шагнул из пепельного мира в…

…широко раскрыв глаза, Витька увидел над собой лицо Макйкла — он тряс русского за плечо:

— Приснилось что-то?!

— Приснилось, — Витька обмяк на кровати, удивлённо посмотрел вокруг — он и сам не заметил, как крепко придремал.

— То-то ты замычал, как недоенная корова…

— Да? — Витька медленно сел, обнял колени и теперь увидел, что все вокруг спят, только Джек за столом разговаривает с каким-то парнем в уже знакомой форме с нашивками партизан Крэйна.

— Гость? — тихонько спросил Витька.

— Вроде бы его друг, — ответил Майкл. — Да, Ник с Питером прикатили-таки бочку. Завтра будем делать печь… Успокоился? Спи давай — и не мешай другим, а?

Толчком в плечо Майкл уложил Витьку обратно и быстро перебрался на свою кровать — было холодновато. Витька натянул одеяло на голову…

… - Я знаю, что ты не пьёшь, — Билли Крэйн покачал оплетённую гибкими коричневыми ветками бутыль, — но вина-то ты со мной выпей!

— Ну, наливай, — улыбнулся Джек. — Значит, отец позвал тебя обратно?

Билли кивнул, умело разливая тёмное вино. Отхлебнул, кивнул снова:

— Да. Я веду небольшой отряд в Йотунхейм.

— Там не было ещё никто? — насторожился Джек. В глазах его блеснул интерес — почти мальчишеский.

Билл допил вино и потянулся с улыбкой:

— Ага. Я давно об этом мечтал, да война мешала… Со мной пятнадцать человек, всем тоже интересно, что там вообще? Пройдём, поснимаем, сделаем карты…

— Не бери новичков, — посоветовал Джек, чуть отпив из стакана. Билл засмеялся:

— Не беспокойся, со мной пойдут мои ребята. Они умеют слышать, как чихает муравей. И видят следы на воде.

— Я бы и сам пошёл с тобой, — признался Джек. — Но мы, похоже, скоро пойдём в другую сторону…

— Удачи вам, — искренне отозвался Билл.

— И тебе удачи, — пожелал в ответ Джек. — Посидишь ещё?

— Пойду, — Билли встал, поправил куртку. — Как вы говорите? «Чтоб нам провалиться!»?

— Чтоб провалиться, — ответил Джек, вставая тоже. Они крепко пожали друг другу руки…

…Отряда Уильяма Крэйна больше никто и никогда не видел.

9 ЗИМА ОКОНЧИТСЯ ЗАВТРА

Кругом зима. Опять зима, снега черны, как всегда —

Они привыкли растворяться во тьме…

Кругом чума. Опять чума, твои пусты города —

Они привыкли плыть по этой чуме…

И кто-то может слушать Боба, кто-то — «Ласковый май»…

Почём пророки в идиотском краю?

Гитару брось — и бабу брось, и как жену обнимай

Обледенелую винтовку свою…

Олег Медведев.

Идиотский марш.

1

Тучи, казалось, цепляются низом за верхушки деревьев. Над узкой речушкой, над заросшщими молодой чёрной ольхой берегами, крутило снежный заряд, снег падал на раскисшую мокрую землю. Солнце светило сквозь тучи тускло-золотым размытым пятном, мохнатым и, казалось, шевелящимся.

Человек, слегка раздвинувший голые ветви кустов над косогором, уже минуты три рассматривал берега, неподвижно стоя на колене. Прозрачные капли перебегали по краю шлема, видному из-под капюшона, собирались в одну — увесистую, налитую — и она падала вниз, на колено, обтянутое мокрой тканью. Потом — мягко выпустил ветки, поднёс ладонь ко рту…

— Хро… хро… хро… — послышалось похрюкиванье секача. В двух местах кусты зашевелились и раздвинулись — двое с ручными пулемётами перебежали чуть вниз по склону, синхронно залегли за деревьями — словно растаяли. Следом начали появляться остальные.

Ник — а именно он сидел в кустах — сбежал к самой воде, постучал по стволам нескольких деревьев, хмыкнул и указал Елене на значок, вырезанный на серебристо-серой коре —

Девушка подняла угол рта:

— Пить можно.

— Только неохота, — тихо добави Ник. — Кто тут был?

— Рышарт, он повёрнутый на водичке, — пояснила Елена.

Подошёл Джек:

— Брод есть, — мотнул он головой, — помечен. Окурки косяков, деревья кое-где порублены. Следы от большегрузки, вытягивали из грязи.

— Давно? — Елена прицелилась глазом на течение.

Джек задумался:

— Эндрю бы сказал точно — а я не скажу. Дождь, грязюка.

— По тому берегу они не пройдут, там болото, — Жозеф подошёл, вытирая ладонь о штаны. — Они направо повернули, сразу за рекой.

— Нам это не покатит, — Елена поправила ремень шлема. — Ник, посмотри.

Канадец махнул рукой Петру, указал Витьке на берег. Русский перебежал за валун, лёг, выставив пулемёт. В глубине души он был доволен тем, что не ему предстоит лезть в холодную даже на вид чёрную воду…

…Ник жутко не любил этих переправ. На противоположном болотистом берегу торчали редкие молодые берёзки, но у корней густо сплеталась высокая жухлая трава… «Не прогляди, Вик, — мысленно попросил канадец, чувствуя, как в сапоги медленно полилась вода. — Мать же ж твою, до чего хо-лод-но-о…»

Температура воды в самом деле была едва больше +8 градусов по Цельсию — а по наставлениям при +5 переправа нежелательна, при +3 — уже невозможна… Вода дошла до живота, и Ник с ужасом ждал, когда она поднимется выше. Нет, выше она не поднималась, но в паху возникло ощущение камня. «Ещё какое воспаление подхватишь…» — зло подумал он, оглянулся… Губы у идущего следом болгарина были синие, глядел он с отчаяньем — Пётр был ниже Ника, вода подошла ему под грудь. Перед младшим по возрасту и званию киснуть не годилось, и Ник даже изобразил улыбку…

…На «берегу» вода доходила всего лишь до середины голени, около деревьев качались под ногами припадочные кочки. Пахло резко…

— Торфяник, — буркнул Ник.

— Не п-п-п-п… пролезем? — заставил себя выговорить Пётр. Он пытался сдержать дрожь, но всё равно заходился приступами.

Ник нагнулся, подхватил кусок торфа (ощутив мертвенный, ледяной холод) и сдавил его. вода потекла струйками, сам торф бугорками выдавился между пальцев.

— Пройдём, — Ник бросил комок и вытер ладонь о голенище. Пётр покрутил рукой над головой…

…Витька оказался рядом с ними почти сразу — он чуть ли не перебежал реку. Огляделся и цокнул языком:

— Да, пейзажик… Африка. У меня в одной книжке фотки есть про Африку, какая она была. Нич-чего общего.

— Дальше будет ещё лучше, — обнадёжил Ник…

…Этот ночлег Витька запомнил надолго. Почти час они шли по болоту — изматывающе медленно, постоянно глядя по сторонам. В двух местах обнаружились засидки снайперов — пустые и непонятно чьи — но осторожничать стали ещё больше. Стоило сделать неловкий шаг — и в сапоги лилась ледяная, обжигающая вода. Вскоре Витька понял, что толком не чувствует ног — идёт словно на каких-то обрубках… Свитера под курткой позволял себя в целом — выше бёдер — чувствовать тепло, но пару раз начинал идти снег, навевавший тоску. Лужи чёрной воды морщила рябь от ветра, хлеставшего по лицу даже сквозь маску.

Развести огонь было бы можно даже из сырых дров, но Елена, косясь на небо, запретила. Недовольны были все, но не смолчал только Дэниэль:

— Какого чёрта? — губы у него дрожали, он резко вытер лицо снятой маской. — Мы же ночью сдохнем! Нужно развести огонь!

Елена даже не снизошла до объяснений — присела на валежину, раздёрнула ремни сапог и вылила из них воду, потом — выжала носки. Сапоги сами по себе не промокали, но вода налилась внутрь за голенища, и их пришлось сушить, плеснув в каждый по порции тетратила^[414] — сапоги ухали, как миномёты, выбрасывая клубы фиолетового призрачного пламени и даже подпрыгивая. Зато после этого обуваться было — одно удовольствие. Пообедали саморазогревающимися консервами, выпили немного рома. Банки Елена приказала утопить в болоте и окрысилась на Дэниэля за брошенную наземь крышку:

— Подними и выкинь!

— Кто её тут найдёт? — проворчал тот.

— Кому надо — найдут!

Крышка плюхнулась в болото — Дэниэль со злости запустил её так, что она «напекла блинов». Все выглядели усталыми и злыми, лично Витька хотел спать — всё равно, как и где. В лагере они совершали тридцатикилометровые марш-брорски, но он ни разу не чувствовал себя до такой степени вымотанным. Сказалось постоянное нервное напряжение — не боевая вспышка с выбросом адреналина, а постояное тихое истощение сил. Больше всего он бояся, что Елена пихнёт его в часовые, но она поставила Джека, Эриха и себя — однако, Жозеф вызвался вместо неё.

— Я бы не смог, — честно шепнул ему Витька.

— Чего? — буркнул валлон.

— Ну, дежурить вызваться вместо…

— Сможешь, — так же равнодушно буркнул тот, — когда до такой же степени обалдеешь, как и мы…

— Хватит болтать, — приказала Елена, заворачиваясь в термоплёнку. — Все в кучу, и чтоб ни писка до подъёма.

— Скатах,^[415] — заметил Джек, тем не менее, заворачиваясь в свой кусок…

…Дикая была ночка. Витька на всю жизнь запомнил этот мокрохолодопронизывающий ужас. Термоплёнка исправно грела, но это мало помогает, когда дует и мочит со всех сторон. Лежали кучей, ивсю ночь только и занимались тем, что переползали друг через друга ближе к центру.

В этом жутком, тягучем полусне-полубодрствовании Витька с ужасом вспоминал, как жаловался на тыловое бездействие в тёплом блиндаже! Каким он юыл идиотом… Но он-то ладно, а как же ветераны, уже знавшие, что такое рейд?! Как они-то могли жаловаться на то, что не испытывают этого кошмара?!

Утром никто не шутил и вообще не разговаривал — всё выглядело довольно жутко. Совершенно молча поели (по одной банке чего-то неразличимого, на восхитительно горячего на двоих) и с маниакальным упорством полезли куда-то по мокрому лесу. Если бы Витька присмотрелся к поведению Елены и Джека, он бы понял, что те вполне ориентируются в ситуации. Но присматриваться, по правде сказать, не было сил.

Джек прикрывал правый фланг, и Витька шёл с ним. Когда он слегка разогрелся на ходу, то движения капрала начали его просто зачаровывать. Джек шёл совершенно бесшумно. И, казалось, не прилагал к этому ни малейших усилий.

Внезапно Джек остановился, и Витька — чисто автоматически — застыл тоже. Капрал указал вперёд, в сторону густых кустов метрах в пятидесяти от солдат.

Витька увидел какую-то рыже-бурую массу, тяжело возившуюся среди голых ветвей. Мальчишка ощутил странный тяжёлый запах.

— Кто это? — тихо спросил он. Джек, не оборачиваясь, усмехнулся, судя по голосу:

— Гишак.

Витька замер. Кто такие гишаки — он знал хорошо. Когда же понял, что Джек не шутит — то испугался, забыв об оружии. Масса, крутившаяся в кустах, походила габаритами на джип, а не на животное…

Джек совершенно спокойно повернулся в сторону основной группы и посигналил рукой. Витька, нервно стискивая оружие, быстро спросил:

— Не нападёт?

— Не должен, — Джек тем не менее взял в руки дробовик и ловко снарядил его барабаном с пулями. — Но самое главное — людей здесь нет…

— Почему?

— Гишак от человека уходит, если не напал… Ага, почуял!

Не без содрогания Витька увидел, как туша в кустах неожиданно быстро развернулась — и к людям оказалась обращена отвратительная лобастая башка с круглыми ушами и маленькими глазками. Из черногубой пасти тягуче капала слюна. Мокрый чёрный нос несколько раз дёрнулся, втягивая сырой воздух, пропитанный запахами — ветер дул от зверя, и людей он видел, но не чуял, а глазам доверял не очень-то. Но наконец зверь повернулся и, тяжело закидывая зад, неожиданно проворно в то же время исчез в кустах. Уже совершено бесшумно.

Витька с облегчением перевёл дух, когда зверь исчез окончательно. Джек снова перезарядил дробовик и хмыкнул:

— Ушёл половичок… хотя у них шкура воняет, сколько не обрабатывай, — и махнул рукой, давая сигнал к движению.

2

Гишак оказался прав — людей поблизости не было, и отделение шло ещё около часа, прежде чем выбралось к первым признакам… гм… цивилизации.

Признаки выразилис в полевой дороге, выложенной лёгкими фашинами — неожиданными, из пластиковых труб в гибкой сцепке. Выходить на неё Елена не позволила, сначала все окрестности досконально изучили в бинокли, и лишь потом отделение отправилось к дороге — не всё, сама Елена, Кайса и Ник с Петром остались за деревьями.

— Техника здесь ходит, — определил Майкл.

— Почему решил? — полюбопытствовал Дэниэль.

— Грязь, — коротко ответил тот, подбрасывая над плечом трубу своего оружия.

— А, книжные сказочки, — буркнул Дэниэль. Но Джек покачал головой:

— Нет, правда… Вот, — он присел, — грязь выдавливалась между фашинами и брызгала… — Джек поднял голову, — в сторону движения…

— А вот тут кто-то чинился, — Эрих указал на сломанные ветки и радужную плёнку на лужах. — Не наши ли старые знакомые?

— Думаешь, те, что на реке? — спросил Джек, поднимаясь.

— Почему нет? — пожал плечами немец. — Больше-то тут дорогой следов не было…

За редколесьем виднелся более густой лес. Собственно, дорога вела туда… а над верхушками деревьев клубилось тёмное облако…

— Птицы, — довольно сказал Джек. — В роще кто-то есть…

…Витька впервые увидел, как устанавливают настоящие мины — несколько противотанковых поставили под настил, а почти весь запас пехоток — по обочинам, дополнив их гранатами на растяжках. Елена и Джек тем временем рассматривали карту. Елена всё с теми же Ником, Петром и Кайсой остались на местах, замаскировавшись среди деревьев. С ними остались и Майкл, Жозеф и Дэниэль. Джек, Эрих и Витька пошли дальше.

Двигались вдоль дороги, но за кустами, внимательно осматриваясь и вслушиваясь. Останавливались дважды. Первый раз — на севере послышались отдалённые звуки перестрелки, быстро затихшие. Второй — впереди возник воющий звук, перешедший в пронзительный визг и хруст. Витька споткнулся, но Эрих, положив руку ему на плечо, просигналил: «Бензопила. Метров шестьсот.»

В самом деле — примерно через полкилометра они вышли на группу махди, работавшую тремя старыми бензопилами. Тут же стоял тягач — переделанный из танка и явно подготовленный к трелёвке.

«Берём?» — ощущая нервную дрожь, «спросил» Витька. Но Джек покачал головой, и они, обойдя пильщиков, двинулись дальше — в направлении густолесья.

Дорога выглядела странно вымершей, хотя подальше слышался шум часто проезжающих машин — километрах в двух. Но в лесу тоже было тихо…

Для наблюдения залегли за валунами. На опушке поблёскивала колючка, лениво ходили несколько часовых — тоже махди, и Джек подумал, что «синих беретов», похоже, почти не осталось в природе. Это радовало. Но тут Джек услышал задыхающийся звук, который издал Витька — и уже сам увидел, что так взволновало русского…

…Ровным рядом, прячась под буро-пятнистыми тентами, стояли самоходки. Старые, калибра 152–155 миллиметров, где-то так. Восемь штук. По углам «прямоугольника» поднимали к небу стволы зенитые пушки-скорострелки. Выглядело всё это довольно ухоженным, но вот бойцов кругом маловато… Так, ходили кое-где — и всё. Но Витька не сомневался — они наткнулись на одну из тыловых баз, где готовят к отражению наступления технику, сделанную ещё до Безвременья. Он таких моделей даже и не знал…

Джек задумчиво наблюдал за техникой. Эрих еле слышно спросил:

— Фуфло?

Джек кивнул. Показал на нос, потом — на глаза. Эрих криво улыбнулся.

А до Витьки дошло! Только теперь! От всей этой машинерии не пахло ни железом, ни горючим, ни смазкой — ничем из того, что неизбежно разит от даже мало-мальских скоплений техники. Он сам всмотрелся пристальней — и словно волшебная пелена упала с его глаз. Надувные комплекты. Тоже старые, «добезвременные». Сочная приманка для штурмовых машин северян.

Джек перевернулся на спину и задумчиво уставился в небо. Эрих положил подбородок на приклад пулемёта. Витькарастерянно смотрел то на того, то на другого.

— Так, — Джек вновь перевернулся на живот. — Фуфло. Но настоящее — где-то поблизости. Зашумят наши — берём «языка», хорошо бы — из главарей. Эрих, Вик — спать.

Немец надвинул на лицо капюшон и, похоже, тут жевыключился. Витька просто не мог себе представить, что можно вот так — спать в виду врагов.

— Спи, дубина, — улыбнулся Джек, — пока можно.

Витька решил послушаться. «Не усну,» — подумал он, закрывая глаза — и…

…проснулся от прикосновения к коже за ухом. Эрих полулежал рядом, глядя на него; Джек спал поодаль.

— Дежуришь час, — сказал немец.

— Пока ничего? — спросил Витька, незаметно потягиваясь всем телом. Немец покачал головой, вновь натягивая капюшон — и Витька остался один на один с мыслями и воспоминаниями, промозглым холодом и мокрым лесом, в котором всё так же ходили часовые, охраня макеты техники…

Мысли текли медленно, плавно — мысли о доме, о родных… но их всё больше забивали другие — о том, что он будет делать в лагере, когда они вернутся туда.

Ветер улёгся, и пошёл снег. Настоящий — белый, плавный, пушистый снег, который скоро перестал таять, ложась наземь. Витька знал от друзей, что он всё равно скоро потает — но сейчас медленное движение хлопьев напоминало ему Россию. Старшие снега не любили и даже боялись. А Витьке он в общем-то нравился — главное, чтобы после него всегда приходило солнце… Без снега в снежки не поиграешь и вообще…

На КПП откуда-то подскочил джип, затормозил, потом — проехал и скрылся где-то среди макетов. Снег всё падал, выбеливая землю, часовые ходили, накинув капюшоны неуклюжих брезентовых плащей… Они были похожи на какие-то странные чучела из жутковатой сказки.

Впервые в жизни Витька ощутил, что такое — смотреть на живых, которые уже, в сущности, мёртвые. Если честно, не очень приятно — ходят, дышат, а потом…

Выстрел из гранатомёта прозвучал неожидано чётко — и тишина исчезла. Звуки вспыхнувшего ожесточённого боя перебила близкая сирена — заунывный протяжный вой оглушал, полностью забивая всё остальное. Куда-то бежали махди, выскочили два джипа с пулемётами…

Будить никого не понадобилось. И Эрих, и Джек уже «подкинулись». Джек, почёсывая скулу, сделал вывод:

— Пойдём через КПП.

— Напрямую?! — весело удивился Эрих. — Согласен.

Витька поразился. Через КП?! Сейчас, во время тревоги?! Они что, одурели?! Но он уже уяснил — лучше промолчать, если не понимаешь, чт ок чему. Умнее. Если старшие товарищи прут на минное поле — значит, так надо; а он может только следовать в кильватерной струе.

Они добежали до КПП бегом, совершено спокойно проскочив мимо разворачивающегося джипа, набитого махди. Джек прыжком влетел в дверь КПП и с ходу вогнал ствол под дых поднявшемуся часовому. Эрих, вбежавший следом, легко перемахнул барьер и вырвал штекер полевого телефона:

— Опа! Сидеть, — телефонист плюхнулся на место и посерел. — И тихо сидеть.

— Джек! — вошедший последним Витька обернулся через плечо. — Джип! Сюда жмёт!

Джек указал на угол за дверью, сам отступил за тсойку, Эрих — тоже. Витька вжался в угол.

— Ти-хо, — повторил Эрих, пошевелив красноречиво стволом пулемёта.

— Водитель в джипе, один бандос — тоже… это «береты», — докладывал Витька, осторожно выглядывая в окно. — Сюда двое идут… оба махди!

— Вик, младший твой, — бросил Джек. — Не церемонься, он нам не нужен.

Витка почувствовал, как в висках гулко запульсировала кровь. Тихо — это ножом. Ну да, конечно. Чем ещё. Всё так, он же это знал, он это умеет, его этому учили…

— Держи, — Джек вдруг быстрым движением перебросил ему нож. Витька успел его хорошо разглядеть — линная, изогнутая рукоять из какого-то волокнистого материала, широкое, не очень длинное лезвие…Большего разглядеть или что-то спросить он уже не успел.

— Штаб мне! — рявкнул, входя, махди — видимо, «эмир». Шагнул вперёд, встретился взглядом с почти дружелюбно глядящим на него Джеком, тоже посерел и закашлялся: — Кзак-ак… — а потом готовно опрокинулся — Эрих точно, коротко ударил его за ухо, а Джек подхватил, не дав грохнуться.

Шагавший следом махди схватился за кобуру. Но Витька — словно уже сотни раз делал это всерьёз, а не на тренировке — захлопнул дверь тычком ноги, не показываясь в проёме, и, шагнув за спину махди, левой рукой обхватил его за лицо и завалил спиной на бьющую навстречу падающему телу правую.

Почкой на нож.

«Хорк,» — тихо сказал махди, содрогнувшись всем телом. Выгнулся, стукнул каблуками в пол, снова дёрнулся. Витька вырвал нож, и он вышел неожиданно легко — вместе со струёй крови, а вторая струя ударила ртом, едва Витька отнял ладонь. Такая, что залила дверь и пол.

— Опускай его, — выдохнул Джек, ловко крутя руки оглушённому.

— Тошнит, — с трудом сказал Витька, глотая кисло-сладкую, густую, как расплавленный свинец, слюну. Труп мягко, безвольно выскользнул из его рук, кровь всё ещё текла под сапоги, скапливалась тёмной лужей с бурлящими пузырьками. Витька внимательно вгляделся в эту лужу, нагнулся зачем-то ниже — и его стошнило на труп водой, консервами и желчью. — Вот ведь… — почти удивлённо сказал он, сплёвывая — слюна никак не хотела течь.

— Что?! — бешено спросил Эрих, перемахивая стойку. Телефонист и часовой лежали вповалку в такой же луже, и Витька снова ощутил спазм, но пустому желудку больше нечего было вытолкнуть, и мальчишка лишь подавился мерзкой открыжкой. Эрих оттолкнул его плечом, оглянулся на Джека. Англичанин кивнул, ловко взваливая пленного на плечо.

— Водитель — твой, — бросил Эрих, перехватывая финку за кончик перепачканного кровью клинка. — Быстро.

Витька кивнул. Он совершенно ничего не соображал, мысли, чувства и желания отсутствовали, но лагерь вколотил в него привитые ещё с раннего детства рефлексы боя, и он выдернул из чехла на ножнах тесака «робинзон». В лагере он хорошо метал ножи…

— Быстро, — повторил Эрих, пинком распахивая дверь. Финка свистнула в воздухе, вырвавшись из его руки — и «синий берет» в джипе, исказив лицо, схватился за рукоять — финка вошла в горло слева, из открывшегося рта вместо крика свистнула кровь. «Шшшихх…» — прошуршал «робинзон», вырвавшись из пальцев Витьки и стремительно вращаясь в полёте. Водитель хлопнул себя по лицу и вывалился в тающий снег, в грязь под ним. нога, оставшаяся в кабине, несколько раз дёрнулась.

— Быстро, — Эрих словно забыл все остальные слова. Они перебежали к машине; немец сбросил ногу и, прыгнув за руль, включил зажигание. Джек перебежал следом, свалил на заднее сиденье пленного. Витька, спеша, наклонился над водителем. На месте левого глаза у него торчал торец ушедшего почти на всю длину «робинзона». Витька ухватил её только со второго раза и выдернул, как занозу — потянулись какие-то слизистые нити…

— Едем, — он перевалился через дверцу, и Эрих рванул с места.

— Выкинь суслика, — бросил он и тут же спохватился: — Постой! Дай финку.

Витька, поднатужившись, вывалил «за борт» убитого махди, и труп покатился в сторону, как странная кукла… Потом, отцепив фляжку, жадно прополоскал рот, горло и сплюнул.

— Стошнило, — словно извинясь, сказал он.

— Ерунда, — Эрих лоихо вертел руль. — Где встречаемся?

— То есть как? — не понял Витька, но потом сооразил, что вопрос адресован Джеку.

— Иди к жабе! — не очень вразумительно крикнул тот и, сделав знак Витьке, на ходу выскочил из на миг слегка притормозившего джипа. Мальчишка прыгнул за ним, чуть не упал, но удержался на ногах и даже не отстал от капрала — согнутая спина его мелькнула впереди, у кустов.

Когда Витька подбежал, Джек уже целился в одного из часовых, всё так же ходившего у проволоки.

— Бей по всему, что движется, — приказал он. И первым дал короткую очередь.

3

План вдруг стал ясен Витьке, и он чуть не засмеялся — настолько этот план был изящен. Судите сами! Кто-то атакует на дороге машину… или колонну. Тревога! Одновременно (почти) атаке подвергается «расположение САУ», причём в неразберихе не поймёшь сразу, что «атакуют» всего два человека. Вывод? Атака на дороге — отвлекающая, северяне «купились» на приманку. В той суматохе сразу не заметят, что пропал эмир. Силы, брошенные на дорогу, оставляют Елену в покое, мчатся сюда. И Джек с Витькой «срываются» — двоим оторваться легче! Правда, Витька забеспокоился: а не подведёт ли он Джека?

Джек то стрелял из автомата, то из подствольника, даже не особо целясь. Витька тоже строчил, в упоении опустошая ленту и хохоча во всё горло в како-то пьяном угаре. Оба перебегали с места на место, и наконец Джек завопил:

— Вик, мотаем! Машины!

В самом деле, по дороге, взмётывая грязь, мчались несколько бронемашин, густо обстреливая изо всего, что стреляет, всё, казавшееся подозрительным. Витька увидел, как вверх летят кусты с клочьями дёрна, падают, словно пилой срезанные, нехилые деревца… Всё тот же инстинкт подсказал — держаться за капралом, и Витька угадал. Джек влетел с разгону в узкую ложбинку, заросшую каким-то колюбчим кустарником.

«Пригибайся!» — показал он рукой и заскользил над самой землёй, предоставив Витьке тыкаться в поясной рюкзак шлемом. При этом Джек успевал оглядываться, чтобы проверить — не отстал ли младший? Бежать было трудно — ветки дёргали за форму и одежду, сапоги скользили по грязи. Витька удивлялся потом, что всё ещё не грохнулся — казалось, что каждый шаг — последний, и сейчас он в рост растянется в этом болоте…

Лощинка вывела к ручью, по которому Джек уже не бежал, а шёл, осторожно передвигая ноги и то и дело прислушиаясь. Звуки стрельбы и взрывов исчезли, и, наконец, капрал присел на береговой выворотень, указав место напротив Витьке.

Мальчишка сел с удовольствием. Положив пулемёт на колени, потёр икры, прополоскал рот водой из ручья. Джек стащил с головы шлем и подвигал челюстью. Потом прислушался к чему-то — лицо капрала стало задумчивым. «Странно, — подумал Витька, следя за ним, — он мне казался неприятным парнем, замкнутым таким… А он отличный парень. Что он там слушает-то? — Витька прислушался тоже. — Глухарь?! Он слушает глухаря?!»

Да. Похоже, что Джек увлёкся звучавшей неподалёку песней этого — ещё одного — переселенца с Севера. Странной, дикой песней… «Дрок. Дрок. Тр-р-р, дрок, др-р, о-ок!» «Значит — людей близко нет, — отметил Витька, — раз птица спокойна…» И ощутил, как расслабляются напряжённые мышцы.

Выражение лица Джека внезапно изменилось — словно перетекло в иную форму. Он по-прежнему вслушивался, но уже без малейшей расслабленности. И Витька тоже прислушался снова.

«Фр-р-р! Фр-р-р! Фр-р-р!» «Что такое? — мальчишка напрягся, и память подсказала: — Да куропатки же! Взлетают куропатки! Но как же…»

«Куропатки,» — просигналил по руке Джек. Витька кивнул и ответил: «Человек?» Теперь кивнул Джек: «Сиди тихо. Очень.»

Витька больше не кивал. Он окаменел на корне.

Стук копыт по мягкой, раскисшей земле смазывался. Витька мог сказать, что до всадников примерно полкилометра, не больше.

«Трое верховых, двое пеших, — просигналил Джек. Двигались только рука и глаза. — На край. Быстро. Тихо.»

Они выбрались на край лощинки и легли, замаскировавшись кустами. Витька убедился, что Джек не ошибся — совсем близко между деревьями ехали шагом трое махди, чуть впереди — шли двое пеших с выпсуками на шлейках.

— Задачка, — теперь уже вслух, но очень тихо сказал Джек, — как от пятерых махди отнять трёх лошадей, чтобы в результате остались двое штурмовиков?

— Нам нужны лошади? — осмелился спросить Витька. Джек кивнул. — Ну так подстрелим этих…

Вместо ответа Джек указал куда-то вбок. И Витька увидел — сразу — вторую группу, двигавшуюся по опушке рощи в полутора километрах от них.

— Я не очень хорошо мечу ножи, — пробормотал Джек. — А ты хорошо стреляешь из пистолета? — Витька кивнул. — Нет, тоже не годится… Давай-ка попробуем свернуть им шеи. Всадники мои, пешие — твои, зверюг делим по-братски.

Витька кивнул и снова достал «робинзон». Удобней устроил его в пальцах, оценил расстояние до приближающейся группы. Выпсуки трусили зигзагом — явно без следа, сильная сырость им мешала — опустив свои лохматые головы к земле. По временам слышались пофыркиванье и лёгкий хрип…

«Всадников я не вижу. Не вижу,» — повторил себе Витька, покосился на лицо Джека. Он держал в руке финку — по-шведски, остриём от себя.

Всадники и собаки поравнялись со штурмовиками, лежащими в кустах. Витька различил форму пряжки на подпруге, когда крайний из всадников, разведя ноги, подтолкнул свою небольшую лошадку под бока пятками.

Джек зашуршал кустами. Махди замерли, послышался негромкий, неразборчивый разговор, и оба выпсука с хозяевами, повернувшись, заспешили прямо на звук. Всадники перебросили в руки автоматические винтовки, и Витька секунду заворожённо смотрел в чёрные дула, даже не соображая, что Джека рядом уже нет.

Совсем близкий волчий волй послышался из-за спин всадников. Храпя и визжа, как бешеные, лошади встали на дыбы, выпсуки повернулись, подимая шерсть на холках и глухо рыча, их хозяева тоже оглянулись…

…Витька метнул нож, поднимаясь и уже прыгая. Он успел ударить одного выпсука тесаком по голове и пнуть другого в грудь раньше, чем обернулся второй пехотинец — первый, что ближе, падал на спину, зажимая окровавленной ладонью горло.

Но расстояние всё-таки было большим. Пехотинец, повернувшись, больше инстинктивным, чем сознательным движением вскинул винтовку — и тесак взвизгнул о сталь ствола. Витька бешено вскрикнул от разочарования и, не давая махди выстрелить, ударил снова — уколол. Клинок скользнул по щеке врага, и она залилась кровью. Витька вскрикнул снова. Им владело единственное безумное желание — убить, желание, вытеснившее все остальные чувства. Махди снова попытался выстрелить, но третий удар оказался точным — короткое сопротивление чужого тела, скрежет стали о кость, и махди, открыв рот, рухнул на жухлую траву, заливая её кровью из перерубленной шеи…

…Двое всадников лежали в грязи. С третьим — спешенным — Джек рубился на клинках. У махди был искривлённый недлинный клинок грубой ковки. Витька даже замер на месте — он странного чувства, не то ужаса, не то восхищения. Вот Джек споткнулся, ноги разъехались на грязи, Витька, опомнившись, рванулся вперёд… но бросившийся на англичанина махди вдруг захрипел и, согнувшись пополам, сделал судорожный шаг куда-то в сторону и повалился наземь.

— Охой! — рыкнул Джек — оказывается, он успел рубануть врага по животу. Повернул к Витьке лицо — с раздутыми ноздрями, со звериным бешенством в глазах. Моргнул и спросил ножиданно:

— Верхом ездить умеешь?

— Ага, — кивнул Витька. — Я в школе учился ещё…

— Отлично. Прости, что с выпсуками не помог. Не ожидал, что так выйдет…

— А? — Витька оглянулся. Оказывается, одного зверя он зарубил, а второй валялся на боку в странной изломанной позе. Очевидно, пинок ногой оказался удачным… — Да ерунда…

— Едем, — Джек уже поймал узду одного из коней. — Скорей, а то опоздаем.

— Куда? — поинтересовался Витька, подхватывая вторую уздечку. Лошади вели себя вполне смирно. Джек не ответил, и Витька не стал переспрашивать, а просто прыгнул в седло с упором на вытертое стремя.

Лошадки были помельче — значительно — чем рысаки конной школы, где занимался пионер Витька Ревок. Джек оценил:

— Ловко. Еёй бы понравилось…

— Кому? — удивился Витька.

— Так… — поморщился Джек, словно у него что-то болело. Толкнул коня каблуками: — Давай!

4

Галопом они скакали минут десять, потом перешли на рысь, временами подбадривая коней тычками и шлепками. Потом поехали шагом, покачиваясь в сёдлах.

Джек искоса наблюдал за Витькой. Пулемётчик выглядел тем, кем был — мальчишкой. Вздёрнутый нос, пухлые тёмные от обветренности губы, высокий лоб, решительный подбородок… Русские были красивым народом, это Джек знал. Хотя его народ с его точки зрения был, конечно, красивей. Да и обманчива внешность… «А у него должна быть девчонка, — подумал Джек, разглядывая рядового. — Такая же, как моя Стелла…» Неожиданно почти физической болью пронзило грудь. Джек скрипнул зубами.

— Ты что? — быстро повернулся в седле Витька. Капрал покачал головой:

— Да ничего, Вик… Скажи, а у тебя есть девчонка?

— Н… нет, — Витька растеряно моргнул, вопрос был неожиданным. — То есть… ну… я на танцах целовался много раз, но… — он покраснел. — Настоящей нет… пока.

Кажется, он ожидал и продолжения разговора. Но Джек просто кивнул. как будто на свои мысли отвечал — и Витька больше не заговаривал с ним.

Скоро должна былап наступить ночь. Прекратился снег, но серая хмарь облаков висела совсем низко. Неожиданно резко потеплело, дымка испарений появилась между землёй и облаками, затянула всё вокруг призрачной завесой. Копыта лошадей шлёпали почти бесшумно — клаф… клаф… клаф… клаф… Джек иногда приподнимался в стременах, всматривался в серый сумрак — и наконец довольно хмыкнул:

— Жаба.

Витька почти сразу понял, что же имел в виду англичанин. Над каким-то ручейком нависала скала, которой время, ветер, жара, а потом — снег и дожди придали сходство с жабой, сидящей на листе кувшинки. Видны были выпученные глаза и раздутое горло. Джек поднёс ладони ко рту — и послышался печальный прик совы. Двойной, которому откликнулась — один раз — вторая сова, и из-за скалы появился Эрих. Немец улыбался и похлопывал по стволу пулемёта ладонью.

— Салют. Где добыл лошадей?

Джек соскочил наземь, не отвечая:

— Джип где?

— Утопил, — Эрих махнул рукой куда-то в сторону. — А сам с этим мешком дерьма спрятался под скалой. Пришлось его слегка побить… — немец печально задумался. — А то он орать пытался.

— Махди нас ищут, — Джек шлёпнул коня по крупу. — Надо найти наших и шагать на соединение с Мальвони.

— Пошла! — Витька тоже толкнул свою лошадь в круп. Джек мельком на него взглянул и приказал Эриху:

— Тащи эту дрянь сюда. Развяжи ему ноги, пусть сам идёт.

Эрих кивнул и выволок из-за скалы пленного со скрученными у лопаток руками — петля шнура была наброшена и на шею. Эмир выглядел сильно пришибленным и явно готовым сотрудничать.

— Вздумаешь убегать — перешибу ноги, — предупредил Джек. — Всё, вперёд. Я первый, Эрих — замыкающий, Вик конвоирует пленного.

* * *

В ночи ты всегда один, даже если рядом друзья. Витька еле видел спину конвоируемого и не слышал ни шагов, ни дыхания остальных. Пленный видел Джека и шёл за ним — в сущности, непонятно было, кто кого конвоирует во всей этой процессии. Но монотонный ритм движения заворожил мальчишку, и он не сразу смог остановиться, когда Джек замер, а Эрих подошёл сзади вплотную. Витька даже вздрогнул, услышав голос англичанина, похожий на дыхание:

— Вокруг нас ходит волк.

— Я думал, мне показалось, — так же еле слышно отозвался немец. — Что ему нужно? Их же тут почти нет.

— Значит, с севера забежал. Похоже, одиночка.

— Вервольф? — Витька увидел, как немец сделал знак Молота. Джек выдохнул:

— Иди ты…

«Вервольф — это же оборотень?! Они что — серьёзно?! — заметались мысли в голове Витьки. — Ерунда какая… а я его не то что не вижу, я его даже не слышу… в горло сейчас вцепится…»

Джек потянул носом воздух — так, что послышалось сопение. Сказал напряжённо:

— С-тран-но-о… Запах я чувствую. Мокрая шерсть… Но там ещё… что-то…

Витька тоже принюхался. Пахло мокрой землёй, талой водой, дальним ветром, сыростью. И — сигаретами.

— Табак! — шёпотом крикнул он. — Табаком пахнет!

— Чёрт… — прошелестел голос Джека. — За-са-да… Впереди. Волк между нами и засадой. Ну точно, табак…

— У тебя что — насморк? — спросил Эрих. И умолк.

Стало очень темно. Очень тихо. И страшно. Обострившимся чутьём Витька ощущал, что Джек сбит с толку, не знает, что делать, и растерянность командира породила начало паники. Он почувствовал, как начинают сами собой постукивать зубы. Пленный пятился, прижимаясь к конвоирам — он тоже чего-то боялся.

Джек молчал. Он ориентировался хорошо, но сейчас кратчайшая дорога к цели вела через засаду, а искать новую ночью — чревато. Чтобы успокоиться, капрал поводил ладонью по цевью автомата. Потом — посмотрел вперёд.

В шаге от его паха находилась морда волка.

Волк был огромен. Он жмурился, словно от сильного света. Влажный чёрный нос слегка подёргивался. Губы — плотно сжаты, но под ними угадывались мощные клыки. Могучая шея, широкая грудь, покрытая густой шерстью и длинные ноги свидетельствовали о том, что зверь и правда с севера. И что он очень силён.

Джек замер. Эрих и Витька схватилась за ножи. Пленный почти неслышно заскулил.

Волк поднял большую лапу и царапнул колено Джека. Англичанин вздрогнул, ощутив в аккуратном толчке — насколько силён зверь. Толчок повторился. Волк зевнул, встряхнув головой и показав наконец устрашающие клыки. Потом повернулся, посмотрел через плечо на людей, зевнул снова и потрусил в темноту.

Джек облизнул губы. И шагнул за зверем.

* * *

На Майкла натолкнулись совершенно неожиданно — буквально лоб в лоб. Тот — без куртки и РЖ — мылся в ручейке, и выглядело это дико, а сам Майкл был каким-то смущённым, словно — подумал Витька — он делал что-то недозволенное и еле-еле успел заняться непредосудительным делом, но не уверен, что его не раскрыли.

— Обалдеть! — выдохнул Джек. — Тебе чего, делать нечего?

— Да-а… — Майкл пожал плечами. — В грязь грохнулся.

— Наши где?

— Тут, рядом. Удачно, что вы на нас вышли, — Майкл поднял свою куртку, стал натягивать её. — Они засаду устроили, мы не знали, как предупредить.

— Засаду мы обошли, — Джек не стал вдаваться в подробности, но Витька заметил, что он украдкой озирается по сторонам. Волка не было, как сквозь землю провалился.

А ещё Витька заметил, что куртка у Майкла была чистой. И почти сухой.

Ни в какую грязь он не падал.

5

Ника ранило, когда они отступали от дороги, и махди начали обстреливать лес минами. Два осколка попали в живот, один — в правое бедро, ещё один — в правую ключицу, переломив её. Ник ещё каким-то образом пробежал около милометра, таща пулемёт — и свалился лишь когда остановились все. До установленного места его тащили на руках — носилки делать было некогда. Ник потерял сознание ещё во время остановки и в себя не приходил. Он лежал прямо в грязи, а опустившийся рядом Пётр то и дело вытирал с лица Ника пот комком марли.

— Тяжёлое ранение, — сказала Елена. — Он может умереть… Пленного привели?

Джек кивнул. Потом коснулся ладонью плеча болгарина:

— Вставай, Питер. Его надо нести. Мы его спасём. Спасём обязательно! — болгарин поднял голову, в глазах светилась смешанная со слезами надежда. — Канадцы — крепкие парни! Идём…

* * *

«Вагон» в сопровождении двух «хенгистов» возвращался на базу. До рассвета оставалось около получаса, в салоне царила темнота, но Витька знал, что на полу, у их ног, лежит на носилках под полевой капельницей Ник, а подальше — двое парней из 1-го отделения.

Они погибли в перестрелке днём…

…Чтобы не думать о длинных мешах оливкового цвета, Витька громко вздохнул и обратился к Джеку:

— Слушай, а глухарь?

— Что глухарь? — в голосе капрала было удивление.

— Тот глухарь — он же п… ну, пел. А мы едва не прозевали патруль.

— А, да! — Джек тихо засмеялся. — Вот слушай. Глухарь, когда токует — поёт — ничего не слышит. Как етсь глухарь! Поэтому на него никогда нельзя ориентироваться, если следишь за лбстановкой. А я его просто слушал…

— А-а… Джек, а чей нож ты мне дал?

— Понравился? — кажется, Джек улыбался. Витька кивнул:

— Очень.

— Оставь себе.

— Даришь?

— Нет… — Джек помедлил. — Это не моя вещь… и не подарок это. просто отдаю.

— Чей это нож? — тихо и настойчиво спросил Витька, доставая его и проводя пальцем по выборке.

— Эндрю, — коротко ответил Джек. И пояснил всё-таки: — Русского гитариста, моего друга. Хороший нож.

Кажется, Джек хотел добавить, что носить этот нож нужно с достоинством, не посрамить памяти прежнего хозяина… Но в этот миг застонал Ник, и Джек опустился на колено рядом с ним.

— Потерпи ещё немного, дружище, — попросил он, — мы уже летим, чувствуешь?

— Джек, — тихо позвал Ник, нашаривая в темноте ладонь англичанина, — вы взяли языка?

— Взяли, взяли, потерпи… — ласково проговорил Джек.

— Джек, — канадец что-то проглотил. — Её зовут Клэр. Клэр Ингрэм. Если я… напиши Клэр Ингрэм.

Джек выругался, но Ник этого уже не слышал — он снова потерял сознание.

* * *

Витька тоже нёс эти носилки — в очередь, как все, и ничего в этом не было необычного. Но Витька на всю жизнь, навсегда запомнил эту тяжесть, давящую на плечи — тяжесть раненого, истекающего кровью товарища. Когда несёшь его и слышишь редкое, со всхлипами, дыхание, и радуешься ему — значит, жив…

…Ник выжил.

6

Декабрь ознаменовался наступлением… тепла. Можно было только удивляться, как за какую-то неделю бешеные ветры сдули сырость и снег, зазеленела земля, оделись листвой кусты и деревья, и почти каждый день проглядывало в несущихся тучах солнце.

Кроме того, Джеку исполнилось семнадцать, а Эриху — с разницей в два дня — девятнадцать лет, и выяснилось, что Кайса отлично умеет готовить. Парни, которых они с Еленой вышибли из палатки, не обращая внимания на смех других отделений, клянчили «попробовать», что они там наготовили. Но девчонки стояли стеной, пока не «оформили» стол на весь взвод — это было первое за долгое время празднование дня рождения.

Заодно отметили и продолжающееся на фронтах наступление. После взводных посидлок отделение уединилось в блиндаже на «домашние посиделки». Витька, попробовавший самогона, ощутил себя очень добрым, лчень хорошим, а всех вокруг — настоящими друзьями. Он, сбросив сапоги, завалился на кровать и лениво следил, как пикируются Эрих и Елена, как Пётр что-то стругает ножом, а Кайса смотрит ему через плечо, как Майкл, держа гитару на коленях, рассказывает о своём отряде, в котором он воевал в Америке…

— … а он кричит во всю глотку: «Там командиру плохо! Санитарку зовите!» ему: «Да нету её!» А он в ответ: «Зовите повариху, тоже сойдёт!»

Все эти люди, о которых рассказывал остальным каждый боец отделения — все они тоже жили в этом блиндаже, хорошо все были знакомы, являлись общими друзьями или недругами. Все знали, что Эльза боится мышей, а Эйно берёт призы в гонках на вездеходах. Всем было известно, кто такой дед Петко, а старый вояка дед Фостер вообще воспринимался, как старший наставник всего отделения. Петроград и Донкастер, Шарлеруа и Киттиля, Ловеч и Вупперталь — они как бы соединялись в один большой, весёлый, солнечный город, который стоило защищать, о котором приятно было вспоминать…

… - А там на берегу — брошенный луна-парк, — говорил Майкл. — Странно так… Я на колесо обозрения забрался, оттуда видно в океан — далеко-далеко…

— А у нас отдыхают на берегу старого канала, — вспомнил Жозеф. И посыпались воспоминания — кто, как, где и когда отдыхал.

— Я вот думаю, — неожиданно сказал Джек, когда вал воспоминаний подсхлынул, — а ведь кое-кто из нас и сейчас мог бы быть дома…

На него опасливо уставились сразу несколько пар глаз. Джек коварно усмехнулся. И неожиданно спросил:

— Дэниэль, а ты-то что заторопился в армию?

— За новыми ощущениями, — пояснил тот солидно. Кто-то присвистнул. Елена вспомнила:

— У меня приятель был — Павлик Хотюшкин. Мы ещё до школы вместе играли… Так вот он в Манчжурии воевал. Ну и ему ногу срезало пулемётом — выше колена, правую… год назад. Остался парень в неполных семнадцать лет калекой… — Витька поморщился, беспокойно повозился, но Елена продолжала: — Пришёл он домой и лдвинул насчёт трудоустройства. А там сидит такое странное мурло. И делает Пашке козью морду: «Есть место дворника.» А дворник — это ж весь день на ногах. И главное, анкета-то перед этим мурлом лежит! Павлик говорит вежливо: я, как видите, на одной ноге прыгаю. А тот столоначальник и говорит: «На вас всех сидячих мест не напасёшься. Я тебя в шестнадцать лет воевать не посылал!» Взял Паша эту морду за химо, — Елена показала, как, — и вышиб в коридор вместе с дверью.

— И? — с интересом спросил Дэниэль. Елдена пожала плечами:

— Оштрафовали. В пользу пострадавшего.

— Правильно вообще-то, — заметил Дэниэль. Елена кивнула:

— Вот и я считаю — что правильно. Пашка на эти деньги себе велосипед купил с электромоторчиком.

Хохот и свистки обрушились лавиной. Никто не знал Пашку Хотюшкина, но он был из них, из солдат, из Рот — а значит, был он хороший парень. Елена продолжала:

— Сейчас он в той конторе и работает. А столоначальник наш — в жилкомхозе на ответственнейшей должности дворника. Говорят, у него неплохо получается.

Снова хохот. Дэниэль хотя тоже смеялся, всё-таки возразил:

— Но это же неправильно. Как же быть с законами?

— Закон — это мы, Дэн, — сказал Жозеф. — Время, закон, воля — это всё мы, постарайся понять. Нам слишком солоно пришлось в прошлом — нам, Человечеству — потому что нам вдолбили, чт осправедливость добывают поднятием руки строго с определённого возраста. Но это не так. Её завоёвывают, и тот, кто не осмеливается биться за неё — теряет право на справедливость. Она не общее достояние. Она достояние бойцов и победителей.

— А как быть с теми, кто умер и кому она уже не нужна? — настаивал Дэниэль.

— Никак, — отрезал Жозеф. — Мёртвые мертвы.

— Не надо ссориться, вы чего? — выступил в роли миротворца Витька. Жозеф посмотрел на него удивлённо:

— А с чего ты взял, что мы ссоримся?!

— Это точно, — подтвердил Эрих, — когда наш брат ссорится — у столов крылышки вырастают… Майкл, ты бы спел — что ты её обнял, как спасательный круг?

Майкл, как и Андрей, петь никогда не отказывался. Он секунду подумал, потом улыбнулся, хлопнул по гитаре ладонью… И очень тихо, но очень ясно проговорил:

— Ленивое солнце не слепит глаза,

В лесах — щебетанье птах,

Но скоро над ними пройдет гроза.

Ведь завтра — в моих руках…

А потом — ударил по струнам, словно рванув затвор пулемёта…

— Нет, солнце над нами ещё не взошло,

Не видно над миром зари…

Но время — о, время наше пришло!

Вставай и винтовку бери!

Меж мёртвых деревьев потоки бурлят,

Но в тучах — лучей вижу взмах!

То Солнце и Свет призывают солдат —

И Завтра в наших руках!

Чтоб голод от детских кроваток бежал,

Чтоб пчёлы звенели в садах —

С оружьем в руках я из ада восстал —

И Завтра в наших руках!

О Родина, Мать, час великий пришёл —

И мы выходим из тьмы!

Ведь Завтра станет таким,

да, мир наш станет таким,

Каким его сделаем мы!^[416]

Он заглушил ладонью струны гитары и обвёл всех взглядом — внимательным, почти вызывающим. Кажется, хотел он что-то сказать — но тут гулко бухнула дверь.

Елена ойкнула. Пётр обрадованно заорал:

— Никола!

Все — разом — обернулись к выходу. Там стоял и улыбался Ник.

— Что за разгул? — спросил он весело, входя в блиндаж.

— Здорово, чёрт! — Джек первым вскочил ему навстречу.

— Тише! — Ник выставил вперёд ладонь. — Не обниматься! Ко мне в госпитале и так санитар приставал! Но как он уколы делал… — Ник мечтательно закатил глаза, — …шалунишка-а…

Но засмеялись не все. Елена внезапно перестала улыбаться и совершенно определённо сказала сухим тоном:

— Ясно. Не долечился.

Канадец покраснел и пробубнил:

— Да ерунда… живот режет немного… А ключица уже вообще срослась!

— Ну не идиот? — спросила Елена в пространство. — Ты не знаешь нашу службу и нагрузки, да? А если нам завтра в рейд? Тебя как — нести, или прямо сразу в лагере похоронить, чтобы не мучился?

— Да вытерплю я! Честное слово! — канадец умоляюще смотрел в глаза Елене. — Хелен… ребята, вы как хотите, я же не могу без вас…

— Как с лоуном объясняться? — задумчиво спросил Джек. — Ты же без сопроводиловки? — Ник кивнул. — Ну, я — как сержант…

— Ой, да и пошли вы все… — безнадёжно махнула рукой Елена. — Ты хоть сейчас-то ложись, не стой!

— Понял, до утра лежать буду! — обрадованно завопил Ник и поспешно свалился в кровать. Пётр тут же пересел к нему. Эрих показал на них глазами и сказал Джеку тихо:

— Прикипел…

Англичанин пожал плечами:

— Он же сопляк совсем. Младше Вика.

— А Виктор очень даже ничего, — заметил Эрих. — Подходящий.

— Хороший солдат, — согласился Джек. — А вот Дэн… — он поморщился. — Какой-то он странный всё-таки.

— По-моему, его просто не воспитывали толком, — неожиданно высказался Эрих. — Как там Энюрю говорил — мякина в башке. Но Хелен вон говорит, что в бою он себя неплохо показал.

— Да ещё не хватало, чтобы он трусом был, — хмыкнул Джек. — Эй, а Вик-то нализался, похоже! Кто его поил, черрррти?!

— Я в полной норме, — объявил Витька с кровати.

— Конечно, в норме, — согласился Эрих. — Ну-ка, до носа дотронься, а?

Витька попал себе пальцем в глаз, но не разозлился и не расстроился. Он вспомнил что-то смешное, но не мог вспомнить теперь, что именно. Елена между тем предложила:

— Завтра пойдём рыбу на пруды ловить?

Почти все согласились. Время от времени бесконечные наборы консервов молодёжи приедались. Тогда добывали свежее мясо или рыбу. Дэниэль ткнул в сторону Витьки и заметил:

— Он не идёт. Он встать не сможет.

— Это кто не сможет встать?! — возмутился тот. Дэниэль пожал плечами:

— Ты.

— Я?! Если я тебе не нравлюсь, — немедленно впал Витька в агресию, — то вставай и пошли драться! Пошли, пошли!

— Да куда тебе, ты же пьяный.

— Я не пьяный! — ещё сильней разобиделся Витька. — Пошли драться, козёл!

Елена подмигнула Джек и, подсев к Витьке, хлопнула его по плечу:

— Потом подерётесь, ага? Я напомню. А пока праздник не порти, хорошо? Вить, ну ты же меня уважаешь?

— Я? — Витька задумался и твёрдо сказал, даже попытавшись для верности кивнуть: — Уважаю. Ладно, пусть пока живёт.

— Ну… — Дэниэль, тоже рассердившись, начал подниматься, но тут в кармане у него требовательно заскулил его апаратик, и дружный смех потопил конфликт в зародыше…

* * *

27 тактических ракет были выпущены по Диффе ранним утром. Следом за пуском ракет обрушился десятиминутный шквал огня, а вместе с ним по наиболее важным узлам обороны бандитской «столицы» были нанесены бомбоштурмовые удары с воздуха.

В 5.20 началось новое наступление.

А рыбалка накрылась.

7

— Надо было тебе остаться, — сердито сказала Елена, поправляя патронатш к дробовику. Ник поморщился:

— Ла-адно…

Дэниэль вертел на тросике гранату, то вынимая её из кармашка, то убирая обратно.

— Кончится тем, что она рванёт, — не выдержал Жозеф.

— Ничего, у меня ещё есть… — рассеянно ответил Дэниэль, но гранату оставил и начал осматривать кассету с выстрелами.

— Хоть делом занялся, — одобрительно сказал Жозеф.

— Товарищ лейтенант! — позвала Елена. Скобенюк услышал, повернулся. — Куда мы всё-таки?

— Деревня Шагран! — заорал в ответ тот. — Опорный пункт врага в ближнем тылу! Летим, как тактический десант!

«Вагон» летел на большой высоте в сопровождении «хенгиста» — штурмовой вертолёт мчался чуть ниже, готовый защтить набитую десантом машину от любой угрозы с земли. Хотя «вагон» и сам по себе был далеко не беззащитен…

Штурмовые отряды делали своё обычное дело — врываясь в тылы врага, кроили оборону, взрывали, захватывали, уничтожали… 5-й штурмовой взвод не был исключением.

Витька, удерживая между колен пулемёт, с интересом наблюдал за несколькими необстрелянными новичками из 1-го отделения и отделения огневой поддержки — они ещё не были ни в боях, ни в рейдах. И теперь явно волновались — в красном утреннем свете солнца, ползущего по большой свободной от туч полосе неба над горизонтом, лица их казались неестественно румяными, но, когда вертолёт поворачивал, на мгновения уходя от света, становилось видно, что они на самом деле бледны. Остальные шутили, разговаривали, обменивались банками с лимонным соком, а Витьке внезапно стало жаль этих ребят. Он улучил миг и показал, ободряюще улыбнувшись, большой палец русоволосому парнишке, часто облизывавшему губы. Тот растерянно моргнул, неуверенно улыбнулся — и благодарно кивнул.

Быстро снижаясь, вертолёты промчались над дорогой, забитой горящей техникой и повозками. Обочины тут и там заваливали трупы. Словно жуткая стрекоза, на холме неподалёку сидел штурмовой вертолёт с разорванным хвостом, около него суетились ремонтники. Всё это мелькнуло за бортом — и тут же забылось, потому что один из пилотов, высунув большую очкастую голову из кабины, крикнул:

— Шагран, ребята!

— Так, — Скобенюк обернулся в салон. — Как там 2-е говорит? Чтоб нам провалиться?

— Точно, товарищ лейтенант, — за всех ответил Джек, — чтоб нам провалиться!

«Хенгист» резко ушёл вперёд, в сторону горящих домов. Ка-300 начал садиться. Лейтенант обернулся снова:

— Мазл! — рванул слух короткий выкрик, похожий на щелчок стартового пистолета.

Со свистом распахнулись сразу обе двери. Витька выскочил в бешено крутящуюся мешанину листьев, песка и вихрей разогретого воздуха…

— Миномёты — двадцать пятьт вперёд! Пулемёты — на 97-ю! 1-е — огневое прикрытие! 2-е — обход слева, 3-е — справа! Пьер — со вторым! Мазл! Мазл!

За спинами упруго захлопали тут же установленные 60-миллиметровки, и на фоне горящих домов начали распусктаься чёрные цветы разрывов. Один миномёт бил фугасками, другой — осколдочными. В плотном дыму пожаров косо мелькнул в воздухе боевым драконом «хенгист», поливающий деревню огнём…

По сигналу Елена отделение развернулось в боевую цепь. Витька прикрывал Жозефа с Дэниэлем, но стрелять ему пока не приходилось, они бегом приближались к околице за кустами. Кайса несколько раз останавливалась и стреляла — молча, но каждый раз на её лице мельком появлялось… ну, не удовольствие, но что-то, на него очень похожее.

Орудийные позиции были видны — бетонированная, не какая-нибудь, яма посреди деревни. При спуске-въезде в неё горела самоходка — настоящая, хоть и старая. Но отделение имело другую задачу — Елена быстро, на бегу, указала Жозефу и Майклу на два дома, ребята с ходу упали каждый на колено. Витька застыл сбоку от них, поводя стволом РПД.

Банг! Банг! Гранаты разорвались внутри домов, снося крыши, и отделение клином бросилось вперёд, стреляя изо всех стволов. Пьер, гранатомётчик с противопехоткой, бежал рядом с Витькой, и его гранатомёт выстреливал — снова и снова — куда-то вперёд и в сторону…

Несколько раз им навстречу и с боков выскакивали махди в разных степенях обалдения, с оружием или без — их сносили огнём, практически разрывая в куски — и даже не останавливаясь.

— Питер, окно!

Пётр, почти не поворачиваясь, выпустил в указанное Ником окно гранату из подствольника, потом швырнул осколочную — из соседнего окна длинно выпал пулемётчик, ствол его оружия ткнулся в землю… Вбежав в улицу, отделение рассыпалось по стенкам, прикрывая друг друга и переводя дух.

— Как бы нас сейчас минами не накрыли, — Джек цвиркнул сухой слюной, достал рацию. Жозеф и Дэниэль перебежали к углу, Витька — следом за ними, бросил в окно, оказавшееся рядом, гранату. Из двора через дверь начали стрелять, летела щепа, одна щепка с отчётливым тонким свистом вонзилась в глинобитную стену, как старинная арбалетная стрела.

— Кончай палить, слышишь?! — Витька почувствовал, что ему хочется смеяться. Подскочили Елена и Ник с Петром; сержант на бегу стреляла из дробовика по петлям, дверь обрушилась и, стреля во двор, все трое вломились внутрь.

3-е отделение со Скобенюком ворвалось в деревню с другой стороны, штурмовики кололи во дворах штыками ошалевших от обстрела и неожиданности махди. Из храма на центральной площали били два крупнокалиберных пулемёта, с отчаяньем обречённых не подпуская северян. Стены храма уже горели, на площади стояли несколько полыхающих машин, лежали трупы.

— Ник где? — спросил Джек, подбежав, у Кайсы, которая, положив ствол на обрушившуюся стену, выцеливала пулемётчиков.

— Там, — финнка показала чуть в сторону и вперёд. Ник, лёжа за остовом грузовика, поливал огнём храм. Пётр, полулёжа рядом, подавал ленту.

— Ублюдок чёртов, — прохрипел Джек и сплюнул. — Нарывается…

— Никак их не выкуришь, — пожаловалась Елена. — Майкл!

Как раз подползший к углу Майкл положил свою трубу на плечо. Елена, подтянув ремни шлема, предупредила:

— Сразу за выстрелом — бросок вперёд.

Бумп! Из двери храма выплеснулось пламя. Витька увидел быстро удаляющуюся спину Елены и, оттолкнувшись плечом от стены, бросился за ней. Он перескочил через остатки горящей повозки, не останавливаясь, выпустил в клубящийся огонь вперед длинную очередь, споткнулся, ускорил бег. Из огня, стреляя в ответ, выскочили двое, но тут же упали, окутавшись брызгами крови, покатились по ступенькам. Витька подпрыгнул, снова чуть не упал. Джек прыжками поднимался справа, на бегу стреляя из дробовика. Из пролома в стене высунулся ствол винтовки. Витька ударил внутрь прикладом, прыгнул в горящий храм. Попал ногами на что-то живое, оно хрустнуло, дёрнулось, а енеожидано высоченный махди с круглыми глазами замахнулся на Витьку лопатой, но завалился в дрожкую огненную лужу напалма; его застрелил лезущий в то же, что и Витька, окно Дэниэль — лицо у него было остервенелым.

Из глубины храма, от алтаря, из-за рухнувших перекрытий, стреляли махди. Справа в храм через пролома ворвалось 3-е отделение, рассыпалось по сторонам, но один из штурмовиков всё-таки рухнул, прижав руки к животу, попытался встать, выгнулся… Кто-то орал по-русски:

— Всех! Всех нахрен мочи! Мочи всех, ребята!

— Вперёд, разом! — это уже, кажется, был Скобенюк.

На середине храмастолкнулись… Неизвестно, оставался ли ещё Ала Шамзи в своей разорённом,горящем обиталище — но такой жертвой он мог бы быть доволен…

Витка с ходу получил в лоб прикладом и полетел наземь, а навалившийся сверху иштари, от которого ужасающе разило, вцепился мальчишке в горло скрюченными пальцами. Воротник жилета защитил горло, и Витька левой рукой дважды ударил махди в бок ножом, спихнул с себя. Рядом дрались, вырывая друг у друга автомат, Джек и двое мальчишек — заливавшихся соплями и подвывавших от ужаса. Витька, поднявшись на колено, ударил одного из них в пах ножом, тот вскрикнул, зажав рану, упал. Джек выпустил автомат — мелькнул кулак, и капрал тут же подхватил оружие, выпавшее из рук отлетевшего махди. Те из защитников храма, кто ещё оставался в живых, пытались выбраться прочь через развалины, но штурмовики, осатанев от рукопашной, стреляли им в спины, и никому уйти не дали…

— Раненых тащите наружу, — Скобенюк командовал от алтаря. — Начинайте зачистку, пленных сюда, к храму!

Мимо пронесли два трупа в форме Рот. Витька проводил их взглядом, очищая нож от крови. Без удивления увидел того русого паренька из вертолёта — с обалделым видом он стоял у развалин стены, туповато рассматривая свой окровавленный штык.

— Живой? — спросил Витька, подходя. Парнишка посмотрел на него, явно не узнавая, потом кивнул:

— Жи… вой, — он слова проглотил последний слог. — Вот… заколол.

— Кого? — Витька оглянулся.

— Вон… — с явным усилием парнишка указал на уткнувшийся головой в опрокинутую колонну труп. Витька толкнул его ногой, констатировал:

— Готов. Хороший удар… Да не кисни ты так! — и, хлопнув парня по плечу, заторопился — Хелен собирала отделение…

… - Где Ник и Пётр?

Расчёта действительно не было. Все заозирались, а Джек зло процедил:

— Доигрался…

Эрих резко свистнул:

— Ник! — и из-за угла грузовика завопили в ответ:

— Сюда-а!!! Скорей!..

…Ник усадил Петра к облезшему борту машины. Болгарин сидел мертвенно-бледный, но в сознании, губы посинели, глаза запали. Ник стоял коленями в луже крови и накладывал бинт слой за слоем на то, что осталось от ног второго номера расчёта. Белые хрусткие бинты тут же промокали, хотя Ник перетянул ноги Петра тросом.

— Очередью, — бросил Ник, не поворачиваясь, — из крупного калибра…

Застыло всё отделение. Левую ногу Петру оторвало ниже колена на ладонь, правую — в середине голени. Обрубки — с размолотой в кашу розовой костью, в лохмотьях кровавого мяса и ткани — лежали рядом.

На них всё ещё были обуты сапоги.

Именно это заставило Витьку оцепенеть в ледяном ужасе. Мозг отказывался воспринимать эту картину — обутые человеческие ноги отдельно от человека.

— Не повезло, — Пётр облизнул губы. По его белому лицу катились струйки пота, но держался он великолепно. — Это уже не склеишь… — он улыбнулся и, закрыв глаза, начал негромко насвистывать, потом кашлянул и попросил: — Не получается что-то. Елена, спой. Прости, Майкл, но сейчас надо, чтобы спела девушка…

Елена беспомощно огляделась, превратившись из сержанта в на самом деле девчонку — поражённую ужасом и жалостью. Глубоко вздохнула, и её голос, сперва задрожавший, почти сразу окреп, а все постепенно стали поворачиваться к ней, отводя взгляды от Петра, расслабленно лежавшего в луже крови, и сам он с усилием открыл глаза, и ребята из других отделений, вышедшие на крыльцо, застыли…

— …Не ярись ты, враг, и на россов ты не ходи войной.

Непокорен росс. Не отдаст тебе он земли родной.

Верен меч в руке, и надёжен щит, и стрела остра.

Духом крепок росс. И земля к нему, словно мать, добра.

Животворны цветы на родном лугу, там, где он родился и рос.

И в родном краю, на родной земле вечно жив и бессмертен росс!^[417]

8

Джек заметил, что с Дэниэлем не всё в порядке, когда они уже довольно давно двигались по улицам. Капрал пригляделся — солдат тщетно пытался справиться с бьющей его дрожью.

— В чём дело? — тихо спросил он, поотстав и поравнявшись с Дэниэлем. Тот поглядел ошалело, буркнул:

— Ничего, всё нормально, — но его сотрясла непроизвольная судорога.

— Колись, — голос Джека был приказным.

— Мне страшно, капрал, — вдруг сказал Дэниэль. Остановился, посмотрел в глаза Джеку, и тот понял, что Дэниэлю в самом деле непереносимо страшно. — Я только сейчас по-по-понял, что со мной может случиться то же, что с Питером. Мне оторвёт ноги, и я буду валяться в луже крови, — Дэниэль ронял слова, как сомнамбула, — а надо мной споют какую-нибудь чушь… Я так не хоче, капрал. Не хочу остаться калекой или умереть, я не хочу… — он затряс головой.

Джек нахмурился. Он желал Дэниэля, но в то же время в нём вспыхнуло опасение — если парень переломится окончательно, то он запросто может подвести в любой момент…

— По-моему, тебе стоит уволиться, — сказал Джек спокойно и тихо. — Ты сможешь пробыть дома ещё полтора года. Придёшь в норму.

— Что? — кажется, в Дэниэле поднялась гордость… и это было плохо, в такой ситуации гордость ведёт к неадекватной самооценке. — Ты хочешь сказать, что я трус?!

— Нет, — Джек положил руку ему на плечо. «Ты просто не годишься для армии вообще,» — хотел сказать он, но сказал: — Ты неплохо сражаешься. Но в таком состоянии можешь погубить себя и нас. Тебе лучше уволиться.

— Значит, я трус?! — заело Дэниэля. — И ты хочешь, чтобы все об этом узнали?!

— Дэн… — Джек улыбнулся и покачал головой. — Я ни слова никому не скажу, но ты подумай.

— Не о чем тут думать! — резко повернувшись, Дэниэль чуть ли не побежал по улице. Джек, глядя ему вслед, вздохнул:

— Хана.

Ему было всё ещё немного жаль Дэниэля. Но сейчас он вспомнил Петра. Ужасно. Вот это в самом деле было ужасно… калека в четырнадцать лет. Что ждёт его? Протезы, которые он станет отстёгивать на ночь. Искусанная подушка. Фантомные боли. Ужас в глазах матери. Девчонка… есть ли она у него? Скорей всего, она не бросит Петра. Но он всю жизнь будет мучиться тем, что он — груз на её плечах… За что? За что всё это?! неужели всё-таки — зря, неужели всё забудется, пройдёт, исчезнет, неужели зря все эти муки, кровь, грязь, нечеловеческое копание в гнилье, потеря кусков самого себя?! Четырнадцатилетние калеки, пятнадцатилетние убийцы, шестнадцатилетние ветераны — кем они будут, вернувшись на улицы своих городов? Какими, какими они будут?! Искалечить можно не только тело…

— Сражаться и умирать, — тихо сказал он. — Пока только сражаться и умирать…

…Витька всё ещё никак не мог отойти от увиденного. Поведение болгарина поразило мальчишку. Такое он раньше видел только в кино. А теперь воочию — что человек с оторванными ногами может улыбаться и просить спеть. Мужество Петра восхищало. Про себя Витька понимал — он бы так не смог…

«А Майкл? — подумал он, перешагивая через глыбу камня. — Майкл — тот смог бы… Его пытали огнём, а он молчал… Мне тоже хочется быть таким — но я…»

— Выходи, суки! — заорали слева в развалинах. Витька узнал голос Ника и взлетел на гребень осыпавшейся стены, держа автомат наготове. Ник орал возле полузасыпанного входа в подвал, держа пулемёт наперевес. — Выходи! Не хотите, да?! Майкл, тащи свою пушку!

Из дыры послышались крики, и наружу полезли махди. Это были не солдаты — старик какой-то, две девчонки с явными признаками мутаций, старуха, ещё какое-то существо вроде бы с… ребёнком?.. на руках… Они сгрудились у дыры, прячась друг за друга. Старик, протягивая навстречу Нику руки, что-то горячо говорил, приседал, лицо тряслось, а в глазах холодными плёночками леденел ужас…

— По подвалам прячетесь, твари?! — крикнул Ник. Витька ещё ни разу не видел у канадца такого лица. — Жить хотите?! Дышать хотите?! Ножками топать по земле, да?! Ввввот вам!!!

«Печенег» глухо взревел, выплёвывая огонь в упор. Старика бросило в кучу остальных. Свинец разрывал тела, мешал их друг с другом и с битой глиной стены…

Оцепенев, Витька увидел, как во двор бомбой ворвался Джек. Со страшным лицом он заревел:

— Отставить!!! — и обеими руками пригнул ствол пулемёта в землю, хотя было уже поздно.

— Пусти! — рыкнул Ник и резким, сильным движением ствола буквально отшвырнул капрала. Джек устоял на ногах, сжал кулаки. Канадец оскалился, пригнулся… Но во двор вбежал Эрих, бросился между сцепившимися, уперся им обоим в грудь расставленными руками. Немец широко, не вполне естественно, улыбался — так, что даже дёсны было видно отлично:

— Тихо! Тихо, тихо, тихо, вы что, ребята?! Вы что? Стоп. Хватит.

Джек сделал шаг назад, мотнул головой и пролязгал:

— Ланс!..

Ник тоже отступил, пристукнул прикладом пулемёта оземь, вздёрнул подбородок:

— Капрал!..

Джек чуть повернул голову, заметил Витьку, так и окаменевшего на стене, заорал:

— Ты чего здесь?! Пошёл отсюда!

— Е-есть… — выдавил Витька и неловко спрыгнул обратно, буквально столкнувшись с Жозефом, который тащил — точнее, пинал впереди себя — полумёртвого от страха пленного.

— Осторожней, — буркнул валлон. — Чего там?

— Да-а… — Витька вытер лицо ладонью. — Так… Это твой?

— Мой, — Жозеф ввалил махди ещё один пинок, тот ляпнулся лицом в стену. — В песок зарылся… — он выругался по-своему. — Жить хочет. Эй, — он стволом «двушки» развернул пленного к себе, перешёл на лингва-франка, — жить хочешь? Ну, скажи?

Махди что-то забормотал — жалкое, подтверждающее. Жозеф внимательно его слушал, потому выхватил пистолет:

— Добро пожаловать в ад! — и, приставив оружие ко лбу махди молниеносным движением, выкрикнул: — Бах!

Пистолет дёрнулся в его руке — даже Витьке показалось, что выстрел был, он вздрогнул. А у пленного закатились глаза, он сполз по стене наземь. На мешковатых грязных штанах расплылось тёмное пятно. Витька сморщился:

— Зачем ты так?

Жозеф дёрнул плечом, пнул махди под рёбра сапогом. Тот открыл мутные глаза, тихо захрипел, увидев надо собой лицо Жозефа и направленный в лоб всё тот же «брен тен».

— Ты умер! — засмеялся валлон. — Ты умер, ты на том свете — опля, видишь?! На том свете тоже есть мы, парни из Рот! Бах!

Махди завыл, повернулся на живот и начал слепо тыкаться в низ стены, словно стараясь укрыться в невидимой трещинке или норке. При этом он выл, выл и раз за разом обгаживался…

— Спятил, — Жозеф сплюнул. — А ну и ладно, добра-то… Пошли.

— Он что, сошёл с ума? — Витька спросил это сдавленно, с трудом отводя взгляд от корчащегося в пыли существа.

— Они трусы, — брезгливо ответил валлон. — А вот прятался он в сушильне. Там мясо сушёное висит. Много. Их же собственное мясо… — он хлопнул Витьку по плечу: — Пошли…

…Пленных сгоняли к остаткам храма. Их оказалось много, даже слишком, пожалуй — а кое-где ещё стреляли. На площади уже готовился взлетать вертолёт с погруженным ив него «двухсотыми» — четыре — и «трёхсотыми» — двое, если считать и Петра. (Побитых, поцарапанных, ушибленных было намного больше, но это всё ранениями не считалось, надёжная броня хорошо уберегала солдат.) Болгарин уже находился в наркотическом забытьи, но всё отделение всё равно стояло вокруг его носилок, пока их не погрузили и высокий сержант с красным крестом на шлеме и куртке не разогнал всех прочь от «вертушки».

В уцелевшем доме, тут же, у площади, Скобенюк развернул штаб — и Витька впервые в жизни увидел настоящий форсированный допрос. Его вёл Джек — тот самый Джек, который едва не подрался с Ником из-за расстрела местных. И теперь он, Джек, делал вещи, которые и в страшном сне не всякому приснятся. Сопровождалось это вопросами — Скобенюк задавал их совершенно обыденым, будничным тоном, и это было ещё страшней. Витька не выдержал и потихоньку ушёл за развалины и дальше — в улицу, без какой-либо цели.

Ближе к околице оказалось почти тихо. В отдалении стреляли, но это странно не мешало тишине. С лесной опушки тянуло ветерком — тёплым, пропитанным запахом леса… Витька прислонился к уцелевшей стене и замер так, бездумно глядя на лесную зелень. Ему хотелось сбросить шлем и РЖ, они ужасно давили, словно были сделаны не из пилемы и крамики с титаном, а из стали, и вдобавок — на пару размеров меньше нужного…

Витька вздохнул, пошевелился, оттолкнулся от стены и вернулся в улицу. Но не успел он сделать и десятка шагов, как до его слуха донеслись странные звуки — шуршание, стоны, что-то ещё непонятное совсем… Первое, что пришло мальчишке в голову — наверное, привалило раненого. Он вслушался, определяя, откуда доносится всё это и, взяв наизготовку автомат, скакнул за груду щебня.

И застыл, бесшумно и растерянно опустив оружие. Он чувствовал, как загораются уши, а рот пересыхает — катастрофически. В голове зашумело…

Перед ним был двор, с трёх сторон огороженный стенами, засыпанный обломками и пылью, с рухнувшим поперёк старым деревом. Вокруг колодцалежали оружие, снаряжение, форма… А на двух расстеленных куртках по эти самые странные звуки ритмично двигались тела парня и девчонки. Витька видел широкую мускулистую спину, рыжие волосы парня, широко раскинутые, напряжённые ноги девушки…

И ещё кое-что, на что смотреть было стыдно. Нельзя.

Витька приказывал себе уйти… но не мог сдвинуться с места. Он ничего не ощущал, он не хотел подглядывать — просто ноги приросли к земле намертво. Девчонка вдруг тихо закричала, парень прогнулся, издав невнятный звук… а потом опустился снова, и Витька услышал, как он дышит, и в этом дыхании были слова:

— Живы… живы… живы… — а девушка гладила его обеими руками по рыжему ёжику волос — руками со сбитыми пальцами.

А подальше, у стены, среди осыпи серых кусков глины, лежали такие же серые, в чёрной полузасохшей крови, трупы. Четверо махди — с оружием, скошенные в упор густым огнём.

Там была смерть.

Здесь, в трёх шагах — жизнь, радующаяся тому, что жива.

Парень сел, подогнув под себя ноги и опираясь на руку. Девчонка легла удобней, устроив голову на его коленях. Теперь Витька узнал их — они были из 3-го взвода…

…Майкл нашёл его, когда Витька брёл по улице. С разбегу остановившись, Майкл выдохнул:

— Ух! Ну куда ты делся?!

— А что? — искренне удивился Витька. Майкл пошёл рядом:

— А то, что я подумал — ну как тебя прикололи где в тёмном углу?

— В этом? — Витька ткнул пальцем в закуток, образованный стеной и завалом. — Нет. Как видишь, я цел. Только очень хочу пить.

9

Наступление завершалось успешно. Потери оказались в несколько раз меньше расчётных — в недавних боях, видимо, погибло на самом деле большинство «синих беретов», а махди без них мало чего стоили. Форты Каменная Стена и Стрела никто не пытался штурмовать — сами по себе, без взятого Большого Шлема, они не представляли особой угрозы для наступающих на столицу «бандитского государства» частей…

* * *

До наступления Дан Юханссон, рядовой-помощник пулемётчика 1-го ударного отделения 6-го штурмового взвода роты «Волгоград» был вполне обычным солдатом с опытом двух рейдов. Ни у кого не было никаких оснований для сомнений в его надёжности.

Взвод его взял штурмом деревню за линией фронта — обычную деревню. Взял без потерь. Дан и его старший, капрал Мортен Хульвирра, со своим пулемётом выдвинулись за околицу, в боевое охранение…

…Он отошёл по своим делам на пару шагов. И буквально столкнулся с двумя «синими беретами», которые шагнули из-за кустов, поднимая автоматы.

За несколько секунд Дан успел подумать о многом. Понять, что надо по крайней мере крикнуть — на это времени и возможностей хватит. Успел открыть рот.

И промолчать.

Бандосы обошли его молча, словно в страшном сне. И прыгнули на Мортена сзади.

Тогда Дан побежал…

…Контратака «синих беретов» обошлась взводу в семнадцать убитых. В их числе оказался командир взвода лейтенант Гейнц Герхард.

Дан не пытался ничего скрыть, спрятаться не пытался тоже — он явился в штаб сразу после боя. Ему никто не сказал ни слова — его просто провели мимо длинного ряда трупов, в котором крайним лежал Мортен, исколотый штыками до неузнаваемости…

* * *

Пруд был маленький, заросший тиной и тёплый, как подостывший суп. На поверхности плавала ряска. Над ряской праздновали лето стрекозы и комары. В глубинах же пруда таились караси — цель рыболовной экспедиции.

Первый натиск на пруд был отбит с большим уроном для нападавших — все без исключения изрезались осокой, а Эриха коварно укусил за зад кошмарных размеров чёрный жук, похожий на махдистского эмира из заядлых цветом, усами, бородой и агрессивностью. Больше того — эмир в конечном счёте повыгонял из пруда вообще всех парней — под гомерический хохот девчонок, катавшихся по берегу буквально в истерике. Они в пруд, естественно, не полезли, остались загорать на берегу, мгновенно вспомнив, что почти официально являются «слабым полом» и «прекрасной частью Человечества». Но жук — очевидно, распалённый победой и зрелищем убегающего врага — преследовал отступающих и на суше и заставил командира отделения и снайпера с неприличным визгом спасаться бегством. Жозеф убил жука из пистолета, но тут выяснилось, что в небольшую сеть до отказа набилась трава, и её пришлось выворачивать и чистить на берегу. Все дружно расселись на пригреве. Со стороны казалось, что парни так и не сняли сапог — почти по колено ноги у всех были в сохнущем иле.

— Кто вообще сказал, что в таких прудах можно сетью ловить? — угрюмо спросил Ник, с гримасой прижимая пальцами глубокий порез на бедре. — Легче в супе карася поймать.

— Косить надо, — заметил Джек. На него разом повернулись.

— Че-го-о? — без особого доверия спросил Эрих и почесал укус. — Под водой, что ли, косить?

— Эндрю говорил, что у них в озёрах так косят, — ответил англичанин. — И потом ловят рыбу легко. Только я так косить н еумею.

— Так, кто умеет? — деловито спросил Эрих. Ему ответило глубокомысленное молчание. — А карасей есть все умеют?! Или опять всю трудную работу сделают немцы, а остальные…

— Я косить умею только от службы, — печально признался Жозеф. — Я городской ребёнок.

— Ты городской карманник… — начал Эрих, но его перебила Кайса:

— Я могу.

— И я попробую, — вздохнул Ник.

— Ясно, — Эрих встал. — Кто со мной за косами? Тут недалеко.

— Пошли, — поднялся Джек. Они прихватили автоматы и, не одеваясь, зашагали к кустам. Джек повернулся, помахал рукой: — Мы скоро!

Стало тихо, сонно и жарко. Солнце светило — посредине небо было практически чистым. Все развалились на траве и придрёмывали, поглядывая на блестящую воду, в глубинах которой таились караси, не знавшие, что их судьба уже решена.

— Эй, второе! — окликнул их с противоположного берега весёлый голос. У самой воды стояли Рори О'Шанахан и Мэри МакГрат из 3-го отделения. Стояли, обнявшись — весёлые, подтянутые — и Витька вздрогнул, широко открыв глаза: они были там, в деревне, во дворе, точно! — Второе, вы что, яйца высиживаете?!

— Карасей ловим, — отозвался Ник, опиравшийся на локти. Рори и Мэри захохотали, ирландец крикнул:

— И как?! Много их к вам на берег попрыгало?!

Хохот. Общий…

…Витька ни разу в жизни, никогда и нигде, не видел, как косят под водой. Не увидел и на этот раз — голова Кайсы и плечи с головой Ника плыли над водной гладью, все подавали им советы с берега, а в пруду всплывало всё больше и больше водорослей, похожих на каких-то жутких спрутозавров.

— Не отрежь ему ноги, Кайса!

— Жуков этих берегитесь, их там наверняка туча!

— Карась! О небо, у меня между ног карась!

— Странно, а я думал, у тебя там всё нормально…

— Эти водоросли похожи на спрута…

— Угу, а ряска — на блевотину… хорошо, что я не в пруду…

Вытаскивать груды водорослей на берег оказалось намного труднее. К тому же, в них на самом деле таилась многочисленая кусачая пакость, которой, если честно, Витька боялся. Вскоре на берегу воздвиглись груды неприятно пахнущей буро-зелёной массы, а парни цепочкой двигались через пруд, высоко поднимая шесты сети, словно оружие при переходе через болото.

Стало ясно, что мучения приняты не зря. На траву хлынул поток огромных (по крайней мере, так показалось всем) рыбин. Караси — могучие, серебристые, с чешуёй, похожей на щиты — в длину были сантиметров по пятьдесят, не меньше. Они агрессивно разевали рты и прыгали по траве, словно рукопашники, бесконечно отрабатывающие подъём прыжком.

— Ого! — Эрих захохотал и подхватил одну из рыбин. — Килограмма три, не меньше!

Какое-то время все так и сяк вытанцовывали вокруг серебристой живой груды, пока их не окликнули снова:

— Братушки!

Голос был чертовски знакомым — и все обернулись разом. И застыли, переминаясь с ноги на ногу, возле своей добычи — а улыбки постепенно таяли на лицах.

Зато Пётр улыбался вовсю.

Он сидел на тропинке недалеко от пруда, одетый в парадную форму, положив ногу на ногу. И улыбался. На один идиотский миг Витьке показалось, что всё прошлое было сном — там, в той чёртовой деревне… Дневной свет поблёскивал на отполированных носках чёрных краг Петра.

И только потом Витька понял, что Пётр сидит в инвалидоном кресле. С электромоторчиком, новеньком.

— С удачной рыбалкой! — крикнул Пётр, махнув рукой…

…Они окружили болгарина, похлопывая его по плечам и спине, смеясь, но… никто из них не смотрел внизх, на свои ноги или ноги соседей. Здоровые, крепкие. Без начищенных краг.

— Быстро ты!

— Как доехал, дружище?!

— Питер, ты как новенький!

Болгарин смеялся, оглядывался, отвечал на хлопки. Потом поднял брюки до колен, выдернув их из краг.

— Мои новые ноги. Как они вам?

Наступило молчание. Елена рассматривала землю. Джек кашлянул. Ник отвернулся. Дэниэль был бледен. Витька и Майкл переглянулись.

— Новые протезы, — хмыкнул Пётр, аккуратно заправляя брюки и возясь с застёжками краг. — Я попал к одному хирургу-восстановителю… по гроб жизни буду благодарен. Скоро начну учиться ходить по-настоящему… а руки у меня целы. И голова… — он вздохнул и улыбнулся. — Ну, братушки?! Всичко добре! — он протянул руку, и остальные, помедлив, сомкнули на ней свои ладони. — Ну, вот так…

— Ты сейчас куда? — спросил Джек.

— На аэродром, — мотнул головой Пётр, и все увидели неподалёку джип. — Улетаю…

— Погоди! — вскрикнула Елена. — Мы сейчас!

— Оденемся, оттащим карасей и проводим, как следует, — пояснил Эрих уже почти на бегу.

* * *

Те, кто находился на аэродроме в это время, наблбюдали довольно странную картину: девять штурмовиков в полевой форме провожали мальчишку в парадной, восседавшего в новенькой инвалидной коляске. Они хохотали, хохотал мальчишка… а на середине площадки девушка-сержант, приняв строевую стойку, звонко скомандовала:

— Отделение — становись! Смирно! — тут же образовался чеканный строй — линия вздёрнутых подбородков и носков сапог. — Равнение — на средину!

Пётр улыбался. Потом вроде бы и в шутку вскинул к парадному шлему прямую ладонь — и тогда все в строю вдруг заметили, что ладонь эта дрожит, и губы прыгают, и на глазах блестят слёзы, и пальцы другой руки, на подлокотнике, обшитом мягкой кожей, побелели… Пётр развернул кресло и проехал, не опуская руки, мимо строя, рявкнувшего:

— Ура! Ура! Ура!

— Мы тебя проводим до самого трапа, — сказала Елена, выйдя из строя. Пётр хотел, кажется, возразить — но потом вздохнул и кивнул:

— Спасибо.

* * *

Они даже не успели рассовать карасей для хранения — вошедший Мальвони отвлёк их уже свмим своим видом. Итальянец был откровенно бледен.

— Ребята, — выдохнул он, — через полчаса построение роты в парадной форме. Расстрел…

10

Парадную форму Витька надевал второй раз в жизни. Первый раз это было перед выпуском из лагеря. Сейчас, как и тогда, его трясло, словно на сильном морозе. Но тогда он знал — это нервный озноб, вызванный величием момента. А сейчас… впрочем, может быть, и сейчас это было величие — но страшное. Тело Витьки двигалось совершенно автоматически — в голове была каша.

Отделение собиралось в полном молчании. Никто ни с кем не говорил, избегали даже смотреть друг на друга — и двигались как-то замедленно, словно бы старались все оттянуть предстоящий момент.

Витька всегда гордился парадной формой. И не думал, что придётся когда-нибудь надеть её по такому ужасному поводу.

— Становись! — Елена отдавала эту команду за сегодня второй раз. Но первый раз это было… а сейчас… Джек прошёл вдоль строя и замер на фланге. Елена бегло осмотрела всех и напряжённым голосом подала новую команду: — Разойдись! Строиться снаружи!..

…Рррах, рррах, рррах! На плац вышел последний взвод, застыл ровным квадратом бело-чёрно-золотого цвета — в строевой стойке с высоко поднятыми подбородками. Строй образовывал букву П, в центре которой стоял капитан Фишер — рядом с голым флагштоком.

Чеканя шаг, на левый фланг вышли и выстроились шесть барабанщиков. Одинаковым жестом сдвоили и бросили к правому бедру палочки.

— Смир-на! — резко врозвучал голос Фишера. И — слитный щелчок каблуков окаменевшей роты.

Витька смотрел во все глаза. Он понимал, что происходящее ужасно… и в то же время стремился увидеть то, что должно случиться. В самом ли деле это — так страшно? Что при этом чувствуешь? И чувствуешь ли что-то вообще, или это будет похоже на сон, в котором знаешь, что это — сон? Мальчишка не отрывал взгляда от подковообразной стенки, сложенной из двойного ряда мешков с песком и установленного напротив неё — в пяти метрах — обычного «печенега» на высоко поднятой треноге. От пулемёта тянулся провод, куда — не очень понятно, но куда-то к мешкам.

«Дам!.. Дам!.. Дам!.. Дам!..» — медленно, с расстановкой, заговорили барабаны, заглушая звук новых шагов — и казалось, что группа, появившаяся на плацу, движется бесшумно. Четверо сержантов с палашами наголо — и в центре квадрата Дан Юханссон в полной парадной форме, как и остальные.

Барабаны н еумолкали. Видно было, как взлетают, на миг замирают в высшей точке, палочки. Потом — падают, и: «Дам!.. Дам!.. Дам!..»

Поворот. Сержанты перестроились, со стальным лязгом скрестив клинки — барабаны умолкли, и снова зазвусал голос Фишера:

— Юханссон, рядовой 1-го ударного отделения 6-го штурмового взвода роты «Волгоград» 10-й сводной дивизии! За трусость на поле боя перед лицом врага, выразившуюся в оставлении позиций, повлёкшем за собой гибель товарищей, вы лишаетесь чести и достоинства солдата и приговариваетесь к смертной казни через расстрел — именем Солнца! Приговор привести в исполнение немедленно!

«Ра-та-та-та-та!..» — извергли барабаны длинную, грозную дробь. Витька почувствовал, что ему трудно лдышится. Он видел лицо скандинава, белое и неверящее. На нём читалось: «Как?! Это — со мной?! Но этого не может быть!» Когда Фишер сорвал с формы первую эмблему, Дан вздрогнул, словно в него уже попали пули — и закрыл глаза. Так и стоял с закрытыми глазами, вздрагивая при каждом рывке. Когда Фишер отступил, Дан едва не упал. Распахнул глаза, словно в безумной надежде проснуться…

Не сон. Это был не сон. Барабаны смолкли, и он снова пошатнулся.

— Предлагаю снять с ваших бывших товарищей ответственность за вашу смерть, — сухо сказал Фишер.

Скандинав по-строевому повернулся и пошёл к стенке из мешков. Барабаны снвоа ударили — длинно, упорно, громко. Дан обернулся, поискал кого-то взглядом в строю. Потом встал перед мешками прямо и нажал на что-то, чего Витька не видел со своего места, ногой.

«Печенег» бесшумно подпрыгнул, окутался дымом, изрыгнул короткую, неслышную в грохоте барабанов очередь. Дан отлетел назад, схватился раскинутыми судорожно руками за крайние мешки, парадный френч разорвался алыми брызгами. Из мешков посыпались тут и там светлые струйки песка. Ещё секунду расстрелянный пытался удержаться на ногах, потом упал — боком. Песок всё сыпался, струился с его развороченной спины в лужу крови, быстро расплывающуюся вокруг.

Барабаны умолкли.

11

Первое, что сделал Дэниэль, войдя в блиндаж — сорвал и отшвырнул шлем. Потом повернулся к остальным окаменевшим лицом:

— Чего вы все… — он перевёл дыхание, — …молчите?! Чего вы молчите?!

— Хватит, — Эрих с усилием расстегнул воротник френча.

— Да как это — хватит?! За что его убили?!

— Не убили, а расстреляли. За трусость, — устало пояснил Джек. — Разница.

— Идиот! — закричал Дэниэль. — Все вы… идиоты! Хороших под барабан — на гражданку… правда, без гног… а плохих — под барабан на тот свет, а вы это воспринимаете, как… кто вам дал право решать, кто есть кто, кто хороший, а кто плох…

— Подними шлем, — сказал Джек. Дэниэль осекся, моргнул, посмотрел непонимающе. Спросил с искренним удивлением:

— Что?

— Берет подними. На нём, если ты не заметил, герб. Герб Человечества. Которому мы служим. Добровольно. Все.

— Что? — на этот раз голос Дэниэля был страшным. Он схватил шлем и размахнулся, намереваясь швырнуть его под ноги… но Джек перехватил его за руку. — Пусти, гад!

— Пожалуйста, — Джек отнял шлем, бережно положил на кровать и отпустил Дэниэля. — И помолчи ради неба.

— Всем тошно. Но всё правильно, — подала голос Елена. Крепко растёрла лицо и повторила: — Всё правильно.

— Да вы просто… — Дэниэль задыхался, глядя по сторонам, — …вы просто банда убийц! Вас быть не должно! Вы… — он махнул рукой и метнулся к выходу. Джек перехватил его:

— Стоять!

— Пусти! — заорал Дэниэль. — Пусти, я сказал!

— Сядь! — Джек швырнул его к кровати. Дэниэль ударился локтем, зашипел, на секунду обмер от боли, а когда выпрямился — то держал в руке пистолет:

— Уйди, капрал! Пристрелю!

Все вскочили на ноги. Прыгающие губы и белые глаза Дэниэля говорили ясно — не шутит. Но Джек не двинулся с места. Он презрительно скривил губы:

— Ты? — смерил Дэниэля взглядом, потом шагнул вперёд и забрал пистолет. — Щщщщщщенок, — подытожил он брезгливо. — Жаль, что ты одной крови со мной, — он толкнул — не ударил — Дэниэля в грудь и, когда тот шлёпнулся ошалело на кровать, кулаком с пистолетом поднял его подбородок — жёстко. — Запомни. Ты — ничто. Пустое место, попущеньем случая рождённое на свет и стремящееся ничем остаться. Если не понимаешь — то молчи. А ты не понимаешь, простейших истин. Например — что трус и предатель должен быть мёртв.

И убрал кулак.

Дэниэль остался сидеть, ошалело глядя на Джека.

* * *

Рядовой Дэниэль Лир уволился через два дня.

О нём очень быстро перестали вспоминать — не специально, как-то само собой получилось.

Фотография Петра осталась в блиндаже. Среди других таких же фотографий.

10 НЕ СПЕШИТЕ НАС ХОРОНИТЬ!

Добро должно быть в камуфляже,

С винтовкой, мордой в черной саже,

С мешком гранат и топором.

Его узнаешь ты по берцам

Огню в глазах, что греет сердце —

Ты не шути с таким Добром!

1

Отделение недолго оставалось неукомплектованным. Буквально через три дня после увольнения Дэниэля, когда всё отделение смотрело на полулегально и на время раздобытом переносном проекторе «Святослава»,^[418] попутно разбившись на две партии — защищавшую ленту и её критиковавшую — в блиндаж вошли двое со всеми признаками «новичкового синдрома». Их просто-напросто не услышали, и они, опустив вещи и оружие на пол, переминались неловко с ноги на ногу, неуверенно и обиженно созерцая спины зрителей. Это продолжалось минуты три, пока Эрих не повернулся за шипучкой — к ящику, стоявшему за спинами.

Рука немца повисла в воздухе. Он хмыкнул и толкнул Елену:

— Хе-лен…

Теперь повернулась и девушка. Она была в майке, а Эрих — в накинутой на плечи куртке со своей капральской нашивкой. Соответственно, новички среагировали на него — переглянулись, деревянно подтянулись и отрапортовали:

— Рядовой-стрелок Олег Пеньков, Русская Империя! — доложил высокий русый и сероглазый парень. Второй — пониже, смуглый, темноволосый, но со светлыми глазами — представился:

— Рядовой-стрелок Шарло Брюэ, Англо-Саксонская Империя!

— Прибыли для прохождения службы, — заключила Елена. — Ну что, проходите, располагайтесь на пустых койках и можете смотреть фильм. А можете и не смотреть.

С лёгким сомнением парни несколько секунд глядели на неё, потом — посмотрели на Эриха, который добыл шипучку и отвернулся. Зато повернулся Джек и пояснил:

— Это, парни, командир нашего славного отделения сержант Золотова. А я заместитель командира капрал Брейди, — он встал и, подойдя, следил, как новички неуверенно размещают вещи. — Кто у вас в лагере лучше по «печенегу» работал?

— Я, товарищ капрал! — выпрямился Шарло.

— Джек, я же сказал — меня Джек зовут, — Джек хлопнул Шарло по плечу и свистнул: — Ник!

Ник не был настроен о чём-то говорить — на экране горела вражеская крепость. Он поднял руку в знак того, что — мол, здесь и почти слышу.

— Ник, чёрт тебя!.. — повторил Джек и кинул в канадца ключом от банки. Ник повернулся:

— ну чего?!

— Тебе, — указал Джек на Шарло, который заморгал, неуверенно рпазглядывая слегка нахмурившегося канадца. Потом Ник махнул рукой:

— Пойдёт.

— Жозеф! — продолжал аукцион Джек. — Вот тебе помощник.

— Русский, что ли? — валлон тоже встал, кивнул. — Ничего, здоровый. Кассету таскать сможет.

Шарло, закончив раскладывать вещи, достал из кармана куртки и поставил на выступ над кроватью фотографию — белокурая, очень красивая девушка с ослепительной улыбкой смотрела на всех со снимка с весёлым, необидным превосходством человека, отчётливо сознающего свою красоту.

— Кто это? — заинтересовался Жозеф.

— Мирэй, — в голосе Шарло прозвучала открытая нежность. — Мирэй Граншан. Моя девушка. Красивая, правда?

— Очень, повезло тебе…

… - Ты откуда? — между тем спросила Елена у подсевшего к ним Олега. — Не из Питера? — Витька тоже смотрел с интересом, но про Тамбов не спрашивал, всё ещё напоминая себе, что по официальной легенде он из Минска.

— Из Ишима, — вздохнул тот.

— Это в Сибири? — вспомнила Елена.

— Ага.

— А поточней? — вмешался Эрих. — По слухам, Сибирь большая. Больше Германии.

— Это на реке Ишим, — пояснил Олег.

— Отличный признак, — кивнул Эрих. Пеньков смутился:

— Ну… на Ишимской равнине…

— Сдаюсь, — Эрих поднял руки. — Поразительно, что твоя фамилия не Ишим. По Ишимской равнине течёт река Ишим и стоит на неё город Ишим… хм. Что умеешь?

— Я? — русский словно бы удивился.

— Ты, ты, — кивнул немец. — Пьёшь, куришь, мелкий рогатый скот насилуешь?

— Н-нет… — растерялся и вроде бы даже испугался Олег. Эрих укоризненно покачал головой:

— Что ж ты так?

Русский совсем растерялся и пожале плечами. Огляделся беспомощно. Ник засмеялся:

— Да брось ты! И не прячь голову под мышку, дядя так шутит. Дядя у нас шутник и его дома ждёт классная девчонка… Если ерьёзно — что умеешь-то?

— Я школу вот только весной закончил… ну, в автотехнике хорошо разбираюсь… рисовать люблю.

— Ого, — подняла брови Елена.

— Это здорово всё, — Ник кивнул. — Драться умеешь?

— Конечно, — удивился Олег.

— Давай попробуем, — Ник тут же поднялся. Олег посмотрел вокруг:

— Здесь? А не тесно?

— Самое то, — Ник сбросил куртку. — Ну?

Русский был практически ровесник канадца, одного роста, примерно одной комплекции, но все знали, что в роте найдётся от силы 2–3 человека, способных одолеть Ника в спарринге. А некоторые ещё помнили его бой с Иоганном. Так что исход схватки сомнений не вызывал — интересно было лишь, сколько русский простоит.

Ник принял стойку. Олег замер против него, просто опустив руки и чуть выставив левую ногу. Джек громко вздохнул, и Витька понял причину вздоха. Всё было и в самом деле ясно — сибиряк наверняка СБСовец, сейчас о попытается провести болевой под урад правой, и Ник приласкает его «вертушкой» по кумполу. Скорость у канадца при ударе такая, что гаснет пламя стоящей в метре от бьющей конечности свечи — Витька сам это видел…

Правый кулак Ника выстрелил в воздух, на миг исчезнув из виду. Потом Ник упал на колено и вскочил с поворотом, отпрянув от русского, замершего в точно такой же, как и раньше, позе.

Никто ничего не понял. Только сам Ник заметил, как русский внезапно плавно сместился вправо, движением, похожим на бегущую волну, выбросив вперёд руки со сцепленными пальцами — ими он не перехватил, а отбил удар, ими же подтолкнул — всего лишь подтолкну! — Ника в затылок, но голова сейчас кружилась, как после прямого в челюсть.

Канадец затанцева, плетя убийственное кружево сокрушительных боксёрских ударов. Олег отступал, не поднимая рук и лишь очень ловко уклоняясь. Ник вдруг подпрыгнул и выбросил правую ногу — целя в челюсть.

Опять никто ничего не увидел и не понял — но Ник полетел наземь спиной. Он не грохнулся, конечно — он приземлился, молниеносно вскочил с перекатом… И снова он-то разглядел всё — русский словно перетёк вниз и вправо на отставленную ногу, перехватил ладонью и подтолкнул вверх бьющую ногу Ника, а своей левой круговым подсёк левую канадца.

«Чёрт, — пронеслось у Ника в голове, — как он это делает?!» Русский застыл напротив с расслабленным полусонным лицом, весь какой-то несобранный… но его сила была именно в этой несобранности. Ник ощутил — русский не быстрей его. И не сильнее. Но что тогда?! И что это вообще?! Не СБС — СБС очень походил на ланкаширский стиль и в нём всё было утилитарно и стремительно. В Нике зародилось совершенно новое для него опасение — такого он не видел. Казалось, он дерётся с… всплыла картинка двухгодовой давности — он купается на побережье Атлантики, и волны, холодные, плавные, неспешные, прозрачные, из такой податливой воды — швыряют его, как хотят, они похожи на податливые и… непробиваемые стены.

Да. Он словно бы дрался с волной.

Как он тогда выплыл? Он просто позволил волнам вынести его на берег. На берег… где они потеряли свою тугую, текучую силу.

Страшней всего волна — в узком месте…

Ник начал отступать. Позади охнули, кто-то завопил, засвистел разочарованно, но он на такие вещи перестал обращать внимание после первой же драки на школьном дворе, где продемонстрировал обидчику преподанные дедом умения… Олег двигался следом — неотвязно, но на дистанцию удара даже ногой не подходя.

Зрители шарахнулись к стенам, давая место. Ник бросился вперёд великолепным проскользом, выбросил вперёд руку — правую… Олег упал под неё, перекатился через плчо вперёд мимо Ника, и канадец скорей угадал, чем увидел, что Олег не просто перекатывается — он… он бьёт ему ногой в лоб!!!

Но здесь было место для манёвра! Ник скользнул вправо-назад и пресёк попытку Олга вскочить — ударом в челюсть.

— Ха! — услышали все выдох, вырвавшийся из лёгких русского, когда тот грохнулся обратно на пол.

— Ну вставай, — непонятно сказал Ник, подавая руку Олегу. Русский легко поднялся, потёр челюсть и хмуро сказал:

— В нашей учебной роте я был лучшим рукопашником…

— Не удивительно, — хмыкнул Джек. — Утешься тем, что в нашей роте Ника могут побить от силы двое.

— Что это было? — требовательно спросил Ник, растирая кулак. — Я не мог в тебя попасть, что — это — было?!

— Секрет, наверное, — предположил Эрих. Олег улыбнулся — уже не растерянно, не настороженно, а просто — до ушей:

— Да не секрет. Это называется скобаря ломать. Меня дед научил.

— Дедушка, — с пафосом вздохнул Эрих, — ну почему ты нас так рано покинул, черти тебя понесли грабить эту Кубу, тем более, что её всё равно, оказалось, смыло?! И вот дедушки всех всему учат, все всё умеют, один я — как сирота…

— Ско-ба-ря ломать? — повторил Ник. — Чёрт, язык скорей сломаешь скорей, чем этого ск… скобаря.

— Мой дед — из коренных уральских, — гордо сказал Олег. — Он до сих пор иногда на спор дерётся, а до Безвременья был братком. Ну, бандитов так называли, только не как сейчас бандосы эти, а благородных…

— На пари — это здорово, — одобрил Джек.

2

История «Карин и её базуки» подошла к концу. В последней «серии» Ойто фонВысморк прозрел после того, как на голову ему упал бандосский лётчик, и они с Карин, обвенчавшись, открыли детский дом для сирот войны. Общественность роты, уже свыкшаяся с новым чтивом раз в три дня, загоревала было, но таинственный автор вывесил анонс — на горизонте замаячил новый «реалистический триллер» «Тимур и его командос». Кое-кто, читавший оригинал (недавно переведённый, кстати, на английский язык), покатывался со смеху уже от одного названия, ну а слово «командос» знали вообще все. Не читавшие — просто ждали новенького.

Неведомый автор (авторы?) не обманул ожиданий читающей публики. Итак, пионер Тимур Сараев жил себе не тужил в каком-то русском приморском посёлке, где вовсю цвели прелести капитализма — пьянство, наркомания и политическая пассивность. Тимур общему настроению не поддавался и старательно помогал всем, кто в помощи нуждался, за что неоднократно был бит селянами, неадекватно воспринимавшими его помощь, а так же осмеян сверстниками, смотревшими на него, как на чокнутого. Но тут началась Третья Мировая. Будучи по натуре миротворцем, Тимур сперва воспринял её с ужасом, но тут бомба неких «пиндосов» разрушила во дворе школы его любимую песочницу, а осклоком разбило очки близорукой девочке Натуське Зипцугерман. Пробравшись в полузаброшенный сельский музей Тимур, воспылавший праведным гневом, поклялся на казачьей шашке в вечой ненависти к разрушителям и поругателям. Тем временем, орды нашествия (описанные в тексте, как моторизованная орда какого-нибудь Батыя) уже двигались на родные края Тимура, предавая поругаию святыни, насилуя без разбора женщин, мужчин и овец, а так же принося нескончаемые массовые жертвы некоей злой силе, которой поклонялись. В это же время в прибрежный посёлок (совершенно непонятно, зачем — но это придавало произведению особый аромат) последний полоцкий князь Влупиволк Всосисмысл, до того времени содержавшийся в дурке агентами Мирового Зла, ибо только он обладал секретом древней боевой мощи русичей под туманно-всеобъемлющим названием «енто самое». Одновременно откуда-то ссеверо-запада прибыла группа воинов Национал-Интернационала, искавших Земли Обетованной. Тимуру — благодаря вечному своему энтузиазму и вспыхнувшим ярким пламенем организаторским способностям — удалось сплотить между тем в боевой отряд раскаявшуюся молодёжь посёлка, уговорить присоединиться к отряду интернационалистов и даже недоверчивого Влупиволка. Выпуск заканчивался тем, что отряд собрался уходить в горные леса Кавказа…

… - Почитаешь — и воевать легче, — резюмировал Майкл, протягивая под верхом блиндажа ленту из фестонов обёрточной бумаги, окрашенных самодельным фосфоресцирующим составом. — Так пойдёт?

— Выше, — махнул рукой наблюдавший снизу Эрих. — О! Так… Хелен… Эй, где сержант?!

— Они на склад ПФС помчались, за кексами, — подал голос Шарло, следивший, как Олег рисует плакат, на котором штурмовик в обнимку со Снегурочкой держал на штыке флажок с надписью на русском и английском языках: «С НОВЫМ ГОДОМ НОВОЙ ЭРЫ!» (Кстати, ещё один плакат Олега — Дед Мороз, держа за плечами мешок, набитый снарягой и оружием, вперял в зрителей палец: «ТЫ ЗАПИСАЛСЯ ДОБРОВОЛЬЦЕМ?!» — поехал на какой-то конкурс в Россию) — И ещё ром для пропитки обещали принести, кстати.

— Ёлки-палки, — Ник потянулся, — надо же, не только новый год, но и первый год новой эры! И кстати… первый год, который я не дома встречаю… Прошлый год хорошим вышел, особенно в конце… а в этом что будет, как думаете?

— Наши везде побеждают, — сказал Витька. — Слышали, вчера говорили, что группировки бандитов в Африке почти везде уничтожены? И название для эры правильно выдумали — Реконкиста… это вам не Серые Войны… — он вздохнул. — Может, она короткой будет? В смысле, эра?

— Не будь таким оптимистом, — предостерёг Эрих, — дел ещё полно, точно тебе говорю. Одной зачистки…

— Зачистим, — недобро хмыкнул Ник. — Мы люди злые…

— Ну вот, — Майкл спрыгнул сверху, полюбовался, задрав голову, — порядок. Будет светиться… Где гитара?

— Эрих на ней сидел, — сказал Джек.

— Че-го-о?! — взвился Майкл. Эрих покрутил пальцем у виска:

— Кому веришь? Вон висит, где ей ещё быть?

Майкл снял со стены над кроватью гитару, потренкал струнами. Потом…

— Рекрут — ведь он дурак,

Порой и счёты с жизнью сводит.

Дешёвый гонор никогда

Здесь сбыта не находит.

Но время, палка да пинок

Прибавят дурню толка,

И очень скоро сей щенок

Назваться сможет волком!

Так разберись, где добро, где зло,

Где чистый родник, где грязь,

А взялся за дело, так делай смело,

Иль вовсе в дело не влазь!^[419]

Вошли Елена и Кайса, нагруженные пакетами и фляжками. Олег, не поднимая головы, засмеялся:

— Новогодний заказ!

Елена хмыкнула тоже. Шарло наивно спросил:

— А что это такое?

— А это в наших краях так было, — пояснил Олег, — у вас, наверное, нет. Елен, у вас было?

— У нас тоже было, — Елена сдвинула с угла стола коробки со фломастерами. — На Новый Год детям, кому ещё 13 не исполнилось, дарят такие пакеты… ну, с разными вкусными штуками, которых обычно нет.

— А, Императорские Подарки! — Шарло кивнул. — У нас тоже… Я один раз подрался из-за него.

— Отобрать хотели?! — возмутился Олег.

— Ты что?! — замотал головой Шарло. — Просто парень один говорил, что Император всё это каждый день ест. Я ему сказал, что он врёт. Ну и пошло… Потом ему выговор влепили и арестовали дома на пять суток. Да он сам удивлялся, как будто под язык толкнули…

— Да вот по мне бы и пусть ел, — задумчиво сказал Олег. — Нас много, а Император один.

— У нас один, у вас второй, — ревниво возразил Шарло.

— Ну… да. Просто он важный человек. На своём месте важный. Очень. Что у него, изо рта вырывать?

В дверь бункера постучали ногой. Джек поднял палец:

— К нам, — и крикнул дурашливо: — Ихто тама?!

— Мир и любовь на вас, — задребезжал препротивный голос снаружи. Другой его поддержал:

— Отчиняйте, чого там?

Снаружи оказалась целая куча народу — похоже, из 4-го взвода, все в каком-то оранжевом рванье. Двое с серьёзными лицами постукивали в самодельные бубны. Обладатель дребезжащего (явно искусственного) голоса протянул сложенные лодочкой ладони:

— Купите книжку в поддержку Крышны, — сбоку выдвинулся лоток на колёсиках, заваленный… уставами Рот, и хор с водушевлением подхватил:

— Харя Крышны, харя, харя, харей в раму, харей, харей!

— Это да… хари страшные… — признал Эрих, оглядывая гостей. Все фыркнули, а Джек пояснил:

— Мы в Крышну не верим.

— А Крышне пофигу, — радостно продребезжал главный оранжевый, — вы вон главное — книжку купите…

— Харя Крышны… — начал хор, но Джек поднял руку:

— Кончай галдёж! На что побира… то есть, собираем, братва?

— На благие цели, — продолжал балаганить лидер оранжевого нашествия. — Да вы не жмитесь, нам больше нечего делить! — он полез к шарахнувшемуся Джеку целоваться и обниматься и добавил. — А у вас кое-что ещё осталось…

— На гарний концерт трошки трэба, — пояснил другой знакомый голос. — Со усих собираемо, хто скильки мае.

— А-а… — Джек полез в карман куртки, оглянулся на друзей — Скинемся?

— Конечно, — охотно согласилась Елена. — А до Ватерлоо как-нибудь дотянем…

Скинулись, но от уставов со смехом отказались, и компания с пением гимна удалилась к другим блиндажам.

— Ну, давайте разбирать, что там, — Елена вздохнула.

— Мама на Новый Год всегда делала торт-мороженое, — вдруг сказала Майкл и тоже вздохнул. Витька толкнул друга в плечо, тихо шепнул:

— Мы ещё поедим торт-мороженое в твоих родных местах…

— Да, — кивнул Майкл. — Но понимаешь… сделает его уже не мама.

По его лицу прошла чёрная судорога, он отвернулся. А Витька в какой уже раз подумал, до чего же это страшно — не иметь места, куда можно вернуться. И пощупал украткой последнее письмо из дома в кармане куртки…

Когда он поднял голову — прямо в глаза ему смотрел Джек. Странным взглядом — словно капрал чего-то ждали… напряжённо и…

— Накрылся новый год, — вдруг сказал он.

Рёв сирены подтвердил его слова.

* * *

31 декабря 28-го — последнего! — года Серых Войн в Диффе началось восстание местных жителей против «Армии Центральной Африки». Городской совет, возглавляемый Абу аль-Ази — порядочной сволочью, обладавшей крысиным чутьём на опасность — понял, что игра «синих беретов» проиграна. Опираясь на свою личную охрану, мобилизованное и вооружённое население, Абу аль-Ази арестовал штаб АЦА и объявил о намерении заключить мир с северянами в надежде, что ему хотя бы оставят жизнь. Отряды «синих беретов» и часть населения, возглавляемая жрецами Ала Шамзи, штурмом взяла дворец, освободив арстованных, но городской совет успел бежать — и уже к вечеру по всему городу шли уличные бои с применеием бронетехники и артиллерии, а на бои накладывались грабежи.

Генерал-майор Бачурин начал решительное наступление — чтобы, воспользовавшись удачным моментом, разгромить противника полностью. Полковник Лебран возглавил ударную тактическую групу в составе рот «Волгоград», «Эдельвейс» и «Мёртвая Голова», стрелковой ротв «Дмитрий Донской» и роты огневой поддержки «Таран» — предназначенную для захвата столицы бандитов.^[420] Задача осложнялась тем, что в Диффе содержалось большое количество пленных — и солдат, и колонистов, и жертв набегов за рабами. Поэтому рота «Волгоград» должна была захватить и удержать лагерь с ними. «Мёртвой Голове» ставилась задача захвата аэродрома, уничтожения немногочисленной, но всё равно опасной вражеской авиатехники и последующий приём транспортных самолётов с «Дмитрием Донским» и «Тараном» — решено было для быстроты использовать именно самолёты, хотя это и чревато авариями…

А «Эдельвейс» высаживался прямо на дворцовый комплекс.

* * *

В вертушки грузились на промежуточном аэродроме. «Вагоны» отчаянно мсили лопастями перемешанную с бегущим светом тьму, содрогались от нетерпения, в предчувствии боя. Слева и справа передвигались войска, их движение скорей ощущалось, чем виделось.

Штурмовики, нагруженные под завязку, разбирали парашюты. Слышались наставления сержантов:

— Этот не надевай, он ещё хороший, пригодится…

Всё лишнее было оставлено. Даже продуктов с собой брали всего на сутки. Зато был взят двойной-тройной комплект боеприпасов, почти каждый нёс на себе две реактивных гранаты. На местах — керамические вкладыши брони, взяты ночные прицелы и средства связи.

Витька не помнил толком, как занял своё место. Перед глазами неотвязно стояла картина, которую он увидел, выбежав из блиндажа и помимо воли оглянувшись через плечо — накрыты к празднику стол, за которым не сидело ни одного человека. Теперь он никак не мог отделаться от этого воспоминания: пустой блиндаж, плакаты и гирлянды, накрытый стол — и никого.

— Внимание, парни! — послышался голос Скобенюка. — Три… два… один… С Новым Годом всех, с новым счастьем!

Хохот был такой, что «вагон» завибрировал ещё сильней. Поздравление могло бы прозвучать издевательски, но штурмовики были уверены в его искренности.

— С Новым Годом, Вик, — сказал Майкл, толкая русского в бок.

— С Новым Годом, Майкл, — ответил толчком тот. — Вот. Держи. Подарок.

Майкл взял из руки Витьки часы — владивостокские «командирские» в воронёном стальном корпусе. И протянул в ответ свои — хорошую швейцарскую «омегу».

— Дарю тоже.

Витька кивнул, застёгивая браслет на запястье. Секунду возился молча, потом решился — не поднимая глаз:

— Майкл… если меня убьют… когда сможешь — съезди домой ко мне. Адрес только запомни…

— Я твой адрес знаю, — сказал Майкл так же тихо. Витька мотнул головой:

— Не… я наврал на вербовочном, и бумаги… подделал, короче. Мне ещё шестнадцати нет… и я не из Минска, из Тамбова я… — Витька медленно продиктовал настоящий адрес. Потом попросил, помедлив и сглотнув: — Только ты дома скажи… ну, как бы не получилось, ты скажи, что меня сразу убило. А то мама себя замучает.

Вместо ответа Майкл неожиданно обнял Витьку и притянул к своему плечу. Улыбнулся, сказал — хрипло, это не подходило к улыбке:

— А если меня… ты съезди туда… Может, отец всё-таки жив… мало ли что…

— Обязательно съезжу, — ответил Витька.

3

Заправлялись уже на фронтовом аэродроме. Ночь пронизывали ослепительные лохматые стрелы — орудия и реактивные системы мешали с змлёй вражеские укрепления. На севере войска англосаксов уже развёртывались для решительной атаки на Диффу. Пытавшиеся сдержать северян наскоро собранные отряды в основном разбегались, почти не принимая боя.

Витька зачарованно смотрел, как неподалёку, в бетонном капонире, разом приседают на гусеницах буро-зелёные коробки самоходок. «Бумп!» — капонир окутывал бледный в резком отсвете выстрелов дым, и моготонные туши раскачивались, в пыль стирая бетон — а 155-миллиметровые снаряды с рёвом и свистом неслись прочь. Темноте — и снова: «Бумп!»

Вертолёты поспешно сосали топливо, взлетали один за другим. Рядом мегафон рявкал хриплые команды по бортам, в кабине пилотов полубессмысленно выла и свистела рация, выплёвывая куски: «…шат!.. десь!.. ой!.. ой!.. ой!.. ви-и-иу-уф-фи-и-и…»

— Анекдот знаешь?! — заорал в ухо Витьке Жозеф. — Идёт отпускник по улице, слышит: «Эй, парень, иди сюда и дай закурить! — отпускник им: — Да не курю я… — а они дальше достают: — А че в руке? — а он им: — Да кастет… — они сразу так: — Извини, друг, мы обознались… — а он ухмыляется: — А я нет.»

Витька кивнул, словно ему не анекдот рассказали, а довели до его сведения что-то очень важное. Жозеф вгляделся в лицо русского и улыбнулся:

— Ясно. Ничего, всё нормально.

— Взвод, — послышался голос Скобенюка, — проверка, давайте.

Шорох, лязг и щёлканье прокатились по салону. Витька чисто машинально проверил своё снаряжение, клапаны сумок. Вздохнул и прикрыл глаза…

…Самое дикое было в том, что он уснул. Наверное, не выдержал нервного перенапряжения — и проснулся вроде бы даже выспавшимся. Вертолёт летел. В салоне было темно и почти тихо; мальчишка зевнул от души и повёл плечами, разминая их.

Внизу снаружи тоже царила темнота, лишь кое-где мерцали тусклые огни деревенек. Но впереди, у горизонта, пылало во всё небо дрожкое зарево. И оно приближалось.

— Диффа горит, — сказал кто-то в темноте салона.

— Там сейчас и без нас жарко, — послышался голос Эриха. — Но уж мы прибавим огонька…

— Как бы они там не вздумали скоренько против нас опять объединиться, — сказал Мальвони.

— Нет, уже нет, — обнадёжил Скобенюк. — Ну что, всё, ребята. «Хенгисты» уже чистят место — и чтоб нам провалиться!

— Чтоб провалиться! — дружно отозвался салон.

Теперь Витька был спокоен. Он сидел почти без мыслей, следя, как всё ярче и ярче разгорается зарево. Вертолёты начали набирать высоту.

— Кое-кто там в плену уже по нескольку лет, — сказала отчётливо Елена. — Они уже и не надеются.

— Я всего два дня был — всю жизнь не забуду, — угрюмо вспомнил парень из 1-го отделения.

— Ну теперь-то мы уже скоро, — вздохнул Юрка Дожинцев. — Главное, чтобы их перебить не успели, а там мы ещё и оружие раздадим.

— Прыгать как можно точнее. На саму территорию лагеря, — предупредил Скобенюк. — Убивать всех. Наши там только пленные. Если кого-то ранят — никуда не рыпайтесь и не показывайте характер — лежите тихо и смирно, вас найдут. Никому не отрываться. Наша задача — пятый сектор, вы все его на картах видели. Связь постоянная по возможности.

— Товарищ лейтенант, — спросил Мальвони, — если удачно отбомбимся — идём дальше?

— На месте разберёмся, — усмехнулся Скобенюк.

— Смотрите же! — крикнул кто-то. В голосе мешались ужас и восторг.

Над окраинами города, где-то в порту, клубилось пламя. Казалось, оно расплющивается о небо, подсвечивая его алым.

— Кто-то взорвал склады в порту, — сказал Скобенюк. — Вот где будет хорррррррошо!

Внизу уже тянулись залитые дрожким пламенем кварталы окраин. Местами огонь закрывали стада дымов, стелющихся над землёй и тоже светящихся. Видно было плохо, но Витька угадывал панораму глобальных разрушений. Это был первый виденный мальчишкой город, по-настоящему разрушенный войной — не старинные руины из до-Безвременья, а живой город, пусть и бандитский.

— Вон там! — послышался голос из кабины.

«П-тьф-и-иу-у!..» В небе вспыхнула зелёная ракета, выпущенная с земли. Внизу стали видны пять костров — они горели зелёным и располагались чёткой, ровной лиией. Загудел сигнал…

— Ориентироваться на костры! — скомандовал Скобенюк. — Впе-рёд! Мазл!

И вывалился наружу первым, сжавшись в комок.

Ширло, достав фотографию Мирэй, поднёс её к губам и убрал в карман на РЖ — слева, напротив сердца. Витка никого не успел вспомнить — впереди оказался пандус, между ним и русским — никого; он вывалился в темноту и начал падать, казалось, прямо в огонь…

…Десант практически не встретил противовоздушной обороны. На земле хватало своих хлопот, а немногие уцелевшие позиции того, что могло стрелять вверх, обозначались «ракетчиками», и «хенгисты» выжгли их заранее. Сотни парашютистов падали сквозь чёрно-рыжую ночь, и один за другим в небе раскрывались чёрные, бесшумные купола-«крылья», нёсшие десант к цели…

…В лагере Витька делал ночные прыжки — и на костры, и вслепую. Так что прыгать сейчас ему было, в общем-то, легко. Он раскрыл парашют с шиком — в двух сотнях метров от земли. В момент рывка из нагрудного крепления выскочимл и бесшумной рыбкой канул в ночь защигательный патрон. Ау… Витька почувствовал, что краснеет — на какое-то время он перестал думать о десанте вообще. «Лопух, — ругал он себя ругательски, — ведь посмотрел, всё ли застёгнуто! Так нет! Безручь!»

Самобичевание, впрочем, следовало немедленно отставить. Его сносило от костров в какие-то горящие развалины, где внизу хрипло и требовательно тараторил пулемёт, а от него отругивались автоматы. Укоротив стропы справа, Витька ощутил всем телом лёгкий разворот, описал полукруг… Костры стали приближаться, и от того, как удачно всё происходило, как близка была цель, он замурлыкал:

— Ленивое солнце не слепит глаза,

В лесах — щебетанье птах,

Но скоро над ними пройдет гроза.

Ведь завтра — в моих руках…

Перспектива менялась. Огней становилось всё меньше, они слово бы уплывали за край земли — на деле их заслоняли зубчатые стены разваленных домов. Улица внизу лязгала, шаркала и бормотала, словно невиданная гусеница-гигант. Отработанным движением сведя ноги вместе, Витька всё-таки упал на бок, задев в приземлении сразу двух человек.

— Твою ж мать… — прошипели из полутьмы, не оставляя сомнений, что здесь свои. — Какой?

— Волгоград-пять, — ответил Витька, собирая парашют и вслушиваясь в звуки боя — постоянный стук выстрелов, крики, грохот разрывов и осыпистый гул падающих стен. Справа находилось длинное полуразрушенное строение, а вот стена слева в самом деле была стеной и почти не разрушенной, а просто зубчатой.

— Здесь тройка, — ответил ещё кто-то с отчётливым латинским акцентом. — Пятый туда, — Витьку просто развернули в нужную сторону за плечо. — Скорей давай.

Улицу забивали штурмовики, и на Витьку шипели, а он нервно огрызался в ответ, проталкиваясь словно бы через переполненную людьми комнату. Противник ещё не понял, что десант начался — десятка мин хватило бы, чтобы превратить узкую улицу, где сгрудились почти триста человек, в невиданное побоище…

На фоне особенно яркого зарева — горящего порта — была видна огромная мрачная уступчатая пирамида-зиккурат центрального дворца, творение не такого уж давнего Времени Ночи. Тёмная его громада, казалось, пульсирует огнями — там шёл упорный бой.

5-й взвод почти в полном составе лежал за той самой стеной. Все всматривались во тьму и молчали, миномётчики деловито возились со своим оружием, выверяя прицелы. Витька плюхнулся на живот среди своих, ему без слов дали место.

Теперь он понял, что именно ограждала стена. За нею располагалась огромная ямища, в которой, собственно, содержались пленные. Саму яму кольцом охватывали постройки, в которых сейчас располагалась охрана, с полтысячи бандосов. Судя по всему, вся эта орда не им ела никаких приказов и не знала, как поступать дальше с охраняемыми и вообще. В прицелы ночного видения хорошо различались строения, совсем не подготовленные к обороне (от кого тут обороняться-то?!) и снующие между ними махди. Пятьсот этих существ для роты штурмовиков были ничем, на пяток минут не боя — избиения.

Елена стукнула Витьку по плечу и показала на амбразуру небольшого ДОТа. Витька кивнул, повёл стволом, быстро потёр зачесавшийся нос…

Мимо чёрных домов с рёвом и грохотом пронёсся мотоцикл. С него соскочили двое, послышались резкие, возбуждённые голоса… Навстречу выбежали несколько явно командиров под охраной автоматчиков…

— Так, ну пора… — тихо, напряжённым голосом сказал где-то неподалёку Скобенюк. — Кажется, разобрались, сволочи…

Ослепительно-белый свет залил всё вокруг. Задвигались, побежали резкие тени, и стало видно, как днём. Осветительные мины медлено опускались на парашютах, высвечивая каждую щель.

На месте мотоцикла и группы бандитских командиров поднялись три фонтана фугасных разрывов. Миномёты били с резкими, отрывистыми хлопками, и мины летели, рвались, размётывая землю…

Витька послал короткую очередь в амбразуру, и следом Жозеф выпустил гранату — ДОТ изнутри осветился багровым пламенем разрыва. Защитники лагеря выбегали наружу — стрелять из зданий было почти невозможно — и падали под огнём штурмовиков, перебежками подбиравшихся всё ближе и ближе.

Витька держался вместе с Олегом и Жозефом, прикрывая гранатомётный расчёт. Жозеф методично выпускал гранату за гранатой в дверные проёмы, Олег держал наготове новые, ловко загонял их в сопло, хлопал валлона по плечу: «Давай!»

— Что это?! — крикнул бежавший по другой стороне улицы Эрих. Следовавший за ним Майкл повернул голову, и Витька, увидев его бледное лицо, тоже посмотрел вперёд.

Впереди висели люди. Нет, не стояли, а именно висели — густо, рядами. Плечо к плечу. Висели на балках, торчащих из стен. На этих балках когда-то, видимо, лежали навесы, которые потом разобрали…

Слева за домами кто-то закричал. Страшным звериным криком, и Витька чутьём понял — там — тоже вот так. Штурмовики остановились во всём разгоне атаки. И только теперь ощутили запах гниения…

Повешенных было много, не меньше тридцати на каждой стороне. Одинаково голые трупы со скрученными за спиной руками, но некоторые совсем высохли, другие выглядели только что казнёнными, тртьи разлагались, и черви, ползая по шелушащейся коже, падали наземь и извивались на пластиковых плитах, которыми была выстлана дорога, среди нечистот и засохшей крови… Трупы слегка раскачивались в ряд, и почти невозможно было понять, кто из них кто, кому сколько лет, кто какого пола…

Взвод застыл, оцепенел. Штурмовики могли, не морщась, ползти по трупам, зашивать на себе раны, рубить живое лопаткой или тесаком. Но пройти по этой узости, между безмолвных качающихся рядов, слепо глядящих на них слева и справа, казалось выше человеческих сил…

Снова послышался крик. Но теперь — спереди. Кричал ребёнок, без слов, истошно, страшно кричал, и этот крик никак не мог оборваться…

— Там наших, наших убивают! — хрипло проревел белокурый швед из отделения огневой поддержки, и его ангельское лицо — характерное для юных северян — стало ужасным. — Вперёд!

Он был рядовой — но его послушались. Нельзя было не послушаться, потому что крик захлебнулся — и тут же возобновился. Штурмовики молча ринулись через улицу, и слышалось только сиплое дыхание, топот ног и лязн оружия.

Проулок между службами выходил на широкую лестницу — в сущности, сразу начинался спуск в ту яму. По периметру вала торчали колья, и на них были посажены люди, но это уже не могло остановить или ошеломить, только Скобенюк чужим голосом пролаял:

— Никого не брать!

Другие взводы высыпали наружу тоже, разбежались по окружности. Прожектора погасли, в свете пожаров и горящих мин (они ещё горят?! Сколько же времени прошло с начала атаки?!) на дне ямы шевелилась, бурлила, кричала какая-то масса, витднлись руки, головы, слышались странные, нечеловеческие звуки, о происхождении которых страшно было гадать. Кое-где на склонах виднелись залёгшие охранники, и Витька неожиданно для себя холодно подумал: «Всех кончать.» И, когда штурмовики уж готовы были броситься вниз, оттуда послышался истошный, злобный визг — на ломаном английском:

— Не подходить! Не подходить! Стой! Убьём! Зарежем! Всех!

Выстрела снайперки никто не слышал, но кричавший захлебнулся… однако внизу тут же началась стрельба, разноголосо закричали, завыли, оттуда просто-таки рвануло волной безумия/, и над ямой лязгнула команда Фишера:

— НЕ СТРЕЛЯТЬ!

Никто как-то не предполагал, что вдвое превосходящая атакующих числом охрана станет прятаться за спины пленных. Вообще-то это само собой напрашивалось, но для такого решения надо было бы встать на точку зрения махди, на точку зрения бандита, на точку зрения того, кто ставил эти виселицы и колья.

А на такую точку зрения встать не мог ни один из штурмовиков.

Ямину затопила тишина. Сотня метров вниз. Под огнём врага. Не стреляя.

Что останется от роты?

— Бросайте оружие! — прокричал кто-то из штурмовиков. — Бросайте, гады, всё равно не уйдёт никто, бросайте!

Внизу завижзали, завыли, стреляя наугад, веером. Витька увидел, как двое штурмовиков наискось покатились по склону; один застрял в выбоине, неловко вывернув руку, второй съехал почти до самого дна и куда-то провалился — осталась торчать нога. В ответ открыли огонь снайперы, русский увидел совсем рядом помертвелое лицо Кайсы, досылающей патрон… Внизу опять заревели, завизжали:

— Не стрелять! Мы вашим кишки режем! Смотрите, не стрелять!

Внизу что-то происходило. Что-то страшное. Рядом ругался в голос Жозеф, пудово матерился Олег. Кто-то неподалёку всхлипывал от злости. Джек, лёжа за одним из кольев, кусал перчаточный кулак. Внизу снова включился прожектор, осветил какую-то кучу, тёмную, местами ещё шевелящуюся — не хотелось даже догадываться, что это такое… Оттуда закричали по-русски:

— Пар-ни, парни, что же вы?! Бейте их, бейте их на х…й, нас не жалей… — крик захлебнулся страшным, булькающим кашлем, но другой голос, совсем детский, взвинтился следом, как вихрь:

— Пуцуйте!^[421] Пу-цуй… ахххххх…

Ожидание становилось непереносимым. Хотелось закричать, сломя голову, броситься вниз, лобраться, дорваться, рубить, бить, убивать… Несколько человек так и сделали — молча, без команды — и не успели пробежать и десятка метров.

— Что делать?! Что делать?! — неожиданно для себя самого бешено закричал Витька. — Командир, что делать?!

— Заткнись! — Джек ударил его по шлему, сплюнул. — Попробую я… пошло оно всё…

Эрих не дал ему подняться — прижал к земле, прохрипел:

— Wohin, Dummkopf?! Es ist Tod… Tod…^[422] — видно было, как по щекам немца катятся яростные слёзы.

Сто с лишним метров… Сто с лишним метров. Ледяной пот тёк по спине Витьки. Пулемёт — мощный, надёжный — казался жалким и слабым, просто бесполезной железкой…

— Где Елена? — спросил Олег. Русский выглядел полупьяным, глаза блуждали. Витька не знал, где сержант, он так и хотел ответить… но она неожиданно возникла правее. Вскочила на низенький бортик, качнулась и вскинула ко рту… мегафон.

— Братья, сёстры, штурмовики, северяне! — резко и громко прозвучал девичий голос. — Здесь, наверху, там, внизу! Мы все знали, на что шли! Мы сами выбрали, как нам жить! Мы клялись в верности Ротам и друг другу! — пуля ударила её в живот, но она лишь чуть содрогнулась. — Каждому есть срок умирать! Земле — жить! Нашим народам и нашем братству — жить! Бояться… — в неё снова попали, но она выкрикнула: — Не надо бояться! — и молча, тихо упала куда-то в сторону.

Внизу снова взревели. Но это был иной рёв. Так кричат люди, которые дорвались до драки и уже ни о чём ином не думают.

— Вперёд, скорей, вниз! — закричал Джек, вскакивая. Витька вскочил тоже и, больше ни о чём совершенно не думая, прыжками бросился туда, где мельтешило, кипело и выло. Охранники пробовали снова стрелять по штурмовикам, но теперь им не давали этого делать пленные…

…Всем телом Витька обрушился на перезаряжавшего автомат махди и в исступлённой радости услышал, как череп того треснул под прикладом — громко, сочно. Ударом ноги он отправил труп дальше, вниз. Перехватил пулемёт, желая сейчас только лишь одного — убить ещё кого-нибудь из этих тварей. Вокруг штурмовики врукопашную дрались с охранниками, те карабкались в стороны, разбегались, падали… В броске Витька нагнал ещё одного, с жирно блестящим бритым затылком, развернул к себе, упёр ствол РПД под челюсть и нажал спуск. Голова бритого взорвалась, Витька оттокнул труп, бросился за следующим — визжа, как крыса, он пытался удрать вверх по склону. Одним прыжком Витька нагнал его, махди обернулся, размахивая ножом, но мальчишка даже не задержался — ударил стволом в пах, коленом в лицо, выкрутил руку…

— Сюда! — взвыли откуда-то снизу. — Сюда бросаааай!

Витька обернулся и невольно вздрогнул. Какие-то обросшие тени в лохомтьях, но с горящими глазами тянули из полутьмы худые руки с растопыренными острыми пальцами. Русский отбросил от себя махди, и тот рухнул вниз, визжа и размахивая руками — словно хотел улететь прочь от ужасной смерти. Внизу хрипло взвыли, послышался тошнотный хруст, над толпой вынырнула голова, выплёвывающая чёрные пузыри…

— Разойдись! — крикнул Витька. — Прыгаю!

Вскинув над головой пулемёт, он соскочил — и упал в протянутые окровавленные руки, на миг ужаснувшись: сейчас разорвут в исступлении и его… но руки приняли его, подбросили, подбросили снова, и вокруг кричали, плакали, тянули за форму, за оружие… Он видел лица — худые, заросшие щетиной, совсем детские, лихорадочные глаза, и ему самому хотелось плакать…

— Наш, наш! — какой-то измождённый человек обнял Витьку, и он ощутил, насколько тот худ — чудовищно, страшно! А человек отстранился, и Витька понял: да он же… он немногим старше его самого! — Я из «Алариха»… из роты «Аларих»… я тут год… Михель Руде… я тут год… я ждал, я знал… я верил…

Кто-то тянул Витьку за рукав, твердил:

— Пойдём… пойдём… тебе надо на это посмотреть… пойдём…

Яма была завалена нечистотами, кисли какие-то лужи, издававшие невыносимое зловоние. Сама мысль о том, что тут можно провести хотя бы час, ужасала — а люди, сейчас спешившие возле Витьки, провели тут месяцы и месяцы, под дождём, под снегом, в зной, в холод…

Возле земляной стены на каком-то тряпье лежали в ряд… мумии. Живые мумии.

— Они… пришли? — из тряпок поднялась похожая на серую ветку рука. Девушка (о небо!) с горелыми ранами на месте груди встала рядом на колени, поцеловала эту ветку-руку:

— Пришли…

— Теперь… можно… умереть…

— Их морили голодом… там, наверху, — пояснил кто-то. — А потом возвращали сюда. Они уже не могут есть.

— Хорошо тем, кого забивали насмерть…

— Многие не дождались…

— Повернись ко мне, — Витька повернулся и увидел совершенно седого парня, на месте глаз которого чернели ямы заживших ран. Парень провёл ладонью по лицу русского, выдохнул: — Наш… наш… наш… — и из углов ям потекли мутные капельки…

… - Всем освободить центр! — надрывался мегафон голосом Фишера. — Всем освободить центр для приземления вертолётов! Те, кто может взять оружие — к складам, там снаряжение, боеприпасы! Остальные успокойтесь, мы всех вывезем! Мы вывезем всех! Дисциплина, чёрт побери! Дисциплина! Всем прочь из центра!

Уже царила вокруг деловая суета — выносили трупы, расчищали центр, сновали штурмокиви, шли группы освобождённых. Около полутора сотен человек тут же вооружились. Желающих было много больше, но некоторые просто не могли удержать оружия в руках. А часть находилась в тяжёлом отупении…

Витька прошёл мимо лежащих в ряд раненых. Елены среди них не было. Ранный в пах, живот и ноги осколками парнишка то и дело приподнимался, вскрикивал:

— А!.. Не сюда!.. Твою мать, всех!.. Не брать!.. Теперь хорошо… ещё одного… — на лбу выступали капли пота, он тяжело, страшно ругался, скрипел зубами, задыхался, затихал, потом снова начинал: — Кончать! Всех их кончать! Не могу! Пустите! — и рвался из рук санитаров, тоже замотанных и злых.

Витька почти столкнулся с Майклом. Тот нёс на руках буквально влипшего в него мальчика лет пяти-семи — он обвил штурмовика руками и ногами и почти не дышал, наверное, боясь, что Майкл растает в воздухе. Майкл возбуждённо сказал — глаза блестели почти по-сумасшедшему:

— Вик, Вик, смотри, я брата нашёл, я ведь знал, что я его тогда не убил, что это был не он! Я ошибся! Смотри, я где его нашёл! — и счастливо улыбался, тоже притискивая к себе мальчишку, словно у него его отнимали.

Витьку шатнуло. Ему внезапно ужасно захотелось отлить. Он улыбнулся Майклу (наверное, улыбка вышла идиотской), который продолжал прижимать к себе ребёнка, кивнул, отошёл к какой-то щели, морщась, поднял бронефартук…

…из щели на него смотрело испуганное полудетское лицо. Лицо махди.

Витька схватился за пулемёт. Махди — без команды, покорно — вылез из щели, сел на корточки, глядя на Витьку снизу вверх и сотрясаясь всем телом так, что коленки стучали друг о друга. Он умоляюще глядел на русского, возвышающегося над ним, как башня. Губы махди шевелились, ему очень хотелось рассказать, что он никого и пальцем не тронул, только немного ел мясо, потому что всегда был голоден, что его забрали насильно, что у него семья, что воевать он совершенно не хочет и очень-очень боится…

Но потом он встретился взглядом со светлыми, безразличными глазами юного северянина, и понял, что, даже если он найдёт слова, то услышан не будет, и это бесполезно — как бесполезно просить о пощаде ураган или смертельную болезнь… И закрыл глаза, спрятал их в коленях, сложил на затылке ладони.

Витька сдвинул на бедро пулемёт и достал из кобуры «браунинг».

4

Десант потерял шестнадцать человек убитыми и девятерых — тяжело ранеными. Эвакуировать их пока что было просто невозможно. Их расположили в одной из служб. Среди пленных было примерно шестьдесят убитых; ещё человек триста в бой не годилось, а полторы сотни, по возможности вооружившись и обмундировавшись, присоединились к «Волгограду».

Живых махди найти не удалось на первый взгляд в тюремном «комплексе» валялось не менее полутысячи трупов. Кое-кому, очевидно, удалось-таки удрать, но — немногим, в плен не брали на самом деле никого.

Помимо храма Ала Шамзи — вещи уже привычной — тут имелись комнатки в службах, любовно оборудованные для сексуальных развлечений, для замучиванья, разделки, готовки… Нашли бочки со скверной солониной — видимо, для поставок в армию. Много чего нашли такого, что снова подводило ещё одну черту в разделении миров — того, из которого пришли штурмовики, и того, в который они пришли. Это был ад — ад жестокий и бессмысленный, как породившие его извращённая вера и образ жизни.

Но нашли и базу данных, составленную с немахдистской аккуратностью — её тут же взяли под особую охрану.

* * *

Рассвет не принёс ничего нового. В городе шли бои, и, судя по всему, другие роты свою задачу выполнили. «Волгоград» получил приказ расширять плацдарм.

Над этим районом Диффы возвышались две башни, повторявшие контурами центральный дворец-зиккурат, только поменьше, по северным понятиям — этажей в 10. Наверху их «украшали» большие статуи Ала Шамзи: всё те же пузатые уродцы, одетые в набедренные повязки, широко расставив короткие кривые ножки, расставленными руками словно бы грозили небу. Большие лопоухие головы с выкаченными глазами и высунутыми до подбородка языками венчали четырёхзубцовые короны, каждый зубец украшал человеческий череп. Деревянные тела идолов тут и там пятнали яркиеалые потёки краски — казалось, по ним течёт кровь.

Башни почти не были повреждены и, судя по отсутствию ярких лохматых знамён, контролировались сторонниками «синих беретов» или даже ими самими. Огонь с башен мог перекрывать добрую четверть города. От тюремной ямы до башен было около километра, а расстояние между ними — около двухсот метров. Удивительно было, что гарнизоны башен не обращали внимания на происходящее у них под боком — но могли и обратить, а с башен всю округу можно было простреливать легче лёгкого.

Фишер принял решение захватить зиккураты. Он выделил две штурмовые группы: 3-й взвод Олега Осташко, 4-й — Эриха Краузе, ещё — сборный взвод из освобождённых пленных под общей командой Осташко; 5-й взвод Степана Скобенюка, 6-й — Эрнандо Милароса и ещё один взвод из пленных — под общей командой Милароса. Вертолёты роты — шесть «хенгистов» и столько же «вагонов» — сидели по периметру ямины, укрытые от возможного огня. Вообще зачистку зданий положено было проводить с крыши, и никак иначе, и на крыши следовало высадить десант именно вертолётами, машин бы хватило. Но уже стоял день, и действовать так — значило подставляться на подлёте под сумасшедший огонь из всего на свете. Следовательно, штурмовики были обречены на зачистку снизу с уничтожением врага на всех уровнях поочерёдно — дело муторное…

…Елена оказалась дважды тяжело ранен, и Джек принял командование отделением. При этом он выглядел скорей расстроенным, чем готовым к исполнению своих обязанностей. Штурмовики отряда Милароса скопились в улице за разрушенным домом и сейчас ждали сигнала к выдвижению. Среди развалин лежали запорошенные серо-жёлтым трупы, казавшиеся такими же обломками стен, как и камни, среди которых они валялись.

При свете дня Витька не без любопытства осматривал город. Молодой организм уже отсёк ужас ушедшей ночи, со здоровым эгоизмом заставив его превратиться в полусон: было, не было — а если и было, то не со мной, кажется… В городе угадывались ещё черты того, каким он был до Ночи, но в основном строения были нагромождены позже и местами походили на творения безумца. Казалось, его обитатели старались одновременно укрыться от всех возможных бед — и доказать своему пришедшему из холодной ночи злобному богу, что славят его каждой секундой своей жизни. Для Витьки, ещё недавно считавшего, как и многие другие мальчишки Севера, стихийные язычники, единственным богом — Солнце, то, что он видел, было непонятно, но и отвратительно. Просто на ощущении, инстинктивно.

— Отделение Мальвони… — Миларос указал рукой вперёд. 1-е тут же рассыпалось по обеим сторонам улицы, чтобы взаимно страховаться — и затрусило вперёд. Следом двинулись, точно так же рассыпаясь на стороны, оба взвода.

Дома выглядели нежилыми, но почти везде лежали трупы, валялось оружие, дымились развалины. В нескольких местах замечали раненых — но они совершенно не обращали на штурмовиков внимания; брошенные своими и умирающие…

Улицы казались заколдованными. Стреляли и взрывали по всему городу напропалую, а тут было тихо, и лишь башни впереди временами подавали голоса — но в другую сторону.

Во многих дворах двери были высажены, внутри снова лежали трупы — изувеченные до неузнаваемости. Непонятно было, зачем и почему с такой жестокостью свои убивали своих, что делили? Не верилось и в другое — в то, что их ещё не заметили. Две с половиной сотни солдат движутся по улицам совсем рядом, и что — их не видит никто с высоты шестидесяти метров?! Чем они там уж настолько увлечены-то?!

Очевидно, Миларос подумал о том же, потому что остановил группу возле каких-то распахнутых ворот, на которых — неожиданно ярко и красиво, золотом на синем — виднелись странные геометрические знаки. «Золотом, что ли, выложено?» — машинально подумал Витька. Между створок нелепо торчал сгоревший в чёрный коробок танк. Очевидно, его подбили гранатой откуда-то с верхних этажей пятиэтажки. За танком, у поворота, маячили ребята из отделения Мальвони. Один из них подбежал, что-то доложил Миларосу, тыча стволом в соседнюю улицу. Лейтенат кивнул…

…Атаку синхронизировали сигналами электрического гелиографа. Миларос расставил снайперов на верхних этажах, туда же втащили тяжёлые пулемёты, а к проломам — миномёты. Был дан приказ бить по верхним этажам во время атаки. В первую очередь — по вражеским снайперам и расчётам тяжёлого оружия.

Перед самой атакой — как по заказу — по всему городу вспыхнула с новой силой стрельба. Теперь вовсю подвывали ясно различимые РСЗО — очевидно, высадился «Таран».

От зиккурата атакующих сейчас отделяла площадь — около ста метров пластиковой вымостки. На ней тоже кое-где лежали трупы, но в общем-то не много. Ворота внутрь были закрыты, однако в них оказалась распахнута калитка. Из неё буднично высовывался пулемёт. Оконные проёмы — заложены мешками с песком, оттуда тоже торчали стволы, в том числе — двух двадцатимиллиметровок, наверное, в прошлом — авиапушек.

Осташко сообщил, что ему ясна причина невнимательности противника. Кто-то из его наблюдателей засёк колонну танков под местфлагами — они стояли примерно в трёх кварталах и вяло перестреливались с зиккуратами. Стала ясна и причина такой тишины в этом района — очевидно, те, кто занимал зиккураты, выбили из него отряды, поддерживающие Совет.

Атакующие группы заняли свои места. Витька снова прикрывал Жозефа с Олегом. Странно — ему искренне казалось, что вокруг тихо, хотя воздух был насыщен стрельбой, как мелким дождём… Витька увидел, как Миларос неспешно поднял дробовик — и выпустил вверх сигнальный заряд.

Уже не дождик, а стальной занавес из стрельбы рухнул со всех сторон сразу. Верхние этажи зиккурата, словно тёмноу вуалью, задёрнуло дымом. Стреляли по заранее выбранным и вывереным целям. РОП-4 и -2 в руках солдат взяли под обстрел нижние амбразуры.

— Пошёл! — на этот раз голосом скомандовал Миларос.

«Всё,» — коротко, словно с обрыва прыгая, подумал Витька. Почему-то казалось главным, чтобы не убили на этой площади. Словно в самом зиккурате ничего случиться уже не могло…

Шарло сделал ему «ступеньку», и Витька прыгнул внутрь через горящие мешки. Там тоже всё горело, и первое, что он увидел — оскаленное лицо «синего берета», сидящего у стены с автоматом поперёк колен. Горел и он. В атакующих штурмовиков через пламя начали стрелять почти в упор, от внутренних дверей, в ответ они тоже открыли огонь. Витька стрелял из пулемёта — прижимаясь к стене, в полной уверенности, что сейчас его убьют, и потому без страха — но в какой-то момент огонь штурмовиков забил пальбу обороняющихся, кто-то (непонятно, да и не важно — кто!) скомандовал:

— Вперёд, пока они н очухались!

Лестницы загудели от шагов. Стреляли друг в друга снова — почти в упор, Витька видел во всех деталях перекошенные лица врагов на верхних ступенях, на площадке — широкой, как танцзал, и тоже перегороженной баррикадой из всякого-разного. Бежавший впереди-справа штурмовик согнулся, полетел через перила вниз… Несколько человек стреляли картечью, Витька узнал Джека… Слева рухнули перекрытия, вместе с ними падали, крича, люди — непонятно, кто… Атака почти остановилась, черноволосый парень без шлема волок вниз, хрипя от напряжения, обвисшего на его руках друга… Под ноги Витьке рухнул, крича от боли, штурмовик с пробитыми голенями, из которых брызгала кровь. По лестнице катились, разрываясь, ручные гранаты… но совершенно неожиданно откуда-то сверху на лестничную площадку ливнем брызнули пули — и снова сверху по лестнице ринулись штурмовики 6-го взвода, прорвавшиеся другой лестницей. На площадке началась рукопашная, «синие береты» оказались зажаты с двух сторон. Всё затягивали дым и пыль, Витька, действуя пулемётом, отбил чей-то штык, сшиб противника на пол и впечатал ствол ему в глаз…

Они ворвались на второй этаж, растекаясь по коридорам. Штурмовики шли вдоль стен, беря под рпицел дверные проёмы, и стреляли в них из подствольников, а потом врывались внутрь, накрест поливая стены, углы, пол и потолок из трёх-четырёх стволов одновременно. Делалось всё это вбешеном темпе, чтобы не дать врагу опомниться. Снайперы снаружи продолжали простреливать окна…

… - Не стреляйте! Я сдаюсь!

Очередь в живот, пинок в голову. Сдающихся тут нет, да и мало кто поднимает руки. Те, кто жив, стреляют в ответ… и иногда попадают, и тогда падают штурмовики — молча, сцепив зубы…

Пулемётное гнездо на стыке коридоров отбивалось сразу из трёх стволов — во все коридоры. Витька, упав на живот за колонной, выставил РПД и открыл огонь в ответ, пули из гнезда с хрустом дробили камень колонны. Гнездо расстреляли из двух гранатомётов; один из защитников, без обеих ног, долго и нужно стонал где-то под мешками, из которых сыпался удивительно чистый, золотисто-сухой красивый песок. Он засыпал кровавые лужи на полу, выложенном старым пластиком. Стонущего никто не искал — было слишком много своих раненых.

На самом деле — много.

5

Витька нашёл своих в одной из комнат — с идиотски огромной кроватью под брезентовым балдахином. На ней возлежал Ник, снаряжавший ленту патронами. Шарло делал то же. Эрих — без куртки, в РЖ и брассардах на голое тело — жадно пил воду из ржавого крана в углу.

— Живой! — обрадовался Джек, бинтовавший плечо морщившемуся Майклу. — Вот здорово, а нам сказали — тебя на лестнице убило, мы уже искать собирались идти…

— Не меня, — ответил Витька, вешая пулемёт на плечо. «Не меня, — подумал он, — значит, ещё кого-то,» — мысль эта не испугала и не удивила. — Дай попить, — он нагнулся к крану.

— Пей, — Эрих вытер губы ладонью, распрямился. Висок у немца был перемазан кровью.

— Умойся, — бросил Жозеф. Он сидел возле окна, чуть сбоку, наблюдая за улицей.

— Куда тебя? — тихо спросил Витька, напившись, умывшись и подсев к Майклу. Тот повёл здоровым плечом:

— Ерунда, сквозная… На мне всё быстро заживает.

— Почему дальше-то не идём? — возбуждённо спросил Олег, чистивший автомат. — Тут же ещё два этажа… и крыша?

— Они очухались сейчас, — Джек харкнул на пол. — Пусть малость успокоятся, тогда и рванём… Ты что, так на тот свет торопишься?

Олег пожал плечами. Жозеф, поднявший было бинокль, вдруг сообщил возбуждённо:

— Братва, над главным дворцом наш флаг! «Лютики» его взяли!

— Где?!

— Покажи!

— Дай посмотреть!

Бинокль вдруг вышибло из рук Жозефа, а сам валлон, побелев, отшатнулся к стене. Джек бешено заорал:

— От окон, бараны! Снайпера!

Реалии боя в городе таковы, что он не кончается никогда. С обеих сторон даже в минуты затишья за врагом следят снайперы… Жозефу повезло. Очень. И он, кажется, начал это понимать, потому что резко вспотел, но всё-таки сказал с кривой улыбкой:

— А дворец всё равно наш.

— Так, второе, вы тут? — в дверь всунулся Скобенюк. — Ну и отлично. Здесь и обустраивайтесь для обороны. Пробейте ещё пару амбразур.

— Сквозняк же будет, — серьёзно подал голос Ник.

— Ничего, клизмой полечитесь… Тебе одному на этой кровати не страшно?

Отделение засмеялось. Из коридора кто-то крикнул:

— Товарищ лейтенант, куда раненых?!

— Сейчас! — махнул рукой Скобенюк. — Да, и пошлите кого-нибудь вниз в подвал, там жратвы выше крыши.

— О, это дело, — обрадовался Джек, приподнимаясь. — Мы порубаем, а они, — он кивнул в окно, — пусть на топоре посидят.

— На колуне, если уж ты такой знаток жаргонного русского, — поправил лейтенант. — Всё, я пошёл, вы у меня не одни. И давайте работайте!

— Так, правильно, — Джек встал окончательно. — Куда там Кайса провалилась?.. Вик, Майкл, сходите за жратвой, только осторожно!..

…Коридоры были полны суетой — снова заваливали мешками окна, перегораживали проходы, выверяли секторы для стрельбы, тащили боеприпасы. В нескольких местах брустверы вполне спокойно складывали из вражеских трупов. Здесь же лежали — и немало — убитые штурмовики; запорошённые пылью, громоздкие по сравнению с мелковатыми махди — и в то же время почти все с юными лицами…

— Почему их не уберут? — мрачно спросил Витька у ванРайка, сержанта из 6-го взвода. Тот словно бы непонимающе нахмурился, потом сказал равнодушно:

— А зачем? Утрясётся — соберём, им уже всё равно.

В этом была даже не железная — стальная логика. Трупу всё равно, где лежать. А после победы будт ему уважение и вечная память…

Широкую лестницу в подвал перекрывали дверь — они входили в пазы между ступенями и при случае намертво клинились. Сейчас же были открыты. Вниз ещё прежние хозяева озаботились провсти проводку. Резко, сильно светили голые лампы из мутноватого стекла. Провода шли прямо по стенам, насмех прихваченные жестяными скобами. В свете этих шаров были видны штабеля ящиков вдоль стен справа и слева, многие — вскрытые. Человек пять штурмовиков или что-то искали, или складывали в рюкзаки пакеты и банки, зачастую — с непривычно-яркими незнакомыми наклейками. Подальше на надувных матрацах лежали раненые, около них находилось несколько санинструкторов. А ближе, возле самого входа, вповалку валялись десятка два трупов махди. У всех было перерезано горло, кровь растеклась тут и там и уже загустела лужами.

— Кто это? — спросил Витька. Сержант, отбиравший упакованные в красочный полиэтилен галеты, хмыкнул:

— Раненые. Их раненые.

— Резать-то зачем, пуль жалко, что ли?! — сердито спросил Витька. Сержант усмехнулся, смерив русского взглядом:

— Да мы их и пальцем не трогали, парень. Их свои же зарезали. И давно. Чтобы не возиться.

* * *

Фишер осознавал всю опасность того, что гарнизоны башен (ещё, кстати, не отбившие зиккураты до конца) окажутся отрезанными от бывшей тюрьмы. Он выделил второй взвод и ещё один — третий по счёту сформированный из пленых — и эти подразделения заняли господствующие дома на соединяющей зиккураты и яму улице, превратив их в опорные пункты и взяв под контроль весь путь.

Судя по всему, дворец Совета на самом деле был в руках штурмовиков. Но его постоянно атаковали. Аэродром и прилегающие кварталы тоже контролировались штурмовиками, хотя и подвергались частому (но крайне неточному) обстрелу из орудий. «Дмитрий Донской» и «Таран» контролировали припортовые кварталы и генеральную дорогу, бетонное покрытие которой, уложенное немецкими инженерами, не смогло разрушить даже время последних четырёх десятилетий во всём их ужасе.

Англо-саксонским войскам до столицы оставалось 76 километров.

* * *

Жара наплывала на город вместе с тучами, полными дождя. Первый январский день вместо снега оборачивался духотой и вонью разлагающихся тел. Отвратный запах впитывался в камни, в землю и, казалось, в самих живых.

Почти все поснимали куртки, напялив РЖ и снаряжение на голое тело. Вернувшаяся Кайса сидела за подоконником, осматривая улицу по секторам. Она видела, что в километре идёт бой между танками и пехотой с одной стороны — и пехотой с другой. Дрались местные.

Почти все ребята спали вповалку на кровати. Они здорово поработали, пробивая две амбразуры — в углах комнаты — и перегораживая их мешками с песком. А потом преспокойно завалились спать.

У лестниц продолжали стрелять, но довольно вяло. Кайса не прислушивалась. Спящие сопели. Майкл иногда тихо стонал. Шарло что-то бормотал. Эрих вдруг отчётливо сказал:

— эber der Himmel! Ja verstopfe du den abscheulichen Rachen endlich, Idiot! — и уже тише добавил: — Es aller sei dreimal verflucht…^[423]

Очевидно, он неудачно повернулся, потому что Олег сонно обругал его, а Витька сел, покачиваясь и не открывая глаз. Поднявшись на ноги, он потёр грязное лицо и… направился к окну.

— Эй, идиот, — дружелюбно окликнул его Ник, сидевший у левой бойницы с пулемётом на колене, — стой-ка.

— А? — Витька моргнул, огляделся и виновато улыбнулся. — А мне это… показалось, что я вообще дома. Хотел в окно посмотреть, как погода, гляжу — чего-то вы у меня в комнате все…

Он сел на пол неподалёку от Ника. Лицо Витьки стало грустным, он на самом деле в тот миг, когда просыпался, отчётливо слышал Колокол Первого Света на недавно отстроенной Дозорной Башне над Цной и сейчас очень хотел домой. Без интереса сбоку заглянул в бойницу. Зевнул, спросил:

— Что там, наверху-то?

— Молчат, — Ник плюнул в бойницу. — Может, они оттуда уже все попрыгали?

— Жди, попрыгают, — подал голос Джек. — Пока мы их оттуда штыками не скинем — хрен они слезут… Дай ты ему, Кайса! Красуется, пппп…

— Кому? — финнка повела винтовкой, хихикнула: — Да это суслик, Джек. Они нас проверяют.

— Там и снайпер где-то, — буркнул Ник.

— Так он там и не один, — ответила Кайса. — Ладно. Не мешай. Смотреть буду.

Она неспешно устроила удобней свй мощный бинокль и улеглась поудобней сама. Застыла.

Витька закрыл глаза. Ему опять захотелось спать, но в то же время мешали разные мысли, среди которых доминировало удивление: оказывается, вот в такой обстановке можно спать и видеть сны! Он вытянул ноги половчей и всё-таки почти уснул уже, но в коридоре вдруг заорали, перекрывая уже ставшую привычной редкую стрельбу, а потом начали палить с такой ожесточёностью, что все повскакали разом…

…Контратаковали сразу по обеим лесницам. Забросали площадки ручными гранатами и бросились вниз, стреляя изо всех стволов. Успели даже ворваться в коридор второго этажа.

Выскочив из комнатки первым, Витька едва не погиб тут же — здоровенный «синий берет», не ожидавший столкнуться нос к носу с мальчишкой, замахнулся штыком, но Джек, появившийся следом, ловко и молниеносно просунул ствол автомата под рукой Витьки и выпустил короткую очередь в упор. Потом подтолкнул застывшего русского:

— Не стоять!

Дальше первых двух комнат, в которых предусмотрительно никого не было, контратаковавшие не прошли. Чего-то подобного лейтенант Миларос ожидал, и был готов к отражению сюрприза. В коридоре второго этажа начался ближний бой, постепенно откатывавшийся обратно к лестничным площадкам. Штурмовиков хорошо готовили к боям в зданиях — и попытка контратаки была заранее обречена…

…Баррикада из мешком и трупов, перегораживавшая коридор, оказалась для бандосов непреодолимым препятствием. Было просто невероятно, что такое количество свинца, носившееся в коридоре, убивает не так уж многих — тем более, что расстояние боя было мизерным. Витька задумался об этом позже, а в тот момент он просто стрелял между двух мешков в расплывчатые от дыма и пыли серо-зелёные тени, метавшиеся впереди. Сверху на него сыпался песок из распоротого пулей мешка; кто-то громко, тяжело стонал неподалёку, а Шарло, стоя на колене, лупил из автомата поверх головы Витьки, осыпая его дождём гильз. Потом штурмовики начали перебегать вперёд, прикрывая друг друга, а Витька немного задержался, меня ленту в РПД.

Бой вывалился на лестничную площадку, как пьяный мужик. Навстречу подбежавшему Витьке полз на боку, подволакивая ноги, парень из 1-го отделения, за ним размазывался широкий, яркий, как неон, след. Витька остановился, нагнулся помочь — парень обругал его по-английски и простонал:

— В бой, вперёд… я потом…

Витька добежал до угла и обнаружил, что схватка уже идёт на лестнице, причём бой какой-то дикий, смесь перестрелки с рукопашной, в которую сверху лупят, не разбирая своих и чужих, бандосы. Мальчишка ляпнулся спиной в стену и, уперев пулемёт прикладом в бедро, ударил вверх. Попал — в одного, второго… второй рухнул прямо вниз, через перила, в схватку, как мешок. На Витьку посыпалась каменная крошка, но стрелявший в него, цепляясь рукой за перила, перевернулся вокруг себя и осел на ступени, держа автомат стволом вверх. Голова свесилась между перилами, кровь из раскрытого рта лилась на дерущихся сверху.

Несколько штурмовиков забросили тесаки с тросами, используя их, как «кошки», наверх, на площадку третьего этажа. Каждый бросил туда по три ручных гранаты, и они полезли наверх, как пауки по паутине. Первый перескочил на площадку, исчез… Второй протянул руку — перехватиться за перила, но рука повисла в воздухе, и штурмовик повалился вниз со странно медленной величавостью, похожий в своём снаряжении на старинного рыцаря. Тяжело грохнулся прямо к ногам Витьки, повернул голову, умирающе взглянул на русского — из угла рта выскользнула струйка крови и застыла.

Витька подпрыгнул повыше — перчатки щёлкнули о трос — уцепился ногами, полез вверх. Это был самый короткий путь туда — наверх. Только туда и было надо.

Он перевалился через массивные фигурные перила. Обиянутая РЖ спина штурмовика — он стрелял из-за угла куда-то дальше. Ещё один боролся на ступеньках с «синим беретом». Ещё один бинтовал, вжав в рану «рюкзак», грудь распростёртому на полу товарищу — тот мелко, часто дрожал всем телом.

Витька не успел на помощь — бандос всадил нож в бок сзади штурмовику, пробив жилетЮ начал вставать — но Витька ударил его в лицо ногой, и он опрокинулся на спину, а Витька выстрелил ему из пулемёта в голову.

— О небо, больно как… — простонал раненый. Витька в его сторону даже не оглянулся — рванул к углу и, упав рядом со стрелявшим штурмовиком, присоединил свой пулемёт к его автомату.

Сопротивление на лестнице было подавлено. Штурмовики ворвались частью на третий этаж, начали зачистку — а частью рванули на четвёртый, последний перед крышей. Лестница на него была взорвана и перегорожена мешками и какой-то мебелью. Витька потом вспоминал, как они тесаками рубили какое-то барахло, отдирали откуда-то доски, скручивали их тросами. Импровизированные мостики бросали через пролом. Светловолосая девчонка, придерживавшая мостик, на который прыгнул Витька, неожиданно слабо охнула и рухнула ничком, подолжая держать доски — бронебойка из снайперки прошила её навылет в сердце.

— Энн! — хрипло крикнул парнишка, тянувший по полу тяжёлый пулемёт. Оглянулся через плечо, увидел лежащую девчонку, прыгнул к ней — пуля встретила его в прыжке точно в лоб, и парнишка, кувыркнувшись, рухнул в пролом. Следом посыпались соседские мостки — по ним сверху грохнули из подствольника. Но штурмовики уже находились в той стадии, когда ни кровь, ни смерть, ни раны — свои, друзей — не пугают, а только подстёгивают.

Два прыжка по пружинящим мосткам. Прыжок через пролом. Кто-то выстрелил в него в упор, он — в ответ; оба промахнулись, но Витька не промахнулся прикладом под челюсть. Потом ему помнилось, что ещё двое пытались — и небезуспешно — зарубить его лопатками, а он отбивался пулемётом долгие секунды, пока в схватку не влезли ещё штурмовики, прыгавшие с мостка вкось, и Джек рявкнул врагам:

— Задавлю, суки! — с такой яростью, что они подались назад. В левой руке капрала был бробовик, в правой — окровавленный тесак. «Синие береты» отступали вверх по лестнице, тщетно пытаясь оторваться, штурмовики преследовали их по пятам, не давая выйти из рукопашной, и трупы катились и катились по ступеням, а живые перескакивали через них.

— Джек! — резко выдохнул Шарло и оттолкнул капрала вытянутой рукой так, что Джек ударился в перила, отлетев к ним. шарло подскочил, лицо его исказилось, и он рухнул спиной вниз, на площадку.

— Da er, Lump!^[424] — заревел Эрих. — Снайпер вон!

Но Ник уже в длинном прыжке оседлал снайпера и скручивал его, прижимая коленями. Штурмовики прыгали через борющихся, выскакивали в коридор, но вдоль по нему с грохотом густо молотили два тяжёлых пулемёта, а сам коридор на половину высоты перегорожен баррикадой. Один из штурмовиков рухнул, убитый наповал, второго, раненого в живот, вытащили за руки за угол.

Витька подбежал к остальным, уже стоявшим возле тела Шарло. Олег был без шлема, часто смаргивал. Джек кусал губы.

Шарло был убит наповал — всё та же бронебойная пуля навылет прошила и жилет, и вкладыш, раздробив его в крошку — и сердце Шарло. Глаза убитого были удивлённо распахнуты, в левой руке он держал… фотографию. Видимо, каким-то запредельным усилием успел выдернуть её из кармашка, чтобы не залить кровью. Ему это удалось — на снимок попало всего две или три капельки… да и вообще — при таком попадании крови бывает мало…

— Он спас мне жизнь, — тихо сказал Джек. Добавил мягко: — Бедняга… — и нагнулся, закрыл Шарло глаза.

Жозеф высвободил из пальцев убитого снимок. Раздумчиво вгляделся в красивое, смеющееся лицо — и бережно убрал фото в карман. Никто не спросил — зачем?

Пришёл злющий, скалящийся, как смеющийся волк, Ник. Толкнул вперёд захваченного снайпера — ближе к телу Шарло, штурмовики расступились, а Витька вдруг с ледяным ужасом понял, что Шарло больше нет. лежало среди мусора ещё одно тело, неотличимое от прочих мёртвых тел.

— Смотри! — и Ник так ударил снайпера прикладом «печенега» в спину, что тот не упал только потому, что налетел на стену. — Смотри! Ты его убил!

Снайпер, кривясь, встал прямее. Это был «синий берет» — мальчишка лет тринадцати-четырнадцати, рослый, крепкий, одетый в лёгкую удобную форму-маскхалат. Длинные светлые волосы свисали липкими от пота сосульками. Ник разбил ему в кровь губы и нос, он тянул в себя, но эти всхлипывающие звуки не были плачем — серые глаза смотрели зло, ожесточённо. Пленный мотнул головой и выдохнул хрипло — по-английски:

— Вот и ладненько, что убил. Это у меня двадцать третий, — и, скривив губы, добавил, — волки северные. Всех вас перебить!

Кайса и ещё две девчонки-снайперши переглянулись. У них было 18, 21 и 12 соответственно. Эрих медленно сказал:

— Больше полувзвода наших положил… вот так…

Все уставились на мальчишку. Он убил полвзвода штурмовиков?!

— Золтана и Энн тоже он застрелил, — сказал кто-то тихо.

— Ты знаешь, что пленных из ваших мы берём только по необходимости? — тихо и вроде бы даже миролюбиво спросил Джек, бросая трофейную винтовку — старую, но ухоженную PSG-1. Снайпер кивнул. — Ну так вот. Ты нам бесполезен.

Мальчишка опять скривил губы, усмехнулся, открывая зубы, презрительно. Витька посмотрел на эти зубы и подумал: «Ел человечину. Но как же?! Эти местные, они дикари. А он… а они… может, он даже и не родился тут, может, он похищеный, угнанный ещё малышом…»

Но что он мог сделать или сказать?..

…Мальчишку подвели к пролому. Он шёл на негнущихся ногах, но молча. Просить было бесполезно, никто с обеих сторон давно ни о чём не просил врагов. Только около пролома он обернулся и смачно плюнул под ноги штурмовикам. Потом что-то сдёрнул с шеи, бросил на пол. Ник шагнул вперёд и выстрелил ему в затылок, но — видимо, от злости — пуля прошла выше, только взвихрив и опалив волосы на голове пленного. Тот вздрогнул, но, не поворачиваясь, сказал, поведя плечами:

— С похмелья, что ли?

— Пусти, дурак! — выругался Жозеф, выхватил пистолет и, не целясь, выстрелил точно в затылок. Снайпер дёрнул головой и упал в проём с какой-то странной готовностью, словно долго ждал этого момента и этой пули. Снизу крикнули:

— Это что?!

— Трупешник, что же ещё, — Джек сплюнул вниз. — Ослепли, или как?

— Или как, — засмеялись снизу.

Витька подобрал с пола брошенную убитым вещь. Это оказался медальон. Странный, вроде бы серебряный — перевёрнутая пятиконечная звезда в круге.

Вещица понравилась. Витька сунул её в карман РЖ.

6

Четвёртый этаж и крышу взяли варварски, но великолепно. Штурмовики оттянулись на второй этаж, и два «хенгиста», подойдя на бреющем, всадили в окна и по крыше весь боезапас, после чего штурмовики ворвались сначала на четвёртый, а потом — и на крышу, давя и расстреливая ошеломлённого врага.

Впрочем, добивать было практически некого. Когда «хенгист» выбрасывает во врага всё, что имеет — то даже камень плавится. По коридорам и комнатам тяжело было ходить — они буквально дышали жаром.

Штурмовик, попытавшийся помахать флагом, был убит снайперской пулей из улицы. Флаг подняли на флагштоке — а через полчаса такой же взвился и над вторым зиккуратом. Надо сказать — очень вовремя, потому что через десять минут после окончания штурма начался новый.

Теперь уже «синие береты» ударили по обоим зиккуратам и по бывшей тюрьме.

* * *

— Вижу… чёрт, восемь танков и до батальона пехоты! Полкилометра, быстро приближаются…

Голос Милароса хрипел в рации. АСУ работала, пощёлкивая под быстрыми пальцами оператора, выдавала данные по стрельбе. Миномёты штурмовиков были эффективны против пехоты, против лёгкой техники — но не против толстенных броневых лбов старинных Т-55. Впрочем, у штурмовиков хватало реактивных гранат и зарядов к противотанковому оружию. Беспокоил только возможный артиллерийский огонь с больших дистанций, но артиллерией противник пользовался плохо — и всяко после первых же выстрелов её засекут и подавят вертушки.

У Милароса оставалось в строю ещё 80 полноценных бойцов. Гарнизон, наполовину состоявший из «синих беретов», сопротивлялся с отчаянным упорством. Но восьми десятков штурмовиков вполне хватит для отражения атаки… должно хватит…

… - Зря мы бросили там Шарло, — упрямо повторил Олег. — Надо было его унести.

— Куда? — не поворачиваясь, спросил Джек. Хладнокровно и резонно.

— Унести, — повторил Олег. Эрих пояснил:

— Что его там снарядом накроют, что ещё где — мёртвому всё равно. Живы будем — подберём всех. И никого не забудем.

— Твою-у… — протянул Ник. — А их много!

Относилось это к вражеским пехотницам, передвигавшимся среди домов, заборов и развалин следом за танками. Они двигались небольшими групками, поливая всё перед собой огнём и то и дело бросая гранаты — опасались засад, что естественно.

«Вертушки» появились над полем боя внзапно — даже для штурмовиков. Выскочили вдруг откуда-то со стороны канала, синхронно исполнили «горку», и… Витька впервые в жизни увидел, как они штурмуют наземную цель по-настоящему. Всё впереди затянула бел1сая пыль, и в глубине этой пелены что-то вспыхивало и рвалось с коротким, резким грохотом. Один танк закрутился на месте, воткнулся кормой в дом и застыл — его охватило пламя. Второй клюнул носом и остановился тоже — корма горела. Башня третьего взлетела вверх, дважды кувыркнулась в воздухе и рухнула в улицу… «Хенгисты» ещё раз прошли над оставленным ими дымным хаосом, поливая землю из пушек, так же синхронно развернулись и, постепенно снижаясь, исчезли. Всё было исполнено, как во время классического балета — легко, быстро и отработанно.

Зиккурат разразился воем, свистом, улюлюканьем и неприличными воплями. 2-е тоже орало, но Джек, хмурясь, сказал:

— Они вернутся. И очень быстро.

В самом деле — нелепо было думать, что враг оставит в покое ключевые узлы контроля над городом. Тяжёлые пулемёты и трофейные скорострелки держали под обстрелом почти четверть города, их огонь уже несколько раз рассеивал скопления вражеской пехоты и лёгкой техники в отдалённых кварталах. Джек оказался прав…

…Витька не понял, что произошло.

* * *

Стоны. Кто-то стонет совсем рядом. Надо помочь, подняться и помочь. Стоны пульсируют под черепной коробкой, но встать на ноги нет сил, даже пошевелиться нет сил и думать тоже нет сил… Мягко сваливаясь в бархатно-чёрную яму обморока, Витька всё же заставил себя открыть глаза, залитые чем-то липким.

Двое пробежали мимо, под их ногами хрустели щебень и пыль — противно и громко. Один обернулся, встретился взгляжом с Витькой, но второй коротко бросил: «Готов,» — и они пробежали дальше, волоча зелёные цинки.

«Я убит, — спокойно подумал Витька. — Как странно. Значит, после смерти человек ещё какое-то время думает и видит, только ничего уже не может… сейчас я закрою глаза — и… и всё?! Нет, я не хочу, нет…»

На лицо ему капнуло. Витька скосил глаза и увидел штурмовика — очевидно, отброшенный взрывом, он накололся на торчащие зубья расщепленных досок, как бумажный листок, и теперь висел тяжёлым безжизненным мешком, а одна из щепок вышла изо рта, как идиотский тонкий язык — дразнящий… Кровь уже перестала течь, но иногда всё-таки капала — и именно в ней был перемазан Витька.

«Я не убит, — пришла ясная мысль, — я только оглушён. Мне надо встать и драться…»

Он попытался тут же подняться, но руки подламывались, и он падал снова и снова, тихо чертыхаясь, пока не подбежал незнакомый штурмовик — черноволосый быстрый парнишка.

— Живой?! — радостно спросил он. — Здорово! Давай помогу встать, давай-ка…

— Помоги, — Витька закинул руку ему на шею. — Ты откуда?

— Из «Волгограда», — парень нашарил под обломками пулемёт Витьки, заботливо повесил на плечо русскому. — Вооот…

— Я не помню тебя что-то…

— А я два месяца назад в плен влетел… сегодня и освободили… Стоишь? Сам стоишь?

— Стою…

Он действительно стоял и смог даже шагать. В «их» комнате половина стены вместе с окном и одной самодельной бойницей была срезана взрывом, лежала грудой щебня, из которой торчали бурые от крови лохмотья. У Джека была перевязана под каской голова, у Эриха — забинтован бок слева. Жозеф орал, лёжа на каком-то столе и вцепившись в его край побелвшими пальцами — Кайса зашивала ему снаружи в правом бедре рваную рану. В воплях валлона была даже не боль — досада и яростная злость.

— Живой?! — крикнул Майкл сакраментальное, увидев ввалившегося в комнату Витьку. — Куда тебя?!

— А никуда, — Витька наконец-то удивился этому факту, почти падая рядом с другом. — Это и не моя кровь.

— Ты хоть знаешь, как тебе повезло? — Майкл ухмыльнулся. — Прямо под тобой снаряд в стену угодил. Если бы дверь была закрыта — тебя бы об неё — в брызги. Как лягушку, только ты квакнуть не успел бы… А так — вылетел в коридор… Но мы всё равно думали, что тебя там об стену…

— Могли бы и посмотреть, — Витька приложился к фляжке.

— Только время на это и тратить, — хладнокровно ответил Майкл.

Он был прав. Несмотря на бесконечный и точный миномётый обстрел, «синие береты» подобрались к зиккурату на сотню, а то и на полсотни метров. Снизу им стрелять было не солишком удобно, но зато они могли не очень-то высовываться, да и всё равно — мало приятного, когда пули с визгом рикошетируют от камней возле твоей головы…

— Вик! — крикнул Джек, не отрываясь от автомата. — Две плиты буквой Т на четырнадцать часов — видишь там толпу?

— Вижу…

— Убери их, когда начнут прыгать, у них две иголки!

«Толпа» была человек шесть, они лежали в развалинах, но у них в самом деле имлись два РПГ и масса сумок с гранатами. Витька пустил по камням пристрелочную очередь, убедившись, что РПД исправен. Когда первый из гранатомётчиков сделал перебежку, Витька не стал стрелять. Но потом вскочили оба подносчика — и он их срезал наповал одной очередью. Вторая очередь достала второго же гранатомётчика, решившего, очевидо, добить в башню издалека. Витька хмыкнул довольно — первый гранатомётчик с единственным зарядом лежал в двух десятках шагов от сумок с гранатами.

— Неплохо! — Джек, судя по всему, в бою обзаводился глазами на затылке и на ушах, по паре на кажду сторону. — Давай и тех троих тоже!

— Сей-ча-асссс… — процедил Витька, водя стволом. Гранатомётчик чуть приподнялся, его голова в низко надвиутой странной старой каске качнулась над камнем — и Витька влепил короткую очередь ему в лою. Каску сорвало. Двое уцелевших решили, видимо, что с них довольно и поползли обратно — Витька дал им выбраться на гребень разрушенной стены и пришил обоих к щебёнке. Один всё-таки с усилием перевалился за гребень, и Витька тихо выругался:

— Ранил, кажется…

— Да и чёрт с ним, — сплюнул Эрих. — О небо, до чего бок горит…

— Смотри, заражение схватишь, — забеспокоился Витька.

— Ты вон давай стреляй лучше, — сердито ответил Эрих. Витька ухмыльнулся:

— Днём стрелять плохо, ночью лучше. Днём дома мешают, а ночью их не видно…

Два танка, укрывшись за этими самыми домами, били по зиккуратам из пушек, и поджечь их никак не удавалось. Но это было, пожалуй, единственное успешное действие со стороны бандосов — оружие штурмовиков наносило наступающим просто-таки устрашающие потери. Трупы в зеленоватой форме, а чаще — просто в обносках лежали везде на подступах к зиккурату.

Штурмовики тоже несли потери — в основном, от снайперского огня засевших в развалинах «синих беретов». Стрелки там, надо признать, были отличные — били при малейшей возможности, и били точно… Огонь их так беспокоил, что Миларос приказал поставить вокруг зиккурата дымзавесу при помощи шашек белого дыма, и башню окутали спирали похожего на растрёпанную вату задымления. Знаменитый «эффект кружевной занавески» позволял штурмовикам продолжать огонь с почти прежней эффективностью — и в то же время надёжно скрывал их от глаз снайперов…

7

Наверное, произошедшее в подвале так и осталось бы неизвестным до конца боя, если бы не санитары и не тот факт, что у раненых сохранилось оружие. Когда в подвал ворвались бандосы с холодным оружием, санитары, не растерявшись, ударили в них из автоматов. Оба тут же были убиты, но несколько раненых продолжили стрельбу…

Однако, когда отделение Джека и щё одно, сборное, под командой сержанта-австралийца, ворвались в подвал, там уже можно было плавать в крови. Из одиннадцати «тяжёлых» шестеро были зверски зарезаны — им просто отсекли головы. Среди добитых была девушка, и Витька запомнил выражение её лица, обрамлённого окровавлеными волосами — не страх, не мольба, а ненависть…

Когда Джек вошёл — вбежал — в подвал, а он сделал это первым, то он закричал. Не от ужаса, даже не от гнева — от всё той же ненависти. Трудно было сдержаться.

Штурмовики рассыпались по подвалу, тщетно стараясь понять, как же сюда попал враг? Все были в ярости, но никто и ничего не мог найти… а из выживших никто ничего не мог сказать.

— Джек! — услышал капрал. К нему подбежал Витька — вцепился в пулемёт, глаза большущие, лицо побелело. — Джек, там… скорей, тебя!

— Иду, — отрывисто бросил капрал…

…Раненый в грудь русский парнишка умирал. Остановить кровь, хлещущую из страшных дыр — от выстрелов в упор из 12-го охотничьего калибра в грудину и под правую лопатку — не удавалось, разорванные лёгкие качали кровь в горло, и он то и дело выплёвывал кровавые фонтанчики. Почему он жил — неизвестно. Может быть, лишь потому, что хотел сказать Джеку то, что должен был сказать.

Должен был сказать.

— Капрал, — он кашлянул, повёл глазами — слепо. — С… на. Из с… при… ш… при… — снова вытолкнул кровь.

— Откуда, откуда, говори громче! Откуда?! — умолял Джек, встав на колено и пытаясь разобрать шёпот. Умирающий болезненно, мучительно скривился, лицо пошло судорогами — говорить больше не получалось. Оттолкнув штурмовика, тщетно прижимавшего к ране в груди «рюкзак», неловко оперся на расставленные руки и… встал. Все вокруг ахнули, подаваясь вперёд, но раненый, обливаясь кровью, быстро, уверенно прошёл до стены между двумя штабелями ящиков, ткнул ладонями в серый камень, оставляя тёмные отпечатки ладоней и, повернувшись к остальным, мёртво рухнул ничком.

Кровь перестала течь.

— Мы их найдём. Мы их догоним, — сказал Джек после короткого общего молчания. — Арчи, — он повернулся к австралийцу, — сколько у тебя людей?

— Семь, считая меня, — сразу откликнулся тот. — Будем преследовать?

— Да, — кивнул Джек, берясь за рацию…

…Миларос дал «добро» на преследование. Он же сообщил, что обстрел повредил всё-таки два «вагона» и прямым попаданием уничтожил «хенгист».

— Жозеф наверху, — Джек убрал рацию в карман. — Эрих, останешься?

Немец, только что кривившися от боли в боку, тут ж приобрёл бравый вид:

— Да ну, ты что?! С вами, конечно, с вами!

Джек хмыкнул:

— Отлично. Значит, и нас семеро… Вызовите сюда… хотя нет — не надо. Больше они сюда не явятся…

…В стене оказался самый обычный ход — и довольно просто открывающийся нажатием. Шщирокие сухие ступени вели вниз, терялись во тьме.

— Может, возьмём проводника из местных? — предложила Кайса. Олег спросил тихо:

— Испугалась?

— А ты — нет?

Русский промолчал, вглядываясь во тьму. Зато Джек сказал:

— Вряд ли кто-то из простых местных знает эти подземелья. По-моему, они старшего самого города… Ну всё, вперёд. Или есть желающие остаться?

Ответом было сосредоточенное молчание. Опустив на лица ноктовизоры, штурмовики один за другим спускались вниз и, делясь на две цепочки, уходили в темноту, держась у стен коридора.

Витька несколько раз оглянулся, наблюдая, как прямоугольник резкого электрического света удаляется всё больш и больше. Он ещё светился, а звуки боя уже перестали быть слышны — осталось только тихое дыхание и еле различимый шорох шагов. Темнота казалась переливчатым сумраком, в котором плыли контрастные фигуры штурмовиков, державшие наперевес невидимое оружие.

Коридор был широким, но низким — неосторожно вытянувшись совсем в рост, рискуешь затепить шлемом за потолок — выложенным прямоугольными гранитными плитами, подогнанными со скрупулёзной тщательностью. Сухой воздух был холодным, и вскоре Витька заметил, что из его рта, изо ртов товарищей, вырываются облачка пара, в ноктовизорах казавшиеся ало-зеленоватыми.

Ник убыстрил шаг и, догнав Джека, коснулся носа. Австралиец Арчи, хоть и старший по званию, сейчас молчаливо признал старшинство англичанина, поэтому, когда Джек поднял руку, остановились все.

В воздухе отчётливо пахло сигаретами. Ещё через дюжину шагов Джек подобрал окурок. «Синие береты», похоже, не торопились и вообще чувствовали себя в полной безопасности… Джек показал окурок остальным — и подал сигнал ускорить движение.

Они успели сделать ещё полсотни шагов. Не больше.

Подземелья были напичканы древними, как мир, но действенными ловушками.

А «синие береты» были куда менее беспечны, чем могло показаться.

* * *

В падении Витька успел испытать мгновенный ужас перед высотой — но успел и другое: извернуться так, чтобы упасть на ноги и спружинить. Но сверху на него грохнулся ещё кто-то — и следующее, что он воспринял нормально — дробный свет фальшвейера и бешеную, доселе неслыханную ругань Джека.

Все четырнадцать штурмовиков попались глупо и прочно. В какой-то момент плита — секция пола — бесшумно повернулась, и они съехали куда-то вниз, пролетели метров шесть и грохнулись в жидкую грязь. Фальшвейер освещал ещё один коридор примерно таких же размеров, как и верхний — но тут пол и стены покрывали грязь и плесень. Судя по всему, этим место давно никто не пользовался.

— Кретин! Слепой крот! Тупица! Уууу!!!

— Да заткнись ты, — попросил Эрих. Прислонившись к стене, он тяжело отдувался. Джек тут же умолк и спросил:

— Все здесь?

Фальшвейер описал круг, одно за другим освещая казавшиеся смертельно бледными лица штурмовиков. Кто-то нервно засмеялся и буркнул:

— Никогда не увлекался спелеологией…

— Тише, что это? — насторожился Ник. — Слушайте все.

Наступило полное молчание, даже дыхание затихло, лишь фальшвейер как ни в чём не бывало шипел и брызгал искрами. И до их слуха по коридорам долетел лёгкий, но мощно-равномерный шум… «Ш-ш-шу-ух-х… рах! Ш-ш-шу-ух-х… рах!» — выговаривал кто-то могучий и огромный.

— Dette er havet, — сказал норвежец из отделения Арчи. — Это же море, ребята!

Звуки становились всё ближе, оттчётливей и ясней. И тогда все поняли, чем пахнет в коридоре, что за грязь под ногами и откуда сырость на потолке.

Пахло йодом и солью. Грязь состояла из ила. А сыро тут было, потому что время от времени — и, видимо, довольно часто! — море какими-то путями заливало коридор.

Под завязку.

8

Коридор сзади был перекрыт утопленной в пазы пола и стен плитой. Наверное, это была всё-таки дверь — вот только открыть её не удалось. Не удалось и взорвать, и Джек принял решение двигаться навстречу приближающемуся морю — в надежде всё-таки отыскать выход наверх. Надежда была слабой, но никто не возразил — идти навстречу опасности было не так страшно, как стоять на месте и ждать, вслушиваясь в бездушно-неотвратимые вздохи поднимающегося древними коридорами моря Чад.

Сто раз можно было пройти мимо замаскированных в стенах ходов. Мимо спасения. Да и прошли, наверняка… А так — основной коридор шёл вниз и вниз по прямой, как стрела, и они скользили на бегу — сумасшедшем беге к собственной смерти.

— Всё! Больше не могу! — вдруг крикнул ещё один парень из людей Арчи — белобрысый немец. Попятился — фальшвейер (второй по счёту) осмвтил подрагивающие ноздри и сумасшедшие, расширенные глаза. — Я назад!

Арчи швырнул его вперёд, схватив за шиворот, как щенка. Немец извернулся, ударился лопатками в стену, выдёргивая из-под руки автомат… Высокая девчонка с плохо зажившим шрамом на правой щеке ловко выстрелила в него — очередью в упор. Белобрысый перекосил мгновенно залившийся кровью рот, икнул и, вяло поведя автоматом, повалился в грязь. Повозился, вздохнул… замер.

— Кончен разговор, — зло сказала девчонка.

Побежали дальше, обходя труп. Будет прилив — и его унесёт в море. Может быть — вместе с ними, пока ещё живыми и надеющимися. А дальше — их вышвырнт где-нибудь на побережье. Уже неузнаваемых… и если вышвырнет.

— Вода, — резко остановился Джек.

Замерли все, глядя, как заворожённые, на узкую длинную лестницу, в которую переходил коридор — в самом низу которой плескалась чёрная вода. Волны ритмично, неспешно набегали на ступени — и с каждым движением проглатывали ещё одну.

— Конец, — сказал Олег тихо. И, плюнув в воду, криво улыбнулся.

Похоже было, что больше никто не испугался. Слышалось сбивчивое после бега дыхание, кто-то часто отхаркивался и бормотал, что давно не бегал, некогда было в плену — словно это имело значение сейчас.

— Может, попробуем на плаву удержаться?

— Да тут до верха заливает, плавай не плавай…

— Прилив-то три часа…

— Ччччёрт, обидно вообще-то…

Никто не сказал, как хочется жить, как не хочется — умирать. Это было и так ясно. А скулить — что скулить-то?

Майкл зажёг ещё один фальшвейер — третий. Тыкался с ним по коридору — лицо напряжённое, как судорожная маска. Витька с усилием отвёл глаза от воды, кипевшей и бурлившей, как чёрный кипяток. Удивился: Майкл что, боится?! Мечется, как курица с отрубленной головой… кстати, как они мечутся-то? Витька не видел ни разу… ну и чёрт с ним, неприятное, наверное, зрелище…

— Вот же дверь! — хрипло выдохнул Майкл, складываясь пополам.

* * *

Дверь в самом деле была. Но открывалась она явно лишь с той стороны — сюда, в коридор. Во всяком случае, с этой стороны неведомые древние строители всего этого дела не предусмотрели ни ручки, ни петель, ни замочной скважины. Просто камни сменялись плитой в рост человека. И в самом низу плиты было отверстие, из которого дуло — отверстие примерно 30 х 30 сантиметров. Не больше.

— Рванём, — предложил Ник. Джек, присевший у двери, просунул руку в дыру и покачал головой:

— Метр камня, не меньше.

— Может, за ней просто комната, комната просто, — сказал кто-то быстро. — Какая разница, где захлебнуться-то?!

— А вдруг выход? — возразил Джек. — Кто у нас самый мелкий? Попробуйте…

Худощавый маленький грек из отделения Арчи, сбросив РЖ, лёг на живот в грязь, попытался протиснуться — бесполезно, не прошли даже плечи. Он пожал этими самыми плечами, поднявшись на ноги, усмехнулся:

— Оки.^[425]

Никто не перевёл, но все поняли. И на несколько секунд снова вслушались, как шумит на лестнице море — уже совсем близко. Лучше грохот боя, чем темнота и этот мерный, приближающийся шорох на ступеньках…

— Попробуем всё-таки взорвать, — сказал Джек. — Если рухнет потолок… — он посмотрел вверх, улыбнулся. — Ну, тогда на нас грохнется столько тонн, что накроемся сразу.

— Погодите, — Майкл расстегнул ремень шлема и бросил его Витьке. — Я сейчас попробую.

— Угу, — Арчи вытер лицо и прислонился к стене. — Келли не пролез, а ты пролезешь. Конечно.

— Сколько раз повторять — меня зовут не Келли, а Ке-леф-тис, — сердито поправил маленький грек. Посмотрел на Майкла: — Но ты в самом деле не пролезешь…

— Отвернитсь все! — так же сердито, как грек, бросил Майкл. — И я вас прошу — не подглядывайте. Честью прошу. Ну бычтрей же! — вдруг крикнул он (все вздрогнули от неожиданности). — Может, ещё спасёмся!

Совершенно неясно было, что же он, собственно, собирается делать, но… Поглядывая друг на друга, штурмовики отвернулись. Несколько секунд было слышно, как Майкл поспешно буквально срывает снаряжение и форму. А потом раздались какие-то странные негромкие звуки. Такие бывают, когда кто-то хрустит пальцами, онемевшими после долгой неподвижности. Только громче и как бы… длиннее, что ли? Во влажном воздухе появился странный — но очень знакомый! — запах…

Витьку подмывало оглянуться. Судя по всему, остальным тоже нестерпимо этого хотелось — по крайней мере, Нику и той девчонке со шрамом, стоявшим слева и справа от Витьки, это желание явно не давало покоя…

Хруст и потрескиванье прекратились, их сменили шлёпанье и шорох.

— Майкл, — окликнул Джек. — Майкл, поворачиваться можно?

— Мо… на… — послышался какой-то глухой, неразборчивый голос Майкла — словно ему было трудно открывать рот или он очень напрягался. «Застрял!» — была первая общая мысль.

Все бросились к дыре. Майкл из неё не торчал, но в неё разом заорали в несколько глоток:

— Ты живой?!

— не застрял?!

— Ты как?!

— Это дверь?!

— Открывается?!

Майкл не отвечал. Но из дыры слышалось его дыхание — напряжённое, странное, словно дышал он открытым ртом и очень часто. Потом — снова те же странные звуки, что и раньше…

— Вода! — крикнул Олег. — Вода!

В самом деле — в конце коридора агатовой смолой поблёскивала вливающаяся с лестничной клетки вода. Море добралось до своих гостей.

— Майкл! Скорее! — не выдержал Джек. — Скоре-е-е-е!!!

— Сейчас, — голос был нормальным. — Тут рычаг… сейчас… а-а-а, твввварь!

Резкий скрежет! Плита приподнялась на полметра, не больше, стали видны в свете фальшвейера перепачканные в грязи босые ноги Майкла, буквально вросшие в распор в камень пола.

— Ска… ре… э… — прохрипел он. Теперь в голосе не было ничего странного — только жуткий надрыв сверхчеловеческого усилия.

— Вперёд, быстро! — рявкнул Джек. Первыми проскочившие в дыру Эрих и Арчи навалились на рычаг вместе с Майклом — поднять дверь выше не удалось, но она по крайней мере прочно удерживалась на месте, пока пролезали остальные — и только потом рухнула в пазытак, что содрогнулся пол, а рукоять рычага чуть не своротила плечо Арчи. Эрих тут же осел, держась за бок и кривясь, а Майкл спросил:

— Моё барахло что, там оставили?

— Всё, всё взяли, держи! — Витька протянул ему снаряжение и форму. Русский смотрел на своего старшего друга с восхищением. — Как же ты пролез-то?!

Не отвечая, Майкл улыбнулся и хлопнул мальчишку по плечу. Но лицо его было измученным и словно бы даже похудевшим — не удивительно, конечно…

— Одевайся скорей, вон лестница! — выкрикнул Ник.

— А вон вода, — Кайса указала на ровный поток, начавший вливаться сквозь дыру.

Все заторопились к лестнице, которая с середины была сухой — вода туда явно не доходила. Майкл, спеша, затягивал ремни сапог. Но потом вдруг поднял голову и спросио задумчиво, оглядываясь:

— А всё-таки… Всё-таки… кто же всё это построил? И когда? — и поспешил к лестнице.

Витька задержался, чтобы зажечь новый фальшвейер. И в его трескучем свете увидел в грязи, рядом со следами штурмовых сапог — большие волчьи следы. Они были почти затоптаны, но в двух или трёх местах виднелись достаточно чётко.

Фальшвейер дрогнул в его руке. Мальчишка быстро поднял голову — Майкл спокойно и устало смотрел на него с лестницы, затягивая ремни шлема.

— Да, — кивнул он, хотя Витька ничего не спрашивал. — Ну что?

Витька перевёл дух. Пожал плечами:

— Ничего. Разве я что-то сказал? Ничего.

И Майкл обрадовался.

Обрадовался так открыто и ясно, что было просто удивительно. Улыбнувшись во весь рот, он схватил руку Витьки и стиснул её так, что тот ойкенул и засмеялся, потряс. Глаза Майкла сияли от радости — и Витька, ощутив спазм в горле, рассердился на себя самого.

— Пойдём, — грубовато сказал он, — а то, чего доброго, всё-таки захлебнёмся тут!

9

Лестница привела уже не в коридор — в небольшую комнату. Посветив внутрь, штурмовики шарахнулись в стороны, нацеливая автоматы.

— Там сидит кто-то, — с трудом сказал парень из отделения Арчи.

— U-untier,^[426] — поправил Эрих. — Ящер какой-то… честно!

— Тут, — Арчи сглотнул, — под землёй всё может быть… в лагере охарнники разные байки рассказывали…

Джек взялся за дробовик, проверил его, щёлкнул, вгоняя в ствол пулю.

— Бросьте туда фальшвейер, — тихо приказал он. — Давай!

Яркий алый огонь залил комнату. Джек прыгнул вперёд, вскидывая дробовик — и, ожесточённо плюнув, опустил «сайгу».

— «U-untier»! — передразнил он Эриха. — Ты что, новичок, что ли?! Статуя там!

— Видно плохо в этой штуке, — немец дёрнул, оправдываясь, ноктовизор. Но зато хорошо стало видно, что он покраснел. — Чёрт… правда статуя…

Ну, если уж быть совсем точным — всё-таки было чего испугаться. Статуя выглядела страшновато и делали её умелые руки. В центре комнаты на диске из чёрного камня, вмурованного в алый гранит, стояло изваяние в рост человека из зелёного полупрозрачного камня, в котором можно было легко узнать… хищного динозавра.

Здорово уменьшенный хищник стоял в позе треножника, словно готовясь схватить добычу — первого, кто войдёт в комнату. Но самым интересным было то, что масивный параллелепипед динозаврьей башки… украшала трёхзубчатая диадема.

— Бог, — уверенно сказал Витька.

— Может, воплощение Ала Шамзи? — задумчиво сказал Джек.

— Это не махди сделали, — возразил один из парней Арчи. — Не с их мозгами и руками. Это старинная статуя, точно вам говорю.

— Ладно, чёрт с ним. — Джек поморщился. — У нас не заседание станции юных археологов. Мне интересней намного — как сюда входили, потому что этим же путём отсюда можно будет выйти!

— Да ты не нервничай, — посоветовал Эрих, снова осторожно прижимавший бок. — Ты помни, главное — 90 % вопросов разрешаются сами собой, остальные — неразрешимы…

— Тебе я вообще говорил — останься наверху! — резко сказал Джек, поворачиваясь к немцу. — Теперь вон морщишься!

— Да пожалуйста, могу и не морщиться…

— А тут давным-давно никто не был, — заметил вдруг Ник. — Чувствуете, какой воздух… мёртвый? Затхлый?

Все дружно и громко принюхались. В самом деле — воздух был сильно застоявшийся. Он как нельзя лучше подходил этой комнате вообще — с её устрашающей статуей — и штурмовики внезапно начали чувствовать, как ими овладевает гнетущая усталость.

Джек приказал принять по таблетке метапроптизола. Сам он напряжённо продолжал думать. Если сюда можно попасть только тем путём, каким они пришли — то плохо дело. Конечно, можно дождаться, пока уйдёт прилив — и поискать выход в залитых сейчас коридорах. Но это значило — ждать, терять время… а Джек больше всего на свете хотел настичь и уничтожить тех тварей, убивших раненых в подвале и заманивших его отряд в эту древнюю ловушку. Поэтому он не дал отдохнуть ни себе, ни своим людям. Едва сказалось действие метапроптизола, как штурмовики бросились искать выход.

Повезло маленькому греку Келли-Келефтису. Войдя в раж, он выстукивал автоматом одну из стен, когда часть её совершенно бесшумно ушла вниз, в пол, открыв низкий сводчатый коридор, в стенах которого в каменных держателях ещё — удивительно — крепились деревянные ручки факелов. Но, едва штурмовики сунулись внутрь, как деревяшки бесшумно осыпались на пол текучими струйками серого исчезающего праха.

— Уж здесь-то точно никто давно не был, — резюмировал Арчи.

— Последними, наверное, были они, — спокойно кивнул вперёд Джек. Вытянул руку с фальшвейером — и все увидели четыре вытянувшихся вдоль стен скелета. Их одежда — если и было на них что-то когда-то надето — рассыпалась давным-давно. Сохранились лишь золотые трёхзубые короны, похожие на те, что украшала голову статуи динозавра — а ещё золотые пояса из мелкой чешуи, наполовину съеденные зеленью бронзовые месяцевидные ножи, висевшие на них, на нечто, бывшее, скорей всего, застёжками для одежды.

Стены коридора не были чистыми. Их покрывала поразительно яркая мозаика из кусочков цветного стекла. Свет фальшвейера рождал дрожкое движение в глубине стекланных кусочков, отчего весь коридор словно бы наполнился вкрадчивым движением.

— Пошли, — скомандовал Джек. В его глазах тоже было любопытство, как и у всех остальных — неутолимое, вечное любопытство белого человека, которое не смогла истребить даже Великая Ночь Безвременья.

Отряд двинулся коридором, невольно медленным шагом — чтобы побольше успеть увидеть. На стенах разворачивались картины городов, площадей, казней, работ — и над всем этим как бы царили странные получеловеческие существа. Они были везде и — иначе не скажешь — терроризировали людей, смуглокожих, черноволосых. Терроризировали обыденно и буднично, казалось, что это даже не вызывает возмущения у жертв. Рисунки были яркими и, хотя и условными, но очень образными и полными чувства…

Потом большая волна выносила на какой-то берег белые корабли под чёрными парусами — и всё менялось. Появлялись высокорослые белокурые атлеты в красивых одеждах. Огонь слетал с пальцев их протянутых рук, молнии вырывались из глаз и уст. Они уничтожали, прогоняли чудовищ-полулюдей, и те бежали в ужасе, они простирали могучие руки над ликующими смуглыми толпами, рушили огромный жуткий город…

— Какая же это древность? Что это? — бормотал кто-то за спиной Витьки. Все штурмовики были далеки от науки как таковой. Но каждый из них интуитивно понимал, что этот коридор — сокровище. И никакая война не имеет права его коснуться.

— Идёмте скорей, — Джек сам с трудом заставлял себя не замедлять шаг. — Не насмотримся…

— Простенький фотоаппарат бы… — тоскливо вздохнула девчонка со шрамом. — А если нас перебьют всех — никто же ничего не узнает!

— Ничего, — хлопнул её по плечу Арчи, — не мы, так ещё кто — вернутся!^[427]

Коридор перешёл в лестницу — узкий проход, прорубленный, судя по звуку, в монолитной сткале. Ступеньки ещё в незапамятные времена изглодали до глубоких выбоин тысячи и тысячи спускавшихся и поднимавшихся ног. Но сейчас на этих ступеньках лежала всё та же пыль, густая и пушистая, как вата, вспархивавшая невесомыми облачками при каждом шаге.

— Неужели они нажимали эти рычаги всякий раз, когда надо было войти или выйти? — пробормотал Ник, трогая ещё одну палку, торчащую из стены. — Охренеть можно…

— Охренеть можно от другого, — покачал головой Джек. — От того, что вся эта механика вообще работает… И из чего только эти рычаги сделаны, кстати? На алюминий похоже, но это не алюминий, конечно… Давай-те как поднимем, только осторожно и чуть-чуть, а ты, Келли, загляни внизу в щель.

— Келефтис меня зовут, — сообщил грек, ложась на живот. — Давайте.

Каменный блок пошёл вверх, плавно и тихо поднявшись на высоту ладони. Грек, заглянувший в щель. Ящерицей отпрянул обратно, вскочил и прошипел:

— Опускайте… там бандосы!

10

— Много? — в наступившей напряжённой тишине спросил Джек.

— Не рассмотрел… по-моему, они… — грек дышал так, словно это он поднимал дверь, причём в одиночку. — Спят они, по-моему, — он перевёл наконец дыхание.

— Те самые? — быстро спросил Эрих.

— Откуда я знаю? — сердито спросил Келефтис.

— Побольше откройте, только тихо, — приказал Джек, сам ложась на живот.

Каменная плита снова пошла вверх — второй раз за кто знает сколько времени…

…Снаружи был день. Странно, там правда всё ещё был день, и судя по всему — прошло всего часа три с того момента, как они вошли в подземелье. День, духота, тучи, полные то ли дождём, то ли всё-таки снегом, ветер… тревожный солнечный свет между чёрных клубящихся громад… Потайной ход открывался во внутренний дворик полуразрушенного дома. Совсем рядом что-то горело, слышался треск перестрелки. Во дворе спали человек десять.

Это были несомненно они — «синие береты». Хотя беретов на них как раз не было, просто во дворе спали, присловнившись к стене, привалившись друг к другу, сжимая и во сне оружие одиннадцать белых.

Почему-то все штурмовики были уверены, что это — те самые «синие береты». Никакие другеи. И никто из спавших во дворе — коротким, чутким и тяжёлым сном — не подозревал, что на них смотрят из щели, открывшейся в древней монолитной стене, холодные, жестокие глаза мстителей.

— Так, — Джек, повернувшись, достал нож. — Всех, быстро, без шума — вперёд.

Штурмовики быстро и слаженно, по двое, стали проникать во двор, в движении доставая холодное оружие.

Кайса указала на крышу и показала палец. Кто-то из парней Арчи, пробежав к выходу на улицу и чуть выглянув, показал палец тоже.

Двое часовых. Спящие постарались обезопаситься, и вполне грамотно. Они и думать не могли, что опасность придёт… из стены. Как сами они пришли в подвал к раненым.

Витька подошёл к спавшему под стеной парню года на три постарше себя самого. Во сне ему было душно, из-под каски стекали струйки пота, грязная прядь русых волос прилипла ко лбу. Спящий чем-то улыбался. Чему? Витька не знал.

И не хотел знать.

Он ударил спящего в шею, за ворот жилета, перерезав сонную артерию. Парень вскинулся, широко открыл глаза… но их тут же затянула плёнка, из открывшегося рта хлынула кровь, он завалился на бок, под стену. Кровь продолжала хлестать в пыль, взбивая её серым тестом.

Во дворе, казалось, ничего не изменилось. Только вот живых бандосов тут больше не было.

Джек знаком предложил Олегу позвать часового на крыше. Олег тихонько свистнул, кинул камешек, и часовой в самом деле подошёл — а Арчи, прятавшийся под стеной дома, сдёрнул его вниз и в падении поймал на нож.

— Снаружи ещё один, но он за развалинами, — уже вслух доложил высовывавшийся наружу парень. — Метров десять, не больше.

— Я сниму его с крыши, — вызвалась Кайса. Дежк кивнул, и финнка ловко вскарабкалась наверх. Вернулась она через полминуты и, мотнув головой, лениво сказала:

— Готов…

Все разом присели — несколько снарядов разорвались наискось, метрах в ста. Волна сжатого воздуха ударила в забор, взвихрила серую пыль.

— Будем пробираться к своим, — решил Джек. — Похоже, район под обстрелом.

— А если стреляю тнаши? — спросил Олег. Ник буркнул:

— Тебе будет легче, если в нас угодит наш снаряд?

Джек послал Кайсу и двоих парней Арчи на крышу — осмотреться и выяснить, где они вообще вылезли. А Витька и сам Арчи были отправлены во внешнюю разведку.

— Далеко не ходить, — предупредил Джек. — Пойдёте не на марш, а в разведку.

— Есть, — отсалютовал Арчи. Джек неожиданно ухмыльнулся:

— Да не есть, а в разведку! — и по очереди обнял обоих. — Берегите себя. Но не как обычно — узнайте хоть что-нибудь…

Во дворе прокатился негромкий смешок. Витька тоже смущённо улыбнулся.

— Я схожу в другую сторону? — предложил Майкл. Джек подумал — и кивнул.

— Пошли, — поторопил Витьку австралиец.

Витька кивнул.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

ВИКТОР ЦОЙ.

СОЛНЦЕ МОЁ.

Песен,

Ещё не написанных,

Сколько?

Скажи, кукушка?

Пропой…

В городе мне жить — или на выселках?

Камнем лежать — или гореть звездой?

Звездой…

Солнце моё —

Взгляни на меня.

Моя ладонь превратилась в кулак!

Но если есть порох — дай огня!

Вот так.

Кто пойдёт по следу одинокому?

Сильные да смелые головы сложили в поле —

В бою.

Мало кто остался в трезвой памяти,

В здравом уме, да с твёрдой рукой —

В строю.

Где же ты, моя воля вольная?

Хорошо с тобой, да плохо без тебя…

Ответь.

Ответь…

* * *

Витька впервые по-настоящему сражался в городе. И это оказалось неприятно. Развалины слева и справа словно бы жили какой-то своей — особой и очень злой, враждебной — жизнью. Арчи шёл чуть позади, контролируя сторону Витьки. Они аккуратно переступали через встречавшиеся подвальные окна, а прежде чем преодолеть пролом или нормальное окно — напарник со своей стороны брал проём на прицел. Это было утомительно, а главное — тормозило передвижение.

Арчи неожиданно присл и вскинул ладонь. Витька тут же присел тоже, хотя ничего не видел — и лишь потом посмотрел по направлению руки, которую выкинул австралиец.

Улицу наискось быстро перебегали махди. До них было метров сто, но по тому, как они двигались, по рванью, в которое были одеты, становилось ясно — свежий набор… В улицу упали два снаряда, обрушился уцелевший дом, и махди брызнули в стороны, бросив десяток убитых и раненых — а среди домов уже рвались мины…

Витька перебежал на сторону Арчи и взял на прицел дверь вроде бы целого дома, не забывая поглядывать по сторонам — контролируя улицу. Арчи пнул дверь и проскочил внутрь под прикрытием пулемёта Витьки, а тот прыгнул следом, захлопнув дверь ногой.

Дверь со двора в дом как раз закрывалась, но Арчи, в два прыжка достигнув её, сунуд в щель ствол автомата и коротким движением распахнул дверь.

— Зачем же прятаться? — тяжело дыша, спросил он. Витька проскочил мимо, ткнул стволом в единственную комнату. Немолодая женщина, со страхом глядя на ворвавшихся солдат, прижимала к животу детей — мальчика и девочку лет по 9-10. Вернувшийся Витька покачал головой:

— Никого.

— Вы демоны? — тихо спросила женщина на лингва-франка, не сводя полных ужаса глаз со штурмовиков.

— Мы северяне, — бросил Арчи. — Но это почти одно и то же… Отвечай быстро — и правду, если хочешь жить… и если хочешь, чтобы жили твои щенки, — он жестоко усмехнулся. — Где «синие береты»?

Слова «синие береты» были хорошо известны даже дикарям из дикарей. Женщина замотала головой — стало видно, какие уродливые у неё уши:

— Их тут нет, господин. Нет. Недавно был бой вон там… — она слабо махнула рукой за себя, в соседнюю улицу. — Но сейчас везде тихо. Их здесь нет.

Арчи кивнул. Прислушался, спросил быстро:

— Выход на соседнюю улицу есть?

— Да, господин… здесь…

— Пошли, — австралиец выскочил наружу, распластался за углом дома. Витька быстро перебежал к располагавшейся там же задней калитке, приоткрыл её, осмотрелся. Успокаивающе махнул рукой. Женщина, чуть высунувшись из двери дома, с недоверием смотрела им вслед, пряча детей за спиной…

…Она не соврала. На улице ещё недавно шёл тяжёлый бой, и Витька был уже достаточно опытен, чтобы «прочесть», что именно тут происходило.

Два «элефанта» из «Дмитрия Донского», то ли заблудившись, то ли выполня какое-то задание, ворвались в улицу, где как раз скапливалась пехота махди — и открыли огонь по разбегающимся мобилизованным, а так же поработали гусеницами. Трупы лежали десятками, ещё больше было самых разных ошмётков. Потом подожгли танк и самоходку — горящие чёрные гробы стояли латинской буквой L, перегородив улицу. И сами попали под чей-то прицельный огонь…

…Один «элефант», опрокинутый мощным взрывом, лежал на боку совсем недалеко от калитки. С правого борта были сорваны все катки, броня вспучилась и разорвалась. Витька увидел два трупа — один свисал в сторону из башни, второй лежал рядом с машиной; вместо головы — кровавый ком.

Ещё двое, видимо, успели выскочить (или были снаружи?) и побежали к стене, чтобы укрыться за нею. Их убили снайперскими выстрелами в затылок, и того, и другого, и они лежали бок о бок метрах в десяти от машины и на таком же расстоянии от стены, до которой не смогли добраться. Всмотревшись, Витька различил, что один из убитых не «он», а «она», невысокая стройная даже в снаряжении девушка — и вдруг его охватила злость на идиотов, которые за каким-то чёртом разрешили службу в Ротах девчонкам.

Вторую машину подожгли капитально, «элефант» горел, уткнувшись носом в кучу щебня и мусора, которой стала одна из стен дома. Тут убитых с первого взгляда видно не было, наверное, оставлись внутри… но потом Арчи молча указал вперёд — ближе к вражеским танку и самоходке лежал на камнях, вытянувшись, убитый явно тоже снайпером стрелок. Последний виднелся из-под рухнувшей стены, торчали хорошо узнаваемые сапоги Рот…

…Арчи заметил движение первым. И, резко свистнув, отскочил за камень, распластался за ним. Витьке не нужно было повторять — с места он покатился в сторону, залёг.

Ничего не последовало. Повернув голову, он поднял брови. Арчи указал вверх, на развалины, и сделал рукой волнистое движение. Витька кивнул и быстро, но осторожно пополз, не поднимая головы над камнями.

Он почти ткнулся в ещё один труп — и замер, поражённый. В ячейке, аккуратно обложенной камнем, лежал — точней, полусидел, прислонившись спиной к стенке и задумчиво свесив голову… мальчишка. Очень похожий на того, расстрелянного в зиккурате. Волосы легко шевелились — откуда-то тянуло тёплым горелым воздухом. Спокойно, доверчиво смотрели синие глаза. Рядом лежали три использованных реактивных гранаты и одна готовая к выстрелу. Над левым глазом мальчишки чернело маленькое отверстие неправильной формы — он был убит не пулей, а шальным осколком, наверное, на рикошете, в момент, когда перевязывал шнурок лёгкой кеды ручного пошива и поднял зачем-то голову. Витька обратил внимание — на поясе убитого висел большой нож в красивых, расшитых бисером ножнах, не очень-то пригодная из-за яркости вещь в такой войне. Но, наверное, убитому нож просто нравился, и он таскал симпатичную вещь… как таскал бы и сам Витька.

«Синие берты» не черви Парацельса. Они не зарождаются сами «от грязи». У них есть семьи и дети. И ещё есть дети, которых похитили у людей и не убили, не съели, а… лучше бы убили и съели.

Лучше бы.

Острая, неуместная жалость полоснула, казалось, на самом деле по сердцу. Этот мальчишка ел человечину. Он вырос на человечине. Он поджёг два «элефанта», он убил два десятка стрелков…

…Стоп! Но у него же нет снайперки! Вообще только пистолет под мышкой в кобуре! И он мёртв — а Арчи показывал, что видит движение! Витька крутнулся на месте, взмокнув от ужаса — но Арчи уже стоял в стороне и выше, опустив автомат стволом в землю. Витька осторожно поднялся и быстро, но не забывая осматриваться, подбежал к австралийцу.

— Смотри, — безучастно сказал Арчи, качнув оружием. И отвёл глаза…

…Снайпер не вырыл ячейку — просто лёг между двумя валунами, удобно разместив винтовку. Это его и погубило… Витька восстановил картину мгновенно. гранатомётчик стреляет во второй «элефант», из которого за миг до этого выпрыгивают и бегут к развалинам два стрелка. Потом — в одного из них, в того, заваленного стеной… а снайпер — во второго, но тот заметил, где враг, и одновременно с ним разрядил подствольник. Осколок гранаты, каким-то чудом пролетев семь метров (или правда на рикошете) убил гранатомётчика.

А сам разрыв сделал… сдела то, что сделал.

Снйперу было лет 14–15. Темноволосый и худощавый, он мог оказаться ровесником Витьки (по его настоящему возрасту), мог — помладше. Именно его движение заметил Арчи — лёжа на спине, он то и дело привставал на руках и с любопытством рассматривал оторованные по самый пах ноги — они лежали по другую сторону не такой уж большой воронки. В низу живота у снайпера всё было разворочено. Судя по тому, что он не орал, а только задумчиво икал время от времени, выдумвая через нос большие алые пузыри — он уже умирал от шока. Блуждающий любопытный взгляд был полон блаженства. Вот он скользнул по стоящим рядом штурмовикам — но было ясно, что парнишка уже не воспринимает ничего, кроме надвигающейся бархатной густой тьмы, такой желанной и приятной после веков и веков боли…

— Добей его, — невольно морщась, попросил Витька. — Добей, а?

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

АННА АХМАТОВА.

«ПРИВОЛЬЕМ ПАХНЕТ…».

Привольем пахнет дикий мёд,

Пыль — солнечным лучом,

Фиалкою — девичий рот,

А золото — ничем.

Золою пахнеет резеда

И яблоком — любовь,

Но мы узнали навсегда,

Что кровью пахнет только кровь…

11

Раскинув ноги, Витька лежал в развалинах и следил поверх ствола пулемёта, как Олег перебежал улицу и нырнул в дверной проём. Потом — появился на подоконнике и, сидя верхом, махнул рукой. Ещё кто-то проскочил мимо него и, плюхнувшись возле угла, высунудся за него и махнул рукой тоже.

Витька вскочил и, поднимая пыль на почти конском поспешном галопе, перебжал по развалинам туда, откуда мог видеть улицу за углом.

Штурмовики продвигались к позициям батареи, располагавшейся во дворе большого дома. Они шли неспешно, жёстко страхуя друг друга и проверяя дома по сторонам маршрута.

Перед домом, рядом со здоровенным проломом в стене, стояли два кустарно бронированных грузовика, танк и несколько обычных машин. Вся эта колонна, взрыкивая и воня выхлопами скверного топлива, потихоньку втягивалась в пролом.

Бум-бум-бум! Три выстрела, над стеной поплыл, быстро рассеиваясь, лёгкий дым. На крышев паре мест поблёскивали стёкла — оттуда корректировали огонь гаубиц.

Растянувшись в цепочку, штурмовики залегли в развалинах, приготовившись к стрельбе из гранатомётов — но тут на улицу выскочила лёгкая машина со спаренной скорострелкой и четырьмя «сиими беретами» в ней.

— Ого, — Джек придвинул РПГ. — А вот это русские называют, кажется: «Вдруг, откуда ни возьмись, появился в рот е…» — и вот ну нам совсем это не надо-о…

Гранатомёт на его плече выплюнул шипящий огонь, и машина, охваченная пламенем взрыва, встала на передок, разваливаясь на пылающие куски.

РПГ в руках других штурмовиков торопливо высовывали свои огненные язычки из развалин. Прямой наводки тут было не более ста метров, а цели — или неподвижные, или почти неподвижные…

Танк и обе «БМП» вспыхнули чёрным огнём. Стена рухнула в нескольких местах, превращаясь в пылающие обломки. А потом взорвался один из грузовиков, с визгом расшвыривая разорванные, искорёженные снарядные гильзы.

За шесть секунд штурмовики выпустили четырнадцать гранат, превратив улицу, стену и двор за ней в настоящий пылающий ад. 105-миллиметровые снаряды, начинённые напалмом, взрывались тугими клубками чёрно-алого пламени, мгновенно превращавшимися в огненный вихрь, сметавший всё вокруг.

— Мазл! — крикнул Джек, вскакивая. — Огонь!

На бегу перестроившись в клин, штурмовики бросились в пламя, перескакивая через горящие трупы. Перед стеной клин распался. Витька проскочил в проём, упал на колено и выпустил длинную очередь по окнам второго этажа. Появившийся рядом Майкл выстрелил гранату в одно из них, и разом из нескольких окон радостно протянулись вперёд-в небо языки плотного пламени.

— Налево, Вик! — крикнул Майкл, опуская «ропик». Слева перебегали двое или трое артиллеристов — не вполне понимающие, что происходит, они просто напоролись на очередь Витьки.

С крыши начали стрелять. Вбежавший в соседний пролом парень словно на стенку наткнулся всем телом — раскинул руки и вскрикнул, как наступивший с размаху на что-то острое, повалился под ноги Витьки, потом приподнялся…

— С-с-с… — потянул он воздух сквозь зубы. — Это куда меня? — в голосе у него было удивление, а потом изо рта полилась кровь, и штурмовик упал вновь — уже окончательно.

— Вот чёрт, эти суки на крыше! — яростно крикнул Ник, присев на расставленных ногах и поливая крайкрыши длинными очередями.

— Так их не достанешь! — завопил Арчи, бросаясь к одной из гаубиц. — Помогите, ну?!

Трое или четверо штурмовиков вцепились в станину, разворачивая орудие. Один из парней Арчи — ловко, точно бывший артиллерист! — вогнал в казённик снаряд, потом, миг помедлив — картуз, нагнулся к маховикам. Гаубица чуть опустила короткий ствол и коротко, оглушительно рявкнула, сдав назад.

Яркая вспышка разрыва — и весь верхний этаж дома медленно обвалился. На белый излом камней брызнуло в нескольких местах ярко-алым — словно резким нажатием выдавили краску из нескольких тюбиков сразу.

— Вот и всё, — Арчи выпрямился. — А то шуму…

— Слушай, — Джек подошёл к парню-артиллеристу, — тут вон сколько ещё ящиков… Гранаты, по-моему… Сможем их побросать по цели? Хотя бы в направлении? Чего добру пропадать?

Артиллерис осклабился и поднял большой палец.

* * *

Стрелять из гаубиц было… весело. Именно так определил своё состояние Витька в те минуты, когда вместе с остальными носился по двору со снарядами и картузами, а все три гаубицы весело, вразнобой палили по невидимым целям, которые как-то определял артиллерист, сидевший на пустом ящике. Неизвестно, насколько точной была эта стрельба — но неожиданной — на все сто.

Оставшиеся ящики перекидали быстро. Не оставалось сомнений, что скоро сюда примчится немало народу — выяснять, какого чёрта батарея так лихо лупит по своим, куда пропала машина с «синими беретами» и что вообщ происходит?! В оправдание предъявить было особо нечего, и Джек послал Кайсу в развалины — наблюдать.

Финнка забила тревогу одновременно как раз с последним выпущенным снарядом. Судя по её докладу, в направлении батареи двигалась колонна — до десятка единиц бронетехники и четыре грузовика. У Джека оставалось двенадцать человек, всего три РПГ и «ропик» почти без зарядов — принимать бой при таком раскладе было бы вопиющей глупостью. Поспешно разбив прицелы и сняв с орудий замки, штурмовики через калитку за домом выбрались на соседнюю улицу, но посланный вперёд дозор вернулся тут же с известием, что по улице движется в боевом порядке не менее взвода «синих беретов» с двумя лёгкими машинами при скорострелках. Джек сказал несколько интересных, хотя и избитых слов и повернул в другую сторону — но оттуда шёл ещё один взвод, и похоже было, что штурмовики попали в клещи. Прятаться в развалинах было бессмысленно — противник их прочёсывал. Кое-кто уже начал настраиваться на последний бой. Но Джек принял решение уйти на параллельную улицу через целый дом.

Дверь оказалась закрытой, и её взломали. Очень вовремя — «синие береты» уже появились в поле зрения. Помимо прочёсыванья развалин они поливали из струйных огнемётов окна уцелевших домов, и Витька про себя подумал, что драки всё-таки не избежать…

Закрыв дверь, они стояли вдоль стен и у окон. Тяжело пахло — кровью, порохом, потом, страхом. Тревожный свет, падавший через окна, лежал на полу тускло-зелёными квадратами, и Витька, ощутив прилив дикой тоски, вдруг с ясной, предсмертной отчётливостью понял, почему так многие из погибших на этой войне перед смертью говорили о небе и солнце… неужели придётся умереть как раз когда солнце — скроют тучи?!

«Скорей бы уж», — стискивая зубы, думал он. Ожидание смерти становилось непереносимо-угнетающим, и мальчишка в отчаяньи подумал, что, если оно продлится ещё немного, он заорёт и, выскочив на улицу, бросит оружие — чтобы пожить ещё хоть немного…

«Ф-фу-ух-х!» — с шипящим звуком широкая, вязкая струя выплеснулась из короткого ружья в окно дома наискось, и тот мгновенно вспыхнул изнутри.

— Джек! Смотри, кто здесь!

Эрих кричал шёпотом. И было, отчего! О вывалился из соседней комнатёнки, пулемётом подгоняя перед собой бородатого горбуна, который цеплялся руками (на левой было четыре пальца, и явно от природы) за всё, за что мог. Никто ничего толком не успел сообразить — а Джек уже прыгнул, дёрнул на себя уродца, вдавил ему в шею лезвие тесака и прошипел:

— Убью! Делай, что скажу, понял?!

Глядя в бешеные светлые глаза северянина, тот быстро закивал…

12

Время тянулось страшно медленно. День клонился к закату, и снаружи резко похолодало и шёл снег. Стрельба накатывала и отливала, как прилив, то сливалась в ровный гул, то распадалась на грохот орудий, тугое чпоканье миномётов, сухой треск автоматического оружия и короткие хлопки гранат.

Сидевшие в доме ребята ухитрились даже перекусить оказавшимся у нескольких человек сухим пайком. Горбун неподвижно сидел в углу — он вообще казался какой-то странной статуэткой, не произнёс ни слова, не пошевелился с того самого момента, когда прокричал на улицу, высунувшись в дверь, чтобы не жгли…

…и они прошли мимо.

Прошли.

Особенного голода никто не ощущал, но все хотели пить и почти опустошили фляжки. Каждый поспал по два-три часа.

Спал и Витька, хотя, закрывая глаза, был уверен, что не уснёт. Проснулся с тошнотным привкусом во рту и болевшей шеей — неудачно устроился. Разминая шею и потягиваясь, сплюнул. Саднило левое плечо и, приподняв наплечник, он не без удивления обнаружил, что там кровоподтёк, а в самом наплечнике сидит деформированная пуля — Витька её выковырял и довольно долго задумчиво вертел в пальцах.

— Пока живы, — хмыкнул Майкл, заряжавший «ропик» двумя последними гранатами. Витька потянул носом, поморщился:

— Всё дохлятиной пропахло… Келли, у тебя воды не осталось?

— Келефтис я, — грек снял с пояса фляжку, нагнулся к русскому. Потом его лицо стал удивлённым, обиженным — и он шепнул:

— Ой-я… с-с… это что? — и повалился на пол боком. В спине у него торчали трёхзубые вилы на короткой — обломанной — рукоятке, а горбун, вскочив, с хриплым воплем-карканьем бросился на Витьку.

Все вскочили разом. Арчи и Кайса метнулись к Келефтису, который корчился на полу и стонал. Витька, молниеносно выхватив тесак, рубанул горбуна между ног, потом — вскакивая — по горлу, и тот свалился, клокоча перерубленными артериями.

— Вы чем тут развлекаетесь? — послышался голос проснувшегося Ника… но уже в следующую секунду канадец был на ногах. — Кто его?!

— Что с ним?! — тоже задал вопрос Джек. Кайса ответила быстро:

— Насквозь. Но жала тонкие, может, выживет… Подержите его, ребята…

— Спокойно, Келли, — Арчи встал рядом с греком на колени. — Лежи смирно, не дёргайся. И постарайся не орать.

Из угла рта Келефтиса потекла кровь. Он, кажется, сообразил, что говорят с ним и вяло кивнул, потом кашлянул и шепнул:

— Бо… больно очень. Всё горит… Чем он… меня?

— Заткнись, Келли, — приказал Арчи, ощупывая озабоченно вилы. — Тяни, Эрих!

Немец, взявшийся за рукоятку, рванул вилы, стараясь жёстко удерживать их. Келефтис коротко рванулся — и отключился…

…Жала у вил в самом деле были тонкие. Благодаря этому они прошли между керамическими вкладышами на спине — но благодаря этому же Келефтис был жив. Они не задели ни печени, ни селезёнки, ни позвоночника — одно жало распороло сверху левый бок, два остальных пробили низ лёгких и прошли между ребрами. Помощь была оказана мгновенно, и сейчас Келефтис ужа спал, накачанный наркотиком — идти сам он, естественно, не мог. Нечего было и думать…

Все держали совет — что же всё-таки теперь делать. Уже вечерело, пора было выдвигаться — и поскорей — но с Келефтисом…

— Я не знаю, как быть, — признался Джек. — Нас одиннадцать человек. Если понесём — останется всего девять. А нам предстоит прорыв…

— Может, оставить его у той махди? — вспомнил Олег. — Пригрозим…

— Нельзя его нигде оставлять, — жёстко сказал Арчи. — Убитый — это одно дело. Но раненого мы не имеем права бросать ни по каким законам. Ни по уставу, ни… по совести.

Кажется, последние слова подстегнули Джека. Он с силой потёр лицо и объявил:

— Всё. Понесём. Если погибнем — то все вместе и как подобает солдатам.

Собственно, можно было бы этого и не говорить, и даже не обсуждать. Роты не бросали своих. НИКОГДА.

13

Передвигаться с раненым по ночному городу, где шёл бой, оказалось, как ни странно, легче, чем Витька думал. Врагов вокруг было полно, но они занимались какими-то своими делами, и всегда можно было отсидеться в развалинах или уйти сквозь дома. Куда опасней были обстрелы — миномётные или артиллерийские, ни один из них как следует не накрыл пробирающихся штурмовиков только чудом. Ночь, если ты умеешь ею пользоваться — всегда твой друг, особенно если твои враги её боятся… Кроме того, валил снег, мокрыйе крупные хлопья.

Удивляло ещё одно — как далеко, оказывается, они забрались сквозь подземелья. Мрачные силуэты близнецов-зиккуратов, незыблемо стоявшие в море огня, казалось, не приближаются вовсе. Ночью такое бывает — дальние предметы, особенно освещённые, кажутся ближе, чем они есть.

Клефтис пришёл в себя и сейчас качался в самодельных носилках, стискивая зубы. Он понимал только две вещи — что ему очень больно и что его куда-то не сутсвои. Связав эти вещи, грек старался не стонать.

— Убитые. Много, — сказал, выглядывая из-за угла, Эрих. — Махди, похоже, друг с другом дрались.

В самом деле, площадь, к которой выбрались штурмовики, и улицы, выходившие на неё, носили следы долгой перестрелки и яростной рукопашной схватки. В холодном ночном воздухе всё равно разливался стылый смрад. Отряд уже хотел перейти площадь броском — но в другом её конце мелькнули огоньки, послышались отрывистые приглушённые команды… На площадь выбирались миномётчики во главе с «синим беретом».

Кайса тут же его пристрлила, и штурмовики бросились вперёл, держа наготове холодное оружие.

Витька перескочил через минный ящик и наотмашь рубанул по изумлённому лицу распрямившегося навстречу махди, и тот рухнул на станину миномёта. Появившегося слева — мальчишку он не видел и отбивался прикладом от Джека — Витька ударил не остриём, а обухом, но «бобр» весил почти семьсот грамм, и череп махди не выдержал.

Чья-то лопатка скользнула вдоль шлема — Витька успел отшатнуться — и, опустившись на плечо, отскочила от наплечника. Лицо с оскаленными редкими зубами, новый замах — сбоку сверкнул нож Джека, ровный белый оскал уже его зубов; махди повалился на бок, и Джек вырвал клинок из его шеи точным, резким движением, открывая дорогу фонтану крови — словно убийствено клюнула хищная птица…

… - Ранили, — Ник держит правую руку на весу, по ней течёт из-под брассарды чёрное, капает с пальцев. — Везёт, как утопленнику.

— Заткнись, — приказал Джек и, достав бинт, занялся рубленой раной на предплечье канадца.

— Больно, — сказал Ник и тихо засмеялся.

— Спятил, — буркнул Джек. — Убитых нет? — он зубами оборвал бинт и невнятно приказал: — Пошли…

…Уже недалеко от зиккурата их едва не накрыл обстрел уже ракетами. Улица впереди шевелилась муравейником, и в эту массу рухнули огненные головастики. Стреляли со стороны аэродрома. Штурмовики, переждав ужасающие разрывы, бросились вперёд через мясорубку, крики и кровь, сбивая и расстреливая с ходу тех, кто пытался заступить им дорогу или просто попадался на ней. Теперь главное было — ни в коем случае не останавливаться.

Они двигались клином, в центре которого находились носилки с раненым Келефтисом. Витька бежал вторым после Джека, просто стреляя правой с упора на ремень и бросая гранаты левой рукой. Штурмовики выбрали отличный момент для удара — как раз в это время враг пошёл на штурм зиккуратов и уж никак не ожидал удара с тыла. Естественно, показалось врагам, что атакует их минимум взвод — группа штурмовиков с тыла вошла в атакующих, как колун в полено, рассаживая его, оставляя за собой трупы и раненых. Внезапный удар вообще не оставлял возможностей для активного сопротивления.

Краем глаза Джек увидел, что тащивший носилки впереди Дитц споткнулся и загремел наземь — но уж через миг Витька понял: австриец не споткнулся, а убит. Бежавший вторым с носилками Олег выпустил их, раскинул руки и рухнул рядом с тяжело вскрикнувшим Келефтисом.

Ломать строй было нельзя. Но Витька не думал ни о чём, когда прыгнул к упавшим.

Олег приподнимался, зажимая левый бок и силясь перехватить автомат.

— Бе… ги… — выдохнул он. Витька молча взвалил на плечи хрипящего грека, перекинул через другое руку Олега и, шатаясь, поднялся.

— Стреляй, Олег! — прохрипел он. Клефтис висел мёртвым грузом, Витька, всхлипывая сквозь зубы, тащил на себе обоих. Олег стрелял, сунув ствол под мышку, пытался идти сам, но ноги у него подламывались.

— Держи, держи! — завизжали из темноты. Витька, удерживая пулемёт одной рукой, срезал орущего, чувствуя, что больше не сможет сделать ни шану. И всё-таки делал — шёл и шёл к шатающейся в огненном небе башне зиккурата, к своим, к спасению. И волок на себе двоих.

— Давай, — возникший рядом Майкл перевалил на себя Келефтиса. Джек, проскочив мимо, упал на колено, дробовик запрыгал у его плеча, с буханьем плюясь картечью в темноту. — Дитц?

— У… бит, — еле произнёс Витька, вваливаясь в дверь. Проскочил следом Джек, прыгнула, в прыжке выстрелив, Кайса — и в петли рухнула стальная балка засова.

Дошли.

* * *

Зиккурат был разрушен на треть. В коридорах лежали убитые и раненые — рядом, похожие друг на друга, через них одинаково переступали. Скобенюк встретил Джека в коридоре — лейтенант был чёрен и страшен, голова забинтована, но на приветствие Джека он ответил чётко.

— Мне нужен лейтенант Миларос, — сказал Джек. Скобенюк поморщился:

— Он где-то здесь лежит. Убит час назад. Можете докладывать мне, капрал.

— Слушаюсь, товарищ лейтенант… Задание выполнено. Уничтожена диверсионная группа «синих беретов», артиллерийская и миномётная батареи, три единицы бронетехники. Потери — трое убитых, один тяжело ранен.

Скобенюк кивнул и… неожиданно крепко обнял Джека. Казалось, что лейтенанту что-то мешает говорить, когда он всё-таки выдавил:

— Я рад вас видеть, ребята… я вас уже списал… Я так рад, что вы живы…

— Всё в порядке, — тихо сказал Джек. — Всё в порядке…

…Жозеф тоже был жив. Увидев друзей, валлон не смог ничего сказать — он просто расплакался, даже не пытаясь прятать лицо.

* * *

— Обидно умирать перед самой победой, — тихо сказала Кайса.

— Боишься? — в голосе Джека не было насмешки.

— Нет, — спокойно ответила финнка. — Просто… обидно.

— Потом всё равно будет победа, — сказал Олег. Он лежал возле бойницы, обложившись магазинами и гранатами к подствольнику. Рану ему перевязали, и, как и все раненые, ещё бывшие в сознание и могшие двигаться, находился на боевом посту. — И пошли они все. Мы всё равно и жили, как люди — и умрём… а они сдохнут.

— Слышите? — спросил Майкл. Все прислушались — через рваный фон городских бойв прорывался ровный слитный гул близкой канонады. — Наши… англосаксы… Чёрт, хочется влезть на самый верх и орать им: «Нажмите!»

Джек осторожно выглянул в бойницу через ноктовизор. Противник готовился к новой атаке. На их стороне торчали два грубых креста с распятыми вниз головой трупами — это были пилоты сбитого над вражескими позициями «хенгиста». Рота потеряла три из шести ветролётов, но оставшиеся три продолжали вылетать, тратя последний боезапас, но срывая вражеские атаки.

— Тяжёлых вынесли? — окликнул Эрих пробегавшего по коридору штурмовика. Тот, не останавливаясь, откликнулся:

— Да, все в той яме!

— Ползёт кто-то, — сказала кайса. — Через площадь… Один. Форму не разбираю.

— Не стреляй, — приказал Джек. — По-моему, это наш.

(Никто ещё не знал, что это был швед-разведчик, добравшийся до обороняющихся с сообщением о подходе основных сил).

Винтовка Кайсы щёлкнула. Джек зло рыкнул:

— Я же сказал!.. — но финнка просто молча качнула стволом, и капрал увидел тех, в кого она стреляла — один лежал метров ха четыреста на осыпи, второй ещё катился по ней. — Из-ви-ни-и… — он снял с ремня рацию, вызвал Скобенбка и спросил: — Товарищ лейтенант, что у Осташко?

— Олег убит, — ответил Скобенюк. — Эрхарт тоже, обороной командует лейтенант Джереми Вестон, из пленных.

Джек выругался. Олега Осташко в роте очень любили — прочили в капитаны после повышения или гибели Фишера.

— Идут, — бросил Ник, переставляя прицел. — Сейчас начнут долбать… Ну что — воюем? И, как в песне говорится — со мною доблесть моих друзей и честь моего отца! — и он улыбнулся друзьям.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

ВИКТОР ЦОЙ.

ЗВЕЗДА ПО ИМЕНИ СОЛНЦЕ.

Белый снег,

Серый лёд

На растрескавшейся земле.

Покрывалом лоскутным на ней —

Город в дорожной петле.

А над городом плывут облака,

Закрывая небесный свет —

А над городом жёлтый дым…

Городу — две тысячи лет,

Прожитых под светом звезды

По имени Солнце.

И две тысячи лет —

Война.

Война без особых причин.

Война — дело молодых,

Лекарство против морщин.

Красная-красная кровь

Через час — уже просто земля,

Через два — на ней цветы и трава,

Через три — она снова жива

И согрета лучами звезды по имени Солнце.

И мы знаем, что так было всегда.

Что судьбой больше прочих любим,

Кто живёт по законам другим

И кому умирать молодым.

Он не помнит слова «да» и слова «нет»,

Он не помнит ни чинов, ни имён,

Он способен дотянуться до звёзд,

Не считая, что это сон —

И упасть, опалённым звездой

По имени Солнце…

14

Витьку ранили именно в ходе этой атаки, когда махди вломились на первый этаж, и штурмовики стреляли в них с растояния вытянутой руки, опаля выстрелами лохмотья врагов и свою броню. Витька бил штыком и тесаком, используя оружие «по-шведски», когда его, как ему показалось, изо всех сил пнули в правое бедро, и нога разом отнялась. Витька ещё успел выстрелить перед собой — в живот атакующему врагу — и рухнул наземь, но до пола словно бы и не долетел…

…Очнулся он от озноба. Поперёк ног лежал тот самый застреленный им в последний миг «синий берет», рядом кто-то натужно стонал. Где-то стреляли, и Витька неожиданно понял теперь, что ранен. Бедро не болело, но он его словно бы отлежал… и где-то в глубине тела тупо, мерзко мозжило что-то… лишнее, что ли? Когда Витька чуть пошевелился, штанина отлепилась от пола с отчётливым клейким треском.

Он осмотрелся. В коридоре были только трупы и, наверное, раненые… как он. Что произошло? Чем закончилась атака? Надо же, а ведь не больно совсем… что если зиккурат взят, и он — в тылу врага?!

— Вик, Вик, ты тут? — над ним нагнулся Майкл, махнул кому-то рукой. — Здесь, он живой!.. Давай, цепляйся… только тихо, они тут, в конце коридора.

Подошёл Джек, вдвоём они вытащили Витьку за угол, за баррикаду, на лестничную площадку. Усадили рядом со штурмовиком, у которого было разрублено лицо — одна из девчонок зашивала ему рану, штурмовик чуть слышно посвистывал.

Майкл повозился с ремнями снаряжения, начал стаскивать с Витьки штаны, тот ухватился за них, охваченный неожиданным стыдом и косясь на девчонку. Майкл ударил его по рукам:

— Убери и отвернись… Смотри, Джек.

Капрал тоже свистнул. Витька с неожиданным беспокойным страхом приподнялся на локте — увидел бело бедро, синее пятно контузии, а в центре пятна… Его замутило, Витька отвернулся снова.

— Разворотилоооо… — протянул Джек задумчиво. — Ну что, будем доставать.

— Артерию заденешь, — это был голос Кайсы. — Ирма, сделай.

— Не видишь, шью?! — огрызнулась девчонка, работавшая над лицом штурмовика. — Не подохнет, полежит.

— Давай-ка… — Майкл сунул в зубы Витьке какую-то деревяшку. — Давай, кусай. И потерпи, колоть нечего, тяжёлым не хватает… Подержать тебя?

— Не надо, — Витька невольно вздрагивал. Не от страха — он не боялся, и боль, когда Ирма начала полосовать мышцу поспешно сполоснутым спиртом полевым скальпелем, оказалась вполне терпимой, хотя деревяшку Витька всё-таки закусил прочно. Что-то стукнуло о ступень — мокро и увесисто.

— Пистолетная, крупняк, — послышался из какой-то ваты голос Ирмы. — Повезло, чт он ев кость — остался бы без ноги запросто… Дайте ему выпить.

Что-то обжигающе потекло в рот, туман рассеялся. Витька кашлянул, с трудом сел. Арчи, ухмылясь, завинчивал фляжку со спиртом. Ирма выругалась:

— Сиди, идиот, я ещё не закончила!

— Куда мне теперь? — Витька не обратил на её ругань внимания.

— Ляжешь к бойнице на пару с Жозефом, — буркнул Джек. — Больно?

— Нет, а что? — Витька почти с интересом глянул, как Ирма кладёт на рану последний стежок. Та поймала его взгляд, улыбнулась:

— Нежная всё-таки тварь — парень… Ну вот. будешь жить и бегать.

— Штурмовики! — вдруг закричал из-за угла. — Северяне! Мы сдаёмся!

Сидящие в коридоре изумлённо запереглядывались.

* * *

Поразительно было, как быстро всё закончилось.

В три утра передовые части Бачурина ворвались на окраину Диффы, ещё через двадцать минут с другой стороны подошли англосаксы — и всё было кончено.

От роты «Волгоград» осталось 74 человека.

От роты «Мёртвая Голова» — 80 человек.

От роты «Эдльвейс» — 32 человека.

От роты «Дмитрий Донской» — 25 человек.

От роты «Таран» — 52 человека.

От сражавшихся пленных — 39 человек.

Полковник Лебран погиб.

Из пяти командиров рот погибли трое.

Регулярные боевые действия на побережье Чада закончились.

11 ТРЕТИЙ ТОСТ

Не надо нам от них ни денег, ни земель,

Не надо нам от них ни славы, ни короны,

Не рады мы носить погоны и шевроны,

Вся эта смерть и кровь — отнюдь не самоцель.

Но время полумер давным-давно прошло,

Нельзя расчистить грязь, оставшись в белом фраке!

Но мы докажем, что дихотомия — враки:

Бардак или барак? И то, и это — зло.

Да, по заслугам мы сполна воздали тут,

Но строим не барак, не царство произвола,

И где стоял бордель, там будет физматшкола,

И где стоял секс-шоп — научный институт.

Виктор Верстаков.

Отец, я верну нам страну!

1

Остатки рот были выведены на переформирование в земли Крэйна — к радушию местных жителей и тишине зимних долин. Видит небо, штурмовики нуждались в этом, как в воздухе — слишком многих не было с ними, слишком многие поехали домой… Лагерь превратился в смесь госпиталя с санаторием.

Уже было известно, что 10-я сводная будет расформирована в связи с окончанием активных боевых действий в регионе. Несколько рот переправлялись дальше на северо-запад. А «Волгоград» после пополнения передавалась в распоряжение Крэйна для борьбы с «чёрными повязками» на юге. По сравнению с тем, что уже было пройдено, это был, можно сказать, щадящий режим. Более того — всем на время формирования давался отпуск, и решено было устроить перед разъездом и официальной частью настоящий праздник.

Было известно и другое. Рядовые Ревок и Фой получали ланс-капралов. Капрал Брейди становился сержантом и командиром отделения; капрал Зильбер — его заместителем. Елена, у которой кончался контракт, увольнялась — ранения были тяжёлыми, выжила она чудом и получила ограничение на службу. Увольнялся и Жозеф — валлон собирался поступать в имперскую англо-саксонскую армию и выслуживаться до офицера.

Всё это значило, что отделение в который раз меняет свой состав. Что вновь придётся расставаться с теми, кого привык звать друзьями…

Нику исполнялось семнадцать. Витька, узнав об этом, вспомнил, что через месяц и ему исполняется — но шестнадцать лет…

* * *

Ходить, опираясь на костыль, было, оказывается, чертовски неудобно. Но рану при малейшей попытке потревожить её вспарывала боль, несравнимо более сильная, чем боль самого ранения, и Витька берёг ногу, как мог — врачь, зная, что такое характер мальчишек, пригрозил, что комиссует Витьку подчистую, если тот разбередит рану.

Построение уже начиналось, а Витька в последнюю секунду обнаружил, что забыл в палатке берет — и срочно похромал туда, чтобы успеть на построение. Последнее построение дивизии — и мальчишка неожиданно ощутил тоску, хотя дивизия для него никогда не была чем-то настолько близким и родным, каким стал за короткий срок «Волгоград». Вновь пришли мысли о комиссовании, и Витька передёрнул плечами, отгоняя их. Нет, только не он. Он — солдат и останется солдатом, пока не окончится по-настоящему война… или пока он не погибет.

Странно, но в палатке был Жозеф. И занимался он очень странным делом — сидел на своей кровати, тихо постукивая кулаком по подушке. При этом он что-то так зло цедил, что Витька остановился у самого входа.

— А ты чего тут? — спросил он наконец. — Построение же…

— Что?! — Жозеф вскинул голову, и Витька наконец увидел, что рядом с ним лежит какой-то листок. — Чего тебе?!

— Построение, говорю, «чего», — Витька пожал плечами. Потом тихо, нерешительно спросил: — Что-то… плохое? Из дома?

Он почти ожидал, что Жозеф пошлёт его — у валлона были злые, жёсткие глаза, белые губы и лихорадочный румянец на щеках. Но Жозеф неожиданно резким движением протянул Витьке листок:

— На. Читай. Это… Шарло.

— Шарло?! — поразился Витька, принимая бумагу. — Надо было переслать ему домой, какого чёрта ты его вскрыл?!

— Это не из дома, — Жозеф странно булькнул горлом. — Такое послать домой… всё равно что в погребальный костёр нассать…

Витька ощупал бумагу — плотную, тяжёлую почтовую бумагу какой-то англосаксонской фирмы с призрачным теснением водяных знаков. Письмо пришло не в солдатском треугольнике, не на бесплатно выдававшейся в почтамтах «военной» бумаге с обозначенными линиями сгибов и гербом Рот. Кто-то расстарался…

— Это от той девчонки, — сразу сказал Витька, — как её… Мирэй Граншан. Он бы порадовался!

С грохотом опрокинулась кровать. Валлон, тяжело хромая, выбежал прочь — а глаза Витьки наткнулись на такое, что он даже не посмотрел вслед другу. Вглядевшись в строчки и не веря им, русский межденно прочёл вслух, разбирая полузнакомый язык…

— «…Надеюсь, мой мальчик, ты не принял близко к сердцу произошедшего между нами. Ты умненький и ты поймёшь. Войне конца не предвидится, я должна позаботиться о себе, а что мне можешь дать ты? Я выхожу замуж…» — Витька уронил листок. Постоял, борясь с желанием наступить на него ногой. Ему казалось, что с листка растекается чернота — течёт Ночь, та самая, которая едва не убила человечество. Она не ушла. Затаилась. Ждёт. Копит силы.

Получается так что же — всё зря и всё снова?!

Он покусал губу и сказал такое, чего никогда в жизни не говорил ни об одной женщине:

— Ах ты, бляяяяяяядь…

…Жозеф стоял около палатки и косо посмотрел на русского, который вышел наружу, прилаживая берет на коротко подстриженные волосы. Не глядя, Витька протянул письмо Жозефу. Хрипло сказал:

— Хорошо, что есть такие, как наши девчонки.

— Хорошо, что их — большинство подавляющее, — ответил валлон. — Но оставшееся меньшинство давить надо, Вик. Давить, — ожесточённо закончил он, двинув сжатым кулаком.

Витька пожал плечами. Спросил:

— Что будем делать?

— Ничего, — ответил Жозеф. — Ты — ничего. Я всё сделаю сам, — и он сунул письмо в нагрудный карман френча.

* * *

Дивизия стояла плотными квадратами… нет. ложь. Квадраты не были плотными. Пустовали места погибших. В боях прошлой недели 10-я сводная потеряла убитыми и ранеными 125 офицеров и 1626 сержантов и солдат. И теперь в рядах зияли пробитые войной бреши — как зримое свидетельство её беспощадности.

Стоял возле знамени, развевающегося на флагшток, генерал-майор (нет — теперь уже генерал-лейтенант) Бачурин со своим поредевшим штабом. Стоял оркестр. Стояли штурмовики, стрелки, танкисты, артиллеристы, зенитчики, вертолётчики, инженеры, связисты, медики… Ряд за рядом бело-золото-чёрного.

Бело — цвет Рот, цвет кожи этих парней и девчонок, цвет благородства и чистоты.

Золотое — цвет будущего, цвет мечты, цвет веры и постоянства.

Чёрное — цвет траура, цвет готовной отрешённости, цвет стойкости в испытаниях.

Труба пропела «внимание и повиновение!», а сухая строчка барабанной дроби подтвердила сигнал.

Бачурин вышел вперёд. Правую перчатку он держал в левой руке и был без мегафона — сильный командирский голос генерала позволял ему легко говорить сразу с несколькими тысячами людей.

— Дети мои! — раскатился голос Бачурина. — Сыновья! Дочки! — по рядам на миг пробежали лёгкое движение и недоумённый ропот. — Вместе мы шли к победе, вместе победили, на шаг ещё приблизив нашу общую большую Победу — и потому я зову вас всех своими детьми! И даю слово чести, что не было у меня лучшей семьи… — он перевёл дыхание. — Дети мои! Приказом тридцать девять — двести шестьдесять семь по Ротам наша дивизия как с честью выполнившая свой долг на поле брани… расформировывается! Путь дивизии окончен! Горнист — сигнал! Знамя — спустить!

Прозрачно-серебристый звук трубы, печальный и одинокий, на миг повис в холодном снежном воздухе — и растаял где-то вдали. Знамя плавно, без рывков, поползло вниз, в руки двух сержантов.

Шорох пронёсся по рядам — снимая береты, дивизия опускалась на колено. Даже те, кому это было чертовски трудно…

Когда они подняли головы и встали — бережно свёрнутое знамя уже уносили. 10-й дивизии больше не было — остались два десятка отдельных рот, которые уже скоро перетасуют, как карты в колоде, и кто-то окажется на юге, кто-то — на востоке, кто-то на западе…

10-я дивизия — шаг на пути к Победе. Большой Победе. И чем ближе будет Победа — тем дальше — этот день.

Но из нашей памяти ему не исчезнуть никогда.

2

«Наёмники империализма» выступали в сокращённом составе: Майкл с гитарой, барабанщик, который не стоял, как обычно, а сидел, потому что ему раздробило обе голени; парень с губной гармошкой, но… без обеих глаз. И Майкл, улыбаясь, извинился «за качество исполнения».

Впрочем, и слушателей было не семь-восемь сотен, как обычно — чуть более полутораста человек, и многие из них тоже сидели, потому что стоять не могли. Всё, что осталось от трёх штурмовых рот. И Витька, увидев это, ужаснулся задним числом, поняв, что выжил чудом.

— Сыграем втроём, — Майкл настроил гитару. — Мы недолго будем петь сегодня, ребята. Всего две песни…

Он передвинул гитару на животи шире расставил ноги в стянутых ремнями сапогах. Положив на инструмент руки, тихо заговорил:

— Волные ветры степей

Стужу несут или дождь…

Песня грозы сильней —

Песня — духовный вождь!

Отблески дальних надежд,

Болью рождённая мысль…

Песня — нужнее одежд,

В песне — свободы смысл!

— и зазвучала уже настоящая музыка, под которую Майкл пел:

— Красные блики костра,

Старой гитары звон,

Алая дымка утра —

Ими певец рождён!

Свежестью юной зари,

Хрустальным зеркалом вод —

Пой, певец, говори!

Слышит тебя народ!

И снова — Майкл, глядя прямо в глаза каждому из окруживших импровизированную сцену товарищей:

— Время — незримый судья

И за свободу борец!

Требуй и ты от себя

Правду о жизни, певец!

Словно не знает преград.

Слову дороги вольны.

Слово — звенящий набат!

Словом — люди сильны!

— Если умолкнет певец —

Песню подхватит другой!

Если падёт боец —

Винтовку поднимет живой!

Чувствуя силу плеч —

Сдвинем ряды, друзья!

Песня — разящий меч!

Песню убить нельзя!

Казалось, что поют не трое. Что рядом с ними стоят все погибшие — и смотрят, и слушают, и подпевают…

…Кончилась песня. Последние аккорды упали в «зал», и Майкл довольно долго молчал, возясь с настройкой.

— Эй! — крикнули из слушателей. — Ты две обещал спеть!

— Я помню, — махнул рукой Майкл. — Сейчас…

Гитара тревожно вскрикнула, как почуявший опасность человек. Никто не ожидал этого, все разом напряглись…

— Как призывный набат,

Прозвучали в ночи

тяжело шаги…

Значит, скоро и нам

Уходить и прощаться без слов!

По нехоженым тропам

Протопали лошади,

лошади —

Неизвестно, к какому концу

Унося седоков…

Значит, время — иное, лихое,

Но счасть, как встарь, ищи —

И в погоню летим мы за ним, убегающим, вслед…

Только вот в этой скачке

Теряем мы лучших товарищей,

На скаку не заметив, что рядом товарища нет…

И ещё будем долго

Огни принимать за пожары мы!

Будет долго зловещим казаться нам скрип сапогов…

О войне будут детские игры

С названьями старыми,

И людей будем долго делить

На «своих» и «врагов»…

А когда отгрохочет,

Когда отгорит и отплачется,

И когда наши кони

Устанут под нами скакать,

И когда наши девочки

Сменят шинели на платьица —

Не простить бы тогда,

Не забыть бы

И — не потерять…

Слепой шагнул в самому краю сцены, несколько рук взметнулись навстречу, чтобы поддержать его… но он абсолютно точно остановился на краешке и, протянув руки к товарищам, которых он больше не видел, яростно, истово выдохнул:

— Не простить бы тогда… не забыть бы… и не потерять… — пальцы его дрожали, губы прыгали.

— А-а-а!!! — страшно взревели штурмовики. Витька орал вместе со всеми, раздирая рот и надрывая лёгкие; из глаз у него брызнули слёзы. Он мельком заметил, что кругом тоже плачут… Откуда-то появились бутылки с вином, бумажные стаканчики, в которые тут же полились чёрно-алые, похожие на кровь, струи.

— Первый тост! — резко выкрикнул Майкл, правой рукой поднимая стаканчик. — За нашу победу!

Сейчас пили и те, кто не пил. Потому что за это надо было выпить…

— Второй тост — за нас, за всех нас!

И — наконец…

— Третий тост!

И — всё.

Третий пьют молча.

* * *

Витька задержался около очередного выпуска «Тимура и его „командос“». В этой серии рисовалась эпических масштабов схватка на заброшенном асфальтовом заводе, где, тем не менее, почему-то продолжали кипеть котлы с массой. Сражались князь Влупиволк Всосисмысл с прислужником и жрецом Тёмных Сил Джихадом Мудаевым — сперва на гранатомётах, потом — на мече и сабле. Влупиволка вобще-то заманили на завод, чтобы погубить, но он положил кучу врагов и сошёлся с их вдохновителем один на один. Тимур Сараев с остальными подоспели на этот раз к шапочному разбору — Влупиволк заасфальтировал своего противника. Дальше шла сцена прощания — князь отправлялся на Балканы учить тамошних жителей секретам «енто самого», а остальные, попрощавшись, тут же засобирались следом за князем, чтобы не скучать на безделье…

— Пошли, — подтолкнул Витьку появившийся Майкл, — там спектакль какой-то выкаблучивают…

— Пошли, — согласился Витька. — Смешное хоть?

— Говорят — да… Поедешь домой?

— Конечно! — возмутился русский. Помедлил и нерешительно сказал: — Слушай… едем тоже со мной. Ты не обижайся, но тебе же… некуда…

— Как это некуда? — Майкл не обиделся, но удивился. — Я домой еду. Меня ждут, между прочим. Брат ждёт. Младший… Ты утром уезжаешь?

— Нет, днём…

— Я утром… Привези что-нибудь про космос почитать.

— Привезу, конечно, — кивнул Витька…

… - Как это там? Было у отца три сына. Старший умный, средний — дурак, младший — вообще штурмовик! — Витька фыркнул, бухнул на кровать мешок и захохотал, вспомнив, как младший подбил старших выбирать невест, стреляя наугад из миномёта — мол, куда попадёт, там и судьба наша…

Джек тоже улыбнулся. Перекинул Витьке парадную рубашку, которая лежала аккуратно свёрнутой на тумбочке — и замер. Медленно взял то, что лежало под рубашкой и спросил — одним словом:

— Вить?

Витька положил рубашку на мешок. Прикусил угол губы. Молча посмотрел на красный треугольник в руках сержанта. Пожал плечами. Ничего не сказал…

— Подожди, — Джек осторожно свернул галстук, положил его снова на тумбочку и внимательно уставился на Витьку. — Но, если у тебя галстук и ты пионер, то, если я правильно ваши законы помню, тебе… — он не договорил и чуть прищурился.

Витька уже знал, что скажет. Всё очень просто — он хранит галстук в память о пионерском прошлом, а сам он, конечно, уже не пионер…

— Я пионер, — услышал он свой голос и испытал облегчение. — Я бы сейчас мог тебе запросто соврать. Но я не хочу про это врать. Я пионер. И мне шестнадцать только будет… уже скоро! — добавил он поспешно.

Джек кивнул, словно это всё объясняло. Ещё раз потрогал галстук ладонью, словно погладил. И неожиданно Витька сказал ему, решительно затянув горловину мешка.

— А поехали ко мне в гости? А потом вместе съездим к тебе…

Джек посмотрел удивлённо. И улыбнулся.

3

Над городскими крышами сеялся из низких чёрных туч мелкий дождь пополам с липким снегом. Временами в резко появлявшиеся разрывы выглядывала полная, необычайно яркая луна, и вокруг словно закипало серебро — капли, планирующие с неба, лужи — а над городом словно бы всплывала как будто вырезанная из чёрного тонкого металла стройная фигура: силуэт готического собора, построенного ещё в XV веке Жиллардом де ла Вильером, графом Шарлеруа — и пережившего все катаклизмы. Собор словно бы пронзал ночь, устремляясь в небо и очень напоминал космический корабль.

А ещё при взгляде на него чудились звуки органа.

Эрих задержался на ступеньке вагона, натягивая перчатки. Жозеф стоял уже на перроне, поставив на мокрый выкрошенный бетон чемодан. Валлон словно бы окаменел, врос в перрон. Капли блестели на его непокрытых волосах сверкающим бисером, потом погасли — луна зашла.

Эрих спрыгнул — рукоять чемодана скрипнула о перчаточную кожу — подошёл к другу, встал рядом. Над входом в вокзал висели два городских герба, между ними — лозунг на валлонском и английском —

МЫ НАШ, МЫ НОВЫЙ МИР ПОСТРОИМ!

Жозеф поднял воротник тёплого пальто привычным движением, и Эрих подумал, что, наверное, Жозеф носил пальто и раньше, до армии, в этом самом городе… На родине Эриха мальчишки предпочитали бушлаты и куртки, пошитые под армейские образцы, а то и перешитые из них…

— Пойдём? — сказал он, видя, что Жозеф не двигается с места. Валлон странно — в два приёма — повернул голову. В глазах у него блеснули бисеринки, словно дождь забрался и туда, а голос звучал хрипловато:

— Мой город. Красивый, правда?

Эрих нахмурился. Шарлеруа был плохо освещён, но угадывались развалины, а подальше — стройка. Смесь руины со стройплощадкой, как и большинство городов этой широты… Однако, Эрих понял, что имел в виду Жозеф. Валлон ушёл отсюда мальчишкой, а вернулся — солдатом. Он сражался ради вот этого неба, ради стремительной органной громадины собора, ради стройки, ради этих чёртовых луж на бетоне… Ради этого города — ведь он же красивый, правда?

— Красивый, — от души похвалил Эрих. — Пошли, вымокнем же…

— Ну и пусть, — совсем по-мальч ишески весело и беспечно отозвался Жозеф, подхватывая чемодан. — Пошли пешком, Эрих, — и в голосе его зазвучали просящие нотки, — пожалуйста!

— Ты что, домой не хочешь попасть поскорей? — удивился немец.

— Но я же уже дома, — серьёзно сказал Жозеф. И перекрестился на крестоносное остриё собора, а потом поцеловал кончики пальцев. — Вот, всё это. Большой у меня дом?

— Большой, только немного сырой, — Эрих вздохнул. — Ну пошли. Веди.

— Пошли, — кивнул Жозеф.

* * *

На привокзальной площади двое «касок» стояли возле патрульной машины — старой, с газогенератором. Пассажиров, сошедших с поезда, было немного, они или уходили пешком, или садились в небольшие экипажи, запряжённые крепкими невысокими лошадками. На экипажах были солидные фосфоресцирующие номера. Эрих вспомнил вокзал родного Вупперталя — там машин было намного больше, были даже такси… Потом почувствовал взгляд — и, сразу поняв, что к чему, шепнул Жозефу:

— Шуцманы нас секут.

В самом деле, оба полисмена посматривали на неспешно идущих по площади юношей… с подозрением? Нет, скорей как-то недоумённо. И, когда Жозеф с Эрихом совсем уже проходили мимо, старший вдруг поднял руку (на запястье висела короткая дубинка):

— Жозеф? Постой-ка, мальчик…

— Мсье Леру? — Жозеф перешёл на валлонский. — Доброй ночи, мсье Леру.

Лицо полисмена не выражало особой радости. Оно выглядело усталым — с узкими глубокими морщинами, внимательными глазами… На рукаве тёплого непромокаемого плаща была видна геральдическая нашивка — золотая с алым петухом — означавшая, что полисмен служил ещё в Валлонском Королевстве.

— Доброй ночи, Жозеф, — он смерил взглядом, уже открытым. И Эриха. — С чем вернулся?

— М? — валлон поднял бровь.

— Покажи чемодан, — указал подбородком полисмен.

— Не понимаю, — Эрих нахмурился. — Жозеф?

— Подожди, — валлон, серьёзно глядя в глаза полисмену, хлопнул Эриха по плечу. — Покажи ему документы, — и достал из кармана пальто свою карточку.

Вид удостоверений конфедеративных солдат был знаком любому человеку Земли, наверное. Полисмен растерянно моргнул, перевёл взгляд на лица юношей, стоявших перед ним. Его лицо вдруг расслабилось, с него ушла настороженность, и он неожиданно по-доброму постарел.

— Значит, это правда, — тихо сказал он. — Я, признаться, не верил… Ну что ж, мальчик, ты молодец… ты молодец… Я завтра зайду к вам. Поговорим. Твоя семья ждёт…

— Они не знают, что я еду, — улыбнулся Жозеф.

— Они всё равно ждут, — ответил полисмен. И, помедлив, положил ладонь на плечо Жозефа (тот был выше). — Понимаешь, всегда ждут. Даже те, кому ждать уже некого. Даже я.

— Вы? — Жозеф встрепенулся. Моргнул. Потом медленно сказал: — Кто?

— Огюст, — полисмен посмотрел куда-то вдаль, за собор. — Полгода назад, в Северной Африке… Так я зайду?..

— Только не завтра, — извиняющимся тоном сказал Жозеф. — Понимаете, мы с другом утром едем в его город, а потом во Францию, к одному… одному человеку. Мы вернёмся через три дня. Тогда — пожалуйста, — и Жозеф протянул руку, которую полисмен пожал, не задумываясь…

… - Огюст — его младший сын, — сказал Жозеф, когда они с Эрихом, перейдя площадь, вошли в аллею парка. Ветер дул. Раскачивая молодые деревья, мокрые и чёрные ветви. Швырялся мелкой моросью и снежком. — Он тоже служил в полиции. И даже однажды поймал меня… Правда, я успел избавиться от товара…

— Ты… Жозеф, я так и не понял, — признался Эрих, наступив в лужу. — Scheiße!!!^[428]

— Я никому и не говорил, — сказал Жозеф, качая чемоданом и улыбаясь чему-то. — Только Густаву, но он… — Жозеф поморщился. — Я помогал здешним преступникам. Был курьером, — он сказал это легко, без каких-либо эмоций. — И уехал потому, что стал себе противен сам. Сбежал от себя прежнего. Осуждаешь?

— За что? — спросил Эрих спокойно. — Тебя «прежнего», как ты говоришь, я знл. А ты — тот, который сейчас — мой друг, вот и всё.

Жозеф хлопнул немца по плечу и улыбнулся.

Молодой парк был полон шумом ветвей. В паре мест стояли могучие вязы — старые деревья, пережившие Безвременье. Небо почти очистилось, кстати, но похолодало, и поредевший снег стал суше. Капли на ветвях деревьев, на тонких цепях, ограждавших дорожку между витыми столбиками, замерзали, превращаясь в сверкающие ледышки.

— Темно. Тихо. Как на войне, — неожидано сказал Жозеф.

— Я не помню, я на войне видел луну или звёзды? — Эрих поднял голову. — Мы с Эльзой любили смотреть на звёзды. Всегда радовались, когда они появлялись…

— Ты говорил… А это что? — в голосе валлона прозвучало удивление.

Эрих вгляделся:

— По-моему, это памятник, — уверенно сказал он.

— Не было тут памятника, — слегка растерянно сказал Жозеф. — У нас вообще изо всех памятников — только статуи де ла Вильеров у собора…

— Я тебе говорю, что это памятник, — Эрих сделал ещё несколько шагов и остановился возле скамейки — они попарно стояли возле каждой из четырёх выводивших на круглую площадку аллей.

Поставив чемодан на скамейку, Жозеф двинулся к памятнику. Луна покрыла его спину серебряным панцирем. Эрих, присев на мокрое дерево, задумчиво наблюдал за другом и рассматривал памятник.

Он был странный. Вздыбившийся рыцарский конь заваливался в сторону, молотя по воздуху копытами. С него падал, отставив вдетую в тяжёлое стремя ногу, рыцарь времён Крестовых Походов с обломком меча в занесённой руке. Оба — человек и конь — были изваяны так живо, что иллюзия напряжённого движения была полной: копыта коня, выкаченный безумный глаз, раздутые ноздри храпа, распростёртые концы попоны и волосы (он был без шлема) рыцаря, его нога и лицо…

Но рыцарь не упадёт наземь — это было ясно. Его уже почти подхватил расставивший ноги для надёжного упора солдат в форме современой имперской англо-сансонской армии с валлонской нашивкой на рукаве. Повёрнутое молодое лицо солдата — копия лица рыцаря! — было искажено яростью боя и гневом, но в то же время от него веяло чем-то высоким, вдохновеным…

— «Своим отважным сынам — благодарная Родина. На все времена.», — прочёл громко Жозеф, остановившись возле памятника. Поднял голову и замер, сунув руки в карманы своего пальто.

Эрих поправил воротник и приготовился ждать. Шарлеруа казался ему очень тихим — и странно, даже дождь стал восприниматься, как нечто привлекательное, тем более, что он окончательно превратился в снег. Он — как бы это сказать? — сответствовал снизошедшему на немца спокойному, чуть грустноватому настроению. Эрих прикрыл глаза и вытянул ноги…

…Ему показалось, что он задремал и проснулся, как это иногда бывает — словно бы от толчка. Но Эрих тут же понял — просто он почувствовал, что на него кто-то посмотрел. Очень недобро.

Жозеф, наверное, тоже это ощутил. Но, как и Эрих, не стал озираться. Немец удобней откинулся на чемоданы и, прикрыв глаза, из-под опущенных век стал осматриваться.

Вокруг были несколько человек. Эрих ощущал запахи — мокрой ткани, какой-то дешёвой парфюмерии и…

…и ружейного масла.

Человек в длинном чёрном плаще, с непокрытой головой, вышел из-за памятника — очевидно, подошёл к нему из аллеи напротив. Ещё не старый, лет сорока, не больше, с широким простоватым лицом, прорезанным глубокими морщинами. За ним шли двое молодых, лет по 18–20, в кожаных пальто, на которых блестели капли. Один держал руки в карманах, у второго на ремне открыто висел старый «узи», вынутый явно из дорожной сумки, висящей на другом плече.

«И ещё двое — позади меня, — отметил Эрих. — Думают, что я сплю… Но что за ерунда?! Вот вам и тихий городок — в кактусы влезли и не заметили…»

Жозеф повернулся навстречу человеку в плаще, который неожиданно улыбнулся. Луна освещела профиль валлона — он казался бледным и очень решительным, как перед боем.

— Жозеф, — удовлетворённо сказал человек, остановившись в паре шагов от юноши. — Ну вот надо же… не думал, что такое вообще бывает! Через год. Именно на моём пути. Именно в тот день, когда я уже совсем собрался покинуть благословенное негостеприимное отечество… Ка-ка-я удача! — он засмеялся. Двое болванчиков за его спиной гыгыкнули — и стали личными врагами неподвижно сидящего Эриха. Как и все немцы, он не любил карикатур на людей.

— Здравствуй, Понсен, — Жозеф говорил довольно громко. — Ходишь пешком? А где твой «лендровер»?

— А ты обнаглел, — констатировал Понсен. — Называешь меня на «ты»… не объясняешь, что с товаром… Итак?

— Что-то меня не тянет перед тобой отчитываться, — спокойно ответил Жозеф. — А что твой бизнес? Погорел?

— Погорел, — процедил Понсен. — Ты меня кинул на очень немаленькую сумму в золоте. И вдобавок навёл на меня «каски».

— Вот этого я не делал. Не догадался. Но очень рад, — удовлетворённо отчеканил Жозеф, — что тебя прихлопнули, мелочь карманная… Ладно, Великий Понсен. Убирайся, нечего смердеть возле этого памятника.

— Что? — казалось, Понсен сейчас бросится на Жозефа. Его охранники хлопали глазами. — Да ты… Ты что, охренел?! Я тебя сейчас зарою возле этого булыжника! Ты что, забыл, что это мой город?! И ты — мой?!

Жозеф вынул руки из карманов. Шагнул вперёд. И Понсен попятился — он вдруг увидел, что перед ним не пятнадцатилетний мальчишка-курьер. Перед ним стоял хорошо одетый рослый юноша с уверенно-презрительным взглядом. Такие взгляды Понсен встречал на улицах всё чаще и чаще — просто на улицах, вот что его беспокоило и вот что в сущности заставило его покидать Шарлеруа… Всю жизнь Понсен был уверен, что рано или поздно всё вернётся на старые круги, о которых он столько читал. Всю жизнь. Кроме последней пары лет. Но… но чтобы этот щенок, чтобы даже этот щенок стал сильней его, Альбера Понсена?! А Жозеф вдруг заговорил снова — уже с холодной злостью:

— Это — мой город, а не твой. Я — Жозеф Вилье, де ла Вильер, граф Шарлеруа, я вернулся в свой город, который мой предок построил не для таких, как ты, и мой отец спасал не для таких, как ты — от таких, как ты! Здесь будут жить люди, а тебе тут смердеть нечего, нечисть! Ни пяди тебе больше не принадлежит — во всём мире ни пяди!

Понсен смотрел на Жозефа во все глаза, в каком-то странном столбняке. Потмо вздрогнул и процедил, скалясь:

— Я…

— Ты смешон и больше никому не страшен, — с невыразимой брезгливостью сказал Жозеф. — Пшёл вон, ничтожество.

Захрипев от ярости, Понсен ударил — сплеча, изо всех сил. В следующий миг он уже садился, обеими руками держась за живот и выкатив изумлённые глаза — поставив блок левой, Жозеф правой провёл прямой в солнечное.

Охранники Понсена, конечно, умели драться и стрелять — в этом мире любой, кто хотел, мог научиться этому. И с любой целью. Но для Жозефа они были ничем. Через секунду один уже хрипел — Жозеф, захлестнув вокруг его шеи ремень его же «узи», удушал его, взяв на спину, как вражеского часового; второй скулил, стоя на коленях и держась за глаза.

Эрих начал действовать ещё до того, как ударил Жозеф. Запустив в темноту оба чемодана, немец услышал дикий вопль — скорей испуга, чем боли — и прыжком оказался рядом со вторым гипотетическим противником (их и правда было за спиной двое), вооружённым тоже «узи». Глаза у того полезли на лоб — он совершенно не понимал, как Эрих его углядел в кустах и ночью. Немец ударил его секущим левой по горлу и прямым в печень. Прислушался — второй, судя по всему, убегал по аллее.

— Эрих, что там у тебя? — послышался весёлый голос Жозефа. Он выпустил полузадушенного телохранителя и теперь аккуратно поправлял перчатки.

— Да второй куда-то рванул, я и не заметил, как… — откликнулся немец.

— Ну ты прямо на глазах квалификацию теряешь, — осуждающе сказал Жозеф.

— Да кусты тут… — Эрих выбрался на площадку. — Не ожидал вообще. Такой тихий город…

— Ладно… — валлон толкнул носком туфли Понсена, который, стоя на колене, тяжело хрипел. — Слушай меня. Я завтра уезжаю. Ты ведь мотал из города? Вот и мотай, только не из города — а из Европы. И учти — через три дня я вернусь. И если обнаружу, что ты всё ещё где-то рядом — отрежу тебе голову… Правда, я не уверен, что тебе хоть где-то будет лучше, Понсен. Таких, как я, ты встретишь везде.

— Мы… ещё… встретимся… — но голос Понесена был скорей жалким.

— Молись своему чёрту, чтобы этого не произошло, — сказал Жозеф, — потому что тогда я убью тебя…

… - Идём? — спросил Эрих, поднимая чемодан.

— Иди, я догоню, — махнул рукой Жозеф. — Иди, иди — вон по той аллее, я быстро.

Немец кивнул. его спина, освещённая луной, начала удаляться в аллею. Жозеф, проводив друга взглядом, подошёл к памятнику вновь. И коснулся рукой — без перчатки — гранита.

— Ты не упадёшь, — сказал юноша. — Мы больше никогда не дадим тебе упасть. Слово чести… Слово чести.

4

Поля, засыпанные снегом в чёрных проталинах, голые молодые перелески и редкие старые дубравы — остались позади. Поезд медленно вкатывался на вокзал Боэна.

— Зима-зима-зима… — смотревший в окно Эрих передёрнул плечами. — А городок поменьше твоего Шарлеруа, между прочим.

— Пойдём, — поторопил его Жозеф. Валлон выглядел невыспавшимся. У него дома легли спать поздно, и Эрих потом сквозь сон слушал, как Жозеф ходил по комнате и даже включал проигрыватель — с шипением вертелась пластинка с Вивальди. А в поезде он купил последний номер местной газеты, в котором прямо сверху была статья о вчерашних софийских событиях.^[429] Эриха статья тоже застаивла стиснуть кулаки, но на валлона явно произвела ещё более тяжёлое впечатление…

…Семья Жозефа Эриху понравилась. Немец удивлялся, как вообще Жозеф мог связаться с этой уголовной плесенью — с такой семьёй? Хотелось узнать, но спрашивать было неудобно, и было ещё немного обидно, что Жозеф ничего не рассказал раньше, хотя они вместе прошли огни и воды…

— Надо было тебе домой ехать, — вдруг сказал Жозеф. — Я бы сам… Ты же с ним… не того. Дни уходят вдобавок…

— Да не важно всё это, — оборвал Эрих. — Идём… Слушай, ты точно решил уйти из Рот?

— Да, а что? — валлон посмотрел искоса. — Осуждаешь?

— Нет, почему… ты же не спекуляцией картошкой заниматься собираешься, — хмыкнул Эрих. — Просто жаль. Молодые бестолковые какие-то…

— А про меня ты как говорил? А как про тебя — Иоганн? — Жозеф коротко усмехнулся…

…Боэн оказался обычным городком — строящимся, сельскохозяйственным, парниковым, полевым, садовым, где люди сообща отвоёвывали землю у дурящей погоды, у последствий Ночи, где в маленьких бистро подавали тушёного речного угря, а на площади по нечастым праздникам играл оркестр.

— Потом поедим зайдём, — сказал Эрих, доставая бумажник. — Не верю я, что тут угря умеют делать, это ж не лягушки… Тут дорого, не знаешь?

— Откуда, — буркнул Жозеф. Огляделся. — Не пойму я что-то, где эта Куртэ Руа.

Народу на улицах было немного, и все явно спешили по делам, выглядели энергичными — и усталыми с утра. Эрих придержал за плечо спешившего мимо мальчишку лет 12–14, одетого в зимнюю форму скаутов.

— Слушай, как нам пройти на Куртэ Руа?

Парнишка затормозил, посмотрел из-под тёмной чёлки внимательно. Спросил вежливо:

— Вам что-то нужно на Куртэ Руа?

— Ничего себе, — пробормотал Эрих. — Отвечай, когда спрошено, или…

— …или я позову патруль, — добавил мальчишка. И кивнул на едущий посередине улицы верхами драгунский разъезд — в повседневной серо-жемчужной форме, в чёрных шапках с неожиданно яркими алыми султанами, с лежащими поперёк сёдел FN.CAL.^[430]

— На Куртэ Руа живет человек, которого мы должны навестить, — спокойно сказал Жозеф. — Мы из Рот, в отпуске. Можем показать документы.

Мальчишка ещё раз осмотрел их — с головы до ног — и кивнул:

— Я вас провожу. Идите за мной, товарищи, — и, повернувшись, зашагал по улице, даже не оглядываясь.

— Чего это он? — Эрих пожал плечами раздражённо и удивлённо.

— Да того, — Жозеф подмигнул ему. — Не иначе как на этой улице что-то интересное расположено. Молодец парень.

До Куртэ Руа оказалось совсем близко — окраинная улица, видимо, старая, обсаженная большими тисами и кустами шиповника, с домами, надстроенными мезонинами, под черепичными крышами. Улица — совершенно безлюдная, лишь на паре дверей шевелились чёрные ленты овальных венков.

— Вам какой дом нужен? — юный провожатый остановился. Правую руку он всё это время держал в кармане грубой плотной куртки цвета хаки с намертво пришитыми (и сразу видно — мальчишеской рукой) нашивками.

— 75-й, — назвал Жозеф. Мальчишка кивнул, перешёл улицу и указал новым кивком на один из домов:

— Вам сюда.

— Пошли, — толкнул приятеля Эрих. Валлон спросил:

— Может, подождёшь?

— Идём, — внезапно очень зло процедил немец. И зашагал первым, шоркнув полой пальто по столбику ограды. Жозеф, перескочив снеговую полоску на жухлом газоне, пошёл следом.

Калитка в сад оказалась не заперта, а их, наверное, увидели из окна, потому что юноши ещё не успели пройти половину выложенной жёлтыми плитками песчаника дорожки к крыльцу, когда дверь распахнулась.

— Вам кого, мсье? — молодой человек лет двадцати говорил по-английски, но с сильным акцентом. Стоя на крыльце, он переводил встревоженый взгляд с Эриха на Жозефа и обратно.

— Мирэй, пожалуйста, — вежливо сказал Жозеф, коснувшись виска перчаткой, зажатой в кулаке. — Нам необходимо с нею поговорить.

— Вы, простите, кто? — в глазах парня появилась настороженная опаска.

— Нам нужна Мирэй, а не вы, — сухо бросил Эрих.

— Я — её муж, — внушительно сказал молодой человек.

— Муж? — переспросил Жозеф. — Так это вы работаете в местном отделении комиссии по закупкам?

Молодой человек оттолкнулся от косяка и сделал шаг назад. Его взгляд стал опасливым уже откровенно.

— Позовите Мирэй, — терпеливо, негромко сказал Эрих.

— С-с… сейчас, — парень исчез за дверью, словно в нору шмыгнул.

— Что ты ей скажешь? — вполголоса спросил Эрих. Жозеф качнул головой:

— А…

Из коридора послышались шаги. Быстрые, лёгкие — и девушка, появившаяся из коридороа, соответствовала тому образу, который сложился у обоих ребят при этих звуках.

Мирэй была даже красивей, чем на фотографии. Она ослепительно улыбнулась, показав красивые, ровные зубы.

— Вы ко мне?

— Да, — Жозеф шагнул вперёд. — Вы — Мирэй Граншан?

— Теперь — Мирэй Мобёж, — она вновь улыбнулась, как будто хотела этими улыбками ослепить гостей. — Я знаю, кто вы такой, молодой человек?

— Нет. Но зато я знаю, что вы такое, — тихо сказал Жозеф, поднимаясьб на одну ступеньку. Мирэй нахмурилась:

— Не понимаю…

— Сейчас поймёте, — Жозеф аккуратно извлёк из кармана снимок. — Вот. это я достал из кармана Шарло Брюэ.

— Шарло? — Мирэй вновь рассмеялась. — Ах, Шарло, Шарло, милый мальчик… Вы, наверное, его друзья? Проходите, проходите…

— Простите, — Жозеф покачал головой, — но мы лишь пришли отдать вам снимок. Он немного в крови. Это ничего? — валлон продолжал держать снимок в руке.

— В крови? — Мирэй нахмурилась.

— Да, — Жозеф приподнял угол рта. — Шарло очень заботился о нём, но всё равно… немного попало.

— Так бедный мальчик убит? — Мирэй сделала сочувственную гримаску. — Ужасно, ужасно…

— Зачем тебе это было нужно? — спросил Жозеф, перейдя на «ты» и не сводя с неё глаз. — Ты же его никогда не любила. Зачем? Хотелось узнать, как это будет с мальчишкой, который почти мужчина?

Похоже, Мирэй наконецсообразила, что её оскорбляют. Красивое лицо девушки сделалось величественно-гневным.

— По какому праву вы вообще что-то мне говорите?! Кто вы такие?!

— Мы — его друзья, как вы точно заметили, — тихо сказал Жозеф. — А вот кто ты? Ведь он был… он был солдат! А ты… где твоя душа?!

— Вот что! Хватит! Поль! — повысила Мирэй голос. Эрих, до сих помалкивавший, усмехнулся неприятно:

— Да не выйдет твоя подстилка. Я таких не люблю, а он чует, вон как нюхом дёргал…

— Поль, звони в полицию! — взвизгнула Мирэй. Её красивое, нежное лицо стало злой маской.

Жозеф методично разорвал фотографию — надвое, начетверо, на восемь и — с силой — на шестнадцать мелких кусков. Потом швырнул обрывки в лицо жестокой куклы из дурной старой сказки и, тщательно выговаривая слова, произнёс:

— Это на прощанье — с презрением к вам от глубоко вас неуважающих сослуживцев погибшего героя… — он коротко поклонился и кивнул Эрику: — Пошли, капрал.

Но Эрих ещё задержался. Глядя в глаза Мирэй, он с наслаждением произнёс:

— Dirne du, — и повторил на английском: — Кур-ва. Курва ты, — и лишь потом повернулся и зашагал по дорожке. Заметил на пальто грязную полосу, рывком, срывая пуговицы, дёрнул его и швырнул на чёрную, с пятнами снега, клумбу, не глядя.

Темноволосый парнишка-скаут всё ещё стоял у забора, глядя во все глаза — большие и потемневшие. Губы его шевелились.

— Какой у тебя пистолет? — вдруг спросил Жозеф, остановившись рядом с ним.

— Пистолет? — тот замешкался. — Откуда…

— Ладно, не ври, — усмехнулся Жозеф. — Покажи.

Мальчишка, помедлив, достал небольшой пистолет с вытертым воронением. Жозеф узнал старый «вальтер» 22-го калибра и усмехнулся снова:

— Ты что, блох из него стрелять собрался? — валлон достал из кармана плаща свой браунинг. — Вот, держи. Можно свалить медведя, если он не в бронежилете.

— Мне?! — глаза мальчишки вспыхнули, но в них появилось и недоверие. — Правда?!

— Держи, — Жозеф вложил оружие в руку мальчишки — небольшую, в набитых трудом и тренировками мозолях — та дрогнула под боевой тяжестью, но тут же отвердела, надёжно приняла пистолет. — Владей.

— Пойдём, — окликнул Эрих. — Мне ещё надо купить пальто. Холодно…

* * *

В Шарлеруа снова шёл дождь. Поезд через Вупперталь должен был идти ещё через сорок минут, и юноши вышли на привокзальную площадь. Они молчали — говорить было не о чем — и смотрели на большую распечатку статьи о софийской трагедии, висящую на стене вокзала. Прямо на листе наискось было написано красным от руки — как требование и как приговор:

— Может, останешься? — спросил наконец Эрих.

— Прости — нет, — без запинки ответил Жозеф.

— Как же мы без такого глухаря?

Ответить Жозеф не успел. До них донеслась музыка — играли в парке, отсюда не было видно.

— Что это? — Эрих насторожился.

— Баллада, — ответил Жозеф. — Посмотрим, если опоздать не боишься?

— Посмотрим, — кивнул Эрих, поправля перчатки.

Они пересекли площадь и вошли в аллею. Теперь в её конце, возле памятника, хорошо была видна толпа людей, неподвижно стоящих под редким дождём. Подойдя поближе, юноши увидели, что тут в основном молодёжь. Неподвижно, тихо, тесными рядами и группками, стояли они и слушали в полном молчании.

— Что тут? — спросил Эрих у подростка, державшего руки на плечах своей подружки, стоя позади неё. Тот обернулся, смерил немца взглядом и тихо ответил:

— Играют… Сегодня из Шарлеруа уходит пятьдесят человек… кто в нашу армию, кто в Роты. Для них играют. Да вы послушайте сами, — и отвернулся.

Играли трое мальчишек, судя по светлым волосам и глазам — фризов. Очень похожие и очень красивые — наверное, братья, лет 10–11, 13–14 и 15, барабанщик, гармонист и гитарист. Играли прямо под дождём. Играли и пели — как люди, взрослые люди, понимающие, что до конца дороги далеко, и по ней — тяжёлой и единственной — придётся идти и им…

— Небо молнией расколото,

Гневом северных богов.

Кровь восстала против золота

И мятеж ее суров!

Трепещите, превратившие

Земли ариев в товар.

Мы вернулись, воплотившие

Гнев последних аватар.

Мы сразимся за угодия,

За поруганную Честь.

Вновь несем мы вам, отродия,

Нашу гибельную весть.

Звонче колокол восстания!

Выше всполохи знамен!

Мы промозглого отчаянья

Вновь штурмуем бастион.

Сокрушит громовым молотом

Крепость вражью Доннер-Тор!

Кровь восстала против золота,

Кровь выносит приговор!

5

До Каспера оставалось миль пять, когда через дорогу начала методично переползать колона танков. Плоские, цвета хаки «свипхвэйты»^[431] с наглухо закрытыми люками, украшенные латными кулаками герба Имперских Кирасиров, рыча на форсаже, подскакивали носом, грохались на старую дорогу и, вскидывая корму, спрыгивали с неё уже по другую сторону, оставляя после себя гул и рёв.

Свернув фургон на обочину, бородатый возница надвинул на глаза шляпу и, отпустив поводья, зевнул:

— Надолго.

Майкл вздохнул, посмотрел на танковую ленту. Подцепил из-под ног мешок и кивнул:

— Спасибо. Удачи!

— Пешком, что ли, пойдёшь? Посиди, чего…

— Да мне не привыкать. И места знакомые, — Майкл решительно выскочил наружу, хлопнул дверцей передка, поднял руку, махнул благодарно. В ответ приподнялась шляпа…

…От дороги давно осталась только насыпь из щебня. Дожди, снег, морозы, ветер и оттепели загубили полотно полностью. Майкл шагал, стараясь выбирать сухие и чистые — хотя бы относительно — участки, ориентируясь на видимый на горизонте ряд ветряков. Их лопасти яркими отблесками вращались на фоне низкого, серо-чёрного клубящегося неба. Ветер с гор пахнул холодом и влажным камнем. Справа от дороги тянулись молодые посадки клёнов, слева — поле, ещё покрытое снегом.

Он хорошо помнил эти места. Помнил ещё по тем временам, когда в одиночку тут было ходить смертельно опасно. Но, похоже, эти времена ушли в прошлое, хоть и были так недавно…

Щебень похрустывал под ногами. И было тихо. Очень тихо. Даже рёв танковой колонны не слышался больше — его как раз относило ветром.

Верить ли, что ты оживёшь, подумал Майкл, глядя то влево, то вправо — на землю. Когда они приехали сюда несколько лет назад — тут была только мёртвая грязь и кое-где рощи умерших деревьев. И всё, что они смогли и успели сделать, разорили банды. Оживаешь ли ты, или обманываешь людей — обманываешь со злости на то, что они допустили с тобой это поругание? Но разве люди наказаны не достаточно?

Он прошёл мимо уцелевшего старинного здания — тонкого серого каркаса. Его оплетал такой же серый вьюнок. Мёртвый и прочный, словно вырезанный из камня. Наверху конструкции сидели две птички — голуби. Когда его семья сюда приехала — тут не было почти никакой жизни. Птиц не было точно.

За каркасом он вдруг увидел обелиск. Гладкий овал бурого гранита с чёрной диабазовой табличкой.

Майкл не подошёл. Нет, потом он подойдёт. Придёт и подойдёт. Обязательно. Но не сейчас. Он ещё не дома. Он ещё не вернулся. Он даже не уверен, есть ли у него этот дом…

Разбитая дорога делала широкую петлю, и он свернул в голый кустарник — напрямую к ветрякам впереди. Рыже-красная земля налипала на высокие ботинки тяжеленными комьями. Капли с кустов чёрными пятнышками расплывались на серой куртке. «Хорош бы я был — в парадке,» — машинально подумал Майкл, перепрыгивая через дренажную канаву, в которой шкворчала вода. Этот звук показался ему единственным в мире… но потом он услышал отдалёное урчание какого-то механизма и — уже ближе — несмелое пение птиц.

Тропинка вела через молодую рощу. Майкл старался идти побыстрее, хотя умом понимал, что спешить не стоит…

…Щеняий плач привлёк его внимание уже у самого выхода из рощи. Щенок скулил и повизгивал где-то рядом, в голосе его была такая безнадёжность, такая жалоба, что юноша остановился и прислушался. Потом шагнул в сторону…

…Щенок сидел в яме — то ли воронке, то ли промоине — на треть заполненой водой. Очевидно, свалился туда случайно и, чудом не утонув, не мог выбраться по раскисшему склону, хотя и пытался явно. Тощий, грязный, не больше полугода от роду, он походил на сеттера. Сеттеры не выжили в этих местах, но в Канаде — уцелели рядом с людьми, оттуда их привозили… у них тоже был сеттер, только Майкл не знал, что с ним случилось, когда уничтожили посёлок…

— Ах ты… — задумчиво сказал Майкл, теребя воротник куртки. Щенок посмотрел снизу вверх полными ужаса и тоски глазами — и заплакал ещё жалобней, переступая с лапы на лапу. — Ну, сейчас…

Майкл встал на колени (мгновенно промокнув) и нагнулся, рискуя свалиться вниз. Щенок взвизгнул и зарыдал совсем уж истерично, но тут же умолк — рука человека сцапала его за шкирку и вытащила наружу.

Сеттер сел и сжался в комочек. Бежать он не мог, его пошатывало от усталости и голода, глаза часто мигали. Что человек может его сожрать — представлялось щенку весьма вероятным… правда — это был не совсем обычный человек, от него даже пахло как-то… не совсем человеком… но…

— И что нам с тобой делать? — задумчиво спросил Майкл. — Ну, сейчас, — повторил он, — погоди.

Щенок перестал скулить и закрыл глаза, поджав роскошный в сухом виде, а сейчас жалкий хвостишко — мол, будь, что будет… Майкл открыл мешок, достал, порывшись, банку сардин. Вскрыл и поставил под нос сеттера.

Кутёнок дёрнул носом. Потом — ещё, смелей. Открыл глаза и… воткнулся мордочкой в банку, громко зачавкав и так уморительно дёргая хвостиком, что Майкл тихо и захлёбисто рассмеялся:

— Жри, дурачинка! — потом протянул руку и погладил щенка по мокрому загривку. Тот на секунду сжался, но лопать не перестал, торопясь сожрать побольше и явно рассчитывая, что на сытый желудок и погибать веселей — и будь, что будет!

Мысли о том, что он на родине, смешной щенок, какое-то неопределённое, но тёплое чувство — всё это притупило внимание Майкла, и он не сразу ощутил присутствие людей. Да и подошли они чертовски тихо, не хуже любого из штурмовиков.

Он не дёргался, даже с колен не стал вскакивать. Сперва подумалось о патруле, но, обернувшись, Майк увидел двоих мальчишек. Обычных мальчишек по 12–13 лет.

Рыжий бледнокожий парнишка был одет в ушитую армейскую куртку и грубые джинсы-самошивы, чуть подвёрнутые над босыми (в это время года! В такую погоду!) ногами. Второй — повыше, светловолосый, с глубоким шрамом на левой щеке — носил серый бушлат и армейские штаны-ящерицы. И тоже был босым. У обоих имелись старые надёжные текстолитовые спиннинги (сложенные, они крепились на бедре у того и другого), а на куканах у поясов висели большие форели — четыре у рыжего, две у светловолосого.

Ещё у них были зелёные галстуки на шеях.

А ещё — ухоженные, с изящными тонкими прикладами и длинными стволами, ружья. Самозарядки 410-го калибра. Старые, ещё времён до Безвременья.

И оба смотрели на Майкла и сеттера одинаково — неприязненно и… голодно.

— Привет, — сказал Майкл, распрямляясь. Рыжий кивнул. Светловолосый сказал угрюмо, блеснув серыми глазами из-под плохо промытой чёлки:

— Тебе что, делать нечего — собаку консервами набиваешь? — в голосе была та же неприязнь, что и во взгляде, только уже совершенно отчётливая.

Майкл неожиданно понял, что мальчишки просто хотят есть. Отсюда и эта неприязнь.

— Да пошёл он… — рыжий смачно сплюнул. — Двигаем, Арти.

— Постойте, — Майкл быстро наклонился к мешку, открыл его. — Идите сюда.

— Зачем ещё? — спросил светловолосый Арти. Рыжий перехватил ружьё удобней. Совершенно определённо перехватил.

— Да не бойтесь! — уже сердито сказал Майкл. Мальчишки переглянулись с ухмылкой, но подошли. — Держите!

Он достал две упаковки галет, потом — две больших банки корнбифа с картошкой, большую банку овощей «глобус», плитку твёрдого горького шоколада, паштет с грибами в сером полиэтилене, четыре пакета грибного супа — короче, значительную часть того, что в рюкзаке было съедобного. Глаза рыжего расширились. Светловолосый громко (наверное, сам не осознавая и не слыша этого) глотал слюну. Но рук они не протягивали.

— Эй, мистер, — сказал наконец Арти. — Спекулянтов у нас вешают. И мы ни в чём вам помогать не будем, хоть засыпьте нас жратвой. Собирайте это — и пошли в правление сельхозкомунны! — и он уже совершено отчётливо и недвусмыслено взял Майкла на прицел.

— Да берите же! — с нажимом сказал Майкл. Ему было смешно, и в то же время он не хотел, чтобы мальчишка пальнул… — Я не спекулянт, чёрт бы вас побрал!

— Вы солдат! — вдруг почти вскрикнул рыжий — и так заулыбался, что сразу превратился в обычного мальчишку своих лет. — Арти, он же просто солдат!

— Как догадался? — Майкл усмехнулся.

— Солдаты часто вот так просто отдают…

— Да, я солдат. Да забирайте же, чёрт, тяжело держать!

Он ссыпал всё в подставленную сумку. И отметил, что рыбу мальчишки не бросили, и на еду не накинулись, хотя глаза у обоих горели, как у голодных зверьков.

— Домой? — понимающе спросил Майкл. Он хорошо помнил настоящий голод. Когда хочется просто жрать, пихать и пихать в себя еду и изо всех сил не помнить о других и не видеть их, даже если они стоят рядом и смотрят на тебя. Вот в такие секунды и понимаешь, человек ты — или кто… хотя «человек» по отношению к нему — условность, конечно…

Мальчишки переглянулись.

— Ну да, — кивнул рыжий. Майкл пошёл рядом с ними по тропинке, и отметил, что мальчишки стараются держаться к нему поближе, а поглядывают доверчиво.

— Вы из Каспера? — поинтересовался он.

— Ага, мистер, — отозвался рыжий.

— Братья?

— Не, просто вместе живём, — рыжий кивнул на приятеля. — Я Хэл, он — Арт. Мы из одного отряда. У нас вообще хорошие пайки, мы же работаем, но в этом году с едой плохо… Вот и ходим — на рыбалку.

— А на охоту?

— Не, вы что?! — это уже светловолосый сказал. — Нельзя! Животных ещё мало, мы их наоборот — разводим, охраняем… А рыбы много…

Теперь они говорили охотно, оживлённо, и в их обществе Майкл почти незаметно прошагал почти до окраины.

Развалины были почти расчищены. Тут и там тускло поблёскивали ряды теплиц и парников, во многих местах что-то строилось. Чернело длинное новое полотно дороги. Слышался сдержанный шум — сдержанный, но сразу отовсюду.

— Послушайте, вы не знаете, где я могу найти, — Майкл остановился, мальчишки повернулись к нему с готовностью помочь, — где я могу найти миссис Гарринджер? С нею живёт мальчик, его привезли из Африки…

— А, Терри! — кивнул Арт. — Миссис Гарринджер наш бухгалтер, в смысле, в сельхозкоммуне… Вон тот дом, двухэтажный, — он вытянул руку, показывая на серое под алой крышей здание в центре городка. — Там на втором этаже номер пять. А кто она вам?

— Она никто… — Майкл смотрел на дом не отрываясь. — Терри мой младший брат.

— Брааат?! — Хэл хлопнул себя по затылку. — Так это он вас всё время ждёт?! Вы Майкл Фой! Чёрт! Вы же герой-партизан! Мой отец рассказывал сто раз, как вы были разведчиком в отряде у… чёрт! Чёрт!! Чёрт!!!

Мальчишки буквально излучали восхищение. Майкл смутился:

— Да я… какой я герой… Ребята, а вы не можете сбегать и сказать, что брат его тут ждёт? Я просто посижу тут, и…

К счастью, ни тот, ни другой не стали расспрашивать, почему Майкл не идёт сам — и ему не пришлось обьяснять необъяснимые вещи вроде смущения и незнания, о чём он будет говорить… одно дело — спасти чужого мальчишку, отправить его с оказие к хорошим людям, а другое… Пока Майкл подбирал слова — Хэл и Арт уже умчались по тропинке в городок со всех ног.

Только теперь Майкл обнаружил, что сеттер, пофыркивая, упрямо трусит следом за ним. Когда человек обернулся, щенок сел на хвост и звонок тявкнул. Выглядел он повеселевшим.

— Здрасьте, — кивнул Майкл. — И куда же мы? — щенок склонил голову на бок, смешно мотнул ухом. — Ну? — Майкл присел, и сеттер, тут же вскочив, ткнулся носом в колено человека. Помедлив секунду, Майкл почесал щенка за ушами и махнул рукой. — Ладно, пошли. Посидим вон там и подождём…

…На этой окраине Майкл не был никогда — в его бытность здесь она считалась запретной из-за всё ещё повышенной радиации. Поэтому он, присев на выкрошенный кусок бетона, удобно торчащий из земли, оглядывался с любопытством и удовольствием. Щенок, видимо уже окончательно решив, что обрёл хозяина, деловито шнырял вокруг — охранял человека от самых разных опасностей.

Майкл поднял из-под ноги гильзу — старую, зелёную. Повертел в пальцах, бросил. Нет, это было ещё до него. К востоку отсюда разорвалась русская боеголовка. Он подумал о русском Вике и не ощутил никакой неприязни. До ушедшего мира Майклу не было никакого дела и он не ощущал с ним никакой связи. Да и вряд ли тот мир был хоть чем-то хорош. Уж больно нелепо, с какой-то готовностью, он погиб. Как там говорит Эрих? Фердамт. Не жилец.

Юноша потянулся — немного нервно, его беспокоила предстоящая встреча. Практически незнакомый маленький мальчишка, которого он объявил братом буквально в помешательстве после боя… и этот мальчишка живёт у женщины, у которой, конечно, живётся неплохо… зачем ему Майкл-то? Что у него есть и что он может дать этому мальчишке?

С лёгким стрёкотом на фоне туч пролетел небольшой самолётик. Майкл проводил его взглядом. Скользнул им по чёрно-серому низкому небу. Тяжеловатая картина. Ночью, наверное, вобще полный мрак царит. Звёзды — они там, за тучами. Туда уже скоро полетит ядерно-импульсный корабль «Воден»… полетит к Марсу. Без него.

Жалко. Но с другой стороны — не последний полёт. Скорей первый. Ну, побывали русские на Луне… но Луна это всё-таки не совсем планета. Так. Спутник. Его даже в список терраформирования думают — вносить или нет…^[432]

… - Майкл! Майкл! Мааааааа… — звонко вопивший явно задохнулся на бегу, но тут же вновь зазвенел — совсем рядом, где-то под спуском. — Майкл, Майкл, Майкл! — частил он, словно боялся, что Майкл уйдёт, не дождётся.

Майкл вскочил. Он почему-то вдруг стал плохо видеть, как будто в дождь, попавший в глаза. А когда проморгался — Терри уже летел к нему совсем рядом. Летел без оглядки, расставив руки, словно не брата хотел обнять, а весь мир — и счастливо вопил.

Чёрный полог наверху лопнул. И на фигурку бегущего к брату малыша упал солнечный луч.

6

Снег сухо-глухо пел под лыжами: «Жых, жых, жых, жых…» До темноты оставалось ещё полтора часа, до Бернс-Лейк — шесть миль, и Ник Фостер даже не торопился особенно, размеренно работая палками и выдыхая облачка морозного пара. Он шёл с непокрытой головой, хотя температура упала до минус 86 градусов по Фаренгейту.^[433]

Но он с детства привык к такому.

Снежный косогор упирался в берег замёрзшей реки. Белые равнины вспыхивали алмазным светом, и Ник опустил тёмные очки — притушить это беспощадное сияние. Он стоял наверху спуска, опершись на палки, скрещенные перед грудью — и вглядывался. Вглядывался в эти снега, в чёрный хворост лесов, в белое солнце на белом небе, разрисованном длинными шевелящимися ремнями облаков, в лёгкую дымку над далёким озером, за которым стоял посёлок. Через заснеженный лёд брело огромное, в несколько тысяч голов, оленье стадо — отсюда животные казались какими-то букашками. Слева и справа трусили почти невидимые, скорей ощутимые боковым зрением, полярные волки, штук двадцать.

Всё это была его страна. Страна, где он родился и вырос — среди девяти месяцев снега, среди нехотя отступающих майских и сентябрьских морозов, среди мрачных лесов, где среди уцелевших мёртвых деревьев упорно пробивались в небо живые и молодые… Страна, с которой началась Англо-Саксонская Империя. Страна, где выжила и окрепла заново его нация, владеющая ныне полумиром.

Ник вскинул над головой лыжные палки и крикнул во весь голос:

— О-о, Ка-на-да-а! — и изо всех сил оттолкнулся, с сухим шорохом исчез во всклубившемся, сияющем алмазном мареве снежной пыли…

* * *

Большегрузный грузовик — новенький «сису» с большущей коробкой как бы не ещё более нового вихревого двигателя и рисунком в виде чёрно-золотой кабины старинного грузовика на передке^[434] — подобрал Кайсу около посёлка Рованиеми, сразу за городской окраиной. Белобрысый молодой мужик со знаками различия специалиста 1-го класса на расстёгнутой тёплой куртке буркнул, еле повернув голову:

— Куда? Я в Ивало.

— Мне до Киттиля, — сообщила Кайса, забрасывая в кабину мешок.

— Садись. До Седанкюля.

«Сису», мягко ворча, помчался через болотистые леса, заваленные снегом чуть ли не по верхушки старых сосен — по ровному, высоко поднятому полотну недавно проложеной дороги, почти мгновенно набрав более чем стокилометровую скорость. Водитель молчал, и Кайса, устроившись удобней на сиденье, довольно подумала: «Вот и хорошо. По крайней мере, у нас умеют молчать… единственое место на всё белом свете!»

Девушка улыбнулась своим мыслям и стала сонно глядеть в окно.

* * *

— С фронту, значить.

— С фронта, — Олег повыше поднял меховой воротник тёплой куртки. Конь бежал резко, и ветер швырял в лицо мокроватый снег. Дороги в округе завалило этим снегом, но старому возчику, подобравшему парня на вокзале, как видно, было всё равно — он временами погонял коня, и тот шёл себе и шёл рысью-шагом-рысью-шагом. Старик между тем ловко склеил, управлясь фактически одной рукой, самокрутку, и Олег невольно улыбнулся. Это простейшее действие, уже давно им не виденное, ясней ясного говорило, что он — дома; те немногие из местных, кто курил, курили именно самокрутки с крепчайшим самосадом. Дед заметил эту улыбку, но не обиделся, а, заклеив своё произведение языком, добродушно сказал:

— Угостил бы, коли так, сигареткой.

— Да не курю я, — почти с сожалением сказал Олег — ему хотелось угостить старика.

— Ну-ну… это правильно… С югов, что ль? — дед прикурил от дорогой зажигалкм и скомандовал добродушно: — Н-ны, холера!

— Из Африки.

— Из Африки, — дед ухмыльнулся. — В Африке гориллы, в Африке большие злые крокодилы…

— Не видел, — признался Олег. — Ни горилл, ни крокодилов…

— Да это я так. Стихи были такие. В школе учился — читал. Я знаешь, когда в школе учился? Не поверишь — мне, когда Третья Мировая началась, тридцать семь было. Вот и считай.

— Это вы ещё генерального секретаря Брежнева застали? — быстро припомнив уроки истории и посчитав в уме, спросил Олег.

— Краешком застал… Ну а как там, в Африке? Как война-то?

— Кончаем понемногу…

— Хорошо бы, — вздохнул старик. — Сколько можно воевать-то… Только боюсь я, парень, быстро всё равно не кончится. Вот полгода назад, ты подумай — даже в наши места банда пробралась… — он повернулся к парню, внимательно его оглядел и кивнул: — Ты, главное, не трусь там. Чести русской не посрами. А умеючи — оно и чёрта бьют!

Олег искренне рассмеялся и кивнул:

— Это точно!

* * *

Джек и Витька сошли с парома в Саратовском заливе, на морском вокзале. С моря дул сырой холодный ветер, серые волны катились с юга, вздыбливались около новенькой гранитной отмостки и дробились у прикрывающих вокзал молов. Мальчишек долго мотало — с самого Бакинского — а ни тому, ни другому море не нравилось. Витька кроме того ещё боялся, что у Джека испортится настроение и он начнёт жалеть, что поехал с ним, Витькой. А ещё — добавочно — боялся и того, как покажется дома. Конфедеративный штурмовик в этот момент как бы исчезал, оставался Витька Ревок из Тамбова, который боялся, что ему достанется от родителей за провиности.

Угу. За то, что без спросу сбежал на войну.

Смешно.

Но Джек выглядел вполне довольным. С явным удовольствием задрал голову, разглядывая высокие Г-образные с длинными овальными прорезями мачты струнника. Сказал уважительно:

— А у нас такого ещё нет…

— А тут тоже не было, — удивился Витька. — Отсюда в Тамбов ходили автобусы… раз в день, что ли, не помню… Ух! — лицо его сделало радостно-удивлённым. — Неужели на струннике можно доехать?

— Так вон, куда-то по крайней мере поехали, — Джек проводил взглядом скользящую по тросу капсулу, поблёскивающую широкими окнами — она отошла от мачты, чуть «кивнула» и, стремительно набирая скорость, помчалась прочь, рождая гулкий негромкий посвист. — Чего стоять-то просто так, пошли узнаем.

Сошедшие с парома сразу за охраняемыми воротами вокзала, возле памятника в виде накренённого большого якоря, прислонёного к старой орудийной башне с двуствольной скорострелкой, делились на несколько потоков. Основной утекал прямиком в улицу — метрах в ста от памятника, за чёрным молодым парком. Кого-то ждали экипажи или даже машины. Но к основанию мачты струнника тоже шли люди — там оказался небольшой домик с эмблемой в виде серебряного крылатого колеса^[435] и надписью

Ниже бегущая строка настойчиво оповещала —

ОТПРАВЛЕНИЕ ВАГОНА В НОВГОРОД ВЕЛИКИЙ КАЖДЫЕ 30 МИН.

— и прыгали яркие зелёные точки на двойном циферблате электрического таймера, отсчитывая секунды и минуты между рейсами.

— Поедем! — уже откровенно обрадовался Витька, почти подпрыгивая. — Не может быть, чтобы в Тамбов линию не потянули, у нас уже строили, и как раз на юг… Здорово! Джек, а ты на струннике ездил?

— Да нет же, говорю, у нас ещё не строят таких, — Джек удобней устроил на плече мешок. — Будет, что дома рассказать. Чёрт, она здоровая!

Оба задрали головы. Мачта возносилась вверх на высоту не менее чем двадцатиэтажного дома, несущая струна отсюда, снизу, казалась прерывистым серым отблеском. Они какое-то время с восторгом рассматривали казавшуюся на расстоянии тонкой, а вблизи — могучую несущую ферму, потом, опомнившись, заспешили за билетами к зданию.

Расписание было вывешено в витрине рядом с дверью. Витька обрадованно угукнул, ткнул пальцем, найдя среди прочих промежуточных пунктов слово «Тамбов».

— Смотри, уже через час там будем. Стоянка там три минуты.

— Через полтора часа, — поправил Джек. — Полчаса ждать, только что вагон же ушёл.

— Да всё равно, — Витька махнул рукой. — На автобусе пять часов ехать, на поезде — ещё больше, да и ходят они не каждый день… — он снова смерил мачту взглядом и довольно, гордо усмехнулся, как будто сам строил эту штуку.

Касса и небольшой зал ожидания оказались внутри помещения. Тут же находился и выход на посадочную площадку. Вагоны были шестидесятиместные, и половину мест уже раскупили, отпускники вовремя отвлеклись от разглядыванья.

— Я есть хочу, — сообщил Джек, на ходу пряча в карман узкую розовую полоску картона. Витька сделал стойку: он тоже был голодный, на пароме они ничего не ели. — Тут где-нибудь можно?

— А вон! — Витька указал на стоявший недалеко от входа в парк небольшой павильон с откидным прилавком — под золотистой вывеской с коричневой надписью

ГОРОДСКОЙ ХЛЕБОКОМБИНАТ N 2

РОЗНИЧНАЯ ТОРГОВЛЯ

Туда часто подходили люди — и отходили, жуя что-то. Немолодая женщина в аккуратном белом халате и высокой шапочке по временам покрикивала неожиданно мелодичным и при этом громким голосом:

— Три копейки штука, на пять копеек — две штуки!

Юноши подошли ближе. Джек с удивлением и сомнением осмотрел витрину. В понимании англосакса «быстро поесть» на улице значило купить кулёк с жареными во фритюре треской и картофельной соломкой или сэндвич из серого хлеба со свининой, пореем, салатом и огурцами и запить чем-нибудь. Всё это стоило в Англии дёшево и продавалось на каждом шагу прямо с лотков государственной фирмы «Fish & Chips» или частных семейных предприятий (там могли быть какие-то варианты) — но ассортимент оставался одним и тем же. А тут было какое-то невероятное разнообразие, скорей походившее на ассортимент кафе и невероятно вкусно пахнущее…

Между тем продавщица, увидев, что двое молодых ребят торчат совсем рядом, и один вроде бы уговаривает другого, а тот сомневается, переключилась персонально на них:

— Подходите! Ватрушки-пряженцы-расстегаи-шаньги-накрепки-чапиги — что хотите, то берите, схватите — не прогадаете!

— Я по-русски что-то разучился понимать, — шёпотом признался Джек. — Это вот что всё за слова?

Витька хихикнул и быстро пояснил:

— Ватрушки — это такие лепёшки, а в них творог положен, просто сверху… пряженцы — жареные пирожки, вон те, маленькие, они с рубленым мясом… расстегаи — это вон те, длинненькие с дырочками, они тут с рыбой, по-моему, а вообще бывают всякие-разные… шаньги — вон те круглые, как ватрушки, только они из другого теста и с картошкой… накрепки — с кашей и с рыбой… а чапиги — такие… защипанные с картошкой… вон те. Что будешь?

Вид у Джека по-прежнему был оторопелый. Он помялся и сказал:

— Ты сам выбери. Только чтобы не маленькие и два. И попить что-нибудь горячее…

— Чай или сбитень?

— Чай, — быстро сказал Джек. Витька пожал плечами:

— Ну и зря.

— Ну возьми этот сбитень, — нахмурился Джек, — чего спрашиваешь, ты же лучше знаешь, какое тут всё.

Витька, посмеиваясь, взял два серых картонных стаканчика с дымящимся сбитнем (по копейке штука), Джеку — два расстегая, себе — тоже два накрепка.

— Кушайте на здоровье, ребятишки, — улыбнулась женщина. Джек и Витька переглянулись и оба заулыбались. Потом Джек неожиданно весело махнул рукой:

— Спасибо, миссис! — и на ходу занялся пирогом.

Витька посматривал на него. Вгрызавшийся в расстегай Джек сейчас был похож на обычного мальчишку, который ест что-то вкусное и у которого хорошее настроение… и Витька неожиданно вспомнил, что сержанту всего семнадцать лет. А тот брызнул соком из дырочки на верху расстегая, чудом не обжёгся и, засмеявшись, снова откусил кусок и запил сбитнем. Заметил:

— А вкусно! Травяной чай какой-то… да?

— Ну вроде того.

— У нас тоже делают напитки из трав. Настоящий чай только недавно снова появился… И пироги эти вкусные.

— С рыбой?

— Угу…

Они встали около большой афиши — кинотеатр «Россия» показывал в субботу и воскресенье комедию «По грибы», сеансы в 12.00, 14.00, 16.00, 18.00 и 20.00, цена билета — 20 копеек. В воскресенье в 10.00 — сеанс для детей, цена билета — 5 копеек, кино «Собака Пёс».

Тут же были афиши. По буквам «По грибы» прыгал с перекошенной физиономией какой-то расхристанный мужик, упрямо толкавший перед собой кривобокую самодельную тачку, из которой торчали стабилизаторы старых миномётных мин. Под наклонной надписью «Собака Пёс» на фоне заснеженных развалин сидела на корточках оборванная девчонка, обнимавшая за шею большого худого пса-овчарку. Они смотрели в небо, откуда шёл снег.

— Я сто лет в кино не был. — вздохнул Джек, поглядев на плакаты. Витька грустно сказал:

— Я тоже… А фильмы новые, я про такие не слышал… Смотри! Солнце!

Солнце наверху и правда проглянуло пару раз, потом его затянули плотные тучи. В порту громко объявили штормовое предупреждение. Витька, бросив пустой стаканчик в большую урну около входа в зал ожидания, указал на серое с белыми барашками море:

— Там раньше город был большой. Саратов. А дальше — Астрахань. Это уже потом море прорвалось по разлому…

— Англия тоже совсем не такая была, — Джек посмотрел на беспокойную воду. — Я старые карты видел. Мало общего. Вам повезло, что у вас такая земля огромная. Вон, Дальний Восток, откуда у вас всё началось, вобще почти не тронуло войной… А у нас там на Острове почти все погибли, кто не погиб — одичал…

— Это ты зря! — Витька обиделся за англичан. — А как же Пять Портов?! А король Дейры?!^[436] Я книжку читал…

— «Баллада о Короле-Менеджере»?^[437] — улыбнулся Джек, явно растроганный словами русского. — А я его видел, кстати. Он же жив вполне.

— Ви… — начал Витька с восторгом, но осекся, глядя куда-то в сторону. Прошипел: — Одно к одному… видишь вон ту женщину?!

В сторону зала ожидания шла от морского вокзала уже немолодая, но подтянутая и даже симпатичная ещё женщина в полушубке, с непокрытой головой и в лёких бурках. Её сопровождали несколько человек — в военных и гражданских мундирах и просто гражданские.

— А кто она такая? — Джек тоже понизил голос. Витька посмотрел на него изумлённо:

— Елена Игоревна Половцева!^[438] — и перечислил одним духом: — Кавалер Золотого Ратиборца, Думец Великого Думского Круга и Старшая Круга Мораны! — видя, что Джеку фамилия явно ничего не говорит, махнул рукой: — Короче, знаменитейший человек… советница Императора… она с ним даже на Рюгене^[439] была… Неужели она с нами поедет?! — глаза Витьки стали круглыми от неверия и счастья.

— …следует разобраться, товарищ Третьяков, — проходя мимо ребят, Половцева посмотрела на них, улыбнулась, но тут же опять вернулась к разговору с крепким рослым мужчиной в полувоенном без знаков различия (в руке он нёс какой-то смешной, не подходящий к его облику кожаный портфель). К сожалению, вся группа прошла и мимо зала ожидания тоже, и Витька разочарованно вздохнул, провожая глазами удаляющихся к памятнику людей. Джек хлопнул его по плечу:

— Эй-эй! Пошли, смотри — там на посадку приглашают!..

…Вагон струнника напоминал самый обычный автобус, только без водителя и вобще без каких-либо приборов управления — и от этого немного странный, даже пугающий слегка. Двойные широкие мягкие сиденья с удобными откидными спинками стояли вдоль стен (между ними было большое пространство, где размещалась солидная кладь), посередине оставался широкий проход, под ногами мягко пружинил коврик из пенорезины. Не очень широкое обзорное окно тем не менее шло как пояс по периметру вагона, а в носу переходило в большую панораму.

— Просим до конца отсчёта занять свои места, пристегнуться и не покидать их за исключением выхода на своей станции после полной остановки и звукового сигнала, — голос из невидимого динамика был девичий, приятный такой… — Наш вагон отправляется на маршрут. Корпус желает вам приятного путешествия! — и голос начал размерено считать: — Десять… девять…

Витька и Джек уселись рядом, щёлкнули замками широких ремней. Вагон был заполнен до отказа, большинство пассажиров, видимо, ехали не впервые. Это были самые разные люди, но в основном — среднего возраста и, скорей всего, спешащие по делам. Только на самом первом сиденье слева устроились двое мальчишек лет по 10–12 в зимней пионерской форме — они ухитрялись вертеться в страховке, н ов основном «перешёптывались» (слышно было всему вагону), с напряжённым ожиданием глядя вперёд:

— Сейчас когда поднимемся — дёрнет, ты не бойся, это так нужно…

— Да я и не боюсь! Хорошо, что нас одних отпустили…

— Это батя всё… во, щас!

— …ноль.

Короткий звон. Вагон плавно поднялся вверх — за окном проплывала серая ферма… остановилась. Короткий (и неприятный, даже жутковатый какой-то) клевок всем корпусом (кто-то ойкнул и засмеялся) — и неожиданно оказалось, что за окном разворачивается во всю ширь и длину панорама бескрайнего зимнего мира. Вагон, казалось, бесшумно и быстро летит в полном тучами небе. Мелькнула размытой тенью ещё одна ферма (коротко, мягко щёлкнуло где-то наверху), тело легко, но ощутимо вдавило в мягкую глубину кресла.

— Здорово, — сказал Джек. Подумал, посчитал: — Это до вашей столицы он всего за четыре часа доберётся. Как самолёты в старину почти.

— Самолёты тоже со временем начнут летать, как раньше, — Витька чуть нагнулся (Джеку как гостю он уступил место у окна), посмотрел в небо. — Атмосфера успокоится… и всё будет нормально. Просто струнник дешевле, да и не нужно ему ничего… ну там аэродромы… Линии везде будут строить.

— И в Африке, наверное, — Джек покачал головой. — Странно, да? Пройдёт лет пятьдесят, там, где мы воевали — будут фермы… и струнник этот. Мальчишки будут ездить, как вон те.

— Пусть ездят, лишь бы про нас помнили, — неожиданно серьёзно сказал Витька. — А то навылезает из щелей всякая погань и будет грызть… Опомниться не успеем — всё подгрызут, и тогда опять… Читал «Письма Деду Морозу»?^[440]

— Мы в музее были, — сказал Джек. — Нас возили. Страшно. Даже не верится, что мы уцелели.

— Уцелели… — задумчиво повторил Витька. И вздохнул опасливо: — А вот я уцелею ли… в смысле — дома? Ох, что будет…

* * *

Она не могла уснуть.

Возвращение сына застало её врасплох, и, когда он шагнул через порог — смущённый, даже испуганый, всё тот же её младший сынок… и в то же время очень сильно изменившийся — она только села (хорошо ещё, на удачно стоявший стул) и, конечно, расплакалась. Хотя позади сына топтался рослый плечистый светловолосый парень, явно не русский. Кончилось тем, что Витька оже захлюпал, стоя на пороге — и только тогда она окончательно убедилась, что это и правда её сын…

…Муж был в командировке, дочь — тоже, старший сын — уехал в кадетскую школу, где преподавал теорию, и дома она была одна. Двое парней наполнили дом шумом, смехом и разговорами. Почти с испугом она поняла, что сын всё-таки изменился — резкие слова, естественные вставки в речь на нескольких языках, вообще непонятные словечки, экономные движения… такой родной, до мелочей знакомый, он не стал чужим, но иным — точно.

Второй парень оказался его командиром и другом — англосаксом. Он собирался немного погостить у Ревков и ехать дальше домой. За обедом, с удовольствием глядя, с каким аппетитом едят оба — и сын, и гость — и рассматривая привезённые Витей нехитрые подарки, она уже совсем было собралась сказать сыну: «Ну как ты мог?! Останься теперь-то…» — но сержант, которого звали Джек Брейди, заговорил о каких-то людях, делах… и женщина с болью и гордостью поняла: нет. Сын по-настоящему не вернётся домой до конца войны.

Уже вечером, лёжа в постели, она слушала, как за стеной, в комнате «мальчишек», смеются и негромко переговариваются её сын и его друг. Ей вспомнилось пережитое уже вечермо потрясение — стоя на пороге комнаты, Витя переодевался, а она проходила по коридорчику… и вдруг увидела у него на бедре свежий уродливый шрам. Он был ранен. Ранен, это в голове не укладывалось. Его могло искалечить, как старшего. Могло… могло и убить! Он каждый день там, где убивают, он убивает сам. Но убитых им не получалось ни пожалеть, ни даже толком представить — женщина хорошо знала, что собой представляют эти существа, её родные места стали окончательно безопасными не так уж давно, она помнила и самый конец Безвременья с его беспощадным чёрным холодом и бандами. Но он был ранен — был ранен, а её не было рядом, чтобы, как в детстве, когда ему было больно, прижать к себе, приласкать…

… - Ма-а… — нерешительно протянул Витька. Он стоял на пороге комнаты, придерживаясь высоко поднятой рукой за косяк. — Ма, ты спишь?

— Нет. ты что, Витюш?

— Ма, мы пойдём погуляем. Я Джеку город покажу… можно?

«Можно, — подумала женщина. — Он не спросил разрешения, когда убежал на войну, но пришёл — спросить разрешения на позднююю прогулку…»

— Да, конечно. Покажи, он хороший мальчик.

— Ага, — она не видела, но почувствовала, что Витя улыбнулся. — Мы не очень долго. Спи, спокойной ночи.

Он повернулся, вышел, а вскоре хлопнула наружняя дверь. Женщина встала и подошла к окну.

Её сын и англосакс шли по тропинке к калитке — рослые, плечистые, в одинаковых тёплых куртках, с непокрытыми головами. Самостоятельные, спокойные, взрослые, им вряд ли уже нужны опкеуны — их заменили командиры и боевые товарищи…

…Витька обернулся и помахал рукой окну, в котором стояла мама.

7

В джипе, которым Витька добирался до места — это был большой открытый «лендровер» — кроме ящиков с местными консервами и шофёра были ещё двое партизан: парнишка одних с Витькой лет, сидевший за установленным в кузове автоматическим гранатомётом «вектор» и здоровенный мужик, типичный ирландец, устроившийся у заднего борта с пулемётом L7A1 на коленях. И тот и другой внимательно смотрели по сторонам.

— Что, стало опасно? — осведомился он наконец.

— Тут всегда было опасно, — ответил парнишка. — Слева — «чёрные повязки» справа — Йотунхейм, там вобще никто не знает, что творится. Тут война не окончилась.

— Вчера напали на ферму Уоттингов, — дополнил ирландец. — Хорошо ещё, вовремя подоспели соседи.

— Кто напал? — спросил Витька.

— Да «чёрные повязки» же, кто! — плюнул за борт ирландец.

Витька кивнул. С «чёрными повязками» его рота ещё не имела дел, но всем было известно, что это — многочисленные банды из местных, не подчинявшиеся разгромленным «синими беретам». Оттеснённые колонистами — англосаксами и не только — они вовсю развернулись в неизведанной глуши Йотунхейма. Партизаны Крэйна, ополченцы переселенцев из Европы, Тридцать седьмая группа Дальней Разведки и дислоцированная теперь здесь же рота «Волгоград» — всего около двух тысяч бойцов — сражались против как минимум втрое превосходящего численно и вдобавок очень мобильного и ни к чему не привязанного противника…

— Что там впереди такое? — тревожно спросил вдруг шофёр, правой рукой ближе подтянув армейский автомат. Все поглядели вперёд, на лесную дорогу.

— Чёрт! — крикнул ирландец. — Наши на мине подпрыгнули! Бандосы груз уносят!

И тут Витька тоже увидел всё. Крытый брезентом лёгкий грузовик стоял на обочине, завалившись направо-вперёд, дверцы высокой кубической кабины были открыты. Бандиты — в разномастном тряпье, но одинаковых чёрных повязках на лохмато-курчавых головах, с оружием за спинами, растаскивали из кузова ящики и грузили их на вьюки стоявших тут же низеньких лошадок.

— Жми! — крикнул парень за гранатомётом. — Бей! Ул-лю-лю-люуууу!!!

Витька, чувствуя, как его охватывает боевое веселье, собранно завалился боком на борт, выставил через него РПД. Над головой прогремела-пролязгала короткая очередь «вектора» — среди обернувшихся бандитов метнулись чёрно-рыжие снопики разрывов, завизжали, забились, закидывая крупами и вставая на дыбы, лошади.

— Северяне,северяне! — истошно завопил молодой голос. Халатное тряпьё метнулось к лошадям, не разбираясь — кто, где и сколько. Они даже не пытались отстреливаться. Ящики, ещё не закреплённые на вьюках, падали, с треском раскалывались о землю.

Стреляющий джип не мог преследовать врага среди деревьев и остановился. Витька, выпрыгнув наружу, упал на колено, ловя на мушку прыгающие между стволов и листвы халаты — как вдруг услышал крик.

— Secgеs, help! Drag, secgеs!^[441]

Он увидел, как за одним из уносящихся всадников тащится, кувыркаясь, через траву и кусты человек в куртке-хаки.

Расстояние было небольшим для пулемёта — метров пятьдесят — но очень большим для леса, ещё немного — и всадник скроется за деревьями. Витька выпустил короткую очередь…

— Вуй! — донёсся вскрик; всадник вскинул руки, скакал ещё секунду, а потом разом свалился вбок. Витька передвинул ствол и успел снять ещё одного — тот подскочил в седле и вылетел из него.

— Добро пожаловать на работу, — пробормотал Витька и крикнул остальным: — Я посмотрю!

Перебегая от куста к кусту, он добрался до возившегося в траве партизана — к счастью, конь, к которому он был привязан, стоял спокойно и щипал молодую травку.

— Живой? — тихо спросил Витька, присев рядом и держа пулемёт боевым хватом. Левой он достал нож.

— Рёбра… — спасённый сел. Из глубокой раны на лбу текла кровь. — Спасибо, — он говорил сейчас по-русски, довольно правильно, видимо, опознав русского в Витьке.

— Пожалуйста, — Витька полоснул ремень — не верёвку, а именно кожаный ремень — стягивавший ему запястья. — Как же это вы влетели?

— Мина… — прохрипел тот. Руки у него тоже были в крови.

— Сам дойдёшь? Вон джип.

— Дойду…

Он поднялся, похромал к дороге. Витька ещё раз огляделся, пошёл к убитым.

Первому бандосу он попал тремя пулями чуть правей позвоночника. Тут оставалось только констатировать: «Капец,» — что Витька и сделал.

— Так, — он присмотрелся к другому убитому, пробормотал. — А этот?

«Этот» тоже был убит — две пули попали в позвоночник и сердце. На боку у бандита оказалась полевая сумка, которую Витька забрал с собой, возвращаясь к дороге…

…Там лежали ещё трое убитых. Раненый «черноповязочник» сидел у заднего борта грузовика — осколки пробили ему оба бедра, и теперь он тихо скулил, со страхом глядя на ствол пулемёта, который воткнул ему в ухо ирландец.

— Банда бея Маргу, — сказал ирландец. — Слушай, штурмач, посмотри в кабинет. Там что-то не того…

…Второй партизан свисал из кабины наружу. Очевидно, при взрыве мины он остался жив и пытался выпрыгнуть следом за тем, которого чуть не утащили — но задержался, вынимая из шарнира в лобовом бронестекле пулемёт. Его расстреляли почт ив упор из обочины.

— Иди сюда, — позвал шофёр «ровера». Молодой партизан продолжал находиться в машине за гранатомётом, там же сидел и освобождённый Витькой пленный, — тут ловушка.

Водителя грузовика убило взрывом мины точно под ним — сиденье сорвало с креплений, беднягу бросило вверх и вперёд так, что он пробил головой стекло, а руль вмялся в грудную клетку, сломавшись сам и проломив её. Гранату-ловушку Витька увидел сразу — умелая рука пристроила её на виду, между остатками руля и крышкой «бардачка».

Холодок… холодок… Витьке ещё никогда не приходилось всерьёз обезвреживать взрывчатые ловушки, хотя в теории он знал, как это делается и тренировался на муляжах. Сейчас он обнаружил, что ладони вспотели и более того — дрожат.

«Спокойно, — подумал он. — Парень за спиной — твой инструктор, а это — манекен в крысиной крови… да-вай!»

Очень осторожно он провёл ладонью — как по волшебству переставшей дрожать — вокруг гранаты. Пальцы тут же наткнулись на тонкую проволочку, уводившую под дверцу бардачка. Ловушка для лопухов, но расчёт тонкий — у любого, кто увидит своего товарища в таком состоянии, первым желанием будет его поскорей вытащить. Ну и…

Теперь вопрос. Натяжение или ослабление? Поддев лезвием ножа крышку, Витька слегка отжал её… Что такое, он хуже видеть стал, что ли? Ну здрааась… а, нет. это пот. Капля пота. Глаза щиплет…

В бардачке лежали три смотанные кожаным ремешком брикета взрывчатки. В крайнем из них торчал обычный взрыватель, к которому шла проволочка — усики разогнуты.

Облегчённо вздохнув, Витька загнул усики обратно. И, разорвав проволочку, вытащил гранату.

8

Скобенюк при виде Витьки явно обрадовался и даже хлопнул его по плечу:

— Ну, вот и последний — и без опоздания! Рад видеть, ланс…

Взаимно, товарищ лейтенант, — отсалютовав, улыбнулся Витька. — А что, остальные тут уже?!

— Почти все с утра собрались. Ты-то где задержался?

— Да… ехал с партизанской попуткой, а на дороге на банду напоролись.

— Привет, — посерьёзнел лейтенант. — Капитану доложил?

— И даже сумку трофейную отдал… Только он меня как-то… не воспринял как-то.

— А ничего удивительного. Пополнение как раз пришло, разворачиваемся до штата. В дело скоро.

— Ну и хорошо… Так я пойду, товарищ лейтенант?

В дверях появился Мальвони, подававший лейтенанту какие-то знаки, и Скобенюк, тут же переключившись, кивнул:

— Давай…

…В палатке царил хаос. Судя по всему, радость встречи ещё не прошла, и всё вокруг — пол, кровати, тумбочки и столик — были завалены вещами, подарками, гражданским барахлом и прочими штуками, зачастую вообще непонятными. Эрих, сидя на столе, что-то оживлённо рассказывал Нику, на котором была шапка из лисьих и енотовых хвостов (он привёз её, как оказалось, Кайсе). Олег прикреплял на стенку булавкой фотографию девчонки. Майкл показывал Кайсе же другую фотографию — маленького мальчишки в обнимку с молодым сеттером с гладкой, блестящей шерстью; и пёс, и мальчишка улыбались до ушей. Джек, посвистывая, тоже раскладывал на кровати снимки.

— А-а-а-а-а! — заорал с порога Витька. — Окопались! А я уже сутки, как воюю! Где здесь сержант Брейди, который оставил в Тамбове… — он хотел ляпнуть «двух беременных девчонок», но вовремя переориентировался, — …жуткую память по себе?!

— Вииик! — завопил Майкл, и Витька оказался в окружении радостных лиц. С трудом пробившись сквозь плотные ряды друзей, он бухную мешок на кровать и, пару раз подскочив рядом с ним сам, достал из рюкзака книжку. Протянул Майклу:

— Держи. Как обещал. Краюхин.

— Во, спасибо! — восхитился тот и тут же залистал страницы.

— А нам чего привёз? — подал голос Олег.

— Себя, — весело огрызнулся Витька, — и не говорите, что этого мало.

Он растянулся на кровати, чувствуя лёгкую усталость и приятное ощущение Возвращения.

— Меня тут познакомили со стратегической обстановкой, — высказался он. — Больше того, я и правда успел повоевать. Кто мне скажет, как нас собираются использовать?

— Это знает только Арвид Крэйн, — пожал плечами Джек. — Он теперь главный. А он никому ничего не говорит. Вообще стал как камень с тех пор, как пропал Билли… А теперь он ещё и командующий всеми здешними силами — ответственность!

— Вот только прыжки для нас кончились, — печально вздохнул Ник. — Будем бандосов по лесам гонять пешкодралом… — он помолчал и сделал неожиданный бодрый вывод: — Ну и хорошо. А то я следы читать разучусь.

— Да-а! — заорал Олег неожиданно. — Витька! Эрих-то женился!

— Че-го-о?! — Витька опять сел. — Эрих, правда?!

То, как покраснел немец, лучше всего указывало на правоту Олега. Витька хотел расспросить поподробней, но полог в палатке неожиданно откинулся — и разговоры смолкли, потому что это прибыло пополнение.

Здрасьте. Вот это слово и висело буквально в воздухе с обеих сторон. Со стороны новичков — робко-серьёзно. Со стороны ветеранов — с немалой иронией. Все помнили себя новичками — но так же всем казалось, что уж они-то так глупо не выглядели.

Впрочем, ребята выглядели скорей не глупо, а, если честно, просто растерянно и напряжённо — как их тут встретят?.. Друзья по лагерю остались позади, а эти ребята и девчонка в палатке выглядели «тёртыми», уверенными в себе и не слишком склонными кого-то допускать в свою компанию.

Ветераны 2-го ударного тоже пристально изучали новичков. Что за люди? Можно ли на них положиться?..

А их было трое. Рослый белокурый парнишка с румянцем во всю щёку и серыми глазами. Кудрявый, смуглый и темноволосый мальчишка — невысокий и вроде бы тонкий, но с глазами бойца — гордыми, решительными и пристальными. Светло-русый курносый парень — постарше остальных.

Игра в молчанку продолжалась недолго. Джек, поднявшись на ноги, отрекомендовался:

— Командир отделения сержант Джек Брейди.

— Заместитель командира отделения капрал Эрих Зильбер, — встал и Эрих.

— Рядовой-гранатомётчик Ян Фландерс, Аурих, Англо-Саксонская Империя! — представился белокурый.

— Рядовой-помощник пулемётчика Иосип Недич, Биело-Поле, Великое Княжество Сербское! — отрапортовал смуглый.

— Рядовой-пулемётчик Роман Шишкин, Омск, Русская Империя! — доложил курносый.

— Земеля! — завопил Олег, вскакивая. — Зёоооомаааа!!!

Омск и Ишим располагались не так далеко друг от друга, километрах в двухста с небольшим. Так что Олег и Роман на самом деле могли считаться близкими соседями. Роман тоже явно обрадовался, встретив не просто соотечественника — настоящего земляка, можно сказать, родного. Русские обнялись, расцеловались.

— Воевал? — спросил Джек у омича, когда волна националистических восторгов схлынула.

— Немного, товарищ сержант, — кивнул Роман. — Так… банды гоняли. В пионерах ещё. И потом чуток…

— Охотник?

— Конечно, товарищ сержант.

— Джек, — поправил его Брейди. — Меня можно звать Джек.

12 ЗЕРКАЛА ТЬМЫ

И солнца шар на хребет упал, и стала багровою тропа,

И двери хлопнули за спиной, как капкан…

Олег Медведев. Изумрудный Город.

1

Погода в очередной раз показала свой норов. Казалось бы, зиме настал конец. Но что ты думаешь — Нэйтив Северн посерел и катился медленным потоком к дальнему океану, мокрые ветви деревьев клонились с раскисших берегов к холодной даже на вид воде.

— Странно, — сказал Ян, набиравший воду в ручейке, бегущем к реке. — Джунгли на том берегу…

— Это не совсем джунгли, — поправил Витька лениво. — Просто похоже. Уже после Безвременья вымахало всё это… Семиречье знаешь? — Ян кивнул. — Там вообще степь была. А сейчас горы и леса — одуреть… Набрал?

— Набрал…

…Они с утра шагали по раскисшей земле вдоль берега, наконец-то остановились на привал, и Витька не очень-то был настроен размышлять на отвлечённые темы. Но фриз неожиданно спросил:

— А воевать страшно?

— Страшно, — честно сказал Витька. И так же честно добавил: — И интересно.

— А на том берегу наши бывают? — Ян снова посмотрел на «джунгли» — переплетение подлеска, древесных стволов и лиан.

— Тридцать седьмая группа Дальней Разведки бывает точно, — уверенно сказал Витька. — Остальные… не знаю. Если кто и бывает — нам не скажет.

— Это меня убивает, — буркнул Ян. — То, что здесь запрещено знать больше, чем разрешено.

— Анекдот послушай, — невозмутимо сказал Витька, принимая свою фляжку. — Сержант объясняет курсантам: «Лучше знать как можно меньше. Возьмут вас в плен враги. Будут зверски пытать. А вы им ничего не скажете — и не потому, что вы такой стойкий, а просто вы ничего не знаете…»

— Ла-адно… — фриз улыбнулся. — А что там, в Йотунхейме?

— А чёрт его знает, — пожал плечами Витька. — Раньше была зона сильнейшего заражения, ещё года три назад, говорят, туда соваться значило просто — умереть от лучёвки. А сейчас вроде нормальная радиация уже, но всё равно…

…Остальной патруль расположился на вершине плоского холма, возле гранитных валунов. Ник сидел возле камней, держа пулемёт на коленях. Эрих лежал прямо на вершине одного из камней, держа перед глазами бинокль.

— Воду принесли? — осведомился Джек. Ян поставил перед ним обе фляжки:

— Вот, товарищ сержант.

— Какого чёрта мы тут делаем? — тоскливо спросил Майкл. Посмотрел на небо: — Дождь сейчас пойдёт…

— Через одиннадцать километров нас заберут, — «утешил» Джек, кипятя воду. — С каких это пор ты устаёшь ходить?

— Меня ждёт Таппер, — пояснил Майкл. — Он без меня скучает. И грызёт палатку… — Таппером Майкл прозвал взятого на одной из ферм щенка сеттера — точь в точь такого же, как на привезённых им их Америки снимков, только помельче пока. — Джек, здесь же нет бандосов. Зачем Крэйн приказывает патрулировать берег ещё и нам — ему что, своих мало?

Джек вздохнул. В глубине души он был согласен с Майклом. Какой смысл патрулировать почти ненаселённый берег реки в тылу у «партизанского края»? Кто и откуда сюда вторгнется? А главное — Крэйна полностью поддержал Фишер. Между этими двумя вообще существовала какая-то странная общность. Может быть, потому что они оба хускерлы «Фирда»… и знают что-то, чего не знаю остальные? Эта мысль слегка успокоила Джека.

«А ещё был Билли Крэйн, — шепнуло что-то из глубин памяти. — Ты с ним разговаривал у палатки тогда. И он пропал со своим отрядом где-то в этих краях. С ним были одиннадцать человек и про эти места он знал больше твоего…»

Джек встряхнулся и посмотрел по сторонам, на своих ребят. Новички ему в целом нравились. Ян был любопытен, как породистый щенок, а временами ещё и скептичен — но это был хороший скепсис, а сам он, как и все фризы, оказался спокойным и внутренне крепким, с надёжным стержнем, парнем. Иосип — серб — отлично стрелял, был вспыльчив и резок, как чёрт-те-кто, но хорошо понимал, что такое дисциплина; кроме того, Джек смог узнать, что Иосипу было всего пятнадцать лет, то есть — он был мальчишкой, гордым и храбрым мальчишкой. А Роман… что ж, Роман был русским из Сибири, и этим всё сказано, ничего не добавишь. Джек никому не говорил о своих наблюдениях и выводах, но для себя чётко знал и проверил — это лучшие в мире бойцы, вернейшие друзья, щедрые по характеру, способные на бесшабашное веселье и суровый, тяжёлый, с трудом утолимый гнев. Пожалуй, ни у кого иного на Земле — ни у какого народа — не было такого удачного набора качеств настоящего человека, как у русских.

Включая и англосаксов, признавался сам себе Джек.

Короче, пополнение было удачным. А ветераны хорошо отдохнули в отпуске. Тем обиднее было бездельничать. А их нынешние рейды иначе как бездельем и назвать было нельзя. Правда, взводы менялись — и сейчас 2-й, 4-й и 6-й — 2-я полурота под командой лейтенанта Вейгана (тоже из новеньких) — находилась где-то в лесу возле устья Дона,^[442] вела поиск. Вот и оставалось надеяться на пересменку… Джек мысленно посмеялся — мечтает о мокром, холодном, полном опасностей лесе! Вот до чего может довести безделье…

… - Кофе готов, давай ром, — нарушил размышления сержанта Эрих.

Порции рома были разлиты в запечатанные пакетики из крафт-бумаги и фольги с перворированной верхушкой. Каждый выливал себе в свою кружку. Кофе пили медленно, поглядывая на реку, а Эрих вновь влез наверх и пил кофе за биноклем. Надо сказать, бинокль этот он купил за свои деньги во время отпуска — мощный новенький «цейсс» с дальномером и просветлённой оптикой сорокократного увеличения. Бинокль позволял на расстоянии мили в тумане читать газетные заголовки. Ну а через реку в него можно было в случае чего запросто различить лица людей… Бинокль был предметом постоянной чёрно-белой зависти остальных, и Эрих носил его, как дворянское фамильное кольцо.

— Пусто, — наконец сообщил он сверху. — Слушайте, может, там и нет никого, в этом Йотунхейме? Так… выдумали, чтобы тылы не расслаблялись.

— Когда тыл расслабляется — получается понос, — задумчиво сообщил Олег, вызвав общий смех. — Когда ты русский язык-то как следует выучишь?

— Молчать, рядовой, — добродушно ответил Эрих.

— Ты давай слезай оттуда, — Джек, вытянувшись, щёлкнул его по сапогу. Эрих дёрнул ногой:

— Отстань. Я на лес смотрю — на душе приятней. Теплей даже.

— Мальвочка со спичками,^[443] — хмыкнула Кайса. — Джек, что пишет Хелен?

Письмо от Елены пришло утром и прочесть его успел один сержант.

— Снова учится, — отозвался он. — Пишет ещё — рана болит, особенно в ветер с дождём…

— Люди, — Ник вдруг зашевелился, — а сюда кто-то чешет…

2

«Чешет» — было слабо сказано. Бежавший по берегу реки местный нёсся со всех ног, полы халата, мокрые и грязные, лупили его по ногам. Судя по всему, он ничего не видел вокруг и бежал, что-то вопя, пока не врезался в поджидавших его штурмовиков — их очень заинтересовал такой феномен.

Махди обрадовался им, как родным. Продолжая нечленораздельно голосить — даже не на лингва-франка, а на каком-то своём недоязыке — он бухнулся на колени в ноги Джеку, облобызал его сапоги и, обхватив их, в конце концов под общий хохот повалил-таки ничего не понимающего сержанта наземь.

— Боже, Джек, ты скрывал от нас такую красотку?!

— Оставьте, Джек здоров, а это — папаша красотки…

— Джек, когда свадьба?!

— Уберите дурака! — крикнул Джек, поднимаясь не без труда — махди его не отпускал. — Кретин, сволочь, я из-за тебя в грязи вывалялся, как… Это вам, свиньям, всё равно, а я… — англичанин задыхался от ярости.

— Господин! Господин! — только теперь все обратили внимание, что махди заливается самыми настоящими слезами — они текли по тёмным щекам и путались в курчавой бороде. — Спаси нас, господин! Ради твоих богов, спаси нас!

— Заткнись! И говори как следует! — отдал Джек взаимоисключающие приказы. Но в каком-то смысле это и правда подействовало — трясясь, однако почти уже не рыдая, махди объяснил, что на деревню Гурган, расположенную в получасе ходьбы ниже по течению, напали слуги Ала Шамзи. Описать их бедняга не мог — только таращил глаза и махал руками. Это было бы просто смешно, если бы не страх, которым буквально разило от туземца…

В Гургане был северянин — кто такой, что он там делал, махди объяснить не мог. Он открыл по страшным пришельцам стрельбу. Те в ответ начали всё крушить, тащить жителей… Пока махди рассказывал это всё, Эрих связался со штабом. Оттуда ответили немедленно и очень взволнованно — северянин был гражданским инженером Эдрианом Хэмишем из Англо-Саксонской Империи, недавно назначенным в эти места — причём в селе он находился вместе с семьёй! Патрулю был передан немедленный категорический приказ — выдвинуться и уничтожить врага, кто бы там не оказался.

В приказе отделение не нуждалось. Мысль о том, что в беде свой, да ещё и с женищиной и, может быть, маленькими детьми — подстёгивала лучше любого кнута, это вошло в плоть и кровь людей Империй ещё во времена начала Серых Войн. Вдобавок на это накладывалось самое обычное любопытство — что ещё за неведомый и неописуемый враг? Махди только что не танцевал от радости и в то же время нетерпения — и вот уже отделение, растянувшись в двойную цепочку, побежало за ним по мокрой земле…

…Три километра проскочили за двадцать минут. И ещё издалека услышали, как впереди стреляют — судя по звуку, из охотничьего ружья и пистолетов. Странным казалось то, что не было видно дыма — в бою люди поджигают всё и вся чисто на автомате.

Во время бега пришлось удалиться от берега, и теперь, повинуясь сигналам Джека, отделение, сохраняя цепь, развернулось фронтом параллельно реке и перешло на шаг, внимательно осматриваясь.

Гурган лежал на склоне холма, отлого спускавшегося к реке. На речном илистом берегу лежали десятки трупов. Там же суетились махди и…

…Странно, но они походили на людей. Может быть, когда-то они и были людьми, кто знает? Чуть ниже махди, на кривоватых лапах… ногах?.. и круглоголовые — вот что можно было увидеть сразу, с ходу. Но эта схожесть ещё больше удивляла и отталкивала.

Север почти не породил сколь-либо жизнеспособных мутаций — холода, мгновенный скачок радиации просто не дали возможности им сформироваться. А вот южнее, там, где прокатывались волна за волной вторичные долговременные признаки ядерно-экологической катастрофы и в тоже время условия существования были не такими жёсткими, а уровень изначальной цивилизованности — низким, мутации цвели буйным цветом, порождая целые племена мутантов вроде и по сю пору здравствующих страшных огров Аравийского Полуострова. Но здесь про подобное не слышали.

Ну что ж — видимо, пока не слышали. А теперь сразу увидели. «Сюрприииииз!» — как говорится…

Мутанты вели себя явно осмысленно — часть что-то таскала на берег из деревни, часть — сгоняла в кучу испуганных махди, а часть… часть удерживала на плаву у берега с десяток больших плотов. Большинство же, прячась за домами, пытались подняться вверх по склону.

— Вон там, — сказал Ник, вытягивая руку. Но в этом не было нужды. За околицей деревни, над нею, на холме у вершины, стоял развёрнутый бортом открытый «лендровер». Прячась за ним, два человека — мужчина и женщина — стреляли по мутантам. Он — из тяжёлой «помпы», она — из длинного пистолета. Тут же за колесом, сидела девушка, спешно перезаряжавшая другой пистолет.

— Так, — Джек облизнул губы. — Эрих, Ян, Майкл, Джозеф — огонь гранатами по плотам. Ник, прикрой нас. Олег, Вик, Роман — за мной, вперёд, мазл!..

…Атака штурмовиков оказалась для отвратительного противника совершенно неожиданной. Большая их часть почему-то застыла на месте, не пытаясь укрыться, что сделал бы любой — даже не солдат, просто любой человек.

— Сержант Брейди! — козырнул, присаживаясь за джипом, Джек.

— Хэмиш! — выкрикнул инженер — типичный англосакс, плечистый, с решительным лицом, искажённым сейчас яростью и… горем? — Сержант, у них мой сын!

— Сын?! — поразился Джек. Вместо инженера ответила его жена — очень красивая и ещё молодая женщина в куртке со знаками различия гражданских инженеров АСИ — видимо, мужниной:

— Джимми там! — она не плакала, и не дрожала вытянутая в сторону берега рука (в другой был зажат тяжёлый «маузер») — Он был на пляже и чинил лодку, когда эти твари… Сержант, помогите нам спасти мальчика! — в глазах и голосе женщины скорей был тот же яростный гнев, что и в лице мужа.

— Прекратить огонь!!!! — холодея, завопил Джек в сторону холма; несколько плотов уже были разнесены в клочья гранатами, другие отчаливали… Мутанты гребли — стоя, не сидя — вполне человеческого вида деревянными вёслами. Вскинув бинокль, Джек различил на одном из плотов — ещё на берегу! — мальчишку в скаутской форме. Он извивался, не давая себя окончательно скрутить, что-то кричал. — А-а, ч-чёрт! Вперёд, бегом вперёд!

Штурмовики прыжками понеслись вниз, по привычке пригибаясь и петляя, хотя стрелять в них было нечем — видимым оружием жабоподобных тварей были дубинки и короткие копья. Мутанты, кажется, сообразили, что у пришельцев ещё более мощное оружие, чем у людей, стрелявших из-за машины — они бросились к плотам, но бежали слишком медленно, переваливаясь с боку на бок и балансируя короткими хвостами. Бежали они с какой-то тошнотной ухваткой, характерной для рептилий.

Витька нагнал одну из бегущих тварей и в прыжке ударил выхваченым тесаком — стрелять в них казалось глупостью. Удар пришёлся в шею, брызнул фонтан тёмной крови, и Витька успел заметить, что полуобезглавленное существо продолжает бежать… но всё больше забирает в сторону.

Второй мутант, которого он нагонял, обернулся. Между белых узких губ, обнаживших ряды конических редких зубов, скользнул и спрятался узкий язык, горло раздувалось. Глаза со щелевидными зрачками смотрели бессмысленно, но в раздавшемся громком урчании звучала до странности человеческая ненависть — и Витька еле успел увернуться от выброшенного навстречу копья с белым острым наконечником, оно царапнуло по виску шлема. Ответный удар тесака пришёлся прямо между глаз. Черепа тварей, видимо, были слабей человеческих — лезвие прошло в середину толстой, рывком опавшей, шеи…

Плот с мальчишкой, который не переставал бешено сопортивляться и кричать, отчаливал. На нём было пять мутантов, они суетились, мешали друг другу, и Витька хорошо различал лицо мальчика, полное страхом и надеждой — ему был олет 12–14. Чья-то ручная граната разнесла соседний плот — на бегу отбросив пулемёт, Витька сорвал шлем, РЖ и куртку…

Вода оказалась холодной, холоднее, чем на взгляд. Витька успел услышать рёв Джека: «Стой, куда?!» — дно ушло из-под ног, и он поплыл, размашист озагребая руками, в правой из которых был сжат вовремя выхваченный штык — тесак он бросил на берегу, а нож остался в жилете.

Слева взбило воду брошенное копьё. Витька отплюнулся свирепо, видя, как плот набирает ход — медленно, валко, но неуклонно — и наддал. Мутанты волновались, столпились у края… и неожиданно мальчишка за их спинами, выгнувшись пружинной дугой, влепил одной пинка обеими ногами. Тварь грохнулась за края плота с несобранным плеском. Плавала она, видимо, великолепно… но Витька уже был рядом — взмах штыка, урчащий стон, тёмное пятно в быстрой воде…

…Край плота оказался волокнистым, мыльнистым, весь в какой-то дряни. Копьё рвануло рубашку на плече, но Витька уже оказался на палубе. Копьё — на перехват… рывок на себя, ногой — в… лицо?.. да нет, в морду между глазами и ощеренной пастью. Штык почему-то взвизгнул, как о металл, о плетёные ремни, стягивавшие запястья и щиколотки мальчишки… сумасшедшие, полные надеждой, глаза, рыжие, как у отца, волосы… не режет!

Твари навалились на него разом. Втроём. Когти рванули шею справа; до лопатки бы добраться…

Мальчишка снова — храбрый парень, молодец! — помог. Перекатившись, стал лягаться изо всех сил, как молодой жеребец, и Витька, бросив штык, сорвал-таки и быстро разложил лопатку. Странно — они явно понимали, чт оне могут одолеть человека, но не пытались спрыгнуть и уплыть. Двум Витька раскроил черепа, последней гадине — почти отсёк в плече руку, и она упала в воду сама.

— Огнём, их пережечь можно… — громко дышал мальчишка. — Скорей, пожалуйста… — он говорил по-английски, но Витька давно понимал этот язык, как родной. Следовало торопиться — к ним плыли ещё два плота, а на берегу шёл бой, оттуда помощи не было. — У меня зажигалка в куртке…

Вырывая пуговицы, Витька достал простенький «крикет», которые любят скауты АСИ. Высокий язычок пламени коснулся ремня на руках, раздался электрический треск, полетели брызги — и ремень распался. Освободив ноги пленника, Витька выдернул из кобуры пистолет и, следя за осторожно приближающимися плотами, спросил быстро:

— Плавать умеешь? — мальчишка кивнул. — Быстро на берег, там наши!

— А… — мальчишка сглотнул. — А вы?!

— Плыви, дурак, я присягу давал, а ты… иначе оба пропадём!

— Я не поплыву! — он отчаянно замотал головой.

— Убью! — Витька ударил его ладонью по губам. — У тебя там мать, отец, сестра! Пошёл в воду! — и он пинком отправил упрямца за борт. Бросил ему штык (мальчишка поймал, выгребая одной рукой) и крикнул: — Плыви!

Один из плотов резко свернул, но Витька, положив руку с пистолетом на запястье другой, несколько раз выстрелил, твари заметались, потерявший управление плот начало сносить…

Мальчишка грёб к берегу. Второй плот шёл прямиком на тот, на котором торчал Витька.

— Вик! Сюда-а! — заорали почему-то очень близко. Он оглянулся — прямо к нему на ялике гребли от берега Майкл и Ник, на носу Эрих как раз буквально выдернул из воды мальчишку, сунул тому автомат, что-то спросил — мальчишка бешено закивал… — Прыгай в воду!

— Иду! — Витька бросил пистолет в кобуру, вскочил и, вскинув руки над головой, бросился в реку.

Открыв глаза всё ещё в глубине, он вдруг вспомнил: сегодня его день рождения, сегодня ему шестнадцать, сегодня в лагере будет праздник. Потом левая рука ткнулась во что-то мягкое, тело потряс жуткий удар, от которого внутри всё сдвинулось со своих мест, даже рёбра, похоже, перепутались. Его вышвырнуло из воды — и он ещё успел увидеть совсем рядом перекошенное мокрое лицо Эриха, Майкла, глядящего через плечо — и…

3

Шипение, кваканье и бульканье чем-то походили на плеск и хрип жарящейся яичницы. Витька не открывал глаза из детского страха: увидишь опасность — придётся признать её реальность…

Он был в плену. То есть, с ним произошло то самое страшное изо всего, что может произойти с солдатом на войне, иначе не определишь. Память подсовывала полускелеты в тюремной яме Диффы, но мысленно Витька признавался, что сейчас на самом деле всё намного хуже.

Он был в плену у существ, даже отдалённо не напоминавших людей.

Тихо шевельнув мышцами правого бедра, он понял — кобура пуста. Забрали пистолет, гады… С ним-то ещё оставалась надежда пробиться.

Витька сделал глубокий вдох и сел, открыв глаза — и неожидано ощутив прилив боли в пальцах левой руки.

Было сыро, душно, довольно тепло. Он находился в лесу, видимо, далек от реки. Шумела молодая листва на деревьях — погода успела поменяться, как по волшебству, лес вокруг казался хоть и мокрым, но радостно мокрым, по-настоящему весенним, солнце вышло и светило вовсю. А вокруг стояли эти твари.

Их было много. Очень много. Они пялились на парня своими бессмысленными глазами и о чём-то переговаривались. Да. Переговаривались. Коротко, односложно, но — они говорили. И, конечно, о нём. О Викторе Ревке, которому сегодня исполняется шестнадцать лет.

Страшно.

— Проклятье! — не выдержал, выдохнул он. Получил тычок под рёбра; ткнувший его мутант что-то проквакал. — Ничего не понимаю, что ты бурчишь… — ответил Витька. Вспомнилось, как их учили вести себя на допросах. Но это всё — для людей и людских счётов. Пусть даже перед тобой «расчеловеченные» людоеды или просто дикари. А тут… Витька понял вдруг, что этим существам до людских войн нет дела. Они, скорей всего, воспринимают всех, вообще всех, не таких, как они — как опасность, как врага.

Он попытался встать. В шею уперся наконечник копья — костяной. Витька невольно застыл, откинув голову, чтобы ослабить смертоносное давление. Правильней всего, впрочем, сейчас было бы броситься вперёд, на копьё — и быстро умереть. Но Витька хотел жить. Очень. И он не сделал этого. Лишь процедил беспомощно:

— С-сволочи…

Копьё отодвинулось. Его стали поднимать — он оттолкнул лапы и встал сам. Толчок в спину направил его вглубь леса. Витька огрызнулся:

— Не пойду!

Толчок повторился — более сильный, уже с уколом.

— Не пойду никуда!

В него уперлись сразу два копья — в затылок и в грудь в вырезе рубашки. Подошедшая спереди ещё одна тварь — безоружная — отстранила переднего копейщика и вдруг с силой, неожиданной силой, ударила Витьку по голове.

Витька вскрикнул от неожиданности — почему-то он не думал, что они могут драться вот так, голыми лапами — но не упал, а ударил в ответ, чисто инстинктивно, ногой. Классическое «фуэтэ задней ногой в лицо». Человеку удар пришёлся бы под челюсть; мутант получил его в своё уродливое подобие носа.

Пронзительный, полный странно человеческого изумления, визг оборвался. Плечом Витька отбил упиравшееся в него сзади оружие и нанёс второй удар, локтем между глаз на развороте, наверняка…

В тот же миг брошенная петля жёстко захлестнула горло — и Витька не устоял на ногах…

…Мерное покачиванье могло свести с ума. Хотелось кричать и биться о прутья клетки — но они были оплетены какими-то лианами с длинными, в палец длиной, шипами — острыми и твёрдыми, как сталь.

В этом Витька уже убедился.

Тащившие «паланкин»-клетку твари двигались через лес не очень быстро, но уверенно. В клетке вместе с ним находились трое местных — примерно одного с ним возраста, типичные махди со всеми признаками вырождения.

Они двигались через густые странные леса Йотунхейма уже третьи сутки. Пленных не морили голодом — поило водой, правда, с запашком затхлости. И кормили вяленым мясом — маленькими тушками каких-то существ вроде белок. Мясо было жёстким и несолёным, однако Витька заставлял себя и пить, и есть, а часть порций отбирал у местных — они его откровенно боялись, лишь чуть меньше, чем жутких пленителей. В первый раз они пытались что-то возражать, но Витька быстро и хладнокровно избил всех троих в кровь.

Больше вопросов и претензий не возникало.

На ночь клетку не открывали. Больше скверной пищи и воды бесила собственная нагота. Витька, как и все люди его поколения, не видел в ней ничего стыдного или противоестественного — но у голого в сто раз меньше шансов удачно сбежать. Кроме того, без одежды ему было холодно, временами так холодно, что по ночам он не мог спать. Прикасаться же к местным — заставить его согреть телами — он брезговал, и не мог преодолеть этой брезгливости.

Он уже понял, что мутанты не воспринимают ни его, ни махди, как разумных существ — скорей как опасных животных. Особенно опасен был он — его добавочно привязали за шею ремнём к клетке. Ремень был из того же волокна, похожего на металл. И на этот раз его просто нечем было пережечь.

А ведь такое растение человечеству весьма и весьма будет полезно, думал Витька, когда потихоньку всё-таки пробовал ремень на разрыв. Бесценная вещь…

Вообще он вёл себя спокойно. Временами. Правда, жалел, что не заставил себя умереть там, где была такая возможность… но теперь он хотел уже просто бежать. При первой реальной возможности.

Вслушивался он и в язык тварей. Но это был язык, в котором слова — короткие и для человека вряд ли произносимые без долгой мучительной тренировки — были лишь вспомогательным средством при движениях лап, хвоста, головы и даже изменениях цвета кожи. Причём, видимо, инстинктивных. Лингвистические способности у Витьки были неплохие, да и служба способствовала их развитию — но тут речь шла не о лингвистике.

Уже в первый день своего плена он понял интересную вещь. Среди мутантов были «офицеры» и «солдаты». Офицеров имелось с десяток, они выделялись размерами, уверенным поведением и тем, что часто общались друг с другом. Солдат — гораздо больше… но они скорей напоминали полуавтоматы: почти не разговаривали и ничего не предпринимали без команды.

Это было важно. И Витька это запомнил особо.

Сильного отчаянья он сейчас уже не испытывал. Понимал, что его не найдут, хотя будут искать — Йотунхейм огромен и практически неисследован. Значит, бежать можно лишь самому. И надеяться — лишь на себя. Бежать же — совершенно необходимо. Во-первых, человек находился в униженном положении, оставаясь в плену у этих тварей. Во-вторых… во-вторых, при пассивном поведении из этого плена надежд на возвращение не было точно. Ни конца войны, ни десанта спасателей — ни-че-го.

И Витька, отойдя от первого шока, был уверен, что ему — повезёт.

А вот испугать его тварям этим всё-таки удалось. На вторую ночь «офицеры» выволокли из клетки всех местных, и вскоре из темноты донеслись отчаянные выкрики и истошный вой. Витька был уверен, что этих дурачков убили — но вскоре их буквально зашвырнули обратно в клетку. Где-то через полчаса. Добиться от них вразумительного ответа о том, что с ними делали, Витька не мог, внешне никаких повреждений на них заметно не было… и от этого было ещё страшней, если честно. Его не тронули, и это — тоже настораживало сильней.

Страх Витьки не был парализующим или ослабляющим, как это чаще всего случается с неправильно воспитанными или страдающими от скрытого вырождения людьми, как это было массово до Безвременья. Уже два поколения родились и выросли в совсем иных условиях — страх сигнализировал человеку, что надо собрать силы для борьбы. Если надо — для борьбы насмерть. В сущности. Мутанты тащили в клетке опасного молодого хищника, который вёл себя тихо лишь потому, что в шуме не было смысла и пользы…

…На третьи сутки путь закончился.

По подсчётам Витьки, к этому времени они прошли вглубь лесов Йотунхейма больше ста километров. С того момента, когда серия катастрофических сотрясений земной коры изменила очертания Африки и со дна Атлантики поднялся полуостров Новый Берег, частью которого был Йотунхейм, могучие, подстёгнутые радиацией, деревья здесь вознеслись на тридцать-пятьдесят метров, их плотно переплели лианы — не тропические, а скорей напоминавшие лианы Дальнего Востока родины Витьки. Но мутанты знали тропки — может быть, сами они и проложили их? Сколько этих тварей скрывается в дремучих лесах? Что об этом знало командование, и, если оно что-то знало — почему не были предупреждены выставленные на патрулирование бойцы?

Витька не знал, да и не мог знать, что ждёт его впереди. И в этом была не его вина и даже не вина его командиров. Слишком многое было разбуждено и вызвано к жизни жуткой катастрофой Безвременья, слишком много трещин появилось в Мироздании, слишком велик был всплеск некрополя, порождённого мученической гибелью сотен миллионов человек и бессмысленным, но всё же страданием ещё большего количества других живых существ. Слишком живучи были багровые тучи, казалось, изгнаные из мира верой и трудом людей и светом Солнца.

А Витька — Витька просто увидел вдруг, когда лес расступился, на небольшой вытоптаной поляне каменную пирамиду. В сущности, это была просто не очень высокий холм из хаотично наваленных глыб базальта и гранита, над которым сверху смыкались древесные кроны.

В следующий миг клетку ловко закинули и задёрнули то ли тканью, то ли, скорее, большим кожаным пологом. Наступила покачивающаяся темнота. Махди взвыли — нечленораздельно, истошно — и Витька рявкнул:

— Заткнулись!

Они умолкли — очевидно, северянина, находящегося рядом, боялись всё-таки больше, чем чудищ за пределами клетки и темноты. Клетку несли — быстро. Ни запахов, ни каких-то внятных звуков снаружи не доносилось, сколько Витька не напрягал слух.

Пирамида. Пусть и грубая. Ни единого жилого здания, ни единой хижины — может, эти существа и вовсе живут на деревьях; огня они, во всяком случае, точно не знают! — но при этом затраты времени и труда на этот холм. При том, что нигде по дороге Витька не видел выходов камня. Так работают, если строящаяся вещь очень нужна. Нужней бытовых удобств. Или…

Или если кто-то заставляет работать. Может быть, даже не утруждаясь пояснить работающим — что и зачем они делают.

Клетка остановилась, опустилась. Полог отдёрнулся — и Витька невольно зажмурился. По глазам резанул алый свет… и это был свет ламп.

Да, ламп. Длинные, мрачновато, но ярко светящие длинные трубки шли по стенам по обе стороны от уходящей куда-то вниз лестницы. А слева и справа прямо рядом со спуском, на каменной чёрно-серой стене…

…Сперва Витьке показалось, что на стене висят зеркала. Потом он присмотрелся и понял, что это не «настоящие» зеркала, а — диски из полированного металла. Странного металла. В глубине его словно бы переплетались дымные спирали. Движущиеся дымные спирали. Танцующие, живые, неостановимые… Возможно, так металл отражал алый ламповый свет. По крайней мере, Витьке хотелось так думать.

Не могло же в самом деле что-то двигаться внутри зеркал?

Четыре мутанта возились с клеткой, и вскоре вся передняя стенка оказалась снята. Дальше полукругом стояли ещё не меньше десятка этих существ, выставивших копья. Забиваться в угол было глупо и стыдно. Витька вылез наружу, с невероятным удовольствием, которое ничто не могло перебить, потянулся, выпрямляясь в рост. За его спиной тем временем сняли ремень, которым он был привязан к клетке — свободен, что ли?! Витька самоутверждающе огрызнулся на протянутые к нему конечности:

— Лапы! — и удивился, когда те в самом деле отдёрнулись. Тычки копьями в направлении лестницы недвусмысленно показали, чего от него хотят и куда ему надо идти. Потирая полоску от ремня на шее, Витька пошёл — пошёл послушно. Теперь он испытывал удивлённое любопытство — более сильное, чем страх и злость.

А, ступив на лестницу, понял и ещё кое-что.

Ступеньки.

Хвостатым коротконогим тварям ростом в две трети человеческого по таким ступеням ходить — заниматься глупым самоистязанием.

Ступени были сделаны для людей.

Лестница оказалась короткой, и навстречу распахнулась дверь — бесшумно открылись внутрь какого-то помещения каменные створки. Витьку толкнули в спину — но ни один из мутантов за ним не последовал. А Витька сделал шаг, потом — ещё один, поспешный, потому что двери так же тихо и плавно закрылись — и оглянулся.

Он находился в… лаборатории.

* * *

— Name itself.

Слова были полупонятны. И только в следующую секунду Витька, почему-то ожидавший слов на родном языке, понял, что с ним говорят по-английски.

«Назови себя». Но он молчал, изумлённо разглядывая уже даже не небольшое хорошо обставленное лабораторное помещение, но — хозяина помещения.

Он стоял около стола, на котором были разбросаны бумаги, вроде бы фотографии, плавно вращался сам по себе небольшой глобус. Молодой мужчина в чёрном тонком свитере, таких же джинсах (на широком, украшенном золотом, поясе висели длинный нож и большой пистолет в поблёскивающей лаком деревяной кобуре) и сапогах из отлично выделанной кожи — рослый, могучий атлет при этом с красивым лицом, поразительно благородные и выразительные черты которого удивили Витьку. Длинные густые чёрные локоны перехватывала небрежная красная лента-повязка. Портили лицо человека только тонкие бледные губы широкого рта и большие холодные глаза, зеленовато-коричневые, как мутное плохое стекло. Он рассматривал Витьку пристально и безразлично. Может быть, это кто-то из бандитских главарей, сбежавших с севера? Но тогда что получается… что бандосы руководят и этими мутантами?!

Между тем человек у стола, видя, что парень молчит, повторил вопрос — уже по-русски, хотя Витька как раз собрался с мыслями и готов был ответить:

— Назови себя.

— Виктор Ревок, — коротко ответил Витька, заставив себя справиться по мере сил с изумлением и оторопью.

— Сколько тебе лет? — человек говорил по-русски так, словно язык был его родным. Пальцами левой руки он неслышно барабанил — не раздражённо или нервно, а так, рассеянно — по бумагам на столе. Витька заметил, что на безымянном пальце этой быстро и ловко движущейся руки посвёркивает массивное кольцо с большим тёмным камнем.

— Шестнадцать, — Витька кашлянул, прогоня из голоса неожиданый хрип.

— Ты русский?

— Русский, — Витька быстро бросил взгляд направо-налево — и теперь рассмотрел, что сбоку от входа на откидном столе лежат все его вещи.

И пистолет тоже.

— Зачем ты бросился спасать на реке того мальчишку? — человек не спускал с Витьки глаз. — Ты подготовленный солдат. Для Империй ты куда более важен во всех отношениях, чем он.

Витька ожидал чего угодно, только не этого вопроса. Который, к тому же, потряс и просто-напросто сбил его с толку откровенным идиотизмом. Поэтому Витька ответил не менее идиотским вопросом.

— Кто вы? — спросил он.

Ответа он не получил. Хозяин лаборатории продолжал бесцеремонно разглядывать Витьку, роняя — так, что парню стало ясно: его не воспринимают, как собеседника и вообще как что-либо значимое…

— Типичный экземпляр… Мда. Поразительно… вы должны были передохнуть все… а вместо этого… — лицо черноволосого дёрнулось и на миг стало отвратительным, нечеловеческим — Витька даже чуть подался назад и решил, что, наверное, ему это почудилось. Это была не гримаса, а именно какое-то мгновенное изменение лица…

— Кто вы?! — упрямо и уже зло повторил он вопрос. — Если вы командуете какой-то бандой, то идите к чёрту и знайте — вас добивают, а вы этого в здешних лесах и ведать не ведаете! Прячетесь, да?!

Глаза атлета стали весело-изумлёнными. Он подошёл, оттолкнувшись от стола, ближе к Витьке, обошёл его по кругу, мягко, бесшумно ступая. А у Витьки волосы на голове встали почти дыбом.

Черноволосый не дышал.

Вообще.

Едва Витька так подумал- как тот остановился за его спиной и, положив руку на плечо парня, нагнулся и тихо сказал — почти ласково:

— Да. Да, да, да. Не дышу. Если не захочу это сымитировать… но сейчас это не нужно. Перед тобой не имеет смысла притворяться. Ведь ты уже мертвец, мальчик. Ты скоро тоже перестанешь дышать.

— Но я по крайней мере пока что дышу, — справившись со страхом, ответил Витька. И повторил вопрос настойчиво: — Кто вы?

Не отвечая, человек… нет, жуткое существо отошло к столику, стало перебирать вещи. Витька пошевелился, потёр плечо, которого касалась рука — казалось, что на коже остался след. Как клеймо. Посмотрел на рукоять пистолета, чуть выглядывающую из дерева кобуры на бедре атлета — модель была незнакомой совершенно.

Хозяин лаборатории неожиданно очень по-человечески хмыкнул и поднял закачавшийся в пальцах медальон — перевёрнутая пятиконечная звезда в круге — который Витька взял у убитого снайпера в Диффе и с тех пор так и носил на шее, нацепив на обрывок тонкой стальной струны. Спросил, не сводя глаз с Витьки:

— А это откуда?

— Трофей.

— Держи, — отворачиваясь, он перебросил медальон удивлённо поймавшему его парню. — Можешь оставить.

Витька подержал кругляш в ладони, неуверенно надел на шею. Коротко стукнул упавший на столик «браунинг». Скучливо отодвинув вещи, Некто заложил руки за спину, снова обошёл Витьку по кругу. Как кот вокруг добычи ходит, мелькнула мысль. Снова стало страшно — очень страшно, потому что Витька силился и не мог понять, кто рядом с ним находится. В голову лезли самые жуткие мысли — персонажи сказок и легенд, о которых никто не мог толком сказать, реальны они или просто плод фантазий и страха.

— Типичный экземпляр, — повторил Некто. — Итак: русский, штурмовик конфедеративных Рот, шестнадцать лет. Я рассчитывал на нечто более податливое. Ну что ж. Пусть так. Я полагаю, ты хочешь жить? Без пафоса и лозунгов, пожалуйста, — голос на миг стал непреклонно-жёстким, но тут же превратиляс в мурлыкающую насмешку, — тут нет никого, кроме нас, а я не оценю твоего героизма. Итак?

— Хочу, конечно, — Витька подумал, что умней всего сейчас будет замолчать и молчать дальше. Но не мог — рот открывался словно бы сам.

— Что скажешь, если я предоставлю тебе такую возможность?

— Я не изменю присяге, — Витька сказал это и испытал облегчение — молчать он не мог, да… но вот что говорить — решал сам.

— А почему ты решил, что служить мне — значит, изменить присяге? — удивился черноволосый. — Ты разве видишь тут — вообще видел в последние дни? — хоть одного… как вы говорите?.. бандоса? Нет. тут живёт молодой народец, не очень умный, но в общем-то разумный и с некоторыми перспективами. В некоторой степени я его облагодетельствовал своим покровительством. И мне нужны помощники.

— Это мутанты эти, что ли, молодой народец? — удивился Витька. — Ну, знаете…

— Фу, какая ксенофобия, — поморщился атлет, небрежно опираясь рукой на стол. — Человек тоже мутант, если подходить формально. А после недавних… событий, — он улыбнулся, — мутаций стало ещё больше. Просто их произвольно поделили на позитивные и негативные. Позитивные — используют и даже развивают. Негативные — искореняют вместе с носителями. Тебя не спросили, кстати, когда делили. Ты ведь не дворянин?

— Нет, — чуть удивился Витька.

— Ну вот. Ты просто их слуга. Боевой холоп, как раньше говорили.

— Дворян? — Витька искренне удивился. — Я же не дружнник. Я не служу ни одному из дворянских родов.

— Ах да, ты служишь Империи… — в голосе Некто была откровенная издевательская насмешка. Но Витька опять возразил:

— Да скорей и не Империи. Конфедеративные Роты были созданы, как временный инструмент для всего Человечества. Почистить мир от грязи. Получается, что я служу Человечеству.

Он сказал это — и задумался. Раньше Витька никогда не думал об этом… но ведь, выходит, он и правда служил — Человечеству. Черноволосый же между тем снова улыбнулся и спросил:

— А ты знаешь, откуда взялись дворяне?

— Знаю, — серьёзно сказал Витька. — Их искусствено вырастили и вместе с чемоданами разных чертежей прислали в мир после ядерной войны Высшие Силы Зла. И теперь они исподтишка угнетают ничего не подозревающее Человечество, исполняя волю своих коварных хозяев. И долг каждого внутренне независимого человека отринуть их гнёт, перейти на сторону сил свободы и вернуть Землю на путь самостоятельного полноценного развития. Вот.

И засмеялся невольно, потому что Некто на какой-то стремительный миг откровенно опешил, очень по-человечески — он явно собирался сказать что-то подобное, пусть и не такик «кухонным» языком. А Витька продолжал:

— Нам в школе про это рассказывали. Ну, про такую теорию. Она лет десять назад, что ли, была прямо фундаментальной для пары наркогосударств — причём на разных концах света, одно в Южной Америке, другое в Азии где-то. Не ваши протеже? Они тогда ещё вполне в силе были…

— Однако, ты и правда смелый и неглупый… — хозяин лаборатории мгновенно овладел собой. Оттолкнулся от стола, подошёл к юноше. — И ты не ощущаешь недовольства своим местом? Такие, как ты, идут и умирают — а много ли в ваших Ротах дворян?

— Мало, — согласился Витька. — Дворянам трудно в Ротах служить. Они часть Империй. Поэтому они в основном в национальных армиях служат. Да вы не хуже моего это знаете… вы ведь… — Витька помедлил. — Вы ведь Сатана? Ну, так вас называли, да?

Черноволосый не удивился. Только наклонил голову в знак согласия. Потом задумчиво усмехнулся:

— Как обычно это ты сказал, даже обидно. Раньше это произносилось куда ярче и пафосней.

— Ну, вы же сами просили без пафоса… — хмыкнул Витька.

— И тебе ничуть не страшно разговаривать с Сатаной? — осведомился атлет.

— Страшно было моему отцу, — тихо сказал Витька. — Когда случилась ядерная война, а потом — Безвременье. Вот ему было очень страшно. Но он с друзьями не сломался, а вам надавал пинчищ под копчик, и вы сюда забились в конце концов. Так мне-то чего вас бояться? Это вы — боитесь.

— Я — боюсь?! — в голосе атлета было изумление. Потом он стал зловещим: — Ну и что ты ещё скажешь?

— Что я ещё скажу… — Витька задержал дыхание, потому что ему всё-таки было очень страшно. Но продолжал он насмешливым и задумчивым тоном: — Я скажу, что, как видно, совсем плохи у вас дела, если вы одного-единственного самого обычного штурмовика так старательно окучиваете.

Черноволосый отошёл к стене. С интересом, склонив голову к плечу, посмотрел на Витьку. С ног до головы. С головы до ног. Спросил:

— А ты сам не боишься боли? Не боишься смерти? — хлопнул себя по лбу: — Э, может быть, ты в бога веришь в какого-нибудь — я слышал, остались ещё такие чудаки… И ты думаешь, что там, после неё, что-то есть? Я тебя разочарую — ничего там нет. Всё. Конец. Даже ада нет.

Витька помотал головой.

— Не в этом дело… Просто… я же вам говорю — я давал клятву. Чего я боюсь, чего не боюсь, боль или смерть — это всё не важно. И кто вы — не важно. Я не могу нарушать клятву.

— Да почему?! — досадливо бросил черноволосый.

— Да потому, что тогда это буду уже не я, — просто пожал плечами Витька.

— Глупости, глупости! — поморщился атлет.

— Вы можете думать, что хотите и говорить, что хотите. И даже делать, что хотите. Может быть, вам даже удастся меня сломать. Но тогда я точно буду уже вам бесполезен. Всё просто.

— И никаких сомнений? — тихо спросил Некто. Сатана. Вполне реальный, как реальны были сожравшие Солнце багровые тучи Безвременья. Ну… это так думали ослабевшие и отчаявшиеся, что — сожравшие. А на самом деле — всего лишь пленившие. И Солнце — оно вернулось. Потому что не все отчаялись. Не все опустили руки. Не все согласились умереть или превратиться в нелюдь.

Витька стал прямей.

— А в чём тут сомневаться? — искренне удивился он. — Меня родили отец и мать. У меня серые глаза. Мой родной язык русский, и по весне на дубе распускаются зелёные листья. Если вы не способны понимать очевидных вещей, то вы просто глупы.

— Я глуп? — голос по-прежнему был тихим. Смешно, но Витька ощутил некую неловкость, словно в споре грубо задел человека. — Мда. Неужели в тебе настолько глубоко пустила корни вся та чушь, которой тебя учили?

— Я не понимаю, о чём вы, — признался Витька. — Но меня на самом деле учили, сколько я себя помню, учили все вокруг, что данное слово надо держать. А прежде чем давать — хорошенько подумать. И лучше молчать, если есть хоть какие-то сомнения — сможешь ли ты его сдержать. Я доброволец. И я дал слово.

— А если бы я смог показать тебе… убедить тебя, что твои лидеры — лгут? — голос был вкрадчив, и Витьку прошиб пот. На миг он ясно представил себе: всё ложь. Всё вокруг. Вся его жизнь. Чудовищная, огромная, бесконечная и бездонная ложь. Наверное, на его лице ясно читались его ощущения, потому что Некто чуть прищурился. Это был прищур сытого довольного кота, и Витька встряхнулся. Не может быть таких глаз у того, кто искренне хочет помочь другому в его заблуждениях!

От облегчения при этой мысли — пошатнуло. Но повторять своих мыслей вслух Витька не стал. Он спокойно ответил:

— Это тоже всё равно. Клятва есть клятва. Как говорит один мой… друг — «еs muss was Lediges in der Deich».^[444]

— Оооооо… — почти театральным жестом атлет прикрыл глаза ладонью.

И в этот миг Витька метнулся к столу, на котором лежал его пистолет.

5

Подняв руку, Витька коснулся пальцами того места на голове, где пульсировала боль — и, закричав, окончательно пришёл в себя. Справа над виском волосы слиплись в сосульку, голова была рассечена до кости. Болели рёбра, почки, саднило губы, ломило в паху, горела спина. Он не помнил точно — но, похоже, его били всё то время, что волокли в камеру.

А он находился именно в камере — гладкие белые стены, пол, потолок, дверь без намёка на ручку. Под потолком — решётка из толстых деревянных прутьев. Мелкоячеистая, утилитарная. Белый пол был заляпан кровью, и Витька понял, что его били ещё и здесь, а он катался по полу. Помнить этого он не помнил… да и к лучшему.

Юноша сел и внимательно, постанывая сквозь зубы, осмотрел себя. Похоже, ничего сильно не повреждено, да и кровь не столько налита, сколько размазана. Оп. А медальон-то цел… не посмели сдёрнуть, что ли? Витька улыбнулся и вскрикнул — подсохшие губы лопнули в нескольких местах, брызнула кровь. Вспомилось, как выстрелы — быстрые, слившиеся в очередь — отшвырнули черноволосого атлета к стене, как он с изумлением на красивом лице завалился на пол… Может, он никакой не… не этот? Не кто он говорил? И Витьке удалось его убить?

Хорошо бы… но — вряд ли. Похоже, тут и правда обосновалась Тварь. Как… как остаток тьмы Безвременья, пытающийся задержаться, зацепиться за мир. И вряд ли у Витьки хватит сил — покончить с ним. Сообщить бы, кому нужно… но, видимо, и выбраться отсюда уже не удастся.

За окном было светло — начинался новый день. Всю ночь провалялся без сознания… Теперь придётся ждать темноты, а пока — пока отдохнуть. Заставить себя отдохнуть. Лишь бы за ним днём не пришли… И лучше не думать, куда и как его тут могут… приспособить. А то можно рехнуться. Запросто.

С трудмо поднявшись, Витька подошёл к окну, в которое вполне мог заглянуть. Там не было видно ничего, не получалось поглядеть нормально — и от этой невозможности его вдруг охватило отчаянье. Он сел под окном и долго сидел, уткнувшись лбом в сложенные на коленях руки. Не хотелось двигаться, не хотелось думать. Он в чужом, совсем чужом краю, во власти существа, о котором и думать неохота, потому что на ум лезет сплошной ужас. Куда бежать, как бежать? И даже если он выберется из этой камеры — без оружия, без одежды… сто километров по враждебной чужой земле? Нелепость. Он умрёт тут, умрёт в мучениях, и никто, и никогда никто не узнает, как он погиб… или…

Было, наверное, не меньше двух часов дня, когда юноша слабо шевельнулся. За это время появились ёмкости с водой и какой-то серой кашей — Витька не притронулся к ним, скручивало желудок и стягивало горло. Вместо этого он поднялся, постучал по левой стене, пошатал её…

…и она съехала влево.

Съехала бесшумно и плавно. Он-то просто хотел простучать стену — и теперь отшатнулся почти в испуге.

Впрочем, за сдвижной стеной была всё та же решётка. Вернув стену на место, Витька перешёл к правой стене. Она отодвинулась так же легко, открыв вновь решётку… и камеру. Точно такую же, как слева, точно такую же, как камера самого Витьки. С одной-единственной разницей.

В ней лежал человек.

Сперва-то Витька просто-напросто не поверил своим глазам. В изумлении он разглядывал белого юношу примерно одних с собой лет, только жутко грязного. Он спал на боку (или лежал без сознания?), подтянув колени к животу и спрятав ладони между них. Длиннющие волосы — видимо, каштановые, не понять сейчас — спутанной массой лежали на полу, плечах, шее, груди, но само лицо, повёрнутое к Витьке, оставалось свободным. Витька видел, что парень красив, как гиперборей с росписей Карелии — только губы совсем чёрные, да вокруг глаз лежат тёмные полукружья.

Очевидно, сосед всё-таки спал. Потому что ощутил — на него смотрят и проснулся, как зверь, сразу открыв глаза. Потом сел и тускло, безразлично произнёс по-английски, глядя в пол:

— Я не буду с вами говорить…

— Да?! — из Витьки пузырьками в газировке рвалось вообще-то не слишком уместное веселье — тут всё-таки был явно свой, целый, живой, не чокнутый от одиночества и ужаса! — Жаааль… а я-то настроен поговорить… — тщательно подбирая разбегающиеся слова чужого — и такого родного здесь! — языка, сказал он.

Парень изумлённо уставился на Витьку, широко раскрыв глаза. Медленно переместился на коленки, подполз на них к решётке. Открыл рот. Губы его заплясали, не пытаясь даже справиться с этой дрожью, он протянул руки сквозь решётку и выдохнул:

— Наш.

По щекам его хлынули слёзы.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

БОРИС ЛАВРОВ.

ПЕСНЯ О ПРЯНИЧНЫХ ДОМИКАХ

(посв. Олегу Медведеву).

По лесу запах сладкий от бесчисленных строек,

Разносит ветер приторный яд.

А мы стоим поодаль, наблюдаем. Нас трое;

Нас трое — Ганзель, Гретель и я.

И вроде — что нам делать среди ведьминых логов,

С которых льются сахар и мёд?

Да только нету крошек на окрестных дорогах,

И нас никто отсюда не ждёт.

Домишки из сластей — что разноцветные маски,

Отравлен пряник и леденец.

А нам немного нужно: продолжение сказки

И сказочный счастливый конец,

И если не дорога, то хотя бы дорожка,

Которая бы нас привела

От пряничных избушек с леденцовым окошком

К домам из кирпича и стекла.

Когда сухие ветки вовсе небо закроют

И высохнут от яда цветы,

Вы будете стоять, и вас опять будет трое —

Два самых верных друга — и ты.

И если вы дойдёте до ближайшей дороги,

Не доверяя ведьмам и снам —

Найдите наши камушки-следы, и в итоге

Вы выйдете по этим следам.

Что ещё вам сказать на избитую тему?

Что вам спеть? Говорите, спою!

Только тот, кто выходит за рамки системы,

Побеждает в жестоком бою!

Те, кто долгую жизнь проживает без риска —

Не хвалитесь, что вам повезло!

Только тот, кто отныне не значится в списках,

Побеждает жестокое зло!

* * *

— Значит, ты сын Арвида Крэйна.

Они сидели на расстоянии полумерта друг от друга, их разделяла лишь решётка. Юноши сели так, чтобы почти ощущать один другого — единственную поддержку в ужасном мире.

— Да, — Билли Крэйн кивнул. — Говоришь, отец думает, что я мёртв?

— Думает. Да все так думают, — вздохнул Витька. — Никто ведь не вернулся…

— Никто и не мог вернуться, — тихо сказал Билли. — Я погубил отряд. У каждого из низх были близкие. Была жизнь с мечтами и надеждами. Годы впереди! Я отнял всё это. Но иначе я поступить не мог. Вик, по ночам они все приходят сюда, и я говорю с ними. Я не прошу прощенья, — серые глаза англосакса упрямо сверкнули, как у зверёныша, умного и опасного. — Но мне тяжело. Очень тяжело… — он потёр лицо ладонями и жалко улыбнулся Витьке. — Я не знаю, сколько ещё выдержу. Отлежусь, подлечат — и опять пытают.

— Всё… — Витька поперхнулся. С ужасом прошептал: — Всё это время?!

— Долго… очень долго… — Билли взял себя за плечи. — Я даже умереть не могу, тут не получается ничего… Восемь человек погибли, мы в засаду попали… обнаглели, вот тут — тут моя вина, тут полностью моя вина, я зарвался… всё уже было сделано, надо было уходить, а я… — он вздрогнул. — Со мной в плен попали четверо ещё… Джейми первым убили. Расчленили у меня на глазах… о небо, как он умолял, чтобы я его спас, а потом просто кричал и кричал… — Билли зажал уши кулаками. Витька, охваченный ужасом и жалостью, протянул руку, погладил Билли по плечу. Попросил:

— Не рассказывай. Не надо.

— Я же помнить от этого не перестану, — горько усмехнулся Билли. — Мы тут все сидели. Они брали моих ребят одного за другим, и я каждый раз умолял, чтобы взяли меня. Это было единственным, о чём я тут умолял. Но брали их… И всё. А когда они умерли… — он вздрогнул, не сдержался. — Когда они умерли — взялись за меня. Завтра придут опять… я отдохнул…

Он криво усмехнулся, запустил пальцы в свою гриву и рванул так, что в ладонях остались пряди волос.

— Тише, тише, тише… — прошептал Витька. — Послушай… получается, ты хорошо знаешь эти места?!

— Да, — англосакс поднял голову.

— Без карты?

— Карт толком ещё нету. Я сюда с тринадцати лет хожу. Приграничную полосу вообще знаю отлично, — Билли подобрался. Быстро спросил: — А что?

— Ты пробовал бежать?

Билли кивнул на решётку:

— Дерево, да? А коснёшься — и теряешь сознание. Мгновенно. Кисти потом по часу и больше висят, как отсохшие. Вик, ты не понимаешь, кто нас тут держит…

— Да чутка понимаю… — Витька потёр переносицу. — Не очень-то верю в это, но понимаю… Слушай. Ты «Южный Крест»^[445] читал?

— Ну да. Читал.

— Помнишь, как говорил там Осберт? «Один бы я отсюда не выбрался. Но сейчас мне есть кому встать на плечи — а уж руку я тебе потом подать не забуду. Они об этом не подумали.»

— Ну… помню. А при чём тут это? — глаза Билли блестели лихорадочной надеждой.

— Вот, — Витька снял медальон. Билли вдруг отшатнулся. Его губы гадливо искривились, он быстро. Отрывисто спросил:

— Ты хоть знаешь, что это? Его у тебя потому и не забрали, что…

— Трофей это, — усмехнулся Витька. — Но ты лучше погляди, на чём он висит. Видишь?

— Стру… — Билли расширил глаза.

— Верно, брат-англосакс, — ухмыльнулся Витька. — Ею можно перепилить любую деревяшку. И даже больше — от неё можно поджечь сухое дерево, а здесь его достаточно. Можно устроить местный пожарчик.

Витька говорил, а глаза Билли постепенно разгорались холодным, жёстким блеском воронёного ствола — на котором даже солнечный луч становится мрачным и безжалостным, как своя противоположность. Тряхнув головой, он коротко сказал:

— Согласен.

— Но скорей всего нас догонят и убьют, — предупредил Витька. Билли презрительно хмыкнул:

— А то я не знаю. Но здесь-то нас убьют тоже. И намного неприятней… Слушай. Второй раз жратву принесут вечером. Ночью — тихо. Вот ночью и надо бежать. Завтра за мной придут с утра, и я… — он поморщился. — В общем, я дня три не буду ни на что годен. Если меня вообще не убьют, может, я им надоел… Ты слушай, — повторил он, хотя Витька слушал — внимательней некуда. — Нам главное выбраться к озеру на восток отсюда. Там можно будет пройти по болотам вокруг. И там нас едва ли поймают… Погоди… ты говорил, что ты штурмовик из отделения Джека Брейди? Значит… значит, проходил курс выживания?

— В болотах я не пропаду, — уверенно сказал Витька. — Главное — добраться. Точнее — выбраться и добраться.

— Главное — чтобы ничего не случилось до вечера, — вздохнул Билли.

6

Какой это был день… Он тянулся, как сдобренная страхом смола. Вот сейчас войдут — и…

Нет. Никто не вошёл. Только вечером снова принесли еду, и пленные, вновь раздвинувшие тишком стенку, ели — ели упорно, словно боролись с врагом. Нужны были силы…

…Когда стемнело, Витька, разомкнув струну, захлестнул ею смежную решётку и начал, стиснув зубы, быстро пилить деревяшку. Струна почти сразу нагрелась, она резала и жгла пальцы — пока Витька дул на них — пилил Билли.

— Что там, за окнами-то? — вспомнил Витька. — Я от себя не разглядел…

— У меня лестница вниз, — сказал Билли. Он пилил уже вторую балку. — Та-ак…

— Давай я, — Витька принял струну. — Подожжём здесь?

— Да… может, на какое-то время решат, что мы сгорели… — неуверенно добавил он.

Англосакс преобразился. У него появились надежда и цель — и желание мстить, а мстить ему было, за что. Он действовал и двигался экономно и спокойно, но в глазах горела ярость.

Секция решётки выпала, и Витька, подхватив её, уложил на пол. Плечом вперёд проскользнул в камеру Билли, стараясь не задеть дерево — и размышляя: почему от прикосновения к нему отнимается тело-то? Что в нём такого… необычного? Хотя… если тут есть растения, которые не берёт стальной клинок…

Первое, что юноши сделали — обнялись, как это ни нелепо звучит. Каждый почувствовал, что его товарищ по плену дрожит. Билли отстранился первым, немного смущённо произнёс:

— Ладно. Всё вам, русским, обниматься… обнимемся, когда выберемся. Ну что, пилим эту?

Струна давно исполосовала и пальцы, и ладони. Но оставалось выпилить всего четыре прута. Всего четыре. А дальше — свобода.

Или смерть. Но всё равно — свобода.

* * *

До лестницы было метра четыре. С такой высоты трудно прыгать даже на ровную поверхность, а прыгать приходилось даже не примерившись, а ногами вперёд, держась за карниз. Витька выбрался первым и, повисев несколько секунд, задержал дыхание — и разжал руки.

Он приземлился удачно — присел, спружинил ногами… Поднял голову — Билли в окне не было, но через минуту он появился, прыгнул тоже удачно и тихо шепнул:

— Рассвет скоро… Всё, иди за мной.

Ночь не была кромешно-непроглядной. Пирамида высилась на фоне синеватого, звёздно-безоблачного неба и тёмного леса ещё более тёмной горой. Казалась она совершенно безжизненной, и трудно было поверить, что внутри… нет, лучше про это не думать. Витька не очень понимал, куда идти, но Билли скользил в темноте бесшумно и уверенно.

— Плаваешь хорошо? — послышался его шёпот, когда они вышли на какую-то прямую узкую тропку. Откуда-то справа тянуло болотными запахами.

— Да…

— Придётся проплыть мили три через озеро… А! Горит!

Витька обернулся — и увидел в ночи взметнувшееся за ставшим видимым теперь окном пламя.

* * *

Вода в озере была холодной и жгучей, как кислота — по крайней мере, так показалось Витьке. Билли, уже выгребавший впереди, окликнул тихо:

— Плыви за мной, — и ловко, бесшумно перевернулся на бок.

Витька оттолкнулся, присев, поплыл следом. Его охватила странная эйфория. Казалось, что всё теперь получится, удастся и дальше скрыться от погони (или погони вобще не будет), удастся выбраться к своим, причём без особых трудностей. Сколько там проплыть — три мили? Пять километров, даже меньше — ерундистика… хоть пятьдесят пять проплывём…

Билли плыл намного лучше, но вперёд особо не вырывался — Витька слышал, как тихо поплюхивает и побулькивает вода, рассекаемая его телом. Вообще на свободе старший из сыновей Крэйна переменился мгновенно и разительно — как волк, который умирает, запертый в клетку, но сразу же оживает, вырвавшись из неё. Витька вспомнил Майкла и ещё раз сравнил Билли с волком — с молодым волком, вырвавшийся из плена… Если все здешние переселенцы такие — то эта часть Африки будет английской, можно сказать, решено дело…

…Совсем рядом равномерно плюхала озёрная волна. Эти звуки успокаивали, и Витька уже давно слушал их в блаженом полусне, зарывшись, как в стог сена дома летом, в кучу выброшенных из озера высохших водорослей.

— Билли, — тихо позвал он, открыв глаза и пошарив рядом. Они с Крэйном выбрались на берег и свалились на замусоренной границе между озером и болотом. Сил осталось ровно настолько, чтобы закопаться в эти самые водоросли. Устали оба до чёртиков. Плыть никто не помешал. Но пять километров после плена и его испытаний, особено для Билла — это испытание…

— Тихо, — прошептал Билли рядом. — Тихо. Они тут, у берега болтаются. Не шевелись…

Какое там шевелиться! Витька перестал даже дышать. Неужели…

— Ты их видишь? — еле слышно произнёс он. Англичанин откликнулся:

— Вижу. Ярдов пятьдесят от берега, три плота идут параллельно берегу. Очень медленно.

Билли умолк, и Витька только слышал, как он еле слышно дышит. Ужасно было лежать в зеленоватой, пахнущей гниющими водорослями полутьме и не видеть даже, где враг…

— Уплывают, — в голосе Билли прозвучало отчётливое облегчение.

— Не думаю, что они решили на самом деле, будто мы сгорели… скорей уж — думают, что сушей ушли, — Витька всё ещё не осмеливался шевелиться. — А болота тут какие?

— Жуть и мерзость, — проинформировал Билли. — Но мы-то с тобой люди, неужели не дойдём?

— Главное, чтобы опять не похолодало резко… Кстати, я жрать хочу! — спохватился Витька. — тут, я чувствую, не подают, чего можно самим найти?

— Вот и вспомни, чем вас на выживании учили… — Билли хихикнул. — Только погоди, пусть ещё отплывут…

— Гад этот нас бы не хватился по-настоящему, — Витька с трудом подавил дрожь. — Найдёт ведь…

— Не найдёт. Мог бы, но сейчас не найдёт, — в голосе Билли прозвучала странная уверенность. — Ладно, можно вставать, я думаю. И правда искать пожевать чего-нибудь… Нас теперь, как волка у вас в пословице, будут кормить ноги.

— Только вот чем волк может прокормиться на болоте? Не представляю… — Витька тяжело вздохнул и осторожно, медленно сел. Гора водорослей рядом зашевелилась, и над ней возник Билли. Скрестил ноги, морщась, стал разбирать спутанные пряди волос.

— Обрезать бы чем… — бурчал он. — Люблю длинные, но не такие…

— Могу тебе их повыдергать, — любезно предложил Витька. Билли кивнул:

— Охотно. Но оставим это на крайний случай. Пошли… ты налево, я — направо. Разбежались!

— Если найдёшь трусы — тащи сюда, — напутствовал его Витька.

* * *

В ямках на песчаном берегу у самого обреза озера скопившаяся — то ли после дождей, то ли прошла через песок — вода была тёплой. Витька шёл по этим лужам — это было приятней, чем идти по вонючей жиже, начинавшейся за грядой водорослей и топляка. Тем более, что по этой жиже, как видно, они ещё находятся…

Если честно, он не думал о еде, хотя и испытывал жгучий голод — следствие бурной работы мышц и нервов во время бегства. Но, увидев гроздь чёрно-синих, продолговато-миндалевидныз ракушек, юноша остановился и присел.

Пресноводные мидии. Как на картинке.

Он быстро отломил одну из ракушек, повертел в пальцах и. повозившись. Открыл, используя медальон. Открывшаяся жёлто-смолистая масса не вдохновляла и особо аппетитной не выглядела. Витька один раз в жизни ел копчёных мидий — те и выглядели, и пахли гораздо приятней. Однако, выбирать не приходилось. Витька помедил ещё секунду и «выел» мидию из раковины.

Не сказать, чтобы это было вкусно. Но и не особо противно, а сама мидия оказалась какой-то… никакой. Пользуясь тем же медальоном, Витька сколупнул мидий одну за другой, потом очистил и ещё один камень — может быть, имелись вокруг и ещё, но забрать всё это в руки было уже трудновато, и Витька решил не жадничать. Собрал добычу в горсти и поволок обратно по берегу…

…Билли сидел на месте ночлега. Рядом с ним валялся здоровенный рак, внувшавший оторопь размером клешней. Посасывая пальцы на левой руке, Билли с каким-то философским видом обезглавливал острым камнем крупную — с полметра! — форель. Вторая лежала на камне — без головы, выпотрошенная, без головы, кверху распёртым вставленными палочками брюхом.

— Ого, — уважительно сказал Витька. — Что, развести огонь?

— Про огонь… — Билли полюбовался пальцами, на которых виднелись отчётливые синие следы клешни. — Мда… Про огонь забудь. Рака сожрём сырьём. Чревато — паразиты могут попасться. А рыбка пусть повялится чуток, возьмём с собой… Что у тебя?

— Мидии, — Витька вывалил свою добычу. — Похоже, там их полно. Жаль, набрать не во что… — он присел на корточки, высыпал мидии на песок.

— Да их всё равно никуда не унесёшь, — вздохнул Билли, — они портятся без обработки за час. Раки, кстати, тоже… Не ел сырых?

— Не… Думаю, что не очень вкусно. Не как сырое мясо или кабаньи мозги.

— Кабаньи мозги?! — изумился Витька — камень замер в его руке. — Ты их ел, что ли?!

— Сырое мясо ел пару раз… по необходимости… — Билли ловко выхлестнул в одну из луж внутренности и насухо вытер брюхо рыбы пучком водорослей. — У нас тогда со снабжением было плоховато… А кабаньи мозги — на каждой охоте. Знаешь, как вкусно — с солью?

— Нет уж, — Витька принялся выламывать раку клешни.

— Угу, — весело подхватил Билли. — Я сперва тоже морщился… Ну что? Покушаем? Сырых раков и мидий я не ел пока. Будем вместе обретать опыт…

…Рачье мясо оказалось тоже никаким, как и мидии. Билли, жуя, вспомнил:

— Есть специальные приборчики, чтобы раков есть. В ресторанах подают.

— Ты что, часто в ресторанах бывал? — удвился Витька, меряя его взглядом.

— Я их часто в кино видел и читал про них, — засмеялся Билли. — А вообще был один раз… но не в ресторане, а в Виндзорском дворце.

— Врёшь! — Витька даже руки уронил. — И что ты там делал — шлейф за королевой носил?!

Этой ехидной фразой он выразил свою детскую мечту — пронести шлейф за императрицей. Когда в кинотеатре во время сборников перед фильмами показывали парадную хронику из Великого Новгорода, Витька всегда жутко завидовал маленьким пажам, с видом оживших статуй нёсшим за женой Императора длинный шлейф тронной мантии.

Билли пожал плечами, бросил в болото кусок панцыря:

— Да нет, зачем. Отец брал меня с собой два года назад. Когда ему графский титул присвоили.

— Графский?! — Витька снова удивился. Он ни сном, ни духом не догадывался, что партизанский командир, больше похожий на разбойника из самых чёрных времён Безвременья — граф Англо-Саксонской Империи. — Личный, или…

— «Или», — небрежно ответил Билли.

Несколько секунд Витька смотрел на графского сына — сидящего на куче водорослей со скрещёными ногами и лопающего сырого рака. Реакция Витьки выразилась в непочтительном смехе — к которому, впрочем, тут же присоединился и Билли.

7

Горячие болота здешних мест — не жуткий торфяник средней полосы, утонуть в них нельзя… ну, не больше, чем в мелкой речушке. Но отвратительная, почти горячая жижа колахалась на уроне бёдер, а в ней кишела разная мелкая мерзкая живность. Воздух был насыщен тяжело пахнущей тёплой влагой. Корни деревьев выпячивались тут и там над бурой гущей, пронизывали её толщу — человек, идущий по болоту, рисковал сломать ногу. А уж вдоволь нападаться ему предстояло всяко. От вони тяжелела голова. При виде же некоторых обитателей здешних мест можно было просто-напросто сойти с ума.

Беглецов не оставляло гнетущее тяжёлое чувство опасности. Уже после часа передвижения они стали походить на болотных чертей. Это в некоторой степени оберегало т кусачей пакости, но кожа противно зудела. Желаения о чём-то говорить тоже не было. Они двигались примерно со скоростью километра в час, не больше — и к озеру должны были таким темпом выйти завтра вечером, не раньше. А до той поры можно лишь шагать и созерцать спину Билли, который бредёт впереди. Для разнобразия можно считать шаги.

— Послушай, — выдохнул Витька наконец, — где будем прятаться на ночь?

— Решим, — чуть повернулся Билли. — Да и не от кого тут прятаться. Вот за болотом… там — да. Ну, дойдём туда — решим.

— Билли… — Витька ухнул до пояса, шипяще чертыхнулся, выбираясь, под ногами ползло… — Слушай… тьфу, чёрт… тебе музыка какая нравится?

— Баллады и Чайковский, — без удивления ответил Билли, отбрасывая со лба грязные волосы.

— А девчонка ждёт?

— А у меня нету — постоянной…

— Они, наверное, к тебе стадами…

— Не без этого, — с оттенком гордости ответил Билли…

…Брели они себе и брели, иногда начинали переговариваться, потом — снова тащились молча. Пару раз ели на ходу. Болото затягивало, как дурной сон, и проснуться можно было лишь одним способом — выбраться из этой жути.

К вечеру они шли уже на одной воле. На вечном резерве любого северянина. Северянин передвигает ноги на чистой воле иной раз даже уже без сознания…

— Всё. Шабаш, как русские говорят, — Билли вдруг остановился. — Будем ночевать.

— Гхте? — с одышкой спросил Витька. — Бо… лото…

Билли прислонился к искривлённому древесному стволу (с трудом можно было узнать какую-то мутацию… берёзы). С явным усилием вытянул из грязи левую ногу, скривившись, рассмотрел ступню. Не отрываясь от этого занятия, произнёс:

— Как устраивают ночлег на болоте? Зачёт, товарищ штурмовик…

…«Зачётный ночлег» устроили за полчаса. На четыре кола с Y-образными развилками, глубоко вбитые в более-менее твёрдое дно, положили прямоугольником жерди, на них настлали ветки. Получился помост на высоте метра над жижей, больше похожий на пыточное ложе. Но на нём было сухо и почти безопасно.

Сидя на этом «нашесте», они перекусили рыбой, почти её, к сожалению, уничтожив. Молодым организмам требовалась подпитка — за сегодняшний марш и к завтрашнему… Потом завалились на неудобное ложе, перебрасываясь шуточками по поводу звуков на болоте. Повозились немного — и уснули. По крайней мере, Витька был уверен за себя. Потому что, два прекратив двигаться, он словно в колодец ухнул…

…Из этого колодца он карабкался очень долго и очень неохотно. Хотелось спать… но что-то мешало. «Землетрясение,» подумал Витька сонно, потому что настил ходил ходуном. Но именно эта мысль и вытряхнула его из сна, как из тёплого одеяла.

Сперва он совершенно не понял, что к чему. Настил в самом деле трясся, как вибростенд… Витька сел. Широко раскрытыми глазами уставился во тьму. Потом резко обернулся.

Билли трясло. Он скрючился в несколько раз, подтянул колени к подбородку и держался ладонями за ступни. Витька дотронулся удивлённо до плеча Билли — тот был горячий, как автомат после стрельбы, но в то же время со всего тела катился, мешаясь с грязью, липкий пот. Зубы Билли вышибали дробь, глаза были приоткрыты, но закачены — виден только белок.

— Билли! — изумлённо и испуганно выдохнул Витька, тряся спутника за плечи. — Билли, ты что?!

* * *

Приступ лихорадки прошёл у Билли лишь к восьми утра. Всю ночь его колотило и корёжило. Помочь ему Витька ничем не мог — только сидел рядом, держа его руку в своей и чуть не плакал от жалости при виде полной беспомощности англичанина.

Около восьми Билли распрямился, легче задышал и вспотел ещё сильней. Под глазами резко обозначились чёрные круги, но эти самые глаза он хотя бы открыл — и глаза были нормальные.

— Так и знал… — он нашёл в себе силы улыбнуться, раздвинув сухие, в белой корке, губы. — Вик… я думал, не догонит…

— У тебя что — малярия?! — до Витьки только сейчас это дошло. И стал доходить весь ужас их положения.

— Я от неё в своё время чуть не умер, — Билли на миг прикрыл глаза, потом открыл снова, глянул прямо и жёстко. — Поэтому я хоть и сын наследного графа… но сам — не граф. И не буду. Изъян…

— Да к чёрту твои… — Витька потёр лоб. — Скорей уходить отсюда надо! Ты же тут загнёшься!

Он соскочил в грязь. Сперва ему показалось, что у друга… да, у друга, у кого же ещё?!. Снова начинается приступ, но потом он понял, что Билли просто смеётся:

— Я часа три… буду лежать… пластом. И до вечера — как… пьяный. Ты… вот что… — он отвернулся. На шее набухла артерия. — Иди-ка. На восток. Просто… держи направление и иди. Выберешься, ты же не слепой и не дурак… А я отлежусь, — он явно убеждал сам себя. — Я отлежусь и как-нибудь… тоже… и вот что, — он повернулся, даже привстал. Помолчал, изучая Витьку пристальным холодным взглядом, что-то оценивая и просчитывая. — Когда выйдешь — отправляйся на Старую Родину. Добейся встречи с Третьим Лордом Адмиралтейства…^[446] Скажи ему: «И-Би для Его Величества. В Йотунхейме плюс.» Запомни, сделай это — ради нашего общего дела… поверь… это — крайне важно… важней всей этой здешней войны… — голос Билли стал вновь горячечным, как бред умирающего, словно у него опять начался приступ… но — полным страшной силы убеждённости.

— Ты… — Витька нахмурился — Ты что… ты?!.

Билли сделал резкий жест. Улёгся снова и коротко сказал:

— Просто сделай, что я прошу. Запомни и сделай.

— Иди к чёрту, — проникновенно ответил Витька. Билли молчал — он уснул, уснул за какую-то секунду, замученый ночный приступом.

Витька несколько минут стоял, опираясь руками о настил. Потом выругался так, что возмущённо заорали лягушки в окружности полукилометра.

— Так, — сказал он хрипло и решительно. — Ну тогда я тебя понесу.

* * *

На втором километре он упал первый раз. Не потому, что споткнулся — а от усталости. И это было самое страшное.

На пятом он падал через каждые сто метров и всхлипывал от злости. Но волок Билли, который даже при падениях не приходил в себя и только тяжело дышал, мотаясь за спиной русского. И норовя соскользнуть…

Болото кишело равнодушной жизнью. Эта жизнь ждала одного — когда двое упрямых людей свалятся совсем и можно будет ими заняться как следует…

Билли очнулся и пошёл сам. Точней — потащился, наваливаясь на каждом шаге на плечо. И всё-таки идти сделалось легче. Но уже под вечер начался второй приступ, и Витька в одиночку мастерил настил, кое-как устроив Билли на толстом корне одного из деревьев и то и дело поворачиваясь проверить — не упал ли тот в грязь? Когда они улеглись, Витька сам был похож на малярийного — потный, руки трясутся, в голове стоял гул.

— Завтра я тебя вытащу, — побещал он Билли. — Завтра дойдём до озера. Дойдём…

…Поспать не удалось. Среди ночи Билли понёс несусветную чушь, разбудил Витьку и бредил практически до утра — звал отца и мать, разговаривал с погибшими товарищами, постоянно пытался начать какой-то доклад и сам себя обрывал… С рассветом Витька поволок его дальше. Хотелось спать. Хотелось жрать. Хотелось бросить Билли и ещё утопить его поглубже, потому что без него идти будет — просто роскошно-легко! Тот, придя в себя, сколько-то шёл сам, потом свалился. Витька его поволок, Билли начал монотонно просить Витьку его оставить. Витька вслух снова и снова обещал ему как раз это самое — и волок. Волок. Волок…

До вечера край болота так и не появился. У англичанина снова начался приступ, и снова пришлось остановиться. Витька боялся, что у того не выдержит сердце. Это было бы обидней всего. Ещё пугала мысль, что без Билли он спутал дорогу и идёт сейчас не к озеру, а вглубь болот. Нет, слишком страшно…

… - Сегодня выйдем, — побещал он утром, взваливая Билли на плечи. — Есть хочешь?

— Пить… — еле слышно сказал Билли. Он больше не просил его бросить — просто висел за спиной и иногда стонал. — Воды… чистой… пожалуйста-а-а…

…И снова — шаг, шаг, шаг. По колено в грязи. По пояс в грязи. По скользким корням. Собственное дыхание хрипело где-то в груди, как в пустой, гулкой трубе, то и дело носом начинала идти кровь.

Витька продолжал тащиться ещё метров двести уже после того, как вышел из болота. Только когда озёрная вода коснулась ног — он остановился, покачиваясь, недоумённо посмотрел вперёд на зеленоватые мелкие волны — и сел на песчаный берег, выдохнув:

— Пришли.

8

Малярия — странная болезнь. Она запросто может за три дня укокошить крепкого человека. И в то же время — сразу отпускает, стоит только выбраться из заражённого района. Пока Витька шастал вдоль берега (не очень даже далеко), Билли пришёл в себя почти совершено и сидел на песке, когда русский вернулся. Выглядел он страшненько, что и говорить, но бледно улыбнулся, подняв голову:

— Видишь — живой…

— Ну и отлично, — весело сказал Витька, бросая на песок охапку хвороста и связку… мышей. Правда — крупных, с котёнка… — А я тут похотился… — пояснил он, снимая с шеи медальон. — Там нор — до чёртовой матери… я и надёргал. И ещёловушку там поставил на тропинке… кто-нибудь попадётся. Утром проверим, перед уходом…

— Вик, — перебил его Билли и протянул руку. — Виктор…

— Ой, вот только про это не надо! — Витька сморщился, продёргивая струну по деревяшке. — Я же без тебя тут заблужусь… вот и не бросил…

Билли тихо засмеялся и кивнул:

— Ладно, пусть так.

* * *

К вечеру Билли оправился совсем и принял участие в соружении убежища на ночь — на поваленный ствол дерева они положили густо сухие палки, а их засыпали травой и листьями. Получился длинный узкий шалаш, в который они и заползли с разных концов, голова в голове.

— Веришь, нет, — прошептал Витька, — был момент, когда я думал — ты умер.

— Я тоже, — серьёзно согласился Билли. — Да я бы и правда сдох, если бы не ты. И уже давно.

— Завтра пойдём дальше?

— Да, вдоль берега и очень осторожно… Вик, нам очень надо дойти. Нам просто необходимо дойти, — в его голосе была сейчас злость, резкая и острая, как клинок. — Я не могу умереть сейчас.

— Из-за того, что ты мне сказал? — Витька чуть пошевелился, устраиваясь удобней.

— Да. Из-за этого, — ответил Билли. — Это очень важно. Я не могу тебе ничего рассказать, я и так рассказал лишнее… потому что думал, что умру.

— Я и не прошу мне ничего рассказывать, — Витька не был обижен. Он скорей завидовал Билли: получается, что он правда работает на спецслужбу! Интересно, его отец-то об этом знает? — И мы дойдём. Я точно тебе говорю. А теперь давай спать.

— Спокойной ночи.

— Что?… А. Спокойной ночи.

* * *

Двое суток они шли по берегу озера. К счастью, оба неплохо умели охотиться без оружия… Вечером первого дня Билли едва не задушила большая серая змея, прятавшаяся на древесных ветвях. Утром следующего дня Витька чуть не утонул в зыбучем песке. В общем, идти было нескучно — хорошо ещё, что лето полностью вступило в свои права и было тепло, даже жарко-душновато.

К полудню третьего дня они выбрались к оконечности озера.

— Всё, — Билли присел на корягу, поерошил волосы. — Дальше места открытые. Миль двадцать. Проскочим за темноту?

— Конечно, — уверенно ответил Витька. — Столько прошли, а теперь что — влететь опять?

Билли кивнул. Повёл плечами. Признался:

— Чувствую себя голым.

— А я думал — на тебе парадная форма… — Витька иронично окинул его взглядом.

— Ты не понял. Без оружия… и вообще…

— А раньше-то что?

— Раньше? — Билли сплюнул в воду. — Знаешь, раньше я не верил, что спасёмся, поэтому как-то… вот, плевать было. А теперь…

— Я не об оружии думаю, а как раз о барахле, — вздохнул Витька. — Пока нам везёт. Но погода ж — такая штука… взбрыкнёт — замёрзнем нахрен.

— Хоть этим голову не забивай, — буркнул Билли. — Давай просто идти. А там посмотрим…

…Откуда взялась дорога — выложенная жёлтым камнем, древняя — вдоль которой они пробирались, Витька и в ум взять не мог. Ведь Йотунхейм поднялся с морского дна, а эти мутанты и дом-то вряд ли способны построить… так неужели дорога была на дне моря?! Загадка… Они шли вдоль этой дороги около часа, пока она не боровалась — словно бы уткнулась в беспорядочную гряду земли и камней, поросшую кустарником. Взобравшись осторожно на эту гряду, друзья увидели перед собой два километра — или около того — покрытой травой равнины. Низко висело полное туч небо, дул ветер. А за равниной…

Там по небу, по брюху туч, шарили ритмично два мощных, плотных столба света. Это были прожектора. Прожектора в лагере Тридцать седьмой группы Дальней Разведки.

Юноши долго смотрели туда — то ли не в силах поверить, что видят то, что видят, то ли собираясь с силами и духом. Наконец Билли громко сглотнул и сказал решительно:

— Побежим.

Витька молча кивнул. Они вскочили — и…

— Стоять! — хлестнул плетью окрик на плохом английском. На замерших парнях скрестились лучи двух мощных электрических фонарей.

9

Небольшой костёр горел очень жарко. Уткнувшись в кружку с чуть ли не кипящим чаем, Витька посматривал по сторонам, левым плечом ощущая плечо Билли, а всем телом — взгляды бандитов.

Сочувственные взгляды.

Их было около тридцати — оборванных, небритых, грязных, в разбитой обуви. Но по сути не банда — а настоящий боевой отряд, оружие в полном порядке, целы старательно подновляемые знаки различия «синих беретов», и дисциплина — на высоте. Командовал молодой лейтенант, слушались его беспрекословно. Среди бандитов Витька заметил нескольких мальчишек. Хорошо знакомых по боям в Диффе.

У захваченных ничего не стали спрашивать — дали им старые куртки и штаны, местные сапоги — старые, но годные. Да и непонятно было, захваченные ли Билли с Витькой. Их накормили — кашей, мяса не предлагали, и хорошо. Это был верный способ пропасть, потому что ни тот ни другой мясо в такой компании есть не стали бы. А теперь поили чаем.

Это было странное ощущение — сидеть среди врагов. Впрочем, после плена у мутантов и их странного и жуткого хозяина даже бандиты-людоеды воспринимались почти как люди. А они воспринимали обоих северян, видимо, как своих, бежавших из плена у тех же мутантов или «чёрных повязок», временами крепок враждовавших с «синими беретами».

— А всё-таки — откуда вы точно? — спросил лейтенант в тот самый момент, когда Витька допил чай.

«Приехали,» — подумал Витька. Он совершенно не знал, что и как врать, чтобы было хотя бы отдалённо похоже на правду. Но… судя по всему, Билли к счастью не задавался такими вопросами. Он неспешно допил свой чай, выплеснул остаток в огонь и пояснил:

— Мы из отряда капитана Арнольди. Отбились от своих и попали в лапы к этим… жабам-переросткам, — вполне искрений жест досады был совершенно естественным. — Я — Билли Рэйн, а его зовут Вик… Витька, а фамилию я не знаю.

— Русский? — спросил кто-то.

— Русский, — буркнул Витька. — Наверное. Я не помню. За чай спасибо.

— Да пожалуйста, — лейтенант покривился. — Только не очень-то вам с нами повезло.

— Почему? — удивился Билли.

— Да потому… Мы по лесам уже третий месяц бродим. Прорвались из Диффы, а что дальше делать — не знаем. Мест не знаем, куда ни ткнёмся — или пустые деревни, или северяне, или «чёрные повязки». А тут эти твари бродят, тоже не сахар… Хорошо ещё, с едой нет проблем.

— Можем вас вывести на юг, — предложил Билли. — Там, говорят, ещё наши держатся, Арнольди хотел туда идти… Мы эти места хорошо знаем. Вас сколько?

— Двадцать три ствола… серьёзно раненых нет… Правда можете?

— Так мы в этих местах больше года воюем, — пояснил Билли.

Витька между тем отставил кружку. Нагнулся, куртка на его груди распахнулась, и… один из мальчишек, лежавший около костра в обнимку со снайперской винтовкой, вскочил:

— Что это у тебя?!

По какому-то наитию Витька не ответил — молча показал медальон. Вокруг сразу зашумели, мальчишки повскакали все, а лейтенант напротив — как-то… непонятно как-то посмотрел на Витьку. Крепкий, атлетически сложеный черноволосый парень быстро спросил:

— Так ты наш?! А кто?! Какое подразделение?!

Вихрь мыслей закрутился в голове Витьки. Под ногами разверзалась пропасть. В каменой пирамиде медальон его спас… да он их с Билли обоих спас, если честно… а сейчас — похоже, губит. В отчаяньи Витька скривился, помотал головой:

— Не помню, — сказал он досадливо. — Я же сказал…

— Я думал, ты про другое… — черноволосый нахмурился. — Контузило, что ли?

— Ну да…

— Наверное, он из группы Мет, — подал голос беловолосый остроскулый парнишка, сочувственно глядя на Витьку.

Приклад его винтовки украшали отчётливо прорисованные одиннадцать штрихов.

* * *

Надо сказать, Витька себя чувствовал не очень хорошо. Он находился в постоянном напряжении, хотя окружавшие его враги считали — и вполне искренне! — их с Билли своими. Причём он, Витька, по их мнению и вовсе принадлежал к каким-то «избранным своим». И то, что — к каким именно было неизвестно — тоже пугало и нервировало. Трудно играть чужую роль. А если ты ещё и слов не знаешь?!

Впрочем, кажется, лейтенант Сазонов — он тоже оказался русским, в «синих беретах» это было редкостью, большинство тут составляли потомки бежавших с севера германцев или латинян — ничего не подозревал. Да и трудно было заподозрить, что двое пленых северян появятся из глубины Йотунхейма, да ещё и с медальоном… Парни чаще всего шли впенреди, а с ними двигались двое мальчишек — черноволосый Ромм и скуластый Ведди. Не от недоверия — для Билли и Витьки не нашлось оружия, и их просто-напросто охраняли. Билли со спутниками охотно разговаривал, Витька — отмалчивался.

Конечно, о прямом пути к лагерю 37-й пришлось забыть. Трёхсуточное «колесо» на самом деле вывело отряд в тылы северянам. Но уже в полдень четвёртого дня Витька убедился, что Билли и правда знает дорогу — и знает, что делает. Они прошли мимо дозора, лежавшего в кустах. Витька даже узнал двоих парней из 1-го взвода и, поотстав, поднёс к губам палец, а потом — быстро указал за спину. Изумление на лицах ребят сменилось готовностью и собранностью. Один кивнул, второй быстро успокаивающе махнул рукой — и они опят ьслились с кустами…

…Они успели пройти ещё метров сто — позади вдруг зачастили густо и быстро не меньше полусотни стволов. Все четверо бросили наземь.

— Я с ума сойду! — выкрикнул Ведди, поворачиваясь к Билли. — Они что, стреляют друг в друга?!

— Нет, — буркнул Билли, наваливаясь на него. Они покатились по траве. Витька, не раздумывая, размашисто ударил Рёма ногой под челюсть.

Тот молча повалился наземь.

* * *

Лейтенант Сазонов был ранен тесаком в левое бедро и штыками — в грудь и живот. Половина его отряда попада в плен — штурмовики навалились неожиданно и профессионально. Сейчас пленные сидели связанные около груды оружия. На Витьку и Билли никто не глядел — из пленных, в смысле, ребята из 1-го взвода тормошили их (особенно Витьку) и радостно вопили. Оказалось, что и в пятый взвод и Арвиду Крэйну успели сообщить.

Витьку уже не держали ноги. Он ощущал себя так, словно кругом — сон, сплошной и никак не кончающийся сон. Вроде бы и хороший, но какой-то совершенно нереальный. Постоянно мельтешили вокруг какие-то люди. Потом вроде бы приземлился вертолёт, и мимо Витьки к Билли, который разговаривал со своим отцом — Арвид возник непонятно откуда и сейчас просто обнимал сына, а тот что-то говорил, поднимая время от времени головы от отцовского плеча — прошла група имперских англосаксонских солдат в полном тяжёлом снаряжении. Не совсем обычных солдат. Витька узнал их — узнал машинально. Это были бифиторы. Точнее, пятеро бифиторов и четверо бойцов SAS.^[447] Спецназовцы отличались от бифиторов вполне средним ростом, но двухметровые гиганты двигались быстро, собранно и целеустремлённо, ничуть не уступая своим более мелким соратникам. Они обступили отца и сына — и Витька увидел, что Билли быстро и как-то… властно как-то что-то объясняет им.

И всё-таки, в какой же истории я участвовал, подумал Витька. А потом перестал об этом думать. Потому что увидел, что к нему по тропе бегут ребята из отделения.

И, увидев это, потерял сознание.

13 ПОЛЕ ЧЕСТИ

Пески окрасились в красный цвет

От крови распавшегося каре.

Заклинило «гатлинг», полковника нет,

И слепнет полк в дыму и жаре.

Далек наш дом, только смерть близка,

Но есть слово «честь», и голос юнца.

Как в школе, летит над рядами полка:

«Играть, играть, играть до конца!»

Генри Ньюболт.

Vitaї lampada

1

Отряд партизан встречал взвод недалеко от лесной дороги — точней, подъехал одновременно со штурмовиками, двигавшимися на «элефанте». Колонна из двух-трёх десятков всадников на галопе выскочила из леса. В её голове над всадниками развевался бело-алый штандарт с вензелем Крэйна —

— Красиво идут, черти, — завистливо буркнул Олег. В самом деле, всадниками можно было залюбоваться: как влитые, они сидели в сёдлах, сросшись со своими рослыми конями, одетый в хорошо пригнанную. Ладную форму, с оружием наготове, весёлые, боевые — как было не позавидовать казачьему мальчишке?

— Эй, — Витька приподнялся и ощутил прилив радости, — это же Билли!

— Кого ещё могли к нам послать-то? — так же весело ответил Джек — обычно флегматичный сержант был оживлён.

Билли Крэйн — командовал отрядом в самом деле он — шпоря коня, подлетел к 017-й «коробочке» и наклонился, вскинув руку к бушхэту, чтобы отрапортовать Скобенюку по всей форме — тот стоял, широко расставив ноги и держась за пушку.

«Наверное, не подъедет, — мысленно вздохнул Витька, и жгучая обида неожиданно захлестнула его. — Конечно… он же сын графа и, можно сказать, офицер, да и ещё…» Но Витька не успел даже разобраться в своих чувствах — чёрный, жутковатый жеребец нёс Билли к 019-й. Молодой Крэйн явно красовался — он сидел, не шелохнувшись, держа поводья в левой, согнутой перед животом, а правую, с тяжёлых хлыстом из серебра, крокодильей кожи и самшита, опустил вдоль бедра. Лицо Билли, тем не менее, не по-англосаксонски буквально сияло искренней радостью встречи. А следом — на корпус сзади, колено в колено — скакали черноволосый и чернобородый усач — он держал штандарт — и мальчишка лет четырнадцати, рыжий, зеленоглазый и бледнокожий. Горнист.

— Э-эй, аой, черепахи панцирные! Привет, Джекки! — Билли ловко пожал протянутую руку сержанта и. низко нагнувшись с седла, обнялся с Витькой, которого это застигло врасплох. — Джентльмены, — он обратился к своим, — вот русский, который выволок меня из болот, когда я подыхал от малярии! — и Витька неудержимо покраснел, когда его оглушило троекратное «гип-ги — ура!» партизан. Буркнул:

— Ну, театр, Билли…

— Это не театр, — на полном серьёзе ответил Билли. Вскинулся: — Так. Мы готовы! Пошли!

— Мазл! — коротко рявкнул Скобенюк.

Билли со знаменосцем и горнистом держался рядом с 019-й, а его люди рассыпались слева и справа на довольно большо расстоянии от колонны — мелькали среди деревьев тут и там… Около десятка держались в голове колонны, и оттуда, перекрывая рёв движков, доносилась весёлая, слегка разухабистая песня…

— Песня кричит, нет песня вопит,

Бой барабанный, топот колонны.

Сердце стучит, да, сердце стучит:

Марш победителей — мощно, бездонно.

В небо костры, да, в небо костры,

На пепелище старого мира.

Все мы чисты сегодня, чисты:

Марш победителей — порвана лира.

Руку вперед, да, руку вперед,

Смерть переход, ну, а жизнь быстротечна.

Сердце поет, нет, сердце орет:

Марш победителей — Солнце навечно!..^[448]

— Хорошо поют, — оседлавший пушку Джек показал «о'кэй!»

— Ещё лучше сражаются, — ответил Билли, чёрный конь которого знай себе вымахивал крупной рысью рядом с БМП, ничуть не опасаясь ревущего бронированного чудища. — Надеюсь, вы в этом убедитесь, — он хлопнул кончиком хлыста по плечу Витьки.

— Я тебе не твой ломовик. — весело огрызнулся юноша. Он бы не почувствовал и болеее сильного удара — наплечник коротко бумкнул под хлыстом. — Подгоняй вон его.

— В бой его, как и нас, не нужно подгонять, — улыбнулся Билли. Витька сделал неприличный жест… и обратил внимание, то рыжий горнист смотрит на него злым, неподвижным взглядом, совершенно неподходящим к его внешности. Этот взгляд был настолько неприятным, что Витька нахмурился и, ловно поднявшись на ноги на броне, негромко — только-только услышать — спросил Билли:

— Какого чёрта твой горнист в меня как будто целится?

— Что? — Билли повернулся в седле, усмехнулся. — А… Да не обращай внимания. Он ревнует просто.

— А? — Витька еле устоял на броне. Билли повторил:

— Ревнует, — и добавил с недосягаемой высоты своих шестнадцати лет: — Щенок, чего ты… Полгода назад я его выволок из-под обломков горящей фермы. С тех пор он не говорит. Должно пройти, но пока не проходит… Зато он отлично горнит и боится только того, что я его прогоню из отряда. А когда я пропал — он как будто с ума сошёл, в любую схватку лез, даже без нужды… В общем, он у меня вроде пажа.

— Средневековье, — ухмыльнулся Витька.

— Средневековье, говоришь? — со странным выражением переспросил Билли, легонько шпоря коня. — Вот погоди, доедем до Вульфа — он покажет тебе, что такое средневековье!

2

Никогда в жизни не суждено было забыть Витьке, что он ощутил, когда впервые увидел Горных Стражей.

Был уже вечер, и молодые горы, не так уж и давно поднявшиеся со дна Атлантики, отбросили длинные багровые тени на узкую долину, словно клинком, отсекавшую от них лес. Высоко-высоко — под самыми облаками! — рубиновым светом горели вершины скал. Оттуда дул холодный ветер. Серая, жухлая, редкая трава раскачивалась над молодой зеленью — и люди — люди со своими БМП, оружием и лошадьми казались маленькими, пугающе маленькими перед этих холодным алым великолепием.

И там, в горах, словно сделав шаг от каменной толщи навстречу любому, кто шёл к горам, высились фигуры двух каменных воинов.

У Витьки перехватило дыхание. Это был не страх — а смешаное со странным онемением восхищение…

— Это Горные Стражи, — послышался тихий голос Билли. Он отпустил поводья, и чёрный конь, опустив голову, стоял неподвижно, сам похожий на статую. И партизаны, и штурмовики не двигались с места. — Каждый раз, когда вижу их… обмираю, что ли?.. Да, наверное, самое точное слово — обмираю. А когда увидел их первый раз — заплакал, правда. Не от страха. Как будто — знаешь? — они мне давно снились, но я забывал сон, силился вспомнить, мучился — и вдруг увидел наяву…

Витька покосился на лицо Билли — строгое, словно отчеканенное из алой меди. Откинув голову, юный Крэйн смотрел на склоны гор… Тогда и Витька посмотрел на Стражей.

Это были гиганты, высеченные из отрогов скалы кто знает в какие времена. Стихии стёрли черты их лиц почти полностью — остались лишь глубокие впадины глаз под чеканными полукружьями надглазников высоких остроконечных шлемов… жёсткая складка губ… широкие наносники… боевые топоры, на которые опирались воины — и протянутые вперёд в одинаковом жесте прямые руки с предостерегающе поднятыми ладонями.

И — отчётливое, неистребимое впечатление суровой, гордой мощи, обращённых к человеку грозных слов…

СТОЙ, ПРИШЕЛЕЦ. ТУТ НАША ЗЕМЛЯ. ДОКАЖИ, ЧТО МОЖЕШЬ ПРОЙТИ.

Каменные — влитые в камень — из камня шагнувшие — вышедшие из веков веков.

Витька думал, что Билли прав. Каменные воины не внушали страха. Лишь странное узнавание и восхищённую робость, словно смотришь в лицо герою… нет… не просто герою — старшему брату, вернувшемуся с тяжёлой войны.

«Что такое?! — удивлённо подумал Витька и мазнул рукавом по щеке. — Плачу?! Ещё не хватало…»

Но, оказывается, никто не смотрел на него. Все в колонне не сводили глаз с Горных Стражей.

Билли первым очнулся от столбняка.

— Надо ехать, — сказал он, тронув коня. — Вон там, между ними — дорога…

Они проехали примерно три четверти пути до гор, когда монотонный, иссушающе-мощный звук прогремел в холодном воздухе — и горы откликнулись дружным хором эха…

— А-ао-о-о… а-ао-о-о… а-ао-о-о…

— Окликают, — Билли махнул рукой, и рыжий мальчишка поднёс к губам прямой небольшой горн. Звонкий короткий сигнал ответил звукам рога — Витька сообразил, что странные звуки производил именно рог.

Горну ответили — теперь уже обычный человеческий голос:

— Ждём, поднимайтесь!..

…Дорога уходила в горы, постоянно поднимаясь. Витька чувствовал, что каждый шаг тут — под прицелом. На голых склонах — ещё, можно сказать, не остывших от вулканических взрывов — тут и там располагались площадки с бойцами. Такими же, как те, кто сейчас сопровождал колонну. Два мотоцикла с колясками, в которых стояли 15-миллиметровые пулемёты, следовали в голове, и на них ехали рослые. Крепкие люди в серо-зелёной мешковатой форме, перетянутой ремнями, тяжёлых сапогах и фуражках с длиными козырьками. Они сильно отличались и от конфедеративных штурмовиков, и от англо-саксонских партизан Крэйна. Это были бойцы переселенческой самообороны, люди десятка национальностей, подданые Англо-Саксонской Империи, начавшие осваивать окрестности Моря Чад, в том числе — и полуостров Йотунхейм. Именно АСИ по договорённости должна была отойти Африка западней 20-го меридиана и южней экватора. И здесь, по всей видимости, зарождался новый народ.

— Как они тут живут? — тихо спросил Роман, озираясь. Как и все русские, в горах он чувствовал себя придавленым всей этой бессмысленной массой камня.

— Во-первых, они почти все из гор, — сказал кто-то из партизан. — А во-вторых, тут и долины есть. Там хлеб должен хорошо расти, виноградники и сады на склонах… Овцы тут хорошо пасутся, опять же, а во многих пещерах вовсю термальные источники работают и ещё лет пятьсот будут работать по прикидкам. Хорошие места, чего… — но задумался и добавил: — И всё-таки наши равнины лучше. Лучшее место в Африке.

— Это ещё как сказать, — послышался голос, и все увидел нагнавшего 019-ю молодого переселенца. — Через пару десятков лет продолжим этот разговор. А мы — во всяком случае, мы нашли, что искали… — он говорил с акцентом, который показался знакомым всем, кто хорошо помнил Иоганна. — Здравствуй брат, — наклонившись с седла, он пожал руку Билли, который тоже свесился в сторону.

— Здравствуй, брат, — ответил он и представил переселенца штурмовикам. — Лейтенант самообороны Осбер Осберзон, офицер полковника Вульфа Каттерика.

— Хэйль, — поднял руку Осберзон. — Мы ждём вас уже с полдня.

— Мы здесь, — кивнул Билли.

* * *

Витька никогда особо не интересовался пещерами. Для него они были чем-то сырым, тёмным и не очень приятным, о чём он знал понаслышке. Поэтому он поразился, увидев Вилдансхейм — как, собственно, поражались и поражаются все.

В годы Безвременья и первых лет Серых Войн проживание в пещерах было насущной необходимостью во многих местах земного шара. Но почти во всех случаях тамошний быт носил на себе отпечаток временности, вынужденности, и люди покидали свои жилища без сожаления сразу, как только это становилось возможным — даже если житьё там успевало стать вполне обустроенным.

Здесь глазам Витьки предстало совершено не то. Большой зал по стенами освещали факелы — десятки настоящих факелов горели в металлических держателях, наполняя воздух сладковатым запахом какого-то фруктового дерева. Длинные столы стояли рядами, вдоль них — накрытые тканью скамьи. На скамьях вперемешку сидели ополченцы, женщины (с оружием) и дети (почти все — тоже с оружием). Дальнюю стену украшала огромная карта Земли и большой флаг — алое полотнище с чёрно-белым кельтским крестом. С десяток молодых девушек разносили самую разную еду, успевая пикироваться на ходу с молодыми ребятами за столами.

Витьку поразила эта смесь казармы, декораций из исторического фильма и военного штаба. Судя по всему, остальные штурмовики испытывали нечто похожее, а оглушительное «хэйль!» из множества глоток заставило вошедших сбиться в кучку, остановившись на пороге.

— Они пришли, — громко сказал лейтенант Осберзон, становясь чуть сбоку — и сейчас Витька различил на его лице следы ожога напалмом — вроде тех, что изуродовали лицо капитана Фишера, командира роты, — встречайте, полковник.

— О… — вырвалось у Джека. По штурмовикам прошло что-то вроде нервного колебания. Витька изумлённо приоткрыл рот — как маленький.

Человек, вставший с дальнего конца центрального стола, был настоящий гигант. Витьке показалось, что в нём футов семь — но это всё-таки была ошибка. В полковнике Вульфе Каттерике, имперском бароне, было шесть футов и пять с половиной дюймов росту^[449] и 130 килограмм веса. В прошлом — командир Шервудских Лесников Его Величества, он год назад, выйдя в отставку с военной службы (на которой находился с тринадцати лет, ещё с первой половины Серых Войн), возглавил переселение нескольких тысяч подданных Англо-Саксонской Империи на запад Африки. Типичный англосаксонский дворянин — голубоглазый, с отпущенными почти до плеч каштановыми с проседью волосами, прямым носом и крупным, решительным подбородком — он обладал таким же типичным для этих людей жестоким и решительным нравом воина-лидера. Император знал, кому поручить возглавить переселенцев, в начале едва не погибших от рук бандитских отрядов…

— Вилдансхейм приветствует гостей, — сказал он, и резкий, жёсткий голос прогремел под сводами пещеры, — тебя, Уильям Крэйн, сын нашего собрата, графа Империи, тебя, лейтенант Скобенюк, ваших людей — и предлагает вам место под крышей, за столом и в боевом строю!

Пока он здоровался за предплечья с Билли и лейтенантом, партизаны и штурмовики стали рассаживаться на щедро освобождаемые им места. У многих партизан среди ополченцев были знакомые, сразу поднялся добавочный весёлый шум.

— Гигант, — восхищённо шепнул Ник Яну, не сводя глаз с Каттерика Фриз молча кивнул — полковник и на него произвёл впечатление.

Слева от Витьки уселся Майкл, справа оказался длинноусый переселенец, тут же ударом длинного ножа отваливший два куска мяса от окорока, нашпигованного чесноком и доверху наполнивший поданные металлические чаши яблочным элем. Плоское блюдо с самыми обычными галетами придвинул сидевший напротив Майкла парень — приблизительно ровесник юношей.

Витька успел проголодаться во время долгого марша и охотно занялся мясом. Он заметил, что на столах вообще довольно много всего — и консервы, и свежее мясо, и овощи, и фрукты (и консервированные, и тоже свежие, видимо, из парников), и рыба, и разные кувшины и фляги… По залу, кстати, шныряли собаки — здоровенные, похожие на волков северные канадские псы. Они как бы довершали картину полуварварства.

Но еда была вкусной, и Витька, утолив первый голод, наконец-то посмотрел в голову стола. Билли и лейтенант Скобенюк сидели там, рядом с полковником и его женой — очень красивой и в то же время решительной до неженственности женщиной. Двое старших сыновей Каттерика, имперские офицеры, погибли на войне в разных концах Земли, а младший — 14-летний строгий мальчик — стоя за спинкой отцовского кресла, подливал ему в кубок. Две дочери, которые были у полковника, видимо, разносили еду среди прочих девушек. Все трое комнадиров разговаривали; очевидно, в разговоре принимала участие и женщина. Но там же сидел ещё один человек, который в разговоре участия не принимал… Витька всмотрелся и понял, что это годи^[450] — асатру. Одетый в полувоенную форму, как и все прочие переселенцы, он выделялся — седые волосы рассыпались по плечам, глаз почти не было видно под нависшими серыми бровями в глубоких тёмных впадинах, но Витька мог поклясться, что седой внимательно рассматривает всех вновь прибывших. Он не ел и лишь изредка подносил к губам чашу, в которой Витька узнал оправленный в серебро человеческий череп. «Жутковатый дедушка, — подумал Майкл, — небось, ещё и Век Безумия застал…»

Потом юноша отвлёкся на какой-то пустячный короткий разговор с Майклом, а когда вновь сел прямо и стал осматриваться — то вздрогнул.

Седой годи стоял возле него, опершись рукой на посох — посох с навершием в виде свастики. Теперь Витька видел его глаза — совсем не старческие, блестящие, серые, беспокойные.

— В Век Безумия был лётчиком в одной большой компании, — сказал старик. Витька изумился:

— Я что, вслух… — и осекся. Потому что даже если бы он кричал вслух, вряд ли можно было бы расслышать что-то на том месте, где сидел годи.

— Нет. и это хорошо, потому что вслух люди часто лгут, сами того не желая. В мыслях лгут гораздо реже. Полезней читать мысли, чем слышать слова, — старик неожиданно усмехнулся — зубы у него были крепкие, белые. — Иногда, правда, поражаешься, какая разница между сказанным и подуманным. При том, что человек вовсе не лжец.

Витька вдруг обратил внимание краем глаза, что Майкл перестал есть и как-то странно смотрит на годи — словно пытается что-то увидеть на пустом месте, зная, что на этом месте что-то должно быть. Но ладонь старика легла поверх наплечника РЖ, и Витька отвлёкся.

— А что у тебя на шее, русский?

— У меня? Медальон… — юноша почему-то очень охотно достал украшение и похвастался: — Он нас с Билли очень выручал, когда мы бежали из плена… ну, не он сам — струна, на которой он висел…

— Хочешь обмен? — годи сделал ловкое движение длинными узловатыми пальцами, и в его руке появился похожий медальон — только вместо перевёрнутой пятиконечной звезды в круге были две руны «сигел». — Молнии Тунора. То, что нужно воину. А этот — отдай мне…

…Убирая под куртку медальон, Витька рассеянно посмотрел на Майкла, который всё ещё оглядывался:

— Ты чего стойку делаешь, как легавая?

— Я? — Майкл ошалело моргнул. — Стой… а кто сюда подходил?

— Ты чего, пива перепил, что ли? — усмехнулся Витька. — Никто… Лучше он то блюдо мне пододвинь…

…В очередной раз наполнив свою чашу, Каттерик провозгласил тост за конфедеративные Роты. Под общий одобрительный шум выпили все. Потом молодой ополченец расчехлил большую лютню — и большой зал примолк, слушая балладу, которая пелась на странной смеси языков с преобладанием английского — но смеси, не вызывавшей неприятия и легко воспринимавшейся…^[451] Чем-то это было похоже на жаргон самих Рот…

— Чашу из лунного серебра

У околицы дева мне подала.

Сказала: «Да будет от бед бронёй

Моя любовь, что вечно с тобой.

Но если в далёкой чужой земле

Мой милый, забудешь ты обо мне,

Вода, что ты пил, что сладка, как мёд,

Пусть станет ядом, тебя убьёт…»

…Шли дни и за днями — другие дни.

Я шёл вместе с ними и понял — брони

Надёжней, чем милой любовь моей

Мне не носить до скончания дней.

Но вот в шумной, жаркой южной стране

Вельможи дочь знатного глянулась мне.

И я, очарован ночью волос,

Меч и отвагу в выкуп принёс.

Из женихов был я лучшим — и вот

Отец свою дочь мне женой отдаёт.

Забыл я дом, чашу из серебра,

И ту, с которой гулял до утра.

Забыл я рассвет над дубовым крыльцом,

Забыл я клятвы и мать с отцом.

И вот на шумном и людном пиру

Из рук черноглазой я чашу беру…

…И ядом мне стала родная вода.

Я чашу с вином не донёс до рта.

И от измены распалась броня —

Любовь русокосой, ждавшей меня…^[452]

… - Хорошо поёт. — сказал Майкл, внимательно слушавший песню. Витька предложил:

— Может, и ты поддержишь? У них наверняка найдётся гитара.

— Да я и на лютне могу… — Майкл подумал пару секунд. Потом — решительно тряхнул головой: — А, спою! — поднявшись, он вскинул руку и повысил голос: — Могу ли я спеть, сэр?

Видно было, как Скобенюк чуть наклонился к полковнику, и тот почти сразу махнул рукой:

— Давай! Наш гость хочет спеть!

— Это будет песня о волках, — громко сказал Майкл, принимая лютню и чуть подстраивая её.

— О наших братьях, — сказал кто-то, и Майкл кивнул без удивления:

— Да, — и поднял лицо от струн. Бледное было оно у Майкла… Он скользнул рукой по струнам, потом заглушил их — и вместе с ними, казалось, и весь остававшийся ещё в зале шум… Послышался тихий и какой-то горький голос юноши:

— Да, стая. Я старик.

Я словно стёртый клык.

Не разорвать мне память вольных снов.

В них пыл давно затих,

И больно бьют под дых

Глаза моих друзей,

Глаза моих друзей…

— Майкл вдруг всем корпусом подался вперёд и вправо, взлетела лютня, рука вскинулась над струнами — и грохнул аккорд:

— …волков!

Луна, луна, луна —

Взрываем воем тишину…

Луна, луна, луна —

Луна и волк в ночном лесу…

Возьми меня к себе, луна…^[453]

…Песня была тоскливой, но зачаровывающей, словно и в самом деле одинец плакал о чём-то в дремучей холодной чаще. Витька смотрел прямо перед собой, вспоминая почему-то Шарло, погибшщего на его глазах с криком: «Анн!», падающего в пролом марня, вражеского снайпера, катящиеся по склонам ямы-тюрьмы трупы… И вдруг собразил, что напротив него, рядом с тем парнем, сидит и смотрит ему прямо в глаза девчонка. Впрочем, смотрела она всё-таки не на Витьку — взгляд был вполне бездумным, она слушала песню. А Витька, сморгнув, всмотрелся внимательней.

Он видел немало красивых девчонок, особенно не обращая на них внимания. И честное слово — эта вовсе не была ослепительной красавицей. Загар — видно, ещё с прошлого года, прочно въевшийся в кожу, густой, не очень обычный в мире, где солнце всё ещё не каждодневный гость. Длинные и очень густые, ухоженные каштановые волосы — тоже не шедевр в общем-то, да и вышитая головная повязка обычное дело. Большие светло-серые глаза в длинных ресницах… но и у самого Витьки ресницы не хуже, а глаз таких вокруг — одиннадцать на дюжину. Очень красивые губы, правда, носик прямой-небольшой — но и опять-таки, полно такого добра… Витька поднял бровь, пытаясь разобраться в своих ощущениях.

— Джек, — негромко окликнул он сержанта, как раз куда-то направившегося из-за стола. Тот сразу свернул, встал сзади, нагнулся:

— Чего?

— Джек, — повторил Витька, — только тихо. Девчонка красивая напротив?

— Ты что, выпил? — удивился сержант.

— Не больше чем ты.

— Я вообще не пью.

— Вот именно. Красивая?

— М-м… неплохая, — сержант встревожился. — Только слушай, Вик… у переселенцев с этим строго, учти. А то обалдеешь. Полезешь, она переломится, конечно — ты парень красивый — и потом четверо парней размерами с Эриха тебе предложат добровольно жениться, или пообещают прицепить тебе на уши твои яички вместо серёг.

— Джек, я серьёзно…

— Ты не знаешь, как я серьёзно! В «Мёртвой Голове» четыре месяца назад одного вот так женили. Хорошо ещё, ему девчонка и правда нравилась.

— Сержант, — неожиданно сказал Витька. — Неужели с тех пор, как погибла твоя девчонка, ты не смог найти себе другую? Или она и правда была самой-самой? Джек?

Сержант ответил не сразу. Он навалился на плечи Витьки так, что тот испугался — что с ним?! но, повернув голову, увидел, что Джек… улыбается.

— Да нет, — с грустной беспечностью сказал он. — Дело не в том, что не смог… и не была, она, наверное, самой красивой… просто она была моей. Понимаешь — моей девушкой, а значит — самой-самой, как ты сказал.

— Как ты с ней познакомился? Нет, можешь и не…

— Они приехали в наш лагерь на праздник. Я увидел её — и влюбился. Безо всяких там нашёптываний на ухо, обнимок в потёмках и осторожных проб… Точно так же, как у нас получилось в первый раз — безо всякого предисловия оказались на траве, ни я не лез к ней, ни она не валяла дурака-ломалась. И погибла она так же просто… — Джек дёрнул лицом, задержал дыхание. — Просто прилетела пуля гада, в которого я однажды побоялся выстрелить.

— Ты — побоялся?! — Витька недоверчиво откинул голову, рассматривая сержанта.

— Да. Я — побоялся. Хотел жить. А вышло — убил её. Видишь ли, жизнь, оказывается, жестоко наказывает трусов. Даже если это трусость секундная… А тебе и правда понравилась эта девчонка? — Витька просто кивнул и снова посмотрел на сидящую напротив — уже не отрываясь. Джек покачал головой. Вот как… Может, хоть этому повезёт… — Тогда познакомься с ней. Познакомься, — и, подтолкнув Витьку между лопаток, шагнул чуть назад с возвращающимся на своё место Майклом.

— Я пою, все слушают, а вы болтаете, — с обидой сказал тот. Кажется, он обиделся на самом деле и хотел углубить конфликт, но Джек поднёс палец к губам и указал на Витьку глазами. Майкл тут же заткнулся и сел на своё место.

— Что тут такое? — шёпотом осведомился он.

— на наших глазах рождается большая любовь, — без тени иронии сказал Джек, наливая себе эля.

— А-а… — протянул Майкл и, пожав плечами, подтащил к себе блюдо с кусками жареного сома. Но, вгрызшись в первый же беловатый в румяной корочке кусок, остановился и почти выплюнул его: — Что?! — спросил он бешеным шёпотом. Но Джек уже удалился куда-то, и Майкл повернулся к Витьке…

…Столы были слишком широкими, чтобы говорить через них тихо, а лезть на стол животом — как-то… Поэтому Витька просто продолжал рассматривать девушку — внимательно. Пристально. Очевидно, подобное рассматриванье тут не считалось чем-то неприличным — сама же девушка особо не обращала на это внимания, и Витька, пользуясь этим, с удовольствием её разглядывал.

Девушка, слушавшая певца, отвела от него наконец глаза и потянулась к кубку — но неожиданно обнаружила наконец, что на неё смотрит сидящий напротив штурмовик, парнишка её лет. Смотрит задумчиво и с интересом — а, встретившись взглядом с глазами девчонки, вдруг вспыхнул и уткнулся носом в свою тарелку. Потом вновь поднял глаза — странные, с искоркой. Девушка разбиралась в знаках различия — ланс-капрал, не рядовой — и знала, что в Ротах звания зазря не раздают. Ей почти хотелось, чтобы парнишка с нею заговорил — и он словно уловил эту мысль…

… - Как тебя зовут? — спросил Витька довольно глупо.

— Брекки, — улыбнулась девушка и, помедлив секунду, спросила: — А ты? То есть, тебя? — она говорила по-английски со скандинавским акцентом.

— Виктор, — юноша чуть наклонил голову. Серые глаза девушки сверкнули:

— Какое грозное имя!

Витька не сообразил, о чём она, пожал плечами.^[454] Брекки уточнила:

— Ты русский?

— Да, — кивнул он.

— А кто у тебя есть семья?

— Отец, мам… мать, старший брат и сестра, — перечислил Витька.

— А жена?

— Нет, — улыбнулся Витька. — У нас в отделении женат только Эрих.

— Эрик?

— Ну да, вон он… Остальные неженатые.

— Гм… Ты первый русский, с кем я говорю…

— Да? — Витька не знал, как реагировать. Он с отчаяньем понял, что не знает, о чём говорить. О книгах, фильмах. Космосе? А что ей интересно из этого, может — ничего? Но Брекки сама пришла на помощь:

— Тебе нравятся звёзды?

— Очень, — искренне ответил Витька.

— И мне… А что ты знаешь про звёзды? Расскажи!

3

— Ты знаешь, как переводится её имя?

Витька вздрогнул. Они с Брекки говорили уже не меньше получаса, и она отлучилась «на маленькую минутку», а он остался сидеть в обалдении от её живого ума и красоты — и теперь не ожидал, что к нему обратится сидящий наискось парень. Он говорил по-английски чисто и смотрел пристально.

— Так знаешь?

— Нет, — осторожно ответил Витька. Он не понимал, чего хочет парень, но тон голоса ему не слишком нравился.

— Круча, — усмехнулся парень. — И тебе придётся постараться, если ты вздумал взобраться на неё.

Прозрачная насмешка была лишена дружелюбия. Витька почувствовал, что вспыхнули щёки, а в ушах зашумело.

— Я гость, — негромко, но весомо сказал он. — Но, по-моему, тебе надо извиниться за свои слова. О девушках так не говорят.

— Ты гость. — подтвердил парень. — И я просто хочу тебе помочь.

«Правда?» Нет. Витьке так не казалось. Уж больно зло сказал парень те — первые — слова.

— Почему ты решил, — спокойно начал юноша, — что я чего-то хочу от Брекки?

— А ты ничего не хочешь?

— Чего бы я ни захотел — это только моё дело, — твёрдо сказал Витька, не спуская взгляда с собеседника. — И я не хочу в первую очередь, чтобы так говорили о девушке, которая мне понравилась.

— Я сказал — что думал, — глаза переселенца сверкнули. — И если уж я захочу — так повторю. Смотри, не сверни шею, свалившись с кручи!

В бою Витька привык действовать молниеносно. Но он был не в бою, а в гостях. И ему с детства внушали, что в гостях надо быть вежливым.

До определённого момента.

— По-моему, ты нарываешься, — сказал он спокойно и негромко.

Неизвестно, понял ли переселенец — скорей всего, судя по некоторым признакам, фламандец — слово «нарываешься», сказанное по-русски. Но для него, видимо, требовался лишь повод.

— Ты, я вижу, предпочитаешь болтать, а не действовать, — усмехнулся он. Между тем, соседи по столу начали обращать внимание на заваривавшуюся ссору.

— Вик, хватит, — Майкл положил ладонь на стол рядом с кулаком Витьки. Переселенцу тоже что-то сказали, он огрызнулся… а Витька понял вдруг, что очень зол. И плевать, если даже он перебежал этому парню дорогу.

Подошла сама Брекки, что-то резко крикнула. Парень ей ответил — Витька не совсем понял, что, но девушка побледнела и шумно выдохнула, из-за стола неподалёку вскочили двое очень похожих на неё парней, а все вокруг зашумели уже откровенно-неодобрительно.

Витька тоже вскочил. Он видел бледное лицо Брекки, её пристальный взгляд — она смотрела на явно оскорбившего её парня. И рявкнул по-русски:

— А ну, сучонок, извинись перед ней, живо!

— Сядь! — жёстко скомандовал Джек. — Не хватало ещё — в гостях…

Вскочившего на ноги парня тоже усаживали. Усадили с трудом, но он произнёс очень спокойно, глядя прямо в глаза Витьке:

— Я прошу у тебя прощенья… гость.

Нюанс, надо думать, оценили все. Брекки за стол не вернулась…

…Витька, кажется, ещё что-то ел и пил, но слабо помнил — что. Он был собран и холоден — поэтому не вскочил, когда парень зачем-то встал и вышел. Нет. Подождал и неспешно выбрался из-за стола, сделав озабоченный вид в ответ на взгляд Майкла — тот понимающе засмеялся. Расслабленно дойдя до выхода, сразу за ним Витька почти побежал — и догнал парня около горной тропы, начавшейся сразу за пещерой. Окликнул его:

— Погоди.

Юноша остановился и повернулся. Витька тоже остановился почти рядом с ним, опершись на стену локтем.

— Мыне договорили.

— Я извинился, — он пожал плечами. Но глаза нехорошо сузились.

— Подотрись своим извинением, мне оно не нужно, — Витька обнаружил, что внутри у него всё снова закипает… и даже удивился себе — с чего это он всё-таки?! — Ты не извинился перед Брекки.

— Чего ты хочешь?

— Чтобы ты сейчас пошёл со мной и извинился перед ней.

— Ну что ж — заставь меня это сделать. Ну? — ладонь парня легла на рукоять ножа.

— У нас тех, кто срываются на девчонок, самих называют — бабы, — с наслаждением припечатал Витька. — Ты баба и есть.

Ополченец хмыкнул. Покачал головой — и в руке у него оказался кинжал — неширокий, длинный. Держа его остриём в землю, он сам посмотрел туда же — а когда поднял лицо — Витька немного испугался. Он уже долго воевал, видел всякое — но такого не видел ещё ни разу.

— Ну держиссссь, — почти по-змеиному прошипел его противник, бесчувственно улыбаясь. И добавил по складам: — Же-ниш-ш-шок.

И взял кинжал шведским хватом. Витька оттолкнулся от каменной стены и выхватил свой нож — слегка пригнувшись и держа оружие по-испански.

Он умел драться ножом. Учился понемногу с детства, тренировался в учебном лагере и уже тут… Но парень неожиданно рубанул ножом, как мечом. на уровне шеи — без разговоров и без замаха. Чтобы сразу убить, первым ударом. Витька еле успел увернуться из-под повеявшего холодком смерти удара, а переселенец явно изумился.

А дальше — дальше думать стало некогда. Клинки столкнулись — раз, другой, третий — высекая удивительно яркие в ночи искры. Страная упорная злость охватила Витьку, он смотрел на этого парня, как на врага, не задумываясь, что же он, собственно, ему сделал-то? Он посмеялся над Брекки, он обругал её и оскорбил — этого вполне хватало для драки насмерть. Судя по всему, его противник думал примерно так же. И, попытайся их кто-нибудь разнять — противники бросились бы на миротворца вместе.

В контратаке Витька распорол противнику левую ладонь — наискось от указательного к запястью, тот закрылся этой рукой. Ответный удар совершенно неожиданно разрубил Витьке правое плечо над ключицей, мякоть — но Витька наполовину потерял способность действовать правой. Отскочив, Витька мгновенно перебросил нож в левую. Кровь стекала на гружь и в рукав, скапливалась в брассарде. Но карман куртки ополченца, куда он сунул пораненую руку, тоже набух тёмным и влажно блестел…

Второй удар Витька пропустил по внешней стороне бедра — с размаху, он еле-еле успел отдёрнуть ногу и уберечь артерию, иначе тут бы ему и конец. Однако — тут же удалось и отплатить. Отскочить противник не успел — и Витька всадил нож ему в бок. Лишь в последний миг словно вспышка мелькнуло в мозгу — «свой!» — и Витька, не повернув клинок, выдернул оружие обратно.

Странно — противник не упал. И не выронил оружия, лишь прижал к ране окровавленную ладонь. Лицо тут же обрисовалось в полутьме белым овалом. Витька, тяжело дыша, стоял напротив и чувствовал, как горит плечо и немеет нога.

— Так, — вытолкнул, покачиваясь, переселенец. — Хорошо. Брекки — твоя. Geluk… voor u,^[455] — в последних полупонятных словах прозвучала горечь, от которой у Витьки вдруг перехватило дыхание. Он подался навстречу — помочь — но парень повернулся и пошёл куда-то в сторону, при каждом шаге кренясь вбок.

Витька машинально вытер нож о куртку. Ему было плохо, и не только физически. Кажется, парень был в Бркки влюблён… Кровь течёт, надо к людям ближе, потому что сейчас, кажется, я свалюсь… Убирая на ходу нож, он тяжело пошёл обратно в пещеру, морщась на каждом шагу и размышляя, коо бы отозвать потихоньку в сторону, чтобы помог и не наболтал…

— Оз?

Голос Брекки. Её фигура чёрным обрисовалась на тёмно-алом фоне входа, и Витька остановился.

— Оз? — повторила она напряжённо.

— Это я, — ответил Витька, чувствуя себя всё хуже и хуже. «Милые бранятся — только тешатся… неужели я ранил её жениха?!»

— Вик?! — выдохнула Брекки, подавшись навстречу. — Вы дрались?!

— Дрались, — юноша прислонился к стене. — Ты прости, я его ранил… и, похоже, тяжело…

— А он… он тебя?! — быстро и взволнованно спросила Брекки. Витька удивился — что ей до этого? Хочет порадоваться?

— В плечо и бедро, — негромко сказал он, не желая отклеиваться от неожиданно ставшей мягкой стены.

Самым же удивительным было то, что его кто-то подхватил.

4

— Значит, он на самом деле твой жених.

Витька сидел на табурете в одних трусах и старался не смотреть, как Брекки, ловко действуя хирургической иглой, зашивает ему рану на плече. Крепкая бодрая бабулька, сидевшая у переносной печки, что-то вязала, не обращая внимания на парня, которого привела внучка.

— Он был моим женихом, — ответила Брекки, закрепляя шов скобкой из медицинского степлера — Витька дёрнулся. — Я ему отказала. И ещё двоим отказала. Мне не нужна жалость.

— Какая жалость? — не понял Витька. — За что тебя жалеть-то?

Брекки сверкнула глазами.

— Наш отец — мой, Ульфрида и Унферта — был одним из последних вольных ярлов. Он отказался следовать за Турре Греттирсоном и был схвачен во время набега на берега Пиренейского полуострова хускерлами «Фирда». Его расстреляли. А наши жизни — мы были тогда ещё малышами совсем — он обменял на то, что мы будем служить Империи, — она встала на колено и примерилась к ране в бедре. — Ну? Тебе тоже меня жаль? Или ты меня уже просто ненавидишь?

Витька, если честно, не знал, как сформулировать своё отоношение. Он просто удивлённо смотрел на Брекки. То, о чём она рассказывала, было не таким уж далёким по времени — но невероятно далёким «по жизни». И что тут сказать — он не знал. Пытался найти слова — и не находил никак. Её братья сражались за Империю, искупая вину отца. А она…

— Я зашью тебе рану — и уходи, — тихо сказала Брекки. — Ты — такой же, как и все. А я в жалости не нуждаюсь — и презрения не заслужила.

Она сердито воткнула иглу, и Витька зашипел:

— Ты шшшшшшшшшшшшшшшто, боль-ноооо! Да какое мне дело до твоего отца, если он не то что мне не знаком, но даже на наши земли не ходил! А ты мне понравилась, дура!

Иголка вновь рванула тело, и Витька снова рявкнул от боли, а вяжущая бабуля (это что же — она тоже ходила с викингами?! Ведь точно ходила…) рассмеялась. Молодо так, звонко…

— Послушай, — сказал Витька, ладонь стирая кровь с бедра, — я эти дырки получил из-за тебя и ты мне правда нравишься. Но ты не могла бы — я очень тебя прошу — если не трудно — не могла бы ты меня не дырявить ещё?!

Брекки подняла на него глаза.

В глазах были внимание и надежда.

* * *

При входе в зал Витька остановился передохнуть. Он мысленно костерил себя на все корки и прикидывал, как половчей откинуться на спину — и… Может, за ночь подживёт немного, а завтра — оставалось надеяться, что не придётся никуда долго топать… Иначе всё всплывёт — и объяснение станет очень и очень неприятным. Самым же интересным было то, что Оз… сидел на месте. И шутил, даже не поворачиваясь в сторону Брекки, со своим соседом-ровесником. «Железный парень!» — с невольным уважением подумал Витька.

Веселье в пещере, как это обычно и бывает, благополучно распалось на отдельные очаги. Неизвестно, сколько простоял бы Витька на месте (если честно, при каждом шаге в бедро забивали раскалённый гвоздь), н омимо проскочил Иосип. Проскочил, круто развернулся — и подошёл к Витьке.

— Куда ты пропал-то? наши тебя ищут. Джек думал, что ты пошёл драться с тем козлом, но он потом пришёл, а тебя нет… — серб осекся, всмотрелся и тревожно спросил: — А чего это ты какой-то… зелёный?

— Переел, наверное, — спокойно ответил Витька. — Я потом и выходил — проветриться, тошнило меня… постоял на холодке.

— Полегчало? — поинтересовался серб.

— Угу.

Плечо и бедро горели. Хотелось поскорей добраться до лавки. Но Иосип, кажется, витькиных страданий не замечал. Сербский мальчишка был весел, глаза блестели, от него слегка попахивало вином.

— Здесь очень красивые девчонки, — понизив голос, признался он. — Почти такие же, как наши.

— У тебя дома осталась? — спросил Витька, следя за Брекки — она беспокойно оглядывалась по сторонам.

— Не, — беспечно ответил серб. — Я двух или трёх поменял за последние полгода.

Витька склонен был поверить — такие мальчишки, как Иосип, у женского пола всегда пользуются успехом. Кивнув, русский спросил — неожиданно для самого себя:

— А отец твой… где?

Серб резко помрачнел, от его весёлости мгновенно не осталось и следа.

— В Месопотамии лежит.

Витька наклонил голову. А Иосип, передёрнув плечами, опять взбодрился.

— Смотри, как танцуют!

Посмотреть в самом деле было на что. Три пары юношей танцевали с двумя ножами каждый — клинки сталкивались в воздухе с ритмичным лязгом, мелькали, подброшеные и перебрасываемые из рук в руки, над головами танцоров, которые крутились, подпрыгивали, сходились и расходились… За ними внимательно следили из-за столов, в такт стуча кулаками по столешницам. Кончилось тем, что из-за стола вскочил Толька Бронников, кубанец из 3-го ударного и, дико, режуще свистнув, прыгнул через стол, расставив в прыжке руки, как крылья — и пошёл по кругу возле танцующих вприсядку, быстро ударяя себя ладонями — по груди-по бёдрам-по подошвам сапог и выкрикивая:

— Эхххх, ходи-братва-разговаривай-Россия — и-и-и-и-и-иххххххаааа!!! — раскинув руки снова, он, как подброшенный пружиной, взметнулся в воздух, в прыжке сев на шпагат. И ещё, ещё, ещё — раз за разом, не сбивая дыхания.

— Й-арррр! — в полном восторге ревел зал. То, как пляшет русский, большинство тут видели, наверное, впервые. Толька же неожиданно выхватил из ножен на поясе у одного из танцевавших парней длинный тесак… и вокруг него вспыхнуло ало-серебряное в свете факелов сияние, рассыпавшее быстрые блики. Подкинув тесак к потолку, Толька вновь подпрыгнул, перехватил оружие за рукоятку и приземлился на колено, выкрикнув:

— Ха!

«Дум-бам-дум-бам-дум-бам-дум!» — удары кубков по столу слилось в ритмичный грохом — и резко оборвалось. Тольку тут же потащили в компанию молодых ребят, которую возглавляли те танцоры. Причём каждый стремился ему налить побольше и обнять покрепче.

— Толь, пей поменьше! — предупреждающе крикнул сержант Левинский. — Проспаться не успеешь!

— Я не пью, товарищ сержант, ты ж знаешь! — весело откликнулся кубанский казачонок, всё-таки вежливо поднимая кубок.

Решившись наконец оттолкнуться от стены, Витька на едином рывке добрался до лавки и сел на неё. Украдкой перенёс правую ногу на место, придерживая руками, как чужую вещь.

— Ты чего?! — изумился Майкл.

— Отсидел, — сквозь зубы сказал Витька. И поймал взгляд Оза — совершенно больной, как у побитого пса.

— А… — откликнулся Майкл, всё ещё искоса удивлённо косясь на друга. — Куда бегал-то?

— Тошнило, — Витька протянул руку за хлебом и столкнулся с ладонью Брекки. На миг задержал на ней пальцы — девушка подняла глаза, тихо прикрыла их ресницами…

…Ромка неожиданно поддал. Сидевший рядом Олег шипел ему, чтобы он перестал, но Ромка, кажется, что-то вспомнил — упулился в стол, весь побагровел и что-то угрюмо цедил о могиле, о каких-то четырёх камнях и старой липе, а потом запел, перевирая мотив и ожесточённо:

— Мальчик-горнист, дан приказ тебе снова трубить в атаку!

Мальчик-горнист, я седой — не значит, что я не умею плакать!

Снова трубишь, снова вперёд, снова знамя над головой…

Мальчик-горнист, я верю: ты будешь сегодня живой…^[456]

— Напился, — Джек встал. — Эрих, помоги вывести, а то сейчас драться начнёт…

— Погодите, погодите, лучше я, — Олег поднялся и начал в свою очередь поднимать Ромку. Тот не сопротивлялся, и они вдвоём двинулись к выходу, а Скобенюк аккуратно показал кулак Джеку, который чертыхнулся.

— А ну-ка, парни! — Билли поднялся. — Споём и мы, давайте-ка!

Призыва, наверное, ждали давно. Звонкий, весёлый голос взвился над столами:

— Пускай ни сна и ни покоя,

Пускай за боем снова бой —

Не вздумай, старая с клюкою,

Что мы склонились пред тобой!

— и его подхватили голоса других партизан — почти всех в зале:

— Пускай пожары и разруха,

Пускай сжигают нас дотла —

Не вздумай, чертова старуха,

Что будто бы твоя взяла!

Пусть воет ветер снегопада

Суровой ядерной зимы —

Запомни, бестия из ада:

Мы — не рабы. Рабы — не мы!^[457]

5

Штурмовикам вообще-то было надо ночевать в БМП, но их бронекоробки так выстудило ветром, что даже Скобенюк не воспротивился, когда Каттерик отвёл взводу большущий зал, где в настоящем очаге горел (с не очень приятным запахом) большими кусками нарубленный уголь. Рядом лежали вороха армейских одеял.

— Всем спать, — распорядился Скобенюк. — Для водил — подъём на час раньше.

Эрих — он сидел, разуваясь — буркнул какое-то немецкое ругательство. Джек толкнул его:

— Не скрипи. За ночь совсем выстудится, без разогрева не поедем.

— Могу одолжить зажигалку, — серьёзно предложил Ник. Эрих замахнулся сапогом:

— Канадка недорезанная! Поползай под ней сам!

— Это твой крест, — серьёзно сказал Ник, скатывая в рулон под голову второе одеяло. — Ух! А ничего, мягко!

— Ты куртку где так распорол? — вдруг спросил Джек, берясь за плечо Витьки. Тот застыл, похолодев — сейчас, в близком свете, все увидели не только порезы на куртке и штанах, но и пятна вокруг них. Лицо сержанта холодно изменилось, а пальцы на плече стали жёсткими. Он сдёрнул куртку вниз и коснулся пластыря:

— Что это?

— Порезался… — неохотно ответил Витька, пытаясь натянуть куртку, но Джек неожиданно стиснул плечо так, что заныла ключица:

— Дрался? — тихо спросил он.

— Дрался, — тут же ответил Витька.

— …товарищ сержант.

— Так точно, дрался, товарищ сержант.

— В бедро — тоже?

— Так точно, товарищ сержант.

— А ты его?

— В бок, товарищ сержант.

— В бок?! — глаза Джека расширились, губы дрогнули, и Витька заспешил:

— Он жив, жив, я только ранил…

— Только… ранил… — видно было, что Джек с трудом сдерживается, чтобы не рвануть Витьку на себя и не начать трясти его за плечи, как отец — нашкодившего дурака-мальчишку. — Ты с ума сошёл! Ты…

— Товарищ сержант Джек, — вдруг подал голос Эрих, уже улёгшися к тому времени. Он лежал, закинув руки под голову, и лицо его имело крайне задумчивое выражение. — Помнится мне — было такое время, когда я был ещё лансом. А у нас в отделении как раз появился новенький. Рядовой. Англичанин… — немец повернул голову и сонно посмотрел на Джека. — Так вот — он после первого же рейда набил морду союзнику. Ну, правда, не зарезал и даже не порезал… но избил крепко. Я всё вот лежу — никак не могу фамилию вспомнить. Не помнишь?

Лицо сержанта неожиданно стало растерянным. Он вдруг покраснел и выпустил удивлённого Витьку.

— Не помню. — отрезал Брейди. — Ладно. Вик, — он вновь повернулся к русскому, — учти: я эих ранений не видел. Ничего про них не знаю. И, если завтра понадобится бежать — ты побежишь, хоть кровью обоссысь.

— Слушаюсь, товарищ сержант! — поспешно ответил Витька. — Со мной проблем не будет, честное слово.

— С тобой по жизни одни проблемы, — буркнул Джек, укладываясь…

…Вокруг стало уже совсем тихо, большинство штурмовиков благополучно заснули, лишь Скобенюк с Мальвони сидели за низким столом, расстелив карту. Витька тоже почти заснул, когда услышал шёпот Майкла:

— Она красивая?

— Ты её видел… — сонно буркнул Витька, натягивая одеяло. — Она сидела напротив.

— Ничего, — оценил Майкл и вздохнул. — Симпатичная.

— Мне тоже так кажется… — Витька помолчал и, толчком проснувшись, спросил: — Майкл, а где твоя девчонка?

— Там же, где вся моя прошлая жизнь, — спокойно ответил Майкл. — В братской могиле на окраине Каспера.

* * *

В пещере пахло солдатами. Брекки давно привыкла к этом запаху. Так же пахли её братья. Так же пахли все мужчины. Этот запах — всё, что сохранила память об отце.

Брекки поискала взглядом русского, Виктора — и нашла почти сразу, увидев в этом что-то вроде знака свыше. Осторожно ступая между спящими, девушка подошла к Витьке, который дрыхнул совершенно безмятежно, высвободив из-под одеяла правую руку.

Тихонько опустившись на колени, Брекки извлекла из снаряжения куртку. От неё пахло потом, порохом и железом. Расстелив светло-зелёную пилему на коленях, девушка достала игольницу и занялась разрезом на плече, тихонько шепча простые короткие слова — женскую просьбу о помощи…

…Она увлеклась работой и вздрогнула, ощутив чей-то пристальный взгляд, похожий на прикосновение руки. Повернулась — на неё в упор смотрел, поднявшись на локте, сержант, командир Виктора — атлетического сложения юноша с жёстким волевым лицом и песчаного цвета волосами. Серые глаза смотрели пристально-равнодушно… но за этим равнодушием крылся искренний интерес.

— Vad heter du?^[458] — негромко спросил сержант на родном языке девушки — на чистом, от которого она почти отвыкла.

— Брекки Торсгард, — так же тихо ответила девушка, пытаясь понять, чего хочет от неё этот парень.

— Alskar du honom?^[459] — поднял подбородок сержант.

— Jag? Var har du fatt?^[460] — Брекки почувствовала, что краснеет, и сержант улыбнулся углом рта:

— Nog. Karlek, flicka?^[461] — и продолжал по-английски: — Тогда люби до конца. Мы становимся слишком страшными без любви… и слишком уязвимыми с нею. И это тоже помни.

— Не наказывай его, — попросила Брекки. — Он дрался из-за меня. И он не убил Оза, хотя мог. Я не стравливала их, я давно отказала Озу, он просто злился… Мне правда нравится Виктор. Скажи, а трудно стать солдатом Рот?

— Трудно, — безжалостно сказал Джек. — Нужно уметь многое, что ни к чему уметь девушкам, на мой взгляд… — и, смерив Брекки взглядом, неожиданно улыбнулся уже по-настоящему: — Не бойся, он не забудет тебя, куда бы нас отсюда не отправили. Мне кажется… знаешь, по-моему о такой, как ты, он мечтал уже давно. Вот что, Брекки Торсгард, — сержант привстал, одеяло сползло, и на чистой, светлой коже девушка увидела хорошо знакомое — следы ранений, — послушай-ка меня, не удивляйся тому, что я скажу, и сама никому не говори об это разговоре. Он, — Джек указал глазами на Витьку, как раз перевернувшегося на живот со сладким вздохом, — ещё мальчишка. Помни об этом. Мальчишку очень легко ударить — у вас есть страшная власть насчёт этого. Помни. Я видел, как он смотрел на тебя. Помни.

Брекки наклонила голову. Молча. И снова взялась за иголку.

6

Перед выступлением царила, как всегда, суета сует и всяческая суета. Кто-то что-то рассчитывал по карте, кто-то кричал, что снаряды грузить всё равно уже некуда, снаружи взрёвывали уже с полчаса движки «элефантов», вокруг поспешно снаряжались штурмовики.

Сидя спиной ко входу, Витька затягивал ремни сапог, когда издали донеслись первые выстрелы — батареи 120-миллиметровых безоткатных орудий, установленные на горных отрогах, открыли огонь по скоплениям противника в молодых лесах в долинах.

Арвид Крэйн начал операцию по уничтожению банд «чёрной сотни».

* * *

1-й взвод Сведрупа и 3-й Вестона подошли вместе с конной полусотней партизан Крэйна. В его распоряжении оставалась 2-я полурота «Волгограда» и его собственные триста партизан. К операции были привлечены вся артиллерия и авиация, которые ещё располагались в районе — 34 орудия, 6 боевых самолётов и 36 боевых вертолётов. У «чёрных сотен» тоже была какая-то артиллерия и, кажется, даже бронетехника. Но вряд ли это могло им помочь. А то, что почти все банды удалось собрать на какую-то приманку в одно место — было вообще большой удачей.

Именно туда орушились артиллерийский огонь и удар авиации.

* * *

Штурмовики, уже стоя возле своих «коробочек», следили, как пехотинцы ополченцев грузятся в машины — лёгкие грузовики. Каттерик следил за этим, стоя в открытом «лендровере» и опираясь на пулемёт.

Витька, стоя у машины, смотрел на носки сапог с мрачным и сосредоточенным видом, совершенно не сооветствовавшим его вчерашнему настроению. Остальные, как обычно перед боем, хохмили и перешучивались — Джек, честно говоря, ожидал, что Витька включится в общую пикировку, но…

Спрыгнув с кормы БМП, сержант подошёл вплотную к русскому и тихо спросил:

— В чём дело?

— Меня сегодня убьют, — вдруг сказал Витька. С такой уверенностью, что Джек отшатнулся и невольно сотворил Молот — почувствовав, как от лица отхлынула краска, а губы онемели.

— Прекрати, это чушь, — быстро и негромко сказал он.

— Мне снился сон.

— Не всякий сон в руку.

Витька перевёл дыхание — словно очень долго бежал. Покачал головой:

— Я не верю в сны. Но я чуть не умер в этом сне по-настоящему, я еле сумел проснуться — у меня остановилось сердце.

— Просто там очень жарко было, я тоже плохо спал…

— Сержант, — Витька взял Джека за предплечье, стиснул, — ты погоди. Ты не спеши. Ты чего так испугался, как сопляк какой? Я хотел Майкла попросить… или Ника — но потом подумал: у них своих дел хватает… Чеки подели. Мои. Половину — домой, а половину… — он опять перевёл дух. — Половину отдай Брекки.

— Вик, это тяжёлый бред.

— Да почему? — юноша неожиданно улыбнулся, хотя и без веселья. — Стольких убили, постоянно убивают, а я? Да мне не страшно. Ты не думай. Ты только сделай, что прошу.

Джек оскалился. Он хотел резко ответить, что Витька не имеет права, умирать теперь, что в этом русском парне Джек видит своего младшего брата, своё более удачливое и счастливое продолжение… Не сказал. Это было бы сентиментально. А он не был сентиментальным — сержант-штурмовик, потерявший на этой войне многих друзей и единственную любовь…

— Иди к чёрту, — резко сказал он и полез в машину. Витька пожал плечами и вслушался в разговор двух ополченцев, проходивших мимо.

— Оз не придёт.

— Что ещё случилось?

— Его ножом пырнули.

— Кто ещё?

— Да не знаю. Никто не знает, не говорит он.

— Поединок, что ли?..

— На броню! — зычно крикнул Сведруп.

— Давай по местам! — поддержал Джек, поворачиваясь в люке.

Витька вскочил в «элефант» последним. Он искал взглядом Брекки, но среди девушек и женщин, молча провожавших своих — её не было.

* * *

Перед наступлением штабы рассчитывают всё — не только запасы снарядов у своих и противника, но и запас прочности, которым обладают войска. Это важно. Очень важно — потому что бывает: войска сражаются, даже когда сражаться уже нет возможности.

У «чёрных сотен» запас прочности был невысоким. Банды оставались бандами. Собственно, после обстрела и авианалёта от них осталась только толпа полуспятивших от ужаса живых среди куч трупов. Однако среди этой толпы были и «синие береты», бежавшие сюда с северо-востока. Их было не очень много, и они не собрались компактно с самого начала — а обстрел и вовсе помешал им это сделать.

Но эти были настоящими бойцами. Они ненавидели северян глубинной звериной ненавистью и не боялись умирать, стремясь только к одному — убить побольше врагов.

И это стало определяющим в начавшемся ближнем бою.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

ОЛЕГ МЕДВЕДЕВ.

МАЛЕНЬКИЙ ПРИНЦ.

Свята земля, не свята — иль в пиру, иль в бою…

На ней не найти ни Эдема — ни даже Сезама…

Но Маленький Принц покидает планетку свою,

Как, будь он большим, покидал бы свой каменный замок…

Он держит в руках окончанья священных границ,

Стоит, каменея в потоках стремительной жижи,

И небо над ним опускается ниже и ниже,

И чёрные тени ложатся у впалых глазниц.

В слепой крови, прокушена губа.

Ему б давно сказать — мол «не играю!»,

Но… солнышко не светит самураю

За гранью полосатого столба.

Обрывками приставшая к спине,

Душа его по краешку прошита

Нервущимися нитями бушидо —

И этого достаточно. Вполне…

В ночи Гиперборея не видна…

Стрихнином растворяется в стакане

Печаль твоя, последний могиканин…

Так вырви же решётку из окна!

Из сердца заколдованных трясин,

Где мутная вода под подбородок,

Летучий dream болотного народа

К подножию рассвета донеси!

А в час, когда полночная звезда

Взойдёт на полог млечного алькова —

Налей себе чего-нибудь такого,

Чтоб не остановиться никогда…

А потом ты уснёшь — и, быть может, увидишь ещё,

Как медленно солнце встаёт, разгибая колени,

И Маленький Принц покидает свои укрепленья,

Горячим стволом согревая сырое плечо.

Взойдёт над миром полная Луна —

Прекрасна, но — увы! — непостоянна…

Забудьте обещанья, донна Анна.

Не стойте у открытого окна.

7

Объём поражения противника изумил всех. Наверное, почти все штурмовики видели больше убитых. Но такого скопления трупов на относительно небольшом участке не видел ещё никто из них. Кроме того, становился ясен масштаб вооружённости «чёрных повязок» — не просто банды, а чуть ли не дивизия с техникой, оказывается, стянулась в горную долину. И погибла здесь.

Вся.

Оставшиеся в живых пытались сдаваться в плен — ещё до подхода техники, конным разъездам партизан и ополченцев. Но те их не брали. Такие грозные из засады, в ночном налёте на ферму, «чёрные повязки» практически даже не пытались оказать сопротивления, хотя вокруг была ещё масса мест, где можно было попытаться организовать отпор… Любой из северян хорошо знал, что такое драться насмерть. И не мог понять, зачем вообще браться за оружие, если не собираешься этого делать.

Из этого непонимания, сменявшего ненависть, росло презрение. А из презрения — равнодушие…

…Очень хотелось открыть люк. В БМП стояла, невзирая на вентиляторы, духота, но подразделения находились практически в бою — и открывать люки без особой команды запрещалось.

— А на севере сопротивлялись покрепче! — крикнул Витька, прижав к горлу ларингафон. Из десантного отделения ему резко ответили:

— Не ори, у Ромки и так башка трещит!

— Пить надо меньше, — произнёс Витька на чистом русском сакраментальную фразу и покрутил вставленным в шарнир РПД, от нечего делать проверяя сектор обстрела. Впереди, в полукилометре, гарцевали несколько верховых ополченцев, они что-то высматривали между холмов. И, когда между ними встал куст разрыва — двое вылетели из сёдел, один склонился вбок и пришпорил коня, трое других поскакали рядом, поддерживая его и прикрвая — Витька поперхнулся вдохом.

— Вашу мать! Там пушка! 019-я! — взорвался динамик внешней связи. — Коробочки, осторжно, 018-я, в сторону, в сторону!

«В-в-вжау!» — Витька увидел, как снаряд, ставший внезапно отчётливо заметным, срикошетировал от борта 018-й. А потом увидел и пушку — она была установлена почти открыто между двух холмов, и возле неё возились с перезарядкой маленькие тёмные фигурки.

Наверху загремел 30-миллиметровый автомат, яркие даже при свете дня трассы затанцевали чуть слева от пушки, потом — словно бы нащупали, врезались точно в неё; казалось, огненный палец долбит по прыгающей клавише печатной машинки. Сбоку вынырнула 020-я, взрывая грун гусеницами, с бешеной скоростью взлетела на холм до половины, качнулась, остановилась, выпустила короткую очередь… ещё… длинную…

— Рышарт, делишь с нами славу? — шутливо спросил наверху Джек.

Что ответил поляк — было непонятно. 018-я Мальвони обошла 019-ю, подскочила на небольшом, но крутом пригорке и резко остановилась. Из неё выскочили двое штурмовиков, пригибаясь, пошли к вражеской пушке, наклонившей свой ствол до самой земли — её ствол зиял на просвет металлической рваниной от множества попаданий. Лежали один или два трупа. Штурмовики приближались неспешно, скользящим шагом, как боксёры на ринге — наверное, видели что-то, незаметное из «коробочек».

Тёмная фигура поднялась из-за пушки как-то ломано, словно марионетка на ниточках, но — быстро. Сделала что-то левой рукой. Накатник ударил вставшего в живоот, отшвырнул — но пушка коротко рявкнула, выплёвывая в упор заряд картечи.

Кто-то закричал так, что динамики застонали с присвистом. По броне дробно ударило грохотом, а приближавшихся штурмовиков просто разнесло в клочья — картечь ударила в них с пяти метров, не больше…

Из машин высыпали почти все. Заворочались башни, беря на прицел окружающие холмы.

Неподалёку от пушки — там, куда его отшвырнуло — лежал, откинув левую руку, рослый молодой парень. Белокожий, с синим беретом под встопорщенным погоном поверх РЖ. Правой руки у него не было. Он щерился окровавленным ртом — насмешливо даже после гибели.

— Проклятье, — сказал кто-то из штурмовиков, — он, конечно, бандит. Но… вот это — смерть.

* * *

Дальнейшее продвижение вновь было спокойным — но это спокойствие больше никого не обманывало. Трупы и трупы кругом больше ни о чём не говорили — среди них вполне могли скрываться те, кто не собирался сдаваться и даже прятаться дольше, чем это необходимо…

…Ррах! Фонтал земли встал слева от движущихся машин.

— Самоходка! — крикнул Джек. — Кайса, слева самоходка!

«Р-р-р-ру-у… р-р-р-ру-у…» — тонко завыли от перенапряжения подшипники башни. Ррах! Второй снаряд врезался в борт 017-й…

— Лейтенант! Скобенюк!

017-я не загорелась. Из дыры пышными клочьями лез, твердея на воздухе, серый наполнитель, а потом 017-ю отгородила стена чёрного плотного дыма — машина маскировалась.

Угловатый короб самоходки виднелся в полусотне метров, за деревьями. Пятнистая машина раскачивалась на больших колёсах, ствол длинной пушки курился дымом. Но развернуться до конца она не успела — Кайса выпустила ракету, и самоходка отшатнулась, как человек, получивший сокрушительный удар в челюсть.

Витька увидел, как сбоку в рубке самоходки открылась дверца — кто-то в пятнистом комбинезоне пытался кого-то выволочь изнутри. Обернулся — Витька увидел отчаянное, окаменевшее лицо подростка лет четырнадцати и нажал спуск. РПД длинно отстучал деловитую дробь, и мальчишка, резко распрямившмсь, закинулся назад и упал наземь, под колесо — последним усилием всё-таки почти вытащив из машины своего товарища. Мёртвого — это было видно. Но, наверное, убитый пацан этого не знал.

— Десант — из машины, быстро! — крикнул наверху Джек, и его сапоги исчезли. Надрывно зашлась скорострелка. «Элефант» резко остановился, дёрнулся и пошёл прочь, задирая нос и с треском что-то переламывая многотонной броневой тушей. Броня не только защищает — она ещё и сокращает обзор — Витька почти ничего не видел, кроме каких-то кустов в своём прицеле — в эти кусты он и стегал длинными очередями. БМП с хряском что-то раздавила, мелькнула бегущая фигура, упала — из упаковки за спиной выскользнули и раскатились несколько реактивных гранат.

— Дер-ржись! — прорычал Эрих, мотаясь на рычагах управления. — Ха!

БМП с ходу взяла небольшой овраг, заросший кустами. Что-то со страшной силой ударило сзади в корпус, в пустое десантное отделение — так, что Витьке показалось: оторвалась голова, а всё отделение внутри наполнилось кислым запахов взрывчатки. Удар лбом в броню, плечом в борт, подбородком в приклад РПД… Попали?! Точно… Приземистая боевая машина ворочала башней за высокими краснокорыми деревьями, и Витька испытал ужасное чувство незащищённости, но сверху коротко грохнуло, резко выкрикнула Кайса: «Такайсин!»^[462] — и вражескую машину окутало бронзовое пламя, тут же превратившееся в бурную смесь алого огня и чёрного дыма. Из башни вывалился горящий комок — Роман из своего РПД прошил его раньше, чем Витька отреагировал.

Потом был ещё один удар — и гудящая чёрная дыра, в которую провалился, не выпуская пулемёта, Витька.

8

Кто-то хрипел и кашлял совсем рядом. Голос Кайсы пытался пробиться в сознание — через хрип, шум в ушах… Пахло кровью, горящими металлом и пластмассой, химическим наполнителем. Страшно болела голова — словно в открытый мозг вбивали гвоздь за гвоздём, ритмично и беспощадно. Неожиданно всплыло выученное в школе — кора головного мозга не имеет нервных окончаний, а значит — не чувствует боли…

Витька попытался пошевелиться — голова беспомощно моталась, его стошнило влево, на клёпаный пол. Кайса снова и снова что-то орала по-фински, по-английски и на жаргоне Рот… Чего она хочет-то? Витька открыл глаза — в БМП было светло, и он тупо смотрел, как языки пламени пляшут совсем рядом, там, где сидел Ромка… Эрих, запрокинув голову, хрипел, возя руками по рукоятям, лицо под шлемом, грудь, штаны были залиты чёрной при тревожном свете пламени кровью. Она лилась и изо рта немца, и из носа, и из ушей…

Кто-то стонал. Витька не сразу сообразил, что стонет он сам. Пламя лизало пилему на правом плече Эриха, сушило кровь на щеке. «Он сгорит. — подумал Витька, беспомощно ворочаясь на своё сиденье, вдруг превратившемся в трясину, — его надо вытащить.» Кричала Кайса, хрипели динамики, градом летели сверху стреляные гильзы. Витька наконец ударом ноги откинул люк и, отчаянно толкнувшись вперёд, навалился грудью на край, жадно хватая чистый, без взрывчатой отравы, без горящей химии, воздух.

Совсем близко, метрах в сорока, он увидел Яна. Фризон почему-то стрелял… в них, держа на бедре пулемёт, его лицо окаменело от ярости.

— Ян! — захрипел Витька, вытаскивая себя на нос. Ян стремительно повернулся, пули зацокали гулко рядом по броне. — Ян… — но фризон вдруг сломался в поясе, отступил и рухнул в кусты, срезанный очередью Кайсы из башни. Финнка продолжала стрелять из всего башенного оружия по кустам — и оттуда стреляли тоже…

Ломая ногти, Витька открыл люк водителя и, схватив немца под мышки, поволок его наверх. Немец был тяжёл, как кусок свинца, и Витька завыл — тоскливо, с ужасом, понимая, что он не выпустит Эриха… но и не отпустит его и будет убит на этой броне… Он выл и тащил Эриха, откидываясь назад всем телом. Глаза немца вдруг стали осмысленными, он выдохнул с кровью:

— Wir-fff…^[463]

Носом у Витьки пошла кровь — но каким-то сверхчеловеческим усилием, напряжением всех сил, он выволок Эриха наверх. Сам сполз наземь и, стащив Эриха, уложил его у гусеницы. Теперь он видел, что горит весь нос БМП права.

Стрельба не прекращалась — из башни и из кустов. Витька почему-то перестал бояться.

— Погоди, Эрих, я сейчас, — выдохнул он и, словно на прогулке, обошёл «элефант».

Достаточно было одного взглядя, чтобы всё понять. Граната из РПГ попала точно туда, где сидел Ромка — и его разорвало в клочья.

Ввумпп! Тугой удар воздушной волны швырнул Витьку наземь, заставив его с криком схватиться за уши. Он почти оглох, но видел хорошо — из кустов одна за друго вылетели три гранаты и буквально рассекли башню БМП, как нож — кусок мягкого масла. И в отвалившейся половинке башни Витька увидел то, что осталось от Кайсы… от её верхней части.

Перевернушись на живот, он увидел двух «синих беретов» — они бежали от кустов, у одного был пулемёт, у другого — разряженный гранатомёт, он как раз шарил в подсумке за плечом в поисках гранаты.

Витька не сообразил, как и когда выхватил «браунинг». Он почти никогда не вспоминал про пистолет, казавшийся просто-напросто лишним довеском при РПД — но сейчас эта штука оказалась под рукой очень вовремя…

— Лови, сука, — процедил он и выстрелил в лицо пулемётчику — три раза подряд, почти очередью.

Берет слетел — в веере крови, кости и мозга. Но во второго выстрелить Витька уже не успел — поняв, что зарядить гранатомёт он уже не успеет, бандит ударил Витьку по руке стволом оружия и, выбив пистолет, замахнулся гранатомётом, как дубиной…

Очередь попала ему в грудь, отшвырнув назад. Ничего не понимая, Витька оглянулулся и окаменел — к нему бежал Ян. Ян Фландерс.

— Чёрт, да что же это?! — вырвалось у Витьки. Он как-то не воспринял, что над Эрихом, тяжело дышащим на траве, склонился Джек, и другие ребята из отделения тоже здесь.

— Вообще-то — это я, — не без юмора ответил фризон.

— Ты же убит, — хрипло сказал Витька, всё ещё ничего не понимая. — Тебя Кайса убила…

— Ты контужен, что ли? — тревожно спросил Ян, помогая Витьке встать…

— Ты был там, — тяжело обвисая на плече товарища, Витька правой рукой указал в сторону кустов. — Я видел тебя.

Фризон, покачав головой, усадил Витьку около гусеницы, а сам побежал к кустам.

— Как Эрих? — Витька повернул голову. Джек покачал головой, сдавленно сказал:

— Весь изранен… В госпитале, может, и спасут… Ты его вытащил?

— Кажется, я.

— Ромка где? — это подошли Олег и Иосип. Витька на этот раз молча указал на борт БМП, и на скулах Олега крупно набухли желваки.

— Второе, вы как?! — крикнули с подошедшей машины Скобенюка. Джек махнул рукой:

— Два двухсотых, один трёхсотый… Нужа вертушка!

— Сейчас будет!

Витька поднялся. Стал, обжигаясь о броню, вытаскивать свой пулемёт. Всё-таки справился и, осматривая оружие, повернулся… чтобы встретиться со взглядом подстреленного Яном «синего берета». Губы умирающего шевелились, и Витька настороженно сделал в его направлении несколько шагов.

— Но как… как? — раненый зашёлся предсмертным кашлем, его сотрясали судороги, но глаза смотрели чисто, с искренним глубоким интересом. — Объясни… мне… как вы смогли… выстоять… выжить… победить? Лучшие умы… на всём… просчитали… вы должны были исчезнуть… сгинуть… вся планета должна была… как вы… будьте вы прокляты, фанатики…

Страшно болела голова, во рту ощущался отчётливый привкус крови. Витька ене ощущал ни ненависти, ни радости — ничего. Поправив пулемёт, он тихо сказал:

— Я не знаю, о чём ты. Но мы не фанатики. Фанатик живёт ради смерти. А мы умираем ради жизни. И мы победили. И будем побеждать, пока не вычистим вас дочиста.

Умирающий страшно закашлялся. И, захлёбываясь кровью, выдохнул:

— Пус… ть… так. Будьте вы прокляты вашей победой. Пусть она… раз… да… вит… ва… — и умолк, обмяк, как-то слился с травой, на которой лежал.

Подошёл Ян. На фризоне буквально не было лица, глаза запали, он тяжело дышал и, замедленно проведя по лицу ладонью, ткнул автоматом в сторону кустов и что-то сказал по-своему…

…Пулемётчик «синих беретов», лежавший в растерзанных очередями кустах, был копией штурмовика Фландерса. Точной копией. И Витька долго стоял над ним — без мыслей, без слов, не видя ничего, кроме знакомого мёртвого лица и страшных ран от двух вошедших в грудь и живот мелкокалиберных снарядов.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

ИГОРЬ СЕМЁНОВ.

ДОН КИХОТ.

Под забором умирал старик,

смяв рукой рубаху возле сердца,

в небе же, немой не слыша крик,

ухмылялся равнодушно месяц.

На лице морщины… или шрамы.

Горло отчего-то сжалось комом.

Мне старик, не врёт же память,

показался донельзя знакомым.

Взгляд горящий проникает в души,

Не мольбы! — Упрямо сжатый рот!..

Позабыт людьми и стал не нужен…

Господи! Да это ж Дон Кихот!

Ржавый меч валяется в канаве,

то не ржавчина — былая слава плачет.

А прохожий знает свою правду:

«О! Ещё один лежит алкаш!»…

Под рукой действительно «чекушка»

и бутылка от дешёвого вина…

Что же? ВАМ свою он отдал душу —

ВАМИ так она оценена!

Мысль мелькнула: взять себе оружье,

правду из души избитой взять;

а потом: «А, может быть, не нужно? —

Чтоб ВОТ ТАК ЖЕ после помирать?»…

…А старик?.. Ведь он в меня поверил, —

Что-то прошептал беззубый рот…

Значит, надо меч его примерить,

может, всё же больше повезёт…

9

Глубже в долине, в молодом лесу, всем пришлось спешиться и продвигаться, обстреливая подозрительные места из миномётов и РОПов. Чаще всего предосторожности оказывались лишними, но несколько раз этот огонь накрывал засады. Путь смыкавшегося кольца был отмечен трупами тех, кто пытался — нет, не остановить северян, а просто истребить их как можно больше перед тем, как погибнуть. При малейшей воможности истребить…

…Прикрывавший подходы к блиндажу снайпер был убит в перестрелке — и теперь висел над тропкой, схваченный поперёк живота верёвкой, с винтовкой на шее; темноволосый рослый парень, сейчас больше похожий на манекен. Но кровь, всё ещё капавшая в траву, была настоящей… Второй снайпер находился в блиндаже — и, судя по всему, у него была тяжёлая винтовка, от пуль которой не могли уберечь даже деревья. В ответ на угрозы он молча стрелял на голос, пока Скобенюк не приказал обстрелять блиндаж минами. После первого же разрыва изнутри раздался тошнотный, бессмысленный вой — и наружу, приседая и вскидывая руки, выскочил черноповязочник.

— Не стрелять! Не стрелять! — визжал он на лингва-франка. — Мы не стреляли! Он стрелял! Он сам, один!

Штурмовики рванули к блиндажу, страхуя друг друга и держа на прицеле бойницы. Бандит продолжал визжать, и кто-то ударил его в лицо прикладом.

В блиндаже не меньше десятка «чёрных повязок» сбились в бормочущую, разящую ужасом кучу в углу. При появлении штурмовиков поднялся безумный вой. Олег выстрелил в потолок очередью и рявкнул:

— Молчать, твари!

Установилась относительная тишина. Около бойницы, уронив голову с раздробленным затылком на казённик тяжёлого ружья — кажется, старой, довоенной 20-миллиметровки «аэротек» — белокурый парнишка. Он ещё дышал и тихо скрёб пальцами по земляному откосу бойницы.

Тишина стала старшной. Этот парень был бандит. Наверное — людоед. Он стрелял из блиндажа, пока вся татолпа подыхала от страха в углу. А после разрыва первой же мины они его убили. Убили со спины, трясясь за свои собственные драгоценные жизни.

А он — случись так — мог бы родиться на севере. Может, и родился там, но был украден или угнан и превращён в того, кем он был. И если бы не это — он стоял бы в одном строю со штурмовиками. И они бы считали для себя честью такое соседство.

Ирма из 1-го отделения вдруг всхлипнула. Двое штурмовиков осторожно перевернули «синего берета» — глаза его были открыты, он очень хотел что-то сказать, но не мог и через полминуты умер, сжимая ладонь Яна, в сантиметре от виска которого пять минут назад прошла его пуля.

— Умер, — хмуро сказал Ян, отстраняясь. И стал рассматривать свою руку.

— Ага! — вдруг каркнул Ник. — А эти — они что, будут жить?!

И, повернувшись, крест-накрест дал по вонючей куче две длинные очереди. Джек сплюнул. Мальвони нервно зевнул и кивнул:

— Правильно.

И бросил, уходя последним, внутрь блиндажа зажигательный патрон…

* * *

Ожесточённое сопротивление 5-й штурмовой встретил на высоте за номером 117. Окружённая ручьём, она была похожа на крепостной холм без крепости как таковой, но на вершине росли несколько молодых деревьев. Обороняющиеся свалил их чем-то вроде каре и держались зубами и когтями. Над укреплением яростно дёргался и бился флаг — синий с кругом из золотых пятиконечных звёзд. Это был флаг Либерии.^[464]

Судя по всему, было их там не так уж мало — штук десять при тяжёлом пулемёте, судя по звуку — 14,5-миллиметровом КПВС. А ещё там были два снайпера и куча РПГ. Полсотни подошедших ополченцев рванули было в атаку, но потеряли семерых только убитыми и откатились. Витька заметил братьев Брекки — как их… Ульфрид и Унферт? Поговорить бы с ними, мелькнула мысль, да…

Разговоров с обороняющимися не заводили — ясно было, что не имеет смысла. В бинокли даже можно было различить ожесточённые лица обороняющихся — они отстреливались, перебегая вдоль периметра. Сбили «хенгист», подожгли два бронеавтомобиля, переброшеных к высоте «вагонами» — и вообще воевали так, что вызывали у атакующих невольное искреннее восхищение.

— Вот ведь ублюдки, — ворчал Майкл, перезаряжая РОП, — рубятся, как наши, н ехуже…

— Да, это вояки, — кивнул Ник, лежавший рядом. — Джози. Давай запасник, — он ловко снял ствол «печенега» — кожа перчатки заскворочала. Иосип протянул новый; глаза серба горели азартом. Драться ему определёно нравилось. Ник так же ловко заменил ствол, начал заправлят ьподаную ленту — и вдруг коротко сунулся в приклад.

— Ник… — окликнул его Иосип. — Ник… — он тронул канадца за плечо. — Ланс, он… убит!

Последнее слово Иосип выкрикнул, отшатываясь. Витька быстро переместился ближе и, холодея, перевернул Ника.

Он не сразу понял, что тот в самом деле мёртв. Снайперская пуля попала Нику в наплечник за левой ключицей и вышла снизу из левой ягодицы, прошив сердце. Лицо Ника сохранило сосредоточенное выражение…

— Стреляй, козёл! — бешено заорал Майкл на Иосипа, и тот, опомнившись, переместился за пулемёт и открыл огонь.

— Вик, что у вас там?! — крикнул Джек, заряжая подствольник.

— Джек! — Витька выпустил Ника, и он со страным стуком ткнулся лицом в землю. — Ник убит!

— Что-о?!

И Витька увидел лицо Джека — со стеклянными глазами, в которых переливалось что-то ртутно-тяжёлое.

— Что-о?! — услышал Витька снова… и это было последнее, что он услышал на месяц вперёд.

Что-то тяжёлое и горячее ударило его в голову — и Витька неожиданно услышал органную музыку. Она была прекрасна, юноша пытался вспомнить, где мог слышаь её, и вспоминание было мучительно, а музыка — великолепна…

…Джек увидел, как Витька грохнулся ничком, дёрнулся и засучил ногами. Из дыры в шлеме брызнула кровь — прямое попадание, снайпер…

… - Впе-рё-од! — рёв разодрал рот Джека, в глотке появился привкус крови. Неизвестно, почему в него не попали. Наверное, он был слишком страшен. Видно было, как он, добежав до укрепления, перемахнул через ствол дерева… Его попытались принять на штык, но тесак в левой руке Джека с холодным посвистом срубил серое лезвие, а на втором взмахе раскроил лицо «синему берету» наискось. Через секунду в укрепление ворвался Майкл; за ним — ещё и ещё…

…Последний оставшийся в живых защитник укрепления — раненый тесаками в живот и шею парнишка лет пятнадцати — опираясь на сучья за спиной, часто глотал кровь и боль. Глаза его были полны ненависти и, обведя взглядом подходивших к нему штурмовиков, он скривил губы, процедил:

— Ффашисты… — и швырнул себе под ноги гранату.

* * *

— Доктор, как он?

Врач-капитан окинул холодным взглядом светловолосго сержанта, отметив, что глаза у того не вполне нормальные. «Из боя,» — машинально отметил врач, ему было хорошо знакомо такое состояние. Неподалёку стояла высокая симпатичная девушка, державшая руки у груди — она потирала их, словно от холода.

— Капрал Зильбер вне опасности, — спокойно сказал врач. — Его состояние нормализовалось, но со службой придётся подождать с годик.

— А Виктор? — быстро спросила, подавшись вперёд всем телом, девушка. Сержант мельком посмотрел на неё и повторил её вопрос:

— А Виктор?

— Ланс-капрал Ревок умрёт в течение часа, — равнодушно ответил врач. — Ранение в голову, повреждено левое полушарие. Успокойтесь, он в коме и ничего не ощущает.

Лицо сержанта стало похожим на лицо самого врача — бледное и малоподвижное. А девчонка шагнула вперёд и очень требовательно, хотя и тихо, сказала:

— Отдайте его мне.

10

Сержант Джек Брейди плакал. Никто не мог видеть этого, и он плакал, потому что перед ним лежали письма. Три письма с разных концов света — от старого полисмена Королевской Конной, от финского солдата русской армии Эйно и женщины по фамилии Шишкина.

«…а его девчонка Клэр — он вам рассказывал про неё — плакала почти сутки и записалась добровольцем в речной флот. Говорит — убью их, сколько смогу, а там пусть и меня, всё равно теперь незачем жить…»

«…она была для меня всем. Я ей никогда не говорил этого — и теперь уже не скажу, раве что на Площадке Сожжений. Больше я не хочу жить. Но я умру не один…»

«…спасибо тебе, сынок. Ромушка написал на фотографии, кто из вас кто. Гляжу я и думаю — какие же вы молодые и красивые. Приезжайте к нам все, хоть в гости, хоть жить…»

— И туда долетают… и туда… — Джек провёл по лицу рукой. — И туда… и там убивают…

Помахивая хвостом, в палатку вбежал Таппер. Джек поспешно выпрямился и накрыл письма жилетом — сам не понимая, зачем. Капрал Фой, новый заместитель командира отделения, вошёл следом за своим псом.

— Что слышно? Куда нас направляют? — вяло осведомился Джек.

— Пока остаёмся в распоряжении Крэйна, — Майкл вздохнул. — Я чего пришёл. Там пополнение.

Джек встал, надеясь, что Майкл не заметит следов слёз. Пополнение было кстати… очень кстати. Фландерс, Пеньков и Недич получили лансов, а Ревок — капрала, но людей от этого больше не стало.

— Как они?

— Неплохи. Хороший материал для хороших солдат.

— Если их не убьют.

— Да, — кивнул Майкл, — если… Я был у Вика, — безо всякого перехода сказал он. Джек, остановившись на полушаге, напряжённо спросил:

— И?..

— Пока ничего… Но ты бы видел Брекки! Она сидит возле него, как… как не знаю кто! Как эпическая героиня, — Майкл сказал это и слегка смутился. И добавил: — Не подавай вакансию, Джекки.

— И не думал, — ответил сержант резко. — Я верю — он выкарабкается.

— Я тоже, — решительно кивнул Майкл…

…Как это делалось всегда, новички ждали перед палаткой. «Год назад, — подумал Джек, поправляя пояс, — я сам стоял вот так перед Иоганном… только это было в блиндаже. О небо, это было всего год назад, а кто сейчас со мной из тех, к кому я пришёл?! Ни-ко-го… Впрочем — Хелен, Иоганн, Эрих, Жозеф — они живы…»

О Густаве он даже не вспомнил…

… - Рядовой-снайпер Хильда Викст, Берлин, Русская Империя!

Германка была рослой, крупной блондинкой типичной для немцев внешности — светлокожее лицо, большие серо-синие глаза. Чем-то она напоминала Эльзу, девчонку Эриха. В последнее время девчонкам в Роты стало всё трудней записываться, ходили слухи, что эта практика скоро совсем будет прекращена. Но пока…

— Рядовой-гранатомётчик Курт Штумме, Претория, Республика Орания!

Южноафриканец, бур… Тоже германец, в сущности — рослый, мощный, чем-то похожий сразу на Эриха и Иоганна… но ещё совсем мальчишка, судя по лицу и светлому задорному ёжику волос под критично сдвинутым назад шлемом.

— Рядовой-стрелок Хёгни Улафсон, Миерон, Англо-Саксонская Империя!

Тоже здоровый, желтоволосый — именно желтоволосый, волосы — как яичный желток. Волевой подбородок — а так ещё тоже мальчишка мальчишкой.

— Рядовой-пулемётчик Йожо Габац, Кошице, Русская Империя!

Тёмно-русый, карие глаза, задумчивые, как почти у всех славян. Пониже остальных — но только в сравнении с этими германскими гигантами. Чуть курносый, справа под волосами — след от скобок и шрам.

— Боюсь, что самое интересное вы пропустили, — поднял подбородок Джек, — и всё же приветствую вас в роте «Волгоград»!

* * *

Сперва появились запахи.

Пахло дымом, чем-то ещё… иногда — жареным мясом, всегда — теплом, живым теплом открытого огня… Так было долго.

Потом возникли звуки. Нет, не торжественно-похоронная прекрасная органная музыка. Обычные, нормальные звуки — треск поленьев в очаге, шорох человеческих шагов, металлический лязг, какое-то странное кликанье (клик-клик-клик…), голоса… Сперва Витька не воспринимал их. Просто слышал, что они есть, но не мог и не старался понять, что они значат. Он просто плыл в мягкой тьме с этими звуками и запахами…

Клик-клик… Спицы. Вот что это такое — спицы. А другой лязг — это оружие. Разбирают оружие, да… И голоса — Брекки, старушечий, два юношеских, ещё чей-то…

А, это годи. Тот асатру. Его голос.

Странно. Глаза открыты. Но ничего нет. Ничего…

…Потом вернулись воспоминания.

— Закрой глаза, Викто. Закрой глаза…

… - Он должен был умереть, Брекки Торсгард. Ты его спасла, девочка.

Кто должен был умереть? Он? Какие глупости…

…Потом из тьмы начали выступать движущиеся цветные пятна — спевра тусклые, они становились ярче м ярче. Они имели какое-то отношение к голосам, запахам и воспоминаниям, но какое — он не мог понять…

… - Ты меня слышишь, Виктор? Слышишь?

Он слышал. И понимал. Но он не умел говорить. Для этого нужно было двигать языком, а язык не двигался. Он не мог даже кивнуть. Тёплая ладонь коснулась его беспомощной руки, и он, напрягаясь, еле-еле пожал эту ладонь плохо гнувшимися пальцами…

…Скорей всего, Витьке повезло с пулей. Бронебойная, она прошила и шлем, и голову, как игла, почти не повредив ткани — но при этом нанесла сильнейшую, фактически смертельную контузию. А ещё — ещё ему повезло с той, которая почти месяц не отходила от лежавшего без сознания, без движения и почти без дыхания юноши. Кормила с ложечки, ухаживала, мыла, разговаривала с ним, когда он смотрел перед собой пустым взглядом, не мигая и не закрывая глаз.

Однажды утром она проснулась — прикорнула с краю широкой кровати на шкуре — от того, что ощутила внимательный добрый взгляд. Девушка вскинулась, обеими руками поправаляя волосы — и прижала ладони к щекам.

Витька смотрел на неё. И не пустым тусклым взглядом, а весело и признательно. Он похудел, был бледен восковой бледностью — и всё-таки смотрел на неё. Покрытые коркой губы шевельнулись:

— Брекки…

— Mo-о! — крикнула девушка, вскакивая. — Mor-mo-оr, vaknade han upp!^[465]

* * *

Да, Витька вылез из смерти, как из ледяной трясины. Но до полного выздоровления было ещё очень далеко. Почти не слушались ноги, а любая попытка принять вертикальнео положение раскалывала голову болью, словно топор.

Тогда за дело взялась уже современная медицина. Врач поселения прописал курс массажа, который должен был, по его словам, окончательно и полностью поправить дело…

…Кончилось всё это тем, что вконце июля Витька самостоятельно выполз на тёплый воздух, тяжело опираясь на плечо Брекки. Он сам свыкся с мыслью (и все вокруг воспринимали это совершенно спокойно), что эта девушка теперь его «половина», поэтому даже из гордости не отказался от её услуг, хотя ещё и не вполне понял, чего в нём больше — любви или признательности.

Всё ещё неловко он опустился на подстеленный коврик-самовяз. Неподалёку ребята гоняли мяч — играли в футбол. Витька не успел толком усесться, как мяч в потёртой кожаной камере подкатился ему под ноги, а следом подбежал рослый парнишка младше самого Витьки на пару лет.

— Можно? — спросил он по-английски.

А Витька вдруг сообразил, что на мальчишке — потрёпанная форма «синего берета». Взгляды встретились. Уголок рта парня чуть дёрнулся, он слегка сощурился. Витька немного поднял верхню губу.

— Можно? — повторил мальчишка. Витька двинул ногой:

— Бери.

Тот ловко подбросил мяч в руки движением ноги, пошёл прочь как-то замедлено. Хмурый какой-то стал… Подбросил мяч, точно послал его играющим, крикнул:

— Без меня! — и, резко повернувшись, пошёл по дорожке к пещерам.

Витька почувствовал, как Брекки разжимает его пальцы — он вцепился в коврик так, что в ладони остались нити.

— Как он тут?.. — тихо спросил Витька, откидываясь к стене и чувствуя, что по лицу катиться пот.

— Наши его подобрали, — извиняющимся голосом сказала Брекки. — Там, в лесу… Миной его посекло. Сначала хотели добить, а потом… — она вздохнула и комично пожала плечами. — Так он и остался. Он либериец. Не людоед. И ты знаешь… он хороший мальчишка, правда.

Заломило голову. Витька, пережидая боль, сцепил зубы. «Синий берет» уходил, глядя себе под ноги…

— Пусть живёт, а? — спросила Брекки так, словно именно от него, Витьки, зависело — будет жить этот парень, или нет.

И Витька вдруг ощутил, что никакой ненависти к этому парню — нет. Он помнил бой до мелочей, но…

— Конечно. Пусть живёт, — уже спокойно ответил Витька.

14 ПОЧТИ ВЕСНА

Чтоб ясно смотрели в глаза

друг другу и всем на свете,

когда вернёмся назад

сквозь неспокойный ветер,

вечный встречный ветер.

В.П.Крапивин.

Четвёртая песня о ветре.

1

— Уходит волна — синий дым…

Что это, что это, что это? Это мир;

И вот мы становимся снова собой —

Что это, что это, что это? Это бой.

Снова вышел за черту черный дождь,

Кровь сочится из камней, но сломан нож,

Пальцы в клочья рвет рассвет, боль поет.

Снова жизни больше нет, а пламя пьет!..^[466]

За стенами палатки, сотрясая их, выла нежданная-негаданная метель, но внутри было относительно уютно — двойные стенки и зашнурованный вход создавали спокойное чувство автономности. Сидя на кровати со скрещенными ногами, Майкл наигрывал на гитаре, а Олег, растянувшись на той же кровати с закинутыми за голову руками, подпевал:

— Дайте белому коню черные крылья,

Дайте черному ворону белый голос,

Дайте алому яблоку упасть на землю,

Дайте, дайте же, дайте же мне свободы!

Дайте чёрному коню белые крылья,

Дайте белому ворону чёрный голос,

Дайте алому яблоку упасть на землю,

Дайте, дайте же, дайте же мне свободы!

Джек, сидя за столом, писал письмо. Ян, устроившись с другой стороны того же стола, напротив — читал, поминутно хмыкая и улыбаясь. Хильда в углу о чём-то потихоньку болтала с Куртом, оттуда постоянно слышались смешки — эти двое познакомились ещё в учебном лагере. Иосип, лёжа на кровати и устроив ноги на низкой спинке, рассматривал недавно присланные из дома фотографии. Хёгни полировал тряпочкой отличный охотничий нож с проковкой по лезвию — знаменитым растительным орнаментом Скандинавии. Витька, вытянув ноги со стула, читал журнал. Йожо тянул из банки сгущёнку, вставив в пробитую дырочку какую-то соломинку — чех обожал сладкое.

— Выбери что повеселей, — оторвался Ян от письма.

— А мне нравится, — возразил Джек, откладывая ручку и потягиваясь. — Йожка, кончай жрать…

— …козлёночком станешь, — Олег потянулся изо всех сил. — Ладно, если не в кассу, то пусть вон Витька почитает нам, что там у него?

— Лунная экспедиция Краюхина, — Витька бросил журнал Майклу, тот ловко поймал, жадно развернул, — обнаружила на Луне в районе южной оконечности Океана Бурь подземное пресное озеро. Оценочный объём воды — четыре тысячи кубических километров. Предположительно, в озере наличествует жизнь.

— Чёрррррррт! — Майкл буквально прорычал это, жадно рассматривая фотографию. К ней уже лезли и другие. — Проклятые русские! А мы тут…

— А мы тут одним местом груши околачиваем, — бросил Иосип, не отрываясь от домашних снимков. — Вот же ж… повоевать — и то толком не удалось! — и он пробурчал несколько матерных ругательств.

— Прекрати, или я тебе рот с песком вымою, — предупредил Майкл.

Серб хмыкнул, но умолк. Однако, нельзя было не признать его правоту. Роту разбросали по всем окрестностям, как игральные фишки — взвод туда, отделение сюда… Штурмовики вяло митинговали в палатках, не понимая, почему их — элитные войска! — держат в какой-то глуши, где и война-то в сущности закончилась! Ведь ещё хватает мест, где идут бои — даже в Африке, что уж про остальные места говорить?! Никому в голову не приходило, что роту, в которой полным-полно новичков, просто берегут, не желая теперь, после окончания Серых Войн, губить молодёжь Империй…

… - А завтра-то нам дежурить, — заметил Олег. — Вот будет, если снег не прекратится… Уф. Когда ж погода по-настоящему наладится?!

— Учёные говорят — ещё лет через двадцать, — поднял голову Хёгни.

— Ну, раз сегодня зима, — задумчиво сказал Йожо, — то за нею, по логике вещей, будет весна. Или по крайней мере — почти весна.

— Это специально для вас снегопад, — заметил Джек.

— Может, с гор натягивает, — Майкл совсем отложил гитару. — Снег-сне-жок… Поднадоел.

— А мне он всё равно нравится, — вздохнул Курт, отвлекаясь от разговора.

— Можешь выйти, в снежки поиграть, — хмыкнул Витька. — Сержант, отпустишь меня послезавтра к Брекки? Вертушка летит…

— Доложу лоуну, — непроницаемо ответил Джек.

— Сержаааант… — Витька сделал жалобное лицо.

— Доложу лоуну.

— Д-д-д-д-ддддддддддд… жек! — Витька вдруг перекосил лицо. — Йййййаа… ко-ко-ко-ко… — он дёрнул головой и выпалил: — Контуженный! Лучше отпустию. Иначе за мной ночью бандосы придут; я буду драться, как зверь и всех разбужу…

— Ладно, вали, — махнул рукой Джек и широко, от души, зевнул. — О чёрт… какая же скука…

— А на окне — наличники, спасай добро, станичники… — промурлыкал Олег. — А вот интересно, когда война закончится совсем — как делить-то отвоёванное будем?

— Без нас разделят, — Джек вдруг посмотрел на русского и спросил напряжённо: — А что, это так актуально — делить?

— Ну… — Олег пожал плечами. — Я не знаю…

Джек отвёл глаза и тихо сказал — никому, словно бы для себя:

— Он так мечтал… Дик… он так верил в то, что… — потом посмотрел не на Олега, на Витьку. — Вик, а ты тоже хочешь делить? Это нам, это вам… а нам мало… а нам пофик… в ружьё, ребята, наших бьют! Да?

— Нет, — коротко и настороженно ответил Витька. — Я так не хочу, во всяком случае.

— Мы построим рай… — Джек сел прямей, Витьку он словно бы не слышал. — Уничтожим банды, наладится погода… а потом каждому покажется, что рай у соседа лучше, и он должен поделиться… или хуже, и его рай нужно поправить… из лучших намерений. Из абсолютно чистых и искренних побуждений…

Он коротко, сухо рассмеялся, и от этого смеха всем в палатке стало не по себе, а Витьку просто продрало морозом по коже. Он открыл рот, чтобы успокоить сержанта… но вдруг понял, что не знает, что сказать Джеку. Как сделать, чтобы весь спасённый мир стал… ну… что ли, одной единой конфедеративной Ротой?

Джек, кажется, верил в эту мечту. А он, Витька? А остальные? Или и правда — это единство только до того момента, пока есть враги-нелюди, опасные для всех и всего, для самой сути Человека? А не станет их — и найдутся поводы и причины, чтобы…

…В минуты опасности мы находим плечо друга и сражаемся рядом с ним, принимаем удары, направленные в него, зная, что он примет нацеленные в нас — и верим, хотим верить, что так будет всегда. А когда наступит мир… тогда…

— Джек, — тихо сказал Витька. — Джек, не надо. Пожалуйста — не надо, сержант…

2

— Глянешь вокруг — и помирать не хочется, — Йожо вздохнул. — А надо.

— Не каркай, — Джек поднял воротник куртки. С утра метели не было, но неожиданно крепко подморозило. Иней искрился загадочным пасмурным светом — словно бы сам по себе, над рекой курился парок, над стаканчиками кофе с ромом — тоже. Пересмеиваясь и притопывая, штурмовики смотрели, как в паре километров по дороге тащится — через полчаса будет здесь — длинный хвост переселенческого обоза махди. Остатки местных кое-как расползались по родным местам, откуда их согнала война. Вчерашний неприятный короткий разговор казался дурным сном. Всё оставалось по-прежнему — и война, и они сами, и их дружба, и мир вокруг…

— Зря Витька уехал, — подал голос Олег, сидевший на капонире из мешков — локтем он опирался на поставленный рядом РОП-2.

— Пусть повидается… — улыбнулся Джек. — Ты бы, будь твоя Ляська в восьмидесяти кэ-мэ, что, не стал бы у меня отпрашиваться?

— Конечно, не стал бы. Я бы просто так рванул.

Посмеялись… Таппер поддержал людской смех звонким лаем, прыгая вокруг по инею и бешено размахивая хвостом. Обоз всё ещё полз, хотя был уже слышен скрип высоких кое-как сколоченных колёс. Майкл, стащив перчатки, водворился на мешки и жестом фокусника извлёк откуда-то свою гитару. Однако, песня, которую он запел, не соответствовала цирковой комичности этого жеста…

— Все начиналось просто:

Граф опустил ладони на карту —

Реками стали вены,

Впали вены в моря,

В кузнице пахло небом,

Искорки бились в кожаный фартук,

Ехал Пятьсот Веселый

Поперек сентября…

Все как-то примолкли; перестали болтать Курт с Хильдой, Иосип прекратил посвистывать… Слушали.

— …Ты не кляни разлуку — мир без разлуки неинтересен,

Брось отмечать недели, вытри слезы и жди,

Верь в то, что ваша встреча — сказка всех сказок, песня всех песен,

Новый мотив разлуки — все еще впереди.

Хоп!^[467]

И ещё долго молчали все, хотя Майкл уже прекратил петь и сидел, постукивая по гитаре пальцами и задумчиво щурясь на то, как тает иней — в проём между полосатых туч выглянуло солнце. Наконец, Джек, нарушая молчание, вышел на дорогу и, свистнув — резко, пронзительно — выкрикнул:

— Сто-ой!

Обоз остановился. Штук десять телег на высоких кривых колёсах, кое-как слепленных из дощечек — их тащили групы замотанных в тряпьё махди, в основном — женщин. Мужчины шли по сторонам, в самих телегах громоздилось перевязаное канатами и ремнями барахло, сидели дети. Мало детей. во всей этой процессии было что-то… что-то покорное и убогое одновременно. Подошёл Олег — с опросным блокнотом в руках. Надо было знать, кто куда едет и где собирается устроиться, сколько народу, кто чем болен и так далее. Отчёты шли напрямую в полевой лагерь англосаксонского Колониального Министерства.

Витька зевнул, лязгнув зубами. Скучно, в конце концов. Зевнул опять — и подумал о Брекки.

О том, что они скоро увидятся. И это было счастьем.

* * *

Витьке повезло — у Брекки никто не торчал, даже бабуля её куда-то ушла (Витька уже знал, что старушенция заведует ткацкой мастерской). Братьев тоже не было — они оказались отличными парнями, но совершенно не умели разговаривать о чём-то, кроме войны и охоты. А Витьке сейчас совершенно не хотелось разговаривать на эти темы.

В посёлке к нему привыкли уже давно. Выяснив у пилота, что вертушка полетит обратно часа через два, не раньше, Витька зашагал к хорошо знакомой жилой пещере, насвистывая и пиная камешки. Обычно Брекки встречала его у самого входа, каким-то странным чутьём ощущая, когда он придёт.

На этот раз её не было. И предчувствие чего-то нехорошего твёрдо и прочно взяло за сердце. Витька ускорил шаг, без стука открыл обитую мехом дверь.

— Эй, ты чего? — с ходу спросил он, потому что сообразил: она лежит на кровати и… эй, плачет, что ли?! Предчувствие сменилось ясным пониманием беды. — Что за новости? Ты что, ревёшь, что ли?! — подойдя, он присел на край и попытался силой перевернуть девушку на спину, н оона упрямо задёргала плечами и вывернулась. Рассерженный и испуганный, Витька снова спросил, уже не решаясь снова прикоснуться. — Да отвечай же, что случилось?!

— Ох, Виктор! — она неожиданно повернулась, села и, обхватив юношу за шею руками, спрятала лицо у него на груди — но он успел заметить, что Брекки буквально опухла от слёз. — Он всё наврал, всё наврал…

— Кто? Что наврал?! Ничего не понимаю! — сердито помотал головой Витька, поглаживая Брекки по волосам и плечу, обтянутому кожаной курткой.

— Он… он… — вырвалось у Брекки. — Я ему… отказ, а он… про меня… Виктор!

— Кто?! — зарычал Витька, не в шутку тряхнув Брекки. — Кто тебя обидел?! Кто-то из ваших?! Что сделал?! Что сказал?!

— Н-н-нее… не наши… МакМиллан… младший…

— Мать твою так! — вырвалось у Витьки. Доусон МакМиллан был сыном инженера из геологической англосаксонской экспедиции, ровесником Брекки и Витьки — он стажировался в экспедиции, которая в здешних «новорождёных» горах составляла карты полезных ископаемых. Их база уже две недели располагалась рядом с поселением. — Где он сейчас?!.

…Доусон был не один. Это Витька понял, когда услышал его голос внутри одной из экспедиционных палаток. Его — и ещё один. Впрочем, Витька был накачан и накачивал себя всю дорогу к палаткам — и влетел бы внутрь, окажись там хоть вся экспедиция в полном составе. Но всё-таки он ещё не настолько обалдел, чтобы не понять — в палатке ссорятся.

Резкий мальчишеский голос — незнакомый… точней — немного знакомый, но не вспомнить — чей? — вылаивал внутри:

— Какого беса ты размазываешь эту грязь?!

Голос Доусона — его Витька помнил:

— Что ты мне указываешь?! Твоё место вообще на виселице!

— Мы говорим не обо мне и не о моём месте — а о ней! И то, что ты говоришь — ложь!

— Не ложь, а наука ей! Чтобы не корчила из себя…

Неожиданный звук удара, грохот падения — и первый голос:

— А это — наука тебе! Чтобы был хоть немного похож на мужчину!

Витька откинул полог рывком — и шагнул внутрь.

МакМиллан с перекошенным от ярости лицом поднимался с выстланного пластиком пола. Из носа у него текла кровь; над ним стоял, стиснув кулаки, пленный парнишка-«синий берет».

— Ну держись… — Доусон яростно сплюнул кровь. Он был здоровей, чем пленный, с ног МакМиллана тому удалось сбить только за счёт неожиданности.

Доусон был шотландец, из Англо-Саксонской Империи, то есть — практически свой. Пленный — он и есть пленный, «синий берет» — чужой, даже враг, пусть он и не людоед, а либериец. Но Витька хорошо сообразил, что именно произошло в палатке. Поэтому он оставил МакМиллану времени только на то, чтобы подняться — и одним ударом в челюсть уложил стажёра вторично. Теперь уже плотным нокаутом. И в полном остервенении размахнулся ногой — как в бою — но «синий берет» удержал его:

— Не надо. Лежачий.

Витька развернулся к нему, тем же движением выкрутив руку из пальцев пленного. Смерил того внимательным взглядом — тот не отвёл глаз, серых, холодных, с какой-то лесной озёрной зеленцой.

— Зачем вступился? — быстро спросил Витька.

— Не люблю, когда грязно говорят о девушках, — ответил тот.

Витька помедлил — и протянул руку:

— Спасибо.

— Мне? — глаза стали немного удивлёнными, но руку штурмовика «синий берет» пожал.

— Я парень той девчонки, про которую он слухи распускал. Только что прилетел, — пояснил Витька всё ещё взвинченно. — Её братья в разъездах вечно, я… — он махнул рукой. — У тебя есть девушка?

— Была, — пожал плечами «синий берет», распахивая полог и выходя наружу. Витька вышел за ним. спросил вслед:

— Была?

— Она была снайпером в отряде. Погибла, когда вы нас зажали, — почти равнодушно ответил, не поворачиваясь, «синий берет».

— Ты… — Витька смешался. — Ты хочешь вернуться домой? Я бы мог… похлопотать…

— Смеёшься, что ли? — «синий берет» улыбнулся удивлённо, оборачиваясь. — Куда мне возвращаться, там англосаксы. Лучше уж тут…

— Останешься здесь?

— А что? Тут почти такая же жизнь, как была у нас. Только там низины и сыро, а тут горы. А люди похожие… Слушай, — он смерил Витьку взглядом, — не дури девчонке голову. Оформи всё это… как-то. Ну, я не знаю, как у вас положено. Иначе всё равно будут… слухи.

— Да, — Витька потёр лоб. — Да, конечно… ты прав… — он внезапно уставился на парня и спросил наконец: — Как тебя зовут-то?

— Меня? — сощурившись, «синий берет» поднял голову, посмотрел в небо и с непонятной интонацией сказал. — Рыцарь. Так и зовут.

* * *

Похоже, что Витька сегодня органически не был способен передвигаться шагом. Во всяком случае, обратно к Брекки он влетел бомбой и просто-напросто цапнул её за руку, выпалив:

— Пошли!

— Куда? — даже не сообразила сопротивляться Брекки.

— Туда! — гаркнул Витька. — К вашему годи… или к Каттерику… или кто тут у вас браки вообще регистрирует?! Я беру тебя в жёны, Брекки, — он секунду передохнул, — и пусть хоть одна сволочь посмеет сказать хоть что-нибудь дурное о Брекки Ревок, о моей жене, чёрт побери!

3

— Нет, Вик, ты точно сошёл с ума! — Джек уже не сдерживал эмоций. Его лицо покраснело, глаза сверкали. — Кто тебе дал разрешение на эту глупость?!

— Ну уж глупость, — негромко возразил Майкл, но Джек громыхнул:

— Глупость, ч-чёрт! Жениться можно только по разрешению командования, в данном случае — Арвида Крэйна!

— Но товарищ сержант…

— Никаких «но»!

— Но товарищ сержант, — упрямо, со смешком, который изумил Джека, продолжал Витька, — мы женились по обряду асатру. И с моей стороны эту… группу поддержки возглавлял как раз сэр Арвид.

— Ч?!. — Джек поперхнулся и выпучил глаза.

— Он как раз гостил у барона Каттерика, — как ни в чём не бывало, пояснил Витька. Майкл похрюкивал, с трудом сдерживая смех. — И с удовольствием побыл моим представителем…

…Вообще-то это было некоторым преувеличением. Первой реакцией обоих дворян, когда к ним ворвался юный штурмовик, тащивший рядом с собой девчонку-переселенку, было удивление. А у Витьки пропал весь запал и отнялся язык. Он помекал с полминуты и с ужасом понял, что слов не осталось совсем — но тут всё взяла на себя Брекки. По мере того, как она говорила, сэр Арвид и сэр Вульф

Наконец Каттерик хлопнул в ладоши и, встав, сообщил:

— Схожу за годи… Русский, ты хоть знаешь, что надо делать и говорить?

— Нет, — помотал головой Витька, к которому вернулся дар речи. Барон хмыкнул и вышел. Арвид Крэйн уставился на Витьку и Брекки внимательным изучающим взглядом. Витька стало неуютно под ним — и он от неожиданности даже вздрогнул, когда сэр Арвид предложил:

— Ты не будешь против, если я исполню роль твоего представителя? Раз уж всё так спешно? Правда, я не асатру, но это не важно…

Сам обряд Витька помнил плохо. Помнился ветер у большого бурого камня, рука Брекки, серьёзные лица незнакомых людей вокруг, которые почему-то говорили о нём хорошее… Слова — мощные, отдававшиеся эхом — старого годи…

— Один, Всеотец, Господин Рун, Творец Миров, Вождь Живых и Мертвых, приветствуем тебя! Тюр, Однорукий Ас, Защитник Закона, приветствуем тебя! Бальдр, Великолепный Сын Высокого, Любимец Богов, приветствуем тебя! Тор, Защитник богов и людей, Гроза Великанов, приветствуем тебя! Хеймдалль, Отец Людей, Страж Моста Асов, Сияющий, приветствуем тебя! Фригг, Госпожа среди богов и богинь, Ведающая судьбы, приветствуем тебя! Ньерд, Отец Ванов, Владыка Морей, приветствуем тебя! Фрейр Светлый, Отец Плодородия, приветствуем тебя! Фрейя, Прекрасная Госпожа, Дарующая Жизнь, приветствуем тебя! Сунна Ясноликая! Сияй и в небе, и в сердцах наших, наполняя их жизнью и радостью, не покинь нас больше! Эрда, Мать-Земля! Пусть труды наши не пропадут даром! — и крики «хейл!» в ответ на каждое прославление…

И снова рука Брекки — рядом с его — на тяжёлом серебряном кольце в руке старика… И слова… он выучил те слова с одного раза — так, как их сказал ему сэр Арвид:

— Брекки, в присутствии богов и богинь Асгарда и обоих наших родов я беру тебя в жены. Я разделяю с тобой свою жизнь, свою душу и свою судьбу, все что я имею теперь и твое тоже. Я клянусь любить тебя, хранить тебе верность, заботиться о тебе и о детях, которых ты родишь мне, защищать тебя, наших детей и наш дом, делать все для того, чтобы ты гордилась своим мужем. Богатство, бедность, здоровье или болезнь не будут мне в этом помехой. Да будем мы неразлучны до самой смерти! — и ответ Брекки, его разносил вокруг ветер, как и клятву Витьки:

— Виктор, в присутствии богов и богинь Асгарда и обоих наших родов я беру тебя в мужья. Я разделяю с тобой свою жизнь, свою душу и свою судьбу, все что я имею теперь и твое тоже. Я клянусь любить тебя, хранить тебе верность, заботиться о тебе и о наших детях, хранить наш домашний очаг и вести хозяйство, делать все для того, чтобы ты гордился своей женой. Богатство, бедность, здоровье или болезнь не будут мне в этом помехой. Да будем мы неразлучны до самой смерти!..

…Джек ещё что-то говорил — хотя уже и не так сердито — а Витька думал: «До самой смерти… до самой смерти…» — и эти мысли наполняли его — снова и снова — гордой радостью.

* * *

Билли, видимо, был слегка обижен на то, что не побывал на свадебной церемонии друга. Потому что, когда Витька — он попал на кухню — насвистывая, разделывал на откидном столе свежее мясо — а Билли ввалился на кухню, то в его голосе было немало яда:

— С новым назначением, господин шеф-повар! То-то я гляжу — весь ваш взвод ходит, как в воду опущенный, а у него, выходит, просто несварение от твоей стряпни!

— Здравствуй, — невозмутимо ответил Витька, бросая секач в опорный столб — сверкнув, тот вошёл в дерево с глухим стуком, даже не вздрогнув после попадания. — Ты припёрся, чтобы поехидничать? И не лень было тащиться?

— Правду сказать — лень, — согласился Билли, ловко подбросив себе со стола в рот дольку сухофрукта. — Особенно когда я узнал, что некий Виктор Ревок женился по асатру, а меня даже не предупредил, — и он отправил себе в рот ещё одну дольку.

— Было некогда, — сдержанно ответил Витька. — И прекрати жрать пайковые фрукты, не на ферме.

— У меня авитаминоз, — сообщил Билли, слопал ещё одну дольку и демонстративно отряхнул руки. — Ладно. Когда празднуем? По моим сведениям — а они из первых рук! — пира не было и даже ключ ты Брекки не отдавал. Так что самое интересное я всё-таки не упустил. Так когда?

— Что — когда?

— Празднуем когда?

— Что празднуем?

— Свадьбу, свадьбу! — ласково напомнил Билли.

— Чью? — удивился Витька.

— Твою…

— Заметь — мою, — поднял Витька палец. — Мою, не твою и не чью-то ещё. У меня, может быть, самое знаменательное событие в жизни произошло, а они ходят вокруг с одной мыслью — нажраться на дармовщинку. Ну, наши-то ладно. Но вы-то не на пайке сидите!

— Главное, друг, — проникновенно сказал Билли, нагибаясь через стол и отбрасывая с лица волосы, — это общение. Об-ще-ни-е. Живое и непосредственное. А вовсе не примитивный жраль, как ты думаешь в силу низменности собственных побуждений.

— Пошёл ты, — дружелюбно сказал Витька. — А когда пир — я ещё не решил… Как там погода?

— Лето, солнышко сияет, — отозвался Билли. Подумал, улыбнулся и продолжал: — Знаешь… мы послезавтра с отцом ведёт полторы сотни добровольцев в горы на помощь переселенцам. Добивать «чёрные повязки».

— Правда?! — завистливо спросил Витька. — Вот ведь… а мы тут всё киснем…

— Переходи к нам, — с серьёзным видом пошутил Билли. — Ты же всё равно теперь, можно сказать, на местной женат. Землю вам найдём…

— Не фермер я, Билли, — усмехнулся Витька. — Да и там, — он показал пальцем вверх, — там, понимаешь? — я ещё не побывал. А надо… Ладно! — он встряхнулся. — А пир будет — завтра, раз такое дело!

* * *

Если честно, Витька и не подозревал, что у него столько хороших знакомых. Что самое интересно — многих из них юноша в жизни не видал, и могло бы возникнуть подозрение, что они и правда решили налопаться на дармовщинку, если бы каждый не привозил деньги или чеки, еду или выпивку, либо просто не был готов лично принять участие в подготовке пира.

С самого утра лагерь роты был похож на бурлящий котёл. Витька проснулся в разгар подготовки и сперва просто не сообразил, что к чему — столько в лагере было незнакомых людей. Появившийся снова Билли тащил за собой коней и, увидев Витьку, сонно зевавшего у палатки, заорал:

— Да ты что, сдурел, друг?! Твоя, наверное, уже катит сюда, а ты зеваешь?! Кто встречать-то будет?!

— А на джипе нельзя? — осторожно осведомился Витька, чем вызвал у Билли приступ священного гнева — и вынужден был, поторопившись с туалетом, сесть в седло. Через десять минут уже кавалькада с грохотом, гиканьем и свистом вылетела на лесную дорогу и понеслась подсыхающей грязью, расшвыривая во все стороны вязкие комья. Количество сопровождающих оказалось ограничено только числом коней — в седло сели и многие штурмовики. Переходя с галопа на рысь и обратно, «эскадрон» отмерил километров пять, распугивая живность и тишину, когда вырвавшийся вперёд Билли вдруг поднял коня свечкой и, тыча рукой, засмеялся, а через секунду ещё кто-то загорланил:

— Во-он они-и!

С лесистого холма был виден кортеж невесты — вокруг едущей в невообразимой бричке Брекки скакали не меньше тридцати человек в алых куртках, на украшеных цветными попонами конях.

— А-ах-х! — Витька огрел коня перчаткой и, не разбирая дороги, полетел вниз, навстречу переселенцам. К нему рванулись алые куртки — взмахи рук, улыбки, люди что-то кричали весело и восторженно, а потом наперерез выдвинулся угольно-чёрный жеребец, на котором скалой высился сам Вульф Каттерик.

— Спешишь за этой девушкой? — он вытянул руку в сторону брички, слева и справа от которой сидели верхами внимательно и сурово меряющие Витьку взглядами братья Брекки. — Я отдал её тебе в жёны, потому что у неё нет отца — но вместо отца ей я! И не ошибся ли ли вчера мой брат Арвид, когда расхваливал твои достоинства?!

Билли Крэйн поднял своего коня на дыбы, и тот на задних ногах протанцевал, остервенело храпя, встал рядом с Витькой.

— Шутишь, сэр Вульф?! — крикнул Билли задорно. — Не знаешь, кто такой Виктор Ревок, так я тебе скажу вслед за моим отцом! Не самый худший он в их роте! Стреляет неплохо — всего десять его пуль из десяти попадают в цель! Дерётся нехудо — одним ударом валит только одного противника! И ножом попадает врагу в глаз всего с десяти шагов, ну а каков он в постели — спроси завтра ту, которую отдал ему и которую назвал своей дочерью! Кошелёк у него, правда, пустой — ну да что возьмёшь с солдата?!

— Ну если он и правда таков, как ты говоришь… — полковник махнул рукой: — Пусть пир будет веселым! — и его конь подался в сторону, давая путь Витьке, который толкнул своего каблуками. Брекки встала в бричке, и юноша одним сильным, но мягким рывком перебросил её в седло перед собой…

* * *

Сам пир Витька запомнил не очень хорошо — он то и дело целовался с Брекки и был пьян, хотя не пил ни капли. Врезалось в память, что Скобенюк то и дело провозглашал: «Людына, яка не пье — або хвора, або подлюка!» — аргументируя так многочисленные и красочные тосты. Да ещё — как Майкл и тот пленный «синий берет» вдвоём пели под гитару одну песню — они её оба откуда-то знали…

— Три ворона сидели в ряд

И чёрен был у них наряд.

Спросил один неторопливо:

— Где нынче будет нам пожива?

— Вон там, на берегу крутом,

Убитый витязь под щитом —

Да свора верная его

Не подпускает никого…

Да соколы его кружат

И тело зорко сторожат…

Приходит дева молодая,

Главу его приподнимает,

Целует тихо и светло

Окровавлённое чело…

Над мёртвым прочитав молитву,

Его уносит с поля битвы…

Дай бог таких нам похорон —

И псов, и соколов и жён…

Дай бог таких нам похорон —

И псов, и соколов и жён…

Дай бог таких нам похорон —

И псов, и соколов и жён…^[468]

…В палатке было темно. Перевернувшись на живот, Витька включил лампу, набросив на неё шлем, чтобы пригасить свет. Брекки спала рядом, повернув тёплое, спокойное лицо к юноше; на щёку от длинных ресниц упали лёгкие тени. Витька ни к кому не испытывал раньше такого странного чувства… Нет, он многих и многое любил, но… но то, что он ощущал к Брекки, даже любовью назвать было трудно. Девушка казалась ему неотъемлемой его же частью.

Он вспомнил прошедшие часы — похоже, спал не очень-то и долго. Они с Брекки устал и уснули, кажется, почти одновременно.

«Моя жена, — удивлённо подумал он вдруг, тихо приподнимаясь на локте. Это была совершенно новая, удивительная мысль… Потом пришла другая — да уж, для мамы это будет сюрприз… — Она у меня хорошая — и Брекки хорошая, они понравятся друг другу…» — уверенно решил Витька.

Он тихо, но длинно, с наслаждением, потянулся — ивдруг сообразил, что снаружи доносятся негромкие голоса и позвякиванье гитары. Похоже, праздник-то ещё продолжается! Витька сел, ещё раз посмотрел на Брекки — и начал одеваться…

…Снаружи было ещё совсем темно, даже утренних сполохов не было видно. Но горел прожектор, освещая ярким неживым светом столы с послепраздничным разгромом; за крайним сидели ребята из 2-го, несколько человек из других, партизаны и ополченцы. Кто потихоньку ел или пил, но большинство слушали Майкла, сидевшего у торца стола. Витька остановился у входа в палатку, придерживаясь за растяжку. Картинка была почти идиллической — ночь, пятно света, тесная группка людей, негромкая музыка и задумчивый голос певца…

— Можешь стать богачом —

И быть нищим при том,

Если щедрости нет у богатства.

Будет светел и чист

Жизни прожитый лист,

Если в нём добротой расписаться…

Доброта и простит,

Доброта и казнит,

Доброта — это не всепрощенье…

… - Ещё не всё сожрали? — осведомился Витька, подходя.

— Садись, — ткнул Олег, — там всего полно. Правда, всё остыло…

Никто не пошутил, все смотрели на Витьку дружелюбно или завистливо. Он в самом деле был голоден и даже налил себе виноградного вина.

— Послушай, — Витька, уже начавший есть, повернулся на негромкий голос и увидел пленного — тот улыбался чуть смущённо. — Я тебе приготовил подарок… вот.

Под изумлённым взглядом Витьки на стол легла пара колец. Кажется, золотых. Одно — широкое, чуть выпуклое, массивное, гладкое. Второе — тоже широкое, но из тонкого плетения нескольких ажурных проволочек. Пока Витька разглядывал кольца, парень пояснил:

— У вас же нет. А мне уже не нужно. Это наши с Алисой, с моей девчонкой, а она… — «синий берет» не договорил. Вместо этого он потёр лицо руками — с силой, как будто старался кожу стереть — и по-прежнему тихо, тоскливо сказал: — Нескладно всё получилось. Запуталось всё и не распутывается. Мы ведь не трогали никого, наши родители своё государство строили, просто не такое, как ваши Империи. А на нас — десант. Что оставалось делать?

— Спасибо, — Витька поднял на него глаза. — Ты знаешь, я видел, кому служат ваши союзники. Сейчас вспоминаю это, как страшную сказку, почти не верю, что это было. По-моему, не нескладно получилось, а — как надо. И тебе повезло, что ты попал в плен. Очень повезло…

…Брекки не спала. Она просто лежала в постели, поглядывая вокруг — и улыбнулась, когда вошёл Витька; красиво так улыбнулась, ласково… Он подошёл к кровати, присел, расстёгивая ремни сапог. Ладонь Брекки легла ему на спину, погладила, потом — скользнула на плечо, и Витька, склонив голову вбок, потёрся о ладонь щекой.

А потом достал и надвинул на палец девушки кольцо.

4

— Суахар воет. Только они поселились — налетела банда, всё пожгла, а главное — вывезла жратву и угнала скот, который был. Поведёшь караван в Суахар.

Джек кивнул. скобенюк выглядел усталым, глаза покраснели, веки воспалились. Сообщение о нападении на Суахар пришло под утро, когда офицер только-только лёг; ему пришлось подняться и срочно отбирать людей. Как назло, с севера подошли ещё возвращавшиеся на свои земли махди. К дежурному отделению пришлось на контроле добавить ещё одно. 3-е отделение блокировало какой-то горный лесок, в котором пряталась одна из уцелевших банд. Осталось только 2-е отделение — и ему предстояло вести три трейлера в деревню, подвергшуюся нападению.

С точки зрения Джека это было глупостью. Он немало читал о местном населении, и все специалисты сходились в одном — через пару поколений оно вымрет. В любом случае. Мутации, наследственные болезни… Спасать их уже не имело смысла. Но приказы обсуждать не имело смысла вдвойне, и он, отдав честь, оглянулся. Его ребятки уже собрались. Витька возле палатки целовался с Брекки, и сержант подошёл имено к нему.

— Останешься? — предложил он тихо. — Я разрешу.

Витька выпустил ладонь девушки и резко повернулся — молча, но Джек с усмешкой кивнул. оценивающе поглядел на Брекки. Девушка оказалась на высоте — ни слёз, ни отчаянных взглядов. Она поцеловала мужа в губы и спокойно сказала:

— Жду с победой. Или не жду совсем.

Тяжёлые машины уже стояли на ходу. В первой шли сам Джек, Ян и Олег. Во второй — Майкл, Иосип, Хёгни и Йожо. В третьей — Витька, Хильда и Курт. Пятнистые контейнеры трейлеров со всех сторон защищала навесная броня. Машины походили на черепах, высунувших из-под панцырей угловатые головы.

Джек, до последнего висевший на подножке, оглядел свою небольшую колонну и просигналил рукой — едем!..

… - Пути-дороги… — бурчал Курт, цеплясь за руль. — Чтоб их… Зачем мы вообще тащим эту жратву?! Нас не поблагодарят… пусть вымирают, мы у себя на юге проблему решили раз и навсегда, и никаких сентиментов…

— Война тут почти кончилась, — заметил Витька. — Пусть живут, всё лучше, чем опять начнут сбиваться в банды. Ваша Орания маленькая, а тут вон какие просторы, почти как в России…

— Просто обидно будет накрыться теперь, — Курт вздохнул. — Лучше бы уж настоящий бой какой, а то и домой написать нечего!.. Далько вообще до этого Суахара?

— Километров сорок. Примерно ещё три раза по столько, сколько мы проехали, — Витька удобней устроил между колен пулемёт, зевнул: — Поспать бы сейчас…

Кажется, Курт что-то хотел сказать, но лишь усмехнулся. Хильда протянула ему пачку галет, потом — Витьке, разлила по стаканчикам кофе. Слева и справа за окнами ползли и ползли деревья — машины шли небыстро. Хрустя галетой, Витька внимательно всматривался в лес, почти машинально фиксируя — пусто… пусто… пусто… Идя по такому лесу пешком, он ощущал бы себя уверенней, чем на этих колёсах…

— Смотри по сторонам, — сердито заметил он Хильде, попытавшейся придремать, — влепят гранату в кабину — выспимся!

— Да тут нет никого, — возразила немка недовольно.

— Так они тебе и доложились, — спокойно ответил Витька. Он не очень-то верил, что бандиты в их нынешнем состоянии осмелятся напасть хотя бы на отделение, следуй оно пешим порядком в рассыпном строю — но на то же отделение, едущее на грузовиках, напасть можно и попробовать.

— Передний тормозит! — неожиданно выкрикнул Курт.

* * *

Олег затормозил так, что всех бросило вперёд, несмотря на небольшую скорость движения. Джек уже собрался было выругаться — но сообразил: русский остановился, потому что на дорог стоял, подняв руку, человек в чёрном халате. Поперёк груди у него висел автоат, на левый кулак — намотаны поводья лошади, щипавшей жухлую травку у обочины. Несмотря на местную одежду, это был белый — без головного убора, с ничем не прикрытым лицом.

Олег поспешно нажал на сигнал — подчиняясь прерывистому двоёному рёву, штурмовики посыпались наружу и залегли у колёс.

Бандит обидно засмеялся. Потом сказал, глядя прямо в глаза Джеку, целившемуся в него от передней машины:

— Тут я один. Хочу просто поговорить.

Сержант поднялся, не опуская автомата. Его постепенно охватывали злость и желание ударом кулака убить эту улыбающуюся тварь.

— Что тебе нужно, ублюдок? — хриплым от ярости голосом спросил он наконец.

— Немного, — бандит по-прежнему улыбался, в его суженых глазах были злоба и — страх. — Просто там, дальше, — он небрежно указал через плечо, — идут наши. Там вас и сожгут. Всех. Подумайте сами — война почти закончилась тут, признаю. Мы на вас не нападаем, мы вас не трогаем. А наши дела оставьте решать нам. Ну привезёте вы им свои продукты. Мы же их всё равно завтра… — он сделал небрежный жест, словно что-то выхватывал из воздуха. — И как не было. Так что давайте мы сейчас подгоним лошадок, выгрузим вас — и поезжайте обратно. Кто там будет разбираться, как к нам попали консервы и мука? И нам хорошо, и вам — мы и дальше с вами конфликтов затевать не будем. И только не говори мне, что ты испытываешь к махди какие-то нежные чувства и готов рискнуть своей жизнью, чтобы накормить их! — он засмеялся опять. — Ну как, договорились?

— Нет, — отрезал Джек и дал короткую очередь.

Лошадь шарахнулась и потащила по траве тело своего хозяина.

5

Теперь трейлеры ползли ещё медленней, с приоткрытыми дверцами, из которых готовы были выпрыгнуть штурмовики. Они сидели в кабинах — натянутые, напряжённые, как пружины. Натужно ревя перегревающимися на медленном ходу моторами, машины приближались к цели.

Едва ли кто-то из них, сидящих в кабинах, готов был рисковать жизнью ради махди, к которым все штурмовики испытвали брезгливое презрение. Но согласиться на предложение, на которое Джек ответил выстрелами — никто из них тоже и не подумал бы. С врагом не соглашаются, не подписывают договоров, не ведут переговоров и разговоров.

Его убивают. Выстрелы — законный ответ на предложения врага. На любые предложения, облечённые в любую форму. Это закон. Закон мира…

…Курт часто облизывал губы, кожа перчаток поскрипывала — он перебирал пальцами на руле.

— Боишься? — тихо спросил Витька. Курт быстро кивнул, выдохнул:

— А… га… Живот ноет.

— Спокойней, — уверенно сказал Витька. — В таких заварухах стреляют много, а убивают мало…

— Как бы не оказаться в этом «мало»…

Рация щёлкнула:

— Иосип, Хёгни, Вик — выходим, — коротко скомандовал Джек. — Машинам не останавливаться!

— Зачем? — удивился Курт. Виктор уже догадливо, что к чему и подмигнул:

— Не боись. Ну-к, Хильда, пусти…

Он выскочил на грязную обочину и скатился в сторону. Машины прошли, сбавив скорость, и Витька увидел, как Джек, выставив автомат, просигналил рукой: «Вперёд слева по одному.» Витька быстро перебежал дорогу и упал за поваленное дерево, выставив пулемёт. Следом проскочил Хёгни; Джек и Иосип остались на той стороне.

Внимательно осмотревшись, пары штурмовиков двинулись вперёд перебежками, прикрывая друг друга. Машины еле ползли; ребята скоро их догнали, обогнали и держались чуть впереди.

Так они прошли около полутора километров. Витька как раз сделал перебежку и прикрывал Хёгни, когда ему послышался кашель — именно человеческий кашель. Судя по всему, до источника этого звука было метров полста. Витька быстро просигналил «ложись», и Хёгни, послушно свалившись, замер.

Внимательно всматриваясь, Витька быстро заметил тяжёлый пулемёт и двух махди возле него. Чуть приподнявшись, Витька вскинул руку; Джек, лежавший через дорогу, ответил: «Вижу, — и показал: — Обойти с тыла.» Кивнув, Витька показал Хёгни в лес подальше — скандинав пополз, скрываясь за кустами, и Витька последовал за ним через несколько секунд — на дороге уже ревели приближающиеся машины.

Хёгни ждал Витьку в полусотне метров дальше в лес. Отсюда было видно, что бандосов не меньше двадцати — и белые, и махди — они в основном стояли или полусидели за деревьями, держа наготове оружие.

«Не вставать, — просигналил Витька, положив руку на плечо норвежца. — Накрой пулемёт из подствольника. Сразу после огня с той стороны» Хёгни кивнул. Норвежец казался соверенно спокойным.

Витька аккуратно поставил пулемёт на сошки и повёл стволом, прицеливаясь. Хёгни так же аккуратно навёл подствольник…

— Бамп! — хлопнул на той стороне дороги выстрел, и сразу за взрывом выпущенной гранаты послышался дикий крик — кричал по-английски:

— Из-ме-на-а!!!

Выстрела подствольника Хёгни Витька не услышал — сам начал стрелять, а перед пулемётом разорвалась граната, сметая осколками расчёт. Витька успел прошить очередями нескольких бандитов, прежде чем остальные рванулись, отстреливаясь, на дорогу.

Вот тут они крупно прогадали. Машины выстроились там, перегородив дорогу своими бронированными тушами. Их экипажи, распластавшиеся за колёсами, тоже открыли огонь.

Огневой мешок был классическим. Банда таяла фактически на глазах — и вот уже несколько оставшихся в живых, бросая оружие, тянут руки вверх так, словно боятся, что их не заметят.

— Уроды, чччёрт… — проворчал Витька. — Джек! — крикнул он. — Кончать их всех!

На дороге завыли в ужасе. Невозможно было представить себе, что какую-то минуту назад эти твари сидели в засаде и готовились убивать…

— Руки марать, — откликнулся Джек. — Эй, вали в кучу оружие и снарягу, быстро! Ну?!

— А не то вас самих — в кучу, — без тени юмора дополнил Майкл.

— И куда их теперь? — спросил, вставая из-за колеса, Йожо.

— Ник бы кончил их, — упорно повторил Витька, поводя стволом пулемёта. Захваченных было пятеро, быстро разоружившись, они опять сбились в кучу, прячась друг за друга, трясясь и закатывая тёмные глаза.

— Пусть грузят оружие в последний трейлер, — решил Джек. — А потом шагают впереди машин до Суахара.

Сдавшиеся вдруг загадлели и попадали на колени, протягивая руки к сержанту.

— Что, мины успели поставить? — спокойно спросил Джек. И вскинул автомат: — Молись своему Ала Шамзи, плесень!

— Мы снимем! Сами снимем! Не убивай, не убивай! — молил один из махди, уже пожилой, тычась лицом в дорогу у сапог Джека. Сержант схватил его за волосы, приподнял, заорал в искривлённое ужасом и болью лицо:

— С оружием поиграть захотелось?! С оружием поиграть?! Руки вырву! Сидите в своём дерьме — и сидите, а оружие не для вас, лапы не тянуть! — он выхватил левой рукой пистолет, глаза побелели, он тыкал стволом в лоб, в губы, в нос мотавшемуся вслед за правой рукой махди. — Тля! Бородой удавлю! Воевать решил?! Воевать с нами, моррррда людоедская?! С нами воевать решил?!

Почти все штурмовики сами застыли, поражённые и даже испуганные сами внезапным приступом бешенства у сержанта. Но Майкл прятал улыбку. Витька тоже допёр, что Джек зачем-то запугивает схваченного.

— Готовься пукнуть напоследок, засранец! — и Джек с размаху упёр пистолет в лоб махди… но в последний момент ствол, разодрав кожу, скользнул мимо. Грохнул выстрел — махди шарахнулись в стороны, отползали на карачках, а один, качнувшись назад, упал, ударился затылком в землю, несколько раз дёрнул ногами и застыл. Из головы ручьём бежала кровь. — Промазал… — Джек сплюнул, убирая пистолет, как-то сразу успокоился. Выпустил махди и резко бросил: — Пойдёте впереди. И смотри у меня, старый козёл, если будет хоть один подрыв… — и сержант холодно усмехнулся.

6

Банда и в самом деле прошлась по Суахару здорово. Местное население, высыпавшее навстречу трейлерам, деловито разорвало в клочья бандитов (и запасливо растащило клочья по закромам), после чего принялось жаловаться на жизнь — с ударами в грудь, кликушеством, вырыванием волос и плачем. Слушать жалобы было мерзко — никакого сочувствия они не вызывали, такие изъявления эмоций напоказ северяне заранее воспринимали как показуху и обман.

Пока разгружались трейлеры, штурмовики уселись наконец-то завтракать. Горячие консервы были очень кстати. Вокруг тут же собрались местные — торчали, смотрели в рот туповатыми глазами, пока Курт не шуганул их.

— Не могу есть, когда на меня такие уроды смотрят, — сердито сказал он, садясь на место. — Хоть бы сопли подбирали!

— Так, кто поел — чистить оружие, — приказал Джек. Майкл чуть наклонился к нему и шёпотом произнёс:

— Вон тот парень хочет тебе что-то сказать. Вон тот. Со шрамом.

Молодой махди неуверенно приближался к штурмовикам. Потом, словно решившись, разом пересёк оставшееся расстояние и присел напротив Джека, не сводя с него пристального взгляда. Лицо местного украшал в самом деле примечательный шрам — кто-то вырвал ему левый глаз, изуродовав скулу и лоб. Но в остальном в отличие от большинства обитателей деревни парень не имел никаких уродств.

— Ты знаешь Ала Шамзи, господин с Севера? — тихо, еле слышно спросил он.

Джек отставил банку с недоеденными консервами. Сухо, коротко ответил — словно выстрелил словом:

— Да.

— В нашей деревне — главный жрец Ала Шамзи. Он из Диффы. Он прячется тут. Его бог его оставил, бежал от вашей силы — и жрец бежал тоже. Сюда.

— Ты точно это знаешь? — Джек по-прежнему говорил сухо, негромко.

— Он сделал мне это, — махди указал на свой глаз. — Он хочет бежать в землю, которую вы называете Йотунхейм. Говорят, его бог всё ещё там.

— Он там был недавно, — сказал Витька. И передёрнулся. Джек не посмотрел в его сторону — он снова обратился к махди:

— Если ты сказал правду — ты получишь награду. Золотыми монетами.

Махди скривился:

— Брось это золото в воду или в песок. Мне оно не нужно. Убей жреца, господин с Севера. Вот и моя награда.

— Показывай дорогу, — Джек поднялся.

* * *

Кажется, этот самый жрец почуял приближение штурмовиков, потому что попытался вылезти из дома, в котором жил, примитивно — в окно, как мелкий воришка, спасающийся от вернувшихся хозяев. Но Джек чего-то подобного ожидал — от увесистого удара кулаком в челюсть жрец грохнулся обратно в дом, а Джек, проскользнув в окно, спокойно сказал:

— Стой. Прибежал.

Остальные штурмовики входили в дверь. Жрец — здоровенный чернобородый атлет средних лет, в котором было, кажется, больше арабской крови — сидел на полу, бессильно мотая головой. Глаза у него были мутные, с губ капала слюна. Джек, наклонившись к нему, разорвал свободный серый с чёрными полосами халат.

Невыносимым зловонием пахнуло на штурмовиков — словно открылся люк в омерзительную клоаку.

— Всё точно, — со странным удовлетворением буркнул Джек. Он единственный не отстранился. Под свободным халатом плечи жреца покрывала полусгнившая человеческая кожа, жутким плащом спадавшая с плеч.

Жрец отстранился. Муть исчезла из его глаз, уплыла, словно туман. Они зажглись осмысленной, лютой злобищей — но бессильной сейчас.

— Ненавижу, — сказал он и плюнул кровью на сапоги Джека.

Сержант побелел. Если честно, Витька думал, что сейчас англичанин застрелит жреца. Всем было известно, какие счёты у Брейди с Ала Шамзи. Но Джек не убил. Джек даже не ударил. Даже не закричал. Он просто нагнулся к жрецу и сгрёб его за грудки. А потом заговорил — очень тихо, но отчётливо и со страшной, железной истовостью:

— Я раньше думал, что таких, как ты, нужно просто убивать. Уничтожать, как бешеных собак. Но теперь я так не думаю. Тебя — судить нужно, гадина. Обязательно судить. По всем правилам. За всех, кого ты замучил и кого по твоему приказу замучили. И за наших, и за ваших даже. И мы тебя будепм судить, тварь. Публичным судом. Открыто. Чтоб все про тебя знали. Чтоб все тебя ненавидели. И потом тебя повесят. И забудут.

Махди ничего не ответил. Только оскалился, как бессильный, хоть и страшный, зверь. И снова плюнул.

А Джек — засмеялся. Холодно и коротко. Беспощадно.

* * *

Никто не ожидал, что известие о поимке жреца вызовет такой странный резонанс. Штурмовики издалека заметили групу встречающих — капитана Фишера, ребят из взвода, свободных от дежурства, а ещё — какого-то молодого мужчину в полувоенном без знаков различия и так же одетого высокого тонколицего паренька лет 15–17. Мужчина был с оружием, а парень — без, стоял себе справа от Фишера и посматривал на белый свет из-под кашатновой чёлки бледными голубыми глазами.

— Товарищ сержант… — Фишер отдал салют. Джек, отсалютовав в ответ, ткнул за спину:

— Вон он, товарищ капитан.

— Хорошо, — Фишер повернулся к мужчине слева. — Он твой, брат. Крепко владение предков.

— Огонь хранит владение предков, брат, — тот чуть склонил голову. А парень шагнул вперёд и положил руку на плечо жреца.

Витька потом долго вспоминал глаза махди. И тот ужас, который появился в них — вытеснив начисто все остальные чувства, даже ненависть.

А Джек опять засмеялся…

…Отделение сидело в палатке. Витька только что ввалился внутрь и разувался — он отвозил Брекки домой и привёз обратно охапку ярко-солнечных цветов.

— Жарки! — удивлённо вскочил Олег. — Как у нас!

Цветы сияли так, что палатку будто осветило второе солнышко. И тут Джек, сидевший на своей кровати, вдруг сказал:

— Не верю. Не верю, что это получилось… — на него смотрели молча, смотрели все, а цветы, поставленные в какую-то пустую банку, словно бы стали центром палатки. — Это всё равно что убить свой страх, — продолжал Джек. — Вот он за тобой ходил по пятам… год ходил по пятам, не давал покоя. Друзья погибли из-за него. А потом ты с ним встретился лицом к лицу — и оказалось, что он всего-то — бессильная тварь в гнилой коже. И что его упаковали и увозят на переработку. Но самое странно — теперь вокруг… — сержант мучительно передохнул. — Теперь вокруг очень, очень пусто…

— Вокруг не пусто, — мягко сказал Майкл. — Вокруг мы, Джек.

Джек осмотрелся. И неожиданно сказал удивлённо — и улыбнулся:

— Да. Правда.

Хильда понюхала жарки. И задумчиво произнесла:

— А нас перебрасывают.

— Куда?!

— Когда?!

— Кто сказал?! — посыпалось со всех сторон.

— Слышала, как Фишер говорил по рации. Когда — не знаю, н оскоро. А куда… Курт, радуйся. На юг, к границе Орании.

— Хузза! — подпрыгнул Курт на кровати.

— Значит, мы уезжаем отсюда, — тихо сказал Джек. — Вот что, ребята… Давайте-ка отпросимся у Фишера и съездим… туда.

Никто не спросил — куда.

Никто не спросил — зачем.

7

С гор по-прежнему тянуло холодком, но он ничего не мог изменить — кругом кипело лето. Настоящее лето, и даже солнце почти не пряталось за тучи, хотя уже вечерело.

Редкая цепочка людей стояла на поле перед горами, за которые начал садиться остывающий диск. Алые отблески уходящего дня сделали лица суровыми, резкими — именно такими были лица Горных Стражей в те времена, когда мир был молод, когда их земля ещё не погрузилась на дно океана и не восстала оттуда…

Наверное, Горные Стражи видели многое и слышали немало клятв. Молча они внимали и этой, звучавшей ныне…

Первым поднял руку Джек, и его голос был хриплым — но ни голос, ни рука не дрожали, а лицо его было странно-вдохновенным…

— Я, Джек Брейди…

Ему откликнулись другие голоса — решительные, молодые:

— Я, Майкл Фой…

— Я, Ян Фландерс…

— Я, Хильда Викст…

— Я, Курт Штумме…

— Я, Иосип Недич…

— Я, Хёгни Улафсон…

— Я, Виктор Ревок…

— Я, Йожо Габац…

С гор сильней дунул ветер, резанул по лицам, но строй качнулся — и устоял. А с ветром, казалось, долетели из дальних далей и другие голоса…

«Я, Иоганн Херст…»

«Я, Елена Золотова…»

«Я, Эрих Зильбер…»

«Я, Жозеф Вилье…»

«Я, Пётр Заров…»

И молчаливыми свидетелями — казалось? тени? — стоят по бокам Горных Стражей ещё и другие. Уже не живущие здесь, в этом мире. Но незабвенные, хорошо знакомые и строгие…

— …клянусь… — голос Джека тонко зазвенел от волнения, казалось, ещё миг — и сломается… но его подпёрли остальные голоса, слившиеся в хор:

— …что сохраню память о братстве по оружию, обретённом здесь, там, где мы служили, до самой смерти. Если я забуду, если подниму оружие на товарищей или не подниму — за товарищей, если не отдам все силы, всю кровь, всю волю борьбе за наше единство в дни мира и войны — пусть меня постигнут смерть и забвение, как человека без чести. Тому порукой — мои друзья и эта земля, политая нашей кровью!

Утихли отзвуки эха. Стало быстро темнеть — а десять человек всё ещё стояли на поле, по которому ползли тени; стояли теснее, сдвинувшись плечом к плечу, искренне веря, что так будет — всегда.

Всегда…

Тень накрыла их, но и в сгущавшейся тьме они продолжали держат ьстрой, ощущая плечо друга слева и справа, слыша его дыхание.

И в мире, во всей Вселенной, не было силы, способной разрушить этот живой монолит.

ЭПИЛОГ

Земля наша

сильно людьми знаменита,

в которых —

надежда.

В которых —

спасенье…

Люби

эту землю.

Роберт Рождественский. Экскурс.

Джек Брейди. С 10 г. Реконкисты — на гражданской службе. Известный инженер-авиационщик АСИ. В 20 г. Реконкисты получил личное дворянство. В 26 г. Реконкисты — 1 г. Промежутка — генеральный инспектор компании «Эмпайр Эруэйз». Активный деятель движения межимперского сотрудничества. Умер в 28 г. Промежутка, не оставив детей, так как вопреки общей мировой тенденции не был женат.

Майкл Фой. Офицер ВКС АСИ. Исследователь Венеры и Меркурия и дальних экспедиций. Один из коллекторов программы «Лебенсраум», автор нескольких работ по теории метаморфинга живых тел. В 30 г. Реконкисты погиб в аварии шаттла во время плановых работ на Плутоне. Три сына и две дочери.

Ян Фландерс. Полисмен колониальной полиции, позднее — суперинтендант колониальной полиции АСИ в Западной Африке. Умер в 25 г. Промежутка. Сын и две дочери.

Олег Пеньков. Чиновник колониальной администрации РИ в Манчжурии. Активный деятель движения межимперского сотрудничества. Умер в 1 г. Экспансии в чине статского советника. Четыре сына и две дочери.

Хильда Викст. Инструктор пулевой стрельбы в правительстве германских автономий РИ. Позднее там же — министр по делам спорта. В 40 г. Реконкисты погибла при взрыве бомбы религиозного фанатика-террориста в аэропорту Тегерана. Четыре дочери.

Курт Штумме. Офицер полиции Орании, с 17. Г. Реконкисты — офицер колониальной полиции АСИ в Южной Африке. Политикой не занимался и не интересовался. В 25 г. Реконкисты комендант Штумме погиб в бою с кочующей бандой на северной границе колонии. Шесть сыновей и дочь.

Иосип Недич. Офицер армейского спецназа Великого Княжества Сербского. В 16 г. Реконкисты группа майора Недича пропала без вести во время рейда вглубь Аравийского полуострова. Два сына.

Хёгни Улафсон. Известный художник-неореалист, искатель приключений, охотник и доброволец в самых разных конфликтах. Один из высших лидеров асатру. В 35 г. Реконкисты погиб на охоте в Юго-Восточной Азии. Три сына и дочь.

Виктор Ревок. С 8 г. Реконкисты — офицер пластунов РИ. В 19 г. Реконкисты, выйдя в отставку, переселяется с семьёй на Марс, где в дальнейшем регулярно участвует в работах по терраформированию и экспедициях. Умер в 1 г. Экспансии. Два сына и три дочери.

Йожо Габац. В 3 г. Реконкисты сержант роты «Волгоград» Габац погиб в бою с бандой на побережье Йотунхейма.

Иоганн Херст. Офицер тяжёлой пехоты АСИ. В 22 г. Реконкисты полковник Херст погиб в бою с бандой на юге Амазонии. Четыре сына.

Елена Золотова. Видный учёный-филолог. Организатор и участник многочисленных экспедиций на Земле и других планетах Солнечной Системы. Автор работ по исследованию языков в условиях становления новой цивилизации. Активный деятель движения межимперского сотрудничества. В 46 г. Реконкисты трагически погибла во время одного из венерианских землетрясений. Дочь.

Эрих Зильбер. С 4 г. Реконкисты — офицер прусских кирасир РИ. Погиб в 9 г. Реконкисты при штурме укреплений бандитов недалеко от истоков Тигра. Сын и дочь.

Жозеф Вилье. Полисмен, позднее — комиссар полиции Шарлеруа. С 17 г. Реконкисты — интендант колониальной полиции АСИ в Амазонии. В 22 г. Реконкисты с семьёй попал в засаду бандитов. В перестрелке были убиты пятеро из шести нападающих; шестой смертельно ранил интенданта и сам был убит 11-летним Радко Вилье. Два сына и две дочери.

Пётр Заров. Знаменитый болгарский резчик-скульптор. Активный деятель движения межимперского сотрудничества. В 28–39 г.г. Реконкисты — глава болгарской автономии РИ. Умер в 1 г. Первой Галактической Войны. Трое сыновей и три дочери.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:

АНДРЕЙ ЗЕМСКОВ.

ВСАДНИК, СКАЧУЩИЙ ВПЕРЕД.

Выпрямляйся, барабанщик! Встань и только не гнись! —

Там, за насыпью, засели враги.

В тридцать семь коротких лет не умещается жизнь,

Возвращается на те же круги.

Пуля свистнет и под орден ляжет красным пятном,

На секунду станет пусто в груди.

А потом тебя подхватит серебристым крылом

Всадник, скачущий всегда впереди.

Дрогнет язычок пламени свечи,

Чьи-то руки тронут штурвал…

Песня, не молчи! Сказка, не молчи!

Трудно, — но ещё не привал!..

По камням военной тайны, по сплетению троп

Рысью конная разведка прошла.

Это времени сурового весёлая дробь,

Это искорка, что сердце прожгла.

Это сны, где только ветер — сам себе командир,

За других в ответе кто-то иной.

Но уходит эскадрон, ты остаёшься один,

Перепаханный гражданской войной…

Молния вдали расколола высь,

Всадник постучал у ворот.

Песня, отзовись! Сказка, отзовись!

Смена непременно придёт.

Скрип колёс, шаги ночные, дальний архипелаг…

Лбом горячим к ледяному стеклу

Ты прижался. Но горит солдатской звёздочкой знак

На странице в правом верхнем углу.

Выпрямляйся, барабанщик! Бей тревогу, пока

Против ветра тучи не понеслись!

Скачет всадник — и в руке его сиянье клинка,

И со смертью не кончается жизнь.

Горною тропой рота держит путь,

Басмачи засели у скал…

Песня, не забудь! Сказка, не забудь!

Трудно, — но пока не привал!

Приложение N1.

Третья Мировая война — март 20… - январь 20… г.г.

Попытка выродившейся и полностью потерявшей представления о реальности ООН расчленить РФ на подмандатные территории и тем самым продлить за счёт её ресурсов агонию Земли ещё на 20–50 лет, завершается глобальным ядерным конфликтом.

Безвременье — 7 лет (последние три года являются так же начальными годами Серых Войн)

Начало Безвременья характеризуется вызванной ядерной войной экологической катастрофой (т. н. «ядерная зима»), изменением климата, геологическими катаклизмами (катастрофические цунами, землетрясения, извержения вулканов, общее изменение очертаний поверхности планеты), а так же пандемиями и полным распадом всех сторон привычного уклада жизни уцелевших 3–7 % Человечества.

Серые Войны — 28 лет (начало накладывается на последние три года Безвременья)

Войны за фактически ресурсы между бандами, сообществами и квазигосударственными образованиями самой разной направленности. Основными центрами притяжения здоровых сил выступают военные ордена «РА» и «Фирд», ставшие зародышами возникновения Русской и Англо-Саксонской Империй (в тот период больше похожих на довольно рыхлые конфедерации, объединённые разве что пониманием того, что выжить и выстоять получится лишь вместе). Подписывается Гритвикенская договорённость о совместных действиях Империй во всех областях для восстановления цивилизации. К концу С.В. удаётся полностью стабилизовать положение на большей части Европы, Северной Америки, Австралозеландии и бывшей России. Постепенно начинают «выправляться» климат и экология. В самом конце С.В. Человечество делает шаг в космос — как сакральную «заявку на будущее». В Оттаве подписан Протокол о Пределах Применения (запрещение к применению научных разработок, могущих нарушить традиционность человеческой морали и привести к принципиально неконтролируемым последствиям: полная виртуальность, клонирование человека, психотехнологии порабощения личности, донорство органов от носителя-человека, создание полноценной электронной жизни, а так же многое другое, приведшее к гибели прежнюю цивилизацию) В 20 г. Серых Войн на о. Рюген встретились Императоры Русской и Англо-Саксонской Империй. Встреча была практически неофициальной, никаких бумаг на ней не подписывалось. В этот период несмотря на подписание Гритвикенской договорённости возникло резкое напряжение, связанное с вопросом раздела сфер влияния и вообще видения будущности Земли. В пограничных зонах произошло несколько перестрелок между витязями и хускерлами, на территории некоторых государств спецслужбы Империй начали друг против друга Игру. До сих пор остаётся загадкой, о чём говорили Императоры. Но с той встречи сосуществование Империй было практически бесконфликтным.

Реконкиста — 54 года.

Человечество одновременно начинает массированное освоение Солнечной Системы и решительное наступление на Африку, Азию и Южную Америку, где скопились остатки самых различных банд, преступники, каннибалы, вырождающиеся и полностью опустившиеся местные племена — и оформились несколько наркобандитских «государств». Уже осознанно, а не эмпирически, «запускаются» многочисленные экологические, педагогические и евгенические программы. Успехи медицины накладываются на выработанный выжившими в ходе катаклизмов прошлого передающийся по наследству прочнейший комплексный иммунитет. Начинается масштабное реосвоение континентов. Идёт процесс прочной консолидации (в основном — добровольной) мелких государств вокруг двух центров — Русской и Англо-Саксонской Империй. Возникают многочисленные постоянные поселения людей на других планетах. Запускаются космические программы терраформирования (15-й г., программа «Лебенсраум»). Делаются успешные экспериментальные шаги по созданию андроидов.

Промежуток — 29 лет.

На Земле царит прочный мир. Человечество быстро повышает уровень жизни. Свои плоды дают программы по построению нового человека — может быть, впервые за всю историю Человечества технический прогресс не обгоняет моральный и более того — способствует ему. Широко осваивается Солнечная Система — за пределами Земли на 25-й г. Промежутка живёт до 30 % людей. Резко поднимается рождаемость — она составляет для Человечества в среднем 5,7 ребёнка на женщину. Полностью отступили практически все болезни. Однако люди никак не могут осуществить на практике официально заявленую сверхзадачу Империй — прорыв к звёздам. Разработанные и безукоризненные в теории возможности гиперпереходов необъяснимо не работают на практике. Три отправленные «дальние» экспедиции на новейших околосветовых факельных кораблях быстро теряют связь с Землёй и пропадают бесследно в безднах Космоса. Возникает солидно обоснованная теория о принципиальной невозможности межзвёздных перелётов. У сторонников их возможности в качестве аргументов остаются лишь систематизированные легенды и, впрочем — совершенно неоспоримые развалины Города Рейнджеров на Хароне. Человечество всё активней терраформирует потенциально пригодные планеты (Луна, Марс, Венера) и Луны планет-гигантов (Ио, Европа, Ганимед, Каллисто (Юпитер), Титан (Сатурн), Титания (Уран), Тритон (Нептун), Эрида, Макемаке (Пояс Астероидов и Пояс Койпера)). Запускаются первые «межпланетные острова» (огромные спутники с искусственными «внутренними» гравитацией и солнцем, имеющие население в 5-50 тыс. чл.). Начинается серьёзная научная и общественная дискуссия о создании на основе Солнечной Системы т. н. «Сферы Дайсона». Примерно в это же время серия трагических происшествий с андроидами заставляет Человечество внести работы в этом направлении в Протокол Оттава (25 г.).

Экспансия — 5 лет.

Постоянно происходящие во Вселенной метаглобальные процессы, неспешные, но неотвратимые (так называемый «Откат Медленной Зоны» и возвращение «рукава» Галактики, в котором расположена Солнечная Система, в пределы постоянной и уверенной доступности телепортационного эффекта — откуда Солнечная Система вышла около 1 500 000 лет назад), неожиданно делают возможным практическое осуществление ранее проработанных теоретически, но срывавшихся на практике гиперпереходов. Человечество получает возможность широкого выхода в Дальний Космос. За короткие сроки оно осваивает несколько десятков Планет и Лун, становится активным «игроком» на всегалактической политической, культурной и торговой «сцене», но всё чаще и чаще наталкивается на противодействие Четырёх Рас (сторки, джаго, дайрисы, нэйкельцы), заправляющих всеми сторонами жизни в Галактике и охваченных тревогой по поводу землян. Земляне с их стремлением к справедливости кажутся Четырём Расам опасными и непонятными. В свою очередь земляне приходят к выводу, что полтора миллиона лет назад произошли какие-то события, подтолкнувшие Галактику к развитию в неправильном русле и именно тогда их легендарные предки-Рейнджеры успели переселиться в Солнечную Систему, а их, землян, долг и судьба — восстановление справедливости в галактических масштабах. В 1 году подписан Пакт Десятой орбиты (на «космическом острове» за орбитой Плутона Императорами Русской и Англо-Саксонской Империй был подписан пакт, согласно которому при освоении космоса жителям обоих Империй разрешалось без ограничений (за исключением ограничений в управлении колониями) проживать, работать и т. д. на территории друг друга.)

Первая Галактическая Война — 25 лет.

Галактическая Эра.

Примечания

1

Существовала с 1796 по 1925 год. Губернский город — Каменец-Подольский, с 1914 года — Винница. Большая часть территорий губернии на сегодняшний день входит в состав Винницкой и Хмельницкой, частично Одесской областей Украины. На юго-западе граничила с Бессарабией.

(обратно)

2

Будёновки были пошиты не большевиками. На всю армию их начали шить ещё в 1914 году, чтобы воины, победившие в Первой мировой, прошли парадом по Красной площади в шапках похожих на шлемы древних русичей. Большевикам просто склады достались.

(обратно)

3

8—12 тысяч человек – по численности полк Армии Свободы формировался, имея в качестве образца Королевскую армию Эшвена (см. Приложения). Впоследствии состав и штатная численность полка изменились в связи с реформами, предпринятыми после Боссонской кампании.

(обратно)

4

См. Верещагин Олег. Чужая земля. СПб.: Лениздат, 2009; Верещагин Олег. Новая родина. СПб.: Лениздат, 2010.

(обратно)

5

Кирьяков Эдуард Федорович и Ванагас Марюс Сябринас – известные ксенологи Русской Империи. Еще в годы, предшествовавшие Первой Галактической Войне, они предположили и подкрепили множеством доказательств разной степени достоверности (мощнейшим доводом была находка известным космонавтом эпохи Промежутка Петром Владиславовичем Крапивиным первого города расы Рейнджеров на Плутоне), что Homo Sapiens Galaktis и Stork Sapiens Galaktis – ветви одной древней прарасы. В годы войны по понятным причинам эта теория подверглась не всегда научной обструкции, но во времена Галактической Эры вновь начала набирать силу, причем, что интересно, не только на Земле, но и на Сторкаде. Неизвестно, насколько достоверна теория, но фактом остается то, что города Рейнджеров найдены на многих планетах, сами Рейнджеры внешне были неотличимы от людей, а люди – единственная раса, имеющая «двойников»: на данный момент – строков и йэннимурцев, а позже – джангри, данвэ и аниу.

(обратно)

6

Особый Отдел Собственной Его Императорского Величества Канцелярии – спецслужба, подчиненная лично Императору. Другое название – неофициальное – Черная Сотня.

(обратно)

7

В Русской Империи – система боевой добровольческой подготовки девочек-дворянок 9 – 15 лет. Включает не только обучение, но и «практику» в условиях колониальных войн и региональных конфликтов. В Англо-Саксонской Империи аналогом является «Двор Валькирий». Обе организации, созданные еще во времена Безвременья, имеют и взрослых членов и играют немалую роль в регулировании общественной морали – в том числе и весьма суровыми методами. Это не очень актуально для Галактической Эры, но в более беспокойные прошлые времена женщины из Круга Мораны и их англосаксонские сестры – по некоторым серьезным подозрениям, недоказуемым, впрочем, – не останавливались перед безжалостной и эффективной ликвидацией растлителей, извращенцев, похитителей детей и вообще всех, кто так или иначе покушался на безопасность детства и достоинство женщин. Кто именно из женщин состоит в этих организациях – не знают зачастую даже Императоры.

(обратно)

8

Древний город ариев на р. Синташта в Сибири. Некоторые считают, что это был культовый центр арийской общности до ее переселения в Европу (в этой книге восстановленный Аркаим играет такую же роль – правда, без религиозного оттенка). Но один из авторов (О. Верещагин) придерживается прозаической теории, что весь комплекс Аркаим представлял собой просто-напросто завод по постройке колесниц все для того же переселения.

(обратно)

9

Умение управлять пламенем и даже производить его ресурсами организма.

(обратно)

10

В нашей пространственно-временной реальности – о. Рюген.

(обратно)

11

25 августа – в Русской Империи – символический день начала уборки урожая. Праздник в своем начале очень торжественный и даже суровый, но уже с середины дня, как правило, переходящий в полумаскарад. У англосаксов ему соответствует Сайклз Ринг.

(обратно)

12

Стихи Элхэ Ниэннах.

(обратно)

13

См. : Верещагин Олег. Новая родина. СПб.: Лениздат, 2010.

(обратно)

14

Стихи А. Земскова.

(обратно)

15

Его считают исконно русским, но между тем подношение хлеба и соли распространено – или было распространено – у очень многих народов, как родственных славянам (немцы, англичане), так и нет.

(обратно)

16

Слова песни А. Шаганова.

(обратно)

17

Шепот облетел тот край, где летом вызрел урожай,

И над стогом высок небосвод.

Напевает:

«Поздно, поздно, пчелы спят, и меркнут звезды,

Англичане, окончен ваш год».

Вы слышали гром на просторе морском,

И как дождь шумит в хладной мгле;

Вы слышали песнь: «Ну когда? Скучно здесь!»

Так вставайте на прежний след!

Не для нас старца Сима шатры, дорогая,

Безмятежная тишь, мирный кров;

Ныне время нам выйти на след, на наш след,

прежний след,

Снова встать, всем нам встать – Длинный След всегда

будет нов!

Дж. Р. Киплинг.Призыв. (Пер. Э. Ермакова)

(обратно)

18

И в первом и во втором случае слова группы Green Crow.

(обратно)

19

Плацебо – «лекарство», основанное на психологическом эффекте веры. Например, т.н. «астму» (реально несуществующую болезнь, так как внешние признаки «астмы» – просто-напросто аллергическая реакция человеческого организма на ухудшение экологии) лечат водой в смеси с ароматизаторами. Больной, искренне считающий, что это «лекарство», впрыскивает себе эту смесь из ингалятора и чувствует облегчение. Примерно так же обстоят дела с большинством «новых лекарственных чудо-средств» – это чаще всего просто-напросто аспирин и пенициллин, а то и просто глюкоза, только с различными красителями, опять же ароматизаторами и вкусовыми добавками, расфасованные в привлекательные формы. И это – в лучшем случае.

(обратно)

20

Стихи Н. Добронравова.

(обратно)

21

По алтарю стекает кровь из пустой глазницы,

горькая, как победа, жгучая, словно месть.

Небо молчит, сквозь тучи бьются грозы зарницы,

только губам звериным имя не произнесть.

И, раздвигая тучи штевнем перед собою,

путь продолжает бледный барк на серой волне.

Стая теней оленей пятится к водопою,

зверь, потерявший имя, воет в кольце камней.

(Стихи Jakal).

(обратно)

22

Стихи Рандира.

(обратно)

23

Стихи Н. Добронравова.

(обратно)

24

Если вдуматься по-настоящему, то между равенством и равноправием разница такая же, как между беспорядком и порядком.

(обратно)

25

Стихи Б. Лаврова.

(обратно)

26

Авторы книги приносят извинения автору стихов, который им неизвестен.

(обратно)

27

Стихи Евгения Аграновича.

(обратно)

28

Авторы книги приносят извинения автору стихов, который им неизвестен.

(обратно)

29

17 марта. В этот день на десятом году Безвременья был установлен контакт между Советом РА в Великом Новгороде и Казачьим Кругом в Предкавказье. Тем самым заложено начало нового объединения.

(обратно)

30

Стихи Андрея Селиванова.

(обратно)

31

Конечно, это земное условное название, не джагганское.

(обратно)

32

Стихи Андрея Земскова.

(обратно)

33

Сергей Калугин. «Присутствие».

(обратно)

34

Сторкадское звание, примерно равное поручику армии РА или лейтенанту в Объединенной Армии Земли.

(обратно)

35

Авторы благодарят Бориса Оленина за нижеприведенные ТТХ.

(обратно)

36

Текст группы «Канцлер».

(обратно)

37

Полный адмирал.

(обратно)

38

В религии сторков – злые демоны холодных пространств.

(обратно)

39

Автор оригинального текста песни – «Сармат».

(обратно)

40

Стихи Александра Гами.

(обратно)

41

Стихи Константина Попова.

(обратно)

42

Сторки фактически неотличимы от людей. Но, мысленно проведя по их лицам несколько воображаемых линий, по точкам их схождения можно легко – при некотором навыке, конечно! – понять, кто перед тобой.

(обратно)

43

Стихи Бориса Лаврова.

(обратно)

44

За основу взято стихотворение Василия Князева «Песня Коммуны».

(обратно)

45

Стихи Евгении Власовой.

(обратно)

46

Звания Сторкада невозможно перевести точно. Но они, как и на Земле, напрямую уходят в историю планеты. Фантор – примерно «тысяцкий», полковник.

(обратно)

47

В начале Первой Галактической и даже в первой ее половине земляне – за счет разобщенности врагов и умелой игры на их высокомерном отношении к многочисленным покоренным расам – активно и успешно наступали и даже захватили часть планет-колоний противника.

(обратно)

48

Здесь и ниже – стихи Андрея Земскова.

(обратно)

49

Праздник памяти предков. Один из двух праздников, посвященных памяти предков. В этот день под лозунгом «Так мы будем чтить наших павших!» русские имперцы вспоминают тех, кто отдал жизнь за Родину.

(обратно)

50

Слова Николая Добронравова.

(обратно)

51

Стихи Сергея Яшина.

(обратно)

52

Стихи Леонида Дербенева.

(обратно)

53

Стихи Юлия Кима. Строфы переставлены.

(обратно)

54

Стихи Юлия Кима. Строфы переставлены.

(обратно)

55

В период оккупации Надежды Чужими (20–23 гг. ПГВ) партизанский отряд Юрия Владимировича Харитонова (полковник кирасир, он находился на родной планете на излечении после ранения), наносивший врагу постоянный тяжелый урон, так и остался неуязвимым. Позже Ю. В. Харитонов получил дворянское достоинство и до самой смерти занимал должность генерал-губернатора планеты.

(обратно)

56

Стихи Роберта Рождественского.

(обратно)

57

Игорь Ивченко, Константин Михайлов (Скив и Строри). «Война».

(обратно)

58

План «Знание – сила», осуществленный во 2–5 гг. Первой Галактической войны. Из двенадцати рейдеров вернулись семь. Чужие не заподозрили причин этих прорывов, решив, что это были самые обычные диверсионные акции; никто из числа экипажей кораблей и ни один рейдер в их руки не попали. Объем информации, доставленный рейдерами, был таков, что его «освоение» продолжалось несколько лет даже уже после окончания войны.

(обратно)

59

Авторы благодарят Vikarti Anatra за любезно предоставленные описания Станции С-Ц.

(обратно)

60

Песенный текст группы «Тамлин».

(обратно)

61

В указанный период — середина Третьей Эпохи — пространство между Мглистыми горами, Эттенблатом, Северным нагорьем, Голубыми горами и по линии устье Барандуина-Мория было на 70–80 % занято лесами, подобными знаменитому Вековечному лесу (который, собственно, и есть остаток тех, древних лесов!). В частности, лес полностью покрывал Хоббитанию — в те времена почти незаселённую территорию. (Древень в «Двух твердынях» говорит Мэрри и Пину: «В те давние времена отсюда (в смысле — от Фангорна) до Лунных гор тянулся сплошной лес, а это была всего лишь его восточная опушка…») То же можно сказать и о населении. Точных указаний нет, но мне думается — если исходить из обычных средневековых пропорций, — что к 850 г. Третьей Эпохи Арнор населяло примерно около миллиона человек. В описанный же мной период население Артедайна составляло примерно 200–250 тысяч, Кардолана — 100–150 тысяч и Рудаура — 80-100 тысяч человек. Из общей численности населения земель бывшего Арнора чистокровных нуменорцев было в целом не более 50 тысяч человек. Связано это с тем, что в 865-1350 гг. Третьей Эпохи (по свидетельству самого Дж. Р. Р.) между всеми тремя княжествами происходили постоянные стычки за право владения Буреломным Угорьем, Пригорьем и Эмон Сул. Вдобавок к этому примерно с 1100 г. в эти распри стали постоянно вмешиваться холмовики Эттенблата, а с 1275 г. — и чародейский Ангмар.

(обратно)

62

Песенный текст группы «Тэмлин».

(обратно)

63

Garaf (синдарин) — волк.

(обратно)

64

Скажи, ты говоришь на северном? (У Дж. Р. Р. Толкиена нет разработанного словаря северян-бьёрнингов или роханцев. Не нашёл я его и на толкинистских сайтах. Поэтому мне пришлось воспользоваться для передачи языка Людей Сумерек — в начале Третьей Эпохи общего для всех живущих к востоку от Мглистых гор — искажённым саксонским диалектом древнегерманского. Тем более что, по признанию самого Толкиена, он во многом «писал» роханцев, бьёрнингов и жителей Дола с англо-саксонских завоевателей Британских Островов. — Прим. авт.)

(обратно)

65

На общеупотребительном синдарине «рахан» — всадник, «носс» — племя (так послышались Эйнору слова «рашн» и «Москоу».) Получилась бессмыслица — «племя всадников». Такого народа не существовало в середине Третьей Эпохи. Хотя ирония ещё и в том, что на каких-то пятьсот лет позже Пашка был бы, наверное, принят по этим словам за роханца, плохо знающего синдарин.

(обратно)

66

Имя «Павел» Эйнор воспринял как «пай э нел» — «тринадцать», что, конечно, вызвало у него удивление непредусмотрительностью родителей Пашки.

(обратно)

67

Откуда ты? Северянин, из Эсгарота? (синдар.)

(обратно)

68

Нет… (синдар.)

(обратно)

69

Это Кардолан…

(обратно)

70

Тут не Ангмар, тут Кардолан.

(обратно)

71

Ешь.

(обратно)

72

Рыцари Ордена Святого Храма (в просторечье — тамплиеры, храмовники) были предметом множества шуток с сексуальным подтекстом. Обыгрывался даже их герб — два рыцаря на одной лошади, означавший обет смирения и бедности. О нём шутили: «Ну, эти храмовники даже на лошади ухитряются…» Следует сказать, что большинство слухов о половой распущенности храмовников и их склонности к извращениям были многократно преувеличены. Большая их часть была специально «выброшена в массы» по приказу короля Франции Филиппа IV Красивого, которому нужен был повод для расправы с орденом — король завидовал огромным богатствам тамплиеров.

(обратно)

73

Песенный текст группы «Тамлин».

(обратно)

74

«Песнь о Могучем Луке». Могучий Лук — прозвище эльфийского военачальника Белега Куталиона. Он был случайно убит своим лучшим другом, воином-человеком Турином Турамбаром. Именно Турин в ужасе и горе от содеянного сложил эту песню — плач по нелепо погибшему другу.

(обратно)

75

Часть песенного текста группы «Канцлер».

(обратно)

76

Стихи С. Петренко.

(обратно)

77

Вообще-то такое поведение для прототипа главного героя не характерно. Но я же обещал мстить со страшной силой за поруганность творчества Профессора… И мстю!!!

(обратно)

78

Необходимые пояснения для тех, кто не читал Толкиена — или не вчитывался. Урук — это простой орк, мелкий, глупый, трусоватый и не выносящий солнечного света. Урук-хай — «усиленная» порода. Урук-хайи умней, крупней размерами и вполне «лояльны» к солнцу. Тарк — это на Черном Наречии «человек» (искажённое эльфийское «таркил»). Оттуда слово попало во все оркские диалекты. Вообще-то, согласно большинству источников, урук-хайев вывел Саурон в середине третьего тысячелетия Третьей Эпохи (т. е. через тысячу с лишним лет после описываемых мною событий!). Но крупные и смышлёные орки упоминаются и в источниках по войнам в Белерианде (ещё в Первую Эпоху!), поэтому я рискнул описывать их и использовать это название (Прим. автора).

(обратно)

79

Меч Запада! (адунайк) — боевой клич королевства Арнор, позже — княжества Артедайн.

У Толкиена упоминается, что переселившиеся после гибели Нуменора в Средиземье «верные» говорили на синдарине — в знак того, что они не имеют ничего общего с прочими нуменорцами, осквернившими себя общением с Сауроном и пользовавшимися адунайком. Позже в знаменитой Трилогии упоминается, что языком почти всех людей стал весторн, возникший на основе комбинации синдарина, того же адунайка, древнего языка людей талиска (у меня талиска передан искажённым саксонским диалектом древнегерманского) и — в меньшей степени — других языков Средиземья. Но Профессор не уточнил, когда, в какой момент весторн «задавил» адунайк. А между тем жившие на берегах Средиземья нуменорцы и их подданные (именно они составили большинство населения Арнора и Гондора, причём подавляющее большинство) говорили-то именно на адунайке! Поэтому я взял на себя смелость представить дело так, что в Трёх Княжествах говорят всё-таки по-прежнему на адунайке (и синдарине отчасти), а весторн ещё не «оформился». Ну, в конце концов, до событий Трилогии ещё две тысячи лет (Прим. автора).

(обратно)

80

Земля… тьма… (адунайк).

(обратно)

81

Эй, куда гоните мальчишку? Он не нуменорец, он йотеод… Сменяйте его мне, заплачу золотом! (талиска).

(обратно)

82

Восемь (адунайк).

(обратно)

83

Высказывание действительно принадлежит П. Зубкову.

(обратно)

84

Туннас просто назвал предположительную национальность Пашки — «йотеод», и свою — «эрухин» (нуменорец).

(обратно)

85

Название «Форомбар» мне встретилось в нескольких околотолкиенских текстах. По описанию, это был довольно большой город, построенный то ли холмовиками, то ли даже вастаками. Неизвестно, был ли он столицей Рудаура. У меня — будет.

(обратно)

86

Собственно, это адунайкское ругательство и переводится приблизительно (но ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО!): «Пошёл нах…!»

(обратно)

87

Вообще-то для нуменорцев — даже большинства морэдайн — содержание рабов было непредставимой гнусностью. И в самом Нуменоре даже в последние годы перед падением, когда нравственность расшаталась до предела, рабства как такового не было. Но на континенте некоторые морэдайн почти наверняка обращали местных в рабов.

(обратно)

88

Это действительно так. Великая китайская стена — просто небрежный вал земли и камней (возможно даже, построенный при Мао Цзэ Дуне). Те её снимки, которые всем известны, — единственный каменный 47-километровый участок. Его и показывают туристам. А если подходить реально, то наиболее грандиозное военно-инженерное сооружение — Стена Адриана в Британии. Она должна была оберегать границу римской колонии с Каледонией от набегов пиктов. Сейчас от неё сохранился 250-километровый земляной вал с остатками каменного фундамента. В отличие от разрекламированного, но НИ РАЗУ никого не остановившего по причине несуществования Великого китайского бугра, Стена Адриана на протяжении двух веков сдерживала натиск пиктов, скоттов и германцев.

(обратно)

89

Морэдайн — так называемые чёрные нуменорцы. После гибели континента Нуменор уцелели, конечно, не только противники последнего короля (как вовремя спасшиеся на кораблях, так и жившие в колониях на берегах Средиземья), но и его весьма многочисленные сторонники (особенно в колониях южнее Гондора). В дальнейшей борьбе морэдайн, судя по всему, потерпели поражение от эльфов и своих соотечественников — противников короля, но едва ли были истреблены полностью. По крайней мере морэдайн мы видим даже в войсках Саурона на рубеже Третьей и Четвёртой Эпох.

(обратно)

90

Стихи П. Зубкова.

(обратно)

91

Оно пришло… до свиданья… спа… спасибо… (адунайк).

(обратно)

92

В общем смысле — мощнейшие ментальные способности вплоть до прямого и непосредственного чтения чужих мыслей (впрочем, это возможно, судя по всему, только по согласию «читаемого»). Присуще всем эльфам, но из людей осознанно умеют им пользоваться только нуменорцы и некоторые из их нечистокровных потомков.

(обратно)

93

Основа гимна — стихи Дж. Р. Киплинга.

(обратно)

94

За туманом, без дома,

моей душе не найти покоя.

До самых ее проклятых корней

ты — смерть, мучение, огонь.

Приходят Валар в сияющих обличиях

и творят мою любимую своим волшебством.

Первой — Варда дарит звездный блеск;

нектаром жизни наполняет Йаванна.

Ульмо (дарит) пену моря, из которой

Ауле создает прекрасный облик.

От Нессы — резвость. От Ваны — кожа.

Приходит Мелькор и дает ей возлюбленного.

Одинок сын Феанора;

никто не остался верен мне.

Слушай, любимая, (плод) святого искусства,

златоволосая, как Златое Древо.

Я не увижу тебя до конца света.

Слушай мое последнее слово.

Из-за тумана, из-за воды

смотрит всевидящее око.

Женщина.

Сон больного разума.

Да будет благословенным твой путь.

Vinyar Tengwar № 26, ноябрь 1992.

(обратно)

95

Стихи Анариэль Ровен.

(обратно)

96

Стихи Алькор.

(обратно)

97

Трупный яд. Искусственный кадаверин применяется в пивной промышленности для придания пиву светлого оттенка. Собственно, то что называют «пивом» в нашем мире в наше время — смертельный кумулятивный яд, и кадаверин тут далеко не главное. Между тем исторически пиво ДЕЙСТВИТЕЛЬНО полезно для человека.

(обратно)

98

Аст Ахэ — рыцарский орден, созданный в Первую Эпоху Морготом для «несения добра во имя зла». Рыцарей Аст Ахэ чаще всего готовили по принципу янычар. При этом им внушались понятия добра, отваги, справедливости, чести — всего, чего были лишены прочие слуги Моргота. Воспитанный таким образом мальчик был уверен, что Моргот — носитель справедливости и спаситель людского рода. Таким образом, все свои великолепные качества рыцарь обращал — самым ужасным образом! — на пользу Зла… Пожалуй, ярче всего печальная судьба рыцаря Аст Ахэ — полуэльфа Илльо — описана в романе О. Брилёвой «По ту сторону рассвета».

(обратно)

99

Английский боевой шест.

(обратно)

100

Мост Криков (синдар.).

(обратно)

101

Стихи на самом деле Павла Зубкова! (Отрывок из поэмы «Базар времён татаро-монгольского нашествия».)

(обратно)

102

Стихи О. Медведева.

(обратно)

103

Эльфы-нолдоры.

(обратно)

104

Пожалуйста, спать, Мэлет (квэнья).

(обратно)

105

Имеется в виду обычай класть во время ночлега между путешествующими вместе в сложных условиях воином и дамой (если они не муж и жена) меч — как символ ограды чести женщины.

(обратно)

106

Стихи Тэм Гринхилл.

(обратно)

107

Привет.

(обратно)

108

Привет. Откуда вы?

(обратно)

109

Карн Дум.

(обратно)

110

Дальний путь.

(обратно)

111

Да.

(обратно)

112

А по каким делам?

(обратно)

113

Профессор признавался, что эльфийские языки в немалой степени списаны с финского. Вот я и решил сделать лоссотов (фородвэйт) реальными предками современных финнов. Благо именно финские племена, по мнению многих учёных, являются автохтонами Европы. Кстати, у Толкиена фородвэйт говорили, что они — древнейшие люди Средиземья и языку научились непосредственно от эльфов…

(обратно)

114

Шаман пророчествует и насмехается. «Ослепли ваши два глаза»… «кольцо, которое носил на руке гордый и глупый эльф — оно у моего народа, потому что пошёл ко дну… последний ваш князь»… — события, которые случатся в 1974 году. Ангмар уничтожит последние арнорские княжества. Последний князь Артедайна Арведуи сын Арафанта, найдя помощь у лоссотов, подарит им кольцо Финрода Фелагунда — реликвию людей, — а сам пойдёт ко дну в заливе Форохел вместе с прибывшим ему на помощь эльфийским кораблём и двумя Палантирами Арнора («ваши два глаза»).

(обратно)

115

Ныне прямы мои слова, мечи воинов Элэнны! (адунайк; разговор Эйнора и шамана идёт на языке фородвэйт).

(обратно)

116

Авалтири — «Верные» нуменорцы. Арузани — Люди Короля.

(обратно)

117

Реальная история. Только была она, конечно, не с мифическим князем, а с настоящим английским лордом Сэндвичем.

(обратно)

118

Стихи Анариэль Ровен.

(обратно)

119

Стихи Евгении Власовой.

(обратно)

120

Стихи барда Тэм Гринхилл.

(обратно)

121

Вообще говоря, мне удалось разыскать среди опубликованных записей Профессора и его сына Кристофера упоминание о том, что Главный Кольценосец (а Ангмаром правил именно он) — это Чёрный Нуменорец, в прошлом — нардубар королевского флота Нуменора, и имя его неизвестно. Правда, Н. Некрасова в своём очень неплохом апокрифе «Великая Игра» говорит, что Первый Кольценосец — принц Нуменора Эльдарион, дальний родич короля Тар-Кириатана. Но в другом месте, причём у Профессора, совершенно чётко сказано, что «королевство Ангмар было названо по имени его правителя». Я питаю глубокую неприязнь к семитическим языкам и семитическим именам (а Профессору они нравились, увы…), поэтому «нардубар» у меня ну никак не вяжется с тем «бледным высоким королём», которым он предстаёт со страниц Трилогии. (Так и видится что-то кривоногое, волосато-носатое и хитро-подлое, но ничуть не грозное и не ужасно-притягательное в своём Уходе Под Зло.) А Эльдарион — хорошо, конечно… но уж слишком ДОБРОЕ имя, если читатель поймёт, о чём я… Потому я и решил сделать Чёрного Короля окончательно Ангмаром. Века прошли, ну взял он себе новое имя… Хозяин — барин. А прикинув годы туда-сюда, я пришёл к выводу, что, скорее всего, родился он в правление Тар-Телеммайте… В общем, как есть, так и есть! Но я еще хочу отметить — Дж. Р. Р. ЗРЯ нянькался со всеми этими «китабдахами», «баха китабами» и прочими «баликами». Не «ложаться» они на внешний вид и обычаи нуменорцев! Никак.

(обратно)

122

Песенный текст группы «Громовник».

(обратно)

123

Стихи Элхэ Ниэннах.

(обратно)

124

Мне понравилась легенда, рассказанная Ольгой Брилёвой, — про то, как во время перехода по Хэлькараксе эльфы «изобрели» коньяк (сгустившееся и вымороженное вино). У Брилёвой он назван «зимним элем».

(обратно)

125

Песенный текст группы «Тамлин».

(обратно)

126

Иди, сынок. Не бойся.

(обратно)

127

Я иду, мама!

(обратно)

128

Стихи Эйлиан.

(обратно)

129

Одна из Валар, супруга Оромэ Охотника, покровительница юности и веселья.

(обратно)

130

Тёмные эльфы. В мире Дж. Р. Р. Толкиена такой персонаж один — Эол. В других книгах дроу отличаются злобностью, жестокостью, да ещё и живут под землёй, а то и имеют чёрный цвет кожи. На мой взгляд, это вряд ли верно. Скорей всего, это просто ответвление слаборазвитых эльфов, ведущих ночной образ жизни.

(обратно)

131

Песенный текст группы «Тамлин».

(обратно)

132

Открытием такого зелья — табака — мир Средиземья позднее будет обязан хоббитам. Кстати, земное тело Гэндальфа станет законченным никотиновым наркоманом; помните, как он в Мории жаловался, что, не выкурив трубку, трудно думать? Впрочем, сам Профессор отличался неуёмным пристрастием к хорошему табаку и трубкам, так что уж простим ему и его героям это постоянное «адской травы никоцианы бесям воскурение».

(обратно)

133

Слова Анариэль Ровен.

(обратно)

134

То, что сказал Пашка, звучит не только грамматически неправильно, но и просто-напросто оскорбительно. Это два поставленных рядом квэнийских слова: «Привет, нолдо!» Для наглядности представьте себе, как к гуляющему по парку президенту вдруг невесть откуда подошёл сильно поддатый тинэйджер и выдавил из себя: «Првет, прэзик!» Эффект примерно тот же.

(обратно)

135

Очень доброжелательное традиционное эльфийское приветствие, дословно: «Звезда осияла нашу встречу!»

(обратно)

136

Мальчик (квэнья).

(обратно)

137

Слова Анариэль Ровен.

(обратно)

138

Слова Алькор.

(обратно)

139

Стихи С. Петрова.

(обратно)

140

Когда погаснет мое Солнце,

Оно не будет первым гаснущим предметом:

В течение тысячи веков, однажды,

Будет поставлена новая могила,

Когда погаснет мое Солнце.

Когда я войду внутрь Мандоса,

Это будет мрачным часом

Даже в этой мрачной обители, откуда

Сами духи мертвых и те захотят уйти,

Когда я войду внутрь Мандоса.

Когда Намо разинет свою пасть,

В которую я пройду в новом теле,

Под моими ногами лягут — долина,

Прекрасные озера, широкие леса;

Теплый воздух обнимет мою кожу…

Вот тогда я и увижу тебя вновь, милая.

Вот тогда я повернусь спиной к Валинору

И вновь прыгну в глубину тьмы:

Встретит меня жестокий вихрь —

И снова погаснет мое Солнце,

Когда погаснет мое Солнце…

Vinyar Tengwar, № 26, ноябрь 1992.

(обратно)

141

Стихи барда Потаня.

(обратно)

142

Храбрый мой рыцарь…

(обратно)

143

Здесь прямая цитата и отсылка к книге В. П. Крапивина «Трое с Площади Карронад» (по этой книге снят недавно небезнадёжный фильм), где содержится весьма нелицеприятная критика действий властей, которые в 70-80-е годы XX века превратили в бары и кафе немало парусных кораблей. Автор «Волчонка» не горит к парусам и морю ни малейшей любовью, но абсолютно солидарен с мэтром детской литературы в его гневном обличении по двум причинам: 1) я просто терпеть не могу дорогие претенциозные рыгаловки; 2) корабль — это не площадка для пьяных бездельников, а воплощение многовековой мечты сотен тысяч мальчишек (не моей, но что с того?). И превращать эту мечту в бар — преступно.

(обратно)

144

«Мир» — орбитальная станция для полета по околоземной орбите. Была создана в СССР на базе конструкции станции «Салют», выведена на орбиту 20 февраля 1986 года. Оснащена новой системой стыковки с 6 стыковочными узлами. По сравнению с «Салютом» на станции увеличена мощность системы энергопитания, созданы более комфортные условия для работы и отдыха космонавтов. Предназначена для построения многоцелевого постоянно действующего пилотируемого комплекса со специальными орбитальными модулями научного и народно-хозяйственного назначения. Максимальная масса — около 40 т, максимальная длина — около 40 м. Летом 2001 года совершенно работоспособная станция была утоплена в океане. Взамен на орбиту была выведена «международная» (американская) «Альфа», прославившаяся постоянными поломками и тем, что русские космонавты на ней выполняют роль извозчиков и обслуги. Так была фактически уничтожена космическая программа России… и всего человечества. Погиб порыв движения в космос.

(обратно)

145

Чёрный народ (талиска) — название, данное северянами пригорянам.

(обратно)

146

Стихи Анариэль Ровен.

(обратно)

147

В мыслях Пашки звучат отрывки из песен группы «Джэм».

(обратно)

148

Стихи Дж. Р. Киплинга.

(обратно)

149

Песенный текст группы «Тамлин».

(обратно)

150

Я вижу! (синдар.).

(обратно)

151

Строки на самом деле из одного из стихотворений П. Зубкова.

(обратно)

152

Не стремись в полете к дальним берегам.

Не мечтай о высоком Таникветиле:

В своих чертогах валие Вайрэ

Уже соткала твою черную судьбу.

В паутине, в искусных гирляндах,

Как в книге, записаны приговоры:

Кто умрет от воды, кто — от огня,

Кто упадет на острый наконечник копья.

Но конец — всегда конец:

Тебя найдет неслышимый зов,

Изо рта вырвется слово

«Сейчас умираю…» — и погаснет свет…

В Мандосе оживет призрак,

Что записала валие Вайрэ

На великих стенах своих чертогов.

А тело возвратится в землю,

Как из земли поднялось в начале,

И через долгие века, бездыханное,

Оно будет лежать в темноте, отдыхая.

Но — вот! По этой земле, по прошествии времени,

Ребенок из Людей будет бегать,

И резвые ступни раздавят Цветы на могиле эльфа.

(Vinyar Tengwar, № 26, ноябрь 1992.)

(обратно)

153

Стихи Алькор.

(обратно)

154

Посмеялся Эли Бар-Яхалом.

(обратно)

155

Стихи Аннахэль Гваэт.

(обратно)

156

См. роман О. Верещагина «Земля теней».

(обратно)

157

Как ни странно, но это — перевод РЕАЛЬНОГО ассирийского заклинания против злых духов (ассирийцы — типичные «Люди Тьмы», понятно, что для них эльфы — злые духи… Отсюда же и «не мужчины, не жёны» — с точки зрения ассирийца утончённая красота эльфа отвратительна и неестественна). «Вот и думай, встречая такие исторические материалы», — писал Профессор фэнтези. Или только записывал реальную историю?..

(обратно)

158

Режь… (квэнья).

(обратно)

159

Несчастный (квэнья).

(обратно)

160

Судьба (квэнья).

(обратно)

161

Песенный текст группы «Тамлин».

(обратно)

162

Милый мой (квэнья).

(обратно)

163

Любимый мой, солнечный мой воин… юный мой бог… (квзнья).

(обратно)

164

Стихи Павла Зубкова.

(обратно)

165

Хроника деяний эльдар и атани.

(обратно)

166

Гарав прав. Знаменитая «дамасская сталь», привезённая на север (Русь, Скандинавия, Германия) при сильных морозах разлеталась, как стекло. После неудачных опытов с такой сталью европейские мастера стали делать не боящийся морозов «сварочный» булат, а восточные клинки перестали даже просто завозить (не найдено ни одного). Лучшие мечи в Европе делались, видимо, франкскими мастерами. Кстати, скверное качество «великолепных восточных клинков» нашло подтверждение в войнах между англичанами и индусами конца XVIII — начала XIX века. Было зафиксировано множество случаев, когда клинки индийских кавалеристов — маратхов и раджпутов — разлетались на куски при столкновении с шеффилдскими клинками английских драгун. Ну, собственно, весь «загадочный Восток» — от Турции до Японии — и состоит из вот таких «загадок»: смеси претенциозного гонора и напущенного вокруг довольно убогих «достижений» тумана.

(обратно)

167

Стихи Элхэ Ниэннах. Не нужно удивляться такой снисходительности Верных к памяти о нуменорском прошлом. Желающих разобраться в вопросе отсылаю к интересной статье Азрафель (Ольги Белоконь) «О верности Верных (или почему царь все-таки настоящий)». И вообще — подумайте сами; в СССР было много нелепого и глупого. Но сейчас даже среди молодых людей, не видевших его в глаза, значительная часть отчаянно ностальгирует по Красной империи. Не думаю, что у нуменорцев было иначе.

(обратно)

168

Дословно — маленькие гончие псы (квэнья).

(обратно)

169

Курганы могильников насыпали предки аданов перед тем, как перейти Белые Горы и прийти в Белерианд. Именно вокруг могильников долго время держались последние защитники Кардолана, отступившие в леса в 1409 году Третьей Эпохи; там же они хоронили своих павших в последних битвах. И лишь через двести лет после гибели последнего защитника могильников туда смогла пробраться ангмарская нечисть, благодаря которой мы и знаем могильники теми, какими они описаны в первой части знаменитой трилогии.

(обратно)

170

«Та, которая её на плече носила — ярче дня была лицом и светлей сапфира…» (Дж. Р. Р. Толкиен). Видимо, Том Бомбадил имел плотные дела с князьями Кардолана. И, видимо, Ганнель, дочь Гарвастура, была похоронена в одном из курганов Вековечного Леса…

(обратно)

171

Майордом — высшее должностное лицо в княжестве, «премьер-министр».

(обратно)

172

Стихи барда Тэм Гринхилл.

(обратно)

173

Стихи барда Тэм Гринхилл.

(обратно)

174

Изначально Нуменор заселяли представители трёх людских племён — беоринги, халадины и хадоринги. Большинство населения составляли «арийского типа» хадоринги — мощные голубоглазые блондины. Немногочисленные халадины вскоре растворились среди двух других племён. А вот подавляющее большинство Верных в знаменитом конфликте составили как раз беоринги — рослые, темноволосые и сероглазые. Таким образом, практически все хадоринги — «Люди Короля» — погибли в катаклизме, уничтожившем остров Нуменор, либо в самоубийственном походе, затеянном Ар-Фаразоном против Валар.

(обратно)

175

Стихи П. Зубкова.

(обратно)

176

Здравствуй (талиска).

(обратно)

177

Фаститокалон взят из одного стихотворения Дж. Р. Р. Толкиена.

(обратно)

178

Песня группы «Джэм».

(обратно)

179

См. роман О. Верещагина «Земля теней».

(обратно)

180

Сенешаль — чиновник князя, глава одного из трёх административных округов Кардолана.

(обратно)

181

Песня Эрени Корали.

(обратно)

182

Стихи П. Зубкова.

(обратно)

183

Стихи Ольги Ступиной.

(обратно)

184

Амариэ — так звали ваниарскую девушку, возлюбленную самого мужественного и доброго из всех нолдорских князей, Финрода Фелагунда. Она отказалась последовать за Финродом в Средиземье, но на протяжении нескольких веков Финрод верно любил оставленную в Амане Амариэ. Говорят, после его трагической гибели в подземельях Тол-ин-Гаурхота и возвращения в Аман Финрод и Амариэ всё-таки соединились в любви… Лютня, скорей всего, вышла из рук самого Финрода и долгими путями через несколько Эпох попала в Зимру.

(обратно)

185

Стихи Н. Путиной.

(обратно)

186

Бальдр — в скандинавской мифологии один из богов-асов, юный и прекрасный бог весны, трагически погибший от коварства бога Локи. С грядущим возрождением Бальдра после битвы Рагнарёк связывается полное обновление всего мира.

(обратно)

187

«Приползший с Запада» (харад.).

(обратно)

188

«Плач о падении нолдор».

(обратно)

189

«Рыцарь», профессиональный воин из благородного рода.

(обратно)

190

Одно из харадских государств.

(обратно)

191

Нуменорский воин (харадримск.).

(обратно)

192

Поскорей возвращайся, Винитариа (талиска). Винитариа — так звали на языке его матери принца Эльдакара, будущего короля Гондора, чьё правление будет омрачено гражданской войной («Распря Родичей»).

(обратно)

193

Гори оно ковылём в ветреную сушь! (талиска).

(обратно)

194

И нуменорцы, и их потомки вСредиземье не были суеверны. Но среди прочих народов бытовало немало примет. Такие озвучивает полуйотеод Эльдакар — рябины и подков (особенно ношеных) боятся злые духи.

(обратно)

195

Корона Гондора.

(обратно)

196

Винитариа не сдержит своего слова по независящим от него причинам. Сначала в 1409 году падёт Кардолан и будет катастрофически ослаблен Артедайн. Так рухнет мечта о восстановлении Арнора. Затем и на Гондор обрушится беда в виде длительной гражданской войны, по окончании которой планы объединения обоих владений будут почти забыты на две тысячи лет. Правда, к племени своей матери он всё-таки вернётся — собирать войско для борьбы с узурпатором Кастамиром.

(обратно)

197

«Младший». Так морэдайн называли всех ненуменорцев, и это в целом безобидное слово в их устах отчётливо звучало как оскорбление.

(обратно)

198

Стихи Анариэль Ровен.

(обратно)

199

Игра в «башни» описана О. Брилёвой.

(обратно)

200

В районном центре Пашки — Кирсанове — на Советской улице расположен, грубо говоря, дурдом.

(обратно)

201

Стихи Эйлиан.

(обратно)

202

Стихи Е. Власовой.

(обратно)

203

Толкиен пишет, что до трагического случая с отцом Эорла Юного Лейодой (да и позже нередко) эмблемой йотеод был не белый конь, а «золотое солнце на зелёном поле». Создатели голливудской киноэпопеи, недолго думая, нарисовали бедным эорлингам на щитах детское солнышко, только что без улыбки и глазок с носиком… На деле нет сомнений, что «золотое солнце», конечно же, одна из разновидностей его стилизованного изображения — свастики.

(обратно)

204

Привет, йотеод! Знаете этого мальчишку? Он йотеод! (талиска).

(обратно)

205

Он больше похож на эльфа… (талиска).

(обратно)

206

Стихи А. Красавина.

(обратно)

207

Человек… ты должен жить как человек… только память, любовь моя… только память… (квэнья).

(обратно)

208

Песенный текст группы «Джэм».

(обратно)

209

Стихи барда Тэм Гринхилл.

(обратно)

210

Стихи Б. Гребенщикова.

(обратно)

211

Стихи Тэм Гринхилл.

(обратно)

212

Просила моё солнце, моя дочь Мэлет… (квэнья).

(обратно)

213

Да… (квэнья).

(обратно)

214

Песенный текст группы «Тамлин».

(обратно)

215

Эстелин. «Оруженосец».

(обратно)

216

Стихи Тэм Гринхилл.

(обратно)

217

Песенный текст группы «Тамлин».

(обратно)

218

Слова и музыка А. Якушевой.

(обратно)

219

«Наутилус Помпилиус».

(обратно)

220

Музыка С. Туликова, стихи М. Пляцковского.

(обратно)

221

Группа «Кино».

(обратно)

222

Слова и музыка В. Долиной.

(обратно)

223

Слова и музыка О. Митяева.

(обратно)

224

Стихи В. Крапивина.

(обратно)

225

М. Светлов «Рабфаковке».

(обратно)

226

Группа «Nautilus Pompilius».

(обратно)

227

Музыка Г. Гладкова, слова Ю. Энтина.

(обратно)

228

Слова и музыка А. Макаревича.

(обратно)

229

Н. Гумилев.

(обратно)

230

Ю. Визбор.

(обратно)

231

В. Ланцберг.

(обратно)

232

Ю. Шевчук.

(обратно)

233

Музыка В. Бокова, стихи В. Сидорова.

(обратно)

234

Стихи А. Вознесенского.

(обратно)

235

Музыка В. Мулявина, стихи М. Танка (перевод Я. Хелемского).

(обратно)

236

Музыка В. Лебедева, стихи Ю. Ряшенцева.

(обратно)

237

Ироничная переделка слова «рекорд» – полупластиковых лыж для подростков, популярных в 80-х годах ХХ века.

(обратно)

238

«Nautilus Pompilus».

(обратно)

239

Английский писатель, автор мрачного и пессимистичного романа «Повелитель мух», в котором изобразил быструю и сокрушительную деградацию группы английских школьников, оказавшихся на необитаемом острове.

(обратно)

240

О. Мандельштам.

(обратно)

241

Бригантина – доспех из пластин, наклепанных под суконную или кожаную основу.

(обратно)

242

Музыка В. Лебедева, стихи Ю. Ряшенцева.

(обратно)

243

Музыка А. Градского, стихи Саши Черного.

(обратно)

244

Будучи образованными мальчишками советского времени, Вадим и Игорь цитируют протокол допроса Яна Гуса на соборе в Констанце (приведен в учебнике истории 6-го класса издания 1987 года).

(обратно)

245

Герой румынского исторического фильма «Даки».

(обратно)

246

Музыка и стихи В. Цоя.

(обратно)

247

Музыка М. Блантера, стихи М. Исаковского.

(обратно)

248

Музыка и стихи Ю. Визбора.

(обратно)

249

Музыка Г. Лепского, стихи П. Когана.

(обратно)

250

Музыка Н. Богословского, стихи М. Танича.

(обратно)

251

Рыжий (др. – сканд.). Прозвище дано в честь знаменитого викинга-путешественника Эрика Рауде, открывшего Америку около 1000 года.

(обратно)

252

Джимми Хендрикс – знаменитый гитарист.

(обратно)

253

Андрей Макаревич.

(обратно)

254

Из романа Дж. Майерса Майерса «Серебряный вихор». Перевод с английского С. Шик.

(обратно)

255

Цитируется по кн. Е. Хаецкой «Хелот из Лангедока».

(обратно)

256

М. Струкова.

(обратно)

257

Музыка В. Чернышева, стихи Р. Рождественского.

(обратно)

258

К. Симонов.

(обратно)

259

О. Мандельштам.

(обратно)

260

Из книги А. Бушкова «Рыцарь из ниоткуда».

(обратно)

261

Стихи М. Семеновой.

(обратно)

262

М. Струкова.

(обратно)

263

Стихи В. Высоцкого.

(обратно)

264

Музыка А. Хорошевского, стихи В. Юфы.

(обратно)

265

Из книги Л. Спрэга дэ Кампа и Лин Картер «Легионы смерти».

(обратно)

266

Из оперетты «Вольный ветер». Музыка И. Дунаевского.

(обратно)

267

А. Ахматова.

(обратно)

268

Отношение автора книги к Б.Окуджаве вот уже много лет резко отрицательное. Но советскому мальчику Олегу из 80-х годов Окуджава очень нравился.

(обратно)

269

Должность сельского участкового в СФРЮ так и называлась – шериф.

(обратно)

270

Dura lex – sed lex. – Закон суров – но это закон (лат.).

(обратно)

271

Группа «Белая гвардия».

(обратно)

272

К. Симонов. «Песня военных корреспондентов».

(обратно)

273

Музыка И. Ефремова, слова Л. Дербенева.

(обратно)

274

Музыка А. Рыбникова, слова Ю. Кима.

(обратно)

275

Музыка Г. Гладкова, слова Ю. Энтина.

(обратно)

276

Музыка И. Цветкова, слова К. Рыжова.

(обратно)

277

Музыка и слова группы «Маркиза».

(обратно)

278

Музыка В. Вавилова, слова А. Волохонского.

(обратно)

279

Музыка В. Берковского, стихи Э. Багрицкого.

(обратно)

280

Группа «Машина Времени».

(обратно)

281

В. Харитонов. Стихи песни «До шестнадцатити лет» на музыку С.Туликова.

(обратно)

282

Слова и музыка В. и В. Мищуков.

(обратно)

283

Музыка И. Шварца, слова Б. Окуджавы.

(обратно)

284

Музыка А. Петрова, слова Б. Ахмадулиной.

(обратно)

285

Названия культовых в среде кирсановских подростков второй половины 80-х годов ХХ века кафе.

(обратно)

286

Конфедеративные Роты — во второй половине Серых Войн — мобильные наднациональные отряды, созданные совместно обеими возрожденными Империями по Гритвикенской договоренности для решительной борьбы с организованным бандитизмом на неконтролируемых территориях. (Здесь и далее примеч. автора)

(обратно)

287

После того как в период короткой Третьей мировой войны и самом начале Безвременья в Лондоне отгремели короткие кровопролитные бои между ополченцами и боевиками этнических (в основном мусульманских) группировок, контроль над остатками города захватила мафиозная группировка, состоявшая в основном из ирландцев. В период Безвременья группировка выродилась в мощную квазирелигиозную секту, приносившую человеческие жертвы. Ганг Трилистника правил Лондоном и значительной частью окрестностей почти десять лет, пока не был уничтожен «Фирдом».

(обратно)

288

Основанная английскими беженцами в Канаде («англоканадцами») в начале Безвременья организация — военный орден, — ставившая целью «торжество цивилизации». В настоящее (по действию книги) время «Фирд» фактически правит Англосаксонской Империей, его членом является сам Император.

(обратно)

289

Бытовавшее в среде «англоканадцев» название Британских островов, сильно пострадавших в ходе ядерной войны и последовавших за нею беспорядков и катаклизмов.

(обратно)

290

В книге и дальше будет неоднократно встречаться знакомая нам военно-жаргонная терминология, причем в устах вовсе не русских персонажей. Удивляться этому не надо: Роты были настоящим «плавильным котлом», их жаргон сложился из русского и англосаксонского с сильными вкраплениями нескольких других.

(обратно)

291

«Ка-300», русский вертолет по схеме «летающий банан». Поднимал стандартной загрузкой 50 пехотинцев в полном снаряжении. Экипаж — 5 чл., крейсерская скорость — 300 км/ч, вооружение — 2x6 двадцатимиллиметровые пушки в бортовых дверях, блок активной противоракетной защиты. Мощная броня.

(обратно)

292

Жаргонное название «РОП-4» — ручного оружия поддержки, фактически гранатомета в 40-мм, способного вести огонь калиберными и надкалиберными боеприпасами самого разного снаряжения: от кумулятивного противотанкового до термобарического. Вес без гранаты — 4 кг, длина без гранаты — 117 см, фактическая дальность стрельбы — 400 м.

(обратно)

293

Псих (англ. армейский жаргон).

(обратно)

294

Синий берет был отличительным знаком бандитской армии Центральной Африки. Армия состояла в основном из европейцев и потомков европейцев и представляла собой реальную военную силу — редкая банда того времени могла с нею сравниться.

(обратно)

295

Остатки населения Центральной Африки, окончательно деградировавшие в период Безвременья.

(обратно)

296

Песня из репертуара группы «Любэ», стихи М. Андреева.

(обратно)

297

Дерррьмо, о Солнце Святое! Все они не жильцы… (нем.)

(обратно)

298

Выпускаемый для скаутов Англосаксонской Империи нож — набор лезвий и инструментов. В Русской Империи его аналогом, которым пользуются пионеры, является «соболь».

(обратно)

299

Стихи Фенрира.

(обратно)

300

Русский пулемет на основе ПКМ, разработанный еще до Третьей мировой. Калибр — 7.62x54 мм (безфланцевый патрон разработки Серых Войн). Вес 8,2 кг. Общая длина — 1145 мм. Боевая скорострельность — 700–800 в/м. Прицельная дальность — 1500 м. Питание ленточное, лентами по 50 патронов.

(обратно)

301

В конфедеративных Ротах предельно упрощенная система званий, основанная на англосаксонской. Солдаты: рядовой, ланс-капрал, капрал, сержант. Офицеры: лейтенант, капитан, майор, полковник.

(обратно)

302

19,5 мм.

(обратно)

303

Жаргонное название «РОП-2» — ручного оружия поддержки, фактически — гранатомета 105-мм, способного вести огонь калиберными и боеприпасами самого разного снаряжения: от кумулятивного противотанкового до термобарического. Вес без гранаты — 5,2 кг, длина без гранаты — 129 см, фактическая дальность стрельбы — 600 м.

(обратно)

304

Ручной пулемет Дегтярева. Легкий пулемет калибра 7,62x39. Его производство было возобновлено в середине Серых Войн с незначительными модификациями: укрепленная фанерой легкая брезентовая патронная сумка вместо металлического барабана с лентой, рукоятка для переноски сверху, дульный тормоз-компенсатор, ортопедический приклад.

(обратно)

305

«Солнце — наследие предков!»

(обратно)

306

Дежурный (англ. армейский жаргон).

(обратно)

307

23 мм.

(обратно)

308

Защита руки — от запястья до локтя. Название средневековое, но возродившееся в это время. Сама же зашита подобного типа уже сейчас используется во многих армиях.

(обратно)

309

Разгрузочный жилет.

(обратно)

310

Портативный прием-передатчик. В годы Безвременья «обрушились» системы интернет-связи, и произошло возвращение к средствам 80-х годов XX века.

(обратно)

311

Тяжелая боевая машина пехоты. Производилась в Русской Империи почти с самого начала Серых Войн и практически до их конца на базе мобилизационного запаса еще СССР. Представляла собой переделанный танк «Т-54». Экипаж — два человека, десант — восемь человек. Собственное вооружение: 100-мм полуавтоматическая пушка, 30-мм автоматическая пушка, две пусковые установки универсальных ракет, 2х12-ствольных блока активной защиты. Бойницы для восьми единиц стрелкового оружия десанта.

(обратно)

312

Выдвигаться! (англ. армейский жаргон)

(обратно)

313

Стихи Роберта Бернса.

(обратно)

314

У классических автоматов Калашникова нет функции огня фиксированными очередями. Солдат приучают «отсекать» очереди в три выстрела так: нажать спуск — произнести «двадцать два» — отпустить спуск.

(обратно)

315

Изначально «пила Джигли» — всего лишь хирургический инструмент, стальная струна с пластиковыми ручками и напылением из алмазной крошки. За 10 секунд в умелых руках перепиливает человеческую ногу в бедре. Но часто ее используют для бесшумного убийства часовых.

(обратно)

316

Крупнейшая авиационная фирма Земли в этот период. Полностью государственная (Англосаксонской Империи).

(обратно)

317

Синтетический вид рукопашного боя, созданный группой энтузиастов — бывших офицеров-парашютистов — в начале Безвременья на территории графства Ланкашир на основе английского бокса, французского саватта и армейского комплекса самообороны. Позднее этот комплекс принял на вооружение «Фирд»; в настоящее, время его основам мальчиков обучают в обязательном порядке в скаутских отрядах.

(обратно)

318

Валлоны — народ, проживавший до Третьей мировой войны в основном в Бельгии. Общая численность на 1992 год — 4,1 млн человек. В период войны и во время катаклизмов Безвременья, когда территория Бельгии превратилась в островные гряды, валлонов уцелело всего несколько тысяч человек. На протяжении 11 лет существовало Валлонское Королевство, но за 9 лет до событий книги оно вошло на правах самоуправляющегося графства в состав Англосаксонской Империи.

(обратно)

319

Имперская полиция; на собственно английских территориях их по-прежнему называли «бобби».

(обратно)

320

ГОТФРИД БУЛЬОНСКИЙ (1060–1100), герцог Нижней Лотарингии, один из предводителей Первого крестового похода 1096–1099 годов на Восток, истово верующий фанатик-католик, он продал свои лотарингские владения, чтобы купить 400 полных доспешных комплектов, которые раздал бесплатно неимущим молодым рыцарям. Герой битв при Никее, Эдессе, Антиохии и Иерусалиме. Первый правитель (с 1099-го) Иерусалимского королевства; интересно, что он отказался принять титул Короля Иерусалимского, заявив, что «в этом городе может быть лишь Один Король». Приняв титул «защитник Гроба Господня», восседал в тронном зале на скамейке у изножия пустующего трона.

(обратно)

321

Презрительное сокращение слова «толерантный». В указанный период обозначало многочисленных недолюдей, которые до Третьей мировой войны страдали массовым психическим расстройством ксенофилией (болезненная любовь к агрессивным чужакам, подавлявшая даже инстинкт самосохранения). Толеры были почти полностью перебиты (как чужаками, так и сохранившими здоровую ксенофобию европейцами) в первые годы Безвременья. Уцелевшие вымерли в следующие годы. Капитальный многоплановый труд-шеститомник «Ксенофилия: шесть шагов в ад» по исследованию психопатологического феномена «толерантность» в период действия книги еще не написан, его автор — Персиваль Фэйринг — родился лишь за восемь лет до описываемых событий в Лодоне.

(обратно)

322

Оружие, предназначенное для поджога способных воспламениться конструкций. Как правило, дают температуру горения состава в 400–2000 градусов по Цельсию в течение 1–5 минут — в зависимости от снаряжения.

(обратно)

323

«Титульной нацией Русской Империи отныне и навсегда является русский народ». Из Русской Правды Петра Романова, статья 2-я, 1-й год Империи (12-й год Безвременья). Поэтому кое-кто из других народов Империи не всегда безобидно именует русских «титульниками».

(обратно)

324

Жизнеспособная и очень опасная мутация гиены, в тот период чрезвычайно размножившаяся на берегах моря Чад.

(обратно)

325

«Забытые кланы». В период Безвременья, когда проблема голода встала особенно остро, часть выживших обитателей Шотландии, выбирая «легкий путь», обратилась к каннибализму и практиковала его довольно длительное время, совершая набеги на соседей (как шотландцев, так и англичан). Вскоре после начала распространения власти «Фирда» отряд хускерлов из двадцати человек при поддержке ста человек местного йоменского ополчения и сотни бойцов кланов Фэркухарсон, Шоу, Гордон и Грант полностью уничтожил ополчение людоедов из пятисот боевиков в сражении при Анкрам Муре. Вслед за этим были вырезаны и сами кланы, за исключением детей до 3–4 лет. Клановые имена забыты.

(обратно)

326

Скучает по дому (англ. армейский жаргон).

(обратно)

327

Турецкой.

(обратно)

328

Свиные ребрышки.

(обратно)

329

Мясо молодого барашка.

(обратно)

330

Может показаться, что набор продуктов в разговоре штурмовиков слишком разнообразен для этого времени. На самом деле еще недавно было намного хуже. К счастью, еще в доимперский период большинство самоорганизовавшихся коммун сумело хорошо воспользоваться довоенными разработками в гидропонике и искусственном освещении. Многие ученые даже приходят к выводу, что без этих достижений человечество, скорее всего, не смогло бы выжить, несмотря на мужество его новых лидеров и всеобщие самоотверженные усилия сплотившегося вокруг них населения. Огромную роль сыграло то, что в первый же год Безвременья отряд русских добровольцев совершил рейд на Шпицберген. Там еще до войны под эгидой ООН было построено подземное Всемирное семенохранилище на случай всемирной катастрофы. Персонал семенохранилища большей частью присоединился к русскому отряду, и они совместно обеспечивали сохранность фондов, одновременно самоотверженно проводя научную работу И фонды, и результаты работы в 10 году Безвременья были переданы Большому Кругу РА в Великий Новгород, а оттуда безвозмездно распространялись по всем коммунам, согласным с политикой РА и «Фирда».

(обратно)

331

Это на самом деле так. Значительная часть выживших германцев (и скандинавов) — особенно на побережье — в период Безвременья промышляла настоящими пиратскими набегами, добираясь даже до южноафриканского побережья. Это, кстати, требовало немалого умения и мужества — в тогдашних условиях бушующих морей и океанов.

(обратно)

332

Морской пехотинец (англ. армейский жаргон).

(обратно)

333

Айсонская гренадерская школа — центр подготовки профессиональных военных армии Швейцарии. В период Третьей мировой Швейцария пострадала минимально, можно даже сказать — вообще не пострадала. В связи с этим, что интересно, руководство Конфедерации стало разрабатывать планы установления доминирования в Европе! Но в первые же годы Безвременья Альпы «ожили», мгновенно превратившись в цепь вулканов. В катастрофе погибло почти все население Швейцарии, инфраструктура, промышленность и все города; Айсонская школа осталась одним из не затронутых катастрофой мест и стала центром притяжения уцелевших людей. Позже Новая Швейцария вошла в состав Англосаксонской Империи на правах самоуправляющегося конфедеративного союза общин; на момент событий книги число швейцарцев составляет около 12 тысяч человек, а Айсонская школа готовит профессиональных военных для всей Империи.

(обратно)

334

«Выстрел» М054 к подствольному гранатомету M203PI. При падении срабатывает вышибной заряд, «подкидывающий» гранату на метр-полтора от земли, где она разрывается. Радиус сплошного поражения осколками — 3 м.

(обратно)

335

Изначально — шотландский национальный кинжал с обоюдоострым клинком и рукоятью особой формы. «Фирд», в котором с самого начала было до 30 % шотландцев, сделал дирк культовым оружием своих хускерлов.

(обратно)

336

Звездочка на погоне — знак различия лейтенанта (англ. армейский жаргон).

(обратно)

337

Нервное расстройство (англ. армейский, жаргон).

(обратно)

338

Прочная, практически негорючая, химически стойкая ткань на основе холста. Одно из «нежданных изобретений» времен Безвременья.

(обратно)

339

Стихи А. Башлачева.

(обратно)

340

В этот период подобные лекарства еще выпускались, но через семь лет выпуск будет свернут полностью в связи с прорывными успехами в психологическом тренинге и физическом воспитании подрастающего поколения. Сам метапроптизол «изобретен» братьями Вайнерами в повести «Лекарство против страха».

(обратно)

341

Винг-коммандер Джефри Рэнсом Пауэлл во 2 году Реконкисты, через семь лет после событий этой книги, командовал кораблем Англосаксонской Империи «Воден», высадившим на Марс первых людей. В указанный момент — руководитель космической программы Англосаксонской Империи; через год его экипаж совершит первый вылет АСИ в космос.

(обратно)

342

Внемасштабный чертеж определенного участка местности с привязкой к ориентирам.

(обратно)

343

Последние данные (англ. армейский жаргон).

(обратно)

344

Штык (англ. армейский жаргон).

(обратно)

345

Слегка переделанная «Маканчинская пограничная». Автор книги много раз ее пел, но не знает, кому принадлежат стихи.

(обратно)

346

Ватерлоо, Ватерлоо Дэй — день выплаты жалованья (англ. армейский жаргон).

(обратно)

347

Неделя перед выплатой жалованья (англ. армейский жаргон).

(обратно)

348

Бандитское «государство» в Южной Америке.

(обратно)

349

Думаю, авторство в пояснениях не нуждается.

(обратно)

350

Участвовал в бою (англ. армейский жаргон).

(обратно)

351

Джек не шутит. Конкурсы красоты были в тот период очень распространены, причем в них участвовали с самых ранних возрастов. Вот только цель их — не удовлетворение тщеславия одних и похоти других, как в наши дни, а скорей отбор наиболее физически и генетически совершенного материала, что, учитывая мощнейший удар, нанесенный войной и предвоенными безумиями по генотипу человечества, было крайне необходимо.

(обратно)

352

Барри «Машинган» Кинг — киноактер-любитель, хускерл «Фирда», возглавлявший реконкисту Великих Американских Равнин. Позже — известный писатель. Самые известные его книги — «Пластиковые боги» (историческое исследование, посвященное гибели цивилизации США) и двухтомник «Снега нет» (научно-популярный рассказ о странствиях по территории Северной Америки) — в описываемый период еще не созданы. По некоторым данным, Барри Кинг был внуком известного перед Безвременьем американского писателя Стивена Кинга.

(обратно)

353

Известная в тот период (и позже) англосаксонская группа, игравшая в основном фолк периода Безвременья в очень жестком националистическом ключе.

(обратно)

354

Отрасль сельского хозяйства как науки и практики, посвященная реосвоению заброшенных в период войны земель и акклиматизации на них новых видов растений и животных.

(обратно)

355

Серия новых романов о безумном докторе Франкенштейне. Он насылал на мир орды мутантов, болезни и катаклизмы из своего логова на подземном острове в Атлантическом Океане. Мир защищали отважные и благородные главные герои — полковник морской пехоты в отставке Норман Фоули, профессор-путешественник Вильгельм фон Воровски, женщина-врач Джоанна Корт и сирота-скаут Элрид «Элли» Паттеридж. Серия была в это время очень популярна по всей Земле. Романы писали около дюжины авторов, в основном англосаксы. Несмотря на явный кич, романы сыграли огромную положительную роль в жизни Земли, так как через них в массы внедрялось много полезного: от знаний по географии и многочисленных новых слов до героической жизненной парадигмы.

(обратно)

356

Стихи Павла Яковлева.

(обратно)

357

Наряд по кухне (англ. армейский жаргон).

(обратно)

358

Стихи B. C. Высоцкого.

(обратно)

359

«Осколки» — культовая книга Англосаксонской Империи. Первая книга, изданная в «ожившем» Лондоне, принадлежит перу неизвестного автора: рукопись в склеенных скотчем школьных тетрадях была найдена в камере хранения вокзала Паддингтон. Рассказывает о реальности Лондона во время Третьей мировой войны и в первые годы Безвременья и Серых Войн. В начале рукописи автору 12–13 лет, и он школьник, в конце он — 18–20-летний боевик-одиночка. Книга потрясает не только безыскусно-скрупулезным описанием тогдашней реальности, но и развернутой картиной превращения растерянного и напуганного, совершенно безвольного и никчемного еще в довоенной жизни мальчика в безжалостного бойца. Последние строки рукописи: «Я оставлю тетрадки здесь. Если я не вернусь на этот раз, все равно сюда придет поезд, кто-то откроет камеру хранения, и их найдут. Я верю в это, верю в Солнце, верю в мою Англию; это не слова, это Вера. Не допустите того, что допустили мы. Не будьте слепы, циничны, слабы, добры и глупы. Не будьте, заклинаю».

Первое свое убийство — убийство двух «паков», несколько дней издевавшихся над пятью детьми-англичанами в здании школы, — герой книги совершает в полном отчаянии школьным циркулем.

(обратно)

360

Легкая 10–20–30-зарядная магазинная винтовка калибра 5,56x45. Производится в Англосаксонской Империи в основном для женщин и подростков.

(обратно)

361

Мутант носорога — мельче носорога, но намного агрессивней, с тройным носовым рогом, покрытый волосяным покровом. В настоящее время истреблен или вымер, так как всплесковая мутация оказалась отложенно стерильной.

(обратно)

362

Sneak — доносчик (англ.).

(обратно)

363

Английский стон равен 6,35 кг.

Следует заметить, что в описываемом мире стали вновь использоваться наряду с метрической (сохраненной как международная) системой и «архаичные» системы. Более того, они активно пропагандировались. Дело в том, что восхваляемый многими учеными (и особенно околонаучными публицистами!) переход на «логичную и простую метрическую систему» был одним из сильнейших ударов по ноосфере человечества. Смешные «вершки», «версты», «фунты» и «футы» на самом деле были ПСИХОЛОГИЧЕСКИ ГИГИЕНИЧНЫ, так как подсознательно привязывались к понятным и обыденным вещам — пропорциям человеческого тела, ритму ходьбы, весу привычных предметов и т. д. А прославленные метры и килограммы представляют собой псевдорационалистическую ловушку — все эти «доли меридиана» и «части эталона» НЕОЩУТИМЫ человеком и на подсознательном уровне ПУГАЮТ его своей безразличной отстраненностью, внушают недоверие к миру, размывают его логичность.

(обратно)

364

Памятник «Скачущий за Солнцем» в г. Форт-Крэйн Англосаксонской Африки. Сейчас — г. Бондо в т. н. Демократической Республике Конго.

(обратно)

365

Песня А. Макаревича.

(обратно)

366

В разгар Столетней войны в конце XIV века почти незамеченными прошли события на англо-шотландской границе, где главными противниками были англичанин губернатор Карлайла Джон Коплэнд и рикс клана Дугласов Джеймс, прозванный за жестокость и отвагу в боях Черным Лордом. Погибшего Коплэнда сменил Кларк Колвилл оф Беруик, герой цикла баллад, тоже погибший при очень загадочных обстоятельствах (наиболее распространенная версия — был погублен подосланной шотландцами русалкой). Дева Габриэль — Габриэлла Сент-Арно. В период, предшествовавший Третьей мировой войне и Безвременью, — активистка и лидер агрессивного феминистского и либерального движения в г. Ньюкастл. В начале Безвременья чудом уцелела во время резни, устроенной в городе цветными иммигрантами. Возглавила сопротивление; под ее руководством отряды горожан и окрестных фермеров полностью уничтожили диаспоры чужаков в нескольких графствах. Пыталась в стремительно наступающем хаосе организовать большую коммуну, но была убита боевиками «Забытых кланов».

(обратно)

367

Возникшая еще в период начала Безвременья под патронажем «Фирда» служба, причудливо сочетавшая в себе функции реальной дальней полевой разведки, постоянно действующей многоплановой научной экспедиции и каперского отряда. Существовала и продуктивно действовала до конца Серых Войн. Позже была абсорбирована Геральдической Палатой Империи и Имперской Академией Наук.

(обратно)

368

Венгерская нецензурная ругань.

(обратно)

369

Ничегонеделанье (англ. армейский жаргон).

(обратно)

370

Недостоверные сведения или дезинформация (англ. армейский жаргон).

(обратно)

371

Приверженцы старой «северной» традиции, не столько религиозной, сколько культурной. В указанный период их было уже довольно много.

(обратно)

372

Из песни А. Макаревича.

(обратно)

373

Из мюзикла «Юнона» и «Авось».

(обратно)

374

Жаргонное название роты «Мертвая голова». Точно так же, как «Эдельвейс» — «Лютики», а «Волгоград» — «Палачи».

(обратно)

375

Игра слов, основанная на имени О'Салливана и значении слова «мэрфи» в английском военном жаргоне — любое неожиданное, но потенциально катастрофическое происшествие.

(обратно)

376

Ребята, к оружию! Измена-а, собачья кровь… (польск.)

(обратно)

377

Тише!!! (венг.)

(обратно)

378

Вперед! Вперед! (венг.)

(обратно)

379

Дурак (венг.)

(обратно)

380

Мама, иди ко мне (венг)

(обратно)

381

Киви — прозвище новозеландцев.

(обратно)

382

Дорога, идущая параллельно линии фронта.

(обратно)

383

Дж. Р. Киплинг, «Заповедь».

(обратно)

384

Стихи B. C. Высоцкого.

(обратно)

385

Коренной канадец (жаргон.)

(обратно)

386

«Нengest» АН.II, англосаксонский ударный вертолёт фирмы «Эмпайр Эруэйз» Экипаж — 2 чл., крейсерская скорость — 330 км/ч, вооружение — 1х3 тридцатимиллиметровая пушка, 2х3 15-мм пулемёта, восемь подвесов для УР, НАР, бомб и блоков активной противоракетной защиты. Мощная броня.

(обратно)

387

На помощь, братцы!

(обратно)

388

Танк подбит! (англ. арм. жарг.)

(обратно)

389

Метание гранаты с задержкой в руке на 2–3 секунды после извлечения кольца и сброса чеки.

(обратно)

390

Разрыв вблизи цели. (англ. арм. жарг.)

(обратно)

391

Загуститель, применяемый для производства напалма.

(обратно)

392

Чёрт вас побери, лоханки с дерьмом… (немецк.)

(обратно)

393

Стихи В.С.Высоцкого.

(обратно)

394

Правая французская политическая деятельница начала XXI века. Выступала против политики мультикультуризма, ввоза в страну иностранной рабочей силы, за возрождение французской национальной идентичности.

(обратно)

395

Стихи Дж. Р.Киплинга.

(обратно)

396

В тяжёлом положении (англ. арм. жаргон)

(обратно)

397

Медальон в прямом смысле — не та трубочка с листком бумаги, которую у нас себе представляют при этом слове, а нашейный медальон, как в немецкой армии. Именно такой опознавательный знак имели солдаты Конфедеративных Рот.

(обратно)

398

Здесь и ниже — стихи Дж. Р.Киплинга.

(обратно)

399

Из песни Ольги Ступиной «Рыцари».

(обратно)

400

Мирослав Александрович Кобрин в конце Серых Войн стал первым человеком, высадившимся на Луну на корабле «Прыжок».

(обратно)

401

Сергей Сергеевич Привалов — один из выдающихся инженеров Русской Империи времён Серых Войн, конструктор ядерных ракет.

(href=#r401>обратно)

402

«Прыжок» Кобрина совершил свой полёт за: семнадцать часов туда — восемьдесят один час на Луне — четырнадцать часов обратно. В существовавшем тогда при Императоре Совете Космоплавания при голосовании о полёте «за» высказались пять членов из восьми, и среди голосовавших «против» был и Привалов. Решили дело голоса Его Величества и Н.З.Краюхина.

(обратно)

403

Николай Захарович Краюхин — выдающийся лётчик-космонавт-испытатель и инженер-конструктор Русской Империи. В этот период он ещё не известен так, как станет, когда создаст первые фотонные корабли.

(обратно)

404

Через полтора года после описываемых событий, во 2-м году Реконкисты, ядерно-импульсный корабль Англо-Саксонской Империи «Воден» высадил первых людей на Марс. Им командовал Джефри Рэнсом Пауэлл.

(обратно)

405

Я слушаю эту песню с 13 лет, но к сожалению не знаю автора.

(обратно)

406

Прозвище англосаксонских морских пехотинцев.

(обратно)

407

Небо-солнце, смотрите, что творится! (болгарск.)

(обратно)

408

Выбить врага (англ. арм. жаргон)

(обратно)

409

С момента, когда возобновились после катастрофы хоть какие-то спортивные соревнования, порочная практика присвоения «трёх призовых мест» была запрещена. Победитель бывает только один, место победителя только одно — первое.

(обратно)

410

Слова М.Гаврюшина.

(обратно)

411

Англосаксонский галлон = 4,546 л.

(обратно)

412

В нашем мире эта печка известна как «буржуйка».

(обратно)

413

Из стихотворения Ольги Ступиной.

(обратно)

414

Самовоспламеняющаяся жидкость. Начала использоваться имено в данный период, но от неё быстро отказались из-за большой опасности в применении.

(обратно)

415

Демоническая женщина-воительница кельтских мифов, воспитательница целого ряда героев.

(обратно)

416

Стихи автора книги.

(обратно)

417

Из стихотворения И.Токмаковой.

(обратно)

418

Художественный фильм киностудии Русской Империи «Заря», посвящённый жизни русского князя Святослава Отважного (941–972 г.г. от Р.Х.). Вышел на экраны как раз в это время. Стал первой масштабной исторической лентой, снятой после Безвременья.

(обратно)

419

Из стихотворения Дж. Р.Киплинга.

(обратно)

420

Следует наконец дать некоторое пояснение. На самом деле, кроме двух Империй (довольно рыхлых образований) на Земле в указанный период существуют ещё два десятка «правильных» государств той или иной степени благополучия (да и «правильности») — например, Республика Семиречье, Великое Княжество Сербское, Орания, Южно-Аргентинские Конфедеративные Штаты и т. д. Именно этот союз и противостоит разрозненным уцелевшим бандам и сложившимся бандитским государствам.

По большому счёту «водоразделом» стали две мало значимые для нас сейчас вещи вещи — употребление в пищу человеческого мяса (неприемлемое для имперцев и их союзников и обыденное для бандитов) и отношение к социальной справедливости. Бандитские государства были по сути бездушными хунтами, управлявшимися исключительно волей боевиков и жившие грабежом и разбоем, их противники — социалистическо-феодальными структурами, основанными на всеобщем подчинении тщательно выверенным законам и стремившимися восстановить и развить экономику, образование и т. д.

(обратно)

421

Стреляйте! (серб.)

(обратно)

422

Куда, болван?! Это смерть… смерть… (немецк.)

(обратно)

423

О небо! Да заткни ты свою мерзкую пасть наконец, идиот! Будь оно всё трижды проклято… (немецк.)

(обратно)

424

Вон он, гад! (немецк.)

(обратно)

425

Нет (греч.)

(обратно)

426

Ч-чудовище! (немецк.)

(обратно)

427

11–13 г.г. Реконкисты. Центральноафриканская экспедиция Англо-Саксонской Империи (Арчибальд М.Лидем — Клара Гофф)

(обратно)

428

Дерьмо!!! (немецк.)

(обратно)

429

28 января 1 г. Реконкисты прорвавшийся с юго-запада отряд бандитской армии «синих беретов» численностью в 120 боевиков захватил крупнейшую школу Софии, города, недавно присоединённого к Русской Империи. В заложниках оказались более двухсот человек, в том числе сто восемьдесят три ребёнка, среди которых были дети офицеров с базы ВВС на окраине города, в том числе — внучка командующего базы. Через семь минут после сообщения о захвате штурмовиком ВВС РИ на школу был сброшен вакуумный боеприпас, полностью её уничтоживший. Никаких требований бандиты выдвинуть просто не успели. Это была первая и последняя сколь-либо масштабная попытка захвата заложников за всё время Реконкисты.

(обратно)

430

Старый автоматический карабин, в указанный период всё ещё состоявший на вооружении некоторых валлонских и фризонских частей армии Англо-Саксонской Империи.

(обратно)

431

«Swiрhwауt» FV.0011- средний танк Англо-Саксонской Империи. Производился в 20 г. Серых Войн — 5 г. Реконкисты, состоял на вооружении имперской армии (использовался даже в начале Первой Галактической Войны, но только в ополчении) и армий некоторых других государств. Масса — 60 т., максимальная скорость передвижения — 62 км/ч, экипаж — 5 чл. Вооружение: 175-мм гладкоствольное инженерное орудие, 1х2 30-мм автоматическая пушка, 2 7,62-мм пулемёта, 4х6-ствольных блока активной защиты.

(обратно)

432

Разговоры о терраформировании планет Солнечной Системы в теории стали вестись ещё в период Серых Войн. Дело тянулось довольно медленно, так как дело было слишком масштабным, почти пугающе масштабным. Однако, именно эти соображения и подтолкнули в конце концов Человечество к энергичным действиям. К 22 г. Реконкисты была полностью теоретически разработана и принята совместная программа «Лебенсраум», в том же году начались работы. К этому времени у обеих Империй имелось уже немало баз на многих планетах Солнечной Системы. В список внесли следующие планеты:

1. Луна (28 г. Промежутка)

2. Марс (198 г. Галактической Эры)

3. Венера (200 г. Галактической Эры)

Луны планет-гигантов:

Юпитер:

1. Ио (23 г. Промежутка)

2. Европа (24 г. Промежутка)

3. Ганимед (24 г. Промежутка)

4. Каллисто (25 г. Промежутка)

(обратно)

433

Минус 30 градусов по Цельсию.

(обратно)

434

Эмблема Дорожного Императорского Гражданского Корпуса Русской Империи.

(обратно)

435

Эмблема Императорского Корпуса Гражданского Транспорта Русской Империи.

(обратно)

436

Следует сказать, что в годы Безвременья на всей территории Британских Островов существовало всего несколько на самом деле зиждившихся на человеческих законах государственных образований, возникших в конце Безвременья и начале Серых Войн: Пять Портов (Дувр, Гастингс, Хит, Нью-Ромни и Сэндвич), графство Камбрия, королевство Дейра, Союз Двенадцати Кланов и королевство Арма (на о. Ирландия). Остальная территория находилась либо под контролем людоедствующих банд, либо просто была опустошена войной. Официально Королевство Английское было воссоздано после того, как пришедшие из Канады на юг острова в 5 г. Серых Войн хускерлы «Фирда» в следующем году отбили Лондон у мощной изуверской секты Ганг Трилистника. В том же году вышеперечисленные государства почти одновременно и полностью добровольно подчинились провозглашённому королём Эдварду Оффингему. Однако, последние вспышки внутренних боевых действий на территории Островов произошли уже в 18 г. Серых Войн. В 6-15 С.В. же годах бои с самыми различными сепаратистами были почти постоянными.

(обратно)

437

Нэйтан Хольн, который был в 3 г. Безвременья — 5 г. Серых Войн королём созданного им королевства Дейра (север современного Нортумберленда) и успешно отстоял значительную территорию от одичания, до Третьей Мировой работал менеджером по продажам в одной из фирм Ньюкастла. В указанный период входит в состав Палаты Лордов Англо-Саксонской Империи как герцог Дейра.

(обратно)

438

См. С.В.Арсеньев. Пионер Советского Союза.

(обратно)

439

В 20 г. Серых Войн на о. Рюген встретились Императоры Русской и Англо-Саксонской Империй. Встреча была практически неофициальной, никаких бумаг на ней не подписывалось. В этот период несмотря на подписание Гритвикенской договорённости возникло резкое напряжение, связанное с вопросом раздела сфер влияния и вообще видения будущности Земли. В пограничных зонах произошло несколько перестрелок между витязями и хускерлами, на территории некоторых государств спецслужбы Империй начали друг против друга Игру.

До сих пор остаётся загадкой, о чём говорили Императоры. Но с той встречи сосуществование Империй было практически бесконфликтным.

(обратно)

440

«Письма Деду Морозу» — записки тульского мальчика Димы Воронихина, сделанные им в возрасте 5–8 лет (1–4 г.г. Безвременья) В небольшом подарочном блокноте фирмы «Beeline» чудом уцелевший и живший в заброшенном и полуразрушённом детском саду мальчик разговаривал с Дедом Морозом, обращался к нему с разными вопросами и жалобами, даже просил найти маму и прекратить «длиную зиму». Блокнот был обнаружен витязями РА в шкафу, где, видимо, жил мальчик. Самого Диму найти так и не удалось, последняя запись сделана о том, что он идёт «за едой куда сегда». Со второй половины блокнота Дед Мороз выступает скорей как очень злое и жестокое существо, мальчик постоянно упрекает его и в то же время ужасно его боится. Но в предпоследней записи неожиданно сказано: «Дедушка Мороз прасти я тибя наругал я понял ты нивинавт и тибе тож страшна тут ЭТО СДЕЛАЛИ ТАК ЛЮДИ».

Блокнот хранится в международном музее «Дети Безвременья» в Берлине, экспозиция «Письма в никуда?» Именно про этот музей говорит Джек.

(обратно)

441

Парни, помогите! Тащат, парни! (англ. — сакс.)

(обратно)

442

В нашем мире — река Нигер. Она уцелела после глобального катаклизма и была названа так поселенцами из Шотландии.

(обратно)

443

Девочка со спичками — героиня одноимённого рассказа Ганса Христиана Андерсена — замёрзла, когда, пытаясь согреться, зажигала одну за другой спички и смотрела на их огонёк.

(обратно)

444

«В дамбе должно быть что-нибудь живое» (фризонск.) После катастрофического наводнения VII в. фризы на протяжении столетий отвоёвывали у моря обратно свою страну. Титаническая борьба (самые длительные по времени непрерывные и самые масштабные по сумме работы известные действия в истории Человечества) с морем вызвала к жизни жуткий обычай: в каждую новую дамбу замуровывали заживо девочку 8-12 лет. Обычай этот продолжался вплоть до XVI века, возродился ненадолго во времена Безвременья и начала Серых Войн. В указанное время это присловье является официальным девизом фризов в составе Англо-Саксонской Империи. Он символизирует готовность каждого фриза отдать жизнь ради общего дела.

(обратно)

445

Приключенческая книга-трилогия о колонистах-австралийцах, заново осваивающих острова Тихого Океана, очень популярная среди подростков в обеих Империях.

(обратно)

446

Третий Лорд Адмиралтейства координировал действия всех спецслужб Англо-Саксонской Империи (за исключением ЕВ). ЕВ (Этель Бранч) подчинялся лично и только Императору.

(обратно)

447

Бифиторы — личная охрана Императора Англо-Саксонской Империи, отряд отборных хускерлов из 45 бойцов, 15 из которых постоянно находятся при дворе, из них 5 — непосредственно при Императоре. SAS — армейский спецназ АСИ, Специальная Воздушная Служба.

(обратно)

448

Стихи Виталия Ботвинова.

(обратно)

449

196,6 см.

(обратно)

450

Практикующий священнослужитель. У Асатру нет священства как такового, но некоторые люди посвящают всю жизнь изучению практик Асатру. Они именуются годи. Старшим годи Земли считается в момент действия книги знаменитый Турре Греттирсон, центром — остров Рюген.

(обратно)

451

Подданые Англо-Саксонской Империи, переселившиеся на запад Африки и принадлежавшие первоначально к одиннадцати разным европейским народам, довольно быстро дали начало новому народу вестернов, смешение языков произвело язык весторн, относящийся к германской группе арийской языковой семьи.

(обратно)

452

Стихи автора книги.

(обратно)

453

Из песни групы «Любэ».

(обратно)

454

Девушке послышалось «wing tor» — «бог-метатель молота» на архаичном скандинавском.

(обратно)

455

Счастья… вам (фламандск.)

(обратно)

456

Стихи Валентины «Ленты» Ососковой.

(обратно)

457

Стихи Бориса «Сказочника» Лаврова.

(обратно)

458

Как тебя зовут? (шведск.)

(обратно)

459

Ты любишь его? (шведск.)

(обратно)

460

Я? С чего ты взял? (шведск.)

(обратно)

461

Хватит. Любишь, девочка? (шведск.)

(обратно)

462

Проваливай! (финск.)

(обратно)

463

Бросаааай… (немецк.)

(обратно)

464

Возникшее в 16 г. Серых Войн на западном берегу Африки (на месте частей современных Гвинеи, Сьера-Леоне и Либерии) государство. Среди прочих «бандитских государств» Либерия стояла особняком, так как население её составляли бежавшие с севера политические противники англосаксов из «Фирда», не практиковавшие людоедство и старавшиеся придерживаться нормальной законности. Тем не менее, Либерия находилась в союзе с классическими бандгосударствами и в 26 г. С.В. была уничтожена десантами Англо-Саксонской Империи.

(обратно)

465

Ба-буш-ка, он очнулся! (шведск.)

(обратно)

466

Из песни групы «Джэм».

(обратно)

467

Из песни Олега Медведева «Пятьсот весёлый». Словосочетание «Пятьсот Весёлый» вряд ли уже что-то говорит штурмовикам этого времени, наверное даже не все специалисты в нём знают, что в 90-е годы ХХ века в России так назывались «медленные поезда», ходившие по западным областям страны, пассажиры которых перевозили разную полуконтрабанду (а иной раз и настоящую контрабанду). Ребята поют её просто как «настроенческую песню».

(обратно)

468

Английская народная баллада. Мы знаем один из её вариантов в переводе А.С.Пушкина, но тут, как видим, исход сурово-оптимистичен — ни псы, ни соколы, ни жена не покинули витязя и не изменили ему после его гибели в бою.

(обратно)

Оглавление

Андрей Шопперт Красавчик. Книга первая. Царская немилость

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

Андрей Шопперт Красавчик. Книга вторая. И аз воздам

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

Андрей Шопперт Две столицы

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

Андрей Шопперт Кавказ подо мною

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

Андрей Шопперт Красавчик. Книга пятая. Галопом по Европам

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Эпилог

Андрей Шопперт Красавчик. Книга шестая. Аустерлиц

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

Андрей Шопперт Красавчик. Книга седьмая. Один за всех

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25 Эпилог

Илья Те Дело Господа Бога

  Пролог

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ШКОЛА ШЛЮХ

    Поза 1 Пробуждение кавалериста. Время неизвестно. Место неизвестно

    Поза 2 Электрошок как повод для знакомства

    Поза 3 Женщины в клетках

    Поза 4 Шестьдесят секунд шока

    Поза 5 Таинственный ариец

    Поза 6 Мироздание от Мерелин

    Поза 7 Мироздание от Лилит

    Поза 8 Образование будущего

    Поза 9 Милый новый дом

    Поза 10 Дополнительная нагрузка

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЭКЗАМЕН ДЛЯ РЕЗИНОВЫХ КУКОЛ

    Поза 11 Пси-устойчивость как учебная дисциплина

    Поза 12 Регенерация как подготовка к продаже

    Поза 13 На рывок!

    Поза 14 Высокое искусство побега

    Поза 15 Библия как электронный ресурс

    Поза 16 Игры тшеди

    Поза 17 Информация очевидна

    Поза 18 Спецслужба как умение убеждать

    Эрзац эпилога В ожидании смерти «Смерти»

Илья Тё Рабыня Господа Бога

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Беглая наложница как повод для размышлений

    Пролог Темная сцена

    Квитирование 1 Отражение темных мыслей

    Квитирование 2 Служба статистики как союзник

    Квитирование 3 Обезьяна как гостеприимный хозяин

    Квитирование 4 Путешествие по кольцу

    Квитирование 5 Один день в Лебедином замке

    Квитирование 6 Капитулярий Господа Смерти

    Квитирование 7 Сокровища Буцефала

    Квитирование 8 Дело сделано!

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ Добро пожаловать в будущее

    Квитирование 9 Воспоминания в шуме бриза

    Квитирование 10 Воскрешение Бога Мести

    Квитирование 11 Господь Геб обожает покер

    Квитирование 12 Йенг говорит

    Квитирование 13 Добро пожаловать, хапи Гор

    Квитирование 14 Бегущая по ветрам

    Квитирование 15 Падение с небес

    Эпилог, или Запоздавшая увертюра

  ГЛОССАРИЙ

  ПАМЯТКА АГНАТА (для заключения страхового контракта на клоническую реинкарнацию)

    § I ЗАДАЧИ МАТЕРИАЛЬНОЙ СТРУКТУРЫ КОРПОРАЦИИ НУЛЕВОГО СИНТЕЗА

    § II ОБЩАЯ СТРУКТУРА МАТЕРИАЛЬНОЙ ЧАСТИ НУЛЯ

    § III ОСНОВНЫЕ ПРИНЦИПЫ МЕЖДУНАРОДНОГО РЕГУЛИРОВАНИЯ

    § IV ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ЗАДАЧИ НУЛЬ-КОРПОРАЦИИ

Илья Тё НИКТО, КРОМЕ ГОСПОДА БОГА

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ПРЕСТУПЛЕНИЕ КАК СПОСОБ ВЕРБОВКИ

    Пролог

    Тело 1 КАТРИНА БЕТА, БЛИСТАТЕЛЬНАЯ И ГРОЗНАЯ

    Тело 2 ТИМ АМБЛЕР, ОКРУГ ГОШАЛЬ

    Тело 3 ТУТМОС, УДИВИТЕЛЬНЫЙ ЖУРНАЛИСТ

    Тело 4 СТАРИНА ГЕБ, ВОЗБУЖДЕННЫЙ И НЕИСТОВЫЙ

    Тело 5 БЕГЛАЯ ШЛЮХА КАК ШАНС НА ВЫЖИВАНИЕ

    Тело 6 ОХОТА НА СУК

    Тело 7 ОТЕЛЬ КАК НЕПРИСТУПНАЯ КРЕПОСТЬ

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ ВЫБОР ЕСТЬ ВСЕГДА

    Пролог

    Тело 8 ВОСПОЛЬЗУЙТЕСЬ ВХОДОМ

    Тело 9 МАХИНАЦИИ С ЛИБИДО

    Тело 10 ЭС СИ РУКС, ЛЮБИТЕЛЬ ПИСТОЛЕТОВ

    Тело 11 ПЛЯСКИ В ПЕНТХАУСЕ

    Тело 12 ВЫБОР ЕСТЬ ВСЕГДА!

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ НА ПЕСТИКЕ РОЗЫ

    Пролог

    Тело 13 НАПРОЛОМ!

    Тело 14 РАБОТА ЯЗЫКОМ

    Тело 15 ДЕРЬМОВАЯ ШТУКА

    Тело 16 О ВРЕДЕ КУРЕНИЯ ДЛЯ БОГОВ

    Тело 17 ПРИДЕТСЯ ВЫКУПАТЬ!

    Эпилог

Илья Тё Тюрьма для Господа Бога

  Часть первая На позицию!

    Пролог Кластер Каталаун-Тринадцатимирье, планета Аир, пик Гефест. Тридцатый день месяца Тот

    Глава 1 Анатомия клетки

    Глава 2 До смерти Бога остаются сутки

    Глава 3 Знакомьтесь, электронный ошейник

    Глава 4 Удивительные визиты

    Глава 5 Глава Правительства Тэдди Октавиан

    Глава 6 Вечный юноша Питер Аякс

    Глава 7 О дивный новый мир!

    Глава 8 Первый шаг на пути к кладбищу

    Глава 9 Братья по неволе

    Глава 10 До смерти Бога остается час

    Глава 11 Первый день после смерти

    Глава 12 Мастер старшина Гаврин

    Глава 13 Попытка номер раз

    Глава 14 Его превосходительство вилик Сабин

    Глава 15 Календарь

    Глава 16 Ужас габеларов

  Часть вторая Ан гард!

    Глава 17 Тринадцать миров

    Глава 18 Снова в школу

    Глава 19 Неподвижное солнце

    Глава 20 Cтарший дацион Мишан Трэйт

    Глава 21 Жало фехтовальщика

    Глава 22 Бранд Овальд, консидорий

    Глава 23 Лавзейская школа наложниц

    Глава 24 География как наука

    Глава 25 Бремя консидория

    Глава 26 В Бронвену

  Часть третья Выпад!

    Глава 27 Боссонские авеналии. День первый

    Глава 28 По прозвищу «Фехтовальщик»!

    Глава 29 Боссонские авеналии. День второй

    Глава 30 Лорд Хавьер, ценитель спортсменов

    Глава 31 Боссонские авеналии. День третий. Финал

    Глава 32 Бремя чемпиона

    Глава 33 Раб стоя, лорд на коленях

    Глава 34 Анатомия бунта

    Глава 35 Совет виликов в сомнениях и спорах

    Глава 36 Охота за оружием

    Глава 37 Гордиан Рэкс, Тринадцатый пророк

  Эрзац эпилога

    Палаты Бессмертия. Провинция Эльбиника. Центральный храм

    Палаты Бессмертия. Мироздание Корпорации. Кластер Тринадцатимирье. Одна минута после смерти Бога

  Приложения

    Приложение 1 Штатная численность подразделений Эшвенской Королевской армии

    Приложение 2 Штатная численность подразделений «Армии Свободы»

Илья Тё Война для Господа Бога

  Часть первая Орудие заряжается

    Пролог

    Глава 1 Враг в логове Искусственное Мироздание. Континиум Твердого Космоса. Центральная планета-каверна

    Глава 2 Бунт начинается Боссонский край. Тот же день

    Глава 3 По большому кербульскому тракту…

    Глава 4 Испытание боем

    Глава 5 Абонент Хепри

    Глава 6 Ищите женщину

    Глава 7 Боже, храни Короля!

    Глава 8 Ищейка наблюдает

    Глава 9 Госпожа Мия Брегорт

    Глава 10 Размышления о патентах и «хомутах»

    Глава 11 Тактика для начинающих, или В ожидании бури

    Глава 12 В ожидании бури

  Часть вторая Орудие дает залп

    Глава 13 Враги сближаются Искусственное Мироздание. Центральная планета-каверна Невон-0143. Большой тракт на Бургос, первое Мехира 4381 года

    Глава 14 В ожидании мрачной госпожи

    Глава 15 Священная битва

    Глава 16 Победа или смерть!

    Глава 17 Растревоженная столица

    Глава 18 Ночной волк

    Глава 19 Один миллион голов

    Глава 20 Рионская кровь

    Глава 21 Склеп миллиона трупов

  Часть третья Урок штыкового боя

    Глава 22 Спецназ Его Святейшества Кардинала

    Глава 23 Дикая охота

    Глава 24 Капкан для красного петуха

  Эпилог под стук молотка

    Искусственное Мироздание. Континиум Твердого Космоса. Пятое Пафира 4380 года. Южный Артошский тракт

  Приложения

    Приложение 1 Штатная численность подразделений Эшвенской Королевской армии

    Приложение 2 Штатная численность подразделений Армии Свободы

Илья Тё Свобода для Господа Бога

  Часть первая Свобода или смерть

    Пролог

    Глава 1 Столица в огнях и в кольцах

    Глава 2 Парк для дуэлей. В очередь!

    Глава 3 Священник делает ход

    Глава 4 Сделка лжецов

    Глава 5 Черный юмор господина Викария

    Глава 6 Призраки победы

  Часть вторая Демократия в действии

    Глава 1 Лисия из Лавзеи

    Глава 2 Настоящая красота

    Глава 3 Призраки прошлого

    Глава 4 Гордиан Рэкс, советник

    Глава 5 Пиво как социальный катализатор

    Глава 6 Господин Уитанагемот

    Глава 7 Имя Бога

    Глава 8 Дуй на юг!

  Часть третья Право на ярость

    Глава 1 Выбор консидория

    Глава 2 Десант Его Величества Короля

    Глава 3 Один в поле воин

    Глава 4 Завершение бенефиса

    Глава 5 Сквозь огонь

    Глава 6 Господь в ярости

    Глава 7 Кворум для мертвецов

    Глава 8 Увертюра для кинжала с черепом

    Глава 9 Снова в путь

  Эпилог

Олег Верещагин, Алексей Ефимов Хрустальное яблоко

  Предварение

  Что было …

  Пролог

  1. Император Всея Руси

  2. Кадет Его Величества

  3. Лучшие

  4. На палубе – слушать!

  5. Поле чести

  6. Чужой и чуждый

  7. Мир мал, а Россия – велика!

  8. Калейдоскоп миров

  9. О мидиях и кроссовках

  10. Троянский жеребенок

  11. Душа-птица

  12. Стальные когти пластмассового мира

  13. Русские идут

  14. Признание

  15. Что ты можешь?

  16. Никто, кроме нас!

  17. Принц хочет знать

  18. Странные гости странного принца

  Интерлюдия. Старик.

Олег Верещагин, Алексей Ефимов Шаг за грань

  1. Распахнутая дверь Двадцать девятый год Промежутка

  2. Кто стучится в дверь ко мне? Второй год Экспансии Предупреждение

    Братья по разуму

    Обычные школьники

    Контакт

    Беда и жизнь

    Смерть

    Интерлюдия Йэнно Мьюри

      205 год Галактической Эры

      Из сообщений СМИ Йэнно Мьюри о событиях в Нижнем Крае

  3. Сезон охоты Пятый год Экспансии / Первый год Галактической войны

    Из сообщений СМИ Йэнно Мьюри о событиях в Нижнем Крае

    Общие сведения. 5-й г. Экспансии / 1-й год Галактической войны

      Объединенные вооруженные силы Земли

        Сухопутные войска (по мере необходимости части сводятся в бригады и дивизии)

        Ополчение:

        Космические корабли

  4. Разоренный очаг Первый год Галактической войны

  5. Отпор Первый год Галактической войны

  6. Мы – гнев! Первый год Галактической войны

  7. Конец удачи Первый год Галактической войны

  8. Пленные победители Первый год Галактической войны

  9. Интерлюдия Йэнно Мьюри 205 год Галактической Эры

  10. Руины Первый год Галактической войны

  11. Юнга Первый год Галактической войны

  Оберег от беды на космическом корабле

  12. Гнев Земли Первый год Галактической войны

  13. Интерлюдия Йэнно Мьюри 205 год Галактической Эры

  14. Операция «Вихрь» Второй год Галактической войны

  15. Интерлюдия Йэнно Мьюри 205 год Галактической Эры

  16. Дело чести Второй год Галактической войны

  17. Долг Второй год Галактической войны

  18. Интерлюдия Йэнно Мьюри 205 год Галактической Эры

  19. Рабы Арк-Сейора Второй год Первой Галактической войны

  20. Новичок Второй год Первой Галактической войны

  21. Свобода не всем Второй год Первой Галактической войны

  22. Опоздавшие могут не платить Церра-Прим. Нейтральная Зона Второй год Первой Галактической войны

    Из сообщений СМИ Йэнно Мьюри о событиях в Нижнем Крае

  23. Дано такое право… Второй год Первой Галактической войны

  24. Бросок Второй год Первой Галактической войны

  25. Решение женщины Второй год Первой Галактической войны

  26. Интерлюдия Йэнно Мьюри 205 год Галактической Эры

  27. Интерлюдия Йэнно Мьюри 205 год Галактической Эры

Алексей Ефимов. Олег Верещагин Хрустальное яблоко. Книга - 3 

  1. РАЗОРВАННАЯ СЕТЬ.

  2. ЗЛЫЕ СОЛНЦА .

  3. ВОЛЯ ЗЕМЛЯН .

  4. ТУЗЫ, КОРОЛИ И ДЖОКЕРЫ .

  5. ЖИЗНЬ ЖЕНЩИНЫ .

  6. ОРФЕЙ И ЭВРИДИКА.

  7. inner space .

  8. ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА .

  9. НЕПРОШЕНЫЙ ДАР .

  10. ВОЛЯ ПРЕДКОВ.

  11. РАБОТА ПОД НАЗВАНИЕМ ВОЙНА .

  12. Цена победы .

  13. НЕИГРУШЕЧНЫЕ СОЛДАТИКИ .

  14. ПЛАСТМАССОВЫЙ МИР: ПОСЛЕДНЯЯ АТАКА .

  15. ПРЫЖОК ВОЛКА .

  16. ЖИВОЕ ПЛАМЯ .

  17. КРОВЬ - НЕ ВОДА .

  18. НАВЕЧНО .

  19. СУД ЧЕСТИ .

  20. Выбор судьбы.

  21. ПОРВАННАЯ ЦЕПЬ .

  22. СЧАСТЬЕ .

  ЭПИЛОГ.

Олег Верещагин ОРУЖЕНОСЕЦ

  Я от всей души благодарю

  От автора

  Глава 1, в которой наглядно показан вред романтического взгляда на мир

  Глава 2, в которой в лотэссэ идёт дождь

  Глава 3, в которой мы знакомимся с Гаравом[63]

  Глава 4, в которой мы узнаём наконец, с чего всё началось

  Глава 5, в которой Эйнор и Фередир узнают кое-что неприятное об Аннуминасе

  Глава 6, в которой мы узнаём, чем всё обернулось для Пашки…

  Глава 7, в которой Пашка узнаёт себе цену…

  Глава 8, в которой все бегут

  Глава 9, в которой беготня переходит в эндшпиль, но Пашка не знает этого слова

  Глава 10, в которой Гарав даёт клятву и нежалеет об этом

  Глава 11, в которой Эйнор решает ехать ясно куда, но непонятно, зачем

  Глава 12, в которой рыцарь с оруженосцами посещают славный город Форност

  Глава 13, в которой обнаруживается кукушкино гнездо и происходят ещё некоторые события…

  Глава 14, в которой оруженосцы терзают славный город Форност, но в конце концов всё-таки его покидают вместе с рыцарем

  Глава 15, в которой выясняется, какая это нудная вещь — путешествие

  Глава 16, в которой появляется Мэлет

  Глава 17, в которой Гарав впервые убивает человека

  Глава 18, в которой есть только лес и его жители

  Глава 19, короткая, в которой выясняется, что такое «не везёт» и куда это «не везёт» может завести

  Глава 20, в которой Гарава спрашивают: «Ну что, сынку? Помогли тебе твои эльфы?» — и он не знает, что ответить…

  Глава 21, в которой Эйнор обедает

  Глава 22, в которой Фередир не видит выбора, а Гарав его делает

  Глава 23, в которой Гарав знакомится с Ломион Мелиссэ и обдумывает сделку

  Глава 24, в которой Ломион Мелиссэ выполняет своё обещание

  Глава 25, в которой трое друзей с необычайной лёгкостью бегут из Карн Дума, но зато потом Ломион Мелиссэ приходит за платой

  Глава 26, в которой Гарав бежит от себя

  Глава 27, в которой Гарав встречает поющего эльфа

  Глава 28, в которой никто никого не прощает, потому что это не нужно

Олег Верещагин ПОСЛЕДНИЙ ВОИН

  Я от всей души благодарю

  Глава 1, в которой выясняется, что все пути ведут в Раздол, а Гарав становится просто убийцей

  Глава 2, в которой оживает одна детская сказка

  Глава 3, в которой кругом одни эльфы!!!

  Глава 4, в которой Гарав счастлив. А потом его допрашивают, но он всё равно счастлив

  Глава 5 — в общем-то ни о чём. Но зато в ней упоминается великий герой русского народа Тарзан

  Глава 6, в которой… а, что там. Плохо всё. Даже в конце

  Глава 7 — большая, в которой друзья покидают Раздол, а позже выясняется, что у всех есть свои слабости

  Глава 8, в которой Зимра встречает друзей, а княжеская благодарность не знает границ

  Глава 9, в которой Гарав обживается

  Глава 10, в которой Гарав не знает, куда деваться от внимания

  Глава 11, в которой Гарав покупает рабов и откровенничает со шлюхой

  Глава 12, в которой справедливость вызывает тошноту, а музыка и правда оказывается вечной

  Глава 13, в которой выясняется вопрос морской болезни, а также ряд сопутствующих ему не менее важных

  Глава 14, в которой Гондор не похож на Гондор, а тайные дела делаются открыто

  Глава 15, в которой рассказывается о полезности традиционных взглядов на религию и секс в плане политики и личной безопасности

  Глава 16, в которой Гарав осознаёт, что война — очень сложное занятие

  Глава 17 — довольно грустная, потому что речь идёт о том, что можно искать жену без любви

  Глава 18, в которой Гарав видит настоящую войну… и она ему НРАВИТСЯ

  Глава 19, в которой Гарав сводит старые счёты

  Глава 20, в которой празднуют победу и исследуются вопросы похмелья у Воинов Добра и Зла

  Глава 21, в которой исполняется нечаянное злое предсказание нуменорца

  Глава 22, в которой Гарав узнаёт точно, что тоннель из света — выдумка, зато свету есть место даже в осеннем мире

  Глава 23 — короткая, потому что в ней есть только Гарав, Мэлет — и…

  Глава 24, в которой Пашка выздоравливает, понимает и вспоминает

  Эпилог

  Андрей Земсков Посвящение толкиену

Олег Верещагин Скажи миру – «нет!»

  Рассказ первый Чужая земля

  Рассказ второй Старые друзья

  Рассказ третий Чужая война

  Рассказ четвертый Наша война

  Рассказ пятый Дорога

  Рассказ шестой Моравская соль

  Рассказ седьмой Люди крови

  Рассказ восьмой Рыцари без сапог

  Рассказ девятый Убитое лето

  Рассказ десятый Зима – холодное время

  Рассказ одиннадцатый На росстанях

  Рассказ двенадцатый Свой остров

  Рассказ тринадцатый Олег, пожалуйста, встань!

  Рассказ четырнадцатый Радость клинка

  Авторское признание

Олег Верещагин Не остаться одному

  Рассказ первый Город света

  Рассказ второй Встречи в пути

  Рассказ третий …В даль светлую

  Рассказ четвертый Гипербореи

  Рассказ пятый Далека дорога твоя…

  Рассказ шестой Именем мертвых

  Рассказ седьмой На дальнем берегу…

  Рассказ восьмой Будет ласковый дождь…

Олег Верещагин ТАМ, ГДЕ МЫ СЛУЖИЛИ

  Глава 1 КОГОРТА ПРОКЛЯТЫХ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  Глава 2 ДУХИ ХОЛМОВ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

  Глава 3 ТЫ У МЕНЯ ОДНА…

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  Глава 4 ЗАТИШЬЕ НА ФРОНТАХ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  Глава 5 НОЧНЫЕ БОГИ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

Олег Верещагин Там, где мы служили… Главы 6-14. Эпилог

  6 ПО СВЕЖЕМУ СЛЕДУ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

  7 СЧЁТ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  8 НЕ ИГРА

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  9 ЗИМА ОКОНЧИТСЯ ЗАВТРА

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

  10 НЕ СПЕШИТЕ НАС ХОРОНИТЬ!

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

  11 ТРЕТИЙ ТОСТ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

  12 ЗЕРКАЛА ТЬМЫ

    1

    2

    3

    5

    6

    7

    8

    9

  13 ПОЛЕ ЧЕСТИ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  14 ПОЧТИ ВЕСНА

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  ЭПИЛОГ

*** Примечания ***